В.В. Розанов
В.В. Розанов
Инородческие языки в школе
Инородческие языки в школе
Инородческие языки в школе, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Не выйду ли я из своей роли, начав рассматривать политические вопросы и в том числе вопрос обучения? Как ‘истинно русский человек’, я питаю благочестивую веру в то, что ‘правительство все знает лучше нас’, — под каковою верою, как под дубом мамврийским, покоится и нежится обывательское чувство: ‘Моя хата с краю, ничего не знаю’. Об инородческом вопросе меня заставил сказать несколько слов бывший попечитель рижского учебного округа г. Левшин, который — мне показалось — стал на спокойную и правильную точку зрения в этом вопросе. Конечно, не попечителю округа, т.е. все-таки педагогу, брать за шиворот народность, в которую он пришел, и требовать под такими-то и такими-то угрозами, чтобы все учили детей своих всюду на русском языке и не учили на своих туземных. Метод действий педагога совершенно не тот, как чиновника или сановника министерства внутренних дел, или как солдата, офицера и главнокомандующего. Насколько нам представляется противною, просто неэстетическою, слащавость, сантиментализм и либеральничанье в человеке команды, под военным мундиром, настолько же мне кажется неуместным и просто антихудожественным грубое и повелительное отношение, грубое и повелительное распоряжение, исходящее из уст начальника школ, распорядителя школьного дела в крае. Каждому — свое, у каждого — своя манера. Каждый только при своей манере и достигает наилучших успехов или вообще каких-нибудь успехов. Пусть главнокомандующий или генерал-губернатор распоряжается, но около него попечитель учебного округа не должен представлять в своей фигуре второго генерала, такого же генерала, а под его эгидою должен делать бесшумно и незаметно свое педагогическое дело, торопливо садя и садя школы, никого не оскорбляя, не задевая, не муча, в каждом местечке и во всяком единичном случае сообразуясь с особливыми обстоятельствами этого случая. Разумеется, русскому педагогу никакой нет нужды стараться о насаждении школ на туземных языках уже по тому одному, что каждое племя об этом само достаточно заботится. Русскому педагогу, и в том числе попечителю округа, есть одна забота — о насаждении собственно русских школ или русского языка в туземных школах, о внедрении все большем и большем русских начал в инородческий пласт населения. Дело это вытекает само собою из натуры вещей, и оно ни для кого не оскорбительно именно как в высшей степени натуральное, если к нему не присоединяется насилие. Это насилие, т.е. уже намерение властного человека оскорбить, обидеть, притеснить — разрушить все в педагогическом деле, в педагогических задачах. Вспомним судьбу классических гимназий у себя. Ну, что худого в эллинизме, в эллинском образовании? Все его любили, все им наслаждались. Но Катков и Толстой ввели его в оскорбительной форме: они навязали русским ‘дуракам’ эллинизм, заставив, и приказательно заставив, всех долбить Кюнера. Результат получился отвратительный: все возненавидели классицизм, и плоды этого до сих пор не исчезли, до сих пор напояют ядом нашу страну и школу. Перекиньте испытанное в отношении ‘древних языков’ на практику ‘русского языка’ — и вы поймете роль его в туземной школе. Совершенно естественно желать и надеяться, чтобы все племена, существующие в России, кроме своего туземного языка говорили и по-русски, читали по-русски и, словом, были гражданами русской образованности и русской культуры (которая есть). Но желать и надеяться этого, способствовать этому — можно, а вот потребовать этого, притом сейчас потребовать, — невозможно, не рискнув всем делом, не потеряв всю надежду на ‘исполнение своих желаний’. Вспомним судьбу классических гимназий в России, будем всегда иметь в виду это предостережение, это несчастие своего педагогического дела. Все люди — из тех же костей, крови и мяса, и что отвратило нас, что заставило нас возненавидеть — заставит точно так же возненавидеть и немцев, поляков, латышей русский язык. Конечно, не вообще русский язык, а школьный русский язык. А ‘само собою’ это сделается, т.е. русский язык, — конечно, при умном нашем соучаствовании, способствовании, — внедрится и в общество латышское, немецкое, и в школу немецкую, польскую, латышскую. Ведь ищут же через объявления в Риге и Либаве ‘русскую бонну’ к немецким детям, я лично узнал, правда, не без удивления, что в баронские семьи Остзейского края ищут репетиторов русских студентов, чтобы преподавание шло на русском языке. Не знаю, часто ли это бывает, но бывает. Нужно ли доказывать, что подобные поиски совершаются не принудительно, не по ‘приказу свыше’. Мы не вдумываемся в психологию инородцев, а она, как можно предполагать, далека от оптимизма. Страх ‘существования’ у всякого чрезвычайно велик. Это великий зоологический животный страх, который подавляет высшие чувства, и с правом подавляет, ибо, ей-ей, — это слишком страшно: как существовать,чам жить — мне, моим детям, моей (возможной) вдове и проч. и проч. ‘Фатерланд’ и ‘ойчизна’ далеки: это или греза будущего, или за пятьсот верст ‘от нашего городка’ и ‘может быть, я никогда ее не увижу’. ‘А жить нужно мне и моим детям…‘ Сумма этих обстоятельств слагается в такое железное, давящее кольцо, что не будь, мне кажется, национального оскорбления в ‘приказанной школе на русском языке’, они сами кинутся в русские школы, или потребуют, попросят преподавания на русском языке некоторых предметов в своих туземных школах. Словом, не ‘обрусяй’ мы их при всяком случае и во что бы то ни стало, — и они непременно ‘обрусятся’. Непременно — все, сколько в них есть людей живых, не лежебок, даровитых, предприимчивых, ‘с будущим’. Правда, чухонцы, даже приезжающие в Петербург на масленой катать нас, ни слова не говорят по-русски, кроме ‘давай деньги’. Но чухонцы как-то не в счет. Кроме своего ‘suomi’, их язык, т.е. мясистый язык во рту, ни на какие слова не поворачивается, им невероятно трудно что-нибудь еще усвоить, кроме своих болот, озер, камней и ‘suomi’, и хоть это нация упорная, добросовестная и во многих отношениях добродетельная, но до того первобытная и ‘чухломская’, что она вообще ничему и никогда чужому не научится, ни русскому, ни шведскому, ни французскому. Чухонец, который заговорил бы по-французски, удивил бы весь свет. И незнание ими, именно ими, нашего языка не должно нас оскорблять. Ибо тут не преднамерение, а натура, не вражда, а просто абсолютное отсутствие всемирности и всеобщности в тусклом приполярном племени. Чухонцы — не в счет. Но, кроме их, все более южные, более даровитые, более живые и освещенные солнцем нации непременно усвоят русский язык, усвоят его немцы, поляки, латыши — все, все инородцы. И без торопливости, русская речь будет слышаться всюду. Но не надо историю толкать в горб: тогда она заупрямится и остановится.
Впервые опубликовано: Новое время. 1908. 14 июля. No 11615.