Время на прочтение: 17 минут(ы)
Николай Александрович Морозов
Христос
История человеческой культуры в естественно-научном освещении
‘Христос’: СОЦЭКГИЗ, Петроград, 1924
ISBN 5-93675-053-1
Аннотация Пора бросить, наконец, раз и навсегда идею, что в евангельском учении, проповедуемом от имени Христа, заключаются только высокие моральные истины. На деле их там очень мало и, наоборот, масса евангельских внушений носит прямо противокультурный, а иногда даже и противоестественный характер…
Христос
‘История человеческой культуры в естественно-научном освещении’.
‘Небесные вехи земной истории человечества’
Том 1
Пролог
Апокалипсис
с астрономической и исторической точек зрения.
(Две публичные лекции в зале Политехнического музея в Москве.)
Лекция Первая.
Предмет, о котором я хочу вам говорить теперь, наглядно показывает нам, до какой степени предварительное знакомство с естественными и особенно физико-математическими науками необходимо для понимания всех остальных отраслей знания, даже таких темных, как средневековая теология.
По мнению ортодоксальных теологов, со дня появления Апокалипсиса прошло уже почти две тысячи лет. По моим астрономическим вычислениям, о которых я общепонятно расскажу вам дальше, этот срок приходится сократить до полуторы тысячи лет. Но все же и такой промежуток времени страшно громаден, особенно по количеству перемен в политической и общественной жизни, в области искусства, литературы и, в особенности, науки. Можно сказать, что за весь предыдущий период своей жизни человечество на земле не переживало ничего подобного.
Миллионы людей читали за это время Апокалипсис, и целые горы комментариев были написаны о нем. Я без преувеличения могу сказать, что, если бы собрать весь рукописный материал в этой книге, который существовал в старинных, давно исчезнувших книгохранилищах средних веков до изобретения печатного станка, и тот, который накопился со времени этого изобретения, то на помещение потраченной бумаги, вероятно, не хватило бы даже нашей залы.
Апокалипсис толковался в этих книгах со всевозможных точек зрения: с исторической, мистической, литературной, пророческой… Не толковался он до самого последнего времени только с одной — астрономической — точки зрения, с которой его прежде всего и надлежало бы толковать.
Чтобы не быть голословным, я сейчас же приведу вам наглядный пример, показывающий, как сфинкс сразу рассыпается, когда мы нашли его разгадку.
Всякий из вас, кто хоть раз читал Апокалипсис, конечно, помнит то его место в IV главе, где автор говорит, что видел в небе четырех животных. Первое из них было подобно тельцу, второе — подобно льву, третье — с головой, как у человека, и четвертое было подобно летящему орлу, и все они были полны очей спереди и сзади, внутри и около. В одной старинной рукописи я видел на рисунке и сами фигуры этих существ в виде реальных животных: тельца, льва, центавра и крылатого коня Пегаса, к которому была приделана вдобавок орлиная голова. А вся кожа этих животных была покрыта глазами: глаза у них были и на спине, и на хвосте, и на ногах, и на животе, глаза летали около них… Вышло что-то уродливое, чудовищно-безобразное…
А между тем, если бы комментаторы знали, что эти четверо животных находятся и до сих пор на том ‘стеклянном море’, каким для древних представлялся небесный свод, что в любую ясную звездную ночь каждый может их наблюдать в виде соответствующих созвездий Льва, Тельца, Стрельца и Пегаса, если бы они знали, что на всех древних картах первых веков христианства и даже вплоть до XIX столетия около упомянутых созвездий очерчивались контуры этих самых животных, при чем Стрелец рисовался именно в виде центавра с туловищем, как у коня, с головой, как у человека, если б они знали, наконец, что все эти контуры древние астрологи предполагали действительно черченными на ‘кристаллическом небесном своде’ или даже живущими на нем в виде реальных зверей, и что все они ‘полны очей’, т.е. вечно мерцающих звезд, спереди и сзади, внутри и около (рис. 2, 3, 4 и 5), — то они поняли бы, что здесь только описывается одна из самых чудных картин звездного неба, а не те многоглазые чудовища, которые создала их дикая, научно не подготовленная фантазия!
