‘Дло’, No 7, 1870
Иностранные беллетристы. Густав Флобер. Сантиментальное воспитание, Флобер Гюстав, Год: 1870
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Иностранные беллетристы. Густавъ Флоберъ. Сантиментальное воспитаніе. Изданіе А. Энгельгардъ и А. Степановой. С. Петербургъ. 1870.
‘Мы имли въ виду доставить (переводами лучшихъ произведеній иностранныхъ беллетристовъ) пріятное и не безынтересное чтеніе большей части нашей читающей публики. Поэтому мы надемся удовлетворить вполн вкусу читателей выборомъ замчательнаго по своей оригинальности романа, который мы и представляемъ на ихъ судъ и которымъ начинается рядъ нашихъ изданій’.
Въ такихъ скромныхъ выраженіяхъ издатели книжки, о которой мы намрены говорить, оцниваютъ свое предпріятіе, или врне — оправдываютъ его. Дйствительно, трудно не замтить въ этихъ немногихъ словахъ извстной доли ироніи. ‘Большая часть публики’ обвиняется въ пристрастіи къ ‘пріятному и не безынтересному’ — вслдствіе чего гг. издатели берутся доставлять имъ переводы романовъ, замчательныхъ оригинальностію, въ увренности, что этимъ вполн угодятъ вкусу большинства…. Увы! мы не ршаемся доказывать противнаго. Но, такъ ли, — большинство ли придерживается этого вкуса? Не преувеличиваютъ ли своихъ надеждъ гг. издатели?— Впрочемъ, въ такомъ случа, они же первые пострадаютъ. Намъ остается разсмотрть только, насколько предлагаемый этой публик романъ оригиналенъ, пріятенъ и небезынтересенъ, и во-вторыхъ, на сколько удобно удовлетворять подобному вкусу публики т. е. насколько издатели выполнили свою задачу, какая бы она ни была, и насколько такая задача заслуживаетъ одобренія.
Въ послднемъ отношеніи мы чувствуемъ необходимость сдлать оговорку. Мы нисколько не противники такъ — называемаго легкаго чтенія. Рядомъ съ литературой серьезной мысли, мы понимаемъ литературу, какъ отдыхъ, какъ умственное развлеченіе. Но мы вправ желать, чтобы подобное развлеченіе не шло въ разрзъ съ серьезной мыслью, не было бы переливаніемъ изъ пустого въ порожнее, какъ это часто случается съ такъ называемой легкой беллетристикой.
Разсказъ романа, о которомъ идетъ рчь, написанъ языкомъ, къ какому пріучилъ французскую публику Арсеній Гуссе съ братіей,— языкомъ бульварной развязности, съ безцеремонной небрежностью парижскихъ ‘богемцевъ’. Мы положительно отказываемъ этому полужаргону въ какой бы то ни было оригинальности: если называть распущенность языка оригинальнымъ слогомъ, то тогда и всякую распущенность вообще прійдется зачислить въ область эксцентричности.
Мы знаемъ, что, дйствительно,— и у насъ, и не у насъ,— часто смшиваютъ эти два совершенно отличныя понятія. Какъ часто самаго вульгарнаго шута, нахала и циника величаютъ оригиналомъ! Нтъ, разнузданность — одно, а самобытность — другое. Такая оригинальность дается слишкомъ дешево, чтобы ее во что нибудь ставить, и скудоуміе, позаимствовавъ одну вншность умныхъ и самобытныхъ людей, остается, тмъ не мене, тмъ же скудоуміемъ, если не становится чмъ нибудь хуже. Такимъ образомъ, чтобы книга, написанная классическимъ языкомъ бульвара, пріобрла право на оригинальность, нужно, чтобы этотъ вншній недостатокъ искупался богатствомъ мысля, наблюдательностью и занимательностью.
Воздадимъ кесарево кесарю. Трудно отказать Флоберу въ извстной степени наблюдательности, но сама эта наблюдательность у него какъ-то одностороння, узка, приторна. Лучшія, врнйшія изъ подмченныхъ сценъ принадлежатъ міру камелій и хлыщей. Конечно, и это даръ, но даже и изъ этого міра авторъ рельефне всего изображаетъ пластическое, матеріальное, т. е. именно то, что легче всего бросается въ глаза, именно то, что бывалымъ больше всего знакомо, и что для непосвященныхъ мене всего интересно.
