Иностранные известия, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)

ГИХЛ, ‘Москва’, 1953

СОВРЕМЕННЫЕ ЗАМЕТКИ

ИНОСТРАННЫЕ ИЗВЕСТИЯ

<ИЗ No 8 ЖУРНАЛА 'СОВРЕМЕННИК', 1854>

Парижские и лондонские новости. — Опера. — Смерть Зонтаг. — Новые пьесы. — Перестройки в Париже. — Воспитательная выставка. — Конгресс филологов. — Новый род вооружения. — Общественное мнение против опасных фокусов. — Подводный телеграф между Европою и Африкою. — Новые приложения электрохимизма к промышленности. — Гальванические ручки для перьев. — Усовершенствования в пароходах и парусных судах. — ‘Духи-постукиватели’ в Северо-Американском сенате и Парижской Академии наук.— Новейшие известия из Соединенных Штатов.— Смерть Эмиля Сувестра и Рауль Рошетта. — Археологические открытия. — О понижении цены золота.

Париж, который был так беден месяц или два тому назад новостями, теперь может похвастаться тремя, — не десятками, как прежде, нет: блеск и разнообразие общественной жизни исчезли из города, который прежде называл себя столицею Европы, Париж совершенно затмевается теперь своим новым союзником, Лондоном, — тремя новостями в четыре недели. Этого было бы мало для одной недели Парижа тридцатых или сороковых годов, но слишком довольно для современного Парижа. Из трех новостей одна полезна и приятна для парижан, другая по всей вероятности будет неприятна для знаменитой певицы их, Крувелли, третья приятна не только для парижан, но и для нас. Приятная и полезная новость это — появление в Париже давно невиданного, уже почти совершенно забытого парижанами солнца. До половины июля погода во Франции была страшно дождливая, так что грозила совершенной погибелью хлебам, решительным наводнением Парижу. И мы в продолжение всего мая, июня, половины июля имели удовольствие читать в парижских газетах фельетоны, состоящие с начала до конца только из одних чрезвычайно остроумных, разнообразных, легких, интересных толков о погоде, шуток над погодою, сожалений, что не о чем говорить, кроме погоды. Мы должны, однакоже, сказать, что, по неопытности в подобных делах, самые знаменитейшие из парижских фельетонистов, в том числе даже и нестерпимый Жюль-Жанен, не могли достичь легкости и остроумия. Итак, Париж теперь печется на солнце и находит, что наслаждаться солнечным блеском — невыразимое наслаждение. Другая новость — изменение судьбы парижской Итальянской оперы, которая в последние годы самым жалостным образом влачила свое существование, обремененное неоплатными долгами. Правительство увидело, что опера обанкрутится и исчезнет из Парижа, если не подать ей новую руку помощи — одна рука помощи, 600 000 франков ежегодного пособия от казны, уже подавалась опере постоянно, и — правительство решилось взять оперу в свое непосредственное заведывание, ‘как это было при Наполеоне’ — последний и решительный аргумент, против которого ничто не может ныне устоять во Франции. Если бы доказано было, что при Наполеоне перчатки носили на ногах, а сапоги на руках, то без всякого сомнения было бы сделано немедленное распоряжение восстановить этот прекрасный обычай ¹. Итак, опера поступила в казенное заведывание, правительство приняло на себя ее долги и обещает ей в будущем блестящую будущность. Надежда прекрасна, но трудно разделять ее, потому что директором оперы оставлен нынешний содержатель ее, Нестор Рокплан: умев довести до банкрутства собственную спекуляцию, все выгоды которой шли бы в его карман, он, вероятно, сумеет еще хуже повести оперу, когда ни до выгод, ни до убытков заведения не будет ему никакого дела. Парижане были страшно недовольны своею оперою в нынешнем году и особенно бранили примадонну, Крувелли, которая все кричала и махала руками, но никак не хотела разучивать своих партий и пела, что ей вздумается — в ‘Вильгельме Телле’ партию из ‘Севильского цырюльника’, а в ‘Севильском цырюльнике’ из ‘Нормы’ или ‘Лучии’. В самом деле, самоуправство Крувелли с музыкою почти доходило до этого. Выведенные, наконец, из терпения парижане закричали, что Крувелли не стоит платить 100 000 за восемь месяцев за то, что она машет руками на сцене, и что тридцать лет тому назад певицы гораздо лучше Крувелли получали по 20 и по 15 тысяч франков за год, и что надобно посадить Крувелли с товарищами на эти прежние оклады. В последнем парижане ошибаются — другие времена, другие нравы, если Крувелли в Париже будут предлагать только 15 000 франков, она уедет в Соединенные Штаты, в Калифорнию или Австралию и там соберет в год двести тысяч, как бы ни плохо пела. Америка продолжает быть самою щедрою для сценических знаменитостей землею: туда едет Гризи по окончании своих прощальных спектаклей в Лондоне, туда поехала, по следам Дженни Линд, знаменитая Зонтаг, в надежде составить там для своих детей обеспечение, которого не успела приобресть в Европе, несмотря на все восторги слушателей, и ей удалось бы достичь цели своих материнских забот, если бы она не умерла от холеры через полтора года по приезде, 18 июня, в Мехико {Столица Мексики. — Ред.}, на 48-м году от роду. Замечательная жизнь великой певицы заслуживает того, чтобы напомнить о ней в нескольких словах, и потому просим у читателей позволения на время прервать рассказ о парижских новостях.

Генриэтта Зонтаг родилась в Кобленце, около 1806 года. Она поступила на сцену очень рано — шести лет она исполняла партию маленькой девочки в одной из тогдашних опер и привела публику в восторг. Потом она была принята в Пражскую консерваторию и по окончании музыкального образования, снова дебютировала на шестнадцатом году. В Вене, потом в Лейпциге и особенно в Берлине производила она фурор своею красотою, грациею, благородством характера, а более всего своим удивительным голосом и превосходным методом пения. Из Берлина, где она была с уважением принимаема в лучшем кругу, потому что и репутация прекрасной певицы была так же безукоризненна, как ее пение, Зонтаг поехала в Париж и Лондон, где пела два или три года, возбуждая восторг, не охладевший потом в течение двадцати лет, прошедших до нового появления ее на этих сценах. Все это довольно обыкновенно, зато в последующей судьбе Зонтаг много оригинального. В Париже предложил ей руку сардинский дипломат, граф Росси (не тот Росси, который известен как политико-эконом, был потом французским посланником в Риме и убит в 1848 году), один из первых аристократов Сардинии. Знаменитая певица покинула сцену, которую страстно любила, потому что любила своего жениха еще больше. Она вступила в аристократический круг и прелестью своего обращения, благородством манер заставляла самых надменных соперниц признаваться, что служит украшением их общества. Но в 1848 г. дела ее мужа пришли в расстройство, богатая фамилия Росси потеряла все свое состояние. Тогда графиня Росси решилась вступить снова на сцену, чтобы доставить мужу и детям средства поддержать блеск родового имени. Приглашения посыпались отовсюду, мадам Зонтаг давала концерты во многих городах, между прочим в Париже, и, наконец, явилась на сцене лондонской оперы. Ее предшественницею была здесь несравненная Дженни Линд, производившая в Англии сумасшедший восторг — читатели, вероятно, еще не забыли, когда Дженни Линд выезжала в какой-нибудь английский город, навстречу ей выходило все городское начальство, предлагало ей почетную квартиру и т. д. — несмотря на всю опасность такого соперничества, Зонтаг вполне торжествовала. Потом она пела в разных европейских городах и, наконец, осенью 1852 года отправилась в Нью-Йорк, потом объехала Соединенные Штаты и везде имела полнейший успех, хоть и здесь ее предшественницею была Дженни Линд. Наконец она приняла предложение мехиканского театра, но вскоре по приезде в город Мехико занемогла. Зонтаг была ровного, тихого, кроткого характера, таково же было и ее пенье, она не блестела, как другие певицы, только в тех ролях, где нужна страсть, во всех партиях она пела одинаково прекрасно, удивительный метод, чистота вкуса и добросовестность выполнения придавали особенное достоинство ее прекрасному голосу, и люди, слушавшие Зонтаг в продолжение нескольких лет, не помнят ни одного спектакля, в котором ее игра была бы не совершенно безукоризненна.

