Дмитрий Сергеевич Мережковский
Дмитрий Сергеевич Мережковский
В тихом омуте
В тихом омуте
ХРИСТИАНСКИЕ АНАРХИСТЫ
ХРИСТИАНСКИЕ АНАРХИСТЫ
Христианские анархисты, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Христианская ли страна Россия? — спросил меня намедни один французский рабочий, имевший некоторые сведения о социализме, синдикализме и прочих современных делах. Этот вопрос европейского дикаря возникает, хотя, конечно, в ином, более горьком смысле, при чтении любопытной книги П. Бирюкова ‘Духоборцы’ (изд. ‘Посредника’, Москва, 1908).
— Что вы есть такое?
— Мы христиане.
‘Тотчас сняли платье и начали сечь розгами, отпустили по тридцать ударов жестоких, так что колючка влезла в тело, вынимали колючку, и мясо падало клочками’.
Это гонение на христиан не во II или в III веке в Римской империи, а в 1896 году в той самой России, которая, по мнению Достоевского, есть народ-‘богоносец’, долженствующий явить миру совершенный лик Христа.
В 1792 году екатеринославский губернатор доносил в Петербург: ‘Все зараженные иконоборством (т. е. духоборцы) не заслуживают человеколюбия’, ибо ересь их особенно опасна и соблазнительна тем, что ‘важнейшее их попечение относится ко всеобщему благу, и спасение они чают от благих дел’. ‘Последователи духоборческой ереси суть благонравны’, — замечает неизвестный автор начала XIX века. По указу императрицы Екатерины II духоборцы приговорены к сожжению, но помилованы и сосланы в Сибирь.
Эти слишком благонравные, слишком христиане среди ‘православного’ русского народа — ‘как колосья пшеницы между овсом’. Пшеница Христова в христианской России оказалась плевелами, которые следовало сжечь огнем.
Император Александр I поселил духоборцев на молочных водах Новороссийской губернии. Здесь на некоторое время забыли о них. Но не прошло столетия, как опять начались гонения с еще большей лютостью. В 1895 году духоборы отказались от исполнения воинской повинности. ‘Решили мы не творить никому насилия, а тем более никого не убивать — и не только человека, но и других тварей, даже до самой малой птицы. Тогда нам не стало нужно оружия. Вот мы и решили уничтожить его, чтобы наше оружие и другим не послужило на зло’.
После сожжения оружия в Карской области приехал губернатор с казаками усмирять ‘бунт’.
‘Мы столпились в кучу. Казаки стали подъезжать к нам. Впереди ехал командир и, как только приблизился к нам, закричал: ‘Ура!’ — и со всей сотней налетел на нас. И казаки начали бить нас по чему попало и топтать лошадьми. Долго били, потом остановились, и командир закричал: ‘Марш к губернатору!’ Тогда старики сказали ему: ‘Что же ты нам раньше этого не сказал, мы уж и то собирались идти, зачем стал бить?’ — ‘А, разговаривать!’ — закричал командир и опять с казаками бросился на нас. И опять долго били. Наконец, мы, избитые и окровавленные, пошли к губернатору. Когда шли, то пели псалом, но командир остановил пение и велел своим казакам петь свои песни’.
Ну, как же тут не усумниться: христианская ли страна Россия?
Мы сами себя назвали ‘святою Русью’. Но ведь этого, пожалуй, мало, ведь прочие, не ‘святые’, народы могли бы усмехнуться: гречневая каша сама себя хвалит.
Далее — все в том же роде.
‘И будет вам дальше хуже, и так будем держать вас, пока не покоритесь’, — предупреждал знаменитый миссионер Василий Скворцов, ныне редактор ‘Колокола’, начавший свою блестящую карьеру у Победоносцева, кажется, именно с этого духоборческого дела.
Приговоренных к сожжению решили не сжигать, а сгноить. Но они в огне не горели и в гноище не гноились.
Что же с ними делать? Дурную траву с поля вон. Десять тысяч человек, целый маленький народец, решили вышвырнуть из России, как приблудного щенка.
‘Пусть бы правительство дало нам право выселиться в одно из европейских государств, а самое удобное, в Америку’, — писал руководитель духоборов Петр Веригин в своем прошении.
Духоборам наконец позволили выселиться за границу без права возвращения на родину.
— Вот только отплывете от берега на пушечный выстрел, так матросы пароходные сядут в лодку и бросят вас на пароходе, а с берега пустят ядро и потопят всех, — предостерегали их бывалые люди.
По этой легенде можно судить о том, насколько доверяют русские граждане русской свободе, даже тогда, когда эта свобода ограничивается выталкиванием взашей.
— Матушка, матушка, за что ты меня гонишь?
— А за то, сынок, что ты слишком благонравен.
— Благослови же меня, родная, хоть на прощание.
— Ну тебя к черту, благодари и за то, что жив остался!
Так напутствовала родина-мать своих лучших сынов. А чужая приняла как родных.
‘Мы от души рады, что вы к нам приехали на нашу родину, которая теперь ваша родина, и где вы можете святить Господа по вашей совести, и где никто не смеет вас притеснять’, — писали духоборам канадские квакеры в Онтарио.
Надо обладать толстокожим патриотизмом ‘истинно русских людей’ для того, чтобы в этих простых словах не почувствовать кровавого оскорбления, как бы всемирной пощечины святой Руси.
‘В греко-российскую церковь мы не желаем’, — говорят духоборы. И потому признают они ‘Церковь единую, святую, соборную и апостольскую, которую Господь явлением Своим собрал, осиял и осиявает дарованиями Духа Святого’.
Ежели судить учение духоборов по их религиозному сознанию, то это — крайний рационализм, упраздняющий не только христианство, но и всякую вообще религию. ‘Главною основой существования человека служит разум’. Но если только разум, а не вера, не откровение, то зачем же религия? Не достаточно ли знания? ‘Под словом ‘Бог’ разумеют они силу любви, силу жизни, которая дала начало всему существующему’. Но если Бог только сила, а не личность, то религия опять-таки сводится к философскому пантеизму, который имеет мало общего с христианством.
Когда на лондонском митинге Петра Веригина спросили: ‘Считаете ли вы Христа Сыном Божиим?’ — он ответил уклончиво: ‘Всякое творение есть сын Бога’. Это значит, и Христос — ‘творение’, тварь, а не лик триединого Творца, не Бог. И, однако, в духоборческом символе веры на вопрос: ‘Верите ли вы в воплощение Сына Божия?’ — прямой ответ: ‘Веруем и исповедуем, яко един есть Господь Иисус Христос, Сын Божий. Бог есть человек’. Тут противоречие, спутанность в самой центральной точке христианства — бессильное шатание метафизики.
Но подлинная религиозная сила духоборчества — вовсе не в метафизике. Слова и мысли их ничтожны, дела велики, слова и мысли их во тьме, дела в свете. Христа Богочеловека не исповедают, но не за него ли пошли на муку и смерть? Не крестятся водою, но не огнем ли крестились, когда сожгли оружие? Не причащаются под видом вина и хлеба, но не под видом ли собственной крови причастились, когда казаки били их так, что по всему месту, где они стояли, ‘трава покраснела от крови’? Вышли из поместной церкви русской, но не выйдут ли в грядущую вселенскую церковь?
В темноте религиозного сознания есть у них одна ослепительная точка — учение о власти.
‘По нашему учению, все люди равны и свободны. И нет над человеком никакой власти, кроме власти Бога, власти истины. Духоборец и есть не кто иной, как человек, не признающий над собой никакой человеческой власти’. На вопрос: ‘Служение Богу совместимо ли с подчинением государству?’ — Петр Веригин отвечает: ‘Никоим образом. Нельзя служить двум господам. И господа эти разные. Бог привлекает человека к служению Себе свободно. А государство требует себе служения всегда насильно’. По преданию духоборов, происходят они от трех отроков — Анания, Азария и Мисаила, пострадавших за непоклонение образу Навуходоносора. Подчинение всякой государственной власти и есть для них отречение от образа Божиего в человечестве, поклонение образу царя-зверя, антихриста. Существо всякой власти для них не только безбожное, но и против Бога идущее, дьявольское.
Духоборы полагают, что религиозный анархизм прямо и открыто вытекает из Второго Завета. Но это, конечно, не так: не только все историческое христианство, но и ближайшие ученики Христовы установили учение о власти, совершенно противоположное учению духоборов: ‘Всякая живая душа властям предержащим да повинуется, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти Богом установлены’.
Итак, одно из двух: или никто ничего не понял во Втором Завете и Христос противоположен всему христианству, или же тут вопрос уже не в новом понимании, а в новом откровении, может быть, выходящем за пределы Второго Завета.
Недостаточно отрицать власть — такое отрицание есть голая отвлеченность, пустое место или всеразрушающая анархия, дьявольский хаос, более дьявольский, чем государственное насилие, надо указать реально осуществимый переход от государственного насилия к религиозной свободной общественности, от власти человеческой к власти Божией. Духоборы этого не делают, они только поставили, но не решили вопрос. Увидели первую ослепительную точку восходящего солнца с одинокой вершины, на которую взошли во тьме, ощупью, по узкой, головокружительной тропинке. Теперь предстоит им труднейшее — спуститься вновь на землю, чтобы указать нам, во тьме блуждающим, путь к солнцу. Хватит ли у них на это сил, или они уже никогда не вернутся к нам?
В своих канадских прериях духоборы живут сейчас как у Христа за пазухой. Богатеют. Мукомольные мельницы работают паровиками, лесопильни, ткацкие фабрики, сахарные заводы. Скот ‘размножается, как пчелы, не заметишь, откуда что берется’. ‘Масло кладут в суп, на нем жарят картофель и поливают еще сверху растопленным маслом, жареные овощи плавают в масле — прямо, можно сказать, изобилие плодов земных’.
Да, жирно, сытно, но неужели в этой сытости — достигнутый предел и дальше идти некуда?
Ну, а как же ‘всемирное братство’? Тут что-то неладно. Может быть, в этом теперешнем благополучии грозит им большая опасность, чем среди лютых гонений. Кажется, они сами это смутно чувствуют.
Несколько лет назад началось новое движение.
‘Мы все не едим мяса, а сами обзавелись скотом, негодных для молока и состарившихся продаем на убой, деньги же, вырученные от продажи жизни, употребляем для своих потребностей, покупая шкуры для покрытия своего тела и прочее, — это нам всем показует, что мы все равно участвуем в войне’.
И вот отпустили скот на волю, ‘для того чтобы не насиловать никакое животное, и приняли весь труд на себя’. Потом ‘отбросили все, что добыто из руды’, чтоб не участвовать в страшном труде рудокопов. А для того чтобы не служить ‘мамоне’, отдали все деньги ‘агенту’ — решили жить без денег. И, наконец, пошли ‘встречать Христа’, проповедовать миру наступление царствия Божия. С этой целью две тысячи человек, четверть всего духоборческого населения в Канаде, отправились в соседний английский город Иорктон, не взяв с собою ни лошадей, ни повозок, ни денег, ни одежды, ни хлеба, больных, старых и малых несли на носилках. В Иорктоне произошла паника. Казалось, что в город идут две тысячи сумасшедших. Наряд конной полиции оттеснил толпу на милю от города. Правительство разослало приказание по дорогам не давать съестных припасов. Но путники питались ягодой и зернами, выпавшими из молотильных машин, воистину ‘как птицы небесные’. И, ночуя под открытым небом, распевая псалом:
Тебя ради. Господи, хожу, алчущий и жаждущий,
Тебя ради. Господи, живу без покровища. —
шли все дальше и дальше, пройдя уже от Иорктона более двухсот миль, неизвестно куда — навстречу грядущему Господу. Наконец в городе Минодосе силой затащили их в вагоны и вернули на участки, в покинутые селения.
Так кончился этот ‘исход’.
‘Правда, я не люблю насилия, но что же было делать? — заметил по этому поводу Петр Веригин. — Нет беды в том, чтобы употребить силу, когда надо людей спасти от самоубийства, а это самое и сделало правительство’. Это значит: нет беды в насилии, а если так, то вся духоборческая метафизика рушится, ежели свято насилие в одном случае, то почему не в другом, не в третьем, не во всевозможных случаях?
В том-то и дело, что трудность и сложность вопроса о власти не в идеальном отрицании насилия, а в указании реальных путей от насилия к свободе. Что из того, что Петр Веригин теоретически, скорее, на стороне ушедших? Ведь вот практически он все-таки на стороне насилия. Тут между теорией и практикой, между должным и данным — бездонный провал.
Повторяю: религиозная правда духоборов в том, что они поставили вопрос о власти перед религиозной совестью человечества так остро, как еще никогда не ставился он во всемирной истории, но не им или, по крайней мере, не им одним ответить на этот вопрос. Не ‘избранный род’, не малая горсть подвижников, ушедших в пустыню, отделившихся от человечества, а только все человечество в своем всемирном историческом восхождении к богочеловечеству на этот вопрос ответит.
Истинное откровение не уходит от мира, а входит в мир, как меч рассекающий: не мир пришел Я принести на землю, но меч.
Истинный ‘исход’ духоборов совершится только вместе с нашим общим исходом, исходом всей России из ‘вавилонского пленения’. Сознают ли сами духоборы, что последние судьбы их зависят от судьбы русского освобождения? Или они окончательно отреклись от России? Перестали не только называться, но и быть русскими? Мы этому не верим. Сколько бы ни отрекались, не отрекутся, не смогут. Слишком с Россией связаны. Недаром захотели строить родную Ефремовку не под кипрскими пальмами, а в канадских снегах, должно быть, уже и построили. Волны океана не разделят нас. Вместе погибнем или вместе спасемся. Ведь и мы туда же идем, в ту же свободу Христову верим. Ни они без нас, ни мы без них.
Рабская чужая Россия выгнала их, родная свободная — вернет. С ними как бы дух вышел из мертвого тела России, но тело воскреснет и вернется дух.
Но уже и сейчас мы протягиваем к ним, свободным, наши скованные руки и зовем их через бездну океана, через бездну революции:
— Не забудьте нас, помогите нам, придите к нам — вместе пойдем встречать Христа-Освободителя.