Сорокъ лтъ тому назадъ въ сверной части Новой Англіи было больше деревьевъ, чмъ чего-либо другаго. Дикій лсъ, куда бы вы ни пошли, деревья высятся вокругъ васъ съ какимъ-то навязчивымъ, но не сочувствующимъ любопытствомъ. Дикіе и безграничные лса Новаго Свта нисколько не похожи на цивилизованную и разсудительную растительность Стараго Свта: тамъ тысячи стволовъ стоятъ прямо и такъ близко другъ къ другу, что даже посл смерти поддерживаются своими живыми братьями.
Въ одномъ изъ ущелій скалистаго берега находилась въ то время, о которомъ я пишу, замчательная глыба, извстная подъ названіемъ Головы Колдуньи. Это былъ одинъ, изъ природныхъ феноменовъ — масса гранита въ форм яйца, такъ слабо державшаяся на небольшомъ пирамидальномъ пьедестал, что самый легкій толчокъ могъ заставить ее покачнуться. Какъ она могла занять такое положеніе, это было загадкой, наводящею страхъ на непросвщенныхъ людей. Индйцы въ давно прошедшія времена совершали тутъ свои языческіе обряды, да и теперь туда никто не любилъ ходить по ночамъ или одинъ, а няньки пугали ею непослушныхъ дтей. Самый капризный мальчикъ въ Снкук тотчасъ присмиретъ, когда ему пригрозятъ, что Голова Колдуньи сейчасъ схватитъ его и унесетъ.
Слдуетъ замтить, что, помимо своего сверхъестественнаго характера, это была живописная скала. Голова стояла въ углу узкаго извилистаго оврага, на дн котораго журчалъ ручеекъ. Оврагъ иметъ и въ ширину, и въ глубину ярдовъ двнадцать. Инженеру онъ показался бы полезнымъ базисомъ для дороги, а дорога-то именно и была нужна въ этомъ мст между Снкукомъ и сосднимъ городомъ Бранмидомъ. Но время для этого еще не настало, и путники предпочитали тропинку, проходившую по холму, кратчайшему пути вдоль оврага. На глыбу можно было подняться съ одной стороны, и, взобравшись на вершину, вы могли качаться тамъ цлый день, какъ маятникъ, всегда подвергаясь риску слетть внизъ вмст съ глыбой, но не слетая никогда.
Говорятъ, что качаться такимъ образомъ было очень пріятно, но этимъ удовольствіемъ ршались пользоваться не многіе. Эта глыба приносила несчастіе, она пользовалась дурною славой, вроятно, была запятнана кровью, и люди богобоязливые держались подальше отъ Головы Колдуньи.
Однако, за нсколько лтъ до начала этого разсказа Голова имла собесдника, но не индйца, не мизантропа, не разбойника. Мы скоро опишемъ это существо подробно. Жилищемъ ему служила пещера въ утес позади Головы. Входъ въ пещеру былъ узокъ и отчасти закрытъ самою глыбой, а отчасти корнями дерева, росшаго на верхнемъ валу. Внутренность пещеры была совершенно достаточна для холостяка, довольствовавшагося скромнымъ пріютомъ, отсутствіемъ сырости и ровною температурой. Кром грубо сложеннаго очага, постели изъ сухихъ листьевъ папоротника, запаса сухой провизіи и простой кухонной утвари, въ пещер находились лукъ и стрлы, очевидно, индйской работы, рыболовный снарядъ для моря и рки, пара блоснжныхъ башмаковъ и банджо {Инструментъ, похожій на гитару. Прим. перев.}. Этотъ инструментъ, несмотря на свой видъ, могъ издавать превосходные звуки, когда съ нимъ умло обращались. Словомъ, внутренность пещеры была нисколько не хуже и не безопаснй любаго жилища въ Снкук.
Голова Колдуньи находилась за полмили къ сверо-западу отъ крайняго дома въ деревн Снкукъ, оврагъ, у котораго она стояла, повертывалъ на югъ какъ разъ передъ выходомъ изъ лса, а ручеекъ вливался въ море съ западной стороны долины, на восточной сторон которой лежали деревня Снкукъ и заливъ. Снкукъ былъ сначала простою рыбачьей деревушкой и славися только умньемъ своихъ жителей крпко ругаться и сильно пьянствовать. Съ теченіемъ времени одни жители умерли, другіе занялись земледліемъ, выстроили небольшую церковь, пригласили пастора читать проповди, женщины сдлались скромне, дти пріумножились, устроили школу, за учениками строго присматривали и сильно скли. Рыбачье ремесло превратилось въ правильную и прибыльную промышленность, жители уважали или презирали другъ друга, сообразно практической польз, которую они приносили общин.
Около этого-то времени въ пещер позади Головы Колдуньи и появился обитатель. Нтъ ни одной общины, какъ бы мала ни была она, гд какой-нибудь членъ не возмутился бы тайно или открыто противъ ея практическихъ стремленій. Троглодитъ, о которомъ идетъ рчь, бжалъ отъ выборныхъ старшинъ, школьнаго учителя и пастора.
О троглодит въ Голов Колдуньи нельзя сказать, чтобъ онъ заслужилъ званіе руководителя недовольныхъ,— примру его никто не послдовалъ, да онъ и не заботился объ этомъ. Онъ смотрлъ на свою теперешнюю жизнь, какъ на опытъ независимаго существованія, и счелъ бы потерею времени ‘пользовать’ опытностью другихъ. Онъ и самъ не придумывалъ никакихъ правилъ и не слдовалъ уже придуманнымъ, но плылъ, такъ сказать, по теченію и полагался не столько на себя, сколько на счастіе.
Кто былъ онъ таковъ, почему пришелъ къ подобному ршенію, мы увидимъ изъ слдующей главы.
Глава II.
Былъ теплый іюньскій день, и троглодитъ, въ самой легкой одежд, лежалъ на вершин Головы Колдуньи. На немъ не было ни шляпы, ни башмаковъ, и по свободной ширин его загорлыхъ пальцевъ и по всклокоченнымъ каштановымъ волосамъ можно было заключить, что онъ всегда обходился безъ подобныхъ приспособленій.
Мизантропомъ онъ, наврное, не былъ, но его желанія въ настоящее время влекли его къ уединенію, а друзей между людьми у него было не много. Здоровые мальчики избгаютъ людей,— имъ больше нравится сообщество природы и животныхъ.
Мальчикъ, о которомъ мы говоримъ, любилъ общество лсовъ, ручьевъ, океана, потому что они позволяли ему поступать по-своему, а если и сдерживали его, то не хитро и не придирчиво, а съ надлежащимъ предостереженіемъ. Человкъ, то-есть т мужчины и женщины, которыхъ онъ зналъ, представлялся ему въ вид какой-то партіи, которая мшала свобод его дйствій. Онъ, можетъ быть, не зналъ, что Америка — страна свободы, но самъ дознался, что присвоить себ арбузы фермера Бнкера или даже состроить гримасу вдов Еленчъ было такою свободой, которая влекла за собой наказаніе. Море же никогда не наказывало его за то, что онъ ловилъ его рыбу, лсъ — за то, что онъ захватывалъ его дичь, и этому мальчику было ясно, что природа гораздо просвщенне человческаго рода и мене хлопочетъ о себ.
Растянувшись на солнышк, на гранитной глыб, которая качалась взадъ и впередъ, повинуясь его движенію, этотъ мальчикъ, вроятно, былъ такъ счастливъ, какъ только можетъ быть счастливо существо выше безсловеснаго животнаго. Его вс пять чувствъ были въ порядк, и онъ не нуждался ни въ воспоминаніяхъ, ни въ надеждахъ для подкрпленія своего счастія. Можетъ быть, онъ обладалъ исключительною способностью открывать природную красоту и наслаждаться ею, а не принимать ее безъ разбора, какъ это длаетъ большинство. Ко всмъ животнымъ (кром летучихъ мышей, внушавшихъ ему какой-то безотчетный ужасъ) онъ питалъ странное расположеніе и размышлялъ надъ ихъ обычаями и побужденіями съ глубокою наблюдательностью, очень лестною для нихъ, а они, въ свою очередь, оказывали ему большое довріе. Онъ многихъ приручилъ, но это длалось всегда случайно,— онъ никогда не лишалъ ихъ свободы, исключая тхъ случаевъ, когда ему представлялась надобность убить и състь одного изъ нихъ. Объ его охотничьихъ снарядахъ уже было упомянуто, огнестрльнаго оружія у него не было, но лукъ годился для енотовъ, блокъ, утокъ и куропатокъ, нсколько разъ убивалъ онъ и оленя, а однажды смертельно ранилъ медвдя. Въ ручейк, журчавшемъ подъ его ногами, было достаточно форели, а въ озер лососей и мелкихъ щукъ, но онъ предпочиталъ обогнуть въ рыбачьей лодк мысъ и выловить треску или вахню, а то и закинуть удочку за макрелью. Море такъ глубоко вошло въ его понятія о жизни, что до четырнадцатаго года (тотъ періодъ, о которомъ я говорю) онъ не считалъ возможною жизнь безъ моря, и земля представлялась ему непрерывнымъ морскимъ берегомъ. Въ его воображеніи безпрерывно плыли корабли, останавливаясь только въ Эльдорадо, онъ задумывалъ не шутя пуститься туда когда-нибудь, но пока еще недостаточно привыкъ къ мысли о путешествіи, да и зачмъ не оставаться тамъ, гд намъ удобно? А этотъ мальчикъ пользовался замчательными удобствами.
Онъ не помнилъ, чтобы когда-нибудь было иначе. Даже прежде чмъ онъ открылъ и занялъ пещеру, лтъ пять тому назадъ, ему было такъ хорошо, какъ не многимъ. У всхъ мальчиковъ, которыхъ онъ зналъ, были отцы и матери,— у него никогда ихъ не было, насколько ему было извстно, а наблюденія привели его къ убжденію, что лучше, когда ихъ нтъ. По крайней мр, снкукскіе отцы и матери — вс отличались повелительнымъ и деспотическимъ характеромъ. Его же собственныя воспоминанія представляли ему темную старую комнату съ закопченнымъ потолкомъ и запыленными окнами, книги на полкахъ, столъ въ ученомъ безпорядк, а передъ столомъ низкое кожаное кресло, въ которомъ сидитъ сдой черноглазый старикъ. Это старое, но хитрое и нервное лицо занимало мсто въ самыхъ раннихъ воспоминаніяхъ мальчика. Оно носило отпечатокъ силы и власти, и мальчикъ никогда не сомнвался въ его способности добиться своего, несмотря на что бы то ни было. Мальчикъ называлъ этого старика мосье Жакъ, а старикъ называлъ его просто Жакъ или Джекъ, когда хотлъ выказать свое неудовольствіе. Разговаривали они всегда по-французски, но Джекъ скоро сталъ понимать и по-англійски, и когда хотлъ взбсить мосье Жака, ему стоило только заговорить на этомъ язык. Джекъ никогда не могъ понять, почему старикъ сердится на это, такъ какъ въ Снкук, кром нихъ, никто не умлъ говорить по-французски, а мосье Жакъ (или Мосси Джексъ, какъ прозвали его въ деревн) никогда не сердился на другихъ за англійскій языкъ. Это заставило мальчика предположить, что какая-нибудь особенная связь соединяла его съ мосье Жакомъ, и это предположеніе подтверждалось тмъ, что они жили въ одномъ дом и вмст обдали, а также и тою странною нжностью, съ которою мосье Жакъ иногда относился къ нему,— нжностью, совсмъ не похожею на холодную предупредительность другихъ. Но когда однажды Джеку пришло въ голову ршить этотъ вопросъ и спросить старика, тотъ захохоталъ пронзительнымъ, сердитымъ смхомъ и воскликнулъ съ яростью:
— Ты? Ты никто! Ты ничто! Ты ничей! Ты изъ грязи!… Не смй ничего больше объ этомъ говорить!