Возвратимся в Париж и доскажем третью новость тамошней общественной жизни, чрезвычайно приятную для нас, парижские театры, по обыкновению, закрылись в конце июля на несколько времени. Парижане очень довольны, потому что даже проливные дожди, погода самая благоприятная в старину для парижских театров, не могли ныне загнать зрителей в театры. Мы радуемся еще больше, потому что избавляемся от скуки читать разглагольствования о десятках водевилей, опер, комедий, драм и проч. Отрада очень чувствительная, невозможно вообразить, не испытав, как скучно читать на пятнадцати огромных столбцах рассуждения о каком-нибудь ‘Сне в зимнюю ночь’ (Songe d’une nuil d’hiver), пьесе, которая нелепым образом осмелилась взять заглавие шекспировского ‘Сна в летнюю ночь’ и основана на том, что какой-то поэт Анджело, не похожий не только на итальянца, но и вообще на человека, хочет застрелиться, бесконечно толкуя о наслаждении, которое доставит ему пуля, как вдруг в его мансарде является блестящая красавица и приглашает его танцовать с нею, потому что она влюблена в ‘его, по мановению волшебницы комната освещается тысячью огней, появляются гости, начинается бал. Быстро летит время для Анджело — ив конце бала красавица объявляет счастливому поэту, что она знаменитая актриса, влюбившаяся в него за его стихи. К досаде публики, Анджело решается остаться жив и быть счастливым. Но зрители осуждают его на смерть за его бестолковость и за тоску, которую он навел на них. Еще досаднее какая-нибудь ‘Комедия в замке Ферне’ (Une comdie Ferney), тут является на сцену сам Вольтер и оказывается человеком очень глупым, хотя и желающим поддержать свою историческую репутацию остряка. В него, также за его стихи, влюбляется какая-то мадам Селиана, присылает ему любовные письма, приезжает сама, за нею приезжает муж, и оба начинают надоедать Вольтеру, — заметьте, шестидесятилетнему — как это натурально — одна нежностями, другой ревностью. Публика велит прогнать докучливых гостей, а с ними вместе согнать со сцены и самозванца, прикидывающегося Вольтером. Подобным же образом какой-то драматург удосужился изуродовать жизнь Сафо ². Довольно этих примеров, чтобы читатель мог понять, как велика была наша радость при известии, что на несколько недель мы избавляемся от всех парижских театров. Если только возможно, не менее, нежели театры, надоедают вечные описания того, как быстро и прекрасно перестраивается Париж по мановению Луи-Наполеона³: целые десятки улиц, по словам парижских фельетонистов, вечно делающих из мухи слона, продолжают исчезать и через два месяца возникать в чудной красоте. Все это было бы хорошо, если бы только могли мы понять, управляет ли этими перестройками какая-нибудь общеполезная и здравая мысль? Но из восторженных толков журналов этого не видно, и мы думаем, что все ломается по прихоти, с единственною целью проложить великолепную улицу здесь, проложить великолепную улицу в другом месте: все теперь в Париже и во Франции делается для внешнего блеска, которому приносятся в жертву серьезные выгоды Франции. Париж, несмотря на свои десять или двенадцать миллионов рублей серебром ежегодного дохода, страшно обременен долгами и без этих новых расходов и должен был бы соблюдать строжайшую экономию в своих делах. А теперь, нам кажется, он подражает своему знаменитому романисту Александру Дюма, который, построив на последние деньги великолепную виллу ‘Монте-Кристо’, стоившую ему 450 000 франков, теперь продал ее за 30 000. Заметим в скобках, что этот автор пустейших и бесконечнейших романов, над которыми теперь у французских критиков в моде смеяться, все-таки в миллион раз лучше какого-нибудь Понсара, перед которым все благоговеют и драма которого ‘l’Argent et l’Honneur’, по всей вероятности, нечто пошлое и скучнейшее, получила премию как ‘лучшее’, по мнению Французской Академии, ‘и нравственнейшее из произведений французской драматической поэзии за прошлый год’ ⁴. Кроме всех этих новостей, Париж продолжает заниматься приготовлениями к своей выставке, во все продолжение которой ждут постоянного прилива 300 000 приезжих. Парижское городовое начальство собиралось уже несколько раз, чтобы рассуждать о мерах, необходимых для доставления приюта многочисленным гостям, составились уже и компании для построения чудовищных гостиниц, в которых будут помещаться не сотни, а тысячи посетителей. Пока откроется парижская всемирная выставка, в Мюнхене открылась выставка промышленности Германского союза и Австрийской империи: для нее построен также хрустальный дворец, как для лондонской и нью-йоркской.

А что делается с Сейденгэмским Кристальным дворцом? Он продолжает свое существование столь же блестящим образом, как и начал его. После открытия королева несколько раз посещала его со всею королевской фамилиею, число других посетителей в течение первых двух недель все увеличивалось, так что теперь бывает в первые четыре дня недели по 20 000 человек и по нескольку тысяч в пятницу и субботу, когда цена за билеты возвышается. Доходы дворца, кажется, вознаградят строителей за все издержки, рассчитывают по крайней мере на миллион рублей серебром чистого дохода. Правда, что надобно будет израсходовать еще очень много денег для окончательного устройства великолепных садов дворца и для пополнения ученых коллекций его, так что всего будет он стоить до десяти миллионов рублей серебром. Все это будет окончено через несколько месяцев, и тогда предполагается устроить новое торжество открытия. Таким образом, прочное существование великолепного музея общенародного образования кажется обеспеченным. Та ошибка, которая казалась нам всего неприятнее в распоряжениях его директоров, скоро будет исправлена: в парламент внесено уже предложение, которое, без всякого сомнения, будет принято, чтобы Сейденгэмский дворец был открыт и по воскресеньям. Через это и простолюдины будут иметь такую же возможность посещать его, как высшие классы общества, одинаково с Сейденгэмским дворцом предполагают открыть по воскресеньям для публики и. все другие общенародные музеи.

