И. М. Нефедова. Максим Горький (Биография писателя), Горький Максим, Год: 1971

Критика
Время на прочтение: 208 минут(ы)
Скачать в PDF

Изабелла Михайловна Нефедова

Максим Горький (Биография писателя)

И.М.Нефедова. Максим Горький. Биография писателя: Пособие для учащихся
Л.: Просвещение, 1971.
Рецензенты — доктор филологических наук, профессор Л.Ф.Ершов,
кандидат филологических наук, доцент О.Л.Костылев,
доктор филологических наук, профессор Е.И.Наумов.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 24 декабря 2003 года

СОДЕРЖАНИЕ

Много видел, пережил
Попал в большую литературу
Буря! Скоро грянет буря!
Русская революция… — великолепная революция!
Любить Россию надо, она этого стоит
Возбудить в людях действенное отношение к жизни
Занялась заря новой жизни
Русская земля была увезена им в своей душе
Молодую страну я вижу
Живой, энергичный участник всего того, что творится в стране
Что читать о Горьком
…Над родной Волгой взмахнула крылом молодая слава Горького. Отсюда она полетела, чтобы, с необычной скоростью миновав рубежи земель и вод, превратиться в славу мировую. Ее называли сказкой — эту чудо-славу. И она была сказкой, потому что молнии ее доносили удивительный зов писателя — сделать жизнь прекрасной. С призывом своим еще вчера неведомый художник обращался к людям, не обладавшим ни богатствами, ни могуществом, к людям, лишенным какой-нибудь образованности, чаще — неграмотным, забитым нуждою, угнетенным работами без меры и просвета. Их звал он распрямиться, в них будил гордость человека…
Горький поднял свою жизнь из народных низин, которые пугали мещанина, и птицею взлетел над ними — вот что поражало именно этого мещанина…
Горький с молодости все ближе и глубже узнавал людей революции, среди них — и будущих марксистов. Ему доводилось учиться в кружках рабочей молодежи, для которой ключи, к партийному подполью не всегда были секретом. Юношей отправляясь пешком по Руси, чтобы узнать ее, Горький вышел на историческую дорогу нашей страны — на дорогу революционера.
Тогда, на перевале двух столетий, мир резко разломился для писателя на друзей и врагов. Реакция утвердилась во мнении о ‘вредности’ горьковских произведений для существовавшего порядка. Царские власти выискивали в деятельности Горького наказуемость всякого шага. Немыслимо, конечно, взвесить, сколько душевных сил похищено было у писателя заточениями в полицейских участках, тюрьмах, крепости, под надзором тайным или явным, в арестных домах или под домашним арестом. То, что на протяжении всей цепи преследования Горький не дал дрогнуть мужеству своего волшебного пера, свидетельствует о величии духа истинного поэта…

Константин Федин.

Много видел, пережил…

1

В метрической книге, которая велась в одной из нижегородских церквей, записано, что 16 марта 1868 года родился (по новому стилю 28 марта, до 1918 года даты указываются по старому стилю), а 22 марта крещен младенец Алексей. Родители его: ‘мещанин Максим Савватиев Пешков и законная жена его Варвара Васильева’. Алексей был четвертым ребенком Пешковых (два его брата и сестра умерли в младенчестве).
Алексей Пешков стал известен всему миру под именем писателя Максима Горького. Его родной город Нижний Новгород теперь называется Горький.
Дед будущего писателя со стороны отца — Савватий Пешков — дослужился до офицерского чина, но был разжалован за жестокое обращение с солдатами. Его сын Максим пять раз убегал от сатрапа-отца и в 17 лет ушел из дома навсегда.
Максим Пешков выучился ремеслам краснодеревщика, обойщика и драпировщика. Человек он был, видимо, неглупый (потом его назначили управляющим пароходной конторой) и художественно одаренный — он руководил строительством триумфальной арки, сооружавшейся по случаю приезда Александра II.
Дед со стороны матери Василий Каширин в молодости был бурлаком, потом открыл в Нижнем Новгороде небольшое красильное заведение и тридцать лет был цеховым старшиной.
Большая семья Кашириных — кроме Василия Каширина с женой, в доме, где поселились Максим и Варвара, жили их два сына с женами и детьми — не была дружной, отношения Максима Савватиевича с новой родней не ладились, и в первой половине 1871 года Пешковы уехали из Нижнего в Астрахань.
Своего доброго, неистощимого на выдумки и веселого отца Алексей почти не помнил: он умер 31 года, заразившись холерой от четырехлетнего Алеши, за которым самоотверженно ухаживал. После смерти мужа Варвара с сыном вернулась к отцу в Нижний.
И сегодня стоит на Почтовом (раньше Успенском) съезде в Горьком приземистый деревянный дом. Давно сломаны сотни убогих домишек мещан, ремесленников, мелких торговцев, и на их месте выросли светлые и красивые современные здания, но бережно хранит наш народ скромный домик, где прошли детские годы Алеши Пешкова, — теперь здесь музей.
Все до мелочей здесь нам знакомо:
Скрип колодца и калитки стук.
Много лет хозяев нету дома,
И давно уж ‘в люди’ вышел внук.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Жизнь ушла куда-то по соседству,
Ящерицей юркнула в траву,
Но осталось в этом доме детство —
Горьковское детство наяву…
— пишет поэтесса Татьяна Гришина.
К Кашириным мальчик попал в то время, когда их ‘дело’ — так в старину называли торговое или промышленное предприятие — клонилось к упадку. Кустарный красильный промысел вытесняло фабричное крашение, и надвигающаяся бедность многое определила в жизни большой семьи.
Дядья Алеши любили выпить, а выпив — били друг друга или своих жен. Попадало и детям. Взаимная вражда, жадность, постоянные ссоры делали жизнь невыносимой.
Вот как Горький описывает в повести ‘Детство’ одну из типичных сцен каширинской жизни:
‘…В кухне, во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу, покраснел весь и звонко — петухом — закричал:
— По миру пущу!..
Вдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу: тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья… падали стулья, молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, спокойный бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем’.
Но от детства у писателя остались и светлые воспоминания и одно из самых ярких — о бабушке Акулине Ивановне, ‘изумительно доброй и самоотверженной старухе’, которую писатель всю жизнь вспоминал с чувством любви и уважения.
Нелегкая жизнь, семейные заботы не озлобили и не ожесточили ее. Бабушка рассказывала внуку сказки, учила любить природу, вселяла в него веру в счастье, не давала жадному, корыстному каширинскому миру завладеть душой мальчика.
‘До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала все вокруг меня в непрерывную нить, сплела в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, — это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни’.
В автобиографической трилогии {Первая часть — ‘Детство’, вторая — ‘В людях’, третья — ‘Мои университеты’. Горьковская трилогия — художественное произведение, и писатель обобщает свои наблюдения, смещает события. Подчас на описываемое рассказчик смотрит глазами по жившего, опытного человека — писателя Максима Горького, а не глазами мальчугана, потом подростка, юноши Алеши Пешкова. Горький в трилогии, других автобиографических произведениях, воспоминаниях — не репортер из прошлого, а художник, по-своему, творчески осмысливавший явления, хранивший их в памяти соединенными одно с другим или, напротив, расчлененными. Очень верно передавая дух и характер людей и событий, он не всегда и не во всем точен в датах, в последовательности происходившего.} писатель с любовью вспоминает и других добрых, хороших людей.
‘Человека создает его сопротивление окружающей среде’, — писал Горький спустя много лет. Это сопротивление окружающему корыстному и жестокому миру, нежелание жить так, как живут вокруг, рано определили характер будущего писателя.
Миру корыстных, звериных отношений между людьми противостоял мир прекрасного — красавица Волга, воспетая в песнях, река бунтарей — Разина и Пугачева, с ее ледоходами, любимым зрелищем нижегородских ребят, народные песни и пляски.
С детства вошла в жизнь Алеши музыка. В доме Кашириных пели старинные песни, мещанские романсы, дядя Алексея был хорошим гитаристом, а двоюродный брат пел в церковном хоре.
Дед начал учить внука грамоте по Псалтырю и Часослову {Псалтырь — книга церковных песнопений (псалмов), Часослов — книга с текстами ежедневных церковных служб, по Псалтырю и Часослову в старину обычно учили читать.}. Мать заставляла мальчика учить наизусть стихи, но скоро у Алеши появилось ‘непобедимое желание переиначить, исказить стихи, подобрать к ним другие слова’. Так возникли стихи:
Как у наших у ворот
Много старцев и сирот
Ходят, ноют, хлеба просят,
Наберут — Петровне носят,
Для коров ей продают
И в овраге водку пьют.
Это упорное желание переделать стихи по-своему злило Варвару. Терпения для занятий с сыном ей не хватало, да и вообще внимания на Алешу она обращала мало, считая его причиной смерти мужа.
Семи лет Алеша пошел в школу, но проучился всего месяц: заболел оспой и чуть не умер.
В январе 1877 года его определили в Кунавинское начальное училище — школу для городской бедноты. ‘Я пришел туда, — пишет Горький, — в материных башмаках, в пальтишке, перешитом из бабушкиной кофты, в желтой рубахе и штанах ‘навыпуск’, все это сразу было осмеяно, за желтую рубаху я получил прозвище ‘бубнового туза’.
Учился Алеша хорошо, хотя одновременно с учебой ему приходилось работать — собирать кости и тряпки на продажу. По окончании второго класса мальчику дали ‘Похвальный лист’ — ‘за отличные пред прочим успехи в науках и благонравие’ — и наградили книгами (их пришлось продать — бабушка лежала больная, а в доме не было денег).
На сохранившемся похвальном листе — один из первых автографов Горького, написавшего ‘Наше свинское Кунавинское’.
Дальше учиться не пришлось. 5 августа 1879 года от скоротечной чахотки (туберкулеза легких) умерла мать, а через несколько дней после похорон дед сказал:
— Ну, Лексей, ты — не медаль, на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди…
Алеше минуло одиннадцать лет.
‘В людях’ было несладко. ‘Мальчик’ при магазине ‘модной обуви’, Алеша исполнял много работы и по дому. Затем его отдали в ‘ученики’, а точнее, в услужение к подрядчику Сергееву.
‘Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну…’, но заставляли много работать усердного и старательного Алешу, с детства любившего порядок и чистоту.
Однажды, в воскресенье, когда Сергеевы пошли в церковь, Алеша поставил самовар и ушел убирать комнаты. Балуясь, хозяйский ребенок вытащил кран из самовара. Вода вытекла, самовар распаялся, и Алеша был избит пучком лучины. Под кожей у него осталось много заноз, спина вспухла, и мальчика пришлось отправить в больницу.
Потом он плавает посудником на пароходе, опять в услужении у Сергеевых, ловит для продажи птиц. Был Алексей и продавцом в иконной лавке, работником в иконописной мастерской.
В иконописной мастерской Алексей впервые почувствовал себя в коллективе — пусть ремесленном, а не рабочем, пролетарском. Он часто читает вслух ‘богомазам’, скрашивая их нудную и скучную, далекую от всякого творчества работу.
Затем Алексей — десятник на строительстве ярмарки, статист в ярмарочном театре.

2

Повар на пароходе ‘Добрый’ Михаил Смурый, в прошлом гвардии унтер-офицер, у которого Алеша был посудником, сумел заставить его на всю жизнь полюбить книгу. Теперь мальчик доставал книги у кого только мог и читал их везде и всегда, как только появлялась для этого малейшая возможность.
Какие же книги читал он тогда?
Как ни враждебно относилось мещанство к знаниям и книге, литература проникала в мещанскую среду — главным образом переведенные с иностранного литературными поденщиками или состряпанные отечественными ‘писателями’ низкопробные книги откровенно развлекательного содержания — о благородных графах, князьях и баронах, их ‘красивой’ жизни, злых негодяях-простолюдинах, искусных сыщиках.
‘Завлекательные’ названия многих таких книг достаточно ярко характеризовали их содержание: это и ‘Битва русских с кабардинцами, или прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа’, и ‘Руки полные роз, золота и крови’, и ‘Огненная женщина’, ‘Золотая грязь’, ‘Живая покойница’, ‘Бочонки с золотом’ и т.д.
Книги эти были далеки от реальной жизни, уводили читателя в сказочную даль, навевали на него ‘сон золотой’. Но — и это признавал позднее сам Горький — их влияние было не только отрицательным. Они развивали в подростке любовь к чтению, поднимали его над ‘свинцовыми мерзостями’ окружающей жизни.
Влияние мещанского ‘чтива’ отразилось и в первых произведениях писателя, в которых отчетливо видны следы безвкусного и претенциозного стиля обывательской литературы. Так, в первой публикации известного ‘Челкаша’ мы читаем:
‘Все эти звуки сливаются в оглушительную симфонию трудового дня…’
‘Он… пораженный ужасом, ударившим его, как бич, закрыл глаза и свалился с лавки’.
‘Лодка помчалась снова, бесшумно и легко лавируя среди судов. Вдруг они выбрались из их лабиринта…’ {В дальнейшем Горький безжалостно вытравлял подобные красивости из своих произведений. Согласно установленному правилу, произведения писателей публикуются в том виде, как они были напечатаны последний раз при их жизни. Это относится и к горьковским произведениям. Поэтому приведенные выше фразы теперь печатаются так:
‘Все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня…’
‘Он… пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки’.
‘Лодка помчалась снова, бесшумно и легко вертясь среди судов… Вдруг она вырвалась из толпы…’}
При редактировании ‘Песни о Соколе’ Горький устранил такие слова, как ‘меланхолично’, ‘фантастически’.
Мещанская литература о ‘красивой жизни’ дала писателю материал для мастерского воссоздания речи людей, воспитанных на подобной литературе: ‘Не смей… оскорблять гнусным языком святыню моего сердца!’ (‘Варенька Олесова’).
Но интересы пытливого и любознательного подростка не ограничивались мещанским, обывательским чтивом. Он полюбил и оценил книгу, которая учила и заставляла думать, — произведения Пушкина, Гоголя, Бальзака, Флобера, Золя.
‘…Дама вынесла маленький томик в переплете синего сафьяна.
— Это тебе понравится, только не пачкай!
Это были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется перед тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует’.
Книги не заслоняли от Алексея жизни, но изменяли ее, делали ярче, значительнее, интереснее. ‘Книга для меня — чудо’, — писал Горький в 1926 году, и этот восторг перед книгой он пронес через всю жизнь — с плавания по Волге со Смурым до последних дней жизни.

3

Мечта учиться все больше овладевала юношей. По совету знакомого гимназиста в 1884 году Алексей едет в Казань — ведь там университет. Но учиться ему не пришлось: жить было не на что. Будущий писатель проходил свой университет на пристанях, в ночлежках, в студенческих нелегальных кружках, где читали Чернышевского и Маркса.
Алексей живет среди босяков и оборванцев, так же, как и он, перебивающихся случайными заработками.
‘…Иногда я… — вспоминал Горький, — не находя работы, добывал кусок хлеба, нарушая ‘священный’ принцип мещанства — принцип собственности: выкапывал картофель на полях, овощи в огородах, питался горохом, случалось свернуть голову курице’.
Окружающая среда, влияние прочитанных авантюрных романов привели к тому, что юноша, — как признавался позднее Горький, — ‘чувствовал себя вполне способным на преступление не только против ‘священного института собственности’ (т.е. не только кражу. — И.Н.). Тем более, что из рассказов деда можно было сделать вывод: ‘если преступление не удалось — тогда это преступление, достойное кары, если же оно ловко скрыто — это удача, достойная хвалы’.
Спасли юношу от скользкого преступного пути хорошие книги, которые возбуждали стремление к интересной и содержательной жизни, и хорошие люди, которых он знал.
В числе его знакомых — рабочие казанских заводов и фабрик. ‘…У меня еще в юности возникло сознание — вернее чувство — органического родства с рабочим классом’, — писал он в 1927 году.
Одно время Алексей жил с состоявшим под тайным надзором корректором Гурием Плетневым, скоро арестованным за организацию тайной типографии. Познакомился он и с Н.Е.Федосеевым — ‘одним из первых, — по словам В.И.Ленина, — начавших провозглашать свою принадлежность к марксистскому направлению… Федосеев пользовался необыкновенной симпатией всех его знавших, как тип революционера старых времен, всецело преданного своему делу…’ Но, к сожалению, знакомство Горького с Федосеевым было недолгим и поверхностным.
Горький родился через семь лет после отмены крепостного права, его духовное созревание происходило в эпоху напряженных идейных исканий русского общества, когда уходили в прошлое старые народнические идеи, когда начинало созревать социал-демократическое рабочее движение, когда Россия подходила к усвоению марксизма.
Духовный рост будущего писателя был быстрым. Он прочел Чернышевского, Добролюбова, Писарева, народника Лаврова, Плеханова, ‘Манифест Коммунистической партии’. Сильное впечатление производили на него философские книги.
В личной библиотеке Горького до сих пор хранится купленная им в молодые годы книга немецкого философа Шопенгауэра ‘Афоризмы и максимы’ с многочисленными пометками.
Его внимание привлекли и книги по естествознанию — в частности ‘Рефлексы головного мозга’ И.М.Сеченова. Интересовала история — труды Соловьева, Костомарова, Ключевского, не раз перечитывал он многотомную ‘Историю упадка и разрушения Римской империи’ Э.Гиббона.
В кружках казанской молодежи будущий писатель любил слушать рассказы о вожаках крестьянских восстаний — Т.Мюнцере, Пугачеве, Разине, о замечательных деятелях Великой французской революции — Марате, Дантоне, Робеспьере.
Алексей на этих собраниях впервые увидел ‘людей, жизненные интересы которых простирались дальше забот о личной сытости, об устройстве личной, спокойной жизни, — людей, которые прекрасно, с полным знанием каторжной жизни трудового народа, говорили о необходимости и верили в возможность изменить эту жизнь’.
В то время, когда Алексей Пешков ходил в казанские студенческие кружки, их посещал и студент Казанского университета Владимир Ульянов, но Пешков и Ульянов тогда не встречались.
В Казани Горький прожил около четырех лет, работая садовником, дворником, поденщиком. Осенью 1885 года он нанялся в крендельную Семенова — подручным пекаря.
Работать у Семенова приходилось по 14-17 часов в сутки — за три рубля в месяц. Алексея удивляла патриархальная покорность рабочих-крендельщиков, вчерашних крестьян, которые видели в хозяине-кровопийце ‘своего брата’ — только более удачливого, чем они. Надо благодарить хозяина за то, что не дает умереть им с голоду, думали рабочие, а то, что эта ‘забота’ продиктована исключительно стремлением нажить капитал, что Семенов обирает их, — было еще неясно. В условиях ремесленного производства работники не дорастали до четкого понимания непримиримости противоречий хозяев и рабочих, до классовой пролетарской солидарности. Эти противоречия быстро осознавались на фабрике, на заводе, именно там возникло чувство пролетарской солидарности, единства всех угнетенных.
Алексей нередко читал рабочим, рассказывал им о виденном и прочитанном, пытался вызвать у них чувство протеста, даже поднять на стачку — но безуспешно.
‘Меня марксизму обучали лучше и больше книг казанский булочник Семенов и русская интеллигенция’, — писал Горький о роли своих жизненных ‘университетов’.
От Семенова летом 1886 года Алексей перебрался в булочную Деренкова. Доходы от нее шли на пропаганду среди молодежи передовых, неугодных правительству идей. При булочной была нелегальная библиотека из запрещенных книг — произведений революционных демократов 60-х годов и народников. Запрещенными были также ‘Капитал’ Маркса, сочинения Лассаля, ‘Исторические письма’ Лаврова.
У Деренкова часто собирались студенты — обсудить прочитанные газеты и книги, события в городе и университете, поспорить. По сведениям Казанского жандармского управления, деренковская булочная служила ‘местом подозрительных сборищ учащейся молодежи, занимавшейся там между прочим совместным чтением тенденциозных статей и сочинений для самообразования в противоправительственном духе, в чем участвовал и Алексей Пешков’.
Хотя Алексей был у Деренкова ‘своим человеком’, работать ему приходилось много, и заработок был невелик. Беспросветная нужда, изнуряющая работа усугублялись тяжелыми личными переживаниями. Из Нижнего писали, что в феврале 1887 года умерла бабушка {Через два с половиной месяца умер в полной нищете и Василий Каширин.}, неудачным было увлечение сестрой Деренкова Марией: она не отвечала взаимностью.
В душе юноши назревает драма. Напряженная работа мысли, не знающей, как изменить тяжелую жизнь людей, обостренное чувство одиночества, ощущение своей чуждости среде разночинной, как правило либеральной интеллигенции, свысока смотревшей на рабочего парня, породили душевную усталость. Тяжелое впечатление произвела ‘веселая злоба’ крендельщиков, которые хотели идти к университету и бить гирями участников студенческих волнений. Алексей не имел близкого друга, был предельно истощен тяжелым физическим трудом.
В тот год немало обиженных жизнью, несчастных людей покончило жизнь самоубийством. Были среди них и знакомые Алексея. И вот 14 декабря 1887 года ‘Волжский вестник’ — газета, выходившая в Казани, — сообщала, что 12 числа в 8 часов вечера ‘нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок, с целью лишить себя жизни. Пешков тотчас же отправлен в земскую больницу, где, при подании ему медицинской помощи, рана врачом признана опасной’. В записке, найденной в кармане, было написано: ‘В смерти моей прошу обвинить немецкого поэта Гейне, выдумавшего зубную боль в сердце… {‘Это самая скверная боль, — иронически замечал немецкий писатель, — и в этом случае хорошо помогает свинцовая пломба (пуля. — И.Н.) и зубной порошок, изобретенный Бертольдом Шварцем’ (Шварц — францисканский монах, которому предание приписывает изобретение пороха).} Останки мои прошу взрезать и осмотреть, какой черт во мне сидел последнее время’.
Положение раненого казалось безнадежным (пуля прошла мимо сердца, но пробила легкое, засев под кожей). Однако могучий организм (‘сложения он был богатырского’, — вспоминал товарищ горьковского детства) быстро одолел опасность. На шестой день Алексею разрешили сидеть, на десятый выписали из больницы.
В палату приходили рабочие Семенова, и Алексей понял, как он нужен этим людям, тем, кому он читал книги, рассказывал о жизни. Это придавало силы.
‘Стало мучительно стыдно, и я, с той поры, не думаю об самоубийстве, а когда читаю о самоубийцах — не испытываю к ним ни жалости, ни сострадания’, — писал потом Горький об ‘унизительной глупости попытки самоубийства’. Он не раз жалел о своем поступке: на почве ранения легкого развился туберкулез, мучивший писателя всю жизнь.

4

Выздоровев, Алексей продолжал работать у Деренкова, а в июне 1888 года с революционером Михаилом Ромасем, недавно отбывшим долгую якутскую ссылку, уезжает в село Красновидово, где тот вел пропаганду, а чтобы не вызывать подозрений, занимался торговлей. Сердечность и чуткость Ромася помогли Алексею преодолеть недавний душевный кризис.
В Красновидове Алексей получает решение Казанской духовной консистории {Консистория — учреждение при архиерее с административными и церковными функциями.} об отлучении на семь лет от церкви за попытку самоубийства, на которое отвечает сатирическими стихами, ходившими среди казанской молодежи. По словам Алексея Максимовича, они начинались так:
Только было я избавился от бед,
Как от церкви отлучили на семь лет!
Отлучение, положим, не беда,
Ну, а все-таки обидно, господа!
В лоне церкви много всякого зверья,
Почему же оказался лишним я?
В Красновидове с небывалой до того ясностью перед Алексеем раскрылась картина собственнического невежества, косности и жадности ‘хозяйственного мужика’.
Терпение деревенских богатеев лопнуло, когда Ромась убедил мужиков объединиться в артель, чтобы сообща самим продавать в городе яблоки из своих садов, минуя наживавшихся на посредничестве скупщиков. Перед сбором яблок они подожгли лавку Ромася, а его самого и Алексея чуть не убили.
Пришлось уехать из деревни, к которой Горький на долгие годы сохранил чувство недоверия и неприязни. Деревня, как показалось ему, ‘огромна и тяжела’, ‘слепа и недоверчива ко всему, что творится вне узкого круга ее прямых интересов’.
Потом Алексей работает на Каспии, блуждает в Моздокской степи, а поздно осенью приходит в Царицын (теперь Волгоград). В это время железнодорожное начальство увлечено идеей — привлечь на службу поднадзорных, отбывших ссылку политически-неблагонадежных интеллигентов — ‘политиков’, не допущенных в столицы и осевших в Поволжье. Эти честные люди должны были помочь в борьбе с процветавшим воровством. Через посредство уже служивших на железной дороге ‘неблагонадежных’ Алексей устроился ночным сторожем на станцию Добринка (в Тамбовской губернии). Помимо служебных обязанностей, его, как это было принято тогда, заставляли работать по хозяйству у станционного начальства — колоть и таскать дрова, топить печи, ухаживать за лошадью и т.д. Спать и читать времени не оставалось. Алексей не выдержал и написал в правление дороги жалобу… в стихах. Это позабавило чиновников, и юношу перевели в Борисоглебск, потом на станцию Крутая.
На Крутой Алексей, двое телеграфистов, слесарь и наборщик организуют ‘кружок самообразования’, который находился под неуклонным наблюдением жандармов, и без того недовольных засильем ‘неблагонадежных’ на железной дороге.
Постоянная слежка жандармов, самодурство железнодорожного начальства, ополчившегося на ‘нигилистов’, заставили Алексея в апреле 1889 года уйти из Крутой. Пешком и на площадках товарных вагонов, добывая на пропитание случайными заработками, добрался он до Москвы, надеясь просить Льва Толстого, чтобы тот дал ему и его друзьям земли, на которой можно было бы жить трудами рук своих — без начальства, без хозяев…
Но ни в Ясной Поляне, ни в Москве писателя не было. Его жена отвела пришельца на кухню и угостила кофе с булкой, заметив, что к Толстому ходит немало ‘темных бездельников’.
Из Москвы Алексей перебрался в Нижний. В декабре его хотели призвать на военную службу, но в солдаты не взяли (‘Дырявый, пробито легкое насквозь! Притом — расширена вена на ноге. Негоден!’), и он работает в пивном складе — моет бутылки и развозит квас. Алексей посещает кружок революционеров, а когда один из его товарищей перед арестом скрылся, будущий писатель угодил на две недели в тюрьму.
Он познакомился с писателем Н. Е. Карониным-Петропавловским. К этому времени у Алексея сложилось представление о настоящем писателе как ‘суровом глашатае правды’ с ‘несокрушимой силой сопротивления врагам справедливости’. Каронин вполне отвечал этому представлению. Много лет он провел в тюрьме и ссылке, в своих произведениях выступал защитником нищих мужиков, которые, несмотря на гнет и бедность, сохранили свое достоинство, ум, душевное богатство.
Высокий идеал личности писателя, воплощенный в Каронине, стал в будущем идеалом и Горького. Каронин говорил о русской литературе, пробудил в Алексее интерес к босякам (им посвящен ряд первых рассказов Горького). Тяжело больной, полунищий, только что вернувшийся из ссылки, он не жаловался на свою судьбу, жил ‘весь поглощенный исканием ‘правды — справедливости’.
Другим писателем, с которым познакомился Алексей в Нижнем, был В.Г.Короленко. Алексей отнес ему написанную ритмической прозой ‘Песнь старого дуба’. В этой ‘огромной’ поэме он изложил свои мысли о теории эволюции. ‘Песнь’ — она до нас не дошла — Короленко не понравилась: он рекомендовал писать что-нибудь о пережитом. Сильно огорченный, Алексей долго не брал в руки пера. Но однажды, летней ночью, когда он любовался Волгой, рядом сел Короленко.
— Что же — пишете вы?
— Нет…
— Жаль и напрасно… Я серьезно думаю — кажется, у вас есть способности.

5

В Нижнем Горький жил трудно — и материально и душевно. Мучило неумение найти свое место в жизни, разобраться в массе противоречивых впечатлений. Немало страданий принесла большая любовь — к Ольге Юльевне Каминской, жене ‘политика’, недавно вернувшегося из ссылки.
Все это гонит Алексея из Нижнего. И в апреле 1891 года он опять пускается в странствия.
Странствовал Горький около полутора лет — побывал на Украине, в Бессарабии, в Крыму, на Кубани, на Кавказе… Батрачил, кашеварил, добывал соль, рыбачил, даже читал молитвы по покойнику…
В херсонской деревне Кандыбово Алексей увидел ‘вывод’. Нагую женщину, обвиненную в измене мужу, привязали к телеге рядом с лошадью. Ее муж, стоя на телеге, не спеша бил хлыстом — раз — лошадь, раз — жену, раз — лошадь, раз — жену…
За телегой шла толпа, с любопытством смотревшая на все это. И никто не заступился за несчастную женщину — никто, кроме случайно проходившего Алексея Пешкова.
Его избили жестоко, до потери сознания, и бросили в придорожную грязь. Проезжий шарманщик отвез Алексея в город Николаев, в больницу.
Узнав о столкновениях народа с властями в Майкопе, Алексей спешит туда, чтобы самому все увидеть. Там его арестовали и посадили в казарму (тюрьма была давно переполнена), но через несколько дней отпустили — улик не было.
Странствуя, Горький видел и изучал встречавшихся ему людей, их душевный склад, мировоззрение, постигал ‘равноценность людей’, поражался изумительной талантливости человека, запоминал мудрость сказок и пословиц.
Алексей носил с собой книжки со стихами любимых поэтов — Гейне, Беранже, которые давно и прочно вошли в круг чтения русского демократического читателя.
‘Хождение мое по Руси, — вспоминает Горький, — было вызвано не стремлением ко бродяжничеству, а желанием видеть — где я живу, что за народ вокруг меня?’ Им руководила еще неосознанная страсть писателя к наблюдению жизни. В скитаниях Горький встретил сотни людей, узнал, как ‘терпеливо живет близоруко-хитрый, своекорыстный мужичок, подозрительно и враждебно поглядывая на все, что не касается его интересов, живет тупой, жуликоватый мещанин, насыщенный суевериями и предрассудками, еще более ядовитыми, чем предрассудки мужика, работает на земле волосатый, крепкий купец, неторопливо налаживая сытую, законно-зверячью жизнь… Я видел, что хотя они живут только для того, чтоб есть, и любовнее всего занимаются накоплением запасов разнообразной пищи, как будто ожидая всемирного голода, однако — это они командуют жизнью, они грязно и тесно лепят ее’. Будущий писатель чувствовал, что ‘собственность мещанства разрастается на грабеже чужой, а в том числе и моей силы’.
Но ‘духовная нищета’, ‘Диковинная скука’, ‘равнодушная жесткость в отношении людей друг к другу’, которые видел вокруг себя Горький, не убили в нем веры в человека, ‘счастья видеть человека — человеком’, не ожесточили, а возбудили стремление бороться за материальное и духовное освобождение народных масс.
Он понял, что не сами люди плохи: плохо то общество, те условия, в которых они живут, значит, эти условия надо изменить, и тогда люди станут иными.
Через всю свою долгую жизнь, сквозь бури и противоречия эпохи Горький пронес эту веру в человека, в его способность переделать мир по законам справедливости и красоты.

Попал в большую литературу

1

Свой долгий путь Алексей закончил в Тифлисе (теперь Тбилиси). Здесь он поступил в железнодорожные мастерские — одно из крупнейших предприятий на Кавказе, насчитывавшее свыше двух тысяч человек. Работая тут, Алексей почувствовал силу пролетарской солидарности и пролетарского интернационализма — в мастерских работали русские, грузины, армяне, — революционные настроения сознательного пролетариата.
В Тифлисе, как и вообще на Кавказе, было много политических ссыльных. Здесь они продолжали вести революционную пропагандистскую работу, приводя жандармов в бешенство своей искусной конспирацией.
Алексей — активный участник революционных кружков русских и грузинских рабочих и интеллигентов, находится под негласным надзором полиции, которая отмечает в донесении, что это ‘человек развитой’, ведет ‘довольно обширное знакомство с молодежью’.
Встречался Пешков с В. В. Берви-Флеровским — автором очень популярной среди революционной молодежи ‘Азбуки социальных наук’ и книги ‘Положение рабочего класса в России’. Подобно Чаадаеву, Берви (Флеровский — псевдоним) был объявлен за критику властей сумасшедшим. Его посадили в дом умалишенных, а потом сослали в Астрахань. Книгу Флеровского ‘Положение рабочего класса в России’ высоко ценил Маркс как ‘труд серьезного наблюдателя, бесстрашного труженика, беспристрастного критика, мощного художника и, прежде всего, человека, возмущенного против гнета во всех его видах…’
Познакомился Алексей и с А.М.Калюжным, незадолго до того вернувшимся с каторги революционером. Калюжный увидел в юноше литературное дарование и, наслышавшись рассказов Алексея о странствиях, посоветовал ему написать об этом.
Так в сентябре 1892 года в газете ‘Кавказ’ появился первый рассказ писателя — ‘Макар Чудра’ — легенда о красавице Радде и Лойко Зобаре, о гордости и любви. Подписан он был ‘Максим Горький’ {Первое выступление Алексея Пешкова в печати было в 1885 году: 26 января ‘Волжский вестник’ опубликовал коллективные студенческие стихи на смерть девушки, насильно выданной замуж и покончившей с собой, — этот случай упомянут в повести ‘Исповедь’. Одно из четверостиший принадлежало Пешкову:
Как жизнь твоя прошла? О, кто ж ее не знает!?
Суровый произвол, тяжелый, страшный гнет…
Кто в этом омуте не плачет, не страдает,
Кто душу чистою невинной сбережет?}.
Автор рассказа позднее говорил Калюжному: ‘Не писать же мне в литературе — Пешков’, — видимо имея в виду, что фамилия Пешков намекала на приниженность, убогость (пешка). Воплощением терпения и покорности был и святой Алексей, потому молодой писатель ‘переменил’ не только фамилию, но и имя. Новгородские старожилы утверждали, что он выбрал псевдоним в память об отце, которого звали Максим и прозвище которого — за ‘острый язычок’ — было Горький.
В Тифлисе происходит новая встреча Алексея с О.Ю.Каминской, которая приехала сюда, разведясь с мужем.
С октября 1892 года Горький живет в Нижнем Новгороде — его пригласил известный адвокат Ланин. У Ланина он работал одно время письмоводителем, и тот предложил ему снова эту работу. Теплые отношения между ними поддерживались и позднее, вдове Ланина Горький не раз помогал много лет спустя.
Работа у адвоката дала будущему писателю хорошее знание царского суда, что отразилось в его произведениях. Кроме того, он пользовался богатой ланинской библиотекой.
В Нижний, следом за Горьким, приезжает и Каминская с дочерью от первого брака, и начинается их совместная жизнь. Дочь нижегородского врача, Ольга Юльевна (1859-1939) была человеком веселым и остроумным, щедро одаренным от природы, художницей и актрисой-любительницей. Каминская побывала за границей, где познакомилась с революционерами П.Л.Лавровым, С.М.Степняком-Кравчинским.
Горький переписывал прошения, ходил в суд, а ночами читал и писал рассказы. Но печатать их сперва не решался, хотя Ланин отзывался о них весьма благосклонно.
С первых своих шагов в литературе Горький высоко ценил звание писателя, с огромной ответственностью относился к писательскому труду: ‘Человек — умирает, мысль его остается жить… Писатель — человек, так сказать, публично мыслящий… У нас, на Руси, мысль писателя имеет особенную воспитательную ценность, пользуется исключительным вниманием’, — писал он в 1914 году.
Веры в свои силы Горькому придало опубликование в московских ‘Русских ведомостях’ рассказа ‘Емельян Пиляй’, который передал в редакцию приятель, ездивший в Москву.
Рассказы молодого писателя печатает и казанский ‘Волжский вестник’ — тот самый, что пять лет назад писал о неудачной попытке самоубийства ‘нижегородского цехового Алексея Максимова Пешкова’.
Много помогает Горькому, предостерегая от ‘красивых’ слов, от многословия, Короленко. Советы его были краткими, но деловыми.
По совету и при содействии Короленко Горький переезжает в Самару (теперь Куйбышев) — сотрудничать в ‘Самарской газете’.
К этому переезду его толкает и напряженность отношений с женой.
Первое время он был счастлив с Ольгой Юльевной. Но к главному делу мужа — литературе — она была равнодушна, и ее литературные вкусы вполне удовлетворялись мещанскими романами с запутанной интригой, благодушным концом и благонамеренными поучениями.
Не по душе пришлись писателю и постоянно наполнявшие дом друзья Ольги, люди пошлые и неинтересные, мешавшие работать, а острота ума и культура жены оказались неглубокими.
Жизнь супругов все более осложнялась, и Горький сказал жене: ‘Мне кажется, будет лучше, если я уеду’. Она согласилась.
‘Так кончилась история моей первой любви, — хорошая история, несмотря на ее плохой конец’. Хорошая, ибо ‘самое умное, чего достиг человек, — это уменье любить женщину, поклоняться ее красоте, от любви к женщине родилось все прекрасное на земле’, — писал Горький много лет спустя в очерке-воспоминании ‘О первой любви’ (1923).

2

С февраля 1895 года Горький живет в Самаре. Здесь он стал профессиональным литератором, вошел в ‘большую литературу’: шестую книжку известного в те годы журнала ‘Русское богатство’ за 1895 год открывал горьковский ‘Челкаш’.
В ‘Самарской газете’ Горький писал заметки о городских событиях, фельетоны. Фельетоны подписывал странно — Иегудиил Хламида {Иегудиил — по еврейским религиозным сказаниям, один из семи высших ангельских чинов, хламида — у древних греков и римлян плащ, перекинутый через левое плечо, в просторечье — несуразная одежда (в Самаре Горький носил ‘крылатку’ — широкий черный плащ).}.
‘Весною 1895 года, — вспоминает один из сотрудников ‘Самарской газеты’, — самарские обыватели с любопытством разглядывали появившегося в их городе юношу-оригинала… Высокий, плечистый, слегка сутулый, он неутомимо шагал по пыльным улицам, грязноватым базарным площадям, заходил в трактиры и пивнушки, появлялся на пароходах, возле лодок и баржей, в городском саду, заглядывал в окна магазинов и раскрытые двери лавчонок, словом, толокся среди пестрой толпы и нарядной ‘публики’, всюду как бы вглядываясь в ‘гущу жизни’ и прислушиваясь к ее гомону и крикам… Встречных, особливо ‘из господ’, удивлял его разношерстный сборный костюм: старенькая, темная крылатка, раздувавшаяся на ходу, под нею русская рубашка, подпоясанная узким кавказским поясом, хохлацкие штаны синие, бумажные, сапоги татарские, мягкие с вставками из кусочков зеленой, красной и желтой кожи, в руках — толстая, суковатая палка… на голове — черная мягкая шляпа, с большими, обвисшими от дождя полями — ‘шляпа земли греческой’, как звали мы, еще в гимназии, подобные головные украшения.
Из-под шляпы висели длинными прядями светлые волосы.
Странный парень забирался и в окрестности города, на дачи, бродил в засамарских пожнях (пожня — поле, на котором сжат хлеб, покос, луг. — И.Н.), по реке Татьянке, или среди мужиков и лошадей, телег с поднятыми оглоблями и желто-красных, грызущих семечки, баб переправлялся на ‘тот бок’ Волги, в Рождествено, всюду суя свой острый, с четко вырезанными ноздрями нос… Высоко поднятые брови морщили лоб и придавали широкоскулому, серому, без кровинки, лицу слегка удивленное выражение. Взгляд казался блуждающим, однако наблюдательный человек мог бы подметить, что этот взгляд порою остро впивается в предмет, как бы хватая его цепко, осваивая, беря себе…’
Систематическая газетная работа заставляла молодого писателя зорко вглядываться в жизнь, отделять в ней главное от второстепенного, видеть в ‘мелочах’ их сущность, задумываться над фактами самарских будней. В обзорах периодической печати Горький осуждал объективизм выступлений журналистов, нежелание думать о страшных трагедиях, происходящих в стране, неумение найти их причины.
Осуждение, на первый взгляд, отдельных частных фактов: тяжелого положения мальчиков-учеников на заводе, ограбления крестьян купцами, злоупотреблений городской думы, неурядиц в школе и суде — Горький поднимал до больших, принципиальных обобщений (хищническая капиталистическая эксплуатация, бездарность администрации, засилье мещанства и т.д.).
Задачу печати — и свою как журналиста — Горький видел в том, чтобы беспощадно осудить все отрицательное в общественной жизни и быту, будить общественную инициативу, поднимать человека на борьбу с пороками, привить ему чувство внутреннего достоинства, вызвать в людях желание переделать жизнь.
Уже в Самаре случилось, что фельетон Горького ‘был вытоптан цензором, как овсяное поле лошадью’.
Начальник Главного управления по делам печати обращал внимание самарского губернатора на горьковский фельетон ‘Между прочим’: ‘Автор фельетона негодует, что рабочий должен работать на купца, который остается хозяином всего современного экономического положения, и при этом высказывает, что представляется отрадным только то обстоятельство, что самые успехи капиталиста, на которого даром трудится рабочий, подготовляют ему гибель’. Он просил губернатора ‘сделать распоряжение, чтобы на будущее время не были разрешены… статьи, могущие посеять вражду рабочих к хозяевам’.
О чем писал Иегудиил Хламида? О процветающем в Самаре воровстве, раболепии перед богачами, купеческом самодурстве и бескультурье, о девушках, насильно выдаваемых замуж, об обывательских нравах, диких развлечениях мещан, убогой, бессодержательной жизни самарцев.
Вот одна из горьковских картинок ‘суровой самарской действительности’.
Муж на улице бьет жену. Прохожий вмешивается.
‘— Настасья, ступай домой, — скомандовал ей супруг. — И вы, — обратился он ко мне, — проходите. Чего тут глаза-то пялить?
И снова обращаясь к жене, он внушительно разъяснил ей:
— А завтра вечером я тебе додам, что не додал… Иди!
— Господин! — обратился он ко мне, — дайте двугривенный! Просил у этой ведьмы — не дала чертовка. А голова у меня…
— Извольте, я дам. Но вот что: сколько вы с меня возьмете за то, чтобы не бить жены завтра?
— То есть как — совсем не бить? — спросил он задумчиво.
— Нет, — вот вы обещали ей завтра еще доколотить ее, так не доколачивайте, а возьмите с меня, сколько следует за это…
— Н-да… Вам, значит, жалко ее, бабу-то?
— Жалко, — сказал я.
— Это пожалуй. И мне тоже жалко — хорошая баба. Шестой год живем душа в душу. Сколько с вас за нее взять? — и он задумался. — Полтину дадите?..
— Извольте…
— Покорнейше вас благодарю. Черт те возьми! Везет мне. До приятного свидания!
— Не будете бить жену завтра?
— Ни-ни! Расцелую чертовку. Господи… чай я не зверь какой, стану ни с того ни с сего терзать человека! Чай жена мне она, Настька-то. Живем хорошо… Иду-с я!
И он ушел…
Как вы полагаете — надул он меня?
Бил он вчера жену или нет?
И как вы полагаете, — сколько бы он взял с меня за то, чтобы не бить жену никогда больше?
Это, конечно, невозможно, но для примера, сколько бы это стоило?’
С сердечной теплотой и душевным сочувствием писал Горький о бедном городском люде, о нещадной эксплуатации рабочих. Силой печатного слова он защищал городскую бедноту, которую всячески обижают и угнетают.
‘Если вы на улице встретите интенсивно чумазого мальчика с кипой печатной или чистой бумаги в его руках или на его голове, вы можете безошибочно сказать:
— Вот идет мальчик из типографии!
Мальчик из типографии — совсем особенный мальчик.
Во-первых, он желтоватого цвета — потому что отравлен свинцовой пылью.
Во-вторых, он очень сонного вида — потому что много работает и мало спит.
В-третьих, у него непременно где-нибудь на физиономии, на руке, на шее есть болячки, — это его задело машиной и рану растравил свинец…’
Писателя возмущало царившее в городе бескультурье, тяжелое положение, в котором находился учитель.
‘Когда я, — писал он, — встречаю женщину с лицом бледным и утомленным, с темными пятнами под глазами, женщину, которая идет торопливой походкой человека, не имеющего ни одной свободной минутки, и помимо утомления имеет на лице и во всей фигуре нечто, внушающее уважение к ней, — я думаю про себя:
— Это, наверно, учительница…
Затем я вздыхаю и думаю про себя об одном из мучительных видов каторжной работы, о том ее виде, который называется ‘педагогической деятельностью’.
‘Что вообще хорошее и важное для города сделало наше богатое купечество, — спрашивал Горький, — что оно делает и предполагает сделать?
Я знаю за ним одно дело — это ненависть к местной прессе и преследование ее разными путями’.
И действительно, обличение ‘сильных мира сего’, их семейного произвола, нещадной эксплуатации рабочих, самодурства и беззакония — пришлось не по душе самарским воротилам. Двое рабочих, нанятые за три рубля ‘обиженным’ в фельетоне Иегудиила Хламиды заводчиком, пытались избить писателя. В другой раз обозленный на Хламиду трактирщик, не застав в редакции Горького, набросился с кулаками на редактора.
С первых шагов в жизни и до последних дней Горького волновали проблемы культуры. Он выступил в литературе в то время, когда в России зарождаются декадентские, упадочные течения в искусстве.
Декадентство возникло в атмосфере жестокой политической реакции конца XIX века. Начав с протеста против буржуазного общества, обывательщины, декаденты скоро пришли к пессимизму, мистике, страху перед народной массой. Занесенное в Россию из Франции, декадентство нашло здесь достаточно питательную почву для развития. Русская буржуазия была падкой на все иностранное. Обстановка политической реакции в стране, преследование всякого проявления передовой, революционной мысли, незнание широкими слоями русской интеллигенции путей развития страны и человечества способствовали появлению в России декадентских течений в литературе и искусстве.
Молодой писатель и журналист начал непримиримую борьбу с проявлениями декаданса — индивидуализмом, субъективизмом, пессимизмом, бегством от современности, отрицанием общественной роли искусства: ‘декаденты и декадентство — явление вредное, антиобщественное, — явление, с которым необходимо бороться’, — писал Горький. В то же время он видел сложность и противоречивость декаданса, признавал высокие достижения символистов в области мастерства стиха, с болью в сердце писал о писателях-декадентах как людях с ‘более тонкими нервами и более благородной душой’, которые ‘плутали в темной жизни’, ‘ища себе в ней чистого угла’, ‘выхода вон из буржуазной клоаки’.
Декадентской вымученности формы, болезненной изощренности Горький противопоставляет нетленную красоту шедевров классического искусства: ‘В сущности, все эти изваяния из мрамора — просты. И именно потому они так красивы’, — пишет он о древнегреческих статуях.

3

Литературная жизнь эпохи, когда Горький начал свой творческий путь, была сложной и противоречивой. На книжном рынке появлялось множество убогого обывательского чтива — повестей и романов, поверхностно и неглубоко описывавших личные отношения героев, восхвалявших буржуазный прогресс и его деятелей. ‘Будь верен жене, молись о ней по молитвеннику, наживай денег, люби спорт и твое дело в шляпе и на этом и на том свете’, — иронически писал о такой литературе Чехов. Зарождаются в эти годы и упаднические декадентские течения.
Но продолжало существовать в русской литературе тех лет и направление критического реализма. Его представляли в первую очередь великие творения Льва Толстого, Чехова, произведения Короленко. Скоро рядом с ними стало еще одно имя — Максим Горький.
В общественной жизни страны — это пора реакции. Марксистское движение лишь зарождается, но активно выступают поздние народники, либералы.
После отмены в 1861 году крепостного права в России быстрыми темпами развивался капитализм: росла промышленность, в деревне выделялась зажиточная часть крестьянства, наживавшаяся чужим трудом, — кулачество. К 1890 году численность пролетариата возросла вдвое в сравнении с 1865 годом и приближалась к полутора миллионам, а к 1900 году в стране было уже 10 миллионов рабочих. Положение пролетариата было очень тяжелым — рабочий день продолжался не менее 12 часов, а в текстильной промышленности доходил до 15 часов, широко применялся женский и детский труд.
Гнет помещиков и буржуазии, чиновничий и полицейский произвол, самодержавный деспотизм вызывали возмущение самых широких слоев населения. Назревала буржуазно-демократическая революция, и одновременно росло движение пролетариата против капиталистических порядков. Это делало общественную жизнь крайне сложной и внутренне противоречивой, вызывало колебания среди различных социальных групп.
Выразителем идей поднимающегося на революционную борьбу пролетариата и стал Максим Горький.
Появление Горького было исторически неизбежным, выражало потребность времени, когда созрели мятежные силы класса пролетариев. Этому классу нужен был свой певец, свой буревестник революции.
В 1893 году Энгельс писал: ‘Конец феодального средневековья, начало современной капиталистической эры отмечены колоссальной фигурой. Это — итальянец Данте… Теперь… наступает новая историческая эра. Даст ли нам Италия нового Данте, который запечатлеет час рождения этой новой, пролетарской эры?’ Он не знал, что за полгода до этого на страницах тифлисского ‘Кавказа’ уже появился первый рассказ великого русского писателя, который в своем творчестве запечатлел наступление ‘новой, пролетарской эры’ мировой истории.
Центр мирового революционного движения переместился в Россию, и закономерно, что великий художник пролетариата появился именно здесь.
Это было подготовлено и развитием русской литературы, пережившей в XIX веке свой расцвет. Сила русской классической литературы была в ее глубокой связи с народом, с его протестом против крепостничества, против буржуазных отношений.
Уже с первых рассказов одной из ведущих тем стала у Горького несовместимость в человеке собственнического и по-настоящему человеческого. Его привлекали люди с ‘чудинкой’, те, у кого не было стадного начала, кто противопоставлял себя царившему вокруг мещанству, думал над жизнью, к чему-то стремился.
‘Сбились в кучу и давят друг друга, — говорит о людях старый цыган Макар Чудра в первом рассказе Горького, — а места на земле вон сколько… И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Что ж, — он (человек. — И.Н.) родился затем, что ли, чтоб поковырять землю да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять?’
Недовольство жизнью охватывает все больше и больше людей. ‘Вот так жизнь… И зачем только она мне далась? Работища да скучища, скучища да работища…’ — рассуждает Гришка Орлов (‘Супруги Орловы’).
Молодой писатель, продолжая традиции передовой русской литературы, обличает бесчеловечность власти богатства, глумление над беззащитными людьми. Перед читателем проходят люди из народа, буржуа, мещане, купцы. В ряде рассказов Горький рисует духовную бедность, эгоистичность, стремление к беззаботной жизни, равнодушие к общественным интересам у буржуазной интеллигенции (‘Открытие’, ‘Неприятность’, ‘Варенька Олесова’, ‘Поэт’, ‘Встреча’).
Особенное внимание современников привлекли рассказы писателя об обитателях городского ‘дна’ — босяках (‘Дележ’, ‘Дело с застежками’, ‘Как поймали Семагу’, ‘Бабушка Акулина’, ‘Однажды осенью’, ‘Челкаш’, ‘Мой спутник’, ‘Два босяка’, ‘Проходимец’, ‘Бывшие люди’, ‘Коновалов’).
В 1901 году Ленин писал, что ‘увеличение числа босяков и нищих, посетителей ночлежных домов и обитателей тюрем и больниц не обращает на себя особенного внимания, потому что ведь ‘все’ так привыкли к тому, что в большом городе должны быть переполнены ночлежные дома и всякие притоны самой безысходной нищеты’.
О босяках к тому времени уже писали И.Ясинский, Златовратский, Наумов, Г.Успенский, Некрасов, Мамин-Сибиряк, Короленко, Каронин-Петропавловский, но горьковские рассказы о босяках были новым словом в литературе.
Если у других писателей босяки изображались как колоритная деталь в общем несовершенстве жизни, то горьковские герои покоряли значительностью, поэтическим превосходством над обывателями и мещанами.
Горький рисует босяков в контраст мещанско-собственническому миру, в котором ничего выше пятака не знают, видит у них черты душевности и человечности. Это превосходство босяка над мещанином, собственником раскрыто, в частности, в рассказе ‘Челкаш’. Вор Гришка Челкаш проникается симпатией к крестьянскому парню Гавриле, который ищет денег на обзаведение хозяйством. Как человек Челкаш выше и духовно богаче Гаврилы, в противоположность трусливому Гавриле смел и находчив. Когда они делят выручку, низость и жадность Гаврилы, человека-собственника, униженно просящего товарища отдать ему все деньги, готового из-за денег убить Челкаша, проявляются особенно ярко.
Босяки, отмечал позднее писатель, ‘как будто чувствуют, что в спокойной жизни только для себя есть что-то нехорошее, постыдное для человека’. Недаром один из первых критиков Горького народник Н.К.Михайловский заметил о горьковских босяках: ‘нелегко установить, отверженные они или отвергнувшие’.
Однако Горький не приукрашивает людей ‘дна’, не ‘зовет в босяки’, как казалось кое-кому из современников. Возражая тем, кто видел в босяках идеал для подражания, писатель замечал об одном из них, Коновалове: ‘Если б он дожил до 905 года, он одинаково легко мог бы стать и ‘черносотенцем’ и революционером, но в обоих случаях — не надолго’. Свобода горьковских босяков иллюзорна, духовный мир убог, у них немало крайнего индивидуализма, антиобщественности. Яркие, цельные, душевно богатые личности, горьковские герои социально беспомощны, не знают, как изменить жизнь. Бунт этих людей бессилен и бесперспективен.
В душе выброшенных из мещанской жизни людей идет напряженная борьба между стремлением к труду, к подвигу и отчаянием, анархизмом, индивидуализмом. И, увы, в конечном счете побеждает последнее. Присмотревшись к босяку, ‘понимаешь — с досадой и горькой печалью, — что это лентяй, хвастун, человек мелкий, слабый, ослепленный самолюбием, искаженный завистью…’ Эти люди ‘работают только в крайней нужде, когда уже нет возможности утолить голод иными способами — попрошайничеством или воровством’. А творческую, поднимающую человека силу труда Горький уже тогда хорошо понимал, чувствовал и изображал.
В жизни Горький видел много звериного, жестокого, страшного и показал это в своих произведениях. Но ему была органически чуждой мысль об извечной жестокости человеческой природы, о неистребимости зла, мысль, развиваемая и на разные лады варьируемая писателями декадентского лагеря. Горький гневно и страстно отвергал пессимистический взгляд на вечность зла, убеждал в необходимости коренных социальных перемен как радикального пути устранения несправедливости и жизненных уродств.
Рассказы молодого писателя развертывали широкую панораму русской жизни, показывали, как эксплуататорский строй душит и калечит человека. Но не это было новым в русской литературе. Некрасов, Толстой, Достоевский, Тургенев, Ф.Решетников, Н.Успенский не раз писали об этом. Новое было в другом: как никто другой из русских писателей, Горький увидел у простых, задавленных жизнью людей богатый и многогранный внутренний мир, высокие мысли и большие запросы, раздумья не только о куске хлеба, а и об устройстве мира, медленный, но неуклонный рост народного сознания. В серьезных, социально значимых конфликтах сталкиваются яркие, сложные характеры, разные убеждения.
Горький не только и не столько жалел ‘маленького человека’, ‘униженного и оскорбленного’, сколько требовал от этого человека, чтобы он перестал быть ‘маленьким’, а стал Человеком с большой буквы, не позволял себя унижать и оскорблять.
Читателя неудержимо влекла горьковская вера в человека, его духовные, творческие силы, в то, что человек победит царящее зло. В конечном счете это было связано с созреванием революции в стране, и горьковские произведения оказались созвучны чувствам, мыслям, настроениям передовых людей тех лет. Писатель чутко уловил назревшую общественно-политическую потребность эпохи — необходимость участия трудящихся масс в борьбе за революционное преобразование общества.
‘Такие звонкие для своей эпохи начальные его рассказы продолжают свою работу, потому что потомки, как раковину приложив к уху, могут расслышать в них нарастающий гул революционной бури…’ — говорил Л.Леонов на торжестве по случаю столетия со дня рождения писателя.
Некоторые произведения Горького носили романтический характер, включали переложение сказок, легенд, преданий. В этом видна мечта писателя о большом, свободном от рабства будней человеке, о жизни, достойной его. У горьковских романтических героев возвышенный нравственный облик, сильные и гордые, благородные характеры, самоотверженные, смелые действия, жажда подвига, могучие чувства, сильные страсти, умение наслаждаться жизнью и постоять за нее. Они тоскуют по лучшей жизни, ненавидят и презирают стяжательство, ‘хозяев жизни’, мещан. У них развито чувство человеческого достоинства. Горький поэтизирует сильных и красивых людей, противопоставляет их серому и скучному мещанскому быту, славит ‘безумство храбрых’.
В ‘Песне о Соколе’ перед нами два жизненных принципа, две философских концепции. Серенькой, трусливой и бесцветной жизни Ужей противостоит радость борьбы у Сокола. Борьба нелегка, для победы над врагом приходится не жалеть жизни, но цели этой борьбы возвышенны, благородны.
Передовые читатели видели здесь призыв к революционной борьбе с царизмом, и недаром ‘Песню о Соколе’ декламировали на студенческих вечеринках, собраниях революционных кружков.
‘Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
Безумству храбрых поем мы песню!..’
Важно отметить, что романтический герой молодого Горького не обособлен от общества, не противопоставлен ему — а такое противопоставление было характерно и для романтизма начала XIX века и для антидемократической философии Фридриха Ницше, очень популярной в конце прошлого века.
Героическая романтика Горького будила в человеке те сильные, смелые, свободолюбивые чувства, которые предшествуют, сопутствуют и содействуют революции.
Писатель широко обращается к миру народного творчества, вводит в свои произведения легенды, сказки, предания народов, населяющих нашу страну.
Романтические произведения Горького связаны не только с фольклорной, но и с русской литературной традицией — в частности, с романтизмом раннего Гоголя: вспомним его ‘Вия’, ‘Тараса Бульбу’, ‘Вечера на хуторе близ Диканьки’. И ‘романтические’ и ‘реалистические произведения Горького образуют органическое внутреннее единство, являясь выражением целостности художественного мировосприятия. Романтизм не был кратковременным увлечением начинающего писателя, а вошел органической частью и в его зрелое творчество.
Рассказы молодого писателя поражали художественным совершенством, мастерством диалогов, глубиной характеров, своеобразием в описаниях природы, остротой и необычностью ситуаций. Они производили впечатление огромной жизненной достоверности, усиленной подзаголовком ‘Очерк’, который был во многих рассказах. ‘Никто не выдумывает меньше меня’, — признавался Горький, имея в виду фактическую основу своих рассказов. Но уже первые его произведения проникнуты большими идеями, далеки от натурализма — поверхностного и неглубокого описательства фактов, описания, лишенного глубокого проникновения в существо жизни. Горьковские рассказы заключали в себе огромные обобщения (конкретные факты были лишь своеобразным ‘трамплином’), ставили большие вопросы. Ярко сказалось это в языке героев, их емких словах и глубоких мыслях. ‘Все мужики говорят у вас очень умно, — замечал Лев Толстой, — …в каждом рассказе какой-то вселенский собор умников’.
В ответ на упреки в том, что его персонажи говорят умнее и ярче, чем в жизни, Горький замечал: ‘Люди в моем изображении должны казаться умнее только потому, что я сжимаю их слова, отчего мысли становятся рельефнее’.
Уже в ранних рассказах определилась одна из характернейших черт дарования писателя — любовь к афоризмам — изречениям, выражающим в сжатой форме значительную мысль, близким к пословицам.
Афоризмы Горький считал ‘характерной особенностью подлинной русской речи’. Эта черта авторского стиля Горького нередко передается и героям писателя (в частности в пьесах). Отсюда отнюдь не следует, что герои Горького всегда выражают авторские мысли, нет, со многими из них писатель спорит, не соглашается (начиная с Бессеменова в ‘Мещанах’ и кончая Климом Самгиным). Об этом надо всегда помнить, читая Горького, и не поддаваться красивым и ярким мыслям горьковских персонажей, а относиться к ним критически.
Ясно выраженная писательская позиция Горького казалась Чехову, художнику иного творческого склада, недостатком: ‘Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим’. Но Горький ‘мешал’ не ‘слушать’ — его рассказами зачитывалась вся Россия, — а жить, жить по-старому, по-привычному, по-звериному.
С первых шагов Горького в литературе ему сопутствовали любовь и интерес читателей из народных глубин и брань, раздражение сторонников существующего общественного порядка, сразу почувствовавших в нем своего непримиримого врага. Революционное значение произведений Горького становилось очевидным, и недаром монархическая печать называла его ‘вредным писателем’ и ‘босяцким атаманом’. Что же, для строя рабства и угнетения Горький действительно был вреден. Только не вожаком голытьбы был писатель, а все более и более становился выразителем дум и чаяний передового, сознательного пролетариата.
До Льва Толстого не было в литературе, по выражению Ленина, подлинного мужика. Так же и до Максима Горького не было в ней настоящего рабочего. Но к пониманию исторической миссии пролетариата Горький пришел не сразу. В начале творческого пути он еще не выделял пролетариата из общей массы угнетенных, и у его героев тех лет взгляды и настроения мастеровых, ремесленников, а не промышленного пролетариата. Он прямо писал в ‘Одесских новостях’ (31 августа 1896 года), что земледелие ‘вопреки уверениям марксистов’ еще долго будет основой хозяйства России.
За выступлениями Горького в печати внимательно следила царская цензура, безжалостно вытравлявшая все казавшееся подозрительным.
Так, уже в рассказе 1893 года ‘О чиже, который лгал, и о дятле — любителе истины’ цензор вычеркнул выделенные ниже слова (приводим только несколько примеров): ‘птицы, испуганные и угнетенные внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой’, ‘вдруг зазвучали свободные, смелые песни (чижа)’, ‘там, мы, великие, свободные, все победившие птицы, насладимся созерцанием нашей силы’.
В начале писательской деятельности Горький писал немало стихов. Они интересны в биографическом плане — как отражение духовной жизни писателя в те годы, но художественно многие из них явно несовершенны: в них много прозаизмов, книжных выражений, натянутых сравнений, избитых эпитетов.
Однако наряду со слабыми стихами у Горького есть и талантливые стихотворные произведения — ‘Девушка и Смерть’, ‘Легенда о Марко’, ‘Баллада о графине Эллен де Курси’. Мастерски сочинял он стихи для своих литературных героев (таких стихов насчитывается больше 100). Нельзя также не упомянуть, говоря о Горьком-поэте, написанных ритмической прозой ‘Песни о Соколе’ и ‘Песни о Буревестнике’, поэмы ‘Человек’. Это шедевры не только русской, но и мировой поэзии.
К своим поэтическим опытам Горький относился сурово, считал свои стихи ‘дубоватыми’, но все же сочинял стихи вплоть до последних лет жизни.

