Хрен редьки не слаще
Хрен редьки не слаще
I
I
II
II
Хрен редьки не слаще, Губер Борис Андреевич, Год: 1927
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Борис Губер
Источник текста: Перевал: Сборник. М. Молодая гвардия. 1927. Сб. 5
Еще весной, во второй книжке ‘Красной Нови’ за текущий год была помещена статья Ильи Садофьева ‘Победители и побежденные’. В самом начале ее Садофьев говорил:
‘Писали почти все. И о чем только не писали! Обо всем. Одни, поддерживая гонорарно свое бренное существование, пустословили о судьбах и проблемах, определяемых формальной конструкцией. Другие, на досуге, между дел государственной важности, трактовали о путях и перепутьях. Третьи, морща лоб, глубокомысленно гадали на кофейной гуще — есть ли у нас и будет ли пролетарская литература. Четвертые кавалерийским галопом скакали по широкому полю битвы и самодельным дубьем громили черепа глубокодумов, а заодно — громили и вражеские продовольственные обозы, доказывая этим одновременно и существование пролетарской художественной литературы, и уничтожение злокачественной продукции попутчиков.
Не обошлось, разумеется, и без мародеров’…
Все это правильно и все это относится не только к прошлому ‘писали’ — но и к настоящему, к сегодняшнему нашему дню.
Пишут почти все. И о чем только не пишут! Обо всем…
стр. 220
— Таскать вам, товарищи, не перетаскать!
Ведь выходит же и ведь распродается же с позволения сказать ‘журнал’ ‘На литературном посту’!.. Нет! Целы еще глубокодумно наморщенные лбы, да и кофейная гуща найдется.
Впрочем, вернемся к Садофьеву.
В статье своей он, относя ‘недавние бои’ к ‘преданьям старины глубокой’, делает вывод, что издательства наши при помощи услужливых критиков и рецензентов, победили современного советского писателя. Победили и, вскользь оправдываясь — ‘Ничего не поделаешь, и рады бы издавать своих, да где они?’ — печатают западную, переводную литературу вплоть до ‘Тарзана’.
Батюшки, как благородно оскорблен Садофьев Тарзаном и Атлантидой! Как негодует он на победу издательств! Смотрите, смотрите, — в конце третьей главы своей статьи он патетически восклицает:
‘Но неужели и в наше время остается незыблемым самодовольное правило, что победителей не судят!’
Не даром восклицает Садофьев! О, Садофьев хитер… Дочитайте его до конца и вы узнаете, в чем дело: ‘победителей’ нужно судить и должно осудить — должно заставить их покаяться и вместо фабульного Запада печатать наш ‘новаторствующий’ молодняк.
Направленная в сторону такого вывода статья имеет ворох недостатков и главный из них заключается в том, что ценный и интересный материал о всяческих критиках и рецензентах в кавычках испорчен тенденциозной обработкой, выходит, будто все эти ‘критики’, даже не желая этого, лили воду на мельницу коварных издательств, сговорившихся ‘пожирать безусых боженят современной художественной литературы’. Право, не стоило бы даже возражать против такой явной нелепицы — если бы только
стр. 221
действительность наша не внушала опасений в самом противоположном смысле: не слишком ли перехваливают современного писателя?
И даже больше — очень не мешало бы провести среди этого самого новаторствующего молодняка хорошенькое этакое сокращение штатов, без затрат на предварительное издание его книжек, что Садофьев предлагает делать в качестве экзамена. Госиздат прав, бракуя поэтов, вместо иных достоинств имеющих пару авторских экземпляров ‘толстого’ журнала, в толстые журналы пробираются порой поэты, о которых совестно и неприлично даже разговаривать. Да и толстые журналы разные бывают.
Многим, очень многим поэтам и писателям не помешало бы приглядеться повнимательней к Атлантиде и к Генри. В условиях конкуренции с Западом — конкуренции буквальной, рыночной — легче и успешней отшелушатся никудышные и никчемные. Отшелушатся, говорим мы, потому что сейчас вопли о засилии Запада еще неосновательны — порядочно-таки, на ряду с Западом, печатается и непрожеванного ‘новаторства’. В убыток печатается, на макулатуру… И мы твердо уверены, что несмотря на перехваливания многих никчемных критиков, Садофьев дождется доподлинно жестоких издательских условий, при которых государство уже не будет затрачивать тысячи на ‘экзамены’ всем, напечатавшимся в толстом журнале. К этому неуклонно приведут потребности, вкусы и спрос читателя. Ибо читатель, а не критик, делает погоду на рынке и в литературе.