Воспитательная выставка, которая возбудила в нас такую сильную недоверчивость, открыта в Лондоне и имеет совершенно не тот характер, какого мы от нее ожидали, судя по названию, и еще больше по односторонним объяснениям газет. Мы говорили, что истинную пользу воспитанию мог бы принести конгресс опытных педагогов, составившийся по образцу конгрессов других ученых, и что выставлять на всеобщее удивление труды воспитанников или воспитанниц различных пансионов и школ, их прописи, рисунки, вышивания, стихи, хрии, описания солнечного восхода и весны — значит открывать широкое поле шарлатанству. Этого ничего почти и нет. Введенные в ошибку именем ‘Выставки’, газеты обратили внимание на одну часть программы, второстепенную, и упустили из виду другую, важнейшую. Дело состоит просто в том, что съехались в Лондон для рассуждений о лучших методах воспитания опытнейшие английские педагоги, участвовать в их совещаниях приехали назначенные разными правительствами ученые и довольно много других интересующихся подобными вопросами иностранцев, и вот все они толкуют о выгодах и невыгодах различных методов преподавания и воспитания, о том, в каких школах и в каких классах чему следует учить, надобно ли больше обращать внимания на геометрию и алгебру или на естественные науки, следовать ли в первоначальных школах системе Песталоцци, или нет и т. д. Для основательности сравнений разных систем преподавания и очевидного доказательства цветущего или жалкого положения школ в разных областях они привезли с собой учебные руководства и пособия, планы особенно хорошо устроенных заведений и проч. Книги разложены по столам, ландкарты, планы и таблицы развешаны по стенам, ученые педагоги сидят за столами и ведут очень серьезные прения, публика слушает и поучается. Все это принесет несомненную пользу. Она так очевидна, что многие английские школы посылают своих учителей на этот конгресс, чтобы познакомиться с новейшими усовершенствованиями в методах преподавания, во многих школах, бедных денежными средствами, даже сами ученики составили подписку, чтобы дать учителям возможность побывать на выставке, а с этим вместе посмотреть Сейденгэмский дворец и рассказать им о чудесах его.

В Париже между тем собирается другой конгресс ученых толковать об азбуке: только собираются не педагоги, а филологи, санскритисты, синологи, египтологи и т. д., азбука, о которой они будут рассуждать, не простая школьная азбука, а ученая. Предмет интересен, и потому скажем о нем несколько слов. Известно, как трудно согласиться нашим литераторам в правописании не только английских, а даже многих французских имен, это происходит оттого, что нет в нашей азбуке знаков для выражения многих английских и французских звуков. Легко написать D’Urville русскими буквами: Дюрвиль, но как написали бы вы это имя по-русски, если в начале его отнимем Д? Урвиль? Юрвиль? А между тем всякий, умеющий выговорить Дюрвиль, сумел бы произнести и Urville, если бы только можно было в начале слова написать по-русски тот звук, который довольно хорошо выражается в средине слова сочетанием ю с согласной буквой. Ясно, что всякий умеет произносить иностранные звуки лучше, нежели они пишутся русскими буквами. С английскими словами еще больше хлопот: Теккерей или ‘Факкерей’, по мнению ‘Библиотеки для чтения’, Айвенго, по старому Ивангоэ, и тысячи таких историй почти с каждым английским именем доказывают это. Можно вообразить, сколько бывает ученым хлопот и недоразумений при передаче европейскими алфавитами азиатских имен! В арабском языке пять или шесть различных х, три различных с, три или четыре различных з. Какая же разноголосица и путаница должна господствовать в передаче их латинскими буквами! Нам смешно видеть, какой уродливый вид принимают русские слова в английском или французском костюме. Но превращения восточных имен еще безобразнее. Теперь, чтобы окончательно обсудить средства избавиться от хлопот и недоразумений, филологи соберутся в Париже (предварительные собрания были уже в Лондоне, у бывшего прусского посланника, Бунзена) и будут рассуждать об установлении общего алфавита. Дело трудное, но исполнимое. Они составят полный список всем звукам нескольких сот языков, известных ныне ученым, и придумают знак для каждого звука, которого нет в латинской азбуке, каждой букве самого латинского алфавита при его употреблении для передачи иноземных звуков будет придано одно постоянное значение, так-то, например, g всегда будет уже означать г, никогда ж, для которого надобно будет принять другой знак. Не известно, обратят ли внимание собирающиеся в Париже ученые и на введение простой и правильной системы литературного правописания, а это было бы необходимо для французов и англичан, орфография которых так мудрена. Даже и у нас было бы не излишним подумать о том, чтобы упростить орфографию: русское правописание так трудно, что надобны годы постоянного упражнения для того, чтобы вполне узнать его. Хорошим правописанием должно называться только то, которое само собою ясно для всякого, умеющего говорить и выучившегося водить пером. Таким легким и естественным правописанием пользуются теперь очень многие славянские народы, у которых литературный язык установился недавно и алфавит был переделан сообразно требованиям филологии. Сербы, чехи пишут совершенно так, как выговаривают. Им не нужно тратить множество времени для того, чтобы постичь различие между блый и белый, хотя различия между тем и другим нет никакого. Нам было бы давно пора подумать о том, нельзя ли обойтись без і, , ъ, нельзя ли писать а, где произносится а, а не о и проч. К чему все эти хитрости? Сербы точно так же, как мы, прежде писали что, выговаривая што, но теперь увидели, что писать так, как произносится, гораздо проще и лучше. Говорят: ‘надобно придерживаться словопроизведения и древнего употребления’, но по словопроизведению надобно было бы писать ростлый, выростло, гбнуть (сгибать), львъ (львиный) или левиный (если удерживать лев), долонь (вместо лодонь, от длинный, длань), соловея (от соловей) и т. д. Выговор корней изменяется в производных словах и грамматических изменениях, почему же не изменяться и правописанию? Ведь мы пишем слова, которые говорим, а не корни их, ведь письмо существует для передачи живой речи, а не филологических соображений о словопроизводстве, и должно быть облегчением, удобством для жизни, а не новым обременением для памяти, которой и без того нужно удерживать столько необходимых для истинной образованности фактов, что можно было бы избавить ее от обязанности запоминать ни к чему не ведущие хитросплетения. Во всяком случае, надобно держаться чего-нибудь одного, быть последовательным: или писать гбнуть, для удовлетворения этимологическим соображениям, или писать белый, для удовлетворения выговору и облегчению памяти от ненужных затруднений. Теперь мы хромаем на обе ноги — постоянно отступаем от словопроизводства и постоянно отступаем от выговора. Следствием выходит путаница, для изучения которой нужны целые годы. То же самое должно сказать и на другое возражение против правописания, сообразного с выговором: ‘надобно сохранять историческое единство с древним правописанием’. По древнему правописанию эта фраза имела бы такой вид: надобьно съхраняти историчьскоіе іединьство с дрвьниим правописаніем. Пишите так, если заботитесь о сходстве с писцами прежних веков, а не о современных вам людях. Возвращаемся, однако, к лондонским новостям.

В Лондоне продолжают носить воинственные усы и бороды, в подражание своим парижским союзникам, этого мало: воинственность и подражание доходят до того, что некто Лэндор, увлекшись славою Шаррьера, изобретателя всесожигающего копья, которое французы продолжали держать в секрете, придумал новый род вооружения, еще более страшный, он советует итти на войну против России, вооружившись луком и стрелами. Мы не выдумываем, вот мнение Лэндора: ‘Лук пригоден и для пехоты и для конницы, английская пехота некогда славилась этим оружием, славилась им и парфянская конница. На ровном поле туча стрел расстроит густые ряды лучшей конницы, а в лесистых местностях никакое огнестрельное оружие не будет так смертоносно. Удивительно, как об этом никто не подумал доселе. Лук и стрелы могут быть всегда наготове. Все возрасты, юноши и старцы, могут стрелять из лука. Если стрелы были так убийственны, когда воины были покрыты шлемами и кольчугами, то чего не наделают они над нынешними войсками! Нужда научит, много думать тут нечего, поверьте, воротимся к старому: multa renascentur, quae jam decidere {Многое способно воскреснуть из того, что’ уже умерло. В ‘Современнике’ опечатка: cecidere. — Ред.}.