Джекъ посмотрлъ на своего стараго собесдника съ какимъ-то серьезнымъ любопытствомъ и не продолжалъ своихъ распросовъ. Впрочемъ, онъ не видалъ въ этомъ никакой особой важности. Онъ былъ тмъ, чмъ онъ былъ, и никакія свднія о томъ, какимъ образомъ онъ сдлался таковъ, не могли составить для него никакой разницы.
Странныя отношенія существовали между пустынникомъ въ кресл и пустынникомъ въ пещер, а всего странне въ томъ было то, что они никогда не переходили въ короткость, эта кровля стараго француза укрывала мальчика въ младенчеств и хотя къ столу и камельку онъ всегда имлъ свободный доступъ, однако, по природной ли сдержанности, или по какой-нибудь боле серьезной причин, старикъ никогда не разсуждалъ о себ съ мальчикомъ. Не длалъ онъ также попытки къ тому, что называется образованіемъ юнаго ума, никогда не хвалилъ за хорошее, никогда не бранилъ за дурное, хотя вообще обращался съ нимъ непринужденно и довольно дружественно.
Джекъ чувствовалъ себя такъ же непринужденно въ присутствіи Мосси Джекса, какъ въ присутствіи сурка или птицы, онъ даже считалъ француза лучшимъ собесдникомъ, когда тотъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа. Мосси Джексъ имлъ въ голов запасъ чудныхъ исторій, которыя въ зимніе вечера Джекъ слушалъ съ наслажденіемъ. Странные разсказы срывались съ устъ старика, а слушателю, присвшему у теплаго очага, описываемыя сцены представлялись въ клубахъ табачнаго дыма, вырывавшихся изъ длиннаго чубука разскащика. Погрузившись въ міръ воображенія, мальчикъ забывалъ объ узкихъ и темныхъ стнахъ, а низкій потолокъ принималъ величественные размры неба. Эти исторіи казались ему реальне обстановки его собственнаго очевиднаго существованія, послднее было безжизненнымъ фактомъ, а первыя оживотворялись волшебнымъ прикосновеніемъ искусства и фантазіи. И разсказчикъ наслаждался ими, давая волю своей изобртательности, и вознаграждалъ себя за суровую сдержанность цлаго дня, и, можетъ быть, подъ видомъ аллегоріи и басни, онъ иногда ршался облегчать свою душу, намекая на людей и событія, сдлавшіе его изгнанникомъ и затворникомъ.
Эти разсказы, вмст съ разговорами, которые они вызывали, составляли почти все воспитаніе Джека. Онъ не хотть ходить въ школу, а когда школьное начальство обратилось по этому поводу къ Мосси Джексу, тотъ поддержалъ отказъ мальчика, но спасеніе Джека было не такъ полно, какъ онъ воображалъ. Слово ‘школа’ было изгнано, но можно было опасаться, что самая-то суть явится въ иномъ вид. Напримръ, Джекъ объявилъ, что никто не заставитъ его учиться читать. Надо замтить, что его понятіе о чтеніи состояло въ томъ, чтобы стоять въ класс съ цлою кучей мальчиковъ позади и съ нахмуреннымъ и махающимъ розгою учителемъ впереди и произносить безсвязные и негармоническіе звуки, называемые азбукой. Джекъ видлъ разъ эту церемонію (самъ не замченный никмъ) и, вернувшись къ мосье Жаку, объявилъ о вышеприведенномъ намреніи.
Въ одинъ декабрьскій вечеръ въ камин трещали дрова. Мальчикъ, по своему обыкновенію, лежалъ на полу передъ огнемъ, пріятно согрвавшимъ его сквозь рубашку и штиблеты изъ оленьей шкуры. Глаза его были устремлены на хозяина, каминный огонь (лампа не была зажжена) рельефно выставлялъ на видъ надменныя черты сморщеннаго лица француза, мелькалъ на его длинномъ подбородк, орлиномъ нос и отражался красными искорками въ его черныхъ глазахъ. На заднемъ план причудливо виднлась тяжелая полка изъ темнаго дерева съ мдными гвоздями и петлями, а на ней книги въ темныхъ переплетахъ, на нижнемъ ряду стклянки съ лкарствами и химическими препаратами, причудливыя формы ретортъ и тиглей, а наверху потускнвшая рама какого-то портрета.
Мосси Джексъ подошелъ къ полк и взялъ съ нея книгу.
— Ты знаешь, что это такое?— спросилъ онъ по-французски
— Книга!— отвтилъ Джекъ съ жестомъ отвращенія.
— Ты не понимаешь, что говоришь,— отвтилъ, французъ.— Ты думаешь объ азбук. Но это не то. Въ этой книг разсказываются исторійки!
Онъ наклонился впередъ и произнесъ послднія слова таинственнымъ шепотомъ, быстро приподнявъ и опустивъ свои густыя брови.
Джекъ проницательно взглянулъ на старика и на книгу, которую тотъ держалъ въ рукахъ. Наконецъ, онъ сказалъ:
— То, что разсказываютъ исторійки, должно быть живое.
— Очень хорошо! Вотъ я и говорю теб, что эта книга живая, она прожила уже вчетверо дольше меня. Она расказывала свои исторійки день и ночь, безъ остановки, съ самаго начала. Она и теперь разсказываетъ ихъ… Слушай!
На минуту настала мертвая тишина, мальчикъ сидлъ прямо, не спуская глазъ съ книги и приложивъ руку къ уху.
— Я ничего не слышу,— пробормоталъ онъ, наконецъ.
— Посмотри: она не была открыта, это и мшало!— воскликнулъ французъ.— Голосъ ея заглушался. А теперь я ее раскрылъ,— да, теперь ты можешь слышать,— слушай!
Джекъ слушалъ, слушалъ, но ничего изъ этого не вышло.
— А вы слышите, мосье Жакъ?— спросилъ онъ.
— Конечно, слышу очень ясно, но для этого необходимо не спускать глазъ съ страницы — вотъ такъ. Она говоритъ, но не совсмъ такимъ образомъ, какъ мы. Исторійки проходятъ сквозь глазъ прежде, чмъ дойдутъ до ушей, понимаешь?
— Слушать вашими глазами то же, что и видть,— отвтилъ пальчикъ посл нкотораго молчанія.
Старикъ нахмурилъ брови и сжалъ губы.
— Гм… Ты, пожалуй, скажешь, что видть твоими ушами все равно, что слышать,— возразилъ онъ.— Ну, пусть будетъ такъ, слышать и видть почти одно и то же. Теперь выслушай эту исторію.
Онъ сталъ держать раскрытую книгу передъ мальчикомъ.
— Дайте подержать мн. А вы мосье Жакъ точно можете слышать исторійку сами?
Старикъ кивнулъ головой.
— Стало быть, и я могу!— продолжалъ мальчикъ.
Онъ принялся за дло: сначала приложилъ ухо къ открытымъ страницамъ, время отъ времени встряхивая книгу какъ бы для того, чтобы привести въ движеніе механизмъ, потомъ положилъ книгу на полъ и самъ легъ, поддерживая голову руками, стараясь не спускать съ книги глазъ и, въ то же время, усиленно подстрекая свое воображеніе, но вс его старанія были напрасны.
— Если вы можете слышать, что книга говорить,— воскликнулъ онъ, наконецъ, смотря на мосье Жака съ разгорвшимся личикомъ,— разскажите мн немножко, это, можетъ быть, поможетъ мн.
— Охотно,— отвтилъ французъ, вынувъ трубку изо рта и указывая длиннымъ чубукомъ на первую строчку открытой страницы.— Слушай, что она говоритъ: ‘О томъ, какъ разбойники поступили съ дамой. О важномъ намреніи, принятомъ Жиль-Блазомъ, и его послдствіяхъ’.
— Какъ вы это можете говорить?— спросилъ Джекъ, сильно взволнованный.— Я былъ ближе къ книг, чмъ вы, а не слыхалъ ничего.
— Дло въ томъ, мой маленькій Жакъ,— отвтилъ старикъ, опять принимаясь за трубку и говоря ласковымъ тономъ,— этотъ міръ полонъ волшебства и таинственностей, вс люди или волшебники, или дураки. Волшебники составляютъ чары и посредствомъ ихъ управляютъ міромъ, они богаты и счастливы, слышатъ и видятъ красоту тамъ, гд дураки остаются слпыя глухи. Ничто не значитъ ничего, пока ты не узнаешь секрета, а вотъ этого разскащика, котораго ты держишь въ рук, ты не услышишь никогда, если не научишься секрету слышать, какъ онъ говоритъ. Ты знаешь, какой звукъ имютъ слова, которыя я теперь повторилъ о разбойникахъ и Жиль-Блаз, но вотъ какой видъ иметъ этотъ звукъ, когда ты умешь распознавать его. Эти черныя штучки — т слова, которыя волшебникъ принудилъ сдлаться видимыми, и если ты будешь знать его секретъ, то они и съ тобою будутъ говорить.
— Но вы знаете секретъ, вы можете мн объяснить его?— спросилъ Джекъ.
— Да, но секретъ-то очень длинный, онъ раскроется не прежде, какъ черезъ нсколько дней, а, можетъ быть, даже и черезъ нсколько мсяцевъ. У меня есть другія занятія, а ты — ты, вдь, не желаешь знать ничего. Это такъ же трудно, какъ и учиться читать!
— Трудно, да не такъ,— настаивалъ нетерпливый Джекъ.— А чтобы узнать этотъ секретъ, я даже согласенъ учиться читать!
— Хорошо, хорошо,— отвтилъ старикъ, выпуская густое облако дыма изъ своей трубки и скрестивъ свои тонкія ноги,— пока достаточно и одного секрета, тмъ, которые его знаютъ, иногда не нужно учиться читать. Мы начнемъ завтра утромъ.
Джекъ чувствовалъ, что ему была сдлана большая уступка. Открытіе секрета началось на слдующій же день, и зима еще не кончилась, какъ секретъ уже не былъ секретомъ для него. И съ самаго начала до конца онъ ни разу не подозрвалъ, куда его ведетъ его руководитель.
Нтъ никакой надобности слдовать шагъ за шагомъ по пути его къ пріобртенію познаній,— это были шаги по большей части очень неправильные и причудливые. Никакая школа не могла и научить Джека скоре старика француза, и это понятно: тотъ былъ чуждъ всякой рутины. Онъ слдилъ за наклонностями мальчика и помогалъ имъ развиваться, но всегда дйствовалъ скоре какъ комментаторъ, чмъ педагогъ. Онъ былъ увренъ, что никто не можетъ узнать ничего, если не научится этому по своей собственной доброй вол. Обязанность учителя заключалась только въ томъ, чтобы доставлять ученику объяснительный каталогъ предметовъ и нкоторые практическіе совты.
