Иерма, Гарсиа-Лорка Федерико, Год: 1934 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 35 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Федерико Гарсия Лорка

Иерма

Трагическая поэма в трёх актах и шести картинах

Перевод А. Кагарлицкого (проза) и Ф. Кельина (стихи)

Федерико Гарсия Лорка. Избранное

М., ОГИЗ, ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, 1944

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иерма.

Мария.

Бойкая старуха.

Долорес.

Первая соседка.

Вторая соседка.

Третья соседка.

Четвёртая соседка.

Пятая соседка.

Шестая соседка.

Первая подруга Иермы.

Вторая подруга Иермы.

Первая золовка.

Вторая золовка.

Первая женщина.

Вторая женщина.

Ребёнок.

Хуан.

Виктор.

Самец.

Самка.

Первый мужчина.

Второй мужчина.

Третий мужчина.

АКТ ПЕРВЫЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

При поднятии занавеса Иерма спит, в ногах у ней рабочая шкатулка. Зыбкий, фантастический свет озаряет сцену. Входит на цыпочках Пастух и внимательно смотрит на Иерму. Он ведёт за руку ребёнка, одетого в белый костюмчик. Бьют часы. После ухода Пастуха сцену заливает радостный свет весеннего утра. Иерма просыпается

Голос (за сценой).

Баю, баю, баю, баю!

Мы для крошки маленькой

В поле тихий дом поставим,

Станем жить мы в светлой спаленке.

Иерма. Хуан! Ты слышишь? Хуан!

Хуан. Иду.

Иерма. Пора.

Хуан. Волы пришли?

Иерма. Пришли.

Хуан. Прощай.(Направляется к выходу.)

Иерма. Выпил бы стакан молока?

Хуан. Зачем?

Иерма. Работы много, а ты слабый, не выдержишь.

Хуан. Худощавые люди крепки, как сталь.

Иерма. Только не ты. Когда мы поженились, ты был другой. Теперь у тебя такое белое лицо, как будто на него никогда не падает солнечный луч. Мне б хотелось, чтобы в бурю ты бесстрашно рассекал волны в реке, чтобы, когда на дворе бушует непогода, ты уходил из дому и подставлял грудь дождю и ветру. Вот уже два года, как мы женаты, а ты с каждым днём мрачнеешь, сохнешь, ты словно пошёл назад в своём росте.

Хуан. Ты всё сказала?

Иерма (встаёт). Не сердись, Хуан. Иногда мне хочется заболеть, чтобы почувствовать твою заботу: ‘Моя жена больна. Я зарежу барашка и приготовлю ей крепкий бульон. Моя жена больна. Я натоплю куриного жира и натру ей грудь, я принесу овечью шкуру и укрою ей ноги от холода’. Вот я какая. Оттого я и забочусь о тебе.

Хуан. И я тебе благодарен за это.

Иерма. Но не позволяешь за собой ухаживать.

Хуан. Да я здоров. Это всё твои страхи. Я много работаю. С каждым годом буду стареть.

Иерма. С каждым годом. И все эти годы мы проведём здесь…

Хуан (улыбаясь). Конечно. Будем жить в своё удовольствие. Дела идут хорошо, детей у нас нет, не на кого тратить.

Иерма. У нас нет детей… Хуан!

Хуан. Что?

Иерма. Разве я тебя не люблю?

Хуан. Любишь.

Иерма. Я знаю девушек, которые дрожат и плачут, перед тем как лечь в брачную постель. А я разве плакала, когда в первый раз легла с тобой? Разве я не пела, откидывая полог? Разве я тебе не сказала: как пахнет яблоками от белья!

Хуан. Сказала!

Иерма. Моя мать плакала, видя, что я не страдаю от разлуки с ней. И так оно и было! Никто с такой радостью не выходил замуж, как я. И вот…

Хуан. Замолчи. У меня дел выше головы, некогда мне с тобой возиться…

Иерма. Нет, нет, не повторяй мне того, что болтают люди, я хорошо знаю, что этого не может быть… После сильного дождя даже камни становятся мягче и покрываются гулявником, про который говорят, будто это сорняк: ‘Гулявник— это сорная трава’, а я так люблю смотреть, как ветер колышет его жёлтые чашечки.

Хуан. Надо ждать!

Иерма. Да, и любить. (Обнимает и целует мужа.)

Хуан. Если тебе чего-нибудь нехватает, скажи, я достану. Ты знаешь, я не люблю, когда ты уходишь из дому.

Иерма. Я никуда не хожу.

Хуан. Тебе здесь лучше.

Иерма. Да.

Хуан. Улица для тех, кому нечего делать.

Иерма (мрачно). Ты прав.

Хуан уходит. Иерма поднимает шкатулку, проводит рукой по животу, потягивается, сладко зевает и садится за шитьё.

Откуда идёшь ты, мой мальчик милый?

— С холодной угрюмой вершины. —

Что ты ищешь, мой мальчик милый?

— Тепло твоей одежды чистой.

(Вдевает нитку в иголку.)

Пусть ветви трепещут, согреты лучом,

И воды играют и плещут кругом!

(Как бы обращаясь к воображаемому ребёнку.)

В звонкой чаще пляшет ветер,

Где-то лает пёс наш серый,

В стойле бык ревёт угрюмый,

А луна зелёной сеткой

Волосы мне оплела.

Ты далёко, мальчик милый,

Чем могу помочь тебе я?

Пауза.

— Дай холмы твоих белых грудей! —

Пусть ветви трепещут, согреты лучом,

И воды играют и плещут кругом.

(Продолжая шить.)

Слушай, мальчик, слова мои:

Если сломлена я и клонюсь — это ты.

Пусть болит моё тело, я не грущу,

В нём твоя колыбель, в нём тебя я жду,

Когда же, мой мальчик, придёшь ко мне ты?

Пауза.

— Когда тело твоё зацветёт, как жасмин…—

Пусть ветви трепещут, согреты лучом,

И воды играют и плещут кругом.

В дверях появляется Мария со свёртком в руках.

Иерма. Ты откуда?

Мария. Из лавки.

Иерма. Из лавки — так рано?

Мария. Будь моя воля, я бы пошла, когда ещё не. открывали. Угадай, что я купила?

Иерма. Кофе для завтрака, сахар, хлеб.

Мария. Нет, Я купила кружев, три локтя пряжи, ленты и цветной шерсти для вязанья. Деньги мне выдал муж.

Иерма. Ты хочешь связать себе кофточку?

Мария. Нет, ведь я… ты знаешь?

Иерма. Что?

Мария. Ведь я — уже! (Стоит с поникшей головой. Иерма встаёт и смотрит на неё с восхищением.)

Иерма. На пятом месяце?

Мария. Да.

Иерма. Ты уверена?

Мария. Конечно.

Иерма (с любопытством). Что ж ты чувствуешь?

Мария. Не знаю. Так, тоска у меня.

Иерма. Тоска? (Схватив её за руку.) А когда же ты… поняла?.. Скажи! Выходит, ты не досмотрела?

Мария. Да, не досмотрела…

Иерма. В тебе всё поёт, правда? Во мне тоже всё поёт. Скажи… как же…

Мария. Не спрашивай. Ты никогда не держала в руке живого птенчика?

Иерма. Держала.

Мария. Ну, так это то же самое… только — в крови.

Иерма. Как это должно быть чудесно! (В изумлении смотрит на Марию.)

Мария. Я растерялась. Ведь я ничего не знаю.

Иерма. Чего ты не знаешь?

Мария. Что я должна делать. Спрошу у матери.

Иерма. Зачем? Она уже стара и, наверно, всё забыла. Тебе нельзя много ходить, а дышать ты должна так, словно у тебя в зубах роза.

Mapия. Послушай, говорят, они потом толкают мать своими ножонками!

Иерма. Вот тут ты их и начинаешь любить по-настоящему, тут ты уже можешь сказать: мой ребёнок!

Мария. А всё-таки мне стыдно.

Иерма. Что сказал муж?

Мария. Ничего.

Иерма. Он тебя очень любит?

Мария. Он не говорит, но когда подходит ко мне, его глаза дрожат, как два зелёных листа.

Иерма. Он догадывался, что ты…

Мария. Да.

Иерма. Как же он мог догадаться?

Мария. Не знаю. Но только в первую ночь он несколько раз говорил мне об этом, прильнув губами к моей щеке, и мне даже показалось, что мой ребёнок — это огненный голубок, которого он пустил мне в ухо.

Иерма. Счастливая!

Мария. Но ты должна больше знать про это, чем я.

Иерма. А зачем мне знать?

Мария. И то правда. И с чего бы это? Из тех девушек, что вышли тогда замуж, ты одна…

Иерма. Это верно. Ну, да время ещё есть. Элена вот уж три года ходит пустая, а кое-кто из подруг моей матери — ещё дольше… Но, всё-таки, ждать два года и двадцать дней, как я, — это слишком. Не знаю, за что мне такое мученье. Часто выхожу я по ночам, босая, во двор и, сама не знаю зачем, ступаю по холодной земле. Если так будет продолжаться, я не выдержу.

Мария. Да будет тебе: рассуждаешь, как старуха! И зачем я только заговорила! Никто не может знать, когда это придёт. Моя тётка родила через четырнадцать лет после свадьбы, и ты бы видела, какой у неё славный малыш!

Иерма (с волнением в голосе). А что она делала?

Мария. Ревела, как телёнок, — звон стоял от неё в ушах, как будто трещали тысячи цикад, таскала нас за косы, а на пятом месяце стала царапаться.

