Русская и вообще европейская литература понесла великую потерю. 23 августа скончался въ Буживал, подл Парижа, на 65 году жизни, посл цлаго года невыразимыхъ физическихъ страданій, Иванъ Сергевичъ Тургеневъ.
Съ особенно сильною скорбью заноситъ на свои страницы это печальное извстіе журналъ нашъ, спеціально и исключительно посвященный ‘изящной литератур’ — т. е. той области, которой исключительно посвящалъ свое высокое дарованіе усопшій и которая имла въ немъ одного изъ первыхъ, знаменитйшихъ своихъ представителей. Эту литературу понималъ онъ въ самомъ истинномъ и глубокомъ значеніи слова: не отршаясь ни на одной страниц своихъ произведеній отъ дйствительной жизни вообще и русской въ частности, чутко отзываясь на вс вопросы, подымавшіеся въ нашемъ обществ, даже нердко предугадывая ихъ и являясь во многихъ отношеніяхъ историкомъ культурной жизни русскаго народа за послднія сорокъ лтъ, Тургеневъ въ тоже время ни разу, ни въ одной строчк не перешелъ на узко-тенденціозную почву, не позволилъ себ впасть въ грубый, голый реализмъ, отдалиться хотя на шагъ отъ незыблемыхъ законовъ прекраснаго въ искуств. Въ какой форм осуществлялъ онъ этотъ взглядъ свой на литературу, что составляло отличительныя свойства его ‘манеры’ писать объ этомъ не мсто говорить здсь, да это и указано давно русскою и европейскою критикой, которыя единогласно отвели Тургеневу, но содержанію и по форм его произведеній, одно изъ самыхъ почетныхъ мстъ въ ряду художниковъ-беллетристовъ. Но послднее слово критики объ этомъ писател еще далеко не сказано и конечно оно не заставитъ себя долго ждать…
Собственно для нашего журнала эта потеря тяжела еще потому, что покойный изъявилъ готовность помогать намъ своимъ сотрудничествомъ въ качеств переводчика, и письма его давали намъ полное основаніе надяться, что при благопріятномъ поворот его болзни общанія эти не остались бы безъ осуществленія. (Приведемъ здсь кстати любопытныя для характеристики Тургенева строки одного изъ этихъ писемъ, служившія отвтомъ на наше предложеніе — перевести что нибудь изъ Бальзака. ‘Я бы скоре — писалъ онъ — взялся перевести нсколько страницъ изъ Монтеня или Раблэ — но ужъ никакъ не Бальзака, котораго я никогда не могъ прочесть боле десяти страницъ сряду, до того онъ мн противенъ и чуждъ…’) Эти планы его рушились вмст со многими другими: жестокая болзнь, заставившая несчастнаго страдальца желать смерти, какъ избавленія, уже давно принудила его положить то перо, отъ которого образованная Россія могла ожидать еще столько высоко-художественнаго…