Мы уже упоминали о банджо, эта первая собственность Джека была подарена ему не мосье Жакомъ, а негритянкой Дебой, его кухаркой и горничной. Дебъ, остатокъ рабства, жила когда-то въ Новомъ Орлеан и, вроятно, благодаря знанію французскаго языка, получила мсто у мосье Жака. Банджо когда-то принадлежалъ ея мужу Джиму, проданному въ рабство отдльно отъ нея. Дебъ цнила этотъ инструментъ больше всего на свт, но однажды Джекъ завладлъ имъ въ ея отсутствіе. Дебора, вернувшись домой, увидала похитителя съ порога кухни, но ея первое суровое побужденіе раздлаться съ Джекомъ по-свойски исчезло, когда она прислушалась къ его игр. Кончилось тмъ, что банджо былъ отданъ въ распоряженіе Джека, онъ постигъ его секретъ и, такимъ образомъ, получилъ надъ нимъ право, онъ извлекалъ изъ него такія мелодіи, о которыхъ бдная Дебора и не подозрвала.
Этому банджо было предназначено играть весьма значительную роль въ жизни Джека. Мальчикъ однажды принесъ банджо въ кабинетъ (Мосси Джексъ ушелъ на мысъ, что онъ длалъ каждый день въ извстные часы) и старался наигрывать одну мелодію, которая забралась въ его голову, онъ самъ не зналъ когда. Посл нсколькихъ попытокъ, онъ, наконецъ, овладлъ ею, но въ самую минуту успха мосье Жакъ отворилъ дверь и вошелъ въ комнату. На лиц его было выраженіе какого-то страннаго испуга или волненія, онъ тревожно перевелъ глаза съ мальчика на темный портретъ на стн.
— Что это, Джекъ?— пролепеталъ онъ.— Что это я слышалъ?
— Молчите и услышите дальше,— отвтилъ Джекъ, воспламененный игрой, и началъ наигрывать арійку, напвая безъ словъ, по своей всегдашней привычк.
Но прежде чмъ онъ кончилъ, старикъ, тяжело опустившійся въ свое кресло, хриплымъ голосомъ приказалъ ему замолчатъ.
— Скажи мн, Джекъ,— продолжалъ онъ суровымъ, но дрожащимъ голосомъ,— отъ кого ты этому научился? Дебора этого не поетъ,— кто научилъ тебя?
— Это мое,— отвтилъ музыкантъ самоувренно.— Я этому научился отъ самого себя, никто этого не зналъ до меня. Послушайте-ка остальное. Мн конецъ нравится больше всего.
Но по какой-то неизвстной причин мосье Жакъ не хотлъ слушать, напротивъ, онъ пришелъ въ ярость и осыпалъ изумленнаго мальчика градомъ рзкихъ угрозъ и ругательствъ. Джеи ничего не понималъ, и во всемъ, что говорилъ французъ, онъ не находилъ никакого отношенія къ мелодіи своего изобртенія. Наконецъ, онъ пришелъ въ негодованіе.
— Я не знаю, кто привелъ меня сюда,— сказалъ онъ въ отвтъ на заключительные упреки мосье Жака.— Но если бы меня спросили, я бы не пришелъ. По крайней мр, и теперь могу уйти! Мн все равно, если я не сдлаюсь французомъ,— французы ничмъ не лучше другихъ людей. А если они вс старые и сердитые, какъ вы, то надюсь, что я никогда не сдлаюсь такимъ. Прощайте, я ухожу и не вернусь никогда!
Джекъ придалъ такое краснорчивое выраженіе слову никогда, что самъ растаялъ отъ жалости и прослезился. Однако, онъ, все-таки, взялъ банджо подъ мышку и пошелъ къ двери.
— Погоди!— закричалъ ему Мосси Джексъ задыхающіяся голосомъ.
Старикъ приподнялся съ своего кресла и лицо его подергивалось какъ бы подъ вліяніемъ какого-то сильнаго побужденіе но тотчасъ же онъ опять опустился въ кресло. Въ этотъ короткій промежутокъ онъ, повидимому, принялъ и оставилъ какое-то важное намреніе.
— Нтъ, я не хочу правъ распоряжаться тобою,— сказалъ онъ сквозь стиснутые зубы и махнувъ рукой.— Ты существуешь и я признаю твое существованіе, не боле!…Что это!— ребенокъ, а я разговариваю съ нимъ, какъ съ взрослымъ!— пробормоталъ онъ какъ бы самъ съ собой.— Онъ правъ, и я не былъ бы такимъ, если бы онъ былъ… кмъ-нибудь. Но зачмъ мн заботиться о томъ, куда онъ уйдетъ? Однако, все-таки, безумно потерять его изъ вида. Дуракъ я, дуракъ! Дурачили меня съ самого начала и теперь дурачатъ! Мосье Джекъ,— продолжалъ онъ, теперь обращаясь опять къ мальчику,— вы можете поступить какъ вамъ угодно, но если вы не хотите прекращать нашего знакомства, я буду считать это большимъ одолженіемъ. Можетъ быть, наша встрча другъ съ другомъ была для обоихъ насъ несчастіемъ, но, можетъ быть, разлука не поправитъ этого. Ахъ, мой маленькій Жакъ!— вдругъ вскричалъ онъ, бросивъ церемонный тонъ и съ умоляющимъ видомъ протянувъ руки къ мальчику.— Я люблю тебя, дитя мое, люблю и ненавижу,— ненавижу потому, что долженъ любить тебя. Ты не знаешь, чей это портретъ? Нтъ?… А, между тмъ, эта мелодія была не твоя… Разв мертвые могутъ оживать вновь?… Что это! я говорю вздоръ и ты меня не понимаешь. Останься, мой маленькій Жакъ, только общай никогда не пть этой псни.
Джекъ остался, но этотъ случай вмст съ разными другими заставилъ его постоянно думать о независимомъ жилищ, и когда недли дв спустя онъ случайно нашелъ пещеру, то боле не колебался. Тутъ онъ можетъ жить спокойно и свободно и, вмст съ тмъ, находиться не далеко отъ Мосси Джекса и Деборы. Тутъ его не потревожитъ никто, Голова Колдуньи, стоящая какъ разъ передъ его дверью, будетъ стеречь его лучше дюжины собакъ, да сверхъ того еще никогда не отлучится съ своего поста. Онъ тутъ и поселился, съ банджо и со всми своими принадлежностями, и долго никто не зналъ, куда онъ запропастился, хотя онъ являлся въ деревню почти каждый день. Тутъ его не тревожили даже выборные старшины.
Глава III.
Былъ первый часъ пополудни, въ это время бываетъ всегда очень мало шуму. Птицы по большей части молчатъ, хотя время отъ времени раздавался крикъ ястреба, кружившагося въ воздух съ неподвижными крыльями и подвижною, опущенною внизъ, головой. Слышалось также пріятное журчаніе ручейка, жужжанье наскомыхъ, безумно старавшихся прожить всю жизнь въ одинъ часъ полуденнаго зноя. Кром того, иногда слабые вздохи юго-восточнаго втерка приносили отдаленный ревъ лазурнаго, вчно движущагося моря. Это и заставляло Джека помышлять, достанетъ ли у него силы спуститься къ берегу и выкупаться, а, можетъ быть, и выстрлить въ чайку изъ лука, который лежалъ на стол возл него.
Но пока этотъ вопросъ оставался еще не ршеннымъ, произошло нчто, отвлекшее вниманіе Джека совсмъ въ другую сторону. Это былъ шумъ чьихъ-то тяжелыхъ шаговъ по скалистой тропинк на краю оврага. Олухъ Джека пріучился различать одну походку отъ другой, и для него одной минуты было достаточно, чтобъ убдиться, что это была походка человческаго существа, въ кожаной обуви и не привыкшаго къ такой грубой дорог. Удостоврившись въ этомъ, Джекъ счелъ благоразумнымъ уползти, какъ ракъ, подъ тнь берега, гд онъ могъ видть все и не быть видимымъ. Шаги были уже очень близко, то были шаги его судьбы, хотя онъ этого не подозрвалъ. Это были шаги довольно высокаго и тучнаго человка, въ черной одежд, съ черными бакенбардами и бровями. Сюртукъ свой онъ несъ на рук, черная пуховая шляпа была надвинута на затылокъ, чтобы красный потный лобъ могъ пользоваться хоть какою-нибудь прохладой, черезъ плечо вислъ продолговатый металлическій ящичекъ, дюймовъ въ девять длины, выраженіе рзко очерченнаго лица показывало и усталость, и раздраженіе, да и дйствительно его преслдовала пара слпней, которые вертлись и жужжали около его головы, несмотря на вс его усилія прогнать ихъ. Ему казалось лтъ сорокъ, но онъ могъ быть и моложе,— многія линіи его лица какъ будто говорили о жизни скоре тяжелой, чмъ продолжительной, полной тревоги и всякихъ невзгодъ. Лицо это носило отпечатокъ какого-то притворнаго благочестія, даже, пожалуй, ханжества, и невольно напоминало каедру и приторныя, скучныя проповди. Но было бы несправедливо произносить приговоръ надъ человкомъ по его наружности, особенно при невыгодныхъ условіяхъ жара, пыли и усталости. Этотъ человкъ, очевидно, принадлежалъ къ высшему классу общества, обладалъ приличными манерами, и если попалъ въ чуждую среду, то, очевидно, не по своей вин. Очевидно, не по своей вин чувствовалъ онъ себя такимъ усталымъ въ эту минуту, а судя по безпокойству, съ какимъ онъ оглядывалъ дорогу, казалось вроятнымъ, что онъ заблудился.
Джекъ пристально разсматривалъ незнакомца, пока онъ приближался, и нельзя сказать, чтобъ онъ понравился ему. Во-первыхъ, онъ былъ чужой, а наружность его теперь, когда онъ не остерегался, была не особенно привлекательна. Но, главное, онъ посягнулъ нарушить уединеніе Джека, а такъ какъ ему, наврное, неизвстны ужасы Головы Колдуньи, то, пожалуй, онъ вздумаетъ войти и въ пещеру.
Этого, однако, онъ не сдлалъ, и даже совсмъ не примтилъ громадной глыбы и проходилъ подъ нею съ очевиднымъ намреніемъ, не останавливаясь, дойти до конца оврага, какъ вдругъ поскользнулся на мокромъ камн и попалъ ногою въ ручей. Джентльменъ въ черной одежд услся на мшистомъ возвышеніи подъ снью густаго оршника, снялъ башмаки и чулки и спустилъ ноги въ воду, пробормотавъ что-то въ знакъ удовольствія. Онъ оперся на локоть, снялъ шляпу, вытеръ лобъ и посмотрлъ на часы.
Джекъ слышалъ, какъ онъ пробормоталъ тмъ глухимъ тономъ, которымъ человкъ говоритъ самъ съ собою. Нсколько времени онъ находился въ нершимости, тотчасъ ли ему продолжать путь, или отдохнуть еще немного. Онъ предпочелъ послднее, и чтобы провести время еще пріятне, вынулъ трубку, набилъ ее табакомъ, началъ искать огня. Къ несчастію, огня негд было достать.
А когда отъявленный курильщикъ вознамрился курить и когда все у него подъ рукою и остановка только за огнемъ, это сильное испытаніе для христіанской терпливости и самая прискорбная непріятность сама по себ. Человкъ въ черной одежд, убдившись, что въ его рессурсы не включена возможность закурить трубку, произнесъ фразу, часто употребляемую клерикальными господами, хотя и не всегда въ подобныхъ случаяхъ. Но, все-таки, обстоятельства требовали добраго самаритянина. Не найдется ли подобнаго субъекта въ лсахъ Новой Англіи?