Иерма (смеясь). Это не больно.

Мария. Как сказать…

Иерма. Э! Я видела, как моя сестра кормила ребёнка, когда грудь у неё была вся в трещинах, и ей было очень больно, но это хорошая боль, здоровая, от неё только поправляешься.

Мария. Говорят, с детьми много горя.

Иерма. Ложь. Это говорят хилые матери, те, что вечно хнычут. Зачем же тогда иметь детей? Дети — это не букет роз. Мы должны страдать, чтобы вырастить их. Я так думаю: на них уходит половина нашей крови. Но это хорошо, это здорово, это прекрасно. У каждой женщины хватит крови на четверых, а то и на пятерых детей, а когда их нет, кровь превращается в яд, и вот эта участь ожидает меня.

Мария. Не знаю, что со мной.

Иерма. Говорят, первородящие всегда чего-то боятся.

Мария (робко). Посмотрим… Ты так хорошо шьёшь…

Иерма (берёт у неё свёрток). Приноси, я тебе скрою две распашонки. А это что?

Мария. Пелёнки.

Иерма. Хорошо. (Садится.)

Мария. Ну, стало быть… Прощай. (Подходит к Иерме, та нежно гладит ей живот.)

Иерма. Не беги по улице, а то споткнёшься о камень.

Мария. Прощай. (Целует Иерму и уходит.)

Иерма. Поскорей возвращайся. (Иерма принимает ту же позу, что и в начале действия. Берёт ножницы и начинает кроить.)

Входит Виктор.

Иерма. Прощай, Виктор!

Виктор (у него сосредоточенный, важный и торжественный вид). А где Хуан?

Иерма. В поле.

Виктор. Что ты шьёшь?

Иерма. Крою пелёнки. I

Виктор (улыбаясь). Ага!

Иерма (смеётся). Я их обошью кружевами,

Виктор. Если будет девочка, назови её в свою честь.

Иерма (дрожа). Как?

Виктор. Я рад за тебя.

Иерма (почти задыхаясь). Нет… это не для меня… Это для Марии.

Виктор. Ну что ж, посмотрим, может, и ты последуешь её примеру. В этом доме нехватает ребёнка.

Иерма (с тоской). Да, нехватает!

Виктор. Ну, так чего ж ты? Скажи мужу, чтоб он меньше думал о работе. Он хочет накопить побольше денег, и он их накопит, но кому они достанутся после его смерти?.. Ну, я иду пасти овец. Хуан купил у меня два стада, так ты скажи ему: пусть берёт, а насчет того — пускай подумает! (Уходит, улыбаясь.)

Иерма (страстно). Да! Пускай подумает!

Слушай, мальчик, слова мои:

Если сломлена я и клонюсь — это ты.

Пусть болит моё тело, я не грущу:

В нём твоя колыбель, в нём тебя я жду!

Когда же, мой мальчик, придёшь ко мне ты? —

Когда тело твоё зацветёт, как жасмин! —

(Иерма задумчиво встаёт, подбегает к тому месту, где стоял Виктор, глубоко дышит — точно горным воздухом, затем отходит в противоположный конец сцены, словно ища чего-то, наконец возвращается, садится и берётся за шитьё. Начинает шить и вдруг уставляет глаза в одну точку и остаётся неподвижной.

Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

Поле. Входит Иерма. В руках у неё корзинка. Появляется Бойкая старуха.

Иерма. С хорошей погодой.

Бойкая старуха. И тебя также, красавица. Ты откуда?

Иерма. Носила мужу обед в оливковую рощу.

Бойкая старуха. Давно замужем?

Иерма. Три года.

Бойкая старуха. Дети есть?

Иерма. Нет.

Бойкая старуха. Ничего! Ещё будут!

Иерма (взволнованно). Вы думаете?

Бойкая старуха. А почему бы им не быть? (Садится.) Я тоже носила мужу обед. Он старый. А всё трудится. У меня девять детей, как девять солнц, но ни одной девчонки, вот я и гоняю взад-вперёд, как видишь.

Иерма. Вы живёте на том берегу?

Бойкая старуха. Да. На мельнице. Ты чья?

Иерма. Я дочь пастуха Энрике.

Бойкая старуха. А, пастуха Энрике! Я его знала. Хорошая семья. Подниматься с зарёй. Трудиться в поте лица, есть один хлеб и умереть. Никакого веселья, ничего. Праздники — для других. Молчаливый народ. Меня чуть было не отдали за твоего дядю. Да нет, чорта с два! В молодости я была попрыгунья, лакомка, всё бы мне пировать да веселиться. На рассвете сколько раз, бывало, выйду на крыльцо: чудится, мне музыка, то будто далеко, то совсем близко, а это — ветер. (Смеётся.) Тебе, наверно, смешно. Одного мужа я схоронила, из четырнадцати детей пятеро у меня умерли, а мне и горя мало, и жить я хочу как можно дольше. Вот что я тебе скажу. Смоковницы сколько лет живут? Дома сколько лет стоят? Только у нас, чертовок, из-за всякого пустяка опускаются руки.

Иерма. Я хочу спросить у вас одну вещь.

Бойкая старуха. Что такое? (Пристально смотрит на неё.) Я знаю, что у тебя на уме. Только я тебе про это ни слова не скажу. (Встаёт.)

Иерма (удерживает её). Почему же? Я послушала вас и поняла, что могу вам открыться. Мне давно хотелось поговорить с пожилым человеком. Узнать, в чём тут дело. Да. Вы мне скажете…

Бойкая старуха. Что?

Иерма (понизив голос). Всё, что знаете. Почему я бездетна? Неужели мне, в расцвете сил, остаётся только ходить за птицей, гладить занавески и развешивать их на окнах? Нет! Научите же меня, что мне делать, а я сделаю всё, даже если вы скажете, что я должна вонзить себе иглу в зрачок.

Бойкая старуха. Я? Я ничего не знаю. Я ложилась на спину и начинала петь. Дети приходят, как вода. Ах, кто посмеет сказать, что твоё тело не прекрасно? Ты топнешь ногой — ив ответ на том конце улицы послышится ржанье коня. Ах, пусти, девушка, и не спрашивай меня больше! Я много знаю, да не хочу говорить.

Иерма. Почему? Я со своим мужем ни о чём другом не говорю!

Бойкая старуха. Слушай. Ты любишь своего мужа?

Иерма. Что?

Бойкая старуха. Любишь ли ты его? Хочется ли тебе быть с ним?..

Иерма. Не знаю.

Бойкая старуха. Дрожишь ли ты при его приближении? Не лишаешься ли ты чувств, хотя бы на мгновенье, когда он тянется к тебе губами? Скажи?

Иерма. Нет. Я никогда ничего подобного не испытывала.

Бойкая старуха. Никогда? Даже когда танцовала?

Иерма (припоминая). Может быть… Однажды… Виктор…

Бойкая старуха. Я слушаю.

Иерма. …взял меня за талию, и я ничего ему не сказала, потому что не в силах была говорить. Ещё раньше, когда мне было четырнадцать лет, Виктор, — а он уж был тогда здоровый парень,— взял меня на руки и перенес через канаву, и меня вдруг всю затрясло, зуб на зуб не попадал. Должно быть, я была очень застенчива.

Бойкая старуха. Ас мужем…

Иерма. Муж — другое дело. Мне его выбрал отец, и я его приняла с радостью. Это я правду говорю. Ведь в тот самый день, как я стала его невестой, я уже думала… о детях… И заглядывала ему в глаза. Да, но я была тогда такая маленькая, такая послушная, я была как бы своим собственным ребёнком.

Бойкая старуха. Совсем иначе было со мной. Оттого ты, может, и не родила во-время. Мужчины должны нам нравиться, дочка. Они должны расплетать нам косы и поить нас изо рта. Так устроен мир.

Иерма. Твой, но не мой. Я мечтаю о многом, о многом, и верю, что то, о чём я мечтаю, осуществит мой сын. Я отдалась мужу и отдаюсь и теперь только ради того, чтобы иметь сына, но никогда — ради наслаждения.

Бойкая старуха. Вот ты и ходишь пустая!

Иерма. Нет, не пустая, я полна ненависти. Скажи, моя ли это вина? Разве в мужчине нужно искать только мужчину и ничего больше? О чём же ты станешь думать, когда муж поворачивается на другой бок и засыпает, а ты уставляешь печальные глаза в потолок? Думать ли мне о нём, или о том, что может просиять из моего чрева? Я не знаю, сжалься же надомной, ответь! (Становится на колени.)

Бойкая старуха. Ах ты, цветок душистый! Уродится же такая красавица! Только ты оставь меня. Ничего у меня не выпытывай. Не хочу я больше с тобой говорить. Тут речь идёт о чести, а я ничьей чести пятнать не хочу. Придёт время — сама узнаешь. Одно скажу: не надо быть такой наивной.

Иерма (печально). Перед теми девушками, что, как я, выросли в поле, в деревнях все двери заперты. Люди отделываются от них недомолвками, знаками, говорят, будто они не должны знать о таких вещах. И ты — ты тоже молчишь и уходишь с видом мудреца, сама знаешь всё и отказываешь той, кто изнывает от жажды хоть что-нибудь знать.

Бойкая старуха. С другой, разумной женщиной, я бы побеседовала. А с тобой — нет… Я стара и знаю, что говорю.

Иерма. Ну что ж, может, господь смилуется надо мной.