Для окончательного же выяснения причин, почему автор Апокалипсиса прежде всего описал этих животных, мне нужно вам сказать еще следующее: весь небесный свод разделялся в древности, да разделяется и теперь, своими меридианными линиями на 24 полосы, которые называются ‘часами прямого восхождения’ неба. Все эти 24 полосы сходятся около полярной звезды, и в наших умеренных странах северногополушария земли, при ежесуточном движении неба, каждая из них сначала медленно восходит на востоке нижней своей половиной, затем высоко поднимается к зениту и как бы дежурит над прикрываемой ею страной в продолжение целого часа, после чего этот ‘звездный часовой ‘ спускается к западу, как бы падая на колени, пока снова не начнет подниматься на востоке.
Четыре же животные, о которых я вам говорил, расположены крестообразно (рис. 6) среди этих вечно сменяющих друг друга сторожей небесного свода древних. И находятся они как раз на пути, по которому, при своем кажущемся движении, ежегодно проходит солнце в продолжение четырех времен года.
Если вы припомните при этом, что на небе находится еще созвездие Трона (впоследствии переименованное в созвездие Кассиопеи), а как раз напротив этого Трона, по другую сторону небесного полюса, в котором сходятся все 24 полосы часов прямого восхождения неба, находятся еще семь огненных лампад — семь ярких звезд (рис. 7) известного каждому из вас созвездия ‘Большой Медведицы’, — то вы поймете, прочтя следующее место Апокалипсиса, как велика его поэзия, если вы отнесете все указанные образы к звездному небу сообразно с приложенной картой, представляющей собою ту половину неба, которая находится к северу от эклиптики (пути солнца по небу), стр. 23:
‘Вокруг Трона (т.е. нынешнего созвездия Кассиопеи, называвшегося в древности Троном, рис. 7) было 24 седалища (т.е. 24 крыла прямого восхождения неба), и на них сидели 24 старца (часы суточного обращения небесного свода), облеченные в светлые одежды (небесной лазури) и осененные вверху золотыми Венцами (очевидная описка переписчиков, поставивших множественное число вместо единственного: в зените звездного неба находится в это время Северный Венец, рис. 6). А от Трона исходили молнии и громы и звуки (надвигавшейся грозы, каждый удар которой описан далее) и горели против него семь огненных лампад (семь звезд Большой Медведицы, находящейся против созвездия Трона, рис. 7) — семь духов, всегда стоящих перед Громовержцем. Вокруг же Трона стеклянное море (небесный свод), прозрачное, как хрусталь, а посреди моря и вокруг Трона находятся четверо животных (четыре созвездия времен года), полных очей (вечно мерцающих звезд) спереди и сзади’.
‘Первое из них (созвездие всепожирающей осени) подобно Льву (рис. 6 и 2), второе (созвездие питающего лета) подобно Тельцу (рис. 6 и 3), третье (созвездие всеубивающей зимы — Стрелец) (рис. 6 и 4) обладает лицом, как у человека, а четвертое животное (созвездие весны — крылатый конь — Пегас, рис. 6 и 5) подобно летящему орлу.
И имели они как бы на каждого из себя по 6 крыльев вверху (по шести крыловидных полос прямого восхождения неба, рис. 6), а внутри себя и около они полны очей (звезд) и ни днем, ни ночью не имеют покоя, восклицая (своим мерцанием): ‘свят, свят, свят властитель наш, бог всемогущий, тот, кто был, есть и будет!’
Но если эти строки есть место явно астрономическое (а далее я вам приведу и еще целый ряд подобных мест), то, значит, Апокалипсис построен на астрономической канве. Люди, незнакомые с основаниями астрономии, конечно, не могли правильно понимать этих мест и, естественно, должны были приписывать им какое-то таинственное значение, как люди, незнакомые с основаниями элементарной геометрии, неизбежно должны приписывать каббалистическое значение самым простым ее формулам и чертежам.
Но вы спросите меня, каким же образом произошло, что никто из астрономически образованных людей не дал в средние века таких простых объяснений (скорее указаний), и почему эти указания не были сейчас приняты всеми историками и теологами, как очевидные? Каким образом могло произойти, что личные объяснения самого автора Апокалипсиса, который, конечно, понимал свою книгу, могли затеряться среди его сторонников в средние века?
Ответ на такие вопросы дает нам сама история средневековья.
Древний мир с его научным мировоззрением и особенно история первых веков христианства теперь являются отделенными от нас как бы непроницаемой завесой мрачного церковного самодержавия, профильтровавшего в XII-XV веках через огонь своих костров все исторические документы и допустившего до нас лишь те из них, которые были благоприятны господствовавшей церкви, да и то нередко в наполовину подделанном или искаженном до неузнаваемости виде.