4

Самара в те годы, когда в ней жил Горький, была крупнейшим промышленным центром Поволжья, и ее недаром называли русским Чикаго.
Активной была в городе общественная жизнь. В ‘Самарской газете’ сотрудничали такие видные литераторы тех лет, как Короленко, Гарин-Михайловский, Мамин-Сибиряк.
Горький сблизился со многими ‘неблагонадежными’ людьми города. Он — постоянный участник ‘ассамблей’ в доме Якова Львовича Тейтеля — ‘одного из самых популярных в то время в Самаре людей’.
‘По вечерам, — вспоминает товарищ Горького по ‘Самарской газете’, — к Тейтелям всегда кто-нибудь приходил, не стесняясь ни отсутствием приглашения, ни костюмом, ни даже временем приглашения: хоть в 12 часов ночи… И кто только не перебывал там… Студенты, военные, актеры, врачи, педагоги, ссыльные, литераторы, городские и земские деятели, курсистки, профессора, журналисты, либералы, народники, марксисты, поэты, статистики, адвокаты, толстовцы, гипнотизеры, путешественники, инженеры, певцы и прочие. Квартира Тейтелей была каким-то демократическим клубом…’
Здесь собиралось по 100-200 человек. В числе других бывал и Ленин, живя в Самаре в 1889-1893 годах, можно было встретить будущих наркомов М.Г.Елизарова и А.Г.Шлихтера.
С Тейтелем был дружен Г.Успенский, его знали лидер народников Михайловский, писатели Златовратский, Чириков, Гарин-Михайловский, путешественник Потанин, еврейский писатель Шолом-Алейхем. Выступали в доме Тейтеля и сторонники марксистских взглядов.
‘…В 96 году я впервые услышал имя — Ленин, — вспоминал Горький о жизни в Самаре. — Помню… восторженный отзыв об Ульянове — ‘Тулине’.
Бывал Горький и в других культурных центрах Самары.
‘Дурно одетый парень оказывался очаровательным собеседником’, — вспоминали самарцы о Горьком. Собеседником, умевшим незло пошутить, всерьез уверяя, к примеру, что на Кавказе есть вино, от которого зеленеют уши. ‘Уже если всегда говорить только умное — это тоже — глупость’, — записал он позднее в альбоме К.И.Чуковского.
Молодой журналист, вчерашний бродяга, удивлял интеллигентных самарцев своей начитанностью, но в целом самарское образованное общество относилось к начинающему писателю немного свысока, и, когда спустя несколько лет его слава гремела по всей России, в Самаре удивлялись: неужели это тот, в странной разлетайке?
Горький был щедрым и отзывчивым человеком, постоянно помогал нуждающимся, и ‘к моменту выдачи жалования или гонорара для него в кассе оставалось больше приятельских расписок {Если у Горького не оказывалось наличных денег, он просил выдать их просившему под свою очередную получку.}, чем наличных’, — вспоминает заведующая редакцией. С этих пор у него появилась страсть — помогать другим, дарить людям приглянувшиеся им вещи — особенно книги.
Не только в интеллигентных кругах Самары бывает Горький. Он близок простым людям: организует загородные прогулки рабочих, читает им вслух книги, устраивает елку для мальчиков, работающих в типографии, и детей наборщиков.
Работая в редакции ‘Самарской газеты’, Горький тесно соприкасается с типографскими рабочими. Эта группа пролетариата всегда отличалась грамотностью, политической сознательностью, и потому общение с небольшим, но политически сознательным пролетарским коллективом типографии было плодотворным для идейного роста писателя. В Самаре Горький участвует в распространении нелегальных брошюр, приходящих из-за границы под видом прейскурантов торговых фирм на редакцию ‘Самарской газеты’.

5

‘Окаянная работа’ фельетониста ‘Самарской газеты’ {Меньше чем за год он написал около двухсот фельетонов.} не по душе Горькому. Уж слишком узок и мелок, неинтересен круг дозволенных ему тем: пыль на улицах, неполадки в больнице, дикие выходки пьяных купцов и т.п. Поэтому в мае 1896 года он принял предложение ‘Одесских новостей’ писать об открывающейся в Нижнем Новгороде ‘Всероссийской промышленной и художественной выставке’. Обозревателем Выставки пригласил Горького и ‘Нижегородский листок’.
Когда Горький возвратился в родной город, на территории выставки уже стояли павильоны-терема в ложнорусском стиле, уже были свезены со всей страны промышленные новинки. Выставка демонстрировала успехи русской промышленности, успехи русского капитализма. Книгой о ней пользовался Ленин, работая над ‘Развитием капитализма в России’.
В то же время Всероссийская выставка стала местом ожесточеннейшей конкурентной борьбы за покупателя, грандиозной рекламой — отсюда невиданная пышность ее оформления, проникнутая духом казенного патриотизма.
Но выставка показала не только богатство России, успехи ее промышленности, а и глупость ‘хозяев жизни’. Так из мыла были… отлиты бюсты русских царей, из свечей… построена часовня.
Устроители выставки, естественно, ‘забыли’ о тех миллионах простых тружеников, чьими руками было создано все представленное тут. Но о них помнил Горький, и в своих статьях писал не только о достижениях техники и науки, а и о тех, кто создает промышленную мощь Российской империи.
‘Очень хочется знать, кто, чем и как вытащил из земли эти 10 000 пудов золота и дал государству за 30 лет почти 300 000 000 золотых рублей, не считая серебряных и медных, не принимая во внимание драгоценных камней. Кто они, эти добрые гномы? Как они это делают, и как они при этом поживают?’
И писатель рассказывал в корреспонденциях, ‘как поживают’ рабочие люди России, писал о том, что на казанском кожевенном заводе Алафузова рабочие часто болеют вследствие полного отсутствия какой-либо гигиены: ‘При заводе нет ничего того, что необходимо: ни достаточного количества воздуха в мастерских, ни больнички, но система штрафов удивительно точно разработана’.
Широко было представлено на выставке искусство — живопись, народное кустарное творчество, архитектура павильонов. Обширной была программа зрелищных и музыкальных мероприятий. Выступал Московский Малый театр, народные ‘вопленицы’, устраивались представления в народных балаганах, концерты классической музыки, демонстрировались первые опыты ‘синематографа’. В расчете на успех у мещанской и буржуазной публики были организованы гастроли зарубежных ‘звезд’ кабаре. Живопись — за исключением панно Врубеля — была представлена работами третьестепенных мастеров, рассчитанными на нетребовательный вкус ищущего ‘изящного’ обывателя.
Естественно, что много внимания уделяет Горький представленному на выставке искусству. ‘Давно я не переживал ничего подобного, — описывает он выступление знаменитой вопленицы и сказительницы Ирины Федосовой. — …Вопли русской женщины, плачущей о своей тяжелой доле, — все рвутся из сухих уст поэтессы, рвутся и возбуждают в душе такую острую тоску, такую боль, так близка сердцу каждая нота этих мотивов, истинно русских, небогатых рисунком, не отличающихся разнообразием вариаций — да! — но полных чувства, искренности, силы — и всего того, чего ныне нет, чего не встретишь в поэзии ремесленников искусства… Это истинно народная поэзия, это тот стон, который создал наш народ, наша стомиллионная масса’.
‘…Я писал по совести о том, что выставка народного труда — не народна, и что народ в ней никакого участия не принимает’, — резюмировал Горький свои корреспонденции в одном из писем. О выставке писали газеты всей России, но только Горький показал за внешней парадностью и мишурой положение трудящейся массы, подлинное лицо ‘хозяев жизни’. Его корреспонденции о выставке читали не только коренные нижегородцы, но и люди, приехавшие на выставку со всей страны, — недаром тираж газеты вырос более чем в два раза.
Как корреспондент Горький присутствует на заседаниях торгово-промышленного съезда, слушает выступления крупнейших торговых и промышленных воротил России. ‘Больше всего знаний о хозяевах дал мне 96 год’, — вспоминал он. Эти наблюдения помогли писателю ярко и глубоко изобразить русскую буржуазию — в частности в своем первом большом по объему произведении — повести ‘Фома Гордеев’.

6

В августе 1896 года Горький венчается с Екатериной Павловной Волжиной. Екатерина Павловна была дочерью небогатого помещика, который, разорившись, стал управляющим чужих имений. Семья нуждалась в деньгах, и после окончания гимназии Катя работала корректором в ‘Самарской газете’.
Живая, веселая, скромная и сердечная, Катя имела много поклонников, но любила ‘Иегудиила Хламиду’, к огорчению родителей, которых пугала разница в возрасте (восемь лет), прошлое Горького и разница в образовании (Катя окончила гимназию с золотой медалью).
‘Благодаря Алексею Максимовичу я увидела и узнала бесконечно много. Мне иногда кажется, что я прожила не одну, а несколько жизней, и все они были удивительно интересны’, — говорила она {Е.П.Пешкова (1876-1965) всю жизнь была верным другом писателя. (За сорок лет она получила от него более 600 писем.) После смерти Горького она вела работу по подготовке собраний его сочинений, летописи жизни и творчества, изданию материалов горьковского архива, писем писателя. В первые годы Советской власти Е.П.Пешкова работала в художественном просветительном Союзе рабочих организаций и в Политическом Красном Кресте, часто бывала у Дзержинского. В период Великой Отечественной войны она много сделала для помощи эвакуированным и пострадавшим от войны детям. В 1958 году правительство наградило ее орденом Трудового Красного Знамени — за многолетнюю общественную и литературную деятельность.}.
Здоровье Горького ухудшается: сказались голодная юность, изнуряющий физический труд, злосчастная пуля, пробившая легкое, напряженный писательский труд — за четыре с половиной месяца выставки он написал 37 статей в ‘Нижегородском листке’ и 70 в ‘Одесских новостях’.
Развивается чахотка, угрожающая жизни писателя. Ему пришлось в январе 1897 года ехать лечиться в Крым, а потом пожить в селе Мануйловке, на Украине.
‘Мы подумали: приехал барин, — вспоминали о Горьком мануйловские крестьяне. — Прошло дней десять. Смотрим, у нового жителя не барские привычки. Ходит по селу, с селянами запросто разговаривает. Интересуется жизнью нашей, украинскому языку учится. С молодежью в городки играет…’
Здесь, на Украине, 27 июля 1897 года у писателя родился сын Максим.

Буря! Скоро грянет буря!

1

После Украины Горький живет с семьей в селе Каменное около Торжка, в Тверской губернии, у своего друга химика Васильева. Здесь он часто бывает на бумажной фабрике и на стекольном заводе, видит страшные условия труда рабочих стеклодувов, сближается с местными социал-демократами, продолжает начатый на Украине роман ‘Фома Гордеев’ (Свои крупные произведения Горький называл повестями, но литературоведы нередко называют их романами.) В январе 1898 года Горький возвращается в Нижний.
В марте — апреле выходят из печати в Петербурге два тома его ‘Очерков и рассказов’. В них вошли рассказов из сотни очерков и рассказов, написанных и опубликованных к тому времени Горьким.
Наборщики типографии — одни из первых читателей книги — говорили с восторгом: ‘Вот это, действительно, наш писатель. Это за живое задевает’. С этих ‘Очерков и рассказов’ началась всероссийская и мировая слава писателя.
Особенный интерес к творчеству Горького проявляли социал-демократы, марксисты.
Один из них, в недалеком будущем близкий Горькому человек, В.А.Десницкий, вспоминал: ‘В его первых художественных произведениях для нас был радостен уход талантливого писателя от традиционного народнического мужика к городскому человеку — пусть пока и босяку, не к рабочему, но все же и босяк с его великолепным горьковским презрением к устоявшемуся гнилому быту был для нас желанным предвестником нового’.
Успех первого сборника рассказов воодушевил Горького, и он пишет издателю: ‘Отношение публики к моим писаниям укрепляет во мне уверенность в том, что я, пожалуй, и в самом деле сумею написать порядочную вещь’. Этой ‘порядочной вещью’ стала повесть ‘Фома Гордеев’ (1899).
Перед читателями богатая и многообразная картина русской жизни, мира русской буржуазии — от некультурности и открытого хищничества до европеизированных форм капитализма. Это и богомольный, ветхозаветный Ананий Щуров, разбогатевший путем преступления, и стяжатель-философ Яков Маякин, ‘мозговой’ человек, который ‘уже способен думать шире, чем требуют узко личные его интересы, он политически наточен и чувствует значение своего класса’, хочет, чтобы буржуазия и купечество имели в своих руках не только экономическую, но и политическую власть.
‘Буржуазия строила паскудное царство свое на жесточайшей конкуренции, ей требовались крепкие, беззастенчивые люди’, — писал Горький, и это ‘паскудное царство’, его жестоких, ‘крепких’ людей показал в повести. Недаром среди воротил, собравшихся на освящение парохода, нет почти ни одного, чей путь к богатству не лежал бы через преступление.
Молодое поколение русской буржуазии (Тарас Маякин, Африкан Смолин) продолжает дело отцов, придав ему европейский лоск, действуя более расчетливо, более трезво. Но ‘дети’ тусклее, зауряднее ‘отцов’ — так писателем намечена тема духовного вырождения буржуазии, которая станет основой в ‘Деле Артамоновых’.
‘Фома Гордеев’ — повесть о крепнущей русской буржуазии, о том, как она набирает силы. Недаром ее идеолог Маякин считает, что жить становится все интереснее. Повесть Горького, однако, не только показывает рост русской буржуазии, не только раскрывает бесчеловечность капиталистических отношений, ложь и лицемерие буржуазной морали.
Основной замысел повести — показать, по словам самого Горького, как в современной буржуазной действительности ‘должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии’.
Фома — ‘здоровый человек, который хочет свободы жизни, которому тесно в рамках современности’. Он упорно ‘выламывается’ из мира хозяев, и в этом Горький видит показатель неустойчивости современной жизни, показатель того, что настает время ее изменить.
Фома не понимает до конца устройства жизни, не знает путей и методов ее изменения, далек от передовой интеллигенции и народа, не находит с ними общего языка, хотя в душе и тянется к ним. Он много думает над жизнью, но у него нет тяги к знаниям и книге (‘пусть голодные учатся, — мне не надо…’), общество умных и образованных людей отпугивает Фому. Стремления иметь друзей он не ощущает. Мир собственности, который Фома отвергает, купеческий уклад жизни наложили на него свою печать, он рано познал ‘снисходительную жалость сытого к голодному’.
В конце повести Фома повержен и унижен, маякинский мир торжествует победу над бунтарем. Победу над слабым и запутавшимся человеком, но не над читателем, перед которым писатель раскрыл мерзость царства щуровых, маякиных, резниковых, кононовых.
Горький вошел в литературу в годы острой борьбы народников и марксистов. Рисуя в своих произведениях рост и укрепление российского капитала, писатель активно выступал в этом споре на стороне марксистов, разрушая народнические иллюзии об особом, некапиталистическом пути развития России. Это сближало Горького с Лениным, сближало задолго до их личного знакомства. Примечательно, что ‘Фома Гордеев’ появился в один год с ленинской работой ‘Развитие капитализма в России’ и был напечатан в легальном марксистском журнале ‘Жизнь’.
‘Недурной журнал! — писал Ленин о ‘Жизни’ в апреле 1899 года. — Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!’ К этому времени в журнале появились рассказы Горького ‘Кирилка’, ‘О черте’, ‘Еще раз о черте’, началось печатание ‘Фомы Гордеева’. В вышедшей в марте 1902 года книге ‘Что делать?’ Ленин использовал горьковское выражение ‘писатель, который зазнался’.
Антибуржуазная направленность творчества Горького видна и в следующем его крупном произведении — повести ‘Трое’ (1900-1901).
Со страниц повести встает мир городской бедноты — страшный мир нищеты, унижения, пьянства, ожесточенной борьбы за копейку, борьбы, в которой люди не останавливаются ни перед воровством, ни перед убийством. Мрачный колорит не могут разрушить ‘лучи света в темном царстве’ — тряпичник дедушка Еремей, сапожник Перфишка, баба Матица, перфишкина дочь Маша. Но ‘Трое’ — в первую очередь рассказ о духовных исканиях друзей: Якова Филимонова, Ильи Лунева и Павла Грачева. Они, вступая в жизнь, хотят найти свое место в ней, разобраться в действительности, жить ‘чистой жизнью’.
Илья Лунев ‘с малых лет настоящего искал’, стремился к физической и душевной чистоте и опрятности: ‘Чистота во всем казалась ему необходимым и главным условием порядочной жизни’.
Окружающая жизнь порождает у Ильи стремление стать ‘хозяином’, разбогатеть любой ценой — ‘случай свой поймать’. Он достигает известного успеха: убив ‘скверного старика’ Полуэктова и забрав его деньги, входит в мир собственников, а преступление его остается нераскрытым. Но неправда собственнического мира возмущает Илью.
Лунев стыдится своего успеха — в его душе живет ‘кто-то, не желающий открыть галантерейную лавочку’, — готов помочь друзьям. Илья любит давать людям радость, умеет постоять за товарища. Потому-то, добившись своего, открыв свою торговлю, поселившись в комнатке с голубыми обоями и окнами в сад, войдя в ‘чистый’ мир, Илья не стал счастлив. Лунев убеждается, что ‘чистая жизнь’ его компаньонов по торговле Автономовых, по существу, не чиста. ‘Надежная, умная’ Татьяна Автономова, ‘женщина образованная, мужняя жена… чистая, тонкая, настоящая барыня’, оказалась ‘поганой’ — распутной и по-мелочному расчетливой крохоборкой, человеком, которого не смущает и не возмущает убийство — лишь бы в тюрьму не попасть.
Илья — чуткий и обидчивый, много думающий, хоть и не очень грамотный человек из народных низов, не может преодолеть глубокого отвращения к сытой, скотской и глупой жизни мещанства: ‘Я вот смотрю на вас, — жрете вы, пьете, обманываете друг друга… никого не любите… Я порядочной жизни искал, чистой… нигде ее нет! Только сам испортился… Хорошему человеку нельзя с вами жить’, — заявляет он на вечере у Автономовых.
Рано задумался над жизнью и Яков Филимонов — мальчик с ‘большими и беспокойными’ глазами. Он избрал путь религиозного примирения с жизнью и непротивления злу. Но стремясь навести ‘порядок в душе’, он своим невмешательством на самом деле способствует торжеству социального зла.
Писатель показывает, что причины несправедливости таятся в устройстве общества, и это начинает осознавать Павел Грачев. ‘Вихрь сомнения’, так хорошо знакомый молодому Горькому, начинает складываться у него — жадного на книгу ‘первого озорника и драчуна во дворе’ — в систему убеждений социалистического толка. У Грачева нет желания стать ‘хозяином’, и он отвечает отказом на предложение Ильи, готового помочь ему деньгами, открыть водопроводную мастерскую.
Павел работал в типографии, близко сошелся с демократической интеллигенцией, сблизиться с которой Луневу мешало повышенное самолюбие, желание обижать человека, мстя за свое унижение.
Своей повестью Горький хотел помочь читателю из народа разобраться в путанице жизненных противоречий и сомнений, увидеть пути борьбы против социального зла. Готовя повесть для второго издания, он писал: ‘Читая ее, я с грустью думал, что если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад, — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжелых, сколько излишних’. В повести писатель творчески осмысливает духовные искания и метания своей молодости, в известной мере повторяя сюжет и проблематику знаменитого романа Ф.М.Достоевского ‘Преступление и наказание’, дает свое идейно-художественное решение проблемы.

2

В мае 1898 года Горький снова — на этот раз не по своей воле — оказался в Тифлисе.
Дело в том, что у арестованного в Тифлисе рабочего-революционера Ф.Афанасьева жандармы нашли фотокарточку с надписью: ‘Дорогому Феде Афанасьеву на память о Максимыче’. Когда выяснилось, что ‘Максимыч’ — это Горький, писателя арестовали, привезли в Тифлис и посадили в тюрьму — Метехский замок.
В разных городах по делу Ф.Афанасьева допросили и подвергли обыскам около трехсот человек. Некоторые обвиняемые были связаны с петербургским ‘Союзом борьбы за освобождение рабочего класса’.
На допросах Горький выгораживал Афанасьева, представляя его, владельца серьезной библиотеки политической литературы, человеком, который ‘никогда ничего не читал’.
Доказать связь Горького с делом Афанасьева не удалось — арестованные дружно отрицали свое знакомство с писателем, и тот вернулся в Нижний — под надзор полиции. Около дома, где он жил, теперь постоянно дежурит по нескольку полицейских агентов, но каждый вечер дом полон нижнегородской интеллигенции.
Сохранились донесения шпиков: ’11 апреля Пешков с 2 часов пополудни был у Вдового дома, на площади, с женой, навстречу чудотворной иконе, грыз орехи… Для видимости старался держать себя далеко от лиц, состоящих под надзором и наблюдением…’
Портреты Горького, найденные при обыске, жандармы прилагали к другим документам как свидетельство ‘неблагонадежности’.
А туберкулез, обострившийся после тифлисской тюрьмы, прогрессирует, и писатель месяц живет в Крыму, где знакомится с Куприным, Буниным, Чеховым. ‘Один из лучших друзей России, друг умный, беспристрастный, правдивый, — друг, любящий ее, сострадающий ей во всем’, — так писал Горький о Чехове.
Осенью 1899 года Горький впервые приехал в Петербург.
Город ему не понравился. ‘Он так и остается в памяти моей городом одиноких людей, людей, загнанных жизнью в хлевушки самомнения, в темные уголки человеконенавистничества. Сколько сплетен слышал я там! Сколь много воспринял всяческой мерзости!’ — писал Горький в письмах.
Эти впечатления были результатом пребывания писателя в среде народников, либералов, декадентов, легальных марксистов, следствием идейных раздоров среди петербургской интеллигенции, лицемерия, лживости, склонности к интригам многих ее представителей.
Горький осмотрел Эрмитаж, познакомился с писателем-мемуаристом А.Ф.Кони и великим русским художником И.Е.Репиным, который, по словам Горького, ‘быстро и все время оживленно разговаривая’, написал его портрет, сразу ставший широко известным в России.

3

Горький живет в Нижнем, но часто ездит в Москву и бывает на спектаклях Московского Художественного театра (МХТ). В Москве в январе 1900 года он познакомился с Львом Толстым, уже раньше обратившим внимание на писателя. ‘Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа’, — записал Толстой в дневнике.
В марте 1900 года Горький снова едет лечиться в Крым. Здесь он встречается с Чеховым, много беседует с ним.
Летом Горький опять в Мануйловке, читает мужикам Чехова, Короленко, Шевченко, руководит любительским театром.
‘Хорошо в этой Мануйловке, очень хорошо, — писал он Чехову. — Тихо, мирно, немножко грустно… По праздникам я с компанией мужиков отправляюсь с утра в лес на Пселл {Псел — река в тех местах.} и там провожу с ними целый день. Поем песни, варим кашу, выпиваем понемногу и разговариваем о всяких разностях. Мужики здесь хорошие, грамотные, с чувством собственного достоинства…’
В сентябре он возвращается в Нижний.
Здесь на новый, 1901 год Горький устраивает для полутора тысяч детей нижегородской бедноты елку — с цветными электрическими лампочками (тогда это казалось почти чудом) и подарками: мешком с фунтом гостинцев, сапогами, рубахой. С грустью смотрел он на недетскую печаль в глазах маленьких гостей, на их старческую серьезность, негодуя на тех, кто лишил детей детства.
Горький не переоценивал своей помощи бедноте: ‘Из пятисот вчерашних мальцов, быть может, один будет читать. Да, не больше. Ибо остальные издохнут преждевременно от кори, тифа, скарлатины, дифтерии, холеры, поноса — от голода, холода, грязи…’
Устраивает Горький для нижегородских босяков чайную ‘Столбы’. В ‘Столбах’ работала бесплатная амбулатория, за четыре года было устроено более ста концертов. Надпись у входа гласила: ‘Спирт есть яд, так же как мышьяк, как белена, как опий и как множество других веществ, убивающих человека…’
19 февраля 1901 года писатель приехал в Петербург. Он был на заседании Петербургского Союза писателей, на котором — по полицейским донесениям — произносились речи ‘крайне противоправительственного содержания’, вообще ‘нижегородский мещанин’ Пешков, как сообщали полицейские чиновники, ‘вращался исключительно в среде неблагонадежных в политическом отношении’.
В это время особенно усилились репрессии против революционного студенчества. Они вызывают гневный протест Горького, ставшего свидетелем студенческой демонстрации у Казанского собора. Среди подписей в протесте против кровавой расправы со студентами была подпись Горького. ‘Я вовеки не забуду этой битвы!’ — писал он Чехову.
На ‘Казанское побоище’ писатель откликнулся рассказом ‘Весенние мелодии’. Цензура запретила его, разрешив, однако, по недосмотру опубликовать ‘Песню о Буревестнике’ — самую революционную часть произведения, сразу же высоко оцененную передовыми читателями и быстро завоевавшую огромную популярность.
‘Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и — тучи слышат радость в смелом крике птицы.
В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике…
Ветер воет, гром грохочет.
Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.
— Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем, то кричит пророк победы:
— Пусть сильнее грянет буря!..’
Этот призыв ‘Пусть сильнее грянет буря!’ был развитием революционной традиции русской поэзии XIX века — лермонтовского ‘А он, мятежный, просит бури’, некрасовского ‘Буря бы грянула, что ли’…
‘Песню о Буревестнике’, как и ‘Песню о Соколе’, печатали в нелегальных типографиях, переписывали от руки, читали на вечеринках и маевках, их знала наизусть вся революционная молодежь. Горьковский призыв ‘Пусть сильнее грянет буря!’ стал крылатым. Им заключил Ленин свою статью ‘Перед бурей’ (1906).

4

Начало XX века в России характеризуется активизацией пролетариата. Растет число стачек и забастовок. Ленин ведет борьбу за создание революционной пролетарской партии, в декабре 1900 года выходит первый номер ленинской ‘Искры’.
Обостряются классовые противоречия во всех областях жизни, растут крестьянские выступления, волнения среди студентов. Высокого напряжения достигает идеологическая борьба. В стране усиливается всеобщее недовольство самодержавным строем.
Горький тесно связан с революционным движением. Из Петербурга он послал нижегородским революционерам мимеограф — аппарат для печатания листовок. Об этом узнала полиция — и Горький в ночь с 16 на 17 апреля очутился в нижегородской тюрьме.
Заключение в тюрьму известного писателя вызвало протест передовых людей России. В его защиту выступил среди других Лев Толстой. ‘Я лично знаю и люблю Горького не только как даровитого, ценимого и в Европе писателя, но и как умного, доброго, симпатичного человека’, — писал Толстой товарищу {Товарищ — здесь: помощник, заместитель.} министра внутренних дел.
Под давлением общественности властям пришлось уступить и ограничиться домашним арестом: на кухне и в прихожей в квартире писателя сидели полицейские.
В Нижнем Горького посетил, будучи там проездом, А.П.Чехов. К нему приезжали И.Бунин, Л.Андреев, лидер народничества Н.К.Михайловский. Возникает горячая дружба Горького с Шаляпиным. Певец часто заходил к писателю, и, когда пел, сотрясая стены горьковского дома, на улице собиралась большая толпа.
Крепнущие связи писателя с революционным подпольем, сормовскими рабочими, сосланными в Нижний студентами беспокоят власти, и потому было решено выслать его в провинциальный городишко Арзамас.
Заключение не прошло бесследно: снова Горькому был нужен юг, и, опасаясь общественного скандала, департамент полиции разрешил Горькому провести несколько месяцев в Крыму. Проводы писателя 7 ноября 1901 года превратились в мощную революционную демонстрацию. В толпе кричали: ‘М.Горький сослан. Сослан за правду. Да здравствует Горький! М.Горького выслали! — За что? За свободное слово! За правду! Да погибнет весь существующий порядок!’ Оратор, по сообщению ‘Искры’, говорил: ‘Те, которые заставили его (Горького. — И.Н.) удалиться отсюда, считают, что Горький оказывал дурное влияние на здешнее общество, на молодое поколение. А мы говорим, что это было хорошее влияние, и нашей демонстрацией мы показываем, как любим Горького за его свободное слово…’
Несмотря на непогоду (дул сильный ветер и шел снег), на вокзале собралось много рабочих и студентов, среди них был Я.М.Свердлов.
Либеральная интеллигенция, провожая писателя, устроила банкет. На нем Горький прочитал рассказ ‘О писателе, который зазнался’, возмутивший многих из присутствовавших: в его герое они узнали себя.
Меры против демонстраций были приняты властями на всем пути следования писателя, но это только способствует росту популярности Горького, и недаром он шутливо заметил жандарму: ‘Вы поступили бы гораздо умнее, если б дали мне орден или сделали губернатором, это погубило бы меня в глазах публики’.
‘Искра’ регулярно сообщает о преследовании Горького, Ленин в статье ‘Начало демонстраций’ с негодованием пишет о запрещении писателю въезда в Москву.
В Крыму Горький встречается с Чеховым, Шаляпиным, часто посещает Л.Толстого, отдыхающего после тяжелой болезни.
Пока писатель лечился, в феврале 1902 года Академия наук выбрала его почетным академиком (по разделу словесности).
На сообщавшем об этом докладе царь Николай II начертал: ‘Более чем оригинально!’ А министру народного просвещения император написал: ‘Я глубоко возмущен этим и поручаю вам объявить, что по моему повелению выбор Горького отменяется’. Царский гнев возымел свое действие — выборы Горького сочли недействительными.
Узнав об этом решении, отказались от звания почетных академиков избранные вместе с Горьким Короленко и Чехов, а известный критик Стасов (он вместе с Короленко и выдвигал кандидатуру Горького в почетные академики) в знак протеста отказался посещать заседания Академии. Отменить принятое по царскому велению решение требовал академик математик А.А.Марков.
Ленинская ‘Искра’ писала о скандальной истории с выборами Горького:

‘Несчастный случай с Академией наук

…Несчастная Академия! Выбирая недавно Горького в число своих почетных членов, она не знала, что Горький — ‘политический преступник’, привлеченный к жандармскому следствию по обвинению в… ‘вредном влиянии’ на нижегородцев. Теперь она об этом узнала (ей сообщили сведущие люди) и спешит поправить беду, объявив свое собственное решение недействительным. Разумеется, такой мудрый шаг поднимает в высшей степени уважение публики к сонму генералов от науки, которые так боятся ‘запачкать’ себя соседством с борцом против самодержавия… своим новым решением Академия не Горького отрешает от себя, а себя — от Горького, вообще от всего живого и свободного в русской литературе…
Собрание мудрецов, поседевших в служении… высочайшим покровителям науки и искусств, может, конечно, считать окрик начальства достаточным основанием для того, чтобы решиться на дерзкий вызов общественному мнению всех тех, кто чтит в Горьком крупную литературную силу и талантливого выразителя протестующей массы’.
Вернувшись из Крыма, прежде чем ехать в Арзамас, Горький несколько дней проводит в Нижнем Новгороде. В это время там состоялась Сормовская демонстрация, которая уже тогда привлекла внимание писателя (на материале сормовских событий был позднее создан роман ‘Мать’).
Арзамас в те годы был захолустным городишкой с сонной одурью, беспросветной скукой, невежеством, обилием духовенства (на 5 тысяч жителей в нем приходилось 37 церквей и 5 монастырей). Купечество города упорно держалось за домостроевский быт, соревновалось в пожертвованиях на церковные нужды, но книг не читало, просвещение не жаловало, смертным боем било жен и детей, нередко помирало от пьянства и обжорства.
В Арзамасе писатель находился под строгим наблюдением полиции. Доходило до смешного: если Горький, гуляя, давал нищему в качестве милостыни серебряную монету, то полицейский, отобрав ее, пробовал на зуб — не фальшивая ли.
Надежды властей, что в арзамасской глуши революционные идеи писателя не окажут ‘вредного влияния’ на окружающих, не оправдались: Горький встречался с местными большевиками, из самых отдаленных уголков уезда к нему часто приезжают учителя, писатель помогает организовывать нелегальную типографию.
Горький не поддерживает либеральных выступлений против царизма, которые не ставили целью коренные изменения существующих порядков, а ограничивались требованием их улучшения. Так, он считает ‘пошлостью’ памфлет А.В.Амфитеатрова ‘Господа Обмановы’ (1902) {В памфлете был иронически описан царствующий дом Романовых, о том, против кого он направлен, говорило не только содержание, но и само название —
Об — мановы
Ро — мановы.}, тогда как либеральная интеллигенция была от него в восторге, а автора — талантливого и уже известного журналиста — сослали в Сибирь.
Невзирая на преследования и притеснения, Горький не думает покидать родину. Когда В.А.Поссе, редактор журнала ‘Жизнь’, где печатался ‘Фома Гордеев’, после закрытия журнала уехал за границу и звал туда Горького, чтобы совместно бороться с царизмом, писатель ответил отказом. Он считал нужным бороться против самодержавия, находясь на родине, бороться не только словом, но и примером: ‘Нужны примеры стойкости, нужны доказательства к словам… будет… поучительно, если… на улице, во время драки с полицией, будет, между прочими, убит или искалечен М.Горький… Нет, надо жить дома, интересно и полезно дома жить’.
О том же Горький писал и самому В.А.Поссе в 1902 году, добавив: ‘К тебе поеду лишь тогда, когда окончательно потеряю возможность работать здесь. Вероятно, этого недолго ждать, к сожалению’ {Писатель оказался прав: через четыре года возможность работать и жить на свободе в России для него исчезла и ему пришлось уехать.}.
Впечатления от провинциального Арзамаса отразились позднее в ‘Городке Окурове’, ‘Жизни Матвея Кожемякина’, ‘Варварах’, в рассказе ‘Как сложили песню’.
10 августа 1902 года Горький был освобожден от особого надзора полиции (под негласным надзором он был до Февральской революции 1917 года) и поселился в Нижнем Новгороде, весь отдавшись общественной — легальной и нелегальной — работе. ‘К нам приходили, приезжали, жили днями, а иной раз и месяцами писатели, общественные деятели, артисты, студенты, партийные работники, рабочие, начинающие писатели, случайные посетители’, — вспоминает Е.П.Пешкова.
Квартира Горького стала центром общественной и культурной жизни Нижнего. Здесь обсуждали последние политические и культурные новости, события русской жизни рабочие, босяки, журналисты, писатели, революционеры, промышленники, купцы, студенты.
Дом писателя находился под постоянным надзором полиции.
В октябре 1902 года Горький встречается с представительницей ‘Искры’ — Гурвич-Кожевниковой. ‘Единственным органом, заслуживающим уважения, талантливым и интересным, находит лишь ‘Искру’, — писала она Ленину об этой встрече, — и нашу организацию (социал-демократическую. — И.Н.) — самой крепкой и солидной… Он будет давать каждый год по 5000 рублей… Сам он проживает не больше 30% всего, что зарабатывает, остальное отдавал на разные дела… все его симпатии лежат лишь на нашей стороне…’ Много помогал Горький партии и помимо этого.
Переводчику своих произведений на немецкий язык он писал: ‘Я был бы очень благодарен Вам, если бы Вы сообщили мне — как относится к моей пьесе (‘На дне’. — И.Н.) рабочий класс, мнение которого для меня ценнее всех других мнений, взятых вместе’.
Горький — частый гость в Сормове — революционном предместье города. Он помогал заключенным по Сормовскому делу, давал деньги их семьям, пригласил в Нижний опытных московских адвокатов (защищал подсудимых и А.И.Ланин), отредактировал речь Заломова (прообраз Павла Власова), а позднее способствовал его побегу из ссылки.
Горький дарит сотни книг городской библиотеке, по его просьбе Шаляпин дал в Нижнем концерт, сбор от которого пошел на постройку Народного дома.

5

Писатель часто ездит в эти годы в Москву, где у него устанавливаются тесные связи с лучшим русским театром тех лет — Московским Художественным театром (МХТ).
‘Художественный театр — это так же хорошо и значительно, как Третьяковская галерея, Василий Блаженный и все самое лучшее в Москве. Не любить его — невозможно, не работать для него — преступление…’ — писал Горький Чехову.
Театр давно привлекал Горького. Пятнадцати лет он видел известного актера Андреева-Бурлака в роли Иудушки (в инсценировке щедринского романа), в 1883 году был статистом в представлениях на ярмарке. Горький-журналист писал рецензии на спектакли, высоко ценил искусство Малого театра. Он в восторге от романтико-героической драмы. Э.Ростана ‘Сирано де Бержерак’ (1897). Французский драматург Э.Ростан (его пьесы мастерски перевела Т.Л.Щепкина-Куперник) в своем творчестве противостоял натуралистическим тенденциям театра конца XIX века. Выступая против безгеройности и пошлости тогдашней драматургии, он воскрешал на сцене большие чувства, сильные страсти, прославляя стремление к высокому и благородному идеалу, отвагу, самоотверженную любовь, верность дружбе, ненависть к подлости и лжи, гуманизм. Герой Ростана противостоял и душевно опустошенным героям декадентских произведений. В то же время для пьес Ростана была характерна внешняя красивость, обилие внешних эффектов, приподнятость речей и действий переходила в позерство и выспренность. Ростан стал на долгие годы для Горького символом бодрости, активного романтизма.
В статье о ‘Сирано’ Горький передавал накал страстей, яркость красок, романтический пафос драмы. Он чувствовал свою внутреннюю близость ростановскому романтизму. Впоследствии писатель будет строже к французскому романтику, потому что, овладевая революционным пролетарским мировоззрением, начнет постигать абстрактность и бесперспективность ростановской мечты, неопределенность и расплывчатость ростановского гуманизма.
Еще в Тифлисе Горький хотел организовать народный бродячий театр, руководил самодеятельным театром в Мануйловке, в декабре 1896 года инсценировал для детского спектакля поэму В.А.Жуковского ‘Война мышей и лягушек’. ‘Пьеса вышла на славу: живая и веселая’, — вспоминает участница спектакля.
В начале века в театрах России шли переделки для сцены ‘Фомы Гордеева’, ‘Бывших людей’, ‘Вареньки Олесовой’.
Слава Горького-драматурга началась с его первой пьесы ‘Мещане’ (1900-1901), поставленной на сцене Московского Художественного театра. Хотя воплощение ‘Мещан’ при всем мастерстве постановки и исполнения и было по идейно-художественному уровню ниже самой пьесы, спектакль МХТа стал большим событием культурной жизни России.
Рисуя яркие реалистические детали уклада жизни разных слоев русского общества, Горький в своих пьесах ставит большие философские вопросы. Так, уже в ‘Мещанах’ старика Бессеменова, олицетворяющего мещанский строй жизни, волнует в первую очередь судьба мира, в котором он живет, тревожит ощущение страха перед неясными ему, но неизбежно надвигающимися переменами в жизни: ‘Время такое… страшное время! Все ломается, трещит… волнуется жизнь!’ Он хочет понять, что за люди его дети, к чему стремятся.
Мещанство Горький понимал как ‘строй души современного представителя командующих классов. Основные ноты мещанства — уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх перед всем, что так или иначе может вспугнуть этот покой…’
На первый взгляд конфликт ‘Мещан’ состоит в столкновении либерально настроенных, ‘просвещенных’ ‘детей’ с патриархальными ‘отцами’. Но как и у Тургенева в романе ‘Отцы и дети’, у Горького изображен конфликт не поколений, а идеологий.
Пьеса не только обличает мещански-стяжательский строй жизни, но показывает мещанскую природу индивидуалистического бунта детей Бессеменова — Петра и Татьяны. И старик Бессеменов, и его дети — по существу, один лагерь мещанства, которому в пьесе противостоит приемный сын Бессеменова, машинист Нил, подлинный борец против мещанства.
Нил — передовой пролетарий с ясным классовым сознанием, готовый к борьбе за революционное изменение общественных порядков. Зритель чувствовал, что за Нилом стоит большая социальная сила, что его слова — это слова сотен тысяч людей и обращены они не столько к людям, окружающим его на сцене, сколько к тем, кто в зрительном зале.
Как в чеховском ‘Вишневом саде’, в пьесе поставлен вопрос — кто будет хозяином России. Если Чехов не знал, кому принадлежит будущее страны, то Горький отвечал: ‘Хозяин тот, кто трудится’, будущее — за пролетариатом, который олицетворяет в пьесе машинист Нил. Нил знает, ‘что ему нужно делать в жизни’, убежден в неизбежных и близких социальных переменах: ‘Нет такого расписания движения, которое бы не изменилось!..’
Ему присуще бодрое отношение к жизни, противостоящее жалобам и нытью Петра и Татьяны: ‘Я жизнь люблю, люблю шум, работу, веселых, простых людей!.. Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать… Большое это удовольствие — жить на земле!’
Вторым драматическим произведением Горького стало ‘На дне’ (сперва писатель хотел назвать пьесу ‘Дно’, ‘На дне жизни’, ‘Ночлежка’, ‘Без солнца’).
Еще в 1898 году в одной из газетных статей Горький рассказывал, как хозяева ночлежек наживаются на бедности постояльцев: за зиму иные из них должают до 100 и более рублей, 60 из которых — проценты, все эти долги взыскиваются летом, когда во время навигации босяк зарабатывает их или крадет.
Пьеса ‘На дне’ — грозный обвинительный акт строю, порождающему ночлежки, в которых гибнут лучшие человеческие качества — ум (Сатин), талант (Актер), воля (Клещ).
Разоблачает Горький и иллюзорные попытки Клеща пробиться в жизнь честным трудом. Надо другое: решительно, в корне изменить существующую социальную систему.
И до Горького на театральной сцене появлялись ‘униженные и оскорбленные’, люди дна, босяки. Драматурги и актеры будили у зрителя жалость к ним, филантропически призывали помочь падшим людям. Горький заявлял пьесой другое: жалость унижает человека, надо не жалеть людей, а помогать им, изменить самый строй жизни, порождающий дно.
Но в пьесе перед нами не только картина жизни обездоленных, несчастных людей. ‘На дне’ — не столько бытовая, сколько философская пьеса, пьеса-размышление. О жизни, о правде размышляют герои, размышляет автор, заставляя размышлять читателя и зрителя.
Что надо человеку: сладкая, украшающая жизнь ложь или суровая правда? — таков философский смысл произведения. ‘Ложь — религия рабов и хозяев… Правда — бог свободного человека!’ — этими словами Сатина Горький выступает за высокую правду, правду, окрыляющую человека, открывающую перед ним перспективы борьбы за счастье.
Такая правда по своему характеру революционна, хотя сам Сатин, провозглашающий ее, и не революционер. Его протест против существующих порядков, по существу, сводится к проповеди ничегонеделания, его психология — не психология труженика, не психология борца, он отравлен ядом индивидуализма, находится во власти иллюзий о личной свободе на дне жизни. Среди героев пьесы нет бывших рабочих, бывших пролетариев, т.е. представителей единственного подлинно революционного класса начала XX века. Бубнов и Клещ — мелкие ремесленники, мелкие буржуа, а не пролетарии. Перед нами люди, утратившие классовую принадлежность, вышвырнутые обществом из своих рядов. Каждый из них только за себя, чувство социальной солидарности им чуждо.
Точка зрения Сатина противостоит как утешительной лжи Луки, так и бесперспективному нигилизму и скептицизму Бубнова, который втаптывает человека в грязь, лишает его крыльев. Сатин проповедует веру в человека, веру в его творческие силы. Не следует, однако, отожествлять Сатина с Горьким, что иногда делалось (так, берлинский артист, исполнявший роль Сатина, даже гримировался под Горького). Писатель отдал Сатину многие из своих мыслей, но идейное содержание пьесы шире и глубже, чем содержание сатинских монологов.
Носитель ‘утешительной лжи’ Лука убежден, что жизнь людей изменить нельзя, можно изменить только отношение людей к действительности. К такому выводу привела его полная страданий жизнь (‘мяли много’), многовековые муки простого народа. И хотя Лука действует из любви к людям, действует бескорыстно, сколько-нибудь ощутимой выгоды от своей проповеди не получает, как никто другой в ночлежке, внимателен к людям, — его идеи объективно служат господствующим классам. Более того, искренняя и бескорыстная ложь гораздо опаснее и вреднее лжи корыстной и лицемерной.
Горький далек от ‘лобового’ разоблачения Луки, его очернения. Зритель видел, что Лука искренне любил людей, хотел им добра, но — увы — не знал верных путей к всеобщему счастью. Проникнутая глубоким гуманизмом, пьеса отрицательно отвечает на вопрос — надо ли доводить сострадание к людям до утешительного обмана.
Писатель выступал против самозванных ‘пророков’, которые присваивают себе право решать, какую долю правды надо сообщить ‘толпе’ и какую не надо. Пьеса звучала призывом к народу самому добиваться правды и справедливости. ‘Мы получаем лишь то количество правды, которого умеем добиться’, — так развивал мысль Горького замечательный немецкий писатель Бертольт Брехт.
Уже ‘Мещан’ с трудом пустили на сцену, и билеты проверяли в театре переодетые полицейские — власти опасались демонстраций в честь Горького.
Страхи у властей вызывала и пьеса ‘На дне’. Ее разрешили к постановке лишь потому, что сочли скучной и были уверены в провале спектакля, где на сцене вместо ‘красивой жизни’ были грязь, мрак и бедные, озлобленные люди.
Цензура долго калечила пьесу. Особенно возражала она против роли пристава. Хлопоты, однако, увенчались частичным успехом: из Петербурга, из цензуры, пришла телеграмма: ‘Пристава без слов выпустить можно’. Но зрителям и так была ясной роль властей в существовании дна.
Против постановки пьесы в Петербурге возражал министр внутренних дел Плеве. ‘Если бы была достаточная причина, — я бы ни на минуту не задумался сослать Горького в Сибирь’, — говорил он и приказал больше не разрешать постановок пьесы.
‘На дне’ имело невиданный успех. Передовой читатель и зритель верно понял революционный смысл пьесы — строй, превращающий людей в жильцов ночлежки Костылева, должен быть уничтожен.
В успехе спектакля большая заслуга великолепной постановки МХТа, руководимого К.С.Станиславским и В.И.Немировичем-Данченко, а также замечательной игры артистов — И.М.Москвина (Лука), В.И.Качалова (Барон), К.С.Станиславского (Сатин), В.В.Лужского (Бубнов) и других. В сезоне 1902/03 года спектакли ‘Мещане’ и ‘На дне’ составили больше половины всех спектаклей МХТа.
Воодушевленный успехом, Горький продолжает работу в области драматургии — пишет пьесу ‘Дачники’ (1904). В ней — следом за Чеховым — писатель обличает обывательскую интеллигенцию — спокойную и довольную, чуждую забот о благе народа.
Пьеса была обвинительным актом тем вышедшим из простого народа людям, тем ‘тысячам, изменившим своим клятвам’, которые забыли о своем святом долге служить народу, скатились в обывательщину, стали лицемерными, неискренними, равнодушными, внутренне лживыми, склонными к позерству, внутренне пустыми людьми.
С предельной циничной откровенностью убеждения ‘дачников’ выражает в конце пьесы инженер Суслов: ‘Мы наволновались и наголодались в юности, естественно, что в зрелом возрасте нам хочется много и вкусно есть, пить, хочется отдохнуть… вообще наградить себя с избытком за беспокойную, голодную жизнь юных дней… Мы хотим поесть и отдохнуть в зрелом возрасте — вот наша психология… Я обыватель — и больше ничего-с!.. Мне нравится быть обывателем…’
В то же время ‘Дачники’ показывают раскол интеллигенции, выделение в ней тех, кто не хочет быть ‘дачниками’, тех, кто понимает: так жить, как живут сейчас, ‘нехорошо’. ‘Интеллигенция — это не мы! Мы что-то другое… Мы — дачники в нашей стране… какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ищем в жизни удобных мест… мы ничего не делаем и отвратительно много говорим…’ — говорит ‘задумчивая, серьезная, строгая’ Варвара Михайловна, которая ‘задыхается от пошлости’.
Марья Львовна, Влас, Соня, Варвара Михайловна понимают, как тяжело жить среди людей, которые ‘все только стонут, все кричат о себе, насыщают жизнь жалобами и ничего, ничего больше не вносят в нее…’
‘В наши дни стыдно жить личной жизнью, — говорит врач Марья Львовна. — Дети прачек, кухарок, дети здоровых рабочих людей — мы должны быть иными!’
На премьере ‘Дачников’ 10 ноября 1904 года эстетствующая буржуазная публика, поддержанная переодетыми шпиками, пыталась устроить скандал, подняла шум и свист, но основная — демократическая — часть зрителей приветствовала вышедшего на сцену Горького бурной овацией и вынудила скандалистов покинуть зал. Лучшим днем своей жизни назвал день премьеры ‘Дачников’ писатель: ‘огромная, горячая радость горела во мне… Они шикали, когда меня не было, и никто не смел шикнуть, когда я пришел — трусы и рабы они!’
В 1903 году Горький пишет поэму в прозе — ‘Человек’. Это гимн человеческому величию, человеческой мысли. Произведение полно веры в будущее, в победу Человека над Слабостью, Ложью, Пошлостью, Отчаянием… Эта горячая вера озаряет все творчество Горького, утверждая тот идеал, во имя которого он жил, действовал, писал.
‘Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним — пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди — стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его.
Они бесчисленны, как звезды в небе, и Человеку нет конца пути!
Так шествует мятежный Человек — вперед! и выше! все — вперед! и — выше!’

6

Большое значение в жизни писателя и в истории русской литературы имела деятельность Горького в издательстве ‘Знание’. Благодаря Горькому ‘Знание’ стало центром, вокруг которого сплачивалась передовая русская литература. Оно противостояло буржуазным издательствам, озабоченным только барышом, безжалостно эксплуатировавшим писателей, мало интересовавшимся характером и качеством ‘духовной пищи’, которую должен был проглотить читатель.
Знаньевцев объединяло резкое оппозиционное отношение к существующему социальному укладу, а в эстетическом плане — позиции критического реализма. Издательство выпускало сочинения Горького, Л.Андреева, Бунина, Куприна, Серафимовича и других писателей-реалистов. С 1904 года стали выходить ‘Сборники товарищества ‘Знание’.
Горький превратил эти сборники в самый передовой орган русской литературы, сплотил вокруг них лучшие писательские силы. В сборниках печатались Андреев, Серафимович, Скиталец, Бунин, Чириков, Куприн, Вересаев. Здесь были опубликованы горьковские произведения ‘Человек’, ‘Дачники’, ‘Дети солнца’, ‘Варвары’, ‘Враги’, ‘Мать’, ‘Лето’, ‘Последние’, ‘Жизнь Матвея Кожемякина’.
Произведения, опубликованные в сборниках, показывали протест самых разных общественных слоев против отсталости, скуки, гнета в годы, предшествовавшие революции 1905 года, события самой революции, разоблачали антинародный характер русско-японской войны.
Сборники имели невиданные по тем временам тиражи, которые быстро расходились. Первый из них был напечатан в количестве 33 тысяч экземпляров, второй — 81 тысячи, а 17 сборников, появившихся в годы первой русской революции, вышли тиражом 620 000 экземпляров.
Сорок сборников ‘Знания’ за 1904-1913 годы — таков итог огромной организаторской работы Горького. ‘Знание’ издает и социал-демократическую литературу — сочинения Маркса, Энгельса, Лафарга, Бебеля, Каутского. В ‘Дешевой библиотеке’ выходят недорогими брошюрками рассказы Горького и других писателей.
Если заслугой Горького является идейное руководство работой ‘Знания’, то в организации выпуска книг основную роль играл директор-распорядитель издательства К.П.Пятницкий, с которым писателя связывали дружеские отношения.
Весь доход издательства, за вычетом организационных расходов, распределялся между писателями — пайщиками ‘Знания’. Горький заботился о том, чтобы писатели получали хорошее вознаграждение за свои произведения — гонорар: ‘Писатель должен непрестанно думать о своей вещи, а не о том, как он завтра достанет молоко ребятишкам’. Повышено было жалованье и служащим издательства. Сам Горький щедро помогал начинающим литераторам.
Горький добивался, чтобы издаваемые ‘Знанием’ книги были демократическими по идейной направленности, понятными широкому читателю. Он отверг немало произведений малохудожественных, бедных по содержанию, чуждых реализму.
Влияние Горького живо ощущается в одном из лучших произведений русской литературы тех лет — повести А.И.Куприна ‘Поединок’. Написанная в дни русско-японской войны, она показывала читателю причины поражения русской армии, которые крылись в социальном строе России. ‘Все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам’, — писал Горькому автор ‘Поединка’.
Горький становился центральной фигурой на ‘Средах’, которые объединяли московских писателей, тесно связанных с ‘Знанием’, — Телешова, Бунина, Серафимовича, Андреева, Скитальца, Вересаева и других. На ‘Средах’ бывали художники В.Поленов и В.Васнецов, пел Ф.Шаляпин (иногда ему аккомпанировал С.Рахманинов). Участие Горького внесло в кружок ту общественную активность, которой ему не хватало. В 1927 году Горький писал Телешову, что ‘Среды’ имели ‘очень большое значение для всех нас, литераторов той эпохи’.
Писатели читали свои произведения, обсуждали их. ‘Основное условие было — высказываться совершенно откровенно, основное требование — не обижаться ни на какую критику. И критика нередко бывала жестокая, уничтожающая’, — вспоминает Вересаев.
‘Внешность его была весьма заметная, — описывает Н.Д.Телешов Горького тех лет, — высокий, сухощавый, немного сутулившийся, длинные плоские волосы, закинутые назад, почти до плеч, маленькие светлые усы и бритый подбородок, умные, глубокие серые глаза и изредка, в минуту особой приязни, очаровательная улыбка, чуть заметная. В речи его характерно выделялась буква ‘о’, как у многих волжан, но это ‘о’ звучало мягко, едва заметно, придавая речи какую-то особую внушительность и простоту, а голос был мягкий, грудной, приятный. Одевался он обычно в черную суконную рубашку, подпоясанную узким ремешком, и носил высокие сапоги’.

7

В феврале 1903 года у Горького ухудшилось здоровье и он едет в Крым. Здесь он опять видится с Чеховым, летом едет на Кавказ, где часто бывает среди политических ссыльных и поднадзорных, а с конца января 1904 года живет в Петербурге, Сестрорецке, Куоккале (теперь Репино) — дачных местечках под Петербургом, Старой Руссе, Крыму, Риге.
Летом 1904 года Горький провожает в последний путь Чехова. Тяжелое впечатление произвели на него похороны писателя, ‘гнусная церемония торжества пошлости’, как назвал их Горький в письме к Л.Андрееву.
Обывательская публика даже в эти скорбные минуты похорон была занята мелкими пересудами о покойном, его близких, друзьях и мало скорбела о том, какого большого художника потеряла русская культура.
В воздухе чувствовалось приближение революционной грозы. Росло недовольство всех слоев населения, которое усиливала война с Японией. Бездарные царские генералы, среди которых были и прямые предатели, проигрывали сражение за сражением, не хватало винтовок и патронов, но зато ‘для поднятия духа’ на фронт в изобилии посылали иконы. ‘Они нас патронами, а мы их иконами’, — с горечью шутили солдаты. Правда о кровавой войне широко распространялась в народе — о ней знали из писем с фронта, из рассказов раненых, лечившихся в русских городах.
Горький не раз был свидетелем душераздирающих проводов солдат на войну с Японией, видел он и царя Николая II — ‘маленького, несчастного, подавленного, с заплаканными глазами’, с тусклым, невыразительным взглядом. Немало рассказывали об ‘ужасах идиотской, несчастной, постыдной войны’, о бездарности командования вернувшиеся из Маньчжурии раненые.
Все теснее становится связь писателя с партией большевиков: он дает средства для партийной работы, участвует в создании нелегальных библиотек и типографий, конспиративных квартир, устраивает на службу нужных партии людей. В его столе были специальные потайные ящики для хранения революционной литературы.
О Горьком напечатано в России уже более десяти книг. К десятилетию его литературной деятельности в Нижнем издан альбом-брелок, где портрет Горького помещен вместе с изображениями Пушкина, Некрасова, Гоголя, Л.Толстого, Достоевского. Даже враждебно относившиеся к писателю критики отмечали, что его книги расходятся с невиданной в России быстротой, а поклонников и почитателей горьковского таланта непременно встретишь от Петербурга до Тифлиса и от Варшавы до Владивостока.
Стасов, который близко узнал М.Горького, писал в сентябре 1904 года своей дочери: ‘Я его всего прочел и лично с ним познакомился и теперь считаю его великим писателем… одним из крупнейших и оригинальнейших наших талантов…
Слава Горького перешагнула границы России. Уже в 1901 году Ленин называет его ‘европейски знаменитым писателем’. Пятьсот раз было сыграно ‘На дне’ в Берлине к 1905 году — успех невиданный для тех лет, в Париже в спектакле по горьковской пьесе участвовала знаменитая актриса Элеонора Дузе. В 1901 году 50 произведений Горького были переведены на 16 языков.
Растет популярность писателя, растет и недовольство властей его творчеством и общественной деятельностью.
Не только с помощью полиции и продажной прессы боролось самодержавие с Горьким. Вечером в декабре 1903 года к писателю в Нижнем подошел какой-то человек и спросил: ‘Вы Горький?’ Получив утвердительный ответ, он неожиданно ударил его ножом в грудь. Нож прорезал пальто и пиджак, но застрял в деревянном портсигаре, который и спас жизнь писателю.

8

Горький поражал окружающих энциклопедичностью и глубиной знаний. Образование его систематическим не было. (‘Образование: домашнее’, — писал он в анкете). Самоучка, он учился всю жизнь: много читал, жадно вбирал в себя знания, поражая людей, окончивших гимназии и университеты.
‘Человеку учиться естественно и приятно’ — это было его убеждением.
Не только из книг черпал культуру и знания Горький. Он любил знающих и интересных людей, умел увидеть в каждом человеке что-то важное, интересное.
‘Счастлив ты, Алексей… Всегда около тебя какие-то удивительно интересные люди…’ — говорил писатель Леонид Андреев, жалуясь, что ‘почти не видит людей значительных, оригинальных’. Между тем круг знакомых обоих писателей был примерно одинаковым, но Горький иначе понимал и видел людей.
Постоянно окружавшая Горького высококультурная среда оказывала свое влияние на писателя, вышедшего из общественных низов — малокультурных и нередко безразличных к знаниям. Не все люди из горьковского окружения придерживались передовых взглядов, и это также не могло не сказаться на писателе, жадно тянувшемся к культуре, знаниям и подчас поддававшемся идеям тех, кого он уважал и ценил.
Не сразу выработался у Горького и высокий эстетический вкус. Среда, в которой прошли его детство и юность, не способствовала развитию в писателе верных эстетических требований. Так, наряду с подлинно художественными вещами, ему долго нравились и полотна второстепенных художников. Только упорным трудом, чтением, беседами с замечательными людьми искусства развил Горький высокохудожественный вкус, стал человеком, к оценкам которого внимательно прислушивались Станиславский, Шаляпин, Бунин, Бродский и другие писатели, артисты, художники.
Тесная дружба, несмотря на нередкие личные конфликты, незатихающий идейный спор, связывает Горького с Леонидом Андреевым. Его Горький называл ‘единственным другом в среде литераторов’. Л.Андреев признавался, что обязан Горькому ‘пробуждением истинного интереса к литературе, сознанием важности и строгой ответственности писательского звания’.
Интересный, остроумный собеседник, писатель иного, чем Горький, художественного склада и мировоззрения, Л.Андреев удивлял ‘силой своей интуиции’, плодовитостью ‘богатой и яркой фантазии’, ‘цепкостью воображения’. ‘В истории русской литературы за ним навсегда останется место одного из оригинальнейших художников’, — писал Горький, полемизируя, однако, с пессимистическим взглядом Л.Андреева на человека, абстрактностью и условностью в изображении его. Горького возмущало, как писатель, который хочет стать мыслителем и философом, имеет ‘страшно бедный’ запас знаний, неохотно пополняет его.
Споры с Андреевым рождали новые замыслы, поднимали новые темы…
Крепнет дружба Горького с Шаляпиным. ‘Горький имеет на Шаляпина большое влияние — он перед Горьким преклоняется, верит каждому его слову’, — с неудовольствием писал в 1904 году директор императорских театров Теляковский.
Сближается писатель с промышленником Саввой Морозовым, ‘исключительным человеком по широте образования, по уму, социальной прозорливости и резко революционному настроению’, который давал деньги на издание ‘Искры’, на организацию побегов революционеров.
У Горького был непростой характер, дружить с ним было нелегко. Он много спрашивал со своих товарищей, не все могли выдержать его требования. В то же время Горький отнюдь не подавлял близких людей, не стремился переделать их на свой лад, а ценил в своих товарищах своеобразие их характера и мышления. Он не только обогащал других, но и сам часто во многом был обогащен ими.
В жизнь Горького входит Мария Федоровна Андреева.
‘Я женился церковным браком в 1896 г. и через семь лет по взаимному согласию с женой мы разошлись, — писал Горький в 1906 году. — Церковный развод обставлен в России столь унизительными и позорными формальностями, что мы его не требовали и нужды в нем по условиям русской жизни не имели. С первой женой мы сохраняем добрые отношения, она живет на мои средства, и мы встречаемся как друзья. Со второй женой живу гражданским браком, принятым в России как обычай, хотя и не утвержденным как закон’.
Мария Федоровна Андреева, дочь главного режиссера Александринского театра, одаренная от природы умом, талантом и красотой, была актрисой МХТа и первой исполнительницей роли Ирины в чеховских ‘Трех сестрах’ (ее знакомство с Горьким произошло в Крыму, когда МХТ приезжал к Чехову).
Но не только артисткой была Мария Федоровна. Член большевистской партии — характерна ее партийная кличка ‘Феномен’ {Феномен — нечто выдающееся, исключительное.} — она хранила нелегальную литературу, доставала документы, собирала средства для партийной работы. Положение жены действительного статского советника (статского генерала) — брак фактически прекратился в 1896 году, — вхожей в дом московского генерал-губернатора, позволяло ей до поры до времени оставаться вне подозрений со стороны царской охранки. В ее квартире скрывался от полиции Н.Э.Бауман, она была переводчицей при встрече Ленина с Каутским в 1907 году.
Андреева стала другом Горького на долгие годы, женой, ближайшей помощницей, переводчиком и секретарем.
Мария Федоровна любила Горького горячо, самоотверженно: ‘Пока я нужна, — писала она в одном из писем, — пока я могу хоть немного облегчить, помочь, сделать хоть что-нибудь, — для меня не существует вопросов самолюбия, личности, личной боли или слабости — пусть это не покажется… слишком громким. Надо, чтобы ему было легче’.
‘Удивительный человек, — писал Горький о ней в 1912 году. — Энергии в ней заложено на десяток добрых мужчин. И ума — немало. И — славное, верное сердце’.
Мария Федоровна прожила долгую интересную жизнь (она умерла в 1953 году, 85 лет). После Октября она руководила театрами Петрограда. С 1919 года М.Ф.Андреева — комиссар Петроградского отделения Народного Комиссариата внешней торговли. В 1921 году правительство посылает ее за границу реализовать отобранные на экспорт художественные ценности — страна голодала и ей нужна была валюта и хлеб. Позднее она занималась и экспортом кинофильмов. В 1931-1948 годах М.Ф.Андреева руководила московским Домом ученых.
Дружеские отношения с Горьким она сохраняла до конца его жизни, хотя их личные судьбы разошлись в 20-е годы {Подробнее об этой замечательной женщине можно прочитать в книге: Мария Федоровна Андреева. — Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о Марии Федоровне Андреевой (выходила в 1961, 1963, 1968 годах) или брошюре А.Таланова ‘Большая судьба’ (М., Госполитиздат, 1967). О жизни М.Ф.Андреевой рассказывает документальный кинофильм ‘Друг Горького — Андреева’.}.

Русская революция… — великолепная революция!

1

Революционные события 9 января 1905 года застали Горького в Петербурге. Утром этого дня более полутораста тысяч человек — рабочих с женами и детьми — шли к Зимнему, шли к царю подать петицию (просьбу). Царь встретил их свинцовым дождем. В этот день были убиты не только сотни рабочих — в этот день была убита вера в царя. И уже в полдень в царские войска и полицию полетели булыжники и кирпичи, возникли на окраинах города баррикады.
Большевики-ленинцы предупреждали о кровавой расправе, но еще сильна была вера рабочих в доброго царя, еще был авторитетен поп Гапон, возглавивший движение.
Узнав о предстоящей демонстрации, Горький стремится предотвратить кровопролитие. Вместе с группой литераторов и ученых он посетил Председателя комитета министров и министра внутренних дел, но тщетно: расправа с пролетариатом была уже запланирована.
В день Кровавого воскресенья он с утра был на улицах, вместе с толпой шел с Выборгской стороны к Зимнему дворцу, стал свидетелем дикой расправы царских палачей с мирной демонстрацией рабочих: ‘Драгун ударил его (рабочего. — И.Н.) шашкой по лицу и наискось рассек лицо от глаза до подбородка. Помню неестественно расширенный глаз рабочего… режет мне память визг драгуна, предстает передо мною лицо убийцы, красное от холода или возбуждения, с оскалом стиснутых зубов и усиками дыбом на приподнятой губе. Замахиваясь узкой полоской стали, он взвизгивал, а ударив человека — крякал и плевал, не разжимая зубов. Утомясь, качаясь на танцующем коне, он дважды вытер шашку о его круп, как повар вытирает нож о свой передник… Близко от солдат, среди неподвижных тел, полз на четвереньках какой-то подросток, рыжеусый офицер не спеша подошел к нему и ударил шашкой, подросток припал к земле, вытянулся, и от его головы растеклось красное сияние’.
Горький выступает на митинге в Публичной библиотеке и собрании в Вольном экономическом обществе, пишет воззвание ко ‘всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств’, в котором справедливо называет расправу с рабочими предумышленной и обвиняет в этом царя.
Воззвание было передано для подписи членам делегации, ходившей к министрам, при обыске одного из них оказалось в руках полиции и послужило причиной ареста писателя. Ленин писал, что членам делегации ‘предъявили нелепейшее обвинение в намерении сорганизовать ‘временное правительство России’ на другой день после революции’.
Горького в это время в Петербурге не было: он уехал в Ригу проведать больную Марию Федоровну, гастролировавшую там. В Риге его арестовали ‘по обвинению в государственном преступлении’, 12 января привезли в Петербург и посадили в Петропавловскую крепость.
В мрачной камере Петропавловки у Горького вновь ухудшилось здоровье, это признали даже тюремные врачи.
По всей России проходят выступления с требованиями освободить писателя — в частности, на представлениях горьковских пьес — в Белостоке, Нижнем, Казани, Киеве, Ростове-на-Дону, Одессе, Саратове, Николаеве, Кишиневе. При этом не просто требовали свободы Горькому, но провозглашали: ‘Долой самодержавие!’, ‘Да здравствует свобода!’ Освободить Горького требовали и петербургские рабочие.
Против заключения Горького на этот раз протестовала уже вся Европа. На его освобождении настаивали французский скульптор Роден, писатели Г.Гауптман, А.Франс, Т.Гарди. Испанская интеллигенция подала в русское посольство требование об освобождении писателя. Под аналогичной просьбой в берлинской газете ‘Berliner Tagenblatt’ стояло 269 подписей.
Кровавое воскресенье стало началом могучего революционного движения по всей России. Уже в январе бастовало более 400 тысяч рабочих. В этих условиях, под давлением многочисленных протестов, 14 февраля 1905 года Горький был освобожден под залог в 10 тысяч рублей до суда, который, опасаясь, что писатель превратит его в суд над самодержавием, все откладывали, а осенью 1905 года вообще прекратили дело.
Однако жить в Петербурге писателю не разрешили, и он поехал в Ригу в сопровождении охранки.
Лето 1905 года он проводит на Рижском взморье, в Крыму и на Карельском перешейке. В Куоккале Горький часто встречается с Репиным, который вместе со Стасовым слушает пьесу ‘Дети солнца’ в чтении автора.

2

Герой пьесы ‘Дети солнца’ — ее Горький писал в Петропавловской крепости — кабинетный ученый Протасов порядочен, честен, бескорыстен. Он потратил все состояние на научные эксперименты, с презрением отвергает предложение стать совладельцем-консультантом мыловаренного завода, не хочет зависеть от богатой купчихи Мелании.
Но в то же время Протасов — чудак, неприспособленный к будничной жизни, не понимающий простых житейских вещей.
Одержимый наукой, Протасов не знает, не понимает людей.
Он невнимателен к жене, восхищается сошедшей с ума Лизой, бестактно относится к Мелании, не видит человека в Егоре.
Протасов не находит в себе силы для отпора отсталой темной массе. От наседающей на него возмущенной толпы (в пьесе отразились впечатления от холерных эпидемий конца века, когда темные люди считали врачей виновниками болезни) Протасов отмахивается шляпой и носовым платком. И нападавших это даже забавляет, снижает накал. Но тут же Протасов грубо ругается — а это уже озлобляет {В какой-то мере замысел ‘Детей солнца’ сформировался у Горького к концу 1903 года, когда он собирался писать с Л.Андреевым пьесу ‘Астроном’ — о ‘человеке, живущем жизнью всей вселенной среди нищенски серой обыденщины… За это его треснут в 4-м акте телескопом по башке’.}.
И народ по-своему прав, хотя и жесток, ненавидя тех, кто не хочет и не умеет поделиться лучами солнца — знанием, наукой, идеями — с народом. В то же время темнота, невежество, отсталость народа — серьезное препятствие на пути социального переустройства.
В ‘Детях солнца’ резко противопоставлены народ и оторвавшаяся от него часть интеллигенции. Московский Художественный театр понял пьесу как рассказ о скорбной доле всей интеллигенции, не уловив в ней осуждения Протасова автором. Это осуждение героя пьесы увидел другой передовой театр того времени — театр В.Ф.Комиссаржевской.
Если Протасов был ‘сыном солнца’, если он нес людям (пусть неумело, в очень далекой перспективе) солнечный свет культуры и науки, то герои другой горьковской пьесы тех лет — ‘Варвары’ — несут совсем другое.
В глухой уездный город приезжают строить железную дорогу инженеры Цыганов и Черкун. Кажется, они должны пробудить город к жизни, к культуре, но они — варвары, несут с собой только разрушение и опустошение, беспощадное, бездушное отношение к людям. Черкун кажется героем наивной и трогательной Надежде Монаховой, которая любит романы, где ‘все описывается лучше правды’. В Надежде сквозь обывательские, мещанские представления видна большая, по-настоящему возвышенная и благородная душа. Она безвкусна, банальна, необразованна, малокультурна, но обладает большой душевной силой, непосредственна, ее непреодолимо влечет к другой — прекрасной и возвышенной жизни. Однако Черкун, которым увлеклась Надежда, отнюдь не герой, а опустошенный и циничный человек.
Разрушая варварство патриархальное, сонную одурь и застой мысли, Черкун и Цыганов несут с собой варварство капиталистическое. ‘Дороги строят, а идти человеку некуда’, — так резюмирует итоги их деятельности один из героев пьесы. В ‘Варварах’, следом за Чеховым (Лопахин в ‘Вишневом саде’), Горький утверждает: не буржуазии дано пробудить творческие силы страны.

3

Дача Горького в Куоккале становится местом партийных явок. Писатель выступает на вечерах, сборы от которых идут на нужды партии большевиков. Во второй половине 1905 года, а возможно, и раньше, он становится членом партии.
‘С 903 года я считаю себя большевиком, т.е. искренним другом пролетариата… — писал Горький, — с большевиками я с 1903 г. и немного раньше…’ Он чувствует себя ‘рядовым солдатом непобедимой армии тех людей, которые отдают свой ум и свое сердце на борьбу за свободу, истину, красоту и за уважение к человеку’.
Облик Горького-борца, напряженную духовную жизнь, деятельную натуру, революционный порыв писателя хорошо передал известный художник В.Серов в портрете Горького, написанном осенью 1905 года в Москве.
Революционные события в стране все нарастают и нарастают. Число бастующих в 1905 году достигло трех миллионов. В октябре 1905 года разразилась политическая стачка, охватившая всю страну. Не работали фабрики и заводы, на домах появились красные флаги, на улицах возникали баррикады. Напуганный царь издал 17 октября манифест, обещавший неприкосновенность личности, свободу слова и собраний, созыв Государственной думы.
Но был не только манифест, была и жестокая расправа с недовольными. Генерал Трепов издал знаменитый приказ: ‘Патронов не жалеть, холостых залпов не давать’. И патронов не жалели. За неделю с 18 октября в ста городах было убито три тысячи человек и свыше десяти тысяч ранено. Настал кровавый разгул ‘черной сотни’, состоявшей из реакционных помещиков, попов, купцов, босяков и уголовных элементов. Черносотенцы избивали и убивали революционеров, разгоняли митинги и демонстрации, устраивали еврейские погромы… Их жертвой пал Николай Бауман.
Двести тысяч человек шло в Москве за гробом революционера-ленинца Н.Баумана, среди них Горький. На одном из венков, возложенных на могилу, было написано: ‘От М.Горького и М.Андреевой — товарищу, погибшему на боевом посту’.
В Петербурге Горький активно участвует в работе легальной большевистской газеты ‘Новая жизнь’ (первый номер вышел 27 октября, последний — 3 декабря). Газета подвергалась постоянным репрессиям: пятнадцать ее номеров было конфисковано и уничтожено, а последний — 28 номер — вышел нелегально после того, как ‘Новая жизнь’ была закрыта властями. Тираж газеты достигал 80 тысяч экземпляров. В газете сотрудничали Красин, Луначарский, Воровский, Вересаев, Гарин-Михайловский. Издателем была М.Ф.Андреева, фактическим редактором скоро стал вернувшийся из-за границы В.И.Ленин. 27 ноября 1905 года и произошла его первая встреча с писателем. Ленин и до этой встречи знал о Горьком не только как о писателе, но и как о человеке, помогавшем партии {В очерке ‘В.И.Ленин’ Горький пишет, что его знакомство с Ильичем состоялось в Лондоне — в 1907 году, имея в виду начало тесных дружеских отношений с вождем.}.
Что же касается первой встречи Горького с Лениным, то писатель вспоминает: ‘…я приехал с высокой температурой и, вследствие этого, настолько смутно помню происходившее, что даже не решился рассказать об этом в моих воспоминаниях о Владимире Ильиче’.
В ‘Новой жизни’ было напечатано двенадцать ленинских статей, в том числе ‘Партийная организация и партийная литература’. Ленин в этой статье выдвигал задачу создания социалистической, открыто связанной с борьбой пролетариата литературы. Сформулированные Лениным положения о партийности литературы стали руководящими в борьбе коммунистической партии за высокоидейную и высокохудожественную литературу, воспитывающую трудящихся в духе великих идеалов коммунизма. С ленинскими идеями партийности искусства перекликаются утверждения Горького об ‘искании полной свободы’ как наиболее подлой маске циничного, мещанского отношения к жизни.
В.И.Ленин писал, что ‘жить в обществе и быть свободным от общества нельзя’. ‘Трудно представить себе, что подобное искусство возможно, — писал Горький в статье ‘Разрушение личности’ (1909), имея в виду ‘свободное, объективное искусство, которое выше судеб родины, политики, партий и вне интересов дня, года, эпохи’, — ибо трудно допустить на земле бытие психически здорового человека, который, сознательно или бессознательно, не тяготел бы к той или иной социальной группе, не подчинялся бы ее интересам, не защищал их, если они совпадают с его личными желаниями, и не боролся бы против враждебных ему групп’.
На страницах ‘Новой жизни’ появилось и несколько статей Горького, в частности известные ‘Заметки о мещанстве’.
События Кровавого воскресенья Горький описал в очерке ‘9 января’ (1906), но смог опубликовать его лишь за границей — правду о кровавом побоище царские власти печатать не позволили, — и в России очерк был напечатан только после победы пролетарской революции. Статья Горького ‘О кавказских событиях’ (1905), как говорилось в цензурном рапорте, обосновавшем ее запрещение, ‘написана языком революционной прокламации’ и ‘ясно дает понять, что наше правительство жестоко, трусливо и бездарно и что чем скорее оно общими усилиями будет низвергнуто, тем лучше для народа’. Горький показывал, что национальная рознь разжигается господствующими классами и используется ими, чтобы отвлечь трудящихся от их действительных врагов — царизма, помещиков, буржуазии. В то же время писатель не рассматривает нации как нечто единое, видит в каждой нации угнетенных и угнетателей: ‘Не надо… забывать, что враг финна не русский, а враг русского — дом Романовых’, — писал он финскому художнику Галлен-Каллела. Для него несомненна необходимость единства всех народов России в их борьбе за светлое будущее, против помещичье-буржуазного гнета: ‘…Финляндия в интересах своей свободы, своей культуры должна… идти рядом с революционерами России…’
Начинает писатель работу над оставшейся неоконченной пьесой ‘Конституция’, участвует в организации сатирических журналов ‘Жупел’, ‘Жало’, ‘Адская почта’.
Горький стал свидетелем героической борьбы московских рабочих в декабре 1905 года, активно помогал восставшим, собирал деньги на оружие, в его квартире хранились ручные гранаты, револьверы, изготовлялись бомбы.
‘Приходя на квартиру Горького и Андреевой по делам, люди попадали в атмосферу родного дома. Измученные напряженной работой, проделав пешком по морозу не один километр, переходя из района в район, они могли здесь и отдохнуть и подкрепиться. Стол весь день не убирался, самовар всегда стоял горячий, и, кто хотел, устроив дела, запросто отправлялся в столовую’, — вспоминает Ф.И.Драбкина, член боевой военно-технической группы при ЦК РСДРП.
Черносотенцы были готовы расправиться с Горьким, как уже расправились с Бауманом, и его квартиру охраняла боевая дружина, специально выделенная Московским комитетом партии.

4

После декабрьских событий Горький вынужден уехать в Финляндию: охранка хорошо знала о его помощи восставшим, и недаром, спустя всего полчаса после отъезда писателя, в его квартире был обыск.
Хотя Финляндия и находилась под владычеством России, в ней существовали большие свободы. Многие финские полицейские были членами финско-шведской национально-революционной партии, боровшейся за независимость страны, и нередко предупреждали русских революционеров о слежке за ними царских жандармов.
Здесь нетрудно было достать фальшивый паспорт, а граница с Швецией охранялась много слабее, чем, к примеру, границы с Австро-Венгрией или Германией.
В Финляндии Горький продолжает революционную работу, снова встречается с Лениным. Он живо интересовался финской культурой, встречался с художниками Галлен-Каллела и Ярнефелтом, великим композитором Яном Сибелиусом.
Но и тут Горькому грозит арест. ‘Желания сидеть в тюрьме у меня нет, а потому я отправляюсь за рубеж’, — шутливо писал он из Финляндии и в феврале 1906 года вместе с М.Ф.Андреевой уехал в Америку — собирать деньги для большевистской партии. Горький отвечает решительным отказом на предложение эсеров собирать деньги не для большевиков, а ‘вообще для революции’.
На всем пути до Або (Турку) — там сели на пароход, шедший в Стокгольм, — писателя сопровождали финские красногвардейцы.
‘Чудесная, живописная дорога лесом, — вспоминает М.Ф.Андреева, — сани, запряженные чудесными лошадьми… ясный финский зимний день и — через каждые 3-5 сажен из лесу на дорогу неслышно выскакивает вооруженный финн… отдает Алексею Максимовичу честь и провожает его глазами до следующего’.
Будучи проездом в Берлине, Горький встречается с вождями немецкой социал-демократии: К.Либкнехтом, А.Бебелем, К.Каутским, известным режиссером М.Рейнгардтом, читает на вечере, сбор от которого шел в большевистскую кассу, ‘Старуху Изергиль’.
В Нью-Йорке, куда приехали 28 марта 1906 года, писателя встречала огромная толпа.
Горький выступает на митингах, призывает мировое общественное мнение поддержать русскую революцию: ‘Всем сердцем прошу вас помочь русскому народу в его героической и трудной борьбе против беспримерной тирании русского самодержавия. Победа русского народа будет победой всех угнетенных в мире над их угнетателями’.
‘Энтузиазм огромный’, — писал он о поддержке американской общественностью русских революционеров, однако Горький видел и ‘деловую’ Америку — Америку бизнеса: ‘Здесь все измеряется деньгами, все прощается за деньги, все продается за них’. ‘Мы далеко впереди этой Америки, при всех наших несчастьях’, — пишет Горький, гордясь высоким сознанием русского пролетариата.
В Америке Горький выступает в защиту арестованных деятелей рабочего движения, против расовой дискриминации. ‘Здесь необходимость социализма выяснена с роковой наглядностью’ — таков итог его американских впечатлений.
Реакционная печать США встретила посланца русской революции в штыки, доходило дело до мелких и грязных обвинений, до выселения из отеля. Эта травля инспирировалась и русским посольством, стремившимся дискредитировать писателя-революционера в глазах американцев.
Ярость у заправил США вызвали контакты Горького с американским пролетариатом. Но главная причина кампании против писателя состояла в намерении американских банкиров дать царскому правительству крупный заем, а выступления Горького показывали мировой общественности подлинное лицо царизма, которому собирались помочь финансовые круги США.
Царскому правительству, проигравшему войну с Японией, сотрясаемому революционным движением и финансовым кризисом в стране, очень нужны были деньги — в первую очередь для борьбы с революцией. Поэтому царизм и обратился с просьбой о займе к американским и европейским банкирам. Горький не оставался в стороне, опубликовав воззвание ‘Не давайте денег русскому правительству’: ‘Не давайте ни гроша денег русскому правительству. Оно не имеет связи с народом, миллионы людей уже осудили его на гибель… Не давайте Романовым денег на убийства…’
Но весной 1906 года царизм получил ‘два миллиарда франков на расстрелы, военно-полевые суды и карательные экспедиции’ (Ленин).
В памфлете ‘Прекрасная Франция’ Горький писал: ‘Великая Франция, когда-то бывшая культурным вождем мира, понимаешь ли ты всю гнусность своего деяния?..
Твоим золотом — прольется снова кровь русского народа… Прими и мой плевок крови и желчи в глаза твои’.
Буржуазные круги Франции были возмущены памфлетом. Как же! Французы читали Горького, хлопотали об его освобождении из крепости, а он отвечает им черной неблагодарностью.
Писатель спокойно отвечал: ‘Вы ошибаетесь, видимо, полагая, что я бросил упрек в лицо всей Франции. Зачем считать меня наивным. Я знаю, что народ никогда не ответствен за политику командующих классов и правительства, послушного лакея их… Я говорил в лицо Франции банков и финансистов, Франции полицейского участка и министерств…’
Передовая Франция действительно не одобряла займа царизму. ‘С горечью и негодованием думаю о том, что французские капиталисты могли дать деньги правительству палачей, терзающему Ваш великодушный народ’, — писал А.Франс Горькому.

5

Творческая деятельность Горького периода первой русской революции была ответом на ленинский призыв создать литературу, открыто связанную с революционной борьбой пролетариата, воодушевленную социалистическими идеалами.
В июне 1906 года писатель начинает упорно работать над романом ‘Мать’, в августе заканчивает пьесу ‘Враги’.
В истории сормовской рабочей семьи Заломовых (в романе — Власовых) Горький увидел типичную судьбу русских рабочих. Но ‘Мать’, разумеется, не просто описание судьбы Заломовых, их характеров. Это грандиозное художественное обобщение, в котором конкретные черты Петра и Анны Заломовых обогащены множеством других наблюдений писателя над сотнями встретившихся ему людей.
‘Мать’ — это книга о духовном пробуждении и духовном росте пролетариата, о том, как рабочий класс встает на путь борьбы против капитала, книга в художественных образах запечатлела великий исторический процесс соединения социализма с рабочим движением. Недаром Горький считал ‘вредной, малопродуманной и разъединяющей силы пролетариата’ деятельность попа Гапона (позднее разоблаченного как агента царской охранки), который хотел создать рабочую партию без интеллигенции, партию, изолирующую рабочих от идей социализма.
До Горького русские и западноевропейские писатели не раз изображали тяжелое положение пролетариата, но не видели революционизирующего воздействия капитализма на народные массы. У Горького рабочие не возбуждают жалости к себе — бедным, угнетенным людям. Рабочий в романе — исторический деятель, сознательный борец за интересы своего класса, который уверен в своей правоте и своей победе. Он не просит, а предъявляет свои права на весь мир, требует не жалости, а уважения.
Через книгу проходит идея пролетарского гуманизма, классово осознанной любви к людям. Жизнь, которой живет большинство людей, недостойна человека, ее надо изменить, и сегодня для этого есть реальные возможности. Но борьба с самодержавием, буржуазным строем нелегка, многого требует от человека. Поэтому тема самопожертвования — важная тема романа. И раскрывается она отнюдь не однозначно. Самоограничение оправдывается только революционной необходимостью, жертвы приносятся ради счастья людей, а не в ущерб им, и самопожертвование революционера должно органически сочетаться с чуткостью к людям, стремлением уберечь их от лишней боли и тягот.
Герои романа — и в первую очередь мать, Ниловна, — как бы рождаются заново, впервые осознают себя по-настоящему людьми. И дело тут не в личных качествах: незаурядных натур всегда было немало на Руси. Но раньше были другие времена: состояние производительных сил и общественных отношений, уровень мировой философии и социальных знаний не давали людям знания путей выхода из эксплуататорского общества. Только с развитием пролетариата, с появлением научного социализма, с возникновением марксизма перед человечеством открылись реальные пути освобождения от гнета, появилась возможность сознательного изменения социальных условий людьми, создались условия для социалистической революции.
Но победа не придет сама, за нее надо бороться. И громадную роль играет организаторская работа партии, вооруженной передовой революционной теорией. Не сам Павел Власов пришел к социализму: его учили книги, учили люди — Наташа, Находка, Николай Иванович. И сам он учит других.
С большой теплотой рисует Горький партийцев, революционную социалистическую интеллигенцию, несущую слово правды, слово партии в рабочую массу. Перед писателем стояла задача — преодолеть имевшееся у некоторых рабочих недоверие к интеллигенции, то самое недоверие к новому, которое так ярко описано в начале книги. Решая эту задачу, Горький даже несколько идеализировал интеллигенцию, оставил почти без внимания противоречия и сомнения, раздиравшие даже самые революционно настроенные интеллигентские слои. На этот недостаток романа обратил внимание, как вспоминает М.Ф.Андреева, В.И.Ленин.
Рабочие-революционеры в романе воодушевлены грандиозными задачами социальной перестройки. Они думают не только о том, как улучшить свою жизнь, но и о том, как изменить жизнь всего трудового народа: ‘Разве мы хотим быть только сытыми?’ Роман полемически направлен против тех, кто клеветал на пролетариат, обвиняя его в узости жизненных запросов. Горький показывает духовное богатство и здоровье пролетариата, его доброту, сердечность, трудовую гордость, одаренность, эстетическую чуткость.
Великое и справедливое общее дело не нивелирует, не обезличивает людей. Павел отнюдь не соринка или щепка, которую поток истории несет неведомо куда. Горькому было чуждо фатальное преклонение перед ходом событий. Власов — сильная, волевая натура, и жизнь делают именно люди, познавшие законы этой жизни. Революции нужны герои, а не покорные роботы и пешки.
‘Мать’ явилась важным этапом в становлении социалистического реализма — творческого метода советской литературы, окрыленного научным знанием грядущего, подлинным историческим оптимизмом. Возникновение нового художественного метода — метода социалистического реализма было подготовлено всем предшествующим историческим и художественным развитием человечества. Этот метод начал складываться в творчестве писателей — предшественников Горького, в ряде произведений самого автора ‘Матери’.
Роман ‘Мать’ органически развивает тему русского революционера, в разработку которой существенный вклад внесли Чернышевский и Некрасов. Но горьковский роман рисует новый этап русского революционного движения — пролетарский, когда руководящей силой становится массовая организация — партия.
Связана ‘Мать’ и с предшествующими произведениями самого Горького. Так, в начале жизненного пути Павел похож на Грачева из ‘Троих’, оптимизм, чувство радости жизни у Власова близки мироощущению Нила (‘Мещане’), а в романтически приподнятых местах романа, речах Андрея Находки ощущается близость к поэме ‘Человек’.
Известна высокая оценка Лениным горьковского романа: ‘Много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают ‘Мать’ с большой пользой для себя… Очень своевременная книга…’
В ‘Матери’ рабочий класс увидел свою первую биографию как революционного класса. ‘Он поэт пролетариата — выразитель его коллективной души’, — писал о Горьком Дзержинский. Этим объясняется огромная популярность романа, экземпляры которого ходили даже переписанными от руки — явление редкое в XX веке для большого по объему произведения.
Уже в 1907 году ‘Мать’ была напечатана в Англии, Германии, Франции, Америке, Италии, Испании, Норвегии, Сербии, Турции, Болгарии, Дании, Швеции, Голландии.
В России против Горького за публикацию ‘Матери’ было возбуждено уголовное дело, а без цензурных искажений книга была напечатана только в 1917 году.
К ‘Матери’ примыкает повесть ‘Лето’ (1909) — о революционном движении в деревне. Повесть показывает рост крестьянского сознания в ходе революции, тягу мужиков к умному человеку, пропагандисту, их стремление разобраться в окружающей жизни.
В появлении революционеров-крестьян Горький видит важнейшее явление в развитии страны. ‘Лето’ полно оптимизма и этим противостоит многим произведениям 1910-х годов, рисовавшим русскую деревню в мрачном свете, видевшим в мужиках дикарей, варваров и насильников. Перед нами богатство народной жизни, талантливость масс, товарищеская сплоченность мужиков (писатель даже идеализирует деревню).
Непримиримую вражду угнетенных и угнетателей, духовный разброд и оскудение в мире ‘хозяев жизни’, возросшее классовое сознание рабочих и сплоченность, глубокую человечность рабочего люда рисует писатель в пьесе ‘Враги’ (1906). Героям пьесы дана ясная классовая характеристика, в их словах четко выражены социальные интересы, которые они защищают, но это меньше всего ‘рупоры идей’, нет, это живые, неповторимые индивидуальности.
Враги рабочего класса неодинаковы, среди них есть и ‘добрые’ и ‘злые’ люди, но логика исторического развития, логика классовой борьбы сплачивает их в один лагерь — и это главное. ‘И строгий — хозяин, и добрый — хозяин. Болезнь людей не разбирает’, — говорит рабочий Ягодин.
Рабочие в пьесе показаны не как серая, безликая масса, а как коллектив, состоящий из ярких индивидуальностей, но сплоченный единством цели, сознанием великой исторической роли пролетариата. В противоположность хищнической и эгоистической морали ‘хозяев жизни’ рабочим свойствен подлинный гуманизм, чувство товарищества и внутреннего достоинства. ‘Сцены эти, — писал цензор о ‘Врагах’, — являются сплошной проповедью против имущих классов, вследствие чего не могут быть дозволены к представлению’.
Против общественных порядков, основанных на бесправии и эксплуатации, направлен написанный с умной иронией сатирический цикл ‘Мои интервью’. Горький излагает воображаемые беседы с русским царем, немецким императором, американским промышленным воротилой.
В произведениях об Америке — ‘Город Желтого Дьявола’, ‘Жрец морали’, ‘В Америке’ — Горький, продолжая традиции Герцена и Салтыкова-Щедрина, показывает истинное лицо буржуазной демократии и свободы как демократии и свободы для тех, кто богат. Город ‘Желтого Дьявола’ — Нью-Йорк — сосредоточие социальных контрастов. Желтый Дьявол — золото — уродует, калечит людей, превращает их жизнь в кошмар:
‘Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо. Ее глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, я всюду видел, но ужас нищеты Ист-Сайда — мрачнее всего, что я знаю’.
В капиталистической Америке Горький видит страшную духовную нищету, убогие развлечения, заменяющие подлинную культуру, растлевающие душу и ум масс.

Любить Россию надо, она этого стоит

1

В сентябре 1906 года из США Горький едет в Италию. И здесь рабочие и передовая интеллигенция чествуют писателя. Горький отвечал: ‘Когда говорят о моей революционной деятельности, я чувствую себя взволнованным и смущенным, потому что в большой революционной русской армии — я только рядовой. Принимая ваше приветствие, как адресованное революционной России, я благодарю вас за себя, за мою Родину и от имени всего мирового пролетариата’.
Писатель поселяется на Капри — небольшом (10 кв. км) островке в Неаполитанском заливе.
До Капри от материка ходит пароходик с рядами потемневших от солнца, влаги и времени скамеек, над которыми в плохую погоду натягивают брезент. Через три часа хода он пристает к высоким обрывистым горам, в ложбине между которыми приютился небольшой поселок.
На узенькой улочке маленькие магазины, в которых продают разноцветные бусы, соломенные шляпы, овощи, лимоны, апельсины. Редких покупателей зазывают из каждой двери.
Круглый год цветут розы. Каждый маленький клочок камня, где есть немного земли и песка, покрыт вечнозеленой растительностью… Лимонные рощи, кипарисы, пальмы… Особенно много самых разнообразных цветов.
Вдали дымится Везувий, с моря доносится запах рыбы и водорослей, слышатся песни рыбаков…
Поздней осенью и зимой часто бывают штормы и пароход из Неаполя не приходит по нескольку дней.
Здесь, на Капри, вдали от России, благодаря письмам, газетам, книгам Горький чувствует себя ‘примерно, как бы в уездном русском городке’, живо следит за русской жизнью, литературой, ‘ежедневно окунается в шестнадцать получаемых нами русских газет и волнуется всеми бедами и злобами текущего дня’, — писала Андреева в Россию в 1911 году.
На Капри у Горького побывало много русских людей — революционеров — Ленин, Плеханов, Красин, Луначарский, Дзержинский, Герман Лопатин, лично знавший Маркса, Фроленко, более 20 лет проведший в царских тюрьмах, писателей — Бунин, Л.Андреев, Коцюбинский, Новиков-Прибой, Амфитеатров, художников, деятелей театра — Репин, Бродский, Станиславский, Шаляпин.
Приезжали на Капри рабочие, русские и украинские учителя. С интересом слушал Горький гостей из России. Так, М.Коцюбинский рассказывал об убийстве премьера Столыпина агентом охранки, о встрече Николая II в Чернигове с ‘народом’ — специально подобранными верными трону людьми… Но особенно интересовала Горького жизнь простых людей страны — в первую очередь пролетариата.
По просьбе Горького Шаляпин пел ‘Блоху’, ‘Дубинушку’, волжские песни… Когда он кончил, на дороге и на тропинках возле виллы раздались аплодисменты и крики: Viva Gorki! Viva la musica russa! Ablasso lo zar! (Долой царя!)
Долгое время на Капри у Горького жил Зиновий Пешков (брат Я.М.Свердлова), оказавший ряд услуг большевистской партии. Он еще в 1902 году, переходя в православие (Зиновий хотел поступить на драматические курсы, а туда лиц иудейского вероисповедания не принимали), сменил фамилию Свердлов на Пешков и принял отчество Горького. В первую мировую войну Зиновий вступил добровольцем во французскую армию, потерял правую руку. Принявший французское подданство, в годы второй мировой войны генерал Пешков был участником движения Сопротивления и одним из ближайших соратников де Голля. Умер он в 1966 году. Согласно его завещанию, письма Горького к нему и другие горьковские материалы (в их числе — черновики романа ‘Мать’) переданы Советскому правительству.
‘Дом его для всех был открыт, — вспоминает одна из посетительниц Горького. — Кто хотел, кто приезжал на Капри, шел к Алексею Максимовичу и был там принят. Ни одного завтрака, а тем более обеда в семь часов вечера не проходило без пяти-шести посторонних человек, и по праздникам и по обыкновенным дням на большой террасе толпились человек по двадцати разного люда.
Помню один ясный весенний день…
Компания пестрая, шумная, сидит в плетеных креслах, на перилах у маленьких столиков, едят мороженое, фрукты. Среди этих людей резко выделяется высокая фигура Алексея Максимовича. Он мягко, я бы сказала по-тигриному, ступает, меряет террасу из угла в угол и приятным голосом говорит что-то очень интересное, кажется о цыганке, с которой он писал старуху Изергиль. Вдруг среди публики на террасе движение. Смотрю в сторону, куда обращены его взоры, и вижу, по горной дорожке, ведущей к вилле, двигается белая фигура какого-то поджарого англичанина. Он спокойно пересек сад, взошел на террасу. Ни с кем не здороваясь, окинул взглядом столики и, заметив в тени свободное место, сел, снял шляпу, отер лоб. Нас всех, конечно, поразила такая бесцеремонность незнакомого гостя. Алексей Максимович, опершись о колонну, с любопытством наблюдал пришельца, Мария Федоровна, владеющая всеми языками, подошла и любезно спросила, что ему угодно.
Англичанин небрежно взглянул на нее и повелительно сказал:
— Стакан холодной содовой, яичницу с ветчиной, сыру…
Мария Федоровна улыбнулась, переводя Алексею Максимовичу требование англичанина, она высказала предположение, что он, видимо, ошибся, приняв их виллу за ресторан. Но Алексей Максимович не смутился этим и попросил сейчас же подать англичанину просимое. Мария Федоровна отдала распоряжение прислуге и отошла в сторону.
Англичанин, сильно утомленный тяжелой прогулкой по горам, опахивался платком, вытянув длинные ноги почти через всю террасу.
Алексей Максимович заговорил с кем-то и лишь изредка поглядывал в сторону оригинального гостя. Вскоре завтрак англичанину был подан, он съел все с огромным аппетитом и, вынув деньги, спросил у горничной, сколько уплатить. Кармелла, улыбнувшись, отрицательно покачала головой.
Англичанин, не говорящий по-итальянски, оглянулся, ища Марию Федоровну. Помня, что она с ним раньше объяснялась по-английски, он пальцем подозвал ее к себе. Мария Федоровна, едва сдерживая смех, подошла и сказала, что денег у него не возьмут, так как это вилла Максима Горького, а не ресторан, и обедов здесь не продают.
Описать изумление и растерянность англичанина невозможно. Нужно было видеть его досиня покрасневшее лицо, застывшую с деньгами руку и обильную испарину, покрывшую его череп.
Низко кланяясь, он на все лады извинялся и просил его простить. Алексей Максимович подошел к нему, протянул руку и, широко улыбаясь, сказал:
— Ничего, со всяким может случиться…
Англичанин долго тряс руку Алексея Максимовича, горячо говоря о том, что он не мечтал о такой давно желанной встрече со знаменитым писателем. Он то обращался к Марии Федоровне, то к Алексею Максимовичу, уверяя, что гостеприимность русских славится на весь мир, сравнивал с английскими семьями, с их чопорностью. И все извинялся.
На другой день англичанин прислал Марии Федоровне цветы, с миллионом извинений’.
На Капри приезжают и Е.П.Пешкова с Максимом. ‘Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто хорошее — цветы’, — пишет Горький сыну после его отъезда.
Много получал Горький писем — от друзей, писателей, общественных деятелей, читателей. ‘Я сегодня утром отправил 9 писем, да целый день после обеда писал, и передо мной лежат 12 конвертов’, — сообщает он в марте 1910 года.
Писатель сильно тосковал по родине. Нетребовательный в еде, он, ‘чрезвычайно русский человек’, по собственным словам, очень радовался, когда кто-нибудь привозил в подарок из России черного хлеба. Осматривая в музее предметы древнеримского быта, Горький залюбовался античным подобием самовара, но шутливо заметил: ‘А наш все-таки лучше: этот сапогом не раздуешь…’
Родина для Горького — это не только страна, населенная русскими, но вся многонациональная Российская империя. Живя на Капри, он живо интересовался татарской и белорусской литературой, задумал издавать журнал литературы народов, населяющих Россию.
Верной и исполнительной помощницей Горького была на Капри М.Ф.Андреева: перепечатывала на машинке его рукописи, читала, переводя с листа, европейские газеты, была переводчицей в беседе с иностранцами.
Она сама занялась литературной деятельностью: перевела итальянские сказки для детей, роман Бальзака ‘Тридцатилетняя женщина’.
Материальное положение писателя в годы жизни на Капри не было блестящим. Финансовые дела ‘Знания’ шли неважно, многочисленные и постоянные гости, щедрость Горького, не скупившегося на помощь другим, требовали много денег. Не хватало даже весьма больших гонораров, получаемых писателем. Когда Луначарский, узнав о стесненном положении Горького, посоветовал М.Ф.Андреевой изменить сложившийся порядок, сократить расходы, Мария Федоровна возмутилась. ‘Нет, нет, это невозможно. Алексей Максимович заметил бы это. Он оторван от Родины, но благодаря товарищам, которые приезжают к нему, он не перестает общаться с русскими людьми. Это нужно ему как воздух. Заботы о средствах к жизни я взяла на себя и справлюсь с ними. Я не допущу, чтобы Алексей Максимович писал для денег. Его творчество должно быть свободно от мыслей о заработке’.

2

После поражения революции в России наступил период мрачной реакции. Расправа с участниками революционных выступлений была злобной, жестокой, беспощадной. По всей стране свирепствовали военно-полевые суды, карательные отряды вешали и расстреливали тысячи людей, сажали в тюрьмы, пороли десятки тысяч. К апрелю 1906 года, по неполным данным, было казнено 14 тысяч человек, а посажено в тюрьмы 75 тысяч революционеров. ‘Столыпинским галстуком’ прозвал народ виселичную петлю — по имени Столыпина, руководившего расправами с революционерами.
Поражение революции вызвало моральный распад у людей нестойких, случайно, под влиянием момента, примкнувших к революционному движению. Одним из проявлений этого распада было провокаторство. На всю Россию прогремело дело Евно Азефа, разоблаченного в 1908 году одного из лидеров партии эсеров, 16 лет являвшегося секретным полицейским агентом.
Провокаторы проникали на заводы, в партийные организации, повсюду творя свое черное дело, предавая и продавая друзей, товарищей, любимых, делая иудино предательство средством существования, а нередко и средством обогащения.
Многие из тех, кто недавно участвовал в революционных демонстрациях, были арестованы, становились отступниками, отрекались от вчерашнего, с какой-то злобной радостью клеветали на революцию.
Обстановка реакции сказалась и на духовной жизни России, на ее литературе.
Горький живет далеко от России, но он активно действующее лицо русской литературы 1910-х годов. Ни одно сколько-нибудь заметное произведение тех лет, ни одно выступление писателя не проходит мимо его внимания. Как и большевистские публицисты В.В.Воровский, А.В.Луначарский, М.Ольминский, он выступает против реакционных течений в философии и литературе. С возмущением пишет Горький о воспевании предательства, клевете на революционное движение и его участников: ‘Какая гадость, какое нищенство мысли, нахальство невежества и цинизм! Людей, кои идут на святое поле битвы, чтобы наблевать на нем, — таких людей надо бить’.
Автор романа ‘Мать’ и пьесы ‘Враги’ преклоняется перед величием борцов за социалистическую революцию: ‘Для меня… русский революционер — со всеми его недостатками — феномен, равного которому по красоте духовной, по силе любви к миру — я не знаю’.
Когда Л.Андреев в своих рассказах тех лет изображал революционеров низкими, неумными и жестокими людьми, Горький с гневом писал о своем бывшем друге: ‘Он — чужой. Его дорога — круто направо. Его задача — показать во всяком человеке прежде всего скота, — социальная ценность такого намерения и вредна и погана. Для меня он — человек определенно перешедший в стан врагов’.
В декабре 1912 года Горький печатает сказку о Смертяшкине — молодом человеке, писавшем стихотворные рекламы для похоронного бюро и ставшем модным поэтом. Но в конце концов простодушному Евстигнею надоело играть и корчить из себя ‘поэта’, и он вернулся к знакомому делу — рекламным стихам для похоронного бюро. В этой сказке Горький высмеивает позерство, неискренность эпигонов символизма и других поэтов-декадентов, которые охотно пишут стихи о смерти, тлении, боли, но не переживают написанное, остаются внутренне чуждыми своим стихам.
‘Я тысячу раз согласен с Вами насчет необходимости систематической борьбы с политическим упадочничеством, с ренегатством, нытьем и проч.’, — писал Горькому Ленин в феврале 1908 года.
В борьбе с революцией реакция пыталась взять себе в союзники Льва Толстого и Достоевского. Поэтому Горький счел необходимым выразить свое отношение к творчеству этих писателей.
Он всегда высоко ценил Льва Толстого — художника, но не разделял его религиозно-нравственного учения и уже в 1900 году писал Чехову, что религиозно-публицистические статьи Толстого производят на него впечатление ‘наивных сочинений гимназиста’. Отрицательное отношение Горького к религиозным проповедям Толстого противостояло общему потоку юбилейных статей и заметок о Толстом (отмечалось 80-летие писателя), казенному и либеральному лицемерию, стремлению примазаться к великому имени, нажить политический капитал. Анализ произведений Толстого, выявление кричащих противоречий его творчества, его подлинной роли в русской идейной жизни, в русском революционном движении меньше всего интересовал казенных и либеральных писак, как показал В.И.Ленин в статье ‘Лев Толстой, как зеркало русской революции’.
Выступления Горького против идей Толстого не были личным выпадом, как пыталась доказать буржуазная печать. Горький вскрывал вредный социальный смысл толстовского учения, боролся не лично с Толстым, а с предрассудками и политической отсталостью масс, тормозившими революционное пробуждение народа.
Когда до Горького дошла весть, что Толстой ушел из Ясной Поляны, писатель увидел в этом поступке ‘деспотическое намерение усилить тяжесть своего учения, сделать проповедь свою неотразимой, освятить ее в глазах людей страданием своим’. Но вот газеты сообщили о смерти Толстого: ‘Это ударило в сердце, заревел я от обиды и тоски… чувствую себя сиротой… Заперся у себя в комнате и неутешно плакал весь день… Очень болит душа’.
Часть русской интеллигенции в 1910-е годы увлекалась религиозными идеями Достоевского, его проповедью смирения и критикой революционного движения. В пору декаданса, в конце XIX и начале XX века, в упрощенном и огрубленном виде эти идеи были взяты на вооружение реакцией. В этих условиях Горький выступил против инсценировки МХТом романов Достоевского ‘Братья Карамазовы’ и ‘Бесы’: ‘проповедь со сцены болезненных идей Достоевского способна только еще более расстроить и без того уже нездоровые нервы общества’.
На передовых позициях не удержалось в эти годы и издательство ‘Знание’.
Рост реакции в стране, падение интереса читателя к демократической литературе, отход от ‘Знания’ ведущих талантливых писателей и приход в издательство второстепенных малоталантливых авторов, отсутствие в стране Горького привели к падению тиражей ‘Знания’. Связи Горького с издательством слабеют, а в 1913 году он вообще порывает с ним.
Стремясь сплотить писателей-реалистов на демократической основе, Горький читает много рукописей начинающих писателей, содействует их опубликованию, помогает советом. Так, за 1909 год он прочитал 417 рукописей, а за два с небольшим месяца следующего года — около семидесяти. Благодаря его поддержке и помощи вошли в литературу в недалеком будущем известные советские писатели К.А.Тренев, А.С.Новиков-Прибой. Впечатления Горького от рукописей начинающих литераторов, надежды на их литературное будущее изложены в статье ‘О писателях-самоучках’ (1911).

3

Горький много работает как писатель. Он заканчивает повесть ‘Жизнь ненужного человека’ и пьесу ‘Последние’ (1908) — произведения о полицейско-жандармском мире.
В борьбе с революцией царизм обратился к старому испытанному средству — устрашению. Показывая реакцию и ее слуг во всей их нравственной убогости и наготе, Горький стремился рассеять страх перед реакцией, побудить передовые общественные силы к активной борьбе с произволом, беззаконием, ложью и обманом.
‘Жизнь ненужного человека’ — повесть о шпике Евсее Климкове, ничтожном, духовно убогом человеке, с детских лет боязливом и запуганном, человеке с ‘тоскливыми глазами робкого зверька, посаженного в клетку’, со ‘слабой, неумной мыслью’, чуждом здоровому и светлому в жизни.
‘Пугливый зритель’, Евсей ограничивается ‘неясными мечтами о тихой и чистой жизни’. Смелость и независимость других вызывает в нем удивление и зависть, но не желание подражать, следовать им. ‘Страх перед людьми рождал в нем желание угодить им, готовность на все услуги ради самозащиты от возможного нападения’. Этот страх в сочетании с садистской радостью любоваться чужими тревогами и страданиями, механическая исполнительность, всегдашняя готовность и искренняя радость раба угодить, услужить, покорность всему привели Евсея на службу в охранку.
Жандармерия и полиция — эта верная опора царского трона стала последним прибежищем подонков общества. Защищать самодержавный строй теперь берется лишь человеческое отребье, душевно больные, бездарные, завистливые люди, у которых за душой уголовное преступление, которые видят в службе престолу надежную защиту от закона. ‘Кто нам служит? — возбужденно говорит сыщик Чижов. — Выродки, дегенераты, психически больные, глупые животные…’ В борьбе с революцией правительству приходится пользоваться их услугами: других нет (не случайно две трети повести не разрешали печатать в России до 1917 года).
Представления о жизни у этих людей самые нелепые, откровенно реакционные и шовинистические: ‘Революционеры — враги царя и бога… Они подкуплены немцами для того, чтобы разорить Россию… Вообще, все иностранцы, завидуя богатству и силе России… хотят сделать у нас бунт, свергнуть царя… И посадить везде свое начальство, своих правителей над ними, чтобы грабить нас и разорять…’
Горький показывает в повести, как опустошает человеческую душу одиночество. Обособленность от людей, разрыв связи с ними, болезненный культ своего ‘я’ ведет не к расцвету личности, как утверждала реакционная литература тех лет, а к ее разрушению (не случайно одну из своих программных статей тех лет Горький так и назвал ‘Разрушение личности’). Осознание нелепости и порочности своей жизни появляется даже у человеческого отребья, которое служит в охранке. Шпики и провокаторы смутно ощущают, что те, кого они выслеживают и предают, лучше их самих.
В повести о сыщиках, шпиках, провокаторах, отразившей впечатления писателя от революции 1905 года, Горький показывает и неодолимый рост революционных настроений и сознания масс, борьбу с царской охранкой, приводящую в панический ужас ‘верных слуг царя и отечества’.
В пьесе ‘Последние’ перед нами не только деградация полицейского аппарата самодержавия, но и ярко нарисованный крах семейных устоев дворянства, опускающегося до полицейской службы.
Центральный персонаж пьесы Иван Коломийцев — весь в страхе, в страхе перед грозно и неизбежно надвигающейся революцией, перед неотвратимым и суровым возмездием за злодейства. На его ‘мертвой совести’ двое забитых насмерть арестованных, застреленная во время обыска девушка, Иван, отнюдь не будучи уверенным, что в него стрелял сын Соколовой, упорно указывает именно на этого юношу.
И этот моральный урод витийствует о том, что ‘подставлял грудь пулям злодеев’, исполняя свой ‘великий долг’, что его душа ‘одета в панцирь правды’! Он разглагольствует о ‘святой роли’ отца, о том, что ‘семья — оплот… наша крепость’.
Но растлевающее влияние Ивана Коломийцева — игрока, кутилы, развратника, жалкого и пошлого ‘воевалы’, позера и краснобая, отчетливо видно на его детях — распутном и циничном ‘захребетнике’ Александре, ‘чувственном животном’ без сердца и ума, расчетливой и корыстолюбивой Надежде.
Цензор докладывал о ‘Последних’: ‘Перед зрителем проходит целый ряд служащих в полиции лиц, представленных автором отъявленными мерзавцами’. У нравственных уродов, изображенных Горьким, нет и тени раскаяния в своих гнусных делах. В характерах Коломийцевых нет ничего человеческого, торжествует животное, скотское начало, ими движут самые низменные побуждения.
Пьеса не только показывает отвратительную сущность Ивана Коломийцева и его сподвижников, но и разоблачает пассивный гуманизм страдальцев — Софьи и Якова, — пытавшихся примирить добро и зло, а на деле способствовавших торжеству зла.
Выдающимися произведениями Горького, созданными на Капри, были ‘Городок Окуров’ и ‘Жизнь Матвея Кожемякина’.
В годы, когда Горький писал об Окурове, в России продолжал формироваться тип революционера, борца за преобразование жизни. Но одновременно складывался и его антипод — воинствующий мещанин, провозглашавший свободу от моральных принципов, право на расправу с инакомыслящими. Против этого социального типа в его разнообразных проявлениях и выступил писатель.
Вопрос об ‘окуровщине’, мелкобуржуазной стихии был важным вопросом и в 1905 и в 1917 году, ибо Россия была страной мелкобуржуазной, и от того, куда пойдет мелкая буржуазия, многое зависело в дальнейшей судьбе страны.
Силы косности, мещанства, общественной инертности и безразличия были велики в России, являлись серьезным препятствием революционному развитию. Литература тех лет (в частности, И.Бунин, Л.Андреев) видела в обывательщине и мещанстве силу, которую не побороть, которая делает невозможной революцию в России. Горький, сам вышедший из мещанства, хорошо знал его силу, живучесть, цепкость. Но он знал и другое. Знал, как идет в мещанстве расслоение, как вырывается из его цепких лап все лучшее, здоровое, молодое. Поэтому окуровские повести Горького — это не только произведения о темной и скудной жизни российской провинции, но и о пробуждении в ней сознания, что не все ладно в русском государстве.
Писатель видит в Окурове не только звероподобную обывательщину, темноту и дикость, но и пробуждение к жизни новых сил. Это Тиунов и поэт Сима Девушкин. Сима — тонкая поэтическая душа, полная сострадания к людям, скорби о жестокости жизни. Но его подлинный поэтический дар, не поддержанный настоящей культурой, еле пробивается через толщу окружающей темноты и невежества.
‘Городок Окуров’ полемичен по отношению к произведениям современной ему литературы, считавшей темные инстинкты органическим свойством человеческой природы, полагавшей, что свобода неизбежно оборачивается хулиганством. Горький показал, что эти инстинкты связаны с обывательщиной, мещанством, а убийцей и хулиганом становится не революционер, а взбесившийся мещанин.
Окуровский герой Вавила Бурмистров воплощает не народный протест, а недовольство мещанина, его зависть к богатству, звериный индивидуализм. В нем сильны анархические черты, огромно честолюбие. Никакой классовой, социальной солидарности, даже простого житейского товарищества у Вавилы нет. Его ширь и размах, принятые кое-кем за широту русской души, мнимы, на деле являются феерическим блеском мещанина-индивидуалиста.
Образ Вавилы — большое художественное обобщение Горьким тех псевдореволюционных сил, которые играли немалую роль, привлекали внимание и нередко вызывали симпатию в первые два десятилетия нашего века. Свой апогей люди, подобные Вавиле, нашли в анархизме, в махновщине в годы гражданской войны, когда под видом революции жгли, грабили, убивали, насиловали. Мудрый писатель, рисуя с большой художественной силой этот анархический протест, безотчетную злобу ко всем, кто лучше тебя, утверждение своей личности с помощью кулаков (за неимением и недоступностью других аргументов), предостерегал от опасностей русский народ, шедший в революцию.
В ‘Жизни Матвея Кожемякина’ перед нами ‘разлом’ в окуровской среде, медленное вызревание враждебных мещанской стихии сил. Бросает хозяйство Савва, обуреваем сомнениями отец Александр, солдат Пушкарь заявляет, что работает не на хозяина, а на Россию. Но увидеть дурное в жизни — мало, надо бороться с ним. И повесть Горького — обвинительный акт против новейшего российского Обломова, ее центрального героя Матвея Кожемякина.
Кто же такой горьковский герой?
У Матвея чуткая душа, он стремится к добру и справедливости, мечтает об иной, чем в Окурове, жизни, тянется к людям, которые хотят изменить действительность.
По своему уму, душевным качествам Кожемякин мог бы стать в ряды тех, кто борется за изменение жизни, но он не смог преодолеть косность мещанского бытия, пассивен, неспособен к вмешательству в жизнь.
Силы нового, однако, не победить. Уезжает из Окурова Мансурова — появляется ссыльный дядя Марк, организующий политический кружок. И наконец — Люба Матушкина и ее друзья. Они родились уже в самом Окурове, но смотрят на мир другими глазами. Появление из самой обывательской мещанской среды таких людей, отрицающих эту среду, этот уклад жизни, — верный признак скорой гибели этого мира, как в свое время появление Катерины в ‘Грозе’ Островского было верным предвестием гибели ‘темного царства’, ибо протест исходил уже из недр его самого.
В ‘Кожемякине’, как и во всем своем творчестве, Горький выступает против фатальной предопределенности поведения человека его происхождением, средой.
Сам Кожемякин признается в дневнике: ‘с горем скажу, что не единожды чувствовал я, будто некая сила, мягко и неощутимо почти, толкала меня на путь иной, неведомый мне, но, вижу, несравненно лучший того, коим я ныне дошел до смерти по лени духовной и телесной, потому что все так идут’. Человеком с большой буквы может стать всякий, если захочет, если поймет, что есть в мире цели и интересы, более высокие, чем сытость, богатство, уважение со стороны власть имущих. Но каждый может стать и мещанином, если покорится обстоятельствам, не устоит перед соблазнами денег, материального благополучия.
Преодоление рабочими мещанских, окуровских влияний, трудности, которые встречаются на их пути к сознательной борьбе за свои права, стали темой рассказов ‘Романтик’ (1910) и ‘Мордовка’ (1911). Их, как и повесть ‘Лето’, писатель считал набросками к продолжению ‘Матери’ — ‘Сыну’ (замысел этот осуществлен не был).
Сатирический характер носили разнообразные по тематике ‘Русские сказки’ (1912). Они высмеивали верных слуг самодержавия, разоблачали холопствующих идеологов угнетения, насилия, национализма и шовинизма, обличали бессилие и трусость либерализма, высмеивали декадентскую литературу.
В пьесах этого времени Горький решает большие социальные проблемы на судьбе одной семьи. Социальные битвы эпохи — в отличие, скажем, от ‘Врагов’ — проходят за сценой, но они накладывают свой яркий отпечаток на характеры и действия сценических персонажей.
В ‘Чудаках’ ставится вопрос о подлинном и ложном оптимизме, об оптимизме, происходящем от знания действительности, веры в будущее, и оптимизме, порожденном легкомыслием, бездумьем, стремлением отмахнуться от тяжелого, мрачного в жизни.
Герой пьесы писатель Мастаков хочет показать читателю высокое и прекрасное в жизни, утверждает оптимистическое искусство, веру в человека. Многие из его взглядов разделяет — судя по статьям и письмам тех лет — и сам Горький. ‘Я верю, что победит светлое, радостное — человеческое… Мне нравится указывать людям на светлое, доброе в жизни, в человеке… Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день…’
Но автор далеко не во всем с Мастаковым, который уходит от критики действительности, он осуждает своего героя, который ‘как во сне живет и верит в свои сны’, за поиски высокоромантического идеала в мечте, а не в реальной жизни, за равнодушие к людям, легкомысленность.
Активная романтика Мастакова противостоит скепсису и усталости окружающей его интеллигенции, разуверившейся в своих недавних революционных идеалах. В ‘Чудаках’, как и в публицистике тех лет, Горький вел борьбу против ренегатства, настроений уныния и разочарования, охвативших интеллигенцию, хотел пробудить в обществе дух активности и борьбы. По воспоминаниям, Ленин высоко оценил эту пьесу, отмечая ее современность.
Философское содержание пьесы ‘Зыковы’ — борьба со стремлением к покою, стремлением спрятаться от жизни, с покорностью и смирением. Со злом жизни надо энергично и активно бороться, а не прятаться от него, не утешать себя мнимой личной непричастностью к нему — таков вывод пьесы.
Павла хочет другой, хорошей жизни, но пути к ней не знает, борьбы боится: ‘Мне — уснуть хочется на год, на три… А проснусь — и чтобы все было другое’. Но так бывает только в детских мечтах. ‘Надо учиться самой строить свою жизнь. Нельзя ждать, что другие сделают необходимое тебе’, — возражает Павле Софья Зыкова.
Не раз обращался Горький в это время к высокой теме Матери. Воплощением высоких, подлинно человеческих чувств является мать революционера в ‘Последних’. Ряд ‘Сказок об Италии’ написан на эту тему. По-особому она раскрыта в ‘Вассе Железновой’, пьесе о матери, в которой внутренне противоречивое сочетание человеческого и собственнического породило сложный и необычный характер (позднее пьеса существенно переработана писателем, об этом — ниже).

4

Весной 1907 года Горький получил приглашение на V съезд РСДРП в Лондоне.
‘Алексей Максимович был очень взволнован и радостно возбужден, получив приглашение на съезд… Это как-то особенно сближало его с товарищами-рабочими, приехавшими из России’, — вспоминает М.Ф.Андреева.
Из итальянского захолустья, оторванный от повседневного общения с русским пролетариатом, Горький приехал в шумный Лондон, оказался среди более чем трехсот делегатов, посланных на съезд полуторастами тысячами передовых организованных пролетариев, видел всех лидеров партии. Он часто беседовал с делегатами — латышами, кавказцами, членами московской и уральской делегаций, расспрашивал о жизни, о революционной борьбе, о том, как выбирали в Государственную думу, как рабочие Верхнекамских заводов выбрали делегатом на партийный съезд Ленина…
‘Съезд был страшно интересен для меня… очень много взял за эти дни здоровых, бодрых впечатлений. Страшно нравятся мне рабочие, особенно наши, большевики. Удивительно живой, разнообразный, интеллигентный народ, с такой яркой жаждой знаний, с таким жадным, всесторонним интересом к жизни… Такие люди могут держать в руках будущее’ — вот итог впечатлений писателя от съезда.
На съезде Горький увидел Ленина ‘во весь рост’, во всем его историческом величии — пламенного революционера, великолепного оратора, замечательного политика, глубокого мыслителя, любимого вождя пролетариата.
С этого времени начинается дружба Горького с Лениным. Их сблизили не только дни съезда, но и время перед ним, совместно проведенное в Берлине и Лондоне. Они вместе ходили в театр, осмотрели Британский музей, в Берлине встречались с Розой Люксембург и К.Каутским, ехали в Лондон в одном вагоне и на одном пароходе.
Ленин приезжает к Горькому на Капри в 1908 и 1910 годах. Они много беседуют, удят рыбу, бродят по каменистым тропинкам острова. Ленин слушает рассказы писателя.
‘Ежедневная рыбная ловля на море ни того, ни другого не укачивала, давала им возможность беседовать друг с другом без помехи: на лодке с ними были только рыбаки-каприйцы да я’, — пишет М.Ф.Андреева.
Писатель много рассказывал Ильичу о своей жизни, и Ленин советовал ему: ‘Написать бы вам все это, батенька, надо. Замечательно поучительно все это, замечательно…’ Горький последовал совету и написал автобиографическую трилогию — ‘Детство’ (1913), ‘В людях’ (1916), ‘Мои университеты’ (1923).
В 1911 и 1912 годах Горький встречался с Лениным в Париже.
Ленин стремится наладить постоянное сотрудничество Горького в газете ‘Пролетарий’, поддерживает идею Луначарского поручить писателю в ней литературно-критический отдел, но опасается — будет ли это по склонностям Горького, не помешает ли его ‘серьезной большой работе’. Пересылая в ‘Правду’ письмо Горького с предложением передать в редакцию рукопись одной из сатирических ‘Русских сказок’, он писал: ‘Скорее берите’. ‘Учиться у него надо, как смотреть и слушать!’ — ставил Ленин в пример Горького, сетуя на бледность материалов в партийной печати.
Ленин указывал, что не надо расходовать силы Горького на мелкие дела, не следует его привлекать к писанию прокламаций — любой грамотный жандарм узнает Горького по его яркому слогу, неповторимому стилю, и это осложнит положение писателя.
Горький сотрудничает в большевистских газетах ‘Звезда’, ‘Правда’, журнале ‘Просвещение’, вместе с М.Ф.Андреевой, Ф.И.Шаляпиным, А.В.Амфитеатровым дал деньги на содержание каприйской партийной школы — для подготовки профессиональных революционеров из рабочих, читал в ней курс лекций по истории русской литературы, устраивал вечера и концерты для слушателей школы, читал свои произведения.
В январе 1912 года группа делегатов (в том числе Г.Орджоникидзе) пригласила писателя на Пражскую конференцию, организационно оформившую большевистскую партию, в качестве почетного гостя: ‘Все мы видим в вас товарища, который отдает художественные дарования великому делу борьбы русских рабочих за социалистическое будущее’. Горький высказывал в ответе сожаление, что не сможет приехать в Прагу: у него было много дел на Капри, да и приезд всемирно известного писателя мог помешать конспиративности конференции.
Об успехе Пражской конференции сообщил Горькому Ленин.
Революционная деятельность писателя вызвала преследование царских властей, и было объявлено, что по определению окружного суда отыскивается нижегородский цеховой малярного цеха, мастер Алексей Максимович Пешков (Максим Горький). В составленном чиновником Министерства внутренних дел списке находящихся за границей большевиков первым указан В.И.Ленин, а тридцатым — ‘М.Горький — Пешков, участник московского восстания’.

5

Высоко ценя Горького, Ленин не прощал ему ошибок и колебаний, отступлений от классовых, пролетарских позиций, попыток ‘согнуться до точки зрения общедемократической вместо точки зрения пролетарской’.
‘Дружба дружбой, а служба службой. За попытки поносить марксизм или путать политику рабочей партии воевать будем не щадя живота’, — писал Ленин Горькому в январе 1913 года.
Так, Ленин решительно осудил идеи богостроительства, нашедшие отражение в повести Горького ‘Исповедь’ (1908).
В ярких реалистических картинах Горький показывает в ‘Исповеди’ полную неправды, корысти, стяжательства жизнь служителей бога, с толстовской силой срывает с них лицемерные словесные покровы. Попы и монахи озабочены не вопросами веры, а помыслами о наживе, карьере, о том, чтобы сладко пожить. Они равнодушны к людям или просто презирают их.
Герой-рассказчик Матвей приходит к выводу, что попы бога ‘в работники наняли себе и кадильным дымом платят ему за то, что он сытно кормит их’. ‘Низвели бога на должность укрывателя мерзостей своих, — с горечью думал Матвей, — подкупают его и торгуются с ним:
— Не забудь, господи, сколько дал я тебе!’
Официальная религия непопулярна в народе, все более теряющем веру в казенного бога. ‘За грехи свои я ответчица!’ — гордо говорит ‘хорошая девица’ Татьяна. Продающая себя ради детей скупым и жадным монахам, вдова на слова утешения ‘Ради детей — бог тебя простит!’ отвечает с гневом: ‘А что мне в том? Не простит — не надо, простит — сама не забуду…’ Уже ‘не носит страха в душе своей’, ‘всей силой’ борется за себя Христина.
Повесть протестует против жестокости и бесчеловечности жизни, равнодушия людей друг к другу. (‘У нас, кроме покойников, никого не умеют жалеть!’ ‘Где любовь видно?’)
Однако содержание ‘Исповеди’ не исчерпывается разоблачением духовенства и церкви.
‘Вижу… — говорит Матвей, — много пустого народа и грязных жуликов, бесстыдных дармоедов, жадных, как воши… но все это только пыль позади толпы людей, охваченных тревогой богоискания’.
И в повести появляется странник Иона с его проповедью богостроительства. ‘Вера, — по его словам, — великое чувство и созидающее! А родится она от избытка в человеке жизненной силы… Не бессилием людей создан бог, нет, но — от избытка сил… живы и бессмертны богостроители, ныне они снова тайно и усердно творят бога нового… Богостроитель — это суть народушко! Неисчислимый мировой народ!..’
Соединенная воедино, народная сила способна творить подлинные чудеса: в заключительной сцене повести — в сцене крестного хода — скрещение сотен сил и желаний толпы исцеляет девицу-калеку. Это исцеление — прямое и непосредственное проявление коллективной духовной энергии толпы, единой в желании помочь больной.
Завершают ‘Исповедь’ слова о едином и верном пути народа ‘ко всеобщему слиянию ради великого дела — всемирного богостроительства ради!’
Горький увидел в религии одно из средств объединения масс, столь актуального в пору реакции: ‘разрушаются люди, отъединенные друг от друга и обессиленные одиночеством’. Писатель хотел превратить религию из врага социализма в его союзника, пытался признавать ‘бога без церкви’. И это было ошибкой, заблуждением. Ленин решительно заявил писателю: ‘Теперь и в Европе и в России всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции… Никогда идея бога не ‘связывала личность с обществом’, а всегда связывала угнетенные классы верой в божественность угнетателей’.
Чувство коллективизма, товарищества, осознание общности интересов воспитывает не религия, не индивидуальные или коллективные молитвы, а классовая борьба. Вера в бога приучает человека к покорности, терпению, вырабатывает в нем психологию раба.
Хотя проповедь писателем новой религии, которую он пытался связать с социализмом, не имела общего с религией официальной, защищавшей эксплуататорский строй, она, по существу, уводила от революционной борьбы, была уступкой идеалистическим течениям русской общественной мысли, охватившим некоторых деятелей большевистской партии (Луначарский, Богданов), которые ‘проповедовали самые различные формы идеалистической философии — под громким названием ‘пролетарской философии’ — и объединение религии и социализма’ (Ленин).
Ильич убеждал Горького, что общая цель не исключает ошибок и заблуждений, что ошибки и заблуждения Богданова и Луначарского мешают достижению этой самой общей цели.
Сурово критиковал Ленин деятельность каприйской партийной школы, в работе которой писатель принимал живое участие и которая не следовала ленинскому курсу, стала фракционным центром отзовистов, ультиматистов и богостроителей.
Горький тяжело переживал разногласия в партии. Он хотел примирить Ленина с Богдановым (именно поэтому и пригласил его на Капри), хотя сам писал в начале 1908 года: ‘Примирение — мечта’. Ленин объявил Богданову и Луначарскому о ‘безусловном расхождении с ними по философии’, а те отвергли его предложение заняться ‘общебольшевистским делом’. Таким образом, примирения не вышло, и у писателя, как вспоминает М.Ф.Андреева, ‘было грустное настроение, с которым он долго не мог справиться’.
Большим утешением для Горького было письмо Ленина: ‘Дорогой Алексей Максимович! Я был все время в полнейшем убеждении, что Вы и тов. Михаил (Вилонов. — И.Н.) — самые твердые фракционеры новой фракции, с которыми было бы нелепо мне пытаться поговорить по-дружески. Сегодня в первый раз увидел т.Михаила, покалякал с ним по душам и о делах и о Вас и увидел, что ошибался жестоко…’ Ленин убеждал писателя, что партия преодолеет фракционную борьбу, выйдет из нее еще более окрепшей.
Борьба Ленина за Горького была сложной и нелегкой, и Ильич боролся за писателя, движимый не только личными дружескими чувствами: великий вождь видел в нем ‘авторитет в деле пролетарского искусства’, ‘громадный плюс’, который нужен большевикам: ‘Всякая фракция социал-демократической партии может законно гордиться принадлежностью к ней Горького’, — писал Ленин в 1910 году. Когда французская и русская буржуазная печать распустила слух об исключении Горького из Российской социал-демократической рабочей партии, большевистская газета ‘Пролетарий’, Ленин решительно опровергли эти слухи: ‘Буржуазным партиям хочется, чтобы Горький вышел из социал-демократической партии… Напрасно стараются буржуазные газеты. Товарищ Горький слишком крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить им иначе, как презрением’.
Ленин понимал своеобразие художественного метода познания жизни, своеобразие пути писателя к социалистическим идеям, видел в заблуждениях Горького не только его личные ошибки, а отражение реальных, исторически обусловленных сложностей становления революционного сознания в народных массах. Это были не противоречия между идейными противниками, а расхождения между единомышленниками. Разногласия Ленина и Горького отражали трудности революционного движения, трудности формирования революционного социалистического сознания у таких чутких и своеобразных выразителей народного сознания, как художники.
Не только об ошибках пишет Горькому Ленин: он советует писателю беречь здоровье, не забывать об отдыхе, основательно лечиться:
‘Пишите, как живете-можете. Хорошо ли работается?’ ‘Как-то Ваше здоровье?’ ‘Отдохнули ли и отдыхаете ли летом? Необходимо, ей-ей, Вам отдохнуть хорошенько!’
Жизнью Ленина, со своей стороны, интересовался и Горький. Так, он с опасением в конце 1907 года спрашивал одного из своих русских адресатов: ‘В Куоккале арестованы супруги Сосновские — Вы не думаете, что это Ильич? Очень боюсь, что он!’ (Позднее выяснилось, это был не Ленин.)
Были ошибки у Горького в эти годы и в оценке литературных явлений. В курсе истории русской литературы, прочитанном им на Капри в партийной школе, наряду с верными и глубокими высказываниями, анализом тесной связи литературы с революционным движением в России, встречаются и неверные оценки (Радищева, Гоголя), заимствованные писателем из работ либеральных ученых.
В ряде статей тех лет Горький недооценивал бунтарские революционные черты в русском характере, отвлеченно противопоставлял пассивному ‘Востоку’ активный ‘Запад’, распространял недостатки наиболее темной части крестьянства на все крестьянство, на всю нацию.

6

Живя на Капри, писатель навсегда полюбил итальянский народ, его веселость, жизнерадостность, трудолюбие.
Горький живо интересуется Италией и ее искусством — осматривает Колизей, Форум, Ватикан, картинные галереи, Везувий.
‘Из этой великолепной Флоренции — не вырвешься, удивительный город! В Уффици (картинная галерея. — И.Н.) был трижды и завтра пойду в четвертый раз’. ‘Облазил все музеи, был в частных галереях, видел кучу интересного, — голова моя подобна лавке антиквария’, — писал он Пятницкому. Не раз бывал Горький на народных праздниках песни в Неаполе.
В декабре 1908 года в южной Италии произошло землетрясение. Погибло около 100 тысяч человек, в Мессине уцелело менее 10% зданий.
Горький сразу же выехал на место бедствия, организовал сбор средств пострадавшим, восхищался самоотверженностью русских матросов, которые помогли бедствующим итальянцам.
Вместе с профессором В.Мейером за несколько недель он написал книгу ‘Землетрясение на Калабрии и Сицилии’, ее высоко оценил А.Блок. Гонорар от книги поступил в пользу пострадавших от землетрясения.
‘Я навсегда сохраню к вам, прекрасным и благородным людям, чувство глубочайшего уважения и самую горячую признательность, — писал Горький мэру Капри. — Время, проведенное среди вас, навсегда останется для меня прекраснейшей страницей моей жизни’.
Италия платила Горькому взаимной любовью. Портреты писателя итальянские рабочие и крестьяне вешали рядом с портретами Гарибальди и Маркса. На сюжет ‘Макара Чудры’ итальянскими композиторами было написано несколько опер. Каприйские носильщики всегда спрашивали приезжавших на остров русских, к какой партии они принадлежат — к ‘партии Максима Горького’ или к ‘партии царя’. С первых они брали немного или не брали вовсе, зато со вторых драли вовсю.
Итальянские впечатления легли в основу горьковских ‘Сказок об Италии’.
В литературе начала века Италия изображалась страной-музеем, новые явления жизни, развитие капитализма, классовая борьба, появление пролетариата мало привлекали внимание писателей. В отличие от современников, склонных видеть в сегодняшних итальянцах вырождение некогда славной нации, Горький в ‘Сказках об Италии’ подчеркивал силу, здоровье и красоту народного духа, видел рождение человека-социалиста, классовую солидарность пролетариата.
Горьковские ‘Сказки’ не ставили своей задачей этнографически точное изображение жизни Италии. Цель писателя в другом — показать в трудовом итальянском народе черты, общие для рабочих всех стран. В героях ‘Сказок’ читатели многих стран — в том числе и России — видели черты, свойственные своему народу, труженикам всего мира.
Всепобеждающий человеческий труд, рабочая солидарность, народ как носитель поэзии и правды, социализм как идеология пролетариата, любовь к родине, красота и величие человека, прославление матери, радость бытия — вот темы этих романтических ‘Сказок’.
‘Сказки М.Горького, — писал в предисловии от имени редакции сам писатель, — это картинки действительной жизни, как она показалась ему в Италии, он назвал эти картинки сказками только потому, что и природа Италии, и нравы ее людей, и вся их жизнь — мало похожи на русскую жизнь, и русскому простому человеку действительно могут показаться сказками’.
В ‘Сказках’ писатель выделяет преимущественно положительное, то, что может служить примером, и оставляет в тени отрицательные стороны народной жизни, слабость революционного движения в Италии, расслоение крестьянства, рост империализма.
Мажорные ‘Сказки об Италии’ отразили в своем оптимистическом настроении нараставший в России новый революционный подъем, вливали в читателя веру в свои силы, убеждали в справедливости борьбы пролетариата, звали к революционному героизму. Они резко противостояли преобладавшим в русской литературе тех лет упадку, унынию, проповеди неизбежности смерти, смакованию житейской грязи.

Возбудить в людях действенное отношение к жизни

1

В 1913 году в России широко отмечалось трехсотлетие воцарения династии Романовых — по словам Ленина, ‘300-летний юбилей грабежа, татарских наездов и опозорения России Романовыми’.
Среди прочих мероприятий в феврале 1913 года была объявлена амнистия лицам, привлекавшимся к ответственности за ‘преступления, учиненные посредством печати’, позволявшая Горькому вернуться в Россию.
Ехать на родину — ‘революционер по нынешним временам больше сделает извнутри России’ — советовал Горькому Ленин. Ильич рекомендовал, однако, узнать прежде ‘не подложат ли свиньи’ за участие в работе партийной школы на Капри. ‘Вероятно, не смогут привлечь за это’, — добавил Ленин и оказался прав.
Но пришлось задержаться в Италии — снова обострился туберкулезный процесс — и в Россию Горький выехал только в декабре.
Писатель вернулся на родину, когда страна вновь стояла на пороге революции.
Стачки и митинги протеста по всей России вызвал расстрел рабочих Ленских золотых приисков 4 апреля 1912 года, когда было убито 250 и ранено 270 человек. Ленские события стали толчком к новому революционному подъему в стране: в первой половине 1914 года бастовало почти полмиллиона рабочих. Только разразившаяся мировая война отсрочила революцию — отсрочила, но не сняла с повестки дня.
‘1912-1914 годы обозначили собой начало нового грандиозного революционного подъема в России. Мы вновь стали свидетелями великого стачечного движения, какого не знает мир… Накануне войны в Петербурге дело дошло уже до первых баррикадных битв’, — писал Ленин.
‘…Начали… гулять ‘народы’, небольшими компаниями по 500, 700 и более человеков. Идут, не торопясь, и говорят негромко, в такт шагу: ‘Хле-ба, хле-ба!..’ Сегодня, с утра, мимо окон моих, валом валит публика, направляясь к Троицкому мосту. Фабричные трубы не дымят…’ — пишет Горький в мае 1914 года из Петербурга.
Писатель продолжает революционную работу, ведет активную переписку с сосланными революционерами, материально помогает им. Горький сообщал в письмах конспиративные сведения, поднимал дух заброшенных в глушь ссыльных. Беречь горьковские письма было запрещено: их содержание могло оказаться серьезным обвинением для писателя и без того находившегося под наблюдением полиции.
Квартира Горького была своеобразным революционным центром. Несмотря на слежку, писателю удавалось поддерживать связь с руководителями большевистской партии, с ее Петербургским комитетом.
Он помогает ‘Правде’, живо интересуется подпольной работой. ‘Особенно настойчивый и живой интерес Горький проявлял к тому, что делалось на фабриках и заводах, в гуще рабочей жизни’, — вспоминал большевик Бадаев, депутат Государственной думы. ‘Резко и очень к лучшему изменился тип рабочего… Страшно любопытны питерские фабричные работницы, удивительные женщины… Вы и представить себе не можете, как интересны и серьезны стали простые люди на Руси!’ — пишет Горький летом 1914 года.
С марта 1914 года писатель живет в Петербурге на Кронверкском проспекте (теперь проспект Максима Горького), нередко в первые годы надолго уезжая в Мустамяки (теперь Горьковское) под Петербургом. Дачу осаждают докучливые репортеры — тем более, что распространился ложный слух о тяжелом нервном заболевании Горького, за ней наблюдают 20 охранников.
Горький часто беседует с финскими крестьянами. Он высоко ценит ‘трудолюбие, честность, самобытную культуру’ финского народа.
Писатель живо интересуется происходящим в стране, думами и мечтами современников, посещает выставки картин, цирк, французскую борьбу. ‘Безграничное уважение к смелости человека’, ‘крепкую уверенность в силе разума и науки’ чувствует он, наблюдая за полетами первых авиаторов. Часто бывает он в театре, с интересом относится к делавшему в те годы первые шаги искусству кино. В 1916 году Горький говорил: ‘Возможности кинематографа очень соблазнительны’, но добавлял: ‘Кинематографу очень трудно стать настоящим искусством, пока он в руках дельцов’.
Квартира на Кронверкском и дача в Мустамяках — центры литературной жизни Петербурга. Здесь бывают Куприн, Бунин, Чуковский, Маяковский.
Часто после окончания спектакля в Народном доме — недалеко от горьковской квартиры — к писателю заходил Федор Шаляпин. Обоим им в это время было уже за сорок, характеры окончательно определились, каждый выбрал свою дорогу в жизни, былая горячая дружба сменилась дружескими, приятельскими отношениями, глубоким уважением друг к другу.

2

В своих художественных произведениях этого времени — повести ‘В людях’ (‘Детство’ окончено в Италии), рассказах ‘По Руси’ — писатель как бы заново переживает свое детство и юность, обогащая повествование своим опытом зрелых лет, тем, что почерпнул из сотен рукописей начинающих писателей из простого народа.
‘Свинцовые мерзости’ жизни ярко и образно встают перед нами со страниц ‘Детства’ — но не одни они: ‘Не только тем изумительна жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно вырастает яркое, здоровое и творческое, растет доброе — человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой’.
‘Детство’ — рассказ о русской жизни конца XIX века, о судьбе поколения, к которому принадлежал писатель, о трудных, но радостных поисках верного пути в жизни. Широкий мир, окружавший Алешу, не озлобил мальчика (затем подростка, юношу), а вызвал в нем горячее стремление помочь людям, сделать их лучше, красивее, умнее, свободнее… Не случайно поэтому мы встречаем здесь романтические, приподнятые интонации, напоминающие ‘Макара Чудру’ или ‘Старуху Изергиль’, — столь казалось бы странные в книге о серой провинциальной жизни.
Во второй части трилогии — ‘В людях’ — в жизнь героя-рассказчика властно и навсегда входит книга. Она укрепляет его в любви к людям, помогает преодолеть растерянность в жизни… Но не одни книги, а и встречи с людьми обогащают юношу. В каждом человеке он умеет видеть напряженную внутреннюю жизнь, новую сторону действительности.
К трилогии близка повесть ‘Хозяин’ (1913). Колоритная фигура жестокого эксплуататора, хозяина пекарни Василия Семенова была не данью воспоминаниям, а живым откликом на события в современной России. Выходец из рабочей среды, ставший теперь хозяином, Семенов был для Горького олицетворением тех сил, на которые делал ставку царизм, проводя столыпинские реформы. Облик вышедшего из народа человека, который стал угнетателем и кровопийцей, уже давно интересовал писателя, и в Семенове он получил одно из самых ярких художественных воплощений.
В 1912-1917 годах Горький создает цикл рассказов ‘По Руси’, в которых отразились жизненные впечатления и наблюдения поры молодости писателя. Как и в автобиографических повестях, тема рассказов — Русь в ее возможностях, в ее надеждах на обновление жизни. В эти годы, пору революционного подъема, пору империалистической войны, роста недовольства масс, назревания революционных бурь 1917 года, Горький много и напряженно думает, готов ли народ к неминуемо приближающемуся перевороту. В противоположность многочисленным теориям тех лет, объявлявшим русский народ религиозным, пассивным, диким, варварским и бескультурным, Горький оптимистически смотрит в будущее, верит в народные силы, верит в революцию. Но века крепостничества, бесправия, угнетения, ‘свинцовые мерзости’ собственнической жизни, жестокое подавление свободомыслия, многовековое невежество, ‘безысходная, бестолковая тоска русской жизни’, ‘все подавляющая русская нищета’, ‘непонятно грубая и убийственно скучная жизнь’ наложили свою печать на народный характер.
Наиболее глубоко раздумья писателя над русским национальным характером, над ростом народного сознания воплотились в рассказе ‘Ледоход’, близком произведению В.Короленко ‘Река играет’.
Староста артели плотников, мужик с хитринкой, Осип ‘превосходно знает свое дело, умеет работать ловко, споро, со вкусом и увлечением’. Однако он ‘не любит утруждать себя’, протестуя этим против подневольного труда. Льстивый с подрядчиком, Осип умеет выклянчить у него ‘на чаишко’ для артели. ‘Работник в тебе подох, а хозяин — не родился’, — так определяет характер Осипа один из плотников. Но вот артель хочет перейти реку, на которой начался ледоход, чтобы встретить в городе праздник, — и Осип преобразился. Перед нами умелый, смекалистый и энергичный руководитель, ‘человек-воевода’. Пока это преобразование еще недолгое, но не за горами был 1917 год…
Глубокой внутренней поэзией овеян рассказ ‘Рождение человека’, который занимает видное место в цикле ‘По Руси’. ‘Превосходная должность — быть на земле человеком’, — эти слова из рассказа, ставшие крылатыми, выражают оптимизм ‘Рождения человека’. Теперь людям живется тяжело, но тем, кто сегодня появляется на свет, наверное, суждена другая жизнь — счастливая и прекрасная. Художник пролетариата, Горький уверен, что настанет время, когда человек очистится от грязи и пороков собственнического мира, преобразится душевно и физически. И в человеке сегодняшнем он по крупицам собирает доброе и прекрасное, отмечает непреодолимую тягу народа к добру и красоте, тягу, которую исказил, но не уничтожил собственнический мир.
Рассказ о рождении нового человека земли русской заражал читателя верой, что человек этот родился не зря, — а сколько произведений тех лет убеждали в ненужности и бесцельности человеческой жизни! — что его жизнь будет иной, чем у его родителей.
Художественная идея ‘Рождения человека’ близка выступлению Ленина в июне 1913 года против реакционного убеждения, что люди родятся для того, чтобы их калечили. ‘Только для этого? — восклицает Ленин. — Почему же не для того, чтобы они лучше, дружнее, сознательнее, решительнее нашего боролись против современных условий жизни, калечащих и губящих наше поколение?.. Мы боремся лучше, чем наши отцы. Наши дети будут бороться еще лучше, и они победят’.
В пьесе ‘Старик’ (1915) Горький обращается к теме страдания.
В дом Мастакова, некогда бежавшего с каторги, а теперь рачительного, доброго и трудолюбивого хозяина, приходит старик, честно отбывший весь срок наказания. Убежденный, что ‘страдание святее работы’, что, отбыв наказание, он имеет право всех судить и осуждать, старик чувствует себя хозяином и судьей в доме Мастакова, мучает его, садистски издевается над ним, доведя до самоубийства. Старик фанатически одержим идеей страдания, безграничного возмездия. Он озабочен не тем, чтобы наказать подлинных виновников своих несчастий (они ‘высоко’, до них не достанешь), а тем, чтобы, наслаждаясь, мучить тех, кто ближе и беззащитнее. Находя наслаждение в том, чтобы мучить других, старик не хочет избавиться от лишений бродячей жизни и потому отвергает деньги, предложенные Мастаковым. Не способный ни на что, старик делает страдание своей профессией, любит его, ибо страдание дает право — в его глазах — портить людям жизнь. ‘Человеком, поджигающим дома и города только по той причине, что ему холодно’, назвал Горький старика в предисловии к американскому изданию пьесы.

3

19 июля 1914 года Германия объявила России войну — началась первая мировая война. ‘Ясно одно: мы вступаем в первый акт трагедии всемирной’, — писал Горький на другой день.
Хотя война не была для Горького неожиданностью, она потрясла писателя. С негодованием он писал о разрушении памятников культуры, о зверствах над мирным населением.
Шовинистический угар охватил широкие слои русского общества. По всей стране проходили манифестации, служили торжественные молебны. Но и в эти первые дни войны в ‘патриотическом подъеме’ чувствовалось много фальшивого, вымученного, искусственного, а в Петербурге раздавались возгласы ‘Долой войну!’, происходили стычки мобилизуемых рабочих с полицией.
Не сразу Горький нашел правильную позицию в отношении к войне. Шовинистический угар, жестокие методы ведения войны германским империализмом сбили его с толку. В сентябре 1914 года он вместе со Струве, Туган-Барановским, Милюковым, Гучковым, учеными-литературоведами — А.Веселовским, Д.Овсянико-Куликовским, художниками — А. и В. Васнецовыми, деятелями театра — Шаляпиным, Собиновым, Ермоловой, Станиславским, Немировичем-Данченко, писателями — Буниным, Телешовым, Серафимовичем подписал обращение, объявлявшее виновником в войне весь немецкий народ (и только его, на деле в войне были ‘виноваты’ империалисты всех стран). Его военные противники признавались защитниками цивилизации. ‘Шовинистически-поповским протестом’ назвал обращение Ленин.
‘Бедный Горький! Как жаль, что он осрамился, подписав поганую бумажонку российских либералишек’, — сокрушенно заметил он, напоминая Горькому об ответственности, которую накладывает на него высокое звание пролетарского писателя, доверие рабочих.
Скоро и сам писатель осознал свое заблуждение, особенно когда увидел, как спекулируют его именем реакционные газеты. Уже через три дня после опубликования письма-протеста Горький заметил: ‘…протест литераторов против ‘немецких зверств’ — подписал второпях, и это очень меня мучает’. Он начал понимать, что не весь немецкий народ виноват в войне, задумал серию брошюр о капитале как виновнике кровавой бойни (наивно, впрочем, полагая, что его можно утихомирить налогами).
В декабре 1914 года Горький послал в петроградскую газету ‘День’ статью, в которой выступал против писателей, переносивших обвинение в развязывании войны ‘на всю тевтонскую народность’: ‘войну затевают не нации’. Статья была запрещена цензурой.
‘Война, чудовище, рожденное глупостью и жадностью, изо дня в день высасывает лучшую кровь мира, уничтожает мозг, вещество, творящее все ценности, которыми гордилось человечество, убивает живые, юные силы земли. Процесс уничтожения культуры, бессмысленного истребления продуктов и результатов общечеловеческого труда — становится все шире и глубже’, — писал Горький летом 1916 года.
Писатель по-прежнему под наблюдением полиции. Вот одно из полицейских донесений (от 17 апреля 1915 года): ‘Сведение. ‘Сладкий’ (полицейская кличка Горького. — И.Н.), Кронверкский пр. д.23 вышел из дома в 12 час. дня, на углу Кронверкского пр. и Каменноостровского сел в трамвай и поехал без наблюдения, был указан филеру Семенову. Соловьев’ {Папку с полицейским делом о слежке за ‘Сладким’ Горький получил в подарок в 1917 году ко дню рождения — ее случайно спасли, когда охранники жгли полицейские бумаги.}.
Охранка доложила в ноябре 1915 года, что писатель на собрании общества помощи жертвам войны призывал ‘теперь же совершить революцию внутри страны’.
С декабря 1915 года Горький издает журнал ‘Летопись’ (выходил до декабря 1917 года).
Горький писал, что ‘Летопись’ рассчитана на широкого демократического читателя и ее материал должен быть объективным, убедительным и популярным, охарактеризовал цель журнала (‘может быть, несколько утопическую’, по его словам) как стремление ‘попытаться внести в хаос эмоций отрезвляющие начала интеллектуализма’.
‘Летопись’ была задумана как журнал антивоенный, выступающий ‘за интересы интернациональной планетарной культуры, против национализма, империализма и всеобщего одичания’. Но говорить во весь голос цензура ‘Летописи’ не давала (так, из первого же номера вырезали шесть статей и изуродовали остальные). Поэтому журнал о событиях внутренней и международной жизни писал мало и весьма сдержанно. Однако и в условиях жестоких цензурных репрессий ‘Летопись’ выступала против войны, против национализма, недаром она вызывала припадки злобы у реакционной печати.
В журнале печатались писатели Короленко, Бунин, Блок, Есенин, Пришвин, Гладков, Маяковский, Бабель, Чапыгин, Брюсов, Райнис, Исаакян, Шишков, историк-марксист М.Н.Покровский, А.В.Луначарский, К.А.Тимирязев.
Печатает журнал перевод антивоенной повести Г.Уэллса ‘Мистер Бритлинг пьет чашу до дна’. Цензура вырезала из нее большие куски.
На страницах ‘Летописи’ появились горьковские статьи, повесть ‘В людях’, рассказы ‘Страсти-мордасти’, ‘Как сложили песню’.
Не все в статьях писателя было верно. Горький не поднялся до ленинской идеи превращения войны империалистической в войну гражданскую, до борьбы за поражение своего правительства.
Несправедливо думал он о русском народе, в частности крестьянстве, представляя его по-обломовски слабовольным, стремясь резкостью своих суждений, чувством ‘ответственности за идиотизм соплеменников’ расшевелить общественное мнение: ‘Мне больно видеть эту инертность, отсутствие инициативы у русского народа… Каждый человек ответственен за те мерзости, которые творятся в его доме, его городе, его стране…’
Стойкое представление о пассивности русского национального характера сказывалось в ряде произведений писателя, но не оно определяло их идейную направленность, а революционный порыв, социалистическая убежденность, уверенность в ведущей роли пролетариата в освободительном движении, непоколебимая вера в светлое будущее, глубокое и всестороннее изображение русской жизни.
Горький не увидел расслоения в европейской культуре. А Ленин в 1913 году писал: ‘В каждой национальной культуре есть, хотя бы не развитые, элементы демократической и социалистической культуры… Но в каждой нации есть также культура буржуазная (а в большинстве еще черносотенная и клерикальная)… Есть две нации в каждой современной нации… Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре’.
Заблуждения писателя имели немало причин.
Горький долгое время прожил за границей (после революции 1905 года), и у него несколько ослабли связи с русской жизнью. Вернувшись же, он не успел еще до конца понять происшедших изменений: начавшаяся война мешала ездить по стране, установить контакты с пролетариатом. Сказался общий подъем мелкобуржуазной волны, изменение состава пролетариата (немало рабочих было мобилизовано в армию, а сменившие их деревенские парни еще не усвоили пролетарскую психологию).
Подчас Горький некритически принимал утверждения буржуазных ученых. Влиял на него и меньшевистский состав политико-философской редакции ‘Летописи’, которую Ленин называл ‘архиподозрительным’ и ‘гнусным блоком’ и писал: ‘Горький всегда в политике архибесхарактерен и отдается чувству и настроению’.

4

Горький в предоктябрьские годы — одна из центральных фигур в духовной жизни России.
Он основывает издательство демократического направления ‘Парус’. Официальным владельцем издательства был инженер А.Н.Тихонов — по соображениям цензуры имя Горького, на средства которого ‘Парус’ сперва в основном и существовал, на первый план не выдвигалось. Издательство наряду с другими книгами выпустило ‘Сборники пролетарских писателей’ {Готовя первый сборник, Горький просмотрел около 500 рукописей, тщательно отредактировал ряд из них.}, а также сборники произведений армянских, латышских, финских писателей, намечало издание сборников украинской, белорусской, татарской, литовской, грузинской, польской, еврейской литературы.
Пропаганда национальных литератур представляется Горькому особенно важной в годы первой мировой войны — в пору шовинистического разгула, проповеди ненависти к другим народам, национальной розни.
Большой интерес к творчеству Горького проявляли, в свою очередь, народы, населяющие Россию. Так, уже в 1899 году его ‘Песню о Соколе’ перевел великий латышский поэт Ян Райнис.
Были изданы ‘Парусом’ ‘Статьи 1905-1916’ самого Горького (в 1917 и 1918 годах), ‘В людях’, ‘Русские сказки’, ‘Ералаш и другие рассказы’.
‘Парус’ выпускал не только художественную литературу, а и книги политического характера — серию ‘Европа до и во время войны’, задачей которой было разоблачение антинародного характера мировой войны. В июле 1917 года была издана книга В.И.Ленина ‘Империализм, как высшая стадия капитализма’ — гениальное исследование экономики и политики империализма.
Горький подробно разработал план серии ‘Быт западноевропейских рабочих’, которая познакомила бы русский пролетариат с жизнью рабочих других стран: их культурным уровнем, политической зрелостью, размером заработка, жилищными условиями, отношением к женщине и т.д. В условиях империалистической бойни между народами эти книги сплотили бы рабочих, показав их общих врагов, единство интересов трудового народа.
Задумывает Горький издание научно-популярных книг для юношества — об Эдисоне, Д.Бруно, Сократе, Дарвине, Колумбе, Жанне д’Арк, Бетховене, Диккенсе, Байроне.
С предложением написать эти книги он обратился к Р.Роллану, Г.Уэллсу, К.Тимирязеву. Сам Горький думает написать о Гарибальди.
Тяжелые условия военного времени, разруха, жестокость цензуры помешали воплощению многих горьковских замыслов.
Внимание Горького привлекает поэтическая молодежь, в частности поэты-футуристы. Не любивший богемы, писатель на вечере футуристов в кафе ‘Бродячая собака’ чувствовал себя неловко. Он беспокойно поворачивал голову, теребил усы — признак его внутреннего волнения, — но среди выступавших выделил Маяковского: ‘Силач, далеко пойдет, даром что молод и неугомонен, такие в самый раз нужны…’
‘Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет’, — с улыбкой вспоминал поэт о чтении в Мустамяках ‘Облака в штанах’. Горьковский ‘Парус’ выпустил сборник стихов Маяковского ‘Простое как мычание’, его поэму ‘Война и мир’.
‘В нем много лихачества, задора, но много и наблюдательности, любви к жизни и несомненной талантливости, — говорил о Маяковском Горький. — Мне кажется, он скоро заставит о себе говорить… Такой талантливый! Грубоват? Это от застенчивости. Знаю по себе… Поэт. Большой поэт’.
В свою очередь, и Маяковский, вообще-то довольно скептически настроенный к писателям старшего поколения, уважал Горького, которому подарил несколько книг своих стихов, надписав: ‘Алексею Максимовичу с любовью’, ‘Дорогому Алексею Максимовичу’ и т.п.
Горький заботился о росте писательских сил, помогал молодым писателям — М.Пришвину, К.Треневу, И.Вольнову, А.Неверову, С.Подъячеву, В.Шишкову и другим. ‘Хорошо говорил он со мной, часа 1 1/2. Эти полтора часа незабываемы. Они решили мою писательскую судьбу’, — вспоминал Бабель.
…В сибирском городе Кургане в типографии местной газеты работал наборщиком Всеволод Иванов. Он много читал, особенно любил из писателей Горького. В газете соседнего городка Петропавловска уже был напечатан его рассказ. Осмелев, он послал следующий свой рассказ ‘На Иртыше’ в ‘Летопись’, Горькому… ‘Послал и молчаливо стал ждать славы’, — вспоминал потом Вс.Иванов. Горький прислал Иванову письмо, в котором назвал рассказ ‘славной вещицей’ и обещал, что он будет напечатан в сборнике произведений пролетарских писателей. И тут же настойчиво советовал: ‘Вам необходимо серьезно взяться за свое самообразование, необходимо учиться. Мне кажется — литературное дарование у Вас есть, значит — его нужно развивать. Всякая способность развивается работой’. Этот совет учиться Горький повторил и в следующем письме Иванову: ‘Вы плохо знаете грамоту, у Вас много орфографических ошибок. Язык у Вас яркий, но слов — мало…’ И тут же замечал: ‘Ваша способность к литературе — вне спора’. Так, в авторе нескольких рассказов, из которых большая часть была неудачной, Горький разгадал одного из виднейших советских писателей.

5

Война ввергла страну в пучину горя.
Армия, руководимая бездарными генералами, терпела одно поражение за другим, несмотря на героизм русских солдат. Тысячи людей гибли в сражениях, не хватало оружия, обмундирования, продовольствия, медикаментов. Процветало взяточничество чиновников и предательство военного командования.
Правительственный аппарат, разъедаемый взятками и подкупами, равнодушный к судьбам России, показал свое полное бессилие справиться с положением в стране. Когда петроградские заводчики пожаловались на нехватку металла, чиновник ответил, намекая на взятку: ‘Заплатите сколько следует, и мы вам отдадим и Николаевский мост (мост через Неву в Петрограде, теперь мост Лейтенанта Шмидта. — И.Н.) в лом’.
Война становилась все более непопулярной в народе. Цели ее были чужды массам, шовинистический угар первых дней давно прошел. Если в первые месяцы войны солдаты писали с фронта: ‘…помолись за меня богу, чтобы господь бог продлил мою жизнь, дал мне силу и расторопность, чтобы победить супостата-врага’, то теперь характер солдатских писем стал иным.
‘Эта война, — писали с фронта, — хуже японской, ту пропили, а эту продали и предали’. ‘Прежде солдаты думали так: штык в землю и айда домой. А теперь многие считают, что винтовки из рук выпускать нельзя. Они скоро пригодятся: придется землю от помещиков отвоевывать… Скоро-скоро солдаты возвернутся с фронта домой и наведут свой порядок’. ‘Пора кончать братоубийственную войну. Враги за спиной, а не впереди… с нетерпением ожидаю минуты, когда фронт повернется в обратную сторону лицом… настроение у всех скверное, озлобленное’, — писали солдаты родным.
Война с небывалой силой обострила все противоречия русской жизни.
На фронтах лилась народная кровь, росли цены, голодали рабочие, все больше рабочих и крестьян забирали в солдаты, все больше приходило похоронных, все больше семей оставалось без кормильца, а в Петрограде и Москве разбогатевшие спекулянты, темные дельцы, наживавшиеся на военных заказах фабриканты направо и налево сорили деньгами, устраивали невиданные оргии. Все очевиднее становился контраст между ‘сладкой жизнью’ офицерства, буржуазии и забитостью, бесправием, тяжелым положением солдатской массы, безжалостной эксплуатацией пролетариата, нищетой деревни.
Росли потери на фронте, труднее становилось жить в тылу. Начался новый подъем рабочего движения: в 1916 году число бастующих перевалило за миллион. Крестьяне громили имения, захватывали помещичий хлеб. Волнения охватили угнетенные народы России. Повсюду проклинали ненужную народу войну, царя, его министров. Росло дезертирство с фронта, часто проходило братание солдат, целые воинские части отказывались идти в наступление…
В середине 1915 года Горький пишет: ‘Атмосфера вообще душная. Никогда я не чувствовал себя таким нужным русской жизни и давно не ощущал в себе такой бодрости, но… сознаюсь, порою руки опускаются и в глазах темнеет. Очень трудно… Люди все более звереют и безумеют от страха перед войной, затеянной ими. Звереют, глупеют и дышат пошлостью…’
И вот 27 февраля 1917 года произошла Февральская революция, пало самодержавие.
Либеральная печать захлебывалась от восторга, про возглашая: ‘Начинается новое летосчисление: от русской революции 1917 года и до русской революции 1917 года’.
Однако Февральская революция далеко не решила стоящих перед страною проблем. Власть оказалась в руках буржуазного Временного правительства, бессмысленная война продолжалась, земли крестьяне не получили, положение пролетариата лучше не стало. Большевистская партия решительно держит курс от революции буржуазно-демократической к революции пролетарской, социалистической.
Горькому представляется, что в происходящем хаосе событий наука и искусство являются единственными силами, способными вести человека по пути прогресса. Поэтому он одной из главных задач считает сплочение культурных сил России — тех, кто хотел служить народу, избавившемуся от самодержавного гнета. Горьковская квартира, как никогда прежде, полна народа: писатели, артисты, художники, профессора, партийные деятели, солдаты, рабочие — кого тут только нет. И так продолжалось не неделю, не месяц, а годы, — вплоть до отъезда писателя за границу в 1921 году.
Активно борется Горький за сохранение художественных ценностей, требует запретить их вывоз из России. (Немало картин, скульптур, произведений прикладного искусства вывозили агенты иностранных, особенно американских, капиталистов.)
Но Временное правительство даже не рассмотрело предложение писателя: до того ли ему было. Зато постановление о таком запрете принял Совет Народных Комиссаров в сентябре 1918 года. Уже через несколько дней после Февральской революции на улицах Петрограда было расклеено составленное Горьким воззвание: ‘Граждане… берегите дворцы, они станут дворцами вашего всенародного искусства, берегите картины, статуи, здания — это воплощение духовной силы вашей и предков ваших…’
Горький возглавляет Комиссию по делам искусства, его помощниками были известные художники Н.Рерих и А.Бенуа.
Популярность Горького как общественного деятеля растет все больше и больше, недаром его кандидатуру в Учредительное собрание выставили интернационалисты Полтавы и Кишинева.
Приветствуя февральский переворот, искренне симпатизируя партии большевиков, Горький не понял до конца сути событий, поддался ‘весенним восторгам’, охватившим российского обывателя. Он не поддерживает ленинского курса на переход к социалистической революции, хотя уже в июле 1917 года в последней из ‘Русских сказок’ с горечью пишет, что и после того как прогнали ‘чужого дядю’ (царя), в положении Матрены (народа) мало что изменилось.
Горький преувеличивает силы окуровщины, которая — ему кажется — как пресное болото горсть соли, проглотит, растворит бесследно революционные силы, боялся ‘полной гибели’ великой русской культуры ‘в хаосе крестьянской анархии’.
Высоко ценя революционный пролетариат, интеллигенцию, Горький не верил в разум массы, русского народа в целом — особенно крестьянства (а Россия была страной крестьянской). Недаром неверные утверждения о русском народе встречались в его статьях и до того и после. Преувеличивая общественную пассивность, элементы анархизма и смирения в крестьянстве, Горький не доверяет ему, считает, что темная крестьянская масса не может стать надежным союзником и помощником пролетариата в революционной борьбе. Горький не увидел того большого духовного роста русского мужика, который был результатом революционных событий 1905 года и империалистической войны. Писатель ошибочно полагал, что союзником пролетариата в революции должно стать не крестьянство, а интеллигенция, значительная часть которой на деле — и этого он не видел — боялась надвигающейся пролетарской революции. Горький сомневался в возможности победы социалистической революции, в том, что рабочие сумеют взять и удержать власть.
О незрелости России для социалистической революции писали меньшевики. Пролетариат они считали слишком малочисленным и незрелым, а крестьянство — сплошь реакционной массой. По их мнению, от свержения самодержавия до социалистической революции должен был лечь многолетний путь капиталистического развития страны.
Все это было не так. Пролетариат, прошедший школу революции 1905-1907 годов, воспитанный большевистской партией, количественно вырос и политически созрел для социалистической революции. Стихийное негодование и ненависть многомиллионных крестьянских масс под влиянием пролетариата, большевистской партии, исторических событий перерастали в сознательное стремление переделать мир, уничтожить эксплуататорский строй. Одетые в солдатские шинели рабочие и крестьяне хорошо понимали, кто их враг, и готовы были повернуть оружие против помещиков и капиталистов.
Ошибки Горького были вызваны сложностью обстановки, слабостью и редкостью непосредственных контактов с революционно настроенными, передовыми питерскими рабочими, красногвардейцами. В то же время на писателя оказывали большое влияние и давление перепуганные происходящими событиями либеральные интеллигенты, люди, пострадавшие в ходе революции. К ошибкам Горького вели и недостаточный опыт политического деятеля, художническая впечатлительность.
Заблуждения писателя со всей очевидностью проявлялись в ‘большой ежедневной’ ‘общественно-литературной социал-демократической газете’ ‘Новая жизнь’ (первый номер вышел 18 апреля), в работе которой активное участие принимал Горький.
Позицию газеты Ленин определил как мелкобуржуазную, как ‘смешное, вечное шатание между буржуазией и пролетариатом’, ее сотрудников назвал ‘мелкобуржуазными болтунами’, ‘интеллигентскими импрессионистами, бесхарактерно поддающимися настроению минуты’, а ‘преобладающим настроением’ новожизненцев считал ‘интеллигентский скептицизм’, прикрывающий беспринципность.
На страницах ‘Новой жизни’ часто выступал Горький. Он впервые опубликовал здесь поэму ‘Девушка и Смерть’, цикл статей ‘Несвоевременные мысли’ (с подзаголовком ‘Заметки о культуре и революции’ вышли отдельной книгой в октябре 1918 года). Горький никогда не прятался от злободневных вопросов и проблем современности, как бы сложны, трудны и запутанны они ни были, прямо и открыто высказывал свое мнение. Естественно, что ошибки писателя в оценке событий и расстановки сил в стране сказались и на ‘Несвоевременных мыслях’, которые написаны с ошибочных позиций человека, полагавшего, что страна еще не готова к социалистической революции.
За неделю до Октябрьской революции в ‘Новой жизни’ появилось выступление против готовящегося восстания, которое Ленин назвал ‘неслыханным штрейкбрехерством’, ибо оно раскрывало важнейшее секретное решение партии.
Ошибки Горького в ‘Новой жизни’ не раз критиковала ‘Правда’ и В.И.Ленин. Партия, однако, понимала, что заблуждения писателя — явление временное, что душой и разумом Горький с пролетариатом. Так, 7 января 1918 года ‘Правда’ писала: ‘Слишком дорог Горький социальной революции нашей, чтоб не верить, что он скоро станет в ряды ее идейных вождей на место, которое давно принадлежит ему как буревестнику всемирной социальной революции’. Упрекая писателя за ‘ходячие обывательские предрассудки’, Ленин заметил: ‘Нет сомнения, что Горький — громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всемирному пролетарскому движению’.
Сурово критикуя Горького, Ленин раскрывал существо его ошибок, понимал, что они носят временный характер, звал писателя к преодолению заблуждений, к работе, отвечающей интересам революционного народа.
Однако при всех расхождениях с большевиками, споря с ними по вопросам тактики, Горький не отказался от идеалов социализма, социалистической революции. И недаром в тревожные июльские дни 1917 года, когда буржуазия охотилась за Лениным, тревожно спрашивал Луначарского: ‘А как Ленин? жив он? здоров? Не поймают его?’
Центральный Комитет партии не запрещал большевикам сотрудничать в ‘Новой жизни’. В июле 1917 года в газете было помещено письмо, подписанное Лениным, против нелепых клеветнических обвинений Ленина в шпионаже в пользу Германии (‘Правда’ была закрыта).
У буржуазного читателя ‘Новая жизнь’ встречала настороженный прием, а Горького несколько часов допрашивал следователь по особо важным делам в связи с намерением Временного правительства организовать суд над Лениным.
Буржуазная пресса со злобой писала о ‘роли большевиков и М.Горького в российских военных неудачах’, обвиняла писателя, как Ленина и других большевиков, в том, что он действует по заданию и с помощью Германии — страны, воевавшей с Россией. Ему идут письма с обращением: ‘Иуде Предателю, главному немецкому шпиону и провокатору’.

Занялась заря новой жизни

1

Двадцать пятого октября 1917 года произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Власть в России взял в свои руки пролетариат. ‘Тот, кто трудится’, стал хозяином своей страны.
В первые месяцы после Октября Горький еще не освободился от своих ошибочных суждений и ‘Новая жизнь’ по-прежнему выражала страх либеральной интеллигенции перед революцией, сожаление о том, что революция не происходит бескровно и мирно.
‘Новая жизнь’ за отдельными отрицательными фактами, сопровождавшими революцию, — самосудами, расхищением общественного добра, уничтожением культурных ценностей — не видела главного: могучих сил революции, ее борьбы с анархическими действиями отсталых слоев населения.
Большевистская партия постоянно вела огромную работу по воспитанию сознательности самых широких масс. Советские органы власти, лично Ленин со всей строгостью преследовали и карали всякое проявление анархизма и самоуправства. Так, узнав об убийстве в больнице двух арестованных министров Временного правительства, Ленин велел немедленно начать ‘строжайшее следствие’ и арестовать виновных.
Ни один общественный строй не рождается легко и безболезненно. Конечно, воспитание масс, подъем их сознательности и дисциплины — одна из центральных задач партии, борющейся за социалистический переворот. Однако условия буржуазного общества не позволят осуществить это воспитание до конца.
Ленин подчеркивал, что многолетняя нужда и угнетение, а особенно мировая война не только убедили массы в необходимости коренного социального переворота, но и неизбежно привели к разнузданности, анархическим настроениям: ‘Мыслима ли многолетняя война без одичания как войск, так и народных масс? — спрашивал В.И.Ленин в июне 1918 года и отвечал: — Конечно, нет. На несколько лет, если не на целое поколение, такое наследство многолетней войны безусловно неизбежно’. ‘Старые социалисты-утописты, — говорил он в марте 1919 года, — воображали… что они сначала воспитают хорошеньких, чистеньких, прекрасно обученных людей и будут строить из них социализм. Мы всегда смеялись и говорили, что это кукольная игра, что это забава кисейных барышень от социализма, но не серьезная политика… Мы хотим строить социализм немедленно из того материала, который нам оставил капитализм со вчера на сегодня, теперь же, а не из тех людей, которые в парниках будут приготовлены, если забавляться этой побасенкой… у нас нет других кирпичей, нам строить не из чего… Мы, социалисты и коммунисты, должны на деле показать, что мы способны построить социализм из этих кирпичей, из этого материала…’
Если буржуазная печать была охвачена ненавистью к революции, совершившему ее народу, большевикам, если она, ослепленная классовой ненавистью, хотела во что бы то ни стало уничтожить революционные завоевания народа, то упреки и сомнения Горького при всем резком, полемическом тоне его статей были порождены любовью к народу, тревогой за судьбу социалистической революции.
Горький не поднялся до высоты ленинской точки зрения ‘на настоящее из будущего’, не понял перспектив исторического развития России, чрезмерное внимание уделял отдельным отрицательным фактам и впечатлениям, будучи очень эмоционально восприимчивым человеком, поддавался настроениям растерянности и уныния.
Но постепенно растерянность писателя перед событиями, его неверие в успех революции рассеивались. В апреле 1918 года он пишет Екатерине Павловне: ‘В то, что Русь не погибнет, все-таки не погибнет — верю!’ ‘Интеллектуальная жизнь страны, — утверждает Горький 30 апреля 1918 года в ‘Новой жизни’, — не иссякла, даже не замерла, а, напротив, энергично и широко развивается’. Месяц спустя он пишет о большевиках: ‘Лучшие из них — превосходные люди, которыми со временем будет гордиться русская история, а наши дети, внуки будут и восхищаться их энергией’. ‘Грязь и хлам всегда заметнее в солнечный день, но, часто бывает, что мы, слишком напряженно останавливая свое внимание на фактах, непримиримо враждебных жажде лучшего, уже перестаем видеть лучи солнца и как бы не чувствуем его живительной силы’, — писал Горький. Теперь он почувствовал эти живительные лучи и со всей своей неукротимой энергией принялся за строительство нового мира.
Однако ‘Новая жизнь’ в целом все больше и больше шла не в ногу с быстро меняющейся жизнью. Уже в марте ее хотели закрыть за статью меньшевика Н.Суханова (Гиммера) ‘Капитуляция’ и, видимо, только заявление о том, что она не согласна с взглядами Суханова, спасло газету, которая все же была закрыта за антисоветские выступления, распространение ложных слухов, непроверенных сообщений в июле 1918 года. Принимая решение о закрытии газеты, Ленин говорил: ‘А Горький — наш человек… Он безусловно к нам вернется… Случаются с ним такие политические зигзаги’.
‘Надоела мне бессильная, академическая оппозиция ‘Новой жизни’, — читаем мы в горьковском письме, написанном летом 1918 года, а через несколько месяцев он говорил: ‘Ежели бы закрыли ‘Новую жизнь’ на полгода раньше — и для меня и для революции было бы лучше’.
После Октябрьской революции Горькому казалось, что партия большевиков преувеличивает — в силу своего политического учения — сопротивление буржуазии, но вот 30 августа 1918 года Ленин был тяжело ранен. Покушение на Ильича, всенародное возмущение этим актом террора, события гражданской войны окончательно убедили Горького, что партия не преувеличивает сопротивления революции враждебных ей сил, что большевики победили, что они сумеют удержать власть.
‘Октября я не понял и не понимал до дня покушения на жизнь В.Ильича… — вспоминал Горький. — Всеобщее возмущение рабочих этим гнусным актом показало мне, что идея Ленина глубоко вошла в сознание рабочей массы и организует ее силы с удивительной быстротою… Со дня гнусного покушения на жизнь В.И. я снова почувствовал себя ‘большевиком’. В 1932 году он писал о своих взглядах как ‘взглядах большевика и коммуниста’.
На другой же день после злодейского выстрела, 31 августа, Ильичу была отправлена телеграмма: ‘Ужасно огорчены, беспокоимся, сердечно желаем скорейшего выздоровления, будьте бодры духом. М.Горький, Мария Андреева’.
Горький посетил раненого Ильича, бывая в Москве, не раз встречался с Лениным, подолгу беседовал с ним.
При всех ошибках и заблуждениях Горький в глазах Ленина ‘крепко связал себя своими великими художественными произведениями с рабочим движением России и всего мира’ (1909), всегда был ‘крупнейшим представителем пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать’ (1910), ‘великим художником’ (1917), ‘громадным художественным талантом’ (1917).
Ленин был принципиален в больших вопросах, но никогда не превращал споры в мстительную расправу с инакомыслящими, не был злопамятен. ‘Доставляло исключительное наслаждение видеть и прислушиваться к их непринужденной двухчасовой беседе, которая протекала в особых тонах дружеской откровенности, искренней заинтересованности и какой-то особой ильичевской задушевности, с которой он обычно относился к Горькому’, — вспоминает свидетель бесед писателя и вождя.
Через Максима Пешкова Ленин послал писателю ‘Детскую болезнь ‘левизны’ в коммунизме’ с дарственной надписью ‘Дорогому Алексею Максимовичу Горькому. 18.VI.1920 г. от автора’ (такую же книгу с аналогичной надписью получил и Максим).
Член партии большевиков с апреля 1917 года, Максим Пешков активно участвовал в строительстве новой жизни: был заместителем коменданта Кремля, работал в ЧК, ездил за хлебом для Москвы в Сибирь, не раз бывал у Ленина.
‘Максим Пешков — коммунист. В октябре 1917 два раза белые ставили его к стенке’, — так характеризовал Ленин сына писателя. Когда Максим хотел идти на фронт бороться против белых, Ленин решительно возразил: ‘Твое место около отца, заботиться о нем, беречь его’. Преданность сына Советской власти и партии, его уверенность в победе и справедливости нового строя, рассказы о поездках по стране благотворно действовали на писателя: ‘Максим крепко верит, что жизнь может и должна быть перестроена в том духе, теми приемами, как действует Советская власть’, — пишет он Екатерине Павловне в конце 1919 года.
В глазах врагов революции Горький теперь один из ведущих деятелей Советской власти. Недаром почта приносит ему пакеты, в которые старательно вложена намыленная петля — предложение повеситься.
Вот одно из таких писем с сохранением ‘орфографии и пунктуации’ подлинника: ‘Так как ты максим горький тыже Пешков есть изменник-предатель России, а все изменники родины подлежат виселице то посылаю тебе изменнику петлю которую ты используй если хватит гражданского мужества, знай, что проклят ты, не помогут тебе и немецкие деньги, суд Божий и народа тяготеет над тобой’.
Особенно часто получал такие посылки Горький, когда к Красному Питеру подходили войска Юденича. На Пулковских высотах шли бои, и канонада была слышна в центре города. Далеко не всем удавалось сохранить присутствие духа, но Горький оставался в Петрограде, хотя его уговаривали уехать в Москву. Он был спокоен: так же читал рукописи, приходил на различные заседания, хотя знал, что у Юденича в списке тех, кого надлежало повесить, заняв Петроград, первым стояло его имя.

2

Огромный размах приобрела общественная и организаторская деятельность Горького после Октябрьской революции.
Он руководит издательством ‘Всемирная литература’, задачей которого было выпускать лучшие произведения мировой литературы. Вокруг издательства объединяется огромный коллектив видных писателей, переводчиков и ученых.
Нарком просвещения А.В.Луначарский предоставил Горькому ‘полную свободу в организации издательства, как-то: в выборе подлежащих изданию книг, в установлении их тиража, в определении характера вступительных статей и примечаний, а также в выборе сотрудников, авторов, переводчиков и служащих издательства…’
Предполагалось издавать произведения не только получивших всемирную известность писателей, но и книги ассирийской, вавилонской, сирийской, тибетской, японской, индонезийской и других литератур — всего около двух с половиной тысяч томов. Новые переводы произведений восточной литературы, сделанные (нередко впервые) с оригиналов, имели большое значение потому, что до революции восточная литература переводилась случайно, в основном с переводов на европейские языки. К тому же прежние переводы были во многом неточны, неполны, сделаны на неправильном русском языке, нередко искажены цензурой. Здесь, во ‘Всемирной литературе’, закладывались основы советского художественного перевода.
Планировал Горький и издание сочинений русских классиков в двух или трех томах, задумал издать сто лучших книг русских писателей XIX века — ‘с биографиями авторов, очерками эпохи и разного рода примечаниями’.
Большое значение придает Горький предисловиям к издаваемым книгам (некоторые пишет сам), особенно нужным в ту пору, когда кругозор нового, народного читателя был еще нешироким и чтение произведений прошлых веков и других народов вызывало немало трудностей. ‘Примечания к книгам народного издания, — указывала редколлегия, — должны быть составлены в расчете на малоинтеллигентного читателя, знания которого минимальны, и потому в книгах этого издания все, вплоть до объяснения того, что значат слова ‘энтузиазм’, ‘лирика’, ‘Альпы’, ‘Шекспир’, ‘готтенгот’ и т.д., все, что выходит из круга обыденных понятий и слов, должно быть объяснено подстрочными примечаниями фактическогохарактера’.
Горький поражал сотрудников издательства, признанных знатоков ‘изящной литературы’ Запада, обширностью познаний в литературе всех стран и народов. ‘О ком бы ни заговорили при нем, — вспоминал К.Чуковский, — о Готорне, Вордсворте, Шамиссо или Людвиге Тике {Готорн (Хоторн) (1804-1864) — второстепенный американский писатель, Вордсворт (1770-1850) — английский поэт, Шамиссо (1781-1838) и Тик (1773-1853) — немецкие писатели.}, — он говорил об их писаниях так, словно изучал их всю жизнь, хотя часто произносил их имена на нижегородский манер. Назовут, например, при нем какого-нибудь мелкого француза, о котором никто никогда не слышал, мы молчим и конфузимся, а Горький говорит деловито:
‘У этого автора есть такие-то и такие-то вещи. Эта слабовата, а вот эта (тут он расцветает улыбкой) отличная, очень сильная вещь’.
Во ‘Всемирной литературе’ наряду с действительно ценными и нужными новому читателю книгами выходили произведения второстепенных авторов — и это в условиях жестокого бумажного голода, разрухи в полиграфической промышленности. Горький надеялся сплотить вокруг ‘Всемирной литературы’ значительные силы интеллигенции, но немало работников издательства скептически, а подчас и враждебно относились к Советской власти, тяготились работой в издательстве, были равнодушны к ней, работали небрежно.
Но в целом ‘Всемирная литература’ свое дело сделала: до 1925 года, когда издательство прекратило свое существование, войдя в Госиздат, она выпустила более 200 книг, в том числе за время непосредственного участия Горького — до его отъезда за границу — 59 книг.
Отпечатанные в труднейшие для страны годы, скромные по виду, книжки ‘Всемирной литературы’ — в частности, сочинения Гете, Шиллера, Вольтера, Лесажа, Диккенса, Гейне, Франса, Уитмена, Верхарна, ‘Легенда об Уленшпигеле’ Шарля де Костера, ‘Баллада о Робин Гуде’, пьесы Рабиндраната Тагора — наглядно говорили, что молодое Советское государство бережет, берет на вооружение, пропагандирует достижения художественного гения человечества.
Писатель не ограничивается руководством ‘Всемирной литературой’: он возглавляет редколлегию детского журнала ‘Северное сияние’, редактирует отдел беллетристики в первом советском ‘толстом’ журнале ‘Красная Новь’. В совещании по организации журнала участвовал В.И.Ленин. В ‘Красной Нови’ печатаются ‘Мои университеты’. Внимательно следит Горький за творчеством молодых писателей. Понравились ему ‘150 000 000’ Маяковского.
Горький не только всеми силами старается включить в культурную жизнь страны писателей и критиков, выступавших еще до Октября, он ищет новые дарования, способствует приходу в литературу новых писателей. Часто встречается он с ‘Серапионовыми братьями’ — группой молодых петроградских писателей (М.Зощенко, В.Каверин, Вс.Иванов, Н.Никитин, К.Федин, М.Слонимский, Н.Тихонов и др.).
В своих претенциозных и трескучих декларациях ‘серапионы’ провозглашали аполитичность и беспартийность искусства, независимость литературы от социальной борьбы, т.е. повторяли зады буржуазной эстетики. Однако они не написали ни одного значительного произведения, которое соответствовало бы провозглашенным декларациям — наоборот, в романе К.Федина ‘Города и годы’, ‘Партизанских повестях’ Вс.Иванова, балладах Н.Тихонова была ярко видна революционная тенденциозность.
Горький высоко ценил талантливость ‘серапионов’, их энтузиазм, влюбленность в литературу, в творчество, писательскую дружбу, творческую помощь друг другу — особенно важные в суровые годы голода, холода, разрухи. Но он решительно возражал против пассивной, созерцательной позиции писателя, провозглашенной ‘братьями’, не раз предупреждал об опасности чрезмерного увлечения литературными экспериментами, отмечал, что литературные фантазии ‘серапионов’ оторваны от жизни, что некоторые из них плохо знают действительность, что в их произведениях мало обобщений, недостаточное внимание к человеку: ‘слишком силен запах литературы, мало дано от непосредственного впечатления, от жизни’.
Помощь Горького ‘серапионам’ была особенно важной потому, что за этих молодых и талантливых писателей боролись и буржуазные литераторы, поощрявшие их стремление быть аполитичными, нейтральными в общественной борьбе, потакавшие их заблуждениям.
Общение с Горьким, партийная критика, сближение с жизнью помогли ‘серапионам’ преодолеть теоретические и художественные заблуждения, осознать единство своих устремлений и интересов с устремлениями и интересами народа, создать произведения, вошедшие в золотой фонд советской литературы.
Не только ‘Серапионовым братьям’ помогал Горький, не только их учил. Невиданная по размаху и сложности событий, насыщенности ими, эпоха революции и гражданской войны требовала от писателей глубоких раздумий и осмысления происходящего, воплощения его в соответствующих художественных формах. Не всем это оказалось по силам, и потому мудрое слово Горького было особенно нужным. Большой опытный художник, Горький помогал начинающим писателям избавиться от формалистической изощренности, витиеватости, проникнуть в тайны литературного мастерства. Он сумел увидеть будущую советскую литературу, ее писателей в тех рукописях, которые приносили молодые люди, богатые опытом, но очень слабо владеющие литературным мастерством. При его активном участии в Петрограде открывается первый творческий клуб писателей — Дом искусств.
Много внимания уделяет Горький молодому советскому театру, по его инициативе был создан в Петрограде Большой драматический театр.
Правда, Горький считал, что уставшему от тяжелых войн и раздоров народу нужно дать красивое зрелище, а не реалистическую драму. Он — ненадолго! — предпочитает Ростана Чехову, полагая, что романтическая красота (скорее красивость) лучше, чем суровая правда, воспитает человека, смягчит ‘грубые инстинкты’. В.И.Ленин возражал писателю. ‘Я говорю, — вспоминал Качалов слова Горького, — что ей (новой публике. — И.Н.) нужна только героика. А вот Владимир Ильич утверждает, что нужна и лирика, нужен Чехов, нужна житейская правда’. Стоит, однако, отметить, что стремление к героико-романтическому театру вообще было характерным для тех лет и, к примеру, ‘приподнято-героического’ репертуара требовало от театров в 1919 году и Политуправление Петроградского военного округа.
В марте 1919 года происходит чествование писателя в связи с его 50-летием {Горькому исполнилось 50 лет в 1918 году, но он в автобиографии, опубликованной в 1914 году, ошибочно указал год рождения 1869, что и стало основой юбилея.}. В Петрограде с речами выступают Калинин и Блок, в Москве — Луначарский.
Рабочие и служащие типографии ‘Копейка’ приветствовали Горького:
‘Слава певцу ‘Буревестника’!
Слава творцу песни о Соколе!..
Многие лета лучшему из лучших, слава товарищу
Максиму Горькому!’

3

Много внимания уделяет Горький сохранению ценностей — в частности музейных, — созданных русским народом.
Необходимо было не только широко раскрыть двери дворцов и музеев перед народной массой, но выявить культурные и художественные ценности, до того являвшиеся собственностью дворянской знати и капиталистов-меценатов, сберечь их от гибели, расхищения, вывоза за границу. Это заботило Горького уже сразу после Февральской революции, когда были конфискованы царские дворцы, но особенно широкий размах деятельность писателя приняла после Октября. Внимательно следил Горький и за судьбой книжных сокровищ, брошенных их знатными владельцами. По его указаниям книги направлялись в Публичную библиотеку, Географическое общество, Государственный книжный фонд.
Деятельность Горького была составной частью борьбы партии и Советской власти за сохранение культурных и художественных ценностей. ‘Составить точную опись ценностей, сберечь их в сохранном месте… Имения — достояние народа’ — телеграфировал Ленин председателю Острогожского Совета уже б декабря 1917 года.
Выступления писателя в защиту культурного наследия, пропаганда лучших художественных достижений прошлого имели в те годы огромное значение.
Влиятельный Союз пролетарских культурно-просветительских организаций (Пролеткульт) ставил своей задачей развитие самодеятельности, самостоятельности пролетариата в области литературы и искусства. Возникший еще до Октябрьской революции, Пролеткульт противопоставлял себя организациям буржуазного государства, боролся за независимость пролетариата от буржуазной культуры. Пролеткульт помог развиться писателям и поэтам из рабочей среды, некоторые из которых оставили заметный след в советской литературе (В.Кириллов, М.Герасимов, Н.Полетаев, В.Александровский).
Писатели-пролеткультовцы воспели революцию, рабочий класс, индустриальный труд — правда, зачастую неудачно: выспренно, отвлеченно, нередко подражательно.
Но главная беда Пролеткульта была не в отдельных художественных неудачах — они есть в каждом художественном течении, — а в том, что Пролеткульт пропагандировал нигилистическое, пренебрежительное отношение к классическому наследию, необходимость выбросить его на свалку истории. Пролеткультовцы выступали с неверной теорией о том, что культура социалистического общества должна создаваться исключительно художниками, непосредственно вышедшими из рабочей среды, без участия интеллигенции и крестьянства. Они упрощенно смотрели на искусство, не понимали его сложности, недооценивали значение таланта, сужали тематику литературы, ограничивая ее исключительно жизнью рабочего класса. Сегодня эти заблуждения Пролеткульта видны всем, но в первые годы Советской власти понадобилось немало усилий, чтобы вскрыть ошибочность пролеткультовских установок.
Взгляды пролеткультовцев противоречили политике Советского правительства, которое взяло под охрану памятники культуры, широко открыло двери музеев, миллионами томов выпускало книги классиков русской и мировой литературы, видело в пропаганде культуры прошлого одно из важнейших средств воспитания масс.
‘Пролетарская культура не является выскочившей неизвестно откуда, не является выдумкой людей, которые называют себя специалистами по пролетарской культуре, — писал Ленин. — Это все сплошной вздор. Пролетарская культура должна явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества’.
Борьба Горького против нигилистического отношения к культурному наследию, за освоение победившим и раскрепощенным народом культуры прошлого, работа писателя во ‘Всемирной литературе’ были частью борьбы коммунистической партии за овладение этой культурой.
Глубоко веря в духовные силы пролетариата (‘Я крепко убежден, — писал он в 1914 году, — что пролетариат может создать свою художественную литературу’), Горький не считал, что социалистическая культура будет создана исключительно или по преимуществу руками выходцев из рабочей среды. Ему были чужды сектантские пролеткультовские взгляды, и недаром в марте 1920 года он говорил на заседании Пролеткульта: ‘Представление, что только пролетарий — творец духовных сил, что только он — соль земли, такое мессианское представление губительно как всякое мессианство…’ В 1926 году Горький писал Гладкову: ‘Я не могу быть ‘вполне’ с людьми, которые обращают классовую психику в кастовую, я никогда не буду ‘вполне’ с людьми, которые говорят: ‘мы, пролетарии’ с тем же чувством, как бывало, другие люди говорили ‘мы, дворянство’.
Горький всеми силами старается привлечь на сторону Советской власти старую интеллигенцию — ученых, литераторов, художников, артистов — и тех, кто, не принимая умом или сердцем Октября, все же хотел служить революционному народу, и тех, кто хотел отсидеться, переждать, испугавшись разгула революционной бури, и тех, кто сомневался в разумности и справедливости нового строя.
При его содействии был открыт Дом ученых, принято постановление об обеспечении необходимых условий для работы И.П.Павлова и его сотрудников. Писатель много работает в Комиссии по улучшению быта ученых. Этой комиссией, которую создала разоренная войной, голодающая и замерзающая, метущаяся в тифу Россия, большинство населения которой не умело читать и писать, — этой комиссией, по словам Горького, ‘рабочий класс, хозяин страны, имеет законное право гордиться перед Европой’.
По вопросам организации культуры, работы ученых, борьбы с детской безнадзорностью и десяткам других вопросов Горький часто обращался к Ленину.
‘Товарищи! — пишет Ленин на переданной ему Горьким просьбе помочь лаборатории физиологии растений Петроградского университета. — Очень прошу Вас во всех тех случаях, когда т.Горький будет обращаться к Вам по подобным вопросам, оказывать ему всяческое содействие…’
В горьковской квартире проходят совещания, встречи, споры, бывает нарком просвещения Луначарский. У Горького останавливался в сентябре-октябре 1920 года английский писатель-фантаст Г.Уэллс, описавший Советскую страну тех лет в книге ‘Россия во мгле’. Уезжая, Уэллс говорил: ‘Все мы понимаем значение и величие России и не сомневаемся, что ей предстоит большое будущее’. В своей книге он писал: ‘В этой непостижимой России, воюющей, холодной, голодной, испытывающей бесконечные лишения, осуществляется литературное начинание (‘Всемирная литература’. — И.Н.), немыслимое сейчас в богатой Англии и богатой Америке’.
Ошеломляет один перечень организаций, деятельное участие в работе которых принимал Горький, — это и издательство ‘Всемирная литература’, и Особое совещание по делам искусств, и общество ‘Культура и свобода’, и репертуарная комиссия Отдела театров Союза коммун Северной области, и художественный совет Эрмитажа, и полярная комиссия Академии наук, и Всероссийский комитет помощи голодающим, и комиссия по борьбе с детской преступностью, и многое, многое другое.
Вместе с А.В.Луначарским Горький был инициатором создания Музея революции, которому передал ряд материалов.
Огромный авторитет писателя, популярность его имени заставляли обращать особое внимание на все те начинания, мероприятия, организации, в которых участвовал Горький.
Депутат Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов, Горький активно участвовал в работе Совета. ‘В память о декабристах, — выступил он на одном из заседаний, — предлагаю переименовать Галерную в Красную улицу… Переименовать Большую и Малую Конюшенные улицы в улицу Желябова и Софьи Перовской’.
‘Для него, видимо, не хватало рабочего дня, — вспоминает один из посетителей. — Еще только девять часов утра, а маленькая темноватая передняя завалена, завешана грудами пальто и заполнена стоящими в ней посетителями. Квартирка небольшая — всего две комнатки с разделяющей их столовой, на столе которой кипит самовар, стоит чайный прибор и лежит хлеб с кусочками масла. А вокруг стола те же фигуры посетителей, что и в передней, только сомкнутые тесным в два ряда, кольцом. Обстановка простая, бесхитростная, и мое внимание обращает небольшая этажерка, на которой аккуратно размещены точеные из слоновой кости китайские, забавного вида, болванчики.
М.Горький выходит из левой двери и, глотая наспех горячий чай, начинает спокойный, деловой разговор с десятками ожидающих людей.
— ‘Как может этот человек работать в таком окружении?’ — невольно думаю я.
Да и действительно странно, — он всех внимательно выслушивает и первый не кончает разговора’.
Часто выступает Горький на многочисленных совещаниях по вопросам культуры, на митингах, участвует в работе II конгресса Коммунистического интернационала (Коминтерна). Сохранилась фотография участников конгресса, на ней писатель стоит рядом с Лениным.
В апреле 1920 года он произносит в Москве речь в честь 50-летия Ленина: ‘…лучшее, чем можем почтить его огромную работу… — говорит Горький, — это честный труд, это напряженный труд, это любовь к труду…’

4

В первые годы Советской власти огромными, нередко более чем стотысячными тиражами издаются горьковские рассказы — ‘Макар Чудра’, ‘Челкаш’, ‘Мальва’, ‘9 января’ и другие, впервые в России была напечатана в свободном от цензурных искажений виде ‘Мать’ — и это когда ‘Правда’ из-за недостатка бумаги выходила не каждый день. Пьесы Горького, инсценировки его произведений занимают большое место в репертуаре профессиональных и самодеятельных театров.
Все силы и время у Горького уходят на организацию культурной и литературной жизни молодой Страны Советов, помощь писателям, ученым, и он пишет мало художественных произведений. Творческая пауза была вызвана и внутренним кризисом писателя, ‘новожизненскими’ колебаниями и сомнениями.
Правда, Горький активно выступал как публицист, его статьи печатались в ‘Правде’, ‘Известиях’, ‘Петроградской правде’, ‘Красной газете’.
В публицистических статьях и выступлениях 1919-1921 годов Горький пересматривает ошибочные взгляды автора ‘Несвоевременных мыслей’. Он теперь отчетливо видит хозяйственное и культурное творчество революционного народа, обращается к пролетариату и интеллигенции всего мира с призывом поддержать Страну Советов в ее строительстве нового общества. Выступления Горького, писателя с мировым именем, в защиту социалистической революции были широко известны за границей, открывали глаза пролетариату и передовой интеллигенции на истинное положение в Советской России.
Важнейшей задачей, стоящей перед победившим народом, Горький считает воспитание социалистического отношения к труду, добросовестности, хозяйского и бережного отношения к предметам труда: ‘Весело и бодро — за работу, нет пути к счастью более верного, чем путь свободного труда!’
Делает Горький наброски пьесы о норманнах, либретто оперы о Степане Разине, ранее работал над оперным либретто о богатыре Василии Буслаеве. Эти замыслы реализованы не были: Горького, видимо, смущал исторический материал, он не хотел писать о том, чего ‘не видел’.
В 1919 году выходят воспоминания писателя о Льве Толстом — один из лучших портретов тех замечательных людей, с которыми Горькому довелось встречаться в жизни. В последующие годы Горький создал очерки о Короленко, Коцюбинском, Есенине, Блоке, революционерах Камо, Красине, Вилонове.
Особое место среди очерков занимает ‘В.И.Ленин’. ‘Живой у Вас Ильич… — писала Н.К.Крупская в 1930 году. — Правда все… Вы любили Ильича. Кто не любил бы, тот не мог бы так написать. Живой весь Ильич’.
Ленин в изображении Горького — великий политик, мудрый философ, обаятельный человек с широким и многосторонним интересом к жизни. Великий сын великого народа, Ленин скромен и прост, отзывчив и внимателен к нуждам людей. Это человек-борец, последовательный и непримиримый враг человеческого страдания во всех его формах. С огромной художественной силой сумел Горький сохранить многосторонний и обаятельный, великий и предельно человеческий образ Ленина, дорогого и близкого простым людям земли. Писатель находит для рассказа о Ленине емкие, выразительные слова, раскрывает внутреннюю, духовную жизнь вождя, показывает его действия, видит в Ленине нового человека нового мира.
Горьковский очерк о Ленине — это не только рассказ о великом вожде русского и мирового пролетариата. Это и лирическая исповедь писателя о своих спорах с Ильичем, признание своих заблуждений, выражение чувств, которые питал он к Ленину. В процессе работы (очерк написан в 1924 году, значительно доработан в 1930) Горький все глубже постигал марксистское понимание исторического процесса. ‘Несомненно, что одна из величайших, единственно великих идей — идея коммунизма — упала на какую-то чрезвычайно плодотворную почву’, — говорил Горький в 1928 году, и это понимание исторической обусловленности победы социалистической революции в России определило и эволюцию в изображении Ленина в горьковском очерке. Так, в частности, вместо первоначального определения героизма Ленина как подвижничества человека, ‘искренне верующего в возможность на земле абсолютной справедливости’, в окончательной редакции мы читаем о подвижничестве человека, ‘непоколебимо убежденного в возможности социальной справедливости’.
Воспоминания Горького о замечательных русских писателях художественно реализуют ленинский призыв — осмыслить и овладеть культурным наследием прошлого, противостоят нигилистическому пролеткультовскому неприятию достижений человеческой культуры.
В очерке о Короленко он подчеркивает высокие гражданские традиции русской классической литературы. Рассказ о Чехове-человеке переходит в характеристику его как писателя. Говоря о Толстом, Горький раскрывает величие художника и слабость проповедника, показывает противоречия между характером Толстого, его жизненным и художественным опытом и позицией обновителя религии, в которую становился Толстой, по оценкам великого писателя очерк близок ленинским статьям о Толстом. Недаром Ленин, прочитав горьковский очерк залпом, за одну ночь, сказал: ‘Пожалуй, так честно и смело никто о Толстом не писал’.
Очерк о Леониде Андрееве далеко выходит за рамки воспоминаний о хорошо знакомом Горькому человеке: в нем раскрыта трагедия художника, оторванного от народа, на материале одной человеческой судьбы поставлена тема интеллигенции, народа и революции. Перед нами не просто талантливый писатель, друг Горького, а выразитель системы взглядов, с которыми страстно спорит автор очерка.

5

Петроград, где жил Горький, был, по словам Ленина, ‘одним из наиболее больных пунктов’ страны. Много политически грамотных питерских рабочих, социал-демократической интеллигенции, революционеров-большевиков разъехалось по стране бороться за Советскую власть в развертывающейся гражданской войне. Так, в 1919 году в ответ на призыв Ленина к петроградским рабочим ‘мобилизовать все силы на помощь Восточному фронту’ из города отправились 20% коммунистов и 20% комсомольцев. Тысячи питерских рабочих в составе продовольственных отрядов боролись с голодом по всей стране. К 1920 году в Петрограде вместо предвоенных 234 тысяч рабочих оставалось только 88 тысяч.
‘Цвет рабочих ушел на фронты и в деревню’, но зато ‘осталось непропорционально много безместной и безработной интеллигенции’, ‘ничего не понявшей, ничего не забывшей, ничему не научившейся’, — так характеризовал обстановку в Петрограде Ленин.
Эта брюзжащая, недовольная Советской властью старая интеллигенция приходила в панику от бытовых трудностей. Многочисленные посетители из ‘бывших’ осаждали писателя бесконечными и разнообразными просьбами.
В стране разворачивалась гражданская война. Белогвардейцы стремились задушить республику Советов, потопить в крови первое в мире государство рабочих и крестьян. Щедрую помощь оказывала им международная буржуазия. Республика находилась в огненном кольце фронтов, враг действовал и внутри ее. Молодому государству приходилось прибегать к суровым и крутым мерам для подавления врагов революции — в том числе и среди интеллигенции.
Социалистическая революция, совершенная во имя народа, руками народа, приведшая к власти правительство, которое выражало интересы народа, в принципе против террора, против насилия, против репрессий. Не случайно была отменена смертная казнь, прощены участники первого покушения на Ленина, отпущены под честное слово белые генералы, выходили оппозиционные Советской власти газеты. Но лишенные власти, экономической и политической силы, враждебные революции классы и социальные группы развернули бешеное сопротивление, не гнушались ничем. Тяжелая обстановка сложилась на фронтах гражданской войны, вспыхивают мятежи, убит Урицкий, тяжело ранен Ленин. В этих условиях пришлось временно прибегнуть к красному террору, репрессиям. Красный террор должен был не только сурово карать тех, кто с оружием в руках выступал против Советской власти, но стать угрозой, серьезным предупреждением тем, кто колебался, тайно сочувствовал контрреволюционерам, был готов при первом удобном случае — а их было много — стать на путь вооруженной борьбы с социалистической революцией.
Горькому репрессии казались чрезмерными, и он не раз ходатайствовал перед Лениным за тех, кто обвинялся в действиях против Советской власти. Ильич всегда был внимателен к просьбам писателя, но писал ему: ‘Вопль сотен интеллигентов по поводу ‘ужасного’ ареста на несколько недель Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов, рабочих и крестьян, коим угрожает Деникин, Колчак, Лианозов, Родзянко, красногорские (и другие кадетские) заговорщики, этого голоса вы не слышите и не слушаете’.
Луначарский вспоминает, как Горький жаловался Ильичу на обыски и аресты петроградских интеллигентов, которые в прошлом помогали большевикам. Ленин, усмехнувшись, ответил:
‘Да, славные, добрые люди… Ведь они славные и добрые, ведь их сочувствие всегда с угнетенными, ведь они всегда против преследователей. А что сейчас они видят перед собой? Преследователи — это наша ЧК, угнетенные — это кадеты и эсеры, которые от нее бегают. Очевидно, долг, как они его понимают, предписывает им стать их союзниками против нас. А нам надо активных контрреволюционеров ловить и обезвреживать’.
В большом письме Ильич показывает Горькому причины его ‘больных выводов’, разъясняет то, чего писатель не понял, зовет туда, где рождается новое. Вместо того чтобы ежедневно слушать стенания и жалобы ‘самых усталых из оставшихся в Питере из нерабочих’, Ленин советовал Горькому поездить по стране, увидеть новое на фабриках, в деревне, в армии: ‘радикально измените обстановку, и среду, и местожительство, и занятие’ (‘профессионального редактора переводов’, руководителя ‘Всемирной литературы’. — И.Н.).
Ленин видел в Горьком не идейного противника, а временно заблуждающегося художнически впечатлительного, напряженно раздумывающего друга всех трудящихся масс. Не ошибки, а глубокое и искреннее стремление разобраться в происходящем, кипучая общественная деятельность, неиссякаемая инициатива, горячее желание служить народу — вот что определяло отношение Ленина к писателю.
Критикуя ошибки Горького, Ленин помогал другу, в преданности которого делу пролетариата, социалистической революции не сомневался ни на минуту, боролся не с Горьким, не против Горького, а за Горького.

Русская земля была увезена им в своей душе

1

Огромная работа и бытовые лишения серьезно подорвали здоровье писателя, который делил бедствия войны и разрухи со всеми петроградцами, работал не зная отдыха (последний раз Горький ездил в Крым летом 1917 года).
У него обострился ревматизм, появилась подагра, серьезные сердечные приступы были в пути из Москвы в Петроград в июле 1919 года и осенью 1920 года, в конце 1920 года он болел цынгой. Но главное — обострение туберкулеза, усиленное крайним переутомлением.
Нужно было длительное лечение. Ленин настаивал, чтобы Горький уехал за границу: ‘Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас!’
‘…Приехать Вам (в Западную Европу. — И.Н.), — пишет Горькому летом 1921 года В.Боровский, советский полпред в Италии, — полезно не только для того, чтобы починить механизм (здоровье. — И.Н.) и подкормиться, но и чтобы упорядочить все переживания и спокойно поработать… Ваше присутствие здесь… было бы полезно для европейского общественного мнения’, которое ‘проявляет смутную тенденцию ознакомиться с тем, что же такое эта загадочная советская Россия, которая и в огне не горит, и в воде не тонет, и с голоду не умирает’.
В конце 1921 года писатель уехал за границу и с декабря лечился в санатории в Шварцвальде (Германия).
Узнав, что писатель испытывает материальные затруднения, Ленин считает необходимым включить его в число лиц, лечащихся за границей за счет партии или государства. Он отчеркнул в письме М.Ф.Андреевой строки о том, что ‘все, что у него (Горького. — И.Н.) было, прожито, а жить здесь, а уж особенно лечиться — безумно дорого’. Через несколько дней Ленин пишет управделами Народного Комиссариата иностранных дел: ‘Всячески ускорить получение денег Горьким. Если есть малейшие трения, сказать мне’.
‘Отдыхайте и лечитесь получше’, — писал Ильич Горькому 6 декабря 1921 года. ‘Лечусь. Два часа в день лежу на воздухе, во всякую погоду, — здесь нашего брата не балуют: дождь — лежи! снег — тоже лежи! И смиренно лежим. Нас здесь 263 человека, один другого туберкулезнее’, — пишет Горький Ленину.
С апреля 1922 года он живет в Берлине, а летом — на побережье Северного моря, встречается здесь с А.Н.Толстым, А.Белым, С.Есениным. Горький остро почувствовал сложную, противоречивую, мятущуюся натуру ‘своеобразно талантливого и законченно русского поэта’, видел, как внутренне чужды Есенину окружавшие его люди, понимал глубокий трагизм его положения, определивший характер есенинской поэзии. Чтение поэтом стихов потрясло Горького изумительной искренностью и невероятной внутренней силой, хотя в нем и не было искусства профессионального чтеца-декламатора. ‘Взволновал он меня до спазм в горле, рыдать хотелось’ — так подытожил Горький впечатление от чтения Есениным ‘Пугачева’. ‘Сергея Есенина, — писал позднее Горький, — не спрячешь, не вычеркнешь из нашей действительности, он выражает стон и вопль многих сотен тысяч, он яркий и драматический символ непримиримости раскола старого с новым’.
Писатель ехал за границу лечиться. Но уйти от литературы, от общественной деятельности — да еще в столь трудные для страны дни — было свыше его сил. Он выступает на заседании комиссии по оказанию помощи русским ученым, ведет активную переписку, организует сбор средств для голодающих в Советской России, пишет статьи, рассказы, редактирует свои произведения для собрания сочинений (так, готовя для переиздания ‘Фому Гордеева’, Горький внес в текст около трех тысяч исправлений), читает книги, выходящие на его родине, рукописи начинающих авторов, шлет посылки оголодавшим знакомым.
В феврале 1922 года в Берлине выходит брошюра, написанная Ф.Нансеном, Г.Гауптманом и М.Горьким, ‘Россия и мир’ — призыв помочь голодающим России.
Горький организует журнал ‘Беседа’ (выходил в Берлине нерегулярно, с мая 1923 по март 1925 вышло 6 книг): ‘Цель его — ознакомление русских грамотных людей с научно-литературной жизнью Европы’. В ‘Беседе’ печатались русские писатели (советские и проживающие за границей) — М.Горький, А.Блок, Ф.Сологуб, А.Белый, В.Лидин, А.Ремизов, В.Шкловский. Печатались Р.Роллан, Д.Голсуорси, С.Цвейг. Много было и научных статей.
Буржуазия с подозрением относилась к писателю.
Горький хотел закончить лечение на юге Франции, но получить визу на въезд туда оказалось нелегко, хотя о ее выдаче ходатайствовали А.Франс, Р.Роллан, А.Барбюс: французское правительство враждебно относилось к писателю, заявлявшему о своем единстве с Советской Россией.
Когда возникло предположение о приезде Горького в Чехословакию, власти решительно воспротивились: буржуазия Чехословакии всячески поддерживала антисоветские выступления русских белоэмигрантов, которых немало жило в стране, и боялась революционного влияния Горького на пролетариат и интеллигенцию: ‘нельзя ручаться, что ничего не случится’. В конце концов, опасаясь общественного скандала, разрешение на въезд писателю все же дали, и 27 ноября 1923 года он с Максимом и невесткой приехал в Прагу.
‘Облик чеха, его натура полна деятельности, благородства, — говорил позднее Горький, — чехи — народ корректный, уступчивый в быту, внимательный к товарищу. Они — люди коллектива… Я влюблен в этот народ’.
За Горьким сразу же была установлена тайная слежка, а буржуазная печать, стремясь ослабить интерес к писателю, помешать контактам с ним, не уставая повторяла, что писатель ‘очень болен’, ‘прикован к постели’ и его беспокоить не следует.
С апреля 1924 года Горький поселился в Италии, вблизи Сорренто.
Власти фашистской Италии с подозрением смотрят на Горького. В сентябре 1925 года полиция произвела обыск в квартире писателя, вызвавший возмущение у всей Италии. Главе итальянского правительства Муссолини пришлось заявить советскому послу, что обыск был произведен по недоразумению и такого больше не повторится. Однако в 1928 году итальянская почта перестала доставлять Горькому письма, газеты, журналы и книги из СССР.

2

За рубежом в это время о писателе ходили (в печати!) самые нелепые слухи: будто бы его сын Максим расстрелян в Москве, как о знаменитом писали о несуществующем горьковском романе ‘Город Нижний Новгород’, печатались фальшивые интервью и беседы с ним, небылицы об отношении писателя к Советской власти. В обусловленном болезнью отъезде Горького за границу видели его разрыв с Советской страной, с Лениным.
Писатель решительно опровергает слухи, распространенные буржуазной прессой: ‘Советская власть является для меня единственной силой, способной преодолеть инерцию массы русского народа и возбудить энергию массы к творчеству новых, более справедливых и разумных форм жизни’, — пишет он в сентябре 1922 года, а в августе 1925 года повторяет: ‘Мое отношение к Соввласти вполне определенно: кроме ее, иной власти для русского народа я не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю’.
Не все правильно представляли позицию Горького — верного друга нового мира — и на его родине.
Кое-кому казалось — не без влияния клеветы буржуазной печати, — что Горький чуть ли не эмигрировал из Советской России, ‘обзавелся виллой’, ‘всяческими комфортами’. В ответ на одно из таких писем — ленинградского рабочего и студента Попова — Горький спокойно отвечал: ‘Никогда, никаких вилл у меня не было, нет и, разумеется, не будет. На ложь я не способен, а было бы великой ложью, если б я обзаводился собственностью, одновременно радуясь мощному строительству социализма рабочим классом Союза Советов. ‘Всяческим комфортом’, т.е. условиями, которых требует мое здоровье, мой возраст, моя работа, я ‘обзавелся’ бы гораздо лучше в Союзе, чем здесь’. Понимая законность вопроса, уважая обеспокоенность своего корреспондента, Горький заканчивал ответ словами ‘За письмо — спасибо. Очень хорошее письмо. Крепко жму руку’.
‘Грубо ошибочными и граничащими с хулиганством’ были названы в постановлении ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929 года нападки на Горького в печати, в которых писателя обвиняли в том, что он становится ‘рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы’. Подобные выступления, отмечалось в постановлении, ‘в корне расходятся с отношением партии и рабочего класса к великому революционному писателю тов. М.Горькому’.
Сложным было отношение к Горькому Владимира Маяковского.
Оба писателя находились по одну сторону баррикад, в одном лагере — лагере советской литературы. Общим было их мировоззрение, общими позиции в политической борьбе. По-разному осваивая действительность, оба писателя заложили основы социалистического реализма в советской литературе. Поэма Маяковского ‘Владимир Ильич Ленин’ и очерк Горького об Ильиче написаны с общих позиций, их близость очевидна каждому. И Горький, и Маяковский выступали против оживившегося при нэпе мещанства, обличили ложь буржуазной демократии, поджигателей войны.
Стихотворение ‘Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому’ было продиктовано страстным желанием поэта видеть Горького на родине, здоровым, активно работающим, и досадой, что писатель живет далеко от Страны Советов. В марте 1927 года, вскоре после публикации стихотворения, Маяковский говорил на одном из диспутов: ‘Хотим мы видеть Горького в нашей литературе? Хотим’. В то же время Маяковский разделял заблуждение о том, что Горький ‘отцвел’, достижения его принадлежат прошлому (и это в те годы, когда Горький писал ‘Дело Артамоновых’ и ‘Клима Самгина’), думал о Горьком как ‘эмигранте’.
Эти ошибочные представления поэта были вызваны и отсутствием личных контактов между писателями. В августе 1917 года Маяковский ушел из ‘Новой жизни’, недовольный политической позицией газеты, а затем уехал в Москву. Шедшее от футуризма отрицательное отношение к культурному наследию, которое поэт позднее преодолел, породило у Маяковского в первые годы после революции отрицательное отношение к Горькому, который вел огромную работу по сохранению памятников культуры. Враждебную по отношению к Горькому позицию занимали литературные группы ‘Леф’ и ‘Новый Леф’, с которыми был связан Маяковский.
По свидетельству близкого поэту Н.Асеева, сыграли роль неверные представления, ложь и наговоры о Горьком, распространившиеся в окружавшей Маяковского среде.
‘Смысл письма — не усвоил’, — писал Горький о стихотворении Маяковского. Он воздавал должное таланту Маяковского, тяжело переживал его смерть в 1930 году. Прочитав ‘Владимира Ильича Ленина’, он сказал: ‘Простые слова, а уложены… твердо… Слова у него громоустые!..’

3

Живя в Германии, Чехословакии, Италии, Горький внимательно следит за жизнью в Советской России, в первую очередь за ее литературой. Он получает много газет, книг, писем. Почтальоны уже не могут донести их до дома, где живет писатель, и почту ему привозят на ослике.
‘Горький не увозил с собою на чужбину горсточку русской земли в ладонке, — пишет К.Федин. — Русская земля была увезена им в своей душе’.
Четыре года в Сорренто, признавался Горький, ‘я прожил в тишине более устойчивой и глубокой, чем тишина русской дореволюционной деревни’. Эта тишина, ‘сжимая пестрый опыт моей жизни, помогла мне лучше работать… и научила меня внимательней вслушиваться в голоса из городов, из деревень России… Каждый день все более ясно слышал я, что шум жизни на родине становится бодрее, горячей, мятежней’.
Советская страна переживала трудное время.
Первая мировая и гражданская войны разорили хозяйство, в наследство от недавнего капиталистического прошлого в сознании и психологии разных слоев общества осталось немало взглядов, которые надо было преодолеть. Перед партией, рабочим классом, всем трудовым народом, завоевавшим и отстоявшим власть в годы революции и гражданской войны, стояли большие экономические и социальные задачи. Самой трудной, самой сложной задачей социалистической революции является преобразование сознания и психологии масс.
В этом преобразовании большую роль играет искусство, художественная литература, и естественно, что Горький много думает над формированием в массах нового — социалистического сознания: отношения к труду, обществу, друг к другу. Постепенно исчезает его недоверчивое, настороженное отношение к деревне, неверие в социальный разум крестьянства.
В очерках Н.Погодина, в будущем видного советского драматурга, он увидел, как ‘с быстротою, почти чудесной’ меняется деревня, увидел ‘не просто внешние изменения старого русского быта, не мелочи, а глубочайшее перерождение старинного русского человека, отравленного множеством предрассудков, суеверий и враждебным недоверием ко всему, что исходит из города’. В рецензии на ‘Провода в соломе’ — первую книжку стихов Михаила Исаковского — Горький с радостью отмечал, что Исаковский ‘не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу, — слиться так плотно, как до сей поры силы эти никогда и нигде не сливались’.
В январе 1924 года писателя потрясла смерть Ильича. Он телеграфирует в Москву Е.П.Пешковой: ‘На венке напиши: ‘Прощай, друг!’. Просьба была выполнена.
И сразу же за работу — над очерком ‘В.И.Ленин’. ‘На душе — тяжело… Уход Ильича — крупнейшее несчастье за сто лет’, — пишет он на родину 4 февраля.
Много думает и пишет Горький о молодой советской литературе. Он ведет активную переписку с Вс.Ивановым, Л.Леоновым, С.Сергеевым-Ценским, М.Пришвиным, В.Шишковым, С.Подъячевым, Д.Фурмановым, Б.Лавреневым, К.Фединым, А.Чапыгиным, Ф.Гладковым, Р.Ролланом, А.Барбюсом, С.Цвейгом.
Горький ценит романы ‘умного, интересного, талантливого’ Л.Леонова, последние стихи С.Есенина, которого называет ‘великим русским поэтом’, с похвалой отзывается о романе Ю.Тынянова ‘Кюхля’, посвященном товарищу Пушкина декабристу В.К.Кюхельбекеру (‘интереснейшая повесть’), ‘Цементе’ Гладкова, ‘Разгроме’ Фадеева, романе К.Федина ‘Города и годы’ (‘положительно хорош’), произведениях Пришвина, ‘Республике Шкид’, написанной бывшими беспризорниками Г.Белых и Л.Пантелеевым: ‘авторы отлично, а порою блестяще рассказывают о том, что было пережито ими лично и товарищами их… Они сумели нарисовать изумительно живо ряд характеров и почти монументальную фигуру ‘Викниксора’…’
‘Интереснейшими и глубоко поучительными’ считал Горький книги Фурманова ‘Мятеж’ и ‘Чапаев’, но указывал, что жизненный материал художественно еще недостаточно обработан, видел небрежное отношение к слову, пристрастие к разъяснениям, происходящее от недоверия к силе искусства. Он критиковал автора ‘Чапаева’, исходя из самых высоких требований, веря в его талант: ‘О, это будет великий писатель, увидите…’
‘Человеком очень крупного и красочного таланта… большой надеждой русской литературы’ был для него Бабель.
С радостью отмечает Горький, что в росте общественной активности в странах Западной Европы большую роль играет русская литература: ‘Переводят русские книги всюду и везде так, как еще не переводили, — неизмеримо больше и даже внимательнее, чем это делалось раньше’. Сам Горький всячески стремится удовлетворить этот интерес западноевропейского читателя к русской и советской литературе: организует переводы книг, составляет списки произведений для издательств, пишет зарубежным писателям о современной русской литературе.
Горьковские традиции творчески продолжали в те годы Д.Фурманов (‘Чапаев’, 1923), А.Серафимович (‘Железный поток’, 1924), Ф.Гладков (‘Цемент’, 1925), А.Фадеев (‘Разгром’, 1926) и другие.
В развитии молодой советской литературы важную роль сыграла резолюция ЦК РКП (б) ‘О политике партии в области художественной литературы’ (1925). Партия помогала пролетарским писателям занять ведущее место в литературе, призывала к бережному и тактичному отношению к ‘попутчикам’ — так тогда называли писателей, которые сочувствовали революции, но взгляды которых были во многом противоречивы, неопределенны, не имели социалистического характера. Резолюция содействовала тому, что в ближайшие годы попутчики преодолели колебания и многие из них стали видными советскими писателями, нашли свое место в рядах строителей нового мира. Партия боролась против буржуазных влияний в литературе, усилившихся в связи с нэпом, подчеркивая необходимость создания литературы, понятной миллионам, выражающей коммунистические идеалы. Как и другие советские писатели, Горький приветствовал резолюцию, которая, по его словам, ‘несомненно будет иметь огромнейшее воспитательное значение для литераторов и сильно толкнет вперед русское художественное творчество’.
Успехи молодой советской литературы радовали Горького. В своих оценках он, по собственному признанию, ‘человек, склонный к преувеличениям’, не всегда был прав, и некоторые ценимые им произведения не выдержали испытания временем.
Великий художник, Горький хорошо видел художественное несовершенство многих произведений, не раз иронически писал о критике, сопоставлявшей писателей тех лет с Бальзаком или Л.Толстым, но считал несправедливым подходить к оценкам тогдашней литературы только с эстетических позиций. Он подчеркивал новизну содержания, богатство жизненных наблюдений, новое отношение писателей к действительности и творчеству.
‘Когда сообразишь, в каких условиях творится современная русская литература, как трудно всем вам живется, проникаешься чувством искреннего и глубокого почтения… — писал он. — Я с великим трепетом слежу, как растет на Руси новая литература и многим восхищаюсь… Плохо пишут? Правильно, очень многие пишут плохо. Но когда нам было по шести, восьми лет от роду, мы тоже плохо говорили. Потом — научились говорить лучше’.
В любой книге, в любом человеке Горький стремился найти хорошее: ‘Я — профессиональный читатель, влюбленный в литературу. Каждый раз, когда приходит новая книга, я открываю ее с глубочайшим волнением, напряженно ожидая найти в ней что-то новое, радостное, талантливое’.
Революция подняла к жизни, к культуре миллионные массы. К литературе, перу потянулись тысячи людей, особенно молодежь. И к давнему литературному наставнику — Горькому — как никогда прежде, потекли рукописи, письма — сотнями, тысячами.
Когда писателю хотели посочувствовать, что к нему ‘лезут литературные младенцы’, Горький отвечал: ‘Я — неизлечимый ‘антропофил’. Люблю человека… сколько на путях моих я встретил замечательно талантливых людей, которые погибли лишь потому, что в момент наивысшего напряжения их стремлении — они не встретили опоры, поддержки. Вот отсюда и происходит мое отношение к ‘литературным младенцам’…’
Читая рукопись, Горький не только писал замечания общего характера — о сюжете, героях, — но и отмечал трудные сочетания звуков, не пропускал даже грамматических ошибок и опечаток, тщательно исправлял их — в назидание автору — даже тогда, когда рукопись им отвергалась.
Горький указывал на тематическое однообразие многих книг, их ‘общий серовато-унылый тон’. Он призывал писателей глубже и пристальней вглядываться в жизнь, изучать ее, думать над нею, не идти за фактами, а возвышаться над ними, обогащать увиденное, не упрощать действительность, а изображать ее во всей сложности, противоречивости, борьбе различных тенденций. ‘К противоречиям старого и нового у нас подходят неумело, — отмечал он в 1925 году, — изображают их грубо и слишком торопятся примирить’. Горького беспокоило, что писатели обходили многие стороны богатой событиями, сложной и противоречивой жизни тех лет, что в книгах чаще всего действуют ‘люди вчерашнего дня’, а изменения в характере человека, происшедшие в последние годы, изображаются редко и художественно неубедительно.
В произведениях о деревне Горький отмечал недостаточное внимание писателей к процессам социальной и бытовой ломки, идиллическое изображение сельской жизни, подчеркивание консерватизма, косности деревни, осуждал натурализм и обедненный показ душевной жизни мужика.
Новое отношение к деревне, глубокую разработку крестьянских характеров, отсутствие красивенькой и жалостной выдумки о мужике увидел он в романе Л.Леонова ‘Барсуки’.
Горький учил писателей требовательному, критическому отношению к литературной работе, воспитывал в них сознание важности и ответственности этой работы, понимание того, что писательство — дело нелегкое, терпеть не мог самомнения, писательской заносчивости. Он умел быть, когда надо, и суровым. Так, Горький писал одному из ‘начинающих’: ‘Знаете что. Бросьте-ка писать. Это не Ваше дело, как видно… плохой рассказ Вы написали и написали удивительно плохо!.. Серьезно советую — не пишите!’
‘Ох, и здорово сердится, когда вещь плохая! Такую задаст баню, что никогда не забудешь’, — вспоминает А.С.Новиков-Прибой.
На родине помнят и любят писателя, с волнением читают каждую корреспонденцию о нем.
‘Вы себе, вероятно, не представляете, — писали Горькому из Москвы, — до какой степени Вас здесь любят, в частности, молодежь’.
‘…Вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого’, — писал С.Есенин.
В начале 1924 года выходит первое советское (шестнадцатитомное) собрание сочинений писателя, которое было тем более необходимым, что, как показывала библиотечная статистика тех лет, Горького читали больше, чем какого-либо другого писателя.
Широко отмечается в СССР в 1928 году 60-летие Горького и 35-летие его литературной деятельности.
Состоялись юбилейные вечера, спектакли, концерты, имя писателя было присвоено заводам, клубам, библиотекам, домам культуры, улицам. По случаю юбилея Совет Народных Комиссаров принял специальное постановление, отмечавшее заслуги Горького. Писатель получил множество поздравлений, в печати были опубликованы сотни заметок и статей о юбиляре. Его поздравили Л.Фейхтвангер, Д.Голсуорси, К.Гамсун, С.Лагерлеф, Г. и Т. Манны, Р.Роллан, Б.Шоу, С.Цвейг, Э.Синклер, Г.Уэллс. Горький писал Р.Роллану: ‘Да, вот и мне 60 лет. Но я не чувствую упадка воли к жизни и вкуса к ней’.
Он получил приветствия от трудящихся, коллективов заводов, шахт, партийных, комсомольских и профсоюзных организаций, Коммунистической академии, Наркомпроса РСФСР, Академии наук, Музея Революции, МХАТа, от Н.К.Крупской, М.И.Ульяновой, М.Н.Покровского, А.В.Луначарского, К.С.Станиславского…

4

…Рано утром приходила огромная почта — письма, рукописи, книги, газеты, журналы. День Горького начинался с чтения газет — он любил первым в доме узнать, что происходит в мире.
‘Живу я — в работе, нигде не бываю, сижу за столом по 10-12 часов. Даже гулять хожу редко’, — пишет он вдове Короленко. ‘Работаю — бешено, часов по 14, не сходя с места… Работаю каторжно’. Бывали случаи, когда Горький, не вставая из-за стола, писал круглые сутки: ‘Дописался до того, что начал вставлять новое перо в мундштук, вставлял весьма усердно. А на днях погасил папиросу в чернильнице’. Но ‘сон мой здоров и крепок, сновидения редко посещают меня’.
‘Писать надо каждый день в одни и те же часы… — говорил он. — Это быстро войдет в привычку. Когда придет время, вас уже само собой будет тянуть к столу. А пропустите свой рабочий час — и почувствуете, что вам чего-то недостает’.
Почерк у Горького был ровный, четкий, аккуратный. Аккуратность вообще была чертой его характера. Один из знакомых писателя вспоминает: ‘Все казалось на нем красивым, добротным и одетым впервые. Платье было выглажено так, что не имело ни одной лишней складки. Синева сорочки оттеняла смуглый цвет лица. Обувь сияла, начищенная до отказа. И даже домашние мягкие туфли, не теряя своей первоначальной формы, выглядели только что принесенными из магазина’. И при этом — ‘эластичность и непринужденность походки и движений’. Горькому нравились рубашки голубого цвета, он никогда не носил коричневых и желтых, галстуков не любил и долго возился, завязывая их.
Говоря, что всегда пишет пером (авторучек он не любил), Горький пояснял: ‘Пишущая машинка, мне кажется, должна вредно влиять на ритм фразы. Рукописи правлю два, три раза. В окончательной редакции выбрасываю целые страницы, сцены… Кончая работу, прочитываю всю ее с трудом и, почти всегда, с тяжелым сознанием неудачи’.
Писал Горький на линованной бумаге, оставляя — для дополнений и поправок — широкие поля. Но зачастую их не хватало и приходилось подклеивать еще лист.
Обычно писатель делал заметки на листках бумаги, которые затем раскладывал по конвертам. Каждый конверт был отведен под определенную тему. Когда заметки были использованы и произведение написано, писатель сжигал конверт с содержимым. Поэтому до нас дошли заметки к неосуществленным произведениям Горького и мало известно набросков к произведениям законченным: работу писателя над ними мы можем проследить по рукописям и печатным редакциям, по воспоминаниям современников (Горький нередко отшлифовывал свои произведения в устных рассказах).
‘Талант — не что иное, как любовь к труду’, ‘Моя знаменитость оплачивается адским трудом’, ‘Вдохновение’ ошибочно считается причиной и возбудителем работы, вернее — оно является в процессе успешной работы, как следствие ее, как чувство наслаждения ею… Известная доля неудовлетворенности собою, своей работой — всегда и обязательно должна быть присуща каждому искреннему писателю, эта неудовлетворенность, являясь источником его мук, является в то же время залогом непрерывности его роста’, — писал и говорил Горький.
То, что сделано писателем — а сделано им невообразимо много, — результат огромной организованности, самодисциплины, собранности, колоссального трудолюбия. В 1930 году он признавался, что никогда не пишет и не читает меньше десяти часов в сутки.
Кроме литературной работы, чтения, обширной переписки немало времени отдает писатель многочисленным гостям — особенно из Советского Союза.
В Сорренто Горького посетили писатели: Л.Леонов, О.Форш, В.Лидин, Н.Эрдман, В.Катаев, Н.Асеев, И.Уткин, А.Жаров, А.Безыменский, С.Маршак, режиссер В.Мейерхольд, композитор С.Прокофьев, скульптор С.Коненков, художники П.Кончаловский, Ян Стыка, побывали Шаляпин, Красин, советские военные моряки, артисты МХАТа.
Нередко писатель читал гостям свои произведения, интересовался их мнением о прослушанном.
‘Читал он, — вспоминал Вс.Иванов, — в особенности когда было мало слушателей, так, что леденящий сухой трепет восторга наполняет все суставы. Он мало выделял интонациями отдельных персонажей, чуть менял голос, но в его медленном чтении, понурой голове с косматыми усами, в каждой фразе, которую он как бы подавал, во всем этом громадном движении мыслей, которые величаво и давяще лились на вас с этих страниц, чувствовалось орлиное паренье, чувствовался непокорный и кипящий подъем все вверх и вверх. Вы не успели оглянуться, как уже — на вершине, и сердце ваше при виде всей этой необъятной необозримости замирает, и вас охватывает такая чудесная зависть, такое бурное и бунтующее чувство счастья, что жизнь кажется молнией…
Окончив чтение, он снял черепаховые очки, посмотрел на нас исподлобья и сказал несколько сконфуженно:
— Что же молчите? Давайте браниться.
Ему не понравилось наше почтительное и, наверное, плохо скрытое восхищение.
— Объясните.
Я объяснил, что сразу трудно разобраться в пьесе при таком отличном чтении. Он недовольно сказал:
— Вы искренно в этом убеждены?
И мы расхохотались. Напряженность прошла. Беседа потекла легко. Говорили об общем плане пьесы, о частностях, о недоговоренном, о постоянной досаде писателя на свою творческую беспомощность’.
Много рассказывал писатель гостям о своей жизни.
‘Горький был замечательно интересный рассказчик, — вспоминали слушавшие его, — когда он говорил, его можно было заслушаться. У него было подвижное лицо, глуховатый голос и необыкновенное богатство интонаций. Он рассказывал умно, умел пользоваться неистощимым юмором, двумя-тремя чертами лепил пластический образ и, как бы невзначай, давал убийственно меткую характеристику…’
‘Рассказывая, он жил в рассказываемом, претворялся в рассказываемое, и я понимал его, не зная языка, уже благодаря пластике его лица… В его чертах не было ничего поражающего: этого высокого худощавого человека с волосами цвета соломы и широкого в кости можно было принять: в поле — за крестьянина, на дрожках — за кучера, за сапожника, за беспризорного бродягу — это был сам народ, изначальная концентрированная форма русского человека’, — писал о Горьком С.Цвейг.
Грамзапись сохранила голос писателя — негромкий, низкий и глуховатый, с характерным волжским ‘оканьем’.
Но Горький умел не только чудесно рассказывать, читать, он умел и любил слушать собеседника. Смущение, обычно охватывающее людей от присутствия рядом великого человека, проходило быстро, сердечность, добродушие, дружеский тон, живой интерес Горького заставляли разговориться самых застенчивых, самых скромных, самых неразговорчивых.
В Сорренто Горький получал огромное количество писем.
Ленин в июле 1919 года советовал писателю сблизиться с народной массой, увидеть борьбу за новый мир в непосредственном и повседневном общении с рабочими и крестьянами. Тогда этого контакта не получилось. Установился он только теперь, в Сорренто. Тысячи писем, которые получал здесь Горький, рассказывали писателю о том, что происходит в Советской России.
Горькому писали литераторы, рабочие, селькоры, дети… Большинство писем посылали друзья, но встречались и письма от людей, враждебных Советской власти, проклинавших Горького за ‘измену’ и ‘предательство’. Писали Горькому не только по литературным вопросам, но даже просили порекомендовать опытного врача, спрашивали, стоит ли жениться.
Далеко не все знали точный адрес Горького, но письма все равно находили всемирно известного адресата. Приходили, например, к нему письма с такими фантастическими и лаконичными адресами: ‘Italia. Samara’, ‘Швейцария. Остров Кипр. Горькому’ {Писавший, видимо, смутно помнил, что в 1906-1913 годах писатель жил на острове Капри, который нетвердая память и превратила в Кипр, но почему он поселил Горького в Швейцарии — совершенно неясно.}.
В архиве писателя хранится больше 13 тысяч писем, полученных им, по ориентировочным подсчетам сам Горький написал за свою жизнь около двадцати тысяч писем. Свыше 10 тысяч из них нам известны, в том числе сохранилось 8 тысяч автографов.
Ни одно из писем не оставлял он без внимания (а ответы занимали подчас много страниц). ‘Постепенно превращаюсь в ‘письмописца’, — шутил Горький. — Справедливости ради необходимо, чтобы в некрологе моем было сказано:
Всю жизнь, ежедневно, несмотря на погоду, он писал письма…’
С одинаковым интересом читал он письмо и от всемирно известного писателя и от простого рабочего, недавно овладевшего началами грамоты.
В Сорренто в семье Горького выходил домашний рукописный журнал ‘Соррентийская правда’. Горький выступал на его страницах под разными псевдонимами — Инвалид муз, Гвидо Ачетабула, Тарас Опарин, Тиховоев, Аристид Балык и т.д. — писал шуточные стихи, рассказы, заметки.
…К полуночи дом затихал. Таков был предписанный врачами режим. И только гости, забравшись в подвал, в кухню, продолжали шуметь и веселиться.
Верным помощником Горького, нередко его секретарем был в Сорренто его сын Максим. Много помогала писателю Мария Игнатьевна Закревская {М.И.Закревская Будберг (род. в 1892 году) много сделала для пропаганды за рубежом русской литературы. Сейчас живет в Англии, переводит на английский язык книги советских писателей, в том числе многие произведения Горького. В 1968 году она приезжала в СССР на торжества в связи со 100-летием со дня рождения писателя.} — друг и секретарь Горького в эти годы, энергичная и деловая, широко образованная женщина, владевшая с детства несколькими языками. В Петрограде Мария Игнатьевна работала секретарем во ‘Всемирной литературе’, ей посвящен роман ‘Жизнь Клима Самгина’.
‘Я так много слышала о нем, читала большинство его книг, — вспоминала Мария Игнатьевна о знакомстве с Горьким. — Однако я была изумлена смесью жизнерадостности, версальской повадки, смелостью, веселым нравом, целеустремленностью. С тех пор я была тесно связана с ним и его семьею. Россия, Германия, Чехословакия, Сорренто… Когда он покинул Сорренто и вернулся в Россию… мы все время продолжали быть в контакте’.

5

Крупнейшее произведение Горького этих лет — ‘Дело Артамоновых’ (1925) — роман о трех поколениях русских капиталистов, задуманный еще в начале века. ‘Атамановых’ (так сперва звались Артамоновы) Горький обещал напечатать в ‘Летописи’ в 1917 году.
Замысел писателя поддержал Ленин. ‘Отличная тема… — говорил он на Капри, — но — не вижу: чем Вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции’.
Примечательно название романа, носящее двоякий смысл. ‘Делом’ в конце прошлого — начале этого века называли предприятие, завод, фабрику, т.е., с одной стороны, роман — это история артамоновского предприятия. Но с другой, ‘Дело Артамоновых’ — это подсудное дело истории, это разбор и суд их деяний, их преступлений. (Эта многоплановость названия вызывает затруднения при переводах романа на иностранные языки.)
‘Дело Артамоновых’ — история русского капитализма, история угасания рода, показ того, как положение ‘хозяев жизни’ уродует и духовно губит людей, превращает их из хозяев ‘дела’ в его рабов.
Одновременно с деградацией буржуазной семьи в романе прослеживается другая линия — рост классового сознания пролетариата, артамоновских рабочих. Коллективный образ рабочего класса показан в романе вторым планом, но в росте его сознательности, сплоченности, активности мы ясно видим, как артамоновские ткачи становятся той силой, которая ‘поставит точку’ в истории господства Артамоновых. С каждым годом, замечают Артамоновы, фабричные ‘портятся’, становятся ‘бойчее’, ‘злее’, а ‘шум в рабочем поселке беспокойней’. Приходится прибегать к помощи жандармов и шпиков. Но и они бессильны: история — за рабочий класс.
Илья Артамонов — хозяин дела. Он энергичен, деловит, знает радость труда. Удача сопутствует его начинаниям. У его сына Петра уже ‘задору нет’, он просто покоряется необходимости управлять фабрикой: ‘Дело человеку барин…’
Но при всей внутренней неприязни Петра к ‘делу’ оно живет и расширяется само по себе (‘как плесень в погребе’). Такова объективность капиталистического развития: предприятия, тресты, монополии развиваются, расширяются в сравнительно небольшой зависимости от личных качеств хозяев.
Другой Артамонов ‘среднего поколения’ — Алексей в отличие от Петра деловит, энергичен. Но история неумолимо клонит артамоновское ‘дело’, как и весь капитализм, к закату, и его ‘ненасытная жадность к игре делом’, ‘неприятная торопливость’ не могут остановить исторического процесса.
Пытается уйти от социальной действительности другой брат Петра Артамонова — Никита.
Когда Горький рассказывал о замысле романа Льву Толстому, тот увидел в Артамонове, ушедшем в монастырь отмаливать грехи родных, воплощение нравственного величия. Но в романе Никита Артамонов не величествен, а несчастен. Он и сам не верит в свою проповедь, и не может кого-либо уловить в сети утешительных иллюзий, отвлечь от борьбы за изменение жизни, потому что ‘терпеть надоело всем’, потому что народ идет к революции, а не к религиозному утешению.
Третье поколение Артамоновых — это ‘пустоглазый’ Яков, ленивый и трусливый, неспособный к делу, ничтожный человек.
Горький далек от того, чтобы отождествить социальное вырождение капиталистического класса с вырождением физическим. Среди русской буржуазии предоктябрьского времени было немало ярких и талантливых людей, великолепных организаторов дела. Потому и в повести рядом с Яковом есть его брат Мирон, образ которого говорит о том, что силы Артамоновых далеко не иссякли и если они уходят со сцены, то это происходит по воле истории, которая подходит к людям с социальной, а не с биологической меркой.
В революцию уходит старший сын Петра — Илья. Это тоже символично: лучшие люди господствующих классов в период социальных потрясений осознают обреченность старого общественного строя и идут к тем, кто борется за новое устройство жизни.
Вырождение, измельчание буржуазии раскрыто Горьким в различных, но емких и символических планах. Так, Илья Артамонов любит Ульяну грубоватой, но здоровой сильной любовью, любовь Петра вялая и безразличная. Яков вообще не способен к чувству.
Илья убивает человека, защищая свою жизнь, его совесть спокойна, Петр убивает беззащитного мальчика и мучается совершенным убийством, Яков, пытаясь убить своего соперника, простреливает свои штаны, к тому же его унизительно оттаскали за бороду.
Особо выделен из народной массы Тихон Вялов — артамоновский дворник, ‘непонятный мужик’ для Петра, ‘интересный мужик’ для Ильи-младшего.
Сам Горький считал Тихона Вялова видоизмененным типом Платона Каратаева.
Горьковский Тихон Вялов и толстовский Платон Каратаев диалектически сложно и противоречиво отражают русскую действительность конца XIX — начала XX века — протест широких народных масс (в первую очередь крестьянства) против угнетения и несправедливости и их отчаяние, фаталистическую пассивность, незнание путей изменения жизни. Однако между созданием ‘Войны и мира’ и ‘Дела Артамоновых’ прошло более полувека. Эти полстолетия вместили в себя грандиозные стачки и забастовки рабочих, крестьянские восстания, три революции, русско-японскую войну, первую мировую и гражданскую войны. Уже в 1908 году Ленин писал о ‘смертельном ударе, нанесенном прежней рыхлости и дряблости масс’. Романы созданы разными писателями, с разными взглядами, разными художественными принципами. Поэтому Тихон Вялов не простое повторение Каратаева, а образ, в котором с пролетарской позиции, с позиции писателя, обогащенного великим опытом трех революций и гражданской войны, переосмыслены каратаевские черты русской психологии, русской жизни, показана их историческая обусловленность и преходящность, — то, что Ленин называл ‘историческим грехом толстовщины’. Поэтому, например, в устах толстовского героя были бы невозможны слова Вялова, узнавшего, что петербургские рабочие хотели разрушить дворец и убить царя: ‘Еще и церкви рассыплют. А — как же? Народ — не железный’.
Присказки, афоризмы Тихона вскрывают суть буржуазного строя, являются своеобразным комментарием к происходящему. В глазах ‘хозяев жизни’ Вялов дурак, но он такой же ‘дурак’, как гашековский солдат Швейк или шолоховский дед Щукарь, в которых за смешным, комичным и нелепым, порожденным буржуазным укладом жизни, просвечивает подлинная народная мудрость.
Горьковская книга ‘Заметки из дневника. Воспоминания’ включает портретные зарисовки и дневниковые записи предыдущих лет. ‘Книга о русских людях, какими они были’ — так определял свой замысел писатель. В этих заметках и воспоминаниях отразились наблюдения Горького над темными сторонами жизни предреволюционных лет и над бытом ‘больного города’ — переворошенного революцией старого Петрограда, и потому изображение действительности получилось в известной мере эмпирическим, односторонним, преимущественно в серых, подчас даже мрачных красках. Однако общий вывод Горького был таким:
‘Я вижу русский народ исключительно, фантастически талантливым, своеобразным… Я думаю, что, когда этот удивительный народ отмучается от всего, что изнутри тяготит и путает его, когда он начнет работать с полным сознанием культурного и, так сказать, религиозного, весь мир связующего значения труда, — он будет жить сказочно героической жизнью и многому научит этот и уставший и обезумевший от преступлений мир’.
Горьковские рассказы и очерки 20-х годов очень сложны художественно: яркое изображение быта сочетается в них с изощренным психологическим анализом, глубоко скрытую авторскую мысль нелегко уловить сквозь многозначительные намеки и подчеркивания.
В ‘Рассказе о герое’, ‘Караморе’ разоблачается индивидуализм, стремление командовать людьми, себялюбие, эгоизм, псевдореволюционность.
‘Карамора’ — мастерское исследование души провокатора. Почему же сын слесаря Петр Каразин (Карамора), ‘старый партиец, организатор восстания, один из самых энергичных работников’, стал предателем? Почему его жизнь сделала такой странный зигзаг? Карамора безразличен, равнодушен к людям, любит власть, любит командовать другими, в глубинах души индивидуалист. Подвиг, революционная деятельность для него дело азарта, любопытства, а не убеждения, опасный, но увлекательный спорт: ‘Разум не подсказывал мне, что хорошо, что дурно… Он у меня любопытен, как мальчишка, и, видимо, равнодушен к добру и злу… Непрочность побуждений к революционной работе я чувствовал особенно остро’.
Писатель исследует сложность и противоречивость жизни послереволюционных лет. Так, герой ‘Рассказа о необыкновенном’ Зыков готов уничтожить созданную на народной крови роскошь былых господ, но в этом справедливом гневе идет настолько далеко, что выступает против культуры и просвещения вообще: ‘Выучка — вот главная фальшь, в ней спрятан вред жизни’. Не приемля ‘необыкновенного’ как средства возвышения над другими людьми, подчинения и угнетения их, Зыков не отличает его от ‘необыкновенного’ как красоты жизни, выявления лучшего в человеке. ‘Особенное, необыкновенное — уничтожить, никаких отличий ни в чем не допускать, тогда все люди между собой — хотят, не хотят — поравняются, и все станет просто, легко’. Но Горький хорошо знал: ‘просто, легко’ в жизни не бывает.
В образе Якова Зыкова писатель обобщил ограниченность мысли отсталых слоев народа, их стремление не только к равенству, но и к уравниловке, отрицание знаний, культуры, слабо развитое социальное чувство, анархические умонастроения. Это имело место в жизни, проявилось в отдельных крестьянских выступлениях. Все это было порождено вековым угнетением, забитостью, бесправием и темнотой масс, было выражением накипевшего протеста против старого общественного порядка, стремлением к освобождению и равноправию. Но по своей сути подобные взгляды и настроения чужды идеям социалистической революции, которая ведет народ не к упрощению и обеднению жизни, а к тому, чтобы все богатства жизни, культуры — и материальной и духовной — были доступны народным массам.
Стремление к всеобщей уравниловке не было новым в истории. Народные массы издавна упорно стремились к уравнительному идеалу. История социализма прошла долгий и трудный путь от мечты о равенстве одинаково нищих телом и духом до принципов научного коммунизма. Революционное рабочее движение ведет борьбу за общество не только основанное на социальной справедливости, но и базирующееся на высших достижениях духовного и экономического развития человечества. Не за всеобщую бедность, а за полное и всестороннее удовлетворение всех нужд всех людей борются трудящиеся массы.
Заканчивает Горький ‘Мои университеты’ — третью часть автобиографической трилогии.
Центральная тема книги — народ и интеллигенция. С горечью рассказывает писатель о том, как далека от народа, как неверно понимает его окружающая Алексея молодежь. Ее представления о народе — страстотерпце, воплощении доброты, сердечности, красоты противоречат виденному юношей. Изображение столкновения прекраснодушных представлений о народе с реальной действительностью — озлобленной голодом, вечной нищетой и бесправием народной массой, справедливой, хотя нередко и жестокой в своих действиях, — было очень актуальным для читателя в пору революции и гражданской войны.
Горький показал не только слабость передовой русской интеллигенции, но и ее трагедию, призывал к чуткому, бережному отношению к интеллигенции, аккумулировавшей в себе многовековые достижения разума, культуры, прогресса. Этот призыв был весьма актуален в 20-е годы, когда еще не раз проявлялось пренебрежительное, нигилистическое отношение к интеллигенции, порожденное подчас невежеством, подчас завистью, подчас ложно понимаемым демократизмом — стремлением к уравниловке.
‘Мои университеты’ полны веры в народные силы, в конечное торжество добра и правды.
‘Что труд есть наказание человеку — это — ложь, одна из тех лжей религии, которая придумана ленивыми рабами, это из философии негодяев, негодных для жизни людей, — писал Горький.
Труд — естественное выражение энергии свободного человека, которая ставит целью себе создать гармоническую жизнь. Труд создает не только ценности, но нечто значительно большее: уверенность человека в своей мощности, в своем призвании победить все и всякие сопротивления его разумной воле’.
О встречах своей молодости Горький пишет и в рассказах тех лет (‘Сторож’, ‘О первой любви’). Эти рассказы (они были опубликованы в ‘Красной Нови’ в 1923 году под названием ‘Автобиографические рассказы’) являлись набросками к четвертой части автобиографической трилогии ‘Среди интеллигенции’. Замысел книги реализован не был, но свои наблюдения Горький широко использовал в работе над романом ‘Жизнь Клима Самгина’, который начал писать в 1925 году.

Молодую страну я вижу

1

Рост реакции в Западной Европе, зарождение фашизма тяжело переживались писателем: Жизнь здесь становится очень суровой… Человек становится и ценится все дешевле’.
Горького все сильнее тянет домой. Итальянские фашисты ему отвратительны. ‘Жить здесь теперь из-за фашистов час от часу становится тяжелей’, — говорит он Вс.Иванову. Горькому ненавистны лживость и лицемерие буржуазной демократии, упадок и убожество современной буржуазной культуры, ‘духовное одичание Европы, Америки’. Ему хочется своими глазами увидеть те огромные изменения в жизни родной страны, о которых он знал из газет, писем, рассказов гостей, художественной литературы.
20 мая 1928 года Горький с сыном Максимом уехал из Сорренто в Москву {На родину Горький хотел вернуться еще весной или летом 1922 года (‘До свидания в конце марта’, — писал он Ленину перед отъездом), но мешала болезнь.}.
Один из участников встречи писателя на пограничной станции, журналист М.Чарный, вспоминает: ‘Вероятно, сейчас простые кумачовые полотнища-знамена…, транспаранты со словами привета, написанные довольно корявыми буквами, букетики цветов… показались бы не только скромными, может быть даже бедными. Страна только выходила из разрухи. Но все это было проникнуто таким непосредственным чувством любви и радости, которое дороже всех пышно организованных торжеств…’
Минский кочегар сказал в своей речи: ‘Нас прислали минские рабочие узнать — заскучал ли по нас Алексей Максимович, как мы по нем? Мы хотим посоветоваться с ним о разных наших делах. И еще хотим знать, как его здоровье, сможет ли он остаться с нами навсегда…’
В столицу Белоруссии поезд прибыл ночью, но все равно — вокзал и улицы возле него были полны народа. ‘Правда’ откликнулась на приезд писателя редакционной статьей ‘Алексею Максимовичу — привет!’
На перроне Белорусского вокзала в Москве был выстроен почетный караул красноармейцев и пионеров. Горького встречали К.Е.Ворошилов, Г.К.Орджоникидзе, А.В.Луначарский, М.М.Литвинов, А.С.Бубнов, писатели Л.Леонов, Вс.Иванов, Ф.Гладков и другие, делегация МХАТа со Станиславским во главе, делегации фабрик и заводов.
‘Максимыч, милый! Не езди ты больше в Италию! Мы и тут тебя будем беречь и лечить!’ — говорили на встрече с писателем делегаты Бауманского района.
В ‘Правде’ (письмо напечатали и другие газеты) Горький писал: ‘Не знаю, был ли когда-либо и где-либо писатель встречен читателями так дружески и так радостно. Эта радость ошеломила меня’.
Горький смотрит в МХАТе спектакли ‘Бронепоезд 14-69’ (по пьесе Вс.Иванова), ‘Разлом’ (по пьесе Б.Лавренева), ‘Любовь Яровая’ (по пьесе К.Тренева), в Большом театре слушает оперу Мусоргского ‘Хованщина’, смотрит балет Глиэра ‘Красный мак’, посещает Мавзолей Ленина, Музей Революции и Музей кустарных изделий.
Писатель встречается с пионерами, рабочими, рабкорами, учителями, учеными, посещает заводы и фабрики, беседует с красноармейцами, присутствует на концерте красноармейской художественной самодеятельности, смотрит физкультурный парад на Красной площади, встречается с литераторами, посещает издательства, редакции газет, журналов, Институт К.Маркса и Ф.Энгельса, Коммунистический университет трудящихся Востока, Центральный институт труда, Дом крестьянина, трудовую колонию. И всюду речи, выступления…
Рабочие автозавода подарили Горькому шатун и поршень, на шатуне было выгравировано: ‘Двигателю пролетарской литературы’.
С наклеенной бородой (чтобы не быть узнанным) ходил писатель по улицам, базарам, чайным Москвы — наблюдал, слушал.
Зная о желании Горького поездить по стране, 72 города зовут писателя к себе. Шестого июля он отправляется в поездку по стране. Курск, Харьков, Днепрострой, Запорожье, Крым, Ростов-на-Дону, Баку, Тифлис, Ереван, Казань, Нижний Новгород, Москва — таков был маршрут месячной поездки Горького. И всюду встречи, выступления по общественным и литературным вопросам, посещения заводов.
Внимательно осматривает писатель нижегородскую радиолабораторию — один из первых в СССР исследовательских центров в области радио.
‘Очень рад. Соскучился по Нижнему. Давно и тяжко скучаю. Четверть века прожил в нем и на четверть века расстался, — взволнованно говорил Горький землякам. — Все хочу видеть. Беда вот, времени мало… В Москве много дела накопилось’.
В Балахне писателя с радостью встретил один из тех мальчишек (теперь уже взрослый рабочий), что в давнее время был на новогодней горьковской елке.
Побывал Горький в крестьянском санатории в Ливадии (Южный берег Крыма), расположенном во дворцах царя и его свиты. Это был не просто санаторий, но и большая школа для жителей деревни: отдыхавших учили грамоте, читали популярные лекции. Писатель увидел, как меняется страна, ее люди: ‘За границей сочиняют еще, по старой привычке, новых царей для России, а прежней России уже и в помине нет…’
‘Мелкие, когда-то затравленные народности живут изумительно интересной жизнью’ — таков итог кавказских впечатлений писателя.
Поездка показала Горькому весь размах социальных и экономических преобразований в стране. Его радовало появление техники, облегчающей труд человека, чистота в рабочих столовых, рост сознательности трудящихся. Он увидел, как растет тяга к культуре, как меняются люди, как они ‘разжигают костер, на котором должно сгореть все, что накоплено веками кошмарной жизни в душах рабов земли’.
Посетил Горький Куряжскую трудовую колонию, которой руководил А.С.Макаренко, побывал и в Ленинграде. Зная, что ему приготовлена торжественная встреча, он на станции Любань вышел и приехал пригородным поездом.
За семь лет, прошедших со дня отъезда писателя за границу, город значительно изменился: выросло много новых домов, увеличилось население, полным ходом работала промышленность.
Горький осмотрел одну из школ, Балтийский завод. ‘Не зря я прожил, — дождался хорошего. То, что я вижу в СССР, потрясает меня’, — сказал он в своем выступлении на торжественном заседании актива Ленинградской комсомольской организации в честь Международного юношеского дня.
7 сентября писатель вернулся в Москву.

2

Вечером 12 октября 1928 года Горький уезжает в Сорренто. ‘Правда’ сообщала: ‘Этот отъезд вызван состоянием здоровья, о котором консилиум профессоров и врачей дал следующее заключение:
За время пребывания в СССР у Алексея Максимовича, страдающего туберкулезом легких и миокардитом, было несколько обострений хронического легочного процесса…
Вот почему с наступлением осенних дней, когда возможно увеличение количества гриппозных заболеваний, дальнейшее пребывание в Москве Алексея Максимовича, привыкшего за последние годы к теплому климату Италии, было бы сопряжено с большой опасностью для его здоровья, в виду чего тов. Горькому необходимо немедленно уехать в Италию, откуда можно ему вернуться в Москву не ранее мая 1929 г.’
‘Еду с неохотой, — писал в том же номере ‘Правды’ Горький. — Трудно представить себе возвращение к жизни более покойной, чем та, которую я вел в Советском Союзе’.
…И опять работа — по 10-12 часов в сутки — ‘Самгин’, статьи, редактирование. И письма, письма…
Советская страна в те годы становилась мощной индустриальной державой — строились крупные промышленные предприятия, электростанции, Сталинградский тракторный завод, Балахнинский целлюлозно-бумажный комбинат, Магнитка, создавались колхозы — деревня прочно становилась на социалистический путь. Как и Горький, советские писатели много ездили по стране, рассказывали об увиденном в очерках, в романах и повестях. Трудовой пафос первой пятилетки отражен в таких произведениях, как ‘Соть’ Л.Леонова, ‘Время, вперед!’ В.Катаева, ‘Гидроцентраль’ М.Шагинян, ‘Поднятая целина’ М.Шолохова, ‘Бруски’ Ф.Панферова.
В Сорренто Горький пишет очерки ‘По Союзу Советов’, которые стоят в одном ряду с произведениями, передающими трудовое дыхание тех лет. Писатель сравнивает старый Баку с Баку сегодняшним, рассказывает о дружбе народов и духовном росте пролетариата, о Днепрострое, о детях. ‘О таких фабриках, — Горький имел в виду бумажный комбинат в Балахне, — следует писать стихами как о торжестве человеческого разума’.
Новый человек нового мира изображен и в ‘Рассказах о героях’ (1930-1931). Первый из них во многом близок ‘Рассказу о необыкновенном’ — совпадают ситуации, даже внешность героев. Но в отличие от Зыкова с его ненавистью к ‘выучке’ и ‘необыкновенному’ Заусайлов огорчен, что у него не хватает ‘выучки’: ‘…меня недостача стеснила, грамоты я не знал почти до сорока лет’. Центральный персонаж второго рассказа — Анфиса, делегатка и кандидат партии, ‘бабища, государственно мыслящая’.
Писатель так потрясен достижениями советского народа, что критические замечания о происходящем в стране кажутся ему злопыхательством мещан. Обсуждение в печати ‘ошибок работы’, ‘пороков и глупостей старого быта’ ведется, как кажется ему, ‘с придирчивостью… чрезмерной и даже вредной’.
Горький выступал против излишнего пристрастия журналистов и писателей к изображению недостатков и трудностей сегодняшнего дня, призывая ярче и больше писать о чертах социализма в повседневной жизни, учить на положительных примерах.

3

В конце мая 1929 года Горький снова едет в СССР, а в середине июня отправляется в поездку по Стране Советов, посещает Мурманск, Соловецкий лагерь, где перевоспитываются социально-опасные элементы.
В пути Горький беседовал с железнодорожниками, лесорубами, карельскими пионерами, которые выступили перед ним с концертом. В дневнике ребят он написал:
‘Пионеры открывали неведомые до них пути и страны на земле, в науке и искусстве они тоже открывали новое. Вам, ребята, предстоит не только открывать, но и создавать новую жизнь, науку и искусство.
Вперед, пионеры!’
Ребята порадовали Горького своим развитием, знаниями, практической хваткой.
Знакомство с заключенными наглядно убедило писателя в правильности воспитания трудом: ‘…в большинстве своем они вызывают весьма определенную уверенность в том, что ими понято главное: жить так, как они начали, — нельзя. Присматриваясь к современным ‘социально-опасным’, я не могу не видеть, что, хотя труд восхождения на гору и тяжел для них, они понимают необходимость быть социально-полезными. Разумеется — это влияние тех условий, в которые они, социально-опасные, ныне поставлены’.
Две недели живет он в Ленинграде, осматривает Эрмитаж, Русский музей, Зоологический музей, Музей антропологии, электростанцию, заводы, торговый порт, типографию ‘Печатный двор’ (‘грандиозную фабрику книг’, теперь она носит имя Горького), встречается с писателями, руководителем ленинградских большевиков С.М.Кировым.
Многочисленные встречи, долгие беседы с сотнями людей, лавина разнообразных впечатлений оказались не под силу писателю, и почти месяц Горький живет на даче в Краскове под Москвой — в густом хвойном лесу.
Но и здесь по-прежнему напряженная писательская работа, горячие беседы. ‘Он был бодр и производил впечатление человека лет сорока, живущего во всю полноту физических и духовных сил. Вот только кашель — глухой, надрывный, как бы раздирающий ему грудь и потому особенно мучительный…’ — вспоминает писатель И.Жига.
20 августа Горький снова отправляется в поездку по СССР. На пароходе ‘Карл Либкнехт’ он плывет по знакомой ему с детских лет Волге, осматривает Астрахань, Сталинград, затем Ростов-на-Дону, совхоз ‘Гигант’, кавказское побережье Черного моря, Тифлис.
Он побывал в больнице абхазского села Адзюбжа. Здесь почти за сорок лет до того, в 1892 году, работавший на строительстве шоссе рабочий Алексей Пешков исполнил роль акушера, приняв новорожденного (этот случай лег в основу рассказа ‘Рождение человека’) {До конца жизни разыскивал Горький того, кому помог появиться на свет, но безуспешно.}. В день, когда Горький посетил Адзюбжу, в больнице родился мальчик, и родители назвали маленького абхазца Максимом, выразив тем самым уважение к великому русскому писателю.
На пути из Тифлиса во Владикавказ (теперь Орджоникидзе) горлом хлынула кровь. Пришлось вернуться в Москву, а 23 октября ехать в Сорренто.
В январе 1930 Горький встречался в Сорренто с советскими военными моряками, совершавшими на линкоре ‘Парижская коммуна’ и крейсере ‘Профинтерн’ переход из Кронштадта в Севастополь. Он осмотрел корабли, был на концерте флотской самодеятельности, рассказал морякам о своей работе. ‘Культурные, политически грамотные молодые люди, — люди, которые отлично понимают свое значение и цель своего класса… строжайшая дисциплина при наличии действительно заботливого и товарищеского отношения командиров и команды’ — такими были впечатления писателя.
Несколько дней проводит Горький с рабочими-ударниками, премированными поездкой за границу: беседует с ними, показывает Неаполь. ‘Совершенно изумительное и незабвенное зрелище. Хорош у нас рабочий народ…’ — пишет он Екатерине Павловне. К нему приезжают Ф.Гладков, А.Веселый, Л.Леонов, С.Цвейг…
В последние дни марта 1931 года страна отмечает 63-летие писателя. ‘Правда’, ‘Известия’, ‘Рабочая Москва’ печатают статьи о Горьком видных деятелей мирового революционного движения — А.В.Луначарского, В.Пика, М.Кашена, В.Коларова.
13 мая Горький приезжает в СССР. Опять на всем пути торжественные встречи.
В Москве — всегдашняя напряженная работа над художественными произведениями, письма, заседания, статьи, выступления, чтение рукописей и книжных новинок, встречи с рабочими, пионерами, художниками, писателями — среди них с Бернардом Шоу.
Горький читает актерам Театра им. Евг. Вахтангова пьесу ‘Егор Булычов и другие’, Сталину и Ворошилову — ‘Девушку и Смерть’.
Десять дней проводит он в Ленинграде, смотрит пьесу Афиногенова ‘Страх’, беседует с писателями о детской литературе, посещает И.П.Павлова.
…Опять врачи признали необходимым осень и зиму провести в Италии, и в конце октября Горький снова в Сорренто — до апреля 1932 года. Вместе с ним поехали по его приглашению художники братья Корины {П.Д.Корин написал там известный портрет Горького (находится в Третьяковской галерее).}.
Летние месяцы 1932 года Горький проводит под Москвой в Горках {В Подмосковье несколько селений называются Горками. Горьковские Горки — возле станции Угово — Горки-10. Их не следует путать с Горками Ленинскими.} — там он жил и в предыдущий приезд. Дом с колоннами, в котором поселился писатель, стоит в старом парке на берегу Москвы-реки.
‘Физические усилия, быстрая ходьба запрещены ему, — пишет Алексей Толстой о Горьком этих лет. — Сердце его и без того нагружено ежедневной работой. Часов в пять дня обыкновенно Алексей Максимович не спеша идет в парк и там бродит между соснами, прямой, сухопарый, с широкими плечами, в сером пиджаке, в пестрой тюбетейке. Висячие усы его нахмурены…
На клумбах раскрылись и пахнут белые цветы табака. За Москвой-рекой, на лугах не видно тумана. Алексей Максимович, опустив усы, не торопясь, идет к тому месту, где собраны кучки хворосту. Поджигает костер. Стоит насупившись, глядит, как пляшет огонь, — искры уносятся вверх сквозь дрожащую листву, в ночь. В глазах его, серо-синих, — большое удовольствие.
Стоя между краснеющими стволами, он, может быть, вспоминает те, — иные костры, зажженные им сорок лет тому назад {Написано в 1932 году.} на берегах Волги. Его костры озарили очертания наползающей революционной грозы. От огней его костров шарахнулось злобно, ночными напившимися призраками, — вековечное российское мещанство. Тревога его костров разбудила дремавшие силы бунта. Искры понеслись по всей необъятной России, перекинулись через рубежи, возмущая умы предвестием великих событий, неминуемых потрясений’.
Горький вообще был страстным ‘огнепоклонником’ — часами любовался горящим костром, праздничным фейерверком в революционном Петрограде и в Сорренто: ‘Разжечь костер — для меня всегда наслаждение, и я готов целые сутки так же ненасытно смотреть на огонь, как могу сутки, не уставая, слушать музыку’. С большим чувством и мастерством описывал Горький огонь в своих произведениях.
В августе советские писатели посылают Горького своим представителем на антивоенный конгресс в Амстердаме, но поскольку правительство Голландии отказалось дать въездные визы всей советской делегации, во время работы конгресса Горький живет в Берлине. ‘От лица советской делегации горячо приветствую конгресс… — телеграфирует в Амстердам писатель. — Сожалею, что силой осторожности правительства Голландии я лишен права непосредственно участвовать в конгрессе’. Горький был избран в президиум конгресса, а затем членом постоянного международного антивоенного комитета.
Страна отмечает 40-летие литературной деятельности Горького. Создается юбилейная комиссия, по ходатайству шахтеров Донбасса правительство награждает писателя орденом Ленина — ‘за его литературные заслуги перед рабочим классом и трудящимися Союза ССР’. В Москве создается Литературный институт имени Максима Горького, МХАТу и ленинградскому Большому драматическому театру присваивается имя писателя. Нижний Новгород переименован в город Горький.
‘Сегодня первый раз писал на конверте вместо Н.-Новгород — Горький. Это очень неловко и неприятно’, — шутливо заметил писатель. Особенно смущало присвоение его имени МХАТу — Горький считал, что театру нужно было дать имя Чехова.
Горькому посвящаются специальные номера центральных газет, демонстрируется фильм о нем. И, конечно, издаются книги писателя, в частности юбилейное собрание его сочинений.
В Москве и Ленинграде состоялись премьеры ‘Егора Булычова’. Спектакль вахтанговцев стал большим событием советской театральной жизни, причиной этого была не только замечательная пьеса Горького, но и великолепное исполнение центральной роли Борисом Щукиным, выдающимся советским артистом.
Яркими страницами истории советского театра 30-х годов стали также постановки МХАТом в 1935 году ‘Врагов’, незадолго до этого доработанных Горьким, и мхатовская инсценировка биографических произведений Горького, в которой булочника Семенова сыграл М.Тарханов.
Состояние здоровья заставляет Горького в конце октября 1932 года снова ехать в Сорренто, но жить вдали от советской страны становится для него все более трудно.
‘Я все-таки, перееду жить в Союз, время такое, что надобно быть дома’, — писал он в январе 1931 года.
Время такое… В Западной Европе набирал силу фашизм, росла военная угроза Стране Советов, на родине писателя полным ходом шло строительство социализма, возникали новые города, заводы, школы, электростанции, происходили крупные социальные сдвиги. Успешно развивалась и молодая советская литература. Все это настойчиво побуждало писателя вернуться на Родину — вернуться невзирая на предостережения врачей. Дальше оставаться за границей он не мог — газеты, письма, отдельные встречи не могли заменить повседневного непосредственного общения с советским народом, жизни ‘в буче, боевой, кипучей’, хотя он и хотел здесь, в Италии, кончить ‘Самгина’.
9 мая 1933 года Горький навсегда покинул Италию, 17 мая прибыл на пароходе в Одессу и в тот же день поездом выехал в Москву.

4

Тридцатые годы были для Горького временем духовного подъема, творческого взлета.
Высокое художественное совершенство отличает его пьесы ‘Егор Булычов и другие’ (1931), ‘Достигаев и другие’ (1932), ‘Сомов и другие’, вторую редакцию пьесы ‘Васса Железнова’ (1935).
Герой пьесы ‘Егор Булычов и другие’, купец и предприниматель Булычов, умирая, мучается тем, что прожил жизнь ‘не на той улице’. Перед лицом смерти, не связанный уже по сути со своим классом, он признается, что тридцать лет жил с чужими людьми. Человек острого ума, Булычов говорит о мировой войне: ‘Зря влезли в эту войну’, ‘Одни воюют, другие — воруют’. Зло мира Егор видит в собственности: ‘Воруешь не ты, — говорит он, — рубль ворует. Он, сам по себе, есть главный вор’.
Булычова тревожит не столько своя приближающаяся смерть, сколько ‘большая смерть’ — смерть буржуазного общества, гибель старого мира. Эту неминуемую ‘большую смерть’ осознает только он, ‘другие’ видят только близкую смерть Егора Булычова.
Егор Булычов завершает горьковскую галерею ‘блудных детей’ буржуазии, которым неуютно, не по себе в мире преуспевающих дельцов, которых охватывают сомнения и раздумья о жизни.
Булычов — сын своего класса, но сын умный и непокорный, ‘ершистый’. Ему кажется смешной идея, что рабочие могут управлять хозяйством, страной: ‘Пропьют государство’. Но, башковитый мужик, Егор раздумывает: ‘А — вдруг — не пропьют?’. Как умело нашел Горький это емкое слово ‘вдруг’, интонационно выделенное тире, — в нем и беспокойство Булычова, и неожиданность пришедшей на ум мысли, и ощущение ‘не той улицы’, на которой жил, да, пожалуй, и радость открытия. Недаром уже после смерти Булычова, Достигаев замечает о его дочери Шуре, которая сблизилась с большевиками: ‘Жаль — помер Егор, пощипала бы дочка печенку-то ему!.. Хотя… черт его знает, как бы он взглянул на этот фокус!’
Действие ‘Булычова’ оканчивается в феврале 1917 года, в дни свержения самодержавия, события, изображенные в ‘Достигаеве’, разворачиваются между Февралем и Октябрем. Связаны пьесы и общими персонажами — как выходящими на сценическую площадку, так и упоминаемыми действующими лицами.
Умный и беспощадный в своих поисках правды, Егор Булычов перед смертью осудил и мир, по законам которого он жил, и себя за подчинение этим законам. Василий Достигаев тоже умен, но его ум — это смекалка стяжателя, который и не задумывается над большими вопросами бытия (‘Верю в бога, но предпочитаю коньяк’). Если Булычов — пусть с сомнением — задумывается над тем, что ‘вдруг’ рабочие сумеют управлять государством, то Достигаев об этом не допускает и мысли. Может, на какое-то время — но только на время! — они и окажутся у власти, но потом все будет по-старому, и его задача выждать, уцелеть, а затем снова стать хозяином положения. Он энергичен, ‘ловок и на язык, и на руку’. Если рабочие захватят власть, полагает Достигаев, то те из капиталистов, ‘которые поумнее’, все же ‘спасутся’, а потом: ‘…если ножку им (рабочим. — И.Н.) подставить на крутом-то пути… на неведомой дороге?’. Недаром в беседе с ленинградскими артистами Горький сказал о дальнейшем жизненном пути Достигаева: ‘При нэпе — опять в седла!’
Достигаев хитер и опасен. Он ловко отмежевывается от тех, кто готовил вооруженное нападение на Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, да и в прошлом о нем ‘скандального… не слыхать было’.
Следом за ‘Булычовым’ и ‘Достигаевым’ Горький думает написать еще пьесы, где бы центральными героями были большевик Рябинин и прислуга Булычова Глафира, но осуществить этого замысла не успел.
Второй вариант ‘Вассы Железновой’ (1935) является, по существу, новой пьесой (из текста 1910 года осталось лишь несколько строк). Центральный ее конфликт — столкновение Вассы, умной и энергичной хозяйки ‘миллионного дела’, и революционерки Рашели, столкновение старого и нового мира.
‘Поле битвы’ в пьесе — материнское чувство. С одной стороны — капиталистка Васса Железнова, чье чувство матери отравлено собственническим миром, изуродовано стремлением отстоять старое общество. С другой — Рашель, определяющим в характере которой — и в материнском чувстве — является служение революции.
Как человек Васса-вторая крупнее и незауряднее первой. У нее и дело стало крупнее — вместо тысячного (в 1910 году) — миллионное. Васса Железнова энергична, умна, деловита. Когда она работает с дочерью в саду, лицо у нее ‘доброе, ласковое’.
Но тем глубже драматизм положения, разлад между душевными силами героини и ее реальными делами. Не поверив Рашели, Васса тем не менее осознает свое внутреннее бессилие перед ней и потому выдает Рашель жандармам. Низость этого поступка как выражение несостоятельности своего класса понимает и сама Васса.
Ее порой, как и Егора Булычова, берет сомнение в справедливости буржуазного мироустройства: ‘Люди такие живут, что против их — неистовства хочется’. Недаром она говорит, что отдала бы делу революционерки Рашели все свое богатство, весь свой ум и смекалку, если бы поверила ее правде. Но поверить делу революции Васса не может: признать, подобно Булычову, что она всю жизнь прожила ‘не на той улице’, признать, что ее ум, смекалка, энергия принесены в жертву ложному кумиру, ей не по силам.
Если ‘Булычов’, ‘Достигаев’, вторая ‘Васса Железнова’ изображали с современных позиций прошлое — хотя и не столь еще далекое, — то в пьесе ‘Сомов и другие’, ‘пьесе о кулаке’ Горький-драматург и тематически обратился к современности.
В конце 20-х годов обнаружилось, что некоторая часть интеллигенции, внутренне не принявшая Советской власти, всячески вредила социалистическому строю, хозяйству страны, участвовала в антисоветских организациях и заговорах, надеялась на реставрацию капитализма, иностранную интервенцию. Пьеса ‘Сомов и другие’ и была связана с этими событиями. Она отразила также впечатления писателя от грандиозного размаха строительства социализма. Новый строй стал уже настолько прочным, что его затаившиеся враги главную надежду возлагают на вмешательство извне — интервенцию.
Пьеса убедительно показывала душевную ущербность, политический и моральный крах людей, вставших на путь вредительства. Сомовым и его сообщниками движет индивидуализм, стремление стать ‘победителями’, ‘героями’, ненависть к ‘толпе’, простому народу, пролетариату. Человек, по его словам, ‘из племени победителей’, ‘героев’, Сомов надменно заявляет: ‘Власть не по силам слесарям, малярам, ткачам, ее должны взять ученые, инженеры. Жизнь требует не маляров, а героев’. Но Сомов не герой, а рабочие, как показывает жизнь, умеют и управлять и хозяйничать.
На первом плане в ‘Сомове’ затаившиеся враги нового мира. Строителям социалистического общества места отведено немного, но читатель, зритель постоянно чувствует их могучую вдохновляющую силу, огромную энергию, энтузиазм, жажду знаний. ‘Недавно одного кулаки подстрелили, в правую сторону груди насквозь, — рассказывает директор завода Терентьев. — В больницу его без сознания привезли, а пришел в себя — первое слово: ‘Долго хворать буду?’ Он, видите, к приему на рабфак боится опоздать — вот в чем штука! Молодежь у нас отличной продукции’. Недаром Сомов говорит: ‘Против нас — масса, и не надо закрывать глаза на то, что ее классовое чутье растет’.
Оконченную в 1931 году пьесу автор не опубликовал: видимо, не был уверен, что достаточно хорошо знает жизненный материал, на котором написан ‘Сомов’. По этой же причине, возможно, не были написаны ‘книга о ‘Красном командире’ и ‘пьеса о кулаке’.
Обращение Горького к ‘деревенской теме’ свидетельствовало об органической связи с жизнью советской страны. Коллективизация сельского хозяйства, создание колхозов, происходившее в жестокой классовой борьбе, бешеное сопротивление деревенской буржуазии — кулачества социалистическому укладу деревенской жизни были в центре внимания всего народа, постоянно обсуждались на страницах газет, в художественной литературе. Лучшим произведением о коллективизации стал роман М.Шолохова ‘Поднятая целина’ (1932).
Замысел горьковской ‘пьесы о кулаке’, таким образом, был исключительно актуальным для того времени. В сохранившихся заметках и набросках к пьесе — их более 50 — виден отклик писателя на развертывающиеся в стране события. Так, слова одного из персонажей: ‘Я — конченный. Начал против всей советской власти, против главного ее… а спустился до войны с ребенком’, — по всей вероятности связаны с убийством кулаками пионера Павлика Морозова в 1932 году.

5

На тихой Малой Никитской — ныне улица Качалова — в центре Москвы стоит красивый двухэтажный особняк (архитектор Ф.О.Шехтель). Он считается одной из лучших московских (да и вообще в России) построек в стиле модерн, модном в начале XX века. Красиво и внутреннее убранство, особенно ведущая на второй этаж широкая лестница.
Здесь в первом этаже и поселился, вернувшись из-за границы, Горький. Во втором этаже жил Максим с семьей. Хозяйство в доме вела Олимпиада Дмитриевна Черткова. Имея медицинское образование, она самоотверженно ухаживала за больным Горьким, умела принять необходимые меры до прихода врачей. На ней лежали заботы по соблюдению режима в доме, столь необходимого писателю.
Постоянно бывал на Малой Никитской, помогал Горькому Иван Павлович Ладыжников, в прошлом революционер-подпольщик, член первого нижегородского комитета РСДРП, арестовывавшийся по делу сормовской партийной организации. Тесно связанный с писателем по издательским делам, он после смерти Горького много сделал в организации архива писателя.
Парадного, ‘нелепого’, по его словам, особняка на Малой Никитской, принадлежавшего в прошлом миллионеру Рябушинскому, Горький не любил и не выбирал его — дом был предоставлен писателю Моссоветом. Но местоположение в центре города (к тому же на тихой улице), вместительность, удобное расположение комнат вполне устраивало Алексея Максимовича. Нравился и сад возле дома, в котором часто гулял и работал Горький (садовые инструменты и сейчас лежат на подоконнике в кабинете писателя).
Теперь здесь музей-квартира Горького. Все сохранено в том виде, как было при жизни писателя. Большая заслуга в этом принадлежит Надежде Алексеевне Пешковой, жене Максима (1901-1971).
Кабинет писателя… Большой рабочий стол без тумб и ящиков, специально сделанный немного выше обычного (из-за больных легких такой стол был ему удобнее).
На столе рукопись, отточенные карандаши, ручка с пером, чернильница, очки. С возрастом Горький стал дальнозорок и при чтении и письме пользовался очками. За этим столом ежедневно он писал, читал письма, присланные ему рукописи.
В огромной работе помогал писателю секретарь П.П.Крючков. В секретарской комнате разбиралась огромная горьковская корреспонденция, велись телефонные разговоры.
С утра до обеда писатель работал над своими произведениями, с обеда до ужина занимался редакционной работой и перепиской, вечером происходили встречи и беседы, а после них Горький читал, нередко далеко за полночь.
Перед вечерним чаем гулял с внучками {Внучка Горького Марфа теперь научный сотрудник музея, хранитель библиотеки писателя, Дарья Пешкова — актриса Московского театра им. Евг.Вахтангова.}.
‘Для разминки’ он начинал день со стихов, подчас шутливых, которые потом уничтожал:
Дорогие мои дети!
Очень трудно жить на свете!
Всюду — папы или мамы
Непослушны и упрямы.
Ходят бабушки и деды
И рычат, как людоеды.
И куда вы ни пойдете —
Всюду дяди или тети.
И везде учителя
Ходят, взоры веселя.
Ходят, кашляют — следят:
Кто бойчее из ребят?
А заметят: мальчик боек,
Так ему наставят двоек.
На носы надев очки,
Смотрят: где тут девочки?
И шагая, как верблюды,
Ставят девочкам ‘неуды’*.
Дорогие мои дети!
Тяжелы порядки эти!
______________
* Неуд — неудовлетворительно, двойка.
В кабинете много резных китайских и японских фигурок из кости.
Это единственная из горьковских коллекций, сохраненная писателем до конца жизни. Он был страстным, но странным коллекционером: в отличие от собратьев по увлечению щедро раздавал свои собрания. Так, много картин, среди них работы Левитана, Кустодиева (‘Русская Венера’, ‘Купчиха, пьющая чай’), Рериха, Поленова, Рылова, Нестерова, Васнецова, он передал в музей родного города, коллекцию старинного оружия подарил Ф.И.Шаляпину.
Рядом с кабинетом — небольшая спальня, по другую сторону — вестибюль, дверь из которого вела на улицу. Но этой дверью пользовались редко (писатель не любил привлекать любопытных), а ходили обычно с другого хода, через сад. Теперь в вестибюле висит одежда Горького, хранится палка, с которой последние годы ходил писатель.
За вестибюлем — огромная горьковская библиотека.
Но все книги в ней не уместились: ведь их больше 10 тысяч, и шкафы с книгами стоят и во внутреннем вестибюле, вдоль лестницы. Из русских писателей только у Льва Толстого в библиотеке было больше книг. Но это лишь то, что осталось у Горького к его кончине.
Он любил книги, собирал их, дорожил ими, но немало чрезвычайно редких книг раздарил тем, кому они нравились, кому были, на его взгляд, нужнее. Много книг передал он за свою жизнь и разным библиотекам (к примеру, нижегородской — около 1000 книг).
‘Нельзя человеку, — вспоминает слова Горького Вс.Рождественский, — отказывать в двух вещах: в хлебе и в книге’.
До сих пор стоят на Малой Никитской особенно дорогие писателю книги: те, что открывали мир юноше, те, на которых дарственные надписи — Чехова, Бунина, Л.Андреева, Леонова, Шолохова, Есенина, Зощенко, А.Толстого, Фадеева, Федина, Тренева, Гладкова, Пришвина, Форш, Шишкова, И.Бехера, Э.Синклера и других писателей: ‘Милому другу Алексею Максимовичу Пешкову (Максиму Горькому)’ (А.П.Чехов), ‘Алексею Максимовичу Пешкову как знак горячей признательности моей за внимание и ласку’ (Л.Леонов), ‘Максиму Горькому с глубоким уважением и братской любовью’ (М.Пришвин), ‘Алексею Максимовичу с большой любовью’ (К.Тренев), ‘М.Горькому — тому, кто крепко думает о человеке и крупно пишет о нем’ (Ф.Панферов), ‘Дорогому, любимому Алексею Максимовичу’ (П.Павленко), ‘Дорогому Алексею Максимовичу’ (В.Луговской), ‘А.М.Горькому — с самыми лучшими чувствами’ (М.Исаковский), ‘Алексею Максимовичу, писателю и борцу, с большевистским приветом’ (Б.Ясенский).
‘С сыновней любовью’, — надписал на посланном Горькому экземпляре своей знаменитой книги ‘Как закалялась сталь’ Н.Островский.
Около двух тысяч книг полны пометок и замечаний, вникая в которые понимаешь отношение писателя к прочитанному. Библиотека Горького — богатый источник для раскрытия мировоззрения писателя, его позиций в идеологической борьбе. Он упоминал, цитировал, пересказывал, оценивал сотни произведений писателей, социологов, философов (особенно в ‘Самгине’), его герои, начиная с первых же рассказов, характеризуются не только их действиями, поступками, словами, но и книгами, которые они читают и любят, часто повторяют, цитируют прочитанное.
В библиотеке не только художественная литература, но и книги по философии (Платон, Аристотель, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и др.), этнографии, истории, искусству, географии, много научно-технической литературы. Они тоже хранят пометки писателя, даже такие специальные, как ‘Нервная трофика в теории и практике медицины’. Особое место занимают труды Маркса и Энгельса, два собрания сочинений В.И.Ленина, отдельные издания ленинских работ.
Рядом с библиотекой — столовая, в которой собирались писатели, спорили, обсуждали пути развития советской литературы, здесь проходили многочисленные встречи, заседания, совещания. Гости избегали курить в присутствии Горького и по негласному уговору в столовой курил он один — другие выходили курить в соседнюю комнату.
Он любил гостей, заботливо угощал всех. Чай любил пить из самовара.
Часто звучала на Малой Никитской инструментальная музыка, слышалось пение. Здесь выступали замечательные русские певицы Н.Обухова и А.Нежданова, композитор Ю.Шапорин, пианистка М.Юдина.
Писателю нравились русские песни, музыка Грига, Бетховена, Баха, Чайковского, Глинки, не по душе был джаз. Любовь к музыке отражалась и в горьковских произведениях, герои которых часто поют (‘Фома Гордеев’, ‘Трое’, ‘Детство’, ‘Тоска’, ‘Как сложили песню’, ‘Песня о слепых’, ‘Тимка’, ‘На Чангуле’). С большой художественной силой описывает Горький выступление Шаляпина — в ‘Жизни Клима Самгина’.
‘Где бы ни жил Горький, — пишет писатель Л.В.Никулин, — его дом не был просто квартирой писателя, местом, где он жил и работал над своими произведениями, его дом был очагом культуры, где собирались лучшие люди нашей страны, политические деятели, ученые, люди искусства, литературы, передовые рабочие. Для всех этот дом был маяком мысли, культуры, знаний’.
С гостями Горький держал себя непринужденно, у него не было и тени превосходства. Он не терпел, чтобы кто-либо ‘благоговел’ перед ним и сразу же замолкал, заметив, что собеседники записывают его слова: ‘Я и сам немного умею писать. Что будет нужно, я и сам кое-как напишу’.
‘Когда он говорил: ‘Посидите еще’, это говорилось не из деликатности и не из любезности, а потому, что ему самому было интересно и существенно важно доказать или дослушать что-нибудь… — вспоминает детский писатель Л.Пантелеев. — Если Горькому было неинтересно, он не притворялся, он или говорил об этом прямо своему собеседнику, или приканчивал раз говор, поднимался и протягивал руку.
Кроме большого художественного таланта, за который его любят и чтят миллионы людей во всем мире, Горький обладал еще одним даром — умением покорять сердца людей’.
Его напряженное внимание к собеседнику, душевность, умелый совет и в то же время строгость и требовательность, принципиальность, никогда не превращавшиеся в унылую ‘проработку’, неизменно располагали к себе, и каждый уходивший с Малой Никитской уносил с собой частицу горьковской мысли, частицу его таланта, его душевного тепла.
Тот, кто с ним говорил
хоть недолго,
выходил,
полный сил,
на порог.
Человек этот был,
словно Волга,
вдохновенно могуч
и широк! —
пишет поэт Павел Железнов, один из тех, кому Горький дал путевку в жизнь.
На Малую Никитскую — делегациями и поодиночке — приходили литераторы, артисты, музыканты, ученые, старые революционеры, партийные и советские деятели, колхозники, рабочие, пионеры, воспитанники трудкоммуны. Из Ленинграда не раз приезжал литературовед В.А.Десницкий — старый знакомый писателя по Нижнему и Петербургу, бывали старые большевики Е.Стасова, Н.Буренин, В.Богомолов, полярный летчик Б.Чухновский. Часто приезжал и подолгу беседовал с Горьким наедине Сталин, понимавший огромную роль литературы и внимательно следивший за ходом литературной жизни.
Побывал на Малой Никитской и Петр Заломов, несколько дней гостил казанский знакомый писателя Деренков, состоялась встреча с ‘первой любовью’ — О.Ю.Каминской, которую Горький ошибочно считал давно умершей, часто бывала в доме и Екатерина Павловна, сохранившая теплые отношения с Горьким до конца его жизни.
Однажды на Малую Никитскую пришел невзрачный старичок с бородкой — в прошлом казанский булочник Семенов, описанный в ‘Хозяине’. Переживший бурные годы революции и гражданской войны, избежавший расправы, которой ему не раз грозили пекаря, Семенов явился к своему бывшему работнику с надеждой, что ему, может быть, что-нибудь и перепадет от всемирно известного и щедрого на помощь писателя. Но Горький не захотел видеть бывшего ‘хозяина’.
Горький — не только великий писатель, наставник литературной молодежи. Он активный общественный деятель, чуткий и отзывчивый, щедрый на помощь человек. В помощи людям он не знал границ, не жалел ни денег, ни времени, и потому к нему обращаются с просьбами не только литературного характера.
Однажды в редактируемый Горьким журнал ‘Наши достижения’ пришло письмо о несправедливо осужденном бывшем красном партизане. Горький вызвал в Москву брата осужденного, и, убедившись в совершенной судом ошибке, добился пересмотра дела и освобождения невиновного. ‘Налицо самое страшное — нарушение советской законности, — говорил писатель журналисту, разбиравшемуся в этом деле. — Безответственные люди на местах пригибают ее к своим нечистым интересам и допускают великие гадости. Это надо исправить’.
Другой раз, узнав о низкой зарплате учителей, Горький долго беседовал об этом с наркомом просвещения Бубновым и со Сталиным, и зарплата педагогам была увеличена.
Много помогал Горький и из личных средств — писателям, художникам, просто нуждавшимся людям, посылал деньги своим старым товарищам по Крутой и Добринке.
‘Помогал он как-то волшебно-деликатно, чтобы не смутить человека и не обидеть. Он отлично понимал, что нелегко быть ‘облагодетельствованным’, — вспоминает одна из получивших его помощь.

6

В конце октября 1933 года Горький едет в Тессели — на Южный берег Крыма, откуда возвращается в Москву в начале января 1934 года.
‘…Захворал папа… лежит, кашляет. Я накопил для вас новых книжек’, — писал Горький внучкам в Крым. Но дело было серьезнее, чем казалось вначале, болезнь катастрофически прогрессировала, и 11 мая 1934 года Максим, любимый и единственный сын писателя, скончался.
‘Смерть сына для меня — удар действительно тяжелый, идиотски оскорбительный, — писал Горький Р.Роллану. — Перед глазами моими неотступно стоит зрелище его агонии, кажется, что я видел это вчера и уже не забуду до конца моих дней эту возмутительную пытку человека механическим садизмом природы. Он был крепкий, здоровый человек, Максим, и умирал тяжело’.
В день кончины сына Горького посетили руководители партии и правительства, их соболезнование отцу и вдове покойного было на следующий день напечатано в ‘Правде’. Телеграммы с выражением сочувствия прислали сотни советских людей.
Максим был не просто сыном Горького, но и близким другом отца. Когда в 1910 году архангельский гимназист Аркадий Колпаков попросил прислать для издаваемого им рукописного журнала ‘Гном’ рассказ или сказку, Горький отвечал, что это приведет к неприятностям для Аркадия. Но добавил: ‘Знакомство наше не скрывайте от папы с мамой — с ними надо быть откровенным во всем, если Вы желаете, чтобы они были для Вас хорошими друзьями. Это я говорю не потому, что сам — папа, а потому, что дружба сына с отцом и матерью — превосходнейшее чувство и я желаю Вам испытать его’. Такое ‘превосходнейшее чувство’ дружбы отца и сына связывало писателя и Максима Пешкова.
Помощник и секретарь отца, Максим перепечатывал на машинке рукописи писателя, за что тот шутя называл его ‘печатным станком’, зная несколько языков, был переводчиком при встречах с иностранцами, переводил для писателя зарубежную литературу и периодическую печать, сам пробовал силы в литературе.
Максим был веселым, остроумным человеком, с тонкой, отзывчивой душой, обладал чувством юмора. Он много и хорошо рисовал (его талант ценил Константин Коровин), был страстным филателистом, разбирался в технике, любил спорт, виртуозно водил мотоцикл и автомобиль (даже участвовал в автомобильных гонках).
Смерть сына надломила писателя, резко ослабело здоровье, не проходила усталость. Но с тем большим рвением отдался Горький организаторской и писательской работе: теперь он принадлежал лишь ей.

Живой, энергичный участник всего того, что творится в стране

1

Большим событием литературной жизни нашей страны было создание Союза советских писателей, в организации и работе которого Горький принимал большое участие.
Так, в конце апреля 1932 года на квартире Горького, только что приехавшего из Сорренто, происходит встреча писателей. Обсуждается принятое 23 апреля постановление ЦК ВКП(б) о перестройке литературно-художественных организаций и создании Союза советских писателей. Другая встреча писателей на Малой Никитской состоялась в октябре.
Создание единой общесоюзной писательской организации вместо различных литературных группировок, враждовавших между собой, явилось важным шагом в развитии советской литературы. В 20-е годы в борьбе литературных групп была не только принципиальная борьба за партийную линию в искусстве, трудные поиски путей развития советской литературы, борьба против рецидивов буржуазной идеологии, вовлечение в литературное творчество широких масс, но и нездоровые тенденции — зазнайство, интриги, склоки, сведение личных счетов, подозрительное отношение к любым критическим замечаниям, бесконечная организаторская возня, отвлекавшая писателей от творческой работы, от их прямого дела — писать.
И Горькому не по душе была групповщина — огульное отрицание всего того, что создавалось писателями, не входившими в ту или иную литературную группу, и, напротив, безмерное захваливание любого произведения, написанного кем-либо из членов группы. Горький оценивал произведения, не считаясь с тем, к какой литературной группе принадлежал его автор, и, например, сурово осуждал некоторые произведения своих товарищей по ‘Знанию’. Он был за творческое соревнование в литературе разных писательских индивидуальностей и направлений, не признавал за одними писателями (в том числе и за собой) права диктовать свои мнения другим, командовать ими. Горький радовался разнообразию писательских индивидуальностей, иным, чем у него, художественным формам. Так, он признавал отдельные достижения писателей декадентского лагеря, в целом чуждого ему. ‘Хорошей, ценной книгой’ назвал Горький роман ‘Мелкий бес’ Ф.Сологуба — писателя, о котором не раз говорил с осуждением. Горький участвовал в литературной борьбе — одобрением тех произведений, которые ему представлялись достойными похвалы, осуждением тех, которые он считал вредными и плохими, но никогда не одобрял групповой борьбы, групповщины в литературе, ‘вредной замкнутости в тесных квадратиках групповых интересов, стремления во что бы то ни стало пробиться в ‘командующие высоты’.
‘Кружковщину, дробление на группы, взаимную грызню, колебания и шатания я считаю бедствием на фронте литературы…’ — писал он в 1930 году, не отдавая предпочтения никакой из литературных групп, не вмешиваясь в групповые раздоры.
Существование различных литературных организаций уже не отвечало сложившейся в стране обстановке. Идейно-политическое единство советского народа, в том числе и художественной интеллигенции, требовало создания единого писательского союза.
Избранный председателем Организационного комитета по подготовке съезда, Горький с огромной энергией принялся за создание единой всесоюзной писательской организации, ему помогали А.А.Фадеев, А.А.Сурков, А.С.Щербаков.
17 августа 1934 года открывается Первый Всесоюзный съезд советских писателей. На нем присутствовало около 600 делегатов более чем от 50 национальностей.
Съезд происходил в период огромных достижений советской страны в строительстве социализма. Возникали новые заводы, фабрики, города, в деревне одержал победу колхозный строй. На всех участках социалистического строительства трудился новый человек, сформированный полутора десятилетиями советского строя — человек новой морали, нового мироощущения.
В деле формирования этого нового человека большую роль сыграла советская литература. Ликвидация неграмотности, культурная революция в стране, невиданная тяга к знаниям и искусству самых широких масс сделали литературу мощной силой в деле социалистического строительства. Невиданные тиражи книг наглядно свидетельствовали об этом: к 1934 году было издано 8 млн. экземпляров горьковского романа ‘Мать’, около 4 млн. ‘Тихого Дона’ М.Шолохова, 1 млн. ‘Цусимы’ А.С.Новикова-Прибоя.
Съезд писателей стал большим событием в жизни всей страны, всего советского народа. И недаром о съезде говорили на рабочих собраниях, в институтских аудиториях, в частях Красной Армии, в пионерских лагерях.
Шестнадцать дней шел съезд, и все эти жаркие августовские дни Горький, единогласно избранный председателем съезда, сидел в президиуме на долгих заседаниях, внимательно слушал выступления, в перерывах и после заседаний беседовал с гостями и делегатами, принимал прибывших на съезд иностранных писателей и писателей из союзных республик.
Писатель произнес вступительную речь, выступил с докладом.
‘Высота требований, которые предъявляются к художественной литературе быстро обновляемой действительностью и культурно-революционной работой партии Ленина, — высота этих требований объясняется высотою оценки значения, которое придается партией искусству живописи словом. Не было и нет в мире государства, в котором наука и литература пользовались бы такой товарищеской помощью, такими за ботами о повышении профессиональной квалификации работников искусства и науки…
Государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных ‘мастеров культуры’, ‘инженеров душ’. Это необходимо для того, чтобы возвратить всей массе рабочего народа отнятое у нее всюду в мире право на развитие разума, талантов, способностей…’ — говорил Горький на съезде.
Съезд показал, что советская литература верна коммунистической партии, ее борьбе за искусство, которое служит народу, искусство социалистического реализма. Он сыграл большую роль в истории советской литературы. В семилетие между Первым съездом советских писателей и Великой Отечественной войной (1934-1941) были закончены ‘Тихий Дон’ М.А.Шолохова, ‘Хождение по мукам’ А.Н.Толстого, получили читательское признание ‘Дорога на океан’ Л.Леонова, ‘Люди из захолустья’ А.Малышкина, ‘Страна Муравия’ А.Твардовского, ‘Танкер ‘Дербент’ Ю.Крымова, ‘Пушкин’ Ю.Тынянова, ‘Последний из удэге’ А.Фадеева, ‘Белеет парус одинокий’ В.Катаева, ‘Таня’ А.Арбузова, ‘Человек с ружьем’ Н.Погодина и многие другие произведения, составляющие золотой фонд советской литературы.
В резолюции съезда была отмечена ‘выдающаяся роль… великого пролетарского писателя Максима Горького’ в объединении литературных сил страны. Горький был избран председателем правления Союза писателей.
Всегда исключительно чутко и внимательно относившийся к литературным делам (он не читал присланных рукописей, если чувствовал себя немного нездоровым, боясь как бы дурное настроение не сказалось на оценке прочитанного), Горький сознавал огромную ответственность своего поста.
В области литературы, культуры вообще Горький пользовался огромным авторитетом, но всегда слушал мнение других, никогда не считал свое суждение ‘истиной в последней инстанции’, в своих статьях и выступлениях выражал концепции, выработанные советской литературой тех лет в целом. Он считал дело литературы делом коллективным, окрик, приказ, команда в литературе представлялись Горькому недопустимыми. ‘…Я не квартальный надзиратель и вообще не ‘начальство’, а такой же русский литератор, как и Вы’, — писал он Б.Лавреневу еще в 1927 году.
Центральная фигура советской литературы тех лет, художник с мировым именем, Горький не одобрял создававшейся вокруг него шумихи и бесконечных восхвалений и писал, к примеру, что публикация воспоминании о нем, ‘человеке, еще живущем’, не по душе: ‘Погодили бы немножко!’
На рукописи одного критика, который, желая убедить читателя в правильности своих суждений, часто цитировал Горького, Алексей Максимович написал: ‘Считаю нужным заметить, что М.Горький для нас не является авторитетом бесспорным, а — как все из прошлого — подлежит внимательному изучению, серьезнейшей критике’.
Горький хорошо понимал, каким авторитетом пользовалось его слово, потому был очень осмотрителен в своих оценках текущей литературной жизни, щедр на похвалы, но очень осторожен в порицаниях. В его публичных выступлениях, газетных статьях последних лет не так-то уж часто встречаются слова, осуждающие конкретно того или иного писателя, — это Горький предпочитал делать в письмах и беседах.
‘Ежели я похвалю его, вы его захвалите, ежели я его поругаю — вы его загрызете’, — сказал Горький на художественной выставке репортеру, назойливо вымогавшему у писателя мнение о том или другом художнике.
‘В манере говорить, особенно публично, с трибуны или председательского места на собрании у Алексея Максимовича сказывалась та застенчивая неловкость и осмотрительность, что ощущается в движениях и общей повадке очень сильного человека, который бережно соразмеряет свои жесты, боясь задеть кого-нибудь, — вспоминает Л.Кассиль. — Да, подлинный богатырь слова, Горький, когда говорил на людях, старался не зашибить кого-нибудь невзначай своим мощным словом. И ненаблюдательному слушателю это могло бы показаться даже речевой неуклюжестью. Но какая богатырская сила воздействия, какая сердечная глубина ощущалась за каждым словом Горького!’
Крупнейший писатель своего времени, Горький не рассматривал искусство как личное, индивидуальное дело. Он считал свое творчество, как и творчество других писателей — старых и молодых, знаменитых и малоизвестных, — частью огромного дела всей советской литературы, всего советского народа. Горький был равно добр и равно строг и к литератору, заслужившему почет и признание, и к автору первой в жизни книги: ‘…не следует думать, что мы, писатели, получали от него одни лишь хвалебные письма. Для оценки наших литературных работ у него был единственно твердый критерий: интересы советских читателей, и если ему казалось, что мы наносим этим интересам ущерб, он чувствовал себя вынужденным высказывать нам самую жестокую правду’, — пишет К.Чуковский.
С горечью отмечает Горький, что в литературе появилось ‘уже вполне достаточно равнодушных халтурщиков и — вообще — паразитов пролетариата’, что ‘печатается очень много беллетристического хлама’, что литература не всегда глубоко описывает сегодняшний день Советской страны и в некоторых книгах смазаны трудности и противоречия жизни, но появляется ‘словесная слащавость и умиленность, доведенные до комизма, …примитивная тенденциозность’, а писатели ‘продолжают относиться к действительности с равнодушием, которое мне непонятно, плохо слышат героическую музыку творимого заново’.
Удивляло, что писателей недостаточно привлекает тема труда, тема советского рабочего класса: ‘Для трех тысяч литераторов, зарегистрированных в Союзе (Союзе советских писателей. — И.Н.), любимым героем остается все еще интеллигент, сын интеллигента и его драматическая возня с самим собою’.
Большое внимание обращал Горький на военную тему в литературе: ‘Мы — накануне войны… — писал он в марте 1935 года. — В деле организации обороны должна принять активнейшее участие наша литература’.

2

Горький в тридцатые годы много выступает по вопросам теории советской литературы.
Он неустанно повторяет, что писатель должен понимать марксистско-ленинское учение о классовости литературы: ‘Литература никогда не была личным делом Стендаля или Льва Толстого, она всегда — дело эпохи, страны, класса… Литератор — глаза, уши и голос класса… он всегда и неизбежно орган класса, чувствилище его. Он воспринимает, формирует, изображает настроения, желания, тревоги, надежды, страсти, интересы, пороки и достоинства своего класса, своей группы… пока существует классовое государство, литератор — человек среды и эпохи — должен служить и служит, хочет он этого или не хочет, с оговорками или без оговорок, интересам своей эпохи, своей среды… Рабочий класс говорит: литература должна быть одним из орудий культуры в моих руках, она должна служить моему делу, ибо мое дело — общечеловеческое дело’.
Горький не раз подчеркивал, что принцип коммунистической партийности является главным в творчестве каждого советского писателя — независимо от того, состоит он в партии или нет. Но эта партийность не может выражаться иначе, как в высокой художественной форме. Партийность в искусстве была для Горького художественным выражением жизненных интересов пролетариата, трудящихся масс.
Сам Горький проводил и в своих произведениях, и в общественной деятельности партийную линию. Его творчество, проникнутое страстной, непримиримой партийностью, было той частью общепролетарского дела, о котором писал В.И.Ленин в статье ‘Партийная организация и партийная литература’.
Часто и много пишет и говорит в эти годы Горький о социалистическом реализме — художественном методе советской литературы. Главной задачей социалистического реализма Горький считал ‘возбуждение социалистического, революционного миропонимания, мироощущения’. Он указывает, что для правильного изображения и понимания сегодняшнего дня надо четко видеть и представлять день завтрашний, будущее, исходя из перспектив развития, показывать сегодняшнюю жизнь, ибо, только зная и правильно представляя будущее, можно переделывать настоящее.
Социалистический реализм не был придуман Горьким. Никакой творческий метод не возникает в один день, не создается одним человеком. Он складывается в течение многих лет в творческой практике многих художников, творчески осваивает наследие прошлого. Новый метод в искусстве появляется как ответ на новые жизненные и художественные запросы человечества. Социалистический реализм формировался одновременно с ростом политической борьбы, с ростом самосознания революционного пролетариата, развитием его эстетического осмысления мира. Само определение творческого метода советской литературы — ‘социалистический реализм’, появившееся в 1932 году, определило уже существующее литературное явление. Этот художественный метод был порожден прежде всего самим ходом литературного процесса — и не только в советское время, — а не теоретическими выступлениями или предписаниями. Конечно, нельзя недооценивать и теоретического осмысления литературных явлений. И здесь, как и в конкретной художественной практике, исключительно велика была роль М.Горького.
Требование ‘смотреть на настоящее из будущего’ ничуть не означало приукрашивания действительности, ее идеализации: ‘Социалистический реализм — искусство сильных! Достаточно сильных для того, чтобы бесстрашно смотреть в лицо жизни…’
Горький требовал правды, но правды не отдельного факта, а правды крылатой, озаренной великими идеями великого завтра. Социалистический реализм для него — это реалистически верное изображение жизни в ее развитии с позиций марксистского мироощущения. ‘Научный социализм, — писал Горький, — создал для нас высочайшее интеллектуальное плоскогорье, с которого отчетливо видно прошлое и указан прямой и единственный путь в будущее…’.
Он рассматривал социалистический реализм как метод складывающийся, формирующийся, находящийся в непрерывном движении. Ни свои, ни чьи-либо другие формулы и ‘установки’ он не рассматривал как директивные и окончательные. Не случайно он часто говорил о социалистическом реализме в будущем времени, например: ‘Гордый, радостный пафос… придаст нашей литературе новый тон, поможет ей создать новые формы, создаст необходимое нам новое направление — социалистический реализм’ (курсив мой. — И.Н.).
В социалистическом реализме, писал Горький, сливаются воедино реалистическое и романтическое начала. По его мысли, ‘слияние романтизма и реализма’ вообще характерно для ‘большой литературы’: ‘по отношению к таким писателям-классикам, каковы Бальзак, Тургенев, Толстой, Гоголь, Лесков, Чехов, трудно сказать с достаточной точностью — кто они, романтики или реалисты? В крупных художниках реализм и романтизм всегда как будто соединены’.
Горький отнюдь не отождествлял свою личную писательскую манеру с методом социалистического реализма, считая, что широкие рамки этого художественного метода способствуют выявлению и развитию различных художественных индивидуальностей и стилей.
Говоря о проблеме типичности в литературе, о переплетении в человеке и в художественном образе классовых и индивидуальных черт, Горький указал, что классовые признаки человека не являются внешними, ‘анкетными’, а коренятся очень глубоко, переплетаются с индивидуальными чертами, влияют на них и в какой-то мере трансформируются сами в тот или иной ‘индивидуальный вариант’ скупости, жестокости, ханжества и т.д. Так, он отмечал, что ‘пролетариат по социальному положению… не всегда пролетариат по духу’, обращает внимание на необходимость художественного постижения социальной психологии — черт характера человека, обусловленных его принадлежностью к определенной социальной группе.
Единство идейных устремлений советских писателей, социалистический реализм как метод советской литературы, указывал Горький, ни в коем случае не требует от писателей художественного единообразия, отказа от творческой индивидуальности, он хорошо знал, что тему, героев, сюжет, манеру повествования писатель выбирает всегда сам и диктовать ему тут что-либо глупо, вредно и нелепо.
В этом Горький был един с Лениным, который писал в 1905 году, что в литературном деле ‘безусловно необходимо обеспечение большего простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, простора мысли и фантазии, форме и содержанию’.
Не раз напоминает Горький писателям, что решающей силой истории является народ, простой рядовой человек. Он выступает против произведений, в которых все заслуги в военных операциях приписываются командирам (а подчас даже вообще одному человеку) и в тени остаются рядовые бойцы, вооруженный народ. ‘Основным недостатком повести Вашей, — пишет он П.Павленко (речь идет о романе ‘На востоке’. — И.Н.), — является совершенное отсутствие в ней героической единицы — рядового красного бойца… Вы показали героями только командиров, но нет ни одной страницы, на которой Вы пытались бы изобразить героизм массы и рядовой единицы. Это по меньшей мере странно’.
Много делает Горький, один из зачинателей советской литературоведческой науки, для пропаганды и изучения русской классической литературы. Его статьи по литературным вопросам поражают широтой привлекаемого материала, содержат глубокие оценки творчества русских писателей-классиков. Марксистский анализ искусства, по мысли Горького, поможет правильно понять писателей прошлого, разобраться в их достижениях и заблуждениях. ‘Гениальность Достоевского неоспорима, по силе изобразительности его талант равен, может быть, только Шекспиру’, — писал Горький, отмечая огромное влияние идей писателя на русскую общественную жизнь. В этом влиянии необходимо разобраться, а не обходить его стороной.
‘…Я против превращения легальной литературы в нелегальную, которая продается ‘из-под полы’, соблазняет молодежь своей ‘запретностью’ и заставляет ее ожидать ‘неизъяснимых наслаждений’ от этой литературы’, — объяснял Горький причины, по которым, он считал, следовало издать ‘Бесов’, роман Достоевского, в котором искаженно изображалось революционное движение 70-х годов, нетипичные крайности выдавались за главное, определяющее, типичное.
Общее собрание Академии наук СССР 24 марта 1934 года единогласно избрало Горького директором Пушкинского дома (Института русской литературы) в Ленинграде — научного учреждения, занимающегося изучением русской и советской литературы и изданием академических (наиболее полных, научно проверенных и комментированных) собраний сочинений русских классиков, при Пушкинском доме есть Литературный музей, где представлены портреты и издания произведений крупнейших русских писателей, их личные вещи, в богатейшем архиве института хранятся рукописи писателей.
Постоянно в поле зрения Горького и современная зарубежная культура. Социальные бури двадцатого века — первая мировая война, Октябрьская революция в России, выступления пролетариата Европы и Америки — порядком расшатали господство буржуазии, ускорили политическое гниение капиталистического строя. Это не могло не отразиться на идеологии и на культуре господствующих классов, что верно и глубоко вскрывал Горький: ‘Процесс разложения буржуазии — всесторонний процесс, и литература не исключена из него’.
Важную роль в тридцатые годы сыграли выступления писателя по вопросам языка художественной литературы. Горький отстаивал положение о том, что язык — средство общенародной культуры и ‘литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски’, выступал против увлечения диалектизмами и жаргонизмами, характерного для ряда писателей в 30-е годы (к примеру, для Ф.Панферова), против художественно неоправданного словотворчества.
Еще в 1926 году Горький писал, что язык современной литературы ‘хаотически’ засорен ‘хламом ‘местных речений’, которые, чаще всего, суть искажения простых и точных слов’.
Культивирование литературой жаргонизмов и диалектизмов противоречило движению самой жизни. Рост культуры широких народных масс, ликвидация неграмотности наносили сильнейшие удары по отступлениям от литературного языка, по его искажениям, по жаргонам и диалектам.
Для Горького требование богатого, образного языка было частью борьбы за высокую писательскую культуру.
Получалось, отмечал писатель, что мужики Тургенева, Льва Толстого, Глеба Успенского говорили ярче и выразительней, чем герои современных произведений о деревне, а ведь кругозор крестьян, совершивших революцию, прошедших гражданскую войну, был шире, их понимание жизни глубже.
Чрезмерным, художественно не обоснованным употреблением просторечных и диалектных слов Горький в первые писательские годы ‘грешил’ и сам, но, став зрелым художником, вытравлял их. Вот примеры из ‘Челкаша’.
В первой публикации, 1895 года, было:
‘Обруганный парень бунчал что-то вполголоса…’
‘А снасть-то где…? Э…? — вдруг подозрительно спросил Гаврила, шныряя глазами в лодке’.
‘Эх, кабы дождь трахнул! — прошептал Чел-каш’.
В дальнейшем Горький переписал эти фразы так:
‘Обруганный парень бормотал что-то вполголоса…’
‘А снасть-то где? — вдруг спросил Гаврила, беспокойно оглядывая лодку’.
‘Эх, кабы дождь пошел! — прошептал Челкаш’.
На собственном опыте понявший ненужность художественно не обоснованного употребления просторечных и диалектных слов, Горький убеждал в этом и советских писателей.
Горького в развернувшейся перед съездом писателей дискуссии поддержали М.Шолохов, Л.Леонов, А.Толстой, С.Маршак, Ю.Либединский, М.Слонимский, Н.Тихонов, О.Форш, В.Шишков, Вс.Иванов, А.Макаренко, Л.Сейфуллина, В.Саянов, Л.Соболев. Публикуя статью Горького ‘О языке’, ‘Правда’ в редакционном примечании писала: ‘Редакция ‘Правды’ целиком поддерживает А.М.Горького в его борьбе за качество литературной речи, за дальнейший подъем советской литературы’.

3

Много и упорно борется Горький за повышение писательского мастерства литературной молодежи, ее общей культуры. Эта работа была особенно актуальной в годы, когда в литературу пришли люди из народной среды, не имевшие солидной образовательной базы, а культурный рост читательских масс шел необычайно быстрыми темпами. ‘Нам грозит весьма оригинальная, но невеселая возможность, — с иронией говорил Горький, — увидеть читателей более грамотными, чем писатели’. Поэтому он много пишет о литературном мастерстве, основывает журнал ‘Литературная учеба’, на страницах которого опытные авторы и критики разбирали произведения начинающих, рассказывалось о том, как писали Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Л.Толстой, Г.Успенский, Стендаль, Бальзак, Мериме, Золя, своим писательским опытом делились К.Федин, Н.Тихонов, Б.Лавренев, П.Павленко, Ф.Гладков, сам Горький напечатал статьи ‘Как я учился’, ‘Беседы о ремесле’, ‘О литературной технике’, ‘О прозе’, ‘О пьесах’, ‘О социалистическом реализме’, ‘Беседа с молодыми’, ‘Литературные забавы’ и другие.
Журнал шел навстречу огромному интересу к литературному творчеству среди широких масс, рассказывал о работе литературных кружков, о творчестве русских классиков — Пушкина, Гоголя, Гончарова, Щедрина, Достоевского, Некрасова, Чехова.
Писатель с мировым именем, Горький до последних дней учился — и у признанных мастеров и у молодых литераторов, у тех, которые только что начали работать, чьи голоса звучали по-новому сильно и свежо. ‘Я чувствую себя моложе моих лет потому, что не устаю учиться… Познание — инстинкт, такой же, как любовь и голод’, — писал он.
Призывая учиться у классиков, развивать их традиции, Горький сурово осуждал подражательность, эпигонство, стремление механически следовать стилевой или речевой манере того или иного признанного писателя.
По инициативе Горького был создан Литературный институт — единственное в мире учебное заведение для подготовки писательских кадров. Институт существует и сейчас. Со дня основания он носит имя Горького.
Горький высоко ставит звание советского литератора и призывает писателей помнить об ответственности своей работы и своего поведения, осуждает еще непреодоленные настроения групповщины, богемы, индивидуализма, моральной распущенности в писательской среде. ‘Эпоха повелительно требует от литератора участия в строительстве нового мира, в обороне страны, в борьбе против мещанина… — эпоха требует от литературы активного участия в классовых битвах… Советский писатель должен воспитать себя культурным человеком, он должен смотреть на литературу не как на путь к сытости и славе, а как на революционное дело, должен выработать внимательное, честное отношение к товарищам по работе’.
Когда один из начинающих авторов заявил, что ‘писателю невозможно быть энциклопедистом’, Горький ответил: ‘Если это Ваше крепкое убеждение, — бросьте писать, ибо убеждение это говорит, что Вы неспособны или не хотите учиться. Писатель должен знать как можно больше. А Вы пытаетесь выговорить себе право на безграмотность’. Он с сарказмом писал о ‘матерых литераторах солидного возраста, солидно малограмотных, не способных учиться’, ‘они сочиняют беллетристику из материала газетных статей, очень довольны собой и ревниво охраняют свое лицо в литературе’.
Будучи очень требовательным к ‘братьям писателям’, Горький в то же время ограждает их от мелочной опеки, понимая тонкую нервно-психическую организацию художника, очень чутко относится к личности писателя. Так, впечатлительному, легко поддававшемуся настроению Вс.Иванову он мягко, дружески советовал: ‘Не давайте себя во власть дьявола уныния, раздражения, лени и прочих смертных грехов…’ Озабоченный болезнью А.Н.Толстого, Горький писал ему: ‘Пора бы Вам научиться беречь себя для той великолепной работы, которую Вы так мастерски, уверенно делаете’.
Помогал Горький писателям и материально. Когда начинающий поэт Павел Железнов, получив от него сумму, равную своему заработку за год, смутился, Горький сказал: ‘Учись, работай, а когда выйдешь в люди, помоги какому-нибудь способному молодому человеку, — и мы будем в расчете!’
‘Художник особенно нуждается в друге’, — писал он, и таким другом — чутким, внимательным, требовательным, а когда надо и суровым, строгим, был для многих писателей — дореволюционных и советских — Горький. Его исключительная внимательность, умение слушать и понимать собеседника были основой того, что он сумел подсказать десяткам писателей темы и образы их книг, ставших лучшими достижениями советской литературы. Именно по инициативе Горького были написаны Ф.Гладковым автобиографические повести.
Требовательный к писателям, сурово критиковавший их за промахи и ошибки, Горький возмущался, когда о ‘трудном деле литературы’ брались судить люди, мало разбирающиеся в нем. Его очень тревожило, что критические выступления в адрес отдельных писателей велись в недопустимом тоне, он чувствовал непонятное ему стремление ошельмовать их, представить их поиски (подчас ошибки) как политические выпады против советского строя: ‘Я нахожу, что у нас чрезмерно злоупотребляют понятиями ‘классовый враг’, ‘контрреволюционер’, и что чаще всего это делают люди бездарные, люди сомнительной ценности, авантюристы и ‘рвачи’. Как показала история, к сожалению, опасения писателя не были безосновательными.
Мимо Горького не проходило ни одно из выдающихся произведений литературы тех лет. ‘Спасибо за ‘Петра’ (роман ‘Петр I’. — И.Н.), — пишет он А.Н.Толстому, — получил книгу… читаю, восхищаюсь, — завидую. Как серебряно звучит книга, какое изумительное обилие тонких, мудрых деталей и — ни единой лишней!’ ‘Леонов очень талантлив, талантлив на всю жизнь’, — замечает он, имея в виду роман ‘Соть’. С похвалой отозвался Горький о романе В.Кина ‘По ту сторону’ (1928).
Как и прежде, много внимания Горький уделяет национальным литературам, редактирует сборники ‘Творчество народов СССР’ и ‘Армянская поэзия’, пишет предисловие к адыгейским сказкам. Высоко оценил он и повесть юкагирского писателя Текки Одулока ‘Жизнь Имтеургина старшего’ (1934) — о трагической жизни чукчей в дореволюционное время.
Горький содействует опубликованию многих книг, являющихся гордостью советской литературы.
Так, шестая часть ‘Тихого Дона’ М.Шолохова пугала некоторых литературных деятелей тех лет, увидевших в ней сгущение мрачных красок.
В ‘Октябре’ прекратили печатать шолоховский роман, требовали исключить места, которые изображали восстание на Верхнем Дону как возникшее в результате ошибочных, а подчас и просто преступных действий отдельных представителей Советской власти. Предубежденные критики — перестраховщики протестовали даже против того, что автор показал красноармейцев, ездивших верхом хуже казаков. ‘Важно не то, что плохо ездили, а то, что плохо ездившие победили тех, кто отменно хорошо ездил’, — писал Шолохов Горькому.
Горький, прочитав шестую часть, сказал писателю: ‘Книга написана хорошо и пойдет она без всяких сокращений’. Этого он добился.
Содействовал Горький и публикации ‘Золотого теленка’ — второго сатирического романа И.Ильфа и Е.Петрова, который встретил немало возражений со стороны тех, кто полагал, что сатира вообще излишня в советской литературе.
Горький был авторитетнейшей фигурой в советской литературе 30-х годов. Но неверно было бы считать его ответственным за все, что происходило в ней. Во-первых, Горький, сознавая силу своего авторитета, был осторожен в оценках, не навязывал своих мнений, считался со взглядами других, хотя не всегда был с ними согласен. Во-вторых, одновременно с Горьким в литературе выступали и другие авторитетные писатели и критики, в журналах и газетах шли оживленные дискуссии. Да и не все из того, что предлагал Горький, осуществлялось.

4

‘Я же не человек, я — учреждение’, — сказал как-то, шутя, о себе Горький, и в этой шутке было много правды. Председатель правления Союза писателей, он кроме обязанностей руководителя советских литераторов редактировал журналы, читал рукописи, был инициатором десятков изданий, писал статьи, художественные произведения… ‘Да, я устал, но это не усталость возраста, а результат непрерывного длительного напряжения. ‘Самгин’ ест меня’. Седьмой десяток лет шел Горькому, но его энергия была по-прежнему неуемной.
Горький — инициатор издания журналов: ‘Наши достижения’, ‘Колхозник’, ‘За рубежом’, ‘Литературная учеба’, иллюстрированного ежемесячника ‘СССР на стройке’, литературных альманахов, серийных изданий ‘История гражданской войны’, ‘История фабрик и заводов’, ‘Библиотека поэта’, ‘История молодого человека XIX столетия’, ‘Жизнь замечательных людей’, он задумывает ‘Историю деревни’, ‘Историю городов’, ‘Историю разночинца’, ‘Историю женщины’ — ‘огромное значение женщины в деле развития русской культуры в областях науки, литературы, живописи, педагогики, в деле развития художественной промышленности’. Писатель выдвигает идею книги ‘История большевика’ или ‘Жизнь большевика’, видя в ней ‘фактическую, бытовую историю партии’.
Отредактировав много книг в серии ‘Жизнь замечательных людей’, Горький указывает на необходимость включить в серию жизнеописания Ломоносова, Докучаева, Лассаля, Менделеева, Байрона, Мичурина, биографии ‘большевиков, начиная с Владимира Ильича, кончая типичным рядовым партии’ — вроде питерского большевика, председателя районного Совета Петроградской стороны А.К.Скороходова, расстрелянного петлюровцами в 1919 году.
Начатые при Горьком серийные издания продолжаются и сейчас: уже издано около пятисот книг ‘Жизни замечательных людей’ (в том числе биография самого Горького, три раза выходил сборник литературных портретов). Появившийся при жизни писателя том ‘Истории гражданской войны’ дополнен еще четырьмя, изданы многотомные истории городов — Москвы, Киева, Ленинграда, выходят книги по истории заводов.
Более 400 книг вышло в основанной Горьким ‘Библиотеке поэта’ — фундаментальном своде памятников русской поэзии, начиная с фольклора и кончая сегодняшним днем. В серию включены и сборники произведений крупнейших поэтов народов СССР. ‘Библиотека поэта’ издается и сейчас. Она состоит из Большой (научного типа) и Малой серий. В каждой из книг есть вступительная статья и комментарии (пояснения).
В серии издаются произведения не только крупных поэтов, корифеев (таких, как Пушкин, Некрасов, Маяковский), но и многих менее известных поэтов, которые сыграли свою роль в становлении русской поэтической культуры (к примеру, — И.Козлова, И.Сурикова, И.Анненского, Б.Корнилова).
Основанный Горьким журнал ‘Наши достижения’ (1929-1936) сосредоточивал свое внимание на успехах Страны Советов (об этом ярко говорит и само название журнала) — росте промышленности, строительстве дорог, ирригации, внедрении техники в сельское хозяйство и т.д. Много писали ‘Наши достижения’ о коллективизации сельского хозяйства, ряд номеров был посвящен достижениям отдельных республик — Армении, Чувашии, Северной Осетии.
Горький привлек к сотрудничеству передовиков производства, ученых. В журнале выступали А.Е.Ферсман, В.Г.Хлопин, М.Ф.Иванов, А.Ф.Иоффе, Н.Н.Бурденко. Благодаря заботам и помощи Горького в ‘Наших достижениях’ выросла плеяда славных советских писателей и журналистов: Б.Агапов, П.Лукницкий, Л.Никулин, К.Паустовский, В.Ставский, М.Пришвин, Л.Кассиль, Я.Ильин, Т.Тэсс и другие.
О том, насколько отвечали ‘Наши достижения’ запросам читателей, красноречиво говорят цифры. Тираж горьковского журнала достиг 75 тыс. экземпляров, тогда как тиражи других ежемесячных изданий были много меньше (‘Октябрь’ — 15 тыс., ‘Звезда’ — всего 8 тысяч).
На четырех языках — русском, английском, немецком и французском — выходит журнал ‘СССР на стройке’ (1930-1941), содержащий фотодокументы о жизни Советской страны, сопровождаемые краткими подписями (теперь также издается журнал такого типа — ‘Советский Союз’).
Для журнала ‘Колхозник’ (1934-1939) Горький отредактировал около двухсот рукописей и около сотки отклонил — подробно указав при этом их недостатки: затрудненность изложения материала или чрезмерная упрощенность его подачи, отсутствие ответов на поставленные вопросы и т.п. ‘В колхозах деревенский ‘мужичок’ показал, что прекрасно умеет выбирать в библиотеке книгу, прекрасно отличает литературу от макулатуры’, — говорил он. В журнале увидели свет горьковские рассказы о старой деревне ‘Шорник и пожар’, ‘Орел’, ‘Бык’, написанные в новой для писателя художественной манере, со сдержанной интонацией, грустным юмором.
Журнал ‘За рубежом’ (1930-1938) на богатом фактическом материале рассказывал читателю о зарубежной жизни, о рабочем движении, показывал моральную деградацию капиталистического мира, предупреждал о подготовке империалистами новой мировой войны. Горький упорно добивался, чтобы журнал по материалу был доступным и разнообразным, увлекательным. Он советовал привлечь к сотрудничеству писателей, которые побывали за границей, рекомендовал помещать карикатуры, рассказывать о курьезах буржуазной жизни. На страницах журнала выступали М.Кольцов, Л.Никулин, Ем.Ярославский, Д.Заславский, а также зарубежные писатели — А.Барбюс, Р.Роллан, Мартин-Андерсен Нексе, И.Бехер, печатались рисунки Ф.Мазерееля, А.Дейнеки, Д.Моора.
С журналом связана и книга ‘День мира’, осуществленная по инициативе Горького. В ней рассказано об одном дне в жизни нашей планеты — с 27 сентября 1635 года, сопоставлены мир социализма и мир капитализма.
Рукопись была прочитана Горьким, но книги он уже не увидел.
В 1961 году вышла новая книга ‘День мира’, объемом более 100 печатных листов, отразившая события 27 сентября 1960 года. В настоящее время издается еженедельник ‘За рубежом’ — обзор иностранной печати.
Особое внимание обращал Горький на форму статей и очерков, публикуемых в журналах. Он требовал доступности изложения, сочетаемой с уважением к народному читателю, резко выступал против ‘суконного языка’, ‘словесного баловства’, против упрощенного снисходительного разговора с читателем как с лицом духовно недоразвитым. Нет, страстно утверждал Горький, и у малограмотного труженика за плечами большой жизненный опыт, мудрость поколений.
Тщательно следил писатель и за внешним видом изданий — ясностью шрифта, качеством бумаги, яркостью и доступностью иллюстраций. Так, просматривая материалы для журнала ‘Колхозник’, Горький заметил, что репродукции картин И.Е.Репина ‘Арестанта везут’ и В.Д.Поленова ‘Право господина’ без пояснений могут оказаться непонятными читателю.
Писатель с большим вниманием следит за рабкоровским движением, делится своим богатым опытом. Так появляются его брошюры ‘Рабселькорам’, ‘Письмо селькорам’, ‘Рабкорам и военкорам. О том, как я научился писать’ (1928).
Ценя очерки и заметки рабкоров как свидетельства непосредственных участников великих строек социализма, видя в них показатель культурного роста рабочего класса Советской страны, Горький не преувеличивал творческих возможностей их авторов. В отличие от некоторых литературных деятелей тех лет, которые полагали, что будущее литературы принадлежит рабкорам, демагогически противопоставляли их писателям старшего поколения, он считал, что только немногие из рабкоров могут стать настоящими писателями. Горький хорошо понимал, что такое талант, какие высокие требования предъявляет настоящая — ‘большая’ — литература к ее творцам.
Успехи советского народа глубоко радовали писателя, и он сожалел, что не может уже поездить по стране, воочию увидеть достижения Страны Советов. ‘Наше пожелание Алексею Максимовичу, — писал в ‘Крестьянскую газету’ ярославский колхозник Н.В.Белоусов, — поехать и посмотреть не только экономически сильные колхозы… но и колхозы слабые, которые нуждаются в своем материально-хозяйственном укреплении, и, взяв два из них, сильный и слабый, написать о них книжку с показом, как надо вести общественное хозяйство…’ ‘Если б не мешал мне возраст мой, — отвечал писатель, — я бы, разумеется, походил годика два пешком по колхозам’.

5

Горький — активный публицист, часто выступает в печати со статьями на разные темы. В 1931 году ‘Правда’ поместила 40 выступлений писателя, в 1932 году — 30, в 1933 — 32, в 1934 — 28, в 1935 — 40.
Тридцатые годы были важным и сложным периодом в истории Советской страны. СССР первым в мире строил на научной марксистской основе социалистическое общество. Первым в мире… Это значит идти путем, которым еще никто не шел, преодолевать трудности, которые практически еще никто не преодолевал. Шли напряженные поиски путей социалистического развития страны, творческого практического применения марксизма к решению конкретных повседневных вопросов.
В СССР бурно растет промышленность, создаются колхозы. Турксиб соединил Сибирь с Средней Азией, пущен Сталинградский тракторный, построен Днепрогэс, растет Комсомольск… Из аграрной страны СССР становится могучей индустриальной державой. Трудовые будни, успехи в экономическом и социальном строительстве социализма — предмет постоянных дум и размышлений писателя, темы его устных и печатных выступлений.
‘Жизнь с каждым днем становится какой-то удивительно интересной… — говорил Горький. — Пролетариат Союза Советов доказал, что нет такого препятствия, которое он не может преодолеть, нет задачи, которую он не в силах решить, нет цели, которую он не в состоянии достичь… — предвидения научного социализма все более широко и глубоко реализуются деятельностью партии…’
Волновала писателя тема труда, воспитания в человеке любви к работе, органической потребности трудиться: ‘Все в мире создано и создается трудом, — это известно, это понятно, это особенно хорошо должен чувствовать рабочий… В Стране Советов цель труда — снабдить все население страны всеми продуктами труда, которые необходимы для того, чтобы все люди были сыты, хорошо одеты, имели бы удобные жилища, были здоровы, пользовались бы всеми благами жизни, в Стране Советов цель труда — развитие культуры, развитие разума и воли к жизни, создание образцового государства работников культуры… всякий труд в Союзе Советов — государственно необходим и общественно полезен не как труд, создающий ‘удобства жизни’ для ‘избранных’, а как труд, который строит ‘новый мир’ для всей массы рабочих и крестьян, для каждой из единиц этой массы’. Горького беспокоило, что не все кровно заинтересованы в успехах Советской страны, что ‘поэзия трудовых процессов все еще недостаточно глубоко чувствуется молодежью’, что многие еще не осознают принципиально иной характер труда при социализме.
Горький подчеркивал значение труда как основы культуры, разоблачал враждебность эксплуататорских классов прогрессу, утверждал историческую роль рабочего класса и коммунистической партии в создании социалистической культуры. ‘Разум, лучший, наиболее активный и энергичный разум трудового народа Союза Советов воплощен в партии большевиков’, — писал он в октябре 1932 года, приветствуя днепростроевцев.
Бурный рост производительных сил страны Горький не считал самоцелью: ‘Рабочий класс Союза Советов не считает развитие материальной культуры окончательной своей целью, не ограничивает свою работу целями только обогащения своей страны, то есть самообогащения. Он понял, он знает, что материальная культура необходима ему как почва и основа для развития духовной, интеллектуальной культуры’.
Горький радуется, ‘видя и чувствуя, как перерождается мелкий собственник-крестьянин, становясь настоящим общественником, сознательным советским гражданином, бойцом за всемирную правду Ленина и партии верных его учеников’. Решительный поворот деревни на путь коллективного ведения хозяйства, на путь социализма писатель расценивает как ‘великую победу энергии пролетариата’.
‘Великая это радость — строить прекрасную, ладную жизнь на колхозной земле’ — таков итог многолетних горьковских раздумий над трудными судьбами русского мужика.
Высоко оценивает Горький роль науки и ее людей в строительстве социализма: ‘Организованная учением Маркса — Ленина партия коммунистов рабочих и крестьян — энергичный и во всем мире единственно бескорыстный вождь трудового народа — глубоко понимает значение науки, техники, искусства как орудия строения нового мира’.
С болью пишет он о плодах бесхозяйственности — гибели рыбы, лесов, призывает учиться бережному отношению к природе, разумному использованию ее богатств, напоминает, что ‘человек социализма обязан быть рачительным хозяином, не хищником’.
Одно из последних выступлений Горького в печати — воспоминания об академике И.П.Павлове, написанные в связи со смертью великого ученого.
Борьба за новый мир, мир социализма была не только борьбой с экономической отсталостью, доставшейся в наследие от царской России, но и борьбой с пережитками прошлого в сознании людей, взглядами и представлениями, чуждыми социалистическому обществу. И здесь публицистика Горького была ярким и действенным оружием. Он не раз выступал против религиозно-церковного дурмана, полагал, что необходимо издание церковных книг с критическими примечаниями. ‘Почему бы не издать библию с критическими комментариями… Библия — книга в высокой степени неточная, неверная. И против каждого из тех текстов, которые могут быть выдвинуты противником, можно найти хороший десяток текстов противоречивых. Библию надо знать’, — говорил Горький на открытии II Всесоюзного съезда воинствующих безбожников в 1929 году. В религии писатель видел не только враждебную идеологию, но и отражение народных представлений, народного опыта, элементы художественного творчества: ‘Религиозное творчество я рассматриваю как художественное: жизнь Будды, Христа, Магомета — как фантастические романы’.
Всегда волновало Горького положение женщины в обществе, ее роль в жизни вообще, необходимость для женщины ‘поднять свою роль в мире, — свою владычность, культурную — и духовную тем самым — замечательность’, он писал об этом в ‘Сказках об Италии’, ‘Матери’, рассказах, повестях, пьесах, статьях. Горький радовался избавлению женщины от семейного и социального гнета, с гневом писал о позорных пережитках прошлого в отношении к женщине.
Писатель неустанно призывал бороться с мещанством: ‘Мещанство, взорванное экономически, широко разбросано ‘бризантным’ (дробящим. — И.Н.) действием взрыва и снова весьма заметно врастает в нашу действительность… У нас начинает слагаться новый слой людей. Это — мещанин, героически настроенный, способный к нападению. Он хитер, он опасен, он проникает во все лазейки. Этот новый слой мещанства организован изнутри гораздо сильнее, чем прежде, он сейчас более грозный враг, чем в дни моей молодости’.
Важная тема горьковской публицистики тридцатых годов — гуманизм, гуманизм подлинный и мнимый. Сам в первые годы революции подчас отходивший от классовой, пролетарской точки зрения в вопросах гуманизма, писатель теперь настойчиво подчеркивает социальную и историческую обусловленность подхода к личности.
‘Мы выступаем… — говорил Горький в 1934 году, — как люди, утверждающие подлинный гуманизм — революционного пролетариата, — гуманизм силы, призванной историей освободить весь мир трудящихся от зависти, жадности, пошлости, глупости — от всех уродств, которые на протяжении веков искажали людей труда’.
Социалистический гуманизм Горького — это гуманизм активный, воинствующий, основанный на научном знании законов общественного развития. Исходя в первую очередь из интересов пролетариата, социалистический гуманизм выражает общечеловеческие устремления, потому что, освобождая себя, рабочий класс создает условия для освобождения всех людей.
Часто выступает Горький по международным вопросам.
‘Мы являемся страною, которая служит делу мира…’, — писал Горький в 1935 году, и борьба против угрозы войны была одной из ведущих тем его публицистики. Он ясно видел, кому нужна новая бойня: ‘Современные нам национальные группы банкиров, фабрикантов оружия и прочие паразиты готовятся к новому бою за власть над Европой, за свободу грабежа колоний и вообще грабежа трудового народа’.
Войну можно и должно предотвратить, и это в силах сделать народные массы — в первую очередь рабочий класс.
Угроза миру, гуманизму, культуре исходила в те годы в первую очередь от немецкого фашизма.
Фашистский переворот в Германии ошеломил Горького: ‘Останешься один, представишь себе происходящее историческое свинство, и ослепленный ярким цветением человеческой пошлости, подлости, наглости, начинаешь мечтать о том, как хорошо было бы разбить несколько морд, принадлежащих ‘творцам’ современной действительности. И очень неласково начинаешь думать о пролетариях Европы… о степени политического самосознания большей части немецких рабочих’. Горький понимал социальную природу фашизма, видел в нем ударную силу буржуазии, прибегнувшей к последнему средству — оголтелому кровавому террору, чтобы попытаться задержать наступательное движение истории, отсрочить свою гибель.
‘Проповедь средневековых идей, — пишет он о Западной Европе, — принимает тем более жуткий и безумный характер, что ведется последовательно, упорно, а часто и талантливо’. В то же время, читая о разгуле фашизма, его гонениях на передовую мысль, писатель говорил: ‘Чем больше тиран подавляет свободу мысли и истребляет непокорных, тем глубже он роет себе могилу… Разум и совесть человечества не допустят возврата к средним векам’.
В пору роста военной опасности, Горький обращался к передовой интеллигенции Запада с вопросом-призывом — ‘С кем вы, мастера культуры?’: с миром гуманизма или с миром вражды ко всему передовому? Он призывает интеллигенцию Западной Европы поддержать Советский Союз и международный пролетариат в борьбе с фашизмом, с угрозой войны.
‘Великие трагедии ждут нас… Перед нами — неизбежность нападения врагов, перед нами небывалая по размаху война, которую организует сволочь всего мира, выродки истории, паразиты, которым не откажешь в иезуитской талантливости…’ Но писатель верил в непобедимую силу социализма, силу СССР: ‘Рабоче-крестьянская масса Союза Советов не хочет воевать… Но в случае нападения на нее она будет защищаться вся, как одно целое, и победит, потому что на нее работает история’.
‘…Если вспыхнет война против того класса, силами которого я живу и работаю, — писал Горький в 1929 году, — я тоже пойду рядовым бойцом в его армию. Пойду не потому, что — знаю: именно она победит, а потому, что великое, справедливое дело рабочего класса Союза Советов — это и мое законное дело, мой долг’.
Глубина мысли, страстность чувства, мастерство изложения отличают горьковскую публицистику. Перед нами великий гражданин великой страны, убежденный борец за мир и социализм, великолепно владеющий искусством публицистического слова. Выступления писателя были свободны от складывавшихся в те годы в публицистике шаблонов и трафаретов, назойливого повторения ‘общих мест’, обилия цитат.
Публицистика больше чем какой-либо другой литературный жанр является непосредственным откликом на злобу дня, теснее других видов литературы привязана к запросам и нуждам текущего момента. Публицистические статьи любого литератора отражают представления и понятия, бытовавшие в обществе того времени, представления и понятия, часть которых в ходе истории претерпевает изменения. ‘Правда дня’ не всегда и не во всем совпадает с ‘правдой века’ и ‘правдой истории’, и это надо знать, читая публицистику минувших лет.

6

Очень любил Горький детей. Эта любовь была прочной и давней.
В юные годы по праздникам, собрав ребят со всей улицы, он уходил с ними на целый день в лес, а возвращаясь, нередко тащил самых усталых на плечах и спине — в специально сделанном кресле.
Проникновенно изображал Горький детей в своем творчестве — произведениях ‘Фома Гордеев’, ‘Трое’, ‘Детство’, ‘Сказки об Италии’, ‘Страсти-мордасти’, ‘Зрители’.
На Малой Никитской в гостях у Горького побывали пионеры Иркутска. Участники литературного кружка, они написали книгу о своей жизни — ‘База курносых’. Экземпляр послали Горькому. Книга ему понравилась, и 15 ‘курносых’ были премированы поездкой в Москву. Приехали они в дни работы съезда писателей. Одна из ‘курносых’ выступила с трибуны съезда, а потом ребята были в гостях у Горького {О встрече с писателем они рассказали в книге ‘В гостях у Горького’ (обе книги переизданы в Иркутске в 1962 году).}.
Писателя восхищала образованность и талантливость советских детей. Он вспоминал: ‘В их возрасте даже десятая часть того, что они знают, была неизвестна мне. И еще раз вспомнил о талантливых детях, которые погибли на моих глазах, — это одно из самых мрачных пятен памяти моей… Дети растут коллективистами — вот одно из великих завоеваний нашей действительности’.
Но Горький был внимателен к детям не только как отец, дед, участник их забав, просто человек. Он всегда был писателем, общественным деятелем, всегда много думал о судьбе тех, кто придет на смену его поколению.
Много сил отдает писатель организации и созданию литературы для детей, определяет ее принципы, заботится о том, чтобы книги для ребят писали люди, которые любят детей, понимают их внутренний мир, их запросы, желания, интересы. ‘Отличный человек и детолюб — поставлен во главе детской литературы’, — писал Горький в феврале 1933 года о Маршаке, которому по его инициативе было поручено руководство выпуском детских книг.
Дети были давними корреспондентами Горького, и он отвечал им — дружески, нередко шутливо, всегда доброжелательно. ‘Огромное удовольствие чувствую я, переписываясь с ребятишками’, — признавался писатель. В его обращении с детьми не было ни сентиментальности, ни слащавости, а были интерес к ним, внутреннее уважение, такт, разумная требовательность, учитывавшая возраст и уровень развития детей.
‘Хорошее письмо прислали вы, — писал Горький пионерам далекой Игарки, которые просили его посоветовать, как им написать книгу о своей жизни и учебе. — Богато светятся в простых и ясных словах его ваша бодрость и ясность сознания вами путей к высочайшей цели жизни, — путей к цели, которую поставили перед вами и перед всем трудовым народом ваши отцы и деды’.
Книга ‘Мы из Игарки’, написанная по плану Горького, появилась после смерти писателя с посвящением: ‘Памяти великого писателя, нашего учителя и друга Алексея Максимовича Горького посвящаем нашу работу. Авторы’.
Но, горячо любя детей, писатель был требователен к ним, не прощал лени, неграмотности. Опубликовав в ‘Правде’ полученное им безграмотное письмо пензенских школьников, он писал: ‘Стыдно ученикам 4-го класса писать так малограмотно, очень стыдно! И необходимо, чтобы вы, а также подобные вам бойкие неряхи и небрежники, постыдились своего неумения ясно выражать свои мысли и своего незнания грамматики. Вы уже не маленькие, и вам пора понять, что ваши отцы и матери героически работают не для того, чтоб дети росли невеждами…’ В то же время писатель щадил детское самолюбие: ‘Ребята, я публикую ваше письмо в газетах, но не называю ваших имен потому, что не хочу, чтоб товарищи ваши жестоко осмеяли вас за вашу малограмотность’.
Дети платили писателю ответной любовью. Так, второклассница Кира В. с детской непосредственностью сожалела, что Горькому не удалось пожить в детстве так хорошо, как она: ‘Мне очень хотелось бы, чтобы Вы пожили на моем месте хоть один день, когда были маленьким’.

7

С конца сентября 1934 года (до декабря) Горький снова в Тессели. Он продолжает работу над ‘Жизнью Клима Самгина’, ведет обширную переписку.
Всю страну потрясло злодейское убийство 1 декабря 1934 года видного деятеля коммунистической партии С.М.Кирова. ‘Я совершенно подавлен убийством Кирова, — пишет Горький Федину, — чувствую себя вдребезги разбитым и вообще — скверно. Очень я любил и уважал этого человека’.
Лето 1935 года Горький живет в Горках. Здесь у него гостит Р.Роллан. Французский писатель записал в своем дневнике: ‘Горький совершенно совпадает с тем образом, какой создался у тебя. Очень высокий, выше меня, значительное, некрасивое, доброе лицо, большой утиный нос, большие усы, белокурые, седеющие брови, седые волосы… добрые бледно-голубые глаза, в глубине которых видна печаль…’
На даче Горького состоялись встречи Роллана с писателями, учеными, метростроевцами, актерами, композиторами. Играли Д.Кабалевский, Г.Нейгауз, Л.Книппер, Б.Шехтер. Горький много говорил о народности музыки, обращал внимание композиторов на богатейший музыкальный фольклор народов СССР.
‘Месяц, проведенный мною в СССР, был полон для меня великих уроков, богатых и плодотворных впечатлений и сердечных воспоминаний, главным из них являются три недели общения с моим дорогим другом Максимом Горьким’, — писал Роллан.
В Горках у Горького бывали Сталин, Ворошилов и другие члены правительства, композиторы и музыканты, советские и зарубежные писатели (в том числе Г.Уэллс и А.Барбюс, в 1934 году), московские парашютистки, ударницы метростроя, пионеры Армении, воспитанники трудовых коммун, мастера советского кино, за работой которых внимательно следил Горький, одобрительно отзываясь о ‘Чапаеве’, ‘Пышке’, ‘Грозе’.
11 августа писатель едет в Горький, откуда с друзьями и семьей (невесткой и внучками) совершает путешествие по Волге (по Волге он плавал и летом 1934 года).
Писатель хотел последний раз полюбоваться Волгой, и окружающие чувствовали, что он прощается с рекой детства и молодости. Поездка была тяжелой для Горького: мучали жара и духота, постоянная тряска от слишком мощных машин только что построенного парохода ‘Максим Горький’ (‘Можно бы и без этого’, — проворчал писатель, увидев на пароходе свое имя).
Горький беседовал с партийными и советскими руководителями городов, мимо которых проплывал пароход, рассказывал о своей молодости, о волжской жизни тех лет, слушал последние шаляпинские пластинки, недавно привезенные Екатериной Павловной из Парижа от великого певца.
‘Всюду по берегам рек, в городах идет неутомимая работа строительства нового мира, возбуждая радость и гордость’, — подытоживал Горький свои впечатления от поездки в письме Р.Роллану.
В конце сентября Горький уехал снова в Тессели.
Тессели — слово греческое и в переводе значит ‘тишина’. Тишина тут действительно была необыкновенной. Дача с большим запущенным парком, закрытая с трех сторон горами, находилась вдали от проезжих дорог. Одноэтажный дом в форме буквы ‘т’ был окружен самшитом и можжевельником.
Горький занимал две комнаты — спальню и кабинет, остальные находились в общем пользовании всех жителей дачи. В кабинете писателя, выходившем углом на юго-восток, всегда было много солнца, из окна видно море и спускавшийся к нему парк. Под окном кабинета на ветке сосны — кормушка для птиц.
С трех до пяти часов в любую погоду, в любое время года Горький работал в саду — копал клумбы, выкорчевывал пни, убирал камни, корчевал кустарник, подметал дорожки, умело использовал естественные источники, не давая им без пользы стекать в овраги. Скоро сад был приведен в порядок, и Алексей Максимович этим очень гордился.
‘Правильное чередование умственных и физических занятий возродит человечество, сделает его здоровым, долговечным, а жизнь радостной… — говорил он. — Пусть родители и школа привьют детям любовь к труду, и они избавят их от лени, непослушания и прочих пороков. Они дадут им в руки самое сильное оружие для жизни’.
В минуты физической работы, говорил писатель, в голову приходят такие мысли, рождаются такие образы, которые, сидя за столом, не поймаешь часами.
В Тессели к Горькому приезжали Вс.Иванов, А.Толстой, Маршак, Павленко, Тренев, Бабель, видный партийный деятель Постышев, французский писатель А.Мальро. Здесь пишет известный портрет Горького — буревестника революции художник И.И.Бродский.
Жизнь в Тессели была писателю не по душе. Он пишет Роллану, что подобно Чехову тяготится заточением в Крыму, но вынужден остаться тут на зиму, чтобы сохранить работоспособность.
‘Я люблю все цветы и все краски земли, и человек, лучшее ее, во все дни мои был для меня чудеснейшею из загадок, и любоваться им не устал я’, — говорил в 1906 году герой миниатюры ‘Старик’, и эту любовь к жизни, к человеку Горький сохранил до последних дней.
А здоровье все больше и больше сдает.
Из-за болезни Горький не смог поехать в Париж — на Международный конгресс в защиту культуры (его обращение к конгрессу было напечатано в ‘Правде’).
‘Я начинаю дряхлеть. Падает работоспособность… Сердце работает лениво и капризно’, — пишет он в мае 1935 года. Когда Горький работал в парке, неподалеку стояла машина с кислородной подушкой — на всякий случай. Такая подушка была под рукой и во время бесед с гостями {Подчас для Горького приготавливали около трехсот кислородных подушек в день.}.
Сами собой складывались шуточные стихи:
Надо было жить скромней,
Не ломать в саду камней
И не думать по ночам
О возмездьи сволочам.
Но не думать ‘о возмездьи сволочам’ Горький не мог.
‘Я боюсь только одного: остановится сердце раньше, чем я успею кончить роман’, — писал Горький 22 марта 1936 года. Увы, он оказался прав — ‘Клима Самгина’ Горький окончить не успел: остались недописанными самые последние страницы.

8

Отдавая много сил и времени организационно-административной и редакторской работе, самой разнообразной помощи товарищам по перу, ведя обширную переписку, Горький всегда помнил и говорил, что главное дело писателя — писать. И он писал… Писал много — ‘Жизнь Клима Самгина’, пьесы, публицистические и критические статьи.
‘Прощальный’ горьковский роман ‘Жизнь Клима Самгина’ {Первый том закончен в 1926 году, второй — в 1928, третий — в 1930, а четвертый окончательно завершен не был.} — энциклопедия русской жизни предреволюционного сорокалетия.
Замысел ‘Самгина’ зрел долго. На грани века Горький начал ‘Жизнь г.Платона Ильича Пенкина’, затем набросал отрывок ‘Меня зовут Яков Иванович Петров…’, потом работал над ‘Записками доктора Ряхина’, написал повесть ‘Все то же’, задумал ‘Дневник никудышника’.
Но четырехтомная история ‘никудышника’ Клима Самгина не была простым воплощением давнего замысла. В рассказы о людях и событиях минувших десятилетий Горький вкладывал большой и актуальный для современности смысл: ‘Прошлое уходит с фантастической быстротой… Но оставляет за собой ядовитую пыль, и от этой пыли — сереют души, тускнеет разум. Знать прошлое — необходимо, без этого знания запутаешься в жизни и можешь снова попасть в то грязное, кровавое болото, из которого вывело нас и поставило на широкий прямой путь к великому счастливому будущему мудрое учение Владимира Ильича Ленина’.
В ‘Жизни Клима Самгина’ Горький осмысливает русскую жизнь за сорок предреволюционных лет с позиций великого художника и глубокого мыслителя, обогащенного опытом социалистической революции. Недаром Горький, старший современник Самгина, работая над романом, заново вникал в марксистские оценки исторического процесса, составил список высказываний Ленина об империализме, решений партии 1907-1917 годов.
В библиотеке писателя хранятся ‘Манифест Коммунистической партии’ издания 1932 года и ленинская работа ‘Государство и революция’ издания 1931 года с его пометками. Горький в процессе работы запрашивал историков о ценах на сено, овес и мясо в России в 1915 году, изучал воспоминания и документы. ‘Мне нужны точные даты смертей, восшествий на престол, коронаций, разгонов Думы и пр. и т.д.’, — писал он в 1926 году в СССР и просил прислать книгу с ‘точной хронологией событий конца XIX и начала ХХ-го веков до войны. 14 года’.
В романе мастерски изображены кровавая катастрофа в дни коронации Николая II — ‘Ходынка’, Нижегородская выставка, Девятое января, революция 1905 года, похороны Баумана, столыпинская реакция, первая мировая война.
Наряду с прямо названными Николаем II, Керенским, Шаляпиным, Родзянко, в романе показаны, ‘не называя фамилий’, Савва Морозов (‘человек с лицом татарина’), писатель Н.Златовратский (‘седобородый беллетрист’), Е.Чириков (‘модный писатель, дубоватый человек’), сам М.Горький (‘рыжеусый, похожий на солдата’) и т.д.
Но ‘Самгин’ — не историческая хроника, не учебник или хрестоматия по истории. В романе не освещен ряд важных событий, нет многих лиц, игравших важную роль в России в те годы. Движение России к социалистической революции показано не в исторических событиях, а в духовной жизни, философских спорах, личных драмах и судьбах героев. ‘Жизнь Клима Самгина’ — это прежде всего идеологический роман, показывающий движение страны к революции через идеологические споры, философские течения, книги, которые читают и о которых спорят (в произведении упоминаются сотни произведений литературы, музыки, живописи — от ‘Илиады’ до горьковской пьесы ‘На дне’). Герои романа больше мыслят и разговаривают, чем действуют. К тому же жизнь показана Горьким такой, какой видит ее Самгин, а он многого не видит или видит неправильно.
Перед читателем проходят народники, легальные марксисты, идеалисты, декаденты, сектанты, большевики — по словам писателя, ‘все классы’, ‘течения’, ‘направления’, вся адова суматоха конца века и бури начала ХХ-го’. ‘Жизнь Клима Самгина’ — роман о русском предреволюционном обществе, о сложном сплетении идеологических и социальных сил в России начала XX века. Писатель рисует крах народничества, зарождение легального марксизма и марксизма революционного, появление и социальные корни декадентства, его многообразные разветвления, бурную предпринимательскую деятельность буржуазии, революционные события 1905-1907 годов, разгул мистики, порнографии и цинизма в пору реакции, рост сил пролетарской партии.
Горьковский роман направлен против буржуазного индивидуализма, разносторонне воплощенного писателем в главном герое — адвокате Климе Ивановиче Самгине.
‘Индивидуализм — это заразная и опасная болезнь, корни ее в инстинкте собственности, воспитанном веками, и покамест существует частная собственность, — болезнь эта будет неизбежно развиваться, уродуя и пожирая людей, как проказа’, — писал Горький.
Клим с детских лет убежден в своей оригинальности, исключительности: ‘людей крупнее его не видел’. Это стремление быть оригинальным, не похожим на всех было привито ему с детства — родителями. Но скоро ‘выдумывать себя’ стал и сам Клим, превратившись в маленького старичка, чуждого детским играм, забавам, шалостям.
Детство и юность Клима приводят на память пушкинские строки:
Блажен, кто смолоду был молод…
или мудрое четверостишие Маршака:
Существовала некогда пословица,
Что дети не живут, а жить готовятся.
Но вряд ли в жизни пригодится тот,
Кто, жить готовясь, в детстве не живет.
У ребенка должно быть детство с его радостями и шалостями, а не детская старость — об этом не раз говорил и сам Горький. С грустью смотрел он на ‘старчески опытных’ малолетних бедняков, пришедших на его нижегородскую елку, в 1909 году писал бакинским детям, чтобы они были детьми (‘побольше делайте шалостей’), а не маленькими старичками.
Убежденный в своей исключительности, Клим Самгин на деле — ‘интеллигент средней стоимости’, зауряднейший человек, лишенный и большого ума, и просто человечности.
Самгин живет в тревожное предреволюционное время. Как бы ни, хотел он, но от неизбежно приближающихся политических потрясении не скроешься. В душе Клим боится грядущей революции, внутренне понимает, что ему от революции ничего не нужно, но тем больше он кичится бескорыстным служением ей, оказывая революционерам кое-какие услуги. Самгину доверяют большевики, Клим выполняет их поручения — в душе не сочувствуя революции. Во время могучего революционного натиска массы быть попутчиком революции выгоднее и безопаснее — так думает Самгин. К этому побуждает его и тщеславие, стремление играть роль видного общественного деятеля.
Клим — ‘бунтарь поневоле’, он помогал революционерам не от веры в революцию, а от страха перед ее неизбежностью. Так он приходит к выводу: ‘Революция нужна для того, чтобы уничтожить революционеров’. Недаром жандармский полковник, человек умный, познакомившись с записками Самгина, искренне удивлен, почему тот не оказался на стороне правительства: ведь душой он за существующие порядки.
Разоблачая Клима Самгина, прослеживая его жизненный путь от колыбели до гибели в революционные дни 1917 года, писатель был далек от фатализма — признания неотвратимости судьбы, бессилия человека изменить свой жизненный путь. Человек — утверждал Горький всем своим творчеством — не обречен обстоятельствами жизни, он может и должен стать выше их. Как и у Матвея Кожемякина, у Клима была возможность (и не одна!) сойти со своего пути, по-настоящему войти в ‘большую жизнь’ — и в личном и в общественном плане. Он увлекается женщиной — и боится страсти, бежит от нее. Атмосфера революционного подъема в стране тоже влияет на Самгина.
В романе Горький исследует, как интеллигенция, много говорившая о народе, о том, что страна и власть должны принадлежать ему, и только ему, после 1917 года, когда народ на деле взял власть в свои руки, оказалась в немалой своей части враждебной революции. Причину этого писатель видит в индивидуализме, в ‘вялом, но неутоленном и неутолимом самомнении’.
Роман Горького — роман не о всей русской интеллигенции. Немало интеллигентов приняли Октябрь — кто раньше, кто позднее, кто полностью, кто в значительной части. Клим Самгин — художественное обобщение писателем тех черт интеллигенции, которые — вместе взятые — обусловили враждебность ее части социалистическому перевороту.
Самгин завершает и обобщает в творчестве Горького галерею буржуазных интеллигентов, показанных еще в ‘Вареньке Олесовой’ и ‘Дачниках’, все более уходивших от народа, все более опустошавших себя духовно (недаром подзаголовок романа — ‘История пустой души’). В этом образе собраны также черты многих людей, встречавшихся на жизненном пути Горького, но Самгин не портрет какого-либо конкретного лица. Сам писатель называл в числе тех, кто дал ему материал для Самгина, литераторов Миролюбова, Пятницкого, Бунина, Поссе — людей с разными характерами и судьбами.
Самгину противостоит в романе большевик Кутузов, человек с широким кругозором, верящий в пролетариат. В отличие от духовно болезненного Клима — это здоровый телом и духом человек, обаятельный, понимающий искусство. Вокруг него концентрируется все лучшее — и в пролетариате и в интеллигенции. Нет, Клим Самгин — это далеко не вся русская интеллигенция, хотя и немалая ее часть. Есть и Кутузов — великолепно эрудированный человек, талантливый оратор и полемист, есть и Елизавета Спивак, и Любаша Сомова, и Евгений Юрин и другие.
Приближаются к лагерю Кутузова и Макаров, Иноков (в нем есть некоторые черты самого Горького), Тагильский, Марина Зотова, Лютов — сложные, противоречивые, мятущиеся люди.
Широко показывает Горький в романе народную жизнь, рост народного сознания, стремление масс к свободе. Настоящий народ — сильный душевно и физически, умный — не по душе Самгину. Но и читатель, и сам писатель видят правду жизни через голову героя романа. Народ в ‘Самгине’ в сложном переплетении ‘проклятого наследия’ прошлого и революционного, духовного роста. Из народной среды выходят и верные слуги престола, и борцы за народное дело.
В ‘Жизни Клима Самгина’, написанной уже старым писателем, не видно упадка или ослабления таланта. Перед нами новый мощный взлет гения. Неувядаемо свежа память писателя, огромна художественная сила его книги.
Через весь роман проходит оригинальный художественный прием ‘зеркальности’. Все черты Самгина отражаются — более остро или сниженно — в других персонажах романа. Это, с одной стороны, развенчивает ‘неповторимость’ главного героя романа, а с другой — делает его обобщением целой социальной группы. Такова диалектика художественного образа.
Спокойная манера изложения скрывает в себе и глубоко критическое, ироническое отношение к изображаемому миру, восхищение теми, кто готовит революцию. Не скрывая (в письмах) своего резко отрицательного отношения к Самгину, Горький всячески стремился избегать в романе авторских оценок героя, предоставляя ему самому разоблачать себя — словами, мыслями, поступками.
Очень сложный художественно, роман ‘Жизнь Клима Самгина’ читать нелегко. Он требует большой эрудиции, глубокого знания изображаемой эпохи, вдумчивого отношения к прочитанному. Недаром Горький думал написать ‘сокращенный’ вариант романа.
Самгин — это литературный тип, имеющий мировое значение, воплощающий духовное оскудение буржуазного интеллигента-индивидуалиста в эпоху пролетарских революций.
Как ‘маниловщина’, ‘хлестаковщина’, ‘обломовщина’, ‘беликовщина’, ‘самгинщина’ стала художественным обобщением системы взглядов и действий, характерных для определенного социального типа. Самгинщина — идеология и психология мещанина — особенно опасна, ибо трудно уловима, трудно наказуема. Самгины заражают окружающих равнодушием, мнимой ‘умностью’, готовят почву для злых дел, затрудняют развитие жизни, ненавидят все яркое, необычное, талантливое, но сами остаются в стороне, не совершая юридически караемых дел, — более того, внешняя, видимая причастность к великому делу довольно надежно прикрывает их от упреков и обвинений.
Образ Клима Самгина не только результат наблюдений и раздумий великого художника над жизнью. Он тесно связан с русской и мировой литературной традицией, недаром Горький подчеркивал, что интеллигент-индивидуалист, человек ‘непременно средних интеллектуальных способностей, лишенный каких-либо ярких качеств, проходит в литературе на протяжении всего XIX века’. О буржуазном интеллигенте самгинского типа писали и современники Горького, но они придавали этой фигуре неоправданную духовную значимость, не смогли увидеть, подобно Горькому, за мнимой неповторимостью и оригинальностью внутреннюю серость и пустоту.
Глубокое и многостороннее, художественно совершенное обобщение черт человеческого характера, закономерностей общественной жизни, присущих не одной исторически конкретной ситуации, не только одному поколению людей, делает ‘Жизнь Клима Самгина’ книгой важной, поучительной и интересной для последующих поколений. В романе Горький исследует такие социальные и психологические вопросы, которые отнюдь не ограничиваются ни Россией, ни показанной в романе исторической эпохой. События, изображенные в ‘Самгине’, отстоят от нас на 50-100 лет. Но роман актуален и сегодня. Самгины, Дроновы, Томилины, Зотовы, Лютовы — герои и сегодняшнего дня в капиталистических странах. Их сомнения, метания, поиски многое раскрывают в поисках и метаниях интеллигенции буржуазных стран. Да и у нас кое-какие черты самгинщины, мещанского сознания еще не ушли окончательно в прошлое. ‘Самгинским семенем’ назвал критик М.Щеглов Грацианского — одного из героев романа Л.Леонова ‘Русский лес’.

9

Май 1936 года в Крыму был сухим и знойным, солнечно было и в Москве, куда выехал Горький 26 мая. В вагоне душно и часто открывали окна. Писателю не раз приходилось дышать из кислородной подушки.
А в Москве тоже духота, но и сильный ветер при нещадном солнце. 1 июня в Горках писатель тяжело заболел гриппом, обострившим болезнь легких и сердца.
С 6 июня ‘Правда’, ‘Известия’ и другие газеты ежедневно печатают сообщения о здоровье писателя, но для него самого был отпечатан специальный номер ‘Правды’ — без этого бюллетеня.
‘Когда заболел писатель, — вспоминает Л.Кассиль, — миллионы читателей хватали газету по утрам и искали там первым делом бюллетень о его здоровье, как искали впоследствии сводку с фронта или до этого — градус северной широты, где дрейфовала льдина челюскинцев’.
Больного посетили руководители партии и правительства. Со всей страны, со всех концов мира шли пожелания скорейшего выздоровления. Московские пионеры принесли ему цветы.
Одышка не давала Горькому ложиться, и он почти все время сидел в кресле. Когда наступало временное облегчение, Алексей Максимович шутил, посмеивался над своей беспомощностью, говорил о литературе, о жизни, несколько раз вспоминал Ленина. Боль он переносил терпеливо. Последней книгой, которую читал Горький, было исследование известного советского историка Е.В.Тарле ‘Наполеон’, на многих ее страницах сохранились пометки писателя, последняя из них — на 316 странице, в середине книги.
Смерти Горький не боялся, хотя не раз думал о ней.
‘Несколько раз в жизни, волею и неволею, мне пришлось испытать близость смерти, и множество хороших людей умерло на моих глазах. Это заразило меня чувством органической брезгливости к ‘умиранию’, к смерти. Страха же перед нею — никогда не испытывал’, — признавался он в 1926 году.
Но умирать не хотелось: ‘Жить бы и жить. Каждый новый день несет чудо. А будущее такое, что никакая фантазия не предвосхитит… — говорил он. — Медицинская наука хитрая, но могущественная. Немножко бы протянуть, а там болезни на земле выведутся и можно будет жить эдак лет сто пятьдесят. А то рано мы умираем, слишком рано!’
Мысли о смерти, о трагической краткости человеческой жизни часто волновали писателя в последние годы. Они отразились в пьесе ‘Егор Булычов и другие’, писатель думал инсценировать повесть Л.Н.Толстого ‘Смерть Ивана Ильича’.
Горький проявлял большой интерес к проблеме долголетия, много сделал для создания Всесоюзного института экспериментальной медицины, в числе прочих вопросов занимавшегося и проблемами продления человеческой жизни. Однажды он спросил профессора Сперанского, осуществимо ли бессмертие. ‘Не осуществимо и не может быть осуществимо. Биология есть биология, и смерть ее основной закон’.
‘ — Но обмануть-то мы ее можем? Она в дверь постучит, а мы скажем, пожалуйте через сто лет?
— Это мы можем.
— А большего я от вас, да и остальное человечество вряд ли потребуем’.
16 июня наступило последнее временное облегчение. Пожимая руки врачам, Горький сказал: ‘По-видимому, выскочу’. Но ‘выскочить’ из болезней не удалось, и в 11 час. 10 мин. утра 18 июня Горький умер на даче в Горках.
Когда рука Горького еще держала карандаш, он писал на листках бумаги:
‘Сопрягаются два процесса: вялость нервной жизни — как будто клетки нервов гаснут — покрываются пеплом, и все мысли сереют, в то же время — бурный натиск желания говорить, а и это восходит до бреда, чувствую, что говорю бессвязно, хотя фразы еще осмысленны’.
‘Конец романа — конец героя — конец автора’, — продиктовал Горький, думая о том, что ‘Жизнь Клима Самгина’ он уже не допишет.
Как большое личное горе переживали кончину Горького советские люди.
Плачут горы, плачут реки:
‘Умер Горький наш’,
Что-то скучно всюду стало.
Во дворах ребята плачут:
‘Умер Горький наш’.
Умер, жалко мне прощаться!
Умер, дорогой.
Умер, жалко мне прощаться.
Умер Горький мой —
так восьмилетняя Светлана Кинаст из совхоза ‘Горняк’ Азово-Черноморского края выражала свои чувства в неумелых, но искренних стихах.
А пятнадцатилетний Степан Перевалов в книге ‘Мы из Игарки’ писал:
‘О смелый Сокол, ты над землею, дыша борьбою, парил высоко. Из битв жестоких ты вынес сердце, любовью полно.
Ты гордо бросил проклятье жадным, живущим праздно чужою кровью. Ты подал руку несчастью бедных, и раб увидел дорогу к свету.
Для поколений, идущих к жизни, ты вечно будешь светящим солнцем.
Ты славно пожил… Твоею жизнью учиться будем и будем вечно дышать борьбою, как ты, любимый, как ты, наш Сокол!
Мы будем помнить и славить вечно твои заботы и будем сильны, как ты, любимый, — о смелый Сокол.
Свою утрату, потерю друга, мы переносим с рыданьем в сердце.
Прощай, учитель! Прощай, любимый!’
Гроб с телом писателя, а потом урна с его прахом были установлены в Доме Союзов. Тысячи людей прошли через Колонный зал, отдавая последний долг великому сыну великого народа.
20 июня на Красной площади состоялся траурный митинг. Гремели артиллерийские залпы, оркестры играли гимн трудящихся всего мира ‘Интернационал’. Урна с прахом писателя была замурована в Кремлевской стене — там, где покоится прах выдающихся деятелей коммунистической партии, советского государства и международного рабочего движения.
‘У великих людей не две даты их бытия в истории — рождение и смерть, а только одна дата: их рождение’, — сказал на траурном митинге Алексей Толстой. И он был прав. Писателя нет с нами, но его книги нам ‘строить и жить помогают’, учат правде, бесстрашию, мудрости жизни.
Горький ушел из жизни больше тридцати лет тому назад. Но все это время — и в годы Великой Отечественной войны и в годы развернутого коммунистического строительства — он оставался и остается с нами. Горьковские рассказы, повести, романы и сегодня продолжают волновать читателя, ставят перед ним серьезные и интересные проблемы. Как у всякого подлинно великого художника, новые поколения видят у Горького не только то, что видели их предшественники, но и открывают новое, мало замеченное или вовсе незамеченное, созвучное сегодняшнему дню.
Книги Горького и сегодня — наши друзья, советчики, наставники. Он жив, жив той жизнью, имя которой бессмертие. Живы его великие творения — его романы, повести, пьесы, рассказы. Стала первой литературой мира советская литература, у колыбели которой стоял великий, мудрый наставник и учитель Алексей Максимович Горький.
Столетие со дня рождения Горького, отмечавшееся в 1968 году, превратилось в нашей стране во всенародное чествование великого писателя. Это говорит о жизненности горьковского наследия, о его роли в борьбе за торжество коммунизма. Идут годы, сменяются поколения, но всегда с нами в борьбе за Человека, за коммунизм пламенное слово Буревестника революции.

Что читать о Горьком

Жизнь ученого — его открытия, жизнь художника — его картины, жизнь писателя — его книги. Поэтому, если вы хотите ближе узнать Горького, читайте его книги.
Возможно, некоторые произведения Горького вам не понравятся: одни окажутся еще не по возрасту, литературному и эстетическому развитию, другие не будут соответствовать вашим индивидуальным вкусам. Но не поленитесь вернуться к ним позднее, через несколько лет.
Читая статьи и выступления Горького, надо помнить, что они, как и публицистика вообще, были тесно связаны с запросами текущего дня, отражали представления, имевшие широкое распространение в то время, когда они были написаны. О ряде явлений сегодня думаем иначе, чем думали писатель и его современники: история внесла свои поправки.
Оценки Горьким литературных явлений подчас носят полемический характер, призваны подтвердить то или иное положение, защищавшееся писателем в данный момент.
Прочтите наугад 5-10 писем Горького, и вы поймете, как много нового и интересного содержится в переписке великого писателя.
Письма Горького тем более интересны, что в своих произведениях он использовал личные впечатления, личную жизнь трансформированно, преображенно, ‘как литературный материал’, по собственному признанию.
Произведения писателя издавались сотни раз — отдельными книгами, сборниками, собраниями сочинений. Но время, события гражданской, Великой Отечественной войны уничтожили сотни тысяч экземпляров горьковских книг. Конечно, много книг писателя вышло в послевоенные годы и находится сегодня в активном читательском обороте, вполне доступны любому из вас.
Мы укажем три собрания сочинений писателя, вышедшие в последнее двадцатилетие:
1. Собрание сочинений в 30 томах (1949-1956), 22 тома — художественные произведения, 5 — статьи, 3 — письма. Тираж 300 тыс. экз.
Недостатком собрания является то, что от произведений, снискавших писателю мировое признание, никак не отделены его ранние слабые вещи, которые Горький никогда не перепечатывал {‘Возникло желание уничтожить половину написанного’, — признавался Горький в 1930 году.}. Это надо иметь в виду и не лениться смотреть в примечания, где указано — печаталось ли произведение в пору творческой зрелости писателя.
2. Собрание сочинений в 18 томах (1960-1963), тираж более 300 тыс. экз. Произведения Горького здесь напечатаны со строгим отбором, статей и писем нет.
Завершающие тома статьи содержат анализ опубликованных произведений.
3. В настоящее время выпускается Полное академическое собрание сочинений Горького (вышло десять томов). Тираж 300 тыс. экз. В него войдут все художественные произведения, опубликованные при жизни Горького и после его смерти, а также все законченные и незаконченные повести, рассказы, очерки, сценарии, наброски, планы.
В каждом из томов сперва напечатаны произведения, включенные Горьким в собрания сочинений, т.е. те, которые Горький считал наиболее удачными, затем произведения, опубликованные писателем, но не включенные им в собрания сочинений, далее — произведения, не публиковавшиеся при жизни Горького, неоконченные им, а также произведения, принадлежность которых Горькому окончательно не установлена.
В примечаниях содержатся подробные сведения о публикациях и рукописях произведений, их творческой истории, оценке самим писателем, критиками, читателями.
Художественные произведения займут 25 томов, кроме того, в 8 томах будут опубликованы варианты к ним. Литературно-критические и публицистические статьи займут 12 томов, письма — 18 томов.
Много интересного опубликовано в томах Архива А.М.Горького — ‘История русской литературы’ (т. I), художественные произведения, наброски к ним, статьи (т. II, III, VI, XII), письма (т. IV, V, VII, VIII, IX, X, XI), в XIII томе (‘Горький и сын’) — воспоминания Н.А.Пешковой.
Трижды (в 1958, 1961 и 1970) выходил сборник писем, воспоминаний и документов В.И.Ленин и А.М.Горький.
В сборник включены переписка Ленина и Горького, высказывания Ленина о Горьком и Горького о Ленине, воспоминания об отношениях вождя и писателя, хроника встреч, писем, высказываний Ленина и Горького.
Фотографии писателя, его современников, мест, где он бывал, рукописей Горького, его книг и другой иллюстративный материал вы найдете в альбоме А.М.Горький в портретах, иллюстрациях, документах (М., Учпедгиз, 1962).
Академия наук СССР выпускает большие сборники документов и исследований о литературе — ‘Литературное наследство’. Два тома, вышедшие в последние годы, связаны с Горьким. Это 72 том — Горький и Леонид Андреев (1965) и 74 том — Горький и советские писатели (1967). Эти тома ‘Литературного наследства’ включают письма Горького Леониду Андрееву и советским писателям и ответы адресатов. Публикуемые материалы сопровождаются подробными комментариями. В ‘Литературном наследстве’ много фотографий, часто публикуемых впервые.
Жизнь и творчество Горького подробно освещены в многочисленных книгах и статьях.
Богата новыми интересными мыслями и сведениями, увлекательно написана одна из последних книг о великом писателе — Судьба Максима Горького Б.Бялика (М., ‘Художественная литература’, 1968, 392 стр.). Это рассказ и раздумья о жизни, но преимущественно о творчестве писателя. Возможно, местами книга Б.Бялика покажется трудной, но познакомиться с ней мы вам все же очень рекомендуем.
Из книг о жизни Горького, вышедших в последнее время, укажем богатую фактами книгу Л.Быковцевой Горький в Москве. 1931-1936 (‘Московский рабочий’, 1968), В.Я.Гречнева Горький в Петербурге — Ленинграде (Лениздат, 1968), Л.М.Фарбера А.М.Горький в Нижнем Новгороде. Очерк жизни и творчества. 1889-1904 (Горький, 1968).
Вот еще несколько книг о жизни писателя:
И.А.Груздев Молодые годы Максима Горького (выходила много раз, вначале называлась ‘Жизнь и приключения Максима Горького’). Впервые опубликованная в 1926 году, она была одобрена самим писателем. Свою задачу — заинтересовать юного читателя личностью и творчеством Горького — автор выполнил успешно. Бережно сохранив горьковский текст, стиль и слог оригинала, Груздев на материале трилогии и рассказов писателя описал детство и молодые годы Горького, закончив повествование появлением ‘Макара Чудры’.
А.Роскин Максим Горький. М., Детгиз, 1946 (тоже для юного читателя).
И.Груздев Горький. М., ‘Молодаягвардия’, 1960.
И.Груздев Горький и его время. М., Гослитиздат, 1962.
Воспоминания о Горьком собраны в книге М.Горький в воспоминаниях современников (М., Гослитиздат, 1955). Из других воспоминаний о Горьком укажем книги К.Федина Горький среди нас (ряд изданий), И.С.Шкапа Семь лет с Горьким (1964, 1968), Вс.Рождественского Страницы жизни (1962), Горький в воспоминаниях нижегородцев (Горький, 1965), а также воспоминания Л.Никулина и Вс.Иванова (ряд изданий).
Познакомиться с хроникой жизни Горького, проследить, как день за днем жил и работал писатель, вы можете, обратившись к четырехтомной Летописи жизни и творчества А.М.Горького. Здесь не только зафиксированы факты горьковской жизни, но и указаны источники, на основе которых они установлены, и приведены выдержки из них.
При жизни Горького кино получило уже высокое развитие, и сохранилось немало кинопленки, на которой заснят всемирно известный писатель, запечатлены мгновения этой большой жизни {Одним из первых снял Горького для кино (на Капри) Юрий Желябужский (сын М.Ф.Андреевой) — позднее известный советский режиссер и оператор.}. Создан ряд документальных фильмов:
Горький. Автор сценария Л.Никулин, режиссер С.Бубрик.
Страницы большой дружбы (о дружбе Ленина с Горьким). Авторы сценария В.Максимова, А.Шумский, режиссер В.Моргенштерн.
Строки Горького. Авторы сценария Л.Белокуров, А.Шумский, режиссер Ф.Тяпкин.
Горький в Нижнем Новгороде. Автор сценария С.Фих, режиссер М.Каростин.
Горький в Молдавии. Режиссер-оператор В.Калашников.
Начало пути. Автор сценария Б.Пирадов, режиссер Р.Чиаурели.
По горьковским местам. Автор сценария А.Прессман, режиссер В.Плотникова.
Встречи в Ялте. Автор сценария Л.Белокуров, режиссер А.Шафран.
На Капри… у Горького. Автор сценария Г.Фрадкин, режиссер-оператор Е.Покровский.
Итальянская страница. Автор сценария Г.Фрадкин, режиссер-оператор Е.Покровский.
Встречи с Горьким. Автор сценария Б.Добродеев, режиссер С.Аронович.
Друг Горького — Андреева. Автор сценария Б.Добродеев, режиссер С.Аронович.
Познакомьтесь с высказываниями В.И.Ленина о Горьком — их вы найдете в указанном выше сборнике В.И.Ленин и А.М.Горький, а также в книге В.И.Ленин о литературе и искусстве (М., 1967), где они выделены в особый раздел, со статьями о творчестве писателя видных марксистских критиков — В.В.Воровского и А.В.Луначарского (опубликованы в разных сборниках работ этих критиков). О Горьком написано много книг и статей в журналах и сборниках. Читайте их — они помогут вам глубже понять произведения писателя.
Изучение жизни и творчества Горького интенсивно продолжается.
Всмотритесь внимательно в иллюстрации к произведениям Горького. Его романы, повести, рассказы иллюстрировали такие замечательные мастера, как И.Е.Репин, С.В.Герасимов, В.А.Серов, Кукрыниксы, Д.А.Шмаринов, К.И.Рудаков.
Посмотрите театральные постановки горьковских пьес. Тут нельзя дать конкретных рекомендаций: каждый вечер в каждом театре спектакль рождается заново.
Укажем фильмы-спектакли — заснятые на кинопленку и показываемые на экране театральные постановки пьес Горького: На дне (1952, спектакль МХАТа), Варвары (1953, спектакль Малого театра), Враги (1953, спектакль Ленинградского Большого драматического театра им. М.Горького), Егор Булычов и другие (1953, спектакль Театра им. Евг. Вахтангова), Дети солнца (1956, спектакль Киевского русского драматического театра им. Леси Украинки).
По произведениям Горького поставлены кинофильмы:
Мать (1926, режиссер Всеволод Пудовкин) — один из шедевров советского кино 20-х годов (правда — в духе того времени, — авторы фильма довольно свободно обращаются с горьковским романом, отступают от него). Вторично ‘Мать’ экранизирована Марком Донским (1965).
Детство Горького, В людях, Мои университеты. Авторы сценария И.Бабель, И.Груздев, М.Донской, режиссер М.Донской.
Фома Гордеев. Авторы сценария Б.Бялик, М.Донской, режиссер-постановщик М.Донской.
Дело Артамоновых. Автор сценария С.Ермолинский, режиссер-постановщик Г.Рошаль.
Васса Железнова. Режиссер-постановщик Л.Луков.
Мальва. Автор сценария Н.Коварский, режиссер-постановщик В.Браун.
Челкаш. Автор сценария А.Симуков, режиссер-постановщик Ф.Филиппов.
По Руси. Автор сценария А.Симуков, режиссер-постановщик Ф.Филиппов.
Скуки ради. Авторы сценария А.Войтецкий, Ю.Ильенко, Ю.Пархоменко, Е.Хринюк, постановщик А.Войтецкий.
Трое. Автор сценария и режиссер И.Анненский.
Побывайте в музеях писателя — в Москве (кроме Музея-квартиры, там есть и другой музей писателя), в Горьком, Казани, Куйбышеве, селе Мануйловке (Полтавская область УССР) {За пределами нашей страны музеи Горького есть в Герингсдорфе (ГДР) и Марианске-Лазне (б.Мариенбад, Чехословакия) — в домах, где жил писатель.}, посетите горьковские залы в Литературном музее в Москве и музее Пушкинского дома в Ленинграде, места, связанные с жизнью и творчеством писателя в Горьком, Москве, Ленинграде, Куйбышеве, Казани, Арзамасе, других городах Союза.
Горький стал героем ряда художественных произведений, в частности трилогии Вяч.Лебедева Крылья буревестника, рассказов М.Шагинян Рождество в Сорренто, С.Григорьева Иегудиил Хламида, повести З.Гусевой Свидание на Капри.
Образ Горького воссоздан в ряде кинокартин, в частности:
Невероятный Иегудиил Хламида (режиссер-постановщик Н.Лебедев, сценарист А.Гладков) — о самарском периоде жизни Горького.
Аппассионата. Авторы сценария Д.Афиногенова, М.Анчаров, Ю.Вышинский, режиссер-постановщик Ю.Вышинский.
Ленин в 1918 году. Авторы сценария А.Каплер, Т.Златогорова, режиссер-постановщик М.Ромм.
Пролог. Автор сценария А.Штейн, режиссер-постановщик Е.Дзиган.
Яков Свердлов. Авторы сценария Б.Левин, П.Павленко, режиссер С.Юткевич.
Педагогическая поэма. Авторы сценария И.Маневич, А.Маслюков, режиссеры-постановщики А.Маслюков, М.Маевская.
На горьковские сюжеты написаны многие музыкальные произведения. Назовем, в частности, оперы:’Мать’ Т.Хренникова, ‘Фома Гордеев’ А.Касьянова, балет Б.Асафьева ‘Красавица Радда’, симфоническую поэму А.Петрова ‘Радда и Лойко’, ораторию Г.Галынина ‘Девушка и Смерть’.
О Горьком писали и пишут много, но не все в жизни и творчестве писателя до конца ясно и изучено, установлены и исследованы далеко не все многосторонние и разнообразные связи его с исторической эпохой и литературой его времени. Перед будущими горьковедами — широкие просторы для поисков, находок, открытий. И вполне возможно, что кто-нибудь из вас внесет свой вклад в изучение жизни и творчества Горького.
В частности, многие письма Горького еще не найдены, и, быть может, кому-то из вас, юные читатели, выпадет счастье пополнить собрание сочинений писателя его неизвестными письмами. Так, совсем недавно в Львовской научной библиотеке найдены письма Горького к украинскому этнографу В.Гнатюку, а в Донбассе — письмо Горького школьникам села Фащевки.
Стоит поискать книги с пометками Горького, подаренные им библиотекам и отдельным лицам.
Хочется, чтобы ваш интерес к жизни и творчеству Горького не ограничился этой книгой.
Горький Максим
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. И. М. Нефедова. Максим Горький (Биография писателя), Горький Максим, Год: 1971
  2. Неизвестный Кржижановский, Воробьева Е., Год: 2002
  3. Д. П. Святополк-Мирский. Белинский, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1926
  4. О Юрии Крымове, Белоусова М., Год: 1976
  5. ‘…О менее праздничном, но более человеческом’, Никоненко Станислав Степанович, Год: 1988
  6. Библиография, Кукольник Павел Васильевич, Год: 2006
  7. Борис Житков, Чуковская Лидия Корнеевна, Год: 1957
  8. Джон Мильтон. Биографический очерк, Мильтон Джон, Год: 1896
Электронная библиотека