Бойкая старуха. Господь? Он мне всегда был не по душе. Когда вы, наконец, поймёте, что его нет? Люди — вот кто должен над тобой смиловаться!

Иерма. К чему ты это говоришь, к чему?

Бойкая старуха (уходя). А впрочем, не плохо, если б и был бог, хотя бы малюсенький, — пусть бы он разразил громом всех мужчин с гнилым семенем, что загрязняют радость наших полей.

Иерма. Не понимаю, что ты хочешь сказать.

Бойкая старуха. Ладно, зато я себя хорошо понимаю. Не печалься. Запасись терпеньем и жди. Ты ещё так молода. А я — что я могу для тебя сделать? (Уходит.)

Появляются две подруги Иермы.

Первая подруга Иермы. Куда ни пойдём — всюду народ.

Иерма. Сейчас рабочая пора, мужчины в Оливковых рощах, каждому надо принести поесть. Дома одни старики.

Вторая подруга Иермы. Ты в село?

Иерма. Да, я иду туда.

Первая подруга. Я тороплюсь. Когда я уходила, ребёнок спал, а дома никого.

Иерма. Тогда беги, девушка. Детей нельзя оставлять одних. У вас свиньи есть?

Первая подруга. Нет. Но ты права. Надо бежать.

Иерма. Скорей. Вот так и приходит беда. Ты его, наверно, заперла?

Первая подруга. Конечно.

Иерма. Да, но вы даже не представляете себе, что такое маленький ребёнок. То, что нам кажется совсем безобидным, может погубить его: иголка, глоток воды…

Первая подруга. Ты права. Бегу. Мне это не приходило в голову.

Иерма. Скорей.

Вторая подруга. Было бы у тебя четверо или пятеро, ты бы так не говорила.

Иерма. Почему? Хотя бы сорок.

Вторая подруга. А всё-таки нам с тобой спокойней живётся без детей.

Иерма. Мне — нет.

Вторая подруга. А мне — да. Подумаешь, горе! А вот мать всё поит меня травяным настоем от бесплодия, и в октябре мы пойдём с ней к одному святому: говорят, кто ему помолится с верой, тем он посылает детей. Мать будет молиться. Я — нет.

Иерма. Зачем же ты вышла замуж?

Вторая подруга. Потому что меня выдали. Все выходят замуж. Если так будет продолжаться, в девушках останутся одни подростки. И потом… иные выходят замуж задолго до венца. Но старухи насчёт этого упрямы. Мне девятнадцать лет, не желаю я ни стряпать, ни стирать. Так нет же, изволь целый день возиться с тем, к чему у тебя не лежит душа. Ну, зачем это? Какой прок моему мужу от того, что он мой муж? Ведь чем мы с ним занимаемся теперь, тем занимались и до замужества. Это старики придумали разные глупости.

Иерма. Молчи, не говори при мне таких вещей.

Вторая подруга. Пожалуй, и ты назовёшь меня взбалмошной. Взбалмошная, взбалмошная! (Смеётся.) А я тебе скажу: единственно, что я узнала в жизни, это что все люди у себя дома делают то, что им не нравится. Насколько же лучше чувствуешь себя на улице! Я иду к ручью, поднимаюсь на колокольню — и звоню, захожу в таверну — и выпиваю стакан анисовой воды.

Иерма. Ты ещё дитя.

Вторая подруга. Конечно, но я не взбалмошная. (Смеётся.)

Иерма. Твоя мать живёт в верхней части села?

Вторая подруга. Да.

Иерма. В крайнем доме?

Вторая подруга. Да.

Иерма. Как её зовут?

Вторая подруга. Долорес. А почему ты спрашиваешь?

Иерма. Просто так.

Вторая подруга. А может, неспроста?

Иерма. Да нет… это я к слову.

Вторая подруга. Ой, что-то есть!.. Ну, поживём — увидим. Пойду отнесу мужу обед. Как жаль, что нельзя сказать: ‘жениху’, правда? (Смеётся.) Вот и ушла взбалмошная! (С весёлым смехом уходит.) Прощай!

Виктор (поёт за сценой).

Зачем спишь ты один, пастух?

На моей постели

Из мягкой шерсти

Ты бы слаще уснул.

Зачем спишь ты один, пастух?

(Иерма прислушивается к пению.)

Зачем спишь ты один, пастух?

На моей постели

Из шерсти мягкой

Ты бы слаще уснул.

Роса морозная — твоя рубашка,

Пастух,

И тростники от инея седые —

Постель твоя, пастух,

А в изголовье — чёрный камень,

Пастух,

Ты голос женщины услышишь —

То зов ручья в зеленой чаще,

Пастух.

Иерма направляется к выходу и сталкивается с Виктором.

Виктор (весело). Куда держишь путь, красавица?

Иерма. Это ты пел?

Виктор. Я.

Иерма. Как ты хорошо поёшь! Я никогда раньше не слыхала.

Виктор. Не слыхала?

Иерма. И какой звонкий голос! В горле у тебя точно струя воды.

Виктор. Я весёлый.

Иерма. Это правда.

Виктор. А ты мрачная.

Иерма. Нет, обычно я не мрачная. А сейчас у меня есть на то причина.

Виктор. A твой муж ещё мрачней, чем ты.

Иерма. Он — да. У него тяжёлый характер.

Виктор. Он всегда был таким. (Пауза. Иерма садится.) Ты носила обед?

Иерма. Да. (Смотрит на Виктора. Пауза.) Что у тебя здесь? (Показывает на лицо.)

Виктор. Где?

Иерма (встаёт и подходит к Виктору). Здесь… на щеке, точно ожог.

Виктор. Пустяки.

Иерма. Мне показалось.

Пауза.

Виктор. Должно быть, от солнца… Иерма. Возможно…

Пауза. В напряжённой тишине между двумя персонажами идёт глухая внутренняя борьба.

Иерма (вздрагивает). Слышишь?

Виктор. Что?

Иерма. Не слышишь: плачут?

Виктор (прислушивается). Нет.

Иерма. Мне послышалось, точно плачет ребёнок.

Виктор. Да?

Иерма. Очень близко. Какой-то придушенный плач.

Виктор. Здесь всегда много ребят: они воруют фрукты.

Иерма. Нет. Это плач грудного ребёнка.

Пауза.

Виктор. Я ничего не слышу.

Иерма. Значит, это мне показалось. (Пристально смотрит на Виктора, тот так же смотрит на Иерму, затем, словно испугавшись, медленно отводит взгляд.)

Входит Хуан.

Хуан. Ты что здесь делаешь?

Иерма. Мы разговаривали.

Виктор. Прощайте. (Уходит.) Хуан. Я думал, ты давно дома.

Иерма. Я задержалась.

Хуан. Не понимаю, что тебя могло задержать.

Иерма. Я слушала пение птиц.

Хуан. Так. А потом разговоров не оберёшься.

Иерма (резко). Хуан, что у тебя за мысли?

Хуан. Я ведь не о тебе, я о людях.

Иерма. Наплевать мне на людей!

Хуан. Не ругайся. Женщинам нехорошо ругаться.

Иерма. Если б я была женщиной! Хуан. Оставим этот разговор. Иди домой.

Пауза.

Иерма. Ладно. За ужином тебя ждать?

Хуан. Нет. Я буду всю ночь поливать. Воды мало, она — моя, пока солнце не взойдёт, и я должен уберечь её от воров. Ложись и спи.

Иерма (трагическим тоном). Я засну! (Уходит.)

Конец первого акта

АКТ ВТОРОЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

При поднятии занавеса слышно пение. Крестьянки,, поодаль друг от друга, полощут в ручье бельё.

Песня

Я в ручье холодном, чистом

Твой пояс мыла.

Как жасмин, лучом согретый, —

Смех твой зыбкий.

Первая соседка. Не люблю я сплетничать.

Третья соседка. А здесь всегда сплетничают.

Четвёртая соседка. И ничего в этом нет дурного.

Пятая соседка. Почёт надо заслужить.

Четвёртая соседка (поёт).

Я свой тмин посадила —

Зеленеет мой тмин.

Кто почёта в жизни хочет —

Должен сам честно жить.

(Женщины смеются.)

Пятая соседка. Так поётся в песне.

Первая соседка. А толком никто ничего не знает.

Четвёртая соседка. Известно одно: муж взял к себе в дом двух сестёр.

Пятая соседка. Старых дев?

Четвёртая Соседка. Да. До сих пор они присматривали за церковью, а теперь будут присматривать за невесткой. Я бы с ними не ужилась.

Первая соседка. Почему?

Четвёртая соседка. Потому что я их боюсь. Они напоминают те большие листья, что мгновенно вырастают на могилах. Лица у них словно натёрты воском. Угрюмые. По-моему, они и жарят всё на лампадном масле.

Третья соседка. Они уж переехали к нему?

Четвёртая соседка. Да, вчера. Муж опять уходит в поле.

Первая соседка. А всё-таки, что произошло?

Четвертая соседка. Позавчера она до рассвета просидела на пороге, хотя ночь была холодная.

Первая соседка. Почему?

Четвёртая соседка. Ей тяжело оставаться в доме.

Пятая соседка. Эти бездетные все таковы: вместо того, чтоб сидеть дома да вязать кружева или варить варенье, лазают по крыше или шлёпают босиком по воде.

Первая соседка. Ну, чего зря болтать? Детей у неё нет, но она в этом не виновата.

Четвёртая соседка. Дети бывают у того, кто их хочет. А эти неженки, лентяйки, белоручки пуза не нагуляют! (Смеются.)