Человкъ съ черными бакенбардами, очевидно, этого не думалъ, потому что опять положилъ трубку въ карманъ и собирался надвать башмаки и чулки.
Но сердце Джека затрепетало отъ состраданія. Хотя самъ онъ не курилъ, но зналъ, какъ нкоторые любятъ курить, напримръ, Мосси Джексъ. Оставивъ лукъ и стрлы тамъ, гд они лежали, онъ потихоньку слзъ съ Головы Колдуньи и приблизился къ незнакомцу съ кремнемъ и огнивомъ въ рук.
Незнакомецъ поднялъ на Джека глаза и выраженіе лица его было сначало подозрительное и отталкивающее, но по мр того, какъ Джекъ подходилъ и размры его роста и его намренія длались ясными, человкъ въ черной одежд быстро принялъ самый благодушный видъ и улыбнулся во весь ротъ.
— Вы можете закурить вашу трубку вотъ этимъ,— сказалъ Джекъ.
— Это особенно обязательно съ вашей стороны, милый мальчикъ, особенно вжливо, честное слово! Да, покурить будетъ чрезвычайно пріятно, хотя, можетъ быть, это баловство рдко позволяютъ себ люди моего званія. Я, къ слову сказать, пасторъ, мистеръ Мордокъ. Ахъ, это право очень пріятно, очень благодаренъ. Да, въ вашей обширной стран, такой еще первобытной и такой прелестной, даже мы, духовныя лица, чувствуемъ, что можетъ иногда позволить себ переступить границы приличія,— клерикальнаго приличія. Ха, ха, ха! Но когда я въ Англіи — я англичанинъ, какъ вы, вроятно, уже замтили, когда я на моей родной земл, я откладываю трубку и табакъ въ сторону.
Все это было сказано густымъ, сладенькимъ голосомъ. Произношеніе было ново для Джека, который, не зная ничего о томъ, что называется національнымъ акцентомъ, предположилъ, что эти измняющіеся тоны составляли особенность голоса преподобнаго джентльмена. Онъ еще никогда не видалъ англичанина и это зрлище подстрекнуло его воображеніе. Пріятно было предположить, что все непріятное и непривлекательное въ немъ было свойственно всмъ англичанамъ, а что самъ онъ могъ быть очаровательнымъ и превосходнымъ человкомъ.
— Вы французовъ знаете?— вдругъ спросилъ Джекъ.
Пасторъ быстро на него взглянулъ, окинувъ глазами съ ногъ до головы, какъ будто снималъ съ него мрку. Люди благоразумные, знающіе свтъ, остерегаются отвчать на вопросъ, цли котораго не видятъ, и первымъ побужденіемъ мистера Мордока было, можетъ быть, дать дипломатическій отвтъ. Но второе побужденіе измнило первое.
— Я имлъ удовольствіе знать многихъ французовъ, мой милый мальчикъ,— сказалъ онъ.— Но зачмъ вы спрашиваете?
— Мн хотлось бы знать, вс ли они похожи на Мосси Джекса. Но вы никогда его не видали, стало быть, не можете сказать. Онъ худощавый и волосы у него сдые.
— Разв этотъ Мосси Джексъ французъ?— сказалъ мистеръ Мордокъ медленно и съ ласкою въ голос.— Это странное имя для француза! Не думаю, чтобъ я когда-нибудь встрчалъ француза съ такимъ именемъ.
— Его настоящее имя мосье Жакъ,— объяснилъ Джекъ.— Въ деревн его называютъ Мосси Джексъ, потому что не умютъ говорить по-французски.
— А, понимаю! Но вы, мой милый мальчикъ, должно быть, говорите по-французски очень хорошо, насколько я могу судить по тому, какъ вы произносите имя мосье Жака.
— Я говорю съ нимъ, онъ не любитъ, чтобы я говорилъ съ нимъ по-англійски.
На лиц Джека выразилось сомнніе и онъ покачалъ головой. Мистеръ Мордокъ, вроятно, ошибочно истолковавъ причину его молчанія, попробовалъ новый способъ.
— Наврное, вы, мой милый юный другъ,— вы должны позволить мн называть васъ такимъ образомъ: во-первыхъ, потому, что вы оказали мн добровольную услугу, а также и потому, что ваше лицо и обращеніе вполн плнили мое сердце,— наврное, вы можете сказать мн, есть ли здсь по близости мсто, называемое Снкукъ, или въ какомъ направленіи оно лежитъ? Кажется, Снкукъ… такъ ли я говорю?
— Вы можете быть тамъ мене чмъ черезъ полчаса,— отвтилъ Джекъ.— По этому ущелью кратчайшій путь, но тутъ мало кто ходитъ. Дорога идетъ вокругъ холма, то-есть если вы идете изъ Кранмида.
— Очень благодаренъ. Да, я останавливался въ послдній разъ въ Кранмид. Позвольте, я не помню, чтобы я встрчалъ въ Кранмид вашего друга, мосье Жака.
— Онъ никогда тамъ не бываетъ. Онъ всегда жилъ въ Снкук. Его домъ первый, который вы увидите, когда перейдете утесъ. Это — домъ съ длинною крышей и огромною трубой.
— Тамъ никогда не было никакого другаго, кром него,— возразилъ Джекъ, нсколько обиженный этимъ предположеніемъ, какъ будто могло быть два мосье Жака.
— Какже, разумется! Какъ глупо, что я этого не зналъ! И такъ, вы вдвоемъ живете въ дом, совсмъ одни?
— Почему вы говорите то, о чемъ я вамъ не говорилъ?— спросилъ Джекъ, почувствовавъ, что къ нему вернулось то отвращеніе, которое съ перваго взгляда внушилъ ему этотъ черноволосый господинъ.— Я не живу съ мосье Жакомъ.
— Мой милый мальчикъ, вы не должны сердиться на меня. Какъ я могу не интересоваться вами? А что вы скажете, если я вамъ сообщу, что я нарочно для васъ пріхалъ изъ Англіи? Что вы скажете, если я вамъ сообщу, что я зналъ вашего отца?
— У меня никогда не было ни отца, ни матери,— перебилъ Джекъ такъ самоувренно, какъ будто самопроизвольное происхожденіе на свтъ было дломъ совсмъ обыкновеннымъ.— А если вы пріхали изъ Англіи, то вы не могли пріхать для меня, потому что я никогда тамъ не былъ и меня тамъ не знаетъ никто.
Преподобный джентльменъ слушалъ очень внимательно все, что говорилъ Джекъ, и чувствовалъ, что начинаетъ терять почву подъ ногами. Какъ узнать происхожденіе мальчика, который увряетъ, что у него никакого происхожденія нтъ, и который, сверхъ того, не хочетъ отвчать на разспросы? Подкупомъ можно было бы выпытать что-нибудь, но у мистера Мордока въ эту минуту не было матеріаловъ для подкупа.
Однако, когда преподобный джентльменъ разсматривалъ обликъ лица Джека, его кудрявые волосы, темно-голубые глаза, особенно когда замтилъ его манеру хмурить брови при вкрадчивыхъ разспросахъ пастора, эти признаки, вмст съ кажущимся возрастомъ мальчика, его присутствіемъ по близости Снкука, знаніемъ французскаго языка, вселили въ пастора довольно основательное убжденіе, что его длинный путь по морю и по суш былъ предпринятъ не напрасно. Однако, оставалось разъяснить еще нсколько вопросовъ, напримръ, кто такой мосье Жакъ, но, можетъ быть, обращеніе къ самому этому господину наброситъ боле свта на вопросъ?
— Какъ вы думаете — спросилъ онъ, вставая и надвая шляпу,— застану ли я теперь дома мосье Жака?
— Я не знаю, захочетъ ли онъ видть васъ, онъ никого не принимаетъ, разв только кто заболетъ или поссорится съ кмъ, но вы можете попытаться.
— А если я скажу ему, что меня послалъ… Флойдъ, приметъ онъ меня или нтъ?
Произнося это имя вдругъ и очень внятно, мистеръ Мордокъ пристально устремилъ глаза на лицо Джека, но въ выраженіи лица мальчика ничто не показывало, чтобъ онъ придалъ этому имени какое-нибудь значеніе.
— Вы, кажется, сказали мн, что васъ зовутъ Флойдъ?— продолжалъ пасторъ, какъ будто припоминая.
— Я даже не сказалъ вамъ, что меня зовутъ Джекъ, но сказалъ бы, еслибы вы меня спросили,— отвтилъ юный затворникъ съ презрительнымъ видомъ.
Пасторъ уже нсколько минутъ постоянно упадалъ въ его глазахъ, и теперь Джекъ считалъ его робкимъ и лживымъ человкомъ, который неспособенъ даже высказать своихъ собственныхъ мыслей. Мистеръ Мордокъ угадалъ отчасти мнніе мальчика о немъ и сдлалъ усиліе повернуть это въ свою пользу.
— Люблю я чистосердечнаго и прямаго человка, Джекъ,— воскликнулъ онъ, стараясь придать своему голосу оттнокъ чистосердечія,— и вижу, что вы таковы! И вы найдете, что я таковъ же, когда узнаете меня лучше. Я хочу оказать. вамъ хорошую услугу. Я хочу взять васъ съ собою и показать вамъ свтъ — Францію, Англію и все остальное. Но я долженъ прежде удостовриться, что вы именно тотъ мальчикъ, за котораго я васъ принимаю. Вы мн сказали, что васъ зовутъ Джекъ… Очень хорошо! Но вы знаете, что у всякаго есть два имени, иногда три и больше. Какія же у васъ другія имена? Позвольте: не Вивіанъ ли, или Мальгре, или оба вмст?
— Я никогда ихъ не слыхалъ. У меня только одно имя — Джекъ. Мосье Жакъ называетъ меня иногда Жакомъ, но это одно и то же. Я не хочу видть свтъ съ вами, я хочу видть его одинъ.
— Ага, браво! Ну, вы и подете одинъ, если предпочитаете. Но прежде чмъ вы отправитесь, я вамъ скажу кое-что такое, что вамъ полезно будетъ узнать. Кстати, вы мн не сказали, гд вы живете, или, можетъ быть, вы живете съ мосье Жакомъ, плутишка? Ха, ха, ха!
— Прежде жилъ съ нимъ, а теперь не живу, — отвтилъ Джекъ, нисколько не раздляя веселости своего собесдника.— Вы не должны мн длать боле вопросовъ, потому что я не стану съ вами говорить. Вы сметесь и стараетесь смотрть ласково, но мн кажется, что вамъ хотлось бы крикнуть ‘чортъ побери’, какъ вотъ сейчасъ, когда вы не могли закурить вашу трубку.
Преподобный мистеръ Мордокъ иметъ одинъ недостатокъ, который уже не разъ въ его жизни мшалъ его успхамъ. Этотъ недостатокъ былъ злобный и запальчивый характеръ, обнаруживавшійся въ самыя неудобныя минуты. Едва ли могла быть когда-нибудь минута боле неудобная, чмъ настоящая, и никому это не могло быть такъ хорошо извстно, какъ самому мистеру Мордоку. А, между тмъ, или оттого, что тонъ и манеры мальчика напомнили ему другаго человка, на котораго онъ былъ золъ, или его терпніе лопнуло отъ жара и усталости,— какъ бы то ни было, Джекъ вдругъ увидалъ, что лицо съ черными бровями нахмуривается, принимаетъ угрожающій видъ, и почувствовалъ, какъ его грубо схватываютъ за руку. Мальчикъ тотчасъ сдлалъ усиліе высвободиться, но пасторъ схватилъ его обими руками и освободиться было не легко, Джекъ, гибкій и сильный, какъ пантера, почувствовалъ силу, хотя не столь упругую, за то больше своей. Мистеръ Мордокъ, съ другой стороны, нашелъ въ мальчик такое неожиданное проворство, что могъ только не выпускать его изъ рукъ. Такимъ образомъ они стояли или качались изъ стороны въ сторону. Джекъ, сначала испуганный внезапнымъ нападеніемъ, потомъ разсердился, съ гнвомъ явилось мужество и желаніе уничтожить своего врага.