Что же касается критика, то о нем стоит поговорить подробно именно потому, что ‘критики’ современные, в большинстве своем, действуют не сообразно об’ективной оценке, к которой приближается оценка читателя, а руководятся иными, порою самыми меркантильными и
стр. 222
нечистоплотными соображениями. Имеется ли надобность в бумагомарании подобных молодчиков? Вывод как будто напрашивается сам собою. Но…
Выше мы уже говорили, что нравы и работа критиканствующих литераторов освещены Садофьевым суб’ективно, тенденциозно. Тоже суб’ективно, но значительно шире и ближе к истине поставлен вопрос А. Лежневым, тоже в начале текущего года выступавшим с двумя статьями на эту тему.
В его ‘Диалогах’ (‘Красная Новь’, N 1, 1926 г.) мы читаем такую заключительную реплику, вложенную в уста ‘автора’:
‘Вы хотите, чтоб я опроверг всю ту массу обывательщины и глупости, которой писатели облепляют друг друга и в печати и в частных спорах. Я полагаю, что этого делать не следует. Я полагаю, что достаточно ее собрать и выставить на показ’.*1
А. Лежнев ‘собирает и выставляет на показ’ — ‘всю массу обывательщины и глупости, которой писатели облепляют друг друга’. Это, так сказать, метод. Вывод же точнее сформулирован в другой статье, написанной на тех же почти тезисах, что и ‘Диалоги’ (‘О современной критике’ — ‘Новый Мир’, N 2, 1926 г.). Звучит он так:
‘…Но опыт, но история литературы говорит о том, что среди поэтов, среди практиков художественного слова довольно редко попадаются люди со склонностью и способностью к теоретическому мышлению, которое является — по крайней мере должно являться — непременной принадлежностью критика. Мало того, даже в области оценок, где писатели, как ‘практические работники’, должны были бы иметь все преимущества, они делают огромные промахи:
_______________
*1 Курсив и разбивка везде, кроме оговоренных мест, мои. — Б. Г.
стр. 223
стоит вспомнить, например, отзывы Тургенева об ‘Анне Карениной’ и ‘Преступлении и наказании’, Гете о Гейне… и т.д. Таких примеров можно привести не один десяток.
Таким образом, писатель не может заменить критика’.
В то время, как Садофьев винит критику в разгроме и потоптании современных молодых талантов, Лежнев обвиняет в неумении, неспособности оценивать литературные факты — писателей. В ‘Диалогах’ выводятся пятеро писателей, толкующих о литературе и критике. Все они нарочито поставлены в смешное и глупое положение злобных, мелочных, тупых людей. Все они ничего не понимают в литературе и городят общие места неимоверного обывательского вздора.
Для реплик всех пятерых автором ‘Диалогов’ собрано и списано с натуры немало действительно произнесенного отдельными писателями — на бумаге и вслух. Нет спора, что в природе существуют экземпляры, целиком начиненные такими репликами — кой-кто даже обидчиво узнает себя в лежневских писателях. Но все дело в том, что экземпляры эти одновременно являются (почти как правило) и бездарными писателями. А можно ли ожидать от бездарности талантливой критики или талантливого суждения?
И лежневской пятеркой литература, к счастью, отнюдь не исчерпывается, — ибо жива она как раз иными писателями. А от талантливого крупного писателя мы вправе ожидать иных речей, иных суждений и диалогов. Если А. З. Лежнев приводит в пример ошибочные отзывы Тургенева или Гете — то именно потому он и может ставить их примерами, что они являются исключениями, которые бросаются в глаза. Можно набрать еще десяток аналогичных исключений, но на этом арсенал примеров
стр. 224
и иссякнет. В литературе не существует (за небольшими отклонениями), обширных критических трудов писателя не потому, что ум у него устроен по какому-то особому рецепту, а потому что в большинстве случаев писатель бывает целиком занят своей основной художественной работой. Это не мешало Анатолю Франсу быть очень тонким ценителем литературы, не мешало Брюсову подняться до исключительной по значимости критики поэзии, — не помешало, наконец, целому ряду поэтов и писателей от Пушкина до Короленко редактировать журналы и альманахи…
‘Таких примеров можно привести не один десяток’…
Все дело в степени талантливости каждого отдельного критика — безразлично, профессионала или поэта — в широте его кругозора, в его об’ективной установке… И обратно — бездарный, тупой критик-профессионал пребывает в столь же глупом и смешном положении, как и лежневская ‘пятерка’ хрен не слаще редьки.
О, мы все знаем его, этого самого ‘профессионала’ — самодовольного, сияющего своей сладостной властью обругать, покрыть, разнести, — так скромно и незаметно умеющего подлизаться где нужно и где нужно распластаться в восторженных похвалах. Его суждения, его статьи и рецензии так однообразно-типичны, что не надобно их даже переплетать в диалоги — достаточно монолога… Он туп и работоспособен, как верблюд, он вездесущ и всеведущ — он знает, где и что нужно писать, где и сколько получить гонорара. Он живуч, он бессмертен и, к сожалению… он нужен, — ибо кто без него заполнит
стр. 225
критико-библиографический отдел тех бесчисленных журналов, на недостаток которых жалуются неудачники?.. Он нужен, и его даже не хватает, за его спиной толпится еще десяток-другой — еще попроще, еще подешевле и похуже… Этих уже решительно никто не помнит, не знает… и не читает. Они воистину служат песком для журнального балласта. Это недоучившиеся гимназисты, безработные счетоводы или, в лучшем случае, хроникеры какой-нибудь газетки…
Но не думайте, что гимназист-конторщик, которого никто не знает и не читает, отдает себе в этом отчет и довольствуется гонораром за свои корпения! Ничего подобного… Никто не говорит с такой важностью, с таким апломбом, как он. — Присмотритесь: в любой редакции, на любом литературном собрании он выступает и веско говорит о социальных базах, о форме, о закате эпохи. Он поучает. Он жестикулирует. Он иронически улыбается.
Печально, что при нашей постановке дела и при наших литературных правах он тоже… нужен.
Но бог с ним, с отвлеченным нашим критиком — не следует говорить отвлеченно, да и нет в этом нужды, так как конкретного материала, иллюстрирующего недостаточность теперешней критики (преимущественно как раз профессиональной), ее односторонность, случайность, безграмотность — под руками горы.
Однобокость и тенденциозность похвал или разносов бросается в глаза даже самому неискушенному человеку, от нее на версту несет неприкрытой кружковщиной и кумовством — в лучшем случае просто преувеличениями, как иначе назовешь работы А. Осенева о А. Безыменском или Г. Горбачева о Б. Лавреневе? А, например, профессор Н. Н. Фатов в трех последовательных работах о Пантелеймоне Романове ударяется в похвалы столь чудовищные
стр. 226
(другого определения не подберешь) — что остается только улыбнуться и пожать плечами.
В рецензии на книгу рассказов Романова (N 4 ‘Молодой Гвардии’ за 1925 г.) на протяжении одного листочка нагромождено: ‘огромная известность’, ‘исключительный успех’, ‘грандиозная эпопея’, ‘писатель первой величины’ (курсив Н. Фатова), ‘колоссальный дар синтеза’ (то же), ‘великолепно владеет’, ‘образцовый художник’, ‘бесподобно воссоздает психологию’, ‘замечателен по глубине’, ‘поразительное знание’, ‘изумительная четкость’ — и многое другое.
В статье о Романове (альманах ‘Прибой’) — значительно более просторной, восторженных эпитетов такое количество, что, перечисляя их, мы увеличили бы свою статью вдвое… Там же П. Романов определяется как ленинец и ставится выше Толстого, Гоголя, Гончарова и Чехова вместе взятых. И даже пожелание, чтобы П. Романов писал пьесы, выражается в такой форме, что нам-де очень нужны свои Ревизоры, Недоросли и пр. Сомнений — а вдруг пьесы П. Романова окажутся несколько хуже — у Н. Н. Фатова нет и в помине.
В третий раз о П. Романове пишет Н. Н. Фатов в ‘Октябре’ N 1 — 1926 г. в рецензии на… тот же альманах ‘Прибоя’, где помещена его статья! По степени своего дикого восторга он остается прежним…
Чтобы не возвращаться больше к Фатову, тут же отметим назойливость и самодовольность его примечаний, из которых читатель с трепетом и уважением узнает, что автор примечаний близко знаком с П. Романовым и пользуется его особой внимательностью и благосклонностью, — а также манеру Фатова мимоходом, ни к селу, ни к городу, выругаться и посплетничать.
стр. 227
1. Говоря о сатирической стороне П. Романова: ‘…никому и в голову не придет упрекать его в каком-либо извращении действительности, в ‘пильняковщине’ и ‘крептюковщине’ (столь любовно культивируемой т. Воронским в былое время на страницах ‘Красной Нови’).
2. В рецензии на сборник ‘Неверову — Алый венок’ (‘Молодая Гвардия’ N 5 1925 г.) про ‘Этюд’ Дорогойченко: ‘…характерно, что этот этюд был написан еще за четыре месяца до смерти Неверова для журнала ‘Прожектор’, но тов. Воронский не счел нужным его напечатать, очевидно, в виду его слишком ‘хвалебного’ тона’…
Этой же способностью ‘лягнуть’ мимоходом (и обязательно Воронского, дался же он им!) обладает в некий М. Щ., из ‘Октября’ N 9 за 1925 год, рецензировавший ‘Перевал’ N 3, по поводу стихов М. Светлова острящий: ‘… а Воронский, как и луна (мертвое тело), ‘ничего не может’ (курсив М. Щ.).
Кружковое кумовство, самое беззастенчивое, невежественное и наглое, процветает. Тут-же, рядом с разгромленным вдребезги ‘Перевалом’, курится фимиам Б. М. Оршанского — сборнику ‘Октябрь’, еврейской секции МАПП. Оршанский восклицает без перерыва, не хуже Фатова, и весь сборник еврейской секции МАПП называет (не чета ‘Перевалу’) ‘настоящей радостной вестью для молодых пролетарских сил’. Попутно он открывает критика Бронштейна, — нового гения, о котором — ни до цитируемой рецензии, ни после — никто ничего не слышал и не слышит. Оршанский находит только ‘один недостаток в его, в общем прекрасной, статье’ — она, видите ли, слишком много заимствует у Плеханова и Троцкого… Но это ‘от молодости’, — решает Оршанский и возглашает, — когда это пройдет, Бронштейн ‘станет лучшим литературным критиком’…
стр. 228
Оршанский легкомыслен и пристрастен. Но его кумовство хоть внешне порядочно, — он ничего не искажает, не перевирает чужого текста и не пользуется ложью, как главным своим доказательством. Очень, очень многие ‘рецензенты’ в этом смысле стоят ниже — неизмеримо ниже, — становясь не только пристрастными невеждами, но и невеждами заведомо непорядочными. Так, например, некий В. Ермилов, в своем отзыве о ‘Мавратании’ М. Барсукова, цитирует отрывок из этого романа и, выписывая всего четыре строчки, изменяет смысл одного слова, заменяет два слова своими собственными, ермиловскими, и вставляет одно слово совершенно новое, — всем этим лишая цитируемый абзац смысла и грамматической правильности. В доказательство приведем ермиловский и барсуковский тексты:
У Барсукова (‘Мавритания’, роман, изд-во ‘Круг’) на стр. 33 мы читаем:
‘Тульба работает. Все складки его лица, и скулы, и упорно прорезанный на тугом лице рот — втянуты воронкой взгляда, — обороченного внутрь и потемневшего.’
У Ермилова же (‘На литературном посту’ N 1, 1926 г.) на стр. 47 этот отрывок выглядит так:
‘Тульба работает. Все складки его лица, и скулы, и упорно прорезанный на тупом лице рот, и втянутые воронкой глаза, — обороченного внутрь и потемневшего’.
При помощи подобного ‘цитирования’ можно доказать, что угодно. Насколько же этот способ честен — предоставляем судить читателю…
На ряду с кумовским или кружковым содержанием, подкрепленным всеми чистыми и нечистыми способами, большинство рецензий возмутительны и со стороны формы
стр. 229
своей. Безграмотность некоторых рецензентов (и не только в переносном смысле, но и в самом прямом), их стиль — поразительны. Вот несколько образцов:
‘Жаркой и зловещей сжатостью передана сцена Лялиного разгула в кабинете ресторана’. (С. Алек).
‘Развернулась мужицкая драма’ (С. Фомин).
‘…наградить главную героиню солдатку чрезмерными (?) чарами и романтикой (?)’ (С. Фомин).
‘Товарищам студийцам посоветуем долгой и упорной работы’ (‘Провинциал’).
‘Прекрасно показано, как у него начинала накипать классовая ненависть против (?) муллы’ (А. Герман).
‘Этот маленький Львенок с самого начала своей жизни очутился в революционной среде, в новой обстановке (?), с младенчества он ‘Маркса на голову поднял’ (?), и понятно почему старая Европа с опаской и предчувствием гибели смотрит на чужих (?!) детей’. (С. С.)
‘…товарищ обычно слушается непосредственного художественного впечатления’… (Юрий Либединский, ‘О рабочем писательстве’).
‘В этом рассказе… много черт старого быта, прежней эксплоатации рабочего люда, потому что отец мальчика погибает благодаря безответственности старого хозяина’. (Г. К.)
Но все рекорды побивают эти же две буквы — Г. К. — в дальнейшем. Так, например, в одной из рецензий открывают они наличие ‘основного элемента Н. Тихонова, фантастичности, сверх’естественного’… А про поэму А. Крайского ‘Повесть о солдатских костях, похороненных в Турции’ рассказывают так:
‘Когда матросы узнают, какой груз везет их корабль, капитан их успокаивает, что кости везут для торжественных похорон на родине.
стр. 230
Рабочие на заводе тоже узнают из каких костей они выделывают желатин (?) и копят (!) свой гнев’.
В заключение Г. К. мечтает: недурно было бы, если-б ‘перевели эту поэму на иностранные языки’.
Еще бы!
Возможно, что мечтательный Г. К. так же, как и другие, прячущиеся за инициалы или псевдоним, происходит из недоучившихся гимназистов или безработных конторщиков. Но, может быть, они пописывают кроме рецензий и стишки, и коммунэры, и повести, — Ю. Либединский делает это наверняка. Но право же, все это не меняет дела. Бездарность останется бездарностью на любом поприще.