Третья соседка. Зато они пудрятся, румянятся и вплетают в волосы олеандровые ветви, чтоб прельщать чужих мужей.

Пятая соседка. Вот уж это правда!

Первая соседка. А вы её видели с чужим мужчиной?

Четвёртая соседка. Мы — нет, а другие видели.

Первая соседка. Ох, уж эти другие!

Пятая соседка. Говорят, её заставали два раза.

Вторая соседка. Что же они делали?

Четвёртая соседка. Разговаривали.

Первая соседка. Разговаривать — не грех.

Четвёртая соседка. В жизни много значит взгляд. Моя мать всегда это говорила. Одно дело смотреть на букет роз, а другое — на мужские ляжки. А она на него смотрит.

Первая соседка. На кого?

Четвёртая соседка. На мужчину, поняла? Или, может, ещё погромче? (Смех.) А если она и не смотрит на него, — когда она одна, когда он не с ней, — он всё равно стоит у неё перед глазами.

Первая соседка. Ложь! (Шум.)

Пятая соседка. А муж?

Третья соседка. Глух и нем. Беспечен, как ящер, что греется на солнце. (Смеётся.)

Первая соседка. Всё бы уладилось, если б у них были дети.

Вторая соседка. Судьба всегда наказывает недовольных.

Четвёртая соседка. В доме у них ад, с каждым часом всё хуже. Она с золовками словом не перемолвится: целый день они втроём белят стены, чистят медную посуду, протирают стёкла, натирают маслом пол, — и чем больше блеска снаружи, тем сильней пылает огонь внутри.

Первая соседка. Муж во всём виноват, муж, если он неспособен, так пусть по крайней мере заботится о жене.

Четвёртая соседка. Виновата она: ведь у неё не язык, а кремень.

Первая соседка. Какой бес в тебя вселился?

Четвёртая соседка. Чего ты ко мне пристала?

Вторая соседка. Замолчите!

Первая соседка. Я бы на вязальную иглу нанизала длинные языки.

Вторая соседка. Замолчите!

Четвёртая соседка. А я бы воткнула ее в грудь притворщицам.

Вторая соседка. Тише! Не видите: сюда идут золовки?

Женщины шушукаются. Входят две золовки Иермы. Они в трауре. Среди всеобщего молчания обе принимаются полоскать бельё. Вдали звенят колокольчики.

Первая соседка. Это стада?

Третья соседка. Да, в это время они всегда возвращаются домой.

Четвёртая соседка (глубоко дышит). Мне нравится, как пахнут овцы.

Третья соседка. Да ну?

Четвёртая соседка. А что ж тут такого? Всё имеет свой запах. Я люблю и запах красной тины, которую река выбрасывает на берег зимой.

Третья соседка. Причуды.

Пятая соседка (вглядываясь). Все стада идут вместе.

Четвёртая соседка. Целое море шерсти. Оно может всё смыть на своём пути. Если б зеленя имели разум, страшно было б им смотреть на приближающиеся стада.

Третья соседка. Смотри, как бегут! Точно вражеские полчища!

Первая соседка. Все до одной вернулись.

Четвёртая соседка. Дай поглядеть… Нет… Нет, нет, одной нехватает.

Первая соседка. Чьей?..

Четвёртая соседка. Виктора.

Золовки выпрямляются и смотрят.

Я в ручье холодном, чистом

Твой пояс мыла.

Как жасмин, лучом согретый, —

Смех твой зыбкий.

Хотела б жить

Я в снегопаде тихом —

Твоём, жасмин!

Первая соседка.

Горе ей, жене бездетной!

Грудь её суха, как пепел.

Четвёртая соседка.

С бельём малютки-сына

Я сюда пришла,

Чтоб вода узнала:

Он светел, как хрусталь.

Вторая соседка.

Муж с горы крутой спустился,

Дома ждёт его обед,

Он мне в дар приносит розу —

Я дам три ему взамен.

Пятая соседка.

Муж идёт ко мне долиной,

Ужинать давно пора.

Те дары, что он несёт мне,

Увенчаю миртом я.

Четвёртая соседка.

Муж по воздуху нисходит

На моё большое ложе,

И, как алые левкои,

Будем с мужем мы вдвоём.

Первая соседка.

А когда дыханье лета опаляет кровь жнецов,

Надо грудь ему подставить

и с цветком сплетать цветок.

Четвёртая соседка.

А когда зима седая постучится в наши двери,—

Надо всем ветрам бессонным

наше чрево открывать.

Первая соседка.

Надо нам стонать под лаской.

Четвёртая соседка.

Надо петь нам и вздыхать.

Пятая соседка.

Когда мужчина нам вручает

С венком своим и хлеб и страсть…

Четвёртая соседка.

…Тогда сжимаются объятья.

Вторая соседка.

Тогда и солнца луч играет

Так весело на горле белом.

Четвёртая соседка.

Нежней стволы в тени дубравной.

Первая соседка.

Тогда с горами ветер резвый

Без устали играет в прятки.

Вторая соседка.

Пусть коралловою ветвью

Наше тело расцветёт.

Шестая соседка (появляясь над потоком).

Пусть гребцы взрезают мерно

Волн морских живую гладь.

Первая соседка.

Дай сына мне, малютку, дай сына мне, дай сына.

Вторая соседка.

Пусть голуби раскроют свой нежный клюв и крылья.

Третья соседка.

Ребёнка — чтобы плакал! Дай сына мне, дай сына!

Четвёртая соседка.

Вот мужчины подходят,

Как олени, пугливо.

Пятая соседка.

Радость жизни, радость жизни, радость жизни!

Округлился под рубашкой стан твой гибкий.

Вторая соседка.

Радость жизни, радость жизни!

Чрево! Ты подобно кубку,

Ты полно чудес незримых!

Первая соседка.

Только горе ей, жене бездетной!

Грудь её суха, как серый пепел.

Третья соседка.

Пусть ликует!

Четвёртая соседка.

Пусть уходит!

Пятая соседка.

Чтобы снова ликовать!

Первая соседка.

Пусть поёт!

Вторая соседка.

Пусть лик свой скроет!

Первая соседка.

И запоёт опять!

Шестая соседка.

У тебя, мой мальчик милый,

В платье прячется заря.

Все (хором).

Я в ручье холодном, чистом

Твой пояс мыла.

Как жасмин, лучом согретый, —

Смех твой зыбкий. Ха, ха, ха!

В такт машут в воздухе бельём и колотят его о камни.

Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

Комната в доме Иермы. Сумерки. Хуан сидит. Две его сестры стоят.

Хуан. Ты говоришь, она недавно ушла?

Старшая сестра утвердительно кивает головой.

Должно быть, пошла к ручью. Да, только вы знаете, как я не люблю, когда она уходит одна. (Пауза. Младшей сестре.) Можешь накрывать на стол.

Младшая сестра уходит. Не легко мне достаётся хлеб насущный. (Сестре.) Вчера у меня был трудный день. С самого утра подрезал яблони, а вечером подумал: для чего я так убиваюсь на работе, когда даже не знаю, какие они на вкус, эти яблоки? Опостылело мне всё. (Проводит рукой по лицу. Пауза.) А её всё нет… Кому-нибудь из вас надо было пойти с ней, за это я вас кормлю и пою. Моя жизнь проходит в поле, но честь моя остаётся здесь. А моя честь — это и ваша честь.

Сестра утвердительно кивает головой.

Не обижайся, сестра.

Входит Иерма с двумя кувшинами и останавливается в дверях.

Ты ходила к ручью?

Иерма. Да, принесла свежей воды к обеду.

Сестра уходит.

Как дела на поле?

Хуан. Вчера я целый день подрезал яблони.

Иерма ставит кувшины на место. Пауза.

Иерма. Сегодня ты будешь дома?

Хуан. Нет, нужно присмотреть за скотиной. Для хорошего хозяина всегда дело найдётся, ты должна это знать.

Иерма. Я знаю. Незачем повторять.

Хуан. У мужчин своя жизнь.

Иерма. А у женщин своя. Я не прошу, чтоб ты сидел дома. Я здесь ни в чём не нуждаюсь. Твои сестры меня оберегают. Есть у меня и мягкий хлеб, и овечий сыр, и жареная баранина, а у твоих овец вдоволь росистой травы в горах. Жить бы тебе да радоваться.

Хуан. Радоваться можно, когда на душе спокойно.

Иерма. А ты не спокоен?

Хуан. Нет.

Иерма. Не понимаю, на что ты намекаешь.

Хуан. Разве ты не знаешь, какое у меня правило? Овцы — в загоне, а женщины — в доме. А ты часто уходишь. Сколько раз я тебе про это говорил?

Иерма. Верно. Место женщины — в доме. Когда дом — не склеп. Когда стулья ломаются и простыни рвутся от того, что ими пользуются. А у нас — не так. Каждый вечер, когда я ложусь, наша кровать кажется мне совсем новенькой, блестящей, словно её только вчера привезли из города.

Хуан. Вот и выходит, что я не зря волнуюсь. Есть, есть у меня причины для беспокойства!

Иерма. Для беспокойства? Из-за чего? Я перед тобой ни в чём не провинилась. Слушаюсь я тебя во всём, а свою скорбь запрятала глубоко. И с каждым днём мне всё тяжелей и тяжелей. Лучше оставим этот разговора Я постараюсь нести свой крест как можно незаметней, только не спрашивай меня ни о чём. Если б я могла вдруг превратиться в старуху, и мои губы стали бы похожи на увядший цветок, я бы могла улыбаться тебе и жить одной жизнью с тобой. А пока, а пока оставь меня одну с моим горем.

