И. Соколов
В. Я. Брюсов как переводчик
(Из писем поэта)
I. ПЕРЕВОДЫ ИЗ ШЕКСПИРА
II. ПЕРЕВОДЫ ИЗ БАЙРОНА
III. ПЕРЕВОДЫ ИЗ ДАНТЕ
И. Соколов. В. Я. Брюсов как переводчик, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1959
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Мастерство перевода. М., Советский писатель, 1959
OCR Бычков М. Н.
В 1903 году С. А. Венгеров, редактировавший тогда полное собрание сочинений Шекспира в издании Брокгауза и Ефрона, обратился к В. Я. Брюсову с предложением принять участие в переводе некоторых сонетов Шекспира. В. Я. Брюсов ответил ему следующим письмом:
‘Я готов принять участие в переводе Шекспира. Его сонеты я знаю издавна, и мне любопытно будет попытаться передать по-русски их своеобразный стиль. Английский язык я знаю (без этого я и не взялся бы за перевод), так что подстрочного перевода мне не надо, лучше, если б Вы прислали мне оригинальный текст в том чтении, с какого Вы хотите, чтобы перевод был сделан. Разумеется, я не могу обещать, что перевод мне удастся. Я сделаю несколько попыток и, если они будут неудачны, тотчас же извещу Вас, что дело оказалось свыше моих сил’ {Как здесь, так и во всех остальных письмах курсив В. Я. Брюсова.}.
Через некоторое время, летом того же 1903 года, приблизительно в июне, Брюсов пишет Венгерову:
‘Я живу летом в такой глуши, так далеко от почты, что лишь теперь могу отвечать на Ваше письмо. Переводы будут мною сделаны, но прислать их мне удастся не ранее первых чисел июля (около 8-10) {‘Точно’ (примечание В. Я. Брюсова).}. Если это уже поздно, очень извиняюсь, что не мог известить раньше. Я не знаю, какую форму избрали другие переводчики {Кроме В. Я. Брюсова, а переводах сонетов Шекспира участвовало шестнадцать поэтов.}. Если бы все сонеты переводил я один, я постарался бы передать и особенности шекспировского стиха. Теперь же это оказалось бы, вероятно, диссонансом в ряду других переводов. Поэтому я решил выбрать обычный русский пятистопный ямб с правильным чередованием мужских и женских рифм. При передаче выражений я тоже буду заботиться не столько о воспроизведении стиля подлинника (ведь каждый переводчик стал бы здесь умствовать по-своему), сколько о правильности и ясности русского языка’.
10 июля 1903 года Брюсов отправил Венгерову сделанную им работу при следующем письме:
‘Наконец решаюсь послать Вам свои переводы шекспировских сонетов. Сознаюсь, однако, что они мне совсем не удались. Это вовсе не Шекспир, а пересказ его тем очень ‘своими’ словами. Я не решаюсь, однако, задерживать Вас дальше, не зная, в каком положении находится печатание Вашего издания. Иногда и плохой перевод, полученный вовремя, бывает полезнее самого хорошего, из-за которого приходится откладывать печатание листа.
Очень затрудняло меня незнание, какими соображениями руководились другие переводчики? Может быть, они избрали 6-стопный стих, тогда работа значительно облегчается. Или, может быть, они ближе моего держались подлинника, употребляя только мужские рифмы? Наконец, может быть, они выдерживали везде цезуру на второй стопе?
Если время терпит, я переработал бы свои переводы, т. е. просто перевел бы все четыре сонета снова’.
На последние слова Брюсова Венгеров ответил в утвердительном смысле, и Брюсов послал ему открытое письмо (почтовый штемпель — Москва, 29/VII 1903) следующего содержания:
‘Итак, очень прошу не печатать моих переводов в том виде, как я их Вам доставил. До 15 августа (принужден брать ‘крайний’ срок) непременно доставлю исправленные. Относительно Ваших замечаний пишу Вам сегодня подробно’.
Несколько позже Брюсов отправил Венгерову следующее письмо:
‘Посылаю Вам свои переводы сонетов исправленными. Вы заметите, что я изменил очень многое: Кое-где стихи вышли тяжелее, но перевод везде стал ближе к подлиннику и включил много такого, что прежде было мною пропущено.
Однако два места, указанные Вами как не совсем верная передача, остались неизменными. Это — заключительное двустишие LIX сонета и ‘каменья’ в LX. Соглашаюсь, что двустишие не вполне точно передает подлинник, но мне кажется, оно не противоречит ему, рисунок подлинника стерт, ‘смазан’, перевод слаб, но не ошибочен, лучшего мне сделать не удалось. Что же касается ‘каменьев’, то, на мой взгляд, это выражение совершенно соответствует образу подлинника, и Вы сами делаете примечание к подстрочному переводу: ‘покрытому камешками’.
Может быть, в некоторых местах Вы предпочтете первую редакцию моего перевода. Я, конечно, ничего против этого не имею, хотя сам предпочитаю вторую. Так, например, можно бы заменить прежним чтением 1-ю строфу LIX сонета, которая теперь выражена довольно-таки запутанно (но мне непременно хотелось указать, что автор не выдает высказываемые суждения за свои) 1, и заключительную строфу LX, которая мне очень не нравится 2. Вот к этой последней еще две замены:
Но стих мой уничтожить ты не властно:
Он воспевает то, что так прекрасно.
И все же стих мой будет жить столетья:
Так то достойно, что хочу воспеть я.
В последней редакции меня смущает только сочетание ‘так то… что’. Может быть, еще — Вам нравится больше прежняя передача 3-й строфы LVIII с. 3 и т. д.
Сам же я, повторяю, нахожу наиболее сносными те переводы, которые посылаю сегодня. Истинный же перевод сонетов Шекспира, конечно, потребовал бы целых лет подготовительного труда’.
На этом заканчивается переписка В. Я. Брюсова с С. А. Венгеровым относительно работы по Шекспиру. Она чрезвычайно выразительно показывает, как добросовестно и тщательно относился к своей работе В. Я. Брюсов и какого скромного мнения был он о ней.
1 LIX сонет Шекспира в переводе Брюсова:
Вариант напечатанный
Быть может, правда, что в былое время, —
Что есть, все было, нового — здесь нет.
И ум, творя, бесплодно носит бремя
Ребенка, раньше видевшего свет.
Тогда, глядящие в века былые,
Пусть хроники покажут мне твой лик,
Лет за пятьсот назад, в одной из книг,
Где в письмена вместилась мысль впервые.
Хочу я знать, что люди в эти дни
О чуде внешности подобной говорили:
Мы стали ль совершенней? иль они
Прекрасней были? иль мы те ж, как были?
Но верю я: прошедшие года
Таких, как ты, не знали никогда!
Вариант неопубликованный
Быть может, нового в сем мире нет,
Все то, что есть, — былого повторенья,
И дух обманут мукой вдохновенья:
Он носит плод, уже рожденный в свет.
Пускай тогда в октавах иль сонете,
В одной из хроник или старых книг
(Хотя б за рубежом пяти столетий)
Я обрету твой воплощенный лик!
Изображенье будет ли похоже?
Что мог сказать поэт минувших дней
О сложном чуде красоты твоей?
Искусней мы? Иль всё осталось то же?
Но нет! поэты в прежние года
Таких, как ты, не знали никогда!
2 LX сонет Шекспира:
Вариант напечатанный
Как волны набегают на каменья
И каждая там гибнет в свой черед,
Так к своему концу спешат мгновенья,
В стремленьи неизменном — все вперед!
Родимся мы в огне лучей без тени
И к зрелости бежим, но с той поры
Должны бороться против злых затмений,
И Время требует назад дары.
Ты, Время, юность губишь беспощадно,
В морщинах искажаешь блеск красы!
Все, что прекрасно, пожираешь жадно,
Ничто не свято для твоей косы.
И все ж мой стих переживет столетья:
Так славы стоит, что хочу воспеть я!
Второй вариант
Как волны набегают на каменья
И гибнут на отлогом берегу,
Так, в быстрой смене, вдаль бегут мгновенья
И ни одно не медлит на бегу.
Чуть молодость достигла полной силы,
Едва блеснула полным торжеством,
Как наступил уже закат унылый,
И стало Время щедрое — скупцом.
Оно сгибает молодые спины,
В забвеньи топит лучшие часы,
На лицах красоты кладет морщины, —
Ничто не свято для его косы.
Но стих мой славит то, что так прекрасно!
Над ним, о Время, будешь ты не властно!
3 LVIII сонет Шекспира:
Вариант напечатанный
Избави бог, судивший рабство мне,
Чтоб я и в мыслях требовал отчета,
Как ты проводишь дни наедине.
Ждать приказаний — вся моя забота!
Я твой вассал. Пусть обречет меня
Твоя свобода на тюрьму разлуки:
Терпение, готовое на муки,
Удары примет, голову склоня.
Права твоей свободы — без предела.
Где хочешь, будь, располагай собой,
Как вздумаешь, в твоих руках всецело
Прощать себе любой проступок свой.
Я должен ждать, — пусть в муках изнывая, —
Твоих забав ничем не порицая.
Вариант неопубликованный
По воле бога я твой раб, не мне
В мечтах иль устно требовать ответа,
Как ты проводишь дни наедине.
Я твой вассал, тебе же нет запрета.
Где хочешь — будь! пусть обречет меня
Твоя свобода на тюрьму разлуки!
А я, когда твой гнев подымет руки,
Подставлю щеки, голову склоня.
Из вольных прав твоих нет исключенья,
И полновластна ты в своей судьбе.
И если б ты свершила преступленье,
Сама ты можешь все простить себе!
Я должен ждать, будь ожиданье адом,
И не роптать ни помыслом, ни взглядом.
В конце 1903 года С. А. Венгеров предложил В. Я. Брюсову принять участие в переводе некоторых произведений Байрона.
Двадцать первого декабря 1903 года Брюсов ответил ему следующим письмом:
‘Многоуважаемый Семен Афанасьевич, разумеется, я очень рад буду принять участие в переводе Байрона, который когда-то был и моим любимейшим поэтом. Но тогда как в переводе шекспировских сонетов почти все зависело от прилежания и внешнего уменья писать стихи, — при переводе Байрона требуется и еще нечто, уже не зависящее от воли. Ни за одну попытку в таком деле нельзя поручиться заранее, что она удастся.
Приняться за что-либо ‘большое’ у Байрона я боюсь. Драмы (самый благодарный труд для переводчика), вероятно, все уже распределены, и я не вижу за собой никаких прав на них. Поэмы Байрона большей частью ‘рассказы в стихах’, а мы, современные поэты, как-то совершенно утратили власть над этой формой стихотворчества (пример: последние переводы Бальмонта во II томе его Шелли). Изо всех поэм Байрона я готов попытаться передать по-русски разве только ‘Пророчество Данте’, да и то очень и очень не уверен в успехе.
Остается лирика. И лирика Байрона принадлежит, кажется мне, к числу таких, которая может быть передана по-русски со всеми своими отличительными особенностями. Но, конечно, я очень желал бы, чтобы в выборе переводов мне была предоставлена некоторая свобода. Например, я не очень люблю прославленные Еврейские мелодии, — кроме, впрочем, первой с ее нежным и певучим заключением. Напротив, меня очень соблазняют знаменитые оды к Наполеону и к Венеции, так как Наполеон и Венеция всегда были моими любимцами. Далее, я бы очень хотел перевести ‘Сон’, стихи к афинской девушке и последние стихи Байрона ‘Пришло время утихнуть этому сердцу’ (у меня нет сейчас под рукой английского текста). К этим вещам я готов присоединить несколько стихотворений из ‘Часов Досуга’ или других каких, которые нужны для полноты издания и требуют от переводчика ‘старания’, а не ‘вдохновения’.
Конечно, я не настаиваю, чтобы мне были уступлены все перечисленные мною стихотворения (Пророчество Данте, оды к Наполеону и Венеции, Сон, 1-я еврейская мелодия, стихи к афинской девушке, 36 лет), но их я переводил бы с любовью, а при отсутствии их всех — я боюсь — перевод обратится для меня в скучную, ремесленную работу, в исполнение принятого на себя обязательства’.
Приступив после этого к работе, В. Я. Брюсов прислал С. А. Венгерову несколько писем.
Первое из них датировано 8 апреля 1904 года. ‘Мне удалось перевести ‘Оду к Наполеону’ в один из счастливых вечеров, но, так сказать, ‘начерно’. Многие строфы необходимо переделать, и довольно существенно, — главным образом, чтобы приблизить к подлиннику. К указанному Вами сроку, уверен, перевод, окончательно обработанный, будет у Вас. Я решился прибавить стопу в коротких строчках, т. е. уравнять все стихи: это значительно облегчает перевод, а для слуха чередование более длинных и более коротких стихов достаточно заменяется чередованием мужских и женских стихов, которого нет в подлиннике. Что касается расположения рифм, то я сохранил его неприкосновенным. Посылаю Вам для примера две первых строфы своего перевода.
Из других указанных Вами стихотворений я с удовольствием попытаюсь передать Napoleon’s Farewell, а о двух одах боюсь сейчас ответить решительно: надо к ним приглядеться ближе. Меня смущают только пометы: from French. Если это точно переводы, то необходимо было бы иметь под рукой французские подлинники, в моем издании Байрона не указанные’.
27 мая 1904 года Брюсов послал Венгерову свой перевод ‘Оды к Наполеону’ при следующем письме:
‘Вот, наконец, та ‘Ода к Наполеону’, которую я должен был бы уже давно доставить Вам. Но если бы не сроки, извне полагающие конец моей работе, я счел бы нужным еще многое переменить в переводе, эти же перемены приходят не по воле, а в ‘счастливые’ минуты, которых надо ждать.
Сознаюсь — перевод стоил мне много труда. На две трети эта ода — риторика, иногда очень эффектная, а иногда и не очень. Приходилось постоянно напрягать голос почти до крика. Писать не так, как сам считаешь наилучшим, очень трудно. О выбранном мною размере я уже писал Вам. В языке я старался быть не слишком современным, в первоначальной редакции моего перевода были такие слова, как ‘злато’, ‘брег’, ‘волить’, теперь я их устранил, хотя остались ‘мнить’, ‘багрить’, ‘лестно ль?’ и т. д. Идеалом было бы переводить Байрона языком Пушкинского времени, но это не так-то легко. Первой моей заботой было, чтобы Ода представляла и по-русски самостоятельный интерес, чтобы ее можно было читать, забыв, что это перевод. Каждый раз, когда надо было выбирать между легкостью оборота речи или даже красивостью образа и близостью к подлиннику, — я жертвовал вторым, близостью. Я иногда переставлял стихи (напр., в строфе VIII), иное договаривал, иное опускал. В двух-трех местах у меня есть стихи, которых совсем нет у Байрона. Несмотря на то, я не считаю свой перевод ‘вольным’, но точным, верным. Все перемены, прибавления, опущения сделаны не по произволу, а обдуманно. Например, я говорю о Сулле: ‘как ты — убийца’, это слишком сильно, но Байрон в другом месте именно называет Наполеона убийцей: the throneless homicide. Конечно, должны оказаться в моем переводе явные промахи и недочеты, которых я сам не вижу, потому что слишком ‘заработался’, ‘записал’ эту вещь. Я их всячески постараюсь исправить, если Вы мне на них укажете. И вообще, я очень желал бы, чтобы мне была дана такая возможность — исправлять, — хотя бы в корректурах. Вероятно, в ближайшие дни мне придет в голову не мало поправок, которых сейчас я не умею найти.
Я переводил по плохонькому изданию 1885 г., которое удобно носить с собой в кармане. Но текст я сверил с лучшим последним изданием I. Murray, 1900 г. (между прочим, нашлась одна ужасная опечатка в VI строфе, rock вместо oak, искажавшая смысл). Пользовался, конечно, и примечаниями Э. Кольриджа. Я перевел, как Вы видите, также эпиграфы и примечания Байрона (NN 1, 3, 7, 8), прибавив еще четыре примечания (NN 2, 4, 5, 6), обычно помещаемые в изданиях и прямо необходимые для читателя.
Другие стихотворения о Наполеоне мне еще не удалось перевести. Нельзя ли продлить сколько-нибудь срок доставления их?
P. S. Из переводов у меня был только немецкий перевод A. Bottger в издании W. Wek. Мне кажется, мой перевод не более отступает от подлинника’.
Спустя 2 1/2 недели после этого письма Брюсов писал Венгерову (14 июня 1904 г.):
‘Уж довольно давно я выслал Вам заказным письмом Оду к Наполеону. Надеюсь, она у Вас. Поджидая Вашего ответа и Вашей критики, я медлил Вам выслать другие переведенные мною стихотворения. Посылаю теперь только ‘Прощание Наполеона’, которым более доволен. Я не решился воспроизвести все особенности английского ритма, но чтобы сколько-нибудь напомнить его, допустил некоторые вольности, именно: некоторые стихи у меня написаны амфибрахиями, некоторые анапестами, или — точнее — в некоторых амфибрахических стихах допущена анакруза. Я решился на это тем смелее, что подобные примеры есть у Лермонтова:
Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной…
Далее почти совсем готова у меня ‘Must thou go’ (From the French), только два-три места мне бы еще хотелось изменить. Что же касается до ‘We do not curse thee, Waterloo’, — то эта ода как-то все не ладится. Жду счастливого утра, п. ч. в деревне работаю по утрам’.
‘Прощание Наполеона’ вызвало некоторые замечания Венгерова, и в ответ на это Брюсов послал ему следующее письмо — приблизительно в конце июня или в начале июля 1904 года:
‘Посылаю Вам ‘Прощание Наполеона’ в значительно измененном виде. Поправлены как те недостатки, на которые указывали Вы, так и еще несколько мест, которые меня тяготили. Увы! Я, конечно, лучше всех знаю, как несправедливы те похвалы моим переводам, за которые я должен благодарить Вас. Единственное, что имею право принять, это ‘серьезное отношение к делу’. Но я все более и более убеждаюсь, что передать адэкватно в стихах стихи — задача неисполнимая. Чтобы дать то же впечатление, мне нужны такие же рифмы, сходные звуки…, а приходится изменять даже выражения, даже образы! Так легко сделать не скажу лучшее, но то, что больше понравится современным читателям, и так безнадежно трудно — повторить подлинник.
Все еще медлю послать Вам From the French. Все равно Вы мне укажете те же самые недостатки, в которых мне остается только сознаться.
Не откажите сообщить, ждете ли Вы от меня We do not curse thee, Waterloo, и если да, к какому сроку.
P. S. — В этом году я опять делал годовой обзор русской литературы в Athenaeum’e и, конечно, воспользовался случаем, чтобы обратить внимание на Ваше издание Шекспира, с которым, к сожалению, ознакомился слишком поздно. Обзор вместо обычного июля появится в сентябре’.
Следующее письмо Брюсова датировано им: ‘Июль 1904 г.’.
‘Посылаю Вам оду From the French. Переведена она очень плохо и притом далеко от подлинника. Особенно слаба IV строфа. Лучше других V, где, может быть, смутит Вас рифма с ‘б’, но мне лично она нравится. Первый стих этой строфы мог бы точнее передать размер подлинника:
Мой вождь, мой друг! ты знаешь сам… —
но боюсь, что русскому читателю трудно будет перейти от хореев к ямбу, — английские как-то умеют это. Во всяком случае, весь перевод надо переделать, и если я посылаю его, то лишь потому, что, видимо, пропустил все сроки для доставления переводов.
Поджидаю Ваших дальнейших замечаний на Оду к Бонапарту. Пока исправляю ее: и те недостатки, что указали Вы, и многие другие, которые сам слишком хорошо знаю. В одном месте, однако, мне хотелось бы оставить текст так, как у меня переведено, хотя Вы и спрашиваете поправки. В свое время напишу об этом подробнее’.
Спустя некоторое время из Антоновки (Тарусского уезда, Калужской губернии), где Брюсов проводил лето 1904 года, он пишет Венгерову следующее большое письмо (без точной даты):
‘Высылаю Вам, с очень малым опозданием, корректуры ‘Оды’ и ‘Прощания’.
Вы увидите, что я сделал в ‘Оде’ много поправок, как в указанных Вами местах, так и в других. Все эти поправки имели одну цель: подойти ближе к подлиннику. Поэтому иногда исправленные стихи ‘тяжелее’, чем те, какие они заменили. Уничтожил я также все яркое, прибавленное мною от себя (‘как ракета’, ‘о, если можешь плакать, плачь!’ etc.). Я не вполне согласен с Вашим мнением, что такие прибавки недопустимы в переводе. Перевод слишком часто принужден обесцвечивать подлинник, и ‘красочные отсебятины’ переводчика несколько вознаграждают читателя, необходимо только, чтобы они были в духе и стиле оригинала. Помнится, где-то Жуковский высказывает такое же мнение, — но не могу привести точной цитаты, так как со мной, в деревне, нет книг. Если б я был один ответствен за свой перевод, я, вероятно, ‘сочинил бы за Байрона’ гораздо больше, чем теперь. Но я вполне согласен, что принципы, ‘как’ переводить, должны устанавливать Вы — редактор всего издания. И я всячески старался придерживаться Ваших взглядов на дело переводчика.
Извиняюсь перед Вами и перед типографией за многочисленность поправок. В более важных случаях я всегда заново писал весь стих, помечая цифру строфы и цифру стиха. Я должен Вас очень просить присмотреть за поправками, так как типография может напутать. Самые поправки не требуют пояснений. Укажу только, что последние два стиха в V строфе мне так и не удалось перевести. Вообще эти заключительные двустишия, своей сжатостью и нераздельностью, доставили мне много затруднений. А тут еще и тот и другой стих настолько важен, что их оба надо бы перевести буквально, слово за словом. Что можно изменить в словах: to die a prince or live a slave? но и как пожертвовать выражением tny choice is most ignobly brave!
Предлагаю еще вариант перевода:
Но жить рабом — иль пасть владыкой…
Твой выбор сам тебе уликой.
Два стиха я решился оставить такими, как они есть, хотя Вы и настаиваете на поправках. Во-первых, это ‘сын Япета’. Мне кажется, что ‘сын Япета’ совершенно то же, что Прометей, как, например, ‘сын Анхиза’ то же, что Улисс. Во времена Байрона поэты еще хорошо знали мифологию, да и у самого Байрона Прометей не назван прямо, а намеком the thief of fire from heaven. Так что ‘сын Япета’ кажется мне совершенно в духе и стиле ‘Оды’. Во-вторых, это ‘Американский Цинцинат’. По-моему, это буквальный перевод английского стиха ‘The Cincinnatus of the West’. О каком Западе может здесь идти речь? Не о Западе Европы, потому что и настоящий Цинцинат был европеец. Следовательно, под словом West разумеется тот ‘Запад’, к которому с детства порывался Колумб, т. е. именно Америка. Здесь West — Америка. То обстоятельство, что я переделал немало стихов, которые Вы вовсе не отмечали, я думаю, покажет Вам, что эти два стиха я оставил без изменений не из нежелания поработать над ними, а из нежелания портить, ухудшать перевод.
Сознаюсь, впрочем, что второй стих 1-й строфы мне больше нравится в моем прежнем чтении:
И брат царей и ужас их…
Конечно, ‘брат’ то, что Вы называете ‘отсебятина’, но у Байрона сказано все-таки ‘a King’, а государи в последние годы действительно называли Наполеона официально ‘кузеном’. Я защищал бы еще выражение ‘Маренго солнце…’ по образцу пушкинского ‘Померкни, солнце Аустерлица!’ — но вся эта строфа у меня переделана.
Прошло уже довольно много времени с того дня, как я окончил свой перевод ‘Оды’, и — мне кажется — я могу теперь судить о нем довольно объективно. По моему крайнему разумению, перевод только что ‘сносен’. Избранный мною размер не передает ритма подлинника, много сильного, в английском вкусе сложного, — опущено или грубо упрощено. Утешает меня только, что общий тон оды, кажется, передан верно и что ритм в этом стихотворении не играет существенной роли. А оправданием мне служит то, что и у Байрона многие строфы слабы и скучны. Конечно, мне хотелось бы еще и еще исправить свой перевод, но я вспоминаю, что уже четвертый год исправляю свой перевод двух книг Энеиды, все не решаясь издать его…
Поправки к стихам ‘С французского’ вышлю не позднее как послезавтра’.
В ноябре того же 1904 года Брюсов сообщил Венгерову, что он ‘с большим удовольствием перевел бы несколько стихотворений из ‘Часов досуга’, — на днях перечитает их и тотчас сообщит, какие пьесы ему хотелось бы оставить за собой. И через некоторое время, 29 ноября 1904 года, он писал Венгерову:
‘Прочел Hours of Idleness. He без удивления нашел там довольно много ‘настоящих’ стихотворений, истинной поэзии. Очень часто, при чтении, возникало желание посоперничать с английским подлинником, передать то же русским стихом.
Вот перечень стихотворений, которые мне было бы заманчиво перевести: Во-первых:
The First Kiss of Love,
The Cornelian,
Remembrance.
I would I were a careless child.
Далее:
On the Death of a Young Lady,
Lachin-y-Gair,
When I roved a young Highlander,
To Romance.
Пожалуй, не прочь я был бы попытаться воспроизвести и большую вещь — вроде Oscar of Alva или Elegy on Newstead Abbey, подделываясь под романтический или оссиановский стиль.
Разумеется, всех этих стихотворений для меня одного слишком много. Я, вероятно, и не успел бы справиться со всеми ними к сроку. Но я думаю, что значительная часть стихов уже распределена между переводчиками, и жду от Вас указаний, какие из названных вещей свободны. Разумеется, если бы Вы предложили мне перевести какие-либо иные стихотворения, не те, которые я здесь перечислил, я бы попробовал сделать это: в сущности, не начав перевода, очень трудно решить, удастся он или нет.
Я был бы также очень благодарен Вам за сообщение точного срока, когда надо Вам доставить переводы, и постарался бы строго держаться его’.
В письме от 29 апреля 1905 года Брюсов извещал Венгерова:
‘Большая часть стихотворений, доставшихся на мою долю из Часов Досуга, уже переведена мною. Но все — требует поправок. Во всяком случае, в 3 месяца я эту работу закончу’.
Но ‘за летними скитаниями’ Брюсов, по его словам в очень коротеньком письме Венгерову от 20 июня 1905 года с Иматры, так и ‘не улучил времени заняться Байроном’. И только 23 августа того же года он известил Венгерова:
‘Все стихотворения, пришедшиеся на мою долю, переведены мною. Высылаю Вам пока четыре: ‘I would I were a careless child’, ‘When I roved a young highlander’, ‘The first Kiss of love’ и ‘The Cornelian’. Все эти четыре перевода я еще намерен обработать. Особенно недоволен я ‘Первым поцелуем любви’. Но стихотворение это мучительно трудное для перевода. Каждая строфа кончается словами ‘the first Kiss of love’, что при данном размере можно передать только ‘первый… любви поцелуй’. Таким образом, в конце каждой строфы, каждого четвертого стиха оказывается по-русски слово ‘поцелуй’, имеющее весьма немного рифм (‘струй’, ‘волнуй’, ‘тоскуй’, ‘ликуй’), которые и определяют, не соображаясь с подлинником, содержание всей строфы. Не находите ли Вы возможным изменить размер стихотворения? Тогда можно сделать гораздо более легкий и более точный перевод. В других моих переводах также довольно много мест, требующих поправки: напр., невозможный Дий (Dee), конец этого стихотворения и т. д. — Что касается стихотворений ‘То Romance’ и довольно скучной, длинной ‘Elegy on Newstead Abbey’, то их перевод требует более радикальных переделок. Однако обе пьесы уже переведены мною до конца, и, если хотите, я тотчас вышлю Вам этот первоначальный текст перевода. Можете быть твердо уверенным, что все переводы будут окончательно обработаны в назначенный Вами трехнедельный срок, т. е. приблизительно к 7-9 сентября.
Я только несколько дней как вернулся в Москву из деревни и еще не успел ближе ознакомиться с Вашими новыми изданиями, ни с доп. томом Энц. Словаря, ни со 2 томом Байрона.
Писал о Вашем издании Байрона (1 т.) в английский Атенеум’.
В письме от 6 сентября 1905 г. Брюсов сообщает Венгерову:
‘С неделю назад выслал Вам перевод четырех стихотворений Байрона. Теперь высылаю еще одно. Последнее, из доставшихся мне на долю, ‘Элегия к Нюстедскому аббатству’, будет у Вас на днях.
‘To Romance’ я счел нужным перевести совершенно заново. Однако на всякий случай посылаю Вам и свой первоначальный, летний перевод, зачеркнув его карандашом в знак того, что сам его отвергаю. Тот перевод был озаглавлен ‘К роману’, новый я озаглавил ‘К фантазии’. Вернее всего было сказать ‘К вымыслу’. W. Wets и Bottger переводят ‘An die Dichtung’. Но дело в том, что существо, к которому обращается Байрон, представляется ему в виде женщины. ‘Auspicious queen!’ — говорит он. Может быть, можно сказать ‘К Музе Вымысла’?
В письме от 13 сентября того же года Брюсов пишет:
‘Мне все кажется, что я, как распоясовцы Златовратского (кажется, не ошибаюсь в имени автора), пропустил ‘последние строки’. Но, если надо, я могу выслать ‘Элегию на Н. аббатство’ тотчас, так как она переведена вся. Если же можно помедлить еще три-четыре дня, я воспользовался бы ими для окончательной обработки последних строф. Пока обработаны только 22 строфы из 39. Этим летом мне пришлось много переводить в стихах (Верхарна, Верлена, Метерлинка), и я пришел к уверенности, что можно гораздо точнее воспроизводить стихи чужеземных поэтов, чем я делал то до сих пор. Вот почему меня совсем не удовлетворяют мои переводы из Байрона, начерно сделанные еще весной, и я подвергаю их самой коренной перестройке’.
В следующих двух небольших письмах Венгерову Брюсов дает такие сведения о своей работе по Байрону:
1. Письмо от 26 сентября 1905 года.
‘Высылаю Вам, зак. банд., ‘Элегию на Нюстедское аббатство’, последний из взятых мною на себя переводов. Теперь попытаюсь перевести заново ‘Первый поцелуй любви’ и исправить ‘Когда я как горец’. Если и еще останется время, переведу ‘Лакин-и-гэр’. Что ни говорите, перевод Шкляревского {Шкляревский Павел (1806-1830) — переводчик и писатель, переводил из Байрона, Шиллера, Гёте, Горация. Писал и оригинальные стихотворения, изданы в С.-Петербурге, в 1831 г.} очень плох и очень мало напоминает подлинник’.
2. Письмо от 3 октября 1905 года.
‘Посылаю Вам новый перевод ‘The first Kiss of love’. На этот раз я изменил размер, но зато мог гораздо ближе передать подлинник. Лично я считаю этот свой второй перевод много более удачным, чем первый. Мне хотелось бы в тексте видеть воспроизведенным именно его. (А тот, прежний, может быть, Вы найдете возможным процитировать в библиографических примечаниях?).
Теперь попытаюсь перевести ‘Lachin y Gair’, сохраняя форму оригинала, чего нет у Шкляревского’.
В письме от 8 ноября 1905 года Брюсов писал Венгерову:
‘Что касается моих переводов из Байрона, то мне очень хочется сделать в них различные поправки. Я медлил, думая, что — по примеру прошлых лет — Вы пришлете свои замечания на мои переводы, которые поведут, быть может, к изменению целых стихов или даже строф. Было бы очень жаль, если бы этот порядок изменился в этом году: переводя в стихах, иногда отдаешься художественному порыву, так сказать ‘творишь’, и теряешь способность критически отнестись к тому, что пишешь, как к ‘переводу’. Для художественных переводов поэтому очень важен посторонний критический разбор’.
В своем последнем письме, касающемся его работы по переводу из Байрона (от 29 декабря 1905 года), Брюсов пишет Венгерову:
‘Корректуры Байрона до меня действительно не доходили. Только уже после Вашего письма получил я ‘Сердолик’. Делать какие-либо поправки было явно уже поздно, Во всех моих переводах меня особенно смущает название реки Dee, которое я переделал на русский лад в Дий, да еще склонял: Дия, Дию… Что до вариантов, то я сам считал некоторые их них более удачными, чем выражения, поставленные мною в самом тексте. В таких случаях особенно нужна посторонняя критическая оценка: долго работая над стихами, теряешь непосредственное чутье, какой оборот лучше, какой хуже’.
В конце 1904 года В. Я. Брюсов получил от С. А. Венгерова предложение принять участие в предполагаемом издании величайшего литературного памятника — ‘Божественной Комедии’ Данте.
В ответ на это В. Я. Брюсов пишет ему:
‘Многоуважаемый Семен Афанасьевич.
Почти не сумею объяснить Вам, до какой степени меня увлекло и взволновало Ваше предложение. Вполне понимаю и помню, что это еще пока только ‘мечтания’, предположения, но мало есть мечтаний, в осуществление которых мне так хотелось бы поверить. Данте! Данте! Да ведь это один из самых моих любимых, если не самый любимый поэт — среди всех. Сонеты Шекспира в свое время я переводил в значительной степени ремесленно, Байрона перевожу не без любви к нему, ибо Байрон, конечно, и для меня, как для большинства, был ‘первой любовью’ в мировой поэзии, — но ради перевода Данте я готов отказаться от всех других дел, даже от ‘Весов’ {С 1904 года В. Я. Брюсов редактировал основной орган символистов — журнал ‘Весы’, прекратившийся в 1909 году.}, если бы это оказалось нужным. И мне кажется, я мог бы переводить Данте. Вы знаете, что детская моя самовлюбленность давно миновала, и вспоминаю я об ней не без стыда, но если я могу признать сам какие-либо достоинства за своим стихом, то прежде всего сжатость и силу (предоставляя нежность и певучесть — Бальмонту), а ведь это именно те свойства, которые нужны для перевода Данте. Затем я довольно хорошо знаю итальянский язык, — гораздо лучше, чем английский, на котором только что читаю, а по-итальянски говорю или по крайней мере говорил. Эпоху Данте я изучал в университете. Наконец, близок мне и знаком мне древний Рим, отголосков которого так много в Комедии, а Вергилий, у которого учился Данте, — тоже один из самых дорогих мне поэтов.
Важный вопрос: что именно переводить из Комедии, т. е. какую часть. Я не разделяю мнения Шелли и вместе с громадным большинством предпочитаю двум другим частям — ‘Ад’. Но именно ‘Ад’ существует по-русски в более приличной передаче, чем ‘Чистилище’ и ‘Рай’. Некоторые места в переводах Мина {Мин Дмитрий Егорович (1818-1885) — поэт-переводчик. Его перевод ‘Ада’ Данте Алигиери (с комментариями) издан в Москве в 1855 г.} и совсем хороши. Впрочем, это уже частности, а на Ваш принципиальный вопрос отвечаю решительно: всей душой рад буду принять участие в переводе Данте и благодарен Вам очень, что Вы предлагаете мне это участие.
Искренне уважающий и преданный Валерий Брюсов’.
В дальнейшем письма В. Я. Брюсова 1905 года убедительно показывают, насколько действительно он был ‘увлечен и взволнован’ вопросом о переводе ‘Божественной Комедии’ Данте.
Так, в письме от 29 апреля 1905 года Брюсов пишет:
‘Еще раз благодарю Вас, что Вы предложили мне переводить Данте. Увлекаюсь мечтой об этой работе. И радуюсь, что Вы решили сделать целиком новый перевод. С распределением трех частей комедии по рукам трех переводчиков еще можно примириться. Но составление отдельных песен из разных переводов, наверное, повлекло бы к ряду затруднений и недоразумений. Если выбор зависит от меня, я решительно и окончательно беру на себя перевод Ада, который и обязуюсь доставить приблизительно через год, к весне 1906 года. Разумеется, о различных подробностях перевода надо будет еще условиться с Вами, как с редактором всего издания’.
К Данте же Брюсов возвращается и в следующем письме, от 5 мая 1905 года.