Надежда Тэффи
Надежда Тэффи
Ирочка
Ирочка
—————————————————-
Ирочка, Тэффи, Год: 1939
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В детстве ее называли Ирочкой и учили танцевать.
Почти в каждой русской эмигрантской семье есть танцующая Ирочка.
Совсем маленькие Ирочки подают всегда очень большие надежды. С ростом Ирочек, надежды слабеют. Редкая Ирочка дотягивает до конца балетной школы и выходит на сцену.
С той Ирочкой, о которой я хочу рассказать, произошла некая совсем неожиданная неприятность. Несмотря на усердное ляганье и прыжки, а, может быть, и благодаря им, у нее стали катастрофически развиваться бедра. В гостиной, в обычном длинном платье, она казалась даже тоненькой, но стоило ей надеть балетные пачки, как весь ее силуэт менялся. Доброжелатели смотрели на нее с добродушной улыбкой, и даже приговаривали:
— Какая, однако, здоровая девушка!
Слов врагов мы повторять не будем.
Балетная карьера Ирочки обещала трагическое завершение. Есть такие балетные ‘полезные силы’, которых ставят в грустно-грациозных позах, обнявшись по две, по три, где-нибудь около колонн в то время, когда весь кордебалет отплясывает какие-нибудь танцы поселян или роскошные вакханалии. Это бывают, большею частью, рослые девицы с толстыми ногами и тяжелыми задами.
Вот к такой группе неумолимая судьба предназначила самолюбивую Ирочку.
— Я не желаю учиться танцам, — сказала она испуганным родителям. — У меня слишком яркая индивидуальность. Я буду сама творить.
Ирочка держала родителей в респекте, и они кроме удивления и испуга никакие чувства выражать не смели. Они были бедные, они были неудачники, как могут они спорить с этим удивительным существом, с двенадцатилетнего возраста делающим им выговоры и замечания.
Дома она держалась принцессой, случайно попавшей в мещанскую семью.
— У тебя опять галстук свернулся жгутом, — цедила она сквозь зубы, презрительно глядя на отца. — Почему у тебя из ушей торчит какая-то шерсть? Это возмутительно и неприлично.
Матери она говорила:
— Я понимаю, что в кухне ты должна надевать передник. Но зачем же входить в этом ужасном виде в столовую, где я пью кофе? Меня тошнит от твоего вида.
Когда у матери бывала мигрень, она никогда не входила в ее комнату.
— Я могу заразиться.
Она никогда не заходила в кухню:
— Этот чад и пар могут испортить мою кожу.
Когда с балетной карьерой было покончено, она решила придумать какое-нибудь другое применение своим артистическим силам, и для этого, прежде всего, стала изобретать себе псевдоним. Кинематографические дивы, обладающие невероятно-собачьими кличками, ее вдохновляли.
Имена — Трида Тельда, или Грида Мельда, или Мильтрид Стриль, или Вента Болида. Каждый день являлось что-нибудь новое, небывало-звучное.
Кто-то сказал, что в мире искусства удачный псевдоним это уже половина успеха. Как же не похлопотать о половине успеха?
Родители на совещание не приглашались. Они были серые мещане, без фантазии. Они только робко спрашивали:
— Ну, что, Ирочка, нашла что-нибудь?
— Зачем вы называете меня Ирочкой, — шипела она, — когда я вам вчера сто раз повторила, что меня надо называть Вернида да Пусси.
— Хорошо, Вернидочка, ты не сердись, — лебезила испуганная мать. — Я забыла, Пуссочка.
Ирочка устало закрывала глаза и пожимала плечами.
— Мне кажется, что она мечтает о синема, — шепотом говорили друг другу родители.
Но Ирочка затеяла что-то другое. Она заперлась у себя в комнате, и слышно было как шуршит бумага.
Иногда она приглашала к чаю каких-то международных молодых людей в ослепительных воротничках на грязной шее. Родителям было запрещено показываться, и мать, передавая сандвичи через дверь, жадно ловила обрывки разговоров.
— Я отдала свою ‘новеллу’ в ‘Кандид’, но вряд ли я ее там оставлю, — говорила Ирочка, пуская колечки дыма сжатыми в бутончик губами, совсем как Марлена Дитрих.
Она принимала гостей в золотой пижаме, полулежа на диване. Встать она не могла. Ее бедра в раззолоченном виде фатально напоминали золотой круп лошади с римской статуи Виктора-Эммануила.
Международные молодые люди издавали почтительные восклицания на непонятных языках.
Потом стал приходить бледный пианист с красными глазами и хроническим насморком и стал брать меланхолически неразрешенные аккорды, часто разрывая их торжествующим трубным звуком сморканья. И под эту меланхолию и трубы Ирочка, облаченная в старую турецкую шаль, босая и сердитая, плясала на полупальцах.
Родители пили чай на кухне, стараясь не звякнуть посудой. Потом настал период пения.
Тот же пианист, но уже только подергивая носом, потому что не смел трубить, аккомпанировал, а Ирочка громко и скверно выла ‘Песни Билитис’…
— Cet-te nuit j’ai гeue-e-e…
И мать на кухне крестилась мелкими крестиками.
На столе в гостиной появился номер никогда не виданного французского журнальчика, и в нем портрет Ирочки с пририсованными трехвершковыми ресницами. И, кроме ресниц, в журнале поражала заметка о том, что Ирочку зовут Гина Титида, что она талантливейшая представительница русской аристократии, и что в ее крови есть капля от Мазепы, жены Петра Великого.
Потом Ирочка протанцевала на благотворительном балу в пользу любителей кроликов тот самый танец, под который унылый пианист трубил в носовой платок.
В отчете о вечере о ней написали: ‘Наша известная соотечественница Тина Гигина с обычным брио исполнила ‘Смерть Изольды’ из ‘Пера Гинта’.
В иллюстрированном журнале появился ее портрет ‘К балу любителей кроликов’.
Потом, через знакомую теософку, она прочла в датском кружке абстрактно мыслящих англичанок доклад об экстазе в танцах.
Прочла она его на английском языке, которого совсем не знала, но перевод ее доклада был с большой энергией состряпан одним из международных молодых людей. Доклад имел большой успех у англо-русской аудитории, так как англичанки думали, что она читает по-русски, а русских предупредили, что доклад будет сделан по-английски. Никому не хотелось признаться, что ни слова не понял, и все дружно аплодировали и благодарили.
Один из международных молодых людей вдохновил старую богатую англичанку на устройство специального вечера, где бы эта необычайная русская женщина Гвириана Улла (таков был псевдоним Ирочки на этот случай) могла в подобающей обстановке воплотить в жизнь свои идеи.
Англичанка восторженно закудахтала, и предоставила свой салон и своих друзей.
Пошли деятельные приготовления. Один из международных друзей сочинил музыку всю в паузах. Во время этих пауз Гвириана топала ногами и махала руками, на которые были надеты башмаки с каблуками. На ноги она напялила перчатки, набив пальцы ватой.
В программе было написано, что она красавица.
Зрители решили, что это русский фольклор, и шептали друг другу на ухо ‘достоевски’.
По окончании программы хозяйка и ее приближенные сочувственно жали руку исполнительнице и спрашивали, не было ли ей очень жарко. Больше они ничего не могли придумать.
После этого вечера, Ирочка утвердила себя в звании красавицы и окончательно перестала разговаривать с родителями.
О ней начали говорить. Говорили так:
— Да, она, конечно, красавица, хотя мне лично она не нравится.
— Она выступает только в английских салонах.
— В ней есть какая-то недоговоренность, даже более того, какая-то недодуманность. И это пленяет.
Скептически настроенные люди говорили задумчиво:
— Очевидно, все-таки в ней что-то есть, раз все с ней так носятся.
При всем своем скептицизме, они не догадывались, что носится-то она сама, она одна.
В эту эпоху ее расцвета гастролировал в Париже русский театр художественных миниатюр.
И, вот, к директору этого театра, в сопровождений двух международных юношей, направилась Ирочка.
— Ваша программа банальна, — процедила она. — Передайте мне спички. Я хочу курить.
Директор выпучил глаза и передал спички.
— Я предлагаю вам номер, — продолжала Ирочка, — выражая и лицом и фигурой глубокое отвращение к своему собеседнику. — Слушайте меня внимательно. Музыка Эдуарда Сифайда. Вы, конечно, его не знаете. Это композитор завтрашнего дня. Декорации Инаффа. Если не знаете, то стыдно. Два огромных голых негра синеватого оттенка выносят меня на золотом подносе. Костюм Крэда, само собою разумеется… Я спрыгиваю с подноса и… и что-нибудь делаю. Вот и все.
— Гм… — призадумался директор. — А что же именно вы делаете?
Ирочка пожала плечами:
— Что-нибудь.
— Но что же именно? — уперся директор. — Надо же знать, что: печете пирог с капустой, что ли?..
Ирочка раздула ноздри, встала и вышла из комнаты. Испуганные международные юноши метнулись за нею.
Вечером директор рассказывал, смеясь, об этом посещении.
— Что вы наделали, — остановил его один шустрый журналист. — Ведь это же была сама Трина Гельди, красавица и вообще замечательное явление.
— Я же не знал, — что она красавица, — растерялся директор. — Мне никто не потрудился об этом сказать. И вообще я ничего не понял.
— Это все оттого, что вы не чувствуете Европы, дорогой мой.
— Может быть, можно еще поправить дело, — смущенно пробормотал директор.
Но дела поправить уже не удалось. Трина Гельда нашла менеджера, который повез ее в Америку.
— Что же она будет делать?
— Что-нибудь. Что именно, — это уже не важно.
Из книги ‘Зигзаг’. Париж, 1939.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.