Владимир Азов.
Инкриминированная фамилия
Владимир Азов.
Инкриминированная фамилия
(из дневника чиновника).
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
—————————————————
Инкриминированная фамилия, Азов Владимир Александрович, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Вчерашний день призывает меня к себе в кабинет его превосходительство. Я думал, опять какое-нибудь поручение по приобретению и доставке цветов или конфет балерине Гундосовой, талант которой весьма ценит его превосходительство, ан вышло совсем другое. Давно я не получал столь жестокой распеканции. Впрочем, по порядку, по порядку…
— Твоя фамилия — Белинский? — спросил меня генерал.
— Так точно, — ответил я, — Белинский.
— Однако, ты русский? — спросил генерал.
— Так точно, — ответил я, — чистокровный русский, из духовного звания-с.
— И православный? — продолжал генерал.
— Так точно, — ответил я. — У исповеди и причастия бываю ежегодно.
— Тем не менее, — сказал генерал, — тебе придется оставить службу. Подавай прошение об отставке.
— Ваше превосходительство! — взмолился я.
— Мне самому жаль тебя, братец, — сказал генерал, — но я ничего не могу сделать. Я не могу подвергать из-за тебя все ведомство нападкам Меньшикова. Ты расторопный малый и дельный службист, но у тебя инкриминируемая фамилия. Вот если бы ты был Беляевым, Беляковым или хотя бы даже Беленцовым. А то Белинский! Я не могу держать на службе Белинского. Ты, наверно, значишься во ‘Всем Петербурге’, а Меньшиков ежедневно читает его на сон грядущий. Попадется ему на глаза твоя фамилия, и неприятностей для всего ведомства не оберешься.
— Ваше превосходительство, — осмелился я заметить. — Белинских Меньшиков не трогает. Белинских он допускает.
— Как не трогает! — воскликнул генерал. — Ты, значит, не читаешь ‘Нового Времени’! Какой же ты после этого чиновник?! Меньшиков не трогает Белинских! Да ты почитай, как досталось морскому ведомству за то, что среди инженеров или служащих Обуховского завода оказались какие-то Белинский и Серединский! Ты сам посуди, братец, не могу же я рисковать своим положением из-за того, что у меня служит канцелярист с инкриминируемой фамилией! Нет, уж подавай в отставку.
— Ваше превосходительство! — воскликнул я. — Я напишу в ‘Новое Время’ письмо в редакцию и заявлю, что я хотя и Белинский, но русский и православный, и всей душою стою за русские исконные начала.
— Вот разве что так, — сказал генерал.— Ну, что-ж, попробуй, напиши. Если напечатают твое письмо, я тебя с удовольствием оставлю — ты малый деловой. Но если откажут в помещении письма, уж ты не прогневайся: в 24 часа сгоню со службы долой. Я не могу из-за твоей инкриминированной фамилии рисковать честью целого ведомства. Ступай!
Сегодня послал в ‘Новое Время’ письмо с приложением копии с метрического свидетельства. Неужели не напечатают? Что ж мне пропадать из-за того, что я Белинский? Эх, родитель, родитель! Пустил сына гулять по свету с инкриминированной фамилией! Нет, если у меня будет сын, я ему выхлопочу фамилию Русаков или, еще лучше, Патриотов-Искариотов.
Не напечатали!
Ходил в редакцию объясняться. Они говорят: ‘с какой стати мы напечатаем? Вас г. Меньшиков еще не затронул и ведомства вашего еще не касался. Когда затронет, приносите опровержение — мы обязаны будем напечатать’. ‘Да ведь тогда, — говорю я им, — поздно будет. Г. Меньшиков мою фамилию уже по поводу Обуховского завода инкриминировал! Не могу я ходить с инкриминированной фамилией: меня начальство преследует!’ А они говорят: ‘Это нас не касается. Это ваше частное дело’. И отдали письмо и копию с метрического свидетельства обратно. Хотел я с самим Меньшиковым поговорить, так до него доступиться невозможно, очень занят. Что делать — ума не приложу! Наградил же меня черт этакой дурацкой фамилией! Что я, писатель, в самом деле, или там критик какой, чтобы мне Белинским называться! Писателю-то хорошо — у него нет начальства, он к ведомству не принадлежит и может хоть Нироксилиновым называться. Но каково мне, чиновнику, с инкриминированной фамилией ходить!
Ходил к самому Меньшикову. Не принял. Впрочем, по порядку, по порядку…
— Могу я, — спрашиваю служителя, — г. Меньшикова видеть?
— Никак, — отвечает, — нельзя. — Г. Меньшиков пишет.
— Так я, — говорю, — подожду, пока кончит писать.
— Все равно, — говорит служитель, — нельзя будет г. Меньшикова видеть. Он как кончить писать, сядет строчки считать.
— Все равно, — говорю я. — У меня времени много. Подожду, пока кончит строчки считать.
— А кончит строчки считать, — говорит служитель, — опять сядет писать.
— А потом?
— А потом опять строки считать.
— А потом?
— А потом гонорар получать.
— А потом?
— А потом опять писать и строчки считать.
Так я и ушел, не солоно хлебавши.
Был у его превосходительства. Дал еще три дня сроку. ‘Ежели в три дня, — говорит, — ничего не сделаешь, выгоню’.
Я на колени.
Собственноручно поднял меня и говорит:
— Пойми, что мне самому тебя жалко, но ведь не могу же я из-за тебя всем ведомством рисковать! А мне достоверно известно, что Меньшиков по ‘Всему Петербургу’ именно к нашему ведомству подбирается Со дня на день можно ожидать статьи!
Положение его превосходительства тоже не из легких…
Эврика!
Познакомился в закусочной у Федорова с одним цыганом. Настоящий румынский цыган — русский патриот отчаяннейший. Зубами скрипит и вращает белками глаз, когда при нем произносят инкриминированную фамилию. Фамилия ему самому — Куроцап и, кажется, он близкий родственник самому Крушевану.
Ударил меня по плечу и сказал:
— Приходи завтра. Твое дело будет в шапке!
В шляпе?
Мое дело ‘в шапке’! За сто рублей наличными и серебряные часы Куроцап берется в три дня усыновить меня. Вот так поворот с Божьей милостью! Буду носить забронированную от всяких инкриминирований фамилию Куроцап. Его превосходительство одобрил план и обещал выдать из остаточных сумм 50 рублей пособия. Куроцап просит еще шейный красный платок и сапоги со скрипом.
Моя фамилия с нынешнего дня — Куроцап. В канцелярии мне страшно завидуют, что я забронировался. В особенности завидует Алексеевский. Боится, чтобы Меньшиков не произвел его в поляки. Его превосходительство опять осчастливил поручением: отвезти Гундосовой в театр букет, а матери ее на квартиру — конфекты. Мой приемный отец просит бисерный кисет, перочинный нож с шестью лезвиями и пенковую трубку. Черт его дери! Однако, купить надо.
Просит халат из термаламы, борзую собаку и венскую гармонику… Черт его дери! Я, кажется, останусь с бронированной фамилией, но без сапог…
Отдел ‘Скверные анекдоты’
Влад. Азов. Цветные стекла. Сатирические рассказы. Библиотека ‘Сатирикона’. СПб.: Издание М. Г. Корнфельда. Типография журнала ‘Сатирикон’ М. Г. Корнфельда, 1911.