Хуан. Не понимаю, что ты хочешь сказать. Я тебе ни в чём не отказываю. Чего бы ты ни захотела — я сейчас посылаю в соседнее село. У меня есть свои недостатки, но я хочу жить с тобой в мире и в ладу. Когда я ночую не дома, я хочу знать, что ты тоже спишь.

Иерма. Нет, я не сплю, я не могу спать.

Хуан. Чего же тебе нехватает? Скажи. Ну!

Иерма (пристально глядя на мужа). Да, нехватает.

Пауза.

Хуан. Опять за то же. Пять лет подряд. А мне, по правде говоря, некогда об этом думать.

Иерма. Но я — не ты. У мужчин своя жизнь: стада, деревья и свои разговоры, а у нас, женщин, должна быть одна забота: дети и уход за детьми.

Хуан. У каждого — своё. Почему бы тебе не взять на воспитание своего племянника? Я бы ничего не имел против.

Иерма. Не хочу я няньчить чужих детей. Мне всё кажется, что когда я их возьму, то руки у меня окоченеют.

Хуан. Ты просто помешалась на беременности: забываешь про все дела и бьёшься головой о камень.

Иерма. Камень! Вот это-то и подло, что камень, а не корзина цветов и не сладкая вода.

Хуан. От тебя одно только беспокойство да огорчение. Давно бы пора смириться.

Иерма. Я вошла в этот дом не для того, чтобы смириться. Когда мне стянут голову платком, чтобы не отвисала челюсть, и накрепко свяжут руки, чтобы они не ударялись о стенки гроба, тогда я смирюсь.

Хуан. Чего ж тебе надо?

Иерма. Я хочу утолить жажду, но у меня нет ни стакана, ни воды, хочу взобраться на гору, а ноги отказываются итти, хочу обшить кружевами юбку, а ниток нет.

Хуан. Беда в том, что ты не хозяйка, тебе ничего не стоит погубить бесхарактерного мужчину.

Иерма. Я сама не знаю, кто я. Не мучь меня, дай мне успокоиться. Я ни в чём перед тобой не виновата.

Хуан. Я не люблю, когда люди показывают на меня пальцем. Вот почему я хочу, чтоб эта дверь всегда была заперта и чтоб все были дома.

Входит старшая сестра и медленно направляется к стенному шкафу.

Иерма. Говорить с людьми — не грех.

Хуан. А другим это может показаться грехом.

Входит другая сестра, направляется к кувшинам и наливает в большой кувшин воды.

Хуан (понизив голос). Я этого больше не потерплю. Если с тобой ещё раз заговорят, запри рот на замок и думай о том, что ты замужняя женщина.

Иерма (удивлённо). Замужняя!

Хуан. Думай о чести семьи, а честь — это бремя, которое несут все.

Младшая сестра с кувшином в руках медленно направляется к двери и уходит.

Её не видно, потому что она у нас в крови, но она есть.

Другая сестра, торжественно, словно хоругвь, держа в руках миску, направляется к двери и уходит. Пауза.

Прости меня.

Иерма пристально смотрит на мужа, тот поднимает голову, и взгляды их встречаются.

Однако ты смотришь на меня так, что мне надо было не прощенья у тебя просить, а сломить твоё упрямство и запереть тебя, — на то я и муж.

В дверях появляются обе сестры.

Иерма. Замолчи, умоляю тебя. Прекратим этот разговор.

Пауза.

Хуан. Давайте обедать.

Сестры входят.

Слышишь?

Иерма (мягко). Обедайте без меня. Мне ещё не хочется есть.

Хуан. Как хочешь. (Уходит.)

Иерма (как бы во сне).

О ты, поляна вечной скорби!

Вы, двери, — вы теперь замкнулись

Для красоты! Хочу я сына,

Чтобы страдать, но воздух лунный

Мне предлагает хрупкие цветы.

Два родника в груди ношу я

С сладчайшим молоком, но в недрах

Они смущённой плоти бьются

Конём израненным, сгибая

Живую ветвь бесплодной муки.

О, горе вам,— вам, скрытым под одеждой,

Слепым, лишённым белизны голубкам!

О, горе этой крови пленной,

В затылок мне вонзающей осу!

Но ты придёшь, мой мальчик милый,

В воде таится соль, растут

В земле плоды и в нашем чреве — дети.

Так нежный дождь в себе скрывает туча.

(Глядит на дверь.) Мария! Отчего ты теперь стараешься незаметно пройти мимо моей двери?

Мария (входит с ребёнком на руках). Когда я с ребёнком, я всегда… ведь ты опять заплачешь!

Иерма. Это верно. (Берёт у неё ребёнка и садится.)

Мария. Мне неприятно, что ты завидуешь мне.

Иерма. Я не завидую, я тоскую.

Мария. Не горюй.

Иерма. Как же мне не горевать, когда я вижу, что у тебя и у других женщин всё внутри полно цветов, и только я брожу как неприкаянная среди всей этой красоты!

Мария. Но у тебя есть другое. Послушалась бы меня и была бы счастлива.

Иерма. Бездетная крестьянка — это как сорная трава в поле, и даже еще хуже, вот и я такая сорная трава: видно, забыл меня бог.

Мария делает такое движение, будто хочет взять у Иермы ребёнка.

На, держи, у тебя ему спокойней. Должно быть, у меня не материнские руки.

Мария. Почему ты так думаешь?

Иерма (встаёт). Потому что я больше не могу. Потому что мне опостылели мои руки, которыми я не могу ласкать своего ребёнка. Потому что мне больно, невыносимо больно и обидно видеть, что колосья наливаются, что в ручьях не иссякает вода, что овцы ягнятся каждый год, а собаки щенятся, и что вся земля точно встала на ноги и показывает мне свою нежную поросль, спящую сладким сном, а у меня в тем месте, где я должна была бы чувствовать детские губки, отдаются удары двух молотков.

Мария. Не по душе мне твои речи.

Иерма. У кого есть дети, те не в состоянии понять бездетных. Вы всегда веселы и беззаботны: кто купается в пресной воде, тому и в голову не приходит, что можно страдать от жажды.

Мария. Мне надоело повторять тебе одно и то же.

Иерма. Желаний во мне всё больше, а надежд всё меньше.

Мария. Плохо дело.

Иерма. Кончится тем, что я воображу себя своим собственным сыном. Почти каждую ночь я встаю, иду к волам и даю им корм, — раньше я не ходила, ведь это не женское дело, — и когда я прохожу по тёмному стойлу, кажется мне, будто у меня поступь мужчины.

Мария. Каждый по-своему с ума сходит.

Иерма. И всё-таки он любит меня. Вот видишь, какая у меня жизнь!

Мария. А золовки?

Иерма. Когда случается с ними заговорить, то мне кажется, что я мертва — и без савана.

Мария. А муж?

Иерма. Их трое против меня.

Мария. Что у них на уме?

Иерма. Вздор. Как у всех, у кого совесть не чиста. Боятся, как бы мне не приглянулся другой, а того не знают, что если б даже и приглянулся, всё равно честь у меня на первом месте, — таков весь мой род. Они — камни на моём пути. Но они не подозревают, что если я захочу, я могу превратиться в бурный поток, и он снесёт их.

Входит одна из золовок, достаёт из шкафа хлеб и уходит.

Мария. Что ни говори, а, по-моему, твой муж любит тебя.

Иерма. Мой муж даёт мне кров и хлеб.

Мария. Трудно тебе, ох, как трудно! Да что ж делать: Христос терпел и нам велел. (Обе подходят к двери.)

Иерма (показывает на ребёнка). Просыпается.

Мария. Сейчас затянет свою песню.

Иерма. А знаешь, глаза у него — твои. Ты заметила? (Плачет.) Совсем такие же глаза! (Иерма осторожно подталкивает Марию к выходу, и та молча уходит. Иерма направляется к двери, в которую ушёл Хуан.)

Вторая подруга Иермы. Тс-с-с.

Иерма (оборачиваясь). Это ты?

Вторая подруга. Я ждала, пока уйдёт Мария. Моя мать тебя зовёт.

Иерма. Она одна?

Вторая подруга. У нас две соседки.

Иерма. Скажи им, чтоб они немножко подождали.

Вторая подруга. А всё-таки придёшь? И тебе не страшно?

Иерма. Я приду.

Вторая подруга. Смелая же ты!

Иерма. Пусть подождут: хоть поздно, да приду.

Входит Виктор.

Виктор. Хуан, дома?

Иерма. Да.

Вторая подруга (с видом заговорщицы). Так я тебе принесу кофточку.

Иерма. Хорошо. (Подруга уходит.) Садись,

Виктор. Я могу и постоять.

Иерма (зовёт). Хуан!

Виктор. Я пришёл проститься. (Слегка вздрагивает, но тут же берёт себя в руки.)

Иерма. И братья тоже/уходят?

Виктор. Это воля отца.

Иерма. Он, должно быть, старый?

Виктор. Да. Очень старый.

Пауза.

Иерма. Ты хорошо делаешь, что покидаешь наш край.

Виктор. Все края одинаковы.

Иерма. Нет. Я бы ушла далеко-далеко!

Виктор. Везде одно и то же. Такие же овцы, и такую же дают они шерсть.