Нам всегда казалось удивительным, как в просвещенных странах дозволяются полициею увеселения и фокусы, опасные для жизни фокусника, например, эти китайские представления на лондонских театрах, состоящие в том, что один китаец становится у доски, а другой издали бросает ножи так, что они вонзаются в доску совершенно близ головы, шеи, боков стоящего у доски товарища, или эти воздушные полеты верхом на лошадях, на львах и т. д. Теперь в Париже и Лондоне существуют общества для надзора за кротостью обращения с животными, и лондонское общество недавно обнародовало отчет, в котором исчисляются десятки случаев, когда оно успело подвергнуть виновных судебному наказанию за мучение кошек, собак, за жестокое обращение с лошадьми: как же можно после этого безнаказанно позволять людям подвергать самих себя уродству и смерти для потехи публики, которой вкус пошлеет, грубеет, ожесточается от подобных зрелищ? Наконец в Англии это мнение высказано официально по следующему случаю. Один из бедняков, летающих на воздушных шарах для потехи парижской или лондонской публики, француз Латур, убился до смерти, рискнув, для выполнения программы, спуститься на парашюте. Дело было в Лондоне. Как все случаи внезапной смерти, оно подверглось судебному исследованию через присяжных. Чрезвычайно утешительно, что между присяжными нашлось несколько рассудительных людей, которые к решению, что ‘смерть воспоследовала случайно’, хотели прибавить требование, чтобы впредь подобные безумные и опасные фокусы при публичных увеселениях были запрещены. Правда, что большинство присяжных не согласилось с мнением этих почтенных людей, опасаясь, что ‘такие стеснения могут быть вредны успехам науки’, но на первый раз довольно и того, что здравая и человеколюбивая мысль была официально высказана. Это уже ручается за то, что скоро будет она обращена в закон, и Лондон избавится от грубых и жестоких потех, которые отличаются от гладиаторских игр только тем, что у содержателей трактиров и балаганов недостает средств нанимать людей на смерть сотнями, как это делали римские эдилы и триумфаторы ⁵.

Переходя к новостям в науках и промышленности, скажем прежде всего о самом изумительном из всех существующих доселе телеграфов, одна половина которых теперь должна быть уже открыта. Это — подводный электрический телеграф между Европою и Африкой. Он пойдет с итальянского берега к северной оконечности Корсики, пройдя Корсику во всю длину с севера на юг, канат снова опустится в море и соединит Корсику с Сардиниею, потом пойдет по всей длине Сардинии до мыса Кальяри, снова опустится в море и протянется до противолежащего берега Африки. Расстояние между итальянским берегом и Корсикой 140 верст, между Корсикой и Сардинией 15 верст, между Сардинией и Африкой — 230 верст. Первые две части подводного телеграфического каната (между Италией и Корсикой, Корсикой и Сардинией) уже готовы и привезены в Геную еще в конце июля. Несмотря на то, что каждый аршин каната весит только 8 фунтов — простые якорные канаты бывают несравненно тяжеле, весь канат, который ляжет между Италией и Корсикой, составляет при своей чудовищной длине страшную тяжесть в 50 000 пудов, когда он, от волнения, немного сдвинулся в трюме огромного парохода, на который был нагружен, то пароход накренился на один бок и должен был воротиться назад в гавань, чтобы поправить и крепче уложить свой груз. После этого плавание было благополучно, и теперь канат, вероятно, уже погружен. Та часть каната, которая ляжет между Сардинией и Африкой, еще в полтора раза длиннее и тяжеле — весь ее вес будет более 75 000 пудов. Она почти готова. Видя исполнение таких невероятных предприятий, над одной мыслью о которых все стали бы смеяться пять лет тому назад, поневоле будешь ожидать, что через несколько лет проложится канат и того электрического телеграфа между Англией и Америкой, о проекте которого мы говорили в предыдущем нумере ‘Современника’. Главная цель итальянско-африканского телеграфа — соединить через пиемонтские владения Францию с Алжиром, вместе с этим он выгоден для Сардинского королевства, соединяя остров Сардинию с Пиемонтом. Потому частная компания, его устраивающая, будет получать вознаграждение от французского и сардинского правительства.

Электромагнитными телеграфами хотят воспользоваться и для предупреждения несчастий, происходящих от столкновения между поездами железных дорог. Не будем входить в утомительные технические подробности и объясним только способ применения. На каждой машине есть электромагнитная батарея и телеграфический циферблат, проволоки от всех батарей и циферблатов сообщаются с общими проволоками, идущими вдоль всего участка железной дороги между двумя станциями. Таким образом, если между станциями едет один поезд, стрелка его телеграфического циферблата остается спокойна, как скоро выезжает на тот же участок дороги другой поезд, его батарея начинает действовать на стрелку циферблата первого поезда, который таким образом узнает о его появлении. Знаменитый французский физик Бекрель теперь занимается опытами еще над другим, совершенно новым приложением электромагнетизма к промышленности — применением его к добыванию металлов из руды. Теперь известно три главных способа добывания металлов: промывание руды — оно употребительно только при добывании золота и имеет ту невыгоду, что золото далеко не все вымывается из песку и осаждается на дне промывающего снаряда: значительная часть его пропадает, другой способ — добывание посредством ртути, он не здоров для рабочих, и, кроме того, цена ртути очень высока, так что этим способом выгодно извлекать из руды только золото и серебро, третий способ—плавление руды, но горючий материал также стоит очень больших издержек, и сверх того много есть обильных рудами стран, где почти совершенно нет ни леса, ни каменного угля. Потому Бекрель считает возможным найти способ с большею против нынешних способов выгодою добывать металлы посредством электрохимического осаждения, подобного тому, какое употребляется в гальванопластике. Он производит опыты уже давно и в довольно больших размерах над сотнями пудов руды. Скоро издаст он их описание и подробное объяснение своего метода, а теперь сообщает Парижской академии наук, что прежде всего он подвергает руду разным химическим операциям, для того чтобы она превратилась в массу, растворяющуюся в воде, как скоро эта цель достигнута, уже легко осадить из жидкой массы металлы, подвергнув ее действию электрического тока, подобно тому, как осаждаются из раствора металлы этим током при гальванопластических работах. Итак, практическое распространение бекрелева способа зависит от приискания дешевых средств для превращения различных сортов руды в такую массу, которая растворялась бы в воде.

Не знаем, считать ли пустым шарлатанством и другое применение электрохимизма, или гальванизма — его приложение к облегчению письменной работы. От продолжительного письма устает кисть руки — факт неприятный для тех, кому приходится много писать, и вот появилось известие о новоизобретенных электрохимических ручках для стальных перьев, придуманных каким-то Александром (Alexandre). Новоизобретенная ручка составлена из двух металлов, от соприкосновения которых возникает в ней постоянный гальванический ток, переходящий в руку и оживительно действующий на мускулы, так что рука, пишущая пером в такой ручке, может работать чрезвычайно долго, не чувствуя усталости. Все это чрезвычайно похоже на пуф, на журнальную утку или шарлатанские объявления о всеисцеляющих лекарствах, макасарском масле, l’eau de Lob, непреложно отращающей густейшие волосы на самых лысых головах (изобретатель l’eau de Lob даже дает 10 000 франков пени тому, чьей голове не поможет его вода). Но, с другой стороны, надобно припомнить, что гальванический ток в самом деле возбуждает мускулы, подумав об этом, начинаешь верить в возможность применения его к поддержанию силы в утомляющихся членах и не решаешься назвать перьев m-r Александра шарлатанской выдумкой, пока сам на опыте не удостоверишься в том. Если же на самом деле гальванические ручки Александра или какое-нибудь подобное изобретение окажутся достигающими обещанного действия, то какое обширное поле открывается дальнейшим применениям гальванизма к подкреплению мускулов в продолжительной работе! Мы наденем сапоги с гальваническими пластинками в подошвах и голенищах, наденем гальванические наплечники и налокотники и будем проходить, не уставая, десятки верст, работать, не уставая, по четырнадцати часов в сутки. Наконец мы наденем гальванические попоны и наножники на лошадей, и они будут работать вместо нынешних восьми часов по двенадцати часов в сутки, потому что для сна лошади нужно только четыре часа… Какая удивительная перспектива! Жаль только, что, несмотря на, все расположение наше верить силе перьев Александра, как-то плохо верится.

От электромагнетизма и электрохимизма перейдем к другому предмету всеобщего внимания — паровым машинам и сделаем обзор состояния пароходства в настоящее время. Главные выгоды пароходов перед парусными судами — быстрота плавания и аккуратность, с какой совершают они свой путь, не останавливаясь ни затишьем, ни противными ветрами, задерживающими парусные суда. Быстрота, которой достигли ныне почтовые пароходы, в самом деле удивительна, они ходят по 450 и по 500 верст в сутки. Но зато перевозка товаров на пароходе стоит гораздо дороже, нежели на парусных судах. Доставка товаров из Англии в Соединенные Штаты обходится на парусных судах 20—25 шиллингов с тонны (около 10 или 12 коп. сер. с пуда), а на пароходах 60—80 шиллингов (30—40 коп. сер.). Потому до сих пор, кроме речного и прибрежного судоходства, в котором пароходы играют довольно значительную роль, пароходы далеко уступают парусным судам своей важностью для торговли: почти вся масса товаров, отправляемых за границу, даже в Англии, где пароходов гораздо более, нежели, пропорционально, в других европейских государствах, грузится на парусные суда, на пароходах отправляется только одна пятнадцатая часть (по весу) всех английских товаров, идущих за границу, и парусные суда сохранят свое преимущество над пароходами в торговле, пока перевозка на пароходах не сделается вдвое дешевле нынешней своей цены.

Довольно значительного уменьшения издержек пароходов, ожидают теперь от приведения в действие машин вместо водяных паров — парами хлороформа, которые одарены гораздо большей силой расширимости и потому требуют меньше каменного угля, нежели водяные пары, по опытам, производимым теперь в Париже, вдвое меньше. Но этого выигрыша, если бы он и был действительно так велик, как рассчитывают, было бы еще мало для того, чтобы пароходы могли соперничествовать дешевизною с парусными судами, по расходным книгам почтовых пароходов, плавающих между Англией и Соединенными Штатами, оказывается, что издержки на горючий материал составляют только одну четвертую часть всех ежегодных издержек плавания, и следовательно даже при двойном сокращении расходов на каменный уголь пароходы все еще должны были бы брать 50—70 шиллингов с тонны, то есть все еще вдвое и втрое дороже парусных судов. Потому еще нет надежды, чтобы они вытеснили в скором времени из морской торговли парусные суда. Говорят еще о другом усовершенствовании в устройстве паровых машин вообще. Теперь механизм их производит прямолинейное движение поднятием и опущением поршня. Посредством другого механизма это качательное движение обращается в кругообразное, которым уже приводятся в движение колеса паровозов и пароходов или архимедов винт пароходов. От этого машина становится многосложнее, дороже, тяжеле: кроме того, значительная часть силы тратится на превращение качательного движения в круговое. Потому-то уже давно придумывали, каким бы образом дать паровой машине такое устройство, чтобы она прямо производила круговращательное движение. Теперь думают достигнуть этого, устроив паровую машину не с цилиндрами, в которых ходят поршни, а в виде колеса с изогнутыми трубами, из которых будет вырываться пар и, встречая сопротивление, будет вертеть машину. Опыты производятся пока в малом размере и, по отзывам ученых, очень успешны. Конечно, еще неизвестно, до какой степени применима будет эта новая система к настоящим пароходным машинам — что хорошо в малом виде, оказывается иногда неудобоисполнимо в больших размерах. В оснастке парусных судов предполагают также сделать важное изменение, носятся слухи о какой-то ‘винтовой системе’ устройства парусов. Что это такое будет, не умеем решить по темным известиям, но, должно быть, одно из двух: или паруса предполагают устраивать в виде мельничных крыльев, так, чтобы они кружились и приводили в движение вал, вертящий колеса или архимедов винт, но при огромных размерах, какие необходимо нужны для парусов, едва ли возможно такое устройство, или хотят сшивать паруса в виде витой воронки, в улиткообразной или спиральной форме, это возможно, но мы не знаем, какую выгоду доставит подобная система парусности.

От этих предположений о винтовом устройстве парусов и объявлении о гальванических перьях Александра уж очень недалеко до области несомненных пуфов и нелепостей. Во французских газетах очень много толкуют о каком-то баснословно богатом англичанине, Биньйоне де Бовуар (Benyon de Beauvoir), который умер на-днях, оставив после себя сорок или пятьдесят миллионов рублей серебром денег, пока все справедливо, на-днях действительно умер в Англии богач этого имени, бывший член английского парламента, но пикантность известия заключается в том, что часть своего имущества отказал он, будто бы, французскому писателю Роже де Бовуару, ‘в засвидетельствование удовольствия и чести, какую приносили ему (завещателю) сочинения его однофамильца’, отказанная сумма так громадна, что сообщающие известие ‘опасаются определенно говорить о ней, чтобы не остаться ниже действительной величины подарка и, однакоже, не превзойти пределов вероятия’. Из этой выдумки можно вывесть, однакоже, что французы не слишком высоко уважают эстетическое развитие новых своих союзников, если взводят на одного из них такую обидную нелепость, будто бы он восхищался беллетристическими грехами Роже де Бовуара, писателя, обладающего незавидным талантом. Впрочем, кроме того, что англичане могут оскорбиться таким неуважением к разборчивости вкуса одного из бывших своих законодателей, эта выдумка не может наделать никакого вреда. Другое дело колоссальная нелепость, которая уже более года сбивает с толку множество народа и ныне принимает формы еще разнообразнейшие, нежели когда-нибудь. Мы говорим о столоверчении ⁶ и о новооткрытом действии той же силы, которая вертит и пишет ножками столов, о так называемых ‘постукивателях’ (esprits-frappeurs). Эти ‘постукиватели’ (honny soit qui mal y pense {Да устыдится дурно подумавший об этом. — Ред.}, кто не удержится от хохота, читая по-русски объяснение, в чем состоит действие постукивателей, тот может вообразить, что читает его по-латыни, на языке, имеющем свойство делать солидным и скромным все, что пишется на нем), итак постукиватели обнаруживают свое присутствие чаще всего тем, что ‘в человеке слышится правильное и громкое биение’. Феномен этот, как, вероятно, припомнят читатели, был известен еще милому Самуэлю, или Семми Уэллеру, верному слуге незабвенного мистера Пиквика, рассказывавшему для развлечения своего господина, какой необыкновенный анекдот произошел у них по соседству: дали мальчику нитку бус или корольков, мальчик стал шалить ими и проглотил одну бусинку, такая проделка ему понравилась, и он, одну за другой, проглотил все бусинки.

