В. Д. Катков
В. Д. Катков
Холопы немецкого Михеля
Холопы немецкого Михеля
‘Не цепи делают раба, а рабское сознанье’
————————————————————————-
Холопы немецкого Михеля, Катков Василий Данилович, Год: 1916
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Война не могла не затронуть народной души. То, на что давно указывали немногие более прозорливые люди, не могло не сделаться теперь явным для большинства. Более полувека тому назад, русский публицист, сам сын немки, А.И. Герцен писал (Сочинения, т. VI, стр. 257, 261 и др.): ‘Как в Саксонии есть своя небольшая Швейцария, так у нас своя и притом очень большая Германия. Средоточие ее в Петербурге, но точки окружности везде, где есть стоячий воротник, секретарь и канцелярия, во всех администрациях… полководцами — немцы, министрами иностранных дел — немцы, булочниками — немцы, аптекарями — немцы, везде немцы, до противности…’ И, что самое худшее, все эти немцы ‘относятся одинаковым образом к России: с полным презрением и таковым же непониманием’ (там же, стр. 256).
Потребность почиститься стала ясной. Принимаются к этому меры, до… общее беспокойство людей, увидевших себя вдруг в немецком плену, не коснулось таких мест, где именно немецкое влияние всего более не у места и всего вреднее по последствиям. Заурядный немецкий колонист мог добросовестно считать себя принадлежащим к высшей культуре и расе, если он видел, что мозг страны онемечен, что те люди, которые должны были бы всего лучше понимать свое национальное, ценить и уважать родное наследие народной мудрости и идеалы жизни, раболепствовали перед немецкой ‘наукой’ и ‘культурой’. Ведомство, которое должно было бы готовить народу его духовных вождей, оказалось ‘иностранным’, в частности же немецким. Даже духовная школа не осталась чуждою немецкого влияния, а об университетах и говорить нечего. Немецкие приемы, немецкие планы и программы, немецкие семинары для будущих педагогов, немецкий формализм, немецкий педантизм, немецкая цеховая ученость, немецкое чванство, немецкая ограниченность, немецкая бессодержательность, немецкая бесплодность и немецкая смешанная с невежеством претенциозность, открывающая постороннему, в ‘немце-сапожнике бездну генеральского и в немце-генерале пропасть сапожницкого’ (Герцен, VI, 256)… вот действительность русского школьного ведомства. Ни средняя, ни высшая, ни нижняя школы не соответствовали своему жизненному назначению и, вместо развития общества и государства, содействовали парализованию его сил. И самым гнилым местом оказались те заведения, что готовили общественных и государственных деятелей для нашей несчастной Родины: ‘ученых’ юристов.
Если ни один разумный родитель, знающий положение дела, не может отдать в онемеченную школу своего сына из страха получить в результате невежду, не понимающего жизни, к которой должна была бы подготовить его эта школа, мы еще можем утешать себя тем, что так будет не всегда: люди поумнеют, и признаки улучшения существуют… Если отсутствие серьезного философского образования мешает нашим медикам или математикам надлежаще усвоить даже свою специальность, не говоря уже о неподготовленности их принимать разумное участие в жизни Родины и служить руководителями для ‘малых сих’, мы можем найти себе утешение в той или иной мысли, хотя бы о несовершенстве всего земного или невозможности предъявлять к людям слишком больших требований. Если наши филологи в значительной мере все еще продолжают охотиться за корнями и суффиксами, или всю свою жизнь посвящать изучению родительного падежа, мы утешимся признаками нарождающегося другого, более научного движения: исследований вопросов об отношении мысли к языку, философии речи… Но нет утешения тому, кто видит антинаучную, антипатриотическую, антинравственную и антихристианскую пропаганду, по немецкой указке, в печальных местах, где готовятся ‘русские немцы’ для общественной и государственной деятельности в России. Это не значит, конечно, будто ‘ученые’ юристы сознательно восстали против науки, отечества, нравственности и христианства. Напротив, они добросовестно убеждены, что работают на пользу науки, отечества, нравственности и христианства. Но убеждение это иллюзия, и бессознательность измены плохое утешение, если иметь в виду, что дело идет о ‘мозге страны’: бессознательные, или хотя только малосознательные, учители народа, ‘темные люди’ в роли просветителей, и рабы заблуждений и ошибок или отсталости и невежества… вещи, которые не могут вызвать радостного настроения.
Продуктом русской народной жизни такое положение никоим образом считаться не может. Оно результат холопства перед немецкою лже-ученостью в соединении с непониманием и даже презрением к той ‘смиренной красоте’ и тихому, не кричащему о себе ‘смиренномудрию’, которые живут в народной душе и сведения о которых могут быть черпаемы из творений этой души, а не из немецкой схоластической литературы с ее изуродованным, канцелярского происхождения языком.
Чтобы правильно мыслить, нужно прежде всего научиться правильно пользоваться языком. Это азбучное положение, в такой общей форме, ни с чьей стороны возражений встретить, конечно, не может. Необычным может показаться утверждение, что среди немецких юристов нет ни одного, который обнаружил бы умение правильно пользоваться языком и объяснить недостатки пользования им со стороны других. У юристов английских, наоборот, правильное пользование языком есть общее правило, но объясняется оно не философско-лингвистическими познаниями их, а здравым смыслом, присущим этому народу, его чутьем действительности и национальным консерватизмом, спасающим его от холопского преклонения перед чужим, при пользовании хорошими сторонами этого чужого.
Без умения правильно пользоваться языком мы не можем выбрать из арсенала его как раз тех терминов, которые нужны науке. Правильное чутье дало возможность английским юристам найти нужные основные термины для юриспруденции (см. хотя бы статью Law в Британской Энциклопедии): это law (закон), right (право) и duty (обязанность или долг). Пользование этими основными понятиями у английских юристов по общему правилу безукоризненно, как безукоризненно правильно пользуется ими и та часть русского народа, которая не подверглась влиянию трактирной цивилизации или языка нашей горе-интеллигенции.
Не то мы видим в стране цеховой учености, где у сапожников так много профессорского, а у профессоров сапожнического. Заблудивши в бору из трех сосен юридической терминологии, маленькая группа немецких юристов (вроде Лассона и Пунчарта) вернулась к средним векам, когда учили jus idem est quod lex (право то же самое, что закон). Это, разумеется, нелепость и явное нарушение правильного пользования языком, который и ‘закону’ и ‘праву’ назначил особую роль. Поэтому группа эта авторитетом среди других и немецких юристов (и их русских подголосков) не пользуется. Кроме смутного сознания, что законов языка нарушать нельзя и что насилия над ним дурно отражаются на мышлении, здесь, по всей вероятности, действовало и инстинктивное чутье, выразившееся однажды в словах Лютера: ‘юрист, который знает только законы, есть жалкое существо’, — чутье, которое требует чего-то большего для понимания законов. У английских юристов это требование удовлетворяется хорошей постановкой общего образования, проникнутого философской глубиной и стремлением всесторонне развить духовные силы аспиранта на либеральную профессию, а в последующих стадиях комбинированием степени doctor 1egum [доктор права (лат.)] со степенью doctor philosophiae [доктор философии (лат.)] или doctor divinitatis [доктор богословия (лат.)].
У народа, где ученые — чиновники, бюрократы науки, мыслящие не по любви к знанию, а по обязанности, по возложенному на себя обету (Герцен, I, 337), ремесленническая мысль у большинства нашла другой исход: где не хватает знаний и искреннего стремления к ним, там мысль находит себе господина в каком-нибудь туманном слове, значение которого по недостатку сведений темно и для публики, и для талмудистов науки. Таким благодатным словом явилось das Recht (‘право’). Слово это и превратилось у немецких юристов в тот магический огурец, из которого они всеми силами стараются извлечь солнечные лучи: манипуляции с ним, непревзойденные образцы пустословия и словоблудия, заменяют в их литературных изделиях то, чего английский юрист ищет в разностороннем и глубоком образовании.
Англичане знакомы и с немецкой философией, и с немецкой юриспруденцией, но, обладая ‘величайшим смыслом жизни и деятельности’ (Герцен, I, 362), остались умными людьми, верными здоровым традициям науки. Наши же горе-ученые, всегда по холопьей привычке ищущие барина, которому можно было бы поклониться, распростерлись не перед немецким умом или наукой (которые, хоть и в плохом часто виде, но, конечно, существуют), а перед немецким Михелем: и тот пришел и володеет Панурговым стадом ‘на всей своей воле’… Из немецкой литературы перенесли к нам наши горе-ученые юристы ‘право в субъективном’ и ‘право в объективном смысле’, равно как и всю нелепую терминологию, отражающую их кривомыслие: ‘право уголовное’, ‘полицейское’, ‘финансовое’ и пр. и пр. Из немецкой литературы перенесли они к нам и тупое самодовольство немецких ремесленников-юристов теми крохами знания, отрывочного, неглубокого, не согласованного с общей системой доступного в каждую данную минуту человечеству знания.
Выделив пустословие и словоблудие из их юридической литературы, вы услышите отдельные, разрозненные тоны, которые не гармонируют друг с другом и не могут поэтому создать той музыки мысли, которая под именем науки и философии всегда привлекала к себе умы и сердца человечества.
Эта дисгармония обрывков немецкого якобы-знания и является причиной того, что немецкая юридическая ‘мысль способна превращаться в орудие зла, в средство пропаганды антипатриотической, антинравственной в антихристианской.
За спиной господ Мясоедовых, купно с евреями подготовляющих порабощение своей родины, стоят дипломированные невежды, не знающее народа, которому они призваны служить, в душе причисляющие его к низшей расе, идущей на подстилку другой, вытравляющие по недомыслию лучшее, что есть у него, и подменивающее это немецкой нелепостью, пошлостью, бездарностью, безыдейностью, невежеством и холопской услужливостью… Это тоже предательство: перед наукой и родиной… предательство по отсталости и невежеству… Но отсталость и невежество для ученого — самое большое преступление: пощады здесь быть не может!.. Усилиями господ Мясоедовых на родину эвентуально могут надеть цепи рабства, но народ может еще не погибнуть от этого, как не погиб он под татарским игом: в цепях осталась живою душа народа. Вытравливание же народных идеалов, стремление душить правильную мысль народа и заменять ее продуктами иноземного недомыслия и кривомыслия, насильственная подмена его свободного самосознания рабским самосознанием дипломированных невежд и выродков народа… это самый надежный и самый верный путь к обезличению нации, к ее порабощению.
Творец русского языка, многострадальный русский народ, никогда не знал такого ‘права’, которым можно было бы оправдать беспричинное или по своекорыстным соображениям сделанное нападение на мирного соседа, нарушение международных договоров, беспощадное потопление пассажирских пароходов, ядовитые газы, искусственное заражение, отрезывание языков и прочие подвиги поклонников бронированного кулака..
Творец русского языка никогда не знал другого высшего начала государственной жизни, кроме нравственного закона, покоящегося на воле Творца вселенной. Многоликий, легко поддающийся внушениям испорченных человеческих сердец, бог неверующих, немецкими юристами измышленный кумир, ‘право в объективном смысле’, никогда не был верховным регулятором человеческих отношений в речи-мышлении русского народа.
Это ‘объективное право’ чистейший вздор Михелева изобретения. Между там, по этому вопросу между всеми немецкими юристами, без исключения, царит трогательное единство: и те, которые, как Лассон или Пунчарт, вернулись к средневековому jus idem est quod lex [право то же самое, что закон (лат.)], верят в существование ‘особого великого явления’ — ‘права в объективном смысле’ или короче ‘объективного права’. Никому из них не приходило в голову, что это ‘явление’ — простой миф, фантом, Hirngespinst [химера, измышление(нем.)], созданный неуменьем разбираться в грамматических категориях речи. Между тем, простого взгляда на страну, ‘одаренную величайшим смыслом жизни и деятельности’ (Герцен, I, 362), на Англию, создавшую величайшую по пространству, по населению и по своим учреждениям империю, достаточно, чтобы навести на размышления по этому вопросу. Страна, здоровый смысл которой привлекал и привлекает внимание одинаково либералов и консерваторов, космополитов и националистов, ‘прогрессистов’ и ‘реакционеров’, страна величайших философов, ученых, государственных людей, поэтов и литераторов, эта страна не заметила, не знает и обходится без ‘особого великого явления’ — ‘права в объективном смысле’. Слово ‘право’ (the right, одинакового происхождения с немецким Recht, у них есть. Есть равным образом и слово ‘субъективный’ (subjective) и ‘объективный’ (objectiv), но о ‘субъективном праве’ или ‘праве в субъективном смысле’ английские юристы не говорят по той же простой причине, по которой не говорят о ‘деревянном дереве’ или ‘железном железе’ или хотя бы о ‘недеревянном железе’, ибо право всегда принадлежит какому-нибудь естественному или искусственному субъекту, ‘права же в объективном смысле’ или ‘объективного права’ нет в их языке, ибо нет его в природе вещей, а потому не может быть и в мышлении. Философские термины (субъективный и объективный) использованы были как платье, в которое нарядили пни немецкого кривомыслия и недомыслия. И этот невежественный хлам холопы немецкого Михеля перетащили в свои ‘энциклопедии’ и ‘философии права’, чтобы подменять им здоровую русскую мысль не умеющей еще разобраться в таком словоблудии молодежи. ‘Образованного’ русского юриста снабжают на жизненный путь обрывками знаний из области законодательства, спаянных quasi философскими бреднями немецкого происхождения.
Немецкие бредни признак наличия гнили в мышлении юристов: невежества, отсталости, неразвитого ума и неуменья пользоваться надлежащими выражениями. Поэтому, бичуя зло в этой области, мы не можем наивно надеяться на легкое и простое восстановление господства разума и науки в ней. В улей пчел-работниц, понятий второго порядка в юриспруденции, заметивших, что их царица, ‘объективное право’, вовсе не матка, а только миф, нужно, де, посадить настоящую царицу, ‘закон’ (law англичан), — и все пойдет хорошо. На деле это не так просто. ‘Закон’ сам по себе есть только ‘звуковой препарат’, и что получится в действительности от возведения его на трон в царстве юридических понятий, этого наперед вообще сказать нельзя, а если мы знаем, что в царстве этом большую силу имеют дипломированные невежды, креатуры немецкого Михеля, мы можем с уверенностью сказать, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ибо дипломированные невежды вложат в этот ‘звуковой препарат’ такое значение, которое соответствует их невежеству, а не науке. У англичан дело идет хорошо, потому что англичанин-юрист имеет за собою такую хорошую философскую подготовку, какой не обладает ни один юрист немецкой фармации. И если юрист немецкой фармации начнет делать что-то похожее на английскую мысль, выйдет у него не то же. Ведь слов, которые имели бы для всех людей, всех мест и времен, одинаковое значение, как учит нас современное языковедение, на деле нет. ‘Law’, ‘Gesetz’ и ‘закон’ — совсем не обнимают одинаковых представлений, как и ‘state’, ‘Staat’ и ‘государство’, или более конкретное — village, Dorf и деревня (см. Томсон, Общее языковедение, 285).
Поясню вопрос конкретным примером. Маленькая группа немецких юристов, чувствуя нелепость господствующей юриспруденции с ее ‘правом в объективном смысле’, которое не то закон, не то справедливость, не то то и другое вместе, или ни то, ни другое, а что-то ‘великое, великое’ неуловимее и неопределимое, просто заменяют слово Recht (право) словом Gesetz (закон) и, по-видимому, приближаются к английским юристам. Но только по-видимому. Law англичанина носит гуманные черты, гармонирующие с нравственными убеждениями и религиозными верованиями христианской части человечества. Gesetz (закон) Лассона — это палка немецкого лейтенанта, заколачивающего в гроб солдата за неправильный ружейный прием: что-то холодное, черствое, бесстрастное и жестокое. ‘Закон’ это государственная воля, а государство его реализованная идея божества. Так верит Лассон, открыто признавая себя гегелианцем, так верит громадное большинство немцев, ученых и неученых, юристов и не юристов, вошедших в состав германской империи и не признающих ничего выше ее (Deutschland uber Alles [Германия превыше всего (нем.)]), ибо… что же может быть выше Бога? ‘Закон’ приобретает черты, делающие опасными для всего рода человеческого, живущего за пределами Германии, его исповедников, ибо, как воля реального бога-государства, он при столкновении упраздняет все правила человечности и все веления Бога религий, великого, де, Peut-Etre [возможно (фр.)]. В противность христианскому мировоззрению, признающему каждого отдельного человека за самоценность, он видит в нем эфемерный проблеск самосознания, который гаснет, как не имеющий бессмертной души, в сознании своего народа. Это орудие в руках государства, пешка, сама по себе не имеющая ценности. Еще меньшей ценностью может быть в руках государства-бога индивид или и целое государство, лежащие за пределами Гермянии: ими дорожат, если они полезны, ими жертвуют, как Бельгией, если из этого можно извлечь выгоду. Три раза в мировой истории немец особенно ярко проявил свою истинную натуру варвара: когда он разрушил греко-римскую цивилизацию, когда в тридцатилетней войне разорил собственную свою родину, и теперь, когда он, создав разбойничье государство, обрушился на современную европейскую культуру. Перечитывая пророческие предостережения Тацита в его ‘Германии’ об опасности, грозящей современной ему цивилизации, именно из этой страны, а не из другого места, и перенося свои взоры на текущие события и положение нашей Родины, мы в минуту смертельной для нее опасности, не может не напомнить золотых слов Евангелия: бойтесь не тех, что губят ваши тела, бойтесь тех, кто грозит погубить вашу душу… бойтесь немецкого Михеля с его псевдонаукой, антинравственной и антихристианской, бойтесь его агентов, сознательных и бессознательных, что душат народные идеалы и народную мысль, подменяя их изделиями немецкой фабрикации. Мне приходится нередко ссылаться на английских юристов и их литературу… поневоле. Наши школы учат людей знать и понимать (да и то не всегда, или не точно) только то, что написано другими. Самостоятельно наблюдать, самостоятельно мыслить или читать мысль своего народа непосредственно по его творениям, и величайшему из них — языку, этому их не учат. Поэтому ‘ученые’ люди и не знают своего народа, его идей и идеалов, пользоваться духовными своими способностями они не умеют и кошачий вой какого-нибудь Михеля принимают нередко за музыку сфер*.
—————————————
* На нелепость немецкой юридической литературы я указывал задолго до войны в ряде работ: сюда относятся между прочим ‘Наука и философия права?’, ‘К анализу основных понятий юриспруденции’, ‘Juris prudentiue novum organcn’. Везде проводится мысль, что человек, не сознающий нелепости выражений ‘наука права’, ‘философия права’, ‘теория права’ и т.д., для науки — труп. Один из ‘ученых’ юристов, подержав в руках одну из моих работ, сказал мне: ‘Я вас понял… хорошо, вы говорите то же, что вот этот немецкий юрист’, и он показал мне книжку, на первом листе которой написано было: ‘…теория …права… Понял!’
Горе русского народа в том, что он не имеет хороших духовных вождей!.. Не русскому народу, ‘народу богоносцу’ по преимуществу, страну которого из края в край, по словам поэта, в рабском виде прошел Христос благословляя, идти по указаниями холопов немецкого Михеля за наукой в страну, где под сурдину или открыто проповедуют, что государство, как высшее выражение общественной морали, не подлежит нравственным ограничениям. Истинный взгляд русского народа на это можно найти в словах полумифического Байды малороссийских ‘дум’: ‘твоя вера — вера проклятая?’…
Впервые опубликовано: ‘Русская речь’, 1916, октябрь, 28.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/katkov_v_d/katkov_v_d_holopy_nemeckogo.html