Иоланда, Вельтман Александр Фомич, Год: 1837
Время на прочтение: 9 минут(ы)
—————————————————————————-
Оригинал здесь: www.gothic.ru
—————————————————————————-
В один из прекрасных июльских вечеров 1315 года Гюи Бертран,
славный церопластик, недавно приехавший в Тулузу, сидел задумчиво подле
открытого окна в своей рабочей (комнате). Он жил против самого портала
церкви св. Доминика. Заходящее солнце освещало еще вершину башни. Гюи
Бертран смотрел на эту вершину. Тень поднималась выше и выше по туреллам,
лицо его более и более омрачалось, и казалось, что все надежды его
уносились вместе с исчезающими лучами солнца на башне.
Он имел все право предаваться отчаянию: кроме тайного горя,
которое отражалось во всех чертах его, искусство, доставлявшее ему
пропитание, было запрещено под смертною казнию после суда над шамбеланом
Франции Энгерраном Мариньи, его женою и сестрою, обвиненных в чаровании
короля Людовика X.
— Вот последнее достояние! — проговорил Гюи Бертран, вынув из
кармана серебряную монету и хлопнув ею по косяку окошка.- Жена придет за
деньгами на расход… я отдам ей все, что имею, а она скажет: этого мало!..
Завтра голодная жена и дети будут просить милостыню, а я буду пропитаться
на счет моих заимодавцев в тюрьме Капитула!
И с этими словами Гюи Бертран схватил лежавший на окне резец и
вонзил его глубоко в дерево. В эту самую минуту кто-то постучал у дверей.
— Вот она! — произнес Гюи Бертран, вставая с места и отдергивая
задвижку.
Но вместо жены вошел неизвестный человек в широком плаще, бледный,
худощавый, высокий, с впалыми глазами.
— Гюи Бертран?
— Так точно. Неизвестный, входя в рабочую, припер за собою дверь.
— Угодно вам принять на себя работу?
— Очень охотно приму… разумеется, скульптурную
— Нет, работа будет относиться собственно до вашего искусства…-
сказал неизвестный, вынимая из-под плаща небольшой портрет.- По этому
портрету вы должны сделать восковую фигуру.
— Восковую? Не могу! — и Гюи Бертран, осмотрев с ног до головы
неизвестного, невольно содрогнулся.
— Вы, может быть, думаете. что я фискал инквизиции, ищу вашей
погибели? Нет! Впрочем, я найду другого церопластика, который будет
снисходительнее… Неизвестный взял под плащ портрет и хотел идти.
— Позвольте… Если вы мне скажете, для какого употребления
заказываете…
— Вот прекрасный вопрос!
— Но… вы знаете, что можно сделать злое употребление…
— О конечно, из всего можно сделать злое употребление, однако же,
покупая железо, не давать же клятвы, что оно не будет употреблено на
кинжал. Впрочем, будьте покойны: это для коллекции фамильной. Угодно взять?
Гюи Бертран думал.
— Извольте отвечать скорее!
— Берусь… но… мне не дешево станет эта работа… и вам также.
— Насчет этого не беспокойтесь: вот вам в задаток… здесь в
кошельке двадцать луидоров. Через неделю должно быть готово… только
сходство разительное…
— Можете положиться… Неизвестный удалился.
Гюи Бертран запер двери, спрятал портрет в шкаф, бросил кошелек на
стол и сел снова подле окна в раздумье. Вскоре вошла жена его.
— У тебя, Гюи, кто-то был? Не для заказов ли?
— Да! — ответил Бертран.
— Слава Богу!
— Да!- отвечал Бертран.
— Это что такое?
— Деньги.
— Слава Богу. — повторила жена.- двадцать луидоров!.. Это все твои?
— Да! — отвечал Бертран.
— Я возьму на расход?
— Возьми.
— Ты, верно, обдумываешь заказанную работу?.. Я не буду тебе мешать.
Она вышла, а Гюи Бертран просидел до полуночи перед окном.
На другой день рано утром Гюи Бертран вошел в свою рабочую, вынул
портрет, поставил его на станок и, заложив руки назад, стал ходить из угла
в угол.
— Какое очаровательное существо! — сказал он, смотря на портрет.-
Так же хороша была и дочь моя! Где ты теперь, неблагодарная Вероника!
У него хлынули из глаз слезы. Он закрыл лицо руками и отошел от
портрета, сел подле окна в безмолвии…
Когда в нем утихло горькое воспоминание, он подошел снова к
портрету.
