Илья, гаон виленский
Илья, гаон виленский
Поэма о прославленном Илье — Гаоне Виленском
Памяти незабвенной матери,
Любовь-Рашели Шкляр-Вилинской.
Апостол в лохмотьях
Бог да оделит вас блаженством будущей жизни.
Шерира.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Илья, гаон виленский, Шкляр Евгений Львович, Год: 2000
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Есть на Снипишках старая могила,
И в ней Гаон смиренно почиет, —
Но память верных свято сохранила
Его дела и солнечный завет.
Да сохранит его потомок дальний
Седую быль, как некогда он жил,
Как за народ радетель и печальник,
Нетленное он имя заслужил.
И вспоминаются слова Шериры1, —
Раввина сурскаго святой наказ:
— Господь блаженства благовонным миром
В грядущей жизни да оделит вас.
И виден за небесными вратами,
Хвалу Творцу всем сердцем возлия,
В лазурном и благочестивом храме
Над книгами склонившийся Илья.
Он видит издали в горах Скаплерны,
Сползающих за Вильной в пустыри,
Самоубийц могилы и холерных,
И темные, без газа, фонари…
А дальше город, виленские стены,
И старый замок жмудских королей,
Пустой и выцветший, но неизменный,
И сердцу правнука еще милей.
И домик на одной из улиц Вильны,
Где некогда жила его семья,
Где сам он, —ласковый, любвеобильный,
Исследовал основы бытия.
Его дела… Их не окинуть оком,
Его твореньям имя —легион,
И во Израиле есть за Ильей-пророком
Второй Илья —апостол и Гаон.
Дом Якова2 — обитель угнетенных,
Дом Якова — святилище и храм.
В нем нет руками писанной иконы,
И не курит в кадилах фимиам.
Господь един — Аллах или Егова.
Он в простоте, он — в миллионах слез,
И пронесли в века Его святое слово
Не Магомет, не Будда, не Христос.
Он Сам пронес, великий Бог евреев,
Пресветлый Разум в темные века
В своем завете: — Да не оскудеет
Дающаго блаженная рука.
Он Сам пришел, Господь всегда единый,
Неведомый, незнаемый никем,
Невидимый в сиянии Шехины3,
В глухой пустыне начертав ‘Haschem’4.
И с этих пор, со дня познанья Бога,
Творил грехи и создавал тельцов,
Скитающийся у чужих порогов
Народ раввинов, нищих и купцов.
И с этих пор преображенный Каин,
Всемирный Хам восстал на тот народ,
Который старше всех и всеми презираем
За первородство, — за бессмертный род.
Он не молчит, но истину глаголет,
И говорит о бренности земной,
Что нет рабов, что в жизненной юдоли
Все преходяще, и что мир иной
Лишь унаследуют горящие любовью
К отринутым, заблудшим и больным,
Что лишь в душе — телесное здоровье,
А жизнь земная — мимолетный дым…
О, Господи рабов и угнетенных,
Будь милостив, наш старый, добрый Бог,
Ко всем лелеющим твои законы
В тиши тысячелетних синагог.
И к тем, кто на твоих скрижали
Внес толкованья из священных книг,
И чьи уста твердить не перестали
О том, что Ты — воистину велик.
О том, как знанья поспевают всходы —
Не всякий знает, юный, полный смут.
Илья же с детства, лет семи от роду,
Уже прилежно изучал Талмуд5.
И притчи знал, и споры вел часами
С наставником Мойсеем из Кейдан,
И ночевал в простом убогом храме,
И мудрый дар ему был Богом дан.
Он рано изучил законы мирозданья,
Судьбу планет, и смену лет и зим,
И все ничтожество, всю пыль созданья,
И яд греха на высях Гаризим6.
Он говорил, что — ‘мицве’7 честь и слава
Тому, чье сердце доброты полно,
Что истинное знанье величаво,
И только в муках родится оно.
И весть о нем, о мудрости ребенка,
Росла и ширилась в людской молве,
Как будто солнце брызнуло в потемках
Лучами золотыми по Литве.
Текли о нем легенды и сказанья, —
Всех покоряли юные лета,
Глубокомысленных очей сиянье,
И детских уст святая простота.
И вскоре юноша благочестивый,
Восславив всех творений естество,
Стал сеятелем черноземной нивы, —
Наставником народа своего.
Таким он, чуждый жизненному пиру,
Изображается, высокий и седой,
С глазами юноши, сверкающими миру
Неисчерпаемою добротой.
В те набожные годы не остыл пыл
У изучающих Мидрашим8 и Талмуд,
И словом Божьим украшался пилпул9 —
На истину навьюченный хомут.
И не было конечнаго мерила
Для совершенства в тайнах мудрых книг,
И должен был трудиться через силу
Над Библией прилежный ученик.
Текли года, и просветлялись очи.
Всегда вдали от всякаго жилья,
Уединясь, с утра до полуночи,
Мир изучал внимательный Илья.
Он был в летах. Как праздник отшумели
Года надежд, мечтаний и труда,
И дети выросли, и с мыслью о Кармеле10
Он исходил чужие города.
Но не пришел к стране своей любимой, —
К земле Израильской, к святым горам,
Чтобы с тоской, у стен Ерусалима
Оплакать павший и сожженный храм.
Нет, он метнул иной высокий жребий —
Во мраке голуса11 зажег огни
Всем, возмечтавшим о духовном хлебе,
Всем, возжелавшим Бога сохранить…
И так писал друзьям своим с дороги:
— О, если б ангел дал мне столько сил —
На истины потратить труд немногий, —
Такия истины я б отклонил.
Дивились все ему, — и юноша, и старец,
Когда Илья, придя из дальних стран,
Тетрадку чертежей назвал ‘Curath Haarec’12,
И так нарек библейский Ханаан.
А между тем, мудрец, он был предтечей
Того, чье имя — доктор Теодор13
В чьем сердце теплились немеркнущия свечи, —
Мечта, что близок правый приговор.
Что будет день, и затрепещет знамя
Давидово над камнями руин,
И ты придешь с мечтой о новом храме
В веках заблудший, изможденный сын.
И золотом на мраморных колоннах
Ты вырежешь дарованный закон.
А чертежи премудраго Гаона
Перенесешь с могилой в Пантеон.
В те времена, от взмаха крыл орлиных
Погибла Сечь, за ней — Бахчисарай,
И там, под скипетром Екатерины,
Возник степной Новороссийский край.
Была здесь глушь, и лени было вдоволь,
Пока селянам не был привезен
Самим Потемкиным рескрипт суровый:
Вспахав, засеять тучный чернозем.
А для того, чтобы поля засеяв,
Селянин смог одеть, обуть жнецов, —
Был дан указ вселить туда евреев,
Ученых ремеслу, или купцов.
И чтобы им помочь переселиться,
Приехал в Вильно важный посланец,
Сам Левин Вольф, банкир императрицы,
И знатный, первой гильдии, купец.
И потянулись из любимой Вильны
В далекий путь телеги и возы,
И долго по путям, сухим и пыльным,
Маячили чулки и картузы.
Когда же прибыли в места, где им селиться,
Собрались дети набожной Литвы,
И подали петицию Царице
О выборе духовнаго главы.
Тогда из Питера дворцовый конный
Верхом примчался в Вильну, и тотчас
От Государыни Илье-Гаону
Всемилостивый передал указ,
О том, чтоб послан был глава духовный.
И вот, Илья, семью свою созвав,
Решил, чтоб кто-нибудь единокровный,
Отправился в Екатеринослав.
И согласился из родных Гаона
На юг уехать рабби Соломон,
Где по преданью строя дом закона,
Вильнянским ребе был он наречен.
Быть может, не случайно отступленье,
Которое биограф приведет:
Весь род Вильнянских отличался рвеньем
В служеньи Господу из рода в род.
И ты, о мать моя, скончавшаяся в годы
Кровавых революционных бурь, —
За верность Господу и преданность народу, —
Да будет прах твой — светлая лазурь.
И если, Господи, в своем небесном лоне
Хранишь Ты нам обещанный Твой рай, —
То матери моей, как жертве беззаконья,
Хоть уголочек удели и дай.
Так шли года. И много сочинений,
И много истин пояснил Илья,
И нарекли его еще при жизни: — Гений,
И прогремела им Литовская земля.
Но скромный, требовательный и строгий
Всегда к себе, к своим ученикам,
Он, не спеша, беседовал о Боге,
Из хижины своей построив храм.
И день-деньской, всегда один, за книгой,
Он проводил в молитве и посте,
И говорил, что пилпул — это иго,
Что свет науки в каждом существе.
Что клевета подобна святотатству,
Что наша жизнь — случайная игра.
Сам в рубище, он отвергал богатство,
А ложный блеск и знатность презирал.
И посоветовал он Хаиму-раввину,
Любимейшему из учеников, —
Открыть в Воложине14 приют едины,
Для тех, кого волнует тайный зов
Настойчиво стремящагося сердца
Лишь к Истине, — Началу всех начал.
(Да будет каждому тот дом единоверцу
Как рыбарю — надежнейший причал).
А той порой раскольничьим смущеньем
Была Литва кой-где полонена:
Хасида Бешта15 тайное ученье
Всю воду взбаламутило до дна.
В хасидских школах дали волю псалмам,
Унизив скорбь весельем и плачем.
За это благочестный Шнеер-Залман16
Был предан хейрему и отлучен.
Бешт говорил, что зла не существует,
Что только благом возвеличен мир,
Что меж ранением и поцелуем
Нет разницы, нет грани меж людьми.
Что для мотивы важно средоточье,
Что Богу сладок каждый жест и взгляд,
Что лишь экстаз подъемлет небу очи,
И только гимны душу веселят.
В смятении, сторонники Гаона
Узрели в этом ересь Шабси-Цви17,
И сам Илья клеймил ее с амвона
Во имя Бога, правды и любви.