Иерма. Для мужчин — да, а мы, женщины, устроены иначе. Никогда я не слыхала, чтобы мужчина сказал: какие вкусные яблоки! Вы не любите много говорить, а берёте, что вам нужно. О себе могу сказать одно: надоела мне вода из, здешних колодцев.

Виктор. Возможно.

Сцену окутывает мягкий сумрак.

Иерма. Виктор!

Виктор. Что?

Иерма. Почему ты уходишь отсюда? Здесь все тебя любят.

Виктор. Я жил честно.

Пауза.

Иерма. Ты жил честно. Однажды, когда ты был ещё мальчуганом, ты взял меня на руки, помнишь? Никто не знает, что ждёт его в будущем.

Виктор. Всё на свете меняется.

Иерма. Нет, не всё. Что живёт за стенами, то не может меняться, потому что его никто не слышит.

Виктор. Это верно.

Входит Младшая золовка, медленно проходит к другой двери и останавливается, освещенная последними лучами заката.

Иерма. Но если б ему дали вырваться на ‘вободу, оно наполнило бы своим криком весь мир.

Виктор. И ничто бы от этого не изменилось. Всему своё место: оросительному каналу — в поле, стаду — в загоне, луне — на небе, а человеку — за плугом.

Иерма. Как жаль, что мудрость стариков нам недоступна!

Из-за сцены доносится протяжная и грустная мелодия пастушьих свирелей.

Виктор. Стада.

Xуан (входит). Ты уже собрался в дорогу?

Виктор. Хочу ещё до рассвета перевалить через горы.

Хуан. Может, ты чем не доволен?

Виктор. Нет. Ты дал мне хорошую цену.

Хуан (Иерме). Я купил у него стада.

Иерма. Вот как?

Виктор (Иерме). Теперь они — твои.

Иерма. Я не знала.

Хуан (довольный). Да, дело сделано.

Виктор. У твоего мужа сердце должно радоваться: дом у него — полная чаша.

Иерма. По трудам и награда.

Золовка, стоявшая в дверях, уходит.

Хуан. Мы уж не знаем, куда девать овец.

Иерма (печально). Места много.

Пауза.

Хуан. Я тебя провожу до ручья.

Виктор. Желаю вам счастья. (Протягивает Иерме руку.)

Иерма. Дай бог, чтобы сбылось твоё пожелание. Счастливый путь!

Виктор направляется к выходу, но Иерма делает чуть заметное движение, и он оборачивается.

Виктор. Ты что-то сказала?

Иерма (с отчаянием в голосе). Я сказала: счастливый путь.

Виктор. Благодарю. (Уходит вместе с Хуаном.)

Иерма с тоской смотрит на свою руку, которую только что пожал Виктор. Затем быстро отходит налево и берёт шаль.

Вторая подруга (закрывает ей голову шалью). Идём.

Иерма. Идём. (Крадучись уходят.)

На сцене почти совсем темно. Входит Старшая золовка со свечой в руке, сцена должна быть освещена только этим естественным светом свечи и никаким другим. Золовка идёт в глубину сцены, разыскивая Иерму. Вдалеке играют на свирелях пастухи.

Первая золовка (тихо). Иерма!

Входит Вторая золовка. Они смотрят друг на друга и направляются к двери.

Вторая золовка (громче). Иерма!

Первая золовка (подходит к двери, властно). Иерма!

Слышны звуки свирелей и рожков. Сцена погружается в полную темноту.

Занавес

АКТ ТРЕТИЙ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Дом знахарки Долорес. Светает. Входят Иерма, Долорес и две старухи.

Долорес. Ты вела себя храбро.

Первая старуха. Ничего нет в мире сильней желания.

Вторая старуха. А на кладбище-то — темным-темно.

Долорес. Я часто вожу бездетных молиться на кладбище, и все они дрожат от страха. Все, кроме тебя.

Иерма. Я пришла к тебе за помощью. И верю, что ты не обманщица.

Долорес. Нет. Пусть муравьи облепят мой язык, как облепляют они рот мертвеца, если я когда-нибудь лгала. В последний раз я молилась с одной бедной женщиной: она ходила пустая ещё дольше тебя, и что ж ты думаешь? Немного погодя живот у неё так хорошо округлился, что она родила сразу двойню, и до села добежать не успела, разрешилась прямо на берегу реки, и сама же принесла мне их в подоле, чтобы я их приняла у неё.

Иерма. И она смогла дойти до твоего дома?

Долорес. Дошла. Ботинки и нижняя юбка в крови… а лицо сияет.

Иерма. И всё у неё обошлось благополучно?

Долорес. А как же иначе? На то и бог.

Иерма. Ну, конечно, на то и бог. Ничего с ней не могло случиться. Ей оставалось только подобрать своих малюток и омыть живой водой. Животные облизывают своих детёнышей языком, правда? Своё дитя не может быть противно. Я себе это представляю так: роженицы все точно светятся изнутри, а малютки часами спят возле них, под шум тёплых молочных ручейков, которые притекают к материнским соскам, чтобы малютки сосали, чтобы они играли ими, пока не насытятся вдосталь, пока не отвернут головок. ‘Ну ещё немножко, мой маленький…’ И белые капли падают ему на личико и на грудку.

Долорес. Будет у тебя сын. Могу ручаться.

Иерма. Будет, потому что должен быть. Или я ничего на свете не понимаю. Порой мне начинает казаться, что я уже никогда, никогда… И тогда точно огненная волна приливает от ног к голове, и все вещи вокруг становятся пустыми, и прохожие на улице, и быки, и камни — все будто сделаны из ваты. И я спрашиваю себя: зачем они здесь?

Первая старуха. Хорошо, когда замужняя женщина хочет иметь детей, но если у неё их нет, убиваться все-таки незачем. В жизни самое главное — уметь плыть по течению. Я тебя не осуждаю. Ты сама видела: я молилась вместе с тобой. Но скажи мне, чем ты надеешься осчастливить своего сына: полем ли возделанным, седельцем ли серебряным?

Иерма. Я не думаю о завтрашнем дне, я думаю о сегодняшнем. Ты уже стара и читаешь в будущем, как в раскрытой книге. А я думаю о том, что меня мучает жажда и что я томлюсь в неволе… Я не успокоюсь до тех пор, пока не смогу взять на руки своё дитя. Слушай меня внимательно и не пугайся моих слов: если б даже мне сказали, что мой сын будет терзать меня, что он возненавидит свою мать и станет таскать ее за волосы по улице, я и тогда с радостью встретила бы его появление, потому что лучше плакать из-за живого человека, который терзает нас, чем из-за призрака, что уже давно поселился в моём сердце.

Первая старуха. Ты слишком молода, чтобы выслушивать советы. Но пока ты ещё прибегаешь к помощи вышнего — ищи утешения в любви своего мужа.

Иерма. Ай! Ты дотронулась до самой глубокой раны на моём теле!

Долорес. Твой муж — хороший человек.

Иерма (встаёт). Хороший! Хороший! Ну и что? Уж лучше бы он был плохой. Но нет. Днём он пасёт овец, а вечером считает деньги. Он и берёт меня — точно исполняет долг, и тело у него холодное, как у мертвеца, и если раньше мне были противны страстные женщины, то в такие минуты я сама готова стать пылающим вулканом.

Долорес. Иерма!

Иерма. Я честная женщина, но я знаю, что дети рождаются не только от женщины, но и от мужчины. Ах, если б это зависело от меня одной!

Долорес. Вспомни, что и муж твой тоже страдает.

Иерма. Нет, он не страдает. В этом-то вся и беда, что он не хочет детей.

Первая старуха. Не говори так!

Иерма. Я читаю это в его взгляде: нет, он не хочет детей и потому не даёт их мне. Я не люблю его, не люблю, и всё же, в нём моё единственное спасение. Спасение моей чести и моего рода. Единственное моё спасение.

Первая старуха (испуганно). Скоро совсем рассветёт. Тебе пора домой.

Долорес. Сейчас погонят скот, нехорошо, если тебя встретят одну на улице.

Иерма. Мне надо было хоть чем-нибудь облегчить свои страдания. Сколько раз читать молитвы?

Долорес. Два раза в день заклинание, а в полдень — молитву святой Анне. Как почувствуешь, что затяжелела, — не забудь принести мне мешок зерна.

Первая старуха. Вершины гор посветлели. Уходи.

Долорес. Тебе придётся пройти вдоль канала, а то сейчас в каждом доме начнут открываться двери.

Иерма (уныло). Не знаю, зачем я приходила!

Долорес. Ты раскаиваешься?

Иерма. Нет!

Долорес (смущённо). Если боишься, я провожу до угла.

Первая старуха. Пока доберёшься да дому, солнце уже взойдёт.

За сценой голоса.

Долорес. Молчи! (Прислушиваются.) Первая старуха. Никого. Иди с богом.

Иерма направляется к двери, в этот момент за сценой кто-то зовёт её. Долорес и две старухи цепенеют.

Долорес. Кто там? Голос (за сценой). Это я. Иерма. Открой.

Долорес колеблется.

Что ж ты, откроешь или нет?

Глухой шум голосов. Входят Хуан и две золовки.

Вторая золовка. Она здесь.

Иерма. Да, я здесь.

Хуан. Что ты делаешь в этом вертепе? Если б я мог кричать, я поднял бы на ноги весь народ: пусть видят, где честь моего дома. Но я должен подавить в себе этот крик и молчать, потому что ты — моя жена.