Но въ сердц преподобнаго джентльмена зародилось боле мрачное чувство. Онъ сначала намревался только хорошенько встряхнуть мальчика, и, можетъ быть, стукнуть его по голов, или дать пинка, чтобы научить лучшему обращенію. Но сопротивленіе, встрченное имъ, внушило ему другую мысль, въ голов его вдругъ мелькнуло какое-то откровеніе, къ которому, однако, онъ отчасти былъ приготовленъ,— что ему сдлать съ мальчикомъ? Зачмъ ему хлопотать о томъ, чтобъ увезти его за море, или запрятать туда, гд его не отыщутъ никогда? Такія мры всегда опасны, старая метода Ричарда III, англійскаго короля, самая надежная. Тогда преподобный джентльменъ будетъ находиться въ полной безопасности и избавится отъ всякихъ безпокойствъ и сомнній. Опять, гд найти лучшее мсто для исполненія такого намренія? Никто не видитъ ихъ: здсь — вода, тамъ — скалы и камни. Найдя мертвое тло въ ручейк, подумаютъ, что мальчикъ свалился сверху, былъ оглушенъ своимъ паденіемъ и утонулъ. А мистеръ Мордокъ отправится по берегу въ Ньюбери-портъ или въ какой-нибудь другой съ чистыми руками и спокойною совстью. Тогда мосье Жака можно и не разспрашивать.
Вотъ какое откровеніе оснило мистера Мордока. А Джекъ, между тмъ, чувствовалъ только, что его врагъ, вмсто руки, пытается схватить его за горло. Но то, что назначалось для ускоренія дла, напротивъ, внезапно измнило характеръ борьбы. Джекъ, почувствовавъ руки свои свободными, не теряя времени, схватилъ своего противника за лвое бедро и заставилъ потерять равновсіе. Оба врага плачевно шлепнулись въ ручей съ каменнымъ ложемъ, и пасторъ очутился внизу. Прежде чмъ всплеснувшая вода вернулась на свое мсто, Джекъ высвободился и вскочилъ на ноги. Не теряя времени, онъ прыгнулъ на Голову Колдуньи, взобрался на самую вершину и стоялъ тамъ съ лукомъ въ рук и готовою стрлой, прицлившись въ мистера Мордока, а Голова Колдуньи, между тмъ, дрожала, какъ бы сочувствуя гнву и негодованію молодаго стрлка.
Потрясеніе, испытанное пасторомъ, не расположило его къ возобновленію борьбы, и даже безъ угрожающей стрлы онъ готовъ былъ просить мира. Онъ осторожно приподнялся съ жесткаго ложа ручейка, чувствуя множество ушибовъ, но ни одного перелома, и погрозилъ кулакомъ своему смлому врагу, сопровождая это движеніе, однако, громкимъ истерическимъ хохотомъ.
— Ха, ха, ха! экій плутъ,— бормоталъ пострадавшій,— такъ вотъ какъ вы обращаетесь съ джентльменами, которые хотятъ попробовать свои силы въ борьб съ вами? Ну, я сознаю себя побжденнымъ и не сержусь! Поверните-ка эту стрлку въ другую сторону, будьте такой добренькій, и дайте мн уйти спокойно. Я не буду стараться поймать васъ, поврьте моему слову… Ха, ха, ха!
На это христіанское воззваніе Джекъ не отвчалъ, но не переставалъ цлиться въ мистера Мордока своею опасно-острою стрлой, пока этотъ господинъ оставался въ виду. Мальчикъ по природ не имлъ свирпыхъ и мстительныхъ наклонностей, но это нападеніе вызвало все, что было горячаго и неумолимаго въ его сердц. Онъ никогда не могъ забывать и прощать незаслуженную обиду. Мистеръ Мордокъ исчезъ, а Джекъ все стоялъ прямо и на-сторож, щеки его пылали, глаза зорко смотрли вдаль. Но, наконецъ, онъ растянулся на вершин Головы Колдуньи и далъ волю рыданіямъ и слезамъ. Некому было утшить его. Старый французъ, помогавшій ему разгадать столько секретовъ, никогда не намекнулъ ему ни однимъ словомъ на секретъ его души.
Глава IV.
Домъ, въ которомъ жилъ мосье Жакъ, былъ самый старый въ деревн Снкукъ. Онъ стоялъ на юго-западномъ конц, на краю деревни. Громадный вязъ оснялъ своими нижними втвями крышу изъ почернвшей черепицы. Домъ, какъ большая часть американскихъ домовъ того времени, былъ весь деревянный, кром гранитнаго фундамента, выкрашенъ красною краской, теперь принявшею темный оттнокъ краснаго дерева. Вокругъ росла зеленая трава, съ задней стороны былъ садъ съ десяткомъ вишневыхъ и сливовыхъ деревьевъ, не подстриженныхъ, старыхъ, приносившихъ мало плодовъ. Стна, окружавшая садъ, была сложена изъ большихъ круглыхъ камней, взятыхъ съ пустыря между домомъ и моремъ и не плотно наложенныхъ одинъ на другой. Комнаты были низки и малы, мебели немного, но только въ дв изъ нихъ — кухню и столовую — входили посторонніе, кром хозяина этого жилища, съ тхъ поръ, какъ онъ поселился тутъ — онъ и мальчикъ, родившійся въ этомъ же дом. И даже для мальчика не везд былъ свободенъ доступъ въ его мрачномъ мсторожденіи.
Четырнадцать лтъ тому назадъ мосье Жакъ впервые появился въ Снкук въ бурный мартовскій вечеръ, посл продолжительнаго и неудачнаго путешествія. Путешествіе это было предпринято вдругъ, въ ярости и тоск, и кончилось горемъ и несчастіемъ. Печаль иногда можетъ облегчаться, если раздлить ее съ тмъ, кто самъ страдалъ, но ни въ Снкук, ни въ цломъ мір не было никого, съ кмъ этотъ старый французъ могъ бы поговорить о своемъ гор. Оно было заключено въ его собственномъ сердц и жило тамъ, отравляя вс сладости жизни. Мосье Жакъ былъ свтскимъ человкомъ, прежде чмъ сдлался затворникомъ и мизантропомъ, онъ находился въ короткихъ отношеніяхъ съ людьми, которыхъ зналъ весь свтъ, и участвовалъ въ событіяхъ, о которыхъ слышалъ весь свтъ. Въ молодости онъ видлъ, какъ голова короля упала на гильотин, онъ понижался и возвышался наравн со всми волнами великой бури, которая прошумла на весь міръ, онъ лишился и друзей, и состоянія, но, несмотря на все это, никогда не терялъ присутствія духа и вры въ своихъ ближнихъ. Но вс эти треволненія были, такъ сказать, безличны, удары, падавшіе на него, также падали на окружающихъ, и боль не раздражала его. Ему пришлось, наконецъ, перенести ударъ, нанесенный только ему одному.
Мосье Жакъ, прощавшій все человчеству, не могъ простить человку, нанесшему оскорбленіе только ему одному, и изъ-за этого человка онъ возненавидлъ весь человческій родъ. Для того, чтобъ отомстить частнымъ образомъ за частную обиду, онъ бросилъ свою родину и свою карьеру, переплылъ океанъ, пробираясь въ неизвданныя страны и не смя проронить слова среди чуждаго и не симпатичнаго ему народа. Онъ достигъ цли слишкомъ поздно, и отнын счастіе сдлалось для него демономъ, а не божествомъ.
Обо всемъ этомъ снкукскіе жители ничего не знали. Факты, извстные имъ, были слдующіе: въ одинъ мартовскій вечеръ, когда сдлалось извстно, что какой-то пожилой французъ явился въ деревню, старшины разсудили, что именно ему слдуетъ заняться длами молодой француженки, которая лежала больная въ дом мистрисъ Дджонъ, подъ вязовымъ деревомъ. Эта молодая женщина почти совсмъ не говорила по-англійски, и такъ какъ, по словамъ мистрисъ Дджонъ, свдущей въ подобныхъ вещахъ, она врядъ ли могла пережить свои роды, то кому же, какъ не ея соотечественнику, слдовало выслушать ея послднюю волю? Выбрали депутацію, чтобы поговорить съ французомъ объ этомъ. Депутація состояла изъ трехъ человкъ и ораторомъ былъ Сайласъ Буніанъ. Они нашли мосье Жака въ кухн дома, изъ вжливости называемаго гостиницей, за блюдомъ жареной рыбы. Когда онъ понялъ, что эти господа желаютъ говорить съ нимъ, онъ всталъ, вжливо поклонился и просилъ ихъ ссть. Наступило молчаніе.
— Чему я обязанъ честью вашего посщенія?— спросить, наконецъ, французъ на своемъ ломаномъ англійскомъ язык.
— Да вотъ что, сэръ, — началъ Сайласъ, поглаживая правую ногу и съ очевиднымъ интересомъ разсматривая кончикъ своего кожанаго сапога.— Догадываюсь я, что вы говорите пофранцузски,— это, вдь, вашъ природный языкъ, такъ? Ну-съ, прекрасно. Я и эти господа пришли насчетъ той француженки, которая пріхала сюда недавно и вчера ночью занемогла.
Иностранецъ тотчасъ сдлался внимателенъ и на его лиц появилось выраженіе мрачнаго нетерпнія.
— Какъ зовутъ эту даму?
— Она называетъ себя мистрисъ Флойдъ,— отвтилъ Сайласъ, длая значительное удареніе на глагол.— Но на это никакихъ доказательствъ нтъ. Нкоторые думаютъ, что внца-то не было совсмъ. Человкъ, пріхавшій съ нею, улепетнулъ мсяца три тому назадъ, да и не являлся съ тхъ поръ, хотя я долженъ сказать, что онъ оставилъ деньги, которыхъ достанетъ на расплату съ долгами и даже на то, чтобы похоронить ее, если до этого дойдетъ.
— Давно ли они пріхали сюда?— спросилъ мосье Жакъ, проводя рукою по лбу, и тревожное выраженіе замелькало въ его глазахъ.
— Позвольте… должно быть, мсяцевъ шесть тому назадъ, отвтилъ Сайласъ, разсянно вынимая изъ кармана пачку табаку и откусывая отъ нея.— Онъ былъ изъ живописцевъ, привезъ съ собою кисти, краски и списывалъ картины. Вотъ, онъ написалъ старый смакъ {Маленькое рыболовное судно. Прим. перев.} Эфа Моллена, въ прошломъ сентябр въ бурю-то у смака оторвало носъ.
— Вдь, онъ написалъ, Эфъ?
— Написалъ-то написалъ,— отвтилъ Эфъ,— только я предпочелъ бы новую лодку всмъ картинамъ, я такъ и сказалъ ему. Онъ подарилъ картину моей старух, она и прибила ее на стнку въ нашей гостиной.