Что касается мысли романа, о ней можно догадаться по заглавію: ‘Сантиментальное воспитаніе’. Къ несчастію, тутъ и конецъ, мысль эта, кром заглавія, нигд не обнаруживается отъ начала до конца книжки, такъ что, не будь этого заглавія, читателю никакъ бы и въ голову не пришло, что авторъ имлъ въ виду вопросъ о воспитаніи и притомъ сантиментальнаго характера Для доказательства, мы передадимъ самый сюжетъ романа, конечно, безъ подробностей и эпизодцевъ, которыми изобилуютъ романы Флобера вообще, а настоящій въ особенности.
Въ 30-хъ годахъ, въ коллегіи Sens, въ Труа, жили да были два друга:— Шарль Деролье, которому было хорошо въ коллегіи, потому что дома отецъ его колотилъ, и Фредерикъ Моро, который находилъ жизнь въ коллегіи ‘нсколько суровой, хотя у него въ комод водилась всякая провизія, разныя изящныя вещи, напримръ туалетный несесеръ’. Характеры и наклонности друзей были также различны. Делорье, случайно раскрывъ переводъ Платона, пришелъ въ восторгъ. Съ этихъ поръ онъ увлекся изученіемъ метафизики и успхи его были быстрые… Онъ проглотилъ все, что только было въ библіотек: Жуфруа, Кузена, Ларомигьера, Малебранша и проч. Онъ укралъ ключъ отъ библіотеки, чтобы доставать книгъ. Забавы Фредерика были мене серьезны. Онъ занимался рисованіемъ, перечитавъ средневковыя драмы, онъ принялся за мемуары: прочелъ Фруасара, Коммина, Брантома, и проч. Образы, осаждавшіе его воображеніе, благодаря э, гому чтенію, были такъ живы, что онъ почувствовалъ желаніе воспроизвести ихъ. Онъ мечталъ сдлаться со временемъ французскимъ Вальтеръ-Скоттомъ. Делорье обдумывалъ философскую систему, которая должна была имть самое обширное примненіе. Они говорили обо всемъ этомъ во время рекреаціи, на двор, шептались въ церкви, шептались въ дортуар.
Кром этого чтенія и этой интимной дружбы съ героями въ коллегіи ничего замчательнаго не приключилось. О воспитаніи ихъ дома’ прежде поступленія его въ коллегію, авторъ ничего не говоритъ, кром разв того, что отецъ Делорье, вдовецъ и старый наполеоновскій капитанъ, норой колотилъ сына, а г-жа Моро, мать Фредерика, вдова и полураззорившаяся помщица, кормила сына лакомствами да позволяла ему долго спать по утрамъ.
Какъ видитъ читатель, воспитаніе героевъ было самое обыкновенное. Кого въ т времена не колотили въ дтств, того, наврное’ кормили лакомствами, кто школьникомъ полюбилъ серьезное чтеніе, тотъ почти наврное ‘презиралъ’ романы и стихи! По странно на основаніи такихъ только данныхъ строить весь романъ, а еще странне назвать такое дюжинное воспитаніе сантиментальнымъ. Кстати замтимъ тутъ-же безхитростное обращеніе автора съ своими героями и публикой. Фредерикъ читалъ романы, драмы и мемуары, которые подйствовали роковымъ образомъ на его воображеніе. Романы эти нашелъ онъ, вроятно, въ той же библіотек, ключъ отъ которой былъ украденъ Делорье, его другомъ, иначе авторъ объяснилъ бы’ откуда онъ ихъ добывалъ Но тогда и Делорье, ‘проглотивъ все, что было въ библіотек’, глоталъ тоже, что и Фредерикъ. Отчего же одинъ сталъ рисовать, а другой философствовать? Очевидно, вслдствіе своихъ прирожденныхъ наклонностей, а само чтеніе тутъ играло второстепенную роль. Но авторъ, какъ видно, не имлъ въ виду этого противорчія, потому что тогда ему бы пришлось отказаться отъ мысли объяснять дальнйшую одиссею своихъ героевъ воспитаніемъ. Онъ предпочелъ раздлить библіотеку коллегіи на философскую и на поэтическую, назвалъ чтеніе этихъ книгъ воспитаніемъ, а уединенныя бесды мальчиковъ-подростковъ ‘сантиментализмомъ’ — и съ такими фактами въ запас выступилъ въ свтъ съ своей прозопопей. Впрочемъ самого автора, кажется, мало занимала мысль его произведенія, и воспитанію, на тэму котораго онъ написалъ романъ, посвящено у него едва три странички (съ 9—11), тогда какъ во всей книг насчитывается 387.
Но посмотримъ на самую жизнь героевъ. Мы, конечно, отказываемся слдить за авторомъ, входящимъ во вс нужныя и ненужныя, интересныя и скучныя подробности житейскихъ треволненій двухъ друзей. Скажемъ только, что, при кажущемся различіи вкусовъ, герои имли общую, связующую ихъ черту. Еще мальчиками, въ коллегіи, мечтали они, какъ будутъ ‘въ вид отдыха, посл трудовъ развлекаться любовью герцогинь или безумными оргіями съ знаменитыми куртизанками’ (стр. 10). Ужь не думаетъ ли Флоберъ, что и оргіи входятъ въ систему ‘сантиментальнаго’ воспитанія? Мудрено ли, что окунувшись въ море житейское, одинъ изъ нихъ не дошелъ ни до какой философской системы, а другой не даровалъ Франціи, какъ общалъ, Вальтеръ-Скотта, но за-то оба одинаково успшно выполнили другую часть своей школьной программы. Жизнь ихъ прошла ‘въ развлеченіяхъ со знаменитыми и незнаменитыми куртизанками.’ И жизнь эта имъ такъ нравилась, что ужь старичками бывшіе воспитанники Sens’ской коллегіи, разболтавшись разъ о прежнемъ, вспомнили съ наслажденіемъ, какъ посщали вмст ‘одно безобразное мсто’ (стр. 387), про которое говорилось: ‘Извстное вамъ мсто,— такая-то улица — за мостами’. При этомъ одинъ изъ старичковъ (Фредерикъ) сказалъ: ‘Это, кажется, лучшее воспоминаніе нашей молодости.’
— Пожалуй, и дйствительно, это было самое лучшее! сказалъ Делорье.’ (стр. 387.)
Надо замтить, что это послднее слово романа… Красива, значитъ, была эта жизнь! Какъ ни часто случались, однако, эти ‘самыя лучшія’ минуты, бывали и другія въ жизни этихъ нравственныхъ близнецовъ. По вн этихъ минутъ, друзья расходились, а зачастую враждовали даже. Делорье, по увренію автора, былъ честолюбецъ, но странное было у него честолюбіе, и ужь нисколько не сантиментальное! Начать съ того, что юноша едва достигши совершенюлтія потребовалъ у своего отца опекунскихъ отчетовъ по имнію матери, въ полной увренности, что ‘старый хрычъ обворовалъ его.’ Затмъ, какъ и слдуетъ, такой малый-непромахъ сталъ жить на счетъ Фредерика, гналъ въ зашей бдную двушку блошвейку, имвшую несчастіе полюбить его, посылалъ своего друга знакомиться въ богатые дома, чтобы за нимъ самому туда втереться, тутъ же на этого друга сплетничалъ, клеветалъ, интриговалъ противъ него и кончилъ тмъ, что, ловко очернивъ его въ глазахъ его невсты, самъ на ней женился. Какое тутъ сантиментальное воспитаніе! Не сатира ли это скоре на современныхъ пролазовъ французскаго общества?..
Фредерикъ Моро шелъ нсколько иначе, сходясь съ другомъ, какъ на нейтральной почв, только въ ‘такихъ мстахъ’. Фредрикъ, опять-таки но мннію автора, былъ поэтъ-артистъ. Во всхі трехъ частяхъ романа, т. е. втеченіи двадцати слишкомъ лтъ, онъ побилъ одну только женщину. Но эта постоянная страсть, поддерживаемая цлымъ рядомъ препятствій, а главное стойкостью самой героини (м-мъ Арну), не помшала герою свести подпольную интрижку, сначала, съ одной куртизанкой, а потомъ, когда она имла глупость серьезно къ нему привязаться, онъ кинулъ ее и прижитаго съ ней, и тогда бывшаго на смертномъ одр ребенка, съ тмъ, чтобы поступить самому въ любовники къ жен одного дряхлаго миллонера. Съ этой послдней, когда умеръ старикашка, онъ цинически потшался надъ трупомъ, думая жениться на богатой вдов, не вдова оказалась не наслдницей, и бракъ не состоялся. Тогда съ обаянія ему пришло на мысль жениться на одной развращенной имъ когда-то и потомъ кинутой провинціяльной барышн, за которой водились деньжонки. Но и тутъ ему не повезло, ее-то именно отбилъ у него другъ Делорье. Но во все время, пока тянулись эти сложныя событія, а тянулись они долго, герой продолжалъ безнадежно любитъ героиню, нчто въ род Пенелопы, какъ ее небрежно и поту-эскизомъ изобразилъ авторъ. Цлыхъ двадцать лтъ длилась эта любовь. Фредерикъ то вдругъ почувствуетъ бшенную страсть и тутъ же побжитъ въ ‘лучшее мсто’, то вдругъ сантиментально поддается обаянію тихой ея дружбы, при чемъ сходитъ съ ея можемъ на загородный маскарадъ, то купитъ ей роскошный подарокъ и дастъ мужу денегъ взаймы и тутъ же подерется на дуэли за публичную женщину. Къ довершенію всего, авторъ, сообразивши, должно быть, что надо же кончить какъ нибудь, повелваетъ своей Пенелоп не устоять, да еще какъ круто! Пятидесяти лтъ отъ роду, съ сдыми волосами на голов, вдругъ нежданно, негаданно является она къ Фредерику сама и ‘такъ и замираетъ на его рукахъ, опрокинувшись назадъ съ полуоткрытымъ ртомъ, съ глазами, поднятыми вверхъ.’ Самъ даже сантиментальный Фредерикъ недоумвалъ и ‘когда онъ сталъ упрашивать ее сказать ему причину (!!) ея поведенія, она отвчала опустивъ голову:
— Я бы хотла сдлать васъ счастливымъ!’
Изъ такихъ-то и тому подобныхъ безобразныхъ и грубо чувственныхъ картинъ состоитъ весь романъ, да и не такихъ,— это цвтки еще, а не ягодки! И назвать такія дв жизни слдствіемъ сантиментальнаго воспитанія, по нашему мннію, не только не оригинально, но очень пошло. Мы были бы склонны допустить скоре, что въ самомъ дл названіе это иметъ исключительно сатирическій смысла и, что авторъ просто имлъ въ виду описать скабрезныя похожденія двухъ бульварныхъ пройдохъ, изъ которыхъ одинъ, праздный шатунъ и развратникъ, замаскировывается чувствомъ, а другой блюдолизъ и интригантъ, оправдывается своимъ честолюбіемъ. Но вопервыхъ, авторъ весьма серьезно говоритъ (на стр. 386), что ‘у одного было слишкомъ много чувства, а у другого слишкомъ много лоики, — а, какъ это ‘чувство’ и эту ‘логику’ они вынесли изъ книгъ прочитанныхъ въ дтств, то, по мннію автора, виною во всемъ воспитаніе, которое ему кажется сантиментальнымъ… Вовторыхъ, если это сатира, то ужь очень наивная, подобную намъ пришлось встртить только подъ перомъ одного русскаго автора, нкоего г. Смирнова въ его ‘Современныхъ типахъ’. ‘Вотъ, напился офицеръ пьянымъ’ — это сатира г. Смирнова на военныхъ, а ‘вотъ семинаристъ настрочилъ романъ, котораго редакція не беретъ иначе, какъ безплатно — это сатира на редакторовъ и т. п. Если вы, читатель, незнакомы съ этимъ писателемъ, совтуемъ познакомиться, тогда незачмъ будетъ прибгать къ подобнымъ переводамъ: свои оригиналы имются! Кстати же, рецензентъ ‘Отечественныхъ Записать’ разбирая эти ‘Современные типы’ г. Смирнова, умилился передъ его талантомъ, что намъ кажется типичне самыхъ ‘типовъ’ и ихъ автора!.. Но не въ Смирнов дло, и мы просимъ извинить наше отступленіе. Мы не думаемъ оскорблять Флобера сравненіемъ со Смирновымъ, какой ни есть, а все Флоберъ иметъ нкоторый талантъ, а про талантъ г. Смирнова знаетъ одинъ рецензентъ ‘Отечественныхъ Записокъ.’ Талантъ Флобера виденъ изъ другихъ произведеній его и просвчиваетъ мстами даже въ самомъ ‘Сантиментальномъ воспитаніи’ въ одномъ изъ самыхъ непривлекательныхъ романовъ Флобера, какія намъ случилось читать. Современная изящная литература во Франціи, пріютившись въ газетныхъ фельетонахъ, неблагопріятствуетъ серьезному таланту. Фельетонъ читается перерывами, и строго проведенная мысль въ роман для него лишняя роскошь. За-то для успха въ фельетон нужна рельефность, яркія картины должны слдовать безостановочно одна за другой. Талантливый писатель, для пріобртенія успха въ фельетон, долженъ продлывать съ своимъ разсказомъ то, что актеру на сцен доставляетъ аплодисменты райка. Флоберъ одинъ изъ такихъ именно талантовъ. Мы согласны даже съ издателями ‘Сантиментальнаго воспитанія’ въ русскомъ перевод, что романъ этотъ пріятенъ и небезынтересенъ. По пріятенъ онъ только исключительно для любителей послушать и потолковать ‘на счетъ клубнички’, также какъ самый интересъ разсказа далеко не безусловенъ. Завязка романа начинается сразу, безъ предисловій, съ первой страницы читатель заинтересованъ. Развязки не угадаешь до самаго конца, такъ что, дйствительно, читатель во все время чтенія двадцати четырехъ листовъ убористой печати держится въ напряженномъ любопытств. Въ искуств заинтриговать ничмъ французскіе фельетонисты поистин неподражаемы. Но за то, чтобы удовлетворить этому любопытству, читатель осуждается прочесть цлыхъ три части, въ которыхъ говорится довольно подробно, длинно, растянуто, мстами скучно, обо всемъ, но меньше всего о томъ, что интересуетъ читателя. Романы Флобера, какъ и другія фельетонныя произведенія этого рода, безспорно интересны, какъ интересно любое акробатическое представленіе.
Взаключеніе переходя отъ частнаго къ общему, отъ романа Флобера къ изданію гг. Энгельгардтъ и Степановой, мы находимъ, что дебютъ ихъ былъ крайне неудаченъ. Во Франціи Флоберъ можетъ имть большой успхъ, въ Россіи еще нтъ. Во Франціи такіе романы пишутся для привратницъ, швей, боннъ, нянекъ, гризетокъ, камелій и пр., какъ существуютъ для нихъ спеціальные журналы: la Petite Presse, le Petit Journal и пр. под. Паши дворничихи и камеліи или вовсе не читаютъ, а если читаютъ, то требуютъ или боле ‘солиднаго’ или мене ‘головоломнаго.’ Масса же дйствительно читающей у насъ публики ищетъ въ роман или мысли, или сюжета. Ни того, ни другого у Флобера не имется. Если мы не ошибаемся, изданіе ‘Иностранныхъ беллетристовъ’ назначено конкурировать съ ‘Собраніемъ иностранныхъ романовъ.’ Намъ кажется, что ‘Собраніе’ иметъ боле шансовъ на успхъ: публика его боле строго опредлена, переводимые тамъ романы изобилуютъ приключеніями, ихъ больше и они-дешевле. Долгъ справедливости обязываетъ насъ, однако, заявить, что переводъ ‘Сантиментальнаго воспитанія’ почти безукоризненъ, изданіе опрятно и почти безъ опечатокъ. Бумага только одна оставляетъ желать лучшаго.