— Чувствую, что не на добро заказано это!..- повторял он, говоря сам
с собою и посматривая на портрет.- Бедная девушка! Может быть, и тебя
преследует соблазн или мщенье? Если я буду средством к твоему истязанию?
Этот человек в оборванном плаще так похож на чернокнижника!.. Нет сил
приниматься за работу…
Долго ходил Гюн Бертран по рабочей, то посматривал на портрет, то на
распятие, которое стояло на столе в углу комнаты.
— Нужда, нужда! — вскричал он, наконец, и, запоров двери, принялся
за работу.
Через неделю, поздно вечером, незнакомец явился, восковая фигура
была уже готова и уложена в ящик.
— Вы ручаетесь за сходство?
— Ручаюсь.
— Вот еще тридцать луидоров: помогите вынести. Гюи Бертран с
трепетом помогал выносить ящик на улицу, где стояла уже готовая фура.
— Прощайте,- сказал неизвестный, и фура и он исчезли в темноте.
Солнце склонилось уже на запад, и тени как будто украдкой
приподнялись из земли, из-под гор, холмов и зданий, построенных на
кладбищах давних поколений, и потянулись к западу. Медленно сливались они
друг с другом и застилали мрачной одеждой своей вечерний свет на красотах
природы. Вдоль Пиринеев, по обе стороны пролома Роландова, казалось, что
гиганты стали на стражу вокруг своих старшин с белоснежными главами,
озаряемых последними лучами утопающего света в океане.
В это время в комнате со сводами и окном с узорчатой решеткой,
сквозь которое перед потемневшим небом видны были за шумным порогом Гаронны
влево Тулузский замок под горою, а вправо — пространные луга, предметы
потухли, все тут было черно и казалось пусто, безмолвно.
В углу только светилось еще распятие над Адамовой головой, но
против него, в боку комнаты, мрак, казалось, шевелился. С трудом можно было
рассмотреть, что подле ниши, задернутой черной занавеской, сидела женщина.
— Теперь… ты готова, Санция! — раздался ее голос.- Недостает
только Раймонда, чтобы полюбоваться в последний раз на красоту твою!.. Но
кто знает!.. Может быть… он… О! если б он обнимал тебя в эту минуту!..
нежил, клялся в любви, осыпал поцелуями… и вдруг невидимая рука…
В руке женщины что-то блеснуло. Кто-то постучался в двери.
Женщина вздрогнула, на второй стук она подошла к дверям и отперла.
Вошел монах.
— Мир ищущим утешения в завете Христа! — произнес он.
— Отец! — сказала женщина.- Я призвала тебя про читать отходную над
умирающей.
— Кто она такая?
— Моя ближняя…
— Как ее имя?
— Санция.
Монах подошел к ложу с молитвой, женщина припала подле на колени.
Монах стал произносить исповедь.
— Отец, она не может отвечать, но я за нее порука.. Она безгрешна!..
Монах читал отпущение грехов и отходную и поте, прикоснулся
распятием к челу лежащей на постеле, покрытой белым покрывалом.
Женщина встала, положила деньги в руку монаха, он тихо вышел.
Женщина заперла за ним двери, подошла снова клоку. Потухавшая
лампада перед распятием ожила и мгновенно бросила томный свет на бледное,
но прекрасное лицо женщины, она была в черной одежде. Взглянув с
содроганием на отпускаемую с миром в мир горний, она откинула назад свое
покрывало и бросилась в кресла подле ложа.
— Теперь ты готова, Санция!.. возлюбленная моего Раймонда! — сказала
она дрожащим, но твердым голосом.- Выслушай же Иоланду… Она хочет
оправдать сердце свое… Ты можешь играть любовью Раймонда… ты дитя… ты
дочь высокородного капитула… А я, я не могла играть его любовью… Для
меня любовь его была священна!.. Я дочь бедняка, но я боролась с будущим
своим несчастием еще в то время, когда на этом несчастий была маска земного
блаженства… Я говорила Раймонду Толозcкому, когда он обольщал чувства
мои: ‘Оставь меня у отца и матери! не увози в Тулузу, где есть Санция,
которую будут венчать в образе Изауры Толозекой… Вот невеста тебе… Ей
предайся… Представительница Изауры бросит на тебя взор любви с золотого
престола!..’ — ‘Нет! — сказал мне Раймонд.- Санция — восковая фигура, я
тебя люблю, Иоланда!..’ Он заглушил слова мои клятвами, пресмыкался
змеей… целовал колени мои… а я верила, пригрела его на груди!.. Но и в
минуту безумия собственного я еще говорила: ‘Оставь, не срывай бедную
фиалку, возвратись к розе!..’ А он оковал меня!.. Я говорю правду… Верь
мне, дочь высокородного капитула!.. Вот свидетель мой!.. Видишь, Санция? Я
хочу воротить Раймонда не к сердцу своему, а к собственной его крови!..
Хочу разлучить его с тобою, но кто может разлучить два сердца, кроме
смерти!.. Да, только смерть… Смерть тебе, Санция!..
И с этими словами она бросилась к ложу. Три раза, посреди
окружавшего ложе мрака, блеснули струи молнии.
Она остановилась, зашаталась на месте и с диким криком упала без
памяти подле ложа. Из рук ее выпал кинжал и зазвенел.
В зале аббатства св. Доминика, за длинным столом, накрытым сукном,
сидел главный инквизитор, сидели и члены инквизиции толозской. Окна были
задернуты зелеными занавесками, от которых все лица казались помертвевшими.
В простенке задней стены, между впадинами, возвышалось до самого свода
распятие.
Стол судилища стоял на некотором возвышении. Дьяк судилища сидел в
конце стола, на табурете с непокрытой головой, члены же и инквизитор сидели
в креслах, на спинках которых было красное изображение креста.
Все они были в черных с белыми полосками мантиях, застегнутых
спереди и покрывавших только грудь, в шапках четвероугольных, расходящихся
кверху.
После тихих совещаний главный инквизитор стукнул молотком по
столу.
Вошел сбирро в красной мантии и в красной высокой шапке, с булавой
в руках.
Вслед за ним вошли несколько стражей в подобной же одежде, но с
секирами в руках, они выстроились по обе стороны двери.
За ними ввели под руки женщину в черной одежде, лицо ее было
завешено покрывалом. Ее подвели к самому столу и посадили на табурет.
Инквизитор подал знак, стражи вышли.
— Сбрось покрывало! — сказал ей инквизитор. Женщина откинула
покрывало.
— Кто ты такая?
— Иоланда! — ответила она тихим голосом.
— Откуда ты родом? Женщина молчала.
— Кто твой отец? Женщина молчала.
— Зачем ты здесь?
— Я призвана инквизицией.
— Что имеешь ты сказать?
— Ничего.
— Читайте показание. Дьяк читал:
‘Показание хозяина Иегана Реми. Иоланда, не объявляющая ни места
своего рождения, ни роду, ни племени, по показанию жителя Толозы Иегана
Реми, ремеслом мельника, проживает у него реченного в доме более года в
тишине и неизвестности, платя исправно за постой, посещал ее реченную
Ноланду по вечерам неизвестный молодой мужчина и неизвестные люди,
приносившие ей съестные припасы, а с недавнего времени посещал ее другой
неизвестный человек подозрительной наружности. Третьего же сентября 1315
года, в ночь, услышав вопли в ее половине, реченный Иеган Реми пошел к ней,
но двери были заперты изнутри, почему и поторопился дать знать о сем
городской страже, которая, прибыв в дом во время ночи, разломала запертые
двери и взяла с собой реченную Ноланду, после чего реченный Иеган Реми и не
видел уже сию женщину’.
— Кто такие люди, посещавшие тебя? — спросил снова инквизитор.
Женщина молчала. Инквизитор подал знак.
Из другой комнаты внесли носилки, накрытые черным покрывалом.
— Это чьих рук дело? — спросил инквизитор, показывая на носилки и
приказав сдернуть покрывало.
Иоланда оглянулась, вздрогнула с криком и затрепетала.
Ее поддержали.
Но носилках лежала очаровательной красоты девушка, на щеках
румянец не потух, уста улыбались, но глаза ее были неподвижны, окованы
смертью.
— Читайте обвинение. Дьяк читал:
— ‘Иоланда обвиняется принадлежащей ко второму разряду преступных.
Второй разряд преступлений составляют демонские науки: черная
магия, порча, колдовство, заочные убийства.
Иоланда обвиняется в заочном убийстве: в нанесении трех ударов в
сердце дщери высокородного капитула Берихарда де Гвара, как то признано
отцом и матерью и всеми капитулами. Реченное убийство явно подтверждается
тем, что дщерь реченного капитула Берихарда де Гвара, Санция, в ту ночь из
замка Гвара внезапно исчезла, что и заставляет полагать утвердительно, что
демонская сила исхитила ее из объятий родительских, чтобы предать чарам
Иоланды’.
— Сознаешься ли ты в убийстве? — спросил инквизитор Иоланду.
Но Ноланда не отвечала: она без чувств лежала на руках двух
сбирров.
— Приговор свой услышишь ты в свое время,- продолжал инквизитор и