Иерма. А если б я могла кричать, я закричала бы так, что мёртвые встали бы из могил и увидели, что я чиста перед тобой. — Хуан. Нет, только не это! Я всё могу стерпеть, но не это. Ты обманываешь меня, обводишь вокруг пальца, а я простой землероб, мне твои хитрости не разгадать.

Долорес. Хуан!

Хуан. Молчите, вы!

Долорес (твёрдо). Твоя жена не причинила тебе никакого зла.

Хуан. Она со Дня свадьбы только и делает, что причиняет мне зло. Все ночи напролёт не спит, лежит с открытыми глазами и смотрит на меня, а глаза у неё — как иголки, или уткнётся в подушку и тяжело дышит. И всё — от нечистых помыслов.

Иерма. Замолчи!

Хуан. А я больше не могу. Каменным надо быть, чтобы терпеть возле себя женщину, которая всё время бередит тебе сердце, которая уходит по ночам из дому. И зачем? Ответь мне, зачем? На улицах полно мужчин. На улицах не растут цветы, за которыми ты могла бы ухаживать.

Иерма. Больше я тебе не дам сказать ни одного слова. Ни одного. Ты и твоя родня, вы воображаете, что только вы бережёте честь,— знайте же, что и моему роду никогда ничего не приходилось скрывать. ПоДи сюда. Приблизься ко мне и вдохни запах моих одежд, подойди! Чувствуешь ли ты иной запах, кроме своего, кроме запаха своего тела? Ты обнажил меня при всех и плюёшь мне в лицо. Поступай со мной, как хочешь, на то я твоя жена, но остерегись клеймить мою грудь именем другого мужчины.

Хуан. Не я, а ты своим поведением вызываешь толки, и в селе уже начинают говорить. Говорят открыто. Когда я подхожу к кучке лю-гел, все замолкают: когда я вешаю муку, все молчат, и даже в поле, когда я вдруг проснусь среди ночи, кажется мне, что и ветви деревьев молчат.

Иерма. Я не знаю, зачем злой ветер волнует пшеницу, а вот ты погляди, хороша ли она!

Хуан. А я не знаю, что ищет женщина каждую минуту вне дома?

Иерма (в порыве нежности обнимает мужа). Я ищу тебя. Я ищу тебя, тебя — вот кого я ищу и днём и ночью, и не могу найти тени, где я могла бы передохнуть. Твоей крови и твоей поддержки — вот чего я ищу.

Хуан. Отойди!

Иерма. Не отталкивай меня, давай любить друг друга.

Хуан. Пусти!

Иерма. И ты оставляешь меня одну? Это всё равно, как если бы луна стала искать самоё себя на небосклоне. Посмотри на меня!

Хуан (смотрит на неё и грубо отталкивает). Да оставь ты меня, наконец!

Иерма падает.

Долорес. Хуан!

Иерма (громко). Я вышла в поле нарвать себе гвоздик и наткнулась на стену. Ах! Ах! И вот об эту стену я разобью себе голову.

Хуан. Замолчи. Идём.

Долорес. Боже мой!

Иерма (кричит). Будь проклят мой плодовитый отец, который передал мне свою кровь! Будь проклята моя кровь, что ищет детей, ударяясь о стены!

Хуан. Молчи, тебе говорят!

Долорес. Сюда идут! Тише!

Иерма. Мне всё равно. Дайте свободу хотя бы моему голосу, — теперь, когда я падаю на самое дно колодца. (Встаёт.) Пусть хоть он выйдет из моего чрева и пусть разнесёт его ветер по свету.

За сценой голоса.

Долорес. Подошли к дому.

Хуан. Тихо!

Иерма. Да! Да! Тихо, Не беспокойся.

Хуан. Идём. Ну!

Иерма. Свершилось! Свершилось! Теперь бесполезно ломать себе руки! Одно дело желать умом…

Хуан. Замолчи.

Иерма (тихо). Одно дело желать умом, а другое, когда плоть — будь она проклята! — не откликается на наш зов. Так начертано в книге судеб, и не мне протягивать руку и усмирять моря. Довольно! Да онемеют мои уста! (Уходит.)

Быстро падает занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

Окрестности скита в горах. На переднем плане — импровизированная палатка Иермы: повозка, а над ней шатёр из одеял. Входят женщины с приношениями старцу. Все босые. Тут же вертится Бойкая старуха из первого акта. Еще до поднятия занавеса за сценой поют.

Если девушкою скромной

Встретить я тебя не мог, —

Здесь, на этом богомольи,

Я тебя замужней встречу.

Ночью близкой, ночью тёмной

Вместе выйдем на дорогу —

Слышишь, полночь где-то бьёт?

Старуха (ехидно). Ну что, попили святой водицы?

Первая женщина. Да.

Старуха. А теперь — на поклон к старцу.

Первая женщина. Мы в него верим.

Старуха. Вы приходите к святому просить у него детей, а сюда с каждым годом стекается всё больше холостяков, в чём тут секрет? (Смеётся.)

Первая женщина. Зачем же ты сюда ходишь, если не веришь?

Старуха. Поглядеть. Я_t страх любопытна. А потом, надо последить за сыном. Здесь в прошлом году двое укокошили друг друга из-за одной бесплодной, вот я и хочу присмотреть. А ещё потому хожу, что мне здесь нравится.

Первая женщина. Да простит тебя господь.

Женщины уходят.

Старуха (насмешливо). Пусть-ка он тебя простит. (Уходит.)

Входят Мария и Первая подруга Иермы.

Первая подруга. Так она приехала?

Мария. Вот её повозка. Мне с трудом удалось их уговорить. Она целый месяц не выходила из дому. Боюсь я за неё. Задумала она что-то, не могу понять — что, только что-то недоброе.

Первая подруга. А я приехала с сестрой. Восемь лет подряд мы с ней ездим сюда, и всё бестолку.

Мария. У кого должны быть дети, у той они будут.

Первая подруга. Я то же самое говорю.

Слышны голоса.

Мария. Не люблю я это богомолье. Пойдём на поляну, там уж, наверно, собрался народ.

Первая подруга. В прошлом году, когда смерклось, к моей сестрёнке пристали парни.

Мария. Здесь, куда ни пойдёшь, такого наслушаешься!

Первая подруга. А за скитом я насчитала больше сорока бочонков вина.

Mария. Целый поток холостяков течёт в этих горах.

Уходят. Слышны голоса. Входят Иерма и шесть женщин, они направляются в часовню. Все они босы, в руке у каждой витая свеча. Начинает темнеть.

Мария.

О, боже! Дозволь твоей розе

Зацвести над моею скорбью!

Вторая женщина.

Ты над плотью её поникшей

Жёлтой розе дозволь распуститься!

Мария.

Пусть мерцает огонь во чреве

У твоих смиренных рабынь.

Хор женщин.

О, боже! Дозволь твоей розе

Зацвести над моею скорбью!

(Опускаются на колени.)

Иерма.

На небе есть сады святые,

И там, среди прекрасных роз,

Благоухая, расцвела

Святая роза страсти дивной.

Она — как луч зари небесной,

Архангел светлый — ей защита,

В его глазах — истома смерти,

А в крыльях — грозы огневые.

Вкруг лепестков её струится

Ручьями молоко, и брызжет

В лицо звезде живая влага —

Звезде спокойной и лучистой.

О, боже! Дозволь, чтоб твой сад

Осенил мою плоть поникшую!

(Встают.)

Вторая женщина.

Охлади ты жар этих щёк,

Беспощадным огнём опалённых!

Иерма.

К тебе я, грешница, взываю:

Прости меня и исцели.

Дай розе зацвести в моей

Поникшей плоти: пусть насквозь

Она пронзит её шипами.

Хор.

О, боже! Дозволь твоей розе

Зацвести над моею скорбью!

Иерма.

Дай над плотью моей поникшей

Зацвести твоей розе дивной.

(Уходят.)

Слева вбегают девушки с длинными лентами в руках. Справа, оглядываясь назад, вбегают ещё три девушки. Crescendo голосов, бубенчиков и погремушек. В глубине сцены, на возвышении, появляются семь девушек, размахивающих лентами в сторону левой группы. Шум нарастает. Входят двое в балаганных костюмах: один изображает Самца, другой — Самку. Они в огромных масках. В руках у Самца бычий рог. В этих фигурах не должно быть ничего от гротеска, напротив, они должны быть красивы и глубоко народны. Самка всё время размахивает ожерельем из больших бубенцов. В глубине сцены собирается шумная толпа. Все смотрят на танец и оживлённо переговариваются. Сильно стемнело.

Дети. Это дьявол и его жена! Это дьявол и его жена!

Самка.

Однажды в быстрой горной речке

Жена купалась молодая.

О, как она была печальна!

Песок, что щекотал ей ноги,

Прохладный воздух и вода —

Всё возбуждало в ней волненье,

И пламя страсти разгоралось

В её движеньях и улыбке,

Но нагота её в воде

Казалась бледной и увядшей.

Ребёнок.

Как тяжело она вздыхала!

Первый мужчина.

Теперь любовники её —

Лишь ветер да волна речная.

Второй мужчина.

Кого же ищет здесь она?

Первый мужчина.

Кого, скажи мне, поджидает?

Второй мужчина.

Увы, её иссохло чрево,

С её лица сбежала краска!

Самка.

Настанет ночь — я всё скажу.

Лишь спустится прозрачный сумрак,

И в ночь святую покаянья

Своё я платье разорву.

Ребёнок.

И вот уже настала ночь.

Как быстро к нам она слетела!