— Что же вышло, сэр? — продолжал мистер Уэллер: — Пошла тетка с этим мальчиком на рынок, мальчик идет сзади, вдруг тетка слышит, что позади ее что-то стучит.

— Шалишь, Томми, на улице стыдно шалить.

— Нет-с, тетенька, я иду смирно. Опять идут.

Опять стук.

— Да не шали же, Томми, или я тебя накажу.

— Я ничего, тетенька.

— Да что же это за стук?

— Это во мне, тетенька.

— Что ты врешь?

— Нет, не вру, тетенька, я съел нитку бус, это они и стучат, как я пойду.

Зашли сейчас же в аптеку, аптекарь осмотрел Томми и сказал:

— Ну, да, это действительно стучат в нем бусы, у вас племянник преинтересный субъект, мистрисс, я даже советовал бы вам показывать его за деньги ⁷.

И совету аптекаря теперь начали следовать в Соединенных Штатах, Англии и Франции — там ловкие спекуляторы уже довольно давно показывают за деньги людей, у которых ‘постукиватели’ сидят в ногах. Дальше мы увидим, как объясняется этот загадочный стук, а теперь не можем не представить чрезвычайно забавный пример того, до какой невообразимой степени может простираться простодушное суеверие людей, повидимому, не лишенных образования.

В одном из последних заседаний северо-американского сената, докладчик, мистер Шильдс, прочитал, при общем восхищении и смехе, следующий ‘доклад’.

— ‘Имею честь представить сенату просьбу, подписанную пятнадцатью тысячами лиц, просьбу о предмете столь же странном, как и новом.

‘1) Лица, подписавшие просьбу, представляют на благорас-смотрение сенату, что некоторые нравственные и физические феномены загадочного происхождения обращают на себя общественное внимание в нашем отечестве и в Европе. Анализ этих явлений открывает существование таинственной силы, обнаруживающейся подниманием, поворачиванием, увлечением на воздух, и, наконец, полетом, который она сообщает весомым телам, наперекор естественному закону тяжести и косности.

‘2) Во-вторых, эта сила обнаруживается светом, являющимся внезапно в таких местах, где нельзя предполагать развития ни какого-либо химического процесса, ни фосфоричности’. (Этот свет был также наблюдаем, во время темной ночи, знаменитым мистером Пиквиком, который, когда вышел взглянуть на него, то получил подобный электрическому удару сильный подзатыльник, от которого свалился с ног. Невежественный слуга Пиквика, Уэллер-младший или Семми, объяснял, что свет происходил от фонаря, а удар произошел от правой руки того сердитого человека, который нес фонарь в левой руке и которому мистер Пиквик, вероятно, наступил на ногу. Столь грубое объяснение было отвергнуто мистером Пиквиком) ⁸.

‘3) Кроме того (обнаруживается эта сила), таинственными звуками, подобными то ударам, производимым рукою невидимого духа (!), то шуму ветра или грохотанию грома. Иногда слышится звук человеческих голосов или какого-нибудь музыкального инструмента’. (Это явление также было уже наблюдаемо, именно, Афанасием Иванычем в ‘Старосветских помещиках’ Гоголя, с которым, к сожалению, незнакомы северо-американские податели просьбы: иначе они могли бы прибавить: ‘и даже появлением разных животных’, потому что однажды, когда Афанасий Иваныч прогуливался по саду, мимо его пробежала очень исхудалая и одичавшая кошка, оглянулась на Афанасия Иваныча и мяукнула жалобным голосом, из чего Афанасий Иваныч заключил, что ему предвещается смерть, что и оправдалось впоследствии времени) ⁹.

‘4) Жизненные отправления иногда внезапно прерываются этой силой’ (в людях, подверженных обморокам или наклонных к параличу, а иногда и просто подгулявших через меру, примеры этого явления также засвидетельствованы Гоголем и Диккенсом) ‘и тот же таинственный действователь исцелял болезни, признававшиеся неизлечимыми’. (Исцелял при помощи кровопусканий, гальванических батарей, микстур.)

‘Лица, подавшие просьбу, не согласны во мнениях относительно происхождения этих явлений, одни приписывают их разумной деятельности духов, не имеющих телесной оболочки, другие полагают, что можно удовлетворительно объяснить их рациональным образом. Но все просители согласны в признавании действительного существования этих феноменов и требуют у сената назначения комиссии для тщательного и научного исследования вышесказанных явлений.

‘Я,— продолжает Шильдс,— доложил сенату верный экстракт из этой просьбы, написанный очень приличным языком, потому что я поставил себе за правило докладывать сенату все не содержащие оскорблений просьбы. Но исполнив эту обязанность, я прошу позволения сказать, что владычество подобных заблуждений над многими из наших современников, в столь просвещенном веке, имеет своим источником, по моему мнению, или ложную систему полученного ими воспитания, или некоторое расстройство умственных способностей, происходящее от какого-нибудь органического повреждения. И потому я не могу думать, чтобы такие заблуждения были столь всеобщи, как хотела бы уверить нас эта просьба. Каждый век имел свои заблуждения подобного рода’, — продолжает Шильдс и в пример приводит бредни Розенкрейцеров и шарлатанства Калиостро ¹⁰, который продавал молодость старухам и красоту уродам и вызывал тени всех умерших знаменитостей нового и древнего мира. Тогда не было знатной дамы, которая лично не сидела бы за обедом у Калиостро с Лукрецием или Алкивиадом, не было офицера, который не рассуждал бы о военном искусстве с Аннибалом, Александром Македонским или Цезарем. Это было гораздо замысловатее и мудренее, нежели все современные фокусы с ‘постукивателями’, вертящимися и пишущими столами. Свой доклад заключает Шильдс словами Борка: ‘легковерие простаков так же неистощимо, как шарлатанство надувателей’ ¹¹.

Но с чего же, наконец, взялись толки о ‘духах-постукивателях’? Записки, доставленные в Парижскую Академию наук, очень просто разъясняют ничтожные факты, подавшие невеждам и фантазерам повод к удивительным бредням, от которых должен краснеть за своих современников каждый рассудительный человек. Вот извлечение из записки доктора Шифа (Schiff), занимавшегося исследованием явлений, приписываемых духам, наделавшим столько стука, шума и хохота в американском сенате: доктор Шиф наблюдал девочку, в которой происходил приписываемый духам стук, и убедился, что он производится легким движением мускулов и сухожилья берцовой кости в связи с движениями влагалища этой кости. Узнав это, он сам начал точно так же стучать, слегка пошевеливая верхнею частью ноги. Движение ноги при этом почти незаметно, и поверхностный наблюдатель не увидит его. Но стоит только приложить палец к стучащим сочленениям, и он очень явственно почувствует, как мускулы и кости стукаются друг о друга. Доктор Шиф производил над собою эти опыты в присутствии членов Академии, стук был очень громкий, так что его было слышно за три или четыре сажени, а между тем движение ноги было незаметно. То же самое говорит о происхождении стука, приписываемого невеждами новооткрытым существам, и доктор Флинт (Austin Flint), наблюдавший подобные явления еще в 1851 году и также убедившийся, что они производятся передвижением костистых частей и сухожилий. Субъекты, хвалившиеся сообщением с духами постукивателями, всегда, по замечанию доктора Флинта, опираются ногою в пол и несколько изгибают ее. Как скоро у ноги отнять точку опоры, стук прекращается, потому что трудно становится двигать верхними сочленениями так, как необходимо для произведения стука.

