Осип Мандельштам.
Художественный театр и слово
Осип Мандельштам.
Художественный театр и слово
Примечания
Примечания
Художественный театр и слово, Мандельштам Осип Эмильевич, Год: 1923
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Художественный театр — дитя русской интеллигенции, плоть от плоти ее, кость от кости.
Театр русской интеллигенции! Это уже внутреннее противоречие! Такого театра быть не может! А между тем он был! Больше — он еще есть. С детства я помню благоговейную атмосферу, которой был окружен этот театр.
Сходить в ‘Художественный’ для интеллигента значило почти причаститься, сходить в церковь.
Здесь русская интеллигенция отправляла свой самый высокий и нужный для нее культ, облекая его в форму театрального представления. Общество, которое всем своим складом было враждебно всякому театру, строило свой театр из всего, что ему было дорого, но если сложить в одно место все, что любишь, даже самое дорогое, все-таки театра не получится, и любовь русской интеллигенции не стала театром.
Для всего поколения характерна была литература, а не театр. Это было типично литературное, даже ‘литераторское’ поколение. Театр понимали исключительно как истолкование литературы. В театре видели толмача литературы, как бы переводчика ее на другой, более понятный и уже совершенно свой язык.
Источником этого театра было своеобразное стремление прикоснуться к литературе, как к живому телу, осязать ее и вложить в нее персты.
Пафосом поколения — и с ним Художественного театра — был пафос Фомы неверующего. У них был Чехов, но Фома-интеллигент ему не верил. Он хотел прикоснуться к Чехову, осязать его, увериться в нем. В сущности это было недоверие к реальности даже любимых авторов, к самому бытию русской литературы.
Когда художественники привезли ‘Вишневый сад’ в один большой русский провинциальный город, по городу распространилась весть, что труппа не захватила с собой ‘пузатого комода’. С искренним огорчением передавали друг другу обыватели эту подробность. Без комода ведь уже не то. Пальцам ‘Фомы’ уже нельзя будет к нему прикоснуться.
Что такое знаменитые ‘паузы’ ‘Чайки’ и других чеховских постановок?
Не что иное, как праздник чистого осязания. Все умолкает, остается одно безмолвное осязание.
Путь к театру шел от литературы, но в литературу не верили как в бытие, слова не слышали и не осязали.
К литературе требовался толмач, переводчик. Эту роль навязали театру.
Вся деятельность Художественного театра прошла под знаком недоверия к слову и жажды внешнего осязания литературы.
Начиная от ‘Федора Иоанновича’, кончая ‘Лизистратой’, это один цельный путь. Доходило до курьезов: елизаветинский Шекспир на античный лад.
По-настоящему буйствовал народ, по-настоящему плакали и пели, и стрелялись. Но я помню ‘На дне’. Ведь все-таки это был ситцевый и трущобный маскарад. Чистенький притон. Прилизанная трущоба. Осязать смрад и грязь им не удалось, как и многое другое. По-настоящему они осязали только себя.
Я говорю о Х9удожественном: т9еатре: без враждебности и с уважением: он не мог быть иным. Он был расплатой целого поколения за словесную его немоту, за врожденное косноязычие, за недоверие к слову. Вместо того, чтобы читать в слове, искали, что просвечивает за ним (теория сквозного действия). Уж не проще ли было заменить текст ‘Горе от ума’ собственными ‘психологическими’ ремарками и домыслами?
Никогда не читали текст. Всегда свои домыслы. Истинный и праведный путь к театральному осязанию лежит через слово, в слове скрыта режиссура. В строении речи, стиха или прозы дана высшая выразительность.
Они этого не знали. Они исправляли слово, помогали ему. Они ошибались, запинались и путались в пушкинских стихах, беспомощно размахивая костылями декламации — выразительного чтения.
Несколько раз переделывали актерскую ‘азбуку чувств’ и все-таки играли не правду, а актерский шифр.
Бытовой театр, М. Х. Т. всегда был условным, театром-толмачом, переводчиком текста на актерскую азбуку чувств.
Вспоминаю ‘Месяц в деревне’. Кажется, пустяк. Легкая безделушка. А как неестественно, развязно звучали голоса Верочки и других, с растяжкой, с истерическим смехом.
В ‘Лизистрате’ все женщины читают по-старому, по актерской азбуке.
Почти все мужчины освободились от нее, и не случайно движения всех женщин плохи, будто сошли с картины Семирадского, а движения мужчин превосходны.
В театре для того, чтобы двигаться, нужно говорить, потому что он весь дан в слове.
1923
Театр и музыка, М., 1923, No 36 (6 ноября), с. 1139-1140. Номер целиком был посвящен 25-летию М. Х. Т. (современный МХАТ).
В театральном искусстве Мандельштам выделял и ценил прежде всего его словесную, литературную основу (ср. главу ‘Комиссаржевская’ в ‘ШВ’, статью ‘Яхонтов’ и др. тексты).
‘Федор Иоаннович’ — пьеса А. К. Толстого ‘Царь Федор Иоаннович’ (1868). Ее постановка в М. Х. Т. считается одной из вершин русского театрального искусства.
‘Лизистрата’ — трагедия Аристофана (V в. до н. э.).
‘Месяц в деревне’ — пьеса И. С. Тургенева (1855).
Семирадский, Генрих Ипполитович (1843-1902) — художник академического направления, писавший идиллические театрализованные полотна на темы древней истории.