И. И. ТХОРЖЕВСКИЙ
И. И. ТХОРЖЕВСКИЙ
Дней лет наших всего до семидесяти лет.
Псалом
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
И. И. Тхоржевский, Зайцев Борис Константинович, Год: 1951
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Вот настоящий импрессионист, природный: это у него в крови. На внешний мир быстрый и нервный ответ, а собственное бытие — ряд остркх переживаний, отражений. Это и есть впечатлительность и ‘ответность’, слегка женственное качество, но и связанное с жилкой художнической. Оно называется импрессионизмом. Выражаться может и в жизни, и в творчестве.
Я не знал Тхоржевского в его молодые годы, петербургские. Но видел портрет того времени. Он изображен в камергерском мундире, еще худенький, с лицом нервным и действенным, возбудимым (польская кровь). Этот Тхоржевский — даровитый и живой, широко образованный, уже сотрудник министра Кривошеина. Работает по переводческому делу, и, видимо, очень удачно: тридцати лет, в генеральском чине, занимает видное место.
Как нередко в поколении нашем дед его был николаевских времен военным, отец уже адвокат, мать музыкантша, замечательная пианистка. Артистическо-литературная закваска Ивана Ивановича давняя: мать занималась не только музыкой, но и литературой, вместе с отцом переводила Беранже.
Сын, кроме изучения государственного права (кончил СПБ Университет, при котором и был оставлен), кроме службы (позже) в министерстве, тоже с ранних лет тяготел к литературе. Был, конечно, разносторонен и раскидист, на многое откликаясь, многим воодушевляясь, вряд ли особенно сосредоточиваясь на чем-нибудь. Ученая деятельность оказалась не по нем, вся натура его вопияла бы против этого. Затрудняюсь представить себе Ивана Ивановича и чиновником. Слишком он был и жив, и остр, жизнелюбив, горяч, непоседлив. Легко и быстро увлекался. Думаю, больше всего тянула его к себе сама жизнь — в ее формах прельстительных — любовь, искусство, даже азарт игры. Сюда входит и артистизм, от стихов и переводов из Гете, Омара Хайама, до некоего творчества у себя на службе. Вполне вижу его сочиняющим какой-нибудь проект по переселенческому делу, или пишущим манифест, речь для министра, даже для Государя. Это некий праздник. Но будни труда? Упорно и последовательно бороться за проект, проводить его, добиваться, даже просто изо дня в день с безразличием ходить на службу, ждать двадцатого числа… это на него непохоже.
Служба его, при всем блеске начала ее, продолжалась недолго. Но сил много. В живом воображении, горячей впечатлительности возникает и другое, этому ‘другому’ опять будут отданы все силы. Подошла революция, белое движение. Теперь он с Врангелем, и тоже, конечно, увлечен, — судя по той нервности и горячности, с которыми говорил об этом много лет спустя, надо считать, что в то время отдавался борьбе без остатка.
‘Российского’ Тхоржевского знаю лишь по рассказам. Живого Ивана Ивановича, веселого, оживленного, всегда чем-нибудь увлекающегося, увидал только в эмиграции (и всегда чувствовал к нему неколебимое расположение). С ним всегда было интересно, легко, как-то ‘весело’.
Даровитость натуры, нервный заряд, острое переживание жизни, даже его смех — вдруг бурный хохот — все оживляло и располагало.
В начале войны принимал он близкое редакционное участие в газете ‘Возрождение’. (Позже под его редакцией вышли первые четыре тетради журнала ‘Возрождение’ — болезнь прервала эту работу.)
Политика очень его занимала. Он говорил о ней горячо, интересно, всегда оптимистично — жизнь не всегда подтверждала его предсказания.
При немцах занялся он главным своим литературным предприятием: пять лет отдал ‘Русской Литературе’.
Странно было бы ждать от него ‘Литературоведения’, научности. Слишком он был непосредственно даровит, несистематичен, не-упорен. Получилась огромная, очень занятно написанная книга очерков по русской литературе, начиная с Нестора-летописца и кончая живущими еще. Начитанность автора велика, но и тема огромна. Тема такова, что ей надо бы отдать жизнь. Александр Веселовский и отдал бы.
Тхоржевскому облегчил дело импрессионизм — всегда личное впечатление. Конечно, все это прихотливо иногда, ‘недоказуемо’. Иногда пристрастно, часто спорно. Одно можно сказать: талантливо, а то и блестяще (вот бы вспомнить 4-х томную ‘Историю литературы’ Пыпина, над которой мы в молодости засыпали от скуки! Над этой не заснешь).
Тхоржевский всегда высказывает личные мнения, ни с кем, ни с чем не считаясь. Школьного в книге нет. Это антипод учебнику. Он дает, правда, некоторые классификации направлений, но вполне произвольно. Когда читал вслух отдельные очерки, до выхода книги, приходилось иной раз спорить. Одних он пристрастно любил, других обходил, бывал и восторжен, и резок, не всегда справедлив. Но никогда не был сер. Всегда ярок. И думаю, лучше выходили у него второстепенные фигуры (Крылов, напр., отличный портрет).
Когда писал эту работу, находился в некоем увлечении, иллюзии. Ему казалось, что с Россией и ее судьбой дело обойдется неплохо. Привело это к тому, что советскую литературу он слишком выдвинул, на некоторых ее писателей возлагал особые надежды (это и было связано с надеждами на ‘эволюцию’… знакомое настроение многих тогда).
Теперешнее, новое издание автор значительно переделал текст его мне неизвестен, но и о направлении перемен слышал я от самого покойного. Уверен, что его увлекательная книга от этого только выиграет.
Но сам он от нас ушел. Как быстро, волнуясь, лихорадочно жил, так же внезапно, точно подстреленный из-за угла, пал в смертельном недуге — от волнений и споров (кровоизлияние в мозг). Первое нападение обошлось. Он как будто бы даже выздоровел. ‘Доктор сказал, что, если тихо буду жить, еще лет пять протяну’. Но и двух не выжил. Жить же хотелось, хоть за библейскую черту (…’до семидесяти лет’) он слегка и перешагнул. Хотелось в окончательном виде дать ‘Русскую Литературу’ (это успел осуществить), хотел написать воспоминания. Частью семейные, частью о ‘блистательном С.-Петербурге’, портреты-характеристики Столыпина, Витте, Кривошеина, из революционной эпохи Врангеля. К сожалению, написано всего две главы. Дочь покойного, Марина Ивановна ДельРио, любезно показала мне кое-что из оставшегося. Текст ясно указывает, как блестяще, ярко было бы и последующее.
Но что говорить об этом. Его самого нет. Эти несколько строк — ему посмертный привет, горячей душе, раскидистой и непланомерной, но плодородной, как сама наша Родина. Вот ее он любил кровно, на каждой странице писания его это чувствуешь. — Мир и упокоение дорогому собрату.
Возрождение. 1951. Май — июнь. Тетрадь 15 (под рубрикой ‘Памяти ушедших’).
С. 294. ‘Дней лет наших всего до семидесяти лет’. — Из Псалтиря. Псалом 89, ст. 10.
С. 296. …пять лет отдал ‘Русской Литературе’. — Двухтомник Тхоржевского ‘Русская литература’ вышел двумя изданиями: в 1946 и 1950 г., вызвав полемику. ‘Книга богата по содержанию, — пишет Ф. А. Степун, — жива по языку и мысли, и читается с неослабным интересом’ (Возрождение. 1952. Тетр. 20). Отрицательно отозвались о книге И. А. Бунин и Г. П. Струве.