Французъ тяжело дышалъ и костлявыя блыя руки его то разжимались, то опять сжимались.
— А этотъ человкъ… какъ вы сказали?… У васъ нтъ его адреса, чтобы къ нему написать… чтобы его отыскать?
— Можетъ, есть, я не слыхалъ, и Эфъ, и Питъ Симонсъ тоже не слыхали,— отвтилъ ораторъ.— Молодой человкъ ухалъ вдругъ, говорятъ, онъ получилъ письмо и отправился на слдующій же день.
Сайласъ плюнулъ и вздохнулъ.
— Слушайте, старикъ,— воскликнулъ Питъ Симонсъ, раскрывъ свой ротъ въ первый разъ и говоря тоненькимъ, бранчивымъ голосомъ.— Я не знаю, что вы можете думать, но я такого мннія, что оставаться здсь и болтать о пустякахъ не принесетъ пользы этой мамзели! Скажите прямо, идете вы къ ней или нтъ?
Французъ молча изъявилъ согласіе, и вс, не говоря боле о слова, вышли изъ гостиницы и отправились въ домъ подъ вязомъ. Проводивъ мосье Жака до дверей, депутаты пожали ему руку и ушли, передавъ его и свою отвтственность мистрисъ Дджонъ.
Старуха повела постителя наверхъ, къ двери комнаты, окно которой смотрло на востокъ чрезъ Антлантическій океанъ, на Англію. Дверь была полуотворена и изъ нея раздавались женскіе стоны, ясно слышимые среди глухаго шума прилива на отдаленномъ берегу. Мистрисъ Дджонъ остановилась у дверей и осмотрла мосье Жака съ ногъ до головы при свт ночника, который держала въ рук.
— Вы докторъ, мистеръ?— спросила она.
— Сударыня, мн часто случалось ухаживать за больными,— сказалъ французъ хриплымъ голосомъ.— У меня у самого были дти и жена. Я прошу у васъ позволенія войти, и вы сдлаете мн одолженіе, если останетесь за дверью, пока я не позову.
— Будьте къ ней ласковы, мистеръ!— замтила хозяйка, посторонившись, чтобы пропустить его.— Если она свихнулась, то она не первая и не послдняя! На камин стоитъ стклянка, мистеръ, а другая передъ огнемъ: когда я вамъ понадоблюсь, топните въ полъ, я буду внизу.
Дверь тихо затворилась за мосье Жакомъ, мистрисъ Дджонъ сошла внизъ. У нея въ памяти были грустные дни, она тоже была дочерью Евы, чувствовала искушенія страсти и опасалась быть раздавленной ослинымъ копытомъ общества. Удалось ли ей спастись, никто не зналъ. И въ томъ, и другомъ случа положеніе довольно тяжелое.
Черезъ часъ мистрисъ Дджонъ была призвана наверхъ, передъ утромъ у больной француженки родился сынъ, а вечеромъ въ тотъ же день молодая мать умерла, до послдней минуты не спуская угасающихъ глазъ съ линіи восточнаго горизонта. Мосье Жанъ, не узнавшій отъ нея того, чего боле всего желалъ узнать, повидимому, смотрлъ на ея кончину съ какимъ-то мрачнымъ спокойствіемъ, какъ на самое лучшее, что могло случиться, — точка зрнія, не совсмъ удобная для философа. Женщину схоронили, и мосье Жакъ, посл нкотораго колебанія, ршился провести остатокъ своихъ дней въ отдаленной деревн, гд лежало ея тло. Онъ купилъ за хорошія деньги домъ мистрисъ Дджонъ, взялъ кормилицу для новорожденнаго, выписалъ изъ Европы свои вещи и началъ вести уединенную и скрытную жизнь. Впрочемъ, по временамъ онъ оказывалъ услуги деревенскимъ жителямъ, какъ докторъ и юристъ. Популяренъ онъ не былъ, но его уважали и до нкоторой степени боялись. Онъ пользовался тмъ безмолвнымъ вліяніемъ, которое принадлежитъ человку, умющему обходиться безъ короткихъ сношеній съ другими людьми. Никто не зналъ, кто такой мосье Жакъ, зачмъ пріхалъ онъ въ Снкукъ, для чего остался тамъ. Разумется, предполагали, что между нимъ и молодою женщиной, при кончин которой онъ присутствовалъ, существовали какія-нибудь особенныя отношенія, но это предположеніе продержалось не долго, потому что на это не было никакихъ опредленныхъ доказательствъ. Онъ несомннно былъ ея соотечественникъ, но ничто не показывало, чтобы онъ былъ чмъ-нибудь боле этого. А что онъ усыновилъ ребенка, то этого надо было ожидать. Въ жилахъ мальчика текла французская кровь, и, конечно, мосье Жакъ долженъ былъ боле всякаго другаго принять въ немъ участіе. Къ тому же, мальчикъ былъ необыкновенно привлекателенъ и могъ современемъ сдлать честь общин.
Это, разумется, было прежде, чмъ Джекъ достигъ того возраста, когда ему слдовало ходить въ школу, и прежде, чмъ школьное начальство имло съ мосье Жакомъ объясненіе, кончившееся такъ неудовлетворительно для защитниковъ гражданственной порядочности. Но ни въ комъ недостало смлости пойти наперекоръ вол старика. Его окружалъ какой-то суеврный ужасъ. Что онъ длалъ во вс свои уединенные часы? Увряли и врили, что комната, въ которой умерла француженка, оставалась съ тхъ поръ запертой, но рыбаки, останавливавшіеся на ночь въ залив, утверждали, что видли въ окн этой комнаты свтъ, и что тнь нсколькихъ фигуръ, а не одной, падала на занавси. Запоздалые путники на берегу слышали, или такъ имъ представлялось, странные голоса, раздававшіеся изъ этого стараго дома, — голоса, громко спорившіе или жалобно стонавшіе.
Кабинетъ француза тоже былъ предметомъ разныхъ замысловатыхъ соображеній и толковъ. Какимъ-то образомъ сдлалось извстно, что на стн кабинета вислъ портретъ, который, когда его привезли изъ-за границы вмст съ другими вещами старика, показывалъ чистыя и прелестныя очертанія лица молодой двушки. Но потомъ какая-то таинственная темнота покрыла этотъ портретъ, и на полотн теперь только можно было разсмотрть какое-то туманное лицо. Въ этой комнат, кром того, были разные химическіе снаряды, которые возбуждали множество толковъ среди населенія Снкука. Кто знаетъ, не занимается ли французъ колдовствомъ, не отыскиваетъ ли онъ жизненный эликсиръ или философскій камень?
Глава V.
Въ Снкук заблудиться не легко, и даже прізжій, какъ, напримръ, мистеръ Мордокъ, безъ труда нашелъ домъ мистера Джека, это былъ первый предметъ, бросившійся ему въ глаза при выход изъ оврага. Мысли его, насколько онъ могъ отвлечь ихъ отъ своихъ больныхъ костей, были погружены въ соображенія о томъ, кто такой могъ быть мосье Жакъ и какъ онъ посмотритъ на намренія мистера Мордока? Составляя планъ своего предпріятія, проницательный пасторъ не включилъ въ свои разсчеты такое существо, какъ мосье Жакъ, и, конечно, было возможно, что этотъ неожиданный субъектъ потребуетъ измненія всего плана. Но мистеръ Мордокъ расположенъ былъ думать, что вмшательство француза скоре облегчитъ, чмъ затруднитъ осуществленіе его надеждъ.
Подходя къ дому, онъ оглянулъ его съ любопытствомъ полководца, старающагося составить себ какое-нибудь понятіе о характер своего противника по наружному виду его укрпленій. Но въ этомъ случа указанія не могли компрометировать никого. Домъ имлъ какой-то скрытный видъ, какъ будто жизнь внутри его была запрятана такъ глубоко, что не оставляла никакихъ слдовъ на вншности. Если кто-нибудь тутъ жилъ, то, наврное, какой-нибудь сухой, старый скелетъ, безмолвно посмивавшійся надъ пустотой своихъ собственныхъ почернвшихъ реберъ и насмхавшійся надъ духовною смертью, которой онъ былъ эмблемой.
Мистеръ Мордокъ постучался въ лицевую дверь, но звукъ глухо пронесся по дому и не вызвалъ никакого отвта, кром отголоска. Подождавъ немного, онъ пошелъ къ задней двери, къ которой была протоптана боле широкая стежка, но его усилія получить доступъ тутъ оказались такъ же безполезны, какъ и на другомъ конц. Нсколько обезкураженный этою безотвтностью и начиная сомнваться, не обманулъ ли его юноша въ овраг и, можетъ быть, въ этомъ дом не живетъ никого, преподобный джентльменъ обошелъ къ той сторон зданія, которая выходила къ морю, и старался разсмотрть внутренность дома въ окно. Однако, свтъ такимъ образомъ падалъ на стекло, а стекло такъ потускнло отъ пыли изнутри и отъ брызгъ моря снаружи, что онъ не былъ увренъ, комнату ли видитъ онъ или тусклое отраженіе наружнаго ландшафта.
Только что онъ хотлъ отказаться отъ своихъ усилій, какъ увидалъ на противуположной сторон стекла человческое лицо, глаза котораго смотрли на него. Онъ невольно отступилъ шагъ назадъ, но лицо подвинулось впередъ, прислонившись морщинистымъ лбомъ къ оконной рам. Это лицо было пожилое и почти безцвтное, съ впалыми щеками, жидкими сдыми волосами, длиннымъ носомъ и подбородкомъ. Если бы не необыкновенный блескъ и выразительность впалыхъ глазъ, это лицо можно бы принять за лицо трупа.
Въ дв минуты пасторъ настолько оправился, что снялъ шляпу и сдлалъ этому привиднію поклонъ. Отвчали ли на его вжливость, онъ не могъ сказать, но окно медленно отворилось и призракъ принялъ видъ дйствительности. Онъ продолжалъ смотрть на пастора, не говоря ни слова.
— Могу я узнать, — сказалъ послдній съ новымъ поклономъ,— не мосье ли Жака имю я удовольствіе видть?
— Я мосье Жакъ,— отвтилъ старикъ.— Я не принимаю никого.
— Позвольте мн продолжать разговоръ по-французски, возразилъ мистеръ Мордокъ, оставляя безъ вниманія послднюю фразу.— Хотя я англичанинъ по рожденію и пасторъ англиканской церкви, я провелъ нсколько лтъ во Франціи и имлъ тамъ многихъ друзей.
— Вы, вроятно, найдете боле друзей тамъ, чмъ здсь,— замтилъ французъ равнодушно,— а я живу здсь для того, чтобы меня не безпокоила внимательность друзей.
Онъ хотлъ затворить окно.
— Позвольте!— воскликнулъ мистеръ Мордокъ, принужденный, такимъ образомъ, безъ дальнйшихъ предисловій прямо приступить къ длу.— Въ первое время вашего пребыванія здсь не случалось ли вамъ слышать о человк, который называется Мальгре?
Старикъ молчалъ и не длалъ ни малйшаго движенія цлую минуту посл этого вопроса, только вки его глазъ слегка приподнялись, какъ это, говорятъ, бываетъ съ тми, кому представится видніе. Наконецъ, онъ сказалъ голосомъ, которому твердость была придана съ очевиднымъ усиліемъ:
— Вы мн не сказали вашего имени, милостивый государь!