Как видим, нынешний месяц не представляет особенно важных новостей, и единственный замечательный факт, о котором узнали мы в течение июля, — приближение к счастливому окончанию работ по устройству электрического телеграфа между Европою и Африкой. Поэтому из мира действительности перейдем в область проектов, из старого мира в новый. Замечательнейший из новых проектов принадлежит Америке. При постоянно возрастающем богатстве Калифорнии, североамериканцы давно уже мечтали о построении железной дороги от городов, лежащих по Миссисипи или Миссури до Сан-Франциско. Читатели, может быть, еще не забыли проекта, по которому предполагалось, что издержки устройства дороги могут совершенно быть покрыты, если правительство уступит в собственность компании полосу земли, по сторонам дороги, шириной в несколько английских миль. Но прямое сообщение с одной Калифорнией, несмотря на всю свою важность, еще не так необходимо, чтобы для него можно было пожертвовать огромными суммами, нужными для построения железной дороги в 3 500 верст, теперь, когда американцы получили право торговать с Японией, важность Сан-Франциско, главной гавани на западном берегу Северной Америки, удваивается, и в Соединенных Штатах толки о построении железной дороги до Сан-Франциско возобновились с такой силой, что, вероятно, скоро составится компания с капиталом в несколько десятков миллионов доллеров и начнет с правительством переговоры об условиях работ. Местность, по которой должна итти дорога, уже довольно хорошо исследована. Она не представляет непреоборимых препятствий. На половине пути из западных штатов к Сан-Франциско находятся поселения мормонов ¹², которые, по оригинальности своих обычаев, принуждены были удалиться из населенных мест и искать отдаленнейших пустынь. Теперь их колония процветает и может служить очень удобным перепутьем. Главное затруднение представляют высокие ‘Снежные горы’ (Сиэрра Невада), идущие на восток от Калифорнии, не очень далеко от западного берега Америки. Но теперь доказывают, что можно выбрать место, где отлогость их спускается к берегу океана постепенно, без обрывов, так что проложение дороги не потребует слишком значительных тоннелей и насыпей. Предполагаемая дорога так длинна, что проезд по ней займет целую неделю времени. Впрочем, теперь очень удобно можно ездить по американским дорогам, целые месяцы не выходя из вагона, вагоны устраиваются в Америке по новой системе: место, отведенное для каждого пассажира, так просторно, что путешественник может спать лежа. Американцы ввели и другое усовершенствование в деле железных дорог: все вагоны поезда сообщаются теперь у них проволокою электрического телеграфа с местом машиниста, управляющего поездом, так что необходимые известия могут мгновенно быть передаваемы машинисту. Прибавим кстати, что могущество и благосостояние Соединенных Штатов возрастает с каждым годом все быстрее и быстрее: недавно обнародованы отчеты северо-американского казначейства за прошлый финансовый год. В сравнении с предыдущим годом, доходы Соединенных Штатов увеличились более нежели на 20 миллионов рублей серебром — печальная для Англии и Франции противоположность с их бюджетами, в которых оказывается сравнительно с предыдущими годами уменьшение на несколько миллионов. В Англии уменьшение доходов приписывают и отменению некоторых таможенных пошлин и войне, во Франции должно быть приписано оно исключительно войне. Излишек доходов Соединенных Штатов перед расходами составлял в прошедшем году около 40 000 000 руб. сер., из них более 25 миллионов употреблено на погашение государственного долга. Все эти факты в Соединенных Штатах повторяются каждый год, но в предыдущем и нынешнем году они достигли необыкновенных размеров¹³. Точно так же и число переселяющихся в Сединенные Штаты из Ирландии, Англии и Франции, по спискам за первую половину нынешнего года, более, нежели было в ту же половину предыдущего.

Из парижских знаменитостей умерли в прошедшем месяце известный археолог, Рауль Рошетт, и один из лучших французских беллетристов, Эмиль Сувестр.

Эмиль Сувестр родился в Бретани в 1806 году. Сначала он был адвокатом, потом занимал кафедру словесности в Мюльгаузенском коллегиуме, но скоро оставил ученую карьеру для литературы. Основанием его беллетристической известности были рассказы из бретонских нравов, помещавшиеся в ‘Revue des deux Mondes’, и потом собранные вместе, под заглавием Les derniers Bretons ¹⁴. Книга эта имела несколько изданий, и перед смертью Сувестр пересматривал ее, приготовляя новое, исправленное издание. Кроме того, приготовлял он к печати ‘Новые альпийские рассказы’ и огромное сочинение ‘История колонизации’, над которым трудился более десяти лет. Сувестр написал очень много, некоторые из его рассказов переведены на русский язык. Он умер от болезни в сердце, которой страдал два года и неизлечимость которой понимал. Но никто не ожидал такого внезапного удара. За два дня перед смертью он чувствовал себя совершенно здоровым и писал из Монморанси к одному из приятелей: ‘Приеду в Париж на следующей неделе, и мы посмотрим, что можно отвечать на предложения издателя. В конце июля думаю отправиться в Швейцарию, чтобы там кончить новый ряд ‘Альпийских рассказов’ для ‘Revue des deux Mondes’. Готовьтесь же уделить мне как можно больше вашего свободного времени’. Между нынешними французскими беллетристами, столь вычурными и изысканными, Сувестр отличался простотой и неподдельной наивностью. Особенно хорошо знал он простонародный быт, и лучшие рассказы его — рассказы о поверьях и обычаях бретонских поселян. По самому своему характеру и образу жизни он мог сочувствовать их патриархальному быту, потому что любил жить просто и тихо. Его смерть — прискорбная потеря для французской литературы.

Смерть Рауль Рошетта не была неожиданным ударом, он умер, достигши почти семидесяти лет и сделав для науки почти все, что могла она ожидать от него. Уже тридцать или сорок лет он занимал первое место между французскими, а по мнению французов едва ли не между всеми европейскими археологами. В воспоминание о трудах знаменитого ученого и чтобы не кончать нашего фельетона печальными известиями, мы приведем здесь в извлечении последнюю из бесчисленных записок Рауль Рошетта ‘О древних рисунках, найденных в Риме’, напечатанную в июньской книжке ‘Journal des savants’ {Журнала ученых. — Ред.}, прибавим к ней несколько слов о результатах археологических розыскании в других местах и окончим мыслями о других, еще драгоценнейших раскапываниях — золотых приисках и серебряных рудниках.

‘Одно из неожиданнейших и любопытнейших открытий, которыми так богаты были последние годы, — открытие древних рисунков, представляющих сцены из Гомера. Они найдены на уцелевшей части стены древних развалин, на Эсквилинском холме в Риме. Обстоятельства, вследствие которых сделано открытие, довольно интересны. Папское правительство давно уже думало употребить развалины древних зданий в отдаленных частях Рима на построение здоровых жилищ для бедняков, живущих там в жалких домишках. Первый опыт решили произвести над перестройкой древнего дома, стоящего на via Graziosa под No 68. Сначала очистили местность от развалин и по окончании этой части работы приступили к поправке нижнего этажа, который теперь стал уже подвальным. Обозревая стены, архитектор заметил, что штукатурка на одной из них раскрашена, дал знать об этом начальству, стену начали осторожно очищать, и скоро из-под толстого слоя пыли и грязи, налегшего на штукатурку, показались рисунки. Их было два. Потом открыли на продолжении той же стены еще пять. Теперь они перенесены в ватиканскую библиотеку. До сих пор обнародованы снимки только еще двух, изображающих, по описаниям 10 песни Одиссеи, ‘многострадального Одиссея в стране лестригонов’. Первый рисунок представляет встречу спутников Одиссея с дочерью царя лестригонов. Местность — узкая дорога между скал. На царевне длинная туника гиацинтового цвета, поверх туники наброшен широкий желтый плащ (peplum), покрывающий и голову. В левой руке у царевны сосуд для воды, правою она приветствует гостей. Второй рисунок изображает сцену, непосредственно следующую в рассказе Гомера за этой встречей. Лестригоны сбегаются убить чужеземцев. Фигуры сделаны в виде эскизов, набросанных смелой и чрезвычайно искусной рукой, скомпонованы рисунки превосходно, и стиль их истинно гомерический, так что ничего подобного не было находимо ни в Помпее, ни в Риме. Краски, в минуту открытия, сохраняли всю свою свежесть и были составлены гораздо прочнее, нежели в помпейских рисунках’.

В Помпее также сделано интересное открытие: найдено увеличительное стекло, существования которых у древних не предполагали, потому что ни греческие, ни римские писатели не говорят о них, рассказывают только о зажигательных зеркалах. Но теперь припомнили, что без помощи увеличительных стекол едва ли могли бы древние художники исполнять чрезвычайно тонкую резьбу своих камеев. Стекло небольшой величины, как все стеклянные вещи, найденные в Помпее, оно покрылось серой тусклой корой, так что невозможно судить, хороша ли была его шлифовка. Но что оно было увеличительным стеклом, нет никакого сомнения. Работы раскапывания в Италии теперь, впрочем, почти везде приостановлены по недостатку денег. Еще неприятнее и изумительнее для ученых, что и французское правительство остановило работы в развалинах Ниневии, в которых, однакоже, по соображениям ученого, заведывающего работами, именно теперь и дошли до самых интереснейших зданий. Неужели французское правительство не находит возможности жертвовать несколькими тысячами франков для продолжения столь важных работ?

Тем деятельнее продолжаются раскапывания, производимые не с ученой целью, а с гораздо более увлекательной надеждой разбогатеть. О десятках тысяч пудов золота, добываемых в Австралии, мы уже говорили в предыдущем номере ‘Современника’, в Калифорнии до конца 1853 года всего добыто золота около 20 000 пудов, на сумму около 270 или 280 миллионов рублей серебром. Эти огромные массы золота заставили многих ожидать, что цена его значительно понизится сравнительно с ценой серебра, мнения едва ли основательные. Этот металл существует в количестве, выгодном для добывания, только в горизонтально лежащих формациях кристаллических пород, правда, золото существует и во многих других породах, но в таком ничтожном количестве, что добывание его стоило бы во сто раз дороже, нежели все добытое количество металла. Так, например, пласт глины в окрестностях Парижа содержит золото, но только сотую или тысячную часть золотника в сотнях пудов глины. Напротив того, серебро и сереброносный свинец распространены по земле в очень большом количестве, и пласты руды, их содержащие, очень толсты, так что надобно предполагать, что серебро будет добываться в огромном количестве, когда рудокопы проникнут глубже во внутренность гор и когда будут усовершенствованы рудокопные снаряды и методы добывания. Кроме того, увеличение количества добываемого золота едва ли многим превосходит увеличение потребности в нем от размножения народонаселения в Европе и Соединенных Штатах и от распространения цивилизации с ее бесчисленными потребностями {The Illustrated London News. — The Athenaeum. — L’Athenaeum Franais.— L’Illustration. — L’Indpendance Belge. — Journal des Dbats. — Comptes rendus de l’Acadmie des Sciences. — Illustrierte Zeitung. — Allgemeine Zeitung.}.

ПРИМЕЧАНИЯ

Первоначально опубликовано в ‘Современнике’, 1854, No 8, стр. 149—170 (отдел ‘Современные заметки’). В полное собрание сочинений 1906 г. не вошли, будучи неправильно заменены ‘Заграничными известиями’ из ‘Современника’ 1856, No 8, на основании ошибочной датировки года письма Н. Г. Чернышевского к А. Н. Пыпину от 18 июля (см. примечания к ‘Иностранным известиям’ за июль). Рукопись и корректура не сохранились. Указаний в собственноручных списках статей Чернышевского нет. Авторство устанавливается Н. М. Чернышевской на основании ответного письма А. Н. Пыпина к Н. Г. Чернышевскому от 30 июля 1854 г. См. выше стр. 694—695.

‘Иностранные известия’ печатаются по тексту ‘Современника’.

¹ Чернышевский осмеивает здесь жалкие потуги Луи-Наполеона и его камарильи подражать Наполеону I и его эпохе.

² Сафо (или Сапфо) — греческая поэтесса конца VII и первой половины VI в. до н. э.

³ В этом ироническом отзыве о мероприятиях Наполеона III сказывается резко враждебное отношение молодого Чернышевского к нему, которое сохранится и во всех его последующих публицистических статьях и политических обозрениях.

⁴ Драма Понсара в действительности называлась ‘L’honneur et l’argent’ (‘Честь и деньги’).

⁵ Эдилы — выборные должностные лица в древнем Риме, ведавшие городским благоустройством. — Триумфаторы — чествуемые победители в древнем Риме.

⁶ Ср. письмо Чернышевского к отцу от 12 октября 1853 г., где рассказывается об увлечении богатых людей в Петербурге спиритизмом: ‘Удивительно, до чего может доходить легковерие и шарлатанство!’ (т. XIV, стр. 245).

⁷ Вольное изложение трех страниц III главы из романа Диккенса ‘Записки упраздненного Пикквикского клуба’. Рассказ о проглоченном ожерелье принадлежит не Семми Уэллеру, а Бобу Гопкинсу.

⁸ Отрывок из того же романа в вольном изложении Чернышевского.

⁹ Чернышевский неточно передает содержание эпизода из повести Н. В. Гоголя ‘Старосветские помещики’.

¹⁰ Розенкрейцеры — члены мистического тайного общества XVII в., поставившего себе задачу улучшения общественного строя путем религиозно-нравственного самоусовершенствования.— Калиостро Александр — вымышленное имя известного авантюриста Джузеппе Бальзамо (1743—1795), выдававшего себя за алхимика и обладателя философского камня.

¹¹ Борк Эдмунд (1730—1797) — английский политический деятель, яростный противник французской революции, реакционер.

¹² Мормоны — американские сектанты.

¹³ Обогащение США, о котором говорит Чернышевский, шло за счет бесчеловечного ограбления американских индейцев, которых колонизаторы истребляли с невиданной в истории жестокостью, и за счет хищнической эксплоатации рабского труда негров и народов колониальных и полуколониальных стран.

¹⁴ Речь идет о рассказах французского писателя Эмиля Сувестра (1806—1854) ‘Последние бретонцы’.

Н. М. Чернышевская

СОВРЕМЕННЫЕ ЗАМЕТКИ

ИНОСТРАННЫЕ ИЗВЕСТИЯ

<ИЗ No 8 ЖУРНАЛА 'СОВРЕМЕННИК', 1854>

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: