ИМЕЕТ ЛИ ПРАВО РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ПИТЬ?
ИМЕЕТ ЛИ ПРАВО РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ПИТЬ?
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Имеет ли право русский человек не пить?, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Оказывается, что среди множества ограничений, политических, гражданских и т. п., среди которых живет русский человек, есть одно физиологическое: ограничение трезвости. Русский человек может быть трезвым, но ограниченно трезвым, и совершенное воздержание от вина способно поставить его в неловкое, невыгодное и, наконец, прямо штрафуемое положение. Нужно заметить, что пьянство, которое наполовину есть психоз, распространяется заразительно, спиваются семьями и спиваются деревнями, оттого и обратная реакция к трезвости сама собою является иногда как общественное усилие, как отрезвление деревни, села. Эти общественные усилия к трезвости, работе и богатству (ибо кто же сомневается, что пьянство и праздность, праздность и нищенская сума — похожи на параллельно идущие рельсы одной дороги?) выражаются в общественных приговорах и неоткрытии у себя в таком-то селе или деревне питейных домов.
Очень серьезное достоинство подобных приговоров лежит в духе солидарности: люди, еще вчера выпивавшие и запивавшие, начинают наблюдать друг за другом, следить один за другим, и параллельно с трезвостью, хоть относительною, является еще более ценная сторона столь расшатанной у нас жизни: внутренняя дисциплина, сдержанность темперамента, обоюдность и общественность доброго усилия. Но оказывается, у нас не всегда удобно именно коллективное доброе усилие.
В одной из газет появилось разъяснение главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей, общий смысл которого следующий. В Смоленской губернии, в Сычевском уезде, крестьянами села Сырокоренья был составлен приговор о воспрещении открытия в этом селении питейных заведений, ‘который, однако, сычевским уездным по питейным делам присутствием не был утвержден’ (кто же, однако, его утверждения спрашивал, и неужели винное присутствие вправе вмешиваться в сельские приговоры?). ‘Руководствуясь сим, — разъясняет управление неокладных сборов (No 185 ‘Народа’), — местный акцизный чиновник действительно разъяснил одному крестьянину села Сырокоренья, что сельское общество едва ли будет вправе взыскать с него определенный в размере 200 руб. за нарушение приговора штраф, ввиду неутверждения означенного приговора питейным присутствием’. И вот с 1 января 1899 года, после девяти лет благополучного труда и трезвости, казенная винная лавка была открыта в селе Сырокоренье. В марте месяце крестьянин, сдавший свой дом под казенную лавку, явился в акцизное управление с заявлением, что волостной суд присудил с него в пользу общества 200 р. ‘согласно составленной после неутверждения питейным присутствием приговора добровольной подписке всех домохозяев села Сырокоренья, в которой они обязывались, под страхом уплаты указанной суммы, не сдавать своих домов под питейные заведения’. Главное управление неокладных сборов таким замечанием заключает свое объяснение: ‘О существовании подобной подписки местному акцизному надзору не было известно, и поэтому о каких-либо толкованиях и разъяснениях ее со стороны акцизного чиновника, заключавшего предварительный договор на наем помещения под винную лавку у одного из крестьян названного села, не может быть речи’.
Но что же из этого, однако? Конечно, в ‘местном акцизном надзоре’ нельзя найти официальной, за нумером, бумаги, в которой мужики села Сырокоренья уведомляли бы его о состоявшемся взаимном и, конечно, совершенно законном обязательстве. Но ведь подобное постановление — не булавка, которая может затеряться в траве и ее так-таки и не мог бы рассмотреть акцизный чиновник. А главное и самое очевидное здесь заключается в том, что не сельский приговор, а именно эта самая подписка, это круговое обязательство, девять лет назад постановленное, именно оно и мешало возникнуть дому пития в Сырокоренье, и не мог не знать акцизный чиновник главного, и даже единственного препятствия, которое ему мешало открыть здесь желаемое ‘заведение’. Да не мог, при законтрактовании дома, не указать на это сам во всяком случае рисковавший хозяин, не указать просто как на мотив лишнее сорвать за наем дома с акциза. Таким образом, главное управление неокладных сборов может утверждать только, что в его канцеляриях нет официальной переписки о ходе этой борьбы трезвости с акцизом, и что в данном случае ‘пойманный’ пойман, но не ‘с поличным’. Но, позвольте, ведь это — государство, т. е. нравственная колоссальная сила, и вся Россия помнит слова министра финансов, при введении казенной монополии, что тема ее уже горячо обсуждалась почившим Государем Александром III, который со скорбью взирал на развращение народа пьянством, и была им предуказана, а министром осуществлена реформа эта ввиду сбережения физических и нравственных сил народа, хотя бы даже с некоторым убытком фиска (который, конечно, сторицею возместится тысячею других путей при трезвости и работе народа). Да и что же значат все ‘общества трезвости’, ‘чайные’, ‘народные столовые’, праздничные развлечения и народный театр, т. е. громадное общественное и государственное усилие, совпадающие с мыслью Александра III, его заботою, его скорбью? Увы, где-то в Сычевском уезде есть питейное присутствие, нет… есть чиновник акцизного ведомства, ведущий втихомолку переговоры с домохозяином. — ‘Оштрафуют’. — ‘Нет, не оштрафуют’. — ‘Ой, боюсь, оштрафуют’… — ‘Да нет же, тебе говорят’. Рискнул — и собратья оштрафовали изменника, оштрафовали и наткнулись. Ведь мы живем в просвещенном государстве, где прежде всего перья умеют писать. Записан ‘уезд’, записана ‘губерния’ и, наконец, записана Россия, т. е. записано управление, в известных путях, именно в питейных, блюдущее Россию. И ‘отписались’ от маленькой правды крестьян села Сырокоренья, у которых загорелось сердце: ‘не пить!’
Ну, что же: ‘будем тогда пить’. Право, нам горько, за Россию горько, что подумаешь, да и исполнишь: ‘А разве запить?!’. Ибо даже и представить себе нельзя, как теперь, девять лет воздерживавшееся Сырокоренье — прорвется сразу, закутит, засвистит, ‘шапку об пол и посуду вдребезги’. Ведь тут — психоз, и вот это-то и есть самая главная сторона дела, на которую хотелось бы обратить внимание и общества, и просвещенного ведомства. Скажут: ‘Нравы — история одной деревни!’ Увы, это нравы и история России!
НВ. 1899. 4 нояб. No 8509. Б.п.
‘Народ’ — ежедневная газета в Петербурге в 1896-1900 гг., редактор Н. Я. Стечкин (Стародум).