В самом начале этого мертвящего периода должны были исчезнуть и все отголоски астрологических толкований Апокалипсиса, несомненно существовавшие до того времени. Припомним только, что ‘кодекс Юстиниана’, приписанный VI веку, приравнивает астрологов к отравителям и приказывает предавать их таким же пыткам и казням, как и этих последних. Написать или сохранить астрологическое толкование на Апокалипсис, уже объявленный, как нас уверяют, на Карфагенском соборе 397 г. боговдохновенной, пророческой книгой, это было бы в XII — XV веках прямо отправиться на плаху или на костер…
Потом наступил, наконец, рассвет. Многочисленная паства тех самых монахов, сжигавших всякие книги, кроме ортодоксальных, благодаря самой своей многочисленности, должна была демократизировать фундамент даже и государственной церкви. В многочисленных монастырях, повсюду возникавших в средние века, как грибы в осеннее время, по всей западной, южной и средней Европе, начали понемногу, кроме праздных и фанатизированных монахов, находить себе приют и все мыслящие люди, утомленные жизнью и ее бурями и желавшие посвятить остаток своих дней созерцанию и размышлению. Эти люди, вместе с немногими философски-настроенными умами из привилегированных или зажиточных сословий того времени, начали культивировать не только одну ортодоксальную теологию, но и все остатки знаний, которые дошли до них через убийственный период религиозных гонений времен инквизиции. На реалистической почве возродились и приняли реалистический оттенок и все прежние науки древнего мира — астрология, алхимия, математика и первые зачатки физики и естествознания вообще.
Но первоначальные астрономические истолкования Апокалипсиса в это время уже затерялись, сама книга была признана церковью за произведение ученика Христа, бывшего рыбака Иоанна, и в подтверждение ее принадлежности именно этому легендарному лицу был составлен целый ряд подложных толкований от имени различных епископов первых веков и даже ряд подложных споров этих епископов по поводу ее происхождения.
Всякий, приступавший к изучению Апокалипсиса, подходил к нему еще не подготовленным научно, так как теология ставилась тогда во главе всех остальных наук и изучалась ранее других. Благодаря этому, в голове каждого с самого начала возникали прочные ассоциации между различными выражениями Апокалипсиса и соответствующими им мистическими толкованиями учителей. Ассоциации эти были до того неразрывны, что когда будущий ученый, наконец, приступал к изучению астрономии и собственными глазами видел на тогдашних картах всех апокалиптических животных в их точном виде, то не имел уже сил отделаться от предвзятых представлений, разделявших для него непроницаемой стеной эти родственные или даже тожественные картины в двух различных областях знания.
Он невольно считал это тожество за простую случайность, а самую свою мысль об авторе Апокалипсиса, как о простом астрологе, — за бесовское навождение, от которого нужно бежать и о котором опасно писать.
Почти в таком же положении находился, повидимому, и великий основатель современной математической астрономии — Ньютон.
Когда, заключенный навсегда в стенах Алексеевского равелина, а затем в Шлиссельбургской крепости, я впервые прочел Апокалипсис и сразу увидал в некоторых его картинах чрезвычайно живое и поэтическое описание звездного неба, я сразу понял, что по изложенному в VI главе этой книги астрологическому гороскопу момента наблюдения, как и по всякому другому гороскопу, не трудно вычислить с астрономической точностью не только год и день, но даже и самый час звездных наблюдений автора, и мне страстно захотелось узнать, что написал Ньютон об Апокалипсисе.
Мне было ясно, что, как астроном, он не мог не понимать чисто астрономических выражений, испещряющих почти сплошь весь Апокалипсис и странных только для непосвященных в астрономию. Но как бы я мог тогда, отрезанный от всего живого мира, достать комментарий Ньютона? Лишь после того, как буря, промчавшаяся над страною в 1905 г., выбросила меня из стен Шлиссельбургской крепости, мне удалось получить Opuscula Ньютона, где заключается его исследование об Апокалипсисе и притом сразу в двух версиях: одной на латинском языке, полученной в подарок от моего Друга Л. Ф. Пантелеева, и другой на старинном английском языке, временно, из библиотеки Пулковской обсерватории. Обе версии были почти одинаковы, но ни в одной я, к своему великому огорчению, не нашел никакого ясного намека на то, чтобы Ньютону был известен астрологический смысл многих мест исследуемой им книги.
Впрочем, уже после нескольких страниц чтения для меня сделалось ясно, что Ньютон не мог, да и не пожелал бы сообщить всему свету о своих сопоставлениях, если такие и были. Уже в начале своего толкования он предупреждает читателя, что Апокалипсис — книга, писанная под диктовку самого бога, и читать ее нельзя как всякую другую книгу.
‘The folly of interpreters, — говорит он, — hath been to fortell times and things by this profecy, as if God designet to make them prophets… The design of God was much otherwise. He gave this, and the (ancient) prophecies not to gratify men’s curiosities by enabling them to forknow things, but that after they were fulfild, they might be interpreted by the event, and his own providence, not the interpreters, be then manifested therby to the world’
(Neutoni Opera, Londini. 1785. Т . V. P. 441).
То есть:
‘Безумие истолкователей состояло в том, что они хотели предсказывать сроки и события, как если б бог уполномочил их быть пророками… Намерение бога было совсем другое. Он дал это пророчество, как и пророчества Старого Завета, не для того, чтобы удовлетворять человеческое любопытство, позволив людям знать события заранее, но для того, чтобы после исполнения они были истолкованы самими фактами, и собственное предвидение бога, а не предвидение истолкователей, сделалось явно миру’.
Без слов понятно, что самый светлый ум, подойдя к предмету своего исследования с подобными предвзятыми мыслями, не мог бы и не захотел бы сказать ничего другого, кроме того, что он сам себе заранее внушил.
Так было и с Ньютоном. Только-что описанная мною вам чуждая картина созвездий четырех времен года — Льва, Тельца, Пегаса и Стрельца — стала представляться ему в ‘иносказательном смысле’, как изображение четырех херувимов библейского святилища, а стеклянное море, на котором они стояли, не ‘небесным сводом’, а медным полом около палестинского жертвенника!
Если Ньютон и заметил, что многие места Апокалипсиса заключают точные астрономические выражения, то он побоялся открыть это перед всяким, руководясь, может-быть, той мистической идеей, что ‘скрытое богом от людей в продолжение полуторы тысячи лет’ и открытое лишь одному ему, Ньютону, он не имеет права публиковать для всеобщего сведения. В его Opuscul’аx даже есть одно обстоятельство, которое прямо подсказывает такую мысль. Дело в том, что из всех библейских пророков Ньютон написал мистические комментарии только к трем, и как раз к тем, которые носят чисто астрологический характер, оставив в покое все другие пророчества, где астрология отсутствует! Попятно, что для него, как для астронома, именно эти три астрологические книги — Апокалипсис Иоанна и книги Иезекиила и Даниила — и должны были представлять особенный интерес, а потому он и исследовал исключительно их одних, оставив свои астрологические догадки исключительно для себя или даже зашифровав их в своих комментариях каким-либо обычным для того времени способом, которого еще никто не мог расшифровать.
Таково было отношение старых астрономов к Апокалипсису. Что же касается новых, то большинство из них, до выхода моей книги ‘Откровение в грозе и буре’, вероятно, никогда даже и не прикасалось к Апокалипсису, да и вообще к религиозным книгам, только один Скиапарелли недавно написал исследование об астрономии в Библии.
Точно то же, несомненно, было бы и со мной, если бы не исключительные обстоятельства моей жизни, о которых я вам уже упоминал. Когда в 1882 г. я был пожизненно заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости без права чтения каких бы то ни было книг и без права иметь какие бы то ни было сношения с внешним миром или собственными товарищами по заключению, я был уже достаточно подготовлен астрономически. Стоило мне только закрыть глаза, и вся чудная картина небесного свода со всеми его мерцающими созвездиями вставала в моих воспоминаниях как-будто наяву. Поэтому понятно, что когда во второе полугодие нас сочли достаточно подготовленными одиночеством для восприятия православного учения и выдали каждому по Библии, то я с жадностью набросился на нее, чтобы найти в ней новый, еще не разработанный мною материал для размышлений и чтобы познакомиться из нее с мировоззрением древних. Об Апокалипсисе я в это время знал лишь из знаменитого некогда романа Чернышевского ‘Что делать?’, где один из героев говорит, что комментарий Ньютона к Апокалипсису чрезвычайно интересный документ, так как представляет толкование сумасшедшего на сумасшедшего, потому что и Ньютон и автор Апокалипсиса ‘писали эти произведения в крайне преклонном возрасте, когда потеряли ясность рассудка’.
С этим заимствованным представлением об Апокалипсисе я и принялся за его чтение и вдруг почувствовал, что читаю вовсе не бред больного, а чудную поэтическую книгу, непонятную для астрономически не подготовленного большинства, но понятную и ясную для тех, кто любит звездное небо, кто привык в звездную ночь сливаться с ним всей своей душою, кто в немом благоговении наблюдал и запоминал все совершающиеся на нем суточные и годичные перемены…
Но есть причины, по которым легкое и ясное понимание древних научных книг трудно даже и для энциклопедически образованного человека. Уж слишком далеко разошлось наше современное мировоззрение с мировоззрением древних!
Для примера покажу вам хотя бы разницу наших представлений о вселенной со средневековыми представлениями о ней.
Современный астрономически образованный человек считает окружающее его пространство бесконечным по всем направлениям, и вверх, и вниз, и направо, и налево. И все оно наполнено, как-будто бездонный океан водою, чрезвычайно тонким и упругим веществом, наполняющим все невидимые, но многочисленные междумолекулярные промежутки наших собственных тел и окружающих нас предметов, подобно тому, как вода наполняет в глубине моря все поры живущих в ней губок. В этом бесконечном океане мирового эфира повсюду проносятся, с головокружительной быстротой трехсот тысяч километров в секунду, волны света, теплоты и других видов лучистой энергии, как аккорды вечной, никогда не смолкающей музыки миров, исходящей от каждого атома небесных светил. Эти волны скрещиваются между собою, пересекаются по всем направлениям в каждом мельчайшем пункте небесного пространства, омывают своими всплесками каждый атом мировых светил и всех существ, находящихся на них, и вызывают в их атомах ответные отзвуки и волны, точно так же уносящиеся в бесконечность, образуя из всей вселенной как бы один сплошной аккорд — нигде и никогда не смолкающий голос ее вечной жизни. И сами небесные светила, взятые целиком, никогда не остаются в покое. Они вертятся, кружатся друг около друга и целыми вереницами мчатся куда-то в даль мирового пространства, обращаясь вокруг еще неведомого центра нашего звездного неба…
Неравномерно наполнено ими пространство вселенной. В его бесконечности то здесь, то там плавают, как архипелаги островов на море, отдельные звездные скопления, каждое из миллионов светил, сгруппировавшихся вместе как бы в звездные венки. Все видимые нашим глазом светила составляют лишь незначительную область внутри одного из таких венков (рис. 8, А, в маленьком кружке), и вне этой области мы уже не можем разобрать простым глазом ни одной отдельной звезды.
Детальное изучение общего вида неба и тесноты размещения звезд в его различных областях показывает нам, что этот звездный венок находится внутри другого такого же венка (рис. 9), звезды которого сливаются в опоясывающую все видимое нами небо янтарную белесоватую полосу. Эта полоса кажется для нас более широкой за созвездием Ориона, где наружное кольцо находится к нам всего ближе, в кажется нам более узкой за созвездием Скорпиона, где кольцо наиболее удалено от нас, как это и следует по правилам перспективы.
Что же касается внутреннего звездного венка, в котором мы живем, то очевидно, что он не может нам казаться охватывающим всю сферу видимого нами пространства вселенной, но только его половину, а вблизи нас этот венок должен распадаться для наших глаз на тысячи звезд. Это очень ясно вы можете видеть при рассмотрении моей схемы. Вы видите на ней, что всякий луч зрения, идущий вниз из точки А, где предполагаемся мы, не встретит уже на своем пути ни одной слившейся в полосу части внутреннего кольца. Он встретит только его отдельные звезды. Точно также и все лучи зрения, идущие хотя бы и косвенно в правую половину схемы. Совсем не то, когда мы проектируем на нашем плане лучи зрения в левом направлении. Тогда каждый из них встретит в отдалении цельную Часть внутреннего кольца, а потому понятно, что перспективно полоса этого кольца будет нам казаться протянувшейся лишь по половине неба левой гемисфере чертежа). Кроме того, этот внутренний венок имеет не равноплотное, а облачное строение, т.е. составлен из многих звездных скоплений.
Отсюда ясно, что если бы оба эти венка лежали в одной плоскости, то внутреннее кольцо наполовину заслоняло бы наружное. Но, к счастью для нас, плоскость, в которой оно образовалось, слегка наклонена к плоскости наружного звездного кольца. Вследствие этого второе внутреннее кольцо, в одной из областей которого мы живем, и кажется нам по законам перспективы как бы ответвлением наружного кольца Млечного Пути, тем самым ответвлением, которое начинается на нашей северной гемисфере почти за созвездием Лебедя и кончается на южной гемисфере почти за созвездием Корабля (рис. 9).
О том, что находится в центре вращения обоих этих звездных венков, мы пока не можем сказать ничего определенного. Очень может быть, что здесь лежат одно или несколько из тех таинственных темных и овальных тел невероятной громадности, которые в астрономии удачно называются угольными мешками неба. Самый большой из таких мешков виднеется за созвездием Южного Креста, другой — за созвездием Лебедя и целый ряд — за созвездием Скорпиона, за которым теоретически и должен бы находиться центр вращения обоих венков нашего звездного островка.
Отсюда вы видите, что если бы вы улетели с нашей земли на волшебном корабле, несущемся в пространстве со скоростью в тысячу раз более скорости света, вы в один миг пролетели бы мимо нашего солнца и всех его планет и через несколько минут оказались бы у ближайшей к нам звезды. Затем в несколько минут вы долетели бы до следующей за нею звездочки и, продолжая мчаться таким же головокружительным образом, достигли бы последней звезды нашего звездного венка. Вы влетели бы после этого в тот темный беззвездный пролив между двумя кольцами нашего скопления, где не встретили бы более ни одной звезды. Вы влетели бы затем в наружное кольцо и снова пролетели бы между тысячами его звезд-белых, желтоватых, красных, оранжевых, зеленых, голубых, синих и потухших, пока не попали бы в другую, еще несравненно более громадную пустыню мирового пространства. Там вы, миновавши в несколько часов все наше звездное небо, летели бы целые недели и месяцы до тех пор, пока при остановке (потому что при такой скорости вы уже не могли бы ничего видеть) все наше звездное небо показалось бы вам лишь простым туманным пятнышком, едва доступным для вашего зрения!
Но зато там вдали перед вашими глазами уже появилось бы новое такое же пятнышко, новый архипелаг звезд на бесконечном океане Вселенной, новые звездные небеса с их новыми разноцветными солнцами, подобными нашему и составленными из тех же самых веществ, как и на земле. Вы влетели бы в этот новый звездный рой, образовавшийся тоже в виде одного или многих окружающих друг друга звездных венков, как, например, в тот, что виднеется за созвездием Андромеды. Вы пролетели бы в несколько часов сквозь все его звездные хороводы и вновь помчались бы по пустыне небесного пространства, чтобы после нового многодневного путешествия опять натолкнуться на звездное скопление — иногда молодое, только-что возникающее из эфира звездное небо с чрезвычайно правильными кольцами, иногда уже расплывающееся обратно в мировой эфир, дряхлеющее звездное небо.
Вы увидели бы при этом путешествии, что подобно тому, как в летний день в верхних холодных слоях атмосферы по временам образуются из растворенных в воздухе паров снежные метели, называемые перистыми облаками, а затем все их снежинки снова тают и расплываются в теплых нижних слоях воздуха, не достигая нагретой земной поверхности, — как и здесь возникают из эфира и снова тают и обращаются в эфир целые звездные небеса. Все возникает, меняется и исчезает вокруг нас, но остается неизменным лишь одно бесконечно-громадное целое — вечная Вселенная с ее никогда не угасающей жизнью, с ее бесконечностью сознательных существ, на каждом проснувшемся для этой жизни светиле!
Недавняя попытка Bohlin’а показать, что как туманность Андромеды, так и все другие, видимые нашим глазом туманности неба принадлежат самому Млечному Пути, а не равноценны с ним, как думали прежние астрономы, изменяет в этих представлениях только одно. Можно думать, что, подобно тому, как звук не выходит за пределы нашей земной атмосферы, так и свет не выходит за пределы некоторой другой, в декатильоны раз более обширной атмосферы, окружающей ту единственную Звездную систему, видимую нашим глазом, которую мы назовем галактической системой, или просто Галактеей, т.е. тот двойной звездный венок, о котором мы говорили (рис. 8). Для того, чтобы увидеть остальные Галактеи, рассыпанные по бесконечности Вселенной, ‘надо с этой точки зрения уловить посредством какой-нибудь еще не найденной нами камеры-обскуры то, что я назову здесь над-светом и что относится к видимому нами свету так же, как свет к звуку, т.е. представляет уже первичное волнообразное колебание всей мировой среды. Поясню это так: звук, слышимый нашим ухом, есть волнообразное движение земной атмосферы, а над-звуком, для уловления которого у нас нет органа чувств и нет еще фотографического аппарата, я назову волнообразное движение междупланетной атмосферы солнечной системы, уходящей далеко за пределы планеты Нептуна, на периферии которой, повидимому, зарождаются кометы, как хлопья снега в нашей атмосфере. Она вся (или ее нижние слои) состоит из чрезвычайно легкого газа-корония. Свет же есть волнообразное движение громадной междузвездной атмосферы, окружающей все системы видимых нами светил, и действующее на наш глаз и на фотографические пластинки. Но и он не уходит в бесконечность Вселенной, так как и галактическая система видимых нами звезд и туманностей, конечно, только один из островков безбрежного вселенского океана, и связью между всей бесчисленностью таких галактических систем, названных мною здесь Звездными Венками, или Островками Вселенского Архипелага, служит Первичное Вещество, та индусская Нирвана, пространство, в которое погружено все, которая, может-быть, является основным элементом нашего сознания, нашим чувствующим и мыслящим посредством биологических токов мозга, нашим психическим Я. Если и в этой Нирване пространства есть своего рода волнообразные движения, идущие от бесконечности до бесконечности Вселенной и соединяющие между собою всякое бытие, то они и будут тем, что я называю здесь над-светом .
О возможности представить себе трехмерное пространство нашей Вселенной замкнутым по ее четвертому измерению, а следовательно, и не бесконечно великим, как пытаются показать некоторые философы, я здесь не говорю, так как это завлекло бы нас в чисто метафизические области.
Какой контраст этому представляет мировоззрение древних! До нас дошел наивный рисунок, приписываемый авторами конца Эпохи Возрождения, от которых мы его получили, ученому VI века и изображающий землю. Вы увидите на нем прежде всего четырехугольный плот — это Земля. Она плавает на реке Океане, имеющей вид тоже четырехугольного пруда немного более земли. Вы увидите и волны, нарисованные на этой реке Океане. А на самом плоту вы легко узнаете Средиземное море с ясными намеками на Африку, Европу и Азию и на некоторые полуострова, в роде Малой Азии, Греции и Италии, считавшейся менее Греции. Вы увидите на нем и Каспийское море, начерченное в роде одного из заливов реки Океана, увидите и Персидский залив с впадающими в него Тигром и Евфратом… Но все, что вне этих пределов, уже сливается в одну сплошную схему!
Кроме трех континентов Старого Света, вы увидите на нем еще интересный придаток с востока. Там, за рекой Океаном, находятся как бы несколько островков или полуостровков, разделенных проливами и снабженных многими озерами. Из греческой надписи на карте вы узнаете, что это не что иное, как земной рай, из которого были изгнаны Ева и Адам. В проливе же перед раем поставлен ангел с трубой для того, чтобы дуть в нее, если кто-нибудь осмелится попытаться плыть обратно в рай через пролив…
Таких же трубных ангелов вы увидите и на остальных трех сторонах земли и, конечно, сейчас же догадаетесь, что это четыре эола древней языческой мифологии, метаморфизировавшиеся под влиянием христианства в ангелов.
Действительно, все атрибуты древних эолов остались и здесь.
Когда дует один ангел, происходит ветер с его стороны, когда дуют сразу несколько или все четыре, происходит ураган. Все осталось так же, как было в греческой литературе языческого периода!
Для нас же в настоящем случае интереснее всего то, что в Апокалипсисе мы найдем не только ряд таких трубных ангелов, символов бури и грозы, но и тех четырех Индикоплевстовых эолов, которые удерживают в момент затишья перед грозой четыре подвластные им ветра, хотя автор Апокалипсиса, повидимому, уже знал, что земля шарообразна.
А вот и еще более упрощенное представление о небе и земле, приписываемое, и притом более правдоподобно, тому же Косьме Индикоплевсту, имя которого значит просто: Индоплавающий Мир (рис. 11).
Таковы были наивные понятия древних греков о земле и о происходящих на ней стихийных явлениях. Не более сложны были их представления и о небе. Оно казалось им, судя
Прочитали? Поделиться с друзьями:
