Худой отгадчик
Худой отгадчик
(С француз.)
——
Худой отгадчик, Карамзин Николай Михайлович, Год: 1802
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Глубомыслов имеет странный порок: хочет всегда угадывать. Сочинив две театральные пьесы в один акт, он считает себя комическим автором, обязанным беспрестанно наблюдать движения сердца, находить тайный смысл в каждом слове, в каждом невинном знаке, и все изъясняет по-своему. Пойдите с ним на улицу: он скажет вам род жизни всех мимо ходящих, скажет, откуда они идут, о чем думают, чего хотят, а если попросите его, то объявит вам и то, что они во всю неделю будут делать.
Глубомыслов был вчера в академии: чем она занималась? о чем говорили профессоры? спрашивайте у других, не у него: Глубомыслов ничего не слыхал или слышал худо. Но если хотите знать, о чем говорили два человека, сидевшие далеко от него, в другом углу залы, он повторит вам все от слова до слова. Видел — и следственно понял разговор их, знает его наизусть, расскажет малейшие подробности, и поклянется вам искренно, что не прибавляет от себя ни одного слова.
К несчастью Глубомыслов более скор, нежели проницателен, следует первым своим идеям и часто обманывается в догадках. Но самолюбие его так велико, что он никак не переменит своего мнения, напротив, все толкует в его пользу, видит, что обманулся, но клянется, что угадал, и скорее докажешь ему всякую нелепость, нежели ошибку его.
Глубомыслов женат. У жены его есть сестра, графиня N., молодая прекрасная вдова, с которой она очень дружна и почти всякий день видится.
Однажды, возвратившись домой, Глубомыслов находит их в кабинете одних. У свояченицы его заплаканы глаза. Видя его, они вдруг встают, притворяются веселыми, шутят. Графиня тихонько говорит сестре: ради Бога, не сказывай мужу! Муж подслушал — и голова его в работе.
Какую тайну от него скрывают? Бесполезно спрашивать у жены: она скромна, но нужно ли ему и спрашивать? Еще одно слово, один взгляд, и наблюдательный гений его все узнает.
Через несколько дней он приезжает к графине с женой, которая, поцеловавшись с ней, спрашивает: возвратился ли он? — ‘Ах, нет!’ — отвечает сестра: ‘Вижу, что и надеяться не должно. Так и быть!’
Вопрос и ответ не показывали ничего таинственного, но для Глубомыслова все тайна, все оракул. Он приметил в хозяйке глубокую, скрываемую печаль. В ее лета что может быть тому причиной, кроме неверного любовника, который оставил ее?
Она нежна и чувствительна: без сомнения любила всей душей, страстно и забыв себя! Глубомыслов тужит искренно о судьбе ее.
Теперь мне хочется… Нет, не должно… Однако… Право, не знаю… Читатели! Признаюсь, что мне известна тайна молодой вдовы: сказать ли ее? Может быть искусный повествователь нарочно скромностью своей увеличил бы ваше любопытство и нетерпение, но я думаю, что вы по крайней мере столь же добродушны, как мой герой, и вы конечно тужите о несчастной красавице! Жертвую моим самолюбием вашему спокойствию, и чтобы утешить вас, сказываю заранее, что она за несколько дней перед тем потеряла любимого, обожаемого своего Зефира, то есть английскую собаку. Вы можете, вообразив некоторых дам из вашего круга, представить себе и ту горесть, которую чувствовала нежная вдова, потеряв невинный предмет страсти свой!
Глубомыслов думает совсем не о собаке: это слишком просто! Он ищет ветреника в мыслях своих и не находит. Свояченица его живет уединенно и почти никого не видит: тем яснее, что она влюблена! Когда человек любит, все люди ему скучны, кроме предмета страсти его.
В нетерпении узнать скорее все обстоятельства, он летит опять к графине, смотрит на нее с великим вниманием, вздыхает, говорит загадками, дает чувствовать, что он видит ее горесть, что жена не могла скрыть от него тайны. ‘Одним словом, — сказал, наконец, Глубомыслов: — я знаю, что мучит тебя, любезная сестра! И приехал с тем, чтобы изъявить мое сожаление, а если можно, то хотел бы и облегчить твою справедливую горесть!’ — ‘Да, смейся надо мной! Я знаю, что вы, мужчины, не умеете сожалеть о таких несчастьях’. — ‘Я беру участие во всем, что касается до моих друзей’. — ‘Впрочем, брани меня за такую слабость, исправь, если можешь, или, лучше сказать, я уже сама исправилась и поклялась не иметь впредь таких безрассудных привязанностей…’ ‘Оставим клятвы, несчастный друг мой! Разве и прежде не клялась ты?’ — ‘Это правда, два или три раза, теряя их’. — ‘Как? Их было у тебя не более трех?’ — ‘Довольно и этого’. — ‘Стало ты не любишь менять’. — ‘Нет, я постоянна, и никогда не отдаю их другим’. — ‘Уверен’. — ‘тем грустнее мне бывает, и теперь навсегда отказываюсь от этой страсти’. — ‘А я повторю еще раз: оставим клятвы!’
Этот разговор еще более уверил Глубомыслова в истине догадок его.
На другой день увидел он в кабинете у жены распечатанное письмо сестры ее. Любопытство и великое желание видеть, сколь прозорливость его удивительна, победили совесть — он взял и прочитал.
После уведомления о цене парика и лент, графиня писала следующее (и каждое слово было ударом для нашего добродушного героя!):
‘Я боюсь, чтобы любопытный муж твой в самом деле не отгадал моей горести. Неужели ты изменила мне? Однако знай, что я некоторым образом теперь утешилась. С нетерпением ожидаю той минуты, в которую родится мой маленький друг… В моем сердце заступит он место отца своего, которого любила я так безрассудно. Дам ему его имя. Надеюсь, что он будет так же прекрасен, как отец, но только вернее его, и не оставит меня’.
На сей раз Глубомыслов огорчился. ‘Итак, нет сомнения в моей догадке! Несчастная! В каком состоянии ты им оставлена!.. Жестокий человек!.. Но дело сделано. Когда нельзя поправить его, то можно некоторым образом облегчить судьбу. Графиня небогата: теперь я рад своим деньгам, чтобы помочь ей!’
Веселясь таким великодушием, он нанял загородный дом, бабушку, лекаря — чуть было не купил и свивальника, но решился прежде узнать, захочет ли графиня пеленать своего младенца.
Взяв все меры, Глубомыслов поехал к ней. Трудно было приступить к делу. Он боялся растрогать графиню, боялся стыда ее, боялся даже предложить ей свои услуги. Будучи от природы великодушен, он хотел всегда обязывать людей с осторожной скромностью.
Итак, Глубомыслов начал опять говорить о ее несчастье, о печальном его следствии… ‘Как! Ты еще думаешь об этом?’ — сказала графиня с улыбкой. ‘Как не думать! — отвечал он: — Воображаю себя на твоем месте, и у меня бывали подобные горести’. — ‘У тебя? Можно ли? Ты человек рассудительный!’ — ‘И потому снисходителен к слабостям. Ради Бога, скажи, любезная сестра, не нужно ли тебе для рассеяния переменить место? Не лучше ли выехать на несколько времени за город? Мы вздумали с женой нанять загородный дом’. — ‘Благодарю. Я буду к вам приезжать, но мне надобно теперь жить в городе’. — ‘Не советую. Люди, публика могут узнать причину твоей горести’. — ‘Какая мне нужда? Я не хочу таиться. Пусть говорят, что кому угодно!’ — ‘Это очень решительно, но и для самого здоровья твоего будет нужен чистый воздух и покой’. — ‘Я не безумная, чтобы занемочь от такого горя’. — ‘Однако, в твоем положении…’ ‘В моем положении? Что хочешь ты сказать?’ — ‘Тебе известно, что я догадлив’. — ‘Пусть так: что же ты угадал?’ — ‘Известно и то, что я люблю тебя сердечно, следственно стою такой доверенности’. — ‘Какой же? В чем?’ — ‘Признайся… извини, сестрица, но должно наконец сказать прямо… Признайся, что ты… брюхата (примолвил он тихим голосом, потупив глаза в землю)’. — ‘Я скорее признаюсь, что ты сошел с ума! — сказала графиня с удивлением. — С чего ты взял?’ — ‘Кстати запираться! Ты писала к моей жене, я читал твое письмо, и если надобно все сказать, то знай, что для тебя нанят уже загородный дом, и что ты непременно должна в нем родить!’ — ‘Скажи, что с тобой сделалось? какой вздор!’ — ‘Не сердись, не сердись, любезный друг! Посмотри: вот твое письмо! Для чего не открыться брату, который любит тебя?’
Графиня взглянула на письмо, захохотала, выбежала из комнаты и через минуту возвратилась, неся в прекрасной корзинке маленького английского щенка. ‘Вот он!’ — сказала она, умирая со смеху. ‘Вот сын, который в сердце моем займет место отца! Княгиня N. N., прежняя госпожа моего Зефира, который ушел от меня, обещала подарить мне его щенка, и я о нем писала!.. Сестра хотела шутить над тобой, или это, любезный мой братец, есть одна из собственных твоих чудесных догадок, всегда справедливых, несомнительных!’
Глубомыслов ужаснулся, самолюбие его страдало, но недолго… он вскочил и ушел, говоря себе под нос: ‘Она довольно хитро провела меня, однако, я видел по глазам ее, что это обман, обман! Тут кроется тайна, и я скоро отгадаю истину!’
Худой отгадчик: [Анекдот]: (С француз. [Из ‘Journal des dames et des modes’. N 70]) / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч.1, N 2. — С.8-16.