— Ахъ, извините! Мордокъ, пасторъ англиканской церкви, къ вашимъ услугамъ! Могу я надяться привлечь ваше вниманіе на короткое время?— прибавилъ онъ съ любезностью по наружности и съ внутреннимъ убжденіемъ, что на этотъ разъ онъ всталъ на ноги.
— Я выйду къ вамъ, мистеръ Мордокъ. Мы поговоримъ на лугу, въ моемъ дом неудобно принимать гостей, — сказалъ французъ, съ трудомъ произнося слова.— Я выйду,— повторилъ онъ и вдругъ закрылъ окно и исчезъ.
‘Да это какой-то нищій чудакъ!— пробормоталъ про себя Мордокъ, пройдя по трав и усвшись на одномъ изъ обвалившихся камней со стны.— Ну, я намренъ выклянчить отъ него рюмку вина, если не добьюсь ничего другаго, хотя, судя по его наружности, онъ никогда въ жизни не слыхалъ ни о чемъ подобномъ. Гм, я попалъ въ самое чувствительное мсто. Во всякомъ случа, онъ не можетъ мн помшать, а, можетъ быть, окажется и полезенъ. Чортъ побери этого мальчишку! Теперь цлую недлю я не буду въ состояніи спать спокойно… за то стану спать крпче посл этого, скажемъ, лтъ тридцать, а, можетъ быть, и больше. Какъ это хорошо, когда человкъ предпріимчивъ и глядитъ въ оба глаза, а? О, моя пророческая душа! Всякій другой назвалъ бы это сумасбродствомъ, но я зналъ, съ кмъ имю дло. Разумется, могло я ничего не выйти изъ этого, но благоразумный человкъ ничего не предоставляетъ случайности. Что я сдлаю съ этимъ мальчишкой? Я почти желалъ бы… Однако, объ этомъ еще будетъ время подумать. Впрочемъ, первое побужденіе иногда оказывается самымъ лучшимъ!’
Мистеръ Мордокъ имлъ достаточно времени совщаться самъ съ собою, прежде чмъ явился мосье Жакъ.
— Прежде чмъ мы станемъ бесдовать, мистеръ Мордокъ,— сказалъ онъ, становясь передъ пасторомъ въ такую позу, какъ будто съ него снимали портретъ,— я желаю знать, зачмъ вы здсь: предлагать вопросы или отвчать на нихъ?
— Намъ, прежде всего, нужно объясниться, мосье Жакъ — отвтилъ пасторъ.— Съ одной стороны, мн не хотлось бы быть нескромнымъ, съ другой — я не вижу надобности таиться передъ человкомъ, имющимъ право на мою откровенность.
— Очень можетъ быть,— сказалъ мосье Жакъ, пристально разсматривая своего собесдника,— что я могу удовлетворить васъ, но если вы не можете помочь въ достиженіи моей завтной цли, то не должны разсчитывать на мою помощь, что бы ни было у васъ въ виду.
— Любезный мосье Жакъ, говоря откровенно, я сомнваюсь, можете ли вы отплатить мн достаточными разъясненіями на то, что я могу вамъ сообщить. Мн собственно нужны не свднія: я принялъ предосторожность собрать ихъ до отправленья моего въ путь и по прибытіи сюда уже усплъ найти подтвержденіе многихъ моихъ предположеній. Я пріхалъ сюда дйствовать и явился къ вамъ, главное, для того, чтобы сообщить вамъ, изъ вжливости, о томъ, что замышляю, а если вы будете противъ этого, то узнать, какимъ образомъ я долженъ измнить свой планъ сообразно вашему желанію.
— Если ваша позиція такъ неприступна,— замтилъ французъ, сморщивъ брови, — то вы, можетъ быть, не откажетесь объясниться нсколько понятне?
— Во всякомъ случа, я сообщу вамъ кое-что, хотя бы только для того, чтобъ оправдать ваше довріе ко мн,— отвтилъ пасторъ.— Лтъ четырнадцать тому назадъ въ Париж жила молодая двица по имени Анета Мальгре. Она вдругъ оставила Парижъ и посл, того о ней не было ни слуху, ни духу. съ ней ухалъ одинъ господинъ… Словомъ, любезный мосье Жакъ, они пріхали сюда и, какъ я полагаю, вамъ извстно, что дла приняли свой обычный оборотъ. Бдная двушка была обезславлена, она сдлалась матерью, но ребенокъ не былъ взять отцомъ. Онъ, однако, живъ, и теперь какъ дв капли воды похожъ на своего отца.
— Вы, стало быть, его знаете?— спросилъ мосье Жакъ быстрымъ, рзкимъ тономъ, вытянувъ голову впередъ, какъ хищная птица, почуявшая добычу.
— Я разговаривалъ съ нимъ часъ тому назадъ въ овраг и онъ чуть не застрлилъ меня своею стрлой,— отвтилъ пасторъ, захохотавъ.
— Я говорю не о немъ,— закричалъ запальчиво французъ,— а объ отц!
— О, понимаю!— медленно сказалъ Мордокъ и проблескъ новой догадки мелькнулъ на его лиц.— Вы интересуетесь отцомъ? Да, да, конечно, и, вроятно… весьма естественно предположить… что вы сердиты на него немножко?
— Сердить!— возразилъ старый французъ, и голосъ его упалъ до шепота, а лицо поблднло и вс члены дрожали,— если сердиться значить желать видть его похороненнымъ заживо въ могил той, которую онъ погубилъ!… Вы простите мою запальчивость… Словомъ, я не люблю его, но хотлъ бы узнать кое-что о немъ.
Преподобный джентльменъ всталъ съ камня, на которомъ сидлъ, въ волненіи сдлалъ два или три шага взадъ и впередъ к провелъ рукою по волосамъ. Однако, онъ еще не зналъ хорошенько, какъ онъ долженъ поступить. Многое онъ сказалъ почти наугадъ, хотя и постарался придать этому видъ достоврности. А теперь онъ сомнвался, насколько онъ можетъ довриться своему новому знакомому, не компрометируя себя. То, что онъ узналъ о чувствахъ мосье Жака къ отцу мальчика, въ нкоторыхъ отношеніяхъ общало ршительныя выгоды, а въ другихъ грозило непріятными усложненіями. Оба, пасторъ и Французъ, можетъ быть, сильно желали достигнуть одной и той же цли и, вмст съ тмъ, такъ не сходились относительно способовъ къ достиженію ея, что могли повредить другъ другу боле, чмъ сдлали бы это явные противники. Однако, Мордокъ до сихъ поръ имлъ такой успхъ, что полагался и на дальнйшее счастіе.
— Мосье Жакъ,— сказалъ онъ вдругъ, обернувшись къ старику и говоря съ видомъ какъ будто внезапно охватившей его откровенности, — позвольте мн сказать вамъ прямо, что того господина, о которомъ вы упомянули, я люблю не больше васъ, и я знаю,— чего вы не знаете,— какимъ способомъ заставить его почувствовать нашу непріязнь. Онъ нанесъ мн непростительное оскорбленіе, я долженъ выразиться такъ, хотя, какъ пасторъ, я обязанъ придать этому самое снисходительное толкованіе.
Тутъ говорившаго прервалъ жесткій, выразительный хохотъ его слушателя.
— Ну, я сознаюсь, мосье Жакъ,— продолжалъ онъ,— что я тоже человкъ и не могу не чувствовать нанесенныхъ мн оскорбленій такъ же сильно, какъ и всякій другой. Онъ оскорбилъ меня и, кажется, я не ошибусь, предположивъ, что онъ оскорбилъ и васъ. Слдовательно, въ такомъ случа, когда наша центральная общая цль — сказать ли прямо?— месть, то не ясно ли, что мы должны уважать предубжденія и сдержанность другъ друга? Я не стану разспрашивать васъ, мой любезный другъ, о подробностяхъ вашего дла, я не спрошу, кто вы или какъ вы пострадали, для меня достаточно знать, чего вы желаете — я опять произнесу это слово — мести, и я готовъ дйствовать съ вами сообща для достиженія этой цли. Эту уступку я длаю вашей чувствительности и, слдовательно, имю право — не правда ли, имю?— требовать такого же, или почти такого же, снисхожденія отъ васъ. Вы согласны?
— Черезъ-чуръ много словъ,— сказалъ старикъ угрюмо.— Я, съ своей стороны, когда вижу возможность поразить моего врага тамъ, гд онъ можетъ сильне почувствовать ударъ, не забочусь ни о сдержанности, ни о скрытности какого бы ни было рода. Конечно, съ другой стороны, я нисколько не интересуюсь вами помимо достиженія моего желанія.
— Могу я также удостовриться, что васъ не остановить даже то, если ударъ, которымъ вы поразите его, въ нкоторой степени будетъ угрожать другимъ интересамъ, которые вы…
— Милостивый государь, — перебилъ нетерпливо мосье Жакъ,— я не имю другихъ интересовъ и другихъ заботъ, кром этого. Посл этого пропадай весь свтъ!
— Интересы, о которыхъ я думалъ,— возразилъ пасторъ медленнымъ тономъ,— касаются того, о комъ я упомянулъ нсколько минутъ тому назадъ… этого мальчика, Джека.
— Я не понимаю васъ,— сказалъ старикъ и какое-то смятеніе смягчило суровость прежняго выраженія его лица.— Мальчйгь не можетъ имть никакого отношенія къ нашему длу. Этого не можетъ быть. Вы не можете имть такихъ намреній.
— Вамъ надо вспомнить, любезный мосье Жакъ,— возразилъ пасторъ, поглаживая свои бакенбарды и смотря въ сторону,— что этотъ Джекъ сынъ человка, которому вы желаете отомстить.
— Онъ не его сынъ!— воскликнулъ французъ съ волненіемъ,— не сынъ въ томъ смысл, какой придаете вы. Онъ только сынъ его по рожденію, но не по воспитанію, не по сочувствію, онъ даже не знаетъ, кто его отецъ. И вы хотите меня уврить, что этотъ отецъ, никогда его не видавшій, не знающій даже, что онъ существуетъ,— а еслибъ и зналъ, то охотно забылъ бы объ этомъ,— что этотъ человкъ можетъ быть пораженъ только посредствомъ страданія невиннаго мальчика? Нтъ, я не могу съ ваи согласиться и объявляю вамъ, что не желаю косвенной мести,— я хочу имть дло лично съ моимъ врагомъ,— и если вы не можете предложить мн ничего другаго, то мы только напрасно потеряли время.
— Позвольте, другъ мой,— спокойно сказалъ Мордокъ, прикоснувшись къ рук старика, когда тотъ повернулся, чтобы уйти.— Мн кажется, вы не совсмъ поняли меня. Во-первыхъ, мальчику не будетъ сдлано никакого вреда, — я не помшаю ему достигнуть всевозможнаго счастія и благоденствія. Но дло вотъ въ чемъ: его отецъ владетъ обширными помстьями и огромнымъ богатствомъ въ Англіи. Это имніе находится въ его фамиліи уже нсколько столтій и должно переходить къ потомку мужскаго рода по прямой линіи. Но условія этого наслдства имютъ нкоторую особенность… Пока достаточно вамъ сказать, что для владльца титула чрезвычайно важно имть сына,— такъ важно, любезный мосье Жакъ, что если не родится сына отъ законнаго брака, а есть сынъ, рожденный вн брака, то этотъ сынъ узаконяется и получаетъ наслдство. Человкъ, о которомъ мы говоримъ, вернувшись въ Англію четырнадцать лтъ тому назадъ и оставивъ эту несчастную двушку умереть одиноко, женился на другой, равнаго съ нижъ званія, у нихъ родилось трое дтей, но вс двочки и вс умерли во младенчеств, а около года тому назадъ умерла и мать. Все это очень грустно, это была особа, вполн достойная уваженія и неспособная сдлать вредъ никому, можетъ быть, ей гораздо лучше на томъ свт.
Пасторъ говорилъ все это съ очевиднымъ наслажденіемъ, онъ плылъ по попутному втру и имлъ намреніе проплыть далеко. Французъ, между тмъ, слъ на камень, опустилъ голову на об руки, а глаза его смотрли прямо, но не видали ничего. Мордокъ продолжалъ:
— Вотъ, этотъ господинъ остался бездтнымъ вдовцомъ, а что еще хуже, онъ страдаетъ болзнью, которая каждую минуту можетъ свести его въ могилу. Онъ не можетъ жениться вторично, а, между тмъ, по особеннымъ причинамъ, онъ пожертвовалъ бы всми остальными днями своей жизни безъ малйшей нершимости, безъ малйшаго сокрушенія, для того, чтобы его родной сынъ сдлался и его наслдникомъ. Надюсь, что я говорю понятно, любезный мосье Жакъ?… Этотъ человкъ такъ преданъ мірскимъ вожделніямъ и заботамъ, что считаетъ самую казнь ничмъ въ сравненіи съ удовлетвореніемъ видть свою собственную плоть и кровь наслдующею его богатство. Вспомнивъ грхи и беззаконія своей молодости, этотъ человкъ говорить себ: ‘Можетъ быть, этотъ самый грхъ поможетъ мн осуществить мои замыслы. Я пошлю навести справки на мсто моего преступленія и узнать, живо ли чадо моего беззаконія, я передамъ ему это громадное наслдство и успокоюсь’. Вотъ, другъ мой, что говорить человкъ, котораго мы ршились покарать, и мн хотлось бы знать, — прибавилъ преподобный джентльменъ, бросивъ каедральный тонъ и принимаясь опять за разговорный,— хотлось бы мн знать, какую лучшую или боле справедливую месть могли бы мы выбрать, какъ не просто устранить съ дороги этого его сына, уничтожить вс доказательства его личности, если они существуютъ, и видть, какъ его сіятельство сойдетъ въ могилу безъ малйшаго проблеска надсады или утшенія? Клянусь моей душой!— воскликнулъ этотъ достойный господинъ, потирая свои широкія руки въ избытк энтузіазма,— это будетъ такая поэтическая и полная месть, о какой когда-либо случилось мн слышать, если бы только было возможно дать ему знать о существованіи этого мальчика, не допуская, между тмъ, овладть имъ,— это было бы превосходно!
— Вы говорите, устранить мальчика, — возразилъ мосье Жакъ, приподнимая голову,— что это означаетъ?
— А все, что вамъ угодно, любезный мосье Жакъ! Самъ мальчикъ, кажется, ничего не знаетъ и, слдовательно, безопасне было бы увезти его въ другую частъ свта, здсь, вроятно, есть же люди, которымъ извстны нкоторыя обстоятельства его рожденія. Я готовъ взять его съ собою въ какую вамъ угодно страну,— для меня это не составляетъ никакой разницч, а если вы намрены обогатить его благами сего міра…
— Я не буду безпокоить васъ этими подробностями,— перебилъ французъ очень сухо.
Посл краткаго молчанія онъ всталъ и прибавилъ:
— Потрудитесь пойти со мною въ домъ. Я желаю узнать ваше мнніе о такомъ предмет, о которомъ нельзя разсуждать здсь.
Они перешли черезъ лужайку къ лицевому входу въ домъ. Мосье Жакъ обернулся къ своему собесднику и сказалъ:
— Вы еще не сказали мн, что выиграете вы, лишивъ наслдства этого мальчика. То, что онъ потеряетъ, не перейдетъ ли къ вамъ въ карманъ?
Пасторъ откинулъ голову назадъ.
— Вы забываете,— сказалъ онъ важно,— что я не допытывался о причинахъ вашей вражды къ его сіятельству.
— Хорошо, очень хорошо!— отвтилъ французъ съ такимъ движеніемъ губъ и бровей, въ которомъ не было ничего лестнаго для его собесдника.— Можетъ быть, вы находите неудобнымъ сообщить мн имя и титулъ его сіятельства?
— Нисколько!— быстро отвтилъ пасторъ, — его зовутъ Флойдъ Вивіанъ, лордъ Кастльмиръ.
Мосье Жакъ помолчалъ съ минуту.
— Не забуду,— сказалъ онъ потомъ медленно и тихо.— А гд можно найти этого Флойда Вивіана, лорда Кастльмира?
— Этого я не могу вамъ сказать, по крайней мр, теперь,— сказалъ пасторъ, разсянно смотря мимо своего собесдника на переулокъ, который велъ въ деревню.— Онъ, по крайней мр, за три тысячи миль отсюда, и… если…
Онъ вдругъ остановился. Мосье Жакъ взглянулъ на своего собесдника. Необыкновенная перемна произошла въ его физіононіи. Лицо его вдругъ страшно поблднло, губы отвисли, глаза налились кровью, а зрачки расширились.
— Что такое съ вами?— спросилъ мосье Жакъ.
Мистеръ Мордокъ, все пристально смотря на одно мсто, медненно поднялъ руку и указалъ на переулокъ. Шаговъ за триста показались дв фигуры, рука объ руку: мужчина среднихъ лтъ, худощавый и довольно болзненный на видъ, и черноволосая двочка лтъ десяти.
Мордокъ схватилъ француза за полу сюртука и потащилъ его въ крыльцу.
— Вы знали, знали, что онъ здсь?
Онъ говорилъ такъ, какъ будто у него засло что-то въ горл.
— Что вы хотите сказать? Кто здсь? Они? Кто это?— съ любопытствомъ спросилъ французъ.
— Пустите меня въ домъ!— воскликнулъ Мордокъ и въ голос его звучалъ страхъ.— Спрячьте меня въ какой-нибудь комнат, не говорите, что я здсь! Пустите меня…
Онъ ухватился за ручку двери и началъ трясти ее.
— Вы хотите сказать, что это…— началъ французъ страннымъ тономъ.
— Боже мой, не теряйте же времени! Разв вы не видите, что онъ сейчасъ будетъ здсь?— вскричалъ пасторъ и лицо его сдлалось еще блдне.— Говорю вамъ, что онъ не долженъ меня видть.
— Такъ это онъ?— сказалъ мосье Жакъ очень спокойно, отворяя дверь и позволяя Мордоку войти.— Право, онъ явился кстати.
Глава VI.
Господинъ среднихъ лтъ, видъ котораго въ переулк такъ сильно взволновалъ Мордока, какъ было описано въ конц послдней главы, пріхалъ въ Снкукъ около шести часовъ тому назадъ. Онъ пріхалъ въ карет и остановился въ деревенской гостиниц,— зданіи, возникшемъ изъ пепла той маленькой гостиницы, которая принимала подъ свою кровлю мосье Жака четырнадцать лтъ тому назадъ.
Пріхало четверо: пожилой мужчина и женщина, очевидно, слуги знатныхъ господъ, красивый, немножко блдный джентльменъ съ орлинымъ носомъ, большими голубыми глазами и почти женскими ртомъ и подбородкомъ, съ лицомъ изящнымъ, но страдальческимъ, и, наконецъ, ребенокъ, который только что достигъ того возраста, когда дти — особенно двочки — вступаютъ въ наимене привлекательный періодъ своего существованія, но эта двочка даже теперь обладала замчательными черными гдазаки, прекрасно проведенными, подвижными бронями, и необыкновенно характеристическою манерой держать себя.
Заказавъ обдъ, джентльменъ и двочка пошли погулять по деревн. Джентльменъ останавливался время отъ времени осмотрться вокругъ и отвчалъ ласково, но разсянно на болтовню ребенка.
— Дядя, — воскликнула она, наконецъ, обративъ на него глаза съ видомъ оскорбленной театральной героини въ миніатюр,— вы отвчаете мн наобумъ. Я не люблю васъ, когда вы длаетесь такимъ.
— Ты сама виновата, Маделена: ты назвала меня дядей, когда я хочу, чтобы ты называла меня папа, — слдовательно, ты должна ожидать, что получишь такіе отвты.
— Я нахожу, что это преглупое мсто. Зачмъ мы остановились здсь?
— Осмотрться немножко и увидать, какія здсь произошли перемны.
— Почему мы можемъ знать, измнилось ли здсь что-нибудь?
— О, каждое мсто измняется, все на свт измняется, даже и мы съ тобой.
— Я никогда не измняюсь, — сказала юная двица выразительно.— А вы какъ же измнились?
— Мои волосы были прежде очень темны, а теперь они имютъ видъ напудренныхъ, какъ у лакеевъ въ Лондон. У глазъ и на лбу явились морщины, а прежде мой лобъ былъ гладокъ, какъ у тебя. И жить мн осталось гораздо меньше времени, чмъ прежде.
— Это не значитъ измняться, это значитъ только старться. Но внутри-то вы тотъ же самый.
— Я боюсь, что я и внутренно перемнился.
Двочка посмотрла на него такъ пристально, какъ будто нанревалась проникнуть своимъ взглядомъ въ самые тайные изгибы его души.
— Вы хотите сказать,— спросила она торжественно, — что вы прежде были хорошимъ, а теперь стали дурнымъ?
Джентльменъ улыбнулся, потомъ унылое выраженіе вновь омрачило его лицо.
— Надюсь, что я сталъ не хуже прежняго,— сказалъ онъ.— Но, можетъ быть, я прежде былъ дурной, и теперь не могу понять, почему я былъ дурной.
— Я буду не такова,— возразила двочка, поднявъ головку — Я теперь хорошая, но намрена сдлаться очень дурной, когда выросту!
— Ты не должна этого говорить,— замтилъ джентльменъ, который, очевидно, привыкъ къ ея страннымъ замчаніямъ и не приписывалъ имъ большой важности.— Притомъ, это была бы перемна, а ты сейчасъ сказала, что никогда не перемнишься.
— Нтъ, это не будетъ перемна, потому что дурное-то и теперь внутри меня, но я не могу сдлать, чтобъ оно вышло наружу, пока не сдлаюсь взрослою женщиной. Я еще не знаю, какимъ образомъ, но чувствую, что оно начинаетъ выходить.
— Оно выйдетъ такъ скоро, что исчезнетъ прежде чмъ ты сдлаешься взрослою женщиной,— возразилъ джентльменъ, взглянувъ на нее опять съ мимолетною улыбкой.— Перейдемъ-ка это поле, вонъ въ тмъ скаламъ. Я желаю посмотрть, такія ли же он…
— Такія ли же, какъ это?— спросила двочка, видя, что онъ остановился.
— Такія ли же, какъ были въ то время, когда… ты еще не родилась.
— Вы хотли сказать что-то другое!— воскликнула она съ досадой, и прежде чмъ онъ усплъ отвтить, она прибавила:— я не хочу идти по этому полю, на немъ могилы!
Это, дйствительно, было снкукское кладбище.
— Почему ты не любишь могилъ?— спросилъ ея спутникъ.
— Потому что въ нихъ лежать скелеты, и во мн есть скелетъ, и он заставляютъ меня чувствовать, будто я тоже могила.