Глядите — горная река

Оделась в синие туманы.

Звон гитар.

Самец (встаёт и размахивает рогом).

И бледна, и грустна

Молодая жена!

И как плачет, как стонет она!

Но едва расстелю я свой плащ,

Ты гвоздикою тотчас же станешь.

(Подходит к Самке.)

Если ты пришла к святому,

Чтоб тебе отверз он чрево, —

Для чего фата и траур?

Под голландскою рубашкой

Легче телу молодому.

Там, в тени смоковниц старых,

Там моё земное тело

Примешь ты — моей ты будешь,

До тех пор, пока со стоном

Не пробудится заря.

В объятьях моих

Дрожит и вздыхает

Жена молодая,

О, как тяжко она вздыхает!

Самка.

Любовь нас венчает

Гирляндой живою,

Нам сердце пронзает

Стрелой золотою.

Самец.

Семь раз простонала,

Семь раз поднималась,

И семь раз в окрестных садах

К цветам апельсинным

В порыве восторга

Жасмин припадал.

Третий мужчина.

Коснись её рогом!

Второй мужчина.

И розой и пляской!

Первый мужчина.

Пусть бьётся в объятьях,

Пусть гнётся в объятьях

Жена молодая!

Самец.

В обители святого власть

Принадлежит самцу.

Мужья — Быки.

Вся власть дана самцу.

Цветы молитв и покаянья

Срывает тот, кто их находит.

Ребёнок.

Коснись её ветром!

Второй мужчина.

Коснись её ветвью!

Самец.

Смотрите, как теперь сияет

Звездою чистою жена!

Не нужно ей реки печальной…

Первый мужчина.

Как тростник, она гнётся. —

Самка.

Как цветок утомлённый.

Мужчины.

Идите, девушки, отсюда!

Самец.

Пусть в пламени безумной пляски

Здесь тело чистое сгорит

Жены, омытой страстью новой.

Уходят, танцуя, хлопая в ладоши и улыбаясь. Поют.

На небе есть сады святые,

И там, среди прекрасных роз,

Благоухая, расцвела

Святая роза страсти дивной.

По сцене с криками пробегают две девушки. Входит Бойкая старуха.

Старуха. Скоро вы угомонитесь? А теперь ещё она…

Входит Иерма.

Это ты?

Иерма чем-то удручена и не отвечает.

Зачем ты приехала?

Иерма. Не знаю.

Старуха. Ты всё ещё не смирилась? А где муж?

Иерма (утомлена, вместе с тем видно, что какая-то навязчивая мысль не даёт ей покоя). Он там.

Старуха. Что он делает?

Иерма. Пьёт. (Пауза. Проводит рукой по лбу.) Ах!

Старуха. Ах, ах! Поменьше ‘ах’ и побольше настойчивости. Раньше я тебе ничего не хотела говорить, а теперь скажу.

Иерма. Что ты мне можешь сказать такого, чего бы я сама не знала!

Старуха. Скажу то, о чём уже нельзя молчать. Что всем бросается в глаза. Во всём виноват твой муж. Слышишь? Даю голову на отсечение. У него в роду никто не вёл себя, как подобает настоящему мужчине: ни отец, ни дед, ни прадед. Бывало, родится у них ребёнок, так все думают: уж не светопреставление ли началось? Слюнтяи они все. А твой род не таков. У тебя братьев и племянников — на сто вёрст кругом. И надо же, чтобы на такую красавицу пало проклятье.

Иерма. Проклятье. Ядовитые брызги, попавшие на колосья.

Старуха. Но у тебя есть ноги, чтобы уйти из дома.

Иерма. Уйти из дома?

Старуха. Как увидела я тебя на богомольи — дрогнуло моё сердце. Женщины приходят сюда узнать любовь с другим мужчиной. И тогда святой творит чудеса. Мой сын сидит за скитом я ждёт меня. В моём доме не хватает женщины. Иди к нему: будем жить втроём. В жилах у моего сына течёт хорошая кровь. Как и у меня. Войдёшь ко мне в дом и сразу почувствуешь, что ещё сохранился 8апах колыбели. Пепел твоего брачного ложа обернётся хлебом-солью для твоих деток. Идём. До людей тебе дела нет! А насчёт мужа — будь покойна: в моём доме есть кладовые, а в них — ножи, и они научат его обходить нашу улицу.

Иерма. Молчи, молчи, это совсем не то! Никогда я на это не пойду. Я не стану просить милостыни. Неужели ты думаешь, что я могу сойтись с другим мужчиной? А моя честь? Река не может повернуть вспять, и луна не покажется в полдень! Уйди. Я не сверну со своей дороги. Или ты и вправду думала, что я могу склониться перед другим мужчиной? Что я, как раба, буду просить у него то, что принадлежит мне по праву? Если б ты меня знала, то никогда бы не заговорила об этом. Я не прошу милостыни.

Старуха. Кого мучает жажда, тот бывает благодарен воде.

Иерма. Я — как сухое поле, на котором может сразу пахать тысяча пар волов, а ты мне предлагаешь крошечный стакан колодезной воды. Не тело у меня болит, а душа.

Старуха (резко). Ну, иди своей дорогой. Раз тебе это нравится. Оставайся колючим чертополохом в засохшем поле, отцветай!

Иерма. Я отцвела, да, я знаю. Отцвела. Но незачем говорить мне это в лицо. Незачем смеяться надо мной, как смеются дети над страданиями животных. С тех пор как я вышла замуж, это слово не выходит у меня из головы, но слышу я его впервые, впервые мне говорят об этом в лицо. Теперь я вижу, что это правда.

Старуха. Ничуть мне тебя не жаль, ничуть. А для своего сына я найду другую. (Уходит.)

Вдали гремит хор богомольцев. Иерма направляется к повозке, из-за неё выходит Хуан.

Иерма. Ты прятался за повозкой?

Хуан. Прятался.

Иерма. Подслушивал?

Хуан. Подслушивал.

Иерма. И слышал всё?

Хуан. Да.

Иерма. Ну и что же? Оставь меня одну, поди к богомольцам. (Садится на повозку.)

Хуан. Теперь моя очередь говорить.

Иерма. Говори!

Хуан. Хочу пожаловаться.

Иерма. На что?

Хуан. На горечь во рту.

Иерма. А у меня горечь в костях.

Хуан. Пора, наконец, заглушить твои непрестанные вздохи о чём-то непонятном, о чём-то таком, что никогда не сбывается в жизни, разве только в мечтах.

Иерма (поражена, со слезами в голосе). Что никогда не сбывается в жизни, говоришь? Что сбывается только в мечтах, говоришь?

Хуан. О том, чему не бывать, о том, что не в моей и не в твоей власти.

Иерма (в ярости). Продолжай! Продолжай!

Хуан. О том, что мне совсем не нужно. Слышишь? Что мне совсем не нужно. Я должен тебе об этом прямо сказать. Меня волнует только то, что я держу в руках. Что вижу своими глазами.

Иерма (становится на колени, в. отчаянии). Так, так. Это я и хотела от тебя услышать. Когда правда скрыта в самой себе, её не чувствуешь, но как она вырастает сразу и как она кричит, когда вырывается наружу и поднимает руки! Ему это не нужно! Он сам сказал!

Хуан (подходит к ней). Пойми, что иначе и быть не могло. Слушай. (Обнимает её и прижимает к себе.) Многие женщины могли бы тебе позавидовать. Без детей жизнь легче. Я счастлив, что у меня их нет. И ни ты, ни я в этом не виноваты.

Иерма. Что же ты искал во мне?

Хуан. Тебя самоё.

Иерма (возбуждённо). Да! Ты искал семейного уюта, покоя и женщину. И ничего больше. Не так ли?

Хуан. Да, как и все.

Иерма. А остальное? А ребёнок?

Хуан (всердцах). Я ж тебе сказал, что мне это не нужно. И не приставай ко мне больше! Что ж мне, в самое ухо надо тебе кричать, чтоб ты раз навсегда поняла и успокоилась?

Иерма. И ты никогда о нём не думал, зная, как я его жажду?

Хуан. Никогда.

Иерма (слезает с повозки). Значит, мне его не ждать?

Хуан. Нет!

Иерма. Значит, ты его не хочешь?

Хуан. Нет. Смирись!

Иерма. Отцвела!

Хуан. Давай жить в мире. Будем помогать друг другу, угождать. Обними меня. (Обнимает Иерму.)

Иерма. Чего ты хцчешь?

Хуан. Тебя я хочу. При лунном свете ты ещё прекрасней.

Иерма. Ты хочешь меня, как жаркого, когда тебя мучает голод.

Хуан. Поцелуй меня… Ну!

Иерма. Поцеловать? Ни за что. Ни за что! (Иерма с криком бросается к Хуану и хватает его за горло. Тот падает навзничь. Иерма продолжает душить Хуана до тех пор, пока тело его не застывает.)

За сценой поёт хор богомольцев.

Отцвела, отцвела, но зато убедилась. Теперь я знаю наверное, что это так. Теперь я одна. (Встаёт. Постепенно собирается толпа.) Отныне я могу спать спокойно и не вскакивать по ночам — в надежде, что кровь моя возвестит мне иную, новую кровь. Тело мое увяло навсегда. Что ему нужно? Не подходите: я убила своё дитя, убила своими руками!

Вбегают несколько человек и останавливаются в глубине сцены. Слышен хор богомольцев.

Занавес

Федерико Гарсия Лорка

Иерма

Читайте также: