Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 930 минут(ы)

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛЙСКАГО.

Часть первая.

ГЛАВА I.
Безконечный Процесъ.

Лондонъ. Михайловъ-день прошелъ, лордъ-канцлеръ предсдательствуетъ въ Линкольнской Палат. Ноябрь, немилосердо-гадкая погода, за улицахъ грязь. Дымъ изъ трубъ ловятся на мостовую, осыпая ее мелкой черной пылью, словно снгомъ, одтымъ въ трауръ по солнц, собакъ не узнаешь: вс въ грязи, да и лошади не лучше: грязь покрываетъ ихъ во самыя шоры. Пшеходы, подъ вліяніемъ дурнаго времени, очень не въ-дух, задваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на поворотахъ улицъ, гд тысяч другихъ пшеходовъ скользили ужъ и падали съ начала дня,— если онъ, въ-самомъ-дл, начинался, прибавляя, но краямъ троттуара, новые слои грязи, какъ проценты на капиталъ.

Туманъ повсюду, туманъ вверхъ по рк, текущей среди зеленющихъ островковъ и лужаекъ, туманъ внизъ по рк, пробирающейся среди безчисленныхъ рядовъ кораблей и омывающей грязные берега большаго и грязнаго города, туманъ надъ эссекскими болотами, туманъ надъ кентскими высотами, туманъ ползетъ по каютамъ угольныхъ судовъ, стелется по палубамъ, лзетъ вверхъ по снастямъ кораблей и смотрится въ люки бортовъ, туманъ стъ глаза и щекочетъ гортани старыхъ гринвичскихъ инвалидовъ, сопящихъ у огонька въ своихъ комнаткахъ, туманъ норовитъ въ чубукъ и трубку гнвнаго шкипера, курящаго посл обда въ своей тсной каютк, туманъ пощипываетъ пальцы рукъ и ногъ разбитнаго шкиперскаго юнги, торчащаго на палуб, прохожіе на мостахъ, окруженные туманнымъ сводомъ со всхъ сторонъ, какъ-будто плывутъ на воздушномъ шар, въ срыхъ облакахъ.

Газъ мерцаетъ сквозь туманъ тамъ-и-сямъ по улицамъ, красне солнца, освщающаго смокшее поле и плугъ землепашца, большая часть лавокъ засвтила огни двумя часами ране обыкновеннаго, газъ, подумаешь, обидлся этимъ, потому-что свтитъ такимъ мутнымъ и неопредленнымъ свтомъ.

Сырой вечеръ еще сыре, густой туманъ еще гуще и грязныя улицы еще грязне близь стараго свинцоваго, навса, осняющаго съ незапамятнаго времени входъ въ старое, крытое свинцомъ строеніе Темпля, рядомъ съ Темплемъ, въ Линкольнской Палат, въ самомъ сердц тумана, предсдательствуетъ лордъ-канцлеръ въ своей канцеляріи.

Въ такой ненастный день въ Обер-Канцеляріи долженъ присутствовать лордъ обер-канцлеръ: онъ, въ-самомъ-дл, и присутствуетъ, въ напудренномъ парик, какъ-бы увнчанный туманною ореолою, въ мягкомъ кресл, обитомъ краснымъ сукномъ, къ нему обращена широкая фигура адвоката, съ густыми, какъ лсъ, бакенбардами, съ пискливымъ голоскомъ и съ безконечнымъ сверткомъ бумагъ подъ-мышкой, вниманіе ея, повидимому, устремлено на фонарь, укрпленный на крыш, но тамъ, кром тумана, взоръ ея ничего не встрчаетъ. Въ такой скверный день въ Обер-Канцеляріи, должно находиться нсколько дюжинъ юристовъ. Въ-самомъ-дл, вотъ они, глубоко-погруженные въ одинъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процеса, подставляютъ, ори всякомъ скользкомъ обстоятельств, другъ другу ногу, путаются по горло въ судейскихъ крючковъ, готовятъ потоки рчей въ широкихъ головахъ своихъ, охраняемыхъ париками изъ козьей шерсти и конской гривы, и разъягрываютъ poли честности и справедливости съ такимъ невозмутимымъ тактомъ, какой нехудо имть самымъ искуснымъ актерамъ. Въ такой ненастный день, въ Обер-Канцеляріи, должны быть различные ходатаи по дламъ, изъ которыхъ двое или трое почили ихъ въ наслдство отъ разбогатвшихъ отцовъ своихъ, и въ-самомъ-дл, ходатаи стоятъ, выстроенные къ линію, въ устланномъ цыновками кладез (на дн котораго вы тщетно цоискали бы истины), между краснымъ столомъ регистратора и шелковыми тогами, вооруженными билетами, актами, репликами, ордерами, декретами, свидтельствами, циркулярами, объясненіями.

Что это за палата мрачная и темная? Бдно освщена она тусклыми свчками, какъ надъ болотомъ, стелется въ ней безвыходно густой туманъ, ея стекла едва пропускаютъ дневной свтъ, прохожій, непосвященный въ ея тайны, случайно заглянувъ сквозь дверное стекло, отпрыгнетъ отъ ея порога, испуганный гробовымъ голосомъ, раздающимся изъ глубины комнаты, гд высокіе парики присутствующихъ утопаютъ въ туманномъ облак — это палата Обер-Канцеляріи.

Кто въ такое ненастное время сидитъ въ Обер-Канцеляріи, кром лорда-канцлера, адвоката на очереди, двухъ или трехъ адвокатовъ, небывающихъ никогда очередными и вышепоименованнаго кладезя съ ходатаями? Здсь сидятъ еще, пониже судьи, украшеннаго парикомъ и тогой, вопервыхъ, регистраторъ, потомъ два или три крючка, два ни три сутяги, одной съ нимъ масти. Вс они зваютъ, потому-что стравила скука отъ процеса по длу о Жарндисахъ (дло за очереди), проведшаго сквозь огонь и воду. Стенографы, докладчики палаты и корреспонденты газетъ отчаливаютъ всякій разъ съ остальными мелкими членами правосудія, какъ-только процесъ Жарндисовъ появляется на сцену — мста ихъ пусты, На боковой скамейк стоитъ, прижавшись къ стн, маленькая, сумасшедшая старушонка въ измятомъ чепц, всякій разъ бываетъ она въ палат отъ начала до конца засданія, всякій разъ ждетъ она какого-нибудь неяснаго приговора въ свою пользу. Говорятъ, что она или принадлежитъ, или, по-крайней-мр, принадлежала къ числу просителей, но наврное никто не знаетъ — кону какое до нея дло? Она носятъ съ собой въ ридикюл маленькій сверточекъ, который называетъ своими документами и который преимущественно состоитъ изъ кусочковъ бумаги и сухой травы.

Блднолицый и худощавый заключенный приходитъ, подъ стражею, съ полдюжины разъ, чтобъ лично защищать себя противъ возложеннаго за него обвиненія, яко-бы онъ, оставаясь единственнымъ душеприкащикомъ, запутался въ отчетахъ, о которыхъ никто не знаетъ, имлъ ли онъ какое-либо свдніе. Другой, разоренный истецъ, періодически является изъ Шропшайра и иметъ сильное поползновеніе обратиться къ лорду-канцлеру, по окончанія присутствія, никто не можетъ вразумить его, что лордъ-канцлеръ и не подозрваетъ О его существованіи. Шропшайрскій истецъ садится на выгодномъ мст, не спускаетъ глазъ съ судья и норовитъ воскликнуть самымъ жалобнымъ басомъ: ‘милордъ!’ какъ-только тотъ привстанетъ съ мста. Нсколько писцовъ и палатскихъ сторожей, видавшихъ этого господина, остаются въ канцеляріи, ожидая какой-нибудь забавной выходки съ его стороны, чтобъ развеселиться на зло нахмурившейся погод.

Дло о Жарндисахъ плетется нога за ногу. Этотъ пугающій процесъ, отъ времени сдлался такъ запутанъ и многосложенъ, что ни единая душа не понимаетъ его, всего мене понимаютъ его истцы. Безчисленное множество дтей родилось во время процеса, безчисленное множество молодыхъ людей переженилось, безчисленное множество стариковъ отправилось на тотъ свтъ, множество людей съ отчаяніемъ узнали, что они попались въ процесъ по длу Жарндисовъ, сами не зная, какъ и зачмъ, цлыя семейства наслдовали баснословную ненависть къ этому длу. Маленькій отвтчикъ, или истецъ, которому общали купить хорошенькую картонную лошадку, если процесъ по длу о Жарндисахъ кончится въ пользу его папеньки, не только сдлался совершенныхъ мужчиной и владлъ настоящими лошадьми, но ужъ усплъ умереть. Судейскія красавицы, изъ расцвтавшихъ двушекъ, увяли бабушками и прабабушками, безчисленные списки именъ, запутанныхъ въ процесъ, сдлались истинными списками усопшихъ, на всемъ земномъ шар не осталось, можетъ-быть, и трехъ Жарндисовъ съ-тхъ-поръ, какъ старому Тому Жарндису вздумалось наложить на себя руку, въ кофейной, находящейся въ Канцелярской Улиц, но все еще въ процес по длу Жарндисовъ не видать заповднаго конца.

Процесъ по длу о Жарндисахъ сдлался предметомъ юридической шутки — вотъ лучшій плодъ его. Многимъ причинилъ онъ смерть, по-крайней-мр, теперь, сталъ забавою для юристовъ. Во всхъ палатахъ Темпля нтъ канцеляриста, который бы не вклеилъ въ него собственноручнаго отношенія, нтъ канцлера, который бы не участвовалъ въ немъ, бывъ адвокатомъ. Много прекраснаго говорится о немъ старыми обер-адвокатами, за бутылкой портвейна, посл дружескаго обда, новички въ адвокатств считаютъ законнымъ долгомъ поостриться надъ нимъ. Послдній лордъ-канцлеръ, ловко съострилъ однажды: какъ-то мистеръ Блоурсъ, самый затйливый изъ судейскихъ крючковъ, говоритъ, что это-де можетъ случиться только тогда, когда съ неба посыплется картофель, ‘или тогда, мистеръ Блоурсъ, поправляетъ его покойный, когда мы покончимъ дло о Жарндисахъ’, эта острота пришлась очень по-сердцу всмъ крючкодямъ и сутягамъ.

Сколькихъ людей, непричастныхъ къ длу, процесъ Жарндисовъ запуталъ и разорилъ — этотъ вопросъ неисчерпаемъ. Начиная отъ главнаго судьи, на шкапахъ котораго запыленными грудами лежатъ бумаги но длу о Жарндисахъ, до простаго писаря въ Палат Шести Писарей, который переписалъ десять тысячъ листовъ въ этомъ безконечномъ дл, ни одна человческая душа не сдлалась лучше. Даже мальчишки, служащіе на посылкахъ у прокурора, разсказывающіе просителямъ разныя небылицы, что, напримръ, мистеръ какой-нибудь Чизль, или Мизль, по горло заваленъ работой съ утра до вечера и разбираетъ ихъ дло, даже, говорю я, и эти мальчишки идутъ ужъ по кривой дорог, всасывая въ себя все дурное изъ процеса по дду Жарндисовъ. Ходатай по длу зашибъ, правду сказать, хорошую деньгу, зато вышелъ изъ вры и заклеймилъ все свое племя. Разнымъ Чизлямъ и Мизлямъ взошло въ привычку общать попустому заглянуть въ дльцо и посмотрть, что выйдетъ для какого-нибудь Дризля, которому не очень-ловко чувствуется, когда окончится дло о Жарндисахъ. Даже т, которые наблюдали за его ходомъ изъ очень-отдаленнаго круга, нечувствительно попали на ложную дорогу.

Такъ, въ самомъ сердц тумана, предсдательствуетъ обер-лордъ канцлеръ въ своей канцеляріи.

— Мистеръ Тенгль! взываетъ несовсмъ-смло лордъ-обер -канцлеръ, ошеломленный въ послднемъ засданія извстнымъ краснорчіемъ этого ученаго мужа.

— Милордъ (вмсто милордъ)! отвчаетъ мистеръ Тенгль.— Мистеръ Тенгль знаетъ больше всякаго въ дл о Жарндисахъ. Онъ славится своимъ знаніемъ, какъ-будто, кром этого дла, онъ ничего не читаетъ съ-тхъ-поръ, какъ оставилъ школу.

— Скоро вы составите пояснительную записку?

— Млордъ, нтъ, бездна пунктовъ, мой долгъ повиноваться, млордъ! вотъ отвтъ, который вырывается изъ ученой груди мистера Тенгля.

— Я думаю, многіе изъ адвокатовъ хотли бы сегодня защищать своихъ кліентовъ? спрашиваетъ лорд-канцлеръ съ едва-замтной улыбкой.

Восьмнадцать ученыхъ друзей мистера Тенгля, каждый съ небольшой тетрадкой въ восьмнадцать сотенъ листовъ, вскочили съ мстъ своихъ какъ восьмнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвсили восьмнадцать поклоновъ и погрузились снова въ свои восьмнадцать мстъ мрака и неизвстности.

— Хорошо, въ среду на предбудущей недл, говорятъ лорд-канцлеръ.— Хотя сегодня ршили еще только одинъ пунктъ, разсмотрли одну только почку наслдственнаго древа, разросшагося въ цлый лсъ, однакожъ, когда-нибудь да прійдутъ же къ концу.

Канцлеръ встаетъ, адвокаты встаютъ, заключеннаго уводятъ, шропшайрскій поститель восклицаетъ: ‘Милордъ!’ Крючки и сутяги презрительно требуютъ тишины и злобно мряютъ взоромъ шропшайрскаго постителя.

— Относительно молодой двушки… продолжаетъ канцлеръ, все-еще по длу Жарндисовъ.

— Прошу прощенья, млордъ! мальчика… недослушавъ подсказалъ мистеръ Тенгль.

— Относительно, продолжаетъ канцлеръ, возвысивъ голосъ и съ особеннымъ выраженіемъ: — молодой двушки и мальчика… молодыхъ людей (мистеръ Тенгль срзался), которыхъ а представилъ сегодня суду и которые тонеръ находятся въ моей особенной комнат, я объясню вамъ, что хочу ихъ видть и лично удостовриться, можно ли имъ дозволить жить у ихъ дяди. (Мистеръ Тенгль опять на ногахъ.)

— Прошу прощенья, милордъ! онъ на томъ свт! восклицаетъ онъ.

— У ихъ… и канцлеръ начинаетъ разбирать, сквозь двойное стекло своихъ очковъ, бумаги, лежащія на его конторк: — ддушки…

— Прошу прощенья, млордъ! жертва отчаянія: наложилъ на себя руку.

Въ такой критическій моментъ для лорда-канцлера, вдругъ изъ заднихъ слоевъ тумана является крошечный адвокатъ и восклицаетъ громовымъ басомъ:

— Ваша милость, милордъ, позвольте сказать: я за ихъ ддушку, онъ мн родственникъ — это всякій знаетъ, я не приготовился объяснить предъ вами, въ какомъ колн наше родство, но онъ мн родственникъ — это всякій знаетъ!

Выслушавъ эту сентенцію, какъ замогильное посланіе, раздавшееся отъ одного конца палаты до другаго, крошечный адвокатъ погрузился снова въ туманъ, и любопытный глазъ не отъищетъ его.

— Я хочу переговорить съ обоими молодыми людьми, снова говоритъ канцлеръ: — и лично удостовриться, удобно ли имъ будетъ жить съ ихъ родственникомъ. Завтра, при начал засданія, мы опять займемся этимъ дломъ.

Канцлеръ ужъ готовъ откланяться, какъ вдругъ шропшайрскій поститель снова пытается крикнуть: ‘милордъ!’ но канцлеръ, зная его привычку, мгновенно исчезаетъ, за нимъ исчезаютъ и вс. Батарея синихъ мшковъ заряжается усиленными зарядами штемпельныхъ бумагъ и уносится писарями, маленькая сумасшедшая старушка уходитъ съ своими документами, пустыя палаты запираются.

ГЛАВА II.
Леди Дедлокъ.

Въ этотъ мрачный день намъ нужно бросить взглядъ на большой свтъ только вскользь.

Миледи Дедлокъ возвратилась въ свой городской отель, за нсколько дней до отъзда въ Парижъ, гд она проведетъ нсколько недль, дальнйшія желанія миледи неизвстны: такъ говоритъ великосвтская молва, на радость Парижу, а великосвтская молва знаетъ вс фешонэбльные пріемы, знать, кой-что другое — фи! это было бы mauvais genre. Миледи Дедлокъ была до-сихъ-поръ, какъ она говоритъ, въ дружеской бесд, въ своихъ владніяхъ въ Линкольншайр, но воды въ Линкольншайр разлились, размыли и затопили арки подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ, долина обратилась въ непроходимую рку, поникшія деревья — въ острова, и дождикъ съ утра до ночи, рябилъ и колыхалъ поверхность вода. Владнія миледи Дедлокъ сдлались ужасными. Погода впродолженіе нсколькихъ недль была такъ сыра, что деревья, кажется, отсырли и разбухли, какъ кисель, такъ-что не рубились, а рзались топоровъ дровоска и падали на землю безъ всякаго шума. Промокнувшая лань вязла глубоко въ промокнувшемъ грунт. Выстрлъ изъ ружья терялъ въ сыромъ воздух свой острый звукъ и дымъ съ полей медленно плылъ срымъ облачкомъ къ синевато-зеленющимъ вершинамъ холмовъ, составляющихъ задній планъ на картин падающаго дождя. Видъ изъ оконъ будуара миледи Дедлокъ переходилъ поперемнно отъ грязно-сраго къ грязно-темному и впадалъ, наконецъ, совершенно въ китайскую тушь. Мраморныя вазы, украшающія каменныя террасы, обратилась въ дождевыя урны и тяжелыя капля дождя во всю ночь не переставали падать на мощеную аллею. Миледи Дедлокъ (она бездтна) взглянула изъ окна своей комнаты. Печальный видъ окончательно разстроилъ нервы ея и она призналась, что въ Линкольншайр умираетъ съ тоски.

Поэтому-то она и возвратилась изъ Линкольншайра, покинувъ его дождю, кроликамъ, дикимъ козамъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты Дедлоковъ, давно-прошедшихъ временъ, еще долго казались мрачными привидніями на сырыхъ стнахъ замка, пока, наконецъ, управитель не обошелъ вс комнаты медленнымъ шагомъ и не спустилъ на всхъ окнахъ густыя сторы, и когда снова выглянутъ эти тни Дедлоковъ — не скажетъ фешонэбльное соображеніе, которое до мелочей знаетъ все прошедшее и настоящее, но не знаетъ будущаго.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ полными двадцатью годами старше миледи, и вотъ ужъ нсколько лтъ, какъ онъ не старется: ему постоянно шестьдесятъ-пять и никогда не будетъ щестидесяти-шести, а ужъ шестидесяти-семи — и говорятъ нечего. Повременамъ мучитъ его подагра, отчего его поступь очень-нетверда. Свтлосдые волосы и бакенбарды, кружевныя брыжки, блый, какъ свтъ, жилетъ, синій фракъ, вчно-застегнутый на вс блестящія пуговицы — даютъ ему важную осанку. Съ миледи онъ во всхъ отношеніяхъ церемоненъ и безукоризненно-вжливъ, высоко цнитъ ея личныя достоинства. Любезность его къ миледи не измнилась ни на волосъ съ первой минуты ихъ знакомства.

Онъ женился на ней по любви. Поговаривали, будто бы она не важнаго происхожденія, но что за бда, когда, въ замнъ-того, она обладаетъ такимъ запасомъ красоты, настойчивости и здраваго смысла, съ которыми можно пристроить, очень-выгодно, цлый легіонъ хорошенькихъ двушекъ. Богатство и положеніе въ свт, вмст съ этими качествами, должны были несомннно ее возвысить, и вотъ ужъ нсколько лтъ миледи Дедлокъ была лучшею звздою и стояла въ апоге фешонэбльнаго горизонта.

Что Александръ горько плакалъ, когда не оставалось ни одного міра для его побдъ — всякій это знаетъ, или по-крайней-мр, долженъ знать, какъ обстоятельство, часто-повторяемое. Съ миледи Дедлокъ, завоевавшей весь фешонэбльный міръ, случилось иначе: въ ней температура понизилась не до точки таянія, а до точки замерзанія (хотя педагоги и утверждаютъ, что это все-равно, однакожъ мн позволительно имть и свое убжденіе), какая-то холодность ко всему, инерція чувствъ, мыслей я желаній, невозмутимое спокойствіе — вотъ трофеи ея побдъ.

Она еще очень-хороша, и если не въ первомъ цвту своемъ, то все-таки далеко ей до осени, тонкія черты лица ея имютъ больше пріятной миловидности, чмъ правильной красоты.

Миледи Дедлокъ, возвратилась изъ своихъ линкольншайрскихъ помстій (горячо слдимая фешонэбльной молвой) въ городской отель свой, чтобъ провести нсколько дней до отъзда въ Парижъ, гд она пробудетъ нсколько недль, а что будетъ дальше — неизвстно. Въ ея городской отель является, въ этотъ ненастный и грязный день, устарлый джентльменъ, прокуроръ и совтникъ въ Обер-Канцеляріи. Онъ иметъ честь быть повреннымъ въ длахъ фамиліи Дедлоковъ и хранитъ въ своей контор такое несметное множество желзныхъ сундуковъ, съ надписью Дедлокъ, какъ-будто бы баронетъ былъ законный штемпель на деньгахъ всего государства. Чрезъ дворы, по лстницамъ, сквозь коридоры, чрезъ амфиладу блестящихъ копать — чрезъ волшебную страну для постителя и грустную пустыню для обитателя — ведетъ напудренный Меркурій стараго джентльмена на усмотрніе миледи.

Старый джентльменъ невзраченъ на видъ, но, говорятъ, сколотилъ порядочную копейку, составляя аристократическіе брачные контракты и духовныя завщанія, такъ-что карманъ его тугонекъ. Онъ считается безмолвнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ, атмосфера которыхъ окружаетъ его со всхъ сторонъ. Замкнутое на вс пуговицы, безотвтное на каждый лучъ свта, платье его служатъ совершенной вывской его характера. Онъ никогда ни о чекъ не говоритъ, какъ только о длахъ, а то, когда его спрашиваютъ, его иногда можно встртить безмолвнаго, во совершенно какъ дома, на углу обденнаго стола, въ высшемъ обществ или близъ дверей салоновъ, гд фешонэбльный кругъ очень-говорливъ, вс его знаютъ, половина пэровъ останавливается передъ нимъ и спрашиваетъ:— ну, какъ вы можете, мистеръ Телькингорнъ? Онъ съ важностью принимаетъ ихъ привтствія и хоронитъ въ груди своей, гд погребено все, что онъ знаетъ.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ въ покояхъ миледи и совершенно-счастливъ, что встртилъ мистера Телькингорна: на немъ, изволите видть, какая-то печать обветшалости, которая очень по-сердцу сэру Лейстеру.

Такихъ ли идей о себ мистеръ Телькингорнъ? Богъ знаетъ, можетъ-быть и такихъ, можетъ-быть и нтъ, но вотъ замчательное обстоятельство, которому подчиняется все, соприкасающееся съ миледи Дедлокъ, какъ путеводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, вн ряда обыкновенныхъ смертныхъ, то же подтверждаетъ и зеркало, въ которое она смотрится очень-часто, между-тмъ, какъ всякая тусклая, маленькая звздочка, вращающаяся около нея, начиная отъ горничной до директора Итальянской Оперы, знаетъ какъ-нельзя-лучше ея слабости и капризы, и по нимъ составляетъ такой врный, нравственный масштабъ миледи, какую врную мрку стана иметъ ея портниха. Нужно ли ввести въ моду новую одежду, новый обычай, новаго пвца, новаго балетмейстера, новый уборъ, вообще что-нибудь новое — найдется тысячи людей, тысячи цеховъ, которыхъ миледи Дедлокъ считаетъ распростертыми у ногъ своихъ, которые разскажутъ вамъ, какъ пять своихъ пальцевъ, весь ея характеръ и какъ надо приняться за дло. Они питаютъ вс ея мелочныя прихоти, притворяются ползущими за ея стонами, а въ самомъ-то дл увлекаютъ ее за собою, а съ нею вмст и ея поклонниковъ и поклонницъ, какъ Лемюель Гюливеръ увлекъ за собою могущественный флотъ могущественныхъ Лилипутовъ.

Если вамъ хочется обратиться къ нашимъ покупателямъ, сударь, говорятъ ювелиры Блезъ и Сперкль — подразумвая подъ словомъ свои покупатели никого другаго, какъ леди Дедлокъ и ея хвостъ — такъ вы, сударь, имйте въ гаду, что это публика не какая-нибудь: на нее надо дйствовать умючи, нападать на слабую ея сторону, а слабая ея сторона вотъ въ томъ да въ этомъ… Чтобъ пустить въ ходъ эту матерію, господа — говорятъ Шинъ и Глоссъ, купцы, друзьямъ своимъ фабрикантамъ — такъ поклонитесь-ка намъ, мы знаемъ какъ выучатъ къ себ модныхъ покупателей, знаемъ какъ пустить въ ходъ свой товарецъ.

Если вамъ, сударь, хочется, чтобъ эта картинка была на столахъ модныхъ моихъ постителей, говоритъ мистеръ Следдери, библіотекарь, или если вамъ, сударь, хочется, чтобъ этотъ карло, или этотъ великанъ, были представлены моднымъ моимъ постителямъ, или, можетъ, вамъ, сударь, хочется съискать покровительство фешонэбльныхъ моихъ постителей, для такого-то или другаго заведенія, такъ вы, сударь, обратитесь ко мн: я, сударь, изучилъ, какъ пять своихъ пальцевъ, фешонэбльный кругъ, и я вамъ, сударь, скажу по секрету, безъ всякаго хвастовства, что верчу имъ какъ хочу. И въ этомъ мистеръ Следдери, какъ честный человкъ, не солгалъ ни на волосъ.

Между-тмъ мистеръ Телькингорнъ, быть-можетъ, знаетъ, а, быть-можетъ, и нтъ, что происходитъ сію минуту въ душ Дедлоковъ.

— Дло миледи было опять представлено канцлеру, мистеръ Телькингорнъ? спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.

— Точно такъ-съ, и сегодня его представляли, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ, сдлавъ легкій поклонъ миледи, которая сидитъ на соф у огня, осняя лицо свое веромъ.

— Я думаю, безполезно спрашивать, говоритъ миледи, все-таки подъ вліяніемъ скуки, нагнанной на нее въ линкольншейрскомъ помстьи: — сдлано ли что-нибудь въ мою пользу?

— Ничего такого не сдлано, что могло бы назваться чмъ-нибудь, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— И никогда ничего не будетъ сдлано, говоритъ миледи.

Сэръ Лейстеръ, безъ особеннаго негодованія, смотритъ на то, что дло тянется безконечно, онъ считаетъ эту привычку — тянуть дло и брать за нихъ взятки, чмъ-то законнымъ, истинно-великобританскимъ, къ-тому же, процесъ шелъ не о жизни и смерти, а о той небольшой части приданаго, которую принесла ему съ собою леди, и онъ увренъ, что для его имени, для имени Дедлоковъ, забавная вещь стоить въ самомъ процес, а не въ его заглавія.

— По вашему длу, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — есть нсколько новыхъ показаній, и такъ-какъ они коротки и я имю, можетъ-быть, скучную привычку не упускать ни одного обстоятельства по ходу дла, не доведя его до свднія моихъ кліентовъ (тонкая штука этотъ мистеръ Телькингорнъ! ни на волосъ не прійметъ на себя отвтственности больше, сколько надо), и такъ-какъ я вижу, что вы намрены отправиться въ Парижъ, то я и принесъ ихъ съ собою.

Сэръ Лейстеръ также халъ въ Парижъ, но, это въ скобкахъ, фешенэбльная молва гласила только о миледи.

Мистеръ Телькингорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положитъ ихъ на золотыя бездлушки, разбросанныя по столу миледи, вооружаетъ носъ свой очками и начинаетъ читать при свт лампы съ колпакомъ.

Въ Обер-Канцеляріи. Въ процес по длу Жона Жарндиса и…

Миледи прерываетъ его и проситъ не мучить ея слухъ, если это возможно, варварскими судейскими терминами.

Мистеръ Телькингорнъ, пропустивъ нсколько строкъ, продолжаетъ снова чтеніе, миледи совершеннйшимъ и умышленнйшимъ образомъ не слушаетъ его. Сэръ Лейстеръ, развалясь въ большихъ креслахъ, смотритъ на огонь въ камин, и любуется изгибами и многоглагольствіемъ судейскаго краснорчія, термины котораго строются передъ нимъ въ ряды м слагаются ловко, въ какую-то національную крпость. Случаюсь, что огонь въ камин очень запылалъ, миледи не могла укрыться своимъ опахаломъ, потому-что оно боле красиво, чмъ полезно, оно очень-много стоитъ денегъ, но иметъ очень-малую поверхность, миледи неренняла свое положеніе, отвернулась отъ огня я очутилась прямо противъ бумагъ, глядитъ на нихъ внимательно, наклонилась надъ ними и вдругъ, ни съ того, ни съ другаго, спросила:

— Кто ихъ переписывалъ?

Мистеръ Телькингорнъ сталъ въ-тупикъ отъ такого неожиданнаго вниманія и необыкновенной интонаціи голоса.

— Это называется у васъ канцелярскимъ почеркомъ? спросила она, смотри на него съ обыкновеннымъ, свойственнымъ ей ласкающимъ выраженіемъ и играя веромъ.

— Несовсмъ. Кажется (мистеръ Телькингорнъ во время отвта разсматриваетъ рукопись), кажется, канцелярскій почеркъ пріобртенъ ужъ тогда, когда рука была сформирована. Впрочемъ, зачмъ это вы спрашиваете?

— Такъ, чтобъ сколько-нибудь прервать эту несносную монотонію. Пожалуйста, продолжайте!

Мастеръ Телькингорнъ опять читаетъ. Жаръ становятся сильне, миледи прикрываетъ лицо опахаломъ. Сэръ Лейстеръ начинаетъ дремать. Но вдругъ онъ вскакиваетъ.

— А? что такое? Что вы говорите? спрашиваетъ онъ съ изумленіемъ.

— Мн кажется, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ: — что, миледи дурно себя чувствуетъ.

— Слабость, лепечетъ миледи блдными губками, — смертельная слабость… не заставляйте меня говорятъ… позвоните, и пусть снесутъ меня въ мою комнату.

Мистеръ Телькингорнъ удаляется, колокольчики звенятъ, шаги раздаются и умолкаютъ, тишина возстановляется, и наконецъ, напудренный Меркурій просятъ мистера Телькингорна снова пожаловать.

— Теперь лучше, говоритъ сэръ Лейстеръ, прося адвоката приссть и продолжать чтеніе: — я очень испугался. Съ миледи никогда не бывало обмороковъ, но такая спертая погода, и притомъ, въ нашихъ линкольншайрскихъ помстьяхъ, она, въ-самомъ-дл, соскучилась до смерти.

ГЛАВА III.
Эсирь.

Трудно, очень-трудно начать писать что-нибудь о себ-самой, чувствую, что голова моя пуста. Я это всегда знала. Помню, когда я еще была очень-маленькой двочкой, говаривала я моей кукл, оставшись съ ней наедин: ‘ну, куколка, я глуповата — ты это хорошо знаешь, куколка: будь же со иной терплива душа моя! И она была снисходительна, сидла противъ меня въ большихъ креслахъ, съ своей размалеванной рожицей, съ своими карминными губками, смотрла на меня, или, лучше сказать, въ пространство, своими кобальтовыми глазками, а я шила возл нея и болтала ей свои маленькіе секреты’.

Милая моя, старая моя куколка! я такъ была застнчива съ молоду, что рдко ршалась говорить съ кмъ-нибудь и ни съ кмъ не ршалась говорить отъ чистаго сердца, кром тебя, безотвтная подруга моя. Слезы выступаютъ изъ глазъ моихъ, когда я вспомню, съ какимъ восторгомъ возвращаешься, бывало, домой изъ пансіона, взбжишь по лстниц въ свою горенку и увидишь тебя, моя врная, моя милая куколка!— Знаешь, угадываешь заране, что ты ждешь меня, моя ненаглядная. Помню, какъ, бывало, сядешь на полъ возл тебя, облокотившись на ручку твоихъ большихъ креселъ и начнешь лепетать теб про все, что видла, что замтила во время нашей дневной разлуки. Да, я любила наблюдать — не такъ пристально какъ другіе — нтъ, я наблюдала по-своему, молча, и желала, желала отъ души, лучше понимать, что вижу, но воображеніе мое всегда было слабо и горизонтъ его расширялся только тогда, когда западалъ въ душу лучъ нжной любви къ кому-нибудь, но и это быть-можетъ только бредъ моего тщеславія.

Сколько я могу запомнить, я воспитывалась въ дом женщины, которую называли моей воспріемницею. Что это было за доброе существо! Собой она была такъ прекрасна, что еслибъ улыбка осняла уста ея, то ее можно было бъ назвать олицетвореніемъ доброты, но она никогда не улыбалась, а всегда была важна и сурова. Мн казалось, что она стоитъ высоко въ нравственномъ отношеніи, и что недостатки людей, ее окружающихъ, набрасываютъ на нее эту завсу суровости, подъ которой и ее всегда видала. Я была ничтожне передъ нею, чмъ допускала разность лтъ нашихъ, я чувствовала себя такою жалкою, такою пустою сравнительно съ нею, что не могла бытъ при ней свободна такъ, какъ бы хотла. Сильно огорчало меня сознаніе, что я такъ недостойна ея, между-тмъ внутренній голосъ говорилъ мн, что я могла бъ быть лучшаго сердца, и часто бесдовала я объ этомъ съ моей милой, старой куколкой, но никогда не любила я идей воспріемницы такъ, какъ бы слдовало, такъ, какъ я понимала, что мн должно любить ее, и все потому, что я была дурная двочка.

Это, говорю откровенно, длало меня еще больше робкой и отчужденной, чмъ я была отъ природы, и боле привязывало меня до моей куколк, какъ къ единственному другу, съ которымъ я себя чувствовала совершенно-развязной. Еще одно обстоятельство..

Я никогда не слыхала ни словечка о моей матери, ничего, никогда не слыхала о своемъ отц. Не помню, чтобъ когда-нибудь носила траурное платье, никто никогда не показалъ мн могилу матери моей, никто не сказалъ мн, гд она погребена. Не одинъ разъ заговаривала я объ этомъ предмет моихъ помышленій съ мистриссъ Рахилью, единственной служанкой въ нашемъ дом (другая прекрасная женщина, но всегда строгая со мною), которая обыкновенно уносила свчу изъ моей комнаты, когда я была въ постели, но она отвчала мн только: ‘Эсирь, спокойной ночи!’ и уходила оставляя меня одну.

Въ сосднемъ пансіон, гд воспитывалась я, насъ было семь двочекъ. Вс он называли меня маленькая Эсирь Семерсонъ, но я ни съ одной изъ нихъ не была знакома. Вс он, конечно, были старше меня (я была ихъ моложе нсколькими годами), но кром лтъ, кром лучшаго ихъ передо мною образованія и большихъ противъ меня свдній, еще что-то раздляло насъ. Одна изъ нихъ (я помню это очень-хорошо) въ первую пору моего посщенія пансіона, пригласила меня къ себ поиграть, къ крайнему моему удовольствію, но воспріемница моя, написала за меня отказъ — и я осталась дома, и никуда не ходила и никогда.

Однажды, возвращаясь вечеромъ домой съ книгами и портфелемъ изъ пансіона и наблюдая за длинною тнью, которая ложилась отъ меня, я ужъ хотла подняться на лстницу, въ свою горенку, какъ вдругъ моя воспріемница отворяла дверь изъ гостиной и позвала меня къ себ. Я нашла съ ней — что случилось первый разъ въ жизни — посторонняго мужчину, это былъ осанистый, высокй взирающій джентльменъ, одтый съ ногъ до головы въ черное платье, съ блымъ галстухомъ, съ большими, золотыми печатями на часовой цпочк, Съ золотыми очками на носу и съ огромнымъ, вензелевымъ перстнемъ на мизинц.

— Вотъ она, сказала ему моя крестная шопотомъ я потомъ, произнесла своимъ обыкновеннымъ суровымъ голосомъ: — сэръ, вотъ Эсирь!

Господинъ поправилъ очки, посмотрлъ на меня и сказалъ: — подойдите сюда, моя милая. Я подошла, онъ взялъ меня за-руку, просилъ снятъ шляпку и, пристально посмотрвъ на меня, сказалъ:— гм! да! снялъ съ носа очки, свернулъ ихъ въ сафьянный футляръ, развалился въ своемъ кресл и, вертя сафьянный футлярчикъ между пальцами, кивнулъ утвердительно моей воспріемниц. Она обернулась ко мн и сказала: — ты пойдешь наверхъ, Эсирь. Я присла я оставила ихъ вдвоемъ.

Прошло два года съ-тхъ-поръ, мн было четырнадцать лтъ, когда случилось страшное обстоятельство, которое я никогда не забуду. Однажды вечеромъ въ девять часовъ сошла я внизъ, къ моей воспріемниц, чтобъ, по заведенному обычаю, читать ей вслухъ религіозныя книги. Мы, какъ обыкновенно, сли передъ каминомъ, я читала, крестная слушала.

Вдругъ съ страшнымъ воплемъ и въ судорогахъ упада она. на полъ, стоны ея раздались не только по всему дому, но были слышны на улиц.

Ее снесли въ постель. Цлую недлю страдала она, но наружность ея мало измнилась: тотъ же холодно-спокойный взглядъ, т же столь-знакомыя мн морщины, то же суровое выраженіе лица. Сколько разъ, и днемъ и ночью, приникала я къ ея изголовью, цаловала ее, благодарила ее, молилась за нее, умоляла о прощенья, просила благословить меня, просила сказать мн, что она меня видитъ, что она меня слышитъ. Нтъ, не было мн отвта на мои призывы!

Въ самый день похоронъ моей бдной, доброй воспріемницы, явился господинъ въ черномъ плать съ блымъ галстухомъ. Мистриссъ Рахиль послала меня къ нему, и я его нашла въ тхъ же креслахъ, въ томъ же положеніи, какъ видла его въ первый разъ, какъ-будто онъ не вставалъ съ-тхъ-поръ съ мста.

— Меня зовутъ Кенджъ, сказалъ онъ: — запомните это имя, дитя мое: Кенджъ и Корбай въ Линкольнской Палат.

Я сказала, что помню, какъ онъ былъ здсь въ первый разъ.

— Сядьте, пожалуйста, сюда, поближе ко мн, не плачьте, это не нужно. Мн нтъ надобности, мистриссъ Рахиль, говорить вамъ, которой извстны дла покойной миссъ Барбары, что средства ея, уперли вмст съ нею и что эта молодая двушка, посл кончины своей ттки…

— Ттки сэръ…

— Мн кажется, нтъ надобности питать тщетную надежду, когда все кончено и выиграть ничего нельзя, сказалъ мистеръ Кенджъ съ разстановкой.— Да, ттка хотя и незаконная… Не разстраивайтесь, дитя мое, не плачьте! Мистрисъ Рахиль, я думаю, нашъ молодой другъ, не разъ слыхала о дл… о процес по длу Жарндисовъ.

— Никогда не слыхала, сказала мистриссъ Рахиль.

— Возможно ли… продолжалъ мистеръ Кенджъ, надвая очки: — чтобъ нашъ молодой другъ… не плачьте, не огорчайтесь моя милая… никогда не слыхала о процес по длу Жарндисовъ?

Я покачала головой, не понимая нисколько о чмъ идетъ рчь.

— Ничего не слыхать о дл Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ, смотря на меня сквозь стекла своихъ очковъ и вертя потихоньку сафьянный футлярчикъ, какъ-бы въ раздумья: — ничего не слыхать о самомъ запутаннйшемъ процес въ Обер-Канцеляріи, о процес, который, подобно мавзолею, хранитъ подъ спудомъ своимъ вс трудности, вс запутанности, вс фикціи, вс дловыя формы, созданныя изобртательными умами огромныхъ палатъ Обер-Канцелярія, о процес, который, по обширности своей, можетъ существовать только въ обширнйшемъ государств? Я долженъ сказать, что протари и убытки по длу Жарндисовъ, мистриссъ Рахиль (мн кажется, онъ потому обратился въ ней, что я была недовольно-внимательна), составляютъ въ сложности отъ шестидесяти до семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ! сказалъ мистеръ Кенджъ и прислонялся къ спинк кресла.

Я видла въ полномъ блеск свое невдніе, но что длать! мн никогда не говорили ни о какомъ процес, я я ни полслова не понимала изъ всего того, что съ такимъ удивленіемъ и такъ торжественно произносилъ мистеръ Кенджъ.

— Такъ она въ-самомъ-дл никогда не слыхивала о дл Жарндисовъ? сказалъ мистеръ Кенджъ: — удивительно!

— Миссъ Барбара, сэръ, возразила мистриссъ Рахиль: — которая нын въ области блаженныхъ…

— Безъ-сомннія, тамъ, безъ-сомннія, сказалъ вжливымъ тономъ мистеръ Кенджъ…

— …Желала, чтобъ Эсирь училась тому только, что ей можетъ быть полезно и пригодится въ жизни.

— Конечно! сказалъ мистеръ Кенджъ, и на поврку это справедливо.— Теперь къ длу, продолжалъ онъ, обратясь ко мн.— Миссъ Барбара, единственная родственница ваша, умерла, нтъ причины думать, чтобъ мистриссъ Рахиль…

— О, ни въ какомъ случа, сказала мистриссъ Рахиль поспшно.

— Конечно, сказалъ утвердительно мистеръ Кенджъ: — чтобъ мистриссъ Рахиль обязалась наблюдать и содержать васъ… пожалуйста, не плачьте моя милая… а потому положеніе ваше таково, что вы должны принять предложеніе, которое, года два тому назадъ, я длилъ миссъ Барбар, и которое, хотя она и отвергла, но нын, во вниманіе плачевныхъ обстоятельствъ, васъ окружающихъ, должно быть принято. Заключу тмъ, что подобное предложеніе нисколько не противорчитъ тому достоинству, которое возлагаетъ на меня ходатайство какъ по длу Жарндисовъ, такъ и по всякому другому длу, какъ на представителя сколько высокой, столько иногда странной природы человка. Произнеся этотъ спичъ, мистеръ Кенджъ развалился снова въ креслахъ и спокойно вызывалъ насъ на отвть.

На прежде всего онъ, кажется, любовался звуками своего голоса, который въ-самомъ-дл былъ свжъ и полонъ и придавалъ большую важность каждому произносимому слову. Мистеръ Кенджъ съ невыразимымъ удовольствіемъ слушалъ самого себя, часто качалъ головою въ тактъ мрныхъ рчей своихъ, или описывалъ рукою круги въ воздух, большей или меньшей величины, смотря по растянутости или сжатости его закругленныхъ періодовъ. Онъ производилъ на меня глубокое впечатлніе даже и тогда, когда я узнала, что онъ корчитъ знатнаго лорда, одного изъ своихъ кліентовъ, и что его обыкновенно называютъ Кенджъ-разсказчикъ.

— Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: — узнавъ о жалкомъ, скажу о безвыходномъ положеніи, юнаго друга нашего, предлагаетъ помстить ее въ заведеніе перваго класса, гд наукою разовьютъ умъ ея, расширятъ горизонтъ ея пониманія, наблюдутъ за нравственными и физическими ея нуждами, ознакомятъ съ тми обязанностями и укрпятъ въ тхъ правилахъ, съ которыми она должна стремиться по пути жизни, указанномъ ей перстомъ Провиднія.

Сердце мое было исполнено умиленіемъ какъ къ тому, что онъ говорилъ, такъ и къ плавной манер его выражаться, до такой степени, что я, при всемъ желаніи, не могла произнести ни одного слова.

— Мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: — далекъ отъ всякихъ условій, онъ выражаетъ только надежду, что нашъ молодой другъ никогда не ршится оставить упомянутое заведеніе, не сообщивъ ему своихъ намреній и безъ личнаго его содйствія. Что нашъ молодой другъ прилежно займется науками, ведущими въ храмъ образованія, и всми предметами, которые, впослдствіи, составятъ опору и средства ея въ жизни, что она смлою стопою пойдетъ по стез добродтели и чести и что, и проч., и проч…

Я еще мене способна была говорить, чмъ прежде.

— Теперь послушаемъ, что скажетъ намъ молодой другъ нашъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ: — соберитесь съ духомъ, подумайте! Я жду вашего отвта, но подумайте.

Что хотла сказать я, существо столь отчужденное и заброшенное, за такое неожиданное предложеніе — трудно передать, легче было бы повторить мой отвтъ, еслибъ онъ достоинъ былъ повторенія. Но нтъ силъ, нтъ чувствъ передать т ощущенія, которыя наполняла и будутъ наполнять, до послдней минуты моей жизни, бдное сердце мое.

Это свиданіе было въ Виндзор, гд, сколько я запомню, протекла вся молодость моя. Спустя недлю, роскошно-снабженная всмъ нужнымъ, оставила я это мсто и почтовая карета увезла меня въ Ридингъ.

Мистриссъ Рахиль повидимому не огорчилась нашею разлукою, я же плакала горько. Мн казалось, что, посл столькихъ лтъ жизни водъ срой кровлей, я бы должно была лучше изучить ее, я бы должна была заслужить ея любовь до такой степени, чтобъ ее огорчила разлука со мною. Когда губы ея коснулись моего лба, мн показалось, что на меня упала крупная капля холодной воды съ черепичной крыши — на двор было холодно, я чувствовала себя такою ничтожною, такъ униженною, что не вытерпла, обняла ее и сказала: — я знаю, это моя вина, что вы ее мной разстаетесь такъ холодно.

— Нтъ, Эсирь, отвтила она мн: — причиной этому твое несчастіе!

Карета стоила передъ низенькой калиткой сада, мы вышли изъ дому, сейчасъ же, какъ услышали стукъ колесъ ея, итакъ я оставила мистриссъ Рахиль съ стсненнымъ сердцемъ. Она возвратилась въ домъ и затворяла за собой дверь, прежде чмъ успли втащить моя ящики въ наши кареты, а смотрла на знакомую крышу чрезъ каретное окно и сквозь слезы, до-тхъ-норъ, пока не потеряла ея изъ виду. Крестная мать моя оставила все свое маленькое состояніе мистриссъ Рахиль и въ дом назначенъ былъ аукціонъ. Старый шерстяной коверъ, на которомъ были вышиты розы и который казался мн первою драгоцнностью въ мір, былъ вывшенъ на двор, на морозъ и снгъ. За два дня до моего отъзда, я завернула мою старую куколку въ ея шаль и — совстно, право, вспомнить — похоронила ее подъ деревомъ, осняющимъ окно моей бывшей горенки. Единственную подругу мою — птичку, я увезла съ собою въ клтк.

Когда домъ скрылся изъ виду, я поставила клтку въ ноги на солому, пересла на узкую переднюю скамейку, подъ большимъ окномъ, и стала любоваться на оледенлыя втви деревьевъ, которыя блистали, какъ прекрасные кристаллы полеваго шпата, на поля, гладко-устланныя снгомъ, на солнце столь красное, и столь мало-грющее, на полосы льду, металлическаго цвта, гд ободъ колеса или подрзъ коньковъ сняли съ нихъ пушистый снгъ. Въ карет былъ господинъ, закутанный въ нсколько одеждъ, онъ сидлъ противъ меня, но на меня не обращалъ никакого вниманія, а смотрлъ въ противоположное окно.

Я думала о покойной моей крестной матери, о ночи, въ которую послдній разъ читала ей о предсмертномъ выраженіи лица ея, холодномъ я суровомъ, о мст моей поздки, о людяхъ, которыхъ тамъ встрчу, о томъ, на кого они похожи и что они будутъ говорить со мной, какъ вдругъ роздалось надъ моимъ ухомъ:

— Что это! вы все ревете…

Я такъ испугалась, что едва могла произнести шопотомъ: я, сэръ? Я была уврена, что этотъ энергическій возгласъ выходилъ изъ устъ закутаннаго господина, хотя онъ и смотрлъ въ противоположное окно.

— Да, вы, сказалъ онъ, быстро ко мн повернувшись.

— Мн кажется, я не плачу, простонала я.

— Какъ, не плачете!..

Онъ отеръ глаза мои одною изъ безчисленныхъ шалей, которыя его закутывали (однакожъ, очень-деликатно) и, показавъ мн, что она мокра, сказалъ:

— А это что, не плачете?

— Плачу, сэръ, отвчала я.

— О чемъ же вы плачете? разв вы не хотите туда хать?

— Куда, сэръ?

— Куда! Туда, куда вы дете?

— Я очень-рада, что ду туда, сэръ.

— Ну, такъ что же, будьте веселы!

Онъ мн показался очень-страннымъ, или, лучше сказать, въ немъ было много страннаго: снизу до самаго подбородка онъ былъ закутанъ, завернуть во множество пальто, шинелей и шалей, на голов его была мховая шапка, глубокая, какъ котелъ, съ широкими наушниками, она нахлобучивала его до самыхъ глазъ. Нсколько ободренная послдними словами его, я оправилась и безъ боязни разсказала ему, что горюю о кончин моей крестной матери и о томъ, что мистриссъ Рахиль разсталась со мною такъ холодно.

— Что вамъ до мистриссъ Рахиль! сказалъ господинъ: — пусть она провалится сквозь землю!

Я опять испугалась его и смотрла на него съ удивленіемъ. Но взоръ его былъ ласковъ, хотя онъ и ворчалъ про-себя разную брань на голову мистриссъ Рахили.

Прохавъ немного, онъ разстегнулъ верхнюю оболочку свою, которая была такъ широка, что могла бы легко закутать всю карету, опустилъ руку въ глубочайшій боковой карманъ и сказалъ мн:

— Посмотрите, въ этой бумажк (которая была очень-красиво сложена) завернуть кусочекъ лучшаго, сладкаго пирожка, какой только можно купить, на немъ въ два пальца толщины слой сахару. А вотъ маленькій французскій паштетъ (игрушка по величин и достоинствамъ), и какъ вы думаете, чмъ начиненъ онъ? Печонками самыхъ жирныхъ гусенятъ. Славный паштетъ! Посмотримъ, будетъ ли онъ вамъ по вкусу — скушайте!

— Благодарю васъ, сэръ, сказала я: — благодарю васъ отъ всего сердца. Я надюсь, что вы не разсердитесь за мой отказъ, но мн не хочется.

— Опять прокатило, сказалъ господинъ (что значило это выраженіе — я совершенно-не поняла) и выбросилъ и то и другое за окошко.

Онъ больше со мной не разговаривалъ. Не дозжая немного до Ридинга, онъ вышелъ изъ кареты, простился со мной, пожалъ мн руку, совтовалъ мн быть доброй двочкой и заниматься науками. Правду сказать, я была очень-рада, что осталась одна. Мы его выпустили у дорожнаго столба. Я долго впослдствіи не могла пройдти мимо этого мста, не вспомнивъ о немъ и не ожидая съ нимъ встрчи, однакожъ, никогда не встрчала его, такимъ-образомъ, время отъ времени, я его забывала и наконецъ забыла совершенно.

Когда карета остановилась, очень-хорошенькая леди выглянула изъ окна и сказала:

— Миссъ Донни!

— Нтъ, сударыня, Эсеярь Семерсонъ.

— Да, знаю, сказала леди: — миссъ Донни!

Я тогда поняла, что миссъ Донни ея имя, и что она мн рекомендуется. Я поспшила попроситъ у нея прощенія за мою ошибку и показала, по ея желанію, моя ящики. Очень-красивая служанка уложила вс мои вещи въ задній сундукъ маленькой зеленой каретки, потомъ ни вс втроемъ, помстились внутри этого экипажа и похали.

— Для васъ все готово, Эсирь, сказала миссъ Донни: — и распредленіе вашихъ занятій составлено совершенно- согласно желаніямъ вашего опекуна, мистера Жарндиса.

— Моего, сказали вы, сударыня?

— Вашего опекуна, мистера Жарндиса, повторила миссъ Донни.

Миссъ Донни была ко мн очень-внимательна: боясь, чтобъ я не озябла, она дала мн понюхать сткляночку съ духами.

— Вы знаете моего опекуна, мистера Жарндиса, сударыня? ршилась я спросить миссъ Донни, посл большаго замшательство.

— Лично я его не знаю, Эсирь, а знаю чрезъ повренныхъ въ его длахъ, господъ Кенджа я Корбойя, изъ Лондона. Какой прекраснйшій человкъ мистеръ Кенджъ! какой краснорчивый! нкоторые изъ его періодовъ истинно-величественны.

Я была совершенно согласна съ этимъ, но замшательство, которое я чувствовала, не позволило мн говорить. Быстрый, пріздъ нашъ къ мсту назначенія еще боле увеличилъ мое замшательство и не далъ мн времени оправиться, я никогда не забуду того сомнительнаго и сказочнаго впечатлнія, которое, каждая вещь въ Гринлиф (жилищ миссъ Донни) производила на меня, въ день моего прізда.

Но я скоро привыкла ко всему. Я такъ быстро сроднилась съ заведеннымъ порядкомъ въ Гринлиф, какъ-будто вкъ прожила въ немъ, и мн казалась, словно во сн, прошедшая жизнь моя въ Винзор, у моей крестной матери. Ничто на свт не могло быть подчинено такому строгому, точному и непреложному порядку, какъ жизнь въ Гринлиф. Тамъ все длалось по указаніямъ часовыхъ стрлокъ: на все назначено было свое время и все совершалось въ назначенную заране минуту.

Насъ было двнадцать ученицъ и дв миссъ Донни-близнецы. Меня учили такъ, чтобъ современемъ я могла сдлаться гувернанткою, потому я не только изучала вс предметы, которые преподавались и Гринлиф, но скоро пособляла наставницамъ, при обученіи другихъ дтей. Вотъ одно различіе, которое длали между мною и другими ученицами, во всхъ же другихъ отношеніяхъ, на насъ смотрли одинаковыми глазами. Чмъ больше я стала знать, тмъ больше могла учить, а потому занятія мои съ каждымъ днемъ увеличивались, чему я была ряда, потому-что это внушало ко мн любовь другихъ двочекъ. Наконецъ, если поступала къ намъ, въ заведеніе, новая ученица, грустная и несчастная, она была уврена — не знаю ужъ почему, что найдетъ во мн друга и покровительницу, и вс, вновь поступающіе, были отдаваемы мн на руки. Он говорили, что я очень-мила, между-тмъ, сами были очень-миленькія двочки! Я часто думала о томъ слов, которое дала себ еще при жизни миссъ Барбары: стараться сдлаться ученой, довольной, добросердечной и сдлать кому-нибудь доброе дло, чтобъ заслужить чью-нибудь любовь… и клянусь, мн совстно, что я, сдлавъ такъ мало, пріобрла такъ много.

Я провела въ Гринлиф шесть спокойныхъ, счастливыхъ лтъ. Ни на одномъ лиц, благодаря Бога, не читала я тамъ, въ день моего рожденья, тяжелыхъ словъ, что я родилась напрасно. Напротивъ, каждый такой день приносилъ мн столько знаковъ любви, привязанности и памяти, что ими я украшала свою комнату отъ новаго года до Рождества.

Въ эти шесть лтъ я не оставляла Грилифа (кром нсколькихъ визитовъ въ праздничные дня по сосдству). Спустя мсяцевъ около шести посл моего здсь помщенія, я, съ совта миссъ Донни, написала мистеру Кенджу письмо, въ которою высказала ему, какъ умла, мое счастіе и мою благодарность. Я получила форменный отвтъ, увдомлявшій меня въ полученіи моего письма и говорящій, ‘мы выписали его содержаніе, которое будетъ въ свое время представлено нашему кліенту’. Посл этого я иногда слыхала отъ миссъ Донни и ея сестры, какъ аккуратно платятся за меня деньги и, спустя два года, я ршилась написать второе подобное письмо. Съ слдующей почтой я получила точно такой же отвтъ, писанный тмъ же форменнымъ, круглымъ почеркомъ съ подписью Кенджъ и Корбай, подписанною другою рукою, которую и приняла за руку мистера Кенджа.

Мн кажется удивительнымъ, что я все это должна писать о себ самой, какъ-будто этотъ разсказъ былъ разсказъ моей жизни, но скоро мое незамчательное я отойдетъ на задній планъ.

Шесть счастливыхъ лтъ (я это говорю ужъ второй разъ) я провела въ Гринлиф, видя въ лицахъ, меня окружающихъ, какъ въ зеркал, каждый шагъ моей жизни, каждую ступень моего возраста. Въ одно прекрасное утро, въ ноябр, я получила слдующее письмо.

…года ..дня.

No…. по длу Жарндисовъ.

Старый Скверъ. Линкольнская Палата.

Милостивая государыня!

Нашъ кліентъ мистеръ Жарндисъ, согласно ордеру Палаты Высшей Канцеляріи, изъясненному въ … главы… тома… беретъ подъ свою опеку двушку, состоящую по записи въ вышеупомянутой Палат, и желаетъ, чтобъ вы оказали ваше пособіе и содйствіе въ ея образованіи.

Прилипая во вниманіе просьбу мистера Жарндиса, мы имемъ честь увдомить васъ, что будущее воскресенье, въ восемь часовъ утра, васъ будетъ ожидать почтовая карета, въ которой вы имете отправиться изъ Ридинга въ Лондонъ въ гостинницу Благо Коня, гд встртитъ васъ одинъ изъ нашихъ писарей и будетъ имть честь препроводить васъ въ палату, вышерченной Обер-Канцеляріи {Форменныя бумаги въ англійскомъ судопроизводств пишутся по-большей-части подъ титлами.}.

Примите увреніе и проч.
покорные слуги ваши
Кенджъ и Корбай.

Миссъ
Эсири Сомерсонъ.

О! никогда, никогда не забуду я того впечатлнія, которое произвело это письмо на всхъ насъ, обитательницъ Гринлифа. Сколько чувствъ, сколько нжныхъ попеченій видла я отъ подругъ моихъ, какъ я благодарила Бога, что Онъ не забылъ меня, круглую сироту, смягчилъ и изгладилъ путь моей жизни и привязалъ ко мн столько нжныхъ, юныхъ сердецъ. Мн тяжело было видть слезы ихъ, ихъ печаль при мысли о разлук со мною. Не то, чтобъ мн хотлось видть ихъ равнодушне, спокойне, я должна сознаться — нтъ, но удовольствіе, грусть, самодовольствіе, радость, томительная печаль отъ выраженія глубокихъ чувствъ ихъ, были такъ перемшаны во мн, что сердце разрывалось на части и въ то же время было исполнено восторгомъ.

Письмо назначало мн выздъ черезъ пять дней. Боже! какъ билось сердце мое, когда каждая минута въ эти пять дней служила новымъ доказательствомъ любви и привязанности моихъ подругъ, когда настало послднее утро и когда он повели меня по всмъ комнатамъ, чтобъ я оглядла ихъ въ послдній разъ, и когда одн говорили мн: ‘милая Эсирь, простись со мной около моей постели, вотъ здсь, гд въ первый разъ ты такъ нжно заговорила со мною!’ Другія просили написать имъ, въ знакъ памяти, что я буду ихъ вчно любить, и когда он вс окружили меня, подносили свои прощальные подарки и со слезами говорили мн: ‘что будетъ съ нами безъ нея, безъ вашей милой Эсири?’ и когда я старалась высказать имъ, какъ он были снисходительны и добры ко мн, какъ я благословляю ихъ и благодарю каждую изъ нихъ… Боже! какъ билось сердце мое, когда об миссъ Донни грустили о разлук со мной не мене чмъ послдняя изъ подругъ моихъ, когда служанки говорили: ‘да будетъ надъ вами повсюду благословеніе Божіе, миссъ’, когда уродливый, хромоногій, старый привратникъ, который, мн казалось, не обращалъ на меня никакого вниманія, заковылялъ за каретой, чтобъ поднести мн, на прощанье, маленькій букетъ гераніума и сказалъ: ‘прощайте, миссъ, прощайте свтъ моихъ глазъ’, право! ‘Богъ васъ не покинетъ!…’

И могла ли и посл всего этого удержаться, чтобъ не воскликнуть нсколько разъ: ‘Боже, какъ я счастлива! Боже, какъ Ты милостивъ ко мн!’ Посл того, когда, прозжая приходское училище, я увидла бдныхъ дтей, махавшихъ мн платками и шляпами, увидла сдовласыхъ джентльмена и леди, которымъ я пособляла въ образованіи ихъ дочери, которыхъ иногда посщала (они считались большими гордецами въ околотк) и которые съ полнымъ простодушіемъ кричали мн: ‘прощайте, Эсирь! Дай Богъ, чтобъ вы были счастливы!’ могла ли я удержаться отъ слезъ и рыданій?

Однакожъ, я скоро одумалась, мн казалось, что, посл всего, что сдлано для меня, мн гршно явиться въ слезахъ туда, куда я хала. Я старалась успокоить себя, я твердила себ постоянно: ‘не плачь Эсирь, не годится’, и такимъ-образомъ понемногу стала приходить въ себя (по правд, не такъ скоро, какъ бы слдовало), и наконецъ, освживъ глаза лавандовой водой, я обратилась мысленно къ Лондону.

Я была уврена, что мы ужъ въ Лондон, когда отъхали не боле десяти миль отъ Гринлифа, а пріхавъ, въ-самомъ-дл въ Лондонъ, я думала, что мы никогда туда не попадемъ. По правд, когда карета наша запрыгала по каменной мостовой, когда мн казалось, что или мы передавимъ нсколько экипажей, или насъ задавятъ чужія лошади, я начала догадываться о скоромъ конц нашего путешествія. Скоро посл этого мы остановились.

Молодой господинъ, должно-быть, случайно-замаравшійся въ чернилахъ, увидвъ меня въ остановившемся экипаж, сказалъ:— добраго дня, миссъ, я отъ Кенджа и Корбая, изъ Линкольнской Палаты.

— Очень-рада, сэръ, сказала я.

Онъ былъ очень-любезенъ, отправилъ вещи мои по назначенію и предложилъ мн ссть въ фіакръ.

— Скажите, сэръ, спросила я его испуганнымъ голосомъ: — вблизи долженъ быть большой пожаръ? потому-что улицы покрыты были густымъ, срымъ дымомъ, непозволяющимъ различать предметы даже въ нсколькихъ шагахъ.

— О нтъ, миссъ, это особенность Лондона.

— Я никогда объ этомъ не слыхала.

— Туманъ миссъ — вотъ и все.

— Ужели!

Мы тихо хали по грязнйшимъ и темнйшимъ улицамъ, какія только можетъ создать воображеніе, посреди такого гвалта и шума, что я дивилась, какъ могъ уцлть у насъ разсудокъ, наконецъ, прохавъ подъ сводомъ старыхъ воротъ, мы очутились среди безмолвнаго сквера и приближались къ углу стараго зданія, входъ въ которое состоялъ, подобно церковному входу, изъ широкихъ каменныхъ ступеней. Въ-самомъ-дл здсь было кладбище: я видла надгробные камни сквозь окна, освщающія лстницу.

Это была контора Кенджа и Корбая. Молодой господинъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ мистера Кенджа (тамъ никого не было), вжливо поставилъ мн кресла передъ каминомъ и, указавъ на маленькое зеркально, висвшее на гвозд, сказалъ:

— Въ случа, миссъ, еслибъ вы пожелали оправиться посл столь долгаго пути, прежде чмъ вы будете представлены лорду-канцлеру… впрочемъ, кажется, въ этомъ нтъ никакой надобности…

— Я должна представиться канцлеру? сказала я, нсколько смутившись.

— Это такъ. Одна только форма, миссъ, возразилъ молодой человкъ.— Мистеръ Кенджъ теперь въ суд. Онъ свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе. Если вамъ угодно что-нибудь скушать, миссъ (на маленькомъ столик стояла корзинка съ бисквитами и графинъ съ виномъ), или взглянуть въ газеты (онъ мн подалъ нсколько листовъ), затмъ, онъ помшалъ въ камин, раскланялся я оставилъ меня одну.

Все мн казалось очень-страннымъ, всего странне были для меня сумерки среди дня, блое пламя свчей, холодъ и сырость, несмотря на огонь въ камин, такъ-что я читала газеты, не понимая ни одного слова и соскучившись повтореніемъ одного и того же, и положила листы на столъ, взглянула въ зеркало, осмотрла вполовину-освщенную комнату, грязные пыльные столы, кучи исписанной бумага, шкапъ съ книгами, безъ всякаго заглавія на корешк, какъ-будто въ нихъ не было никакого содержанія, потомъ задумалась я думала, думая, думая… огонь въ камин пылалъ, пылалъ и пылалъ, свчки трещали, оплывая и нагорая… щипцовъ не было… Наконецъ, спустя два часа времени, молодой человкъ вернулся и принесъ пару грязныхъ щипцовъ.

Явился и мистеръ Кенджъ. Онъ нисколько не измнился, но былъ удивленъ перемною во мн и, кажется, остался доволенъ.

— Такъ-какъ вы, миссъ Сомерсонъ, будете компаньйонкой молодой леди, которая теперь находятся въ отдльной комнат лорда-канцлера, сказалъ мистеръ Кенджъ:— то мы сочли за лучшее просить и васъ въ эту комнату, пока лордъ-канцлеръ не потребуетъ васъ къ себ. Я не думаю, миссъ, чтобъ вы боялись лорда-канцлера.

— Нтъ, сэръ, отвчала я: — кажется, мн нечего его бояться. И въ-самомъ-дл, я это говорила отъ чистаго сердца.

Мистеръ Кенджъ подалъ мн руку, мы вышли изъ его комнаты, прошли подъ длинной колоннадой, потомъ длиннымъ корридоромъ обогнули уголъ зданія и взошли въ очень-комфортэбльную комнату. Въ большомъ камин былъ разведенъ большой огонь, молоденькая двушка и молодой человкъ, облокотись на экранъ, стояли передъ каминомъ и разговаривали между собой.

Они взглянули на насъ и я увидла, при свт камина, что молодая двушка была очаровательной наружности, съ такими роскошными, золотистыми волосами, съ такими ясными, голубыми глазами, съ такимъ открытымъ, невиннымъ, утшительнымъ выраженіемъ лица!

— Массъ Ада, сказалъ мистеръ Кенджъ:— рекомендую вамъ миссъ Семереонъ.

Она пошла мн на встрчу, съ самой дружеской улыбкой протянула-было руку, но вдругъ измнила свое намреніе, обняла и поцаловала меня. Словомъ, у нея была такая естественная, обворожительная манера, что не прошло пяти минуть, какъ мы ужь сидли вмст у окна, освщенныя ярко пламенемъ камина, и разговаривали между собой такъ легко, съ тактъ завиднымъ удовольствіемъ, какъ нельзя больше.

Какъ отлегло отъ сердца, когда я увидла, что она доврится мн я полюбить меня! Сколько съ ея стороны было это великодушно, столько и утшительно для меня.

Молодой человкъ, ея отдаленный родственникъ, сказала она мн, и его зовутъ Ричардъ Карстонъ. Онъ очень-красивъ собою: такое развитое лицо, такой звонкій, увлекающій смхъ. Она его подозвала къ намъ, онъ сталъ противъ насъ и болталъ весело и откровенно. Онъ былъ очень-молодъ: больше девятнадцати лтъ никакъ нельзя было дать ему, однакожъ, сравнительно съ ней, онъ казался старше двумя годами. Они оба сироты и, что было для меня всего удивительне и неожиданне, никогда не видались между собою до сегодня. Встрча насъ троихъ въ первый разъ, въ такомъ необыкновенномъ мст, достойна была разговора и мы говорили объ этомъ, а огонь пересталъ, между-тмъ, трещать и пылать, и только моргалъ на насъ красными глазами своими, подобно, какъ выразился Ричардъ — засыпающему, старому льву Обер-Канцеляріи.

Мы разговаривали между собою вполголоса, потому-что, какой-то господинъ, въ полной судейской форм, и въ стогообразномъ парик, безпрестанно входилъ къ намъ и выходилъ изъ нашей комнаты, когда онъ отворялъ дверь, слышался вдали невнятный голосъ — это рчь, какъ намъ сказали, докладчика лорду-канцлеру по нашему длу. Господинъ въ парик сказалъ мистеру Кенджу, что лордъ-канцлеръ окончитъ черезъ пять минутъ засданіе, и вскор мы услышали шумъ, топотъ и шарканье ногами, и мистеръ Кенджъ сказалъ намъ, что палата распущена и высоки лордъ въ сосдней комнат.

Стогообразный парикъ отворилъ тотчасъ же дверь и попросилъ мистера Кенджа пожаловать. Мы вс пошли въ сосднюю комнату, впереди мистеръ Кенджъ съ моею милочкой — это названіе пишется невольно, я такъ съ нимъ свыклась, тамъ, за столомъ, поставленнымъ передъ каминомъ, одтый съ ногъ до головы въ черное, сидлъ въ креслахъ высокій лордъ-канцлеръ, а тога его, съ золотымъ позументомъ, лежала на другихъ креслахъ. При вход нашемъ, лордъ бросилъ на насъ испытующій взглядъ, но манера его была вжлива и ласкова.

Стогообразный парикъ положилъ на столъ, передъ лордомъ канцлеромъ, связку бумагъ, высокій лордъ, молча, выбралъ нсколько листовъ и сталъ разсматривать ихъ.

— Миссъ Клеръ, сказалъ онъ: — миссъ Ада Клеръ?

Мистеръ Кенджъ представилъ ее и высокій лордъ предложилъ ей ссть рядомъ съ собою. Я въ минуту замтила, что онъ былъ пораженъ и заинтересованъ ею. Мн грустно было думать, что родительскій кровъ такого милаго существа былъ замненъ для нея чуждымъ и офиціальнымъ мстомъ. Высокій лордъ-канцлеръ, при всхъ достоинствахъ своихъ, казался неспособнымъ къ обнаруженію родительской нжности и любви.

— Жарндисъ, о которомъ идетъ дло, сказалъ лордъ-канцлеръ, перевернувъ страницу: — это Жарндисъ изъ Холоднаго Дома?

— Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, милордъ, возразилъ мистеръ Кенджъ.

— Печальное названіе! сказалъ лордъ-канцлеръ.

— Но не печальное мсто въ настоящую минуту, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ.

— Холодный Домъ, сказалъ высокій лордъ: — лежитъ?..

— Въ Гертфордшайр, милордъ.

— Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, холостъ?

— Холостъ, милордъ.

Молчаніе.

— Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здсь? сказалъ высокій лордъ-канцлеръ, взглянувъ на него.

Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.

— Гм! произнесъ лордъ и перевернулъ нсколько листовъ.

— Мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дона, милордъ, сказалъ мистеръ Кенджъ тихимъ голосомъ: — если я осмлюсь напомнить вашей милости, избралъ въ компаньйонки для…

— Для мистера Ричарда Карстона? Такъ по-крайней-мр показалось мн (однакожъ не выдаю за врное), его милость говорилъ шопотомъ и съ улыбкой.

— Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ молодая двушка, миссъ Сомерсонъ.

Его милость бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвтилъ весьма-ласково на мой поклонъ.

— Миссъ Сомерсонъ, кажется, не принадлежитъ по родству ни къ одной изъ партій процеса?

— Не принадлежитъ, милордъ.

Посл этого отвта мистеръ Кенджъ нагнулся къ уху лорда-канцлера и что-то шепнулъ ему. Милордъ, смотря въ бумагу, выслушалъ его, два или три раза кивнулъ головою, въ знакъ согласія, перевернулъ нсколько листовъ и больше не взглянулъ на меня ни разу, пока мы съ нимъ не распростились. Мистеръ Кенджъ отошелъ съ Ричардомъ въ сторону, ближе къ двери, гд я стояла, оставивъ мою милочку (не могу иначе назвать ее) возл лорда-канцлера, онъ говорилъ съ нею тихо, спрашивалъ ее, какъ она впослдствіи мн разсказала, хорошо ли на обдумала предложеніе мистера Жарндиса изъ Холоднаго Дома, думаетъ ли она, что будетъ счастлива подъ его опекою, и почему такъ думаетъ? Посл этого разговора онъ всталъ, вжливо поклонился ей и обратился къ Ричарду Карстону, съ нимъ онъ говорилъ дв или три минуты стоя, а не сидя, и вообще съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ-будто онъ все еще помнилъ, хотя и возвысился до лорд-ванцдерскаго достоинства, что прямая дорога — лучшій доступъ въ откровенному, юношескому сердцу.

— Очень-хорошо! сказалъ милордъ громко.— Я отдамъ приказаніе. Мистеръ Жарндисъ, изъ Холоднаго Дома, избралъ, сколько я могу судить (это сопровождалось взглядомъ на меня), очень-достойную компаньйонку для молодой леди и все устроилось, согласно обстоятельствамъ, такъ хорошо, какъ только желать можно.

Онъ отпустилъ насъ дружески и мы были исполнены благодарности за его ласку и вжливость, вмст съ которыми онъ, конечно, не ронялъ своего достоинства, но, напротивъ, еще боле выигралъ въ вашихъ глазахъ.

Взойдя подъ колоннаду, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо на минуту вернуться назадъ, чтобъ о чемъ-то спросить лорда-канцлера, онъ оставилъ насъ среди тумана, съ людьми и экипажемъ лорда, ожидавшими его выхода.

— Ну, слава Богу, сказалъ Ричардъ Карстонъ: — это кончилось! Куда-то мы теперь пойдемъ, миссъ Сомерсонъ?

— Вы разв не знаете? сказала а.

— Ровно ничего не знаю.

— А вы знаете ли, моя душенька? спросила я Аду.

— Нтъ, отвчала она: — а вы?

— И я не знаю! сказала я.

Мы посмотрли другъ на друга и расхохотались, какъ дти, заплутавшіяся въ лсу, мы не знали куда идемъ. Вдругъ странная, маленькая старушонка, въ измятомъ чепц, съ большимъ ридикюлемъ, подошла къ намъ, улыбаясь н.длая книксены съ китайскими церемоніями.

— Знаю! сказала она, — знаю, Жарндисы! Очень-рада, имю честь рекомендоваться! Прекрасное предзнаменованіе: молодость, надежда и красота, попались сюда и не знаютъ какъ выйдти!

— Сумасшедшая! проговорилъ Ричардъ, забывъ, что она можетъ его слышать.

— Точно, сумасшедшая, молодой господинъ, сказала она съ такою поспшностью, что онъ весь вспыхнулъ: — я также была здсь подъ опекой. Тогда я не была сумасшедшая, каждая фраза ея сопровождалась низкимъ книксеномъ и улыбкою.— Я была молода! и имла надежду! даже была хороша собой — теперь все пропало! и красота, ни молодость, ни надежда ни къ чему не послужили. Я имю честь быть всегда въ Палат, съ документами: жду ршенія, да! Прошу, примите поздравленіе.

Ада нсколько была испугана этимъ неожиданнымъ знакомствомъ. Желая успокоить ее и бдную старушку, я сказала ей, что мы ее благодаримъ и желаемъ ей здоровья.

— Ко-не-чно! сказала она.— Я думаю! Вотъ и Кенджъ-разсказчикъ. При немъ его документы! Какъ здоровье вашей свтлости?

— Благодарю, благодарю, не безпокойтесь добрая женщина, сказалъ мистеръ Кенджъ отводя насъ въ сторону.

— Нисколько не безпокоюсь, сказала бдная старушка, разставаясь съ нами. Я пожелала имъ счастья — вотъ и вс… Это не безпокойство! Жду ршенія… очень-скоро… Хорошее предзнаменованіе для васъ. Поздравляю васъ!

Она остановилась у нижней ступени каменной лстницы, на которую мы взошли, и, провожая насъ глазами, длала книксены, улыбалась и твердила:— молодость, надежда, красота, канцелярія, Кенджъ-разсказчикъ! ха! ха! Прощайте, прощайте.

ГЛАВА IV.
МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПЯ.

— Мы должны провести ночь, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ, когда мы возвратились въ его комнату:— въ дом мистриссъ Желлиби, и, обратясь ко мн, прибавилъ, что онъ увренъ заране, что а знаю, кто такая мистриссъ Желлиби?

— Я, впрочемъ, не знаю, сэръ, отвчала а:— можетъ-быть, мистеръ Карстонъ или миссъ Клеръ не знаютъ ли?

Однакожъ нтъ, никто изъ нихъ ничего не зналъ, касательно мистриссъ Желлиби.

— Не-уже-ли! Мистриссъ Желлиби… произнесъ мистеръ Кенджъ, ставъ спиною къ камину и устремивъ взоръ свой на пыльный коверъ, лежащій на полу, какъ-будто на немъ была біографія этой знаменитой леди: — мистриссъ Желлиби, особа съ замчательною силою характера, она посвящаетъ себя совершенно-общему благу. Въ разные періоды жизни она занималась разнообразными общественными вопросами и нын, пока что-нибудь другое не обратитъ на себя ея вниманіе, она поглощена совершенно Африкою, въ видахъ размноженія кофейныхъ плантацій — туземцевъ и безопасныхъ колоній по берегамъ африканскихъ ркъ, для занятія сильно-развивающимся народонаселеніемъ нашего отечества. Мистеръ Жарндисъ, всегда готовый протянуть руку помощи всякому предпріятію, которое можетъ назваться благодтельнымъ и вызвать одобрительный отзывъ филантроповъ, цнитъ, я увренъ, очень-высоко замчательныя качества мистриссъ Желлиби.

При послднемъ слов мистеръ Кенджъ поправилъ узелъ галстуха и посмотрлъ на насъ.

— А мистеръ Желлиби, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Мистеръ Желлиби, гм! сказалъ мистеръ Кенджъ:— это… это, но я думаю, что отрекомендую его всего врне, если скажу, что онъ законный супругъ мистриссъ Желлиби.

— То-есть просто нуль, сэръ? сказалъ Ричардъ съ насмшливымъ взглядомъ.

— Я этого не говорю, возразилъ мистеръ Кенджъ серьзнымъ тономъ: — я не могу сказать этого, потому-что, по правд, ничего не знаю касательно мистера Желлиби. Сколько помню, я никогда не имлъ удовольствія видть мистера Желлиби. Онъ, можетъ-быть, очень-замчательный человкъ, но онъ, такъ сказать, совершенно погруженъ, совершенно уничтожается въ блестящихъ качествахъ достойной супруги своей.

Мистеръ Кенджъ объявилъ намъ, что до Холоднаго Дома далеко, что поздка туда, въ такой теплый вечеръ, тягостна и скучна, тмъ боле, что мы ужь утоплены путешествіемъ, и что мистеръ Жарндисъ самъ пожелалъ оставить насъ на ночь у мистриссъ Желлиби, а завтра, тотчасъ посл ранняго обда, будетъ готовъ экипажъ для отъзда нашего изъ города.

Затмъ, онъ позвонилъ въ маленькій колокольчикъ, явился молодой джентльменъ. Называя его Гуппи, мистеръ Кенджъ спросилъ его отправлены ли наши вещи? Отправлены, отвчалъ мистеръ Гуппи и прибавилъ, что у подъзда дожидается карета, съ тмъ, чтобъ свезти и насъ за вещами, какъ скоро мы пожелаемъ хать.

— Итакъ, мн только остается, сказалъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки:— выразить то живое удовольствіе (добраго дня, миссъ Клеръ), которое я чувствую, видя васъ вмст (прощайте, миссъ Сомерсонъ!) и надежду, что вы не замедлите быть счастливыми (очень-радъ, что имлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ) и пойдете по пути чести и справедливости! Гуппи, вы отправитесь туда же съ ними.

— Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы спускались съ лстницы.

— Недалеко отсюда, сказалъ мистеръ Гуппи: — близь Тевейской Гостинницы — вы знаете?

— Ничего не знаю, я всегда жилъ въ Винчестер и въ Лондон первый день.

— Сейчасъ за угломъ, сказалъ мистеръ Гуппи.— Пройдемъ Канцелярскій Переулокъ, пересчемъ Гольборнскую Улицу я черезъ дв минуты тутъ какъ тутъ. А что жъ, лондонская-то особенность миссъ, гм! пожаръ?.. И онъ кажется очень хотлъ поострить на мой счетъ.

— Да, въ-самомъ-дл туманъ очень-густъ, сказала я.

— Кажется, онъ вамъ не во вредъ, сказалъ мистеръ Гуппи, откидывая подножки кареты: — напротивъ, можно сказать, судя по вашей наружности, что онъ вамъ приноситъ пользу.

Такой нжный комплиментъ разсмшилъ меня до слезъ, наконецъ дверцы кареты захлопнулись и мистеръ Гуппи помстился на козлахъ. Мы втроемъ говорили и смялись надъ нашею неопытностью, толковали о странностяхъ Лондона, пока не остановились у воротъ дома, къ которому хали. Онъ находился въ ряду высочайшихъ домовъ узкой улицы очень-похожей на длинную систерну для тумана. У подъзда стояла толпа народа, преимущественно дтей, я надъ дверью была прибита довольно-грязная мдная дощечка съ надписью Желлиби.

— Не испугайтесь! сказалъ мистеръ Гуппи, взглянувъ къ намъ въ каретное окно: — одинъ изъ маленькихъ Желлибятъ просунулъ голову между перилъ и не можетъ вытащить назадъ.

— О бдное дитя! сказала я: — выпустите меня ради Бога.

— Будьте осторожны, миссъ: маленькіе Желлибята очень-злы, сказалъ мистеръ Гуппи.

Я бросилась къ бдному ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ бдняковъ, какихъ когда-нибудь случалось мн видть. Голова у него затекла, онъ былъ испуганъ и громко кричалъ, находясь между двумя толстыми желзными прутьями перилъ, между-тмъ продавецъ молока и хлбникъ съ самыми чистыми намреніями тащили его за ноги назадъ, будучи, я полагаю, убждены, что голова его сожмется подъ вліяніемъ ихъ усилія и маленькій Желлиби выйдетъ цлъ и невредимъ изъ своей засады, на радость своей родительниц. Я замтила, успокоивъ прежде ребенка, что голова его была отъ природы очень-велика и потому пришла къ естественному заключенію, что тамъ гд просунулась голова его, непремнно пройдетъ и весь его корпусъ, а потому и посовтовала протолкнуть его впередъ. Мысль эта такъ понравилась продавцу молока и хлбнику, что, еслибъ я не удержала бднаго ребенка за платье, они въ одну минуту спустили бъ его на мостовую, между-тмъ Ричардъ и мистеръ Гуппи сошли внизъ, чтобъ, въ случа неудачи, подхватить ребенка, наконецъ, вс препятствія были превозможены и мальчикъ освобожденъ, но, вмсто благодарности, онъ сталъ колотить палкою, отчаяннымъ образомъ, мистера Гуппи.

Изъ принадлежащихъ къ дому никто не являлся, исключая одной особы въ патенахъ {Особеннаго рода калоши, употребляемыя въ Англія простолюдинами (patens).}, которую вытолкнули къ ребенку метлою изъ нижняго этажа, не знаю для какой цли, да и она, кажется, не знала зачмъ. Я поэтому полагала, что мистриссъ Желиби нтъ дома, и была удивлена, когда другая особа явилась въ корридор и, идя впередъ насъ въ заднимъ комнатамъ нижняго втажа, произнесла громко: ‘вотъ дв молодыя леди миссисъ Желлиби!’ Мы миновали нсколько дтей, которыхъ легко было задавить въ темнот. Когда мы явились предъ очи мистриссъ Желлиби, одна изъ малютокъ упала съ лстницы и просчитала (что было слышно по шуму) головою вс ступени.

Мистрисъ Желлиби, лицо которой ни одною чертою не выразило безпокойства насчетъ падающаго ребенка, между-тмъ, какъ мы не могли скрыть нашего испуга (посл Ричардъ говорилъ, что онъ счелъ до семи ударовъ), приняла насъ съ совершеннымъ спокойствіемъ. Она была хорошенькая собой, очень-маленькая, кругленькая женщина, между сорока и пятидесятые годами, съ красивыми глазами, которые имли странное свойство казаться смотрящими постоянно вдаль, какъ-будто (я опять приведу слова Ричарда) они ничего не были способны видть ближе Африки.

— Я очень-рада, сказала мистриссъ Желлиби пріятнымъ голосомъ: — что имю удовольствіе видть васъ у себя въ дом. Я слишкомъ-много уважаю мистера Жарндиса, и никто изъ тхъ, въ комъ онъ принимаетъ участіе, не можетъ здсь встртить равнодушіе.

Мы выразили вашу благодарность и сли позади двери, гд, на соф, былъ хромой инвалидъ. У мистриссъ Желлиби славные волосы, но, будучи занята слишкомъ-много африканскими обязанностями, она не имла времени причесываться. Шаль, прикрывавшая ея плечи, свалилась на кресло, когда она пошла намъ на встрчу я когда она повернулась къ намъ спиною, чтобъ снова ссть, мы не могли не замтить, что платье ея далеко не сходится и проршка задлана плетнемъ изъ шнурка, подобно бесдк.

Комната, засоренная бумагами и почти вся занятая большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ также бумагами, содержалась не только очень-нечисто, но даже очень-грязно. Такъ убждалъ насъ нашъ органъ зрнія, какъ органъ слуха убдилъ насъ, что бдный ребенокъ просчиталъ головою вс ступени лстницы и плакалъ до-тхъ-поръ, пока кто-то, въ кухн, не зажалъ ему рта.

Но всего боле поразила насъ изнуренная и болзненная, но вовсе недурная собою, двочка, которая сидла за письменнымъ столомъ, грызла перо и смотрла на насъ. Трудно вообразить себ, какъ она была испачкана чернилами, замчательно, что, начиная съ растрепанныхъ волосъ до красивой ножки, изуродованной гадкимъ, атласнымъ башмакомъ, стоптаннымъ на пятк, ни одна вещь изъ ея костюма, не исключая даже булавокъ, не была тамъ, гд нужно, то-есть на свойственномъ ей мст.

— Вы застали меня, мои милыя… сказала мистриссъ Желлиби, и при этомъ сняла съ двухъ огромныхъ свчей, поставленныхъ въ свинцовыхъ подсвчникахъ, отчего распространился по комнат сильный запахъ свчнаго сала (огонь въ камин потухъ и кром золы, кочерги и нсколькихъ полнъ, ничего не было на ршетк): — вы застали меня, мои милыя, какъ это всегда бываетъ, въ трудахъ, но вы, врно, простите мн. Проекты, касательно Африкя, поглощаютъ все мое время. Они вовлекли меня въ переписку со многими клубами человколюбивыхъ обществъ и со многими частными людьми, которые выше всего ставятъ пользу человчества. Теперь я съ гордостью могу сказать, что мы идемъ впередъ. Мы надемся, что, при нашемъ содйствіи, съ будущаго года отъ полутораста до двухъ-сотъ семействъ, цвтущихъ здоровьемъ и благосостояніемъ, займутся развитіемъ кофейныхъ плантацій и умовъ туземцевъ Борріобула-Гха, во лвому берегу Цитра.

Такъ-какъ Ада молчала и только смотрла на меня, то я сочла долгомъ сказать мистриссъ Желлиби, что такіе успхи должны, безъ-сомннія, радовать ея филантропическое сердце.

— Да, это меня очень радуетъ, сказала мистриссъ Желлиби: — хотя ста труда требуютъ напряженія всхъ силъ моихъ, однако, это ничего, еслибъ только все шло къ-лучшему, и я съ каждымъ днемъ все боле-и-боле убждаюсь въ успх. Знаете ли, миссъ Сомерсонъ, я часто удивляюсь, какъ вы не обратали вашихъ мыслей на Африку?

Твой неожиданный оборотъ рчи такъ поразить меня, что, не успвъ ничего сообразить, я попробовала что-то намекнуть о климат.

— Самый лучшій климатъ во всемъ мір!.. сказала мистриссъ Желлиби.

— Въ-самомъ-дл, милледи?

— Конечно. Но во всемъ нужна предосторожность, сказала мистриссъ Желлиби: — вы пойдете, напримръ, по Гольнборской Улиц, безъ осторожности и можете попасться подъ лошадь. Вы пойдете по Гольнборнской Улиц съ предосторожностью — и никогда не попадете подъ лошадь. Точно такъ и съ Африкой.

— Безъ-сомннія, сказала я, думая о Гольнборнской Улиц.

— Не хотите ли взглянуть, сказала мистриссъ Желлиби, подсунувъ намъ кучу бумагъ: — на эту статью и замчанія, гд, въ общихъ чертъ, вы найдете обозрніе того предмета, который такъ для меня важенъ, а я, между-тмъ, съ вашего позволенія, окончу письмо, моя старшая дочь, миссъ, она замняетъ мн секретаря.

Двочка, замняющая секретаря, перестала грызть перо и отвтила на нашъ поклонъ полу-конфузливо, полу-сердито.

Мы сейчасъ кончимъ, продолжала мистриссъ Желлиби съ пріятной улыбкой: — хотя трудъ мой нескончаемъ. На чемъ мы остановились, Кадди?

— Приноситъ свое почтеніе мистеру Сваллоу и проситъ… сказала Кадди.

— И проситъ, продолжала мистриссъ Желлиби диктовать: — разъяснять ему т пункты, касательно африканскаго проекта, которые… Нтъ, Биби, нтъ! ни за что въ мір.

Биби (названный этимъ именемъ, врно, по поводу африканскаго проекта) былъ тотъ несчастный мальчикъ, который свалился съ лстницы, голова его была обвязана тряпками и пластырями, и онъ прервалъ дипломатическую корреспонденцію, чтобъ показать израненныя ноги свои, глядя на которыя мы съ Адой не знали чему больше дивиться — ранамъ или грязи. Мистриссъ Желлиби сказала ему холоднымъ и спокойнымъ томомъ, которымъ говорила обо всемъ, ‘ступай прочь дрянной Биби!’ и устремила снова прекрасныя очи свои на Африку.

Диктовка письма шла своимъ чередомъ, мы ее никакимъ образомъ не прерывали, сидли молча, и я ршилась потихоньку остановить бднаго Биби и взять его къ себ на руки. Ада начала его цаловать. Это такъ удивляло ребенка, что онъ смотрлъ на насъ во вс глазки и удерживалъ рыданія, наконецъ мало-по-малу онъ успокоился и заснулъ у меня на рукахъ. Я такъ была занята ребенкомъ, что не вникла въ детали письма, хотя общее впечатлніе, произведенное имъ на меня, было таково, что ярко выставилась передо мною вся важность Африки и вся ничтожность другихъ вещей и странъ сего міра, и мн совстно вздумать, что я такъ мало обращала на него вниманія!

— Шесть часовъ! сказала мистриссъ Желлиби: — а нашъ, такъ называемый часъ обда (потому-что мы обдаемъ во вс часы) — пять. Кадди, сведи миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ въ ихъ комнаты. Вамъ, можетъ-быть, угодно будетъ оправиться? Я уврена… вы извините меня, я такъ занята… О, это дурное дитя! оставьте его миссъ Сомерсонъ!

Я просила позволенія удержать его, увряя, что онъ очень-тихій мальчикъ, унесла его съ собою наверхъ и положила къ себ на постель. Намъ съ Адою отведены были дв комнаты наверху, сообщавшіяся дверью, он были почти безъ мебели и въ большомъ безпорядк, такъ-что занавсы подъ окнами были прикрплены вилками.

— Можетъ-статься, вы хотли бы теплой’ воды? спросила миссъ Желлиби, тщетно поискавъ глазами кружки съ ручкою.

— Если это не затруднитъ васъ, отвчали мы.

— Это еще ничего, возразила миссъ Желлиби:— дло въ томъ, не знаю есть ли теплая вода.

Вечеръ былъ холоденъ, комнаты наполнены какимъ-то смрадомъ, такъ-что, я должна признаться, положеніе наше было очень-непріятно. Ада, просто была готова плакать, однакожъ мы скоро пришли въ веселое расположеніе духа и только-что занялись разборкою своихъ вещей, какъ возвратилась къ намъ миссъ Желлиби и сообщила, что нигд не могла отыскать теплой воды: котелъ куда-то засунулся: его не могли сыскать, а рукомойникъ и тазъ въ такомъ вид, что вовсе не годится къ употребленію.

Мы просили ее ни о чемъ не безпокоиться и спшили одться, чтобъ поскоре сойдти внизъ въ теплую комнату. Но вс маленькія дти поднялись наверхъ и стояли за дверью, чтобъ посмотрть на непонятное для нихъ событіе, какимъ-образомъ Биби спалъ на моей кровати, наше вниманіе было развлечено постояннымъ явленіемъ носовъ и пальцевъ изъ опасной засады, между дверною щелью и петлями. Невозможно было затворять ни одной двери: у замка двери, ведущей въ мою комнату, не было рукоятки, и вообще замокъ былъ какъ-будто еще не совсмъ прилаженъ, рукоятка замка той двери, которая вела въ комнату Ады, вертлась очень-свободно, но ея язычокъ не задвалъ за щеколду и не удерживалъ двери. Между-тмъ, я предложила дтямъ войдти къ намъ и помститься вокругъ моего столика, они сидли очень-тихо, я одвалась и разсказывала имъ сказку о красной шапочк, они слушали очень-внимательно, включая сюда и Биби, который проснулся во-время, чтобъ выслушать какъ пришелъ волкъ.

Когда мы спустились внизъ, мы замтили на окн горшокъ съ надписью: ‘Въ знакъ памяти о тумбриджскяхъ колодцахъ’, въ горшк было масло и теплилась свтильня: врно, что-нибудь въ род африканской лампы. Въ парадной гостиной находилась молодая женщина, съ опухнувшимъ лицомъ, обвязаннымъ фланелью, она раздувая огонь въ камин и давилась дымомъ и смрадомъ, и въ-самомъ-дл, густой дымъ наполнилъ комнату и такъ лъ глаза и щипалъ горло, что мы, въ слезахъ и постоянно кашля, высунуясь въ открытое окно по-крайней-мр на цлый часъ времени. Между-тмъ митриссъ Желиби, съ тмъ же спокойнымъ духомъ, какъ и всегда, невозмущаемымъ этими земными невзгодами, диктовала письмо въ Африку. Я радовалась отъ души, что африканскіе проекты занимали все ея вниманіе, потому-что Ричардъ разсказывалъ намъ, между-тмъ, что онъ умывался надъ кастрюлею, въ которой варятъ рыбу, а мдный чайникъ, для кипятку, нашли у него на туалетномъ столп. Эти подробности смшили меня и Аду до невжливости относительно филантропической хозяйки.

Вскор посл семи часовъ, спустились мы въ столовую, мистриссъ Желимби, очень-кстати, посовтовала намъ сходитъ съ лстницы осторожне, потому-что ковры, неприкрпленные прутьями на ступеняхъ, были такъ изорваны и перепутаны, что походили на тенета. Обдъ состоялъ изъ трески, ростбифа, котлетъ подъ соусомъ и пуддинга — прекрасный обдъ, еслибъ только кушанья подаваясь не сырыми. Женщина, окутанная фланелью, поставила вс блюда вдругъ, какъ попало, и не снимала ихъ до-тхъ-воръ, пока мы не вышли, тогда она взяла вс остатки и сунула ихъ на ступени лстницы, другая женщина, которую я видла въ патенахъ, часто приходила браниться съ ней, кажется, об женщины жили въ большой вражд между собою.

Продолженіе всего обда, который былъ очень-дологъ, потому-что прерывался событіями въ род слдующихъ: напримръ, блюдо съ картофелемъ свалилось въ ящикъ для угольевъ, ручка отъ штопора отскочила и ударила по носу, и безъ того распухнувшему, молодой женщины, и тому подобное — мистриссъ Жиллиби, сохраняла ровность характера и непоколебимое спокойствіе. Она повдала намъ множество интересныхъ вещей о Борріобула-Гха и туземцахъ, и получила столько писемъ, что Ричардъ, сидвшій рядомъ съ ней, вынулъ по-крайней-мр четыре куверта изъ ея соуса. Нкоторыя изъ писемъ состояли изъ протоколовъ женскихъ комитетовъ. Она намъ ихъ читала вслухъ, другія письма были отъ людей, соприкосновенныхъ, тмъ или другимъ образомъ, съ развитіемъ кофейныхъ плантацій и образованіемъ туземцевъ, нкоторыя изъ писемъ требовали отвта и потому она высылала свою дочь изъ-за обда нсколько разъ и диктовала ей. Она была очень-занята и, совершенно-справедливо, какъ она выражалась, предана своему длу.

Мн хотлось знать, кто это былъ скромный и плшивый джентльменъ въ очкахъ, онъ слъ на незанятое мсто, когда со стола взята была рыба, и, казалось, безропотно подвергался ученію о Борріобула-Гха, хоти не принималъ въ этомъ предмет никакого активные участіи. По безмолвію, можно было бъ принять его за туземца, но этому предположенію противорчилъ цвтъ кожи. Когда обдъ кончался и блый туземецъ остался наедин съ Ричардомъ, мн пришло въ голову: не это ли мистеръ Желлиби. Въ-самомъ-дл это онъ и былъ. Болтливый молодой человкъ, мистеръ Квелъ, съ лоснящимися выпуклыми щеками, и волосами, зачесанными назадъ, пріхавъ вечеромъ, рекомендовался намъ филантропомъ.

Этотъ молодой человкъ, кром того, что много говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопрос, о своемъ проект заставить кофейныхъ плантаторовъ учить туземцевъ точить ножки для фортепьянъ и стульевъ и вычислялъ несметныя выгоды отъ осуществленія столь счастливой мысли, умлъ еще заставить говорить о себ и мистриссъ Желлиби, задавая ей подобные вопросы: ‘я думаю, мистриссъ Желлиби, вы получаете каждый день отъ полутораста до двухсотъ писемъ относительно Африки?’ или, ‘если меня не обманываетъ память, то вы мистриссъ Желлиби говорили мн, что отправили по почт до пяти тысячь циркуляровъ?’ и всякой разъ повторялъ намъ отвты мистриссъ Желлиби, какъ истолкователь. Впродолженіе цлаго вечера мистеръ Желлиби сидлъ въ углу, прислонясь головою къ стн, какъ-будто страдалъ ипохондріей. Оставшись посл обда наедин съ Ричардомъ, онъ нсколько разъ открывалъ ротъ, желая, казалось, сообщить что-то, лежащее на душ, но, къ величайшему смущенію Ричарда, опять смыкалъ губы, не произнеся даже звука.

Мистриссъ Желлиби сидла, какъ насдка въ гнзд, среди кучи бумагъ, пила кофе впродолженіе цлаго вечера и диктовала, между-прочимъ, своей старшей дочери. Она также имла разговоръ съ мистеромъ Квелемъ, предметомъ этого разговора, сколько я поняла, было Африканское Человчество, причемъ мистриссъ Желлиби высказала много восторженныхъ чувствъ и мыслей. Я не могла быть столь внимательной слушательницей, какъ бы хотлось, потому-что Биби и другія дти окружили насъ съ Адой въ углу гостиной и просили разсказать имъ другую сказочку, такимъ-образомъ мы сидли посреди ихъ и разсказывали имъ шопотомъ про кота въ сапожкахъ и кой-что еще другое, пока мистриссъ Желлиби вспомнила о нихъ какъ-то случайно и отправила ихъ спать. Биби хотлъ непремнно, чтобъ я сама снесла его въ постель, и пошла съ нимъ вмст наверхъ, а служанка, съ фланелевой обвязкой, бросилась посреди остальныхъ дтей, какъ драконъ, и въ минуту уложила каждаго въ свою койку.

Посл этого я прибрала нсколько наши комнаты и, раздувъ, сколько можно, огонь въ камин, сошла внизъ. Мистриссъ Желлиби смрила меня съ ногъ до головы неочень-милостивымъ взглядомъ, что мн было больно, впрочемъ, я не имю большихъ претензій.

Едва только, около полуночи, мы улучили возможность идти въ свои комнаты, и все-таки оставили мистриссъ Желлиби среди бумагъ и пьющею кофе, а миссъ Желлиби, грызущею перо.

— Что за дикій домъ! сказала Ада, когда мы пришли наверхъ.— Странно со стороны брата Жарндиса прислать насъ сюда.

— Душа моя! сказала я: — все это смущаетъ меня, все это такъ странно, такъ непонятно для меня…

— Что непонятно? спросила Ада, съ своей милой улыбкой.

— Все, моя милая, отвчала я: — все, быть-можетъ, очень-великодушно ее стороны мистриссъ Жиллиби запинаться улучшеніемъ и развитіемъ туземцевъ, но… Биби!.. хозяйство!..

Ада разсмялась, обняла меня и, ставъ со мною передъ каминомъ, лепетала нжнымъ голоскомъ своимъ, что она считаетъ меня милымъ, добрымъ созданіемъ и что я вполн пріобрла ея любовь.

— Вы обо всемъ думаете, Эсирь, сказала она мн: — а между-тмъ такъ беззаботно-веселы, вы такъ много длаете и такъ невзыскательны. Мн кажется, вы бы и изъ этого дома сдлали пріятный и радушный домъ.

Доброе, простодушное дитя! Она не знала, что эти слова выражали только ея личныя качества, что она видла во мн такъ много только потому, что была сама безконечно-добра и снисходительна.

— Могу ли я сдлать вамъ вопросъ? сказала я, сидя съ Адой передъ каминомъ.

— Хоть пятьсотъ, отвчала она.

— Вашего родственника, мистера Жарндиса — я такъ много, много обязана ему — можете ли вы описать мн его?

Откинувъ назадъ золотыя кудри свои, Ада обернулась ко мн съ такимъ изумленнымъ смхомъ, что я была совершенно поражена сколько ея невыразимою красотою, столько и ея изумленіемъ.

— Эсирь… сказала она.

— Что, душа моя?

— Ты хочешь, чтобъ я теб описала брата Жарндиса?

— Да, моя милая, я его никогда не видала.

— Да и я его никогда не видала, сказала Ада.

— Странно, ей-Богу странно.

Да, она никогда его не видала. Хотя она лишилась матери своей, бывъ еще очень-маленькимъ ребенкомъ, однакожъ хорошо помнитъ, что та не могла говорить безъ слезъ о немъ, о великодушіи его благороднаго характера, на который можно положиться вполн, и Ада въ немъ не сомнвалась. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, родственникъ ея, Жарндисъ, написалъ къ ней простое, доброе письмо (разсказывала Ада), въ которомъ увдомлялъ ее о настоящемъ намренія, и говорилъ ей, что ‘современемъ исцлятся т раны, которыя нанесены несчастнымъ канцелярскимъ процесомъ’. Она отвчала, что принимаетъ съ благодарностью его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное письмо и далъ такой же отвтъ. Онъ видлъ мистера Жарндиса только однажды въ своей жизни, пять лтъ тому назадъ, въ Винчестерской Школ. Такъ онъ разсказывалъ Ад, когда я ихъ застала передъ каминомъ въ особенной комнат лорда-канцлера, онъ помнитъ, что мистеръ Жарндисъ, полный, краснощекій мужчина — вотъ все, что могла мн сообщить Ада.

Это заставило меня задуматься такъ, что Ада ужъ успла заснуть, а я все сидла передъ огнемъ, и думала, думала о Холодномъ Дом, думала я думала о томъ, какъ далеко мн кажется вчерашнее утро, и Богъ знаетъ, куда бы унесясь моя мысли, еслибъ полетъ ихъ не былъ остановленъ легкимъ стукомъ въ дверь.

Я отворила и увидла миссъ Желлиби, дрожащую отъ холода, съ изломанною свчою въ изломанномъ подсвчник въ одной рук и съ стаканомъ въ другой.

— Доброй ночи! сказала она брюзгливымъ тономъ.

— И вамъ доброй ночи! отвчала я.

— Можно войдти? спросила она скоро и неожиданно тмъ же брюзгливымъ тономъ.

— Безъ-сомннія, отвчала я: — только не разбудите миссъ Клеръ.

Она вошла, не хотла ссть и стояла передъ огнемъ, помакивая свои исхудалые пальцы, замаранные въ чернилахъ, въ стаканчикъ, въ которомъ находился уксусъ, и помазывая уксусомъ чернильныя пятна на своемъ лиц, она стояла насупившись и смотрла изподлобья.

— Я бы хотла, чтобъ Африка издохла! сказала она вдругъ.

Я думала-было возражать…

— Да, я бы хотла! сказала она.— Не говорите ничего, миссъ Сомерсонъ. Я ненавижу и презираю ее.

Я тронула ей голову, голова была горяча, я совтовала ей успокоиться, отдохнуть, говорила ей, что она утомлена и что мн ея жалко, но она стояла передо мной насупившись и косилась на меня. Прошло нсколько секундъ. Она поставила на полъ стаканчикъ съ уксусомъ и, повернувшись къ кровати, на которой спала Ада, сказала мн тмъ же брюзгливымъ тономъ:

— Очень-хороша собой!

Я отвтила на это улыбкой.

— Сирота? Да?

— Да.

— Но знаетъ много, я думаю? Танцуетъ, играетъ, поетъ? Говоритъ, я думаю, пофранцузски, знаетъ географію, глобусы, уметъ работать иголкой и все уметъ?

— Конечно, сказала я.

— А я — я ничего не умю, я только и знаю, что писать. Я только и длаю, что пишу. Я дивлюсь, какъ вамъ не стыдно было видть, пріхавъ сегодня къ намъ, что я неспособна ничего длать. Въ этомъ виднъ злой вашъ характеръ, а о себ, я чаю, мечтаете Богъ знаетъ что?

Я видла, что бдная двочка была готова заплакать, я сла передъ ней и смотрла на нее съ такимъ, кажется, нжнымъ выраженіемъ, такое сожалніе питала къ ней…

— Это срамъ, сказала она.— Вы знаете какъ это гадко, весь домъ гадокъ, дти гадки, я гадка. Отецъ несчастливъ — и немудрено! Присцила вчно въ нетрезвомъ вид. Стыдно съ вашей стороны, если вы скажете, что не замтили, какъ отъ нея пахло, когда мы сидли за обдомъ — вы это знаете!

— Другъ мой, я ничего не знаю, сказала я.

— Знаете, сказала она отрывисто.— Не говорите, что не знаете. Знаете!

— Милая моя! сказала я:— если вы мн не даете сказать…

— Разв вы не говорите. Вдь вы говорите сказки, миссъ Сомерсонъ!

— Душа моя, сказала я:— до-тхъ-поръ пока вы не захотите меня выслушать…

— Я не хочу васъ выслушивать.

— Я этому не врю, потому-что это было бы неразсудительно. Я не знаю о чемъ вы говорите, служанка не подходила ко мн близко во время обда, но я врю вамъ и мн это очень-прискорбно слышать.

— Вамъ тутъ нечмъ гордиться.

— Я и не горжусь, другъ мой. Глупо было бы съ моей стороны гордиться.

Она все-еще подъ вліяніемъ дурнаго расположенія духа, нагнулась надъ спящей Адой и поцаловала ее. Посл этого она тихо вернулась назадъ и стала возл моего стула. Грудь ея сильно и болзненно подымалась, мн было жаль ея, но я ршилась лучше молчать.

— Я бы желала умереть! сказала она.— Я бы желала, чтобъ мы вс умерли. Это для насъ всхъ было бы полезне.

Спустя минуту, она стала возл меня на колни, положила голову свою мн на грудь, просила прощенья и горько плакала. Я утшала ее, хотла посадить ее на стулъ, но она говорила мн: — нтъ, нтъ, я хочу такъ остаться!

— Вы учите двочекъ, сказала она.— О, еслибъ вы могли поучить меня, какъ бы я училась у васъ! Я такъ несчастна и такъ много люблю васъ!

Я насилу могла уговорить ее, взять изорванный стулъ (другаго не было въ комнат) и ссть возл меня. Мало-по-малу бдная, утомленная двочка заснула, я тихо подняла ея голову до моего плеча и закуталась вмст съ нею въ шаль. Огонь въ камин потухъ и мы всю ночь дрогли отъ холода. Долго не могла я заснуть и напрасно старалась, закрывъ глаза, забыться подъ вліяніемъ дневныхъ событій. Наконецъ все начало мшаться. Дйствительность стала переходить въ мечту. То мн казалась, что на моемъ плеч спитъ Ада, то одна изъ прежнихъ подругъ моихъ, съ которыми, мн не врилось, что и такъ недавно разсталась, то маленькая, сумасшедшая старушонка, утомленная отъ книксеновъ и улыбокъ, то кто-то изъ Холоднаго Дома, наконецъ, никто — и все смшалось.

Еще безсильный свтъ утра слабо боролся съ туманомъ, какъ и открыла глаза и они встртились съ глазами маленькаго, грязнолицаго привиднія, стоящаго передо мною. Это былъ Биби, онъ сползъ съ постели своей въ халатц и колпачк, и такъ дрожалъ отъ холода, что зубы его били дробь.

ГЛАВА V.
Утреннія событія.

Хотя утро было сыро, хотя туманъ казался еще очень-густымъ — я говорю казался, потому-что стекла оконъ такъ были грязны, что врядъ ли могли пропускать самый яркій солнечный свтъ, но я приняла съ удовольствіемъ предложеніе миссъ Желлиби сдлать небольшую прогулку, тмъ-боле, что утро въ филантропическомъ дом не представляло для меня ничего привлекательнаго, а видъ лондонскихъ улицъ очень интересовалъ меня.

— Мама еще нескоро сойдетъ внизъ, сказала она: — а завтракъ подадутъ Богъ-знаетъ когда, они все длаютъ безъ толку. Папа закуситъ чмъ попало, да и пойдетъ въ контору. Онъ не знаетъ, что значитъ завтракать. Присцила съ вечера приготовитъ ему кусокъ хлба, да немножко молока, если есть. Иногда молока нтъ, иногда кошка ночью състъ. Но вы, я думаю, устали, миссъ Сомерсонъ м, можетъ, хотите еще уснуть.

— Я вовсе не устала, моя милая, сказала я: — я съ удовольствіемъ пойду прогуляться.

— Если такъ, сказала миссъ Желлиби: — то я сейчасъ однусь.

Ада также пожелала съ нами идти и скоро была готова. Я ничего лучше не могла предложить Биби, какъ умыть его и положить спать снова на мою постель. Впродолженіе всей этой операціи онъ съ такимъ удавленіемъ смотрлъ на меня, какъ-будто первый и послдній разъ въ жизни подвергался такому испытанію, сначала, съ непривычки, оно показалось ему тяжело и онъ началъ-было хныкать, но скоро успокоился и еще скоре заснулъ. Я подумала, что, быть-можетъ, много беру на себя, распоряжаясь самовольно, но скоро успокоилась: никто въ дом не могъ ничего замтятъ.

Умывая Биби, пособляя одваться Ад и одваясь сама, я успла согрться и сошла внизъ. Тамъ миссъ Желлиби старалась разогрть свои окоченлыя руки передъ каминомъ въ кабинет,— гд Присцила, держа въ рук сальную свчку, раздувала огонь и, желая развести его поскоре, бросила туда сальный огарокъ. Все, какъ было вчера вечеромъ, оставалось и теперь, въ томъ же порядк, или, врне сказать, безпорядк. Въ столовой скатерть посл обда была не убрана, а оставалась на стол для завтрака. Крошки, пыль, бумаги валялись по полу во всхъ комнатахъ. Два-три стакана и молочникъ висли на столбикахъ забора на двор, дверь снная была отворена и мы, выйдя на улицу, встртили кухарку, она шла изъ сосдней таверны, утирая рукавомъ ротъ и, поровнявшись съ нами, сказала, что ходила смотрть, который часъ.

Прежде кухарки мы повстрчали Ричарда, онъ выдлывалъ разные па около Тевейской Гостинницы, чтобъ согрть ноги, раннее появленіе наше изумило его самымъ пріятнымъ образомъ, и онъ тотчасъ же изъявилъ желаніе идти съ нами вмст. Я съ миссъ Желлиби вошли впередъ, а онъ съ Адою позади насъ. Миссъ Желлиби была опять въ дурномъ расположеніи духа, и еслибъ она мн не говорила, то я никакъ не подумала бы, что она меня любитъ.

— Куда вы хотите идти? спросила она.

— Куда-нибудь, моя милая, отвтила я.

— Куда-нибудь значитъ никуда, сказала миссъ Желлиби, остановясь вдругъ.

— Ну такъ пойдемъ туда, куда вы хотите, отвчала я.

И миссъ Желлиби потащила меня впередъ быстрымъ шагомъ.

— Мн все-равно! сказала она.— Будьте свидтельницею, миссъ Сомерсонъ, я говорю, что мн все-равно, но еслибъ этотъ лощеный лобъ, съ желваками на вискахъ, здилъ къ намъ каждый вечеръ, цлые вка, то и тогда я не могла бы сказать ему ни одной буквы. Какого осла разъигрываетъ онъ у насъ съ своею Африкою!

И она еще скоре повлекла меня впередъ.

— Но какъ бы тамъ и было, продолжала она: — а я все-таки скажу: пусть онъ здитъ, сколько угодно, а я не выговорю ему и одного слова. Я не выношу его. Если есть что для меня ненавистнаго, такъ это его разговоры. Я дивлюсь даже камнямъ мостовой, какъ у нихъ достаетъ терпнія лежать и одномъ мст и быть свидтелями всей непослдовательности, всего противорчія, всхъ безсмыслицъ въ словахъ и поступкахъ его.

Слова ея, безъ-сомннія, относились къ мистеру Квелю, молодому джентльмену, постившему вчера вечерокъ мистриссъ Желлиби. Тяжело мн было ее слушать, но, къ-счастью, Ричардъ и Ада скоро нагнали васъ и избавили меня отъ непріятной необходимости продолжать разговоръ. Миссъ Желлиби смолкла и угрюмо шла рядокъ со мною, я удивлялась длинному ряду и разнообразію лондонскихъ улицъ, числу пшеходовъ, спшившихъ по разнымъ направленіямъ, множеству экипажей, стремящихся взадъ и впередъ, дятельности, съ которою мыли окна и чистили лавки, и особеннымъ существамъ въ лохмотьяхъ и тряпкахъ, скрытно искавшихъ въ кучахъ сору булавокъ, иголокъ и всякой дряни.

— Итогъ, кузина, раздался позади меня пріятный голосъ Ричарда, обращающагося къ Ад: — мы никакъ не можемъ разстаться съ Обер-Канцеляріей Теперь мы другою дорогою вышли къ тому мсту, въ которомъ вчера встртились, вотъ и знакомая старушка!

Въ-самомъ-дл, она стояла прямо противъ насъ и, присдая и улыбаясь, говорила съ тмъ же тономъ покровительства:

— А! Жарндисы! добро пожаловать, очень-рада, очень-рада!

— Вы очень-рано выходите со двора, сударыня, сказала я ей, когда она мн присла.

— Да-съ! я сюда прихожу рано, до начала засданія, здсь спокойно. Я здсь обдумываю, что мн длать впродолженіе дня, говорила старушка.— Дла требуютъ много осторожности. Тру-удно слдить за ходомъ длъ Обер-Канцеляріи.

— Кто это, миссъ Сомерсонъ? шепнула мн миссъ Желлиби, ближе прижавшись къ моей рук.

Слухъ маленькой старушки былъ тонокъ и, услышавъ вопросъ, она тотчасъ же отвчала за меня:

— Истецъ, дитя мое, къ вашимъ услугамъ. Я имю честь каждый день быть въ Палат, съ документами. Съ кмъ имю удовольствіе говорить? Тоже изъ партіи Жарндисовъ? сказала старушка, сдлавъ нижайшій книксенъ и склонивъ голову нсколько на сторону.

Ричардъ, желая загладить свой вчерашній промахъ, съ совершенною вжливостью объяснилъ ей, что миссъ Желлиби никакимъ образомъ не относится къ ихъ процесу.

— А! сказала старушка.— Ей нечего ждать ршенія! но вдь и она состарется. Да! Ахъ, Боже мой! Вотъ садъ Линкольнской Палаты: я его зову своимъ садомъ. Это рай во время жары. Какъ тамъ поютъ птицы! Я въ немъ провожу большую часть судейскихъ вакацій, такъ, въ созерцаніи. Вамъ кажутся длинны вакаціи, не правда ли?

Мы сказали да, потому-что, казалось, ей хотлось этого отвта.

— Когда листъ падаетъ съ дерева и нтъ больше цвтовъ на букеты лорду-канцлеру, сказала старая леди: — то судейскія вакаціи кончены и шестая печать въ книг судебъ, опять… Прошу ко мн. Зайдите. Это будетъ для меня хорошее предзнаменованіе. Молодость, надежда, красота рдко меня посщаютъ. Ужъ давно, давно, давно я ихъ по видала.

Она взяла меня за руку и повела насъ съ миссъ Желлиби впередъ, приглашая также Ричарда к Аду, я не знала, что мн длать я взглядомъ просила помощи у Ричарда, но онъ, отчасти увлекаемый любопытствомъ, отчасти забавляясь этою выходкою, шелъ съ Адою сзади насъ. Наша странная предводительница, расточая съ неимоврною щедротою улыбки и книксены, вела-себ насъ впередъ, постоянно твердя, что она живетъ въ двухъ шагахъ.

И въ-самомъ-дл, она говорила правду: она жила такъ близко, что. еслибъ мы и хотли, то не имли бъ времени разсердиться на нее. Спустя дв, много три минуты, мы ужъ были у ея жилища: старуха провела насъ маленькою, боковою дверью въ переулокъ, примыкающій къ Линкольнской Палат, остановилась тутъ неожиданно и сказала:

— Вотъ гд я живу, пожалуйста, войдите.

Она остановилась передъ лавкой, надъ которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ.
ДЕПО ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

И подъ этой надписью тонкими длинными буквами:

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

Вс стекла оконъ была исписаны: на одномъ была нарисована красная мельница для бумажнаго тста, передъ ней телега, заваленная мшками съ старымъ тряпьемъ. На другихъ стеклахъ были слдующія надписи: ‘Покупаютъ кости’. ‘Покупаютъ остатки съ кухни’. ‘Покупаютъ старое желзо’. ‘Покупаютъ обрзки бумагъ’. ‘Покупаютъ принадлежности мужскаго и дамскаго туалетовъ’. Здсь, казалось, все покупаютъ, но ничего не продаютъ. На всхъ частяхъ окна было множество грязныхъ бутылокъ: бутылки изъ-подъ ваксы, стклянки изъ-подъ лекарствъ, бутылки изъ-подъ пива и содовой воды, банки изъ-подъ пикуль, бутыли изъ-подъ чернилъ. Говоря о послднихъ, и припоминаю, что лавка въ нкоторыхъ мелкихъ частностяхъ напоминала о своемъ сосдств съ Линкольской Палатой и была нкоторымъ образомъ какъ-бы подлипало, или дальній, непризнанный родственникъ канцеляріи — такъ было много въ ней чернильныхъ стклянокъ. Около двери въ лавку была небольшая, шаткая скамья, на которой лежало нсколько старыхъ, истасканныхъ книгъ, съ надписью: ‘законы, по девяти пенсовъ томъ’. Нкоторыя изъ надписей на стеклахъ, о которыхъ я говорила, были писаны канцелярскимъ почеркомъ, подобно тмъ бумагамъ, которыя я видла въ контор Кенджа и Корбая и письмамъ, которыя я отъ нихъ получала. Среди этихъ надписей была одна, писанная тмъ же почеркомъ и ни въ какомъ отношенія не имющая ничего общаго съ длами лавки, она увдомляла, что нкто, почтенный человкъ, сорока-пяти лтъ, желаетъ переписывать на-чисто бумаги, и исполняетъ эту обязанность совсевозможною акуратностью. Адресоваться къ г. Немо, въ лавк мистера Крука. Нсколько писарскихъ мшковъ, синихъ и красныхъ, висло тамъ-и-сямъ. Неподалеку отъ двери лежало множество свертковъ пожелтвшаго пергамена и вылинявшихъ, оборванныхъ штемпельныхъ бумагъ. Можно было подумать, что вс ржавые ключи, которые лежали тысячами на полу, какъ старое желзо, принадлежали къ дверямъ палатъ или сохраннымъ ящикамъ конторъ.

Такъ-какъ все еще было туманно и темно, и свтъ, падающій въ лавку, уменьшался близостью высокой стны Линкольнской Палаты, то мы ничего не могли бы разсмотрть, еслибъ старичокъ, въ очкахъ и мховой шапк, не стоялъ у прилавка съ фонаремъ. Обернувшись къ двери, онъ взглянулъ на васъ. Это былъ коротенькій, блдный и тощій, какъ трупъ, человчекъ, голова его была накось всунута между плечьми и дыханіе его выходило паромъ наружу, какъ-будто бы внутри его былъ огонь. Подбородокъ, борода его и брови такъ были усяны блыми волосами и такъ окружены морщинами и жилами, что, начиная съ груди, онъ походилъ боле на старый сукъ дерева, занесенный снгомъ, чмъ на живое существо.

— Хи, хи, хи! сказалъ старикъ, подходя къ двери:— хотите что-нибудь продать?

Мы конечно отступили назадъ и взглянули на нашу вожатую, которая старалась отпереть дверь, ведущую въ домъ, ключомъ, вынутымъ азъ кармана. Ричардъ сказалъ ей, что такъ-какъ мы имли удовольствіе видть, гд она живетъ, то теперь поспшимъ домой, потому-что время не терпитъ. Но отъ нея нельзя было такъ легко отдлаться. Она такъ усердно и настойчиво просила насъ войдти и посмотрть ея комнату, такъ была убждена, что посщеніе наше должно принести ей счастіе, что я ршилась, во что бы ни стало, исполнить ея желаніе, къ-тому же, кажется, я любопытство подстрекало всхъ насъ. Наконецъ, когда старикъ, замтивъ, что трудъ ея отпереть дверь напрасенъ, сказалъ намъ: ‘войдите, войдите, доставьте ей удовольствіе, всего на одну минуту, пройдите черезъ лавку, если другія двери не слушаются’. Мы вс взошли, ободренные веселымъ смхомъ Ричарда и разсчитывая на его помощь, въ случа какой-нибудь невзгоды.

— Хозяинъ мой — Крукъ, сказала маленькая старушка, представляя его намъ съ сознаніемъ своего достоинства.— Сосди въ шутку зовутъ его лордомъ-канцлеромъ. Эксцентрикъ. Чудакъ. Большой руки чудакъ!

Она нсколько разъ покачала головой, потомъ указательнымъ пальцемъ постучала по лбу, примигнула, съ тмъ, чтобъ мы были къ нему снисходительны, ‘потому-что онъ, понимаете, немножко того, то-есть несовсмъ тутъ ладно’, сказала старуха, указывая на голову я тономъ величія.

Старикъ слышалъ и только разсмялся.

— Это правда, сказалъ онъ, подойдя съ фонаремъ къ намъ: — хи, хи, хи! какіе славные волосы! У меня внизу три мшка женскихъ волосъ, но нтъ ни одного локона, такого мягкаго и тонкаго — какой цвтъ, какая прелесть!

— Хорошо, хорошо, любезный, сказалъ Ричардъ, разсерженный тмъ, что старикъ взялъ въ свою желтую руку локонъ Ады: — ты можешь любоваться, сколько хочешь, но руками не трогать.

Старикъ бросилъ на него такой быстрый взглядъ, что я невольно обратилась на Ричарда отъ Ады, которая, покраснвъ отъ испуга, была такъ поразительно-прекрасна, что, казалось, привлекла къ себ даже блуждающее вниманіе маленькой старой леди. Но такъ-какъ Ада вмшалась въ ихъ крупный разговоръ и сказала, смясь, что она только можетъ гордиться такою невынужденною похвалою, мистеръ Крукъ такъ же быстро пришелъ въ свою первоначальную роль, какъ быстро вышелъ изъ нея.

— Видите, у меня здсь такъ много вещей, продолжалъ онъ, освщая фонаремъ комнату: — и вс, думаютъ сосди (а что они понимаютъ?), предназначены къ тому, чтобъ портиться и уничтожаться, у меня такъ много стараго пергамента и бумагъ. И у меня столько предметовъ для ржавчины, пыли и паутины. И все рыба, что попадетъ въ мои сти. И я не разстанусь ни съ одной вещью, которую я пріобрлъ (такъ думаютъ мои сосди, впрочемъ, что они понимаютъ?), нтъ у меня ни чистки, ни починки, ничего подобнаго… Хи! леди Жени, сюда!

Огромная срая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечи иперепугала всхъ насъ.

— Хи! покажи-ко имъ, какъ ты царапаешься. Хи! Ну-тка, ну-тка миледи! сказалъ ея хозяинъ.

Кошка спрыгнула внизъ и вцпилась своими тигровыми когтями въ пучки тряпья съ такимъ пронзительнымъ мяуканьемъ, что у меня заперло сердце.

— Она вцпится въ каждаго, кого я укажу ей, сказалъ старикъ.— Я также торгую кошачьимъ мхомъ и ея шкура была мн продана живьемъ, славный, пушистый мхъ — посмотрите.

Онъ между-тмъ, провелъ насъ по всей лавк и отворилъ дверь въ задней стн, примыкающей къ воротамъ. Маленькая старая леди, замтивъ, что онъ еще хочетъ продолжать разговоръ, сказала ему весьма-снисходительно:

— Хорошо, Крукъ, очень-хорошо, только вы говорите много. Молодымъ друзьямъ моимъ некогда, я сама спшу: скоро начнется засданіе. Молодые друзья мои, это — Жарндисы.

— Жарндисы! сказалъ старикъ съ удивленіемъ.

— Да, Жарндисы, Крукъ. Большой процесъ.

— Хи! воскликнулъ старикъ, въ раздумья я смотря на насъ съ удивленіемъ: — Жарндисы!.. кто бы подумалъ!..

Онъ такъ былъ погруженъ въ раздумье, съ такимъ удивленіемъ смотрлъ на насъ, что Ричардъ невольно сказалъ:

— Кажется, что это дло очень тревожитъ васъ.

— Да, сказалъ старикъ разсянно: — дйствительно, ваше имя?

— Ричардъ Карстонъ.

— Карстонъ, повторялъ онъ, загнувъ на рук указательный палецъ: — Карстонъ, есть также Барбара, да, Барбара… Клеръ… Дедлокъ, да… продолжалъ онъ, загибая остальные пальцы, поочередно.

— Онъ столько же знаетъ о процес, сколько любой лордъ-канцлеръ, сказалъ нашъ удивленный Ричардъ.

— Гм! сказалъ старикъ, выходя изъ своей разсянности.— Да! Томъ Жарндисъ — извините, что я такъ называю его, но онъ подъ этимъ именемъ былъ извстенъ въ Палат и подъ этимъ именемъ зная его здсь такъ же хорошо, какъ знаютъ ее, при этомъ онъ указалъ на свою жилицу, Томъ Жарндисъ часто бывалъ здсь. Во время пронеся своего, онъ пріобрлъ привычку шататься изъ угла въ уголъ, заходилъ часто въ лавку и говаривалъ намъ, чтобъ береглись когтей нашихъ адвокатовъ. Попасть въ нихъ, говорилъ онъ, это все-равно, что умирать медленной смертью, горть на тихомъ огн, умирать подъ жалами пчелъ, утопать въ бездн, въ которой вода прибавляется по капл, понемногу сходить съ ума.— Онъ былъ отъ самоубійства на полвершка, когда стоялъ вотъ на этомъ мст, гд теперь стоятъ молодая леди.

Мы съ ужасомъ слушали его.

— Онъ взошелъ въ эту дверь, продолжалъ старикъ, проводя тихо пальцемъ воображаемый путь Тома Жарндиса: — было еще свтло (вс говорили, и ужъ давно говорили, что рано или поздно, онъ сдлаетъ надъ собою грхъ), да, такъ было еще свтло, когда онъ взошелъ въ эту дверь и прошелся по лавк, слъ на скамейку, вотъ здсь, и просилъ меня (вы понимаете, что я тогда былъ моложе) принести ему кружку вина. ‘Принеси, Крукъ, сказалъ онъ, на сердц очень-тяжело, дло мое опять въ суд, но мн кажется, я ближе къ другому суду’. Я боялся оставить его одного, предложилъ ему идти въ трактиръ, въ мою улицу (то-есть въ Канцелярскую Улицу), и я слдилъ за нимъ изъ окна, и мн казалось, что онъ спокойно услся въ креслахъ, передъ каминомъ, въ веселомъ обществ. Я успокоился, отошелъ отъ окна… вдругъ раздался выстрлъ… Я выбжалъ на улицу… сосди выбжали на улицу, и вс мы вскрикнули въ одинъ голосъ: Томъ Жарндисъ!

Старикъ замолчалъ, взглянулъ на насъ, взглянулъ на фонарь, задулъ свчку и закрылъ фонарь.

Ада и Ричардъ были блдне воска. По тому впечатлнію, которое произвелъ на меня разсказъ старика, на меня, совершенно-чуждую этого дла, я живо понимала, какъ было тяжело этимъ двумъ юнымъ, неиспытаннымъ скорбью сердцамъ, служатъ повсть, сопряженную съ такими тяжкими воспоминаніями о тхъ несчастіяхъ, которыя достаются имъ въ удлъ. Я также боялась и за бдное, полубезумное созданіе, которое привело насъ сюда, мн казалось, что слова старика возбудятъ въ душ ея тяжелую думу, я очень была удивлена, когда замтила, что она была спокойна, не сочувствовала ничему и равнодушно повела насъ наверхъ, говоря о своемъ хозяин тономъ того снисхожденія, которое оказываютъ возвышенныя существа къ слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ: — вы знаете, онъ вдь того, немножко не своемъ ум!

Она жила наверху въ довольно-большой комнат, изъ оконъ которой былъ виднъ конекъ крыши Линкольской Палаты, что, кажется, и было самою побудительною причиною къ найму этой квартиры. Старушка говорила, что ей тутъ хорошо, что она можетъ и по ночамъ смотрть на любимую крышу, въ-особенности при свт луны. Комната была такъ-себ, чистенька, но очень-пуста. Изъ мебели я замтила только самонужнйшее: дв, три гравюрки, изображающія канцлера и адвокатовъ, были приклеены облатками къ стн и полдюжины ридикюлей разной формы и величины, висли тамъ и сямъ, наполненные, какъ она говорила, ея документами.

На каминной ршетк не было видно не только угольевъ, даже золы, и ничто не напоминало, что мы въ жилой комнат. Правда, на полк стояли одна или дв тарелки, чашка съ выбитымъ бокомъ и еще что-то такое, но все это было негодно къ употребленію. Ея несчастное положеніе выставлялось теперь еще рзче и боле трогало пеня.

— Много чести, благодарю, твердила бдная старушонка самымъ сладенькимъ голосомъ: — иного чести длаетъ мн визитъ вашъ, Жарндисы. Очень-благодарна. Хорошее предзнаменованіе для меня. Живу уединенно, въ нкоторомъ род. Выборъ квартиры затруднителенъ. Должна непремнно жить близь Палаты. Давно здсь живу. Дни жъ Палат, вечера и ночи здсь. Ночи для меня длинны, сплю мало, думаю много. Это такъ и должно быть: Обер-канцелярія! Жалко нечмъ угостить, нтъ шоколату. Жду скоро ршенія, тогда поправлюсь. Отдляю квартиру. Теперь, между нами, я въ дурныхъ обстоятельствахъ: ничего нтъ. Что длать! Все переношу. Здсь я дрогла отъ холода, здсь я чувствовала кой-что похуже холода — не бда. Прошу просить, что говорю о такихъ пустякахъ.

Она немного отдернула занавсъ, прикрывавшій длинное, узкое слуховое окно, и обратила наше вниманіе на множество висвшихъ клтокъ, въ нкоторыхъ были птицы: жаворонки, коноплянки, щегленки, штукъ около двадцати.

— Я берегу этихъ пташекъ, сказала она: — знаете дли чего? Видите ли, я хочу имъ дать свободу, когда кончится мое дло. Да — а! Но он умираютъ въ клткахъ. Жизнь этихъ бдняжекъ коротка, судопроизводство длинно. Не разъ вымиралъ весь выводокъ. Заводила снова — понимаете? Эти хотя и молоды, но врядъ ли доживутъ до дня освобожденія — убійственно! Не такъ ли?

Хотя она иногда и говорила въ форм вопроса, однакожъ никогда не дожидалась отвта, а продолжала себ дале, какъ-будто, разговоръ шелъ не боле какъ со стнами.

— Въ самомъ дл, продолжала она: — мн иногда кажется, уврю васъ, что, рано или поздно, я меня найдутъ здсь на малу, бездыханную, холодную, какъ я нахожу этихъ бдныхъ пташекъ. А дло мое все еще не будетъ кончено. Шестая печать…

Ричардъ, побуждаемый сострадательнымъ взглядомъ Ады, старался найдти возможность, незамтно положить на каминъ нсколько денегъ.

Чтобъ мои маневръ удался, мы ближе подошли жъ окну, показывая видъ, будто разсматриваемъ птицъ.

— Я не позволяю имъ много пть, говорила старая леди: — потому-что, вамъ это покажется снжно, боюсь, что он поютъ въ то время, когда я бываю въ суд. Это кружитъ мн голову. А мн надо, чтобъ голова была свжа. Вы понимаете? Въ другое время, я вамъ перечту ихъ поименно, теперь некогда. Сегодня, въ счастливы! для меня день, пусть он поютъ сколько душ угодно. Ну, въ честь молодости — улыбка и книксенъ, въ честь надежда — еще улыбка и еще книксенъ, въ честь красоты — и еще улыбка и еще книксенъ. Ну, ну, пташки! покажите себя лицомъ.

Птицы начали щебетать и чирикать.

— Я не могу освжать воздухъ, сказала маленькая старушка (между-тмъ очень не мшало бы открыть окно): — потому-что кошка, вы видли ее въ низу, леди Жени, очень метитъ на моихъ птицъ. Она цлые часы проводитъ на крыш и только облизывается, поглядывая на нихъ. Я думаю, шептала она таинственно, что зврство ея усиливается завистливымъ опасеніемъ: боится, что скоро дамъ птичкамъ свободу. Ршеніе скоро прійдетъ. Она зла и хитра. Я почти уврена, что это не кошка, а волкъ, про котораго говорятъ въ сказкахъ. Трудно ее прогнать отъ двери.

Гд-то по, сосдству, пробило девять съ половиною чаемъ. Мы очень обрадовались: это давало намъ возможность, безъ особеннаго труда, окончить наше посщеніе. Въ самомъ-дл, старая леди поспшно взяла свой мшокъ съ документами, который лежалъ на стол, спросила насъ не идемъ ли и мы въ Палату и, услышавъ, что мы въ Палату не идемъ и задерживать ее ни подъ какимъ видомъ не желаемъ, она отворила дверь и повела насъ внизъ.

— Сегодня, боле чмъ когда-нибудь, мн необходимо прійдти раньше канцлера, знаете, сегодня счастливый для меня день, говорила старушка.— Онъ начнетъ съ моего дла, да! я въ этомъ уврена.

На лстниц она остановилась и шопотомъ говорила намъ, что весь домъ наполненъ разнымъ хламомъ, который скупалъ ея хозяинъ, и который ни за что не хотлъ продавать, ‘потому-что, знаете, онъ, того, немножко не въ своемъ ум’.

Потомъ молча указала она намъ на дверь, въ темномъ углу втораго этажа.

— Вотъ еще другой жилецъ, больше нтъ, шептала она.— Онъ писарь изъ Линкольнской Палаты. Уличные мальчишки говорятъ, что онъ подружился съ нечистымъ и очень-богатъ. Не знаю, куда онъ могъ спустить деньги. Тс! Она, кажется, боялась, чтобъ ея не услышали и шла передъ тихо, на цыпочкахъ.

Выходя изъ дома, опять черезъ лавку, за увидли, что старикъ укладываетъ множество мшковъ съ макулатурою въ подвалъ. Трудъ, казалось, ему былъ не подъ-силу, потому-что крупныя капли пота выступали у него на лбу. Старикъ держалъ въ рук кусокъ млу, которымъ отмчалъ на полу крючковатыми знаками число уложенныхъ въ подвалъ мшковъ.

Ричардъ, Ада, миссъ Желлиби и маленькая старая леди, прошли мимо него, но мн не удалось: онъ остановилъ меня за руку, намалевалъ на стн букву Ж весьма-забавнымъ образомъ, началъ какъ-то снизу, придлывалъ крючки и наконецъ вышло И, не печатное, но совершенно похожее на то, какое пишутъ писцы мистеровъ Кенджа и Корбая.

— Разберете? спросилъ онъ меня, смотря испытующимъ взглядомъ.

— Конечно, отвчалъ я: — это написано разборчиво.

— Что жъ это такое?

— Ж.

Взглянувъ на меня и на дверь, онъ стеръ Ж и на мсто его написалъ а, ужъ не заглавное.

— А это что? спросилъ онъ.

Я опять прочла. Онъ снова стеръ, написалъ вмсто а, р, и такъ дале, все продолжая спрашивать меня стиралъ и писалъ по одной букв, пока изо всхъ написанныхъ имъ буквъ не составилось Жарндисъ.

— Какъ это прочесть? спросилъ онъ.

Когда я прочла, онъ разсмялся. И опять, такимъ же страннымъ образомъ и съ такою же торопливостью, малюя по одной букв и постоянно стирая, онъ написалъ Холодный Домъ. Я, съ тмъ же удивленіемъ, опять прочла, и онъ опять разсмялся.

— Хи! сказалъ онъ, бросивъ кусокъ млу въ уголъ: — вы видите и умю заучатъ эти фигурки, хотя совершенно безграмотенъ.

Онъ смотрлъ такъ непріятно, кошка его такъ щетинилась на меня, какъ-будто я принадлежала къ пород птицъ, висвшихъ на чердак, что меня морозъ подиралъ по кож и можно понять, какъ я обрадовалась, когда Ричардъ вернулся изъ-за двери и сказалъ мн шутливымъ тономъ:

— Миссъ Сомерсонъ, надюсь, вы не занимаетесь здсь продажею вашихъ волосъ. Сберегите ваши локоны. Съ мистера Крука достаточно и трехъ мшковъ, которые лежатъ у него въ подвал!

Я, не теряя времени, пожелала мистеру Круку здоровья и поспшила присоединиться къ нашеку обществу. Мы отправилась вмст съ маленькой старой лэди, она съ большими церемоніями возобновила вчерашнее общаніе: бытъ полезною, даже боле, бытъ покровительницею для меня и Ады. Простившись съ ней, мы повернулись назадъ, чтобъ идти къ дому мистриссъ Желлиби, мистеръ Крукъ стоялъ у входа въ домъ и смотрлъ на насъ сквозь свои очки, на плечахъ его сидла кошка и пушистый хвостъ ея торчалъ, какъ огромное перо, по одну сторону его мховой шапки.

— Вотъ вамъ и приключеніе въ Лондон! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.— Ахъ, кузина, кузина! не могу подумать безъ страха объ этомъ процес.

— Да, Ричардъ, говорила Ада: — грустно становится, ихъ подумаешь, что я недругъ большаго числа своихъ ближнихъ и дальнихъ родственниковъ, и что они, я уврена, питаютъ ко мн враждебныя чувства, тяжело подумать, что мы вредимъ всячески другъ другу, не зная, какъ и за чмъ, и проводимъ всю жизнь въ раздор и недоразумніяхъ. Не поймаю, какимъ-образомъ не найдется судьи, который отыскалъ бы и чьей сторон справедливость, вдь кто-нибудь, да долженъ же быть правъ.

— Да, кузина, сказалъ Ричардъ: — дйствительно непонятно. Вся эта безполезная, безконечная игра, возмутительна. Но, во всякомъ случа, Ада… могу я васъ такъ называть?

— Безъ сомннія, милый Ричардъ!

— Во всякомъ случа, Ада, Линкольнская Палата не будетъ тяготть надъ нами своимъ вліяніемъ. Благодаря добраго вашего родственника, который соединилъ насъ такъ счастливо, никто не разъединитъ насъ боле.

— Я такого же мннія, милый Ричардъ, сказала Ада тихо.

Миссъ Желлиби таинственно пожала мн руку и бросила и меня многозначительный взглядъ. На это я отвтила ей улыбкою, и мы весело продолжали свой путъ.

Спустя полчаса посл нашего прихода, явилась мистриссъ Желлиби. Еще черезъ часъ стали приноситься, по одиначк, вс принадлежности въ завтраку. Я не сомнваюсь, при томъ глубокомъ уваженія, которое питаю къ особ мистриссъ Желлиби, что эта африканская леди утромъ, возставъ отъ сна, имла благую привычку совершать свой туалетъ, и потому не выдаю за истину, но мн показалось, что платье и шаль не оставляли плечъ своей владтельницы со вчерашняго дня. Она была сильно озабочена впродолженіе завтрака, потому-что утренняя почта принесла ей съ собою кучу писемъ о Борріобула-Гха, которыя, судя по ея словамъ, заставятъ почтенную филантропку провести тяжелый день. Между-прочимъ, къ ней часто приходили дти и показывали синяки на лиц и ногахъ, въ-особенности ноги могли служить настоящимъ календаремъ ихъ несчастныхъ паденій. Биби пропадалъ часа полтора и наконецъ полисменъ привелъ его съ Ньюгетскаго Рынка. Твердость характера, съ которою мистриссъ Желлиби перенесла потерю сына и наконецъ его возвращеніе, чрезъ полицейскаго агента, поразили насъ.

Между-тмъ она постоянно диктовала письма и циркуляры и Кади была ужъ доведена до той степени чернильной окраски, въ которой мы ее застали въ первый разъ. Въ часъ пополудни за нами явилась коляска и телега за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Желлиби снабдила насъ огромнымъ запасомъ — не състныхъ вещей, а поклоновъ и почтеній доброму другу ея мистеру Желлиби. Кади сошла съ своего конторскаго стула, чтобъ простится съ нами, поцаловалась со мною и долго смотрла на насъ, грызя перо и рыдая. Биби спалъ и я очень радовалась, что не видалъ нашего отъзда. (Я подозрвала, что онъ ушелъ къ Ньюгетскому Рынку, отъискивая меня), остальныя дти вскарабкались за запятки коляски и, при первомъ движеніи экипажа, свалились на мостовую, у насъ замерло сердце, когда мы увидли, какъ они барахталась на камняхъ, близъ Тевейской Гостинницы.

Глава VI.
Совершенно дома.

День все становился свтле и ярче, по мр того, какъ мы хали по направленію къ востоку. Мы наслаждались солнцемъ и свжимъ воздухомъ и удивлялись все боле и боле безконечности и разнообразію улицъ, блеску и великолпію лавокъ, обширности рынковъ, пестрымъ толпамъ народа, которыхъ вызвало ясное время и усяло ими троттуары и улицы, словно цвтами. Мало-по-малу оставляли мы за собою чудный городъ и хали по форштатамъ, которые сами-по-себ составляли, по моему мннію, очень-обширные города, и наконецъ выхали въ поля, на дорогу, по сторонамъ которой виднлись втряныя мельницы, скирды хлба и сна, верстовые столбы, крестьянскія телега, деревья, пашни, камня и заборы. Чудный видъ представлялъ и зеленый ландшафтъ впереди насъ и огромная метрополія позади, мы были подъ какимъ-то сладкихъ обаяніемъ, такъ-что, когда повстрчалась съ нами карета, запряженная красивыми лошадьми, въ блестящей сбру, съ звонкими колокольчиками, мы, вс втроемъ, готовы были запть подъ музыку серебристаго, переливающагося звона.

— Вся дорога, напоминала мн моего тзку Уитингтона, сказалъ. Ричардъ:— а эта карета заставляетъ меня окончательно о немъ думать.

— Ба! что случилось?

Мы остановились и карета остановилась также. Колокольчики смолкли, я только по-временамъ, когда лошади встряхивались или вздергивали головой, разсыпался по воздуху быстрый переливъ тонкаго звона.

— Какъ извощикъ смотритъ на кучера кареты, сказалъ Ричардъ: — вотъ кучеръ подходитъ къ намъ… Здорово, пріятель!.. Кучеръ стоитъ ужь у дверцы нашей коляски… Что за чудо!.. прибавилъ Ричардъ, смотря пристально на кучера:— у него на шляп ваше имя, Ада!

У него на шляп вс наши имена. За ленточкой, опоясывающей низъ его шляпы, были заткнуты три записочки, одна, адресованная на имя Ады, другая на имя Ричарда, третья, на мое имя. Кучеръ почтительно подалъ намъ эти записочки, прочтя предварительно вслухъ, адресъ на каждой изъ нихъ. На вопросъ Ричарда отъ кого посланъ, онъ отвчалъ коротко: ‘отъ господина, сэръ’ нахлобучился шляпой, хлопнулъ кнутомъ и покатилъ впередъ. И снова залились колокольчики, оглашая воздухъ мелодическимъ звономъ.

— Это карета мистера Жарндиса? спросилъ Ричаръ нашего извозщика.

— Да, сэръ, отвчалъ онъ:— детъ въ Лондонъ.

Мы развернули записки, вс он были одного содержанія и заключались въ слдующихъ словахъ:

‘Я желаю, милый другъ, чтобъ мы встртились попріятельски, безъ взаимныхъ недоразумній, а потому, предлагаю предать забвенію все прошедшее. Это будетъ утшеніемъ сколько для васъ, столько и для меня. Остаюсь любящій васъ’.

‘Джонъ Жарндисъ’.

Изъ всхъ насъ троихъ, я, быть-можетъ, мене могла удивляться лаконической записк, потому-что мн никогда не удавалось благодарить этого человка, который былъ моимъ благодтелемъ я единственнымъ защитникомъ моимъ впродолженіе столькихъ лтъ. Я никогда не думала, какъ выразить ему мои чувства за все добро, которое онъ мн сдлалъ, потому-что благодарность моя была глубоко въ моемъ сердц, но теперь я находила очень-затруднительнымъ не сказать ему ни слова, встртясь съ нимъ, лицомъ къ лицу.

По поводу этихъ записокъ, Ричардъ и Ада начали припоминать все, что слыхали въ дтств о родственник своемъ Жарндис, они говорили, что это человкъ безконечно-добрый, но длаетъ добро въ-тайн и терпть не можетъ, чтобъ его благодарили. Чтобъ избгнуть благодарности, онъ ршается иногда на странныя выходки, сердится, бранится, убгаетъ изъ дома и скрывается по нсколькимъ мсяцамъ. Ада смутно припоминала, что, какъ-то давно, очень-давно, ей разсказывала покойная мать ея, что она была въ жалкомъ положеніи, мистеръ Жарндисъ узналъ объ этомъ, вывелъ ее изъ затрудненія, осыпалъ благодяніями, такъ-что она ршилась, во что бъ ни стало, прійдти къ своему благодтелю и благодарить его — что жъ случилось? Мистеръ Жарндисъ увидавъ изъ окна, что она подходитъ къ его дому и догадавшись о цли ея посщенія, опрометью бросился къ задней калитк и исчезъ на нсколько мсяцевъ. Эти разсказы занимали насъ всю дорогу, и мы ни о чемъ другомъ не могли говорить, какъ только о мистер Жарндис и о Холодномъ Дом. Мы спрашивали другъ друга, когда мы прідемъ, какъ мы прідемъ, кого мы увидимъ, тотчасъ ли выйдетъ къ намъ мистеръ Жарндисъ, или спустя нсколько времени, и что онъ вамъ скажетъ и что мы ему скажемъ, и какъ остеречься отъ благодарности, а то, пожалуй, онъ разсердится, исчезнетъ и оставитъ насъ опять однихъ.

Дорога была тяжелая для лошадей, но пшеходныя тропинки по сторонамъ были заманчивы, мы вышли изъ экипажа и стали подыматься въ гору пшкомъ. Прогулка такъ намъ понравилась, что, взойдя за гору, мы еще долго продолжали идти пшкомъ по равнин. Въ Барнет для насъ были готовы свжія лошади, но ихъ нельзя было тотчасъ закладывать въ экипажъ, потому-что ихъ выкормили только-что передъ вашимъ пріздомъ и надо было нсколько обождать, пользуясь этимъ временемъ мы пошли впередъ, опять пшкомъ, и успли перейдти два ноля, пока догнала насъ коляска. Эти остановки, такъ замедлили наше путешествіе, что короткій день смнился длинною ночью прежде, чмъ мы достигли Сент-Альбанса, поблизости котораго лежалъ Холодный Домъ.

Въ это время мы были въ такомъ странномъ настроеніи духа, что даже Ричардъ сознавался, когда колеса нашего экипажа загремли по камнямъ старыхъ улицъ, что въ немъ преобладало сильное желаніе обратиться вспять, что жъ касается до меня съ Адою, то мы въ полномъ смысл дрожали съ головы до ногъ. При вызд изъ города, извощикъ нашъ, которому мы, врно, очень понравились, сказалъ Ричарду, что теперь Холодный Домъ виднъ, несмотря на то, что ужь порядочно смерклось, мы привстали въ коляск (Ричардъ поддерживалъ Аду) и старались отыскать на обширномъ горизонт, при свт лунной ночи, мсто вашего назначенія. Передъ нами мерцалъ огонекъ, и кучеръ, указавъ на него кнутомъ, сказалъ: ‘вотъ Холодный Домъ, господа, посмотрите!’ ударилъ по лошадямъ и, несмотря за то, что дорога шла въ гору, помчалъ насъ съ такой быстротою, что колеса вздымали песокъ и мелкіе камни, и то-и-дло посылали ихъ намъ въ головы. Завтный свтъ то терялся, то снова показывался и наконецъ, когда мы въхали въ широкую аллею, то увидли его ясно и больше не теряя изъ вида: онъ выходилъ изъ окна стариннаго дола, въ три этажа по переднему фасаду и съ полуциркульными подъздами. Когда мы подъхали къ дому, раздался звонъ колокольчика, и этотъ звонъ, среди ночной тишины и отдаленный лай собакъ и свтъ изъ отворенной двери, фырканье и паръ усталыхъ лошадей, учащенное біеніе нашихъ сердецъ — все это вмст производило на насъ странное впечатлніе: смсь страха, надежды, замшательства и радости.

— Ада, душа моя! Эсирь, моя милая! какъ я радъ, что васъ вижу! милый Рикъ, еслибъ я имлъ еще руку, я бы протянулъ ее вамъ!

Джентльменъ, который говорилъ эти слова, звучнымъ пріятнымъ голосомъ, одною рукою обнималъ Аду, другою меня и цаловалъ насъ съ отеческою заботливостью. Онъ провелъ насъ изъ сней въ маленькую комнатку, согртую и освщенную яркимъ огнемъ въ камин. Здсь онъ еще поцаловалъ насъ, посадилъ рядомъ на диванъ, противъ камина, и мн казалось, что еслибъ мы только произнесли одно слово благодарности, онъ исчезъ бы въ ту же минуту.

— Ну Рикъ! сказалъ онъ:— теперь руки мои свободны. Доброе слово лучше цлой рчи. Я отъ души радъ, что вяжу васъ. Здсь вы дома. Обогрйтесь.

Ричардъ пожалъ ему об руки съ чувствомъ уваженія и откровенности я сказалъ (съ такимъ чистосердечіемъ, что я, по правд сказать, испугалась: мн такъ и казалось, что вотъ-вотъ, мистеръ Жарндисъ сейчасъ исчезнетъ): — ‘вы очень-добры сэръ, мы очень, очень вамъ обязаны!’ снялъ шляпу и пальто и подошелъ къ огню.

— Ну какъ вамъ понравилась дорога? какъ вамъ понравилась мистриссъ Желлиби мои милые? сказалъ мистеръ Жарндисъ обращаясь къ Ад.

Пока Ада отвчала, я взглянула на него (нтъ надобности говорятъ съ какимъ любопытствомъ). Лицо его было красиво и оживлено быстрымъ, подвижнымъ взоромъ. Волосы его были серебристо-стальнаго цвта. На мой взглядъ ему было подъ шестьдесятъ лтъ, но онъ былъ свжъ, крпокъ и имлъ совершенно-прямой станъ. Съ первой минуты нашего свиданія, голосъ его и манера говорить, пробудили во мн, какое-то смутное воспоминаніе, въ которомъ однакожь я не могла дать себ отчета, но, разсмотрвъ его теперь пристальне, я замтила ту же странность обхожденія, тотъ же веселый, насмшливый взглядъ, который я встртила въ джентльмен, шесть лтъ тому назадъ, хавшемъ со мною въ Ридинтъ. Никогда въ жизни я не была такъ испугана, какъ теперь, когда мн казалось, что онъ, угадавъ мои мысли, такъ и взглядываетъ на дверь, чтобъ ускользнуть.

Однакожь, къ нашей радости, онъ никуда не ускользнулъ, но, оборотясь ко мн, спросилъ, что я думаю о мистриссъ Желлиби?

— Она слишкомъ углублена въ Африку сэръ, сказала я.

— Благородно! очень-благородно! отвчалъ мистеръ Жарндисъ:— но вы говорите то же самое, что и Ада, нтъ ли у васъ какой задней мысли?

— Намъ казалось, возразила я, взглянувъ на Ричарда и Аду:— что она, быть-можетъ, мало обращаетъ вниманія на семейную жизнь свою.

— Прокатило! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.

Я опять очень испугалась.

— Хорошо, говорите, мн надобно знать ваши истинныя мысли. Быть-можетъ, я съ цлью посылалъ васъ къ ней.

— Мы думали, говорила я несмло: — что, быть-можетъ, должно прежде всего начать съ исполненія семейныхъ обязанностей, сэръ, и что если эти обязанности пренебрежены, то врядъ ли можно искупить этотъ недостатокъ исполненіемъ какихъ-либо другихъ обязанностей.

— Маленькіе Желлиби, сказалъ Ричардъ, поддерживая меня: — извините сэръ, я не могу прибрать другаго выраженія, находятся въ скверномъ состояніи.

— Да, такъ вотъ что! сказалъ мистеръ Жарндисъ поспшно: — втеръ восточный?

— Во время пути нашего, замтилъ Ричардъ: — втеръ былъ сверный.

— Милый мой Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, поправляя огонь въ камн: — я готовъ присягнуть, что втеръ или восточный или сейчасъ повернетъ съ востока. Я всегда чувствую непріятную боль, то тамъ, то сямъ, когда дуетъ восточный втеръ.

— Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Да, Рикъ, должно-быть, ревматизмъ. Итакъ маленькіе Желлиби — я этого боялся — находятся въ самомъ, о-о-охъ! Боже мой, этотъ восточный втеръ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.

Онъ сдлалъ два или три круга по комнат, говоря эти отрывистыя разы. Въ одной рук онъ держалъ кочергу, другою потиралъ себ голову, съ такою добродушною досадою и былъ въ одно и то же время столько забавенъ и столько любезенъ, что мы любовались имъ боле, чмъ это возможно выразить на словахъ. Оставя кочергу, онъ протянулъ одну руку Ад, другую мн и, попросивъ Ричарда принести свчку, хотлъ вывести насъ въ другую комнату, но вдругъ повернувшись назадъ, сказалъ:

— Эти маленькіе Желлиби… Знаю, какъ бы хотлось, чтобъ на нихъ посыпались съ неба конфекты или пряники, или что-нибудь въ этомъ род! сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Ахъ братецъ!.. начала вдругъ Ада.

— Хорошо, милочка. Люблю слово: братецъ. Но, братецъ Джонъ, было бъ, можетъ, лучше.

— Пожалуй, братецъ Джонъ… смясь, начала опять Ада.

— Ха, ха, ха! Право, хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ съ восторгомъ: — звучитъ необыкновенно-натурально, ну, что жъ моя милая?

— Да то, что было лучше конфектъ.

— Имъ судьба послала Эсирь.

— А, а! сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Что жъ вдлала Эсирь?

— Вотъ что, братецъ Джонъ… начала Ада, прижавшись къ его рук и грози мн пальчикомъ, потому-что я длала ей знаки, чтобъ она молчала: — Эсирь была ихъ истиннымъ другомъ. Эсирь нянчила ихъ, укладывала ихъ спать, мыла ихъ, одвала ихъ, разсказывала мн сказки, убаюкивала ихъ, покупала имъ игрушки. (Добрая двушка! я только купила Биби картонную лошадку посл того, какъ его отъискали на Ньюгетскомъ Рынк). Она ободряла бдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Желлиби, была такъ озабочена мною, такъ любезна ко мн! Нечего, нечего Эсирь, не противорчь мн! ты знаешь, что я говорю правду.

Добрая двушка наклонилась ко мн черезъ своего брата Джона и поцаловала меня, а потомъ, взглянувъ на него смло, сказала:

— Во что бъ ни стало, но я хочу, братецъ Джонъ, поблагодарить васъ за такой прекрасный выборъ такой прекрасной подруги для меня.

Мн казалось, что мистеръ Жарндисъ сейчасъ же исчезнетъ, однакожъ онъ остался.

— Какой былъ втеръ? говорили вы Рикъ, спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Сверный, когда мы подъзжали къ дому, сэръ.

— Вы правы. Восточнаго втра нтъ. Это моя ошибка. Пойдемте, милыя двушки, пойдемъ я посмотримъ вашъ домикъ.

Это былъ одинъ изъ тхъ прелестныхъ, неправильно-расположенныхъ домовъ, въ которыхъ полы находятся въ разныхъ горизонтахъ и вы переходите изъ комнаты въ комнату по ступенямъ, или полагая, что ужъ осмотрли все, вдругъ, совершенно-неожиданно, встрчаете еще новый рядъ комнатъ, гд множество переходовъ, коридорчиковъ, сней и пристроекъ, гд вы находите множество комнатъ-бесдокъ съ жалюзи, обвитыми плющомъ и дикимъ виноградомъ. Моя комната, въ которую мы прежде всего вошли, принадлежала къ роду послднихъ, она была съ стрльчатымъ сводомъ, въ которомъ виднлось столько угловъ, что я никогда не могла перечесть ихъ за одинъ разъ, въ углу былъ каминъ (на ршетк котораго горли сухія березовыя дрова), выложенный чистыми, блыми изразцами, и въ каждомъ изъ нихъ отражался огонь. Изъ этой комнаты, спустись на дв ступени, вы входите въ очаровательный маленькій будуаръ, выходящій на цвтникъ, дале, поднявшись на три ступени, попадаете въ спальню Ады, въ этой комнат широкое окно, изъ котораго взоръ вашъ любуется прекраснымъ видомъ днемъ, а ночью передъ вами огромное темное пространство и звздное небо. Углубленіе въ окн было такъ велико, что по-крайней-мр три Ады могли въ немъ потеряться. Отсюда небольшой галереей вы выйдете въ дв парадныя комнаты, пройдя которыя, маленькою лстницею спуститесь во дворъ. Если же изъ моей комнаты идти не въ спальню Ады, а вернуться назадъ, то, пройда нсколько шаговъ, вы встрчаете лсенку, съ странно-изогнутыми ступенями, спустись по ней, увидите безчисленное множество коридоровъ, гд стоятъ катки для блья, треугольные столы, настоящій индостанскій стулъ, который былъ вмст и диваномъ, и сундукомъ, и кроватью, и былъ привезенъ изъ Индіи неизвстно кмъ я когда. Дальше вы попадаете въ комнату Ричарда, которая была и библіотекой я кабинетомъ, и спальней и казалась самой удобной и самой веселой. Отсюда прямо вы входите въ обширную комнату, въ которой мистеръ Жарндисъ круглый годъ спалъ съ открытымъ окномъ. Кровать его, безъ занавсъ, стояла посередин, и, немного дальше, была небольшая каморка для ванны. Отсюда былъ выходъ прямо въ коридоръ изъ котораго шло нсколько надворныхъ лстницъ и можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей и разные тпру! и ну! которыми они ихъ ободряютъ. На этотъ же дворъ можно было выйдти и въ другую дверь (каждая комната имла по-крайней-мр дв двери), стоило только спуститься шесть или семь ступенекъ.

Отдлка дома также, какъ и самый домъ, была скоре старинная, чмъ старая, и не утомляла взора скучнымъ однообразіемъ. Спальня Ады — это настоящій цвтникъ: цвты на ситц, на шпалерахъ, на бархат, на вышивкахъ, цвты на парч, которою были обиты два кресла съ высокими спинками (близь нихъ, какъ два пажа, стояли два табурета, по обимъ сторонамъ камина). Гостиная наша была зеленая и по стнамъ ея висло множество картинъ въ рамахъ и подъ стекломъ, картины изображали множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя изъ-за стекла своихъ рамокъ, были, казалось, поражены истинною форелью въ стеклянномъ сосуд, такою темною и лоснящеюся, какъ-будто бы она была приготовлена съ говяжей подливкой, были он поражены и смертью капитана Кука, и изображеніемъ полнаго процеса приготовленія чая въ Кита, по образцу китайскихъ маэстро.

Въ моей комнат были эллиптической формы гравюры, представляющія эмблемы мсяцевъ: леди, занимающіяся уборкою сна, въ короткихъ шпензерахъ, и широкихъ шляпахъ, подвязанныхъ подъ подбородокъ — для іюня, тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ, идущіе на деревенскую колокольню — для октября. Грудныхъ портретовъ, рисованныхъ карандашомъ, было многое-множество, но они были разбросаны въ такомъ безпорядк, что я нашла портретъ брата (молодаго офицера, висящаго у меня въ комнат, въ буфетной), а портретъ старика (отца хорошенькой молодой невсты, съ цвткомъ на груди) въ столовой. Зато въ моей комнат, въ вид дополненія, висла большая картина, изображающая четырехъ купидоновъ, подымающихъ на воздухъ четырьмя гирляндами изъ розъ и незабудокъ, весьма-толстаго джентльмена въ костюм вка королевы Анны, пониже ея висла другая картина — вышивка, на ней были плоды, котелъ и азбука. Вс движимыя вещи, начиная отъ шкаповъ для платья, до креселъ и столовъ, занавсокъ и зеркалъ, даже до подушечекъ для булавокъ и сткляночекъ съ духами, стоящихъ на туалет — все было разнообразно. Вся мебель покрывалась блыми чистыми чехлами, а ящики въ шкапахъ, какъ большіе такъ и малые, заключали въ себ значительный, запасъ сухихъ розановъ и лаванды.

Пріятный видъ оконъ, съ богатыми тяжелыми занавясими, освщенныхъ съ одной стороны блдною луною, а съ другой яркимъ огнемъ камина, гостепріимное бряцанье тарелокъ и ножей, свжій ароматный воздухъ, пріятная теплота комнатъ, комфортъ, радостное лицо хозяина, одушевляющее все — вотъ что представилось намъ въ Холодномъ Дом. Таковы и наши первыя впечатлнія.

— Я очень-радъ, что домикъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, когда мы обошли комнаты и возвратились въ нашей гостиной: — онъ, знаете, безъ претензій, но удобенъ и покоевъ, и будетъ даже красивъ, когда въ немъ засверкаютъ такіе миленькіе глазки, какъ ваши. Намъ еще остается съ полчаса до обда. У меня никого нтъ, кром лучшаго на земл созданія — дитяти.

— Дти — Эсирь, радуйся! сказала Ада.

— Я не говорю, что это ребенокъ въ буквальномъ смысл слова, Продолжалъ мистеръ Жарндисъ: — по лтамъ, это не дитя, онъ не только въ лтамъ, но такой же старикъ, какъ и я, по простодушію же своему, по свжести чувствъ, по энтузіазму и по совершенной неспособности къ мірскимъ дламъ, онъ настоящій ребенокъ.

— Мы были уврены, что онъ намъ очень поправятся.

— Онъ знаетъ мистриссъ Желлиби, говорилъ мистеръ Жарндисъ: онъ музыкантъ, аматръ, но могъ бы быть и виртуозомъ, онъ артистъ, дилеттантъ, но могъ бы быть и живописцемъ, онъ человкъ съ болтами свдніями, съ очаровательною манерою, онъ былъ несчастливъ въ своихъ длахъ, несчастливъ въ своихъ предпріятіяхъ, несчастливъ въ своемъ семейств, но ему все равно — онъ дитя!

— Стало-быть, онъ имлъ своихъ дтей, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Да, Рикъ, съ полдюжины, даже больше, почти съ дюжину, я думаю, но онъ за ними никогда не смотрлъ. И могъ ли онъ смотрть? ему нуженъ человкъ, который присматривалъ бы за нимъ. Онъ, вдь, и говорю вамъ, дитя!

— И дти его, должны были сами о себ заботиться, сэръ?

— Да, безъ всякаго сомннія, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и лицо его мгновенно вытянулось.— О дтяхъ подобныхъ людей говорятъ, что она не воспитываются, а растутъ какъ сморчки. Словомъ, дти Гарольда Скимполя, такъ или иначе, выросли. О-о-охъ! втеръ опять, кажется, мняется. Я начинаю чувствовать!

Ричардъ замтилъ, что мстность была очень-открыта.

— Открыта! сказалъ мистеръ Жарндисъ: — нечего и говорить, одно названіе. Холодный Домъ, ужъ показываетъ, что безъ втра не обойдешься. Но намъ, Рикъ, по дорог, идемъ!

Вещи ваши были ужъ привезены и разложены. Я одлась въ одну минуту и занималась укладкою нашихъ платьевъ въ различные ящики и шкапы, въ это время служанка (не та, которая ожидала Аду, а другая) вошла въ мою комнату съ коробочкою и ключами въ рукахъ.

— Это дли васъ, миссъ, если позволите, сказала она мн.

— Дли меня? спросила я.

— Хозяйственные ключи миссъ.

Я не могла скрыть своего удивленія, такъ-что служанка, пораженная выраженіемъ моего лица, сказала мн съ нкоторымъ замшательствомъ:

— Мн было приказано вамъ отдать ихъ, когда вы будете одн, миссъ. Ваше имя миссъ Сомерсонъ, если я не ошибаюсь?

— Да, это мое имя.

— Большая связка — это хозяйственные ключи, а маленькая — это ключи отъ погреба, миссъ. Когда вамъ будетъ угодно осмотрть погребъ и вс вещи — прикажите: я къ вашимъ услугамъ.

Я общалась осмотрть все въ половин седьмаго на другой день, и когда она ушла, я задумалась о той отвтственности, которая лежитъ на мн. Въ такомъ положеніи застала меня Ада. Она столько оказала мн доврія, когда я ей показала ключи и заговорила съ нею о нмхъ, что дурно было бы съ моей стороны не ободриться: это было бы даже въ высшей степени неблагодарно и безчувственно. Хоти я знала, что ея слова слдствіе ея же доброты, однакожъ не могла не утшиться ими.

Когда мы спустились внизъ, мистеръ Жарндисъ представилъ васъ мистеру Скимполю, который, стоя передъ огнемъ, разсказывалъ Ричарду, какой онъ былъ мастеръ, когда еще воспитывался въ школ, подкидывать мячикъ ногой.

Мистеръ Скимполь былъ кроткое, веселое созданіе, съ очень-объмистой головой, но съ нжными чертами лица, съ пріятнымъ голосомъ и вообще въ венъ было много очаровательнаго. Все, что онъ ни говорилъ, было прямо отъ сердца, безъ всякихъ натяжекъ и съ такою плнительною веселостью, что слушать его казалось наслажденіемъ. На видъ онъ былъ слабе мистера Жарндиса, но цвтъ лица его былъ лучше, волосы темне и, вообще, казался моложе его. По наружности, онъ походилъ боле на преждевременно-состарвшагося молодаго человка, чмъ на сохранившагося старика. Въ манерахъ его, я даже въ одежд, была какая-то непринужденная небрежность: волосы его были тщательно причесаны, а галстухъ слабо завязанъ, словомъ: онъ былъ одтъ точь-въ-точь такъ, какъ имютъ привычку одваться артисты, рисуя портреты съ самихъ-себя. Такую небрежность я привыкла въ ум своемъ всегда соединять съ какимъ-нибудь романтическимъ юношей, успвшимъ разочароваться умышленнымъ или неумышленнымъ образомъ. По моему мннію, она мало шла къ старику, который ужъ прожилъ длинный рядъ годовъ, полный заботъ и опытности.

Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь готовился къ медицинской карьер и ужъ жилъ въ качеств доктора при двор одного германскаго принца. Онъ, между-тмъ, разсказывалъ намъ, что, будучи совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось мры и вса, и зная только то, что они ему страшно надодали, онъ никогда не былъ въ состоянія прописать рецептъ съ надлежащею въ этомъ дл точностью. Вообще, говорилъ онъ, что голова его не была устроена для мелочей, онъ также разсказывалъ съ большою веселостью, что когда надо было пустить кому-нибудь кровь, или дать лекарство, то его всегда находили въ постели, читающимъ газеты, или рисующимъ каррикатуры, и, слдовательно, не въ-состояніи идти къ паціенту. Принцъ, недовольный, наконецъ, этимъ, въ чемъ, говорилъ мистеръ Сккиполь съ полною откровенностью, онъ былъ совершенно-правъ — отказалъ ему, и мистеръ Скимполь, какъ онъ самъ сознавался, остался ни съ чмъ, потомъ онъ влюбился, женился и окружилъ себя розовыми амурами. Добрый другъ его Жарндисъ и нкоторые другіе добрые друзья, желая устроить его въ матеріальномъ отношеніи, доставляли ему, боле или мене-скоро, различныя мста и должности, но все это ни къ чему ни вело, потому-что онъ долженъ сознаться въ двухъ очень-странныхъ недостаткахъ: вопервыхъ, онъ не иметъ понятія о времени, вовторыхъ, онъ не понимаетъ цнности денегъ. Потому-то онъ не могъ взяться ни я какую должность, не могъ окончить ни одного дла и не зналъ цны ни одной вещи. Такъ онъ жилъ, такъ ему и живется. Онъ очень любятъ читать газеты, очень любитъ рисовать карандашомъ каррикатуры, очень любитъ природу, очень любитъ искусство. Онъ требуетъ отъ людей только дать ему жить. Это немного. Что ему надо? Дайте ему газеты, общество, музыку, баранины, кофе, хорошій видъ, зелень, нсколько листовъ бристольской бумаги, стаканъ-другой бордо — вотъ и все, что ему надо. Хотя онъ и ребенокъ, но не станетъ тянуться за мсяцемъ. Онъ сказалъ людямъ: — Идите съ миромъ по вашимъ различнымъ дорогамъ. Носите красные кафтаны, синіе камзолы, батистовые рукава, засовывайте перья за уши, стремитесь за славой, торговлей, промышленностью, за всмъ, что вамъ вздумается, только дайте Гарольду Скимполю жить!

Все это, и еще значительно-боле, онъ сообщилъ намъ не только съ большою живостью и самодовольствомъ, но даже какъ-бы съ нкоторымъ достоинствомъ. О себ онъ говорилъ, какъ о постороннемъ человк, какъ-будто онъ зналъ какого-то Скимполя, который, имя свои особенности, также иметъ и свои права. Если мн было странно въ то время согласить то, что онъ говорилъ, съ тмъ, что я составила въ моемъ ум объ обязанностяхъ и долг человка, то еще странне было для меня понять, какимъ-образомъ онъ считалъ себя въ-прав бытъ свободнымъ отъ этихъ обязанностей, а что онъ сбросилъ ихъ съ себя, какъ величайшій эгоистъ, тутъ не было никакого сомннія, онъ такъ опредлительно и такъ отчетливо выражался.

— Я ничего не домогаюсь, говорилъ мистеръ Скимполь, съ своею обычною легкостью.— Владнія для меня ничто. Для меня достаточно прекраснаго дома друга моего Жарндиса. Я обязавъ Жарндису за то, что онъ владетъ такимъ докомъ. Я могу снять его планъ и фасадъ и измнять сколько душ угодно. Могу положить его на ноты. Когда я здсь, я ужь имъ достаточно владю, но все это безъ непріятностей, расходовъ и отвтственности. Словомъ, управляющій мой Жарндисъ, и онъ меня никогда не надуетъ. Мы только-что говорили о мистриссъ Желлиби. Вотъ женщина, съ сильной волей, съ огромнымъ запасомъ дловыхъ мелочей, хватается за все съ изумительной энергіей. Я нисколько не ропщу на себя за то, что не имю ни столько твердой воли, ни такого запаса дловыхъ мелочей, чтобъ хвататься за все съ изумительной энергіей. Я могу ей удивляться безъ зависти, могу симпатизировать ея длу, ногу бредить имъ за яву и во сн, могу лечь на траву (понимается — въ хорошую погоду), переплыть африканскую рку, обнять всхъ туземцевъ, которые мн повстрчаются, съ полнымъ сочувствіемъ къ глубокому ихъ молчанію, нарисовать махровыя головки роскошныхъ тропическихъ растеній, съ такою отчетливостью, какъ-будто я ихъ въ-самомъ-дл видлъ. Не знаю, можетъ ли изъ этого выйдти что-нибудь полезное, но вотъ, однако, все, что я могу сдлать и что я длаю. Итакъ, Гарольдъ Скимполь, сознавая, что онъ самое доврчивое дитя, заклинаетъ тебя, свтъ — собраніе практическихъ людей съ дловыми привычками, дать ему жить и дозволить ему здить верхомъ на своей палочк.

Ясно было, что мистеръ Жарндисъ не оставался равнодушенъ къ такому заклятію. Положеніе мистера Скимполя у него въ дом было, и безъ словъ послдняго, очевиднымъ въ томъ ручательствомъ.

— Только вамъ завидую я, великодушныя созданія! говорилъ мистеръ Скниполь, повернувшись къ намъ, новымъ друзьямъ своимъ, но не обращаясь ни къ кому лично.— Я завидую вашей способности длать то, что вы длаете…

Чмъ мы боле слушали, тмъ съ большею веселостью говорилъ загадочный мистеръ Скимполь. Вечеромъ, когда я готовилась длать чай, а Ада въ сосдней комнат играла на фортепьяпо, тихо напвая какую-то мелодію братцу своему, Ричарду, мистеръ Скимполь слъ рядомъ со мной на диванъ и говорилъ объ Ад въ такихъ выраженіяхъ:

— Она похожа да утро, говорилъ онъ: — съ этими золотистыми волосами, съ голубыми, глазами, съ свжимъ цвтомъ лица, она похожа на лтнее утро. Птицы здшніе будутъ ошибаться, будутъ принимать ее за цвтокъ. Такое нжное, милое существо — утшеніе всему человческому роду. Мы не будемъ называть ее сиротою: она дитя вселенной.

Мистеръ Жарндисъ, я замтила, стоялъ неподалеку отъ насъ, съ руками, заложенными за спину, съ значительной улыбкой на лиц.

— Еслибъ была моя воля (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Ричарда и Аду), на пути ихъ не было бы терніевъ тягостной дйствительности, я его усялъ бы цвтами, я проложилъ бы его по долинамъ, которыхъ не только не посщаетъ зима, но на которыхъ не бываетъ ни весны, ни осени, а царствуетъ одно только лто, на который ни лта, ни перемны не имютъ вліянія. И пошлое слово ‘деньги’ никогда бы не поразило ихъ слуха.

Мистеръ Жарндисъ улыбнулся и слегка ударилъ рукою по голов мистера Скимполя, какъ-будто бы онъ въ-самомъ-дл былъ дитя. Потомъ, сдлавъ шагъ или два впередъ, онъ остановился и взглянулъ на милую парочку. Взглядъ его былъ задумчивъ, во исполненъ добродушнаго выраженія, которое я часто, о, какъ часто! подмчала впослдствіи и которое глубоко врзалось въ мое сердце. Комната, гд они сидли, была освщена только огнемъ камина. Ада сидла за роялемъ, Ричардъ стоялъ позади ея, нагнувшись надъ нею. На стн тни ихъ сливались въ одну и дрожали въ таинственныхъ кругахъ, отъ колеблющагося пламени. Ада играла и пла такъ тихо, что такъ же ясно, какъ звуки ея голоса, былъ слышенъ шелестъ втра по вершинамъ-отдаленныхъ холмовъ. Тайна будущаго и легкій намкъ на него, выражаемый настоящимъ, обрисовывались вполн въ этой картин.

Но не для того вызвала я эту сцену изъ проведшаго, чтобъ вспомнить мысль, которая мн тогда запала въ голову — нтъ, я ее помню очень-хорошо. Вопервыхъ, не скрылось отъ меня различіе понятій и намреній въ безмолвномъ взгляд, брошенномъ въ ту сторону и въ поток словъ, ему предшествовавшемъ. Вовторыхъ, хотя мастеръ Жарндисъ остановилъ на мн взглядъ только минуту, но я поняла, что онъ доврилъ мн свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся боле близкими узами, и онъ видлъ, что я поняла его.

Мистеръ Скимполь игралъ на фортепьяно и віолончел, онъ былъ и композиторъ, началъ сочинять оперу, но на половин соскучился и бросилъ. Свои сочиненія онъ разъигрывалъ съ большимъ вкусомъ. Посл, чая, мы составили совершенный концертъ, въ которомъ Ричардъ, обвороженный голосомъ Ады, говорилъ мн, что она знаетъ вс существующія псни, а мистеръ Жарндисъ и я составляли партеръ. Черезъ нсколько времени ушелъ мистеръ Скимполь, а за нимъ вскор и Ричардъ, и пока я думала, какъ могъ Ричардъ уйдти и потерять такъ много, двушка, которая принесла мн ключи, выглянула изъ-за двери и сказала:

— Миссъ, если вамъ угодно, выйдите ко мн на минутку!

Когда мы съ ней осталась вдвоемъ, она всплеснула руками и вскрикнула:

— О, массъ, мистеръ Карстонъ проситъ васъ, ради-Бога, взойдти наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его поразилъ сильный ударъ, миссъ!

— Ударъ? сказала я.

— Да, миссъ, внезапно, отвчала служанка.

Я боялась, что болзнь его, можетъ-быть, серьзна, однакожъ, просила служанку никого не безпокоить въ дом и, идя за ней по лстниц, придумывала, какое изъ средствъ, мн извстныхъ, боле употребительно при удар. Между-тмъ, служанка отворила дверь, я взошла въ комнату и, къ невыразимому удивленію, застала мастера Скимполя на распростертымъ на полу, на даже лежащимъ на постел, а стоящимъ спокойно спиною къ камину и смотрящимъ съ улыбкою на Ричарда, между-тмъ, какъ Ричардъ, съ лицомъ, совершенно-разстроеннымъ, смотрлъ на господина въ длинномъ бломъ сюртук, сидящаго на диван. Волосы этого господина были рдки, висли прядями и онъ еще боле примазывалъ ихъ къ голов носовымъ платкомъ.

— Миссъ Сомерсонъ, сказать Ричардъ съ безпокойствомъ: — я очень-радъ, что вы пришли. Вы будете такъ добры, выпутаете насъ изъ бды. Другъ нашъ мистеръ Скимполь — не пугайтесь, арестованъ за долги.

— И въ-самомъ-дл, милая миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь съ своимъ невозмутимымъ спокойствіемъ: — я никогда не былъ въ такомъ положеніи, какъ теперь, въ которомъ мн такъ нуженъ тотъ прямой смыслъ, та опытность, которую каждый, кто имлъ счастіе пробыть съ вами хоть четверть часа, можетъ подмтить въ васъ.

Господинъ, сидящій на диван, страдалъ, кажется, насморкомъ, потому-что онъ задалъ такое сморканье, что я невольно вздрогнула.

— Съ васъ требуютъ много денегъ, сэръ? спросила и мистера Скимполя.

— Милая моя миссъ Сомерсонъ, отвчалъ онъ съ улыбкой и покачивая головою: — не знаю. Нсколько фунтовъ стерлинговъ, нсколько шиллинговъ, нсколько пенсовъ — вотъ, кажется, и все.

— Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семнадцать съ половиною пенсовъ, проворчалъ незнакомецъ: — вотъ сколько!

— И это звенитъ, а? звенитъ? говорилъ мистеръ Скимполь: — маленькая сумма?

Незнакомецъ ничего не сказалъ, но опять поднялъ сморканье такое сильное, что, кажется, еще бы немного, и у него отлетть бы носъ.

— Мистеръ Скимполь, сказалъ мн Ричардъ: — совстится обратиться къ брату Жарндису, потому-что онъ не такъ давно… кажется, сэръ, я такъ васъ понялъ, что онъ не такъ давно…

— О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь, хотя я забылъ, сколько это было, и гд это было. Жарндисъ и теперь бы съ охотой за меня заплатилъ, но во мн эпикурейскія чувства: я предпочитаю новизну и мн бы хотлось (и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня) развить великодушіе въ новой почв.

— Что бы намъ сдлать, миссъ Сомерсонъ? тихо спросилъ меня Ричардъ.

Прежде, чмъ отвтятъ, я ршилась сдлать вопросъ: что будетъ, если не найдутся деньги?

— Тюрьма… сказалъ незнакомецъ, и хладнокровно положилъ носовой платокъ въ свою шляпу, которая стояла на полу у ногъ его, — или квартира у Коавинса… {Въ Англіи есть лица, которыя берутъ на свое попеченіе должниковъ, ручаются уплатить за нихъ кредиторамъ, конечно не безъ выгодъ для себя, и къ такимъ-то лицамъ принадлежитъ мистеръ Коавинсъ: фамилія, имющая нелестную извстность въ Лондон.}

— Могу я опросятъ, сэръ, что это такое?..

— ‘Коавинсъ’? сказалъ незнакомецъ: — домъ.

Мы переглянулись съ Ричардомъ. Всего странне было то, что арестъ безпокоилъ насъ, но не мистера Скимполя. Онъ наблюдалъ за нами съ такимъ участіемъ, которое показывало, что отъ этого затрудненіи онъ умывалъ руки и въ душ своей считалъ его совершенно-нашимъ.

— Я думалъ, говорилъ онъ, стараясь съ полнымъ добродушіемъ выпутать насъ къ затруднительнаго положенія: — что, имя процесъ въ Обер-канцеляріи по огромному, какъ говорятъ, наслдству, мистеръ Ричардъ, или его прелестная кузина, или оба вмст, могли бы подписать, или сдлать что-нибудь, или дать ручательство, или письмо, или билетъ — право, не знаю, какъ это называется, но мн кажется, что въ такихъ обстоятельствахъ какою-то бумагой можно отдлаться?

— Нтъ, дуяки! сказалъ незнакомецъ: — ни подъ какимъ видомъ!

— Въ-самомъ-дл? возразилъ мистеръ Скимполь.— Это кажется страннымъ для человка, который не можетъ быть судьей въ этихъ длахъ.

— Странно или нтъ, сказалъ незнакомецъ грубо: — говорятъ вамъ, деньги — и больше ничего.

— Успокойтесь, не горячитесь, добрый товарищъ! разсуждалъ мистеръ Сипишь, набрасывая карандашомъ эскизъ его головы на заглавномъ лист какой-то книги.— Пусть дла не разстраиваютъ васъ. Мы можемъ отдлить васъ отъ вашей обязанности, мы поймемъ разницу между человкомъ и дломъ, мы безъ предразсудковъ и знаемъ, что въ частной жизни вы человкъ достойный всякаго уваженія, съ большимъ призваніемъ къ поэзіи, быть-можетъ, неотгаданнымъ вами-самими.

Незнакомецъ отвчалъ на это только страшнымъ сморканьемъ: было ли оно доказательствомъ сознанія поэтическихъ достоинствъ своихъ, или презрительнаго отвращенія отъ нихъ — не знаю. На этотъ счетъ онъ не выразился.

— Итакъ, милая моя миссъ Сомерсонъ и милый мой мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь, весело, невинно и доврчиво, смотря съ боку на свой рисунокъ: — вы видите, что я совершенно-неспособенъ пособить самому-себ и нахожусь вполн въ вашихъ рукахъ! Я желаю одного только: быть свободнымъ. Бабочки свободны, человчество, я полагаю, не захочетъ препятствовать Гарольду Скимполю въ томъ, что оно дозволяетъ бабочкамъ?

— Милая миссъ Сомерсонъ, шепнулъ мн Ричардъ: — у меня есть десять фунтовъ стерлинговъ, которые мн далъ мистеръ Кенджъ: нельзя ли ихъ употребить въ дло?

У меня самой было денегъ около пятнадцати фунтовъ стерлинговъ и сколько-то шиллинговъ, которые я сберегала впродолженіе нсколькихъ лтъ, какъ говорится, на черный день. Я сказала Ричарду, что имю маленькую сумму денегъ, не настоящемъ случа не нуждаюсь въ ней, и просила его предупредить мистера Скимполя самымъ деликатнымъ образомъ, пока я схожу за деньгами, что мы уплатимъ его долгъ. Кода я вернулась, мистеръ Скимполь, поцаловалъ мою руку и, казалось былъ очень-обрадованъ, не за себя (я чувствовала опять это странное противорчіе), но за насъ, личное его положеніе не могло имть на него ни малйшаго вліянія, и онъ единственно наслаждался нашимъ счастіемъ. Ричардъ просилъ меня, чтобъ пріятне покончить дло, какъ онъ выражался, раздлаться съ Коавинсомъ (такъ въ шутку называлъ незнакомца мистеръ Скимполь), я отсчитала ему деньги и получила отъ него квитанцію. Все это привело въ восторгъ мистера Скимполя.

Похвала его мн была выражена такъ нжно, что я покраснла мене, чмъ могла бы, и раздлалась съ незнакомцемъ въ бломъ сюртук безъ всякой ошибки. Онъ сунулъ деньги въ карманъ и сказалъ отрывисто: ‘Добрый вечеръ, миссъ.’

— Другъ! сказалъ мистеръ Скимполь, стоя спиною къ огню и отбросивъ эскизъ, вполовину неконченный, — я бы хотлъ, не желая васъ оскорбить, сдлать вамъ одинъ вопросъ.

Отвтъ, кажется, былъ такой: ‘ну, катай!’

— Предвидли ли вы сегодня утромъ, что получите требуемое? спросилъ мистеръ Скимполь.

— Зналъ еще вчера за ужиномъ, сказанъ Коавинсъ.

— И это не лишило васъ аппетита, не причинило вамъ безпокойствъ?

— Ни на мизинецъ, сказалъ Коавинсъ: — кабы сегодня вамъ спустили, завтра бы не спустили: день небольшая штука.

— На когда вы шли сюда, продолжалъ мистеръ Скимполь: — день былъ очаровательный: солнце сіяло, втерокъ освжалъ воздухъ, свтъ и тнь перебгали по полямъ, птицы щебетали.

— Ну, такъ что жъ? не мн же щебетать, возразилъ Коавинсъ.

— Конечно, нтъ, отвчалъ мистеръ Скимполь: — но что вы думали во время дороги?

— Что такое? проворчалъ незнакомецъ весьма-обиженнымъ тономъ.— Думалъ!.. Мн, сударь, и безъ того дла много, а получаю я очень-мало и безъ думанья.

— Такъ вамъ не приходило, вовсе въ голову, говорилъ мастеръ Скимполь: — что Гарольдъ Скимполь любитъ наслаждаться солнечнымъ свтомъ, любитъ прислушиваться къ завыванію втра, слдить за измненіемъ свта и тни, любитъ слушать пніе, птицъ, этихъ хористовъ природы, и что вы идете оторвать его отъ этихъ предметовъ, лишить его единственнаго наслажденія въ жизни — вамъ вовсе не приходило этого въ голову?

— Мн? такой вздоръ! нтъ, сказалъ Коавинсъ, съ такимъ чувствомъ негодованія и съ такимъ содроганіемъ въ голос, что еслибъ онъ не длалъ остановки посл каждаго слова, его нельзя было бы понять. Сказавъ послднее слово, онъ такъ потрясъ головой, что еслибъ еще немного, то, кажется, у него лопнули бы шейныя жилы.

— Страненъ, замчательно-страненъ, прочесъ, мышленія дловыхъ людей! сказалъ мистеръ Скимполь задумчиво,— Благодарю васъ, добрый другъ. Покойной ночи!

Наше отсутствіе было довольно-продолжительно, и чтобъ не подать повода къ безпокойству, я, какъ скоро могла, такъ и сошла внизъ. Я застала Аду за работой, она сидла передъ каминомъ и разговаривала съ братомъ своимъ, Джономъ. Вскор за мною пришелъ мистеръ Скимполь, а спустя немного и Ричардъ. Въ остальную часть вечера и брали у мистера Жарндиса первый урокъ бекгемона, онъ очень любилъ эту игру, и мн хотлось, сколько возможно-скоре понять ее, чтобъ иногда служить ему партнромъ, если не найдется боле-занимательнаго противника. Но, несмотря на это, иногда мн казалось, взглянувъ на мистера Скимполя, который такъ безпечно, въ такомъ непритворно-пріятномъ расположеніи духа, то игралъ отрывки своей композиціи на фортепьяно или віолончел, то разсыпался въ веселыхъ разговорахъ, обращаясь къ нашему столу — мн казалось, что послобденное происшествіе совершенно перешло на меня и Ричарда, и что не кто иной, а мы съ нимъ подвергались аресту за долги.

Мы разошлись очень поздно, Ада хотла было уйдти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь, желая остановить ее, слъ за фортепьяно и заплъ весело какую-то псенку.

И, далеко ужъ за полночь, онъ взялъ свчку и ушелъ въ свою комнату, и вн кажется, еслибъ онъ захотлъ, то могъ бы удержать насъ до разсвта. Ада и Ричардъ стояли еще у камина и спрашивали, какъ я думаю, кончила ли въ эту минуту мистриссъ Желлиби свою диктовку, какъ вошелъ мистеръ Жарндисъ, который, незадолго передъ этимъ выходилъ изъ комнаты.

— Ахъ Боже мой, что это значитъ? воскликнулъ онъ, потирая свою голову и ходя взадъ и впередъ по комнат съ добродушнымъ безпокойствомъ въ лиц: — что я услышалъ? Рикъ, дитя мое, Эсирья, моя милая! что вы надлали? Зачмъ это вы сдлали? Какъ могли вы это сдлать? Сколько вы истратили? Ахъ Боже мой! втеръ опять перемнился, я чувствую. Дуетъ, дуетъ…

Мы оба не знали что отвчать.

— Говори, Рикъ, скажи Рикъ! это надо сейчасъ же покончить. Сколько вы дали денегъ? Вы оба, говоритъ, давали деньги. Зачмъ вы это длали? Ахъ Боже мой! Какъ вы могли, Господи! Восточный втеръ!

— Да, да!

— Сэръ, сказаль Ричардъ: — я не знаю, будетъ я деликатно съ моей стороны, если я вамъ скажу, мистеръ Скимполь совершенно положился на насъ.

— Что съ вами, дитя мое! Да онъ на всхъ полагается! сказалъ мистеръ Жарндисъ, ударивъ себя по голов, и остановился.

— Въ-самомъ-дл, сэръ?

— На всхъ и на каждаго! Онъ вчно въ затруднительномъ положенія. Завтра то же, что сегодня! говорилъ мистеръ Жарндисъ, ходя по комнат большая шагами и держа въ рук подсвчникъ съ догорвшей свчкой.— Онъ вчно въ затруднительномъ положенія. Онъ родился съ тмъ, чтобъ быть постоянно въ затруднительномъ положеніи. Я твердо увренъ, что даже объявленіе въ газетахъ о его рожденія было такъ написано: ‘Прошлый вторникъ мистриссъ Скимполь разршилась отъ бремени сыномъ, находящимся въ затруднительномъ положеніи’.

Ричардъ отъ души смялся, но между-тмъ прибавилъ:

— Во всякомъ случа, сэръ, я бы хотлъ сохранятъ его довренность и не измнять ему, я увренъ, что вы не будете боле принуждать меня разсказывать вамъ о томъ, въ чемъ я далъ слово молчать, тмъ больше, что передъ вами я готовъ буду сознаться.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Жарндисъ, остановясь и стараясь, въ разсянности, всунуть подсвчникъ себ въ карманъ.— Я, ахъ! возьмите его отъ меня мой милый, все суется подъ-руку. Это все втеръ, да, я не хочу допытывать васъ, Рикъ, вы, можетъ-быть, правы. Но, Боже мой, напасть на васъ и на Эсирь и выжать васъ, какъ пару молодыхъ сентикельскихъ апельсиновъ, нтъ сегодня ночью готовятся буря! я чувствую!

Онъ то совалъ руки въ карманъ, какъ-будто желая ихъ тамъ оставить, то вынималъ снова и сильно потиралъ въ голову.

Я воспользовалась его молчаніемъ и сказала, что мистеръ Скимполь, будучи въ такихъ длахъ совершеннымъ ребенкомъ…

— Ну моя милая? ну? сказалъ мистеръ Жарндисъ, ловя меня на этомъ слов.

— Совершеннымъ ребенкомъ, продолжала я: — я вовсе непохожимъ за другихъ людей…

— Вы правы! сказалъ мистеръ Жарндисъ и лицо его прояснилось.— Женскій умъ проницателенъ. Да, онъ дитя, совершенное дитя. Я это говорилъ вамъ съ самаго начала.

— Да, да, отвчали мы.

— Да, онъ дитя. Не правда ли? спросилъ мистеръ Жарндисъ, проясняясь боле и боле.

— Да, это правда, отвчали мы.

— Если сказать поистин, то, право, это чистое ребячество съ вашей стороны, то-есть, я хочу сказать съ моей стороны, говорилъ мистеръ Жарндисъ: — хоть минуту, считать его за совершеннолтняго человка. Гарольдъ Скимполь, строящій планы, предвидящій послдствія! ха, ха, ха!

Такъ пріятно было видть, что лицо его прояснилось совершенно, и онъ сердечно доволенъ, пріятно было знать — нельзя было этого не знать, что источникомъ этого удовольствія было доброе его сердце, которое терзалось тмъ, что онъ долженъ былъ осудить, бранить или тайно обвинить кого-нибудь.

— Какъ же я простъ! сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Забыть, что онъ дитя! Все говоритъ, что онъ дитя съ головы до ногъ. Кто, кром ребенка, ршился бы васъ обоихъ сдлать участниками этого дла? Только ребенку могло прійдти въ голову, что у васъ есть деньги. И еслибъ дло шло о ста фунтахъ стерлинговъ, онъ поступилъ бы точно такъ же! говорилъ мистеръ Жарндисъ и лицо его сіяло радостью.

Мы были совершенно съ нимъ согласны.

— Да, да, сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Однакожъ Рикъ, Эсирь и вы, Ада, потому-что я не знаю, уцллъ ли и вашъ маленькій кошелекъ отъ его неопытности, должны общать мн, что на чего подобнаго впредь не будетъ, никакихъ пожертвованій, ни даже помощи…

Мы вс дали честное слово, Ричардъ хитро посматривалъ на меня, указывая пальцемъ на свой карманъ, какъ-будто хотлъ сказать, что ему не грозитъ никакой опасности въ непослушаніи.

— Что жъ касается до Скимполя, сказалъ мистеръ Жарндисъ: — то онъ былъ бы совершенно счастливъ, еслибъ ему можно было отвести кукольный домъ, съ хорошимъ обдомъ и двумя куклами, у которыхъ онъ могъ бы безотвтственно занимать деньги. Теперь онъ, врно, ужь покоится дтскимъ сномъ. Пора и мн прилечь на изголовье своей усталой головой. Покойной ночи, мои дорогіе, да благословитъ васъ Богъ.

И онъ нжно поглядлъ на насъ, пока мы зажигала свчи, и сказалъ намъ съ улыбкой:

— Я сейчасъ смотрлъ на флюгернаго птуха: втеръ не опасенъ. Я ошибался: онъ дуетъ съ юга.

И ушелъ напвая про-себя псенку.

Прійдя наверхъ, въ свои комнаты, мы еще поболтали съ Адой и об были того мннія, что неудовольствія на втеръ была чистая выдумка, что Жарндисъ пользовался этимъ предлогомъ только для того, чтобъ не высказать истинной причины своего неудовольствія, чтобъ не бранить, или не оскорбить кого-нибудь, и эта характеристическая черта его замчательной доброты ставила еще въ худшемъ свт характеръ тхъ докучливыхъ людей, которые относятъ на погоду и втеръ (въ-особенности на послдній) свой сварливой и желчный нравъ.

Въ этотъ вечеръ сердце мое, кром благодарности, исполнилось къ нему такою любовью, что я даже получала надежду понять его, руководствуясь этими двумя чувствами. Очевидную, поразительную несообразность въ мистер Скимпол, или въ мистриссъ Желлиби, я не могла еще понять вполн, по недостатку опытности въ практической жизни. Впрочемъ, я я не старалась объ этомъ. Мысли мои, когда я была одна, были заняты Адою, Ричардомъ и тлъ довріемъ, которое, мн казалось, я получала отъ мистера Жарндиса, къ будущей судьб ихъ. Но иногда, какъ-бы повинуясь какому-то шквалу эгоизма, уносилась он и на мое прошедшее, какъ я на старалась обратить ихъ на посторонніе предметы. Мн представлялся домъ моей крестной матери, разные образы изъ прошедшаго являлись передо мною, я старалась разгадать причину того участія, которое принималъ во мн мастеръ Жарндисъ со дня моего рожденія, даже я думала, не отецъ ли онъ мой? Теперь эти пустые сны давно ужь разлетлись.

Все прошло, подумала я, отходя отъ канала. Не мн мечтать о прошедшемъ, мн нужно трудиться съ веселымъ духомъ и благодарнымъ сердцемъ. И я сказала самой себ: Эсирь, Эсирь, долгъ выше всего! потрясла коробочку съ ключами и они прозвенли мн, какъ колокольчики, счастливый путь въ постель.

Глава VII.
Путь Привидній.

Спитъ ли Эсирь, бодрствуетъ ли она, а въ линкольншайрскомъ помсть пока все еще стоитъ дурная погода. И днемъ и ночью падаетъ тяжелый дождь, дринъ, дринъ, дринъ, на широкія каменныя плиты, которыми вымощена аллея, прозываемая Путь Привидній. Погода такъ дурна въ Линкольншайр, что врядъ-ли самое живое воображеніе въ состояніи представить себ, что она когда-нибудь да прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое, кажется воображеніе не разъигрывается здсь. Скука съ сумрачными крыльями сидитъ, какъ насдка, на Чизни-Вольдомъ.

Быть-можетъ, есть кой-какая игра воображенія у животныхъ въ Чизни-Вольд. Быть-можеть, лошади въ конюшняхъ… длинныя конюшни тянутся по пустому, обнесенному некрашеной кирпичной стной, двору, среди котораго висятъ въ башн большой колоколъ ‘ широколицые часы, голуби, гнздящіеся но сосдству, часто садятся на ихъ толстыя стрлки и, кажется, наблюдаютъ время… Тамъ, быть-можетъ, лошади, потягивая ноздрями воздухъ, мечтаютъ о хорошей погод и лучше съумютъ почуять ее, чмъ конюхи. Старикъ саврасый, твердоногій скакунъ, смотря изъ-за ршетки окна, надъ своей колодой, врно, воображаетъ себ сочную траву и душистыя поля, по которымъ не разъ носился онъ, въ заскочь, среди борзыхъ собакъ. Гндой, котораго мсто прямо противъ двери, нетерпливо дергаетъ прівязь и прядетъ ушами, какъ только завидитъ входящаго конюха. ‘Ого-то, гндко! говорятъ конюхъ: нтъ сегодня теб работы!’ Но гндой знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.

Огромный дворной песъ, сидя въ конур своей, среди двора, и положивъ широкую морду на лапу, быть-можетъ, думаетъ о томъ, какъ въ жаркую пору выводитъ его изъ терпнія тнь надворныхъ строеній, перемняя постоянно положеніе свое, онъ покидаетъ его въ извстное время дня, жгучимъ лучамъ солнца и негд укрыться ему, кром тсной конуры, гд, высунувъ языкъ и задыхаясь, онъ гремитъ своею тяжелою цпью. Теперь въ тяжелой полудремот онъ, можетъ, думаетъ, что домъ полонъ гостей, сараи набиты экипажами, конюшни заняты лошадьми и въ флигеляхъ толпятся лакеи и конюхи, и вотъ потягиваясь, вылзаетъ онъ изъ конуры, встряхиваетъ косматую шерсть свою и идетъ посмотрть, все ли на своемъ мст. И почуявъ носомъ, что нтъ никого, лниво возвращается въ свою конуру я слышно, какъ онъ ворчитъ ни дождикъ: рр… рр… рр… ложится мордой на лапу и сонная муха норовитъ ему въ глазъ.

Борзыя и гончія собаки, на псарн позади парка, скучаютъ и вторятъ завыванью втра такимъ страшнымъ воемъ, который раздается по всему двору, слышенъ на лстницахъ замка и долетаетъ даже въ будуаръ миледи: он, быть-можетъ вспоминаютъ, какъ порхали и атукали по полямъ, пока дождикъ не мшалъ и не смывалъ съ мягкой травы легкій слдъ зайца. Плутовскіе кролики сидятъ въ норахъ близь корней деревьевъ и, быть-можетъ, думаютъ о тхъ дняхъ, когда втерокъ подувалъ на ихъ длинныя ушя и когда имъ можно было съ аппетитомъ поглодать сладкую кору молоденькаго оршника.

Индйскій птухъ, вчно-преслдуемый недостаткомъ своей птушиной породы, можетъ-быть, жалетъ о тхъ лтнихъ дняхъ, когда онъ водилъ индюшекъ по мягкой трав и по сжатой нив и собиралъ зерна ржи и ячменя. Недовольный гусь, лниво выгнулъ шею, чтобъ безопасно пройдти подъ воротами, по-крайней-мр въ двадцать футовъ длинною, и былъ бы кажется, веселе, еслибъ на поверхность пруда падали лучи солнца, а не тяжелыя капли дождя.

Какъ бы то ни было, а въ Чизни-Вольд мало фантазіи, еслибъ, кажется, и мелькнула какая-нибудь мысль, то и она бы унеслась далеко, подобно звуку въ пустомъ дом, въ область духовъ и привидній.

Такъ долго стояло ненастье въ Линкольншайр, такъ сильно и такъ долго шелъ дождикъ, что мистриссъ Раунсвель, старая ключница въ Чизни-Вольд, не разъ снимала съ своего носа очки, вытирала ихъ стекла платкомъ, чтобъ увриться, нтъ ли на нихъ капель дождя. Она, изволите видть, глуховата и подслповата, не видитъ и не слышитъ ливня, и никто ее въ этомъ уврить не можетъ. Мистриссъ Раунсвель, съ такою спиною и съ такимъ животомъ, что еслибъ она посл смерти вздумала оставить въ наслдство старинному камину свою шнуровку, вмсто чехла, то она пришлась бы впору, какъ-нельзя-лучше. Погода мало тревожитъ мистриссъ Раунсвель. Что ей дождь? Она говорить: — былъ бы только домъ цлъ, а домъ при ней, какъ бльмо на глазу. Она сидитъ въ своей комнат, въ нижнемъ этаж, круглое окно, въ которое она иногда смотритъ, выходитъ на гладкую площадку, обнесенную гладкими круглыми деревьями и гладкими, круглыми каменными столбами, стоящими другъ противъ друга въ такой симетріи, какъ-будто бы они желали играть въ мячъ. Весь домъ лежитъ на отвтственности мистриссъ Раунсвель. Она можетъ отпирать его, когда вздумаетъ, чистить и холить въ немъ все, что угодно, но теперь домъ запертъ кругомъ и покоится глубокимъ сномъ, на желзной груди мистриссъ Раунсвель.

Никакъ невозможно представить себ Чизни-Вольдъ безъ мистриссъ Раунсвель, хотя она здсь только пятьдесятъ лтъ. Спросите ее теперь, въ этотъ дождливый день, давно ли она здсь, она отвтитъ вамъ: — если Богъ дастъ, доживу до вторника, то будетъ ровно пятьдесятъ лтъ три мсяца и дв недли.— Мистеръ Раунсвель умеръ нсколько раньше исчезновенія изъ моды косичекъ и скромно сложилъ свою, если только она уцлла подъ ударами времени, въ углу кладбища, въ парк, близь старыхъ воротъ. Онъ родился, какъ и покинутая имъ дражайшая половина, въ торговомъ город. Служеніе ихъ семейству Дедлоковъ, началось съ покойнаго сэра Лейстера, на поприщ молочныхъ скоповъ.

Настоящій представитель Дедлоковъ, который теперь въ Париж, очень любитъ мистриссъ Раунсвель. Всякій разъ, какъ прідетъ въ Чизни-Вольдъ, или узжаетъ оттуда, онъ подаетъ ей руку.

Мистриссъ Раунсвель прожила не безъ горя. У ней было два сына, младшій вздурился и неизвстно гд сложилъ буйную головушку свою. Даже до сегодня пухлыя руки мистриссъ Раунсвель приходятъ въ судорожное движеніе, когда она примется разсказывать, что это былъ за милый мальчикъ, что это было за красивое, живое, веселое созданье! Старшій сынъ ея могъ бы быть воспитавъ при ней въ Чизни-Вольд и занять современемъ мсто дворецкаго — такъ нтъ, еще бывъ школьникомъ, сталъ длать изъ жести паровыя машины и пріучать птицъ подымать колесомъ воду, такъ-что устроилъ однажды такой водяной прессъ, что, въ буквальномъ смысл, канарейк довольно было коснуться клювомъ, чтобъ пустить въ ходъ вс колеса. Такое направленіе много стоило слезъ мистриссъ Раунсвель. Материнское сердце предугадывало, что сынъ идетъ по дурной дорог Ватъ-Тайлера и что такими же глазами смотритъ и патронъ ея, сэръ Лейстеръ, на всякое искусство, которое прибгаетъ за помощью къ пару и огню. Дурь и съ лтами не выбилась изъ головы безтолковаго мальчика (который, во всхъ другихъ отношеніяхъ былъ скромный и послушный сынъ), напротивъ, онъ, кажется, укоренился въ своихъ привычкахъ, такъ-что, даже построилъ модель новой самопрялки. Длать нечего, мистриссъ Раунсвель должна была, волей-неволей, открыть все передъ баронетомъ. ‘Любезная моя Раунсвель, сказалъ сэръ Лейстеръ: — я не могу, какъ вы знаете, толковать объ этомъ. По моему мннію, всего лучше, если вы его отправите куда-нибудь на фабрику. Желзные заводы, кажется, лежатъ дальше на сверъ: вотъ дорога мальчику съ такими тенденціями, какъ вашъ сынъ.’

И отправили его дальше на сверъ, и взросъ онъ на свер.

Между-тмъ сынъ мистриссъ Раунсвель, сдлался мужемъ во всхъ отношеніяхъ: устроился, женился и подарилъ матушку внукомъ. Внукъ учился, здилъ въ дальнія страны, чтобъ усовершенствоваться въ искусствахъ и вотъ въ этотъ самый ненастный день, стоитъ теперь, передъ каминомъ, въ комнат своей бабушки, въ Чизни-Вольд.

— Ахъ, какъ я рада, что тебя вижу Ватъ! ахъ, какъ я рада, какъ я рада! говорила мистриссъ Раунсвель.— Ты славный, красивый мальчикъ, вылитый дядя. Ааа-хъ, бдный мой Джоржъ! И при этомъ воспоминанія, руки мистриссъ Раунсвель пришли въ судорожное движеніе.

— Говорятъ, бабушка, я похожъ на батюшку.

— Похожъ, мой милый, похожъ, но больше похожъ на бднаго дядю твоего Джоржа!

— А что отецъ твой (мистриссъ Раунсвель, сложила опять руки), здоровъ?

— Здоровъ и счастливъ, бабушка, во всхъ отношеніяхъ.

— Слава-Богу.— Мистриссъ Раунсвель любитъ своего сына, но вспоминаетъ о немъ съ какимъ-то тяжелымъ чувствомъ.

— Такъ онъ совершенно счастливъ? спрашиваетъ она.

— Совершенно.

— Слава Богу! Такъ онъ и тебя пустилъ во своей дорог и отправлялъ въ дальнія страны, что-ли? Пусть такъ, ему лучше знать. Я вотъ и до старости лтъ дожила, да не слыхивала, что есть другія земля, кром Чизни-Вольда, на бломъ свт. А я на своемъ вку видала хорошихъ-то людей!

— Бабушка, сказалъ молодой человкъ, перемняя предметъ разговора: — что это за хорошенькую двочку и встртилъ у васъ? Ее зовутъ, кажется, Розой.

— Да, дитятко. Это дочь вдовы по сосдству. Ныньче не тотъ вкъ, и двки-то учатся плохо. Я ее взяла съ молодыхъ ногтей. Ничего, принимается, изъ нея выйдетъ прокъ. Постителей водитъ по дому очень-ловко. Она живетъ со мной.

— Я думаю, что не ее выгналъ, бабушка?

— Нтъ, она думаетъ, что мы говоримъ о семейныхъ длахъ. Она, видишь, скромница — хорошее свойство въ женщин, ныньче оно рдко, сказала мистрисъ Раунсвель, вытянувъ до послдней крайности свой нагрудникъ, не тотъ вкъ!

Молодой человкъ склонялъ голову въ знакъ сознанія принциповъ мудрой опытности.

Мистрисъ Раунсвель прислушивается.

— дутъ! воскликнула она. Молодой собесдникъ ея давно ужъ слышалъ стукъ колесъ! Господи, кто могъ бы хать въ такую гадкую погоду?

Черезъ нсколько минуть послышался стукъ въ дверь.

— Войдите!

Черноглазая, черноволосая, застнчивая деревенская красавица вбжала въ комнату. Она была такъ свжа, съ такими розовыми и нжными щечками, что крупныя капля дождя, висвшія у нея на волосахъ, были какъ роса на только-что сорванномъ цвточк.

— Кто это подъхалъ, Роза? спросила мистриссъ Раунсвель.

— Два молодые господина въ кабріолет, сударыня. Они хотятъ осмотрть домъ — пускай! Если вы позволите, сказала я имъ, прибавила она быстро, въ вид отвта на отрицательное мотанье головой ключницы. Я вышла къ снной двери и говорила имъ, что теперь не время и погода не та, но господинъ, который правитъ лошадью, снялъ, подъ дождемъ шляпу и просилъ меня снести вамъ эту карточку.

— Прочти-ка, милый Ваттъ, что тутъ написано, сказала ключница.

Роза такъ застнчива, что, подавая карточку, уронила ее, молодой человкъ бросился подымать, и они стукнулись лбами. Роза еще боле закраснлась.

— Мистеръ Гуппи, бабушка. Вотъ, что было написано на карточк.

— Гуппи! повторила мистриссъ Раунсвель.— М-и-с-т-е-ръ Г-у-п-п-и! Вретъ, я никогда о немъ не слыхивала!

— Онъ такъ мн и сказалъ сударыня, отвчала Роза: — онъ еще прибавилъ, что они, вмст съ другимъ господиномъ, пріхали прошлую ночь по почт изъ Лондона, по магистратскимъ дламъ, на митингъза десять миль отсюда. Митингъ кончился, длать имъ было нечего, а, они много слыхали о Чизни-Вольд, вотъ, несмотря на дождь, я пріхали сюда посмотрть. Они адвокаты. Онъ говоритъ, что хотя и не служитъ у мистера Телькингорна, но знакомъ съ нимъ и можетъ воспользоваться, въ случа надобности, его именемъ. Окончивъ рчь свою, такую длинную, Роза еще больше сконфузилась.

Такъ-какъ мистеръ Телькингорнъ не чуждъ, въ нкоторомъ отношеніи, высокорожденной фамиліи Дедлоковъ, притомъ же, говорятъ, онъ составлялъ духовное завщаніе и самой мистриссъ Раунсвель: то старая леди смягчается, соглашается на милостивое допущеніе постителей и откомандировываетъ Розу. Внукъ ея получаетъ внезапно сильное, желаніе и самъ осмотрть домъ и присоединиться къ обществу. Бабушка, обрадованная его предложеніемъ, спшитъ также накинуть на себя шаль, хотя внукъ, надо отдать ему справедливость, вовсе не желаетъ ее безпокоить.

— Очень благодарны вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, снимая съ себя въ сняхъ непромокаемое пальто: — какъ лондонскимъ адвокатамъ, намъ рдко удается выхать изъ города, а ужъ если выдемъ, такъ стараемся воспользоваться временемъ до послдней минуты.

Старая ключница, съ подобающею важностью, указываетъ на парадную лстницу. Мистеръ Гуппи и товарищъ его идутъ за Розой. Мистриссъ Раунсвель и ея внучекъ замыкаютъ шествіе. Молодой садовникъ бжитъ передъ открывать ставни.

У мистера Гуппи и его товарища разбжались глаза, какъ это всегда бываетъ съ постителями, прежде тмъ они успли увидть что-нибудь. Они совались въ такія мста, смотрли такія вещи, которыя не заслуживаютъ никакого вниманія, и проходили мимо замчательныхъ предметовъ. Ахали, когда открывалась передъ ними, неожиданно, цлая анфилада комнатъ, дивились, суетились и наконецъ окончательно замучались. Въ каждой комнат, которую они осматривали, встрчала ихъ мистриссъ Раунсвель, высокая и прямая, какъ самый домъ, становилась она или въ углубленіи окна, или въ какой-нибудь ниш и слушала съ снисходительнымъ одобреніемъ поясненія Розы. Внучекъ ея былъ такъ внимателенъ къ Роз, что та все конфузилась боле и боле и казалась все лучше и лучше. Такъ шли они изъ комнаты въ комнату, вызывая намалеванныхъ Дедлоковъ изъ темноты на нсколько минутъ, и продолженіе которыхъ молодой садовникъ открываетъ ставни, и снова оправляя ихъ въ мракъ, когда ставни закрывались. Измученному мистеру Гуппи и безутшному товарищу его приходитъ на мысль, что нтъ конца Дедлокамъ.

Даже длинная гостиная Чизни-Вольда не можетъ оживить упадшаго духа мистера Гушіи. Онъ стоитъ на порог и врядъ ли ршится войдти въ нее. Но портретъ, висящій надъ каминомъ, работы моднаго современнаго живописца, производитъ на него чарующее дйствіе. Онъ смотритъ на него съ необыкновеннымъ интересомъ, онъ, кажется, обвороженъ имъ.

— Боже! восклицаетъ мистеръ Гуппи: — кто это?

— Картина надъ каминомъ, говоритъ Роза: — портретъ теперешней леди Дедлокъ. Онъ считается лучшимъ произведеніемъ живописца, какъ ко сходству, такъ и по отдлк.

— Клянусь! говоритъ мистеръ Гуппи, съ нкотораго рода смущеніемъ, своему товарищу:— что я никогда ея не видывалъ, но портретъ знакомъ! Не было ли съ него длано гравюръ, миссъ?

— Никогда не было длано. Сэръ Лейстеръ никогда не позволилъ бы.

— Гм! сказалъ мистеръ Гуппи полушопотомъ:— то-есть готовъ прострлить себ голову — такъ хорошо я знаю портретъ!… Такъ это миледи Дедлокъ?

— Картина по правую руку — портретъ ныншняго сэра Лейстера Дедлока, по лвую руку, портретъ его отца, покойнаго сэра Лейстера.

Мистеръ Гуппи даже полувзглядомъ не удостоиваетъ этихъ портретовъ. Непонятно, говоритъ онъ, тараща глаза на портретъ леди:— какимъ образомъ такъ ясно онъ сохранился у меня въ памяти. Провались я, прибавляетъ мистеръ Гуппи, озираясь вокругъ: — если этотъ портретъ мн не снился тысячи, тысячи разъ.

Такъ-какъ никто изъ присутствующихъ не выказалъ спеціальнаго интереса къ сновидніямъ мистера Гуппи, то достоврность этого факта остается неизслдованною. Но мистеръ Гуппи тмъ не мене пораженъ портретомъ. Онъ даже стоитъ передъ нимъ неподвижно и теперь, когда садовникъ ужъ затворилъ ставни. Но пора оставить чарующую комнату, и мистеръ Гуппи тянется за другими въ другіе покои, вытаращенные глаза его все еще обращены къ тому мсту, гд онъ видлъ волшебный портретъ, и все еще ищутъ встрчи съ неподвижными глазами нарисованной леди Дедлокъ.

Но больше онъ ея не видитъ. Онъ осматриваетъ ея половину, которая, какъ лучшая часть дома, показывается посл всего. Онъ смотритъ въ окно, изъ котораго, незадолго передъ тмъ, смотрла она на скверную погоду, замучившую ее до смерти. Все на свт иметъ конецъ, даже домы, при осмотр которыхъ утомляются любопытствующіе, прежде, чмъ успютъ что-нибудь осмотрть. Мистеръ Гуппи достигъ конца замчательности, а свжая деревенская красавица — конца объясненія, который обыкновенно слагался изъ слдующихъ словъ:

‘Вотъ и терраса, которой постители много удивляются. Ее, по одной фамильной легенд, называютъ: путь привидній.’

— Уже-ли! восклицаетъ мистеръ Гуппи, согртый любопытствомъ.— Что это за легенда, миссъ? Относится она какъ-нибудь къ портрету?

— Пожалуйста, разскажите намъ легенду, говорить Ваттъ полушепотомъ.

— Я не знаю ея, сэръ.

Роза покраснла еще боле.

— Ея не разсказываютъ постителямъ, да ужъ теперь о ней никто я не помнитъ, говоритъ старая ключница.

— Эта легенда больше ничего, какъ семейный анекдотъ.

— Извините, если и еще разъ сдлаю вамъ тотъ же вопросъ: иметъ ли легенда какую-нибудь связь съ портретомъ, сударыня? сказалъ мистеръ Гуппи: — потому-что, увряю васъ честью, чмъ больше я о немъ думаю, тмъ больше увренъ, что онъ мн очень-знакомъ, но не знаю какъ!

Портретъ не иметъ ничего общаго съ легендой, за это можетъ поручиться старая ключница. Это извстіе возбуждаетъ въ взволнованной душ мистера Гуппи глубокую благодарность. Наконецъ благодарность развтвляется на вс предметы. Мистеръ Гуппи и товарищъ его надваютъ плащи и, сдлавшись непромокаемыми, спускаются за садовникомъ по черной лстниц внизъ и слышенъ стукъ колесъ ихъ таратайки.

Сумерки. Мистриссъ Раунсвель можетъ положиться на скромность своихъ молодыхъ слушателей и можетъ спокойно разсказать имъ, какъ стяжала терраса свое названіе. Она садится въ широкое кресло, у очень-темнаго окна, и говоритъ:

‘Въ царствованіе короля Карла Перваго, друзья мои, сэръ Морбери Дедлокъ былъ единственный законный владтель Чизни — Вольда. Являлись ли до того времени привиднія въ фамиліи, или нтъ — не знаю, однакожъ, это очень могло быть.’

‘Сэръ Морбери Дедлокъ (продолжала мистриссъ Раунсвель) и его супруга, жили очень-дурно между собою. Послдняя очень любила ходятъ по этой террас. Однажды она встртилась съ мужемъ и сказала ему: — я хочу умереть здсь, гд я ходила, и я буду ходить здсь, хотя буду въ могил. Когда какое-нибудь несчастіе поразитъ этотъ домъ, Дедлоки услышатъ мои шаги’.

Ваттъ смотритъ на Розу. Роза смотритъ въ полъ, вполовину испуганная, вполовину сконфуженная.

— И тогда тутъ она и умерла. И съ этого дня, продолжаетъ мистриссъ Раунсвель: — и прозвали эту террасу: Путь Привидній. И если эти шаги просто эхо, то это такое эхо, которое бываетъ только ночью и часто бываетъ вовсе неслышно, впродолженіе долгаго времени, но по-временамъ оно повторяется, и если въ семейств болзнь или смерть, то оно ужъ непремнно слышно… Вотъ и вся исторія. Если звукъ есть, то это страшный звукъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель, вставая съ своихъ креселъ, и въ немъ всего боле замчательно, что онъ насильно втирается въ ухо, и что тамъ себ ни длай, а ужь непремнно его услышишь. Даже и миледи, которая ничего не боится, допускаетъ, что когда шаги слышны, то ужь они слышны. Вотъ посмотри Ваттъ, за тобою стоятъ большіе французскіе часы, они поставлены здсь нарочно, у нихъ звонкій бой и они наигрываютъ разныя штуки. Ты вдь знаешь, я думаю, какъ надо обращаться съ такими вещами.

— Какъ не знать, бабушка!

— Заведи-ка ихъ.

Ваттъ завелъ, часы заиграли.

— Теперь поди сюда, говорила ключница: — сюда, мой милый, къ изголовью миледи. Не знаю довольно ли стемнло, но послушай! слышны ли шаги на террас и можетъ ли ихъ заглушить звонъ, музыка, или что-нибудь въ этомъ род?

— Слышны, бабушка.

— Вотъ и миледи тоже говоритъ.

Часть вторая.

ГЛАВА VIII.
Скрываетъ много гршковъ.

Утромъ, набросивъ бурнусъ еще до разсвта, я съ любопытствомъ глядла въ окно, въ неосвщенныхъ стеклахъ котораго, какъ два маяка, отражались дв мои свчки. Интересно было видть, какъ вс предметы, смшанные мракомъ ночи въ одну неопредленную, темную массу, отдлялись другъ отъ друга и принимали ясныя формы при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. По мр того, какъ горизонтъ яснлъ и открывался ландшафтъ, по которому, въ ночной темнот, перебгалъ втеръ, подобно памяти моей надъ моею прошедшею жизнью, я, съ возрастающимъ удовольствіемъ, открывала новые и новые предметы, окружавшіе меня во время сна. Сперва они казались блдными призраками въ полумрак, и надъ ними мерцала запоздалая звздочка, но полумракъ разсвался, картина наполнялась и расширялась, такъ-что съ каждымъ взглядомъ въ ту или другую сторону глазъ мой открывалъ такое множество разнообразныхъ предметовъ, что разсмотрть ихъ требовалось по-крайней-мр съ часъ времени. Незамтно огонь свчей сталъ лишнимъ, слиняли темныя тни въ углахъ моей комнаты, день озарилъ ярко-красивый ландшафтъ, на которомъ, сродно съ мрачнымъ характеромъ своимъ, древній монастырь, съ массивными башнями, набрасывалъ легкую тнь. Но часто мрачное съ виду (помню я такъ училась) бываетъ источникомъ яснаго и свтлаго.

Всякая часть въ дом была въ такомъ порядк, каждый изъ слугъ былъ ко мн такъ внимателенъ, что связи ключей моихъ не требовали много хлопотъ, но все-таки, пробуя, запомнить, что лежитъ въ каждомъ ящик, что стоитъ въ каждомъ чулан, стараясь переписать вс банки съ вареньемъ, пикулей, разными разностями, разставить хрусталь, фарфоръ, фаянсъ и многое множество разныхъ вещей, я такъ засуетилась, что не видла, какъ подоспло время завтрака и не врила ушамъ своимъ, когда услышала звонъ сборнаго колокола. Однакожъ я тотчасъ сошла внизъ и сдлала чай, эта обязанность лежала на мн, потомъ, такъ-какъ къ завтраку вс опоздали и никто не приходилъ еще къ чаю, я пошла взглянуть въ садъ, чтобъ ознакомиться съ нимъ. Что это за восхитительное мсто! Впереди роскошная аллея и дорога, по которой мы вчера подъхали къ дому, и которую, сказать мимоходомъ, такъ изрыли колесами, что я тутъ же попросила садовника заровнять колеи, позади цвтникъ, въ который выходило окно изъ комнаты моей милочки, она увидла меня, открыла окно и смотрла за меня съ такою привтною улыбкою, какъ-будто хотла поцаловать меня на этомъ разстояніи. Позади цвтника огородъ, дале выгонъ, небольшой сновалъ и красивенькій, маленькій птичникъ. Что же касается до самаго дома, то онъ съ своими тремя этажами, съ различной формы окнами, изъ которыхъ одн были очень-большія, другія очень-маленькія, и вс очень-красивыя, съ ршеткою, на полуденной сторон, для розъ и каприфолій, съ своимъ радушнымъ, спокойнымъ, пригласительнымъ видомъ, былъ, какъ говорила Ада, прійдя ко мн въ садъ подъ-руку съ добрымъ хозяиномъ нашимъ, достоинъ ея братца Джона — смлое слово, за которое, впрочемъ, онъ только щипнуть слегка ея хорошенькую щечку.

Мистеръ Скимполь былъ за завтракомъ такъ же милъ, какъ и вчера вечеромъ. На стол былъ медъ, и это навело его на разговоръ о пчелахъ. Онъ ничего не иметъ противъ меда, сказалъ онъ (и въ-самомъ-дл ничего не имлъ, потому-что кушалъ его съ большимъ аппетитомъ), но пчелы — другое дло, онъ протестуетъ противъ въ самонадянной надменности. Онъ вовсе не понимаетъ, почему ставятъ ему въ примръ трудолюбивую пчелку, онъ предполагаетъ, что пчелы любятъ заниматься добываніемъ меда, и еслибъ не любили этого ремесла, то никому бы не пришло въ голову требовать отъ нихъ сотъ — вотъ и все, а потому нтъ никакой надобности пчеламъ выставлять на видъ свои вкусы. Еслибъ каждый конфетчикъ, ворча подъ-носъ встрчному и поперечному, пробгалъ изъ конца въ конецъ міръ, поражая все, что встрчаетъ на пути и требуя эгоистически, чтобъ всякій видлъ и зналъ, что онъ идетъ ссть за свою работу и нестерпитъ никакой остановки, то міръ былъ бы невыносимо-жалкое мсто въ природ. Вотъ трутень — другое дло: трутень — это олицетвореніе боле пріятной идеи. Трутень говоритъ непритворно, безъ обиняковъ: ужъ вы меня извините, а къ труду душа не лежитъ! Я въ мір, гд столько предметовъ для обзора, а времени для разбора такъ мало, и я осмливаюсь отложить трудъ въ сторону и предаюсь наблюденію, прося, чтобъ заботился обо мн тотъ, кто считаетъ наблюденіе лишнимъ и любитъ трудъ.

Таковою кажется мистеру Скимполю философія трутня, и онъ считаетъ ее славною философіей, допуская, во всякомъ случа, необходимость дружественныхъ отношеній трутня съ пчелою, что, какъ ему извстно, всегда и бываетъ, если только работящее наскомое не-очень-надменно смотритъ на свое произведеніе.

Онъ развивалъ эту мысль съ свойственною ему легкостью по всмъ направленіямъ и привелъ насъ въ веселое расположеніе духа, хотя, казалось, онъ такъ серьезно врилъ въ дльность словъ своихъ, какъ только былъ способенъ. Я, однакожъ, скоро оставила ихъ веселую бесду и пошла распорядиться по хозяйству. Новыя обязанности моя заняли меня на нсколько времени, возвращаясь назадъ, съ связкою ключей въ рук, я повстрчалась въ коридор съ мистеромъ Жарндисомъ, онъ пригласилъ меня въ маленькую комнату, рядомъ съ его спальней. Это была, частью, маленькая библіотека, съ книгами и бумагами, частью, маленькій музеумъ сапоговъ, туфлей и шляпныхъ картонокъ.

— Сядьте, моя милая! сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Эта комната, вы должны знать, называется Воркотня. Когда я не въ дух, я прихожу сюда и ворчу.

— Вы, наврно, рдко бываете здсь, сэръ, сказала я.

— О, вы меня не знаете! возразилъ онъ.— Когда я встревоженъ, или сбитъ съ толку этимъ восточнымъ втромъ, я всегда убгаю сюда. Воркотня — это наиболе посщаемая комната изо всего дома. Вы половину не знаете, каковъ я… Что съ вами, моя милая, вы дрожите!…

Я дрожала и не могла удержаться, какъ ни старалась: бывъ наедин съ этимъ добродтельнымъ человкомъ, читая любовь въ глазахъ его, а чувствовала себя такою счастливою, такою гордою, сердце мое было такъ полно… Я поцаловала его руку. Я не знаю, что я сказала, не знаю, говорила ли даже что-нибудь… Онъ былъ смущенъ и отошелъ къ окну. Пока онъ не повернулся и я не прочла на лиц его того, что онъ желалъ скрыть, мн все казалось, что онъ, того-и-гляди, ускользнетъ. Однакожь онъ подошелъ ко мн и нжно погладилъ меня по голов. Я сла.

— Гм! Гм! сказалъ онъ: — поотлегло. Тфу! Не длайте глупостей!…

— Больше этого не случится, сэръ, возразила я: — но на первый разъ я не могла удержаться.

— Вздоръ! отчего не удержаться? Ну, что тутъ особеннаго? Слышу о доброй, маленькой двочк, сирот, безъ покровителя, я забралъ себ въ голову быть ея покровителемъ. Она выростаетъ, и боле чмъ оправдываетъ мое хорошее о ней мнніе, и я остаюсь ея защитникомъ и ея другомъ. Ну что тутъ такого?… Ничего, ровно ничего! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Будемъ теперь любоваться твоимъ откровеннымъ, веселымъ и утшительнымъ личикомъ.

Я сказала себ: ‘Эсирь, что ты длаешь? Ты поражаешь меня. Ей-Богу, я не ожидала отъ тебя подобнаго вздора!’ Эти слова произвели доброе впечатлніе, я сложила руки надъ ключами и собралась съ духомъ. Лицо мистера Жарндиса выразило одобреніе, и онъ мчалъ говорить со мною съ такою довренностью, какъ-будто каждое утро мы имли обыкновеніе бесдовать другъ съ другомъ, Богъ знаетъ, какъ по долгу. Такъ, по-крайней-мр, мн казалось.

— Такъ, въ-самомъ-дл, Эсирь, сказалъ онъ мн: — ты не имешь никакого понятія объ этомъ оберканцелярскомъ процес?

Я, безъ-сомннія, покачала головой.

— Чортъ знаетъ, кто его понимаетъ! возразилъ онъ.— Адвокаты запутали его въ такую дьявольщину, что первоначальныя пружины этого процеса сгладились давнымъ-давно съ лица земли. Дло, видите ли, въ духовномъ завщаніи и въ наслдств по этому завщанію, или по-крайней-мр, дло было въ этомъ, а теперь оно только въ издержкахъ. Насъ постоянно требуютъ, приводятъ къ присяг, мы то и длаемъ, что являемся, клянемся, присягаемъ, отвчаемъ на допроси, допрашиваемъ сами, становимся на очныя ставки, свидтельствуемъ, подписываемъ, расписываемся, вращаемся и кружимся около лорда-канцлера и его знаменитыхъ спутниковъ, и тратимся въ пухъ и врать. Вотъ въ чемъ вопросъ! Все же остальное исчезло до-чиста какою-то сверхъестественною силой.

— Такъ дло было въ духовномъ завщанія, сэръ? сказала я ему, желая отвлечь его отъ этихъ размышленій, потому-что онъ началъ ужъ сильно потирать себ голову.

— Да, началось съ духовнаго завщанія, если только оно съ чего-нибудь начиналось, возразилъ онъ. — Нкто Жарндисъ составилъ себ большой капиталъ и въ одинъ скверный день оставилъ большое наслдство. Вопросъ: какъ распредлить наслдство? Капиталъ, оставленный по духовному завщанію, весь извялся, наслдники доведены до такого жалкаго состоянія, что еслибъ, наслдуя деньги, они совершая тяжкое преступленіе, то большаго наказанія нельзя было бы имъ придумать, и самое духовное завщаніе обратилось въ мертвую букву. Все, что въ этомъ несчастномъ дл извстно каждому, неизвстно только тому, къ кому оно относятся. Чтобъ слдить за ходомъ этого дла, каждый изъ наслдниковъ обязанъ имть множество копій, въ нсколькихъ экземплярахъ каждой бумаги, которая увеличиваетъ собою и безъ того ужъ огромную кучу бумагъ, или, по-крайней-мр, долженъ за эти копіи заплатить деньги, не получая ихъ, какъ это обыкновенно и бываетъ, и долженъ пройдти, прямо, посреди такой демонской кутерьмы издержекъ, взятокъ, безсмыслицъ и сумасшествій, которая не снилась самой страшной вдьм въ канунъ чортова шабаша. Судъ задаетъ вопросы Правосудію, Правосудіе отсылаетъ ихъ въ Судъ. Судъ находитъ, что онъ не можетъ ршить безъ Правосудіе, Правосудіе находитъ, что оно не можетъ ршить безъ Суда, и оба не могутъ сказать за одинъ разъ, что они этого ршить не могутъ безъ ходатая и адвоката за A, безъ ходатая и адвоката за B, и такъ дале, нова не переберутъ всей азбуки, какъ въ сказк про Благо Быка. Такимъ-образомъ проходятъ годы, проходятъ десятки лтъ, проходятъ жизнь, проходятъ жизни — и дло все тянется и никогда не можетъ прійдти къ концу. И мы ни подъ какимъ видомъ не можемъ выпутаться изъ него, потому-что принадлежимъ къ нему, должны принадлежать къ нему волей или неволей. Но не стоитъ думать о немъ! Когда мой ддъ, бдный Томъ Жарндисъ, началъ о немъ думать, то кончилъ жизнь при самомъ же начал своихъ размышленій.

— Я знаю его исторію, сэръ.

Онъ печально покачалъ головою и продолжалъ:

— Я его наслдникъ, этотъ домъ, Эсирь, достался мн посл него. Это былъ дйствительно Холодный Домъ. На немъ видимо отразились т бдствія, жертвою которыхъ былъ его владлецъ.

— Какъ же онъ, съ-тхъ-поръ, измнился! сказала я.

— Прежде его называли Нагорный Домъ. Ддъ далъ ему его настоящее названіе и жилъ въ немъ затворникомъ: денно и нощно корплъ онъ надъ кучами этихъ злосчастныхъ бумагъ процеса, въ тщетной надежд вывести истину на чистую воду. Между-тмъ, домъ разрушался, втеръ свисталъ сквозь разщелившіяся стны, дождь проткалъ сквозь прогнившую крышу, дикая осока прорвалась по всмъ тропинкамъ, до развалившейся двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дда, мн казалось, что и домъ разможженъ, какъ черепъ владльца — такъ все было запущено и разрушено.

Онъ прошелся нсколько разъ взадъ и впередъ по комнат, говоря послднія слова съ замтнымъ трепетомъ, потомъ взглянулъ на меня, лицо его прояснилось, и онъ опять слъ, опустивъ руки въ карманъ.

— Не говорилъ ли я, что эта комната воркотня, моя милая… а? На чемъ я остановился?

— Вы хотли сказать о тхъ благодтельныхъ перемнахъ, которыя вы сдлали въ Холодномъ Дом.

— Въ Холодномъ Дом… да. Здсь, въ округ, близь Лондона, есть у насъ еще помстье, которое теперь въ такомъ же вид, въ какомъ я засталъ Холодный Домъ, я говорю: у насъ, подразумвая подъ этимъ процесъ. Это помстье не для людей, а для денегъ: только деньги, и деньги могутъ сдлать изъ этихъ остатковъ что-нибудь невозмущающее сердца, неогорчающее души. Вообрази себ улицу полуразвалившихся подслпыхъ домовъ, безъ стеколъ, безъ рамъ, съ голыми ставнями, висящими на заржавыхъ петляхъ, стропила подгниваютъ, крыши рушатся, каменныя ступени поросли зеленымъ мхомъ, полусгнившія двери покрыты слизистыми червями и мокрицами — вотъ каково помстье! Холодный Домъ не былъ въ когтяхъ адвокатовъ, но владлецъ его имлъ процесъ, а потому и надъ Холоднымъ Домомъ тяготла та же печать разрушенія. Да, моя милая, и надъ всей Англіей тяготетъ та же печать: это знаетъ каждый ребенокъ.

— Но за-то, какъ онъ измнился! сказала я опять.

— Такъ вотъ какъ! продолжалъ онъ боле веселымъ тономъ: — умно, очень-умно съ твоей стороны, обращать меня постоянно къ яркой сторон медали (какое понятіе о моемъ ум!). Да, это вещи, о которыхъ я позволяю себ говорить и думать только въ этой комнат. Если ты находишь справедливымъ передать что ты слышала, Рику и Ад, ты можешь, продолжалъ онъ серьзнымъ тономъ: — я полагаюсь вполн на твое благоразуміе, Эсирь.

— Надюсь, сэръ, сказала я.

— Что за сэръ, душенька! называй меня просто своимъ опекуномъ.

Сердце мое опять забилось сильне обыкновеннаго, слезы готовы были закапать, но я скрпилась, я сказала себ: Эсирь, Эсирь, помни общанье! Предложеніе его, полное обдуманной нжности, было сдлано такъ, просто-какъ-будто это былъ пустой капризъ съ его стороны. Какъ удержаться отъ волненія! Но я чуть-чуть брякнула ключами, этотъ звукъ напомнилъ мн мои обязанности, я плотне скрестила руки на груди моей и спокойно взглянула на своего собесдника.

— Надюсь, добрый опекунъ мой, сказала я: — что вы неочень разсчитываете на мое благоразуміе. Не обманывайтесь во мн. Боюсь огорчить васъ, но, что длать, надо сказать правду: я неочень-умна, вы сами бы скоро это замтили, еслибъ даже не достало и мн духа сознаться прямо передъ вами.

Онъ, казалось, вовсе не огорчился этимъ открытіемъ, напротивъ, онъ обернулся ко мн съ улыбкой, сіявшей на всемъ лиц его, и сказалъ, что онъ меня хорошо знаетъ и что я для него совершенно умна.

— Въ такомъ случа я буду надяться, что это такъ, сказала я: — но все-таки, добрый опекунъ мой, я боюсь…

— Ты совершенно-умна, чтобъ быть у насъ доброй маленькой хозяйкой, милая Эсирь, продолжалъ отъ добродушно, шутливымъ томомъ: — ‘маленькой старушенькой’ изъ дтской псенки, разумется, не изъ псенки Скимполя, нтъ, изъ той псенки, которая говоритъ:

Милушка-старушенька,

Куда такъ высоко?

Для милаго ребенка

Снять съ неба облачко.

И я увренъ, что, впродолженіе твоего хозяйства, ты очистишь горизонтъ нашъ отъ мрачныхъ облаковъ, такъ-что, въ одно прекрасное утро, мы запремъ и заколотимъ на-глухо дверь въ воркотню.

Съ этого времени мн надавали множество различныхъ нжныхъ прозвищъ, между которыми, настоящее ими мое терялось окончательно: меня звали и старушонкой, и маленькой старушонкой, и хозяюшкой, и мамашей, и мистриссъ Шиптонъ, и матушкой Гебберть, и ттушкой Дерденъ и проч. и проч., всми именами, какія только можно было выбрать изъ колыбельныхъ псенъ.

— Однако, къ длу, сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Вотъ Рикъ, славный малый, общающій много. Какъ ты думаешь, что съ нимъ длать?

— О, Боже мой, спрашивать мое мнніе о такомъ предмет!

— Вдь, Эсирь, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, засунувъ руки въ карманы и вытянувъ комфортэбльно ноги: — Рикъ въ такихъ лтахъ, что долженъ на что-нибудь ршиться, долженъ избрать себ карьеру. Знаю, что зашевелятся парики, но что длать, этого не обойдешь.

— Чего не обойдешь, мой добрый опекунъ? спросила я.

— Шевеленья париковъ, имъ нтъ отъ меня другаго названія. Онъ вдь, въ канцелярской опек, моя милая. Такъ, видишь ли, Кенджу и Корбаю понадобится поговорить объ этомъ. Этотъ господинъ — смшная пародія гробовщика, готовящій въ задней комнат Оберканцеляріи гробъ для честности и справедливости, тоже не утерпитъ, чтобъ не поговорить объ этомъ. Да мало ли! и у ассессоровъ, и у адвокатовъ, и у канцлера, у всхъ зачешутся языки, всмъ захочется знать такъ или иначе, такую ли ему дать дорогу или другую, потому-что за это имъ платятъ деньги, и разсмотрятъ вопросъ обширно, важно, церемонно, словоохотно и безъ всякаго толка, такъ-что, наконецъ-концовъ, и выйдетъ, что деньги возьмутъ, дла не сдлаютъ, а только будутъ переливать изъ пустаго въ порожнее. Это-то я, моя милая, и называю шевеленье париковъ. Какимъ-образомъ люди сдлались жертвою этихъ париковъ, за чьи грхи дти падаютъ въ эту ловушку — не знаю, только это такъ.

Онъ опять началъ потирать себ голову и морщиться, какъ-бы почуя втеръ. Но потиралъ ли онъ себ голову, ходилъ ли большой шагами по комнат, морщился, побранивая втеръ или, хоть даже все это продлывалъ вмст, стоило только ему взглянуть на меня — и лицо его прояснялось, принимало снова свое добродушное выраженіе, и он комфортэбльно разваливался въ креслахъ, протягивалъ ноги и погружалъ руки въ свои глубочайшіе карманы. Такова была его любовь ко мн.

— Быть можетъ, всего лучше, сказала я: — спросить мистера Ричарда, къ чему онъ самъ чувствуетъ наклонность.

— Конечно, конечно! отвчалъ онъ: — и я того же мннія. Знаешь, что я думаю! Что еслибъ ты, съ твоимъ талантомъ и съ свойственнымъ теб благоразуміемъ, разъ-другой попробовала завести разговоръ объ этомъ предмет съ Адой и съ нимъ, и вывдала бы его настоящее мнніе — а? Это было бы очень-хорошо! Я думаю, молоденькая старушонка, что дло разъяснится только при твоей помощи. Да, на тебя на это благословляю.

Я не шутя трусила при одной мысли о такомъ важномъ порученіи и о такой довренности, какую оказывалъ мн мой добрый опекунъ. Я этого никакъ не ожидала, я думала, что онъ самъ будетъ говорятъ съ Ричардомъ — не тутъ-то было! Однакожъ, я не сдлала никакого возраженія, общала исполнить его желаніе, такъ, какъ только достанетъ силъ, прибавивъ, на всякій случай, что не ошибается ли онъ, приписывая мн столько благоразумія, между-тмъ, какъ я вовсе не умна. На это добрый опекунъ мой разсмялся самымъ веселымъ смхомъ, какой только удавалось мн слышать.

— Полно, полно! сказалъ онъ, вставъ съ креселъ и отодвинувъ ихъ назадъ.— На сегодня довольно сидть въ Воркотн! Только еще одно слово въ заключеніе: не хочешь ли ты мн сдлать какой-нибудь вопросъ, милая Эсирь?

Онъ смотрлъ на меня такъ внимательно, что и я невольно смотрла за него во вс глаза, и чувствовала, что я его понимаю.

— О себ, сэръ? спросила я.

— Да.

— Нтъ, добрый опекунъ мой, говорила я, стараясь обнять его своими руками, которыя, къ-сожалнію, дрожали и были холодне, чмъ я желала. Ничего! я вполн уврена, что все, что мн слдуетъ знать, все, что только касается до меня, вы мн сказали бы сами, безъ всякихъ со моей стороны разспросовъ. Да, надо имть очень-грубое сердце, чтобъ не надяться на васъ и не довряться вамъ вполн. Такъ, добрый геній мой, мн не о чемъ, совершенно не о чемъ у тебя спрашивать.

Онъ взялъ меня подъ-руку и мы пошли съ нимъ къ Ад. Съ этой минуты мн было какъ-то легко въ его присутствіи, я чувствовала себя счастливой, что ничего не узнала отъ него боле.

Мы вели сначала очень-дятельную жизнь въ Холодномъ Дом. Надо было познакомиться со всми сосдями, знавшими мистера Жарндиса и жившими въ близкомъ и въ дальнемъ разстояніи отъ Холоднаго Дома. Намъ съ Адой казалось, что всякій, кому была нужда въ чемъ-нибудь, въ-особенности въ деньгахъ, зналъ мистера Жарндиса. Разбирая, рано утромъ, въ Воркотн письма, адресованныя на его имя и отвчая на нкоторыя изъ нихъ вмсто него, мы поражались, что почти вс изъ его корреспондентовъ имли сильное поползновеніе составлять комитеты для выдачи и сбора денегъ. Рвеніе барынь, къ этой благой цли было также сильно, какъ я рвеніе мужчинъ, даже, казалось, барыни первенствовали: съ такою страстью бросались он въ комитеты, съ такимъ неутомимымъ мужествомъ собирали подписки! Мн казалось, что жизнь многихъ изъ нихъ была посвящена вполн только на то, чтобъ разсылать во вс часы и по всмъ отдленіямъ почтъ, разноцнные лотерейные билеты въ пользу пріютовъ, это были билеты и въ шилингъ цною и въ полкроны, и въ полсоверена и даже въ одинъ пенни. Чего имъ не было нужно?.. Он просили платья, просили блья, просили денегъ, угольевъ, супу, просили автографовъ, процентовъ, хлба, фланели, просили всего, что могло быть и чего, не могло быть у мистера Жарндиса. Цли ихъ были также различны, какъ и просьбы. То он хотли воздвигнуть новое зданіе, то уплатить долги за старое, то желали помстить сестеръ милосердія въ новый красивый домъ, котораго фасадъ прилагался тутъ же, при письм, то он хотли подвести какой-нибудь кувшинъ мистриссъ Желлиби, въ знакъ привязанности къ ней, то имъ нужно было снять портретъ съ ихъ секретаря, чтобъ угодить его тещ, питавшей несомннное почтеніе къ его изумляющимъ достоинствамъ. Чего, чего не было имъ нужно! Право, мн кажется, он просили, по-крайней-мр, пятьсотъ тысячъ различныхъ вещей, начиная отъ гвоздя, до пожизненнаго дохода, отъ мраморнаго памятника, до серебрянаго чайника. И какіе титулы принимали он въ письмахъ! То были жены Англіи, дщери Великобританіи, сестры всхъ добродтелей, воспріемницы Америки, крестницы правды, словомъ: барыни тысячи замысловатыхъ названій. По нашему бдному соображенію и по ихъ письмамъ, намъ казалось, что он вербовали сотнями тысячъ членовъ въ свои комитеты съ тмъ, чтобъ ни одного не выбалотироватъ. Голова наша шла кругомъ, когда мы думали о той судорожной жизни, какую должны были вести эти неутомимыя вщательницы о польз человчества.

Посреди барынь, наиболе-отличавшихся своею, если такъ можно выразиться, добродтелью на чужой счетъ, занимала первое мсто мистриссъ Пардигль, она, сколько я могла судить по числу ея писемъ, адресованныхъ на имя мистера Жарндиса, была такая же крпко-неистощимая писательница, какъ и сама знаменитая мистриссъ Желлиби. Мы замчали, что втеръ тотчасъ же мнялъ свое направленіе, какъ только заходила рчь о мистриссъ Пардигль. Мистеръ Жарндисъ кряхтлъ, потиралъ себ голову, морщился и, выразивъ, что люди бываютъ двухъ родовъ: одни длаютъ очень-мало, но кричатъ очень-много, другіе же длаютъ очень-много, но не шумятъ объ этомъ нисколько, лишался возможности продолжать разговоръ дале. Однакожь, во всякомъ случа, мы интересовались очень повидать мистриссъ Пардигль, подозрвая найдти въ ней типъ перваго сорта, и были очень-рады, когда, въ одинъ прекрасный день, она пожаловала въ Холодный Донъ, съ пятернею своихъ малолтнихъ сыновей.

Это была леди сильной руки, какъ говорится, женщина-козырь, съ очками, очень-крупнымъ носомъ, съ громкимъ, басистымъ голосокъ, выражающимъ вообще потребность въ широкомъ пространств, такъ-что при своемъ появленіи, знаменитая леди тотчасъ же опрокинула подоломъ своей юбки нсколько стульевъ, стоявшихъ отъ нея, впрочемъ, за довольно-большомъ разстояніи. Такъ-какъ дома мы были съ Адою вдвоемъ, то ее приняли очень-робко, тмъ боле, что она принесла съ собою какой-то холодъ, даже и маленькіе Пардигли шли за нею, съ засинвшимися носами.

— Добраго дня, молодые леди, говорила мистриссъ Пардигль громкимъ голосомъ, посл обычныхъ поклоновъ: — рекомендую, пятъ моихъ сыновей. Вы, я думаю, должны были видть ихъ имена на печатной подписк (быть-можетъ, не на одной), находящейся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса. Эгбертъ, моя старшая отрасль, двнадцатый годъ, этотъ мальчикъ ассигновалъ изъ своихъ карманныхъ денегъ, единовременное пособіе въ пять шиллинговъ и три пенса токкогунскимъ индійцамъ. Освальдъ, моя вторая отрасль, десять лтъ, шесть мсяцовъ. Этотъ ребенокъ, пожертвовалъ на богатый подарокъ, поднесенный по случаю торжественнаго національнаго праздника знаменитому Смитису, два шиллинга и девять пенсовъ. Францисъ, мой третій отпрыскъ, девяти лтъ. Это дитя, увлеченное примромъ брата, поднесло свой шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ. Феликсъ, мой четвертый отпрыскъ, семь лтъ, пожертвовалъ восемь пенсовъ престарлымъ вдовицамъ. Альфредъ, моя послдняя втвь, только пяти лтъ, записался, по собственному своему влеченію, въ клубъ Дтей Радости и ужъ съ этихъ ногтей, поклялся никогда во всю жизнь не употреблять табаку ни въ какомъ вид.

Мы никогда въ жизни не гадали такихъ непріятныхъ дтей, не въ томъ дло, что они были вс и слабы и вялы въ значительной степени — нтъ, они казались какими-то хищными зврьками. Когда рчь коснулась до тонкагунскихъ индійцевъ, я едва могла разуврить себя, что Эгбертъ никакимъ образомъ не принадлежитъ къ этану несчастному племени — такъ казался онъ мн дикъ. Когда мистриссъ Пардигль высчитывала ихъ приношенія на пользу человчества, лицо каждаго ребенка выражало какую-то мрачную злобу, въ-особенности лицо Эгберта. Впрочемъ, я должна исключить маленькаго члена клуба Дтей Радости: онъ выслушалъ о геройскомъ отреченіи своемъ отъ соблазна употреблять табакъ, съ выраженіемъ совершеннйшей и пошлйшей глупости.

— Я слышала, вы навщали мистриссъ Желлиби? сказала мистриссъ Пардигль. Мы отвчали утвердительно, прибавивъ, что провели у нея одну ночь.

— Мистриссъ Желлиби, продолжала мистриссъ Пардигль: — все-таки своимъ многозначительнымъ, громкимъ, грубымъ голосомъ (звуки этого голоса, такъ странно поражали мой слухъ, что мн все мерещилось, будто и на голос у нея надты очки въ вид рупора — право! Кстати объ очкахъ, врядъ ли они были не лишнею мебелью на ея носу, кажется въ нихъ не нуждались ея глаза, которые, по выраженію Ады, торчали, какъ плошки), мистриссъ Желлиби — это благодтельница человчества и заслуживаетъ руку помощи. Лта мои содйствовали ей въ африканскихъ проектахъ: Эгбертъ пожертвовалъ одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ — всю сумму, которую получаетъ впродолженіе девяти недль за расходы, Освальдъ, одинъ шиллингъ и полтора пенса — также свой девятинедльный доходъ: словомъ, каждый изъ нихъ, сдлалъ что-нибудь въ пользу туземцевъ, сообразно съ своими маленькими средствами. Но, несмотря на это, мы не во всемъ сходимся съ мистриссъ Желлиби. Мы расходимся съ ней въ понятіяхъ о семейномъ долг — это всякій знаетъ. Всмъ извстно, что мистриссъ Желлиби отстраняетъ совершенно свое семейство отъ всякаго участія въ тхъ проектахъ, которымъ сама предана. Хорошо ли это, худо ли — но только это не въ моихъ правилахъ. По мн, гд я, тутъ и дти, они всюду со иною. Кто изъ насъ правъ, кто виноватъ, пусть ршатъ другіе.

Это правило товарищества вызвало изъ груди болзненной, старшей отрасли мистриссъ Пардигль, пронзительный вой, который она скрыла подъ звотой, но мы были убждены съ Адой впослдствіи, что звота началась воемъ.

— Круглый годъ, каждый день ходятъ они со мной въ пріюты въ шесть съ половиною часовъ утра, несмотря ни на какую погоду, какъ лтомъ, такъ и зимой, продолжала мистриссъ Пардигль скороговоркою:— и цлый день присутствуютъ при всхъ моихъ разнообразныхъ обязанностяхъ. Я въ комитет школъ, я въ ученомъ комитет, я въ комитет раздачи пожертвованій, я въ отдленіи комитета ткачей, я во многихъ другихъ комитетахъ и, быть-можетъ, никто такъ не заваленъ дломъ, какъ я, но они всегда со мной, всегда мои спутники. Такимъ-образомъ, при самомъ развитіи своемъ, они пріобртаютъ познаніе бднаго класса людей и способность длать вообще добрыя дла, словомъ: пріобртаютъ вкусъ къ такимъ вещамъ, которыя со-временемъ сдлаютъ ихъ полезными для ближняго и исполнятъ съ самодовольствіемъ ихъ сердца. Дти мои нерасточительны: они употребляютъ вс свои карманныя деньги на подписки, по моему указанію, для благотворительныхъ цлей, они были на столькихъ публичныхъ митингахъ, слушали столько отчетовъ, рчей, споровъ, что дай Богъ любому взрослому. Альфредъ, ему только шестой годокъ вначал, какъ я ужь говорила вамъ, самъ просился въ комитетъ Дтей Радости, и былъ одинъ изъ того небольшаго числа дтей, которыя оказали сочувствіе ко всему тому, что съ такимъ жаромъ внушалъ имъ предсдатель комитета въ день балотировки, впродолженіе битыхъ двухъ часовъ.

Альфредъ посмотрлъ на васъ такъ злобно, какъ-будто бы говорилъ, что онъ никогда не забудетъ, не хочетъ забыть т бдствія, которымъ подвергался въ этотъ злосчастный день.

— Вы должны были замтить, миссъ Сомерсонъ, продолжала мистриссъ Пардигль: — въ тхъ печатныхъ мстахъ подписокъ, о которыхъ я говорила и которыя находятся въ рукахъ нашего достопочтеннаго друга, мистера Жарндиса, что имена дтей моихъ сопровождались именемъ О. А. Пардигль. Ч. К. О. (членъ королевскаго общества). Фунтъ стерлинговъ. Это ихъ родитель. Мы всегда идемъ этой дорогой. Сначала я кладу мою лепту на алтарь человколюбія, потомъ юныя отрасли мои спшатъ пронести свои посильныя подаянія и приписываются тутъ же, по порядку своего происхожденія на свтъ, и наконецъ мистеръ Пардигль скрпляетъ все своею подписью и своимъ приношеніемъ. Мистеръ Пардигль считаетъ себя совершенно-счастливымъ, что можетъ принести и свое малое подаяніе по моему назначенію. Такимъ-образомъ все, что мы длаемъ, не только служитъ утшеніемъ для насъ, но, я надюсь, можетъ быть поучительно и для другихъ.

Слушая этотъ потокъ рчей, я, должна сознаться, невольно пришла на такую мысль: что если мистеръ Пардигль обдаетъ у мистера Желлиби, и мистеръ Желлиби откроетъ свою душу передъ мистеромъ Пардигль, захочетъ ли мистеръ Пардигль, въ свою очередь, исповдать передъ мистеромъ Желлиби съ полною откровенностью свои обыденныя ощущенія?

— У васъ домъ на хорошемъ мст, сказала мистриссъ Пардигль.

Мы были очень-рады перемнить разговоръ, подвели ее къ окну и стали показывать прекрасные виды, но очки оставались ко всему замчательно-равнодушны.

— Знаете ли вы мистера Гешера? спросила она опять.

Мы должны были сознаться, что не имли еще удовольствія познакомиться съ мистеромъ Гешеромъ.

— Тмъ хуже для васъ, я васъ увряю, продолжала мистриссъ Пардигль, своимъ повелительнымъ тономъ: — это истинно-пылкій, убдительный характеръ, полный теплаго чувства! Видите ли этотъ лужокъ? Онъ какъ-будто самою природою назначенъ для общественныхъ митинговъ. Что жъ бы вы думали? Мистеръ Гешеръ не прохалъ бы его мимо, онъ бы на немъ остановился, всталъ бы на свою телегу и проговорилъ бы нсколько часовъ сряду на какую хотите тэму. Вотъ каковъ это человкъ! Ну-съ, теперь мои красавицы, продолжала мистриссъ Пардигль, возвращаясь къ своему стулу и опрокинувъ по дорог, какою-то невидимою силою, маленькій круглой столикъ, на которомъ лежало мое рукодлье, хотя отъ находился отъ нея на порядочною разстояніи: — теперь, мои красавицы, хотите ли знать меня на-распашку?

Это была такая смущающая задача, что Ада смотрла на меня въ совершенномъ недоумніи. Что жъ касается до моей несчастной натуры, то все, что мн пришло въ голову при этомъ неожиданною вопрос, выразилось сальнымъ приливомъ крови къ моимъ щекамъ.

— То-есть, знать меня вдоль и поперегъ, говорила мистриссъ Пардигль: — уловить выдающіяся стороны моего характера? Смю сказать, что у меня очень-выпуклый характеръ, бросающійся прямо въ глаза. Это значитъ, что на ум, то и на язык. Да, скажу прямо, безъ обиняковъ: я женщина работящая. Я люблю тяжелую работу, я въ восторг отъ тяжелой работы. Усилія мн полезны. Я такъ закалена въ труд, такъ свыклась съ тяжелой работой, что не знаю, что значитъ усталость.

Мы пробормотали, что это очень-изумительно и очень-добродтельно, или что-то въ этомъ род, изъ вжливости только, потому-что, сказать по правд, вовсе не знали, почему это изумительно и добродтельно.

— Я не знаю, что значитъ утомиться, этого слова нтъ въ ноемъ лексикон, говорила мистриссъ Пардигль.— Вы ни за что въ свт не утомите меня, какъ ни старайтесь! Это множество усилій (которыя для меня пустякъ), это множество длъ (которыя для меня, такъ — пфу!) иногда поражаютъ и меня своимъ несметнымъ количествомъ и разнообразіемъ, но это ничего. Дти мои и мистеръ Пардигль выбиваются изъ силъ, только глядя на меня, а мн не почемъ: вс дла передлаю, какъ лутошки переломаю и, могу похваляться, выйду свжа, какъ жаворонокъ.

Сравненіе ли съ жаворонкомъ, воспоминаніе ли о выбиваніи изъ силъ — не знаю, произвело такое впечатлніе на мрачнолицаго, старшаго сына мистриссъ Пардигль, что глаза его искривились самымъ непріятнымъ образомъ. Я замтила, что правая рука его сжалась судорожно въ кулакъ и нанесла ударъ въ тулью фуражки, торчавшей у него подъ-мышкой лвой руки.

— Это даетъ мн важныя преимущества при моихъ обыденныхъ дозорахъ, трещала мистриссъ Пардигль.— Если я иду дозоромъ, какъ членъ благотворительныхъ комитетовъ, и встрчаю человка, который не хочетъ слушать того, что я должна ему сказать, тогда и ему говорю прямо: ‘я, мой дружище, не устану, ужъ ты тамъ какъ хочешь, а а не устану, говорю теб, что я не устану и не отвяжусь отъ тебя до-тхъ-поръ, пока не выскажу что хочу. И такъ или сякъ, а ужъ достигну своей цли! Надюсь, миссъ Сомерсонъ, вы не откажете мн въ вашемъ содйствіи при сегодняшнихъ моихъ дозорахъ. Миссъ Клеръ также? Идемъ сейчасъ же!

Я попробовала сначала отдлаться отъ этого воинственнаго предложенія, опираясь, какъ это обыкновенно водится, на занятія по хозяйству, которыя я не могла оставить. Не тутъ-то было! протестъ этотъ оказался совершенно-ничтожнымъ. Я перемнила планъ отказа: начала говорятъ, что сомнваюсь въ своихъ способностяхъ, что я слишкомъ-неопытна въ искусств примнятъ свой характеръ къ характерамъ другихъ людей и не умю выставлять на видъ необходимыхъ качествъ человка, что я не имю того тонкаго знанія человческаго сердца, которое такъ необходимо для такого важнаго дла — ходятъ дозоромъ, что мн еще надобно многому поучиться самой, прежде чмъ позволить себ учить другихъ, что для этого мало только одного добраго намренія, что, по этимъ причинамъ, я считаю боле полезнымъ употреблять время въ тонъ ограниченномъ кругу дятельности, который очерченъ вокругъ меня, что боюсь насильно расширять этотъ кругъ, а предоставляю времени раздвинуть его предлъ. Все это я говорила съ чистымъ убжденіемъ въ томъ, что мистриссъ Пардигль ‘ старше меня, и опытне, и иметъ въ существ своемъ много марсовскаго.

— Вы неправы, миссъ Сомерсонъ, сказала она: — быть-можетъ, вы не такъ способны къ тяжелой работ, можетъ-быть, не пробовали длать усилія — такъ это другая вещь. Вы посмотрите, какова я въ дл, я сейчасъ иду съ дтьми тутъ, по сосдству, къ кирпичнику — скверный характеръ — очень буду рада видть васъ вмст со мною. Также и миссъ Клеръ, если ей угодно сдлать мн честь.

Мы переглянулись съ Адой и, длать было нечего, ршились принять предложеніе. Поэтому мы отправились въ своя комнаты надть шляпы и, вернувшись черезъ нсколько минутъ назадъ, застали истомленныхъ дтей въ углу, а героическую мистриссъ Пардигль, снующею взадъ и впередъ по комнат и опрокидывающею вс легкія вещи на полъ. Мистриссъ Пардигль завладла Адою и пошла впередъ, а я слдовала за ними сзади, съ дтьми.

Ада разсказывала мн впослдствіи, что мистриссъ Пардигль говорила съ ней, своимъ крикливымъ голосомъ, что я и сама слышала, впродолженіе всего пути къ кирпичнику, она повдала, какъ, два или три года тому назадъ, она пересилила въ спор какую-то другую, должно-быть, тоже замчательную леди. Дло, изволите видть, шло о выбор одного изъ двухъ конкурентовъ, не знаю куда-то. Он, изволите видть, шумли, кричали, грозились, бранились и вообще вс проводили время пріятно и полезно, кром несчастныхъ конкурентовъ, которые, помнится, я по это время не были никуда избраны.

Я люблю, если на мою долю достанется быть съ дтьми, и, вообще говоря, я счастлива въ дтяхъ: они какъ-то скоро привязываются ко мн, но съ Пардиглями, признаться сказать, было несносно. Едва мы успли выйдти изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ манерами уличнаго мальчишки, вытаскивающаго изъ кармановъ платки, сталъ просить у меня шилингъ, на томъ основаніи, что у него нтъ и никогда не бываетъ денегъ. У нея руки проворны, она все оберетъ, говорилъ онъ, указывая на мистриссъ Пардигль. Я попробовала сдлать ему замчаніе, что такъ относиться о матери нейдетъ. Онъ за это ущипнулъ мн руку и закричалъ: — а, да! знаемъ мы вашего брата! Вамъ это, небойсь, нравится! Покажетъ деньги, да и спрячетъ себ въ карманъ! А тамъ говоритъ, что это мои деньги. Хороши мои! Я не могу истратить полфарсинга! Эти отчаянныя восклицанія такъ воспламенили его, а за нимъ и Освальда и Франциса, что я не знала куда дваться, они, какъ піявки, вцпились въ ною руку и давай ее щипать самымъ страшнымъ образомъ: захватятъ когтями, маленькій кусочекъ тла, да такъ и вертятъ. Я едва-едва удерживалась отъ крика. Къ-тому же Феликсъ наступалъ постоянно мн на ноги, и этотъ юный членъ клуба Дтей Радости, давшій клятву въ будущемъ никогда не употреблять табакъ ни въ какихъ видахъ, кажется, въ настоящемъ, никогда не употреблялъ пироговъ, потому-что, когда мы проходили мимо пирожника, онъ такъ задрожалъ и замахалъ руками, что я боялась, не сдлалось ли съ нимъ припадка. Я никогда въ жизни не страдала такъ сильно духовно и тлесно, какъ въ этотъ памятный день, съ этими ненатурально ограниченными дтьми, которыя, впрочемъ, доказали мн, что они очень-натуральны.

Я была рада, когда мы наконецъ добрались до жилища кирпичника, хотя оно находилось въ ряду несчастныхъ лачугъ, расположенныхъ на краю глинистой ямы, вмст съ свиными хлвами, прижавшимися плотно къ разбитымъ окнамъ, съ жалкими палисадниками, въ которыхъ ничего не было, кром стоячихъ лужъ. Тамъ-и-сямъ были поставлены старые ушаты и лоханки для пріема съ крышъ дождевой воды, мстами были вырыты ямы для той цли и образовали какъ-бы колодцы жидкой грязи. Въ дверяхъ и окнахъ нсколько мужчинъ и женщинъ звали по сторонамъ, мало обращая вниманія на насъ, повременамъ, впрочемъ, они пересмивались или говорили что-то въ род того, что филантропы, много думаютъ о нихъ, да мало длаютъ, боятся замарать сапожки, прійдя посмотрть на ихъ житье-бытье, и тому подобное.

Мистриссъ Пардигль во всю дорогу выказывала огромный запасъ нравственной ршительности и, охуждая торжественнымъ тономъ грязныя привычки людей низшаго класса (хотя я очень сомнвалась, чтобъ она сама въ такомъ грязномъ мст могла сохранять свою чистоту), привела насъ въ лачугу, находящуюся въ самомъ отдаленномъ углу. Кром насъ, въ этой сырой, дымной комнат была женщина съ подбитымъ глазомъ, держащая на рукахъ передъ огнемъ издыхающаго ребенка, мужчина, весь въ саж и глин, очень-истощенный, лежалъ, растянувшись на полу и курилъ трубку, дюжій молодой парень, привязывающій ошейникъ на собаку и разбитная двка, стиравшая что-то въ грязной вод. Они взглянули на насъ молча, женщина, казалось, отвернулась въ сторону, чтобъ скрыть свой подбитый глазъ. Никто, однако же, насъ не- привтствовалъ.

— Ну, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, только голосъ ея, какъ мн показалось, вовсе не имлъ дружескаго выраженія, въ немъ слышалось что-то дловое, систематическое: — ну, какъ вы поживаете? Я, вотъ, опять пришла къ вамъ. Я вдь говорила вамъ, что женя ничто на свт не утомитъ. Люблю трудную работу, очень люблю, и, какъ видите, держу свое слово.

— Опять тутъ васъ принесло! проворчалъ человкъ, лежащій на полу, повернувъ къ намъ голову и опершись на руку: — вс, что ли, привалили?

— Не безпокойся, другъ мой, сказала мистриссъ Пардигль: — садясь на одинъ стулъ и опрокинувъ другой на полъ:— мы вс здсь, вс.

— Вс! Что больно мало? вишь тутъ изъ-за васъ и пошевелиться негд! сказалъ кирпичникъ, держа въ зубахъ трубку и посматривая на насъ.

Молодой парень и двка разсмялись. Два пріятеля молодаго парня, которыхъ приходъ нашъ привлекъ къ дверямъ этой хижины, стояли позади насъ, опустивъ руки въ карманы, и также расхохотались во все горло.

— Вы меня не утомите, добрые люди, говорила мистриссъ Пардигль, обращаясь къ послднимъ: — люблю тяжелый трудъ, и чмъ вы больше оказываете препятствій, тмъ мн пріятне трудиться.

— Экъ ее носитъ! проворчалъ кирпичникъ, лежащій на полу.— Не уймется! Ну, отзванивай, отзванивай, да и съ колокольни долой! Что, въ самомъ дл пристала ко мн! Спрашивать, да развдывать, да языкъ мозолить!.. Знаю! Ну, что, стираетъ ли двка? Вонъ стираетъ… Пoсмотри на воду… Понюхай! Хорошо пахнетъ?.. Что, нравится?.. Такъ, небойсь, хороша, что и о водк не вздумаешь!.. Грязна ли изба?.. да, грязна, смрадный духъ… нездоровый духъ… вс дти больны, вс пятеро ходятъ какъ мертвые… Да и лучше бы того… концы въ воду… и для нихъ и для насъ. Ну, что еще?.. Читалъ ли книжонку, которую оставила здсь?.. Нтъ, не читалъ… Здсь никто читать не уметъ. Да еслибъ и завелся какой грамотй, такъ я бы слушать не сталъ… да… читай груднымъ дтямъ… а я не дитя. Еще бы ты мн оставила куклу… а я бы съ ней няньчиться сталъ… какъ я велъ себя, да? Вотъ какъ: три дня бражничалъ… пилъ бы и четвертый день… да денегъ не хватало… Отчего у жены глазъ подбитъ? Я подбилъ, далъ въ сердцахъ тумака — вотъ и все. А если скажетъ, что упала, да ушиблась — совретъ… не врь!

Онъ оставилъ трубку, чтобъ произнести залпомъ эти вопросы и отвты и, окончивъ послднее слово, повернулся на другой бокъ и снова началъ куритъ.

Мистриссъ Пардигль, которая впродолженіе всей выходки хозяина смотрла на него сквозь очки, съ притворнымъ спокойствіемъ и, какъ мн казалось, старался всячески возбудить въ немъ негодованіе, достала изъ кармана какую-то книгу а начала читать.

Чтеніе ея разбудило дтей я они смотрла на насъ вытараща глаза, старшіе члены семейства не обращала на насъ никакого вниманія, кром молодаго парня, который всякій разъ заставлялъ лаять собаку, когда мистриссъ Пардигль приходила въ паосъ. Мы, къ сожалнію, понимали ясно, что между нами и этими людьми лежитъ тяжелая, желзная преграда, которую не отодвинетъ наша новая пріятельница. Все, что она читала и говорила, казалось намъ, очень-дурно выбраннымъ для слушателей такого рода. Что жъ касается до маленькой книжки, о которой говорилъ кирпичникъ, лежащій на полу, то мы съ ней познакомились впослдствіи, и мистеръ Жарндисъ говорилъ намъ, что эта книжка такая, которую, онъ полагаетъ, не ршился бы взятъ въ руки даже Робинзонъ Крузо, хотя онъ былъ вовсе безъ книгъ на пустынномъ остров своемъ.

Понятно, какъ мы обрадовались, когда мистриссъ Пардигль окончила свое чтеніе. Человкъ, лежащій на волу, повернулъ къ не! свою голову я сказалъ брюзгливо:

— Ну, отзвонила?

— На сегодня довольно, мой другъ. Но я никогда не устану. Я буду навщать васъ послдовательно, возразила мистриссъ Пардигль съ педагогическою важностью.

— Отчаливай! проворчалъ хозяинъ сквозь зубы.— Что тамъ себ хочешь длай, только отчаливай!

Мистриссъ Пардигль, въ-самомъ-дл, встала не безъ того, конечно, чтобъ не поднять вихря подоломъ своихъ юбокъ, отъ котораго едва спаслась трубка. Взявши двухъ дтей своихъ за руки и приказавъ другимъ слдовать за собою, она выразила надежду, что кирпичникъ и вся семья его исправятся къ слдующему ея приходу и направила стопы свои въ другую лачужку.

Я думаю, что будетъ несправедливо съ моей стороны, если я не прибавлю, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и въ другихъ длахъ, давала примирительный видъ своимъ поступкамъ, какъ-бы длая добро гуртомь и въ большомъ размр.

Она думала, что мы слдуемъ также за ней. Между-тмъ, какъ только она ушла, мы тотчасъ же подошли къ женщин, сидящей у огня, чтобъ спросятъ не больно ли дитя ея.

Она смотрла на него, какъ мы замтили, прикрывая рукою свой обезображенный глазъ, какъ-будто хотла скрыть отъ бднаго ребенка, слды насилія, шума и дурнаго съ собою обхожденія его отца.

Ада, которой нжное сердце было очень-чувствительно, стала на колни и открыла лоскутъ, прикрывавшій лицо ребенка. Тогда я увидла нее и отвела ее въ сторону… Малютка умиралъ.

— О, Эсирь! вскричала Ада: — взгляни сюда, Эсирь, душа моя, бдняжка… Бдный мученикъ, бдный страдалецъ… Мн такъ жалко его… такъ жалко ату женщину… Ахъ, Эсирь! я никогда не видала ничего подобнаго!.. Дитя, милое дитя, что съ тобою?..

Такое состраданіе, такая нжность чувствъ, съ которыми, ставъ на колни возл матери, оплакивала Ада страданія ребенка, могли смягчить всякое грубое сердце, если только оно еще бьется въ груди. Бдная женщина посмотрла на нее сначала съ удивленіемъ, а потовъ залилась горькими слезами.

Я взяла съ колнъ ея легкое бремя, сдлала все, что могла, чтобъ холодющій трупъ ребенка казался спокойне, положила его на доску и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Потомъ мы пробовали утшить несчастную мать, говорили ей слова Спасителя о дтяхъ. Она молчала, но плакала, плакала горько.

Обернувшись, я замтила, что молодой парень выгналъ собаку и стоялъ у двери, глядя на насъ. На глазахъ его не было видно слезъ, но не было въ нихъ и непріятнаго выраженія. Двушка была также спокойна и сидла въ углу, устремивъ глаза въ полъ. Кирпичникъ всталъ: онъ все еще курилъ трубку и смотрлъ на насъ съ недовріемъ, но молчалъ.

Какая-то старуха, одтая и лохмотья, вбжала въ лачужку, бросилась прямо къ бдной матери и вскрикнула: ‘Женни! Женни!’ Бдная мать встала съ своего мста и повисла на ше старухи.

Старуха была вовсе непривлекательна, но эта симпатія, съ которой она утшала бдную женщину, эти слезы, которыя мшались съ слезами осиротвшей матери, придавали ей характеристическую красоту. Утшенія ея состояли только въ словахъ: ‘Женни! Женни!’, но эти слова были произносимы такимъ тономъ, въ которомъ выражалось много, много неподдльнаго чувства.

Мн казалось поразительно, какъ эти дв женщины, грубыя, одтыя въ лохмотья, были такъ близки другъ къ другу, какъ вязало ихъ взаимное чувство истинной любви, какъ длили он горе и близко принимая его къ сердцу, загрублому въ тяжелыхъ испытаніяхъ жизни. Я думаю, что лучшая сторона этихъ людей для насъ закрыта. Что нищій чувствуетъ къ нищему, знаетъ только Богъ, да они сами.

Мы сочли за лучшее уйдти, чтобъ не возмущать своимъ присутствіемъ ихъ скорби. Мы вышли такъ тихо, что никто не обратилъ на насъ вниманія, кром молодаго парня: онъ стоялъ прислонясь въ стн и такъ близко около двери, что намъ трудно было пройдти. Замтя это, онъ отошелъ въ сторону, не показывая нисколько, что безпокоится для насъ, но мы, на всякій случай, его поблагодарили очень-ласково. Онъ ничего намъ не отвтилъ.

Съ стсненнымъ сердцемъ возвращалась Ада назадъ, и Ричардъ, котораго мы застали дома, очень былъ огорченъ ея слезами (хотя усплъ мн шепнуть потихоньку, что она прекрасна и подъ вліяніемъ грусти). Мы условились вечеромъ взять съ собой нсколько припасовъ и сходить опять къ кирпичнику. Мистеру Жарндису мы сказали въ очень-короткихъ словахъ о случившемся, но, несмотря на это, втеръ тотчасъ же перемнялся.

Насталъ вечеръ и мы отправились въ-сопровожденія Ричарда.

Мы оставили его въ нкоторомъ отдаленіи и одн пошли въ жилище кирпичника, когда мы подошли къ двери, мы увидли ту женщину, которая принесла столько утшенія бдной Женни. Она стояла у порога и выглядывала боязливо.

— Это вы, барышни? сказала она со вздохомъ.— Я поджидаю старшину. Сердце не на мст! Что, какъ выгонитъ меня, старуху, изъ дома? Нтъ, лучше пусть убьетъ на этомъ мст!

— Ты говоришь, добрая старушка, про мужа? спросила я.

— Да, миссъ, про старшину. Женни забылась сномъ, бдняжка изъ силъ выбилась. Шутка-ли, ровно недлю и день и ночь все возилась съ ребенкомъ. Разв когда мн удастся на минутку ли на дв перехватить его.

Она дала намъ дорогу, мы тихо вошли и положили, что принесли съ собой, около бдной постели, на которой спала мать. Та же грязь, какую мы видли утромъ, была везд, и казалось, что неопрятность составляла непремнную принадлежность этой лачужки. Но трупъ ребенка былъ омыть, обернутъ въ чистыя тряпки и на платк моемъ, который все-таки прикрывалъ его личико, лежалъ букетъ душистой травы, положенный такъ нжно, такъ красиво… такими грубыми, высохшими руками!

— Да благословитъ тебя Богъ! сказали мы ей.— Ты добрая женщина.

— Я, барышня? возразила она съ удивленіемъ.— Тс!.. Женни! Женни!..

Мать простонала во сн и открыла глаза, звуки знакомаго голоса, казалось, успокоили ее. Она заснула снова.

Какъ мало думала я, когда, приподнявъ платокъ, чтобъ взглянуть на крошечнаго ребенка, уснувшаго вчнымъ сномъ — какъ мало думала я на какой безпокойной груди будетъ лежать этотъ платокъ посл того, какъ онъ покрывалъ такую безмятежную, такую безгршную грудь! Я только думала, что, быть-можетъ, ангелъ-хранитель этого ребенка обратитъ взоръ свой на ту женщину, которая одла трупъ его въ чистый лоскутъ полотна, на ту женщину, которая, простясь съ нами, осталась у двери озираясь и прислушиваясь робко и твердила своимъ грубымъ, но идущимъ къ сердцу голосомъ: Женни! Женни!

ГЛАВА IX.
Примты и намеки.

Не знаю, какъ это случается, но мн кажется, я пишу только про себя. Я все хочу писать про другихъ, стараясь какъ можно меньше думать о себ и ей-Богу сержусь, какъ только имя мое попадетъ подъ перо, говорю себ: убирайся пожалуйста, несносное созданіе, куда-нибудь, и не хочу говорятъ о теб. Не тутъ-то было! Надюсь, впрочемъ, что снисходительный читатель, найдя много обо мн на этихъ страницахъ, предположить, что я я играла въ описываемыхъ происшествіяхъ какую-нибудь роль и что нельзя было вычеркнуть меня изъ хода описываемыхъ событій.

Моя милочка и я занимались вмст чтеніемъ, работой, музыкой и не видали, какъ бжало время, скучные зимніе дни пролетли мимо насъ, какъ легкокрылыя пташки. Обыкновенно, посл обда и вечеромъ, Ричардъ бесдовалъ съ нами. Хотя онъ былъ самое безпокойное въ мір существо, но безъ него намъ бывало скучно.

Онъ очень, очень, очень любилъ Аду, я знаю это и считаю лучшимъ высказать сразу. Мн никогда не случалось прежде видть влюбленныхъ, однакожъ я безъ затрудненія поняла ихъ чувства. Я, безъ-сомннія, ничего имъ не говорила, даже не показала виду, что знаю въ чемъ дло, напротивъ, я старалась казаться такою слпою, такою непонятливою, что право иногда мн приходило въ голову, когда я сиживала одна за работой — уже ли я въ-самомъ-дл могу такъ притворяться, могу такъ обманывать?

Но длать было нечего. Мн осталось только молчать и быть тише воды, ниже травы. Да они и сами были на словахъ такъ скромны, какъ мышки. Они высказываясь мн такъ мило, такъ осторожно хитрили, такъ неумышленно, такъ безуспшно, что, право, мн было очень-трудно скрывать отъ нихъ, какъ они меня интересовали.

— Наша маленькая хозяюшка, такая славная хозяюшка — скажетъ, бывало, Ричардъ, встрчая меня въ саду рано утромъ, съ веселымъ смхомъ и, быть-можетъ, слегка закраснвшись:— что я не могу жить безъ нея. Прежде, чмъ начинается возня моя съ книгами и инструментами, или скачка, сломя-голову, по холмамъ и оврагамъ, я такъ люблю прійдти сюда въ садикъ, погулять съ нашимъ добрымъ другомъ, что вотъ я и опять налицо.

— Ты знаешь, милая тетушка Дердонъ — скажетъ, бывало, вечеромъ Ада, положивъ головку ко мн на плечо (и пламя свчей играетъ въ ея задумчивомъ взор): — я не люблю болтать, прійдя въ свою комнату. Но какъ-то пріятно посидть немного смотря на тебя, задуматься на плеч твоемъ, прислушиваясь къ завыванью втра и вспоминая о бдныхъ морякахъ, носящихся по волнамъ океана.

Ахъ, можетъ-быть, Ричардъ вступитъ въ морскую службу! Мы часто поговаривали о его карьер. Была рчь и о томъ, что онъ любитъ море и склоненъ къ матросской жизни. Мистеръ Жарндисъ писалъ къ одному изъ родственниковъ, высокорожденному сэру Лейстеру Дедлокъ, просилъ его содйствія въ устройств судьбы Ричарда, на что сэръ Леістеръ отвчалъ очень-ласковымъ письмомъ, говорилъ, что онъ сочтетъ себя очень-счастливымъ, если можетъ споспшествовать ко благу юнаго джентльмена, и что онъ готовъ все сдлать, что только въ его власти, но что власть его во многихъ отношеніяхъ ограниченна, что миледи посыдаетъ поклонъ молодому джентльмену (она очень-хорошо помнитъ, что связана съ нимъ родствомъ въ отдаленномъ колн), я уврена, что онъ во всякомъ род службы пройдетъ поприще свое съ ревностью и съ честью.

— Это ясно, говоритъ мн Ричардъ: — я самъ долженъ прокладывать себ дорогу. Что за бда! Сколько людей трудомъ проложили себ путь! Ничего, и мы пойдемъ! Я бы только желалъ, чтобъ на первый разъ меня сдлали командиромъ какого-нибудь капера, я бы взялъ съ собой лорда-канцлера и держалъ бы его на самомъ маленькомъ жалованьи до-тхъ-поръ, пока онъ не кончилъ бы нашего процеса. Жиру бы съ него очень поспало, еслибъ онъ у меня не скоро поворачивался!

Въ характер Ричарда, рядомъ съ прекрасными качествами — съ чувствительностью, добротою и неистощимою веселостью — была какая-то безпечность, нерасчитанность, которая пугала меня, главное, потому, что онъ, по какой-то странной ошибк, принималъ ее за благоразуміе. Во всхъ его денежныхъ разсчетахъ не было нисколько основательности, вспомните, только, его продлку съ мистеромъ Скимполемъ.

Мистеръ Жарндисъ узналъ объ уплаченной нами сумм или отъ мистера Скимполя, или отъ Коавинса — не знаю, только онъ отдалъ деньги мн сполна, съ тмъ, чтобъ я удержала мн принадлежащую часть, а остальное возвратила Ричарду. Боже! что хотлъ сдлать Ричардъ съ этими деньгами! Вопервыхъ, онъ считалъ ихъ находкою, вовторыхъ, еслибъ только высчитать вс т расходы, какіе онъ предполагалъ и о которыхъ говорилъ такъ часто со мною, то право это составило бы большую сумму денегъ.

— Да почему же нтъ, тетушка Геббертъ? говорилъ онъ мн, желая безъ всякой надобности отдать пять фунтовъ стерлинговъ кирпичнику.

— Вдь я чистоганомъ, выигралъ въ этомъ дл съ Коавннсонъ, десять фунтовъ!

— Какимъ же это образомъ? спрашивала я.

— Какъ, какимъ-образомъ? Я отдалъ десять фунтовъ стерлинговъ и очень былъ радъ развязаться съ ними, не ожидая никогда найдти ихъ опять въ карман. Что, не правда?

— Правда, отвчала я.

— Хорошо! Теперь я опять владю десятью фунтами…

— Тми же десятые.

— Совсмъ не тми же. Я получилъ больше десятью фунтами чмъ ожидалъ, слдовательно могу истратить ихъ безъ всякаго зазрнія совсти.

Точно такимъ же образомъ, убдясь въ безполезности отдать кирпичнику пять фунтовъ стерлинговъ, онъ считалъ эти деньги пріобртенными и полагалъ, что ихъ можно такъ же легко истратить, какъ он легко пріобртены.

— Позвольте-ка, говорилъ онъ: — я пріобрлъ неожиданно пять фунтовъ стерлинговъ по длу кирпичника, стало — быть, еслибъ я позволилъ себ скакать въ почтовой коляск въ Лондонъ и обратно, что стоитъ только четыре фунта, такъ я все-таки выигралъ бы одинъ фунтъ. А это не шутка! Не такъ ли?

Ричардъ былъ такъ откровененъ и великодушенъ, какъ только можно быть. Онъ былъ пылокъ, храбръ и, несмотря на живость своего характера, былъ такъ скроменъ, что я въ нсколько недль полюбила его какъ брата. Эта скромность, свойство души его, обнаруживалась и безъ вліянія Ады, но, подъ ея благотворнымъ вліяніемъ, онъ становился, самымъ занимательнымъ, веселымъ, любезнымъ и чистосердечнымъ собесдникомъ. Сознаюсь откровенно, что, сидя съ ними, говоря съ ними, гуля съ ними, замчая, какъ они боле-и-боле влюбляются другъ въ друга, какъ скрываютъ любовь свою и считаютъ ее глубочайшимъ секретомъ, сознаюсь откровенно, что я не мене ихъ была очарована я предавалась этимъ упоительнымъ грзамъ.

Такъ поживали мы день за день, какъ вдругъ однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Жарндисъ получилъ письмо, взглянулъ на конвертъ и сказалъ:— А, а! отъ Бойтсорна!— распечаталъ письмо и началъ читать его съ видимымъ удовольствіемъ, прочтя до половины, онъ сказалъ вамъ, между прочимъ, что Бойтсорнъ детъ къ вамъ въ гости. Кто же бы это былъ Бойтсорнъ? думая мы вс. И я уврена, мы вс думали, по-крайней-мр я за себя ручаюсь, прійметъ ли этотъ Бойтсорнъ участіе въ томъ, что у насъ теперь происходитъ?

— Съ Лаврентіемъ Бойтсорномъ, лтъ сорокъ-пять тому назадъ, мы хаживали вмст въ школу, сказалъ мистеръ Жарндисъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ.— Тогда онъ былъ пылкій, громогласный, добросердечный и смлый мальчикъ, теперь сталъ пылкій, громогласный, добросердечный и смлый мужъ. Что это за страшный дтина!

— Ростомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Да, Рикъ, ростомъ, отвчалъ мистеръ Жарндисъ: — будучи старше меня десятью годами и выше меня вершками двумя, онъ держитъ голову прямо, какъ старый солдатъ, грудь на-выкат, руки — что твои кузнечные молоты, а горло — не знаю съ чмъ и сравнить, заговоритъ ли онъ, засмется ли, просто ли чихнетъ — такъ задрожатъ потолочныя балки!

Мастеръ Жарндисъ съ такимъ восторгомъ описывалъ портретъ друга своего Бойтсорна, что втеръ и разу не измнялъ направленія.

— А теперь друзья моя, Рикъ, Ада и ты, маленькая старушка, говорилъ мистеръ Жарндисъ: — а хочу описать вамъ внутреннія достоинства этого человка: его теплое сердце, его пылкую душу, языкъ его такъ же звученъ, какъ и его голосъ, то-есть, онъ во всемъ и всегда въ превосходной степени. Когда бранится — это настоящій зврь, многіе его и считаютъ, я думаю, за звря. Впрочемъ, баста! больше про него ни слова! Увидите сами. Только вотъ еще что: не удивляйтесь, что онъ говорить со иной съ видомъ покровительства, онъ не можетъ забыть до-сихъ-поръ, что я былъ самый маленькій мальчикъ въ школ и что наша дружба началась съ-тхъ-поръ, какъ онъ, однажды, вступясь за меня, вышибъ моему обидчику два зуба (онъ говоритъ шесть). Бойтсорнъ и его человкъ, милая старушонка, продолжалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь ко мн: — будутъ у насъ сегодня къ обду.

Я распорядилась, чтобъ все было готово къ принятію мистера Бойтсорна, и мы съ любопытствомъ ожидали его прізда.

Начало ужъ темнть, а онъ не прізжалъ. Насталъ часъ обда, его все-таки не было, отложили обдъ еще на часъ времени, и мы сидли возл камина, освщенные пламенемъ, вдругъ снная дверь отворялась настежь и раздался въ сняхъ голосъ, произносившій очень-громко и съ живостью слдующія слова:

— Насъ надулъ этотъ каналья проводникъ, Жарндисъ. Позжай, говоритъ, направо, тогда, когда надо было хать налво. Такой бестіи не сыщешь на всемъ земномъ шар, врно и отецъ его былъ порядочный негодяй, что воспиталъ такого сына-мерзавца. Я жалю, что не убилъ его собственными руками.

— Разв ты думаешь, что онъ съ умысломъ завелъ васъ въ другую сторону? спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Еще бы нтъ! Да я увренъ, что этотъ мошенникъ ободралъ не одного бдняка, заведя чортъ знаетъ куда! Клянусь, онъ показался вн такой подозрительной собакой, когда говорилъ мн: навернуть направо. Жалю, что я тутъ же не выколотилъ ему всхъ костей!…

— То-есть зубовъ, ты хочешь сказать, возразилъ мистеръ Жарндисъ.

— Ха, ха, ха! расхохотался мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, и въ-самомъ-дл такъ громко, что задрожали стекла.— Ха, ха, ха! Ты еще не забылъ прошлыя проказы! Я теб говорю по правд, что рожа этого мошенника, выражала плутовство, подлость и разбой. Такъ бы и поставилъ его на большой дорог пугаломъ для плутовъ. Если я встрчу завтра этого разбойника, такъ ужъ не пеняй на себя, я сверну ему голову, какъ гнилой сукъ.

— Въ этомъ я не сомнваюсь ни на волосъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ.— А пока пойдемъ въ комнаты.

— Клянусь теб, Жарндисъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, взглянувъ, должно-быть, на часы: — еслибъ ты былъ женатъ, я бы вернулся назадъ отъ твоего порога и лучше бы забрался на самыя отдаленныя вершины Гималайскаго Хребта, чмъ позволить себ представиться жен твоей въ такой безтолковый часъ.

— Зачмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Клянусь теб жизнью и честью! воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ: — ни за что бъ въ мір я не ршился быть столь нахальнымъ, чтобъ заставить хозяйку дома ожидать себя до этого часа. Я бы лучше позволялъ застрлить себя, ей-Богу!

Говоря такимъ образомъ, подымались они по лстниц, и мы скоро услышали, какъ гремли въ комнат, для него назначенной, его полнозвучные ха, ха, ха! и ха, ха, ха! такъ-что сосднее эхо, кажется, заражалось веселостью и такъ же хохотало отъ чистаго сердца, какъ онъ, или какъ мы, увлеченные его смхомъ.

Мы вс получили предубжденіе въ его пользу, потому-что въ смх его слышалось какое-то прочное достоинство, равно какъ и въ его сильномъ, здоровомъ голос, въ этой округленности и полнозвучности, съ которыми онъ произносилъ каждое слово, и даже въ гнв его, доходящемъ до превосходной степени, который гремлъ, какъ выстрлъ изъ пушки, но холостой, никого не поражая. Когда мистеръ Жарндисъ представилъ его намъ, мы увидли, что наружность его вполн соотвтствуетъ нашему предубжденію. Онъ былъ не только красивый старикъ, высокій, широкогрудый, какъ его описывалъ намъ опекунъ мой, съ огромной сдой головою, съ пріятнымъ спокойствіемъ на лиц, когда онъ молчалъ, съ наклонностью къ толстот, умряемой строгою и мыслящею жизнью, съ подбородкомъ, готовымъ тотчасъ же удвоиться, если дать ему поблажку, но еще манеры его были истинно-джентльменскія, онъ былъ такъ рыцарски вжливъ, ляда его сіяло такою нжною и пріятною улыбкой, было-такъ ясно и откровенно, что онъ выражался на немъ именно такимъ, какимъ былъ, то-есть неспособнымъ, какъ говоритъ Ричардъ, къ чему-нибудь, въ маленькомъ масштаб. Я смотрла на него съ одинакимъ удовольствіемъ и тогда, когда, сидя за обдомъ и весело улыбаясь, онъ разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда мастеръ Жарндисъ возводилъ его въ превосходную степень и онъ выстрливалъ холостыми зарядами изъ пушекъ — мелкаго огнестрльнаго оружія онъ не любилъ, и тогда, когда, закинувъ голову, онъ раздражался своимъ громоноснымъ ха, ха, ха!

— Я думаю, ты привезъ съ собою свою птичку? спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Клянусь, это самая удивительная птичка на всемъ земномъ шар, говорилъ, воспламеняясь, мистеръ Бойтсорнъ: — что за удивительное созданіе! Я не возьму за нея десять тысячъ гиней! Я завщалъ ей пожизненную пенсію, если она переживетъ меня. Это феноменъ, дивный феноменъ, по понятливости и по привязанности. Да и отецъ ея былъ самый-удивительный изъ всхъ самцовъ!

Предметомъ этихъ похвалъ была маленькая канарейка, такая ручная, что человкъ мистера Бойтсорна принесъ ее на указательномъ пальц въ комнату, и она, облетвъ ее слегка, услась спокойно на голову своего хозяина. Видть это крошечное, слабое созданіе, сидящее такъ спокойно на голов мистера Бойтсорна въ то время, какъ онъ сыпалъ своими крупными, энергическими словами, значило, видть самую врную картину характера этого замчательнаго человка.

— Клянусь теб, Жарндисъ, говорилъ онъ, отщипнувъ маленькій кусочекъ хлбца и подавая его нжно своей канарейк: — еслибъ я былъ на твоемъ мст, я завтра же схватилъ бы за шиворотъ любаго адвоката, такъ-что затрещали бы кости, и трясъ бы его до-тхъ-поръ, пока деньги не высылались бы изъ всхъ его кармановъ. Я добился бы своего тмъ или другимъ способомъ! Поручи, братецъ, мн пощупать бока твоего стряпчаго, я исполню съ большимъ удовольствіемъ!

Впродолженіе всего этого времени маленькая канарейка клевала изъ рукъ его.

— Благодарю тебя, Лаврентій, но дло теперь въ такомъ ужъ положенія, возразилъ, смясь, мистеръ Жарндисъ: — что достаточно и законнаго сотрясенія Палаты и всей Оберканцеляріи, чтобъ подвинуть его впередъ.

— Никогда на свт не было такой дьявольской трущобы, какъ Оберканцелярія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ.

Когда мы разсмялись и онъ, въ свою очередь, забросилъ голову взадъ, и окрестное эхо начало вторить его громогласное ха, ха, ха, ха! Но эти залпы вовсе не нарушали спокойствія птички, которая такъ была уврена въ своей безопасности, что прыгала по столу своего своего господина, поворачивая голову и вправо и влво и, казалось, смотрла на него своими веселыми глазками такъ, какъ-будто и онъ самъ былъ не кто другой, какъ птичка.

— Ну, а какъ идутъ твои дла съ сосдомъ? За кмъ осталось право пользоваться прогономъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.— Вдь ты тожъ несовсмъ свободенъ отъ судовъ!

— Онъ, братецъ, подалъ на меня прошеніе, что я владю чужою землею, а я подалъ на него прошеніе, что онъ владетъ чужою землею, отвчалъ мистеръ Бойтсорнъ: — это, я теб скажу, гордйшее существо! Нравственно невозможно, чтобъ его звали сэръ Лейстеръ. Я увренъ, что его зовутъ сэръ Люциферъ.

— Благодарите за комплиментъ нашему родственнику! смясь, сказалъ мой опекунъ Ад и Ричарду.

— Я готовъ былъ бы просить прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Картстона, возразилъ нашъ гость: — еслибъ я не прочелъ на открытыхъ и веселыхъ лицахъ ихъ, что они отъ своего дальняго родственника на очень-далекой дистанціи.

— А можетъ и онъ отъ насъ! возразилъ Ричардъ.

— Клянусь! воскликну ль мистеръ Бойтсорнъ, разразившись вдругъ новымъ залпомъ: — этотъ Дедлокъ, да и отецъ его, да и ддъ въ придачу, просто, тупоголовый, безсмысленный, заносчивый чурбанъ. Пишетъ ко мн черезъ своего агента или черезъ, чортъ знаетъ, кого — не знаю: ‘Сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, принося свое совершеннйшее почтеніе мистеру Лаврентію Бойтсорну, просить его обратить вниманіе на то обстоятельство, что прогонъ, примыкающій къ старому церковному дому и находящійся нын во владніи мистера Лаврентія Бойтсорна, принадлежитъ по праву ему, сэру Лейстеру баронету, потому-что составляетъ часть парка при Чизни-Вольд, и что нын сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, находитъ приличнымъ присоединить его къ своимъ владніямъ’. Я написалъ ему такой отвтъ: ‘Мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, принося самое совершеннйшее почтеніе сэру Лейстеру Дедлоку баронету, проситъ его обратить вниманіе на то обстоятельство, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ никакихъ правъ сэра Лейстера Дедлока баронета ни на какой предметъ не признаетъ, а что касается до пріобщенія вышепоминаемаго прогона, къ владніямъ сэра Лейстера Дедлока баронета, долгомъ считаетъ присовокупить, что онъ, мистеръ Лаврентій Бойтсорнъ, посмотрлъ бы, кто осмлятся взять на себя трудъ пожаловать для подобнаго пріобщенія’. Онъ посылаетъ какого-то одноглазаго мерзавца прорубить и навсить калитку. Я отдлываю этого циклопа такъ ловко пожарною трубою, что онъ едва уноситъ ноги. Онъ строить калитку ночью! Утромъ я калитку срываю и сжигаю. Онъ посылаетъ своихъ клевретовъ перенести заборъ и мять траву. Я строю имъ западни, стрляю толченнымъ горохомъ имъ въ ноги, обливаю ихъ пожарной трубой и ршаюсь освободить окончательно человческій родъ отъ бремени, то-есть отъ существованія этихъ отчаянныхъ мерзавцевъ. Онъ опять подаетъ просьбу о завладніи чужою собственностью. Я также опять подаю просьбу о завладніи чужою собственностью. Онъ подаетъ просьбу о самоуправств. Я самоуправляюсь! Ха, ха, ха, ха!

Слушая, какъ все это онъ говорилъ съ невыразимою энергіею, можно было бы подумать, что онъ злйшій человкъ изъ всхъ людей. Смотра, какъ онъ въ то же время любуется птичкой, которая сидитъ у него на рук, и какъ онъ нжно разглаживаетъ ея перышки, можно было подумать, что онъ самый кроткій изъ всхъ людей. Слыша смхъ его и наблюдая при этомъ добродушное выраженіе его лица, можно было подумать, что у него нтъ на свт никакой заботы, никакого спора, никакого горя, а что жизнь его проходитъ какъ ясное лтнее утро.

— Нтъ, нтъ! говорилъ онъ: — не отымутъ моего прогона никакіе Дедлоки! Хоть я чистосердечно признаюсь (тутъ голосъ его смягчился въ одну минуту), что леди Дедлокъ, совершеннйшая леди во всемъ свт, которой я готовъ отдать всякое почтеніе, какъ джентльменъ, а не какъ баронетъ, съ головою, набитою стародавностью своего рада… Человкъ, который на двадцатомъ году своей жизни былъ ужъ въ полку офицеромъ, не позволитъ никакимъ сэрамъ Люциферамъ, будь они живые или умершіе, щелкать себя по носу.

— И не позволятъ никому щелкать по носу и младшихъ своихъ товарищей — такъ ли? сказалъ опекунъ мой.

— Безъ-сомннія, безъ-сомннія! сказалъ мистеръ Бойтсорнъ, ударивъ его по плечу съ видомъ покровительства, въ которомъ просвчивалось что-то серьзное, хоть онъ и смялся.— Лаврентій Бойтсорнъ всегда за друга горой! Жарндисъ, ты можешь положиться на него. Но кстати о завладніи чужою собственностью. Миссъ Клеръ и миссъ Сомерсонъ, я увренъ, простятъ меня, что я такъ долго распространялся о такомъ сухомъ предмет, нтъ ли ко мн, чего-нибудь отъ вашихъ повренныхъ, Кенджа и Корбая?

— Кажется, ничего нтъ, Эсирь? сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Ничего нтъ, добрый опекунъ мой.

— Благодарю васъ, возразилъ мастеръ Бойтсорнъ.— Впрочемъ, мн не было нужды спрашивать у миссъ Сомерсонъ, потому-что при поверхностномъ взгляд на нее, каждый можетъ замтить ея вниманіе и предусмотрительность. (Они вс хотли ободрить меня и вс ободрили.) Но вотъ причина, по которой я сдлалъ этотъ вопросъ: я теперь изъ Линкольншайра и, конечно, не былъ еще въ Лондон, но думалъ, что нсколько писемъ на мое имя должны быть присланы сюда. Впрочемъ, вроятно, она придутъ завтра.

Я часто подмчала впродолженіе вечера, который прошелъ очень пріятно, что мистеръ Бойтсорнъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ наблюдалъ за Ричардомъ и Адою. Пріятныя черты лица его выражали какую-то нжность, когда, сидя около фортепьяно, онъ слушалъ ихъ игру и пніе съ напряженнымъ вниманіемъ, ему не было надобности говорить, что онъ любитъ музыку: это выражалось въ каждой черт лица его, наблюдая за нимъ, и не могла удержаться, чтобъ не спросить добраго опекуна моего, съ которымъ мы въ углу, на маленькомъ столик играли въ бекгемонъ, былъ ли мистеръ Ботсорнъ женатъ или нтъ?

— Нтъ, отвчалъ онъ: — не былъ.

— Странно, а онъ похожъ на женатаго.

— На чемъ же ты основываешь свое мнніе? спросилъ онъ меня съ улыбкой.

— Вотъ на чемъ, добрый опекунъ ной, сказала я, не безъ того, чтобъ не покраснть немного отъ моего смлаго предположенія: — въ взорахъ его столько нжнаго, онъ такъ внимательно-ласковъ къ намъ, и…

Мастеръ Жарндисъ взглянулъ въ ту сторону, гд сидлъ его старый другъ.

Я больше не сказала ни слова.

— Ты угадала молоденькая старушка, отвтилъ онъ: — однажды, онъ чуть-чуть не женился. Это было давно, очень-давно, и только однажды.

— Что жъ, невста его умерла?

— Нтъ… то-есть, да, она умерла для него. Это обстоятельство сдлало большое вліяніе на всю его жизнь. Можешь ли ты поврить, что его голова и сердце были полны романической страсти?

— Могу, добрый опекунъ мой, и легко могу, посл того, что вы мн сказали.

— Съ-тхъ-поръ онъ никогда не былъ тмъ, чмъ могъ бытъ, говорилъ задумчиво мистеръ Жарндисъ: — теперь, въ эти преклонныя лта, никого нтъ возл него, кром его слуги и маленькой желтенькой подруги… Кажется, твой ходъ, душа моя!

По выраженію лица добраго опекуна моего, я тотчасъ замтила, что продолжать разговоръ за этотъ предлъ, значитъ поднять втеръ съ востока. Я замолчала. Во мн было возбуждено участіе, но не любопытство. Я немного подумала объ этой старой исторіи ночью, когда будило меня сильное всхрапыванье мистера Бойтсорна, даже пробовала ршить трудную задачу: вообразить себ старое время и облечь стариковъ въ красоты юности, но всегда засыпала прежде ршенія. И мн снились дни моего дтства, проведенные въ дом моей крестной матери. Не знаю, что это значитъ, только этотъ періодъ моей жизни всего чаще являлся мн во сн.

Съ утренней почтой пришло къ мистеру Бойтсорну письмо отъ мистеровъ Кенджа и Корбая. Они увдомляли его, что къ обду явится къ нему одинъ изъ ихъ клерковъ. Это было въ самый для меня хлопотливый день, въ который я обыкновенно сводила вс счеты, за недлю очищала книги и приводила въ возможный порядокъ все свое хозяйство. Мистеръ Жарндисъ, Ричардъ и Ада, желая воспользоваться хорошей погодой, отправились на отдаленную прогулку, я, по причин занятій, осталась дома. Мистеръ Бойтсорнъ поджидалъ клерка изъ конторы Кенджа и Корбая и далъ слово мистеру Жарндису, прійдти къ нимъ на встрчу, какъ-только окончитъ дла.

Я была очень-занята: разсматривала книги, подводила итоги, платила и получала деньги, выдавала квитанція и, какъ говорится, сбилась съ ногъ, когда доложили о прізд мистера Гуппи. Мн казалось, что это былъ тотъ самый мистеръ Гуппи, который провожалъ меня до почтовой кареты, когда я первый разъ пріхала въ Лондонъ, и я очень обрадовалась повидать его, потому-что онъ былъ не чуждъ моему настоящему счастью.

Когда онъ явился, я едва могла узнать его — такъ онъ былъ щегольски разодтъ. На немъ было совершенно-новое, брусничнаго цвта съ искрой, платье, блестящая шляпа, фіолетовыя, лайковыя перчатки, пестрйшій галстухъ, цлая клумба цвтовъ въ петличк и толстое золотое кольцо на мизинц. Ко всему этому отъ него распространялся сильный запахъ медвжьяго жира и разныхъ душистыхъ снадобій. Онъ разсматривалъ меня съ такимъ вниманіемъ, которымъ, сказать по правд, я была сконфужена. Я просила его ссть. Онъ слъ въ углу, поминутно протягивая и сжимая ноги. Я спрашивала его о дорог, о здоровьи мистера Кенджа и тому подобное, и хоть говорила съ нимъ, несмотря на него, но чувствовала, что взоръ его тяготлъ надо мною съ испытующимъ любопытствомъ.

Привелъ человкъ, пригласить его наверхъ къ мистеру Бойтсорну. Мистеръ Гуппи всталъ и раскланялся со мною. Я сказала ему, что къ его возвращенію будетъ здсь приготовленъ завтракъ и что мистеръ Жарндисъ просилъ его закусить.

— Буду ли я имть честь найдти васъ опять здсь, миссъ? спросилъ меня мистеръ Гуппи, съ нкоторымъ замшательствомъ и держась за дверную ручку.

На мой утвердительный отвтъ онъ пріятно улыбнулся и, раскланявшись еще разъ, пошелъ наверхъ. Находя мистера Гуппи очень-неловкимъ и робкимъ, потому-что онъ въ-самомъ-дл былъ сконфуженъ, я думала, что всего лучше дождаться его прихода, снабдить его всмъ нужнымъ и оставить самому себ. Завтракъ былъ поданъ, но мистеръ Гуппи не являлся. Свиданіе его съ мистеромъ Бойтсорномъ было продолжительное и бурное, какъ мн показалось, потому-что, хоть комната, въ которой они совщались, была далеко отъ столовой, но я слышала, какъ повременамъ грозный голосъ Бойтсорна возвышался подобно порывамъ вихря, и разражался взрывами и залпами.

Наконецъ вернулся и мистеръ Гуппи, онъ, казалось, былъ очень недоволенъ конференціей.

— Клянусь, миссъ! сказалъ онъ мн шопотомъ: — онъ чистый татаринъ!

— Пожалуйста, закусите чего-нибудь, сэръ, сказала я.

Мистеръ Гуппи слъ за столъ и началъ судорожнымъ образомъ натачивать ножикъ на вилк, между-тмъ, продолжалъ смотрть на меня (что я чувствовала, не подымая глазъ) съ тмъ же страннымъ настойчивымъ любопытствомъ. Точенье продолжалось такъ долго, что я, наконецъ, сочла своею обязанностью взглянуть на него, чтобъ по-крайней-мр, снять съ него тотъ заговоръ, подъ вліяніемъ котораго натачиваніе ножа никогда не кончилось бы.

Только-что я подвала глаза, онъ тотчасъ же обернулся къ ростбифу и началъ его рзать.

— Позвольте отрзать, миссъ? Вы, врно, скушаете кусочекъ?

— Нтъ, благодарю васъ, отвчала я.

— Ужели вы ничего не хотите, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, выпивъ залпомъ стаканъ вина.

— Ничего не хочу, благодарю васъ, сказала я: — я поджидала васъ для-того только, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь. Скажите, можетъ-быть, вамъ еще чего-нибудь угодно?

— Нтъ-съ, вы слишкомъ-внимательны миссъ. Мн ничего не надо. Здсь все, что нужно, да, все… впрочемъ, я… я… конечно я не смю… я… я никогда… и онъ выпилъ два стакана вина, одинъ за другимъ.

Я подумала, что лучше сдлаю, если уйду.

— Прошу прощенья, миссъ? сказалъ мистеръ Гуппи, вставъ съ мста, когда замтилъ, что я встала и иду въ другую комнату.— Прошу прощенья. Позвольте мн имть счастіе… еще одну минуту… мн нужно сообщить вамъ секретно.

Не зная, что отвчать, я сла снова.

— Не пугайтесь, миссъ… тутъ нтъ ничего… ей-Богу, нтъ ничего… говорилъ мистеръ Гуппи, придвинувъ боязливо кресло къ тому столику, за которымъ я сидла.— Одно прошеніе… а о чемъ, тому слдуютъ пункты:

— Я, право, не понимаю, что вы говорите? спросила я съ удивленіемъ.

— Такъ, ничего… Это судейскій терминъ, миссъ. Вы вдь не осмете меня, не погубите меня, не только въ глазахъ Кенджа и Корбая, но ни въ чьихъ глазахъ? Если разговоръ нашъ кончится ничмъ, я остаюсь тмъ же, чмъ былъ: я не поврежу ни карьер своей, ни своимъ предначертаніямъ, словомъ: все останется только между нами?

— Это ставитъ меня въ-тупикъ, сэръ, сказала я: — я никакъ не могу вообразить себ, что вы можете сообщить мн въ тайн, мн, которую вы видли только однажды въ жизни, но во всякомъ случа, я не соглашусь ни подъ какимъ видомъ сдлать вамъ вредъ или зло.

— Благодарю васъ, миссъ. Я вамъ врю — съ меня этого достаточно.

Впродолженіе этого времени мистеръ Гуппи то полировалъ лобъ свой носовымъ платкомъ, то сильно натиралъ ладони одну о другую.

— Позвольте, миссъ… выпью еще стаканъ вина… это, я думаю, поможетъ… а то, знаете ли, въ горл колъ-коломъ… все буду останавливаться… Это будетъ обоимъ намъ непріятно.

Онъ выпилъ стаканъ и вернулся опять. Я, пользуясь этимъ временемъ, отодвинулась какъ можно дальше за свой столикъ.

— Не позволите ли, миссъ, предложить вамъ стаканчикъ вина? сказалъ мистеръ Гуппи, замтно-освженный.

— Нтъ, благодарю, отвчала я.

— Ни даже полстакана? говорилъ мистеръ Гуппи: — ни четверть стакана? Нтъ! Такъ къ длу: мое настоящее жалованье, миссъ Сомерсонъ, въ контор Кенджа и Корбая, два фунта стерлинговъ въ недлю. Когда я первый разъ имлъ счастіе видть васъ, оно, то-есть мое жалованье простиралось только до одного фунта стерлинговъ и пятнадцати шиллинговъ и стояло на этой точк долгое время. Потомъ оно увеличилось пятью шиллингами, и мн общано увеличить его еще пятью шиллингами по истеченіи, отъ ныншняго числа, двнадцати мсяцевъ, то-есть года. Родительница моя иметъ небольшую собственность, и вид пожизненнаго дохода, которымъ живетъ, хотя безъ большихъ претензій, но независимо, въ Старой Причальной Улиц. Она обладаетъ и высшей степени свойствомъ быть свекровью. Она ни во что не вмшивается, любитъ тишину и спокойствіе и кроткаго нрава. Правда, она иметъ нкоторыя слабости — да кто же ихъ я не иметъ? Однако жъ, никогда не выказываетъ ихъ при гостяхъ: когда бываютъ гости, вы можете смло оставятъ у нея на рукахъ все вино, водку, настойки — ничего не тронетъ. Ну, безъ гостей, другое дло — опять скажу: кто Богу не гршенъ?

Мой собственный уголокъ, миссъ, на Пентонской Площади, въ Пейтанвильскомъ Переулк. Глухо, очень-глухо, но весело. Открытое поле. Воздухъ чистъ и здоровъ… Миссъ Сомерсонъ!… миссъ Сомерсонъ!.. Я… я обожаю васъ. Будьте такъ милостивы, позвольте мн (какъ мы обыкновенно говоримъ) сдлать поясненія… предложить вамъ себя… то-есть руку и сердце!

Мистеръ Гуппи въ-заключеніе упалъ на колни, я была въ безопасности за столомъ но все-таки очень испугалась.

— Встаньте, сэръ, сейчасъ же, сказала я: — и покончите эту каррикатурную сцену, иначе я измню данному общанію и позвоню.

— Выслушайте меня, миссъ! говорилъ мистеръ Гуппи, подыми ко мн руки.

— Я не могу больше слушать ни одного слова, сэръ, отвчала и: — если вы тотчасъ же не встанете и не сядете за столъ.

Онъ жалобно посмотрлъ на меня, но послушался: всталъ съ колнъ и слъ на свое мсто.

— Какая злая насмшка! сказалъ онъ, положа руку на сердце и меланхолически кивая мн черезъ столъ головою. Въ такую минуту сидть за говядиной! Нтъ, миссъ, съ души мутитъ смотрть на говядину въ такую минуту!

— Кончайте, говорила я: — я дала слово васъ выслушать. Извольте же кончать.

— Я кончу, миссъ, сейчасъ же кончу, какъ сильно уваженіе и чувство любви къ вамъ, такъ велико и мое послушаніе. Вотъ конецъ, я бы желалъ тебя, сокровище коего сердца, назвать своею, передъ алтаремъ Предвчнаго!…

— Это совершенно-невозможно, шагала я: — нечего и говорить!

— Я знаю, говорю мистеръ Гуппи, наклоняясь надъ соусомъ и смотря на меня тмъ же испытующимъ взглядомъ, какъ прежде, я чувствовала, что онъ на меня смотрлъ, хотя сама не смотрла на него: — я знаю, что, смотря съ свтской точки зрнія, предложеніе мое во всхъ отношеніяхъ — ничтожное предложеніе. Но, миссъ Сомерсонъ! ангелъ!.. Ахъ, нтъ, ради Бога не звоните! Я былъ воспитанъ въ жесткой школ, изучалъ людей съ различнымъ характеромъ. Хотя еще я молодъ, во я извдалъ жизнь, видалъ коловратность счастія. Благословляемый вашею рукою, сколько бы я нашелъ силъ упрочить ваше благосостояніе, усладить вашу жизнь. Чему бы я не выучился, ободряемый вами. Конечно, я теперь ничего не знаю, но сколько бы я могъ знать подъ вліяніемъ вашей довренности, вашей любви.

Я сказала ему, что всякое упрочиваніе моего благосостоянія такъ же нелпо, какъ его собственное упрочиваніе въ моемъ сердце, и что онъ долженъ вонять, что ему слдуетъ теперь удалиться, куда онъ только захочетъ.

— Жестокая двушка! сказалъ мистеръ Гуппи: — еще одно слово… Я думаю, ты замтила, какъ я былъ пораженъ твоею красотою ужъ въ тотъ день, когда ожидалъ тебя близь гостинницы Случайнаго Продавца! Я думаю, ты могла замтить, что только уваженіе къ твоей красот заставило меня откинуть передъ тобой ступеньки извощичьей кареты! Съ-тхъ-поръ, жестокая, образъ твой навки врзался въ груди моей! Какъ часто вечеромъ ходилъ я взадъ и впередъ, подъ окнами дома мистриссъ Желлиби, съ тмъ только, чтобъ взглянуть на кирпичныя стны, защищавшія тебя отъ ночной прохлады. Если я говорилъ о желанія упрочить твое благосостояніе, такъ помни, что въ основ чувствъ моихъ, въ основ моихъ помышленій, была одна, только одна любовь къ теб.

— Мн бы очень было прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, привставъ и взявъ за шнурокъ звонка: — причинить вамъ или кому бы то ни было, негодованіе за благородное чувство, выраженное хотя и грубо, но откровенно. Если вы въ-самомъ-дл, хотя дурно я неумстно, желали высказать мн то доброе мнніе, которое вы имете обо мн, то я, во всякомъ случа, считаю своимъ долгомъ благодарить васъ. Знайте, что нтъ причины мн быть тщеславной и я вовсе не тщеславна. Я надюсь, прибавила я (право, не знаю зачмъ), что вы теперь отправитесь въ Лондонъ я займетесь такъ же прилежно длами конторы Кенджа и Корбая, какъ-будто на васъ и не находило такого безумнаго припадка.

— Еще полминуты, миссъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, умоляя меня не звонить: — все, что было, не будетъ имть огласи?

— Я никому не скажу ни слова, если вы сами не вынудите меня впослдствіи.

— Еще четверть минуты массъ! Если, а случа, выбудете смотрть благосклонне: когда бы это на было, куда бы я ни былъ заброшенъ судьбою — это все-равно — чувства мои не измнятся, въ-отношеніи того, что я для васъ готовъ сдлать. Помните: мистеръ Гуппи, нумеръ восемьдесятъ-седьмое, Пентонская Площадь, если же перехалъ, или умеръ, или что-нибудь въ этомъ род, мистриссъ Гуппи, нумеръ триста-второй, Старая Причальная улица!

Я позвонила, вошелъ слуга, мистеръ Гуппи положилъ карточку свою на столъ, и сдлавъ отчаянный поклонъ, удалился. Поднявъ глаза на него, я встртила его взоръ, печальный и грустный.

Я еще съ часъ, или боле, провозилась съ записными книгами и повркою счетовъ. Наконецъ, покончивъ дла, я прибрала свой письменный столъ, и была такъ спокойна и весела, и думала, что забыла утреннее приключеніе. Но, придя наверхъ, въ свою комнату, я, къ удивленію моему, начала смяться противъ воли, еще и большему удивленію, начала потомъ плакать. Словомъ: я пришла въ такое раздражительное состояніе, въ какомъ не была и тогда, когда повряла свои тайны доброй, старой куколк, зарытой давно ужъ подъ деревомъ, въ саду.

ГЛАВА X.
Адвокатскій писецъ.

На восточномъ углу Канцлерскаго Переулка или, лучше сказать, на Стряпномъ Подворь въ Канцелярской Улиц, мистеръ Снегсби, продавецъ канцелярскихъ принадлежностей, ведетъ свой торгъ на законномъ основанія. Подъ снью Стряпнаго Подворья, гд во всякое время тнь, мистеръ Снегсби развиваетъ свою дятельность во всхъ родахъ и формахъ, составляющихъ матеріальную и, слдовательно, невинную часть судейскихъ длъ и процесовъ. Тутъ у него кожи и свертки пергамена, бумага разнаго формата, цвта и достоинства: стопы въ листъ, въ поллиста, въ четвертку, осьмушку, одн блыя, другія срыя, синія, срожелтыя, гладкія, шероховатыя, проникающія, тутъ у него и гербовая бумага и палочки для перьевъ, и перья стальныя и гусиныя, чернила, песокъ, резина, карандаши, сургучъ и облатки, тутъ у него и красныя тесемки, и зеленый шелкъ, и карманныя книжки, альманахи, дневники и адресъ-календари, ящички, линейки, чернильницы и стеклянныя и свинцовыя, ножи, ножечки, ножницы и множество канцелярскихъ инструментовъ — всего не перескажешь! Словомъ: мистеръ Снегсби, окончивъ курсъ своей науки, то-есть, переставъ быть подмастерьемъ, сталъ торговать подъ одною фирмою съ хозяиномъ своимъ, мистеромъ Пифферомъ. По этому поводу на Стряпномъ Подворь совершился нкотораго рода переворотъ. Масляной краской свжо было написано: ‘Пифферъ и Снегсби’, на томъ мст, гд прежде плохо виднлось единственное, давно-извстное имя Пифферъ, которое едва можно было разобрать, потому-что дымъ, народный лондонскій плющъ, густо обвился не только около вывски Пиффера, но и вокругъ всей его лавки, и закрывалъ ея родословное древо.

Но не видать Пиффера на Стряпномъ Подворь. Никто здсь не ожидаетъ его прихода. Ужъ съ четверть вка лежитъ онъ на кладбищ, въ Гольборнской Улиц, и цлый день и полъ-ночи рыщетъ надъ его головою сотня вагоновъ и каретъ, какъ страшный драконъ. И не вдаетъ никто, пользуется ли когда онъ дремотою этого дракона, чтобъ выйдти изъ преисподней и подышать свжимъ воздухомъ Стряпнаго Подворья, пока пронзительный голосъ безжалостнаго птуха, засдающаго въ подвал маленькой молочной лавки, въ Канцелярской Улиц (интересно бы знать понятіе птуха о разсвт! не думаю, чтобъ онъ могъ изучить что-нибудь своимъ опытомъ и наблюденіемъ), не прокричатъ ему обратнаго марша. И если въ-самомъ-дл приходитъ Пифферъ взглянуть на Стряпное Подворье подъ сумракомъ ночи, чего не можетъ, конечно, отрицать ни одинъ изъ торговцевъ канцелярскими принадлежностями, то онъ приходитъ невидимо и никому отъ прихода его ни жарко, ни холодно.

При жизни его и во время ученья Снегсби, продолжавшагося цлыя семь лтъ, съ Пифферомъ, совершенствуясь на томъ же торговомъ поприщ, жила племянница, короткорослая, крикливая племянница, немного поджарая въ груди, неловко сплюснутая, съ птичьимъ носомъ, такъ заостреннымъ на конц, какъ веретено. Кумушки Страннаго Потери поговаривали, что покойная мать этой племянницы, ослпленная родительскою любовью, желала довести до совершенства неуклюжій станъ своей дочки, и съ этой цлью, уперевшись материнскими ногами въ кроватныя ножки, для большой устойчивости, затягивала ее ежедневно въ шнуровку съ силою, способною внушить привычку держаться прямо и величественно. Кром наружныхъ средствъ, употреблялись и внутреннія, съ такою же энергіей: она вливала съ въ горло цлыми стаканами уксусъ и лимонный сокъ, и эти соединенныя кислоты, какъ говорили кумушки, утонили и заострили носъ и окислили ея характеръ. Хотя эта молва и была всеобщая, но она или не достигала до ушей молодые Снегсби, или не производила на него никакого впечатлнія, такъ-что онъ, достигнувъ мужскаго возраста, завладлъ драгоцннымъ предметомъ этой молвы, и такимъ образомъ за разъ вступилъ съ мистеромъ Пифферомъ въ двойственныя связи: родства и товарищества. Теперь, на Странномъ Подворь, въ Канцелярской Улиц, мистеръ Снегсби и племянница соединены брачными узами, и племянница до-сихъ-поръ гордится своимъ станомъ, который, хотя о вкусахъ спорить нельзя, но надо сказать правду, такъ тонокъ, какъ спичка.

Эта парочка составляетъ, какъ думаютъ сосди, единъ голосъ. Этотъ голосъ, который единственно выходитъ устами мистриссъ Снегсби, частенько раздается по Стряпному Подворью. И если мистеръ Снегсби не выражается въ этихъ сладкозвучныхъ тонахъ, издающихся изъ груди мистриссъ Снегсби, значить, онъ не выражается никогда. Онъ больше ничего, какъ смиренный, плшивый, боязливый человчекъ, съ лоснящейся головой и щетиновиднымъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылк. Иметъ сильное поползновеніе къ спокойствію и тучности. Когда онъ стоитъ у двери на Странномъ Подворь, въ темъ сромъ рабочемъ сюртук, съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или стоятъ позади своей конторки, въ своей темной лавк, съ тяжелою линейкою, размривая и обрзая овечьи шкурки, съ пособіемъ своихъ двухъ подмастерьевъ, онъ кажется совершенно-спокойнымъ и смиреннымъ человкомъ. Изъ-подъ его ногъ, въ такое время, вырываются часто стоны и жалобы, какъ изъ преисподней неспокойнаго духа, и можетъ-битъ, въ нкоторыхъ случаяхъ, когда эти стоны достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби ршается сказать своимъ подмастерьямъ:

— Кажется, жена моя моетъ голову Крикс!

Это прозвище, которое произнесъ мистеръ Снегсби, служило поводомъ поострить краснобаямъ Страннаго Подворья: они говорили, что Крикса настоящее имя для мистриссъ Снегсби: оно бы выразило совершенно-правильно ея характеръ, бурный и крикливый. Это прозвище — собственность, и притомъ единственная собственность, за исключеніемъ пятидесяти шиллинговъ годоваго дохода и очень-маленькаго, плохо-наполненнаго сундучка плохимъ платьемъ сухопарой двки, взятой изъ благотворительнаго пріюта (думаютъ, что ея настоящее имя Августа).

Крикса хотя была воспитана въ Тутинг благотворительною рукою и, слдовательно, развивалась при благопріятныхъ обстоятельствахъ, однакожъ страдала припадками, происхожденіе которыхъ благотворительный пріютъ не могъ объяснить.

Крикса двка, собственно говоря, лтъ двадцати-трехъ, много, четырехъ, но на лицо кажется по-крайней-мр десятью годами старше. Она, вслдствіе необъяснимыхъ припадковъ, ходить въ наймы по дешевой цн, и такъ боится, чтобъ ее снова не отправили въ благотворительный пріютъ, что, кром того времени, въ которое ее находятъ головою или въ ведр, или въ ушат, или въ лоханк, или подъ столомъ, или вообще въ какомъ-нибудь мст, близь котораго она находилась во время припадка — она всегда за работой. Она служитъ утшеніемъ родителямъ и опекунамъ подмастерьевъ: они видятъ ясно, что Крикса не подаетъ надежды на внушеніе нжныхъ чувствъ въ неопытныя сердца юношей. Съ утшеніемъ смотритъ на нее мистриссъ Снегсби: она можетъ всегда и за все къ ней придраться, всегда и за все ее выбранить. Съ утшеніемъ смотритъ на нее и мистеръ Снегсби, который думаетъ, что держать ее, значитъ длать доброе дло. Въ глазахъ Криксы помщеніе продавца канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ красоты и роскоши. Она считаетъ маленькую гостиную наверху, которая, такъ сказать, всегда въ папильйоткахъ и въ фартук, то-есть вс украшающія ее бронзовыя вещицы завернуты въ бумажки, а мебель подъ чехлами, за самый фешонэбльный будуаръ во всей подлунной. Видъ изъ оковъ съ одной стороны на Стряпное Подворье (а если высунуться немножко изъ окна, то и на Канцелярскую Улицу), съ другой — на задній дворъ помощника шерифа Коавинса, казался ей картиной неподражаемой красоты. Множество портретовъ, сдланныхъ масляною краскою, портретовъ, изображающихъ мистера Снегсби, смотрящимъ на мистриссъ Снегсби, И мистриссъ Снегсби, смотрящею на мистера Снегсби, были въ глазахъ ея произведеніемъ кисти Рафаэля, или Тиціана.

Мистеръ Снегсби предоставляетъ все, что не входитъ въ техническія мистерія его занятій, мистриссъ Снегсби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками податей, слдитъ за мыслями мистера Снегсби и, безъ всякой отвтственности, подаетъ къ столу только то, что ей вздувается. Потому-то вс женщины, по той и по другой сторон Канцелярскаго Переулка, даже дальше, по всей Гольборнской Улиц, смотрятъ на нее вообще, какъ на спасительный штандартъ, такъ-что, если гд-нибудь у нихъ случается крупная семейная размолвка, или вооруженные переговоры, то он говорятъ мужьямъ, чтобъ т сравнили положеніе ихъ, то-есть женъ, съ положеніемъ мистриссъ Снегсби, и буйность ихъ, то-есть мужей, съ кротостью мистера Снегсби. Молва, которая, подобно летучей мьши, летаетъ постоянно около Стряпнаго Подворья и садится на окно каждаго-дома, говорятъ, что мистриссъ Снегсби ревнива, иметъ пылкій характеръ, и что мистеръ Снегсби часто подвергается ея инквизиторской власти. Въ эти моменты онъ убгаетъ изъ дома, иногда безъ шляпы, и оказываетъ, вообще говоря, храбрость мыши. Странно, но замчено, что женщины, которыя ставятъ мистера Снегсби какъ блистательный примръ заносчивымъ мужьямъ своимъ, смотрятъ на вето, въ-дйствительности, съ нкотораго рода презрніемъ. Въ-особенности одна дама, мужа которой сильно подозрваютъ въ томъ, что онъ пробовалъ не разъ на ея спин употреблять свой дождевой зонтикъ, въ качеств исправительнаго орудія, считаетъ его самымъ ничтожнымъ существомъ.

Впрочемъ, быть-можетъ, эти неясные слухи происходятъ оттого, что мистеръ Снегсби человкъ, въ нкоторомъ род, мечтательной и поэтической натуры. Онъ любитъ, напримръ, въ лтнее время прогуляться къ гостинниц Желзная Скоба и наблюдать, какъ порхаютъ воробьи и какъ шелестятъ листья деревьевъ. Любятъ въ воскресный день посл обда пройдтись на Архивный Дворъ и раздумать (когда онъ въ хорошемъ расположеніи духа), что было нкогда доброе, старое время, но что теперь, онъ готовъ поклясться, можно найдти одинъ или два каменные гроба подъ этой часовней, если только разрыть землю. Онъ баловалъ свое воображеніе, размышляя о многихъ канцлерахъ, вицеканцлерахъ, ассесорахъ и архиваріусахъ, находящихся на томъ свт, и получалъ такой смакъ къ сельской жизни, разсказывая своимъ двумъ подмастерьямъ, какъ онъ слыхивалъ, что въ-старину вмсто Гольборнской Улицы протекалъ ручей, свтлый, какъ кристаллъ, и что на мст троттуаровъ были прямыя тропинки, ведущія въ зеленые луга — получалъ такой смакъ къ сельской жизни, что не хотлъ оставаться здсь.

День клонятся къ концу, газъ засвщается, но свтитъ еще невполн-ярко, потому-что невполн-темно. Мистеръ Снегсби стоитъ у двери своей лавки и наблюдаетъ за облаками. Смотритъ, какъ запоздалая ворона летитъ на западъ, черезъ Странное Подворье. Она перелетаетъ Канцелярскій Переулокъ, Садъ Линкольнской Палаты и направляетъ полетъ свой въ ея полямъ.

Здсь, въ огромномъ дом, который былъ прежде дворцомъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ. Покои раздлены и отдаются въ наемъ, и въ этихъ остаткахъ прежняго величія гнздятся теперь адвокаты, какъ черви въ зерн орха, но обширныя лстницы, корридоры и переднія остались еще и понын, остались даже разрисованные плафоны, гд аллегорія, въ римскомъ шлем и въ лазуревыхъ покровахъ, лежитъ посреди цвтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчиковъ, и причиняетъ зрителю головную боль, какъ это, кажется, бываетъ со всми аллегоріями, боле или мене. Здсь, посреди множества сундуковъ съ надписью древнихъ фамилій, сидитъ мистеръ Телькингорнъ, если не находится безмолвно въ какомъ-нибудь сельскомъ дом, гд свтскіе люди умираютъ съ тоски. Сегодня онъ дома: сидитъ за своимъ столомъ. Старой школы, старая устрица, которую никто не можетъ открыть.

Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и кабинетъ его, при сумрак сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарлымъ, ускользающимъ отъ наблюденія, молчаливымъ. Тяжелые на подъемъ, широкоспинные, старинные краснаго дерева стулья, съ подушками, набитыми конскимъ волосомъ, старые тонконогіе столы, покрытые пыльнымъ сукномъ, гравюры, изображающія портреты лордовъ послдней или предпослдней генераціи, окружаютъ его. Темнаго цвта, толстый турецкій коверъ покрываетъ полъ кабинета, и дв свчки, въ старинныхъ, серебряныхъ подсвчникахъ, мало освщаютъ обширную комнату. Заглавія книгъ глубоко вдавлены въ переплетъ корешка, на всемъ, гд только можно, виситъ замокъ, нигд не видать ключа. Мало бумагъ видно на стол. Около него лежитъ нсколько рукописей, но онъ не обращаетъ на нихъ вниманія. Онъ тихо и медленно выработываетъ какую-то несозрвшую идею въ мозгу, вертя чернильницу и два обломка сургуча. Вотъ красный сургучъ, вотъ черный. Нтъ, все это не то! мистеръ Телькингорнъ, опять ихъ мшаетъ и начинаетъ снова работу.

Здсь, подъ расписными плафонами, гд карапузая аллегорія таращитъ глаза на его хитросплетенія, какъ-будто желая броситься на него, а онъ, между-тмъ, не обращаетъ на нее никакого вниманія, мистеръ Телькингорнъ иметъ за-разъ и квартиру и контору. Онъ не держитъ большой прислуги, при немъ находится только одинъ человкъ, среднихъ лтъ, обыкновенно съ потертыми локтями, онъ всегда сидитъ за высокой перегородкой въ сняхъ и рдко заваленъ работой. Мистеръ Телькингорнъ идетъ не простой дорогой. Писарей ему ненужно. Онъ большой резервуаръ тайнъ и не позволитъ открыть въ себ крана. Кліенты его нуждаются въ немъ: онъ для нихъ все и во всемъ. Бумаги, которыя онъ хочетъ, чтобъ были написаны, пишутся спеціальнымъ адвокатомъ Темпля по таинственнымъ наставленіямъ, чистыя копіи, которыя онъ требуетъ, пишутся лучшими писцами, и онъ не заботится о плат. Человкъ среднихъ лтъ, сидящій за перегородкой, едва-ли знаетъ столько о длахъ палатъ, сколько можетъ знать мусорщикъ Гольборнской Улицы.

Кусокъ краснаго сургуча, кусокъ чернаго сургуча, крышечка съ чернильницы, крышечка съ другой чернильницы, маленькій ящикъ для песку… Такъ! Ты въ середину, ты справа, ты слва. Эта мысль должна быть выработана или сегодня, или никогда… Сегодня! Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надваетъ шляпу, кладетъ рукописи въ карманъ, выходитъ, говоритъ человку среднихъ лтъ, съ проношенными локтями: ‘Я скоро буду назадъ’. Рдко говоритъ онъ ему что-нибудь ясне.

Мистеръ Телькингорнъ идетъ туда, откуда летла ворона, несовсмъ, можетъ-быть, туда, но почти туда, на Стряпное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гд Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, исполняетъ вс заказы по письменной части съ надлежащею акуратностью, принимаетъ для копій и переписки акты, бумаги и проч., и проч., и проч.

Часовъ пять или шесть пополудни — и пары теплаго чая наполняютъ воздухъ Стряпнаго Подворья бальзамическимъ благоуханіемъ. Они клубятся и около двери въ лавку мистера Снегсби. Здсь время идетъ не такъ, какъ въ другомъ мст: здсь обдаютъ въ начал втораго, а въ половин десятаго ужинаютъ. Мистеръ Снегсби былъ ужъ на поход въ подземельныя области для воспріятія чаю, когда, выглянувъ изъ двери, увидлъ запоздалую ворону.

— Хозяинъ дома?

Крикса наблюдаетъ за лавкой, потому-что подмастерья пьютъ въ кухн чай съ мистеромъ и съ мистриссъ Снегсби, а слдовательно, дв дочки портнаго, причесывающіяся передъ двумя зеркалами, поставленными на два окна втораго этажа противоположнаго дома, тщетно думаютъ возбудить разсянность въ молодыхъ подмастерьяхъ, он пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе Криксы, которой волосы не расли, не растутъ и, сказать по правд, никогда расти не будутъ — возбуждаютъ удивленіе къ густымъ кудрямъ своимъ.

— Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

Хозяинъ дома, и Крикса хочетъ позвать его. Она исчезаетъ быстро, потому-что рада уйдти изъ лавки, на которую, хотя и смотритъ съ уваженіемъ, однако не безъ примси страха, она видитъ въ ней депо страшныхъ орудій юриспруденческихъ пытокъ — мсто, въ которое не слдуетъ, собственно говоря, входитъ, когда зажженъ газъ.

Является мистеръ Снегсби, жирный, согртый чаемъ, лоснящійся и жующій. Онъ кладетъ на прилавокъ кусокъ хлба съ масломъ и говоритъ:

— Статочное ли дло! мастеръ Телькингорнъ!

— Пару словъ, Снегсби!

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ! Зачмъ это вы безпокоились сами? Вамъ бы прислать за мною вашего слугу. Покорно прошу войдите сюда, за прилавокъ!

Снегсби просіялъ въ одну минуту.

Комната за прилавкомъ, сильно пропитанная запахомъ пергамена, была вмст и складомъ товаровъ, и конторой, и бюро.

Мистеръ Телькингорнъ слъ на стулъ, спиною къ письменному столу.

— Дло Жарндисовъ? Снегсби.

— Слушаю, сэръ.

Мистеръ Снегсби, отвернулъ рожокъ газа и кашлянулъ въ руку, въ знакъ скромной надежды на награду. Мистеръ Снегсби, будучи робкимъ человчкомъ, мастеръ кашлять на вс тоны и такимъ образомъ замнять слова.

— Вы переписывали для меня, въ послднее время, нсколько объясненій по этому длу?

— Да, сэръ, мы переписывали.

— Копія одного изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ беззаботно руку (о тонкая, невскрываемая устрица старой школы!) въ фальшивый карманъ своего сюртука:— писана особеннымъ почеркомъ, который мн нравится. Такъ вотъ, проходя случайно мимо и имя эту копію при себ, я я хотлъ спросить васъ… ахъ, ошибся! ее со мной нтъ… впрочемъ, ничего… когда-нибудь въ другое время… А, вотъ она! Такъ я хотлъ спросить васъ, кто это переписывалъ?

— Кто это переписывалъ, сэръ? сказалъ мистеръ Снегсби, взявъ рукопись и положивъ ее на столъ, причемъ онъ перебиралъ листы съ такимъ крученьемъ и сученьемъ лвою рукою, какое только свойственно поставщикамъ канцелярскихъ принадлежностей.

— Это писано на сторон, сэръ, говорилъ мистеръ Снегсби: — мы тогда много заказали на сторон работы. Дайте только взглянутъ въ книгу и я тотчасъ же скажу вамъ, сэръ, кто это переписывалъ.

Мистеръ Снегсби снимаетъ книгу со шкапа, по дорог кусаетъ хлбъ съ масломъ, который, кажется, нейдетъ ужъ въ горло, осматриваетъ рукопись съ одной стороны, ведетъ указательнымъ пальцемъ правой руки по открытой страниц книги и читаетъ:

‘Жьюби, Пеккеръ, Жарндисъ…’

— Жарндисъ! Вотъ оно, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби.— Такъ и есть! я теперь вспомнилъ. Мы точно отдавали на сторону, сэръ, писцу, который живетъ какъ-разъ тутъ, по той сторон переулка.

Мистеръ Телькингорнъ видлъ запись въ книг, и прежде продавца канцелярскихъ принадлежностей усплъ прочесть и имя Жарндиса, и имя писца.

— Какъ! его зовутъ Немо? сказалъ мистеръ Телькингорнъ.

— Неио, сэръ. Вотъ онъ. Сорокъ-два листа. Отданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Принесены въ четверкъ, утромъ, въ десять часовъ.

— Немо! повторилъ мистрисъ Телькингорнъ: — nemo значитъ полатыни — никто.

— Врно, поанглійски, немо значитъ кто-нибудь, сэръ, прибавилъ мистеръ Снегсби и прокашлялся своимъ смиреннымъ кашлемъ.— Врно, это ужъ такое имя. Вотъ посмотрите, сэръ: сорокъ-два листа. Выданы въ среду въ восемь часовъ вечера. Возвращены въ четверкъ, въ девять съ половиною часовъ утра.

Зрачокъ мистера Снегсби замчаетъ голову мистриссъ Снегсби, которая высовывается изъ-за двери съ тмъ, чтобъ провдать, что значитъ бгство ея мужа отъ чая. Мистеръ Снегсби производитъ пояснительное кашлянье въ вид сигнала: — не безпокойся, моя милая, тутъ дльцо!

— Въ девять съ половиною часовъ, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.— Наши канцелярскіе писаря, которые живутъ работою поштучно, странный народъ. Можетъ-быть, это и не его имя, только онъ извстенъ подъ этимъ именемъ. Помнится, сэръ, что онъ, даже печатно, объявлялъ себя подъ этимъ именемъ и въ Правленіи, и въ Королевскомъ Суд, и въ Палат Судей. Вдь вы знаете, сэръ, какого рода тамъ письмо? Работы много!

Мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь маленькое окно, черезъ дворъ Коавинса, помощника шерифа, на его окна, освщенныя огнемъ. Комната, гд Коавинсъ вкушаетъ кофе, выходитъ на дворъ и тни нсколькихъ джентльменовъ волнуются и вытягиваются на сторахъ. Мистеръ Снегсби, пользуясь удобнымъ случаенъ, чуть-чуть поворачиваетъ голову черезъ плечо, глядятъ на свою дражайшую воловину и старается выразить et кривляньемъ рта и шевеленьемъ губъ: Тель…кин…горнъ, бо…гатъ, боль…шое, влі…я…ніе.

— Давали ли вы, прежде, какую-нибудь работу этому писарю? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Какъ же, какъ же! Онъ работалъ для васъ.

— Думая о важныхъ длахъ, я забылъ, какъ вы мн сказали его адресъ?

— Черезъ улицу, сэръ. Именно… мистеръ Снегсби длаетъ еще усиленный глотокъ, какъ-будто кусокъ хлба съ масломъ все еще стоятъ у него въ горл.— Именно, у продавца тряпья и бутылокъ.

— Вы мн укажете этотъ домъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ!

Мастеръ Снегсби снимаетъ каленкоровые нарукавники, снимаетъ срый сюртукъ, надваетъ черный, снимаетъ шляпу съ крючка и говорятъ вслухъ:

— А, вотъ и жена моя! Будь такъ добра, моя милая, и скажи одному изъ подмастерьевъ, чтобъ онъ присмотрлъ за лавкой, пока я перейду черезъ улицу съ мастеромъ Телькингорнонъ. Мистриссъ Снегсби, сэръ! Черезъ дв минуты я буду дома, другъ мой!

Мистриссъ Снегсби присдаетъ адвокату, удаляется за прилавокъ, наблюдаетъ за ними изъ-за оконной занавски, тихонько удаляется въ заднюю комнату и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. Мистриссъ Снегсби очевидно любопытна.

— Вамъ это мсто покажется страннымъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, идя по мостовой и уступая почтительно узенькій троттуаръ адвокату: — да и писецъ тоже такой странный. Этотъ народъ — очень-дикій народъ, сэръ. Преимущество этого Немо состоитъ въ тонъ, что онъ можетъ не спать сколько угодно. Дайте ему работу, и онъ несомкнетъ глазъ пока не кончитъ.

Совершенно-темно, и газовые фонари въ полномъ блеск.

Посреди псарей, несущихъ на почту обыденныя письма, посреди совтниковъ и стряпчихъ, идущихъ домой обдать, посреди истцовъ и просителей, посреди тяжущихся во всхъ родахъ, посреди толпы, на жизненномъ пути которой юридическая мудрость съ давняго времени настроила мильйоны баррикадъ, ныряя сквозь уличную грязь, которая, никто не знаетъ изъ чего составлена, и никто не знаетъ, какъ и зачмъ собирается около насъ, мы знаемъ только то, что когда ее соберется много, то необходимо надо оскребать ее лопатами.— Идетъ адвокатъ Телькингорнъ съ поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей Снегсби къ лавк тряпья и бутылокъ, гд, кром, этого добра, можно найти цлый складъ всякаго хлама, къ лавк, лежащей за тнью стны Линкольнской Палаты, и въ которой, судя по ея вывск, предлагаетъ что кому нужно, нкто Крукъ.

— Вотъ тутъ онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.

— Такъ вотъ гд онъ живетъ! говоритъ разсянно адвокатъ. Благодарю васъ.

— Разв вы не зайдете къ нему, сэръ?

— Нтъ, благодарю. Я теперь пойду домой. Прощайте. Благодарю васъ!

Мистеръ Снегсби сникаетъ шляпу, отвшиваетъ подобающій поклонъ и возвращается къ своей дражайшей половин и къ чаю.

Но мистеръ Телькингорнъ не тотчасъ идетъ домой, онъ прошелъ нсколько шаговъ впередъ, вернулся назадъ въ лавк Крука и взошелъ въ нее.

Довольно-темно въ лавк. Сальная свча, стоящая на окн, нагорла. Старикъ, и возл него кошка, сидятъ въ заднемъ углу у камина. Старикъ встаетъ и идетъ на встрчу мистеру Телькингорну, держа въ рукахъ другую нагорвшую свчку.

— Дома ли вашъ постоялецъ?

— Мужчина или женщина, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.

— Мужчина. Писарь, который занимается перепискою бумагъ.

Мистеръ Крукъ пристально осмотрлъ постителя. Онъ знаетъ его.

Иметъ неясное предчувствіе о его аристократической важности.

— Вы хотите видть его, сэръ?

— Да.

— Это и мн рдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ съ гримасою, въ замнъ улыбки: — позвать его къ вамъ, сэръ? Впрочемъ, надо надежды, чтобъ онъ сюда пришелъ.

— Такъ я къ нему пойду, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

— Во второй этажъ, сэръ. Возьмите свчку. Вотъ здсь!

Мистеръ Крукъ, рядомъ съ своею кошкою, стоятъ у первой ступени лстницы и смотритъ на мистера Телькингорна.

— Хи, хи! говоритъ онъ, когда мистеръ Телькингорнъ почти скрылся.

Мистеръ Телькингорнъ смотритъ внизъ черезъ перила. Кошка оскаливаетъ зубы, щетинится и шипитъ на него.

— Смирно, леди Женни! Будь почтительна къ гостямъ, миледи!.. Знаете ли, что говорятъ про моего жильца? шепчетъ мистеръ Крукъ, подымаясь на одну или дв ступени.

— Что говорятъ про него?

— Говорятъ, что онъ продалъ душу свою врагу, мы съ вами, конечно, этому не вримъ, но все же я вамъ скажу, что жилецъ мой такого желчнаго и мрачнаго характера, что не отказался бы отъ сдлки съ нечистымъ. Не раздражайте его, сэръ — вотъ мой совтъ.

Мистеръ Телькингорнъ кивнулъ головой и идетъ дальше. Онъ подходить къ темному углу во второмъ этаж, стучится въ дверь — отвта не получаетъ. Отворяетъ дверь — дверь распахивается и задуваетъ свчку.

А можетъ, свчка потухла и сама, воздухъ въ комнат такъ гадокъ, что горніе врядъ ли возможно. Комнатка маленькая, грязная, закопченая. На ржавомъ подобіи каминной ршетки, согнутой посередин, какъ-будто бы бдность ударила и ее, тлетъ нсколько угольевъ. Въ углу, передъ каминомъ, стоитъ трехногій, изломанны столъ, испещренный дождемъ чернилъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ двухъ стульевъ, лежитъ старый чемоданъ, замняющій шкапъ для платья. Большаго шкапа не надо: бока чемодана и такъ ввалились во внутрь, какъ щеки умирающаго съ голоду. Везд голый полъ, только передъ каминомъ лежитъ старый, ободраный матъ. Нтъ на окнахъ занавсъ, выгорожающихъ темноту ночи, но полинялыя ставни закрыты плотно, и сквозь ихъ сердцевидныя отверстія могъ бы увидать голодъ жертву свою на одр.

На куч стараго, грязнаго тряпья, покрытаго толстымъ, грубымъ, изорваннымъ полотномъ, видитъ, съ содроганіемъ, адвокатъ, стоящій въ дверяхъ, лежащаго человка. Онъ лежитъ въ рубашк, панталонахъ и съ голыми ногами. При пугающемъ мрак догарающей свчи, лицо его кажется желтымъ. Растрепанные волосы головы, всклочась съ растрепанною бородою и усами, обрамляютъ его голову. Отвратительно-грязна комната, отвратительно-гадокъ воздухъ ея, какъ зловредный міазмъ, ложится онъ на лгкія адвоката.

— Эй, дружище! вскрикиваетъ адвокатъ, стуча желзнымъ подсвчникомъ о дверь.

Отвта нтъ, хотя дружище лежитъ, повернувшись немного въ сторону и съ открытыми глазами.

— Эй, дружище! восклицаетъ адвокатъ снова, встань, проснись!

И пока онъ стучитъ о дверь, свчка совершенно потухаетъ. Кругомъ темнота и только два черные глаза, прорзанные въ ставняхъ, смотрятъ на кровать.

ГЛАВА XI.
Братъ.

Чье-то прикосновеніе къ морщинистой рук адвоката, въ темной комнат, гд онъ стоитъ въ нершимости, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:

— Кто это?

— Это я, говорятъ ему въ самое ухо старый хозяевъ лавки.— Не можете разбудить его?

— Нтъ.

— Гд же ваша свчка?

— Потухла. Возьмите ее.

Крукъ беретъ свчку, идетъ къ огню, наклоняется надъ каминной ршеткой и пробуетъ раздуть уголья. Но нтъ ни одной искры подъ пепломъ и усилія его тщетны. Сдлавъ еще безотвтный призывъ своему жильцу, онъ шепнулъ адвокату, что хочетъ сойдти внизъ и привести свчку изъ лавки, и удалялся. Мистеръ Телькингорнъ, по причинамъ, ему извстнымъ, дожидается мистера Крука не въ комнат, но на лстниц, за дверью.

Ожидаемый свтъ скоро является на стн и Крукъ, въ сопровожденія зеленоглазой кошки, показывается со свчей.

— Онъ всегда такъ спитъ? спрашиваетъ адвокатъ шопотомъ.

— Хи!.. не знаю, отвчаетъ Крукъ, мотая головой и насупивъ брови.— Я, изъ его привычекъ знаю только одну, что онъ рдко показывается.

Такъ, разговаривая, входятъ они вмст въ комнату. И когда онъ освтилъ ея стны, глаза въ ставняхъ какъ-будто закрылись. Но глаза лежащаго на постели были все-таки открыты.

— Господи спаси насъ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.— Онъ умеръ!

Крукъ такъ быстро опустилъ тяжелую руку, которую было приподнялъ, что она свсилась съ кровати.

Съ минуту смотрятъ они молча другъ на друга.

— Пошлите скоре за докторомъ, сэръ! Позовите миссъ Флайтъ, закричите ей съ лстницы! Вотъ здсь, у кровати, сткляночка съ ядомъ! Зовите скоре миссъ Флайтъ. Кричите, сэръ, говоритъ Крукъ, растопыривъ надъ трупомъ свои искривленныя руки, какъ крылья вампира.

Мистеръ Телькингорнъ выбгаетъ на лстницу и кричитъ:

— Миссъ Флайтъ! Флайтъ! Скоре, сюда, гд вы, Флайтъ?

Крукъ слдитъ за нимъ глазами и пока тотъ зоветъ миссъ Флайтъ, онъ считаетъ нужнымъ подойти къ старому чемодану и отойдти назадъ.

— Скорй Флайтъ! скорй ближайшаго доктора! такъ говоритъ Крукъ съумасшедшей, маленькой старушонк, своей жилиц. Она выходитъ изъ своей конурки, въ минуту исчезаетъ и скоро возвращается въ сопровожденіи оторваннаго отъ обда, раздраженнаго врача, съ порядочнымъ запасомъ табаку на верхней губ и съ сильнымъ шотландскимъ произношеніемъ.

— А! перекреститесь хорошенько, говоритъ Эскулапъ, взглянувъ на нихъ, посл минутнаго обзора трупа: — онъ, мертвъ, какъ фараонъ!

Мистеръ Телькингорнъ, стоя у стараго чемодана, спрашиваетъ: давно ли онъ умеръ?

— Давно ли, сэръ? говорятъ Эскулапъ: — надо полагать, что онъ умеръ часа три назадъ.

— Да, такъ должно быть, замчаетъ темнолицый молодой человкъ, стоящій по другую сторону кровати.

— Принадлежите вы къ медицинской профессіи, сэръ? спрашиваетъ Эскулапъ.

— Принадлежу, отвчаетъ темнолицый молодой человкъ.

— Ну, такъ я ухожу, говоритъ Эскулапъ: пособить здсь нельзя, и этимъ замчаніемъ окончилъ онъ свой коротенькой визитъ и возвратился дообдывать.

Темнолицый молодой человкъ освщаетъ постель и съ той и съ другой стороны, и тщательно осматриваетъ писца, который доказалъ достоврность своего имени — сдлался никмъ.

— Я часто видалъ его, говоритъ чернолицый врачъ: — онъ покупалъ у меня опіумъ года съ полтора. Что, изъ васъ кто-нибудь родня ему? спрашиваетъ онъ, взглянувъ на трехъ присутствующихъ.

— Онъ нанималъ этотъ уголъ отъ меня, отвчаетъ угрюмо Крукъ и беретъ свчку изъ протянутой руки чернолицаго врача: — онъ говорилъ мн однажды, что я его ближайшій родственникъ.

— Онъ умеръ, говоритъ врачъ, отъ сильнаго пріема опіума — тутъ нтъ сомннія. Вся комната пропитана опіумомъ. Тутъ его будетъ достаточно, продолжаетъ онъ, взявъ изъ рукъ Крука старый чайничекъ: — чтобъ положить на мст цлую дюжину людей.

— Вы думаете, что онъ это сдлалъ съ умысломъ? спрашиваетъ Крукъ.

— Принялъ-то усиленный пріемъ?

— Да!

(Крукъ чавкаетъ губами, ожидая отвта съ невыразимымъ любопытствомъ).

— Не знаю. Я думаю, что безъ умысла, потому-что онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ, а впрочемъ, кто его знаетъ? Онъ, я думаю, былъ очень-бденъ?

— Я думаю, что такъ. Каморка его не изъ роскошныхъ, говоритъ Крукъ, глаза котораго сверкали, не хуже кошачьихъ, по всмъ угламъ каморки.— Но я въ ней съ-тхъ-поръ не былъ, какъ онъ помстился, а самъ онъ былъ скрытенъ: не говорилъ мн о своихъ обстоятельствахъ.

— Онъ вамъ долженъ за постой?

— За шесть недль.

— Онъ не отдастъ никогда! говоритъ чернолицый молодой человкъ, продолжая свои наблюденія: — нтъ сомннія, что онъ мертвъ, какъ фараонъ, и, судя по его наружности и обстоятельствамъ, я думаю, что смерть для него — счастье. Однакожъ онъ хорошо сложенъ и съмолоду, надо полагать, былъ красивъ. Онъ это произнесъ не безъ чувства и, смотря на лицо трупа, щупалъ небьющееся сердце.— Я помню, что однажды я замтилъ въ немъ что-то такое, похожее на человка лучшаго происхожденія. Ошибаюсь я, или нтъ? продолжалъ онъ, озираясь вокругъ.

— Вы бы еще спросили біографію всхъ тхъ леди, которыхъ волосы хранятся у меня въ мшкахъ, въ подвал, отвчалъ Крукъ:— онъ жилъ у меня полтора года, занимался, а можетъ-быть и не занимался перепискою бумагъ — вотъ все, что я о немъ знаю.

Во время этого разговора, мистеръ Телькингорнъ съ руками, заложенными за спину, стоялъ у стараго чемодана и казался совершенно-чуждымъ всмъ тремъ родамъ интересовъ, возбужденныхъ смертью писца: онъ былъ чуждъ и участію, съ которымъ молодой врачъ смотрлъ на трупъ, какъ на субъектъ своей профессіи, очевидно, отличнымъ отъ того участія, съ которымъ онъ смотрлъ на него, съ филантропической точки зрнія, онъ былъ чуждъ и тому наслажденію, съ которымъ уродливый старикъ чавкалъ губами при вид смертнаго одра, и, наконецъ, тому ужасу, который эта картина производила на сумасшедшую старушонку. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его черное платье. Нельзя было даже понять, думалъ онъ въ это время о чемъ-нибудь, или нтъ: ни въ одной черт его не выражалось ни терпніе, ни нетерпніе, ни вниманіе, ни разсянность: ничего не было видно въ немъ, кром вншней шелуха его.

Вотъ онъ вмшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому врачу съ своей неподвижной, дловой манерою.

— Я зашелъ сюда, говоритъ онъ: — только-что передъ вами, въ намреніи отдать покойнику, котораго я никогда не видывалъ прежде, нсколько бумагъ для переписки. Я слышалъ о немъ отъ моего поставщика канцелярскихъ принадлежностей, Снегсби, съ Стряпнаго Подворья. Такъ-какъ никто изъ здшнихъ не иметъ о немъ никакихъ свдній, то не худо было бы послать за Снегсби — а? продолжалъ онъ, обратившись къ сумасшедшей старушонк, которая часто видала его въ Палат, и которую онъ часто видалъ тамъ, и которая теперь судорожными знаками вызывалась сбгать за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей.— Сходите-ка, въ-самомъ-дл!

Старушонка ушла, чернолицый врачъ оставляетъ своя безплодныя наблюденія я прикрываетъ предметъ ихъ, штопанымъ, перештопанымъ подобіемъ одяла. Мистеръ Крукъ перемолвилъ съ нимъ слова два. Мистеръ Телькингорнъ хранитъ молчаніе и все-таки продолжаетъ стоять у стула съ старымъ чемоданомъ.

Мистеръ Снегсби поспшно является, въ своемъ сромъ сюртук и въ черныхъ нарукавникахъ.

— Боже мой! Боже мой! восклицаетъ онъ: — таки свернулся, бдняга! Съ нами крестная сила!

— Можете ли вы, Снегсби, дать хозяину этой лавки нкоторыя свднія объ этомъ несчастномъ созданія? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.— Онъ, кажется, долженъ за постой я притонъ, вы знаете, его надо похоронить.

— Слушаю, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, производи оправдательное откашливанье въ кулакъ: — я, право, не знаю, какой дать совтъ… разв только посовтовать послать за священной особой.

— Васъ не спрашиваютъ о совт, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ: — ни безъ васъ бы могъ дать совтъ.

(— Безъ-сомннія, никто лучше васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, съ почтительнымъ откашливаніемъ въ кулакъ).

— Но мн хотлось только, чтобъ вы дали свднія или о его родныхъ, или о его происхожденіи, или о чемъ-нибудь, до него касающемся.

— Увряю васъ, сэръ, говорятъ мистеръ Снегсби, предпославъ отвту своему просительный кашель: — что я столько же знаю откуда онъ пришелъ, какъ и то…

— Куда онъ отправился! дополнялъ врачъ, чтобъ вывести его изъ затруднительнаго положенія.

Молчаніе.

Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Крукъ съ разинутымъ ртомъ ожидаетъ, кто первый начнетъ говорить.

— Что жъ касается до его родныхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: — то еслибъ нашелся человкъ, который бы мн сказалъ: ‘послушай, Снегсби, вотъ теб двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, балетами англійскаго Банка, только назови мн хоть одного изъ его родныхъ’, такъ я не хоть бы этого сдлать, сэръ! Помнится, что, года полтора тому назадъ, или около этого, когда онъ перехалъ въ эту лавку тряпья и бутылокъ…

— Да, полтора года, сказалъ Крукъ, кивнувъ головою.

— Года полтора тому назадъ, или около этого, говоритъ мистеръ Снегсби, очевидно, ободрясь — онъ пошелъ въ нашу улицу, однажды утромъ, посл завтрака, и, заставъ жену мою (которую я называю мистриссъ Снегсби, когда требуютъ обстоятельства) въ нашей лавк, произвелъ въ ея присутствіи пробу своему почерку и далъ замтить, что онъ нуждается въ работ, и что онъ — отъ слова не станется — (любимая поговорка мистера Снегсби, которую онъ произносилъ съ суеврною откровенностью, слишкомъ зарапортовавшись) — въ очень-критическихъ обстоятельствахъ! Жена моя, вообще говоря, небольшая охотница до незнакомыхъ, въ-особенности ‘отъ слова не станется’, когда они въ чемъ-нибудь нуждаются, но къ нему она какъ-то была снисходительна, потому ли, что онъ былъ небритъ, потому ли, что голова его не была причесана, или по какой другой, свойственной женщинамъ, причин, предоставляю обсудить вамъ, только она приняла пробу его почерка, а также и его адресъ. Жена моя неочень-понятлива на имена, продолжаетъ мистеръ Снегсби, не безъ того, чтобъ не произвести въ кулакъ почтительнаго кашля — и ей казалось, что Немо все равно, что Нимвродъ, поэтому она и взяла въ привычку говорить мн за обдомъ: ‘Мистеръ Снегсби, вы еще не дали Нимвроду работы?’ или ‘Мистеръ Снегсби, зачмъ не отдали вы Нимвроду эти тридцать-восемь листовъ по длу Жарндиса?’ и тому подобное. Тактъ-то образомъ, онъ и сталъ заниматься отъ насъ работою поштучно, и вотъ все, что я о немъ знаю, могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ быстро и не спать ночи ему ни почемъ, и что, примромъ будучи сказать, если вы ему дадите переписать сорокъ-пять листовъ въ середу вечеромъ, то онъ вамъ принесетъ ихъ утромъ въ четверкъ обратно. Все это… мистеръ Снегсби смолкъ, и вжливо махнулъ шляпой на постель покойника, какъ-будто хотлъ выразить: Все это, я не сомнваюсь, подтвердилъ бы и мой почтенный другъ, еслибъ — отъ слова нестанется — былъ не мертвъ.

— Не лучше ли для васъ будетъ, говорятъ мистеръ Телькингорнъ Круку: — поискать у него бумагъ, которыя могли бы что-нибудь пояснить? Завтра долженъ быть обыскъ, и васъ поведутъ къ допросу. Умете вы читать?

— Не умю, возражаетъ старикъ съ отвратительной гримасой.

— Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — сдлайте за него осмотръ. Онъ, пожалуй, можетъ попасться въ какія-нибудь непріятности. Находясь здсь, я подожду, если вы поторопитесь, и, въ случа надобности, могу засвидтельствовать, что все было произведено въ законномъ порядк. Принесите-ка, пріятель, свчку для мистера Снегсби: отъ тотчасъ все сдлаетъ что нужно, для вашего спокойствія.

— Вопервыхъ, здсь есть старый чемоданъ, сэръ, говорятъ Снегсби.

— Да, есть, мистеръ Телькингорнъ прежде, кажется, его не замтиль, хотя стоялъ такъ близко отъ него и хотя въ комнат больше ничего не было!

Продавецъ тряпья приносятъ свчку и поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей производить обыскъ. Молодой врачъ облокотился на уголъ наняла. Миссъ Флайтъ дрожитъ и выглядываетъ изъ-за двери. Старый, способный ученикъ старой школы, съ матовыми черными штанами, завязанными лентами на колняхъ, въ широкомъ черномъ жилет, въ длиннополомъ черномъ ‘рак, въ широкомъ, незатянутомъ бломъ галстух, съ бантикомъ, который такъ знакомъ въ Палат Перовъ, стоитъ на томъ же самомъ мст и въ томъ же положенія.

Въ старомъ чемодан кой-какое платьишко, связка билетовъ Заемнаго Банка, этихъ подорожныхъ къ бдности, измятая бумажка, пропахнувшая опіумомъ, на которой нацарапано для памяти: ‘въ такой-то и такой-то день, принялъ столько-то грановъ, въ такой-то день, столькими-то гранами больше’, и такъ дале, замчанія эти начаты писать съ давняго времени, какъ-будто съ тмъ, чтобъ продолжать ихъ регулярно, но потомъ брошены. Нсколько грязныхъ лоскутковъ, разрозненныхъ газетъ, заключающихъ слдствія о мертвыхъ тлахъ — и больше ничего. Снегсби ищетъ и въ стнномъ шкап и въ ящик опрысканнаго чернилами стола. Но нтъ ни въ томъ, ни въ другомъ ни клочка отъ какого-нибудь письма, ничего подобнаго. Молодой врачъ осматриваетъ одежду адвокатскаго писаря и находитъ только перочинный ножикъ и дв-три мелкія монеты. Совтъ мистера Снегсби становился самымъ благоразумнымъ: надо послать за священной особой.

Маленькая сумасшедшая старушонка бжитъ за приходскимъ сторожемъ, остальное общество выходитъ изъ комнаты.

— Не оставляйте здсь кошки, говоритъ врачъ: — это не годятся!

Мистеръ Крукъ выгоняетъ ее впередъ себя, она крадется по лстниц, опустивъ свой пушистый хвостъ и облизывая рыло.

— Доброй ночи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и уходитъ къ своей аллегорія и мечтамъ.

Въ это время слухъ разнесся по улиц. Толпы обывателей собираются обсудить дло, и авангардъ наблюдательнаго корпуса (преимущественно мальчики) протискиваются къ самымъ стекламъ лавки мистера Крука. Полисменъ, входившій не разъ въ лавку и выходившій изъ нея, стоитъ теперь у ея порога такъ же величественно, какъ башня, позволяя себ иногда взглянуть на мальчишекъ, толпящихся у его ногъ, которые, при взгляд его, отступаютъ и падаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, находящаяся ужъ нсколько недль во враждебномъ безмолвіи съ мистриссъ Пайперъ, по поводу непріятной ссоры, приключившейся за то, что маленькій Перкинсъ пробилъ голову маленькому Пайперу, въ этотъ день, столько замчательный, вступаетъ опять въ дружественныя отношенія. Цаловальникъ шинка на углу, привелегированный дилеттантъ, какъ имющій точныя свднія о жизни человческой вообще, и въ-частности близкія сношенія съ нализавшимся до-пьяна, сообщаетъ свои замчанія полисмену съ видомъ неприступнаго головорза, нестрашащагося ни полицейскаго жезла, ни будки. Народъ толкуетъ изъ оконъ, черезъ улицу и отдльными толпами бжитъ съ непокрытою головою изъ Канцелярской Улицы, узнать въ чемъ дло. Общее чувство, кажется, въ пользу, мистера Крука: радуются, что смерть не его захватила, конечно, не безъ примси нкотораго естественнаго смущенія въ погршительности своихъ предположеній. Наконецъ, посреди всей этой суматохи, является и приходскій сторожъ.

На него смотрятъ не безъ популярности, хотя его обязанность состоитъ собственно въ томъ, чтобъ прійдти и только взглянуть на трупъ. Ощущеніе возрастаетъ, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что приходскій стражъ на лстниц. Приходскій сторожъ взошелъ.

Приходскій сторожъ, между-тмъ, выходить, и ощущеніе, нсколько-ослабнувшее во время его отсутствія, снова возвышается. Слышно, что онъ ищетъ свидтелей въ завтрашнему обыску, которые могли бы сообщить нкоторыя свднія осмотрщику мертвыхъ тлъ и суду присяжныхъ объ умершемъ. Онъ тутъ же обращается къ безчисленному множеству людей, которые ему ровно ничего сказать не могутъ. Онъ еще боле одурваетъ отъ постоянныхъ толковъ, что вотъ-де сынъ мистриссъ Гринъ былъ самъ писцомъ и зналъ его лучше чмъ кто-нибудь. Подать сюда сына мистриссъ Гринъ! Наводятъ справки и узнаютъ, что, кажется, сынъ мистриссъ Гринъ находится въ настоящую минуту на корабл, идущемъ въ Китай, и отправился туда ужъ три мсяца тому назадъ, но что, однакожъ, можно переговорить съ нимъ по телеграфу, если члены Адмиралтейства дадутъ разршеніе. Приходскій сторожъ заходитъ въ различныя лавки и комнаты, разспрашиваетъ жильцовъ, заперевъ, на всякій случай, двери и этимъ затворничествомъ, медлительностью и общимъ невдніемъ приходить въ отчаяніе публику. Полисменъ подмигиваетъ цаловальнику. Интересъ публики теряется и переходитъ и реакцію. Уличные мальчишки начинаютъ поддразнивать приходскаго сторожа, напвая ему подъ-носъ тоненькими, писклявыми голосами уличную псню, съ припвами, въ которыхъ говорится, что будто бы онъ сварилъ мальчишку и кормитъ этимъ супомъ пріютъ бдныхъ. Полисменъ находятъ наконецъ нужнымъ поддержать законъ, и хватаетъ за шиворотъ одного пвца, остальные хористы убгаютъ и заложникъ ихъ усмиренія отпускается, подъ условіемъ сейчасъ же спрятаться туда откуда вылзъ, и съ краткой, но назидательной рчью: берегись! Условіе тотчасъ же выполняется. Такъ замираетъ ощущеніе на-время и непоколебимый полисменъ (для котораго опіума нсколько больше, нсколько меньше, нипочемъ) съ своею лоснящеюся шляпой съ своимъ тугонакрахмаленнымъ ошейникомъ, въ своемъ несгибаемомъ сюртук, съ кожаной перевязью и поручнями и со всею своею принадлежностью, идетъ своею дорогою однообразными тяжелыми шагами, постукиваетъ ладонями, обтянутыми въ блыя перчатки и останавливается тамъ и сямъ по угламъ улицъ, и озирается вокругъ, чтобъ убдиться, нтъ ли чего-нибудь… отъ затерявшагося ребенка до убійства.

Подъ покровомъ ночи полоумный приходскій сторожъ плетется по Канцелярской Улиц съ своимъ спискомъ присяжныхъ, на которомъ имя каждаго присяжнаго написано неврно, я все написано неврно, исключая его собственнаго имени, которое прочесть никто или не съуметъ мы не захочетъ. Списки составлены, свидтельства готовы, приходскій сторожъ заходить къ Круку, чтобъ дождаться нсколькихъ бднякомъ, которымъ онъ назначилъ свиданіе, они скоро являются и онъ ведетъ ихъ наверхъ, гд они оставляютъ, подъ наблюденіемъ большихъ глазъ ставень, что-то для нихъ новое, что составляетъ послднее жилище ни для кого, и для каждаго.

И всю ночь простоялъ гробъ у стараго чемодана, и всю ночь пролежалъ на постели трупъ того человка, который, странствуя сорокъ-пять лтъ по жизненному пути, оставилъ такой же невидимый по себ слдъ, какъ трехдневный ребенокъ.

На слдующее утро улица ожила снова, снова затолпился народъ, какъ на ярмарк. Мистриссъ Перкинсъ, боле чмъ помирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, тараторитъ съ этою превосходнйшею женщиною безъ умолку. Осмотрщикъ мертвыхъ тлъ засдаетъ въ зал гостинницы Солнечный Гербъ, гд два раза въ недлю собирается гармоническій митингъ, подъ предсдательствомъ особы первоклассной знаменитости, противъ которой торчитъ на стул маленькій Свидьсъ, комическій баритонъ, надющійся (судя по билету, прилпленному на стекл окна), что друзья соберутся окрестъ его и поддержатъ талантъ первой руки. Солнечный Гербъ трещитъ въ занятіяхъ въ это утро. Даже дти, подъ вліяніемъ общаго возбужденія, требуютъ такого подкрпленія силъ, что пирожникъ, пристроившійся на углу улицы по случаю такихъ замчательныхъ обстоятельствъ, разсказывалъ, что его пирожки разлетлись какъ дымъ. Между-тмъ, какъ приходскій сторожъ снуетъ въ это время между дверью лавки Крука и дверью Солнечнаго Герба и показываетъ любопытный субъектъ, довренный его наблюдательности, двумъ-тремъ своимъ наперсникамъ, за что т воздаютъ ему свое благодареніе, въ вид стакана эля, или пунша.

Въ назначенный часъ является осмотрщикъ мертвыхъ тлъ, ожидаемый ужъ собравшимися присяжными. Приходъ его привтствуется сильнымъ ударомъ кеглей, раздавшимся изъ-за стнъ сухаго жедепома, принадлежащаго къ зал Солнечнаго Герба. Осмотрщикъ любитъ боле посщать питейные домы, чмъ кого-нибудь изъ знакомыхъ, то-есть онъ человкъ соціальный. Сильный запахъ сырыхъ опилокъ, пива и табачнаго дыма вмст съ образомъ смерти, во всхъ ея ужасахъ, составляетъ какъ-бы непремнное условіе его призванія. Приходскій сторожъ и хозяинъ ведутъ его въ залу гармоническаго митинга, гд онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, беретъ кресло и помщается во глав длиннаго стола, сдвинутаго изъ нсколькихъ маленькихъ столиковъ и обрамленнаго безконечною цпью липкихъ стакановъ и кружекъ. Вс изъ присяжныхъ, которые могутъ протиснуться, садятся также за столомъ, остальные жмутся между плевальницъ и чубуковъ, или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головою осмотрщика виситъ шнуръ съ рукояткой звонка, что съ одной стороны даетъ ему важный видъ, а съ другой, напоминаетъ висилицу.

Отбирать и приводить къ клятв присяжныхъ!

Пока церемонія идетъ своимъ порядкомъ, вниманіе общества возбуждается приходомъ кубической формы коротконогаго человчка, съ широкими воротничками, съ влажными глазами и съ сильно-закраснвшимся носомъ. Онъ скромно становятся около двери, какъ вообще ничтожный смертный, но видно, что онъ очень-близокъ обществу вокальнаго митинга. Вс переглянулись к пробжалъ вокругъ стола шопотъ: маленькій Свильсъ. Общество считаетъ за непреложное, что вечеромъ во время гармоническаго собранія, маленькій Свильсъ распотшитъ всю публику, корча осмотрщика мертвыхъ тлъ.

— Итакъ, джентльмены! начинаетъ осмотрщикъ.

— Мол-ча-ать! Слышите ли! взываетъ приходскій сторожъ.— Это волненіе относится, однакожъ, не къ осмотрщику, какъ можно бы подумать, потому-что стражъ смотритъ на него во вс глаза.

— Итакъ, джентльмены, продолжаетъ осмотрщикъ: — вы собраны здсь, чтобъ изслдовать родъ смерти нкоторой особы. Вамъ разскажутъ обстоятельства, сопровождавшія кончину, и вы должны будете произнести вашъ приговоръ смотря на… (кегли!— Приходскій сторожъ, унять ихъ!) — смотря на эти обстоятельства по долгу и совсти. Во-первыхъ, мы начнемъ съ того, что осмотримъ трупъ.

— Дорогу, дорогу! закричалъ приходскій сторожъ.

И потянулись они длинной процесіей, нкоторымъ образомъ напоминающей похоронную процесію, въ маленькую каморку, находящуюся во второмъ этаж лавки мистера Крука, откуда нсколько присяжныхъ выбгаютъ назадъ блдные, какъ полотно. Приходскій сторожъ очень старается, чтобъ два джентльмена, неочень-чистоплотные относительно обшлаговъ и пуговицъ, видли все, что только видть можно. Для этой цли онъ пристраиваетъ къ мсту, занимаемому осмотрщикомъ мертвыхъ тлъ, особенный маленькій столикъ и готовитъ за нимъ мста дли грязныхъ джентльменовъ, которые, какъ ему извстно, пользуются популярностью и служатъ въ род ходячихъ газетъ. Слаба человческая природа, и приходскій стражъ не выше людскихъ слабостей! Онъ надется прочесть въ печати, что Муни дятельный и предусмотрительный приходскій сторожъ, сказалъ или сдлалъ то и то, и даже надется, что имя его станетъ на ряду съ именами великихъ мужей, которыми такъ богаты новйшія лтописи.

Маленькій Свильсъ ожидаетъ возвращенія осмотрщика и присяжныхъ. Тмъ же дломъ занимается и мистеръ Телькингорнъ. Мистера Телькингорна принимаютъ съ большимъ уваженіемъ и сажаютъ между осмотрщикомъ, этимъ важнымъ лицомъ, и ящикомъ для угольевъ. Допросъ идетъ своимъ чередомъ. Присяжные узнаютъ, какъ умеръ предметъ ихъ приговора, и больше ничего не узнаютъ о немъ.

— Одинъ очень-важный адвокатъ присутствуетъ здсь, джентльмены, говорятъ осмотрщикъ: — онъ, какъ мн извстно, былъ случайно въ то время, когда узнали о смерти, слдовательно, можетъ повторять только то, что вы ужь слышали отъ врача, отъ хозяина лавки, отъ жильца и отъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, а потому нтъ надобности безпокоить его. Нтъ ли здсь кого-нибудь, кто можетъ что-нибудь сказать больше?

Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ.

Мистриссъ Пайперъ тутъ же приводится къ присяг.

— Анастасія Пайперъ, джентльмены, замужняя женщина. Ну-съ, мистриссъ Пайперъ, что вы имете сказать?

Мистриссъ Пайперъ можетъ наговорить много и безостановочно, въ-особенности въ скобкахъ, но врядъ да что-нибудь можетъ сказать. Мистриссъ Пайперъ, изволите видть, живетъ на двор (гд мужъ ея иметъ столярную вывску), и ужъ давнымъ-давно извстно между сосдями (именно ужъ и тогда говорили, когда Богъ далъ ей ребенка Александра, Джемса Пайпера, такого хилаго и пискляваго, что они съ мужемъ ршились позволить бабк окрестить его, не надясь, чтобъ онъ прожилъ и десять минутъ — бдный страдалецъ! Джентльмены! Богъ благословилъ: теперь ужъ ребенку годъ шесть мсяцевъ и четыре дня, и онъ ползаетъ на четверенькахъ). Такъ еще и тогда говорили, что покойный истецъ запродалъ себя врагу. Она думаетъ, что причиною такой молвы былъ видъ покойника. Она часто видала его и находила, что видъ его страшенъ и дикъ, и что дти боялись его какъ буки, въ-особенности дти робкія (что можетъ также подтвердить и мистриссъ Перкинсъ, потому-что она здсь, и врно постоитъ за свою честь, равно-какъ и за честь мужа и дтей), что она часто видала, какъ покойнаго писца дразнили и сердили мальчишки (потому-что лта, всегда лта, въ-особенности, когда они живаго и веселаго характера, и напрасно было бы требовать отъ нихъ, джентльмены, чтобъ они были какими-нибудь мофузоилами, потому-что и вы сами мофузоилами никогда не были), что, по случаю этихъ толковъ и его мрачнаго выраженія, ей всегда казалось, что онъ, того и гляди, вытащитъ изъ своего кармана какую-нибудь мотыгу и размозжитъ голову Дженяи (этотъ мальчишка не иметъ страха, такъ бывало и липнетъ къ его ногамъ). Что, однакожъ, она никогда не видала, чтобъ покойный писецъ вынималъ изъ своего кармана мотыгу, или какое другое страшное орудіе. Что она часто замчала, какъ онъ бжалъ отъ дтей, какъ-будто ненавистникъ дтскій, и никогда съ ними не останавливался и никогда не говорилъ ни съ однимъ изъ.нихъ, и никогда не говорилъ ни съ однимъ взрослымъ человкомъ (выключая только одного мальчика, который таскается изъ угла въ уголъ и который, еслибъ былъ на-лицо, могъ бы разсказать вамъ, что онъ его видалъ и говорилъ съ нимъ часто).

— Здсь ли этотъ мальчикъ? спрашиваетъ осмотрщикъ мертвыхъ тлъ.

— Его здсь нтъ, отвчаетъ приходскій сторожъ.

— Подать его сюда! говоритъ осмотрщикъ, и пока дятельный и предусмотрительный Мунни идетъ отыскивать мальчика, осмотрщикъ ведетъ разговоръ съ мистеромъ Телькингорномъ.

— А! вотъ и мальчикъ, джентльмены.

Вотъ онъ, грязный, нечесаный, въ лохмотьяхъ.— Ну, мальчикъ!— Позвольте, позвольте!… Предосторожность! Мальчику надо сдлать нсколько предварительныхъ вопросовъ.

Имя? Джо. Другаго имени не знаетъ. Не знаетъ, что каждый человкъ иметъ два имени, никогда объ этомъ не слыхивалъ. Имя Джо ему правится. Не иметъ онъ ни отца, ни матери, ни родственниковъ. Никогда не былъ въ школ. Что значитъ родительскій донъ — не знаетъ. Знаетъ, что метла — метла. Что лгать нехорошо. Не помнитъ, кто ему сказалъ, что метла — метла, что лгать нехорошо, но знаетъ и то и другое, а потому онъ будетъ говорить правду.

— Отъ него мы толку не добьемся, джентльмены! говоритъ осмотрщикъ мертвыхъ тлъ, меланхолически качая головой.

— Полагаете ли вы, сэръ, что намъ ненадо слушать его показаній? говоритъ одинъ, очень-внимательный присяжный.

— Безъ-сомннія, говорить осмотрщикъ.— Вы слышали мальчика: онъ ничего не можетъ сказать. Можемъ ли мы выслушивать вздоръ предъ лицомъ суда? Конечно, нтъ: было бы злоупотребленіе. Возьмите мальчика прочь!

Мальчика отводятъ прочь, къ совершенному назиданію слушателей, преимущественно маленькаго Свильса, комическаго баритона.

— Ну, нтъ ли еще свидтелей? Боле свидтелей не открывается.

Итакъ, джентльмены! Вотъ неизвстный человкъ, доказано, что онъ имлъ привычку употреблять опіумъ въ большихъ пріемахъ. Онъ умеръ отъ слишкомъ-большаго пріема опіума. Если вы имете причины думать, что онъ совершилъ надъ собой самоубійство, то вы и прідете къ этому заключенію. Если же вы думаете, что онъ умеръ отъ несчастнаго случая, то и ршеніе ваше будетъ сообразно съ вашимъ мнніемъ.

Ршеніе сообразно съ мнніемъ: случайная смерть.

— Безъ-сомннія, безъ-сомннія, джентльмены! дло кончено. Прощайте.

Осмотрщикъ мертвыхъ тлъ застегиваетъ свой сюртукъ, и съ мистеромъ Телькингорномъ разспрашиваютъ тихонько въ углу непринятаго свидтеля.

Это несчастное созданіе знаетъ только то, что покойникъ (котораго онъ признаетъ но желтому цвту лица и по чернымъ волосамъ) бывалъ иногда преслдуемъ на улиц. Что, однакожъ, въ холодный, зимній вечеръ, когда онъ, мальчишка, дрожалъ отъ холода подъ воротами, недалеко отъ того мста, гд жилъ покойникъ, покойникъ, пройдя мимо его вернулся назадъ, поговорилъ съ нимъ и, узнавъ, что онъ не иметъ ни родителей, ни родныхъ, сказалъ:

— И я никого не имю на бломъ свт!

И далъ ему денегъ на обдъ и на наемъ ночлега. Что съ-тхъ-поръ онъ съ нимъ часто говаривалъ и спрашивалъ, хорошо ли онъ спитъ по ночамъ, и какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, и не желаетъ ли онъ умереть, и длалъ много подобныхъ странныхъ вопросовъ, что когда у него не было денегъ, онъ говорилъ проходя мимо:

— Я также бденъ сегодня, какъ ты, Джо!

Но когда у него были деньги, онъ всегда былъ радъ (чему мальчикъ врилъ отъ чистаго сердца), подлиться съ нимъ.

— Онъ былъ очень-добръ до меня, говорилъ мальчикъ, утирая глаза оборванными рукавами рубашки: — смотря теперь на него, какъ онъ тутъ, бдняга, лежитъ, я желалъ бы, чтобъ онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ!…

Когда оборванный мальчикъ сбгалъ съ лстницы, мистеръ Снегсби, очевидно дожидавшійся его, сунулъ ему въ руку полкроны и прибавилъ, приложивъ указательный палецъ къ носу:

— Когда ты увидишь меня съ женою, то-есть съ леди, хочу я сказать, такъ ни гу-гу! ни слова!

Присяжные остаются еще на нсколько времени въ зал Солнечнаго Герба и разговариваютъ. Спустя нсколько минутъ, полдюжиной исчезаютъ въ облак табачнаго дыма, которымъ пропитывается вся гостиная Солнечнаго Герба. Двое бредутъ въ Гамстидъ, четверо сговариваются сходитъ на шарамыгу въ вечерній спектакль и повершить дло устрицами. Маленькаго Свильса подчуютъ со всхъ сторонъ. Спрашиваютъ его млнія о случившихся происшествіяхъ, онъ представляетъ ихъ въ лицахъ и ломаетъ комедію (это конекъ маленькаго Свильса). Хозяинъ Солнечнаго Герба, считая Свильса популярнымъ, горячо представляетъ его присяжнымъ и публик, замчая, что, для характеристическихъ псенъ, онъ не знаетъ подобнаго молодца и, что для костюмовъ его мало цлаго обоза.

Мало-по-малу Солнечный Гербъ погружается въ мракъ ночи и наконецъ начинаетъ блистать газовыми лучами. Настаетъ время гармоническаго митинга. Джентльменъ, въ званіи знаменитости, садится въ кресло, противъ него маленькій Свильсъ съ раскраснвшимся лицомъ. Друзья ихъ соединяются окрестъ и готовы поддержать талантъ первой руки. Когда вечеръ пришелъ только-что въ разгаръ, маленькій Свильсъ говоритъ: джентльмены, если вы мн позволите, я постараюсь представить вамъ краткое описаніе сцены изъ дйствительной жизни, вторая сегодня происходила здсь. Общество въ восторг и аплодируетъ его предложенію. Онъ уходитъ изъ комнаты Свильсомъ и возвращается ужъ осмотрщикомъ мертвыхъ тлъ (то-есть ни капли на него непохожимъ), отсыхаетъ обыскъ, прибгая иногда къ фортепьяно, и акомпанируетъ припвъ типпи-толь-ли-доль… типпи-толь-до-доль… типпи-толь-ли-доль… Дилли!…

Бренчащее фортепьяно наконецъ смолкло и гармоническіе друзья не гармонически храпятъ на своихъ изгодовьяхъ. Тишина вокругъ одинокаго трупа, покоющагося въ своемъ послднемъ земномъ жилищ и два глаза, прорзанные въ ставняхъ, сторожатъ его, среди нсколькихъ часовъ ночнаго спокойствія. Еслибъ въ то время, когда этотъ несчастный, покинувшій свтъ, человкъ, былъ еще груднымъ ребенкомъ, мать его, къ груди которой онъ приникалъ и которую онъ обнималъ своею маленькою ручкою, могла прозрть въ будущее, и тогда, когда она съ нжною любовью смотрла на него, увидать его лежащимъ здсь, на смертномъ одр и въ такомъ положенія, какъ бы невроятно показалось ей это видніе. О! если были дни, когда онъ былъ нжно лелянъ женщиной, носившей его у своего сердца: гд же теперь эта женщина, теперь, когда трупъ его еще на земл?

Въ квартир мистера Снегсби на Стряпномъ Подворьи, ни больше ни меньше какъ спокойная ночь. Крикса спитъ убитымъ сномъ, потому-то, какъ говорилъ самъ мистеръ Снегсби, ‘отъ слова не станется’, она кувыркалась изъ одного припадка въ другой. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Крикса имла отъ природы нжное сердце и нчто впечатлительное, что, при другихъ обстоятельствахъ, развилось бы, но, подъ благотворнымъ вліяніемъ тутнгскаго заведенія для бдныхъ, замнилось припадками. Впрочемъ, какая бы ни была причина, только за чаемъ она такъ была взволнована разсказомъ мистера Снегсби объ обыск, при которомъ онъ присутствовалъ, что за ужиномъ, опрокинувъ предварительно кусокъ голландскаго сыра, она растянулась въ кухн на полу во всю длину свою, пробыла въ обморок необыкновенно-долго, и только-что было очнулась, какъ опять пришибло ее снова, такъ-что она прошла сквозь цлую цпь припадковъ, одинъ за другимъ, съ самыми короткими промежутками, которые она употребляла для того, чтобъ слезно просить мистриссъ Снегсби не отказать ей отъ мста, когда она совершенно прійдетъ въ себя, и также упрашивала оставить ее на каменномъ полу и идти спать. Даже мистеръ Снегсби, человкъ вообще очень-терпливый, утромъ, услыхавъ, какъ въ маленькой молочной лавк птухъ приходилъ въ безкорыстный восторгъ, по случаю разсвта!— сказалъ Крикс: Пфууу… ты! А вдь я думалъ, ты ужъ совсмъ умерла!

Какіе вопросы ршаетъ эта восторженная птица при первыхъ лучахъ солнца, или зачмъ она кричитъ изъ всхъ силъ (впрочемъ, и люди кричатъ иногда, по поводу различныхъ обстоятельствъ) на то, что кажется ни въ какомъ случа къ ней не относятся — это ея дло. Довольно, что приходитъ разсвтъ, приходитъ утро, приходятъ полденъ.

Дятельный и предусмотрительный стражъ — такъ въ-самомъ-дл, было напечатано въ утреннемъ листк — приходитъ съ своими бдный помощниками къ мистеру Круку и уноситъ тло брата, здсь умершаго, на кладбище, окруженное домами, гд, быть-можетъ, безпечно веселятся другіе наши братья и сестры, а смерть ожидаетъ и ихъ изъ-за угла, и приходскій сторожъ отведетъ и имъ мсто на томъ же кладбищ.

Призадумаешься!…

Настала ночь, темно. Мальчишка, съ метлой на плеч, подходятъ тихо и боязливо къ кладбищу.

Джо, это ты? Да, ты, ты, отвергнутый свидтель, отъ котораго ничего не добьешься.— Онъ былъ добръ до тебя, очень-добръ! говорилъ ты, но не видитъ устрица старой школы въ словахъ твоихъ, того радостнаго луча, которымъ озарится будущая жизнь брата.

ГЛАВА XII.
На часахъ.

Дождь наконецъ пересталъ въ Линкольншайр и прояснялся горизонтъ въ Чизни-Вольд. Мистриссъ Раунсвель вся въ хлопотахъ: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа. Фешонэбльная молва разнесла эти радости всти по полуночной Англіи, и прибавила, что l’lite du bean monde (она, изволите видть, слаба въ англійскомъ нарчіи и чертовски-сильна во французскомъ) найдетъ блестящій пріемъ въ древнемъ и гостепріимномъ замк въ Ликольншайр.

Для пущей важности, на случай прізду блистательнаго и фэшонэбльнаго круга гостей, а такъ же и для Чизни-Вольда на всякій случай починена арка подъ мостомъ, ведущимъ въ паркъ, и вода, взойдя въ свои обыкновенные предлы, картинно льется передъ окнами замка и не мшаетъ переправ. Ясные, но негрющіе лучи солнца пробгаютъ по хрупкому лсу, ободрительно смотрятъ на рзкій втеръ, раздувающій листья и осушающій мохъ, скользятъ по парку за подвижной тнью облаковъ, смотрятся въ окна замка, бросаютъ на фамильные портреты такія пятна и полосы свта, какія никогда не приходили въ голову живописцамъ. Во всю длину портрета миледи, стоящаго надъ каминомъ, сливаются они въ одинъ широкій мечъ, который, нисходя, кажется, дробитъ каминъ въ мелкіе куски.

Подъ этими негрющими лучами и при этомъ рзкомъ втр, миледи и сэръ Лейстеръ возвращаются въ свои владнія въ своемъ дормез (позади котораго въ маленькой колясочк сидятъ, въ пріятной бесд: горничная миледи и камердинеръ сэра Лейстера). Съ значительнымъ запасомъ треска, звона и щелканья кнутомъ и съ храбрыми демонстраціями со стороны двухъ безсдельныхъ коней и двухъ центавровъ съ лощеными шляпами, съ ботфортами и раздвающимися гривами и хвостами, вызжаютъ они со двора бристольской гостинницы на Вандомской Площади и галопируютъ между колоннадою, то дающею тнь, то пропускающею свтъ, по Риволійской Улиц къ Площади Согласія, къ Елисейскимъ Полямъ, къ застав Звзды, вонъ изъ Парижа.

По правд, они не могутъ хать такъ скоро, какъ бы хотлось, потому-что и здсь, въ Париж, миледи умирала съ тоски. Концерты, собранія, опера, театры, гульбища — ничто не ново для миледи подъ луною. Даже и въ послднее воскресенье, когда бдняки веселились, играя съ дтьми посреди подстриженныхъ деревьевъ и статуй въ дворцовомъ саду, или гуляли по Елисейскимъ Полянъ — сборному пункту ученыхъ собакъ и деревянныхъ лошадей, или за городомъ, окружая Парижъ плясками, любезничаньемъ, пьянствомъ, куреньемъ, игрою въ бильярдъ, карты и домино, даже въ послднее воскресенье, миледи въ тоскливомъ отчаяніи, и въ скук въ гигантскихъ размрахъ, почти возненавидла свою горничную за то, что та была весела.

Потому-то, какъ лошади ни скачутъ, а ей все кажется тихо. Томительная скука гонится за ней, окружаетъ ее и свинцомъ лежитъ на душ. Одно, и то слабое средство отъ скуки, это бжать, бжать безъ оглядки, отъ одного мста къ другому. Исчезай Парижъ, смняйся длинными, продольными и поперечными аллеями, изъ обнаженныхъ зимою деревьевъ! И когда взглянутъ на тебя, покажись темною, неопредленною массою, съ Заставою Звзды въ вид блой точки, блестящей на солнц и съ двумя высокими башнями, въ вид двухъ мрачныхъ тней на горизонт!

Сэръ Лейстеръ, по обыкновенію, въ хорошемъ расположеніи духа. Тоска никогда его не гложетъ. Когда ему нечего длать, онъ можетъ погрузиться въ созерцаніе своего величія. Для человка важное преимущество имть предметъ такой неисчерпаемой огромности. Прочтя письма, адресованныя на его имя, онъ завалился въ уголъ кареты и всмъ существомъ своимъ предался мышленію о той важности, которая сосредоточивается въ его особ, для всего человчества вообще.

— У васъ много писемъ сегодня? говоритъ миледи, спустя много времени посл отъзда. Она утомилась отъ чтенія: прочла цлую страницу, на пространств двадцати миль.

— Да, но все пустыя. Ничего особеннаго.

— Мн показалось, что вы читали обыкновенно-безконечное посланіе мистера Телькингорна.

— Вы все замчаете! говоритъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.

— Хааа!.. вздыхаетъ миледи. Онъ скучнйшій человкъ!

— Онъ проситъ,— извините, я забылъ передать — онъ просить, говоритъ сэръ Лейстеръ, вынимая письмо изъ конверта и развертывая его:— передать вамъ нсколько словъ. Съ этой остановкой для смны лошадей, я совсмъ забылъ объ его приписочк. Извините меня. Онъ пишетъ… Сэръ Лейстеръ такъ мшкотно вынимаетъ очки, такъ мшкотно надваетъ ихъ на носъ, что нервы миледи начинаютъ раздражаться, онъ пишетъ: ‘что касается до права на прогонъ.’ Ахъ, извините, это не то.— Онъ пишетъ: да, да! Вотъ оно! Онъ пишетъ: ‘приношу мое совершеннйшее почтеніе миледи, надюсь, что перемна мста, сдлала и въ ихъ здоровья благодтельную перемну. Будьте такъ милостивы, сэръ, передайте миледи (это, можетъ-быть, ихъ интересуетъ), что я имю кой-что сообщить имъ, по ихъ возвращеніи, относительно лица, переписывавшаго по канцелярскому процесу бумаги, почеркъ которыхъ такъ возбудилъ ихъ любопытство. Я его видлъ’.

Миледи обернулась къ окну и смотритъ на дорогу.

— Вотъ его постскриптумъ, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Я бы хотла пройдтись немного, говоритъ миледи, продолжая смотрть изъ окна.

— Пройдтись? повторилъ сэръ Лейстеръ съ удивленіемъ.

— Я бы хотла пройдтись немного, говоритъ миледи тономъ, недопускающимъ недоразумнія.— Велите остановиться!

Карету велно остановить, слуга соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы, откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпливому мановенію ручки миледи. Миледи быстро вылетаетъ изъ кареты, идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, при всей своей пунктуальной вжливости, не въ-состояніи предложить ей руку и остается далеко позади. Спустя дв-три минуты, онъ ее нагоняетъ. Она улыбается, съ виду она такая хорошенькая, опирается на его руку, идетъ въ сопровожденіи его съ четверть версты, утомляется, соскучивается и снова садится въ карету.

Шумъ и трескъ продолжаются въ большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и большими или меньшими демонстраціями храбрости, со стороны центавровъ и голоспинныхъ коней. Взаимная, любезная вжливость супруговъ возбуждаетъ общее удивленіе въ тхъ гостинницахъ, гд они останавливаются.

— Хотя милордъ немножко старенекъ для миледи, говорятъ содержательница гостинницы Золотой Обезьяны: — и годятся ей въ нжные отцы, но нельзя не сказать, что они страстно любятъ другъ друга. Посмотрите какъ милордъ, съ посдвшей головою, стоятъ у кареты, шляпа подъ-мышкой, и пособляетъ миледи взойдти или выйдти по ступенькамъ экипажа. Посмотрите какъ миледи, благодарная за его вниманіе, склоняетъ къ нему свою прелестную головку и подаетъ ему свои пальчики. Восхитительно!

Море вообще неочень-почтительно къ великимъ людямъ и выводитъ на лицо сэра Лейстера такія пятна, какъ на лимбургскомъ еыр, и выворачиваетъ наизнанку всю его систему. Но несмотря на это, достоинство его все превозмогаетъ: онъ детъ съ миледи въ Чизни-Вольдъ, въ Линкольншайръ, отдохнувъ отъ морскаго пути только одну ночь въ Лондон.

Подъ этими негрющими лучами солнца, еще мене-теплыми по мр приближенія вечера, при этомъ рзкомъ втр, еще боле-рзкомъ въ то время, когда отдльныя тни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тнь и когда Аллея Привидній, готовясь покрыться темнотою ночи, освщается съ восточнаго угла красноватымъ отблескомъ солнца, възжаетъ великолпная чета въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на сучьяхъ вязовой аллеи, кажется, ршаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ карет, прозжающей водъ ниши, иные какъ-будто каркаютъ, что сэръ Лейстеръ и миледи дутъ домой, другіе кричать, утверждая противное млніе, вотъ смолкли, какъ-будто ршили вопросъ окончательно, но вотъ опять, снова, поднялось карканье какъ жаркій споръ, возбужденный однимъ соннымъ грачомъ, должно-быть, склоннымъ къ противорчію. Не обращая вниманіе- ни изъ качанье и карканье, катитъ карета къ дому, сквозь окна котораго, тамъ и сямъ, мерцаютъ гостепріимные огоньки не въ такомъ количеств, чтобъ датъ обитаемый видъ черной масс лицеваго фасада. Но блистательный и аристократическій кругъ пріздомъ своимъ скоро обратить замокъ въ самое разнообразно-пріятное мсто.

Мистриссъ Раунсвель ожидаетъ гостей на порог и съ подобающимъ почтеніемъ чувствуетъ обычное пожатіе лвой руки сэра Лейстера.

— Какъ ваше здоровье, мистриссъ Раунсвель? Очень-радъ, что вижу васъ.

— Надюсь, что имю счастье встрчать васъ въ добромъ здоровье, сэръ Лейстеръ?

— Въ очень-добромъ, мистриссъ Раунсвель.

— Миледи, смю надяться, также… говоритъ мистриссъ Раунсвелъ и прибавляетъ низкій поклонъ.

Миледи безъ словъ даетъ замтить, что она такъ-себ, сколько позволяетъ ея томительное состояніе.

Роза въ отдаленіи стоятъ позади ключницы и миледи, которая еще не подчинила равнодушію быстроту своей наблюдательности, хотя надъ всми ея чувствами ужъ тяготла печать апатіи, спрашиваетъ:

— Что это за двочка?

— Ученица моя, миледи. Роза.

— Подойди ко мн, Роза! говорятъ миледи Дедлокъ съ видомъ какого-то участія.— Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша собою? продолжаетъ она, касаясь ея плеча кончиками двухъ пальцевъ.

Роза, очень сконфузясь, отвчаетъ:

— Не знаю, миледи, и подымаетъ глаза, и опускаетъ ихъ внизъ, и не знаетъ куда глядть и краснетъ все боле-и-боле, и все боле-и-боле кажется хорошенькой.

— Сколько теб лтъ?

— Девятнадцать, миледи.

— Девятнадцать! повторяетъ миледи, задумчиво.— Берегись, дитя мое, не поддавайся лести.

— Слушаю, миледи!

Миледи слегка прикасается своимъ нжнымъ, загнутымъ въ перчатку, пальчикомъ къ пухленькой, съ ямочкою, щечк Розы, и идетъ на площадку дубовой лстницы, гд сэръ Лейстеръ, принявъ рыцарскую позу, ожидаетъ ее. Старый Дедлокъ, нарисованный во весь ростъ, таращитъ на нихъ глаза, съ видомъ человка, незнающаго, что длать (надо полагать, что въ такомъ состояніи онъ находился постоянно въ дни королевы Елисаветы).

Въ этотъ вечеръ, въ комнат ключницы, Роза то-и-дло длаетъ, что твердитъ похвалы миледи. Она такъ добра, такъ снисходительна, такъ хороша собою, такъ блистательна, прикосновеніе ея такъ горячо, что Роза до-сихъ-поръ его чувствуетъ! Мистриссъ Раунсвель подтверждаетъ все это, не безъ собственнаго достоинства: она можетъ только замтить… Избави Боже, чтобъ она могла говорить, хотя полслова, въ хулу котораго-нибудь изъ членовъ этой фамиліи, въ-особенности въ хулу миледи, которой удивляется весь свтъ, но она позволяетъ себ замтить только одно, что еслибъ миледи была немножко пообходительне, не такъ холодна, мистриссъ Раунсвель думаетъ, что она тогда была бы еще любезне.

— Почти жалко, прибавляетъ петримъ Раунсвель: — и все-таки почти, потому-что всякое даже предположеніе въ перемн обстоятельствъ такой фамиліи, какъ Дедлоки, походитъ на хулу, почти жалко, что миледи не иметъ дтей. Еслибъ, кажется, была у нея дочь, взрослая двушка, къ которой миледи питала бы привязанность, то нтъ сомннія, что тогда миледи обладала бы всми совершенствами.

— А можетъ-бытъ это сдлало бы ее еще боле-надменною, говоритъ Ваттъ, который побывалъ ужъ дома, у своихъ родителей, и опять вернулся къ бабушк, такой славный внучекъ!

— Боле и мене, мой другъ, отвчаетъ ключница съ достоинствомъ:— это такія слова, которыя я не смю не только произносить, но и слушать, когда ихъ произносятъ, говоря о чемъ-нибудь до миледи касающемся.

— Виноватъ, бабушка, но разв она не надменна?

— Если она надменна, стало-быть, такъ и должно. Фамилія Дедлоковъ на все иметъ права.

— Ну да, я знаю бабушка, не сердись на меня я такъ пошутилъ! говоритъ Ваттъ.

— Сэръ Лейстеръ и миледи Дедлокъ, мой милый, не могутъ быть предметомъ шутки, это негодится.

— Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ случа не шутка, говоритъ Ваттъ: — Я всенижайше прошу у него прощенія. Надюсь, бабушка, что вдь, несмотря на ихъ присутствіе и на създъ гостей, я могу еще здсь пробыть денька два, какъ путешественникъ?

— Безъ-сомннія, можешь, мой другъ.

— Я очень-радъ, потому-что… видите ли, я имю невыразимое желаніе ближе ознакомиться съ этими прекрасными окрестностями.

Случилось, что онъ при этомъ взглянулъ на Розу, Роза потупила глазки и очень, очень закраснлась, право. Но, по старой примт, должны бы, кажется, разгорться ея ушки, а не щечки, потому-что горничная миледи говорятъ въ это время о ней съ большой энергіей.

Горничная миледи, француженка, лтъ тридцати-двухъ, родомъ изъ провинцій, лежащихъ между Авиньйономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая, съ черными волосами. Она была бы хороша собой, еслибъ не этотъ кошачій ротикъ и какая-то неловкая сжатость лица, отъ которой скулы и лобъ казались очень выступающими. Во всемъ ея анатомическомъ развитіи было что-то заостренное и съуженное, у нея была особенная способность смотрть въ стороны не поворачивая головы, что избавляло отъ непріятной картины, въ-особенности, когда она была не въ дух и стояла по близости ножей. Несмотря на вкусъ, съ которымъ она одвалась, на разнообразіе всхъ ея туалетныхъ принадлежностей, эти особенности придавали ей видъ волчицы. Кром совершенныхъ свдній въ косметическихъ тонкостяхъ, приличныхъ ея званію, она, какъ природная англичанка, говорила поанглійски, слдовательно, она не лзетъ въ карманъ за словами, сидя теперь за обдомъ съ пріятнымъ сопутникомъ своимъ, камердинеромъ сэра Лейстера, и осыпая бдную Розу такимъ наборомъ брани и колкостей за то, что та обратила на себя вниманіе миледи, что пріятный собесдникъ вздыхаетъ свободне, когда она принимается за ложку.

— Ха, ха, ха, ха! она, Гортензія, будучи въ услуженія у миледи почти пять лтъ, всегда была на далекой дистанціи, а эту двчонку, эту куклу ласкаютъ — и когда же ласкаютъ!— когда миледи только-что успла пріхать.— Ха, ха, ха! Знаешь ли, какъ ты хороша собою, дитя мое? Изволите видть, дитя мое! Нтъ миледи… Это нехорошо… Сколько теб лтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ теб не вскружили голову!.. слышите!.. ха, ха, ха! Что можетъ быть смшне этого!.. Отлично!

Словомъ, это такая замчательная вещь, которую мадемоазель Гортензія никогда не забудетъ. Вотъ ужъ нсколько дней, и за обдомъ, и посреди своихъ соотечественницъ, и посреди другихъ горничныхъ, пріхавшихъ съ гостями, она предается молча удовольствію насмшки, удовольствію, которое выражается съуживаніемъ лица, надуваніемъ губъ, боковыми взглядами изъ угловъ глазъ и часто отражается въ въ зеркалахъ миледи, разумется, тогда, когда сана миледи въ нихъ не глядятся.

Вс зеркала въ дом приведены въ дйствіе: иныя изъ нихъ посл долгаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія личики, улыбающіяся лица, молоденькія личики, старческія лица, которыя ни за что не хотятъ быть старыми, словомъ: цлую коллекцію лицъ, прибывшихъ провести дв или три недли января, въ Чизни-Вольд, лицъ, за которыми слдитъ фешонэбльная молва, эта гончая собака съ тонкимъ чутьемъ, отъ дня ихъ рожденія, въ Сент-Джемскомъ Предмстьи, до того времени, пока не поглотитъ ихъ смерть. Линкольншайрское помстье ежило. Днемъ слышны выстрлы и голоса въ лсахъ, кавалькады наздниковъ и экипажей оживляютъ аллеи парка, прислуга въ ливреяхъ и безъ ливрей наполняетъ надворныя строенія. Ночью, сквозь проски лса, рядъ оконъ зала, въ которомъ виситъ портретъ миледи, кажется рядомъ блестящихъ камней, обдланныхъ въ черную эмаль.

Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себ немаловажный запасъ образованія, ума, красоты и добродтели, но посреди всего этого въ немъ есть маленькій недостатокъ.

— Что жъ это такое?

— Дендизмъ!

Теперь ужъ нтъ фешонэбльныхъ денди, нтъ тугонакрахмаленныхъ блыхъ галстуховъ, нтъ фраковъ съ тальями на затылк, нтъ фальшивыхъ икръ, нтъ шнуровокъ, нтъ боле этихъ каррикатуръ обабившейся изнженности, которыя цлымъ гуртомъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга въ театральныхъ ложахъ и приводились въ чувство другими сладенькими существами, подносившими имъ подъ носъ длинногордыя сткляночки со спиртомъ, нтъ этихъ beaux, которымъ надо четырехъ лакеевъ для натяжки на нихъ лосинъ, которые идутъ смотрть на вс экзекуціи, которыхъ мучитъ совсть за то, что они случайно проглотили горошину. Да, этого ничего нтъ! Но, можетъ-быть, есть другой дендизмъ въ избранномъ и блистательномъ кругу? дендизмъ, занимающійся мене невинными вещами, чмъ тугонакрахмаленные галстухи?

Да, этого не скроешь. Въ эти январскія недля въ Чизни-Вольд нкоторыя леди и джентльмены новйшаго фешонэбльнаго тона выказала ршительный дендизмъ въ сужденіяхъ своихъ о разныхъ предметахъ.

Вотъ, напримръ, милордъ Будль, человкъ съ огромнымъ всомъ въ своей партіи, знаетъ, что значитъ офиціальный постъ и говоритъ сэру Лейстеру Дедлоку, посл обда, съ большою важностью, что пренія не то, чмъ пренія должны быть, Парламентъ не то, чмъ Парламентъ долженъ бытъ, даже и кабинетъ не то, чмъ былъ прежде. Онъ предвидитъ съ боязнью, что если предположить, что настоящее министерство падетъ, то правительство не иметъ никого въ виду, кром лорда Судьи сэра Томаса Дудля, потому-что герцогъ Фудль не можетъ засдать въ одной и той же палат съ Гудлемъ, какъ показала размолвка по этому длу съ Жудлемъ, такъ-что, отдавая портфль Министерства Внутреннихъ Длъ и управленіе Нижнею Палатою Зудлю, сдлавъ министромъ финансовъ Кудля, назначивъ управлять колоніями Будля и Министерствомъ Иностранныхъ Длъ Нудля, что вы тогда сдлаете съ Чудлемъ? Положимъ, вы его назначите предсдателемъ въ Совт, но на это мсто готовятъ Рудля. Сдлаете его директоромъ Департамента Лсовъ, но это мсто впору и Тудлю. Что жъ изъ этого выходитъ? Выходятъ, что отечество падаетъ, разсыпается (что совершенно-ясно для патріотизма сэра Лейстера Дедлока), потому-что нельзя отъискатъ поста, соотвтствующаго Чудлю!

По другую сторону высокопочтенный Вильямъ Буффи, членъ Парламента, доказываетъ черезъ столъ сидящей противъ него особ, что паденіе отечества — въ чемъ нтъ ужъ никакого сомннія — должно быть приписано Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи такъ, какъ бы слдовало поступить съ нимъ, когда онъ вступилъ въ Парламентъ, поудержали бы его отъ присоединеніи къ Дуффи, тогда бы вы его направили къ партіи Фуффти и имли бы въ немъ надежнаго оратора противъ Гуффи, и при выборахъ — сильную руку въ Нуффи, и представители трехъ графствъ, Жуффи, Руффи и Суффи, въ соединеніи съ дятельнымъ Муффи, упрочили бы дла государства. Между-тмъ, какъ теперь, вамъ извстно, мы вс зависимъ отъ каприза какого-нибудь Пуффи!

Касательно этого предмета и предметовъ мене-важныхъ, слышится много различныхъ мнній и толковъ, но блестящему и образованному кругу, безъ исключенія, совершенно-ясно, что дло идетъ единственно о Будл и его партіи, и о Буффи и его партіи. Они-то разъигрываютъ роль большихъ актровъ на великосвтской сцен. Рчь была и о другихъ, во только какъ-то случайно, какъ о сверхъ-комплектныхъ, которымъ предназначена роль хоровъ, или переносчиковъ декорацій, но Будль и Буффи, ихъ партіи, семейства, наслдники, душеприкащики, распорядители, управляющіе, и проч., и проч., и проч., занимали первыя роли на жизненной сцен.

Во всякомъ случа, Чизни-Вольдъ набитъ биткомъ, такъ набитъ, что горничныя прізжихъ леди, дурно и тсно помщенныя, горятъ неугасаемымъ желаніемъ вернуться обратно. Одна только комната пуста, это комната наверху, въ павильйон, она средняго достоинства, но комфортабльно меблирована и иметъ какой-то старинный, дловой видъ. Эта комната предназначена мистеру Телькингорну и никмъ не займутъ ее, потому-что мистеръ Телькингорнъ когда-нибудь да прідетъ. Теперь его еще нтъ. У него скромная привычка пройдти пшкомъ паркомъ, если погода хорошая, тихо пробраться въ эту комнату, расположиться въ ней такъ, какъ-будто бы онъ никогда изъ ней не выходилъ, сказать человку, чтобъ онъ доложилъ о его прізд сэру Лейстеру, полагая, что, быть-можетъ, желаютъ его видть, явиться за десять минутъ до обда и стать въ тни двери библіотеки. Онъ спитъ въ своемъ павильйон съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головою, передъ окномъ у широкая свинцовая крыша, на которой въ ясное утро можно увидть черную фигуру мистера Телькингорна, какъ какого-нибудь ворона крупной породы.

Каждый день миледи, приходя къ обду, взглянетъ на дверь библіотеки и убдится, что мистера Телькингорна еще нтъ.

За обдомъ миледи взглянетъ, нтъ ли свободнаго стула за столомъ, ожидающаго прихода мистера Телькингорна, но нтъ свободнаго стула. Каждый вечеръ миледи, какъ-то случайно, спроситъ служанку свою:

— Мастеръ Телькингорнъ здсь?

И всякій вечеръ одинъ и тотъ же отвтъ:

— Нтъ, миледи, его еще нтъ.

Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи погрузилась въ глубокія мысли, по поводу отрицательнаго отвта горничной, пока не увидла въ зеркал свое недовольное личико и пару постороннихъ черныхъ глазъ, слдящихъ за нею съ любопытствомъ.

— Потрудись, пожалуйста, говорить миледи, обрати теперь мысли свои на Гортензію: — заниматься своимъ дломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.

— Извините, миледи, я любуюсь вашей красотою.

— Напрасно, говоритъ миледи: — это вовсе не твое дло.

Наконецъ, какъ-то, посл обда, передъ солнечнымъ закатомъ, когда пестрыя толпы фигуръ, оживлявшихъ Террасу Привидній, разошлись и на террас остались только сэръ Лейстеръ и миледи, является мистеръ Телькингорнъ. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ привычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ ни скоре, ни медленне. На немъ его обыкновенная выразительная маска — если это только маска, онъ носитъ фамильные секреты въ каждомъ член своего тла, въ каждой складк своего платья. Преданъ ли онъ душой своимъ кліентамъ, или онъ предаетъ имъ только свои услуги — это его секретъ, который онъ таитъ точно такъ же, какъ секреты своихъ кліентовъ. Его я, тоже его кліентъ, котораго онъ не обманетъ.

— Какъ ваше здоровье, мистеръ Телькингорнъ? говоритъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.

Оказывается, что мистеръ Телькингорнъ совершенно-здоровъ. Сэръ Лейстеръ также совершенно-здоровъ и миледи также здорова, чмъ вс совершенно-довольны.

Адвокатъ, заложа руки за спину, ходитъ по одной сторон сэра Лейстера на террас, миледи идетъ по другой сторон.

— Мы ожидали васъ раньше, говоритъ сэръ Лейстеръ.

Милостивое замчаніе! Это все-равно, что сказать: ‘Мистеръ Телькингорнъ, мы помнимъ васъ и заочно, замтьте это, сэръ, что и заочно, частичка мысли нашей направлена къ вамъ!’

Мистеръ Телькингорнъ, уразумвъ это, кланяется и говоритъ, что онъ очень-обязанъ.

— Я бы раньше пріхалъ, продолжаетъ онъ: — но былъ задержанъ разными длами по вашему процесу съ Бойтсорномъ.

— Человкъ, съ дурно-направленнымъ характеромъ, замчаетъ сэръ Лейстеръ съ строгостью: — очень-опасный человкъ въ сосдств. Человкъ съ низкими наклонностями…

— Онъ очень-настойчивъ, замчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Люди такого сорта всегда настойчивы, говорить сэръ Лейстеръ, глубоко-настойчивымъ тономъ.— Я не удивляюсь, что вы о немъ такого мннія.

— Теперь дло только въ томъ, продолжаетъ адвокатъ: — не будете ли вы согласны на какую-нибудь уступку?

— Нтъ, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — ни на грошъ, и и ноготь!

— Я не говорю о чемъ-нибудь важномъ, безъ сомннія, не мы уступимъ, но сдлать уступку, такъ, въ бездлиц…

— Мистеръ Телькингорнъ, возражаетъ сэръ Лейстеръ: — бездльникъ не можетъ быть между мной и мистеромъ Бойтсорномъ. Скажу боле, что я не могу допустить, чтобъ какое-нибудь изъ моихъ правъ могло быть бездлицей: я это говорю не столько относительно своего лица, сколько относительно значенія того имени, которое я ношу и честь котораго я долженъ поддерживать.

Мистеръ Телькингорнъ снова наклоняетъ голову и говоритъ:

— Я буду руководиться вашимъ желаніемъ, но знаю, что мистеръ Бойтсорнъ надлаетъ вамъ много хлопотъ…

— Такіе люди, мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — только и способны на то, чтобъ длать непріятности. Скверный, негодный онъ человкъ!

Сэръ Лейстеръ, произнося такую сентенцію, кажется, облегчилъ нсколько свою гордую грудь.

— Однако вечеретъ, прибавилъ онъ: — миледи, пожалуй, простудится. Войдемъ въ комнаты.

Они подходятъ къ снной двери, и леди Дедлокъ обращается въ первый разъ къ мистеру Телькингорну.

— Вы въ вашемъ письм поручали сэру Лейстеру передать мн, относительно того лица, котораго почеркъ обратилъ на себя мое вниманіе. Это только вы имете такую прекрасную нами. Я совсмъ объ этомъ забыла. Письмо ваше напомнило мн опять. Я не могу понять, почему мн знакомъ этотъ почеркь. Только, какъ хотите, знакомъ.

— Вамъ знакомъ? повторяетъ мистеръ Тельхингорнъ.

— Да, говоритъ миледи разсянно: — кажется, знакомъ. И уже-ли вы взяли трудъ отыскать того, кто писалъ это… какъ оно называется… клятвенное показаніе?

— Да.

— Какъ странно!

Они входятъ въ мрачную столовую залу, расположенную въ нижнемъ этаж, освщающуюся днемъ двумя глубокими окнами. Теперь сумерки. Огонь камина рзко отражается на выстланной плитами стн и слабо на стеклахъ оконъ, сквозь которыя видно, какъ ползетъ срый туманъ, собратъ срымъ, густымъ облакамъ, клубящимся по небу.

Миледи лниво опускается въ кресло, стоящее близь угла камина, сэръ Лейстеръ садится также въ креслахъ противъ нея. Адвокатъ становится противъ камина, осняя глаза рукою, и изъ-за руки наблюдаетъ за миледи.

— Да, говоритъ онъ: — я спрашивалъ объ этомъ человк и нашелъ его. Но, что всего странне, я его нашелъ…

— Самымъ необыкновеннымъ человкомъ, говоритъ лниво леди Дедлокъ.

— Я его нашелъ мертвымъ.

— О, Боже мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не обстоятельствомъ, но тмъ, что объ этомъ обстоятельств, говорятъ въ его присутствіи.

— Мн указали его жилище, бдное, грязное, и я нашелъ его мертвымъ.

— Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, замчаетъ сэръ Лейстеръ.— Я полагаю, что чмъ меньше говорить объ этомъ…

— Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мн выслушать исторію до конца, говоритъ миледи: — это совершенно-сумрачная исторія. Какъ страшно! мертвецъ!

Мистеръ Телькингорнъ сознаетъ справедливость замчанія наклоненіемъ головы и продолжаетъ:

— Или самъ онъ поднялъ на себя руки…

— Клянусь честью! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.— Это въ самомъ дл!..

— Дайте выслушать мн исторію, говорить миледи.

— Какъ теб угодно, моя милая, но я долженъ сказать…

— Нтъ, вамъ не должно говорятъ. Продолжайте, мистеръ Телькингорнъ.

Любезность заставляетъ сэра Лейстера уступить, но онъ все-таки чувствуетъ, что разсказывать такіе ужасы при такихъ особахъ, право… право…

— Такъ я говорю, продолжаетъ адвокатъ съ неколебимымъ спокойствіемъ: — что я не знаю, умеръ ли онъ, поднявъ самъ на себя руки, только мн непреложно извстно, что причиною его смерти собственно онъ самъ, но только неизвстно, умышленно или неумышено. Судъ нашелъ, что онъ принялъ ядъ случайно.

— Какого же сорта человкъ, спрашиваетъ миледи: — былъ этотъ несчастный?

— Очень-трудно опредлить, отвчаетъ адвокатъ, мотая головой.— Онъ жилъ въ той бдности, въ томъ безпорядк были его всклоченные волосы и борода, онъ былъ такъ грязенъ, что я счелъ бы его самымъ ничтожнымъ изъ ничтожныхъ. Случившійся тутъ докторъ говорилъ, однако, что онъ его видалъ нсколько разъ, и что онъ иметъ поводъ думать, что нкогда обстоятельства его были лучше.

— Какъ звали этого несчастнаго?

— Его звали такъ, какъ онъ самъ себя прозвалъ, но настоящаго имени его никто не зналъ.

— Даже и никто изъ тхъ, которые находились при немъ во время его болзни?

— При немъ никого не было. Его нашли мертвымъ, или, лучше сказать, я его нашелъ мертвымъ.

— Безъ всякой надежды что-нибудь узнать о немъ?

— Безъ всякой. При немъ былъ… говоритъ адвокатъ, припоминая: — старый чемоданъ, но въ немъ не нашли никакихъ бумагъ.

Впродолженіе этого короткаго разговора леди Дедлокъ и мистеръ Телькингорнъ, безъ всякаго измненія въ своихъ обычныхъ манерахъ, пристально смотрли другъ на друга, что, быть-можетъ, очень-натурально при разсказ о такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ. Сэръ Лейстеръ во все это время смотрлъ на огонь съ тмъ же выраженіемъ, съ какимъ одинъ изъ его предковъ смотритъ на лстницу. Когда исторія была разсказана, онъ возобновилъ снова протестъ свой, говоря, что для него совершенно-ясно, что миледи никакимъ образомъ не могла знать этого бдняка (разв не получала ли отъ него просительныхъ писемъ), и онъ очень-радъ, что не услышитъ боле о предмет, столь ничтожномъ для миледи.

— Конечно, это такой ужасъ, говорятъ миледи, накидывая на себя свою мантилью, подбитую горностаемъ, — но, однако, это можетъ заинтересовать на минуту!… Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мн дверь.

Мистеръ Телькингорнъ почтительно повинуется. Она проходятъ мимо него, усталая, лнивая и надменно-прекрасная. Потомъ они опять встрчаются, встрчаются за обдомъ и такъ дале, нсколько дней сряду. Леди Дедлокъ, все та же высокомрная богиня, окруженная иміамомъ, и безконечно способная, несмотря на все это, умереть со скуки. Мастеръ Телькингорнъ все та же безмолвная сокровищница благородныхъ тайнъ, замтно не на своемъ мст, но совершенно какъ у себя дома. Они такъ мало, повидимому, обращаютъ другъ на друга вниманія, какъ только могутъ два человка подъ одною крышею. И глубоко скрыто въ ихъ сердцахъ, какъ они слдятъ другъ за другомъ, какъ они не врятъ другъ другу, изъ остерегаются, чтобъ не попасть на удочку, одинъ другаго, и сколько бы далъ каждый, чтобъ узнать тайны, гнздящіяся въ душ и мозгу своего противника.

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсири.

Много толковали мы о будущей судьб Ричарда, сначала между собою, какъ этого желалъ мистеръ Жарндисъ, а потомъ и въ его присутствія, но вс разговоры мало подвигали насъ впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Жарндисъ замчалъ, что, но его мннію, не поздно ли теперь ему вступить въ морскую службу, къ которой надо пріучаться съ очень-молодыхъ лтъ, Ричардъ говорилъ, что онъ и самъ этого побаивается, и очень-легко можетъ быть, что лта его ушли. Когда мастеръ Жарндисъ спрашивалъ его мннія о военной служб, Ричардъ отвчалъ, что онъ и объ этомъ думалъ, и полагаетъ военную службу недурною вещью. Когда мистеръ Жарндисъ совтовалъ ему серьезно поразмыслить о вопрос, что его прежнее пристрастіе къ морю — истинное влеченіе, или только малость, обыкновенная дтская любовь покататься на лодк, Ричардъ отвчалъ безостановочно, что онъ ужъ думалъ и передумалъ объ этомъ вопрос, но разршить его никакъ не можетъ отчетливо.

— Сколько, быть-можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ:— онъ обязанъ за эту нершительность своему характеру, то-есть сколько эта нершительность ему врожденное чувство, столько же я вполн увренъ и Оберканцелярія гршна въ этомъ. Она привила ему привычку не останавливаться на одной цли, не доканчивая оставлять дло, думать, не выработавъ окончательно мысли, и бросаться и ту на другую сторону, не зная наврное, чего держаться. Если характеръ и боле взрослыхъ людей мняется подъ вліяніемъ обстоятельствъ, то можно я требовать, чтобъ характеръ юноши подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, могъ устоять и бороться съ нимъ?

Я чувствовала, что слова его справедливы, но еще, если позволю себ сказать откровенно, мн казалось, что образованіе его не споспшествовало къ развитію характера, къ развитію въ немъ самостоятельности. Онъ цлыя восемь лтъ провелъ въ школ и, какъ я слыхала, училъ и сочинялъ латинскіе стихи всхъ родовъ и размровъ и поражалъ своими успхами, но я никогда не слыхала, чтобъ кому-нибудь изъ сподвижниковъ его образованія пришло въ голову испытать, въ чемъ заключаются его естественныя наклонности, въ чемъ состоятъ его слабости и какой дорогой лучше вести его на поприще науки? Онъ такъ изострился въ стихосложеніи, что еслибъ остался до совершеннолтія въ школ, то только бы и занимался, что латинскими стихами. Хотя я не сомнваюсь, что они очень-звучны, очень-хороши, очень-полезны для различныхъ жизненныхъ цлей, и такъ прочно укладываются въ память, что не забываются цлую жизнь, но мн все-таки кажется, что было бы для Ричарда полезне заняться чмъ-нибудь другимъ съ такимъ же прилежаніемъ, съ которымъ онъ такъ совершенствовался въ латинской версификаціи.

Во всякомъ случа, я мало понимала толку въ этомъ, да и теперь неясно знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или классической Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размрахъ?

— Я никакъ не могу придумать, какую бы мн избрать карьеру,— говорилъ задумчиво Ричардъ.— Я знаю только, что, кром духовнаго званія, мн вс карьеры одинаковы.

— Не имешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кенджа?— спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Не могу сказать вамъ опредлительно, сэръ! отвчалъ Ричардъ.— Я гребу веслами охотно, адвокатскіе ученики часто отправляются водою. Славныя занятія!

— Докторское поприще!.. говорить мистеръ Жарндисъ.

— Недурно, сэръ! отвчать Ричардъ.

Я крпко сомнваюсь, чтобъ онъ когда-нибудь объ этомъ думалъ.

— Вотъ истинная дорога, сэръ! повторилъ Ричардъ, съ большимъ воодушевленіемъ.— Вотъ онъ, наконецъ, Ч. М. К. О! (членъ Медицинскаго Королевскаго Общества).

Хотя онъ самъ смялся надъ словами своими отъ всего сердца, но между-тмъ говорилъ, что судьба его ршена, выборъ сдланъ, и чмъ больше онъ о немъ думаетъ, тмъ боле чувствуетъ, что эта дорога совершенно по немъ: ‘быть врачемъ’ — его призваніе! Мн все казалось, что онъ пришелъ къ такому заключенію только потому, что звалъ, что, ухватись съ жаромъ за эту мысль, онъ не имлъ боле надобности трудиться надъ выборомъ своей карьеры. Я невольно спрашивала себя: всегда ли латинскіе стихи имютъ такое медицинское окончаніе, или это только единственный случай съ Ричардомъ?

Мистеръ Жарндисъ много употребилъ труда, чтобъ обсудить съ нимъ это дло серьзно и внушить ему, что, сдлавъ однажды выборъ, трудно вернуться назадъ. Посл разговора съ мистеромъ Жарндисомъ, Ричардъ сталъ серьзне обыкновеннаго, однакожъ, сказавъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, онъ началъ говорить о другомъ.

— Клянусь Небомъ… воскликнулъ мистеръ Бойтсорнъ, принимавшій живйшее участіе въ этикъ длахъ, впрочемъ, онъ ни о чемъ не могъ говоритъ безъ увлеченія: — клянусь Небомъ, я въ восторг, что молодой человкъ, съ теплымъ сердцемъ и мягкимъ характеромъ, посвящаетъ себя такому благородному назначенію. Чмъ съ большимъ чувствомъ будетъ онъ исполнять свои обязанности, тмъ спасительне для человчества и тмъ губительне для тхъ сребролюбивыхъ пачкуновъ, которые выставляютъ это лучшее искусство въ самомъ-дурномъ свт. И наконецъ, что скверно, гремлъ мистеръ Бойтсорнъ: — такъ это — обращеніе съ хирургами на нашихъ судахъ, оно требуетъ непремннаго и немедленнаго измненія. А что касается до этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и разныхъ другихъ сходовъ толстоголовыхъ олуховъ, которые соединяются для одной только пустой болтовни, то, клянусь! ихъ бы надо было присудить на весь остатокъ ихъ жизни и заточенію въ ртутныхъ рудникахъ, хоти бы только для того, чтобъ лишить возможности смотрть на свтъ Божій.

Посл такого объясненія оглядлъ онъ всхъ насъ съ пріятной улыбкой и загремлъ своими раскатами: ха, ха, ха!— гремлъ до-тхъ-поръ, пока вс, единогласно, не были увлечены его смхомъ.

Такъ-какъ Ричардъ окончательно ршился вступитъ на медицинское поприще и твердо стоялъ въ своемъ намреніи, даже по истеченіи сроковъ, назначенныхъ ему для испытанія мастеромъ Жарндисомъ, и говаривалъ намъ съ Адою, что все обстоитъ благополучно, то надобно было посовтоваться съ мистеромъ Кенджемъ. Мистеръ Кенджъ явился, въ одинъ прекрасный день, къ обду, развалился въ креслахъ, вертлъ, на вс манеры свои очки, говорилъ звучными періодами и продлывалъ вс т манеры, какія я ужъ видала, бывши еще маленькой двочкой.

— А! а! говорилъ мистеръ Кенджъ.— Да, очень-хорошо, прекрасная карьера, мистеръ Жарндисъ, прекрасная карьера!

— Курсъ наукъ, говорилъ опекунъ мой, глядя на Ричарда: — требуетъ большаго прилежанія и добросовстнаго труда.

— О, безъ-сомннія! говорилъ мистеръ Кенджъ, безъ-сомннія!

— Впрочемъ, прилежаніе и добросовстный трудъ нераздльны ни съ какимъ занятіемъ, достойнымъ человческаго назначенія, говорилъ мистеръ Жарндисъ:— слдовательно, на какое бы поприще человкъ ни желалъ вступить, всегда и везд эти качества должны бытъ соединены съ доброю волей.

— Безъ-сомннія! говорилъ мистеръ Кенджъ, и мистеръ Ричардъ Карстонъ — который выказалъ себя достойнымъ воздлывателемъ науки, скажу боле, воспріялъ все, что только можно было воспріять подъ благодтельною классическою тнью, гд проструилось его младенчество, подобно, такъ-сказать, тихому ручью — примнитъ, нтъ никакого сомннія, привычки, скажу даже принципы и рутину версификаціи того языка, на которомъ, если я не ошибаюсь, сказано, что поэты не образуются, а родятся — къ воздлыванію боле обширнаго поля дятельности, на которое онъ вступаетъ.

— Вы можете положиться на меня, сказалъ Ричардъ, съ свойственнымъ ему легкомысліемъ: — я употреблю вс усилія, вс старанія.

— Очень-хорошо, прекрасно, мистеръ Жарндисъ! говорилъ мистеръ Кенджъ, плавно кивая головою: — въ-самомъ-дл, если мистеръ Ричардъ Карстонъ увряетъ насъ, что онъ употребить вс усилія, вс старанія, то мн, кажется намъ, остается только открыть ему пути въ храмъь искусства, полезнйшаго человческому роду и помстить его на первый разъ къ опытному, мудрому и пользующемуся довріемъ врачу. Есть ли у васъ кто-нибудь въ виду?

— Кажется, еще никого нтъ, Рикъ? спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Никого, сэръ, отвчалъ Ричардъ.

— Очень-хорошо! замтилъ мистеръ Кенджъ. — Теперь къ длу. Нтъ ли какого еще у васъ желанія?

— Н… нтъ… отвчалъ Ричардъ.

— Очень-хорошо! замтилъ опять мистеръ Кенджъ.

— Я бы желалъ, сказалъ Ричардъ: — побольше разнообразія, больше опытовъ, больше практическаго изученія…

— Похвально, очень-похвально! отвчалъ мистеръ Кенджъ: — я думаю, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ онъ: — все это легко можетъ быть устроено. Вопервыхъ, надо начать съ того, чтобъ употребить все силы, скажу боле, вс душевныя способности, эти неоцненныя сокровища, вложенныя въ насъ Всевышнею рукою, къ отисканію врачей, вполн-соотвтствующихъ нашей цли, и тогда я думаю, даже могу сказать наврное, останется только выбрать одного изъ нихъ, боле-достойнаго. Вовторыхъ, намъ надо будетъ соблюсти т небольшія формальности, необходимыя по нашему возрасту и по положенію нашему относительно опеки, и тогда передъ нами откроется ровная, прямая дорога, на которой, скажу словами мистера Ричарда Карстона, намъ остаются употребить вс силы и вс старанія къ общему удовольствію. Странное стеченіе обстоятельствъ, продолжалъ мистеръ Кенджъ, меланхолически улыбаясь: — стеченіе обстоятельствъ, которое едва-ли въ состояніи объяснить ограниченный умъ человка: это то, что одинъ изъ моихъ родственниковъ находится дйствительно на медицинской дорог. Онъ, можетъ-быть, способенъ исполнить наше желаніе, можетъ-быть, согласится на наше предложеніе и, быть-можетъ, оправдаетъ наши надежды, говорю: быть-можетъ, потому-что такъ же мало могу отвчать за него, какъ мало могу отвчать за васъ.

Затмъ предложено было мистеру Кенджу переговорить съ своимъ родственникомъ. И такъ-какъ мистеръ Жарндисъ общалъ свезти насъ, недльки на дв, въ Лондонъ, то поздка была назначена на другой день, чтобъ за-разъ и покончить дла и повеселиться.

Мистеръ Бойтсорнъ ухалъ отъ насъ черезъ недлю, мы наняли квартеру въ красивенькомъ дом близь Оксфордской Улицы, надъ лавкой обойщика. Лондонъ казался намъ дивомъ, и мы цлые часы проводили любуясь его разнообразными видами и диковинками, которыя, казалось, неистощимы. Мы посщали лучшіе театры и съ большимъ наслажденіемъ видли т пьесы, которыя стоило видть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театр мистеръ Гуппи началъ снова меня преслдовать.

Однажды вечеромъ, въ театр, я сидла съ Адою впереди ложи, а Ричардъ занялъ свое любимое мсто позади Ады, вдругъ взглянувъ случайно въ партеръ, я увидла мистера Гуппи съ растрепанными волосами и смотрвшаго на меня отчаянныхъ взоромъ. Я чувствовала, въ-продолженіе всего представленія, что онъ не обращалъ вниманія на актеровъ, а что глаза его устремлены были прямо на нашу ложу, съ заране придуманнымъ отчаяніемъ и глубокою грустью.

Это обстоятельство лишило меня удовольствія, потому-что мн какъ-то было непріятно, неловко, подъ его взглядомъ, во всякомъ случа смшнымъ до глупости.

Съ этого времени, всякій разъ, когда мн приходилось быть въ театр, я непремнно встрчала въ партер мастера Гуппи, съ волосами, спущенными на лобъ, съ отчаяньемъ на лиц, глупо-смотрящимъ на меня и семенящимъ на своемъ стул. Когда, бывало, прідешь въ театръ и не встртишься съ нимъ, съ какимъ удовольствіемъ наслаждаешься игрою актеровъ, или слушаешь музыку, но вдругъ почувствуешь дйствіе двухъ глазъ, взглянешь невольно внизъ и видишь отвороченные воротнички, тоскливо-глупый взоръ, семененье, и тогда знаешь ужь наврное, что эти два несносные глаза не отвернутся во весь вечеръ.

Право, я не могу выразятъ, какъ мн это было непріятно. Хоть бы онъ, по-крайней-мр, причесывалъ свои волосы, или завязывалъ галстухъ какъ слдуетъ, было бы гадко, но все-таки нсколько лучше, а то, вообразите себ, сидть подъ надзоромъ смшной фигуры, чувствовать, что она слдитъ за каждымъ моимъ движеніемъ — это, право, несносно! На меня это производило такое впечатлніе, что я не могла увлекаться пьесой, не могла смяться, когда мн было смшно, не могла чувствовать, не могла говорить… словомъ, не могла быть естественною, бытъ такъ, какъ бы хотлось. Конечно, я могла бы избжать наблюденій невыносимаго мистера Гуппи: стоило только ссть въ глубин ложи за Ричардомъ и Адою, но вотъ бда: я знала, что Ричардъ съ Адой не могли быть такъ откровенны другъ съ другомъ, такъ весело проводить время, если рядомъ съ ними сидла не я, а кто-нибудь другой. Такимъ-образомъ я оставалась на своемъ мст, не зная куда глядть, потому-что куда бы я ни глядла, я чувствовала, что отчаянный мистеръ Гуппи слдитъ за мною.

Иногда мн приходило въ голову пожаловаться на него мистеру Жарндису, но я боялась, что молодой человкъ можетъ потерять свое мсто, и я буду причиной его несчастія. Думала иногда сказать Ричарду, но онъ, пожалуй, поколотилъ бы мистера Гуппи. Иногда думала взглянуть на него строго, или покачать на него головой — не могла! Хотла написать къ его матери, но боялась, что это будетъ хуже. Такъ-что я наконецъ пришла къ-заключенію, что я ничего не могу сдлать. Мистеръ Гуппи не только былъ постоянно во всхъ театрахъ, въ которыхъ были мы, но всегда встрчалъ насъ при выход, и даже вставалъ на запятки нашего экипажа, гд я, право, видала его нсколько разъ, претерпвающимъ пораженія отъ гвоздей, вбиваемыхъ для предупрежденія охотниковъ покататься на чужой счетъ. Когда мы прізжали домой, онъ прислонялся къ столбу передъ нашей квартирой.

Домъ обойщика, въ которомъ мы жили, выходилъ на дв улицы и прямо противъ оконъ моей спальни былъ фонарный столбъ, вечеромъ я боялась подойти къ окну: я была уврена, что увижу мистера Гуппи (какъ однажды и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу съ рискомъ простудиться. Еслибъ мистеръ Гуппи не былъ, къ полному моему несчастію, занятъ длами цлый день, я бы ршительно не имла отъ него спокойствія.

Пока мы занимались этими удовольствіями, въ которыхъ такъ странно участвовалъ мистеръ Гуппи, длались и дла, приведшія насъ въ Лондонъ. Родственникъ мистера Кенджа былъ нкто мистеръ Бейгамъ Беджоръ, онъ имлъ хорошую практику въ Чельзи, и къ-тому же, содержалъ большую лечебницу для приходящихъ. Онъ былъ согласенъ принять Ричарда въ свой домъ и слдить за его науками, и такъ-какъ казалось, что науки пойдутъ своимъ порядкомъ, подъ надзоромъ мистера Бейгажа Беджора, что мистеръ Бейгамъ полюбилъ Ричарда и самъ нравился ему достаточно, то контрактъ былъ заключенъ и взято согласіе отъ лорда-канцлера.

Въ тотъ день, когда дло сладилось, мы вс были приглашены къ мистеру Беджору на обдъ. Это былъ только обдъ, въ своей семь, какъ говорила пригласительная записка мистера Беджора, и мы, въ-самомъ-дл, не встртили ни одной леди, кром мистриссъ Беджоръ. Она сидла въ будуар, посреди различныхъ предметовъ, показывающихъ, что она немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепіано, немножко играетъ на гитар, немножко играетъ на арф, немножко поетъ, немножко работаетъ иголкою, немножко читаетъ, немножко занимается поэзіей и немножко занимается ботаникой.

По моему мннію, она была женщина лтъ пятидесяти, двственно-одвающаяся и очень-нжной комплекціи. И если ко всмъ ея достоинствамъ я прибавлю, что она немножко румянилась, то думаю, что не согршу.

Самъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ былъ красненькій, свжелицый хрупковатый джентльменъ, съ слабымъ голоскомъ, блыми зубками, свтлвми волосами и удивленнымъ взоромъ, нсколькими годами помоложе своей дражайшей супруги. Онъ удивлялся исключительно ей и въ-особенности по той причин (какъ намъ казалось), что она иметъ въ немъ ужъ третьяго супруга. Мы едва успли ссть, какъ онъ торжественно сказалъ мистеру Жарндису:

— Вы, можетъ-быть, не поврите, но я ужъ третій супругъ мистриссъ Бейтамъ Беджоръ!

— Не-уже-ли? сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Да, третій! мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, миссъ Сомерсонъ, конечно, непохожа на женщину, пережившую двухъ супруговъ?

— Безъ-сомннія, непохожа, отвчала я.

— И какихъ замчательныхъ супруговъ! сказалъ мистеръ Беджоръ, тономъ довренности: — мистера Своссера, капитана корабля королевской службы, это былъ первый супругъ мистриссъ Беджоръ, знаменитйшій офицеръ! Потомъ, профессора Динго, моего непосредственнаго предшественника — это, скажу вамъ, европейская знаменитость!

Мистриссъ Беджоръ пріятно улыбнулась.

— Да, моя милая! отозвался мистеръ Беджоръ на ея улыбку: — я пояснилъ мистеру Жарндису и миссъ Сомерсонъ, что ты ужъ была за двумя, очень-замчательными мужьями, и они, какъ это случается съ каждымъ, кому я объ этомъ говорю, съ трудомъ врятъ мн.

— Мн едва-было двадцать лтъ, сказала мистриссъ Беджоръ: — когда я вышла за мистера Своссера, капитана королевскаго флота. Я была съ нимъ въ Средиземномъ Мор, проводила время, какъ настоящій матросъ. Ровно черезъ двнадцать лтъ посл нашего бракосочетанія, я сдлалась женою профессора Динго.

— Европейская знаменитость! прибавилъ мистеръ Беджоръ, въ вид постскриптумъ.

— И, продолжала мистриссъ Беджоръ: — насъ внчали съ мастеромъ Беджоромъ опять точно въ тотъ же день, въ который я выходила за другихъ мужей. Къ-этому дню я чувствую особенное уваженіе

— Итакъ, мистриссъ Беджоръ, теперь ужъ вступила въ третій бракъ за третьяго мужа: первые двое были въ высшей степени замчательные люди, сказалъ мистеръ Беджоръ, выражая такимъ образомъ сумму событій, пересказанныхъ ею, тоже въ своемъ род, очень-замчательною супругою. И всякій разъ бракосочетаніе совершалось двадцать-перваго марта, въ одиннадцать часовъ до полудня.

Мы вс вообще выразили удавленіе.

— Но, несмотря на скромность мистера Беджора, сказалъ мистеръ Жарндисъ: — я позволю себ исправить неточность его выраженія: по моему мннію, мистриссъ Беджоръ выходила замужъ за трехъ замчательнйшихъ мужей.

— Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ! Я то же самое всегда говорю, замтила мистрисъ Беджоръ.

— А что я теб всегда говорю, моя милая? сказалъ мистеръ Беджоръ:— что безъ всякаго притворства, безъ всякаго униженія той маленькой извстности, которою я пользуюсь (что другъ нашъ, мистеръ Карстонъ, будетъ имть случай замтить не разъ), я не такъ малодушенъ, говоритъ мистеръ Беджоръ, обращаясь ко всмъ намъ: — не такъ безразсуденъ, чтобъ осмлиться поставить имя свое на ряду съ такими замчательными людьми, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго, съ этими знаменитостями первой руки.

— Можетъ-быть, вамъ доставитъ удовольствіе взглянуть, продолжалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, провожая насъ въ залу: — вотъ портретъ каштана Своссера. Онъ былъ снятъ съ него, по его возвращеніи изъ Африки, гд онъ подвергся мстной лихорадк. Мистриссъ Беджоръ полагаетъ, что онъ нсколько желтъ. Но славное лицо! Не правда ли, славное лицо?

Мы единогласно повторили: — славное лицо!

— Я всегда чувствую, когда смотрю на портретъ, говорилъ мистеръ Беджоръ: — что желаніе видть такого человка, можетъ-быть очень-сильно! Это ужъ одно показываетъ, что капитанъ Своссеръ человкъ первой руки! По другую сторону, профессоръ Динго. Я зналъ этого человка хороню, былъ при немъ во время его послдней болзни — большое сходство: только-что не говорить! Надъ роялью мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Своссеръ. Надъ софою мистриссъ Бейтамъ Беджоръ, бывшая мистриссъ Динго. Что жъ касается до мистриссъ Бейгамъ Беджоръ in esse, я обладаю оригиналомъ и не имю копіи.

Обдъ былъ поданъ, и мы спустились внизъ. Кушанья были хороши и приготовлены со вкусомъ. Но капитанъ и профессоръ, такъ вертлись въ голов мистера Беджора, что я съ Адою, пользуясь особеннымъ его расположеніемъ, были посвящены во вс тайны европейскихъ знаменитостей.

— Вамъ угодно воды, миссъ Сомерсонъ? Позвольте, позвольте! не въ этотъ стаканъ. Джемсъ, принеси кубокъ профессора!

Ада очень удивлялась искусственнымъ цвтамъ, находящимся подъ стекляннымъ колпакомъ.

— Удивительное произведеніе! говорилъ мистеръ Беджоръ.— Этотъ букетъ былъ подаренъ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, когда она была въ Средиземномъ Мор.

Прося мистера Жарндиса выпить стаканъ бордо, мистеръ Беджоръ говорилъ:

— Нтъ, нтъ, не этого бордо! позвольте, позвольте! Сегодня радостный день и, по случаю радостнаго дня, мы выпьемъ особеннаго бордо! Джемсъ! бутылку капитана Своссера! Мистеръ Жарндисъ, рекомендую это, сударь мой, винцо было привезено капитаномъ Богъ-знаетъ какъ давно. Попробуйте: что за вкусъ! Душа моя, выпьемъ вмст, чокнемся! Джемсъ, подай барын бутылку капитана Своссера! Душа моя, за твое здоровье!

Посл обда мы, дамы, удалились въ другую комнату и все-таки не безъ того, чтобъ не захватить съ собою первыхъ двухъ мужей мистриссъ Беджоръ. Мистриссъ Беджоръ въ будуар своемъ дала намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до вступленія его въ бракъ, съ большими подробностями сообщила она намъ его біографію съ того времени, когда онъ почувствовалъ къ ней первый зародышъ любви, на корабл Криплеръ, во время бала, даннаго въ честь господъ офицеровъ въ Плимутскомъ Порт.

— Милый старикъ Криплеръ! говорила мистриссъ Беджоръ, качая головой: — это былъ благородный корабль. Славный ходокъ, стрла, когда паруса обрасоплены, какъ говорилъ капитанъ Своссеръ. Извините, если я привожу морскіе термины. Я была настоящій матросъ. Капитанъ Своссеръ любилъ его, потому-что на немъ увидлъ меня въ первый разъ. Онъ часто говаривалъ, бывало, что еслибъ былъ богатъ, то непремнно купилъ бы старикашку Крипля и веллъ бы сдлать надпись на томъ мст палубы, гд мы стояли съ нимъ въ катильйон и гд онъ постоянно терялъ курсъ (какъ онъ самъ говорилъ) подъ вліяніемъ моихъ маяковъ — такъ, въ морскомъ дух, называлъ онъ мои глаза.

Мистриссъ Беджоръ покачала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.

— Большая разница была между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго, сказала она съ болзненною улыбкою.— Я это очень-хорошо чувствовала сначала. Въ жизни моей была настоящая революція, но привычка въ связи съ наукою, въ-особенности съ наукою, сроднила меня съ нимъ. Будучи единственною спутницей въ ботаническихъ изслдованіяхъ профессора, я почти забыла, что нкогда странствовала по морямъ и сдлалась почти ученою. Странно то, что профессоръ былъ діаметрально-противоположенъ капитану Своссеру, а мистеръ Беджоръ нисколько не похожъ ни на одного изъ нихъ!

Потомъ мы перешли къ кончин капитана Своссера и профессора Динго, которая какъ у того, такъ и у другаго сопровождалась значительными мученіями. Во время этого разговора, мистриссъ Беджоръ дала намъ замтить, что она только однажды въ жизни любила съ бшеной страстью, и предметомъ этой бшеной страсти, которая никогда не могла и не можетъ воротиться, былъ капитанъ Своссеръ. Профессоръ умиралъ у насъ постепенно, съ большими и большими муками, и мистриссъ Беджоръ слабымъ голосомъ, подражая умирающему, начала-было говорить: ‘гд моя Лаура?.. Лаура дай… мн воды… и… тостовъ…’ но приходъ мужчинъ положилъ конецъ этому разсказу, и профессоръ Динго — европейская знаменитость, былъ заживо похороненъ.

Я замтила въ этотъ вечеръ, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмст. И неудивительно: имъ предстояла скорая разлука. Пріхавъ домой и взойдя наверхъ въ свою комнату, Ада, какъ это очень-натурально, была молчаливе и скучне обыкновеннаго. Такъ просидли мы нсколько времени, вдругъ она бросилась въ мои объятія и начала говорить дрожащимъ голосомъ:

— Милая моя Эсирь! я хочу открыть теб большую тайну! (Важная тайна, моя милочка, безъ-сомннія!)

— Въ чемъ дло, Ада?

— О Эсирь, ты этого никогда не угадаешь!

— Разв попробовать? спросила я.

— Ахъ нтъ! ненадо! ради Бога, ненадо! говорила Ада, очевидно испуганная моимъ намреніемъ.

— Ну однако, что же такое? говорила я, притворяясь задумчивою.

— Я хотла… шептала Ада:— сказать теб… о… Ричард.

— Ну что же, моя милочка! сказала я, цалуя ея золотистую головку: — что хотла ты сказать о немъ?

— О Эсирь, ты никогда этого не угадаешь!

Такъ была она мила въ эту минуту, что я не хотла вывести ее изъ затруднительнаго положенія.

— Онъ говорить… я знаю, что это глупо… я знаю, что мы еще очень-молоды… но онъ говоритъ, говорила она со слезами:— что онъ страстно любятъ меня, Эсирь!

— Н-е-у-ж-е-л-и? сказала я: — мн бы это и въ голову никогда не пришло! Но я бы могла теб объ этомъ сказать нсколько недль тому назадъ, моя милочка.

Ада бросилась ко мн въ восторг, личико ея сіяло, она обнимала меня, смялась, плакала, краснла — просто чудо!

— Да, моя милочка, вотъ я какая колдунья! Твой Ричардъ любитъ тебя такъ пылко, какъ только можетъ, ужъ Богъ знаетъ, сколько времени!

— И ты мн никогда объ этомъ не говорила! сказала Ада, поцаловавъ меня.

— Нтъ, душа моя, а ждала, чтобъ ты мн открылась сама.

— Ну, я открылась теб. Что же ты скажешь, дурно это съ моей стороны, или нтъ?

Еслибъ я была самая жестокая изъ женщинъ, я бы и тогда не могла произнести дурно, но теперь, видя радостное волненіе этой милочки, нтъ, невольно слетло съ языка моего.

— Ну-съ, такъ теперь я знаю все? сказала я.

— Ахъ нтъ, еще не все, милая Эсирь! воскликнула Ада, плотне прижавшись ко мн и склонивъ свою головку на мою грудь.

— Нтъ? сказала я.— Такъ есть еще что-нибудь?

— Да, это не все, говорила Ада, качая головкою.

— Какъ?.. Не-уже-ли и ты… начала я шутя.

Но Ада, взглянувъ на меня и, улыбаясь сквозь слезы, не дала мн кончить:

— Да, дА! ты угадала, ты угадала! говорила она, заливаясь слезами: — да, я люблю его отъ всего сердца, отъ всей души!

Я, смясь, сказала ей, что ея тайна мн была также давно извстна, какъ и тайна Ричарда. Потомъ я ее старалась успокоить, что заняло, впрочемъ, неслишкомь-много времени. Она успокоилась и была совершенно-счастлива

— А что, ттушка Дерденъ, какъ ты думаешь, братецъ Джонъ подозрваетъ нашу любовь или нтъ? спросила она.

— Если онъ не слпъ и не глухъ, моя пташка, говорила я: — то можно надяться, что онъ знаетъ вашу тайну не хуже насъ съ тобою.

— Мы должны разсказать ему обо всемъ до отъзда Ричарда, говорила Ада робкимъ голосомъ: — пособи намъ, душенька: переговори съ нимъ за насъ… Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ къ намъ сюда?

— Ричардъ? Да вдь его нтъ дома, милочка?

— Не… знаю, возразила Ада съ такимъ наивнымъ плутовствомъ, что я сама готова была бы въ нее влюбиться.— Онъ… можетъ-бытъ… дожидается здсь… за дверью.

Онъ въ-самомъ-дл стоялъ за дверью и тотчасъ же вошелъ къ намъ. Они оба сли по сторонамъ меня и, казалось, были влюблены въ вена, а не другъ въ друга — такъ были они ко мн нжны, ласковы я доврчивы. Я любовалась ихъ нжностями и мало-по-малу разговоръ нашъ принялъ боле-серьезное направленіе. Мы говорили о томъ, какъ они молоды, сколько должно пройдти лтъ, пока осуществится любовь ихъ, сколько они должны трудиться, образовываться, чтобъ впослдствіи быть достойными другъ друга. Ричардъ давалъ слово работать до упаду для Ады, Ада давала слово работать до упаду для Ричарда. Наконецъ, я общала завтра сообщить обо всемъ мистеру Жарндису, и мы разошлись далеко за полночь.

Настало и завтра. Посл чая, я пошла къ моему опекуну къ комнату, которая замняла намъ Воркотню Холоднаго Дома, и сказала ему, что мн надо поговорить съ нимъ по секрету.

— Хорошо, маленькая старушонка, сказалъ онъ, закрывъ книгу: — если ты знаешь этотъ секретъ, стало-быть, тутъ нтъ ничего дурнаго.

— Я думаю, что ничего нтъ, добрый опекунъ мой сказала я.— Это случилось только вчера.

— Вчера? Что же это такое, Эсирь?

— Добрый опекунъ мой, помните ли вы тотъ счастливый вечеръ, когда мы въ первый разъ пріхали въ Холодный Домъ? когда Ада пла въ темной комнат?

Мн хотлось ему напомнить тотъ взглядъ, который тогда онъ бросилъ на меня. И, если не ошибаюсь, я достигла цли.

— Потому-что… сказала я съ нкоторымъ смущеніемъ.

— Помню, душа моя. Ну, что жъ?

— Потому-что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга и признались другъ другу.

— Не-уже-ли? воскликнулъ мой опекунъ, съ изумленіемъ.

— Да, и, сказать вамъ правду: я этого ожидала.

— Маленькая плутовка!

Минуты дв просидлъ онъ молча, съ своею доброю, пріятною улыбкою, и потомъ сказалъ мн, что онъ желаетъ ихъ видть. Когда они пришли, онъ обнялъ Аду съ отеческою нжностью и началъ говорить съ Ричардомъ.

— Рикъ, сказалъ онъ:— я радъ, что заслужилъ твою довренность. Благодарю тебя. Судьба, соединяя насъ всхъ четверыхъ вмст, проясняла мою жизнь, придала ей новые интересы и новыя радости. Увидавъ васъ въ первый разъ, я, конечно, думалъ, что впослдствіи, можетъ-быть, ты съ твоей красоточкой-кузиной (не краснй Ада, не конфузься милочка) пойдешь въ боле-близкомъ союз по жизненному пути. Но все это впослдствіи, впослдствіи!

— Мы и говоримъ о будущемъ, сэръ, отвчалъ Ричардъ.

— Дльно! сказалъ мистеръ Жарндисъ: — благоразумно! Теперь, выслушайте меня, мои друзья. Я могъ бы сказать вамъ, что вы теперь не знаете самихъ-себя, что могутъ быть тысячи обстоятельствъ, которыя отдлятъ васъ другъ отъ друга, что эта цпь цвтовъ, легко рвется и легко обращается въ свинцовую цпь, но я этого не сдлаю. Это мудрствованіе впереди. Я увренъ, что чувства ваши не перемнятся другъ къ другу черезъ нсколько лтъ. Я вамъ хочу сказать только одно, что если когда-нибудь вы почувствуете, что въ васъ слабнетъ любовь, что между вами не можетъ существовать другаго чувства, кром родственной дружбы, то не стыдитесь признаться мн въ этомъ, не думайте, чтобъ это взаимное охлажденіе было ужасно или необыкновенно. Я вамъ только другъ и дальнйшій родственникъ. Я не имю надъ вами никакой власти, но я желаю и надюсь пользоваться до-тхъ-поръ вашимъ довріемъ, пока буду заслуживать вашу любовь.

— Я убжденъ, сэръ, отвчалъ Ричардъ: — что если я говорю, что вы имете на насъ обоихъ сильное вліяніе, которому мы тмъ охотне покоряемся, что питаемъ къ вамъ глубокое уваженіе, полную благодарность и безконечную привязанность — я убжденъ, что и Ада раздляетъ совершенно мое мнніе.

— Милый, несравненный, братецъ Джонъ! сказала Ада, склонившись головкою на его плечо: — вы замнили мн вполн моего отца — и вся любовь, все послушаніе мое принадлежатъ единственно вамъ.

— Хорошо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Перейдемъ теперь къ нашему предположенію. Откроемъ съ надеждою глаза и взглянемъ въ будущее. Рикъ, свтъ передъ тобою, и очень-натурально, что онъ прійметъ тебя такъ, какъ ты въ него вступишь. Надйся только на Провидніе и на свои силы. Постоянство въ любви — хорошее качество, но оно не иметъ смысла, не иметъ значенія безъ постоянства во всемъ. Еслибъ въ теб были сокрыты таланты всхъ великихъ людей настоящаго и прошедшихъ вковъ, то ты могъ бы быть полезенъ только тогда, еслибъ разработывалъ ихъ съ полною энергіей я постоянствомъ. Если жъ ты думаешь, что несомннный успхъ, въ большихъ или малыхъ вещахъ, завислъ, или можетъ зависть, или будетъ зависть только отъ слпаго случая, отъ фортуны, то ты оставь эту жалкую мысль, или оставь свою кузину Аду.

— Я выбросилъ бы эту мысль изъ головы, сэръ, возразилъ Ричардъ съ улыбкою: — еслибъ она гнздилась въ ум моемъ. Нтъ, я пойду своей дорогой, буду трудиться вдалек отъ Ады, подкрпленный Провидніемъ и ея любовью.

— Справедливо! сказалъ мистеръ Жарндисъ.— Если ты не можешь сдлать ее счастливой: къ-чему же преслдовать ее?

— Сдлать Аду несчастной! нтъ, лучше мн не надо ея, гордо говорилъ Ричардъ.

— Хорошо сказано, очень-хорошо! воскликнулъ мистеръ Жарндисъ.— Она остаются здсь, въ своемъ дом, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей рабочей жизни такъ же много, какъ ты ее любишь теперь — и все пойдетъ хорошо, въ противномъ случа, все пойдетъ гадко. Вотъ и конецъ моей проповди! Я думаю, что вамъ съ Адою не мшаетъ прогуляться.

Ада поцаловала его нжно. Ричардъ съ чувствомъ пожалъ ему руку и потомъ влюбленные вышли изъ комнаты, озираясь назадъ, чтобъ дать мн почувствовать, что они меня поджидаютъ.

Дверь осталась отворенною и мы смотрли на нихъ, какъ они прошли по сосдней комнат, освщенной солнцемъ, къ двери въ задней стн ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Ад, говорилъ ей съ большимъ жаромъ, она смотрла ему прямо въ глаза, слушала его и, кажется, была неспособна видть что-нибудь, кром Ричарда. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды, такъ полны обтовъ, или они рука-объ-руку сквозь солнечные лучи, падавшіе черезъ окно въ комнату! Подобно этимъ лучамъ, можетъ-быть, и мысли ихъ протекли сквозь длинный рядъ годовъ, облекая ихъ въ пышные, свтлые образы. Они прошли, скрылись въ тни другой комнаты, облако заволокло солнце, которое такъ ярко привтствовало лучомъ своимъ счастливую парочку.

— Правъ ли я, Эсирь? сказалъ мн опекунъ мой, когда мы съ нимъ остались вдвоемъ.

Тотъ, который такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, справедливъ онъ или нтъ!

— Рику надо пріобрсти много хорошаго. Онъ это можетъ, говорилъ мистеръ Жарндисъ задумчиво.— Я ничего не сказалъ Ад, Эсирь. Другъ и совтникъ ея всегда къ ней близокъ.

И онъ положилъ руку мн на голову, смотря на меня съ отеческою любовью.

Я плохо могла скрыть то волненіе, въ которомъ находилась.

— Tсс! сказалъ мистеръ Жарндисъ: — теперь мы должны заботиться, чтобъ жизнь нашей маленькой старушки текла не все въ хлопотахъ о другихъ.

— Въ хлопотахъ? Нтъ, добрый опекунъ мой, я считаю себя счастливйшимъ существомъ!..

— Врю, врю, сказалъ онъ: — но, быть-можетъ, кто-нибудь найдетъ, чего никогда не найдетъ Эсирь… что весь міръ долженъ думать только о молоденькой старушонк!..

Я забыла сказать въ своемъ мст, что за обдомъ былъ у насъ гость, джентльменъ, смуглолицый молодой врачъ. Онъ былъ молчаливъ, но видно, что онъ уменъ и пріятенъ въ обществ. Ада спрашивала меня, какъ я его нахожу, я сказала, что онъ мн нравится.

Часть третья.

ГЛАВА XIV.
Тонъ и Манеры.

На слдующій день, вечеромъ, Ричардъ оставилъ насъ и вступилъ въ новую карьеру. Исполненный любви къ Ад, онъ поручилъ ее моимъ попеченіямъ, считая меня истиннымъ другомъ, на котораго могъ твердо положиться. Меня трогало до слезъ, и теперь до слезъ трогаетъ, когда я вспомню, какъ они оба были внимательны ко мн, даже въ грустныя минуты разлуки. Я составляла необходимое лицо во всхъ ихъ планахъ, настоящихъ и будущихъ. Мн поручалось еженедльно писать Ричарду, подробно рапортуя объ Ад (Ада должна была писать черезъ день). Самъ онъ обязался собственноручно увдомлять меня о своихъ занятіяхъ и успхахъ, съ тмъ, чтобъ я могла слдить за его постепенностью и терпніемъ въ труд. Я впослдствіи должна была Аду одвать къ внцу, жить съ ними вмст, посл ихъ свадьбы, заниматься всмъ хозяйствомъ въ ихъ дом, и они брались осчастливить меня на всю жизнь.

— И если мы выиграемъ процесъ — разбогатемъ! сказалъ Ричардъ, чтобъ повершить дло.

Лицо Ады омрачилось грустнымъ выраженіемъ.

— Что же, милая Ада, отчего эта грусть? спросилъ Ричардъ посл короткой паузы.

— Ахъ, Ричардъ! пусть мы проиграемъ, только бы дло скоре кончилось, сказала Ада.

— Это еще неизвстно, возразилъ Ричардъ: — рано или поздно, а дло кончится, оно ужъ тянется, Богъ знаетъ, сколько времени.

— Да, Богъ знаетъ, сколько времени! сказала Ада со вздохомъ.

— Правда, но… прибавлялъ Ричардъ, отвчая на взглядъ Ады, выражавшій мысль ея безъ помощи словъ: — чмъ дольше оно тянется, тмъ ближе должно быть къ концу. Разв это не такъ?

— Ты лучше меня знаешь, Ричардъ. Но мн кажется, что если мы будемъ надяться на выигрышъ процеса, мы будемъ несчастны.

— Зачмъ же надяться, милая Ада! весело сказалъ Ричардъ.— Мы на столько понимаемъ его, что не имемъ никакой надежды. Я только говорю, что если мы выиграемъ процесъ, то будемъ законнымъ образомъ богаты. Оберканцелярія въ нкоторомъ вид, нашъ старый, воркливый опекунъ и все, что она намъ дастъ (если она дастъ что-нибудь), будетъ наше законное достояніе. Зачмъ намъ пренебрегать своими правами?

— Зачмъ пренебрегать? сказала Ада: — но мн кажется, самое лучшее — позабыть объ этомъ процес.

— Ну, пожалуй, пожалуй! вскричалъ Ричардъ: — позабудемъ процесъ, выбросимъ его окончательно изъ нашей памяти. Ттушка Дердонъ улыбается, стало-быть, я концы въ воду!

— Ттушка Дердонъ пока еще не улыбалась, сказала я, взглянувъ на Ричарда изъ-за крышки сундука, въ который я укладывала его книги: — но теперь улыбнется, потому-что выбросить процесъ изъ головы — самое-лучшее дло.

— Ну, не станемъ объ этомъ толковать, сказалъ Ричардъ, и тутъ же началъ строить мильйоны воздушныхъ замковъ, одинъ шатче другаго. Онъ ухалъ въ хорошемъ расположеніи духа, и мы, оставшись Съ Адой одн, повели тихую жизнь.

При нашемъ прізд въ Лондонъ, мы, съ мистеромъ Жарндисомъ, сдлали визитъ мистриссъ Желлиби, но, къ-несчастью, не застали ея дома: она была за городомъ, куда-то здила пить чай, и взяла съ собою миссъ Желлиби. Кром испиванія чаю, въ этотъ вечеръ произносилось множество спичей, писалось множество писемъ, относительно благотворительныхъ проектовъ разведенія кофейныхъ плантацій, совмстно съ туземцами благословеннаго края Барріобула-Гха. Все это, безъ-сомннія, требовало дятельнаго участія пера и чернилъ и было достаточнымъ поводомъ къ тому, чтобъ бдная миссъ Желлиби считала первый выздъ свой настоящимъ праздникомъ.

Спустя нсколько времени, мы сдлали еще визитъ мистриссъ Желлиби. Она была въ город, но только не дома, тотчасъ же посл завтрака, отправилась она въ этотъ день въ Майль-Эндъ, по какимъ-то барріобульскимъ дламъ, истекающимъ изъ благотворительнаго общества, извстнаго подъ названіемъ Восточно-Лондонская Отрасль Равваленіл Пособій. Я не видала Биби въ первый визитъ нашъ (его нигд не могли отыскать, и кухарка крпко была уврена въ тонъ, что онъ удралъ за тележкою мусорщика) и, прійдя къ мистриссъ Желлиби во второй разъ, я опять о немъ освдомилась. На полу еще валялись устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ себ домъ, а его не было. Кухарка предполагала, что онъ убжалъ за овцами.— ‘Какъ, за овцами?’ спросили мы съ удивленіемъ.— ‘Да, за овцами, отвчала она: — въ торговые дни онъ убгаетъ за ними, иногда даже за городъ, и возвращается оттуда грязь-грязью’.

На слдующее утро, посл этого визита, я сидла съ опекуномъ моимъ у окна, Ада дятельно писала, я думаю, къ Ричарду, какъ вдругъ доложили намъ о прізд миссъ Желлиби. Она взошла, ведя за собою ловца козлищъ, Биби, отчищеннаго и отмытаго до такой степени, что нкоторымъ образомъ не стыдно было ввести его въ общество постороннихъ людей: въ углахъ лица и рукъ его не было грязи и смоченные черезчуръ волосы лежали на лбу и вискахъ кружками, въ вид бараньей шерсти, посл дождя. Все, что было надто на бдномъ ребенк, было или узко или широко для него. Его разнохарактерный костюмъ состоялъ изъ китайской шапки, мховыхъ рукавицъ и сапоговъ, по образцу крестьянскихъ, ноги его, исцарапанныя вдоль и поперегъ и походившія на географическія карты, были прикрыты коротенькими клтчатыми панталонцами, оканчивающимися снизу различными узорами на каждой ног. Несовсмъ-полный комплектъ пуговицъ на бортахъ его пестрой куртки, очевидно, былъ частью составленъ изъ старыхъ пуговицъ съ фраковъ мистера Желлиби. Замчательные опыты заплатъ и штопанья были видны на тхъ частяхъ его одежды, которыя способны къ протиранію. Та же искусная игла была замтна и въ костюм миссъ Желлиби. Но, несмотря на все это, наружность ея была презентабельна и она казалась даже хорошенькою, хотя и конфузилась при взгляд на вншнія несовершенства своего спутника.

— О, Боже мой! сказалъ мистеръ Жарндисъ: — проклятый восточный втеръ!

Ада и я, мы поздоровались съ миссъ Желлиби радушно и представили ее мистеру Жарндису. Поклонясь и свъ на стулъ, она обратилась къ моему опекуну и сказала:

— Ma {Ma — вмсто Maman, Ра — вмсто Papa — такъ обыкновенно дти называютъ скопъ родителей въ англійскихъ семействахъ.}, приноситъ почтеніе, надется, что вы ее извините: она занята корректурою. Ей надо отправить сегодня пять тысячъ новыхъ циркуляровъ. Она знаетъ, какъ васъ это интересуетъ. Одинъ экземпляръ она посылаетъ вамъ — и она сердито подала бумагу мистеру Жарндису.

— Благодарю васъ, сказалъ опекунъ мой.— Я очень-обязанъ мистриссъ Желлиби… О, Боже мой!… Ууу!… этотъ восточный втеръ!

Мы возились съ Биби, сняли съ него его забавную шапку, спрашивали, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала онъ козырился на насъ, смотрлъ изподлобья, но, при вид сладкаго пирога, сдлался доступне, слъ ко мн на колни и спокойно пожевывалъ. Мистеръ Жарндисъ удалился во временную Воркотню, а миссъ Желлиби повела съ нами разговоръ обычными отрывистыми фразами.

— У насъ гадко, попрежнему, сказала она: — ни минуты покою. Африка… туземцы… письма!…

Я попробовала сказать ей что-то въ утшеніе.

— Не говорите, миссъ Сомерсонъ, что тратить слова! Я знаю, какъ со мной обращаются, никто меня не переуврятъ. О, васъ бы никто не переуврилъ, еслибъ съ вами такъ обращались. Биби, пошелъ, сядь подъ фортепьяно и играй тамъ!

— Н-е х-о-ч-у! промычалъ Биби.

— Хорошо же, неблагодарный, гадкій, злой мальчишка! возразила миссъ Желлиби, съ слезами на глазахъ: — теперь я никогда не буду заниматься твоимъ туалетомъ!

— И-д-у, К-а-д-д-и, и-д-у! сказалъ Биби, тронутый ея слезами, и тотчасъ же отправился подъ фортепьяно. Онъ былъ доброе дитя.

— Обь этомъ не стоитъ плакать, конечно, говорила миссъ Желлиби: — но я выбилась изъ силъ. Я до двухъ часовъ ночи писала адресы на циркулярахъ. Я ихъ ненавижу до такой степени, что, при вид ихъ, у меня трещитъ голова. Взгляните на этого несчастнаго ребенка: видали ли когда-нибудь такое пугало?

Биби, не понимая, къ-счастью, какъ онъ смшонъ въ своемъ пестромъ костюм, сидлъ на ковр между ножками фортепьяно и спокойно грызъ пирогъ.

— Я услала его туда, въ уголъ, замтила миссъ Желлиби, придвинувъ стулъ свой ближе къ нашимъ: — ненадо слышать ему, что я говорю. Дти очень-понятливы! Да, такъ у насъ, говорю я, гадко, даже гаже, чмъ было. Отецъ скоро обанкрутится: то-то будетъ довольна та, которая всему причиной!

Мы выразили надежду на поправленіе длъ мистера Желлиби.

— Благодарю, только надежды тутъ ни на волосъ! говорила миссъ Желлиби, мотая головою.— Отецъ говорилъ мн еще вчера утромъ (онъ страшно несчастливъ), что ему не устоять. Это будетъ чудо, если онъ устоитъ. Если изъ лавокъ намъ присылаютъ все, что хотятъ, служанки распоряжаются припасами, какъ имъ вздумается, я, еслибъ я знала хозяйничать, не могла бы: не имю времени ни минуты. Ma ничмъ не хочетъ заниматься — какъ же тутъ отцу устоять? Еслибъ я была на его мст, я убжала бы вонъ изъ дома!

— Душа моя! сказала я съ улыбкой:— вашъ батюшка думаетъ, безъ-сомннія, о своемъ семейств.

— О, xа, у него славная семья, миссъ Сомерсонъ! возразила миссъ Желлиби.— Спросите лучше, какое онъ иметъ утшеніе отъ своей семьи!.. да!.. семья!.. семья его: письма, грязь, хаосъ, безпорядокъ, Вчная, безконечная стирка… въ которой ничего не стирается!..

Миссъ Желлиби топнула ногой и утерла глаза.

— Я такъ жалю отца, продолжала она: — что нтъ словъ высказать! Но будетъ. Я больше терпть не могу! Я уже ршилась. Не вкъ быть невольницей, не вкъ слушать предложенія мистера Квеля! Славная вещь, какъ же! выйдти замужъ за филантропа! Нтъ, я уже сыта по горло! говорила бдная миссъ Желлиби.

Сознаюсь, мн трудно было помочь горю: я сама чувствовала сильную ненависть къ мистриссъ Желлиби, видя я слыша эту заброшенную двочку и зная сколько горькой и насмшливой истины въ ея словахъ.

— Еслибъ мы съ вами не были знакомы прежде, говорила миссъ Желлиби: — я бы постыдилась прійдти сегодня къ вамъ: я знаю, какою смшною должна я вамъ казаться. Но вамъ все извстно, и я хотла васъ видть. Богъ знаетъ, увижусь ли съ вами еще разъ, когда вы прідете въ Лондонъ!

Она произнесла эти слова съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, что мы переглянулись съ Адою, ожидая еще большаго открытія.

— Нтъ! сказала миссъ Желлиби, качая головою:— не то, что вы, думаете! На васъ и могу положиться, вы меня не выдадите… Я обручена!

— Безъ вдома родителей? спросила я.

— Ахъ, Боже милостивый, миссъ Сомерсонъ! возразила она, боле тоскливымъ, чмъ сердитымъ тономъ: — да съ кмъ же мн совтоваться? Вы, вдь, знаете, что ма семейными длами не занимается, а сказать бдному отцу я боюсь: это его убьетъ.

— Но мн кажется, мой другъ, онъ больше будетъ огорченъ тмъ, что вы выйдете замужъ, не предупредя его, не испросивъ его благословенія.

— Нтъ, сказала миссъ Желлиби: — не думаю… Я всячески буду стараться покоить его, когда онъ навститъ меня. Биби и другія дти могутъ поочереди гостить у меня иногда, по-крайней мр, будетъ кто-нибудь о нихъ заботиться.

Много было добрыхъ чувствъ въ бдной Кадди. Голосъ ея все боле и боле смягчался, по-мр-того, какъ она разсказывала намъ картину семейной жизни, которой никогда не испытала, она плакала такъ горько, что Биби, сидвшій между ножками фортепьяно, не могъ удержаться отъ громкихъ рыданій, видя слезы сестры. Я взяла его изъ засады, посадила къ себ на колни, заставила его поцаловаться съ Кадди, показала, что она смется (она въ-самомъ-дл улыбалась, чтобъ подтвердить слова мои), позволила ему мазать насъ всхъ ручонками по лицу и такимъ-образомъ насилу могла его успокоить. Такъ-какъ засданіе между ножками фортепьяно мало могло развлекать его, то мы поставили его на стулъ передъ окномъ на улицу, миссъ Желлиби поддерживала его за ноги и продолжала свой разсказъ.

— Это началось съ того времени, какъ вы въ первый разъ пріхали къ вамъ, говорила она.

— Какимъ же образомъ? спросили мы.

— Я поняла, какъ я необразована, отвчала она: — и ршилась, во что бы ни стало, выучиться танцовать. Я сказала ма, что я стыжусь самой себя, что мн надо учиться танцамъ. Она посмотрла на меня своимъ дальнозоркимъ взглядомъ, какъ-будто я была на берегу Африки, и ничего не сказала, но я уже ршилась выучиться танцамъ и потому отправилась въ Ньюманскую Улицу, въ танцовальный классъ мистера Тервейдропа.

— Такъ это тамъ, моя милая? начала я.

— Да, тамъ, сказала Кадди: — и я помолвлена съ мистеромъ Тервейдропомъ. Тамъ два мистера Тервейдропа: мистеръ Тервейдропъ отецъ и мистеръ Тервейдропъ сынъ. Мой мистеръ Тервейдропъ — сынъ. Я жалю только объ одномъ, что я дурно образована: мн бы хотлось принести ему счастіе, потому-что я люблю его очень.

— Я должна сознаться, что это меня очень огорчаетъ, сказала я.

— Не знаю, что васъ огорчаетъ, отвчала она боязливо, но такъ, или иначе, а я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ меня очень любитъ. До-сихъ-поръ и мистеръ Тервейдропъ-отецъ ничего не знаетъ, потому-что старикъ такой тонный, и если ему сказать, такъ, вдругъ, пожалуй, съ нимъ сдлается ударъ, идя какой-нибудь обморокъ. Онъ истинный джентльменъ, право, истинный джентльменъ.

— А жена его знаетъ? спросила Ада.

— Жена старика Тервейдропа, миссъ Клеръ? спросила миссъ Желлиби, раскрывъ глаза.— До у него нтъ жены, онъ вдовецъ.

Здсь мы были прерваны Биби. Миссъ Желлиби, держа его за ноги, управлялась съ ними безъ церемоніи и дергала ихъ какъ рукоятку звонка при всхъ патетическихъ мстахъ своей рчи, такъ-что бдный ребенокъ заревлъ наконецъ громкимъ голосомъ и просилъ меня о помощи, я замнила ему Кадди, и начала сама придерживать его за ноги, а она, поцаловавъ его и сказавъ, что нечаянно сдлала ему больно, продолжала разсказъ:

— Такъ вотъ въ какомъ положеніи дла! сказала миссъ Желлиби.— Мы обвнчаемся, какъ только можно будетъ, и потомъ я пойду въ контору къ отцу, откуда напишу къ ма. Она иного не будетъ обо мн тревожиться: что я для нея? перо и чернила. Главное счастіе мое въ томъ, говорила Кадди, что за мужемъ я никогда не буду слышать объ Африк. Молодой мистеръ Тервейдропъ, изъ любви ко мн, ненавидитъ Африку, а что касается до старика Тервейдропа, то если онъ знаетъ, что есть на свт такая страна, такъ и будетъ съ него.

— Это истинный джентльменъ-то? спросилъ я.

— Да онъ истинный джентльменъ, говорила Кадди: — онъ вообще извстенъ по своимъ манерамъ.

— Онъ учитъ чему нибудь? спросила Ада.

— Нтъ онъ ничему не учитъ, отвчала Кадди: — но манеры его восхитительны.

Потомъ Кадди начала говорить, съ нкоторымъ замшательствомъ и какъ бы конфузясь, что ей нужно еще сообщить намъ одно обстоятельство я что она надется на наше снисхожденіе. Дло въ томъ, что она связала знакомство съ миссъ Флайтъ, маленькой сумасшедшей старушкой, и что она рано по утрамъ ходитъ къ ней и встрчается тамъ съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ на нсколько минутъ, передъ завтракомъ, только на нсколько минутъ.— Я хожу къ ней и въ другое время, говорила миссъ Желлиби: — но Принцъ не*приходитъ. (Имя молодаго мистера Тервейдропа: Принцъ.) Мн направится это имя, но что длать, онъ вдь не самъ далъ себ имя. Старый мистеръ Тервейдропъ назвалъ его Принцемъ въ честь принца регента, котораго онъ любилъ до безумія за его блистательныя манеры. Я думаю, тутъ нтъ ничего дурнаго, что я бываю у миссъ Флайтъ, я люблю эту бдняжку да, кажется, и она меня любятъ. Еслибъ вы могли видть молодаго мистера Тервейдропа, то врно онъ бы вамъ понравился, но, во всякомъ случа, я надюсь, вы не имете о немъ дурнаго понятія. Я теперь иду въ танцовальный классъ. Еслибы вы мн позволила пригласить васъ съ собою, миссъ Сомерсонъ, говорила Кадди дрожащимъ голосомъ:— то это бы меня очень, очень обрадовало.

Мы въ-самомъ-дл какъ-то хотли съ мистеромъ Жарндисомъ сходить къ миссъ Флайтъ въ этотъ день, но утромъ намъ не удалось. Мистеръ Жарндисъ очень былъ заинтересованъ разсказомъ объ этой странной старушонк, съ которой мы познакомились въ первый пріздъ нашъ въ Лондонъ. Будучи уврена, что я имла большее вліяніе на миссъ Желлиби и что могу ее остановить отъ всякой неблагоразумной ршимости, я предложила ей, взявъ съ собою Биби, идти вмст въ танцевальный классъ, а оттуда сойдтись съ мистеромъ Жарндисомъ у миссъ Флайтъ, и покончить день обдомъ у насъ въ дом. Послдній пунктъ предложенія пришелся очень по вкусу какъ брату, такъ и сестр. Съ помощью булавокъ, воды, мыла и щетокъ, мы отчистили, какъ было можно, бднаго Биби и отправились въ Ньюманскую Улицу, лежащую отъ насъ очень-близко.

Танцовальная школа находилась въ достаточно-грязномъ дом, на углу переулка. По всмъ окнамъ лстницы стояли бюсты. Въ томъ же дом, какъ значилось на вывскахъ, находились: учитель рисованія, продавецъ каменнаго угля и литографія. На вывск, замчательной по своему положенію и огромности, я прочла Мистеръ Тервейдропъ. Дверь была отворена и передняя завалена различными музыкальными инструментами въ ящикахъ, въ числ инструментовъ находились фортепьяно и арфа. Миссъ Желлиби сообщила мн, что вчера вечеромъ зала танцевальной школы была нанята для концерта.

Мы взошли на лстницу. Видно было, что домъ былъ прежде красивъ, когда на конъ-нибудь лежала обязанность обметать и чистить его и ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ съ утра до вечера. Прямо съ лстницы вступили мы въ большую танцовальную залу мистера Тервейдропа, которая примыкала задней стной къ стойламъ и освщалась сверху. Это была почти пустая комната, съ большимъ резонансомъ, съ сильнымъ запахомъ конюшни, съ камышевыми скамейками вокругъ стнъ, которыя были украшены въ симетрическомъ пород изображеніемъ лиръ и маленькими стеклянными бра для свчей. Нсколько молодыхъ леди, отъ тринадцати или четырнадцати лтъ до двадцати-двухъ или трехъ включительно, находились уже налицо и и искала глазами танцмейстера, какъ вдругъ Кадди толкнула меня въ руку и произнесла обычное представленіе: — Миссъ Сомерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ!

Я раскланялась маленькому, голубоглазенькому человчку, ребяческой наружности, съ волосами, разобранными посредин и завитыми вокругъ головы. Онъ держалъ въ лвой рук смычокъ, а подъ-мышкою маленькую скрипочку, какую я, бывало, часто видала въ школ, гд мы ее называли карманной скрипочкой. Бальные башмачки его были особенно-малы, въ манерахъ его, мягкихъ, женоподобныхъ, возбуждающихъ Сочувствіе въ сердц, проглядывало какъ-то очень-выразительно, что онъ похожъ на мать и что съ матерью обращались вообще не очень-внимательно и не очень-нжно.

— Я очень-счастливъ, что имю честь видть друга миссъ Желлиби, сказалъ онъ, кланяясь мн низко.— А я уже начиналъ бояться, прибавилъ онъ съ робкою нжностью, такъ-какъ теперь довольно-поздно, и полагалъ, что миссъ Желлиби измнитъ своему общанію и не прійдетъ.

— Прошу васъ, сэръ, припишите эту неакуратность мн: и удержала миссъ Желлиби и прошу у васъ прощенья, сказала я.

— Смю ли я!.. началъ-было онъ.

— И теперь, продолжала я: — вы мн позволите больше не мшать вашей учениц.

Съ этими словами и удалилась къ скамейк и сла между Биби, который, по привычк, давно уже вползъ въ уголъ, и старою леди съ критическою наружностью, которой дв внучки готовились танцевать и которая была очень-недовольна сапогами Биби. Принцъ Тервейдропъ ударилъ пальцами по струнамъ своей карманной скрипочки и пары стали становиться въ кадриль. Въ эту минуту, изъ боковой двери явился старый мистеръ Тервейдропъ во всемъ блеск своего величіи.

Это былъ жирный, старый джентльменъ, съ фальшивымъ цвтомъ лица, фальшивыми зубами, наклейными бакенбардами и въ парик. Начиненный ватой лифъ его фрака, нуждался только въ извстнаго рода украшенивъ, чтобъ быть вполн-совершеннымъ. Онъ былъ подбить, набитъ, подтянуть, подмазанъ, какъ только можно. Галстухъ его, въ который погружались его подбородокъ и даже уши, такъ подтягивалъ его лицо, что глаза выходили изъ своихъ орбитъ, и намъ казалось, что оно неминуемо должно развалиться, какъ только снимется галстухъ. Онъ держалъ подъ-мышкой большую и тяжелую шляпу съ широкими полями, а въ рукахъ пару блыхъ перчатокъ, которыми чистилъ шляпу, позируя на одной ног, съ видомъ человка, котораго никто не можетъ превзойдти въ величіи и подыманіи носа и плечъ. У него была трость, былъ лорнетъ, была табакерка, были кольца, были манжеты, было все, кром природы. Онъ былъ ни молодъ, ни старъ, онъ былъ ничто, онъ былъ только истинная модель высокаго тона.

— Батюшка, вотъ миссъ Сомерсонъ, пріятельница миссъ Желлиби.

— Много чести, отвчалъ старый мистеръ Тервейдропъ: — длаетъ намъ вашъ визитъ миссъ Сомерсонъ. И когда онъ наклонился, чтобъ отвсить мн поклонъ, мн показалось, что у него складки даже на блкахъ глазъ.

— Батюшка, говорилъ мн сынъ, съ совершеннйшимъ убжденіемъ: — замчательный человкъ! моему батюшк вс удивляются.

— Продолжай Принцъ! продолжай! сказалъ мистеръ Тервейдропъ, стоя спиною къ камину и снисходительно махая перчаткою.— Продолжай, дитя мое!

Вслдствіе этого приказа, или вслдствіе этого милостиваго разршенія начался урокъ. Принцъ Тервейдропъ то игралъ на своей карманной скрипочк, танцуя, то стоя игралъ на фортепьяно, то напвалъ тактъ, чтобъ навести на путь истинный свихнувшуюся пару, выдлывалъ съ добросовстною отчетливостью каждый прыжокъ, каждое на и не отдыхалъ ни минуты. Знаменитый отецъ его ничего не длалъ, грлъ спину передъ каминомъ и позировалъ модель отличныхъ манеръ.

— Вотъ только и дла ему, что спину гретъ, сказала старая леди съ критическою наружностью: — а надъ дверью выставилъ, небойсь, свое имя.

— Вдь и сынъ его носитъ ту же фамилію, сударыня, сказала я.

— Да, ту же… Онъ, я вамъ скажу, не далъ бы сыну никакого имени, еслибъ могъ, возразила критическая леди. Посмотрите на одежду сына… Фракъ его, въ-самомъ-дл, былъ очень-обыкновенный, очень-поношенный, словомъ: очень-скудный. А отецъ-то, видишь, какъ выпялился и вымазался!.. продолжала старая леди: — а все, изволите видть, тонныя манеры. Я бы ему задала манеры! Я бъ его такъ отманерила, что своихъ бы не узналъ!

Любопытство подстрекнуло меня узнать побольше о старомъ джентльмен и я спросила критическую леди:

— Скажите, сударыня, что же онъ теперь: учитъ хорошимъ манерамъ?

— Какимъ тутъ манерамъ! отрывисто отвчала леди.

Посл минутнаго размышленія, я спросила ее еще, что, быть-можетъ, его спеціальный предметъ фехтованье?

— Куда ему фехтовать, сударыня! отвчала старая леди.

Я взглянула на нее вопросительно. Старая леди, разгорячаясь все боле и боле при мысли о представител прекрасныхъ манеръ, разсказала мн его исторію, увряя въ истин своихъ словъ.

Онъ женился на кроткой, маленькой учительниц танцованія, съ посредственнымъ образованіемъ (самъ же во всю свою жизнь только и длалъ, что манерился) и замучилъ ее до смерти, то-есть, лучше сказать, заставилъ ее трудиться и работать до смерти для-того, чтобъ содержать себя на такую ногу, какъ то человку съ великими манерами подобаетъ. Словомъ: чтобъ имть передъ собою образцы хорошаго тона, чтобъ корчить ихъ сколько возможно самому, онъ считалъ необходимымъ посщать вс публичные митинги, гд собирается праздный фешонэбльный кругъ, показываться въ Брайтон и другихъ мстахъ въ извстное время и тунеядничать въ роскошномъ костюм. Чтобъ доставить ему средства къ такой жизни, слабая, маленькая танцмейстерша мучилась и трудилась, и теперь бы продолжала мучиться и трудиться, еслибъ только выдержали ея силы, и она могла бы прожить до сего часа. Онъ имлъ такую сильную власть надъ бдной женой своей, что она врила въ него до послдней минуты своей жизни. Сынъ наслдовалъ довріе матери и, видя всегда передъ собою блистательныя манеры своего отца, работаетъ для него двнадцать часовъ въ день.

— Посмотрите, какіе тоны онъ задаетъ О говорила критическая леди, кивая съ негодованіемъ головою на стараго мистера Тервейдропа, который въ эту минуту натягивалъ блыя перчатки и совершенно былъ далекъ отъ подозрнія, какія чувства онъ теперь внушаетъ.— Онъ право мечтаетъ, что онъ какой-нибудь лордъ!.. Видишь ты, какимъ прикидывается снисходительнымъ отцомъ къ сыну, который выбивается для него изъ силъ! право, сочтешь его за самаго нжнаго и добродтельнаго родителя. О! продолжала старая леди, глядя на него съ озлобленнымъ видомъ: — я бъ тебя искусала! я-бы тебя!..

Эта сцена казалась мн очень-забавною, хотя я выслушала разсказъ старой леди съ чувствомъ истиннаго участія. Трудно было усомниться въ справедливости словъ ея, видя отца и сына передъ собою. Не знаю, что бъ я могла подумать о нихъ безъ разсказа старой леди, не знаю, какъ бы я вообразила ихъ себ, еслибъ не видла ихъ, а слышала бы одинъ только разсказъ.

Глаза мои перебгали отъ молодаго мистера Тервейдропа, такъ горячо-работающаго, къ старому мистеру Тервейдропу, принимающему живописныя позы хорошаго тона, какъ вдругъ послдній гордо подошелъ ко мн и вступилъ въ разговоръ.

Онъ прежде всего спросилъ меня: доставляю ли я честь я счастье Лондону постояннымъ въ немъ жительствомъ? Я не сочла нужнымъ отвтить ему, что я ни въ каковъ случа ничего Лондону не доставляю, но просто сказала ему, гд я живу обыкновенно.

— Столь прелестная и столь совершенная леди, какъ вы, сказалъ онъ, цалуя свою правую перчатку и указывая на ученицъ:— будетъ глядть снисходительнымъ оковъ на наши несовершенства. Мы длаемъ все, что можемъ: полируемъ, полируемъ, полируемъ!

Онъ слъ возл меня, принимая не безъ труда позу тлъ великихъ образцовъ, изображенія которыхъ висла надъ дивановъ. И въ-самому дл онъ былъ похожъ на нихъ.

— Полируемъ., полируемъ… полируемъ! повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нжно отряхая пальцы: — но мы не въ томъ вк, ясли я осмлюсь сказать, передъ особою, столь-щедро надленною природою и искусствомъ. Слова эти сопровождались высокомрнымъ наклоненіемъ головы — операціи для него весьма-трудной, требовавшей закрытія глазъ и поднятія бровей: — но мы не въ томъ вк, въ которомъ хорошій тонъ и манеры считаются достоинствомъ!

— Не въ томъ, сэръ? спросила и.

— Мы переродились, отвчалъ онъ, качая головою: — поколнія настоящаго вка неспособны къ хорошему тону. Въ нихъ развивается вульгарность. Быть-можетъ, я говорю пристрастно, быть-можетъ, мн не слдуетъ сказать вамъ, что вотъ ужъ нсколько лтъ меня называютъ джентльменъ Тервейдропъ, или что его королевское высочество принцъ регентъ сдлалъ мн честь: спросилъ обо мн, когда я снялъ передъ нимъ шляпу въ воротахъ брайтонскаго павильйона (что за чудное зданіе!): кто это такой? кто это такой? отчего я его не знаю? отчего нтъ у него тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода? Но это такъ… небольшіе анекдотцы, сударыня, общественное достояніе, и теперь еще повторяютъ кхъ въ фешонэбльномъ кругу.

— Серьзно? спросила я.

Онъ отвтилъ высокомрнымъ поклономъ.— Все, что осталось отъ хорошаго тона, прибавилъ онъ: — чахнетъ. Англія, отечество мое — увы!.. очень переродилась и перерождается съ каждымъ днемъ. Мало осталось у нея джентльменовъ, да, насъ мало и насъ смняетъ поколніе…. ткачей!

— При взгляд на васъ, я думала, что джентльменство упрочивается здсь съ каждымъ днемъ, сказала я.

— Вы слишкомъ-добры, произнесъ онъ опять съ высокомрнымъ поклономъ.— Вы льстите мн. Но нтъ… нтъ! Я никогда не былъ въ-состояніи родитъ въ моемъ бдномъ сын эту существенную часть его искусства. Избави Боже, чтобъ я желалъ повредятъ моему милому дтищу, но… я долженъ сказать правду, въ немъ нтъ хорошихъ манеръ.

— Онъ, кажется, прекрасный учитель, замтила я.

— Поймите меня, милостивая государыня: онъ прекрасный учитель, это правда. Все, что можетъ быть пріобртено, онъ пріобрлъ, все, что можетъ быть передано, онъ получилъ… но есть вещи… онъ взялъ еще щепотку табаку и еще поклонился, какъ-бы желая этимъ выразить: — хоть, напримръ, такого рода…

Я взглянула на середину залы, гд обожатель миссъ Желлиби, занимаясь отдльно съ каждой ученицей, трудился еще боле прежняго.

— Милое дитя мое! проворчалъ мистеръ Тервейдропъ, поправляя свой галстухъ.

— Вашъ сынъ неутомимъ, сказала я.

— Мн очень-утшительно, отвчалъ мистеръ Тервейдропъ: — слышать отъ васъ такой отзывъ. Да, въ нкоторомъ отношеніи онъ идетъ по слдамъ доброй матери своей: она была преданное созданіе, но женщины, дивныя женщины, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, съ противной любезностью: — что вы за чудный полъ!

Я встала и присоединилась къ миссъ Желлиби, которая въ это время надвала свою шляпку. Время, назначенное для урока, кончилось и нотой) надваніе шляпъ было общимъ занятіемъ. Когда миссъ Жедлиби и несчастный Принцъ успли влюбиться другъ въ друга, не знаю, по-крайней-мр, теперь, я уврена, они не имли времени обмняться нсколькими словами.

— Мой милый, сказалъ мистеръ Тервейдропъ благосклонно своему сыну: — не знаешь ли, который часъ?

— Нтъ, батюшка, не знаю.

У сына не было часовъ, за-то у отца были прекрасные золотые часы, которые онъ вынулъ изъ кармана жилетки съ образцовыми манерами.

— Дитя мое, сказалъ онъ: — теперь два часа. Не забудь, что въ три часа ты долженъ быть на урок въ Кенсингтон.

— Времени еще много, успю, батюшка, отвчалъ Принцъ: — проглочу куска два да и въ дорогу.

— Малый другъ мой, сказалъ отецъ: — ты долженъ спшить. Тамъ, въ столовой, найдешь кусокъ холодной баранины.

— Благодарю васъ, батюшка. А вы сами теперь пойдете?

— Да, мой милый. Я хочу, сказалъ мистеръ Тервейдропъ, прищуривая глаза и подымая плечи, съ видомъ скромнаго сознанія своихъ преимуществъ, — пройдтись, какъ обыкновенно, по городу.

— Вамъ бы гд-нибудь хорошенько пообдать, батюшка, сказалъ сынъ.

— Да, мой другъ, я объ этомъ думалъ, я закушу во французскомъ отел въ Оперной Колоннад.

— И дльно, батюшка. Прощайте, сказалъ Принцъ, пожавъ ему руку.

— Прощай, другъ мой. Да благословитъ тебя Богъ!

Мистеръ Тервейдропъ произнесъ эти слова съ видомъ благочестія и они, казалось, сдлали на сына доброе впечатлніе — столько, прощаясь съ отцомъ, выказалъ онъ чувства любви, привязанности и почтенія къ нему. Пять-шесть минутъ, употребленныхъ Принцомъ на поклоны намъ, и въ-особенности одной изъ насъ, выказали мн дтскій характеръ его съ прекрасной стороны. Я почувствовала къ нему любовь и состраданіе, смотря, какъ онъ, засунувъ въ карманъ свою маленькую скрипочку, а вмст съ ней и желаніе побыть съ Кадди, и въ добромъ настроеніи духа, отправился закусить холодной бараниной, чтобъ потомъ побжать на урокъ въ Кенсингтонъ, все это, врядъ ли не больше заставило меня сердиться на отца, чмъ разсказъ критической леди.

Мистеръ Тервейдропъ-старикъ отворилъ для насъ дверь и откланялся намъ съ манерами, истинно-достойными великихъ образцовъ, которыхъ онъ корчилъ. Съ тою же тонною важностью перешелъ онъ на другую сторону улицы, чтобъ прогуляться въ фешонэбльныхъ частяхъ города, между малымъ числомъ оставшихся джентльменовъ въ перерождающейся Англіи. Оставаясь одна съ Кадди, я нсколько времени терялась подъ впечатлніемъ всего слышаннаго и видннаго въ Ньюманской Улиц, такъ-что, не только не могла говорить съ Кади, но и не понимала, что она говоритъ мн. Я все думала, иного ли на свт такихъ индивидуальностей, которыя, ничего не длая, счастливо поживаютъ на чужой счетъ, трудами другихъ, и пользуются еще вниманіемъ, какъ образцы хорошаго тона, хорошихъ манеръ, и чмъ больше я думала, тмъ больше казалось мн, что много въ Англіи мистеровъ Тервейдроповъ, такъ-что, наконецъ, я ршилась бросить эту мысль, обратилась къ Кадди и болтала съ ней во всю дорогу къ Линкольнской Палат.

Кади разсказывала мн, что предметъ ея любви такъ мало образованъ, что она съ трудомъ только можетъ разбирать его записки, что онъ лучше бы длалъ, еслибъ меньше думалъ о своей орографіи, а то онъ, для большой ясности, лпитъ въ каждое слово столько буквъ, что оно утрачиваетъ, наконецъ, свой законный великобританскій характеръ.

— Онъ это длаетъ, конечно, съ добрымъ намреніемъ, замчала Кадди: — но, бдняжка, онъ не знаетъ, какъ этимъ все портитъ!

Потомъ Кадди начала разсуждать о томъ, что Принцу некогда было сдлаться грамотемъ: онъ всю жизнь свою проводилъ въ танцахъ и только и длалъ съ утра до ночи, что прыгалъ, училъ прыгать и скриплъ на своей скрипчонк! Впрочемъ, что же тутъ такого? Онъ,слава Богу, можетъ писать за двоихъ.

— Не бда, что онъ неученъ! говорила Кадди: — пусть только любитъ меня, и я тоже не учена, знаю, этому виною Африка!

— Еще я должна вамъ сообщить кой-что, миссъ Сомерсонъ, сказала Кадди: — теперь мы одн, моего Принца вы видли, все знаете, такъ выслушайте же и остальное. Вамъ извстно, какой у насъ въ дом порядокъ. Я ничего не могу перенять такого, что бъ было полезно для жены Принца. У насъ все, какъ говорится, вверхъ дномъ: тутъ ничему не выучишься, потому я начала заниматься хозяйствомъ — какъ вы думаете, подъ чьимъ надзоромъ?… Подъ надзоромъ миссъ Флайтъ! Рано утромъ я прихожу къ ней, пособляю ей прибрать комнату, снарядить птицъ и сварить для нея чашку кофе (она меня, конечно, научила) и такъ навострилась въ этомъ, что Принцъ не разъ говорилъ, что онъ никогда не пивалъ такого прекраснаго кофе и что даже и старый мистеръ Тервейдропъ, большой знатокъ въ кофе, врно остался бы совершенно-доволенъ моею варкою. Могу также состряпать пуддингь, выбрать телячьи котлеты, купить чаю, сахару и масла о много хозяйственныхъ припасовъ.

— Я плохо умю шить пока, сказала Кадди, взглянувъ на заплаты, сдланныя на куртк Биби: — но, быть-можетъ, я и этому выучусь. Да, миссъ Сомерсонъ, съ-тхъ-поръ, какъ я помолвлена за Принца и занимаюсь, подъ руководствомъ миссъ Флайтъ, хозяйствомъ, у меня какъ-то на душ легче и я смотрю на ма, съ большею любовью, меньше ропщу на ея холодность ко мн. Сегодня, увидавъ за.съ и миссъ Клеръ, и сравнивъ васъ съ собою, мн стадо стыдно, право, за себя и за Биби, такъ сердце и перевернулось, что длать, однако, скоро прошло, вообще съ этихъ поръ, я вамъ говорю, мн какъ-то отрадне и я меньше ропщу на судьбу свою.

Бдная двушка! она говорила отъ чистаго сердца я мн стало жаль ее.

— Кадди, душа моя, сказала я ей: — я начинаю очень любить тебя, будемъ друзьями!

— Вы говорите правду, миссъ Сомерсонъ? воскликнула Кадди: — о, какъ я буду счастлива!

— Да, милая Кадди, будемъ друзьями съ этого времени, сказала я: — будемъ говорить о твоей судьб и придумывать все, что можетъ быть теб полезно.

Кадди, была въ восторг. Я наговорила ей все, что говорится къ утшеніе и ободреніе, между-тмъ, мы подходили къ лавк мистера Крука, дверь въ которую была отворена. Надъ дверью виднлся билетикъ, сообщающій прохожимъ, что во второмъ этаж отдается въ наемъ комната. По поводу этого билетика, Кадди разсказала мн, когда мы входили на лстницу, что въ лавк мистера Крука, въ отдаваемой въ наемъ комнат жилъ писецъ, который умеръ скоропостижно, что, по этому случаю, былъ обыскъ и что все это причинило смертельный, страхъ нашей бдной старушонк. Дверь и окно въ этой комнат были открыты и мы взглянули въ нее. Что за мрачное, грустное мсто! Мн въ одно время было и горестно и страшно и какимъ-то сырымъ холодомъ вяло на меня.

— Что съ вами, миссъ Сомерсонъ? вы ужасно блдны! сказала Кадди.

Мы, тихо разговаривая, взошли въ чердачокъ миссъ Флайтъ. Мистеръ Жарндисъ и Ада были ужь тамъ и смотрли на птицъ, висящихъ въ окн, между-тмъ, какъ врачъ, стоя у камина, внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ.

— Мой визитъ конченъ, сказалъ онъ, выходя впередъ: — миссъ Флайтъ чувствуетъ себя значительно-лучше, и завтра, такъ-какъ ей очень хочется, можетъ идти въ Палату.

Миссъ Флайтъ, благосклонно поблагодаривъ его, сдлала и намъ общій книксенъ.

— Много чести, ей-Богу, много чести, говорила она: — другой визитъ отъ Жарндисовъ! Очень-рада… очень-счастлива! Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, здсь… подъ моей скромной крышей! и обратясь къ Кадди, она сдлала ей особенный книксенъ.— А! Фицъ-Жарндисъ!… сказала она, называя этимъ именемъ Кадди: — вдвойн рада! вдвойн рада!

— Была она больна? спросилъ мистеръ Жарндисъ врача, который такъ внимательно говорилъ съ миссъ Флайтъ и теперь не спускалъ съ нея глазъ. Хоть мистеръ Жарндисъ сдлалъ вопросъ шопотомъ, но тонкій слухъ миссъ Флайтъ не пропустилъ его и она отвчала за доктора.

— О, очень-больна! тяжело-больна! Не болзнь?.. знаете… испугъ! Дрожало, сердце… нервы!… Сказать правду, продолжала она глухимъ и боязливымъ голосомъ: — смерть! Въ дом былъ ядъ!.. ядъ!.. страшныя вещи! я была испугана… Мистеръ Вудкауртъ знаетъ, какъ я была испугана… мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ! прибавила она твердымъ голосомъ: — Жарндисы… Жарндисъ изъ Холоднаго Дома… Фицъ-Жарндисъ!…

— Массъ Флайтъ, сказалъ мастеръ Вудкауртъ, ласковымъ голосомъ и взявъ ее нжно за руку: — массъ Флайтъ описываетъ болзнь свою съ свойственною ей точностью. Она была разстроена происшествіемъ здсь, въ дом, которое могло бы разстроить и человка съ боле сильнымъ здоровьемъ, чмъ ея, разстройство ея перешло въ болзнь. Въ первую минуту, когда узнали о смерти, она прибжала за мной, но ужь было поздно и я не могъ сдлать никакой пользы несчастному, теперь я вознаграждаю себя тмъ, что иногда прихожу сюда я, можетъ-быть, приношу какую-нибудь пользу ей.

— Добрйшій человкъ изъ всхъ врачей на. свт, шепнула мн миссъ Флайтъ: — жду ршенія… Въ день суда… тогда вознагражу его…

— Дня черезъ два она оправится совершенно, сказалъ мистеръ Вудкауртъ, смотри на нее съ наблюдательною улыбкою: — то-есть будетъ такъ здорова, какъ только можетъ. Знаете ли, вдь ей улыбнулось счастіе…

— Совсмъ неожиданно! сказала миссъ Флайтъ, весело улыбаясь: — неслыханное дло, мой другъ!… Всякую субботу… Кенджъ-разсказчикъ, или Гуппи (писарь изъ конторы Кенджа-разсказчика) приносятъ мн конвертъ съ шиллингами… да, съ шиллингами… ей-Богу, правда!.. И всякій разъ равное число шиллинговъ… Семь шиллинговъ… шиллингъ на каждый день… И какъ теперь кстати… Вы знаете, откуда эти деньги?… Да, откуда?… вотъ вопросъ… Очень-натурально… Сказать, что я думаю?… Вотъ что!— сказала миссъ Флайтъ съ лукавымъ взглядомъ и, отступивъ назадъ, значительно мотала указательнымъ пальцемъ правой руки:— лордъ канцлеръ!.. понимаете… государственная печать снята… ужь давно снята… Вотъ, онъ и присылаетъ… Пока не кончится дло… Ршеніе… это очень-вроятно… Онъ нсколько мшкаетъ… жизнь коротка… Но добръ!.. Прошлый разъ въ суд… я каждый день бываю въ суд… съ документами… я намекнула ему… онъ сознался… то-есть, я улыбнулась ему съ моей скамейки… Онъ улыбнулся мн съ своей скамейки… Но это большое счастіе — не правда ли?.. И Фицъ-Жарндисъ распоряжается деньгами очень-хозяйственно… очень-хозяйственно… увряю васъ!..

Я поздравила ее, потому-что она обращалась ко мн съ этимъ разсказомъ, съ счастливымъ прибавленіемъ ея доходовъ, и желала такого же счастливаго продолженія на долгое время. Мн не было надобности ломать себ голову, отъискивая источникъ такого человколюбиваго поступка: опекунъ мой стоялъ передо мною, внимательно разсматривая птицъ и добрая душа его была мн извстна.

— А что, сударыня, спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ: — какъ зовутъ вашихъ пестренькихъ затворницъ? Не имютъ ли он у васъ особенныхъ названій?

— Я могу отвчать утвердительно за миссъ Флайтъ, сказала я: — и она дала намъ общаніе — помнишь, Ада?.. разсказать вс ихъ названія.

Ада помнила очень-хорошо.

— Разв я общалась? сказала миссъ Флайтъ.— Кто здсь за дверью? Зачмъ вы здсь, Крукъ, что вы здсь подслушиваете?

Старикъ, хозяинъ лавки, отворилъ дверь настежь и остановился на порог, держа въ рук свою мховую шапку и на плечахъ кошку.

— Хи!.. я не подслушиваю, миссъ Флайтъ, сказалъ онъ: — я было хотлъ постучаться, да вишь вы, какая быстроглазая… хи!

— Прочь кошку! выгоньте ее вонъ! закричала сердито старая леди.

— Хи, хи!.. не безпокойтесь милостивые государи, никакой нтъ опасности, сказалъ мистеръ Крукъ, осматривая съ головы до ногъ каждаго изъ насъ: — она не бросится на нихъ, пока я тутъ.

— Вы извините моего хозяина, сказала старая леди съ видомъ достоинства: — онъ того… не въ своемъ ум! Что вамъ надо, Крукъ? у меня здсь гости.

— Хи! сказалъ старикъ: — вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.

Хорошо, хорошо! отвчала миссъ Флайтъ: — но что жь изъ этого?

— А то, отвчалъ старикъ: — что лорду-канцлеру смшно не познакомиться съ Жарндисомъ, хи! не правда ли, миссъ Флайтъ, смшно?.. Смю ли представиться, сэръ?.. Покорнйшій слуга. Я съ дломъ Жарндисовъ такъ же хорошо знакомъ, какъ и вы, сэръ. Я зналъ и покойнаго сквайра Тома, сэръ. А васъ я никогда не видалъ, даже не встрчалъ васъ въ Палат. Хи, а я-таки, частенько туда пошатываюсь! хи!

— Я никогда тамъ не бываю, сказалъ мистеръ Жарндисъ (и въ-самомъ-дл, онъ ни за что не хотлъ присутствовать въ Палат). Я бы лучше сходилъ… куда угодно, только не въ Палату.

— Ей-Богу? возразилъ Крукъ, корча губы для улыбки:— вы-таки порядкомъ честите моего благороднаго и ученаго брата, сэръ… Хи!.. Впрочемъ, это, быть-можетъ, свойственно Желлиби… Хи!.. что вы такъ пристально смотрите, мистеръ Жарндисъ, на птицъ моей жилицы?

Старикъ все боле-и-боле подавался впередъ и теперь стоялъ ужъ радонъ съ мистеровъ Жарндисомъ, толкая его слегка локтемъ и пристальво смотря ему въ лицо сквозь свои тяжелые очки.

— Это одна изъ ея странностей, она всячески избгаетъ сказать имена своихъ птицъ, а у нихъ у каждой есть свое имя, шепталъ онъ моему опекуну.

— А что, Флайтъ, задать имъ перекличку?.. Хи!.. сказалъ онъ громко, подмигивая намъ и показывая на нее. Старушонка отвернулась и обратилась къ камину.

— Задавайте, если у васъ такая страсть… мистеръ Крукъ, сказала она сердито.

Старикъ посмотрлъ на клтки, взглянулъ на насъ и началъ перекличку — Надежда, Радость, Молодость, Міръ, Покой, Жизнь, Пыль, Пепелъ, Истощеніе, Недостатокъ, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Триктракъ, Шпинатъ, Салатъ, говорилъ старикъ: — приготовленный рукою моего благороднаго и ученаго брата. Вотъ и вс… Хи!..

— Подымается втеръ! шепталъ мой опекунъ.

— Когда мой благородный и ученый братъ ршитъ дло, имъ дадутъ свободу, говорилъ Крукъ подмигивая намъ: — и тогда, прибавилъ онъ шопотомъ и длая гримасы, если (на что, хи!.. нтъ никакой надежды) освободятъ ихъ изъ клточекъ, то другія, которыя никогда въ клткахъ не бывали, заключаютъ ихъ на мст.

— Дуетъ, дуетъ съ востока, говорилъ опекунъ мой, глядя изъ окна на флюгернаго птуха: — такого втра не запомню!

Съ трудомъ выбрались мы изъ этого дома, но не миссъ Флайтъ удерживала насъ, нтъ, она была очень-разсудительное маленькое созданіе во всемъ, что касалось спокойствія другихъ, насъ задержалъ мистеръ Крукъ. Онъ никакъ не могъ отвязаться отъ мистера Жарндиса, прилипъ къ нему, какъ желзо къ магниту. Онъ предложилъ показать намъ палату своей* Оберканцеляріи и всю странную рухлядь, весь вздорный хламъ свой, который лежалъ кучами по угламъ и окошкамъ. Во время обзора этихъ рдкостей, онъ старался быть какъ можно ближе къ мистеру Жарндису, удерживалъ его иногда, пропустивъ васъ впередъ, вообще въ немъ замтно было сильное поползновеніе вступить съ мистеромъ Жарндисомъ въ какое-то тайное объясненіе, которое мучило его и которымъ онъ никакъ не могъ разродиться. Трудно вообразить себ ужимки и кривлянье, которыя длалъ въ это время мистеръ Крукъ, и которыя такъ странно и такъ врно выражали его кошачью осторожность и нершительность и вмст-съ-тмъ желаніе что-то высказать, или что-то сдлать. Онъ неотступно слдилъ за моимъ опекуномъ, рдко отводилъ глаза отъ его лица. Если онъ шелъ рядомъ съ Жарндисомъ, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой блой лисицы, если онъ шелъ впереди, онъ постоянно оборачивался, если мы стояли, онъ занималъ мсто передъ нимъ, подымалъ глаза кверху,— хмурилъ свои сдыя брови, такъ-что он сливалясь вмст, приставлялъ то тотъ, то другой палецъ искривленной руки своей къ открытому рту и, казалось, слдилъ за каждой чертою лица Жарндиса.

Наконецъ, осмотрвъ все въ дом (кошка, безъ-сомннія, сопровождала своего хозяина), разобравъ вс лохмотья этого хлама, который, конечно, былъ очень-любопытенъ, мы достигли задней части лавки. Здсь, на пустой бочк, поставленной на дно, была стклянка съ чернилами, нсколько грязныхъ перьевъ, испачканныхъ афишъ, а на стн было наклеено множество крупныхъ печатныхъ буквъ, разной формы.

— Чмъ же вы тутъ занимаетесь? спросилъ опекунъ мой.

— Пробую учиться читать и писать, сказалъ мистеръ Крукъ

— Хорошо ли идетъ?

— Медленно, гадко, отвчалъ старикъ нетерпливо: — тяжело учиться въ мои лта.

— Вамъ бы заняться съ кмъ-нибудь, сказалъ опекунъ мой..

— Да, заняться, хи!.. пожалуй бы, научили меня навыворотъ! сказалъ старикъ съ злобнымъ и недоврчивымъ взглядомъ:— довольно и того, что прежде не выучился, а то выучиться шиворотъ навыворотъ… хи!.. слуга покорный!

— Какъ, навыворотъ? спросилъ опекунъ мой съ своей обычной, доброжелательной улыбкой: — уже-ли вы думаете, что найдется такой человкъ, который захотлъ бы выучить васъ неправильно?

— Найдется или нтъ, мистеръ Жарндисъ изъ Холоднаго Дома, не знаю, сказалъ старикъ, вздернувъ очки на лобъ и потирая руки:— я, востеръ Жаркимъ, знаю наврное только то, что на чужой ковровой ротъ не развай… хи!… и врю только самому себ… хи!.. меньше ошибешься!

Странные отвты, дикія манеры мистера Крука служили очевиднымъ поводомъ опекуну моему освдомиться у мистера Вудкаурта, на сколько справедливы слова бдной Флайтъ относительно мозгового разстройства мистера Крука. Молодой врачъ отвчалъ отрицательно’, ему казалось, что мозгъ мистера Крука неприкосновененъ, а что самъ мистеръ Крукъ, какъ вс невжды, подозрителенъ и недоврчивъ и находится часто подъ вліяніемъ освжающихъ паровъ джина. Этотъ напитокъ очень былъ по-сердцу мистеру Круку: онъ выпивалъ его алопатаческими пріемами и такъ часто, что весь онъ и вся лавка его была пропитаны сильнымъ запахомъ джина.

На возвратномъ пути отъ миссъ Флайтъ, я купила Биби втряную мельницу и два мучные мшка, это такъ привязало его ко мн, что онъ никому не позволялъ снять съ себя шапку и перчатки, кром меня, и ни съ кмъ не хотлъ сидть рядомъ за обдомъ, какъ только со мной. Кадди сидла по другую сторону меня, рядомъ съ Адой, которой мы тотчасъ же сообщили всю повсть любви, какъ только-что вернулись домой. Мы такъ занимались съ Кадди и съ Биби, что Кадди развеселиласъ и опекунъ мой былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи дута, словомъ: мы вс были веселы и счастливы, наконецъ вечеромъ Кадди въ наемной карет отправилась домой, Биби почти спалъ у ней на колняхъ, но все-таки держалъ въ своей лапенк втряную мельницу.

Я забыла сказать… то-есть… ну, словомъ, я еще до-сихъ-поръ не сказала, что мистеръ Вудкауртъ былъ тотъ самый молодой врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджора, что мистеръ Жарндисъ пригласилъ его въ этотъ день обдать. Онъ у насъ обдалъ и, когда вс разошлись и мы остались одн, я сказала Ад:

— Ну, душечка, поболтаемъ что-нибудь о нашемъ Ричард!

Ада разсмялась и сказала мн, грозя пальтовомъ:

— То ли у тебя, душа моя, за ум?

ГЛАВА XV.
Бель — Ярдъ.

Во время пребыванія нашего въ Лондон, мистеръ Жарндисъ быть постоянно осаждаемъ толпою чувствительныхъ леди и джентльменовъ, дла которыхъ ршительно поражали насъ. Мистеръ Квелъ, который представился къ намъ тотчасъ же посл нашего прізда, былъ не только посвященъ во вс человколюбивые подвиги, но и, казалось, разъигрывалъ непослднюю роль на этомъ поприщ. Лоснящіеся желваки на вискахъ его багровли и желтли въ филантропическихъ трудахъ, волосы зачесывались съ такою яростью назадъ, что корни ихъ, тревожимые идеей о братств, готовы были выскочить изъ законной почвы и переселиться въ Африку, на красную кожу туземцовъ Баріобула-Гха. Для него вс предметы, вс виды, вс роды благотворительности были равны, но въ-особенности онъ отличался въ тхъ случаяхъ, когда дло шло о поднесенія кому бы то ни было подарка на память. Высокій духъ его, казалось, черпалъ силу свою въ безкорыстномъ удивленія великомъ двигателямъ филантропическаго міра. Онъ могъ сидть сколько угодно времени и въ наисладчайшемъ удовольствіи лощить рукою желваки висковъ своихъ въ присутствіи какого бы то ни было свтила. Увидавъ его въ первый разъ окончательно погруженнымъ въ созерцаніе великихъ достоинствъ мистриссъ Желлиби, я, въ простот души, считала эту знаменитую леди главнымъ предметомъ, поглощающимъ вс его способности, во мн скоро удалось убдиться въ противномъ. Мистеръ Квелъ былъ панигиристомъ, хлопальщикомъ и проч. цлаго ряда замчательныхъ субъектовъ, въ род мистриссъ Желлиби.

Мистриссъ Пардигль въ одинъ прекрасный день пріхала также съ подпискою на какой-то предметъ, мистеръ Квель былъ съ нею. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квель передавалъ намъ и точно также излагалъ передъ нами внутреннее достоинство мистриссъ Пардигль, какъ онъ излагалъ внутреннее достоинство мистриссъ Желлиби въ первыя минуты нашего съ нею знакомства. Мистриссъ Пардигль написала своему краснорчивому другу, мистеру Гшеру, рекомендательное письмо къ моему опекуну. Съ мистеромъ Гшеромъ явился также и мистеръ Квель. Мистеръ Гшеръ на первый взглядъ общалъ немного: слабенькій, щедушный джентльменъ съ такимъ широкимъ и плоскимъ лицомъ, что глаза его на его тарелко-видной физіономіи казались двумя коринками на большомъ пряник и были такъ малы, что право можно было подумать, будто бы природа назначила ихъ на другую физіономію. Едва только мистеръ Гшеръ слъ, какъ мистеръ Квель, обратясь къ намъ съ Адой, спрашивалъ насъ шопотомъ: какъ мы находимъ великаго оратора и не кажется ли онъ намъ сверхъестественнымъ существомъ. Мистеръ Квель подразумвалъ въ вопрос своемъ нравственныя качества. Онъ спрашивалъ также, глубоко ли поражаетъ насъ сильное развитіе чела великаго оратора? Коротко сказать, мы наслушались отъ этихъ людей о миссіяхъ разнаго сорта, до всего ясне для васъ было то, что миссія мистера Квеля состояла исключительно въ экстазахъ и въ удивленіи великимъ миссіонерамъ на поприщ филантропіи, и что эта миссія была самая популярная.

Мистеръ Жарндисъ, какъ человкъ мягкаго сердца, какъ человкъ, готовый всегда подать руку помощи каждому и сдлать все, что можетъ, не чуждался этого общества, но онъ часто говаривалъ намъ, что это общество самое неудовлетворительное, самое непослдовательное, въ которомъ добродтель выражается въ спазматическихъ формахъ, въ которомъ милосердіе служитъ ливреей для прикрытія громогласныхъ пустозвоновъ и спекулаторовъ, пылкихъ на словахъ и холодныхъ и ничтожныхъ на самомъ дл, ползущихъ въ рабств передъ сильными лордами и невыносимыхъ для обыкновенныхъ смертныхъ, которые предпочитаютъ, въ своей смиренной дол, протянуть руку падающему слпцу молча, чмъ съ крикомъ, шумомъ, гвалтомъ и самохвальствомъ приподнять упавшаго не больше какъ на одинъ дюймъ и потомъ оставить его на собственный призывъ.

Когда мистеръ Гшеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квелю, а мистеръ Квель, въ свою очередь, предложилъ поднести подарокъ мистеру Гшеру, и когда мистеръ Гшеръ битыхъ полтора часа говорилъ объ этомъ предмет на митинг при двухъ благотворительныхъ школахъ маленькихъ мальчиковъ и двочекъ, преимущественно дтей вдовъ и вдовцовъ, и убждалъ ихъ выступить впередъ съ своими пейсами и полупенсами на великое жертвоприношеніе, втеръ, я думаю, зарядилъ на цлыя три недля съ востока.

Я припоминаю объ этомъ обстоятельств потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мн казалось, что его дтскій, безпечный характеръ, его безыскусственность, въ противоположность хитросплетеніямъ мистера Кве ля, мистера Гшера и другихъ, были значительнымъ утшеніемъ для добраго моего опекуна. Я уврена, что посреди этого натянутаго, жеманнаго, ложнаго общества, чистосердечный разсказъ, простыя манеры мистера Скимполя должны были облегчать измученную душу мистера Жарндиса. Не думаю, чтобъ мистеръ Скимполь угадывалъ это и не думаю, хотя не вполн его изучила, чтобъ онъ старался именно такъ дйствовать, по разсчету. Мн кажется, чмъ онъ былъ для опекуна моего, тмъ онъ былъ для каждаго въ мір.

Онъ былъ не такъ здоровъ, и хотя также находился въ Лондон, но мы съ нимъ не видались до-сихъ-поръ. Однажды утромъ онъ явился къ намъ, въ своемъ обычномъ веселомъ расположеніи духа.

— Вотъ и я съ вами! сказалъ онъ. Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Ну что же такое! богатые люди часто страдаютъ разлитіемъ желчи, поэтому онъ можетъ себя считать человкомъ съ состояніемъ. И почему же не такъ? онъ дйствительно человкъ съ средствами, судя по его намреніямъ, исполненіе которыхъ требуетъ иногда большихъ расходовъ. Онъ роскошно отблагодарилъ врача, который его пользовалъ: удвоилъ, учетверилъ его доходы. Онъ сказалъ своему доктору: — ну, любезный и милый докторъ, вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ: я вамъ скажу, что я обсыпаю васъ въ моихъ мысляхъ грудою золота. Знаете ли вы это? И мистеръ Скимполь былъ совершенно увренъ, что говорить и длать — все-равно. Въ-самомъ-дл, еслибъ онъ имлъ эти кругленькіе кусочки металла, или эти тоненькія бумажки, съ которыми человчество соединяетъ столько важности, то онъ непремнно вложилъ бы ихъ въ руку своего доктора. Не имя этихъ кусочковъ я бумажекъ, онъ замнилъ дло желаніемъ. Ну что же? прекрасно! если онъ въ-самомъ-дл такъ думалъ, если желаніе его было искренно и чисто, какъ въ-самомъ-дл оно и было, то ему казалось ясно, что оно вполн замняло деньги и выражало его благодарность. Такъ ли думалъ объ этомъ докторъ?— Ну это другое дло.

— Это, быть-можетъ, частью и потому, говорилъ мистеръ Скимполь: — что и ничего не смыслю въ цнности денегъ, по-крайней-мр, я тагъ думаю. Мн это кажется совершенно-правильнымъ.— Мясникъ мой приходитъ ко мн и говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ и онъ желаетъ, чтобъ я его уплатилъ. Тутъ, видите ли, въ душ мясника кроется нкоторый запасъ поэтическаго настроенія: онъ называетъ долгъ или счетъ маленькимъ счетцомъ, чтобъ сдлать уплату не такъ тягостной для насъ обоихъ. Я говорю мяснику: другъ мой, поврь, что я теб давно уплатилъ. Ты, дружище, напрасно безпокоишься и приходишь ко мн толковать о маленькомъ счетц. Я знаю, что я его уплатилъ.

— Ну, а если предположить, сказалъ шутя опекунъ мой:— что мясникъ ставилъ бы говядину только въ-счетъ, а не приносилъ бы на хвою кухню?

— Милый мой Жарндисъ, возразилъ мистеръ Скнуполь, ты удивляешь меня: ты берешь только сторону мясника, съ которымъ я имлъ дло, который говорилъ точно также. Онъ сказалъ мн: — Сэръ, зачмь же вы кушали молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ? Зачмъ я лъ молодаго барашка по восьмнадцати пенсовъ фунтъ, дружище мой? сказалъ я, изумленный, безъ-сомннія, его вопросомъ.— Я, пріятель, люблю молодаго барашка — вотъ и все. Кажется, это ясно.— Очень-хорошо, сэръ, сказалъ онъ, а еслибъ я вмсто молодаго барашка приносилъ вамъ ничего, какъ вы, вмсто денегъ, даете мн ничего, что бъ тогда вы сказали?— Другъ мой, будемъ же разсуждать не такъ, какъ дти, а какъ разумные дловые люди! Предположеніе твое неврно, но моему мннію, оно даже невозможно. Барашекъ у тебя былъ, слдовательно принести его ты могъ, если только хотлъ принести, а принести ничего или ничего не принести для тебя также было невозможно, какъ идти и не пройдти ни одного шага. Денегъ у меня нтъ — вотъ это другое дло, слдовательно а только могу желать заплатить теб, а исполнить своего желанія не могу. Еслибъ у меня были деньги и я имлъ бы желаніе отдать ихъ теб, то нтъ никакой причины думать, чтобъ я ихъ теб не отдалъ. Ну, и что-же,— вы думаете? На это онъ не могъ отвчать ма ни полслова! И дло между нами было кончено.

— И онъ не обратился на тебя съ жалобой? спросилъ опекунъ мой.

— Какъ же, онъ жаловался, сказалъ мистеръ Скимполь — но въ этомъ случа онъ находился подъ вліяніемъ страстей, а не разсудка. Кстати о страстяхъ. Воспоминаніе о нихъ наводитъ меня на мысль о Бойтсорн. Онъ пишетъ ко мн, что ты съ дамами общался пріхать на короткое время къ нему на хуторъ, въ Линкольншайръ.

— Мои дамы отъ него безъ ума, сказалъ мистеръ Жарндисъ, и я дйствительно далъ слово за себя и за нихъ.

— Природа забыла, кажется, уравновсить его, замтилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ съ Адою. Онъ немножко бурливъ, какъ море, немножко яростно-дикъ, какъ быкъ, который забрать себ въ голову, что всякой цвтъ — красный цвтъ! Но, во всякомъ случа, я отдаю справедливость его кулачнымъ, такъ сказать, марсовскимъ достоинствамъ.

Было-бы странно ожидать, чтобъ эти два человка, такой различной натуры, имли другъ о друг высокое понятіе: мастеръ Бойтсорнъ придавалъ много важности множеству различныхъ вещей, мистеръ Скимполь ровно ни о чемъ и нисколько не безпокоился, такъ-что мн часто приходилось замчать готовность въ мистер Бойтсорн выразитъ очень-крутое мнніе, когда дло касалось до мистера Скимполя. Какъ бы то ни было, мы съ Адою сказали мистеру Скимполю, что очень любимъ мистера Бойтсорна и считаемъ бесду съ нимъ очень-пріятною.

— Онъ приглашаетъ и меня, сказалъ мистеръ Скимполь: — и если дитя можетъ быть поручено на такія руки… впрочемъ, въ настоящемъ случа это возможно, потому-что около этого дитяти будутъ два ангела-хранителя и оснятъ его своею нжностью — такъ я пойду. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога взадъ и впередъ. Я думаю, что это будетъ стоить денегъ. Можетъ-быть нсколько шиллинговъ, или фунтовъ-стерлинговъ, или что-нибудь въ этомъ род. Кстати о деньгахъ. Коавинсъ-то!.. каковъ? Вы помните, миссъ Сомерсонъ, друга нашего Коавинса?

Мистеръ Скимполь сдлалъ мн этотъ вопросъ, конечно, въ ту самую минуту, какъ воображенію его представился Коавинсъ. Онъ спрашивалъ меня своимъ обычнымъ веселымъ токомъ и безъ всякаго замшательства.

— О помню! сказала я,

— Знаете ли, что онъ попалъ въ безвыходную тюрьму, сказалъ мистеръ Скимполь: — я ужь больше не оскорбитъ дневной свтъ своимъ присутствіемъ.

Эта новость, правду сказать, подйствовала на меня непріятно. Когда рчь зашла о немъ, я не ожидала такого серьзнаго конца и вообразила себ этого несчастнаго въ томъ смшномъ вид, въ которомъ онъ сидлъ на соф передъ безпечнымъ мистеромъ Скимполемъ и, тов-дло, утиралъ себ голову платкомъ.

— Преемникъ его сообщилъ мн эту новость, продолжалъ мистеръ Скимполь:— этотъ преемникъ въ моемъ дом считаетъ себя чмъ-то въ род хозяина, какъ мн кажется. Вчера онъ приходитъ ко мн въ минуту рожденія моей голубоокой и единственной дочери, то-есть при первыхъ лучахъ утренней зари. Я это замтилъ ему: я сказалъ, что поступокъ его неразуменъ и неприличенъ. Еслибъ, говорю я, у васъ была голубоокая дочь и я бы явился въ ея рожденье такъ нахально, безъ всякаго приглашенія, понравилось ли бы вамъ это?— Чудакъ, онъ все-таки остался.

Мистеръ Скимполь разсмялся этой забавной глупости и взялъ тихо нсколько аккордовъ на фортепьяно, за которымъ сидлъ.

— И онъ сказалъ мн, продолжалъ мистеръ Скимполь, ударяя каждый разъ по клавишамъ, во всхъ тхъ мстахъ, гд я ставлю точки. И онъ сказалъ мн… что Коавинсъ… приказалъ долго жить… что онъ оставилъ… трехъ дтей… сиротъ… безъ матери… что должность Коавинса… неприбыльна… что дти его… маленькіе Коавинсы… въ жалкомъ… состояніи…

Мистеръ Жарндисъ не вытерплъ, всталъ при конц этого инструментальнаго разсказа и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, потирая себ голову. Мистеръ Скимполь наигрывалъ акомпанимнятъ любимой псни Ады. Мы съ Адой об посматривали на мистера Жарндиса, понимая совершенно пронесъ его настоящаго мышленія.

Посл нсколькихъ турокъ взадъ и впередъ по комнат, посл различныхъ потираній головы и чуянья восточнаго втра, опекунъ мой положилъ руку на клавиши фортетьяно и остановилъ игру мистера. Скимполя.

— Мн это очень не нравится Скимполь! сказалъ задумчиво мистеръ Жарндисъ.

Мистеръ Скимполь забылъ совершенно разсказъ свой и изумленными глазами смотрлъ на мистера Жарндиса.

— Онъ былъ въ нужд, продолжалъ опекунъ мой, шагая взадъ и впередъ на небольшемъ пространств между фортепьяно и стною, и трепля волосы свои съ затылка за лобъ, какъ-будто бы раздувалъ ихъ сильный восточный втеръ. Если мы такихъ людей будемъ лишать средствъ нашими ошибками, или неловкостями, или недостаткомъ свдній въ практической жизни, или нашими несчастіями, то намъ не слдуетъ радоваться впослдствіи ихъ горю. Въ ремесл его не было дурнаго. Онъ содержалъ дтей своихъ. Не мшало бы навести о немъ боле врныя справки.

— Ахъ, о Коавинс? сказалъ мистеръ Скимполь, догадавшись наконецъ въ чмъ дло.— Нтъ ничего легче. Прогулка до главной квартиры Коавинса, и можно узнать все, что захочешь.

Мистеръ Жарндисъ кивнулъ намъ головой, мы давно ужь ожидали итого знака. Пойдемъ, друзья мои, сказалъ онъ намъ, отчего же намъ нейдти? и туда лежитъ хорошая дорога. Мы были готовы въ одну минуту и тотчасъ же пошли. Мистеръ Скимполь не отставалъ отъ насъ и всю дорогу восхищался предпринятою прогулкою — такъ это ново, такъ это пріятно для него, говорилъ онъ, что не Коавинсъ идетъ его отыскивать, а онъ Коавинса.

Онъ повелъ насъ сначала въ Канцелярскую Улицу, въ Канцелярскій Переулокъ, къ дому съ желзными ршетками въ окнахъ, онъ называлъ этотъ домъ замкомъ Коавинса. Мы подошли къ подъзду и позвонили, на призывъ нашъ изъ комнаты, въ род конторы, выползъ безобразный мальчикъ и сталъ осматривать насъ сквозь ршетчатую дверцу.

— Вамъ тутъ кого надо? спросилъ мальчикъ, уперевъ въ подбородокъ два острея, которыми оканчивались ршетки дверцы.

— Здсь былъ, какъ бишь его, какой-то чиновникъ, или приставъ, или что-то въ этомъ род, сказала мистеръ Жарндисъ: — онъ недавно умеръ.

— Ну, сказалъ мальчикъ: — что же?

— Мн хочется знать его имя.

— Имя? Неккетъ, сказалъ мальчикъ.

— А гд жилъ онъ?

— Гд жилъ? Въ Бель-Ярд, по лвой рук, въ свчной лавк. На вывск написано ‘Бляйндеръ’.

— Былъ онъ… не знаю какъ бы спросить его, ворчалъ мой опекунъ: — былъ онъ… рачителенъ?

— Кто? Неккетъ-то? отвчалъ мальчикъ:— да, очень-рачителенъ. Сторожа ему нипочемъ. Станетъ, бывало, на углу, или тамъ гд-нибудь ы, не переводя духу, отстоитъ часовъ восемь или десять сряду. Ужь коли возьмется за дло, такъ сдлаетъ.

— Ну да, ну да, ворчалъ про себя опекунъ мой: онъ могъ бы быть и хуже, онъ могъ бы- взяться за дло и ничего не двать. Спасибо, любезный. Больше мн ничего не надо.

Мы отправились назадъ къ Линкольской Палат, оставивъ мальчика у ршетчатой двери. Онъ еще нсколько минутъ прослдилъ за нами, держа голову на бекъ и трепля и поглаживая рукою веретенья ршетки. Мистеръ Скимполь ожидалъ несъ на углу улицы: онъ не ршался ближе подходить къ тому мсту, гд нкогда бывалъ Коавинсъ. Соединясь вс вмст, мы отправились въ Бель-Ярдъ, узкій переулокъ, въ довольно-близкомъ разстояніи отъ Линкольнской Палаты. Мы очень-скоро отъискали свчную лавку. Тамъ предсдательствовала старушка очень-добрая на видъ, страдающая водяною, а, можетъ, удушьемъ, а можетъ, и тмъ и другимъ вмст.

— Дти Неккета? сказала она на мой вопросъ:— Да, миссъ, здсь, въ четвертомъ этаж, миссъ. Подымитесь наверхъ, на правой рук, дверь прямо противъ лстницы. И она передала мн ключъ черезъ прилавокъ.

Я посмотрла на ключъ, посмотрла на нее, не зная, что длать съ ключомъ. Старушка же между-тмъ продолжала заниматься своимъ дломъ, будучи уврена, въ простот сердечной, что передача ключа объясняетъ все, какъ нельзя лучше. Пораздумавъ немного, я убдилась, что ключъ этотъ могъ только быть отъ двери той комнаты, въ которой сидли несчастныя дти Неккета, а потому, не затрудняя боле старушку никакимъ вопросомъ, я вышла изъ лавки и пошла на верхъ по темной лстниц. Хоти мы подымались наверхъ такъ тихо, какъ только могли, но все-таки четыре пары ногъ, бродящихъ въ темнот по старымъ деревяннымъ ступенямъ, должны были невольно произвести нкоторый шумъ, и въ-самомъ-дл, поднявшись во второй этажъ, мы замтили, что нарушаемъ спокойствіе какого-то человка, который, пріотворивъ дверь своей комнатки, старался узнать сквозь темноту, кто идетъ около его владній.

— Вамъ что? Гредли, что ли нужно? сказалъ онъ, взглянувъ на меня сердитымъ и недовольнымъ взглядомъ.

— Нтъ, сэръ, сказала я: я иду выше.

Онъ осмотрлъ Аду, осмотрлъ мистера Жарндиса и мистера Скимполя тмъ же сердитымъ взглядомъ, какой бросилъ ни меня. Мистеръ Жарндисъ пожелалъ ему добраго дня.— Добраго дня! сказалъ онъ отрывисто и грубо. Это былъ длиннорослый, блднолицый господинъ съ озабоченнымъ видомъ, съ малымъ остаткомъ волосъ, крупными чертами лица и глазами на-выкат. Вся наружность его имла нчто воинственное, готовое поставить его тотчасъ же въ боевую позицію, и въ манер его видно было поползновеніе къ кулачному бою, раздражительный темпераментъ. Все это вмст съ его станомъ, еще массивнымъ и крпкимъ, хотя клонящимся очевидно къ упадку, сказать по правд, испугало меня. Въ рукахъ у него было перо и, взглянувъ чрезъ отворенную дверь въ его комнату, я замтила, что она была завалена бумагами.

Оставивъ его въ поко, мы пошли дальше и, постучавшись въ верхнемъ этаж, въ дверь прямо противъ лстницы, я услышала тоненькій дтскій голосокъ:— мы заперты, ключъ у мисстрисъ Бляйндеръ.

Услышавъ это воззваніе, я вставила ключъ въ замочную скважину и отперла дверь. Въ бдной, грязной комнатк, съ косымъ потолкомъ и почти безъ всякой мебели мы нашли истощеннаго, маленькаго мальчика, такъ, лтъ пяти или шести, онъ укачивалъ и убаюкивалъ на рукахъ ребенка мсяцевъ восемьнадцати, сыраго тлосложенія. Въ камин не было огня, хотя на двор было холодно, а дти были закутаны въ какія-то старыя лохмотья платковъ и воротниковъ. Костюмъ ихъ былъ такого свойства, что вовсе, кажется, не согрвалъ ихъ, потому-что лицо мальчика было сине и носъ закраснлся съ кончика.

— Кто васъ здсь заперъ однихъ? спросили мы прежде всего.

— Черли, отвчалъ мальчикъ, оставивъ свое занятіе и вытаращивъ на насъ глазнки.

— Кто же это Черли? братъ вашъ, что ли?

— Нтъ, это сестра наша, ее зовутъ Шарлотта, батюшка называлъ ее Черли.

— Съ вами боле никого нтъ кром Черли?

— Я, сказалъ мальчикъ: — и еще Эмма, и онъ поправилъ изорванный чепчикъ на ребенк, котораго укачивалъ: — и еще Черли.

— А гд же теперь Черли?

— Пошла стирать, сказалъ мальчикъ, и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат, укачивая ребенка. Любопытство подстрекало его и онъ, стараясь глядть на насъ, чуть-чуть не задлъ нсколько разъ нанковый чепчикъ за спинку кровати.

Мы посматривали другъ на друга и на этихъ бдныхъ ребятишекъ, какъ вдругъ отворилась дверь къ нимъ въ комнату и вошла очень-маленькая двочка, сущій ребенокъ по росту, но съ лица такая серьзная, какъ бы взрослая, впрочемъ, очень-хорошенькая собой, на мой было надто что-то въ род старушечьяго капора, сдланнаго не по голов, и она отирала руки о какое-то подобіе передника. Кожа на рукахъ ея сморщилась и поблла отъ стирки, пальцы скорчились и мыльная пна, которую она обтирала съ нихъ передникомъ, обращалась въ клубы пара. Безъ этихъ признаковъ усиленнаго труда можно было бы счесть ее за ребенка, пошедшаго постирать изъ забавы, или изъ желанія покорчить бдную прачку, добывающую себ насущный хлбъ трудною работой.

Она занималась стиркою гд-то по сосдству и очень спшила вернуться назадъ, потому-то, несмотря на свою легкость, она очень запыхалась, и не прежде могла говорить съ нами и смотрть на насъ покойно, какъ вытерла руки и перевела духъ.

— А вотъ и Черли! сказалъ мальчикъ.

Ребенокъ, котораго убаюкивалъ мальчикъ, протянулъ къ ней ручонки и требовалъ, чтобъ она его взяла. Маленькая двочка взяла его на руки, съ опытностью старой няньки, напоминавшей очень ея капоръ и передникъ. Ребенокъ ласкался къ ней, прижимался къ ней ближе, а она смотрла на насъ изъ-за своей ноши.

— Уже-ли, шепталъ опекунъ мой намъ, посл того какъ мы поставили маленькому созданію стулъ и просили ее ссть: — ужели этотъ ребенокъ содержитъ трудами своими этихъ дтей? Между-тмъ маленькій мальчикъ прижался къ ней и закутался въ ея передникъ.

— Боже мой, Боже! посмотрите на нихъ, говорилъ опекунъ мой:— посмотрите на нихъ!

Да, эта картина была достойна того, чтобъ на нее посмотрть внимательно. Вообразите себ трехъ дтей, въ одной групп и двое изъ нихъ смотрятъ съ полной надеждой на третью, которая сама такъ еще мала, а между-тмъ общаетъ такъ много любви и покровительства.

— Черли, милая Черли! сказалъ опекунъ мой: — сколько лтъ теб?

— Лтъ тринадцать будетъ, сэръ, отвчало дитя.

— О какія большія лта, Черли! сказалъ опекунъ мой: — какая же ты старушка, моя милая!

Я не могу выразить ту нжность съ которою онъ произносилъ эти слова: въ голос его слышалось столько симпатіи, столько грустнаго участія, столько сожалнія!

— И ты живешь здсь одна съ этими дтьми? сказалъ онъ.

— Да сэръ, возразила двочка, смотря прямо ему въ лицо съ полнымъ довріемъ: — одна посл смерти батюшки.

— И чмъ же ты живешь, Черли? О Черли, сказалъ опекунъ мой, отвернувшись отъ нея на минуту: — чмъ же живешь ты, дитя мое?

— Посл смерти батюшки, сэръ, я хожу на работу. Сегодня была на стирк.

— Пособи теб Богъ, Черли! сказалъ опекунъ мой: — а думаю, что теб трудно справляться съ котломъ: не достать до него.

— Въ патенахъ, сэръ, отвчала она быстро: — я выше, у меня, сэръ, высокія патены, точно такія, какія были у покойницы матушки.

— А давно ли умерла матушка твоя? Бдная мать!

— Матушка умерла тотчасъ же посл рожденія Эммы, сказала двочка, взглянувъ на лицо ребенка, прижимавшагося къ ея груди: — тогда батюшка сказалъ мн: ‘Будь, Черли, такой доброй матерью, какой ты только можешь’, я и старалась изо всхъ силъ. Работала дома, чистила, мыла и холила ребенка, а теперь надо работать на сторон — видите ли что, сэръ!

— А часто ли ты ходишь на работу?

— Такъ часто, какъ только могу, сказала Черли, смотря во вс глазки и улыбаясь: — надо, сэръ, заработывать пенсы и шиллинги.

— И ты всякій разъ запираешь дтей, когда уходишь на работу?

— Да, сэръ, чтобъ были покойны. Мистриссъ Бляйндеръ раза два зайдетъ взглянуть на нихъ, мистеръ Гредли понавдается, иногда и мн удастся прибжать съ работы, а они могутъ, знаете ли, играть тутъ между собой и маленькій Томъ не боится, когда я его запру. Правда, Томъ, вдь ты не боишься?

— Н—тъ, сказалъ Томъ ршительнымъ тономъ.

— А когда стемнетъ, на двор зажгутъ фонари, отъ нихъ и въ комнат у насъ свтло, очень-свтло, не правда ли, Томъ?

— Да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: — о-чень св-тло.

— И онъ у меня сущій кладъ, сказала маленькая двочка. И Боже, съ какимъ это материнскимъ, теплымъ чувствомъ было сказано!— И когда Эмма утомится, онъ ее убаюкаетъ и уложитъ въ постель, а когда самъ утомится, пойдетъ и ляжетъ. Когда я возвращаюсь домой, засвчу свчку и съищу какой-нибудь кусочекъ для ужина, онъ вскакиваетъ съ постели, садится со мной и мы закусимъ вмст. Правда, Томъ?

— О, да-а, Че-е-рли, сказалъ Томъ: — праа-вда!

И въ радости ли отъ такого удовольствія въ жизни, или въ чувствахъ благодарности за любовь Черли, которая для него была все и во всемъ, онъ закрылъ лицо въ складкахъ ея платья и отъ смха перешелъ къ слезамъ.

Посл нашего прихода это были первыя слезы въ глазахъ дтей. Бдная осиротвшая двушка, говорила о своемъ отц, говорила о своей матери и ни разу не навернулась слеза на ея глазахъ, какъ-будто она пошагала всю необходимость присутствія духа, чтобъ не унывать подъ бременемъ труда и заботъ. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она все-таки сидла спокойно, кажется, смотрла на насъ, но дв крупныя слезы скатились съ ея рсницъ и текли по щекамъ.

Я стояла съ Адой у окна, показывая видъ, будто разсматриваю крыши сосднихъ домовъ, закопченыя трубы, увядающіе цвты, птицъ въ маленькихъ клткахъ, между-тмъ мистриссъ Бляйндеръ, поднялась наверхъ (я думаю, что она употребила по-крайней-мр часъ времени на то, чтобъ взойдти на лстницу) говорила съ опекуномъ моимъ.

— Неважное дло, сэръ, не брать съ нихъ за квартиру, сказала она: — душа не подыметъ обидть дтей!

— Ну друзья мои, сказалъ мистеръ Жарндисъ, обратясь къ намъ:— прійдетъ время и эта добрая женщина узнаетъ, что она длала для нихъ много, и за все, что она сдлала для каждаго изъ этихъ… это бдное дитя прибавилъ онъ, посл минутной паузы: — можетъ ли она долго вынести такой тяжелый трудъ?

— Богъ пособитъ, такъ сможетъ, сказала мистриссъ Бляйндеръ, отдуваясь на каждой букв: — она такъ ловка, какъ только можно былъ. Знаете ли, сэръ? у насъ на двор вс, только и дло, что толковали, какъ онъ обращалась съ дтьми посл кончины ихъ матери. Посмотрли бы вы на нее, сэръ, какъ она ходила за своимъ умирающимъ отцомъ: это просто чудо. Покойникъ-свтъ, онъ лежалъ вотъ здсь, говорилъ мн при послднемъ издыханіи: ‘Мистриссъ Бляйндеръ, что бы ни случилось, а я вамъ скажу, что въ эту ночь я видлъ ангела-хранителя рядомъ съ моей дочкой, и я оставляю ее на волю всемогущаго Отца!’ вотъ что говорилъ онъ мн, сэръ.

— Больше ничего не завщалъ онъ вамъ? сказалъ опекунъ мой.

— Нтъ, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:— когда онъ только что пріхалъ ко мн, я не знала, что это за человкъ, и я скажу вамъ откровенно, что когда дошли до меня слуха, кто онъ такой, такъ я думала выпроводить его отсюда вонъ. На двор у насъ стали на меня коситься, да и вс жильцы наши небольно радовались такому сосдству. Ужь какъ хотите, продолжала мистриссъ Бляйндеръ: — а вс говоритъ, что профессія нехорошая. Мистеръ Гредли былъ очень-недоволенъ такимъ сосдствомъ, а мистеръ Гредли славный жилецъ, хотъ и тугаго характера.

— Такъ вы хотли отдлаться отъ него, сказалъ опекунъ мой.

— Да, а хотла отказать ему, сказала мистриссъ Бляйндеръ: — но срокъ подосплъ, дурнаго я за нимъ ничего не замтила и, правду сказать, поколебалась: жалко стало. Онъ же платилъ аккуратно, отъ работы не отгуливалъ, длалъ свое дло, продолжала мистриссъ Бляйндеръ, остановивъ случайно свой взоръ на мистер Скимпол: — а ужъ это хорошо, если человкъ длаетъ свое дло.

— И поэтому вы его оставили у себя въ дом?

— Оставила. Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистерамъ Гредли, то ужъ я обдлаю за него дло съ другими жильцами и много не посмотрю, нравится ли его сосдство на двор или лтъ. Мистеръ Гредли хоть не вдругъ, однако согласился. Онъ и всегда былъ съ нимъ грубенекъ, за то дтямъ его оказывалъ постоянно ласку. Чтобъ узнать, сударь, человка, надо, говорить пословица, състь съ надъ три пуда соли, такъ и вышло: пока не испытаешь такъ не узнаешь.

— А другіе жильцы были ласковы къ дтямъ? спросилъ мастеръ Жарндисъ.

— Такъ-себ, ничего, сэръ, сказала мистриссъ Бляйндеръ:— оно, конечно, не то, чтобъ очень-многіе, все же, знаете, должность-то его… Мастеръ Коавинсъ далъ для дтей гинею, тамъ и другіе сдлала кой-какія пожертвованія и составилась маленькая сумма. Нкоторые изъ сосдей на двор, которые, бывало, надъ покойникомъ подсмивались, или хлопали его по плечу, когда онъ проходилъ мимо, не оставляютъ ихъ. Вотъ и съ Шарлоттой также. Другіе даютъ ей работу, да за-то попрекамъ нтъ конца, другіе хвалятся тмъ, что она у нихъ работаетъ и, можетъ-быть, платятъ ей меньше, а требуютъ больше чмъ слдуетъ, но она терплива и все переноситъ, за работой не дремлетъ и бьется изо всхъ силъ. Конечно, не то, чтобъ было имъ очень-дурно, но все-таки могло бы быть лучше, сэръ!

Мистриссъ Бляйндеръ сла на стулъ, чтобъ облегчить грудь свою дыханіемъ, которое очень стснилось отъ такого длиннаго разсказа. Мистеръ Жарндисъ обернулся къ намъ и началъ съ нами разговаривать, вдругъ дверь съ шумомъ растворилась и мистеръ Гредли, о которомъ только-что говорили, и котораго мы видли на лстниц, вошелъ въ комнату.

— Не знаю, что вы тутъ длаете, милостивые государи и государыня, сказалъ онъ, какъ-бы недовольный нашимъ присутствіемъ: — прошу прощенія за мой приходъ: я сюда прихожу не съ тмъ, чтобъ себя показать. Здравствуй, Черли! здравствуй, Томъ! здравствуй, мелюзга! какъ вы себя чувствуете?

Онъ нжно склонился надъ группою дтей, и они смотрли на него какъ на друга. Лицо его было все-таки мрачно, и взгляды, которыми онъ подчивалъ насъ, выражали злобное негодованіе. Мистеръ Жарндисъ видлъ это и, обратясь къ нему, сказалъ самымъ смиреннымъ голосамъ:

— Я думаю, никто не приходитъ сюда, руководясь однимъ только лобопытствомъ.

— Можетъ-быть, сэръ, можетъ-быть, возразилъ мистеръ Гредли, схвативъ на руки маленькаго Тома и потрясывая его въ сильномъ нетерпніи: — избави Богъ спорить съ леди и съ джентльменами! Будетъ съ меня: мн привелось поспорить столько, что иному во всю жизнь не удастся.

— Врно есть причины, которыя заставляютъ васъ выходить изъ себя, сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Нтъ-таки, не отвязывается (проворчалъ мистеръ Гредли, начиная сердиться.— Я, сударь, бранчиваго десятка, я сударь, раздражителенъ, я… я, сударь, невжливъ!

— И, кажется, очень.

— Сэръ, зарычалъ мистеръ Гредли, быстро сбросивъ Тома съ колнъ своихъ и подходя къ мистеру Жарндису съ очевиднымъ намреніемъ вступить въ кулачной бой: — Знаете ли вы, сэръ, что значитъ Оберканцелярія?

— Быть-можетъ, къ-сожалнію…

— Къ-сожалнію? сказалъ удивленный мистеръ Гредли и гнвъ его утихъ.— Если такъ, сэръ, прошу прощенія. Я невжливъ — знаю. Прошу прощенія, сэръ! Я вамъ скажу, сэръ, продолжалъ онъ, горячась снова: — двадцать-пять лтъ таскаютъ меня по раскаленному желзу и я не умю ходить по мягкимъ коврамъ. Ступайте въ палату Оберканцеляріи и спросите-ка ихъ: кто тутъ изъ ихъ истцовъ поворачиваетъ ими иногда такъ, что ни тпру… ни ну… и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ. Да, сэръ, говорилъ онъ сильно поколачивая одну руку о другую: — и они скажутъ вамъ: шропшайрскій истецъ, а шропшайрскій истецъ, это — я!

— Врю, очень врю. Я и семейство мое имли честь доставлять нкотораго рода пищу въ это снисходительное Присутствіе, сказалъ опекунъ мой спокойно.— Я думаю, вы слыхали обо мн, имя мое — Жарндисъ.

— Мистеръ Жарндисъ, сказалъ мистеръ Гредли, раскланиваясь почтительно-неловкимъ образомъ:— вы, мистеръ Жарндисъ, переносите ваши непріятности спокойне, чмъ я переношу свои. Скажу боле, скажу при этомъ джентльмен и этихъ молодыхъ леди, если он принадлежатъ къ вашимъ друзьямъ, что еслибъ я попробовалъ переносить ихъ иначе, то я давно бы сошелъ съ ума! Только, презирая ихъ, мстя за нихъ, сердясь, гнвно требуя справедливости, которой никогда не добьюсь, только, повторяю я, такимъ путемъ, могу я удержать отъ разброда пять моихъ чувствъ — да только такимъ путемъ! Вы, пожалуй, скажете мн, что я безъ толку горячусь, а я вамъ скажу, что ужъ у меня такая натура: не стерплю неправды, и горячусь очертя голову. По-мн одно: или дйствовать, какъ я, или шататься въ палату, улыбаться да длать книксены, какъ эта бдная, маленькая сумасшедшая старушонка. Середины тутъ для меня нтъ. Если я только поддамся, то непремнно выживу изъ ума.

Состояніе, въ которомъ онъ находился, гримасы, въ которыя жилось лицо его и эти сильные жесты, которыми онъ сопровождалъ каждое слово, производили самое грустное впечатлніе на зрителя.

— Мистеръ Жарндисъ, говорилъ онъ: — выслушайте мое дло, оно также врно, какъ врно то, что мы съ вами стоимъ на этомъ мст. Насъ, сударь, два брата. Отецъ нашъ (онъ былъ фермеромъ) завщалъ все, что онъ имлъ: капиталъ, ферму и прочее — матери, по ея жизнь. Посл смерти матери все должно было перейдти, по духовному завщанію, ко мн, кром суммы въ триста фунтовъ стерлинговъ, которую я обязывался выплатить младшему брату. Мать умерла. Спустя нсколько времени, братъ сталъ требовать своихъ денегъ. Я и другіе родственники говорили, что часть ихъ уплачивается ужъ тмъ, что онъ иметъ содержаніе и помщеніе — вотъ и только. Посмотрите же, что изъ этого вышло! Больше этого не сказано было ни слова, никто не опровергалъ духовнаго завщанія, никто объ уплат не заикнулся. Братъ, чтобъ разъяснить это дло, подалъ прошеніе, я долженъ былъ идти въ эту… Оберканцелярію, я долженъ былъ, потому-что требовалъ законъ, и не позволялъ мн идти ни въ какое другое присутственное мсто. Семнадцать человкъ было насъ опутано въ этомъ процес. Дло началось спустя два года посл поданія просьбы, потомъ его отложили еще на два года, и тогда этотъ лорд-оберканцлеръ — чтобъ ему ни дна, ни покрышки — вдругъ спрашиваетъ меня: дйствительно ли я сынъ моего отца? Каково? да въ этомъ никто никогда и сомнваться не думалъ! Потомъ, можете себ вообразить, говоритъ, что насъ, подсудимыхъ, очень-мало: ему изводите видть, мало семнадцати человкъ! Вы, говоритъ, упустили другія лица, подайте-ка, говоритъ, всхъ ихъ сюда! Дло должно, говоритъ, начаться съ начала, а между-тмъ протори и убытки по длу были уже втрое больше того, что слдовало получить младшему брату. Братъ бы съ удовольствіемъ отказался отъ своего наслдія, съ тмъ только, чтобъ избжать новыхъ расходовъ. Я просудилъ все, что мн осталось посл отца по духовному завщанію, а дло все тянется, да тянется и не видать конца. И вотъ, посмотрите, на кого я теперь похожъ? Да, мистеръ Жарндисъ, у васъ идетъ дло о тысячахъ, да о десяткахъ тысячъ, а у меня только о сотняхъ фунтовъ, но все-таки, мн такъ же тяжело переносить неправду, какъ и вамъ, потому-что отъ этихъ сотенъ фунтовъ зависитъ вся моя жизнь, все мое благосостояніе, и все это сдлалось пухъ и прахъ!

Мистеръ Жарндисъ сказалъ, что онъ сочувствуетъ ему отъ всего сердца я что самъ вполн ненавидятъ уродливую систему длопроизводства Оберканцеляріи.

— Вотъ опять! сказалъ мистеръ Гридли, съ тмъ же взрывомъ гнва: — система! вс мн говорятъ, что это система! Я не долженъ ни къ кому обращаться — это система, я не могу прійдти въ Палату и сказать: милордъ, я хочу знать отъ васъ, справедливо это, или несправедливо?.. Достанетъ ли у васъ духа, милордъ, сказать мн, что И правъ и потому дло тянется?.. Милордъ ничего объ этомъ не знаетъ. Онъ предсдательствуетъ затмъ только, чтобъ приводить въ движеніе эту проклятую систему! Я не могу прійдти къ мистеру Телькингорну, совтнику въ Линкольнской Палат, я сказать ему, когда онъ меня выводитъ изъ терпнья своею холодностью и само довольствіемъ, какъ и вообще вс они — не могу сказать ему: ‘я хочу отъ кого-нибудь получить возмездіе! онъ, изволите видть, не отвтчикъ. Вотъ система!

Гнвъ его доходилъ до ярости.

— Да, я пришелъ въ отчаяніе отъ этой системы, сказалъ онъ, присвъ на стулъ и утирая лицо: — да, мистеръ Жарндисъ, и бшенъ — я это знаю, я долженъ это знать. Я сидлъ въ тюрьм, я куралесилъ тамъ и сямъ. Для нихъ я просто шропшайрскій истецъ, иногда даже они забавляются на мой счетъ. Для нихъ, видите ли, забавно, когда я вспылю и когда меня поведутъ подъ стражей въ тюрьму. Оли говорятъ мн, что лучше еслибъ я удерживался, а я говорю имъ, что, еслибъ я удерживался, я давно бы съ ума сошелъ! Я былъ нкогда человкъ тихаго характера, вс мои земляки помнятъ меня за добраго малаго, а теперь я на кого похожъ? и все это тяжба въ Оберканцеляріи. ‘Вамъ было бы полезне, мистеръ Гредли’, говорятъ мн на прошедшей недл лорд-канцлеръ: ‘чмъ болтаться здсь попустому, идти въ Шропшайръ и тамъ употреблять время на дло’. Милордъ, милордъ! говорю я ему, я знаю, что для меня лучше и полезне никогда бы не слыхать имени вашего судилища, не я не могу передлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда. Да, еслибъ я зналъ, что приходитъ время смерти, я бы пришелъ въ Оберканцелярію, легъ бы на ея порог и сказалъ бы имъ: вы выгоняли меня живаго, выгоните теперь мертваго!..

Лицо его такъ привыкло принимать гнвное выраженіе, что даже тогда, когда онъ успокаивался, оно не измнялось.

— Я пришелъ сюда съ-тмъ, чтобъ взять этихъ дтей къ себ на часокъ-другой, сказалъ онъ, подходя къ нимъ опять: — пусть они поиграютъ у меня. Я избгаю говорить при нихъ объ этихъ вещахъ, впрочемъ, они много не поймутъ. Ты, вдь не боишься меня, Томъ — а?

— Ни-иск-оль-ко, сказалъ Томъ: — ты вдь на ме-еня не сеерди-ишься!

— Не сержусь, не сержусь, дитя мое. Ты Черли, уходишь на работу? Да! Ну, а вы, дти, пойдемте ко мн! Онъ взялъ маленькую двочку къ себ на руки и понесъ въ свою комнату, она казалась очень-довольною. Посмотримъ, нтъ ли тамъ у насъ пряничнаго солдатика, говорилъ мистеръ Гредли, лаская ребенка.

Онъ попрежнему сдлалъ неловко-вжливый поклонъ мистеру Жарндису, слегка поклонялся намъ и пошелъ внизъ по лстниц.

Посл его ухода, мистеръ Скимполь пустился въ свой обычно-веселый разговоръ. Онъ говорилъ, что пріятно видть, какъ все на свт устроивается къ-лучшему. Вотъ, напримръ, говоритъ онъ, мистеръ Гредли, человкъ съ крпкой волей и поражающей энергіей, нчто въ род разумнаго кузнеца, вотъ этотъ мистеръ Гредли, понятно, что продолженіе многихъ лтъ искалъ въ жизни какого-нибудь препятствія, чтобъ удовлетворить своимъ марсовскимъ наклонностямъ, преисполняющимъ его сердце, словомъ: который впродолженіе нсколькихъ лтъ былъ, какъ на иголкахъ, вдругъ ему, откуда не возьмись, Оберканцелярія, и она-то послужила ему именно тмъ предметомъ, котораго онъ искалъ. Съ этого времени они соединились законными узами. Еслибъ не Оберканцелярія, то онъ, мистеръ Скимполь, увренъ, что судьба обратила бы мистера Гредли въ баснословнаго героя, который взрывалъ бы и громилъ вс роды городовъ, а можетъ, онъ бы сдлался великимъ политикомъ и проглотилъ бы, такъ-сказать, всю дипломатическую риторику, какъ устрицу. Но судьба послала ему Оберканцелярію, и онъ врно доволенъ ею, а она довольна имъ. Съ этого времени карьера его кончена. Возьмемъ хоть Коавинса! Какъ онъ, бдняга, горячился, бывало, изъ любви къ искусству! Даже онъ, самъ мистеръ Скимполь, не разъ посылалъ этого Коавинса (отца этихъ бдныхъ дтей) въ душ своей туда, куда воронъ костей не носитъ. Да, Коавинсъ мучилъ его и даже, если сознаться откровенно, то было время, въ которое, еслибъ мистеръ Скимполь былъ султаномъ я его бы спросилъ въ одно прекрасное утро его великій визирь: что прикажетъ властелинъ врныхъ своему рабу, то мистеръ Скимполь, пошелъ бы такъ далеко, что отвтилъ бы ему напрямки: — голову Коависа! Но чмъ же все дло кончилось? Мистеръ Скимполь, вмсто того, чтобъ снять голову съ Коавинса, былъ впродолженіе всего времени его благодтелемъ, далъ ему средства воспитать этихъ милыхъ дтей и направить ихъ по стез добродтели. Эти воспоминанія такъ глубоко тронули душу мистера Скимполя, что слезы навернулись на глазахъ его, когда онъ смотрлъ вокругъ комнаты и думалъ: ‘я былъ истинный благодтель Коавинса, благосостояніе дтей его — это мое дло!’

Способность его поэтизировать вс стороны жизни была такъ занимательна, что опекунъ мой не могъ удержаться отъ улыбки, взглянувъ на насъ посл тихаго разговора съ мистриссъ Бляйндеръ. Мы поцаловали Черли и сошли съ ней вмст внизъ Она пошла на работу, мы смотрли вслдъ ей и видли, какъ это крошечное, миленькое созданіе, одтое въ шапку и фартукъ совершеннолтней работницы, пробжала подъ арку воротъ и скрылась въ толп, шум и треск безконечной улицы, какъ росинка въ волнахъ океана.

ГЛАВА XVI.
Улица одинокаго Тома.

Миледи Дедлокъ неугомонна, очень-неугомонна: не сидится ей на одномъ мст. Изумленное, фешонэбльное соображеніе едва успваетъ слдить за ней. Сегодня она въ Чизни-Вольд, вчера была въ своемъ отел, въ Лондон, завтра унесется, быть-можетъ, за границу, послзавтра… но фешонэбельное соображеніе плохо предсказываетъ будущее. Даже любезность самого сэра Лейстера колеблется: онъ не въ-состояніи сопровождать миледи повсюду. Другой врный другъ его въ злые и добрые дни — подагра — гнздится въ отдланной дубомъ спальн Чизни-Вольда и обнимаетъ его за об ноги.

Сэръ Лейстеръ смотритъ, конечно, на подагру, какъ на алаго духа, однакожъ понимаетъ ея патриціанское достоинство. Вс Дедлоки по прямой мужской линіи, съ незапамятныхъ временъ и понын, были жертвами подагры. Фактъ этотъ не требуетъ доказательства. Есть люди, которые умираютъ отъ ревматизма, отъ насморка, или отъ прилипчивыхъ болзней, бродящихъ посреди различныхъ слоевъ общества, но въ фамиліи Дедлоковъ другихъ болзней, кром подагры, не бывало, рука смерти ведетъ ихъ въ гробъ одною наслдственною, патриціанскою болзнью-подагрою. Игра случая, скажете вы. А можетъ, такъ и быть должно! Подагра въ знаменитомъ род Дедлоковъ переходитъ отъ отца къ сыну, какъ старииная парча, или какъ древнія картины, или какъ богатое линкольншайрское помстье, словомъ: какъ что-то родовое. Сэръ Лейстеръ, конечно, несовсмъ-чуждъ мысли (впрочемъ, объ этомъ онъ не выражался), что смерть, длая свое дло, не забываетъ своихъ обязанностей передъ фэшонэбльными тнями и рекомендуетъ имъ каждаго, вновь-приводимаго Дедлока, слдующею фразою: ‘милорды и джентльмены, честь имю представить вамъ еще одного Дедлока, приведшаго сюда чрезъ наслдственную подагру ‘.

Сэръ Лейстеръ очень-терпливъ. Онъ протянулъ свои родовыя ноги родовой болзни. Онъ чувствуетъ, что, быть-можетъ, для такого человка, какъ онъ, лежать на спин и подвергаться спазматическому пощипыванью въ оконечностяхъ, весьма-непріятно, но, съ другой стороны, онъ думаетъ: — мы вс страдали подагрой, она принадлежитъ намъ, какъ принадлежитъ паркъ и то мсто, на которое мы вотъ ужь нсколько сотенъ лтъ, нисходимъ единственно только подагрою и я, думаетъ онъ, долженъ подвергаться этому неловкому положенію.

И картинно лежитъ онъ подъ малиновыми бархатными покровами, затканными золотомъ, въ большой зал, передъ любимой картиной своей — портретомъ миледи, и яркій лучъ солнца блеститъ по длинной перспектив оконъ, перескаясь съ нжными отливами тней. И въ парк столтніе дубы, сося корнями плодотворную влагу полей, поверхность которыхъ никогда не оскорблялась прикосновеніемъ плуга или заступа, а всегда была или полемъ битвы, на которое стекались герои съ мечомъ и щитомъ, или полемъ охоты, на которое съзжались Дедлоки съ псами, стрлами и луками — свидтельствуютъ о его величіи. И въ комнатахъ предки его, перейдя изъ дйствительности въ нарисованныя тни, уносясь изъ воспоминанія также, какъ уносится карканье грачей, которое убаюкиваетъ паціента, также свидтельствуютъ о его величія! И онъ очень-величественъ! И горе Бойтсорну или всякой дерзновенной твари, которая осмлится самонадянно спорить съ нимъ?

Въ настоящую минуту портретъ миледи замняетъ ее у изголовья страждущаго супруга. Сама же она упорхнула въ городъ, безъ намренія тамъ остаться. И скоро вернется назадъ и быстротою движеній своихъ смутитъ фэшонэбльное соображеніе. Городской отель не готовъ къ ея привитію, онъ подъ чехлами и пустыненъ. Одинъ только напудренный Меркурій смотритъ съ отчаніемъ изъ окна прихожей. Онъ говорилъ вчера вечеромъ другому Меркурію, своему знакомцу, также привыкшему къ хорошему обществу, что если это все будетъ такъ, какъ идетъ до-сихъ-поръ, то онъ клянется честью, что этого не перенесетъ, что такому человку, какъ онъ, остается одно только средство: веревку на шею — вотъ и все.

Какая можетъ быть связь между линкольншайрскимъ помстьемъ, городскимъ отелемъ, напудреннымъ Меркуріемъ и бднягою Джо, который меттъ ступеньки кладбища подъ лучами холоднаго солнца? Какая можетъ быть связь между тожествомъ людей различныхъ слоевъ общества, которыхъ случай сближаетъ тогда одного съ другимъ?

Джо цлый день мететъ улицу вдоль и поперегъ, не зная ни о какой существующей связи. О нравственномъ состояніи своемъ онъ ничего но говоритъ и ничего не знаетъ. Онъ знаетъ только одно, и то, быть-можетъ, ненаврно, что чистить грязь и мести улицу очень-тяжело, и что еще тяжело жить такою работою. Никто ничему не училъ его, и все, что онъ знаетъ, изучилъ самъ-собою.

Джо живетъ — это значитъ, Джо еще до-сихъ-поръ не умеръ — въ грязномъ мст, извстномъ ему и его подобнымъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это — грязная, немощеная улица, заселенная грязнымъ классомъ людей, гнздящихся въ развалившихся, подслпыхъ домикахъ. Ночью эти домики представляютъ собою цлыя муравейныя кучи бдняковъ, которые копышутся, какъ черви, по щелямъ, подъ крышкой и подъ поломъ. Дождь и втеръ приносятъ имъ болзни и лихорадки, къ тысячу разъ худшія, чмъ рчи лорда Кудля, сэра Томаса Дудля, сэра Фудля и вообще всхъ фэшонэбельныхъ джентльменовъ, даже до Зудля, рожденныхъ исключительно для такой цли.

Раза два недавно слышался трескъ и подымалось облако пыля, подобно, какъ при взрыв мины, въ улиц Одинокаго Тома, и каждый разъ разрушался и разсыпался какой-нибудь домъ, доставляя цлый параграфъ новостей газетамъ, и двухъ или трехъ паціентовъ въ сосдній госпиталь. Но норы все-таки остаются занятыми и некогда не бываютъ пусты. И теперь много еще домовъ грозятъ разрушеніемъ въ улиц Одинокаго Тома и много доставятъ новостей газетахъ.

Такое прекрасное владніе находится, конечно, подъ опекой Оберканцеляріи. Каждый британецъ, будь онъ слпой, знаетъ это очень хорошо. Но почему такъ называется улица? Составляетъ ли Томъ народнаго представителя истцовъ или отвтчиковъ по длу Жарндисовъ? или Томъ жилъ здсь тогда, когда процесъ опустошилъ улицу, одинъ-одинхонекъ, пока не присоединились къ нему другіе жильцы? или это названіе означаетъ только мсто, гд присутствуетъ бдность и гд нтъ никакой надежды? Этого, быть-можетъ, никто не знаетъ. Джо, конечно, не знаетъ!

— Я не знаю, говоритъ Джо: — я ничего же знаю.

Странное состояніе, въ которомъ находится Джо! мести улицу, шататься по ней и не понимать значенія этихъ мистическихъ символовъ, такъ плодовито-разбросанныхъ на лавкахъ, на углахъ, на дверяхъ и на окнахъ! Видть пишущихъ людей, видть читающихъ людей, видть почтальоновъ, разносящихъ письма — и не имть ни о чемъ ни малйшей идеи, быть слпу и глуху ко всему, какъ камень, должно-быть очень-странно. Видть множество людей, идущихъ въ церковь по воскресеньямъ, съ молитвенниками въ рукахъ, и думать (потому-что Джо, бытъ-можетъ, по-временамъ думаетъ), что все это значитъ? и если это что-нибудь да значитъ для другихъ, отчего же для меня же иметъ никакого значенія? Да, странное состояніе Джо!

Джо выходитъ изъ улицы Одинокаго Тома рано утромъ и жуетъ грязный кусокъ черстваго хлба. Дорога его лежитъ черезъ нсколько улицъ, домы еще не отперты и вотъ онъ садится завтракать на ворогъ дома Общества Благотворителей, и окончивъ завтракъ свой, благодаритъ за доставленное ему спокойствіе. Онъ удивляется величію зданія, думаетъ, зачмъ оно тутъ поставлено? Онъ не иметъ никакой идеи, бдняга, о высокомъ значенія того мста, на порог котораго вкушалъ свои крохи.

Онъ идетъ къ тому переулку, который долженъ чистить впродолженіе дня. Городъ пробуждается и начинаетъ свое обыденное круженіе и верченіе, свое непонятное читаніе и писаніе, прерванное на нсколько часовъ спокойствіемъ ночи. Джо не понимаетъ, что длается окрестъ его. Сегодня торговый день. Слпые быки забгаютъ не туда, куда слдуетъ, ихъ выгоняютъ кнутомъ и выбгаютъ они съ глазами, налитыми кровью, на мостовую я поражаютъ все, что имъ встрчается на пути.

Идутъ музыканты и наигрываютъ псни. Джо прислушивается. То же длаетъ и собака, собака при стад, которая ожидаетъ своего пастуха у мясной лавки, и думаетъ объ овцахъ, съ которыми, наконецъ, развязалась на нсколько часовъ. Нкоторыя изъ нихъ такъ кружили бдную собаку, что она не можетъ запомнить, гд ихъ оставила. Она смотрятъ по улиц взадъ и впередъ и вдругъ, словно что-то припомнивъ, подымаетъ уши и виляетъ хвостомъ. Блудливая собака, привыкшая къ низкому обществу и питейнымъ домамъ, опасна для овецъ: она готова по первому свисту вскочить имъ на спину и клочками вырывать ихъ волнистую шерсть, но эта собака не такая, эта собака ученая, развитая собака, она знаетъ свою обязанность, знаетъ, какъ созывать овецъ, знаетъ, какъ разгонять ихъ. Эта собака и Джо прислушиваются къ музык, очевидно, съ тою же степенью животнаго наслажденія, очевидно, тотъ и другой совершенно-похожи между собою относительно возбужденныхъ музыкою воспоминаній, меланхолическихъ или радостныхъ чувствъ.

Оставьте маленькихъ собачекъ, подобно бдному Джо, безъ всякаго присмотра, и вы увидите, что черезъ нсколько лтъ он позабудутъ лаять, но не кусаться.

День къ вечеру становятся грязне и темне. Джо пробирается посреди грязи, колесъ, лошадей, кнутовъ и зонтиковъ, и плетется съ ничтожной, выслуженной платой въ улицу Одинокаго Тома, чтобъ заплатить хозяину за ночлегъ. Настаютъ сумерки. Газовые рожки зажжены въ лавкахъ, фонарщикъ, съ своей лстницей, обходитъ троттуары по улиц. Все боле-и-боле вечеретъ.

Въ своихъ комнатахъ мистеръ Телькингорнъ сидитъ, обдумывая жалобу въ Магистратъ. Гредли, отчаянный шроптайрскій истецъ, былъ сегодня у него и велъ себя буйно, насъ, конечно, не испугаешь, но этотъ злоумышленный негодяй долженъ посидть въ тюрьм. Кургузая аллегорія, въ небываломъ римскомъ шелом, смотритъ съ потолка внизъ и указываетъ перстомъ своимъ на окно. У же-ли потому и самъ мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ окно? Не можетъ быть. Кургузая аллегорія постоянно сохраняетъ одинаковую позу, однако же мистеръ Телькингорнъ непостоянно смотритъ изъ окна.

Онъ смотритъ въ окна на проходящую мимо женщину. Что ему за дло до этой женщины? Мистеръ Телькингорнъ думаетъ, что на свт много женщинъ — даже очень-много, что он лежатъ въ основаніи всего того, что идетъ неправильно, хотя, собственно говоря, он-то и даютъ работу адвокатамъ. Что жь тутъ такого для мистера Телькингорна? Его ли дло, что мимо окна идетъ женщина, хотя она и идетъ таинственно? Он вс таинственны, мистеръ Телькингорнъ знаетъ это очень-хорошо.

Да, он вс таинственны, но не вс похожи на ту женщину, которая оставила теперь за собой и мистера Телькингорна и его домъ. Между ея одеждой и ея манерой есть какая-то рзкая непослдовательность. Судя по одежд, это, должна быть горничная, но, судя по движеніямъ и по походк, хотя она идетъ скрытно и поспшно, такъ поспшно, какъ только непривычная нога можетъ идти по грязной улиц — она леди. Лицо ея закрыто вуалью, но сквозь вуаль еще видны пріятныя черты лица, такъ-что ни одинъ прохожій не пропуститъ случая обернуться и поглядть на нее.

Она идетъ прямо, не поворачивая головы. Служанка ли это, или леди, во всякомъ случа она идетъ за своимъ дломъ. Вотъ она на перекрестк, гд стоитъ Джо съ своей метлой.

Онъ встрчается съ ней и проситъ милостыню. Она, не поворачивая головы, переходитъ по ту сторону улицы. Останавливается. Едва замтно киваетъ ему и говоритъ тихо: ‘поди сюда!’

Джо идетъ за ней, и посл двухъ-трехъ шаговъ останавливаются у пустаго двора.

— Тотъ ли ты мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ? спрашиваетъ она его изъ-подъ вуали.

— Не знаю, отвчаетъ Джо, смотря съ удивленіемъ на вуаль: — какія газеты, я ни о чемъ ничего не знаю!

— Тебя допрашивали при обыск?

— Не знаю. Вы, можетъ-быть, говорите про то, какъ меня потребовалъ приходскій сторожъ, говоритъ Джо: — разв въ газетахъ было написано Джо?

— Да.

— Это мое имя.

— Поди сюда поближе.

— Вы о томъ хотите знать, говорятъ Джо, слдуя за ней: — о томъ, который умеръ?

— Тише, говори шопотомъ! Да, я хочу знать о немъ.

— Ну, что жь?

— Что онъ, былъ бденъ и такъ же… грязенъ?

— Да, отвчаетъ Джо.

— Что же, онъ былъ похожъ… нтъ, онъ не былъ похожъ на тебя? говоритъ женщина съ отвращеніемъ.

— О, нтъ, не такъ гадокъ, какъ я, говоритъ Джо:— разв вы его не знали?

— Какъ ты смешь меня объ этомъ спрашивать?

— Виноватъ, миледи, говоритъ Джо съ совершенной покорностью.

— Я не леди, я горничная.

— Такъ вы хорошенькая горничная! говоритъ Джо, оскаливъ зубы безъ всякой идеи о томъ, что онъ говоритъ.

— Молчи и слушай. Не говори со мной и стой отъ меня дальше. Можешь ли ты мн указать вс т мста, о которыхъ я читала въ газетахъ: мсто, гд онъ писалъ, мсто, гд онъ умеръ, мсто, гд тебя допрашивали и мсто, гд онъ погребенъ? Ты вдь знаешь, гд онъ погребенъ?

Джо отвчаетъ киваньемъ головы.

— Ступай впереди меня и покажи мн вс эти страшныя мста. Остановись передъ каждымъ изъ нихъ и не говори со мной ни слова, пока я сама тебя не заставлю. Не оборачивайся. Длай то, что я теб велю. Я теб заплачу хорошо.

Джо останавливается, старается вслушаться въ то, что ему говорятъ, отмчаетъ слова на своей метл, какъ-будто призадумывается, понимаетъ только то, что ему хотятъ заплатить, находитъ, что это хорошо и киваетъ своей всклокоченной головой.

— А! говоритъ Джо: маху не далъ, смекнулъ!

— Что бормочетъ это гнусное созданіе? вскрикиваетъ съ судорожнымъ движеніемъ служанка и пятится отъ оскалившаго зубы мальчишки.

— Не бойсь, не бойсь не промахнусь! говорятъ Джо.

— Я не понимаю, что ты говорятъ. Ступай впередъ! Я теб дамъ столько денегъ, сколько ты никогда не видывалъ въ жизни.

Джо скривилъ губы для свиста, встряхнулъ всклокоченной головой, схватилъ метлу подъ-мышку и пошелъ впередъ. Легко и быстро идетъ онъ голыми ногами по кремнистому камню, по кучамъ сора и гризя.

Стряпное Подворье. Джо останавливается. Молчаніе.

— Кто здсь живетъ?

— А тотъ, кто бумаги ему давалъ и мн далъ полкроны, ни гугу говоритъ! отвчаетъ Джо полушопотомъ и не поворачиваясь назадъ.

— Впередъ!

Лавка Крука. Джо опять останавливается.

Продолжительное молчаніе.

— Кто здсь живетъ?

— Онъ здсь жилъ, отвчаетъ Джо, какъ и прежде.

Молчаніе.

— Въ которой комнат?

— Здсь наверху. Вотъ тамъ окно, сматривалъ иногда оттуда. Вотъ гостинница, куда меня требовали

— Впередъ!

Впередъ идти далеко, но Джо, подстрекаемый общаніемъ, идетъ смло и не оборачивается назадъ. Идетъ по кривымъ грязнымъ переулкамъ, среди самыхъ смрадныхъ испареній. Вотъ маленькій дворъ, вотъ газовый фонарь (теперь газъ зажженъ), вотъ и желзная ршетка.

— Онъ лежитъ здсь! говоритъ Джо, смотря черезъ запертую калитку.

— Гд? Какое страшное мсто!

— Здсь! говоритъ Джо, указывая пальцемъ: — неглубоко, можно метлой отрыть. Вдь для того и калитку запираютъ! Всегда на замк… А, посмотрите, посмотрите, крыса-то… Вонъ бжитъ, вонъ бжитъ…. Хи! прямо въ нору!

Служанка затрепетала и прячется въ уголъ — въ уголъ, отъ ужасающаго мста, руки судорожно вытянулись впередъ.

— Дальше, дальше! говоритъ она ему и Джо таращитъ на нее глаза свои, дивится и не понимаетъ.

Служанка приходитъ въ себя.

— Это ужасное мсто — древнее кладбище? спрашиваетъ она.

— Какъ деревянное? спрашиваетъ удивленный Джо.

— Это настоящее кладбище?

— Какъ настоящее? бормочетъ, все боле-и-боле теряясь, Джо: — настоящее? какое настоящее?.. лежитъ — вотъ и все тутъ!.. Настоящее!.. тутъ, чай, я не онъ одинъ — вотъ-те и настоящее!

Служанка также мало обращаетъ вниманіе на его безсмысленное бормотанье, какъ мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама. Она снимаетъ перчатку съ руки съ тмъ, чтобъ достать изъ кошелька нсколько денегъ. Джо молчитъ, но онъ намчаетъ ея маленькую и бленькую ручку и думаетъ, что служанка-то, должно-быть, очень пригожа, у нея вишь сколько перстней на рук!

Она бросаетъ ему на ладонь монету, не касаясь его руки.

— Теперь, говоритъ она: — покажи мн опять его могилу.

Джо протягиваетъ рукоятку метлы между желзными прутьями ршетки и старается наиврнйшимъ образомъ указать могилу. Наконецъ онъ оглядывается назадъ, чтобъ убдиться, на сколько онъ вразумителенъ, но ни кого не видитъ сзади себя, онъ остался одинъ.

Первымъ долгомъ онъ считаетъ поднести монету къ рожку фонаря и видитъ, что это золото. Потомъ онъ бросаетъ ее о камень, чтобъ убдиться въ ея достоинств. Наконецъ кладетъ ее въ ротъ для большей сохранности и быстро убгаетъ. Минутъ сорокъ или часъ — и онъ въ улиц Одинокаго Тома, и подвергаетъ опять свою гинею цлому процесу опытовъ, чтобъ убдиться въ ея несомннномъ достоинств.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества сегодня. Миледи детъ на большой званный обдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лейстеръ скучаетъ въ Чизни-Вольд, скучаетъ потому, что у него всего только одинъ гость — подагра. Невеселый собесдникъ! Онъ жалуется мистриссъ Раунсвель на дождикъ, который такъ стучитъ по террас, что мшаетъ читать газеты, даже передъ каминомъ, въ собственной спальн.

— Лучше было бы, говоритъ мистриссъ Раунсвель Роз:— еслибъ сэръ Лейстеръ перешелъ въ другую половину дома. Собственная его спальня радонъ съ половиною миледи, а ныншній годъ, что ты тамъ себ ни длай, а шаги такъ и раздаются на Террас Привидній.

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсири.

Ричардъ часто навшалъ насъ, пока мы были въ Лондон (хотя онъ очень-скоро соскучился корреспонденціей) и своей ловкостью, своимъ хорошимъ расположеніемъ духа, своею веселостью и свжестью своего характера былъ всячески для насъ любезенъ. Но хотя я привязывалась къ нему всякій день все боле-и-боле, любила его все съ большею и съ новою силою, узнавая его, но я не могла не сожалть, что образованіе его исключало совершенно примнимость, практичность и концентрированность. Система, по которой онъ воспитывался, также точно, какъ и тысячи другихъ молодыхъ людей, съ различнымъ характеромъ и способностями, поставила его въ такое положеніе, въ которомъ онъ могъ исполнять возложенныя на него обязанности удовлетворительно и даже съ честью, но по-большей-части легкомысленно и неосновательно. Въ немъ, если хотите, была энергія и предпріимчивость — качества, безъ которыхъ нельзя, конечно, достигнуть ни одной высокой цли, но, подобно вод и огню, он прекрасны только какъ двигатели.

Я высказываю эти мннія не потому, чтобъ хотла выставить ихъ справедливость — нтъ, я хочу только врно описать свои мысли о Ричард. Опекунъ мой говорилъ правду. Оберканцелярія дйствительно дала ему несчастное направленіе, она привязала къ его природ какую-то безпечность игрока, который ставитъ карту, разсчитывая единственно на случай.

Когда, однажды вечеромъ, пріхали къ намъ мистеръ и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ и опекуна моего не было дома, то, во время разговора, я, безъ-сомннія, спросила о Ричард.

— Мистеръ Ричардъ Карстонъ, говорила мистриссъ Беджоръ: — слава Богу здоровъ и, я увряю васъ, онъ составляетъ великое пріобртеніе для нашего общества. Покойный капитанъ Своссеръ говорилъ, бывало, что я лучше чарки водки, лучше попутнаго втра, когда сгніетъ солонина, или нтъ въ трюм прсной воды. Это была его привычка выражаться поморскому, изъ любви къ искусству, этимъ онъ хотлъ сказать, что считаетъ меня прекраснымъ пріобртеніемъ для каждаго общества. Я убждена, что я то же самое могу сказать про мистера Ричарда Карстона. Но я… вы не сочтете меня слишкомъ-торопливой?

— Нтъ, отвчала я: — потому-что вкрадчивый тонъ вопроса мистриссъ Беджоръ требовалъ, казалось мн, такого отвта.

— И миссъ Клеръ, тоже не сочтетъ? сказала мистриссъ Беджоръ нжнымъ голосомъ.

Ада тоже отвчала нтъ, но смотрла очень-безпокойно.

— Такъ вотъ что, мои дорогія барышня, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: — извините, что я васъ называю такъ, попросту?

Мы просили почтенную мистриссъ Беджоръ не безпокоиться я называть насъ такъ, какъ ей угодно.

— Такъ-какъ вы, въ-самомъ-дл, если я смю говорить прямо, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: — вполн-очаровательны, вы видите, мои милыя, что хотя я еще и молода… или, по-крайней-мр, такъ, можетъ-быть, изъ вжливости, говоритъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ…

— Нтъ, не изъ вжливости! взвизгнулъ тонкимъ голосомъ мистеръ Боджоръ, какъ-будто онъ былъ не въ маленькой комнат, а на публичномъ митинг.

— Пусть такъ, пусть такъ! возразила, улыбаясь, мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: — мы будемъ говорить безъ коментаріевъ: такъ, вы видите, что я еще молода.

— Еще бы нтъ! взвизгнулъ опять мистеръ Бейгамъ Беджоръ.

— Да, такъ, хоть я еще молода, но имла много случаевъ наблюдать за юношами. Много ихъ перебывало на палуб дорогаго старикашки Криплера, увряю васъ. Посл этого, когда мы съ покойнымъ капитаномъ Своссеромъ были въ Средиземномъ Мор, я не упускала ни одного случая сблизиться и изучить молодыхъ людей, находящихся подъ его командою. Вамъ, конечно, никогда не случалось видать такихъ молодыхъ людей, и потому вы не поймете, еслибъ я вамъ разсказала про ихъ проказы, про ихъ продлки съ недльными счетами. Я, другое дло, море для меня родной домъ, я вамъ говорю: я настоящій матросъ. Также съ покойнымъ профессоромъ Динго…

— Европейская знаменитость! проворчалъ мистеръ Беджоръ.

— Посл потери моего дорогаго перваго и сдлавшись женою моего дорогаго втораго, продолжала мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, говоря о пережитыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ шарады: — я все-таки не упускала случая слдить за молодыми людьми. Аудиторія профессора Динго была обширна и разнообразна и я считала себ за особенную честь — какъ жена замчательно-ученаго человка, которая и сама ищетъ въ наук все то утшеніе, которое наука дать можетъ — отворить двери нашего дома молодымъ студентамъ, какъ нчто въ род ученой мняльной лавки. Каждый вторникъ вечеромъ былъ готовъ у насъ лимонадъ и бисквиты для всхъ, кто желалъ освжиться. И сколько тугъ было ума, сколько было науки!

— Замчательно-пріятныя собраніи, миссъ Сомерсонъ, сказалъ почтительно мистеръ Бейтамъ Беджоръ: — на этихъ собраніяхъ, подъ ученымъ вліяніемъ европейски-великаго мужа, сколько, я думаю, было интеллектуальной эрекціи!

— И теперь, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: — сдлавшись женою моего дорогаго третьяго, мистера Беджора, я не оставила привычки, образовавшейся въ замужеств съ капитаномъ Своссеромъ, укоренившейся и развившейся весьма-благопріятно, при жизни покойнаго профессора Динго, а потому я начала наблюдать за мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, съ полнымъ пониманіемъ дла, а не какъ неофитъ. И я крпко уврена, что мистеръ Ричардъ Карстонъ пошелъ не по своей дорог.

Ада смотрла такимъ испуганнымъ взглядомъ, что я сочла за долгъ спросить мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: на чемъ она основываетъ свое мнніе?

— Милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила она: — на характер и поведеніи мистера Ричарда Карстона — вотъ на чемъ! Онъ, какъ бы вамъ сказать, смотритъ на все такъ легко, что даже не потрудится подумать и вникнуть въ настоящія свои чувствованія, но я уврена, что карьера, которую онъ избралъ, ему не во натур. Онъ не иметъ тхъ положительныхъ интересовъ, которые заставляютъ взяться за это дло. Если у него есть какое-нибудь опредленное мнніе, такъ, я думаю, это только одно, что медицина ему очень надола. Ну, а это многаго не общаетъ. Молодью люди, какъ, напримръ, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, который видитъ въ этомъ дл свои интересы, могутъ сквозь большіе труды, пренебрегая недостатками, преодолвая вс препятствія, добиться своей цли, но съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ этого не будетъ, и въ этомъ уврена.

— Раздлаетъ я это мнніе и мистеръ Беджоръ? робко спросила Ада.

— Да, сказалъ мистеръ Беджоръ: — сказать правду, миссъ Клеръ, а до-сихъ-поръ не понималъ этого обстоятельства такъ ясно, но когда мистриссъ Беджоръ бросила на него такой свтъ, я, нтъ никакого сомннія, уразумлъ истину. Надо замтить намъ, миссъ Клеръ, что проницательный умъ мистриссъ Беджоръ, въ придачу ко всмъ ея физическихъ преимуществамъ, иметъ еще то рдкое достоинство, что онъ былъ сформированъ двумя столь замчательными… я хочу сказать, столь славными воздлывателями, какъ капитанъ королевскаго флота мистеръ Своссеръ и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу касательно мистера Карстона, Ричарда, есть… короче сказать, я думаю то же самое, что и мистриссъ Бейгамъ Беджоръ.

— Покойный капитанъ Своссеръ, продолжала мистриссъ Бейтамъ Беджоръ: — говорилъ, что онъ считаетъ непреложнымъ правиломъ: коли теб дано варить смолу, такъ ты вари сколько хочешь — не переваришь, а коли теб надо швабрить палубу, такъ ты рукава засучи, да и валяй, какъ-будто тебя кто за руки хватаетъ — вотъ какъ говаривалъ всегда капитанъ Своссеръ, и я думаю, что этотъ аоризмъ, какъ говаривалъ профессоръ Динго, можетъ точно также относиться и къ медицинской карьер, какъ онъ относится къ флотской.

— Ко всмъ карьерамъ, ко всмъ профессіямъ! восклицалъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ, пораженный мудростью такихъ принциповъ: — прекрасно сказано капитаномъ Своссеромъ, прекрасно сказано!

— Когда мы, посл свадьбы, жили съ профессоромъ Динго въ Сверномъ Девоншайр, говорила мистриссъ Бейгамъ Беджоръ: — то многіе изъ жителей упрекали его за то, что онъ портилъ ихъ домы и публичныя зданія, обламывая уголки своимъ геологическимъ молоточкомъ: ‘Я, говорилъ профессоръ Динго, признаю только одно зданіе: Храмъ Науки!’ въ этихъ словахъ я также вижу принципъ каштана Своссера.

— Непремнно тотъ же самый принципъ, непремнно, говорилъ мистеръ Бейгамъ Беджоръ: — и какъ краснорчиво высказавъ! Профессоръ Динго, миссъ Сомерсонъ, сдлалъ тоже замчаніе во время своей послдней болзни. Онъ непремнно хотлъ (память ему ужъ измняла), чтобъ ему достали его геологическій молоточекъ изъ-подъ подушки и чтобъ онъ могъ изслдовать физіономіи его окружающихъ, какъ горныя формаціи. Вотъ какова страсть къ наук! преобладающая страсть!

Хотя, конечно, мистеръ и мистриссъ Беджоръ могли избавить насъ отъ итого близкаго знакомства съ великими принципами великихъ людей, однакожь, тмъ не мене мы съ Адой чувствовали, что ихъ мнніе о Ричард безкорыстно-справедливо, что они его поняли и оцнили правильно. Мы, однакожь, ршились ничего не говорить мистеру Жарндису прежде, пока не переговоримъ съ Ричардомъ, и такъ-какъ мы его ждали на этой недл, то мы и условились имть съ нимъ очень-серьезный разговоръ.

Случая долго не пришлось ждать. Онъ былъ съ нами за другой день.

Давъ имъ съ Адой немного побесдовать, и вошла въ ту комнату, въ которой они сидли, и застала мою милочку (въ чемъ, къ-сожалнію, я я не сомнвалась) готовою принимать все за чистыя деньги, что онъ ни говорилъ.

— Ну, какъ идутъ дла ваши, Ричардъ? спросила я, свъ по другую сторону (онъ смотрлъ на меня какъ на родную сестру).

— О, довольно-хорошо! отвчалъ онъ.

— Что жъ лучше можетъ быть этого, Эсирь? говорила моя милочка торжественно.

Я попробовала-было взглянуть на нее серьзно, но, право, не могла.

— Довольно-хорошо? говорила я.

— 4а, говорилъ Ричардъ:— довольно-хорошо. По правд сказать, скучненько: все одно и тоже, но все-таки такъ хорошо, какъ только можно.

— Ахъ, милы! Ричардъ!.. сказала я.

— Въ чемъ дло? спросилъ Ричардъ.

— Такъ хорошо, какъ только можно?

— Ну, чтожь такое, ттушка Дердонъ? сказала Ада, смотря на меня черезъ плечо Ричарда: — если онъ говоритъ, что хорошо, стало-быть, хорошо — вотъ и все.

— О, безъ-сомннія О возразилъ Ричардъ, поправляя беззаботно свои волосы: — притомъ же, это вдь только одинъ опытъ, пока не кончится нашъ процесъ… Ахъ, я забылъ! Не въ томъ дло, что тутъ процесъ!.. все идетъ хорошо, вотъ и только.— Бросимъ этотъ вздоръ и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.

Ада была въ-самомъ-дл готова бросить этотъ вздоръ, будучи совершенно уврена, что разговоръ достигъ желанно! цли, но я подумала, что дло надо кончить и потому сказала опять.

— Нтъ, Ричардъ, нтъ моя милая Ада, говорила я: — вы знаете, какъ важно для васъ обоихъ, вы знаете, какъ это необходимо для вашего брата, мистера Жарндиса, чтобъ мы подумали серьзно объ этомъ дл. Нтъ, Ада, я думаю, что мы теперь же должны высказаться, чтобъ посл не было поздно.

— Да, да, намъ надо поговорить о многомъ, сказала Ада: — но я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.

Какъ мн было корчить изъ себя степенную гувернантку, когда она была такъ прекрасна, когда она смотрла на него съ такимъ довріемъ я съ такою любовью!

Мистеръ и мистриссъ Бейгамъ-Беджоръ, сказала я: — были вчера у насъ и они, кажется, думаютъ, что вы неохотно свыкаетесь съ обязанностями врача.

— Уже-ли они такъ думаютъ? сказалъ Ричардъ: — такъ это совсмъ другое дло, это намняетъ обстоятельства. Мн я въ голову не приходило, чтобъ они составили такое мнніе, я бы очень не хотлъ быть имъ въ тягость, во, впрочемъ, что за бда! Пока все идетъ такъ хорошо, какъ только можно.

— Слышишь, Ада, что онъ говоритъ? сказала я.

— Дло въ томъ, продолжалъ Ричардъ, полузадумчиво, полушутя: — сказать по правд, мн эта дорога не по вкусу и у нихъ въ дом мн ужасно-скучно. Вс эти капитаны, Своссеры и профессору Динго надоли мн, какъ горькая рдька!

— Это я вполн понимаю! воскликнула Ада, радостно: — не то ли самое мы говорили съ тобою, Эсирь, вчера вечеромъ?

— Притомъ же, продолжалъ Ричардъ: — такъ все монотонно, сегодня, какъ вчера, завтра, какъ сегодня я т. д.

— Но мн кажется, говорила я: — что подобное замчаніе относится ко всмъ родамъ занятіи, такова жизнь вообще, исключая разв только особенные случаи.

— Вы такого мннія? сказалъ Ричардъ, все-таки задумчиво: — быть-можетъ, оно и такъ! Гм! но откуда же вы это знаете? прибавилъ онъ, быстро развеселяясь: — Да, мы бродимъ по кругу и говорятъ нечего, что ни толкуй, а все придемъ къ тому же: все идетъ довольно-хорошо — вотъ и все! но бросимъ это, поговоримъ о другомъ!

Но тутъ даже и Ада, съ своимъ влюбленнымъ личикомъ, хотя оно было совершенно-невинно и утшительно, именно такъ, какъ я его видла среди ноябрскаго тумана, даже и Ада, говорю я, покачала головой на это предложеніе и взглянула серьзно. Я обрадовалась этому случаю, чтобъ дать почувствовать Ричарду, какъ можетъ быть вредно для его будущаго и въ-особенности для будущаго Ады, шутливый взглядъ на вс вещи и его безпечность. Къ-счастью, замчаніе мое сдлало его серьзнымъ.

— Милая ттушка Геббертъ, сказалъ онъ: — это правда, я объ этомъ думалъ нсколько разъ я сердился на себя нсколько разъ, но что длать, такова натура! а вдь по правд, я постояненъ, посмотрите, какъ я люблю Аду (милая Ада, какъ я тебя люблю!), да по-крайней-мр въ любви! Въ другихъ вещахъ?.. но вдь это ужасная тоска! требуетъ столько времени, скука — да я только!

— Быть можетъ, это потому, прибавила я: — что вамъ не нравится избранная вами карьера.

— Бдняжка! сказала Ада: — я не удивляюсь, что она ему не нравится!

Нтъ. Я была не въ силахъ прикидываться благоразумной. Я-было и попробовала опять, но не выдержала своей роли. Надо было посмотрть на эту миленькую парочку, чтобъ понять мое положеніе: Ада скрестила свои ручонки на его плеч, а онъ любуется ея голубыми глазами, которые устремлены на него. Это выше всякихъ силъ!

— Ты видишь, моя очаровательница, говорилъ Ричардъ, играя ея золотистыми кудрями: — я, быть-можетъ, немного поторопился выборомъ, или можетъ, я не понялъ своихъ наклонностей, но, впрочемъ, какъ понять не попробовавъ? Вопросъ теперь въ томъ: отказаться или нтъ? Впрочемъ, кажется, мы шумимъ изъ ничего.

— Какъ изъ ничего, милый Ричардъ, сказала я: — какъ можно сказать изъ ничего!

— То-есть, по-крайней-мр, не изъ многаго, прибавилъ онъ: — я хочу этимъ сказать только то, что я никогда не считалъ необходимымъ для себя вступить на докторскую карьеру.

Тутъ мы об съ Адой принялись уврять его въ одинъ голосъ, что если онъ находитъ докторскія занятія не по своему вкусу, то есть еще время отказаться отъ нихъ и стать на другую дорогу.

— Что дльно, то дльно, ттушка, сказалъ Ричардъ. Я объ этомъ ужъ думалъ, и мн кажется, что адвокатское званіе, мн какъ нельзя больше прійдется по вкусу.

— Адвокатъ! повторила Ада, голосомъ, въ которомъ выражался испугъ, соединенный съ этимъ словомъ.

— Еслибъ я поступилъ въ контору мистера Кенджа, говорилъ Ричардъ: я бы тогда навострилъ ухо и поглядывалъ бы пристально на… гм!.. запрещенный-то плодъ, и бы тогда могъ слдить за дломъ и зналъ бы, какъ оно ведется, правильно или неправильно. Я былъ бы въ состояніи наблюдать за интересами Ады и, слдовательно, за своими интересами (потому-что это одно и тоже).

Я, конечно, далеко не могла убдиться въ справедливости словъ его и замтила, что стремленіе его за воздушными замками, за этимъ мнимымъ богатствомъ, запертымъ въ Оберканцеляріи, набросило легкую тнь на личико Ады. Однакожь, я сочла за лучшее ободрить его и сказала ему, что онъ долженъ серьзно подумать, способенъ ли онъ къ адвокатству.

— Милая моя Минерва, сказалъ Ричардъ: — я такъ же ршителенъ, какъ и вы сами. Правда, я ошибся, но ошибаться въ природ человка… Посмотрите, я буду такимъ адвокатомъ, какого еще свтъ не создавалъ. По этому-то я говорю, что мы теперь переливаемъ изъ пустаго въ порожнее.

Эта фраза заставила насъ снять принять серьзный тонъ и мы начали его убждать признаться, съ полной откровенностью и ничуть не медля, во всемъ мистеру Жарндису. Характеръ Ричарда былъ таковъ, что для него, что сказано, то и сдлано, онъ тотчасъ же взялъ насъ подъ-руки, отправился отъискивать моего опекуна и разсказалъ ему все совершенно-подробно.

— Рикъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ, выслушавъ его внимательно:— не безпокойся, мы отступимъ съ честью, но, во всякомъ случа, мы должны быть осторожны для нашей кузины, Рикъ, да, для нашей хорошенькой кузины, Рякъ, чтобъ опять не сдлать ошибки. А потому прежде, чмъ мы вступимъ на адвокатное поприще, мы серьезно обдумаемъ и не будемъ торопиться.

Энергія Ричарда была такого нетерпливаго рода, что ему казалось всего лучше сейчасъ же, сію же минуту отправиться къ мистеру Кенджу я занять мсто въ его контор. Однакожъ, онъ сейчасъ же согласился на требуемую отъ него отстройку, смирялъ свое нетерпніе, слъ между нами и сталъ толковать о будущемъ назначена своемъ, какъ-будто онъ только к думалъ отъ самой колыбели, чтобъ быть адвокатомъ. Мистеръ Жарндисъ былъ очень-ласковъ и любезенъ съ нимъ, во совершенно-серьзенъ, довольно сказать, что когда онъ ярощался съ нами, уходя спать, Ада спросила его своимъ нжненькимъ голоскомъ:

— Братецъ Джонъ, я надюсь, вы не стали хуже думать о Ричард.

— Нтъ, моя милая, сказалъ онъ.

— Потому-что… вдь, видите ли, братецъ Джонъ, ему немудрено было ошибиться въ такомъ трудномъ дл… Это вдь очень-тяжелая вещь.

— Нтъ, нтъ, душа моя, сказалъ онъ: — не безпокойся.

— О, нтъ, не безпокоюсь, милый братецъ! говорила Ада, улыбаясь самой сладкой улыбкой и обнимая его своей маленькой ручонкой: — во я… я буду несчастна, если вы перемните о немъ ваше мнніе!

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ: — я бы составилъ дурное мнніе о немъ только тогда, когда бъ онъ чрезъ свою втренность сдлалъ тебя несчастной, но и тогда бы я былъ расположенъ бранятъ скорй себя, чмъ его, твоего бднаго Рика, потому-что я я валъ соединилъ, но, тс! все это пустяки! Времени передъ шить моего и средствъ у него много. Я о немъ дурно думаю? Нтъ, влюбленная моя сестрица, я о немъ дурно не думаю, да и готовъ держать пари, что и ты о немъ дурно не думаешь.

— Ахъ, братецъ Джонъ! говорила Ада: — я бы не могла, я бы не съумла, въ этомъ я совершенно уврена, я тогда дурно думать о Ричард, когда бы о немъ думалъ дурно цлый свтъ. Мн кажется, чмъ хуже бы стали думать о немъ другіе, тмъ лучше бы стала думать я.

— Помнится, сказалъ опекунъ мой, глядя на нея задумчиво: — помнится, что гд-то сказано, что добрыя качества матери отражаются всегда въ дтяхъ. Прощай, дитя мое, прощай моя милочка, пріятныхъ сновъ! счастливыхъ сновъ!

Въ первый разъ я замтила, что во взор его, которымъ онъ провожалъ Аду, была легкая тнь безпокойства. Я очень-хорошо помнила ту мягкость, ту надежду, съ которыми онъ наблюдалъ за ними, когда они сидли за роялемъ и когда тни ихъ сливались въ одну и дрожали на стн. Я помню и тотъ взоръ, которымъ онъ сопровождалъ милую парочку, когда она проходила подъ лучами солнца я скрылась наконецъ въ тни, но какая разница съ теперь брошеннымъ взоромъ! т были такъ исполнены надежды, доврія, спокойствія!

Ада никогда не говорила про Ричарда съ такимъ чувствомъ, какъ сегодня вечеромъ. Она легла спать, не снимая съ руки своей браслета, который ей подарилъ Ричардъ, и какъ она была прекрасна! какъ она была спокойна! и она видла во сн его, я въ этомъ уврена, когда, часа черезъ полтора, я склонилась надъ ней я поцаловала ее тихонько въ пухленькую щечку.

Самой мн что-то дурно спалось въ эту ночь и я сидла за работой. Объ этомъ, конечно, не стоитъ говорить, я я право не умю сказать, почему я была въ такомъ неловкомъ состояніи духа.

Какъ бы то ни было, я ршилась во что бы ни стало, не давать развиваться дурному расположенію духа и сла за работу. Безъ-сомннія, я ужъ не разъ сказала себ: — ты, Эсирь, ты смешь быть въ дурномъ расположеніи духа! помни, какъ ты должна быть благодарна за все, что для тебя сдлано!

Если бъ я могла заснуть, то я тотчасъ же бы легла въ постель, но сонъ былъ далеко отъ меня, я взяла свой рукодльный ящикъ, достала оттуда вышивку и ршилась крпко заняться работой. Надо-было считать по канв вс крестики и я не хотла оставлять работы до-тхъ-поръ, пока не сомкнутся глаза.

Я занялась прилежно: одинъ стежокъ, два, цлый рядъ крестиковъ, наконецъ готовъ уголокъ, наконецъ недостало шелку, я взяла свчку и пошла внизъ за шелкомъ въ временную Воркотню и, къ удивленію, Застала тамъ опекуна моего. Онъ сидлъ задумавшись передъ каминомъ и смотрлъ на уголья. Серебристые волосы его въ безпорядк лежали на голов, какъ-будто въ раздумь своемъ, онъ постоянно потиралъ ее руки. Во всякомъ случа эта неожиданная встрча испугала меня, я остановилась на-минуту и непремнно ушла бы назадъ, не нарушая его спокойствія, но онъ случайно увидлъ меня и я должна была остаться.

— Эсирь! сказалъ онъ съ удивленіемъ.

Я сказала ему зачмъ я пришла.

— Какъ, за работой до-сихъ-поръ, моя милая?

— Да, добрый опекунъ мой, сегодня я заработалась, сказала я, что-то не спится и мн бы хотлось кончить вышивку. Но, добрый опекунъ мой, вы отчего до-сихъ-поръ не отдыхаете и отчего такъ грустны? Надюсь, что нтъ никакой причины вамъ тревожиться.

— Никакой, маленькая хозяйка, отвчалъ онъ:— по-крайней-мр такой, которую бы ты могла понять.

Онъ говорилъ такимъ страннымъ, такимъ грустнымъ тономъ, что я невольно повторила его слова:

— Которую бы я могла понять?

— Останься на минуту Эсирь, сказалъ онъ: я думалъ о теб.

— Надюсь, что не мысль обо мн привела васъ къ такому грустному размышленію?

Онъ тихо провелъ рукою по лицу и снова глаза его выразили доброе и спокойное выраженіе. Перемна эта совершилась подъ вліяніемъ такой сильной воли, что я опять невольно повторила:

— Никакой, которую бъ я могла понять?

— Маленькая хозяйка, сказалъ мистеръ Жарндисъ:— я думалъ, то-есть я только что-теперь задумался о томъ, что ты должна быть посвящена во вс тайны своей исторіи, то-есть знать все, что и я знаю. Впрочемъ, это немного, очень-немного, Эсирь!

— Дорогой опекунъ мой, сказала я: — когда въ первый разъ вы объ этомъ сами заговорили…

— Но съ-тхъ-поръ, сказалъ онъ серьзно, перебивъ меня и догадываясь о чемъ я хотла сказать: — съ-тхъ-поръ, Эсирь, я думалъ, что есть большая разница между вопросомъ съ твоей стороны и объясненіемъ съ моей. Быть можетъ, это моя обязанность расказать теб все то, что я знаю.

— Если вы такъ думаете, дорогой опекунъ мой, сказала я: — стало-быть, это справедливо.

— Я такъ думаю, возразилъ онъ, очень-нжно, очень-добродушно, но ршительно.— Да, милая моя, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ кого бы-то ни было можетъ казаться неловкимъ, то по-крайней-мр ты прежде другихъ должна знать всю истину, чтобъ смотрть на себя совершенно-правильно.

Я сла и, не безъ нкотораго усилія бытъ спокойной, сказала ему: — первыя воспоминанія мои грустны — вы ихъ знаете, добрый опекунъ мой, и руки невольно поднялись къ лицу моему. Я закрылась, повторяя эти печальныя слова.

— Прошло девять лтъ, душа моя, сказалъ онъ, помолчавъ немного: — прошло девять лтъ съ-тхъ-поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной женщины, живущей въ уединеніи, письмо, исполненное такой страсти и такой силы, какихъ мн никогда не случалось видть въ письмахъ. Оно было писано на мое имя, быть можетъ, съ безумнымъ ко мн довріемъ, быть можетъ, съ тмъ, что была моя обязанность оправдать это довріе. Въ письм говорилось о ребенк, о сирот, двнадцати лтъ отъ-роду, и именно въ тхъ словахъ, которыя остались у тебя въ памяти. Эта женщина писала ко мн, что она воспитывала ребенка въ тайн, скрывая его происхожденіе, и что, со смертью ея, ребенокъ останется безъ друзей, безъ опоры, безъ имени. Дальше, она спрашивала меня согласенъ ли я продолжать воспитаніе такъ, какъ она начала?

Я слушала молча я внимательно смотрла на него.

— Т слова, которыя ты помнишь, показываютъ съ какой точки зрнія смотрли на ребенка, безъ сомннія, невиннаго. Сердце мое забилось въ пользу малютки и я отвчалъ на письмо.

Я взяла его руку и поцаловала.

Письмо заклинало меня не стараться видть пишущую, она давно была чужда свту и соглашалась только принять отъ меня довренное лицо. Я доврилъ мистеру Кенджу. Леди сказала ему, что она въ нкоторомъ отношеніи тетка бднаго ребенка и что больше она никому на свт ничего не скажетъ. Вотъ все что я знаю, другъ мой.

Я нсколько времени держала руку его въ своихъ рукахъ.

— Я чаще видалъ мою воспитанницу нежели она меня, сказалъ онъ, нжно глядя на меня: — и всегда зналъ, что она любима и счастлива.

— О, какъ я должна благословлять васъ, добрый опекунъ мой, васъ, моего настоящаго отца.

При слов отецъ, я опять замтила безпокойство на лиц его, но онъ превозмогъ себя и черезъ минуту былъ совершенно покоенъ, но все-таки слова мои произвели на него непріятное впечатлніе, такъ что я невольно опять повторяла:

— Которую я не могу понять, которую я не могу понять!

— Да, это било справедливо, и надолго, надолго справедливо…

— Прощай, же душа ноя, сталъ онъ, поцаловавъ меня въ лобъ: — и ступай спать теперь поздно и думать и работать. Ты и безъ того цлый день думаешь за насъ, милая хозяюшка.

Я не только не работала, но и не думала больше ничего. Съ благодарностью помолилась я Богу за столько незаслуженныхъ милостей и заснула спокойно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На слдующій день у насъ были гости. Пріхалъ мистеръ Алланъ Вудкауртъ. Онъ пріхалъ проститься, потому-что узжалъ надолго въ Китай и Индію, въ качеств врача на корабл.

Я думаю, впрочемъ, и знаю наврное, что онъ небогатъ. Все, что бдная мать могла сохранить для него, было истрачено на образованіе. Для молодого врача, неимющаго никакого знакомства въ Лондон, жизнь трудна, и хотя онъ занимался цлый день, лечилъ множество бдныхъ, но мало имлъ денегъ.

Онъ былъ старше меня семью годами, впрочемъ, это въ скобкахъ: не знаю зачмъ я объ этомъ сказала.

Я думаю, то-есть, помнится, онъ говорилъ намъ, что практиковаль три или четыре года, и еслибъ могъ надяться еще практиковать столько же времени, то онъ не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Онъ часто бывалъ у насъ и мы, сказать правду, грустили о его отъзд, потому-что онъ былъ замчательно-искусный врачъ и на очень хорошемъ счету.

Когда онъ пріхалъ къ намъ прощаться, онъ привезъ свою матушку въ первый разъ. Это была очень-хорошенькая старушка съ большими черными глазами, но она казалась немного-надменною. Она была родомъ изъ Валлиса и считала свое происхожденіе отъ какого-то знаменитаго предка, по имени что-то въ род Морган-ап-Керригъ, урожденца какого-то знаменитаго графства Джаймльтъ. Предокъ, кажется, всю свою жизнь провелъ въ нагорныхъ битвахъ и какой-то бардъ, въ род Кремляйнвашиворъ восплъ дянія его въ псни подъ заглавіемъ Міюлинвилкиводъ.

Мистриссъ Вудкауртъ, повдавъ намъ знаменитость своей высокой родни, сказала, что она вполн убждена, что сынъ ея, мистеръ Аланъ Вудкауртъ, куда бы не былъ заброшенъ судьбою, никогда не долженъ забыть, какая кровь течетъ въ его жилахъ и никогда не долженъ вступать въ бракъ, несоотвтствующій его общественному положенію, она внушала ему, что въ Остиндіи, куда онъ отправляется, много прекрасныхъ англичанокъ-спекулянтокъ, которыя, хотя имютъ и независимую собственность, но богатство ничего не значитъ безъ знаменитаго происхожденія, которое должно играть роль во всхъ случайностяхъ въ мір. Она такъ много говорила о родственномъ достоинств, что мн невольно пришла въ голову очень-глупая мысль, будто она намрена спросить меня о моемъ происхожденіи.

Мистеръ Аланъ Вудкауртъ, казалось, мало сочувствовалъ плодовитости ея разсказовъ и очень-нжно, очень-тонко свелъ разговоръ, не давая ей повода замтить свое неудовольствіе, на благодарность къ доброму опекуну моему, за его гостепріимство и за т счастливые часы — онъ называлъ ихъ счастливыми часами — которые онъ провелъ посреди насъ, воспоминанія о которыхъ, говорилъ онъ, будутъ всегда неизгладимы въ его сердц и будутъ всегда его лучшею мечтою. Онъ пожалъ намъ руки, и я протянула ему свою, потому-что вс протягивали. Онъ поцаловалъ руку Ады, потомъ мою и потомъ ухалъ далеко, далеко! надолго, надолго!

Я была занята цлый день, писала письмо домой, приказы въ Холодный Домъ, писала замтки моего добраго опекуна, стирала пыль съ книгъ и бумагъ и гремла ключами неумолкаемо. Я была занята до самыхъ сумерокъ. Когда солнце закатилось, я сла у окна припвая и работая. Вдругъ дверь отворилась и, сверхъ моего ожиданія, вошла Кадди.

— Ахъ Кадди, моя милая, сказала я:— какіе прелестные цвты!

Y нея въ рукахъ былъ прекрасный букетъ цвтовъ.

— Конечно прекрасные, Эсирь, сказала Кадди: — лучше ихъ трудно съискать.

— Принцъ, моя милая? сказала я шопотомъ.

— Нтъ, отвчала Кадди, качая головой и поднося ихъ къ моему носу: — нтъ не Принцъ.

— Ахъ, Кадди! такъ вотъ въ чемъ дло: у тебя два обожателя?

— Что? такъ ты думаешь, что у меня два обожателя?

— Да, два обожателя, сказала я, ущипнувъ ее тихонько за щечку.

Кадди разсмялась и сла подъ окномъ со мной и съ Адой, чтобъ поболтать немного. Она сказала намъ, что пробудетъ съ нами съ полчаса, пока не прійдетъ за ней Принцъ. Между-тмъ она безпрестанно любовалась букетомъ, то прикладывая его ко мн на грудь, то вплетая его въ мои волосы. Наконецъ, уходя отъ насъ, она отвела меня въ сторону и прикрпила букетъ къ моей груди.

— Это для меня? сказала я съ удивленьемъ.

— Для васъ, отвчала Кадди и поцаловала меня.— Кто-то оставить этотъ букетъ для васъ.

— Для меня?

— Да, для васъ, въ квартир бдной Миссъ Флайтъ. Кто-то узжаетъ ныньче далеко, далеко, на корабл, и проситъ передать это вамъ. Нтъ, нтъ, не снимайте ихъ: это было его желаніе, я свидтель.

— Это на что-то похоже, Эсирь! сказала Ада смясь и обнимая меня: — это на что-то похоже, ттушка Дерденъ, на что-то похоже!

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлокъ.

Не такъ-то было легко Ричарду, какъ казалось, поступить на испытаніе въ контору къ мистеру Кенджу. Главною помхой въ этомъ дл былъ самъ Ричардъ. Какъ только настало время оставить мистера Беджора, онъ началъ ужъ сомнваться въ успх своихъ новыхъ предпріятій.

— Право, говорилъ онъ: — вдь медицинская карьера — хорошая карьера, она мн не хуже нравится другихъ. Попробовать разв еще немножко?

Вслдствіе этого онъ заперся въ своей комнат, обложилъ себя книгами и костями и въ это короткое время, казалось, завоевалъ порядочный запасъ свдній. Стремленіе его къ медицинскимъ занятіямъ было неравномрно: сначала онъ принялся за нихъ горячо, но потомъ понемногу сталъ охлаждаться, а, охладившись совершенно, опять бросился на нихъ съ новою энергіею. Это колебаніе между юриспруденціей и медициною продолжалось такъ долго, что наступилъ Ивановъ-день, а мистеръ Ричардъ находился все-еще у мистера Беджора. Наконецъ, спустя еще нсколько времени, поступилъ онъ въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая. При всхъ этихъ толкахъ и перетолкахъ, въ немъ сформировался такой запасъ самонадянности, что онъ вполн былъ убжденъ въ прекрасномъ выбор своей карьеры, онъ былъ такъ веселъ, счастливъ и такъ влюбленъ въ Аду, что, право, трудно было вообразить себ въ немъ другое чувство, кром любви.

— Да, говорилъ Ричардъ: — что касается до мистера Жарндиса, который, сказать мимоходомъ, частенько жаловался все это время на порывы восточнаго втра, такъ, что касается до мистера Жарндиса, онъ, Эсирь, по моему мннію, славный-малый и ужъ изъ одного этого я долженъ стараться взяться за дло какъ можно прилежне.

Мысль, что Ричардъ можетъ взяться за дло, высказанная въ-особенности съ такимъ безпечнымъ и веселымъ лицомъ, не внушала большаго доврія. Однакожь, онъ часто говаривалъ намъ, что работы у него по горло, что онъ дивится, какъ еще до-сихъ-перъ не посдлъ какъ лунь.

Все это время въ денежныхъ длахъ своихъ онъ не оказалъ никакого усовершенствованія и оставался все тмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безпечно-мотоватымъ и совершенно-убжденнымъ, что онъ глубоко разсчетливъ и благоразуменъ, какъ и описывала его прежде. Какъ-то я сказала при немъ Ад, что у него деньги сыплются, вроятно, съ неба, потому-что онъ не обращаетъ на нихъ никакого вниманія.

— Не слушай ея, моя милочка-кузина, говорилъ на это Ричардъ: — знаешь ли ты, мои звздочка, за что ворчитъ ттушка Дерденъ? Вотъ видишь: какъ-то на-дняхъ я заплатилъ восемь фунтовъ стерлинговъ, или девять, кажется, не помню хорошенько, за жилетъ и за пуговки — какія хорошенькія пуговки! Вотъ она и подсмивается надо мною, а между-тмъ, оставаясь у этого Беджора, я бы долженъ былъ заразъ выложить двнадцать фунтовъ стерлинговъ за какія-нибудь противныя лекціи о костяхъ или печени, и она не хочетъ понять, что, перемнивъ карьеру и купивъ жилетъ, я все-таки остаюсь въ барышахъ: четыре фунта стерлинговъ, это, сударыня моя, не шутка — такъ ли?

Много судили и рядили, какъ устроить Ричарда въ Лондон. Намъ пора было возвратиться въ Холодный Домъ и, по отдаленности нашего мста жительства отъ столицы, боле раза въ недлю мы не могли навшать нашего друга, испытывающаго себя въ юриспруденція.

— Еслибъ онъ, говорилъ опекунъ мой: — поступилъ дйствительно въ контору мистеровъ Корбая и Кенджа, я нанялъ бы ему квартиру пообширне, такъ-что, пріхавъ въ Лондонъ, и мы втроемъ могли бы у него останавливаться, во вотъ бда, прибавлялъ онъ всякій разъ, потирая значительно себ голову: — вотъ бда, нельзя сказать наврное, что рвеніе его къ юриспруденціи не охладится.

Какъ бы то ни было, разговоры наши кончились тмъ, что мы ему наняли помсячно хорошенькую меблированную квартиру въ большомъ, спокойномъ дом, близь Королевскаго Сквера. Только-что онъ помстился, какъ накупилъ себ множество бездлушекъ, и нужныхъ и ненужныхъ, для комфорта. Когда мы съ Адой удерживали его отъ покупки какой-нибудь вещи и онъ убждался въ справедливости вашихъ словъ, то сбереженныя такимъ образомъ деньги считалъ непремнно бариномъ. Я, говоритъ, могу истратитъ эти пять фунтовъ стерлинговъ, которые выигралъ по длу какихъ-нибудь пуговокъ — не такъ ли, ттушка Дерденъ?

Вс эта хлопоты удерживали насъ отъ визита къ мистеру Бойтсорну. Наконецъ дла были приведены къ концу. Ричардъ перехалъ на свою новую квартиру и мы ршились отправиться на хуторъ, гд мистеръ Бойтсорнъ жилъ на холостую ногу.

Ричардъ въ это время года, въ которое обыкновенно бываютъ судейскія вакаціи, могъ бы хать съ нами къ мистеру Бойтсорну, во ревность его къ труду, энергическое желаніе изучить вс пружины несчастнаго процеса приковали его къ Лондону, и мы похали одни, и милочка моя, Ада, постоянно толковала о трудолюбія своего братца Ричарда.

Мы весело катились въ дилижанс въ Линкольншайръ въ сопровожденіи мистера Скимполя. Онъ разсказалъ намъ, что господинъ, имвшій дурную привычку приходить къ нему незванымъ гостемъ въ день рожденія его голубоокой дочери, очистилъ всю его квартиру отъ мебели, это обстоятельство, конечно, плачевное для каждаго, было какъ нельзя больше по сердцу мистеру Скимполю.

— Столы и стулья, говорилъ онъ: — очень-скучныя вещи, если ихъ не мняешь, все одни и т же, просто скука, смотришь на нихъ, они стоятъ передъ тобой — и никакого разнообразія! это выводитъ изъ всякаго терпнія Какъ пріятно, когда нтъ постоянныхъ столовъ и стульевъ, право! Брать мебель напрокатъ всего пріятне: перелетаешь какъ бабочка отъ краснаго дерева къ черному, отъ чернаго къ орховому — наслажденье да и только! выбираешь фасонъ какой угодно, и однообразіе не утомляетъ.

— Всего странне, однакожъ, то, продолжалъ мистеръ Скимполь въ веселомъ настроенія духа: — что мои столы и стулья взяты были у мастеровъ въ домъ, а хозяинъ квартиры отнялъ ихъ у меня за долгъ, я совершенно спокоенъ. Воля ваша, а это смшно! Этого я никакъ и никогда не пойму! Вдь мебельные мастера не брались уплачивать за меня квартирные долги? За что же хозяинъ обобралъ ихъ мебель? Мн кажется, это все-равно, еслибъ у меня была на переносиц бородавка и хозяинъ мой, неохотно смотрящій на бородавки, ухватился бы за носы моихъ мебельщиковъ и давай цапать ихъ, несмотря на то, есть ли на ихъ переносицахъ бородавки или нтъ? Какъ хотите, а логика его погршительна!

— По-крайней-мр ясно и непогршительно то, говорилъ, улыбаясь, мистеръ Жаридисъ: — что тотъ, кто обязался платить за столы и стулья, долженъ заплатить за нихъ.

— Безъ сомннія, возразилъ мистеръ Скимполь: — это-то и главное дло! Я говорю своему хозяину: — дружище! знаете ли вы, что вдь за мебель, которую вы такъ смло берете къ себ, долженъ заплатить превосходнйшій изъ людей, мистеръ Жарндисъ. Разв вы имете какія-нибудь права на его собственность?— А онъ все свое: тащитъ да и только! что ни говори — какъ съ гуся вода!

— И не хочетъ ничего слушать? сказалъ опекунъ мой.

— Ничего! отвчалъ мистеръ Скимполь: — я предлагалъ ему разныя серьзныя сдлки. Я пригласилъ его къ себ въ комнату. Я сказалъ ему: вы, вдь, дловой человкъ — я это знаю? Да, отвчалъ онъ.Хорошо, сказалъ я:— будемъ же толковать дльно. Вотъ чернильница, перья, бумага, облатки. Ну что вамъ нужно? Я занималъ у васъ въ дом квартиру и жилъ, къ общему нашему удовольствію, совершенно-спокойно. Теперь начались у насъ недоразумнія. Будемъ же заразъ и друзьями и дловыми людьми. Что вамъ нужно? И что же? на все на это онъ отвтилъ лишь фигурой въ восточномъ вкус: — я, говоритъ, никогда не видалъ цвта вашихъ денегъ! Другъ мой, сказалъ я: — да у меня денегъ никогда не бываетъ, я не знаю, что значитъ имть деньги. Хорошо, говоритъ онъ: — ну если я потерплю нсколько времени, что же вы на это скажете?— Другъ мой, говорю я: — я не имю никакого понятія о времени. Вы говорите, что вы дловой человкъ, такъ и распорядитесь дловымъ образомъ, какъ только можно распорядиться посредствомъ чернилъ, перьевъ, бумаги и облатокъ, я все готовъ исполнить! Но не заставляйте же платить себ вещами, принадлежащими другимъ, а не мн — это безсмысленно! Будемъ дловыми людьми — вотъ и все! Ну, и что же вышло: онъ дловымъ образомъ распорядиться не хотлъ — вотъ и все!

Нтъ сомннія, что такое ребячество мистера Скимполя имло, вообще говоря, свои неудобства, но въ нкоторомъ отношеніи не было лишено и комизма. Во время дороги онъ чувствовалъ всегда хорошій аппетитъ и не отказывался раздлять вс закуски и лакомства, которыя предлагали намъ въ гостинницахъ, только никогда не платилъ за нихъ денегъ. Когда извощикъ, обходя всхъ пассажировъ вокругъ, попросилъ себ на водку, мистеръ Скимполь спросилъ его, весело-добродушнымъ тономъ: какую награду считаетъ онъ для себя наибольшей, и на отвтъ его: полкроны, онъ улыбнулся, сказалъ, что желаніе вообще довольно-умренное и предоставилъ заплатить за себя мистеру Жарндису.

Погода была прекрасная. Зелень полей колыхалась крупными волнами, птички чирикали такъ радостно, кустарники были полны дикихъ ягодъ, деревья густо драпированы зеленью, луга благоухали душистыми цвтами. Часу въ третьемъ за полдень пріхали мы въ торговый городъ, гд останавливается дилижансъ.— Маленькій городишко, съ церковью посредин, съ площадью, съ рынкомъ, съ узенькой душной улицей, съ тинистымъ прудомъ, въ которомъ сонная, поджарая лошадь оевжала своя грязныя ноги. Въ небольшой полос тни нсколько человкъ лежали и Стояли въ полудремот. Посл шелеста листьевъ, тряски и шума экипажа, тихій городъ намъ показался такимъ ничтожнымъ, такимъ неподвижнымъ.

Въ гостинниц мы застали мистера Бойтсорна. Онъ пріхалъ верхомъ и съ нимъ была коляска, въ которой намъ надо было отправиться на его хуторъ, миль за пять отъ города. Онъ очень обрадовался, увидавъ насъ, и быстро соскочилъ съ лошади.

— Клянусь честью! сказалъ онъ, радушно поздоровавшись съ нами:— вы попали на самый проклятый дилижансъ, такой скверной колесницы не сыщешь во всемъ свт! Онъ, изволите видть, опоздалъ двадцать-пять минутъ: за это слдуетъ его повсить на первой осин!

— Будто онъ опоздалъ? сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относилась рчь мистера Бойтсорна.— Вотъ оно что, впрочемъ, я тутъ ничего не понимаю.

— Двадцать-пять минутъ! двадцать-шесть минутъ, гремлъ мистеръ Бойтсорнъ, смотря на свои часы: — да это ни на что не похоже! Опоздать двадцать-шесть минутъ, когда въ карет сидятъ дамы, нтъ, это не можетъ быть безъ умысла! Да что тутъ толковать! и отецъ его и ддъ въ придачу, были записные плуты, которыхъ когда-либо приходилось видать на козлахъ!

Говоря это съ чувствомъ сильнаго негодованія, онъ въ то же время сажалъ насъ нжно въ коляску и лицо его сіяло радостью я удовольствіемъ.

— Мн очень-совстно, милостивыя мои государыни, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стоя съ непокрытой головой у дверецъ коляски: —‘ мн очень совстно и досадно, что я долженъ васъ вести въ обходъ и сдлать мили дв крюку. Но что же длать! прямая дорога лежитъ черезъ паркъ сэра Лейстера Дедлока, и я поклялся: до-тхъ-поръ, пока останется у меня хоть капля крови, не вступать во владнія этого супостата ни своею ногою, ни лошадиною! И подмтивъ взоръ опекуна моего, онъ разразился своимъ гремучимъ смхомъ, который, казалось, расшевелилъ и этотъ сонный и дрянной городишко.

— Разв Дедлоки здсь, Лаврентій? спросятъ опекунъ мой, когда мы двинулись впередъ и мистеръ Бойтсорнъ галопировалъ рядомъ съ нами по зеленому дугу.

— Сэръ Фарнесъ, возразилъ мистеръ Бойтсорнъ:— ха, ха, ха! сэръ Фарнесъ здсь и, къ моему удовольствію, подагра душить его на порядкахъ. Миледи — при этомъ имени лицо его приняло самое нжное выраженіе — также скоро будетъ, ее ожидаютъ на-дняхъ. Я не удивляюсь, что она не очень спшитъ въ объятіи своего супруга. Не понимаю, да я думаю никто не понимаетъ, какая тайна заставила такую превосходную женщину выйди за такого мозгляка. Ха, ха, ха, ха!

— Я думаю, говорилъ опекунъ мой, смясь:— твое заклятіе не простирается на насъ и мы можемъ иногда погулять въ парк?

— Я никакихъ не кладу запрещеній на моихъ гостей, говорятъ мистеръ Бойтсорнъ, наклонясь къ намъ съ Адой, съ своей милой улыбкой, которая такъ шла къ нему: — разв только въ случа отъзда) Но во всякомъ случа, мн очень-прискорбно, что я не могу имть счастія сопровождать васъ въ вашихъ прогулкахъ въ Чизни-Вольдъ, потому-что это прекрасное мсто, но, Жарндисъ, я тебя предупреждаю, что ты, какъ мой гость, встртишь тамъ холодный пріемъ. Баронетъ ходитъ тамъ, какъ недльные часы, то-есть такіе недльные часы, которые никогда не заводятся и, слдовательно, стоятъ… ха, ха, ха, ха! Я увренъ, съ нимъ сдлается новый припадокъ подагры, когда онъ увидитъ друзей своего друга и сосда… ха, ха, ха!

— Мы не будемъ длать опытовъ надъ его подагрою, говорилъ опекунъ мой: — смю надяться, что мы оба далеки отъ мысли имть честь познакомиться между собою, а погулять въ парк, оглядть разъ-другой домъ, это позволяется каждому любопытствующему, и мн больше ничего ненадо.

Хорошо, сказалъ мистеръ Бойтсорнъ: — все это очень-хорошо и всмъ этимъ я очень-доволенъ! Здсь смотрятъ на меня какъ на втораго Аякса, вызывающаго громовое пораженіе. Ха, ха, ха, ха! когда, въ воскресенье, прохожу я въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь, для ихъ потхи, подъ ударами молній дедлоковскаго негодованія. Ха, ха, ха, ха! онъ и самъ такъ же думаетъ, потому-что онъ, клянусь вамъ, пошлйшій, глупйшій и самый… полновсный оселъ!

Мы въхали на вершину холма и увидли Чизни-Вольдъ.

Это былъ живописный старый замокъ, обнесенный роскошнымъ паркомъ. Посреди деревьевъ и недалеко отъ замка виднлся крестъ и куполъ церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ. Что это за восхитительное мсто! безконечный боръ, по которому скользили лучи солнца, перемшивая полутоны свта и тни, широкіе ковры зеленющихъ луговъ, искристыя голубыя ленты воды, роскошный садъ, пестрыя клумбы самыхъ разнообразныхъ цвтовъ, домъ съ его крышей, трубами, башнями, павильйонами, галереями, широкими террасами, обнесенный баллюстрадой, около которой вились розы и каприфоліи, казался чмъ-то сверхъестественнымъ. Все, и домъ, и садъ, а террасы, и зеленые луга, и воды, и старые дубы, к корни, и нихъ, и лсъ, освщенные золотистыми лучами садящагося солнца, разстилались передъ нами волшебною панорамой.

Подъзжая къ деревн, мы увидли маленькую гостинницу, украшенную гербомъ Дедлоковъ, на скамейк, передъ дверью, сидлъ молодой человкъ и справлялъ удочку, мистеръ Бойтсорнъ раскланялся съ нимъ.

— Это сынъ управительницы домомъ, мистеръ Раунсвель, сказалъ онъ намъ: — онъ страстно влюбленъ въ одну молодую двушку. Эта двушка понравилась и леди Дедлокъ, и она взяла ее къ себ въ услуженіе, такая честь очень не по-сердцу молодому человку. Однакожъ теперь онъ на ней жениться не можетъ, хотя бъ и розанчикъ былъ на это согласенъ, вотъ потому-то онъ и заходитъ сюда иногда денька на два, чтобъ… удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!

— Что же они, обручены, мистеръ Бойтсорнъ? спросила Ада.

— Не знаю, не знаю, миссъ Клеръ, отвчалъ онъ: — вы ахъ увидите скоро вмст и потому сами ршите вашъ вопросъ. Такимъ вещамъ надо учиться мн у васъ, а не вамъ у меня.

— Пока Ада закраснлась, мистеръ Бойтсорнъ ударилъ по своему срому коню, подскакалъ къ двери своего хутора, соскочилъ на ноги, снялъ шляпу и ожидалъ насъ съ распростертыми объятіями.

Онъ жилъ въ очень-красивомъ домик, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ, съ одной стороны былъ разведенъ большой цвтникъ и фруктовый садъ, оканчивающійся обильнымъ огородомъ, и все было обнесено надежной стной, въ защиту отъ похитителей. Старая липовая аллея сплеталась въ зеленый сводъ, вишневыя деревья и яблони гнулись подъ тяжестью плодовъ. Втви кустарниковъ, крыжовника и смородины пригибались къ земл, земляника и клубника краснлись везд въ такомъ же изобилія, и персики цлыми сотнями спли на солнц. Подъ стками и стеклами рамъ блистали свжіе огурцы, арбузы и дыни и наполняли грунтъ такъ изобильно, что, кажется, каждый дюймъ земли былъ цлымъ погребомъ съ запасомъ на долгое время. Между-тмъ пріятный запахъ свжей травы и различнаго рода растеній, не говоря ужъ о сосднихъ стогахъ душистаго сна, обращали весь хуторъ въ роскошный букетъ. За старою кирпичною стною царствовала такая тишина и такое спокойствіе, что даже круги перьевъ, разставленные для пуганья птицъ, едва колебались на воздух.

Хотя донъ вообще не въ такомъ порядк, какъ садъ, но, во всякомъ случа, это былъ настоящій старинный домъ, съ боровами на чердак, съ кухней, выстланной камнемъ, съ каминами изъ расписныхъ изразцовъ и съ большими балками, переложенными черезъ весь потолокъ. Передъ окнами съ одной стороны простирался спорный пунктъ земли, на немъ мистеръ Бейтсорнъ и день и ночь держалъ бдительнаго стража, котораго обязанность состояла единственно въ томъ, чтобъ, въ случа нечаяннаго нападенія, тотчасъ же поднять трезвонъ въ огромный колоколъ, повшенный здсь для этой цли, отвязать огромнаго и злаго бульдога, своего союзника, который сидлъ на тяжелой цпи въ своей конур, и вообще разить, какъ только можно, смлаго непріятеля. Недовольный этими физическими предостереженіями, мистеръ Бойтсорнъ выставилъ и свое имя на нсколькихъ деревянныхъ щитахъ, на которыхъ сказано: ‘Собака кусается. Страшно зла. Лаврентій Бойтсорнъ.— Мушкетоны заряжены крупной дробью. Берегись. Лаврентій Бойтсорнъ.— Не ходи здсь: попадешь въ волчью яму. Лаврентій Бойтсорнъ.— Капканы здсь стоятъ и денно и нощно. Лаврентій Бойтсорнъ.— Предостереженіе: всякій, кто осмлится безъ дозволенія явиться на сей собственности, будетъ наказанъ силою длани владльца, со всевозможною строгостью и подвергнется законному преслдованію. Лаврентій Бойтсорнъ’. Эти лаконическія, но сильныя надписи, онъ показывалъ намъ изъ окна своей парадной гостиной, заливаясь отчаянными залпами смха: ха, ха, ха, ха, ха, ха! а птичка между-тмъ безпечно прыгала у него по голов и плечамъ.

— По моему мннію, это ужасно скучная возня, сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенною своею безпечностью: — если только все это не шутка?

— Шутка! ха! возразилъ мистеръ Бойтсорнъ съ невыразимымъ жаромъ: — нтъ, сударь мой, это не шутка! Я готовъ вмсто собаки посадить льва, везд подвести подкопы, гд только станетъ нога нечестиваго сэра Фарнеса, я готовъ… ха, ха, ха, ха!.. Нтъ, это, сударь, не шутка!

Мы пріхали къ нему въ субботу. Въ воскресенье утромъ пошли мы вс въ маленькую церковь, въ парк, по веселой.тропинк, проходящей непосредственно черезъ поле битвы.

Въ церкви было мало народу: по большей-части земледльцы, рабочіе, прислуга джентльменовъ въ околотк. Между ними красовались статные лакеи, въ-особенности понравился мн заштатный -старый кучеръ: въ немъ такъ я отражалась вся знаменитость лордовъ, которыхъ онъ возилъ въ своей карет. Хорошенькія, молоденькія двочки цлой гирляндой сидли на своихъ мстахъ и мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ, отличавшаяся прямизною стана и плотностью стараго, но красиваго еще лица. Прелестная двочка, о которой говорилъ мистеръ Бойтсорнъ, стояла рядомъ съ ней. Я бы, кажется, ее тотчасъ узнала по первому взгляду — такой была она обворожительной красоты, щечки ея пылали, блестящіе глазки то потуплялись внизъ, то подымались кверху, подъ вліяніемъ глазъ молодаго рыбака-аматра, который, должно-быть, случайно, стоялъ неподалеку отъ нея. Одно лицо и непріятное лицо, хотя и красивое, недоброжелательно слдило за хорошенькой двочкой, впрочемъ, оно также недоброжелательно смотрло и на всхъ: это было лицо француженки.

Пока колоколъ еще гудлъ и знаменитые лорды не являлись, я успла оглядть церковь. Густыя деревья заслоняли окна и пропускали въ церковь мало воздуха и какой-то зеленоватый свтъ, отъ котораго лица окружающихъ казались очень-блдными. Небольшой лучъ свта, проникающій въ маленькую дверь, освщалъ неясно изображенія на стнахъ и сторожа, работавшаго прилежно около колокола. Но вотъ толпа зашевелилась по извстному направленію, пробжалъ почтительный шопотъ, и я догадалась, что является лордъ съ миледи.

Могу ли я когда-нибудь позабыть, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда? могу ли я когда-нибудь позабыть выраженіе тхъ глазъ, которые впились въ меня и, казалось, готовы были выскочить изъ своихъ орбитъ? Это была минута, одна только минута, но лицо, на которое я взглянула и съ котораго тотчасъ же опустила глаза своя на молитвенникъ, было мн знакомо.

И странно, предо мной явилась длинная перспектива дней, проведшихъ мною у моей крестной матери, даже и то время, когда, одвши, бивало, мою куколку, я становилась на цыпочки, чтобъ посмотрться въ зеркало и причесать себ, голову. Безспорно, что я никогда не видала леди, безспорно также, что лицо ея было, какъ дв капли воды, знакомо мн.

Легко было догадаться, что церемонный, сдовласый подагрикъ-джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лейстеръ Дедлокъ, а леди — была леди Дедлокъ. Но почему лицо ея было нкоторымъ образомъ похоже на разбитое зеркало, въ обломкахъ котораго являлись мои воспоминанія, и почему я такъ была встревожена, такъ дрожала, встрчая нечаянно взглядъ миледи — въ этомъ я не могу дать отчета.

Я приписала это непростительной слабости нервъ, но, при всемъ усиліи, не могли превозмочь себя. Проведшее время моей жизни и покойная крестная мать моя не выходили изъ моего воображенія, это заставило меня думать, что, можетъ-быть, миледи Дедлокъ похожа лицомъ на миссъ Барбару. Быть-можетъ, и было какое-нибудь сходство, но выраженія этихъ двухъ лицъ были такъ различны, какъ небо и земля. Эта суровость, которая сверкала въ каждой черт моей крестной матери, подобно бур между горами, была совершенно-далека отъ лица, стоящаго предо мною, такъ-что, еслибъ и было ничтожное сходство между ними, то это сходство не могло бы поразить меня. Къ-тому же, я не запомню ни въ чьемъ лиц такого величія и такой гордости которыя были въ лиц леди Дедлокъ. и все-таки я, я — ничтожная Эсирь Сомерсонъ, дитя, живущее отдльною жизнью, дитя, рожденіе котораго не принесло никому никакой радости — явилась передъ моими глазами, съ какой-то сверхъестественной силой изъ давно-прошедшаго, и эта фантастическая сила исходила изъ фешонэбльной леди, которую я никогда не видала и которая мн никогда не снилась во сн.

Это обстоятельство бросило меня въ такое волненіе, что я готова была не слушать всхъ замчаній француженки, которая, сколько я замтила, пришла въ церковь для своихъ личныхъ наблюденій. Наконецъ, весьма-медленно я успокоилась и, спустя нсколько времени, взглянула на леди Дедлокъ, и взглянула безъ волненія.

По окончаніи службы, сэръ Лейстеръ очень-осанисто и любезно подалъ свою руку миледи, хотя онъ могъ передвигать ноги только съ помощью толстой палки, и проводилъ ее до двумстной кареты, въ которой он пріхали.

Дорогою мистеръ Скимполь замтилъ мистеру Бойтсорну, что баронетъ свысока взиралъ на окружающую его толпу.

— Онъ таковъ, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ.— И отецъ его и ддъ и праддъ въ придачу, вс они таковы!

— Знаете ли, продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно-неожиданно дли мистера Бойтсорна: — знаете ли, я очень люблю видть людей подобнаго сорта!

— Быть не можетъ! завопилъ мистеръ Бойтсорнъ.

— Нтъ, это такъ, продолжалъ мистеръ Скимполь.— Видите ли, онъ хочетъ дать почувствовать, что можетъ мн покровительствовать — очень-радъ! сдлай одолженіе!

— А я-такъ не радъ, кричалъ мистеръ Бойтсорнъ въ большомъ волненіи.

— Не-уже-ли? возразилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ: — да вдь это значитъ самому себ досаждать. Какая же въ этомъ надобность? Я совершенно-доволенъ, доволенъ, какъ дитя, всмъ, что длается вокругъ меня, и досаждать себ ничмъ въ мір не стану. Вотъ, напримръ: я прихожу сюда, встрчаю великолпнаго лорда, требующаго высокопочтенія къ своей особ. Прекрасно! Вотъ теб, говорю я, великолпный лордъ, мое высокопочтеніе — прими его, если ты мн можешь показать что-нибудь пріятное, я буду очень-счастливъ, если ты хочешь дать что-нибудь пріятное, я буду очень-радъ и возьму. Великолпный лордъ, безъ-сомннія, отвтитъ мн: ‘Ты, братъ, славный дтина: ни жолчи моей не волнуешь, ни пищеваренія моего не портишь и нечего мн передъ тобой быть ежомъ’. И право, для насъ обоихъ это будетъ недурно! Вотъ съ какой точки зрнія смотрю я на вещи. Впрочемъ, можетъ-быть, это дтскій взглядъ.

— Ну, а если на другой день, говорилъ мистеръ Бойтсорнъ:— вы увидите человка, совершенно ему противоположнаго, тогда что?

— Какъ что? говорилъ мистеръ Скимлоль съ полною простотою и скромностью: — и тогда то же самое — вотъ и все. Я бы, напримръ, сказалъ: ‘достопочтенный мой Бойтсорнъ, ты не хочешь видть великолпнаго лорда? Очень-хорошо! и я не хочу его видть! Я думаю, что мои обязанность состоитъ въ томъ, чтобъ каждому угодить, и думаю, что въ этомъ же состоитъ обязанность каждаго, словомъ, должна быть связь и гармонія, слдовательно, если ты не хочешь его знать, и и не хочу его знать. А теперь, дружище, пойдемъ обдать.’

— А еслибъ дружище-то, заревлъ мистеръ Бойтсорнъ: — еслибъ дружище-то сказалъ, что я теб…

— Понимаю, понимаю, отвчалъ мистеръ Скимлоль: — конечно, онъ такъ бы и сказалъ.

— Что, я теб поднесу такой обдъ!… заревлъ мистеръ Бойтсорнъ, и къ этому, врно, прибавилъ бы: ‘Если хочешь говорить, мистеръ Гарольдъ Скимлоль, такъ говори дло!’

— На это Гарольдъ Скимлоль, какъ вамъ извстно, отвтитъ, говорилъ онъ самымъ-веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкою: — что онъ, право, не знаетъ, что значитъ дло, о дл не иметъ ни кали идеи и не знаетъ, кто занимается дломъ или чмъ занимается дло. Если вы занимаетесь дломъ и если это вамъ по-сердцу — прекрасно, поздравляю васъ отъ всей моей души — вотъ и все. До меня же это не касается, увряю васъ, потому-что я настоящее дитя, я дло во мн, а я въ дл — никакой нужды не имемъ. Такъ видите ли, несравненнйшій Бойтсорнъ, не самое ли лучшее идти обдать?

Это вотъ одинъ очеркъ разговора изъ числа многихъ между мистеромъ Бойтсорномъ и мистеромъ Скимполемъ. Я всегда боялась, чтобъ эти разговоры не кончились плачевнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина, въ чемъ не было бы никакого сомннія, еслибъ обстоятельства были другія. Вопервыхъ, мистеръ Бойтсорнъ свято хранилъ обязанности гостепріимнаго хозяина, вовторыхъ, опекунъ мой смялся отъ чистаго сердца съ мистеромъ Скимполемъ и надъ мистеромъ Скимполемъ, какъ надъ ребенкомъ, который цлый день тшится мыльными пузырями. Между-тмъ мистеръ Скимполь, не подозрвая, какія живыя струны онъ затрогиваетъ и какой можетъ подвергнуться опасности, набрасывалъ карандашомъ ландшафтъ въ парк, которому, конечно, никогда не было суждено быть конченнымъ, или садился за фортепьяно я разъигрывалъ отрывки какихъ-нибудь оперъ, или плъ какія-нибудь псенки, или ложился на спину подъ тнь дерева и наблюдалъ за движеніемъ облаковъ, вообще былъ, какъ-нельзя-боле, доволенъ самъ-собою.

— Предпріятія и усилія, говаривалъ онъ намъ, лежа на спин въ тни: — для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я имъ сочувствую глубочайшимъ образомъ. Лежа, хоть напримръ здсь, я съ почтительнымъ удивленіемъ думаю объ этихъ предпріимчивыхъ умахъ, которые проникаютъ до свернаго полюса, или въ самое сердце тропиковъ. Матеріалисты спрашиваютъ: ‘Зачмъ носитъ нелегкая къ сверному полюсу? Какая отъ этого польза?’ Не знаю я, есть отъ этого польза или нтъ, но по-крайней-мр я могу сказать наврное, что они, идя можетъ-быть безъ особеннаго умысла, однакожь, по-крайней-мр, занимаютъ мои мысли. Возьмемъ хоть, наконецъ, крайность, возьмемъ туземцевъ съ американскихъ плантацій: конечно, они работаютъ сильно, конечно, эта работа имъ неочень по вкусу, и даже, быть-можетъ, ихъ существованіе несовсмъ-весело, но они оживляютъ для меня ландшафтъ, они придаютъ мстности поэтической колоритъ, и я увренъ, что это одна изъ пріятнйшихъ цлей ихъ существованія. И я очень благодаренъ имъ за это!

Мн часто приходило въ голову, по поводу его рчей: порождаютъ ли въ немъ какую-нибудь мысль мистриссъ Скимполь и дти, и съ какой точки зрнія представляются они его космополитическому уму?

Быстро прошла недля. Погода стояла прекрасная, дни были теплы я ясны и пріятно было проводить ихъ въ широкомъ парк, любуясь раскидистыми деревьями, пробивающимся лучомъ солнца сквозь густые листья зелени, перебгающею тнью, между-тмъ, какъ птицы цли и слышалось въ воздух тихое жужжанье наскомыхъ. У насъ въ парк было одно любимое мсто, густо было оно покрыто мягкимъ мохомъ и свжей зеленой муравой, на немъ лежало нсколько срубленныхъ и очищенныхъ отъ коры деревьевъ. Сидвшему на этомъ мст, сквозь проску, открывалась богатая перспектива. Въ эту субботу сидли мы съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой и любовались на яркоосвщенный планъ картины. Вдругъ вдалек послышались сильные раскаты грома и крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.

Всю недлю воздухъ былъ наполненъ электричествомъ до удушливости, но гроза разразилась внезапно и съ такою силой, что прежде, чмъ мы успли достигнуть забора, громъ и сверканіе молніи было постоянное и тяжелыя капли дождя били по листьямъ, какъ свинцовыя пули. Въ такую грозу, сосдство съ деревьями опасно, и мы поспшили по мшистымъ пригоркамъ въ сторожевую избушку лсничаго, находящуюся вблизи. Мы часто любовались мрачной красотою этой избушки, стоящей посреди густой зелени деревьевъ.

Въ избушк было такъ темно, въ-особенности при неб, густо покрытомъ черными облаками, что мы съ трудомъ замтили человка, который, поклонясь намъ при вход, подалъ мн и Ад по стулу. Ставни были открыты и мы любовались грозой.

Картина была величественна: втеръ ревлъ, качалъ и гнулъ деревья, дождь лилъ, какъ изъ ведра, раскаты грома сливались одинъ съ другимъ и красновато-яркая молнія рзала небо въ разныхъ направленіяхъ.

— Однако, не опасно ли сидть у открытаго окна?

— О нтъ, милая Эсирь, сказала Ада, спокойно обращаясь ко мн.

Вопросъ, однакожъ, былъ предложенъ не мной.

Сердце затрепетало снова во мн. Я никогда не слыхала этого голоса, какъ никогда не видала этого лица. Но голосъ этотъ длалъ на меня странное впечатлніе, онъ вызывалъ во мн панораму всей моей прошедшей жизни.

Леди Дедлокъ прежде насъ искала убжища отъ грозы въ сторожевой избушк лсничаго.

Она тихо подошла къ моему стулу и облокотилась на его спинку. Повернувшись назадъ черезъ плечо, я увидла ее совершенно рядомъ со мною.

— Я испугала васъ? сказала она.

Нтъ, это былъ не испугъ. И чего мн было бояться?

— Я думаю, сказала леди Дедлокъ, обращаясь къ моему опекуну: — что я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Жарндисомъ?

— Ваше вниманіе длаетъ мн больше чести, чмъ я могъ ожидать, миледи, сказалъ опекунъ мой.

— Я узнала васъ прошлое воскресенье въ церкви. Мн очень-прискорбно, что какой-то поземельный споръ сэра Лейстера — вовсе безъ его желанія, я уврена — можетъ нкоторымъ образомъ послужить къ недоразумніямъ между нами.

— Я знаю это обстоятельство, сказалъ, улыбаясь, опекунъ мой: — и считаю себя совершенно-обязаннымъ не безпокоить васъ моимъ знакомствомъ.

Она протянула къ нему руку съ какимъ-то непринужденно-холоднымъ видомъ, и говорила съ полнымъ равнодушіемъ, но въ голос ея звучало много пріятности. Въ ней было столько же граціозности, сколько и красоты, но это была холодная красота: при взгляд на нее всякій легко замтилъ бы, что она иметъ сильную власть привлекатъ къ себ, если только захочетъ. Лсовщикъ подалъ ей стулъ и она сла въ дверяхъ между нами.

— Пристроили ли вы молодаго человка, о которомъ писали сэру Лейстеру и для котораго сэръ Лейстеръ, къ-сожалнію своему, не могъ ничего сдлать? сказала она, повернувъ головку свою черезъ плечо къ мистеру Жарндису.

— Пристроилъ, сказалъ онъ.

Она, казалось, уважала мистера Жарндиса и хотла съ нимъ сблизиться. Въ гордой манер ея было много привлекательнаго.

— Я думаю, это ваша воспитанница, миссъ Клеръ?

Онъ представилъ ей Аду.

— Вы утратите часть вашего безкорыстнаго, донкихотскаго характера, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису, опять черезъ плечо: — если вы будете воспитывать подъ вашею опекою такихъ красавицъ. Но представьте меня также, сказала она, повернувшись ко мн совершенно: — и этой молодой леди.

— Миссъ Сомерсонъ также моя воспитанница, сказалъ мистеръ Жарндисъ: — съ тою только разницею, что и за нее не отвчаю ни предъ какимъ лордомъ-канцеромъ.

— Миссъ Сомерсонъ, лишилась своихъ родителей? сказала миледи.

— Да.

— Надюсь, что она совершенно-счастлива въ своемъ опекун.

Леди Дедлокъ смотрла на меня, я смотрла на нее и отвчала ей утвердительно. Вдругъ она отвернулась отъ меня поспшно, даже съ какимъ-то примтнымъ неудовольствіемъ, и опять заговорила съ моимъ опекуномъ.

— Много прошло съ-тхъ-поръ, когда мы перестали съ вами встрчаться, мистеръ Жарндисъ…

— Да, много. Для меня и эта недля тянулась очень-долго, отвчалъ онъ.

— Какъ! и вы даже льстите, или, быть-можетъ, думаете, что лесть мн необходима? сказала она съ легкимъ презрніемъ.— Я думаю, я пріобрла такое мнніе!

— Вы пріобрли такъ много, леди Дедлокъ, сказалъ опекунъ мой:— что по-невол должны немного платиться… впрочемъ, не передо мною.

— Такъ много! повторила она, тихо смясь: — да!

Въ ея манерахъ было столько возвышеннаго, столько силы, столько уничтожающаго… и ужъ я не знаю чего. На насъ съ Адой она смотрла какъ на дтей, такъ-что, тихо смясь и глядя на падающій дождь, она не обращала на насъ никакого вниманія и занималась спокойно своими мыслями, какъ-будто была одна.

— Я думаю, что, когда мы встрчались за границей, вы лучше знали мою сестру, чмъ меня, сказала она, взглянувъ на мистера Жарндиса.

— Да, мы прежде чаще встрчались, отвчалъ онъ.

— Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ, сказала леди Дедлокъ:— и между нами всегда было мало общаго. Хоть это и грустно, но пособить этому нельзя.

Леди Дедлокъ опять стала глядть на дождь. Гроза стихла. Дождь ослабъ, молнія больше не сверкала, раскаты грома слышались только вдалек, солнце начало ужъ золотить мокрые листья и отражаться въ падающихъ капляхъ дождя.

Пока мы сидли молча, маленькій фаэтонъ, запряженный парою лошадей, быстро подъзжалъ къ крылечку сторожевой избушки.

— Посланный возвращается назадъ, миледи, съ экипажемъ, сказалъ лсовщикъ.

Въ фаэтон сидли дв женщины. Когда онъ остановился, изъ него вышли: француженка, которую я видла въ церкви, а за ней красивая двушка. Въ рукахъ у нихъ было нсколько шалей и бурнусовъ, француженка, смлая и самонадянная, красивая двушка, сконфуженная и робкая.

— Что это значитъ? Дв! сказала леди Дедлокъ.

— Я пока считаюсь вашей горничной, миледи, сказала француженка: посланный требовалъ горничную.

— Я думала, что я вамъ понадоблюсь, миледи, сказала хорошенькая двочка.

— Ты мн понадобишься, дитя мое, отвчала леди Дедлокъ спокойно: — наднь на меня эту шаль.

Миледи повернулась къ ней и та слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамченною, сверкала изъ угловъ глазъ своихъ и шевелила блдными губами.

— Мн очень прискорбно, сказала леди Дедлокъ мистеру Жарндису: — что мы не можемъ возобновить прежняго нашего знакомства. Вы мн позволите прислать сюда экипажъ мой, къ услугамъ вашигь молодыхъ двушекъ. Онъ сейчасъ же сюда вернется.

Мистеръ Жарндисъ ни за что не хотлъ согласиться на это предложеніе. Миледи Дедлокъ снисходительно простилась съ Адой, но не со мной, и, опираясь на руку мистера Жарндиса, сла въ фаэтонъ.— Это былъ красивенькій, низенькій садовый экипажецъ съ верхомъ.

— Садись со мной, дитя мое, сказала она хорошенькой двушк: — ты мн нужна. Пошелъ!

Фаэтонъ покатился и француженка, держа на рук своей вс привезенныя шали, ошеломленная, осталась на своемъ мст.

Я думаю, что для гордости сильное наказаніе — гордость. Гнвъ француженки былъ самый странный, какой мн когда-либо случалось видть. Она стояла неподвижно, покамстъ фаэтонъ не повернулъ въ боковую аллею и потомъ, безъ малйшей перемны въ лиц, сняла башмаки, оставила ихъ на полу и пошла пшкомъ за фаэтономъ, по самымъ мокрымъ мстамъ парка.

— Это сумасшедшая? спросилъ мой опекунъ.

— Нтъ, сэръ, отвчалъ лсовщикъ, который вмст съ женой своей слдилъ за ней изъ окна: — нтъ, нтъ, сударь. Гортензія не безумная: она знаетъ что длаетъ, она, изволите видть, очень-высокомрна и сердита. Да, сударь, очень-высокомрна и сердита, за это и хотятъ смнить ее и взять на ея мсто другую.— Вотъ это, сударь, ей несовсмъ-то нравится.

— Да зачмъ же она идетъ безъ башмаковъ по мокрой трав? сказалъ опекунъ мой.

— А можетъ, ей, сударь, хочется поостынуть немного, сказалъ лсовщикъ…

— Или она думаетъ, что топчетъ бдную розу, сказала жена его.

Спустя нсколько минутъ, мы прошли неподалеку отъ замка. При первомъ взгляд на него, онъ намъ показался волшебно-прекраснымъ, а теперь былъ еще прекрасне. Свжій втеръ несъ пріятную прохладу, птицы громко пли, серебристыя капли дождя, какъ брильянты, висли на стеклахъ, вся природа какъ-будто ожила снова, и маленькій фаэтонъ, какъ волшебная колесница, серебрился подъ лучами заходящаго солнца, но, несмотря ни эту картину, такъ же хладнокровно, такимъ же медленнымъ шагомъ шла m-lle Гортензія, босоногая, по мокрой трав.

ГЛАВА XIX.
Впередъ!

Настали вакаціи. Въ Канцелярской Улиц штиль. Славные корабли Lex и Justicia, обшитые мдью, связанные желзомъ, съ чугунными жерлами, стоятъ въ гавани безъ рей и парусовъ. Летучій голландецъ, котораго экипажъ составляютъ кліенты, просящіе каждаго встрчнаго заглянуть въ ихъ бумаги, поставилъ паруса и улетлъ, Богъ-всть, куда. Вс суды заперты, публичныя конторы томятся сномъ, даже сама Вестминстерская Палата обратилась въ тнистую долину, гд бы съ удовольствіемъ готовы были запть соловьи и гд теперь можно встртитъ истцовъ боле нжнаго класса.

Темилъ, Канцелярская Улица, Палата Сержантовъ и Линкольская Палата, даже и съ полями, включительно, словно гавани во время отлива. Неконченные и нескончаемые процесы сидятъ на мели, облнившіеся писаря качаются на стульяхъ и ждутъ судейскаго термина.

Наружныя двери экспедицій заперты на-глухо и вс посланія и письма оставляются въ коморк дворника. Цлый снокосъ травы пробился бы между камней мостовой по сторонамъ двора Линкольнской Палаты, еслибъ разнощики писемъ не сидли, отъ нечего длать, тутъ, въ тни и не занимались, въ раздумьи, грызеньемъ и жеваньемъ травы.

Во всемъ город одинъ только судья, да и онъ засдаетъ въ палатахъ не чаще двухъ разъ въ недлю. Еслибъ жители ассизныхъ городовъ могли на него бросить взглядъ въ эту минуту: нтъ глубочайшаго парика, нтъ красной тоги, нтъ благо мха, нтъ палатской стражи, не видать блыхъ палочекъ! Сидитъ только чисто-выбритый джентльменъ въ блыхъ панталонахъ и въ блой шляп, судейская физіономія его загорла поматросски, загорлъ и кончикъ судейскаго носа и судейскій вкусъ направляетъ ноги преимущественно въ лавки за устрицами или за стаканомъ инбирнаго пива со льдомъ. Адвокаты Англіи разсялись по всему лицу земному. Какъ можетъ Англія обойдтись безъ своихъ адвокатовъ впродолженіе четырехъ длинныхъ лтнихъ мсяцевъ, безъ этого, оправданнаго давностью вковъ, убжища при несчастій и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи?— этотъ вопросъ до насъ не касается. Мы только можемъ уврить, что Альбіонъ теперь совершенно свободенъ отъ меча и щита, и что этотъ ученый мужъ, страдающій сильною раздражительностью₍нервовъ, при вид своего кліента, подъ вліяніемъ противной партіи, теперь значительно поправляется, дыша нагорнымъ воздухомъ Швейцаріи. И этотъ знаменитый мужъ, который занимается длами уничтоженія и разитъ всхъ опонентовъ своихъ грознымъ сарказмомъ, веселъ, какъ птичка, невиненъ какъ бабочка, и купается въ ваннахъ франціи. И тотъ ученый мужъ, который слезно плачетъ при всякомъ патетическомъ обстоятельств, не пролилъ ни одной слезинки впродолженіе двухъ недль. И этотъ очень-ученый мужъ, который остудилъ жаръ своего кипучаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, съ тмъ намреніемъ, чтобъ, во время судейскаго термина, явить великую развитость въ судейскихъ крючкахъ, недоступныхъ уму непосвященныхъ и очень-мало доступныхъ уму посвященныхъ, бродить теперь съ характеристическимъ наслажденіемъ по засух и пыли окрестъ Константинополя. Другіе разбросанные осколки этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у истоковъ Нила, въ купальняхъ Германіи и далеко на песчаныхъ берегахъ всей Англіи. Едва можно съискать только одного адвоката въ опустлой Канцелярской Улиц. И если этотъ единственный членъ правосудія, проходя по пустынной области Оберканцеляріи, сойдется случайно съ докучливымъ просителемъ, неспособнымъ оставить мсто страха и надежды, то они оба испугаются другъ друга и оба бросятся въ разные закоулки.

Такого жаркаго лта давно не запомнятъ. Вс молодые писцы влюблены до безумія и, сообразно съ различными степенями своего соціальнаго значенія, отправляются, для свиданія съ предметомъ своей страсти, или въ Маргетъ, или въ Рамсгетъ, или въ Гревзендъ. Вс писцы среднихъ лтъ — женатые люди, они скучаютъ и находятъ, что ихъ семейства слишкомъ-велики. Покинутыя хозяевами собаки, бродятъ но пустымъ дворамъ судовъ, томятся жаждою, ищутъ воды, преимущественно во всхъ сухихъ мстахъ коротко дышатъ и высовываютъ языкъ. Собаки слпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ фонтанахъ, или къ ушатамъ съ водой. Лавка, окна которой прикрыты маркизами, троттуаръ политъ водой и сквозь стекла видны сосуды съ золотыми и серебряными рыбками — считается эдемомъ. Темплъ такъ раскаленъ, что служитъ для Береговой и флотской Улицъ, какъ-бы утюжною плиткой, я утюжитъ ихъ всю ночь.

Но въ палатахъ Темпла есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если стоитъ искать прохлады, искупая ее такою невыносимою скукой, но въ маленькихъ переулкахъ, непосредственно за этими уединенными мстами, совершенная духота.

Въ палатахъ мистера Крука такъ жарко, что жители выворотили домы наизнанку: вынесли столы и стулья на улицы и сидятъ на троттуарахъ. Мастеръ Крукъ также на улиц, рядомъ съ намъ кошка, которой съ нимъ никогда нежарко!

Гостинница Солнечнаго Герба закрыла навремя свои гармоническія митинги и маленькій Свильсъ ангажированъ на Пасторальные Сады, по ту сторону Темзы, гд онъ разъигрываетъ роль угнетенной невинности, поетъ комическія псенки самаго двственнаго содержанія и такимъ голосомъ, который не можетъ оскорбить наинжнйшаго слуха.

На всемъ юридическомъ сословіи лежитъ, какъ тяжелое облако, ржавчина и паутина бездйствія и праздности длинныхъ вакацій.

Мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, на Стряпномъ Подворь, въ Канцелярской Улиц, покоряется общему вліянію сонливости не только въ душ своей, какъ симпатичный и созерцательный человкъ, но и тлесно, то-есть въ длахъ своихъ, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи ему больше свободы баловать себя прогулками къ гостинниц Скобы и на Плющильный Дворъ, чмъ въ другое время года, и онъ говоритъ своимъ двумъ подмастерьямъ: ‘славная вещь, ребята, воображать себя въ такую жару на какомъ-нибудь остров, кругомъ вода, море бушуетъ, втромъ подуваетъ и листья трепещутъ’.

Крикса страшно суетится въ парадной гостиной въ этотъ день, одинъ изъ дней данныхъ вакацій. Мистеръ и мистриссъ Снегсби имютъ въ предмет задать пирушку и принимать гостей. Ожидаемая компанія боле-избранная, чмъ многочисленная, она состоитъ только изъ мистера и мистриссъ Чедбандъ и больше не изъ кого. Хотя мистеръ Чедбандъ говоритъ о себ и письменно и изустно, что онъ не что иное, какъ корабль, такъ-что иногда посторонніе принимаютъ его за господина, знакомаго съ мореплаваніемъ, однакожъ онъ, ни больше ни меньше, вамъ членъ Клуба Умренности и неистощимый ораторъ. Какъ вс великіе люди, такъ и мистеръ Чедбандъ не принадлежитъ ни къ канавой особенной профессіи и иметъ враговъ. Враги его утверждаютъ, что онъ о самомъ замчательномъ изъ всхъ предметовъ не можетъ ничего сказать замчательнаго, хотя будетъ говорить очень-много и очень-долго, и что положительныя блага міра сего дйствуютъ силъ но на порывы его совсти. Впрочемъ, онъ иметъ и своихъ послдователей, въ числ которыхъ яркою звздою горитъ мистриссъ Снегсби. Она недавно записалась въ число пассажировъ корабля Чедбандъ, имющихъ поползновеніе дешево и пріятно дохать до Эмпирей.

— Жена моя, говоритъ мистеръ Снегсби чижамъ, прыгающимъ по двору гостинницы Скобы (и то тогда, когда воображеніе его ужь смягчилось сладостными представленіями ручейковъ и зеленыхъ рощицъ): — жена моя любитъ крпко держаться своихъ правилъ!

Вотъ потому-то Крикса, гордясь., что по-крайней-мр временно будетъ прислуживать семейству Чедбандъ — про старшаго члена котораго она знаетъ наврное, что он способенъ горланить, не переставая по-крайней-мр битыхъ четыре часа съ ряду о какомъ угодно предмет — суетится и хлопочетъ за приготовленіемъ чая въ маленькой парадной гостиной. Гостиная блеститъ и горитъ (папильйотки и фартукъ сняты), портреты мистера и мистриссъ Снегсби протерты мокрой тряпкой, лучшій чайный сервизъ поставленъ на столъ и около него сгрупирована вкусная, манящая носъ закуска: мягкій душистый хлбъ, янтарнаго цвта сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчинки, копченые и вареные языки, колбасы и сосиски и, въ-заключеніе, нжные анчоусы въ петрушк. Нечего говорить, что свжія яйца, свареныя въсмятку, лежатъ тоже, какъ обыкновенная принадлежность всхъ закусокъ, на стол, въ салфетк, и рядомъ съ ними стоятъ поджаренные въ масл тосты. Чедбандъ, изволите видть, очень-вмстительный корабль и съ такими земными орудіями, какъ вилка и ножикъ, управляется замчательно-искусно.

Мистеръ Снегсби, въ лучшемъ сюртук своемъ, посматриваетъ на заманчивую закуску и облизывается, ходятъ нершительнымъ шагомъ взадъ и впередъ, прокашливаетъ въ кулакъ свой почтительный кашель и наконецъ не удерживается и говоритъ:

— Къ которому часу, душа моя, ожидаешь ты достопочтенныхъ мистера и мистриссъ Чедбандъ?

— Въ шесть, сухо отвчаетъ мистриссъ Снегсби.

Мистеръ Снегсби жмется и самымъ нжнымъ голоскомъ и какъ-бы случайно ршается сказать, что ужъ седьмаго десять.

— Вамъ, можетъ-быть, хотлось бы начать и безъ нихъ? говоритъ мистриссъ Снегсби довольно-строго и поправляетъ чайникъ.

Очень-похоже на то, что мистеръ Снегсби далеко непрочь приступить къ копченому языку, не дожидаясь достопочтенной компаніи, но замчаніе мистриссъ Снегсби его тотчасъ отрезвляетъ: онъ прокашливается почтительно и почтительно говоритъ:

— Нтъ душа моя, я только посмотрлъ на часы.

— Что значитъ часъ въ сравненіи съ вчностью? говоритъ мистриссъ Снегсби.

— Совершенно-справедливо, душа моя, говоритъ мистеръ Снегсби: — но я только хочу сказать, что, быть-можетъ, относительно закуски… Конечно, ты права, душа моя, часъ передъ вчностью — ничто… что, относительно закуски, позволительно обращать на время больше вниманія. И если часъ для чая насталъ, то нехудо и приступить.

— Приступить! повторила мистриссъ Снегсби съ значительною строгостью: — приступить!.. какъ-будто мистриссъ Чедбандъ, ни больше ни меньше, какъ тараканъ!

— Нтъ, вовсе не тараканъ, душа моя: — спшитъ отвчать мистеръ Снегсби.

Въ это время Криса, караулившая изъ окна спальни, лептъ сломя голову по ступенямъ лстницы и врывается, въ сильномъ волненьи (какъ бы ручное привидніе), въ парадную гостиную и восклицаетъ съ неистовствомъ:

— Мистеръ и мистриссъ… какъ-бишь ихъ? показались на двор!

Вскор за этимъ слышится звонъ колокольчика. Мистриссъ Снегсби, спшитъ внушить Крис, какъ слдуетъ доложить о гостяхъ и толкуетъ ей, что неисполненіе какихъ-либо приличій повлечетъ за собою немедленное отправленіе ея особы въ благотворительный пріютъ. Нервная система Крисы, подъ вліяніемъ воспоминанія о благотворительномъ убжищ, приходитъ въ разстройство: она путается, заговаривается и докладываетъ: — мистриссъ и мистеръ, мистриссъ, мистриссъ… какъ-бишь ихъ?.. ахъ ты, Господи!.. Чизбинчи, Чиз… Чиз… что ли?.. и удаляется съ отягченною совстью.

Мистеръ Чедбандъ крупный, желтаго цвта джентльменъ, съ жирной улыбкою и имющій вообще, такъ-сказать, много масла въ своей систем.

Мистриссъ Чедбандъ мрачная, сурово-взирающая, молчаливая женщина.

Мистеръ Чедбандъ двигается тяжело, медленно и вообще нельзя сказалъ, чтобъ онъ не былъ похожъ на медвдя, который выучился ходитъ на заднихъ лапахъ. Онъ нкоторымъ образомъ затрудняется удобнымъ размщеніемъ рукъ, какъ-будто он были не на мст, съ головы часто потетъ и никогда не начинаетъ говорить не поднявъ прежде вверхъ свою широкую лапу — знакъ, что онъ хочетъ наставлять своихъ слушателей.

— Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: — тишина дому сему и да здравствуетъ хозяинъ его, да благоденствуетъ хозяйка его и вся челядь ихъ въ мужскомъ и женскомъ поколнія. Други мои! зачмъ я желаю тишины и спокойствія? Что такое тишина? Драка это? Нтъ это не драка. Брань это, или нтъ? Нтъ это не брань. Что жъ это такое? Это дивное, сладостное, спокойное, ласкающее чувство? О, безъ-сомннія!.. Вотъ потому-то, други и братья мои, желаю я тишины и мира между вами.

Мистриссъ Снегсби съ первыхъ уже словъ начала таять, теперь Снегсби, замтивъ масляность глазъ ея, думаетъ позволительнымъ, вообще говоря,— сказать, баста! и говорить.

Смлость города беретъ и баста, прошло благополучно.

— Теперь, други мои, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ: благо я сталъ уже на ту дорогу…

Въ эту минуту внезапно является Крикса. Мистриссъ Снегсби, гробовымъ басомъ и не сводя замаслимся глазъ съ жирнаго лица мистера Чедбанда, кричитъ совершенно-ясно:

— Прочь!

— Теперь, други мои, говоритъ несмутимый мистеръ Чедбандъ:— благо я сталъ уже на эту дорогу…

Крикса все-таки шумитъ и ворчитъ смущеннымъ голосомъ: — Тысяча семьсотъ-восьмьдесять-второй нумеръ…

Гробовый басъ восклицаетъ громче и торжественне прежняго:

— П-р-о-чь!

— Теперь, други моя, говоритъ мистеръ Чедбандъ: — мы будемъ въ дух умренности тишины и спокойствія…

Крикса не умолкаетъ и шепчетъ дрожащимъ голосомъ: — тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ…

Мистеръ Чедбандъ останавливается съ покорностью человка, сильно-обстрленнаго преслдователями, спускаетъ медленно въ галстухъ складки своего подбородка, улыбается задумчиво, но все-таки жирной улыбкою, и говорятъ: — послушаемъ эту двственницу. Что скажешь ты вамъ двственница?

— Тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ, сэръ. Онъ хочетъ знать за что ему дали шиллингъ, говоритъ Крикса, едва переводя духъ.

— За что? возражаетъ мистриссъ Чедбандъ: — За зду — это очень-просто.

Крюса отвчаетъ, что тысяча семьсотъ-восемьдесятъ-второй нумеръ требуетъ за зду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случа, грозитъ полисменомъ.

Вслдствіе подобнаго доноса, мистриссъ Снегсби и мистриссъ Чедбандъ готовы разразиться страшнымъ приливомъ негодованія, но поднятіе руки мистера Чедбанда усмиряетъ бурю.

— Други мои! говоритъ онъ: — я помню, что я вчера не исполнилъ своего долга. Совершенно-справедливо быть за это наказаннымъ сегодня. Я не долженъ роптать Рахиль, заплати восемь пенсовъ!

Пока мистриссъ Снегсби тяжело переводитъ духъ и значительно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто говоритъ: ‘Учись!’ и пока мистеръ Чедбандъ сіяетъ благочестіемъ и масломъ, мистриссъ Чедбандъ выплачивалъ восемь пенсовъ.

Такова привычка мистера Чедбанда: онъ съ умысломъ остается должнымъ, будто по ошибк, и сводить публично итоги и счеты, чтобъ выказать свою справедливость.

— Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: — восемь пенсовъ небольшая важность, могло быть хуже, могло быть цлый шиллингъ и четыре пенса, могло бы даже быть полкроны. Такъ будемъ же радоваться, будемъ же веселиться, други мои!

Съ этимъ замчаніемъ, навлеченнымъ, должно-быть, изъ какой-нибудь народной псни, мистеръ Чедбандъ быстро подошелъ къ столу, и прежде чмъ взялся за стулъ, указательно поднялъ руку кверху:

— Други мои! говоритъ онъ: — что сіе распростертое предъ нами? Закуска. Нуждаемся ли вы въ закуск, други мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ закуск, други мои? Потому мы нуждаемся, что мы смертны, что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, други мои? мы не можемъ. Почему мы не можемъ летать, други мои?

Мистеръ Снегсби, ободренный благополучнымъ пропускомъ баста, ршается сказать хотя самымъ нжнымъ голосомъ, но очень-внятно: — нтъ крыльевъ?

Мистриссъ Снегсби говоритъ: гм!.. и морщитъ лобъ, мистеръ Снегсби мгновенно упадаетъ духомъ.

— Такъ я говорю, други моя, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ, не обращая ея малйшаго вниманія на глупое замчаніе мистера Снегсби: — почему мы не можемъ летать? Не потому ля, что мы созданы ходятъ? конечно потому. Могли ли бы мы, други мои, ходятъ безъ силъ? конечно нтъ. Что бы сталось съ нами безъ силъ, други мои? ноги бъ наши подкосились, колни бъ наши согнулись, пятки бы вывернулись и мы бы упали на землю. Гд же, смотря съ физической точки зрнія, источникъ, у котораго мы можемъ почерпать силы для нашихъ членовъ? Не состоитъ ли онъ, говоритъ мистеръ Чедбандъ, смотря на столъ: — изъ хлба различной формы, изъ масла, добываемаго изъ молока, доимаго отъ коровъ, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ языковъ, изъ сосисекъ и изъ другихъ подобныхъ вещей? Дйствительно такъ. Такъ сядемъ за столъ и займемся этимъ произведеніемъ природы!

Преслдователи почтеннаго мистера Чедбанда нахально утверждаютъ, что онъ обладаетъ особеннымъ даромъ пустословія, легко понять, что это клевета — гнусная клевета, выражающая ихъ настойчивый и упрямый характеръ, всякому извстно, что ораторскій слогъ мистера Чедбанда достоинъ удивленія и слушается съ жадностью. Мистеръ Чедбандъ, между-прочимъ, замолкъ, прислъ къ столу мистриссъ Снегсби и энергически налегъ на състное. Превращеніе всякаго рода пищи въ масло, такъ нераздльно съ корпораціей вмстительнаго корабля, что, начиная пить или сть, онъ становятся похожъ на обширную маслобойню. Въ этотъ періодъ препровожденія времени, Крикса, еще ошеломленная своими предварительными погрнностями, не оставила ни одного изъ своихъ дйствительныхъ средствъ, чтобъ надлать глупостей. Мы упомянемъ только о двухъ ея выходкахъ, вопервыхъ, она прогремла по лысин достопочтеннаго мистера Чедбанда тарелками военный маршъ, вовторыхъ, увнчала его голову ломтиками хлба, намазанными яичнымъ желткомъ. Такъ въ этотъ-то періодъ препровожденія времени Крккса шепчетъ на ухо мистеру Снегсби, что его кто-то спрашиваетъ.

— Внизу — отъ слова не станется — что-то случилось, говоритъ мистеръ Снегсби.— Я надюсь, что честная компанія позволитъ мн удаляться на полминутки.

Мистеръ Снегсби спускается и находитъ двухъ подмастерьевъ, созерцающихъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку ободраннаго мальчишку.

— Съ нами крестная сила! говоритъ мистеръ Снегсби: — что случилось?

— Вотъ мальчикъ, говоритъ констебль: — сколько ему ни говорю, чтобъ онъ шелъ, а онъ все не йдетъ.

— Какъ я не йду, сэръ, говоритъ мальчикъ, утирая грязнымъ рукавомъ грязныя слзы: — я и такъ хожу, всю жизнь хожу съ-тхъ-поръ, какъ родился. Куда же мн еще идти? я право не знаю куда мн идти.

— Онъ все-таки не йдетъ, говоритъ констебль, спокойно поворачивая голову въ своемъ кожаномъ ошейник: — что ему ни говори, а онъ все свое. Настойчивъ какъ лошакъ, потому я и долженъ его взять подъ стражу.

— Ахъ, Боже мой! куда же мн еще идти? кричитъ мальчикъ, теребя, съ отчаянія, свои волосы.

— Ты такъ не кричи, а не то я съ тобой скоро расправлюсь, говорятъ констебль, заключая слово выразительнымъ тумакомъ. Мое дло сказать теб, чтобъ ты шелъ.

— Да куда же? вопитъ мальчикъ.

— Гм! констебль, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби задумчиво я съ робкимъ и сомнительнымъ кашлемъ въ кулакъ: — въ-самомъ-дл вдь это вопросъ: куда же?

— Я этого не знаю, возражаетъ констебль:— мое дло сказать ему только, чтобъ онъ шелъ. Мистеръ Снегсби смолкъ и на такой аргументъ только прокашлялся раза два своимъ сомнительнымъ кашлемъ.

— Да, Джо, ты долженъ идти передъ, передъ, передъ и передъ! Въ этомъ слов все твое глубоко-философское начало. Пошелъ же Джо, пошелъ!

Между-тмъ мистеръ и мистриссъ Чедбандъ и мистриссъ Снегсби, любопытство которыхъ возбуждено было крикомъ, явились на лстницъ. Крикса стояла позади ихъ и такимъ образомъ весь домъ былъ въ сбор.

— Дло, сударь, въ томъ, говоритъ констебль, обращаясь къ мистеру Снегсби: — этотъ мальчикъ увряетъ, что вы его знаете.

— Мистриссъ Снегсби кричитъ сверху: — нтъ, нтъ, онъ его не знаетъ!

— Милая моя, говоритъ мистеръ Снегсби, взирая на лстницу: — милая моя, позволь немного, прошу, имй минуту терпнья. Я нсколько знаю этого мальчика и знаю съ хорошей стороны, констебль, и тутъ же поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей разсказалъ все, что зналъ о Джо, выпустивъ обстоятельство о полкрон.

— Хорошо, говоритъ констебль: — какъ кажется, онъ правъ. Когда я его взялъ подъ стражу въ Гольнборской Улиц, онъ сказалъ мн, что вы его знаете. Тутъ также молодой человкъ, стоящій въ толп, подтвердилъ, что вы его знаете и что вы честный торговецъ, и что если я пойду къ вамъ за разспросами, такъ и онъ прідетъ. Да вотъ его еще не видать, должно быть, не очень-крпко держитъ свое слово… Ахъ вотъ я онъ! легокъ на помин!— Входитъ мистеръ Гуппи, кланяется мистеру Снегсби и съ извстнымъ поднятіемъ ноги, свойственнымъ клеркамъ, прикладывается пальцами къ шляп въ честь дамъ, стоящихъ на лстниц.

— Только-что я выходилъ изъ конторы, я увидлъ этихъ людей, говоритъ мистеръ Гуппи поставщику канцелярскихъ принадлежностей: — и такъ-какъ я услышалъ ваше имя, то и подумалъ, что не худо вмшаться.

— Это очень-хорошо съ вашей стороны сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби: — и я вамъ очень обязанъ.

И мистеръ Снегсби опять начинаетъ разсказывать все, что знаетъ о Джо, и опять-таки о полкрон проходитъ молчаніемъ.

— А, такъ я знаю, гд ты живешь, говоритъ констэбль мальчишк:— ты живешь тамъ, въ Улиц Одинокаго Тома. Славная, чистая улица, нечего-сказать!

— Я не могу думать о боле-приличномъ мст, сэръ, отвчалъ Джо: — куда мн!

— Ты нищій, что ли? говоритъ констебль.

— Да, отвчалъ Джо.

— Ну, такъ посудите же сами, говоритъ констабль, обращаясь къ честной компаніи: — такъ посудите же сами, что это за негодяй, я собственными своими руками вытрясъ изъ него вотъ эти дв полукроны!

— Это сдача съ соверина, мистеръ Снегсби, говорятъ Джо: — да-съ, съ соверина, который т дала одна дама, она была подъ вуалью, я, говорятъ, двка, служанка, пришла ко мн, гд я улицу чищу и говоритъ: покажи, говоритъ, вотъ этотъ… вашъ-то домъ, покажи, говоритъ, гд жилъ тотъ-то, которому вы бумаги давали списывать, покажи еще, говоритъ, и погостъ, гд онъ лежитъ. Ты, говорятъ, тотъ, о которомъ газета, что ли, была. Тотъ, говорю я, ты можешь, говоритъ, показалъ эти мста, могу, говорю я, и показалъ, она дала мн соверинъ, да и была такова! А отъ соверина осталось у меня очень-немного, продолжаетъ Джо, обливаясь слезами:— я долженъ былъ заплатить въ своей улиц пять шиллинговъ за промнъ, да мальчикъ какой-то утянулъ у меня пять шиллинговъ, а другой девять пенсовъ, да и хозяинъ руку тоже приложилъ, такъ-что мн осталось немного!

— Стараго воробья на мякин не надуешь, братъ, говоритъ констебль, смотря на него съ отвращеніемъ:— вишь выдумалъ какія басни!

— Я не выдумалъ сэръ, отвчаетъ Джо: — это врно, совершенно-врно.

— Видите, каковъ гусь! говоритъ констебль пріятному обществу:— сегодня я ему пожалуй опущу, если вы за него поручитесь, мистеръ Снегсби.

— Нтъ! закричала мистриссъ Снегсби съ лстницы: — онъ не поручится!

— Душа моя! несмло сказалъ мистеръ Снегсбы и еще робче прибавилъ: — я увренъ, констабль, что онъ теперь пойдетъ въ свое мсто. Ступай, Джо, ступай!

— Я пойду сэръ, пойду, говоритъ несчастный Джо.

— Ну такъ и убирайся, замчаетъ констебль: — ты теперь знаешь, чего отъ тебя требуютъ. Убирайся. Вотъ твои деньги и помни, что другой разъ такъ легко не отдлаешься.

Окончивъ эту прощальную сентенцію, констэбль, какъ это обыкновенно водится, указываетъ бдному мальчишк путь по направленію заходящаго солнца, желаетъ добраго дня честной компаніи и отправляется бродить по тнистой сторон Стряпнаго Подворья, снявъ свой кованный шеломъ, для большей вентиляціи.

Между-тмъ невроятная исторія касательно Джо, леди и соверина возбуждаетъ до нкоторой степени любопытство всего общества.

Мистеръ Гуппи, одаренный отъ природы, такъ-сказать, слдственнымъ умомъ, въ обстоятельствахъ очевидной явности, и притомъ утомленный бездйствіемъ во время безконечныхъ вакацій, по всмъ правиламъ искусства приступаетъ къ допросу, дамы изумлены ловкостью его ума и любопытство ихъ достигаетъ такого развитіи, что мистриссъ Снегсби очень-ласково приглашаетъ оратора наверхъ выкушать чашку чаю и заране извиняется за нкотораго рода опустошеніе, произведенное за чайнымъ столомъ.

Мистеръ Гуппи принимаетъ предложеніе. Джо вытребованъ наверхъ и ставится у дверей. Мистеръ Гуппи начинаетъ снова допросъ то такъ, то сякъ, то иначе, и такъ прижимаетъ бднаго мальчика, какъ масленики жмутъ кусочекъ масла, растягиваетъ и разсучиваетъ его по всмъ направленіямъ.

Допросъ вообще идетъ совершенно-нормально, какъ въ отношеніи безуспшности, такъ и въ отношенія продолжительности, однакожъ мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ въ слдственныхъ длахъ, а мистриссъ Снегсбы не только видитъ въ немъ удовлетвореніе своего инквизитивнаго расположенія, но думаетъ даже, что подобная вещь можетъ нкоторымъ образомъ возвысить ея мужа въ глазахъ поставщиковъ канцелярскихъ принадлежностей.

Между тмъ, при изобиліи столькихъ тонкостей, корабль Чедбандъ, замаслился окончательно и сидитъ у моря и ждетъ погоды.

— Одно изъ двухъ, говоритъ мистеръ Гуппи:— или этотъ мальчишка вретъ, тогда исторія его вздоръ, или онъ говоритъ правду, тогда это такой случай, который никогда не встрчался мн во всю мою службу въ контор мистеровъ Кенджа и Корбая.

Мистриссъ Чедбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снегсби.

— Чего вамъ не прідетъ въ голову! восклицаетъ мистриссъ Снегсби: — быть не можетъ!

— Я васъ увряю, возражаетъ мистриссъ Чедбандъ.

— Мистриссъ Снегсбы, убдясь въ непреложности факта, съ торжествующимъ видомъ доводитъ до свднія мистера Гуппи, вопервыхъ, что мистриссъ Чедбандъ законная жена достопочтеннаго мистера Чедбанда, а вовторыхъ, что она, какъ нельзя лучше знаетъ контору господъ Кенджа и Корбая.

— Ей-Богу! говорятъ мистеръ Гуппи.

— Прежде моего перваго замужства… говоритъ мистриссъ Чедбандъ.

— Вы принадлежали къ какой-нибудь партіи? сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, перенося свой слдственный умъ на новую почву.

— Нтъ.

— Вы не имли никакого дла, сударыни?

Мистриссъ Чедбандъ мотаетъ годовой.

— Быть-можетъ, сударыня, вы были знакомы съ кмъ-нибудь, имвшимъ какое-нибудь дло? говоритъ мастеръ Гуппи, которому очень нравится разговоръ въ форм допроса.

— Нтъ, несовсмъ угадали, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, приправляя эту шутку кисленькой улыбкой.

— Несовсмъ угадалъ! повторяетъ мистеръ Гуппи: — очень-хорошо. Слдовательно, сударыня, можетъ-быть, какая-нибудь особа изъ вашихъ знакомыхъ имла дла (мы теперь не войдемъ въ сущность этихъ длъ) съ самою конторою мистеровъ Кенджа и Корбая. Изволите ли видть! Что жъ эта особа, мужчина ни женщина?

— Ни то, ни другое, говоритъ мистриссъ Чедбандъ съ тою же приправою.

— Ни то, ни другое! А, слдовательно, это было дитя? говорить мистеръ Гуппи, бросая на удивленную мистриссъ Снегсби одинъ изъ тхъ адвокатскихъ взоровъ, которыми обыкновенно потчуютъ британскихъ присяжныхъ.— Теперь, сударыня, можетъ-быть, вы скажете нашъ, что это былъ за ребенокъ?

— Наконецъ, вы попали, сэръ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ, опять кисло улыбаясь.— Изволите видть въ чемъ дло: это было, судя по вашей наружности, до вашего поступленія въ контору. У меня была на воспитаніи двочка, по имени Эсирь Сомерсонъ, а потомъ я ее передала господамъ Кенджу и Корбаю.

— Миссъ Сомерсонъ, сударыня! вскрикиваетъ мистеръ Гуппи въ волненіи.

— Я зову ее просто Эсирь Сомерсонъ, говоритъ мистриссъ Чедбандъ сурово.— Въ мое, сударь, время никакихъ миссъ къ ней не прибавляли. Просто, Эсирь. Бывало, скажешь: Эсирь, поди туда! Эсирь подай платокъ! Вотъ и все.

— Милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи, ходя изъ угла въ уголъ по маленькой комнат: — милостивая государыня, то скромное и ничтожное существо, которое иметъ честь сію минуту говорить съ вами, принималъ эту молодую леди, когда она первый разъ прибыла въ Лондонъ изъ мста, въ которомъ воспитывалась. Позвольте же мн, милостивая государыня, пожать вамъ руку.

Мистеръ Чедбандъ, находя, наконецъ, совершенно-приличнымъ выкинуть свой обычный артикулъ, подымается съ-мста, голова его, покрытая испариной, отирается носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снегсби шепчетъ: ‘тсс!’

— Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ: — мы насладились съ умренностью (врядъ ли слово было кстати относительно его особы) этими благами природы, которыхъ остатки зримъ еще передъ собою. Да будетъ изобиліе въ дом семъ, да будетъ пшено и сокъ винограда множиться и плодиться подъ крышею сей. Но, други мои, не наслаждались я мы и еще чмъ-нибудь другимъ? Наслаждались! Чмъ же другимъ наслаждались мы, други мои? Интеллектуальною нищею. Да. Кто же снабдилъ насъ этою пищею? Другъ мой, впередъ!

Джо повернулся направо, повернулся налво, отступилъ назадъ, сдлалъ шагъ впередъ и, наконецъ, сталъ лицомъ-къ-лицу съ краснорчивымъ мастеромъ Чедбандомъ, очевидно, сомнваясь въ его миролюбивыхъ намреніяхъ.

— Молодой другъ мой, говорятъ мистеръ Чедбандъ: — ты лучше намъ жемчужины, ты лучше намъ брильянта, ты лучше намъ золота. Отчего жь ты лучше намъ всхъ драгоцнностей?

— Не знаю, говоритъ Джо: — почемъ мн знать?

— Такъ ты не знаешь, другъ мой, говоритъ мистеръ Чедбандъ почему ты краше золота и камней? Что жь ты такое, другъ мой? Зврь ли ты, пресмыкающійся среди полей? Нтъ, ты не зврь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нтъ, ты не птица. Рыба ли ты, ныряющая въ водахъ? Нтъ, ты не рыба, ты, другъ мой, человкъ. О, великое дло быть человкомъ! А почему великое дло, другъ мой? Потому-что ты способенъ слушать совты мудрости, потому-что ты способенъ понимать ихъ, потому, наконецъ, что ты не пшка, не пробка, не столбъ, не дерево, не кленъ. О рка мудрости! Купаешься ли ты въ этой рк, другъ мой? Нтъ ты не купаешься. Отчего жь ты не купаешься въ этой рк, другъ? Потому-что ты ходишь ощупью, потому-что ты ходишь въ повязк. Что такое повязка, другъ мой? Отвчай мн въ дух тишины и спокойствія.

При этомъ энергическомъ пункт вопросно-отвтнаго спича, Джо, который, вообще говоря, кажется, совершенно потерялъ разсудокъ, накладываетъ грязный рукавъ рубашки себ на ротъ и издаетъ страшную звоту.

Мистрисъ Снегсби съ негодованіемъ выражаетъ свое убжденіе, что Джо, ни больше, ни меньше, какъ лошакъ.

— Други мои! говоритъ мистеръ Чедбандъ, засовывая за галстухъ свой жирный подбородокъ, какъ-будто постороннюю вещь: — други мои, будемъ радоваться, будемъ веселиться!

Почтительное одобреніе со стороны мистриссъ Снегсби.

— Други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, озираясь послдовательно вокругъ: — дло мое сегодня сдлано. Молодой другъ мой, прійди ко мн завтра, спроси у моей достопочтенной леди, гд я, прійди ко мн послзавтра, прійди ко мн на четвертый день поучиться ораторскому искусству. И кончимъ рчь взмахомъ руки и движеніемъ наподобіе быка.

Джо, которому больше ничего не остается, какъ идти вонъ, уходитъ. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни и мистриссъ Снегсби приказываетъ Крикс вывести его на улицу. Но пока Джо сходятъ съ лстницы, мистеръ Снегсби нагружаетъ его нкоторыми остатками състнаго и смотритъ на свою дрожащую половину, какъ-будто ни въ чемъ не бывало.

Мистеръ Чедбандъ — о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ можетъ безъ умолку городить всякую околесицу, а диво въ томъ, что онъ иногда въ-состояніи перестать болтать вздоръ — удаляется) подъ свой кровъ, гд не замедлитъ предаться сладкому покою.

Джо идетъ къ Блакфрайерскому Мосту, садится на нагртый солнцемъ камень и начинаетъ закусывать.

И сидитъ онъ на камн, грызетъ и жуетъ и посматриваетъ на большой крестъ на купол Собора св. Павла, блистающій сквозь краснолиловое облако дыма.

Солнце садится, рка быстро уноситъ волны свои, народъ стремится двумя потоками впередъ, впередъ, впередъ!

Часть четвертая.

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

Дивныя судейскія вакація клонятся къ концу такъ медленно и лниво, какъ медленно и лниво катятъ волны своя мутная рка но плоской стран, къ устью своему, въ мор: такъ же лниво и мистеръ Гуппи стряхаетъ съ вждъ своихъ дремоту бездйствія. Онъ ужь иступилъ лезвее своего перочиннаго ножика, сломилъ у него кончикъ, вертя дыры и тыкая по всмъ направленіямъ верхнюю доску своей конторки: не то, чтобъ онъ сердился на конторку, или на ея верхнюю доску — нтъ! ни чуть не бывало! Ему, изволите видть, надо же чмъ-нибудь заниматься, но заниматься такъ, чтобъ ни физическая, ни интеллектуальная натуры его не подверглись особенному напряженію, и онъ нашелъ, что всего спокойне повертываться на ножк своего табурета, втыкать ножикъ въ конторку свою и звать.

Кенджъ и Корбай за городомъ. Главный клеркъ пристрастился къ охот и отбылъ на законныя владнія своего родителя. Два товарища мистера Гуппи находится въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ имютъ честь быть одни въ контор. Мистеръ Ричардъ Карстонъ помщенъ на-время въ комнат самого мастера Кенджа, мистеръ Гуппи за это сердится, и крпко сердится. Вотъ сидитъ онъ въ старой Матросской Улиц съ своей достопочтенной матерью за ужиномъ, закусываетъ морскимъ ракомъ съ салатомъ и говоритъ съ убійственнымъ сарказмомъ:

‘Да, матушка, я думаю, что для этихъ блоручекъ грязна наша контора. Еслибъ я зналъ, что къ намъ поступятъ такой блоручка, такъ я веллъ бы вс стны вновь перекрасить’.

Мистеръ Гуппи косится на каждаго, кто занимаетъ какое бы то ни было мсто въ контор мистеровъ Кенджа и Корбая, ему такъ и мерещится, что затваютъ недобрые планы надъ его головой. Каждаго изъ новобранцевъ подозрваетъ онъ въ умышленной къ себ ненависти. Спросите его: съ чего это онъ взялъ, гд онъ слышалъ, гд онъ видлъ, онъ сощуритъ лвый глазъ и замотаетъ головой вправо и влво.

Въ силу такихъ глубокихъ соображеній онъ начинаетъ интриговать самымъ тонкимъ, самымъ гибкимъ образомъ тогда, когда нтъ никакой интриги, начинаетъ смло и ршительно задавать шахъ-и-матъ, когда передъ намъ нтъ никакого партнера.

Вотъ потому-то видитъ мистеръ Гущи, не безъ особеннаго удовольствія, что новобранецъ глубоко погруженъ въ безконечныя бумаги процеса по длу Жарндисовъ: мистеръ Гуппи знаетъ основательно, что въ этомъ процес, кром путаницъ, крючковъ и натяжекъ, ничего нтъ, и что въ немъ даже и самъ бсъ ногу переломитъ. Мистеръ Гуппи раздляетъ свое удовольствіе, по этому поводу, съ третьимъ лицомъ въ контор мистеровъ Кенджа и Корбая, съ извстнымъ острякомъ, именно молодымъ Смольвидомъ, съ которымъ онъ часто бесдуетъ въ длинные дни судейскихъ вакацій.

Въ Линкольнской Палат крпко сомнваются, былъ ли когда молодой Смольвидъ (котораго иногда называютъ щенкомъ, выражая такою метафорой его невзрослость) ребенкомъ, или прямо явился на свтъ такимъ, какъ есть. Теперь ему около пятнадцати лтъ, а ужъ онъ усплъ проглотить всю юриспруденцію и пріобрсти извстность, какъ глубокій знатокъ оберканцелярскихъ процесовъ и какъ старый членъ судейскихъ палатъ. Говорятъ, подсмиваясь надъ нимъ, что онъ питаетъ сильную страсть къ леди, ведущей сигарную торговлю по сосдству Канцелярскаго Переулка и, изъ любви къ ней, отказался отъ руки другой леди, которой давно ужь сдлалъ предложеніе. Онъ замчательно малъ ростомъ, черты лица его замчательно истасканы и издали его можно замтить по очень-высокой шляп. Сдлаться мистеромъ Гуппи — вотъ его честолюбивые замыслы. Онъ одвается по образцу итого великосвтскаго джентльмена (который ему въ нкоторомъ род покровительствуетъ): говорятъ какъ онъ, ходитъ какъ онъ, вообще перенимаетъ его манеры везд и во всемъ. Онъ почтенъ особеннымъ довріемъ мастера Гуппи и по-временамъ, при нкоторыхъ житейскихъ недоразумніяхъ, предлагаетъ ему мудрые совты, черпая ихъ изъ кладезей своей долголтней опытности.

Мистеръ Гуппи цлое утро не зналъ за что взяться. Онъ перепробывалъ посидть на каждомъ стул и нашелъ вс ихъ неловкими, онъ совалъ раза три, четыре свою разгоряченную голову, съ намреніемъ остудить ее, въ желзный шкапъ для храненія важныхъ бумагъ, я наконецъ убдился, что всего удобне развалиться на подоконник и глазть на улицу. Мистеръ Смольвидъ, по приказанію мистера Гуппи, два раза сбгалъ за пнистымъ напиткомъ, дважды наливалъ конторскіе стаканы и, боясь, чтобъ напитокъ не ушелъ, прикладывалъ всякій разъ линейку на ребро стакановъ. Но все это не разогнало скуки. Мистеръ Гуппи изрекаетъ парадоксъ какъ-бы въ назиданіе мистера Смольвида: чмъ больше пьешь, тмъ больше пить хочется, и склоняется головою на наличникъ окна, въ безнадежномъ томленіи.

И пока сидитъ мистеръ Гуппи въ такомъ положеніи и смотритъ на тнь стараго Сквера Линкольнской Палаты, на невыносимые кирпичи и известку, замчаетъ онъ пару человческихъ бакенбардъ, выходящихъ изъ крытаго сводомъ двора и направляющихся прямо къ нему. Въ то же время раздается свистъ и громкій крикъ: ‘Хфююю!.. Гуппи!’

— Прошу покорно! говоритъ мистеръ Гуппи, приподнявшись и обращаясь къ мистеру Смольвиду: — прошу покорно! Смоль! посмотри: Джоблингъ!

Голова Смоля высовывается изъ окна и киваетъ Джоблингу.

— Откуда тебя нелегкая принесла? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.

— Съ Торговыхъ Садовъ, изъ Дептфорда. Ну, братъ, концы въ воду, иду въ солдаты. Одолжи, братъ, полкроны: голодъ мучитъ.

Джоблингъ иметъ, въ-самомъ-дл, голодный видъ, и вообще замтно, что на дептфордскихъ Торговыхъ Садахъ ему очень не везло.

— Выбрось, братъ, полкроны изъ окна, если есть у тебя залишняя. Ей-Богу голоденъ какъ собака.

— Пойдемъ вмст обдать, говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету на мостовую.

Мистеръ Джоблингъ ловитъ на-лету очень-удачно.

— А долго ли прійдется ждать тебя? говоритъ Джоблингъ.

— Мигомъ. Я только поджидаю, пока уйдетъ злодй, говорить мистеръ Гуппи, кивая головой во внутреннія комнаты.

— Какой злодй?

— Да тутъ одинъ новичекъ. Получаетъ мсто. Ну что жъ ты, подождешь?

— Идетъ! Нтъ ли чего пока почитать? говоритъ Джоблингъ.

Смольвидъ предлагаетъ ему Адрес-календарь, но Джоблингъ ршительно отказывается отъ этой книги и говоритъ: ‘убирайся!’

— Хочешь газеты? говоритъ мистеръ Гуппи: — Смоль принеси-ка нсколько нумеровъ! Но знаешь, братъ, лучше здсь не оставайся. Сядь пока у насъ на лстниц и читай. Тамъ покойно.

Джоблингъ соглашается и выражаетъ вообще своей физіономіей, что онъ-де смекаетъ въ чемъ дло. Остроумный Смольвидъ снабжаетъ его газетами, многозначительно бросаетъ взглядъ на лстницу, въ род предостереженія, чтобъ гость, соскучившись долгимъ ожиданіемъ, не вылзъ изъ своего спокойнаго мста преждевременно.

Злодй наконецъ уходитъ и Смольвидъ тотчасъ же соединяетъ Джоблинга и Гуппи.

— Ну, какъ же ты можешь? говоритъ мистеръ Гуппи, пожиная руку мистера Джоблинга.

— Такъ-себ. А ты какъ?

Мистеръ Гуппи отвчаетъ тоже: ‘такъ-себ, ничего особеннаго. На это мистеръ Джоблингъ предлагаетъ тотъ же вопросъ въ другомъ род: ‘а она какъ?’ Мистеръ Гуппи считаетъ такой вопросъ за неприличную вольность и оскорбленіе и отвчаетъ: ‘Джоблингъ, въ душ человка есть струны…’ Джоблингъ проситъ прощенія.

— Спрашивай о чемъ хочешь, только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи съ мрачной улыбкой: — потому-что есть струны, Джоблингъ…

Мистеръ Джоблингъ считаетъ долгомъ опять извиниться.

Во время этого короткаго разговора, дятельный Смольвидъ, какъ непремнный членъ дружескаго обда, написалъ круглымъ писарскимъ почеркомъ на маленькомъ лоскутк бумаги: ‘Сейчасъ вернемся’. Это увдомленіе для всхъ тхъ, до кого оно касается, кладетъ онъ на письменный ящикъ, беретъ свою высочайшую шляпу, надваетъ ее подъ тмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ мистеръ Гуппи иметъ привычку надвать свою, и докладываетъ своему патрону, что пора идти.

Вотъ и пошли они въ сосднюю гостинницу, изъ рода тхъ, который обыкновенно прозываются, ‘зубочистки’, потому-что, посл извстнаго числа порцій джину въ такихъ гостинницахъ, потребители имютъ дурную привычку чистить другъ другу зубы такъ старательно, что иногда не остается ни одного налицо. Содержательница этой гостинницу, вертлявая молодая женщина, лтъ сорока, говорятъ, имла вліяніе на впечатлительнаго Смольвида, о которомъ можно сказать мимоходомъ, что онъ колдунъ-оборотень, потому-что года на него не имютъ никакого вліянія. Онъ словно прожилъ много вковъ и запасся всею совиною мудростью. Если онъ когда и лежалъ въ лодк, то надо думать, что и тогда ужь былъ во фрак. Тонкій у него, опытный взглядъ у этого Смольвида, пьетъ онъ и куритъ, что твоя обезьяна, подыметъ ли бровь, вздернетъ ли носомъ — все знаетъ тонкая бестія, знаетъ всю подноготную! Словомъ сказать: воспитанный юриспруденціей, онъ сдлался чмъ-то въ род ископаемаго чертнка, котораго земное происхожденіе объяснялось въ публичныхъ конторахъ палатъ тмъ, что онъ былъ сынъ Джона До отъ единственной женской отрасли изъ породы Ро {Въ англійскомъ судопроизводств принято было замнять во всхъ бумагахъ процесовъ собственныя имена тяжущихся, которыя выставлены были въ заглавіи дловой бумаги, сокращенными именами До и Ро, одно изъ нихъ употреблялось вмсто имени истца, другое вмсто имени отвтчика. Нын это вывелось изъ употребленія.} и что первая сорочка его была сшита изъ синяго, адвокатскаго мшка.

Невозмущаемый соблазнительнымъ видомъ цвтной капусты и живности, коробокъ съ зелеными стручками гороха, свжими, чистыми огурчиками, жирными частями говядины, готовыми для вертела, выставленными за окнами, указываетъ мистеръ Смольвидъ дорогу къ знакомой гостинниц. Тамъ знаютъ его коротко и боятся его. Тамъ у него есть любимый уголъ, тамъ говоритъ онъ, какія нужно выписывать газеты, тамъ онъ грубъ, если газеты удерживаютъ свыше десяти минутъ. Тамъ не проведутъ его на плохой столъ: ужь не подадутъ ему какой-нибудь, этакой кусочекъ говядины, а непремнно филе. А въ соусахъ онъ такой дока, что просто бда!

Сознавая его слоновую силу и покоряясь его ужасающей опытности, мистеръ Гуппи совтуется съ нимъ въ выбор блюдъ для сегодняшняго обда. Обращая на него вопросительный взглядъ, пока хозяйка повторяетъ каталогъ всхъ блюдъ, онъ говоритъ:— что выберешь, Смоль, а? Смоль въ глубин своей премудрости избираетъ телятину, ветчину и французскіе бобы: — и не забыть у меня фарша, Полли! прибавляетъ онъ съ выразительнымъ взглядомъ изъ достопочтеннаго ока. Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ заказываютъ то же самое. Къ этому прибавляются три стакана того-и-сего пополамъ. Хозяйка быстро возвращается назадъ, неся въ рукахъ что-то, въ род модели вавилонской башня, что на-самомъ-дл выходитъ, ни больше ни меньше, какъ дюжины дв жестяныхъ тарелокъ и колпаковъ. Мастеръ Смольвидъ доволенъ тмъ, что ему подано, опытный глазъ его смотритъ благосклонно и благосклонно подмигиваетъ хозяйк.

И вотъ, посреди всевозможной кутерьмы, хожденія взадъ и впередъ, постоянной суетни, треска и визга цпей и колесъ машины, подымающей изъ кухня свжія кушанья, посреди рзкаго крика, вызывающаго новыя порціи чрезъ домашній рупоръ, звона и стука тарелокъ и оловянныхъ блюдъ, смрада и запаха варенымъ и жаренымъ мясомъ, посреди довольно-высокой температуры, при которой грязные ножи и скатерти, кажется, сами-по-себ испускаютъ жиръ и пивныя пятна, такъ посреди всего этого юридическій тріумвиратъ усмиряетъ свой аппетитъ.

Мистеръ Джоблингъ плотне застегнутъ, чмъ требуютъ уставы моды. Поля шляпы его какой-то особенной натуры: он блестятъ и лоснятся, какъ-будто служатъ любимымъ мстомъ прогулки для улитокъ. Тотъ же феноменъ замчается и на нкоторыхъ частяхъ его одежды, въ-особенности при швахъ. У него такое вялое лицо, какое бываетъ у джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, даже и русыя бакенбарды его отвисли какъ-то сомнительно.

Аппетитъ его въ такомъ развитіи, что нкоторымъ образомъ кажется, будто-бы, нсколько дней тому назадъ, онъ изощрялся строгою умренностью. Онъ такъ быстро распоряжается своими порціями телятины и ветчины, что справился съ ними ужъ окончательно, пока юридическіе друзья его были только на половин. Мистеръ Гуппи, убдясь въ справедливости этого явленія, предлагаетъ ему возобновить требованія.

— Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: — кажется, я и еще съмъ.

Приносятся новыя порціи и съ тою же быстротою отправляются въ желудокъ мистера Джоблинга.

Мистеръ Гуппи молча поглядываетъ на него повременамъ, какъ онъ, вполовину обработавъ новый кусокъ телятины, останавливается перевести духъ и потянуть изъ стакана (также возобновленнаго ужъ другой разъ) того-и-сего пополамъ, протягиваетъ ноги и потираетъ себ руки.

Подмтя въ немъ этакого рода усладительное состояніе, мистеръ Гуппи говоритъ:

— Ну, что Топни, опять сталъ человкомъ?

— Да, еще пока несовсмъ, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ:— пока только новорожденный.

— Не хочешь ли еще зелени? спаржи, горошку, цвтной капустки — а?

— Спасибо Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ: — кажется, я бы сълъ цвтной капустки.

Приказъ отдается не безъ саркастическаго прибавленія со стороны мистера Смольвида: — смотря жъ Полли, безъ червяковъ! и являетея капуста.

— Росту, росту, Гуппи, говорятъ мистеръ Джоблингъ, работая ножомъ и вилкой съ изумительнымъ наслажденіемъ.

— Ну, очень-радъ.

— Право теперь ужъ порядочный мальчикъ, такъ, лтъ семнадцати, говорятъ мистеръ Джоблингъ.

Больше онъ не произнесъ ни одного слова, пока не окончилъ возложенную на него обязанность относительно капусты, единовременно съ мистеромъ Гуппи и мистеромъ Смольвидомъ, оканчивающими свои первыя порціи, такъ-что, совершенно-легко и быстро онъ опередилъ своихъ товарищей на порцію телятины, порцію ветчины и порцію капусты.

— Ну, Смоль, говоритъ мистеръ Гуппи: — выдумывай пирожное!

— Пуддингъ изъ мозговъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ не заикаясь.

— Прекрасно, прекрасно! кричитъ мистеръ Джоблингъ, сверкнувъ глазами: — его-то и нужно. Спасибо Гуппи. Кажется, я съ большимъ удовольствіемъ съмъ пуддингъ изъ мозговъ.

Три пуддинга изъ мозговъ приносятся и мистеръ Джоблингъ, находясь въ пріятномъ расположеніи духа, говоритъ, что ему ужъ лтъ около двадцати. За пуддингомъ, по команд мистера Смольвида, являются три ломтика честера и три маленькія рюмочки рому.

Достигнувъ благополучно этого сладостнаго окончанія обда, мистеръ Джоблингъ вытягиваетъ ноги на обитый ковромъ стулъ (онъ самъ занималъ почти полстола) — прислоняется къ стн и говоритъ: Ну, братъ Гуппи, выросъ, просто, человкъ совершенныхъ лтъ!

— Какого ты теперь мннія, говоритъ мистеръ Гуппи: — насчетъ того… а? Смольвидъ! понимаешь!

— То-есть ровно ничего! Я теперь имю удовольствіе пить за его здоровье.

— Сэръ, ваше здоровье! говоритъ мистеръ Смольвидъ.

— Нтъ, я хочу, братецъ, сказать, какого ты мннія насчетъ того… продолжаетъ мистеръ Гута: — насчетъ рекрутства?

— Гм! мнніе мое посл обда, отвчаетъ мистеръ Джоблинггъ: — само-по-себ, а мнніе мое до обда тоже само-по-себ, дружище Гуппи. Это, братъ, дв вещи совершенно-разныя. Но даже и посл обда я задаю себ вопросъ, что мн длать, чмъ жить? Иль фо мандже, понимаешь, говоритъ мистеръ Джоблингъ, произнося эти французскія слова на англійскій манеръ:— Иль фо мандже, говоритъ французъ, а мандже также необходимо и мн, какъ и французу. А, можетъ, и еще необходиме.

Мистеръ Смольвидъ совершенно того же мннія, что мандже для Джоблинга еще необходиме.

— Еслибъ мн кто-нибудь сказалъ, продолжаетъ Джоблингь: — еще тогда, когда мы съ тобой, Гуппи, здили въ Линкольншайръ и осматривали Кестль-Вольдъ…

— Чизни-Вольдъ, поправляетъ его мистеръ Смольвидъ.

— …Чизни-Вольдъ. (Я благодарю моего почтеннаго друга за доставленное удовольствіе). Еслибъ кто мн тогда сказалъ, что я буду въ такомъ скверномъ положеніи, въ которомъ нахожусь теперь, и бы его… я бы его поколотилъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ, прихлебнувъ грогу съ видомъ отчаянной ршимости: — я бы ему свернулъ голову?

— Ну вдь и тогда, Тонни, обстоятельства твои были тонки, замчаетъ мистеръ Гуппи: — ты помнишь, только объ этомъ и толковалъ, сидя въ таратайк.

— Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:— правда твоя, и тогда дла мои были плохи, но я думалъ, авось повезетъ.

— Авось, авось! много въ теб надежды, но лучше было бы замнить тебя, боле-врнымъ словомъ.

— У меня былъ, братецъ, положительный поводъ думать, что все перемелется — и будетъ мука, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредленностью выраженія, а можетъ, и мысли:— да нтъ, не тутъ-то было. Все лопнуло. Какъ начались продлки въ конторахъ, какъ этотъ глупый народъ, съ которымъ конторы имютъ дло началъ приставать къ горлу съ самыми пустыми должишками, такъ и съ мстомъ надо было проститься, да и новаго нельзя было получить: еслибъ я взялся за что, тотчасъ бы подкузьмили. Ну, что жъ человку было длать? выбили изъ колеи, пришлось жить, чмъ Богъ послалъ. Ну, вотъ я и жилъ скрытно на Торговыхъ-Садахъ и тамъ дешево жить. Да, что жь тутъ, что дешево, когда у человка нтъ и полфарсинга? Тамъ можно было бы также хорошо жить и съ деньгами.

— Лучше, замчаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Конечно. И это было бы фешнэбэльно, а фешнебэльная жизнь и бакенбарды — это мои слабости, пусть всякій знаетъ, мн все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ:— да, это мои слабости, сэръ, мои слабости. Хорошо? продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, приложившись снова къ своему грогу:— что жъ длать человку, спрашиваю я? Идти въ солдаты — вотъ и все?

Мистеръ Гуппи серьзне вдается въ разговоръ, съ намреніемъ выразить, что остается, по его понятіямъ, длать человку въ нкоторыхъ обстоятельствахъ. Голосъ и манеры его глубоко-убдительны, какъ вообще индивидуума, который во всю жизнь свою не сдлалъ ничего глупаго, кром того разв, что запутался въ нжныхъ стяхъ любви.

— Джоблингь, говоритъ мистеръ Гуппи: — я самъ, и нашъ общій другъ Смольвидъ…

(Мистеръ Смольвидъ скромно замчаетъ: ‘оба джентльмены!’ и прихлебываетъ изъ стакана).

— …Не разъ поговаривали объ этихъ вещахъ съ-тхъ-поръ…

— Какъ меня выгнали, съ горестью восклицаетъ мистеръ Джоблингь:— договаривай Гуппи, договаривай. Я знаю, что ты думаешь.

— Н-тъ! съ-тхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату… нжно прибавляетъ мистеръ Смольвидъ.

— …Да, съ-тхъ-поръ, какъ ты оставилъ Палату, Джоблингь, говорить мистеръ Гуппи: — я сообщилъ нашему общему другу Смольвиду планъ, который хочу предложить теб. Знаешь ты Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?

— Слыхалъ это имя, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ:— но намъ онъ не поставлялъ и потому я его не знаю.

— Онъ изъ нашихъ, Джоблингь, и я съ имъ знакомъ, говорятъ мистеръ Гуппи:— да, сударь, я его знаю, и въ послднее время были нкоторыя обстоятельства, которыя свели меня съ нимъ ближе. Объ этихъ обстоятельствахъ нечего распространяться: они въ нкоторомъ отношеніи, быть-можетъ, имютъ, а можетъ, и не имютъ связи съ предметомъ, который, быть-можетъ, набросилъ, а можетъ и ее набросить, такъ сказать, нкоторую тнь на мое существованіе.

Такъ-какъ у мистера Гуппи есть смущающая привычка завлекать своихъ искренихъ друзей на этотъ нжный предметъ, набрасывающій, быть-можетъ, тнь на его существованія, и какъ только они коснутся его, ошеломить ихъ своей рзкой строгостью касательно струнъ человческаго сердца, то мистеръ Джоблингь и мистеръ Смольвидъ не поддаются на эту удочку и безмолвствуютъ.

— Можетъ-быть, такъ, а можетъ и нтъ, повторяетъ мистеръ Гуппи: — во во всякомъ случа это къ длу не относится. Довольно сказать, что мистеръ и мистриссъ Снегсби готовы всегда обязать меня, и что Снегсби во время судейскаго термина иметъ много бумагъ для переписки. Кром длъ Телькингорна, у него славные заказы и на сторон. Я увренъ, что еслибъ нашъ общій другъ Смольвидъ сидлъ теперь на скамь присяжныхъ, онъ былъ бы готовъ въ этомъ поклясться.

Мистеръ Смольвидъ соглашается и въ этомъ согласіи видно непреоборимое желаніе произнести клятву.

— Итакъ, господа присяжные, говоритъ мистеръ Гуппи: то-есть сэръ Джоблингъ, ты скажешь, что это плохое средство къ жизни. Хорошо. Согласенъ. Но все же лучше, чмъ ничего. Теб надо время, и надо довольно времени, чтобы старое забылось. Чмъ такъ болтаться, безъ куска хлба, лучше время протянуть въ переписк мистеру Снегсби.

Мистеръ Джоблингъ готовъ возражать, но мудрый Смольвидъ удерживаетъ его легонькимъ кашлемъ и словами: гм! Шекспиръ!

— Предметъ этотъ иметъ дв втви Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи:— одну я теб сказалъ, теперь перейдемъ къ другой. Ты знаешь Крука, канцлера, чрезъ улицу. Что ты, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, слдственно-ободрительнымъ тономъ: Крука, канцлера, черезъ улицу?

— Видалъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.

— Видалъ. Прекрасно. А знаешь маленькую Флайтъ?

— Вс ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.

— Вс ее знаютъ. Прекрасно. Въ послднее время возложена на меня обязанность выплачивать ей еженедльно нкоторую сумму денегъ, за вычетомъ недльнаго квартирнаго долга, этотъ долгъ, сообразно даннымъ мн инструкціямъ, я выплачиваю при ея глазахъ мистеру Круку. Эти дла свели меня съ мистеромъ Крукомъ и познакомили съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается комната. Ты можешь жить въ ней очень-дешево и подъ какимъ хочешь именемъ, такъ же спокойно, какъ будто-бы ты былъ отсюда за тридевять земель. Онъ ни о чемъ не спрашиваетъ и по одному моему слову, отдастъ теб комнату въ наемъ. И вотъ что и еще хочу сказать теб, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, понизивъ вдругъ голосъ и довольно фамиліярнымъ тономъ:— это, братецъ, предикое чучело, копошется въ какихъ-то старыхъ бумагахъ, забралъ себ въ голову выучиться самоучкою читать и писать, въ чемъ, кажется мн, ни капли нтъ успха. Да ужасно дикое чучело, и я думаю, не худо бы приглядться къ нему поближе.

— Ты вдь однако не предполагаешь?.. началъ-было мистеръ Джоблингъ.

— Я предполагаю, возражаетъ мистеръ Гуппи, поднявъ плечи съ свойственною скромностью: — что я его никакъ понять не могу. Сошлюсь на общаго нашего друга, Смольвида: онъ, быть-можетъ слышалъ, а можетъ и не слышалъ мое всегдашнее замчаніе, что я этого Крука никакъ понять не могу.

Мастеръ Смольвидъ произноситъ лаконическій отвтъ въ форм: — да!

— Я кой-что смекаю въ длахъ и въ жизни, Тонни, говорилъ мистеръ Гуппи: — и рдко бываетъ со мной, чтобъ я кого-нибудь боле или мене не понялъ. Но такой старой рыси, какъ Крукъ, такого скрытнаго, такого тайнаго животнаго (хотя я не знаю, бываетъ ли онъ когда трезвъ) я никогда не видывалъ. Онъ страшно-старъ и душонки за нимъ не водится. Говорятъ, что онъ чертовски-богатъ. Контрабандистъ ли онъ, мошенникъ ли онъ, ростовщикъ ли онъ, длатель ли фальшивой монеты — чортъ его знаетъ, только я думаю, что теб не мшаетъ поразнюхать о немъ поподробне. Мн кажется, что тутъ надо по рукамъ — и дло въ шляп.

Мистеръ Джоблингь, мистеръ Гуппи и мистеръ Смольвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки на руки и взираютъ на потолокъ. Спустя нсколько времени, они пьютъ, тихо прислоняются къ спинкамъ стульевъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.

— Еслибъ у меня было столько энергія, сколько бывало прежде, Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи со вздохомъ: — не есть струны въ нечеловческомъ сердц…

Пока мистеръ Гуппи топитъ остатокъ горестныхъ мыслей въ ром съ холодной водою, онъ говоритъ, что Тонни Джоблингъ впродолженіе всхъ вакацій даже до того времени, пока не начнутся адвокатскія продлки, можетъ черпать въ его кошельк отъ трехъ даже до пяти, пожалуй, хоть до шести фунтовъ стерлинговъ. Пусть никто не осмлится сказать, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: — чтобъ Вильямъ Гуппи повернулъ къ нуждающемуся другу спину.

Послдняя часть предложеніи идетъ такъ прямо къ длу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ чувствомъ: — Другъ, Гуппи, руку!

Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:— другъ, Джоблингъ, вотъ она!

Мистеръ Джоблингъ отвчаетъ: — другъ, Гуппи, мы истинные братья!

— Братья, говорятъ мистеръ Гуппи.

Посл этого они крпко пожимаютъ другъ другу руки и мистеръ Джоблингъ, прибавляетъ расчувствовавшись до слезъ: — спасибо Гуппи, спасибо, кажется я-бъ выпилъ еще стаканчикъ въ честь нашего знакомства.

— Послдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замчаетъ мистеръ Гуппи, какъ-то случайно.

— Умеръ! говоритъ мистеръ Джоблингь.

— Былъ обыскъ. Внезапная смерть. Теб, вдь, это все-равно?

— Мн все-равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: — умеръ такъ умеръ, вдь надо же гд-нибудь умереть. Чертовски-странно, что ему непремнно понадобилась умереть въ квартир.

Мистеру Джоблингу, однакожь, подобная вольность со стороны умершаго писца не нравится, и онъ длаетъ замтки въ род слдующихъ: ‘мало ли мстъ, гд можно протянуть ноги… гм! изволь подумать, умеръ!’ или: ‘ему бы, чай, не понравилось еслибъ мн вздумалось умереть на его мст’.

Такъ-какъ условія законнымъ образомъ повершены, мистеръ Гуппи предлагаетъ откомандировать врнаго Смольвида, для удостовренія: дома ли Крукъ, и если этотъ мистеръ дома, тотчасъ же приступать къ ршительнымъ переговорамъ. Мистеръ Джоблингь находитъ предложеніе мистера Гуппи совершенно основательнымъ и мистеръ Смольвидъ, увнчавшись необычайною шляпою, выноситъ ее, по образцу своего патрона, вонъ изъ гостиницы, и скоро возвращается съ встью, что мистеръ Крукъ дома, что онъ его видлъ сквозь дверную щель, за прилавкомъ, гд онъ спятъ какъ убитый.

— Такъ надо расплатиться, говоритъ мистеръ Гуппи: — и идти. Смольвидъ, сколько съ насъ слдуетъ?

Мистеръ Смольвидъ поднятіемъ брови даетъ знать хозяйк, чтобъ она явилась, и говоритъ безостановочно: — четыре порціи телятины, четыре порціи ветчины — три. Четыре порціи картофелю — три и четыре. Одна порція, цвтной капусты — три и шесть. Три пуддинга съ мозгами — четыре и шесть. Шесть бутылокъ — пять. Три честера — пять и три, Четыре стакана того-и-сего пополамъ — шесть и три. Четыре порціи рому — восемь и три и восемь и шесть хозяйк. Восемь и шесть Полли — полсоверина, восьмнадцать пенсовъ сдачи!

Не истощивъ силъ своихъ подъ вліяніемъ такихъ сильныхъ вычисленій, Смольвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ, а самъ остается позади для любезныхъ наблюденій за Полли, если поблагопріятствуютъ обстоятельства, и для чтенія газетныхъ новостей. Газетные листы, сравнительно съ нимъ (исключая шляпы), такъ велики, что, когда онъ беретъ въ руки ‘Таймсъ’ и перебгаетъ глазами по столбцамъ, приходитъ въ голову, что онъ лежитъ на кровати и кутается въ одяло.

Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ плетутся къ лавк тряпья и бутылокъ и находятъ мистера Крука все еще спящимъ, какъ убитый, то-есть храпящимъ громко и непробудимымъ ни вншнимъ шумомъ, ни даже легкими толчками. На стол около него, посреди обычнаго хлама, стоитъ вмстительная бутылка джину и стаканъ. Воздухъ такъ пропитанъ запахомъ этого цлительнаго напитка, что даже глаза кошки, сидящей на полатяхъ, когда она ихъ открываетъ и смотритъ на приходящихъ, кажутся въ полпьяна.

— Вставайте, проснитесь! говоритъ мистеръ Гуппи, сотрясая довольно-сильно съжившуюся фигуру мистера Крука:— эй, сэръ Крукъ, вставайте!

Но разбудить мистера Крука такъ же трудно, какъ заставить двигаться старое тряпье, пропитанное виннымъ запахомъ.

— Случалось ли теб видать такое состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.

— Если это его обыкновенный сонъ, замчаетъ мистеръ Джоблингъ, нсколько безпокойнымъ тономъ:— такъ я думаю, что когда-нибудь, при извстныхъ обстоятельствахъ, онъ продлится очень-долго.

— У него всегда больше обморокъ, чмъ сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и трясетъ его еще разъ: — Эй, лордъ, вставайте! Его легче обокрасть сто разъ, чмъ разбудить! Откройте глаза!

Посл всего шума, крика и трясенья онъ открываетъ глаза, но замтно, что онъ не видитъ постителей, не сознаетъ и не видитъ ничего. Хотя онъ сгибаетъ ногу на ногу, разводитъ руками, раздвигаетъ и сдвигаетъ свои сморщенныя губы, однакожъ въ немъ не видно, какъ и прежде, никакого сознанія.

— Во всякомъ случа, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.— Какъ ваше здоровье, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ друга. Есть дло.

Старикъ все еще сидитъ, чавкая изсохшими губами и не видать въ немъ никакого сознанія. Спустя нсколько минутъ, онъ сидится привстать. Они его подымаютъ, онъ прислоняется къ стн и таращитъ на нихъ глаза.

— Какъ ваше здоровье, мастеръ Крукъ? говоритъ ошеломленный мистеръ Гуппи: — какъ ваше здоровье, сэръ? Вы какъ-будто околдованы, мистеръ Крукъ. Надюсь, что вы здоровы?

Старикъ, нацливъ ложный ударъ или на мистера Гуппи, или просто въ пространство, самопроизвольно поворачивается и прямо носомъ упирается въ стну. Въ такомъ глупомъ положеніи онъ остается минуту, или дв, потомъ, шатаясь, переходитъ лавку и отворяетъ дверь на улицу. Свжій воздухъ, шумъ и движеніе ни улиц, время, или, быть-можетъ, вс эти соединенныя силы вмст приводятъ его въ чувства. Онъ возвращается назадъ довольно-твердымъ шагомъ, поправляетъ на голов свою мховую шапку и смло смотритъ на своихъ постителей.

— Покорный слуга, джентльмены, я вздремнулъ, крпко сплю, что длать!

— Очень-крпко, говорятъ мистеръ Гуппи.

— Разв вы пытались меня будить? говоритъ подозрительный Крукъ?

— Такъ, немножко, отвчаетъ мистеръ Гуппи.

Взоръ старика упадаетъ на пустую бутылку, онъ изслдуетъ ее, беретъ ее въ руки и нжно поворачиваетъ внизъ горлышкомъ.

— Хи, хи! вскрикиваетъ онъ, какъ нечистый духъ въ сказкахъ:— тутъ кто-то прикладывалъ рыло: бутылка пуста.

— Увряю васъ, мы нашли ее такъ, какъ она есть, говоритъ мистеръ Гуппи. Коли хотите, я велю ее налить для васъ навзрзъ?

— Конечно, хочу, говорилъ мистеръ Крукъ, съ большою радостью: — конечно хочу, объ этомъ и толковать нечего. Вотъ тутъ, за угломъ, въ гостинниц Солнечнаго Герба. Скажите: лорду-канцдеру, на четырнадцать пенсовъ. Они меня знаютъ!

Онъ такъ ласково передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему другу, спшитъ за уголъ и поспшно возвращается съ полною бутылкою. Старикъ беретъ бутылку, какъ любимаго внучка и, какъ нжный ддушка, ласкаетъ и треплетъ ее.

— А! хи! шепчетъ онъ съ полузакрытыми глазами и пробуя изъ бутылки: — это не лордканцлерское въ четырнадцать пенни, это въ восьмнадцать пенни!

— Я хотлъ вамъ угодить, говоритъ мистеръ Гуппи.

— Вы настоящій вельможа, сэръ, отвчаетъ мистеръ Крукъ, прихлебнувъ еще изъ бутылки, и горячее дыханіе его кажется пламенемъ, способнымъ зажечь спиртъ: — вы, сэръ, просто великобританскій баронетъ.

Пользуясь этимъ благопріятнымъ случаемъ, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ импровизированнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цль ихъ прихода. Крукъ ласково держитъ бутылку въ рукахъ, но больше не пьетъ (онъ никогда не переходитъ извстнаго предла опьяненія, или трезвости), и мряетъ съ ногъ до головы новаго жильца своего и остается доволенъ.

— Вы не хотите ли взглянуть на комнату, молодой человкъ? говоритъ онъ: — славная комната! Чисто вымыта. Мыломъ и поташемъ! Хи, хи! Ее надо пускать вдвое дороже, неговоря ужъ объ обществ со мной и о такой прекрасной кошк для мышей.

Нахваливая такимъ-образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и они въ-самомъ-дл находятъ, что тамъ чище, чмъ было прежде и что даже въ комнат стоитъ кой-какая старая мебель, которую хозяинъ вычерпалъ изъ своего хламнаго подземелья. Дло сладилось легко, потому-что лордъ-канцлеръ не можетъ быть тугъ предъ лицомъ мистера Гуппи, товарища по дламъ съ Кенджемъ и Корбаемъ, знатока въ процес Жарндисовъ и во многихъ другихъ достославныхъ произведеніяхъ великобританской юстиціи. Ршено было такъ, что мистеръ Вивль займетъ съ завтрашняго дня свою комнату. Затмъ, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Странное Подворье въ Канцелярскую Улицу, гд первый представляется мистеру Снегсби и, что всего важне, заслуживаетъ вниманіе со стороны мистриссъ Снегсби. Потомъ направляются они, для сообщенія успховъ своихъ къ знаменитому Смольвиду, который, въ своей оригинальной шляп, ожидаетъ ихъ въ контор и наконецъ, разстаются посл того, какъ мистеръ Гуппи выяснилъ передъ ними свое желаніе повершить день радостно и свести ихъ всхъ въ театръ:— но есть струны въ человческомъ сердц, прибавилъ онъ: — которыя заставляютъ меня смотрть на это удовольствіе, какъ на злую насмшку.

На слдующій день, подъ скромнымъ покровомъ вечерняго мрака, смиренно является мистеръ Вивль въ канцелярію Крука, нестсняемый нисколько своимъ багажемъ, онъ помщается въ своей новой квартир и два глаза ставень, смотрятъ на него во время сна съ особеннымъ удивленіемъ. Утромъ на другой день мистеръ Вивль, сказать мимоходомъ, самый безтолковйшій пустозвонъ, занимаетъ иголку и нитокъ у мистриссъ Флайтъ, молотокъ у своего хозяина и принимается за работу. Онъ вколачиваетъ различные предохранительные снаряды для оконныхъ занавсокъ, и для посуды и развшиваетъ на дрянные крючки дв свои чашки, молочникъ и другія замчательныя произведенія глины, и распоряжается вообще съ предпріимчивостью матроса.

Но что всего боле цнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ свтлорусыхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую только могутъ возбудить бакенбарды въ душ смертнаго), это коллекція гравюръ въ истинно-національномъ вкус, изображающихъ богинь Альбіона, или Блистательную Галерею Британскихъ Красавицъ, то-есть леди высшаго фешонабельнаго круга во всхъ разнообразныхъ видоизмненіяхъ, къ которымъ способны соединенныя силы искусства и капитала. Этими великолпными портретами, хранившимися непочтительно въ шляпной картонк, во время заточенія ихъ владльца на Торговыхъ Садахъ, украшаетъ онъ свою комнату. И такъ-какъ Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ облечена въ разнообразные идеальные костюмы, играетъ на разнообразныхъ инструментахъ, ласкаетъ разнаго рода собакъ, корчитъ разнаго рода физіономіи, оплетена разнообразными гирляндами цвтовъ, обнесена разнохарактерными балюстрадами, то видъ вообще выходитъ торжественный.

Но фешонэбльный свтъ такая же слабость и мистера Вивля, какъ и мистера Тони Джоблинга. Запасшись вчерашними нумерами газетъ изъ гостинницы Солнечнаго Герба и вечеркомъ почитать о блистательныхъ и изумительныхъ метеорахъ, крейсирующихъ по фешонэбльному небу во всхъ направленіяхъ, составляетъ для него немаловажное наслажденіе. Свдніе, какой членъ, какого блистательнаго и изумительнаго круга, совершилъ изумительный и блистательный подвигъ вчера, или обдумываетъ блистательный и изумительный подвигъ на завтрашній день, даетъ ему огромный запасъ радости. Знать, на чемъ остановилась Блистательная Галерея Британскихъ Красавицъ, или на чемъ думаетъ остановиться, знать, какіе блистательные браки имютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по блистательному обществу, значитъ, знакомиться съ наиславнйшими судьбами человческаго рода. Мистеръ Вивль обращаетъ услажденный взоръ свой съ газетныхъ новостей на усладительные портреты Блистательной Галереи и проч. и ему мнится, что онъ знаетъ оригиналовъ и оригиналы знаютъ его.

Во всхъ другихъ отношеніяхъ, онъ спокойный жилецъ, расторопный, угодливый малый, способный заняться и стряпней и стиркой съ такимъ же успхомъ, съ какимъ занимается драпировкой своей комнаты и выказывающій большія соціальныя наклонности, когда вечернія тни ложатся на дворъ. Въ это время дня, если его не поститъ мистеръ Гуппи, или образъ и подобіе мистера Гуппи, маленькій Смоль, теряющійся въ своей наивысочайшей шляп, оставляетъ онъ свою мрачную комнату, гд онъ наслдовалъ большую конторку, опрысканную чернильнымъ дождемъ, и занимается разговорами съ Крукомъ, или съ кмъ бы то ни было на двор, гд такъ много любителей хорошаго общества, потому-что мистриссъ Пайперъ, первая особа на двор, находитъ современнымъ сдлать два замчанія мистриссъ Перкинсъ: вопервыхъ, она говоритъ, что еслибъ у ея Джонни были бакенбарды, то она бы очень хотла, чтобъ он были похожи на бакенбарды этого молодаго человка, и вовторыхъ: помяните мое слово, мистриссъ Перкинсъ, что, рано или поздно, а этотъ молодой человкъ подберетъ къ своимъ рукамъ вс денежки Крука.

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидовъ.

Въ очень дурно-устроенной, въ очень дурно-испаряющейся части города (хотя одна изъ ея улицъ и называется Красная Горка), чертнокъ Смольвидъ, названный именемъ Бартоломея и извстный, подъ родительской кровлей, подъ боле-краткимъ именемъ Барта, проводятъ маленькую частичку своего времени, на которое контора и соприкосновенныя съ нею дла, наложили свой тяжелыя руки. Онъ живетъ въ маленькомъ, узкомъ переулк, всегда тихомъ, мрачномъ и скучномъ, обнесенномъ, какъ могила, со всхъ сторонъ кирпичными стнами, но гд еще и до-сихъ-поръ гніетъ отъ стараго дерева пень, распространяя такой свжій и натуральный запахъ, какой свжій и натуральный видъ молодости иметъ Смольвидъ.

Въ семейств Смольвидовъ, былъ всего-на-все одинъ только ребенокъ. Маленькихъ старичковъ и старушекъ было много, но дтей не было до-тхъ-поръ, пока бабушка Смольвида (она еще жива) не ослабла духомъ и не впала въ совершенное ребячество. Обладая полнымъ отсутствіемъ наблюденія, памяти, разсудка, соображенія и вчнымъ поползновеніемъ спать въ растопленномъ камин, бабушка мистера Смольвида, безспорно, могла быть утхою знаменитой фамиліи.

Ддушка мистера Смольвида также живъ. Онъ совершенно въ безпомощномъ состояніи относительно своихъ дряхлыхъ членовъ, но умъ его неприкосновененъ. Онъ до-сихъ-поръ удерживаетъ, такъ же хорошо, какъ удерживалъ и прежде, первыя четыре правила арифметики и небольшой запасъ самыхъ-рзкихъ историческихъ фактовъ. Что жь касается до идеализма восторговъ, восхищенія и другихъ френологическихъ аттрибутовъ, то онъ нисколько не слабе, относительно ихъ, чмъ былъ въ дни своей молодости. Все, что ддъ мистера Смольвида почерпнулъ духомъ своимъ на первыхъ годахъ жизни, было не больше куколки и осталось куколкою, которой не суждено было развиться даже въ простую бабочку.

Отецъ этого забавнаго ддушки, по сосдству съ Красной Горкой, былъ что-то въ род крпкокожаго, двуногаго, зашибающаго деньгу паука, который тчетъ свою паутину, чтобъ словить неопытныхъ мухъ, и удаляется въ тсные уголки своего гнзда, пока он не запутаются въ паутин. Божество, которому онъ покланялся — это сложные проценты. Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Онъ потерплъ какой-то значительный убытокъ въ одномъ честномъ предпріятіи, между-тмъ, какъ вс убытка должны были, повидимому, пасть и противную сторону, это обстоятельство нанесло ударъ, конечно, не сердцу, потому-что присутствіе его оставалось тайной, а чему-то особенному въ его существованіи и положило конецъ его жизни. Такъ-какъ характеръ его былъ несовсмъ-красивъ, а онъ прошелъ курсъ наукъ въ благотворительной школ по всмъ вопросамъ и отвтахъ о древнихъ народахъ, въ род аморитовъ и хеттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ вреда образованія.

Духъ его проникъ и въ сердц юнаго его сына, которому онъ постоянно твердилъ: ‘чмъ раньше за дло, тмъ лучше’, и отдалъ его на тринадцатомъ году жизни въ контору денежнаго маклера, человка тонкаго свойства. На этомъ поприщ молодой джентльменъ исправилъ свой плохой и боязливый характеръ и, развивая въ себ родовые дары, усвоилъ окончательно способность учета. Вступя рано въ жизнь и женясь поздно, подобно отцу своему, онъ имлъ сына, также вялаго и ничтожнаго характера, который, также вступя рано въ жизнь и женясь поздно, сдлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдии Смольвидовъ. Впродолженіе всего времени, въ которое развивалось семейное древо Смольвидовъ, вступающихъ въ жизнь рано и женящихся поздно, они укрплялись въ твердости практическаго характера, имъ запрещалась вс удовольствія, не позволялось читать повстей, сказокъ, романовъ, басенъ, и изгонялись вс роды и виды игръ.

Въ настоящую минуту, въ темномъ маленькомъ подвал, нсколькими футами ниже горизонта мостовой… Что за грязная, мрачная, непріятная комната! ничего въ ней не видно, кром скорблой, грубой, байковой скатерти, грубаго, изогнутаго жестянаго подноса, на которомъ виднлось довольно-правильное изображеніе духа Смольвидова ддушки… Такъ въ настоящую минуту, въ этомъ подвал, въ двухъ обитыхъ черной волосяной матеріей креслахъ, сидятъ, по обимъ сторонамъ камина, отягченные годами мистеръ и мистриссъ Смольвидъ и проводятъ счастливые часы. На каминномъ очаг стоятъ два треногіе таганчика, для горшковъ и кострюль, за которыми ддушка Смольвидъ считаетъ непреложнымъ долгомъ наблюдать строго, посреди нихъ торчитъ что-то въ род мдной вислицы, назначенной, впрочемъ, для жаренья, ддушка Смольвидъ не спускаетъ и съ нея наблюдательныхъ своихъ глазъ. Въ подушк стула достопочтеннаго мистера Смольвида, охраняемой его паутинными ногами, находится выдвижной ящикъ, въ которомъ, идетъ молва, погребено несметное богатство. Возл него лежитъ лишняя подушка, въ которой онъ постоянно нуждается, для киданія въ голову дражайшей спутницы своихъ преклонныхъ лтъ, если она вздумаетъ сдлать нападеніе на его деньги — пунктъ, въ которомъ онъ особенныхъ образомъ чувствителенъ.

— А гд Бартъ? спрашиваетъ ддушка Смольвидъ у Юдии, сестры Бартоломея.

— Онъ еще не приходилъ, отвчаетъ Юдиь.

— Онъ въ это время чай пьетъ?

— Нтъ, еще рано!

— Сколько же остается?

— Десять минутъ.

— А?

— Десять минутъ! громко вскрикиваетъ Юдиь.

— Гм! говоритъ ддушка Смольвидъ: — десять минутъ!

Бабушка Смольвидъ, почавкала губами, потрясла головой, смотря на треногій таганчикъ, она слышитъ, что говорятъ: въ ум ея представляются деньги и она вскрикиваетъ, какъ отвратительный, старый безперый попугай: десять фунтовъ стерлинговъ! десять фунтовъ стерлинговъ!

Ддушка Смольвидъ тотчасъ же посылаетъ ей въ голову подушку.

— Молчи! кричитъ добрый старичокъ.

Подушка оказываетъ двойное дйствіе: она лаетъ затылку мистриссъ Смольвидъ порядочный ударъ о спинку креселъ, приводитъ чепчикъ ея въ самое отчаянное состояніе и производитъ реакцію на мистера Смольвида, который опрокидывается отъ усилія на спинку своихъ креселъ, какъ разбитая кукла. Отличнйшій старичокъ-джентльменъ бываетъ въ такія минуты боле-похожъ на связку платья съ черною тряпкою наверху, чмъ на человка, а потому не приходитъ въ себя, пока внучка не произведетъ надъ нимъ двухъ операцій: вопервыхъ, не взболтаетъ его, какъ какую-нибудь большую бутыль, и вовторыхъ, не обколотитъ и не обомнетъ его, какъ матрацъ. И опять сидятъ они другъ противъ друга, съ спутницею своихъ послднихъ дней, какъ два стража, забытые черною смною — смертью.

Юдиь, достойная собесдница этого общества. Она такъ безсомннно сестра мистера Смольвида младшаго, что еслибъ на этой парочк замсить опару, то врядъ ли бы испеклось что-нибудь среднее пропорціональное. Она такъ удостовряетъ, по-крайней-мр, въ наружномъ сходств съ породою обезьянъ, что еслибъ одть ее въ мишурное платье съ шапочкой на голов, она могла бъ смло исходить весь материкъ и плясать водъ звуки органа и никто бъ не обратилъ на нее вниманія, какъ на что-нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одта въ обыкновенное старое платье темненькаго цвта.

Юдиь никогда не имла куклы, никогда не слыхала о сказкахъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два-три случалось ей попадать въ общество дтей, когда ей было лтъ около десяти, но ни она не знала, что длать съ дтьми, ни дти не знали, что длая съ ней. Очень-сомнительно, умла ли Юдиь смяться. Она такъ рдко видала смхъ, что достоврность остается на сторон противнаго мннія. О чемъ-нибудь, въ-род невиннаго, веселаго смха, она, очевидно, не имла никакого понятія. Еслибъ она попробовала посмяться, то, врно, ей помшали бы зубы, потому-что она стала бы подражать, такъ, какъ она во всемъ подражала, своему достопочтенному ддушк. Вотъ какова Юдиь!

А братецъ ея не съуметъ спустить волчка ни за что въ мір. О Джак-Великан, или о Синбад-Матрос онъ столько же знаетъ, сколько о жителяхъ звздъ. Онъ скоре будетъ согласенъ самъ обратиться въ кошку, или мышь, чмъ станетъ играть въ кошку-и-мышку, но онъ выше сестры своей въ томъ отношенія, что изъ мрачнаго круга своихъ потемокъ выступилъ въ обширную полосу свта, бросаемаго мистеромъ Гуппи. Потому и велико его удивленіе и подражаніе эту блестящему чарователю.

Съ шумомъ, подобнымъ грому, ставятъ Юдиь одинъ изъ жестяныхъ подносовъ на скорблую скатерть и собираетъ на немъ чашки и блюдечки. Хлбъ кладетъ она въ жестяную корзинку, а масло (очень-маленькій кусочекъ) на небольшую свинцовую тарелочку. Ддушка Смольвидъ, косо смотритъ на приготовленіе къ чаю и спрашиваетъ Юдиь.

— Гд двка?

— Черли? говоритъ Юдиь.

— А? вылетаетъ изъ устъ ддушки Смольвида.

— Черли? кричитъ Юдиь.

Это имя затрогиваетъ бабушку Смольвидъ и она, не спуская глазъ, какъ обыкновенно, съ треногаго таганчяка, кричитъ:

— На вод! Черли, на вод! На вод, на вод, Черли на вод! и воспламеняется до энергіи.

Ддушка посматриваетъ на подушку, но силы его еще не возобновились посл бывшаго напряженія.

— Ха! говоритъ онъ, когда все смолкло: — она, я думаю, стъ много. Лучше бы ей платить деньгами за работу, чмъ кормятъ ее.

Юдиь, съ хитрымъ взглядомъ своего брата, качаетъ головой и корчитъ ротъ, чтобъ сказать: нтъ, однакожъ не говорятъ.

— Нтъ? отвчаетъ старицъ: — отчего не нтъ?

— Ей надо шесть пенсовъ въ день, а мы можемъ обойтись дешевле, говоритъ Юдиь.

— Въ-самомъ-дл?

Юдиь отвчаетъ глубоко-значущимъ киваньемъ головы, намазываетъ масло такъ тонко на хлбъ, что его вовсе и не видать, боится обронятъ каждую крошку и разрзываетъ хлбъ на маленькіе кусочки.

— Эй ты, Черли! куда запропастилась? кричитъ она.

Робко повинуясь этому воззванію, маленькая двочка, въ грубомъ передник, въ большомъ капор, съ влажными, мыльными руками и съ половой щеткой, является и присдаетъ.

— Чмъ ты теперь занимаешься? говоритъ Юдиь, взглянувъ на нее какъ старая вдьма.

— Чищу заднюю комнату наверху, миссъ, отвчаетъ Черли.

— У меня длать хорошо и не мшкать. Ну, пошла? Скорй! говоритъ Юдиь, топнувъ ногою — ты больше длаешь хлопотъ, чмъ дла.

Отдавъ это приказаніе, строгая вдьма возвращается за свою работу, снова начинаетъ ковырять масло и рзать хлбъ, на нее падаетъ черезъ окно тнь отъ ея брата, и она бжитъ, съ хлбомъ и ножомъ въ рукахъ, отпереть для него снную дверь.

— А, Бартъ! пришелъ! говоритъ ддушка Смольвидъ.

— Пришелъ, отвчаетъ Бартъ.

— Опять былъ съ своимъ другомъ Бартъ?

Смольвидъ кивнулъ головой.

— Очень-хорошо. Живи на его счетъ сколько можно и берегись его глупыхъ замашекъ. Надо съ него сорвать сколько можно. въ этомъ должна быть вся дружба, говоритъ почтенный мудрецъ.

Бартъ не принимаетъ добраго совта съ такимъ подобострастіемъ, съ какимъ могъ, онъ удостоиваетъ старичка только тмъ вниманіемъ, которое выражается миганьемъ глаза и киваньемъ головы, беретъ стулъ и садится за чай. И четыре старыя лица наклонились надъ чашками чаю, какъ хоръ злыхъ духовъ. Мистриссъ Смольвидъ чавкаетъ губами и смотритъ на таганъ, а мистеръ Смольвидъ требуетъ часто, чтобъ его встряхивали, какъ большую стклянку съ лекарствомъ чернаго цвта.

— Да, да, говоритъ добрый старичокъ, обращаясь опять къ своимъ урокамъ практической мудрости: — это такое правило, которое далъ бы теб и твой отецъ, Бартъ. Ты никогда не видалъ своего отца — тмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.

Хотлъ ли онъ этимъ выразить достоинства своего сына или нтъ — неизвстно.

— Онъ былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старикъ, положивъ свой кусокъ хлба съ масломъ на колни: — славный счетчикъ, умеръ, тому назадъ лтъ пятнадцать.

Мистриссъ Смольвидъ, руководимая своимъ инстинктомъ, кричитъ: — Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ въ черномъ ящик, пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ заперты!

Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону свой кусокъ хлба съ масломъ, немедленно отправляетъ подушку въ голову своей дражайшей половины такъ сильно, что она ударяется затылкомъ о спинку креселъ и упадаетъ самъ на-взничь, обезсилвъ. Наружность его, посл исправительныхъ демонстрацій противъ мистриссъ Смоль видъ, особенно-выразительна и совершенно-непріятна: вопервыхъ, потому, что подобнаго рода экзерциціи обыкновенно надвигаютъ его черную ермолку на одинъ его глазъ и даютъ ему дьявольски-развращенный видъ, вовторыхъ, потому-что онъ произносятъ страшную брань противъ мистриссъ Смольвидъ, и втретьихъ, потому-что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсиліемъ, въ которое онъ впадаетъ, даетъ ему видъ злодя, который сдлалъ бы много зла, еслибъ могъ. Все это такъ часто повторяется въ семейств Смольвидовъ, что не производитъ никакого впечатлнія на зрителей. Старикъ только вытрясывается и выколачивается, полушка снова кладется за свое обыкновенное мсто, возл него, и старая мистриссъ Смольвидъ, которой, быть-можетъ, поправятъ чепчикъ, а быть-можетъ и нтъ, сидитъ опять въ своемъ стул, готовая быть опрокинута, какъ мячъ.

Проходитъ нсколько времени въ настоящую минуту, пока старый джентльменъ охладился до такой степени, что можетъ продолжать свой разговоръ, но, несмотря на достаточную степень охлажденія, онъ все-таки примшиваетъ къ своей рчи нкотораго рода крпкія словца, которыми подчуетъ дражайшую свою половину, могущую только сообщаться съ треногимъ таганомъ. Онъ говоритъ въ слдующихъ словахъ:

— Еслибъ твой отецъ, Бартъ, прожилъ дольше, то, врно, наколотилъ бы порядочную деньгу… Ты дьявольская трещотка!.. но только-что онъ началъ воздвигать зданіе, фундаментъ, подъ которое работалъ столько лтъ… ты проклятая сорока, козій смхъ, демонская утроба, что теб надо?.. Заболлъ онъ и умеръ изнурительной лихорадкой, онъ всегда былъ человкъ бережливый, скопи-домокъ, человкъ трудолюбивый… Я теб бросилъ бы въ голову ободранную кошку, замсто подушки, я теб бы, чортова перечница!.. и мать твоя, женщина разсудительная, сухая, какъ дрань, канула, какъ топоръ въ воду, родивъ тебя я Юдвбь… Ты старая стрекоза, ты демонская трещотка, ты свиная башка!..

Юдиь, не интересуясь нисколько тмъ, что она слыхивала ужь не одинъ разъ, сливаетъ въ полоскательную чашку и сбираетъ остатки съ подноса, съ дна чайника, съ чашекъ и съ блюдечекъ для ужина маленькой поденьщиц. Точно также собираетъ она въ жестяной коробк вс корки и крошки хлба, оставленныя строгою бережливостью умренныхъ хозяевъ.

— Мы съ твоимъ отцомъ были товарищи, Бартъ, говоритъ старый джентльменъ: — и когда я умру, все останется вамъ съ Юдиью. Для васъ большое счастье, что вы во-время вступили въ ученье: Юдиь къ цвточной мастериц, а ты въ адвокатство. Вы не должны тратить деньги, вы должны трудиться для насущнаго хлба и увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиь пойдетъ опять къ цвточной мастериц, а ты въ свою контору.

Судя по наружности Юднеи, можно было бы подумать, что она способне заниматься терніемъ чмъ цвтами, но она дйствительно въ свое время была посвящена въ искусство и тайны дланія розъ и лилій. Тонкій наблюдатель, можетъ-быть, открылъ бы въ глазахъ сестры и брата въ то время, когда ихъ достопочтенный прародитель говорилъ о своей смерти, нкотораго рода нетерпніе и даже, можетъ-быть, нкотораго рода желаніе, чтобъ онъ отправился бы туда поскоре.

— Ну, если вс отпили, говоритъ Юдиь, оканчивая свои распоряженія: — такъ я позову двчонку сюда: пусть она здсь напьется чаю. А коли дашь ей пить въ кухн, такъ она и вкъ не кончитъ.

Согласно этому, вводится Черли и, подъ сильной перестрлкой глазъ, берется за полоскательную чашку и за бдные остатки хлба и масла. При усиленномъ наблюденіи за утоленіемъ голода молодой поденьщицы Юдиь Смольвидъ, кажется, достигаетъ геологическаго возраста и какъ-будто происходитъ съ незапамятныхъ временъ. Ея систематическое направленіе всегда выбранить или оборвать, хоть и безъ всякаго повода, въ полномъ смысл замчательно, оно развилось до такихъ размровъ, до которыхъ рдко достигаетъ въ самыхъ взрослыхъ спеціалистахъ.

— У меня смотри, не шататься цлое посл-обда изъ угла въ въ уголъ, кричитъ Юдиь, мотая головой и топая ногами (потому-что она замтила, что глаза поденьщицы несвоевременно обращены на полоскательную чашку): — набьешь глотку да и за работу!

— Слушаю, миссъ, отвчаетъ Черли.

— Молчи, негодная, возражаетъ миссъ Смольвидъ: — я знаю, что вы за птицы: на словахъ все готовы, а на дл ничего нтъ. Скорй, скорй!

Черли длаетъ огромный глотокъ чаю, въ знакъ повиновенія, и такъ быстро уничтожаетъ бдные остатки състнаго, что миссъ Смольвадъ даетъ ей наставленіе не быть жадной, что въ вашемъ брат, замчаетъ она, отвратительно. Черли пришлось бы, можетъ-быть, много выслушивать общихъ мстъ о томъ, что прилично и неприлично ихъ брату, еслибъ не раздался стукъ въ дверь.

— Посмотри, кто тамъ, только, чуръ, не жевать, какъ отворимъ дверь! кричитъ Юдиь.

Предметъ ея наблюденій убгаетъ отворять дверь, сама миссъ Смольвидъ спшитъ, пользуясь временемъ, спрятать остатки хлба и масла и опрокидываетъ дв-три грязныя чашки на дно подноса, желая этихъ выразить, что всякое потребленіе чая и хлба считается совершенно-оконченнымъ.

— Ну, кто тамъ, что ему нужно? говоритъ огрызливая Юдиь.

Оказывается, что это, ни больше ни меньше, какъ мистеръ Джорджъ.

Мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату безъ всякихъ предварительныхъ докладовъ и церемоній.

— Хфююю! говоритъ мистеръ Джорджъ: — у васъ тепленько. Постоянный огонь. Вамъ, можетъ-быть, хорошо къ этому пріучаться. Мистеръ Джорджъ длаетъ послднее замчаніе про себя и кланяется ддушк Смольвиду.

— Гм! Это вы, говорятъ старикъ.— Какъ поживаете? какъ можете?

— Понемножку, отвчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.— Ваша внучка? и имлъ честь видать ихъ прежде. Мое почтеніе, миссъ.

— А это мой внукъ, говоритъ ддушка Смольвидъ: — вы его прежде не видывали. Онъ служитъ въ контор адвокатовъ и мало бываетъ дома.

— Мое почтеніе! Онъ очень-похожъ на сестру, намъ дв капли воды. Чертовское сходство, говорятъ мистеръ Джорджъ, ударяй выразительно, но можетъ быть несовсмъ-вжливо, на послднее прилагательное.

— Ну, а какъ дла, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ ддушка Смольвидъ, потирая легонько ногу.

— Что дла, дла, какъ сажа бла!

Это закоптлый, загорлый джентльменъ лтъ пятидесяти, хорошо сложенный и недурной наружности, съ черными, курчавыми волосами, съ свтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя, сильныя руки, также загорвшія, какъ и лицо, имли, очевидно, тяжелое употребленіе въ жизни. Всего замчательне въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула, какъ-будто съ незапамятныхъ поръ иметъ привычку оставлять позади себя пустое пространство для платья или для какого-нибудь другаго снаряда. Походка его, мрная и тяжелая очень шла бы къ шуму и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ, но какое-то подергиваніе рта свидтельствуетъ о знакомств верхней губы съ огромными усищами, въ томъ же факт удостовряетъ частое самопроизвольное положеніе руки и пальцевъ на уста. Вообще, посмотрвъ на мистера Джорджа, непремнно приходитъ въ голову, что онъ нкогда служилъ въ тяжелой кавалерія.

Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смольвидовъ, поразительный контрастъ. Никогда, я думаю, не приходилось ни одному кавалеристу стоять на такой несовмстной квартир. Онъ и семейство Смольвидовъ все-равно, что тяжелый рыцарскій мечъ и ножичекъ для скрытія устрицъ. Его развитый станъ и крупныя формы, его свободныя манеры, выражающія потребность въ большомъ пространств и ихъ поджарость и подщипанность, его звучный, громкій голосъ и ихъ острая непріятная пискотня, составляли дв рзкія и противоположныя крайности.

Смотря на него, какъ онъ тутъ сидитъ посреди этой грязной и мрачной комнатки, немножко согнувшись, опершись руками на колни, выворотивъ локти въ стороны, такъ смотря на него, приходитъ въ голову, что онъ, того-и-гляди, проглотитъ все семейство Смольвидовъ за-разъ и съ ихъ четырьмя комнатами и съ кухней на придачу.

— Что хочется жизни, что-ли, втереть въ ноги-то? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ ддушку Смольвида, осмотрвшись въ комнат.

— Ха! мистеръ Джорджъ, это, знаете, частью привычка, а частью, конечно, пособляетъ я циркуляція крови, отвчаетъ старикъ.

— Ц-и-р-к-у-л-я-ц-і-я! повторяетъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на своей широкой груди и ставъ еще вдвое толще: — было бы чему циркулировать.

— Конечно, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смольвидъ: — но силы у меня, по лтамъ моимъ, довольно. Я старше ея, говорить онъ указывая на жену: — однако, досмотрите, что это за тряпка… Ты дьявольская трещотка!… прибавляетъ онъ, возобновляя свое враждебное расположеніе духа.

— Бдняга! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая голову въ ту сторону, гд сидитъ бабушка Смольвидъ: — не браните старушку. Посмотрите на нее: чепецъ на сторону, сама еле-дышетъ. Поправьтесь, сударыня, поправьтесь. Вотъ такъ, дайте вашу руку! Не сердитесь за нее, мистеръ Смольвидъ, вспомните свою мать, продолжалъ мастеръ Джорджъ, возвращаясь опять къ своему стулу: — вдь и та, чай, была такая же старуха, какъ ваша жена.

Старикъ ворчитъ что-то подъ-носъ себ.

— А условіе помните? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.— Трубку за двухмсячные проценты! Да! Все врно. Не бойтесь велть подать трубку. Вотъ новый билетъ, вотъ и двухмсячные проценты и ни одинъ дьяволъ не смй путаться въ дла мои!

Мистеръ Джорджъ сидитъ скрестивъ руки и пожираетъ глазами все семейство Смольвидовъ и всю комнату, пока ддушка Смольвидъ, при помощи Юдии, достаетъ изъ запертаго бюро два кожаные ящика, въ одинъ изъ нихъ онъ погружаетъ только-что полученный документъ, а изъ другаго достаетъ точно такую же бумажку и передаетъ ее мистеру Джорджу. Мистеръ Джорджъ свертываетъ ее такъ, какъ должно для закурки трубки. Старикъ разсматриваетъ оба документа вдоль и поперегъ, прежде чмъ ршается освободить ихъ изъ кожаной тюрьмы, раза три или четыре перещитываетъ деньги, заставляетъ Юдиъ по нскольку разъ повторять каждое слово, и такъ дрожитъ при ленкомъ движеніи и при всякомъ слов, что дло тянется продолжительно Когда, наконецъ, все кончилось и онъ оторвалъ отъ запертаго бюро хищные пальцы и глаза, принялся онъ отвчать мистеру Джорджу за послднее его замчаніе.

— Не бойтесь велть подать трубку! Мы не такъ жадны, сэръ. Юдиь, посмотри-ка, гд тамъ трубка, да подай стаканчикъ водки и воды мистеру Джорджу!

Забавные близнецы, переглядывавшіеся во все это время между собою, выключая того момента, когда кожаные ящики приковывали ихъ вниманіе, теперь удаляются въ другую комнату, будучи, вообще говоря, весьма-недовольны постителемъ, котораго оставляютъ своему дду, какъ оставляютъ молодые медвжата путешественника въ пользу стараго медвдя.

— Тутъ вы, я думаю, проводите цлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ.

— Конечно, конечно, отвчаетъ старикъ.

— И вы ничмъ не занимаетесь?

— Наблюдаю за огнемъ… когда что-нибудь варится или жарится…

— Вдь это невсегда бываетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ съ большимъ выраженіемъ.

— Конечно невсегда, конечно.

— И вы ничего не знаете и не заставляете читать себ?

Старикъ мотаетъ головою съ какимъ-то особеннымъ торжествомъ.

— Нтъ, нтъ! У насъ чтецовъ въ семейств не бывало. Богъ избавилъ. Чтеніе прибыли не даетъ. Это такъ, глупость, лность, сумасшествіе. Нтъ, нтъ!

— Ну вы другъ друга стоите, говоритъ поститель такъ тихо, что старикъ не можетъ его слышать, и осматриваетъ дорогую чету.

— Я думаю… говоритъ онъ теперь громко.

— Что?

— Я думаю, что вы меня какъ-разъ засадите, если я не соберу денегъ къ сроку?

— Нтъ, мой другъ! восклицаетъ старикъ, протянувъ об руки для объятій: — никогда не засажу. Вотъ пріятель мой въ Сити, которому я посовтовалъ вамъ дать денегъ… тотъ засадитъ.

— А почему же вы знаете? говорятъ мистеръ Джорджъ, и закрпляетъ вопросъ восклицаніемъ вполголоса: — ахъ ты подлая скотина!

— На него, мой другъ, нельзя положиться. Я ему ни на волосъ не врю. У него подай деньги — вотъ и все.

— Чортъ съ нимъ! говоритъ мистеръ Джорджъ.

Въ это время Черли является съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, маленькой сверточекъ табаку, стаканчикъ водки и кеда.

Мистеръ Джорджъ, увидавъ ее, спрашиваетъ откуда она: — въ теб пть семейнаго сходства, говоритъ онъ.

— Я поденьщица, сэръ, отвчаетъ Черли.

Тяжелый кавалеристъ (если только онъ въ-самомъ-дл кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея капоръ и слегка, въ-особенности для такой тяжелой руки, какъ его, гладитъ ее по голов.

— Ты оживляешь весь домъ, говоритъ онъ ей: — все семейство нуждается въ такомъ личик, какъ твое, и также сильно, какъ нуждается къ чистомъ воздух. Черли удаляется. Мистеръ Джорджъ закуриваетъ трубку, пьетъ грогъ за здоровье пріятеля, ддушки Смольвида.

— Такъ вы думаете, что онъ меня засадитъ?

— Я думаю, что засадитъ, я боюсь, что засадитъ. Онъ, я знаю, говоритъ несовсмъ-осторожно ддушка Смольвида: — упекалъ разъ двадцать своихъ должниковъ.

Это было сказано несовсмъ-осторожно потому, что, при слов двадцать, лучшая и дражайшая половина его, которая до-сихъ-поръ смотрла на огонь, пробуждается и начиняетъ бормотать: — двадцать, тысячъ фунтовъ стерлинговъ и двадцать банковыхъ билетовъ въ въ шкатулк, двадцать сотенъ тысячъ, двадцать мильйоновъ, двадцать… но въ эту минуту подушка прерываетъ перечень всхъ сортовъ двадцати и опрокидываетъ и контузитъ старую леди. Мистеръ Джорджъ смотритъ на этотъ экспромтъ, какъ на новость, и освобождаетъ бабушку Смольвидъ изъ-подъ гнета.

— Ты дьявольская трескотня, ты скорпіонъ, ты адская змя, ты вдьма, кошачья утроба, которую надо сжечь на костр! рычалъ старикъ, распростертый въ своихъ креслахъ.

— Потрясите меня немного, другъ мой!

Мистеръ Джорджъ смотрлъ на обоихъ стариковъ такими глазами, какъ-будто онъ чувствовалъ себя не въ своемъ ум. Понявъ просьбу ддушки Смольвида, онъ беретъ его за шиворотъ, приподымаетъ кверху съ креселъ такъ легко, какъ куклу, и кажется думаетъ, не вытрясти ли изъ него дальнйшія поползновенія къ метательной сил подушекъ. Но впрочемъ, мысли этой въ исполненіе не ршается приводить, однако же потрясаетъ его довольно-сильно, такъ-что голова у старика вертится какъ у арлекина, сажаетъ его прямо въ креслахъ, такъ энергически напяливаетъ на него ермолку, что старикъ минуты дв не можетъ отмигаться, какъ слдуетъ.

— О Боже! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ: — Спасибо, спасибо, другъ! Пфууу… духъ захватило! Хоо, хоо! и мистеръ Смольвидъ твердятъ это не безъ откровеннаго ужаса къ своему дорогому другу, который все-таки стоитъ надъ нимъ, какъ какая-нибудь массивная каланча.

Ужасающее привидніе между-тмъ ниспускается постепенно до своего стула, начинаетъ затягиваться большими глотками дыма и утшать себя философскими размышленіями.— Имя твоего пріятеля, живущаго въ Сити, начинается съ буквы Д, знаю я тебя, дружище, теб только съ чертями и возиться и ты правъ: онъ меня засадитъ.

— Что вы говорите, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.

Кавалеристъ отрицательно трясетъ головою и, опершись на колно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку т, вывернувъ воинственно локоть лвой руки, продолжаетъ курить. По-временамъ онъ посматриваетъ на мистера Смольвида съ глубокимъ вниманіемъ, и чтобъ ясне всматриваться въ черты старика, размахиваетъ рукою клубы табачнаго дыма.

— Я увренъ, говоритъ онъ, и измняетъ на столько свое положеніе, на сколько надо, чтобъ, согнувшись, касаться губами краевъ стакана съ грогомъ: — что я единственный человкъ изъ всхъ живыхъ, а можетъ-быть, и изъ мертвыхъ, который съумлъ выжатъ ихъ васъ хоть трубку табаку?

— Это правда, отвчаетъ старикъ: — гостей у меня не бываетъ и угощать я не люблю: это не въ моемъ характер. Не вы, такой весельчакъ, поставили трубку въ условіе…

— Что трубка, пустяки! Но главное, чтобъ выжать изъ васъ что-нибудь за свои деньги.

— Ха! какой вы тонкій мудрецъ, сэръ! говоритъ ддушка Смольвидъ, потирая себ ноги.

— Большой мудрецъ. Да. Пфу. Прогулки сюда врное доказательство въ моей мудрости. Пфу. Да и мое состояніе тоже. Пфу. Вс знаютъ, что я мудрецъ, говоритъ мистеръ Джорджъ спокойно покуривая:

— Я на пути мудрости.

— Не упадайте духомъ, сэръ. Дла опять понравятся.

Мистеръ Джорджъ смется и пьетъ.

— У васъ нтъ родственниковъ? спрашиваетъ ддушка Смольвидъ, съ особеннымъ блистаньемъ глазъ: — которые бы отсчитали за васъ капиталецъ, или бы по-крайней-мр поручились за васъ моему пріятелю въ Сити: порука двухъ лицъ ему достаточно, онъ согласится еще дать въ долгъ. У васъ нтъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?

Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвчаетъ:

— Если бъ у меня я была такіе родственника, то а не сталъ бы ихъ безпокоить. Я своимъ надлалъ и безъ того много хлопотъ въ жизни. Можетъ-быть, самое лучшее покаяніе для бродяги состоятъ въ томъ, чтобъ прійдти къ порядочнымъ людямъ, которыхъ прежде знать не хотлъ и съ которыми жить не хотлъ. Но я бродяга не такого сорта. По мн, коли ушелъ, такъ и не приходи.

— Но врожденныя чувства, мистеръ Джорджъ, замчаетъ ддушка Смолвидъ.

— Къ двумъ первымъ порукамъ… Гм, говорить мистеръ Джорджъ, качая головою и куря спокойно: — Нтъ, я тоже же изъ такого сорта.

Ддушка Смольвидь, посл послдняго оттрясыванья, все спускался и спускался въ своихъ кресламъ, такъ-что теперь онъ, на больше ни меньше, какъ связка платьевъ съ голосомъ внутри, требующемъ Юдиь. Является эта гурія, оттрясываетъ старика по своему способу и онъ велитъ ей остаться при себ. Какъ кажется, онъ боится утруждать своего постителя, готоваго, по первому призыву, подать ему помощь очень-энергически.

— А! замчаетъ онъ, прійдя опять въ свое нормальное состояніе: — если бы вы, мистеръ Джорджъ, пришпорили капкана, вамъ было бы очень-нехудо. Еслибъ тогда, когда вы пришли въ первый разъ сюда, вслдствіе нашихъ объявленій, то-есть, я подразумваю объявленія моего пріятеля въ Сити и нкоторыхъ другихъ, которые отдали свои капиталы подъ залоги и мн позволяютъ также упомянуть о моемъ ничтожномъ капиталишк, такъ, еслибъ тогда вы намъ пособили, вы бы, мистеръ Джорджъ, маху не дали.

— Я бы очень хотлъ не дать маху, какъ вы говорите, отвчаетъ мистеръ Джорджъ, куря уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому-что присутствіе Юдии наложило на него очарованіе — только не любовнаго рода, подъ вліяніемъ котораго онъ постоянно смотрлъ въ ту сторону, гд стояла она: — но вообще-то я очень-доволенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ — что ничего не вышло.

— Отчего же, мистеръ Джорджъ? отчего же, чортъ возьми! говоритъ ддушка Смольвидъ съ полнымъ выраженіемъ отчаянія.

— По двумъ причинамъ, товарищъ.

— По какимъ же это причинамъ, мистеръ Джорджъ, по какимъ причинамъ, чортъ возьми?

— Нашего друга въ Сити? насмшливо говоритъ мистеръ Джорджъ и спокойно прихлебываетъ изъ стакана.

— Пожалуй хоть его. По какимъ же это причинамъ-то?

— Первое дло, отвчаетъ мистеръ Джорджъ и смотритъ на Юдиь, какъ-будто бъ разительное сходство, которое существуетъ между старикомъ и ею, заставляетъ его думать, что совершенно все-равно, кто бъ его ни слушалъ, она или онъ: — вы, джентльмены, хотли меня одурачить. Вы печатали въ объявленіи, что мистеръ Гаудонъ (пожалуй, хоть капитанъ Гаудонъ, если это вамъ лучше нравится) иметъ узнать нчто въ свою пользу.

— Ну, что жъ? говоритъ старикъ сухо и отвратительно.

— А то, говоритъ мистеръ Джорджъ, продолжая курить:— что ему не очень было бы полезно сидть въ тюрьм по милости цлой стаи лондонскихъ ростовщиковъ.

— А почемъ знать? Можетъ-быть, нкоторые изъ его богатыхъ родственниковъ уплатили бы за него деньги, или по-крайней-мр поручились бы за него, и внесли бы проценты. А между-тмъ онъ оставилъ насъ въ дуракахъ. Онъ задолжалъ вамъ всмъ большія суммы денегъ. Я бы лучше согласился удавить его собственными руками, чмъ выпустить его изъ рукъ. Когда я сижу здсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ, подымая кверху свои безсильные десять пальцевъ: — такъ мн приходитъ сильное желаніе его удавить… и, въ быстромъ порыв гнва, онъ мечетъ подушку въ голову безотвтной мистриссъ Смольвидъ, но подушка счастливо минуетъ бднягу и пролетаетъ мимо.

— Нечего мн говорить, начинаетъ снова кавалеристъ, вынувъ на минуту трубку изо рта и обращая опять взоръ свой отъ полета подушки къ трубк, которая почти вся докурилась:— нечего мн говорятъ, что онъ жилъ шибко и разорялся въ-пухъ. Я нсколько дней былъ рядомъ съ нимъ и видлъ, какъ онъ летлъ сломя голову въ пропасть. Я былъ при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, богатъ и бденъ. Я не разъ останавливалъ его руку, когда прійдя, въ бдственное состояніе, онъ прикладывалъ пистолетъ къ своему виску.

— Я бы далъ дорого, чтобъ онъ спустилъ курокъ! говоритъ доброжелательный старичокъ: — и чтобъ голова его разлетлась на столько же частей, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ.

— Да, частей было бы много, отвчаетъ хладнокровно кавалеристъ: — во всякомъ случа было время, когда онъ былъ молодъ, полонъ надеждъ и красивъ, и я радуюсь, что въ дурные дни я не далъ ему возможности прибгнуть къ отчаянному поступку. Вотъ первая причина.

— И вторая причина, я чай, не лучше этой? ворчитъ старикъ.

— Не знаю. По-крайней-мр она положительне. Еслибъ я хотлъ его найдти, то я долженъ былъ бы отправиться на другой свтъ. Онъ былъ тамъ.

— Почему вы это знаете?

— Его не было здсь.

— Почему вы знаете, что его не было здсь?

— Не теряйте хладнокровія, какъ потеряли деньги, говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая трубку. Онъ ужъ давно передъ этимъ утонулъ — я въ этомъ увренъ. Онъ бросился за бортъ, умышленно или неумышленно — не знаю. Можетъ-быть, другъ вашъ въ Сити знаетъ. Знаете ли мистеръ Смольвидъ, что эта за псенка? прибавилъ онъ, насвистывая и настукивая тактъ по столу пустой трубкой.

— Псенка? отвчаетъ старикъ: — у васъ здсь нтъ псенокъ!

— Это погребальный маршъ. Подъ его звуки хоронятъ солдатъ. Вотъ и конецъ. Теперь если ваша прелестная внучка — извините миссъ — будетъ такъ добра и спрячетъ трубку на два мсяца, то за слдующій разъ намъ не прійдется покупать новой. Прощайте мистеръ Смольвидъ.

— Прощайте, другъ мой! говорятъ старикъ, протягивая об руки.

— Такъ вы думаете, что вашъ другъ въ Сити засадитъ меня, если я не уплачу въ срокъ? говоритъ кавалеристъ, смотря на мистера Смольвида сверху внизъ, какъ великанъ.

— Да, другъ мой, отъ него все станется, отвчаетъ старикъ, смотря на него какъ пигмей.

Мистеръ Джорджъ смется и, взглянувъ на мистера Смольвида и поклонившись сморщенной Юдии, выходитъ изъ двери, гремя воображаемыми саблею и шпорами.

— Чтобъ тебя проклятаго!… говорятъ старикъ, гримасясь на затворящуюся дверь: — я тебя, пса, скручу. Попадешься ты мн подъ-руку.

Посл этого любезнаго замчанія, погружается онъ снова духомъ своякъ въ чарующія области мышленія, которыя отведены ему образованіемъ и образокъ жизни, и опять онъ и мистриссъ Смольвидъ проводятъ счастливые часы гименея какъ два забытые стража черной смной.

Пока два врные сожителя дежурятъ на своемъ посту, мистеръ Джорджъ идетъ по улицамъ тяжелымъ и крупнымъ шагомъ, съ очень нахмуреннымъ лицомъ. Восемь часовъ и день быстро клонятся къ концу. Онъ останавливается у Ватерлооскаго Моста, читаетъ афишу и ршается зайдти въ Астлискій Театръ. Въ театр онъ очень восхищается прыжками лошадей, ловкостью и силою наздниковъ. Критическимъ взоромъ смотритъ на оружіе, недоволенъ сраженіями, изобличающими вполн-плохое знаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко сочувствуетъ поэму. Въ послдней сцен, когда король сицилійскій становится на колесницу и, соглашаясь благословятъ двухъ влюбленныхъ, распростираетъ надъ ними знамя любви, вки его глазъ умасляются слезою.

По окончаніи пьесы, мистеръ Джорджъ опять переходитъ рку и направляетъ стопы свои къ той замчательной части города, которая примыкаетъ къ Снному Рынку и Лейстерскому Скверу и служитъ притягательнымъ фокусомъ двусмысленныхъ иностранныхъ отелей и двусмысленныхъ иностранцевъ, боксеровъ, учителей фехтованія, скороходовъ, стараго фарфору игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго запаса лохмотьевъ и существъ, невидимыхъ днемъ. Проникнувъ въ самое сердц этой части города, онъ достигаетъ, черезъ дворъ и выбленный ходъ, до большаго кирпичнаго зданія, состоящаго изъ голыхъ стнъ, пола, потолочныхъ балокъ и потолочныхъ окошекъ. На лицевомъ фасад, если только это зданіе имло лицевой засадъ, написано крупными буквами:

ДЖОРДЖЪ
ГАЛЕРЕЯ ДЛЯ СТРЛЬБЫ ВЪ ЦЛЬ И ПРОЧ.

Онъ идетъ въ галерею для стрльбы и проч., тамъ горитъ газъ, стоятъ два-три блые, расчерченные щита для стрльбы въ цль, принадлежности для стрльбы изъ лука, рапиры и эспадроны для фехтованія и все, что необходимо для истинно-великобританскаго боксерства.

Сегодня вечеромъ, однакожь, ни одно изъ этихъ упражненій не приводится въ дйствіе въ галере для стрльбы въ цль и прочее. Въ ней такъ мало постителей, что виднъ всего одинъ только малорослый, грубый человчекъ съ широкой головой. Онъ лежитъ на полу и спитъ.

Маленькій человчекъ одтъ, какъ оружейный мастеръ, въ фартук и фуражк изъ зеленой шерсти, руки его закопчены пороховымъ дымомъ и грязны. Неподалеку отъ него стоитъ грубой работы столъ съ клещами и винтомъ, гд онъ работалъ. Онъ очень-малорослый человкъ съ скомканнымъ лицомъ и, судя по испещренной, посинлой щек его можно полагать, что ему достался разъ-другой выстрлъ испытаннаго стрлка.

— Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ Голосомъ.

— Все въ порядк! отвчаетъ Филь, ползя къ его ногамъ.

— Что было сдлано?

— Шестьдесятъ выстрловъ изъ ружья и двнадцать изъ пистолета. И цль! Филь испускаетъ стонъ при воспоминанія.

— Запирай, Филь!

Филь идетъ исполнить приказъ. Судя по его походк, видно, что онъ хромоногъ, однакожъ, можетъ двигаться быстро.

На обезображенной сторон лица у него нтъ брови, а на другой сторон видна густая черная бровь. Это разнообразіе и несиметричность даютъ ему какой-то особенный и таинственный видъ. Кажется, все, что только могло, коснулось рукъ его, и если не оторвало и не обломало его жальцевъ, по-крайней-мр скрючило, покрыло норой и скривило замчательнымъ образомъ. Видно было, что онъ очень-силенъ и ворочалъ тяжелыя скамейки, такъ, какъ-будто не имлъ никакого понятія о значеніи вса. У него есть странная привычка: ходить не прямо по галере и подходить къ тмъ предметамъ, въ которыхъ нуждался, не такъ, какъ обыкновенно это длается, напротивъ, онъ прихрамывалъ и лавировалъ, шмыгая спиною по стнамъ, такимъ-образомъ на всхъ четырехъ стнахъ видна была сальная полоса, которая называлась въ просторчіи: Филькинъ путъ.

Этотъ блюститель джорджевой галереи, въ отсутствіи Джорджа, заперевъ дверь, оканчиваетъ свои обязанности тмъ, что, вопервыхъ, завертываетъ вс газовые рожки, кром одного и, вовторыхъ, вытаскиваетъ изъ деревяннаго ларя, помщеннаго въ углу, два матраца и все нужное для постелей. Стащивъ все въ противоположный конецъ галереи, какъ кавалеристъ такъ и Филь устроиваютъ себ ночныя логовища.

— Филь! говоритъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилетки и имя самый воинственный видъ: — тебя, говорятъ, нашли подъ воротами, а?

— Въ канав, говоритъ Филь: — ночной караульщикъ споткнулся на меня.

— Такъ страсть къ бродяжничеству приходитъ къ теб, какъ слдуетъ, по порядку.

— Совершенно какъ слдуетъ, говоритъ Филь.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, хозяинъ!

Филь даже и до постели не можетъ дойдти прямо: онъ находитъ необходимымъ ошмыгать спиною дв продольныя стны галереи и потомъ ужъ нырнуть въ свой матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь два и три раза на разстояніи ружейнаго выстрла, поглядвъ на мсяцъ, сквозь потолочное окно, прямою дорогою отправляется въ матрацу и ложится спать.

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Бккетъ.

Свжо смотритъ аллегорія на поля Линкольнской Палаты, на то, что вечеръ душенъ. Но комната мистера Телькингорна высока, оба окна открыты настежь и втеръ гуляетъ въ ней свободно, охлаждая предметы. Невыгодно открыть окна, когда на двор ноябрь съ туманомъ и ливнемъ, еще мене заманчиво открыть ихъ въ январ, когда является онъ со снгомъ и льдомъ, но свжій воздухъ пріятенъ и утомительные дни длинныхъ судейскихъ вакацій: онъ даетъ возможность смотрть аллегоріи такъ свжо, что ея, и безъ того пухла щечки, въ вид персиковъ, колнки въ вид букетовъ цвтовъ и розовенькія жилки и мускулы на рукахъ, еще боле кажутся яркой.

Столбы пыли вздымаются въ окна мистера Телькингорна и крпко засдаютъ въ подушкахъ его мебели и бумагахъ. Везд ложится она тяжелымъ слоемъ. Если случайный вихрь подымется съ полей и, словно испугавшись, бросается то въ ту, то въ другую сторону, онъ вертится суетится и бросаетъ столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько емида, или самъ мистеръ Телькингорнъ, одинъ изъ ея врнйшихъ предстоятелей, бросаютъ пыли, при удобномъ случа, въ глаза мірянъ.

Въ этомъ складочномъ депо пыли, въ которомъ вращаются его бумаги и самъ онъ, и вс его кліенты, и вс вещи міра сего, одушевленныя и неодушевленныя, сидитъ мистеръ Телькингорнъ у одного изъ открытыхъ оконъ и наслаждается бутылочкой стараго портвейна. Хотя онъ человкъ крутаго нрава, сухой, сжатый, молчаливой, но отчего не не наслаждаться ему старымъ портвейномъ? У него тутъ въ поляхъ Линкольнской Палаты есть тайный погребъ съ безцннымъ выборомъ стараго портвейна, и этотъ погребъ также одинъ изъ его секретовъ.

Когда онъ обдаетъ одинъ въ своихъ комнатахъ, какъ обдалъ сегодня, когда подадутъ ему кусокъ рыбы и кусокъ бифштексу, или цыпленка, принесенныхъ изъ сосдней гостинницы, онъ спускается со свчкой въ нижнія области опустлаго дома, въ которыхъ громко раздаются шаги его, и возращается, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, окруженный подземною атмосферой, и выноситъ бутылку, изъ которой онъ извлекаетъ дивный пятидесятилтній нектаръ, который краснетъ въ стакан, сознавая свое достоинство и наполняетъ комнату душистымъ ароматомъ южныхъ гроздъ.

Сумерки. Мистеръ Телькингорнъ наслаждается у открытаго окна своимъ портвейномъ. Портвейнъ какъ-будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилтнемъ заключеніи и безмолвіи. Мистеръ Телькингорнъ застегивается плотне. Боле непроницаемъ, чмъ когда-нибудь, сидитъ онъ и пьетъ, и углубляется въ тайны. И думаетъ онъ въ этотъ сумрачный часъ о всхъ извстныхъ ему секретахъ, связанныхъ съ темными лсами Великобританіи, съ большими, пустыми заколоченными домами Лондона, и, быть-можетъ, оставляетъ мысля дв для себя, своей семейной исторіи, своему капиталу, своему духовному завщанію — что, безъ-сомннія, скрыто для каждаго непроницаемымъ покровомъ — и своему другу юности, человку такой же масти, какъ онъ самъ и также адвокату, который жилъ такою же жизнью, и достигнувъ до семидесятипяти-лтняго возраста, вдругъ замтилъ — по-крайней-мр такъ говорятъ — что такая жизнь однообразно-скучна, отдалъ свои золотые часы парикмахеру и въ одинъ прекрасный лтній вечеръ отправился спокойно домой въ Темпль и — повсился.

Но мистеръ Телькингорнъ не одинъ сегодня вечеромъ и не можетъ предаваться размышленію такъ безконечно-длинно, какъ обыкновенно предается. За тмъ же столикомъ, хотя на нкоторомъ почтительномъ удаленіи, сидитъ плшивый, сладенькій, лоснящійся человчекъ. Онъ почтительно покашливаетъ себ въ кулакъ, когда адвокатъ угощаетъ его еще виномъ.

— Ну, Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — начнемъ опять эту странную исторію.

— Если прикажите, сэръ.

— Вы говорили мн тотъ разъ, когда были такъ добры и пришли ко мн…

— Прошу прощенія, если это съ моей стороны была смлость, сэръ, но я помню, что вы заинтересовались этой особой и я думалъ, что, быть-можетъ… вы бы… теперь… пожелали… то-есть…

Мистеръ Телькингорнъ не промахъ, онъ не выкупитъ изъ затрудненія, не подскажетъ никакого конца.

Мистеръ Снегсби теряется въ словахъ, производитъ почтительный кашель и говоритъ:

— Я долженъ у васъ просить прощенья, сэръ, за эту вольность, я знаю что я долженъ…

— Вовсе нтъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.— Вы говорили мн, Снегсби, что вы надли шляпу и пошли ко мн, не сказавшись жен. Это было съ вашей стороны, я думаю, разсудительно, потому-что дло такого рода не требуетъ никакой огласки. Такъ, пустое дло.

— Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снегсби: — моя жнка — отъ слова не станется, иметъ очень-инквизиторскій характеръ. Она очень инквизитивна. И, бдняжка, она подвержена спазмамъ, для нея очень-полезно, когда духъ ея чмъ-нибудь занятъ. Потому она и направляетъ силы своего духа, можно сказать, на каждый предметъ, какой ей попадется подъ-руку, касается ли онъ до нея, или нтъ, въ особенности, если онъ до нея не касается. У жены моей очень-дятельный духъ, сэръ.

Мистеръ Снегсби пьетъ и ворчитъ съ почтительно-удивительнымъ кашлемъ въ кулакъ:

— Славное винцо, ей-Богу, славное!

— Поэтому-то вы и удержали въ секрет вашъ прошлый визитъ? говоритъ мастеръ Телькингорнъ: — и врно не скажете и про сегодняшній?

— Да сэръ, и сегодняшній. Жена моя — отъ слова не станется — въ настоящее время находится въ умренномъ настроеніи, или по-крайней-мр она такъ думаетъ и намрена посщать Вечернія Упражненія (такъ они называютъ почтенный Клубъ Умренности, подъ предсдательствомъ мистера Чедбанда). Онъ, изволите видть, владетъ огромнымъ запасомъ краснорчія — въ этомъ спору нтъ, но мн стиль его какъ-то не по нутру. Впрочемъ, это сюда не относится. Дло въ томъ, что такъ-какъ жена моя занята теперь умреннымъ настроеніемъ, то мн очень-удобно посщать васъ, не говоря ей объ этомъ ни слова.

Мистеръ Телькингорнъ киваетъ въ знакъ согласія.

— Налейте-ка, еще стаканчикъ, Снегсби, говорятъ онъ.

— Благодарю васъ, сэръ. Я увренъ, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель:— я увренъ, что это славное винцо, сэръ!

— Да теперь такого не съищешь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:— ему, Снегсби, слишкомъ пятьдесятъ лтъ.

— Вотъ что сэръ! Это меня не удивляетъ, то-есть это такое винцо, которому можетъ быть столько лтъ, сколько угодно.

Отдавъ эту хвалу, въ общихъ чертахъ, портвейну, мистеръ Снегсби, въ простот души своей, прокашливаетъ въ свой кулакъ удивленіе къ такому драгоцнному напитку.

— Повторите-ка опять ту исторію, которую разсказывалъ мальчикъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, опустивъ руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и развалившись спокойно въ креслахъ.

— Съ удовольствіемъ, сэръ.

И съ совершенною врностью, хотя, быть-можетъ, очень-плодовито, повторяетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей все, что разсказывалъ Джо при блистательномъ обществ, собравшемся у него въ дом. Приходя къ концу своего повствованія, мистеръ Снегсби вдругъ останавливается и вскрикиваетъ испуганнымъ голосомъ:

— Боже! мы здсь не одни, сэръ!

Мистеръ Снегсби съ удивленіемъ и съ испугомъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нкоторомъ отдаленіи отъ стола, за которымъ они сидятъ, стоятъ человкъ съ шляпой и съ палкой въ рукахъ. Онъ смотритъ на нихъ съ внимательнымъ любопытствомъ. Мистеръ Снегсби помнитъ очень-хорошо, что этого человка не было, когда онъ входилъ самъ къ мистеру Телькингорну и что онъ не входилъ при немъ ни въ дверь ни въ окно. Въ комнат есть шкапъ, но петли его не скрипли и за полу не слышно было шаговъ, между-тмъ посреди ихъ стоялъ третій человкъ, внимательно и спокойно слушалъ, въ одной рук держалъ онъ шляпу и палку, другая рука была загнута за спину. Это былъ коротко-рослый, крпко-сложенный джентльменъ, очень-плотный на видъ, одтый весь въ черное платье съ быстрыми глазами и среднихъ лтъ. Кром того, что онъ смотрлъ на мистера Снегсби такъ внимательно, какъ-будто хотлъ снять съ него портретъ, въ немъ ничего не было замчательнаго, разв только его сверхъестественное явленіе.

— Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ спокойнымъ голосомъ: — это только мастеръ Бккетъ.

— Гм! въ-самомъ-дл, сэръ? отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ кашлемъ, что онъ, какъ виъ потьмахъ, относительно особы мистера Бккета.

— Я хотлъ, чтобъ онъ выслушалъ эту исторію, Снегсби, говоритъ адвокатъ: — потому-что мн вздумалось (по извстной причин) разбрать это дло подробне. Онъ на эти вещи мастеръ. Ну чтожъ вы думаете, мистеръ Бккетъ?

— Это очень-просто, сэръ. Такъ-какъ наши его протурили отсюда, то врно онъ тамъ, и если мистеръ Снегсби согласится сходить со мною въ улицу Одинокаго Тома, то часа черезъ два, не больше, мы этого мальчика представимъ вамъ. Я бы конечно могъ сходить и одинъ, но съ мистеромъ Снегсби это короче.

— Мистеръ Бккетъ — полицейскій агентъ, Снегсби, говоритъ адвокатъ пояснительнымъ тономъ.

— Въ-самомъ-дл, сэръ? говоритъ мистеръ Снегсби, и волосы его имютъ сильное поползновеніе стать дыбомъ.

— И если вы не находите никакой положительной причины къ отміу сопутствовать мистеру Бккету въ вышеупомянутую улицу, продолжаетъ адвокатъ: — то я буду вамъ очень-обязанъ.

Въ минуту нершительнаго размышленія со стороны мистера Снегсби, мистеръ Бккетъ усплъ прослдить и проникнуть своимъ опытныхъ взоромъ самыя сокровенныя мысли его.

— Вамъ нечего бояться, творитъ онъ ему: — мальчику ничего и достанется. Насчетъ этого вы можете быть спокойны. Онъ, по моему мннію, совершенно правъ. Мы приведемъ его сюда только затмъ, чтобъ предложить ему вопросъ другой — вотъ и все. Ему за это заплатятъ и отправятъ опять назадъ. Для него, я вамъ скажу, это будетъ выгодно. Я вамъ даю слово, какъ честный человкъ, что мы его отпустимъ въ совершенной безопасности. Не бойтесь: никакого вреда ему не будетъ.

— Очень-хорошо, согласенъ, мистеръ Телькингорнъ! восклицаетъ мистеръ Снегсби, успокоенный и разувренный: — если только я могу быть увренъ…

— Безъ-сомннія! Да послушайте мистеръ Снегсби, продолжаетъ Бккетъ доврительнымъ тономъ и, отведя его въ сторону, похлопываетъ легонько по груди: — послушайте, вы человкъ свтскій, человкъ дловой, человкъ съ прямымъ смысломъ — вотъ вы каковъ, по моему мннію.

— Я долженъ благодарить васъ за столь лестное для меня мнніе ваше, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, скромно откашливаясь въ кулакъ: — но…

— Да, да, вы точно таковы, мистеръ Снегсби, говорятъ мистеръ Бккетъ: — слдовательно нтъ надобности говорить такому человку вамъ, вы, занятому такими важными длами, которыя требуютъ человка съ быстрымъ соображеніемъ, съ изумительною дятельностью и съ твердою головою (я знаю, у меня дядя былъ на вашей дорог)… такъ нтъ надобности говорить такому человку какъ вы, что самое благоразумное, самое полезное дло то, чтобъ о такихъ мелочахъ, какъ эта, молчать. Понимаете? молчать!

— Конечно, конечно, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.

— Вамъ я скажу по секрету, говорятъ мистеръ Бккетъ съ самою наивною откровенностью: — что сколько я могу понимать это дло, мн кажется, что покойникъ долженъ былъ бы имть нкоторую часть наслдства, и что эта мнимая горничная съиграла съ нимъ какую-нибудь штуку — понимаете?

— Гм! говоритъ мистеръ Снегсби. Однакожъ по лицу незамтно, чтобъ онъ понималъ ясно.

— А вамъ, конечно, хочется, продолжаетъ мистеръ Бккетъ, всетаки поколачивая самымъ дружескимъ образомъ мягкую грудь мистера Снегсби: — а вамъ, конечно, хочется, чтобъ всякій имлъ свою законную часть, то-есть вамъ хочется справедливости — такъ ли?

— Безъ-сомннія, отвчаетъ утвердительно мистеръ Снегсби.

— Такъ вотъ, согласно желанію вашему, и съ тмъ, чтобъ обязать вашего… какъ бишь называете вы ихъ… кліента, или постояннаго покупателя?.. Я забылъ, какъ называлъ ихъ мой дядя.

— Я обыкновенно называю ихъ постоянными покупателями, отвчаетъ мистеръ Снегсби.

— Такъ и должно, такъ и слдуетъ! отвчаетъ мистеръ Бккетъ, дружески пожимая ему руку: — такъ вотъ, согласно желанію вашему и съ тмъ, чтобъ обязать вашего постояннаго покупателя, вы имете въ воду идти со мною тайно въ улицу Одинокаго Тома и держать все дло въ совершеннйшемъ секрет. Таковы ваши намренія, сколько я понимаю?

— Вы совершенно-правильно понимаете, сэръ, совершенно-правильно! говоритъ мистеръ Снегсби.

— Въ такомъ случа, вотъ ваша шляпа, отвчаетъ его новый другъ, который такъ ловко обходится съ шляпой, какъ-будто онъ былъ шляпный фабрикантъ: — и вели вы готовы, я совершенно къ вашимъ услугамъ.

Они оставляютъ мистера Телькингорна и уходятъ на улицу. Почтенный адвокатъ безъ всякаго измненія въ лиц, этой поверхности, неисчерпаемой бездны, продолжаетъ наслаждаться своимъ пятидесяти-лтнимъ портвейномъ.

— Вамъ не случалась видать малаго перваго сорта, по имени Гредли — а? говорятъ Бккетъ въ дружескомъ разговор съ мистеромъ Снегсби, когда они оба спускались съ лстницы. А что?

— Нтъ, отвчаетъ мистеръ Снегсби, посл нкотораго размышленія: — не случалось.

— Такъ, ничего особеннаго, говоритъ мистеръ Бккетъ: — онъ, изволите видть, немножко-горячаго свойства, набурлилъ, грозилъ нкоторымъ важнымъ особамъ, за это велно его посадить, а онъ гд-то укрывается, чего, конечно, благоразумному человку длать не слдуетъ.

По мр того, какъ они идутъ по улицамъ, мистеръ Снегсби замчаетъ, какъ новость, что хотя путь ихъ совершается ускореннымъ шагомъ, однакожъ спутникъ его находитъ время какимъ-то особеннымъ образомъ нырять и подглядывать, также замчаетъ онъ, что когда надо повернуть вправо, или влво, онъ, какъ-будто ошеломленный темъ, идетъ все прямо и вдругъ повернетъ круто въ ту, или другую сторону. Повременамъ, встрчаясь съ полисменомъ, мистеръ Снегсби замчаетъ, что оба, и констэбль и его вожатый, впадаютъ въ глубокую метафизику, подходя другъ къ другу, кажется, какъ-будто обозрвая другъ друга, а между-тмъ смотрятъ въ пространство. Иногда мистеръ Бккетъ, встртясь съ какимъ-нибудь малорослымъ молодымъ человкомъ, въ лощеной шляп и съ гладко-причесанными волосами, завернутыми локонами за ухомъ, касается его слегка палкой, какъ-будто, не смотря на него: молодой человкъ оборачивается и тутъ же стушевывается. По-большей-части мистеръ Бккетъ замчалъ вещи, вообще съ такимъ же малымъ измненіемъ въ лиц, какъ было мало измненія въ траурномъ кольц, надтомъ на его мизинц, или въ булавк, съ очень-малымъ числомъ брильянтовъ и съ большимъ числомъ листковъ, застегивавшей его галстухъ.

Когда они наконецъ пришли въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Бккетъ остановился на минуту за углу, взялъ зажженный фонарь изъ рукъ сторожеваго полисмена, который, также съ другомъ фонаремъ, прикрпленнымъ къ его поясу, началъ сопровождать ихъ. Посреди этихъ двухъ вожатыхъ идетъ мистеръ Снегсби по отвратительной улиц, безъ канавъ на сторонамъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя во всхъ другихъ частяхъ города улицы сухи и чисты), издающей смрадную вонь и являющей грязныя сцены, такъ-что онъ, постоянный житель Лондона, едва можетъ врить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея грязныхъ развалинъ тянутся втви другихъ улицъ и дворовъ, такъ отвратительно-грязныхъ и гадкихъ, что мистеръ Снегсби упадаетъ тломъ и духомъ и ему кажется, что онъ съ каждой минутой, погружается все глубже-и-глубже въ адскую пропасть.

— Отойдемъ немножко въ сторону, мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Бккетъ, встрчаясь съ чмъ-то, въ род грязнаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.— Отойдемъ въ сторону!

Когда бднякъ проносится мимо, толпа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ любопытства, собирается около трехъ постителей, какъ хоръ привидній, и, осмотрвъ ихъ, разбгается въ стороны, прячется за углы, въ подворотни, съ бранными криками и свистомъ, продолжающимися до-тхъ-поръ, пока они не уходятъ отъ этого мста.

— Это лихорадочные домы, Дерби? холодно спрашиваетъ мистеръ Бккетъ, обращая огонь своего потаеннаго фонаря на рядъ вонючихъ развалинъ.

Дерби говоритъ: — Да, это лихорадочные домы, и разсказываетъ, что, вотъ ужь нсколько мсяцевъ сряду, народъ вальмя-валитъ туда и выносится оттуда мертвыми и полуумирающими, какъ паршивыя овцы.

Мистеръ Бккетъ, идя дале, замчаетъ мистеру Снегсби, что онъ кажется очень-убитымъ, на это мистеръ Снегсби отвчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ зловреднымъ воздухомъ.

Въ разныхъ домахъ разспрашивается, гд живетъ мальчикъ, по имени Джо. Такъ-какъ въ улиц Одинокаго Тома знаютъ людей не но ихъ имени, а по даннымъ имъ прозвищамъ, или кличкамъ, то мистера Снегсби постоянно спрашиваютъ: какой это Джо: Морковь или Пугало, или Долото, или Такса, или Тощій, или Кирпичъ. Мистеръ Снегсби, не зная наврное его прозвища, описываетъ его наружность съ большими-и-большими подробностями. Много смутныхъ мнній относительно оригинала его описаній. Иные думаютъ, что это Морковь, другіе, что это Кирпичъ. Приводятъ Таксу, оказывается, что это не тотъ и даже близко къ нему не подходитъ. Когда мистеръ Снегсби и его вожатые останавливаются, около нихъ стекается густая толпа, изъ грязной глуби которой вырываются угодливые совты въ пользу мистера Бккета. Когда они двигаются впередъ и освщаютъ путь свой потайными фонарями, толпа разбгается и слдитъ за ними издали, изъ-за переулковъ, разваливъ и угловъ, какъ и прежде.

Наконецъ находятъ лачужку, гд Заскорблышъ иметъ уголъ для ночлега. Полагаютъ, что Заскорблышъ, не кто другой, какъ Джо. Начинаются переговоры между мистеромъ Снегсби и хозяйкою дома, окутанной черной тряпкой, голова ея торчитъ изъ собачьей конуры, гд сама она лежитъ на связк грязныхъ лохмотьевъ — эти переговоры наводятъ на мысль, что Заскорблышъ не кто другой, какъ Джо. Заскорблшъ пошелъ теперь къ доктору, чтобъ для какой-то больной женщины принести лекарства, и скоро вернется назадъ.

— А кто сегодня здсь ночуетъ? говорятъ мистеръ Бккетъ, отворяя другую дверь и освщая внутренность открытой комнаты потайнымъ фонаремъ: — а? Ребята, кажется, нализались порядкомъ, прибавляетъ онъ, приподымая руки двухъ сонныхъ мужчинъ съ изъ лица.— Что это, ваши мужья, что ли? спрашиваетъ онъ двухъ женщинъ.

— Да, сэръ, отвчаютъ женщины: — это наши мужья.

— Кирпичники, что ли?

— Кирпичники, сэръ.

— А вы зачмъ здсь, вы вдь не лондонскія?

— Нтъ, сэръ, мы изъ Гертфордшайра.

— Откуда? изъ Гертфордшайра?

— Изъ Сент-Альбанса.

— Пришли сюда, чтобъ здсь бродяжничать?

— Мы пришли сюда, сэръ, вчера. Тамъ у насъ нтъ теперь работы. Да я сами не рады, что пришли: добра кажется, не будетъ.

— Да, начали хорошо работать, нечего сказать, говоритъ мистеръ Бккетъ, кивая головою на безсознательно-пьяныхъ кирпичниковъ, лежащихъ на полу.

— Да, сударь, плохо, возражаетъ женщина со вздохомъ: — Женни и я, мы не разъ ужъ каялись, что зашли сюда.

Комната, несмотря на то, что футами тремя выше двери, была такъ низка, что каждый изъ ея постителей могъ бы задть головой за закопченый потолокъ, еслибъ держался прямо. Она поражаетъ во всхъ отношеніяхъ: даже сальный огарокъ, горитъ блднымъ, мутнымъ огнемъ въ зловредномъ воздух. Въ ней находятся дв скамейки для сиднья и высокая скамья вмсто стола. Мужчины заснули тамъ, гд стояли, а женщины сидли за свчкой. Въ рукахъ той женщины, которая говорила, лежалъ очень-маленькій ребенокъ.

— А сколько лтъ маленькому? говоритъ мистеръ Бккетъ:— по виду, кажется, ему не больше двухъ дней: еще головку не держитъ, и когда онъ осторожно освщаетъ ребенка лучомъ своего потайнаго фонаря, мистеру Снегсби приходить въ голову, что онъ гд-то увидлъ этого ребенка.

— Ему нтъ еще трехъ недль, сэръ, говорятъ женщина.

— Это твое дитя?

— Мое.

Другая женщина, которая прикрывала ребенка, когда они вошли, нагнулась теперь надъ нимъ и поцаловала его соннаго.

— Ты, кажется, его любишь-таки, какъ своего роднаго, говоритъ мастеръ Бккетъ.

— У меня былъ точно такой же маленькой, да Богъ взялъ, сударь.

— Ахъ, Дженни, Дженни! говорила другая женщина: — и слава-Богу: жилъ бы, такъ маялся, и хорошо, что Богъ прибралъ.

— Ужели ты такая жестокосердая, говоритъ ей мистеръ Бккетъ, строго: — ужели ты желаешь смерти своему дтищу?

— Нтъ, сэръ, отвчаетъ она: — Богъ видитъ, что я бы не хуже другой леди съумла пожертвовать своей жизнью за ребенка.

— Такъ зачмъ же ты говоришь такія вещи? говоритъ мистеръ Бккетъ, смягчившись: — это нехорошо.

— Да такъ, сударь, приходятъ черныя мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка, говоритъ женщина съ глазами, полными слзъ: — а еслибъ онъ скончался, такъ право я бы сошла съ ума — я это знаю. Я видла, какъ мучилась бдная Дженни, когда лишилась своего ребенка — помнишь, Дженни?.. А вотъ посмотрите на нихъ, продолжаетъ она, указывая на спящихъ мужчинъ:— посмотрите на мальчика, котораго вы ждете и который пошелъ принести мн лекарство. Посмотрите на тхъ дтей, съ которыми вамъ часто приходится имть дло и которыя выростаютъ подъ вашими глазами.

— Полно, полно, говоритъ мистеръ Бккетъ: — ты воспитаешь его честно и онъ будетъ для тебя утшеніемъ и твоей опорой въ преклонныхъ лтахъ.

— Да ужъ я употреблю вс силы, отвчаетъ она, утирая глаза: — но сегодня вечеромъ я такъ измучилась, еще же, привязалась ко мн эта лихорадка, на душ словно камень, такъ и замираетъ сердце, какъ подумаю, что съ нимъ будетъ: мужъ какъ взбсится и его будетъ колотить и меня бить, пожалуй, родительскій домъ ему опротиветъ, уйдетъ куда-нибудь бродяжничать. Я теперь одна-одинхонька, изъ силъ для него выбиваюсь, а какъ онъ, за вс-то труды мои да сдлается посл негодяемъ! какъ, право, надумаешься такихъ мыслей, такъ и прідетъ въ голову, что лучше, кабы Богъ его теперь прибралъ, какъ ребенка, Дженни, право!

— Ну полно, полно Лиза, говоритъ Дженни: — ты устала, да и больна, дай-ка мн его на руки.

Принимая ребенка, она приводитъ одежду матери въ безпорядокъ, но тотчасъ же прикрываетъ грудь ея, у которой лежалъ малютка.

— Мой покойный свтикъ заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, говорятъ Дженни, укачивая его на рукахъ стоятъ: — и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу такъ сильно любить своего ребенка, что она желаетъ ему смерти. Пока она такъ думаетъ, я думаю, что я бы все отдала, только бы вернуть моего ненагляднаго. А все-таки мы, одно и то же думаемъ об, только вы сказать-то не умемъ, а тутъ-то, внутри, у обихъ одно и тоже!

Пока мистеръ Снегсби сморкаетъ носъ и производитъ въ кулакъ симпатическій кашель, слышны шаги. Мистеръ Бккетъ направляетъ лучъ свта къ двери и говоритъ Мистеру Снегсби: — вотъ, кажется, Заскорблышъ. Онъ это, или нтъ?

— Это Джо! говоритъ мистеръ Снегсби.

Джо, пораженный стоитъ подъ лучомъ свта, какъ фигура волшебнаго фонаря, онъ дрожатъ отъ страха: ему кажется, что онъ оскорбилъ законъ, не убравшись еще дале Улицы Одинокаго Тома. Между-тмъ мистеръ Снегсби успокоиваетъ его: — Ничего, говоритъ онъ ему: — не бойся Джо, ты только войдешь съ нами и теб заплатитъ. Джо приходятъ въ себя и, будучи отведенъ въ сторону мистеромъ Бккетомъ для частныхъ сообщеній, объясняется съ нимъ удовлетворительно, хотя все-таки запыхавшись.

— Я поговорилъ съ нимъ, говоритъ, возвращаясь мистеръ Бккетъ — все врно. Теперь, мистеръ Снегсби, мы совершенно-готовы.

Вопервыхъ, Джо исполняетъ свою добродушную послугу, подавая лекарство, которое онъ принесъ, съ слдующимъ лаконическимъ наставленіемъ: — выпить все за-разъ. Вовторыхъ мистеръ Снегсби кладетъ на столъ полкроны — свою обычную ленту въ пользу безчисленно-разнообразныхъ невзгодъ человчества. Въ третьихъ мистеръ Бккетъ беретъ Джо за руку, нсколько повыше локтя и ведетъ его предъ собою: безъ этихъ предосторожностей не только Заскорблышъ, но и никто въ міръ не можетъ быть классически доставленъ къ полямъ Линкольнской Палаты. По совершеніи всхъ этихъ формальностей, желаютъ они, совокупно, доброй ночи бднымъ женщинамъ и выступаютъ снова на горизонтъ смрадной и грязной Улицы Одинокаго Тома.

По шумному пути, которымъ они спустились въ эту нечистую яму, возвращаются они опять изъ нея. Толпа окружаетъ жъ со свистомъ, визгомъ и крикомъ до того самаго мста, гд снова реставрируется фонарь во владніяхъ Дерби. Толпа здсь исчезаетъ, какъ шабашъ вдьмъ и становится больше невидимой.

Сквозь боле-чистыя и свжіе улицы, которыя теперь кажутся мистеру Снегсби еще боле чистыми и еще боле свжими, идутъ они до воротъ дома, въ которомъ помщается мистеръ Телькингорнъ.

Достигнувъ половины освщенной лстницы (комнаты мистера Телькингорна находятся въ первомъ этаж), мистеръ Бккетъ говоритъ, что, ключъ отъ пріемной залы у него въ карман и звонить ненадо. Для человка, столь опытнаго, какъ мистеръ Бккетъ, въ разнообразныхъ длахъ подобнаго рода, онъ отпираетъ дверь недовольно-скоро и не безъ нкотораго шума. Впрочемъ, можетъ-быть, это условный знакъ.

Наконецъ они входятъ въ освщенную лампой переднюю и въ кабинетъ мистера Тлькингорна, въ ту комнату, гд онъ только-что наслаждался своимъ старимъ портвейномъ. Самого его нтъ, но свчи въ старомодныхъ подсвчникахъ зажжены и въ комнат довольно-свтло.

Мистеръ Бккетъ все еще держитъ Джо классическимъ образомъ, мистеръ Снегсби не понимаетъ, почему ему кажется, что у мистера Ббккета безчисленное множество глазъ. Въ этомъ порядк длаютъ они нсколько шаговъ въ комнат, вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.

— Въ чемъ дло? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ шопотомъ.

— Вотъ она! кричитъ Джо: — вотъ она!

— Кто?

— Леди!

Женская фигура, плотно-закрытая вуалью, стоитъ посреди комнаты, освщенная огнемъ свчъ. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но не обращаетъ никакого на нихъ вниманія я стоитъ макъ статуя.

— Ну, скажи мн, говоритъ мистеръ Бккетъ громко: — почемъ ты знаешь, что это та самая леди?

— У нея та же вуаль, отвчаетъ Джо, смотря на нее: — и шляпка та же, и платье то же.

— Точно ли такъ, Заскорблышъ? отвчаетъ Бккетъ, пристально наблюдая за нимъ: — посмотри хорошенько!

— Я и такъ смотрю хорошо, говоритъ Джо, вытаращивъ глаза: — та же вуаль, та же шляпа, то же платье.

— Ну, а перстни — помнишь? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ.

— Какъ же, помню, такъ и блестли на пальцахъ, говоритъ Джо, потирая свои пальцы и не спуская глазъ со статуи.

Статуя снимаетъ перчатку и выставляетъ правую руку.

— Ну что же ты скажешь?

Джо мотаетъ головой, — Нтъ, перстни не т, говорятъ онъ: — и рука не та.

— Что ты говоришь такое? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ, очевидно-обрадованный и очень-довольный.

— Ручка была и бле, и меньше, и красиве, отвчаетъ Джо.

— Постой же, говорятъ мастеръ Бккетъ: — а помнишь ты ея голосъ, или нтъ?

— Я думаю, что помню.

Статуя, говоритъ:— я буду говорить такъ долго, какъ теб угодно. Ну что, узнаешь? Похожъ былъ тотъ голосъ на мой?

Джо, смотрятъ испуганнымъ взглядомъ на мистера Бккета и говоритъ: — ни капли не похожъ!

— Зачмъ же ты, говоритъ мистеръ Бккетъ: — сказалъ, что это была та самая леди?

— Потому, говорятъ Джо несмло, но нисколько не сбиваясь въ своихъ показаніяхъ: — потому, что вуаль и чепецъ и платье т же самые. И на этой и на той то же самое. А перстни не т и голосъ не тотъ, а вуаль, чепецъ и платье т же и надты такъ же, и ростомъ он равны между собою, и она дала мн соверинъ и улизнула.

— Ну, говоритъ мистеръ Бккетъ тихо:— отъ тебя толку не добьешься. Во всякомъ случа, вотъ теб пять шиллинговъ, не тратъ ихъ за пустяки и не длай глупостей. Бккетъ воровски отсчитываетъ деньги, какъ марки, изъ одной руки въ другую — это его особенность, какъ человка, постоянно-играющаго во вс случайности, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой на руку мальчика и уводитъ его за дверь, оставляя мистера Снегсби, очень-взволнованнаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, съ женщиною, закрытою вуалью. Но при появленіи въ комнат мистера Телькингорна, вуаль приподымается и взоръ его видитъ очень недурную собой француженку, но не въ нормальномъ расположеніи духа.

— Благодарю васъ mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: — больше я не желаю васъ безпокоить.

— Я уврена, что вы такъ милостивы, сиръ, не забудете, что я до-сихъ-поръ безъ мста, говоритъ mademoiselle.

— Безъ сомннія, безъ сомннія!

— И будете такъ добры, не оставите меня вашей рекомендаціей?

— Ни подъ какимъ видомъ, mademoiselle Гортензія.

Одно слово мистера Телькингорна… сколько оно значитъ! какъ оно могущественно!

— Для васъ все будетъ, mademoiselle Гортензія, не безпокойтесь!

— Примите увреніе въ моей преданности, сэръ!

— Покойной ночи, mademoiselle Гортензія!

Mademoiselle Гортензія уходитъ съ свойственною француженкамъ любезностью.

Мистеръ Бккетъ, которому нечужды вс роли, провожаетъ ее до лстницы съ ловкостью церемоніймейстера.

— Ну, Бккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, по его возвращеніи.

— Не правду ли я вамъ говорилъ, сэръ, нтъ сомннія, что это была другая въ ея одежд. Мальчикъ опредлительно объяснилъ вс обстоятельства. Ну, видите ли мистеръ Снегсби, говоритъ мистеръ Беккегь, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей:— я мамъ сказалъ, что вашъ Джо уйдетъ отсюда безо всякой обиды — не правда ли?

— Вы сдержали ваше слово, сэръ, отвчаетъ мистеръ Снегсби: — и если мистеръ Телькингорнъ не иметъ во мн больше надобности, то… и думаю, что жена моя очень безпокоится…

— Благодарю васъ, Снегсби, вы мн больше ненужны, говоритъ мастеръ Телькингорнъ: — я вамъ очень-обязанъ, я вамъ причинилъ много хлопотъ сегодня…

— О! нисколько, сэръ. Желаю вамъ покойной ночи.

— Вы видите, мистеръ Снегсби, говорить мистеръ Бккетъ, провожая его до двери и пожимая ему самымъ дружескимъ образецъ руку: — вы видите, что я люблю васъ за то, что вы человкъ, въ нкоторомъ отношеніи такой… которому нечего льстить. Вотъ вы каковы. Когда вы исполнили свой долгъ, вы это знаете — и дло въ шляп. Вотъ оно что! Да, и дло въ шляп и концы въ воду. Такъ ли?

— Я стараюсь этого достигать, сэръ, отвчаетъ мистеръ Снегсби.

— Нтъ, мистеръ Снегсби, вы къ себ несправедливы. Вамъ нечего объ этомъ хлопотать, говоритъ мистеръ Бккетъ, пожимая ему руку самымъ нжнымъ образомъ: — вы таковы — и кончено. Это-то и достойно уваженія въ человк вашего ремесла. Поврьте мн.

Мистеръ Снегсби длаетъ соотвтственный отвтъ и идетъ домой, такъ взволнованный всми происшествіями, что онъ сомнвается, во сн ли все это ему кажется, или наяву, сомнвается, по улицамъ онъ идетъ, или по воздуху, сомнвается, мсяцъ ли смотритъ на него изъ облаковъ или нтъ, и проч. Сомннія его, впрочемъ, скоро разскаются положительнымъ явленіемъ дражайшей супруги его, которая, въ полномъ комплект папильйотокъ и ночномъ чепц, сидитъ на соф. Она разсылала Криксу къ сосднимъ полицейскимъ карауламъ предупредить ихъ о внезапной пропаж своего законнаго супруга, продлала вс періоды обмороковъ съ полнотою древнихъ трагедій. И что-же? за все это ожидаетъ ее весьма-слабая благодарность!

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсири.

Мы возвратилась дамой, проведя пасть веселыхъ недль у мистера Бойтсорна. Въ эти шесть недль мы часто бродили по парку и по лсамъ, и рдко проходили мимо сторожевой избушки полсовщика, въ которой укрывались отъ грозы, чтобъ не сказать нсколько словъ съ хозяйкою избушки. Леди Дедлокъ мы больше тамъ не встрчали, а видали ее только по воскресеньямъ въ церкви. Въ Чизни-Вольд были гости, и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, однакоже ея лицо производило на меня все то же вліяніе, которому я подвергалась въ первый разъ. Я и теперь еще невполн понимаю, было ли это тягостное вліяніе, или пріятное, привлекало оно меня къ ней, или отталкивало. Я думаю, что я удивлялась ей и смотрла на нее съ какимъ-то страхомъ, и знаю наврное, что присутствіе ея обращало мысли мои назадъ, къ старому времени моей жизни.

Не разъ приходило мн въ голову по воскресеньямъ, что я также нечужда ея вниманію, что я также занимала ея мысли, какъ она занимала мои, хотя, быть-можетъ, въ другомъ отношеніи. Но когда мн случалось бросить украдкой взглядъ на нее и замтить, какъ она спокойна, недоступна, холодна, я понимала, что догадки мои безсмысленны. Сравнительно съ ней, я находила себя слабою, неразсудительною и часто думала я объ этомъ, оставшись одна.

Разскажу теперь одно обстоятельство, которое случилось незадолго передъ нашимъ отъздомъ отъ мистера Бойтсорна.

Я прогуливалась съ Адой въ саду, ко мн подошла горничная и доложила, что кто-то меня спрашиваетъ. Войдя въ столовую, я увидла тамъ француженку, которая шла босикомъ по мокрой трав во время грозы.

— Mademoiselle Esther, начала она, смотря на меня пристально-услужливымъ взглядомъ, хотя вообще манера ея была пріятна и она говорила безъ бойкости и безъ униженія: — Я осмлилась придти сюда безъ вашего позволенія, но я уврена, что вы мн простите, потому-что вы такъ добры.

— Вамъ нтъ надобности извиняться, если вы пришли поговорить со мной, отвчала я.

— Все мое желаніе въ этомъ. Тысячу разъ благодарю васъ за позволеніе. Вы вдь мн позволите говорить съ вами, не правда ли? говорила она, съ свойственной француженк быстротою.

— Безъ сомннія.

— Вы такъ любезны! Выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы съ ней не сошлись. Миледи такъ горда, такъ ужасно горда!.. Виновата! Вы совершенно-правы: — она быстро поняла то, что я хотла ей сказать и просила заране прощенья. Я знаю, что я не должна, прійдя сюда, жаловаться на миледи. Я только говорю, что она надменна, очень надменна, больше я не скажу ни слова!

— Продолжайте, сказала я.

— Благодарю васъ за ваше вниманіе. Я имю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, совершенна и прекрасна. Вы добры, совершенны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имть честь служить вамъ горничной!

— Я очень жалю… начала я.

— Не отказывайте мн такъ скоро! сказала она съ невольнымъ содроганіемъ своихъ тонкихъ, черныхъ бровей: — дайте мн надяться хоть одну минуту! Я знаю, что служба при васъ будетъ уединенне: я этого и желаю. Я знаю, что эта служба сдлаетъ меня мене-извстной. Прекрасно, я этого и желаю! Я знаю, что я получу меньше жалованья — ничего: съ меня будетъ достаточно.

— Увряю васъ, сказала и, встревоженная уже одною мыслью имть при себ такую спутницу: — увряю васъ, что я не имла нужды въ горничной…

— Отчего же нтъ? отчего же вамъ не имть такую преданную, какъ я буду? Я бы сочла себя счастливой, еслибъ могла служить вамъ, я бы была такъ ревностна, такъ предана, такъ врна вамъ. Позвольте мн служить вамъ. Не говорите о деньгахъ. Возьмите только меня, возьмите меня безъ жалованья!

Она была въ такомъ странномъ состояніи, что я право боялась ее и отступила назадъ. Въ пылу своемъ, она не замчала моего испуга и все-таки продолжала упрашивать меня, говоря быстро, самымъ преданнымъ голосомъ, въ которомъ, однакожь, слышались пріятность и какое-то благородство.

— Mademoiselle Esther, мы урожденки Юга, пылки, и любовь и ненависть можемъ чувствовать глубоко. Миледи была надменна со мною, я была надменна съ ней. Это было, прошло, кончилось! Возьмите меня къ себ въ услуженіе, и буду стараться угождать вамъ. Я больше буду длать для васъ, чмъ вы теперь можете себ вообразить. Если вы возьмете меня, вы не будете раскаиваться, нтъ, вы не будете раскаиваться, и я вамъ буду служить отъ всего сердца. О, вы не знаете, какъ я вамъ буду служить!

Въ лиц ея выражалась какая-то грозящая энергія, когда она стояла передъ мною и слушала мои объясненія о невозможности воспользоваться ея предложеніемъ (считая, безъ-сомннія, лившимъ говорить ей, какъ мало я этого желала), она въ эти минуты походила на женщину, съ улицъ Парижа во времена терроризма. Несмотря на все это, она выслушала меня, не прерывая моихъ словъ, и когда я кончила, она связала мн своимъ звучнымъ языкомъ и очень-нжнымъ голосомъ:

— Mademoiselle Esther, я понимаю васъ. Вамъ не угодно моей службы. Мн это очень-грустно. Прощайте. Позвольте мн поцаловать вашу ручку.

Она смотрла на меня теперь еще внимательне прежняго, я когда я протянула ей свою руку и она коснулась ея на-лету, мн показалось, что она перечла вс жилы въ моихъ пальцахъ.

— Мн кажется, я изумила васъ, mademoiselle Esther, въ тотъ день, когда была буря? сказала она, присдая мн въ послдній разъ.

Я созналась, что она удивила всхъ насъ.

— Я дала клятву, mademoiselle Esther, сказала она, улыбаясь: — я мн хотлось затвердить эту клятву крпче, чтобъ врне исполнить, и я затвердила ее и исполню ее врно! Прощайте, mademoiselle Esther.

Такъ, къ моему удовольствію, кончились наши переговоры. Я думаю, что она удалилась посл этого изъ деревни, потому-что больше я ея не видывала и больше не случалось ничего такого, что бъ нарушило наши удовольствія впродолженіе шести лтнихъ недль, по истеченіи которыхъ мы возвратились домой. Этимъ я и начала мой разсказъ.

Въ это время и спустя еще нсколько недль, Ричардъ часто посщалъ насъ. Кром-того, что онъ прізжалъ къ намъ каждую субботу, или воскресенье, и оставался до утра понедльника, онъ еще иногда совершенно-неожиданно прізжалъ къ намъ верхомъ, бесдовалъ съ нами вечеромъ и на другой день, рано утромъ, узжалъ въ Лондонъ. Онъ также былъ живаго характера, какъ и прежде и считалъ себя очень-прилежнымъ, но, право, мн что-то не врилось его словамъ. Мн казалось, что все прилежаніе его было ложно направлено, что онъ съ рвеніемъ занимался изученіемъ этого несчастнаго дла, на которое напрасно было разсчитывать. Онъ говорилъ намъ, что онъ окончательно вникъ въ это дло, изучилъ вс его тайны и находитъ, что завщаніе, по которому онъ съ Адой должны наслдовать несметныя богатства, составлено совершенно-правильно и должно было бы имть свою силу, еслибъ въ Оберканцеляріи была хотя капля здраваго смысла, или справедливости… (О, какъ это еслибъ звучало тяжело въ моемъ ух…) я что въ скоромъ времени должно ожидать ршенія этого дла. Онъ успокоивалъ себя различными аргументами, которые, одинъ за другимъ, погружали его все боле-и-боле въ эту путаницу. Онъ даже нашъ посщать Оберканцелярію. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрчалъ типъ ежедневно миссъ Флайтъ, какъ они тамъ поговаривали, и хотя онъ надъ ней смялся, однакожь сожаллъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о томъ… да онъ никогда не думалъ, мой бдный, родной Ричардъ, будучи столько счастливъ и имя передъ собою столько надеждъ… что между нимъ, такъ свжо-молодымъ и ею, старухою преклонныхъ лтъ, что между его надеждами и ея запертыми въ клткахъ птицами, ея бднымъ чердакомъ и безумнымъ настроеніемъ, видно несчастное сходство.

Ада любила его такъ сильно, что не была въ-состояніи не врить всему тому, что онъ говорилъ, а мой опекунъ, хотя часто жаловался за восточный втеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Воркотн, хранилъ, относительно этого предмета, глубокое молчаніе. Однажды, отправляясь въ Лондонъ повидаться съ Кадди Желлиби по ея настоятельной просьб, я просила Ричарда встртить меня около конторы почтовыхъ дилижансовъ съ тмъ, чтобъ поговорить съ нимъ кое-о-чемъ. Я застала его на условленномъ мст, и мы пошли съ нимъ рука-объ-руку

— Ну, Ричардъ, сказала я ему, какъ только могла принять серьзный видъ: — чувствуете ли вы теперь себя основательне?

— О, безъ-сомннія, моя милая, отвчалъ Ричардъ: — теперь все обстоитъ благополучно.

— Но основательно ли? сказала я.

— Что вы подразумваете подъ этимъ словомъ? спросилъ Ричардъ съ веселымъ смхомъ.

— Основательно ли вы изучаете законы? сказала я.

— О, безъ-сомннія, отвчалъ Ричардъ: — все идетъ какъ нельзя лучше.

— Вы такъ я прежде говаривали, дорогой Ричардъ!

— Разв вы не довольствуетесь такимъ отвтомъ? Ну хорошо, положимъ это не отвтъ. Основательне? что же вы подразумваете подъ этимъ словомъ? Основался ли я на законномъ фундамент?

— Да.

— Конечно, я не могу сказать, чтобъ я вполн основательно вникъ въ законы, говорилъ Ричардъ, упирая особенно на слово вполн, какъ-будто въ немъ заключалась вся трудность.— Какъ же можно вникнуть основательно, когда эти дла идутъ такъ неосновательно. Подъ словомъ эти дла, я разумю, конечно, запрещенный предметъ.

— Не-уже-ли вы думаете, что этотъ процесъ когда-нибудь кончится въ вашу пользу? сказала я.

— Нтъ никакого сомннія, сказалъ Ричардъ.

Мы прошли нсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ остановился и сказалъ мн съ полнымъ чувствомъ и глубокой откровенностью:

— Милая Эсиръ, я понимаю васъ и, клянусь небомъ, я желаю быть боле постояннымъ человкомъ. Я не говорю относительно къ Ад, я ее люблю страстно, и съ каждымъ днемъ все боле-и-боле, но постояннымъ относительно другихъ предметовъ. Еслибъ я былъ человкъ солидный, я ужился бы у мистера Беджора, ужился бы у мистеровъ Кенджа и Корбая, велъ бы дла свои въ систематическомъ порядк и не былъ бы въ долгахъ.

— Разв вы въ долгахъ? Ричардъ.

— Да, отвчалъ Ричардъ: — у меня есть нсколько живомъ, мая милая. Сказать во правд: я привязался къ бильярду и къ другимъ глупостямъ. Ну, теперь камень съ души долой: я высказалъ все. Ни меня не презираете за это, Эсирь?

— Вы знаете, какъ я васъ люблю, сказала я.

— Вы снисходительне по мн, чмъ я самъ къ себ, отмчалъ онъ.— Малая Эсирь, я считаю себя несчастнымъ, что не могу бытъ основательнымъ, и какъ же мн быть? Еслибъ вы жили въ недостроенномъ дом, могла ли бы вы спокойно расположиться? Еслибъ вамъ было суждено бросать все, за что только вы приметесь, оставлять все недоконченнымъ, тяжело было бы вамъ браться за что-нибудь — вотъ таково мое несчастное положеніе. Я родился подъ этимъ безконечнымъ сцпленіемъ въ которомъ играютъ главную роль случайности и перемны, и это сдлало меня непослдовательнымъ и безтолковымъ такъ, что мн часто приходитъ въ голову, что я недостоинъ любить свою кузину Аду.

Мы были въ уединенномъ мст. Ричардъ закрылъ лицо руками и горько плакалъ, произнося послднія слова.

— О, Ричардъ! сказала я: — успокойтесь: у васъ доброе сердце и любовь Ады съ каждымъ днемъ будетъ направлять васъ на лучшую дорогу.

— Я знаю, моя милая, отвчалъ онъ, пожимая мн руку: — я знаю все это. Я нсколько разъ сбирался вамъ высказать то, что высказалъ сегодня, но или не имлъ случая или просто недоставало духа. Я знаю, какое могутъ имть на меня вліяніе слова Ады, но я никогда этого не испыталъ. Я даже недостаточно-основателенъ и для этого. Я люблю ее страстно, между-тмъ, длаю ей вредъ, длая вредъ себ каждой день, каждый часъ. Но это же не можетъ, наконецъ, продолжаться. Дло наше кончится и вы увидите къ чему я способенъ.

Мн грустно было видть его слезы, слышать его рыданія, но, право, грустне было слышать съ какимъ воодушевленіемъ говорилъ онъ о своихъ воздушныхъ замкахъ.

— Я внимательно разбиралъ бумаги, Эсирь, я погружался въ нихъ по цлымъ мсяцамъ, продолжалъ онъ, прійдя опять въ веселое расположеніе духа: — и увряю васъ, что мы выйдемъ побдителями. Что же касается до годовыхъ отсрочекъ, то ихъ бываетъ безчисленное множество — и это не бда. Все кончится благополучно, это вы увидите.

Замтивъ, что онъ ставятъ подъ одну и ту же категорію мистеровъ Кенджа и Корбая и мистера Беджора, я спросила его: скоро ли онъ надется получить мсто въ Линкольнской Палат?

— Я думаю, что никогда, отвчалъ онъ съ усиліемъ.— Мн кажется, что съ меня ужъ достаточно. Работая по длу Жарндисовъ, какъ невольникъ, я по горло сытъ законами, и врядъ ли могу полюбить свое занятіе. Теперь, продолжалъ онъ:— я право не знаю, долженъ ли я обращать на законы все мое вниманіе?

— Не знаю, сказала я.

— Не смотрите такъ серьзно, отвчалъ Ричардъ: — право, лучше этого я ничего не съумю сдлать, милая Эсирь. Мн нтъ надобности искать постояннаго мста. Процесъ, какъ хотите, а когда-нибудь да кончится, до-тхъ-поръ, конечно, мн надобно имть занятія, но замятія такія, которыя была бы согласны съ моимъ вкусомъ.

Я посмотрла на него и покачала головою.

— Да, милая моя, Эсирь, и я думаю, что мн надо поступить въ военную службу, говорилъ Ричардъ тономъ полнаго убжденія.

— Въ военную службу? сказала я.

— Непремнно. Мн надо только получить назначеніе… и тогда вы увидите!

И, въ доказательство обдуманности своихъ намреній, онъ показалъ мн памятную книжку, въ которой сдланы были подробныя вычисленія: что вотъ, впродолженіе шести мсяцевъ, онъ, положимъ, задолжалъ двсти фунтовъ стерлинговъ, не бывъ въ военной служб, а сдлавшись офицеромъ онъ даетъ слово не входить, ни подъ какимъ видомъ, въ долги, слдовательно, каждый годъ черезъ это сохранится четыреста фунтовъ стерлинговъ, что черезъ нсколько лтъ составитъ значительную сумму денегъ. Потомъ онъ краснорчію и чистосердечно говорилъ мн, какъ, изъ любви къ Ад, которую дйствительно онъ любилъ страстно и постоянно, онъ готовъ принести вс жертвы, а тмъ только, чтобъ исправить недостатки своего характера, сдлаться самостоятельнымъ и пріобрсти энергію. Слова его произвели на меня грустное впечатлніе. Мн тяжело было думать, что вс старанія его напрасны, что характеръ, формировавшійся при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, врядъ-ли можетъ когда-нибудь запастись силою и мужествомъ.

Я говорила съ Ричардомъ съ полною откровенностью, просила его, изъ любви къ Ад, не думать объ этомъ несчастномъ процес Оберканцеляріи. Онъ соглашался со мною въ истин моихъ желаній, но — увы! постоянно обращался къ своему любимому предмету.

Наконецъ мы достигли Сохоскаго Сквера, гд Кадди назначая свиданіе со мною, это очень-спокойное мсто поблизости Ньюманской Улицы. Кадди была въ середин сада, и какъ-только увидла меня, бросилась ко мн на встрчу со всхъ ногъ. Посл обыкновенныхъ вжливостей, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.

— Тутъ, поблизости, у Принца урокъ, Эсирь, сказала Кадди: — онъ оставилъ мн ключъ отъ сада. И если вы хотите со мною погулять, то мы здсь запремся и можемъ переговорить спокойно oбо всемъ, зачмъ я желала видть ваше утшительное личико.

— Прекрасно, моя милая! сказала я: — лучше этого ничего нельзя придумать. Обнявъ и расцаловавъ утшительное личико, Кадди взяла меня подъ-руку, мы взошли въ садъ и заперлись.

— Вотъ что я вамъ скажу, Эсирь, говорила Кадди, понимая, какъ слдуетъ употребить съ пользою часъ дружеской бесды: — когда вы мн сказали, что я дурно длаю, что не прошу позволенія на бракъ у матушки, хоть ей некогда мной заниматься, я сочла это долгомъ передать Принцу, вопервыхъ, потому, что я всегда дорожу вши мнніемъ, а вовторыхъ, потому, что отъ Принца нтъ у меня никакихъ секретовъ.

— Я думаю, Кадди, онъ согласился со мною?

— О, моя милая, съ вами онъ согласится во всемъ. Вы не можете себ представить, какъ онъ васъ уважаетъ.

— Въ-самомъ-дл?

— Во всякой другой двушк это возбудило бы ревность, говорила Кадди, смясь и потряхивая головою: — но меня это радуетъ, потому что вы мой первый и мой единственный другъ, и какъ бы васъ ни любили, мн все кажется мало.

— Клянусь теб, Кадди, сказала я: — ты просто дала слово привести меня въ хорошее расположеніе духа. Ну, моя милая?

— Да, такъ я начала-было, отвчаетъ Кадди, скрестивъ свои руки около моей: — разсказывать, что мы объ этомъ долго говорили съ Принцемъ, я и говорю: ‘Принцъ, такъ-какъ миссъ Сомерсонъ…’

— Я надюсь, что ты не сказала миссъ Сомерсонъ?

— Нтъ, право я не сказала! отвчала быстро Кадди, очень обрадовались и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ: — я просто сказала: Эсирь.— ‘Такъ-какъ, говорю я Принцу, Эсирь такого мннія и объ этомъ пишетъ ко мн въ своихъ милыхъ письмахъ, которыя ты слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я думаю, что мн надо во всемъ сознаться, ма, тогда, когда ты хочешь. И я думаю, Принцъ, говорю я, что Эсирь думаетъ, что и теб нужно сообщить обо всемъ твоему отцу: это будетъ лучше и основательне.’

— Да, моя милая Кадди, сказала я: — ты не ошиблась: Эсирь, точно такого мннія.

— Видишь, стало-быть, я была нрава! Это порядкомъ взволновало Принца, не потому, чтобъ онъ имлъ какое нибудь сомнніе, но потому, что онъ боится испугать чувствительное сердце старика. Вдь старикъ мистеръ Тервейдропъ такой нжный, онъ, пожалуй, подумаетъ, что такое признаніе со стороны сына — непочтительный поступокъ, и это убьетъ его. А вдь ты знаешь, какія у него прекрасныя манеры, прибавила Кадди: — и сердце у него очень-чувствительное.

— Будто бы, душа моя?

— Ахъ, да. И Принцъ то же говоритъ. Такъ вотъ, милое дитя мое — это названіе я не къ теб отношу, Эсирь — прибавила Кадди покраснмъ: — но я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.

Я засмялась и Кадди засмялась, покраснла еще боле и продолжай:

— Такъ это очень его взволновало, Эсирь…

— Кого взволновало? моя милая.

— О, ты злодйка! сказала Кадди, смясь и покраснвъ до ушей: — мое милое дитя, если теб хочется слышать! Онъ былъ боленъ нсколько недль и все откладывалъ объясненіе со дня ни день, наконецъ онъ сказалъ мн: — Кадди, если миссъ Сомерсонъ, которую такъ уважаетъ батюшка, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, бы ршился. Я дала слово спросить тебя. И думаю себ, продолжала она, смотря на меня съ надеждою, но робко: — что если вы согласитесь, то посл я буду васъ просить идти со мною къ ма. Вотъ о чемъ я думала, когда писала къ вамъ, что мн надо просить васъ о милости и о пособія. И еслибъ вы согласилась исполнить нашу просьбу, мы была бы, Эсирь, вамъ совершенно обязаны.

— Посмотримъ, Кадди, сказала я, притворяясь размышляющей.— Мн право, кажется, что я могла бы для васъ исполнять и кой-что потрудне этого. Я совершенно къ услугамъ твоимъ и милаго дитяти.

Кадди была въ восторг отъ моего отвта, тмъ боле, что она такъ впечатлительна, какъ только можетъ быть самое доброе, самое нжное сердце. Пройдясь еще нсколько по саду, она надла чистыя перчатки, оправилась, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя изысканныхъ манеръ.

Принцъ въ-самомъ-дл давалъ урокъ. Мы застали его за трудной работою: онъ бился съ очень-тугою ученицею, сухощавой, маленькой цпочкой, съ узкимъ лбомъ, грубымъ голосомъ и съ неодушевленной, недовольной мама. Урокъ наконецъ кончился посл всхъ неудачъ и замшательствъ, и когда маленькая двочка перемнила башмаки и закуталась въ шаль, ее увели домой.

Посл нсколькихъ словъ приготовленія, мы отправились отъискивать стараго мистера Тервейдропа. Его мы застали съ перчатками и шляпою къ рук, какъ совершенный образецъ высокихъ манеръ на соф, въ своей отдльной комнат — единственномъ спокойномъ углу во всемъ дом.

— Батюшка, миссъ Сомерсонъ, миссъ Желлиби!

— Очарованъ! восхищенъ! говорилъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ, кланяясь съ важностью. Позвольте мн! И онъ подалъ намъ стулья.— Обрадованъ! И онъ поцаловалъ кончики пальцевъ своей лвой руки.— Мое маленькое убжище вы превратили въ рай. И онъ развалился на соф, какъ первый джентльменъ Лондона.

— Вы опятъ находите насъ, миссъ Сомерсонъ, за тмъ же занятіемъ, сказалъ онъ: — полируемъ, полируемъ, полируемъ! Опять нжный полъ доставляетъ намъ честь и счастіе своимъ присутствіемъ. Для нашего времени и то ужъ много (а мы страшно переродились со времени его королевскаго высочества принца-регента, моего благодтеля, если мн позволено будетъ такъ выразиться), что благородныя манеры и тонъ, несовсмъ втоптаны въ грязь ногами ремесленниковъ. Нтъ, еще на нихъ ниспосылаются лучи улыбки красоты, сударыня.

Я ничего не нашла нужнымъ отвчать ему и онъ взялъ щетку табаку.

— Любезный сынъ мой, у тебя, говорилъ мистеръ Тервейдропу.— сегодня четыре урока: я теб совтую закусить слегка и спшить.

— Благодарю васъ, папенька, отвчалъ Принцъ: — я буду акуратенъ. Папенька, прошу васъ, выслушайте спокойно, что я вамъ хочу сказать.

— Боже милостивый! воскликнулъ образцовый джентльменъ, поблднвъ и съ видимымъ испугомъ, когда Принцъ и Кадди, рука-объ-руку, склонились передъ нимъ на колни. Что это значитъ? Припадокъ съумасшествія? или что-нибудь другое?

— Папенька, отвчалъ Принцъ: — я люблю эту молодую двушку и далъ слово на ней жениться.

— Далъ слово на ней жениться! воскликнулъ мистеръ Тервейдропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо руками: — Боже, родной сынъ мой поражаетъ меня въ самое сердце!

— Мы ужь влюблены другъ въ друга давно, папенька, лепеталъ Принцъ: — и миссъ Сомерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовтовала намъ сознаться во всемъ передъ вами и была такъ добра, согласилась присутствовать въ настоящую минуту. Миссъ Желлиби, молодая двушка, она, папенька, питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе.

Мистеръ Тервейдропъ-старикъ, стонетъ отъ горя.

— О, переставьте, пожалуйста, перестаньте папенька! со слезами говорилъ Принцъ.— миссъ Желлиби молодая двушка и питаетъ къ вашъ глубокое уваженіе, главная цль нашей жизни будетъ упрочимъ ваше благосостояніе.

Мистеръ Тервейдропъ-старикъ рыдаетъ.

— Перестаньте, папенька, перестаньте, говорилъ со слезами сынъ.

— Сынъ, сынъ! восклицалъ мистеръ Тервейдропъ: — очень-хорошо, что этого удара не испытаетъ твоя несравненная мать. Не щади же, сынъ, твоего отца, не щади его! Поражай сынъ… поражай въ самое сердце!..

— Я умоляю васъ, папенька, не говорите такихъ вещей, говорилъ Принцъ съ горькими слезами: — это убиваетъ меня. Я увряю васъ, папенька, наше первое желаніе, цль всей нашей жизни будетъ состоять въ томъ, чтобъ упрочить ваше благосостояніе. Каролина и я, мы не забудемъ своихъ обязанностей — мои обязанности будутъ и ея обязанностями, мы объ этомъ не разъ говорили между собою, и при вашемъ надзор, руководясь вашими совтами, папенька, мы принесемъ все въ жертву, только чтобъ доставить вамъ спокойствіе и удовольствіе.

— Рази сынъ, рази! говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — рази въ самое сердце!

Но мн все-таки казалось, что онъ внимательно вникаетъ въ слова

— Милый папенька, продолжалъ Принцъ: — мы знаемъ очень-хорошо, что вы привыкли къ нкоторому комфорту, и имете на то полное право, поврьте, что мы сочтемъ себ за честь, за счастіе доставлять вамъ этотъ комфортъ. Если вы согласитесь на нашъ бракъ и оправдаете мой выборъ, то будьте уврены, что первою нашею мыслью будетъ ваше спокойствіе. Вы всегда будете надъ нами главой и хозяиномъ и мы понимаемъ вполн, какое бы мы заслужили презрніе, еслибъ на первомъ мст были не вы, еслибъ мы не старались всячески угождать вамъ.

Тяжела была внутренняя борьба мистеру Тервейдропу, онъ выпрямился на соф, жирныя щеки его висли черезъ галстухъ — истинная модель фешонэбльнаго отца!

— Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — дти мои! я не могу противостоять вашимъ просьбамъ: будьте счастливы!

Благосклонность, съ которою онъ обнималъ свою будущую дочь и протягивалъ руку къ сыну (сынъ покрылъ ее самыми нжными и почтительными поцалуями) не мало меня удивляли.

— Дти мои, говорилъ мистеръ Тервейдропъ, обнимая Кадди съ отеческою нжностью и съ разсчетливою элегантностью: — милыя дти мои, ваше счастіе будетъ первою моею заботою. Я буду слдить за вами. Вы будете жить всегда со мною (то-есть, врне бы сказать: я всегда буду жить съ вами). Домъ этотъ, съ-этихъ-поръ, также ваша собственность, какъ и моя. Считайте его вашимъ домомъ и будьте счастливы.

Такова была магическая сила въ его ловкости и тонныхъ манерахъ, что Принцъ и Каролина были преисполнены благодарностью, какъ-будто онъ принесъ въ ихъ пользу какую-нибудь огромную жертву, а не согласился помститься съ ними жить на вс остальные дни свои.

— Что касается до меня, дти моя, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: — то я клонюсь ужъ къ желтющей тяжелой осени моей жизни, и мть возможности опредлить, какъ долго въ этомъ вк ткачей и пряхъ останутся слды истиннаго и высокаго джентльменства. Но какъ бы то ни было, а все-таки буду исполнять обязанности относительно общества и, по обыкновенію, буду показывать себя въ город. Желанія мои скромны и умренны. Мн больше ничего не нужно, кром маленькаго кабинетика, нсколькихъ необходимыхъ вещей для туалета, скромнаго завтрака и умреннаго обда. Отъ васъ я буду только требовать исполненія этихъ мелочей, все же остальное будетъ на моемъ попеченіи.

Они глубоко были поражены такимъ великодушіемъ.

— Сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — относительно этихъ небольшихъ недостатковъ въ теб — я хочу сказать о тон и о манерахъ, которые могутъ бытъ только усовершенствованы образованіемъ, но которыхъ привить нельзя, если они не врожденны — ты можешь совершенно положиться на меня. Я былъ всегда вренъ своему длу въ дня его королевскаго высочества принца-регента и не сойду съ своего поста. Нтъ, сынъ мой, если ты когда-нибудь смотрлъ съ гордостью на положеніе твоего отца, то ты можешь быть увренъ, что ни одинъ это поступокъ въ будущемъ не запятнаетъ прошедшаго. Что же касается до тебя, Принцъ, до тебя, у котораго характеръ другой (вс мы не можемъ и не должны быть похожи одинъ на другаго), ты долженъ работать, трудиться, пріобртать деньги и съ каждымъ днемъ увеличивать число твоихъ занятій.

— Вы можете въ этомъ положиться на меня, папенька: я буду стараться отъ всего моего сердца, отвчалъ Принцъ.

— Въ этомъ я не сомнваюсь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — знаю, что твои качества не блестящи, милое дитя мое, но они прочны и полезны — объ этомъ и говорить нечего, я только скажу вамъ обоимъ, дорогія дти мои, словами несравненной, покойной жены моей, на жизненный путь которой я имлъ счастье проливать нкоторый лучъ свта: наблюдайте за институтомъ, наблюдайте за моими небольшими нуждами — и да благословитъ васъ Богъ!

Посл этого старый мистеръ Тервейдропъ сдлался такъ любезенъ, что я сочла за лучшее немедленно отправиться къ Тавіевой Гостинницъ. Кадди разсталась съ женихомъ своимъ такъ нжно и такъ дружелюбно, была въ такомъ восторг отъ родственныхъ чувствъ мистера Тервейдропа-отца, что я ни за что на свт не хотла произнести хотя полслова въ его порицаніе.

Въ окнахъ дома, поблизости Тавіевой Гостинницы, были приклеены билеты, извщающіе о пустыхъ квартирахъ, и онъ казался грязне и мрачне, тмъ когда-нибудь. Имя несчастнаго мистера Желлиби, было, дня два тому назадъ, въ списк банкротовъ, и онъ сидлъ запершись въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи бумагъ, счетныхъ книгъ и нсколькихъ сутягъ, и длалъ тщетныя попытки уразумть мистеріи своихъ длъ. Он, казалось, были выше его пониманія, такъ-что когда Кадди, по ошибк, завела меня въ столовую, я увидла, что мистер Желлиби, въ своихъ очкахъ, убитымъ сидлъ на конц обденнаго стола и былъ только безчувственнымъ, безмолвнымъ наблюдателемъ, между-тмъ, какъ два джентльмена, посреди которыхъ онъ сидлъ, разбирали его бумаги.

Взбираясь наверхъ, на половину мистриссъ Желлиби, мы замтили, что вс дти сползли въ кухню и дурачились тамъ безъ всякаго за ними надзора. Мы застали знаменитую леди въ самомъ жару сильной корреспонденціи: она вскрывала письма, сортировала ихъ, читала, писала и, въ полномъ смысл слова, завалена была конвертами. Она такъ была углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя смотрла на меня прямо своимъ дальнозоркимъ взглядомъ.

— Ахъ! миссъ Сомерсонъ! сказала она наконецъ: — я васъ совсмъ-было не узнала! Надюсь, что вы здоровы и что мистеръ Жарндисъ и миссъ Клеръ также здоровы!

Я, въ отвтъ, выразила надежду на здоровье мистера Желлиби.

— Нтъ, несовсмъ, моя милая, сказала мистриссъ Желлиби, совершенно-спокойно: — дла его въ дурномъ положеніи и онъ убить духомъ. Къ-счастью, я такъ занята, что не имю времени думать объ этомъ. Въ настоящую минуту у насъ сто-семьдесятъ семействъ, миссъ Сомерсонъ, считая по пяти членовъ въ каждомъ изъ нихъ, готовыхъ, отправиться, если ужь не отправились, на лвый берегъ Нигра.

Я подумала о ея собственномъ семейств, которое не только не отправилось, но и не думало отправляться на лвый берегъ Нигра, и удивилась, какъ она можетъ быть такъ спокойна.

— Вы, какъ я вижу, привели съ собою Кадди, замтила мистриссъ Желлиби, взглянувъ на свою дочь: — это рдкость теперь здсь ее видть: она совершенно покинула свои прежнія занятія и заставила меня употреблять въ настоящее время для переписки мальчика.

— Но, поврьте ма… начала-было Кадди.

— Ты знаешь, Кадди, перебила ее мать, тихимъ, но ршительнымъ тономъ: — что теперь я должна употреблять секретаремъ мальчика, онъ въ эту минуту обдаетъ. Слдовательно, къ-чему же ведутъ твои противорчія?

— Я не хотла противорчить вамъ, ма, отвчала Кадди: — я только хотла сказать, что вы, врно, не пожелали бы сами, чтобъ я всю жизнь свою была чурбаномъ.

— Я желала, моя милая, говорила мистриссъ Желлиби, распечатывая письма и смотря на нихъ съ нжностью: — чтобъ ты имла передъ глазами всегда примръ своей матери въ энергіи, дятельности и филантропіи. Чурбанъ! прошу покорно! Еслибъ въ душ твоей было хоть сколько-нибудь симпатіи къ судьбамъ туземцевъ и человчества, ты бы высоко стояла въ нравственномъ отношеніи я теб бы не приходили въ голову такія идеи. Да, въ теб нтъ симпатіи, Кадди, нтъ. Я это теб давно и нсколько разъ говаривала.

— Да, ма, правда, если дло идетъ объ Африк.

— Нтъ, нтъ въ теб симпатіи. Это могло бы убить меня, миссъ Сомерсонъ, еслибъ, къ-счастью моему, я не была такъ много занята, сказала мистрассъ Желлиби, пріятно взглянувъ на меня и откладывая, куда слдуетъ, только-что распечатанное письмо: — это разстроило бы и огорчило бы меня. Но у меня голова такъ полна мыслями о Барріобула-Гха и я длаю столько пользы своею спеціальностью, что Африка для меня истинное лекарство противъ всхъ огорченій. Вы это, я думаю, видите, миссъ Сомерсонъ?

Кадди мигала мн, чтобъ дать знать о времени начать разговоръ въ ея пользу, и я, уловивъ минуту, когда прекрасные очи мистриссъ Желлиби были направлены на Африку, сказала ей:

— Быть-можетъ, мистриссъ Желлиби, вы удивитесь, если узнаете, что привело меня сюда нарушить ваши занятія.

— Я всегда очень-рада видть васъ, миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби, не отводя глазъ отъ занимательныхъ писемъ и сладко улыбаясь: — хотя бы я, я она покачала головою: — очень бы желала, чтобъ дочь моя чувствовала боле интереса къ борріобульскямъ проектамъ.

— Я пришла сюда съ Кадди, сказала я: — потому-что Кадди считаетъ дурнымъ скрывать отъ своей матери все, что до нея касается, и теперь пришла сообщить вамъ, очень для нея важную тайну.

— Кадди, сказала мистриссъ Желлиби, остановивъ на минуту свои занятія и потомъ, покачавъ головой, снова принялась за нихъ: — ты, врно, хочешь сказать мн какую-нибудь глупость!

Кадди развязала свою шляпку, бросила ее на полъ и, заливаясь елезаи, сказала:

— Ма, я влюблена!

— Какой вздоръ! замтила мистриссъ Желлиби разсянно, смотря на какую-то депешу: — я такъ и знала, что глупость!

— Я влюблена, ма… и дала слово выйдти замужъ, говорила, рыдая, Кадди: — за молодаго мистера Тервейдропа, танцмейстера, и старый мистеръ Тервейдропъ, истинный джентльменъ, далъ свое согласіе… Ма, и я прошу васъ… благословите и вы насъ… я знаю, безъ вашего благословенія мн не будетъ счастья, твердила Кадди въ сильныхъ рыданіяхъ. Доброе созданіе! въ эти минуты она единственно руководилась чувствомъ дочерниной привязанности.

— Вы опять свидтельница, миссъ Сомерсонъ, замтила мистриссъ Желлиби спокойно: — какое для меня счастіе быть такъ занятой и имть необходимость въ концентрированности. Вотъ Кадди дала слово выйдти за-мужъ за сына танцмейстера — соединяется съ народомъ, въ которомъ нтъ ни капли симпатіи къ судьбамъ человческихъ поколній! Между-тмъ, какъ мистеръ Гшеръ, одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мн не разъ, что онъ къ Камш неравнодушенъ.

— Ma… я… всегда ненавидла… и презирала мистера Гшера… говорила, всхлипывая, Кадди.

— Кадди, Кадди! возразила мистриссъ Желлиби, вскрывая, съ совершеннымъ спокойствіемъ духа, конвертъ другаго письма:— я въ этомъ никогда не сомнвалась. Да и могло ли быть иначе, когда ты совершенно лишена тхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! И еслибъ мои общественныя обязанности не были моимъ любимымъ дитятею, еслибъ я не была занята въ огромныхъ размрахъ огромными проектами, то эти мелочи мучили бы меня, миссъ Сомерсонъ. Не могу ли я дозволять, чтобъ глупый поступокъ Кадди (отъ которой и ничего другаго и не ожидаю) заградилъ отъ моего вниманія великій африканскій континентъ? Никогда, никогда, повторяла мистриссъ Желлиби рзкимъ, спокойнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой и продолжала сортировку писемъ: — нтъ никогда!

Я такъ не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя бы и должна была ожидать его, что, право, не знала, что сказать. Кадди совершенно выплакалась и выговорилась. Мистриссъ Желлиби продолжала свои почтенныя занятія, раскрывала и сортировала письма съ самой пріятной и веселой улыбкой к только по временамъ говорила: — о нтъ, никогда, никогда!

— Я надюсь, ма, выговорила наконецъ бдная Кадди: — что ни на меня не сердитесь?

— О Кадди, ты совершенно-глупая двочка, отвтила мистриссъ Желлиби: — какъ спрашивать такой вздоръ, посл того, что я сказала о моемъ умственномъ направленіи.

— И я надюсь, ма, вы даете намъ ваше согласіе и желаете вамъ всего хорошаго? сказала Кадди.

— Ты безсмысленный ребнокъ ужъ потому, что сдлала такой безразсудный шагъ, сказала мистриссъ Желлиби: — ты непослушный ребнокъ, потому-что ты должна была бы посвятить всю свою жизнь великому длу филантропіи. Но шагъ ужъ сдланъ, я ужъ наняла мальчика, слдовательно, и говорить нечего. Пожалуйста Кадди, говорила мистриссъ Желлиби, своей дочери, которая ее обнимала и цаловала: — пожалуйста не мшай мн, и очень-занята: вс эти письма надо разобрать до прихода вечерней почты.

Я думала, что теперь всего лучше уйдти и хотла-было начать прощаться, но была задержана словами Кадди.

— Вы ее будете противъ того ма, чтобъ я его представила вамъ? сказала Кадди.

— О Боже мой, Каддиа! воскликнула мистриссъ Джеллиби, погруженная ужъ въ созерцаніе туземцевъ Барріобула-Гха: — ты опять, Кадди, свое. Кого ты хочешь еще представить?

— Его, ма.

— Кадди, Кадди! сказала мистриссъ Желлиби, утомленная этими мелочами: — въ этомъ случа ты должна привести его въ такой день, когда нтъ ‘общественнаго комитета’, или ‘комитета развтвленія пособій’, или какого-нибудь другаго комитета. Словомъ сказать: ты должна соображаться съ моимъ свободнымъ временемъ. Моя милая миссъ Сомерсонъ, съ вашей стороны очень-любезно, что вы пришли замолвить словцо за эту глупенькую двочку. Прощайте. Если я вамъ скажу, что у меня пятьдесятъ-восемь новыхъ писемъ получено сегодня утромъ отъ фабрикантовъ, которые желаютъ привести къ единству туземцевъ и развитіе кофейныхъ плантацій, то врно вы не разсердитесь, если я вамъ скажу, что я занята по горло.

Я не могла удивляться, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа, что, обнявъ меня, она рыдала на моей груди, она говорила, что жестокая брань была бы для нея легче, чмъ это совершенное равнодушіе къ ея судьб, она говорила мн, что у нея нтъ почти ни одного платья, сколько-нибудь годнаго подъ внецъ. Я утшала ее, выставляя, сколько она можетъ сдлать добра для своего бднаго отца и для Биби. Въ такихъ разговорахъ мы сошли внизъ и добралась до кухни, гд бдныя дти ползали на каменномъ полу, въ грязи, и я не иначе могла избжать совершеннаго уничтоженія моего костюма, какъ только прибгнувъ къ сказкамъ. По-временамъ слышались наверху крики, которые пугали насъ, потому-что мистеръ Желлиби подходилъ къ окну и, для большаго уразумнія длъ своихъ, хотлъ выброситься изъ третьяго этажа на мостовую.

Возвратясь домой, посл столькихъ хлопотъ, я много я долго думала о Кадди и находила, право, что она будетъ счастлива. Тихая ночь, звздное небо напоминали мн дальнихъ путниковъ, которые, быть-можетъ, тоже любуются этими созвздіями, которыми любовалась я.

Дома приняли меня съ такою радостью, что я, право, готова была плакать отъ восторга, еслибъ не боялась, что это глупо. Разспрашивали меня про Кадди и такъ ласкали меня, что я считала себя самымъ счастливымъ существомъ въ мір.

Цлый вечеръ провели мы въ самой родственной болтовн съ мистеромъ Жарндисомъ и съ Адой, такъ-что прійдя въ свою комнату, я увида, что лицо мое горло отъ чрезмрныхъ разговоровъ. Вдругъ кто-то тихо постучался въ дверь. Войдите сказала я. Хорошенькая, маленькая двочка, въ траурномъ плать, вошла въ комнату.

— Честь имю представиться, миссъ, сказала она тихимъ голосомъ:— я Черли.

— Какъ я рада, что вижу тебя, Черли! сказала я, поцаловавъ ее нжно.

— Я ваша горничная, сказала Черли.

— Серьзно, Черли?

— Да-съ, мистеру Жарндису угодно было позволить мн эту честь.

Я сла, положила руку на плечо Черли и смотрла на нее.

— Миссъ, сказала Черли, скрестивъ руки, и слезы текли по ямкамъ ея щекъ.— Томъ въ школ, миссъ, и учится хорошо, Эмма осталась у мистриссъ Блайндеръ… и какой за ней присмотръ? Что съ вами миссъ, не плачьте пожалуйста!

— Я не могу удержаться, Черли.

— И я, миссъ, не могу удержаться, говоритъ Черли:— мистеръ Жарндисъ такъ добръ: онъ говорилъ, что вы будете такъ добры, поучите иногда меня чему-нибудь. Мы съ Томомъ и съ Эммой будемъ видться каждый мсяцъ, и я такъ благодарна, миссъ, я постараюсь заслужить валу любовь?

— О, милая Черли! не забудь того, кто все это для тебя сдлалъ.

— Нтъ, миссъ, ни я, ни Томъ, ни Эмма, мы этого не забудемъ. Вы, вы все для насъ сдлали.

— Нтъ, Черли, я первый разъ объ этомъ слышу, для васъ все сдлалъ мистеръ Жарндисъ.

— Да, миссъ, но все это сдлано изъ любви къ вамъ и мы этого никогда не забудемъ.

И Черли бгала и суетилась вокругъ меня, приводя въ порядокъ вс вещи, которыя только могла достать своей ручонкой.

— Не плачьте, пожалуйста, не плачьте, миссъ, сказала она мн опять.

— Я никакъ не могу удержаться, Черли, повторяла я ей.

И Черли также не могла удержаться, и мы об плакала отъ радости.

Часть пятая.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

Посл разговора моего съ Ричардомъ, о которомъ и ужъ упоминала, онъ сообщилъ мистеру Жарндису состояніе своей души. Хоть я думаю, что это признаніе было несовершенно сюрпризомъ моему опекуну, однакожъ оно стоило ему большаго нездоровья и непріятностей. Онъ часто запирался съ Ричардомъ во Временной Воркотн и проводилъ съ нимъ цлые дни отъ ранняго утра до глубокой полуночи, толковалъ съ мистеромъ Кенджемъ и передлалъ въ Лондон кучу непріятныхъ длъ. Во все это время онъ былъ съ нами и съ Адой совершенно-ласковъ, хотя очень-часто жаловался на восточный втеръ и такъ потиралъ себ голову, что ни одинъ волосокъ не оставался на своемъ мст. Относительно Ричарда онъ хранилъ строгое молчаніе. Нкоторыя свднія мы получали отъ самого Ричарда, и такъ-какъ они ограничивались только словами: все обстоитъ благополучно, все идетъ къ-лучшему, все прекрасно, то наши опасенія на его счетъ нисколько не уменьшались.

Однакожь, въ этомъ промежутк времени мы узнали, что отъ имени Ричарда подавалось лорду-канцлеру, новое прошеніе о поступленіи въ военную службу. Дло объ этомъ тянулось, откладывалось и опять откладывалось, и опять тянулось, такъ-что Ричардъ говорилъ намъ шутя, что надется поступить въ военную службу разв только тогда, когда будетъ старымъ ветераномъ, лтъ семидесяти. Наконецъ, лордъ-канцлеръ пригласилъ его въ свою канцелярію, говорилъ ему серьзно и строго, что онъ теряетъ попустому время — справедливая насмшка надъ ихъ проволочками, говорилъ смясь, Ричардъ, и наконецъ прошеніе его было принято. Имя его было внесено въ списокъ кавалерйскаго полка, деньги заплачены и Ричардъ, съ свойственнымъ ему жаромъ принялся заниматься изученіемъ военнаго искусства, вставалъ въ пять часовъ утра, фехтовалъ, стрлялъ въ цль и проч. и проч.

Вакаціи смнились судейскимъ терминомъ, судейскій термитъ вакаціями. Мы иногда слыхали о процес Жарндиса, что этотъ процесъ былъ на очереди, или не былъ на очереди и т. п. Ричардъ, занятый своими экзерциціями, посщалъ насъ рже, опекунъ мой молчалъ, время проходило и, наконецъ, Ричардъ получилъ назначеніе отправиться къ своему полку въ Ирландію.

Онъ очень-поспшно пріхалъ съ этою новостью и имлъ продолжительный разговоръ съ опекуномъ моимъ. Спустя часъ времени, опекунъ мой выглянулъ въ дверь той комнаты, гд мы сидли съ Адою, и сказалъ намъ: — войдите сюда, моя милочки! Мы вошли и замтили, что Ричардъ, который былъ прежде въ веселомъ расположеніи духа, былъ грустенъ и разсерженъ.

— Рикъ и я, Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ, — расходимся въ нашихъ мнніяхъ. Ну. Рикъ, сбрось съ себя эту угрюмость!

— Вы очень-жестоки ко мн, сэръ, сказалъ Ричардъ:— и тмъ боле я это чувствую, что всегда вы были ко мн такъ милостивы, сдлали для меня такъ-много, что я не могъ бы забыть всхъ вишь благодяній, еслибъ прожилъ двадцать жизней.

— Все это, положимъ такъ, Рикъ, но мн хотлось бы, чтобъ ты понялъ мои желанія, чтобъ ты примирялся самъ съ собою.

— Я надюсь, что вы извините мн, говорилъ Ричардъ, хоть горячо, однакожь почтительно: — если я скажу, что о себ всего врне могу судить я самъ.

— Я надюсь, что вы извините мн, любезный Рикъ, замтилъ мистеръ Жарндисъ съ совершенною вжливостью и весело: — если и скажу, что вамъ очень-естественно думать такъ, а мн очень-естественно думать иначе. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ, иначе и самъ ты, хладнокровно размысливъ, будешь обо мн дурнаго мннія. А пока, я надюсь, что ты сохранишь любовь, ко мн, въ какомъ бы ты ни былъ расположеніи духа.

Ада такъ поблднла, что мастеръ Жарндисъ подалъ ей кресла и самъ слъ рядомъ съ ней.

— Не безпокойся, милый другъ мой, сказалъ онъ ей: — тутъ ровно нтъ ничего, мы съ Рикомъ очень-дружелюбно поспорили между собою. Ты была предметомъ этого спора и потому будь судьей между нами: растрепаться нечего, моя милая.

— Я не разстроиваюсь, братецъ Джонъ, сказала Ада съ улыбкой: — вы никого не можете обидть.

— Благодарю, душа моя. Теперь будь внимательна и съ минутку посмотри на Рика. И ты, милая старушка, тоже. Припомни, другъ мой, началъ мастеръ Жарндисъ, положивъ руку свою на ея хорошенькую ручку: припомни разговоръ между нами четырьмя, когда тетушка Дердонъ разсказывала маленькую любовную исторійку.

— Ни Ричардъ, ни я, мы никогда не забудемъ, что вы для насъ сдлали, братецъ Джонъ.

— Я никогда этого не забуду сказалъ Ричардъ.

— И я никогда не забуду, сказала опять Ада.

— Тмъ легче мн высказать вамъ, тмъ легче вамъ выслушать меня, отвчалъ опекунъ мой, и все благородство души и вся доброта выразились въ чертахъ лица его.— Милый другъ, Ада, ты должна знать, что Ричардъ избираетъ новую карьеру ужь послдній разъ. Все что въ имлъ, все истрачено, вс источники исчерпаны. Отступать назадъ невозможно.

— Совершенно-справедливо, все, что я имлъ до-сихъ-поръ, истрачено, но, сэръ, я имлъ не все, что я буду имть впослдствіи.

— Рикъ, Рикъ! вскричалъ опекунъ мой испуганнымъ голосомъ: — ради всего, что теб дорого, не гонись за этимъ призракомъ семейнаго наслдства, берегись этой несчастной, этой губительной надежды. Поврь мн, что лучше трудиться всю жизнь, лучше просить милостыню, лучше умереть!

Мы вс были испуганы этими словами. Ричардъ закусилъ губы и, притаивъ дыханіе, посматривалъ на меня, вполн чувствуя всю справедливость сказаннаго.

— Милая Ада, сказалъ мистеръ Жарндисъ, успокоившись и съ своею обычною нжностью: — это жесткія, тяжелыя слова, но что длать, я живу въ Холодномъ Дом и многое видлъ на своемъ вку. Но довольно объ этомъ. Все благосостояніе Ричарда зависитъ отъ его труда. И я считаю необходимостью, для вашей взаимной пользы, разорвать вс узы, связывающія васъ, кром родственныхъ узъ.

— Скажите лучше все съ разу, сэръ, ни не имете ко мн доврія и хотите, чтобъ Ада слдовала вашему примру.

— Подобныхъ вещей лучше не говорить, Рикъ, потому-что я этого вовсе не думаю.

— Вы знаете, что я дурно началъ, отвчалъ Ричардъ: — да, я дурно началъ, это правда.

— Какъ ты началъ, мы объ этомъ говорили съ гобою послдній разъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ дружески-одобрительнымъ тономъ:— я теб сказалъ, что начало еще не ушло, что оно только теперь приходить, а потому теперь-то и надо начать хорошенько — вотъ и все. Вы между собою двоюродные братъ и сестра — и только. Другія же узы должны быть подготовлены работою, Рикъ, и трудомъ.

— Вы очень-жестоки ко мн, сэръ, сказалъ Ричард: — боле жестоки, чмъ я могъ вообразить себ.

— Милый другъ мой, сказалъ мистеръ Жарндисъ:— я всего строже къ самому себ. Поврь мн, Ада, что лучше для него, если онъ будетъ свободенъ и, Рикъ, лучше для Ады, если она будетъ свободна.

— Почему же это лучше, сэръ? поспшно отвтилъ Ричардъ: — когда мы открывали передъ вами наши сердца, вы не такъ говорили, но тмъ языкомъ.

— Съ того времени много утекло воды, Рикъ… Я не виню тебя: но я самъ сдлался опытне.

— Вы говорите на мой счетъ, сэръ!

— Нтъ, и думаю о васъ обоихъ: вы еще молоды и вамъ еще рано вступить въ бракъ. Прошедшее пусть останется безъ почину и пусть начнется для васъ новая страница жизни.

Ричардъ боязливо поглядывалъ на Аду и молчалъ.

— До-сихъ-поръ я не говорилъ ни слова никому изъ васъ, сказалъ мистеръ Жарндисъ:— теперь и былъ вполн-откровененъ. Я умоляю васъ, я заклинаю васъ предать прошедшее забвенію. Время, справедливость, самостоятельность — вотъ что должно занимать насъ въ настоящемъ. Въ противномъ случа, вы сдлаете вредъ себ и глубоко оскорбите меня, меня, который съ такимъ теплымъ чувствомъ, съ такою любовью свелъ васъ вмст.

Длинное, томительное молчаніе.

— Братецъ Ричардъ, сказала Ада, нжно глядя ему въ лицо: — посл того, что сказалъ мистеръ Жарндисъ, мн кажется, вамъ нечего выбирать. Ты можешь быть совершенно спокоенъ насчетъ меня, поточу-что ты оставляешь меня подъ надзоромъ этого добраго друга. Я… я Ричардъ, прибавила Ада немного конфузясь: — и не буду сомнваться въ твоей любви я… буду всегда уврена, что ты мн не измнишь. Мн грустно, мн тяжело разстаться съ тобою, Ричардъ, но это… это для твоей пользы. Я часто… очень-часто буду думать о теб… буду говорить о теб съ Эсирью и, можетъ быть, ты когда-нибудь… вздумаешь о своей сестр. Она встала, подошла къ нему, подала ему дрожащую руку и сказала:— мы теперь съ тобою, Ричардъ… братъ и сестра, быть-можетъ, надолго… Будь счастливъ, Ричардъ, гд бы ни былъ ты… люби сестру свою!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мн было странно, что Ричардъ не хотлъ простить опекуну этого разговора, хотя самъ говорилъ мн о своихъ недостаткахъ въ боле-рзкихъ выраженіяхъ. Я, къ-сожалнію моему, замчала, что съ этого времени онъ не былъ такъ откровененъ, какъ прежде съ мистеромъ Жарндисомъ, и между ними водворилась какая-то холодность.

Въ хлопотахъ, при обмундировк, онъ скоро разсялся и даже грусть по Ад, которая осталась въ Гертфордшайр, значительно поослабла. (Я, Ричардъ и мистеръ Жарндисъ втроемъ отправились на недлю въ Лондонъ). Хоти повременамъ онъ вспоминалъ о ней, плакалъ, осыпалъ себя жестокими упреками, потомъ вдругъ придумывалъ какія-нибудь неестественныя средства сдлаться безъ труда богатымъ и осчастливить се.

Время настало хлопотливое, и исходила вс лавки для покупки разныхъ вещей, въ которыхъ онъ нуждался. Онъ былъ со мной совершенно-откровененъ и я, сказать по правд, пріятно проводила съ нимъ послдніе дни.

Въ эту недлю, насъ ежедневно посщалъ одинъ господинъ, который прежде служилъ въ кавалеріи, а теперь былъ въ отставк и училъ Ричарда фехтованью. Я такъ много о немъ слышали отъ Ричарда и даже отъ моего опекуна, что однажды осталась нарочно за завтракомъ, чтобъ дождаться его визита.

— Здравствуйте мистеръ Джорджъ, сказалъ опекунъ мой:— мистеръ Карстонъ сейчасъ придетъ, а пока, я знаю, миссъ Сомерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Сядьте, пожалуйста.

Онъ слъ, чувствуя себя нсколько-неловко въ моемъ присутствіи, такъ, по-крайней-мр, мн казалось, постоянно поводилъ своею широкою, загрублою рукою по верхней губ и избгалъ смотрть на меня.

— Вы акуратны, какъ солнце, сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Военное время, сэръ, отвчалъ онъ — Дло привычки, а собственно говоря, и не очень-то акуратенъ.

— Однакожъ, я слышалъ, что у васъ большое заведеніе, сказалъ мистеръ Жарндисъ.

— Не то, чтобъ очень, сэръ, я содержу тиръ.

— А хорошъ ли выйдетъ стрлокъ изъ мистера Карстона? спросилъ опекунъ мой.

— Довольно-хорошій, сэръ, отвчалъ онъ, скрестивъ руки на груди своей и казался такимъ большимъ: — онъ бы, сэръ, былъ стрлокъ первой руки, еслибъ употребилъ все свое стараніе.

— Я думаю, что онъ не очень старается? сказалъ опекунъ мой

— Сначала онъ принялся-было горячо, сэръ, а потомъ поостылъ. Можетъ, у него, знаете, того, на сердце что-нибудь есть… какая-нибудь зазнобушка. И онъ взглянулъ на меня въ первый разъ, но своемъ приход, своими огромными черными глазами.

— Только по-крайней-мр не я у него на ум, я въ этомъ ручаюсь, мистеръ Джорджъ, сказала я. смясь: — хотя, кажется, вы на меня смотрите съ подозрніемъ.

Онъ слегка покраснлъ и отвсилъ мн военный поклонъ.

— Не хотлъ обидть васъ, миссъ. Извините, и человкъ простой, сказалъ онъ мн.

— Нтъ, я нисколько не обижаюсь, напротивъ, ваше подозрніе и считаю за комплиментъ себ.

Если онъ прежде избгалъ смотрть на меня, за-то теперь вдругъ пристально устремилъ на меня свои глаза.

— Извините меня, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну: — я не имлъ чести разслышать имя, миссъ…

— Миссъ Сомерсонъ.

— Миссъ Сомерсонъ! повторилъ онъ и взглянулъ опять на меня.

— Знакомо вамъ мое имя? спросила я

— Нтъ, миссъ, я никогда не слыхалъ этого имени. Мн казалось, что я васъ гд-то видлъ.

— Я думаю, что вы ошибаетесь, отвчала и, поднявъ голову отъ работы: — и очень-памятлива на лица.

— И я тоже, миссъ, отвчалъ онъ, смотря на меня во вс свои черные глаза: — Гм! не знаю, но только мн кажется, что я васъ гд-то видлъ.

И онъ еще боле покраснлъ подъ загаромъ своей кожи и былъ сбитъ съ толку тмъ, что не можетъ припомнить и сообразить. Опекунъ мой вывелъ его изъ затруднительнаго положенія.

— Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ? спросилъ онъ его.

— Число ихъ мняется, сэръ, но во всякомъ случа выигрышъ не достаетъ на жизнь.

— А какого сорта люди посщаютъ вашъ тиръ?

— Всхъ сортовъ, сэръ, и англичане и чужестранцы, отъ джентльмена до подмастерья. Недавно были француженки, и чтожь? мастерски стрляли изъ пистолета! Много ходитъ и такихъ, которымъ лишь бы зайдти куда-нибудь.

— Однако жъ, и не думаю, чтобъ приходили съ какими-нибудь таинственными намреніями? спросилъ мистеръ Жарндисъ.

— Случается, сэръ, хотя рдко, но-большей-части ходятъ для упражненій или отъ скуки.— Извините, сэръ, продолжалъ мистеръ Джорджъ: — и слыхалъ, что у васъ есть процесъ въ Оберканцеляріи?

— Къ-сожалнію, это совершенная правда.

— Ко мн хаживалъ одинъ господинъ, имвшій тоже процесъ въ Оберканцеляріи.

— Зачмъ же?

— Да для развлеченія, а думаю. Пріидетъ, заплатитъ за пятьдесятъ выстрловъ и садитъ пулю въ пулю, какъ-будто передъ нимъ была непріятельская армія. А разъ не вытерплъ, сказалъ ему прямо, что имъ тратить время попустому, онъ ничего… не обидлся и съ-тхъ-поръ мы друзья.

— А кто онъ такой? спросилъ опекунъ мой съ любопытствомъ,

— Онъ былъ фермеромъ въ Шропшайр до того времени, пока не запутался въ процесъ.

— Гредли?

— Да, сэръ.

Мистеръ Джорджъ опять началъ вглядываться въ меня, иска мы обмнялись нсколькими словами съ опекуномъ моимъ, но поводу такого неожиданнаго столкновенія обстоятельствъ. Я разсказала потомъ ему, какъ мы познакомились съ мистеромъ Гредли. За это мистеръ Джорджъ отвсилъ вн еще поклонъ.

— Не понимаю, говорилъ онъ, смотря на меня: — да, и знаю… и нтъ… и онъ устремилъ глаза свои на полъ, водилъ рукой по своимъ коротко-остриженнымъ курчавымъ волосамъ, какъ-будто бы желая поймать ускользающую отъ вниманіи мысль.

— Мн очень-непріятно было узнать, говорилъ опекунъ мой: — что это дурное расположеніе духа, въ которомъ постоянно находится мистеръ Гредли, подвергло его преслдованію и онъ, говорятъ, теперь долженъ скрываться.

— И я тоже слышалъ, сэръ, говорилъ разсянно мистеръ Джорджъ е все-таки наблюдая половицы: — и я также слышалъ.

— Не знаете ли, гд онъ теперь?

— Нтъ, сэръ, отвчалъ кавалеристъ, поднявъ глаза съ полу и выходя изъ своей разсянности: — не знаю. Я думаю, что онъ скоро свернется. Какъ ни силенъ, какъ ни крпокъ, а всхъ пытокъ судейскихъ не выдержишь.

Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвсилъ мн еще военный поклонъ, пожелалъ добраго дня опекуну моему и, тяжело топая, вышелъ изъ комнаты.

Это было утромъ, въ день, назначенный для отъзда Ричарда. Вс вещи его а уложила еще наканун, и мы были свободны до самой той минуты, когда ему слдовало выхать въ Холихэдъ, близь Ливерпуля. Процесъ по длу Жарндисовъ долженъ былъ въ этотъ день быть на очереди и Ричардъ предложилъ мн идти въ Палату Оберканцеляріи. Такъ-какъ это былъ послдній день его пребыванія въ Лондон, мн хотлось повозможности разогнать грусть, то я согласилась, и мы пошли въ Вестминстерскую Палату, гд въ то время было засданіе. Дорогой мы говорили съ нимъ о письмахъ, условливались, какъ часто писать другъ къ другу и о чемъ писать. Опекунъ мой звалъ, куда мы идемъ и потому не хотлъ раздлить съ пали прогулку.

Когда мы пришли въ Палату, и увидла лорда-канцлера, того же самаго, котораго я видла въ Линкольнской Палат, онъ сидлъ съ важною осанкой и серьзно, на скамь, ниже его стоялъ столъ, покрытый краснымъ сукномъ, на которомъ лежали государственныя печати и красовался огромный букетъ цвтовъ, наполняющій ароматомъ всю Палату. Ниже стола тянулся длинный рядъ ходатаевъ. Они держали подъ-мышками большія связки бумагъ, а подъ ногами, разстилались у нихъ веревочный маты. Дале виднлась длинная вереница членовъ присутствія, въ парикахъ и тогахъ, половина изъ нихъ спала, половина бодрствовала, и если говорилъ одинъ, то другіе не обращали никакого вниманія на потоки рчей его. Лордъ-канцлеръ сидлъ, развалясь въ своемъ покойномъ кресл, локоть его лежалъ на мягко-обитой ручк, а чело опиралось на ладонь руки. Нкоторые изъ присутствующихъ дремали, нкоторые занимались чтеніемъ газетъ, или отдльными кружками вели шопотомъ разговоръ, вс вообще казались очень-спокойными, никакой торопливости, никакихъ приготовленій не было замтно ни на одномъ лиц, какъ-будто бы они собрались не для длъ, а просто посидть, каждый въ своемъ кабинет.

У меня сжалось сердце, когда я сравнила это невозмутимое спокойствіе, съ тяжкою жизнью, съ горестною смертью истцовъ, эти церемоніи, эту обстановку, съ недостатками, лишеніями, нищенствомъ тхъ несчастныхъ, которыхъ нрава защищала Вестминстерская Палата. Грустно было подумать, какъ сильно, какъ неровно бились сердца тяжущихся и какъ плавно, какъ медленно приступали къ разбору ихъ справедливыхъ исковъ. Весь этотъ театръ, начиная съ лорда-канцлера и до послднего изъ его окружающихъ, не знаетъ и не хочетъ знать, что ихъ лность, нерадніе, несправедливость, лихоимство производитъ ужасъ и заслуживаютъ всеобщее презрніе. Я сидла на той скамь, на которую посадилъ меня Ричардъ, старалась вслушаться, вглядться, но во всей сцен, во всемъ этомъ театральномъ представленіи я не находила дйствительности, кром бдной мисъ Флайтъ, этой сумасшедшей старушонки, которая стояла на скамь, прислонясь къ стн, подмигивала и кивала головой при каждомъ слов.

Миссъ Флайтъ скоро замтила наше присутствіе и подошла къ намъ. Она отъ чистаго сердца благодарила меня за посщеніе ея палаты и указала мн самыя замчательныя личности. Мистеръ Кейджъ, также подошелъ къ намъ и обращалъ вниманіе наше на знаменитйшихъ собратовъ своихъ, съ любезностью хозяина.

— Вы выбрали неудачный день, сказалъ намъ мистеръ Кенджъ: — всего интересне открытіе судейскаго термина, но и сегодня будутъ серьзныя дла, очень-серьзныя.

Спустя полчаса посл нашего прихода, дло, которое разбиралось, умерло, кажется, въ своемъ ничтожеств, не принеся не только утшительнаго, но и никакого результата. Лордъ-канцлеръ, сбросилъ со стола своего кину бумагъ къ джентльменамъ, сидящимъ внизу, и затмъ какой-то голосъ произнесъ громко-.— ‘Дло Жарндисовъ’. Тутъ послышалось шушуканье, смхъ, слушатели удалились и огромный кучи синихъ мшковъ, начиненныхъ бумагами, явились на сцену.

Сколько я могла понять (голова моя кругомъ шла отъ этихъ продлокъ), дальнйшія изслдованія дла Жарндисовъ клонились только къ опредленію проторей и убытковъ, хотя двадцать джентльменовъ, въ парикахъ, имли видъ людей, изучившихъ это дло, однакожь и готова была держать пари, что они небольше моего понимали его сущность. Они говорили о немъ съ лордомъ-канцлеромъ, спорили, возражали, толковали между собою, одни говорили, что это такъ, другіе говорили, что это иначе, третьи предлагали, въ насмшку, перечитать неисчерпаемые фоліанты клятвенныхъ показаній, смялись, шушукали и, кажется, весь процесъ служилъ дломъ забавы, а не предметомъ изслдованія и уясненія. Спустя часъ времени, и множество рчей и pro и conlra, начатыхъ и неконченныхъ. Дло было отложено, какъ намъ сообщилъ мистеръ Кенджъ, до слдующаго засданія, по недостатку нужныхъ показаній. И бумаги вынеслись назадъ прежде, чмъ писаря успли вс ихъ внести.

Я взглянула на Ричарда посл этихъ безнадежныхъ проволочекъ и была испугана блдностью и утомленіемъ его хорошенькаго личина.

— Вдь не вкъ же такъ продлится, ттушка, слдующій разъ будетъ лучше, сказалъ онъ мн, опустивъ голову.

Я видла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги въ палату и раскладывалъ ихъ на стол передъ мистеромъ Кенджемъ, онъ, въ свою очередь, увидлъ меня, сдлалъ мн смущенный поклонъ и внушилъ мн непремнное желаніе тотчасъ же удаляться домой. Я подала руку Ричарду и мы было пошли уже къ выходу, какъ мистеръ Гуппи поймалъ насъ и усплъ къ намъ подойти.

— Извините мистеръ Карстонъ, сказалъ онъ шопотомъ,— простите великодушно, миссъ Сомерсонъ, но здсь есть дама, одна изъ моихъ пріятельницъ, она знаетъ васъ, милостивая государыня, и очень желаетъ имть честь подойти къ вамъ.

Пока онъ говорилъ, я взглянула впередъ и увидла передъ собою воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахиль, жившую нкогда въ дам моей крестной матери.

— Какъ твое здоровье, Эсирь? сказала она: — узнашь меня?

Я протянула ей руку и сказала ей, что она, на мои глаза, вовсе не измнилась.

— Я удивляюсь, что ты, Эсирь, помнишь старое время, отвчала она съ своей обычной сухостью. Теперь все перемнилось, я очень-рада, что вижу тебя и что нахожу тебя не надменной двочкой.

— Надменной! что вы этимъ хотите сказать мистриссъ Рахиль?

— Я замужемъ, Эсирь, замтила она мн холодно: — и теперь меня зовутъ мистриссъ Чедбандъ. Прощай, мои милая, желаю теб быть здоровой.

Мистеръ Гуппи давъ кончиться этому короткому разговору, вздохнулъ громко, чтобъ я услышала, и вмст съ мистриссъ Рахилью вмшался въ толпу, посреди которой мы стояли. Мы съ Ричардомъ стали пробираться впередъ и я еще не успла опомниться отъ встрчи съ старыми знакомыми, какъ встртилась уже опять съ знакомымъ человкомъ — съ мистеромъ Джорджемъ. Онъ шелъ тяжелымъ шагомъ, не обращая вниманія на толпу входящихъ и выходящихъ людей, которыхъ дла приводили на это время въ палату.

— Джорджъ! сказалъ Ричардъ, увидавъ также его.

— Счастливая встрча, сэръ, отвчалъ Джорджъ.— Очень-радъ васъ видть, миссъ. Можете ли вы указать мн особу, которую я ищу? Я здсь въ первый разъ и ничего не знаю.

Повернувшись, онъ очистилъ намъ дорогу безъ всякаго затрудненія и остановился, когда мы были вн давки, въ углу, позади большаго краснаго занавса.

Я показала на миссъ Флайтъ, которая стояла рядомъ со мною. Она во все время не отставала отъ меня ни на шагъ и обращала (къ моему смущенію) вниманіе своихъ палатскихъ знакомыхъ на меня, шепча имъ къ уши: ‘Тс!.. Фицъ-Жарндисъ!.. здсь!..’

— Гм! сказалъ шопотомъ мистеръ Джорджъ: — вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человк? Гредли?

— Помню.

— Онъ скрывается у меня. Я объ этомъ не говорилъ прежде, не имлъ разршенія. Онъ, кажется, ужь на послднемъ взвод, миссъ. Ему запало въ голову непремнно увидть ее. Онъ говоритъ, что они понимаютъ другъ друга и что она всегда была къ нему очень-ласкова. Вотъ я за ней и пришелъ.

— Сказать ей? спросила я.

— Будьте такъ добры, отвчалъ онъ, глядя на миссъ Флайтъ съ какою-то боязнью.— Счастье, что я встртилъ васъ, миссъ: безъ васъ я право бы не зналъ какъ къ ней приступиться.

И онъ заложилъ одну руку за пуговицы, вытянулся во весь ростъ и дожидался отвта въ этой воинственной поз.

— А, сердитый другъ мой… изъ Шропшайра!.. знаю, знаю. Онъ такъ же знаменитъ, какъ и я!.. воскликнула миссъ Флайтъ: — съ удовольствіемъ, съ удовольствіемъ!..

— Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа, сказала я:— тише! вотъ мистеръ Джорджъ.

— Вотъ что!.. Очень-рада, что имю честь!.. Военный человкъ, моя милая… Настоящій генералъ!.. посмотрите… шептала она мн.

Бдная миссъ Флайтъ считала долгомъ, въ знакъ уваженія къ военнымъ, надлать столько книксеновъ, что мы съ трудомъ могли вывести ее изъ присутственнаго мста. Когда, наконецъ, мы успли уговорить ее выйдти на улицу, она подала руку мистеру Джорджу и постоянно называла его генераломъ, къ большому удовольствію звакъ. Онъ, бдный, не зналъ что ему длать и умолялъ меня ‘не дезертировать’. Видя его бдственное состояніе, я согласилась исполнить его просьбу, тмъ боле, что миссъ Фляйтъ была со мною очень-спокойна и сама сказала мн: ‘Фицъ-Жарндисъ, вы, безъ-сомннія пойдете съ нами?’ Ричардъ также согласился идти вмст. Мистеръ Джорджъ сказалъ намъ, что Гредли бредилъ также и о мистер Жарндис, услыхавъ, что онъ въ Лондон. Мн пришло въ голову увдомить объ этомъ добраго опекуна моего, я написала къ нему наскоро карандашомъ записку, мистеръ Джорджъ напечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разнощикомъ писемъ.

Мы наняли извощичью карету и похали въ ней къ Лейстерскому Скверу. Остановясь, гд слдуетъ, мы прошли нсколько узкихъ дворовъ, за что мистеръ Джорджъ просилъ у насъ прощенія, и скоро увидли дверь тира. Подойдя къ ней, мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ, въ это самое время подошелъ къ намъ очень-почтенный человкъ, съ сдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ плать, въ шляп съ широкими нолями, въ рукахъ у него была толстая палка съ золотымъ набалдашникомъ. Онъ обратился къ мистеру Джорджу.

— Извините меня, другъ мой, сказалъ онъ: — если и не ошибаюсь, такъ это галерея Джорджа для стрльбы въ цль.

— Она самая, отвчалъ Джорджъ, взглянувъ на вывску, написанную крупными буквами, на чисто-вымытой стн.

— Да, точно такъ, сказалъ старикъ, слдя за глазами мистера Джорджа: — благодарю васъ. Вы ужь позвонили?

— Я самъ хозяинъ, сэръ, и ужь позвонилъ.

— Въ-самомъ-дл? сказалъ старикъ: — такъ ваше имя Джорджъ? Мы съ вами сошлись. Вы вдь за мной приходили?

— Нтъ, сэръ, я не приходилъ за вами.

— Не приходили? такъ, стало-быть, вашъ молодой мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ, и меня звали извстить больнаго въ галере Джорджа для стрльбы въ цль.

— А, вотъ оно что! сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь къ Ричарду и мн: — Это очень можетъ быть, сэръ. Будьте такъ добры войдите.

Дверь въ это время отворилась усиліемъ очень-страннаго человка, въ зеленомъ шерстяномъ передник и въ такой же ермолк, его лицо, руки, платье — все это было закончено и перекопчено. Пустымъ корридоромъ взошла мы въ обширное зданіе съ нештукатуренными стнами, въ которомъ лежали щиты, рапиры, эспадроны, ружья, пистолеты и прочія воинскія принадлежности. Когда мы вс вошли въ галерею, съ докторомъ сдлалась какая-то волшебная перемна: онъ снялъ шляпу и вмсто него явился передъ нами діаметрально-противоположный ему человкъ.

— Посмотрите-ка сюда, Джорджъ, сказалъ оборотень, повернувшись къ нему быстро и постукивая своимъ толстымъ, указательнымъ пальцемъ но его груди: — Вы вдь знаете меня, я я знаю васъ. Вы свтскій человкъ, и я свтскій человкъ. Имя мое Бккетъ, какъ вамъ извстно, и у меня въ рукахъ бумага, предписывающая взять Гредли. Вы долго его скрывали. Это длаетъ честь вашей ловкости.

Мистеръ Джорджъ посмотрлъ на него сурово, закусилъ губу и отрицательно покачалъ головой.

— Послушайте Джорджъ, сказалъ мнимый докторъ: — вы человкъ съ толкомъ, человкъ хорошаго поведенія — вотъ вы каковы. Въ этомъ нтъ никакого сомннія. Я вдь не говорю съ вами, какъ съ кмъ-нибудь. Вы служили отечеству и знаете, что когда долгъ велитъ, надо повиноваться. Слдовательно вы далеки отъ того, чтобъ поднять кутерьму. Если мн надо помочь, вы мн поможете. Вотъ, что вы сдлаете.— Эй ты, Филь Скводъ, не шмыгай около стнъ (грязный маленькій человчекъ, какъ-то странно шелъ впередъ, потирая спиною стны и бросалъ на пришельца взгляды, исполненные угрозы) да, не шмыгай, это мн не нравится, я вдь тебя знаю.

— Филь! сказалъ мистеръ Джорджъ.

— Что хозяинъ?

— Смирно!

Маленькій человчекъ поворчалъ, поворчалъ и успокоился.

— Милостивые государи и государыни, сказалъ мистеръ Бккетъ: — вы извините, если что-нибудь вамъ покажется непріятнымъ. Я Бккетъ, сыщикъ, я долженъ здсь исполнить нкоторую обязанность, на меня возложенную. Джорджъ, я знаю гд спрятанъ подсудимый: сегодня ночью я взлзалъ на крышу и видлъ его съ вами, сквозь потолочное окно. Онъ вотъ тутъ. Я его долженъ видть и долженъ ему сказать, что онъ арестованъ. Вызнаете меня и знаете, что безъ надобности я не длаю никакихъ непріятностей. Дайте мн честное слово, какъ старый солдатъ — и все будетъ исполнено къ общему удовольствію.

— Я даю слово, отвчалъ Джорджъ:— но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Бккетъ.

— Глупости, Джорджъ! гм! нехорошо! говорилъ мистеръ Бккетъ, постукивая пальцемъ по его груди и пожимая ему руку.— Нехорошо! Я вдь не говорю, что съ вашей стороны нехорошо, что вы его скрывали. Гм! будь же и ко мн справедливъ добрыя дтина! старый Вильгельмъ Гель, старый Шоу, лейбгренадеръ! Это лучшая модель британской арміи, милостивые государи и государыни, я бы далъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только походить на него вполовину!

Когда дло дошло къ развязк, мистеръ Джорджъ, подумавъ немного, вызвался прежде повидать своего товарища (какъ онъ называлъ Гредли) и свести къ нему миссъ Флайтъ. Мистеръ Бккетъ согласился, они отправились въ задній уголъ галереи, а мы остались около стола, заваленнаго ружьями. Мистеръ Бккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ въ разговоръ: онъ спрашивалъ меня не боюсь ли я ружей, какъ обыкновенно боится молодыя леди, спрашивалъ Ричарда, хорошій ли онъ стрлокъ, спрашивалъ Филя Сквода, которое изъ ружей лучше и дорого ли они стоятъ, замтилъ ему. что считаетъ его красной двушкой и скромникомъ первой руки, когда онъ не увлекается своимъ пылкимъ темпераментомъ, и вообще былъ очень-любезенъ.

Мистеръ Джорджъ, скоро воротился и сказалъ вамъ, что Гридли желаетъ всхъ насъ видть, едва онъ кончилъ эти слова, какъ раздался звонъ колокольчика. Филь отворилъ дверь, и вошелъ опекунъ мой:— ‘чтобъ сдлать все, что можно, въ пользу человка, испытывающаго т же бдствіи, какія испытываетъ онъ самъ’, сказалъ мистеръ Жарндисъ, здороваясь съ нами. И мы вс вмст отправились къ Гредли.

На конц галереи, за истесанной деревянной перегородкой, недоходящей до потолка, мы увидли потолочныя балки и окно, въ которое мистеръ Бккетъ подсматривалъ Гридли. Солнце было уже на закат и почти совершенно сло, согрвая воздухъ послдними красновато-лиловыми лучами. Тамъ, за перегородкой на диван, обтянутомъ холстомъ, лежалъ шропшайрскій истецъ, одтый точно такъ же, какъ мы его видли въ послдній разъ, но, Боже, какъ онъ измнился! Его блдное лицо, впалыя щеки не пробуждали никакихъ воспоминаній.

Онъ и здсь занимался бумагами, столъ и нсколько досокъ были завалены документами, изрзанными перьями, актами и т. п. Съ миссъ Флайтъ они были соединены какою-то грустною, тяжелою дружбою. Рука-въ-руку сидли они молча и глядли другъ на друга, мы наблюдали за ними издали.

Голосъ его ослаблъ въ этой постоянной борьб съ несправедливостью, въ постоянномъ гнв, въ постоянно-напряженномъ состояніи духа. Узнать его по лицу было невозможно: это какая-то тнь, какой-то скелетъ — такъ изсушила его, извела Оберканцеляріи.

Онъ поклонился мн и Ричарду и сказалъ опекуну моему:

— Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, что вы меня постили: это для меня очень-утшительно. Я здсь долго не жилецъ, протяните мн вашу руку, сэръ. Вы благороднйшій человкъ. Богъ видитъ, какъ я васъ уважаю.

Они пожимали другъ другу руки и опекунъ мой говорилъ ему утшительныя слова.

— Вамъ, можетъ-быть, это покажется страннымъ, сэръ, говорилъ Грдли: — но я дамъ скажу откровенно, что въ первый разъ неохотно встртилъ бы я васъ здсь. Вы знаете, что я воевалъ съ ними, вы знаете, что и одной этой рукой сопротивлялся всмъ имъ. Вы знаете, что я, наконецъ, высказалъ имъ всю правду-матку: и сказалъ имъ, что они за народъ, что они для меня сдлали, и пусть смотрятъ они на меня, когда и въ такомъ жалкомъ, униженномъ состояніи.

— Вы всегда смло дйствовали противъ нихъ, отвчалъ опекунъ мой.

— Да, сэръ, и дйствовалъ смло, говорилъ съ грустной улыбкой мистеръ Грдли.— И я сказалъ вамъ, что станется со мною, когда я не буду такъ дйствовать, и въ-самомъ-дл, посмотрите на насъ, посмотрите на насъ! Онъ притянулъ къ себ ближе миссъ Флайтъ, говоря послднія слова.

— Вотъ конецъ. Отъ всхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она — эта добрая душа, осталась со мною, и мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, созданная изъ многихъ годовъ страданія, эта единственная связь между мною и землею и единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія.

— Примите благословеніе Грдли, говорила миссъ Флайтъ въ слезахъ: — примите благословеніе!

— Я прежде самонадянно думалъ, что имъ не сокрушитъ моего сердца, мистеръ Жарндисъ. Я думалъ, что я покрою ихъ стыдомъ я насмшкой, прежде чмъ обезсилю въ этой борьб. Но я палъ, палъ и нравственно и физически. Какъ долго изнывалъ я — я не знаю, но окончательно низложенъ я былъ къ одинъ часъ, хотя они этого не узнаютъ. Надюсь, что каждый изъ присутствующихъ здсь передаетъ имъ, что и на смертномъ одр своемъ и мстилъ имъ такъ же неутомимо, такъ же настойчиво, какъ въ длинный рядъ годовъ сноси жизни.

Посл этого монолога, мистеръ Бккетъ, сидвшій въ углу комнаты, около двери, приносилъ Градли такія добродушныя утшенія, какія только могъ.

— Полно, полно! говорилъ онъ изъ своего уголка: — что вы такъ расходились, мистеръ Грдли. Вамъ несовсмъ посчастливилось — вотъ и все. Это съ каждымъ изъ насъ случается, и случается частенько. Мн также несовсмъ везетъ. Укрпляйтесь, укрпляйтесь! Вамъ еще не разъ прійдется побраниться съ ихъ братьей, зубъ-за зубъ, а мн, если посчастливится, такъ тоже не разъ прійдется искать насъ и отводить кой-куда.

Мистеръ Грдли только качалъ головой.

— Ну, что вы качаете головой, говорилъ мистеръ Беннетъ — полно вамъ, лучше кивните мн въ знакъ согласія. Чего-чего мы съ вами не пережили. Не-уже-ли я не видалъ васъ ни разу въ тюрьм за то, что вы слишкомъ горячились? Не приходилъ ли я двадцать разъ въ Палату съ тмъ только, чтобъ посмотрть, какъ вы поддразниваете адвокатовъ и лорда-канцлера? Разв вы забыли, что еще при начал вашихъ продлокъ съ юристами, противъ васъ каждую недлю было дв-три жалобы. Спросите эту старушку: она тоже все знаетъ. Э! успокойтесь, мужайтесь сэръ!

— Что вы съ нимъ будете длать? спросилъ Джорджъ тихимъ голосомъ.

— Пока еще не знаю, отвчалъ Бккетъ тоже шопотомъ, и потомъ снова принялся громко утшать мистера Грдли.

— Ха! что вы это, мистеръ Грдли! Похоже ли на то, что вы ослабли? какже! Не бойсь нсколько недль водилъ меня за носъ, какъ дурака, заставилъ лазить но крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и вынудилъ прикинуться докторомъ. Нтъ это не похоже на умирающаго. Знаете ли. что вамъ нужно? Вамъ нужно возбужденіе, усиліе, вы къ этому привыкли, вотъ вамъ, тугъ, въ уголку-то, и плохо. А вотъ и лекарство готово. У меня предписаніе отъ мистера Телькнигорна взять васъ, и пойдемъ въ Магистратъ, тамъ вы побранитесь, разсердитесь, это васъ взволнуетъ и облегчитъ. Право такъ! А то, человкъ съ такой энергіей, какъ вы, сидитъ да хныкаетъ: атакъ по невол заболешь. Ну Джорджъ, отпусти — на со мной мистера Грдли, увидишь, что приведу здоровымъ назадъ?

— Онъ очень-слабъ, шепталъ кавалеристъ.

— Слабъ? отвчалъ Бккетъ съ участіемъ:— я хотлъ его немного пріободрить. На стараго знакомаго, въ такомъ состояніи, смотришь какъ-то неохотно. Его бы подкрпило, еслибъ онъ, хотя на меня, разсердился. Пусть отбоксируетъ меня, я все стерплю.

Вдругъ вся галерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Флайтъ, который и до-сихъ-поръ звнитъ въ моихъ ушахъ.

— Нтъ, Грдли, нтъ! кричала она: а онъ тяжело и медленно спускался на диванъ: — не уходи безъ моего благословенія, посл столькихъ лтъ дружбы!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Солнце сло, тнь смнила свтъ, но мрачне тни была для меня картина умершаго Грдли и безумной Флайтъ, и черпе ночи были мои предчувствія о судьб Ричарда.

И сквозь прощанья его мн все слышались слова: ‘Вотъ конецъ. Отъ всхъ моихъ старыхъ друзей, отъ всхъ моихъ желаній и надеждъ, отъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ, одна только она, эта добрая душа осталась со мною. И мы какъ-нельзя-больше пара. Между нами твердая связь, сотканная изъ многихъ годовъ страданія, это единственная связь между мною и землею, единственная связь, которую не могла сокрушить Оберканцелярія’.

ГЛАВА XXV.
Мистриссъ Снегсби все видитъ

На Стряпномъ Подворь, въ Канцелярской Улиц неспокойно, очень-неспокойно. Черныя подозрнія, какъ вороны, витаютъ надъ этой смиренной частью города. Вс, впрочемъ, жители Стройнаго Подворья находятся in statu quo, то-есть ни хуже, ни лучше, чмъ были, но мистеръ Снегсби измнился, очень измнился, и мистриссъ Снегсби видитъ эту перемну.

Дло въ томъ, что Улица Одинокаго Тома и Поля Линкольнской Палаты упорно запряглись въ мозгъ и воображеніе мистера Снегсби и мчатъ эту тяжелую колесницу по горамъ и оврагамъ около длъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей подъ управленіемъ возжей мистера Бккета, пассажирами въ этой колесниц Джо и мистеръ Телькингорнъ. Даже и въ маленькой кухн, гд все семейство обдаетъ и ужинаетъ, эта колесница является и уносится въ нарахъ горячихъ блюдъ передъ несмлымъ взоромъ мистера Снегсби и онъ, отрзывая первый кусокъ баранины, приготовленной съ картофелемъ, вдругъ останавливается и слдитъ за ея бгомъ по кухонной стн.

Мистеръ Снегсби и самъ не знаетъ, что ему съ этимъ длать. Гд-то, что-то не такъ — это онъ понимаетъ, но гд не такъ и что не такъ и что изъ этого выйдетъ и какъ это кончится — это неразршимыя загадки на всю его жизнь. Темныя впечатлнія тотъ и внцовъ, звздъ и орденскихъ лентъ, мерцающихъ сквозь покровъ пыли, лежащей на бюро мистера Телькнигорна, почитаніе тайнъ, въ глав которыхъ стоитъ самый важный, самый таинственный изъ его покупателей, на котораго вс Палаты, весь Канцелярскій Переулокъ и все юридическое сосдство смотритъ съ почтеніемъ, воспоминаніе о таинственномъ мистер Бккет, о его указательномъ пальц, о его секретномъ образ дйствій, отъ котораго ничто не можетъ ни ускользнуть, ни отбиться, убждаютъ его, что онъ впутался въ какую-то тайну, которую не понимаетъ и никогда не пойметъ. И таково опасное положеніе длъ, что каждую минуту его обыденной жизни, при каждомъ скрип двери, при малйшемъ звон сннаго колокольчика, при вход кого бы то ни было, при отдач письма, эта тайна можетъ вспыхнуть, разразиться и убить… но кого, это знаетъ только мистеръ Бккетъ.

Въ такихъ обстоятельствахъ, если является въ лавку неизвстный человкъ (какъ это часто длаютъ незнакомые) и спрашиваетъ: дома ли мистеръ Снегсби? или что-нибудь въ этомъ невинномъ род, сердце мистера Снегсби такъ и забьется въ его преступной груди. Подобные вопросы приводятъ его въ такое волненіе, что если ихъ длаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, стуча на нихъ о свою конторку, называя ихъ щенятами и браня ихъ за то, что они съ разу не могутъ высказаться. Боле необходительные люди и дерзкіе мальчишки настоятельно тревожатъ этими неясными вопросами сонъ мистера Снегсби и мучатъ его, и безъ того ужь истерзанную душу, такъ-что часто, когда птухъ, въ маленькой молочной лавк, приходитъ въ неистовый восторгъ, но поводу солнечнаго восхода, мистеръ Снегсби находится въ страшномъ припадк кошемара, мистриссъ Снегсби принимается оттрясывать его и говоритъ подозрительнымъ тономъ: что это съ нимъ такое длается?

Сама мистриссъ Снегсби не мало усложняетъ его затрудненія. Сознаніе, что онъ долженъ таить отъ нея секретъ, что у него въ голов есть заноза, которую, того-и-гляди вытащитъ мистриссъ Снегсби, все это вмст заставляетъ мистера Снегсби смотрть на свою дражайшую половину съ такимъ же точно чувствомъ, съ какимъ смотритъ собака, боящаяся своего господина, куда угодно, только не ему въ глаза.

Его замшательство, его какая-то таинственность не ускользаютъ отъ бдительнаго ока мистриссъ Снегсби. Она говоритъ: у Снегсби что-нибудь на ум! что-нибудь нечисто! И эти черныя подозрнія гнздятся на Стряпномъ Подворь, въ Канцелярской Улиц. Дорога отъ подозрній къ ревности кажется мистриссъ Снегсби такъ пряма и коротка, какъ съ Стряпнаго Подворья на Канцелярскую Улицу. И эта ревность тяготетъ надъ Стряпнымъ Подворьемъ, надъ Канцелярской Улицей. Основавшись однажды тамъ (а она съ незапамятныхъ временъ бродила по этой сторон), тснится она въ грудь мистриссъ Снегсби, мучитъ и тревожитъ ее, гонитъ ее въ таинственныя часъ полуночи обслдовать карманы мистера Снегсби, тайно перечитать его письма, порыться въ записной книг, въ большой и малой кассахъ, въ потаенномъ шкапу, смотрть въ окно, подсматривать и подслушивать за дверью, сводить вс полученныя свднія въ самый ложный итогъ.

Мистриссъ Снегсби въ постоянномъ волненіи, такъ-что весь домъ, но поводу безпрерывнаго скрипньи половъ и шелеста юбокъ, похожъ на заколдованный домъ. Подмастерья начинаютъ думать, что это мсто нехорошо, что, врно, на немъ было въ старое время совершено злодйство. Крикса питаетъ въ душ своей нкоторые атомы неопредленной идеи (общей всмъ лтомъ Тутингскаго Пріюта), что въ подвал зарыты несметныя кучи золота, надъ которыми чахнетъ блобородый кащей, которому нтъ отпуска на тотъ свтъ ужь нсколько тысячъ годовъ.

‘Кто этотъ Нимродъ? спрашиваетъ себя безпрестанно мистриссъ Снегсби. Что за созданіе эта леди? Кто этотъ мальчишка? Нимродъ давно умеръ, леди не поймаешь, и мистриссъ Снегсби приходитъ въ отчаяніе и въ настоящую минуту обращаетъ свое интеллектуальное око, съ удвоенною бдительностью на бднаго Джо. Кто этотъ мальчикъ? спрашиваетъ она себя въ тысячу-сотый разъ. Кто онъ такой?.. И вдругъ мистриссъ Снегсби воодушевляется вдохновеніемъ.

Онъ не питаетъ уваженія къ особ мистера Чедбанда. Конечно не питаетъ и не хочетъ. И это очень-естественно при столь смутныхъ обстоятельствахъ. Онъ былъ приглашенъ мистеромъ Чедбандомъ: мистриссъ Снегсби слышала это своими ушами, мистеръ Чедбандъ въ ея присутствіи говорилъ ему, чтобъ онъ освдомился о его мст жительства и пришелъ бы къ нему выслушать поучительныя наставленія. Онъ между-тмъ не пришелъ! Отчего имъ не пришелъ? Потому-что ему было сказано не приходить. Кмъ? Ха, ха, ха! мистриссъ Снегсби все видитъ, все!

Но, къ-счастью (и мистриссъ Снегсби таинственно качаетъ головою и таинственно улыбается), вчера мистеръ Чедбандъ встртилъ этого мальчика на улиц и мистеръ Чедбандъ взялъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества Клуба Умренности, грозилъ предать его въ руки полисмена, сели онъ не покажетъ достопочтенному мужу своего жилища и если онъ не явится на слушаніе поученій на Стряпное Подворье завтра вечеромъ. За-втра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снегсби съ особеннымъ выраженіемъ и опять таинственно улыбаясь, таинственно качая головою, и завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здсь и завтра вечеромъ мистриссъ Снегсби будетъ слдить за нимъ и еще кой за кмъ. О, ты можешь хитрить сколько теб угодно! говоритъ мистриссъ Снегсби съ гордымъ презрніемъ: но меня ты не проведешь.

И мистриссъ Снегсби не звонитъ о своихъ планахъ, она держитъ ихъ въ глубокомъ секрет. Приходитъ завтра. Совершается приготовленіе вкусныхъ матеріаловъ къ масличному длу. Настаетъ вечеръ. Является мистеръ Снегсби въ своемъ черномъ сюртук, являются Чедбанды, приходятъ, когда корабль ужь достаточно нагрузился, подмастерья и Крикса для слушанія поученій, приходитъ наконецъ Джо съ понуренною головою, несмлымъ, неуклюжимъ шагомъ, съ оборванною мховой шапкой, которую онъ пощипываетъ, какъ убитую птицу. Джо! ты страшный, загрубвшій и закоснлый субъектъ, котораго долженъ навести на путь истинный мистеръ Чедбандъ.

Мистриссъ Снегсби мететъ наблюдательные взоры на Джо, пока Крикса проводитъ его въ гостиную. Входя, онъ смотритъ на мистера Снегсби. А—а! зачмъ онъ смотритъ на мистера Снегсби? Мистеръ Снегсби смотритъ на него. Зачмъ? О! мистриссъ Снегсби все видитъ! Зачмъ они пересматриваются, отчего мистеръ Снегсби смущенъ и производитъ значительное откашливаніе въ кулакъ?.. Нтъ, это ясно, ясно какъ кристаллъ, что мистеръ Снегсби… незаконный отецъ итого мальчика!.. да!

— Спокойствіе, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, вставая со стула и отирая масличныя произведенія съ своего достопочтеннаго лица: — да будетъ миръ и спокойствіе между нами, други мои! Почему между нами? Потому, продолжаетъ онъ съ своею жирною улыбкою:— миръ не долженъ быть противъ насъ, онъ долженъ быть между нами, потому-что онъ не озлобляетъ, а успокоиваетъ, потому-что онъ не предвщаетъ ссоры, какъ ястребъ, но слетаетъ тихо, какъ голубица. Итакъ, друзья мои, да будетъ миръ между нами! Сынъ мой, впередъ!

Мистеръ Чедбандъ хватаетъ своею жирною рукою за руку Джо и ищетъ глазами мста, куда бы его поставить. Джо, сомнваясь въ дружелюбныхъ намреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно понимаетъ, какого рода испытанію хотятъ его подвергнуть, много ли прійдется ему страдать и терпть, и ворчитъ на всякій случаи: пустите меня! Я вамъ ничего не сдлалъ! Пустите меня!

— Нтъ мой юный другъ, говоритъ плавно мистеръ Чедбандъ: — нтъ, я тебя не отпущу. А почему? Потому-что я неутомимый собиратель жатвы, потому-что я тружусь и работаю для пользы человка, потому-что ты ниспосланъ но мн и сдлаешься въ рукахъ моихъ драгоцннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, сядь на сей стулъ!

Джо, очевидно, подъ вліяніемъ опасенія, что почтенный мужъ намренъ лишить его нкоторой части волосъ, закрываетъ голову свою обими руками и устраивается на требуемомъ мст съ большимъ трудомъ и всевозможными усиліями.

Когда, наконецъ, онъ помщенъ на стул, какъ парикмахерская кукла, мистеръ Чедбандъ удаляется за столъ, подымаетъ вверхъ свою медвжью лапу и говоритъ:— ‘Други мои!’ Это общій знакъ къ приведенію въ порядокъ аудиторіи. Подмастерья внутренно хохочутъ и подталкиваютъ локтями другъ друга. Крикса впадаетъ въ неопредленное состояніе души и тла, происходящее отъ смси высокаго удивленія къ мистеру Чедбанду и симпатіи къ бездомному, покинутому бдняг Джо. Мистриссъ Сисгсби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чедбандъ угрюмо садится передъ каминомъ и согрваетъ свои колни, находя, что этотъ пріемъ совершенно-необходимъ при слушаніи краснорчивыхъ наставленій.

Мистеръ Чедбандъ иметъ ораторскую замашку устремлять взоръ свой на одного изъ членовъ своей аудиторіи и къ этому члену обращать преимущественно вс фазисы своей рчи, это длается съ той цлью, что особа, на которую падаетъ этотъ лестный выборъ при извстныхъ періодахъ, выражаетъ вздохами, всхлипываньемъ, оханьемъ и тому подобное, внутреннее чувствованіе души, это выраженіе внутренняго чувствованія передастся другимъ, сначала престарлымъ леди, отъ нихъ дале, какъ электричество, къ боле-закоренлымъ гршникамъ и наконецъ переходитъ на всю аудиторію и подкрпляетъ и освжаетъ краснорчіе мистера Чедбанда.

Въ силу этой привычки мистеръ Чедбандъ, произнеся:

— Други мои! устремилъ взоръ свой на мистера Снегсби и сообщилъ, и безъ того ужъ сконфуженному, несчастному поставщику канцелярскихъ принадлежностей рчь свою непосредственно.— Между нами, други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ: — находится язычникъ, житель подъ кровлею Улицы Одинокаго Тома и пресмыкающійся но лицу земному. Здсь, посреди насъ, други мои… и мистеръ Чедбандъ мотаетъ жирнымъ пальцемъ, посылаетъ масляную улыбку въ лицо мистера Снегсби, означающую, что онъ намренъ положить его ницъ логическимъ аргументомъ, если онъ еще до-сихъ-поръ не лежитъ въ прах: — братъ и сынъ, безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра и безъ драгоцнныхъ камней. Зачмъ, други мои, говорю я, онъ лишенъ этихъ владніи? Зачмъ? Да, зачмъ? мистеръ Чедбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снегсби, какъ какую-нибудь шараду, или совершенно-новую загадку, исполненную особеннаго остроумія, разршить которую поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей врно не въ-состояніи.

Мистеръ Снегсби чрезвычайно сбитъ съ толку таинственными взглядами, которые бросаетъ на него теперь его дражайшая половина, въ-особенности посл того, какъ достопочтенный наставникъ произнесъ слово: родители — и онъ ршается на самый скромный отвтъ: — ‘право, не знаю, сэръ!’ говоритъ онъ. При этихъ словахъ мистриссъ Чедбандъ строго взираетъ, а мистриссъ Снегсби презрительно говоритъ: — ‘Стыдитесь! ‘

— Я слышу голосъ, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ — слабый ли это голосъ, други мои? Да, это слабый голосъ.

— О-охъ! взыхаетъ мистриссъ Снегсби.

— Этотъ голосъ говорить: я не знаю. Онъ не знаетъ! Такъ я вамъ скажу почему. Я говорю, что этотъ сынъ, который стоитъ предъ нами, безъ родителей, безъ родственниковъ, безъ стадъ, безъ пастбищъ, безъ злата, безъ сребра, безъ драгоцнныхъ камней, потому-что онъ лишенъ свта, который освщаетъ нкоторыхъ изъ насъ. Чти это за свтъ? Что это такое? Я спрашиваю васъ, что значитъ свтъ?

Мистеръ Чедбандъ забрасываетъ голову назадъ и остается въ такой поз, ожидая отвта. Но мистеръ Снегсби, себ-на-ум, молчитъ, чтобъ опять не провраться. Мистеръ Чедбандъ перевшивается черезъ столъ и выкручиваетъ пальцами на мистера Снегсби все то, что онъ хочетъ сказать.

— Свтъ, говоритъ онъ: — это лучъ отъ луча, солнце отъ солнца, луна отъ луны, звзда отъ звзды.

Мистеръ Чедбандъ откидываетъ голову опять назадъ и торжественно смотритъ на мистера Снегсби, какъ-будто хочетъ узнать, какъ этотъ джентльменъ теперь себя чувствуетъ.

— Да! говорить мистеръ Чедбандъ, съ новымъ указаніемъ на мистера Снегсби: — Не говори мн, что это не лучъ отъ луча. Я говорю теб, что это такъ. Я говорю теб тысячи, тысячи разъ, что это такъ. Да, это такъ! Я буду это твердить вамъ, несмотря на то, нравятся вамъ слова мои, или нтъ, скажу даже, что если они вамъ не понутру, то и тмъ боле буду ихъ проповдывать, буду кричать вамъ ихъ… въ рупоръ! Говорю вамъ, если вы будете поперечить мн, то ни падете духомъ, вы размозжите себ головы, вы лопнете, какъ пузыри, вы разобьетесь въ пухъ и прахъ.

Этотъ смлый потокъ краснорчія, столь уважаемый послдователями мистера Чедбанда за ораторскую силу, не только розлилъ желчь въ груди мистера Чедбанда, но и выставилъ невиннаго мистера Снегсби въ такомъ свт, что онъ явился предъ лицомъ общества какъ лаки сплый гршникъ, врагъ добродтели, съ мднымъ лбомъ, каменнымъ сердцемъ. Это обстоятельство ошеломляетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, онъ упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи, и вдругъ мистеръ Чедбандъ окончательно убиваетъ его.

— Други мои, продолжаетъ ораторъ, посл многократнаго отиранія головы своей, которая испарялась такъ сильно, что платокъ сдлался жирне блина:— други мои. чтобъ разработать предметъ, надъ которымъ мы посильно трудимся, да позволено мн будетъ сдлать въ дух тишины и спокойствія одинъ вопросъ: что значитъ правда, въ настоящемъ случа? Потому-что, юные други мои, продолжалъ онъ, обращаясь вдругъ къ подмастерьямъ и Крикс, къ совершеннйшему ихъ изумленію: — если мн скажетъ докторъ, что мн полезенъ каломель, или касторовое масло, я очень-натурально спрошу его, что это такое каломель, или что такое касторовое масло? я прежде сочту долгомъ освдомиться объ этихъ предметахъ, чмъ принять внутрь который-нибудь изъ нихъ, или оба вмст. Итакъ юные други мои, что значитъ правда, о которой а толкую? Вопервыхъ, будемъ говоритъ въ дух тишины и спокойствія: какой самый обыкновенный родъ правды, обыденная, простая правда? Что ‘то, обманъ, что ли?

(Глубокій вздохъ со стороны мистриссъ Снегсби).

— Утайка?

(Отрицательное содроганіе то стороны мистриссъ Снегсби).

— Скрытность?

(Мотанье головою, съ той же стороны, очень-продолжительное мотанье и очень-таинственное)

— Нтъ, други мои, правда ни то, ни другое, ни третье. Подъ покровомъ правды нтъ такихъ вещей. Когда сей юный язычникъ, нын внемлетъ… онъ спитъ, други мои, подъ гнетомъ равнодушія — не будите его, ибо я обязанъ сражаться, бороться, истязаться для его пользы — когда юный, закоренлый язычникъ, разсказывалъ намъ исторію о птух, о вол, о леди, о соверин, была ли это правда? Нтъ. А если тутъ и была частица правды, то все ли онъ высказалъ намъ? Нтъ, други мои, нтъ!

Еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать взоръ своей дражайшей супруги, который сквозь его глаза, какъ сквозь окна пронизывалъ его душу, онъ былъ бы совсмъ не такимъ человкомъ, какимъ быль на самомъ дл. А теперь мистеръ Снегсби ежится и крючится.

— Или, юные друзья мни, говорить мистеръ Чедбандъ, нисходя до уровня ихъ пониманія и давая знать своей жирной улыбкой, что онъ для своихъ юныхъ друзей спустился съ очень-высокой лстницы: — еслибъ владтель сего дома по віолъ бы но улицамъ города и нашелъ бы угорь и возвратился бы въ домъ свои и призвалъ бы къ себ жену свою и сказалъ бы ей: Сара, радуйся вмст со мною, я видлъ слона — была ли бы эти правда?

Мистриссъ Снегсби въ слезахъ

— Или положимъ, юные други мои, что владтель дома сего, видвъ въ самомъ дл слона, возвратился бы къ жен своей и сказалъ ей — Сара, опустли пастбища, я ничего не видалъ кром угри — была ли бы это правда?

Мистриссъ Снегсби громко рыдаетъ.

— Или, допустимъ, юные други мои, говоритъ мистеръ Чедбандъ, поддлывающійся все подъ тотъ же тонъ: — что безсердые родители этого закоснлаго язычника — не подлежитъ никакому сомннію, что у него были родители, юные други мои — выбросивъ свое дтище волкамъ, гіенамъ, дикимъ псамъ, молодымъ газелямъ и змямъ, вернулись бы въ домъ свой и забавлялись бы трубками, кастрюлями, играми, танцами, наливками, ликерами, бифштексомъ, дичиной — была ли бы это правда?

Мистриссъ Снегсби отвчаетъ на это сильнымъ припадкомъ спазмъ, не то, чтобъ опасныхъ, но очень-бурныхъ, очень-крикливыхъ, очень — громкихъ, такъ-что въ скоромъ времени все Стряпное Подворье оглашается ея визгами. Наконецъ она впадаетъ въ летаргическое состояніе и уносятся по узкой лстниц, какъ огромное фортепьяно. Посл невыразимыхъ страданіи, приводящихъ въ ужасъ, она даетъ знать съ постели изъ своей спальной, что боль угомонилась, но паціентка еще слаба. Въ этомъ состояніи длъ, мистеръ Снегсби, уничтоженный и смятый, при переноск фортепьянъ, очень-ороблый и сконфуженный, ршается высунуть носъ изъ-за двери въ гостиную.

Во время суматохи Джо стоилъ неподвижно на томъ мст, на которомъ проснулся, онъ ощипывалъ свою мховую шапку и оторванными кусочками конопатилъ себ ротъ. Джо и не думаетъ о наставленіяхъ, онъ знаетъ, что онъ заброшенное, неисправимое существо, и что онъ дурно длаетъ, если не спитъ, потому-что: спи, или не спи, а ничему не научишься!

Но, быть-можетъ, Джо, есть такая книга, которая не нуждается въ краснорчивомъ и пустословномъ объясненіи Чедбанда, такая книга, которую понялъ бы и ты, хотя умъ твой на той же степени-развитія,какъ инстинктъ животнаго.

Джо никогда не слыхалъ о такой книг. Онъ слышалъ только Чедбанда, онъ знаетъ его и лучше согласится бжать отъ рчей его за три-девять земель, чмъ послушать ихъ впродолженіе пяти минутъ.

‘Нечего мн здсь оставаться, думалъ Джо: — мистеру Снегсби некогда перемолвить со мною.’ И онъ началъ тихо спускаться съ лстинцы.

Но внизу дожидается-его сострадательная Крикса, она держится за лстничныя перила и пересиливаетъ готовящійся въ ней обморокъ. Она предлагаетъ бдному Джо свой-собственный ужинъ — кусочекъ хлба съ сыромъ, и въ первый разъ въ жизни обмнивается съ нимъ парою словъ.

— Вотъ теб, бдняга, закуси, говоритъ Крикса.

— Спасибо вамъ, отвчаетъ Джо.

— Ты, чай, голоденъ?

— Голоденъ.

— Гд твои родители, отецъ и мать, Джо?

Джо останавливается, разинувъ ротъ, и стоитъ вытараща глаза, потому-что добродушная Крикса слегка обняла его рукою, а это первый разъ въ жизни, посторонняя рука прикасается ласково и нжно къ спин бднаго мальчуги.

— И не знаю ничего о моемъ отц и о моей матери, говорятъ Джо.

— И я ничего не знаю о своихъ, отвчаетъ Крикса. Волненіе, въ которое она приходитъ, усиливаетъ сдавливаемый обморокъ и она исчезаетъ внизъ лстинцы.

— Джо! шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, пока испуганный мальчикъ стоитъ еще въ недоумніи, на лстниц

— Я здсь, мистеръ Снегсби, отвчаетъ Джо.

— Я не зналъ, что ты ужь уходишь… вотъ теб еще полкроны. Ты очень-хорошо сдлалъ, что ничего не говорилъ о той леди и и томъ, что было ни дняхъ, вечеромъ это бы, знаешь, надлало хлопотъ. У тебя, чай, такъ сердце и каетъ!

— Я ужь навострилъ лыжи, баринъ.

— Ну, будь счастливъ.

Таинственная тнь въ халат и колпак слдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей, начиная съ той самой комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и лзетъ выше его. И съ этой то минуты, куда бы онъ ни двинулся, еще другая тнь, кром его собственной, только не такъ постоянная, не такъ покойная, направляется также за нимъ. И въ какую бы тайну, въ какую бы глубину секретовъ ни пробралась его собственная тнь, проберется и мистриссъ Снегсби, тнь отъ тни его

ГЛАВА XXVI.
Стрлки

Зимнее утро, темное и холодное, смотритъ на лейстерскій Скверъ и неохотно покидаютъ свои постели жители сосднихъ улицъ. Большая часть изъ нихъ не встаетъ рано и въ ясныя утра лта и весны они изволите видть, ночныя птички: спятъ непробуднымъ сномъ, когда солнышко высоко, и бодрствуютъ и снуютъ за добычей, когда на неб мерцаютъ звзды. За грязными сторами и занавсками въ верхнихъ этажахъ и по чердакамъ покоится первымъ сномъ шапка негодяевъ, скрываясь боле или мене подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титлами, ложными брильянтами, ложными сказками и небылицами Джентльмены, которые могли бы, по собственному опыту, разсказать подробно о чужеземныхъ галерахъ и объ отечественныхъ ступныхъ колесахъ, буяны, шулера, мошенники, плуты и лжесвидтели, нкоторые не безъ клеймъ раскаленнымъ желзомъ, подъ грязными своими рубахами и вс съ большей жестокостью, чмъ Неронъ, и съ большими преступленіями, чмъ Ньюгетъ. Страшенъ демонъ подъ грубой рубашкой, или подъ грубымъ балахономъ, но еще страшне онъ, еще опасне, еще нечувствительне подъ блой манишкой, съ золотою булавкой, подъ именемъ джентльмена, за карточнымъ столомъ, за бильярдомъ съ кіемъ въ рукахъ, съ краткими свдніями о векселяхъ, билетахъ и заемныхъ письмахъ, еще невыносиме онъ въ этой форм, чмъ въ какой бы то ни было другой. Но во всякой форм. во всякомъ костюм мистеръ Бккетъ найдетъ его, если захочетъ, въ сосднихъ улицахъ, закоулкахъ и переулкахъ Лейстерскаго Сквера.

Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, хозяина галереи для стрльбы въ цль и его врнаго служителя. Они просыпаются, быстро вскакиваютъ съ матрацевъ и убираютъ ихъ. Мистеръ Джорджъ, выбрившись передъ зеркальцемъ очень-скромныхъ размровъ, маршируетъ, безъ сюртука и фуражки, на маленькій дворъ, къ водяному насосу и скоро возвращается назадъ, блистая отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, рзкаго дождя и сильно-холодной воды. Прійдя въ свою галерею, онъ встряхивается, какъ какой-нибудь огромный водолазъ, только-что вынырнувшій изъ воды и начинаетъ утираться широкимъ полотенцемъ, и чмъ больше третъ онъ свои загорвшіе виски, тмъ плотне-и-плотне прилипаютъ къ нимъ его кудрявые волосы, такъ-что, наконецъ, отдленіе ихъ повидимому можетъ быть произведено не иначе, какъ съ помощью какихъ-нибудь крпкихъ орудіи, въ род желзныхъ грабель, или скребницъ. И пока утирается онъ, полируется, отчищается, поворачивая голову то вправо, то влво, чтобъ обсушить полотенцемъ свою шею и горло — стоитъ онъ нагнувшись впередъ, охраняя свои воинственныя ноги отъ сырости, а Филь, между-тмъ приставъ на колни, разводитъ въ камин огонь, и видно, что онъ не охотникъ умываться: ему довольно посмотрть, какъ холится его хозяинъ и запастись на сегодняшній день тмъ излишкомъ здоровья, которое прыщетъ со щекъ мистера Джорджа.

Вытершись до-суха, беретъ кавалеристъ дв жесткія щетки и начинаетъ ими обработывать свою голову съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, шмыгая спиною но степамъ галереи, невольно мигаетъ отъ сочувствія. Прическа кончилась, а затмъ быстро оканчивается и галантерейная часть туалета мистера Джорджа.

Одвшись окончательно, онъ набиваетъ себ трубку, закуриваетъ ее и начинаетъ, какъ водится, ходить взадъ и впередъ но галере, а Филь въ это время готовитъ завтракъ, наполняя воздухъ запахомъ горячаго хлба и кофе.

Мистеръ Джорджъ куритъ задумчиво и медленнымъ шагомъ ходитъ по галере. Быть-можетъ, мысли его витаютъ надъ могилою Бредли.

— Такъ теб, Филь, говорить Джорджъ (хозяинъ галереи для стрльбы въ цль), сдлавъ нсколько турокъ взадъ и впередъ, — снилась сегодня ночью деревня?

Филь, въ-самомъ-дл, разсказывалъ ему свой сонъ, только-что успвъ вскочить съ матраца.

— Да, хозяинъ.

— Что же ты видлъ?

— Да ужь не знаю, какъ бы сказать, хозяинъ, говоритъ Филь задумчиво.

— Почему же ты узналъ, что это была деревня?

— Должно-быть, по трав, и потому, что были лебеди, говоритъ Филь, посл нкотораго размышленія

— Что же длали лебеди на трав?

— Должно-быть, счипали ее, говоритъ Филь,

Хозяинъ принимается снова ходить взадъ и впередъ, а служитель готовить завтракъ. Длинныхъ приготовленій, собственно говоря, ненужно, надо только подать два прибора да передъ огнемъ ржаваго камина повертть нсколько тоненькихъ кусочковъ ветчинки — вотъ и все, но такъ-какъ у Филя странная привычка ходить шмыгая спиною по стнамъ галереи и никогда не захватить вдругъ всего, что нужно, а сбгать за каждою вещью отдльно, то приготовленіи тянутся длинно. Завтракъ наконецъ готовъ. Филь докладываетъ: мистеръ Джорджъ выколачинаетъ трубку на каминъ, ставитъ чубукъ въ уголъ и садится кушать. Филь слдуетъ его примру, помшается на конц-маленькаго продолговатаго стола и ставить тарелку къ себ на колни. Можетъ, длаетъ онъ это изъ покорности, или изъ желанія скрыть свои грязныя руки, а можетъ, у него ужь такая привычка: иначе онъ, можетъ-быть, и сть не уметъ.

— Деревня! говоритъ мистеръ Джорджъ, работая ножомъ и вилкою: — и думаю ты никогда не видывалъ деревни, какъ ушей своихъ, Филь.

— Случилось однажды видть болота, говоритъ Филь, и продолжаетъ спокойно завтракать.

— Какія болота?

— Болота, командиръ, отвчаетъ Филь.

— Гд же ты ихъ видлъ?

— Не знаю гд, говоритъ Филь,— но я ихъ видлъ однажды, хозяинъ: мсто такое низменное и грязное.

Хозяинъ и командиръ — это слова, которыми Филь съ одинакою преданностью и съ едина киль почтеніемъ называетъ мистера Джорджа и только его одного.

— Я родился въ деревн, Филь.

— Вотъ что командиръ!

— Да, Филь, и воспитывался въ деревн.

Филь подымаетъ кверху свою одинокую-бровь и, устранивъ почтительный взоръ на своего хозяина, длаетъ усиленный глотокъ кофе, въ знакъ удивленія.

— Тамъ нтъ ни одной птички, которой бы я не зналъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — нтъ ни одного листка, ни одной ягодки, названія которыхъ я бы не помнилъ, нтъ ни одного дерева, на которое я бы не могъ даже и теперь влзть. Я былъ нкогда настоящій деревенскій мальчикъ. Добрая мать моя жила въ деревн.

— Чай, ваша мать, командиръ, была красивая старушка, замчаетъ Филь.

— Еще бы нтъ! Лтъ тридцать-пять тому назадъ, она была не такъ стара, говоритъ мистеръ Джорджъ: — да и въ девяносто лтъ держалась такъ прямо, какъ я, и въ плечахъ не была меня уже.

— Она умерла на девяностомъ году? хозяинъ, спрашиваетъ Филь.

— Нтъ. Нечего ворошить ея кости. Вчная ей память! говоритъ кавалеристъ.— Знаешь ли, продолжаетъ онъ:— что навело меня на мысль о деревенскихъ мальчишкахъ, объ этихъ негодныхъ шелопаяхъ? Это, братъ, ты, хотя ты въ деревн ни уха ни рыла не смыслишь — видалъ только какія-то болота и то во сн — а?

Филь мотаетъ головой.

— Хотлось ли бы теб видть деревню?

— Н-тъ, особенно мн ничего не хочется, говорить Филь.

— Съ тебя чай и города будетъ?

— Я ужь тутъ привыкъ, командиръ, а къ новому не пристанешь, гд намъ! не бойсь и лта ушли.

— А сколько теб лтъ, Филь? спрашиваетъ кавалеристъ, поднося блюдечко съ горячимъ кофе къ своимъ губамъ.

— Сколько мн лтъ? Вотъ что!… Сколько-то съ восьмью: чай не восемьдесятъ, да и не восьмнадцать — должно-быть, какъ-нибудь между….

Мистеръ Джорджъ тихо ставитъ блюдечко на столъ, не попробовавъ кофе, и начинаетъ смясь: — Ахъ ты, чортъ тебя подери, Филь, какую штуку выдумалъ!… но онъ останавливается, не досказавъ фразы, и смотритъ какъ Филь производитъ ариметическія вычисленія на своихъ грязныхъ пальцахъ.

— Мн было ровно восемь, говоритъ Филь:— когда я сбжалъ къ мднику. Меня куда-то, не помню, послали, и и набрелъ на мдника. Онъ сидлъ одинъ-одинхонекъ передъ огнемъ, да и говоритъ мн: — Эй ты! ты бы, чай, со мной не прочь идти? И сказалъ: — Непрочь. Вотъ онъ, я и огонь, мы и пошли вс въ Клеркеннель. Это было первое апрля. Я могъ считать до десяти. И когда опять пришло первое число апрля, я и говорю себ:— ну ты, козленошъ, теб ужь одинъ съ восемью, въ другое первое апрля я говорю: — теб, козленошъ, два съ восьмью. И наконецъ дочелъ до десяти съ восьмью, и до двухъ десяти съ восьмью: а дальше считать ужь не хватило умнья. А все-таки я знаю, что мн сколько-то съ восьмью.

— Гм! говоритъ мистеръ Джорджъ и принимается снова за завтракъ.— А гд же мдникъ?

— Пьянство свело его въ гошпиталь, командиръ, а гошпиталь запряталъ его, слышалъ я, въ стеклянный ящикъ, отвчаетъ таинственно Филь.

— А ты такимъ образомъ выкарабкался впередъ: взялъ дла его на себя, Филь?

— Да, командиръ, взялъ дла на себя такъ, какъ они были. А были-то они не широки: — что возьмешь около Софроновой Горки, да Хаттоновыхъ Садовъ, да Клеркенвеля, да Смайфельда? народъ все голь-голью, и котлы у нихъ какіе — чинить нечего. Бывало, къ нему хаживали мдники безъ мста, нанимали отъ него углы: это было повыгодне чмъ чинить посуду. Ко мн же никто не приходилъ. Этимъ и въ него не дался. Онъ имъ пвалъ славныя псни, а я, хоть хоть лопни, такъ не могу спть. Онъ, какой ни возьметъ горшокъ, мдный или желзный, поставитъ дномъ кверху и выигрываетъ пальцами такія славныя штуки, что любо слушать. А я разв только положу на горшокъ заплату, или вскипячу въ немъ воду — вотъ и все Да къ тому же я и изъ себя-то больно не казистъ и жены постояльцевъ были недовольны мной и жаловались на меня мужьямъ.

— Вишь, больно разборчивы! Въ толп, ничего, и ты пройдешь, Филь, говоритъ кавалеристъ съ веселою улыбкою.

— Нтъ, хозяинъ, отвчаетъ Филь, мотая головой: — не пройду я въ толп. Прежде я еще былъ какъ-то сносне, когда пошелъ къ мднику, то есть хвалиться было много нечмъ и тогда, а тутъ, съ этимъ раздуваньемъ жара да глотаньемъ дыма, я потерялъ волосы, припалилъ кожу да еще, въ добавокъ — ужь такое несчастье — постоянно клеймился раскаленной мдью — что тутъ будешь длать! А какъ сталъ постарше да побольше, долженъ былъ всякій разъ драться съ мдникомъ, когда онъ бывалъ очень-хмленъ — а этотъ грхъ съ нимъ почти всякой день случался — вотъ-те и красота прости — прощай. А посл годовъ съ дюжину работалъ я въ тмной кузниц: народъ тамъ былъ неочень-добрый, да въ газовомъ заведеніи чуть-чуть было не сгорлъ, спасибо, пожарный выкинулъ изъ окна на мостовую, вотъ съ-тхъ-поръ я и сдлался очень-гадокъ, такъ гадокъ, что я въ толп не пройду.

Расписывая съ полнымъ самодовольствіемъ эту картину, Филь заслуживаетъ лишнюю чашку кофе. Наливая ее, онъ говоритъ:

— Посл того, какъ меня выкинули изъ окна, командиръ, вы меня и увидали къ первый разъ.

— Помню, Филь, ты гулялъ по солнечной сторон.

— Прислоняясь къ стн, хозяинъ…

— Да, Филь, ты шмыгалъ объ стну…

— Въ колпак! воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.

— Въ колпак…

— И на костыляхъ! говоритъ Филь еще восторженне

— Да, на костыляхъ. И когда…

— И когда вы остановились противъ меня, кричитъ Филь, поставивъ на столъ чашку и блюдечко о поспшно снимая тарелку съ колнъ: — вы сказали: ‘эй, товарищъ! что ты, на войн что ли былъ?’ Я не могъ ничего вамъ отвчать сразу, командиръ, потому-что я былъ пораженъ, когда увидлъ, что человкъ такой здоровый, сильный, свжій, какъ вы, обращаетъ вниманіе на такую безногую лягушку, какъ и. Но вы продолжали говорить со мной отъ сердцу, и слова ваши — что твой стаканъ теплаго! ‘Что съ тобой случилось, говорили вы: — а? Ну, не бойсь, не бойсь, разсказывай смле. А я ужъ и такъ не боялся и говорилъ вамъ, а мы говорили мн, я еще говорилъ вамъ, а вы еще говорили мн — и вотъ теперь я здсь, командиръ, у васъ, командиръ! кричалъ Филь, вскочивъ со стула и стараясь, какъ-то особенно-странно прильнуть къ стн.— И коли нужна цль и ее нтъ, пусть стрляютъ мн въ рожу. Ея не испортятъ, пусть стрляютъ! Если нужно боксироваться, да не съ кмъ, пусть боксируютъ меня, пусть стучатъ въ голову — нипочемъ! Если нужно для силы бросать тяжесть вверхъ, какъ въ Корнвал, Девоншайр, или Ланкашайр, пусть бросаютъ меня — не бойсь! не расшибутъ! меня побрасывали на вс лады — ничего!

Изливъ очень-энергически этотъ неожиданный спичъ, сопровождая его самыми дикими тлодвиженіями, въ поясненіе разныхъ случайностей жизни, Филь Скводъ обшмыгиваетъ спиною три стны галереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головою, въ знакъ усердія, и, покончивъ эти церемоніи, начинаетъ прибирать завтракъ.

Мистеръ Джорджъ, похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепанъ Филя по плечу, пособляетъ ему убирать чашки и приводитъ галерею въ дловой видъ. Окончивъ эту часть удовлетворительно, имъ упражняется нсколько времени въ бросанія тяжелыхъ шаровъ, числ итого садится на чашку всовъ, и замтивъ, что становится ныньче ‘очень-мясистъ’, предается съ совершенной серьзностью фехтованью на шпагахъ съ самимъ собою. Филь между-тмъ пристроился за своимъ рабочимъ столикомъ, привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чистить и скоблитъ, продуваетъ дырочки, грязнится все боле-и-боле и продлываетъ и раздлываетъ, все, что можетъ быть придлано и раздлано въ ружь.

Хозяинъ и слуга наконецъ прерваны въ занятіяхъ своихъ, необыкновеннымъ шумомъ шаговъ, извщающимъ о приход необыкновенной компаніи. Шаги слышатся все ближе-и-ближе и наконецъ входитъ въ галерею такая странная группа, которая съ перваго взгляда, какъ-то невольно напоминаетъ пятое ноября {Авторъ намекаетъ на пороховой заговоръ.}.

Группа состоитъ изъ безногой, отвратительной фигуры, сидящей въ креслахъ, пары носильщиковъ и поджарой спутницы, похожей съ лица на сморщившуюся маску, отъ которой такъ и ждешь куплетъ извстной народной псни, въ воспоминаніе тхъ дней, когда старую Англію хотли вздернуть на воздухъ: но губы спутницы сжаты плотно и ожиданіе напрасно. Отвратительную фигуру, которая издавала звуки въ род слдующихъ.— Фууу пропасть! какъ растрясли, у-уу! мочи-нтъ! ставятъ съ креслами на полъ и она теперь говоритъ: — какъ ваше здоровье, любезный другъ, какъ ваше здоровье? Тутъ мистеръ Джорджъ узнаетъ въ этой процесіи достопочтеннаго мистера Смольвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиь, самаго врнаго тлохранителя.

— Мистеръ Джорджъ, любезнйшій другъ мой, говоритъ ддушка Смольвидъ, снимая свою правую руку съ шеи одного носильщика, котораго чуть-чуть-было не удавилъ во время дороги: — какъ наше здоровье? Вы, я думаю, другъ мой, дивитесь, что видите меня?

— Да врядъ ли бы больше удивился, еслибъ увидлъ здсь вашего друга изъ Сити, отвчаетъ мистеръ Джорджъ.

— Я очень-рдко выхожу, чавкаетъ мистеръ Смольвидь.— Вотъ нсколько мсяцевъ не нюхалъ воздуху. Безпокойно да и дорогонько. Да ужь больно захотлось видть васъ, мой дорогой мистеръ Джорджъ. Какъ здоровье ваше, пріятель?

— Ничего, такъ-себ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — Надюсь, и вы здоровы?

— Ну очень — радъ, что вижу васъ, дорогой другъ. И мистеръ Смольвидъ беретъ въ об руки широкую ручищу мистера Джорджа.

— Я привелъ съ собою и внучку. Юдиь не хотла остаться дома. Ей такъ и не терпится, чтобъ не посмотрть на вагъ

— Гм! нетерпнія-то незамтно! говорить про-себя мистеръ Джорджъ.

— Мы вотъ и наняли карету, поставили въ нее кресло, а на углу улицы они вынули меня изъ кареты, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ повидать дружка въ его собственномъ уголку! Это, говорятъ ддушка Смольвидъ, указывая на носильщика, который, избжавъ опасности быть удавленнымъ, уходилъ вонъ, расправляя дыхательное горло: — извощикъ. Ему не за что давать на водку. Такое условіе было при найм кареты. А итого — другой носильщикъ — мы наняли на улиц за кружку пива, значитъ, за два пенса. Юдиь, дай ему два пенса. Я не зналъ что у васъ есть тутъ работникъ, нанимать-то и не слдовало бы.

При этихъ словахъ ддушка Смольвидъ взглянулъ на Филя и не безъ нкотораго ужаса простоналъ: — Господи! что что такое!

Испугъ его, смотря съ вншней точки зрнія, иметъ нкоторое основаніе, потому-что Филь никогда прежде не видывалъ этого привиднія въ черной, бархатной ермолк, теперь, при вид его, бросилъ работу и съ ружьемъ въ рук стоялъ какъ смертоносный стрлокъ, готовый тотчасъ же подстрлить мистера Смольвида, какъ какую-нибудь гадкую, старую птицу, изъ породы воронъ.

— Юдиь, дитя мое, говоритъ ддушка Смольвидъ:— дай ему два пенса: нечего длать, только трудъ его этихъ денегъ не стоитъ.

Человкъ, о которомъ идетъ рчь, что-то въ род гриба, вырастающаго мгновенно въ западныхъ улицахъ Лондона, всегда готоваго, подержать лошадей, или сбгать за кучеромъ, получаетъ два пенса безъ особенной радости, подкидываетъ ихъ вверхъ, ловитъ опять рукою и удаляется.

— Любезный мой мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смольвидъ: — будьте такъ добры, подтащите меня къ огню. Я ужь старъ и скоро зябну, да и притомъ же привыкъ къ теплу… Ахъ, Господи помилуй!

Послднее восклицаніе вырывается изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу быстроты, съ которою мистеръ Филь Скводъ, какъ какой-нибудь фокусникъ, схватилъ его вмст со стуломъ и чуть-было придвинулъ въ самый каминъ.

— Ахъ, Господи! говоритъ мистеръ Смольвидъ, едва переводя духъ:— Боже мой, Боже мой! Достойный другъ мой, вашъ работникъ очень-силенъ и очень-очень скоръ. Ахъ Боже мой, онъ очень-скорь! Юдиь отодвинь кресло немного назадъ я совсмъ сгорю — въ чемъ носы всего общества удостовряются смраднымъ запахомъ, отъ затлвшихся шерстяныхъ чулокъ ддушки Смольвида.

Миловидная Юдиь отодвинула своего ддушку немного назадъ, оттрясла его и освободила его прекрасныя очи изъ-подъ бархатнаго колпака. Мистеръ Смольвидъ все еще твердитъ: — О Господи! о Боже мой! Озирается вокругъ, встрчаетъ взглядъ мистера Джорджа и протягиваетъ къ нему об руки.

— Достойный другъ мой, говоритъ онъ какъ я радъ, что васъ вижу! это ваше заведеніе? Что за славное мсто. Просто картинка! У васъ никогда не случается несчастій, дорогой другъ мой, прибавляетъ ддушка Смольвидъ и оглядывается очень-безпокойно.

— Нтъ. Этого не боимся.

— А вашъ работникъ. Онъ… Ахъ, Господи! никого не убилъ случайно — а? дорогой другъ мой?

— Кром себя, онъ никого никогда не ранилъ, говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.

— А отъ него все станется — не правда ли? Онъ себя напорядкахъ изуродовалъ, да пожалуй изуродуетъ и другаго, отвчаетъ старикъ: — можетъ, неумышленно, а можетъ, умышленно — кто его знаетъ. Велите ему, любезный другъ, оставить это проклятое ружье и убраться отсюда!

Послушный мановенію ока своего командира Филь удаляется, съ пустыми руками на другой конецъ галереи. Успокоенный мистеръ Смольвидъ начинаетъ потирать себ ноги.

— Такъ вы, слава Богу, здоровы, мистеръ Джорджъ? говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ передъ нимъ, держа въ рукамъ свою саблю: — и дла ваши въ цвтущемъ состояніи — очень-радъ!

Мистеръ Джорджъ отвчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говорить:— Ну скоре, къ длу, мистеръ Смольвидъ отзванивайте, отзванивайте, вы вдь не за тмъ сюда пришли.

— Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ достопочтенный ддушка: — ваше общество такъ пріятно.

— Ха, ха, ха! Ну, разсказывайте, разсказывайте, что нужно! говоритъ мистеръ Джорджъ

— Дорогой другъ мой! эта сабля страшно блеститъ и должно-быть, очень-остра. Чтобъ случайно не сдлать какого-нибудь грха, мистеръ Джорджъ. Меня такъ морозъ по кож и подираетъ, чортъ бы его подралъ! говоритъ добрйшій старичокъ Юдии, пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить на мсто саблю,— онъ вдь мн долженъ, такъ, чего добраго, пожалуй, въ этой разбойничьей нор погубитъ ни за что.

Мистеръ Джорджъ, вернувшись назадъ, скрестилъ на груди своей широкія руки и сталъ наблюдать за старикомъ, который все ниже и ниже опускался въ своемъ стул.

— Ну, зачмъ же вы пришли? спросилъ онъ его спокойно.

— А, зачмъ! зачмъ! говорилъ мистеръ Смольвидъ, клохча, какъ курица. Ха, ха, ха! зачмъ! зачмъ же, другъ мой, зачмъ?

— За трубкой, говоритъ мистеръ Джорджъ и съ совершеннымъ спокойствіемъ подвигаетъ стулъ свой къ углу камина, беретъ свою трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыма, какъ будто ни въ чемъ не бывало.

Это сбиваетъ окончательно съ толку мистера Смольвида: имъ не знаетъ, какъ бы приступить къ изложенію цли своего посщенія, какая бы она ни была: впадаетъ въ отчаяніе, скребетъ когтями воздухъ, въ безсильной злоб, выражая этимъ несокрушимое желаніе истязать, изранить и оцарапать лицо мистера Джорджа.

Достопочтенный джентльменъ съ своими длинными и посинлыми ногтями, съ скрюченными, костлявыми, жилистыми руками, съ зелеными, водянистыми глазами, скребя по воздуху, все боле и боле опускается внизъ на своемъ стул и превращается наконецъ въ неподвижную связку тряпья. Въ этомъ вид онъ такъ похожъ на страшное привидніе, даже для привычныхъ глазъ своей внучки, что двственная Юдиь бросается на него съ какимъ-то чувствомъ, боле кипучимъ, чмъ почтительная любовь, и такъ потрясаетъ его, обминаетъ и обколачиваетъ въ различныхъ частяхъ тла, преимущественно въ тхъ, боль въ которыхъ вызываетъ стоны самосохраненія, что въ отчаянномъ положеніи своемъ, мистеръ Смольвидъ издаетъ глухіе звуки, подобные тмъ, которые издаетъ баба копра, ударяясь о сваю.

Юдиь этими наркотическими средствами усаживаетъ его наконецъ въ креслахъ прямо, хотя лицо его поблднло, носъ засинлся, но почтенный мужъ все еще силится цапать по воздуху своими крючковатыми пальцами.

Реставрировавъ гадкую связку тряпья, достойная двственница выправляетъ свой указательный палецъ и даетъ имъ пинка въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ подымаетъ голову, двственница въ это время даетъ другаго пинка своему ддушк и такимъ образомъ, сведя воедино обоихъ собесдниковъ, упорно направляетъ взоръ свой на огонь камина.

— Оу-хъ, хо-о, пфу—у, у-у-у-хъ! отдувается ддушка Смольвидъ, глотая свой безсильный гнвъ, и все-таки продолжая цапать по воздуху.

— Дорогой другъ мой! говоритъ онъ.

— Вотъ что я вамъ скажу, отвчаетъ мистеръ Джорджъ: — если вы хотите со мной говорить, такъ говорите сразу. Я человкъ простой и семенить со мной нечего. Тара-бара не люблю. Мой манеръ: высказалъ все — да и дло въ шляп. Мямлить мн не къ лицу. А какъ вы тутъ пойдете: ‘другъ мой, да, другъ мой’, продолжаетъ-кавалеристъ, взявъ въ ротъ чубукъ: — такъ меня индо съ души тянетъ.

И мистеръ Джорджъ выдаетъ грудь свою до послдняго предла, чтобъ убдиться, тянетъ его съ души или нтъ.

— Если вы пришли сюда, продолжаетъ кавалеристъ: — чтобъ сдлать мн визитъ — очень-радъ. Какъ ваше здоровье? Если вы пришли затмъ, чтобъ посмотрть, есть ли у меня кой-что — очень-радъ, осмотритесь вокругъ. Если вы пришли, чтобъ высказать мн что-нибудь, такъ отзванивайте сразу.

Цвтущая Юдиь, не отводя глазъ отъ огня, даетъ Смольвиду пинка въ спину.

— Вы видите! И она также думаетъ. А отчего не сядетъ она, какъ человкъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, смотра внимательно на Юдиь: — не знаю!

— Она никогда не оставляетъ меня, сэръ, говоритъ ддушка Смольвидъ: — и старъ, мистеръ Джорджъ: надо кому-нибудь обо мн позаботиться, мой почтенный. Хотя еще и есть во мн силы немного, не такъ, какъ въ этой дьявольской трещотк, общипанномъ попуга (и онъ ворчитъ и безсознательно ищетъ подушки), а все-таки надо кому-нибудь за мной приглядывать, другъ мой.

— Хорошо! отвчаетъ кавалеристъ и поворачивается лицомъ къ лицу старика: — ну, въ чемъ же дло?

— Другъ мой въ Сити, мистеръ Джорджъ, имлъ маленькую сдлку съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.

— Не-уже-ли, имлъ? говоритъ мистеръ Джорджъ: — это скверно!

— Имлъ, сэръ. (Ддушка Смольвидъ истираетъ себ ноги). Онъ теперь такой молодецъ, въ военномъ мундир, этотъ мистеръ Карстонъ, мистеръ Джорджъ. Друзья его пришли и все до-чиста заплатили — честный народъ!

— Заплатили? отвчаетъ мистеръ Джорджъ: — вотъ оно что. А что, вашъ другъ въ Сити, послушаетъ добраго совта — а?

— И думаю послушаетъ, любезный другъ мой, въ-особенности отъ васъ.

— Ну такъ я ему посовтую больше тутъ не хлопотать. Выгодъ тутъ не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мн извстно, голъ, какъ соколъ.

— Нтъ, нтъ, любезный другъ. Нтъ, нтъ, мистеръ Джорджъ. Нтъ, нтъ, сэръ, говорилъ ддушка Смольвидъ, лукаво потирая свою костлявую ногу.— У него добрые друзья, онъ получаетъ жалованье, иметъ въ виду процесъ, выгодную партію, о-о нтъ, мистеръ Джорджъ, я думаю, что другу моему въ Сити есть изъ чего похлопотать! говоритъ ддушка Смольвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и, какъ обезьяна, цапая за ухомъ.

Мистеръ Джорджъ отставилъ трубку въ сторону, положилъ локоть свой на ручку креселъ и постукивалъ правою ногою по полу, какъ человкъ несовсмъ-довольный направленіемъ разговора.

— Чтобъ перейдти отъ одного предмета къ другому, замчаетъ мистеръ Смольвидъ: — или для поддержаніи разговора, какъ сказалъ бы шутникъ, перейдемъ, мистеръ Джорджъ, отъ юнкера къ капитану.

— Что такое? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, сморщивъ лобъ и схватившись, но привычк, за мнимые усы: — къ какому капитану?

— Къ нашему капитану, къ старому знакомому, къ капитану Гаудону.

— А, вотъ оно куда пошло! сказалъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между-тмъ, какъ ддушка и внучка устремили на него свои рысьи взоры:— вотъ оно что! Ну, что жь о капитан, скорй, скорй!

— Дорогой другъ мой, отвчаетъ старикъ: — ни дальше, какъ вчера… Юдиь пооттряси-ка меня немного… не дальше, какъ вчера мн говорили о капитан, и мое мнніе таково, что капитанъ не на томъ свт.

— Бррр!.. замтилъ кавалеристъ.

— Что вы такое замтили, любезный другъ? спросилъ старикъ, приложивъ руку къ уху.

— Бррр!..

— Гооо! сказалъ ддушка Смольвидъ. Вы сами, мистеръ Джорджъ, можете судить изъ того, что услышите, справедливо мое мнніе или нтъ. Какъ вы думаете, чего требовалъ отъ меня мой адвокат?

— Сдлки, сказалъ мистеръ Джорджъ.

— Ничего похожаго!

— Стало-быть, онъ не адвокатъ, сказалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки съ видомъ совершенной ршимости.

— Милый другъ мой, онъ адвокатъ и извстный адвокатъ. Ему хочется видть почеркъ капитана Гаудона — только видть затмъ, чтобъ сравнить съ имющимися у него письмами капитана.

— Ну?..

— Да, мистеръ Джорджъ. Вспомнивъ объ объявленіи, касательно капитана Гаудона и надясь съискать какія-нибудь свднія, этотъ адвокатъ и пришелъ ко мн — точь-въ-точь, какъ сдлали вы, мой-дорогой другъ, позвольте пожать вашу руку! Я никогда не забуду того дня, который мн доставилъ счастіе съ вами познакомиться.

— Ну, мистеръ Смольвидъ? повторилъ опять мистеръ Джорджъ, принимая пожатіе руки съ нкоторою сухостью.

— У меня нтъ его писемъ. У меня только его подписи, говоритъ добрый старичокъ, теребя злобными руками свою бархатную ермолку: — у меня съ мильйонъ его подписей, и думаю. Но у васъ, мистеръ Джорджъ, продолжаетъ онъ, едва переводя духъ посл того, какъ Юдиь напялила ему ермолку на голову:— у насъ, мой дорогой другъ, есть, кажется, письма или бумаги, писанныя его рукою, которыя очень бы шли къ длу.

— Писанныя его рукою, говоритъ съ разстановкой мистеръ Джорджъ:— можетъ быть и есть.

— Дражайшій другъ мой!..

— А можетъ, и нтъ

— Оо-хъ! говоритъ ддушка Смольвидъ съ отчаяніемъ

— Да, еслибъ у меня и были цлыя стопы, исписанныя его рукою, я бы не показалъ и одной строки, не зная зачмъ.

— Сэръ, я говорилъ вамъ зачмъ. Дорогой мистеръ Джорджъ, я говорилъ вамъ зачмъ

— Недовольно-ясно, говоритъ кавалеристъ, мотай головою. Я долженъ знать все, чтобъ могъ одобрить или не одобрить.

— Такъ подемъ къ адвокату, дорогой другъ, подемъ къ адвокату! говоритъ ддушка Смольвидъ, вынимая изъ кармана старые, помятые серебряные часы, стрлки которыхъ походили на кости скелета: — подемъ къ нему, я ему говорилъ, чтобъ онъ подождалъ меня отъ десяти до одиннадцати, теперь ровно половина одиннадцатаго. Такъ демъ же, дорогой другъ мой!

— Гм! сухо говоритъ мистеръ Джорджъ: — не знаю, не понимаю, что вы такъ объ этомъ хлопочете.

— Я хлопочу обо всемъ, что можетъ хоть сколько-нибудь навести меня на слдъ капитана. Вдь онъ насъ какъ обработалъ! Вдь онъ долженъ намъ всмъ огромныя суммы! Хлопочу? Кому же и хлопотать, какъ не мн? Нтъ, мой дорогой другъ, говоритъ ддушка Смольвидъ, понизивъ голосъ:— не думайте, чтобъ я хотлъ обмануть васъ. Я далекъ отъ этого. Что жь, вы подете, со мною, дорогой мистеръ Джорджъ?

— демъ! только смотрите я ничего не общаю.

— Нтъ, дорогой другъ мой, ничего, ничего!

— А за мсто въ карет не заставите меня заплатить? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, идя за шляпой и за толстыми кожаными перчатками.

Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго и тихо смется, сидя передъ каминомъ. Однакожъ порывъ смха не мшаетъ ему жадно слдить глазами изъ-за разбитаго параличомъ плеча своего, за тмъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ висячій замокъ на простомъ шкапу, стоящемъ въ отдаленномъ конц галереи, осматриваетъ и ту и другую полку, беретъ связку бумагъ, свертываетъ ихъ и кладетъ къ себ въ боковой карманъ сюртука. При этомъ Смольвидъ и спутница его даютъ другъ другу по многозначительному пинку.

— Я готовъ, говоритъ кавалеристъ возвращаясь назадъ.— Филь! снеси старика въ карету, теб вдь это нипочемъ.

— О Господи, о Боже мой! Подожди немного! говоритъ мистеръ Смольвидъ:— Онъ такой проворный! достойный другъ… ты вдь… ты вдь не опрокинешь меня?

Филь не даетъ никакого отвта, но схватываетъ стулъ съ его бременемъ, избоченивается въ сторону, подъ крпкими объятіями теперь безмолвнаго мистера Смольвида и въ припрыжку несется по коридору, какъ-будто ему было дано пріятное порученіе доставить стараго джентльмена въ кратеръ ближайшаго волкана. Карета однакожъ охлаждаетъ его рвеніе, онъ останавливается и запрятываетъ туда любезнаго ддушку, прелестная внучка садится рядомъ съ своимъ прародителемъ, стуломъ украшается крышка кареты. Мистеръ Джорджъ влзаетъ на козлы.

Мистеръ Джорджъ совершенно смущенъ зрлищемъ, которое представляется ему черезъ окно кареты, куда онъ отъ времени до времени поглядываетъ. Въ карет суровая Юдиь сидитъ неподвижно, а старый джентльменъ, съ ермолкой на сторону, спускается нее ниже и ниже, и смотря на мистера Джорджа, молча даетъ чувствовать, что его очень-сильно поколачиваетъ въ спину.

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ ветеранъ.

Недалеко хать мистеру Джорджу, скрестя руки, на козлахъ, цль ихъ поздки — Поля А Никольской Палаты. Когда извощикъ остановилъ своихъ лошадей, мистеръ Джорджъ соскочилъ внизъ, взглянулъ въ окно кареты и сказалъ:

— Какъ, вашъ адвокатъ мистеръ Телькингорнъ?

— Да, мой дорогой другъ. Разв вы знаете его?

— Слыхалъ о немъ, и я думаю видалъ также, но я его не знаю и онъ меня не знаетъ.

Засимъ слдуетъ втаскиваніе мистера Смольвида на лстницу, что совершается въ совершенств, при помощи кавалериста. Его вноситъ въ пріемную комнату мистера Телькингорна и слагаютъ на турецкій коверъ передъ огнемъ. Въ настоящую минуту мистера Телькингорна нтъ дома, но его скоро ожидаютъ назадъ. Слуга его, сидящій за перегородкой въ сняхъ, высказавъ имъ эту новость, сильне разводитъ огонь въ камин и оставляетъ тріумвиратъ согрваться.

Любопытство мастера Джорджа разъигрывается относительно комнаты: онъ смотритъ и на расписной потолокъ, осматриваетъ и старый сборникъ законовъ, любуется портретами великихъ кліентовъ и вслухъ читаетъ имена на сундукахъ.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно:— Гм! владтель Чизни-Вольда. Гм! мистеръ Джорджъ долго стоитъ въ созерцаніи сундуковъ, какъ-будто это были картины, наконецъ возвращается къ камину и все-таки повторяетъ: — Сэръ Лейстеръ, баронетъ и владтель Чизни-Вольда, гы!

— Страшныя деньги, мистеръ Джорджъ! шепчетъ ддушка Смольвидъ, потирая себ ноги: — баснословно богатъ!

— Про кого вы говорите? про этого стараго джентльмена, или про баронета?

— Про этого джентльмена, про этого джентльмена.

— Слыхивалъ и я, и знаетъ, говорятъ, многое. Какая квартира! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачиваясь вокругъ: — взгляните только, что это за полновсные сундуки!

Это воззваніе прескается приходомъ мистера Телькингорна. Въ немъ, безъ-сомннія, нтъ никакой перемны. Одтъ въ ржавое платье, очки въ рукахъ, футляръ отъ очковъ потертъ. Въ манерахъ сухость и скрытность. Въ голос шелуховатость и сиплость. Въ лиц способность видть насквозь, быть-можетъ, нсколько критическая и съ примсью презрнія. Великіе лорды могли бы имть боле-теплаго фанатика, боле-низкаго поклонника, чмъ мистеръ Телькингорнъ, еслибъ на свт все узнавалось

— Добраго утра, мистеръ Смольвидъ, здравствуйте, говорить онъ, входя въ комнату.— Вы привезли съ собою сержанта, вижу я. Сядьте, сержантъ, сядьте.

Пока мистеръ Телькингорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ въ свою шляпу, осматриваетъ онъ съ полуоткрытыми глазами отдаленный уголь комнаты, въ которомъ стоить кавалеристъ и можетъ говоритъ самъ себ: ‘Попался дружище! ‘

— Сядьте, сержантъ, повторяетъ онъ, подходя къ своему столу, раскинутому но одну сторону намина и садится въ свое покойное кресло.

— Холодно и сыро сегодня, говоритъ онъ и гретъ поперемнно то ту, то другую ладонь передъ ршеткой камина и видитъ насквозь тріумвиратъ, сидящій передъ нимъ полукругомъ.

— Теперь я вижу, что мн надо длать (быть можетъ, онъ это видитъ двусмысленно) мастеръ Смоль видъ! Прелестная Юдиь стрясываетъ своего ддушку, чтобъ придать ему способность вступить въ разговоръ.— Вы привезли съ собою общаго нашего друга, сержанта — прекрасно!

— Привезъ, соръ, отвчаетъ мистеръ Смольвидъ. И въ голос его слышится полнйшее подобострастіе къ богатству и вліянію адвоката.

— Что жь скажетъ сержантъ относительно этого дла?

— Мистеръ Джорджъ! говоритъ ддушка Смольвидъ, и скрюченная рука его дрожитъ: — вотъ адвокатъ мой, сэръ!

Мистеръ Джорджъ кланяется адвокату, но, вообще говоря, безмолвствуетъ, сидитъ совершенно-прямо и въ такомъ отдаленіи отъ спинки стула, какъ-будто за его спиной вислъ огромный ранецъ съ необходимыми вещами для цлаго дня маневровъ.

Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:

— Ну такъ что жь Джорджъ., вдь, кажется, васъ такъ зовутъ?

— Точно такъ, сэръ.

— Чтожь вы скажете, Джорджъ?

— Извините меня, сэръ, отвчаетъ кавалеристъ — но мн хочется знать, что вы скажите?

— Вы думаете относительно вознагражденія…

— Относительно всего, сэръ.

Эта страшная пытка для терпнія мистера Смольвида невольно вызываетъ изъ съжившихся губъ его, ‘Ахъ ты негодная скотина!..’ но онъ тотчасъ же приходитъ въ себя, проситъ у мистера Телькингорна прощенье, обращается къ Юдии и говоритъ, ‘сорвалось съ языка, моя милая.’

— Я полагалъ, сержантъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, развалясь въ креслахъ и положивъ ногу на ногу, — что мистеръ Смольвидъ вамъ ужъ достаточно объяснилъ въ чемъ дло. Впрочемъ, это просто. Вы нкогда служили подъ начальствомъ капитана Гаудона, были при немъ во время его болзни, длали ему много разныхъ послугь и, какъ и слышалъ, пользовались большимъ довріемъ съ его стороны. Такъ это, или нтъ?

— Такъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, въ дух военнаго лаконизма.

— Вслдствіе этого у васъ могутъ находиться какія-нибудь бумаги, все-равно какія бы он не были, счоты, инструкціи, приказы, письма, писанные его собственной рукою. Мн бы хотлось сравнить ихъ съ бумагами, которыя находятся у меня. Если вы ма дадите возможность исполнить мое желаніе, вы будете вознаграждены за ваши хлопоты. Три, четыре, пять гиней… вдь это, сержантъ, недурно?.. гм!

— Благородно, другъ мой, благородно! восклицаетъ ддушка Смольвидъ, сощуривая глаза.

— Если этого мало, скажите прямо, какъ честный солдатъ, сколько вы желаете получить. Бумаги эти вы можете удержать, если хотите, у себя, но мн было бы пріятне, еслибъ вы ихъ оставили мн.

Мистеръ Джорджъ неподвижно остается въ томъ же положеніи, смотритъ въ полъ, смотритъ на расписной потолокъ и не говорить ни слова. Бшеный мистеръ Смольвидъ цапаетъ по воздуху.

— Вопросъ въ томъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ методическимъ. безкорыстнымъ, мягкимъ голосомъ: — вопервыхъ, находятся ли въ вашемъ владніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона?

— Вопервыхъ, находятся ли въ моемъ владніи бумаги, писанныя рукою капитана Гаудона, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.

— Вовторыхъ, сколько вы хотите за хлопоты?

— Вовторыхъ, сколько я хочу за хлопоты, сэръ, повторяетъ мистеръ Джорджъ.

— Втретьихъ, вы можете сами судить, похожи ли почеркомъ ваши бумаги на эти, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и мгновенно всучиваетъ въ руку кавалериста цлую тетрадь исписанной бумаги.

— Похожи ли почеркомъ мои бумаги на эти — вотъ оно что! повторяетъ мистеръ Джорджъ.

Вс эти повторенія мистеръ Джорджъ произноситъ механически, вытаращивъ глаза на мистера Телькингорна. На клятвенныя показанія по длу Жарндисовъ, всученныя ему въ руку, онъ не обращаетъ никакого вниманія хотя крпко держитъ ихъ, и продолжаетъ смотрть съ безпокойнымъ размышленіемъ на адвоката.

— Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — что же вы скажите?

— Ну, сэръ, отвчаетъ мистеръ Джорджъ, вытянувшись во всю свою громадность: — я бы хотлъ все это бросить, съ нашего позволенія

— За чмъ бросить? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, съ совершенно-спокойной наружностью.

— Вотъ зачмъ, отвчаетъ кавалеристъ: — затмъ, что я въ вашихъ длахъ ни бельмеса не смыслю, бумагъ вашихъ не понимаю. Выдержу какой угодно огонь: а отъ отвтовъ на вопросы отказываюсь. Вотъ я, небольше какъ съ часъ тому назадъ, говорилъ мистеру Смольвиду, что когда я впутываюсь въ этакія дла, такъ мн кажется, что у меня петля на ше, говорить мистеръ Джоржъ, озирая всю компанію.

Затмъ онъ длаетъ три шага впередъ, чтобъ положить рукопись на столъ, потомъ три шага назадъ, чтобъ снова принять прежнее положеніе и, вытянувшись во весь ростъ, смотритъ то на полъ, то на расписной плафонъ, руки закладываетъ за спину, какъ-бы въ предупрежденіе всевозможныхъ всучиваній документовъ со стороны опытнаго адвоката.

При всхъ этихъ продлкахъ, любимое бранное слово мистера Смольвида такъ вертится у него на язык, что обычную фразу свою: — ‘дорогой другъ мой,’ онъ началъ-было: ‘дьявол….’, но, опомнившись, останавливается и замолкаетъ на нсколько секундъ. Наконецъ, отдлавшись побдоносно отъ ‘дьяволь…..’, онъ начинаетъ самымъ нжнымъ образомъ уговаривать своего дорогаго друга не горячиться, исполнить все, что отъ него требуетъ такой знаменитый джентльменъ, и исполнить но доброй вол, потому-что вс требованія его справедливы и прибыточны. Мистеръ Телькингорнъ примшиваетъ къ этому, какъ-бы случайно, слдующія сентенціи: — вы, сержантъ, всего лучше сами можете судить о своихъ выгодахъ. Этимъ вы себ вреда не сдлаете, сержантъ. Впрочемъ, какъ хотите, сержантъ, какъ хотите. Вы знаете, что вамъ надо длать. Все это произносить онъ повидимому съ совершеннымъ равнодушіемъ и, разсматривая бумаги, приготовляется ссть и писать письмо.

Мистеръ Джорджъ, въ отчаянномъ положеніи своемъ, обращаетъ взглядъ свой съ распитаго плафона на полъ, съ пола на мистера Смольвида, съ мистера Смольвида на мистера Телькингорна, съ мистера Телькингорна опять на расписной плафонъ и переминается съ ноги на ногу.

— Увряю васъ честью, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — не въ обиду будь вамъ сказано, но посреди васъ и мистера Смольвида, и какъ-будто посреди двухъ столбовъ вислицы. Да, сэръ, это врно. Я, джентльмены, вамъ не подстать. Позвольте мн сдлать вамъ одинъ вопросъ, для уясненія дла: зачмъ вамъ хочется видть почеркъ капитана?

Мистеръ Телькингорнъ спокойно качаетъ головою.— Нтъ. Еслибъ вы были дловой человкъ, сержантъ, то мн не пришлось бы говорить вамъ, что въ той профессіи, къ которой я принадлежу, есть тайныя причины, совершенно-безвредныя въ своихъ основаніяхъ, заставляющія иногда прибгать къ сличеніямъ, сравненіямъ и т. п. Но если вы боитесь повредить капитану Гаудону, то можете успокоиться: страхъ вашъ совершенно-напрасенъ.

— Знаю. Онъ уже на томъ свт.

— Будто бы? и мистеръ Телькинигорнъ спокойно садится писать.

— Вотъ что, сэръ, говоритъ кавалеристъ, смотря себ въ шляпу, посл второй убійственной для него паузы: — мн очень-совстно, что я не могъ исполнить ваше желаніе. Но если угодно, чтобъ я не избгалъ путаться въ это дло, такъ позвольте мн посовтоваться съ однимъ изъ моихъ друзей: онъ понимаетъ въ длахъ больше моего, крпкая голова, сэръ, и къ-тому же старый ветеранъ. А я… я теперь… то-есть совершенно задушенъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, проводя безнадежно рукою по своему лбу: — совть его будетъ для меня въ нкоторомъ род утшеніемъ.

Когда мистеръ Смольвидъ узнатъ, что знаменитый авторитетъ — крпкая голова, старый ветеранъ, онъ сильно настаиваетъ, чтобъ кавалеристъ отправился съ нимъ посовтоваться и не забылъ бы сообщить ему о пяти гинеяхъ, а можетъ, и больше. Убжденія почтеннаго старика дйствуютъ на мистера Джорджа: онъ соглашается идти за совтомъ. Мистеръ Телькинигорнъ не говоритъ ни pro, ни contra.

— Такъ, съ вашего позволенія, сэръ, и пойду посовтуюсь съ другомъ, говоритъ кавалеристъ: — и возьму смлость въ-теченіе дня заглянуть къ вамъ съ окончательнымъ отвтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы хотите, чтобъ и снесъ васъ съ лстницы…

— Сейчасъ, дорогой другъ мой, сейчасъ. Позвольте мн только молвить по секрету словцо этому джентльмену.

— Извольте, сэръ. Я подожду. И кавалеристъ уходитъ въ отдаленную часть конторы и снова занимается глубокомысленнымъ созерцаніемъ сундуковъ всякаго калибра.

— Еслибъ я не былъ такъ слабъ, какъ дьявольская мямля, сэръ, шепчетъ ддушка Смольвидъ, притягивая къ себ адвоката за фалды фрака и сверкая изъ злобныхъ глазъ своихъ потухающимъ зеленоватымъ огнемъ: — такъ я бъ вырвалъ у него эти письма. Они у него за пазухой. Я видлъ, какъ онъ ихъ туда клалъ, и Юдиь видла. Говори же ты, негодная треска, гнусная вывска для лавки продавца палокъ!

Это энергическое воззваніе онъ сопровождаетъ неумреннымъ толчкомъ въ спину своей внучки, обезсиливаетъ, валится со стула и увлекаетъ за собою мистера Телькингорна. Юдиь удерживаетъ его и также сильно и энергически оттрясываетъ.

— Насиліе ни къ чему не поведетъ, другъ мой! холодно замчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Да я знаю, я знаю, сэръ. Но это скверно, это мерзко, это… это хуже я несносне твоей скверной общипанной сороки — бабушки, говорятъ добрый ддушка, обращаясь къ невозмутимой Юдии, которая безмолвно смотритъ на огонь: — знать, что у него въ карман то, что намъ нужно и что онъ не хочетъ дать. О-нъ не хочетъ дать. О-о-нъ! Бродяга! хорошо же, сэръ, хорошо! Недолго ему такъ куражиться. Онъ иногда бываетъ и въ моихъ тискахъ. Я поприжму его, сэръ. Я выжму изъ него сокъ, сэръ. Коли онъ не хочетъ добра, такъ я его заставлю силой, сэръ!.. Ну, мой дорогой мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смольвидъ, отвратительно мигая адвокату: — я готовь къ вашимъ услугамъ, мой достопочтенный другъ!

Мистеръ Телькингорнъ стоить на ковр передъ каминомъ, гретъ спину и, несмотря на его самовладніе, насмшливая улыбка, возбужденная исчезновеніемъ мистера Смольвида, кривятъ его сморщившіяся губы. Однимъ легкимъ киваньемъ головы отдаетъ онъ поклонъ кавалеристу.

Мистеръ Джорджъ находятъ, что отдлаться отъ старика трудне, чмъ стащить его съ лстницы. Въ карет онъ впадаетъ въ такую болтовню, по поводу гиней, и такъ привязывается къ пуговицамъ кавалериста, имя непреодолимое желаніе отстегнуть ихъ и обобрать карманы, что со стороны мистера Джорджа необходимо нкоторое усиліе, чтобъ удалиться отъ дверецъ экипажа. Наконецъ, сопротивленіе превозможено и онъ, въ единственномъ числ, идетъ на поиски своего оракула.

— Чрезъ монастырскій Темпль и чрезъ Уйтфрайеръ (не безъ того, конечно, чтобъ не заглянуть въ Оружейную Аллею, которая кажется ему какимъ-то образомъ по дорог) по Блакфрайерскому Мосту и Блакфрайерской Улиц, идетъ мистеръ Джорджъ степеннымъ шагомъ къ улиц Мелкихъ Торговцевъ, лежащей, гд-то въ узл дорогъ изъ Кента и Шюрри и улицъ съ мостовъ Лондона, сходящихся подъ кровлю достославнаго Слона {Въ этомъ узл улицъ находится огромная гостинница съ вывскою слона, къ этой гостинниц стекались почти со всхъ дорогъ почтовые дилижансы и вообще вс извощики, здсь находили они въ большомъ количеств състные припасы для себя и фуражъ для лошадей, нын, съ проведеніемъ желзныхъ дорогъ въ Англіи, извощики, если несовсмъ исчезли, то, по-крайней-мр, очень уменьшились, такъ-что около знаменитой гостинницы Слона не видатъ ужь боле огромнаго ряда дорожныхъ экипажей.}, утратившаго нын свой замокъ, состоявшій изъ тысячи различныхъ каретъ, подъ властью боле-сильнаго, чмъ онъ, желзнаго чудовища, готоваго растерзать его въ клочки при первомъ сопротивленіи — къ одной изъ небольшихъ лавокъ, именно къ музыкальной, въ окнахъ которой виднется маленькой выборъ скрипокъ, нсколько свирлей, тамбуринъ, виситъ нсколько листовъ нотъ, направляетъ мистеръ Джорджъ свои тяжелые шаги. И увидавъ женщину гренадерскихъ размровъ, съ передникомъ на плать, которая выходитъ изъ лавки, держа въ рукахъ небольшую деревянную чашку, и ставъ на краю троттуара начинаетъ что-то въ ней мыть и полоскать, мистеръ Джорджъ останавливается и говоритъ самъ-себ: — такъ и есть: всегда зелень моетъ. Везъ этого занятія я ея никогда не видывалъ, разв только въ походной фур.

Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ мытьемъ зелени въ настоящую минуту, что не видитъ стоящаго передъ нею мистера Джорджа до-тхъ-поръ, пока мытье благополучно не кончается. Пріемъ, который длается мистеру Джорджу, неочень-лестенъ.

— Джорджъ, при вид васъ, у меня является сильное желаніе, чтобъ вы были по-крайней-мр за тысячу верстъ.

Кавалеристъ, не обращая никакого вниманія на такую нжность, идетъ за леди съ гренадерскими формами, въ давку музыкальныхъ инструментовъ, тамъ леди ставитъ чашку съ зеленью на столъ и пожимаетъ руку мистеру Джорджу.

— Я, Джорджъ, говоритъ она: — ни минуты не бываю спокойна за Матвя Багнета, когда вы бываете съ нимъ. Вы такой бездомный, такой непосда.

— Знаю, мистриссъ Багнетъ, знаю.

— Что толку, что вы знаете? говоритъ мистриссъ Багнетъ:— отъ этого мн не легче. Зачмъ вы такой?

— Такая ужъ натура, я думаю, весело говоритъ кавалеристъ.

— А! отвчаетъ мистриссъ Багнетъ нсколько-пискляво: — что мн до вашей натуры? того-и-гляди соблазните моего Мата бросить музыкальную лавку и уплыть въ Новую Зеландію, или Австралію.

Мистриссъ Багнетъ далеко недурная собою женщина, очень — широка костью, нсколько аляповатыхъ формъ, съ несовсмъ-нжной кожей, отъ вліянія втра и солнца, но здоровая, свжая, быстроглазая, трудолюбивая, дятельная, расторопная, отъ сорока-пяти, до пятидесяти лтъ, она одта чисто, пристойно, но такъ скромно, что единственное украшеніе во всемъ ея костюм — обручальное кольцо, которое такъ заросло мясомъ, что снимется разв только тогда, когда мистриссъ Багнетъ обратится въ прахъ.

— Мистриссъ Багнетъ, говоритъ кавалеристъ: — даю вамъ честное слово: и не буду смущать Мата. На столько вы можете на меня положиться.

— Оно такъ. Да только ужь одинъ видъ вашъ — а тотъ такой безпокойный, замчаетъ мистриссъ Багнетъ:— ахъ Джорджъ, Джорджъ! еслибъ вы были тогда постепенне и женились на вдов Джо Пауча, когда онъ умеръ въ Сверной Америк, она за васъ готова была бы и въ огонь и въ воду.

— Конечно, тогда былъ случай остепениться, отвчаетъ кавалеристъ, полусерьзно, полушутя: — а ужъ теперь, кажется, время ушло. Вдова Джо Пауча могла бы мн быть полезною: въ ней, да и около нея было кой-что хорошее, но все-таки я не могъ ршиться. Вотъ еслибъ въ выбор жены мн было такое счастье какъ Матвю — дло другое!

Мистриссъ Багнетъ, въ простот сердечной, обращается безъ затй съ такимъ славнымъ парнемъ, какъ Джорджъ, но, при любезничаньи съ его стороны можемъ доказать, что и она баба не промахъ: за комплиментъ посылаетъ ему въ лицо картофелину и уходитъ въ другую комнату, за прилавокъ.

— А Квибекъ, моя куколка, говоритъ Джорджъ, слдуя за мистриссъ Багнетъ, по ея приглашенію:— и крошечка Мальта тутъ же. Ну, подите, подите поцалуйте вашего Блюффи!

Эти юныя леди, однакожъ, не подумайте, чтобъ такія имена получили при крещеніи: Квибекъ и Мальта были только прозвища, данныя имъ въ честь тхъ городовъ, въ казармахъ которыхъ они увидли свтъ, об серьезно заняты дломъ, на треногихъ стульяхъ: младшая, такъ, лтъ пяти или шести, учила буквы въ карманной азбук, старшая, лтъ восьми, а можетъ, девяти, показывала ей и шила очень-прилежно. Об двочки съ радостнымъ визгомъ встртили своего стараго друга и, расцаловавшись съ нимъ, придвинули къ нему свои треногіе стульчики.

— Ну, а что длаетъ маленькій Вульвичъ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.

— Каково! представьте себ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, съ закраснвшимся отъ жара лицомъ (она теперь стряпаетъ обдъ), — вдь онъ занятъ при театр и играетъ на дудочк, въ военномъ марш.

— Ай-да крестничекъ, молодецъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прихлопывая себя но колнямъ.

— Нечего сказать, молодецъ! говоритъ мистриссъ Багнетъ:— настоящій британецъ, право настоящій британецъ.

— И Матъ надуваетъ свой фаготъ, и вс ни, отъ перваго до послдняго, славные граждане, говоритъ мистеръ Джорджъ:— семейные люди. Дти подрастаютъ. Старушка, мать Матвева, въ Шотландія и вашъ старикъ-отецъ тоже гд-нибудь. Пишутъ, чай, другъ къ другу письма. Вы имъ немножко пособляете. Прекрасно, прекрасно! Понимаю, какъ не желать, чтобъ и былъ отсюда за тысячу верстъ, я къ такимъ вещамъ неспособенъ.

Мистеръ Джорджъ становится задумчивъ, сидя передъ огнемъ, въ чисто-вымытой комнат, въ которой полъ посыпанъ пескомъ, слышенъ запалъ барака, въ которой нтъ ни пылинки, ни яитнышка, начиная съ личика Квибеки и Мальты, до блестящихъ, изъ блой жести, горшковъ и сковородъ, разставленныхъ на полкахъ, мистеръ Джорджъ становится задумчивъ, сидя здсь и смотря какъ работаетъ мистриссъ Багнетъ, но вотъ мистеръ Багнетъ и молодой Вульвичъ возвращаются къ сроку домой. Мистеръ Багнетъ, отставной артиллеристъ, прямого стана, высокаго роста, съ бровями жесткаго волоса, съ усами, въ род мочалы съ кокосоваго орха, съ совершенно-лысой головой и съ загорлымъ цвтомъ лица. Голосъ у него отрывистый, густой, звучныя голосъ, не безъ сходства съ тономъ того инструмента, которому онъ себя посвящаетъ. Въ немъ въ-самомъ-дл замтна какая-то несгибаемость, металличность, какъ-будто онъ самъ былъ не что иное, какъ фаготъ въ оркестр человчества. Маленькій Вульвичъ истинный типъ и модель маленькаго барабанщика.

И сынъ и отецъ, оба, радушно привтствуютъ кавалериста. Узнавъ, что онъ пришелъ за совтомъ, мистеръ Нагнетъ гостепріимно объявляетъ ему, что обда не хочетъ знать никакихъ длъ, и что другъ его не получитъ никакого совта, если не раздлитъ съ ними ветчины и зелени. Кавалеристъ соглашается на такое любезное предложеніе и, чтобъ не мшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, оба друга выходятъ на узкую улицу и маршируютъ по ней такимъ тяжелымъ и мрнымъ шагомъ, какъ часовые на валганг.

— Джорджъ, говоритъ мистеръ Нагнетъ:— ты знаешь меня. Совты дастъ моя старуха, она всхъ насъ умне. Но и въ этомъ никогда не сознаюсь передъ ней. Прежде всего дисциплина — понимаешь? Дай ей раздлаться съ зеленью, тогда мы и потолкуемъ. И какъ ока скажетъ, такъ ты и длай — слышишь?

— Я тоже такъ думаю, Матвй, отвчаетъ кавалеристъ: — и лучше послушаюсь ея совта, чмъ совта цлой коллегіи.

— Коллегія, отвчаетъ мистеръ Нагнетъ, короткими сентенціями, какъ-будто наигрывая на фагот: — найди-ка такую коллегію, которую бы можно было оставить въ другомъ полушаріи безъ фарсинга денегъ только съ салопцемъ, да съ зонтикомъ, да чтобъ она вернулась домой, въ Европу — анъ нтъ! А моя старуха, хоть завтра выкинетъ такую штуку — ей ужь дло бывалое!

— Ты правъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.

— Коллегія, продолжаетъ Багнетъ:— дай-ка коллегіи вершокъ земли да щепотку песку, да извести на полпенни, да шесть пенсовъ денегъ — что она сдлаетъ?— ничего! А моя старуха съ этого начала хозяйничать — вотъ оно что!

— Да, а теперь Богъ благословилъ: любо смотрть, Матвй!

— И старуха копятъ, говоритъ мистеръ Багнетъ утвердительно. У нея тамъ, гд-то, чулокъ: въ него прячетъ деньги. Я не видалъ, а знаю, что прячетъ. Дай ей съ зеленью покончить, и она направитъ тебя какъ-разъ.

— Она сокровище! восклицаетъ мистеръ Джорджъ.

— Больше, братъ! Но и объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего — понимаешь? Вдь это она открыла во мн музыкальныя способности. Ка-бы не она, я бы и теперь киснулъ въ артилеріи. Шесть лтъ и потлъ около скрипки, десять около флейты. Старуха говоритъ: ‘Нтъ не йдеть! охота есть, да наклонности не т, попробуй, говоритъ, фаготъ’. И достала, братецъ, фаготъ у капельмейстера Карабинернаго Полка. Я, бывало, засяду въ траншеи, да и давай дуть. Пошло. Сдлалъ успхи. Завелъ самъ фаготъ, да вотъ и живу имъ.

Джорджъ замчаетъ, что она свжа какъ роза и крпка какъ яблоко.

— Да чего тутъ братецъ: красиве ея я не видывалъ. Чмъ старше тмъ лучше, то-есть, что твой майскій день. Но при ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего — понимаешь?

Продолжая теперь разговоръ кой-о-чемъ они прогуливаются но улиц взадъ и впередъ, отбивая тактъ мрнымъ шагомъ, пока Кинбекъ и Мальта не отзываютъ ихъ къ столу откушать ветчинки и зелени. При угощеніи этими състными припасами, какъ и во всхъ другихъ хозяйственныхъ отношеніяхъ, мистриссъ Багнетъ руководится строгой системой, передъ ней ставится каждое кушанье, она длитъ его на порціи, приправляя ихъ подливкой, зеленью, картофелемъ и даже горчицей, и передаетъ собесдникамъ. Съ тою же аккуратностью наливаетъ она каждому по кружк пива и принимается удовлетворять свой аппетитъ, который, какъ видно, находится въ прекрасномъ состояніи. Столовый приборъ, если можно такъ назвать соединеніе всхъ обденныхъ принадлежностей, состоитъ весь изъ рога и жести и отслужилъ службу во многихъ частяхъ свта, въ-особенности ножикъ молодого Вульвича, въ род устрицы, съ прибавкою сильной пружины, отщелкиваніе и защелкиваніе которой не даетъ иногда спокойно удовлетворить аппетитъ молодому музыканту, перебывалъ, говоритъ, во всхъ чужеземныхъ странахъ.

Обдъ кончился и мистриссъ Багнетъ съ помощью двухъ молодыхъ отпрысковъ своихъ (которые вытираютъ до-чиста свои кружки, тарелки, ножи и вилки) приводитъ весь столовый приборъ въ такой же блестящій и опрятный видъ, въ какомъ онъ былъ до начала обда, и ставитъ все на мсто, счистивъ прежде всего съ очага, чтобъ не помшать мистеру Багнету и гостю закурить трубки. Вс эти домашнія суеты требуютъ усиленной топотни взадъ и впередъ но заднему двору, непомрнаго потребленія воды, которая на конецъ-концовъ иметъ честь омыть руки и лицо самой мистриссъ Багнетъ.

Окончивъ вс дла и омовеніе, мистриссъ Багнетъ, веселая и свжая, является къ очагу и садится шить въ веселой компаніи, и только теперь, потому-что только теперь предполагается, что умъ ея не занятъ мытьемъ зелени — мистеръ Багнетъ предлагаетъ кавалеристу изложить въ чемъ дло.

Мистеръ Джорджъ исполняетъ это предложеніе съ глубокимъ благоразуміемъ: обращаясь какъ-будто къ мистеру Багнету, онъ не спускаетъ глаза со старухи во все время изъясненія дла. Тмъ же самымъ занимается и мистеръ Багнетъ, а старуха, тоже съ полнымъ благоразуміемъ, сидитъ и шьетъ-себ. Наконецъ дло выяснилось и мистеръ Багнетъ прибгаетъ къ своему спасительному штандарту: дисциплина прежде всего!

— Вотъ и все тутъ Джорджъ! говоритъ онъ.

— Вотъ и все.

— И ты хочешь знать мое мнніе?

— Да я поступлю, какъ ты мн посовтуешь.

— Ну, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: выскажи ему мое мнніе, ты знаешь его, такъ и выскажи.

Мнніе оказывается слдующее, что мистеру Джорджу нечего путаться съ людьми, которые очень-тонки для него, и ввязываться въ дла, въ которыхъ онъ ни бельмеса не понимаетъ, что главное правило состоитъ въ томъ, чтобъ не бродить въ потьмахъ, не мшаться въ тайны и не ставить ноги тамъ, гд не видать дороги. Таково мнніе мистера Багнета, высказанное его старухой, оно, какъ-нельзя-больше, по сердцу мистера Джорджа, потому-что соотвтствуетъ вполн его умственному настроенію, изгоняетъ вс сомннія и приводитъ его къ непремнному желанію выкурить еще трубку ради такого исключительнаго казуса и поболтать про былое время съ каждымъ изъ членовъ почтеннаго семейства Багнетовъ, сообразно съ ихъ житейской опытностью.

Въ такомъ положеніи длъ мистеръ Джорджъ не прежде выпрямляется во весь ростъ въ гостепріимной комнатк, какъ приходить время фаготу и дудк отправляться въ театръ, гд ихъ ожидаетъ лондонская публика, и даже тогда только-что начинаетъ онъ прощаться съ Квибекой и Мальтой, опускаетъ въ карманъ своего крестника шиллингъ на лакомства, поздравляетъ его съ хорошей карьерой, и уже смеркается очень въ т минуты, когда мистеръ Джорджъ подходитъ къ полямъ Линкольнской Палаты.

— Хозяйство, семейство, размышляетъ онъ по дорог: — конечно, хорошая вещь: на себя смотришь какъ на бобыля. Но я хорошо сдлалъ, что не маршировалъ въ супружество. Врядъ ли я способенъ къ этому. Я и до-сихъ-поръ такой бродяга, что мсяца не содержалъ бы галереи, еслибъ за ней нуженъ былъ постоянный уходъ, да пришлось бы жить не такъ поцыгански, какъ я живу. Гм! я никому не въ тягость — и этого довольно. Со мной такого счастья не бывало много лтъ.

И, высвистывая, идетъ онъ впередъ.

Достигнувъ до Полей Линкольнской Палаты и взойдя на лстницу, ведущую въ квартиру мистера Телькингорна, находитъ онъ, что дверь заперта. Не обращая большаго вниманія на это обстоятельство, онъ пытается въ потьмахъ или съискать ручку колокольчика, или просто отворить дверь, и мечется изъ стороны въ сторону. Въ это время входитъ на лстницу и мистеръ Телькингорнъ (разумется, тихо) и гнвно спрашиваетъ:

— Кто здсь? Что теб надо?

— Это я, сэръ. Джорджъ. Сержантъ.

— А разв Джорджъ, сержантъ, не видитъ, что моя дверь заперта?

— Нтъ, сэръ, не вижу. Во всякомъ случа я не видалъ, сэръ, говоритъ Джорджъ раздражительнымъ тономъ.

— Измнили вы ваше мнніе? или остались при немъ же? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ. Но, тонкая устрица! знаетъ напередъ отвтъ.

— Остался при томъ же, сэръ.

— Я такъ и думалъ. Довольно. Вы можете идти. Хотя вы тотъ самый человкъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, отпирая дверь ключомъ:— въ чьей трущоб прятался мистеръ Гредли.

— Да, и тотъ самый, говоритъ кавалеристъ, спустись дв или три ступеньки внизъ: — такъ что жь, сэръ?

— А вотъ что! Я не люблю сообщничества такихъ людей. И еслибъ я зналъ это заране, вамъ бы не видать порога моей двери. Гредли опасный негодяй, злодй, разбойникъ.

Съ этими словами, произнесенными, быть-можетъ, слишкомъ-громко для мистера Теликингорна, входитъ онъ въ свои комнаты и съ сильнымъ шумомъ запираетъ за собою дверь

Мистеръ Джорджъ принимаетъ очень-оскорбительно такой способъ прощанья, тмъ-боле, что какой-то писецъ, входя въ это время на лстницу, слышитъ конецъ рчи мистера Телькинигорна и очевидно принимаетъ его на счетъ кавалериста.

— Славныя вещи здсь услышишь! говоритъ кавалеристъ, сходя съ лстницы и бранясь грозно:— Опасный негодяй, злодй, разбойникъ — прошу покорно! и взглянувъ наверхъ, онъ видитъ, что писецъ наблюдаетъ за нимъ, стараясь всмотрться, при блеск уличнаго фонаря, въ его лицо. Это такъ бситъ кавалериста, что онъ минутъ пять остается въ дурномъ расположеніи духа. Наконецъ все это высвистываетъ до тла и, отбивая такть, идетъ домой, въ свою галерею для стрльбы въ цль, и проч.

Часть шестая.

ГЛАВА XXVIII.
Желзозаводчикъ.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ преодоллъ на этотъ разъ родовую подагру, и сколько въ прямомъ, столько и въ переносномъ смысл — на ногахъ. Онъ теперь въ своемъ помсть, въ Линкольншайр. Но воды опять разлились по низменной почв, и холодъ и сырость, несмотря на вс предохраненія, проникаютъ въ стны Чизни-Вольда и даже въ кости сэра Лейстера. Яркіе огни дровъ и каменнаго угля (дедлоковскихъ дровъ изъ допотопнаго лса), разведенные въ широкихъ каминахъ, мигаютъ красными глазами на мрачныя проски парка, дрожатъ и шипятъ при вид валежника, но не могутъ изгнать врага своего — сырость. Трубы для горячей воды, проведенныя но стнамъ всего замка, обитыя двери и рамы, ставни, заслоны и занавски не исключаютъ топки каминовъ и не удовлетворяютъ потребностямъ сэра Лейстера. Въ настоящее время, въ одно прекрасное утро, фешнебэльная молва провозглашаетъ внемлющей Англіи, что миледи Дедлокъ будетъ на нсколько недль въ Лондонъ.

Хоти грустно, но справедливо, что иногда и великіе лорды имютъ бдныхъ родственниковъ. Въ-самомъ-дл великіе лорды частенько наслдуютъ такое пріятное прилагательное. Родственники сэра Лейстера въ самомъ отдаленномъ колн, просто ‘лзутъ изъ кожи’. Между ними есть такіе бдняки, что, право, можно взять на себя смлость и сказать, что для нихъ было бы большое счастіе, еслибъ они не принадлежали къ золотой цпи Дедлоковъ, а были бы съ самаго начала выкованы изъ желза и занимались бы черною работой.

Работа, между-тмъ (исключая нкоторые рдкіе примры, работы очень-нжной, но неприносящей никакой пользы) имъ не по-сердцу и не по достоинству дедлоковской породы. И вотъ посщаютъ они своихъ богатыхъ родственниковъ, длаютъ долги, пока имъ вритъ, и живутъ очень-грязно, если уже никто имъ не вритъ, женщины не находятъ себ мужей, мужчины не находятъ себ женъ, катаются въ экипажахъ, взятыхъ на-прокатъ, угощаются за чужимъ столомъ и такимъ образомъ отживаютъ жизнь свою.

По образу мыслей и по убжденіямъ сэра Лейстера, каждый, сколько-нибудь извстный человкъ, ему родственникъ. Знаменитый баронетъ, какъ какой-нибудь достославный паукъ, протягиваетъ нити родственной паутины, начиная отъ лорда Будля, сквозь герцога Фудля до самаго Будля, но, при этихъ родственныхъ связяхъ съ представителями человческаго рода, онъ милостивъ и великодушенъ относительно родственниковъ своихъ, стоящихъ на низшей степени соціальнаго значенія. И въ настоящую минуту, кром проникающей сырости, онъ еще выдерживаетъ въ Чизни-Вольд визиты такихъ родственниковъ съ большимъ самоотверженіемъ.

Изъ такихъ постителей на первомъ план виднется Волюмнія Дедлокъ, молодая леди, лтъ шестидесяти, имя честь по женской линіи принадлежать къ другой знаменитой фамиліи, она такимъ образомъ поддерживается съ двухъ концовъ незыблемыми связями въ фешенэбльномъ кругу. Миссъ Волюмнія во дни юности своей обладала прекрасными талантами: умла изъ цвтной бумаги вырзать различнаго рода трафареты, пть на испанскомъ язык подъ акомпаниментъ гитары и предлагать въ загородныхъ отеляхъ мудреныя шарады на французскомъ язык Такимъ-образомъ двадцать лтъ своего существованія, отъ двадцать-перваго до сорокъ-перваго года включительно, она изволила провести очень-весело, но, отцвтя и наскучивъ своими совершенствами въ испанскомъ нарчіи, она удалилась въ Батъ, гд скудно проживала, пользуясь ежегоднымъ незначительнымъ пособіемъ со стороны сэра Лейстера и повременамъ длала оттуда нападенія на родственные домы. У нея въ Бат огромное знакомство между серьзными, старыми джентльменами съ тонкими ногами въ нанковыхъ панталонахъ, и она пользуется въ этомъ пустынномъ город значительною извстностью. Но въ другихъ мстахъ на нее посматриваютъ нсколько-косо, по поводу нескромнаго употребленія кармина и настойчивой привычки носить старомодное ожерелье, подобное внцу, изъ розовенькихъ, маленькихъ птичьихъ яичекъ.

Надялись, что Волюмнія непремнно заслужитъ пенсію. Усилія на этотъ счетъ пробовались, и когда Вильямъ Буффи получилъ портфель, ожидали ршительно, что миссъ Волюмнія зашибетъ ежегодную пенсію сотни въ дв фунтовъ стерлинговъ. По Вильямъ Буффи, противъ всякаго ожиданія, открылъ, что въ ныншнія времена такое благодяніе невозможно.

То же самое приключилось и съ достопочтеннымъ Бобомъ Стеблизомъ, который, обладая опытностью ветеринарнаго врача, можетъ длать всевозможныя теплыя пойла и стрляетъ лучше любаго егеря. Онъ ужь давно искалъ тепленькаго мстечка, на которомъ могъ бы ревностно служить отечеству, однакожь безъ труда и отвтственности. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, давно бъ оцнили такія естественный тенденціи пылкаго, молодого человка, такой прекрасной фамиліи, но Вильямъ Буффй. получивъ портфель, открылъ, что онъ ничего не можетъ сдлать для достопочтеннаго Боба Стеблиза.

Остальные родственники — это леди и джентльмены различныхъ возрастовъ и способностей. Большая часть изъ нихъ любезна и разумна и, по всмъ вроятіямъ, была бы счастлива въ жизни, еслибъ забыла свои родственныя связи, но эти связи нсколько портятъ ее, заставляютъ бродить, какъ бы въ потьмахъ, безъ цли, безъ надежды, такъ-что она и сама, кажется, не знаетъ, что съ собой длать, какъ не знаютъ другія, что длать съ ней.

Въ этомъ обществ, впрочемъ, и въ каждомъ, леди Дедлокъ властвуетъ безгранично. Прелестна, изящна, совершенна, властительна въ своемъ маленькомъ мір (потому-что вдь, фешенэбльный міръ не тянется же отъ полюса до полюса), она даетъ обществу сэра Лейстера величественный я пріятный тонъ, хотя, быть-можетъ, нсколько надменный и равнодушный. Родственники, даже самые старшіе, которые были поражены женитьбой сэра Лейстера, отдаютъ теперь ей феодальное почтеніе и почтенный Бобъ Стеблинъ повторяетъ ежедневно избраннымъ друзьямъ своимъ, бесдуя съ ними между завтракомъ и обдомъ, свое любимое оригинальное замчаніе, что считаетъ ее наилучше-вызжанной лошадкой изъ цлаго табуна.

Таковы гости въ длинномъ парадномъ зал Чизни-Водьда въ этотъ пасмурный вечеръ, когда шаги на Террас Привидній (въ этой комнат, впрочемъ, они не слышны) напоминаютъ какого-нибудь дальняго родственника, умершаго отъ стужи и голода. Теперь почти время сна, ночники мерцаютъ по всмъ спальнямъ дома и заставляютъ тни старинной мебели дрожать на стнахъ и потолк. Спальные подсвчники стоятъ на стол въ отдаленномъ углу близь двери и родственники зваютъ на оттоманахъ, у рояли, за подносами съ содовою водою, за карточными столами и у камина. По одну сторону собственнаго камина (потому-что въ комнат два), стоитъ сэръ Лейстеръ, но другую сторону сидитъ миледи за своимъ столикомъ. Волюмнія, какъ одна изъ боле-привилегироваиныхъ родственникъ, сидитъ между пики въ роскошномъ кресл. Сэръ Лейстеръ смотритъ съ высокомрнымъ неудовольствіемъ на румяны и на розовое ожерелье.

— Я иногда встрчаю на своей лстниц, говоритъ протяжно Волюмнія, мысли, которой посл длинныхъ и разнообразныхъ разговоровъ вечера требуютъ успокоенія: — такую хорошенькую двочку, какой мн никогда не случалось видть.

— Protegee миледи, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Я такъ и думала. Только необыкновенный взглядъ могъ отъискать такую красоточку. Она просто чудо. Быть-можетъ, нсколько похожа на куклу, но такой свженькой и хорошенькой, мн никогда не случалось видть.

Сэръ Лейстеръ, хотя высокомрно недоволенъ румянами, но, кажется, раздлаетъ мнніе Волюнніи.

— Скажите! замчаетъ миледи лниво: — если въ этомъ случа былъ необыкновенный взглядъ, то это надо отнести не ко мн, а къ мистриссъ Раунсвель. Роза — ея находка.

— Ваша горничная, я думаю.

— Нтъ, она все у меня. Любимица, секретарь… и ужь я не знаю что.

— Вамъ пріятно видть ее возл себя, какъ цвтокъ, какъ птичку, какъ картинку, какъ пуделя… ахъ! нтъ, не пуделя, какъ что-нибудь, знаете, красивое? говоритъ Волюмнія симпатично. И какъ мила эта почтенная старушка мистриссъ Раунсвель. Я думаю, она очень-стара, а такъ чувствительна и такъ хороша собою! Она, мой самый лучшій другъ.

Сэръ Лейстеръ находитъ все это справедливымъ, потому-что управительница Чизни-Вольда должна быть необыкновенная женщина. Кром этого, онъ и самъ расположенъ къ мистриссъ Раунсвель и любитъ, когда ее хвалятъ, и онъ говоритъ: — вы нравы, Волюмнія, Волюмнія отъ этого въ совершенномъ восторг.

— У нея, кажется, нтъ дочерей?

— У мистриссь Раунсвель? Нтъ, Волюмнія. У нея одинъ сынъ, то-есть у нея два сына.

Миледи, которой хроническая болзнь — тоска, развилась въ этотъ вечеръ усиліями Волюмніи, устало смотритъ на спальный подсвчникъ и тихо вздыхаетъ.

— И замчательный примръ замшательства, въ которое впадаетъ нашъ вкъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ мрачной высокомрностью:— вообразите: мн пишетъ мистеръ Телькингорнъ, что сына мистриссъ Раунсвель приглашаютъ въ Парламентъ.

Миссъ Волюмнія испускаетъ легкій стонъ.

— Да, посудите сами, повторяетъ сэръ Лейстеръ: — въ Парламентъ!

— Господи, какія страсти! восклицаетъ Волюмнія.— Я никогда не слыхивала такихъ вещей. Кто же онъ такой?

— Онъ, кажется, желзозаводчикъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ разстановкой, невполн понимая, что это значитъ, и называютъ ли такимъ именемъ какое-нибудь человческое ремесло.

Волюмнія произноситъ другой стонъ.

— Онъ не принялъ предложенія, если мистеръ Телькингорнъ говоритъ правду, впрочемъ, не сомнваюсь въ словахъ его: мистеръ Телькингорнъ всегда точенъ и аккуратенъ. По во всякомъ случа, говоритъ сэръ Лейстеръ: — его приглашали — вотъ что ужасно-непостижимо. По-мн, тутъ можно вывести самыя-странныя умозаключенія.

Миссъ Волюмнія встаетъ, направляя взоръ свой на спальные подсвчники. Вслдствіе этого сэръ Лейстеръ, руководимый вжливостью, проходитъ залу изъ конца въ конецъ, беретъ одинъ изъ подсвчниковъ и засвчаетъ свчку на осненной колпакомъ ламп миледи.

— Я долженъ просить васъ, миледи, говоритъ онъ, засвчая свчку: — остаться еще на нсколько минутъ, потому-что этотъ индивидуумъ, о которомъ мы говоримъ, пріхалъ сюда вечеромъ передъ самымъ обдомъ и проситъ въ очень-приличномъ письм — сэръ Лейстеръ, по своему праводушію, не можетъ упустить этого пункта изъ виду — я долженъ сказать, что въ очень-приличномъ и хорошо-написанномъ письм, доставить ему честь, осчастливить его короткимъ разговоромъ съ вами и со мной, по поводу этой двочки. Такъ-какъ кажется, онъ хочетъ ухать сегодня же въ ночь, то я сказалъ, что мы его позовемъ передъ уходомъ спать.

Миссъ Волюмнія, произведя еще небольшой стонъ, обращается въ бгство, желая хозяевамъ поскоре отдлаться отъ… какъ бишь его?.. отъ желзозаводчика.

Остальные родственники вс исчезаютъ до послдняго. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Приходитъ слуга.

— Скажи мое почтеніе мистеру Раунсвелю, на половин управительницы домомъ: мы готовы его принять.

Миледи, повидимому, очень-разсянно слушавшая, смотритъ теперь со вниманіемъ на мистера Раунсвела, который входитъ въ комнату. Ему, можетъ-быть, немного за пятьдесятъ, лицо пріятное, большое сходство съ матерью, звучный голосъ, широкій лобъ, труды и заботы развяли его черные волосы. Озабоченный, но открытый видъ, одтъ въ черное платье, дятеленъ, быстръ, манеры свободны и натуральны и присутствіе могущественнаго баронета нисколько не смущаетъ его.

— Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, извините за безпокойство, которое и причиняю вамъ. Я постараюсь въ короткихъ словахъ высказать вамъ то, зачмъ я желалъ утруждать васъ своимъ присутствіемъ.

Глава Дедлоковъ указываетъ мановеніемъ руки на софу, между собою и миледи. Мистеръ Раунсвель спокойно садится.

— Въ это время, когда столько предпріятій въ ходу, люди, какъ я, имютъ работниковъ и поставщиковъ во многихъ мстахъ, такъ-что мы постоянно въ поспшныхъ разъздахъ.

Сэръ Лейстеръ доволенъ, что желзнозаводчикъ понимаетъ, что здсь нтъ ни поспшности, ни разъздовъ, здсь, въ этомъ древнемъ замк, основанномъ въ спокойномъ парк, гд плющъ и мохъ имлъ время зассть крпко, гд кривые, покрытые наростами вязы и тнистые дубы глубоко пустили столтніе корни въ неоскорбленную почву, гд солнечные часы мрно показывали впродолженіе нсколькихъ вковъ время, которое такая же собственность каждаго Дедлока, какъ замокъ и помстье.

Сэръ Лейстеръ садится въ спокойное кресло и такимъ — образомъ противополагаетъ спокойствіе своей особы и своего Чизни-Вольда, безпокойной подвижности желзнозаводчика.

— Леди Дедлокъ была такъ милостива, продолжалъ мистеръ Раунсвель съ почтительнымъ взглядомъ и поклономъ въ сторону миледи: — что взяла къ себ молоденькую красавицу — Розу. Сынъ мой, бывши здсь, влюбился въ Розу, просилъ моего согласія на его бракъ съ ней и желалъ, чтобъ я лично удостоврился, любитъ ли его двушка — мн кажется, что она платитъ ему взаимностью. Я до сегодня не видывалъ Розы, но въ сын моемъ я увренъ: выборъ его не можетъ быть дуренъ. Я нашелъ ее совершенно-сходной съ его словами, и матушка отзывается о ней съ наилучшей стороны.

— Она заслуживаетъ похвалы во всхъ отношеніяхъ, говоритъ миледи

— Слова ваши очень радуютъ меня, леди Дедлокъ, и нтъ надобности выражать, какую я могу придавать цну вашему милостивому мннію.

— Совершенно нтъ надобности, замчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ и находя, что языкъ желзнозаводчика ужь очень-проворенъ.

— Совершенно нтъ надобности, сэръ Лейстеръ. Но такъ-какъ сынъ мой еще очень-молодъ и Роза также еще очень-молода, и притомъ сынъ мой долженъ пробить себ дорогу въ жизни, какъ я ее пробилъ, то женитьба его въ настоящее время должна быть, въ нкоторомъ отношеніи, дло второстепенное. Но предположимъ, что я соглашусь на бракъ его съ этой красоточкой и она согласится выйдти за него замужъ, то я считаю долгомъ справедливости, высказать съ самаго начала — и увренъ, сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, вы поймете меня и извините — что и поставлю въ условіе, чтобъ она не оставалась больше въ Чизни-Вольд. Такимъ-образомъ, прежде, чмъ переговорю съ моимъ сыномъ, я беру смлость доложить вамъ, что если ея удаленіе какимъ бы то образомъ ни было непріятно и неудобно для васъ, то я буду убждать сына отложить это дло до боле-благопріятныхъ обстоятельствъ.

Не оставаться въ Чизни-Вольд! ставить это въ условіе!.. Вс прежнія, злыя подозрнія относительно Ватъ Тайлера быстрымъ потокомъ приливаютъ къ голов сэра Лейстера, такъ-что прекрасные сдые волосы его, даже и въ бакенбардахъ, приходятъ въ страшное негодованіе.

— Долженъ ли и понимать, сэръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — и должна ли понимать миледи, онъ приводитъ ее, вопервыхъ изъ вжливости, а вовторыхъ въ надежд на ея глубокій умъ, къ которому питаетъ глубокое уваженіе: — долженъ ли я понимать мистеръ Рауисвель, и должна ли понимать миледи, сэръ, что эта молодая двушка, слишкомъ-хороша для Чизни-Вольда, или что ея присутствіе здсь, оскорбительно для вашего сына?

— Ни въ какомъ случа, сэръ Лейстеръ.

— Мн это очень-пріятно слышать.— Сэръ Лейстеръ въ-самомъ-дл очень-высокомренъ.

— Пожалуйста мистеръ Раунсвель, говоритъ миледи, отстраняя отъ разговора сэра Лейстера, легкимъ мановеніемъ своей изящной ручки, какъ-будто онъ былъ ни больше ни меньше какъ муха: — объясните мн, что вы хотите сказать.

— Съ большимъ удовольствіемъ, леди Дедлокъ: это мое искреннее желаніе.

Обративъ свою стройную головку — мысли которой такъ быстры и дятельны, что не могутъ быть порабощены безстрастіемъ, хотя давно заученнымъ — къ строгому саксонскому лицу постителя, исполненному ршимости и твердости, миледи слушаетъ внимательно и повременимъ едва-замтно киваетъ своей головкой.

— Я, сынъ вашей управительницы, леди Дедлокъ, и провелъ мое дтство при этомъ дом. Мать моя живетъ здсь полвка и, нтъ сомннія, желаетъ умереть здсь. Она можетъ служить образцомъ, быть-можетъ, единственнымъ, любви, привязанности и врности къ такимъ людямъ, которыми дйствительно можетъ гордиться Англія, и такіе люди оцняютъ ее по достоинству столько же, сколько и она оцняетъ ихъ.

Сэръ Лейстеръ хрипитъ подъ такой параллелью, но въ своемъ достоинств и въ своей справедливости онъ находитъ, хотя и не высказываетъ этого, что мистеръ Раунсвель правъ.

— Извините меня, что я говорю о вещахъ такой очевидной ясности, по я боялся дать поводъ къ ложному заключенію, продолжаетъ желзнозаводчикъ, едва повернувъ глаза на сэра Лейстера: — что будто бы я стыжусь положеніемъ моей матери, или по питаю того почтенія, которое способенъ внушать Чизни-Вольдъ. Я бы конечно долженъ былъ желать и я бы желалъ отъ всего сердца, леди Дедлокъ, чтобъ матушка моя, проживши здсь столько лтъ, перехала бы, на остатокъ дней своихъ ко мн, но, зная какъ тяжело будетъ ей разставаться съ этими мстами, я давно выбросилъ эту мысль изъ головы.

Сэръ Лейстеръ опять обнаруживаетъ надменное величіе при мысли, что мистриссъ Раунсвель могла, когда-нибудь, оставить мсто своего пребыванія, чтобъ кончить остатокъ дней своихъ въ дом желзнозаводчика.

— Я былъ, продолжаетъ поститель съ скромною ясностью — ученикомъ и работникомъ. Цлые годы, я долженъ былъ жить трудами рукъ своихъ и заботиться, сколько могъ, о своемъ образованіи. Жена моя была дочерью подмастерья и воспитана просто. У насъ, кром сына, о которомъ я говорилъ, еще три дочери, имя къ-счастью порядочныя средства, мы могли воспитать ихъ лучше, чмъ было воспитаны сами. Мы дали имъ хорошее, очень-хорошее образованіе. Вс наши попеченія, вс наши удовольствія клонились къ тому, чтобъ сдлать ихъ достойными всякаго хорошаго мста, на какомъ бы ни привелось имъ быть въ жизни.

Со стороны сэра Лейстера опять обнаруженіе надменнаго величія.

— Все что я высказалъ вамъ, леди Дедлокъ, такъ обыкновенно въ той (трап, гд я живу, и въ томъ класс, къ которому принадлежу, что неровные браки у насъ встрчаются чаще, чмъ въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ приходитъ къ отцу своему и говоритъ, что онъ влюбленъ въ молодую двушку на фабрик, Отецъ, который самъ прежде работалъ на фабрик, быть-можетъ нерадостно выслушаетъ это признаніе. Быть-можетъ у него другіе виды на судьбу своего сына. Или, быть-можетъ, слыша самые лучшіе отзывы объ этой двушк, онъ скажетъ своему сыну: ‘твой выборъ во многомъ удаченъ, но пусть она образуется, или пусть она ходитъ въ школу съ твоими сестрами, столько-то времени, въ которое ты даешь мн честное слово видться съ нею не больше какъ столько-то разъ, и тогда, если наклонности ваши не измнятся и она сравняется съ тобою въ образованіи, женись на ней’. Такихъ примровъ, миледи, я видалъ тысячу и думаю, что и самъ долженъ ими руководиться.

Высокомріе сэра Лейстера выходитъ изъ границъ, спокойно, по страшно.

— Знаете ли вы, сэръ, что эта молодая двочка, которую миледи — м-и-л-е-д-и взяла къ себ, воспитывалась въ приходской школ, за этой ршеткой?

— Знаю, сэръ Лейстеръ, прекрасная школа и содержится роскошно.

— Слдовательно, мистеръ Раунсвель, отвчаетъ сэръ Лейстеръ: — и не могу понять, что вы хотите сказать.

— Можетъ, вамъ будетъ понятне, сэръ Лейстеръ, если я скажу, говоритъ желзнозаводчикъ, покраснвъ немного: — что, по моему мннію, во всхъ приходскихъ школахъ учать не тому, что полезно знать жен моего сына.

При этихъ словахъ умъ Дедлока быстро перебгаетъ отъ неоскорбляемой до-сихъ-поръ приходской школы къ цлому политическому составу государства, и онъ говоритъ:

— Миледи, простите меня. Позвольте одну минуту Миледи давала знакъ, что она хочетъ говорить: — мистеръ Раунсвель, наши взгляды на образованіе, паши взгляды на словомъ сказать: наши взгляды на все діаметрально-противоположны, и продолжать этотъ разговоръ, я думаю сколько непріятно для васъ, столько и для меня. Молодая двочка, о которой мы говоримъ, отличена вниманіемъ и покровительствомъ миледи. Если она желаетъ лишиться этого вниманія и покровительства, или если она готова подвергнуться вліянію кого бы то ни было, кто, для личнаго своего интереса — вы мн позволите, употребить эти выраженія — кто, дли личнаго своего интереса, вовсе несроднаго съ моими понятіями, лишить ея этого вниманія и покровительства, то она во всякое время совершенно свободна. Мы, съ нашей стороны, благодарны вамъ за вашу откровенность, она ни въ какомъ случа не можетъ повредить этой двочк. Во всхъ другихъ отношеніяхъ условій между ними быть не можетъ: и мы васъ просимъ, чтобъ вы были такъ добры, оставили этотъ предметъ разговора.

Поститель выжидаетъ нсколько времени, чтобъ дать случай говорить миледи, но миледи безмолвствуетъ. Онъ встаетъ и говоритъ:

— Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, позвольте мн поблагодарить васъ за ваше вниманіе и замтить только одно, что я буду строго настаивать, чтобъ сынъ мой не питалъ тщетныхъ надеждъ. Покойной ночи.

— Мистеръ Раунсвель, говоритъ сэръ Лейстеръ, чекъ истинный джентльменъ:— теперь уже поздно и ночь темна. И надюсь, что вы позволите мн и миледи предложить вамъ остаться въ Чизни-Вольд до завтрашняго утра.

— Я въ этомъ уврена, прибавляетъ миледи.

— Я очень-благодаренъ вамъ, но не могу воспользоваться вашимъ предложеніемъ: завтра утромъ, въ назначенный часъ, я долженъ быть уже очень-далеко.

Желзнозаводчикъ удаляется. Сэръ Лейстеръ звонитъ въ колокольчикъ. Миледи встаетъ съ своихъ креселъ.

Въ будуар своемъ миледи сидитъ задумчиво передъ каминомъ и, невнимательная къ гулу шаговъ на Террас Привидній, смотритъ на Розу, которая пишетъ въ сосдней комнат.

Проходитъ нсколько минутъ, миледи зоветъ къ себ Розу:

— Поди ко мн, дитя мое. Скажи мн правду: ты влюблена?

— О, миледи!..

Миледи смотритъ на потупленные глазки, на закраснвшееся личико и говоритъ съ улыбкой:

— Въ кого влюблена ты? въ внука мистриссъ Раунсвель?

— Да, миледи но я не знаю ужели я уже влюблена!

— Ахъ, плутовка! А знаешь, что онъ уже влюбленъ въ тебя?

— Я думаю, что онъ меня немножко любитъ, миледи. И Роза залилась слезами.

Ужели это леди Дедлокъ стоитъ передъ деревенской красавицей, нжнымъ пальчикомъ треплетъ ея черные локоны и съ исполненнымъ чувства интересомъ наблюдаетъ за ней? Да, это она — она!

— Послушай дитя мое: ты молода и добра и…. мн кажется, ты любишь меня.

— Ей-Богу люблю, миледи, ей-Богу люблю! и все готова сдлать, чтобъ доказать любовь мою.

— И я думаю, Роза, ты не оставишь меня теперь, даже…. ни для кого?

— Никогда, миледи! О, никогда! и эта мысль, кажется, пугаетъ Розу.

— Доврься мн, дитя мое. Не бойся меня. Я желаю, чтобъ ты была счастлива, я буду стараться о твоемъ счастіи, можетъ, и мн суждено осчастливить кого-нибудь на земл.

Роза, со слезами на глазахъ, надаетъ передъ ней на колни и цалуетъ ея руки. Миледи, въ свою очередь, беретъ ея руку, разсматриваетъ, ставитъ между огнемъ и собой, задумывается и опускаетъ ее.

Роза, замтивъ задумчивость миледи, тихо уходитъ, а миледи продолжаетъ смотрть на пламя камина.

Чего ищетъ она?— руки, которой нтъ, которой никогда не было? руки, которая своимъ волшебнымъ прикосновеніемъ измнила бы ея жизнь? А можетъ-быть, она прислушивается къ шуму шаговъ, раздающемуся на Террас Привидній? и, можетъ, думаетъ она, чьи это шаги? мужчины? женщины? ребенка? который все идетъ впередъ, впередъ, впередъ? Грусть и мечта овладли ею, а то зачмъ было бы такой великой свтской дам запереть двери и сидть одной у догорающаго камина! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волюмнія ухала на слдующее утро и вс братцы и сестрицы исчезли до обда, съ своей многочисленной прислугой, потому-что держать многочисленную прислугу необходимо: этого требуютъ родственныя связи, несмотря на то, что и содержатъ самихъ себя имъ довольно-трудно — такъ исчезаютъ они на вс четыре страны свта. И зимній втеръ заметаетъ слдъ ихъ поблекшимъ листомъ, какъ-будто бы и они сами были, ни больше ни меньше, какъ увядшая трава.

ГЛАВА XXIX.
Молодой человкъ.

Чизни-Вольдъ запертъ, копры свернуты и покоятся въ углахъ опустлыхъ комнатъ, яркій дама находится подъ чехлами изъ суровой парусины, рзьба и позолота подъ гнетомъ тяжелыхъ покрововъ и предки Дедлоковъ прячутся опять во мракъ неизвстности. Вокругъ замка густо падаетъ пожелтвшій листъ, но падаетъ тихо, съ мертвенной неподвижностью. Сколько ни трудись садовникъ мести газонъ и отвозить упадшій листъ далеко, далеко, все-таки лежитъ онъ вокругъ замка слоемъ въ добрую четверть. Рзкій втеръ свиститъ около Чизни-Вольда, хлещетъ тяжелымъ дождемъ но ставнямъ и стекламъ и завываетъ въ трубахъ каминовъ. Туманъ ползетъ по аллеямъ, застилаетъ виды и саваномъ подымается надъ возвышенностями парка. Холодъ повсюду въ опустломъ замк и, потянувъ носомъ, чувствуешь сырой запахъ бренными останками Дедлоковъ, какъ-будто бы тни ихъ выходятъ въ длинныя ночи изъ своей преисподней и гуляютъ здсь, по Террас Привидній.

За-то городской отель рдко раздляетъ состояніе духа Чизни-Вольда, рдко радуется онъ, когда радуется Чизни-Вольдъ, рдко печалится онъ, когда печалится Чизни-Вольдъ — разв только въ случа смерти какого-нибудь Дедлока: такъ городской отель ожилъ и блистаетъ. Въ немъ такъ тепло и ярко, какъ только можетъ быть въ такомъ фешенэбльномъ отел, онъ такъ пропитанъ нжнымъ ароматомъ пышныхъ цвтовъ, какіе только могутъ доставить теплицы и оранжереи, что въ голову не прійдетъ, будто на двор зима. Тихъ онъ и спокоенъ, и только стукъ маятниковъ, да по-временамъ трескъ угольевъ на каминныхъ ршеткахъ нарушаютъ безмолвіе въ залахъ. И окружаетъ онъ сэра Лейстера застывшія ноги, словно въ шерсть, выкрашенную радужными цвтами. И сэръ Лейстеръ Дедлокъ доволенъ: онъ можетъ, въ полномъ блеск величія, покоиться передъ каминомъ своей библіотеки, иногда удостоить разсяннымъ взглядомъ корешки переплетовъ, или одобрительно взглянуть на изящныя произведенія кисти. У него, въ библіотек картины старой и новйшей школы, есть также и модныя произведенія, въ которыхъ искусство нисходитъ случайно до мастерства и которыя какъ нельзя больше напоминаютъ пестрый аукціонъ, гд только и слышишь: ‘вотъ три стула съ высокими спинками, столъ съ скатертью, длинногорлая бутылка (съ виномъ), кружка, полный костюмъ испанки, трехчетвертной портретъ натурщицы миссъ Джогъ, платье Дон-Кихота’, или ‘вотъ каменная терраса (поврежденная), гондола, въ отдаленіи, полная одежда венеціанскаго сенатора, роскошно-вышитый атласный костюмъ съ профильнымъ портретомъ натурщицы, миссъ Джогъ, палашъ, украшенный золотыми насчками и дорогими камнями, мавританская одежда (очень-рдкая) и Отелло’.

Мистеръ Телькингорнъ приходитъ и уходитъ довольно-часто: есть длано имніямъ, возобновленіе контрактовъ и тому подобное. Онъ также довольно-часто видитъ миледи, и онъ и она такъ спокойны, такъ равнодушны, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ никогда. Но, можетъ, миледи боится этого Телькингорна и, можетъ-быть, онъ что провдалъ, быть-можетъ, онъ преслдуетъ ее настойчиво, неутомимо, безъ капли состраданія, совсти, сожалнія, быть-можетъ, ея красота и весь этотъ блескъ, который окружаетъ ее, даютъ ему больше желанія стремиться къ тому, чего онъ такъ добивается, и длаютъ его боле непреклоннымъ. Можетъ, онъ холоденъ и жестокъ, можетъ, онъ непреклоненъ въ своихъ обязанностяхъ, можетъ, обуреваемъ желаніемъ власти, можетъ, но терпитъ ничего тайнаго для себя въ томъ омут, въ которомъ весь вкъ свой купался въ секретахъ, можетъ, онъ въ глубин души своей ненавидитъ этотъ блескъ, въ которомъ онъ только слабая искра, можетъ, онъ озлобленъ презрніемъ и обидами своихъ великосвтскихъ кліентовъ, можетъ-быть, онъ питаетъ въ сердц своемъ вс это ощущенія заразъ — только ясно, что молоди чувствовала бы себя во сто кратъ спокойне подъ наблюденіемъ пяти тысячъ паръ фешонэбельныхъ глазъ, чмъ подъ наблюденіемъ пары, и то старыхъ глазъ ржаваго адвоката съ узломъ на галстух, съ черными, матовыми панталонами, завязанными лентами на штиблетахъ.

Сэръ Лейстеръ сидитъ въ будуар миледи, въ той самой комнат, въ которой мистеръ Телькингорнъ читалъ клятвенное показаніе по длу Жарндисовъ, и сидитъ онъ въ особенно-самодовольномъ настроеніи духа. Миледи — какъ въ тотъ день, сидитъ передъ огнемъ, прикрываясь опахаломъ. Сэръ Лейстеръ ощущаетъ большое удовольствіе, потому-что отъискалъ въ газетахъ замтки, соотвтствующія его образу мыслей, касательно открытія шлюзовъ и состава общества. Он такъ хорошо приноровлены къ настоящему случаю, что онъ не утерплъ и пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочесть ихъ вслухъ передъ миледд.— Человкъ, который писалъ эту статью, замчаетъ онъ въ вид предисловія, кивая на огонь — * иметъ очень-много здраваго смысла.

Смыслъ писателя статьи не настолько Однакожъ здравъ, чтобъ но наскучить до смерти миледи, посл томительнаго напряженія слушать, или. лучше сказать, томительнаго напряженія притворяться внимательной, ока становится разсянной, впадаетъ въ созерцаніе огня, какъ-будто она была еще въ Чизни-Вольд. Сэръ Лейстеръ ничего не замчаетъ, читаетъ-себ все дальше и дальше сквозь двойное стекло своихъ очковъ, повременамъ останавливается, чтобъ произносить сентенціи въ род слдующихъ: ‘правда, совершенная правда! Очень-хорошо сказано! Я и самъ часто такъ думалъ!’ обыкновенно теряетъ то мсто, на которомъ остановился и отъискиваетъ его довольно-долго, по столбцамъ газеты.

Сэръ Лейстеръ читаетъ съ невыразимой важностью и величіемъ, вдругъ дверь отворяется и напудренный Меркурій произноситъ слдующій странный докладъ:

— Миледи, молодой человкъ, по имени Гуппи!

Сэръ Лейстеръ останавливается, таращитъ глаза и повторяетъ убійственно-гордымъ голосомъ:

— Молодой человкъ по имени Гуппи?

Обернувшись къ двери, видитъ онъ молодаго человка по имени Гуппи, совершенно-переконфуженнаго и съ очень-плохою рекомендаціею относительно манеръ и наружности.

— Что это значитъ, говоритъ сэръ Лейстеръ напудренному Меркурію:— что ты, безъ всякаго предварительнаго позволенія, докладываешь о какомъ-то молодомъ человк, по имени Гуппи?

— Прошу прощенья, сэръ Лейстеръ, но миледи приказала принять этого молодаго человка, когда бъ онъ ни пришелъ. Я не зналъ, что вы находитесь здсь, сэръ Лейстеръ.

Произнеся это оправданіе, напудренный Меркурій бросаетъ презрительный и злобный взглядъ на молодаго человка, по имени Гуппи, и въ этомъ взгляд ясно выражается фраза: — вишь нелегкая тебя принесла, чтобъ заставить меня надлать глупостей.

— Онъ правъ: я дала ему это приказаніе, говоритъ миледи.— Пусть подождетъ молодой человкъ.

— Не безпокойтесь, миледи, если вы дозволили принять его, то я не смю больше безпокоить васъ.— Сэръ Лейстеръ, руководимый своей галантерейностью, удаляется, стараясь всячески не замтить поклона молодаго человка, котораго онъ считаетъ въ своемъ высокомріи за какого-нибудь башмачника очень-неудачной наружности.

Леди Дедлокъ величественно осматриваетъ своего постителя (когда Меркурій удалился изъ комнаты) съ ногъ до головы, заставляетъ его стоить около двери и наконецъ спрашиваетъ: зачмъ онъ пришелъ?

— Чтобъ имть честь говорить съ вами, милостивая государыня, говоритъ смущенный мистеръ Гуппи.

— Вы врно тотъ самый, отъ котораго я получала такъ много писемъ?

— Да, милостивая государыня, я долго писалъ къ вамъ, пока не былъ удостоенъ милостивымъ отвтомъ вашимъ.

— Къ-чему же вамъ говорить со мной? Разв вы не могли изложить мн въ письм вашу просьбу?

Мистеръ Гуппи корчить ротъ свой въ безмолвное ‘но’, и мотаетъ головой.

— Вы странно-навязчивы. Я уврена, что все, что ни мн скажете, до меня ни въ какомъ случа касаться не можетъ, а потому извините если, безъ дальнихъ церемоній, и попрошу насъ прямо сказать мн, что намъ нужно.

И миледи, играя опахаломъ, равнодушно поворачивается спиною къ молодому человку по имени Гуппи.

— Съ вашего позволенія, милостивая государыня, говоритъ молодой человкъ:— и тотчасъ же приступлю къ наложенію моего дла. Ггм! гм! я, какъ я уже имлъ честь, ваша милость, налагать передъ вами въ первомъ письм моемъ, состою по юриспруденціи. Какъ юристъ, я имю привычку не упоминать письменно о мст моего служенія, на которомъ, я могу сказать смло, стою довольно-твердой ногой. Теперь я доложу вамъ, милостивая государыня, но секрету, что я состою въ контор Кенджа и Корбая, въ Линкольнской Палат, которая не безъизвстна нашей милости, по поводу оберканцелярскаго процеса Жарндисовъ.

Лицо миледи выражаетъ нкоторое вниманіе и изящная ручка больше не играетъ веромъ.

— Теперь я могу смло сказать передъ вами, милостивая государыня, говорятъ мистеръ Гуппи нсколько-ободренный,— что дло, которое привело меня къ вашей милости, вовсе не относится къ процесу Жарндисовъ, и что, быть-можетъ, поведеніе мое покажется докучливымъ и даже въ нкоторой степени навязчивымъ.— Подождавъ съ минуту отрицательнаго разувренія я не получая его, мистеръ Гуппи продолжаетъ:— еслибъ оно относилось къ длу Жарднисовъ, я бы, милостивая государыня, счелъ долгомъ отправиться къ вашему ходатаю, мистеру Телькингорну, на Поля Линкольнской Палаты. Я имю удовольствіе быть съ нимъ знакомъ, по-крайней-мр мы кланяемся при встрч другъ съ другомъ — такъ я, милостивая государыня, обратился бы прямо къ нему…

Миледи поворачиваетъ слегка головку и говоритъ,

— Вамъ лучше ссть.

— Благодарю васъ, ваша милость. Мистеръ Гуппи садится.— Теперь, милостивая государыня — мистеръ Гуппи посматриваетъ на маленькій лоскутокъ бумаги, на которомъ вкратц написаны примчанія касательно всего того, что онъ хочетъ говорить, и который, повидимому, запутываетъ его безвыходно: — я… о, да!… я повергаю себя совершенно въ руки вашего сіятельства, каждый намекъ вашего сіятельства о моемъ сегодняшнемъ визит Кенджу и Корбаю, или мистеру Телькингорну, можетъ имть вредное вліяніе на мое положеніе. Въ этомъ я сознаюсь откровенно и полагаюсь на честь вашего сіятельства.

Миледи презрительнымъ мановеніемъ ручки даетъ почувствовать, что считаетъ его недостойнымъ никакихъ намековъ съ ея стороны.

— Благодарю васъ, ваше сіятельство, говоритъ мистеръ Гуппи.— благодарю васъ. Теперь я… а чортъ возьми!.. Дло въ томъ, что я написалъ здсь только заглавными буквами о чемъ желалъ имть честь говорить съ вами, въ настоящее время, все перепуталось у меня въ голов и я совершенно сбился. Если ваше сіятельство позволите мн на полминутки подойти къ окну, л…

Мистеръ Гуппи подходитъ къ окну, нарушаетъ спокойствіе двухъ инсепараблей и говоритъ имъ: ‘виноватъ-съ, очень виноватъ-съ’, и, къ душевномъ разстройств, никакъ не можетъ понять свои стенографическія каракульки. Потъ онъ ворчитъ, потетъ и краснетъ, то подноситъ бумажку къ самому носу, то отводитъ ее на руку дистанціи: О. С…, что это такое О, С? а это Э, С, да, вотъ что! Э, С, понимаю, понимаю! и онъ возвращается назадъ просвщеннымъ.

— Не знаю, говоритъ мистеръ Гуппи, ставъ между миледи и своимъ стуломъ: — случалось ли вашей милости слышать о молодой двушк миссъ Эсирь Семерсонъ?

Миледи во вс глаза смотритъ на него и говоритъ:

— Прошедшей весной мн случилось видть эту молодую двушку.

— Ваше сіятельство не были поражены ея сходствомъ съ кмъ-нибудь? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ свои руки, склонивъ голову на сторону и почесывая уголъ рта своимъ памятнымъ листкомъ.

Миледи не спускаетъ съ него глазъ.

— Нтъ.

— Вы не замтили въ ней семейнаго сходства съ вашимъ сіятельствомъ?

— Нтъ.

— Я думаю, ваша милость, говоритъ мистеръ Гуппи: — съ трудомъ можетъ припомнить черты лица миссъ Сомерсонъ?

— Нтъ, я ее помню довольно-хорошо. Но, во всякомъ случа, что жь мн до этого?

— Ваше сіятельство, смю уврить васъ, что, нося образъ миссъ Сомерсонъ въ груди своей, я признаюсь намъ въ этомъ по секрету: мн случилось однажды, бывъ съ однимъ изъ моихъ друзей въ Линкольншайр, постить ваше помстье Чизни-Вольдъ, и быль до такой степени ошеломленъ сходствомъ миссъ Эсири Сомерсонъ съ портретомъ вашего сіятельства, что въ ту минуту я не зналъ, что со мной длается. И теперь, имя честь видть близко особу вашего сіятельства (я долженъ сознаться передъ вами, что я пытался не, разъ увидать васъ, и мн удавалось видть ваше сіятельство сквозь окно кареты, когда вы изволили прогуливаться въ парк, но такъ близко я имю счастье васъ видть въ первый разъ), и еще больше пораженъ этимъ сходствомъ.

Молодой человкъ, по имени Гуппи! Было время, когда женщины жили въ крпкихъ замкахъ и имли подъ рукою своею безпощадныхъ служителей. Такъ, еслибъ въ то время молодой человкъ, по имени Гуппи, на тебя смотрли эти прекрасные глазки, точно съ такимъ же выраженіемъ, съ какимъ смотрятъ теперь, жизнь твоя была бы на волоск.

Миледи, тихо играя веромъ, спрашиваетъ опять:— какимъ же образомъ относится къ ней это сходство?

— Ваше сіятельство, отвчаетъ мистеръ Гуппи, наводя опять справки на своей бумажк: — мы сейчасъ къ этому пріидемъ. Провались эти замтки!.. А! мистриссъ Чедбандъ. Да!.. мистеръ Гуппи подвигаетъ свой стулъ нсколько впередъ и садится. Миледи совершенно-спокойно прислоняется къ спинк своихъ креселъ, быть-можетъ, на одинъ полосъ, не такъ граціозно, какъ обыкновенно, но взоръ ея нисколько не измняетъ своей смлости.

— Ахъ! позвольте немного… мистеръ Гуппи опять наводитъ справку: — Э. С. два раза? А, а! Понимаю, понимаю! и мистеръ Гуппи, свернувъ бумажку, продолжаетъ:

— Ваше сіятельство, рожденіе миссъ Эсири Семереонъ покрыто тайной, я знаю это обстоятельство, говоря между нами, по должности моей въ контор Кенджа и Карбоя. И такъ-какъ я говорилъ вамъ, что образъ миссъ Сомерсонъ запечатлнъ въ моемъ сердц, то, еслибъ я могъ раскрыть эту тайну, могъ бы доказать ей, быть-можетъ, высокое происхожденіе быть-можетъ, родство съ вами, тогда она попала бы въ процесъ по длу Жарндисовъ и, можетъ-статься, обратила бы боле-милостивый взглядъ на мои настоящія чувства, между-тмъ, какъ теперь она на меня и смотрть не хочетъ.

Что-то въ род злобной улыбки мелькаетъ по лицу миледи.

— Дале, очень-странное обстоятельство, ваша милость, говорятъ мистеръ Гуппи:— но обстоятельство, часто — встрчающееся съ нами, юристами — если я смю такъ себя назвать, потому-что если я и не имю еще вакантнаго мста, однакожь надюсь тотчасъ же получить его, какъ только мать моя, живущая пожизненнымъ доходомъ, составитъ достаточную сумму денегъ, что, конечно, нелегко, необходимую для взноса за патентъ — что я встртилъ особу, которая жила въ качеств горничной у той леди, въ чьемъ дом, до мистера Жарндиса, воспитывалась миссъ Сомерсонъ. Эта леди была миссъ Барбара, ваше сіятельство.

Что эта смертная блдность, покрывающая лицо миледи: отраженіе ея вера, обтянутаго зеленой тзфтой, или признавъ болзни, внутренняго волненія?

— Случалось ли, вашему сіятельству, говоритъ мистеръ Гуппи: — когда-нибудь видть миссъ Барбару?

— Не знаю. Быть-можетъ, да.

— Была ли съ вами въ родств миссъ Барбара? милостивая государыня.

Губки миледи приходятъ въ движеніе, но она молчитъ и отрицательно качаетъ головкой.

— Не родня? говоритъ мистеръ Гуппи.— Но, быть-можетъ, ваше сіятельство, наврное не знаете? это очень можетъ быть — да?

Посл каждаго изъ этихъ вопросовъ миледи наклоняетъ головку.

— Очень-хорошо, продолжаетъ мистеръ Гуппи: — только миссъ Барбара была очень-скрытна, очень-скрытна для женщины (потому-что, вообще говоря, женщины очень-словоохотливы, по-крайней-мр въ обыкновенной жизни), такъ-что та особа, которая передавала мн нкоторыя подробности, долго не знала, что у миссъ Сомерсонъ есть родственники, и только однажды, какъ-то случайно, миссъ Барбара проговорилась про этой женщин, что настоящее имя Эсири Сомерсонъ — Эсирь Гаудонъ.

— О, Боже!

Мистеръ Гуппи таращитъ глаза, леди Дедлокъ сидитъ противъ него точно въ томъ же положеніи, смотритъ на него тмъ же проницательнымъ взглядомъ, ротъ немного открытъ, лобъ слегка сморщенъ и въ настоящую минуту она похожа на трупъ.

Онъ видитъ, какъ къ ней возвращается сознаніе, видитъ, какъ дрожь пробгаетъ по ея тлу, словно зыбь на поверхности воды, видитъ, какъ уста ея судорожно открываются и сжимаются, какъ силы приходятъ къ ней, и она начинаетъ сознавать и его присутствіе и смыслъ словъ его. Все это совершается такъ быстро, переходъ отъ самозабвенія къ жизни такъ же мгновененъ, какъ мгновенно долго-сохранившійся трупъ покойника исчезаетъ въ прахъ при первомъ прикосновеніи воздуха.

— Вашему сіятельству знакомо имя Гаудона?

— Прежде я слыхала о немъ.

— Одинъ изъ отдаленныхъ родственниковъ вашего семейства?

— Нтъ.

— Теперь, милостивая государыня, говоритъ мистеръ Гуппи: — я прихожу къ концу того, что мн извстно до-сихъ-поръ, впослдствіи и надюсь открыть больше-и-больше. Да будетъ извстно вашему сіятельству. если до-сихъ-поръ вы этого не знаете какимъ-нибудь образомъ, что, нсколько времени тому назадъ, въ дому нкоего Крука былъ найденъ умершимъ въ страшной нищет писецъ. Никто не зналъ имени этого писца, но мн удалось открыть недавно, что это былъ Гаудонъ.

— Что жь мн до этого?

— Да-съ, ваше сіятельство, еще вотъ что: странная вещь сочилось посл его смерти. Какая-то леди, переодтая въ платье горничная, ходила осматривать мста, гд жилъ этотъ писецъ и гд онъ погребенъ. Ее сопровождалъ мусорщикъ, грязный мальчишка… Если вашему сіятельству угодно, я могу, въ любое время, привести его къ вамъ.

Что за дло миледи до грязнаго мусорщика, и она не желаетъ его видть.

— О, ваше сіятельство, увряю васъ, это цлый романъ, говорятъ мистеръ Гуппи: — какъ онъ разсказываетъ объ этомъ событіи, о ручк переодтой леди, о блестящихъ перстняхъ

На рук миледи много брильянтовъ и она, играя веромъ, заставляетъ ихъ блестть ярче-и-ярче, а сама смотритъ на мистера Гуппи такимъ взглядомъ, за который, въ былое время, онъ поплатился бы жизнью.

— Думали, ваше сіятельство, что посл смерти его не осталось никакого слда о немъ, однакожь, это неврно. Я отъискалъ цлую связку старыхъ писемъ.

Опахало вертится какъ и прежде, и глаза миледи не сходятъ съ мистера Гуппи.

— Они находятся въ сохранномъ и секретномъ мст, а завтра вечеромъ, ваше сіятельство, перейдутъ въ мое владніе.

— Опять я спрашиваю васъ, что жь мн до этого?

— Этимъ и заключаю мои слова. Мистеръ Гуппи встаетъ:— если вы находите достаточный интересъ въ этомъ сцпленіи обстоятельствъ, въ этомъ поразите льномъ сходств молодой леди съ вашимъ сіятельствомъ (что несомннный фактъ для присяжныхъ), въ ея воспитаніи у миссъ Барбары, въ измненіи истиннаго имени подложнымъ именемъ миссъ Сомерсонъ, въ нашемъ положительномъ знаніи обоихъ этихъ именъ, въ ужасной смерти Гаудона, и если вы находите нелишнимъ, въ видахъ семейнаго интереса, разсмотрть эти обстоятельства ближе, то и принесу показать вамъ эти письма. О нихъ я знаю только то, что это старыя письма: до-сихъ-поръ и еще ихъ не видалъ. Я принесу ихъ сюда, какъ только получу, и разберу въ присутствіи вашего сіятельства. Я сообщилъ вамъ все. Я сказалъ вамъ, что всякій намекъ о моемъ визит можетъ быть дли меня пагубенъ. И пусть это останется тайной.

Все ли высказалъ молодой человкъ по имени Гуппи, или осталось у него на душ еще кой-что? Въ словахъ его весьма развитъ предметъ, приведшій его сюда, или нтъ? Это задача для миледи. Она можетъ смотрть на него, но онъ можетъ смотрть въ это время на столъ и затаить на глубин души своей все, чего не хочетъ сказать.

— Вы можете принести письма, если хотите, говоритъ миледи.

— Клянусь честью, ваше сіятельство, вы неслишкомъ снисходительны ко мн, говоритъ мистеръ Гуппи нсколько-оскорбленнымъ тономъ.

— Вы можете принести письма, повторяетъ она тмъ же тономъ:— если… вы хотите.

— Будетъ исполнено. Желаю добраго здоровья, милостивая государыня

На стол, поблизости миледи, стоитъ богатый ящикъ, обитый золотыми гвоздями и обтянутой золотыми скобками. Не сводя глазъ съ мистера Гуппи, она отпираетъ этотъ ящикъ.

— О! увряю васъ, ваше сіятельство, я не былъ побуждаемъ такого рода наградой, говоритъ мистеръ Гуппи: — и я ничего принять отъ васъ не могу. Прощайте, милостивая государыня, я вамъ и безъ того много обязанъ.

Такъ откланивается молодой человкъ и сходитъ съ лстницы, гд напудреный Меркуріи не считаетъ нужнымъ снизойдти съ своего Олимпа, около камина, чтобъ отворить дверь.

— Пока сэръ Лейстеръ, развалясь на отоман, дремлетъ надъ газетными новостями, нтъ ли чего-нибудь въ замк такого, что не только можетъ испугать его, но можетъ заставить затрепетать на корняхъ своихъ столтніе дубы чизни-вольдскаго парка, оскорбить портреты предковъ Дедлока и его гербъ?

Нтъ, ничего нтъ. Слова, рыданія, стоны — это только сотрясеніе воздуха, а воздухъ такъ сжатъ и такъ ненатураленъ въ городскомъ отел, что еслибъ въ покояхъ миледи трубили въ трубы, то врядъ ли бы до уха сэра Лейстера долетла хотя легкая вибрація: а этотъ крикъ, эти стоны, выходящіе изъ устъ отчаянной женщины, стоящей на колняхъ въ будуар шмели, неслышны близь стоящей въ библіотек баронета.

— О дитя мое! дитя мое! ты не умерла въ минуту твоего рожденія, какъ уврила она… жестокая сестра мои, которая воспитала тебя, отрекшись отъ меня и моего имени! О дитя мое! дитя мое!…

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсири.

Спустя нсколько времени посл отъзда Ричарда, у насъ была въ гостяхъ пожилая леди, мистриссъ Вудкауртъ. Она пріхала изъ Валлиса повидаться съ мистриссъ Бейгамъ Беджоръ, писала письмо моему опекуну, ‘согласно желанію мистера Алана’, увдомляла его, что мистеръ Алланъ здоровъ и что онъ ‘всмъ намъ чистосердечно кланяется’. Одевунъ мой, отвчая на письмо ея, пригласилъ ее постить Холодный Домъ. Она пробыла у насъ почти три недли. Со мной она была такъ внимательна и откровенна, что, право, иногда мн было неловко. Конечно, я не имла нрава не цнить ея откровенности: я знала, что съ моей стороны неумстна нкотораго рода неловкость, но что длать, я не могла вывести себя изъ этого состоянія.

Она была такая живая старушка, сложитъ руки крестомъ и такъ внимательно, съ такой проницательностью посматриваетъ на меня, а сама говоритъ со мной, что, право, иногда мн было тяжело, а, можетъ, ея умнье сидть какъ-то прямо, вытянувшись, производило на меня это впечатлніе, нтъ, впрочемъ, и ошибаюсь: эти манеры мн казались только забавными. Можетъ, выраженіе ея лица, которое для старушки было слишкомъ-живо и не лишено красоты… впрочемъ, не знаю, право, отчего мн было при ней неловко, а если я и знаю теперь, то по-крайней-мр тогда не знала. Наконецъ… впрочемъ, какая до этого нужда?

Вечеромъ, когда я уходила въ свою комнату, она зазывала меня къ себ и, сидя передъ каминомъ въ спокойныхъ креслахъ, терзала меня разсказами объ Морган-ап-Керриг, до-тхъ-лоръ, пока я не приходила въ жалкое расположеніе духа. Иногда она увлекалась до-того, что произносила стихи изъ Кремлинволливера, или изъ Мьюлинвилливода (если только я такъ произношу эти имена, впрочемъ, я думаю, что произношу ихъ неправильно) и приходила въ восторгъ отъ чувствъ, съ которымъ они написаны. Я никогда ихъ не понимала (потому-что они были написаны на валлійскомъ нарчіи {Валлійское народонаселеніе, непокоренное ни англо-саксами, ни норманнами, пошло въ составь Англіи во второй половин XII столтія, такимъ образомъ оно удержало свое первобытное кельтическое нарчіе, непонятное ныншнимъ великобританцамъ.}, мн казалось только, что стихъ былъ сильный панегирикъ всмъ Морган-ап-Керригамъ.

— Итакъ, миссъ Сомерсонъ, говоритъ она, бывало, мн съ торжествомъ: — вотъ каково наслдіе моего сына. Куда бы судьба ни бросила его, онъ никогда не долженъ забыть, что онъ потомокъ Ап-Керриговъ. Хотя бы у него не было денегъ, за-то съ нимъ есть то, что лучше богатства: фамилія, милая миссъ Сомерсонъ, фамилія!

Я очень сомнвалась, чтобъ въ Индіи, или въ Кита, много заботились объ Морган-ап-Керриг, но во всякомъ случа не высказывала ей своего убжденія. Я говорила ей только, что считаю знаменитое происхожденіе большимъ счастіемъ.

— Да, моя милая, это большое счастіе, скажетъ бывало мистриссъ Вудкауртъ: — но оно, однакожь, не лишено и непріятностей. Напримръ: сынъ мой можетъ но этой причин затрудняться въ выбор для себя жены, впрочемъ, выборъ жены также весьма-затруднителенъ и для членовъ всякой знатной фамиліи.

Затмъ она обыкновенно похлопаетъ меня по рук, погладитъ по платью, съ тмъ, чтобъ доказать мн, что, несмотря на разстояніе между нами, она иметъ обо мн хорошее мнніе.

— Бдный мистеръ Вудкауртъ, мои милая, скажетъ она бывало съ чувствомъ, потому-что, при высокомъ происхожденіи своемъ, она имла очень любящее сердце: — происходилъ отъ знаменитой голландской фамиліи Мак-Кауртъ ван-Мак-Кауртъ. Онъ служилъ королю и отечеству съ честью и былъ убитъ на пол брани. Сынъ мой — единственный представитель обихъ знаменитыхъ фамилій. Коли Богу угодно, онъ упрочитъ ихъ на земл, соединясь бракомъ съ двушкой тоже древней фамиліи.

Вс мои старанія перемнить разговоръ, единственно изъ желанія перемны, или можетъ-быть… но, что кому до этого за дло?— были напрасны. Мистрисъ Вудкауртъ никогда не хотла говорить о чемъ-нибудь другомъ.

— Милая моя, сказала она мн однажды вечеромъ: — у васъ столько прямого смысла, и вы смотрите на свтъ не но лтамъ вашимъ, такъ врно и положительно, что мн пріятно говорить съ вами про мои семейныя отношеній. Вы мало знаете моего сына, моя милая, но я думаю, мы знаете его на столько, что помнить его?

— Вы правы. Я его нощію.

— Ну такъ видите ли, моя милая, я знаю что вы способны врно судить о характерахъ людей, и мн бы хотлось знать, какого вы о немъ мннія?

— О, мистрисъ Вуркауртъ! сказала и: — эта задача для меня слишкомъ-трудна.

— Отчего же трудна, моя милая, я этого вовсе не вижу?

— Высказать свое мнніе

— По столь поверхностному знакомству, моя милая. Это правда.

Не въ томъ дло: мистеръ Вудкауртъ бывалъ очень-часто въ нашемъ дом и съ моимъ опекуномъ находился почти въ дружескихъ отношеніяхъ. Я ей высказала мою мысль и прибавила еще къ этому, что мы считаемъ его съ большими свдніями по своей части и что его доброта и вниманіе къ миссъ Флайтъ рекомендуютъ его добрую душу.

— Вы отдаете ему должное, говорила мистрисъ Вудкауртъ, пожимая мн руку.— Вы опредляете врно его характеръ. Алланъ прекрасный человкъ и непогршителенъ въ своихъ занятіяхъ. Я всегда это скажу, несмотря на то, что онъ мн сыпь. По, душа моя, и у него есть своя слабость.

— Кто изъ насъ не иметъ слабостей? сказала я.

— Это такъ! По ошибки его такія, въ которыхъ онъ могъ бы и долженъ былъ бы исправиться, говорила живая старушка, живо качая головою: — Я такъ привязана къ валъ, что скажу вамъ откровенно, душа моя. какъ другу, который это обсудитъ съ хладнокровной точки зрнія: онъ совершенное непостоянство.

Я сказала ей, что это кажется мн совершенно-невроятнымъ въ человк, который съ такою ревностью кончилъ курсъ медицинскихъ наукъ и заслужилъ, наконецъ, такую лестную репутацію, какъ врачъ.

— Въ этомъ вы совершенно правы, моя милая, перебивала меня старая леди: — нтъ, дло не въ томъ…

— Въ чемъ же?

— Нтъ, говорила она — а говорю про его общественное поведеніе: онъ въ высшей степени ухаживаетъ за молодыми двушками, внимателенъ къ нимъ съ восьмадцати-лтняго возраста своего. А между тмъ моя милая, никогда о нихъ не думаетъ, онъ не иметъ въ виду ничего дурного, кром вжливости и желанія угодить. Но это право нехорошо — какъ вы думаете?

— Нехорошо, сказала я.

— И это можетъ повлечь къ недоразумніямъ, моя милая.

Я согласилась и на это.

— Поэтому я ему нсколько разъ говорила, что онъ долженъ быть внимательне къ тому, что онъ говоритъ, и справедливе какъ къ себ, такъ и къ другимъ. А онъ говорить мн на это: — ‘матушка я буду стараться, но вы знаете лучше чмъ кто-нибудь, и вдь, ухаживая не думаю ничего дурнаго, то-есть я ровно ничего не думаю’. Все это такъ, однакожъ это не оправданіе. Конечно, теперь, ухавъ такъ далеко и на неопредленное время, онъ, и могу быть уврена, избавился отъ такого легкомыслія. А вы, моя милая, говорила старушка, кивая и улыбаясь: — откройте-ка мн вашу душу.

— Она и такъ открыта, мистриссъ Вудкауртъ,

— Не будьте же эгоисткой, вдь о моемъ сын говорили: онъ отправился далеко искать счастія, искать жены, а вы, миссъ Сомерсонъ, вы гд будете искать счастія, гд будете искать себ мужа — а? скажите-ка! Ну зачмъ же краснть?

Я не думаю, чтобъ и покраснла, во всякомъ случа, покраснла или нтъ, это ровно ничего не значило, и я сказала ей, что, при настоящемъ моемъ положеніи, я считаю себя такъ счастливой, что не желаю никакой перемни.

— Сказать ли вамъ, какъ я о васъ думаю я что, но моему мннію, васъ ожидаетъ въ будущемъ, душа моя? говорила мистрисъ Вудкауртъ.

— Пожалуй, если мы себя считаете хорошею предсказательницею.

— Вотъ что: вы выйдете замужъ за человка, очень-богатаго, очень-достойнаго, много старше васъ, такъ, можетъ-быть, годами двадцатью-пятью, и будете вы прекрасной женой, очень-счастливой и всми любимой.

— Давай Богъ, сказала я: — но почему же вы думаете, что меня ожидаетъ такая судьба?

— Душа моя, отвчала она: — это очень-натурально: вы такъ дятельны, такъ акуратны, такъ достойны, что слона мои, я уврена, сбудутся. И никто, мой другъ, не поздравитъ насъ отъ столь чистаго сердца, какъ я.

Замчательно, что эти слова могли произвести на меня непріятное впечатлніе, и въ-самомъ-дл произвели: и какъ-то всю ночь была сама не своя. Я стыдилась своей глупости и стыдилась до-того, что не хотла даже сознаться Ад, и это еще больше тревожило меня. Я бы кажется всмъ пожертвовала, чтобъ отклонить эту болтливую откровенность старухи. Она приводила меня къ самымъ противорчащимъ о ней мнніямъ. То мн казалось, что она просто разскащица, то, напротивъ, и думала о ней, какъ объ образц справедливости. Иногда мн приходило въ голову, что она хитритъ, и въ то же время мн казалось, что у нея самый-простой, самый-откровенный валлійскій характеръ. Впрочемъ, наконецъ, что мн до этого за дло? Изъ чего мн тревожиться? Отчего, идя въ спальню съ своими ключами, я не могла зайдти къ ней, какъ ко всякой другой гость, посидть съ ней у огонька, поговорить о томъ-о-семъ и уйдти спать, забывъ совершенію всю эту пустую болтовню? Отчего, зайдя къ ней, какъ это въ-самомъ-дл и бывало, и боялась, что не могу ей поправиться и радовалась, что я нравлюсь ей? Зачмъ я взвшивала посл, оставшись одна, каждое ея слово, каждый се намекъ, съ какимъ-то болзненнымъ чувствомъ въ сердц, съ какимъ-то отчаяніемъ? Зачмъ было мн тяжело, что она гоститъ у насъ и что она такъ откровенна со мной? Зачмъ мн въ то же время казалось, что она никогда не могла быть такъ спокойна, какъ у насъ? Это были недоразумнія и противорчія, которыя я никакъ не могла объяснить себ. Наконецъ если и могу… впрочемъ. а еще не разъ вернусь къ этому, а теперь незачмъ тратить словъ напрасно.

Посл отъзда мистриссъ Вудкауртъ, мн стало грустно по ней и вмст-съ-тмъ стало легко. Лотомъ въ скоромъ времени пріхала къ намъ Кадди Желлиби и привезла съ собою такое множество новостей, что мы долго не переставали заниматься ими.

Вопервыхъ, Кадди объявила (и непремнно хотла съ этого начать свои разсказы), что я самая лучшая совтница въ мір. Милочка моя, конечно, сейчасъ же сказала, что это не новость, а я сейчасъ же сказала, что это глупость. Потомъ Кадди сказала намъ, что ея свадьба назначена черезъ мсяцъ и что если Ада и я согласимся одвать ее къ внцу, то она сочтетъ себя совершенно-счастливой. Но, конечно, у нея было въ запас разсказать намъ кой-что подльне, и и остановила ея потоки хвалы въ нашу пользу.

Какъ казалось, несчастный отецъ Кадди, при помощи снисхожденія и состраданія къ нему кредиторовъ, отдлался отъ банкрутства — ‘прошолъ сквозь газеты’ — какъ говорила Кадди, какъ-будто бы газеты были какой-нибудь туннель, и какимъ-то счастливымъ образомъ устроилъ свои дла безъ всякаго успха въ пониманіи ихъ. Онъ отдалъ все, что было въ его владніи (я думаю, что было очень-немного, судя по вншней обстановк ихъ помщенія) и такимъ-образомъ удовлетворилъ всхъ, доказавъ, что онъ, бдняга, ничего больше сдлать не можетъ. Такимъ-образомъ его отпустили съ честью и дозволеніемъ снова завести контору. Въ чемъ состояли дла его — я никогда не могла понять. Кадди говорила, что онъ занимается агентствомъ, я же, съ своей стороны, знала только то, что когда ему нужно было денегъ больше обыкновеннаго, онъ ходилъ въ доки и очень-рдко возвращался съ успхомъ.

Какъ только бдный папа ея успокоился насчетъ длъ своихъ и они перехали въ меблированную квартиру въ Гаттоновы Сады (гд, постивъ ихъ впослдствіи, и видла, какъ дти вырывали конскій волосъ изъ подушекъ мебели и давились имъ) Кадди устроила свиданіе между нимъ и старикомъ мистеромъ Тервейдропомъ, и бдный мистеръ Желлиби, былъ такъ униженно-мягокъ и почтителенъ къ великосвтскому тону мистра Тервейдропа, что они скоро стали крпкими друзьями. Мистеръ Тервейдропъ — старикъ, привыкнувъ къ мысли о женитьб своего сына, былъ такъ милостивъ, что дозволилъ имъ начать хозяйство въ школ, въ Ньюманской Улиц, когда имъ заблагоразсудится,

— А папа твой, Кадди, что онъ говоритъ?

— О, бдный папа, говорила Кадди:— только и дла длалъ, что плакалъ и желалъ намъ быть счастливе въ нашемъ брак, чмъ онъ былъ съ мама. Онъ это не говорилъ при Принц,— омъ только говорилъ объ этомъ мн одной, и прибавлялъ: — бдная двочка, ты ничего не смыслишь въ хозяйств, старайся сдлать мужа твоего счастливымъ, старайся заботиться о его благосостояніи, если жь нтъ, то лучше не выходи за него замужъ.

— Какъ же ты его успокоила, Кадди?

— Вы знаете, какъ тяжело мн видть на въ такомъ состояніи и слышать когда онъ говоритъ такія вещи: я не удержалась и сама залилась горькими слезами. Однажды я сказала ему, что мое истинное желаніе научиться хозяйству я невозможности сдлать мужа моего счастливымъ, и что я надюсь, что иногда и на можетъ съ комфортомъ провести у насъ вечерокъ, и что я буду такой дочерью, какой не могла быть прежде. Также говорила я, что Биби можетъ пріхать ко мн погостить. Папа началъ опять плакать и говорилъ, что дти у него индійцы.

— Индійцы, Кадіи?

— Да, говорила Кадди:— дикіе индійцы. И па сказалъ — и при этомъ бдная Кадди начала рыдать, не такъ, какъ рыдаютъ счастливыя — что онъ счелъ бы за большое для нихъ счастье, еслибъ вс они пали подъ ударами томагаука {Индійскій топоръ.}.

Ада прибавила, что она уврена, что мистеръ Желлиби не питаетъ такихъ разрушительныхъ желаній.

— Ахъ, конечно! Я знаю: па не желалъ бы ничего дурнаго своимъ дтямъ, отвчала Кадди: — но онъ думаетъ, что они, будучи безъ присмотра, очень-несчастны, что онъ самъ несчастный человкъ, и какъ это ни горько, какъ это ни противоестественно, но однакожъ справедливо.

Я спросила Кадди: знаетъ ли мисстрисъ Желлиби, когда назначена свадьба.

— Ахъ, Эсирь! вдь ты знаешь ма, отвчала она: — какъ за нее поручиться, знаетъ она или нтъ. Я ей часто объ этомъ говорила, и какъ скажешь ей, она взглянетъ на меня спокойно, какъ-будто бъ и была, Богъ знаетъ, что такое — какъ колокольня вдали, прибавила Кадди, внезапно придуманъ сравненіе:— и только скажетъ: ‘Ахъ Кадди, Кадди, какъ ты мн надола’ — и занимается своей барріобульской корреспонденціей.

— Ну, а что жь твой гардеробъ, Кадди? сказала и (мы съ ней были попросту и не церемонились другъ съ другомъ).

— Ахъ, милая Эсирь! отвчала она утеревъ глаза: — надо длать что можно и надо надяться, что Принцъ никогда не будетъ впослдствіи намекать мн на то, что я вступила въ ихъ семью безъ платьишка. Кабы дло шло о заведеніи колоніи въ Барріобула-Гха, ма помнила бы хорошо свои обязанности и занялась бы ими серьезно, а теперь она и ухомъ не ведетъ ни о чемъ.

Кадди говорила эти слова безъ всякаго непріятнаго чувства противъ своей матери, но какъ несомннный фактъ, въ которомъ — увы! и я была совершенно уврена. Паша бдная двушка казалась такъ жалка и мы находили столько прекраснаго въ ея нравственныхъ началахъ, что я и Ада тотчасъ же составили планъ, который обрадовалъ ее въ высшей степени. Онъ состоялъ въ томъ, чтобъ она пріхала къ намъ на три недли, а мы къ ней на одну недлю, съ тмъ, чтобъ въ этотъ мсяцъ заняться кройкой, чищеньемъ, шитьемъ, вышиваньемъ, словомъ, приведеніемъ ея туалета въ такой видъ, въ какой только можно. Планъ этотъ понравился и моему опекуну не мене того, какъ Кадди. На слдующій день мы отправились съ ней за ея вещами и тотчасъ же вс ея сундуки, ящики и вс покупки, которыя можно было сдлать на билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ — подарокъ бднаго мистера Желлиби, за которымъ онъ, и думаю, нсколько разъ ходилъ въ доки — перевезли къ намъ. Нечего говорить, какъ бы обильно пособилъ намъ во всемъ мистеръ Жарндисъ, при самомъ легкомъ намек съ нашей стороны, но мы потребовали съ него только подвнечное платье и шляпу. И если Кадди была когда-нибудь совершенно-счастлива въ своей жизни, такъ это именно въ т минуты, когда мы принялись за ея гардеробъ.

Трудно было бдной Кадди управляться съ иголкою: она то-и-дло колола себ пальцы, какъ въ былое время марала ихъ чернилами, сначала она краснла всякій разъ сколько отъ боли, столько и отъ сознанія своей неловкости, но время-отъ-времени она пріучалась къ шитью я длала большіе успхи. Такимъ-образомъ я, Кадди, Ада, моя маленькая Черли и портниха изъ Лондона занимались шитьемъ по цлымъ днямъ и проводили время такъ весело, какъ только можно.

Кром этого, Каліи всячески старалась ‘научиться хозяйничать’, какъ она говорила. И, посудите мое удивленье, она хотла учиться у меня — у такой неопытной хозяйки, это, сказать но правд, заставило меня покраснть и сконфузило до комизма. Однакожъ я сказала ей: — Кадди, я знаю, что ты всему готова научиться отъ меня, и считаю себя плохой учительницей въ дл хозяйства, но вотъ, смотри вс мои расходныя и приходныя книги, и замть, какъ я ихъ веду. По тому, какъ она слушала мои разсказы и смотрла на меня, можно было бы подумать, что я ей показываю какія-нибудь новыя открытія. Еслибъ видли, какъ она вставала съ своего мста и шла за мной, когда я бывало, брякну хозяйственными ключами, право, можно было бы подумать, что я ужасная шарлатанка, а она — слпая поклонница.

Въ работахъ, хозяйств, въ урокахъ маленькой Черли, въ игр по вечерамъ въ бекгамонъ съ опекуномъ моимъ, въ дуэтахъ съ Адой, три недли протекли незамтно. Я вмст съ Кадди отправилась къ ней, чтобъ тамъ устроить что можно, а Ада и Черли остались съ опекуномъ моимъ дома.

Кадди жила въ это время еще у мистриссъ Желлиби на Гапоновыхъ Садахъ. Мы также раза три были и въ Ньюманской Улиц, гд длались приготовленія къ свадьб, очень-незначительныя для помщенія молодыхъ въ верхнемъ этаж и очень-великолпныя для увеличенія комфорта стараго мистера Тервейдропа. Цль наша состояла въ томъ, чтобы по возможности устроить приличнымъ образомъ меблированную квартиру на Гапоновыхъ Садахъ для брачнаго завтрака, и сколько можно внушить мистриссъ Желлиби о дн и час свадьбы.

Послдняя часть была самая-трудная, потому-что мистриссъ Желлиби съ мальчикомъ, нездороваго цвта лица, занимала лицевую комнату (задняя комната состояла единственно изъ алькова), и полъ въ ней былъ усянъ конвертами и борріобульскими документами до такой степени, какъ только нечисто-содержимая конюшня бываетъ завалена соломой. Мистриссъ Желлиби просиживала тутъ цлые дни, пила крпкій кофо, диктовала письма и повременамъ занималась барріобульскями конференціями. Мальчикъ, съ болзненнымъ цвтомъ лица и, какъ мн казалось, съ зародышемъ чахотки, ходилъ обдать къ себ домой. Когда мистеръ Желлиби приходитъ домой, побрюзжитъ, побрюзжитъ, да и спустится въ кухню. Тамъ найдетъ онъ кусокъ чего-нибудь, если служанка захочетъ покормить его, и, чувствуя, что онъ ужь на дорог, выходитъ на улику и, несмотря на сырость, прогуливается-себ но Гаттоновымъ Садамъ. Бдный дти лазятъ и карабкаются но дому, какъ обыкновенно.

Приведеніе этихъ несчастныхъ жертвъ сколько-нибудь въ презентабельный видъ, въ одну недлю, было дломъ невозможнымъ, а потому мы условилось съ Кадіи доставитъ имъ въ день ея свадьбы всякое удовольствіе, какое было только можно, въ томъ чердачк, гд они спали въ-повалку, и употребить вс наши усиліи на мистриссъ Желлиби и ея комнату. Въ-самомъ-дл, мистриссъ Желлиби требовала много хлопотъ: плетень на ея спин сдлался значительно-шире, чмъ въ первый день нашего знакомства, и волосы ея были похожи на гриву лошади мусорщика.

Полагая, что обзоръ гардероба Кадди, который лежалъ на ея постели, всего лучше пособитъ намъ достигнуть желаемой цли, я, выждавъ удаленіе болзненнаго мальчика домой, пригласила мистриссъ Желлиби посмотрть каддины вещи.

— Милая моя, миссъ Сомерсонъ, сказала она, вставая съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ изъ-за стола: — это, но правд, презабавныя приготовленія, хотя вниманіе ваше, съ которымъ вы объ этомъ заботитесь, показываетъ вашу доброту. Для меня, скажу вамъ откровенно, бракъ Кадія кажется невыразимо-смшнымъ. Кадди выходитъ замужъ! Ахъ, Кадди, Кадди! глупая, глупая, глупая двочка!

Она взошла съ нами наверхъ и обозрла приданое Кадди своимъ смотрящимъ въ даль глазомъ. Оно произвело на нее одно только впечатлніе, подъ вліяніемъ котораго она сказала мн съ своей спокойной улыбкой и качая головою: — милая моя миссъ Сомерсовъ, на половину тхъ денегъ, которыя вы употребили, можно бъ было это слабое дитя отправить въ Африку!

Спустясь опять внизъ, мистриссъ Желлиби спросила меня:— ужели эти хлопоты будутъ въ будущую среду? А на мой утвердительный отвтъ она прибавила: — пожалуй потребуется моя комната, миссъ Сомерсонъ? Я, право, не знаю, куда же я дну бумаги?

Я взяла на себя смлость сказать ей, что комната, безъ — сомннія, потребуется, и что, касательно бумагъ, я полагаю, надо ихъ куда-нибудь припрятать.

— Пусть такъ, милая моя миссъ Сомерсонъ, говорила мистриссъ Желлиби: — вы въ этомъ лучше меня знаете, но вдь Кадди, заставивъ меня нанимать этого мальчика, связала меня по рукамъ и ногамъ, къ-тому же, у насъ въ среду комитетъ Развтвленія Пособій, и я, право, не знаю, какъ это уладить: затрудненіе очень-большое!

— За-то оно больше не повторится, прибавила я съ улыбкой: — Кадди врно выйдетъ замужъ одинъ только разъ

— Справедливо, моя милая, совершенно-справедливо, постараемся сдлать все, что можно!

Первый вопросъ посл этого состоялъ въ томъ: какъ будетъ одта мистриссъ Желлиби въ день свадьбы? Интересно было видть, какъ почтенная филантропка, сидя за своимъ письменнымъ столомъ, слушала наши совщанія объ этомъ предмет, повременимъ съ упрекомъ покачивала на насъ головой, какъ какой-нибудь высокій духъ, снисходительный къ мелочамъ жизни.

Состояніе, въ которомъ были ея платья, и безпорядокъ, съ которымъ они были скомканы гд попало, не мало усложняли наши затрудненія, наконецъ мы кой-какъ сладили и откопали въ этомъ хаос такое платье, которое несовсмъ было неприлично для матери новобрачной. Невниманіе, съ которымъ она объяснила портних необходимый передлки въ костюм, и упрекъ, съ которымъ говорила она мн, что я дурно длаю, не обращая вниманія на Африку, были совершенно-сообразны съ ея манерами.

Квартира, относительно помстительности, была очень-мала, по мн пришло въ голову, что еслибъ мистриссъ Желлиби отвести для жилья цлый эгзерцир-гаузъ, то выигралась бы одна только выгода: — было бы больше мста для грязи и безпорядка. Вс вещи, принадлежащія семейству Желлиби, которыя могли быть только изломаны въ эти дня суматохи, переломались, все, что могло быть испорчено, испортилось, всякій предметъ, который могъ имть на себ пыль, начиная отъ дтскихъ колнокъ до двернаго наличника, былъ покрытъ пылью.

Бдный мистеръ Желлиби, который очень-рдко говорилъ и бывши дома сидлъ прислонившись къ стн, съ участіемъ смотрлъ, какъ мы съ Кадди приводили все въ порядокъ, и даже снялъ сюртукъ съ намреніемъ пособлять намъ. Но столько странныхъ вещей повынимали мы изъ шкаповъ — кусочки сгнившихъ пироговъ, бутылку съ чмъ-то прокислымъ, чепцы мистрисъ Желлиби, письма, чай, вилки, дтскіе сапоги, башмаки, щенка, облатки, крышки съ кастрюль, мелкій сахаръ въ различныхъ бумагахъ, скамейки, щетки, хлбъ, шляпки мистриссъ Желлиби, книги, на поверхности которыхъ было масло, огарки, изломанные подсвчники, орховую шелуху, клешни и шейки морскихъ раковъ, скатерти, перчатки, кофейныя мельницы, зонтики — онъ такъ испугался, что тотчасъ же пересталъ пособлять намъ. Одивкожь каждый вечеръ приходилъ онъ къ намъ, безъ сюртука, садился прислонившись головою къ стн, казалось хотлъ пособлять намъ, но не зналъ какъ приняться за дло.

— Бдный па! сказала мн Кадди вечеромъ, наканун дня ея бракосочетанія, когда мы все привели въ возможный порядокъ: — мн кажется, что грхъ его оставлять, Эсирь: но что я сдлаю, если буду жить въ этомъ дом? Я, еще до знакомства съ вами, старалась сколько-нибудь приводить вс здсь въ надлежащій порядокъ, да что же длать? Африка и письма все переворачиваютъ вверхъ дномъ, все портятъ, во всемъ вводятъ безпорядокъ.

Мистеръ Желлиби не могъ слышать, что она говорила мн: онъ быль въ очень-убитомъ расположеніи духа и, какъ казалось, тихонько плакалъ.

— У меня все сердце изныло за него, говорила Кадди: — мн приходитъ въ голову, что, быть можетъ, и онъ также думалъ быть счастливымъ съ ма, какъ я теперь думаю быть счастливою съ Принцемъ! Сколько въ жизни непонятнаго!

— Милая моя Кадди, сказалъ мистеръ Желлиби, медленно поворачиваясь къ намъ отъ стны. Это въ первый разъ я слышала, что онъ могъ произнести три слова сряду.

— Что на! сказала Кадди, подходя къ нему и цалуя его нжно

— Милая моя Кадди! говорилъ мистеръ Желлиби: — не…

— Не выходить замужъ, на? не выходить за Принца?

— Нтъ, милая Кадди, выйдти за него, по не…

Я говорила, описывая первый мой визитъ къ мистриссъ Желлиби, что Ричардъ замтилъ странную привычку мистера Желлиби часто открывать ротъ и снова закрывать его, не произнеся ни одного слова. Такъ я теперь: онъ нсколько разъ сряду открывалъ ротъ, какъ-будто желая что-то произнести, но ограничивался только меланхолическимъ киваньемъ головы.

— Что вы хотите, чтобъ я не длала? чего не длать мн, милый па? спрашивала Кадди, обнимая его.

— Проектовъ, милое дитя.

Мистеръ Жиллеби простоналъ это слово и опять прислонился головою къ стн, это было въ первый разъ, что онъ выразилъ свое мнніе о барріобульскомъ вопрос.

Я боялась, что мистриссъ Желлиби всю ночь не перестанетъ заниматься корреспонденціей и нить кофе, однакожь, въ двнадцать часовъ мы завладли ея комнатой и сдлали надъ ней чудо, ныли, хламу, грязи было столько, что измученная Кадди не разъ принималась плакать.

Нсколько цвтовъ, простои, но хорошо-сервированный завтракъ дали квартир пріятный видъ. Кадди была очаровательна, но когда пріхала моя милочка, я право думала — да и теперь также думаю — что лучше ея нтъ никого на свт.

Для дтей мы устроили завтракъ на ихъ чердачк, посадили Биби на первое мсто, и когда я ввела къ нимъ Кадди, въ ея подвнечномъ плать, они хлопали въ ладошка, кричали, плакали, и увидавъ Принца, Биби встртилъ его, къ сожалнію моему, колотушками.

Внизу мистеръ Тервейдропъ, въ истинно-джентльменскомъ костюм и съ невыразимымъ блескомъ прекраснаго тона, благословлялъ съ отеческою нжностью дтей своихъ и внушалъ мистеру Жарндису, что счастіе сына есть дло рукъ его и что онъ считаетъ долгомъ посвящать себя благосостоянію дтей.

— Милостивый государь, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — молодые люди будутъ жить вмст со мною, домъ мой достаточно-великъ и они всегда встртятъ въ немъ гостепріимный кровъ и отческую опору. Я бы желалъ — вы поймете меня, мистеръ Жарндисъ, потому-что вы помните покойнаго благодтеля моего принца-регента — чтобъ сынъ мой вступилъ въ бракъ съ двушкой, съ боле-обширными связями и лучшимъ положеніемъ въ свт, но да совершится воля Неба!

На свадьб были и мистеръ и мистриссъ Пардигль.

Мистеръ Пардигль, джентльменъ съ тупымъ, настойчивымъ взглядомъ, въ длинномъ жилет, съ торчащими волосами, въ род жнивья, онъ постоянно толковалъ о лентахъ, приносимыхъ или имъ, или его женою, или пятью его дтьми, на человколюбивые подвиги. Былъ также и мистеръ Гешеръ, съ волосами, вчно зачесанными назадъ, съ сіяющими желваками на пискахъ, но не въ качеств отверженнаго любовника, а въ качеств нареченнаго супруга миссъ Вискъ, которая также присутствовала на завтрак. Назначеніе миссъ Впекъ, какъ говорилъ опекунъ мой, состояло въ томъ, чтобъ показать всему свту, что назначеніе женщины — быть мужчиной, и что назначеніе мужчины и женщины вмст должно сосредоточиваться въ миттингахъ, въ разбор разныхъ вопросовъ, словомъ: въ переливаніи изъ пустаго въ порожнее.

Гостей было немного, но вс, какъ постители мистриссъ Желлиби, были, конечно, поклонники филантропіи. Кром тхъ, о которыхъ я говорила, была еще одна очень-грязная дама, въ плать, на которомъ виднлся еще билетикъ съ цною. Кадди говорила мн, что въ дом у ней все грязь-грязью, вс вещи, мебель — все это въ самомъ-жалкомъ положеніи, но что это не мшаетъ ей быть величайшею ханжою. Еще былъ очень-сварливый господинъ, онъ говорилъ, что долгъ его быть каждому братомъ, между-тмъ, со всми своими братьями и сестрами былъ въ ссор.

Трудно поврить, чтобъ можно было соединить въ одно общество такихъ людей, которые совершенно противорчили предстоящему торжеству. Назначеніе хозяйки въ дом было, по ихъ мннію, самое унизительное назначеніе женщины, въ-самомъ-дл, миссъ Вискъ, говорила намъ съ большимъ негодованіемъ, что обязанности женщины, какъ хозяйки, предписываемыя ей тиранствомъ мужчины, возмутительны по своей пустот и ничтожности. Другая странность состояла въ томъ, что каждый выставлялъ на видъ свое назначеніе, кром мистера Гешера, котораго дло, какъ я говорила я прежде, состояло собственно въ томъ, чтобъ удивляться миссіямъ другихъ субъектовъ, такимъ-образомъ не было никакой возможности связать ни приличный обстоятельствамъ, ни даже общій разговоръ.

Мистриссъ Пардигль была убждена, что вс обязанности должны быть сосредоточены только въ томъ, чтобъ бросаться на какого-нибудь бднаго кирпичника и навязывать ему свои наставленія, какъ какой-нибудь арканъ. Миссъ Вискъ, напротивъ, считала первымъ долгомъ эманципацію женщины изъ-подъ ига мужчины. Мистриссъ Желлиби улыбалась все время, ее, изволите видть, смшила близорукость тхъ людей, которые не въ — состояніи заглянуть въ Барріобула-Гха.

Однако я начала разсказывать о томъ, что было посл свадьбы. Прежде създимте съ женихомъ и невстой въ церковь.

Мы вс отправились въ церковь. Но найду словъ выразить, какъ важно, осанисто, величественно и торжественно джентльменъ Тервейдропъ, съ шляпою подъ-мышкой съ глазами, исчезающими подъ парикомъ, стоилъ позади внчающихся и раскланивался съ ними. Миссъ Вискъ, смотрла на Кадди, какъ на жертву угнетенія. Мистриссъ Желлиби взирала на все покойнымъ окомъ, какъ на дло, до нея вовсе некасающееся.

Возвратясь домой, мы стали усаживаться за обденный столъ. Мистриссъ Желлиби сла на первое мсто, а мистеръ Желлиби напротивъ ея. Кадди успла украдкой сбгать наверхъ и сказать дтямъ, что теперь ея фамилія Тервейдропъ. Эта новость, вмсто удовольствія, такъ огорчила Биби, что я никакъ не могла унять его и должна была согласиться на его просьбу: взять его съ собою внизъ и тамъ посадить къ себ на колни. Мистриссъ Желлиби не выказала никакого смущенія касательно его дурнаго костюма и сказавъ ему: ‘О ты, Биби, дрянной пороснокъ!’, оставалась совершенно-спокойною. Биби велъ себя довольно-прилично, кром одного обстоятельства: онъ принесъ съ собою фараона (изъ египетскаго дворца, который я ему подарила, узжая въ церковь) и совалъ его головой въ рюмки съ виномъ, а потомъ облизывалъ.

Добрый опекунъ мой, своей пріятной манерой, своимъ увлекательнымъ тактомъ, одинъ только выкупалъ неловкость всего общества. Онъ постоянно обращался къ молодымъ, поздравлялъ ихъ, ободрялъ ихъ, говорилъ съ нами. Безъ него вопросъ очень быль бы запутанъ. Каждый изъ постителей трактовалъ только о своемъ соціальномъ значеніи, не обращая вниманія ни на кого включительно, самъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ въ своемъ величіи занимался только собою.

Наконецъ настало время отъзда Кадди и Принца Тервейдропа въ Гревзендъ. Вс вещи ея были ужь уложены на параконную телегу. Мы съ удовольствіемъ смотрли, какъ эта двушка, бывъ несчастною подъ отеческимъ кровомъ, не могла безъ глубокой грусти оторваться отъ него. Она съ нжностью и со слезами бросилась на шею мистриссъ Желлиби и говорила:

— Мн грустно, мн тяжело, ма, что я не могу больше писать подъ вашу диктовку, но я уврена, я надюсь, что вы меня прощаете — да, ма?

— О, Кадди, Кадди! говорила мистриссъ Желлиби: — я теб нсколько разъ говорила, что я нанимаю для этого мальчика, что жь объ этомъ и толковать.

— Такъ вы не сердитесь на меня, ма? скажите, мама, скажите откровенно!

— Ахъ, глупенькая Кадди, отвчала мистриссъ Желлиби: — разв я похожа на сердитую, разв мн есть время заниматься этими пустяками? Какъ теб не стыдно, Кадди, говорить такой вздоръ!

— Не оставляйте безъ меня на, милая мама!

Мистриссъ Желлиби расхохоталась при этой мысли.

— Ахъ ты романическій ребенокъ! сказала она, смясь похлопывая Кадди слегка по спин: — ступай съ Богомъ, я тебя люблю и желаю теб счастія.

Потомъ Кадди бросилась на шею къ своему отцу, ласкала и цаловала его. Эта сцена происходила на двор. Мистеръ Желлиби вынулъ изъ кармана платокъ, слъ на лстницу и прислонялся головою къ стн, и думаю, что онъ находилъ въ стнахъ большое утшеніе.

Наконецъ Принцъ взялъ ее за руку и подошелъ вмст съ ней къ мистеру Тервейдропу съ большимъ почтеніемъ и преданностью.

— Благодарю васъ, тысячу разъ благодарю васъ, батюшка, говорилъ Принцъ, цалуя его руку: — за вс ваши попеченія о насъ, Кадди также совершенно цнитъ ваше вниманіе.

— О, безъ-сомннья! безъ-сомннья! говорила Кадди.

— Дорогой сынъ мой, говорилъ мистеръ Тервейдропъ: — и дорогая дочь моя, я исполнилъ свой долгъ, и увренъ, что и вы, дти мои, не забудете нашихъ обязанностей.

— Никогда, батюшка, никогда! говорилъ Принцъ.

— Никогда, добрый мистеръ Тервейдропъ, никогда! говорила Кадди.

— Такъ, дти мои, такъ! Хорошо съ вашей стороны утшать отца. Все мое — ваше, домъ мой — вашъ, сердце мое — ваше. Я никогда не покину васъ. Одна только смерть разлучитъ меня съ вами. Дорогой сынъ мой, ты хочешь ухать на цлую недлю?

— Да, батюшка. Черезъ недлю мы будемъ дома.

— Милое дитя мое, сказалъ мистеръ Тервейдропъ: — я все-таки хочу напомнить теб, что надо не запускать танцовальной школы, иначе ты не исполнишь честно своихъ обязанностей.

— Черезъ недлю, въ этотъ самый день, мы будемъ къ обду дома, милый батюшка.

— Очень-радъ! отвчалъ мистеръ Тервейдропъ.— Вы найдете огонь къ камин вашей комнаты, Каролина, и обдъ на моей половин. Нтъ, нтъ, Принцъ! для меня это пріятное безпокойство, прибавилъ онъ, замтивъ желаніе въ Принц отклонить столько заботъ отъ своего родителя: — Вы съ Каролиной будете жить въ верхнемъ отдленіи дома, а въ этотъ день должны обдать на моей половин. Прощайте, да благословитъ васъ Богъ!

Они ухали. Я не могла отдать себ отчета, кто больше возбуждалъ во мн удивленія: мистриссъ Желлиби, или мистеръ Тервейдропъ. Ада и опекунъ мой были точно въ такой же нершительности.

Передъ нашимъ отъздомъ а заслужила неожиданный и краснорчивый комплиментъ отъ мистера Желлиби. Онъ подошелъ ко мн, взялъ меня за об руки, пожалъ ихъ и два раза открывалъ ротъ. Чтобъ не затруднять его, и сказала ему — вы очень-добры, сэръ, не безпокойтесь пожалуйста!

— Я думаю, что Кадди будетъ счастлива, добрый опекунъ мой? сказала я, когда мы отправились домой.

— Надюсь, старушонка. Терпніе. Посмотримъ.

— А что, дулъ сегодня восточный втеръ? попробовала я спросить.

Онъ отъ души разсмялся и сказалъ: ‘Нтъ’.

— А сегодня утромъ, я думаю, подувалъ? сказала я.

Онъ опять отвчалъ: ‘нтъ’. И этотъ разъ моя милочка подтвердила отвтъ его, покачивая отрицательно своей хорошенькой головкой, въ золотистыхъ кудряхъ которой благоухали свжіе цвты.

— Что ты понимаешь въ восточномъ втр, моя душечка? сказала я ей и не удержалась, чтобъ не расцаловать ея.

Да, да любовь ихъ ко мн была безпредльна, они говорили мн, что тамъ, гд бываю я, я, ттушка Дердонъ, тамъ не можетъ быть бурнаго втра, тамъ радужные лучи солнца, тамъ благоуханіе весны… нтъ, я но вычеркну этихъ строкъ: слова эти ратуютъ меня.

ГЛАВА XXXI.
Сидлка и Больная.

Опять случилось мн не быть нсколько дней дома. По возвращеніи своемъ, я поднялась наверхъ, въ свою комнату, чтобъ взглянуть, какъ маленькая Черли управляется съ своей письменной тетрадкой. Письмо было для нея трудная вещь. Перо въ ея ручонк длалось ужасно-непослушнымъ: оно лзло въ стороны, вертлось, кривилось, длало кляксы, забгало въ углы, брызгали, словомъ: брыкалось какъ осдланый ослнокъ. Интересно было видть, какія старообразныя буквы выдлывала молоденькая ручка Черли. Буквы были кривыя, согнутыя, сплющенныя, ручка была маленькая, кругленькая, пухленькая. Во всхъ же другихъ отношеніяхъ Черли была способная двочка, съ такими искусными пальчиками, какіе рдко можно встртить.

— А, Черли! сказала я, взглянувъ на цлую страницу О, имвшихъ видъ квадратиковъ, треугольниковъ и разныхъ фигуръ, во всякомъ случа на О мало похожихъ.— Мы длаемъ, другъ мой, быстрые успхи, и еслибъ только О выходили кругленькія, тогда все было бы прекрасно, Черли.

Потомъ я ей написала, для образца, О, она взяла перо, перо никакъ не хотло послушаться ея, и вмсто О вышелъ какой-то узелокъ.

— Ничего, ничего Черли, не конфузься, когда-нибудь да выучишься.

Черли положила перо въ сторону, окончивъ страницу, стала расправлять свои маленькіе пальчики, сжимая и растягивая, посматривая на исписанную страницу полусомнительно, полунадменно, и наконецъ, спрятавъ свои письменныя принадлежности, встала съ табурета и сдлала мн книксенъ.

— Благодарю насъ, миссъ.

— Не стоитъ благодарности, Мерли,

— Позвольте васъ спросить миссъ: не изволите ли вы знать бдную женщину, но имени Жеиня.

— Жену кирпичника, Мерли?

— Она какъ-то недавно встртила меня, миссъ, спросила, но ваша ли я горничная? я сказала, что я вамъ служу, миссъ.

— Я думала, Черли, что ея ужь нтъ въ нашемъ околотк.

— Да, она уходила, миссъ, куда-то, а теперь опять возвратилась и съ Лизой. Вамъ не случалось видать Лизу, миссъ?

— И думаю, что случалось.

— Да и она мн также говорила, миссъ, он об вернулись и, кажется, об въ очень-дурномъ положеніи.

— Будто бы, Мерли?

— Да, миссъ. Она заходила къ вамъ не разъ, но насъ не было дома, миссъ. И она тотчасъ же узнала, миссъ, что я ваша горничная, ей-Богу, тотчасъ же узнала, говорила Черли съ веселымъ смхомъ.

— Будто-бы, Черли?

— Да, миссъ, совершенная правда.

— Гд же ты встртилась съ ней въ первый разъ, Черли?

— У аптеки, горестно отвчала двочка.

Я спросила ее не больна ли жена кирпичника.— Нтъ, она не больна, отвчала Черли, а боленъ какой-то бдный мальчикъ, круглая сирота, который прибрелъ въ Сент-Альбансъ, самъ не зная зачмъ.

— И она несла дли него лекарство, Черли?

— Она говорила, миссъ, отвчала Черли:— что и онъ дли нея то же длалъ.

Моя маленькая горничная смотрла на меня такъ выразительно, что я тотчасъ же поняла ея мысли.

— Хорошо, Черли, я понимаю тебя, сказала я ей: — я думаю, что всего лучше если мы съ тобою сходилъ туда и посмотримъ въ чемъ дло.

Быстрота, съ которою Черли принесла мою вуаль и шляпу и съ которою она, какъ маленькая старушка, завернулась въ шаль, достаточно выражала ея готовность, такимъ-образомъ, не сказавъ никому ни слова, мы отравились съ ней въ дорогу.

Вечеръ былъ холодный, сырой, порывистый втеръ свисталъ и покачивалъ деревья. Дождь ливмя-лилъ цлый день и дождливая погода стояла почти цлую недлю. Въ эту минуту дождя однакожь не было, небо немного прояснилось, но темь лежала непроницаемымъ покровомъ, даже и въ тхъ мстахъ, гд мерцало нсколько звздочекъ. На свер и сверо-запад, гд, не боле какъ три часа тому назадъ, сло солнце, терялась, сливаясь съ мракомъ, блдно-мертвенная полоса заката, прекрасная и въ то же время ужасающая, тамъ висли длинныя гряды облаковъ, подобно морю, оцпенвшему среди волненія. Надъ Лондономъ разстилалось блдно-красное зарево. Картина была торжественная.

Въ этотъ вечеръ не было никакого предчувствія въ душ моей о томъ, что ожидало меня впереди, ровно никакого предчувствія — я въ этомъ вполн убждена, но, странная вещь, остановясь у калитки сада, чтобъ полюбоваться небомъ, идя впередъ, по дорог къ кирпичнику, я находилась подъ вліяніемъ неописаннаго впечатлнія, мн все казалось, что я не то, чмъ была на-самомъ-дл. Да, это неразгаданное впечатлніе овладло мною именно тогда и въ томъ самомъ мст, и съ-тхъ-поръ оно всякій разъ тяготло надо мною при воспоминаніи объ этихъ мстахъ, объ этомъ времени и обо всемъ, что было съ ними въ связи, не исключая отдаленныхъ городскихъ голосовъ, лая собаки и стука экипажей, катившихся въ горы но грязной улиц.

Вечеръ былъ субботній и большая часть работниковъ пьянствовала тамъ-и-сямъ. Мсто казалось ма спокойне нежели прежде, но такъ же бдно и жалко. Кирипчеобжигательныя печи топились и удушливый дымъ, сквозь который мерцалъ блдно-голубой огонекъ, валилъ на насъ.

Мы подошли къ лачуг, въ грязномъ окн которой виднъ былъ слабый свтъ, постучались въ дверь и вошли. Мать, потерявшая ребенка, сидла на стул по одну сторону скуднаго огня, возл кровати, но другую же сторону жался на полу, около камина, оборванный мальчишка. Подъ-мышкою держалъ онъ узелкомъ свернутые остатки мховой шапки и, должно-быть, желая согрться, дрожалъ такъ сильно, что вмст съ нимъ дрожали полуразрушенныя окно и дверь. Лачуга была сыре прежняго и заражена зловреднымъ, кажется, ей одной свойственнымъ запахомъ.

Я не откинула вуали, заговоривъ съ женщиною, встртившею насъ.

При первомъ звук моего голоса, мальчикъ тотчасъ вскочилъ на нетвердыя ноги и вытаращилъ на меня глаза съ замчательнымъ выраженіемъ нечаянности и страха.

Движеніе его было такъ быстро и такъ явно относилось ко мн, что заставило меня остановиться на порог.

— Не пойду на погостъ! не пойду, ворчалъ про себя мальчикъ — говорю вамъ не пойду!..

Откинувъ назадъ вуаль, я стала разговаривать съ женщиною. Она сказала мн вполголоса: — Не обращайте на него вниманія, барышня: онъ скоро прійдетъ въ себя, а мальчику сказала: — Джо, Джо, что съ тобою?

— Знаю зачмъ она пришла! вскричалъ мальчикъ.

— Кто?

— Эта леди: ей хочется, чтобъ я пошелъ съ нею на кладбище — не пойду: мн тамъ не нравится. Она пожалуй и меня похоронитъ тамъ. Его взяла снова дрожь и такая сильная, что тряслась стна, къ которой онъ прислонялся.

— Этакой вздоръ онъ мелетъ цлый день, сударыня! тихо сказала Женни.— Что ты такъ косишься, Джо? Это моя гостья.

— Нотъ что! возразилъ недоврчиво мальчикъ и посмотрлъ на меня, закрывая рукою горвшіе глаза.— Мн сдастся, что она похожа на ту: шляпа не такая и одежда не такая, но сама-то она похожа на ту, право похожа!

Моя маленькая Черли, съ ея заботливостью и рано-созрвшею опытностью въ уход за больными, снявъ шляпу и шаль и тихо подойдя со стуломъ къ мальчику, посадила его, какъ старая сидлка, съ тою разницею, что подобная особа не могла бы имть юнаго лица Черли, которое, казалось, поселяло къ себ довріе.

— Слушай-ка! сказалъ ей мальчикъ: — эта леди та или нтъ?

Черли качала головой, методически окутывая мальчика тряпьемъ и согрвая его сколько возможно.

— Гм! проворчалъ мальчикъ:— и впрямь должно-быть это не она.

— Я пришла посмотрть, не могу ли чего-нибудь для тебя сдлать, сказала п.— Что съ тобой?

— Я мерзну, возразилъ мальчикъ, хриплымъ голосомъ, озираясь вокругъ безсмысленнымъ взглядомъ: — а потомъ горю, а потомъ опять мерзну и опять горю, по нскольку разъ въ часъ, въ голов такая тяжесть, какъ-будто съ ума рехнулся, во рту колъ-коломъ, а костей не чувствую отъ боли.

— Давно ли онъ здсь? спросила я женщину.

— Съ ныншняго утра, сударыня, а нашла его на дорог изъ города. Его я знавала въ Лондон. Помнишь, Джо?

— Въ улиц Одинокаго Тома, отвчалъ мальчикъ.

Вниманіе и глаза его останавливались на чемъ бы то ни было лишь на самое короткое время. Взглянувъ на что-нибудь, онъ тотчасъ же опускалъ голову, тяжело качалъ ею и говорилъ, какъ-будто въ просонкахъ.

— Когда пришелъ онъ изъ Лондона? спросила я.

— Изъ Лондона и пришелъ вчера, отвчалъ самъ мальчикъ, который былъ въ это время въ сильномъ жару.— Иду куда глаза гладятъ.

— Куда же идетъ онъ? спросила я.

— Куда глаза глядятъ, громче повторилъ мальчикъ.— Они мн сказали: ‘убирайся!’ Съ — тхъ-поръ я и шелъ, и шелъ, а какъ та, другая-то, дала мн соверинъ, такъ и уйдти нельзя было. Мистриссъ Снегсби всегда подстерегаетъ и травитъ меня. Что я сдлалъ ей? да и вс они стерегутъ и травятъ меня. Они такъ поступаютъ со мною вс, начиная съ того часа, какъ проснусь, до того часа, какъ пойду спать. А вотъ я и иду куда глаза глядятъ. Тамъ, въ улиц Одинокаго Тома, она сказала мн, что пришла изъ Столбанса — вотъ я и пошелъ въ Столбансъ. Чай, эта дорога не хуже всякой другой.

Наконецъ онъ обратился съ разговорами къ Черли.

— Что съ нимъ длать? сказала я, отведя женщину въ сторону.— Въ такомъ состояніи онъ не можетъ продолжать путь, если бы даже H зналъ, куда и зачмъ идетъ.

— Право не знаю, сударыня, отвчала она, посмотрвъ на него съ состраданіемъ. Изъ жалости продержала и его здсь цлый день, накормила чмъ могла и дала лекарства, а Лиза отправилась узнать, не возьмутъ ли его въ госпиталь (вотъ лежитъ въ постельк мой ангелъ — ея дитя, я называю его своимъ ангельчикомъ), но я не могу держать этого бднягу доле: мужъ вернется, увидитъ его, пожалуй, выбросятъ на улицу. Чего добраго, отъ него все станется, надлаетъ такого вреда, что и Боже упаси! Слышите ли, вотъ и Лиза возвращается?

При этихъ словахъ, вошла другая женщина, и мальчикъ всталъ на ноги, съ полутемнымъ предчувствіемъ, что его хотятъ отсюда выгнать. Когда проснулся маленькій ребенокъ Лизы, и когда успла Черли, подойдя къ нему, вынуть его изъ кроватки, не знаю, только я видла, что она держала его на рукахъ, ходила съ нимъ взадъ и впередъ съ такимъ тихимъ, материнскимъ чувствомъ, съ какимъ, бывало, ухаживала она за Томомъ и Эммою, на чердак, надъ свчной лавкою мистриссъ Блайндеръ.

Лиза совалась туда и сюда, отъ одного чиновника ходила къ другому и возвратилась ни съ чмъ. Сначала, потому-что было слишкомъ-рано, принять мальчика въ госпиталь не могли, а подъ-конецъ принять не могли потому, что было уже слишкомъ-поздно. Одинъ чиновникъ посылалъ ее къ другому, другой отсылалъ ее снова къ первому, и такъ дале. Такъ-что изъ разсказа бдной женщины я ясно поняла только одно, что госпитальные чиновники считали своимъ долгомъ не исполненіе обязанностей, а уклоненіе отъ нихъ.

— Теперь же, говорила Лиза запыхавшимся отъ бготни и безпокойства голосомъ: — теперь же, Женни, твой мужъ идетъ домой, и мой недалеко за нимъ — да поможетъ Богъ мальчику, пусть идетъ, мы для него больше ничего не можемъ сдлать. Он достали гд-то дна-три полупенса и торопливо всунули ихъ ему въ руку, и потащился, шатаясь, бдняга изъ ихъ невзрачной лачуги впередъ и впередъ съ полублагодарнымъ и полубезчувственнымъ видомъ.

— Дай мн ребенка, моя милая! сказала мать, обращаясь къ Черли: — и теб спасибо, добрая Женни! спокойной ночи! Молодая моя леди, если мужъ не станетъ браниться, то я ужо забгу къ обжигательной печи на завод: мальчуга-то врно тамъ свалится, да и завтра утромъ, пораньше загляну на него. Она торопилась уйдти и вскор принялась качать и убаюкивать ребенка, стоя у двери и пристально смотря вдоль улицы, но которой долженъ былъ возвратиться ея пьяный мужъ.

Я не ршилась разговаривать доле ни съ одной изъ женщинъ, чтобъ не ввести ихъ въ непріятность, и сказала Черли, что оставить здсь мальчика безъ помощи, при такой явной опасности, было бы гршно съ нашей стороны. Черли, боле меня опытная въ пособіи больнымъ, съ быстротою поняла мою мысль, опередила меня и скоро нагнала Джо у самой печи. Я думаю, что онъ пустился въ Сент-Альбансъ съ маленькимъ подъ-мышкою узелкомъ, который или у него украли, или онъ потерялъ, потому-что теперь онъ тщательно свертывалъ въ узелокъ лоскутки своей мховой шапки и шелъ съ непокрытой головой, несмотря на лившій въ это время дождь. На зонъ нашъ онъ остановился и, при вид меня, страхъ снова оцпенилъ его до такой степени, что дрожь перестала его бить.

Я уговорила его идти съ нами, общая позаботиться о немъ на ночь.

— Мн ненужно ночлега, говорилъ онъ:— я лягу на горячіе кирпичи.

— А разв ты не знаешь, что тамъ умираютъ люди? возразила Мерли.

— Они везд умираютъ, сказалъ мальчикъ.— Она знаетъ гд: я показывалъ ей. Они умираютъ и въ улиц Одинокаго Тома, мрутъ какъ мухи, больше мрутъ чмъ живутъ — я знаю. Потомъ началъ онъ шептать Черли: — если она не та, то она также и не чужая той. Ихъ должно быть трое?

Черли смотрла на меня нсколько испуганнымъ взоромъ. И также почти боялась само-себя, когда на меня такъ пристально смотрлъ мальчикъ.

Однакожь, повинуясь словамъ моимъ, онъ пошелъ за нами, и я, видя, что имю надъ нимъ вліяніе, повела его прямо къ дому. Было недалеко, стоило только подняться на холмъ. Дорогой встртили мы лишь одного человка. Я сомнвалась, чтобы мы могли дойдти домой безъ помощи: походка мальчика была такъ неврна и шатка. Несмотря на это, онъ не жаловался и былъ до странности безпеченъ. Я оставила его на минуту въ сняхъ, гд онъ прижался въ уголъ оконнаго отверстія и съ удивительнымъ равнодушіемъ пристально осматривалъ окрестности. Войдя въ гостиную, чтобы переговорить съ опекуномъ моимъ, нашла и въ ней мистера Скимполя, который пріхалъ въ дилижанс безъ предварительнаго извщенія, что длалъ онъ часто, и никогда не привозилъ съ собою платья, но все нужное бралъ въ займы.

Они тотчасъ вышли со мной, чтобъ осмотрть мальчика, прислуга также собралась въ сняхъ, а онъ, трясясь отъ лихорадки, сидлъ въ отверстіи окна, какъ раненный зврь, найденный въ ям, возл него стояла Черли.

— Печальный случай! сказалъ опекунъ мой, сдлавъ больному нсколько вопросовъ, ощупавъ пульсъ и осмотрвъ глаза его.— Что ты объ этомъ думаешь, Леонардъ?

— Я думаю выгнать его, сказалъ мистеръ Скимполь.

— Что такое? возразилъ опекунъ мой, почти сердито.

— Милый мой Жарндисъ, сказалъ мистеръ Скимполь: ты знаешь, что я дитя. Брани меня, если я этого заслуживаю, но у меня къ подобнымъ вещамъ врожденное отвращеніе. Я терпть не могъ возиться съ больными и тогда, когда былъ докторомъ. Онъ, ты видишь, очень-опасенъ: у него презлая лихорадка.

Мистеръ Скимполь тотчасъ же ушелъ изъ сней въ гостиную и, высказывая свои сентенціи обычно-безпечнымъ тономъ, сидлъ на фортепьянномъ табурет, между-тмъ, какъ мы стояли вокругъ него.

— Вы скажете, что это ребячество, говорилъ мистеръ Скимполь, посматривая на насъ весело: — пусть такъ, согласенъ, я ребенокъ и очень-радъ своему состоянію… Выгнавъ его на улицу, вы его вышлете только туда, откуда онъ пришелъ. Знаете ли, ему будетъ тамъ не хуже, чмъ было прежде, даже, если хотите, нкоторымъ образомъ лучше. Дайте ему шесть пенсовъ, или пять шиллинговъ, или пять фунтовъ стерлинговъ, или десять шиллинговъ — вдь вы вс математики, а я нтъ, и прогоните его прочь.

— Что жь онъ тогда будетъ длать? спросилъ опекунъ мой?

— Вотъ хорошъ вопросъ! сказалъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и пожимая плечами.— Я, разумется, не имю ни малйшей идеи о томъ, что онъ тогда будетъ длать, но не сомнваюсь нисколько, что онъ тогда что-нибудь да будетъ длать!

— Не страшно ли подумать? говорилъ опекунъ мой, которому въ короткихъ словахъ разсказала я тщетныя старанія обихъ женщинъ: — не страшно ли подумать, повторялъ онъ, ходя взадъ и впередъ въ сильномъ волненіи: — что будь этотъ несчастный мальчикъ преступникомъ, ему были бы открыты двери госпиталя и о немъ пеклись бы не хуже, чмъ о всякомъ другомъ ребенк цлаго королевства.

— Между-тмъ, ему длается хуже, позволила я себ сказать.

— Между-тмъ, сказалъ мистеръ Скимполь весело: — какъ замчаетъ миссъ Сомерсонъ съ своимъ практически-здравымъ смысломъ, ему длается хуже и потому и предлагаю опять-таки прогнать его прежде, чмъ ему сдлается еще хуже.

Я полагаю, что никогда не забуду того весело-добродушнаго вида, съ которымъ онъ говорилъ подобный вздоръ.

— Разумется, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, обращаясь ко мн: — я могъ бы принудить смотрителей госпиталя принять его тотчасъ же, но врядъ-ли это будетъ для него лучше: теперь ужь поздно, погода очень-дурна, а мальчикъ совершенно истощенъ. Въ холодной свтелк надъ сараемъ стоитъ кровать, и я думаю, до утра уложить его въ ней. Правда, ттушка Дердонъ? Пойдемъ, распорядимся.

— Какъ! сказалъ мистеръ Скимполь, перебирая слегка пальцами по клавишамъ фортепьяно: — вы опять хотите идти къ нашему юному другу?

— Да, сказалъ опекунъ мой.

— Какъ завидую я вашему темпераменту! возразилъ мистеръ Скимполь, съ шутливымъ удивленіемъ: — вамъ и миссъ Сомерсонъ все ни по-чемъ. Вы готовы по всякое, время идти всюду и длать все. Такова воля! Я не имю ни воли, ни неволи, въ душ моей только одно безсиліе!

— Вы не можете ничего прописать мальчику, полагаю я, сказалъ опекунъ мой, посмотрвъ на него съ полудосадой, но только съ полудосадой потому, что въ глазахъ мистера Жарндиса Скимполь былъ существомъ, на котораго нельзя было серьзно сердиться.

— Милый мой Жаридлсъ, я замтилъ въ его карман сткляночку съ прохладительнымъ лекарствомъ, и ничего лучше не можетъ онъ сдлать, какъ принять его. Ты можешь также приказать напрыскать уксусомъ около его кровати, держать свтелку въ умренной свжести, а больнаго въ умренномъ тепл. Впрочемъ, давать совты было-бы дерзко съ моей стороны. Миссъ Сомерсонъ обладаетъ такимъ запасомъ подробныхъ свдній въ этихъ длахъ, что все будетъ устроено, какъ-нельзя-лучше.

Мы снова возвратились въ сни и объяснили Джо, какъ мы его уложимъ. Черли повторила ему наши объясненія еще разъ, по онъ выслушивалъ ихъ съ какимъ-то холоднымъ равнодушіемъ, какъ-будто-бы все длалось для кого-нибудь другаго, а не для него. Вся прислуга очень сострадала къ его жалкому положенію и старалась всячески пособить бдняг. Комната надъ сараемъ была скоро готова и двое изъ людей перенесли Джо, укутавъ его хорошенько, черезъ мокрый дворъ. Пріятно было видть, какъ вс были къ нему ласковы, называли его безпрестанно ‘старикашкой’, надясь этимъ названіемъ усладить его измученный слухъ. Черли управляла всмъ и ходила взадъ и впередъ между домомъ и комнатою больнаго, съ лекарствами и подкрпляющими средствами, которыя мы отважились ему дать. Опекунъ мой самъ присмотрлъ за всмъ прежде, нежели оставилъ бднаго Джо одного. Возвратись въ кабинетъ, чтобъ написать объ мальчик письмо, которое должно было отправить съ нарочнымъ на разсвт, онъ сказалъ мн, что Джо спокоенъ и скоро уснетъ, и что онъ веллъ запереть дверь снаружи, на случай бреда, и все такъ устроилъ, какъ только было можно.

Ада, по причин простуды, оставалась въ своей комнат, и мистеръ Скимполь, во время нашего отсутствія, занималъ себя фортепьянами, разъигрывалъ отрывки трогательныхъ псенъ, иногда, какъ мы это издали слышали, припвалъ съ большимъ выраженіемъ и чувствомъ. По возвращеніи нашемъ въ гостиную, онъ объявилъ свое желаніе спть намъ небольшую балладу, которая пришла ему въ голову a propos юнаго друга нашего, и безподобно проплъ про крестьянскаго мальчика, который

Сиротствуя и милой родины лишонъ,

Безъ цли по свту бродитъ былъ осужденъ.

Онъ сказалъ намъ, что псня это всегда доводила его до слезъ.

Остальное время вечера мистеръ Скимполь пылъ чрезвычайно-веселъ. ‘Я, говоритъ, чирикаю отъ восторга, что окруженъ такими трудолюбивыми талантами, пью свой грогъ за выздоровленіе нашего юнаго друга!’ Потомъ воображенію его представилось, что, быть-можетъ, онъ, подобно Виттингтону, будетъ назначенъ лордомъ-мэромъ въ Лондон, и тогда онъ непремнно учредитъ Жарндисовъ Институтъ, Сомерсонову богадльню и небольшую ежегодную процесію пилигримовъ въ Сент-Альбансъ. ‘Что жъ касается до юнаго нашего друга, говоритъ онъ, то и нисколько не сомнваюсь, что онъ, въ своемъ род, прекраснйшій молодой человкъ, но идетъ не по дорог Леонарда Скимполя, Леонардъ Скимполь познакомясь короче съ собственною своею особою, открылъ, къ своему величайшему удивленію, что эта особа, при всхъ своихъ недостаткахъ, иметъ тенденцію къ философіи, считаетъ за лучшее повиноваться обстоятельствамъ и полагаетъ, что и вы длаете то же’.

Черли пришла сказать, что мальчикъ успокоился и уснулъ. Изъ окна своей комнаты и могла видть фонарь, горвшій въ свтелк большаго и успокоясь мыслью, что бдный сирота не остался безъ пріюта, заснула и сама очень-скоро.

Незадолго передъ разсвтомъ движеніе въ дом и говоръ, боле обыкновеннаго, разбудили меня. Одвшись, я выглянула изъ окна и спросила одного изъ нашихъ людей, который вчера вечеромъ показался мн очень-сострадательному, не случилось ли чего-нибудь. Фонарь въ окн надъ сараемъ все еще горлъ.

— Мальчикъ, миссъ… отвчалъ онъ.

— Что такое мальчикъ? Разв ему сдлалось хуже? спросила я.

— Отправился, миссъ

— Умеръ!

— Нтъ, миссъ, не умеръ. Ушелъ

Отгадать въ какое время ночи, какъ, или зачмъ онъ убжалъ, казалось, дломъ безнадежнымъ. Дверь была заперта, фонарь все еще стоялъ на окн и уйдти можно было только чрезъ люкъ, отворявшійся въ пустой сарай, впрочемъ, и люкъ былъ затворенъ щитомъ и, казалось, никогда не отворялся. Какъ бы то ни было, только мальчика въ сара не находилось. Убдясь въ этомъ вполн, мы мучились сомнніемъ: не сдлался ли съ нимъ ночью бредъ, и онъ, гонимый какимъ-нибудь фантастическимъ призракомъ, бжалъ, несмотря на свое безпомощное состояніе. Мысль эта пугала насъ всхъ, то-есть за исключеніемъ мистера Скимполя, который своимъ безпечно-равнодушнымъ тономъ доказывалъ намъ, что юный другъ нашъ, понимая заразительность своей злой лихорадки, не хотлъ, но врожденной вжливости, быть незваннымъ гостемъ и удалился.

Въ надежд оттаскать его живымъ или мертвымъ, сдланы были всевозможные разспросы и изслдованія на каждомъ мст. Мы осмотрли кирпичеобжигательныя печи, ходили въ лачуги бдняковъ, основательно допрашивали обихъ женщинъ, кусты, рвы, стны, валежникъ, стоги были нашими людьми осмотрны кругомъ на большое протяженіе, однакожь вс розыски остались совершенно-тщетными.

Пять дней продолжались розыски, я не хочу этимъ сказать, чтобъ они посл этого срока совершенно прекратились, но вниманіе мое было въ это время обращено на другое, для меня очень-памятное обстоятельство.

Черли сидла вечеромъ въ моей комнат снова за письмомъ, а я противъ нея за работой, вдругъ почувствовала я, что столъ дрожитъ. Маленькую горничную мою отъ головы до ногъ била дрожь.

— Черли, сказала я: — ты озябла?

— Что-то холодно, миссъ, отвчала она.— Не знаю, право. Всю ломаетъ. Я и вчера худо себя чувствовала почти въ это же время. Не пугайтесь, миссъ, мн кажется, я больна.

Услышавъ голосъ Ады, и тотчасъ поспшила къ двери, отдлявшей мою комнату отъ общей нашей гостиной, и заперла ее, какъ-разъ вовремя, потому-что Ада ужь стучалась, когда рука моя лежала еще на ключ.

Ада кричала мн, чтобъ я ее впустила, но я сказала: ‘не теперь, милая. Уйди лучше. Не безпокойся, я тотчасъ сойду’. Ахъ какъ много, много прошло времени, прежде нежели я снова сошлась съ моей милочкой!

Черли занемогла. Въ — теченіе двнадцати часовъ болзнь ея усилилась. Я велла перенести ее въ свою комнату и, положивъ на кровать, сла спокойно подл, чтобъ ухаживать за нею. Я извстила обо всемъ опекуна, написала къ нему, почему считала необходимостью запереться и почему вовсе не хотла видть своей милочки. Вначал она очень-часто подходила къ двери, звала меня и даже со слезами и рыданіями длала мн упреки, но я написала ей, что она мн причиняетъ безпокойство и печаль и умоляла любовью ея ко мн не говорить со мною ближе, чмъ изъ сада. Посл этого письма она приходила въ сада, подъ окно даже чаще, чмъ къ двери, и если выучилась и любить ея сладкозвучный голосъ прежде, когда мы едва разлучались, то какъ хорошо я выучилась любить его теперь, когда я слушала ее и отвчала ей, стоя у окна и не смя взглянуть на нее. О, какъ хорошо выучилась я любить его впослдствіи, когда наступили худшія времена!

Въ нашей гостиной была поставлена кровать и для меня, и, оставивъ дверь растворенною, сдлала я изъ обихъ комнатъ одну и всегда содержала въ ней чистый воздухъ, съ-тхъ-поръ изъ этой части дома Ада удалилась совершенно. Каждый изъ нашихъ людей, безъ исключенія, съ величайшею готовностью и безъ малйшаго страха пришелъ бы ко мн въ каждый часъ дня и ночи, но я предпочла избрать только одну достойную женщину, съ которою Ада никогда но должна была видться, на осторожность ея и могла положиться. При си помощи оставляла я свою больную, чтобъ вмст съ опекуномъ подышать свжимъ воздухомъ, когда мы не боялись встртить Ады. Ни въ какой прислуг и ни въ чемъ другомъ я боле не нуждалась.

Такъ страдала бдная Черли, ей длалось хуже-и-хуже, грозила страшная опасность, и длинный рядъ дней и ночей она лежала безъ чувствъ. Терпніе ея было изумительно: она обнаруживала такую кротость въ страданіяхъ, что очень-часто, сидя у ея постели, держа голову ея на своихъ рукахъ (она дремала такимъ образомъ, когда не могла иначе), я молила Бога не дать мн забыть урокъ, которому учила меня ота маленькая сестра.

Меня очень огорчила мысль, что прекрасное личико Черли измнится и обезобразится: она была такой миловидный ребенокъ! Однакожъ, это опасеніе было ничто въ-сравненіи съ опасеніемъ за ея жизнь. Когда ей было очень-худо и бредъ уносилъ ее къ смертному одру ея отца, къ маленькимъ братьямъ и сестрамъ, она еще узнавала меня на столько, что успокоивалась на рукахъ моихъ и безъ особеннаго волненія лепетала свои лихорадочныя грзы. Въ такія минуты мысль пересказать двумъ остающимся посл нея дтямъ, что не стало для нихъ того ребенка, который умлъ замнить имъ мать, тяжелымъ камнемъ лежала на моемъ сердц.

Были минуты, когда Черли совершенно узнавала меня, она говорила, что посылаетъ Тому и Эмм сердечные поклоны, и уврена, что Томъ будетъ способнымъ мальчикомъ. Въ такія минуты разсказывала она мн, какъ, едва умя, читала она своему умирающему отцу о юнош, котораго несли хоронить, и который былъ единственный сынъ у матери-вдовы, о дочери начальника синагоги, которую сострадательная рука съ одра смерти воззвала снова къ жизни. Черли разсказала мн также, что, по смерти ея отца, она, въ первой печали своей, на колняхъ молилась, чтобъ онъ проснулся и былъ возвращенъ своимъ бднымъ дтямъ, и что если она не выздороветъ, а должна умереть, то полагаетъ что и Томъ будетъ возсылать за нее къ небу молитвы.

Но при всхъ страданіяхъ своихъ, Черли не теряла ни на минуту тхъ кроткихъ качествъ, о которыхъ я ужь говорила, и мн понятно стало, какимъ ангеломъ-утшителемъ могла она показаться въ глазахъ умирающаго отца.

Мерли не умерла. Шатко и медленно преодолвъ кризисъ, который былъ очень-опасенъ, начала она исправляться. Надежда, что Черли не потеряетъ красоты своей, вскор возродилась, къ неописанному моему удовольствію.

Усладительно было то утро, когда могла я все пересказать Ад, стоявшей подъ окномъ въ саду, и усладителенъ былъ тотъ вечеръ, когда я вмст съ Черли пила чай въ ближней комнат. Но въ тотъ же вечеръ почувствовала я лихорадочный ознобъ.

Къ нашему обоюдному счастью, мысль, что Черли заразила меня своею болзнью, пришла мн въ то время, когда Черли была ужь вн опасности и спокойно спала въ своей постели. Во время чая легко могла я скрыть свое состояніе, но теперь было ужь дло другое, и и увидла, что быстро слдую примру Черли.

Несмотря на это, я встала довольно-рано, чтобъ отблагодарить мою милочку за веселое привтствіе ея изъ сада, и по обыкновенію поговорить съ нею. Но меня тяготило впечатлніе, что ночью я вставала и почти безсознательно бродила въ обихъ комнатахъ, и по временамъ кровь приливала къ голов и мн все казалось будто я расту.

Вечеромъ было мн такъ дурно, что я ршилась сказать Черли: — Не правда ли, Черли, ты поправилась?

— О, конечно! отвчала Мерли.

— А полагаю, что ты достаточно-крпка, чтобъ выслушать одну тайну.

— Достаточно-крпка, миссъ, вскричала Мерли, но лицо ея смутилось среди радости, потому-что она прочла эту тайну на лиц моемъ, она встала съ креселъ упала ко мн на шею и проговорила: — О, миссъ! въ этомъ виновата я, въ этомъ виновата я!

— Слушай же, Черли, сказала я, давъ ей выплакаться: — если я захвораю, то вся моя надежда на тебя. И если ты будешь такъ же спокойна и сохранишь такое же присутствіе духа въ-отношеніи ко мн, какое ты имла въ-отношеніи къ себ, то ты спасешь меня.

— Дайте мн еще немного поплакать, миссъ, говорила Черли.— О Боже мой, Боже! дайте мн еще немного поплакать, о Боже! я все сдлаю, что могу. Съ какимъ сердечнымъ, неизобразимымъ чувствомъ говорила она эти слова, повиснувъ у меня на ше, никогда не могу и вспомнить безъ слезъ.

Я дала ей еще поплакать, и посл этого обимъ намъ сдлалось легче.

— Положитесь на меня, миссъ, сказала спокойно Черли: — я буду слушаться васъ во всемъ.

— Теперь еще не въ чемъ, Черли. Сегодня вечеромъ я скажу твоему доктору, что чувствую себя несовсмъ-здоровою и что ты будешь моею сидлкою.

За это благодарилъ меня бдный ребенокъ отъ всего сердца.

— А завтра утромъ, когда услышишь ты въ саду миссъ Лду, а я не буду въ-состояніи, но обыкновенію, подойдти къ окну, ты, Черли, подойди вмсто меня и скажи, что я еще сплю. Все время, Черли, оставайся въ комнат, какъ оставалась въ ней я, и никого не впускай.

Черли общала исполнить все, какъ я хочу, я легла, потому-что голова моя была очень-тяжела. Я говорила въ этотъ вечеръ съ докторомъ и умоляла хранить болзнь мою въ тайн отъ домашнихъ.

У меня осталось весьма-неясное воспоминаніе о переход этой ночи ко дню, и дня снова къ ночи. Но въ первое за тмъ утро, я была еще въ-состояніи подойдти къ окну и поговорить съ своею милочкой.

На второе утро, услышавъ въ саду ея голосъ — и съ какимъ наслажденіемъ!— просила я Черли, но съ трудомъ (потому-что разговаривать мн было тяжело) сказать ей, что и сплю. Я слышала, какъ она тихо отвчала: ‘Не тревожь ея, Черли, ни за что на свт не тревожь! ‘

— А какова моя милочка, Черли? спросила я.

— Что-то разстроена, миссъ, сказала Черли, смотря изъ-за занавсъ.

— Сегодня утромъ она должна быть прекрасна.

— Дйствительно, миссъ, отвчала Черли, выглядывая въ садъ: — она все еще смотритъ на окна.

Ясные, голубые глаза ея — да хранитъ ихъ Богъ — еще прелестне, когда они подняты вверхъ.

Подозвавъ Черли, и дала ей послднее порученіе.

— Теперь слушай, Черли: узнавъ, что и больна, она будетъ стараться войдти въ нашу комнату. Не впускай ее, Черли, до конца, если ты меня истинно любишь! Черли, если ты ее впустишь хоть разъ, даже только для-того, чтобъ взглянуть на меня, я умру.

— Я никогда этого не сдлаю, миссъ! никогда, сказала она.

— Врю, добрая моя Черли. Теперь подойди ко мн, посиди немного подл меня и потрогай меня рукою, потому-что видть тебя, Черли, я не могу, я слпа.

ГЛАВА XXXIII
Назначенный часъ.

Ночь въ Линкольнской Палат, въ этой безплодной, песчаной пустын, исполненной прижимокъ и несправедливости, въ этой мрачной бездн, въ которой истцы врядъ-ли видятъ когда-нибудь Божій свтъ, потушены сальныя свчки, писаря спустились съ шаткихъ деревянныхъ лстницъ и разсялись но лицу Лондона. Колоколъ, въ который звонятъ въ девять часовъ, замолкъ и не раздается жалобный стонъ его, калитки заперты и достойный блюститель тишины и спокойствія, ночной караульщикъ съ страшнымъ поползновеніемъ ко сну, бодрствуетъ въ своей конур. Сквозь разноэтажные ряды лстничныхъ окопъ мерцаютъ тусклые огни лампъ, подобно глазамъ англійскаго правосудія — гноеглазаго Аргуса, съ неизмримыми карманами для каждаго глаза, и съ глазомъ на карман, и смотрятъ на звзды. Изъ запотвшихъ, грязныхъ оконъ верхняго этажа виднются тамъ и сямъ тусклыя пятна свта, при которомъ мудрые счетчики, или нотаріусы, трудятся еще въ пользу запутыванія настоящаго состоянія длъ, касательно размщенія дюжины овецъ на каждый акръ земли. И эти благодтели человческаго рода коптитъ надъ своей пчелообразной работой, еще и до-сихъ-поръ, несмотря на то, что время конторскихъ занятій уже кончилось.

Въ сосдней палат, гд предсдательствуетъ лордъ-канцлеръ лавки тряпья и бутылокъ, всеобщее поползновеніе къ пиву и ужину.

Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ… ихъ ровесники-сынки, въ кругу своихъ знакомыхъ играли въ прятки, въ сосднихъ переулкахъ Канцелярской Улицы и, къ смущенію прохожихъ, шмыгали изъ-подъ однихъ ворогъ въ другія… такъ мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, поздравляя другъ друга съ благополучнымъ помщеніемъ своихъ дтищъ въ кровати, стоятъ на порог и еще тараторятъ на прощаньи. Мистеръ Крукъ, его постоялецъ, способность мистера Крука быть вчно под-хмлькомъ, виды молодаго человка на наслдство — вотъ обыкновенные предметы ихъ разговоровъ. Слова два надо имъ также перемолвить и о гармоническомъ митинг въ гостинниц Солнечнаго Герба, оттуда, сквозь полуоткрытое окно, раздаются звуки дребезжащаго фортепьяно и слышно какъ маленькій Свильсъ, подобно истинному Йорику, беретъ теперь самыя низкія поты въ вокальномъ концерт и патетически умоляетъ друзей своихъ, слушать, слушать и слушать какъ шу-у-уми-итъ во-о-олна-а! Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ занимаются также сличеніемъ взаимныхъ мнній касательно молодой леди, извстной пвицы, которая присутствуетъ на гармоническомъ митинг въ качеств примадонны, о ней упомянуто даже въ афиш, выставленной на-показъ въ стекл окна. Мистриссъ Перкинсъ непреложно извстно, что замчательная Сирена года съ полтора замужемъ и, несмотря на законныя узы брака, безстыдно выдаетъ себя за миссъ — прошу покорно!.. за миссъ Мильвельсонъ… Это ужь изъ рукъ вонъ, къ-тому же мистриссъ Перкинсъ видла своими глазами, что ребенка этой миссъ тайно приносятъ каждый вечеръ въ гостинницу Солнечнаго Герба, гд онъ и получаетъ свою естественную пищу во время дивертиссементовъ.

— Я бы лучше ршилась доставать себ кусокъ хлба продажею срныхъ спичекъ, говоритъ мистриссъ Перкинсъ: — чмъ драть горло на этихъ митингахъ!

Мистриссъ Пайперъ, по долгу дружбы, точно такого же мннія, она прибавляетъ, что скромная, частная жизнь, для нея выше публичной извстности, и воздаетъ благодареніе небу за свою чистоту нравовъ (нтъ сомннія, что тутъ же подразумвается и чистота нравовъ мистриссъ Перкинсъ).

Въ это время трактирный слуга изъ гостинницы Солнечнаго Герба, приближается къ мистриссъ Пайперъ и вручаетъ достопочтенной леди лнящуюся кружку — ея порцію пива для ужина. Овладвъ крпительнымъ напиткомъ, достопочтенная леди удаляется подъ свою кровлю, пожелавъ всякаго счастья своей неразлучной пріятельниц.

Мистриссъ Перкинсъ также съ своей пивной порціей, принесенной изъ того же гостепріимнаго трактира ея сыномъ, до ухода ко сну, удаляется, по примру мистриссъ Пайперъ, въ свои покой.

Наконецъ слышится на двор закрываніе лавочныхъ ставень и сильный запахъ табаку, въ окнахъ верхнихъ этажей замтно исчезновеніе звздъ — признакъ отхода ко сну, и въ-заключеніе всего полисменъ стучится въ каждую дверь, пробуетъ замки, подозрительно смотритъ на прохожихъ, въ-особенности съ узломъ въ рукахъ, и вообще наводитъ на свою часть дозоровъ такое мнніе: что или кто-нибудь крадетъ, или кого-нибудь обкрадываютъ.

Ночь душна, несмотря на то, что сырость проникаетъ до костей и тяжелый туманъ лежитъ густымъ слоемъ на мостовой. Славная ночь, соотвтствующая совершенно мысли о бойняхъ, зловредныхъ травахъ, водосточныхъ трубахъ, протухлой вод и погостахъ, ночь, способная доставить много хлопотъ и труда приходскому сторожу, составляющему списокъ умершихъ.

— Быть можетъ, что-нибудь въ воздух — въ воздух много кой-чего — быть можетъ, что-нибудь и въ самомъ мистер Вивл, Джоблинг то-жь, несовсмъ-ладно, только этотъ джентльменъ не въ своей тарелк. Съ-тхъ-поръ, какъ стемнло, онъ то-и-дло шныряетъ изъ своей комнаты до снной двери, и обратно, разъ двадцать въ часъ. Съ-тхъ-поръ, какъ лордъ-канцлеръ заперъ свою лавку, что совершилось сегодня очень-рано, мистеръ Вивль, увнчанный бдной бархатной ермолкой, при которой бакенбарды его принимаютъ гигантскіе размры, гораздо-чаще обыкновеннаго спускался и подымался по лстниц.

Не диво также, что и мистеръ Снегсби какъ-то не въ своей тарелк: онъ уже давно подъ гнетущимъ вліяніемъ тхъ непонятныхъ для него тайнъ, въ которыя, самъ не знаетъ какъ, впутался. Гонимый этими тайнами, въ которыхъ онъ принимаетъ участіе, не будучи въ нихъ посвященъ вовсе, мистеръ Снегсби не можетъ покинуть лавку тряпья и бутылокъ, потому-что считаетъ се главнымъ источникомъ всей таинственности. Она иметъ надъ нимъ страшную притягательную силу. Даже въ сію минуту, возвращаясь изъ гостинницы Солнечнаго Герба, куда онъ пошелъ на обычную свою десятиминутную прогулку посл ужина, не можетъ онъ, чтобъ не обогнуть угла Канцелярской Улицы и не пройдти мимо лавки мистера Крука.

— Какъ мистеръ Вивль! говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, остановись на минуту: — это вы?

— Да, мистеръ Снегсби, отвчаетъ мистеръ Вивль: — это я.

— Вышли подышать свжимъ воздухомъ передъ отходомъ ко сну? спрашиваетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: — я и самъ имю эту привычку.

— Ну, тутъ не надышешься: свжаго воздуха нтъ, говоритъ мистеръ Вивль, озираясь вокругъ, на двор.

— Это совершенно-справедливо сэръ. Не замчаете ли вы, говоритъ мистеръ Снегсби, потягивая носомъ и смакуя воздухъ:— не замчаете ли вы, мистеръ Вивль, что у васъ здсь — отъ слова не станется — гарью припахиваетъ, сэръ?

— Да, да, мн и самому кажется, что сегодня у насъ на двор несетъ какой-то особенной попью, отвчаетъ мистеръ Вивль:— я думаю, что въ гостинниц Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.

— Котлеты, вы думаете? Гм! котлеты, гм? мистеръ Снегсби опять потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ: — да, сэръ, должно-быть такъ. Только нельзя не замтить, что кухарка гостинницы небольно занимается своимъ дломъ: она ихъ врно прижгла, сэръ! И мн кажется, мистеръ Снегсби опятъ потягиваетъ въ носъ и смакуетъ воздухъ, потомъ отплевывается и обтираетъ ротъ: — мн кажется — отъ слова не станется — что котлетки кладбищемъ припахиваютъ,

— Оно очень можетъ быть: въ такую погоду състное скоро портится.

— Скверная погода, говоритъ мистеръ Снегсби: — она, я думаю, иметъ вліяніе и на расположеніе духа.

— На меня наводитъ страхъ эта погода, говоритъ мистеръ Вивль.

— Оно, знаете, немудрено: вы живете въ уединенномъ мст, въ уединенной комнат, надъ которой лежатъ черныя воспоминанія, говоритъ мистеръ Снегсби, смотря черезъ плечо подъ темный навсъ и потомъ отступивъ шагъ назадъ: — я бы не ршился жить въ этой комнат одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы, пожалуй, по вечерамъ, отъ страха умеръ. Я бы, кажется, лучше согласился провести всю ночь здсь, на мостовой, чмъ въ этой комнат. Оно конечно, вы человкъ новый, а я-такъ насмотрлся — отъ слова не станется — такихъ ужасовъ, что Боже упаси!

— Ну, и я довольно наслушался, отвчаетъ Топни.

— А вдь это непріятно, не правда-ли? продолжаетъ мистеръ Снегсби, прокашливая въ кулакъ свой сомнительный кашель:— мистеру Круку слдуетъ принимать въ соображеніе это обстоятельство, при оцнк квартиры. Я думаю, онъ такъ и длаетъ — я въ этомъ увренъ.

— Можетъ, онъ такъ и длаетъ, говоритъ Топни:— только и этого не замтилъ.

— Такъ вы находите, сэръ, что цна на квартиру высока? говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: — цны здсь высоки. Не знаю наврное, но мн право кажется, что присутственныя мста набиваютъ цну на вс вещи. Не то, чтобъ я хотлъ, прибавляетъ мистеръ Снегсби съ почтительнымъ кашлемъ въ кулакъ: — сказать что-нибудь противъ той профессіи, отъ которой я имю свой насущный хлбъ, нтъ, ни въ какомъ случа…

Мистеръ Вивль опять озирается вокругъ двора и потомъ смотритъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей. Мистеръ Снегсби, встртившись съ нимъ глазами, отворачиваетъ свои глаза къ небу, какъ-бы желая прослдить за звздой, или сдлать что-нибудь въ этомъ род, и прокашливается въ кулакъ такимъ кашлемъ, который ясно выражаетъ, что почтенный джентльменъ не знаетъ какъ окончить разговоръ.

— Замчательное обстоятельство, сэръ, продолжаетъ онъ,— потирая себ тихонько руки: — что онъ…

— Кто онъ? прерываетъ его мистеръ Вивль.

— Покойникъ-то, понимаете, говоритъ мистеръ Снегсби, кивая головой и правой бровью на темную лстницу и постукивая пальцемъ о пуговицы мистера Вивля.

— Гм! вотъ что! говоритъ мистеръ Вивль неочень-охотно: — я думалъ, что ужь о немъ на сегодня довольно.

— Я хотлъ только сказать, сэръ, что это замчательный фактъ: онъ, изволите видть, поселился здсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ и вотъ вы, сэръ, тоже поселились здсь и занимаетесь отъ меня переписываньемъ бумагъ. въ этомъ занятіи нтъ, конечно, ничего унизительнаго, ей-Богу ничего нтъ, говоритъ мистеръ Снегсби спохватившись, что онъ можетъ-быть нкоторымъ образомъ задлъ за живое мистера Вивля: — я, сэръ, знавалъ переписчиковъ, которые потомъ завели пивоварни и составили себ почтенную извстность — да, сударь, именно почтенную извстность, и очень почтенную, говоритъ мистеръ Снегсби въ горькомъ убжденіи, что онъ не поправилъ своего промаха.

— Странное стеченіе обстоятельствъ, какъ вы говорите, отвчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ окинувъ дворъ взглядомъ.

— Судьба, неправда ли, судьба? замчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.

— Судьба.

— Право судьба, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ утвердительнымъ кашлемъ въ кулакъ: — какже не судьба? конечно судьба. Гм! мистеръ Вивль, мн кажется, я, къ моему сожалнію, долженъ пожелать вамъ покойной ночи, продолжаетъ онъ такимъ тономъ, какъ-будто.-бы неохотно разстается съ своимъ слушателемъ, вступи въ разговоръ съ которымъ, онъ долго искалъ средствъ, какъ бы изъ него выпутаться.— а то, пожалуй, жена моя будетъ искать меня Богъ знаетъ гд. Прощайте, сэръ!

Если мистеръ Снегсби спшитъ домой съ измреніемъ успокоить жену на свой счетъ, то онъ и сомъ можетъ успокоиться на этотъ счетъ. Его мистриссъ Снегсби слдитъ за нимъ во нее время его присутствія у гостинницы Солнечнаго Героя, и теперь даже присматриваетъ за нимъ, голова ея повязана носовымъ платкомъ и она привтствуетъ мистера Вивля и темную дверь, ведущую въ его одинокую келью, самымъ недоброжелательнымъ взглядомъ,

— Узнаете, сударыня, узнаете, что такъ пристально смотрите, говоритъ про-себя мистеръ Вивль: — жалю, что и не могу разсмотрть, за этой повязкой, вашего прекраснаго личика… Не йдетъ-таки эта голова!

Но голова, однакожъ, въ это время подходитъ. Мистеръ Вивль подымаетъ кверху указательный перстъ, тащитъ голову въ свою комнату и запираетъ калитку. И вотъ подымаются они на лстницу, мистеръ Вивль тяжелымъ, а мистеръ Гуппи (потому-что вышерченная голова, не кто другой, какъ онъ) очень-легкимъ шагомъ. Заперевъ за собою дверь, они начинаютъ говорить шопотомъ.

— Я ужъ думалъ, что ты отправился въ ерихонъ, вмсто того, чтобъ идти ко мн, говоритъ Тонни.

— Вдь я теб же сказалъ, что прійду около десяти.

— Да, ты сказалъ около десяти, повторяетъ Тонни: — ты сказалъ около десяти, но что касается до меня, такъ мн кажется, что теперь ровно это часовъ. И никогда не запомню такой страшной ночи.

— Что же такое случилось?

— Въ томъ-то и дло, говорить Тонни:— что ничего не случилось. Я вотъ тутъ сидлъ, въ этомъ душномъ и смрадномъ стойл, какъ какой-нибудь окаянный, прости Господи, до-тхъ-поръ, пока отъ страха волосы дыбомъ стали становиться. Вотъ посмотрите-ка на свчку, творитъ Тонни, указывая на сальную свчу, оплывшую со всхъ сторонъ и нагорвшую цлымъ кочнемъ на свтильн…

— Ну что жь за бда, говоритъ мистеръ Гуппи, взявшись за щипцы:— это горе легко поправить.

— Ты думаешь? отвчаетъ другъ его: — нтъ, братъ, съ этимъ но такъ-то легко сладитъ: она оплываетъ и скверно горитъ съ самыхъ тхъ поръ, какъ я ее зажогъ.

— Фу, Тонни! что это съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, держа въ рукахъ щипцы и смотря на своего друга, который сидитъ опершись локтями о столъ.

— Вильямъ Гуппи, отвчаетъ Тонни — я, братъ, истерзанъ въ пухъ. Это все проклятая, невыносимая, убійственная комната и… скверное чудовище внизу, я думаю… пфу… о-охъ!.. и мистеръ Вивль отталкиваетъ локтемъ лотокъ для щипцовъ, опирается головою на ладонь руки, ставитъ ногу на каминную ршетку и созерцаетъ огонь. Мистеръ Гуппи наблюдаетъ за нимъ, тихо качаетъ головой и садится, въ совершенно-спокойномъ состоянія духа, по другую сторону стола.

— Съ тобой кажется Снегсби говорилъ, Топни?

— Да, чтобъ его… да, это былъ Снегсби, говоритъ Вивль, измняя словосочиненіе своей сентенціи.

— Онъ говорилъ о длахъ?

— Нтъ. О какихъ тутъ длахъ? Онъ просто остановился поболтать.

— Я узналъ его, говоритъ мистеръ Гуппи: — и подумалъ, что лучше если онъ меня не уводитъ, и пообождалъ за угломъ.

— Вотъ оно опять, Вильямъ Гуппи! воскликнулъ Тонни, возведя глаза вверхъ: — къ-чему это прятанье, эта таинственность?

Мистеръ Гуппи старается улыбнуться, и въ видахъ перемны разговора осматриваетъ съ истиннымъ, а можетъ и притворнымъ удивленіемъ блистательную галерею британскихъ красавицъ, взоръ его останавливается на портрет леди Дедлокъ. Она нарисована во весь ростъ на террас и рядомъ съ ней пьедесталъ, на этомъ пьедестал ваза, на ваз шаль миледи, сверхъ шали огромная полость драгоцннаго мха, а на огромной полости драгоцннаго мха покоится ручка блистательной красавицы, и на ручк блеститъ браслетъ.

— Какъ похожа на леди Дедлокъ! говорятъ мистеръ Гуппи:— дв капли воды, только что не говоритъ.

— Я бы желалъ, чтобъ заговорила, ворчитъ Тонни:— по-крайней-мр я бы имлъ для развлеченія фешонэбльный разговоръ.

Въ это время мистеръ Гуппи постигаетъ, что искренній другъ его не можетъ быть приведенъ такими средствами въ соціальное расположеніе духа, а потому обращается къ нему съ назиданіями.

— Тонни, говоритъ онъ: — я постигаю разстроенное состояніе души, могу извинить меланхолію, потому-что, быть-можетъ, никто лучше меня не понимаетъ, чти значитъ, когда грусть овладваетъ душою — да, меня, въ сердц котораго запечатлвъ не возданный образъ. Но, Тонни, и этимъ слабостямъ есть границы, и он, Тонни, должны быть обуздываемы передъ лицомъ, неповиннымъ въ этой овладвающей меланхоліи, и я долженъ сказать теб, Тонни, что пріемъ, который ты длаешь мн, не только негостепріименъ, но даже недостоинъ джентльмена.

— Слова твои жестоки, Вильямъ Гуппи, отвчаетъ мистеръ Вивль.

— Можетъ-быть, жестоки, сэръ, продолжаетъ мистеръ Гуппи: — я говорю ихъ въ минуты жестокаго оскорбленія.

Мистеръ Вивль уразумваетъ свою вину и проситъ мистера Вильяма Гуппи, больше не думать объ этомъ.

Мистеръ Вильямъ Гуппи, ставъ ужь на стезю моралиста, не можетъ такъ скоро отказаться отъ своихъ правъ.

— Нтъ, поврь мн Тонни, продолжаетъ этотъ джентльменъ:— ты долженъ стараться щадить чувствованія субъекта, въ сердц котораго запечатлнъ невозданный образъ, и который не очень-то счастливъ касательно тхъ струнъ, въ которыхъ звучатъ самыя нжныя ощущенія. Въ теб, Топни, соединены вс т преимущества, которыя пріятно поражаютъ и зрніе и вкусъ, характеръ твой, можетъ-быть, къ твоему счастью (и я желалъ бы, чтобъ это было такъ) таковъ, что ты не можешь привязаться къ одному цвтку. Передъ тобой открыта цлая оранжерея и ты носишься на своихъ воздушныхъ крыльяхъ отъ одной махровой головки къ другой, но несмотря на это, Тонни, я слишкомъ далекъ отъ мысли уязвить безъ причины твои чувствованія!

Тонни находитъ опять нужнымъ не толковать объ этомъ больше и говоритъ выразительно:

— Вильямъ Гуппи, плюнь на это!

Мистеръ Гуппи, снисходя на такую просьбу, отвчаетъ благосклонно:

— Я бы не коснулся этого предмета, но, Тонни, въ сердц человческомъ есть струны…

Тонни проситъ прощенья.

— Что жь касается до этой связки писемъ, говоритъ Тонни, шевеля уголья въ камин:— то, право, странно, съ чего это Круку вздумалось назначить полночь для ихъ передачи.

— Дйствительно, странно. Врно, есть у него какое-нибудь основаніе?

— Какое основаніе? онъ и самъ не знаетъ. Говоритъ, сегодня день его рожденья, и онъ мн ихъ передастъ ровно въ двнадцать часовъ ночи. Вотъ и все. Къ этому времени, я знаю, онъ налижется какъ стелька. Пьянствовалъ цлый день.

— Однакожь, онъ не забудетъ общанія?

— Забудетъ? Не таковъ гусь. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видлъ его сегодня вечеромъ въ восемь часовъ, пособлялъ ему запирать ставни, и письма были у него въ мховой шапк. Онъ снялъ ее и показалъ мн ихъ. Когда мы заперли лавку, онъ снялъ шапку, повсилъ ее на спинку стула, взялъ письма и разсматривалъ ихъ, стоя передъ каминомъ. Спустя нсколько времени, я слышалъ, какъ онъ еще мычаль свою единственную псенку про Бибо и стараго Харона, и какъ Бибо опился до смерти, или что-то въ этомъ род. Посл этого онъ даже не пошевельнулся, былъ такъ тихъ, какъ старая крыса, заснувшая въ нор.

— И ты долженъ къ нему спуститься въ двнадцать часовъ?

— Въ двнадцать. И я теб опить-таки скажу, что, ожидая тебя, мн показалось десять разъ двнадцать.

— Топни, говоритъ мистеръ Гупни, посл нкотораго размышленія надъ своими крестъ-на-крестъ сложенными ногами: — что, онъ теперь уметъ читать?

— Читать! Онъ никогда не будетъ умть читать. Онъ знаетъ отдльно вс буквы, уметъ отдльно написать каждую изъ нихъ, а вмст-то связать и не уметъ. Больно старъ для этого, да и притомъ всегда пьянъ.

— Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая одну ногу на другую: — какъ же ты думаешь, разобралъ онъ имя Гаудона?

— Онъ никогда его не разбиралъ. Ты знаешь, какъ онъ ловко уметъ писать на память, не понимая, что пишетъ, вотъ онъ, должно-быть съ конверта списалъ адресъ и спросилъ меня, что это значитъ?

— Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, перекладывая снова одну ногу на другую: — по твоему замчанію, это женскій или мужской почеркъ?

— Женскій. Тысячу противъ одного — женскій. Писано очень-криво и хвосты у буквы и такіе длинные и смлые.

Мистеръ Вильямъ Гуппи во время этихъ переговоровъ занимался грызеньемъ ногтей на большихъ пальцахъ рукъ, замняя лвую руку правою всякій разъ, какъ только клалъ правую ногу на колно лвой. Въ одну изъ этихъ перемнъ, онъ случайно взглянулъ на рукавъ своего сюртюка, опустилъ руку и закричалъ съ испугомъ

— Тонни, что длается сегодня въ вашемъ дом? Изъ трубы, что ли выкинуло?

— Какъ изъ трубы выкинуло!

— Посмотри, говоритъ мистеръ Гуппи: — видишь какъ ложится сажа, взгляни на руку! взгляни на столъ!.. Провалъ бы ее побралъ и не сдунешь… марается какъ сало!

Друзья переглядываются и мистеръ Вивль считаетъ нужнымъ подойдти и послушать у двери, подняться на нсколько ступенекъ, спуститься немножко внизъ, потомъ возвращается и говоритъ, что все исправно, все тихо и повторяетъ то же замчаніе, которое онъ длалъ, незадолго до того мистеру Снегсби, что, должно-быть, въ гостинниц Солнечнаго Герба жарятъ котлеты.

— И это тогда, продолжаетъ мистеръ Гуппи прерванный разговоръ и съ отвращеніемъ смотритъ на свой рукавъ (оба пріятели сидятъ передъ каминомъ на противоположныхъ концахъ стола и чуть-чуть не касаются другъ друга головами):— такъ это тогда онъ и сказалъ теб, что вынулъ связку инеемъ изъ стараго чемодана своего постояльца.

— Тогда, сэръ, тогда, отвчаетъ Тонни, нершительно поправляя свои бакенбарды: — и тотчасъ же посл этого я написалъ записочку къ дорогому пріятелю моему, высокорожденному Вильяму Гуппи, увдомляя его о сегодняшнемъ условіи и прося его не заглядывать раньше, потому-что привидніе — тонкая бестія.

Легкій, живой тонъ фешонебэльной рчи, подъ который вчно подлаживается мистеръ Вивль, сегодня очень ему не къ лицу, такъ-что онъ покидаетъ его, равно какъ и холенье своихъ бакенбардъ, и взглянувъ себ черезъ плечо, становится опять добычей страха.

— Ты принесешь письма сюда, въ комнату, чтобъ ихъ прочесть, сравнить между собою и наконецъ быть въ-состояніи передать ему ихъ содержаніе — такъ ли, Тонни? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, боязливо грызя ноготь на большомъ пальц.

— Ты не можешь говорить тише! Да, такъ.

— Вотъ, Тонни, что и теб скажу…

— Ты не можешь говорить тише! говоритъ Тонни еще разъ.

Мистеръ Гуппи киваетъ своей остроумной головой, плотне прижимаетъ ее къ голов друга и говоритъ шопотомъ:

— Вотъ, что я теб скажу, Тонна: первое дло должно состоять въ томъ, чтобъ сдлать другой конвертъ, точь-въ-точь какъ настоящій, такъ-что, если онъ попроситъ письма обратно, а он будутъ у меня, такъ ты и можешь ему подсунуть фальшиивыя-то.

— А если, предположимъ, что онъ узнаетъ подлогъ при первомъ взгляд на конвертъ, что съ его дьявольски-меткимъ глазомъ очень-легко и можно держать пари сто противъ одного? замчаетъ Тонин.

— А, тогда вотъ какая штука: письма ему не принадлежатъ и никогда не принадлежали. Ты ихъ открылъ и далъ ихъ въ мои руки — въ руки одного изъ твоихъ юридическихъ друзей для безопасности. Если онъ будетъ требовать, можно протестовать, представить ихъ въ судъ — такъ ли?

— Гм… мм! неохотно говоритъ мистеръ Вивль.

— Что жь, Тонни, увщеваетъ его другъ: — отчего ты корчишь такую физіономію. Не-уже-ли ты сомнваешься, въ Вильям Гуппи? Не-уже-ли ты подозрваешь какой-нибудь обмажь?

— Я ничего не подозрваю больше того, что слдуетъ, Вильямъ Г., отвчаетъ Тонни серьзно.

— Что жь слдуетъ, что жь слдуетъ, горячится мистеръ Гуппи, возвышая немного голосъ. Другъ его считаетъ нужнымъ поохладить рвеніе тонкаго адвоката и говоритъ ему

— Ты не можешь говорить тише!

Мистеръ Гуппи повторяетъ безъ всякаго звука вопросъ свой, онъ шевелитъ только губами:

— Что жь слдуетъ?

— Три вещи. Вопервыхъ, я знаю, что вотъ мы здсь шепчемся, столько времени…

— Ну что жь! говоритъ мистеръ Гуппи:— хуже, еслибъ мы были ослами, а непремнно бы разъиграли роли ословъ, еслибъ не добивались того, чего нужно. Дальше?

— Вовторыхъ, и ясно не вижу, какая изъ этого выйдетъ польза.

Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ на портретъ леди Дедлокъ и отвчаетъ:

— Тонни, тебя просили положиться во всемъ на честь твоего друга, потому-что эти обстоятельства должны, быть-можетъ, споспшествовать счастью, но Тонни, въ сердце человческомъ есть струны… которыхъ, быть-можетъ, не слдуетъ касаться при настоящихъ обстоятельствахъ… другъ твой не лошакъ… Что это такое?..

— Одиннадцать часовъ пробило на башн св. Павла. Прислушайся: теперь вс часы по сосдству пробьютъ тоже одиннадцать.

И два друга молча внимаютъ звуку металла, раздающемуся и съ дальнихъ и съ близкихъ разстояніи, съ пашенъ различной вышины, въ переливахъ, до безконечности разнообразныхъ. Когда звонъ наконецъ стихаетъ, окрестность кажется еще таинственне и безмолвне.

Шопотъ иметъ одинъ непріятный результатъ: онъ пробуждаетъ въ безмолвствующей атмосфер тысячи духовъ, странный трескъ, шумъ, какіе-то шаги безъ всякаго звука, которые не оставили бы слда на мелкомъ песк, или на только-что выпавшемъ снг. Друзья говорили такимъ шопотомъ, что воздухъ въ-самомъ-дл наполнился какими-то таинственными призраками, и такъ наполнялся, что они оба невольно и единовременно взглядываютъ на дверь, чтобъ удостовриться заперта она, или нтъ.

— Продолжай, Топни! говоритъ мистеръ Гуппи, ближе подвигаясь къ огню и безпокойно погрызывая свой ноготь: — ты хотлъ сказать втретьихъ…

— Втретьихъ, неочень-пріятная вещь затвать заговоръ противъ покойника и въ той самой комнат, въ которой онъ умеръ, да еще въ-особенности, когда въ этой комнат приходится жить самому.

— Да что ты, Тонни, вдь мы никакого не затваемъ заговора противъ него,

— Оно можетъ и такъ, да только мн это не по-нутру. Попробуй ка ты самъ пожить одинъ-одинешенекъ въ этой комнат, такъ увидишь понравится ли теб эти вещи или нтъ.

— Что касается до покойника, Топни, говоритъ мистеръ Гуппи, отклоняя такимъ-образомъ его предложеніе: — то поврь, братъ, много есть комнатъ, въ которыхъ умирали люди.

— Знаю, что есть, но въ этихъ комнатахъ покойниковъ оставляли въ поко, да… да я они никому не мшали, отвчаетъ Тонни.

Друзья опять переглядываются. Мистеръ Гуппи поспшно замчаетъ, что они, быть-можетъ, оказываютъ покойнику въ нкоторомъ род услугу, что онъ по-крайней-мр въ этомъ увренъ. За симъ слдуетъ тягостное молчаніе, потомъ мистеръ Вивль, ни съ того ни съ другаго, шевелитъ щипцами въ камин, мистеръ Гуппи вскакиваетъ, какъ-будто Вивль пошевелилъ не уголья, а струны, находящіяся въ сердц остроумнаго адвоката.

— Фу! говоритъ онъ: — посмотри сколько подымается этой проклятой сажи. Что за мерзость такая! Отворимъ, братъ, окно, подышимъ свжимъ воздухомъ, здсь чертовски-душно.

Съ этими словами онъ открываетъ окно и оба друга высовываютъ головы, чтобъ подышать свжимъ воздухомъ. Сосдніе домы такъ близко примыкаютъ къ ихъ жилищу, что, не свернувъ шеи, имъ не увидать ни клочка неба, несмотря, однакожъ, на это невыгодное обстоятельство, свтъ, сквозь запотвшія стекла оконъ, мерцающій тамъ и сямъ, стукъ отдаленныхъ экипажей, сознаніе, что вотъ-де живые люди ходятъ и дйствуютъ — производятъ на нихъ успокоительное вліяніе. Мистеръ Гуппи, тихо постукивая пальцами по подоконнику, начинаетъ опять свой шопотъ, однакожь значительно-веселе.

— Между-тмъ Топни, не забудь старикашку Смольвида — разумется, дло идетъ о младшемъ Смольвид — вдь онъ у меня не посвященъ въ эти тайны. Его ддушка тонкая бестія. У нихъ вся семья такая.

— Линю, говоритъ Тонни: — и держу ухо востро.

— Что жь касается Крука, продолжаетъ мистеръ Гуппи: — увренъ ли ты, что у него есть дйствительно другія бумаги значительной важности, какъ онъ теб говорилъ?

— Не знаю, говоритъ онъ: — не могу придумать. Если намъ удастся поддть его теперь, не возбудя въ немъ никакихъ подозрній, такъ я надюсь узнать впослдствіи кой-что побольше, а теперь какъ узнаешь? надо увидть самому, а на его слова полагаться нельзя: что онъ смыслитъ? Онъ знаетъ изъ нихъ нсколько буквъ, малюетъ ихъ на стол и стнахъ, спрашиваетъ меня, что это значитъ — вотъ и все, у него ужь такая мономанія, онъ думаетъ, что владетъ документами, а между тмъ у него, можетъ-быть, просто макулатура. Вдь, судя по его словамъ, онъ послднія двадцать-пять лтъ трудился надъ азбукой.

— Какъ онъ набрелъ на эту мысль?— вотъ вопросъ, говоритъ мистеръ Гуппи, сощуривъ одинъ глазъ, въ пособіе къ юридическимъ соображеніямъ:— должно-быть, онъ отыскалъ бумаги въ какой-нибудь покупк, въ которой не ожидалъ бумагъ и, можетъ, судя но тому, какъ он были спрятаны или зашиты, забралъ себ въ голову, что он важны.

— А можетъ-быть его запутали въ какихъ-нибудь длахъ, а можетъ, онъ съ-пьяна ряхнулся, а можетъ, шатаясь постоянно въ Оберканцелярію наслушался о документахъ — чортъ его знаетъ! говоритъ мистеръ Вивль.

Мистеръ Гуппи сидитъ на подоконник, качаетъ головой, взвшивая въ юридическомъ мозгу своемъ вс возможности этого вопроса, задумчиво постукиваетъ пальцами о раму, мряетъ и гладитъ ее, вдругъ отдергиваетъ руку и вскрикиваетъ:

— Провались этотъ проклятый домъ! Что это за мерзость! Посмотрите на мои пальцы!

Пальцы покрыты густымъ жолтымъ сокомъ, отвратительнымъ наощупь и на видъ, а еще боле отвратительнымъ на запахъ.— Это какое-то липкое, производящее тошноту масло, имющее въ себ что-то особенно-скверное, такъ-что невольная дрожь проняла обоихъ друзей.

— Что ты тутъ длалъ? что ты выливалъ изъ окна? говоритъ мистеръ Гуппи.

— Я выливалъ изъ окна! Клянусь теб, никогда. Мн и въ голову не приходило подобной глупости, отвчаетъ мистеръ Вивль.

— Однакожь взгляни, посмотри сюда — видишь? видишь? говоритъ мистеръ Гуппи свтя за окномъ, а скверное масло липкими каплями тянется съ подоконника на кирпичи и собирается тамъ и сямъ небольшими кучками.

— Это проклятый домъ, говорить мистеръ Гуппи, затворяя окно.— Дай мн пожалуйста воды, иначе я обрублю себ пальцы.

И мистеръ Гуппи моетъ руку, третъ ее, обнюхиваетъ, опять моетъ и третъ, и эта операція продолжается такъ долго, что еще онъ не усплъ возстановить упавшій духъ свой стаканомъ водки и спокойно помститься передъ огнемъ камина, какъ на башн св. Павла пробило двнадцать и часы всхъ башенъ, различной величины, завторили этому звону. Когда вс переливы звонокъ затихли, мистеръ Вивль говоритъ:

— Вотъ и условный часъ. Идти или нтъ?

— Ступай, говоритъ мистеръ Гуппи и на счастье протягиваетъ ему руку, только не ту, которую онъ обмывалъ, хотя она и правая.

Мистеръ Вивль спускается внизъ, а мистеръ Гуппи старается пристроиться около камина, въ надежд долгаго ожиданія. По не проходитъ минуты, какъ слышенъ скрипъ ступенекъ деревянной лстницы и Тонни быстро возвращается назадъ.

— Ну, что жь, получилъ?

— Получилъ! Нтъ. Да и старика тамъ нтъ.

Страхъ такъ рзко отражается на лиц мистера Вивля, что и мистеръ Гуппи невольно заражается боязнью, онъ быстро вскакиваетъ съ своего мста и кричитъ: — Тонни, въ чемъ дло?

— Не дождавшись отвта на стукъ, я тихонько отворилъ дверь… Вся вонь тамъ… и сажа тамъ… и масло тамъ… а его нтъ тамъ!… и Тонни насилу можетъ выговорить эти слова.

Мистеръ Гуппи беретъ свчку. И друзья, скоре мертвые, чмъ живые, спускаются внизъ, и поддерживая другъ друга, отворяютъ дверь въ лавку. Кошка щетинится и шипитъ, но не на нихъ, она наблюдаетъ за чмъ-то, лежащимъ передъ огнемъ. На каминной ршетк очень-немного угольевъ, по комната полна тяжелаго удушливаго дыма, и черная липкая сажа покрываетъ стны и потолокъ. Стулья, столъ и необходимая принадлежность, винныя бутылки — все, какъ слдуетъ на своихъ мстахъ. На спинк стула виситъ мховая шапка старика и его сюртукъ.

— Посмотри, шепчетъ жилецъ, указывая своему другу дрожащимъ пальцемъ на эти предметы: — вотъ я теб такъ и говорилъ. Какъ я съ нимъ разстался, онъ снялъ шапку, вынулъ изъ нея небольшой сверточекъ писемъ, шапку повсилъ на спинку стула, а сюртукъ его еще прежде вислъ тутъ, онъ снялъ его, когда надо было запирать ставни, и сталъ вотъ здсь, передъ огнемъ, повертывая въ рукахъ письма, на томъ самомъ мст, гд теперь виднется на полу этотъ пепелъ.

— Что жъ онъ повсился, что-ли?

Они осматриваются кругомъ, но нигд не видятъ его трупа.

— Посмотри, говоритъ Тонни: — на аршинъ отъ этого стула лежитъ красный, загрязнившійся шнурокъ, которымъ обыкновенно завязываютъ перья. Этимъ шнуркомъ были завязаны письма. Онъ развязывалъ его медленно, улыбался, смотря на меня, и прежде, чмъ началъ разбирать письма, бросилъ шнурокъ на полъ. Я видлъ, какъ онъ упалъ.

— Что длается съ кошкой? говоритъ мистеръ Гуппи: — посмотри на нее.

— Взбсилась, я думаю. И не диво, въ такомъ проклятомъ мст…

И два друга тихо подвигаются впередъ, разбирая вс эти обстоятельства.

Кошка все на томъ же мст, гд они ее застали, она шипитъ и щетинится надъ чмъ-то передъ опіемъ, между двумя стульями.

— Что тутъ такое? Посвти-ка вверхъ!

На полу небольшое прожженное пятно: пепелъ отъ сожженной бумаги? Однакожъ онъ не такъ легокъ, какъ обыкновенно, напротивъ, кажется чмъ-то пропитаннымъ, тутъ еще… что это такое? кусокъ обожженнаго дерева, осыпаннаго блой золой, или это каменной уголь?

— О, ужасъ!… Это онъ… это его остатки!… Помогите, помогите, ради Бога, помогите!…

Множество людей приходитъ въ лавку, но помочь нтъ никакой возможности. Лордъ-канцлеръ этой Палаты остался вренъ своему титулу: онъ умеръ самосгорніемъ.

ГЛАВА XXXIII
Пролазы.

Съ поразительною быстротою являются въ Канцелярскую Улицу два господина, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, т самые джентльмены, которые присутствовали при послднемъ обыск, произведенномъ осмотрщикомъ мертвыхъ тлъ въ Гостинниц Солнечнаго Герба. Собственно говоря, за ними сбгалъ во вс лопатки дятельный и предусмотрительный церковный стражъ. Эти, несовсмъ-чистые джентльмены производятъ разспросы по всему двору, исчезаютъ въ зал Солнечнаго Герба, гд занимаются письмомъ, цапая своими прожорливыми перышками по шелковой бумаг. Вотъ подъ покровомъ мрака отмчаютъ они, какъ вс жители Канцелярской Улицы, вчера, около полуночи были въ напряженномъ волненіи отъ нижеслдующаго возмутительнаго и страшнаго открытіи. Вотъ выставляютъ они на видъ, что каждый, безъ-сомннія, полнитъ, какъ, нсколько времени тому назадъ, таинственная смерть отъ слишкомъ-большаго употребленія опіума, причинившаяся въ первомъ этаж дома, занимаемаго подъ лавку тряпья, бутылокъ и прочаго хлама, эксцентрическимъ индивидуумомъ, по имени Крукомъ, очень-преклонныхъ лтъ и съ неумренными привычками касательно джину, произвела тяжелое впечатлніе на умы публики, и какъ, вслдствіе замчательнаго столкновенія обстоятельствъ, Крукъ былъ допрашиваемъ при обыск, производившемся, какъ конечно вс помнитъ, въ Солнечномъ Герб, гостинниц, примыкающей съ западной стороны къ мсту слдствія и очень-хорошо содержимой высокопочтеннымъ хозяиномъ, мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби. Вотъ повствуютъ они (съ такимъ многословіемъ, какое только возможно), какъ впродолженіе нсколькихъ часовъ вчерашняго вечера обитатели двора, на которомъ совершилось трагическое происшествіе, составляющее предметъ настоящихъ изслдованій, были поражены какимъ-то особеннымъ запахомъ, который запахъ былъ въ то же время Такъ пронзителенъ, что мистеръ Свильсъ, комическія пвецъ, ангажированный мистеромъ Джемсомъ Джорджемъ Богсби, самъ разсказывалъ нашимъ корреспондентамъ, что онъ сознавался двиц М. Мильвельсонъ, особ съ большимъ призваніемъ къ музыкальному поприщу, и также ангажированный мистеромъ Дж. Д. Богсби, на цлый рядъ концертовъ, называемыхъ гармоническими собраніями, или митингами, которые, какъ кажется, состоятъ подъ непосредственнымъ руководствомъ самого мистера Дж. Д. Богсби и исполняются въ Гостинниц Солнечнаго Герба, воспвая дянія Георга-Бгораго, что онъ (мистеръ Свильсъ), находитъ, что голосъ его не на шутку пораженъ нечистымъ состояніемъ атмосферы, и по этому случаю выразился очень-остроумно, что онъ ‘похожъ на пустой ящикъ, ибо въ немъ нтъ ни одной живой нотки’. Какъ это замчаніе мистера Слшльси совершенно подтвердилось словами двухъ весьма практически-мудрыхъ замужнихъ женщинъ, обитающихъ на томъ же двор и извстныхъ подъ именами мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, об замчательныя леди говорили, что ощущали этотъ жирный запахъ, и заключили, что онъ выходитъ изъ комнаты несчастнаго Крука, нын умершаго.

Все это, и еще въ тысячу разъ больше, пишутъ неочень-чистые джентльмены, заслужившіе нкоторую извстность по случаю плачевной катастрофы, и надворное народонаселеніе мальчишекъ (въ секунду, выпрыгнувшее изъ своихъ кроватей) лзетъ на ставни гостинницы Солнечнаго Герба, и желаютъ увидать изъ-подъ нихъ хоть хохлы краснорчивыхъ писателей.

Все подворье, отъ мала до велика, не смыкаетъ глазъ въ эту ночь и занимается только окутываніемъ въ платки множества головъ своихъ, говоритъ про несчастный домъ, да указываетъ на него.

Миссъ Флайтъ была храбро спасена изъ своего чердачка (какъ-будто-бы онъ былъ объятъ пожаромъ) и водворена, вмст съ кроватью, въ гостиниц Солнечнаго Герба.

Гостинница не только не завертываетъ въ эту ночь газовыхъ рожковъ, но даже не запираетъ и дверей, потому-что всякое публичное возбужденіе заставляетъ подворье подкрплять свои силы и приносить барышъ Солнечному Гербу. Никогда въ немъ не изготовляется столько порцій чесноку, водки и теплой воды, какъ во время обыска. Tдва услыхалъ погребщикъ о случившемся, какъ онъ засучилъ рукава своей рубашки чуть не по-плечи, и сказалъ: ‘зашибемъ деньгу!’

При первомъ крик на улиц, по поводу страшнаго происшествія, молодой Пайперъ бросился въ пожарное депо и съ тріумфомъ возвратился назадъ трясучимъ галопомъ, сидя на Феникс, посреди шлемовъ и факеловъ, и придерживаясь изо всей мочи за баснословное чудовище.

По изслдованіи всхъ щелей и трещинъ Фениксъ, признавъ свою безполезность, возвращается вспять, но одинъ изъ шлемовъ его остается и тихо шагаетъ передъ домомъ, веди разговоръ съ двумя полисменами, присланными сюда для той же цля. Каждый, въ карман котораго находится шестипенсовая монета, иметъ сильное поползновеніе выразить законному тріумвирату гостепріимство въ жидкой форм.

Мистеръ Вивль и его другъ, мистеръ Гуппи, стоитъ у буфета Солнечнаго Герба и думаютъ, что даромъ ноль тереть нечего, а надо принести кой-какую пользу гостинниц.

— Теперь не время, говоритъ мистеръ Богсби: — раздумывать о деньгахъ, а самъ, между-тмъ, весьма-жаднымъ окомъ считаетъ деньги за конторкой: — Заказывайте, заказывайте, честная компанія: можете получить все, что угодно.

Джентльменамъ, и преимущественно мистеру Вивлю, угодно столькихъ вещей, что они, впродолженіе довольно-длиннаго періода времени, не могутъ вразумительно выговорить ни одной вещи, хотя и не перестаютъ разсказывать каждому изъ вновь приходящихъ о ночномъ событіи (варьируя его на разныя тэмы), о томъ, что они говорили, что думали и что увидли. Между — тмъ, тотъ или другой изъ двухъ полисменовъ, часто подходятъ къ двери, отворяютъ ее во всю длину руки и съ мрачной улицы заглядываютъ въ гостинницу. Не то, чтобъ они имли какія-нибудь сомннія насчетъ мистеровъ Вняла и Гуппи, но все, знаете, не худо посмотрть, что длаютъ тамъ эти друзья.

Такъ тянется ночь, облекая подворье своимъ свинцовымъ покровомъ, а подворье, между-тмъ, шумитъ и копышется, несмотря на непривычный часъ, оно толкуетъ, суетится, тараторитъ и вообще ведетъ себя подобно подворью, получившему неожиданное наслдство.

Нотъ наконецъ медленными шагами уходитъ ночь и фонарщикъ, обходя свой участокъ, снимаетъ съ рожковъ фонаря маленькія головки свта, старавшіяся ослабить мракъ, и волей-неволей является день.

И даже самъ лондонскій день можетъ замтить своими подслпыми глазами, что подворье не ложилось спать. Не говоря ужь о лицахъ, заснувшихъ на столахъ, о ногахъ, вытянутыхъ на жесткомъ камн, въ замнъ пуховика, но даже на кирпич и известняк надворныхъ строеній виднется безсонница и усталость.

Теперь проснулось сосдство, и услышавъ о случившемся, бжитъ, не успвъ хорошенько одться, за новостями, два полисмена и шлемъ плохо-чувствительные къ внутреннимъ впечатлніямъ подворья, имютъ не мало возни, охраняя дверь.

— Боже милосердый, джентльмены! говоритъ, прибгая, мистеръ Снегсби: — правда ли, что я слышу? Правда ли, что я слышу?

— Правда, правда! отвчаетъ одинъ изъ полисменовъ: — однакожъ, братъ, отсюда проваливай дальше!

— Боже милосердый, джентльмены! говоритъ мистеръ Снегсби, отсунутый, быть-можетъ, нсколько поспшно назадъ: — поврите ли, что вчера я самъ былъ здсь въ одиннадцатомъ часу вечера и у этой двери разговаривалъ съ молодымъ человкомъ, который нанимаетъ комнату здсь, въ дом…

— Въ-самомъ-дл? отвчаетъ полисменъ: — такъ вы этого молодого человка найдете здсь въ гостинниц… Ну, вы, проваливайте, проваливайте отсюда!

— Онъ не схваченъ, надюсь и? говоритъ Снегсби.

— Схваченъ? Нтъ. За что же его схватить?

Мистеръ Снегсби, вполн-неспособный отвчать на этотъ вопросъ, да и ни на какіе вопросы, въ встревоженномъ состояніи духа направляетъ путь свой въ гостинницу Солнечнаго Герба и находитъ мистера Вивля, томящагося надъ чаемъ и тостами. Страшное облако табачнаго дыма окружаетъ его, но не застилаетъ собою лица, истомленнаго ночными треволненіями.

— И мистеръ Гуппи здсь! говоритъ мистеръ Снегсби:— о Боже мой, Боже мой! какое стеченіе обстоятельствъ!.. Ахъ… и моя жен…

И мистеръ Снегсби до такой степени утрачиваетъ способность говорить, что слова ‘моя женушка’, ила что-нибудь въ этомъ род, нейдутъ у него съ языка. И въ-самомъ-дл, какъ не остолбенть: гнвная жена его въ такой ранній часъ утра стоитъ въ гостинниц Солнечнаго Герба, у пивной машины, устремивъ на него свой испытующій взоръ, какъ обвиняющее привидніе.

— Милая моя, едва-внятно произноситъ мистеръ Снегсби, когда языкъ его вышелъ изъ своего оцпеннія: — не хочешь ли ты чего-нибудь выкушать? напримръ, рюмочку рому съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ?

— Нтъ, говоритъ мистриссъ Снегсби,

— Душа моя, ты знаешь этихъ джентльменовъ?

— Знаю, говоритъ мистриссъ Снегсби, сухо отвчая на поклоны двухъ пріятелей и пристально смотря на мистера Снегсби.

Преданный мистеръ Сисгеби не можетъ вынести такихъ взглядовъ. Онъ беретъ подъ-руку дражайшую свою половину и отводитъ ее въ уголокъ, къ боченку съ пивомъ.

— Милый другъ мой, зачмъ ты на меня такъ смотришь? говоритъ онъ.

— Не выколоть же мн глаза, отвчаетъ мистриссъ Снегсби: — хочу и смотрю — вотъ теб и все!

Мистеръ Снегсби прокашливается почтительнымъ кашлемъ и замчаетъ:

— Какъ можно выколоть, моя милая!

Питомъ впадаетъ въ размышленіе. Опять прокашливается испуганнымъ кашлемъ и говоритъ:

— Страшная тайна, душа моя!

И мгновенно теряетъ присутствіе духа подъ взорами спора души.

— Да, отвчаетъ мистриссъ Снегсби, мотая головой: — страшная тайна.

— Милый другъ мой, говоритъ мистеръ Снегсби отчяннымъ голосомъ: — умоляю тебя, ради всего на свт, не говори со мной съ такимъ горькимъ выраженіемъ и не смотри на меня испытующимъ глазомъ! Будь такъ милостива, исполни мою просьбу… О, Боже мой! ужели, мой ангелъ, ты думаешь, что я способенъ сжечь кого-нибудь внезапно?

— А Богъ знаетъ, отвчаетъ мистриссъ Снегсби.

При быстромъ взгляд на свое жалкое положеніе, мистеръ Снегсби и самъ не можетъ ничего сказать наврное. Онъ не въ-состояніи доказать положительно, что смерть Крука не его дло. Что-то такое, очень-таинственное, но что, онъ и самъ не знаетъ — связано съ Канцелярской Улицей, и онъ запутанъ какъ-то во всхъ этихъ дрязгахъ, и быть можетъ — о, ужасъ! онъ участникъ въ настоящемъ событіи. И въ безвыходномъ положеніи своемъ онъ отираетъ слабой рукой крупныя капли пота съ страждущаго лба своего и тяжело дышитъ.

— Жизнь моя, говоритъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей: — ужели теб противно будетъ сказать мн, зачмъ ты — ты, существо столько-нжное и образованное во всхъ отношеніяхъ, пришла въ такой часъ утра… сюда… въ харчевню?..

— А ты зачмъ здсь? спрашиваетъ мистриссъ Снегсби.

— Единственно для-того, милая моя, чтобъ ближе ознакомиться съ подробностями несчастнаго происшествія, приключившагося съ почтенной особой, которая — отъ слова не станется — сгорла. Мистеръ Снегсби останавливается, чтобъ перевести духъ: — и потомъ я бы все пересказалъ теб, жизнь моя, за Завтракомъ.

— Да, ты бы мн пересказалъ!.. Ты вдь мн все перескажешь, мистеръ Снегсби!..

— Все… моя мил…

— Очень-рада, говоритъ мистриссъ Снегсби, наблюдая съ строгой и злобной улыбкой его возрастающее замшательство: — и если ты пойдешь тотчасъ же со мною домой, такъ я думаю, мистеръ Снегсби, ты будешь тамъ цле, чмъ гд-нибудь.

— Душа моя… право ужь я не знаю, что со мной будетъ… но, и готовъ идти.

Мистеръ Снегсби бросаетъ отчаянный взглядъ на буфетъ, желаетъ мистерамъ Вивлю и Гунии добраго утра, увряетъ ихъ въ чувствахъ радости, но тому поводу, что они не схвачены, и сопровождаетъ мистриссъ Снегсби изъ гостинницы Солнечнаго Герба.

Къ вечеру сомннія, касательно участія, какимъ-нибудь непонятнымъ образомъ, въ страшномъ событіи, о которомъ толкуетъ все сосдство, возрастаютъ до гигантскихъ размровъ въ груди несчастнаго мистера Снегсби, подъ вліяніемъ злобныхъ взглядовъ его дражайшей половины. Ночью душевныя страданія его такъ увеличиваются, что онъ строитъ въ ум своемъ самые нелпые планы: ршается предать самъ себя суду и просить, чтобъ судъ его вразумилъ, если онъ невиненъ, или, чтобъ каралъ его по всей строгости законовъ, если онъ преступенъ.

Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, позавтракавъ въ гостинниц, отправляются къ Линкольской Палат, чтобъ погулять вокругъ сквера и выбросить изъ головы столько дряни, сколько пособитъ свжій воздухъ.

— Теперь, Тонни, самое благопріятное время, говоритъ мистеръ Гуппи, отшагавъ молча вс четыре стороны сквера: — переговорить намъ съ тобою о тхъ вещахъ, въ которыхъ безъ отлагательства мы должны условиться.

— Вотъ что я теб скажу Вильямъ Г., отвчаетъ мистеръ Вивль, глядя на своего сопутника налитыми кровью глазами: — если дло идетъ о твоемъ замысл, такъ не трудись говорить мн объ этомъ, съ меня будетъ и того, что было, и больше и знать ничего не хочу. А то, что добраго, ты садъ, пожалуй, сгоришь или взлетишь какъ-нибудь на воздухъ…

Предположеніе подобныхъ явленій, такъ непріятно мастеру Гуппи, что голосъ его дрожитъ, излагая нижеслдующую нравственную сентенцію.— Я бы полагалъ Тонни, что мы съ тобой насмотрлись достаточно въ ныншнюю ночь, и что ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно быть эгоистомъ. На это мистеръ Вивль отвчаетъ: — Я бы полагалъ, Вильямъ Г., что мы съ тобою насмотрлись достаточно въ ныншнюю ночь и ты могъ бы изъ этого вынести для себя памятный урокъ на всю жизнь, какъ опасно составлять замыслы…

— Кто составляетъ? отвчаетъ мистеръ Гуппи.

— Ты!

— Я не составляю никакихъ замысловъ.

— Составляешь.

— Нтъ не составляю.

— Нтъ, составляешь.

— Кто это сказалъ?

— Я сказалъ, говоритъ Тонни.

— А, вотъ что! отвчалъ мистеръ Гуппи.

— Да, вотъ что!

И друзья, разгорячась, начинаютъ опять тихо прогуливаться, чтобъ остынуть.

— Тонни, говоритъ посл этого мистеръ Гуппи: — еслибъ ты не нападая на своего друга, выслушалъ его основательно, то между тобою и имъ не было бы никакихъ недоразуменій. Твой характеръ, Тонни, горячъ и ты не хочешь принять ничего въ разсужденіе. Соединяя въ себ все, Тонни, что можетъ чаровать глаза, ты…

— Нечего, братъ, втирать очки! восклицаетъ мистеръ Вивль, перебивая своего друга:— говори пряло, что ты хочешь сказать!

Видя, что другъ его находится въ сердитомъ и матеріальномъ настроеніи, мистеръ Гуппи выражаетъ топкія чувствованія души своей, только къ оскорбленномъ тон, которымъ начинаетъ рчь:

— Тонни, говоритъ онъ, — если я сказалъ, что есть вещи, въ которыхъ безъ отлагательства намъ надо условиться, то тутъ нтъ никакой идеи ни о какомъ замысл, какъ бы онъ ни былъ невиненъ. Ты знаешь, что, согласно юридическимъ формамъ, мы, адвокаты, должны знать заране, о какихъ обстоятельствахъ могутъ допрашивать свидтелей, а потому, спрашиваю тебя, желательно для нежелательно, чтобъ мы условились, какія обстоятельства принять въ соображеніе для свидтельства при обыск, имющемъ быть но поводу смерти этого несчастнаго, стараго Мог… джентльмена?

(Мистеръ Гуппи хотлъ-было сказать Могола, по слово джентльменъ предпочелъ въ настоящемъ случа.)

— Обстоятельства какія обстоятельства?

— Обстоятельства, отчетъ въ которыхъ потребуютъ при обыск, какъ, напримръ… мистеръ Гуппи началъ высчитывать ихъ по пальцамъ: — что мы знаемъ о его привычкахъ, когда мы видли его послдній разъ, въ какомъ онъ былъ тогда положеніи, какъ мы узнали о его смерти, и прочее.

— Желательно, говоритъ мистеръ Вивль.

— Мы узнали о его смерти случайно. Онъ, но своимъ эксцентрическимъ привычкамъ, пригласилъ тебя прійдти къ себ въ двнадцать часовъ ночи, чтобъ прочесть ему какія-то бумаги, самъ же онъ былъ безграмотенъ и подобныя приглашенія длалъ теб часто. Я былъ въ это время у тебя къ гостяхъ и ты, увидавъ въ чемъ дло, тотчасъ же пригласилъ меня внизъ — и т. д. Такъ-какъ обыскъ будетъ состоять только въ допросахъ обстоятельствъ, касающихся смерти, то нтъ надобности входить въ большія подробности о причинахъ моего визита. Согласенъ?

— Да, говоритъ мистеръ Вивль: — нтъ надобности.

— И это, кажется, непохоже на заговоръ, говоритъ оскорбленный мистеръ Гуппи.

— Пока непохоже, отвчаетъ другъ его: — а если что будетъ хуже, такъ на меня не разсчитывай.

— Теперь Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, взявъ подъ-руку своего друга и тихо ведя его впередъ:— скажи мн, подружески: думалъ ли ты о тхъ выгодахъ, какія теб можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мст?

— Что ты хочешь сказать? говоритъ Тони, круто остановись.

— Думалъ ли ты о тхъ выгодахъ, какія теб можетъ доставить удержаніе за собою комнаты въ этомъ мст? повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая снова вести тихонько друга своего впередъ.

— Въ какомъ мст? Въ этомъ мст? говоритъ мистеръ Вивль, указывая на лавку тряпья и бутылокъ.

Мистеръ Гуппи киваетъ въ знакъ согласія.

— Я ни за какія деньги не ршусь провести здсь еще ночь, говоритъ мистеръ Вивль, смотря пристально на своего друга,

— Ты въ этомъ совершенно увренъ, Тонни?

— Еще бы нтъ! Объ этомъ и спрашивать нечего, говоритъ мистеръ Вивль съ видимымъ содроганіемъ.

— Слдовательно возможность, или вроятность — оба эти слова совершенно опредляютъ мысль мою: безпрепятственно владть всми предметами, бывшими достояніемъ одинокаго старина, у котораго, кажется, нтъ ни одной души родственниковъ, и достоврность узнать основательно, что у него хранится, не имютъ, но случаю ночныхъ событій, никакого вса въ глазахъ твоихъ, Тонни, если я тебя правильно понимаю? говоритъ мистеръ Гуппи, безпокойно грызя свой ноготь.

— Разумется, никакого вса! И еще говорить такъ хладнокровно о жильц въ этомъ проклятомъ мст! съ негодованіемъ восклицаетъ мистеръ Вивль: — Пошелъ самъ, живи тамъ, если теб нравится!

— Я, Тонни! говоритъ мистеръ Гунни, успокоительнымъ тономъ:— да вдь я тамъ никогда не жилъ, и въ настоящее время не могу получлиь тамъ угла, ты — дло другое, у тебя тамъ цлая комната,

— Пошелъ живи въ ней! отвчаетъ мистеръ Вивль: — ахъ… пфу-у… устроивайся въ ней, какъ тамъ себ хочешь.

— Такъ это ты говоришь совершенно-серьзно и обдуманно, если я тебя правильно понимаю?

— Совершенно-врно и обдуманно, говоритъ Топни: — отъ всего отказываюсь.

Пока друзья ведутъ такіе переговоры, изъ сквера вызжаетъ наемная карета и гуляющіе могутъ замтить на козлахъ шляпу высочайшихъ размровъ. Внутри кареты и, слдовательно, скрытно отъ взоровъ публики, хотя совершенно-явственно для двухъ друзей, потому-что карета остановилась прямо у ихъ ногъ, сидитъ мистеръ и мистриссъ Смольвиды, въ-сопровожденіи внучки своей, прелестной Юдии. На лицахъ этого пріятнаго общества написана поспшность и суетливость, и какъ только наивысочаінная шляпа, подъ которой прятался молодой мистеръ Смольвидъ, сошла съ козелъ, мистеръ Смольвидъ-старшій высунулся изъ окна, киваетъ мистеру Гуппи и говоритъ, ‘какъ ваше здоровье? сэръ, какъ ваше здоровье?’

— Что Смолю и его роднымъ понадобилось такъ рано здсь, говоритъ мистеръ Гуппи и киваетъ своему наперснику.

— Почтеннйшій сэръ, кричитъ ддушка Смольвидъ: — будьте такъ добры, сдлайте мн такое одолженіе, съ помощью вашего друга перенесите меня въ здшнюю гостинницу, а Бартъ съ сестрой перенесутъ туда же свою бабушку. Не откажите старику въ его просьб, сэръ!

Мистеръ Гуппи смотритъ на своего друга: ‘въ здшнюю гостинницу’ говоритъ онъ и приготовляется съ мистеромъ Вивлемъ снести почтенную ношу въ Солнечный Гербъ.

— Вотъ теб за зду! говоритъ почтенный старецъ извощику, стиснувъ десны (за неимніемъ зубовъ) и грозя ему своимъ безсильнымъ кулакомъ: — попробуй спросить хоть пенни лишній, такъ я теб задамъ! Пожалуйста, почтенные джентльмены, поосторожне. Позвольте мн обнять васъ за шеи. Я буду держаться некрпко. О Боже мой! о-о-охъ. Господи! О мои кости, о-охъ мои кости!

Къ-счастью, гостинница Солнечнаго Герба недалеко, а то мистеру Вивлю грозить апоплексическій ударъ еще на половин дороги. Однакожь безъ особенныхъ симптомовъ, кром тяжелаго стона и сильной одышки, почтенный старецъ приносится, согласно своему желанію, въ общую залу Солнечнаго Герба.

— О Господи! стонетъ мистеръ Смольвидъ, озираясь вокругъ: — О Боже мой! О кости моя! О спина моя! О составы мои! Сиди смирно… ты трясучка, трещетка, ощипанный попугай! Сиди смирно, скверная обезьяна!

Это любезное привтствіе дражайшей супруг вырывается изъ устъ достопочтеннаго мистера Смольвида по поводу странной привычки несчастной леди приходить въ страшныя судорожныя корчи и валиться съ ногъ на вс неодушевленные предметы съ такимъ оглушительнымъ шумомъ, который напоминаетъ пляску вдьмъ. Быть-можетъ, въ этихъ демонстраціяхъ столько же участвуетъ нервное пораженіе, сколько и слабоуміе бдной женщины, только въ настоящую минуту она такъ воодушевляется въ вольтеровскомъ кресл, точно въ такомъ же, въ какомъ смирно сидитъ мистеръ Смольвидъ, что необходимо усиліе рукъ уважающихъ ея внуковъ, чтобъ не дать ей свернуться на полъ, между-тмъ супругъ ея съ замчательнымъ радушіемъ потчуетъ ее любезными эпитетами въ род слдующихъ: ‘ты несносная трещотка, ты ощипанный попугай’, которые такъ и сыплются изъ его съежившихся губъ.

— Дорогой мой сэръ, говоритъ ддушка Смольвидъ, обращаясь къ мистеру Гуппи: — здсь случилось несчастіе, слышалъ ли кто изъ васъ объ этомъ?

— Еще бы нтъ, да мы сами открыли.

— Вы открыли, вы сами открыли… Бартъ, это они открыли?..

Два открывателя смотрятъ на Смольвидовъ, и Смольвиды отдаютъ имъ поклоны.

— Достойные друзья мои, чавкаетъ ддушка Смольвидъ, протягивая къ нимъ об руки: — я долженъ тысячу разъ благодарить васъ, что вы взяли на себя непріятную обязанность и открыли прахъ брата мистриссъ Смольвидъ.

— Вотъ теб разъ! говоритъ мистеръ Гуппи.

— Да, дорогой другъ мой, братъ мистриссъ Смольвидъ — единственный ея родственникъ. Мы не были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, но что длать, онъ не любилъ насъ. Онъ былъ чудакъ, большой руки чудакъ. Если онъ не составилъ никакого завщанія (что, впрочемъ, ‘рядъ ли), то я долженъ объявить права свои. Я пріхалъ взглянуть на его имущество, все должно быть запечатано, все должно быть сбережено. Я пріхалъ, повторяетъ ддушка Смольвидъ, и цапаетъ воздухъ всми десятью пальцами заразъ: — взглянуть на его имущество.

— Я думаю Смоль, говоритъ уничтоженный мистеръ Гуппи: — теб бы не мшало сказать мн, что старикъ былъ твой ддушка.

— Вы оба около него такъ увивались, что я счелъ за лучшее держаться поодаль, отвчаетъ старая птица, съ тайно-сверкающимъ взглядомъ: — къ тому же я не очень гордился такимъ родствомъ.

— Да и для васъ отъ этого было бы ни тепло, ни холодно, говоритъ Юдиь, также съ тайно-сверкающимъ взглядомъ.

— Онъ никогда не видалъ меня въ жизнь свою, замчаетъ Смоль: — что жь была мн за надобность говорить о немъ…

— Онъ не хотлъ знать насъ, къ-сожалнію, говоритъ старый джентльменъ.— я пріхалъ взглянуть на его имущество, на его бумаги, а главное, на его имущество. Доказательства у насъ есть. Документы въ рукахъ моего адвоката. Мистеръ Телькингорнъ такъ милостивъ, позволилъ мн выбрать себя адвокатомъ, а ужь у него изъ рукъ ничего не вывалится. Смю васъ уврить, милостивые государи, ничего не вывалится. Крукъ, былъ единственный братъ мистриссъ Смольвидъ, у нея нтъ больше родныхъ и не было, кром Крука, и у Крука не было больше родныхъ, кром мистриссъ Смольвидъ. Я говорю, проклятый попугай, о твоемъ брат, которому было семьдесятъ-шесть лтъ.

Мистриссъ Смольвидъ начинаетъ тотчасъ же мотать головой и твердитъ: ‘семьдесятъ-шесть фунтовъ стерлинговъ, семьдесятъ-шесть тысячъ мшковъ съ деньгами, семьдесятъ-шесть мильйоновъ байковыхъ билетовъ!.. семьдесятъ-шесть…’

— Дайте мн пожалуйста горшокъ! взываетъ отчаянный супругъ ея, ища безнадежно какого-нибудь метательнаго снаряда: — дайте мн плевальницу, дайте мн что-нибудь крпкое: я швырну ей въ голову. Ты вдьма, ты кошка, ты несносная трещотка!..

И, разгорячаясь собственнымъ своимъ краснорчіемъ, ддушка Смольвидъ, за неимніемъ боле-крпкой вещи, бросаетъ въ свою дражайшую половину милую внучку Юдиъ, толкнувъ ее со всмъ запасомъ силы, который могъ только собрать въ скрюченныхъ рукахъ своихъ. Усиліе истощаетъ его и онъ быстро превращается въ гадкую связку тряпья,

— Оттрясите меня кто-нибудь, говоритъ голосъ изъ связки тряпья.— и пришелъ взглянуть на имущество. Оттрясите меня, и дайте знать въ полицію, я хочу сдлать распоряженіе на-счетъ имущества. Адвокатъ мой сейчасъ будетъ, онъ соблюдетъ имущество. Ссылка или вислица тому, кто тронетъ хоть одинъ волосъ!

Почтительные внуки усаживаютъ особу своего ддушки, совершая весь процесь оттрепыванья и обминанья, а ддушка не перестаетъ твердить, какъ стоустое эхо: имущество, имущество, имущество!

Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи переглядываются. Первый смотритъ такимъ взглядомъ, какъ человкъ, сбросившій съ себя всю тяжесть заботы, въ глазахъ же второго видна утраченная надежда, которую онъ все-таки питалъ до настоящей минуты. Но что жь будешь длать? права мистера Смольвида непоколебимы. Писецъ мистера Телькнигорна приходить изъ своей конторы и объявляетъ полиціи, что самъ мистеръ Телькингорнъ принимаетъ на себя отвтственность за правильность наслдства и требуетъ, чтобъ все имущество покойника было разсмотрно и перепечатано какъ слдуетъ. Мистеру Смольвиду дано позволеніе убдиться осязательнымъ образомъ въ правахъ своихъ, вслдствіе этого онъ переносится въ обиталище Крука, занимаетъ комнату, покинутую миссъ Флайтъ, и посреди ея птичника иметъ отвратительный лицъ хищной птицы.

Слухъ о прибытіи этого неожиданнаго наслдника быстро разнесся по подворью, благодтельно увеличиваетъ доходы Солнечнаго Герба и поддерживаетъ любопытство народонаселенія. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ толкуютъ между собою, что если нтъ завщанія въ пользу молодаго человка, то это очень-несправедливо и что наслдники должны по-крайней-мр сдлать ему значительный подарокъ изъ оставшагося имущества. Маленькій Свильсъ и миссъ М. Мельвильсонъ вступаютъ въ ласковый разговоръ съ своими патронами, чувствуя, что подобныя небывалыя происшествія приподымаютъ завсу, отдляющую людей съ призваніемъ отъ людей безъ призванія. Мистеръ Богсби заставляетъ пропть истинный внецъ своего концерта — ‘народную пснь, съ хорами изъ всхъ гортаней гармонической компаніи’. Въ афиш сказано: ‘Ж. Д. В. считаетъ себя обязаннымъ, въ угоду публик, поставить сію торжественную арію, несмотря на неуплатимые расходы, ибо желаніе почтенныхъ джентльменовъ, выраженное ими у буфета извстной гостинницы Солнечнаго Герба, онъ считаетъ сколько обязательнымъ для себя, столько и сообразнымъ съ плачевными событіями прошедшей ночи’. Одно обстоятельство, относительно покойника смущаетъ обывателей подворья: имъ очень хочется знать, закажутъ ли для ничтожныхъ останковъ мистера Крука гробъ обыкновенныхъ размровъ или нтъ? Однако же тягостныя сомннія скоро исчезаютъ гробовщикъ, испивая свою порцію джина за буфетомъ, объявилъ, что ему заказанъ ‘трехаршинный’, такая роскошь со стороны мистера Смольвида даетъ ему важное мсто въ общественномъ мнніи.

Въ отдаленныхъ закоулкахъ подворья также большое умственное напряженіе: ученые мужи и философы приходитъ сюда за наблюденіями, кареты и коляски высаживаютъ на углахъ улицъ любознательныхъ докторовъ и на подворь столько толковъ объ легкозагорающихся газахъ и фосфорнокисломъ водород, сколько подворью и но сн не снилось. Нкоторые изъ этихъ авторитетовъ (безъ-сомннія, мудрйшіе) доказываютъ съ негодованіемъ, что покойникъ, собственно говоря, не имлъ нрава умереть подобной смертью, другіе авторитеты утверждаютъ, что о такомъ род смерти подробно напечатано въ шестомъ том ‘философскихъ Трудовъ’ и также въ несовсмъ-незнакомой книг, подъ заглавіемъ ‘Англійское Медицинское Судопроизводство’, разсказываютъ о подобномъ же случа съ итальянской графиней Корнеліей Бауди, описанномъ веронскимъ прелатомъ Біанкини, который издалъ одно или два ученыя сочиненія и считался въ свое время человкомъ замчательно-умнымъ, указываютъ на свидтельства господъ Фодере и Мера двухъ зловредныхъ мыслителей французскихъ, которые непремнно хотли изслдовать этотъ предметъ, также на обстоятельное свидтельство г. Леката, нкогда весьма-знаменитаго французскаго врача, который не только имлъ невжливость жить въ томъ дом, гд случилось подобное обстоятельство, но даже ршился составить о немъ подробный трактатъ. Вообще, ученые авторитеты смотрятъ на упорство, съ которымъ мистеръ Крукъ избралъ себ такую дорогу для выхода на тотъ свтъ, какъ на дло ни чмъ неоправдываемое и даже оскорбительное для человчества. Чмъ меньше понимаетъ подворье разговоръ ученыхъ мужей, тмъ больше онъ нравится ему и тмъ удобне капиталъ Солнечнаго Герба производитъ свои обороты.

Въ заключеніе является артистъ, поставляющій газетныя иллюстраціи, задній планъ картины готовъ на его кипсе, на немъ изображены, на всякой случай, обломокъ корабля при берегахъ Корнваллиса, парадъ въ Гайд-Парк, митингъ въ Манчестер, и въ собственной комнат мистриссъ Перкинсъ, отчего эта комната пріобртаетъ большую извстность, артистъ набрасываетъ’въ натуральной величин’, домъ мистера Крука, т.-е. вчетверо больше, и длаетъ его наподобіе дворца. Такимъ же образомъ, получивъ дозволеніе заглянуть въ роковую комнату, онъ даетъ ей необъятные размры въ длину и ширину, отчего подворье приходитъ въ восторгъ.

Въ — продолженіе всего этого времени два джентльмена, неочень-чистые, относительно обшлаговъ, суютъ носы въ каждую дверь сосднихъ домовъ, присутствуютъ при философскихъ преніяхъ, втираются всюду, везд слушаютъ и подслушиваютъ, и теперь присли въ общей зал Солнечнаго Герба и цапаютъ своими маленькими, прожорливыми перышками но шелковой бумаг.

Подъ-конецъ являются осмотрщикъ мертвыхъ тлъ и присяжные, вообще точно также, какъ и прошедшій разъ, съ тою только разницею, что осмотрщикъ отзывается о настоящемъ случа, какъ о чемъ-то необыкновенномъ, и, но своему долгу, говоритъ присяжнымъ:

— Это должно-быть несчастный домъ, джентльмены, проклятый домъ, впрочемъ, много есть тайнъ на свт, которыхъ умъ нашъ не можетъ объяснить!..

Посл чего ‘трехаршинный’ гробъ, приходитъ въ движеніе и зрители имъ очень-довольны.

Во всхъ вышеизложенныхъ событіяхъ мистеръ Гуппи принимаетъ очень-ничтожное участіе. Присяжные, выслушавъ его свидтельство, отсылаютъ его назадъ, какъ всякое частное лицо, и онъ можетъ любоваться таинственнымъ домомъ только въ архитектурномъ отношеніи. Убійственный мистеръ Смольвидъ запираетъ передъ его носомъ наружную дверь висячимъ замкомъ и грустное сознаніе, что нога его не попадетъ за порогъ лавки тряпья и бутылокъ, одна только гнздится въ угнетенной душ бднаго Вильяма Г!

Но Вильямъ Г. помнитъ, что сегодня вечеромъ онъ долженъ сообщить леди Дедлокъ то, что должно быть ей сообщено.

Ради такого казуса, часу въ седьмомъ вечера молодой человкъ, по имени Гуппи, бредетъ съ стсненнымъ сердцемъ, подъ тягостнымъ впечатлніемъ ужаса и безсонной ночи, къ городскому отелю миледи и требуетъ свиданія съ ея сіятельствомъ.

— Разв вы ослпли, отвчаетъ ему напудренный Меркурій: — вонъ карета миледи: ея сіятельство изволитъ сейчасъ хать на обдъ.

Молодой человкъ, по имени Гуппи, не ослпъ, онъ видитъ карету, но ему и миледи надо видть.

У напудреннаго Меркурія, какъ онъ самъ сейчасъ объяснитъ своему пріятелю, который поджидаетъ его, ‘очень чешутся руки, чтобъ поднести молодому человку коку съ сокомъ’, но длать нечего: приказанія ему отданы очень-точныя, и онъ полагаетъ, что молодой человкъ, по имени Гуппи, долженъ откланяться въ библіотек. Онъ вводитъ его не въ очень освщенную комнату, гд и докладываетъ о немъ.

Мистеръ Гуппи осматривается въ полумрак и ему всюду кажется кусокъ обожженнаго дерева, осыпанный пепломъ. Вотъ онъ слышитъ шорохъ… Ужели?.. нтъ, успокойтесь молодой человкъ, по имени Гуппи, это не привидніе, это роскошная плоть, роскошно-одтая.

— Извините меня, ваше сіятельство, трепетно говоритъ мистеръ Гуппи: — что я осмлился безпокоить васъ въ такое время…

— Я позволила вамъ прійдти когда вамъ будетъ угодно, говоритъ миледи, садясь въ кресло и смотря на него такъ же пристально, какъ въ послдній разъ.

— Благодарю васъ, ваше сіятельство. Ваше сіятельство очень-милостивы.

— Можете ссть.

Въ голос ея сіятельства мало слышится милости.

— Я не знаю, ваше сіятельство… но право, кажется мн незачмъ… ссть… изволите видть… я… я не принесъ тхъ писемъ, о которыхъ имлъ честь докладывать вамъ въ послдній разъ.

— И вы пришли только затмъ, чтобъ мн это сказать?

— Только затмъ, ваше сіятельство.

Мистеръ Гуппи, и безъ того уже уничтоженный, сбитый съ толку всми ужасными происшествіями Канцелярской Улицы, подавленъ теперь совершенно блестящею красотою миледи. Она знаетъ волшебное вліяніе своего взора и — не такая женщина, чтобъ не пользоваться имъ. Видъ ея, величественный и холодный, ярко свидтельствуетъ бдному Вильяму Г., что съ каждой минутой они становятся дальше и дальше другъ отъ други.

Совершенно-понятно, что она не хочетъ говорить, слдовательно говорить долженъ онъ.

— Однимъ словомъ, ваше сіятельство, лепечетъ мистеръ Гуппи, какъ пойманный воришка: — тотъ человкъ, у котораго хранилось письмо, внезапно умеръ и… Онъ останавливается. Леди Дедлокъ спокойно договариваетъ мысль его:

— И вмст съ нимъ исчезли и письма?

Мистеръ Гуппи, сказалъ бы нтъ, но не можетъ.

— Я думаю, что это такъ, ваше сіятельство.

Не видитъ ли мистеръ Гуппи быстрой искры удовольствія на лиц миледи? Нтъ, онъ не могъ бы видть ничего подобнаго даже и тогда, когда бы не былъ окончательно уничтоженъ.

Онъ пробуетъ что-то сказать въ извиненіе.

— Больше вы ничего не имете сказать мн? спрашиваетъ леди Дедлокъ, выслушавъ его или показывая видъ, что выслушала.

Мистеръ Гуппи думаетъ, что больше ничего не иметъ.

— Подумайте хорошенько: вы меня видите въ послдній разъ.

Мистеръ Гуппи хорошо обдумалъ. И всякое желаніе видть еще разъ ея сіятельство остыло въ немъ.

— Довольно. Не извиняйтесь больше. Прощайте! и она звонитъ.

Является напудренный меркурій и провожаетъ молодаго человка, по имени Гуппи.

Но въ настоящую минуту здсь, въ городскомъ отел, случился еще старый человкъ, по имени Телькингорнъ. И этотъ старый человкъ идетъ своимъ тингмъ мрнымъ шагомъ къ библіотек, отворяетъ дверь и… сталкивается лицомъ къ лицу съ молодымъ человкомъ, выходящимъ изъ библіотеки.

Одинъ взглядъ между старымъ джентльменомъ и миледи — и на секунду спадаетъ занавсъ: выглядываютъ страшныя подозрнія. Еще минута, занавсъ опустился снова.

— Виноватъ, леди Дедлокъ! Тысячу разъ виноватъ. Такъ необыкновенно встртить васъ здсь въ это время. Я думалъ, что въ комнат никого нтъ. Виноватъ, виноватъ!

— Останьтесь! говоритъ она небрежно: — останьтесь, я васъ прошу. Я ду на обдъ и не имю ничего боле сказать молодому человку.

Ошеломленный молодой человкъ низко кланяется, выходя изъ двери, и униженно надется, что мистеръ Телькингорнъ здоровъ.

— А-а! говоритъ адвокатъ, разсматривая его изъ-подъ насупленныхъ бровей своихъ, хотя ему и нтъ надобности разсматривать молодаго человка: не таковъ Телькингорнъ: — изъ конторы, Кенджа и Корбая — да?

— Точно такъ, мистеръ Телькингорнъ, по имени Гуппи!

— Да, да, да! Благодарю васъ, мистеръ Гуппи: слава Богу здоровъ.

— Очень-счастливъ, сэръ, что слышу. Будьте здоровы для славы юриспруденціи.

— Благодарю васъ, мистеръ Гуппи. Мистеръ Гуппи исчезаетъ.

Мистеръ Тельгингорнъ, въ своемъ ржавомъ черномъ плать, ничтожное существо передъ блескомъ миледи, сводить ее съ лстницы и сажаетъ въ экипажъ. Потомъ возвращается въ комнаты, третъ свой подбородокъ и — потираетъ его часто во время вечера.

Часть седьмая.

ГЛАВА XXXIV.
Винтовая отвертка.

‘Что бы это такое было? говоритъ мистеръ Джорджъ:— пыжъ или нуля?’ вспышка на полк, или выстрлъ?

Распечатанное письмо составляетъ предметъ изслдованій кавалериста и невидимому заставляетъ его не на шутку ломать себ голову. Онъ смотритъ на него и съ большаго разстоянія, подноситъ и къ самымъ глазамъ, беретъ то въ правую, то въ лвую руку, пробуетъ читать склоняя голову, то на одинъ, то на другой бокъ, хмурятъ брови, подымаетъ ихъ кверху… ничто не пособляетъ. Вотъ, онъ раскладываетъ письмо на стол и разглаживаетъ его своею тяжелой дланью, встаетъ со стула, прохаживается взадъ и впередъ по галере, повременамъ останавливается передъ смущающимъ письмомъ и алкаетъ себ снова вопросъ:— ‘что это, чортъ возьми, пыжъ или пуля?’

Филь Скводъ занятъ въ заднемъ углу галереи бленьемъ щитовъ, за сей конецъ онъ вооруженъ кистью и черенкомъ съ краской. Помазывая щиты онъ тихонько насвистываетъ и нащелкиваетъ ускореннымъ тактомъ, что онъ ‘пойдетъ, во зеленыя луга красну-двицу искать’…

— Филь! зоветъ его кавалеристъ.

Филь подходятъ къ своему командиру, какъ водятся, сначала ошмыгиваетъ вс стны и потомъ вдругъ бросается на середину, словно въ штыки. На грязномъ лиц его видны слды блилъ и онъ чешетъ одинокую бровь свою рукояткой кисти, которую держитъ въ рук.

— Я, командиръ! говоритъ онъ.

— Смирно! Слушай!

— Слушаю!

‘Милостивый государь! позвольте мн напомнить вамъ (хотя, какъ сіе вамъ извстно, законъ не побуждаетъ меня къ сему напоминовенію), что срокъ заемному письму, данному вами мн, съ порукою въ уплат мистеромъ Матвемъ Багнетомъ, въ сумм двяноста-семи фунтовъ стерлинговъ, четырехъ шиллинговъ и девяти пенсовъ, нын истекаетъ, а потому покорнйше васъ прошу приготовить къ завтрашнему дню поименованную сумму денегъ въ обмнъ вышереченнаго заемнаго письма, которое иметъ быть представлено куда слдуетъ.

Вашъ
осифъ Смольвидъ’.

— Что ты объ этомъ скажешь, Филь?

— Скверно, хозяинъ.

— Отчего скверно?

— Я думаю, отвчаетъ Филь, натянувъ рукояткой кисти глубокомысленную складку кожи надъ своей одинокою бровью: — что всегда бываютъ скверныя послдствія, когда требуютъ денегъ.

— Слушай Филь, говоритъ кавалеристъ, присвъ на столъ: — вопервыхъ, изъ меня ужъ высосали, я думаю, двойной капиталъ процентами и разными способами…

Филь отступаетъ шага два назадъ съ такимъ дикимъ кривляньемъ своего изуродованнаго лица, которое ясно выражаетъ все отвращеніе отъ всякаго рода высасываній.

— Вовторыхъ, Филь, продолжаетъ кавалеристъ, махнувъ рукою:— былъ разговоръ о томъ, что вексель надо, какъ они называютъ, возобновлять. И возобновляли его нсколько разъ. Что жъ ты на это скажешь?

— Я думаю, что пришелъ конецъ.

— Ты такъ думаешь?

— Такъ, командиръ.

— Вотъ оно что, Гм!… и я такъ же думаю.

— Хозяинъ!

— Ну?

— Это тотъ Смольвидъ, котораго сюда въ креслахъ втаскивали?

— Тотъ самый. А что?

— Онъ, командиръ, говоритъ Филь, съ серьезнымъ видомъ:— піявка по характеру, винтъ и отвертка по дламъ, змй по объятіямъ и рамъ во клещамъ.

Выразительно высказавъ эти сентенціи, мистеръ Скводъ убждается, что командиръ не ожидаетъ отъ него боле никакихъ замчаній. Ошмыгиваетъ опять стны и возвращается къ своему щиту, за бленьемъ котораго снова и сильне прежняго желаетъ идти ‘во зеленые луга, красну-двицу искать’.

Джорджъ складываетъ письмо и идетъ за нимъ.

— А вдь горю можно помочь, командиръ, говоритъ Филь, хитро подмигивая своему хозяину.

— Заплатить деньги? Я бы заплатилъ кабы могъ.

Филь отрицательно мотаетъ головой.

— Нтъ, хозяинъ, говорятъ онъ, артистически, взмахивая кистью: — средство есть лучше.

— Что же такое?

— Да вотъ сдлать то, что а теперь длаю.

— Выблить?

— Да.

— Какъ выблить?

— Да вотъ взять вексель да и по боку.

— Какъ по боку, Филь?

— Отказаться — вотъ-те и все.

— Что ты мелешь безмозглый! Да знаешь ли ты, что тогда сдлается съ Багнетами? Понимаешь ли ты, что они разорятся въ-пухъ? Экая ты собака! говорить кавалеристъ, смотря на него съ негодованіемъ: — право собака!

Филь Скводъ, стоя на одномъ колн передъ щитомъ, принимается съ жаромъ доказывать, что онъ опустилъ изъ виду отвтственность Балетовъ, но что онъ ни въ какомъ случа не посягнетъ даже на волосъ кого бы то ни было изъ членовъ достопочтенной фамиліи. Доказательства свои онъ подтверждаетъ различнымъ энергическимъ кривляніемъ, подтыкиваніемъ носа и глазъ рукояткою кисти и тому подобными сильными пособіями при недостатк словъ.

Въ самый яркій моментъ такого непреложнаго протеста слышны шаги по длинному корридору и звонкій голосъ.

— Хозяинъ, говоритъ Филь: — вотъ и сама мистриссъ Багнетъ!

Въ-самомъ-дл въ галерею входитъ мистеръ Багнетъ въ-сопровожденіи своей старухи.

Старуха никогда не выходитъ изъ дому, какое бы ни было время года, безъ сраго суконнаго салопца, очень-грубаго и очень-поношеннаго, однакожъ совершенно-чистаго. Этотъ салопецъ длаетъ мистриссъ Багнетъ еще боле интересной въ глазахъ мудраго ветерана, потому-что срый салопецъ, старуха и дождевой зонтикъ безъ фарсинга денегъ вернулись въ Европу изъ другаго полушарія. Разумется, и зонтикъ точно также сопутствуетъ мистриссъ Багнетъ по улицамъ Лондона, какъ сопутствовалъ ей нкогда по Тихому Океану, и въ настоящую минуту находится въ ея рук. Никакъ нельзя придумать, какого онъ цвта, сучковатый толстый крючокъ замняетъ рукоятку, на конц этого крючка придланъ, въ вид украшенія, металлическій кружочекъ, то-есть собственно не кружочекъ, а овальная фигурка, въ вид стеклышка изъ очковъ, этой фигурк не сидится на мст, въ ней нтъ той стойкости, которую, кажется, она могла бы пріобрсти при столь-долгомъ знакомств съ британскою арміею. Кости зонтика сильно топырятся въ стороны, какъ ребра тучной леди, крпко-нуждающейся въ шнуровк, причина такого ихъ расширенія состоитъ въ томъ, что дома зонтикъ служитъ, впродолженіе цлаго ряда годовъ, хозяйственнымъ шкапомъ, а на пути — дорожнымъ мшкомъ. Старуха никогда его не распускаетъ, потому-что иметъ полную надежду на испытанный въ дни ненастья срый салопецъ и его баснословныхъ размровъ клокъ, она употребляетъ зонтикъ какъ орудіе для указанія тхъ състныхъ продуктовъ, которые выбираетъ хозяйственный глазъ ея въ мясныхъ, или зеленыхъ лавкахъ, или даетъ имъ дружелюбные толчки въ голову торговцевъ, для пробужденія ихъ вниманія. У мистриссъ Багнетъ есть еще корзина — что-то въ род наиглубочайшаго колодца, съ двумя заслонами, и вотъ съ этими неразлучными спутниками: рыночной корзиной и зонтикомъ, является старуха въ джорджеву галерею для стрльбы въ цль я проч. и весело смотритъ изъ-подъ своей широкой соломенной шляпы.

— Ну, Джорджъ, старый дружище, говоритъ она: — какъ живете можете?

И пожавъ ему дружески руку, мистриссъ Багнетъ садится отдыхать отъ своей прогулки, тяжело переводя духъ. Походныя фуры, корабельныя койки и тому подобныя удобства кочевой жизни воспитали въ мистриссъ Багнетъ способность успокоиться везд, гд захочетъ, и теперь, несмотря на то, что скамейка нешире пяти вершковъ, она услась на ней какъ нельзя боле комфортэбльно, развязала ленты своей шляпы, сняла ее, положила рядомъ съ собою и, скрестивъ руки, весело осматривалась вокругъ.

Между-тмъ мистеръ Багнетъ пожалъ руку своему старому товарищу и филю, котораго мистриссъ Багнетъ привтствовала ласковымъ киваньемъ головы и улыбкой.

— Ну Джорджъ, весело говоритъ мистриссъ Багнетъ: — вотъ мы и здсь: Бакаутъ и я (она часто давала мужу своему такое названіе, должно-быть потому, что въ полку, гд служилъ мистеръ Багнетъ, его прозвали бакаутовый столбъ, въ честь особенной жесткости и грубости его физіономіи): — Бакаутъ и я пришли сюда, чтобъ справить длишки. Дайте, Джорджъ, Бакауту новый вексель и онъ подмахнетъ его мигомъ.

— Я и самъ было хотлъ зайдти къ вамъ сегодня утромъ, неохотно говорить Джорджъ.

— Мы такъ и думали, потому и вышли пораньше изъ дома, оставивъ сестеръ на рукахъ у Вульвича — славный мальчикъ! да и пошли сами къ вамъ, а то Бакаутъ все сидитъ, движенія мало, прогулка ему необходима. Да что съ вами, Джорджъ? спрашиваетъ мистриссъ Багнетъ, остановись въ своей милой болтовн: — вы сами на себя не похожи?

— Да, я самъ не свой, отвчаетъ кавалеристъ: — я въ большомъ затрудненіи, мистриссъ Багнетъ.

Ясный, врный взглядъ старухи тотчасъ видитъ истину: — Джорджъ, говоритъ она, поднявъ кверху указательный палецъ.— Джорджъ, не говорите ничего о ручательств Бакаута, Джорджъ, не говорите ради дтей!

Кавалеристъ смотритъ на нее съ очень-безпокойнымъ лицомъ.

— Джорджъ, продолжаетъ мистриссъ Багнетъ, всплеснувъ руками: — если вы подвели Бакаута подъ бду, если теперь грозитъ намъ опасность, гибель всему семейству, если вы заставите насъ платить — и я вижу, что вы заставите, Джорджъ: это написано у васъ на лиц — то вы поступили безчестно и разорили насъ въ-конецъ… я вамъ говорю Джорджъ, въ-конецъ!

Мистеръ Багнетъ, вообще неподвижный какъ насосъ, или какъ фонарный столбъ, кладетъ свою широкую правую ладонь на средину лысины, какъ-бы защищая ее отъ сильнаго порыва дождя, и безпокойно смотритъ на мистриссъ Багнетъ.

— Джорджъ, говоритъ старуха: — я удивляюсь вамъ, я стыжусь за васъ! Джорджъ, я никогда бы не думала, что вы способны на такой поступокъ. Я всегда считала васъ голышомъ, Джорджъ, такимъ голышомъ, на которомъ не выростетъ мохъ, но никогда не думала, чтобъ вы, Джорджъ, способны были выщипать мохъ съ Багнета и съ его бдныхъ дтей. Вы знаете какой онъ труженикъ, вы знаете, что онъ корпитъ за работой съ утра до ночи, вы знаете какія крошки Вульвичъ, Квибека и Мальта — вы все знаете, Джорджъ, и мн бы никогда не пришло въ голову, что вы насъ такъ подднете. О, Джорджъ!.. и мистриссъ Багнетъ беретъ полу своего сраго салопца, чтобъ утереть глаза: — о Джорджъ, какъ вамъ не совстно?

Мистриссъ Багнетъ смолкла, мистеръ Багнетъ снялъ ладонь съ своей лысины, какъ-будто бы дождикъ пересталъ лить, онъ безутшно смотритъ на мистера Джорджа, мистеръ Джорджъ, блдный какъ полотно, слдитъ отчаяннымъ взоромъ за срымъ салопцемъ и соломенной шляпой.

— Матъ, говоритъ кавалеристъ убитымъ голосомъ, обращаясь къ мистеру Багнету, но не спуская глазъ съ сраго салопа: — мн очень-тяжело, что ты принимаешь это дло такъ горячо къ сердцу. Я надюсь, что оно не такъ дурно, какъ кажется. Правда, я сегодня утромъ получилъ это письмо, и онъ тутъ же прочелъ его въ слухъ:— но я надюсь, что все можно поправить. Нечего говорить, я голышъ, но не трону чужаго, Матъ, я люблю, Матъ, тебя я твою жену и твое семейство столько, сколько можетъ любить такой бродяга, какъ я. Надюсь, что ты не считаешь меня за негодяя. Не думай, чтобъ я воспользовался отъ васъ чмъ-нибудь. Я получилъ письмо только четверть часа тому назадъ.

— Старуха! ворчитъ мистеръ Багнетъ, посл нкотораго молчанія:— выскажи ему мое мнніе!

— Ахъ, зачмъ онъ не женился на вдов Джо Пауча, въ Сверной Америк! отвчаетъ мистриссъ Багнетъ полуплача, полусмясь:— тогда бы онъ не запутался въ своихъ длахъ.

— Старуха говоритъ дльно, замчаетъ мистеръ Багнетъ: — зачмъ ты не женился.?

— Я думаю, у нея теперь мужъ лучше меня, отвчаетъ кавалеристъ:— что жь длать, не женился на вдов Джо Пауча — вотъ-те и все. Что мн длать? Ты видишь вотъ у меня больше ничего нтъ, да и то все ваше. Вымолви одно слово — и я продамъ все до послдней нитки. Кабы я могъ за этотъ хламъ получить нужныя деньги, я бы давно все продалъ. Не думай, Матъ, чтобъ я тебя захотлъ запутать. Я бы готовъ былъ себя продать, xа, я бы готовъ былъ, говоритъ кавалеристъ, нанося отчаянные удары себ въ грудь: — да, я бы готовъ былъ себя продать, еслибъ нашелъ дурака, который купилъ бы такую негодную тряпку, какъ я!

— Старуха, ворчитъ мистеръ Багнетъ: — выскажи ему мое мнніе!

— Джорджъ, говоритъ старуха: — конечно, сообразивъ все, вы не такъ виноваты, только зачмъ вы взялись за такое дло, не имя копейки денегъ въ карман?

— Да, это правда, это сущая правда, замчаетъ кающійся кавалеристъ, качая головой.

— Оставь! восклицаетъ мистеръ Багнетъ: — старуха дльно высказываетъ теб мое мнніе: выслушай до конца!

— Безъ этой галереи вы бы не нуждались въ пособіи, и мы бы замъ пособія не дали. Но что сдлано того не воротишь. Вы во всякомъ случа честный и добрый товарищъ, только немного безпечный. Съ другой стороны, вамъ нечего обижаться, что мы это дло принимаемъ близко къ сердцу, какъ хотите, а наше положеніе тоже тяжеленько. Итакъ давай же руку Джорджъ и забудемъ все, и что Богъ дастъ, то я будетъ.

Мистриссъ Багнетъ подаетъ одну руку Джорджу, другую своему нужу, мистеръ Джорджъ беретъ одною рукою руку старухи, другою руку Бакаута и, пожимая ихъ, говоритъ:

— Я увряю васъ обоихъ, что нтъ ничего такого, чего бы я не сдлалъ, чтобъ избавить васъ отъ вашего обязательства. Но все, что я получалъ, уходило за двухмсячные проценты. Мы вотъ здсь безвыходно живемъ съ Филемъ. Но галерея не даетъ столько, сколько мы отъ нея ожидали и, словомъ сказать она не… ну просто она не монетный дворъ. Я дурно сдлалъ, что я ее открылъ? да, это правда. Но мн казалось, что дла пойдутъ хорошо, что я пріучусь къ порядку, вы и сами меня ободряли, нечего сказать, я вамъ много, много обязанъ я стыжусь самого себя!

Съ этими заключительными словами, мистеръ Джорджъ крпко пожалъ руки честнйшихъ супруговъ и, отступивъ шага два назадъ, вытянулся во весь ростъ, какъ истинный воинъ, готовый принять ожесточенный бой съ непріятелемъ.

— Джорджъ, выслушай меня! говоритъ мистеръ Багнетъ, взглянувъ за свою жену: — старуха отзванивай!

Мистеръ Багнетъ, высказывающійся такимъ страннымъ путемъ, замчаетъ, въ-заключеніе, что о заемномъ письм надо тотчасъ же позаботиться, что Джорджъ и онъ самъ должны немедленно идти къ мистеру Смольвиду, и что главное дло состоитъ въ томъ, чтобъ не вводить ни въ какіе убытки мистера Багнета, у котораго нтъ денегъ.

Мистеръ Джорджъ вполн согласенъ съ этимъ мнніемъ своего товарища, надваетъ шляпу и готовится съ мистеромъ Багнетомъ идти на приступъ непріятельскаго лагеря.

— Не сердитесь за моя слова, Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, ударивъ его по плечу: — я вамъ довряю моего Бакаута и уврена, что вы его выпутаете.

Кавалеристъ отвчаетъ, что слова ея были еще милостивы и что онъ постарается выпутать Бакаута. Посл чего мистриссъ Багнетъ, съ рыночной корзиной, срымъ салопомъ и зонтикомъ удаляется домой, къ остальнымъ членамъ своего семейства, а друзья маршируютъ мрнымъ шагомъ впередъ, съ полной надеждой смягчитъ сердце мистера Смольвида.

Сомнительно, чтобъ во всей Англіи было два человка, мене способныхъ смягчить сердце мистера Смольвида и съ успхомъ выпутаться изъ его стей, чмъ мистеръ Джорджъ и мистеръ Багнетъ. Несмотря на ихъ марсовскую наружность, несмотря на то, что у нихъ по косой сажени въ плечахъ, и что шагъ ихъ тяжелъ, какъ пудовая гиря, они — самыя неопытныя дти во всхъ хитросплетеніяхъ Смольвида.

Маршируя степенно по троттуарамъ улицъ, ведущихъ къ Красной Горк, мистеръ Багнетъ замчаетъ, что другъ его угрюмъ, и потому считаетъ нелишнимъ сдлать нкоторые комментаріи на свою старуху, по поводу ея вспышки.

— Джорджъ, говоритъ онъ: — ты вдь знаешь старуху: она, братецъ, смирна и тиха какъ молоко, но чуть затронулъ дтей, или меня — Боже упаси! вспыхнетъ какъ порохъ.

— Это длаетъ ей честь, Матъ!

— Джорджъ, замчаетъ мистеръ Багнетъ: — ей все длаетъ честь, больше или меньше. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего: понимаешь!

— Ее можно цнить на всъ золота, отвчаетъ кавалеристъ.

— На всъ золота? говоритъ мистеръ Багнетъ: — Вотъ что я теб скажу: старуха вситъ четыре пуда шесть фунтовъ. А я за нея не возьму никакого металла четыре пуда шесть фунтовъ — вотъ оно каково! А отчего не возьму? потому-что, видишь, братецъ, она сама металлъ, да еще и самый драгоцнный — вотъ какая штука!

— Это правда, Матъ!

— Когда мы поршили и она приняла кольцо, съ той минуты посвятила себя семейству и мыслями и дломъ. Это, братъ, врный солдатъ: не отойдетъ отъ лафета, тронь насъ пальцемъ — сейчасъ фитиль къ трубк. Иногда огорошитъ и картечью — ну не пняй: длаетъ по закону!

— Какъ можно пнять на нее, Матъ! отвчаетъ кавалеристъ:— за это я о ней самаго высокаго мннія!

— Ты правъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, съ теплымъ энтузіазмомъ, хотя безъ малйшаго движенія въ лиц.— Во вотъ что я теб скажу: если твое мнніе о ней выше гибралтарской скалы, все-таки оно низко, поврь мн. При ней я объ этомъ ни гу-гу! Дисциплина прежде всего — понимаешь?

Въ такихъ разговорахъ достигаютъ друзья Краеной Горки и наконецъ дома Смольвида. Неизмнная Юдиь отворяетъ ямъ снную дверь и, осмотрвъ ихъ съ головы до ногъ злобнымъ взглядомъ, въ-замнъ любезнаго привтствія, спшитъ посовтоваться съ оракуломъ. Оракулъ какъ видно, согласился допустить постителей, потому-что юная два, возвратясь къ нимъ, говоритъ своими сахарными устами: — ступайте, коли вамъ здсь что надо!

Получивъ эту привилегію, друзья входятъ въ столовую мистера и мистриссъ Смоль видъ, застаютъ почтеннаго ддушку въ креслахъ, обложеннаго кучею документовъ, какъ-будто-бы онъ принималъ бумажную ванну, а почтенную бабушку — затемненною подушкой, какъ птицу, голосъ которой берегутъ.

— Дорогой другъ мой! говоритъ ддушка Смольвидъ и силится протянуть къ дорогому другу свои сухія, скрюченныя руки: — какъ ваше здоровье? какъ васъ Богъ милуетъ?

— Такъ-себ, отвчаетъ мистеръ Джорджъ.

— Это вашъ другъ, достойный мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ ддушка Смольвидъ.

— Другъ, отрывисто отвчаетъ кавалеристъ не будучи еще въ-состоянія отдлаться отъ непріятнаго впечатлнія.

— Кто жъ онъ такой, мистеръ Джорджъ?

— Это Матвй Багнетъ, который обязалъ меня, знаете, по вашимъ длишкамъ.

— А! мистеръ Багнетъ — вотъ оно что! и старая крыса разсматриваетъ незнакомую физіономію фаготиста изъ-подъ своей руки.— Надюсь вы здоровы, мистеръ Багнетъ? Славный мужчина, мистеръ Джорджъ! ей-Богу славный! Воинская осанка!

Несмотря на любезность, ддушка Смольвидъ не предлагаетъ друзьямъ ссть. Вслдствіе этого мистеръ Джорджъ приноситъ стулъ сначала мистеру Ба гнету, а потомъ себ. Садятся. Мистеръ Багнетъ усаживается особеннымъ манеромъ: онъ сгибается единственно только въ колняхъ.

— Юдиь, говоритъ ддушка Смольвидъ: — принеси трубку!

— Незачмъ, возражаетъ мистеръ Джорджъ: — пусть не безпокоится ваша внучка, я вамъ скажу правду, мн что-то сегодня не хочется курить.

— Будто не хочется? говорятъ ддушка Смольвидъ.— Ничего, Юдиь, принеси трубку.

— Вотъ въ чемъ дло, мистеръ Смольвидъ, продолжаетъ Джорджъ.— Я нахожусь въ весьма-непріятномъ положеніи. Кажется, сэръ, что валъ другъ въ Сити сыгралъ надо мною штуку.

— О нтъ! говорятъ ддушка Смольвидъ: — онъ никакихъ штукъ не играетъ.

— Не играетъ? такъ и поотлегло отъ сердца. А я-таки думалъ, что это его штука. Я, понимаете, говорю вотъ про это… письмо…

Ддушка Смольвидъ отвратительно улыбается при вид письма.

— Что жь это за письмо? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.

— Юдиь, говоритъ почтенный старецъ: — принесла ты трубку? Дай мн ее. Вы спрашиваете, что это за письмо, дорогой другъ мой?

— Да, спрашиваю, мистеръ Смольвидъ, говоритъ кавалеристъ, стараясь по-возможности быть спокойнымъ: — между нами много было длъ, много прошло въ ваши руки моихъ денегъ, теперь вотъ мы сидимъ другъ передъ другомъ и понимаемъ, что это врно. Я и теперь готовъ на т же условія, пусть только дло идетъ такъ, какъ шло. Я никогда не получалъ отъ васъ такого письма, и правду сказать сегодня утромъ я былъ очень встревоженъ, потому-что вотъ тутъ мой другъ, Матвй Багнетъ, онъ какъ вы знаете, не иметъ денегъ…

— Я ничего не знаю, говоритъ ддушка Смольвидъ спокойно.

— Какъ не знаешь, чортъ бы тебя… это я, такъ, про-себя, сэръ!

— Не слышу, дорогой другъ мой.

— Я вамъ говорю, что у него нтъ денегъ.

— ДА, можетъ быть, только я ничего не знаю мистеръ Джорджъ.

— Пусть такъ, говоритъ кавалеристъ, глотая свой гнвъ: — но я это знаю.

— Ахъ! это совсмъ-другое дло, говоритъ ддушка Смольвидъ совершенно-покойнымъ голосомъ: — это до меня не касается. Положеніе мистера Багнета въ моихъ глазахъ отъ этого ни хуже, ни лучше.

Несчастный Джорджъ длаетъ страшныя усиліи, чтобъ дло устроить по возможности миролюбиво и сколько-нибудь смягчить мистера Смольвида.

— Это такъ, говоритъ онъ ему.— Конечно, вы можете притянуть Матвя Багнета, не заботясь о томъ, иметъ онъ деньги или нтъ, но дло-то въ томъ, что это очень тревожитъ его бдную жену, вдь онъ не то, что и, я ужъ извстный никуда негодный забулдыга, которому надо не денегъ дать, а палокъ, а онъ — другое дло: онъ, какъ вы видите, человкъ степенный, семейный. Такъ вотъ что, мистеръ Смольвидъ, говорятъ кавалеристъ, очень-довольный своей военной ловкостью въ устроеніи длъ: — хотя мы съ вами нкоторымъ образомъ и друзья, но я знаю, что я не въ-прав требовать отъ васъ, чтобъ вы совершенно оставили въ поко моего товарища Багнета…

— О Господи, какая скромность! вы не прав все требовать, мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смольвидъ и въ голос его слышатся сегодня какое-то особенно зврское удовольствіе.

— А вы въ-прав во всемъ отказать, то-есть не столько вы, сколько, можетъ-быть, вашъ другъ въ Сити? ха, ха, ха-!

— Ха, ха, ха! повторяетъ ддушка Смольвидъ.

И голосъ почтеннаго старичка такъ грубъ, глаза его такъ необыкновенно зелены, что природная степенность мистера Багнета усиливается еще на нсколько градусовъ, при созерцаніи такого друга человчества.

— Я очень-радъ, говоритъ пылкій Джорджъ: — что вы сегодня въ дух: мн хочется покончить это дло къ общему удовольствію. Вотъ ной другъ Багнетъ и я, мы здсь на-лицо. Распорядимся попрежнему, согласитесь, мистеръ Смольвидъ, отведите душу другу моему, Багнету, успокойте его семейство. Такъ, что ли?.. по рукамъ… а?

Въ эту минуту раздается подземный, адскій визгъ: ‘О Боже мой!.. О!..’

Быть-можетъ, это возгласъ шутливой Юдии, какъ думаютъ испуганные гости, обращая вниманіе на прелестную дву, однакожъ она безмолвна, только подбородокъ и носъ ея рзко выражаютъ сдавливаемую досаду.

Степенность мистера Багнета подымается еще на нсколько градусовъ.

— Вы, кажется, хотли знать, что значитъ письмо, мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смольвидъ, продолжая все еще держать трубку въ рукахъ своихъ.

— Да, да, да, отвчаетъ кавалеристъ: — я объ этомъ спрашивалъ. Оно, знаете, того… мн, собственно говоря, все-равно, если дло славится у насъ, къ общему удовольствію.

Мистеръ Смольвидъ тщетно цлитъ въ голову кавалериста, швыряетъ въ него трубку… но она упадаетъ на полъ и разбивается въ дребезги.

— Вотъ что по значитъ, мой дорогой другъ! вотъ что это значатъ! Я… я хочу васъ уничтожить, васъ истиранить. Провалитесь сквозь землю — вотъ что это значитъ!

Ветераны встаютъ и смотрятъ другъ на друга. Степенность мистера Багнета достигаетъ своего наивысшаго предла.

— Убирайтесь къ чорту! повторяетъ почтенный старецъ: — Не хочу я вашего куренья трубокъ, да вашего самохвальства. Провались, проклятый драгунъ. Сунь-ка носъ къ моему адвокату — ты знаешь къ нему дорогу, покажи тамъ свою храбрость. Тамъ тебя упекутъ, достойный другъ мой. Отвори имъ дверь, Юдиь, выгони ихъ, закричи караулъ, коли они не пойдутъ! Выгони ихъ, выгони!

Ддушка Смольвидъ такъ громко и такъ настойчиво выражаетъ свои прощальныя привтствія, что мистеръ Багнетъ кладетъ об руки на плечи мистера Джорджа и уводитъ его на улицу, прежде чмъ кавалеристъ усплъ прійдти въ себя отъ удивленія. Торжествующая Юдиь тотчасъ же запираетъ за ними дверь.

Мистеръ Джорджъ, совершенно сбитый съ толку, стоитъ уткнувшись носомъ въ запертую дверь и смотритъ на дверной молотокъ. Мистеръ Багнетъ съ степенностью, пониженною до нормальнаго уровня, прогуливается мрнымъ шагомъ мимо оконъ почтеннаго лома, заглядывая въ нихъ всякій разъ. Видно, что въ мозгу его творятся какая-то мысль.

— Пойдемъ Матъ! говоритъ мистеръ Джорджъ, прійдя въ себя: — попытаемся у адвоката. Ну что ты скажешь объ этомъ мошенник?

Мистеръ Багнетъ останавливается, чтобъ бросить прощальный взглядъ на столовую Смольвидовъ и, кивнувъ на нихъ головой, отвчаетъ кавалеристу:

— Еслибъ, братецъ, была здсь моя старуха, такъ я бы ему высказалъ!

Разрядивъ такимъ-образомъ дятельность своей головы, онъ поворачивается налво и ветераны, начиная съ лвой ноги, пускаются въ путь, чествуя другъ друга локтемъ.

Прійдя на поля Линкольской Палаты, друзья узнаютъ, что мистеръ Телькингорнъ занятъ и никого не принимаетъ. Они ждутъ. Раздается звонокъ изъ покоевъ великаго адвоката и призываетъ единственнаго служителя. Служитель уходитъ, потомъ опять возвращается и говоритъ друзьямъ, что они ждутъ напрасно, что мистеръ Телькингорнъ не иметъ ничего имъ сообщить и думаетъ, что и они ему ничего сообщить не имютъ. Несмотря на это, друзья все-таки ждутъ съ стойкостью, предписываемою законами тактики. Звонокъ раздается снова и изъ покоевъ великаго адвоката выходитъ кліентъ, дла котораго поглощали юридическое вниманіе.

Этотъ кліентъ никто другой, какъ хорошенькая старушка и именно мистриссъ Раунсвель, управительница замка Чизни-Вольдъ. Она выходитъ изъ кабинета, присдая на старинный, фешонэбльный ладъ, и тихо затворяетъ за собою дверь. На нее здсь смотрятъ съ нкоторымъ почтеніемъ, это видно изъ того, что даже и служитель выходитъ изъ-за своей перегородки и отворяетъ ей наружную дверь. Старушка благодаритъ его за вниманіе и въ то же время замчаетъ друзей, ожидающихъ пріема.

— Скажите, любезнйшій, это, кажется, стоятъ военные? говоритъ мистриссъ Раунсвель.

Служитель обращается къ друзьямъ съ вопросительнымъ взглядомъ, и такъ-какъ мистеръ Джорджъ внимательно смотритъ на календарь, прибитый надъ каминомъ, то обязанность отвчать падаетъ на мистера Багнета и онъ говоритъ:

— Точно такъ, сударыня. Прежде служили въ военной служб!

— Я такъ и думала. Я въ этомъ была уврена. У меня такъ и радуется сердце при вид васъ, джентльмены, при вид военныхъ. Благослови васъ Господь! Простите старух ея болтовню. У меня, видте ли, былъ сынъ въ солдатахъ — славный былъ дтина, такой красавецъ, такой молодецъ, да злые люди сбили съ толку: бросилъ мать и ушелъ въ военную службу. Видно, такъ Богу угодно. Да благословитъ васъ Богъ, сэръ!

— И васъ также, сударыня! отвчаетъ мистеръ Багнетъ отъ чистаго сердца.

Что-то трогательное слышится въ голос старушки я видится въ трепет, который пробгаетъ по ея прекрасному лицу, но мистеръ Джорджъ такъ углубленъ въ чтеніе календаря, прибитаго надъ каминомъ (онъ, быть-можетъ, высчитываетъ дня и числа слдующаго мсяца), что онъ не оборачивается назадъ, не видитъ и не слышитъ старушки.

— Джорджъ! говоритъ мистеръ Багнетъ, своимъ крупнымъ шопотомъ другу, когда тотъ наконецъ покончилъ календарскія наблюденія: — что повсилъ носъ? Нечего хмуриться, мы вдь не бабы, мы солдаты! Смлй впередъ — вотъ и все!

Служитель снова отправляется докладывать о друзьяхъ, я слышно, какъ мистеръ Телькингорнъ говоритъ съ нкоторымъ неудовольствіемъ: ‘ну, пусть ихъ войдутъ!’

Друзья входятъ въ большую пріемную комнату съ расписными плафонами и застаютъ мистера Телькингорна передъ каминомъ.

— Что вамъ здсь надо? говоритъ адвокатъ: — я вамъ, сержантъ, замчалъ въ послдній разъ, что не нуждаюсь въ вашемъ обществ.

Сержантъ отвчаетъ (и въ голос, и въ манер его замтно какое-то особенное разстройство), что онъ получилъ вотъ это письмо, былъ у мистера Смольвида и что мистеръ Смольвидъ отправилъ его сюда.

— Я вамъ могу сказать только одно, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — что если вы длаете долги, то должны и уплачивать ихъ, или подвергаться послдствіямъ неплатежа. Чтобъ выслушать эту истину, кажется, не стоило труда приходить ко мн.

Сержантъ, къ-сожалнію, долженъ сказать, что онъ ее иметъ денегъ.

— Очень-хорошо! тогда вотъ этотъ долженъ за васъ заплатитъ — это все-равно.

Сержантъ, къ-сожалнію, долженъ прибавить, что и этотъ не иметъ также денегъ.

— Очень-хорошо, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — тогда вы должны заплатить пополамъ, или вы оба должны быть посажены куда слдуетъ. Нельзя же дозволять вамъ безнаказанно брать въ свой карманъ чужіе фунты стерлинговъ, шилинги и пенсы. Вы сдлали долгъ, должны его уплатитъ такъ или иначе.

Адвокатъ садится въ свои покойныя кресла и шевелитъ щипцами въ камин.

Мистеръ Джорджъ надется, что онъ будетъ такъ добръ…

— Я вамъ замтилъ ужь, сержантъ, что мн не о чемъ говорить съ вами. Я не нуждаюсь въ вашемъ обществ и не люблю его. Долговыя дла не входятъ въ кругъ моихъ занятій. Я взялся за ваше дло только по просьб мистера Смольвида, вамъ надо идти къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату.

— Извините меня, сэръ, что я безпокою васъ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — но это обстоятельство ужасно-тягостно для меня, позвольте мн сказать вамъ нсколько словъ съ глазу-на-глазъ.

Мистеръ Телькингорнъ медленно встаетъ и, засунувъ руки въ карманъ, отходитъ въ углубленіе окна.

— Говорите пожалуйста, скорй: мн некогда.

Несмотря на маску совершеннйшаго равнодушія, адвокатъ проницательнымъ глазомъ смотритъ на сержанта, стараясь поставить его въ такое положеніе, чтобъ огонь камина падалъ ему прямо на лицо.

— Вотъ что я вамъ скажу, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — мой товарищъ также запутанъ въ это непріятное дло, но только номинально, единственно номинально, и все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ избавятъ его отъ отвтственности за мои ошибки. Товарищъ мой, почтенный человкъ, человкъ женатый, семейный, служилъ въ королевской артиллеріи…

— Любезный другъ, а и знать не хочу вашу королевскую артиллерію… вашихъ офицеровъ, солдатъ, амуницію и прочаго.

— Въ этомъ а совершенно увренъ, сэръ, но мн-то хочется не причинять безпокойства Багмету, его жен и всему его почтенному семейству. И еслибъ я могъ выпутать его изъ этихъ непріятныхъ обстоятельствъ, то и тотчасъ бы представилъ вамъ т бумаги, который вы отъ меня требовали прошлый разъ.

— Бумаги съ вами?

— Со мной, сэръ.

— Будьте же внимательны сержантъ, говоритъ законникъ своимъ сухимъ, безстрастнымъ голосомъ, отымающимъ всякую надежду: — я говорю съ вами послдній разъ объ этомъ предмет. Вы можете оставить здсь на нсколько дней эти бумаги, о которыхъ вы говорите, или можете взять ихъ съ собою обратно. Если вы ихъ оставите здсь, то я могу для васъ вотъ что сдлать: я могу устроить дло попрежнему, даже могу дать вамъ письменное свидтельство, по которому вашъ Багнетъ не будетъ подвергаться никакимъ взысканіямъ до-тхъ-поръ, пока ее истощатся ваши средства окончательно. Словомъ оказать: Багнетъ будетъ освобожденъ. Что жь вы сдлаете?

Кавалеристъ засовываетъ руку въ боковой карманъ и говоритъ съ тяжелымъ вздохомъ:

— Я долженъ отдать бумаги.

Мистеръ Телькингорнъ надваетъ очки, садится за столъ и пишетъ свидтельство, во время письма онъ длаетъ наставленія Багнету, объясняетъ ему, что онъ, въ нкоторомъ отношеніи, не будетъ подвергаться взысканію. Мистеръ Багнетъ, любовавшійся до-сихъ-поръ расписными плафонами, прикрываетъ ладонью свою лысину, какъ-бы предохраняя ее отъ дождеваго порыва, и видно, что онъ крпко нуждается въ старух, чтобъ выразить чрезъ нея свои чувствованія.

Кавалеристъ достаетъ изъ кармана свернутую бумагу, съ тяжелымъ вздохомъ кладетъ ее къ локтю адвоката и говоритъ, что это инструкція, послдняя, которую онъ получилъ, находясь на служб.

Мистеръ Телькингорнъ беретъ инструкцію, развертываетъ и читаетъ.

— Что смотришь, Джорджъ, ты на его лицо? на немъ ты увидишь столько же выраженія, сколько на жерновомъ камн, хотя бы ты тутъ простоялъ цлый вкъ!

Мистеру Телькингорну не о чемъ больше говорить съ ними, ему остается только кивнуть имъ головой и довольно-невжливо вымолвитъ: — можете идти. Проводи ихъ.

Будучи выпровождены, они идутъ мрнымъ шагомъ въ резиденцію мистриссъ Багнетъ обдать.

Вареная говядина и зелень замняютъ сегодня ветчину и зелень прошедшаго обда. Мистриссъ Багнетъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, обдляетъ всхъ приличными порціями, снабжая каждую изъ нихъ извстнымъ количествомъ зелени. Она такая славная старуха, при ней какъ-то невольно-хорошо, и съ радостнаго, добраго лица ея падаетъ свтъ на вс темные уголки, въ настоящее время самый темный уголокъ: это нахмуренный лобъ мистера Джорджа, сначала она предоставляетъ разогнать грусть своего гостя соединеннымъ усиліямъ Кинбеки и Мальты, но, замтивъ, что они не узнаютъ своего стараго Блюффи, мистриссъ Багнетъ отзываетъ обратнымъ сигналомъ застрльщиковъ и у домашняго очага даетъ полный просторъ Джорджу излить свою душу.

Джорджъ, однакожъ, души не изливаетъ. Грусть попрежнему гнеттъ и давитъ его. Во время продолжительнаго процеса чистки и омыванья, мистеръ Джорджъ, сидя за трубкой съ мистеромъ Багнетомъ, не сдлалъ ни шага впередъ изъ своей задумчивости. Онъ унылъ, забываетъ курить, пристально смотритъ на огонь, ставитъ трубку въ сторону и, выражая такимъ образомъ, что и табакъ не производитъ на него хорошаго впечатлнія, исполняетъ сердце мистера Багнета смущеніемъ и страхомъ.

Вслдствіе этого, когда къ очагу явилась мистриссъ Багнетъ, разкраснвшаяся отъ усиленнаго мытья, и спокойно взялась за иголку, мистеръ Багнетъ не вытерплъ, проворчалъ: — Старуха! и кивнулъ на мистера Джорджа.

— Что съ вами, Джорджъ, говорятъ мистриссъ Багнетъ, не покидая своей работы: — отчего вы такой убитый?

— Я думаю, я нагналъ на васъ тоску.

— Онъ сегодня совсмъ не Блюффи, ма, вскричала Мальта.

— Онъ врно нездоровъ, ма, прибавила Квибекъ.

— Да, да мои миленькія, я не похожъ на Блюффи, отвчаетъ кавалеристъ, цалуя ихъ нжно и потомъ прибавляетъ со вздохомъ: — эти дти говорятъ правду!

— Джорджъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, прилежно занимаясь работой: — если вы разсердились на мои глупыя слова, такъ я, право, не знаю, что вамъ и сказать на это.

— Вы добрая и честная душа, отвчаетъ кавалеристъ: — и мн гршно было бы на васъ сердиться.

— Сказать вамъ по правд, Джорджъ, я потому говорила такъ горячо, что ввряла вагъ своего Бакаута и была уврена, что вы его выпутаете. И вы его выпутала благородно.

— Спасибо, спасибо вамъ, дорогая мистриссъ Багнетъ, говорятъ Джорджъ: — я валъ очень-благодаренъ за ваше доброе мнніе.

Высказывая свою благодарность отъ чистаго сердца, Джорджъ искренно пожимаетъ руку добрйшей мистриссъ Багнетъ, которая работаетъ садя рядомъ съ нимъ, останавливаетъ на ея веселомъ лиц задумчивый взоръ свой и, посмотрвъ пристально нсколько секундъ, обращается къ молодому Вульвичу и подзываетъ къ себ знаменитаго горниста.

— Посмотри крестникъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, тихо разглаживая своей тяжелой рукой волосы матери: — посмотри на эти волосы, на это доброе, прекрасное лицо: оно нсколько тронуто загаромъ, солнце и погода не пощадили его немножко въ т дни, когда она сопутствовала твоему отцу далеко, далеко, и заботилась о теб, но оно свжо, свжо какъ сплое, наливное яблоко.

Лицо мистера Багнета выражаетъ удовольствіе и сочувствіе на столько, сколько позволяетъ его деревянность.

— Прійдетъ время, другъ мой, продолжаетъ кавалеристъ: — когда убдятся эти волосы сдиною, когда этотъ гладкій лобъ будетъ испещренъ взадъ и впередъ морщинами и она будетъ тогда славная старушка. Старайся, пока ты еще молодъ, быть въ прав сказать въ эти дни: ‘не горе отъ меня ублило эту прекрасную голову, не горе отъ меня наложило эти глубокія морщины’. И ты будешь счастливъ, если будешь въ-прав произнести эти слова.

Мистеръ Джорджъ встаетъ съ своего стула, сажаетъ Вульвича рядомъ съ матерью и говоритъ нсколько-торопливо, что хочетъ выкурить трубку на улиц.

ГЛАВА XXXV.
Разсказъ Эсири.

Я лежала въ постел нсколько недль, и обыкновенный образъ нашей жизни, представлялся моему воображенію, какъ воспоминаніе давно-минувшаго. Причиной этому не столько было время, сколько перемна всхъ моихъ привычекъ въ этомъ тяжеломъ, болзненномъ состоянія. Уже черезъ нсколько дней, посл того, какъ я заболла, вс предметы уходили отъ меня въ даль, въ которой все смшивалось въ одинъ моментъ, несмотря на то, что событія моей жизни отдлялись другъ отъ друга годами. Заболвъ, я какъ-будто перешла черезъ обширное болото, покинувъ на твердомъ берегу вс мои понятія и впечатлнія, исчезающія и перемшивающіяся въ туманное дали.

Мысль, что мое хозяйство, покинутое мною на время 6олвая, пойдетъ не такъ исправно, какъ шло при мн, сначала живо безпокоила меня, но мало-по-малу обязанности мои въ Холодномъ Дон стали смшиваться въ ум моемъ съ обязанностями въ Гринлне и наконецъ съ моимъ занятіями въ лтніе вечера въ Виндзор, когда, бывало, возвращаясь съ портфелью домой изъ пансіона, я любовалась своей ребяческой тнью.

До-сихъ-поръ я не понимала, что жизнь въ-самомъ-дл очень-коротка и что умъ нашъ окружаетъ ее очень-тсными предлами.

Когда болзнь моя усилилась, вся прошедшая жизнь моя слилась въ моемъ воображенія не больше, какъ въ одинъ день. Я заразъ была для себя самой и ребенкомъ, и взрослой двушкой, и ттушкой Дердонъ, и заботы всхъ этихъ трехъ возрастовъ, раздленныхъ на самомъ-дл значительными промежутками времени, сливались между собою съ такой быстротою, и согласованіе ихъ требовало такихъ мучительныхъ и тягостныхъ усилій, что врядъ-ли можетъ кто-нибудь поврить такому невыносимому состоянію, въ которомъ я находилась.

По той же причин, я почти считаю лишнимъ разсказывать моя кошмары въ тотъ періодъ болзни, который сливался для меня въ одну ночь, хотя я и была убждена, что онъ состоялъ изъ цлаго ряда дней и ночей, въ тотъ періодъ, когда мн казалось, что я подымаюсь по нескончаемымъ лстницамъ, подымаюсь высоко и потомъ опять падаю, и опять подымаюсь, какъ червякъ, ползущій на дерево и встрчающій безпрестанныя преграды. По-временамъ я какъ-будто приходила въ себя, я чувствовала прикосновеніе Черли, но эти секунды сознанія смнялись тотчасъ же бредомъ и я говорила ей: — Черли, Черли, опять эти страшныя лстницы, Черли, держи меня, я падаю, падаю!.. И опять мн казалось, что я снова подымаюсь выше-и-выше.

Мн странно я самой вспомнить то время, когда мелькали передо мной какіе-то блые призраки, облекая меня огненными ожерельями, съ которыми я сросталась я сливалась въ одну Цпь! О! какъ тягостно было для меня это сліяніе! какъ жарко молилась я, чтобъ Провидніе оторвало меня отъ этихъ жгучихъ звньевъ! это была страшная, невыразимая агонія!

Но, быть-можетъ, чмъ меньше я буду говорить объ этомъ, тмъ меньше навю грусти на душу читателя и тмъ боле буду ему понятна, впрочемъ, не для-того заглянула я подъ печальную завсу болзни, чтобъ возбудить въ комъ-нибудь грустныя чувства, мн, напротивъ, кажется, что еслибъ разобрать подробне вс т ощущенія, которыя чувствуются на рубеж жизни и смерти, ихъ легче было бы переносить въ скорбныя минуты страданій.

Я думаю, что легче понять наступившее посл спокойствіе — этотъ сладостный, продолжительный сонъ, эту неземную тишину, посреди которой я бы, кажется, была готова принять безропотно смерть и съ нжной любовью проститься съ людьми, въ которыхъ сосредоточивалась вся моя жизнь. Въ такомъ состояніи засталъ меня дневной свтъ, и какое радостное чувство исполнило мою душу, когда я убдилась, что болзнь не лишила меня зрнія!

Грзы мало-по-малу уступали мсто сознанію, я начала слышать, какъ плакала Ада я день я ночь у дверей моей комнаты, какъ она упрекала меня въ жестокости и въ томъ, что я ее разлюбила, какъ она умоляла, чтобъ ее впустили ко мн, чтобъ дозволили ей ухаживать за иной!— ‘Черли! не впускай мою милочку’ говорила я, когда была въ-состояніи произнести нсколько словъ, ‘не впускай ее ни за что въ мір, буду ли я жива или умру’ — и Черли была врна моимъ просьбамъ и никогда не отворяла дверей.

Зрніе мое стало укрпляться, благотворный свтъ приходилъ радостнымъ встникомъ выздоровленія, я была въ-состояніи читать письма моей милочки, могла цаловать ихъ, не боясь причинить ей вреда. Я уже видла, какъ моя маленькая горничная разставляла своей заботливой ручонкой мбель и вс предметы, слышала, какъ она говорила съ Адой изъ отвореннаго окна. Я понимала причину тишины въ дом, понимала ту озаренность, съ которой вс любящіе меня думаютъ обо мн. Я была въ-состояніи даже плакать и въ изнеможеніи ощущала то же самое блаженство, которымъ сердце мое было исполнено въ дни здоровья.

Съ каждымъ днемъ силы мои укрплялись. Я понемногу стала выходить изъ апатичнаго состоянія и наконецъ стала пособлять въ хлопотахъ о самой себ, и жизнь снова пріобрла для меня всю свою прелесть.

Съ какимъ сладостнымъ чувствомъ вспоминаю я тотъ вечеръ, когда, привставъ съ постели, я первый разъ сла за чайный столикъ съ миленькой Черли. Славная двочка, ниспосланная Привидніемъ для наблюденій и присмотра за больными и слабыми, была такъ счастлива, тамъ дятельна, въ восторг своемъ, она часто бросалась ко мн на грудь, цаловала меня и со слезами твердила мн: ‘какъ я рада, о какъ я рада!’

— Черли, сказала я ей: — если ты будешь плакать, то я опятъ слягу въ постель, потому-что я еще очень-слаба.

И Черли успокоилась, принялась за свои хлопоты, бродила съ одного мста на другое, прибирала наши дв комнаты, и когда наконецъ чайный столъ, украшенный цвтами заботливою рукою Ады, былъ поставленъ у моей кровати, а чувствовала себя достаточно-твердою, чтобъ передать Черли нкоторыя мои мысли.

Вопервыхъ, я поблагодарила ее за опрятность, въ которой содержалась моя комната, и въ-самомъ-дл, воздухъ въ ней былъ чистъ и свжъ, и я едва могла врить, что такъ долго была больна. Слова мои восхитили Черли.

— Черли, сказала я, озираясь вокругъ:— здсь чего-то недостаетъ?

— Кажется все, миссъ, отвчала бдняжка.

— Вс ли картины на своихъ мстахъ?

— Вс на своихъ, миссъ.

— А мебель, Черли?

— И мебель, миссъ, вся здсь, я только ее раздвинула, чтобъ боле оставить простора въ комнат.

— Ахъ, Черли, вотъ что, я теперь вспомнила: здсь нтъ зеркала.

Черли быстро вскочила изъ-за стола и побжала въ другую комнату, какъ-будто бы что-то позабыла тамъ, и я услышала, что она горько рыдаетъ.

Я позвала ее къ себ обратно. Она пришла, сначала притворно улыбаясь, но, по мр приближенія къ моей постели, личико ея становилось задумчиве и грустне.

— Черли, сказала я, обнявъ ее нжно:— не безпокойся, дитя мое, что мн до моей наружности, какова бы ни была я собою теперь, мн всегда будетъ отрадно съ такой милой горничной, какъ ты.

И я говорила правду. Я долго думала о перемн въ моемъ лиц и готова была перенести эту перемну безъ всякаго испуга и содроганія.

Теперь я была уже въ-состояніи вставать съ постели, садиться въ кресло и даже, съ помощью Черли, пройдтись до другой комнаты. Зеркало снято со стны и тамъ, но это обстоятельство не усложнило тягости испытанія.

Опекунъ мой давно уже желалъ навстить меня, и въ настоящее время я не имла основательной причины лишить себя этого удовольствія. Однажды утромъ онъ вошелъ ко мн, обнялъ меня и могъ произнести только слдующія слова: ‘милая, милая двушка!’

Кому лучше меня могла быть извстна его высокая душа, его благородное сердце, и уже-ли я могла много огорчаться перемною моей наружности, видя какъ онъ меня любятъ и теперь?

Онъ слъ рядомъ со мной на софу, нсколько времени не отнималъ рукъ отъ своего лица, но наконецъ превозмогъ свое волненіе я началъ говорятъ со мной своимъ прежнимъ, внушающимъ довріе, голосомъ:

— Ну, маленькая старушка, сказалъ онъ:— тяжело безъ тебя, мы вс соскучились ужасно!

— Все поправятся, добрый опекунъ мой.

— Давай Богъ только, чтобъ скоре, говорилъ онъ нжно:— мы съ Адой стосковались безъ тебя, подруга твоя Кадди прізжала я узжала нсколько разъ, вс въ дом скучали въ твое отсутствіе и даже бдный Рикъ, подъ вліяніемъ опасенія за твою жизнь, писалъ ко мн.

— Я знала, что Кадди навщала меня, изъ писемъ Ады, но о Ричард она мн не писала ни слова.

— Я счелъ за лучшее не показывать ей письма его, душенька.

— Вы говорите, добрый опекунъ мой, съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ, что онъ писалъ къ вамъ, разв вы забываете, что вы для него лучшій другъ, что вы для него нжный отецъ?

— Богъ знаетъ, моя милая, говорилъ опекунъ мой:— кажется, онъ не такихъ обо мн мыслей, письмо его похоже боле на протестъ, чмъ на родственное привтствіе: оно холодно, натянуто, сухо. Но, что длать, мы должны простить ему этотъ небольшой промахъ. Пронесъ по длу Жарндисовъ исказилъ меня въ его глазахъ и сбилъ его самого съ толку. Я это предвидлъ. Я убжденъ, что нтъ человка, который, попавъ въ Оберканцелярію, не обратился бы въ демона.

— Однакожь Оберканцелярія не измнила васъ, добрый опекунъ мой.

— Какъ не измнить, милочка, отвчалъ онъ шутя: — я меня измнила, по-крайней-мр не разъ южный втеръ смнялся восточнымъ. Рикъ не довряетъ мн и подозрваетъ меня, ходитъ къ адвокатамъ, совщается съ ними и еще боле утверждается въ недовріи и подозрніяхъ. Ему кажется, что я отстаиваю свои интересы, запутываю его… и подобные пустяки, между-тмъ, какъ я готовъ былъ пожертвовать всмъ, чтобъ только избавиться отъ этого шевеленья париковъ, готовъ былъ бы отказаться отъ всхъ правъ, которыя предоставляетъ мн болтовня этихъ величественныхъ говоруновъ, но что длать, никакая сила не въ-состояніи выпутать меня изъ этого отвратительнаго процеса.

— Уже-ли, добрый опекунъ мой, говорила я съ стсненнымъ сердцемъ:— Ричардъ ршается имть къ вамъ недовріе?

— А, душа моя, отвчалъ онъ: — ты не знаешь, какой тонкій ядъ разливаетъ Оберканцелярія! Рикъ зараженъ этимъ ядомъ, онъ видитъ все навыворотъ, видитъ все не въ надлежащемъ свт. Что длать, это не его вина.

— Но вдь это страшное несчастіе, добрый опекунъ мой.

— Страшное несчастіе, маленькая старушка, но что же длать, таково вліяніе безконечнаго процеса по длу Жарндисовъ, но во всякомъ случа, душа моя, мы должны быть терпливы съ Рикомъ и не осуждать его скоро. Сколько юныхъ, свжихъ сердецъ, подобныхъ сердцу Рика, было испорчено, было заражено враждебной Оберканцеляріей.

— Грустно, очень-грустно видть, добрый опекунъ мой, что ваша честныя и благородныя намренія имютъ такое жалкое возмездіе.

— Это слишкомъ-рзко сказано, ттушка Дердонъ, отвчалъ онъ весело:— ты позабыла Аду: она, я думаю, совершенно-счастлива, а это уже достаточное вознагражденіе. Правда, я надялся, что Рикъ и Ада будутъ всегда врными моими друзьями, что мы рука-объ-руку будемъ бороться съ злосчастной тяжбой, я если не выйдемъ побдителями, по-крайней-мр не дозволимъ ей разлить въ насъ ядъ недоврія и вражды, но я вижу, что я хотлъ многаго, Рикъ не выдержалъ этой заразы и отпадаетъ отъ насъ, какъ сгнившій сукъ отпадаетъ отъ дерева.

— Но, можетъ-быть, добрый опекунъ мой, опытъ научитъ его, какъ обманчивы, какъ тщетны надежды на Оберканцелярію.

— Будемъ надяться, Эсирь, будетъ желать, чтобъ опытъ не научилъ его поздно. Но во реякомъ случа, мы не должны осуждать его. Врядъ ли много найдется людей въ зрломъ возраст, которые, запутавшись въ Оберканцеляріи, не измнились бы и физически я нравственно въ три, даже въ два, въ одинъ годъ. Можно ли посл этого удивляться поступкамъ Рика? Молодой человкъ, столько несчастный (и мистеръ Жарндисъ понизилъ голосъ), можетъ ли скоро, понять — да и кто въ-состояніи понять съ перваго раза?— какую бездну зла и путаницъ заключаетъ въ себ Оберканцелярія? Онъ надется на ея справедливость, а она хитро обманываетъ его надежды, сушитъ его и нравственно и физически, завлекаетъ въ смой сти все боле и боле… Но довольно объ этомъ, моя милая!

Онъ обнималъ меня такъ нжно, такъ ласково смотрлъ на жми! Голова моя невольно склонилась къ его плечу съ чувствомъ дтской привязанности и я дала себ слово, во что бы ни стало, непремнно повидаться съ Ричардомъ и разъяснить ему грубое его заблужденіе.

— Для такого радостнаго дня, какъ день выздоровленія милой Эсири, есть у меня въ запас боле-пріятныя всти, и вотъ одна изъ нихъ: Ада съ нетерпніемъ желаетъ тебя видть. Скажи, когда можно ей къ теб прійдти? сказалъ мистеръ Жарндисъ.

Я объ этомъ и сама думала, но зная какъ тягостно будетъ намъ это свиданіе, я хотла отложить его до-тхъ-поръ, пока силы мои не укрпятся совершенно, и потому отвчала ему:

— Добрый опекунъ мой, я ее давно не видала, очень-давно, а она для меня все-равно, что свтъ…

— Знаю, ттумгка Дердонъ, знаю.

Онъ былъ такъ добръ, слова его исполнены такимъ нжнымъ, трогательнымъ чувствомъ, что сердце мое забилось и я не могла продолжать дале.

— Ты утомилась, милочка, отдохни.

— Такъ-какъ я давно, очень-давно не видала Ады, начала я снова, немного успокоившись: — то мн кажется не продлить ли еще нсколько времени эту разлуку. Мн бы даже хотлось ухать отсюда, недлю или дв провести съ Черли въ деревн, и когда силы мои поокрпнутъ на свжемъ воздух, я буду въ-состояніи перенести первыя минуты свиданія, которыя для насъ, во всякомъ случа, тягостны.

Я не думаю, чтобъ желаніе мое было несправедливо. Ма хотлось прежде привыкнуть самой къ моей измнившейся наружности, а потомъ уже встртиться съ Адой, которую я такъ нетерпливо желала видть. Мистеръ Жарндисъ понялъ мысль мою и, я думаю, не осудилъ меня.

— Наша маленькая хозяйка, сказалъ онъ мн нжно: — хочетъ поставить, какъ я вижу, на-своемъ… Кстати, я получилъ письмо отъ Бойтсорна: онъ клянется страшнымъ образомъ, говоритъ, что онъ не ставитъ камня на камн въ своемъ хутор, если заботливая Эсирь не прідетъ въ Чизни-Вольдъ провсти нсколько недль.

Съ этими словами мистеръ Жарндисъ передалъ мн письмо, которое и начиналось обыкновеннымъ вступленіемъ, какъ, напримръ: ‘милый мой Жарндисъ!’ — но прямо разражалось слдующими заклятіями: ‘клянусь, если миссъ Сомерсонъ, не захочетъ постить мой хуторъ, который завтра въ часъ пополудни иметъ вступить въ ея владнія, то я не оставлю камня на каин’ и прочее. При всемъ нашемъ уваженіи къ писателю, мы дозволили себ похохотать отъ чистаго сердца надъ его письмомъ, сколько радушнымъ столько и забавнымъ.

Что касается до меня, то я съ удовольствіемъ готова была принятъ предложеніе мистера Бойтсорна, потому-что изъ всхъ загородныхъ мстъ Чизни-Вольдъ плнилъ меня всего боле.

— Ну, маленькая хозяйка, сказалъ опекунъ мой, взглянувъ на часы: — я отпущенъ къ теб на срокъ, боясь, чтобъ разговоръ тебя не утомилъ, мн позволено наслаждаться твоей бесдой только извстное число минутъ, теперь конецъ нашему свиданію и, на прощаньи, я скажу теб еще слдующую вещь. Маленькая миссъ Флайтъ, услыхавъ о твоей болзни, приходила сюда навстить тебя и, вообрази, бдняжка отщеголяла двадцать миль пшкомъ въ бальныхъ башмачкахъ, хорошо еще, что застала насъ дома, а то пожалуй, пришлось бы ей вернуться назадъ, не отдохнувъ отъ такой утомительной прогулки.

Они попрежнему старались о томъ, чтобъ доставить мн всевозможныя удовольствія. О, Боже, какъ ты милостивъ ко мн!

— Теперь душенька, продолжалъ опекунъ мой:— можешь ли ты принять это безвредное существо когда-нибудь посл обда, до того времени, когда ты отправишься спасать хуторъ Бойтсорна отъ окончательнаго разрушенія? я увренъ, что пріемъ твой сдлаетъ ей больше удовольствія, чмъ мой пріемъ, хотя я ношу столь важное въ глазахъ ея имя Жарндисовъ.

Я не сомнваюсь: мистеръ Жарндисъ зналъ, что въ образ этой бдной миссъ Флайтъ я могла почерпнуть для себя назидательный урокъ. Я всегда жалла ея, но всего боле питала къ ней сожалніе въ настоящее время.

Мы условились, чтобъ миссъ Флайтъ пріхала ко мн какъ-нибудь къ обду, пораньше, и затмъ разстались на сегодняшній день.

Когда опекунъ мой ушелъ, я горько заплакала, склонясь на свое изголовье. Съ прежней ребяческой молитвой я умоляла о прощеньи за то, что, посреди столькихъ ласкъ, посреди такой любви, ничмъ съ моей стороны незаслуженной, я осмливалась быть малодушной и терзаться моей вншней перемною Молитвы усмирили и успокоили меня.

Опекунъ мой навщалъ меня ежедневно. Спустя недлю, или дней десять, я была уже въ-состояніи вставать съ постели, ходить по комнат и даже разговаривать съ моей милочкой Адой чрезъ окно изъ-за занавсъ, но я еще не ршалась взглянуть на ея хорошенькое личико, хотя могла бы насмотрться на нее вдоволь, не бывъ ею замченной.

Въ назначенный день пріхала миссъ Флайтъ. Она такъ обрадовалась, что забыла свои обычныя церемоніи и съ крикомъ: ‘милая мои Фиц-Жарндисъ’!.. бросилась ко мн на шею и цаловала нсколько разъ.

— Ахъ Боже мой! сказала она, всунувъ руку въ ридикюль: здсь только одни документы… мн нуженъ платокъ…

Черли подала ей носовый платокъ и бдное созданіе поминутно прижимало его къ своимъ глазамъ.

— Отъ радости, милая моя Фиц-Жарндисъ… право только отъ радости, говорила старушка: — вовсе не отъ горя… очень-рада, что вижу васъ… очень-рада… люблю васъ… люблю больше чмъ лорда-канцлера… бываю всякій день въ присутствія… кстати о платк…

При этомъ миссъ Флайтъ взглянула на Черли, съ которой успла уже познакомиться при выход изъ дилижанса и, замтивъ, что Черли избгала всякихъ объясненій, продолжала:

— Такъ, точно-такъ… справедливо… очень-справедливо… незачмъ говорятъ… Милая Фиц-Жарндисъ… между нами… понимаете… я тогда заговариваюсь… Ни слова больше!

— О чемъ вы хотли разсказать мн? спросилъ я ее: — ничего, разскажите.

Массъ Флайтъ вопросительно взглянула на Черли.

— Ничего, сударыня, разскажите, если угодно.

И массъ Флайтъ, благодарная за дозволеніе, начала разсказъ свой:

— Какъ умна… Не по лтамъ… такая маленькая… а такъ умна… милая Фиц-Жарндисъ… любопытный анекдотъ… Вотъ и все… очень любопытный… кто это провожалъ насъ?.. бдная женщина… бдно-одтая…

— Это была Женни, миссъ, сказала мн Черли.

— Точно-такъ, милая… Женни… именно Женни… У нея въ изб была леди… леди подъ вуалью… спрашивала о здоровь моей Фиц-Жарндисъ… и взяла ея платокъ… отняла шатокъ… потому-что шатокъ былъ отъ Фиц-Жарндисъ… Леди подъ вуалью… да!..

Я вопросительно взглянула на Черли.

— Дйствительно, миссъ, отвчала на мой взглядъ маленькая Черли: — Женни разсказывала, что когда умеръ ея ребеночекъ, вы покрыли его вашимъ носовымъ шаткомъ я она спрятала этотъ шатокъ, отчасти этому, что онъ былъ вашъ, а отчасти и потому, что ямъ былъ покрыть ребенокъ.

— Маленькая, шептала миссъ Флайтъ… но очень-умная… очень-умная… Умне адвокатовъ… право умне…

— Да, Черли, я теперь припоминаю…

— Такъ вотъ изволите видть, миссъ, продолжала Черли: — этотъ платокъ и взяла леди. Женки не разсталась бы съ нимъ ни за какія деньги, но леди просто отняла платокъ и, бросивъ за него нсколько монетъ, скрылась. Женни не знаетъ ея вовсе.

— Кто жъ бы это такая была? спросила я.

— Душа моя, начала мн говорить шопотомъ миссъ Флайтъ, приблизивши губы свои совершенно къ моему уху, — не говорите этой малютк… Но я думаю… это была… жена лорда-канцлера… онъ вдь женатъ… она зла… мучить его… бросаетъ бумаги… жжетъ документы… если онъ не платятъ за нея брильянтщикамъ…

Въ ум моемъ мелькнула мысль, что это была Кадди, и потому я не сочла нужнымъ дале продолжать разспросы, въ настоящую минуту я была занята церемоніями, съ которыми миссъ Флайть принималась за обдъ. Вопервыхъ, она надла старый полинявшій шарфъ, изношенныя перчатки и, проголодавшись дорогой, принялась съ наслажденіемъ за предлагаемыя блюда.

Когда подали дессертъ, миссъ Флайтъ сдлалась такъ разговорчива, что я сочла лучшимъ навести ее на разсказъ о прошедшей жизни.

— Вы, я думаю, ужь нсколько лтъ присутствуете на засданіяхъ лорда-канцлера, миссъ Флайтъ? спросила я ее.

— Да, ужь нсколько лтъ, милая Фиц-Жарндисъ… Жду ршенія… очень-скоро…

Въ голос ея было столько боязни, что и раскаялась въ своемъ вопрос и ршилась больше не говорить ни слова.

— Мой отецъ ожидалъ суда, говорила миссъ Флайтъ: — мой братъ… моя сестра… Они вс ожидали ршенія… я я также ожидаю…

— Они вс…

— Да, вс умерли, моя милая, вс до одного…

Видя ея желаніе продолжать разговоръ, я ршилась по-крайней-мр пособить ей скоре прійдти къ концу, и потому сказала:

— Не благоразумне ли бросить вс эти ожиданія?

— Безъ-сомннія, милая Фиц-Жарндисъ, безъ-сомннія, отвчала она быстро.

— И боле не являться въ палату?

— Конечно, конечно!… Очень-тяжело… очень-мучительна… ожидать понапрасну… вся изсохнешь до костей…

И она показала мн свою руку, которая была страшно-худа.

— Но, моя милая, продолжала она съ какою-то таинственностью: — Въ Палат притягательная сила… Тс! не говорите малютк… Она испугается, страшно испугается… въ палат притягательная сила… Нельзя оставить ея порога… надо быть… надо ждать…

Я пыталась-было уврять ее въ противномъ, она терпливо выслушала мои слова, но отвчала тотчасъ же:

— Нтъ, нтъ, нтъ! Вы такъ думаете потому, что я заговариваюсь…. заговариваться дурно… Но я тамъ провела нсколько лтъ, ждала нсколько лтъ… Это все булава и печать… все он…

— Что жъ он-то длаютъ?

— Он-то и притягиваютъ людей… сосутъ изъ нихъ душевное спокойствіе, сосутъ разсудокъ, все сосутъ — это страшные демоны…

И она похлопывала меня многозначительно по рук съ тлъ, чтобъ успокоить на свой счетъ, въ-самомъ-дл, ее можно было принять за сумасшедшую.

— Видите ли, а вамъ разскажу все, продолжала она: — позвольте, чмъ занималась я прежде? играла на тамбурин? нтъ… работала тамбуромъ, и сестра моя работала тамбуромъ. Отецъ я братъ торговали картинами, вс жили вмст… Было почтенное семейство… Сначала запутался отецъ… его всосала Оберканцелярія, за нимъ потянулось и все. Въ нсколько лтъ, въ очень-немного, онъ сталъ своенравенъ, бурливъ, золъ, обанкрутился. Онъ страшно измнялся… его засадили въ долговую тюрьму, тамъ онъ я умеръ. Оберканцелярія всосала брата… сгубило пьянство, бшенство, смерть. Оберканцелярія всосала сестру… и привела ее… не спрашивайте къ чему… Тс!.. страшно… страшно… Я была нищая, больная, стало полегче, пошла взглянуть на это чудовище. Оберканцелярія и меня втянула, и теперь тамъ, все тамъ и день и ночь тамъ.

Все это разсказала она съ свойственной ей любезностью, но подъ непреоборимымъ вліяніемъ грусти.

— Вы, можетъ-быть, мн не врите, милая Фиц-Жарндисъ!… Ничего, ничего… Я немного путаюсь… Нехорошо… я многихъ видала: сохнутъ, вянутъ, а все булава я печать, и отецъ мой, и братъ и сестра… Вотъ Кенджъ разскащикъ, и вс они, всхъ знакомятъ со мной… Ха, ха, ха!… смшно… я знаю, что все напрасно, знаю лучше ихъ. Я видла Гредли… и вашъ родственникъ изсохнетъ, зачахнетъ, если не отвлекутъ…

И забавно и грустно было слушать бдную старушку, меня въ-особенности смутилъ ея намекъ на будущую судьбу Ричарда. Къ-счастію, миссъ Флайтъ скоро перестала говорить на эту тому и быстро вершила къ другой.

— Милая моя Фиц-Жарндисъ! сказала она: — Вы меня не поздравили… мой докторъ-то… каковъ?…

— Я право не понимаю, о чемъ вы говорите, отвчала я.

— Мой докторъ, мистеръ Вудкауртъ, который былъ ко мн такъ внимателенъ… я ему заплачу, когда кончится судъ, все заплачу… онъ меня вылечилъ…

— Но вдь ужь это давно прошло? сказала я ей.

— Но, дитя мое, разв вы не знаете, что случилось?

— Нтъ, ничего не знаю.

— Какъ, Фиц-Жарндисъ, не знаете, что случилось?

— Не знаю. Разв вы забываете, миссъ Флайтъ, что я ужь давно больна.

— Справедливо, моя милая, справедливо. Я виновата, не то, что забыла… заговариваюсь… Здсь все перепуталось… говорила миссъ Флайтъ, указывая на лобъ:— грустныя воспоминанія… булава… печать… съ нимъ было кораблекрушеніе въ Восточномъ Океан.

— Мистеръ Вудкауртъ потонулъ?

— Не безпокойтесь, моя милая, онъ цлъ и невредимъ. Страшная сцена. Смерть во всхъ видахъ: тысячи мертвыхъ и умирающихъ, огонь, буря, мракъ… Раздробленные черепы, и мой докторъ былъ общимъ спасителемъ… герой… Спокоенъ, храбръ, спасъ всхъ, кормилъ, поилъ, одвалъ въ свое платье, и вывезъ на берегъ, вс упали къ ногамъ его, вс благодарили. Англія говоритъ объ этомъ… благословляютъ его имя… неутомимъ, щедръ, добръ. Гд мой ридикюль съ документами? есть описаніе: вы прочтете, непремнно прочтете, моя милая…

И я прочла описаніе славнаго подвига, хотя съ трудомъ, потому-что слезы, слезы радости наполняли мои глаза, и какъ я сладко плакала, какъ я гордилась этимъ великодушіемъ, этимъ благородствомъ, за которое сама готова была бы броситься къ его ногамъ и воздать ему благодарность за спасеніе погибавшихъ. Я чувствовала, что ни мать, ни сестра, ни жена не были бы въ-состояніи перечувствовать столько любви къ нему, сколько перечувствовала я въ эти минуты.

Разставаясь со мной, бдная старушонка подарила мн это описаніе, вырзанное ею изъ газетъ, и я долго, долго углублялась во вс его подробности.

— Милая моя, говорила миссъ Флайтъ, прощаясь со мною и драпируясь своимъ изношеннымъ шарфомъ: — моему доктору слдуетъ титулъ… непремнно титулъ… не правда ли?… И онъ получитъ — я въ этомъ уврена.

— Какой же титулъ, миссъ Флайтъ? отвчала я.

— Какъ какой титулъ, Фиц-Жарндисъ?

Я сказала ей, что въ Англіи не даютъ никакихъ титуловъ за мирныя дла, какъ бы они ни были блестящи и исполнены самопожертвованія.

— Богъ съ вами, Фиц-Жарндисъ, что вы говорите. Взгляните на нашихъ перовъ, чмъ заслужили перство?… умомъ, распорядительностью, самопожертвованіемъ…

Я была уврена, что она такъ думаетъ, на нее находили минуты совершеннаго сумасшествія…

Теперь я могу разстаться съ секретомъ, который таила до-сихъ-поръ. Мн иногда казалось, что мистеръ Вудкауртъ влюбленъ въ меня, и что онъ признался бы въ любви еслибъ былъ богаче. И я думала, какъ бы я была счастлива въ минуту этого признанія. Но все устроилось къ-лучшему! Еслибъ мы разстались съ нимъ какъ женихъ и невста, какъ горестно было бы мн теперь написать къ нему, что меня обезобразила болзнь, и что я разрываю обтъ, связывающій его съ двушкой, которую онъ прежде не видывалъ.

Это была бы страшная, горькая пытка! Между-тмъ, какъ теперь я встрчу его увнчаннаго славой, безъ упрековъ, съ чистымъ и невиннымъ сердцемъ.

Да, все устроилось къ-лучшему!

ГЛАВА XXXVI.
Чизни-Вольдъ.

Я не вдвоемъ съ Черли отправилась въ Линкольншайръ. Добрый опекунъ мой не ршался оставить меня одну до-тхъ-поръ, пока я не буду охранена неприступными стнами бойтсорнскаго хутора. Онъ провожалъ насъ до владній своего друга, куда мы прибыли черезъ два дна пути. Всякое дуновеніе втерка, всякій цвтокъ, всякая зелень, всякое бгущее по небу облачко, словомъ: все, встрчающееся моимъ глазамъ, казалось мн очаровательне прежняго. Это было первымъ вознагражденіемъ за мою болзнь.

Мы сговорились съ мистеромъ Жарндисомъ о дн моего свиданія съ Адой. Опекунъ мой не желалъ долго оставаться на хутор, пробывъ со иною часа съ полтора, простился я ухалъ обратно, взявъ отъ меня письмо къ моей милочк.

Еслибъ добрая фея однимъ мановеніемъ своего жезла воздвигнула мн, какъ единственной своей наперстниц, волшебный замокъ, то врядъ я бы я встртила въ немъ боле радушія и боле торжественный пріемъ. Для меня было сдлано множество приготовленій, везд была видна удивительная заботливость, вниманіе къ исполненію моихъ прихотей, моихъ малйшихъ желаній, такъ-что прежде чмъ я успла обойдти вс комнаты и налюбоваться ихъ убранствомъ, я должна была отдыхать нсколько разъ, потому-что волненіе лишало меня силъ, еще до-сихъ-поръ очень-слабыхъ. Я показала все Черли, и ея неподдльный восторгъ дйствовалъ на меня успокоительно. Въ саду Черли истощила весь свой запасъ восторженныхъ словъ, и я была такъ спокойно-счастлива, какъ только могла. Какое было для меня наслажденіе, когда, посл чая, я была въ-состояніи сказать себ:

— Эсирь, какъ ты должна чувствовать вс благодянія, которыя теб длаютъ, какъ ты должна радоваться, что теперь можешь ссть и написать благодарственное письмо твоему внимательному хозяину!

Мистеръ Бойтсорнъ оставилъ очень-любезное письмо на мое имя и, въ знакъ своего совершеннаго доврія, поручилъ мн заботу о своемъ единственномъ друг — птичк.

Я писала къ нему жъ Лондонъ, какъ весело цвтутъ любимыя его растенія, какъ его канарейка, удивительнйшая изъ всхъ птичекъ, пропла мн радостно свое привтствіе, какъ, къ удивленію маленькой Черли, прыгала она по моей голов, по моимъ плечамъ, и какъ теперь сидитъ въ уголку въ своей клточк и, не знаю что длаетъ, дремлетъ или нтъ.

Окончивъ и запечатавъ письмо, я отправила Черли спать я сказала ей, что не буду сегодня тревожить ее ночью.

До-сихъ-поръ я еще ни разу посл болзни не глядлась въ зеркало. Это была слабость, которая заставила меня остаться одной и, оставшись я сказала самой-себ:— Эсирь мужайся, если ты хочешь быть счастливой, если ты хочешь молиться такъ же чистосердечно, какъ молилась прежде. И я ршилась быть мужественной, но прежде всего я сла въ кресло, пробжала мысленно вс сдланныя мн благодянія и прочла вс молитвы моего дтства.

Волосы моя не были острижены, хотя имъ не разъ грозила опасность. Они были длинны и тонки, я спустила ихъ себ на лицо и ршились подойдти къ туалету. Зеркало было занавшано легкой кисеей, я приподняла этотъ покровъ и нсколько времени смотрлась сквозь волосы и такимъ образомъ, крон волосъ, ничего не видала. Я отбросила назадъ косы и смотрла на незнакомое себ отраженіе, спокойный видъ котораго успокоилъ меня совершенно.

О, я очень измнилась! очень, очень!

Сначала лицо мое мн показалось такъ незнакомымъ, что я готова была тотчасъ же отойдти назадъ отъ зеркала, но слово: ‘мужайся Эсирь!’ удержало меня. Мало-по-малу я начала припоминать черты свои, начала изучать ихъ перемну и увидла, что это не т перемны, какихъ я ожидала, хотя вс ожиданіи мои были весьма-неопредлительны, однакожъ еслибъ они сбылись, я, кажется, пришла бы въ отчаяніе.

Я никогда не была красавицей и тогда не считала себя за красавицу, но все-таки я была не тмъ, чмъ казалась теперь. Вс признаки юности исчезли съ лица, но, благодаря Бога, безъ горькихъ слезъ я могла перенести эту утрату и, стоя передъ зеркаломъ, спокойно прибирала свои волосы.

Одно обстоятельство смущало меня, о немъ я долго думала. Я сохранила цвты мистера Вудкаурта, когда они завяла, я высушила ихъ въ моей любимой книг и никто не зналъ объ этомъ, даже не знала и Ада. Я сомнвалась, въ-прав ли я сберегать эти цвты, которые онъ прислалъ особ, на меня совершенно-непохожей — великодушенъ ли съ моей стороны этотъ поступокъ? Я хотла даже въ глубин души моей быть къ нему великодушной… да, я хотла скрыть отъ него, что я могла бы любить его, быть ему совершенно-преданной. Наконецъ я ршилась сохранить этотъ букетъ какъ сокровище, могущее мн напоминать то, что было и что прошло невозвратно. Надюсь, что эти чувства не покажутся пошлыми, потому-что они были истины,

Наутро я старалась, чтобъ Черли застала меня передъ зеркаломъ.

— Милая, милая миссъ! закричала она въ восторг:— вы ли это?

— Это я, Черли, отвчала я, покойно причесывая свои волосы.— Не правда ли, я недурна собою и очень, очень-счастлива!

Слова эти облегчили душу моей маленькой горничной, но какъ они были спасительны дли меня! Я узнала худшее послдствіе моей болзни и была спокойна.

Чтобъ по возможности больше укрпиться въ силахъ, мы составили съ Черли планъ быть какъ-можно-чаще на воздух, такимъ-образомъ, вставъ рано утромъ, мы прогуливались въ саду до завтрака, посл завтрака гуляли въ ноляхъ, до обда, пообдовавъ, шли въ паркъ, поднимались на холмы, знакомились со всми тропинками и въ полномъ смысл пользовались сельской жизнью. Радушная управительница хутора, никогда не отпускала насъ на прогулки безъ подкрпительныхъ и освжительныхъ средствъ: идемъ ли мы въ поля, прогуливаемся ли по парку — смотришь она тутъ-какъ-тутъ и держитъ въ рук корзинку, полную прохладительнаго питья и състныхъ припасовъ.

Мастеръ Бойтсорнъ приготовилъ подъ сдло собственно для меня хорошенькую и покойную лошадку, съ коротенькой, толстенькой шейкой, съ холкой, нависшей на глаза, она галопировала такъ хорошо, какъ-нельзя-лучше. Въ нсколько дней она очень привыкла ко мн: шла на мой зовъ, ходила за мной какъ собачка и ла изъ моихъ рукъ. Очень-скоро она пріучилась меня понимать совершенно, такъ-что, когда она залнится и бредетъ шагомъ подъ тнью живой изгороди, мн стоитъ только сказать: ‘Стебсъ, что ты такой сонный, такой глупый! ты знаешь какъ я люблю твой галопъ’! Стебсъ встряхнетъ разъ-другой головой и пустится въ-скачь, оставивъ позади себя смющуюся отъ удивленія Черли. Однажды мы запрягли его въ одноколку и похали вдвоемъ съ Черли, сначала все шло хорошо, вдругъ Стебсъ остановился. ‘Стебсъ, что съ тобой? говорила я, право ты меня компрометируешь, позжай пожалуйста’, а Стебсъ и ухомъ не ведетъ, стоятъ себ какъ вкопанный, потряхивая гривой. Въ чекъ же дло? Ему впились въ голову миліарды маленькихъ танталовъ-комаровъ и онъ не зналъ какъ отъ нихъ избавиться. Нечего длать, я передала возжи Черли, вышла изъ одноколки и пошла передъ нимъ пшкомъ. Стебсъ тотчасъ же пошелъ за мной, спряталъ голову мн подъ руку и отряхивалъ своихъ враговъ съ ушей. ‘Ну Стебсъ, ты теперь прогналъ комаровъ, пожай же, голубчикъ’, сказала я, садясь снова въ одноколку. Но только-что я сла и взялась за возжи, Стебсъ опять остановился. Что съ нимъ будешь длать! Я вышла снова изъ экипажа, пошла впередъ пшкомъ и въ такой процесіи, смшившей всю деревню, возвратились мы домой.

Мы были совершенно-правы съ Черли, что называли эту деревню своей родной, въ-самомъ-дл, я и прежде знала многихъ жителей я почти всхъ дтей, а теперь вс избушки были мн совершенно знакомы и смотрли на меня привтливо. Я познакомилась въ-особенности съ одной старушкой, очень-преклонныхъ лтъ, она жила въ такомъ маленькомъ, крытомъ соломой домик, что ставня, заслоняя окно, закрывала весь фасадъ домика. У этой старушки былъ внучекъ, морякъ, я отъ ея имени писала къ нему письмо, въ заголовк котораго нарисовала уголъ камина, гд его няньчяла бабушка и стулъ на которомъ онъ сиживалъ, бывъ маленькимъ ребенкомъ. Это такъ восхитило всю деревню, что когда внучекъ отвчалъ на это письмо и говорилъ, что сохранитъ его, идя въ Америку, то вс крестьяне смотрли на меня съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ, какъ на почтмейстера.

Прогулки, игры съ дтьми, разспросы и разговоры съ поселянами, ученье съ Черли, длинныя письма къ Ад, не давали мн времени грустить и много думать о моей измнившейся наружности. Если тогда я случалось задуматься, то стоило только сейчасъ же заняться чмъ-нибудь, и я снова становилась веселой. Однажды сердце сильно сжалось во мн, когда одинъ ребенокъ сказалъ своей матеря: — мама, отчего эта леди была прежде такой хорошенькой, а теперь такъ измнилась? Но видя, что этотъ же самый ребенокъ любитъ меня попрежнему, попрежнему ласкается ко мн, обнимаетъ меня своими ручонками, сердце мое скоро успокоилось. И сколько прекрасныхъ нравственныхъ уроковъ удавалось мн почерпнуть въ этомъ простомъ, безъискусственномъ народ! Однажды мн случалось войдти въ церковь, тамъ совершался брачный обрядъ, и когда надобно было подписать брачныя условія, пасторъ подалъ перо жениху, безграмотный парень поставилъ большой крестъ въ символъ своей фамиліи, затмъ невста взяла перо и также начертила крестъ. Это меня очень удивило, я знала, что эта двушка не только была хорошенькая, но т считалась лучшей ученицей въ приходской школ. Что бы это значило, думала я, что она не уметъ подписать своего имени? Она замтила мое удивленіе, подошла ко мн я сказала тихо, съ слезами на глазахъ: ‘Онъ добрый, славный человкъ, миссъ, но не уметъ писать, онъ выучится у меня и мн, миссъ, не хотлось его одного выставить безграмотнымъ’. Сколько прекрасныхъ, сколько благородныхъ чувствъ въ простой поселянк, и ужели мн еще не забытъ моего безобразія!

Воздухъ такъ благотворно дйствовалъ на меня, что вскор румянецъ сталъ покрывать щеки моего новаго лица, какъ покрывалъ щеки прежняго. Черли цвла какъ розанчикъ, и мы съ ней веселились цлые дни и спокойно спали ночи.

Въ парк Чизни-Вольда было у меня любимое мсто для прогулки: это холмъ, на вершин котораго была скамейка, съ этого холма во вс стороны разстилались дивные ландшафты, лсъ былъ прочищенъ и сквозь проску виднлось прекрасное произведеніе архитектуры извстное подъ названіемъ Террассы Привидній. Я съ удовольствіемъ сиживала на этомъ мст, думала о фамльной дедлоковой легенд, которую мн разсказалъ мистеръ Бойтсорнъ, а Черли, большая охотница до полевыхъ цвтовъ, рвала фіалки, который была усяна подошва холма.

Я ни разу не ршалась подойдти близко къ замку Чизни-Вольдъ, хотя онъ былъ пустъ, холодность и надменность миледи и то впечатлніе, которое она на меня производила, были, я думаю, причинами, удалявшими меня отъ дома, даже въ ея отсутствіе, но я часто думала о замк, часто воображала на Террас Привидній ту женщину, шаги которой раздаются и до-сихъ-поръ, подобно отдаленному эхо.

Однажды, посл долгой прогулки пшкомъ, пришла я отдохнуть на своемъ любимомъ мст, въ парк. Черли поблизости меня срывала цвтки, я смотрла внимательно на отненную большимъ зданіемъ Террасу Привидній. Вдругъ вижу на ней человческую фигуру, аллея была такъ длинна, такъ оснена густыми втвями громадныхъ деревьевъ, что я съ трудомъ могла замтить, что эта фигура была женская, что это была леди Дедлокъ, она шла ко мн и, какъ мн показалось, быстре, чмъ ходятъ обыкновенно.

Неожиданное приближеніе миледи произвело на меня странное впечатлніе, не потому, что она шла ко мн слишкомъ-скоро, не потому, что въ манерахъ ея, въ лиц, не было слда того высокомрія, которое я привыкла въ ум своемъ соединять съ ея чертами лица — нтъ, въ ней была какая-то особенность, особенность чарующая, которая приковывала меня на мст и я не могла встать и уйдти.

Какой-то страхъ овладлъ мною до такой степени, что я стала подзывать къ себ Черли. Леди Дедлокъ въ минуту приняла свой обыкновенный образъ.

— Не испугала ли я васъ, миссъ Сомерсонъ? сказала она, но діода во мн тихо: — силы ваши должны бытъ еще слабы, я слышала, что вы были очень-больны, всть эта была для меня прискорбна.

Я не могла отвести глазъ отъ ея блднаго лица, точно также, какъ не могла встать со скамейки, на которой сидла. Она протянула мн руку и эта мертвенная холодность и пальцевъ, такъ противорчащая ея манерамъ и движенію, положила какой-то волшебный заговоръ на мои блуждающія мысли.

— Вы поправляетесь? спросила она ласково.

— Я себя довольно-хорошо чувствую, миледи.

— Это ваша горничная?

— Да, миледи.

— Отошлите ее домой и погуляемъ вдвоемъ около этого хутора.

— Черли, сказала я: возьми цвты свои и поди, моя милая, домой, я сейчасъ буду.

Черли присла, какъ только могла вжливо, подвязала чепчикъ и ушла, леди Дедлокъ сла на скамейку рядомъ со мной.

Нтъ словъ высказать, какія чувства волновали мою душу, когда я увидла въ ея рукахъ тотъ носовой платокъ, которымъ я прикрыла умершаго ребенка бдной Женни.

Я взглянула на нее, но не могла ея видть, я не могла ея слушать, я не могла дышать. Сердце мое сильно билось, кровь приступала къ голов я мн казалось, что я разстаюсь съ жизнью. Но когда она прижала меня къ своей груди, когда она цаловала меня, ласкала меня, плакала надо мною, когда она, ставъ на колни передо мною, говорила мн: ‘Дочь моя, милая дочь моя, я… я твоя — несчастная мать, прости меня, прости меня!’ когда я увидла ее, мечущеюся по голой земл какъ-бы въ душевной агоніи, съ какимъ теплымъ чувствомъ благодарила я Бога, что Онъ сгладилъ, ниспосланною за меня болзнью, все сходство, которое существовало между нами, и что теперь ни одинъ взоръ не можетъ угадать, какая близкая связь существуетъ между мной и леди Дедлокъ.

Я просила мать мою встать съ земли и не предаваться огорченію. Я говорила безсвязными, отрывистыми словами или, лучше сказать, я старалась дать ей понять, что если есть, можетъ-быть, что-нибудь такое, что я, какъ дочь, могу ей простить, то я ужь давно простила, что сердце мое исполнено къ ней самой нжной, самой пылкой любви, ни время, ни обстоятельства не могутъ измнитъ этихъ чувствъ, и что ослабъ отвернулся отъ нея весь свтъ, то любовь дочери не можетъ и не должна ослабнуть, и что я прошу у нея позволенія любятъ ее, любить какъ только могу, признавать и благословлять ее. И я обняла мою мать, и посреди тихаго лтняго вечера все казалось спокойнымъ, кром нашихъ взволнованныхъ сердецъ.

— Признавать и благословлять меня ужь поздно, говорила мать моя: — я одинокой должна совершать путь моей жизни, куда бы онъ меня ни привелъ. Со дня на день, иногда даже съ часу на часъ я вижу пропасть подъ моими преступными ногами. Но это земное наказаніе, которое я вызвала за свою голову, а переношу я скривлю отъ другихъ.

И говоря объ этихъ душевныхъ страданіяхъ, даже въ эти минуты лицо ея приняло надменно-холодное выраженіе, подъ которымъ она привыкла хоронить своя сердечныя тайны отъ пустыхъ взоровъ толпы.

— Я должна скрывать эту тайну, можетъ или не можетъ она быть открытою, несовершенно для одной себя — нтъ: я еще имю мужа, я безчестная и безчувственная женщина!

Она произнесла эти слова съ такимъ отчаяннымъ воплемъ, который казался страшне всякаго крика, и бросилась на колна, какъ-будто избгая моего прикосновенія. Вс просьбы мои, вс мольбы, даже слезы мои не могли заставить ее встать съ земли. ‘Нтъ, нтъ (говорила она), везд надменность, везд гордость, но здсь, въ эти минуты моей жизни пусть будетъ только униженіе и стыдъ.’

Несчастная мать моя говорила, что во время болзни моей она была близка къ сумасшествію. Прежде она не могла подозрвать, что я дочь ея. Она единственно пришла затмъ сюда, чтобъ поговорить со мной въ первый и послдній разъ, посл котораго мы больше не должны были видться, больше не должны были говорить другъ съ другомъ. Она оставила въ рук моей письмо, которое просила меня сжечь посл прочтенія, нестолько для нея, (она о себ не заботилась), сколько для ея мужа и для меня самой. О, сколько страданій, сколько материнской любви было видно въ эти минуты агоніи! и какое безысходное положеніе: отказаться отъ ласкъ дочери, сохраняя тайну до гроба, или покрыть позоромъ, предать на поруганіе имя, которое она приняла!

— Но дйствительно ли это глубокая тайна? милая маменька, спросила я: — не-уже-ли никто не знаетъ этого?

— Нтъ, отвчала мать ноя: — тайна эта была очень-близка къ открытію, одинъ случай спасъ меня, другой можетъ погубятъ не сегодня, такъ завтра.

— Подозрваете вы кого-нибудь во вражд? сказала я со слезами.

— Не дрожи, не плачь такъ, дитя мое, я недостойна этихъ слезъ, сказала мать ноя, поцаловавъ меня нжно: — я боюсь одного человка и очень боюсь.

— Онъ врагъ вашъ?

— По-крайней-мр не другъ. Онъ такъ безстрастенъ, что не можетъ питать никакихъ чувствъ. Онъ адвокатъ сэра Лейстера Дедлека, механически вренъ ему, но безъ привязанности. Цль его быть владтелемъ тайнъ фешонэбльныхъ домовъ.

— Иметъ онъ подозрнія?

— Да.

— Однакожъ не на вашъ счетъ? сказала я съ жаромъ.

— Увы! на мой. Онъ слдитъ за мной, подыскивается и нтъ силъ ускользнуть отъ его преслдованій.

— Ужели въ немъ такъ мало состраданія?

— Въ немъ нтъ сожалнія, но нтъ и злости. Онъ совершенно равнодушенъ ко всему, кром своего призванія. Призваніе же его состоятъ въ томъ, чтобъ знать вс семейныя тайны и, сообразно съ этимъ, пріобртать большую или меньшую власть?

— Можете ли вы ему довряться?

— Я ни за что этого не испытаю. Мрачный путь, по которому я шла столько лтъ, пусть кончится самъ-собою гд хочетъ. Я буду слдить во этому пути до конца, какой бы конецъ ни былъ. Конецъ, быть-можетъ далекъ, быть-можетъ близокъ.

— Вы совершенно ршились, милая маменька?

— Совершенно ршилась: Я долго преодолвала глупость глупостью, гордость гордостью, злость злостью, дерзость дерзостно. Я переживу и унесу съ собою въ гробъ эту опасность, если могу. И еслибъ она окружала меня, какъ этотъ лсъ окружаетъ Чизни-Вольдъ, я не измню своего направленія: у меня одна дорога, только одна.

— Мистеръ Жарндисъ… начала было я, но матушка моя быстро перебила.

— Разв отъ подозрваетъ? спросила она меня.

— Нтъ, отмчала я: — онъ не иметъ никакихъ подозрній! И я разсказала, какъ онъ сообщилъ мн мою исторію: — но онъ добръ я чувствителенъ, прибавила я: — и, быть-можетъ, еслибъ онъ зналъ…

Матушка быстро подняла свою руку и закрыла мн ротъ.

— Доврься ему вполн, сказала она, помолчавъ немного: — я даю теб на это полное согласіе — единственное наслдство несчастной матери оскорбленному ребенку, но мн не разсказывай объ этомъ: тщеславіе не покидаетъ меня и теперь.

Я объясняла ей сколько могла, потому-что волненіе отъ звуковъ материнскаго голоса, который никогда не ласкалъ моего ребяческаго слуха, подъ напвъ котораго я никогда не насыпала въ ребяческой колыбели, который никогда не благословлялъ меня, производили во мн какое-то сотрясеніе, водъ вліяніемъ котораго я едва понимала, что говорю и что слыву, такъ я объяснила ей, сколько могла, что, быть-можетъ, мистеръ Жарндисъ въ-состояніи помочь ей, вывести ее изъ такого жалкаго положенія.

— Нтъ, отвчала мать моя: — нтъ, это не невозможно! никто не можетъ снасти меня, я должна одинокой проходить по этимъ стезямъ, открытымъ моими поступками.

— Дитя мое, дитя мое! продолжала она: — послдній поцалуй! послднее объятіе! Мы больше не сойдемся въ жизни. Надяться исполнить то, чего я добиваюсь, значитъ быть тнь, чмъ и была столько времени. Это моя награда, это мое все. Если ты услышимъ о леди Дедлокъ, блистательной, окруженной толпою поклонниковъ, предметомъ лести, вспомни о твоей несчастной матери, съ отягченной совстью, съ разбитымъ сердцемъ — это она, подъ свтской маской, вспомни, что въ-дйствительности она страдаетъ, она терзается угрызеніями совсти, обрываетъ въ душ своей послднія струны любви, къ которой способна — и тогда, дитя мое, прости ей, если ты можешь, плачь передъ небомъ и проси его о прощеніи, если оно можетъ простить.

Мы обнялись на нсколько минуть. Мать моя была такъ тверда, что освободилась изъ моихъ объятій, поцаловала меня въ послдній разъ и лсомъ отправилась въ замку.

Я осталось одна, спокойно и величественно тянулся передо мной Чизни-Вольдъ съ его террасами и башнями, и онъ казался мн теперь неумолимымъ блюстителемъ несчастій моей матери.

Цлый часъ провела я одна на скамейк, изнеможенная, взволнованная, какъ въ сильные кризисы только-что покинувшей меня болзни, наконецъ, оправившись немного, я пошла домой, гд маленькая Черли ожидала давно уже у калитки. Я сказала ей, что гуляла до утомленія и что теперь хочу лечь въ постель. Запершись въ моей комнат, я стала читать письмо, оставленное въ рукахъ моихъ матерью. Я видла изъ него — это было для меня большимъ утшеніемъ — что мать моя меня не покидала. Когда родилась я, меня сочли мертвой и старшая и единственная сестра моей матери, отыскавъ во мн признаки жизни, въ своемъ мрачномъ понятіи о долг, воспитала меня въ-тайн и съ-тхъ-поръ никогда не хотла и видть своей сестры, ни сказать ей, что у нея есть дочь, такимъ-образомъ матушка моя считала меня умершимъ ребенкомъ, безъ имени. Увидавъ меня въ первый разъ, она была поражена сходственъ между мною и ею, и она думала о томъ существ, котораго нтъ и которое могло бы быть на меня похожимъ.

Здсь не мсто разсказывать вс подробности письма, он прідутъ въ свое время въ моемъ разсказ.

Первой заботой моей было сжечь письмо матери и даже уничтожать самый пепелъ. Я думаю, что не покажется дурнымъ, или неестественнымъ, если скажу, что въ эти минуты жизнь была для меня тяжелымъ бременемъ, я думала, что было бы для многихъ лучше, еслибъ я никогда не видла Божьяго свта. Я страшилась себя, я видла въ себ укоръ матери моей, пятно на тщеславной фаміліи и врила, что смерти моей желали.

Вотъ каковы были, мои настоящія чувства! Совершенно-утомленная я наконецъ заснула, проснувшись утромъ, я со слезами встртила лучи солнца, мн было тяжело думать, что я живу и жизнь моя въ тягость многимъ.

День смнился мрачнымъ вечеромъ. Я пошла гулять одна и первый разъ ршилась подойдти къ замку Чизни-Вольдъ. Потупивъ глаза, я проходила мимо роскошно-раскинутыхъ садовъ, по выстланнымъ плитою дорожкамъ, извивающимися между цвтниками: какая величественная, какая мрачная картина!

Въ одномъ окн виднъ былъ огонь, быть-можетъ, матъ моя думаетъ обо мн!

Хотя я шла тихо, но эхо повторяло шелестъ шаговъ моихъ о каменныя плиты. Я вспомнила легенду о Террас Привидній — м сердце забилось во мн болзненно, мн показалось, что моя шаги предвщаютъ несчастіе дому Дедлоковъ. Я поспшила скоре домой.

Не прежде какъ оставшись одна въ своей комнат, я начала себя упрекать въ несправедливости такого настроенія мыслей, въ которомъ находилась. Я получила письмо отъ моей милочки съ извстіемъ, что она прідетъ на слдующій день. Письмо было исполнено выраженій такой нжной любви, что надо быть изъ мрамора, чтобъ остаться безчувственной, другое письмо было отъ моего добраго опекуна, онъ просилъ меня сказать ттушк Дердонъ, если я гд-нибудь ее увижу, что они безъ нея совершенно стосковались, что хозяйство идетъ навыворотъ, что некому поручить ключей и во всемъ околотк замчаютъ, что домъ сталъ совсмъ не тмъ, чмъ былъ прежде: онъ распахиваетъ нетерпливо свои двери прежней своей хозяйк.

Оба эти письма показали мн, что, несмотря на несчастія мои, меня еще очень-много любятъ, и что я должна считать себя очень-счастливой, и эти размышленія, какъ и должно было ожидать, возвратила меня въ большему спокойствію духа.

Я видла, что мн не была предназначена смерть, иначе я не жила бы, то-есть не была бы окружена такимъ блаженствомъ. Я видла ясно, сколько было содйствія къ моей жизни. Я укрпилась духомъ, молилась за себя и за свою несчастную мать — и благотворное вліяніе молитвы успокоило меня окончательно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Милочка моя должна была пріхать въ пять часовъ пополудни, Какъ провести время до этого часа? Разумется, прогулка должна была сократить невыносимое ожиданіе. Вотъ я, Черли и Стебсъ подъ сдломъ (мы его ужъ больше не закладывали въ одноколку съ-тхъ-поръ, какъ онъ заставилъ меня прогуляться пшкомъ) отправились по дорог, которая вела изъ Холоднаго Дома, и, погулявъ довольно-долго, вернулась домой. Дома мы тщательно осмотрли вс комнаты, садъ, птичку и все привели въ надлежащій порядокъ.

Но все еще оставалось слишкомъ два часа до прізда Ады, и я должна сознаться, что сердце сжималось во мн болзненно при мысли о моемъ безобразіи. Правда, эта мысль безпокоила меня не столько относительно меня самой, сколько относительно моей милочки: я боялась, что она испугается моей измнившейся наружности, что она ожидаетъ меньшей перемны, что она не узнаетъ меня, что она разлюбитъ меня.

Я такъ хорошо знала выраженіе прелестнаго и открытаго личика моего ангела — Ады, что тотчасъ угадала бы, какія мысли гнздятся въ ея головн.

Но я думала, что перенесу легко первыя минуты свиданія, я была въ-томъ уврена посл вчерашняго вечера. Однакожъ ждать и ждать, надяться и надяться, думать и думать: это плохія приготовленія, и я наконецъ ршилась идти къ ней на встрчу.

— Черли, я иду встрчать мою милочку.

Черли осталась одна дома, я ушла.

Но едва поравнялась я съ третьимъ верстовымъ столбомъ, сердце мое до-того забилось при вид вздымавшейся впереди пыли, хотя я очень-хорошо знала, что эта пыль не отъ ея экипажа, что я ршилась идти домой, повернувшись назадъ, я боялась, что меня обгонитъ экипажъ, хотя вполн была уврена, что это невозможно, все-таки я бжала домой бгомъ.

Вернувшись домой, усталая и разгоряченная, я видла, что, желая сдлать лучше, я надлала глупостей.

Наконецъ думая, что еще остается четверть часа до ея прізда, я пошла въ садъ, гд съ трепетомъ ожидала стука колесъ, вдругъ Черли закричала мн: ‘Миссъ, она пріхала, вотъ она!’

Я невольно бросилась на лстницу въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ я стояла дрожа, даже и тогда, когда услышала ея голосъ, ея милый, серебристый голосъ.

Она вбжала и въ ту комнату, гд я стояла за дверью, и хотла ужъ уйдти, какъ увидла меня.

О несравненная двушка! Тотъ же взглядъ, та же любовь, та же нжность! и ничего особеннаго — ничего, ничего!

Какъ я была счастлива, когда, сидя вмст съ моей милочкой, я могла ласкать и цаловать ее. Она смялась и вмст съ тмъ плакала, обнимала меня, гладила своими ручонками обезображенныя мои щеки, прижимала меня къ груди своей… О Боже, какъ я была счастлива!..

ГЛАВА XXXVII.
Процесъ по длу Жарндисовъ.

Еслибъ тайна, которую я узнала, принадлежала исключительно мн, я непремнно сообщила бы ее Ад, оставшись съ нею наедин, но эта тайна была не моя, и я чувствовала, что не въ-прав разсказать о ней даже моему опекуну, безъ особенной необходимости. Тяжело было для меня бремя этой тайны, но обязанности мои казались мн совершенно-опредлительными и я могла выполнить ихъ, сопутствуемая любовью и нжностью моей милочки. Однако часто, когда сонъ смыкалъ ея глазки и вокругъ была невозмутимая тишина, я думала о моей матери, вспоминала о словахъ ея и не могла спать, но на другое утро Ада ничего не могла замтить во мн: я старалась владть собою сколько могла.

Разумется, мн было очень-тяжело, когда Ада разспрашивала меня о моихъ занятіяхъ, о томъ, здсь ли леди Дедлокъ, и когда я должна была отвчать: ‘да, она здсь, леди Дедлокъ говорила вчера со мною, прогуливаясь по парку’, затрудненіе мое становилось еще сильне, когда Ада спрашивала о чемъ мы говорили и когда я отвчала ей, что миледи была очень-любезна и внимательна, оно достигало крайняго предла, когда Ада, сознавая въ ней красоту и изящество, ставила ей въ укоръ ея надменность и холодность. Черли безсознательно пособила мн окончить эти тяжелые разсказы, она сообщила намъ, что леди Дедлокъ пробыла въ замк только двои сутки и на другое же утро, посл свиданія съ нами, ухала навстить нкоторыхъ знакомыхъ, живущихъ въ сосднихъ помстьяхъ.

Мы провели цлый мсяцъ на хутор мистера Бойтсорна, и, спустя недлю по прізд моей милочки — я это очень-хорошо помню — однажды вечеромъ, когда мы, утомленные поливкою цвтовъ въ саду, сидли за столомъ, Черли, стоя за кресломъ моей Ады, вызвала меня таинственными знаками изъ комнаты.

— Миссъ, говорила мн Черли шопотомъ: — васъ спрашиваетъ кто-то въ сосдней гостинниц.

— Меня, Черли? сказала я: — кто жъ можетъ меня спрашивать?

— Не знаю, миссъ, отвчала Черли вытянувъ головку и скрестивъ руки на своемъ передник: она обыкновенно принимала эту позу, когда была чмъ-нибудь взволнована или удивлена: — какой-то господинъ, миссъ, онъ приноситъ вамъ свое почтеніе и проситъ чтобъ вы никому не говорили о его отъзд.

— Кто жъ это такой Черли?

— И сана не знаю, миссъ.

— Да какъ же удалось теб съ нимъ встртиться?

— Я его не видала, миссъ, мн о немъ сказалъ мистеръ Гребль.

— Кто жъ это такой мистеръ Гребль, Черли?

— Мистеръ Гребль, миссъ… разв вы его не знаете? Онъ содержатель гостинницы Дедлоковъ Гербъ, протяжно произнесла Черли, какъ-будто по складамъ разбирая надпись на вывск.

— Содержатель гостинницы?

— Да, миссъ, у него, если позволите вамъ сказать, очень-хорошенькая жена, только прошлымъ лтомъ, она сломала себ ногу и нога до-сихъ-поръ не сростается. Братъ у нея пильщикъ, онъ у нихъ въ подвал: они бояться, что онъ обопьется пивомъ.

Не зная, что это за свиданіе и боясь нарушить какимъ бы то ни было образомъ тайну, которую я обязана была хранить, я ршилась идти одна и велла моей маленькой горничной принести какъ можно скорй мн шляпку, вуаль и большой платокъ, одвшись я пошла къ гостинниц, по гористой дорожк, гд я также была дома, какъ въ саду мистера Бойтсорна.

Мистеръ Гребль безъ сюртука стоялъ у дверей чистенькой гостинницы и поджидалъ меня. Увидвъ меня, онъ снялъ шляпу обими руками и, держа ее какъ какую-нибудь кострюлю (по-крайней-мр она мн показалась очень-тяжелой), провожалъ меня по усянной пескомъ дорожк къ лучшимъ своимъ комнатамъ, прійдя въ одну изъ нихъ, я замтила, что она съ излишкомъ была уставлена цвтами, на окнахъ виднлись разныя диковинки, отъ золотыхъ рыбокъ въ стеклянныхъ сосудахъ до страусовыхъ яицъ, стны разукрашены были различными эстампами, посреди которыхъ первое мсто занимала гравюра, изображающая королеву Каролину. Я знала мистера Гребля по виду, потому-что часто встрчала его у дверей гостинницы: это былъ веселый, лтъ сорока мужчина, онъ всегда считалъ долгомъ быть въ охотничьихъ сапогахъ и въ шляп, даже около кухонной плиты, но сюртукъ надвалъ только идя въ церковь.

Онъ снялъ со свчки и неожиданно для меня исчезъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ я хотла его спросить, кто здсь ожидаетъ меня. Въ другой комнат услышала я вслдъ за тмъ. знакомый голосъ, но чей — не могла понять, черезъ нсколько секундъ тихо кто-то подходилъ къ моей комнат: — О, Боже! ужели-ли это Ричардъ?

— Да это онъ.

— Милая, милая Эсирь, сказалъ Ричардъ: — несравненный другъ мой!.. и столько выражалось въ немъ братской любви, столько было истиннаго, чистосердечнаго чувства, что я едва успла выговорить, что Ада совершенно здорова.

— Отвчаетъ на самыя мои сокровенныя мысли? все такая же милая двушка? Онъ подалъ мн стулъ и самъ слъ рядомъ со мною.

Я откинула вуаль, но только вполовину.

— Все такая же милая двушка? ничего не измнилась? говорилъ онъ въ восторг.

Я откинула вуаль совершенно, положила руку ему на плечо и сказала, какъ я рада, что его вижу и какъ я хотла его видть.

— Душа моя! отвчалъ Ричардъ: — ни съ кмъ на свт мн не хотлось бы поговорить такъ отъ сердца, какъ съ вами. Чтобъ заставить васъ понять меня…

— А мн, Ричардъ, хочется, сказала я: — чтобъ вы поняли кого-нибудь другаго.

— Если дло идетъ о мистер Жарндис… сказалъ Ричардъ:— я думаю, что вы хотите говорить о немъ?

— Да, это правда.

— Такъ это меня радуетъ, въ этомъ-то мн и хочется, чтобъ вы меня поняли. Вникните вы, единственно вы, потому-что я мало забочусь о всхъ мистерахъ Жарндисахъ, или не Жарндисахъ.

Тонъ, который онъ принялъ, былъ мн весьма-непріятенъ и онъ замтилъ дйствіе своихъ словъ.

— Не безпокойтесь моя милая, сказалъ онъ: — мы больше не будемъ оскорблять никого. Я желаю, подъ-руку съ вами, явиться на вашъ хуторъ и пріятно смутить прелестную кузину. Надюсь, что преданность ваша къ мистеру Жарндису не воспретитъ мн этого удовольствія?

— Милый Ричардъ, сказала я: — вамъ извстно, что въ его собственномъ дом вы были бы приняты какъ родной, еслибъ хотли смотрть на его домъ настоящими глазами, слдовательно нтъ сомннія, что и здсь вы будете приняты радушно.

— Вы говорите какъ самая любезная хозяйка, отвчалъ Ричардъ.

Я спросила его, какъ ему нравится его настоящая служба.

— Такъ-себ, хороша, говорилъ Ричардъ: — все обстоитъ благополучно. Пока какъ-нибудь служится, современемъ я надюсь бросить эти занятія. Впрочемъ, что объ этомъ толковать!

Такъ молодъ, такъ прекрасенъ, съ такими совершенствами, отличающими его рзко отъ миссъ Флайтъ, и такъ похожъ на нее въ эти минуты, когда душа его носится около палатъ Оберканцелярія!

— Я теперь въ отпуску, въ город, говорилъ Ричардъ.

— Въ-самомъ-дл?

— Да, желалъ ближе познакомиться съ… съ оберканцелярскимъ процесомъ, говорилъ онъ, стараясь принужденно разсмяться: — мы теперь займемся процесомъ съ большимъ вниманіемъ.

Я, разумется, покачала головой.

— Разумется, это не веселый предметъ, говорилъ Ричардъ я опять замтно было ужасное сходство между нимъ и миссъ Флайтъ.— Впрочемъ, на сегодняшній день не хочу говорить о немъ больше ни слова. Знаете ли кого я привезъ съ собою?

— Не-уже-ли я слышала голосъ мистера Скимполя?

— Именно его. Что это за прекрасное дитя! Никто не можетъ мн принести столько пользы какъ онъ.

— Знаетъ ли кто-нибудь о вашемъ прізд сюда? спросила я.

— Никто не знаетъ. Я пошелъ къ милому дитяти, то-есть, къ мистеру Скимполю, и онъ мн объяснялъ, гд вы были, объяснилъ свое желаніе видть васъ, и я взялъ его съ собою — что это за прекрасное, безкорыстное, юное, свжее сердце!

Хотя я я видла пало безкорыстія въ томъ, что мистеръ Скимполь прохался на-счетъ Ричарда, однакожъ ничего объ этомъ не сказала.

Въ-самомъ-дл вошелъ мистеръ Скимполь я измнилъ направленіе нашего разговора. Онъ былъ въ восторг, что видитъ меня, говорилъ, что проливалъ слезы отъ радости и симпатіи ко мн впродолженіе шести недль, никогда не былъ такъ счастливъ, какъ услыхавъ о моемъ выздоровленіи, что онъ началъ понимать пользу смси добра и зла подъ луною, и чувствуетъ, что здоровье можно оцнить только тогда, когда видишь подл себя больнаго, думаешь, что въ этомъ долженъ быть непреложный законъ природы: чтобъ В** могъ наслаждаться счастьемъ, ему необходимо видть А** несчастнымъ, чтобъ Д** могъ щеголять и любоваться своими ножками, обутыми въ ажуровые чулки, ему необходимо, чтобъ Б** вертлся передъ нимъ на. деревянномъ костыл.

— Милая миссъ Сомерсонъ, вотъ, рекомендую, нашъ общій другъ Ричардъ, говорилъ мистеръ Скимполь: — онъ исполненъ широкихъ надеждъ на будущее, надеждъ, которыя онъ почерпаетъ въ мрачномъ омут — Оберканцеляріи. Это восхитительно, это упоительно, это поэтично! Въ древнія времена идиллическіе пастушки наполняли лса и пустыни павлинами и нимфами, нашъ современный пастушокъ, нашъ идиллическій Ричардъ наполняетъ нын пустынныя палаты Оберканцеляріи музыкальными нотами подъ юридическія формы, на которыхъ возрастаетъ предметъ его поисковъ — фортуна. Это забавно и утшительно! Какой-нибудь безтолковый воркунъ скажетъ мн, пожалуй: ‘къ-чему ведутъ эти пустяки, къ-чему гоняться за тмъ, чего не поймаешь?’ Вздоръ, мой милый, скажу я: ‘я не защищаю конечно этихъ поступковъ, во во всякомъ случа они мн нравятся’. И быть-можетъ, конечно, я посреди васъ, воркуновъ, только дитя — мн по-крайней-мр, такъ кажется, что поступки моего друга, идиллическаго пастушка, проявляются именно затмъ, чтобъ доставлять мн наслажденіе.

Я теперь начала серьзно думать, что врядъ ли Ричардъ могъ себ выбрать худшаго друга, чмъ мистеръ Скимполь. Меня безпокоило, что въ это время, въ которое онъ нуждался въ истинныхъ правилахъ, въ назидательномъ совт, рука-объ-руку съ нимъ былъ человкъ, смотрящій на все со стороны забавы и легкомыслія. Я думала, что могу объяснить себ, какимъ образомъ такой человкъ, какъ опекунъ мой, испытавшій превратность судьбы, несчастія и лживость людей, могъ находить утшеніе въ неподдльности и безъискусственности характера мистера Скимполя, но я не могла никакъ объяснить себ, дйствительно ли его характеръ былъ такъ простъ, какъ онъ казался, не игралъ ли онъ этой роли умышленно.

Мы вс вмст пошли къ хутору, мистеръ Скимполь оставилъ насъ у садовой калитки, а я съ Ричардомъ вошла въ домъ.

— Милая Ада, сказала я: — я привела съ собою одного господина, который очень желаетъ тебя видть.

Нетрудно было прочесть въ вспыхнувшемъ, испуганномъ лиц Ады настоящія ея чувства. Она любила его страстно, а онъ это зналъ, я я это знала, и тяжело было ей смотрть на него только какъ на двоюроднаго брата.

Я упрекала себя за слабость къ ихъ чувствамъ, но впрочемъ я не совершенно врила любви Ричарда къ Ад. Онъ удивлялся ей много — но красота ея произвела бы на каждаго это дйствія — ни уврена, что онъ готовъ былъ бы съ тщеславіемъ и гордостью возобновить на нее права жениха, еслибъ могъ надяться, что Ада не останется врной общанію, данному мистеру Жарндису. Но и въ любви своей, какъ я во всемъ, онъ дйствовалъ подъ тмъ же пагубнымъ вліяніемъ оберканцелярскаго процеса. О Боже! что бъ это былъ за юноша, еслибъ онъ могъ стряхнуть съ себя эту кору, сотканную изъ лживыхъ, обманчивыхъ надеждъ?

Онъ съ полной откровенностью высказалъ Ад, что пріхалъ сюда не затмъ, чтобъ порицать (во всякомъ случа ни на чемъ, говорилъ онъ, неоснованное) предложеніе мистера Жарндиса, но единственная цль его была повидать Аду, повидать меня и оправдаться передъ нами въ тхъ отношеніяхъ, въ которыхъ онъ поставилъ себя къ владтелю Холоднаго Дома. Съ этою цлью онъ просилъ у меня назначить время, когда бъ онъ могъ оправдаться и говорить со мной откровенно. Я назначила на другой день прогулку въ парк въ семь часовъ утра.

Черезъ нсколько минутъ явился къ намъ и мистеръ Скимполь и забавлялъ насъ по-крайней-мр съ часъ времени. Онъ непремнно настаивалъ повидать маленькую Коавинсъ (подъ этимъ именемъ онъ подразумвалъ Черли), онъ говорилъ ей съ патріархальнымъ чувствомъ, что старался дать отцу ея всевозможныя средства къ безбдной жизни, онъ внушалъ ей, что если одинъ изъ ея братьевъ пойдетъ по дорог отца, то онъ можетъ совершенно разсчитывать на снисхожденіе мистера Скимполя: мистеръ Скимполь доставитъ ему средства къ труду.

— Потому-что я постоянно путаюсь въ этихъ стяхъ, говорилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь и попивая воду съ виномъ: — я всегда въ одномъ положеніи: или за меня надо заплатить, или у меня надо все обобрать. Кто-нибудь заплатитъ же за меня. Вы знаете, я самъ за себя платить не ногу: у меня никогда нтъ денегъ, я живу на чей нибудь счетъ. И если вы меня спросите: кто этотъ Кто-Нибудь? право, я не съумю вамъ отвтить. Выпьемъ за его здоровье. Да благословитъ его Богъ!

Ричардъ опоздалъ немного къ утреннему свиданію: онъ пришелъ въ половин восьмаго я мы пошли съ нимъ прогуливаться. Утро было тихое. Воздухъ благоухалъ свжими цвтами и ни одно облачко не пробгало по небу. Птички пли на цвтахъ и втвяхъ деревьевъ дрожали росинки и роскошная зелень густою тнью застилала роскошные дуга.

— Дивное мсто! воскликнулъ Ричардъ, озираясь вокругъ: — здсь не приходитъ въ голову мысли о безконечныхъ процесахъ и спорахъ.

‘На этомъ мст другія чувства потрясали душу!’ подумала я.

— Вотъ что я скажу вамъ, милая двушка, сказалъ Ричардъ: — когда я покончу дла въ Оберканцеляріи, я пріду сюда и здсь останусь.

— Не лучше ли было бъ остаться теперь? спросила я.

— Ахъ, это невозможно, говорилъ Ричардъ: — теперь некогда думать о душевномъ спокойствіи, теперь надо сосредоточить всіо свою дятельность. Нтъ, теперь нельзя мн остаться.

— Отчего же нельзя? спросила я.

— Вы знаете отчего нельзя, Эсирь. Еслибъ вы жили въ недостроенномъ дом, еслибъ вы знали, что, не сегодня, такъ завтра, надъ то|ь станутъ ставить новую крышу, или станутъ снимать съ него старую, еслибъ вы знали, что надо со дня на день ожидать передлокъ, исправленій, могли ли бы вы въ этомъ дом предаваться покою? Таково мое положеніе: слово теперь не иметъ никакого значенія въ глазахъ моихъ, какъ и въ глазахъ всхъ, имющихъ процесы.

Я была готова врить притягательной сил булавы и печати, про которую болтала мн бдная полуумная старушка миссъ Флайтъ. И страшно сказать, но выраженіе лица Ричарда напомнило мн умирающаго Гредли.

— Милый Ричардъ! сказала я: — это плохое начало для нашего разговора.

— Я зналъ, что вы мн такъ отвтите, ттушка Дердонъ.

— И не я одна, милый Ричардъ, не а одна говорю вамъ, что шатка и ничтожна надежда на процесъ въ Оберканцеляріи…

— А! вы опять намекаете на мистера Жарндиса! сказалъ Ричардъ.— Хорошо, рано или поздно, мы должны были возвратиться къ нему, въ немъ заключается все, что я хочу объяснить вамъ, въ чемъ я долженъ оправдаться передъ вами, слдовательно, чмъ скоре къ длу, тмъ лучше. Милая Эсирь, уже-ли вы можете быть ослплены до такой степени? уже-ли вы не въ-состояніи видть, что въ его интересахъ удалить меня отъ этого дла, что онъ дйствуетъ какъ эгоистъ, и что чмъ меньше я буду знать о ход процеса, тмъ для него выгодне?

— О Ричардъ! сказана я: — возможно ли, чтобъ вы, жившій нкогда подъ крышей мистера Жарндиса, знавшій его коротко, слышавшій его, чтобъ вы ршились, даже здсь, въ этомъ уединенномъ мст, взводятъ на него такую гнусную клевету?

Этотъ упреку, невольно-сорвавшійся у меня съ языка, заставилъ его сильно покраснть: онъ расшевелилъ въ немъ его благородныя и великодушныя чувства.

— Я увренъ, Эсирь, началъ говорить Ричардъ тихимъ голосомъ, посл кратковременной паузы:— что вы не считаете меня за злоязычника и знаете очень-хорошо, что подозрніе и недовріе — постыдныя качества у человка въ мои лта.

— Я знаю это хорошо, сказала я:— и въ этомъ никогда не сомнвалась.

— Вы добрая двушка, отвчалъ Ричардъ: — слова ваши утшаютъ меня, а мн надо утшеніе. Въ этомъ злосчастномъ дл можно потерять вс хорошія качества души.

— Я также хорошо знаю Ричарда, какъ-что бъ?.. какъ онъ самъ знаетъ себя сказала я: — ни также знаю очень-хорошо, что Ричардъ неспособенъ къ злоязычію, я знаю также, какъ и онъ, какія причины приводятъ его къ такимъ грубымъ ошибкамъ.

— О, сестра моя, добрая сестра моя, говорилъ Ричардъ боле-веселымъ тономъ: — будьте снисходительны ко мн во всякомъ случа. Поврьте, если я нахожусь подъ вліяніемъ Оберканцеляріи, то и онъ не чуждъ этого вліянія. Если процесъ, измнилъ меня, то онъ измнилъ и его. Я не говорю, чтобъ онъ былъ безчестный человкъ, я увренъ въ противномъ, но Оберканцелярія измняетъ всхъ, онъ сямъ не разъ говорилъ эту истину, отчего же полагать, что она не измняла его?..

— Потому, Ричардъ, отвчала я:— что онъ человкъ необыкновеннаго характера, что онъ держалъ себя далеко отъ всхъ адвокатскихъ продлокъ.

— Ахъ, потому к потому! возразилъ Ричардъ съ одушевленіемъ:— но я не думаю, чтобъ можно было назвать благоразумнымъ такое равнодушіе къ семейнымъ интересамъ.

Ричардъ мн былъ такъ жалокъ, что я не могла ему сдлать упрека не только словомъ, но даже движеніемъ лица, я вспомнила снисходительныя слезы добраго опекуна моего. Я вспомнила, какъ онъ говорилъ мн: ‘не будемъ такъ скоро осуждать его’.

— Эсирь, продолжалъ Ричардъ:— вы, безъ-сомннія, не предполагаете, что я пріхалъ сюда съ тмъ намреніемъ, чтобъ пожаловаться вамъ втайн на мистера Жарндиса. Единственная цль моя — оправдаться въ вашихъ глазахъ. Мы были съ нимъ хороши до-тхъ-поръ, пока я былъ мальчикомъ и, слдовательно, не могъ принимать никакого участія въ процес, но какъ только я сдлался въ-состояніи самъ вникнуть въ дло, отношенія наши перемни я съ. Мистеръ Жарндисъ нашелъ тогда, что я не могу быть женихомъ Ады и что она должна отказать мн. Но, Эсирь, какое же иметъ онъ право такъ упорно диктовать свою волю: нравится ему или нтъ? а я не помну ни своихъ интересовъ, ни интересовъ Ады, я долго-долго думалъ объ этомъ, и вотъ заключеніе, къ которому я пришелъ.

Бдный Ричардъ! дйствительно онъ объ этомъ долго думалъ: это видно по его лицу, по его голосу, по его манер.

— И я писалъ ему откровенно (вамъ, я думаю, не мшаетъ это знать), я говорилъ ему, что наши отношенія измнились, что я предпочитаю открытую непріязнь скрытой, что я благодарю его за сдланное мн добро, за оказанную мн протекцію, что мы идемъ разными дорогами и, слдовательно, намъ трудно сойдтись.

Я слышала о вашемъ письм, милый Ричардъ: — слышала безъ малйшаго упрека на вашъ счетъ.

— Въ-самомъ-дл? отвчалъ Ричардъ, смягчившись: — я очень-радъ. Я говорилъ вамъ, что онъ, за исключеніемъ несчастнаго процеса, во всхъ отношеніяхъ благороднйшій человкъ. Я это всегда говорилъ и никогда въ этомъ не сомнвался. Я знаю, милая Эсирь, что слова мои кажутся вамъ и покажутся Ад, когда вы ей передадите нашъ разговоръ, предосудительными и несправедливыми, но еслибъ вы сами могли заглянуть въ эти несчастныя бумаги въ контор Кенджа, еслибъ вы видли всю эту путаницу, за которую никто не хотлъ приняться, вс эти ордеры и контрордеры, вс эти предписанія и отмны, тогда бы вы сказали, что я еще умренъ въ моихъ выраженіяхъ.

— Все это можетъ быть справедливо, сказалъ я:— но не-уже-ли, Ричардъ, вы врите, что въ этихъ бумагахъ есть хоть капля справедливости?

— Справедливость гд-нибудь да должна же быть, Эсирь.

— Быть-можетъ, была прежде, давно, отвчала я.

— Нтъ, теперь, теперь должна быть гд-нибудь, продолжалъ Ричардъ повелительнымъ тономъ: — и она должна быть открыта. Вы говорите, что процесъ измнилъ меня. Мистеръ Жарндисъ говоритъ, что онъ измняетъ, измнялъ и измнитъ каждаго, кто къ нему прикоснется, слдовательно тмъ съ большимъ усиліемъ я долженъ стараться привести его къ концу.

— Что жъ вы можете сдлать, Ричардъ? Уже-ли вы думаете, что впродолженіе столькихъ лтъ не было попытокъ ни съ чьей стороны выпутаться изъ Оберканцеляріи? Что жь эти попытки, уменьшили трудности?

— Процесъ не можетъ тянуться вкъ, возразилъ Ричардъ съ такимъ гнвомъ, который невольно напоминалъ мн покойнаго Гредли.— Я молодъ и крпокъ, а ршительность и энергія всегда длали чудеса. Другіе, можетъ-быть, только вполовину предавали себя этому длу, а я предался весь, весь…

— Тмъ хуже, тмъ хуже, милый Ричардъ!

— Нтъ, нтъ, не бойтесь за меня, отвчалъ онъ нжно.— Вы добрая, милая, умная, бездонная двушка, но у васъ есть свои предразсудки… Перейдемъ теперь опять къ мистеру Жарндису. Я говорю вамъ, милая Эсирь, что когда мы были съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ, то они были неестественны.

— Уже-ли вражда и ненависть кажутся вамъ естественными отношеніями?

— Нтъ, я этого не говорю, я хочу только сказать, что эти обстоятельства ставятъ насъ на такую ногу, что родственныя отношенія ослабваютъ. Когда все кончится, я, быть можетъ, поврю, что ошибался въ мистер Жарндис. Быть-можетъ, голова моя просвтлетъ, когда я покончу процесъ, и я пойму все то, что вы мн такъ краснорчиво доказываете, и буду готовъ просить прощенія у вашего опекуна.

Вотъ до какой степени довела его Оберканцелярія!

— Теперь, моя милая повренная, продолжалъ Ричардъ: — мн хочется, чтобъ моя кузина Ада не думала, что я, говоря противъ мистера Жарндиса, руковожусь злобою, ненавистью или капризомъ. Я желаю, чтобъ за меня ходатайствовали вы передъ Адой, потому-что мн самому не хотлось бы выказать ей свой характеръ со стороны настойчивости и жалобъ, я знаю какъ она много уважаетъ мистера Жарндиса и знаю, какъ вы умете смягчить все, что проходитъ чрезъ ваши губки.

— Послднія слова ваши боле напоминаютъ мн прежняго Ричарда, чмъ все то, что вы до-сихъ-поръ говорили, сказала я.

— Быть-можетъ, слова ваши справедливы, быть-можетъ я и самъ такого же мннія, но дайте мн оправиться, дайте мн выпутаться изъ этихъ длъ и я буду прежній, любящій васъ Ричардъ.

Я спросила его, не хочетъ ли онъ что-нибудь еще передать Ад.

— Безъ-сомннія, хочу, отвчалъ Ричардъ: — и прошу васъ сообщить моей прелестной кузин, что мистеръ Жарндисъ отвчалъ мн на мое письмо съ своей обычной любезностью, называя меня попрежнему милымъ Рикомъ, увщевалъ меня (хотя это нисколько не подвигаетъ дла впередъ) отказаться отъ моихъ надеждъ и выразилъ готовность предать забвенію возникшія между нами недоразумнія. Скажите ей также, что хотя мы съ ней видаемся рдко, но я неусыпно пекусь о ея интересахъ, точно также, какъ и о моихъ собственныхъ. Достигнувъ совершеннолтія, я нахожусь вн отвтственности передъ мистеромъ Жарндисомъ, но Ада еще находится подъ его опекой и, слдовательно, не можетъ располагать собою по желанію, достигнувъ совершеннолтія, она можетъ смло принять мое предложеніе. Скажите ей, что я съ новой энергіей примусь за процесъ. Разумется, я не желаю скрывать ни одного изъ моихъ дйствій отъ владтеля Холоднаго Дожа.

— Ричардъ, сказала я: — вы такъ довряетесь мн я однакожъ не хотите принять отъ меня ни одного совта.

— Относительно процеса, милая Эсирь, я не могу, относительно всего другаго вашъ совтъ будетъ для меня лучшимъ напутствіемъ.

Какъ-будто у него было что-нибудь другое въ жизни! какъ-будто вс мысли, вс желанія его не были покрыты однимъ саваномъ!

— Однакожъ, могу ли я сдлать вамъ одинъ вопросъ, Ричардъ?

— Хоть тысячу, сказалъ онъ, смясь: — если вы не можете, я не знаю кто жъ можетъ!

— Вы сказали мн, что вы еще не установились въ жизни?

— Какъ же могъ я установиться, когда окруженъ такими такими длами.

— Вы опять въ долгахъ?

— Въ долгахъ, отвчалъ Ричардъ, удивляясь моему простодушію.

— Не-уже-ли опять?

— Дитя мое, безъ-сомннія. Я не могъ предаться этому длу безъ расходовъ. Но разв вы забываете, или, можетъ-быть, вы не знаете, что когда дло кончится, я и Ада мы получимъ большое наслдство Не безпокойтесь, душа моя, продолжалъ Ричардъ, почти смясь моей робости все будетъ хорошо, я все приведу къ желаемому концу.

Я такъ глубоко чувствовала опасность, на краю которой онъ стоитъ, что всячески старалась отвратить его, указать его ошибки ради Ады, ради опекуна моего,— ради меня. Онъ выслушивалъ все, что я говорила, съ терпніемъ и ласкою, но слова мои не производили на него никакого дйствія. Я конечно не могла этому удивляться посл того, какъ онъ сухо принялъ письмо моего опекуна, и я ршилась употребить теперь вліяніе Ады.

Разставшись съ Ричардомъ, я пришла домой къ завтраку и старалась приготовить мою милочку къ разговору, который предстояло мн имть съ ней, мн хотлось ей пояснить т основанія, по поводу которыхъ мы считаемъ, что Ричардъ идетъ по ложной дорог, увлекаясь втренностью и малодушіемъ. Это причинитъ ей большое огорченіе, хоти она и врила, врила больше, чмъ могла вритъ я, что Ричардъ оставитъ свое ложное направленіе. Она написала ему слдующее письмо:

Дорогой братъ мой!

‘Эсирь передала мн все, о чемъ вы говорили съ ней сегодня утромъ. Я пушу къ вамъ съ единственнымъ желаніемъ повторить отъ глубины душа все то, что вы ужь слышали отъ Эсири, я вполн убждена, что, рано или поздно, вы увритесь въ прекрасныхъ качествахъ брата Джона и горько будетъ вамъ сознаться, что вы его огорчали несправедливо.

‘Не знаю какъ высказать вамъ то, что я чувствую, но я уврена, что вы поймете меня именно такъ, какъ мн хочется, чтобъ вы поняли. Я боюсь, что любовь ваша ко мн заставляетъ васъ идти по ложной дорог, и если опасенія мои справедливы, то я васъ умоляю всмъ, что для васъ дорого, отказаться отъ тхъ ложныхъ интересовъ, до которыхъ вы напрасно хотите достигнуть. Чтобъ вы ни предприняли для меня, не длаетъ меня и вполовину такъ счастливой, какъ мысль, что вы совершенно свободны отъ этихъ тщетныхъ надеждъ, подъ полевою которыхъ мы увидли Божій свтъ. Не сердитесь на меня за эти слова. Умоляю васъ, дорогой Ричардъ, откажитесь отъ этихъ смущающихъ ожиданій, въ которыхъ нтъ ничего, кром несчастій и горести.

‘Мн нечего говорить вамъ, дорогой братъ мой, что вы совершенно свободны, и что вы найдете очень-легко другой предметъ, боле-достойный вашей любви, чмъ я, другую двушку, которая оцнитъ ваши стремленія за фортуной, которая будетъ утшаться вашей дятельностью, для меня же эта пытка невыносима: я знаю, и знаю только по предчувствію моего любящаго сердца, какая развязка ожидаетъ вашу дятельность. Вамъ, можетъ-быть, странна рчь моя, рчь неопытной, молодой двочки, но это говорятъ сердце, всегда преданное, всегда любящее. Будьте счастливы.

‘Совершенно-преданная вамъ
‘Ада’.

Это письмо скоро привело къ намъ Ричарда, но не произвело въ немъ никакой перемны. Онъ говоритъ намъ, что мы скоро увидимъ, кто правъ, кто виноватъ. Онъ былъ воодушевленъ нжностью Ады и я со вздохомъ только надялась, что, можетъ-быть, впослдствіи это письмо произведетъ должное дйствіе.

Ричардъ и мистеръ Скимполь должны были провести этотъ день вмст съ нами, на слдующее утро у нихъ были взяты мста въ общественной карет, отправлявшейся въ Лондонъ. Мн очень хотлось остаться наедин съ мистеромъ Скимполемъ, что было очень легко сдлать при нашей деревенской жизни. Встртясь съ нимъ, я ему сказала съ наивозможною деликатностью, что на него падаетъ отвтственность за то, что онъ ободряетъ Ричарда идти по ложной дорог.

— Отвтственность, милая миссъ Сомерсонъ? повторилъ онъ съ веселой улыбкой: — что жь мн длать съ вашей отвтственностью, я тутъ ровно ничего не понимаю. Я никогда не отвчалъ ни за что въ моей жизни и не могу отвчать.

— Я думаю, что каждый изъ насъ долженъ отвчать за свои поступки, сказала я робко. Онъ столько былъ старше меня, сколько учене!

— Уже-ли это правда? говорилъ мистеръ Скимполь, принимая эту новую для него истину съ самой беззаботной и недоврчивой улыбкой: — Уже-ли всякій обязанъ расплачиваться за себя? Я по-крайней-мр не обязанъ, я никогда не былъ обязанъ. Посмотрите, милая миссъ Сомерсонъ… и онъ досталъ изъ кармана цлую горсть мелкихъ серебряныхъ монетъ: — вотъ сколько тутъ денегъ. Но сколько — я не знаю: я не съумю счесть ихъ, скажите, что тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, скажите, что тутъ четыре фунта стерлинговъ и девять пенсовъ — мн это ршительно все-равно. Говорятъ, что я долженъ больше этой суммы. Оно можетъ быть и такъ. Я долженъ столько, сколько мн поврили добрые люди — вотъ и все. Вотъ вамъ Гарольдъ Скимполь до послдней подробности. Если это называется отвтственность, такъ пусть я буду отвтственное лицо.

Тотъ беззаботный видъ, съ которымъ онъ положилъ деньги въ свой карманъ, та улыбка, съ которой онъ смотрлъ на меня, ясно говорили, что онъ не можетъ принять на себя никакой отвтственности.

— Когда вы говорите мн объ отвтственности, началъ онъ снова: — мн приходитъ въ голову, что никто въ мір не можетъ такъ мило отвчать, какъ вы: васъ я считаю пробнымъ камнемъ всякой отвтственности. Когда я вижу васъ, милая миссъ Сомерсонъ, въ центр той системы, которую вы организовали вокругъ себя, то, мн кажется, какой вамъ ни предложи вопросъ, вы врно отвтите прекрасно — вы истинная отвтственность.

Посл этихъ словъ трудно было внушить мистеру Скимполю то, о чемъ я имла въ виду сказать, однакожь я попыталась выразить ему общую вашу надежду, что онъ будетъ невозможности отклонять бднаго Ричарда отъ этой ложной дороги, на которую онъ вступилъ такъ безотчетно.

— Съ большимъ бы удовольствіемъ, отвчалъ онъ: — еслибъ я могъ. Но, милая миссъ Сомерсонъ, я не имю ни искусства, ни притворства. Если онъ возьметъ меня за руку и поведетъ въ Вестминстерскую Палату за поискомъ фортуны, я пойду, Здравый Смыслъ, разумется, не пошелъ бы, но что жь длать, я не имю здраваго смысла.

— Это очень-дурно для Ричарда, сказала я.

— Не-уже-ли дурно? отвчалъ мистеръ Скимполь: — быть не можетъ! Предположимъ, что онъ сдружится съ Здравымъ Смысломъ — съ этимъ, конечно, славнымъ малымъ, покрытымъ морщинами, сильно-практичнымъ, имющимъ въ каждомъ карман мелкихъ денегъ на цлый билетъ въ десять фунтовъ стерлинговъ, въ каждой рук по счетной книг, словомъ: съ человкомъ очень-похожимъ на сборщика податей, и если это Ричардъ, этотъ идиллическій пастушокъ, скажетъ Здравому Смыслу: — почтенный товарищъ, передо мной разстилается золотое поле надеждъ, широкая аллея, ведущая въ храмъ изобилія и счастья, потому-что юный другъ нашъ, какъ вамъ извстно, исполненъ поэзіи, энергія и предпріимчивости — пойдемъ туда, укажи мн дорогу, что же, вы думаете, отвтитъ Здравый Смыслъ? Онъ укажетъ ему на ложность мечты, на свои счетныя книги, на парики изъ конской гривы, на блыя перчатки и повернетъ на прозаическую дорогу, и тогда вся сладость жизни — прости-прощай! У меня на это не станетъ духу, я не въ-состояніи смять цвтокъ при первомъ его расцвт. Въ моемъ состав нтъ ничего такого, что бъ напоминало сборщика податей, а конечно недостоинъ уваженія, да я о немъ и не хлопочу. Быть можетъ, это дурно, но только это такъ!

Безполезно было говорить больше съ такимъ человкомъ, и я предложила ему идти на встрчу къ Ричарду и Ад, которые прогуливались въ парк, и мы сошлись съ ними очень-скоро.

Мистеръ Скимполь началъ намъ разсказывать съ своей обычной легкой манерой, что онъ утромъ гулялъ по замку Чизни-Вольдъ и осматривалъ портретную галерею Дедлоковъ, что посреди покойныхъ леди этой знаменитой фамиліи, онъ видлъ такихъ громадныхъ пастушекъ, въ рукахъ которыхъ скромные посохи, казались воинственными орудіями, и которыя пасли стада свои, напудря предварительно свои парики и оклеясь мушками, для большаго внушенія страха поселянамъ. Тутъ былъ, говоритъ онъ, портретъ какого-то Дедлока въ воинственной брон, онъ любовался взрывами минъ, разрушеніемъ городовъ, обвалами стнъ и грудою труповъ, покрывающихъ поле битвы, вся эта картина была въ движеніи подъ ногами его лошади, какъ-будто-бы съ цлью выразить, что для него все это забава. Вся порода Дедлоковъ, говорилъ онъ, напоминаетъ ему автоматовъ съ стеклянными глазами и подъ стеклянными колпаками.

Легко понять, что имя Дедлоковъ заставляло теперь трепетать мое сердце и а очень обрадовалась, когда Ричардъ съ изумленіемъ бросился на встрчу какого-то незнакомца и подводилъ его къ намъ.

— Скажите пожалуйста, воскликнулъ мистеръ Скимполь: — Волисъ!

Мы спросили его кто это такой.

— Другъ и юридическій совтникъ Ричарда, отвчалъ мистеръ Синмполь: — и теперь, милая миссъ Сомерсонъ, если вы хотите видть Здравый-Смыслъ, отвтственность, почтенность — вотъ вамъ истинное соединеніе этихъ качествъ — это Волисъ!

— Мы вовсе не знали что у Ричарда былъ знакомый подъ такимъ именемъ?

— Когда Ричардъ вступилъ на законную почву, отвчалъ мистеръ Скимполь: — тогда онъ разошелся съ Кенджемъ, и я думаю взялъ въ свои адвокаты Волиса, то-есть, я это знаю наврное, я его самъ познакомилъ съ Волисомъ.

— А вы сами давно знаете его? спросила Ада.

— Волиса? милая моя миссъ Клеръ, я съ нимъ познакомился точно также, какъ и съ многими другими джентльменами его профессіи. Ему поручево было какое-то на мой счетъ, какъ они называютъ, слдствіе, вотъ онъ производя слдствіе и познакомился со мной, я задолжалъ сколько-то и четыре пенса — понимаете, я не помню всей суммы, но знаю, что она оканчивалась четырьмя пенсами, это очень-странно! Добрый человкъ какой-то заплатилъ за меня и Волисъ кончилъ свое дло очень-благородно: оставилъ меня въ поко, и между-тмъ просилъ меня познакомить его съ Ричардомъ, я и познакомилъ. Размышляя теперь объ этомъ, продолжалъ мистеръ Скимполь, смотря на насъ вопросительнымъ взглядомъ: — я думаю, не надулъ ли онъ меня? Да, онъ мн сунулъ въ руку бумажку и говоритъ ‘за коммиссію’… не былъ ли это билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ — какъ вы думаете? кажется это именно были какія-то деньги!

Дальнйшія размышленія на счетъ этого предмета были прерваны приходомъ Ричарда и Волиса.

Ричардъ представилъ намъ своего друга. Это былъ господинъ худощавый, съ подщипанными и посинвшими, какъ-будто отъ холода, губами, онъ былъ длиннаго роста, очень-сухопаръ, съ красными пятнами за лиц, имлъ привычку горбиться и житься, и очень-коротеньную ‘гею. Онъ былъ одтъ весь въ черное, въ черныхъ перчаткахъ и застегнутъ до подбородка, въ венъ всего боле была замчательна какая-то безжизненность въ манерахъ и особенно странный взглядъ, съ которымъ онъ слдилъ за Ричардомъ.

— Надюсь, что я не обезпокою васъ, милостивыя государыни, говорилъ мистеръ Волисъ, обращаясь къ намъ, я тутъ я замтила въ немъ еще одну особенность: онъ говорилъ какъ-то не разжимая губъ: — мы условились, милостивыя государыни, продолжалъ мистеръ Волисъ, чтобъ я сообщалъ мистеру Карстону, когда дло его будетъ въ доклад у лорда-канцлера, вчера неожиданно увдомилъ меня писецъ мой, что завтрашній день дло мистера Карстона будетъ на очереди, я. сейчасъ же взялъ мсто въ почтовой карет и очутился здсь.

— Да, говоритъ Ричардъ, торжественно смотря на меня и Аду: — мы не тянемъ дла попрежнему. Мы идемъ быстро, быстро впередъ! мистеръ Волисъ, намъ надо будетъ нанять здсь экипажъ, чтобъ сегодня же вечеромъ быть въ город.

— Какъ прикажете, сэръ, отвчалъ мистеръ Волисъ: — я совершенно къ вашимъ услугамъ.

— Позвольте-ка, говоритъ Ричардъ: — я сейчасъ схожу въ гостинницу и велю черезъ часъ приготовить намъ таратайку, или что-нибудь въ этомъ род. Mesdames, поручаю вашей любезности мистера Волиса.

Ричардъ поспшно ушелъ къ гостинниц, а мы повернули домой.

— Необходимо ли, сэръ, присутствіе мистера Карстона завтрашній день въ суд? спросила я.

— Нтъ, миссъ, отвчалъ мистеръ Волисъ: — въ этомъ нтъ никакой надобности.

Мы об съ Адой выразили огорченіе, что онъ детъ только затмъ, чтобъ имть непріятности.

— Мистеръ Карстонъ принялъ за правило лично слдить за своими интересами, говорилъ мистеръ Волисъ: — а если кліентъ, иметъ свои правила и эти правила законны, то моя прямая обязанность, вести его по этой дорог. Въ длахъ я люблю быть точенъ я прямъ. Я вдовецъ, у меня три дочери: Эмми, Женни и Каролина, мое желаніе не только прокормить ихъ, но и оставить имъ честное имя. Это очень-пріятная обязанность, миссъ.

Это замчаніе относилось ко мн, потому-что мистеръ Волисъ, шелъ со мной рядомъ.

— Какія чудныя окрестности! говорилъ мистеръ Волисъ: — я имю престарлаго отца, онъ живетъ въ Таутонской Долин, мст его рожденія — дивные виды, но и здсь видъ прекрасный!

Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Волиса, желалъ ли бы онъ жить въ деревн?

— Вы, миссъ, касаетесь моей слабой струны. Здоровье мое разстроено (желудокъ въ плохомъ состояніи) и моя единственная мечта, поселиться въ деревн, быть въ дамскомъ кругу, общества котораго лишаютъ меня мои занятія, но, согласитесь, имя трехъ дочерей на рукахъ и престарлаго отца, я не долженъ быть эгоистомъ. Правда, теперь я ужь больше не содержу бабушки — вчная ей память: старушка скончалась на сто первомъ году своей жизни, но все-таки три дочери и престарлый отецъ — работы много, миссъ.

Надо было очень напрягать вниманіе, чтобъ понимать когда онъ говорилъ.

— Извините меня, что я говорю о дочеряхъ — это также моя слабая струна — мн хочется оставить имъ нкоторую безбдность и честное имя.

Такимъ-образомъ пришли мы на хуторъ мистера Бойтсорна, чай былъ готовъ и ожидалъ насъ. Вскор посл насъ явился я Ричардъ. Онъ облокотился на кресло мистера Волиса я что-то сказалъ ему тихо. Мистеръ Волисъ отвчалъ вслухъ, по-крайней-мр, такъ громко, какъ толико онъ могъ сказать: — какъ вамъ угодно, сэръ, это совершенно въ вашей вол, я въ полномъ вашемъ распоряженіи.

Изъ послдующихъ разговоровъ мы узнали, что Ричардъ безпокоилъ мистеръ Скимполь, а потому, сколько позволяла вжливость, мы общали присмотрть за нимъ.

Посл чая мы вс отправились къ той избушк, въ которой путешественники наши наняли таратайку и тамъ нашли мужика, ожидавшаго насъ съ фонаремъ.

Ричардъ и мистеръ Волисъ сли въ свой экипажъ — одинъ полный отваги, другой — какъ чорное привидніе, безжизненное и бездушное.

Милочка моя говорила мн посл ихъ отъзда: ‘что, будетъ ли Ричардъ счастливъ, или несчастенъ, будетъ ли онъ окруженъ друзьями, или покинутъ всми: она сочтетъ своимъ долгомъ только одно: любить его, любить безконечно.

Сдержитъ ли она свое слово?

Я смотрю впередъ на дорогу, вяжу конецъ пути, вижу мертвую пустыню Оберканцеляріи, ея истлвшія надежды и — увы! мою милочку.

Часть восьмая.

ГЛАВА XXXVIII
Борьба.

Когда настало время отъзда въ Холодный Домъ, мы не пропустили назначеннаго дня и были встрчены самымъ радушнымъ, самымъ внимательнымъ пріемомъ. Здоровье и силы мои возстановились совершенно, попрежнему, въ радостномъ расположеніи духа, вбжала я. въ свою комнату и, найдя на стол связку хозяйственныхъ ключей, поздоровалась съ ними, какъ съ старыми пріятелями. ‘Принимайся за свой долгъ Эсирь’, сказала я себ-самой, побрякивая ключами: ‘принимайся съ чувствомъ полнаго удовольствія и подъ вліяніемъ той любви, которая такъ безвозмездно тебя окружаетъ!’

Первыя утра, по моемъ прізд, были хлопотливы и суетливы, столько бготни изъ одной комнаты въ другую, въ-особенности изъ моей въ Воркотню, и обратно столько счетовъ, уборки ящиковъ, комодовъ и проч. что, право, время для меня не шло, а летло. Приведя все въ надлежащій порядокъ, покончивъ вс хлопоты, я похала на нсколько часовъ въ Лондонъ, подробности письма, которое я должна была сжечь на хутор мистера Бойтсорна, заставляли меня спшить этой поздкой. Такъ по-крайней-мр я думала.

Цль поздки я свалила на Кадди Желлиби: я до-сихъ-поръ не могу отвыкнуть отъ ея двичьяго имени — такъ оно мн пріятно. Написала къ ней предварительно письмецо, прося ее сопутствовать мн при исполненіи нкоторыхъ длъ. Отправясь изъ дому очень-рано въ почтовой карет, я въ полдень пріхала въ Лондонъ, въ Ньюманскую Улицу.

Мы не видались съ Кадди еще ни разу посл ея свадьбы, она была такъ рада моему прізду, встртила меня съ такою любовью, что и, право, начала бояться ревности ея мужа. Онъ между-тмъ былъ попрежнему плохъ, то-есть добръ, я хочу сказать, и съ утра до вечера не имлъ ни минутки свободнаго времени.

Старый мистеръ Тервейдропъ былъ еще въ постели и Кадди варила ему шоколадъ. Задумчивый маленькій мальчикъ, ученикъ (забавная вещь быть ученикомъ танцмейстера) ожидалъ окончанія варки съ тмъ, чтобъ снести стаканъ шоколаду на верхъ въ комнату мистера Тервейдропа. Кадди говорила мн, что ея свекоръ былъ очень-добрый и чувствительный человкъ, и они поживали вмст очень-счастливо.

Подъ словами: ‘поживали вмст’ надо было понимать, что старикъ мистеръ Тервейдропъ пользовался безвозмездно всмъ лучшимъ въ дом, то-есть имлъ лучшую комнату, прекрасный столъ и всевозможныя бездлушки, необходимыя для комфорта, между-тмъ, какъ Кадди и бдный мужъ ея имли только то, что могли сохранить отъ своихъ трудовъ за издержками на старика Тервейдропа, и тснились въ двухъ углахъ чердачка надъ конюшнями.

— Ну а что твоя ма, Кадди? сказала я.

— Я, Эсирь, слышу иногда о ней, отвчала Кадди: — отъ бдваго на, а сама видаюсь съ ней очень, очень-рдко. Я могу сказать съ радостью, что мы очень-дружны, хотя ма все еще считаетъ ужасной глупостью мой бракъ съ танцмейстеромъ. Она боится, чтобъ это не имло на нее дурнаго вліянія.

Мн пришло въ голову, что мистриссъ Желлиби, промнявъ своя естественныя обязанности на телескопическую филантропію, застраховала себя ужь однимъ этимъ отъ всевозможныхъ вліяній. Разумется, мысль эту я никому не высказала.

— А твой папа Кадди? спросила я.

— Онъ приходитъ къ намъ всякій вечеръ, отвчала Кадди: — и такъ любитъ сидть здсь, въ уголку, что сердце радуется, смотря на него.

Взглянувъ въ уголъ, я замтила на стн отпечатокъ головы мистера Желлиби и очень была рада, что онъ нашелъ для себя спокойное мстечко.

— Ну, а ты, Кадди, говорила я: — готова пари держать, что ты постоянно въ трудахъ?

— Да, моя милая, отвчала Кадди: — я дйствительно очень-занята. Скажу теб по секрету, я и сама даю уроки въ танцеваньи. Здоровье-то Принца слабовато: мн надобно ему пособлять. Вдь, онъ здсь отпрыгаетъ два часа, потомъ бжитъ въ другую школу, потомъ въ третью школу, потомъ частные уроки, постоянные ученики, живущіе у насъ на дому: онъ, бдняжка, очень устаетъ.

Во всякомъ случа, мн казалось очень-страннымъ отдавать дтей на постоянное жительство въ школу, съ единственной цлью учиться танцамъ. Я спросила Кадди: много ли у васъ такихъ учениковъ?

— Четыре отвчала Кадди: — одинъ и живетъ съ нами вмст, а другіе трое уходятъ ночевать въ свои квартиры. Они добрыя дти. Только сойдясь вмст, начинаютъ шалить и играть, а танцами не занимаются, мы ихъ стараемся всячески размщать но разнымъ угламъ. Вонъ тотъ, котораго ты видла, теперь вальсируетъ въ кухн.

— Вдь они учатся однимъ только на, думаю я?

— Однимъ только на, отвчала Кадди: — и чтобъ выучить на, имъ надо очень-много времени, а лтомъ мы встаемъ въ пять часовъ утра и танцуемъ съ ними фигуры.

— Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.

— Я тебя увряю, моя милая, отвчала Кадди улыбаясь: — когда утромъ приходятъ ученики и звонятъ (колокольчикъ проведенъ въ нашу комнату, чтобъ не будить рано мистера Тервейдропа), я подыму окно и взгляну на нихъ они стоятъ у дверей съ бальными башмачками подъ-мышкой и мн приходитъ въ голову, что это маленькіе трубочисты.

Все это мн казалось очень-страннымъ, а Кадди съ большимъ удовольствіемъ разсказывала мн тайны своихъ собственныхъ уроковъ.

— Такъ вотъ ты видишь, моя милая:— для избжанія лишнихъ расходовъ я и должна кой-что знать на фортепьянахъ и на скрипк: я и занимаюсь теперь этими инструментами въ свободныя минуты отъ хозяйственныхъ занятій. Ты знаешь, что дома я вдь ничего не умла, разумется, сначала, надо признаться, музыка очень-трудна, но у меня врный слухъ и я пріучена къ усидчивости, за это, во всякомъ случа, я должна тутъ благодарна ма, а если есть желаніе, Эсирь, такъ право можно до всего достигнуть.

Съ этими словами Кадди сла, смясь, за фортепьяно и въ-самомъ-дл очень-недурно съиграла какую-то кадриль, красня, смясь встала она съ табурета и, переконфуженная своими первыми успхами, говорила мн:

— Не смйся же, не смйся надо мною, добрая двушка!

Я бы, кажется, скоре заплакала. Впрочемъ, я ни плакала, ни смялась. Я хвалила ее отъ всего сердца и ободряла сколько могла. Я была внутренно убждена, что хотя Кадди была только женою танцмейстера и все честолюбіе ея заключалось только въ томъ, чтобъ самой сдлаться учительницей танцованья, но она шла по своей дорог вришь шагомъ и занималась дломъ своимъ совершенно-добросовстно, а это. по моему мннію, стоитъ любой миссіи.

— Другъ мой, говорила Кадди, въ восторг: — ты можешь понять, какъ ты меня утшаешь. Я теб очень, очень-благодарна. Замть, сколько перемнъ даже во мн самой, Эсирь. Вспомни тотъ вечеръ, когда я, запачканная въ чернилахъ, встртила васъ съ Адой такъ невжливо, такъ грубо. Кто бъ, глядя на меня тогда, могъ подумать, что я въ-состояніи учить танцамъ, заниматься хозяйствомъ и проч.?

Пока мы съ ней разговаривали, пришелъ и мистеръ Тервейдропъ молодой, онъ готовился давать урокъ въ танцовальномъ зал, при вид его, Кадди мн сказала, что она теперь свободна и совершенно-готова къ моимъ услугамъ. Мн еще рано было идти по дламъ и а очень радовалась, что могла не только не отрывать отъ занятій Кадди, во и сама пособить имъ. Мы вс втроемъ принялись за урокъ.

Ученики были очень-забавный народъ. Кром меланхолическаго Нальчика, который вальсировалъ въ-одиночку въ пустой кухн, было еще два мальчика и одна грязная, маленькая двочка въ газовомъ плать. Маленькая двочка казалась преждевременно-созрвшей, на ней была какая-то ддовская шляпка, также изъ газу, и башмачки ея лежали въ старомъ затасканномъ бархатномъ ридикюл, мальчики были очень-неуклюжи, въ карманахъ у нихъ брякали камни и виднлись оглоданныя кости отъ завтрака. При вид ихъ я невольно спросила Кадди: какимъ образомъ пришло въ голову ихъ родителямъ посвятить дтей своихъ танцамъ? ‘Не знаю, говорила Кадди, ихъ родители очень-бдные люди, можетъ, они хотятъ сдлать изъ нихъ танцмейстеровъ, а можетъ, готовятъ ихъ для театра, мать меланхолическаго мальчика, содержитъ распивочную лавку инбирнаго пива’. Цлый часъ мы танцовали очень-серьезно, меланхолическій мальчикъ выдлывалъ такія чудеса ногами, что я съ трудомъ удерживалась отъ смха, казалось, икры его и ступни были въ полномъ восторг, которому не суждено было сообщаться выше. Кадди принимала въ преподаваніи живое участіе, она такъ была дятельна, что мужу ея почти не зачмъ было вмшиваться и онъ преимущественно игралъ на скрипк. Къ-тому же, она переняла его прекрасную манеру, его легкость, и, обладая хорошимъ станомъ и хорошенькой наружностью, была очаровательна. Такимъ-образомъ танцевали мы до звонка.

По окончаніи урока, мужъ Кадди началъ готовиться идти въ другуютанцовальную школу, а Кадди — со мной. Я между-тмъ оставалась въ танцевальной зал и наблюдала за учениками. Два приходящіе мальчика пошли наверхъ, чтобъ надть полусапожки и вцпиться въ волосы ученика, живущаго подъ кровлею мистера Тервейдропа, потомъ спустились внизъ, помстились подъ одной изъ лиръ, нарисованныхъ за стнахъ танцовальной залы, достали изъ кармановъ тартинки съ масломъ и говядиной и приступили къ утоленію аппетита, возбужденнаго танцами. Двочка въ газовомъ одяніи, опустивъ сандаліи въ свой шитый ридикюль, всунула голову въ шляпу огромныхъ размровъ, а на мой вопросъ: любитъ ли она танцевать? отвтивъ гордо: ‘только не съ мальчишками!’ надменнымъ шагомъ пошла домой.

— Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень-огорченъ, говорила Кадди:— что еще не усплъ одться и не можетъ имть удовольствія видть тебя.— Онъ тебя, Эсирь, ужасно любитъ.

Я выразила всю признательность за подобное вниманіе и, разумется, не сочла долгомъ прибавить, что отсутствіе его мн еще боле пріятно.

— Онъ одвается очень-долго, говорила Кадди: — ты знаешь какія у него прекрасныя манеры, ими вс любуются. Ахъ, Эсирь, какъ онъ добръ къ папеньк! Онъ однажды цлый вечеръ разсказывалъ ему про принца-регента, и я никогда не видала па въ такомъ восторг.

Въ ум моемъ живо представилась картина, какъ мистеръ Тервейдропъ-старикъ выказываетъ свой тонъ и манеры передъ мистеромъ Желлиби. Я невольно спросила Кадди: что же онъ заставляетъ твоего папа говоритъ съ нимъ, или нтъ?

— Нтъ, говорила Кадди: — папа ничего не говоритъ, но мистеръ Тервейдропъ говоритъ, папа удивляется, слушаетъ и очень любитъ слушать. Я знаю, что папа едва-ли способенъ къ тому, чтобъ перенять прекрасныя манеры я тонъ мистера Тервейдропа, но по-крайней-мр вмст они очень хороши. Ты не можешь поврить, какіе они друзья. Я никогда не видала, чтобъ папа нюхалъ табакъ, но, сидя съ мистеромъ Тервейдропомъ, онъ всякій разъ возьметъ щепотку табаку изъ его табакерки и постоянно впродолженіе цлаго вечера прикладываетъ ее къ носу.

Всего забавне казалось мн, что мистеръ Тервейдропъ, такъ или иначе, спасалъ уши несчастнаго мистера Желлиби отъ барріобульскихъ проектовъ.

— Что же касается до Биби, говорила Кадди съ нкоторымъ замшательствомъ: — то я, право, думала, Эсирь, что, не имя своихъ дтей, я не должна брать его къ себ, что онъ стснитъ мистера Тервейдропа и наскучитъ ему, напротивъ, любезность старика въ этомъ отношеніи выше всего на свт. Онъ зазываетъ его въ себ, моя милая, заставляетъ его подать себ газеты, отдаетъ ему корочки отъ своихъ тостовъ, длаетъ ему разныя порученія, посылаетъ просить его у меня шестипенсовую монету, и т. п., словомъ, продолжала Кадди весело: — я очень, очень-счастлива и должна быть очень-благодарна. Куда мы идемъ, Эсирь?

— Въ Старую Причальную Улицу, сказала я: — мн надобно переговорить съ однимъ адвокатскимъ клеркомъ, который встртилъ меня, когда я первый разъ пріхала въ Лондонъ и который провелъ меня къ вамъ.

— Въ такомъ случа, съ тобою всего естественне идти мн.

Мы пошли въ Старую Причальную Улицу, отъискали квартиру мистриссъ Гуппи, обладающей свойствомъ быть истинной свекровью, и тамъ навели справки о мистер Гуппи. Мистриссъ Гуппи занимала нижній этажъ, выглядывая на насъ, она подвергалась очевидной опасности треснутъ, какъ орховая скорлупа, подъ нажимомъ двери, однакожъ на призывъ нашъ выползла благополучно и пригласила насъ взойдти. Маленькая гостиная была убрана, въ-ожиданіи насъ, чистенько, главное украшеніе состояло въ портрет единственнаго сына, мистера Гуппи, который былъ поразительно-похожъ и такъ великъ, что врядъ-ли могъ быть вынесенъ обратно изъ комнаты. Сама мистриссъ Гуппи, одтая въ огромный чепецъ, была толстенькая старушка, съ очень-закраснвшимся носомъ, съ блуждающимъ глазомъ и постоянною улыбкою на губахъ.

Въ комнат, кром портрета мистера Гуппи, былъ и самъ оригиналъ. Онъ былъ разодтъ очень-пестро и, сила на конц стола, углублялся въ чтеніе судебныхъ бумагъ, подпирая лобъ свой указательнымъ пальцемъ.

— Миссъ Сомерсонъ! воскликнулъ мистеръ Гуппи, вставая съ своего стула: — здсь, истинный оазисъ, матушка, будьте такъ добры, поставьте стулъ для пріятельницы миссъ Сомерсонъ и очистите немножко дорогу.

Улыбка придавала мистриссъ Гуппи какой-то плутовской видъ. Она исполнила просьбу сына и услась въ уголокъ, прижимая обіня руками къ груди своей носовой платокъ, какъ успокоительную приварку.

Я представила Кадди, и мистеръ Гуппи, откланявшись, выразился, что друзья мои найдутъ всегда въ Старой Причальной Улиц самый радушный пріемъ. Посл рекомендаціи, я приступила къ изъясненію цли моего прихода.

— Я имла смлость писать къ вамъ, сэръ, сказала я.

Мистеръ Гуппи, въ вид подтвержденія словъ моихъ, вынулъ изъ боковаго кармана мою записку, прижалъ ее къ своимъ губамъ и снова опустилъ въ карманъ, отвсивъ мн многозначительный поклонъ. Мистриссъ Гуппи была отъ всего этого въ такомъ восторг, что, улыбаясь, мотала головой и локтемъ давала знать Кадди о тхъ пріятныхъ чувствахъ, которыя волновали ея сердце.

— Могу ли я сказать вамъ наедин нсколько словъ? спросила я.

Трудно передать, какое вліяніе произвелъ этотъ вопросъ на мистриссъ Гуппи: она прижимала платокъ къ губамъ, подталкивала Кадди и локтемъ и ногой, мотала головой и только съ большимъ трудомъ была въ-состояніи вывести бдную Кадди чрезъ корридоръ въ сосднюю комнату, заставленную кроватью и комодомъ.

— Миссъ Сомерсонъ, говорилъ мистеръ Гуппи: — извините за такое выраженіе родительскихъ чувствъ при вид сыновняго счастья. Матушка очень-взволнована и ея поступки — слдствіе нжной любви ко мн.

Боже, какъ вспыхнулъ, какъ измнился въ лиц мистеръ Гуппи, когда я откинула вуаль!

— Я желала имть удовольствіе видть васъ на нсколько минутъ здсь, въ вашей квартир, сказала я: — потому-что, помню, вы говорили мн, по поводу извстнаго обстоятельства, что приходъ мой къ вамъ, въ контору мистеровъ Кенджа и Корбая могъ бы нкоторымъ образомъ компрометировать васъ, мистеръ Гуппи.

Я знаю, что я и теперь компрометировала его страшно, я никогда не видала такого замшательства, такой боязни, такого волненія, которое выражалось на лиц мистера Гуппи.

— Миссъ Сомерсонъ, миссъ Сомерсонъ… бормоталъ мистеръ Гуппи: — я… я, извините меня, миссъ… но въ нашей профессіи… то-есть мы… мы должны выражаться… выражаться опредлительно… Вы говорите… вы изволите говорить… о томъ обстоятельств… когда я когда я имлъ честь… выразить… сдлать… предложеніе… которое… ммм… гм, гм!..

Очевидно, у него что-то стояло въ горл, съ чмъ онъ никакъ не могъ справиться. Онъ прикрывалъ ротъ рукою, прокашливался, кривлялся, усиливался проглотить, опять прокашливался, опять кривлялся, озарялся вокругъ, перебиралъ бумаги — ни что не пособляло.

— На меня напалъ, миссъ, какой-то столбнякъ, ршился онъ наконецъ выговорить: — я подверженъ, клянусь вамъ, подверженъ приливамъ крови… вотъ-съ это потому я и не могу… гм… гм… пройдетъ-съ.

Я дала ему нсколько времени оправиться. Онъ употребилъ эти минуты на размышленіе, прикладывалъ руку ко лбу, потиралъ носъ и наконецъ, отодвинувъ стулъ свой въ уголъ комнаты, началъ говорить смле, но все-таки безпокойно:

— Намреніе мое было, замтить, миссъ… Господи!.. раздраженіе дыхательнаго горла… ужасно… гм… гм!.. мое намреніе,— миссъ, было замтить, что вы оказали въ то время столько великодушія и отринули мое предложеніе. Вы… вы конечно не имете ничего противъ этого. Конечно не было свидтелей… и, быть-можетъ, чтобъ успокоить мен… чтобъ успокоить свою совсть… вы готовы всегда и при всхъ… высказать… повторить вашъ отказъ…

— Безъ всякаго сомннія, сказала я: — а отклонила длаемое мн вами предложеніе, мистеръ Гуппи, безъ всякой преднамренной мысли.

— Благодарю васъ, миссъ, отвчалъ онъ, размряя столъ своими дрожащими руками: — слова ваши совершенно-удовлетворительны и длаютъ вамъ честь… Гм, гм!.. раздраженіе дыхательнаго горла… это такъ… Гм… гм… гм-гм… вы, можетъ-быть, разсердитесь, если я скажу… впрочемъ, вашъ умъ… вашъ здравый смыслъ… если а скажу, что мое предложеніе было… Гм, гм… проклятое раздраженіе!.. было послднее и больше не возобновится…

— Я это совершенно понимаю, сказала я.

— Быть-можетъ… конечно… гм, гм… въ этомъ нтъ надобности… но такъ, для успокоенія меня… вашей совсти… вы не сочтете лишнимъ подтвердить это объясненіе… то-есть, понимаете… Форменный отказъ? говорилъ мистеръ Гуппи.

— Совершеннйшимъ и полнйшимъ образомъ подтверждаю его, отвчала я.

— Благодарю васъ, благодарю васъ, говорилъ мистеръ Гуппи: — очень-великодушно… очень-благородно съ вашей стороны. Я, гм, гм… очень сожалю, что мои будущіе планы въ связи съ настоящими обстоятельствами, которыя, выше моей власти, лишаютъ меня возможности возобновить когда бы то ни было, это… гм, гм… предложеніе и… гм!.. цпи Гименея… должны быть предъ миртовыми втвями дружбы… гм, гм!..

Раздраженіе дыхательнаго горла помогло длу и прескло измреніе квадратнаго содержанія стола.

— Быть-можетъ теперь я могу высказать вамъ цль моего посщенія? начала я.

— Я сочту за счастье выслушать ваше желаніе, миссъ, я совершенно убжденъ, это вашъ здравый смыслъ… гм, гм… вашъ положительный умъ… то-есть гм… гм… что вы видите въ настоящемъ свт все, все, и слдовательно всякое замчаніе ваше можетъ только доставить мн удовольствіе.

— Вы были такъ добры, выразили мн при томъ обстоятельств…

— Извините, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи: — но… но… гм… гм… знаете, лучше говорить о фактахъ, чмъ… гм-гм… о выраженіяхъ…. можетъ-статься, я что-нибудь и выразилъ… теперь не припомню…

— Вы выразили при томъ обстоятельств, начала я снова: — готовность вступиться въ мои интересы, упрочить мое благосостояніе, длать розыски о судьб моей. Я знаю, что причиной такой мысли въ васъ было мое настоящее положеніе: вы знали, что я сирота, обязанная всмъ мистеру Жарндису. Единственная цль моего къ вамъ посщеніи, мистеръ Гуппи, состоитъ въ томъ, чтобъ убдить васъ оставятъ всякое желаніе разъискивать исторію моего рожденія, я ее знаю я много думала о ней, въ-особенности въ послднюю болзнь мою, и пришла наконецъ къ такому заключенію, что если вы дйствительно желаете мн счастья, если вы дйствительно питаете ко мн чувство дружбы, то вы оставите вс попытки розъисковъ относительно меня. Быть-можетъ, вы ими и не занимались, въ такомъ случа, извините, что я васъ обезпокоила, но если вы стали ужь приводить въ исполненіе ваше общаніе, то я умоляю васъ, ради моего спокойствія, ради нашей дружбы, ради всего на свт, отказаться отъ него вполн.

— Я долженъ сознаться, говорилъ мистеръ Гуппи:— что вы, миссъ, выражаетесь съ такимъ врнымъ чувствомъ и такъ здравомысленно, какъ только можно. Ничто не можетъ быть справедливе, какъ такое благородное желаніе, и если я за нсколько минутъ передъ этимъ осмливался ошибиться въ васъ, за-то теперь испрашиваю у васъ совершенное прощеніе. Нтъ надобности говорить, миссъ, гм… гм… ваше врное чувство и здравый смыслъ тому порукой… что, испрашивая прощенье, я не касаюсь того предмета… гм… гм… который вы сами уже ршили удовлетворительно.

Я, впрочемъ, должна сказать въ оправданіе мистера Гуппи, что раздраженіе дыхательнаго горла было слдствіемъ не грубости сердца, но того жалкаго положенія, котораго онъ самъ стыдился, и онъ отъ всей души радовался, что еще можетъ для меня что-нибудь сдлать.

— Если вы мн позволите высказать все сразу, такъ, чтобъ снова не возвращаться къ тому, что ужь было говорено, начала я, замтивъ, что мистеръ Гуппи желаетъ опять вступить въ оправданіе:— то вы мн сдлаете большое снисхожденіе, сэръ. Я пришла къ вамъ такъ таинственно потому, что не измняла и не хотла измнить вашей просьб: держать въ секрет т объясненія, которыя нкогда между нами происходили. Болзнь, о которой я говорила, лишила меня всякаго опасенія прійдти къ вамъ и откровенно изложатъ ною просьбу. Она единственно состоитъ въ томъ, что а вамъ ужъ высказала, и я уврена, что вы мн позволите надяться на ея совершенное исполненіе.

Опять скажу въ оправданіе мистера Гуппи, что онъ все боле-и-боле стыдился своего положенія и, радуясь, что можетъ быть для меня какъ-нибудь полезенъ, отвчалъ мн:

— Клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь душою, миссъ Сомерсонъ, что до-тхъ-поръ, пока во мн будетъ хотя одна капля крови, я буду стараться исполнять ваши желанія. Съ-этихъ-поръ я оставляю вс мои розъиски на вашъ счетъ, и если вамъ угодно, а готовъ сейчасъ же, въ присутствіи всхъ, произнести клятву. Поврьте, все, что я говорю въ настоящую минуту, произнесъ мистеръ Гуппи скороговоркой: — я говорю истину, совершенную истину…

— Я совершенно врю вамъ, сказала я, остановивъ его въ изліяніи клятвъ: — довольно, благодарю васъ отъ всего моего сердца. Кадди, я готова, моя милая!

Матушка мистера Гуппи вышла съ Кадди изъ другой комнаты (кивая мн радостно, улыбаясь и подмигивая), мы простились и пошли домой. Мистеръ Гуппи проводилъ насъ до дверей съ видомъ человка, бредящаго или еще несовсмъ-проснувшагося, и, вытараща глаза, слдилъ за нами.

Но спустя минуту онъ побжалъ къ намъ безъ шляпы, втеръ разввалъ его волосы, дойдя до насъ, онъ остановился и сказалъ съ жаромъ: Миссъ Сомерсонъ, клянусь честью, вы можете на меня положиться.

— Я вамъ врю, сказала я, врю совершенно.

— Извините, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, остановись: — но такъ-какъ эта леди… гм… гм!.. ваша свидтельница… въ видахъ успокоенія вашей совсти… которую мн бы хотлось видть въ совершенно-спокойномъ состояніи… еслибъ, миссъ, вы были такъ добры… и повторили при ней… гм… гм!.. то, о чемъ мы говорили… что составляетъ нкоторымъ образомъ…

— Кадди, сказала я, обращаясь къ ней: — я думаю, ты не будешь удивлена, если я скажу теб, моя милая, что никогда не было никакого общанія…

— Никакого предложенія вступить въ бракъ… прибавилъ мистеръ Гуппи.

— Никакого предложенія вступить въ бракъ, повторила я:— со стороны этого джентльмена…

— Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльсекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулк.

— Со стороны мистера Вильяма Гуппи, жительствующаго въ Мидльеекской Части на Пентонской Площади въ Пентонвильскомъ Переулк.

— Благодарю васъ, миссъ, говорилъ мистеръ Гуппи — Совершенно правильно… гм… гм!.. Извините, какъ имя и фамилія этой леди?

Я сказала.

— Он замужемъ, я полагаю? говорилъ мистеръ Гуппи.— Замужемъ.— Благодарю васъ. Каролина, дочь Желлиби, жена Тервейдропъ, жительство иметъ въ Ньюманской Улиц, въ Оксфордскомъ Квартал. Очень-обязанъ.

Онъ ушелъ домой, но потомъ опять прибжалъ назадъ.

— Что касается до этого пункта, то я долженъ сказать вамъ, что мои планы въ будущемъ, въ соединеніи съ тми обстоятельствами, которыя выше моей власти, препятствуютъ мн возобновить то, что нсколько минутъ назадъ, было кончено между нами совершенно, говорилъ мистеръ Гуппи грустно и задумчиво:— длать нечего. Вы сами знаете, что длать нечего. Я вполн надюсь на васъ.

— Вы совершенно-правы, отвчала я.— Предметъ этотъ не допускаетъ сомнній.

— Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, благодарю васъ.

И мистеръ Гуппи снова побжалъ домой и снова вернулся назадъ.

— Это очень-великодушно съ вашей стороны, миссъ, очень-великодушно, говорилъ онъ:— еслибъ можно было воздвигнуть алтарь подъ снью дружбы… но клянусь всмъ, что мн дорого, вы можете полагаться на меня во всхъ отношеніяхъ, не касаясь только нжныхъ струнъ…

Борьба различныхъ ощущеній въ измннической груди мистера Гуппи, въ-особенности безчисленная бготня его отъ насъ къ собственной двери и обратно, съ растрепанными волосами, сильно-требовавшими стрижки, были немаловажной причиной, заставлявшей насъ удалиться поспшне домой. И мы спшили, на сердц у меня было легко, очень-легко, а мистеръ Гуппи долго еще стоялъ у двери и колебался: сбгать за нами, или нтъ?

ГЛАВА XXXIX.
Стряпчій и кліентъ.

Въ Канцелярской Улиц есть гостинница Саймонда, тамъ, на дверяхъ подъ крупной надписью: НИЖНЙ ЭТАЖЪ, виднется имя мистера Волиса. Гостинница маленькая, подслпая, блдная, грязная, что-то въ род большаго грохота, съ двумя отдленіями и ршетомъ. Взглянешь на нее и подумаешь, что мастеръ Саімондъ былъ въ свое время порядочный кулакъ и построилъ гостинницу изъ стараго строительнаго матеріала, очень-знакомаго съ грязью, гнилостью и другими признаками вещественнаго разрушенія, способными упрочить память покойнаго стремленіемъ къ скорому паденію. Въ этомъ грязномъ мавзоле, въ память Саймонда, виднется юридическій гербъ мистера Волиса.

Контора мистера Волиса, отталкивающая по расположенію и оттолкнутая по положенію, находится въ углу и примыкаетъ къ глухой стн. Узкій, грязный корридоръ, выстланный сучковатымъ поломъ, ведетъ къ черной, какъ сажа, двери мистера Волиса, въ темный уголъ, гд не видать Божьяго свта и въ самый-яркій лтній день. Корридоръ перегороженъ черной балкой, отдляющей ходы въ подвальный этажъ, и объ эту балку запоздалые цивилисты вчно бьются лбами. Комната мистера Волиса такихъ малыхъ размровъ, что одинъ писецъ можетъ открыть дверь, не вставая съ своего стула, между-тмъ, какъ другой писецъ, сидящій съ первымъ за одной конторкой, локоть объ локоть, можетъ съ такою же удобностью, не приподымаясь, шевелитъ щипцами въ камин. Запахъ какъ-будто отъ паршивой овцы, въ соединеніи съ запахомъ отъ плсени и пыли совершенствуется еще вечернимъ, а иногда и дневнымъ употребленіемъ сальныхъ свчъ для освщенія, и запахомъ отъ пергамена и кожъ, лежащихъ въ засаленныхъ ящикахъ. Вообще, атмосфера такъ хороша, что изъ рукъ вонъ. Человческая память не въ-состояніи запомнить, когда послдній разъ красили комнаты, или отбливали потолки въ квартир мистера Волиса. Оба камина дымятъ страшно и везд виднъ непроницаемый слой грязи и ржавчины. Побитыя, плохо-замазанныя стекла въ своихъ тяжелыхъ рамахъ имютъ два замчательныя свойства: вчно-грязны и открываются не иначе, какъ съ большимъ усиліемъ. Этимъ и объясняется феноменъ, что въ жаркое время лта, въ зубахъ каждой рамы торчитъ по полну.

Мистеръ Волисъ очень-почтенный человкъ. Дла его неважны, но онъ очень-почтенный человкъ. Великіе адвокаты, составившіе себ уже состояніе, или подвизающіеся только на поприщ обогащенія, считаютъ его очень-почтеннымъ человкомъ. Онъ не опуститъ изъ виду ни одного хорошаго случая — это первый шагъ къ почету. Онъ себ не позволяетъ никакихъ удовольствій — второй шагъ къ почету. Онъ молчаливъ и серьзенъ — третій шагъ, къ почету. Пищевареніе его въ плохомъ состояніи — а это въ высшей степени почтительно. Онъ везд косить траву, гд только можно, для трехъ своихъ дочерей и кормитъ еще отца, въ Таутонской Долин.

Главный принципъ англійскаго законовднія состоятъ въ томъ, чтобъ длать дла для своей собственной пользы, и этотъ принципъ выполняется отчетливо, единственно, по всмъ кривымъ путямъ лабиринта, извстнаго подъ названіемъ: англійское судопроизводство. Смотря съ этой точки зрнія, оно кажется стройнымъ, связнымъ цлымъ, а не страшнымъ хаосомъ, какъ обыкновенно думаютъ о немъ непосвященные: Заставьте ихъ взглянуть въ истинномъ свт на этотъ великій принципъ длать дла для своей пользы насчетъ ближняго — и врно они перестанутъ ворчать и глумиться.

Но, не понимая этого ясно, а разсматривая только вполовину и сбивчиво, непосвященные иногда страдаютъ въ своемъ спокойствіи и въ карман, сердятся и ворчатъ. Тогда почтенность мистера Волиса торжественно ставится противъ нихъ, какъ охранительныя латы.

— Отмнить это постановленіе, сэръ? говоритъ мистеръ Кенджъ истерзанному кліенту:— отмнить его, дорогой мой сэръ? Я съ вами несогласенъ, я никакъ не могу раздлить этого мннія. Поприте этотъ законъ, сэръ, и вы увидите, какое дйствіе произведетъ вашъ необдуманный поступокъ на классъ практикантовъ, имющихъ — да позволено мн будетъ такъ выразиться — глубоко-достойнаго представителя въ лиц мистера Волиса, адвоката противной партія? Сэръ, этотъ классъ практикантовъ стерся бы съ лица земли. Но вы не въ-состояніи перенести — я хочу сказать, что вся соціальная система не въ-состояніи перенести утрату такихъ людей, какъ мистеръ Волисъ. Прилеженъ, предусмотрителенъ, неутомимъ и точенъ. Дорогой сэръ мой, я понимаю ваши настоящія ощущенія, допускаю ваше негодованіе касательно современнаго состоянія длъ, скажу боле: я понимаю, что оно вамъ должно быть нсколько-тяжело, но никогда я не могу возвысить моего голоса въ пользу уничтоженія цлаго класса людей, подобныхъ мистеру Волису.

Почтенность мистера Волиса была съ торжественнымъ, побждающимъ эффектомъ цитирована и въ парламентскихъ засданіяхъ, какъ сіе значится въ записи знаменитйшихъ адвокатовъ и въ нижеслдующемъ порядк:

No 517,869.

Вопросъ. Если я понимаю васъ, то эти формы судопроизводства причиняютъ замедленіе?

Отвтъ. Точно такъ-съ, нкоторое замедленіе.

Вопросъ. И требуютъ большихъ расходовъ?

Отвтъ. Безъ-сомннія, он не могутъ быть выполнены безъ нкоторыхъ издержекъ.

Вопросъ. Причиняютъ несказанныя неудовольствія?

Отвтъ. Я не приготовился отвчать на этотъ вопросъ, но что касается до меня, то мн он никогда никакого неудовольствія не причиняли, совсмъ напротивъ.

Вопросъ. Такъ вы полагаете, что уничтоженіе этихъ формъ повлечетъ за собою уничтоженіе цлаго класса практикантовъ?

Отвтъ. Въ этомъ нтъ никакого сомннія.

Вопросъ. Можете ли вы указать на одного изъ представителей этого класса?

Отвтъ. Могу. Напримръ, мистеръ Волисъ: онъ совершенно разорится.

Вопросъ. Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи почтеннымъ человкомъ?

Отвтъ (уничтожающій вс вопросы по-крайней-мр на десять лтъ). Мистеръ Волисъ считается въ ихъ профессіи очень-почтеннымъ человкомъ.

Такъ въ откровенныхъ разговорахъ частные авторитеты, немене-безкорыстные генеральныхъ авторитетовъ, утверждаютъ, что они не понимаютъ куда идетъ вкъ, что люди бгутъ безъ оглядки и скользятъ надъ пропастью, что головы у нихъ не на мст, что эти перемны пахнутъ смертью такимъ людямъ, какъ мистеръ Волисъ: это человкъ, который обладаетъ несомннными достоинствами, отцомъ въ Таутонской Долин и тремя дочерьми дома. Сдлайте еще шагъ въ этомъ несчастномъ направленіи, говорятъ они, и мы спрашиваемъ васъ: что будетъ съ отцомъ Волиса? Что жъ ему прикажете: умереть съ голоду? А что жь будетъ съ дочерьми Волиса? Прикажете имъ идти въ швейки или въ гувернантки? ‘То-есть точь-въ-точь разсуждаютъ такъ, какъ будто-бъ мистеръ Волисъ и вся его родня были никто другіе, какъ людоды, которыхъ предлагается истребить. Въ-самомъ-дл, вс умозаключенія ихъ сводятся къ одному: какъ можно истребить племя людодовъ! Попробуйте сдлать людодство дломъ беззаконнымъ и вы погубите всхъ Волисовъ. {Для поясненія этого мста, напомнимъ читателямъ, что англійское судопроизводство, изобильное рчами адвокатовъ, въ рукахъ которыхъ законы служатъ только орудіемъ прижимокъ, взятокъ и всевозможныхъ злоупотребленій, встрчало во вс эпохи цивилизаціи значительную оппозицію со стороны людей здравомыслящихъ, но вся эта оппозиція, мннія которой раздляетъ и авторъ, опровергалась правомъ сильнаго или давностью и вообще аргументами, приведенными авторомъ въ этой глав.} Какъ это возможно!..’

Однимъ словомъ мистеръ Волись, его три дочери и отецъ въ Таунтонской Долин служатъ предохранительными столбами, подпирающими зданіе, готовое рухнуть съ минуты на минуту. И у многихъ людей, при многихъ обстоятельствахъ, всегда вертится на язык вопросъ, что будетъ съ Волисами, какія постигнутъ ихъ бдствія, или что они могутъ выиграть? но никогда и никто не заботится замнить зло добромъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лорд-канцлеръ, десять минутъ назадъ, окончилъ послднее засданіе а началась длинныя вакаціи. Мистеръ Волисъ, его молодой кліентъ, нсколько синихъ мшковъ, поспшно набитыхъ бумагами и утратившихъ свою правильную норму, какъ зми, только-что нажравшіяся, возвратились въ свой офиціальный вертепъ.

Мистеръ Волись, покойный, неизмнный, какъ и слдуетъ быть человку съ такимъ почетомъ, какъ онъ, медленно снимаетъ свои черныя узкія перчатки, словно кожу съ своихъ рукъ, снимаетъ свою узкую шляпу, словно черепъ съ своей головы, и почтенно садится за свою конторку. Кліентъ срываетъ свои перчатки, швыряетъ шляпу куда-то въ уголъ, мало заботясь куда, бросается въ кресло, ворча и едва переводя духъ, склоняетъ свою горячую голову на ладонь и смотритъ точь-въ-топь какъ статуя отчаянія.

— Опять ничего не сдлано, говоритъ Ричардъ: — это ужасно!

— Не говорите, что ничего не сдлано, отвчаетъ хладнокровный Волись: — это нехорошо, сэръ, несправедливо, сэръ!

— Что жъ сдлано? что жь сдлано? спрашиваетъ Ричардъ, мрачно смотря на него.

— Быть-можетъ вашъ вопросъ не такъ поставленъ, отвчаетъ Волись: — быть-можетъ, вамъ надо спрашивать: что длается, что длается?

— Что жь длается? говоритъ нетерпливый кліентъ.

Водись сидитъ, держа руки на конторк, въ покойномъ расположеніи духа, онъ занимается соединеніемъ оконечностей пальцевъ правой руки съ оконечностями пальцевъ лвой руки, смотритъ пристально и внимательно на своего кліента и отвчаетъ ему:

— Много, много длается, сэръ. Мы приложили наши плечи къ колесу, мистеръ Карстонъ, и колесо вертится.

— Да, только колесо-то кажется зубчатое, говоритъ мистеръ Карстонъ.— Что я теперь буду длать эти четыре или пять проклятыхъ мсяцевъ? продолжаетъ онъ, вскакивая со стула и прохаживаясь взадъ и впередъ по комнат.

— Мастеръ Карстонъ, отвчаетъ Волисъ, не спуская глазъ съ своего кліента: — вы человкъ очень-пылкаго темперамента и это меня и васъ пугаетъ. Извините меня, если и позволю себ датъ вамъ совтъ быть похладнокровне, потерпливе, не такъ горячиться: вы вдь этимъ только портите себ кровь, здоровье ваше слабетъ…

— То-есть однимъ словомъ: подражать вамъ — не такъ ли? мистеръ Волисъ, говорятъ Ричардъ, садясь опять въ кресло съ сардоническимъ смломъ я топая ногами о безцвтный коверъ.

— Сэръ, отвчаетъ мистеръ Волисъ, смотря на своего кліента, точно съ такимъ же взглядомъ, какъ голодный коршунъ смотрятъ на цыпленка: — е аръ. говорить онъ своимъ задыхающимся голосомъ и съ безкровнымъ спокойствіемъ:— я не имю претензія считать себя образцомъ для подражанія вамъ, или кому бы то ни было. Все мое желаніе состоятъ только въ томъ, чтобъ оставить моимъ тремъ дочерямъ незапятнанное имя. Съ меня этого достаточно: я незаносчивъ, сэръ. Но такъ-какъ вы, мистеръ Карстонъ, указуете на меня, я готовъ сознаться, что я желалъ бы удлять вамъ частицу моего спок… вижу, вы хотите сказать моей нечувствительности… пожалуй, сэръ, извольте, моей нечувствительности… такъ я бы желалъ удлять вамъ, сэръ, частицу моей нечувствительности.

— Мистеръ Волисъ, оправдывается кліентъ, слегка покраснвъ:— я не имю намренія укорять васъ въ нечувствительности.

— Быть-можетъ, безъ намренія, но вы укоряете, отвчаетъ равнодушный Волисъ: — и очень-натурально. Обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобъ блюсти за вашими интересами съ полнымъ присутствіемъ духа, слдовательно я долженъ быть хладнокровенъ, и понимаю, что въ подобныя минуты я долженъ казаться вамъ, человку взволнованному и разстроенному, существомъ безчувственнымъ. Дочери мои знаютъ меня лучше. Престарлый отецъ мой знаетъ меня врне. Но они знаютъ меня больше времени чмъ знаете вы, и доврчивое око любви непохоже на подозрительное око дловаго человка. Я впрочемъ, не хочу этимъ сказать, чтобъ дловые люди были подозрительны — совсмъ нтъ. Я блюду за вашими интересами и желаю, чтобъ вс неудачи падали на меня — да, единственно на меня. Но ваши интересы требуютъ, чтобъ я былъ хладнокровенъ и методиченъ, мистеръ Карстонъ, и я не могу быть иначе, да, сэръ, не могу даже изъ угожденія вамъ.

Мистеръ Волисъ, взглянувъ на конторскую кошку, сторожившую терпливо мышь у одной изъ щелей пола, устремляетъ свой чарующій взглядъ на молодаго кліента и начинаетъ своимъ заглохнувшимъ полу голосомъ, какъ-будто-бы въ немъ торчалъ какой-то нечастый духъ, который нейдетъ ни взадъ, ни впередъ:

— Вы спрашиваете, сэръ, что вы будете длать во время длинныхъ вакацій? Я надюсь, что вашъ-братъ, молодой офицеръ, найдетъ много себ развлеченій, если только захочетъ. Если бы вы спросили меня, чмъ я буду заниматься въ эти дни, я могъ бы вамъ отвтить положительно, что буду блюсти за вашими интересами, я буду постоянно здсь и день и ночь слдимъ за ними. Это моя обязанность, мистеръ Карстонъ, и вакаціи ли, судейскій ли терминъ, для меня безразлично все-равно. И если вамъ надо посовтоваться со мной касательно вашихъ длъ, вы меня всегда найдете здсь къ вашимъ услугамъ. Другіе адвокаты вызжаютъ изъ города. Я не вызжаю, сэръ. Не то, чтобъ я осуждалъ ихъ за желаніе провести лто на дач — нтъ, я только говорю: я не длаю изъ города ни шагу. Эта конторка — ваша скала, сэръ.

Мистеръ Волисъ ударяетъ рукой по верхней доск конторки и она издаетъ глухой, гробовой звукъ. Впрочемъ, на ухо мистера Ричарда Карстона этотъ звукъ производитъ успокоительное дйствіе и мистеръ Волисъ, надо думать, не сомнвается въ этомъ.

— Я совершенно-убжденъ, мистеръ Волисъ, говоритъ Ричардъ боле-дружескимъ и боле-веселымъ голосомъ: — что на свт нтъ человка обязательне васъ и что имть дло съ вами, значитъ имть дло съ такимъ человкомъ, который не требуетъ за собой присмотра. Но поставьте себя на мое мсто, вообразите себя въ этомъ аду, гд все глубже и глубже погружаешься въ пропасть, гд постоянно надешься я постоянно надежды лопаютъ одна за другой, гд замчаешь, что съ каждымъ днемъ становишься хуже и хуже и что улучшенія нтъ ни въ чемъ — и тогда вы увидите все въ черномъ свт, какъ иногда вижу я.

— Вы знаете, говоритъ мистеръ Волисъ: — что я, сэръ, никогда не подаю надеждъ. Я вамъ сказалъ съ перваго дня нашего знакомства: мистеръ Карстонъ, не ожидайте отъ меня надеждъ, въ-особенности въ такомъ дл, гд большая часть проторей и убытковъ должна быть покрыта капиталомъ, оспориваемымъ процесомъ, я бы поступилъ безчестно, еслибъ вздумалъ подавать надежды. Со стороны можно было бы заподозрить меня въ корыстолюбіи. Однакожь, если вы говорите, что нтъ никакой перемны къ-лучшему, то я не могу удержаться, чтобъ не опровергнуть васъ.

— Въ самомъ дл? воскликнулъ Ричардъ радостно:— какъ же вы меня опровергнете?

— Мастеръ Карстонъ, вы опираетесь на…

— На скалу, какъ вы только-что сказала.

— Да, сэръ, точно такъ, говоритъ мистеръ Волисъ, ласково кивая головой и постукивая по верхней доск конторки, которая издаетъ гробовой звукъ и какъ-будто говоритъ: пепелъ на пепелъ, прахъ на прахъ:— да-съ, мистеръ Карстонъ, на скалу, а это что-нибудь да значитъ. Вы дйствуете самостоятельно и не спутаны видами другихъ. И это что-нибудь да значитъ. Дло не дремлетъ, мы его шевелимъ, провтриваемъ, подталкиваемъ. И это, надюсь, что-нибудь да значитъ. Теперь процесъ Жарндиса не столько по длу, сколько по имени — и это что-нибудь да значитъ. Никто не можетъ забросить его умышленно или по нераднія — и это, разумется что-нибудь да значитъ.

Ричардъ, вспыхиваетъ мгновенно и ударяетъ сжатымъ кулакомъ но верхней доск конторки.

— Мистеръ Волисъ! говоритъ онъ, еслибъ тогда, какъ я впервые вступилъ подъ крышу мистера Жарндиса, нашелся человкъ, который захотлъ уврить меня, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не то, чмъ онъ кажется, что мистеръ Джонъ Жарндисъ не лишенъ эгоистическихъ интересовъ, клянусь, я бы не нашелъ достаточно-рзкихъ выраженій, чтобъ заставить молчать клеветника, горячо бы заступился и за мистера Джона Жарндиса — такъ мало понималъ я свтъ, такъ плохо малъ я людей, между-тмъ, какъ теперь я говорю вамъ прямо: мистеръ Джонъ Жарндисъ, въ моихъ глазахъ, есть истинная причина процеса, и всякое замедленіе по длу, всякая непріятность по Оберканцеляріи заставляетъ меня боле-и-боле ненавидть этого человка и думать, что все это дло рукъ его.

— Нтъ, нтъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ:— не говорите этого. Мы вс должны вооружиться терпніемъ. Съ другой стороны, я не люблю злословить, сэръ, я никогда не злословлю, сэръ.

— Мистеръ Воллсъ, отвчаетъ взбшенный кліентъ:— вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что онъ бы забросилъ процесъ, еслибъ только могъ.

— Онъ былъ недятеленъ, замчаетъ мистеръ Волисъ съ негодованіемъ: — да, онъ былъ недятеленъ. Но быть-можетъ, онъ имлъ дружелюбныя побужденія. Кто можетъ читать въ сердц человческомъ, мистеръ Карстонъ?

— Вы можете, отвчаетъ Ричардъ.

— Я, мистеръ Карстонъ?

— Да, вы знаете, въ чемъ состояли его умыслы. Сталкивались наши интересы, или нтъ? Отвчайте мн на этотъ вопросъ, говорилъ Ричардъ, сопровождая слова свои тремя ударами кулака о скалу своихъ упованій.

— Мистеръ Карстонъ, отвчаетъ Волисъ, неподвижный ни на волосъ и немигающій своими жадными глазами: — я бы преступилъ свои обязанности, обязанности вашего стряпчаго и совтника по длу, я бы измнялъ справедливости, еслибъ выставлялъ ваши интересы тождественными съ интересами мистера Жарндиса. Нтъ, они не тождественны, сэръ. Я не вдаюсь въ причины нетождественности. Я, мистеръ Карстонъ, имю отца, самъ отецъ, и не мое дло вдаваться въ причины, но а не могу отступить отъ моихъ офиціальныхъ обязанностей, не могу кривить передъ долгомъ, еслибъ даже прямота моя я могла посять семейный раздоръ. Я понимаю, что вы хотите знать мое мнніе, мнніе адвоката, и я вамъ говорю прямо, что ваши интересы нетождественны съ интересами мистера Жарндиса.

— О я это знаю наврное! вскричалъ Ричардъ: — и знаю, что вамъ это давно извстно.

— Мистеръ Карстонъ, отвчаетъ Волисъ: — я не имю привычки говорить о третьемъ лиц больше, чмъ нужно. Я хочу сохранить имя свое незапятнаннымъ также, какъ составить трудомъ неусыпнымъ тремъ дочерямъ моимъ, Эмм, Дженни и Каролин, кусокъ насущнаго хлба. Также я стремлюсь къ тому, чтобъ не прерывать дружественныхъ отношеній съ своими юридическими собратами. Когда мистеръ Скимполь доставилъ мн честь, сэръ — я не прибавляю эпитетовъ къ этому слову, я не говорю высокую честь, сэръ, потому-что не люблю вдаваться въ предлы лести — и познакомилъ меня съ вами: я вамъ говорилъ въ этой самой комнат съ полной откровенностью, что дотол не могу высказать вамъ своего мннія, докол будетъ руководить вами другой юридическій собратъ мой. И я говорилъ вамъ по долгу совсти, говорилъ такъ, какъ долженъ былъ говорить о контор Кенджа и Корбая, столь высоко-стоящей въ общественномъ мнніи. Вы, сэръ, сочли лучшимъ доврить ваши интересы мн. Вы отдали мн ихъ руки, сэръ, и я принялъ ихъ руками. Ваше дло, сэръ, стоитъ теперь въ этой контор на первомъ план. Мои пищеварительныя отправленія, какъ вы, я думаю, не разъ отъ меня слыхали, находятся не въ исправности, покой, можетъ-быть, улучшилъ бы ихъ, но я, сэръ, не могу предаваться покою въ то время, пока на меня возложена обязанность защищать ваши права. Гд бы я ни понадобился вамъ, вы всегда можете стекать меня здсь. Требуйте меня всюду и я всюду явлюсь. Время длинныхъ вакацій, сэръ, я посвящу на боле-глубокое изученіе нашихъ интересовъ и упрочу возможность повернуть все (не исключая и лорда-каяцлера) посл Михайлова термина, и если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ съ строгостью опредлительнаго субъекта:— если я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, отъ всего моего сердца, съ достиженіемъ вашей цли — что, я могъ бы сказать вамъ точне, только не люблю подавать надеждъ — вы не будете обязаны мн ничмъ, кром нкотораго маленькаго разсчета, не включая сюда того процента, который уступается обыкновенно кліентомъ въ пользу адвоката съ выиграннаго капитала. Я буду просить тогда васъ, мистеръ Карстонъ, не забыть ревностнаго и дятельнаго участія, которое я принималъ по вашему процесу, я не думаю о правильности и врности веденія дла: это моя юридическая обязанность, сэръ. По окончаніи этого дла благополучно, все кончится между нами.

Волисъ, прибавляетъ въ род nota bene къ этой декларація своихъ принциповъ, что такъ-какъ мистеръ Карстонъ изволитъ отправляться къ своему полку, то не благоугодно ли будетъ ему удостоить его преданнаго адвоката билетикомъ въ двадцать фунтовъ стерлинговъ на имя своего агента.

— Потому-что въ послднее время было нсколько консультацій по длу и необходимыхъ справокъ, замчаетъ мистеръ Волисъ, переворачивая листы своей записной книги:— а эти вещи требуютъ довольно-значительныхъ расходовъ, я же далеко не капиталистъ. Когда мы только-что вступили въ настоящія наши отношенія, я сказалъ вамъ открыто: мой непреложный принципъ, чтобъ адвокатъ съ своимъ кліентомъ былъ совершенно-откровененъ, что я далеко не капиталистъ, и если капиталъ стряпчаго иметъ въ глазахъ вашихъ цну, то вамъ лучше оставить бумаги ваши въ контор мистеровъ Кенджа и Корбая. Да, мистеръ Карстонъ, здсь, въ этой контор, вы не найдете ни тхъ выгодъ, ни тхъ невыгодъ, которыя сообщаетъ капиталъ. Это (и мистеръ Волисъ ударяетъ еще разъ по верхней доск своей конторки, издающей глухой звукъ) ваша скала — и только!

Молодой кліентъ, непріятное расположеніе духа котораго нечувствительно смнилось эемерными надеждами, беретъ перо и чернила и пишетъ обязательство въ двадцать фунтовъ стерлинговъ, не безъ нкотораго колебанія думаетъ онъ, какимъ числомъ закрпить свою бумажку — явный признакъ, что агентъ его подозрительнымъ глазомъ посмотритъ на эту рукопись. Во все это время мистеръ Волисъ, замкнутый и тломъ и духомъ, слдитъ за нимъ внимательно. Во все это время конторская кошка мистера Волиса сторожитъ мышь у половой щели.

Наконецъ кліентъ, пожимая руку мистеру Волису, умоляетъ его ради неба и земли употребить все свое стараніе къ благополучному окончанію оберканцелярскаго процеса. Мистеръ Волись, субъектъ, неподающій никогда надеждъ, помщаетъ ладонь свою на плечо кліента и говорить съ улыбкой:

— Вчно здсь, сэръ, вчно за вашимъ дломъ. Лично, или чрезъ письмо ищите меня здсь, сэръ, плечомъ къ колесу.

Такъ разстаются они и Волисъ, оставшись одинъ, занимается выборкою нкоторыхъ мелочей изъ своей записной книги въ расходную книгу, въ пользу своихъ трехъ дочерей, и сидитъ онъ за своей работой, словно хитрая лисица, или медвдь, слдящій однимъ глазомъ за курами, или заблудившимся прозжимъ, а другимъ — дающій знать своимъ дтенышамъ о своихъ замыслахъ.

Впрочемъ, это говориться не съ тмъ, чтобъ обидть трехъ, сыролицыхъ, поджарыхъ, своекорыстныхъ красавицъ, обитающихъ подъ снью ддушки въ смрадномъ домишк, лежащемъ въ сыромъ саду въ Кенинигтон.

Ричардъ, удаляясь изъ непроницаемой тни Саймоцдской Гостинницы въ свтъ Канцелярскаго Переулка (сегодня лучамъ солнца удалось разсять его мракъ), задумчиво идетъ подъ тнью деревьевъ Линкольнскаго Сквера. Да, трепетная тнь отъ листьевъ этихъ деревьевъ часто надаетъ на понурыя головы, огрызенныя ногти, мрачный глазъ, неровную поступь, безцльный, сонный взглядъ, тягостную, вывороченную жизнь. Ричардъ еще несовсмъ-изношенъ Оберканцеляріей, но она, разумется, доноситъ его до послдней нитки, ничто не можетъ выйдти цлымъ изъ-подъ ея ежовыхъ стей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пока Ричардъ идетъ грызя ногти и думая крпкую думу подъ тнью Линкольнскаго Сквера, дв пары глазъ, свойственныя извстнаго рода субъектамъ, не теряютъ его изъ виду. Владтели этихъ глазъ мистеръ Гуппи и мистеръ Вивль, опершись на довольно-низкую каменную балюстраду, толкуютъ они о жертв Оберканцеляріи, а жертва проходитъ мимо ихъ, упорно смотря подъ ноги и не замчая своихъ критиковъ.

— Вильямъ Г. говоритъ мистеръ Вивль, поглаживая свои бакенбарды:— посмотри, братецъ, тутъ вдь есть самосгораніе, то-есть, понимаешь, не мгновенное, а, знаешь, этакое, медленное самосгораніе.

— Гм! говоритъ мистеръ Гуппи:— запутался бдняжка, чай по уши въ долгахъ. Я его мало знаю. Онъ всегда, изволишь видть, держалъ себя такъ высоко, какъ монументъ. Я радъ, что мы отъ него избавились… Такъ вотъ что Тонни, они все занимаются попрежнему…

И мистеръ Гуппи перемняетъ положеніе рукъ, прислоняется опять къ каменной балюстрад и вообще держитъ себя какъ человкъ, имющій начать очень-интересный разговоръ.

— Такъ они, сэръ, занимаются все попрежнему, вытаскиваютъ всякій хламъ изъ подвала, разбираютъ бумаги. Если они будутъ такъ копаться надъ этими дрязгами, то имъ потребуется по-крайнй-мр лтъ семь.

— А Смоль пособляетъ ямъ?

— Да онъ отъ насъ ушелъ. Онъ сказалъ Кенджу, что дла ддушки требуютъ его непремннаго присутствія, что ддушка очень-старъ и дряхлъ и тому подобное. Мы какъ-то съ нимъ нсколько поразладились. Я ему намекнулъ объ этомъ, онъ говоритъ, что мы съ тобой виноваты, и правъ, бестія: мы дйствительно съ тобой поступили тутъ несовсмъ-чисто. Длать нечего, я опять съ нимъ сталъ на прежнюю ногу и такимъ-образомъ узналъ чмъ они занимаются.

— Ты туда не заглядывалъ?

— Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, нсколько озадаченный: — не скрывая отъ тебя ничего, скажу теб прямо: меня небольно тянетъ къ этому проклятому дому, въ-особенности когда я одинъ, съ тобой вмст — еще туда-сюда, вотъ потому-то я и предлагаю теб сходить вмст за твоими вещами. Слышишь, ужь часъ бьетъ? Тонни, продолжаетъ мистеръ Гуппи становясь таинственнымъ и нжно-краснорчивымъ:— необходимо, чтобъ я напечатллъ въ твоемъ ум еще разъ, что обстоятельства, которыя выше моей власти, совершили грустныя перемны въ тхъ планахъ будущаго… Я ихъ нжно лелялъ въ сердц ноемъ и въ моихъ невозданномъ образ, о которомъ я говорилъ теб какъ другу. Образъ этотъ исчезъ, идолъ нисшелъ съ своего престола. Единственное желаніе мое нын состоитъ только въ тонъ, чтобъ тотъ предметъ, на который съ помощью такого друга, какъ ты, я старался бросить лучи справедливости — покинуть, предать окончательному забвенію. Какъ ты думаешь, ты, который зналъ этотъ скрытый капризный характеръ существа, подвергшагося мгновеннымъ элементамъ, я спрашиваю тебя: какъ ты думаешь, другъ мой Тонни, врно ли предположеніе наше, что эти письма, которыя составляла цль нашихъ желаній, исчезли съ ними вмст, или, быть-можетъ, они не подверглись тмъ же мгновеннымъ элементамъ и остались гд-нибудь въ скрытомъ мст?

Мистеръ Вивль размышляетъ нсколько минутъ, мотаетъ головой отрицательно и вполн убжденъ, что предположеніе ихъ врно.

— Тонни, говоритъ мистеръ Гуппи, идя по двору: — будь другомъ и пойми меня правильно. Не входи въ мелкія подробности, я повторяю теб, что идола ужъ нтъ. Теперь единственная цль моя: все предать забвенію. Я на это ршился, къ этому побуждаютъ меня моя совсть, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти. Вотъ какъ, если ты покажешь мн знакомъ, мановеніемъ глаза, движеніемъ руки, что въ твоей комнат находятся бумаги, сколько-нибудь похожія на т письма, то клянусь теб, сэръ, я ихъ тотчасъ брошу въ огонь, принимая всю отвтственность на себя.

Мистеръ Вивль киваетъ утвердительно головой. Мистеръ Гуппи, поднятый высоко въ своемъ собственномъ мнніи, тмъ полуюридичеекинъ, полуроманическимъ изложеніемъ дла передъ лицомъ своего друга (этотъ джентльменъ, какъ извстно, иметъ страсть выражаться въ форм допроса, или въ форм парламентской рчи) сопровождаетъ мистера Вивля съ особеннымъ достоинствомъ къ дому самосгорвшаго канцлера.

Тамъ небывалая суматоха. Каждое утро, въ восемь часовъ аккуратно, приносится ддушка Смольвидъ на новое пепелище, съ нимъ вмст приносится и бабушка Смольвидъ въ-сопровожденіи Юдии и Барта, и каждый день регулярно остаются они въ этой трущоб до девяти часовъ вечера, подкрпля себя скудною пищею изъ сосдней мелочной лавчонки, копышатся, возятся, чистятъ, моютъ, вытаскиваютъ оставшіяся посл покойника сокровища, и держатъ все въ такомъ секрет, что весь дворъ, вчно-любознательный, начинаетъ сходить съ ума. Ему мерещатся чайники съ гинеями, пуншевыя вазы съ кронами, тюфяки и подушки, набитые банковыми билетами Англіи, и вотъ запасается онъ грошевою книжкою (съ ярко-нарисованнымъ фронтисписомъ), въ которой ‘съ достоврностью изображена исторія пресловутаго мистера Даніеля Денсера’ и его любезной сестрицы, равно какъ и книжицей о мистер Элиз, урожденц Суффолька, и примриваетъ да прилаживаетъ вс эти достоврныя сказанія, почерпнутыя изъ книжицъ, къ мистеру Круку. Дважды призывается мусорщикъ и отвозятъ въ сборное мсто нечистотъ кучу старыхъ бумагъ, битыхъ бутылокъ и всякаго хлама, и съ любопытствомъ выбгаютъ надворные жители, суютъ носы въ каждую корзинку биткомъ-набитую всякими дрязгами и отходятъ назадъ, нанюхавшись пыли и не удовлетворивъ своего любопытства. Два джентльмена, неочень-чистые относительно обшлаговъ и пуговицъ, отложили въ сторону прожорливыя перышки и шолковую бумагу и шныряютъ взадъ и впередъ по сосдству отдльно, потому-что товарищество ихъ, за неимніемъ общихъ интересовъ, прекратилось. Гостинница Солнца не опускаетъ изъ виду примнить современныя событія къ вечернимъ гармоническимъ митингамъ. Маленькій Свильсъ, въ качеств таланта первой руки, съ громаднымъ успхомъ, какъ вдохновенный піита, пересыпаетъ свои домодльныя произведенія остроумнйшими замчаніями о наслдств посл умершаго канцлера, даже сама миссъ М. Мельвильзонъ въ возобновленной каледонской мелодіи вытягиваетъ аріи о любви собакъ къ разнаго рода пойламъ (какой бы крпости о ни ни были) съ такими руладами, съ такимъ киваньемъ головы на сосднюю дверь, что вс аплодирующіе ей тотчасъ понимаютъ намкъ на любовь мистера Смольвида удить деньгу и съ шумнымъ восторгомъ кричатъ: bis, bis, bis! Но тмъ не мене надворное народонаселеніе не подвигается ни на шагъ къ открытію тайнъ, о чемъ мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ имютъ сообщить, не безъ нкоторыхъ nota bene, прежнему жильцу, появленіе котораго производитъ всеобщее удовольствіе, похожее нкоторымъ образомъ на насмшку.

Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, предметы общаго вниманія всхъ жильцовъ, питающихъ къ нимъ высшую степень уваженія, стучатся у запертой двери покойнаго мистера Крука, дверь, противъ ожиданія всхъ жильцовъ, отпирается юридическимъ друзьямъ и это обстоятельство измняетъ уваженіе на дурное мнніе о такихъ высокихъ джентльменахъ.

Ставни дома почти вс притворены, а въ нижнемъ этаж такъ темно, что горятъ свчи. Молодой мистеръ Смольвидъ вводитъ друзей за прилавокъ, сначала они ничего не видятъ, кром мрака и тней, но, по мр расширенія своихъ зрачковъ, начинаютъ отличать мистера Смольвида-ддушку, онъ сидитъ въ своемъ кресл надъ ямою или, лучше сказать, надъ могилою, наполненною разными бумагами и тряпьемъ, въ этой могил роется, какъ опытный могильщикъ, двственная Юдиь, поодаль, на полу, сидитъ бабушка Смольвидъ, заваленная разнымъ хламомъ, разной макулатурой, повидимому она получила эти подарки отъ своего любезнаго супруга впродолженіе дня, доставляя ему случай швырять ими себ въ голову, цлыми пучками за-разъ. Все общество, не исключая и Смоля, покрыто слоемъ пыли и грязи и иметъ какой-то демонскій видъ. Въ комнат больше хлама и дрязговъ, чмъ было прежде, и она кажется еще грязне чмъ была, къ-тому же буквы, который исписаны стны покойникомъ, даютъ всему какой-то заколдованный характеръ.

При вход постителей мистеръ Смольвидъ и нравственная Юдиь мгновенно скрещиваютъ на груди руки и прекращаютъ свои розъиски.

— Ага! стонетъ почтенный старичокъ: — какъ ваше здоровье джентльмены? Пришли за вашими вещами, мистеръ Вивль? Очень-хорошо, очень-хорошо, сэръ. Ха, ха, ха! Мы бы пожалуй ихъ продали, чтобъ выручить кой-что за квартиру, хорошо, что вы пришли въ срокъ. Надюсь, что вы здсь совершенно какъ дома. Очень-радъ, что вижу васъ, очень-радъ!

Мистеръ Вивль благодаритъ его и между тмъ обращаетъ глаза направо и на-лво. Глазъ мистера Гуппи слдитъ за глазомъ мистера Вивля, глазъ мистера Вивля, принявъ прежнее направленіе, остается при прежней безсмысленности. Глазъ мистера Гуппи встрчается съ глазомъ мистера Смольвида, этотъ любезный джентльменъ все еще ворчитъ, какъ какой-нибудь инструментъ, которому приближается срокъ завода.— Какъ ваше здоровье, сэръ… какъ ваше здоровье… какъ ваше… какъ… и, сойдя наконецъ съ завода, впадаетъ въ шипящее молчаніе. Въ это время мистеръ Гуппи ошеломленъ присутствіемъ мистера Телькингорна. Знаменитый адвокатъ стоитъ передъ нимъ въ темномъ углу, заложивъ за спину руки.

— Мистеръ Телькингорнъ такъ добръ, что взялся быть моимъ адвокатомъ, говоритъ ддушка Смольвидъ: — разумется я не гожусь въ кліенты такого джентльмена, но онъ очень-добръ, очень-добръ.

Мистеръ Гуппи побуждаетъ легкимъ толчкомъ своего друга, осмотрть вокругъ еще разъ и отвшиваетъ мистеру Телькингорну очень-неловкій поклонъ. Знаменитый адвокатъ отвчаетъ ему легкимъ, киваньемъ головы, стоить-себ по-прежнему, устремивъ на нихъ свой взоръ, какъ-будто ему только и дла, что любоваться такими зрлищами.

— Большое имущество, сэръ, я думаю? говоритъ мистеръ Гуппи ддушк Смольвиду.

— По-большей-части все хламъ и тряпье, дорогой другъ мой! хламъ и тряпье! Я, Бартъ и внучка моя Юдиь рылись, рылись, чтобъ отьискать кой-что годное въ продажу — ни зги нтъ. Все хламъ, да дрянь, дрянь… дрянь!

Мистеръ Смольвидъ опять сошелъ съ завода. Глазъ мистера Вивля, побуждаемый глазомъ мистера Гуппи, опять пошелъ бродить направо и налво.

— Незачмъ намъ утруждать васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Вивль: — позвольте намъ взойдти наверхъ.

— Куда угодно, дорогой сэръ, куда угодно. Здсь вы дома, располагайтесь какъ хотите.

Подымаясь на лстницу, мистеръ Гуппи вздергиваетъ вопросительно бровью и смотритъ на мистера Вивля. Тонни мотаетъ головой. Комната, обиталище любителя фешенэбльнаго круга, грязна и гадка, въ изломанномъ камин виднется и до-сихъ-поръ пепелъ и коксъ отъ того угля, который горлъ въ достопамятную ночь. У нихъ сильное отвращеніе ко всмъ предметамъ, они не иначе касаются чего-нибудь, какъ обметя предварительно съ него пыль, и говорятъ между собою только шопотомъ. Стараясь невозможности сократить свой визитъ, они укладываютъ поспшно небольшую движимость мистера Вивля.

— Посмотри-ка, говоритъ Тонни съ трепетомъ: — ползетъ эта проклятая кошка!

Мистеръ Гупии отступаетъ за стулъ.

— Смоль говорилъ мн о ней, отвчаетъ онъ на слова Вивля: — Въ ту ночь она металась какъ драконъ, выбжала на крышу и дв недли бродила чортъ-знаетъ гд, потомъ голодъ ее пробралъ, спустилась сюда въ трубу — просто кости да кожа. Она, право, напоминаетъ мн самого Крука… Брысь! проклятая!

Леди Женни, шипя и ворча небольно слушается повелній мистера Гуппи, но въ дверь входятъ мистеръ Телькингорнъ, она вырывается, какъ тигрица, изъ-подъ его ржавыхъ ногъ и, выгнувъ дугою хребетъ, мчится выше по лстниц, быть-можетъ, съ тмъ, чтобъ бродить по крыш и спуститься въ трубу.

— Мистеръ Гуппи, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — могу ли я перемолвить съ вами слова два?

Мистеръ Гуппи занимается укладкой блистательной галереи британскихъ красавицъ въ шляпную картонку, унижающую эти художественныя произведенія даровитой кисти.

— Сэръ, отвчаетъ онъ, покраснвъ: — я желаю быть совершенно-вжливымъ передъ каждымъ членомъ юридической профессіи, въ-особенности передъ однимъ изъ нихъ, столь извстнымъ, столь знаменитымъ, какъ вы, сэръ, но вмст съ тмъ я долженъ прибавить, мистеръ Телькингорнъ, что если вамъ, сэръ, угодно говорить со мной, то пусть этотъ разговоръ будетъ въ присутствіи моего друга.

— Въ-самомъ-дл? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

— Да, сэръ, это мое желаніе.

— Извольте, извольте.

Мистеръ Телькингорнъ, такъ невозмутимъ, какъ камень очага, и которому онъ тихо приблизился.

— Дло, о которомъ я хотлъ перемолвить съ вами, говорятъ знаменитый членъ юридической профессіи: — не такой, впрочемъ, важности, чтобъ могло заставить васъ прибгать къ условіямъ, мистеръ Гуппи.

Адвокатъ останавливается, чтобъ улыбнуться, и улыбка его, похожая на гримасу, такъ же ржава, какъ и его панталоны.

— Васъ можно поздравитъ, мистеръ Гуппи, продолжаетъ онъ: — вы счастливецъ, сэръ.

— Ничего, такъ-себ, мистеръ Телькингорнъ: — жаловаться не могу, сэръ.

— Жаловаться! Высокіе друзья, знакомство въ высшемъ кругу, свободный доступъ къ фешенэбльнымъ красавицамъ! Нтъ, мистеръ Гуппи, я знаю, что многіе въ Лондон готовы были бы отдать свои уши за половину вашихъ правъ.

Мистеръ Гуппи самъ похожъ на человка, который готовъ отдать свои покраснвшія и все еще краснющія уши, чтобъ только избавиться отъ этого разговора, и въ замшательств своемъ онъ отвчаетъ:

— Сэръ, если я исполняю долгъ мой, по назначенію Кенджа и Корбая, то друзья мои и мои знакомые не имютъ къ этому долгу никакого отношенія, точно также, какъ ни къ одному изъ членовъ юридической профессіи, не исключая и мистера Телькингорна. Я не считаю себя обязаннымъ прибавлять къ сказанному ни одного слова боле, и ори всемъ ноемъ уваженіи къ вамъ, не желая оскорбить васъ, повторяю, не желая оскорбить васъ…

— О, конечно!

— Больше я не могу произнести ни одной іоты.

— Прекрасно! говоритъ мистеръ Телькингорнъ, спокойно кивнувъ головою: — судя по этимъ портретамъ, вы принимаете, сэръ, живое участіе въ фешенебельномъ кругу?

Этотъ вопросъ обращаетъ мистеръ Телькингорнъ къ удивленному Товни, который долженъ сознаться въ своихъ нжныхъ слабостяхъ.

— Добродтель, которой лишены весьма-немногіе изъ Англичанъ… замчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

Въ это время адвокатъ стоитъ спиною къ камину, но вотъ онъ поворачивается къ нему лицомъ, вставляетъ стекло въ свой глазъ и говорить:

— Кто это? А-а! леди Дедлокъ. Большое сходство, въ нкоторомъ род. Не достаетъ только силы характера. Прощайте джентльмены, добраго дня!

По его уход, вспотвшій мистеръ Гуппи спшитъ укладкою галереи британскихъ красавицъ въ унижающее ее хранилище и оканчиваетъ трудъ свой помщеніемъ наверхъ леди Дедлокъ.

— Тонни, говоритъ онъ своему остолбенвшему другу: — пожалуйста, уберемся отсюда поскоре.

— Уберемся, отвчаетъ Тонни.

— Напрасно буду я дольше скрывать отъ тебя, дорогой другъ, говоритъ мистеръ Гуппи: — что между мной и однимъ изъ членовъ этой лебедеподобной аристократіи, которую я держу здсь, въ картонк, были близкія, тайныя отношенія. Могло прійдти время, когда бы я открылъ передъ тобою причины этихъ отношеній, но теперь это время не прійдетъ. Моя клятва, нисшедшій идолъ и обстоятельства, которыя выше моей власти, заставляютъ все предать забвенію. Я заклинаю тебя, какъ друга, тмъ интересомъ, который ты принимаешь въ фешонэбельномъ кругу, и тми успхами, въ которыхъ я бы могъ теб споспшествовать на фешонэбльномъ поприщ, не подымать погребальнаго савана съ этой тайны ни единымъ вопросомъ!

Пока мистеръ Гуппи изливается въ этомъ паос, мистеръ Вивлъ выражаетъ полное удивленіе, всклокоченными волосами всей головы и даже благовоспитанныхъ бакенбардъ своихъ.

ГЛАВА XL.
Дла общественныя и частныя.

Англія была нсколько недль въ страшномъ положеніи. Лордъ Кудль хотлъ оставить Парламентъ, сэръ Томасъ Дудль не принималъ портфеля, и такъ-какъ во всей Великобританіи нтъ достойныхъ людей, кром Кудля и Дудля, то министерство падало. Къ-счастію для Англіи, враждебная встрча, казавшаяся одно время неизбжной между сими великими людьми, кончилась ничмъ, а еслибъ пуля одного изъ нихъ положила на мст другаго, или, еслибъ Кудль и Дудль вали жертвами взаимной мести, то бдному государству пришлось бы ждать правленія до-тхъ-поръ, пока маленькій Кудль и маленькій Дудль, бгающіе теперь въ курткахъ и длинныхъ чулкахъ, не сдлались бы взрослыми людьми. Впрочемъ, это огромное національное несчастіе было отвращено самимъ лордомъ Кудлемъ. Сей достославный мужъ усплъ открыть своевременно, что если въ жару парламентскихъ преній онъ и говорилъ съ презрніемъ и негодованіемъ о безславномъ поприщ сэра Томаса Дудля, то этимъ онъ хотлъ только выразить, что, несмотря на все различіе офиціальныхъ мнній, ничто въ мір не принудятъ его не воздать наитеплйшаго удивленія этому государственному сановнику, съ своей стороны, сэръ Томасъ Дудль сознавался, что въ глубин души своей онъ всегда почитаетъ лорда Кудля зерцаломъ добродтели и чести для потомства.

Но все-таки Англія была впродолженіе нсколькихъ недль на рубеж погибели, она, какъ прекрасно выражался сэръ Лейстеръ Дедлокъ, уподоблялась ладь, лишенной кормчаго во время бури. Всего удивительне, однакожь, что сама Англія и ухомъ не вела въ этотъ критическій для нея періодъ, она попрежнему ла, попрежнему пила, женилась, выходила замужъ, точь-въ-точь какъ старый свтъ передъ потопомъ.

Но Кудль зналъ опасность, Дудль въ ней не сомнвался, и вс приверженцы ихъ партій, вс ихъ наперстники и кліенты трепетали въ-ожиданіи скораго паденія государства. Наконецъ сэръ Томасъ Дудль не только согласился принять портфль, но вступилъ въ парламентъ торжественно, влача, кром своей дражайшей для отечества особы, и всхъ своихъ братцевъ, племянниковъ, шуриновъ и свояковъ. И снова горизонтъ надъ Англіей озарился надеждой.

Дудль счелъ обязанностью разсыпаться и разсяться по Англіи преимущественно въ форм совериновъ и пива. Въ этой метаморфоз онъ сдлался полезенъ не только въ нсколькихъ мстахъ вдругъ, но почти на всей территоріи государства. И вотъ Британія занимается усердно набиваніемъ кармановъ Дудлемъ въ вид совериновъ, глотаніемъ Дудля въ вид пива и ложнымъ увреніемъ, для спасенія національной славы и гордости — что она не длаетъ ни того ни другаго. Такимъ-образомъ внезапно кончается лондонскій сезонъ, потому-что вс Дудля я Кудли разсыпались но лицу Британіи для поддержанія жителей въ ихъ нравственныхъ упражненіяхъ.

Поэтому-то мистриссъ Раунсвель, управительница Чизни-Вольда, не получая еще никакихъ инструкцій, предвидитъ ясно, что надо ожидать въ скоромъ времени знаменитую фамилію Дедлоковъ, увеличенную длиннымъ хвостомъ братцевъ, сестрицъ и вообще джентльменовъ, могущихъ, какимъ бы то ни было образомъ споспшествовать британской конституціи. И вотъ, схвативъ Время за волосы, тащитъ его почтенная старушка по корридорамъ и галереямъ, по будуарамъ и заламъ, по лстницамъ и террасамъ, чтобъ оно успло налощить паркетъ, положить ковры, выколотить тяжелые занавсы, протереть зеркала и окна, постлать и нагрть постели, приготовить пріемныя и кухни, и всему дать такой видъ, который бы соотвтствовалъ высокомрному достоинству Дедлоковъ.

Сегодня вечеромъ, на закат солнца, кончились приготовленія мисстриссъ Раунсвель. Пустынно и торжественно смотритъ замокъ, въ немъ столько помщенія и ни одного жильца, висятъ только одни фамильные портреты по длиннымъ стнамъ парадныхъ залъ. Такъ жили и такъ умерли они, какъ живу и умру я, можетъ сказать любой Деллокъ, проходя по галереямъ замка и смотря на своихъ праддовъ и прабабушекъ, такъ видли они эти корридоры спокойные и одинокіе, какъ вижу ихъ теперь я, такъ думали они, какъ думаю теперь я, о томъ ущерб, который смерть ихъ нанесетъ отечеству, такъ находили они, какъ теперь нахожу я, невозможнымъ поврить, чтобъ свтъ могъ обойдтися безъ нихъ, такъ ушли изъ этого міра, какъ ухожу я отъ нихъ, запирая наглухо дверь, такъ не оставили они по себ никакого слда, какъ не оставляю я никакого слда на паркет, и такъ умерли они, какъ умру я.

Сквозь блистающія рамы, незакрытыя ставнями, проливается кругомъ яркій свтъ. Замокъ, отражающій лучи заходящаго солнца, горлъ серебромъ и золотомъ и не похожъ ужъ боле на срую массу дикаго камня. При такомъ яркомъ свт оттаиваютъ замерзлые на стнахъ Дедлоки, черты ихъ намалеванныхъ лицъ приходятъ въ странное движеніе подъ трепетною тнью древесныхъ листьевъ. Строгій судья, помщенный въ углу, начинаетъ судорожно мигать. Подбородокъ и щеки пучеглазаго Бармонета, вооруженнаго жезломъ, покрываются нжными ямочками. На грудь камнесердой пастушки падаетъ согрвающій лучъ солнца, вокругъ головы волюмніевой прапращуры (поднятой на высотъ каблукахъ) ложится лучезарное сіяніе. Статсдама двора Карла-Втораго, одаренная круглыми глазами (и вообще округленными прелести) словно купается въ золотистой влаг.

Но съ закатомъ солнца свтъ замняется темнотою. Потускли полы, тни медленно подымаются по стнамъ и, какъ Время и Смерть, обращаютъ Дедлоковъ во мракъ ничтожества. Теперь на портретъ миледи, поставленный надъ большимъ каминомъ, падаетъ густая тнь отъ какого-то стараго, сучковатаго дерева, словно тяжелая рука держитъ надъ ея головою тяжелый покровъ, ожидая удобной минуты закрыть ее: и блдна и трепетна становится миледи подъ этою тнью.

Выше-и-выше подымаются по стнамъ мрачныя сумерки, вотъ еще виднются красноватыя пятна свта на потолк, вотъ наконецъ и совершенная темь.

Весь ландшафтъ, который такъ близкимъ казался съ террасы, удалился назадъ и измнился, какъ измняется все прекрасное, все близкое, въ неясный призракъ. Кой-гд ползутъ легкіе туманы, падаетъ роса и благоуханіе садовъ отягощаетъ воздухъ. Вотъ сливаются лса въ сплошныя темныя массы, словно въ одно громадныхъ размровъ дерево. Вотъ встаетъ мсяцъ, отдляетъ въ этихъ массахъ деревья, одно отъ другаго, сверкаетъ тамъ и самъ блдными горизонтальными линіями и обращаетъ аллея и проски въ свтлыя галереи, прикрытыя фантастическимъ сводомъ.

Вотъ мсяцъ поднялся высоко я огромный замокъ, ожидающій жильцовъ, похожъ на тло безъ жизни. Теперь, пробираясь по корридорамъ, только со страхомъ можно думать о тхъ живыхъ существахъ, которымъ приходится спать въ этихъ уединенныхъ спальняхъ, а о мертвыхъ, которые ужь сыпали въ нихъ во времена давно-прошедшія, и врагу не посовтуешь задуматься. Теперь время тней, каждый уголъ кажется мрачной пещерой, каждая ступень внизъ — пропастью, теперь цвтныя стекла блднымъ и полинялымъ цвтомъ отражаются на вощеномъ полу, всякій образъ, всякую фигуру можетъ создать воображеніе изъ тяжелыхъ лстничныхъ балокъ, кром ихъ собственной, оружіе на стнахъ блеститъ какимъ-то страннымъ сверканьемъ, которое скоре похоже на украдчивое движеніе, теперь закрытые забралами шлемы съ ужасомъ заставляютъ думать, что въ нихъ скрыты человческія головы. Но изъ всхъ тней въ Чизни-Вольд, тнь надъ портретомъ миледи, въ длинной парадной зал, появляется первая и исчезаетъ послдняя, въ этотъ часъ и при этомъ лунномъ освщеніи она иметъ видъ двухъ грозящихъ рукъ, поднятыхъ надъ прекрасной головкой и готовыхъ поразить блистательную красавицу при каждомъ трепет ея сердца.

— Она нездорова, сударыня, говоритъ грумъ въ пріемной комнат мистриссъ Раунсвель.

— Миледи больна! Что съ ней?

— Он, сударыня, дурно себя чувствовали и въ послдній разъ бывши здсь, то-есть не тогда, когда изволили быть всесемейно, а когда миледи прізжали одн. Миледи въ тотъ разъ мало выходили изъ дома и, противъ обыкновенія, все сидли въ своей комнат.

— Чизни-Вольдъ, Томасъ, прибавляетъ снисходительно управительница замка: — возстановитъ здоровье миледи. Здсь такой чистый, такой благотворный воздухъ.

Томасъ, быть-можетъ, иметъ свое собственное мнніе касательно этого предмета, но онъ выражаетъ его только потираніемъ головы съ затылка къ вискамъ, и удаляется въ людскую, чтобъ, угоститься холоднымъ пастетомъ и элемъ.

Этотъ грумъ еще только плотва передъ цлымъ стадомъ акулъ.

На слдующій вечеръ являются сэръ Лейстеръ и миледи съ огромною святой и за ними тянутся вс братцы, кузены и проч. по всмъ румбамъ компаса. Съ этого времени впродолженіе нсколькихъ недль, швыряютъ взадъ и впередъ таинственные люди безъ имени и прозвища, и разсеваются по тнь частямъ государства, гд Дудль разлился золотоноснымъ и хмльнымъ ливнемъ, собственно говоря, это народъ безпокойнаго характера и нигд ничего недлающій.

При такихъ общественныхъ длахъ сэръ Лейстеръ съ пользою употребляетъ своихъ кузеновъ. Въ-самомъ-дл, что можетъ быть лучше достопочтеннаго Боба Стебльза? Кто съуметъ занять во время обда любителей охоты за пушнымъ звремъ такъ ловко, какъ займетъ онъ? Могутъ ли быть на свт джентльмены лучше кузеновъ, умющихъ захать въ избирательныя собранія, въ общинные совты, повертться тамъ-и-сямъ и выказать себя на сторон Англіи? Волюмнія, правду сказать, значительно ужь поотцвла, но она хорошаго происхожденія и многіе, даже очень-многіе высоко цнятъ ея игривую рчь, ея французскія остроты, которыя такъ ужь стары, что опять кажутся новинками. Ей принадлежитъ честь идти къ обду, опираясь на руку Дедлока, и даже привилегія пройдтись въ первой пар. При такихъ общественныхъ обстоятельствахъ танцевать, значитъ сдлать услугу отечеству и Волюмнія прыгаетъ, сколько можетъ, въ пользу неблагодарной, невознаграждающей пенсіями отчизны.

Миледи мало заботятся о многочисленныхъ гостяхъ, она все еще дурно себя чувствуетъ и потому поздно выходить изъ своей комнаты. Но при всхъ наводящихъ тоску обдахъ, при всхъ тяжелыхъ завтракахъ, плачевныхъ балахъ и другихъ скучныхъ сборищахъ, появленіе ея приносятъ радость.

Сэръ Лейстеръ считаетъ глубоко-невозможнымъ, чтобъ тотъ, кто иметъ счастіе быть допущенъ подъ покровительствующую кровлю Чизни-Вольда, могъ нуждаться въ какомъ бы то ни было отношенія, а подъ вліяніемъ совершеннйшаго самодовольствія, движется онъ, посреди гостей, какъ какой-нибудь великолпный холодильникъ.

Ежедневно рыщутъ кузены по пыли и по газонамъ, зазжаютъ въ избирательныя собранія, въ городскіе совты, въ балаганы, гд собираются податели голосовъ (въ кожаныхъ перчаткахъ и съ арапниками въ рукахъ, если дутъ въ графства, и въ замшевыхъ перчаткахъ и съ хлыстиками въ рукахъ, если дутъ въ мстечки) и ежедневно привозятъ назадъ подробные рапорты, надъ которыми въ послобденные часы трудится краснорчіе сэра Лейстера. Ежедневно Волюмнія иметъ съ сэромъ Лейстеромъ небольшой родственный разговоръ касательно состоянія націи, лающій сэру Лейстеру поводъ предполагать, что Волюмнія боле-мыслящая женщина, чмъ онъ о ней прежде думалъ.

— Какъ наши дла? говоритъ Волюмнія, скрестивъ руки: — безопасны ли мы?

Великое дло выборовъ приходитъ теперь къ концу и Дудль скоро прекратитъ разсыпанье и разливанье своей особы по алчущей Англіи. Сэръ Лейстеръ только-что входитъ въ длинную парадную залу посл обда, словно торжественная звзда, окруженная облаками кузеновъ.

— Волюмнія, отвчаетъ сэръ Лейстеръ (у него въ рукахъ газета): — мы идемъ довольно-сносно.

— Только сносно!

Хотя на двор лто, но въ собственномъ камин сэра Лейстера разведенъ огонь. Онъ садится къ камину въ свое кресло, защищенное экраномъ, и повторяетъ съ большою твердостью: — Волюмнія, мы идемъ довольно-сносно, въ словахъ его замтна примсь нкотораго неудовольствія, какъ-будто бы онъ хотлъ сказать: — смотрите на меня, я человкъ необыкновенный, и потому если я говорю ‘довольно-сносно’, то этому ‘слову нельзя приписывать его обыкновенное значеніе.

— Во всякомъ случа в-а-м-ъ нтъ оппозиціи? говоритъ Волюмнія съ самоувренностью.

— Нтъ, Волюмнія. Это несчастное государство, къ моему прискорбію, потеряло разсудокъ во многихъ отношеніяхъ, однакожъ оно…

— Не до такой степени безумно. Слава Богу, я этому очень-рада!

Послднія слова Волюмнія реставрируютъ ее снова въ милостяхъ сэра Лейстера.

Баронетъ внимательнымъ наклоніемъ головы отвчаетъ на ея умозрніе и въ этомъ нмомъ отвт такъ и видно слдующее мнніе:

‘Мыслящая женщина, хотя иногда и скора’.

По правд, замчаніе блистательнаго Дедлока, касательно вопроса объ оппозиціи, совершенно-излишне: сэръ Лейстеръ, при настоящихъ обстоятельствахъ, смотритъ на свое кандидатство какъ на огромный оптовый заказъ, требующій быстраго исполненія, что жь касается до двухъ другихъ незначительныхъ мстъ, которыя принадлежатъ ему въ Парламент, то ихъ считаетъ онъ мелочной торговлей, посылаетъ туда двухъ джентльменовъ и, указывая на нихъ своимъ прикащикамъ, говоритъ: — вы будете такъ добры, состряпаете изъ присланнаго мною матеріала двухъ членовъ Парламента.

— Къ-сожалнію, я долженъ вамъ сказать, Волюмнія, что во многихъ мстахъ народъ оказывалъ дурное направленіе духа, и что оппозиція министерству выражалась недостойно и неумренно.

— Бе-зд-ль-ни-ки! говоритъ Волюмнія.

— Даже, продолжаетъ сэръ Лeйстеръ, бросая взглядъ на кузововъ, возлежащихъ вокругъ него по софамъ и оттоманамъ: — даже во многихъ, врне сказать, въ большей части тхъ мстъ, въ которыхъ министерство имло свою партію…

(Примчаніе въ скобкахъ. Кудли и кудлисты своя партія, Дудли и дудлисты — своя).

— Даже я въ тхъ мстахъ… мн, какъ англичанину, тяжело это говорятъ — партія восторжествовала не иначе, какъ вслдствіе громадныхъ расходовъ. Сотня тысячъ, говорятъ сэръ Лейстеръ, озирая кузеновъ съ возрастающимъ достоинствомъ и съ возрастающимъ негодованіемъ: — сотни тысячъ фунтовъ стерлинговъ!

Если у Волюмніи былъ недостатокъ, такъ только о данъ — наивность. Наивность, собственно говоря, очень-идетъ къ кудрявой головк, къ коротенькому платьицу, панталончикамъ и передничку, но какъ-то не клеится съ накладной косой, румянами я розовымъ ожерельемъ. Какъ бы то ни было, только подъ вліяніемъ этой наивности Волюмнія спрашиваетъ нжно:

— Зачмъ такія суммы?

— Волюмнія! замчаетъ сэръ Лейстеръ, съ совершенной серьзностью: — Волюмнія!..

— Нтъ, нтъ, я не то хотла сказать, вскрикиваетъ Волюмнія съ своимъ любимымъ маленькимъ визгомъ: — какъ я глупа! я хотла сказать: какъ жалко, что такія суммы!

— Я очень-радъ, отвчаетъ сэръ Лейстеръ: — что вы объ этомъ жалете, Волюмнія.

Волюмнія спшитъ выразить свое мнніе, что дерзновенные должны быть причислены къ измнникамъ и партія на зло имъ должна восторжествовать.

— Я очень-радъ, Волюмнія, повторяетъ сэръ Лейстеръ, не обращая вниманія на ея поспшное выраженіе личныхъ мнній: — я очень-радъ, что вы хотли сказать: ‘какъ жалко’. Да, это очень-жалко, это позоръ избирателямъ. Что жъ касается до вашего неумстнаго и необдуманнаго вопроса, Волюмнія: ‘зачмъ?’ я вамъ отвчу на него: ‘на необходимые расходы’. И я увренъ въ вашемъ здравомъ смысл, Волюмнія, что вы не ршитесь больше развивать этого вопроса ни здсь и нигд.

Сэръ Лейстеръ считаетъ истиннымъ долгомъ взглянуть въ заключеніе на Волюмнію уничтожающимъ взглядомъ, потому-что ходитъ молва будто-бы эти необходимые расходы очень-похожи на подкупъ по-крайней-мр двухъ сотенъ избирателей, притомъ же нкоторые безжалостные остряки дали по этому поводу совть исключить изъ заздравныхъ пснопній Верхнюю Палату Парламента, замнивъ ее пснопніемъ о шести-стахъ-пятидесяти-восьми джентельменахъ весьма-слабаго здоровья.

— Я предполагаю, говоритъ Волюмнія, выждавъ нсколько минутъ посл своего наказанія: — я предполагаю, мистеръ Телькингорнъ совсмъ заработался.

— Я не знаю, отвчаетъ сэръ Лейстеръ, выпучивъ глаза: — и не знаю почему мистеръ Телькингорнъ можетъ заработаться. Я не знаю, какую онъ несетъ обязанность. Надюсь, по-крайней-мр, что онъ не кандидатъ.

Волюмнія думаетъ, что, можетъ-быть, онъ занятъ по случаю выборовъ. Сэръ Лейстеръ хотлъ бы знать, кмъ и для какой цля онъ занятъ? Волюмнія, конфузясь, предполагаетъ, что онъ занятъ кмъ-нибудь для… для… нкоторыхъ длъ… совтовъ… Сэръ Лейстеръ не думаетъ, чтобъ кто-нибудь изъ кліентовъ мистера Телькингорна нуждался въ пособіи адвоката.

Леди Дедлокъ сидитъ у открытаго окна, опершись рукою на бархатную подушку, и смотрятъ на тни, ложащіяся вдоль парка, не обращая ни малйшаго вниманія на политическій разговоръ Волюмніи съ сэромъ Лейстеромъ. Но какъ только произнесли имя Телькингорна, миледи начинаетъ прислушиваться.

Вялый кузенъ, украшенный усами, сидя въ совершенномъ изнеможеніи за оттоман, замчаетъ, картавя, что ему говогили вчегха, будтобъ мистегхъ Телькигогхнъ ухалъ куда-то на желзные заводы, чтобъ подать свое законное мнніе о какомъ-то пгхедмет и что было бы очень-забавно, еслибъ сегодня, по окончанія выбогховъ, мистегхъ Телькигогхнъ явился бы къ нимъ и пгхивезъ новости о низложеніи Кудля.

Напудренный Меркурій, подавая кофе, считаетъ, вслдствіе рчей истощеннаго кузена, своимъ долгомъ доложитъ, сэру Лейстеру, что мистеръ Телькингорнъ въ Чизни-Вольд и теперь кушаетъ. Миледи за мгновеніе ока поворачиваетъ голову отъ окна, но потомъ опять пріходить въ свое первоначальное положеніе,

Волюмнія въ восторг, что ея любимецъ здсь. Онъ такое оригинальное, такое всезнающее и ни о чемъ неговорящее созданье, что она считаетъ его истиннымъ масономъ. Она вполн убждена, что онъ глава масонской ложи, носитъ коротенькіе фартучки и почитается всеобщимъ идоламъ, эти замчанія, воодушевляютъ прелестную Волюмнію до такой степени, что она не въ-состояніи доле заниматься вязаньемъ кошелька.

— Онъ еще ни разу не прізжалъ сюда съ-тхъ-поръ, какъ я здсь, прибавляетъ Волюмнія: — я просто терзалась холодностью этого вроломнаго созданія, наконецъ я начала думать, что его нтъ на этомъ свт.

Быть-можетъ возрастающій сумракъ вечера облекаетъ лицо миледи какою-то тнью, только оно очень-мрачно, какъ-будто въ ней гнздятся мысль: ‘я желала бы, чтобъ его въ-самомъ-дл не било на этомъ свт’.

— Мистеръ Телькингорнъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — всегда принятъ здсь радушно, онъ молчаливъ везд, гд бы ни былъ. Это человкъ достойный и достойно-уважаемый.

Тощій кузенъ предполагаетъ, что онъ ‘чегхтовски богатъ.’

— Да, въ немъ нуждаются, говоритъ сэръ Лейстеръ: — платятъ ему, безъ-сомннія, хорошо и онъ принятъ почти какъ равный въ самомъ высшемъ кругу…

Вс вскакиваютъ, потому-что, какъ разъ подъ окномъ раздали выстрлъ.

— Боже мой! что это такое? вскрикиваетъ Волюмнія съ своякъ любимымъ маленькимъ визгомъ.

— Должно-быть убили крысу, говоритъ миледи.

Входитъ мистеръ Телькингорнъ въ-сопровожденіи Меркуріевъ съ лампами и свчами.

— Нтъ, нтъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — я не думаю. Вы не любите сумерекъ, миледи?

Напротивъ, миледи очень любитъ сумерки.

— А вы Волюмнія?

Оказывается, что для Волюмніи нтъ ничего восхитительне, какъ сидть и разговаривать въ потьмахъ.

— Возьмите, въ такомъ случа, огонь прочь, говоритъ сэръ Лейстеръ: — извините, Телькингорнъ. Какъ ваше здоровье?

Мистеръ Телькингорнъ подходитъ своимъ обыкновеннымъ тихимъ шагомъ, надется, что миледи здорова, понимаетъ руку сэру Лейстеру и садится на указанный ему стулъ, по другую сторону маленькаго пюпитра, употребляемаго баронетомъ при чтеніи газетъ. Сэр Лейстеръ думаетъ, что миледи можетъ простудиться, сидя у открытаго окна. Миледи очень-благодарна за его вниманіе, но она не боится простуды и любитъ дышать свжимъ воздухомъ. Сэръ Лейстеръ встаетъ, плотне закутываетъ шеіку шмеди въ шарсъ ‘ опать возвращается на свое мсто. Пользуясь зтшъ временемъ, мистеръ Тельвввгорнъ беретъ щепотку табаку.

— Ну, говорятъ сэръ Лейстеръ: — какъ шли выборы?

— О, очень, очень-вяло! Никакого шанса. Они поставили на-своемъ. Вы совершенно разбиты. Три противъ одного.

Въ этомъ состоитъ нкоторая часть политики и искусства мистера Телькингорна, онъ не иметъ никакого политическаго мннія, то-есть ровно никакого, и не принадлежитъ никакой партія, поэтому-то онъ и говоритъ: вы разбиты, а не мы.

Сэръ Лейстеръ величественно-гнвенъ. Волюминія никогда не слыхивала подобныхъ вещей.

— Вы знаете, это то мсто, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, когда опять вс смолкли: — на которое они прочили сына мистриссъ Раунсвель.

— Мсто, отъ котораго, какъ вы мн тогда очень-правильно сказали, говоритъ сэръ Лейстеръ:— онъ имлъ достаточно такту и здраваго смысла отказаться. Я ни въ какомъ случа не похвалю образа мыслей мистера Раунсвеля, образа мыслей, который онъ выказалъ здсь, бывъ не боле получаса времени, но отдамъ справедливость, что въ отказ его виднъ здравый смыслъ.

— Га! говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — однакожъ это не помшало ему быть очень-дятельнымъ на выборахъ.

Слышно, какъ спирается въ груди дыханіе сэра Лейстера, какъ онъ поспшно глотаетъ воздухъ и говоритъ задыхающимся голосомъ:

— Ясно ли я понимаю васъ, Телькингорнъ? хотите ли вы сказать, что мистеръ Раунсвель былъ дятеленъ при настоящихъ выборахъ?

— Необыкновенно-дятеленъ.

— Противъ?…

— О, разумется, противъ васъ. Онъ хорошо говорить, простъ, но увлекателенъ. Онъ производилъ потрясающій эффектъ и имлъ большое вліяніе. Относительно дловой части, онъ всхъ увлекъ за своимъ мнніемъ.

Все общество чувствуетъ, хотя и не можетъ видть за темнотою, какъ величественно и гнвно таращитъ глаза сэръ Лейстеръ Дедлокъ.

— И его сильно поддерживалъ, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, къ вид окончательнаго удара: — его сынъ…

— Его сынъ, сэръ? повторяетъ сэръ Лейстеръ, съ боязливою вжливостью.

— Да его сынъ, сэръ Лейстеръ.

— Его сынъ, который хотлъ жениться на молоденькой двочк, горничной миледи?

— Тотъ самый, сэръ. У мистера Раунсвеля только одинъ сынъ.

— Въ такомъ случа клянусь честью, говорятъ сэръ Лейстеръ, посл страшной паузы, впродолженіе которой слышно было сильное хрипніе въ его груди: — въ такомъ случа, клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь моими правилами и репутаціей, общественные шлюзы открыты и воды… гм… воды прорвались въ т предлы, въ т связи приличій, которыми держится все на земл.

Общій взрывъ негодованія всхъ родственниковъ.

Волюмнія думаетъ, что теперь настало время… понимаете, такого рода, что кто-нибудь, облеченный министерскою властью, сдлалъ бы что-нибудь. Вялый кузенъ замчаетъ, что отечество скачетъ на почтовыхъ къ чогхту.

— Прошу, говоритъ сэръ Лейстеръ, все еще задыхающимся голосокъ:— не длать на этотъ случай никакихъ боле замчаній. Комментаріи излишни. Миледи, позвольте мн замтить вамъ, касательно этой колодой двочки…

— Я не имю намренія, говоритъ миледи, глядя въ окно, и хотя тихо, но ршительно: — отпустить ее отъ себя.

— Не въ томъ дло, отвчаетъ сэръ Лейстеръ: — я очень-радъ, что вы не имете итого намренія, я хотлъ только замтить, что если вы ее считаете достойною своего покровительства, то употребите все ваше вліяніе, чтобъ снасти ее отъ этихъ коварныхъ рукъ. Укажите ей, какимъ насиліямъ могутъ подвергнуться ея принципы и сберегите ее для боле-достойнаго человка. Внушите ей, что она можетъ сыскать себ мужа, здсь въ Чизни-Вольд, который не ршится — сэръ Лейстеръ придумываетъ выраженіе и наконецъ продолжаетъ… совратить ее съ правилъ ея предковъ.

Эти замчанія сэръ Лейстеръ высказываетъ съ неизмнною вжливостью и совершеннымъ почтеніемъ, съ которыми всегда обращается къ миледи. Она только слегка киваетъ головой въ знакъ отвта.

Мсяцъ всталъ высоко и холоднымъ, блднымъ лучомъ своимъ освтилъ головку леди Дедлокъ.

— Достойно замчанія, говорятъ мистеръ Телькингорнъ: — что этотъ народъ даже очень-надмененъ.

— Надмененъ? сэръ Лейстеръ не вритъ ушамъ своимъ.

— Меня не удивитъ, если они, то-есть женихъ и вс, откажутся отъ этой двочки, но я не знаю согласится ли отказаться она, даже живя при такихъ счастливыхъ условіяхъ, въ Чизни-Вольд.

— Ну-съ… говорятъ сэръ Лейстеръ дрожащимъ голосомъ:— ну-съ, продолжайте. Вамъ это лучше извстно: вы знаете этотъ классъ народа.

— Дйствительно, сэръ Лейстеръ, отвчаетъ адвокатъ: — я говорю только о томъ, что знаю. Я могу разсказать одну исторію, если только позволитъ миледи.

Миледи наклоняетъ, въ знакъ согласія, голову, Волюмнія въ восторг. Ахъ, исторію! Наконецъ-то онъ, что-нибудь разскажетъ! и врно страшную исторію о какихъ-нибудь привидніяхъ, говоритъ Волюмнія.

— Нтъ, о плоти и крови. Мистеръ Телькингорнъ останавливается на минуту и потомъ повторяетъ нсколько боле противъ обыкновеннаго выразительнымъ голосомъ:— увряю васъ, миссъ Дедлокъ, только о плоти и крови. Подробности этой исторіи сэръ Лейстеръ, я узналъ недавно, он коротки и могутъ служить подтвержденіемъ тому, что я сказалъ. Я скрою имена дйствующихъ лицъ, надюсь, леди Дедлокъ, не сочтетъ меня невжливымъ.

При слабомъ мерцаніи огня въ камин видно, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мсяцъ, при блдныхъ лучахъ мсяца видно, что леди Дедлокъ сидитъ спокойно.

— Землякъ мистера Раунсвеля человкъ точно такихъ же правилъ и понятій, имлъ, какъ мн сказывали, дочь, которая была такъ счастлива, что обратила на себя вниманіе знаменитой леди, я говорю о знаменитой леди въ настоящемъ смысл этого слова, то-есть не только знаменитой въ его глазахъ, но и знаменитой по замужству своему съ человкомъ вашихъ достоинствъ, сэръ Лейстеръ.

Сэръ Лейстеръ, говоритъ снисходительно:

— Понимаю, мистеръ Телькингорнъ.

Въ этихъ словахъ слышится, что сэръ Лейстеръ вполн понимаетъ, что такая знаменитая леди должна казаться въ глазахъ какого-нибудь желзозаводчика сверхъестественно-знаменитой.

— Леди была богата и прекрасна, любила эту двочку, осыпала ее милостями и держала при себ. Но леди, при всей своей знаменитости имла тайну, которую хранила нсколько лтъ. Дло въ томъ, что въ молодости своей она была помолвлена съ однимъ повсой: онъ служилъ въ арміи капитаномъ и приносилъ несчастіе всему, что къ нему прикасалось. Бракъ не состоялся, но она родила ребенка, котораго онъ былъ отцомъ.

— Когда капитанъ умеръ, леди считала тайну свою недоступной, но стеченіе обстоятельствъ, о которомъ нечего упоминать, открыло эту исторію. Какъ я слышалъ, причиной къ этому была ея неосторожность, это показываетъ, какъ трудно людямъ самаго твердаго характера (я долженъ замтить, она была очень-тверда) имть всегда надъ собою власть. Открытіе этой тайны повлекло за собою, какъ вы понимаете, семейныя непріятности и раздоръ. Я предоставляю, сэръ Лейстеръ, судить вамъ объ оскорбленіи мужа. Но не въ томъ дло. Когда открытіе этой тайны дошло до слуха земляка мистера Раунсвеля, то онъ на милости знаменитой леди смотрлъ какъ на позоръ своей дочери, и вырвалъ ее изъ знаменитаго дома, какъ изъ самаго преступнаго и презрннаго мста, онъ не понималъ нисколько той чести, которую длаютъ ему и его дочери ласки знаменитой фамиліи — вотъ какъ они надменны, сэръ. Исторія моя этимъ кончается. Надюсь, леди Дедлокъ извинитъ мн ея грустное направленіе.

Со всхъ сторонъ поднялись различныя мннія, боле или мене-сходныя съ мнніемъ Волюмніи. Эта юная двственница никакъ не можетъ допустить существованіе подобной леди и считаетъ всю исторію вымысломъ. Большинство придерживается мннія вялаго кузена, которое коротко и выражается въ слдующемъ афоризм:

— ‘Чогхтъ съ нимъ, съ этимъ землякомъ, мистегха Гхаунсвеля’. Сэръ Лейстеръ все это относитъ къ пагубному вліянію Ват-Тэйлора и чертитъ въ голов свой планъ, сообразно съ этимъ мнніемъ.

Впрочемъ, вс выражаютъ очень-мало желанія разговаривать, потому-что съ началомъ необходимыхъ расходовъ кой-гд, поздно по вечерамъ сидли въ Чизни-Вольд, и это первый вечеръ, что семейство одно, безъ постителей. Ужь десять часовъ пробило, когда сэръ Лейстеръ проситъ мистера Телькингорна позвонить и велть подать свчи.

Мсяцъ покрылся облакомъ. Миледи первый разъ движется, встаетъ съ своего стула и подходятъ къ столу за водой.

Мигающіе при свт лампъ кузены спшатъ исполнить ея желаніе. Миссъ Волюмнія, всегда готовая взять, если что-нибудь предлагаютъ, беретъ также стаканъ воды и удовлетворяется однимъ глоткомъ.

Леди Дедлокъ, величественная, изящная, самовластная, поражающая собою всхъ, проходитъ длинную перспективу мимо этой нимфы, которую окончательно уничтожаетъ сравненіемъ съ собою.

ГЛАВА XLI.
Комната мистера Телькингорна.

Мистеръ Телькингорнъ входитъ въ свою комнату, устроенную въ бельведер. Онъ слегка запыхался, входя по высокой лстниц, хотя и велъ довольно-тихо. Въ лиц его можно подмтить, едва только полнть, что онъ какъ-будто собой доволенъ, какъ-будто свалялъ какую-то гору съ плечъ своихъ. Сказать о человк такъ отчетливо, такъ строго скрытномъ, что онъ торжествовалъ, это будетъ также несправедливо, какъ предположить, что онъ взволнованъ любовью, или инымъ бы то ни было чувствомъ, или вообще какой-нибудь романической слабостью. Довольно сказать, что въ немъ можно подмтить нкоторое самодовольствіе. Быть-можетъ, въ немъ есть сознаніе власти, быть-можетъ она выражается въ его походк, когда, ухвативъ одну изъ мускулистыхъ рукъ своихъ другою, закладываетъ онъ ихъ об себ за спину и безъ малйшаго шума прохаживается взадъ и впередъ.

Въ комнат стоитъ огромный письменный столъ, на немъ много лежитъ бумагъ. Лампа горятъ подъ зеленымъ колпакомъ, очки мистера Телькингорна лежатъ на стол, спокойныя кресла придвинуты, и видно, что онъ хочетъ часъ-другой заняться бумагами передъ отходомъ ко сну. Только не видать въ адвокат дловаго настроенія. Бросивъ взглядъ на документы, ожидающіе его вниманія — причемъ онъ низко нагнулся къ столу, потому-что вечеромъ плохо могъ читать печатное ‘ писанное — старикъ отворилъ оконную дверь и вышелъ на свинцовую крышу. По ней прогуливается онъ тихо взадъ и впередъ и съ удовольствіемъ вспоминаетъ — если только такой холодной человкъ, какъ онъ, можетъ имть удовольствіе — объ исторіи, которую только-что разсказывалъ внизу.

Было время, когда люди, столько знающіе, сколько знаетъ мистеръ Телькингорнъ, входили на крыши башенъ, чтобъ прочесть въ звздахъ исторію своей судьбы, мяльйоны звздъ покрываютъ и теперь небо, только блескъ ихъ блденъ при сіяніи мсяца. Если Телькингорнъ, прогуливаясь такъ методично взадъ и впередъ, ищетъ своей звзды, то эта звзда должна быть очень-тусклымъ пятнышкомъ, иначе она не пла бы такого ржаваго представителя на земл. Если онъ хочетъ прочесть свою судьбу, то, можетъ-быть, она начерчена ближе къ глазамъ его и другимъ почеркомъ.

Шагая по крыш, онъ внезапно останавливается противъ окна и видитъ въ немъ пару постороннихъ глазъ. Потолокъ въ его комнат низокъ и верхняя часть двери, противоположной окну, стеклянная, окно прикрывается ставнемъ, обитымъ байкой, но мистеръ Телькингорнъ не закрылъ ставня, потому-что, ночь тепла. Глаза, остановившіе его вниманіе, смотрятъ сквозь стекло двери при вход въ бельведеръ. Мистеръ Телькингорнъ знаетъ ихъ твердо. Давно ужъ кровь не подступала такъ близко и такъ сильно къ его щекамъ, какъ въ эту минуту, когда онъ узналъ передъ собою леди Дедлокъ.

Онъ входитъ въ комнату и леди Дедлокъ идетъ ему на встрчу, запирая за собою об двери. Въ глазахъ ея дикое безпокойство: что это, страхъ или гнвъ? Поступь ея тверда, манеры ея точно т же, какія были нсколько часовъ назадъ въ парадной зал.

Что это: страхъ или гнвъ?— трудно ршить. И то и другое можетъ покрыть блдностью прекрасное лицо.

— Леди Дедлокъ?

Она молча садится въ кресло, придвинутое къ столу, и пристально смотритъ на адвоката.

— Зачмъ вы публично разсказали мою исторію? говоритъ она.

— Мн было необходимо, леди Дедлокъ, дать вамъ почувствовать, что исторія ваша мн извстна.

— Давно ли вы ее узнали?

— Я подозрвалъ ее давно, но узналъ недавно.

— Нсколько мсяцевъ тому назадъ?

— Нсколько дней.

Онъ стоитъ передъ ней, опираясь одною рукой о спинку стула, другую заложивъ въ карманъ своей старомодной жилетки, точь-въ-точь какъ онъ не разъ стаивалъ передъ ней со дня ея замужества. Та же форменная вжливость, то же натянутое уваженіе, весьма, впрочемъ, похожее и на насмшку, то же самое непроницаемое, холодное существо и на такомъ же почтительномъ отдаленіи, которое ничмъ не можетъ сократиться.

— Слова ваши касательно бдной двушки врны?

Онъ слегка наклоняетъ и подаетъ впередъ голову, какъ-бы желая показать, что неясно понимаетъ вопросъ.

— Вы помните, что вы разсказывали. Справедливо это или нтъ? Ея друзья знаютъ также мою исторію? Говорятъ объ этомъ въ город? Исписаны ею стны и кричатъ о ней на всхъ перекресткахъ?

Такъ! Гнвъ и страхъ и стыдъ! Они борятся между собою. Какая непостижимая сила воли у этой женщины! какой смлой рукою удерживаетъ она власть надъ этими страстями! Такъ думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя передъ нею, и только на-волосъ насупивъ брови больше противъ обыкновеннаго, выдерживаетъ онъ ея взглядъ.

— Нтъ, леди Дедлокъ, это была только ипотеза, потому-что, сэръ Лейстеръ съ такою высокою надменностью смотритъ на этотъ классъ людей. Но эта ипотеза осуществится, если только они узнаютъ, что мы съ вами знаемъ.

— Слдовательно, они еще не знаютъ?

— Не знаютъ.

— Могу ли я спасти отъ позора бдную двочку?

— На это, леди Дедлокъ, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ: — я не могу произнести ршительнаго мннія.

И побуждаемый непреоборимымъ интересомъ, слдитъ онъ за ея внутренней борьбой и думаетъ:

‘Власть и сила этой женщины поразительны! ‘

— Сэръ, говоритъ она и со всею энергіею старается сжать губы, чтобъ говорить внятно: — я скажу вамъ проще, я не опровергаю вашей ипотезы. Я не только допускаю ее, но и врю въ ея справедливость точно также, какъ врите вы, потому-что я видла и поняла мистера Раунсвеля. Я знаю, что еслибъ онъ могъ узнать мою жизнь, то счелъ бы молодую двушку опозоренной за то только, что она, безъ всякаго желанія съ своей стороны, обратила на себя мое покровительство. Но я люблю ее или, лучше сказать — потому-что я больше ужь не принадлежу этимъ мстамъ — я любила ее, и если вы способны оказать вниманіе женщин, лежащей у вашихъ ногъ, и не забудете ея просьбы, то она навсегда запомнитъ ваши милости.

Мистеръ Телькингорнъ, внимательный въ высшей степени, пожимаетъ плечами съ нкотораго рода самоуниженіемъ и насупливаетъ брови еще нсколько-больше.

— Вы приготовили меня къ огласк и я вамъ за это благодарна. Чего вы хотите еще отъ меня? Нтъ ли еще чего-нибудь, что я должна исполнить? Быть-можетъ, для успокоенія моего мужа, я должна подтвердить истину вашихъ словъ? Продиктуйте мн и я все напишу, что вамъ угодно.

‘И она въ-самомъ-дл напишетъ!’ думаетъ адвокатъ, слдя за движеніемъ ея руки, твердо-взявшей перо.

— Я не намренъ утруждать васъ, леди Дедлокъ. Прошу васъ, успокойтесь.

— Я давно ожидала этого дня, какъ вы знаете, и не желаю ни сама щадить себя, ни быть пощаженной. Вы не можете сдлать для меня хуже того, что вы ужь сдлали. Говорите же, что теперь остается ?

— Леди Дедлокъ, ничего не остается больше. Я попрошу у васъ позволенья сказать вамъ нсколько словъ, когда вы перестанете говорить.

Казалось бы, имъ нечего слдить другъ за другомъ, но они пристально смотрятъ одинъ на другаго, а звзды смотрятъ на нихъ сквозь открытое окно. При блдномъ сіяніи мсяца виднются невозмутимые лса, огромный домъ и послднее жилище людей на земл — кладбище… кладбище! Гд же въ эту безмятежную ночь могильщики съ ихъ заступами? онн бы обогатили мистера Телькнигорна еще одной послдней тайной, въ добавокъ ко всмъ его тайнамъ. Родился ли его могильщикъ? выкованъ ли ему заступъ?— странные вопросы, когда подумаешь о нихъ, а, можетъ, и еще странне, когда не будешь о нихъ думать при такой звздной и лтней ночи.

— О раскаяніи, объ угрызеніи совсти, вообще о чемъ-либо подобномъ, говорить теперь леди Дедлокъ: — я не скажу вамъ ни слова. Еслибъ я и не была нма въ этомъ отношеніи , вы были бы глухи. Оставимъ это : это не для вашихъ ушей.

Онъ хотлъ-было протестовать, но она презрительнымъ мановеніемъ руки заставила его молчать.

— Я пришла, сюда, говорить съ вами о другихъ, ближе-подходящихъ къ вамъ предметахъ. Вы должны знать, что брильянты мои цлы, ихъ могутъ отъиекать въ моемъ будуар, точно также цлы вс мои богатый платья, вс находящіяся у меня цнныя вещи. Я взяла съ собою нсколько денегъ — замтьте, однакожь, очень-немного. Чтобъ не возбудить подозрній, я въ чужомъ плать и ухожу отсюда навсегда. Вотъ что я хотла вамъ сказать. Доведите слова мои до свднія того, кому слдуетъ.

— Извините меня, леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, съ полнымъ спокойствіемъ , — и несовершенно-ясно понимаю васъ. Вы уходите?…

— Навсегда. Я оставляю Чизни-Волдъ сегодня ночью, сейчасъ.

Мистеръ Телькингорнъ качаетъ головой. Миледи встаетъ, но онъ не отводитъ даже и руки отъ стула, не вынимаетъ руки изъ кармана своего старомоднаго жилета, а только качаетъ головой.

— Какъ, мн не уходить отсюда ?

— Не уходить, леди Дедлокъ.

— Знаете ли, какое облегченіе Чизни-Вольду принесетъ мое бгство? Забыли вы о томъ пятн и позор, который лежитъ на этомъ замк? и гд этотъ позоръ и что этотъ позоръ?

— Нтъ, леди Дедлокъ, я пе забылъ.

Не удостоивъ его больше ни однимъ словомъ, она идетъ къ двери и ужь готова отворить ее, какъ мистеръ Телькингорнъ останавливаетъ ее, онъ говоритъ неподвижно, не пошевеливъ ни ногою, ни рукою, ни даже не возвысилъ своего голоса.

— Леди Дедлокъ, будьте такъ добры, остановитесь и выслушайте меня, въ противномъ случа, прежде чмъ вы дойдете до лстницы, я позвоню во вс колокольчики дома и тогда долженъ буду разсказать все, что мы съ вами знаемъ, въ присутствіи всхъ гостей и всей прислуги.

Онъ побдилъ ее. Она колеблется, дрожитъ и въ волненіи прикладываетъ руку къ своей голов — слабые признаки для всякаго другаго, но дли испытаннаго глаза мистера Телькингорна они достаточны , онъ понимаетъ ихъ.

Онъ тотчасъ же посл этого говоритъ :

— Будьте такъ добры, выслушайте меня, леди Дедлокъ.

И указываетъ ей на стулъ, съ котораго только-что она встала. Она медлитъ, но онъ указываетъ ей снова н она садится.

— Отношенія наши, леди Дедлокъ, несчастны, но, не считая себя причиною этого несчастія, я не прошу у васъ прощенья. Положеніе мое относительно сэра Лейстера вамъ такъ-хорошо извстно, что вы давно знаете, какъ я всегда искалъ случая открыть эту тайну.

— Сэръ, отвчаетъ она, не сводя глазъ съ пола, на которомъ теперь сосредоточено ея вниманіе:— лучше было бы, еслибъ я ушла. Вы удержали меня напрасно. Мн боле нечего сказать вамъ.

— Простите меня, леди Дедлокъ, если я заставлю васъ выслушать еще нсколько словъ.

— Я буду слушать васъ у окна: здсь мн душно.

Въ пронырливомъ взгляд адвоката можно было прочесть минутное опасеніе при движеніи миледи къ окну, ему показалось, что она питаетъ въ душ намреніе сброситься внизъ и, пораженная выступивши карнизами стны, бездыханная, упадетъ на террасу, но это опасеніе было мгновенно, наблюденія надъ ея холоднымъ лицомъ, этимъ прямымъ, смлымъ взоромъ, съ какимъ она смотрла не внизъ, а на звзды, успокоиваютъ адвоката.

— Леди Дедлокъ, говоритъ онъ, стоя два шага позади ея : — до-сихъ-поръ я еще и самъ не ршился, какой принять образъ дйствій, до-сихъ-поръ я еще не обдумалъ положительно, какъ я долженъ идти впередъ, а потому, пока я прошу васъ держать исторію вашу въ такой же тайн, въ какой вы держали ее до-сихъ-поръ, и не удивляться, что и я буду на этотъ счетъ совершенно — нмъ.

Онъ замолчалъ, выжидая отвта, но отвта не было.

— Извините меня, леди Дедлокъ, но это весъма-важное обстоятельство. Удостоиваете ли вы меня вашимъ вниманіемъ?

— Я васъ слушаю.

— Благодарю васъ. Я, разумется, въ этомъ не сомнваюсь, зная необычайную силу вашего характера, и потому вопросъ этотъ могъ бы быть лишнимъ съ моей стороны. Но я люблю, или, лучше сказать, имю привычку знать наврное дорогу, по которой иду. Главное вниманіе мое въ этомъ несчастномъ дл обращаетъ па себя сэръ Лейстеръ.

— Такъ зачмъ же, говоритъ она задыхающимся голосомъ и не отводя мрачнаго взора отъ отдаленныхъ звздъ : — вы удерживаете меня въ этомъ дом?

— Потому-что все мое вниманіе обращаетъ на себя о-н-ъ. Леди Дедлокъ, мн нтъ надобности говорить вамъ, что сэръ Лейстеръ надменный человкъ, что его довріе къ вамъ высоко и что онъ легче поврить паденію съ неба этого мсяца, чмъ вашему паденію, какъ его жены.

Дыханіе спирается въ ея груди, она дышетъ тяжело и прерывисто, но стоитъ такъ же гордо, такъ же непреклонно, какъ онъ тысячу разъ видывалъ ее посреди блестящаго общества.

— Я говорю вамъ, леди Дедлокъ, что считаю боле-возможнымъ собственными руками вырвать съ корнемъ любое дерево изъ этой земли, чмъ поколебать довріе сэра Лейстера къ вамъ, или разрушить союзъ, васъ соединяющій. Даже теперь, имя противъ васъ такія ясныя улики, я все-таки не ршаюсь открыть ему глаза, я не боюсь, что онъ не повритъ, нтъ, это и для него невозможно, но потому, что ничто не можетъ его приготовить къ этому удару и онъ его не перенесетъ.

— Ни даже мой побгъ? отвчаетъ она : — подумайте объ этомъ.

— Побгъ вашъ, леди Дедлокъ, откроетъ всю истину, тысячу разъ откроетъ и всмъ и каждому, и тогда спасти честь фамиліи отъ позора будетъ, разумется, невозможнымъ, хотя даже на одинъ день.

Въ отвт его слышна твердая ршительность, недопускающая никакого возраженія.

— Если я говорю , что сэръ Лейстеръ обращаетъ на себя все мое вниманіе, то подъ его именемъ разумю я и честь всей фамиліи Дедлоковъ. Сэръ Лейстеръ и баронство, сэръ Лейстеръ и Чизни-Вольдъ, сэръ Лейстеръ и его предки (мистеръ Телькингорнъ очень-сухъ при этомъ перечн) какъ вамъ извстно, леди Дедлокъ, это одно и то же.

— Продолжайте.

— Потому-то, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, своимъ обыкновеннымъ голосомъ:— мн надо долго и серьзно подумать. Если возможно , то исторія ваша должна быть скрыта отъ свта, но какъ она можетъ быть скрыта, если сэръ Лейстеръ лишится разсудка, или будетъ лежать на смертномъ одр, если завтра утромъ я нанесу ему этотъ ударъ? Какъ объяснить передъ обществомъ мгновенную въ немъ перемну? Что привело его въ такое положеніе? Что посяло между вами раздоръ? Эти вопросы, леди Дедлокъ, подымутъ дйствительно крики на всхъ перекресткахъ, прибьютъ афиши на всхъ стнахъ улицъ, и вы не должны забывать, миледи, что эта молва будетъ поражать не одну васъ (васъ я не имю здсь въ виду), но вашего мужа, леди Дедлокъ, вашего мужа.

Онъ все боле-и-боле становится откровеннымъ, но ни на волосъ не возвышаетъ своего голоса.

— Съ другой стороны, продолжаетъ онъ:— сэръ Лейстеръ любитъ васъ до безумія, и онъ будетъ не въ-состояніи преодолть это безуміе и тогда, когда узнаетъ то, что съ вами знаемъ. Я беру, разумется, крайность, только это такъ, а если это такъ, то лучше, можетъ-быть, чтобъ онъ ничего не зналъ. Лучше вообще, лучше для него, лучше для меня. Вс эти обстоятельства я долженъ сообразить, и потому въ сію-минуту очень-трудно на что-нибудь окончательно ршиться.

Она стоитъ безмолвно и смотритъ на т же звзды, а звзды меркнутъ и, кажется, будто ихъ блдность заставляетъ блднть и миледи.

— Теперь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ: — я долженъ руководствоваться обстоятельствами. И пока прошу васъ хранить все въ тайн, и я то же буду длать съ моей стороны.

— То-есть я должна влачить мою жизнь и ожидать пытки со дня на день, по вашему приказанію? говоритъ она, все еще смотря на небо.

— Да, я боюсь, что это гакъ, леди Дедлокъ.

— Вы считаете необходимымъ приковать меня къ позорному столбу?

— Я увренъ въ необходимости того, что вамъ предлагаю.

— И я должна еще быть на этой блистательной сцен, на которой играла такъ долго? и подмостки подо мною должны рухнуть по вашему мановенію? говоритъ она медленно.

— Не безъ предувдомленія васъ, леди Дедлокъ. Я не сдлаю ни шага, не сообщивъ объ этомъ предварительно вамъ.

Она предлагаетъ ему вопросы точно такъ, какъ-будто бы говорила во сн, или твердила наизусть урокъ.

— Мы должны встрчаться попрежнему?

— Попрежнему, если вы позволите.

— Ни должна скрывать мой позоръ, какъ скрывала его такъ долго?

— Какъ скрывали его — да. Я бы самъ не коснулся этого предмета, леди Дедлокъ, но теперь позвольте замтить вамъ, что эта тайна не должна вамъ казаться въ настоящее время тягостне. Она не была ни лучше, ни хуже, чмъ теперь. Конечно, она теперь стала мн извстна, но я думаю, мы никогда не доврялись одинъ другому.

Нсколько минутъ простояла она въ молчаливой задумчивости и потомъ спросила:

— Больше ничего вы не имете мн сказать теперь?

— Я хотлъ бы знать, леди Дедлокъ, согласны ли вы со мною и оправдываете ли вы мои поступки, говоритъ методически мистеръ Телькингорнъ, медленно потирая себ руки.

— Можете знать.

— Хорошо. Теперь я, какъ дловой человкъ, только бы желалъ, чтобъ вы дали слово въ случа, если это обстоятельство откроется сэру Лейстеру, подтвердить, что въ моемъ разговор съ вами я единственно старался о томъ, чтобъ сохранить его честь, его репутацію, его званіе, я бы желалъ то же самое исполнять и относительно васъ, леди Дедлокъ, но — увы! это невозможно.

— Я буду свидтельствовать о вашей преданности, сэръ.

Передъ этимъ отвтомъ и посл него она стоитъ задумчиво нсколько секундъ, потомъ поворачивается къ двери и идетъ тмъ же надменнымъ, тмъ же величественнымъ шагомъ, какъ и всегда. Мистеръ Телькингорнъ отворяетъ предъ ней об двери точно такъ же, мы сдлалъ бы это вчера, или какъ сдлалъ бы это десять лтъ назадъ, и отвшиваетъ ей свой старомодный, глубокій поклонъ, но несовсмъ-обыкновенный взглядъ бросаетъ на него прелестная головка, скрываясь въ темнот, и несовсмъ-обыкновенно (хотя различіе было а ускользающее) принимаетъ законникъ этотъ взглядъ. Оставшись наедин, онъ обдумываетъ, что женщина была не подъ вліяніемъ своего обыденнаго принужденія.

Врне могъ бы понять онъ внутреннюю борьбу этой женщины, еслибъ видлъ, какъ металась она по своей комнат съ закинутыми назадъ волосами, ломая руки, врне бы понялъ онъ, еслибъ видлъ онъ эти женщина безъ усталости, несмотря на позднее время ночи, ходила взадъ и впередъ по Террас Привидній, сопутствуемая роковыми шагами.

Но адвокатъ, по ея уход, закрылъ окно, задернулъ занавсъ, легъ на постель и заснулъ. И когда померкли звзды и блдный день заглянулъ въ комнату бельведера, старое лицо соннаго адвоката какъбудто вызывало могильщиковъ и ихъ заступы.

Тотъ же блдный день, заглянувъ въ собственную спальню сзра Лейстера, видитъ какъ знаменитый баронетъ прощаетъ кающееся отечество въ величественно-снисходительнонъ сн, такъ же видитъ онъ, какъ во сн вступаютъ кузены въ различныя офиціальныя должности, главная обязанность которыхъ состоитъ единственно въ полученіи жалованья, какъ двственная Волюмнія предлагаетъ свою руку и приданое въ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ старому, отвратительному генералу, ротъ котораго полонъ фальшивыхъ зубовъ, какъ фортепьянныхъ косточекъ, но генералъ заслуживаетъ удивленіе всего Бата и страхъ многихъ обществъ, заглядываетъ блдный день также и въ чердаки и свтелки, на дворы и конюшня, гд спитъ незадорное самолюбіе въ дворницкихъ конурахъ и бредитъ о блаженств, неразлучномъ съ волей и прихотью.

Всходитъ солнце и сдергиваетъ за собою весь покровъ ночи, весь бредъ я сладкія мечты, будитъ дремлющій листъ и цвтокъ, будитъ животныхъ бродящихъ, летающихъ и ползущихъ, будитъ садовниковъ и бредутъ они по газону, топча изумрудныя, яхонтовыя и жемчужныя капля росы, и вздымаетъ онъ высоко къ небу дымъ изъ дятельныхъ кухонь. Наконецъ будитъ онъ и беззаботнаго мистера Телькингорна, и адвокатъ узнаетъ, проснувшись, что сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ спокойно провели ночь въ своемъ благополучномъ замк и готовы гостепріимно принимать всхъ въ Линкольншайр.

ГЛАВА XLII.
Контора мистера Телькнигорна.

Съ зеленющихъ нивъ, осненныхъ широковтвистыии дубами дедлоковскаго помстья, переносится мистеръ Телькингорнъ въ удушливую жару и пыль Лондона. Способъ перемщенія его съ одного мста на другое — также одна изъ его тайнъ. Онъ отправляется въ Чизни-Вольдъ точно такъ, какъ-будто-бы шелъ изъ своего кабинета въ другую комнату, и возвращается изъ Чизни-Вольда въ Лондонъ такъ, что и не узнаешь, уходилъ Ли онъ съ Полей Линкольнской Палаты, или нтъ. Никогда не надваетъ онъ дорожнаго платья и некогда ни съ кмъ не говоритъ о своихъ поздкахъ. Онъ также незамтно исчезъ сегодня утромъ изъ своего бельведера въ Чизни-Вольд, какъ неожиданно является вечеромъ въ собственной своей квартир.

Подобно черноперой лондонской птиц, изъ породы тхъ, которыя вьютъ гнзда на этихъ благотворныхъ поляхъ, гд вс овцы употребляются на пергаментъ, вс козы — на парики, вс луга — на рынки, возвращается тайно домой прокопченный и завялый адвокатъ. Несмотря на то, что онъ живетъ посреди людей, съ людьми не ведетъ онъ дружескаго знакомства, дожилъ онъ до преклонныхъ лтъ, но не испыталъ сладостныхъ дней счастливой юности, и, привыкнувъ сновать свою паутину въ углахъ и закоулкахъ человческой природы, забылъ, что у нея есть обширныя и свтлыя стороны. Въ горнил, изъ закалной мостовой я накалныхъ стнъ строеній, высохъ онъ, какъ тонкая дрань, и жаждущая душа его въ-состоянія мечтать только о столтнемъ, густомъ какъ масло, портвейн.

Фонарщикъ ужъ подставлялъ лстницу къ фонарямъ, освщающимъ ту сторону Полей Линкольнской Палаты, на которой живетъ мистеръ Телькингорнъ, когда сей достославный жрецъ фешенебельныхъ такъ только еще являлся на свой дворъ.

Входя по лстничнымъ ступенямъ вверхъ, замчаетъ адвокатъ улыбающуюся я Кланяющуюся фигурку маленькаго человчка.

— Уже-ли это Снегсби?

— Точно такъ, сэръ. Надюсь, вы, слава Богу, здоровы. Я-было заходилъ къ вамъ и теперь иду домой.

— Вотъ что! Зачмъ же вы заходили ко мн?

— Сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби, наклоняя шляпу на-беку въ знакъ особеннаго почтенія къ своему постоянному покупатели: — мн хотлось молвить вамъ словца два.

— Можете вы переговорить со мной на лстниц?

— Совершенно могу, сэръ.

— Говорите.

Законникъ поворачивается, кладетъ руку на желзныя поручи лстницы и наблюдаетъ за фонарщикомъ, зажигающимъ фонаря на двор.

— Дло касается… говоритъ мистеръ Снегсби тихимъ и таинственнымъ голосомъ: — дло касается, сэръ, до чужестранки.

Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на него съ удивленіемъ.

— Какая чужестранка? говорятъ онъ.

— Чужестранка, сэръ, француженка, если я не ошибаюсь. Я самъ незнакомъ съ этимъ языкомъ, сэръ, но, по манерамъ и наружности, думаю, что она француженка, по-крайней-мр непремнно ужъ чужестранка. Я видлъ ее у васъ, сэръ, когда имлъ честь исполнять съ мистеронъ Бакстомъ нкоторое порученіе касательно мальчика…

— А, понимаю, mademoiselle Hortense.

— Очень можетъ быть, сэръ. Мистеръ Снегсби прокашливается почтительно въ шляпу.— Я, изволите видть, съ трудомъ произношу чужестранныя имена вообще, но увренъ, что вы произносите правильно, именно Мууу… но никакое отчаянное усиліе не можетъ пособить горю, и мистеръ Снегсби откашливается извинительно.

— Что жъ вы имете сказать о ней? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Вотъ что, сиръ, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, осняя ротъ свой, для большей таинственности, шляпой: — она крпко нападаетъ на меня, сиръ. Семейное счастье мое велико, такъ велико, какъ только можно желать, мистеръ Телькингорнъ, но изволите видть, жена моя ревнива — отъ слова не станется — очень-ревнива. И теперь, сэръ, посудите сами мое положеніе: чужестранка, въ нкоторомъ род, изъ-себя очень-недурна и приходитъ однажды ко мн въ лавку, разъ-то ничего бы, нтъ, ее — отъ слова не станется — нелегкая суетъ всякой день къ намъ на дворъ. Что бъ ей, кажется, слоняться на двор?… такъ нтъ… вдь это, знаете, сэръ… ну, словомъ, обсудите сами, сэръ…

Мистеръ Снегсби, высказавшись съ очень-плачевными гримасами, дополняетъ рчь свою въ род уясненія горестнаго состоянія души кашлемъ, примняющимся на всякій случай:

— Что жь вы объ этомъ думаете? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Я былъ увренъ, что вы поймете мое положеніе, сиръ, отвчаетъ Снегсби: — если потрудитесь вникнуть въ раздражительность жены моей. Извольте видть: чужестранка, имя которой вы только-что произнесли совершенно-правильно, должна-быть очень-бойкая женщина, она на-лету схватила, въ тотъ, помните, сиръ, вечеръ, слово Снегсби, давай наводить обо мн справки и шасть къ намъ въ обденное время. Теперь Крикса, горничная наша, знаете, существо робкое, страдаетъ — отъ слова не станется припадками, перепугалась страшной этой Му… то, понимаете, чужестранки-то, а вдь она, сэръ, такъ поглядываетъ странно и такъ говоритъ быстро, что, дай Богъ, мужчин устоять на ногахъ, такъ вотъ Крикса-то, сэръ, перепугавшись и полетла съ лстницы внизъ головой, растянулась на полу, да изъ одного обморока въ другой — и пошла потха. Къ-счастью, вс хлопоты по кухн пали на мою жену, я я одинъ остался при лавк. Вотъ, сэръ, входитъ она въ лавку и говорить: ‘мистеръ Телькингорнъ меня къ себ не пускаетъ, такъ я хочу быть здсь и добьюсь чего хочу’. Съ-тхъ-поръ и начала слоняться, сэръ, именно слоняться, говорятъ мистеръ Снегсби, съ особеннымъ выраженіемъ: — всякой день у насъ на двор. Судите сами, какія отъ этого могутъ выйдти послдствія. Ужь не только жен, да, чего-добраго, и сосдямъ могутъ взбрести въ голову такія умозаключенія, что Боже упаси. Между-тмъ, какъ мн, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби съ отчаяннымъ трясеньемъ головы: — клянусь вамъ, и въ голову никогда не приходятъ никакія чужестранки, видывалъ ихъ въ-старину съ метелками и грудными дтьми, а ныньче видаю съ тамбуриномъ и въ серьгахъ — вотъ и все.

Мистеръ Телькингорнъ слушаетъ очень-серьзно исповдь мистера Снегсби и, дослушавъ до конца, говоритъ:

— Все, Снегсби?

— Все, сэръ, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ такимъ кашлемъ въ кулакъ, который ясно говоритъ: ‘съ меня и этого будетъ, сэръ!’

— Не знаю, чего хочется mademoiselle Гортензіи, говоритъ адвокатъ: — она просто сумасшедшая, я полагаю.

— Хотя бы и съумасшедшая, сэръ, жалобно говоритъ мистеръ Снегсби: — все-таки плохое это утшеніе, того-и-гляди, собьетъ съ толку все семейство.

— Разумется, разумется, отвчаетъ адвокатъ: — этому надо положить конецъ. Я понимаю, какъ вамъ непріятны ея посщенія. Вотъ вы что сдлайте: первый разъ, какъ она явится къ вамъ, отправьте ее ко мн.

Мистеръ Снегсби просіялъ радостью, отвсивъ множество поклоновъ, прокашливается онъ слегка и уходитъ. Мистеръ Телькингорнъ подымается выше и разсуждаетъ, должно думать, такимъ-образомъ:

‘Ужь эти женщины! отъ нихъ только и толку на земл, что хлопоты, да безпорядки. Неусплъ еще съ барыней сладить, глядь, тутъ горничную на шею навязываютъ. Да эту-то я скоро угомоню’.

Размысливъ, отворяетъ онъ дверь, ощупью бредетъ по темнымъ комнатамъ и засвчиваетъ огонь. Свчи горятъ неярко и аллегорія на потолк плохо видна, но осанистый римлянинъ, смло-выскочившій изъ облаковъ, виднъ ясно. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ не удостоиваетъ его своимъ вниманіемъ, онъ достаетъ изъ боковаго кармана маленькій ключикъ, отпираетъ имъ ящикъ, изъ ящика достаетъ другой ключъ, имъ отпираетъ сундукъ, изъ сундука вынимаетъ третій ключъ и такъ дале, пока наконецъ не попадаетъ на ключъ отъ виннаго погреба, куда и готовится спуститься за своимъ столтнимъ портвейномъ. Вотъ беретъ онъ свчку и идетъ было къ двери, вдругъ раздается стукъ.

— Кто здсь? Ага, мистриссъ, это вы? Кстати пожаловали, очень-кстати! Мн только-что говорили о васъ. Ну-съ, что вамъ нужно?

И привтствуя mademoiselle Гортензію такими нжными выраженіями, адвокатъ ставитъ свчку на каминъ въ комнат своего писаря и постукиваетъ ключомъ по сухимъ, впалымъ щекамъ своимъ. Mademoiselle Гортензія, молча, сверкаетъ глазами по сторонамъ и тихо затворяетъ дверь.

— Мн стоило большаго труда отъискать васъ дома, сэръ, говоритъ она.

— Вотъ что!…

— Да, сэръ, я была у васъ нсколько разъ, но мн всегда говорили, что или васъ нтъ дома, или вы заняты, или вы не хотите меня принять.

— Вамъ говорили совершенно-врно.

— Вздоръ, лгали!

Иногда въ mademoiselle Гортензіи много страшнаго, такъ и кажется что она прыгнетъ, какъ тигрица, и невольно испугаешься ея и отступишь шага два назадъ. Такое чувство страха гнздится въ настоящую минуту въ мистер Телькингорн, онъ уступаетъ ему, а француженка съ полузакрытыми глазами только презрительно улыбается, качаетъ головой и бросаетъ по сторонамъ взгляды.

— Ну мистриссъ, говоритъ адвокатъ, нетерпливо постукивая ключомъ о каминъ: — если вамъ, что-нибудь надо, такъ говорите сейчасъ же.

— Вы дурно поступили со мной, сэръ. Вы поступили со мной низко.

— Низко? повторяетъ законникъ, потирая ключомъ себ носъ.

— Да, низко и подло, говорю я вамъ. Вы обманули меня. Вы заставили меня надть то платье, въ которомъ, можетъ-быть, была миледи, заставили меня прійдти сюда, разъиграть комедію съ мальчикомъ… Что? неправда? говорите! и тигрица снова готова сдлать прыжокъ за свою жертву.

‘Ты зелье, страшное зелье’, думаетъ про себя мистеръ Телькингорнъ, смотра на все разсянно.

— Ну что жъ, холопка, вдь теб за это и заплачено, говорятъ онъ.

— Не ты ли заплатилъ! отвчаетъ она съ бшенствомъ: — ты далъ мн два соверина — вотъ они, проглоти изъ самъ, старый, если хочешь, и съ этими словами она бросаетъ деньги почти въ него и съ такою силою, что они сдлали по полу нсколько рикошетовъ прежде, чмъ полетли въ углы, гд, повертясь, улеглись спокойно.

Мистеръ Телькингорнъ потираетъ ключомъ себ голову, а mademoiselle Гортенція саркастически смется, повторяя: — ты заплатилъ! ты заплатилъ!

— Стало-быть ты очень-богата, прелестный другой мой, говоритъ адвокатъ: — что бросаешь деньги на полъ.

— Я богата, я очень-богата, отвчаетъ она: — только злобой и ненавистью. Я ненавижу миледи отъ всего моего сердца — ты это знаемъ.

— До-сихъ-поръ не зналъ.

— Ты зналъ и зналъ очень-хорошо, потому и просилъ достать теб нкоторыя свднія. Ты зналъ, что я en-r-r-r-r-age.

И такое количество r-омъ, съ которыми произнесла mademoiselle Гортенція слово enrage, казалось ей недостаточнымъ для выраженія ея гнва, потому она еще сжимаетъ зубы, скрежещетъ ими и ломаетъ пальцы на рукахъ.

— Такъ я зналъ? такъ я зналъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, разсматривая бородку ключа.

— Безъ-сомннія зналъ. И правъ: я ненавижу ее, говоритъ mademoiselle Гортенціи, смотря на мистера Телькингорна черезъ плечо.

— Ну-съ, больше вы ничего не имете сказать мн, mademoiselle?

— Я безъ мста, сэръ. Помстите меня, пристройте меня на хорошихъ условіяхъ. Если вы не хотите, или не можете этого вдлать, то дайте мн средства отмстить миледи, опозорить ее, обезчесть ее.

Я пособлю вамъ. Вы вдь добиваетесь этой цли — я знаю! все знаю!

— Вы, кажется, ужь черезчуръ много знаете, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Разв я говорю неправду? Разв я такъ глупа, какъ маленькій ребенокъ? Ужели вы меня заставите врить, что вся эта продлка съ грязнымъ мальчикомъ была только вслдствіе вашего пари съ кмъ то. О! Боже мой, о mon Dieu! я не такъ глупа! я не такъ глупа! и черные глаза ея, кажется, были закрыты и открыты въ одно и то же время.

— Выслушайте меня, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькнигорнъ, постукивая по подбородку ключомъ и смотря на нее равнодушно: — отъ что я вамъ скажу…

— Я! выслушать васъ! перебиваетъ его mademoiselle Гортензія въ гнвнымъ и грознымъ киваньемъ головы: — выслушать васъ!..

— Вы, пожаловали сюда, продолжаетъ адвокатъ, не обращая на нее вниманія: — съ очень-умренной просьбою, которую сейчасъ изложили, если эта просьба не исполнится, такъ вы, чего добраго, пожалуете сюда опять?

— Да, опять, говоритъ mademoiselle Hortense еще съ боле-гнвнымъ и боле грознымъ киваньемъ головы:— еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!

— И веля васъ здсь не пріймуть, вы, можетъ-быть, захотите прогуляться и опять къ мистеру Снегсби.

— Да, опять, повторяетъ mademoiselle, съ совершенною ршимостью: — еще опять и еще опять и тысячу разъ опять!

— Очень-хорошо. Теперь позвольте посовтовать вамъ, mademoiselle Hortense, взять свшу и поискать ваши совериды. Я думаю, вы ихъ найдете за перегородкой моего писаря, гд-нибудь въ углу.

Mademoiselle Hortense презрительно смется, глядя черезъ плечо на адвоката.

— Вы не хотите?

— Не хочу!

— Очень-хорошо. Чмъ бдне вы, тмъ, стало-быть, богаче я. Теперь къ длу. Видите ли вы, мистриссъ, вотъ этотъ ключъ отъ моего виннаго погреба? Большой ключъ, не правда ли? но тюремные ключи побольше и потяжеле его. Въ этомъ государств есть исправительные домы, двери у этихъ домовъ крпки, очень-крпки, и я боюсь, что особ съ вашимъ темпераментомъ и съ вашею дятельностью не понравится посидть тамъ даже нсколько часовъ. Что вы на это скажете?

— Я скажу, отвчаетъ mademoiselle Hortense, совершенно-спокойнымъ и твердымъ голосомъ: — что ты подлый мошенникъ!

— Можетъ-быть, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ спокойно, высмаркиваясь: — не и не спрашиваю вашего мннія обо мн, а я спрашиваю ваше мнніе о тюрьм.

— О тюрьм я ничего не думаю. Что мн до нея за дло?

— Что вамъ за дло? говоритъ законникъ, укладывая медленно носовой платокъ въ карманъ и поправляя воротнички — а вотъ что я вамъ скажу: законъ въ нашей доброй Англіи строго запрещаетъ безпокоить гражданъ посщеніями противъ ихъ желанія, и если онъ узнаетъ, что кто-нибудь, хотя бы это была и женщина шатается въ чужіе домы противъ желанія владтелей, онъ деспотически предписываетъ схватить эту женщину, посадитъ въ тюрьму водъ строгій надзоръ и запираетъ ее тамъ.

— Въ-самомъ-дл? отвчаетъ mademoiselle Гортензія, въ томъ же шутливомъ тон: — это очень-забавно, сэръ, право очень-забавно. Только мн до этого никакого нтъ дла.

— Любезный другъ мой, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:— попробуйте еще разъ прійдти ко мн, или къ мистеру Снегсби, такъ вы узнаете, какое вамъ до этого дло.

— Если я прійду еще разъ, такъ вы, пожалуй, меня посадите въ тюрьму?

— Пожалуй посажу.

Разумется, пна у рта mademoiselle Гортензіи была бы несовмстна съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа, въ какомъ она теперь находится, но право, еслибъ еще немножко, тигрица забрызгала бы ядовитой пной лицо знаменитаго адвоката.

— Однимъ словомъ, мистриссъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ:— мн очень-непріятно оскорбить васъ, но если вы еще разъ пожалуете сюда безъ приглашенія, или къ мистеру Снегсби, я вынужденъ буду передать васъ въ руки полиціи. Полиція очень-вжлива съ дамами, но грубо обращается съ безпокойными тварями — слышишь ли ты это, холопка!

— Не посмешь, старый! шипитъ mademoiselle Гортензія: — я докажу теб, что ты не посмешь!

— И если, продолжаетъ законникъ, не обращая никакого вниманія на шипніе тигрицы: — и если, холопка, я помщу тебя въ надежныя руки, то много утечетъ воды, пока снова получишь ты свободу.

— Не посмешь, негодяй, не посмешь! шипла mademoiselle, вытягивая впередъ руки.

— А теперь пока, говоритъ адвокатъ, все-таки не обращая на нее никакого вниманія: — я совтую теб убраться и очень, очень подумать прежде, чмъ захочешь снова пожаловать сюда.

— Совтую теб, старикъ, подумать, не одинъ разъ о томъ, что ты врешь! отвчаетъ Гортензія.

— Ты была отпущена твоей леди, замчаетъ мистеръ Телькингорнъ, провожая ее съ лстницы: — какъ безпокойная и дерзкая двка, теперь ты принимаешься за другія глупости, такъ совтую теб выучатъ наизусть, мистриссъ, слдующее все, что я говорю, то думаю, и чмъ грожу, то исполню.

Mademoiselle Hortense спускается съ лстницы не отвчая и не оборачиваясь. Адвокатъ спускается также, но только въ винный погребъ, достаетъ оттуда покрытую паутиной и заросшую мхомъ бутылочку портвейна, и возвратясь въ свой кабинетъ, садится въ кресло и наслаждается своимъ столтнимъ винцомъ. По-временамъ, закинувъ голову назадъ, видитъ онъ осанистаго римлянина, указывающаго на аллегорію и облака.

ГЛАВА XLIII.
Разсказъ Эсири.

Нечего говорить, какъ часто задумывалась я о судьб моей матери, и какъ тяжело было моему сердцу не считать ея въ живыхъ. Я не смла приблизиться къ ней, напомнить ей о себ письменно, потому-что опасность, которой она ежедневно подвергалась, вселяла въ меня непреоборимый страхъ. Знать, что жизнь моя есть единственный укоръ матери — невыносимая пытка. Я не смла нетолько произносить ея имя, но, кажется, боялась даже и выслушать его. Если когда-нибудь въ моемъ присутствіи разговоръ склонялся на Чизни-Вольдъ, на сэра Лейстера Дедлока… на леди Дедлокъ, что, разумется, случалось довольно-часто, я старалась не прислушиваться къ этому разговору, уходила изъ комнаты съ единственною цлью, чтобъ какъ-нибудь случайно, словомъ или выраженіемъ лица, не измнить тайн, которую я считала священнымъ долгомъ хранить такъ глубоко, какъ могла.

Но съ какимъ наслажденіемъ вспоминала я звуки материнскаго голоса, когда оставалась одна, какъ жаждала я повторенія этихъ сладкихъ, нжныхъ звуковъ, которымъ суждено было невозвратно и только однажды коснуться моего слуха! Съ какимъ чувствомъ я тысячу разъ проходила мимо порога городскаго отеля Дедлоковъ, не смя и не пятая никогда надежды заглянуть туда. Я видла еще разъ мою мать: это было въ театр — Боже! сколько непонятныхъ, неизъяснимыхъ чувствъ взволновалось въ истерзанной груди моей. Но всему конецъ. Все прошло и прошло навсегда. Судьба моя была такъ счастлива! Но врядъ ли могу я сказать что-нибудь исключительно о себ, разсказъ мой будетъ только повстью о доброт и великодушіи окружающихъ меня благодтелей.

Соединясь снова въ Холодномъ Дом, мы очень-часто поговаривали о Ричард. Грустно было милочк моей, очень-грустно обвинять своего прекраснаго кузена, но длать нечего, этого требовала справедливость, хотя любовь и не позволяла сердиться на милаго Рика, даже за его поступки противъ мистера Жарндиса. Опекунъ мой щадилъ ея чувство и никогда ни однимъ упрекомъ не оскорблялъ Ричарда.

— Рикъ ошибается, моя милая, говорилъ онъ ей, — что жь длать, ошибаться — въ природ человка, мы вс ошибались боле или мене въ жизни. Мы должны надяться на время и на тебя, подъ вашимъ совокупнымъ вліяніемъ онъ броситъ ложное направленіе и Снова пойдетъ по прямой дорог.

Мы однакожъ узнали впослдствіи, что мистеръ Жарнлнсъ только тогда предоставилъ вліянію времени судьбу Ричарда, когда ужь убдился въ совершенной невозможности открыть передъ нимъ истину. Онъ писалъ къ нему, здилъ къ нему, говорилъ съ нимъ, употреблялъ вс неистощимыя средства своего добраго сердца, чтобъ убдить его , но все оказалось тщетнымъ. Бдный, заблужденный Ричардъ былъ глухъ и слпъ ко всмъ убжденіямъ, внушеннымъ неисчерпаемою добротою мистера Жарндиса.

— Если я несправедливъ, говорилъ Ричардъ:— то, по окончаніи оберканцелярскаго процеса, я буду съ раскаяніемъ просить прощенья. Если я брожу въ потьмахъ, то справедливость требуетъ разъяснить это несчастное дло, чтобъ оно не могло служить ловушкою для другихъ. Дайте ми кончить процесъ — и слпота спадетъ съ меня и я брошу ложную дорогу,

Вотъ обыкновенные отвты Ричарда. Процесъ по длу Жарндисовъ такъ завладлъ всей его природой, что невозможно было предложить ему ни одного доказательства въ безполезности его хлопотъ, чтобъ онъ не опровергъ его самымъ софистическимъ образомъ, опираясь все-таки на Оберканцелярію.

— Нтъ, говорилъ однажды опекунъ мой: — мн кажется, что удерживать его, значитъ длать ему вредъ, предоставимъ все времени.

Однажды, при удобномъ случа, я сообщила опекуну моему опасенія, что мистеръ Скимполь даетъ вредные совты Ричарду.

— Совты? отвчалъ опекунъ мой, смясь:— что ты, мой другъ! кто будетъ слушать совтовъ Скимполя?

— По-крайней-мр, мистеръ Скимполь ободряетъ его, мн кажется, сказала я.

— Можетъ ли это быть, другъ мой? отвчалъ опекунъ мой опять:— кто будетъ слушать его ободренія ?

— Вы думаете, что можно быть спокойнымъ на-счетъ Річарда въ этомъ отношенія?

— Разумется. Общество такого простодушнаго, такого невиннаго существа не только безвредно, но послужитъ для него, я думаю, удовольствіемъ и утшеніемъ. Что же касается до совтовъ, ободреній, вообще до чего-нибудь серьзнаго, то къ этому такой ребенокъ, какъ Скимполь, совершенно-неспособенъ.

— Скажите, братецъ Джонъ, спрашивала Ада, подойдя въ эту минуту къ намъ и смотря черезъ мое плечо:— отчего онъ такой ребенокъ?

— Отчего онъ такой ребенокъ?.. повторялъ опекунъ мой, потирая себ голову: — отчего онъ такой ребенокъ?..

— Да, братецъ Джонъ.

— Гм!.. отвчалъ онъ съ разстановкой, все боле-и-боле, трепля свои волосы: — онъ, видите ли, весь чувство и… и воспріимчивость, и… и доброта, и… и воображеніе. Эти качества, кажется, не уравнены въ немъ. Я думаю, что т люди, которые восхищались его направленіемъ, когда онъ былъ еще ребенкомъ, придавали ему слишкомъ-большое значеніе, упустивъ изъ виду т достоинства, которыя могли бы въ жизни примирить умъ съ сердцемъ. Вотъ почему онъ такой ребенокъ, сказалъ опекунъ мой, остановясь и смотря на насъ спокойно: — что вы на это скажете?

Ада, смотря на меня, говорила, что, къ ея сожалнію, мистеръ Скимполь заставляетъ Ричарда длать лишніе расходы.

— Уже ль Ричардъ тратятся на него? отвчалъ опекунъ мой поспшно: — этого не должно быть. Нтъ, нтъ, этому надо положить конецъ!

Я прибавила, что мистеръ Скимполь, какъ мн кажется, за подарокъ въ пять фунтовъ стерлинговъ отрекомендовалъ Ричарда мистеру Волису.

— Уже ль? отвчалъ опекунъ мой и быстро тнь неудовольствія покрыла лицо его: — вотъ онъ каковъ! вотъ онъ каковъ! Въ немъ нтъ корыстолюбія ни на волосъ. Онъ не иметъ никакого понятія о цнности денегъ.. Онъ приводитъ Рика къ Волису, другъ съ Волисомъ, беретъ у него пять фунтовъ стерлинговъ, и это длаетъ безъ всякой мысли, безъ всякой цли. Я даже увренъ, моя милая, что онъ вамъ самъ разсказалъ объ этомъ.

— Да, самъ, отвчала я!

— Такъ я и зналъ! воскликнулъ опекунъ мой торжественно.— Вотъ онъ каковъ! Еслибъ онъ зналъ, что поступокъ его нехорошъ, еслибъ отъ бралъ деньги съ умысломъ, врно, не сказалъ бы вамъ объ этомъ ни полслова, а онъ говорилъ вамъ точно такъ же, какъ и бралъ деньги: совершенно въ простот сердечной. Посмотрите на него въ собственной его квартир и тогда вы поймете его лучше. Сдлаемъ ему визитъ, вымоемъ ему, за эти глупости, хорошенько голову. Поврьте, друзья мои, Гарольдъ Скимполь сущій ребенокъ, сущій ребенокъ!

Въ-самомъ-дл, на другой день отправились мы въ Лондонъ и рано утромъ подошли къ двери мистера Скимполя. Онъ жилъ въ части города (извстной подъ названіемъ Полигона), которая въ то время служила убжищемъ для испанскихъ выходцевъ, бродившихъ тамъ въ своихъ плащахъ и съ папиросами. Считался ли мистеръ Скимполь хорошимъ жильцомъ, потому-что добрый другъ его Кто-Нибудь, всегда во-время уплачивалъ за него квартирныя деньги, или считался онъ человкомъ, до-того не способнымъ къ дламъ, что съ нимъ никакъ не развяжешься, какъ бы то ни было, онъ ужъ нсколько лтъ жилъ на одной и той же квартир. Она, согласно ожиданіямъ нашимъ, была въ совершенномъ безпорядк: поручни лстницы были сломаны, ручка звонка, судя по ржавому концу проволоки, давнымъ-давно оторвана и отпечатки грязныхъ ногъ на ступеняхъ были единственнымъ признакомъ обитаемости.

Дюжая горничная, въ плать, лопнувшемъ по швамъ, и въ изорванныхъ башмакахъ, очень напоминала растрескавшуюся, пересплую ягоду, на нашъ стукъ она пріотворила дверь и высунулась. Увидавъ мистера Жарндиса (мы не сомнвались съ Адой, что онъ платилъ ей деньги за услуги мистеру Скимполю, и слдовательно она знала его) она отворила дверь настежь и просила войдти. Замокъ у наружной двери былъ сломанъ и пересплая ягода замняла его цпью, замотанною на гвоздь, совершая эту операцію она предложила намъ идти наверхъ.

Мы поднялись въ первый этажъ по лстниц, украшенной слдами грязныхъ ногъ. Мистеръ Жарндисъ, безъ дальнихъ церемоній, вошелъ въ комнату и мы вошли за нимъ. Комната была грязна, но меблирована, въ ней была большая скамейка, софа съ множествомъ подушекъ, кушетка, кресло, фортепьяно, книги, кисти, краски, газеты, ноты, нсколько. эскизовъ я картинъ. Разбитое стекло въ грязной рам замнялось клочкомъ бумаги, между-тмъ, какъ на стол были три маленькія блюдечка, одно съ персиками, другое съ виноградомъ, третье съ бисквитами, и бутылка съ легкимъ виномъ. Мистеръ Скимполь, въ халат развалясь на соф, пилъ душистый кофе изъ старинной чашки китайскаго фарфора (было около полудня) и любовался стнными цвтами, вьющимися по балкону.

Появленіе наше нисколько не смутило его, онъ тотчасъ же соскочилъ съ мста и принялъ насъ совершенно-радушно.

— Вотъ гд я живу! говорилъ онъ, когда мы старались ссть, что, разумется, было сопряжено съ большимъ трудомъ, потому-что большая часть стульевъ была, переломана: — вотъ гд я живу! Это мой скромный завтракъ. Многіе любятъ къ завтраку телячьи ножки, или кусокъ баранины, я не люблю. Дайте мн персикъ, чашку мокко, стаканъ бордо — и я сытъ. Видите ли, кофе, виноградъ… это напоминаетъ о Юг, о солнц… и тепло и поэтично, а мясо, баранина… тутъ ничего нтъ южнаго… животная потребность и — только!

— Эта комната для консультацій съ моимъ другомъ (по-крайней-мр, ее бы такъ называли, еслибъ онъ еще практиковалъ), это его святилище, его лабораторія, говорилъ опекунъ мой.

— Правда, совершенно правда, замчалъ мистеръ Скимполь, весело смотря вокругъ: — это птичья клтка: въ ней сидитъ птичка и поетъ. Ей иногда подрзаютъ крылышки, но она поетъ-себ, да поетъ!

Онъ предлагалъ намъ гостепріимно блюдечки съ персиками и виноградомъ, а самъ твердилъ: — поетъ-себ, да поетъ! не пснь честолюбія, но поетъ-себ — да и только.

— Прекрасный виноградъ! говорилъ опекунъ мой: — что это, Гарольдъ, подарокъ?

— Нтъ, отвчалъ онъ: — не подарокъ, я беру у одного очень-любезнаго садовника. Вчера вечеромъ мальчикъ, который принесъ эти фрукты, спрашиваетъ меня: прикажу ли я ему теперь дожидаться денегъ, или посл прійдти за ними.— ‘Любезный, сказалъ я ему: — это какъ теб угодно: если у тебя много лишняго времени, жди сколько хочешь’. Должно-быть мальчикъ дорожилъ временемъ, потому-что ушелъ и до-сихъ-поръ не возвращался.

Опекунъ мой взглянулъ на насъ съ улыбкой, которая ясно говорила: — вотъ, друзья мои, дитя: можно ли съ нимъ говорить о серьзныхъ вещахъ?

— Посщеніе ваше, говорилъ мистеръ Скимполь, наливая себ стаканъ бордо: — знаменуетъ сегодняшній день, мы его назовемъ днемъ Ады и Эсири. Вы должны познакомиться съ моими дочерьми. Одну изъ нихъ я называю Красотою, другую — Нжностью, третью — Веселостью. Посмотрите на ихъ: он будутъ отъ васъ въ восторг.

— Рекомендую, говорилъ мистеръ Скимполь: — вотъ первая дочь моя, Аретуза, ее я зову Красотой. Она играетъ немного, рисуетъ немного, поетъ немного, точь-въ-точь какъ ея отецъ. Вотъ моя вторая дочь, Лаура, ее я зову Нжностью , она немножко играетъ, но не поетъ. Вотъ третья дочь моя, Китти, ее я зову Веселость, она не играетъ, но немножко поетъ. Мы вс понемножку рисуемъ, понемножку композируемъ и никто изъ насъ не иметъ ни малйшаго понятія ни о времени ни о деньгахъ.

Мистриссъ Скимполь, какъ мн показалось, тяжело вздохнула, когда мужъ ее перечислялъ эти достоинства дочерей. Мн также показалось, что она значительно посматривала на опекуна моего и желала дать ему замтить, что на него смотритъ.

— Весьма-забавно, говорилъ мистеръ Скимполь, весело осматривая насъ всхъ: — и не только забавно, но и юмористически-интересно подмчать семейныя особенности. Въ нашемъ семейств мы вс дти и я самый младшій изъ нихъ !

Дочери, которыя, казалось, любили его нжно, были въ восторг отъ этого забавнаго факта, боле всхъ радовалась Веселость.

— Разв не такъ, мои милыя? говоритъ мистеръ Скимполь: — это наша натура. Вотъ миссъ Сомерсонъ, съ удивительно-административными способностями и съ удивительнымъ познаніемъ житейскихъ мелочей. Я увренъ, что для миссъ Сомерсонъ будетъ очень-дико слышать, что есть люди , которые не имютъ понятія какъ сдлать котлеты, между-тмь мы не имемъ ни малйшаго объ этомъ понятія. Мы не съумемъ ни сварить, ни спечь. Игла и нитка не бываютъ у насъ въ рукахъ. Мы удивляемся людямъ, обладающимъ практическою мудростью, которой не достаетъ въ насъ, но не сердимся на нихъ и не ссоримся съ ними. Зачмъ же имъ бранить насъ и ссориться съ нами? Живите съ Богомъ посредствомъ вашей практической мудрости и дайте намъ жить посредствомъ васъ — вотъ и все, что намъ надо.

Онъ разсмялся, но казался также спокойнымъ, какъ всегда, и вполн довряющимъ истин словъ своихъ.

— Мы сочувствуемъ, цвтки мои, говорилъ мистеръ Скимполь: — сочувствуемъ всему, не правда ли ?

— О правда, папа, правда! воскликнули вс три дочери вдругъ.

— Въ этомъ состоитъ наша особенность, говорилъ мистеръ Скимполь: — и вотъ здсь живемъ мы посреди всего житейскаго хаоса. Мы способны присматриваться ко всему и любоваться всмъ, мы присматриваемся и любуемся. Что жь больше можемъ мы сдлать? Вотъ дочь моя — Красота, она замужемъ жь три года, замужемъ за ребенкомъ, иметъ еще двухъ ребятишекъ — кажется, право очень-пріятно, хотя совершенно-противно политической экономіи. По поводу ея свадьбы, мы также задавали праздники и веселились, толкуя о длахъ житейскихъ. Красота однажды привела своего молодаго мужа сюда, и они свили себ гнздышко здсь, наверху, и живутъ какъ пташки. Того и жду что Нжность и Веселость также обзаведутся ребятишками и совьютъ свои гнздышки здсь, наверху. Вотъ такъ мы я живемъ, а какъ, я сами не знаемъ, но знаемъ, что живемъ и живемъ весело.

Красота была еще слишкомъ молода и трудно было поврить, что она мать двухъ дтей. Я не могла удержаться, чтобъ не пожалть какъ о судьб матери, такъ о судьб двухъ ея малютокъ. Ясно было видно, что три дочери мистера Скимполя взросли какъ случилось, и набрались столько кой-какихъ свдній, что могли быть пріятною забавою отцу въ его досужной лни. Он были и причесаны и одты по его вкусу. Прическа Красоты была классическая, волосы Нжности были сплетены въ широкія косы, а Веселость убрана кокетливо: но ея открытому лбу и вискамъ вились мелкіе, крутые букли. Одежда въ соотвтствовала прическ, хотя и была небрежна и несовсмъ-свжа.

Я и Ада занялись разговорами съ ними и нашли, что образъ мыслей ихъ совершенно отцовскій, мистеръ Жарндисъ, между-тмъ, сильно потирая голову я сильно жалуясь на восточный втеръ, разговаривалъ въ уголку съ мистриссъ Скимполь, и мы не разъ слышали, какъ у нихъ раздавался звонъ монетъ. Мистеръ Скимполь ушелъ переодться, потому-что общался проводить насъ до дому.

— Цвтки мои! сказалъ онъ, войдя опять къ намъ: — позаботьтесь о матери: она сегодня не такъ здорова. Я ухожу съ мистеромъ Жарндисомъ дня на два, услышу тамъ пніе жаворонковъ и сохраню свою любезность, а то ее опять, пожалуй, обратятъ въ дурное расположеніе духа, если я останусь дома.

— О, папа, вы намекаете на этого гадкаго человка, сказала Веселость.

— И когда же онъ вздумалъ безпокоить, когда папа предавался созерцанію цвтовъ и небесной лазури, прибавила Лаура.

— И когда воздухъ былъ такъ исполненъ ароматомъ, сказала Аретуза.

— Значитъ, въ немъ нтъ поэтическаго настроенія, прибавилъ мистеръ Скимполь съ совершеннымъ добродушіемъ, разумется, это было нсколько-неловко съ его стороны, поступокъ его былъ лишенъ тонкихъ чувствъ человчества… Дочери мои были оскорблены, говорилъ мистеръ Скимполь, обратясь къ намъ: — неловкимъ поступкомъ одного честнаго человка…

— Какого же честнаго, папа? быть не можетъ, чтобъ онъ былъ честный! въ одинъ голосъ вскрикнули вс три дочери.

— Ну пожалуй грубіяна, что-то въ род ежа въ человческомъ образ, говорилъ мистеръ Скимполь:— онъ хлбникъ по сосдству. Мы у него заняли двоя креслы: не у кого было взять, а кресла были нужны — разумется, обратились къ тому, у кого были лишнія, у него, должно-быть, были лишнія, и онъ далъ ихъ намъ на-прокатъ. Ну и прекрасно! дло сладилось, мы взяли кресла и, кажется, все кончено, нтъ-таки этотъ настойчивый жъ сталъ требовать ихъ назадъ и отнялъ у насъ, и что же вы думаете, остался онъ этимъ доволенъ?— ничуть не бывало. Онъ началъ говорить, что кресла сильно подержаны. Я разсуждалъ съ нимъ, выставлялъ ему на видъ его недоразуменія. Я говорилъ ему: — любезный другъ, въ твои лта надо быть разсудительне и не думать, что кресла такая вещь, которую ставятъ и стекло на полку, кресло не такой предметъ, которымъ можно было бы любоваться только издали. Пора теб знать, что кресла употребляйся для сиднья и слдовательно не могутъ сохраняться безконечно. Если бы кресла твои были неподержаны, это значило бы, что они у насъ не употреблялись, то-есть считались вещью негодной и неудобной, тогда ты могъ бы сердиться — я понимаю, но сердиться за-то, что они были въ употребленіи, воля твоя, это нелогично.— Что жъ бы вы думали? несмотря на вс эти доводы, онъ оставался невразумимъ и употреблялъ дерзкія выраженія. Будучи такъ терпливъ, какъ въ эту минуту, я попробовалъ прибгнуть къ боле-поэтическому объясненію:— Послушай, другъ мой, говорилъ я, какъ ни различны наши дловыя способности, но не забудь, что мы дти одной и той же матери — природы. Въ это яркое лтнее утро ты видишь я лежу на соф, цвты окружаютъ меня, плоды стоятъ передо мною на стол, безоблачное небо разстилается передъ моими взорами, воздухъ исполненъ благоуханіи и я наслаждаюсь лицезрніемъ природы. Умоляю тебя, ради нашего братства, не заслонять отъ меня фигурою озлобленнаго хлбопека этихъ дивныхъ красотъ, раскинутыхъ рукою Всемогущаго передо мной. Но онъ заслонялъ, говорилъ мистеръ Скимполь, съ совершенныхъ удивленіемъ: — увряю васъ, заслонялъ и всегда готовъ заслонять, и я очень-радъ, что могу уйдти на нсколько времени къ моему другу Жарндису.

Но мистеръ Скимполь вовсе не заботился о томъ обстоятельств, что жена и три дочери остаются дома и должны будутъ встртить хлбопека и выслушивать его грубости, впрочемъ, для нить это было старой исторіей. Онъ простился съ семействомъ своимъ такъ нжно и такъ мило, какъ все длалъ въ жизни, и отправился провожать насъ въ совершенно-спокойномъ расположеніи духа. Спускаясь съ лстницы, намъ удалось замтить сквозь отворенныя двери въ другихъ этажахъ, что квартира мистера Скимполя, сравнительно съ другими квартирами дона, была просто роскошный дворецъ передъ хижиной поселянина.

Мистеръ Скимполь былъ такъ говорливъ и любезенъ съ нами, что мн оставалось только слушать его и любоваться его разсказами, Ада также раздляла мое очарованіе и даже втеръ, который дулъ прямо съ Востока, когда мы находились въ Полигон, перемнилъ совершенно свое направленіе и не безпокоилъ ревматизмъ мистера Жарндиса. Въ эти минуты веселой болтовня я не думала и не гадала, что къ вечеру меня ожидаетъ такое событіе, которое оставитъ но себ неизгладимое воспоминаніе.

Ребяческій взглядъ мистера Скимполя на житейскія обязанности могъ быть, пожалуй, подозрителенъ, но не подлежало никакому сомннію, что онъ какъ дитя обрадовался перемн мста, свжему воздуху, зелени я прочимъ красотамъ деревни. Нисколько не утомясь дорогой, онъ прежде всхъ насъ былъ ужъ въ зал, слъ за фортепьяно, наигрывалъ, плъ баркароллы, заздравныя псня на итальянскомъ, нмецкомъ я французскомъ языкахъ.

Незадолго передъ обдомъ мы собрались всесемейно въ зал, мистеръ Скимполь, не покидалъ фортепьянъ, онъ наигрывалъ отрывки разныхъ пьесъ и, между-прочимъ, выказывалъ желаніе заняться отдлкою нкоторыхъ эскизовъ веруламскихъ развалинъ, которыя онъ началъ-было набрасывать на бумагу года два тому назадъ, но они тогда ему крпко надоли.

Мистеръ Скимполь не усплъ еще окончить разсказъ о своихъ предположеніяхъ на завтрашній день, какъ отворялась дверь изъ пріемной комнаты и человкъ подалъ мистеру Жарндису карточку.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ! съ удивленіемъ прочелъ опекунъ мой вслухъ.

Трудно описать, что сдлалось со мной, когда я услышала имя постителя, онъ былъ ужь въ зал, стоялъ близко отъ меня, но я не могла собраться съ силами, не могла пошевелиться, не видала Ады, ничего не видала вокругъ, и когда опекунъ мой произнесъ мое имя, я смутно догадалась, что меня представляютъ сэру Лейстеру Дедлоку.

— Будте такъ добры, садитесь, сэръ Лейстеръ.

— Мистеръ Жарндисъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, кланяясь и садясь въ кресло: — я почелъ себ честью сдлать вамъ вязать…

— Вы длаете мн честь, сэръ Лейстеръ.

— Благодарю васъ, мастеръ Жарндисъ. Я желалъ имть честь захать къ вамъ, возвращаясь изъ Линкольншайра съ тмъ, чтобъ высказать мое глубокое сожалніе, что мои непріязненныя отношенія къ тому джентльмену… котораго вы знаете и у котораго вы провели нсколько дней — извините, о немъ я не люблю много распространяться — помшали вамъ, я въ-особенности вашимъ дамамъ, осмотрть мой собственный замокъ въ Чизни-Вольд, между-тмъ, какъ я счелъ бы себ за честь я большое удовольствіе, еслибъ дамы ваши осчастливили своимъ посщеніемъ галереи моего замка, которыя въ нкоторомъ отношенія могутъ удовлетворять ихъ художественному я утонченному вкусу.

— Вы весьма-обязательны, сэръ Лейстеръ и я считаю долгомъ выразятъ вамъ мою признательность какъ за себя, такъ и за моихъ дамъ, которыхъ имлъ честь вамъ представить.

— Очень можетъ быть, мистеръ Жарндисъ, что тотъ господинъ, о которомъ я, по извстнымъ причинамъ избгаю говорить, очень можетъ быть, что онъ доставилъ мн непріятность совершеннымъ искаженіемъ передъ вами моего характера и моихъ правилъ, быть-можетъ, онъ уврилъ васъ, что вы не будете приняты въ моемъ линкольншайрскомъ помстья съ тою вжливостью и вниманіемъ, которыя члены фамиліи Дедлокъ умютъ всегда оказывать всмъ леди и джентльменамъ, доставляющимъ намъ честь своимъ посщеніемъ Чизни-Вольда. Я, съ моей стороны, прошу васъ врить, сэръ, что это недостойная клевета.

Мой опекунъ вжливо выслушалъ это замчаніе, на которое отвчалъ только поклономъ.

— Мн было очень-прискорбно, мистеръ Жарндисъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ: — увряю васъ, мн было очень-прискорбно узнать отъ управительницы Чизни-Вольда, что одинъ джентльменъ изъ вашего общества, человкъ повидимому съ любовью къ изящнымъ искусствамъ, точно по такимъ же причинамъ, которыя я имлъ честь высказать, не могъ осмотрть портретныя галереи съ тмъ вниманіемъ, съ тою свободою, съ тмъ удовольствіемъ, съ которыми хотлъ разсмотрть фамильные портреты, которые, не сомнваюсь, достойны внимательнаго обзора со стороны человка свдущаго и съ образованнымъ вкусомъ.

При этомъ сэръ Лейстеръ вынулъ изъ кармана карточку и сквозь очки началъ читать не безъ нкотораго смущенія, однакожь съ совершенною важностью:

— Мастеръ… Гайрольдъ… Гирольлъ… Гарольдъ… Скэмплингъ… Скэмплинъ… Скимполь… Мистеръ Гарольдъ Скимполь…

— Вотъ владтель этой карточки, честь имю представить вамъ, мистера Гарольда Скимполя, говорилъ опекунъ мой, подводя его къ сэру Лейстеру.

— Аа! возразилъ баронетъ: — я очень-радъ, что могу познакомиться съ вами, мистеръ Скимполь, и лично выразить вамъ мое сожалніе, что вы не хотли подробно осмотрть Чизни-Вольдъ. Позвольте надяться сэръ, что если вамъ когда-нибудь случится снова быть въ моемъ замк, васъ не остановятъ ложные слухи о негостепріимств его владтелей.

— Вы слишкомъ-добры сэръ Лейстеръ Дедлокъ. Пользуясь вашимъ позволеніемъ, я, разумется, не премину почерпнуть все наслажденіе и всю пользу, которыя можетъ доставить обзоръ такого величественнаго замка, какъ Чизни-Вольдъ. По моимъ понятіямъ, владтели такихъ помстій, какъ линкольншайрское, говорилъ мистеръ Скимполь съ своимъ обычнымъ непринужденнымъ видомъ: — общественные благодтели. У нихъ сосредоточено множество такихъ предметовъ, которые возбуждаютъ восторгъ и удивленіе въ томъ класс бдняковъ, къ которому принадлежу я, и не пользоваться ихъ предложеніями, значитъ быть неблагодарнымъ къ ихъ благодяніямъ.

Сэръ Лейстеръ въ высшей степени былъ доволенъ такимъ образомъ мыслей мистера Скимполя.

— Вы артистъ, сэръ? спросилъ онъ его.

— Нтъ, сэръ, отвчалъ мистеръ Скимполь: — я человкъ, въ полномъ смысл праздный, но любитель всего изящнаго.

Такой отвтъ былъ еще боле въ дух сэра Лейстера.

Баронетъ посл того выразилъ искреннее желаніе лично принять мистера Скимполя въ Чизни-Вольд. Мистеръ Скимполь высказалъ какъ лестно и почетно для него желаніе сэра Лейстера.

— Мистеръ Скимполь говорилъ, продолжалъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ моему опекуну: — говорилъ управительниц моего замка (она, какъ онъ могъ замтить, женщина издавна привязанная къ нашему роду)…

— Это было въ то время, когда я вздумалъ постить васъ, миссъ Сомерсонъ и миссъ Клеръ, шопотомъ передалъ намъ мистеръ Скимполь.

— Что онъ находится въ Линкольншайр, съ другомъ своимъ мистеромъ Жарндисомъ…

При этомъ сэръ Лейстеръ поклонился моему опекуну.

— И такимъ образомъ я узналъ изъ обстоятельствъ, о которыхъ имлъ честь лично выразить мое прискорбіе. Не только мистеръ Жарндисъ, нкогда знакомый съ леди Дедлокъ и даже находящійся съ ней въ отдаленномъ родств (о чемъ сообщила мн сама миледи) и къ которому супруга моя питаетъ высокое уваженіе, но поврьте мн, еслибъ всякій другой джентльменъ былъ остановленъ ложными слухами отъ посщенія Чизни-Вольда, мн было бы это очень-прискорбно.

— Я васъ прошу, сэръ Лейстеръ, врить, отвчалъ опекунъ мой:— что я, равно какъ и вс мы глубоко чувствуемъ, лестное ваше вниманіе. И если мы не постили Чизни-Вольда, то этотъ промахъ прямо падаетъ на меня, и я считаю долгомъ своимъ просить у васъ за него прощеніе.

Я не подымала глазъ на постителя, во все время пока онъ былъ у насъ, меня волновали напряженныя чувства: сердце билось такъ сильно, словно хотло вырваться изъ груди, кровь приступала къ голов и я дивлюсь, какъ могла я упомнить ихъ разговоръ, я слышала звуки, но, казалось, безъ малйшаго умственнаго участія.

— Я передалъ это обстоятельство леди Дедлокъ, говорилъ сэръ Лейстеръ, вставая съ своего стула: — и миледи сообщила мн, что, въ бытность свою въ Линкольншайр, она имла удовольствіе обмняться нсколькими словами съ мистеромъ Жарндисомъ и съ его родственницами.— Позвольте мн мистеръ Жарндисъ, повторить вамъ и вашимъ дамамъ т же увренія, которыя я только-что имлъ удовольствіе сообщить мистеру Скимполю. Извстныя обстоятельства заставляютъ меня не желать чести принимать у себя въ Чизни-Вольд мистера Бойтсорна, но это нежеланіе относится лично къ этому господину, не касаясь, въ полномъ смысл слова, ничего посторонняго.

— Вы знаете мое всегдашнее о немъ мнніе, сказалъ мистеръ Скимполь, весело смотря на насъ: — это любезный быкъ, который забралъ себ въ голову принимать всякій цвтъ за красный.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ закашлялъ, какъ-бы давая этимъ знать, что дале онъ не желаетъ ничего слушать о такомъ господин, и съ большою вжливостью и церемоніями пожелалъ намъ добраго дня и ухалъ.

Со всею поспшностью ушла я въ свою комнату и оставалась такъ до-тхъ-поръ, пока снова не успокоилась. Мое поведеніе внизу, въ присутствіи сэра Лейстера пугало меня, но какъ я была рада, когда, вернувшись въ моей милочк, не замтила ни малйшаго подозрнія на мой счетъ. Они только насмхались надъ моею молчаливостью и неловкостью передъ лицомъ высокаго линкольншайрскаго баронета.

Въ это время я обдумала, что приближается время открыть опекуну моему тайну, которую я такъ долго хранила. Приглашеніе сэра Лейстера Дедлока, возможность быть у него въ дом, сближеніе съ моей матерью, даже вниманіе баронета къ мистеру Скимполю — все это было для меня такъ тягостно, что я боялась, оставаться доле въ этомъ положеніи безъ руководства и помощи моего опекуна.

Вечеромъ, когда вс разошлись по своимъ комнатамъ, я еще поболтала немного съ Адой въ нашей маленькой гостиной и, простясь съ моей милочкой, пошла не въ свою дверь, но къ библіотек мистера Жарндиса. Я знала, что въ это время онъ еще занимался чтеніемъ и въ-самомъ-дл увидла зеленый свтъ, падавшій изъ-подъ колпака его кабинетной лампы.

— Можно войдти? спросила я.

— Безъ-сомннія, маленькая старушка. Что съ тобой случилось?

— Ничего, добрый опекунъ мой. Мн хотлось переговорить съ вами о себ наедин.

Онъ подалъ мн кресло,- закрылъ книгу, положилъ ее въ сторону и съ внимательнымъ взоромъ обернулся ко мн. Я не могла не замтить на лиц его того же выраженія, которое видла въ тотъ вечеръ, когда онъ говорилъ мн, что его тревожатъ мысли, врядъ ли понятныя для меня.

— Что касается тебя, дорогая Эсирь, то близко всмъ намъ, сказалъ онъ: — говори, милая двушка: я всегда люблю и готовъ тебя слушать.

— Я знаю, знаю васъ, добрый опекунъ мой, говорила я: — и потому я пришла къ вамъ просить вашего совта, просить вашей помочи. О, какъ я въ васъ нуждаюсь, какъ я въ васъ нуждаюсь, еслибъ и звали!

Онъ смотрлъ на меня съ удивленіемъ, не ожидая встртить во мн ни такой откровенности, ни такого волненія.

— Съ какимъ нетерпніемъ ждала я вечера, продолжала я: — чтобъ поговорить съ вами посл отъзда сегодняшняго гостя.

— Сегодняшняго гостя, моя милая, сэра Лейстера Дедлока?

— Да.

Мистеръ Жарндисъ скрестилъ руки и, смотря на меня, съ полнымъ удивленіемъ ожидалъ моихъ словъ. Я не знала, какъ приготовить его къ тому, что я имла ему сообщить, и колебалась.

— Эсирь, сказалъ онъ мн, наконецъ, съ улыбкою: — врядъ ли на земл есть еще два существа, отношенія между которыми могутъ быть отдаленне отношеній между тобою и сэромъ Дедлокомъ.

— Добрый опекунъ мой, и я точно такъ же думала, нсколько времени тому назадъ.

Улыбка смнилась на лиц его серьзностью, онъ всталъ, медленно подошелъ къ двери и, убдясь, что она затворена, опять слъ за свое мсто.

— Помните ли вы, добрый опекунъ мой, сказала а: — когда, во время бури, говорила съ вами леди Дедлокъ про свою сестру?

— Помню, душа моя, помню.

— Помните ли, какъ, говоря о сестр, она сказала вамъ, что он разошлись и об идутъ по разнымъ дорогамъ?

— И это помню, мой другъ.

— Отчего же он разошлись, опекунъ мой? отчего пошли он по разнымъ дорогамъ?

Лицо его приняло странное выраженіе, и онъ началъ мн говорить серьзно:

— Что это за вопросы, дитя мое! Какъ я могу знать причины, возбудившія взаимную ненависть двухъ сестеръ? Я полагаю, что, кром ихъ самихъ, никто этого не знаетъ. Кто можетъ открыть тайны этихъ двухъ прекрасныхъ и надменныхъ женщинъ? Ты знаешь леди Дедлокъ. И еслибъ теб случилось видть когда-нибудь ея сестру, ты бы поняла, что и она такъ же надменна, такъ же горда и такъ же высокомрна, какъ и миледи.

— О, добрый опекунъ мой! я знала ее, знала нсколько лтъ.

— Ты знала ее?

Онъ замолчалъ и задумался.

— Эсирь, началъ онъ снова: — когда ты, давно ужъ, говорила со мной о Бойтсорн и я сказалъ теб, что онъ намренъ былъ вступить въ бракъ, но что двушка, которую онъ любилъ, умерла для него навсегда, ты, Эсирь, тогда знала, стало-быть, кто была эта двушка?

— Нтъ, опекунъ мой, отвчала я, прозрвая отчасти истину: — я не знала тогда, я теперь еще наврное не знаю.

— Сестра леди Дедлокъ.

— Отчего же они… едва могла я произнести: — отчего же он разошлись, добрый опекунъ мой?

— Причиной была она, но что заставило ее отринуть предложеніе Бойтсорна, на которое прежде была согласна — это тайна ея непреклоннаго сердца. Онъ предполагалъ впослдствіи (но это было только одно предположеніе), что, поссорясь съ сестрой, она стала раздражительна и, будучи оскорблена надменностью леди Дедлокъ, не хотла вступятъ въ бракъ съ человкомъ низшаго значенія, чмъ баронетъ, мужъ ея сестры. Какъ-бы то ни было, только она написала ему письмо, въ которомъ говорила, что все между ними должно быть кончено, что она, въ полномъ смысл слова, умерла для него, что, зная его гордость, его понятія о чести, которыя питаетъ и сама, она вынуждена на эту жертву и будетъ жить и умретъ одинокой. Разумется, съ тхъ-поръ онъ никогда не видалъ ея, да и никто, кажется, никогда не видывалъ ея.

— О, добрый опекунъ мой! воскликнула я, давъ волю слезамъ: — вы знаете ли, что всмъ этимъ несчастіямъ причиной, хотя и невинной, я — я, ваша бдная Эсирь.

— Ты, Эсирь?

— Да, я, опекунъ мой, я невинная причина всему.

— Нтъ, нтъ, не можетъ быть, Эсирь! говорилъ онъ съ изумленіемъ.

— Узнайте, добрый опекунъ мой, узнайте все: леди Дедлокъ — моя мать!

Я хотла ему разсказать тутъ же, что писала ко мн мать моя, но онъ не былъ въ-состояніи боле слушать. Онъ говорилъ со мной такъ умно, такъ разсудительно, такъ ясно очертилъ мн все то, что казалось мн неопредленно-смутнымъ тогда, когда умъ мой ничмъ не былъ взволнованъ, я была проникнута къ нему самой-пылкой благодарностью. Мн казалось, что я никогда не любила его такъ нжно, никогда не была ему благодарна отъ такой полноты сердца, какъ въ эту ночь. И когда онъ проводилъ меня до двери моей спальной, и прощаясь, поцаловалъ меня, и когда я легла въ постель, мысли мои сосредоточились на одной молитв, чтобъ Небо послало мн трудами, любовью, преданностью этому человку хотя бы сколько-нибудь выразить, какъ я цнила, какъ я благословляла его.

ГЛАВА XLV.
Вопросъ и отвтъ.

Утромъ на слдующій день опекунъ мой пригласилъ меня къ себ въ комнату и я досказала ему все содержаніе письма моей матери ‘Тутъ нечего боле длать’, сказалъ онъ мн: ‘надо глубоко хранить тайну и избгать встрчъ, подобныхъ вчерашнимъ’. Онъ понялъ мои чувства и раздлялъ ихъ вполн. Онъ даже взялся отстранить мастера Скимполя отъ дальнйшаго знакомства съ баронетомъ. Одной особ, имя которой онъ не имлъ надобности говорить мн, ему было невозможно ни пособитъ, ни дать совта, несмотря на все его желаніе. Если ея подозрнія на-счетъ адвоката справедливы, въ чемъ онъ почтя не сомнвался, то тайна должна быть открыта. Онъ ‘илъ нсколько этого адвоката, какъ но виду, такъ и по слуху, и не было сомннія, что онъ человкъ очень-опасный. ‘Но во всякомъ случа’, говорилъ онъ мн: ‘какой бы оборотъ ни приняли обстоятельства, ты не можешь имть никакого на нихъ вліянія.

— И я не думаю, говорилъ онъ: — чтобъ подозрнія падали на тебя, моя милая. Могутъ не знать, что между тобою и миледи существуетъ связь.

— Что касается до адвоката, это такъ, отвчала я: — онъ, я думаю, не иметъ на мой счетъ никакихъ подозрній. Но есть еще два лица, которыя меня безпокоятъ, опекунъ мой.

И я ему разсказала о мистер Гуппи, что онъ, по моему мннію, догадывается о моемъ происхожденія, но что, впрочемъ, я надюсь на его безмолвіе и данное мн слово.

— Слдовательно, отвчалъ опекунъ мой: — опасность съ этой стороны отстранена. Кого же ты еще подозрваешь?

Я напомнила ему о француженк и о той настойчивости, съ которой она мн длала предложеніе своихъ услугъ.

— Да, да, отвчалъ опекунъ мой, задумчиво: — она опасне какого-нибудь клерка, впрочемъ, съ другой стороны, моя милая, вдь она добивалась только быть у тебя въ услуженіи, и очень-натурально, что, лишась одного мста, она горячо добивалась другаго. Къ-тому жь, она видла васъ съ Адой, дня два тому назадъ, и слдовательно обратилась къ теб, какъ къ знакомой.

— Манеры ея были очень-странны, сказала я.

— Да, но вдь манеры ея были странны и тогда, когда она, въ пылу негодованія, сбросила съ себя башмаки и парадировала босая по мокрой трав, вдь такая продлка могла кончиться не только тяжкой болзнью, но, пожалуй, и смертью, говорилъ опекунъ мой: — нтъ, мой другъ, этимъ безпокоиться ничего. У страха глаза велики, какъ говорится, и если посмотрть вокругъ себя такими глазами, то, поврь мн, рдкое обстоятельство не покажется важнымъ и опаснымъ. Будь спокойна, дитя мое, и пусть прекрасное сердце твое будетъ такъ же неприкосвенно, сохраняя эту тайну, какъ оно было прекрасно, когда ты ничего не знала о своей судьб. Это будетъ лучше для всхъ. Раздляя тайну твою…

— Вы будете утшать меня, добрый опекунъ мой…

— Я буду слдить за всмъ, что длается въ этомъ семейств, по-крайней-мр буду слдить на столько, сколько дозволяетъ мое отъ него удаленіе. И если прійдетъ время, когда я буду въ-состояніи протянуть руку помощи тому существу, имя котораго даже я здсь лучше не произносить, то я протяну эту руку, протяну ради ея дочери, которую такъ нжно и много люблю.

Я благодарила его отъ всего сердца. И какое же чувство могло быть въ душ моей къ этому человку, кром высокой благодарности?

Окончивъ разговоръ вашъ о предмет, который такъ глубоко меня занижалъ, я пошла къ двери, но опекунъ просилъ меня остановиться и пробыть еще съ гамъ нсколько минутъ.

Обернувшись быстро назадъ, я увидла на лиц его тоже доброе, ясное выраженіе и еще проблескъ какой-то мысли, которую, мн казалось, я повяла.

— Милая Эсирь, сказалъ мн опекунъ: — давно ужъ, давно лежитъ у меня на сердц мысль, которую я хотлъ теб сообщить.

— Что жъ такое, добрый опекунъ мой?

— Я всегда затруднялся высказаться передъ тобою и теперь затрудняюсь. Между-тмъ, мн бы хотлось говорить прямо, съ полной свободою и хотлось, чтобъ и ты выслушала меня совершенно-хладнокровно и спокойно. Позволь мн написать теб объ этомъ, мой другъ.

— Добрый опекунъ мой, вы знаете, съ какимъ удовольствіемъ я прочту все то, что вы напишете мн.

— Скажи же, душа ноя, говорилъ онъ съ милой улыбкой: — скажи же откровенно: такъ ли я простъ и чистосердеченъ въ эту минуту, какимъ казался теб всегда, такъ ли я безкорыстенъ и добродушенъ, какимъ ты привыкла меня видть?

— Вы мн кажетесь такимъ же, безъ всякаго измненія, отвчала я, съ самой чистосердечной откровенностью.

И въ-самомъ-дл, если и мелькало въ немъ что-то особенное, то разв на одну только секунду. Онъ былъ такъ чувствителенъ, такъ добръ, такъ нженъ, какъ всегда.

— Похожъ ли я, мой ангелъ, на человка, который говоритъ не то, что думаетъ, который иметъ затаенную мысль, какая бы она ни была, словомъ: на человка, который скрываетъ какую-то тайну, продолжалъ опекунъ мой, смотря на меня своимъ яснымъ, прямымъ взглядомъ.

— Вовсе не похожи, дорогой опекунъ мой.

— Можешь ли ты вполн положиться на меня и повришь ли ты всему тому, что я теб скажу?

— Совершенно поврю, сказала я отъ чистаго сердца.

— Милая двушка, дай мн твою руку.

Онъ взялъ мою руку, обнялъ меня нжно и смотрлъ на меня съ такою любовью и съ такимъ чистосердечіемъ, съ какимъ только самый добрый отецъ можетъ смотрть на своего ребенка.

— Съ того времени, когда я встртился съ тобой въ почтовой карет, говорилъ опекунъ мой: — ты произвела во мн много перемнъ, ты окружила меня цлымъ міромъ добра.

— Ахъ, добрый опекунъ мой! но сколько вы для меня сдлали съ того времени…

— Объ этомъ не стоитъ и помнить, моя милая.

— Я никогда не забуду вашихъ благодяній.

— Нтъ, милая Эсирь, говорилъ онъ, полусерьзно: — теперь пока позабудь все и помни только одно, что ничто въ мір не можетъ измнить меня. Уврена ли ты въ этомъ, дитя мое?

— Совершенно увренна, отвчала я.

— Вотъ все, что мн нужно, говорилъ опекунъ мой: — но я не могу твоимъ врить словамъ, маленькая старушка, потому-что можетъ-быть, ты говоришь теперь необдуманно. Даю теб недлю на размышленіе: и если черезъ недлю ты не перемнишь своихъ мыслей и будешь все-таки убждена, что я ни за что въ мір къ теб не перемнюсь, то пришли свою Черли ко мн за письмомъ. Если же ты добудешь вполн убждена во мн, то не присылай, не присылай ни за что въ свт.

— Опекунъ мой, сказала я: — я такъ крпко убждена въ васъ, что непремнно пришлю за вашимъ письмомъ.

— Онъ пожалъ мн руку и больше не говорилъ ничего.

Прошла недля, въ продолженіе которой между мной и опекуномъ моимъ не было сказано ни одного слова. Наконецъ насталъ и назначенный вечеръ, котораго я съ нетерпніемъ ожидала. Оставшись одна, я сказала Черли:

— Поди, маленькая Черли, постучись у двери библіотеки мистера Жарндиса и скажи, что я тебя прислала за письмомъ.

Маленькая Черли побжала по лстницамъ и черезъ нсколько минутъ, которыя показались мн по крайней-мр нсколькими часами, принесла письмо.

— Положи его на столъ и ступай, сказала я.

Черли положила письмо на столъ и ушла, а я долго смотрла на конвертъ не смя до него дотронутся, и сколько мыслей толпилось въ голов моей!

Цлой панорамой пробжала передо мною вся жизнь моя, сначала дтство пасмурное и угрюмое, которое я провела въ дом крестной матери, смерть этой гордой и надменной женщины, улыбающаяся жизнь Гринлифа, предвстница полнаго счастія, которое ожидало меня въ Холодномъ Дом, наконецъ т неизмнно-радостные дни, которые я провела посреди моихъ благодтелей, подъ благотворнымъ кровомъ добраго опекуна моего — и я знала, я была убждена вполн, что все счастіе мое сосредоточивалось въ немъ, въ этомъ неподдльно-добромъ существ, чье письмо лежало передо мною.

Я ваяла письмо и начала читать. Какое теплое выраженіе любви! сколько чувства, сколько нжныхъ, безкорыстныхъ совтовъ! Слезы радости, слезы благодарности заставляли меня останавливаться почти на каждомъ слов, но я прочла его до конца, прочла не одинъ разъ, а нсколько, и положила опять на столъ.

Я предчувствовала содержаніе письма. Мистеръ Жарндисъ спрашивалъ меня: согласна ли я быть его женою, владтельницею Холоднаго Дома.

Это не было, такъ-называемое, любовное письмо, исполненное междометій и восклицательныхъ знаковъ — нтъ, оно было писано точно такимъ же добросердечнымъ, задушевнымъ тономъ, съ которымъ всегда говаривалъ со мною опекунъ мой. Читая письмо, я въ каждой строчк видла его добрый образъ, слышала звуки его мягкаго, идущаго къ сердцу голоса. Онъ обращался ко мн, какъ-будто я осыпала его благодяніями, и онъ чувствовалъ и цнилъ все то, что я для него длала. Онъ напоминалъ мн, что онъ ужъ на закат жизни, а я еще только расцвтаю, что онъ старъ, что я передъ нимъ дитя, и настаивалъ, чтобъ я какъ можно тщательне размыслила о различіи нашихъ лтъ. Онъ говорилъ мн, что, вступая съ нимъ въ бракъ, я ничего не выигрываю, и ровно ничего не теряю, отказавъ ему, потому-что онъ не можетъ измниться ко мн, и увренъ, что ршеніе мое, какое бы онъ ни было, будетъ совершенно-честно и справедливо, что онъ долго обдумывалъ этотъ шагъ, и наконецъ ршился на него единственно съ тою мыслью, чтобъ дать мн почувствовать, что есть люди, готовые изгладить мрачное предсказаніе моего дтства, что онъ часто думалъ о нашемъ будущемъ и предвидлъ, что прійдетъ время, когда Ада, достигнувъ совершеннолтія, оставитъ насъ и мы должны будемъ перемнить настоящій образъ жизни Отъ этой мысли онъ всегда переходилъ на мысль соединиться со мной бракомъ и такимъ-образомъ ршился сдлать мн предложеніе. Онъ заклиналъ меня вникнуть въ его письмо и врне обдумать этотъ шагъ, не увлекаясь добрымъ сердцемъ, всегда готовымъ осчастливить его нжную привязанность. Въ случа моего ршенія, или въ случа моего отказа, онъ желалъ бы остаться ко мн въ тхъ же самыхъ отношеніяхъ, въ какихъ онъ былъ прежде. Что жъ касается до ттушки Дердонъ, до маленькой старушки, то онъ былъ увренъ, что она останется неизмнною.

Таково было содержаніе письма, исполненнаго строгимъ достоинствомъ. Въ немъ опекунъ мой выражался, какъ безпристрастное отвтственное лицо, излагавшее предложеніе друга, за котораго ходатайство валъ.

Онъ ничего не говорилъ мн о моей измнившейся наружности, о моемъ таинственномъ происхожденіи, но я поняла его, я видла его великодушіе, я чувствовала, что онъ готовъ оказать мн полную опору, хотя и извстенъ ему позоръ моего рожденія и хотя болзнь обезобразила меня. Я чувствовала, что обязана посвятить всю жизнь мою для его счастія

Но все-таки я плакала горько, все-таки мн казалось, что оторвалось отъ моего сердца что-то, что я понесла какую-то утрату, которой я не понимала ясно и для которой не могла прибрать никакого имени. Я была счастлива, была благодарна, была полна свтлыхъ надеждъ, но все-таки плакала горько, горько!

Мало-по-малу я подошла къ зеркалу: глаза мои опухли и были красны. ‘Эсирь, Эсирь, сказала а себ:— ужели это ты?’ и снова слезы готовы были брызнуть изъ глазъ, но я удержала ихъ.

‘Вотъ такъ, такъ, Эсирь, говорила я, распуская свои волосы: — ты, будущая хозяйка Холоднаго Дома, должна быть весела какъ птичка. Разгони же грусть свою скоре, скоре!

Въ голов моей мелькнула мысль, что было бы со мной, еслибъ опекунъ мой женился на другой? Какая была бы перемна въ моей жизни? И такая плачевная картина представилась моему воображенію, что я взяла хозяйственные ключи, побренчала ими, поцловала ихъ и спрятала въ коробку.

Причесывая волосы вередъ зеркаломъ, я думала, что слды моей болзни, обстоятельства моего рожденія были новыми пружинами, возбуждающими меня къ большей, большей, большей дятельности. О Боже! какъ я должна трудиться, чтобъ сколько-нибудь быть достойной твоихъ великихъ щедротъ! Да теперь можно было ссть и поплакать, поплакать слезами радости!

Странная судьба моя! я, ничтожная воспитанница надменной крестной матери, я становлюсь женою лучшаго изъ людей — мистера Жарндиса, становлюсь владтельницей Холоднаго Дома!

Но почему же это странно? Если мн самой не приходило никогда въ голову такой мысли, за-то другіе пророчили вн это счастіе. Въ-самомъ-дл мистрисъ Вудкоуртъ…

Быть-можетъ, это имя напомнило мн о высохшихъ цвтахъ, которые хранились у меня въ книг. Теперь лучше съ ними разстаться: они были воспоминаніемъ чего-то прошлаго, чего-то забытаго. Да, теперь лучше съ ними разстаться.

Книга съ этими цвтами лежала въ другой комнат, въ которую надо было идти мимо спальни Ады. Я взяла свчку и пошла за цвтами. Я не могла удержаться, чтобъ не поцаловать моей милочки.

Я знаю, что это слабость, знаю, что это дурно, но что длать! глаза мои не слушались меня и съ рсницъ моихъ одна слеза за другою капала на прекрасное личико Ады. Еще хуже: я взяла засохшій букетъ цвтовъ и тихонько приложила къ губамъ ея. Зачмъ?— я въ это время думала о любви ея къ Ричарду! Потомъ я принесла цвты въ свою комнату, приложила къ огню и они мгновенно обратились въ прахъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Прійдя въ столовую на слдующее утро, я застала опекуна въ обыкновенномъ расположеніи духа: онъ былъ такъ же милъ, такъ же откровененъ, какъ и всегда. Въ манерахъ его не было никакой перемны, я мн казалось, что (впрочемъ, быть-можетъ, это мн такъ казалось) и во мн не было никакой перемны. Мн случалось не разъ оставаться съ нимъ съ глазу на глазъ и я думала, что онъ заговоритъ со мной о письм, но ничего не бывало: онъ не произнесъ ни одного слова.

Это молчаніе продолжалось и на другое утро и на третье, словомъ: продолжалось цлую недлю, которую прогостилъ у насъ мистеръ Скимполь.

Я думала, что мн нужно писать отвтъ, пробовала приняться за письмо, оставалась одна въ своей комнат, но не могла сдлать приличнаго начала и откладывала со дня на день.

Такимъ-образомъ протянулась еще недля, очень для меня мучительная, и опекунъ мой не произнесъ ни одного слова.

Наконецъ мистеръ Скимполь ухалъ.

Какъ-то мы втроемъ, однажды, посл обда хотли покататься верхомъ, одвшись прежде Ады, я сошла внизъ и застала опекуна одного, онъ стоялъ спиною ко мн и смотрлъ въ окно.

Услышавъ шаги мои, онъ обернулся съ улыбкою и сказалъ:

— Ахъ это ты ттушка Дердонъ! ужь ты и готова?

Я ршилась, во что бы ни стало, переговорить съ нимъ.

— Опекунъ мой, сказала я, дрожа всмъ тломъ: — когда вы хотите получить отъ меня отвть на ваше письмо?

— Когда онъ будетъ готовъ, моя милая, отвчалъ онъ.

— Я думаю, что онъ ужь готовъ.

— Что жъ, его принесетъ Черли? спросилъ онъ шутя.

— Нтъ, я его принесла сама, добрый опекунъ мой, отвчала я и обняла его и поцаловала крпко, очень-крпко.

— Это поцалуй владтельницы Холоднаго Дома? спросилъ онъ.

— Да, да, отвчала я, красня.

И мы похали кататься. Въ немъ не было никакой перемны въ обращеніи со мною. И я ни о чемъ не сказала моей милочк.

Часть девятая.

ГЛАВА XLV.
Довріе.

Однажды утромъ, весело побрякивая ключами, прогуливалась я съ всей милочкой по саду, вдругъ, взглянувъ случайно на домъ, увидла я на лстниц крыльца длинную тощую тнь, очень-напоминавшую мистера Волиса. Бдняжка Ада только-что успла высказать мн свои надежды на охлажденіе Ричарда къ оберканцелярскому процесу, о которомъ онъ такъ горячо хлопоталъ, и мн жалко было оскорбить ея нжное сердце, указавъ на зловщую тнь хитраго адвоката. Я ей не сказала ни слова.

Вскор за тнью показалась на крыльц Черли. Быстро ныряя между кустами по извилистымъ дорожкамъ, она такъ раскраснлась и казалась мн такой хорошенькой, что ее скоре можно было принять за спутницу флоры, чмъ за мою горничную.

— Мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себ, миссъ, дичала она мн еще издали.

У нея была замчательно-странная привычка: пошлите ее къ кому угодно съ какимъ-нибудь порученіемъ: она побжитъ быстро, и только-что завидитъ то лицо, къ которому послана, тотчасъ же начнетъ выкрикивать данное порученіе своимъ тоненькимъ голоскомъ, не заботясь можно ли его услышать, или нтъ. Я сейчасъ же узнала, по ея манерамъ и по суетливой бготн, что она идетъ за мной, и когда она подошла ко мн близко, то такъ запыхалась, что едва была въ-состояніи произнести: ‘мистеръ Жарндисъ проситъ васъ къ себ, миссъ’.

Я сказала Ад, что скоро вернусь опять въ садъ и пошла съ Черли къ дому, по дорог я спросила ее: нтъ ли въ кабинет у мистера Жарндиса какого-нибудь джентльмена. Черли, которой грамматическія свднія мало длали чести моимъ педагогическимъ способностямъ, отвчала: — да, тотъ самый, что пріхалъ сюда съ мистеромъ Ричардомъ.

Врядъ ли можно отъискать два существа, боле-противоположныя одно другому, какъ опекунъ мой и мистеръ Волисъ. Я застала ихъ за столомъ: они сидли другъ противъ друга — одинъ вполн-откровенный, другой таинственный и вполн-скрытный, одинъ статный и прямой, другой некрасивый и съженный, одинъ говоритъ открыто-звучнымъ, полнымъ голосомъ, другой гнуситъ сквозь зубы едва выговариваетъ свои безцвтныя, бездушныя фразы. Взглянувъ на нихъ я подумала: ‘боле полнаго контраста быть не можетъ’.

— Ты вдь знаешь господина Волиса, моя милая, сказалъ мн опекунъ мой, и я должна сознаться, несовсмъ-вжливо указываю за своего гостя.

Мистеръ Волисъ, затянутый въ перчатки, застегнутый на вс пуговицы, привсталъ, поклонился мн и слъ точь-въ-точь, какъ сидлъ съ Ричардомъ въ таратайк, съ тою только разницею, что, за неимніемъ Ричарда передъ глазами, онъ устремлялъ свой взоръ прямо передъ собою.

— Мистеръ Волисъ, говоритъ опекунъ мой, поглядывая на черную фигуру своего гостя, какъ на какую-нибудь зловщую птицу: — привезъ весьма-непріятное извстіе о нашемъ несчастнйшемъ Рик.

И мистеръ Жарндисъ произнесъ съ особеннымъ удареніемъ слова: ‘несчастнйшій Рикъ’, какъ-бы желая показать, что все несчастіе Ричарда сосредоточено въ мистер Волис.

Я сла между ними. Мистеръ Волисъ былъ вообще неподвиженъ.

— Зная, какъ ты дружна съ Ричардомъ, говорилъ опекунъ мой:— мн бы хотлось услышать твое мнніе объ… Будьте такъ добры… потрудитесь повторить при ней, что вы мн сейчасъ говорили, мистеръ Волисъ.

Исполняя желаніе моего опекуна, мистеръ Волисъ началъ такъ:

— Я только сейчасъ говорилъ мистеру Жарндису, что мн, какъ юридическому руководителю мистера Карстона, извстны т затруднительныя обстоятельства, въ которыхъ мистеръ Карстонъ находится въ настоящую минуту. Не касаясь той суммы, которою онъ долженъ вознаградить воспринятое за него ходатайство, на немъ лежитъ нсколько частныхъ обязательствъ, уплата которыхъ должна быть произведена въ срокъ, безъ всякаго промедленія. Я, сколько могъ, отстранялъ подобнаго рода непріятности отъ мистера Карстона, но и всевозможнымъ отстраненіямъ бываетъ конецъ, и мы достигли этого конца. Не разъ прибгалъ я къ своему карману, не разъ удавалось мн на свой счетъ выпутать мистера Карстона изъ затруднительнаго положенія, но я не капиталистъ, далеко не капиталистъ, я нуждаюсь въ возвращеніи тхъ денегъ, которыя потратилъ на своего кліента, по его просьб, потому-что обязанъ содержать престарлаго отца въ Toyнтонской Долин, и желаю оставить нкоторую безбдность моимъ тремъ милымъ дочерямъ, живущимъ подъ моею кровлей. Однимъ словомъ: я опасаюсь, что обстоятельства, спутывающія мистера Карстона, могутъ заставить его подать прошеніе о продаж своего патента на офицерское званіе, и считаю своею обязанностью довести все это до свднія его родственниковъ.

Высказавъ, или, лучше сказать, прогнусивъ мн всю эту рчь, онъ смолкъ и снова сталъ смотрть прямо передъ собою.

— Вообрази себ бднаго Рика, говорилъ опекунъ мой: — безъ всякаго пособія, безъ всякаго совта. Что я сдлаю? Ты знаешь его, Эсирь: онъ теперь ни за что въ свт не согласится принять отъ меня помощь. Я увренъ, что всякій намекъ на пособіе заставить его прибгнуть къ крайности.

Засимъ мистеръ Волисъ снова обратился ко мн съ рчью:

— Замчаніе мистера Жарндиса, миссъ, совершенно-точно очерчиваетъ т обстоятельства, въ которыхъ находится мистеръ Ричардъ Карстонъ. Я, съ моей стороны, не предвижу, какъ пособить ему и ничего не- предлагаю — нтъ, я далекъ отъ этого. Я пріхалъ сюда съ единственною цлью, чтобъ высказать передъ вами всю истину и не подвергаться впослдствіи упрекамъ, что я скрытно велъ дла свои — нтъ, я привыкъ вести дла свои открыто. Я желаю оставить по себ незапятнанное имя. Поврьте, что еслибъ я руководился личными интересами, еслибъ я старался изъ выгодъ угодить мистеру Карстону — меня не было бы здсь. Онъ, какъ вы не сомнваетесь, препятствовалъ бы непреоборимо моему прізду къ мистеру Жарндису, притомъ же, поступокъ мой не входитъ въ кругъ юридической дятельности и ни для кого не можетъ быть обязателенъ по всей строгости законовъ. Желая разъяснить вамъ плачевное положеніе вашего родственника, я попралъ, какъ вы видите, свои выгоды и дйствовалъ единственно какъ членъ общества и какъ отецъ… и какъ сынъ, прибавилъ мистеръ Воллсъ, чуть-чуть не пропустивъ этотъ важный пунктъ, намекающій на Тоунтонскую Долину.

Мы ясно видли, что мистеръ Волисъ говорилъ истину, допуская, во всякомъ случа, что почтенному адвокату хотлось свалить съ плечъ своихъ отвтственность за такое безвыходное положеніе Ричарда, мы все-таки знали, что слова его — рзкая, неотразимая правда.

Что было длать? Я придумала только одно: създить въ Диль, повидаться съ Рикомъ, поговорить съ нимъ и, если удастся, отстранить отъ него по возможности т бдствія, которыхъ онъ становился жертвой.

Не говоря ни слова съ мистеромъ Волисомъ, я отвела въ сторону опекуна я сообщила ему мой планъ, а адвокатъ важно подошелъ къ камину и согрвалъ свои хищныя руки, затянутыя въ погребальныя перчатки.

Опекунъ мой боялся, что дорога утомитъ меня, но видя мое желаніе и не находя никакихъ препятствій, кром усталости отъ долгаго пути, онъ согласился, чтобъ я хала повидать Ричарда. Оставалось только развязаться съ мистеромъ Волисомъ.

— Сэръ, сказалъ мистеръ Жарндисъ: — миссъ Сомерсонъ такъ привязана къ Ричарду, что ршается навстить его и переговорить съ нимъ лично. Мы будемъ надяться, что дла его могутъ принять боле-благопріятное направленіе, а пока позвольте предложить вамъ позавтракать съ нами.

— Благодарю васъ, мистеръ Жарндисъ, говорилъ адвокатъ, протягивая свою черную руку, чтобъ предупредить звонокъ: — благодарю васъ. Пищеварительные органы мои находятся въ разстроенномъ состояніи, сэръ, и я боюсь неумреннаго употребленія пищи: могутъ быть опасныя послдствія, если я позволю себ въ это время дня състь кусочекъ чего-нибудь. Изложивъ вамъ съ полною, чистосердечною откровенностью обстоятельства, меня къ вамъ приведшія, я надюсь, что вы мн позволите пожелать вамъ добраго дня, сэръ.

— А мн позвольте пожелать, чтобъ вы и мы избавились отъ несчастнаго оберканцелярскаго процеса, мистеръ Волисъ, грустно, говорилъ опекунъ мой.

Мистеръ Волисъ нсколько склонилъ голову на бокъ и замоталъ ею тихо.

— Все наше самолюбіе, сэръ, говорилъ онъ: — сосредоточено въ одномъ желаніи, чтобъ на насъ смотрли, какъ на людей, честно исполняющихъ свою обязанность. Намъ остается только напирать плечомъ колесо — и мы напираемъ, сэръ, напираемъ со всмъ усиліемъ и съ уваженіемъ смотримъ на всхъ своихъ собратій. Будьте такъ добры, тссъ, при вашемъ свиданіи съ мистеромъ Карстономъ, не упоминайте ему о воемъ посщеніи вашего дома.

— Будьте спокойны, сэръ, отвчала а.

— Благодарю васъ, миссъ. Желаю вамъ добраго здоровья. Прощайте мистеръ Жарндисъ, будьте здоровы.

И мистеръ Волисъ коснулся своей погребальной перчаткой, въ которой казалось не было руки, сначала моихъ пальцевъ, потомъ пальцевъ мистера Жарндиса и удалялся, какъ удаляется тнь.

Мн казалось, что эта тощая, длинная тнь, ложась съ почтоваго дилижанса на нивы, освщенныя яркими лучами солнца, производитъ на нихъ разрушительное дйствіе саранчи.

Разумется, нельзя было скрыть отъ Ады, куда и зачмъ я узжаю. Бдняжка плакала и очень тревожилась за своего Ричарда, сколько приносила она за него извиненій, сколько любви звучало въ ея словахъ при имени Ричарда!— Вотъ истинно-любящее сердце! Она написала къ нему очень-длинное письмо, которое а взялась передать.

Опекунъ мой непремнно хотлъ, чтобъ я взяла съ собою Черли, хотя, по правд сказать, я не нуждалась въ ея помощи и охотно оставила бы ее дома.

Въ этотъ же день посл обда мы вс отправились въ Лондонъ и взяли мста въ почтовой карет. Вечеромъ, когда весь домъ обыкновенно ложился спать, мы съ Черли катили по берегу моря въ Диль.

Въ карет у насъ было особое отдленіе я потому я провела ночь не такъ скучно, какъ путешественники проводятъ обыкновенно въ публичныхъ дилижансахъ. Самыя противоположныя мысли приходили мн въ голову, какъ я думаю, пришли бы каждому на моемъ мст. Мн иногда казалось, что поздка моя принесетъ большую пользу бдному Ричарду, иногда, напротивъ, я считала ее дломъ совершенно-безполезнымъ и удивлялась, какъ могла я ршиться на подобную глупость. Потомъ я задумалась о томъ, въ какомъ положенія найду я Ричарда, о чемъ стану говорить съ нимъ, какъ онъ будетъ оправдываться и T- п., а колесы, между-тмъ, вертясь по песчаному грунту, напвали однообразную пснь и нагоняли сонъ.

Наконецъ, въхали мы въ узкія улицы Диля — и какъ он показались намъ мрачны и грязны при сромъ, туманномъ утр! По длинному, плоскому, низменному берегу моря разбросаны неправильно домики каменные и деревянные, шпили, кабестаны, днища большихъ лодокъ, краны, шалаши и песчаные холмы, заросшіе осокой и камышомъ — вотъ картина, которая растилалась передо мною! Надо сознаться, неочень-привлекательная картина. Море колыхалось подъ густымъ блымъ слоемъ тумана, городъ еще спалъ и только кой-гд мелькали канатные работники, обвитые съ ногъ до головы пенькою. Глядя на нихъ, казалось, что, утомленные настоящимъ состояніемъ своимъ, они старались выпрясться въ веревки.

Но когда мы вошли въ прекрасную гостинницу, когда, умывшись и исправивъ свой туалетъ (потому-что теперь ужъ поздно было думать о сн) сли въ теплой, чистой комнат за завтракъ, Диль началъ принимать боле-веселый видъ. Комната, которую мы занимали, была, къ особенному удовольствію Черли, похожа на корабельную каюту и окнами выходила на море. Туманъ сталъ подыматься, подобно занавс, и взору нашему представилось множество кораблей различной величины, множество шлюпокъ, лодокъ и яликовъ. Одинъ изъ кораблей, только-что прибывшій изъ Остиндіи, какъ лебедь красовался на рейд. Яркіе лучи солнца, прорзывая тихія облака, золотили поверхность воды радужными цвтами, маленькія шлюпки я ялики, какъ птички, перелетали отъ берега къ кораблямъ и отъ кораблей къ берегу, дятельность въ полномъ разгар и картина были восхитительны.

Корабль, прибывшій только въ эту ночь изъ Остиндіи, привлекалъ все наше вниманіе. Онъ былъ со всхъ сторонъ окруженъ лодками и мы понимали, какъ должны радоваться мореходы, достигнувъ благополучно материка. Черли съ любопытствомъ разспрашивала о морскихъ плаваніяхъ, о жаркомъ климат Индіи, о змяхъ и тиграхъ, и такъ-какъ эти свднія она пріобртала съ большею поспшностью, чмъ грамматическіе уроки, то я не замедлила разсказать ей все, что знала объ этихъ предметахъ. Я сообщила ей также, какимъ несчастіямъ подвергаются мореходцы, какъ корабли ихъ разбиваются о скалы и какъ иногда мужество и человколюбіе предпріимчивыхъ людей спасаетъ ихъ отъ погибели. Я разсказала ей также исторію послдняго кораблекрушенія, о которомъ узнала отъ миссъ Флайтъ.

Я хотла послать къ Ричарду записку и увдомить, что пріхала повидаться съ нимъ, однакожъ, ршилась идти прямо, безъ всякаго увдомленія. Онъ жилъ въ казармахъ и я боялась, что мы не отъищемъ его скоро. Подойдя къ казармамъ, мы застали тамъ полное спокойствіе въ этотъ часъ утра. Замтивъ сержанта около сторожевой будки, я спросила его, гд живетъ Ричардъ. Онъ веллъ солдату проводить насъ, солдатъ повелъ насъ по корридорамъ, по лстницамъ, подошелъ къ одной двери, постучался и оставилъ насъ однхъ на площадк дожидаться отвта.

— Ну, что тамъ нужно? слышанъ былъ голосъ Ричарда за дверью.

Я оставила Черли въ корридор я, подойдя къ полуоткрытой двери, спросила:

— Можно войдти, малый Ричардъ? Это я, ттушка Дердонъ!

Онъ сидлъ за столомъ и писалъ, кругомъ его на полу въ безпорядк были разбросаны щетки, сапоги, чемоданъ и платье. Волосы его были растрепаны, онъ былъ полуодтъ и имлъ такой же дикій видъ, какой имла вся его комната. Все это я замтила прежде, чмъ онъ усплъ поздороваться со мной. Услышавъ мой голосъ, онъ тотчасъ же бросился въ мои объятія. Добрый, добрый Ричардъ! онъ нисколько не измнился ко мн. Удрученный заботами, несчастіями, онъ принялъ меня съ прежнимъ юношескимъ восторгомъ.

— Боже небесный! милая моя старушка! говорилъ Ричардъ:— каинъ образомъ вы здсь? Кто бъ могъ подумать, что я увижу васъ? Ничего не случилось? Ада здорова?

— Совершенно-здорова и миле, чмъ когда-нибудь, Ричардъ.

— Ахъ! говорилъ онъ, прислонившись къ спинк креселъ: — бдная, бдная моя кузина! Сію минуту я писалъ къ вамъ, Эсирь.

Несмотря на свою молодость, онъ былъ такъ истерзанъ и измученъ Оберъканцеляріей, что грустно было видть его. Истомленный, сидлъ онъ прислонившись къ спинк креселъ и рвалъ недоконченное письмо.

— Вы, врно, были чмъ-нибудь разстроены, когда писали это письмо, сказала я.— Не рвите его: мн хочется прочесть, что вы ко вн писали?

— О другъ! отвчалъ онъ безнадежно: — вы можете все читать: во всхъ этихъ бумагахъ все одно и то же.

Я спшила нжно успокоить его. Я говорила, что, узнавъ о томъ непріятномъ положеніи, въ которомъ онъ находится, я поспшила поскорй пріхать и подумать съ нимъ вмст, нельзя ли пособить горю.

— Благодарю, благодарю, милая Эсирь, но только пособить очень-трудно! говорилъ онъ, меланхолически улыбаясь.— Я узжаю отсюда,

И еслибъ вы пріхали двумя часами позже, то врно не застали бы меня боле въ казармахъ. Длать нечего, и эта служба мн не удается, недоставало только духовнаго званія: тогда бы я перепробовалъ вс карьеры.

— Ричардъ! уже-ли ваше положеніе такъ безвыходно? спросила я: — уже-ли дйствительно вы должны оставить службу?

— Да, Эсирь, отвчалъ онъ: — это необходимо. Я теперь въ таковъ положенія, что все начальство полка желаетъ моей отставки — и оно право: я вовсе не гожусь для военнаго поприща, запутываюсь въ долгахъ, подвергаюсь жалобамъ и всмъ длаю непріятности. Вс мои заботы, весь умъ, сердце — и все сосредоточено въ одномъ только несчастномъ дл. Да, пока этотъ пузырь не лопнетъ, говорилъ онъ, раздирая письмо на часта и бросая кусочки по комнат: — какъ могу я ухать отсюда? меня хотли назначить за границу, но могу ли я исполнить это порученіе? могу ли я, основательно изучивъ оберканцелярское дло, оставить его на рукахъ Волиса, не слдя за нимъ лично?— Я думаю, что Ричардъ, по выраженію лица моего угадалъ, о чемъ а хотла говорить: онъ взялъ нжно мою руку и, отдливъ указательный палецъ, приложилъ его къ моимъ губамъ.

— Нтъ, ттушка Дердонъ, нтъ, и запрещаю вамъ говорить только о двухъ предметахъ: вопервыхъ, о Джон Жарндис, а вовторыхъ, вы сами знаете о чемъ. Назовите это сумасшествіемъ, но что длать: стадо-быть я неизлечимъ. Но я вамъ скажу: это не сумасшествіе, это цль, до которой я хочу достигнуть. Не бросить ли мн все посл столькихъ мукъ, столькихъ страданій? Разумется, бросить, чтобъ доставить удовольствіе многимъ, очень-многимъ. Нтъ, этого не бывать, пока во мн течетъ хотя капля крови!

Онъ былъ въ такомъ дух, что я ршилась не говорить объ этомъ предмет ни слова. Я достала письмо Ады и подала ему.

— Могу я его теперь читать? спросилъ онъ.

Получивъ мое согласіе, онъ положилъ письмо на столъ, развернулъ его и началъ читать. Не дочтя еще до половины, онъ остановился и закрылъ лицо руками. Спустя нсколько времени, онъ подошелъ къ окну, какъ-будто бы ему здсь было темно, и кончалъ чтеніе у окна, повернувшись ко мн спиной. Свернувъ письмо въ конвертъ, онъ еще нсколько времени простоялъ молча у окна, я когда снова подошелъ къ своему креслу, я увидла слезы на его глазахъ.

— Вамъ, Эсирь, базъ-сомннія извстно, что пишетъ ко мн Ада, сказалъ онъ нжнымъ голосомъ и поцаловалъ письмо.

— Извстно Ричардъ.

— Она предлагаетъ мн, продолжалъ онъ, топая ногами объ полъ: — принять ея маленькое наслдство, уплатить имъ долги и непремнно остаться въ служб.

— Это искреннее ея желаніе, сказала я: — о Ричардъ! еслибъ вы знали, что это за благородное сердце!

— Да я это знаю, знаю. И я бы желалъ… я бы желалъ умереть въ эту минуту.

Онъ опять отошелъ къ окну, положилъ руку на подоконникъ и прилокъ головою къ рук. Мн тяжело было видть его въ такомъ пониженіи, но я думала, что онъ успокоится, выплачется, и я молчала.

Однакожь опытность моя была слишкомъ ограничена, я никакъ не ожидала, чтобъ, успокоясь, онъ могъ перейдти къ гнву.

— И это-то сердце, нжное и любящее, Джонъ Жарндисъ, старается удалить отъ меня, говорилъ онъ съ негодованіемъ: — и эта-то дорогая двушка ршается мн длать свое великодушное предложеніе, живя подъ крышею Джона Жарндиса, съ милостиваго согласія Джона Жарндиса, который, разумется, смотритъ на это предложеніе какъ на новое средство купятъ мою бездятельность по оберканцелярскому процесу.

— Ричардъ! вскричала я, вставая со стула: — я не могу слушать такую постыдную клевету. И въ-самомъ-дл, а на него ужасно разсердилась. Это было въ первый разъ въ моей жизни и, разумется, продолжалось не больше минуты. Замтивъ, что онъ болзненно смотритъ на меня съ чувствомъ раскаянія въ своей опрометчивости, я положила руку ему на плечо я сказала:

— Милый Ричардъ, я васъ прошу не говорятъ со мной такимъ тономъ. Вы сами не врите тому, что сейчасъ сказали.

Онъ сердился самъ на себя, порицалъ свою опрометчивость, уврялъ меня, что чувствуетъ несправедливость словъ своихъ я тысячу разъ просилъ у меня прощенья. Я смялась, шутила надъ его необдуманностью, но вмст-съ-тмъ я такъ была взволнована, что судорожное чувство меня не покидало.

— Принять ея предложеніе, милая Эсирь… говорилъ онъ, садясь рядомъ со мною я продолжая снова начатый разговоръ: — еще разъ прошу васъ, мой ангелъ, простите меня: мн очень-совстно, говорилъ онъ между-прочимъ: — принять предложеніе моей дорогой кузины. Вы знаете, что это, въ полномъ смысл слова, невозможно. Къ-тому же, я могу вамъ показать нкоторыя письма и бумага, по которымъ вы сами убдитесь, что я долженъ разстаться съ красивымъ мундиромъ. Одна мысль остается мн въ утшеніе посреди всхъ неудачъ и непріятностей, что я, заботясь о своихъ интересахъ, забочусь въ тоже время я объ интересахъ Ады. Волисъ слдитъ постоянно за процесомъ и, работая для меня, онъ въ то же время работаетъ, благодаря Бога, и для Ады!

Пылкія надежды снова заронились въ его сердц, его лицо вспыхнуло и оживилось, но онъ мн казался грустне и несчастне прежняго.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ Ричардъ восторженно: — еслибъ все состояніе Ады принадлежало мн, то, клянусь, я не истратилъ бы изъ него мильйонной части съ тмъ, чтобъ остаться на той дорог, которая не о о-мн, къ которой я неспособенъ. Не безпокойтесь на мой счетъ: оставивъ службу, а предамся исключительно одному длу и съ большою свободою примусь работать, я работать съ помощью Волиса. Я не буду безъ средствъ, меня снабдятъ деньгами, ростовщики, надясь на будущій выйгрышъ, какъ говоритъ Волисъ… Свезите, милая Эсирь, отъ меня письмо къ Ад, пуще всего успокойте ее и сами не безпокойтесь обо мн. Поврьте, счастье улыбнется когда-нибудь и вашему Ричарду — и все перемниться къ-лучшему. Ради-Бога не думайте, что я пропавшій человкъ!

Я не стану повторять то, что говорила Ричарду: я знаю, что слова мои были безплодны, во я говорила отъ чистаго сердца. Онъ выслушивалъ меня терпливо и съ чувствомъ, но я видла, всю безполезность касаться тхъ предметовъ, о которыхъ онъ просилъ не говорить при этомъ свиданіи. Я поняла слова опекуна моего, что гораздо-вредне удерживать Ричарда отъ его эфемерныхъ плановъ, чмъ оставить его на произволъ времени.

Наконецъ я спросила Ричарда: дйствительно ли онъ взялъ отставку и можетъ ли онъ убдить меня въ справедливости словъ своихъ. Онъ безъ всякаго замедленія показалъ мн бумаги, въ которыхъ было ясно выражено, что онъ оставляетъ военную службу. Онъ мн сообщилъ, что мистеръ Волисъ имлъ копіи со всхъ его бумагъ и что онъ съ нимъ во всемъ совтовался.

— Пріздъ мой въ Диль не имлъ, какъ я видла, никакого успха, разв только тотъ, что я наврное узнала объ отставк Ричарда, доставила ему письмо Ады и ршилась сопровождать его въ Лондонъ. Я пока простилась съ нимъ и пошла въ гостинницу. Ричардъ, набросивъ шинель, проводилъ насъ за ршетку, и мы съ Черли пошли по берегу.

По дорог мы встртили большое стеченіе народа, толпа окружала офицеровъ, только-что съхавшихъ на берегъ. Я сказала Черли, что это должно-быть экипажъ остиндскаго корабля, и мы съ ней остановились посмотрть.

Моряки выходили на берегъ, радостно привтствуя встрчающихъ. Видно было, что возвращеніе на родные берега Англіи приводило ихъ въ восторгъ.

— Черли, Черли! сказалъ я:— скорй, скорй домой!

И я такъ скоро побжала въ гостинницу, что моя маленькая горничная была въ высшей степени удивлена.

Только прійдя домой въ свою комнату, похожую на корабельную каюту, и переведя духъ, я могла дать себ отчетъ, почему я такъ спшила съ пристани. Посреди офицеровъ, съхавшихъ съ остиндскаго корабли, посреди этихъ лицъ, загорвшихъ на солнц, а узнала мастера Вудкоурта и боялась, что онъ меня узнаетъ. Мн не хотлось, чтобъ онъ увидлъ мое обезображенное лицо. Встртя его такъ неожиданно, я утратила душевное спокойствіе и мужество.

Я знала, что поступокъ мой нехорошъ, и я стала упрекать себя:

‘Эсирь, сказала я: — что это значить, моя милая? никакой нтъ причины, да я не можетъ быть никакой, чтобъ сегодня ты была безобразне, чмъ когда-нибудь. Какова ты теперь, точно такою ты была ужь цлый мсяцъ — ни лучше, ни хуже. Нтъ, Эсирь, это нехорошо, мужайся, мой другъ, мужайся!‘

Я вся дрожала, потому-что очень-скоро шла домой, и долго не могла успокоиться и прійдти въ себя, однакожъ мало-по-малу я успокоилась и очень была этому рада.

Моряки пришли въ гостинницу. Я слышала голоса ихъ на лстниц, мн кажется, я даже узнала голосъ мистера Алана Вудкоурта.

Мн очень хотлось ухать изъ Диля, не показавшись мистеру Вудкоурту, но нтъ, это была слабость, и я ршилась переломить себя.

‘Нтъ, Эсирь, нтъ, тысячу разъ нтъ!’ сказала я себ.

Я развязала ленты шляпки и на половину лица подняла вуаль, то-есть, лучше сказать, спустила ее на половину лица — впрочемъ это все равно, разница только въ словахъ, а не на дл — и написала на моей визитной карточк, что случайно нахожусь здсь съ мистеромъ Ричардомъ Карстономъ, и послала эту карточку къ мистеру Вудкоурту. Онъ тотчасъ же явился. Я сказала ему какъ я рада, что первой встртила его по возвращеніи въ Англію. Онъ, какъ я могла замтить, очень сожаллъ обо мн.

— Вы потерпли кораблекрушеніе, мистеръ Вудкоуртъ, сказала я: — но мы врядли въ-прав назвать это несчастіемъ: оно дало возможность выказаться вашему благородству, мужеству и человколюбію. Мы читали описаніе вашего поступка съ самымъ живымъ интересомъ. Я узнала прежде всего объ этомъ отъ вашей старой паціентки, миссъ Флайтъ, она прізжала навстить меня во время моей тяжкой болзни.

— Ахъ, маленькая миссъ Флайтъ! сказалъ онъ: — какъ-то она поживаетъ?

— Попрежнему, отвчала я.

Я чувствовала себя совершенно-спокойною, позабыла о вуал и сбросила его совершенно.

— Благодарность ея къ вамъ, мистеръ Вудкоуртъ, безпредльна. Она такое преданное, такое любящее существо.

— Вы такъ думаете, отмчалъ онъ: — я очень-радъ это слышать.

Онъ такъ сожаллъ обо мн, что едва могъ говорятъ.

— Увряю васъ мистеръ Вудкоуртъ сказала я: — я была глубоко тронута ея радостью и сочувствіемъ, которое оказала она мн при моемъ выздоровленія.

— Я былъ очень огорченъ, узнавъ о вашей болзни…

— Я была очень-больна.

— Но теперь вы совершенно-здоровы?

— Да, мое здоровье и веселость духа снова воротились ко мн, сказала я.— Вы знаете, какъ добръ опекунъ мой и какую счастливую жизнь ведемъ мы подъ его кровомъ. Мн только остается быть ему благодарной за его благодянія, потому-что желать я больше ничего не ногу.

Я чувствовала, что онъ питаетъ ко мн въ душ своей гораздо-больше сожалнія, чмъ я питала сама къ себ. Это внушило мн новую твердость и новое спокойствіе, я видла, что не сама нуждаюсь въ подкрпленіи, но должна подкрплять другаго. Я говорила съ нимъ о его путешествіи въ чужіе край я о Европ, о его планахъ въ будущемъ, я спрашивала его, не намренъ ли онъ опять отправиться въ Остиндію. Онъ отвчалъ мн, что врядъ ли снова ршится на такую далекую поздку, потому-что и въ Остиндіи фортуна ему мало улыбалась.

— Я отправился туда бднымъ флотскимъ врачомъ, говорилъ онъ:— я вернулся назадъ-тмъ же.

Пока мы такъ между собой разговаривали и я радовалась, что успла сдлать для мистера Вудкоурта нашу встрчу не такъ тягостною (если я только въ-прав такъ выразиться), Ричардъ, услышавъ внизу кто у меня въ гостяхъ, радостно прибжалъ въ мою комнату.

Я замтила, что посл первыхъ привтствій и узнавъ о карьер Ричарда, мистеръ Вудкоуртъ какъ-будто предугадывалъ, что дла Рика идутъ несовсмъ-хорошо. Онъ часто посматривалъ ему въ лицо, какъ-будто выраженіе этого лица было для него тягостно, и нсколько разъ обращалъ глаза на меня, чтобъ убдиться, знаю ли я всю истину, или нтъ. Ричардъ былъ въ веселомъ расположеніи духа и очень радовался встрч его мистеромъ Аланомъ Вудкоуртомъ, котораго онъ всегда любилъ.

Ричардъ предложилъ намъ всмъ хать въ Лондонъ, но мистеръ Вудкоуртъ не могъ, впродолженіе нсколькихъ дней онъ долженъ былъ еще остаться при своемъ корабл.

Онъ отобдалъ съ нами, несмотря на ранній часъ дня, и все боле-и-боле напоминалъ мн прежняго мистера Алана Вудкоурта, то-есть былъ такъ простъ въ обращенія, такъ малъ, любезенъ и родствененъ со мной, какъ бывало всегда. Это успокоивало меня: я видла, что своимъ безыскусственнымъ разговоромъ я успла смягчить то огорченіе, которое мучило его въ первую минуту свиданія со мною. Но сердце его было за Ричарда. Я въ этомъ не ошиблась, и въ-самомъ-дл, когда карета для отъзда въ Лондонъ была готова и Ричардъ сошелъ внизъ, чтобъ присмотрть за укладкою вещей, мистеръ Вудкоуртъ не утерплъ и сталъ говорить со мной о немъ.

Я не знаю, имла ли я право разсказывать мистеру Вудкоурту исторію Ричарда, однакожъ я ему дала замтить въ нсколькихъ словахъ холодныя отношенія между мистеромъ Жарндисомъ и Ричардомъ, я то, что Ричардъ совершенно предался оберканцелярскому процесу.

Мистеръ Вудкоуртъ слушалъ меня съ большимъ вниманіемъ и сожалніемъ.

— Я замтила, что вы наблюдали за нимъ очень-пристально, сказала я: — онъ очень перемнился на ваши глаза?

— Да онъ очень перемнялся, сказалъ онъ, качая головой.

Я чувствовала, какъ кровь приступила къ моему лицу, но это продолжалось только одну минуту, я отвернулась и все прошло.

— Я не скажу, говорилъ мистеръ Вудкоуртъ: — чтобъ была значительная перемна въ его наружности, не скажу, что онъ сталъ моложе или старе, хуже или полне, блдне или красне — нтъ, но на лиц его какое-то тяжелое выраженіе, нельзя сказать чего, страха я ли грусти, или того и другаго вмст, словомъ: на лиц его зрющее отчаяніе.

— Однакожь вы не думаете, чтобъ онъ былъ боленъ? спросила я.

— Нтъ, онъ, кажется, очень-крпкаго тлосложенія.

— Мы очень-хорошо знаемъ, что онъ лишенъ душевнаго спокойствія, продолжала я.— Вы, мистеръ Вудкоуртъ, дете также въ Лондонъ?

— Да, завтра иль послзавтра.

— Ричардъ ни въ комъ такъ не нуждается, какъ въ друг. Онъ всегда любилъ и уважалъ васъ. Будьте такъ добры, навстите его въ Лондон, не оставьте его вашей дружбой, вашимъ совтомъ. Вы не можете поврять, какое вы намъ сдлаете одолженіе. Будьте уврены, что Ада я мистеръ Жарндисъ, и даже я, мистеръ Вудкоуртъ, мы будемъ вамъ въ высшей степени благодарны.

— Миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мн, боле-растроганной, чмъ прежде: — клянусь вамъ, я буду для него истиннымъ другомъ! Я буду смотрть на наши съ нимъ отношенія, какъ на особенное ко мн довріе съ вашей стороны, которымъ горжусь.

— Да благословитъ васъ Богъ, сказала я, и слезы наполняла глаза мои, но я не боялась этихъ слезъ: он лились не за меня.— Ада любятъ его, мы вс его любимъ, но Ада любитъ его такъ, какъ никто изъ насъ не можетъ его любить. Я передамъ ей ваши слова и она также, какъ и я, будетъ благословлять за васъ Бога.

Ричардъ подошелъ къ намъ, когда мы ужь успли обмняться этими немногими словами, онъ подалъ мн руку и пособилъ ссть въ карету.

— Вудкоуртъ, сказалъ онъ, самъ не зная какъ это было кстати:— пожалуйста будемъ видться въ Лондон.

— Видться? отвчалъ мистеръ Вудкоуртъ — у меня тамъ только одинъ другъ, это — ты. Гд я могу найдти тебя?

— Да я еще не имю постоянной квартиры, говорилъ Ричардъ съ нкоторымъ замшательствомъ: — впрочемъ, ты можешь меня съискать въ гостинниц Саймонда, въ квартир Волиса.

— Непремнно, непремнно отъищу!

Они дружески пожали другъ другу руки. Я сидла ужь въ карет, Ричардъ еще стоялъ около дверецъ экипажа, мистеръ Вудкоуртъ обнималъ его одною рукою и смотрлъ на меня. Я поняла этотъ взглядъ и въ лиц моемъ, я уврена, выражалась вся признательность, которою было исполнено мое сердце къ этому доброму человку.

Въ прощальномъ взгляд мистера Вудкоурта я ясно видла, что онъ сожаллъ и обо мн. Это радовало меня, радовало за прошедшее, какъ могли бы радоваться умершіе, еслибъ, вернувшись назадъ, нашли о себ непомраченную память. Я радовалась, что меня нжно вспоминали, что обо мн сожалли, что меня не совсмъ забыли.

ГЛАВА XLVI.
Держи! держи!

Въ улиц Одинокаго Тома мракъ. Солнце сло и темнота, разстилаясь все гуще-и-гуще, непроницаемымъ покровомъ ложится повсюду. Нсколько минутъ назадъ еще мерцали тамъ-сямъ тусклые огоньки, плохо освщая множество отвратительныхъ предметовъ, но я они потухли, оставивъ по себ только смрадный запахъ, какъ тухнетъ тяжелая, очень-тяжелая жизнь въ разрушительно-удушливомъ воздух улицы Одинокаго Тома. Холоднымъ взглядомъ взглянулъ мсяцъ на эту юдоль, губительную для жизни и словно опаленную волканическимъ огнемъ, и скрылся за горизонтомъ. Черные кошмары витаютъ надъ ней, какъ зловщія птицы, но Томъ мало заботится о нихъ, онъ спитъ себ во всю носовую завертку.

Много сильныхъ и рзкихъ рчей было произнесено въ Парламент и за его стнами, много споровъ бурныхъ и грозныхъ испытали об палаты, много средствъ было предложено къ исправленію заблудившагося Тома. Гд жъ исполненія этихъ средствъ? Какія же эти средства? Быть-можетъ, Тому надобны констэбли, приходскіе стражи, нравственные принципы, истинное направленіе? или, быть-можетъ, его надо подвергнуть дальнйшимъ полемическимъ бреднямъ? Посреди этилъ безконечныхъ спичей, шумныхъ и бурныхъ преній, ясно было только одно, что Томъ могъ исправиться, долженъ былъ исправиться согласно съ чьей-нибудь теоріей, которой никогда не суждено осуществиться на практик, и, между-тмъ, полный надеждъ на свое исправленіе, Томъ быстро идетъ, и идетъ безъ оглядки, къ своему окончательному разрушенію.

Трудно ршить днемъ или ночью отвратительне улица Одинокаго Тома. Одно только можно сказать наврное: чмъ больше она видна, тмъ боле становится невыносимой для взора, и никогда воображеніе, какъ бы оно ни было пылко, не можетъ создать той страшной картины разрушенія и разврата, которую представляетъ улица Одинокаго Тома. Въ-самомъ-дл теперь разсвтаетъ: вся грязь и нечистота бросаются въ глаза, и, сказать правду, спасительне было бы для національной гордости Англіи, еслибъ солнце вовсе не являлось на горизонт британскихъ владній и вчный мракъ покрывалъ бы такое гнусное чудовище, какъ Томъ {Въ предмстьяхъ Лондона есть кварталы, до такой степени грязные, что дйствительно самое пылкое воображеніе не въ-состояніи представить себ такой картины отвратительнаго разрушенія. Эти кварталы, въ родъ улицы Одинокаго Тома, населены самымъ жалкимъ классомъ людей, тамъ гнздится гнусный развратъ, унизительное мошенничество, и воздухъ въ этихъ кварталахъ зараженъ разрушительно-зловредными міазмами. Очень-натурально, что правительство не разъ имло намреніе употребить вс усилія къ очищенію метрополіи отъ такихъ заразительныхъ предвстій, но вс благодтельныя намренія правительства служили только пищею для парламентскихъ рчей и никогда не приводились въ исполненіе.}.

Смуглолицый, загорвшій на солнц джентльменъ, предпочитая прогулку безсонному метанью по подушк, тихо подходитъ къ улиц Одинокаго Тома въ этотъ ранній часъ утра. Побуждаемый любопытствомъ, онъ останавливается тамъ и сямъ, осматриваетъ отвратительно-грязные предметы, попадающіеся ему на глаза. Но не одно любопытство сверкаетъ въ умномъ, сострадательномъ взор его: онъ сочувствуетъ жалкому положенію Тома и, какъ видно, изучилъ его несчастія прежде.

По сторонамъ вонючей, грязной канавы, которая и составляетъ улицу Одинокаго Тома, ничего не видать, кром полуразвалившмхся грязныхъ лачужекъ, теперь запертыхъ и безмолвныхъ. Не видать нигд живаго существа, кром смуглолицаго джентльмена, и еще одной женщины, сидящей на порог дома, къ которому джентльменъ направляетъ шаги своя. Подходя къ ней, онъ замчаетъ, что она совершила дальній путь, потому-что ноги ея избиты и она въ пыли. Она сидитъ на ворог, какъ-будто ожидая кого-то, облокотись на колно я положивъ голову на руку. Около нея лежитъ холщовой мшокъ, который она несла. Она, должно-бытъ, дремлетъ, потому-что не обращаетъ никакого вниманія на шаги подходящаго.

Подгнившіе мостки такъ узки, что Аланъ Вудкоуртъ, подходя къ тому мсту, гд сидитъ женщина, принужденъ сойдти на немощеную улицу и пройдти совершенно мимо нея. Они взглядываютъ другъ на друга, и онъ останавливается.

— Что съ тобой? спрашиваетъ мистеръ Вудкоуртъ.

— Ничего, сэръ.

— Что же ты тутъ длаешь? Теб нужно войдти въ этотъ домъ?

— Нтъ, я жду, когда они прійдутъ оттуда… съ постоялаго двора, отвчаетъ женщина терпливо: — я здсь присла и поджидаю солнышка, родимое взойдетъ пообогретъ меня немного.

— Мн кажется, ты очень устала. Мн жалко, что ты должна сидть на улиц.

— Благодарствуйте, сэръ. Намъ бывалое дло.

Привычка говорить съ бдными, умнье не давать словамъ своимъ видъ покровительственный, съ которымъ такъ многіе любятъ обращаться съ ихъ братьей, внушаетъ женщин полное довріе къ человку, котораго онъ видитъ въ первый разъ.

— Покажи мн твою голову, говоритъ онъ, склоняясь къ ней: — Не бойся, я докторъ и теб не сдлаю больно.

Онъ знаетъ, что одно прикосновеніе его искусной и опытной руки можетъ облегчитъ боль. Она сначала слегка сопротивляется.— Это ничего, говоритъ она:— не безпокойтесь. Но едва онъ прикоснулся до раны, какъ она поворачиваетъ голову къ свту.

— Значительная рана, кожа глубоко разсчена. Я думаю, теб очень-больно.

— Немножко больно, сэръ, говоритъ она, и слеза тихо катится по ея щек.

— Позволь я ее теб перевяжу. Платокъ мой не сдлаетъ теб вреда.

— Я знаю это, сэръ.

Онъ очищаетъ осторожна ушибленное мсто, осушаетъ его, нжно прижимаетъ ладонью и, вынувъ изъ кармана небольшой ящичекъ, приступилъ къ перевязк. Ему смшно, что онъ занимается хирургіей за улиц, и продолжи свое дло, онъ говоритъ женщин:

— Мужъ твой кирпичникъ?

— Почему вы его знаете? спрашиваетъ удивленная женщина.

— Я его не знаю, но думаю, что онъ кирпичникъ, судя по глин и твоемъ мшк и и твоемъ плать. Я знаю, что кирпичники ходятъ въ разныя мста на поденную работу, и, къ-сожалнію моему, знаю, что они жестоко обращаются съ своими женами.

Она съ поспшностью поднимаетъ на него глаза, какъ-будто бы хочетъ уврить въ противномъ, но, почувствовавъ руку доктора на своей голов, увидавъ его мыслящее и спокойное лицо, она не произносятъ ни слова.

— Гд онъ теперь? спрашиваетъ докторъ.

— Вчера онъ былъ хмленъ и попался подъ стражу, сэръ, а сегодня, я думаю, онъ на постояломъ двор.

— Онъ попадется и тысячу разъ подъ стражу, если будетъ бить тебя такъ жестоко своей увсистой рукой. Но ты прощаешь ему его жестокосердіе: ты добрая женщина. Дай Богъ, чтобъ онъ измнялся къ теб. Есть ли у тебя дти?

Женщина качаетъ головой.

— Я одного зову своимъ, только онъ не мой, а Лизинъ, отвчаетъ она.

— А твой умеръ — да? Бдняга!

Въ это время онъ кончилъ перевязку и положилъ въ карманъ свой ящичекъ.

— Я думаю, у васъ есть домикъ — далеко ли отсюда? спрашиваетъ онъ между-тмъ, какъ женщина благодаритъ его за сдланное ей облегченіе.

— Да, мили двадцать-дв или двадцать-три будетъ, сэръ. Мы живемъ въ Сент-Албанс. Вы, должно-быть, знаете это мсто, сэръ?

— Да, нсколько знаю. Позволь же и тебя спросить кой-что: есть ли у тебя деньги на ночлегъ?

— Есть, сэръ, право есть.

И она показываетъ ихъ. Онъ говоритъ ей, что рана ея неопасна, что она напрасно благодаритъ его, желаетъ ей добраго дня и уютъ.

Улица Одинокаго Тома спитъ еще непробуднымъ сномъ и иного не видать и ней.

Нтъ, кто-то копышется! Возвращаясь къ тому мсту, съ котораго примтилъ женщину, сидящую на порога, замчаетъ Вудкоуртъ фигуру въ лохмотьяхъ, прокрадывающуюся около самой стны, которая такъ грязна и дряхла, что не можемъ служатъ убжищемъ для самаго отвратительнаго существа. Судя по наружному виду, это молодой мальчикъ. Лицо его изнурено и глаза имютъ болзненное выраженіе. Онъ потому старается прокрасться такъ незамтно, что боится обратить вниманіе на человка въ такомъ костюм, который врядъ-ли скоро прійдется увидть въ улиц Одинокаго Тома. Онъ прикрываетъ лицо изорванными рукавомъ, поступь его боязлива и рубище виситъ лохмотьями по весну тлу. Не скажешь изъ чего и для чего сдлано это рубище. По цвту и по форм его можно принять за связку грязнаго тряпья, или давнымъ-давно перегнившаго хвороста.

Аланъ Вудкоуртъ останавливается, глядитъ на мальчика и смутно припоминаетъ, что онъ его когда-то и гд-то видлъ, онъ не можетъ припомнить когда-именно и гд-именно, но черты лица бдняги ему знакомы, и онъ думаетъ, что видлъ его гд-нибудь въ госпитал.

Размышляя такимъ-образомъ, Аланъ Вудкоуртъ выходитъ изъ Улицы Одинокаго Тома. Вдругъ слышитъ онъ шаги бгущаго и крикъ, оборачивается назадъ и видитъ, что мальчикъ бжитъ сломя голову, а за нимъ гонится женщина, которой Аланъ только-что сдлалъ перевязку.

‘Держи! держи!’ кричитъ женщина, едва переводя духъ.

Аланъ Вудкоуртъ перебгаетъ дорогу, старается схватить мальчика, но тотъ проворне его, увертывается изъ рукъ и, опередивъ, несется снова по грязной улиц.

‘Держи! держи его!’ кричитъ снова женщина.

Аланъ, думая, что быть-можетъ мальчикъ обокралъ женщину, бжитъ снова за нимъ, но мальчикъ снова увертывается и опережаетъ его. Разумется, Аланъ могъ бы поймать его, еслибъ ршился броситься на него и смять подъ собою, но онъ не ршается на это и забавная сцена преслдованія продолжается.

Но вотъ бглецъ сворачиваетъ въ узкій переулокъ и потомъ на небольшой дворъ, неимющій другаго выхода, здсь упадаетъ онъ у кучи гнилыхъ щепъ и, едва переводя духъ, смотритъ съ боязнью на своего преслдователя, который, запыхавшись въ свою очередь, стоитъ надъ нимъ и смотритъ на него въ ожиданіи женщины.

— Ахъ, Джо, Джо! говоритъ женщина: — наконецъ-то тебя я увидла!

— Джо, повторяетъ Аланъ, смотря на него со вниманіемъ:— Джо! мн помнится, что какъ-то давно тебя приводили къ осмотрщику мертвыхъ тлъ на обыскъ.

— Да, я видлъ васъ однажды, бормочетъ Джо: — что жъ изъ этого? Мало еще меня мучили? Уже-ли нельзя меня оставить? Что я вамъ сдлалъ? Я и такъ сталъ кости да кожа. Порядкомъ, кажется, отдлали. Я ничмъ невиноватъ, что онъ умеръ. Онъ былъ добръ до меня, очень-добръ — я это знаю. Вчная ему память. Богъ меня не приберетъ, а давно бы пора, радъ бы, кабы пришлось скорй.

Онъ говоритъ эти слова такъ жалобно, его слезы, смшанныя съ грязью, такъ неподдльны, и, лежа на груд гнилыхъ щепъ, онъ такъ похожъ самъ на сгнившій грибъ, или на кучу нечистотъ, встрчающихся на каждомъ шагу въ Улиц Одинокаго Тома, что Аланъ Вудкоуртъ становится къ нему сострадательнымъ и говоритъ, обращаясь къ женщин’.

— Что сдлалъ теб этотъ несчастный?

Женщина ничего не отвчаетъ на этотъ вопросъ, но, смотря на Джо боле испуганнымъ, чмъ сердитымъ взглядомъ, говоритъ ему:

— Ахъ, Джо, Джо! наконецъ-то ты мн попался!

— Что онъ сдлалъ такое? спрашиваетъ опять Аланъ: — обокралъ что ли онъ тебя?

— Нтъ, сэръ, какое обокралъ, онъ сдлалъ мн доброе дло — вотъ я чему дивлюсь.

Аланъ смотритъ поперемнно то на Джо, то на преслдовавшую его женщину и ожидаетъ разъясненія загадки.

— Ахъ ты Джо, Джо! говоритъ женщина: — онъ, изволите ли видть, сэръ, былъ у насъ въ деревн около Сент-Албанса, да тамъ и занемогъ. Одна молоденькая леди, благослови ее Господь за любовь но мн, сжалилась надъ нимъ и взяла его къ себ…

Аланъ съ ужасомъ отступаетъ отъ него.

— Да, сэръ, это такъ, взяла его къ себ, стала его пользовать… а онъ… знаете, какъ волка не корми, а онъ все въ лсъ смотритъ… далъ отъ нея тягу и съ-тхъ-поръ о немъ ни слуху, ни духу… Теперь только я встртила его посл того раза. А она-то, такая, сэръ, хорошенькая, какъ ангельчикъ, начала за нимъ ходить, да и сама заразилась отъ него, слегла въ постель, бдняжка, да болзнь-то ее и изуродовала, теперь и признать нельзя — такъ перемнилась, и все изъ-за тебя, неблагодарное животное, все изъ-за тебя, говорила женщина вслухъ, волнуясь боле и боле горячась, и наконецъ залилась горькими слезами. Мальчикъ слушаетъ, что ему говорятъ, совсть, какъ видно, зашевелилась въ немъ по-своему, она заставляетъ его мычать, мазать лицо свое грязными руками и уставить глаза въ землю.

Аланъ удерживаетъ женщину ласковымъ знакомъ.

— Ричардъ говорилъ мн, думаетъ онъ: — Да, я что-то припоминаю… да, да… это такъ…

Онъ отворачивается въ сторону и отходитъ нсколько шаговъ. Возвратясь, онъ кажется опять спокойнымъ, только замтна въ немъ лихорадочная дрожь, какое-то особенное отвращеніе къ мальчику, которое поглощаетъ все вниманіе женщины.

— Ты слышать, что она говоритъ? Ну, вставай, вставай!

Джо дрожитъ и дико жится, медленно приподымаясь съ груды гнилой щепы, лниво прижимается къ стн, почосываетъ затылокъ и потираетъ украдкой одну ногу о другой.

— Ты слышишь, что она говоритъ? Она говоритъ правду, я это знаю. Ты шатаешься здсь съ-тхъ-поръ?

— Провались я сквозь землю, если я видлъ Улицу Одинокаго Тома до сегодняшняго утра, отвчаетъ Джо сиплымъ голосомъ.

— Зачмъ же ты сюда пришелъ?

Джо осматривается кругомъ, смотритъ въ ноги Алану Вудкоурту и наконецъ отвчаетъ:

— Я дла никакого не умю и заработать ничего не могу. Я больно-бденъ и слабъ, думалъ прійдти сюда, въ тихомолку отдохнуть гд-нибудь, да и пробраться къ мистеру Снегсби. Онъ мн всегда что-нибудь даетъ. Онъ до меня добръ, только мистриссъ Снегсби косится на меня… да и вс и везд на меня косится.

— Откуда ты сюда пришелъ?!

Джо опять осматривается кругомъ, смотритъ опять въ ноги своему вопрошателю и прислоняется лицомъ къ бревну.

— Я самъ не знаю откуда, отвчаетъ Джо.!

— Ну, скажи мн, продолжаетъ Аланъ и, стараясь всячески преодолть отвращеніе, подходитъ къ мальчику довольно-близко: — скажи правду, какимъ образомъ ты оставилъ домъ этой доброй леди, которая была такъ несчастлива, что взяла тебя къ себ и сама заразилась отъ тебя.

Джо внезапно выходитъ изъ своего оцпеннія и отвчаетъ съ жаромъ, обращаясь къ женщин, что онъ ничего не знаетъ о доброй леди, что онъ ничего не слыхивалъ, что онъ никогда не думалъ сдлать ей зло, что онъ лучше согласится измучить себя, чмъ оскорбить ее, она была очень-добра до него, очень-добра. Онъ выражается отъ чистаго сердца, прерывая слова свои всхлипываньемъ.

Аламъ Вудкоуртъ видитъ, что это не притворство. Онъ заставляетъ себя прикоснуться къ нему и говоритъ:

— Послушай, Джо, разскажи мн все.

— Нтъ, боюсь, говоритъ Джо: — боюсь.

— Я долженъ однако знать истину. Не бойся, пойдемъ и разскажи мн все.

Посл нсколькихъ подобныхъ приглашеній, Джо снова озирается вокругъ, отворачиваетъ голову отъ стны и говоритъ тихимъ голосомъ:

— Я разскажу вамъ, разскажу кой-что: — меня увели оттуда, ей—Богу увели!

— Увели? ночью?

— Да, увели.

И опасаясь, чтобъ его не подслушали, Джо снова озирается вокругъ, смотритъ ужь не въ землю, а футовъ на десять выше и везд ищетъ глазами, того, кого онъ такъ сильно боится.

— Кто жь увелъ тебя?

— Боюсь назвать его, право боюсь.

— Но мн нужно знать его имя. Скажи мн ради хорошенькой молоденькой леди. Ты можешь на меня положиться: никто въ мір васъ не услышитъ.

— Нтъ, боюсь, боюсь, говорилъ Джо: — а если онъ насъ услышитъ.

— Не бойся, его здсь нтъ.

— Нтъ, онъ здсь, говоритъ Джо:— онъ везд, гд только захочетъ быть.

Съ недоумніемъ смотритъ на него Аланъ и въ несвязномъ отвт мальчика видитъ что-то правдоподобное, терпливо ожидаетъ онъ опредлительнаго отвта. Терпніе побждаетъ Джо, и онъ съ отчаяннымъ усиліемъ шепчетъ ему чье-то имя.

— А! говоритъ Аланъ: — что жь ты ему сдлалъ?

— Ничего не сдлалъ, сэръ. Меня прогнали, я и шелъ, шелъ куда глаза глядли… шелъ далеко, сэръ… и теперь иду… иду въ могилу… туда и дорога.

— Нтъ, нтъ, Богъ милостивъ, дастъ теб здоровья. Что жь онъ съ тобой длалъ?

— Помстилъ меня въ шпиталь, отвчалъ Джо шопотомъ: — я тамъ лежалъ пока не выздоровлъ, потомъ далъ четыре полкроны и говоритъ: — убирайся отсюда! чтобъ духа твоего здсь не было! Не смй мн на глаза показываться. Убирайся къ чорту и шатайся гд хочешь, а попадешься мн, такъ не пеняй: будешь, братъ, каяться да поздно. И я боюсь попасться ему на паза: знаю, что погубитъ, просто погубитъ какъ муху, говорятъ Джо, нервически повторяя вс свои охранительныя продлки.

Аланъ, подумавъ немного, говоритъ, обращаясь къ женщин, но не опуская съ Джо ободрительнаго взгляда:

— Онъ не такъ неблагодаренъ, какъ ты думаешь: у него былъ поводъ уйдти, потому онъ и ушелъ.

— Спасибо вамъ, сэръ, спасибо, восклицаетъ Джо.— А ты какъ меня мучила! Если ты только скажешь доброй леди, что говоритъ молодой баринъ, такъ она на меня сердиться не будетъ. Она очень-добра до меня, очень-добра.

— Послушай же Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него: — пойдемъ лучше со мной, чмъ бродить и шататься здсь: а тебя какъ-нибудь пристрою.

— Мн ничего ненадо, только бы мн не встртиться съ нимъ, сэръ.

— Хорошо, хорошо, а надюсь на твое слово. Теперь ужь полгорода на ногахъ, а скоро проснется и весь городъ. Пойдемъ, пойдемъ. Прощай добрая женщина.

— Прощайте, прощайте, сэръ, благодарю васъ.

До-сихъ-поръ она спокойно сидла на мшк, но теперь встала и взяла его въ руки, а Джо между-тмъ повторялъ ей:

— Ты только скажи молоденькой леди, что я не желалъ ей сдлать зла, разскажи ей только то, что говорилъ баринъ.

И въ-заключеніе этихъ словъ онъ сталъ ей кивать головой, кланяться, и прощаясь съ ней полусмясь, полуплача, отправляется онъ съ Аланомъ Вудкоуртомъ по разнымъ сторонамъ улицы.

Въ такомъ порядк выходятъ они изъ Улицы Одинокаго Тома, въ другія улицы, освщенныя ярко солнцемъ и въ боле-чистую атмосферу.

ГЛАВА XLVII.
Послднее желаніе Джо.

Утро, лучи восходящаго солнца играютъ на шпиляхъ высокихъ церквей, атмосфера такъ чиста и такъ свтла, что разстоянія, казавшіяся вечеромъ далекими, теряющимися въ пространств, теперь близки и незначительны, весь городъ словно ожилъ посл ночнаго спокойствія.

Проходя съ Джо по ярко-освщеннымъ улицамъ города, Аланъ думаетъ: какъ и куда бы пристроить бднаго мальчика.

‘Странное дло, говоритъ онъ про себя: — что здсь, въ самомъ сердц просвщеннаго міра, легче пристроить заблудшагося пса, чмъ человка, нуждающагося въ кров’.

Но странно или нтъ, а длу этимъ афоризмомъ не пособишь и затрудненіе останется въ полной сил.

Въ начал пути Аланъ часто поглядываетъ назадъ, чтобъ убдиться, слдуетъ ли за нимъ Джо. Джо ползетъ по другой сторон улицы, придерживаясь тощей рукой объ стну, съ одного кирпича на другой, съ одной двери на другую, и повременамъ взглядываетъ внимательно на своего проводника. Убдясь окончательно, что Джо не намренъ дать тягу, Аланъ бодре идетъ впередъ и ужь съ большимъ спокойствіемъ и напряженіемъ мысли начинаетъ обдумывать, что ему надо длать.

Лавка съ закуской, пристроенная на углу улицы, напоминаетъ первое дло. Аланъ останавливается, осматривается вокругъ и подзываетъ къ себ Джо. Шатаясь, прихрамывая и повертывая пальцы правой руки на ладон лвой (словно растираетъ грязь пестикомъ въ ступк), переходитъ Джо улицу.

Все, что могло быть лакомымъ кусочкомъ для Джо, тотчасъ же ему подается, и онъ начинаетъ глотать кофе и жевать хлбъ съ масломъ, осматриваясь боязливо по сторонамъ, какъ какой-нибудь напуганный зврь.

Но бднага такъ слабъ и изнуренъ, что даже и голодъ его покинулъ.

— Я думалъ, что умираю съ голоду, сэръ, говоритъ онъ, отодвигая свой завтракъ: — да, врно, и въ этомъ я ничего не смыслю: ничего въ горло не йдетъ… ни пить, ни сть не хочется.

И Джо встаетъ на ноги, дрожитъ всмъ тломъ и съ удивленіемъ смотритъ на завтракъ.

Аланъ Вудкоуртъ щупаетъ его пульсъ, кладетъ руку ему на грудь и говоритъ:

— Дохни, Джо!

— Тяжело, сэръ, очень-тяжело… Оо-охъ! словно телегу тащишь. ‘И скрипитъ какъ телега’, могъ бы онъ прибавить, но онъ только бормочетъ про-себя:

— Иду, сэръ, близко… очень-близко.

Аланъ ищетъ глазами аптеки, но аптеки нтъ пососдству. Вблизи видна харчевня, она также хорошо, а можетъ быть и лучше пособитъ въ этихъ обстоятельствахъ.

Онъ беретъ небольшую порцію вина и даетъ мальчику выпить нсколько глотковъ, пальчикъ начинаетъ оживать, по-мр-того какъ глотаетъ крпительную жидкость.

— Проглоти еще немного, Джо, говоритъ Аланъ, смотря на него внимательно: — вотъ такъ, такъ! Мы отдохнемъ минутъ съ пять и пойдемъ дальше.

Посадивъ мальчика около състной лавки, на скамейку, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ прогуливаться взадъ и впередъ по солнечной сторон, посматривая повременамъ на Джо, однакожъ такъ, чтобъ онъ ее могъ замтить. Видно, что Джо нсколько согрлся и освжился, и если про такое мрачное лицо можно сказать, что оно прояснилось, то, пожалуй, онъ и прояснился. Мало-по-малу беретъ онъ, безнадежно-оставленный кусокъ хлба съ масломъ, и снова начинаетъ его кусать. Замтивъ эти признаки возстановляющихся силъ, Аланъ вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и узнатъ, къ немалому своему удивленію, о молодой леди подъ вуалью, словомъ: узнаетъ всю исторію, со всми ея послдствіями. Джо медленно жуетъ и медленно разсказываетъ. Дожевавъ хлбъ и кончивъ разсказъ, онъ встаетъ и идетъ впередъ за мистеромъ Вудкоуртомъ.

Не зная, гд пріютить мальчика, Аланъ надется съискать добрый совтъ у своей прежней паціентки, ревностной и всегда-готовой къ услугамъ — миссъ Флайтъ, и потому направляетъ путь на то подворье, гд они впервые встртились съ Джо. Но все измнилось въ лавк тряпья и бутылокъ. Маленькая миссъ Флайтъ не живетъ больше тамъ, дверь ея заколочена и какая-то женская фигура, съ очень-рзкими чертами лица, загрязненная пылью и которой никакъ не угадаешь сколько лтъ, то-есть собственно говоря, двственная Юдиь, жадная и на слова, длаетъ имъ очень-короткіе отвты. Впрочемъ, эти отвты достаточно объясняютъ постителямъ, что миссъ Флайтъ, вмст съ своими птицами, поселилась въ дом мистриссъ Бляйндеръ, въ Улиц Бель-Ярдъ. Аланъ Вудкоуртъ и Джо отправляются въ эту улицу, гд миссъ Флайтъ (врная привычк своей посщать въ ранній часъ дня палату, предсдательствуемую другомъ своимъ лордомъ-канцдеронъ) сломя голову летитъ съ лстницы и, съ глазами, полными слезъ радости, бросается въ объятія своего спасителя.

— Дорогой докторъ мой! восклицаетъ миссъ Флайтъ: — мой заслужоный, отличившійся, почетный офицеръ!

Она, разумется, говоритъ немножко-странно, но въ ней столько, неподдльнаго чувства, сколько дай Богъ встртить въ самыхъ разумныхъ субъектахъ.

Аланъ съ терпніемъ выслушиваетъ ея восторженныя восклицанія, и когда она окончила ихъ, онъ указываетъ ей на Джо, который дрожитъ всми членами и говоритъ ей о цли своего прихода.

— Дайте добрый совтъ, миссъ Флайтъ, куда бы мн пристроить этого бднягу, у васъ столько знакомыхъ и столько здраваго смысла, что я на васъ вполн надюсь.

Миссъ Флайтъ, очень-довольная этимъ комплиментомъ, задумывается, но нескоро мысль осняетъ ея встревоженную голову. Однакожъ мысль приходитъ, оказывается, что домъ мистриссъ Бляйндеръ кругомъ заселенъ жильцами и даже сама миссъ Флайтъ занимаетъ уголъ покойнаго Гредди.

— Гредли! вскрикиваетъ миссъ Флайтъ, скрестивъ на груди руки: — Гредли! Кто бы это подумалъ!… Дорогой докторъ мой, намъ пособитъ генералъ Джорджъ… непремнно пособитъ.

Невозможно было бы добиться, отъ миссъ Флайтъ, кто такой генералъ Джорджъ, поэтому Аланъ Вудкоуртъ и не предлагаетъ ей ни одного вопроса относительно его превосходительства, а проситъ маленькую старушку сходить поскоре наверхъ за своей оборванной шляпой, старенькой шалью и документами. Она церемонно отправляется въ свою комнату и, возвращаясь во всхъ регаліяхъ, объясняетъ отрывистыми фразами, что генералъ Джорджъ, котораго она часто посщаетъ, знаетъ ея милую Фиц-Жарндисъ и принимаетъ живое участіе во всемъ, до нея касающемся.

Выслушивая эти разсказы, Аланъ Вудкоуртъ начинаетъ думать, что онъ попалъ на истинный путь и говоритъ въ вид ободренія, обращаясь къ Джо, что шатанью ихъ скоро конецъ и они какъ-разъ будутъ у генерала. Къ-счастію, квартира его превосходительства очень-недалеко.

По наружному виду джорджевой галереи для стрльбы въ цль и прочее, по ея длинному корридору и внутренней чистот, Аланъ Вудкоуртъ составляетъ о ней самое лестное мнніе. Также почерпаетъ онъ твердыя надежды изъ обзора личности Джорджа. Кавалеристъ, оставивъ свои утреннія экзерциціи, подходитъ къ нимъ, съ трубкой въ зубахъ, на немъ нтъ галстуха и его мускулистыя руки, развитыя фехтованьемъ и гимнастическими шарами, рельефно выражаютъ физическую силу.

— Вашъ слуга, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, съ военнымъ поклономъ.

И съ самой добродушной улыбкой, сіяющей не только на всемъ широкомъ лиц его, но даже, кажется, и на курчавыхъ волосахъ, выслуживаетъ онъ краткій церемоніалъ рекомендаціи, съ которымъ миссъ Флайтъ важно и съ разстановкой представляетъ постителей. Оченьдовольный визитомъ, онъ снова говоритъ: — вашъ слуга, сэръ, и снова длаетъ военный поклонъ.

— Извините, сэръ. Вы, кажется, морякъ, говоритъ мистеръ Джорджъ.

— Мн очень-лестно, что я похожъ на моряка, отвчаетъ Аланъ: — но, къ-сожалнію моему, я только корабельный врачъ.

— Въ-самомъ-дл, сэръ! Я готовъ былъ пари держать, что вы истинный матросъ.

Аланъ надется, что въ такомъ случа мистеръ Джорджъ охотне проститъ ему несвоевременное посщеніе и будетъ продолжать курить трубку, которую кавалеристъ, въ порывахъ вжливости, готовъ былъ поставить въ уголъ.

— Вы очень-добры, сэръ, отвчаетъ онъ: — я знаю по опыту, что трубка не безпокоитъ миссъ Флайтъ, и если табачный дымъ вамъ непріятенъ, то…

И онъ оканчиваетъ эту сентенцію тмъ, что снова беретъ чубукъ въ зубы, между-тмъ Аланъ приступаетъ къ повствованію всего того, что онъ знаетъ о Джо. Кавалеристъ вникаетъ въ разсказъ очень-внимательно.

— Это онъ и есть, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, указывая на Джо, который стоитъ у входа въ галерею, выпучивъ глаза на крупныя буквы вывски, неимющія для него никакого значенія.

— Это онъ, отвчаетъ Аланъ: — и, сказать правду, онъ меня ужасно безпокоитъ. Я бы его помстилъ въ госпиталь, могъ бы выхлопотать, чтобъ его немедленно туда приняли, но я предвижу, что онъ тамъ не останется и десяти минутъ. Что жь касается до богадленъ, до благотворительныхъ пріютовъ… я готовъ былъ бы испытать вс хлопоты, перенести вс прижимки, вс непріятности, вс злоупотребленія… но, знаете, это такая система, которая мн не по-сердцу.

— Да и никто ея не жалуетъ, сэръ, отвчаетъ мистеръ Джорджъ.

— Я убжденъ, что онъ не пробудетъ и минуты ни въ томъ, ни въ другомъ мст, онъ, я вамъ скажу, питаетъ сверхъестественный страхъ къ тому человку, который запретилъ ему показываться на глаза, по невжеству своему, онъ думаетъ, что этотъ человкъ находится везд и все знаетъ.

— Извините сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — но кто жь этотъ проныра? или можетъ-быть это тайна?

— Мальчикъ-то скрываетъ его имя, во отъ васъ это не секретъ его зовутъ Бккетъ.

— Бккетъ, сыщикъ, сэръ?

— Да, онъ.

— Я его знаю, сэръ, отвчаетъ кавалеристъ, выпустивъ облако дыма и выпрямись во весь ростъ: — мальчикъ правъ: это я вамъ скажу… тонкая бестія, сэръ.

И высказавъ это мнніе, мистеръ Джорджъ затягивается трубкой очень-сильно и многозначительно посматриваетъ на миссъ Флайтъ.

— Мн хочется, чтобъ мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ узнали, что Джо найденъ, и еслибъ имъ вздумалось, могли бы повидать его и выслушать странную исторію, которую онъ разсказываетъ. Потому я желалъ бы помстить его въ бдную квартирку, но къ честному человку. Но вотъ дло въ чемъ, говоритъ Аланъ, смотря на кавалериста и потомъ на своего спутника: — вотъ дло въ чемъ, мистеръ Джорджъ, что честные-то люди и Джо, какъ вы видите, между собою незнакомы. Не знаете ли вы, мистеръ Джорджъ, кого-нибудь пососдству, кто бъ ршился пристроить его на короткое время, я бы впередъ заплатилъ за помщеніе?

Длая этотъ вопросъ, Аланъ замчаетъ маленькаго, грязнолицаго человчка, который стоитъ у локтя кавалериста и съ преданностью смотритъ ему въ глаза. Затянувшись еще раза два трубкой, кавалеристъ взглядываетъ внизъ на грязнаго человчка и грязный человчекъ подмигиваетъ кавалеристу.

— Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Джорджъ: — я такъ уважаю миссъ Сомерсонъ, что, для ея удовольствія, позволю пробить себ голову насквозь — вотъ оно каково сэръ! Клянусь вамъ, что сочту за честь сдлать для этой молодой леди какую угодно послугу. Мы здсь, сэръ, конечно ведемъ съ Филемъ цыганскую жизнь — вотъ посмотрите сами, но если вамъ не противно, вы всегда сыщете здсь покойный уголокъ для вашего молодца, платить ненадо, пусть только кормится на свой счетъ. Мы, изволите видть, очень не въ цвтущемъ положеніи, сэръ. Насъ, того и гляди, вытурятъ отсюда въ три шеи. Но пока, сэръ, нога моя здсь, это все къ вашимъ услугамъ.

И выразительнымъ взмахомъ трубки мистеръ Джорджъ передаетъ ею свою движимость во владніе своего постителя.

— Я долженъ однакожь спросить васъ, прибавляетъ онъ: — не страдаетъ ли этотъ несчастный какой-нибудь заразительной болзнью?

— Нтъ, нтъ, отвчаетъ Аланъ.

— А то, видите ли, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ, печально качая головой: — ужь мы за это довольно поплатились.

Грустное выраженіе, при этихъ словахъ, также замтно и на лиц постителя.

— Я долженъ предупредить васъ, говоритъ Аланъ, повторивъ снова, что болзнь Джо не иметъ заразительнаго свойства: — мальчикъ доведенъ до жалкаго состоянія и, можетъ-быть — я не говорю наврное — онъ не перенесетъ своей болзни.

— Стало-быть, сэръ, онъ находится въ опасности? спрашиваетъ кавалеристъ.

— Да, мн такъ кажется.

— Въ такомъ случа, сэръ, отвчаетъ кавалеристъ ршительно: — мн кажется, что чмъ скоре пристроить его, тмъ лучше. Эй, Филь! качай!

Мистеръ Скводъ избоченясь, лавируетъ къ двери и спшитъ исполнить команду, кавалеристъ докуриваетъ трубку и ставитъ ее въ уголъ. Джо вводится.

Не похожъ Джо на токкагупскаго индійца, облагодтельствованнаго мистриссъ Пардигль, не похожъ онъ на ягненка мистриссъ Желлиби, разводящей кофейныя плантаціи въ Барріобула-Гха — нтъ онъ не похожъ, и дальность родины и чужеземность не выставляютъ его въ боле-снисходительномъ свт, онъ не дикарь, взросшій на необитаемомъ острову, онъ просто отечественное произведеніе Англіи. Грязный, отвратительный для всхъ пяти чувствъ, по виду обыкновенное уличное созданіе, по душ — язычникъ. Отечественная грязь покрываетъ его, отечественные паразиты точатъ его тло, отечественныя язвы гноятся на его членахъ и отечественное рубище прикрываетъ его. Врожденное невжество — плодъ англійской почвы, ставитъ его безсмертное начало въ-уровень съ тлніемъ животнаго. Встрепенись Джо, стряхни съ себя эту грязь! съ головы и до ногъ все отвратительно въ теб!

Медленно вползаетъ онъ въ галерею мистера Джорджа, стоитъ въ ней, понуривъ голову и смотря въ землю. Онъ, кажется, знаетъ, что вс готовы отъ него отвернуться, и самъ отворачивается отъ всхъ.

— Джо, говоритъ Аланъ: — посмотри: это мистеръ Джорджъ.

Джо нсколько времени смотритъ въ полъ, потомъ на-минуту подымаетъ глаза наверхъ и потомъ снова опускаетъ ихъ въ полъ.

— Онъ очень-добръ къ теб, Джо: онъ хочетъ дать теб убжище здсь, у себя въ галере.

Джо переминается съ ноги на ногу и бормочетъ сквозь зубы: — спасибо… очень-спасибо…

— Здсь ты будешь безопасенъ, Джо, будь послушенъ, укрпляйся и говори правду.

— Умри я на мст, если солгу, говоритъ Джо, прибгая къ своему любимому выраженію: — вы все знаете, что я длалъ… я ничего не длалъ… голодалъ какъ собака — вотъ и все…

— Врю, врю, Джо. Послушай: мистеръ Джорджъ хочетъ теб что-то сказалъ.

— Я хотлъ только, замчаетъ мистеръ Джорджъ, этотъ статный и широкоспинный дтина: — показать ему, гд онъ можетъ лечь и хорошенько всхрапнуть. Вотъ посмотрите… и кавалеристъ, приведя ихъ на другой конецъ галереи, отворяетъ одну изъ маленькихъ каютъ.— Вотъ теб мсто, видишь, тутъ есть и матрацъ: ты можешь тутъ отдыхать сколько будетъ угодно мистеру… извините сэръ… и Джорджъ начинаетъ внимательно разсматривать карточку, данную ему Аланомъ… мистеру Вудкоурту. Не пугайся, если услышишь выстрлы, они направлены въ щиты, а не въ тебя. Еще одно обстоятельство я намренъ сообщить вамъ, сэръ, говоритъ кавалеристъ, обращаясь къ Алану: — эй Филь! сюда!

Филь, по принятой имъ тактик, бросается на призывъ, словно въ штыки.

— Вотъ онъ, сэръ, будучи еще груднымъ ребенкомъ валялся уже въ канав, слдовательно не лишенъ нкоторыхъ достоинствъ и можетъ принять участіе въ этомъ несчастномъ мальчуг. Правда, Филь?

— Приму, отъ чистаго сердца приму, командиръ! отвчаетъ Филь.

— Теперь я думаю, сэръ, говоритъ мистрисъ Джорджъ точно такимъ тономъ, какъ будто-бы подавалъ голосъ въ военномъ совт: — что было бы нехудо, еслибъ Филь сводилъ его въ баню и купилъ ему кой-какое платьишко…

— Мистеръ Джорджъ, истинный другъ мой, говоритъ Аланъ, вынимая кошелекъ: — вы говорите совершенную правду, лучше ничего нельзя придумать!

Филь Скводъ и Джо немедленно отправляются на улучшеніе. Миссъ Флайтъ въ восторг отъ своего успха, она спшитъ въ Оберканцелярію, боясь, что, въ противномъ случа, другъ ея, оберканцлеръ, будетъ безпокоиться ея отсутствіемъ или безъ нея ршитъ дло.— А вдь это, дорогой докторъ, ваше превосходительство… посл столькихъ лтъ ожиданія… было бы до глупости несчастливо!.. Аланъ уходитъ въ ближайшую аптеку за необходимыми лекарствами. Возвратясь въ галерею для стрльбы въ цль и проч., онъ застаетъ мистера Джорджа марширующимъ взадъ и впередъ, становится съ нимъ плечо къ плечу и продолжаетъ маршъ.

— Я увренъ, сэръ, говоритъ мистеръ Джорджъ: — что миссъ Сомерсонъ вамъ хорошо знакома?

— Да, она мн знакома

— Вы не въ родств съ ней, сэръ?

— Нтъ, не въ родств.

— Извините за любопытство, говоритъ мистеръ Джорджъ: — но мн кажется, вы потому принимаете такое участіе въ этомъ мальчуг, что миссъ Сомерсонъ имла несчастіе принимать въ немъ участіе, я понимаю васъ и самъ такъ же поступаю.

— Да, мистеръ Джорджъ, вы правы.

— Кавалеристъ осматриваетъ загорлое лицо Алана, любуется его смлымъ, чернымъ глазомъ, быстро мряетъ его ростъ и сложеніе и остается повидимому доволенъ своей рекогносцировкой.

— Пока вы выходили, сэръ, за лекарствомъ, мн пришло въ голову, что я видывалъ т комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты, въ которыя Бккетъ бралъ мальчика. Мальчикъ-то не знаетъ какъ видео, я вамъ скажу за него, въ этихъ комнатахъ живетъ мистеръ Телькингорнъ — вотъ кто, сэръ.

Аланъ смотритъ на него вопросительно и повторяетъ имя Телькингорна.

— Да, Телькингорнъ, сэръ, Телькингорнъ. Я знаю, онъ и прежде былъ въ сношеніяхъ съ Бккетомъ. Тутъ, знаете, вчная ему память, былъ одинъ человкъ, котораго они тснили. Я знаю этого Телькингорна, сэръ, знаю его, къ моему несчастію.

— Какого же сорта этотъ человкъ, спрашиваетъ Аланъ.

— Какого онъ сорта человкъ? то-есть на видъ вы думаете?

— Нтъ, что мн до его вида: каковъ онъ вообще?

— Гм! каковъ онъ вообще. Такъ я вамъ скажу, сэръ, говоритъ кавалеристъ, остановясь и скрестивъ руки на своей могучей груди, между-тмъ, какъ гнвъ и бшенство сверкаютъ въ его глазахъ: — онъ возмутительно-скверный дезертеръ, онъ жаритъ на медленномъ огн, въ немъ столько же крови и тла, сколько въ старомъ, заржавомъ карабин. Это такого сорта человкъ, который подлалъ мн столько мерзостей, столько непріятностей, сколько мерзавцы обоихъ полушарій вмст не могли бы сдлать. Онъ даже поссорилъ меня съ самимъ собою — вотъ это какой человкъ! Вотъ это какая птица мистеръ Телькингорнъ!

— Мн жалко, говоритъ Аланъ: — что я васъ затронулъ за живое.

— За живое? Кавалеристъ раздвигаетъ ноги и, послюнивъ пальцы правой руки, хватается ими за воображаемый усъ: — нтъ сэръ, въ этомъ не вы виноваты. Я вамъ разскажу, что онъ со мной сдлалъ: такъ вы посудите сами какой онъ человкъ. Онъ взялъ меня въ свои тиски и можетъ, какъ я вамъ сейчасъ говорилъ, выгнать меня отсюда въ три шеи. Онъ меня постоянно терзаетъ и мучитъ на каждомъ шагу. Если мн надо снести къ нему деньги, или попросить отсрочки, или зачмъ бы то ни было прійдти къ нему, онъ меня не приметъ, онъ не захочетъ и видть меня, посылаетъ меня къ Мельхиседеку въ Клифордскую Палату, а Мельхиседекъ въ свою очередь посылаетъ меня къ нему, и заставляютъ меня прогуливаться цлый день, какъ-будто я такой же каменный, какъ и они. Я все время таскаюсь только около его двери. Ему что за дло, ему это ни почемъ, то-есть онъ просто, какъ я вамъ сказалъ, старый, заржавый карабинъ. Онъ стъ и гложетъ меня до-тхъ-поръ… а чтобъ ему нелегкая!.. и кавалеристъ снова принимается маршировать: — только ужь одно, что онъ старъ, а будь онъ молодъ, я бы пришпорилъ своего коня и встртилъ бы его въ чистомъ пол… увряю васъ, сэръ, встртилъ бы его!

Мистеръ Джорджъ такъ взволнованъ, что находитъ нужнымъ утереть лобъ свой рукавомъ рубашки. Даже засвистывая свое огорченіе національнымъ гимномъ, онъ не можетъ удержаться отъ судорожнаго сотрясенія головы и тяжелаго дыханія. Повременамъ даже руки его невольно подымаются къ застежк воротника, ему какъ-будто кажется, что скрюченныя лапы мистера Телькингорна душатъ его за горло. Словомъ сказать, Аланъ Вудкоуртъ нисколько не сомнвается, что въ открытомъ пол былъ бы карачунъ знаменитому адвокату.

Между-тмъ Джо и его предводитель возвращаются изъ бани. Наблюдательный Филь укладываетъ буднягу въ постель, Аланъ даетъ ему лекарство, а Филю медицинскія наставленія. Утро скоро смняется на день. Мистеръ Вудкоуртъ возвращается въ свою квартиру позавтракать и переодться и, не отдохнувъ, идетъ къ мистеру Жарндису разсказать о своемъ открытія.

Мистеръ Жарндисъ возвращается съ нимъ въ галерею для стрльбы въ цль и проч. и говоритъ но секрету Алану Вудкоурту, что разсказъ мальчика надо по нкоторымъ причинамъ держать въ тайн, и показываетъ вообще въ этомъ дл большой интересъ.

Джо разсказываетъ мистеру Жарндису все то, что разсказывалъ утромъ безъ всякаго существеннаго измненія. Только дыханіе бдняги стало тяжеле и въ груди что-то очень хрипитъ.

— Пусть я тутъ полежу спокойно, бормочетъ Джо: — и если кто изъ васъ будетъ такъ добръ, пройдетъ мимо того мста, гд я, бывало, мелъ улицу, пускай скажетъ мистеру Снегсби, что Джо, котораго онъ знавалъ, идетъ шибко впередъ, я за это скажу большое спасибо, очень-большое.

Джо такъ часто повторяетъ этотъ намекъ на поставщика канцелярскихъ принадлежностей, что Аланъ, посовтовавшисъ съ мистеромъ Жарндисомъ, добродушно ршается сходить на Странное Подворье, тмъ-боле, что Джо приближается къ концу.

Мистеръ Вудкоуртъ отправляется на Стряпное Подворье. Мистеръ Снегсби за прилавкомъ, на немъ срый сюртукъ и каленкоровыя нарукавники, онъ разсматриваетъ документъ, писанный на различныхъ листахъ пергамента и только-что полученный отъ писаря: огромная пустыня писарскаго почерка и гербовой бумаги, въ которой, для утомлемленнаго путешественника виднются только рдкіе промежутки. Увидвъ входящаго постителя, мистеръ Снегсби прокашливается кашлемъ, изображающимъ готовностъ приняться за дло.

— Вы не помните меня, мистеръ Снегсби?

Сердце поставщика канцелярскихъ принадлежностей начинаетъ сильно биться, потому-что вс прежнія опасенія еще не успли оставить его. Едва-едва собрался онъ съ силами, чтобъ отвтить:

— Нтъ сэръ, не могу сказать, чтобъ я васъ помнилъ. Мн сдается, даже — отъ слова не станется — что я васъ никогда прежде не видывалъ.

— Вы меня видли два раза, говоритъ Аланъ Вудкоуртъ: — однажды при смертномъ одр одного несчастнаго, другой разъ…

‘Опять туда же!’ думаетъ горемычный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, припоминая черты лица своего постителя. ‘На бднаго Макара шишки валятся’. Однакожь у Макара оказывается на-лицо еще столько духу, что онъ уводитъ постителя въ маленькую кантору и запираетъ за собою дверь.

— Вы женаты, сэръ? спрашиваетъ онъ, прокашливаясь отчаянно.

— Нтъ, я не женатъ.

— Хоть вы и не женаты, говоритъ мистеръ Снегсби, меланхолическимъ шопотомъ: — попробуйте, однакожь, говорить какъ можно тише, потому-что, видите ли, жена моя подслушиваетъ насъ гд-нибудь — я въ этомъ увренъ, я готовъ прозакладывать всю лавку и еще пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ придачу.

И съ глубоко-разстроеннымъ духомъ садится онъ на стулъ, спиною къ конторк.

— У меня, сэръ, никогда не было личныхъ тайнъ. Совсть моя чиста какъ зеркало, относительно супружеской врности, и не была омрачена ни разу со дня моего вступленія въ бракъ. Ничего скрытнаго не имлъ я отъ моей жены. Я бы не ршился, я бы — отъ слова не станется — не посмлъ имть отъ нея какую-нибудь тайну. Но, несмотря на это, сэръ, я окруженъ, я порабощенъ секретами и загадками до такой степени, что жизнь становится мн въ тягость, сэръ, ей Богу, въ тягость…

Поститель изъявляетъ большое огорченье къ подобной жизни и спрашиваетъ поставщика канцелярскихъ принадлежностей, помнитъ ли онъ Джо? Мистеръ Снегсби отвчаетъ со вздохомъ: — къ-несчастью, сэръ, къ-несчастью, очень помню! Этотъ Джо… поврьте, сэръ, нтъ на свт живаго существа, исключая меня самого, противъ котораго была бы такъ сильно возстановлена жена моя, какъ противъ этого Джо.

— Что жъ это значитъ? спрашиваетъ Аланъ.

— Что это значитъ? повторяетъ мистеръ Снегсби, хватаясь съ отчаяньемъ за клокъ волосъ, уцлвшій на затылк его совершенно-лысой головы: — какъ могу я знать, что это значитъ? Вы, впрочемъ, странный человкъ, сэръ, и дай Богъ, чтобъ вамъ никогда не приходилось длать такихъ вопросовъ женатому человку.

Произнеся это благонамренное желаніе, мистеръ Снегсби прокашивается кашлемъ угнетенной ршимости и приготовляется къ услышанію того, что поститель иметъ ему сообщить.

— Вотъ опять! говоритъ мистеръ Снегсби шопотомъ и поблднвъ: — вотъ опять тоже, только съ другой стороны: одна особа требуетъ отъ пеня, подъ клятвой, не говоритъ о Джо никому на свт, даже жен моей. Другая, именно вы, сэръ, позволяетъ мн говорить о Джо кому угодно, но требуетъ, тоже подъ клятвой, не проговориться о Джо первой особ. Отъ этого просто съ ума сойдешь, то-есть — отъ слова не станется — это просто Бедламъ, сэръ! съ отчаяніемъ говоритъ мистеръ Снегсби.

Однакожъ, сверхъ его ожиданій, дло оказывается не такъ дурно, какъ онъ было-думалъ: подъ него никто не роетъ мины, никто не углубляетъ колодца, въ который онъ свалился. Но, будучи добросердеченъ к тронутъ разсказомъ о состояніи Джо, онъ общается ‘заглянуть вечеркомъ’ если только успетъ ускользнуть изъ дома тихонько. И въ-самомъ-дл, онъ заглядываетъ вечеркомъ, такъ тайно, какъ только возможно, но кто поручится, быть-можетъ и мистриссъ Снегсби слдитъ за нимъ такъ же тайно.

Джо очень обрадовался, увидавъ своего стараго друга, и говоритъ ему, оставшись съ нимъ наедин, что онъ очень-благодаренъ за посщеніе такого заброшеннаго, какъ онъ.

Мистеръ Снегсби, глубоко тронутый положеніемъ Джо, немедленно выкладываетъ на столъ полкроны — этотъ магическій бальзамъ противъ всхъ сердечныхъ ранъ гнетомаго ревностью поставщика канцелярскихъ принадлежностей.

— Ну какъ ты себя чувствуешь, мальчуга? спрашиваетъ онъ Джо, симпатически прокашливаясь.

— Я счастливъ, мистеръ Снегсби, право счастливъ, отвчаетъ Джо: — и ни въ чемъ не нуждаюсь, и чувствую себя лучше, чмъ вы думаете, мн только горько, что я ей сдлалъ зло, но право я не хотлъ этого сдлать, ей-Богу не хотлъ…

Поставщикъ концелярскихъ принадлежностей тотчасъ выкладываетъ еще полкроны на столъ и спрашиваетъ:

— Что же ты такое сдлалъ, Джо? Отчего теб такъ горько?

— Мистеръ Снегсби, говоритъ Джо: — я заразилъ леди, которая была та самая, да и не та самая, что подъ вуалью-то — помните… и она, голубушка, мн ничего не сказала, он такія добрыя, а я такой несчастный. Леди-то пришла сюда вчера посмотрть на меня, и говоритъ: ‘Ахъ Джо! ахъ Джо! говоритъ: — мы думали, что ты совсмъ пропалъ, Джо! и сла тутъ да улыбается, и ни слова браннаго не сказала мн, и смотрла такъ ласково, индо стыдно стало, и я повернулся къ стн, мистеръ Снегсби. И мистеръ Жандеръ былъ, и онъ отвернулся, и мистеръ Вудкутъ тоже хотлъ-было дать мн какого-то снадобья, онъ мн и по ночамъ чего-то даетъ принимать, тутъ нагнулся надо мною, и говорилъ такъ ласково, а слезы-то изъ глазъ такъ и лились на меня, мистеръ Снегсби.

Тронутый поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей выкладываетъ еще полкроны на столъ.

Только повтореніе этого спасительнаго средства можетъ облегчить сколько-нибудь его взволнованную душу.

— Вотъ что, мн думается, мистеръ Снегсби, продолжаетъ Джо:— можете ли вы писать очень-крупно?

— Благодаря Бога могу, Джо, отвчаетъ мистеръ Снегсби и готовится еще положить на столъ полкроны.

— Очень-крупно? говоритъ Джо, съ одушевленіемъ.

— Могу, могу, бдняга.

Джо радостно улыбается.

— Видите, мастеръ Снегсби, что мн приходятъ въ голову: я ужь теперь иду… иду… и скоро совсмъ уйду… знаете, туда… такъ, можетъ, вы иногда и будете такъ добры я напишете надъ моей… могилкой, такъ крупно… чтобъ всякій видлъ… чтобъ всякой могъ прочесть, что если я сдлалъ зло этой леди… такъ сдлалъ неумышленно… право неумышленно… Я знаю, что мистеръ Вудкутъ плакалъ, очень плакалъ… пусть онъ увидитъ, что надомной надписано… онъ врно проститъ.

— Напишу, Джо, напишу очень-крупно.

Джо опять радостно улыбается.

— Благодарю васъ, мистеръ Снегсби, вы очень до меня добры… благодарю васъ… я очень… очень-радъ.

Сладенькій, недоросшій поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ прерывчатымъ и невыкашлившимся кашлемъ, выкладываетъ на столъ четвертую полкрону (никогда не случалось ему потребности въ такой трат цлительнаго бальзама) и радостно уходитъ. И не встртиться ему съ Джо боле на этомъ пути, не встртиться.

Да, тяжело дышетъ Джо, словно тащитъ онъ тяжелую телегу по каменнистому грунту, и близка эта телега къ концу своего пути, скоро разсыплется она, и врядъ ли солнце освтитъ въ другой разъ ея томительный и тяжкій путь.

Филь Скводъ, съ лицомъ, закопченнымъ пороховымъ дымомъ, работаетъ за двухъ: онъ въ одно время и сидлка у больнаго и слесарь за своимъ маленькимъ столикомъ въ уголку. Часто подходитъ онъ къ больному и пощупываетъ свою зеленую байковую ермолку, ободрительно подымаетъ вверхъ свою одинокую бровь и говоритъ:

— Навертывай, братъ, навертывай!…

Часто приходитъ мистеръ Жарндисъ и Аланъ Вудкоуртъ безвыходно бываетъ здсь. Оба они думаютъ: какъ странно судьба связала это ничтожное существо съ ихъ жизненными интересами. Кавалеристъ также часто бываетъ, выпрямится онъ въ дверяхъ во весь ростъ, здоровье такъ и прыщетъ съ его атлетической фигуры на бднаго Джо, и бдняга какъ-будто оживаетъ въ его присутствіи и громче обыкновеннаго отвчаетъ на привтливый, звучный баритонъ кавалериста.

Джо сегодня спитъ или находится въ безчувственномъ состояніи, Аланъ Вудкоуртъ только-что приходитъ, останавливается передъ нимъ и смотритъ на его разрушающееся тло. Постоявъ немного, онъ тихо садятся на его кровать, поворачивается лицомъ къ больному, точь-в-точь какъ онъ сидлъ въ комнат умершаго писца, и нжно касается его груди и прислушивается къ біенію сердца.

Тяжеле-и-тяжеле дышетъ бдняга, словно тащитъ тяжелую телегу по каменистому грунту.

Кавалеристъ стоитъ въ дверяхъ тихо и безмолвно. Филь пересталъ работать и не шумитъ боле своимъ маленькимъ молоточкомъ. Мистеръ Вудкоуртъ смотритъ на больнаго, и на лиц его видно глубокое состраданіе и внимательность, взглянувъ значительно на кавалериста, онъ мановеніемъ руки даетъ знать Филю, чтобъ тотъ унесъ дальше свой рабочій столикъ. И когда снова молоточекъ будетъ употребленъ въ дло, на немъ окажется ржавое пятнышко {Въ простомъ народ Англіи существуетъ поврье, что на томъ молотк, которымъ приколачиваютъ крышку гроба, появляется ржавое пятнышко.}.

— Ну, Джо, что съ тобой, чего ты такъ испугался?

— Мн померещилось, говоритъ Джо, вскочивъ испуганно съ изголовья и озираясь вокругъ: — мн померещилось, что я въ Улиц Одинокаго Тома. Здсь никого нтъ, кром васъ, мистеръ Вудкутъ?

— Никого нтъ.

— И меня никто не тащилъ въ Улицу Одинокаго Тома?

— Никто.

Джо закрываетъ глаза, ложится на изголовье и едва-внятно бормочетъ:

— Спасибо, очень-спасибо!

Прослди за нимъ еще нсколько минутъ, Аланъ нагибается къ самому его уху и внятно, но тихо шепчетъ ему:

— Джо, знаешь ли ты какую-нибудь молитву?

— Ничего не знаю, сэръ.

— Даже самой коротенькой?

— Нтъ, сэръ, ничего не знаю. Мистеръ Чедбандъ молился у мистриссъ Снегсби, да я ничего не понималъ… Онъ что-то бормоталъ себ подъ-носъ, ничего не разберешь, бывало, иногда и другіе приходили въ улицу къ намъ… говорили, что мы скверные, грубые, богопротивные, и молиться-то не умемъ, но какъ молиться — намъ не показывали. Я ничего никогда не слыхивалъ… никакихъ молитвъ не знаю.

Много стоитъ ему труда и времени высказать эти фразы, и только привычное ухо Алана Вудкоурта можетъ понимать ихъ ясно.

Посл нсколькихъ минутъ сна, или безчувственнаго состоянія, Джо приподнимается съ изголовья и длаетъ страшное усиліе вскочить съ постели.

— Что съ тобой, Джо?

— Мн пора идти на погостъ, сэръ, отвчаетъ онъ съ дикимъ взглядомъ.

— Лягъ, Джо, успокойся. О какомъ погост ты говоришь?

— О томъ, гд лежитъ онъ. Онъ былъ очень-добръ до меня, очень-добръ. Мн пора идти туда и лечь съ нимъ рядомъ… Мн пора, право пора… Онъ говорилъ мн: ‘я такъ же бденъ, какъ и ты, Джо’, право говорилъ, и я скажу ему, что я такъ же бденъ, какъ и онъ, и лягу съ нимъ вмст.

— Успокойся, Джо, успокойся!

— Дайте мн слово, сэръ, что вы меня туда снесете и положите съ нимъ вмст, а то меня, пожалуй, туда не пустятъ.

— Даю теб слово, Джо.

— Спасибо вамъ, сэръ, спасибо… Вамъ надо будетъ ключъ отъ калитки… она всегда заперта, тамъ есть ступеньки, я ихъ мелъ своей метлой… Ахъ, сэръ! темно, очень-темно. Уже-ли я не увижу свта?

— Увидишь, Джо. Скоро разсвтетъ.

Близокъ конецъ пути, очень-близокъ.

— Джо, бдный другъ мой! слышишь ли ты меня?

— Я… слышу васъ… темно, очень-темно… я иду ощупью впередъ, дайте мн вашу руку, пожалуйста… руку!…

— Джо, можешь ли ты повторить, что я теб скажу?

— Попробую, сэръ, быть-можетъ, могу.

— Отче нашъ.

— Отче нашъ!…

— Иже еси на небесхъ.

— На небесхъ… разсвтаетъ, кажется, сэръ?

— Да, мой другъ, скоро, скоро разсвтетъ. Да святится имя Твое!

— Да святится… имя… Твое…

И радостный лучъ свта ярко освтилъ мрачный, непробитый путь, по которому тащилась тяжелая телега… Джо умеръ!…

Умеръ, милорды и джентльмены. Умеръ, какъ умираютъ вокругъ васъ мильйоны подобныхъ существъ.

ГЛАВА XLVIII.
Занавсъ приподнимается.

Ликольншайрское помстье закрыло свои мильйоны глазъ, за-то воспрянулъ отъ сна городской отель. Въ Линкольншайр Дедлоки прошедшаго времени дремлютъ въ своихъ рзныхъ рамахъ и втеръ, гуляя по огромнымъ заламъ, посвистываетъ такъ тихо и ровно, что, кажется, будто портреты дышатъ. Въ город Дедлоки настоящаго времени рыщутъ во мрак ночи въ своихъ позлащенныхъ каретахъ, и дедлоковскіе Меркуріи посыпавъ голову пепломъ или пудрой, въ званъ совершеннйшаго униженія, зваютъ въ утренніе часы въ своихъ переднихъ. Фешонэбльный свтъ — ужасный шаръ, около пяти миль въ окружности — въ полномъ движеніи, и вся солнечная система почтительно вертится передъ нимъ на указанномъ разстояніи.

Гд толпа гуще, гд свтъ ярче, гд вс чувства выражаются съ утонченнйшею деликатностью, тамъ леди Дедлокъ, тамъ всегда она, всегда въ томъ апоге, котораго давно ужь достигала. Хотя и извстно ей, что все то, что она такъ давно скрывала подъ завсою гордости, ужь не тайна, хотя она и не знаетъ такой ли покажется она завтра передъ лицомъ поклонниковъ, ея окружающихъ, какой кажется сегодня, но не въ ея натур упасть духомъ, или сробть подъ взорами завистливыхъ глазъ толпы. Молва говоритъ о ней, что въ послднее время она стала еще красиве и еще надменне, чмъ была прежде. Тощій кузенъ картавитъ, что она такъ кгхасива какъ сигхена и что онъ чогхтъ возьми, готовъ пожегхтвовать за нее чохгтъ знаетъ чмъ… опасная сигхена — шекспигховская!

Мистеръ Телькингорнъ безмолвствуетъ, ни словомъ, ни взглядомъ не намекаетъ ни на что. Попрежнему увидите вы его у дверей въ бломъ галстух, слабо-завязанномъ около шеи въ старомодный узелъ, попрежнему перство привтствуетъ его и попрежнему онъ не подаетъ о себ никакого знака. Изо всхъ мужчинъ всего мене можно подозрвать, чтобъ онъ, старый адвокатъ имлъ вліяніе на миледи. Изъ всхъ женщинъ всего мене можно думать, чтобъ она, блистательная леди Дедлокъ боялась его.

Со времени ихъ послдняго свиданія въ бельведер замка, одна вещь лежитъ у ней на сердц. Она теперь ршилась сбросить ее, какъ тяжелое бремя.

Въ большомъ свт теперь утро, а въ маленькой солнечной систем далеко за полдень. Напудренные Меркуріи, соскучась званьемъ изъ оконъ, отдыхаютъ въ переднихъ, понуривъ свои тяжелыя головы, великолпныя созданія, подобно отцвтшимъ подсолнечникамъ, блистаютъ они своими прошвами, позументами и шнурами. Сэръ Лейстеръ въ библіотек, онъ дремлетъ въ пользу отечества надъ отчетомъ парламентскаго засданія миледи сидитъ въ комнат, въ которой давала аудіенцію молодому человку, по имени Гуппи. Роза съ ней, она читала для миледи и писала подъ ея диктовку. Теперь Роза работаетъ за какой-то вышивкой, или за чмъ-то въ этомъ род, и только наклонятъ она къ пяльцамъ красивую головку свою, миледи тотчасъ наблюдаетъ за ней. И это повторяется не одинъ разъ сегодня.

— Роза!

Свжая деревенская красавица весело взглядываетъ, но, подмтивъ, какъ пасмурно личико миледи, взглядъ ея тускнетъ и становится мрачнымъ и испуганнымъ.

— Посмотри заперта ли дверь.

Роза идетъ къ двери и возвращается еще боле-испуганной и изумленной

— Я хочу теб доврить тайну, дитя мое, я знаю, что могу положиться на твою врность, на твою ко мн привязанность. Въ томъ, что я буду говорить теперь, не будетъ нисколько притворства. Я доврюсь теб. Никому не говори ни слова о томъ, что услышишь, ни кому не говори.

Робкая юная красавица клянется отъ чистаго сердца въ совершенной врности.

— Знаешь ли ты, Роза, спрашиваетъ леди Дедлокъ, указывая ей знакомъ придвинуть свой стулъ ближе: — знаешь-ли, моя милая, что я съ тобою совершенно не та, какая съ другими?

— Да, миледи, вы ко мн очень, очень-милостивы и мн часто приходитъ въ голову, что я только одна знаю, каковы вы на-самомъ-дл.

— Ужели это приходитъ теб въ голову, бдное дитя мое?

Она говоритъ эти слова съ какимъ-то презрніемъ, хотя и не къ Роз, и сидитъ угрюмо и молча смотря на нее.

— Знаешь ли, Роза, что ты служишь для меня утшеніемъ и успокоеніемъ, что ты своей молодостью и естественностью, любовью и благодарностью доставляешь мн невыразимое удовольствіе?

— Я этого не знаю, миледи, я не смю даже надяться на такое счастіе, хотя оно и составляетъ мое искреннее желаніе.

— Это ничтожное желаніе, Роза.

Краска радости на миленькомъ деревенскомъ личик смняется на страхъ и недоразумніе мрачнымъ и угрюмымъ выраженіемъ прекраснаго лица миледи.

— И если бы я сказала теб дитя мое: — удались отсюда, покинь меня, эти слова я сказала бы противъ воли: удаленіе твое было бы для меня жестоко, оно оставило бы меня въ грустномъ одиночеств.

— Миледи! чмъ я оскорбила васъ?

— Ничмъ, дитя мое. Подойди ко мн.

Роза становится на скамейку у ногъ миледи. Миледи съ тмъ же материнскимъ чувствомъ, съ какимъ ласкала ее въ тотъ вечеръ, когда былъ желзнозаводчикъ, кладетъ руку на ея черные, какъ смоль, волосы и нжно играетъ ея кудрями.

— Я говорила теб, Роза, что желаю тебя сдлать счастливой, и сдлала бы, еслибъ была въ-состояніи осчастливить кого-нибудь здсь, на земл, но — увы! это выше моей власти. Есть причины, извстныя мн одной, причины нисколько отъ тебя независящія, которыя заставляютъ меня, лично для тебя, съ тобою разстаться. Ты не должна быть здсь, Роза, не должна быть, и я ршилась перенести разлуку съ тобой. Я писала къ отцу твоего жениха, и онъ сегодня будетъ здсь. Все это, Роза, для твоей, единственно для твоей пользы.

Слезы градомъ текутъ изъ глазъ Розы, она цалуетъ руку миледи и говоритъ:

— Что я стану длать, что я стану длать безъ васъ, дорогая миледи?

Миледи отвчаетъ на эти слова только ласковымъ поцалуемъ въ пухленькую щечку Розы.

— Будь счастлива, дитя мое. Будь любима, будь счастлива!

— Ахъ, миледи! я часто думала — простите мою вольность — что вы не такъ счастливы.

— Я!

— Будете ли вы счастливе, если отправите меня? Пожалуйста, пожалуйста подумайте объ этомъ, миледи. Позвольте мн пробыть съ вами хоть еще немножко.

— Я сказала теб, дитя мое, что я разстаюсь съ тобой для тебя, единственно для тебя. И мн тяжела эта разлука, но чмъ теперь я кажусь теб, Роза, быть-можетъ не буду теб казаться тмъ черезъ нсколько времени. Помни эти слова, въ нихъ страшная тайна: храни ее ради моей пользы, ради моего спокойствія… Прощай, дитя мое, будь счастлива!

Она оставляетъ свою простосердечную спутницу и уходить изъ комнаты. Вечеромъ, идя по лстниц, она ужъ, въ своей холодной и надменной маск, такъ равнодушна ко всему, какъ-будто бы вс страсти, вс чувства, вс интересы были сглажены съ лица земли вмст съ допотопными чудовищами.

Напудренный Меркурій доложилъ о мистер Раунсвел. Вотъ причина повеленія миледи. Мистера Раунсвеля нтъ въ библіотек, миледи идетъ туда. Сэръ Лейстеръ тамъ и она хочетъ переговорить съ нимъ предварительно.

— Сэръ Лейстеръ, я желаю… ахъ вы, впрочемъ, заняты…

— О нтъ, это такъ только.— Мистеръ Телькингорнъ…

Всегда тутъ, слдитъ на каждомъ шагу. Отъ него нтъ ни защиты, ни спокойствія ни на одну минуту.

— Виноватъ, леди Дедлокъ. Прикажете мн удалиться?

Съ взглядомъ, который ясно говоритъ: ‘вы знаете, что вы имете власть остаться, если хотите’, она замчаетъ ему: — не безпокойтесь! и идетъ къ креслу.

Мистеръ Телькингорнъ подвигаетъ кресло немножко впередъ, длаетъ неловкій поклонъ и отходитъ къ противоположному окну.

Блднющій свтъ дня съ спокойной теперь улицы пробирается сквозь окно въ библіотеку, бросаетъ тнь съ мистера Телькингорна на миледи и омрачаетъ ее. Быть-можетъ, такъ же омрачаетъ онъ и ея жизнь.

Улица — страшно-скучная во всхъ отношеніяхъ: два длинные ряда домовъ тянутся по ея сторонамъ и смотрятъ такъ мрачно другъ на друга, что полдюжины наивысочайшихъ замковъ, кажется, окаменли отъ этихъ взглядовъ, а не выстроены изъ камня. Громадная улица, вполн-лишенная всякой живости. Двери и окна покрыты черной краевой и пылью, издающія эхо конюшни такъ мрачны, такъ безмолвны, какъ-будто въ ихъ стойла ставятся только каменные кони изъ-подъ благородныхъ статуй. Узловато-извилистыя кованыя и литыя ршетки обрамляютъ стороны лстницъ, развтвляются въ гасильники вышедшихъ изъ моды факеловъ и недоврчиво смотрятъ на выскочку — газъ. Тамъ и сямъ виднются на стнахъ желзныя кольца, сквозь нихъ смлые мальчишки пробуютъ бросать шапки своихъ товарищей (что составляетъ настоящее занятіе на улиц), эти кольца еще сохраняютъ свои мста въ память исчезающаго масла, которое тихо теплится кой-гд, въ маленькихъ горшечкахъ съ поплавкомъ, въ-род устрицы и подслпо поглядываетъ на яркій блескъ вновь-введеннаго огня.

Немного, слдовательно, можетъ увидать миледи сквозь окно, близь котораго стоитъ мистеръ Телькингорнъ, но, не смотря на это, все-таки, все-таки она бросаетъ по-временамъ взгляды по этому направленію, какъ-будто первымъ ея желаніемъ было бы опалить огнемъ глазъ своихъ эту несносную фигуру, попадающуюся всегда на ея дорог.

— Виноватъ, миледи. Вы что-то хотли сказать, говоритъ сэръ Лейстеръ.

— Я хотла только сказать, отвчаетъ миледи:— что мистеръ Раунсвель здсь — онъ пріхалъ по моему приглашенію — и что лучше было бы покончить объ этой двочк. Право, ихъ просьбы мн до смерти наскучили.

— Что жъ… мн съ этимъ длать? говоритъ сэръ Лейстеръ съ значительнымъ сомнніемъ.

— Позовемте мистера Раунсвеля сюда и покончимъ дло. Прикажите его пригласить.

— Мистеръ Телькингорнъ, будьте такъ добры, позвоните. Благодарю васъ… мг… Потребуй, говоритъ сэръ Лейстеръ, обращаясь къ напудренному Меркурію и нескоро вспоминая приличное выраженіе: — потребуй сюда желзнаго господина.

Меркурій отправляется на поиски желзнаго господина, находитъ его и представляетъ на усмотрніе сэра Лейстера. Баронетъ принимаетъ эту металлическую особу очень-привтливо.

— Надюсь, вы въ добромъ здоровьи, мистеръ Раунсвель? Сядьте пожалуйста. Мистеръ Телькингорнъ — мой стряпчій. Миледи желала… мистеръ Раунсвель, и сэръ Лейстеръ указываетъ ему на миледи: — желала поговорить съ вами. Гм!

— Я почту за счастье, отвчаетъ желзнозаводчикъ: — посвятить полное вниманіе свое всему тому, что буду имть честь слышать отъ леди Дедлокъ.

Обернувшись къ ней, онъ замчаетъ, что она не производитъ на него того же пріятнаго впечатлнія, которое производила въ первый разъ. Надменный взглядъ окружаетъ ее холодной атмосферой и не видать въ манерахъ ея чего-то, что вызывало въ прошлый разъ откровенность.

— Могу ли я позволить себ, сэръ, говорила леди Дедлокъ равнодушно:— сдлать вамъ вопросъ? Говорили ли вы съ вашимъ сыномъ касательно его мечты?

И ея тоскующимъ глазамъ тяжело бросить взглядъ на мистера Раунсвеля при этомъ вопрос: она смотритъ въ сторону.

— Если память не обманываетъ меня, леди Дедлокъ, я докладывалъ вамъ, имя удовольствіе видть васъ послдній разъ, что я ему буду серьзно совтовать побдить эту мечту. Желзнозаводчикъ съ особеннымъ удареніемъ повторяетъ выраженіе миледи.

— И вы совтовали?

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія, миледи.

Сэръ Лейстеръ киваетъ головой одобрительно. И разумется, если желзный господинъ сказалъ разъ въ ихъ присутствіи, что онъ будетъ совтовать, онъ ужь и былъ обязанъ поступить такъ. Въ этомъ отношеніи не должно быть различія между благородными и низкими металлами. Это совершенно-правильно.

— Скажите же пожалуйста: онъ исполнилъ ваше желаніе?

— Ей-Богу, леди Дедлокъ, я не могу вамъ дать удовлетворительнаго отвта на этотъ счетъ. Я думаю, что онъ не исполнилъ, по-крайней-мр, не исполнилъ до-сихъ-поръ. При нашихъ условіяхъ жизни, мы иногда такъ привязываемся къ нашимъ… къ нашимъ мечтамъ, что не такъ-то легко бываетъ отъ нихъ отдлаться. Я думаю, что это въ нашемъ дух принимать вещи серьзно.

Сэръ Лейстеръ начинаетъ сердиться. Мистеръ Раунсвель въ прекрасномъ расположеніи духа и совершенно вжливъ, но при-всемъ-томъ онъ соразмряетъ свой тонъ совершенно-врно съ пріемомъ.

— Я часто думала, продолжаетъ миледи:— объ этомъ предмет, и онъ, сказать вамъ поправд, утомилъ меня.

— Мн это очень-прискорбно, увряю васъ.

— Я думала и о томъ, что такъ врно говорилъ но этому поводу сэръ Лейстеръ, и съ чмъ я совершенно согласна (сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя на седьмомъ неб), и если вы несовсмъ убждены, что двушка забыта вашимъ сыномъ, что эта мечта имъ покинута, то я думаю, всего лучше, если Роза насъ оставитъ.

— Я въ этомъ не могу дать никакаго увренія, леди Дедлокъ, никакого!

— Въ такомъ случа, ей лучше ухать отъ насъ.

— Извините меня миледи, важно взываетъ сэръ Лейстеръ: — но быть-можетъ отсылка этой двочки будетъ для нея наказаніемъ, котораго она не заслужила? Представьте себ молодую двочку, продолжаетъ баронетъ, величественно излагая дло рукой, какъ-будто подавая серебряный сервизъ: — которая имла счастіе обратить на себя вниманіе и милости знаменитой леди и жить подъ ея покровительствомъ среди выгодъ, связанныхъ съ такимъ положеніемъ и которыя безспорно очень-велики — я говорю, безспорно очень-велики, сэръ — для двочки ея соціальнаго значенія. Теперь представляется вопросъ: должно ли лишить эту двочку тхъ безчисленныхъ выгодъ и того счастья, единственно только потому… и сэръ Лейстеръ съ извинительнымъ, но вмст съ тмъ, опредлительнымъ наклоненіемъ головы въ сторону желзнозаводчика оканчиваетъ такимъ-образомъ свой періодъ:— только потому, что она понравилась сыну мистера Раунсвеля? Заслуживаетъ ли она это наказаніе? Будетъ ли это справедливо относительно ея? Такъ ли мы понимаемъ это дло?

— Извините меня, замчаетъ отецъ мистера Раунсвеля: — извините меня сэръ Лейстеръ, мн кажется, я могу сократить эти разсужденія. Еслибъ вы могли обратить вниманіе на столь ничтожное обстоятельство, какъ слова мои — чего, впрочемъ, я не могу допустить — то вы бы припомнили, что первая мысль моя была совершенно-противоположна пребыванію здсь молодой двушки.

Не обращать вниманіе на покровительство Дедлоковъ? Да полно, такъ ли это? Нтъ сэръ, Лейстеръ обязанъ врить ушамъ своимъ, ушамъ такого знаменитаго происхожденія, въ противномъ случа, баронетъ не поврилъ бы ни за что въ мір, что какой-нибудь желзный господинъ можетъ говорить такія вещи.

— Нтъ никакой надобности, говоритъ миледи совершенно-холодно и не давъ времени вполн очнуться сэру Лейстеру: — нтъ никакой надобности входить въ эти подробности. Двушка очень-хорошая во всхъ отношеніяхъ, ничего больше я не могу сказать о ней. Но она равнодушна къ своему настоящему счастью и множеству преимуществъ, равнодушна до такой степени, что она влюблена въ сына мистера Раунсвеля, или допустимъ, пожалуй, что она просто маленькая дурочка и неспособна цнить окружающія ея милости.

Сэръ Лейстеръ проситъ позволенія замтить, что это обстоятельство совершенно мняетъ дло, что онъ вполн увренъ въ справедливости словъ миледи, что онъ съ ней совершенно-согласенъ и что, въ такомъ случа, въ-самомъ-дл молодой двочк лучше оставить ихъ домъ.

— Прошлый разъ, когда мы утомлялись этимъ предметомъ, говоритъ миледи, холодно обращаясь къ мистеру Раунсвелю: — сэръ Лейстеръ правильно замтилъ, что мы съ вами не можемъ длать никакихъ условій. Слдовательно безъ условій и при настоящихъ обстоятельствахъ, двочка здсь не можетъ имть мста. Хотите ли, чтобъ мы ее отправили въ деревню, или вы возьмете ее съ собою, говорите: это будетъ исполнено согласно вашему желанію?

— Леди Дедлокъ, могу ли я говорить откровенно?..

— Все, что вамъ угодно.

— Я бы предпочелъ, тотъ путь, который скоре избавитъ васъ отъ скуки.

— И говоря откровенно, отвчаетъ миледи съ своимъ заученнымъ равнодушіемъ: — я точно такого же мннія, то-есть я понимаю, что вы хотите ее взять съ собой?

Желзный господинъ длаетъ желзный поклонъ.

— Сэръ Лейстеръ, потрудитесь позвонить.

Мистеръ Телькингорнъ отходитъ отъ окна, у котораго стоялъ, и дергаетъ за рукоятку звонка.

— Ахъ, я забыла о васъ. Благодарю.

Адвокатъ отвшиваетъ свой обычный поклонъ и отходитъ опять къ окну.

Быстро является Меркурій, выслушиваетъ приказанія, исчезаетъ, приводитъ кого велно и опять исчезаетъ.

Роза плакала и теперь въ отчаяніи. При ея вход желзнозаводчикъ оставляетъ свой стулъ, беретъ ее за руку и вмст съ ней стоитъ у дверей, готовясь отправиться.

— Вотъ теб защитникъ, говоритъ миледи холодно: — съ нимъ ты будешь безопасна. Я сказала, что ты добрая двушка, слдовательно теб нечего плакать.

— Мн кажется, замчаетъ мистеръ Телькингорнъ, отходя немножко отъ окна и заложивъ руку за спину: — мн кажется, что она неохотно оставляетъ васъ, миледи.

— Она, видите, мало образована, отвчаетъ мистеръ Раунсвель съ нкоторою поспшностью, какъ-будто радуясь, что по-крайней-мр можетъ напасть на адвоката: — она еще неопытное, маленькое существо, которое ничего не понимаетъ. Разумется, еслибъ она доле пробыла здсь, она бы пріобрла очень-многое въ свою пользу.

— Безъ-сомннія, спокойно отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

Роза, рыдая, говоритъ, что ей очень-жалко оставить миледи, что она была счастлива въ Чизни-Вольд, была счастлива съ миледи и что она очень, очень благодаритъ миледи.

— Ну полно, полно маленькая красавица, тихо упрекаетъ ее желзнозаводчякъ, но безъ всякаго сердца: — удерживайся отъ слезъ, если ты любишь твоего Ватта!

Миледи холодно киваетъ ей головой въ знакъ прощанья и говоритъ: — довольно, довольно, дитя мое! Ты добрая двушка, прощай!

Сэръ Лейстеръ великолпно безмолвствуетъ я погружается въ свой синій камзолъ. Мистеръ Телькингорнъ, стоитъ у окна. Темная улица освщена фонарями, и адвокатъ, сливаясь въ одну черную массу, темне и ржаве кажется глазамъ миледи.

— Сэръ Лейстеръ и леди Дедлокъ, говоритъ мистеръ Раунсвель, спустя нсколько секундъ: — честь имю просить у васъ прощенья, что я обезпокоилъ васъ, хотя и не по собственному желанію. Я очень хорошо понимаю, увряю васъ, какимъ скучнымъ должно казаться это дло въ глазахъ леди Дедлокъ. Быть-можетъ, я не такъ поступилъ, быть-можетъ, мн слдовало бы прямо употребить мое вліяніе на эту молодую двушку и не безпокоить васъ, но мн это обстоятельство казалось важнымъ, я считалъ необходимымъ сообщить о немъ вамъ и поступать сообразно съ вашимъ желаніемъ. Я увренъ, вы извините мн малое знаніе свтскихъ условій.

Сэръ Лейстеръ вслдствіе этого замчанія полагаетъ необходимымъ сказать торжественно:

— Мистеръ Раунсвель, не говорите объ этомъ больше. Оправданія, 6 полагаю, во всякомъ случа неумстны ни съ той, ни съ другой стороны.

— Мн очень-пріятно это слышать, сэръ Лейстеръ, и если я смю еще разъ коснуться этого предмета, то приведу на память мои слова, которыя имлъ честь говорить въ первое наше свиданіе касательно долговчной связи моей матери съ фамиліею Дедлоковъ: что добрыя качества выказаны и съ той и съ другой стороны, доказательствомъ можетъ служить эта двушка: она выказываетъ себя при прощаньи такой преданной и такой привязанной, и я полагаю, что мать моя III’то способствовала къ пробужденію въ ней этихъ чувствъ, хотя, безъ-сомннія, леди Дедлокъ своею добротою и своею доступностью сдлала гораздо-больше.

Если слова его имютъ ироническое значеніе, то можетъ-быть они врне, чмъ онъ думаетъ. Во всякомъ случа, говоря ихъ, онъ не возвышаетъ своего голоса боле обыкновеннаго, хотя и обращается въ ту сторону, гд сидитъ миледи. Сэръ Лейстеръ привстаетъ съ мста, чтобъ отдать поклонъ уходящему желзнозаводчику. Мистеръ Телькингорнъ снова звонитъ, Меркурій снова является, и мистеръ Раунсвель и Роза оставляютъ отель.

Вносится огонь, освщаетъ мистера Телькингорна, стоящаго съ.загнутою за спину рукою, у окна, освщаетъ миледи, сидящую противъ него, противъ этого человка, который ни днемъ ни ночью не даетъ ей покоя. Миледи очень-блдна. Мистеръ Телькингорнъ, замтивъ эту блдность, когда миледи встала, чтобъ уйдти, думаетъ:

‘Врно есть какая-нибудь причина. Сила этой женщины изумительна. Во все это время она играла заученую роль’. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ и самъ съуметъ съиграть роль, свою роль, всегда неизмнную, и не хуже миледи, и въ то время, какъ онъ отворяетъ настежь двери для этой женщины, пятьдесятъ паръ глазъ, въ пятьдесятъ разъ остре пары глазъ сэра Лейстера, не могутъ подмтятъ въ немъ ничего скрытнаго.

Леди Дедлокъ обдаетъ сегодня одна на своей половин. Сэръ Лейстеръ въ Парламент трудится надъ возстановленіемъ партіи Дудля и надъ окончательныхъ уничтоженіемъ Кудля. Леди Дедлокъ все еще смертельно-блдная, совершенно-годная для виньетки надъ текстомъ вялаго кузена, спрашиваетъ ухалъ ли онъ?— Ухалъ.— Ухалъ ли мистеръ Телькингорнъ?— Нтъ еще. Черезъ нсколько времени она еще спрашиваетъ:— ухалъ ли онъ?— нтъ еще.— Чмъ онъ занятъ? Меркурій полагаетъ, что онъ занимается письмами въ библіотек. Желаетъ миледи видть его? О нтъ! нтъ.

Но Телькингорнъ желаетъ видть миледи. Черезъ нсколько минутъ онъ присылаетъ сказать, что, свидтельствуя свое глубочайшее почтеніе, онъ покорнйше проситъ дозволить ему явиться къ ней посл обда на одно или на два слова. Теперь миледи хочетъ его принять и принять сейчасъ же. Онъ входитъ, прося извиненіе за безпокойство, несмотря на то, что эта честь ему дозволена. Миледи сидитъ за столомъ. Когда они остались одни, миледи взмахомъ руки даетъ знать, что комическая игра должна быть кончена.

— Что вамъ нужно, сэръ? говоритъ она.

— Я долженъ вамъ сказать, леди Дедлокъ, отвчаетъ адвокатъ, садясь въ нкоторомъ отъ нея отдаленіи и тихо потирая свои ржавыя ноги: — я долженъ вамъ сказать, что я былъ пораженъ вашимъ поступкомъ.

— Въ-самомъ-дл?

— Въ-самомъ-дл. Я не былъ къ нему приготовленъ. Я смотрю на него какъ на отступленіе отъ нашихъ условій, отъ даннаго вами общанія. Онъ ставитъ насъ, леди Дедлокъ, въ новыя отношенія. Я нахожусь въ необходимости сказать вамъ, что я его не оправдываю.

Онъ пересталъ тереть ноги и, продолжая держать руки на колняхъ, смотритъ на миледи. Какъ онъ ни скрытенъ, какъ онъ ни безъизмненъ, но въ манерахъ его видна какая-то неопредленная вольность, небывалая прежде, и эта вольность не ускользаетъ отъ наблюденія этой женщины.

— Я несовсмъ васъ понимаю.

— О нтъ! вы понимаете, я думаю. Полно, полно, леди Дедлокъ, незачмъ намъ играть словами. Вы вдь любили эту двочку?

— Что жь изъ этого?

— И вамъ извстно также хорошо, какъ и мн, что вы отсылали ее не по тмъ причинамъ, которыя выставляли на-видъ, но… извините меня, причиною былъ тотъ позоръ, который угрожаетъ вамъ…

— Что жь изъ этого?

— Вотъ что, леди Дедлокъ, отвчаетъ законникъ, положивъ одну ногу на другую: — я протестую противъ этого. Я считаю это очень-опаснымъ поступкомъ. Я знаю, что онъ не только ненуженъ, во можетъ возбудить въ дом толки, подозрнія и Богъ знаетъ что еще. Къ тому же это нарушеніе нашихъ условій. Вы должны были дйствовать такъ, какъ вы дйствовали всегда, между-тмъ вы понимаете такъ же ясно, какъ понимаю я, что сегодня вы дйствовали иначе, да, леди Дедлокъ, совершенно-иначе.

— Если сэръ, начинаетъ она: — въ сознаніи своей тайны…

Онъ останавливаетъ ее.

— Леди Дедлокъ, говоритъ онъ:— всякое дло требуетъ яснаго пониманія. Это не ваша тайна — извините меня. Въ этомъ вы ошибетесь. Это моя тайна, леди Дедлокъ, моя, и я храню ее ради сэра Лейстера и ради Дедлоковъ. Еслибъ это была ваша тайна, миледи, я бы не былъ здсь и мы не вели бы съ вами такого разговора.

— Довольно. Вы говорите справедливо. Если въ сознаніи этой тайны, я длаю все, что могу, для пощады невинной двочки (въ-особенности, припоминая вашу ипотезу, когда вы такъ публично разглашали мою исторію въ Чизни-Вольд) отъ того позора, которымъ можетъ покрыть ее мое безчестіе, то я поступаю согласно съ тмъ ршеніемъ, которое приняла, и поврьте, никто на свт и ничто на свт не можетъ меня заставить измнить это ршеніе.

Все это высказываетъ миледи свободно, съ большимъ достоинствомъ и безъ всякой очевидной страсти, подобно Телькингорну. А онъ методически разбираетъ дло, смотря на миледи, какъ вообще смотрятъ на безчувственное орудіе при какомъ-нибудь фабричномъ производств.

— Въ такомъ случа, леди Дедлокъ, отвчаетъ онъ: — на васъ нельзя полагаться. Вы такъ ясно и такъ опредлительно высказали образъ вашихъ дйствій, что я долженъ сказать вамъ прямо: на васъ положиться нельзя.

— Быть-можетъ, вы не забыли, что я намекала вамъ на мою боязнь за эту двушку еще при нашемъ разговор въ Чизни-Вольд?

— ДА, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, хладнокровно вставая съ своего кресла и подходя къ камину:— да, леди Дедлокъ, я помню, вы дйствительно говорили мн объ этой двушк, но говорили прежде чмъ я предложилъ условія, смыслъ условій воспрещалъ всякое дйствіе съ вашей стороны и былъ основанъ на тайн, мною открытой — въ этомъ нтъ никакого недоразумнія. Что жь касается до пощады этой двочки, то скажите, почему она это заслуживаетъ? Щадите, щадите, леди Дедлокъ, и покрывайте позоромъ благородную фамилію Дедлоковъ! Нтъ, миледи, путь вашъ лежитъ прямо, безъ оглядокъ вправо и влво: все должны вы попирать вашими ногами и никого, никого не щадить!

Молча и съ потупленными глазами слушала она до-сихъ-поръ адвоката, но теперь глядитъ она на него угрюмо и мрачно, закусивъ верхнюю часть своей поблднвшей губки.

‘Она понимаетъ меня, думаетъ мистеръ Телькингорнъ: ее нельзя щадить. Зачмъ же будетъ она щадить другихъ!’

Нсколько минутъ продолжается молчаніе. Леди Дедлокъ не обдала, раза два или три она пила воду и не дрожала рука ея, подымая стаканъ. Вотъ встаетъ она изъ-за стола, беретъ спокойное кресло, садится въ мего, осняя лицо свое опахаломъ. Манеры ея не выражаютъ слабости и не пробуждаютъ состраданія. Она мрачна, задумчива, сосредоточена.

‘Характеръ этой женщины’, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя чорнымъ пятномъ передъ каминомъ: ‘цлая наука’.

И на свобод онъ начинаетъ изучать эту науку не говоря ни слова. Она также на свобод занимается изученіемъ чего-то и не думаетъ нервая прерывать молчаніе, она не произнесетъ ни одного слова, хотя бы адвокатъ грлся у камина до полуночи, и онъ вынужденъ заговорить первый:

— Леди Дедлокъ, мы еще не коснулись непріятной стороны предмета нашего свиданія. Дло въ томъ, что условія наши попраны. Съ вашимъ умомъ и съ вашею силою характера вы легко поймете, что я долженъ дйствовать по своему усмотрнію.

— Я къ этому приготовлена.

Мистеръ Телькингорнъ слегка наклоняетъ голову:

— Вотъ и все, что я хотлъ сказать вамъ, леди Дедлокъ, говоритъ адвокатъ, направляя къ дверямъ свои ржавыя ноги.

Она останавливаетъ его.

— Это общанное предувдомленіе? Да или нтъ? Я въ этомъ не хочу ошибаться.

— Несовсмъ-общанное, леди Дедлокъ, потому-что общанное предувдомленіе основывалось на сохраненіи условій. Впрочемъ, оно въ-сущности то же самое. Разница такъ незначительна, что ускользаетъ даже отъ вниманія адвоката.

— Больше я ничего не узнаю отъ васъ?

— Ничего.

— Думаете вы сегодня вечеромъ все разсказать сэру Лейстеру?

— Меткій вопросъ! говоритъ мистеръ Телькингорнъ съ едва-замтной улыбкой и слегка кивая головой: — нтъ не сегодня вечеромъ.

— Завтра?

— Сообразивъ вс обстоятельства, я думаю, мн справедливе будетъ уклониться отъ отвта леди Дедлокъ. Вы не поврите, если я вамъ скажу, что и самъ не знаю когда, такой отвтъ ни къ чему не поведетъ. Можетъ-быть, завтра, можетъ-быть нтъ. Больше я не скажу ни слова. Вы приготовлены. Я буду дйствовать сообразно обстоятельствамъ. Добрый вечеръ, миледи.

Она поворачиваетъ къ нему блдное лицо свое и останавливаетъ его еще разъ.

— Вы идете домой, или останетесь еще здсь? Я слышала, выписали въ библіотек. Вы опять туда возвращаетесь?

— За шляпой только. Я иду домой.

Поклонъ ея такъ ускользающъ отъ вниманія, что, кажется, она только потупила глазки, а не склонила головы. Онъ вышелъ. Оставивъ комнату, онъ взглядываетъ на часы и думаетъ, что они несовсмъ врны. Надъ лстницей висятъ великолпные стнные часы рдкіе — что невсегда бываетъ съ великолпными часами — по своей врности.

‘Посмотримъ, что-то вы говорите, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, подходя къ часамъ: ‘посмотримъ, посмотримъ!’

О еслибъ они говорили: ‘Не ходи домой, Телькингорнъ!’ Что бъ это были за знаменитые часы, еслибъ въ эту ночь, одну изъ столькихъ отсчитанныхъ ими ночей, они сказали этому старику: ‘Не ходи домой, Телькингорнъ!’ Но они пробили только въ свои серебряные колокольчики семь часовъ и три четверти, и затихли снова.

‘Да вы хуже чмъ я о васъ думалъ’, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, обращаясь къ своимъ карманнымъ часамъ: ‘дв минуты отстать — нтъ, вы для меня въ такомъ случа ненужны!’

О, какъ бы они дорого заплатили ему за свою ошибку, еслибъ прошипли ему: ‘не ходи домой, Телькингорнъ!’

Онъ сходитъ съ подъзда, идетъ по городу, заложивъ за спину руки, и тнь высокихъ домовъ падаетъ на его черную фигуру. Тайны, затрудненія, залоги большей части этихъ домовъ погребены подъ чернымъ атласнымъ жилетомъ адвоката. Кажется, что даже кирпичъ и известь нашептываютъ ему секреты. Высокія каменныя трубы домовъ служили для него таинственными телеграфами, но нтъ голоса, который шепнулъ бы ему: ‘не ходи домой, Телькингорнъ!’

Идетъ адвокатъ по шумнымъ улицамъ, толпа шумитъ и жужжитъ вокругъ него, колеса тысячи экипажей гремятъ по мостовой, мильйоны огней роскошныхъ магазиновъ освщаютъ его, западный втеръ осыпаетъ его мелкой пылью, но ничто не шепчетъ ему: ‘не ходи домой, Теіькнигорнъ!

Вотъ наконецъ пришелъ онъ въ свою скучную комнату, зажигаетъ свчи, осматривается вокругъ, видитъ осанистаго римлянина, но ни онъ ни вся аллегорія расписнаго плафона, ничто не даетъ малйшаго знака адвокату, ничто не шепчетъ ему: ‘не подходи сюда, Телькингорнъ’.

Свтлая ночь. Полная луна подымается надъ огромными пустынями Лондона. Звзды сіяютъ такимъ же блднымъ свтомъ, какимъ сіяли надъ свинцовою крышею Чизни-Вольда, и эта женщина, какъ въ послднее время называлъ ее адвокатъ, смотритъ на нихъ. Душа ея истерзала, сердце щемитъ и не находитъ покоя. Душенъ и горячъ воздухъ въ ея обширныхъ будуарахъ. Мечется она въ нихъ и хочетъ идти одна въ сосдній садъ.

Своевольная и повелительная всегда, она не возбуждаетъ уже удивленія прислуги своими поступками. Накинувъ легкій бурнусъ, выходитъ въ садъ, освщенная мсяцемъ. Меркурій, съ ключомъ въ рукахъ, слдуетъ за нею. Отперевъ садовую калитку, передаетъ, онъ ключъ миледи, по ея приказанію, и по ея же приказанію удаляется. Она хочетъ гулять одна, надясь, что свжій воздухъ утишитъ головную боль. Она не нуждается въ провожатомъ, пробудетъ здсь, можетъ — часъ, а можетъ — и боле. Меркурій уходитъ, калитка запирается визжа на своихъ петляхъ и миледи остается въ тни деревьевъ.

Дивная ночь. Яркая луна, миріады звздъ. Мистеръ Телькингорнъ, сходя въ свой винный погребъ и стуча и гремя тяжелыми дверями, долженъ пройдти маленькій дворъ, очень-похожій на тюрьму. Случайно взглядываетъ онъ на небо и думаетъ: ‘что за дивная ночь, что за свтлая луна, что за чудныя звзды!’

И какая тихая ночь!

Да, очень-тихая ночь. Серебристое сіяніе мсяца проливаетъ тишину и спокойствіе даже и на мста, полныя народа и жизни. И тихой кажется ночь не на однихъ пыльныхъ дорогахъ и вершинахъ холмовъ, откуда стелется передъ глазомъ успокоивающаяся дама, которая, теряясь все боле-и-боле, сливается наконецъ съ небосклономъ. Не только тиха ночь въ садахъ и лсахъ и на рк, гд луга такъ свжи и зелены, и гд вода искрится между восхитительными островками и журчитъ между каменьями и тростникомъ, не только тиха она тамъ, гд надъ ркою высятся сплошныя массы домовъ, гд на ея поверхности отражается множество мостовъ, гд каменныя набережныя и огромные корабли придаютъ ей мрачный и таинственный видъ, гд убгаетъ она отъ этихъ порабощеній въ болота и мели, съ разставленными сторожевыми вхами, похожими на выкинутые на берегъ скелеты, гд струится она между роскошныхъ пастбищъ и золотистыхъ нивъ, гд омываетъ она поля, съ ихъ мельницами, башнями и шпилями, и гд, наконецъ, сливается она съ вчно-волнующимся моремъ, не только тиха ночь надъ черною глубью моря и дремлющимъ берегомъ, гд стоитъ одинокій сторожъ и слдитъ за полетомъ корабля съ поднятыми парусами, но дивная ночь покрываетъ тихимъ покровомъ своимъ и дикія пустыни Лондона. Шпили и башни и громадные купола церквей теряютъ своі очеркъ и сливаются съ атмосферой, закопченныя крыши домовъ утрачиваютъ свою массивность при блдномъ сіяніи мсяца, уличный шумъ затихаетъ и смягчается, шелестъ шаговъ по тротуарамъ замираетъ въ дали. Въ поляхъ Линкольнской Палаты, гд живетъ мистеръ Телькингорнъ, гд добросердые пастыри, наигрывая безостановочно на оберканцелярскихъ свирляхъ, задерживаютъ насиліемъ и хитростями невинныхъ овечбкъ своихъ и обдираютъ съ нихъ шкурки, весь шумъ слился въ тихое отдаленное дребезжанье, какъ-будто весь городъ былъ одно дрожащее стекло громадныхъ размровъ.

Что это такое? Выстрлъ изъ ружья, или изъ пистолета? Что это значитъ?

Небольшое число пшеходовъ вздрагиваетъ, останавливается и озирается вокругъ, нсколько оконъ и дверей отворяются, народъ выходитъ узнать о случившемся. Выстрлъ былъ рзкій, громкій и страшно потрясъ тихое безмолвіе ночи.

‘Словно домъ рухнулся’, говоритъ какой-то прохожій.

Выстрлъ разбудилъ собакъ въ околотк и он страшно завыли. Испуганныя кошки шмыгаютъ взадъ и впередъ по дорог. Собаки визжатъ и лаютъ, одна изъ нихъ заливается какимъ-то демонскимъ воемъ, часы на колокольн, словно испуганные суматохой, начинаютъ вдругъ бить. Улица загудла… Но шумъ скоро проходитъ. Съ послднимъ ударомъ часовъ, пробившихъ десять, все стихаетъ и дивная ночь, серебристая луна и міріады звздъ проливаютъ снова тишину и сонъ.

— А что, спокойствіе мистера Телькингорна было нарушено, или нтъ?

— Богъ-знаетъ. Окна его закрыты, комнаты неосвщены, дверь заперта. Не видать и не слыхать адвоката. Что ему выстрлъ? Какая канонада вытянетъ его изъ вчной непоколебимой шелухи?

Осанистый римлянинъ ужь нсколько лтъ указуетъ перстомъ своимъ съ расписнаго плафона, но не видать въ немъ никакой идеи. Кто знаетъ, на что онъ хочетъ обратить вниманіе зрителя? И въ эту лунную ночь, неизмнно, какъ всякій римлянинъ, или даже британецъ, занятый одной мыслью, сохраняетъ онъ свою невозможную позу. Скрывается мсяцъ, ложится мракъ, всходитъ солнце, настаетъ день, а римлянинъ все въ томъ же положеніи, все указуетъ, а Богъ-знаетъ, что онъ указуетъ.

Но спустя нсколько часовъ по восход солнца, приходятъ люди проорать комнаты на поляхъ Линкольнской Палаты. Измнился ли римлянинъ, видна ли въ немъ мысль, незамченная прежде, сошелъ ли съ ума одинъ изъ людей, только взглянувъ на римлянина, взглянувъ на предметъ, который онъ указываетъ? человкъ вскрикиваетъ въ испуг и убгаетъ. Другіе, взглянувъ также на расписной плафонъ, вскрикиваютъ и убгаютъ, и шумъ подымается на улиц.

Что бъ это значило?

Ставни закрыты, комнаты мрачны. Неизвстные люди входятъ тихо, переносятъ что-то тяжелое въ спальню адвоката и опускаютъ на кровать. Везд шопотъ, везд изумленіе. Осматриваютъ каждый уголъ — итого нтъ, все на мст, не видать ничьихъ шаговъ. Вс смотрятъ на римлянина, вс думаютъ: ‘о, еслибъ только онъ могъ сказать, что видлъ!’

А римлянинъ указываетъ на столъ, гд стоитъ почти полная бутылка вина, рюмка и дв свчки., затушенныя тотчасъ посл зажженія, указываетъ онъ на пустой стулъ, на пятно на полу, которое можетъ быть легко закрыто рукой. Пожалуй, пылкое воображеніе можетъ придать этимъ предметамъ ужасъ, способный взволновать всю картину расписнаго плафона, способный свести съ ума не только толстоногихъ мальчиковъ, но и облака, цвты и всю аллегорію.

Въ-самомъ-дл всякій, кто входитъ въ мрачныя комнаты и взглянетъ на эти предметы, взглянетъ на римлянина — тотъ задрожитъ отъ какого-то страха, и римлянинъ померещется ему парализированнымъ свидтелемъ страшнаго преступленія.

Да, много-и-много лтъ будутъ разсказывать страшныя исторіи про пятно на полу, которое такъ легко закрыть и такъ трудна вывести, и много-много лтъ, пока пыль, сырость и пауки будутъ щадить аллегорію, будетъ въ римлянин больше значенія, чмъ было во времена мистера Телькингорна. Въ немъ будетъ смертоносная мысль.

Не стало мистера Телькингорна, времена его прошли навсегда, осанистый римлянинъ указывалъ на смертоносную руку, поднятую противъ него, указывалъ безпомощно съ вечера до солнечнаго восхода на его трупъ, прострленный въ самое сердце.

ГЛАВА XLIX.
Дружба-дружбой, служба-службой.

Въ заведеніи мистера Джозефа Багнета, иначе Бакаутоваго Столба, отставнаго артиллериста, игрока на фагот — великая годовщина, празднованіе дня рожденія, словомъ пиръ на весь міръ.

Но не самъ Багнетъ сегодня новорожденный — нтъ. День его рожденія, въ его музыкальной жизни отличается тмъ, что онъ, возставъ отъ сна, передъ завтракомъ съ боле-сильнымъ шоканьемъ противъ обыкновеннаго перецалуетъ своихъ ребятишекъ, посл обда выкуритъ лишнюю трубку табаку, а къ-вечеру задумывается о томъ, что бъ на этотъ случай сказала старушка, мать его — предметъ неисчерпаемыхъ размышленій, хотя ужь лтъ двадцать нтъ старушки на этомъ свт. Есть люди, которые сливаютъ всю сыновнюю любовь и привязанность въ воспоминаніе о матери и забываютъ иногда объ отц. Мистеръ Багнетъ принадлежитъ къ такимъ людямъ. Это можетъ-быть оттого, что, имя передъ глазами блистательный образецъ въ своей старух, онъ помнитъ, что доброта, любовь и прочее, суть женскаго рода.

Сегодня также никто и изъ ребятишекъ его не новорожденный. Такіе дни обыкновенно ознаменовываются нкоторымъ отличіемъ, непереходящимъ, впрочемъ, за границы радушныхъ поздравленій и подслащеннаго пуддинга.

Прошлаго года, въ день рожденья Вульвича, мистеръ Багнетъ, сдлавъ нсколько замчаній на его ростъ и вообще на все развитіе, задумался глубоко о перемнахъ, производимыхъ временемъ, и настроившись на такой серьзный тонъ, ршился проэкзаменовать новорожденнаго изъ начальныхъ, необходимыхъ человку свдній. ‘Какъ твое имя? Кто далъ теб его?’ смло началъ-было мистеръ Багнетъ, но на третьемъ вопрос запнулся, однакожь нашелся и произнесъ торжественно:

‘Нравится ли оно теб?’ произнесъ такъ торжественно, что въ этомъ вопрос, повидимому простомъ, слышалось большое глубоко-нравственное значеніе. Впрочемъ, это обстоятельство, то-есть экзаменъ въ день рожденья, случился только однажды и то въ род исключенія.

Сегодня день рожденія старухи! Это самый большой праздникъ для мистера Багнета, отмченный краснымъ крестомъ въ его календар. Этотъ торжественный день искони празднуется по извстнымъ формамъ, установленнымъ и предписаннымъ самимъ мистеромъ Багнетомъ со дня благополучнаго вступленія въ бракъ.

Мистеръ Багнетъ глубоко убжденъ, что пара куръ за обдомъ — величайшая королевская роскошь, и, подъ вліяніемъ итого убжденія, встаетъ онъ въ такой знаменитый день раньше обыкновеннаго, непремнно отправляется на рынокъ, гд всякій разъ надуваетъ его продавецъ, подсунувъ самыхъ старыхъ обитательницъ курятниковъ цлой Европы. Запасшись этою роскошью, онъ завязываетъ ее въ клтчатый бумажный платокъ (употребляемый неизмнно въ этихъ случаяхъ) и является домой какъ-будто ни въ чемъ не бывало. За завтракомъ, какъ-бы невзначай, спрашиваетъ онъ всякій разъ 4 чмъ бы старуха хотла сегодня полакомиться? И старуха всякій разъ отвчаетъ, что хотла бы скушать курочку. Посл такого отвта, мистеръ Багнетъ тотчасъ же достаетъ изъ потаеннаго хранилища знаменитую пару куръ, и все маленькое общество приходитъ въ восторгъ. Засимъ мистеръ Багнетъ требуетъ, чтобъ старуха не принималась ни за какую работу цлый день, сидла бы въ своемъ наилучшемъ плать, сложивъ ручки, а онъ съ дтьми услужитъ ей всячески. Бда только въ томъ, что мистеръ Багнетъ мало знаетъ толку въ стряпн, и сердце старухи такъ и разрывается на части, глядя на неловкость своего Бакаута, но длать нечего: она покоряется всмъ церемоніямъ весело и радостно.

Сегодня мистеръ Багнетъ окончилъ обычныя приготовленія. Онъ купилъ пару образцовыхъ куръ, сомнительно-годныхъ для вертела, и привелъ въ восторгъ все семейство неожиданнымъ ихъ появленіемъ, самъ онъ готовится приступить собственноручно къ жаренью своей роскошной покупки, а мистриссъ Багнегь, держа наготов свой загорвшій палецъ, чтобъ остановятъ порывы усердія Бакаута, если они завлекаютъ его въ ошибки по кулинарному длу, сидитъ въ своемъ парадномъ плать, какъ почетная гостья.

Квибекъ и Мальта накрываютъ на столъ, а Вульвичъ, какъ и слдуетъ, пособляетъ отцу въ приготовленія отбивающихся отъ рукъ курицъ. Мистриссъ Багнетъ безпокойно слдитъ за поварами, пособляя ихъ стараніямъ глазомъ, рукою, хмуреньемъ бровей, или другими вразумительными знаками.

— Ровно въ половин втораго, говоритъ мистеръ Багнетъ: — куры зажарены и мы сядемъ за столъ.

Мистриссъ Багнетъ съ прискорбіемъ замчаетъ, что куры не жарятся, а начинаютъ подгорать.

— Я теб задамъ такой обдъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: — что ты, моя старуха, пальчики оближешь!

Мистриссъ Багнетъ восторженно улыбается и показываетъ блистательный рядъ блыхъ зубовъ, но музыкантъ-сынишка ясно видитъ на лиц ея безпокойство, и глазами, исполненными сыновней любви, старается прозрть причины, волнующія сердце мистриссъ Багнетъ. Такимъ образомъ, вытаращивъ на нее глаза, онъ забываетъ окончательно о вертел и курицахъ. Къ-счастью для образцовой дичи, старшая сестра его, смекнувъ, что дло несовсмъ-ладно, даетъ во-время толчки своему брату. Вульвичъ приходитъ въ себя, куры снова вертятся и мистриссъ Багнетъ закрываетъ глаза въ сладостномъ успокоеніи.

— Въ половин пятаго, говоритъ мистеръ Багнетъ: — заглянетъ, чай, и Джорджъ къ намъ, старуха. Сколько лтъ онъ проводитъ съ нами этотъ день?

— Ахъ Бакаутъ, Бакаутъ, что тутъ спрашивать сколько лтъ? Мы ужь съ тобой обвнчались такъ давно, что изъ молодой бабенки я успла сдлаться старой хрычовкой, говоритъ мистриссъ Багнетъ, смясь и качая головой.

— Старуха! возражаетъ мистеръ Багнетъ: — ни-гугу объ этомъ. Какая ты хрычовка! ты моложе, чмъ была прежде — всякій это знаетъ!

Квибека и Мальта въ восторг хлопаютъ, въ ладоши, смются. Увряютъ, что ихъ Блюффи непремнно принесетъ матери подарокъ и толкуютъ, какого рода можетъ быть этотъ подарокъ.

— Знаешь что Бакаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ и въ то же время глазами даетъ знать Мальт, что нтъ соли, а Квибеку намекаетъ о перц: — я начинаю думать, что Джорджъ опять свернулся съ дороги и рже сталъ показываться къ намъ.— Не бойсь, старуха, говоритъ мистеръ Багнетъ: — Джорджъ не дезертируетъ, онъ не покинетъ стараго товарища.

— Нтъ, Бакаутъ, нтъ, я не’то говорю. Я думаю, кабы онъ развязался съ этими векселями: было бы для него лучше.

— Отчего лучше? спрашиваетъ мистеръ Багнетъ.

— А вотъ отчего, отвчаетъ мистриссъ Багнетъ съ размышленіемъ: — Джорджъ мн ныньче кажется какимъ-то безпокойнымъ, нетерпливымъ. Не то, чтобъ онъ измнился къ намъ — нтъ, онъ насъ любитъ попрежнему, иначе онъ не былъ бы и Джорджъ. Только, онъ что-то скучаетъ, то-есть, что называется выбить изъ колеи.

— Замученъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: — замученъ законникомъ. Этотъ человкъ на лшаго верхомъ сядетъ.

— Что-нибудь да не даромъ, Бакаутъ, отвчаетъ жена его: — право что-нибудь не даромъ.

Дальнйшія разсужденія прерываются на-время. Мистеръ Багнетъ вынужденъ сосредоточить всю силу умственныхъ своихъ способностей на приготовляемыя яства. Жаркое подвергается страшной опасности: куры не даютъ никакого сока и скоре пригораютъ, чмъ жарятся, соусъ не вкусенъ и какого-то блесоватаго цвта, тмъ же невзгодамъ подвергается и картофель: только-что возьмешь его на вилку, чтобъ очистить, онъ трескается и разсыпается во вс стороны по радіусамъ, словно въ немъ зарыты маленькіе фугасы. Ноги жареныхъ куръ что-то очень-сухи, шелуховаты и длинны. Однако жь мистеръ Багнетъ, какъ присяжный воинъ, побждаетъ вс эти неудачи, по крайнему своему разумнію, раскладываетъ кушанья на блюды и все семейство садится за столъ. Мистриссъ Багнетъ занимаетъ почетное мсто по правую сторону хозяина.

Къ-счастью для старухи, она, какъ это водится, бываетъ только однажды въ годъ новорожденная, случись-ко подобное обстоятельство два раза въ двнадцать мсяцовъ, то угощеніе, такой неудобоваримой пищей, могло бы имть грустныя послдствія. Вс жилки и мускулы, которыми снабжена физика курицъ, натянутые въ гитарныя струны подъ музыкальною рукою мистера Багнета, пустили корни въ грудинку, какъ старыя деревья пускаютъ корни въ землю. При взгляд на засохшія ножки, непремнно рождается мысль, что эти куры посвящали большую часть своей долгой и трудолюбивой жизни пшеходнымъ упражненіямъ и бгали въ запуски. Но мистеръ Багнетъ, въ простот души, не замчаетъ этихъ маленькихъ недостатковъ, онъ отъ всего сердца старается угостить свою старуху по-горло лакомымъ кусочкомъ, и добрая мистриссъ Багнетъ, не желая никогда оскорбить своего Бакаута, въ-особенности въ такой знаменитый день, подвергается явной опасности страдать несвареніемъ желудка и вовсе не понимаетъ, какимъ образомъ молодой Вульвичъ, не принадлежа къ пород страусовъ, обработываетъ такъ плотно куринныя ножки, имющія большое сходство съ барабанными палками.

Но старух предстоитъ посл обда еще новое испытаніе: это — сидть сложа руки и смотрть, какъ выметается комната, прибирается очагъ, вымывается и вычищается на заднемъ двор вся кухонная и столовая посуда. Восторгъ и энергія, съ которыми дв молодыя хозяйки, Квибекъ и Мальта, засучивъ рукава, въ подражаніе матери и посту, кивая своими патенами, принимаются за мытье и чистку, подаютъ большія надежды на будущее и нкоторое опасеніе за настоящее. Т же причины производятъ смшеніе языковъ: стукъ глиняной посуды, бряцанье жестяныхъ кружекъ, шелестъ вниковъ и потребленіе воды въ ужасныхъ размрахъ, между-тмъ, смокшія платья молодыхъ хозяекъ, представляютъ такое пріятное зрлище для мистриссъ Багнетъ, что она готова закрыть материнскіе глаза. Наконецъ процесъ разныхъ родовъ чищенья торжественно довершается. Квибека и Мальта являются въ свжемъ наряд, улыбающіяся и сухія, трубки, табакъ и кое-что для утоленія жажды воздвигаются на стол и только съ этой минуты старуха начинаетъ ощущать наслажденіе настоящаго празднества.

Мистеръ Багнетъ садится на свое обыкновенное мсто: скоро половина пятаго, и какъ-только минутная стрлка становится на шесть, мистеръ Багнетъ торжественно вскрикиваетъ:

— Джорджъ! молодчина!

Входитъ Джорджъ, радостно поздравляетъ старуху и цалуеть ее ради такого торжественнаго случая, поздравляетъ дтей, поздравляетъ мистера Багнета.

— Будьте счастливы, будьте счастливы! говоритъ онъ.

— Джорджъ, старичина! восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, смотря на него внимательно:— что длается съ вами?

— Ничего.

— Какъ ничего. Вы такой блдный, сами на себя не похожи. Правда, Бакаутъ?

— Джорджъ, говоритъ мистеръ Багнетъ:— разскажи старух, что съ тобою?

— Я не думаю, чтобъ я былъ блденъ, говоритъ кавалеристъ, проводя рукою по своему лицу.— Правду сказать: вчера умеръ тотъ мальчикъ, котораго я помстилъ къ себ, и это меня огорчило.

— Бдняга! говоритъ мистриссъ Багнетъ съ материнскимъ чувствомъ: — жаль его, очень-жаль!

— Я не хотлъ вамъ сказывать сегодня объ этомъ: не праздничный разговоръ, да вы выпытали изъ меня прежде, чмъ я усплъ ссть, говоритъ кавалеристъ, стараясь казаться, веселымъ.— Что съ вами сдлаешь, вишь какъ вы проворны, мистриссъ Багнетъ.

— Ты правъ, говоритъ мистеръ Багнетъ: — старуха горитъ, какъ порохъ.

— Сегодня день ея рожденья: надо повеселиться, говоритъ мистеръ Джорджъ.— Я принесъ вамъ, мистриссъ Багнетъ, маленькую брошку, такъ, бездлушка, оно, знаете, на память отъ чистаго сердца — вотъ и все.

.Мистеръ Джорджъ вынимаетъ свой подарокъ, все семейство привтствуетъ его съ восторгомъ и даже самъ Бакаутъ выражаетъ что-то въ род удивленія.

— Старуха, говоритъ онъ: — выскажи ему мое мнніе!

— Это прелесть, какъ хороню, Джорджъ! говорятъ мистриссъ Багветъ: — это такая дивная вещь, просто загляднье.

— Такъ, точно такъ, говоритъ мистеръ Багнетъ.

— Брошка, такъ хороша, Джорджъ, восклицаетъ мистриссъ Багнетъ, поворачивая ее во все стороны и отводя на длину руки: — что я просто ея не заслуживаю.

— Вздоръ! это не мое мнніе, говоритъ мистеръ Багнетъ.

— Вздоръ или нтъ, только я благодарю васъ тысячу разъ, старый товарищъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ, протягивая къ нему руку:— и хоть я, сварливая солдатка, иногда и журю васъ, но мы все-таки друзья, крпкіе друзья. Пришпильте-ко ее мн своими руками, на счастье, Джорджъ.

Дти обступили кругомъ и смотрятъ, какъ-то пристегнетъ кавалеристъ брошку на пояс ихъ матери. Мистеръ Багнетъ съ своей деревянной физіономіей, но тмъ не мене съ ребяческимъ радушіемъ, слдитъ также черезъ голову Вульвича за этой курьезной операціей. Мистриссъ Багнетъ смется отъ чистаго сердца надъ своимъ мужемъ и говоритъ ему:

— Бакаутъ, Бакаутъ, что ты за добрый дтина!

Но кавалеристъ не успваетъ въ своемъ занятіи: руки дрожатъ у него и брошка выпадаетъ.

— Кто бы поврилъ, говоритъ онъ, поймавъ брошку на-лету и осматриваясь вокругъ: — что я и этого не въ-состояніи сдлать, все валится изъ рукъ.

Мистриссъ Багнетъ замчаетъ, что самое падежное средство пособить этому горю — трубка, и сама въ мгновеніе ока пришпиливаетъ себ брошку на грудь, предлагаетъ кавалеристу ссть на его обыкновенное мсто и трубки приводятся въ дйствіе.

— Если это не поможетъ, Джорджъ, говоритъ она, то стоитъ вамъ только разъ-другой взглянуть на подарокъ — и вы тотчасъ поправитесь.

— Эхъ, мистриссъ Багнетъ, отвчаетъ Джорджъ:— я знаю, коли взглянешь на васъ, такъ на душ будетъ легче, да что длать-то, по невол какъ-то взгрустнулось. Вотъ хоть бы этотъ бдняга. Тяжело было видть, какъ онъ умиралъ, да еще тяжеле не умть пособить ему.

— Богъ съ вами, Джорджъ: какъ вы ему не пособляли? вы дали ему пристанище.

— Что пристанище? важная штука. Нтъ, мистриссъ Багнетъ, онъ вдь умиралъ, не умя отличить правой руки отъ. лвой. Жилъ-то какъ собака, такъ тутъ ужь ничмъ не пособишь.

— Ахъ бдняжка, бдняжка! говоритъ мистриссъ Багнетъ.

— Тутъ поневол прійдетъ на умъ и покойный Гредли, говорятъ кавалеристъ, не закуривая еще трубки и поглаживая свои волосы тяжелой рукой: — это былъ тоже бдняга, только другаго сорта. Какъ подумаешь, что ихъ обоихъ тиранилъ этотъ старый мошенникъ, этотъ ржавый карабинъ отъ ствола до полки, который сидитъ въ углу своей комнаты такимъ неприступнымъ, холоднымъ, равнодушнымъ чучелой, такъ право волосы дыбомъ встанутъ.

— Лучше закурите-ка трубку, говоритъ мистриссъ Багнетъ:— оно, знаете, и здорово и пріятно и полезно.

— Правда, правда, говоритъ кавалеристъ: — дайте-ка огоньку!

И вотъ закуриваетъ онъ трубку, хотя все еще съ пасмурнымъ лицомъ, которое производитъ тяжелое впечатлніе на маленькихъ Багнетовъ и даже заставляетъ самого Бакаута отложить заздравный-тостъ за мистриссъ Багнетъ, при каковомъ случа отставной артиллеристъ провозглашалъ собственноустный спичъ съ замчательнымъ краснорчіемъ.

Но вотъ молодыя хозяйки приготовили то, что мистеръ Багнетъ называетъ обыкновенно микстурой Трубка Джорджа курится во весь разгаръ и Бакаутъ считаетъ теперь своевременнымъ приступить къ вечернему тосту. Онъ обращается къ соединенному обществу съ слдующими словами:

— Джорджъ, Вульвиль, Квибека, Мальта! сегодня наша старушка новорожденная. Форсированнымъ маршемъ не дойдешь до такой радости. Вс къ ней!

Этотъ тостъ принимается съ общимъ энтузіазмомъ и съ общими пожеланіями счастія. Мистриссъ Багнетъ отвчаетъ на него съ подобающею краткостью. Образцовый отвтъ ея слагается изъ трехъ словъ:

— И вамъ того же!

И вмст съ этими словами старуха киваетъ каждому изъ поздравителей послдовательно и выпиваетъ соразмрный глотокъ микстуры, но при этомъ вдругъ неожиданно вырывается изъ устъ ея вопросъ:

— Кто это такой?

Кто-то входитъ, къ удивленію всего маленькаго кружка, въ дверь музыкальной лавки.

Это остроглазый, проворный малый, онъ видитъ вдругъ все и каждую вещь отдльно и вообще кажется обществу очень-замчательнымъ человкомъ.

— Джорджъ, говоритъ вошедшій человкъ, кивая кавалеристу: — какъ ты себя, дружище, чувствуешь?

— Бккетъ!..какимъ образомъ ты здсь, говоритъ мистеръ Джорджъ.

— Да такъ-себ, отвчаетъ вошедшій человкъ:— проходилъ мимо, вижу инструментальный магазинъ, останавливаюсь поглядть (одинъ пріятель мой желаетъ купить подержаную, но хорошаго тона віолончель) вижу, тутъ весело да кажется и Джорджъ тутъ же. Дай молъ зайду. Вотъ и зашелъ… Ну какъ ты себя, Джорджъ, чувствуешь? Хорошо? а вы, сударыня? а вы, хозяинъ?.. Ахъ Боже мой! говоритъ мистеръ Бккетъ, протягивая объятія:— здсь есть и дточки! Я просто не могу видть хладнокровно этихъ херувимчиковъ. Поцалуйте меня, красавчики. Нечего спрашивать, кто вашъ отецъ и мать: въ жизнь не видывалъ такого сходства.

Мистеръ Бккетъ, принятый радушно, садится рядомъ съ мистеромъ Джорджемъ и сажаетъ къ себ на колни Квибеку и Мальту.

— Ахъ вы мои милочки, говоритъ онъ: — еще, еще дайте по поцалуйчику, благослови васъ Богъ, вы такія здоровенькія. А сколько-то ихъ лтъ: я думаю одной восемь, другой десять?

— Угадали, сэръ, говоритъ мистриссъ Багнетъ.

— Я почти всегда угадываю, сударыня, отвчаетъ мистеръ Бккетъ: — я до страсти люблю дтей. Одинъ мой пріятель, сударыня, иметъ цлыхъ двятнадцать штукъ, все отъ одной матери, и — чтобъ вы думали? она свжа и крпка, какъ наливное яблоко, не такъ, разумется, какъ вы, сударыня, но близко подходитъ къ вамъ… А что это такое душенька? продолжаетъ мистеръ Бккетъ, ущипнувъ Мальту за щечку: — это персики, чудесные персики. Да благословитъ тебя Богъ! А какъ ты думаешь, душенька, можетъ твой папаша отрекомендовать хорошій віолончель для пріятеля мистера Бккета — а? моя милая… меня зовутъ Бккетъ, Бккетъ мой херувимчикъ. Смшно… {Bucket — бадья, ведро.} очень-смшно.

Вс эти тара-бара располагаютъ семейство Багнетовъ въ пользу мистера Бккета. Мистриссъ Багнетъ забываетъ до такой степени важность сегодняшняго дня, что собственноручно набиваетъ трубку, наливаетъ стаканъ вина и подаетъ радушно словоохотливому гостю. Она всегда была бы въ восторг отъ такого собесдника, но сегодня рада въ-особенности, потому-что ему, какъ другу Джорджа, она должна сказать, что Джорджъ не въ своей тарелк.

— Не въ своей тарелк! восклицаетъ мистеръ Бккетъ: — что съ нимъ такое? Не бойсь мн не хотлъ въ этомъ сознаться. Что съ тобой, старый дружище? Вдь чай нтъ ничего у тебя на сердц?

— Ничего особеннаго, отвчаетъ кавалеристъ.

— Разумется, прибавляетъ мистеръ Бккетъ: — что можетъ тяготить тебя? А эти милочки имютъ что-нибудь на сердц… нтъ, пока ничего, а въ скоромъ времени он будутъ зазнобушками для какого-нибудь молодца — я въ этомъ увренъ… Я, знаете, не отгадчикъ, сударыня, но за это могу поручиться.

Очарованная мистриссъ Багнетъ уврена, что мистеръ Бккетъ иметъ своихъ ребятишекъ.

— Нтъ-таки сударыня, нтъ, Богъ не благословилъ, говоритъ мистеръ Бккетъ. Жена да жилица — вотъ и все мое семейство. Мистриссъ Бккетъ такая же охотница до дтей, какъ и я, да нтъ ихъ — длать нечего. Земныя блага длятся неравномрно. Роптать грхъ. Какой у васъ славный дворикъ, сударыня, такой чистенькій? Есть, я думаю, и другой выходъ, сударыня?

— Нтъ, со двора нтъ выхода.

— Не-уже-ли нтъ? говоритъ мистеръ Бккетъ: — я-такъ думалъ, что и тамъ есть калитка. Я никогда не видывалъ такого опрятнаго дворика. Позвольте заглянуть мн туда, сударыня? Благодарю васъ. Въ-самомъ-дл съ него нтъ выхода — странно. Но какъ онъ хорошъ, какъ онъ соразмренъ!

Осмотрвъ все быстрымъ взглядомъ, мистеръ Бккетъ возвращается къ своему стулу и дружески кладетъ руку на плечо мистера Джорджа.

— Ну что жь, поразгулялся ли ты, Джорджъ?

— Ничего, хорошо, отвчаетъ кавалеристъ.

— Ну вотъ это ладно! говоритъ мистеръ Бккетъ.— Съ чего теб печалиться? Посмотри ты на себя: этакому молодцу да хныкать, какъ баба — что ты это Джорджъ? Правду ли я говорю, сударыня? Что у тебя можетъ быть на сердц — ничего, ровно ничего!

Что-то больно привязываясь къ этой ‘раз’, мистеръ Бккетъ, несмотря на все искусство неумолкаемо разнообразить рчь свою, прибгаетъ раза три къ закуриванію непотухнувшей трубки и смотритъ на Джорджа какимъ-то, свойственнымъ ему одному, взглядомъ, но свтъ его сообщительности скоро разгорается съ обычною яркостью и вотъ мистеръ Бккетъ начинаетъ говорить снова:

— А это братецъ вашъ, должно быть, мои милыя? говоритъ онъ, обращаясь къ Квибек и Мальт и указывая на Вульвича:— красивый братецъ, нечего сказать, вдь онъ, чай, вамъ двоюродный, говоритъ мистеръ Бккетъ и обращаясь къ мистриссъ Багнетъ, онъ прибавляетъ: — не можетъ быть, сударыня, чтобъ у васъ могъ быть сынъ такого возраста.

— Я могу доказать, что онъ мой родной сынъ, отвчаетъ мистриссъ Багнетъ, смясь.

— Вы удивляете меня. Онъ конечно весь похожъ на васъ — въ этомъ нтъ никакого сомннія: просто дв капли воды, а со лба — вылитый отецъ.

И мистеръ Бккетъ сличаетъ лица, сощуривъ одинъ глазъ, между-тмъ, какъ мистеръ Багнетъ куритъ трубку съ спокойнымъ наслажденіемъ.

Мистриссъ Багнетъ сообщаетъ въ это время мистеру Бккету, что Вульвичъ крестникъ Джорджа.

— Крестникъ Джорджа — вотъ что! говоритъ мистеръ Бккетъ радушно.— Давай лапку, крестникъ Джорджа, желаю теб всякаго счастья… А что вы хотите съ нимъ длать, сударыня? Есть у него способности къ музык?

Мистеръ Багнетъ вмшивается въ разговоръ:

— На флейт, говоритъ онъ.

— Поврите ли, хозяинъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, пораженный неожиданнымъ обстоятельствомъ: — когда я былъ мальчикомъ, я самъ игралъ на флейт? Знаете, не по-ученому, какъ врно играетъ онъ, а такъ, со слуха. Ей-Богу игралъ ‘Британскіе гренадеры’, славная псенка! разогретъ кровь любовь англичанина. А что, товарищъ, умешь съиграть ‘Британскіе гренадеры’?

Ничто не могло быть пріятне для маленькаго кружка, какъ вызовъ Вульвича къ музыкальному длу. Молодой флейтщикъ тотчасъ же беретъ свой инструментъ и выводитъ замчательные тоны. Во время этого концерта мистеръ Бккетъ очень воодушевляется, онъ громко отмахиваетъ тактъ и никогда не пропускаетъ случая подтянуть припвъ — гре-надеры — молодцы, гре-надеры — удальцы!

Словомъ сказать, мистеръ Бккетъ выказываетъ столько музыкальнаго вкуса и знанія, что мистеръ Багнетъ невольно вынимаетъ трубку изо рта и говоритъ:

— Пвецъ, сэръ?

— Не то, чтобъ пвецъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, скромно принимая эту гармоническую лесть: — а такъ, иногда въ молодости шалилъ, и только для себя, когда, знаете, этакъ душа излиться хочетъ, во никогда не пробовалъ пть въ кругу друзей.

Восторженное общество проситъ его спть.

Не желая огорчить собесдниковъ отказомъ, онъ очень-ловко затянулъ: ‘Поврьте мн, что если эти розы’. Эта баллада, сообщилъ пвецъ хозяйк дома, была самымъ врнымъ союзникомъ его при овладніи сердцемъ мистриссъ Бккетъ, когда она была еще двушкой, и нтъ сомннія, принудила ее надть цпи Гименея… или, какъ выразился мистеръ Бккетъ — обвнчаться съ такимъ старымъ хрычомъ, какъ онъ.

Блистательный незнакомецъ доставляетъ столько удовольствіи вечеромъ кружку, что Джорджъ, невыказавшій большаго сочувствія при его приход, начиналъ теперь гордиться знакомствомъ съ такимъ человкомъ. Онъ такъ любезенъ, такъ находчивъ, иметъ столько разнообразныхъ талантовъ, что всмъ желательно было бы сойдтись съ нимъ поближе. Мистеръ Багнетъ, выкуривъ лишнюю трубку, становится такъ любезенъ и начинаетъ такъ высоко цнить знакомство съ такимъ человкомъ, что уговариваетъ его и на будущій годъ пожаловать въ этотъ день отпраздновать день рожденья его старухи. Разумется, открытіе такого торжественнаго случая упрочиваетъ на боле-твердомъ основаніи уваженіе мистера Бккета къ мистриссъ Багнетъ и всему семейству. Онъ пьетъ за здоровье старухи съ сердечнымъ жаромъ, близко-подходящимъ къ восторгу, считаетъ себя боле-чмъ благодарнымъ за приглашеніе на будущій годъ, записываетъ знаменитое число въ свою громадныхъ размровъ карманную книжку и выражаетъ надежду, что мистриссъ Бккетъ и мистриссъ Багнетъ къ будущему году сдлаются такъ дружны, какъ сестры. Онъ, изволите видть, всегда понималъ, что публичная жизнь безъ частныхъ знакомствъ — ничто. Онъ въ своей ничтожной роли можетъ себя считать нкоторымъ образомъ публичнымъ человкомъ, но не въ этой сфер находитъ онъ истинное счастіе — нтъ, это счастіе, можетъ быть только въ семейномъ быту.

Разумется, при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя же ему забыть и Джорджа, доставившаго такое пріятное знакомство. Онъ его и не забываетъ, не отходитъ отъ него ни на шагъ, и о чемъ бы ни шла рчь, а онъ не спускаетъ глазъ съ своего товарища. Даже домой онъ не хочетъ идти иначе, какъ съ нимъ вмст, даже занятъ его сапогами и разсматриваетъ ихъ въ то время, какъ мистеръ Джорджъ, положивъ ногу на ногу, спокойно покуриваетъ трубку около камина.

Наконецъ мистеръ Джорджъ встаетъ, и въ ту же минуту, руководимый дружественною симпатіей, встаетъ и мистеръ Бккетъ. Онъ цалуетъ дтей, вспоминаетъ общаніе.

— А что касается до віолончели, любезный хозяинъ, можете ли вы отрекомендовать подобный инструментъ?

— Дюжину, говоритъ мистеръ Багнетъ.

— Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, сжимая руку новому сношу пріятелю: — вы истинный другъ въ нужд. Только пожалуйста, чтобъ тонъ былъ хорошъ. Мой пріятель, знаете ли, собаку сълъ на этомъ. Онъ наигрываетъ Моцарта, Генделя и другихъ колпаковъ знаменитйшимъ образомъ. О деньгахъ ни слова, разумется, очень-дорого не слдуетъ, но не забудьте себя, по моимъ понятіямъ каждый долженъ думать о своей польз и угождать ближнему.

Мистеръ Багнетъ киваетъ головой старух, давая уразумть, что, это не человкъ, а брильянтъ.

— Я, можетъ, загляну къ вамъ завтра, такъ, часу въ одиннадцатомъ утра, вы, можетъ, къ этому времени успете приготовить мн кой-какія свднія о віолончеляхъ хорошаго тона, говоритъ мистеръ Бккетъ.

О, разумется, успютъ. Мистеръ и мистриссъ Багнетъ приступятъ съ ранняго утра къ розъискамъ и, быть-можетъ, приготовятъ не одинъ образчикъ.

— Очень буду радъ, очень буду радъ, говоритъ мистеръ Бккетъ.— Доброй ночи, сударыня. Доброй ночи, хозяинъ, доброй ночи, херувимчики. Я очень-обязанъ вамъ за лучшій вечеръ, который когда-либо удавалось мн проводить въ жизни.

Хозяева, съ своей стороны, обязаны ему за доставленное удовольствіе, и они разстаются со всевозможными радостными пожеланіями.

— Ну, Джорджъ, старичина, говоритъ мистеръ Бккетъ, взявъ его подъ-руку у дверей музыкальной лавки:— пойдемъ вмст.

Такимъ-образомъ рука-объ-руку идутъ они съ Джорджемъ по узкой улиц, а семейство Багнетовъ стоитъ у дверей и провожаетъ ихъ глазами.

— Посмотри, Баккаутъ, говоритъ мистриссъ Багнетъ мужу:— какъ они дружны: мистеръ Бккетъ льнетъ къ Джорджу словно листъ.

Сосднія улицы такъ узки и такъ дурно вымощены, что идти вдвоемъ очень-трудно, поэтому мистеръ Джорджъ предлагаетъ другу своему идти поодиначк, но мистеръ Бккетъ не можетъ лишить себя удовольствія идти съ Джорджемъ рука-объ-руку.

— Подожди съ полминутки, Джорджъ, мн нужно съ тобой поговорить кой-о-чемъ, замчаетъ мистеръ Бккетъ.

И вслдъ за этимъ онъ поворачиваетъ его въ гостинницу, беретъ тамъ отдльный нумеръ, вводитъ въ него Джорджа, запираетъ за собою дверь я прислоняется къ ней спиной.

— Ну, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бккетъ: — дружба-дружбой, а служба-службой. Этихъ двухъ длъ я никогда не смшиваю. Сегодня я старался развеселить честную компанію, и ссылаюсь на тебя, достигъ ли я своей цли, или нтъ. А теперь, Джорджъ, я беру тебя подъ стражу.

— Подъ стражу? за что? отвчаетъ кавалеристъ, словно пораженный громомъ.

— Послушай, Джорджъ, говорятъ мистеръ Бккетъ, вразумительно, указывая на него своимъ жирнымъ пальцемъ: — долгъ, какъ ты очень-хорошо понимаешь, самъ-по-себ, а разговоръ — самъ-по-себ. Мой долгъ сообщить теб, что всякое съ твоей стороны замчаніе можетъ быть для тебя пагубно, слдовательно, Джорджъ, будь разсудителенъ: ты ничего не слышалъ о случившемся убійств.

— Убійств?

— Джорджъ, говоритъ мистеръ Бккетъ выразительно выставляя впередъ свой указательный палецъ: — держи въ ум мое наставленіе. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю. Сегодня посл обда ты былъ въ дурномъ расположеніи духа. Я говорю, что ты ничего не слыхалъ о случившемся убійств.

— Ничего не слыхалъ. Какое убійство?

— Послушай, Джорджъ, говоритъ мистеръ Бккетъ: — не компрометируй себя. Я скажу теб, зачмъ ты мн нуженъ. Въ Линкольнскихъ Поляхъ джентльменъ, по имени Телькингорнъ, былъ найденъ вчера убитымъ. Онъ былъ застрленъ — вотъ зачмъ ты мн нуженъ.

Кавалеристъ тяжело опускается на стулъ, крупныя капли пота покрываютъ его смертельно-блдное лицо.

— Бккетъ! Уже-ли мистеръ Телькингорнъ убитъ и ты меня подозрваешь?

— Джорджъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ, работая своимъ указательнымъ пальцемъ: — подозрваю, потому-что имю противъ тебя доказательства. Убійство было совершено вчера въ десять часовъ вечера. Ты, разумется, знаешь, гд ты былъ вчера вечеромъ въ десять часовъ и, безъ сомннія, можешь объяснить.

— Вчера вечеромъ? вчера вечеромъ? повторяетъ кавалеристъ задумчиво. И вчерашній вечеръ мелькнулъ передъ его воспоминаніемъ: ‘Боже милосердый, вчера вечеромъ я былъ тамъ!..’

— Такъ я и зналъ, Джорджъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ съ совершеннымъ спокойствіемъ: — такъ я и зналъ. И ты бывалъ тамъ частенько, ты туда шатывался не одинъ разъ. Слыхали какъ ты съ нимъ бранивался и, быть-можетъ — понимаешь, я говорю только ‘быть-можетъ’ онъ называлъ тебя негодяемъ, злодемъ, разбойникомъ.

Тяжело вздыхаетъ кавалеристъ и готовъ былъ подтвердить истину этихъ словъ, еслибъ могъ говорить.

— Послушай, Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ, положивъ свою шляпу на столъ съ такимъ озабоченнымъ видомъ, который очень напоминалъ обойнаго мастера: — все мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ устроить дло къ общему удовольствію. Я теб скажу прямо, что за отъисканіе убійцы общана награда во сто гиней сэромъ Лсйстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ. Мы съ тобой всегда были дружны, но за мн лежатъ служебныя обязанности, и если ужь получать эти сто гиней, такъ лучше мн, чмъ кому-нибудь другому. Изъ всего этого ты видишь, что ты мн нуженъ и что, провались я сквозь землю, если я тебя не возьму. Скажи, позвать мн къ себ на помощь, или я и одинъ покончу?

Мистеръ Джорджъ пришелъ наконецъ въ себя, вытянулся какъ солдатъ и сказалъ:

— Идемъ. Я готовъ.

— Джорджъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ: — подожди немного!

И, обращаясь съ мистеромъ Джорджемъ, какъ съ окномъ, которое надо законопатить, онъ вынимаетъ изъ своего кармана пару ручныхъ цпей.

— Это важное дло, Джорджъ, говоритъ онъ: — я долженъ выполнить свой долгъ.

Кавалеристъ вспыхиваетъ гнвомъ и съ минуту медлитъ, но потомъ вытягиваетъ сложенныя руки и говоритъ:

— На, замыкай!

Мистеръ Бккетъ тотчасъ же прилаживаетъ цпи.

— Ну какъ ты ихъ находишь: не тсны? Скажи, я люблю все длать къ общему удовольствію, у меня въ карман есть еще другая пара.

Онъ длаетъ это замчаніе, какъ самый щекотливый купецъ, готовый удовлетворить малйшее желаніе своего покупателя.

Джорджъ молчитъ.

— Стало-быть впору — прекрасно! И вотъ видишь, Джорджъ…

И онъ снимаетъ съ гвоздя большой плащъ и примриваетъ его на кавалериста.

— …Я обо всемъ подумалъ и, желая пощадить твою стыдливость принесъ съ собой и эту вещицу — каково? Никто не видитъ: все шито и крыто!

— Я-то вижу, отвчаетъ кавалеристъ: — потрудись по-крайней-мр нахлобучить меня хорошенько шляпой.

— Это зачмъ! ты не шутишь? Полно ты, такъ гораздо-красиве.

— Ну, съ этими браслетами ма совстно глядть на прохожихъ, поспшно отвчаетъ мистеръ Джорджъ: — ради-Бога нахлобучь мн шляпу на глаза.

Принимая во вниманіе такую убдительную просьбу, мистеръ Бккетъ нахлобучиваетъ шляпу на голову своей добычи и, накрывшись самъ, выводитъ ее на улицу.

Кавалеристъ идетъ такимъ же твердымъ шагомъ, какимъ привыкъ ходить обыкновенно, только голову держитъ понуривши мистеръ Беннетъ подталкиваетъ его локтемъ при переходахъ улицъ и при поворотахъ.

ГЛАВА L.
Разсказъ Эсири.

По возвращеніи моемъ изъ Диля, я получила маленькую записочку отъ Кадди Желлиби (мы до-сихъ-поръ не переставали называть ее этимъ именемъ), она писала ко мн, что здоровье ея, слабое съ нкотораго времени, становилось все хуже-и-хуже, и что она будетъ несказанно-рада моему посщенію.

Это была самая-маленькая записочка, въ нсколько строкъ, написанныхъ рукою Кадди, лежащей въ постел, къ ней было приложено маленькое письмецо и отъ ея супруга, онъ настаивалъ невозможности на необходимости моего посщенія, говоря, чтобъ я поспшила спасти Кадди, если не отъ смерти, по-крайней-мр отъ очень-тяжкой болзни. Кадди Богъ даровалъ ребенка, она звала меня въ крестныя матери къ такому маленькому, бдному существу, къ такой старообразной крошк, которую трудно было замтить изъ-за кружевъ шапочки. Свернувъ подъ подбородкомъ въ кулачокъ длинненькія и тоненькія пальчики, дитя лежало по цлымъ днямъ въ такомъ положеніи, открывъ свои маленькіе, яркіе глазнки, какъ-будто дивясь — такъ по-крайней-мр я думала — почему оно такъ мало и слабо. При каждомъ движеніи оно громко плакало, но лежа спокойно, было тихо и, казалось, ничего боле не желало, какъ лежать, не двигаясь въ стороны и размышлять о своей судьб. На лиц его были такія тмненькія жилки, подъ глазами такія тмненькія пятнышки, которыя ясно напоминали мн чернильныя пятна бдной Кадди. Ребенокъ на глаза всхъ неопытныхъ казался очень-слабымъ, но, во всякомъ случа, онъ былъ неисчерпаемымъ наслажденіемъ для Кадди. Сколько находила она утшенія въ своей болзни, размышляя о томъ, какъ она будетъ воспитывать маленькую Эсирь, какъ она выдастъ ее замужъ, какъ она состарется сама и сдлается бабушкой эсириной Эсири. Все это говорила она съ такимъ чувствомъ, съ такою любовью къ этому маленькому существу, что я не утерпла бы передать тотчасъ же нкоторые изъ ея разговоровъ, еслибъ не боялась увлечься.

Обращаюсь къ письму. Кадди питала ко мн какое-то суеврное расположеніе съ той самой ночи, въ которую она спала на моемъ плеч, закрытая шалью: она постоянно думала, по-крайней-мр мн такъ кажется, что мое присутствіе приноситъ ей добро, хотя, разумется, я понимала, что причина такого заблужденія скрывалась въ безконечной доброт этой преданной женщины, но тмъ не мене я ршилась, согласно съ совтомъ моего опекуна, утшить ее своимъ пріздомъ. Въ почтовой карет отправилась я въ Лондонъ, и Принцъ и Кадди приняли меня съ распростертыми объятіями.

И на другой и на третій день я здила ее навщать. Это были пріятныя прогулки, немшавшія моимъ занятіямъ: мн стоило только встать пораньше и до отъзда распорядиться хозяйственными длами. Когда такимъ-образомъ я сдлала три визита въ Лондонъ, опекунъ мой сказалъ мн однажды вечеромъ:

— Ну, маленькая старушка, я боюсь за тебя: если капля дождя, постоянно падая на камень, можетъ разрушить его, то тмъ-боле постоянныя поздки взадъ и впередъ могутъ имть дурныя послдствія на здоровье ттушки Дердонъ. Мы должны отправиться на нсколько дней въ Лондонъ всесемейно и помститься въ нашей прежней квартир.

— Для меня нтъ въ этомъ никакой надобности, добрый опекунъ мой, оказала я: — я никогда не утомлюсь. Мн очень-пріятно, если я кому-нибудь могу сдлать пользу.

— Въ такомъ случа это нужно для меня, отвчалъ опекунъ:— или для Ады, или для обоихъ насъ. Завтра, мн помнится, чье-то рожденье?

— Ахъ, да! сказала я, цалуя мою милочку: — завтра ей пойдетъ двадцать-второй годъ.

— Вотъ видишь, замтялъ опекунъ мой полушутя, полусерьезно — это важное событіе требуетъ нашего присутствіи въ Лондон, моя прелестная кузина должна на законномъ основаніи вступить въ свою независимость. Итакъ мы отправляемся въ Лондонъ. Къ-тому же есть еще одно обстоятельство… Каково-то здоровье Кадди?

— Очень-слабо: — и я думаю, что она еще не скоро поправятся.

— Что ты разумешь подъ словомъ: нескоро? спросилъ опекунъ мой задумчиво.

— Нсколько недль, я думаю.

— Гм! сказалъ опекунъ мой и сталъ ходить по комнат большими шагами взадъ и впередъ.— А каковъ-то у нея докторъ, душа моя? Опытный ли онъ человкъ?

Я должна была сознаться, что мало знаю этого доктора, но что Принцъ очень бы не прочь посовтоваться съ другимъ.

— Что жъ, моя милая, надо попросить Вудкаурта.

Мн эта мысль не приходила прежде въ голову и слова опекуна изумили меня. Въ одну минуту все, что было связано съ мистеромъ Вудкауртомъ въ моемъ воспоминаніи, быстро предстало передо иною, и я смутилась.

— Вдь ты ничего же не имешь противъ него, маленькая старушка?

— О, нтъ ничего, добрый опекунъ мой.

— И ты не думаешь, чтобъ паціентка не имла къ нему доврія?

— Разумется, нтъ, я даже уврена, что она обрадуется его участію, тмъ-боле, что они были ужъ нсколько-знакомы между собою, Кадди часто видала мистера Вудкаурта у бдной инесъ флейтъ, которую онъ такъ скоро поставилъ на ноги.

— Прекрасно, отвчалъ опекунъ: — онъ сегодня былъ здсь и завтра также я надюсь увидть его, моя милая.

При этомъ короткомъ разговор мн казалось (право, ужъ не знаю почему: я даже не смотрла на мою милочку), что она очень-хорошо припоминаетъ себ, какъ обняла меня, что говорила со мной въ т давно-забытыя минуты, когда Кадди Желлиби принесла мн отъ миссъ Флайтъ букетъ цвтовъ. Это обстоятельство вынуждало меня сказать моей милочк, также и Кадди, что я длаюсь хозяйкой ‘Холоднаго Дона’, и я ясно видла, что, если буду скрывать дальше предложеніе мистера Жарндиса, то буду недостойна его любви.

Вслдствіе такихъ разсужденій, когда вечеромъ мы пошли по своимъ спальнямъ и услись въ своей комнат дожидаться полуночи, чтобъ вдвоемъ встртить день рожденья моей милочки, я ршилась разсказать ей о полученномъ мною письм. Съ послднимъ ударомъ часовъ, я обняла ее нжно, крпко прижала къ своему сердцу и посреди безконечныхъ желаній сообщала ей, какъ безпредльна доброта кузена ея, Джона, и какое ожидаегь меня счастье. Еслибъ Ада любила меня періодически, то больше, то меньше, то я уврена, что въ эту минуту былъ бы наибольшій періодъ ея любви. Я такъ была рада, такъ легко было у меня на сердц, когда я высказала ей мою тайну!.. и была счастливе прежняго.

На слдующій день мы отправилась въ Лондонъ. Квартира, въ которой мы всегда останавливались, была незанята, и не прошло получаса, какъ мы помстились въ ней съ совершеннымъ комфортомъ, какъ-будто никогда и не съзжали съ нея.

Мистеръ Вудкауртъ обдалъ и праздновалъ съ нами день рожденія моей милочки, и мы вс были такъ радостны и такъ веселы, какъ только могли быть при отсутствіи Ричарда на этомъ семейномъ праздник.

Отпраздновавъ этотъ день, я посвятила себя на нсколько недль — такъ, на восемь или на девять, помнится мн — Кадди. И это было въ первый разъ въ жизни, выключая только моей болзни, что я такъ рдко видалась съ Адой, живя съ ней подъ одной и той же кровлей. Ада также часто посщала Кадди, но такъ, сидя у постели больной, мы старались развеселить ее, занять ее разговорами, и намъ не удавалось говорить другъ съ другомъ откровенно. Только по ночамъ бывали мы вмст съ Адой, и то часто случалось, что я оставалась ночевать у Кадди, которую болзнь лишала сна.

Сколько прекрасныхъ чувствъ подмтила я въ Кадди, находясь съ ней такъ часто вмст! Кашъ она любила своего ребенка, кодъ она боялась быть въ тягость другимъ! какъ тяжело ей было не пособлять въ трудахъ своему супругу, какъ грустила она, боясь лишить комфорта стараго мистера Тервейдропа! Жалко было видть, что больная, худая, лежала она въ тхъ комнатахъ, гд съ утра до ночи раздавались звукъ скрипки или фортепьянъ, шарканья ногъ въ танцахъ и постоянное, меланхолическое вальсированье мальчика въ кухн.

По желанію Кадди, я сдлалась распорядительницей въ той комнат, гд она лежала, устроила ея постель въ боле-свтломъ уголку, каждый день подавала въ ея объятія мою маленькую тску, сидла у ея изголовья, работая или читая, и наконецъ, однажды, сидя вмст съ ней, я разсказала о предложеніи мистера Жарндиса.

Кром Ады, у насъ были и другіе постители. Первое мсто изъ нихъ занималъ Принцъ, который въ рдкія минуты, свободныя отъ уроковъ, взойдетъ тихонько, сядетъ тихонько и на лиц его выражается боязнь за Кадди и за малютку. Какъ бы Кадди себя ни чувствовала, но она всегда отвчала Принцу, что здоровье ея хорошо, и я — да простятъ мн Богъ — подтверждала слова ея. Этотъ отвтъ приводилъ Правда въ такое прекрасное расположеніе духа, что онъ иногда въ восторг вынетъ изъ кардана своего скрипочку и побренчитъ по струнамъ на радость своей маленькой дочк, но моя маленькая крестница и тска никогда не обращала вниманія на его музыку.

Прізжала также иногда и мистриссъ Желлиби. Бывало, явятся она, занятая своими дловыми проектами, сядетъ въ спокойное кресло и смотрятъ на свою внучку, какъ-будто она была не ближе береговъ баріобульскихъ. Попрежнему съ глазами, смотрящими въ даль, попрежнему холодная и равнодушная, скажетъ она, бывало: ‘ну, Кадди, дитя мое, какъ ты себя чувствуешь сегодня?’ и по-прежнему улыбается, не обращая никакого вниманія на отвтъ, или начнетъ, бывало, высчитывать, сколько писемъ она получила, сколько она отправила протоколовъ, или пуститься въ вычисленіе выгодъ отъ кофейныхъ плантацій по берегамъ Баріобула-Гха. И все это говорила она, показывая явное презрніе къ нашей пустой жизни, занятой мелочными интересами.

Бывалъ также и мистеръ Тервейдропъ-старикъ, онъ съ утра до ночи и съ вечера до утра былъ предметомъ нашихъ опасеній. Если случалось, что ребенокъ заплачетъ — Боже мой! его убаюкиваютъ, чуть-чуть не задушатъ подушками, въ благородной боязни, чтобъ крикъ его не обезпокоилъ какимъ бы то ни было образомъ старика Тервейдропа. Если ночью случалась надобность развести огонь въ камин, вс ходили на цыпочкахъ, чтобъ не нарушить сонъ мистера Тервейдропа. Если Кадди нуждалась въ какой-нибудь вещи, находящейся въ дом, сейчасъ посылали спросить къ мистеру Тервейдропу: не нужна ли и ему эта вещь. Въ замнъ такой угодливости мистеръ Тервейдропъ каждый день посщалъ свою невстку, благословлялъ ее, выказывалъ столько снисхожденія и покровительства своей надменной особой, что еслибъ я не знала его, право сочла бы за человка, облагодетельствовавшаго Кадди.

— Моя Каролина, скажетъ онъ, бывало, наклонясь, какъ-можно-ближе къ ней: — лучше ли ты себя чувствуешь сегодня?

— О! значительно лучше. Благодарю васъ, мистеръ Тервейдропъ, отвчаетъ ему Кадди.

— Очарованъ! восхищенъ! А наша дорогая миссъ Сомерсонъ, она еще не совсмъ обезсилла отъ усталости?

И онъ закатываетъ глаза подъ-лобъ и цалуетъ кончики своихъ пальцевъ. Къ удовольствію моему, я должна прибавить, что любезность его очень уменьшилась ко мн съ-тхъ-поръ, какъ болзнь наложила на меня свое тяжелое клеймо.

— Я нисколько не утомлена, разувряю я его.

— Очарованъ! Мы должны заботься о нашей дорогой Каролин, миссъ Сомерсонъ. Мы не должны щадить ни средствъ, ни трудовъ для возстановленія ея силъ. Мы должны беречь ее. Дорогая моя Каролина, скажетъ онъ, обернувшись къ своей невстк съ безконечнымъ великодушіемъ и протекціей: — ты ни въ чемъ не должна нуждаться, душа моя, приказывай все, чего только пожелаешь, дитя мое. Все, что есть въ моей комнат, все къ твоимъ услугамъ, моя дорогая. Не думай обо мн, прибавятъ онъ иногда въ избытк своей галантерейности: — не думай исполнять мои маленькія желанія, если они могутъ препятствовать исполненію твоихъ, моя дорогая Каролина. Нужды твоя должны быть на первомъ план.

Его тонъ и манеры пользовались со стороны молодыхъ супруговъ такимъ высокимъ уваженіемъ (которое сынъ наслдовалъ отъ матери), что я не разъ видала и Принца и Кадди въ слезахъ признательности за ту родительскую любовь, которую оказывалъ имъ мастеръ Тервейдропъ-старшій.

— Не плачьте, дти мои, говоритъ онъ (но, право, и я готова была плакать только отъ другихъ причинъ: слезы готовы были брызнутъ изъ глазъ, когда, бывало, я увижу исхудалую руку Кадди на жирномъ затылк мистера Тервейдропа): — нтъ, нтъ, друзья мои, не плачьте! Я далъ слово никогда не покидать васъ и не покину. Исполняйте долгъ вашъ: любите меня. Больше мн ничего не надо. Да благословятъ васъ Богъ — я иду прогуляться въ паркъ.

Онъ шелъ подышать свжимъ воздухомъ и возбудить аппетитъ къ обду у одного изъ модныхъ ресторановъ. Мн кажется, я не пристрастна къ мистеру Тервейдропу и не говорю въ хулу его ничего лишняго. Онъ очень полюбилъ маленькаго Биби и очень-торжественно прогуливался съ нимъ по улицамъ города. Разумется, передъ своимъ обдомъ, онъ отправлялъ его домой, когда подарить ему полпенни. Однакожъ и эта безкорыстная привязанность, сколько мн извстно, не мало стоила Кадди и ей мужу, потому-что бдные супруги должны были одть ребнка съ ногъ до головы, чтобъ сдлать достойнымъ чести прогуливаться рука-объ-руку съ профессоромъ галантерейныхъ манеръ.

Послднимъ изъ нашихъ постителей былъ мистеръ Желлиби. Придетъ онъ, бывало, вечеркомъ, тихо подойдетъ къ Кадди, спросятъ своимъ милымъ голосомъ, какъ она себя чувствуетъ, потомъ сядетъ въ уголокъ, прислонится затылкомъ къ стн и промолчитъ все остальное время. Я его очень любила. Если онъ заставалъ меня за какимъ-нибудь занятіемъ, то старался пособить мн, но все стараніе его ограничивалось только тмъ, что онъ сниметъ съ себя сюртукъ до половины, да и усядется такъ на стулъ. Все его дло состояло въ томъ, чтобъ сидть, прислонясь головою къ стн, и смотрть на задумчиваго ребенка. Мн казалось, что они понимаютъ другъ друга.

Я не сочла между нашими постителями мистера Вудкаурта, потому-что онъ былъ постояннымъ врачомъ при Кадди. Здоровье ея быстро начало поправляться съ его помощью — и немудрено: онъ былъ человкъ внимательный, добрый и неутомимый. Въ это время я очень-часто видала мистера Вудкаурта, впрочемъ, не такъ часто, какъ можно подумать, потому-что, зная, какъ Кадди спокойна въ его присутствіи, я пользовалась этимъ обстоятельствомъ и узжала домой въ т часы, какъ его ожидали. Но тмъ не мене мы съ нимъ часто встрчались. Теперь я была совершенно спокойна на-счетъ моей измнившейся наружности, но все-таки радовалась, что онъ, какъ мн казалось, все еще печалился за меня. Онъ пособлялъ мистеру Беджору въ его безчисленной практик, но еще не длалъ никакихъ плановъ на будущее.

Когда силы Кадди стали укрпляться, я чаще могла быть дома и замтила въ моей милочк странную перемну. Я не могу сказать, какимъ-образомъ сначала я подмтила эту перемну, потому-что прежде всего мелкія подробности остановили на себ мое вниманіе, подробности сами-по-себ ничтожныя, но въ связи он имли въ себ кой-что основательное. Я замтила, что Ада неоткровенна со мною, какъ бывала прежде. Любовь ея и привязанность ко мн не уменьшились — въ этомъ я не сомнвалась ни минуты, но ее томила какая-то грусть и она не хотла мн сообщить причины этой тайной грусти.

Я не понимала ея и вмст съ тмъ очень сожалла о ней, и какое-то непріятное предчувствіе тяготло надо мною. Наконецъ ясно было мн, что Ада скрываетъ отъ меня что-то, боится быть-можетъ огорчить меня, подумала я, и мн пришло въ голову, что она… тоскуетъ за меня… ей жалко думать о томъ, что я говорила ей насчетъ Холоднаго Дома.

Почему мн пришла въ голову такая мысль — я не могла дать себ отчета. Что касается до меня, я нисколько не тяготилась моимъ положеніемъ, печаль далеко была отъ меня. Я чувствовала себя совершенно-довольной, совершенно-счастливой. Однако жь мн какъ-то врилось — быть-можетъ и легко было этому поврить — что Ада думаетъ за меня о прошедшемъ, о перемнахъ въ прошедшихъ мечтахъ, хотя я сама давно ужъ выбросила изъ давно изъ головы.

Какъ сдлать, думала я, чтобъ разуврять ее въ томъ, чтобъ показать ей, что во мн не гнздятся подобныя чувства? Разумется, мн оставалось только быть веселой и дятельной, и я веселилась и трудилась сколько могла. Болзнь Кадди не дозволяла мн раздлять хозяйственныя занятія мои на цлый день, и потому я всмъ распоряжалась съ самаго утра и собственноручно приготовляла завтракъ моему опекуну, онъ тысячу разъ смялся отъ чистаго сердца и говорилъ, что въ дом должно быть дв хозяйки, дв маленькія старушки, потому-что одна не можетъ поспть всегда и везд. Я еще боле ршилась быть веселой и трудолюбивой. И такъ гуляла я жъ комнаты въ комнату, напвая вс псенки, какія только знала, я работала я безъ усталости и болтала безъ умолку, но все-таки какая-то тнь покрывала личико моей милочки.

— Итакъ, ттушка Тротъ,— сказалъ опекунъ мой, когда, однажды вечеромъ, сидли мы вс трое вмст: — мистеръ Вудкауртъ совершенно возстановилъ здоровье Кадди Желлиби?

— Да, отвчала я: — и какъ она ему благодарна! По мн, добрый опекунъ мой, эта благодарность дороже золота.

— Я бы желалъ, чтобъ у него водилось и золото, говорилъ опекунъ мой, смясь.

— Да, это бы ему не мшало.

— Мы бы готовы были обогатить его, какъ Креза — не правда ли моя милая?

Я засмялась на эти слова.

— Не знаю, не будетъ ли много, сказала я: — богатство можетъ его испортить, онъ сдлается не такъ полезенъ и многіе могутъ бытъ лишены его помощи, какъ, напримръ, миссъ Флайтъ, даже сама Кадди и многіе.

— Дйствительно, сказалъ опекунъ: — я опустилъ изъ виду это обстоятельство. Но по-крайней-мр я убжденъ, что мы бы желали ему столько денегъ, чтобъ онъ могъ жить безбдно, столько денегъ, чтобъ онъ могъ трудиться не скорбя отъ недостатковъ, наконецъ столько, чтобъ онъ могъ имть свой уголокъ, своихъ домашнихъ божковъ, а можетъ и свою богиню — а?

— Это совсмъ-другое дло, сказала я: — въ этомъ мы вс готовы согласиться.

— О, безъ сомннія, отвчалъ опекунъ мой: — мы вс готовы. Я очень уважаю мистера Вудкаурта и очень люблю его. Я знаю, что онъ очень-бденъ, но трудно предложить ему какое-нибудь пособіе, въ немъ очень-много благородной гордости, несмотря на это, я бы готовъ былъ сдлать что-нибудь для него, еслибъ только зналъ, какимъ образомъ. Онъ готовится снова въ путь, но съ нимъ право жалко разстаться.

— Путешествіе, быть-можетъ, откроетъ передъ нимъ новый свтъ, оказала я.

— Быть-можетъ, ттушка, отвчалъ опекунъ мой.— Я не думаю, чтобъ онъ много ожидалъ отъ Стараго Свта. Мн кажется, что онъ испыталъ здсь какое-то огорченіе. Ты ничего объ этомъ не знаешь, моя милая?

— Я покачала головой.

— Гм! сказалъ опекунъ мой: — быть-можетъ я и ошибаюсь.

Разговоръ кончился, но, боясь обратить вниманіе опекуна на мою милочку, я запла про-себя любимую его псенку.

— Такъ вы думаете, сказала я, окончивъ пніе: — что мистеръ Вудкауртъ намренъ опять ухать?

— Не знаю наврное, сказалъ опекунъ: — но мн кажется, что онъ хочетъ надолго разстаться съ Англіей.

— И я уврена, добрый опекунъ мой, сказала я: — что куда бы ни похалъ онъ, его всегда будутъ сопровождать самыя лучшія наши желанія.

— О, безъ сомннія, моя милая.

Я сидла на своемъ обыкновенномъ мст, которое въ настоящее время, то-есть по полученіи извстнаго письма, было рядомъ съ моимъ опекуномъ. Ада сидла противъ меня, и я замтила, что глаза ея были полны слезъ и слезы катились по ея лицу. Я чувствовала, что мн надо быть спокойной и веселой и облегчить ея любящее сердце. И я старалась быть веселой, то-есть старалась быть тмъ, чмъ я была.

Я подсла поближе къ ней, склоняла головку милой двушки къ себ на плечо, вовсе не понимая, какая грусть лежитъ у ней на сердц.— Я спрашивала, не дурно ли она себя чувствуетъ, обняла ее и увела въ нашу комнату наверхъ. Когда мы остались съ ней вдвоемъ, она, быть-можетъ, поврила бы мн свою тайну, но я не подала ей къ этому повода, потому-что не знала, какъ она въ этомъ нуждается.

— О моя милая, моя дорогая Эсирь! сказала Ада: — еслибъ я могла только ршиться открыть душу мою передъ тобою, и передъ братцемъ Джономъ, когда вы сидли вмст…

— Что съ тобою душа моя? сказала я: — что съ тобою, мой ангелъ? отчего ты не могла поговорить съ нами?

Въ отвтъ на это Ада только потупила головку и плотне прижала меня къ своему сердцу.

— Уже ли ты позабыла, моя красавица, сказала я, смясь: — какой мы простой и старомодный народъ и какой скромной, неприхотливой старушкой сдлалась я? Вспомни, мой другъ, какая счастлива и спокойная жизнь ожидаетъ меня. Я уврена, что ты не можешь забыть какого благороднаго, какого высокаго характера человкъ длаетъ мн это добро. Нтъ, этого не можетъ быть, ты не должна этимъ огорчаться.

— Я не огорчаюсь, Эсирь.

— Въ такомъ случа, дорогая моя, сказала я: — тутъ не можетъ быть недоразумнія, отчего же ты не могла переговорить съ нами?

— Никакихъ недоразумній, сказала Ада.— О, когда я подумаю о прошедшемъ, объ отеческомъ попеченіи и доброт братца Джона, о нашемъ родств, о теб, милая Эсирь… о! тогда я право не знаю, что мн длать, что мн длать!

Съ удивленіемъ взглянула я на мою милочку, и почла за лучшее не отвчать ей ни слова на ея восклицанія. Чтобъ сколько-нибудь успокоить ее, я перемнила разговоръ на воспоминанія о нкоторыхъ мелочахъ нашей прошедшей жизни. Не прежде, какъ она легла въ постель, я пошла проститься съ опекуномъ моимъ, и потомъ, прійдя назадъ, сла на нсколько минутъ у ея изголовья.

Ада спала. Боже, какъ она перемнилась! но она не похудла, она не поблднла, и, словомъ, я не могла понять, въ чемъ эта перемна, хотя и замчала ее. Тутъ мн пришли въ голову надежды опекуна моего, съ которыми онъ смотрлъ на Ричарда и Аду, и я подумала: ‘бдняжка, она печалится о немъ, къ какому концу приведетъ эта несчастная любовь?’

Когда мн случалось, во время болзни Кадди, прізжать домой, я всегда заставала Аду за работой, но что она работала — я не знаю, потому-что, при вид меня, она всегда прятала свое рукодлье. Оно теперь лежало въ ея рукодльномъ ящик, который не былъ запертъ. Я не открыла ящика, но не могла не подумать, что она работала не для себя.

Нагнувшись поцаловать мою милочку, я замтила, что одна рука ея была спрятана подъ подушкой.

Скоро стало мн понятно, какъ я должна была казаться нелюбезной въ глазахъ Ады, веселясь, стараясь быть веселой съ тмъ только, чтобъ успокоить ее.

И съ этимъ убжденіемъ легла я въ постель, съ этимъ убжденіемъ проснулась я, но и на другой день тнь покрывала личико моей милочки.

ГЛАВА LI.
Открытіе.

Мистеръ Вудкауртъ, прибывъ въ Лондонъ, тотчасъ же отправился въ гостинницу Саймонда, онъ мн сказалъ, что считаетъ сдланное мною ему довріе священнымъ, и сказалъ правду: онъ никогда не пренебрегалъ своимъ общаніемъ и никогда не забывалъ его.

Онъ засталъ мистера Волиса въ контор, сказалъ ему о своихъ отношеніяхъ къ Ричарду и спросилъ его адресъ.

— Сейчасъ, сэръ, сейчасъ, говорилъ мистеръ Волисъ: — мистеръ Карстонъ не за сто миль отсюда, да, сэръ, не за сто миль. Не угодно ли вамъ ссть?

Мистеръ Вудкауртъ поблагодарилъ мистера Волиса за приглашеніе, но не могъ воспользоваться имъ, потому-что спшилъ и просилъ поскоре сообщить ему адресъ Ричарда.

— Сейчасъ, сэръ, сейчасъ. Потрудитесь приссть, говорилъ мистеръ Волисъ, предлагая все-таки стулъ мистеру Вудкаурту.— Я думаю, что вы имете вліяніе на мистера Карстона, сэръ, я въ этомъ даже совершенно-увренъ.

— Право я объ этомъ и не думалъ, сэръ, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ: — быть-можетъ, вы что-нибудь слышали отъ Ричарда.

— Сэръ, прибавилъ мистеръ Волисъ съ самодовольствомъ и своимъ глухимъ голосомъ: — вникать въ подробности — это моя обязанность, это мой законный долгъ. Я заставляю себя изучать людей, довряющихъ мн свои интересы, и только съ этими знаніями я могу быть полезенъ обществу, не занимаясь ими, общество, при всей доброй вол, должно было бы отъ меня отвернуться, но оно не отворачивается, сэръ, не отворачивается!

Мистеръ Вудкауртъ напомнилъ еще разъ о своей поспшности и объ адрес Ричарда.

— Позвольте, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ: — пробудьте со мной еще минутку. Я долженъ сказать вамъ, что мистеръ Карстонъ ведетъ такое дло, которое не можетъ быть ведено безъ… долженъ ли я сказать безъ чего?

— Безъ денегъ? я думаю.

— Сэръ, говоритъ мистеръ Волисъ: — сообщая вамъ, какъ честный человкъ (честность — мое золотое правило, я всегда руковожусь честностью, не обращая вниманія, къ ущербу, или къ выгодамъ ведетъ она меня), я долженъ сказать, что вы угадали сэръ, дйствительно нужны деньги. Что жь касается, сэръ, до интересовъ мистера Карстона, я не выражаю передъ вами никакого мннія… никакого!.. Быть-можетъ, было бы очень-неполитично мистеру Карстону отказаться отъ этой сложной и продолжительной игры, быть-можетъ, ему слдовало бы это сдлать. Я не говорю ни слова, ни слова, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ, кладя руку на верхнюю доску конторки: — замтьте, сэръ, ни слова.

— Вы, кажется, забыли, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ: — что я васъ ни о чемъ и не спрашиваю, кром адреса, и что я вовсе не интересуюсь тмъ, что вы мн говорите.

— Простите меня, сэръ, но я вамъ не врю. Вы несправедливы сами къ себ! Нтъ, сэръ, нтъ, въ этой контор и при мн вы не должны быть къ себ несправедливы. Да, сэръ, я увренъ, что вы интересуетесь всмъ, интересуетесь всякой подробностью, касающейся до вашего друга. Я знаю, сэръ, человческую природу, я знаю, сэръ, что джентльменъ, съ такими чувствами какъ вы, не Ямегь не интересоваться обстоятельствами своего друга.

— Все это, быть-можетъ, справедливо, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ:— но пока я интересуюсь только адресомъ Ричарда.

— (Нумеръ квартиры сэръ) говоритъ мистеръ Волисъ, какъ-будто въ скобкахъ: — (мн кажется, я ужь вамъ сказалъ). Если мистеръ Карстонъ, сэръ, желаетъ продолжать эту игру огромныхъ размровъ, онъ долженъ имть капиталы. Поймите меня хорошенько: капиталы! Я не требую ничего, но говорю, что должны быть капиталы, и чмъ дальше, тмъ больше, или мистеръ Карстонъ долженъ отказаться совершеннйшимъ образомъ отъ того, къ чему онъ стремится, что составляетъ предметъ его вниманія. Все это, сэръ, я считаю долгомъ своимъ высказать вамъ откровенно, вамъ, какъ другу мистера Карстона. Я счелъ бы себя счастливымъ и работалъ бы за мистера Карстона даже и тогда, когда бы у. него не было въ виду капиталовъ, я бы работалъ на сумму, которая впослдствіи можетъ быть выплачена изъ спорнаго процеса: но за предлы этой суммы я не долженъ длать ни шагу впередъ. Да, сэръ, за предлы этой суммы я не могу двинуться, не повредя кому-нибудь. Въ противномъ случа, я причинилъ бы вредъ или моимъ тремъ милымъ дочерямъ, или моему почтенному родителю, который, живя въ Тоунтонской Долин, въ одномъ мн иметъ свою опору, или, наконецъ, могъ бы повредить кому-нибудь, но мое правило, сэръ, мое искреннее желаніе (назовите это слабостью, сумасшествіемъ или чмъ вамъ угодно) не вредитъ никому.

Мистеръ Вудкауртъ какъ-то очень-отрывисто и поспшно поздравилъ его съ такимъ правиломъ.

— Я желаю, сэръ, говорилъ мистеръ Волисъ:— оставить по себ незапятнанное имя, и потому не упускаю изъ вида ни одного случая откровенно высказать о положеніи мистера Карстона его искреннимъ друзьямъ. Что жь касается до меня, сэръ, то если я взялся приложить плечо свое къ колесу, я не отойду ужь отъ колеса, и что заслужу — заслужу. И живу я здсь для этой цли. И здсь имя мое высчено на наружныхъ дверяхъ: да знаетъ меня всякій.

— Вы, однакожъ, все-таки не дали мн адреса мистера Карстона.

— Сэръ, отвчалъ мистеръ Волисъ: — я ужь имлъ честь говорить вамъ, что онъ живетъ здсь, въ этомъ самомъ дом. Во второмъ этаж вы найдете комнату мистера Карстона. Мистеръ Карстонъ желаетъ быть близко къ своему законному совтнику, и я слишкомъ-далекъ, чтобъ противиться такому желанію, которое, съ своей стороны, длаетъ мн честь.

Дослушавъ наскоро послднюю мучительную рчь мистера Волиса, мистеръ Вудкауртъ поспшно раскланивается съ нимъ и бжитъ По лстниц вверхъ, отъискивая Ричарда, положеніе котораго и замченную въ немъ перемну онъ ясно понялъ теперь.

Онъ нашелъ его въ дурной комнат, бдно и безпорядочно-мблированной, точь-въ-точь, какъ, незадолго передъ этимъ, я застала его въ казармахъ Диля, съ тою только разницею, что теперь онъ не писалъ, а сидлъ передъ книгой, но глаза его и мысли не были заняты чтеніемъ, а бродили гд-то далеко, далеко. Вудкауртъ стоялъ ужь въ дверяхъ, отворенныхъ настежъ, но Ричардъ не замчалъ его, находясь въ какомъ-то забытьи, и мистеръ Вудкауртъ разсказывалъ мн посл, что онъ никогда не забудетъ того отчаянія, тхъ страданій, которыя такъ рзко были изображены на лиц Ричарда.

— Вудкауртъ, добрый товарищъ! воскликнулъ Ричардъ, вскочивъ съ распростертыми объятіями: — ты являешься передо мною какъ привидніе.

— Прибавь: радостное, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: — и поджидающее, какъ обыкновенно привиднія длаютъ, разговора. Ну, каково идутъ дла твои?

И онъ слъ рядомъ съ Ричардомъ.

— Очень-дурно я очень-медленно, говорилъ Ричардъ: — процесъ мой нисколько не подвигается.

— Какой процесъ?

— Въ Оберканцеляріи.

— Мн никогда не удавалось слышать, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ: — чтобъ процесы шли тамъ удачно.

— Да это извстная вещь, говорилъ Ричардъ.

Но въ одну минуту лицо его прояснилось и онъ сказалъ съ свойственною ему откровенностью:

— Вудкауртъ, я не хочу, чтобъ ты ошибался во мн, если даже ты будешь ошибаться и въ мою пользу. Ты долженъ знать, что я ничего не длалъ порядочнаго во время твоего путешествія. Оно протекло для меня безъ всякой пользы и убдило меня только въ одномъ, что я ни къ чему неспособенъ. Быть-можетъ, врне было бы бросить ту путаницу, въ которой я вожусь, вырваться изъ стей, въ которыхъ и запутался съ самаго дня рожденія. Нтъ, впрочемъ, это не такъ, я долженъ развязать этотъ гордіевъ узелъ, во что бы ни стало. Быть-можетъ, теб скажутъ, если еще не успли сказать до-сихъ-поръ, что я заблуждаюсь, что длаю вздоръ — несправедливо. Я теб скажу коротко: для дятельности моей не было до-сихъ-поръ цли, теперь есть цль, она передо мною, или, можетъ-быть, я передъ нею, какъ бы то ни было, только теперь поздно измнить начатое. Вотъ я передъ тобой, на-распашку: смотри на меня какими теб угодно глазами.

— Не безпокойся, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: — и я не въ лучшихъ обстоятельствахъ.

— Ты, Аланъ, отвчалъ Ричардъ: — совсмъ другое дло: у тебя есть наука, ты работаешь неутомимо на твоемъ поприщ, цль твоя опредлена, дорога твоя гладка и не свернешься ты съ нея ни подъ какимъ видомъ. Нтъ, Вудкауртъ, ты и я — мы совершенно два разные человка.

Онъ грустно высказалъ это мнніе и снова погрузился въ прежнее, апатическое состояніе.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ онъ сбросивъ съ себя эту тяжелую задумчивость: — нтъ, все должно имть свой конецъ, какой бы онъ ни былъ. Послдствія укажутъ, правъ я, или виноватъ, а теперь пока подождемъ. Вотъ все, что я хотлъ открыть передъ тобою, Вудкауртъ, и ты въ-прав судить меня съ такою строгостью, съ какою захочешь.

— Хорошо, хорошо, я тебя раскритикую.

И они, смясь, пожали другъ другу руки съ совершеннымъ чистосердечіемъ, я въ этомъ готова дать какую угодно клятву.

— Ты ко мн просто свалился съ неба, Аланъ, говорилъ Ричардъ.— Посуди мое положеніе: кром Волиса, я въ этой тюрьм не вижу ни одного живаго существа. Мн надо сообщить теб еще одно обстоятельство. Ты знаешь, что я влюбленъ въ мою кузину Аду?

— Миссъ Сомерсонъ сказывала мн, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ.

— Замть же, отвчалъ Ричардъ: — что я не руковожусь эгоизмомъ, не думай, чтобъ я посвящалъ свою голову и свое разбитое сердце исключительно моимъ интересамъ — нтъ, въ несчастномъ оберканцелярскомъ процес запутаны и интересы Ады, и ихъ нельзя отдлить одни отъ другихъ. Волисъ неусыпно работаетъ за насъ обоихъ. Прими это во вниманіе, мой другъ.

Этотъ предметъ казался очень-близокъ сердцу Ричарда, и мистеръ Вудкауртъ поспшилъ сказать, что онъ не считаетъ его поступки несправедливыми.

— Слдовательно ты видишь, говорилъ Ричардъ, съ такимъ восторженнымъ, но неподдльнымъ, незаученымъ чувствомъ: — что я не кажусь передъ тобою своекорыстнымъ и прихотливымъ эгоистомъ, передъ тобою, котораго считаю честнымъ человкомъ и который доставилъ мн истинное наслажденіе своимъ приходомъ. Я требую и добиваюсь только того, чтобъ интересы Ады не были затоплены канцелярскими крючками, чтобъ они всплыли изъ этого оберканцелярскаго омута. Скажи же: долженъ я такъ дйствовать, или нтъ?

Страхъ, съ которымъ Ричардъ говорилъ о канцелярскомъ процес, произвелъ на мистера Вудкаурта такое тяжелое впечатлніе, что, разсказывая мн о своемъ визит на Подворье Саймонда вообще, онъ въ-особенности обращалъ мое вниманіе на это обстоятельство. Это возбудило во мн сильное опасеніе, что маленькое состояніе Ады ужь убито, что и его втащилъ мистеръ Волисъ во всепоглощающую бездну, и потому Ричардъ, мучимый угрызеніемъ совсти, долженъ былъ горячо и со страхомъ оправдываться.

Свиданіе мистера Вудкаурта съ Ричардомъ, которое я только-что описала, происходило именно въ то время, когда я начала присматривать за больною Кадди. Теперь я обращаюсь къ тому времени, когда здоровье Кадди стало поправляться и когда я замтила, что какая-то тнь покрываетъ милое личико Ады.

Однажды утромъ я предложила Ад сходить съ ней вмст къ Ричарду, къ удивленію моему, она безъ особенной радости приняла мое предложеніе.

— Что съ тобою, моя милая сказала я: — ужь не поссорилась ли ты съ Ричардомъ въ мое отсутствіе?

— Нтъ, Эсирь.

— По-крайней-мр, слышала ли ты о немъ что-нибудь?

— Какъ-же, я о немъ слыхала, сказала Ада.

На глазахъ слезы, а любовь, между-тмъ видна въ каждой черт лица: что бъ это значило? и право не могла понять.

— Если ты не хочешь, моя милая, такъ я пойду одна, связала а наконецъ.

Нтъ, Ад не хотлось, чтобъ я шла одна.

— Такъ пойдемъ вмст, душа моя.

— Пожалуй. Она согласилась идти со мной.

— Пойдемъ сейчасъ же!

— Пожалуй. Она и на это согласна. Нтъ, я никакъ не могла понять мою милочку: такое равнодушіе, на глазахъ слезы, а между-тмъ любовь въ каждой черт лица!

Мы скоро одлись и вышли на улицу. На двор было пасмурно и крупныя капли дождя падали по-временамъ. Это былъ одинъ изъ безцвтныхъ дней, въ которые вся природа кажется тяжелой и туманной. Въ-самомъ-дл, домы какъ-будто косились на насъ, пыль ложилась на насъ тяжелымъ облакомъ и дымъ покрывалъ насъ мелкой, черной пылью. Словомъ: ничто не хотло ни церемониться съ нами, ни пожалть о насъ. Мн пришло въ голову, что такія грязныя и смрадныя улицы были несвойственнымъ мстомъ для прогулки такой хорошенькой двушки, какъ Ада, мн даже казалось, что на улиц мы встрчали больше гробовъ, чмъ могли видть чрезъ окна.

Прежде всего намъ надо было отъискать Саймондову Гостинницу. Я ужь была готова зайдти въ сосднюю мелочную лавку, чтобъ навести справки, но меня остановила Ада, она сказала мн, что эта гостинница должна находиться близь Канцелярской Улицы,

— Слдовательно это недалеко, моя милая, пойдемъ по этому направленію.

И въ-самомъ-дл, только-что мы прошли Канцелярскую Улицу, какъ я увидла надпись: ‘Саймондово Подворье’.

Теперь надо было справиться о нумер квартиры, занимаемой Ричардомъ.

— Или, все равно, моя милая, спросимъ о контор мистера Волиса, сказала я: — потому-что Ричардъ живетъ отъ него черезъ дверь.

На это мн отвчала Адд, что контора мистера Волиса находится, быть-можетъ, въ углу, и въ-самомъ-дл, она угадала. Посл этого, конечно мы сомнвались, въ которую дверь намъ надо войдти? Я хотла повернуть направо, Ада пошла налво и она опять угадала. Такимъ-образомъ, руководясь ея предсказательнымъ духомъ, безошибочно поднялись мы до втораго этажа и очутились около двери, на которой было написано крупными буквами: ‘Ричардъ Карстонъ’

Я хотла-было постучать, но Ада полагала, что лучше повернуть рукоятку и войдти пряно.

Мы застали Ричарда за столомъ, на которомъ лежали кучи запыленныхъ бумагъ, мн казалось, что он очень-врно изображали умъ его въ теперешнемъ состояніи. Куда ни случилось мн взглянуть, я везд видла это магическое слово: процесъ по длу о Жарндисахъ, процесъ по длу о Жарндисахъ.

Онъ принялъ насъ очень-ласково я мы услись.

— Прійдите вы десятью минутами раньше, началъ онъ: — вы бы застали здсь Вудкаурта. Что это за славный малый! Онъ находитъ время заходить ко мн довольно-часто, между-тмъ, какъ другой бы на его мст, имя вполовину мене занятій, не нашелъ бы для пріятеля свободной минутки. Въ немъ столько доброты, столько неподдльнаго чувства, что, право мн кажется, онъ съ собою приноситъ и уноситъ радость.

‘Да благословитъ его Богъ, подумала я, за такое добросовстное исполненіе моей просьбы’.

— Онъ не такъ пылокъ, продолжалъ Ричардъ, обращаясь къ Ад и бросивъ грустный взглядъ на кучи бумагъ, разбросанныхъ передъ нимъ: — какъ я съ Волисомъ, но вдь онъ тутъ человкъ посторонній и не посвященъ въ эти тайны, мы съ Волисомъ проникли ихъ насквозь, разумется, а Вудкауртъ немного пойметъ въ этомъ лабиринт.

Взглянувъ на него, я замтила, какъ мутны и какъ впалы глаза его, какъ сухи и блдны его губы и какъ коротки и жолты ногти на пальцахъ его рукъ

— Скажите, Ричардъ, здсь не вредно жить? спросила я его.

— Какъ вамъ сказать, моя дорогая Минерва, отвчалъ Ричардъ, съ своимъ прежнимъ веселымъ смхомъ: — разумется, окрестности неочень-веселы, неочень-заманчивы и можете держать какое угодно пари, что солнечный лучъ не оснитъ жильцовъ этого закоулка и въ самый яркій лтній день, но квартира эта иметъ свои выгоды: она близка къ Оберканцеляріи и близка къ Волису.

— Быть-можетъ, удаленіе отъ того и другаго… начала-было я.

— Было бы для меня полезно? докончилъ Ричардъ мою мысль и заставилъ себя слегка улыбнуться: — я этому не удивляюсь: это справедливо, но удаленіе мое отъ этихъ предметовъ можетъ быть только однимъ путемъ… нтъ, лучшее казать: двумя путями — или окончаніемъ процеса, или моею смертью. Но мы кончимъ процесъ, моя милая, кончимъ процесъ.

Послднія слова онъ произнесъ, смотря на Аду, она спла рядомъ съ нимъ и спиною ко мн, такъ-что я не могла видть выраженія ея лица.

— Дла наши идутъ довольно-хорошо, продолжалъ Ричардъ.— Спросите Во лиса: онъ вамъ точно такъ отвтитъ, а онъ знатокъ. Поврите ли, мы не даемъ имъ покоя. Волисъ знаетъ вс ихъ плутни, вс ихъ увертки, и мы нападаемъ на нихъ со всхъ сторонъ, просто, не даемъ имъ времени одуматься. И вспомните слова мои: мы повернемъ по-своену это гнздо лни и вчнаго сна.

Надежды Ричарда были для меня хуже его отчаянія, въ-самомъ-дл, эти надежды, голодныя, слабыя, тощія, не были похожи на обыкновенныя надежды, въ нихъ отражалась какая-то утомительная борьба, въ нихъ было видно желаніе, которому никогда не суждено было исполниться. Къ-тому же эти неизгладимые слды боязни, сознанія своихъ заблужденій, такъ глубоко-выраженныя на его лиц, заставляли болзненно сжиматься мое сердце.

Я называю эти слды неизгладимыми, я была вполн уврена, что еслибъ этотъ несчастный процесъ кончился сію минуту, и съ самымъ блистательнымъ успхомъ, на лиц Ричарда осталась бы эта плачевная завса, которая теперь его покрывала.

— Наша милая ттушка Дердонъ, говорилъ Ричардъ (Ада все еще молчала и сидла неподвижно): — ничего не измнилась на мои глаза: то же милое, доброе, сострадательное лицо, которымъ я привыкъ любоваться въ былые дни.

— Полно, полно, несовсмъ то же, отвчала я, смясь и покачивая головой.

— Нтъ, совершенно и безъизмнно то же, говорилъ Ричардъ своимъ дружескимъ голосомъ и взявшись за руки съ тою братскою любовью, которая не измнилась въ немъ ни на волосъ: — и я не могу притворяться при ней. Я скажу ей прямо, что этотъ несчастный процесъ приводитъ меня въ отчаяніе, я упадаю духомъ и рдко-рдко обманчивый лучъ надежды блеснетъ нередо мною. Но что длать! надо работать и трудиться неутомимо. Я очень, очень-измученъ, сказалъ онъ, тихо опустивъ мою руку, и сталъ ходить по комнат.

Сдлавъ нсколько шаговъ взадъ и впередъ, онъ тяжело опустился на сосу.

— Я ужасно утомленъ, говорилъ онъ: — ужасно-утомленъ. Это тяжелая, очень-тяжелая работа.

Говоря эти слова какимъ-то глухимъ и таинственнымъ голосомъ, онъ склонилъ голову на руку и печально смотрлъ въ полъ. А моя милочка сняла съ себя шляпу, стала передъ нимъ на колни, распустивъ свои золотистыя кудри, и нжно обнявъ его руками, смотрла на меня такимъ взоромъ, въ которомъ вся любовь, вся преданность свтились самымъ-яркимъ лучомъ.

— Милая Эсирь, сказала она мн: — я не пойду больше домой.

Я стояла передъ ней, не понимая, въ чемъ дло.

— Да, милая Эсирь, я не пойду отсюда, я останусь здсь съ моимъ милымъ и несравненнымъ мужемъ. Мы женаты ужъ два мсяца. Ступай домой одна, Эсирь, а я… я останусь здсь.

Съ этими словами милочка моя прижала голову его къ своей груди и начала перебирать его волосы. И если когда-нибудь случалось мн видть любовь, которую могла поколебать только одна смерть, такъ — въ эту минуту.

— Разскажи Эсири, моя дорогая, говорилъ Ричардъ, обращаясь къ Ад: — разскажи ей все, к4къ было.

Я прижала ее къ сердцу и мы об молчали. На что мн было ея признанье? Я была счастлива, чувствуя ея горячее дыханіе на моихъ щекахъ.

— Душа моя, говорила я: — бдная, бдная двушка!

Я очень любила Ричарда, но то впечатлніе, которое производилъ онъ на меня своими занятіями, состояніемъ своего духа, заставляли меня горячо сожалть объ Ад.

— Эсирь, простишь ли ты мн мой поступокъ? Проститъ ли мн его мой братецъ Джонъ?

— Другъ мой, сказала я: — сомнваться въ доброт его сердца, значитъ мало цнить его, значитъ быть къ нему несправедливой, что же касается до меня… Что мн оставалось? За что мн было сердиться? Что мн было простить?

Я осушила заплаканные глазки моей милочки, сла на софу между ней и Ричардомъ и предалась воспоминаніямъ о той незабвенной для меня ночи, когда, сила точно также втроемъ, они повряли мн свою тайну, тайну взаимной любви… А теперь они разсказывали мн какъ они обвнчались.

— Все что я имю, Эсирь, принадлежитъ Ричарду, говорила Ада: — но онъ отвергалъ мое предложеніе, онъ ничего не хотлъ изъ того, что называлъ моимъ. Что же мн оставалось длать? Одно только: выйдти за него замужъ — и я вышла и люблю его страстно!

— А вы чудная тетушка Дердонъ были такъ завалены дломъ, что нечего было мшать вамъ разсказами о нашихъ планахъ, говорилъ Ричардъ: — къ-тому же это не была обдуманная заране, долго-взлелянная мысль. Однажды утромъ мы пошли гулять, какъ брать ‘ сестра, я вернулись домой ужъ обвнчанныя.

— И посл этого Эсирь, говорила моя милочка: — я все думала какъ бы разсказать теб, какъ бы устроить все къ лучшему. Иногда мн казалось, что я должна тотчасъ же сознаться передъ тобою, иногда же, напротивъ, я думала, что всего лучше скрыть какъ отъ тебя, такъ и отъ братца Джона, и я терялась въ мысляхъ и не знала, что длать.

О, сколько во мн оставалось еще надменности! Я все думала, что Ада печалилась обо мн, и мн не приходило въ голову, что, кром судьбы моей, могутъ занимать Аду и другія мысли. Не знаю, что я говорила имъ въ эти минуты, я и грустила за нихъ и радовалась ихъ любви ко мн, гордилась ихъ взаимной любовью и сожалла ихъ, словомъ: никогда не ощущала я въ душ моей такихъ противоположныхъ чувствъ въ одно и то же время, такихъ радостныхъ и вмст съ тмъ тяжкихъ мыслей, но не затмъ я здсь, чтобъ омрачить ихъ радость — нтъ, я не должна этого длать.

Мало-по-малу я заставила себя успокоиться и съ удовольствіемъ смотрла, какъ достала Ада обручальное кольцо, цаловала его и надла на палецъ. Я сказала ей, что она носила это кольцо и дома, только, когда не было свидтелей.

— Откуда ты это узнала, Эсирь? съ удивленіемъ спросила меня моя милочка. Я разсказала имъ, какъ однажды ночью замтила, что Ада хоронила ручку свою подъ изголовье, потомъ они снова разсказали мн о своей тайной женитьб, и опять т же разнородныя чувства встревожились въ моемъ сердц, и опять надо было мн унимать ихъ.

Такъ прошло наше свиданіе и настала минута разлуки, это была одна изъ худшихъ минутъ сегодняшняго дня: милочка моя совершенно упала духомъ, она повисла у меня на ше, называла меня самыми нжными именами и плакала горько, горько, разставаясь со мною. Ричардъ былъ нелучше ея. Но всхъ хуже была я, я бы готова была залиться горючими слезами, готова была бы упасть безъ чувствъ, еслибъ не сказала себ: ‘смотри, Эсирь, берегись терять присутствіе духа, иначе я никогда не буду говорить съ тобою ни одного слова! ‘

— Возьмите, Ричардъ, говорила я: — возьмите, ради Бога, вашу жену, я право не видывала такой женщины: она васъ ни капли не любитъ, а между-тмъ я ее держала крпко въ своихъ объятіяхъ и слезы висли на моихъ рсницахъ.

— Даю валъ слово, продолжала я: — что вернусь очень-скоро и до-тхъ-поръ буду всякій день являться въ гостинниц Саймондъ, пока не наскучу своимъ присутствіемъ. Я не прощаюсь съ вами,

Ричардъ: скоро увидимся.

Я передала ему мою милочку и хотла-было уйдти, но не могла не бросить еще взгляда на ея прекрасное личико — такъ трудно мн было отъ нея оторваться.

— Боюсь, что я вамъ надола, сказала я: — и несмотря на то, что вы, кажется, не прочь отъ моихъ визитовъ, все-таки я не ршусь во зло употреблять ваше снисхожденіе. Ада взглянула на меня, улыбаясь сквозь слезы, я еще разъ прижала ее къ своему сердцу, еще разъ, послдній разъ, поцаловала ее и, смясь, побжала въ двери.

Но, Боже, какъ я плакала, спускаясь съ лстницы! Мн казалось, что Ада для меня потеряна безвозвратно, мн такъ было тяжело идти домой, зная наврное, что тамъ не увижу боле моей милой подруги, что тамъ буду одинока!.. Я не могла идти, прислонилась въ углу и слезы градомъ, градомъ лились изъ глазъ моихъ.

Но мало-по-малу я успокоилась, сла въ карету и пріхала домой. Опекуна моего не было дома: онъ пошелъ навстить того мальчика, котораго я нашла въ Сент-Альбанс, онъ и теперь былъ при смерти боленъ, даже въ это время его не было въ-живыхъ, какъ я узнала впослдствіи. Одна, на свобод, я долго не могла остановить слезъ.

И весьма-натурально: можно ли было такъ легко и въ нсколько часовъ привыкнуть къ разлук съ моей милочкой, посл столькихъ лтъ жизни подъ одной крышей? Мн какъ-то было неловко безъ нея, я привыкла не только быть всегда съ ней вмст, но и заботиться о ней, такъ-что я ршительно не могла удержаться, чтобъ еще вечеромъ не сходить на Сайнондово Подворье, хотя только для-того, чтобъ взглянуть на т окны, въ которыхъ виднъ свтъ изъ ея комнаты.

Разумется, это было ребячество съ моей стороны, но тогда, Aа сказать правду, и теперь я не смотрю такъ строго на этотъ поступокъ. Я взяла съ собою Черли и мы пошли. На улицахъ было темно, когда мы подходили къ тому дому, гд такъ еще недавно поселилась моя милочка, и я увидла свтъ сквозь желтыя занавсы окна. Раза три или четыре прошла я, смотря на этотъ магическій свтъ, и вдругъ увидала мистера Волиса, выходившаго изъ своей конторы, онъ также украдкою бросилъ взглядъ на т окна, которыя приковывали меня, и его мрачная, черная фигура совершенно гармонировала съ моими мыслями, я думала объ Ад, думала о Ричард и мн показалось, что они окружены стнами тюрьмы.

Кругомъ все было тихо, и я подумала, что, незамчанная, могу пробраться наверхъ, на лстницу. Я оставила Черли и, не заботясь о лучахъ свта, падавшихъ на меня съ уличнаго фонаря, подошла къ ихъ двери, и при этой тишин мн показалось, что я слышу звуки ихъ голосовъ, и я приложила губы свои къ замочной скважин, цалуя мысленно мою милочку и, успокоясь, сошла внизъ.

Я не видала Ады, но прогулка моя на Саймондово Подворье сдлала мн добро: я была спокойне духомъ и легче могла переносить разлуку съ моей милочкой. Мн казалось, что эти нсколько минутъ я провела съ ней вмст, любовалась ея миленькимъ личикомъ и слышала ея серебристый голосокъ.

Опекунъ мой былъ ужь дома и задумчиво стоялъ у темнаго окна. Когда я вошла, онъ какъ-будто развеселился, подошелъ къ своему стулу, и я сла рядомъ съ нимъ.

— Ты плакала тетушка Дрдонъ? сказалъ онъ мн.

— Вы угадали, опекунъ мой, я дйствительно плакала. Ада въ такомъ отчаяніи, въ такомъ гор, что вы не поврите, добрый опекунъ мой…

— Она вышла замужъ, моя милая?

Я разсказала ему все и прибавила, что первое ея желаніе: испросить у него прощеніе.

— Объ этомъ ей нтъ надобности и безпокоиться, сказалъ онъ.— Да благословитъ Богъ какъ ее, такъ и ея мужа!

Но тмъ не мене первое впечатлніе его было подобно моему.

— Бдная, бдная двушка! сказалъ онъ: — бдный Рикъ, бдная Ада!…

Нсколько минутъ прошло въ молчаніи, наконецъ, опекунъ мой сказалъ со вздохомъ:

— Да, моя милая, Холодный Домъ пустетъ.

— Но вы забыли о его хозяйк, добрый опекунъ мой, скрпя сердце, ршилась я сказать, замтивъ грусть, выражавшуюся въ его глазахъ: — поврьте, она всячески будетъ стараться доставить всевозможное удовольствіе его владтелю.

— И она успетъ въ этомъ, душа моя, успетъ.

Письмо, о которомъ я ужь говорила, не измнило нисколько нашихъ отношеній, только съ-тхъ-поръ я стала садиться всегда рядомъ съ моимъ опекуномъ.

Опекунъ мой глядлъ на меня съ своей обыкновенной, отеческой нжностью, попрежнему положилъ онъ свою руку на ною и сказалъ опять:

— И она успетъ въ этомъ, но все-таки Холодный Домъ пустетъ, ттушка Дрдонъ.

Мн-было досадно, что объ этомъ предмет мы боле не сказали ни слова, это тревожило меня. Мн казалось, что я не выполнила всего того, чмъ хотла быть, принеся отвтъ опекуну моему.

ГЛАВА LII.
Упрямство.

Однажды утромъ, въ то время, какъ мы садились завтракать, къ намъ поспшно вошелъ мистеръ Вудкауртъ, онъ разсказалъ, что въ город разнесся слухъ о страшномъ убійств, что мистеръ Джорджъ, по подозрнію въ преступленіи, захваченъ и посаженъ въ тюрьму и что сэръ Лейстеръ Дедлокъ общалъ большую награду тому, кто откроетъ преступника. Пораженная такимъ неожиданнымъ извстіемъ, я сначала не могла понять причины участія къ убитому со стороны баронета, но когда я узнала, что убитый былъ адвокатъ сэра Лейстера, мысль объ ужас, который внушалъ моей матери человкъ этотъ, невольно бросилась мн въ голову.

Всть о неожиданной и насильственной смерти человка, къ которому мать моя съ-давнихъ-поръ питала чувства непреоборимаго ужаса, человка, который смотрлъ на нее съ недовріемъ и подозрніемъ, слдя за каждымъ ея движеніемъ, за каждымъ ея словомъ, какъ опасный и тайный врагъ, потрясла меня очень-сильно. Но первая мысль моя была не о немъ — нтъ, я думала о моей бдной матери.

Тяжело подумать, что есть люди, извстіе о смерти которыхъ не расшевелитъ въ душ сожалнія! Мать моя, я знаю, безъ горя и безъ ужаса выслушала о кончин стараго адвоката.

Мысль эта невольно увеличивала непріятныя ощущенія и страхъ, которые возбуждало во мн имя убитаго. Я такъ была взволнована, что только спустя нсколько времени въ-состояніи была слдить за разговоромъ мистера Вудкаурта съ опекуномъ моимъ. Они говорили о мистер Джордж, о томъ впечатлніи, которое производилъ на всхъ насъ этотъ добрый, честный солдатъ, и что подозрніе его въ смертоубійств врядъ-ли можно считать основательнымъ.

Опасеніе за судьбу отставнаго кавалериста сосредоточило на немъ все мое вниманіе.

— Добрый опекунъ мой, сказала я: — уже-ли вы думаете, что мистеръ Джорджъ убійца?

— Нтъ, другъ мой, нтъ! отвчалъ онъ: — я не могу представить себ, чтобъ этотъ человкъ, столько откровенный и добросердечный, соединяющій въ себ съ силою великана кротость младенца, могъ быть способенъ къ преступленію, я не могу этому поврить, ршительно не могу.

— И я тоже, говорилъ мистеръ Вудкауртъ: — однако несмотря на все хорошее мнніе, которое мы о немъ имемъ, нельзя не сознаться, что улики противъ него имютъ нкоторую основательность. Онъ ненавидлъ покойника и никогда не скрывалъ своихъ чувствъ, они не разъ бранились между собой, не разъ адвокатъ называлъ его разбойникомъ, злодемъ, способнымъ на всякое преступленіе, и наконецъ самъ мистеръ Джорджъ признается, что былъ одинъ-одинхонекъ въ томъ мст, гд произошло убійство. Я съ своей стороны считаю его столько же невиннымъ въ этой смерти, какъ самого себя, но для людей, незнающихъ его, эти улики, какъ я сказалъ, могутъ имть нкоторое основаніе.

— Вы правы, говорилъ опекунъ мой: — и мы оказали бы ему плохую услугу, моя милая, прибавилъ онъ, обращаясь ко мн:— еслибъ вздумали смотрть легко на эти улики.

Я, разумется, чувствовала, что мы должны были сознавать не только передъ собой, но и передъ другими всю важность обвиняющихъ его обстоятельствъ, однакожъ я знала (и не могла удержаться, чтобъ не высказать моей мысли), что подозрніе, тяготющее надъ Джорджемъ, не заставитъ насъ отвернуться отъ него при этомъ критическомъ положеніи.,

— Боже сохрани! возразилъ мой добрый опекунъ: — мы будемъ помогать ему, какъ онъ помогалъ этимъ двумъ бднымъ существамъ, которыхъ теперь ужъ нтъ на свт. Онъ намекалъ на мистера Гредли и на несчастнаго Джо, которымъ мистеръ Джорджъ давалъ у себя убжище.

Мистеръ Вудкауртъ разсказалъ намъ, что работникъ кавалериста, пробгавъ, какъ сумасшедшій, цлую ночь по улицамъ, приходилъ рано утромъ къ нему, что мистеръ Джорджъ заботится боле всего о томъ, чтобъ мы не сочли его преступникомъ, что онъ поручилъ своему врному Филю, въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, какія только зналъ, уврить насъ въ его совершенной невинности, и что Филь успокоился только тогда, когда получилъ общаніе, что его порученіе непремнно будетъ передано Мамъ безотлагательно. Теперь же, прибавилъ мистеръ Вудкауртъ: — я имлъ намреніе отправиться и навстить заключеннаго.

Добрый опекунъ мой, разумется, не могъ отказать себ въ удовольствіи идти вмст съ мистеромъ Аланомъ Byдкауртомъ. Кром расположенія моего къ отставному кавалеристу и его расположенія ко мн, это происшествіе имло для меня еще личной интересъ, о которомъ зналъ только мой добрый опекунъ. Смерть адвоката близко до меня касалась. Открытіе истины и освобожденіе невиннаго отъ подозрній было для меня дломъ чрезвычайно-важнымъ, потому-что подозрніе, сдланное хотя и несправедливо, можетъ имть также вредныя послдствія. Словомъ: я сочла своею обязанностью навстить Джорджа. Мой добрый опекунъ не воспротивился этому желанію и мы отправились.

Мы пришли въ большую тюрьму съ множествомъ дворовъ и корридоровъ, которые были однообразно устроены. Проходя по нимъ, я поняла, что заключенные, сидя безвыходно нсколько лтъ за этими голыми стнами, привязывались, какъ мн случалось читать, къ какому-нибудь деревцу, къ травк. Въ отдленіи со сводами, имвшемъ крпкія желзныя ршетки въ окнахъ, обитыя желзомъ двери, которыя казались еще черне отъ ярко-выбленныхъ стнъ, въ этомъ отдленіи, очень-походившемъ на погребъ, устроенный поверхъ земли, нашли мы кавалериста, стоящаго въ углубленіи. Онъ сидлъ на скамейк, и всталъ только тогда, когда двери завизжали на своихъ желзныхъ петляхъ.

Увидвъ насъ, онъ сдлалъ шагъ впередъ своей обыкновенной тяжелой поступью, потомъ остановился и холодно поклонился намъ, но замтивъ, что я подходила ближе къ нему и протягивала руку, онъ понялъ причину нашего посщенія.

— Теперь легко на душ, увряю васъ, миссъ, и джентельмены, сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ и дружески кланяясь намъ: — вы здсь — и мн все-равно, какъ бы дло мое ни кончилось.

Трудно было принять его за заключеннаго: по его спокойствію, по его воинственной осанк, онъ скоре походилъ на тюремнаго сторожа.

— Для леди здсь еще хуже, чмъ у меня въ галере для стрльбы, сказалъ мистеръ Джорджъ: — но я знаю, миссъ Сомерсонъ извинитъ эти неудобства. Онъ подвелъ меня къ скамейк, которую занималъ самъ, и я сла на нее, къ величайшему для него удовольствію.

— Благодарю васъ, миссъ, сказалъ онъ мн.

— Мистеръ Джорджъ, началъ опекунъ мой: — мы не требуемъ отъ васъ новыхъ доказательствъ въ вашей невинности, и я убжденъ, что и вы съ своей стороны не будете требовать отъ насъ увреній въ нашемъ о васъ добромъ мнніи. Мы пришли единственно съ той цлью, чтобъ повидать васъ.

— Благодарю васъ, сэръ, отъ всей души благодарю. Еслибъ и былъ преступникъ, право, посл того, что вы для меня длаете, не могъ бы прямо смотрть вамъ въ глаза. Я некраснорчивъ, сэръ, я не краснорчивъ, миссъ Сомерсонъ, но чувствую глубоко, очень-глубоко…

Онъ приложилъ руку къ широкой груди своей и на минуту склонилъ передъ нами голову. Въ этомъ простомъ, безъискусственномъ жест было много трогательнаго.

— Скажите откровенно Джорджъ, говорилъ опекунъ мой: — не можемъ ли мы сдлать что-нибудь для вашего комфорта?

— Для чего?.. спросилъ онъ, откашливаясь.

— Для вашего комфорта. Не можетъ ли что-нибудь облегчить непріятность вашего заключенія?

— Очень-благодаренъ, сэръ, возразилъ Джорджъ подумавъ немного: — но изволите видть: табакъ здсь запрещенъ, стало-быть, мн и желать нечего.

— Если впослдствіи вамъ что-нибудь понадобится, дайте намъ знать объ этомъ сейчасъ же.

— Благодарю васъ, сэръ. Но я думаю, замтилъ мистеръ Джорджъ, съ откровенной улыбкой, мелькнувшей на загорломъ лиц его: — что человкъ, который былъ такимъ бродягой на бломъ свт, какъ а, можетъ легко свыкнуться и съ этимъ мстомъ.

— Теперь поговоримте о вашемъ дл, замтилъ ной опекунъ.

— Пожалуй, сэръ, возразилъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на груди своей совершенно-спокойно и даже съ нкоторымъ любопытствомъ.

— Въ какомъ оно теперь положеніи?

— Да оно, сэръ, теперь кажется въ допросахъ. Бккетъ, изволите видть, находитъ, что обвиненія пока недостаточны, не знаю чего ему еще нужно. Впрочемъ, этотъ человкъ съуметъ все пополнить, какъ слдуетъ, я на этотъ счетъ совершенно-спокоенъ.

— Но что съ вами, Джорджъ, воскликнулъ опекунъ мой съ нкоторой горячностью, свойственной его характеру: — Вы говорите о себ, какъ о совершенно-постороннемъ лиц?

— Что жъ тутъ худаго, сэръ? сказалъ мистеръ Джоржъ: — Благодарю васъ за ваше расположеніе, но при всемъ томъ никакъ не могу думать, чтобъ честный человкъ долженъ былъ размозжить себ голову о стну, если на него взваливаютъ напраслину.

— Слова ваши нкоторымъ образомъ справедливы, возразилъ опекунъ мой, успокоившись.— Но, мой милый мистеръ Джорджъ, и невинный человкъ долженъ принять вс мры, необходимыя для своей защиты.

— Правда, сэръ. Я такъ и сдлалъ: я сказалъ магистрату: джентльмены, я такъ же невиненъ въ этомъ дл, какъ вы сами. Показанія, которыя вы имете противъ меня, врны, больше я ничего не знаю. Вотъ и все. Больше я ничего сказать и не могу. Это истинная правда.

— Эти слова, однакожъ, недостаточны, возразилъ опекунъ мой.

— Уже-ли недостаточны, сэръ? Это худо, замтилъ мистеръ Джорджъ спокойнымъ и веселымъ голосомъ.

— Вамъ нуженъ адвокатъ, продолжалъ мой добрый опекунъ: — и мы постараемся съискать для васъ самаго лучшаго.

— Увольте, увольте, сэръ! сказалъ мистеръ Джорджъ, отступивъ нсколько шаговъ назадъ:— я вамъ очень-обязанъ… но… адвоката не нужно.

— Вы не хотите имть адвоката?

— Да, сэръ, не хочу, и мистеръ Джорджъ самымъ выразительнымъ образомъ потрясъ головой.

— Почему жъ вы не хотите?

— Не люблю этого народа, очень не люблю. Гредли тоже не очень ихъ жаловалъ и, извините меня, сэръ, я думаю, что и вы не совсмъ къ нимъ расположены.

— Это, впрочемъ, государственная должность, говорилъ мой опекунъ, не зная, что отвчать: — это государственная должность, Джорджъ.

— Будто бы, сэръ? возразилъ кавалеристъ.— Я въ этихъ должностяхъ понимаю только одно, что вс эти адвокаты самыя несносныя піявки:

Онъ измнялъ свое положеніе, оперся одною рукою о столъ, другую заложилъ себ за спину, какъ человкъ, никогда неколеблющійся въ однажды-принятомъ ршеніи. Тщетно старались мы вс трое убдить его перемнить свой образъ мыслей. Онъ слушалъ насъ съ такой кротостью, которая чрезвычайно шла къ его массивному сложенію, но, сказать откровенно, вс наши доводы сдлали на него точно столько же впечатлнія, сколько на стны его тюрьмы.

— Я прошу васъ, подумайте еще разъ обо всемъ этомъ, мистеръ Джорджъ, сказала я.— Не-уже-ли вы никакого не имете желанія, относительно вашего дла?

— Я желалъ бы, миссъ, чтобъ меня судили военнымъ судомъ, возразилъ онъ: — но, сколько мн извстно, это совершенно-невозможно. Если вы будете такъ добры и подарите мн нсколько минутъ, то я постараюсь растолковать вамъ, сколько могу ясне, то, что я думаю.

Онъ посмотрлъ на каждаго изъ насъ поочереди, повернулъ головою, какъ-будто поправляя узкій воротникъ своего мундира, и началъ посл краткаго размышленія:

— Видите ли, миссъ, меня схватили, сковали и привели сюда. Я заклейменъ, обезчещенъ и сижу здсь. Бккетъ обшарилъ сверху до низу мою галерею для стрльбы. Добро мое — его хоть у меня и немного — разлетлось впухъ и впрахъ, а я сижу здсь да посиживаю. Оно бы, знаете, и ничего: квартира, какъ квартира, да только сижу-то я безвинно, и не сидть бы мн, еслибъ съ-молоду я не велъ бродяжнической жизни и не слонялся бы взадъ и впередъ. Что жъ длать, прошлаго не воротишь. Теперь надо подумать о будущемъ.

Онъ отеръ загорлый лобъ свой, задумался на-минуту и сказалъ, весело улыбаясь:— я, изволите видть, небольшой руки ораторъ, мн нужно прежде подумать да и подумать о томъ, что хочу сказать. И подумавши нсколько минутъ, онъ взглянулъ на насъ н продолжалъ.

— Что тутъ прикажешь длать? Несчастный покойникъ былъ самъ адвокатъ и крпко держалъ меня въ своихъ когтяхъ. Только не хочется шевелить его костей, а то сказалъ бы, что онъ былъ не человкъ, а демонъ. Вотъ потому-то я и не люблю ихъ братіи, и не водись я съ ними, не сидть бы мн здсь, поврьте, не сидть. Но не въ томъ дло, положимъ, что я дйствительно убилъ его, положимъ, что я всадилъ ему въ грудь пулю изъ того самаго пистолета, который Бккетъ нашелъ въ моей квартир, еще поостывшимъ посл выстрла, что видитъ Богъ, онъ могъ бы найдти у меня каждый день съ-тхъ-поръ, какъ галерея принадлежитъ мн. Что жъ оставалось бы мн длать — взять адвоката ?

Онъ остановился, потому-что услышалъ снаружи шумъ ключа и запоровъ, и началъ продолжать рчь свою не прежде, какъ дверь растворилась и затворилась снова — съ какой цлью, я сейчасъ объ этомъ скажу.

— Я бы взялъ, пожалуй, адвоката, и онъ началъ бы (какъ мн часто приводилось читать въ газетахъ): ‘мой кліентъ ничего не говоритъ, мой кліентъ думаетъ самъ защищаться’, мой кліентъ то, мой кліентъ с… и городилъ бы всякую чепуху. Но моему мннію, народъ этотъ не иметъ обыкновенія дйствовать прямо и не думаетъ, чтобъ такъ могли дйствовать и другіе. Положимъ теперь, что я невиненъ, и тоже возьму адвоката. Вроятно, возможность преступленія покажется ему естественною столько же, сколько и невозможность, даже, можетъ-быть, онъ скоре почтетъ меня виновнымъ. Что жь сдлалъ бы онь какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случа ? Онъ сталъ бы защищать меня какъ виновнаго, зажалъ бы мн ротъ, сказалъ бы мн, чтобъ я себя не компрометировалъ, оставилъ бы нкоторыя подробности въ тни, изорвалъ бы въ мелкіе клочки показанія свидтелей, надлалъ бы разныхь кляузъ и, можетъ-быть, потребовалъ бы моего освобожденія! Но, миссъ Сомерсонъ, мн бы хотлось избжать всхъ этихъ дрязгъ. Я лучше соглашусь, чтобъ меня повсили, только по-моему… Извините, что я говорю при васъ такія непріятныя вещи.

Онъ такъ разгорячился и такъ вошелъ въ предметъ свой, что могъ говорить ужъ безъ остановки.

— Лучше соглашусь, чтобъ меня повсили. И пусть ихъ повсятъ. Я не имю намренія сказать (онъ посмотрлъ на всхъ васъ поочередно, подпираясь своей мощною рукою и насупивъ свои густыя брови), что повситься мн будетъ пріятне, чмъ кому другому. Но вотъ въ чемъ дло: я долженъ или выйдти совершенно-чистымъ, или отправиться на вислицу. Поэтому, когда я слышу, что противъ меня приводятъ какое-нибудь показаніе и вижу, что оно врно, я и говорю имъ, что оно врно. Если они мн скажутъ, что слова мои послужатъ новымъ показаніемъ противъ меня же, я скажу имъ, что и это по-моему врно. Если они не могутъ оправдать меня по-справедливости, то и никакъ не могутъ оправдать, а если и оправдаютъ, то такое оправданіе будетъ въ глазахъ моихъ хуже фальшивой ассигнаціи.

Сдлавъ два-три шага по каменному полу, онъ подошелъ снова къ столу и докончилъ свои доказательства.

— Благодарю васъ, миссъ Сомерсонъ, и васъ обоихъ, джентльмены, чувствительно благодарю за ваше вниманіе. Но нотъ какъ понимаетъ эти вещи палашомъ выкроенный умъ солдата. Я велъ хорошую жизнь только пока служилъ. Если теперь дло пойдетъ худо, такъ пожну, что посялъ. Какъ-скоро я оправился отъ перваго, удара, помирился съ мыслью, что меня считаютъ за убійцу — нашъ братъ, бродяга, испытавшій такъ иного дурнаго въ жизни, скоро оправляется отъ всякихъ ударовъ — дошелъ я мало-во-малу до тхъ мыслей, которыя изложилъ передъ вами. При нихъ и останусь. У меня нтъ родныхъ, я никому не длаю стыда, ничьего не раздираю сердца… Вотъ все, что чувствую.

Въ растворившуюся передъ этимъ дверь (о чемъ я ужь говорила) вошелъ мужчина, тоже изъ военныхъ, только на первый взглядъ мене-пріятной наружности, чмъ мистеръ Джорджъ, и вмст съ нимъ вошла загорвшая, свтлоглазая, здоровая женщина съ корзиною въ рукахъ. Съ самаго появленія своего они внимательно вслушивались во все, что говорилъ Джорджъ. Кавалеристъ встртилъ ихъ доврчивымъ взглядомъ и дружескимъ киваніемъ головы, не прерывая, впрочемъ, своей рчи для особеннаго привтствія, Окончивъ спичъ, онъ пожалъ имъ дружески руки и сказалъ: — Это мой старый сослуживецъ, Матвй Багнетъ, а это жена его, мистриссъ Багнетъ.

Мистеръ Багнетъ отвсилъ военный поклонъ, а мистриссъ Багнетъ сдлала книксенъ.

— Мои истинные, закадычные друзья, сказалъ мистеръ Джорджъ:— изъ ихъ дома я былъ взятъ подъ стражу.

— Съ подержаной віолончелью, прибавилъ мистеръ Багнетъ, сердито покачавъ головою:— хорошаго тона. Для пріятеля, который не смотритъ на деньги… гм…

— Матъ, сказалъ мистеръ Джорджъ: — ты все слышалъ, что и говорилъ этой леди и этимъ обоимъ джентльменамъ: ты врно со мною согласенъ.

Посл нкотораго размышленія, мистеръ Багнетъ предоставилъ ршеніе этого вопроса жен своей: — Старуха, сказалъ онъ: — выскажи ему.

— Эхъ Джорджъ, воскликнула мистриссъ Багнетъ, разбирая свою корзину, заключавшую въ себ кусокъ холодной свинины, немножко чаю и сахару и полхлба: — разумется, Матъ съ вами несогласенъ: съ-ума сойдешь, выслушавъ васъ. Вы не хотите оправдаться яи этакъ, ни такъ. Что это за капризы? Это глупость, сумасбродство. Джорджъ!

— Не ворчите на меня мистрисъ Багнетъ, сказалъ кавалеристъ:— я ужь и такъ довольно-несчастливъ.

— Убирайтесь съ вашимъ несчастьемъ! Воскликнула мистриссъ Багнетъ: — хоть бы оно научило васъ уму-разуму. Не вкъ же, право, городить вздоръ. Поврите ли, что безсмыслицы, которыя вы говорили при этой честной компаніи, заставили меня краснть такъ, какъ я отродясь не краснла. Адвоката? Боже мой! да кабы только у семи нянекъ не было дитя безъ глазу, такъ я бы на вашемъ мст взяла і дюжину адвокатовъ, еслибъ только этотъ джентельменъ предложилъ! мн ихъ.

— Очень, очень-умная женщина! сказалъ мой добрый опекунъ: — я надюсь, что вы уговорите его, мистриссъ Багнетъ.

— Его уговорить, сэръ! возразила она. Боже сохрани! Вы не знаете его, сэръ. Посмотрите — и мистриссъ Багнетъ ставитъ свою корзинку и указываетъ на кавалериста обими своими загорвшими руками: — посмотрите только на него: онъ такой упрямый, такой настойчивый, какого и днемъ съ огнемъ не отъищешь. Вы скоре поднимете своими собственными руками сорока-восьми-пудовую гирю на плечи, чмъ заставите его выбросить изъ головы этотъ хламъ. Боже мой! разв я его не знаю. Разв я не знаю васъ, Джорджъ? Двадцать лтъ я васъ знаю такимъ! Не разувришь его, сэръ, не разувришь!

Дружелюбное негодованіе мистриссъ Багнетъ производило замчательное впечатлніе на ея мужа, онъ кивалъ не одинъ разъ кавалеристу головой, для возбужденія его вниманія. Мистриссъ Багнетъ, между-прочинъ, смотрла на меня пристально. По движенію глазъ ея, я замтила, что она чего-то отъ меня хочетъ, но чего именно — я не могла понять.

— Я ужь давнымъ-давно махнула на васъ рукой, старый товарищъ, сказала мистрисъ Багнетъ, обдувая съ свинины пыль, причемъ снова посмотрла на меня: — и еслибъ эта леди и эти джентельмены знали васъ такъ же, какъ знаю я, такъ и они отказались бы уговаривать васъ. Коли не заупрямитесь скушать кусочекъ-другой вмсто обда, такъ вотъ вамъ.

— Благодарю васъ, я помъ съ удовольствіемъ.

— Въ-самомъ-дл? сказала мистриссъ Багнетъ, продолжая ворчатъ добродушно: — это меня удивляетъ. Какъ это вы не ршились умереть съ голоду. Это было бы на васъ похоже. Можетъ-быть вы теперь и это заберете себ въ голову. Она опять на меня посмотрла, и тутъ я поняла изъ взоровъ ея, которые она бросала поперемнно то на меня, то на дверь, что она желаетъ, чтобъ мы ушли и на улиц у тюрьмы подождали ее, также знаками я сообщила объ этомъ доброму опекуну моему и мистеру Вудкаурту, И мы вышли изъ тюрьмы.

— Я надюсь, что вы одумаетесь и ршитесь на лучшее, мистеръ Джорджъ, сказала я: — въ слдующій разъ мы конечно найдемъ васъ благоразумне.

— Благодарне я не могу быть, миссъ Сомерсонъ.

— По-крайней-мр надюсь, найдемъ васъ мене-упрямымъ, сказала я: — и я прошу васъ подумать и о томъ, что объясненіе этой тайны и открытіе настоящаго убійцы очень-важны не только для васъ самихъ, но и еще для нкоторыхъ лицъ.

Онъ выслушалъ меня почтительно, однако не обративъ особеннаго вниманія на послднія слова, произнесенныя мной ужь на пути къ двери, нсколько отвернувшись отъ него, онъ пристально осматривалъ (какъ мн сказали посл) мой ростъ и станъ, которые внезапно поразили его.

— Странно! сказалъ онъ: — однако жь я не могу въ этомъ себя никакъ разуврить.

— Въ чемъ? спросилъ его добрый опекунъ мой.

— Да видите ли, сэръ, отвчалъ мистеръ Джорджъ: — когда несчастный случай, въ ту ночь какъ произошло преступленіе, привелъ меня на лстницу покойнаго, во мрак увидлъ я фигуру, такъ походившую на миссъ Сомерсонъ, что я чуть-чуть не заговорилъ съ ней.

При этихъ словахъ такой ужасъ обуялъ меня, какого я ни прежде, ни посл не ощущала и, вроятно, никогда не буду ощущать.

— Она, сэръ, спускалась съ лстницы въ то время, какъ я подымался, продолжалъ кавалеристъ: — и когда проходила мимо окна, освщеннаго луннымъ свтомъ, я замтилъ, что широкая, черная ея мантилья была обшита бахрамой. Это не иметъ никакого отношенія Къ моему длу, но миссъ Сомерсонъ мн показалась въ эту минуту такъ Похожей на ту фигуру, что я невольно припомнилъ это обстоятельство.

Я не могла ни различить, ни объяснить тхъ чувствъ, которыя теперь волновали меня, помню только, что неопредленное желаніе склонять Джорджа къ уясненію истины въ этомъ несчастномъ событія бдлалось еще сильне, хотя я даже не ршилась спросить себя, почему это такъ, и хотя я питала нкотораго рода убжденіе, что ни въ какомъ случа не могу имть никакой причины къ опасенію.

Мы вс трое оставили тюрьму и неподалеку отъ воротъ ея прохаживались взадъ и впередъ. Спустя очень-немного времени, увидли мы мистера и мистриссъ Багнетъ, которые шли къ намъ навстрчу. На глазахъ мистриссъ Багнетъ были слезы и лицо ея было блдно я взволновано.

— Изволите видть, миссъ, я не дала Джорджу замтить, что думаю о его дл, было первое ея слово, какъ только они подошли къ намъ: — но будетъ худо нашему старому товарищу, право худо.

— Этого не можетъ быть при попеченіи, осторожности и доброй помощи, сказалъ мой добрый опекунъ.

— Вамъ, сэръ, конечно это лучше извстно, возразила мистриссъ Багнетъ и утерла глаза полою своего сраго салопца: — но я очень боюсь за него. Онъ наскажетъ на себя чего и небывало. Господа присяжные поймутъ его не такъ, разумется, какъ мы съ Бакаутомъ. Къ-тому же, много обстоятельствъ говорятъ противъ него, много есть свидтелей, и мистеръ Бккетъ такая бестія…

— Подержанная віолончель. Игралъ, говоритъ, на флейт. Когда былъ ребенкомъ, торжественно прибавилъ мистеръ Багнетъ.

— Вотъ что я хочу сказать вамъ, миссъ, говорила мистриссъ Багнетъ:— когда я говорю ‘миссъ’, а говорю ко всей компаніи. Пройдемъ на-миутку сюда, за уголъ, и я вамъ сейчасъ скажу.

Мистриссъ Багнетъ поспшно отвела насъ въ отдаленное мсто и такъ запыхалась, что не могла выговорятъ и слова. Это заставило мастера Багнета сказать ей: ‘Ну, старуха, высказывай!’

— Вы должны знать, миссъ, продолжала она, развязывая ленты своей шляпки, чтобъ свободне отдышаться: — что легче снести съ мста Довер-Кестль, чмъ внушить Джорджу, что онъ говоритъ вздоръ. Ужъ у него такая натура. На него надо особенное средство, и я знаю какое.

— Вы перлъ между женщинами, сказалъ мой добрый опекунъ: — продолжайте!

— Я говорю вамъ, миссъ, продолжала она, взмахивая руками при каждомъ слов: — что онъ толкуетъ о родныхъ вздоръ. Они о немъ не знаютъ, а онъ знаетъ о нихъ. Онъ не разъ проговаривался мн, однажды и моему Вульвячу говорилъ о сдинахъ, да о гор, да з томъ, да о семъ. Бьюсь объ закладъ, что въ этотъ день онъ видлъ свою матъ. Она жива, и нужно ее привести сюда сейчасъ же. И мистриссъ Багнетъ тутъ же взяла въ ротъ нсколько булавокъ и начала кругомъ подшпиливать свое ялатье, такъ-что оно сдлалось чуть-чуть подлинне сраго салопца. Всю эту операцію она исполняла съ поразительною ловкостью к проворствомъ.

— Бакаутъ, сказала она, обращаясь къ мистеру Багнету: — присмотри за дтьми, старичина, и дай-ка мн зонтикъ. Я ду въ Линкольншайръ и привезу съ собою его старуху.

— Но, Боже мой! воскликнулъ мой добрый опекунъ, опустивъ руку въ карманъ: — Какъ вы отправитесь? Линкольншайръ не близко. Есть ли у васъ деньга?

Мистриссъ Багнетъ вытащила кожаный кошелекъ, развивала его, насчитала въ немъ два-три шиллинга и съ полнымъ самодовольствіемъ завязала его снова.

— Не заботьтесь обо мн, миссъ, я солдатка и привыкла путешествовать по-своему. Бакаутъ, старикъ мой, сказала она, цалуя своего мужа: — вотъ одинъ поцалуй теб, да три дтямъ, теперь я пойду въ Линкольншайръ за матерью Джорджа.— И въ-самомъ-дл, въ своемъ сромъ салопц и съ зонтикомъ, пошла она поспшными шагами, и пока мы въ изумленіи смотрли другъ на друга, она ужъ исчезла за угломъ.

— Мистеръ Багнетъ, сказалъ опекунъ мой: — не-уже-ли вы ее такъ отпустите?

— Ничего! отвтъ онъ: — изъ другой части свта такъ вернулась въ этомъ салопц и съ этимъ зонтикомъ. Когда старуха говорятъ ‘такъ’, такъ стало-быть такъ — вотъ и все.

— Значитъ, она въ-самомъ-дл честная и врная женщина, возразилъ мой добрый опекунъ: — и это, какъ-нельзя-больше говорятъ въ ея похвалу.

— Она сержантъ образцоваго батальйона, сэръ, сказалъ мистеръ Багнетъ, уходя и смотря на насъ черезъ плечо: — второй такой не отыщешь. Однако я объ этомъ при ней ни гу-гу! Дисциплина прежде всего — понимаете?

ГЛАВА LIII.
Слдъ.

При настоящихъ обстоятельствахъ, мистеръ Бккетъ и жирный указательный палецъ его совщаются безпрестанно. И это демонъ, а не малецъ! Когда у мистера Бойкота подъ-рукой важное дло, жирный указательный палецъ вступаетъ въ должность главнаго помощники. Приставитъ ли его мистеръ Бккетъ къ уху, онъ нашетываетъ ему тайны, еще неоткрытыя, приложитъ ли его къ губамъ, губы безмолвствуютъ, потретъ ли имъ носъ — и чутье длается тоньше собачьяго, погрозитъ ли имъ на преступника — и преступникъ во всемъ сознается. То-есть просто демонъ, а не палецъ. Авгуры храма слдственной полиціи, подмтивъ продолжительныя совщанія мистера Бккета съ его указательнымъ пальцемъ, предвщаютъ всегда недоброе.

Мистеръ Бккетъ самъ-по-себ только кроткій, умный наблюдатель человческой природы и вообще добродтельный философъ, неспособный строго осуждать людскіе промахи, онъ является въ безчисленное множество домовъ, прогуливается по множеству улицъ и, судя по вншности, прогуливается скоре отъ скуки, чмъ для какой-нибудь цли. Онъ въ самомъ радушномъ настроеніи относительно ближняго и готовъ осушить съ нимъ не одну дружескую чарку хмльнаго. Онъ щедръ въ подаяніяхъ, ласковъ въ обхожденіи, невиненъ въ разговор. Но въ тихомъ озер жизни указательный палецъ мистера Бккета — страшная шхера.

Время и мсто не существуютъ для мистера Бккета. Какъ человкъ, въ абстрактномъ значеніи этого слова, онъ можетъ быть, разумется, везд, но, несовсмъ какъ человкъ, является онъ тамъ, гд его и не ожидаешь. Напримръ:, сегодня вечеромъ его пожалуй увидишь среди гасильниковъ, развтвляющихся у порога городскаго отеля сэра Лейстера Дедлока, а завтра, чего добраго, рано утромъ онъ будетъ расхаживать по свинцовымъ крышамъ Чизни-Вольда, гд расхаживалъ старый адвокатъ, плоть котораго оцнена во сто гиней. Сундуки, столы, карманы — все, что принадлежало старому адвокату, ошаритъ и обнюхаетъ мистеръ Бккетъ, а часа черезъ два, глядишь, онъ сидитъ ужь въ квартир мистера Телькингорна и метитъ своимъ указательнымъ пальцемъ на указательный палецъ осанистаго римлянина.

Можетъ-быть верченье пальца и не согласуется вполн съ семейными наслажденіями, но за-то мистеръ Бккетъ и не отправляется домой въ настоящее время. Хотя, вообще говоря, мистеръ Бккетъ высоко цнитъ общество своей дражайшей половины, женщины, одаренной отъ природы слдственнымъ геніемъ, который, при удачныхъ обстоятельствахъ, могъ бы надлать чудеса, но, за неимніемъ практическихъ упражненій, остановился только на степени довольно-сильнаго дилеттантизма, однако жь въ настоящую минуту онъ добровольно лишаетъ себя этого высокаго наслажденія. Мистриссъ Бккетъ, съ своей стороны, вымщаетъ свое одиночество на своей жилиц (дам, къ-счастію, очень-любезной, въ которой она принимаетъ большое участіе) и тараторитъ съ ней безъ умолку.

Въ день похоронъ огромный създъ на поляхъ Линкольнской Палаты. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, присутствуетъ лично при церемоніи. Въ строгомъ смысл, истинно-огорченныхъ только четверо: самъ сэръ Лейстеръ, потомъ лордъ Дудль, Вильямъ Буффи и вялый кузенъ (что-то въ вид привска), но число безутшныхъ каретъ безконечно. Перство выражаетъ грусть свою невиданнымъ досел множествомъ цуговъ четыреконныхъ и шестиконныхъ. Столько гербовъ на кучерскихъ козлахъ и на дверцахъ каретъ, сколько можетъ собраться разв только тогда, если сама геральдика потеряетъ разомъ и мать и отца. Герцогъ Фудль шлетъ блистательныя дроги для персти и праха, дроги съ серебряными втулками для колесъ, съ патентованными осями послдняго усовершенствованія и съ тремя безмолвными, шестифутовой длины, плакальщиками. Кажется, вс знаменитые лондонскіе кучера облечены въ трауръ, и еслибъ ржавый покойникъ былъ охотникомъ до лошадей (что едва-ли возможно), то въ этотъ день кости его встрепенулись бы радостно.

Посреди заботливыхъ поставщиковъ похоронной церемоніи, посреди множества экипажей, посреди тысячи паръ ногъ, согбенныхъ подъ тяжестью горя, сидитъ мистеръ Бккетъ, притаясь въ углу одной изъ неутшныхъ каретъ, и спокойно наблюдаетъ изъ-за занавсокъ стекла за жужжащею толпою. Глазъ его зорокъ, очень-зорокъ. И куда бы ни смотрлъ онъ, сквозь стекла кареты, на окна и домовъ, на движущуюся ли толпу, ничто не ускользнетъ отъ этого глаза.

— И ты тутъ, моя дрожавшая половина! Гм! говоритъ мистеръ Бккетъ про-себя, относя слова эти къ мистриссъ Бккетъ, получившей но его ходатайству мстечко на ступеняхъ траурнаго дома: — и ты тутъ! И ты тутъ! И какая ты хорошенькая, мистриссъ Бккетъ!

Поздъ еще не тронулся: дожидается выноса тла. Мистеръ Бккетъ жирными указательными пальцами обихъ рукъ раздвигаетъ на волосокъ занавски окна и выглядываетъ въ эту щелку на мистриссъ Бккетъ (онъ очень нжный супругъ, какъ видно).

— Такъ и ты здсь, моя дражайшая половина? Повторяетъ онъ вполголоса.— И жилица наша тоже здсь. Я смотрю на тебя, мистрисъ Бккетъ — и сердце мое радуется, и мн кажется, что ты себя хорошо чувствуешь, моя милая!

Мастеръ Бккетъ не говорятъ больше ни слова, сидитъ онъ въ карет и чрезвычайно-внимательно смотритъ на вынесъ хранителя благородныхъ тайнъ. Гд теперь эти тайны? Хранитъ ли онъ ихъ и досел въ прострленной груди своей? Беретъ ли онъ ихъ съ собою въ неожиданное путешествіе? Кто его знаетъ… Мистеръ Бккетъ между-тмъ смотрятъ на печальную процесію, наблюдаетъ за каретами въ видахъ будущаго интереса, наконецъ помщается съ наибольшимъ комфортомъ и тянется за толпою.

Неизмримъ контрастъ между мистеромъ Телькингорномъ и мистеромъ Беякетомъ, хотя и тотъ и другой закупорены въ каретахъ и тянутся въ процесіи, но пятнышко крови на полу, на которое указываетъ осанистый римлянинъ, повергло одного въ глубокій сонъ, не пробудимый ни шумомъ колесъ, ни толчками о мостовую, между-тмъ, какъ то же пятнышко возбудило до самыхъ волосъ слдственную дятельность втораго! Впрочемъ, и тотъ и другой равнодушны къ этому пятнышку и мало о немъ заботятся.

Мистеръ Бккетъ высиживаетъ всю процесію съ подобающимъ спокойствіемъ и, улучивъ удобную минуту, выскакиваетъ изъ кареты. Онъ отправляется въ отель сэра Лейстера, гд, въ настоящее время, онъ какъ у себя дома, куда онъ можетъ приходить когда ему вздумается, гд ему всегда рады, къ нему всегда внимательны, гд онъ знаетъ вс углы и гд онъ окруженъ атмосферою таинственнаго величія.

Мистеру Бккету нтъ надобности стучаться, или звонить: у него въ карман ключъ и онъ можетъ войдти въ домъ, когда ему вздумается. Таинственно идетъ онъ по длинному корридору, по огромной передней и встрчаетъ напудреннаго Меркурія.

— Вотъ еще письмо съ почты на ваше имя, мастеръ Бккетъ, говоритъ ему напудренный меркурій.

— Гм! Давай его! отвчаетъ мастеръ Бккетъ. И беззаботно беретъ онъ письмо въ жирныя руки свои, и, разумется, не напудренному меркурію проникнуть, или выпытать тайны этого посланія изъ устъ мастера Бккета. Полицейскій агентъ побдоносно обуздываетъ людскія слабости въ форм любопытства, и въ настоящую минуту смотритъ на меркурія съ такимъ же нжнымъ взглядомъ, съ какимъ любитель природы смотритъ на длинную, въ нсколько миль, аллею.

— Нтъ ли при васъ табакерки? говоритъ мистеръ Бккетъ.

Къ-несчастью, напудренный меркурій табаку не нюхаетъ.

— Нельзя ли достать мн хоть щепотку. Благодарю васъ, мн, знаете, все-равно, какой бы ни былъ табакъ, я неочень-разборчивъ. Благодарю васъ.

Захвативъ съ особеннымъ наслажденіемъ, изъ принесенной снизу банки, щепотку табаку и съ важностью отвдавъ его прежде одной, потомъ другой ноздрей, мистеръ Бккетъ, посл довольно-продолжительнаго размышленія, объявляетъ торжественно, что табакъ — первый сортъ и, съ письмомъ въ рукахъ, отправляется наверхъ.

Хотя мистеръ Бккетъ подымается по лстниц въ маленькую библіотеку съ видомъ человка, имющаго обыкновеніе получать ежедневно по дв дюжины писемъ, однако почтамтъ немного живится на его счетъ. Онъ не большой руки писака и обращается съ перомъ какъ съ судейскою палочкой. И другихъ не поощряетъ онъ къ переписк съ собою, считая вообще корреспонденцію плохимъ способомъ для обдлыванія тонкихъ длъ. Онъ знаетъ, что письма могутъ бытъ уликой, новый поводъ какъ можно рже писать. На этомъ основаніи онъ неохотникъ до писемъ, однако жь въ послднія сутки получилъ ихъ ни мене, ш боле, какъ съ полдюжины.

— И это, говоритъ мистеръ Бккетъ, развертывая письмо на стол: — писано той же рукою и содержитъ т же два слова.

Какія это два слова?

Онъ запираетъ дверь, открываетъ свою черную записную книгу — книгу судебъ и живота для многихъ — вынимаетъ изъ нея другое письмо, кладетъ его подл перваго и читаетъ слдующія слова, написанныя бойкимъ почеркомъ: — ‘Леди Дедлокъ’.

— Хорошо, хорошо! говоритъ мистеръ Бккетъ: — однако я могъ бы заслужить денежки и безъ этого анонима.

Положивъ письмо въ роковой портфель и застегнувъ его, мистеръ Бккетъ отпираетъ дверь именно въ то время, когда ему приносятъ обдъ, роскошный, вкусный обдъ, и при немъ графинъ хересу. Мистеръ Бккетъ въ кругу пріятелей говорятъ не стсняясь, что стаканъ хорошаго остиндскаго хересу онъ предпочитаетъ всякому угощенію. Хересъ поданъ дйствительно самый лучшій и самый старый. Мистеръ Бккетъ наливаетъ стаканъ, смакуетъ, нюхаетъ и чмокаетъ губами, но посреди гастрономическаго наслажденія какая-то мысль приходитъ ему въ голову.

Онъ осторожно отворяетъ дверь въ большую библіотеку: она совершенно-пуста, едва только мерцаетъ огонь въ камин. Окинувъ всю комнату быстрымъ глазомъ, мистеръ Бккетъ сосредоточиваетъ все вниманіе на стол, на который кладутъ вс получаемыя письма на имя сэра Лейстера Дедлока. Бккетъ подходитъ ближе къ столу и осматриваетъ конверты.

‘Нтъ, говорятъ онъ: — надписи не той руки, которая пишетъ ко мн, совершенно не той. Завтра я открою все сэру Лейстеру Дедлоку, баронету’.

И съ этой мыслью возвращается онъ къ своему обду я уничтожаетъ его съ большимъ аппетитомъ, потомъ, посл краткаго отдыха въ объятіяхъ Морвея, приглашается въ гостиную. Тамъ принимаетъ его сэръ Лейстеръ, тамъ узнаетъ отъ него баронетъ все новое, касающееся убійства. Вялый кузенъ (усталый посл печальной церемонія) и Волюмнія присутствуютъ тугъ же.

Мистеръ Бккетъ отдаетъ каждому изъ этихъ трехъ лицъ по особому поклону: сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, поклонъ отличнаго высокопочтенія, Волюмнія поклонъ свтской вжливости и любезности, а вялому кузену поклонъ шапочнаго знакомства, такой поклонъ, который выражаетъ: ‘я знаю, сэръ, тебя, и ты, сэръ, знаешь меня’. Посл этихъ маленькихъ образцовъ житейскаго такта, мистеръ Бккетъ потираетъ себ руки.

— Имете вы что-нибудь сообщить мн, офицеръ? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ: — не желаете ли вы переговорить со мною на-един.

— Желаю, сэръ Лейстеръ Дедлокъ баронетъ, только не сегодня вечеромъ.

— Вы можете располагать моимъ временемъ, въ видахъ отмщенія за обиду, нанесенную величію закона, продолжаетъ сэръ Лейстеръ.

Мистеръ Бккетъ откашливается и посматриваетъ на румяна и ожерелья двственной Волюмніи съ такимъ взглядомъ, который, хотя почтительно, но совершенно-ясно говоритъ: ‘ты очень-миленькое созданіе, въ твои лта баба бываетъ просто дрянь, а ты — красавица!’

Двственная Волюмнія быть-можетъ и сама знаетъ чарующее вліяніе своихъ прелестей, онъ перестаетъ надписывать конвертики въ вид треугольныхъ шалъ и меланхолически поправляетъ свое ожерелье. Мистеръ Бккетъ смотритъ на бусы и оцниваетъ ихъ такъ же врно, какъ неврно предполагаетъ, что прекрасная Волюлнія занимается стихами.

— Если до-сихъ-поръ офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — я не усдлъ внушить вамъ, что вы должны употребить вс средства къ уясненію дла, то, пользуясь настоящимъ случаемъ, я скажу разъ навсегда: не щадите никакихъ расходовъ, я готовъ на вс пожертвованія, никакая издержка не должна препятствовать вамъ, на вашемъ дятельномъ поприщ.

Мистеръ Бккетъ длаетъ сэру Лейстеру еще поклонъ въ отвтъ на такую щедрость.

— Я не могу прійдти въ себя до-сихъ-поръ, продолжаетъ сэръ Лейстеръ съ благороднымъ жаромъ. Потрясеніе такъ сильно, что едвали скоро возвратится ко мн душевное спокойствіе, въ-особенности сегодня вечеромъ, посл того, какъ я исполнилъ тяжкую обязанность свою и похоронилъ врнаго, ревностнаго и преданнаго друга, сердце мое сильно взволновано

Голосъ сэра Лейстера дрожитъ, сдые волосы становятся дыбомъ на голов, глаза полны слезъ. Лучшая сторона природы его открывается.

— Я объявляю, говоритъ онъ: — объявляю торжественно, что черное пятно будетъ лежать на моемъ имени до-тхъ-поръ, пока убійца не будетъ открытъ и наказанъ по закону. Человкъ, который посвятилъ мн большую часть своей жизни, который посвятилъ мн даже и послдній день, человкъ, который постоянно сидлъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моей крышей, этотъ человкъ, возвращаясь отъ меня домой, падаетъ подъ ударами злодя. Я увренъ, что его преслдовали отъ самаго моего порога, его подстерегли за угломъ моего дома, и все только потому, что его считали, по связи со мною, за человка съ большими средствами и съ большимъ вліяніемъ, чмъ онъ въ-самомъ-дл былъ. Если я не употреблю моихъ средствъ, моего вліянія, моего положенія въ свт для открытія и наказанія всхъ сообщниковъ этого преступленія, то погршу противъ памяти покойника и измню человку, служившему мн врно до послдней минуты своей жизни.

Въ то время, когда онъ произносятъ эту рчь съ большою важностью и съ большимъ волненіемъ, озираясь во вс стороны, какъ-будто говорилъ передъ цлымъ митингомъ, мистеръ Бккетъ смотритъ на него съ наблюдательнымъ вниманіемъ, въ которомъ, чтобъ не сказать слишкомъ-смло, мелькаетъ искра состраданія.

— Торжественность, съ которой совершалась сегодня похоронная церемонія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: — блистательнымъ образомъ доказываетъ то уваженіе, которое цвтъ нашей аристократіи питалъ въ коему покойному другу. Онъ произноситъ слово другъ съ особеннымъ удареніемъ. Смерть, изволите видть, сглаживаетъ вс различіи — и эта торжественность еще боле увеличила то потрясеніе, которое произвело на меня это дерзкое и страшное преступленіе. Я не пошалилъ бы роднаго брата, еслибъ онъ оказался виновнымъ въ этомъ ужасно’ дл.

Мистеръ Бккетъ принимаетъ очень-серьзный видъ. Волюмнія замчаетъ, что покойникъ былъ такой врный, такой милый человкъ!

— Вы живо должны чувствовать эту потерю, возражаетъ мистеръ Бккетъ утшительнымъ тономъ: — безъ-сомннія, это былъ такой человкъ, потеря котораго чрезвычайно-тяжела.

Волюмнія выражаетъ мистеру Бккету, что чувствительное ея сердце до конца жизни будетъ подъ вліяніемъ этого тяжкаго удара, что нервы ея потрясены навсегда, и что улыбка никогда ужъ не оснитъ ея устъ. Между-тмъ, при всемъ гор своемъ, она свертываетъ, въ вид треугольной шляпы, описаніе плачевнаго состоянія своего, предназначенное для отправленія къ старому, храброму генералу — страшилищу Бата.

— Подобные удары, конечно, тяжело дйствуютъ на чувствительныхъ женщинъ, нжно говорятъ мистеръ Бккетъ: — однако, впослдствіи нервы успокоиваются.

Волюмніи прежде всего хочется знать, что длается? Предадутъ ли… ахъ Боже мой! какъ это говорится… наказанію этого страшнаго солдата? Есть ли у него… какъ бишь ихъ называютъ… товарищи, что ли? Словомъ: ей хочется знать ршеніе множества подобно-наивныхъ вопросовъ.

— Да, видите, миссъ, возражаетъ мистеръ Бккетъ и начинаетъ многозначительно шевелить своимъ указательнымъ пальцемъ. Природная его галантерейность такъ велика, что онъ чуть-чуть не сказалъ ей: моя милая.— Въ настоящую минуту не такъ легко отвчать ма эти вопросы. Я, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ (котораго мистеръ Бккетъ, но причин важности, вмшиваетъ въ разговоръ) — занимался этимъ дломъ и утромъ, и въ полдень, и ночью. Безъ двухъ-трехъ стаканчиковъ хересу, я не могъ бы вынести такого напряженія. Я могъ бы отвчать на ваши вопросы, миссъ, но моя обязанность запрещаетъ мн. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, узнаетъ скоро все, что открыто, и смю надяться (мистеръ Бккетъ снова принимаетъ серьзный видъ), что онъ выслушаетъ меня со вниманіемъ.

Вялый кузенъ думаетъ, что пгхеступникъ будетъ казненъ, для пгхимема, что въ ныншнее вгхемя интегхесне подвести человка подъ вислицу, чмъ доставить мсто съ десятью тысячами жалованья въ годъ, убжденъ, что для пгхимгха лучше повсить обманщика,— чмъ никого не вшать.

— Вы знаете жизнь, сэръ, вы изучили ее, говоритъ мистеръ Бккетъ съ поздравительнымъ морганьемъ глаза и скрючиваньемъ указательнаго пальца:— и можете подтвердить то, что я сказалъ этой леди. Вамъ я не имю надобности говорить, что заставляютъ меня длать собранныя мною свднія. Вы понимаете, чего не понимаютъ дамы, преимущественно т, которыя стоятъ такъ высоко въ свт, какъ вы, массъ, говорятъ мистеръ Бккетъ, и румянецъ покрываетъ пухлыя щеки его, потому-что у него слова ‘моя милая’ чуть-чуть не сорвались-было вторично съ языка.

— Офицеръ исполняетъ свою обязанность и вполн правъ, Волюмнія, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

Мистеръ Бккетъ бормочетъ сквозь зубы: — очень-радъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что вы удостоили меня своимъ одобреніемъ.

— Вообще, Волюмнія, продолжаетъ сэръ Лейстеръ: — длая подобные вопросы офицеру, вы упускаете изъ виду, что этимъ самымъ подаете неподобающій примръ: офицеръ знаетъ свои обязанности и свою отвтственность. Намъ, составителямъ законовъ, неприлично мшать тмъ, которые обязаны ихъ исполнять. Или — прибавилъ сэръ Лейстеръ нсколько-строже, потому-что Волюмнія намревалась прервать его, прежде-чмъ онъ округлилъ періодъ свой: — или затруднять тхъ, которые мстятъ за обиду, нанесенную величію закона.

Волюмнія смиренно объявляетъ, что извиненіемъ за ея вопросы служитъ не только втренное любопытство, свойственное ея полу вообще, но печаль и участіе къ тому милому человку, потерю котораго они вс теперь оплакиваютъ.

— Очень-хорошо Волюмнія, возражаетъ сэръ Лейстеръ: — но скромность и въ такомъ случа не мшаетъ!

Мистеръ Бккетъ, пользуясь наступившимъ молчаніемъ, говоритъ:

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ,— баронетъ, я не противлюсь желаніямъ миссъ Волюмніи, и съ вашего позволенія скажу, между нами, что дло почти кончено. Смю доложить: славное, чудное дльцо, еще два-три часа времени — слово почти не будетъ существовать, все приведется въ ясность.

— Очень-радъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — это длаетъ вамъ много чести.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, таинственно говорятъ мистеръ Беннетъ: — надюсь, что это длаетъ мн много чести и вмест съ тмъ удовлетворяетъ общему желанію.

— Если я называю это дльцо славнымъ и чуднымъ дльцомъ, продолжаетъ онъ, искоса бросая значительный взглядъ на сэра Лейстера: — то смю доложить, миссъ, что я смотрю на него съ своей точа зрнія, съ точки зрнія юридической. Съ другой стороны, такія дла ведутъ всегда за собой боле или мене непріятностей. Очень-странныя вещи, очень-рзкія семейныя обстоятельства доходятъ до нашего свднія, миссъ, да, ей-Богу, такія обстоятельства, которыя показались бы вамъ феноменами.

Волюмнія вритъ, въ чемъ и признается своимъ наивнымъ тоненькимъ визгомъ.

— Да, и даже въ благородныхъ, образованныхъ, знатныхъ семействахъ, говоритъ мистеръ Бекнетъ, и опять значительно посматриваетъ на сэра Лейстера: — бываютъ такія продлки, которыхъ вы не поймете, миссъ, да-съ, не поймете, да и вы, сэръ, если смю сказать, продолжаетъ мистеръ Бккетъ, обращаясь къ вялому кузену:— и вы, сэръ, не поймете. Прежде я имлъ честь заниматься длами въ большихъ домахъ.

Вялый кузенъ, въ припадк сильной скуки, подкладываетъ себ подъ голову шитую подушку, зваетъ и говоритъ усталымъ, равнодушнымъ голосомъ: — можетъ-быть.

Сэръ Лейстеръ находитъ, что время ужь отпустить офицера и говоритъ величественно: — хорошо. Благодарю васъ! и движеніемъ руки не только даетъ знать, что пора кончить разговоръ, но что и знатныя фамиліи, поступая худо, могутъ тоже подвергаться отвтственности.— Вы не забудете, офицеръ, прибавляемъ онъ снисходительно, что я всегда готовъ принять васъ, когда вамъ угодно.

Мистеръ Бккетъ (все-таки многозначительно) освдомляется, можетъ ли онъ явиться завтра утромъ съ докладомъ, если открытія подвинутся впередъ столько, сколько онъ ожидаетъ? Сэръ Лейстеръ отвчаетъ: — все-равно, когда хотите. Мистеръ Бккетъ отвшиваетъ извстные свои три поклона и хочетъ удалиться, какъ вдругъ ему приходитъ на мысль одно забытое обстоятельство.

— Позвольте еще спросить васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ онъ, тихо и осторожно поворачиваясь: — кто прибилъ на лстниц объявленіе о наград за отъисканіе преступника?

— Это сдлано по моему приказанію, возражаетъ сэръ Лейстеръ.

— Не сочтите за дерзость, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, во мн хотлось бы знать, почему вы изволили избрать лстницу?

— Да такъ. Я избралъ это мсто потому, что лстница такая часть дома, по которой всякій проходитъ. Вс живущіе въ дом обратятъ вниманіе на это объявленіе. Я желаю заставить глубоко понять моимъ людямъ о важности преступленія, о твердомъ намреніи наказать его, и о невозможности избжать наказанія. Впрочемъ, офицеръ, если вы имете сдлать какое-либо возраженіе…

Мистеръ Бккетъ не находитъ нужнымъ длать никакого возраженія, онъ думаетъ, что если объявленіе ужь однажды прибито, то лучше оставить его на мст, онъ повторяетъ извстные свои три поклона, удаляется при легкомъ прощальномъ визг со стороны Волюмнія, которая думаетъ, что этотъ безцнный, страшный человкъ сущій — Синяя Борода.

Съ своею склонностью къ общежительству и ловкостью приноровляваться къ каждому сословію, мистеръ Бккетъ стоитъ теперь передъ пылающимъ огнемъ камина въ передней я любуется напудреннымъ Меркуріемъ.

— А что, я думаю въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма? говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Три, отвчаетъ напудренный Меркурій.

— Скажите! я этого не предполагалъ: вы, вороченъ, очень-пропорціонально сложены, знаете, не тонконогій какой-нибудь — ростъ-то и не такъ замтенъ. Брали васъ когда-нибудь для модели? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ и смотритъ на него, свернувъ голову артистически на сторону.

— Не случалось.

— Жаль. У меня есть другъ, о которомъ вы въ свое время услышите: онъ скульпторъ королевской академіи, я знаю, что онъ дорого заплатилъ бы вамъ, еслибъ могъ имть васъ моделью для одной мраморной статуи. А миледи нтъ дома?

— Ухала на обдъ.

— Чай, каждый день вызжаетъ?

— Да.

— И неудивительно, говоритъ мистеръ Бккетъ: — такая женщина, какъ она, такая прекрасная, такая привлекательная, такой огурчикъ служитъ украшеніемъ цлому обществу… Батюшка вашъ тоже служилъ лакеемъ?

— Не угадали.

— Вотъ что: мой отецъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ: — былъ прежде пажомъ, потомъ лакеемъ, потомъ погребщикомъ, потомъ дворецкимъ, потомъ трактирщикомъ, при жизни былъ всми уважаемъ, а по смерти всми оплакиваемъ, и при послднемъ издыханіи говорилъ, что лакейскую службу считаетъ самой почетной на всемъ своемъ жизненномъ поприщ. И это дйствительно правда, у меня братъ и зять въ лакеяхъ… А что каковъ характеръ у миледи?

— Добра, сколько можно — возражаетъ напудренный меркурій.

— Немножко, можетъ, капризна?.. набалована?.. а, Боже мой, да иначе и быть не можетъ… такая хорошенькая! И намъ она нравится, и думаю?.. мы ее любимъ?.. не правда ли?..

Напудренный меркурій, засунувъ руки въ карманы своихъ красивыхъ персиковаго цвта панталонъ, выставляетъ симетрически обтянутыя въ шелкъ ноги съ видомъ человка, цнящаго изящное, и соглашается съ мистеромъ Бккетомъ. У подъзда слышится стукъ кареты я раздается сильный звонокъ въ колокольчикъ.

— Это она! говоритъ мистеръ Бккетъ.

Двери растворяются настежь и миледи влетаетъ въ переднюю, все еще блдная, одтая въ полутрауръ, на рукахъ ея блеститъ дорогія браслеты. Красота ли рукъ, цнность ли браслетъ возбуждаютъ особенное вниманіе мистера Бккета, только онъ смотритъ на нить алчными глазами я побрякиваетъ чмъ-то въ карман, можетъ-быть, полупенсовою монетою.

Замтивъ его, миледи обращается съ вопросительнымъ взглядомъ къ другому меркурію, къ тому, который привезъ ее домой.

— Мистеръ Бккетъ, миледи.

Мистеръ Бккетъ, перемолвивъ словечка два съ своимъ указательнымъ пальцемъ, низко кланяется я выступаетъ впередъ.

—‘ Вы дожидаетесь сэра Лейстера?

— Нтъ миледи, я имлъ честь ихъ видть.

— Имете вы что-нибудь сказать мн?

— Пока ничего, миледи.

— Сдлали ли вы какія-нибудь новыя открытія?

— Да, немного, миледи.

Все это говорятъ она мимоходомъ, я чуть-чуть пріостановившись, летитъ одна ужь на лстницу. Мистеръ Бккетъ подходитъ къ первой ступени и наблюдаетъ, какъ подымается она на ту площадку, съ которой спускался адвокатъ на встрчу смерти, мимо кровожадныхъ группъ, изваянныхъ Дедлоковъ, отъ которыхъ ложатся длинныя тни на стну, мимо печатнаго объявленія, на которое она бросаетъ мимолетный взглядъ и наконецъ исчезаетъ въ изгибахъ лстницы.

— Дйствительно, прелестная женщина, говоритъ мистеръ Бккетъ и возвращается снова къ напудренному меркурію: — только она, кажется, несовсмъ-здорова?

— Да, несовсмъ-здорова, сообщаетъ ему напудренный Меркурій: — страдаетъ сильно головною болью.

— Въ-самомъ-дл? Жаль бдную! говоритъ мистеръ Бккетъ.— Я бы посовтовалъ ей побольше движенія, прогулки.

— Она и такъ прогуливается, возражаетъ напудренный Меркурій:— часа по два гуляетъ, когда головная боль очень-сильна. Иногда даже и по ночамъ выходитъ…

— Неужели серьзно въ васъ шесть футовъ и три дюйма? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ:— извините, что прервалъ вашъ разсказъ…

— Это врно.

— Вы такъ пропорціонально сложены, что ростъ не замтенъ, а вдь три дюйма — это очень-большой ростъ… Вамъ могутъ позавидовать гренадеры, право… Такъ вы изволите говорить, что и по ночамъ гуляетъ… Разумется, въ лунную ночь?

— О, разумется!..

— Ну… да…

Взаимное согласіе съ обихъ сторонъ.

— Я думаю, сами-то вы не часто гуляете? говоритъ мистеръ Бккетъ: — врно некогда.

— Да, вопервыхъ, и некогда, а вовторыхъ… напудренный Меркурій не находитъ въ этомъ большаго удовольствія. Онъ охотне здитъ на запяткахъ.

— Дйствительно, говоритъ мистеръ Бккетъ: — это большая разница. Теперь я припоминаю, продолжаетъ онъ, гря руки и простодушно поглядывая на мерцающее пламя: — что въ тотъ вечеръ, когда случилось убійство, она ходила гулять.

— Ходила. Я отпиралъ ей садовую калитку.

— И оставили ее тамъ?.. Да, да я васъ видлъ.

— Я васъ не видалъ, говоритъ напудрнный Меркурій.

— Я очень торопился, шелъ навстить ттку, которая живетъ въ Чельзи. Ей девяносто лтъ, старая два и водятся деньжонки… Да, я именно въ это время проходилъ мимо. Въ которомъ это было часу? Я думаю такъ около десяти?

— Въ половин десятаго.

— Это правда: именно въ половин десятаго. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкую черную мантилью съ густой бахрамой.

— Точно такъ.

Мастеръ Бккетъ долженъ теперь опять заняться кой-чмъ наверху. Признательный за пріятный разговоръ, онъ пожинаетъ руку напудренному меркурію и проситъ, еслибъ у него нашлось полчаса свободнаго времени, зайдти къ скульптору королевской академіи: будетъ выгодная сдлка для обоихъ.

Часть десятая (послдняя).

ГЛАВА LIV.
Взрывъ.

Освжась сномъ, мистеръ Бккетъ вскакиваетъ спозаранку и готовится къ ршительному сраженію. Надваетъ онъ чистое блье, приглаживаетъ мокрой щеткой рдкіе клочки волосъ, уцлвшіе подъ ударами времени и тяжелой житейской науки. Къ этимъ снарядамъ: щетк и чистому блью, иметъ онъ обыкновеніе прибгать во всхъ торжественныхъ церемоніяхъ. Потомъ приступаетъ онъ къ завтраку и закладываетъ въ желудк фундаментъ двумя бараньими котлетками и соразмрнымъ количествомъ чаю, яицъ, поджареныхъ тостовъ и мармелада. Нагрузившись порядкомъ сими дарами природы, совтуется онъ съ своимъ помощникомъ — указательнымъ пальцемъ, и ласково даетъ инструкцію напудренному Меркурію тайно передать сэру Лейстеру Дедлоку, баронету, что если его сіятельству угодно, Бккетъ готовъ къ его услугамъ.

Сэръ Лейстеръ милостиво принимаетъ прошеніе и предлагаетъ мистеру Бккету представиться въ библіотек. Мистеръ Бккетъ отправляется въ указанный апартаментъ, ‘становится передъ каминомъ, подперевъ подбородокъ указательнымъ пальцемъ, и созерцаетъ горящіе уголья.

Мистеръ Бккетъ задумчивъ, задумчивъ какъ человкъ, которому предстоитъ большой трудъ, но во всякомъ случа, онъ спокоенъ, увренъ въ своихъ силахъ и твердъ. Судя по лицу, его можно принять за игрока въ большую игру, рискующаго сотнями гиней: игра ужь него въ рукахъ, но онъ ждетъ послдней карты, чтобъ задать мастерской ударъ своему противнику. Ни на минуту не колеблется онъ при появленіи сэра Лейстера и смотритъ искоса, какъ баронетъ медленно подходитъ къ волтеровскому креслу и тяжело опускается на гибкія пружины подушки. Во взор его видна вчерашняя серьзность съ примсью — если великій баронетъ позволитъ такъ выразиться — капли состраданія.

— Мн очень-жаль, офицеръ, что я заставилъ васъ дожидаться: сегодня я всталъ позж обыкновеннаго. Я несовсмъ-здоровъ: негодованіе и скорбь въ эти послдніе дни утомили меня. Я подверженъ… подагр… (сэръ Лейстеръ хотлъ-было сказать: вообще нездоровью, и сказалъ бы такъ всякому другому, но Бккетъ знаетъ все и все видитъ насквозь)… и послднія событія очень потрясли меня.

Пока сэръ Лейстеръ съ трудомъ и гримасами отъ боли усаживается въ креслахъ, мистеръ Бккетъ подходитъ къ нему ближе и опирается одной рукой на письменный столъ.

— Не знаю, желаете ли вы говорить со мной наедин, офицеръ, замчаетъ сэръ Лейстеръ: — это совершенно зависитъ отъ васъ, если же нтъ, то, сколько я знаю, миссъ Дедлокъ…

— Позвольте имть честь доложить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ, убдительно склонивъ голову на бокъ и навсивъ, въ род серьги, свой жирный указательный палецъ на ухо: — позвольте имть честь доложить вамъ, что дло требуетъ глубокой тайны. Вы сами убдитесь въ справедливости словъ моихъ. Присутствіе всякой леди, тмъ боле леди такого высокаго соціальнаго значенія, какъ миссъ Дедлокъ, было бы для меня въ высшей степени пріятно. Но, отлагая въ сторону душевное удовольствіе, я долженъ сказать вамъ, что дло требуетъ глубокой тайны.

— Довольно.

— До-того глубокой тайны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ: — что я прежде всего хочу просить у васъ позволенія запереть дверь.

— Заприте.

Мистеръ Бккетъ искусно и безъ малйшаго шума принимаетъ эту предосторожность: онъ становится на одно колно и, по привычк, такъ ловко повертываетъ ключъ, что въ замочную скважину не проникнетъ ни одинъ любопытный взглядъ.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ я имлъ честь доложить вамъ, что къ сегодняшнему дню я соберу вс нужныя показанія противъ лица, совершившаго преступленіе.

— Противъ солдата?

— Нтъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, дло идетъ не о солдат.

Сэръ Ленстеръ смотритъ на него съ удивленіемъ.

— Я не понимаю васъ, офицеръ, говоритъ онъ: — но солдатъ ужь посаженъ въ тюрьму?

— Точно такъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, но убійство совершила женщина.

— Праведное небо!.. восклицаетъ сэръ Лейстеръ, опрокинувшись на спинку креселъ.

— Теперь сэръ Лейстеръ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, многозначительно работая своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:— теперь я считаю своей священной обязанностью приготовить васъ къ выслушанію такихъ обстоятельствъ, которыя въ нкоторомъ род, смю сказать, могутъ произвести на васъ, даже наврное произведутъ, значительное вліяніе. Но, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ и я знаю какой смыслъ таится въ этомъ слов: да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы джентльменъ, а джентльменъ смло и спокойно встртитъ всякій ударъ, какой бы онъ ни былъ, джентльменъ не склонится передъ разрушительною силою обстоятельствъ. Да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это такъ. Если надъ вами тяготетъ ударъ, вы, разумется, вспомните о вашемъ знаменитомъ род, вамъ прійдетъ въ голову, какъ ваши предки, начиная хоть съ Юлія Цесаря, чтобъ не ходить дальше, перенесли бы огорченіе, вамъ тотчасъ прійдетъ въ голову, съ какимъ мужествомъ, съ какимъ хладнокровіемъ они устояли бы противъ рока и, укрпясь этой мыслью, у крпясь этими воспоминаніями, отвтомъ вашимъ будетъ, разумется, непреклонность противъ роковыхъ обстоятельствъ, и честь фамиліи спасительнымъ штандартомъ разовьется надъ вашими гербами. Вотъ маршрутъ вашихъ поступковъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вотъ исходный пунктъ вашихъ дйствій!

Сэръ Лейстеръ, развалясь въ креслахъ, смотритъ съ удивленіемъ на офицера.

— Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ: — приготовивъ васъ, какъ только могъ, я имю честь почтительнйше просить, чтобъ вы были спокойны и не возмущались тмъ, что я имю передать вашему сіятельству. Я знаю столько о характерахъ людей различныхъ ступеней общества, что одна лишняя черта, самая даже рзкая, выходящая изъ обыкновеннаго круга вещей, ни больше, ни меньше для меня какъ пылинка на земномъ шар. Не думаю, чтобъ какое-нибудь событіе могло удивить или потрясти меня, всякое отступленіе отъ обыкновенныхъ законовъ приличія для меня такъ обыкновенно, какъ восходъ солнца, а потому, сэръ Ленстеръ Дедлокъ, баронетъ, цль моя состоитъ въ томъ, чтобъ вы, вникнувъ глубоко въ смыслъ словъ моихъ, не были поражены, узнавъ, что нкоторыя изъ вашихъ семейныхъ длъ дошли до моего свднія.

— Благодарю васъ за ваши приготовленія, отвчаетъ сэръ Лейстеръ, выслушавъ безмолвно и неподвижно длинную вступительную рчь краснорчиваго оратора: — хотя не думаю, чтобъ въ нихъ была какая-нибудь надобность, во всякомъ случа, желаніе ваше благонамренно. Благодарю васъ. Будьте такъ добры продолжайте. Вы даже можете, если желаете… приссть.

Мистеръ Бккетъ приссть желаетъ. Онъ приноситъ себ стулъ и тнь его, падающая на сэра Лейстера, уменьшается.

— Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, высказавъ вамъ это небольшое предварительное вступленіе, я перехожу къ настоящему предмету, который имю сообщить вашему сіятельству. Леди Дедлокъ…

Сэръ Лейстеръ гнвно приподымается на подушк своего стула и страшнымъ взоромъ смотритъ на своего собесдника. Мистеръ Бккетъ прибгаетъ къ верченью своего жирнаго указательнаго пальца, какъ къ волшебному жезлу.

— Леди Дедлокъ, какъ вамъ извстно, сэръ, составляетъ предметъ всеобщаго удивленія. Вотъ каково значеніе миледи въ обществ: она составляетъ предметъ всеобщаго удивленія… говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Я бы предпочелъ, офицеръ, говоритъ сэръ Лейстеръ мрачно: — еслибъ въ вашемъ разговор вы не касались имени леди Дедлокъ…

— Я бы исполнилъ желаніе ваше, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, но… но это невозможно.

— Невозможно?…

Мистеръ Бккетъ отвчаетъ утвердительно наклоненіемъ головы.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, это невозможно, невозможно въ полномъ смысл слова. Все, что я имю сообщить вамъ, касается ея сіятельства. Миледи опорная точка того событія .

— Офицеръ! гнвно говоритъ сэръ Лейстеръ и блдныя губы его дрожатъ: — не забывайте вашихъ обязанностей. Исполняйте вашъ долгъ, офицеръ, и берегитесь переступать за предлы, имъ положенные. Я не снесу этого, я не позволю этого. Вы произносите имя миледи въ связи съ тми обстоятельствами, которыя составляютъ предметъ вашихъ разъисканій, и берегитесь, если вы произносите его всуе — берегитесь: имя леди Дедлокъ не изъ числа тхъ именъ, которыя могутъ вертться на язык всякаго.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я говорю только то, что обязанъ сказать, и не позволяю себ сдлать шагу лишняго.

— Надюсь, что вы понимаете свои обязанности. Хорошо, продолжайте, продолжайте, сэръ.

Взглянувъ на разгнванный ликъ сэра Лейстера, на сердитые глаза его, которые стараются не встртиться съ глазами Бккета, на всю фигуру его, Дрожащую съ головы до ногъ и старающуюся казаться спокойною, мистеръ Бккетъ прочищаетъ путь себ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ и говоритъ вполголоса:

— Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ давно ужъ питалъ подозрнія касательно леди Дедлокъ…

— Еслибъ онъ осмлился намекнуть мн объ этомъ, сэръ — чего, разумется, онъ никогда бы не ршился сдлать — я удушилъ бы его собственными своими руками! воскликнулъ сэръ Лейстеръ, ударивъ кулакомъ по столу.

Но, несмотря на весь пылъ своего негодованія, онъ останавливается какъ вкопанный, потому-что всевидящее око мистера Бккета, его жирный указательный палецъ и медленное качанье головы производятъ на баронета магическое вліяніе.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, покойный мистеръ Телькингорнъ былъ скрытенъ и молчаливъ, и я не могу взять на себя такъ много, чтобъ пояснить вамъ, что именно руководило имъ съ самаго начала, но я знаю, изъ собственныхъ его устъ, изъ собственныхъ его устъ, сэръ, что однажды въ этомъ самомъ дом, и даже въ присутствіи вашего сіятельства, леди Дедлокъ, разбирая какую-то рукопись, узнала о существованіи въ страшной бдности одного господина, который былъ ея любовникомъ, прежде чмъ она сдлалась леди Дедлокъ, и который долженъ былъ на ней жениться… Мистеръ Бккетъ на-минуту останавливается и потомъ выразительно повторяетъ:— да, долженъ былъ на ней жениться… въ этомъ нтъ никакого сомннія… Я знаю изъ собственныхъ его устъ, что когда этотъ господинъ умеръ, мистеръ Телькингорнъ, подозрвалъ, что леди Дедлокъ тайно посщала его бдное жилище, его жалкую могилу… И мн поручилъ покойный разъискивать это дло, и чрезъ свои розыски, своими глазами и ушами я убдился, что леди Дедлокъ, переодтая въ платье своей горничной, дйствительно посщала и бдную лачугу и бдную могилу… да, мистеръ Телькингорнъ поручилъ мн слдить за миледи и… извините меня, сэръ… я слдилъ за ней и слдилъ за ней удачно и искусно. Я свелъ потомъ горничную миледи съ мальчикомъ, который служилъ проводникомъ ея сіятельству, я свелъ ихъ у мистера Телькингорна, на Поляхъ линкольской палаты, и тогда въ справедливости словъ моихъ не могло существовать и тни недоразумнія. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вчера вечеромъ, желая смягчить для васъ или, лучше сказать, подготовить васъ къ выслушанію такихъ тяжкихъ открытій, я говорилъ, что и въ высокородныхъ семействахъ совершаются страшныя тайны… да, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, страшныя тайны совершались въ вашемъ семейств и совершались чрезъ вашу жену. Я увренъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ продолжалъ свои розыски до послдней минуты своей жизни и что онъ и леди Дедлокъ даже за нсколько минутъ до его смерти имли между собою непріятное совщаніе. Скажите все это леди Дедлокъ, сэръ, и спросите ея сіятельство не пошла ли она за мистеромъ Телькингорномъ въ эту ночь, не была ли она на Поляхъ линкольнской палаты, одтая въ чорную мантилью съ густой бахрамою, въ тотъ часъ…

Сэръ Лейстеръ недвижимъ какъ статуя, и взоръ его устремленъ на жирный указательный палецъ, который такъ буравитъ его сердце.

— Такъ все это, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, вы передадите миледи отъ меня, Бккета, инспектора слдственной коммиссіи. И если ея сіятельству будетъ угодно опровергать слова мои, то вы потрудитесь напомнить имъ, что инспекторъ Бккетъ знаетъ все, что ему извстно, какъ миледи на лстниц, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна, повстрчала въ эту ночь солдата (какъ вы его называете, хотя ужь онъ больше и не солдатъ), что инспекторъ Бккетъ знаетъ, какъ миледи узнала солдата и прочее… Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, позвольте мн васъ спросить: исполняю ли я свою обязанность или нтъ?

Сэръ Лейстеръ, испустивъ тяжелый стонъ, закрываетъ лицо руками и проситъ мистера Бккета, дать ему отдохнуть минуту. Мало-помалу онъ опускаетъ руки, стараясь сохранить наружное спокойствіе и достоинство, но лицо его блдне сдыхъ его волосъ, и мистеръ Бккетъ начинаетъ за него бояться. Что-то ледяное, что-то особенное примшивается къ его высокомрію, какіе-то безсвязные звуки, безъ начала и конца, похожіе на дикій вопль, вырываются изъ его груди, и вотъ этими-то звуками онъ прерываетъ молчаніе и высказываетъ, какъ тяжело для него думать, что такой врный, такой честный другъ, какъ мистеръ Телькингорнъ, никогда не ршался намекнуть ему на эти непостижимыя, невроятныя и тяжкія отношенія между нимъ и миледи.

— Для уясненія этого дла, потрудитесь все, что вы слышали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, передать отъ имени инспектора Беккета миледи. Потрудитесь передать все это ея сіятельству, и вы увидите, если я не ошибаюсь, что мистеръ Телькингорнъ хотлъ въ самомъ непродолжительномъ времени обо всемъ сообщить вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о чемъ и предупреждалъ миледи. Кто знаетъ, быть можетъ, въ то самое утро, когда я производилъ слдствіе у его трупа, онъ былъ намренъ обо всемъ сообщить вамъ. Можете ли вы знать, что у меня на ум, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, и можете ли вы удивляться, если меня сейчасъ хватитъ ударъ, что я но высказалъ того или другаго… такъ и мистеръ Телькингорнъ: какъ знать, что у него было въ голов?

— Да… такъ… такъ… едва-внятно и отрывистыми звуками говоритъ сэръ Лейстеръ.

При этихъ словахъ шумъ и говоръ нсколькихъ голосовъ раздаются въ пріемной.

Мистеръ Бсккетъ прислушивается, тихо отворяетъ дверь библіотеки, выставляетъ за нея голову и прислушивается еще разъ. Потомъ поворачивается къ сэру Лейстеру и говоритъ быстро, но спокойно:

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, молва, какъ я и ожидалъ, разнесла по городу это несчастное семейное дло, покойникъ такъ неожиданно отправился на тотъ свтъ. Одно средство: зажать ротъ этому народу. Угодно ли вамъ, для сохраненія чести вашей фамиліи, сидть спокойно, соглашаться со мною во всемъ, а я ихъ угомоню.

— Какъ знаете, офицеръ, невнятно говоритъ сэръ Лейстеръ.

Мистеръ Бккетъ многозначительно киваетъ головой, скрючиваетъ свой жирный указательный палецъ, идетъ въ пріемную — и голоса тамъ затихаютъ.

Онъ скоро возвращается назадъ, предводительствуя двумя Меркуріями, одтыми въ панталоны персиковаго цвта и убленными пудрой. Меркуріи несутъ кресло, въ которомъ торчитъ разбитое параличомъ существо. Позади этой процесіи идетъ господинъ и дв леди.

Установивъ кресло на приличномъ разстояніи, мистеръ Бккетъ отпускаетъ Меркуріевъ и запираетъ дверь.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ съ ледянымъ и страшнымъ удивленіемъ смотритъ на такое нарушеніе предловъ его владнія.

— Теперь, леди и джентльмены, говоритъ мистеръ Бккетъ, доврительнымъ тономъ: — быть-можетъ, вы знаете меня. Я инспекторъ Бккетъ — вотъ кто я, а это… и онъ достаетъ изъ-за пазухи свою палочку:— девизъ моей власти. Вамъ, леди и джентльмены, хотлось видть сэра Лейстера Дедлока, баронета — извольте, желаніе ваше исполнилось, вы имете эту честь. Имя ваше, старикъ, Смольвидъ — не правда ли, я васъ знаю.

— Я увренъ, что вы ничего дурнаго обо мн не слыхали, кричитъ мистеръ Смольвидъ рзкимъ и пронзительнымъ визгомъ.

— А вы не слыхали, за что зарзали свинью — а? возражаетъ мистеръ Бккетъ, пристально смотря на мистера Смольвида.

— Нтъ, не слыхалъ!

— Жаль, а ее таки-зарзали, говоритъ мистеръ Бккетъ, совершенно-хладнокровно:— за то, что она черезчуръ визжала. Потому-то и вамъ я не совтую визжать, а то, чего добраго… Да вамъ не случается ли говорить съ глухими?

— Случается, сэръ, случается, стонетъ мистеръ Смольвидъ: — жена моя глуховата.

— Вотъ оттого-то вы такъ и визжите. Но вдь жены вашей здсь нтъ, такъ вы безъ всякой потери можете поослабить вашъ визгъ октавы на дв: этимъ вы сдлаете и мн и себ услугу. А этотъ господинъ, кажется, членъ Клуба Умренности?

— Точно такъ, сэръ. Имя ему Чедбандъ, стонетъ мистеръ Смольвидъ ужь тонами двумя пониже.

— Когда-то имлъ товарища и друга этого имени, говоритъ мистеръ Бккетъ, протягивая руку: — очень-радъ познакомиться. Безъ-сомннія, мистриссъ Чедбандъ?

— И мистриссъ Снегсби, рекомендуетъ мистеръ Смольвидъ.

— Жена поставщика канцелярскихъ принадлежностей, моего истиннаго друга! говорить мистеръ Бккетъ.— Браво! я его люблю какъ роднаго!.. Ну, зачмъ же васъ нелегкая принесла?

— То-есть, вы, можетъ-быть, хотите знать, какія обязанности привели насъ сюда? спрашиваетъ мистеръ Смольвидъ, нсколько озадаченный такимъ быстрымъ поворотомъ дла.

— Ну, разумется, ваша братья знаетъ о чемъ я говорю. Ну, зачмъ вамъ нужно было видть сэра Лейстера Дедлока, баронета? Ну, ну, разсказывайте.

Мистеръ Смольвидъ притягиваетъ къ себ за полу мистера Чедбапда и шопотомъ совтуется съ нимъ.

Мистеръ Чедбандъ, замаслясь порядкомъ со лба, произноситъ басомъ:

— Откалывай, откалывай впередъ, пожалуй!

И удаляется на свое прежнее мсто.

— Я былъ другъ и кліентъ покойнаго мистера Телькингорна, пищитъ ддушка Смольвидъ: — у меня съ нимъ водились кой-какія длишки. Я былъ ему полезенъ и онъ не покидалъ меня. Покойный Крукъ былъ мой шуринъ, онъ былъ родной братъ… этого ощипаннаго попугая… моей мистриссъ Смольвидъ. Я наслдникъ Крука. Я разобралъ вс его бумаги, весь его хламъ, все вытащилъ къ себ на глаза. Тутъ была связка писемъ, оставшаяся посл умершаго жильца, она лежала подъ войлокомъ, на которомъ спитъ леди Женни — крукова кошка. Онъ всюду пряталъ свои вещи. Мистеръ Телькингорнъ хлопоталъ объ этихъ письмахъ, и я первый отъискалъ ихъ и далъ ему. Я самъ человкъ дловой, я осмотрлъ эти письма. Это были письма отъ любовницы покойнаго жильца: она подписывалась Гонорія. Славное имя, не простое имя Гонорія! Чай, здсь нтъ такой леди, которая подписывается Гонорія? Нтъ, врно нтъ, о! я знаю что нтъ.

Въ этотъ моментъ торжества кашель начинаетъ сильно бить ддушку Смольвида.

— О, Бои,е мой! о кости мои! я разсыплюсь въ клочки! кричитъ добрый старичокъ.

— Ну, коли вамъ что нужно, говоритъ мистеръ Бккетъ, когда кашель пересталъ трясти мистера Смольвида: — до сэра Лейстера, баронета, то его сіятельство передъ вами: извольте говорить.

— Разв я не сказалъ, мистеръ Бккетъ, визжитъ ддушка Смольвидъ: — разв я не сказалъ? Я сказалъ и про капитана Гаудона и про его любовницу Гонорію, и про ихъ ребенка. А теперь мн нужно знать, гд эти письма. Это касается до меня, если не касается до сэра Лейстера. Я хочу знать, гд эти письма, куда они исчезли. Я отдавалъ ихъ только моему адвокату, мистеру Телькингорну, а не кому-нибудь другому. Гд эти письма?

— Да вдь мистеръ Телькингорнъ вамъ за это заплатилъ хорошія деньги, говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Это не ваше дло. Я хочу знать, гд письма, и я скажу вамъ, мистеръ Бккетъ, что намъ здсь нужно, право скажу. Намъ надо больше розъисковъ, больше справедливости по этому убійству, а вы мало длаете, плохо разъискиваете. И этотъ Джорджъ, проклятый драгунъ, не одинъ убійца — вы знаете, у него были соумышленники.

— Вотъ что я теб скажу, говоритъ мистеръ Бккетъ, перемнивъ внезапно тонъ и подойдя къ старику носъ къ носу (между-тмъ, какъ жирный указательный палецъ страшно работаетъ): — вотъ что я теб скажу: будь я проклятъ, если я позволю кому-нибудь путаться не въ свои дла. Всякъ сверчокъ, знай свой шестокъ. Теб нужны разъисканія — да, теб нужны? Такъ не-уже-ли же ты думаешь, что эта рука не знаетъ своего дла и не спустить курка, когда надо стрлять?

Такова власть этого человка, такъ сильно его вліяніе, Что мистеръ Смольвидъ тотчасъ же начинаетъ извиняться — и гнвъ мистера Беннета смягчается.

— Вотъ я вамъ дамъ какой совтъ, говоритъ онъ ужь спокойно: — вамъ незачмъ ломать голову надъ убійствомъ: это мое дло. Вы вдь въ газеты, я думаю, заглядываете, такъ, пожалуй, въ скоромъ времени и увидите кой-что. Я знаю свои обязанности и вамъ учить меня не къ лицу — вотъ все, что я хочу вамъ сказать. Что и,ь касается до писемъ, то вамъ хочется знать, кто ихъ взялъ? Я скажу вамъ: ихъ взялъ я. Они ли это?

Ддушка Смольвидъ смотритъ алчными глазами на связку писемъ, которую мистеръ Бккетъ досталъ изъ кармана, и признаетъ ихъ.

— Есть еще у васъ что-нибудь сказать? спрашиваетъ мистеръ Бккетъ:— говорите! только, чуръ, рта широко не развать, вы и такъ небольно-красивы.

— Мн нужно пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ.

— То-есть пятьдесятъ, вы хотите сказать, насмшливо говоритъ мистеръ Бккетъ.

Нтъ, оказывается, что ддушка Смольвидъ дйствительно желаетъ пятьсотъ фунговъ стерлинговъ.

— Вотъ что я вамъ скажу, говоритъ мистеръ Бккетъ: — сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мн окончить это дло. (Сэръ Лейстеръ механически киваетъ головой.) Вы требуете пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ? Очень-глупое требованіе, дважды пятьдесятъ было бъ глупо, но вс-таки умне, не хотите ли дважды пятьдесятъ — а?

Мистеръ Бккетъ думаетъ, что ста фунтовъ стерлинговъ и ждать нчего.

— Въ такомъ случа, говоритъ мистеръ Бккетъ: — обратимся къ мистеру Чедбанду. Боже! сколько пріятнаго напоминаетъ мн это имя, какой былъ прекрасный человкъ мой товарищъ Чедбандъ, умренный, честный, добрый…

Мистеръ Чедбандъ выходитъ на средину, улыбается жирной улыбкой и разражается слдующей спичью:

— Почто мы здсь, други мои? почто здсь я и жена моя Рахиль? здсь, въ палатахъ сильнаго и богатаго — почто? Были ли мы въ числ званыхъ? Пришли ли мы ликовать съ богатыми и сильными? Пришли ли мы бряцать въ кимвалы передъ ними? Пришли ли мы плясать пляски съ ними? Нтъ, други мои, не для того мы здсь. Быть-можетъ, други мои, владемъ мы преступной тайной? Быть-можетъ, пришли получить за эту тайну денегъ? Да, други мои, это такъ: мы пришли съ этой цлью.

— О, да вы дльная голова! говоритъ мистеръ Бккетъ, выслушавъ его внимательно.— Вы правы. Скажите же намъ, въ чемъ состоитъ ваша тайна?

— Будемъ, други, говорить въ дух тишины и спокойствія, продолжаетъ мистеръ Чедбандъ:— жена моя, гряди впередъ!

Мистриссъ Чедбандъ такъ поспшно грядетъ впередъ, что отталкиваетъ супруга своего на задній планъ и смло подходитъ къ мистеру Бккету.

— Если вы хотите знать нашу тайну, говоритъ она: — я скажу вамъ ее. Я пособляла воспитывать миссъ Гаудовъ, дочку ея сіятельства. Я была въ услуженіи у сестрицы миледи, которая очень негодовала на ея сіятельство за позоръ, нанесенный ихъ имени. Она уврила сестрицу, что ребенокъ умеръ при самомъ рожденіи, но ребенокъ былъ живъ, и теперь живетъ, и я ее знаю.

Произнося эти слова, подсмиваясь и ударяя какъ-то особенно на слово миледи, мистриссъ Чедбандъ складываетъ руки крестомъ и невозмутимо взираетъ на мистера Бккета.

— А, понимаю, отвчаетъ офицеръ:— вы поджидаете чего-нибудь въ род двадцати фунтовъ стерлинговъ?

Мистриссъ Чедбандъ только смется и говоритъ презрительно:

— Вы можете предложить и двадцать пенсовъ.

— Пожалуйте вы сюда, жена моего друга, поставщика канцелярскихъ принадлежностей, говоритъ мистеръ Бккетъ, выманивая мистриссъ Снегсби своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: — вы здсь зачмъ, сударыня?

Слезы и воздыханія сначала лишаютъ возможности мистриссъ Снегсби высказать зачмъ она здсь, но мало-по-малу разъясняется, что она несчастная женщина, терзаемая обидами и огорченіями. Дражайшій мужъ ея, мистеръ Снегсби, покинулъ ее, забросилъ ее и не хочетъ знать ее, что посреди печалей ея, одинъ только покойный мистеръ Телькингорнъ былъ для нея утшеніемъ, онъ, однажды прійдя на Странное Подворье, въ отсутствіе мистера Снегсби, оказалъ бдной женщин столько сочувствія, что съ-тхъ-поръ она возсылала къ небу за него самыя горячія мольбы. Вс, выключая настоящаго почтеннаго общества, дйствовали противъ ея душевнаго спокойствія. Вотъ, напримръ, хоть бы и мистеръ Гуппи, клеркъ въ контор Кенджа и Корбая: онъ былъ сначала прозраченъ какъ стекло, чистъ, какъ солнце среди полудня, но вдругъ сдлался мраченъ, мраченъ какъ полночь, и все подъ вліяніемъ — въ этомъ нтъ никакого сомннія — мистера Снегсби, этого вроломнаго гршника. Вотъ и мистеръ Вивль, другъ мистера Гуппи, жилъ таинственно на двор, и покойный Крукъ, и Нимродъ, и Джо, вс покойники, вс, впали въ это… но во что — мистриссъ Снегсби не выражается… Она ясно знаетъ, что Джо незаконный сынъ мистера Снегсби, она слдила за мистеромъ Снегсби, когда онъ шелъ послдній разъ извстить мальчика, зачмъ онъ шелъ? Нтъ, это ясно, что Джо былъ его сынъ. Единственное занятіе ея одинокой жизни состоитъ теперь въ постоянномъ преслдованіи мистера Снегсби, она за нимъ таскается всюду, ловитъ вс улики, вс подозрнія, и теперь знаетъ ужь наврное, что онъ самое вроломное, самое измнническое существо. Вслдствіе этого убжденія, она свела Чедбанда и мистера Телькингорна, высказала имъ перемну въ мистер Гуппи и обратила вниманіе общества на то обстоятельство, которое въ настоящее время занимаетъ честную компанію, хотя главная цль ея дйствіи заключалась въ томъ, чтобъ изобличить мистера Снегсби, вывести его на чистую воду и разорвать супружескія узы. Все это мистриссъ Снегсби, какъ удрученная горемъ жена, какъ пріятельница мистриссъ Чедбандъ, какъ послдовательница мисгера Чедбанда, какъ убитая печалью и слезами по покойномъ мистер Телькингорн, считаетъ своимъ долгомъ высказать съ полной откровенностью. У нея нтъ никакихъ особенныхъ побужденій, она не ищетъ никакого вознагражденія, цль ея ясна: ей надо уличить вроломнаго… атмосфера несчастій… нылъ ревности… невыносимая пытка одиночества и проч. и проч.

Пока этотъ потокъ семейныхъ междоусобій изливается, что требуетъ, разумется, много времени, мистеръ Бккетъ слушаетъ внимательно, совщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцомъ и устремляетъ испытующій взоръ на Чедбандовъ и мистера Смольвида.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ сидитъ неподвижно, какъ окаменлый и повременамъ посматриваетъ на мистера Бккета, какъ на человка, который только одинъ въ семъ мір можетъ его успокоить.

— Хорошо, говоритъ мистеръ Бккетъ: — довольно: я понимаю васъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мн изслдовать это дло (сэръ Лейстеръ Дедлокъ, опять механически киваетъ головой въ подтвержденіе словъ офицера) и потому я займусь имъ какъ слдуетъ. Я не буду говорить о вашихъ денежныхъ требованіяхъ, они меня не удивляютъ. Какъ люди міра сего, мы должны обдлывать дла къ общему удовольствію, но вотъ что удивляетъ меня: какимъ образомъ пришло вамъ въ голову поднять шумъ въ передней? Эта продлка совершенно-противна вашимъ видамъ, право противна.

— Мы хотли войдти, отвчаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Хорошо, вы хотли войдти, это такъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ ласковымъ тономъ: — но человку вашихъ лтъ (я, изволите видть, называю лта ваши почтенными) съ умомъ, изощреннымъ опытностью, въ чемъ я нисколько не сомнваюсь, потому-что параличное состояніе остальныхъ членовъ заставляетъ вс жизненные соки обращаться въ голову: какъ такому человку не понять, что дла, въ которыхъ пахнетъ деньгами, надо вести въ-танн, въ противномъ случа не получишь и фарсинга. Видите ли, надо обуздывать свой характеръ, надо владть своими страстями, прибавляетъ мистеръ Бккетъ въ вид заключенія и дружескимъ голосомъ.

— Я говорилъ только, что не уйду отсюда, пока кто-нибудь не доложитъ обо мн сэру Лейстеру Дедлоку, говоритъ ддушка Смольвидъ.

— Вотъ оно что! Это-то и дурно. Шумть не слдовало, и какъ вы думаете, не позвонить ли? не пора ли васъ снести внизъ?

— А гд же мы кончимъ это дло? мрачно говоритъ мистриссъ Чедбандъ.

— Не безпокойтесь, сударыня, ужь эти женщины, какая любопытная порода! любезно замчаетъ мистеръ Бккетъ.— Завтра, а можетъ и послзавтра, я буду имть удовольствіе пригласить васъ, сударыня. Не забуду и вашей просьбы, мистеръ Смольвидъ, касательно ста фунтовъ стерлинговъ.

— Пятисотъ! взываетъ мистеръ Смольвидъ.

— Да, да, понимаю! дло не въ имени, говоритъ мистеръ Бккетъ и берется за рукоятку звонка: — позволите позвонить и пожелать вамъ добраго дня отъ себя и отъ хозяина дома? прибавляетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.

Никто неспособенъ отказать мистеру Бккету. Онъ звонитъ и общество удаляется. Онъ провожаетъ ихъ вплоть до двери, и когда шумъ шаговъ затихаетъ, возвращается къ сэру Лейстеру и говоритъ серьзнымъ тономъ:

— Сэръ Лейетеръ Дедлокъ, баронетъ, вашему сіятельству остается только ршить вопросъ: нужно ли откупиться отъ этой сволочи, или нтъ. Мое мнніе: лучше откупиться, и я думаю на это немного потребуется денегъ. Вы видите, этотъ моченый огурецъ, мистриссъ Снегсби, везд шнырила, везд кричала и больше надлала глупостей, чмъ воображаетъ. Когда мистеръ Телькингорнъ былъ живъ, онъ, нтъ сомннія, держалъ этихъ лошадей крпкими возжами и правилъ ими какъ хотлъ, но смерть вышибла его съ козелъ, и вотъ они теперь: кто въ лсъ, кто по дрова — что прикажете длать! Жизнь всегда такова. Нтъ кота — визжатъ мыши, растаетъ ледъ — потекутъ воды. Такъ и съ этимъ народомъ.

Сэръ Лейстеръ Дедлокъ какъ-будто дремлетъ, хотя глаза его совершенно открыты, онъ безсмысленно смотритъ на мистера Бккета, а мистеръ Бккетъ совщается съ часами.

— Народецъ этотъ здсь, подъ кровлею вашего отеля, говоритъ мистеръ Бккетъ, смотря на часы: — ни ихъ возьму подъ арестъ въ нсколько минутъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, оставьте меня дйствовать. Вы не услышите никакого шума, никакого безпокойства. Вечеромъ, если вы позволите, я возвращусь къ вамъ и постараюсь, по возможности, уладить это несчастное семейное дло къ вашему удовольствію. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, не безпокойтесь объ этомъ народ: вы увидите, какъ скоро и какъ тихо я его угомоню.

Мистеръ Бккетъ звонитъ, идетъ къ двери, что-то быстро шепчетъ Меркурію, меркурій уходитъ. Мистеръ Бккетъ затворяетъ дверь и прислоняется къ ней спиной.

Спустя одну или дв минуты, дверь опять тихо отворяется, закрывая собою мистера Бккета, и входитъ француженка, mademoiselle Мистеръ Бккетъ въ ту же минуту выходитъ изъ-за двери, затворяетъ ее и прижимаетъ спиною. Шумъ при движеніи офицера заставляетъ француженку обернуться, и она замчаетъ сэра Лейстера Дедлока.

— Pardon, sir, говоритъ она поспшно:— мн сказали, что здсь никого нтъ.

И, возвращаясь къ двери, она сталкивается лицомъ къ лицу съ мистеромъ Бккетомъ. Судорожное движеніе мгновенно пробгаетъ по ея физіономіи, и она становится смертельно-блдна.

— Это моя жилица, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, указывая на мадмоазель Гортензію: — она жила въ моей квартир впродолженіе нсколькихъ недль.

— Что жь за дло до этого сэру Лейстеру, мой ангельчикъ? отвчаетъ Гортензія насмшливымъ тономъ.

— А вотъ увидишь, мой ангельчикъ, увидишь, говоритъ мистеръ Бккетъ.

Мадмоазель Гортензія смотритъ на него съ презрительной улыбкой.

— Вы что-то таинственны, говоритъ она: — вы врно лизнули черезъ мру?

— Нтъ, мой ангельчикъ, пока еще довольно-трезвъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ.

— Я вышла изъ вашего проклятаго дома вмст съ вашей женою. Мы съ ней разошлись нсколько минутъ тому назадъ. Мн сказалъ привратникъ, что она здсь, я пришла сюда за ней, но здсь ея нтъ. Что значатъ эти грубыя шутки? спрашиваетъ мадмоазель Гортензія, спокойно скрестивъ руки, но жилки бьются въ мрачномъ ея лиц, какъ часовыя пружины.

Мистеръ Бккетъ грозитъ ей своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ.

— Вы жалкій идіотъ, мистеръ Бккетъ, восклицаетъ Гортензія съ презрительнымъ смхомъ.— Пропустите-ка меня на лстницу, толстомясый поросенокъ, прибавляетъ она, грозно топнувъ ногой.

— Точно такъ, mademoiselle, отвчаетъ мистеръ Бккетъ хладнокровно, но опредлительно:— вы останетесь здсь и сядете на софу

— Я не останусь и ни на что не сяду, говоритъ Гортензія съ судорожнымъ содроганіемъ.

— Нтъ, mademoiselle, повторяетъ мистеръ Бккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ:— вы останетесь и сядете на софу.

— Зачмъ?

— Затмъ, что я арестую васъ по подозрнію въ убійств, о которомъ вамъ нечего разсказывать. Разумется, я долженъ быть вжливъ съ существомъ такого нжнаго пола, какъ вы, и, вдобавокъ еще съ иностранкой, но если вы меня заставите, то я могу быть и грубъ, способъ моего обращенія съ вами зависитъ совершенно отъ васъ: выбирайте любое, а пока пріймите отъ меня, какъ отъ друга, совтъ и подите сядьте на софу.

Мадмоазель Гортензія соглашается, идетъ къ соф и говоритъ задыхавшимся голосомъ:

— Вы демонъ!

А жилки между-тмъ такъ и бьются въ ея лиц.

— Вотъ видите ли, продолжаетъ мистеръ Бккетъ ободрительнымъ тономъ: — здсь вамъ и покойно и поведеніе ваше такъ хорошо, какъ только можно ожидать отъ молодой женщины съ блистательнымъ умомъ. Теперь, съ вашего позволенія, я вамъ сдлаю маленькое наставленьице: старайтесь говорить какъ можно меньше, здсь въ болтовн надобности нтъ, и вы преспокойно можете прикусить себ язычокъ. Словомъ сказать, чмъ меньше вы будете говорить, тмъ лучше.

Все это наставленіе даетъ мистеръ Бккетъ самымъ вжливымъ образомъ.

Гортензія, стиснувъ зубы, какъ тигрица, сверкаетъ своими черными глазами на Офицера, сидитъ на соф, какъ статуя, крпко сжавъ руки, а пожалуй, можетъ-быть, и ноги, и ворчитъ вполголоса:

— О Бккетъ! о демонъ!

— Теперь позвольте сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, говоритъ мистеръ Бккетъ и бдный палецъ его не знаетъ покоя: — что эта молодая женщина, моя жилица, въ то время, о которомъ я имлъ честь вамъ докладывать, была горничною миледи и возненавидла ея сіятельство за то, что он изволили ее отъ себя прогнать..

— Лжешь! кричитъ Гортензія: — меня не прогнали: я сама ушла.

— Плохо же вы исполняете мой совтъ! замчаетъ мистеръ Бккетъ самымъ нжнымъ, умоляющимъ голосомъ: — поступокъ вашъ право меня удивляетъ. Вамъ ужь договориться до чего-нибудь! Что вамъ за дло до моихъ словъ: я вдь говорю не съ вами.

— Меня прогнала ея сіятельство! въ бшенств кричитъ Гортензія:— славная сіятельная особа! Нтъ, мистеръ Бккетъ, я бы погубила себя, я опозорила бы себя, еслибъ еще хоть день осталась съ такой постыдной женщиной, какъ миледи.

— Ей-Богу вы поражаете меня! возражаетъ мистеръ Бккетъ: — я всегда считалъ французовъ за образецъ вжливости, а вы — француженка, женщина, и позволяете себ говорить такія вещи въ присутствіи сэра Лейстера Дедлока, баронета.

— Онъ глупецъ — и больше ничего. Я плюю на его домъ, на его имя, на его глупость, кричитъ мадмоазель Гортензія, плюя въ-самомъ-дл на коверъ:— нашли великаго человка, о Боже! о стыдъ!

— Изволите видть, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ: — эта бшеная иностранка забрала себ въ голову, что покойный мистеръ Телькингорнъ ей очень много обязанъ. Онъ въ-самомъ-дл призывалъ ее къ себ по тому длу, о которомъ я уже вамъ докладывалъ, но за ея хлопоты и безпокойство онъ заплатилъ ей съ избыткомъ.

— Лжешь! кричитъ Гортензія: — я отказалась отъ всякой платы…

— Если вы непремнно хотите разговаривать, замчаетъ, между-прочимъ, мистеръ Бккетъ:— такъ чуръ на меня не пенять… Не могу сказать наврное, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, съ обдуманною ли цлью, желая ли успокоить меня на свой счетъ, помстилась она жить на моей квартир, только знаю, что, проживая у меня, она шаталась часто къ покойнику мистеру Телькингорну ради ссоры и нарушала всякое спокойствіе бднаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, просто даже служила для него предметомъ боязни.

— Лжешь! кричитъ Гортензія:— все лжешь!

— Вамъ извстію, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, при какихъ обстоятельствахъ было совершено убійство. Теперь я васъ попрошу прослушать меня внимательно. Я былъ отправленъ на слдствіе и производство всего дла было поручено мн. Я изслдовалъ комнату, бумаги, трупъ, изслдовалъ все. По свдніямъ, которыя я получилъ отъ писца покойнаго, я взялъ подъ арестъ Джорджа, потому-что его видли въ эту самую ночь на лстниц, ведущей въ квартиру мистера Телькингорна, къ-тому же, не разъ слыхали, какъ Джорджъ угрожалъ покойному адвокату. Если вы меня спросите, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, принялъ ли я Джорджа за убійцу, то, положа руку на сердце, я вамъ скажу, что нтъ. Но во всякомъ случа, противъ него были доказательства, и я считалъ своимъ долгомъ упрятать его въ тюрьму. Теперь послушайте!

Пока мистеръ Бккетъ совщается съ своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ, мадмоазель Гортензія, сверкая глазами и сжавъ свои сухія блдныя губы, злобно смотритъ на него изподлобья.

— Вернувшись со слдствія домой, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я засталъ эту молодую женщину за ужиномъ съ моею женою, мистриссъ Бккетъ. Мадмоазель Гортензія, съ самаго дня помщенія у насъ въ дом, была совершенно предана жен, а въ этотъ день любовь ея достигла наибольшаго предла, ктому жь и о покойномъ мистер Телькингорн она сожалла какъ о родномъ отц. И что жь бы вы думали, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? сидя за ужиномъ противъ нея и смотря, какъ она вертитъ ножомъ, мн пришло въ голову, что адвокатъ палъ отъ ея руки!

Гортензіи, стиснувъ челюсти и губы, произноситъ едва-внятнымъ голосомъ:

— Демонъ! демонъ!

— Теперь спрашивается, продолжаетъ мистеръ Бккетъ:— гд она была въ тотъ вечеръ, когда совершилось убійство? Она, изволите видть, была въ театр. (И въ самомъ дл была тамъ, какъ я и узналъ впослдствіи, была тамъ и до убійства и посл убійства). Такимъ образомъ я убдился, что передо мной хитрая птица, которую поймать трудно, и я растянулъ ей тонкія тенета, такія тонкія, какія рдко кому удавалось видать. Прійдя, посл ужина, наверхъ въ свою спальню, я сообразилъ, что квартирка наша мала, а слухъ у мадмоазель Гортензіи тонокъ: я законопатилъ простынею ротъ моей дражайшей половин, чтобъ она не вскрикнула въ испуг, и прошепталъ ей свои подозрнія… Будьте смирны, сударыня, или я свяжу вамъ ноги, прибавилъ мистеръ Бккетъ, подходя къ mademoiselle Гортензіи и кладя ей на плечо свою тяжелую руку.

— Что еще вамъ нужно? спрашиваетъ она его.

— Не вздумайте, чего добраго, возражаетъ мистеръ Бккетъ, вертя своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ: — выскочить изъ окна. Нтъ, меня на эту штуку не подднешь. Пожалуйте мн вашу ручку, не безпокойтесь, не вставайте, я сяду рядомъ съ вами. Пожалуйте жь вашу ручку. Не церемоньтесь: я человкъ женатый, вы меня знаете и, въ-добавокъ, пріятельница съ моей женой. Пожалуйте вашу ручку.

Тщетно стараясь увлажить свои сухія губы и выговорить хоть одно слово, она, посл краткой борьбы самой съ собою, повинуется и протягиваетъ руку.

— Вотъ теперь такъ… Я долженъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, что безъ мистриссъ Бккетъ, безъ этой чудной женщины въ пятьдесятъ… что я говорю! въ полтораста тысячъ фунтовъ стерлинговъ, мы не пришли бъ къ такому счастливому результату. Я передалъ mademoiselle Гортензію исключительно на руки мистриссъ Бккетъ и съ-тхъ-поръ не переступалъ порога своей квартиры, а съ женой видался и переговаривался или въ булочной, или въ молочной лавк, или гд-нибудь, только не дома. Я сказалъ мистриссъ Бккетъ въ то время, когда ротъ ея былъ законопаченъ простыней: другъ мой, можешь ли ты разъяснить мн мои догадки? Можешь ли ты слдить за нею и денно и нощно? Можешь ли ты сказать: она ничего не сдлаетъ, чего бъ не знала я, она будетъ подъ моимъ надзоромъ, не подозрвая меня, она не ускользнетъ отъ меня, какъ не ускользнетъ отъ смерти, жизнь ея будетъ моей жизнью, дыханіе ея будетъ моимъ дыханіемъ, и я добьюсь истины, и я узнаю: убійца она или нтъ. Мистриссъ Бккетъ, сколько позволяла ей простыня, сказала мн: — могу, Бккетъ!.. и она исполнила свое слово, исполнила съ честью.

— Лжешь! кричитъ Гортензія: — лжешь, мой другъ!

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, какъ же я выпутался изъ этихъ обстоятельствъ? Врны ли были мои расчеты? Врны, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Теперь послушайте, что жь длаетъ она? Она сваливаетъ съ плечъ своихъ убійство и оклеветываетъ въ немъ миледи — да, миледи, вашу жену.

Сэръ Лейстеръ вскакиваетъ, но силы ему измняютъ и онъ тяжело опускается въ кресло.

— И она надялась, что ей поврятъ, надялась, потому-что я былъ безвыходно здсь. Теперь, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, позвольте мн представить вамъ мою записную книжку и потрудитесь ее открыть: вы найдете въ ней письма, изъ которыхъ въ каждомъ только два слова: ‘леди Дедлокъ’. Вотъ, взгляните, письмо, адрессованное на ваше имя, его я перехватилъ сегодня, въ немъ вы увидите три слова: ‘леди Дедлокъ убійца’. Эти письма сыпались на меня, какъ мотыльки. Кто же писалъ ихъ — загадка!.. Такъ, какое же мнніе составите вы о мистриссъ Бккетъ, которая видла, какъ вс эти письма писались этой красавицей? Что вы скажете о мистрисъ Бккетъ, которая припрятала и перья и чернила, которыми писались эти письма? Что вы думаете о мистриссъ Бккетъ, которая видла собственными глазами, какъ эта красавица относила письма на почту?.. Да, что вы скажете, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, о мистриссъ Бккетъ? торжественно произнесъ мистеръ Бккетъ.

Во время этого панегирика замчаются два весьма-важныя обстоятельства: вопервыхъ, мистеръ Бккетъ пріобртаетъ съ каждымъ словомъ все большую и большую власть надъ mademoiselle Гортензіей, вовторыхъ атмосфера, окружающая Гортензію, какъ-будто при каждомъ новомъ звук голоса офицера, становится все гуще-и-гуще около трепещущихъ и блдныхъ губъ ея.

— Нтъ никакого сомннія, что въ ту ночь миледи была у дверей мистера Телькингорна, говоритъ мистеръ Бккетъ:— и нтъ никакого сомннія, что эта красавица видла ея сіятельство. И Джорджъ, и миледи, и красавица, вс были тамъ. Но это ровно ничего не значитъ, въ эти подробности я и входить не намренъ. Я нашелъ пыжъ изъ пистолета, которымъ былъ убитъ мистеръ Телькингорнъ. Это былъ клочокъ бумажки отъ описанія вашего линкольшайрскаго помстья. Это ничего не значитъ, скажете вы, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ. Дйствительно ничего не значитъ, но если принять въ соображеніе, что эта красавица была осторожна и остальную часть описанія изорвала на мелкіе кусочки, что когда мистриссъ Бккетъ собрала ихъ, приладивъ одинъ къ другому, и я собственными глазами убдился, что пыжъ, составляетъ непремнную часть этого печатнаго листа — такъ дло становится чистымъ, какъ присталъ.

— Лжешь, все лжешь! кричитъ Гортензія: — все это презрительная клевета.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, продолжаетъ мистеръ Бккетъ, произнося съ особеннымъ удовольствіемъ полный его титулъ: — послднее обстоятельство, которое мн предстоитъ еще сообщить вашему сіятельству, всего ясне показываетъ, какъ должно быть осторожнымъ въ длахъ и не торопиться. Я слдилъ за этой красавицей вчера, безъ ея вдома, въ то время, какъ она шла въ похоронной процесіи вмст съ моею женою: въ лиц ея было такое выраженіе, она съ такою злобою смотрла на миледи, что будь я помоложе и понеопытне, я схватилъ бы ее тутъ же и представилъ имющіяся у меня подъ-руками улики. Точно также въ послдній вечеръ, смотря на миледи — и Боже, какъ она была восхитительна! словно Венера, выходящая изъ океана — мн такъ и хотлось арестовать эту француженку. Но что я потерялъ бы? Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я потерялъ бы оружіе. Моя плнница, которую вы изволите видть, по окончаніи похоронной процесіи, предложила жен моей прогуляться въ одну изъ окрестныхъ деревенекъ и наняться тамъ чаю, въ чистенькомъ трактирц, около этого трактирца имется прудъ. Плнниц моей за чаемъ понадобился носовой платокъ, который она позабыла въ одной комнат, гд лежали ихъ шляпы, она, изволите видть, и пошла за нимъ, искала его довольно-долго и вернулась въ столовую нсколько-запыхавшись. Все это, разумется, было передано мн. Я, пользуясь лунной ночью, веллъ пройдти этотъ прудокъ неводомъ и вытащилъ оттуда карманный пистолетъ, который не пробылъ въ вод и шести часовъ. Теперь, моя милая, держите меня крпче: я вамъ ничего не сдлаю.

И мистеръ Бккетъ въ одну минуту накидываетъ ей на руки цпь.

— Это одна, говоритъ онъ: — а вотъ и другая, моя красавица — и дло въ шляп.

Онъ встаетъ и она встаетъ вмст съ нимъ.

— Гд твоя низкая, отвратительная, безчестная жена? говоритъ Гортензія, совсмъ почти закрывъ глаза.

— Она пошла впередъ, въ полицейскую контору, отвчаетъ мистеръ Бккетъ: — ты тамъ съ ней увидишься, моя милая.

— Я. бы ее поцаловала, восклицаетъ mademoiselle Гортензія, прыгая, какъ пантера.

— Вы бы ее укусили, пожалуй, говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Я бы ее искусала, я бы вытянула изъ нея вс жилы, говорила mademoiselle Hortense, открывъ глаза во всю ихъ величину.

— Я въ этомъ увренъ, моя милая, спокойно говоритъ мистеръ Бккетъ: — я ожидалъ отъ васъ этихъ словъ. Вы, женщины, вс таковы: не любите другъ друга, какъ только другъ на друга непохожи. Я вполн увренъ, что ко мн вы и вполовину не питаете такой ненависти, какую питаете къ моей жен.

— Это правда, хотя и считаю тебя истиннымъ демономъ…

— И ангеломъ и демономъ, какъ случится? воскликнулъ мистеръ Бккетъ: — но я исполняю закономъ возложенную на меня обязанность. Позвольте плотне закутать васъ въ шаль. Мн нсколько разъ въ жизни удавалось занимать мсто горничной. Шляпа что-то на васъ несовсмъ-покойно сидитъ, впрочемъ, ничего, на двор стоитъ фіакръ.

Mademoiselle Hortense, бросивъ презрительный взглядъ въ зеркало, выходитъ совершенно-спокойно и, надо отдать ей справедливость, кажется необыкновенно-интересной.

— Послушай мой ангельчикъ, говоритъ она, презрительно кивая головой: — ты очень-уменъ — нтъ спору, по можешь ли ты его привести снова къ жизни?

— Несовсмъ, отвчаетъ мистеръ Бккетъ.

— Это очень-забавно! Послушай еще немного. Ты очень-уменъ, а можешь ли ты сдлать изъ нея честную женщину?..

— Не будь же такъ жестока, говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Пли возстановить въ немъ прежнюю надменность? кричитъ Гортензія, обращаясь къ сэру Лейстеру съ необыкновеннымъ презрніемъ.— Посмотри, посмотри на него: какое невинное дитя, ха! ха! ха!

— Полно, полно, это ужь черезчуръ несносная болтовня, говоритъ мистеръ Бккетъ.— Пойдемъ отсюда!

— Такъ ты не можешь этого сдлать? Ну, такъ можешь длать со мной что хочешь. Смерть для меня нипочемъ. Пойдемъ, мой ангельчикъ, пойдемъ! Прощай сденкій старичокъ, прощай. Жалю о теб и презиррррраю тебя!

Съ этими словами она сжимаетъ ротъ, какъ-будто въ челюстяхъ ея были упругія пружины.

Трудно описать, какимъ образомъ мистеръ Бккетъ уводитъ Гортензію изъ библіотеки. Этотъ процесъ онъ совершаетъ какъ-то особенно, окружаетъ ее словно облакомъ и несется съ нею, какъ Юпитеръ съ предметомъ своей страсти.

Сэръ Лейстеръ, оставшись одинъ, не измняетъ своего положенія: какъ-будто все еще слушаетъ, какъ-будто вниманіе его все еще чмъ-то занято. Наконецъ озирается онъ вокругъ: комната совершенно-пуста, онъ привстаетъ нетвердою ногой, отталкиваетъ назадъ свое кресло и длаетъ нсколько шаговъ, опираясь рукою о столъ. Но вотъ онъ останавливается и, произнося невнятные звуки, на что-то устремляетъ свой взглядъ.

Богъ знаетъ, что онъ видитъ. Быть-можетъ, ему кажутся зеленые лса Чизни-Вольда, благородный великолпный замокъ, быть-можетъ, портреты его предковъ, искаженные злобною рукой, мильйоны полицейскихъ агентовъ, роющихся въ его неприкосновенныхъ досел владніяхъ, быть-можетъ, тысячи пальцевъ, указывающихъ на него, тысячи лицъ, смющихся надъ нимъ. Но если эти тни и витаютъ надъ его головой, то посреди ихъ есть тнь, къ которой обращенны его протянутыя руки и имя которой онъ даже и теперь не можетъ произнести безъ особеннаго чувства.

Это она, она, которая была лучшимъ его украшеніемъ впродолженіе цлаго ряда годовъ, она, въ союз съ которой все его высокомріе обращалось въ ничто. Это она, которую онъ любилъ, которой восхищался и заставлялъ восхищаться весь свтъ. Это она, которая составляла для него все въ жизни, которая была его идоломъ, для которой онъ забывалъ о себ. Онъ видитъ ее и не вритъ, чтобъ она могла упасть такъ низко.

И даже въ то время, когда, забывъ свои страданія, онъ почти безъ чувствъ падаетъ на полъ, онъ произноситъ ея имя скоре съ грустью и состраданіемъ, чмъ съ гнвомъ и упрекомъ.

ГЛАВА LV.
Бегство.

Бккетъ, инспекторъ слдственной коммиссіи, не довершилъ еще удара, о которомъ идетъ рчь, онъ еще освжается сномъ, какъ специфическимъ средствомъ къ укрпленію своихъ жизненныхъ силъ для предстоящей большой битвы, а изъ Линкольншайра, между-тмъ, катитъ почтовая пароконная тележка и катитъ она въ глубокую ночь, по замерзшей почв, къ Лондону.

Рельсы желзныхъ дорогъ скоро избороздятъ всю эту страну и съ шумомъ, визгомъ и свистомъ понесется машина, быстро какъ метеоръ, но обширному ландшафту, лишая пассажира возможности любоваться тишиною ночи и свтомъ луны, по пока еще нтъ желзныхъ дорогъ: ихъ ожидаютъ со дня на день. Все на-готов: измренія произведены, насыпи подымаются, мосты начаты, медвдки и тачки, какъ муравьи, колышатся во рвахъ, туннели проводятся, везд страшный хаосъ и не предвидится конца. Но почтовая пароконная тележка катитъ-себ въ глубокую ночь, дробитъ колесами замерзшую землю и не думаетъ о желзныхъ дорогахъ.

Мистриссъ Раунсвель, давнишняя управительница Чизни-Вольда, сидитъ въ этой тележк, а рядомъ съ ней помщается мистриссъ Багнетъ, въ сромъ салопц своемъ и съ знаменитымъ зонтикомъ въ рукахъ. Старуха предпочла бы почетному мсту, подъ будкой тележки, защищающей отъ холода, облученъ: тамъ подуваетъ втеръ, пощипываетъ морозъ — раздолье да и только, но мистриссъ Раунсвель не даетъ ей объ этомъ и заикнуться, она не спускаетъ глазъ со старухи, держитъ ея руку и, несмотря на шероховатость кожи, часто прикладываетъ къ ней свои губы.

— Вы сами мать, твердитъ она безпрестанно: — и Джорджу дали мать.

— Джорджъ, матушка, былъ со мной всегда попросту, отвчаетъ мистриссъ Багнетъ.— Однажды онъ говорилъ моему Вульвичу: ‘берегись, братъ, чтобъ теб не огорчить твоей матери, чтобъ, по твоей милости, не было у нея ни лишняго сдаго волоса, ни морщинки лишней!’ Э, братъ, подумала я, что-нибудь да недаромъ, что мой соловушко такъ расплся, врно, молъ, ему прошлое пришло на память. Вдь онъ, матушка, мн разсказывалъ, что съ вами не больно-хорошо поступалъ съ-молоду.

— Не врьте ему, моя милая, не врьте, отвчаетъ мистриссъ Раунсвель, заливаясь слезами: — я отъ него ничего дурнаго не видывала. Онъ всегда любилъ меня нжно и я его нжно любила, только худые люди вскружили ему головушку, сманили въ солдаты, онъ, голубчикъ мой, и ушелъ изъ роднаго дома. И я знаю отчего не давалъ о себ всточки: все дожидался офицерскаго чина, а Богъ судилъ иначе: чина не получилъ и стала совсть мучить, онъ таковъ съ малолтства.

И попрежнему руки знаменитой управительницы Чизни-Вольда приходятъ въ судорожное движеніе около живота, когда она начинаетъ припоминать, что за славный, что за добрый, что за милый мальчикъ былъ Джорджъ, какъ вс его любили въ Чизни-Вольд, какъ даже самъ сэръ Лейстеръ, будучи молодымъ джентльменомъ, ласкалъ его, какъ вс собаки привязывались къ нему, какъ вс плакали и грустили, когда онъ ушелъ изъ дома и не вернулся боле. И теперь, посл столькихъ лтъ разлуки, встртить его въ тюрьм! Грудь тяжело вздымается и горе стсняетъ дыханіе.

Мистриссъ Багнетъ — добраго сердца женщина, она предоставляетъ свободу материнской грусти — не безъ того, конечно, чтобъ не провести кулакомъ по своимъ собственнымъ глазамъ — и потомъ начинаетъ снова свою болтовню:

— Посл этого, онъ и пойди на улицу курить трубку, я, знаете, иду звать его въ лавку пить чай, да и говорю ему, будто мимоходомъ: ‘Что это съ вами сегодня, Джорджъ? сколько разъ я ни видывала васъ, никогда вы не были въ такомъ скверномъ расположеніи духа. Что съ вами длается?’ — ‘Грустно мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ: совсть мучитъ?’ — ‘Что жь вы такое сдлали, дружище?’ говорю я. ‘Ахъ, мистриссъ Багнетъ, говоритъ онъ, качая головой: — что старое вспоминать, что сдлано, того не воротишь. Больше ни слова.’ Стало, мн, матушка, это больно-подозрительно, дай, молъ, я выпытаю изъ него, что такая за штука, да и говорю ему: — что жь это сегодня навело васъ, Джорджъ, на такія мысли? Онъ возьми да мн и разскажи: я, говоритъ, въ адвокатской контор видлъ старушку, какъ дв капли воды, моя мать, вотъ, я вспомнилъ — и грустно стало. Вотъ и все, мистриссъ Багнетъ’.— Да кого жь вы, Джорджъ, видли въ контор?’ говорю я. ‘Да я видлъ, говоритъ онъ, мистриссъ Раунсвель, управительницу Чизни-Вольда, дедлоковскаго помстья въ Линкольншайр’. А онъ и прежде мн часто говаривалъ, что самъ родомъ изъ Линкольншайра. Я и смекнула дльцо и говорю моему Бакауту: ‘Бакаутъ, а Бакаутъ, вдь Джорджъ видлъ сегодня свою мать, право видлъ,— какое хочешь пари готова держать’.

И мистриссъ Багнетъ ужь въ двадцатый разъ начинаетъ разсказывать эту исторію. Она щебечетъ, какъ какая-нибудь птичка, возвышая свой голосъ до высокихъ нотъ, чтобъ мистриссъ Раунсвель, несмотря на скрипъ и трескотню колесъ, не могла проронить ни одного слова.

— Благодарю, благодарю васъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: — да благословитъ васъ Богъ, душа моя!

— Ахъ вы добрая, добрая, кричитъ мистриссъ Багнетъ отъ чистаго сердца: — не вамъ меня благодарить, а мн благодарить васъ за то, что вы мн приписываете столько хорошаго… лучше подумаемъ матушка, какъ пособить горю. Какъ только вы признаете Джорджа за своего сына, такъ постарайтесь, ради себя самой, заставить его оправдаться отъ преступленія, въ которомъ онъ столько же виноватъ, какъ мы съ вами. Справедливость и истина на его сторон — говорить нечего, но ему нужны законъ и адвокаты, законъ и адвокаты, повторяетъ старуха, будучи уврена, что истина и адвокаты — дв, совершенно-отдльныя вещи.

— Я употреблю вс средства, говоритъ мистриссъ Раунсвель: — для него я ничего не пощажу, сэръ Лейстеръ не оставитъ… и она… мн стоитъ только сказать… что Джорджъ мой сынъ… мой сынъ, котораго я не видала столько лтъ и теперь нахожу въ тюрьм…

Безпокойство мистриссъ Раунсвель, странное выраженіе, съ которымъ она произноситъ эти отрывистыя фразы, могли бы удивить старуху, еслибъ она не приписывала ихъ грусти матери о потерянномъ сын, по тмъ не мене мистриссъ Багнетъ удивляется, почему старая управительница Чизни-Вольда произноситъ такъ часто: миледи, миледи, миледи!

Морозная ночь проходитъ, день занимается и почтовая тележка мчится посреди тумана, какъ какое-нибудь привидніе. Призраки деревьевъ исчезаютъ подъ первыми лучами солнца, уступая мсто дйствительности. Пріхали въ Лондонъ, выходятъ изъ тележки. Старая управительница Чизни-Вольда грустна и встревожена, а старуха свжа, какъ наливное яблоко, спокойна духомъ и хоть сейчасъ готова ссть снова на облучокъ и мчаться на Мысъ Доброй Надежды, на Островъ Вознесенія, въ Гон-Конгъ или на всякій другой военный постъ.

Но, отправляясь въ тюрьму, гд заключенъ Джорджъ, старая управительница Чизии-Вольда старается казаться спокойной, по-крайней-мр на столько, на сколько требуетъ того платье ея, лавендоваго цвта платье, въ которое она одта. Она похожа съ виду на прекрасную статую, вылпленную изъ стариннаго китайскаго фарфора, но сердце ея бьется сильно и грудь тяжело вздымается.

Подходя къ отдленію, въ которомъ содержится Джорджъ, он видятъ, что дверь отперта, и навстрчу имъ выходитъ тюремный сторожъ. Мистриссъ Багнетъ знаками старается ему внушить, чтобъ онъ не говорилъ ни слова, тюремщикъ понимаетъ ее, дозволяетъ имъ войдти и запираетъ за ними дверь.

Джоржъ думаетъ, что онъ одинъ, углубленъ въ какія-то бумаги и что-то пишетъ. Мистриссъ Раунсвель на него смотритъ, и судорожное движеніе ея рукъ, и прерывистое дыханіе подтверждаютъ вс догадки мистриссъ Багнетъ, еслибъ она не знала прежде ни Джорджа, ни старой управительницы Чизни-Вольда, то, взглянувъ на нихъ теперь, она никогда не усомнилась бы въ ихъ кровномъ родств.

Ни шорохомъ платья, ни движеніемъ, ни звукомъ голоса, ничмъ не измняетъ себ мистриссъ Рауисвель. Она стоитъ какъ вкопанная и смотритъ на своего сына, выражая вс ощущенія своего сердца судорожнымъ содроганіемъ рукъ. И какъ краснорчиво это содраганіе, о, какъ оно краснорчиво! Мистриссъ Багнетъ понимаетъ его. Оно говоритъ и о благодарности, и о любви, и о гор, и о радости, и о надежд. Оно выражаетъ и страстную любовь, съ которою мать ласкала этого воина, когда онъ былъ еще груднымъ ребенкомъ, и выражаетъ такъ нжно, что крупныя слезы тихо катятся по загорлымъ щекамъ мистриссъ Багнетъ.

— Джорджъ Раунсвель! милый сынъ мой, взгляни на меня, взгляни на твою мать!

Кавалеристъ вскакиваетъ, обинмаетъ мать свою и становится передъ ней на колни. Подъ вліяніемъ ли раскаянія, подъ вліяніемъ ли воспоминаній, взволнованныхъ внезапнымъ появленіемъ матери, складываетъ онъ руки на груди своей, какъ дитя, читая утреннія молитвы, и горько плачетъ.

— Джорджъ, милый сынъ мой! мой несравненный, мой любимый сынъ! это ты ли, такой статный, такой красивый мужчина? Да, это ты, мой несравненный, мой дорогой Джорджъ.

Во все это время старуха стоитъ, прислонившись къ чисто-выбленной стн и то-и-дло длаетъ, что отираетъ зачмъ-то глаза своимъ заслуженнымъ сренькимъ салондемъ. Славная, славная старуха эта мистриссъ Багнетъ!

— Матушка, говоритъ кавалеристъ, когда прошли первыя минуты свиданія:— матушка, простите меня, о, какъ я нуждаюсь въ вашемъ прощеніи!

Простить его! Господи, да она его давно ужь и отъ чистаго сердца простила! Она разсказываетъ ему, что въ духовномъ завщаніи называетъ его своимъ Джорджемъ, своимъ любимымъ сыномъ, что она никогда не думала о немъ ничего дурнаго. Что еслибъ ей пришло время умереть и Богъ лишилъ бы ея счастія увидться съ нимъ… она старуха ужь и немного проживетъ на этомъ свт… то и тогда бы она благословила его на смертномъ одр своемъ, и тогда бы вспомнила о немъ, какъ о своемъ любимомъ Джордж.

— Матушка, я не выполнилъ передъ вами сыновняго долга: я былъ дурной сынъ — n вотъ моя награда. Но въ послдніе годы совсть мучила меня. Когда я оставилъ родительскій домъ и, очертя голову, ушелъ бродить куда глядли глаза, я мало заботился о васъ, матушка, я мало думалъ о вашемъ счастіи, и мн казалось, что и обо мн никто не заботится и никто не думаетъ.

Кавалеристъ отеръ глаза, положилъ въ сторону свой платокъ, но манеры его и голосъ необыкновенны, слова его прерываются повременамъ рыданіями.

— Я написалъ домой, матушка, какъ вамъ извстно, я написалъ, что я въ солдатахъ, подъ чужимъ именемъ, что полкъ нашъ идетъ за границу. Бывъ за границей, я думалъ еще написать къ вамъ, откладывалъ съ недли на недлю, съ мсяца на мсяцъ, съ года на годъ… потомъ сталъ я старше и началъ наконецъ думать: зачмъ писать?…

— Ахъ, Джорджъ, Джорджъ! не хотлъ утшить мать, которая тебя такъ страстно любитъ!… но я не ропщу, мой дорогой, не ропщу.

Эти слова задваютъ за сердце кавалериста, но онъ сдерживаетъ себя насильно, звучно прокашливаясь.

— Да проститъ мн Богъ, матушка, я, по-крайней-мр, всегда думалъ, что письмо мое принесетъ мало утшенія дома. Васъ вс уважали и почитали, братъ мой, какъ мн случалось иногда читать въ газетахъ, шелъ блистательнымъ образомъ впередъ, только я одинъ, безпечный драгунъ, забытый судьбою, забывшій все, чему учился, не могъ ни о чемъ увдомить васъ, я зналъ, что вы горевали обо мн, что много слезъ вы проливали обо мн по ночамъ, но время, я думалъ, смягчило грусть и заставило васъ забыть о вашемъ неблагодарномъ сын.

Мистриссъ Раунсвель печально качаетъ головой, беретъ тяжелую руку кавалериста и прижимаетъ ее къ груди.

— Нтъ, матушка, нтъ, я не говорю, что я такъ думалъ, но я старался заставить себя такъ думать. Положимъ, я увдомилъ бы васъ о себ, написалъ бы вамъ письмецо — не-уже-ли бы я васъ этимъ утшилъ? Для меня это дло другое, я знаю, вы отъискали бы меня, заставили бы выйдти въ отставку, свезли бы меня въ Чизни-Вольдъ, свели бы меня съ братомъ и семействомъ брата, старались бы сдлать изъ меня почтеннаго гражданина, но могли ли вы быть во мн уврены, когда я самъ себ не врилъ? Какими бы глазами вы смотрли на меня, безпечнаго драгуна, который могъ быть только хорошъ въ ряду солдатъ при строгой дисциплин? Какимъ бы примромъ могъ я служить дтямъ моего брата — я, бродяга, покинувшій родительскій кровъ, я — скорбь и несчастіе моей матери! Нтъ, Джорджъ, говорилъ я себ, матушка: — ты самъ себ избралъ эту дорогу, такъ и ступай же по ней!…

Мистриссъ Раунсвель выправляется во весь ростъ и, въ порывахъ материнской гордости, киваетъ головой мистриссъ Багнетъ, какъ-будто желая сказать: ‘а что, не говорила я вамъ!’

Старух не утерплось: она выражаетъ свои чувства и участіе въ разговор, ударивъ кавалериста вдоль спины своимъ заслуженнымъ зонтикомъ. Этотъ манвръ она повторяетъ при каждомъ патетическомъ слов кавалериста и, выразивъ такимъ образомъ всю глубину своего сочувствія, удаляется каждый разъ къ выбленной стн и зачмъ-то каждый разъ прибгаетъ къ своему сренькому салопцу.

— Такъ думалъ я, матушка, и исполнилъ бы мысль мою. Правду сказать, не разъ былъ я въ Чизни-Вольд, не разъ смотрлъ на васъ, когда вы всего мене думали обо мн, но не ршился бы явиться передъ вами открыто, еслибъ не эта добрая женщина, жена моего стараго товарища. Благодарю васъ, мистриссъ Багнетъ, отъ чистаго сердца благодарю.

За это мистриссъ Багнетъ ударяетъ по спин кавалериста два раза сряду и прикладываетъ къ глазамъ об полы сраго салопца.

Теперь мистриссъ Раунсвель начинаетъ убждать своего сына, своего милаго Джорджа, своего ангела, свое счастье, чтобъ онъ руководился лучшими совтами, какіе только можно пріобрсти вліяніемъ, или деньгами, чтобъ онъ поручилъ защиту свою лучшему адвокату и не настаивалъ бы на своей правот, а думалъ о бдной матери, которую преждевременно сведетъ въ могилу, если не будетъ оправданъ.

— Объ этомъ и говорить нечего, матушка, отвчаетъ кавалеристъ, цалуя ее нжно.— Скажите, что я долженъ длать и я исполню все до малйшей подробности. Мистриссъ Багнетъ, я надюсь, вы позаботитесь о моей матушк?

На это мистриссъ Багнетъ отвчаетъ такимъ полновснымъ ударомъ, какой только Джорджъ въ-состояніи вынести, не вскрикнувъ.

— Познакомьте ее съ мистеромъ Жарндисомъ и миссъ Ссмерсонъ: они ей разскажутъ, что надо длать со мной.

— Прежде всего, Джорджъ, надо послать за твоимъ братомъ, говоритъ мистриссъ Раунсвель: — онъ, какъ слышно, очень-умный человкъ, гд-то живетъ далеко отъ Чизни-Вольда, хорошенько не знаю гд: онъ намъ во всемъ пособитъ.

— Матушка, отвчаетъ кавалеристъ: — могу ли я у васъ просить одной милости?

— Все, что ты хочешь, мой другъ.

— Будьте такъ добры, не увдомляйте обо мн брата.

— Отчего же, мой другъ?

— Оттого, матушка, что я не перенесу свиданія съ нимъ. Между нами такая огромная разница. Онъ честный, трудолюбивый отецъ семейства, почтенный гражданинъ, я — бродяга, бездомный, солдатъ: какими глазами взглянетъ онъ на меня подъ этими сводами? Нтъ, матушка, не говорите ему обо мн, сдлайте для меня эту незаслуженную милость и пусть я буду тайной для всхъ.

— Но вдь не вчно же, милый Джорджъ?

— Быть-можетъ, не вчно, хотя бы я этого и желалъ, по, покрайней-мр теперь умоляю васъ, не говорите обо мн никому. Ужь если надо открыться брату, говоритъ кавалеристъ, сомнительно качая головой: — такъ лучше я откроюсь самъ, и тогда, судя по его пріему, увижу, надо ли отступать, или идти впередъ.

Очевидно было, что кавалериста не убдишь въ этомъ отношеніи, даже сама мистриссъ Багнетъ выражаетъ физіономіей своей полное сочувствіе его убжденіямъ. Бдная мать на все соглашается безпрекословно и сынъ благодаритъ ее.

— Во всхъ другихъ отношеніяхъ, добрая матушка, я буду послушенъ, какъ только вы желаете. Одинъ пунктъ, на который я не могу согласиться, это — свиданіе съ братомъ. Теперь я готовъ даже взять адвокатовъ. Передъ вашимъ приходомъ я составлялъ докладъ, говоритъ кавалеристъ, взглянувъ на столъ, на которомъ лежали бумаги: — обо всемъ, что я зналъ, о покойномъ мистер Телькингорн и какимъ образомъ я запутанъ въ это несчастное дло. Ни одного лишняго слова, ни одного лишняго факта, настоящая печатная книга. Я думаю, мн бы все это позволили прочесть передъ магистратомъ, по теперь я даю слово исполнить то, что вы будете отъ меня требовать.

Приведя дла къ такому благополучному результату и замтивъ, что становится ужь поздно, мистриссъ Багнетъ предлагаетъ удалиться домой.

И мистриссъ Раунсвель снова начинаетъ обнимать, голубить и цаловать своего милаго сына, и Джорджъ опять-и-опять прижимаетъ старушку къ своей могучей груди.

— Куда вы намрены свезти матушку, мистриссъ Батетъ?

— Я теперь пойду, другъ мой, въ городской отель Дедлоковъ, отвчаетъ мистриссъ Раунсвель:— у меня есть дла, которыя я должна передать тамъ безотлагательно.

— Разумется, мистриссъ Багнетъ, мн просить васъ не о чемъ, вы сами знаете, какъ надо приберечь мою старушку.

— Ужь не безпокойтесь, выражаетъ мистриссъ Багнетъ ударомъ зонтика.

— Поберегите ее старый другъ мой, я благодарю васъ отъ всей души за все, что вы для меня длаете. Поцалуйте за меня Квибеку и Мальту, потреплите пухленькую щочку моего крестника и снесите дружескій поклонъ доброму Бакауту. Я бы всхъ озолотилъ васъ, кабы могъ.

Высказавъ эти слова, кавалеристъ цалуетъ смуглый лобъ мистриссъ Багнетъ, и он уходятъ.

Двери затворяются и онъ снова остается одинъ въ своемъ отдленіи.

Никакія просьбы со стороны мистриссъ Раунсвиль не могутъ принудить мистриссъ Батетъ взять карету дальше и дохать до своей музыкальной лавки. Весело простившись съ управительницей Чизни-Вольда, пожавъ ей руку отъ чистаго сердца, она оставляетъ ее у дверей городскаго отеля Дедлоковъ, отправляетъ карету и пшкомъ маршируетъ въ ндра своего семейства. Прійдя къ своему очагу, она, какъ обыкновенно, засучиваетъ рукава, беретъ лаханку и начинаетъ промывать зелень, какъ-будто ни въ чемъ не бывала.

Миледи сидитъ въ той комнат, гд она послдній разъ бесдовала съ покойнымъ Телькингорномъ, она сидитъ даже на томъ самомъ мст и смотритъ на уголья камина, спиной къ которому стоялъ адвокатъ и изучалъ на свобод прекрасную миледи.

Слышенъ легкій стукъ въ дверь.

— Кто тамъ?

— Мистриссъ Раунсвель.

— Мистриссъ Раунсвель! здсь въ Лондон, такъ неожиданно! Что это значитъ?

— Горе, жестокое горе, привело меня сюда, миледи. Позвольте мн сказать вамъ одно слово.

Что заставляетъ такъ трепетать эту спокойную женщину? Что за новое происшествіе? Зачмъ она смотритъ на миледи такимъ недоврчивымъ взглядомъ?

— Что съ вами такое? Успокойтесь, сядьте пожалуйста.

— О миледи, миледи! я нашла своего сына, того самаго, который давно покинулъ меня и записался въ солдаты, и онъ, миледи, въ тюрьм.

— За долги?

— О нтъ, миледи. Что долги! Я готова бы заплатить за него съ радостью, сколько бы онъ ни былъ долженъ.

— За что жь онъ въ тюрьм?

— Его обвиняютъ въ убійств, миледи, въ которомъ онъ столько же невиненъ, сколько… я. Его обвиняютъ въ убійств мистера Телькингорна!..

Что хочетъ сказать она этимъ взглядомъ, этимъ умоляющимъ выраженіемъ лица? Зачмъ она подходитъ такъ близко? Какое письмо держитъ она въ рук?

— Леди Дедлокъ, великодушная, добрая несравненная леди… о! вы поймете меня, вы простите меня… я служила вашей фамиліи еще тогда, когда васъ не было на свт, миледи… я предана ей… но миледи, сынъ мой невиненъ, подумайте объ этомъ.

— Я и не обвиняю его.

— Нтъ, миледи, я не то хочу сказать. Я знаю, вы его не обвиняете сами, но его обвиняютъ другіе. О леди Дедлокъ! если отъ васъ зависитъ сказать одно слово, спасти моего сына и оправдать его, о миледи! скажите это слово.

Что говоритъ эта женщина? Какую власть предполагаетъ она въ миледи? Какимъ образомъ миледи можетъ отвратить подозрнія, если они несправедливы?

Прекрасные глазки леди Дедлокъ смотрятъ на старую управительницу Чизни-Вольда съ удивленіемъ и даже съ боязнью.

— Миледи, вчера я выхала изъ Чизни-Вольда, вчера я первый разъ и уже на закат жизни узнала, что мой сынъ еще не умеръ, и я похала увидться съ нимъ посл столькихъ лтъ разлуки… Шаги на Террас Привидній раздавались весь этотъ годъ, по вчера, вчера миледи, какъ только закатилось солнце, эхо шаговъ, страшно раздавалось по всему дому, въ-особенности въ вашей половин, миледи… и вчера вечеромъ когда ужь стемнло, я получила это письмо…

— Что это за письмо?

— Тише ради Бога, тише! Мистриссъ Раунсвелъ озирается кругомъ и отвчаетъ испуганнымъ шопотомъ: — миледи, я никому не говорила о немъ ни одного слова, я не врю, что въ немъ написано, я знаю, что это несправедливо, я знаю, что этого никогда не могло быть. Но сынъ мой въ опасности, и вы должны пожалть о бдной матери. Если вамъ извстно что-нибудь, чего не знаютъ другіе, если вы питаете какія-нибудь подозрнія, если вы имете какія-нибудь сокровенныя причины, то, миледи! миледи! подумайте обо мн, побдите вашу гордость и оправдайте невиннаго! Для васъ это нетрудно сдлать, я знаю, что вы не жестокосерды, но вы идете по одинокой дорог, не призывая къ себ на помощь другихъ. Вы не нуждаетесь въ друзьяхъ, и вс они, удивляясь вашей красот и вашему изяществу, въ то же время знаютъ, что вы для нихъ неприступны. Быть-можетъ, миледи, надменность или гнвъ заставляютъ васъ скрывать то, что вамъ извстно, но, миледи, умоляю васъ, умоляю васъ на колняхъ, вспомните о преданной слуг, которая всю жизнь свою посвятила вашему семейству, которая была предана вамъ, которая нжно любила васъ, и пособите оправдаться ея сыну. Миледи, добрая миледи! говоритъ управительница Чизни-Вольда съ полною душевною простотою:— я такъ низка сравнительно съ вами, вы такъ высоко стоите надо-мною, что, быть-можетъ, вы не поймете тхъ чувствъ, которыя волнуютъ мое сердце, но его гложетъ, миледи, глубокая скорбь, до-того глубокая, что я осмлилась безпокоить васъ и просить васъ пощадить невиннаго!

Леди Дедлокъ подымаетъ ея съ колнъ и беретъ письмо.

— Вы хотите, чтобъ я его прочла?

— Когда я уйду, миледи, и только не забудьте моей просьбы, не забудьте моего сына.

— Я право не знаю, что я могу сдлать, я не знаю никакой тайны, оправдывающей вашего сына, я никогда его не обвиняла.

— Миледи, вы, можетъ, пожалете его больше, вы поймете какъ онъ невиненъ, когда прочтете это письмо.

Съ этими словами мистриссъ Раунсвель уходитъ, оставивъ въ рукахъ миледи письмо. Сказать но правд, миледи далеко не жестокосердая женщина и было время, когда видъ этой старой и почтенной женщины, стоящей передъ ней на колняхъ, взволновалъ бы ее до слезъ, затронулъ бы ея сострадательное сердце. Но привыкнувъ такъ долго таить истинное чувство, такъ давно привыкнувъ притворяться въ этой разрушительной школ, которая все приводитъ подъ одинъ уровень: и добро и зло, и чувствительность и безчувственность, миледи и въ эту минуту холодна какъ статуя.

Она вскрываетъ письмо. Въ немъ завернуто печатное объявленіе объ убійств мистера Телькингорна и подъ нимъ — о ужасъ! она читаетъ: ‘леди Дедлокъ убійца…’

Письмо упадаетъ изъ ея рукъ и неизвстно, какъ давно оно лежитъ у ея ногъ съ-тхъ-поръ, какъ оно упало. Приходитъ напудренный Меркурій и докладываетъ о молодомъ человк по имени Гуппи. Меркурій не одинъ разъ долженъ былъ повторить слова свои, чтобъ миледи могла понять его.

— Пусть онъ войдетъ!

Мистеръ Гуппи входитъ.

Миледи подымаетъ письмо съ пола и собирается съ мыслями.

Въ глазахъ мистера Гуппи она та же блестящая леди Дедлокъ, то же неразгаданное существо, какъ и прежде.

— Быть-можетъ, ваше сіятельство, я обезпокоилъ васъ моимъ визитомъ, но когда вамъ будетъ извстна причина моего посщенія, я увренъ, вы меня извините, миледи, говоритъ мистеръ Гуппи.

— Говорите.

— Благодарю васъ, ваше сіятельство. Прежде всего я долженъ объяснить вамъ, говоритъ мистеръ Гуппи, садясь на кончикъ стула и поставивъ шляпу у ногъ своихъ на полу: — что миссъ Сомерсонъ, образъ который былъ глубоко запечатлнъ въ моемъ сердц, какъ я имлъ честь докладывать вамъ не разъ… теперь иное время, обстоятельства, которыя выше моей власти, положили тяжелую преграду между мною… и… но… но во всякомъ случа воля миссъ Сомерсонъ для меня священнйшій законъ во всхъ отношеніяхъ, кром тхъ чувствительныхъ струнъ человческаго сердца… которыя выше моей власти. Миссъ Сомерсонъ просила меня отказаться отъ всхъ попытокъ, отъ всхъ разъисканій касательно ея особы, и такимъ образомъ я навсегда лишился счастія имть честь видть ваше сіятельство еще разъ.

— Однако жь вы опять здсь, угрюмо замчаетъ миледи.

— Да, точно такъ, я опять здсь, говоритъ мистеръ Гуппи: — и желаніе мое состоитъ въ томъ, чтобъ сообщить вамъ подъ глубокой тайной, какія обстоятельства привели меня снова къ вамъ.

‘Онъ никогда не можетъ говорить коротко и ясно’, нетерпливо замчаетъ миледи.

— Позвольте мн, съ своей стороны, говоритъ мистеръ Гуппи тономъ оскорбленнаго самолюбія: — просить ваше сіятельство обратить особенное вниманіе, что я здсь не въ видахъ личнаго интереса. Если устранить невозданный образъ и т обстоятельства, которыя выше моей власти… то, быть-можетъ, я былъ бы далеко отъ вашего порога и не осмлился бы перешагнуть черезъ него.

Въ эту минуту, для поддержанія энергіи, мистеръ Гуппи считаетъ весьма-полезнымъ взъерошить хохолъ свой обими руками.

— Вашему сіятельству легко будетъ припомнить, что, имя счастіе быть здсь, я въ послдній разъ встртился съ весьма-знаменитымъ человкомъ въ нашей профессіи, смерть котораго мы вс оплакиваемъ. Этотъ человкъ, со времени нашей встрчи, въ вашемъ присутствіи не оставлялъ ни одного удобнаго случая, чтобъ не поставить мн какой-нибудь ловушки, и я очень боялся, чтобъ какимъ-нибудь образомъ не измнить желаніямъ миссъ Сомерсонъ. Себя хвалить, разумется, не слдуетъ, ваше сіятельство… и я могу сказать, что я держался крпко и не дремалъ.

Леди Дедлокъ смотритъ на него сурово-вопросительнымъ взглядомъ, мистеръ Гуппи тотчасъ же отворачиваетъ глаза и смотритъ въ сторону.

— И въ-самомъ-дл, продолжаетъ мистеръ Гуппи: — очень было трудно угадать, чего хотлъ этотъ человкъ, котораго смерть мы оплакиваемъ, чего онъ добивался отъ другихъ людей. У меня, миледи, я вамъ скажу откровенно, былъ въ голов дурманъ… Это значитъ, какъ говорятъ въ томъ блистательномъ кругу, которымъ вы предводительствуете: я его не понималъ вовсе. Вотъ и Смоль — вы, ваше сіятельство его не изволите знать, это одинъ изъ моихъ друзей — Смоль сталъ такъ скрытенъ, какъ устрица, и отъ него нельзя добиться никакого толку. Между-тмъ, употребляя въ пользу свои слабыя способности и совты моего лучшаго друга, мистера Тони Вивля, человка съ аристократическими манерами, въ комнат котораго, гд бъ онъ ни жилъ, всегда виситъ портретъ вашего сіятельства, я могу смло сказать вамъ: будьте осторожны, миледи. Вопервыхъ, позвольте мн, ваше сіятельство, спросить васъ: были ли у васъ сегодня необыкновенные постители? то-есть я разумю постителей не изъ фешнэбльнаго круга, а, напримръ, въ род прежней служанки миссъ Барбары, или господина невладющаго ногами?

— Нтъ.

— Такъ смю уврить ваше сіятельство, что такіе постители были и ихъ принимали. Я видлъ это собственными глазами, видлъ какъ они входили я дождался ихъ на углу сквера.

— Что мн до этого за дло? или, наконецъ, что вамъ до этого за дло? Я право не понимаю васъ, что вы хотите этимъ сказать.

— Ваше сіятельство, я хочу васъ предостеречь, только предостеречь. Можетъ-быть, это и лишнее. Очень-хорошо. Во всякомъ случа я сдлалъ все, чтобъ выполнить желаніе миссъ Сомерсонъ. Я очень подозрваю, по-крайней-мр имю поводъ подозрвать изъ того, что мн удалось выслушать отъ Смоля, что т письма, которыя я предполагалъ сгорвшими, не сгорли, что постители приносили ихъ сюда, что они хотятъ за нихъ получить деньги и, можетъ-быть, ужь получили.

Мистеръ Гуппи беретъ шляпу и встаетъ.

— Вашему сіятельству извстно очень-хорошо, кроется ли въ словахъ моихъ какая-нибудь истина или нтъ. Съ своей стороны, я по-крайней-мр исполнилъ желаніе миссъ Сомерсонъ. Если я предостерегалъ васъ, миледи безъ надобности, то увренъ, вы извините меня и не сочтете поступки мои за дерзость. Я имю честь теперь уврить васъ, что больше вамъ нечего опасаться моихъ визитовъ. Дло мое сдлано. Прощайте ваше сіятельство.

Миледи едва удостоиваетъ его взглядомъ, но какъ только мистеръ Гуппи скрылся, она звонитъ въ колокольчикъ.

Является меркурій.

— Гд сэръ Лейстеръ?

Меркурій докладываетъ, что сэръ Лейстеръ одинъ въ библіотек и не приказалъ никого впускать.

— Были сегодня утромъ постители у сэра Лейстера?

— Да, приходили нсколько человкъ по дламъ.

Меркурій начинаетъ описывать постителей. Точно, про нихъ говорилъ мистеръ Гуппи. Довольно.

— Можешь идти.

Такъ все кончено! Имя ея вмст съ насмшкой и презрніемъ въ устахъ толпы. Мужу ея извстенъ весь ея позоръ, о стыд ея заговоритъ весь городъ, можетъ-быть, говорятъ ужь и теперь, и вдобавокъ къ этому громовому удару, такъ давно ожидаемому: она обвинена въ убійств своего врага.

Да, Телькингорнъ былъ ея врагомъ. И она часто, часто желала его смерти. Онъ убитъ. Но и въ гробу своемъ онъ мучитъ ее и мститъ ей. Страшное обвиненіе въ убійств — это дло руки его.

И когда она вспоминаетъ, какъ тайно она подходила въ эту ночь къ его дверямъ, какъ сильно звонила она у его порога, ей становится страшно, судорожная дрожь пробгаетъ по всему тлу и ей кажется, что рука палача ужь берется за ея косу.

Она падаетъ на полъ, волосы дико разметались, лицо спрятано въ подушки дивана. Она встаетъ, мечется, плачетъ и стонетъ. Агонія невыразима Еслибъ и дйствительно рука ея была обагрена кровью, то врядъ ли бы она могла больше страдать.

Ей приходитъ въ голову, какъ часто, еще до смерти стараго адвоката, ненавистное лицо котораго омрачало всю ея жизнь, она желала, чтобъ онъ палъ подъ рукой убійцы. Но теперь какъ страшны кажутся ей эти желанія, какъ жестоко отплатилъ онъ ей за нихъ въ настоящую минуту!

Она грустно убдилась, что только одна ея смерть можетъ укрыть ее отъ его преслдованій, что онъ для нея такъ же страшенъ теперь въ могил, какъ былъ страшенъ при жизни.

И она бжитъ, бжитъ изъ дома, позоръ, ужасъ, стыдъ, угрызеніе совсти тяготютъ надъ нею. Гордость и самонадянность покинули ее, какъ сухой листъ покидаетъ дерево по вол втра.

Она поспшно беретъ перо, пишетъ къ своему мужу, запечатываетъ и оставляетъ письмо у себя на стол.

‘Если меня обвиняютъ въ его убійств, то не врьте этому: я совершенно невинна. Во всемъ другомъ, что вы услышали, или услышите обо мн, я не оправдываюсь: вамъ скажутъ совершенную истину. Въ ту страшную ночь, когда его нашли мертвымъ, онъ предупредилъ ‘меня, что на другой день откроетъ передъ вами мои преступленія. Когда онъ оставилъ меня, я вышла изъ своей комнаты, сказавъ людямъ что иду въ садъ, а между-тмъ я пошла за нимъ съ той цлью, чтобъ просить его не мучить меня боле. О, какъ онъ меня мучилъ, еслибъ ‘вы знали! и пусть бы скоре кончилъ все.

‘Квартира его была мрачна и безмолвна. Я позвонила два раза, но отвта не было, и я вернулась домой.

‘У меня нтъ крова. Я больше не буду васъ обременять своимъ присутствіемъ. Желаю, чтобъ вы, въ вашемъ справедливомъ негодовавши, скоре забыли ту недостойную женщину, передъ которой вы расточали столько любви. Она бжитъ отъ васъ съ горькимъ стыдомъ, но еще съ большимъ стыдомъ готова бы бжать отъ самой себя. Прощайте’.

Она поспшно одвается, накидываетъ на себя вуаль, оставляетъ драгоцнныя вещи и деньги, прислушивается, спускается съ лстницы и убгаетъ, не обращая вниманія на пронзительный и холодный втеръ.

ГЛАВА LVII.
Преслдованіе.

Городской отель Дедлоковъ, безчувственный и холодный, какъ и слдуетъ быть такому знаменитому отелю, гордо смотритъ на другіе домы своей улицы, домы меньшаго размра, и не подаетъ никакого знака, что внутри его неспокойно.

Кареты гремятъ по мостовой, швейцары поминутно отворяютъ двери, большой свтъ длаетъ визиты. Отцвтшія красавицы, съ шеями скелетовъ и персиковыми щечками, которыя при дневномъ свт очень напоминаютъ о смерти, чаруютъ глаза мужчинъ. Изъ прохладныхъ конюшенъ вызжаютъ легкіе экипажи, въ пуховыхъ подушкахъ козелъ утопаютъ коротконогіе кучера въ льняныхъ парикахъ, на запяткахъ качаются блистательные меркуріи въ золотыхъ прошвахъ и въ треугольныхъ шляпахъ, надтыхъ поперегъ дороги.

Городской отель Дедлоковъ не оказываетъ никакой вншней перемны и много пройдетъ часовъ, пока внутреннія треволненія выйдутъ наружу. Но прекрасная Волюмпія становится жертвой преобладающей тоски, на нее нападаетъ уныніе и она отправляется въ библіотеку, ради развлеченія. Тукъ-тукъ, но на нжную стукотню прелестной двы изъ библіотеки нтъ отвта, она ршается двственною рукою приотворить дверь, наивно заглядываетъ и, не увидавъ въ комнат никого, смлою поступью попираетъ мягкій коверъ.

Въ древнемъ Бат, въ город муравы и зелени, говорятъ, будто прелестная Волюмнія одержима страшными припадками любопытства, они мучатъ и тревожатъ бдняжку, заставляютъ ее соваться изъ угла въ уголъ при всхъ удобныхъ и неудобныхъ случаяхъ, вставлять обдланное въ золото стеклышко въ свое близорукое око и изощрять обоняніе надъ каждымъ предметомъ. Разумется, и въ настоящую минуту она порхаетъ, какъ птичка, надъ бумагами и письмами своего родственника, то клюнетъ тотъ документъ, то другой, и прыгаетъ отъ стола къ столу съ лорнетомъ въ глазу и съ видомъ какого-то инквизиторскаго любопытства въ лиц. При этихъ прыжкахъ и розъискахъ, она вдругъ на что-то спотыкается, поворачиваетъ стеклышко лорнета въ ту сторону… Боже мой! на полу лежитъ ея родственникъ, безъ чувствъ, безъ дыханія, какъ срубленное дерево.

При такомъ внезапномъ открытіи, маленькій нжный визгъ Волюмніи пріобртаетъ необыкновенную силу, и весь домъ быстро приходитъ въ волненіе. Лакеи снуютъ взадъ и впередъ по лстницамъ, колокольчики звенятъ по всему дому, послы бгутъ, сломя голову за докторами, везд ищутъ леди Дедлокъ, но нигд ея не находятъ. Никто ея не видалъ съ-тхъ-поръ, какъ она звонила въ послдній разъ. На стол въ ея будуар лежитъ письмо на имя сэра Лейстера, по кто знаетъ, быть-можетъ, онъ ужь получилъ другое письмо, съ того свта, требующее личнаго свиданія, быть-можетъ, для него теперь вс мертвые и вс живые языки одно и то же.

Тло его кладутъ на постель, и трутъ, и мажутъ, и прыщутъ, и прикладываютъ ледъ къ его голов, чтобъ привести въ чувство. Между-тмъ день проходитъ, мракъ разстилается по комнат прежде, чмъ слышится въ груди сэра Лейстера тяжелое хрипнье, и замтно въ глазахъ его сознаніе свчки, нарочно передъ нимъ поставленной. Жизнь мало-по-малу проявляется, онъ начинаетъ понемногу моргать глазами, поворачивать зрачки, подымать даже руку и знаками показываетъ, что онъ слышитъ и понимаетъ.

Еще сегодня утромъ это былъ красивый, статный мужчина, правда, нсколько-болзненный, но съ полнымъ, округленнымъ лицомъ. Теперь это лежитъ старикъ, дряхлый, исхудалый, со впалыми щеками — тнь самого-себя. Голосъ его былъ богатъ и звученъ, онъ такъ давно привыкъ думать, что въ каждомъ слов его кроется какой-нибудь важный смыслъ, какое-нибудь важное значеніе для человческаго рода, что въ самомъ-дл, въ произносимыхъ имъ рчахъ какъ-будто что-то звучало. Теперь онъ только шепчетъ какіе-то непонятные звуки, какія-то полуслова.

Врная и любимая имъ управительница Чизни-Вольда стоитъ у его изголовья. Онъ замчаетъ ее и выказываетъ удовольствіе. Посл тщетнаго усилія произнести внятное слово, онъ знаками требуетъ карандаша. Сначала его не понимаютъ, но старая управительница догадывается въ чемъ дло и подаетъ ему аспидную доску.

Медленно и не своимъ почеркомъ царапаетъ онъ на ней: ‘Чизни-Вольдъ? ‘

— Нтъ, отвчаетъ она ему: — вы въ Лондон. Заболли сегодня утромъ у себя, въ библіотек. Къ-счастью, я случилась здсь и буду при васъ неотлучно. Ничего, сэръ Лейстеръ, ничего: болзнь не будетъ имть дурныхъ послдствіи. Завтра вамъ будетъ лучше, право лучше, вс такъ говорятъ, сэръ Лейстеръ.

И по старому лицу управительницы катятся крупныя слезы.

Осмотрвъ кругомъ комнату, осмотрвъ съ особеннымъ вниманіемъ стоящихъ вокругъ постели докторовъ, сэръ Лейстеръ пишетъ:

— Миледи?

— Миледи нтъ дома, сэръ Лейстеръ: он изволили выхать прежде, чмъ вы занемогли, и не знаютъ о вашей болзни.

Съ безпокойствомъ и волненіемъ указываетъ баронетъ на написанное имъ слово. Вс стараются его успокоить, но тщетно, они переглядываются между собой, не знаютъ, что отвчать ему, но вотъ онъ снова пишетъ:

— Миледи… ради Бога… гд?

И издаетъ жалобный вопль.

Думаютъ, что всего-лучше показать ему письмо, оставленное миледи. Старая мистриссъ Раунсвель идетъ за письмомъ, содержаніе котораго никто не знаетъ и никто не можетъ подозрвать, она приноситъ это письмо къ сэру Лейстеру, распечатываетъ передъ нимъ и приближаетъ къ его глазамъ.

Прочтя его два раза съ большимъ усиліемъ, онъ оборачиваетъ письмо такимъ-образомъ, чтобъ никто не могъ прочесть ни одной строчки, и жалобные стоны вырываются изъ его груди.

Посл этого онъ впадаетъ въ забытье, или въ обморокъ, и проходитъ боле часу времени, пока онъ снова открываетъ глаза и склоняется на руку своей врной, преданной управительницы. Доктора знаютъ, что при ней онъ себя чувствуетъ лучше и отходятъ въ сторону.

Сэръ Лейстеръ снова требуетъ доску, но онъ не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Его трепетъ, его безпокойство, его грусть достойны сожалнія. Какъ-будто онъ готовъ лишиться разсудка, усиливаясь выразить ту мысль, которая его безпокоитъ. Онъ написалъ букву Б и остановился. Но вотъ собираетъ онъ послднія силы и передъ буквой Б ставитъ слово: ‘мистеръ’.

Мистриссъ Раунсвель спрашиваетъ сомнительно:

— Мистеръ Бккетъ?..

Такъ, точно такъ, она угадала.

— Мистеръ Бккетъ внизу, угодно вамъ его видть?

Теперь нтъ никакой возможности не понять сэра Лейстера: онъ пламенно желаетъ видть мистера Бккета, онъ хочетъ, чтобъ вс, кром старой управительницы Чизни-Вольда, удалились изъ комнаты. Желаніе его исполняется со всевозможной быстротой, и мистеръ Бккетъ является у его изголовья. Только на этого офицера, только на него одного въ-состояніи возложить сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, все свое довріе.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, мн тяжело видть васъ въ такомъ положеніи, но я увренъ, вы скоро оправитесь, вы должны оправиться. Этого требуетъ честь вашей фамиліи.

Сэръ Лейстеръ передастъ ему письмо миледи и внимательно слдитъ за нимъ во время чтенія. У мистера Бккета мысль за мыслью тснится въ голов, указательный палецъ его скрюченъ и на лиц такъ и видно: ‘я понимаю васъ, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, понимаю!’

Сэръ Лейстеръ пишетъ на доск:

— Полное прощеніе. Найдите…

Мистеръ Бккетъ останавливаетъ его руку.

— Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, я найду ее. Но поиски должны начаться тотчасъ же, нельзя терять ни минуты.

Съ быстротою молніи онъ слдитъ за взоромъ баронета, брошеннымъ на маленькую шкатулку.

— Подать вамъ ее сюда, сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ? Разумется. Отпереть ее однимъ изъ этихъ ключиковъ? конечно, самымъ маленькимъ? Такъ и есть. Достать банковые билеты? Сейчасъ. Счесть ихъ? Безъ-сомннія. Двадцать и тридцать — пятьдесятъ, еще двадцать — семьдесятъ, семьдесятъ да пятьдесятъ — сто-двадцать и еще сорокъ — сто-шестьдесятъ. Взять ихъ на расходы? Непремнно возьму и отдамъ во всемъ полнйшій отчетъ. Не щадить денегъ? Не безпокойтесь, щадить не буду.

Быстрота и меткость соображенія мистера Бккета изумительны. Мистриссъ Раунсвель держитъ свчку и чувствуетъ, какъ у нея кружится голова отъ изумительной поспшности, съ которою работаютъ глаза и руки мистера Бккета, а онъ между-тмъ ужь совершенно готовъ, чтобъ отправиться въ путь.

— Вы, почтенная старушка, матушка Джорджа, я думаю? говоритъ мистеръ Бккетъ, надвъ шляпу и застегивая сюртукъ.

— Да, сэръ! я его несчастная мать.

— Такъ я и думалъ, судя по его словамъ. Знаете ли, что я вамъ скажу. Вамъ нбчего печалиться: сынъ вашъ совершенно-правъ, плакать ненадо. Вы должны наблюдать безотлучно за сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ, баронетомъ, а сквозь слезы это несовсмъ-удобно. Что жь касается до вашего сына, то онъ совершенно оправданъ и желаетъ вамъ здоровья и счастья. Онъ теперь чистъ и невиненъ, какъ голубокъ, какъ вы сами, потому-что, я пари готовъ держать, что вы совершенно-невинны. Вы мн можете поврить, потому-что арестовалъ его я самъ, какъ-вы изволите видть. Онъ при этомъ случа держалъ себя благородно. Нчего сказать, отличный человкъ, да и вы отличная мать. Каково деревцо, таково и яблочко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, порученіе ваше будетъ исполнено. Положитесь на меня. Я не сверну съ прямой дороги ни вправо, ни влво, не сомкну глазъ, не буду ни мыться, ни бриться, ни стричься, пока не найду, чего ищу… Сказать, что вы совершенно прощаете? скажу сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, скажу. Желаю вамъ поправиться, чтобъ семейныя дла ваши перемнились… Э, Боже мой, такія ли бываютъ обстоятельства! Перемелется — все мука будетъ!

Съ этими разговорами мистеръ Бсккетъ застегивается подъ подбородокъ и быстро выходитъ изъ комнаты, проникая мракъ ночи своимъ пытливымъ взоромъ.

Прежде всего отправляется онъ на половину миледи, въ намреніи съискать какія-нибудь указанія для руководства при поиск. Будуары миледи темны. Мистеръ Бккетъ, съ восковой свчкой въ рукахъ, которую держитъ надъ головой, любопытнымъ взглядомъ пробгаетъ вс роскошныя бездлушки — плодъ прихоти и моды, имющія такъ мало сходства съ нимъ по наружности. Славная картина, жалко, что ею никто не можетъ полюбоваться, потому-что мистеръ Бккетъ заперъ за собою дверь.

‘Славный будуаръ!’ говоритъ мистеръ Бккетъ, получившій охоту къ французскому языку посл утренняго событія: я думаю стоитъ большихъ денегъ, чай миледи очень любила свои комнатки! ‘

Открывая и закрывая столовые ящики, заглядывая въ шкатулки съ брильянтами, онъ видитъ свою собственную особу въ нсколькихъ зеркалахъ и по этому поводу считаетъ приличнымъ произнести себ нкотораго рода похвальное слово:

‘Иной подумаетъ, говоритъ онъ, что я настоящій аристократъ, а почемъ знать, можетъ, я бы не испортилъ дла и въ самомъ лучшемъ аристократическомъ кругу’.

Разсуждая такимъ образомъ, онъ открываетъ ящикъ туалета, роется въ перчаткахъ, которыя такъ тонки и мягки, что грубая рука его едва ихъ ощущаетъ, и вдругъ попадаетъ на носовой платокъ.

‘Гм! здорово пріятель, говоритъ онъ, ты зачмъ здсь? Дай-ка мн взглянуть на тебя: принадлежишь ты ея сіятельству, или кому другому? На теб, я думаю, есть мтка’.

И въ-самомъ-дл онъ находитъ мтку. На одномъ углу платка вышито: ‘Эсирь Сомерсонъ’.

‘Вотъ оно что, говоритъ мистеръ Бккетъ: больше мн ничего не надо’.

Онъ оканчиваетъ свои наблюденія такъ же быстро и тщательно, какъ и началъ ихъ, все оставляетъ на томъ мст, на которомъ нашелъ, и черезъ пять минутъ является ужь на улиц. Бросивъ взглядъ на тускло-освщенныя окна комнаты сэра Лейстера, онъ поспшно идетъ къ ближайшей извощичьей бирж, беретъ экипажъ и детъ въ галерею для стрльбы въ цль.

Мистеръ Бккетъ небольшой знатокъ въ лошадяхъ, но, при извстныхъ случаяхъ, всегда готовъ держать пари на небольшую сумму денегъ, свднія его по этому предмету сводятся на одно замчаніе: если лошадь можетъ бжать, стало-быть она хороша.

Это замчаніе пригодилось ему въ настоящую минуту. Онъ безошибочно выбираетъ хорошую лошадь и во весь опоръ мчится но каменной мостовой, устремляя свои проницательные глаза на каждое подозрительное лицо, на огоньки въ окнахъ домовъ, обитатели которыхъ легли или ложатся спать, на вс улицы, на вс перекрестки, на небо, устланное тяжелыми облаками, на землю, покрытую топкимъ слоемъ снга: все можетъ пригодиться мистеру Бсккету — такъ быстро летитъ онъ въ галерею для стрльбы въ цль, что лошадь вся въ мыл и пна брызжетъ отъ нея.

— Поводи ее немного, пусть попростынетъ, я сейчасъ буду назадъ.

Онъ поспшно входитъ въ галерею и застаетъ Джорджа за трубкой.

— Я такъ и думалъ, что ты куришь, Джорджъ, надо вдь отдохнуть посл всхъ непріятностей. Однако время дорого. Надо спасти честь женщины. Миссъ Сомерсонъ была, кажется, здсь, когда умиралъ Бредли — такъ, кажется?— такъ… Гд она живетъ?

Близь Оксфордской Улицы. Кавалеристъ только-что оттуда.

— Будь счастливъ, Джорджъ. Прощай!

Онъ ужь опять детъ — замтивъ, разумется, что у камина сидлъ Филь и смотрлъ на него разинувъ ротъ — детъ во весь опоръ и клубы пара согрвшейся лошади покрываютъ его.

Мистеръ Жарндисъ одинъ только не спитъ во всемъ дом, но ужь и онъ думаетъ лечь. Вдругъ раздается поспшный звонокъ. Мистеръ Жарндисъ оставляетъ книгу и въ шлафрок идетъ къ двери.

— Не безпокойтесь, сэръ!

И поститель въ одну минуту входитъ въ комнату и затворяетъ за собою дверь.

— Я имлъ удовольствіе видть васъ прежде, сэръ, я инспекторъ Бккетъ. Взгляните на этотъ платокъ: ‘Эсирь Сомерсонъ’. Часъ тому назадъ, я его нашелъ между вещами леди Дедлокъ, въ ея будуар. Нельзя терять времени ни минуты: дло идетъ о жизни и смерти. Вы знаете леди Дедлокъ?

— Знаю.

— Сегодня была открыта семейная тайна. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, занемогъ — апоплексія или параличъ. Много было потеряно времени. Леди Дедлокъ исчезла, оставила письмо на имя мужа. Вотъ оно, прочтите.

Мистеръ Жарндисъ прочелъ письмо и спросилъ мистера Бккета, что онъ думаетъ?

— Не знаю. Похоже на самоубійство, опасность возрастаетъ съ каждой минутой, я за каждый часъ готовъ заплатить сто фунтовъ стерлинговъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мн найдти ее, спасти и объявить ей полное его прощеніе. У меня есть деньги, есть власть и только не достаетъ… миссъ Сомерсонъ.

— Миссъ Сомерсонъ!… испуганнымъ тономъ повторяетъ мистеръ Жарндисъ.

— Послушайте мистеръ Жарндисъ, говоритъ мистеръ Бккетъ, смотря ему прямо въ лицо: — я говорю вамъ, какъ джентльмену, какъ человку съ теплымъ сердцемъ: обстоятельства очень-важны, медленность страшна и опасна. Не берите на себя отвтственности, эти восемь или девять часовъ стоятъ по сту фунтовъ стерлинговъ каждый. Я инспекторъ Бккетъ. Сэръ Лейстеръ Дедлокъ, баронетъ, поручилъ мн отъискать ее. Кром всхъ несчастій, надъ ней тяготетъ еще подозрніе въ убійств. Если я за ней буду слдить одинъ, она ошибется въ моихъ намреніяхъ и можетъ дойти до отчаянія. Но если я буду въ обществ съ молодой леди, очень-похожей на ту, къ которой леди Дедлокъ питаетъ нжную привязанность — замтьте, я ничего не спрашиваю — то миледи повритъ моимъ словамъ. Отпустите со мной миссъ Сомерсонъ, и если только миледи жива, мы привеземъ ее. Если же… мы, во всякомъ случа, сдлаемъ все лучшее. Спшите. Время летитъ. Скоро часъ, а этотъ часъ стоитъ не сто фунтовъ стерлинговъ, а тысячу.

Справедливо, медлить нельзя.

Мистеръ Жарндисъ проситъ его подождать немного и идетъ переговорить съ миссъ Сомерсонъ.

— Я здсь останусь, говоритъ мистеръ Бккетъ, но самъ не остается, а по лстниц слдитъ за мистеромъ Жарндисомъ и не выпускаетъ его изъ виду.

Во время переговоровъ мистеръ Бккетъ дожидается въ-потьмахъ на лстниц. Но скоро возвращается мистеръ Жарндисъ и сообщаетъ ему, что миссъ Сомерсонъ, надясь на его защиту, готова съ нимъ хать куда угодно. Листеръ Бккетъ вполн одобряетъ такую ршимость и ожидаетъ спутницу свою у самой двери.

Въ ум мистера Бккета зиждется его огромная обсерваторія, съ которой наблюдаетъ онъ но всмъ направленіямъ. И видитъ онъ много одинокихъ существъ, скрытно-ползущихъ но улицамъ, много одинокихъ существъ, лежащихъ по дорогамъ, подъ заборами, подъ стогами, по нтъ того существа, котораго онъ ищетъ. Много одинокихъ существъ видитъ онъ подъ мостами, надъ поверхностью Темзы и одинъ предметъ, несомый волнами, приковываетъ его вниманіе.

Гд жь она? гд жь она, живая или мертвая? Еслибъ въ то время, какъ онъ внимательно смотритъ на носовой платокъ, какая-нибудь волшебница открыла передъ нимъ то мсто, гд найденъ былъ этотъ платокъ, ту хижину, въ которой этотъ платокъ прикрывалъ мертваго ребенка, увидлъ ли бы онъ тамъ несчастную леди Дедлокъ?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ той пустын, гд кирипче-обжигательныя печи горятъ синеватымъ пламенемъ, гд втеръ разноситъ соломенныя крыши бдныхъ лачугъ, гд глина и вода замерзли, тамъ, занесенная снгомъ, медленно бредетъ одинокая женщина, словно покинутая цлымъ свтомъ… Нтъ, изъ городскаго отеля Дедлоковъ никогда не выходила женщина въ такомъ рубищ!…

ГЛАВА LVII.
Разсказъ Эсири.

Я ужь спала крпкимъ сномъ, какъ вдругъ разбудилъ меня стукъ въ дверь. Я услышала голосъ опекуна, опекунъ мой стучался ко мн и просилъ немедленно встать. Я встала поспшно съ постели, накинула утренній бурнусъ и бросилась къ двери, добрый опекунъ мой, приготовивъ меня предварительно, разсказалъ мн, что сэръ Лейстеръ Дедлокъ узналъ обо всемъ, что тайна моей матери открыта, что миледи неизвстно куда скрылась, что внизу у насъ дожидается человкъ, которому баронетъ поручилъ отъискать бжавшую, уговорить ее возвратиться и общать ей отъ его имени совершенное прощеніе и покровительство, что повренный сэра Лейстера умоляетъ меня сопутствовать ему при розъискахъ, надясь, что, можетъ-быть, мои просьбы могутъ подйствовать на леди Дедлокъ въ томъ случа, если ему не удастся уговорить ее. Вотъ что смутно поняла я изъ словъ моего опекуна: тревога, поспшность и нечаянность привели меня въ такое замшательство, что, несмотря на вс мои старанія удержать волненіе, я могла только посл довольно-продолжительнаго времени совершенно успокоиться.

Я наскоро одлась и, не разбудивъ никого, ни даже Черли, сошла внизъ къ мистеру Бккету, которому было поручено отъискивать мою мать. Объ этомъ разсказалъ мн опекунъ мой, пока мы ходили съ нимъ внизъ и объяснилъ даже, какимъ образомъ мистеру Бккету пришла мысль обратиться ко мн. Въ передней, при свчк, которую держалъ опекунъ, мистеръ Бккетъ прочелъ мн шопотомъ письмо, которое мать моя оставила на стол, и я думаю, что не боле, какъ черезъ десять минуть посл того, какъ меня разбудили, мы сидли съ нимъ ужь въ карет и быстро катили по улицамъ.

Манеры мистера Бккета были рзки, но почтительны. Онъ говорилъ мн, что большій или меньшій успхъ поисковъ зависитъ оттого, если я безъ замшательства отвчу на т вопросы, которые онъ желаетъ предложить мн. Онъ спрашивалъ меня, часто ли я видалась съ моей матерью (которую называлъ леди Дедлокъ), гд и когда я говорила съ нею въ послдній разъ и какимъ образомъ попалъ къ ней мой носовой платокъ? Когда я удовлетворительно отвтила ему на эти пункты, онъ просилъ меня хорошенько обдумать: не знаю ли я, гд бы то ни было кого-нибудь, къ кому леди Дедлокъ, при настоящихъ обстоятельствахъ ршилась бы прибгнуть. Я ни на комъ не могла остановиться, какъ только на моемъ опекун. Однако, потомъ я назвала мистера Бойтсорна. Онъ пришелъ мн въ голову потому, что отзывался всегда о миледи съ какимъ-то рыцарскимъ чувствомъ, и къ тому же я знала его несчастныя отношенія къ миссъ Барбар.

Чтобъ намъ лучше слышать другъ-друга, мистеръ Бккетъ веллъ кучеру, на время этого разговора, остановиться. Потомъ онъ приказалъ ему хать дальше, и сообщилъ мн, подумавъ нсколько минутъ, что планъ, по которому нужно дйствовать, ужь составленъ, но, сознаваясь откровенно, я была не въ-состояніи понять этого плана — такъ все перепуталось въ голов моей.

Отъхавъ недалеко, мы остановились въ переулк подл дома, освщеннаго газомъ и походившаго на публичное зданіе. Мистеръ Бккетъ ввелъ меня туда и посадилъ въ кресло у ярко-пылающаго камина. Уже былъ насъ за полночь, какъ показывали висвшіе на стн часы. Насъ встртили два полицейскіе чиновника, непохожіе на людей, просидвшихъ за работою цлую ночь — такъ чисты были ихъ мундиры и такъ покойно писали они у бюро. Везд было полное безмолвіе, только по-временамъ раздавалось отдаленное хлопанье дверей въ подземномъ этаж, на которое, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія.

Третій человкъ, тоже въ мундир, котораго мистеръ Бккетъ подозвалъ къ себ и тихо отдалъ ему какое-то приказаніе, оставилъ комнату, остальные двое совтовались между-собою въ то время, и одинъ изъ нихъ записывалъ то, что ему диктовалъ вполголоса мистеръ Бккетъ. Они описывали примты моей матери. Когда описаніе было копчено, мистеръ Бккетъ поднесъ бумагу ко мн и прочелъ ее тихо. Дйствительно, примты были очень-врно описаны.

Одинъ изъ чиновниковъ снялъ съ этой бумаги копію, позвалъ другаго офицера, также въ мундир, вручилъ ее и отправилъ его опять обратно. Все это происходило быстро, въ одну минуту, съ удивительной точностью, но никто, казалось, не торопился. Отправя бумагу, оба полицейскіе чиновника принялись снова за свое прежнее спокойное занятіе и писали что-то чисто и тщательно. Мистеръ Бккетъ задумчиво подошелъ къ камину и сталъ грть у огня поперемнно то одну, то другую подошву своихъ сапоговъ.

— Тепло ли вы одты, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ меня, когда глаза наши встртились: — сегодня проклято-холодная ночь, путешествіе для васъ несовсмъ должно быть пріятно.

— Я сказала ему, что холодъ меня не безпокоитъ и что я одта тепло.

— Хлопотъ, можетъ-быть, предстоитъ намъ очень-много, замтилъ онъ: — лишь бы только былъ хорошій конецъ, миссъ.

— Я только и молю небо объ этомъ.

Онъ кивнулъ мн утшительно головою и сказалъ:

— Я говорю вамъ, не заботьтесь вы о чемъ, что бъ ни случилось. Будьте хладнокровны, покойны и ко всему готовы: это будетъ лучше и для васъ, и для меня, и для леди Дедлокъ и для сэра Лейстера Дедлока, баронета.

Мистеръ Бккетъ въ-самомъ-дл былъ чрезвычайно-добръ и внимателенъ, и въ то время, какъ онъ стоялъ подл меня задумчиво, гря ноги и потирая лобъ указательнымъ пальцемъ, я почувствовала такое довріе къ его ловкости и находчивому остроумію, которое меня совершенно успокоило. Не было и четверти втораго, какъ я услышала на улиц стукъ колесъ.— Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: — отправимтесь дальше, если намъ угодно.

Онъ подалъ мн руку и оба полицейскіе чиновника вжливо проводили меня до самыхъ дверей, у которыхъ мы нашли экипажъ, ямщика почтовыхъ лошадей. Мистеръ Бккетъ посадилъ меня въ карету, а самъ помстился на козлахъ. Человкъ въ мундир, котораго онъ посылалъ за экипажемъ, подалъ ему, по его желанію, потайной фонарь, потомъ онъ сдлалъ нкоторыя наставленія кучеру и мы отправились въ путь.

Я не понимала ясно, на яву ли все это происходитъ или кажется мн во сн. Мы хали съ ужасной быстротою но лабиринту улицъ, такъ-что вскор я не могла ужь узнать, гд именно мы находимся. Мы перезжали нсколько разъ Темзу и теперь хали по узкимъ улицамъ низменнаго берега, гд повсюду виднлись доки, бассейны, загроможденные амбары, платформы и корабельныя мачты. Наконецъ мы остановились на углу небольшой, узкой и душной улицы, которую не очищалъ даже втеръ, поднимавшійся съ рки, и я увидла, при свт фонаря, моего спутника: онъ тихо разговаривалъ съ толпою людей, походившихъ частью на полицейскихъ солдатъ, частью на матросовъ. На грязной стн, близь которой они стояли, прилплена была афиша, на ней я прочитала слова: ‘найдена утопленной’. Эти слова и описаніе невода возбудили во мн ужасное подозрніе. Мн не нужно было приводить себ на память, что нахожусь здсь не по собственному желанію, я не позволяла себ увеличивать трудности поисковъ, предаваться отчаянью и тмъ ощущеніямъ, которыя меня волновали. Я старалась быть покойною, но что я вытерпла въ этомъ ужасномъ мст — того никогда не забуду.

Страданія мои были страшны, были выше всякаго описанія. Какой-то человкъ, покрытый еще тиной, въ длинныхъ, пропитанныхъ водою, какъ губка, сапогахъ и такой же шапк, былъ вызванъ изъ лодки. Мистеръ Бккетъ поговорилъ съ этимъ человкомъ и сошелъ съ нимъ по узкимъ ступенямъ внизъ къ рк. Спустя нсколько минутъ, они возвратились, вытирая руки о платье. Видно было, что они трогали что-то мокрое, но, слава Богу не то, при мысли о чемъ такъ сильно замирало мое сердце.

Посл нкоторыхъ еще совщаній, мистеръ Бккетъ (котораго, казалось, вс знали и уважали какъ начальника) отправился съ ними въ ближайшій домъ, оставя меня въ карет. Кучеръ нашъ, между-тмъ, ходилъ въ это время около лошадей, постукивая ногами и похлопывая въ ладоши, чтобъ согрться.

Волны шумли и гудли сильно, сердце мое сжималось, трепетало и мн казалось, что съ каждой минутой трупъ моей несчастной матери будетъ выброшенъ къ ногамъ лошадей. Эта мысль сто разъ приходила мн въ голову во время отсутствія мистера Беккега, которое продолжалось не боле четверги часа, а можетъ-быть даже и гораздо-мене.

Мистеръ Бккетъ возвратился опять, поручивъ всмъ тмъ, которые тугъ стояли, внимательно караулить, закрылъ свой фонарь и слъ на прежнее мсто.

— Не тревожьтесь и не сердитесь миссъ Сомерсонъ, это не лишнее, что мы сюда зазжали, сказалъ онъ, обращаясь ко мн:— я хочу, чтобъ дло шло какъ по маслу. Собственный глазъ нуженъ везд… Пошелъ, голубчикъ!

Судя по общему характеру улицъ, мн казалось, что мы демъ назадъ по той же дорог. Разумется, взволнованная, испуганная, я не была въ-состояніи замтить ни одного предмета. Мы останавливались на нсколько минутъ у другой полицейской части и перехали вторично черезъ рку. Впродолженіе пути спутникъ мой, сидвшій на козлахъ, не терялъ ничего изъ виду. Мимо насъ прошла поспшно какая-то женщина, онъ бросился за ней, остановилъ и осмотрлъ ее, на мосту онъ сошелъ съ козелъ, осмотрлся вокругъ, перегнулся черезъ перилы и смотрлъ въ черную бездну съ такимъ видомъ, отъ котораго у меня замирало сердце. Страшно было глядть на эту покрытую туманомъ и мракомъ рку, которая неслась такъ быстро и такъ безмолвно въ плоскихъ берегахъ, и которая, съ своими неясными и страшными фигурами и ихъ отраженіями, была таинственна и мрачна какъ могила. Я часто видала ее потомъ и при солнц и при лунномъ свт, по никогда не могла сгладить того впечатлнія, которое она произвела на меня во время этого путешествія. Въ моемъ воспоминаніи вмст съ Темзой представляются всегда фонари моста, горвшіе тускло, рзкій холодный втеръ, обхватывавшій безпріютную женщину, мимо которой мы прохали, колеса, однообразно-шумвшія и увлекавшія насъ впередъ, и изъ воды подымавшееся блдное лицо, вперявшее въ меня взоры при мерцаніи каретныхъ фонарей.

Прохавъ долгое время по улицамъ, мы наконецъ съхали съ освщенной мостовой, оставляя постепенно вс домы за собою, на гладкую и темную столбовую дорогу. Спустя нсколько минутъ, я узнала знакомый мн путь въ Сент-Альбансъ. Въ Барнет приготовлены намъ были свжія лошади: мы перепрягли и отправились дальше. На улиц было очень-холодно и земля была покрыта снгомъ.

— Дорога эта вамъ давно знакома, сказалъ мистеръ Бккетъ, стараясь ободрить меня.

— Да, отвчала я.— Узнали вы что-нибудь?

— Пока немного, но время еще не ушло.

Онъ заходилъ въ каждую, еще незапертую или ужь отпертую гостинницу, гд виднъ былъ огонь (а число ихъ было немало, потому-что въ это время много гнали скота) и переговаривалъ съ сторожами каждой шоссейной заставы. Я слышала, какъ онъ, разговаривая съ ними, подчивалъ ихъ водкой и пилъ самъ, брянчалъ деньгами и со всми былъ ласковъ и веселъ, но лишь только садился опять на козла, лицо его принимало снова выраженіе неутомимой бдительности и онъ постоянно однимъ и тмъ же дловымъ тономъ говорилъ ямщику:— ‘пошелъ, голубчикъ, пошелъ!’

Эти частыя остановки замедляли путь нашъ, и хотя было ужь около шести часовъ утра, однако намъ оставалось еще нсколько миль до Сент-Альбанса. Мы остановились и мистеръ Бккетъ вынесъ мн изъ гостинницы чашку чаю.

— Выкушайте, миссъ Сомерсонъ: вамъ будетъ это полезно. Вы начинаете понемногу привыкать, не правда ли?

— Надюсь, сказала я, поблагодаривъ его.

— Вы сначала были, какъ говорятъ, озадачены, сказалъ онъ:— и, Боже мой! это неудивительно. Не говорите громко, моя добрая. Все идетъ хорошо. Мы ее скоро отъищемъ.

Я не знаю, какое радостное восклицаніе вырвалось, или хотло у меня вырваться, но онъ поднялъ кверху палецъ — и я замолчала.

— Проходила здсь пшкомъ сегодня около восьми или девяти часовъ вечера. Я слышалъ о ней первоначально около шоссейной заставы близь Гайгета, но не могъ собрать совершенно-точныхъ свдній, потому-что до-сихъ-поръ въ одномъ мст нападалъ на ея слдъ, а въ другомъ терялъ его, а теперь ужь врно она недалеко отъ насъ. ‘Эй, дворникъ, возьми чашку, и если ты, братъ, молодецъ, такъ лови другой рукой полкроны. Ну, голубчикъ, пошевеливайся, пошевеливайся!’

Скоро дохали мы до Сент-Альбанса, остановились тамъ передъ самымъ разсвтомъ, именно въ то время, когда я только-что начала отдавать себ отчетъ въ происшествіяхъ послдней ночи и сознавать, что все это было не во сн. Спутникъ мой оставилъ экипажъ въ гостинниц, веллъ приготовить свжихъ лошадей, подалъ мн руку и мы отправились къ нашему помстью.

Такъ-какъ здсь обыкновенное мсто вашего пребыванія, миссъ Сомерсонъ, то я бы охотно желалъ знать, не спрашивала ли какая-нибудь незнакомка, имющая описанныя нами примты, васъ или мистера Жарндиса. Я хотя этого и не ожидаю, однако все-таки не мшаетъ справиться.

Когда мы подымались въ гору, мистеръ Бккетъ зорко осматривался вокругъ, въ это время было ужь совсмъ-свтло, онъ напомнилъ мн, какъ я однажды вечеромъ, съ моей маленькой горничной и бднымъ Джо, котораго онъ называлъ Заскорблышемъ, спускалась но этой дорог.

Я удивилась, какъ могъ онъ знать объ этомъ.— Вы встртили тогда на дорог человка — помните? сказалъ мистеръ Бккетъ.

— Да, и это я тоже хороню помнила.

— Этотъ человкъ былъ я.

Замти мое возрастающее удивленіе, онъ продолжалъ:

— Я пріхалъ въ тотъ вечеръ сюда, чтобъ отъискать этого мальчика, вы должны были слышать стукъ моихъ колесъ, когда отправлялись за нимъ, потому-что я видлъ, какъ вы и ваша маленькая горничная подымались на гору въ то самое время, когда я остановилъ лошадь. Я освдомился въ город, гд въ то время находился Заскорблышъ и хотлъ-было идти искать его у кирпичниковъ, но вдругъ увидлъ, что онъ идетъ вмст съ вами.

— Онъ разв сдлалъ какое-нибудь преступленіе? спросила я.

— Нтъ, его ни въ чемъ не обвиняютъ, сказалъ мистеръ Бккетъ, равнодушно приподнимая свою шляпу, чтобъ освжить голову: — однако, я думаю, за нимъ были кой-какія шалости. Мн онъ былъ нуженъ, я долженъ былъ заставить его молчать о томъ, что онъ зналъ про исторію леди Дедлокъ, онъ болталъ о тхъ случайныхъ услугахъ, за которыя покойный мистеръ Телькингорнъ заплатилъ ему хорошія деньги, а болтать про это не слдовало — вотъ и все. Я его прогналъ изъ Лондона, да хотлъ прогнать и отсюда подальше.

— Бдный! сказала я.

— И довольно-бдный, возразилъ мистеръ Бккетъ: — и довольно-жалкій, и довольно-добрый во всякомъ другомъ мст, только не въ Лондон и не здсь. Меня какъ громомъ поразило, увряю васъ, когда я узналъ, что вы приняли его къ себ въ домъ.

— Почему это? спросила я его.

— Почему, моя добрая? сказалъ мистеръ Бккетъ: — потому-что языкъ его около трехъ саженъ, я полагаю, а это дурная примта.

Я была тогда въ сильномъ смущеніи и не могла понять, какъ понимаю теперь, что мистеръ Бккетъ входилъ въ эти подробности единственно для моего развлеченія. Съ такимъ же добрымъ намреніемъ онъ говорилъ со мной о разныхъ предметахъ, но лицо его выражало постоянно-зоркую бдительность и цль нашего путешествія не покидалась имъ ни на минуту. Такимъ образомъ вошли мы въ калитку нашего сада.

— А! сказалъ мистеръ Бккетъ: — вотъ мы и здсь. Славное уединенное мстечко, напоминаетъ деревенскій домикъ, который можно узнать только по дыму, такъ мило-клубящемуся вверхъ. Огонь въ кухн разведенъ во-время: это показываетъ хорошую прислугу. Главное достоинство прислуги, чтобъ у нея было меньше гостей и чтобъ господа знали кто эти гости, потому-что если вы не знаете, кто ходитъ къ вашимъ людямъ, то вы не знаете, чего можете ожидать отъ нихъ. И еще я вамъ дамъ совтъ: если найдете когда-нибудь молодаго мальчика за дверями кухни, велите схватить его, какъ подозрительнаго человка, вкравшагося въ домъ вашъ съ худою цлью.

Мы стояли теперь передъ самымъ домомъ. Осмотрвъ внимательно, не было ли слдя на песк, мистеръ Бккетъ взглянулъ на окна.

— Вы каждый разъ назначаете одну и ту же комнату этому старому молодому человку, когда онъ посщаемъ васъ здсь, миссъ Сомерсонъ? спросилъ онъ указывая глазами на всегдашнюю комнату мистера Скимполя.

— Вы знаете мистера Скимполя? спросила я.

— Какъ вы его назвали? возразилъ мистеръ Бккетъ, приблизивши ко мн ухо:— Скимполь — сказали вы? Я часто ломалъ себ голову, чтобъ припомнить какъ его зовутъ? Скимполь. Джонъ или, Джакобъ?

— Гарольдъ.

Гарольдъ. Да. Курьзный малой этотъ Гарольдъ, сказалъ мистеръ Бккетъ и очень-выразительно посмотрлъ на меня.

— Онъ странный человкъ.

— Не иметъ понятія о деньгахъ, по беретъ ихъ однако.

— Вы его, стало-быть, хорошо знаете, сказала я невольно.

— Я разскажу вамъ о немъ, миссъ Сомерсонъ: вы себя будете лучше чувствовать, если умъ вашъ не будетъ постоянно занятъ однимъ и тмъ же предметомъ. Для разнообразія, я разскажу вамъ о вашемъ Скимпол. Въ тотъ вечеръ, когда я ршился, во что бы ни стало, достать Джо, я даже былъ готовъ прійдти сюда въ домъ и требовать его выдачи, и только-что хотлъ отправиться къ вамъ на лстницу и позвонить, какъ мн пришло въ голову захватить горсть песку и бросить въ то окно, гд я замтилъ человческую фигуру. Какъ только песокъ ударилъ о стекло, вашъ Гарольдъ открылъ окно и взглянулъ на меня. А, братъ! тебя-то мн и нужно, подумалъ я. Чтобъ расположить его въ свою пользу, я началъ говорить, что мн бы не хотлось безпокоить семейство, которое могло ужь почивать, что я очень сожалю, зачмъ молодыя сострадательныя дамы даютъ у себя въ дом пріютъ бродягамъ и проч. По отвтамъ его я тотчасъ же смекнулъ, что это была за птица, и потому безъ дальнихъ церемоній продолжалъ, что охотно далъ бы пять фунтовъ стерлинговъ, еслибъ могъ, не длая шуму и непріятностей, увести отсюда Джо. На это онъ отвчалъ мн съ самой наивной рожей: — Совершенно-безполезно говорить мн, пріятель, о фунтахъ стерлинговъ, я въ такихъ вещахъ — сущее дитя и не имю никакого понятія о деньгахъ. Конечно, я понялъ въ чемъ дло, и былъ совершенно-увренъ, что это дитя отъ денегъ не прочь. Не сомнваясь, что отъ него я узнаю все, что мн нужно, я завернулъ въ банковый билетъ камешекъ и бросилъ его въ окно. Хорошо! онъ засмялся, и лицо его приняло самое радостное выраженіе, но вмст съ тмъ такое невинное, какого лучше желать нельзя, и онъ сказалъ: — Что вы такое бросили, я не знаю цны этой вещи, что мн съ ней длать?

— Истратьте ее, сэръ, сказалъ я ему.

— Но меня обманутъ, отвчалъ онъ: — ее размняютъ мн на фальшивыя деньги, она мн ни къ чему не послужитъ, и при этомъ онъ скорчилъ такую физіономію, какую вы едва-ли когда видли, но тотчасъ же указалъ, гд можно было найдти Джо — и я нашелъ его.

Я сочла поступокъ этотъ со стороны мистера Скимполя за ужасное предательство моего добраго опекуна. Вся обыкновенная дтская невинность, которая составляла его отличительную черту въ глазахъ мистера Жарндиса, была, по моему мннію, чистый обманъ.

— Невинность, моя добрая? возразилъ мистеръ Бккетъ.— Я при этомъ случа дамъ вамъ совтъ, который послужитъ въ пользу вашему мужу, если вы счастливо выйдете замужъ и будете имть семейство. Если кто-либо будетъ говорить вамъ, что онъ невиненъ, какъ дитя, во всемъ, что касается денегъ, то берегите отъ него ваши деньги, потому-что можете быть уврены, онъ оберетъ ихъ у васъ, какъ только представится удобный случай. Если кто говоритъ, что онъ совершенное дитя въ практическомъ мір, то знайте, онъ говоритъ это только для избжанія отчета, слова — вода, моя милая. Видите ли: самъ я человкъ не поэтической натуры и понимаю поэзію только въ псняхъ у круговой чаши, но за-то я практической человкъ, и что говорю — знаю по опыту. Вотъ вамъ врное правило, правило безъ исключеній: если кто ненадеженъ въ одномъ, ненадеженъ и во всемъ. Теперь, посл этого предостереженія для неосторожныхъ или неопытныхъ, я осмливаюсь, моя добрая, позвонить и снова заняться нашимъ дломъ.

Я думаю, дло наше по выходило у него, также, какъ и у меня ни на минуту изъ головы, и по лицу его замтно было, что онъ имъ постоянно занимался. Вс въ дом удивились, увидя меня безъ предварительныхъ извщеніи о моемъ прізд и въ-сопровожденіи какого-то незнакомца, вопросы мои еще боле увеличили это удивленіе. Мы узнали, что никто не приходилъ сюда и въ достоврности этого показанія нельзя было и сомнваться.

— Нельзя ли, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мн мой спутникъ, какъ можно скоре отправиться въ хижину кирпичниковъ, которыхъ вы знаете. Большую часть вопросовъ, которые тамъ нужно предложить, я предоставляю вамъ, если вы будете такъ добры и пріймете этотъ трудъ на себя. Естественный путь — самый лучшій путь, а естественный путь — вашъ путь.

Черезъ минуту мы были ужь на дорог къ жилищу кирпичниковъ. Дойдя до знакомой мн лачужки, я замтила, что дверь была заколочена и, по всей вроятности, въ лачужк никто не жилъ. На зовъ мой отворялось окно въ сосдней хижин, женщина, которая меня знала, выглянула изъ него и сказала мн, что Жешш, Лиза и мужья ихъ живутъ теперь въ другой избушк… на конц поля, тамъ, гд обжигаютъ и сушатъ кирпичъ. Не теряя времени, отправились мы въ означенное мсто, Въ-разстояпіи не боле ста шаговъ, и такъ-какъ дверь была полуотворена, я тотчасъ отворила ее совершенно и мы вошли.

Только трое изъ ихъ семейства сидли за завтракомъ, ребенокъ спалъ въ углу на кровати. Женни, матери умершаго ребенка, не было дома. Другая женщина, увидавъ меня, встала, а оба крестьянина, сидвшіе тутъ, какъ и всегда, мрачные и безмолвные, брюзгливо кивнули мн головой. Они переглянулись между собою, когда увидли, что за мною вошелъ мистеръ Бккетъ, и мн было очень-непріятно замтить, что женщина повидимому хорошо знала полицейскаго агента.

Я конечно спросила позволенія войдти. Лиза встала и предложила мн свой стулъ, но я помстилась на лавк подл огня, мистеръ Бккетъ на краю постели.

Трудно было мн приступить къ разспросамъ и я не могла удержаться отъ слезъ.

— Лиза, сказала я: — я пріхала издалека въ эту холодную, свжую ночь, чтобъ узнать объ одной дам…

— Вы знаете о той, которая была здсь, прибавилъ мистеръ Бккетъ, обращаясь съ спокойнымъ и вкрадчивымъ видомъ ко всмъ присутствующимъ. Миссъ говоритъ о молодой дам, о той, которая, знаете, вчера была здсь.

— А кто вамъ сказалъ, что былъ здсь вчера кто-нибудь? спросилъ мужъ Женни, глядя на насъ во вс глаза, и положилъ ложку въ сторону, чтобъ лучше вслушаться въ разговоръ.

— Одинъ человкъ, по имени Майкаель Джаксонъ, въ синей манчестерской куртк, на которой нашиты въ два ряда блыя перламутровыя пуговицы, быстро прибавилъ мистеръ Бккетъ.

— Думалъ бы онъ лучше о своемъ дл, сердито проворчалъ другой.

— Да вдь онъ, кажется, теперь безъ дла, сказалъ мистеръ Бккетъ, въ оправданіе своего друга Майкаеля Джаксона:— такъ и привыкаетъ къ болтовн.

Лиза еще не садилась и, онершись нершительно рукою объ изломанное кресло, гладла на меня. Я думаю, она сказала бы мн все, еслибъ только смла не это ршиться. Она все еще стояла въ недоумніи, какъ вдругъ мужъ ея, который въ одной рук держалъ кусокъ хлба и шпигу, а въ другой огромный ножъ, сильно ударилъ черенкомъ ножа по столу и съ бранью веллъ ей ссть и не мшаться не въ свои дла.

— Я бы хотла видть Женни, сказала я: — и уврена, что она бы мн все сказала, что знаетъ про ту даму, которую мн такъ нужно отъискать. Вы не можете себ представить, какъ мн это нужно. Скоро ли прійдетъ Женни? Гд она теперь?

Женщина имла сильное желаніе отвтить мн на мои вопросы, но мужъ ея съ новой бранью толкнулъ ее своимъ грубымъ сапогомъ. Онъ предоставилъ право отвчать мн, что хочетъ, мужу Женни, который, посл упорнаго молчанія, повернулъ ко мн свою косматую голову и сказалъ:

— Не больно-то я люблю, чтобъ знатные господа приходили ко мн въ домъ, какъ ужь я вамъ говорилъ однажды, миссъ. Я не безпокою васъ въ вашихъ домахъ, такъ не безпокойте и вы меня въ моемъ. Поди-ка, чай какого бы шуму надлали, кабы я вздумалъ прійдти къ вамъ въ гости. Еще на васъ я не могу такъ пожаловаться, какъ на другихъ, потому и отвчу вамъ вжливо, хотя и говорю вамъ напередъ, что я не малый ребенокъ какой, потому нечего изъ меня и вывдывать. Скоро ли прійдетъ Жени? Нескоро. Гд она? Ушла въ Лондонъ.

— Вчера вечеромъ? спросила я.

— Вчера вечеромъ? Да, вчера вечеромъ, отвтилъ онъ мн, брюзгливо отвернувъ голову.

— Была ли Женни здсь, когда приходила эта дама? Говорили ли он между собою и что говорили? и куда потомъ пошли он? Я прошу, я умоляю васъ, будьте такъ добры, разскажите мн все: мн это очень-нужно знать, сказала я.

— Еслибъ мужъ мой позволилъ мн говорить и еслибъ слова мои не сдлали вреда… робко замтила женщина.

— Мужъ твой свернетъ теб шею, коли будешь вмшиваться не въ свои дла, сказалъ ея мужъ, ворча какія-то бранныя слова сквозь зубы.

Посл нкотораго молчанія, мужъ Женни съ своей обыкновенной брюзгливостью опять отвтилъ мн:

— Была ли Женни здсь, когда приходила эта дама? Да, была здсь, когда эта дама приходила. Что говорила съ нею эта дама? Ну, я вамъ скажу, что говорила съ нею эта дама. Она говорила: вы помните, что я однажды приходила къ вамъ, чтобъ освдомиться объ одной молодой леди, которая прежде посщала васъ? Вы помните, что я заплатила вамъ деньги за то, чтобъ вы отдали мн носовой платокъ, который она у васъ оставила? Да, она объ этомъ помнила, и мы тоже помнили. Потомъ она спросила: нтъ ли здсь теперь этой леди? Нтъ, ея здсь нтъ. Ну, слушайте же дальше. Дама эта пришла одна-одинхонька, что намъ показалось очень-страннымъ, и спросила: можетъ ли она отдохнуть съ часокъ на томъ мст, гд вы теперь сидите? Можетъ, и она отдохнула, потомъ опять ушла. Это должно-быть было одиннадцатаго, а можетъ-быть и двнадцатаго двадцать минутъ, вдь у насъ нтъ здсь ни карманныхъ, ни стнныхъ часовъ, чтобъ поврять солнце. Куда она пошла — я не знаю, куда она пошла. Она пошла въ одну сторону, а Женни пошла въ другую. Одна пошла прямо въ Лондонъ, а другая пошла прямо въ противную сторону — вотъ и все. Спросите вонъ хоть у того: онъ все слышалъ и все видлъ и тоже знаетъ.

— Ну да, сказалъ другой: — и повторять нечего.

— Плакала эта дама? спросила я.

— Ни капли, чортъ возьми! возразилъ первый: — башмаки у нея были вс въ дырахъ, платьишко плохое, но не видно было, чтобъ она плакала.

Лиза сидла скрести руки и потупя глаза въ землю. Мужъ ея повернулъ ея стулъ нсколько къ себ, такъ, чтобъ лучше се видть, и толстый его кулакъ, походившій на молотъ, лежалъ наготов, чтобъ, въ случа ослушанія со стороны жены, привести угрозы свои въ исполненіе.

— Я надюсь, что вы не будете сердиться, если я спрошу у вашей жены, какова была эта дама съ виду, сказала я.

— Говори ты, кукла, воскликнулъ онъ: — аль не слышишь, что тебя спрашиваетъ, да у меня чуръ лишняго не болтать.

— Худа, возразила женщина: — блдна, изнурена, очень-худа.

— Много она говорила?

— Немного, и голосъ былъ такой хриплый. (Прежде чмъ отвчать, она каждый разъ спрашивала взоромъ позволенія у своего мужа).

— Она очень была встревожена? спросила я. Просила она здсь чего-нибудь пить или сть?

— Она выпила немного воды, миссъ, Женни принесла ей хлба и чаю, но она почти и не дотронулась.

— А когда она отсюда уходила? спросила я еще… но вдругъ мужъ Женни прервалъ меня нетерпливо:

— Когда она отсюда уходила, то пошла впередъ по большой дорог. Спросите хоть у кого угодно, если мн не врите, и узнаете, что я говорю правду. Вотъ и дло съ концомъ. Больше мы ничего не знаемъ.

Я посмотрла на моего спутника и замтивъ, что онъ ужь всталъ и готовъ былъ удалиться, я поблагодарила ихъ за все, что они мн сказали, и простилась съ ними. Когда мы выходили, Лиза посмотрла значительно на мистера Беккега, а мистеръ Бккетъ посмотрлъ также на нее.

— Что я вамъ скажу, миссъ Сомерсонъ, говорилъ мн мистеръ Бккетъ въ то время, какъ мы поспшно шли назадъ: часы-то леди Дедлокъ находятся въ рукахъ этого народа — это врно.

— Разв вы ихъ видли? воскликнула я.

— Нтъ, я не видалъ, но знаю, что часы у нихъ. Онъ не даромъ говоритъ о двадцати минутахъ и о томъ, что у нихъ никакихъ часовъ нтъ, поврять солнца нечмъ. Двадцать минутъ! Какимъ-образомъ онъ можетъ опредлять такъ тщательно время? Если будетъ длить его на часы, да на получасы, такъ и этого ужь много. Нтъ, видите ли, миссъ, или леди Дедлокъ отдала ему часы сама, или просто онъ отнялъ ихъ у нея. За что бъ могла она отдать ему часы? За что бы?

Мистеръ Бккетъ повторилъ этотъ вопросъ нсколько разъ вполголоса, и пока мы шли вдоль но дорог, онъ колебался, какой отвтъ долженъ былъ выбрать изъ тхъ, которые представились его уму.

— Еслибъ у меня было время — а его-то и недостаетъ для нашего дла — я бы выпыталъ все изъ этой женщины, но при настоящихъ обстоятельствахъ нельзя пускаться на неврное. Впрочемъ, это такіе люди, которыми не надо пренебрегать. Всякій знаетъ, что женщина избитая, измученная какъ она, не станетъ ничего разсказывать при своемъ муж. А какъ хотите, они что-то скрываютъ. Жаль, что намъ не удалось увидть другую-то и переговорить съ ней.

Я въ-особенности сожалла объ этомъ- я знала, что Женни имла благодарное сердце, и была вполн уврена, что, при моихъ просьбахъ, ничего бы отъ меня не скрыла.

— Очень можетъ быть, миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бккетъ, занимаясь все той же мыслью: — очень можетъ быть, что леди Дедлокъ послала ее въ Лондонъ, къ вамъ, съ какимъ-нибудь порученіемъ и очень можетъ быть, что за это дала ея мужу часы. Это не такъ врно, какъ бы я хотлъ, чтобъ это было, но мн такъ кажется. Ну только я не стану тратить деньги сэра Лейстера Дедлока, баронета, на этихъ оборвышей, и еще не вижу на первый случай, можетъ ли это быть полезно, или нтъ. Итакъ, миссъ Сомерсонъ, дальше впередъ лежитъ прямо наша дорога, только объ этомъ дл ни слова.

Мы зашли еще разъ къ намъ въ домъ, гд я наскоро написала маленькое письмецо моему опекуну, и поспшили въ гостинницу, гд стояла наша карета. Лишь только насъ тамъ замтили, тотчасъ вывели лошадей и черезъ нсколько минутъ мы были ужь опять въ дорог.

Съ разсвтомъ дня пошелъ снгъ и шелъ все сильне-и-сильне. Отъ туманной погоды и хлопьевъ снга, но всмъ направленіямъ, вдаль, ничего не было видно. Хотя было очень-холодно, но снгъ замерзалъ только сверху и изъ-подъ копытъ лошадей выступала вода и грязь съ такимъ шелестомъ, какъ-будто мы хали по берегу, усыпанному мелкими раковинками.

Дорога была очень-испорчена, лошади везли насъ съ трудомъ, то скользя, то оступаясь въ ямы, и мы должны были часто останавливаться, чтобъ дать имъ вздохнуть. Одна изъ лошадей падала даже три раза на первой станціи и такъ надорвалась, что кучеръ долженъ былъ встать и вести ее на поводу.

Я не могла ни сть, ни спать, и эти остановки и медленность, съ которой мы хали, такъ меня тревожили, что во мн родилось странное желаніе выйдти изъ экипажа и идти пшкомъ. Осторожный спутникъ мой отсовтовалъ мн, и я осталась въ карет. Истинное удовольствіе, которое онъ находилъ въ исполненіи предпринятаго имъ дла, поддерживало въ немъ бодрость и онъ живо соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, мимо котораго мы прозжали, разговаривалъ съ людьми, которыхъ не видывалъ съ-роду, какъ съ старыми знакомыми, грлся у каждаго огонька, шутилъ, пилъ и пожималъ руки всмъ, кого встрчалъ въ каждомъ трактир, дружески обходился со всми извощиками, каретниками, кузнецами, таможенными сборщиками, и все-таки не теряя ни минуты времени, садился снова на козла съ своимъ недремлющимъ окомъ, съ своимъ дятельнымъ выраженіемъ лица и приговаривалъ обыкновенно: ‘пошелъ голубчикъ!’

Когда мы въ послдній разъ мняли лошадей, онъ вышелъ изъ конюшни и вбродъ но колна по снгу прошелъ къ экипажу, что длалъ часто съ-тхъ-поръ, какъ мы оставили Сент-Альбансъ. Мокрый снгъ покрывалъ его платье. Онъ подошелъ ко мн и говорилъ со мной черезъ окно:

— Ненадо унывать, миссъ. Леди Дедлокъ точно проходила здсь — нельзя въ этомъ и сомнваться по описанію одежды, въ которой ее здсь видли.

— Все еще пшкомъ! сказала я.

— Все еще пшкомъ. Я думаю, что домъ этого господина, какъ вы его назвали, миссъ?.. Бойтсорнъ, кажется, долженъ быть цлью ея путешествія. Одно мн только не нравится: говорятъ живетъ-то онъ очень-близко отъ владній сэра Лейстера.

— Не знаю, сказала я: — здсь можетъ-быть и живетъ кто поблизости, о комъ я ничего не слыхала.

— Справедливо. Доставьте мн только одно удовольствіе, моя добрая: не расплачьтесь и не тревожьтесь боле чмъ слдуетъ… ‘Пошелъ голубчикъ! ‘

Снгъ шелъ впродолженіе цлаго дня сквозь густой туманъ, который ни на минуту не разсивался. Дорога была ужасная, такъ-что иногда мн казалось, что мы сбились съ пути и демъ цликомъ по вспаханному полю, или по болоту. Когда я думала о томъ времени, которое протекло съ нашего отъзда, оно казалось мн долгимъ, безконечнымъ сномъ, и мн представлялось самымъ страннымъ образомъ, будто-бы я никогда не была освобождена отъ той заботы и того ужаса, которые угнетали меня въ это время.

Когда мы дальше продолжали путь свой, во мн начали рождаться злыя предчувствія, что спутникъ мой скоро потеряетъ вс надежды, онъ обходился попрежнему ласково со всми людьми, которыхъ встрчалъ на дорог, но принималъ все боле-и-боле озабоченный видъ, когда садился на козла. Я видла, какъ онъ впродолженіе всей тяжелой станціи тревожно шевелилъ губы своимъ указательнымъ пальцемъ. Я слышала, какъ онъ сталъ спрашивать у кучеровъ дилижансовъ, которые попадались палъ на встрчу, какихъ пассажировъ везутъ они. Отвты ихъ не очень ободряли его. Онъ постоянно кивалъ мн успокоительно пальцемъ и глазами, но когда слъ въ послдній разъ на козла, мн казалось, что онъ произнесъ не съ обыкновенной своей увренностью: ‘Пошелъ голубчикъ! ‘

Наконецъ, когда мы снова мняли лошадей, онъ сказалъ мн, что давно потерялъ слдъ и что это его начинаетъ безпокоить. Это бы еще ничего: потерять его на нкоторое время и потомъ снова найдти, но въ этотъ разъ онъ такъ непонятно исчезъ, что я никакъ не могу напасть на него.

Это подтвердило т опасенія, которыя возникли во мн, когда онъ началъ осматривать прозжихъ и останавливаться, по-крайней-мр по четверти часа, на каждомъ перекрестк.

Но я не должна была терять бодрости, говорилъ онъ мн, потому-что, можетъ-быть, на первой же станціи все прійдетъ въ надлежащій порядокъ.

И эта станція ужь кончилась, но мы все еще не могли отъискать слда той, которую искали. Здсь мы нашли уединенную, но зажиточную и хорошо-устроенную гостинницу, и когда мы въхали подъ ея ворота, содержательница и хорошенькія ея дочери подошли къ нашей карет и просили меня войдти и отдохнуть, пока будутъ впрягать лошадей, просили такъ привтливо, что я не имла духа отказать имъ въ этомъ. Он ввели меня но лстниц въ теплую комнату, гд и оставили меня одну.

Это была, какъ теперь помню, угловая комната, выдавшаяся на дв стороны. Изъ одного окна виднъ былъ дворъ съ конюшнями и выходомъ на дорогу, гд конюхи выпрягали забрызганныхъ грязью усталыхъ лошадей, изъ немене-забрызганной грязью кареты, и видна была дорога, по ту сторону которой тяжело колебалась въ воздух вывска этой гостинницы, изъ другаго окна видна была сосновая роща. Сучья этихъ сосенъ были обременены снгомъ, который безъ всякаго шума валился съ нихъ сырыми хлопьями на землю, во все время, пока я стояла у окна. Насталъ вечеръ, и дурная погода, въ противоположность пріятному огоньку, который отражался и блисталъ на стеклахъ оконъ, наввала еще большую грусть. Смотря сквозь эти сосновыя деревья, какъ таяли и просачивались водою кучи снга, я невольно подумала: ‘какъ счастливы эти дочери хозяйки гостинницы, видя всегда передъ собою мать свою, а моя мать, можетъ-быть, въ эту минуту умираетъ въ подобномъ же лсу подъ кучею мокраго снга!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я испугалась, когда увидла всхъ хозяекъ вокругъ себя, но припомнила, что я была въ обморок, хотя всячески старалась возстановить въ себ бодрость и не упадать духомъ. Он положили меня въ постель и прекрасная моя хозяйка сказала мн, что сегодня мн нельзя хать дальше, что я должна остаться ночевать. Мысль, что, можетъ-быть, он въ-самомъ-дл удержатъ меня, привела меня въ такое волненіе, что хозяйка испугалась и предложила мн только отдохнуть по-крайнеій-мр полчаса.

Хозяйка моя была предобрая и премилая женщина. Три ея прелестныя дочери и сама она ухаживали за мною съ большимъ усердіемъ. Принесли мн теплаго супу и жаренаго цыпленка, и пока мистеръ Бккетъ сушилъ свое платье и закусывалъ въ другой комнат, он накрыли мн маленькій круглый столикъ передъ каминомъ и угощали очень-радушно, но я не въ-состояніи была ничего отвдать, хотя и очень сожалла, что не могла доставить имъ этого удовольствія. Однакожь я проглотила ложки дв супу и съла кусокъ поджареннаго хлба.

Ровно черезъ полчаса загремла наша карета подъ воротами и хозяйки свели меня внизъ. Я обогрлась, была успокоена ихъ ласками, и увряла ихъ, что не упаду больше въ обморокъ. Когда я сла въ карету и съ благодарностью простилась съ ними, младшая дочь содержательницы гостинницы, цвтущая, девятнадцатилтняя двушка, которая должна была всхъ прежде выйдти замужъ, какъ она мн говорила, стала на ступеньки и поцаловала меня. Съ-тхъ-поръ я ея никогда не видала, но всегда вспоминаю о ней, какъ о дорогой сердцу пріятельниц.

Окна гостинницы, ярко освщенныя огнемъ камина, составляли большую противоположность съ холодной и темной ночью. Мы похали и гостепріимная гостинница скоро исчезла изъ виду. Колеса наши съ трудомъ пробивались по рыхлому, глубокому снгу, дорога стала еще хуже чмъ прежде, но станція была за-то только въ-девяти миляхъ.

Спутникъ мой курилъ на козлахъ (я просила его объ этомъ въ послдней гостинниц: мн было очень-пріятно видть, какъ онъ, стоя у камина, пускалъ огромные клубы табачнаго дыма). Онъ былъ такъ же бдителенъ, какъ и прежде, такъ же быстро соскакивалъ съ козелъ у каждаго дома, который мы прозжали, и къ каждому человку, котораго встрчали на дорог. Онъ зажегъ свой маленькій потайной фонарь, несмотря на то, что зажжены были и фонари нашей кареты, отъ времени до времени онъ направлялъ свтъ фонаря на меня, чтобъ посмотрть, что я длаю, впереди кареты было спущено окно, и я не хотла поднять его: мн все казалось, что стекло отдалитъ отъ меня мои надежды.

Мы пріхали и на эту станцію, по все еще не могли напасть на слдъ моей матери. Когда мы остановились мнять лошадей, я съ страшными ожиданіями посмотрла на мистера Бккета и, но серьзному выраженію лица его, поняла, что онъ еще ничего не слышалъ. Не прошло минуты, какъ я прислонилась назадъ къ карет, заглянулъ онъ ко мн ужь съ совершенно-измнившимся, взволнованнымъ лицомъ.

— Что такое? сказала я, быстро приподнявшись: — она здсь?

— Нтъ, нтъ. Не безпокоитесь напрасно, моя добрая. Здсь никого нтъ, но я теперь узналъ гд она!

Снжныя хлопья висли у него на волосахъ и на его плать. Лицо его также было засыпано снгомъ, онъ долженъ былъ отряхиваться нсколько разъ, чтобъ свободне дышать и продолжать разговоръ.

— Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ, постукивая пальцами но кожаному чахлу: — не пугайтесь, это будетъ безполезно. Не заботьтесь о моемъ намреніи. Вы меня знаете: я инспекторъ Бккетъ, и вы можете на меня положиться. Мы далеко прохали, но такъ и быть, длать нечего! ‘Четверку лошадей и назадъ на ближайшую станцію! Живо! голубчикъ! ‘

На двор засуетились и изъ конюшни выбжалъ человкъ въ недоумніи, чтобъ спросить мистера Бккета: думаетъ онъ хать назадъ или впередъ?

— Назадъ! говорю я, назадъ, назадъ! Не-уже-ли это неясно? Назадъ!

— Назадъ! воскликнула я съ удивленіемъ.— Мы поворачиваемъ въ Лондонъ?

— Миссъ Сомерсонъ, отвчалъ онъ: — мы поворачиваемъ назадъ. Прямо назадъ, какъ стрла. Вы знаете меня: не тревожьтесь. Я спшу теперь отъискивать другую.

— Другую? повторила я: — кого же?

— Какъ вы назвали ее?… Женни, кажется, не правда ли? Я ду за ней. ‘Давайте жь скоре лошадей, будетъ на водку. Живо, эй вы! голубчикъ! ‘

— Но вы не оставите и ту даму, которую мы ищемъ? Вы не оставите ее въ такую ночь и въ такомъ состояніи, въ какомъ, я знаю, она теперь находится? сказала я съ отчаяніемъ, схвативъ его за руку.

— Вы нравы, я конечно этого не сдлаю, моя добрая, но преслдую другую. ‘Впрягайте живе! Пошлите нарочнаго верхомъ на ближайшую станцію и оттуда пусть тоже пошлютъ повсюду вплоть до самаго Лондона, заказать по четыре лошади на каждой станціи!’ — Милое дитя мое не тревожьтесь.

Приказанія и живость, съ которою онъ бгалъ по двору, произвели тамъ всеообщее волненіе, которое дйствовало на меня такъ же изумительно, какъ и внезапная перемна нашего путешествія. Но посреди этого сильнаго смятенія, посланный верховый проскакалъ впередъ на станцію заказывать перекладныхъ, и лошади наши поспшно были запряжены.

— Моя добрая, сказалъ мистеръ Бккетъ, садясь на козла и заглядывая ко мн въ карету: — вы должны извинить, если я обхожусь слишкомъ безъ церемоніи. Не печальтесь и не тревожьтесь боле, чмъ слдуетъ. Я не скажу больше ни слова, но вы знаете меня-т-не правда ли, знаете?

— Я старалась выразить, что довряюсь ему вполн, что онъ лучше понимаетъ, какое избрать ршеніе при настоящихъ обстоятельствахъ, но увренъ ли самъ онъ въ справедливости принятой мры? Не могу ли я хать одна впередъ и, увлеченная моей печалью, я снова схватила его за руку и шепнула ему: ‘чтобъ отъискивать мою мать!…’

— Я знаю, я знаю, моя добрая, отвтилъ онъ: — и не-уже-ли вы думаете, посовтую вамъ не то, что слдуетъ. Инспекторъ Бккетъ, вы знаете меня — да, не правда ли?

— Знаю, только и могла отвтить я.

— Такъ не отнимайте жь у меня бодрости и будьте уврены, что я и для васъ готовъ все сдлать, какъ для сэра Лейстера Дедлока, баронета, только будьте на все готовы.

— Готова на все, сэръ!

— Ну, такъ впередъ. ‘Пошелъ, голубчикъ!’

И мы снова неслись по той же самой скучной дорог, и колеса наши высоко вскидывали замерзшую землю, посыпанную мокрымъ снгомъ.

ГЛАВА LVIII.
Зимній день и зимняя ночь.

Городской отель Дедлоковъ все такъ же безстрастенъ, какъ слдуетъ быть такому знаменитому отелю, и все такъ же надменно смотритъ онъ на сосдніе домы обширной улицы: но-временамъ сквозь узкія окна передней мелкаютъ напудренныя головы, а снгъ — своего рода даровая пудра — такъ и посыпаетъ мостовую. Персиковый цвтъ, чуя дурную погоду, ближе жмется къ огню, ярко-пылающему въ каминахъ. Говорятъ, что миледи въ Линкольншайр и съ-часу-на-часъ ожидаютъ ея возвращенія.

Но молва тяжела что-то на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помстье, она увивается около города, жужжитъ о несчастіяхъ сэра Лейстера и выслушиваетъ говорливое дитя, оскорбительныя для ея нжнаго слуха вещи. Кругомъ на пять миль дивятся ея шушуканью и не знать теперь, что въ дедлоковскомъ отел не все благополучно, значитъ заклеймить себя именемъ невжды. Очаровательницы съ персиковыми щечками и съ шеями скелетовъ трещатъ неумолкаемо о тхъ обстоятельствахъ, которыя будутъ сопровождать просьбу о развод, поданную сэромъ Лейстеромъ въ Палату Перовъ.

Гнздится молва въ магазинахъ Блеза и Сперкля, въ лавкахъ Шина и Глосса, и тамъ посвящаютъ ежедневно нсколько часовъ на характеристику современнаго событія.

Покровительницы этихъ блистательныхъ заведеніи, недосягаемыя, невдомыя вообще, здсь вымриваются и вывшиваются грубыми руками сидльцевъ, такъ начисто, какъ любой товаръ, здсь, позади конторки, понимаютъ вс ихъ слабости и врно оцниваютъ вс ихъ поступки.

— Наши покупатели, мистеръ Джонисъ, скажутъ Блезъ и Сперкль, заводя разговоръ: — наши покупатели, сэръ, настоящее стадо овецъ, поврьте мн: куда потянется одна, поплетутся и вс за ней. Прикормите двухъ-трехъ мистеръ Джонисъ — все стадо въ вашихъ рукахъ.

Точно также Шинъ и Глосъ даютъ наставленіе своимъ Джонисамъ, какъ сбывать съ рукъ товарецъ для блистательнаго круга, лондонскихъ денди, и какъ заманиваютъ къ себ фешнэбльныхъ покупателей.

Мистеръ Следдери, книгопродавецъ, руководимый тмъ же незыблемымъ правиломъ, говоритъ въ этотъ замчательный день:

— Да, сэръ, это правда, о леди Дедлокъ ходятъ различные слухи, моя почтенная публика, сэръ, занята ими серьзно. Я вамъ скажу, сэръ, по секрету, что вдь почтенной публик надо говорить о чемъ-нибудь, а какъ только дв-три извстныя леди узнали какую-нибудь новость, черезъ полчаса узнаютъ эту новость вс, поврьте мн, я это знаю, я изучалъ почтенную публику и могу завести ее какъ часы.

Такъ тяжела молва на подъемъ и не летитъ за миледи въ ея линкольншайрское помстье, а гнздится въ улицахъ метрополіи.

Въ пять часовъ пополудни, во время, любимое наздниками, молва сорвала съ устъ знаменитаго любителя лошадей, достопочтеннаго мистера Стебльза, новую остроту.

— Я всегда считалъ ее самой гладенькою лошадью изъ цлаго табуна, говоритъ высокорожденный Стебльзъ про леди Дедлокъ:— и но не зналъ, что она иноходецъ.

И эту остроту подцпила молва и разнесла во вс круги наздниковъ.

То же самое повторяется и на обдахъ и балахъ, на горизонт которыхъ яркимъ свтиломъ блистала леди Дедлокъ: вс и все, говорятъ объ этой красавиц, возбуждавшей, быть-можетъ, невинную зависть. Что? гд? какъ? когда? вотъ вопросы, облекаемые въ свтскую хрію. Вс близкіе друзья, вс нжныя подруги и пріятельницы блистательной миледи разбираютъ ея дло въ самыхъ модныхъ выраженіяхъ, самой отборною рчью, съ самыми изящными манерами и съ самымъ утонченнымъ равнодушіемъ. Все, что до-сихъ-поръ сидло около своего камина, не шевелясь и не двигаясь какъ полипъ, теперь все зашевелилось, поднялось на ноги и поплелось пожинать или сять новости. Вильямъ Буффи, отобдавъ дома и собравъ вс происшествія, тащится въ Палату Перовъ, гд засдаетъ бичъ его партіи. Докладчикъ длъ, краснорчивый секретарь, выслушавъ вс обстоятельства, некасающіяся до его дла, тщетно кричитъ нсколько разъ: ‘тише! по мстамъ!’ но около табакерки и устъ разскащика Буффи собираются густыя толпы.

Замчательное вліяніе этой молвы видно и на другихъ слояхъ общества. Люди, которые вовсе и не знали леди Дедлокъ, стараются показать, что они усердно занимаются толками, касающимися до блистательной красавицы, и передаютъ ихъ, какъ новость, съ разными варіантами, звздамъ меньшей величины.

Такъ проходитъ зимній день окрестъ дедлоковскаго отеля. Посмотримъ что длается внутри его?

Сэръ Лейстеръ лежитъ въ постели и едва, и то невнятно, можетъ произнести нсколько звуковъ. Ему предписано молчаніе и спокойствіе и данъ небольшой пріемъ опіума, чтобъ заглушить сколько-нибудь страданія: старинный врагъ, подагра, мучитъ его немилосердно. Сонъ бжитъ его глазъ, хотя иногда онъ и впадаетъ въ какое-то чуткое забытье. Онъ веллъ подвинуть кровать свою къ окну и цлый день смотритъ на падающій снгъ и слякоть.

При всякомъ легкомъ шум, при всякомъ нечаянномъ стук, онъ берется за карандашъ. Старая управительница Чизни-Вольда сидитъ у его изголовья, она знаетъ наизусть мысли баронета.

— Не безпокойтесь, сэръ Лейстеръ, не безпокойтесь, говоритъ она, онъ ухалъ только вчера: не можетъ вернуться такъ скоро.

И руки сэра Лейстера опускаются снова, онъ снова начинаетъ смотрть на падающій снгъ, и смотритъ до-тхъ-поръ, пока глаза его не закроются отъ утомленія. Но вотъ онъ снова открываетъ глаза и пишетъ на доск.

‘Затопите камины… чтобъ весь домъ ждал… Присмотрите…’

Мистриссъ Раунсвель съ стсненнымъ сердцемъ повинуется.

— Я боюсь, Джорджъ, говоритъ старушка своему сыну, который ожидаетъ ее внизу: — я боюсь мой другъ, что миледи не перешагнетъ больше черезъ этотъ порогъ.

— Это плохое утшеніе, матушка.

— Да, намъ больше не видать ея, Джорджъ.

— Это еще хуже, матушка, но почему же вы такъ думаете?

— Вотъ почему, мой другъ: когда, вчера, я видла миледи, мн такъ и казалось, что позади ея раздается эхо шаговъ Террасы Привидній.

— Полно вамъ, матушка, это все старыя, пустыя бредни.

— Нтъ, мой милый, это не пустыя бредни. Я уже здсь живу шестьдесятъ лтъ и вижу, что теперь все’ падаетъ, знаменитая фамилія Дедлоковъ исчезаетъ.

— Авось Богъ поможетъ.

— Слава Богу, что я дожила до этакого дня, что сэръ Лейстеръ на моихъ рукахъ въ такую тяжкую болзнь и въ такое тяжкое время, но шаги на Террас Привидній недаромъ: они предсказываютъ смерть миледи.

— Богъ милостивъ, матушка.

— Это-то и я знаю, Джорджъ, отвчаетъ старушка, качая головой: — но вотъ чего боюсь, какъ съ миледи, не дай Господи, что случится, какъ тогда сказать бдному сэру Лейстеру?

— Это ея комнаты, матушка?

— Ея, другъ мой, точно въ такомъ вид, какъ она ихъ оставила.

— Вотъ потому-то, матушка, говоритъ кавалеристъ тихимъ голосомъ:— вы и настроены на такой суеврный ладъ: какъ хотите, вы привыкли въ этихъ комнатахъ видать миледи, а теперь Богъ только знаетъ, гд она, въ комнатахъ ея пусто, а внезапное отсутствіе того, кого привыкъ часто видать, поневол изводитъ грустныя мысли.

И Джорджъ правъ. Всякая разлука — преобразованіе послдней вчной разлуки. Обширныя комнаты, покинутыя знакомымъ лицомъ, невольно напоминаютъ печальную мысль о той тсной комнат, которая непремнно будетъ, въ одинъ прекрасный день, и моей и вашей, читатель. Мрачны и пустынны комнаты, покинутыя миледи, вс роскошныя бездлушки, вс зеркала, въ которыхъ отражался мистеръ Бккетъ, занимаясь своими таинственными изслдованіями, покрыты какъ-будто какимъ-то печальнымъ покровомъ. Темно и холодно въ зимній день на улиц, но темне и холодне въ будуарахъ миледи, и несмотря на то, что напудренные меркуріи разводятъ огонь въ каминахъ и яркое пламя разливаетъ красноватый и синеватый свтъ сквозь красныя и синія стекла экрановъ, но все-таки темно и холодно въ пустыхъ будуарахъ.

Мистриссъ Раунсвель и Джорджъ наблюдаютъ за приготовленіями, и когда все копчено, возвращаются снова къ своимъ мстамъ. Во время отсутствія старой управительницы Чизни-Вольда прелестная Волюмнія занимаетъ ея мсто у изголовья больнаго. Собственно говоря, красное ожерелье и румяна, производящія блистательный эффектъ въ патріархальномъ Бот, весьма-мало утшительны для сэра Лейстера. Невинная Волюмнія въ совершенномъ невдніи относительно семейныхъ происшествій и не можетъ длать никакихъ на этотъ случай утшительныхъ замчаній, за-то она замняетъ ихъ неумстнымъ отряхиваньемъ и обтягиваньемъ простыни и наволочекъ, безвозмезднымъ бганьемъ на цыпочкахъ, бдительнымъ наблюденіемъ закрытыхъ глазъ знаменитаго родственника, отчаянными вздохами и по-временамъ тихимъ шопотомъ: ‘спи-итъ!’ Въ опроверженіе этого сверхкомплектнаго замчанія, сэръ Лейстсръ раза два, и не безъ негодованія, написалъ на доск: ‘Не сплю!’

Мистриссъ Раунсвель возвратилась. Волюмнія симпатически вздыхаетъ и садится за столикъ рядомъ съ античной управительницей Чизни-Вольда. Сэръ Лейстеръ слдитъ за паденіемъ снга и ищетъ возвращенія миледи. Старая управительница безпокойно смотритъ на больнаго, словно фигура, вышедшая изъ рамы старой картины съ тмъ, чтобъ звать сэра Лейстера въ другой свтъ. У нея такъ и звенятъ въ ушахъ собственныя ея слова: ‘Кто же скажетъ ему? кто же скажетъ? ‘

Сегодня парикмахеръ и каммердинеръ сэра Лейстера трудились надъ его болзненнымъ тломъ, и, какъ только можно, привели его въ благообразный видъ. Сдые волосы его причесаны какъ обыкновенно, блье безукоризненной чистоты и баронетъ одтъ въ обыденный костюмъ. Очки и часы лежатъ въ совершенной готовности у него подъ-рукою. Необходимо, быть-можетъ, не столько для его достоинства, сколько для нея, казаться какъ-можно-меньше взволнованнымъ, какъ-можно-больше покойнымъ. Женщины болтливы — это общая истина, и Волюмнія, хотя принадлежитъ знаменитому роду Дедлоковъ, никакъ не исключеніе въ этомъ правил. Сэръ Лейстеръ держитъ ее при себ: лучше скучать лицезрніемъ невинной двы, чмъ дозволить ей болтать тамъ-и-сямъ. Онъ очень-очень боленъ, но храбро борется съ грустью и недугомъ.

Прелестная Волюмнія изъ тхъ игривыхъ двочекъ, для которыхъ молчаніе — смерть, и въ-самомъ-дл, скоро страшная звота, очень-похожая на предсмертную, открываетъ рядъ гнилыхъ зубовъ Волюмніи. Не находя другаго способа, какъ разговоръ, чтобъ отдлаться отъ звоты, миссъ Дедлокъ не удерживается и начинаетъ разсыпаться въ похвалахъ передъ мистриссъ Раунсвель на-счетъ ея сына.

— Онъ такой красавецъ, такъ воинствененъ на видъ, говоритъ Волюмнія: — точь-въ-точь какъ бывшій предметъ ея любви, лейб-гвардеецъ, падшій жертвою храбрости подъ Ватерлоо.

Сэръ Лейстеръ выслушиваетъ эти похвалы съ изумленіемъ и съ такимъ замшательствомъ, что мистриссъ Раунсвель считаетъ необходимымъ съ нимъ объясниться.

— Миссъ Дедлокъ, сэръ Лейстеръ, говоритъ не о старшемъ моемъ сын, а о второмъ. Я нашла его. Онъ вернулся домой.

Сэръ Лейстеръ прерываетъ молчаніе пронзительнымъ крикомъ:

— Джорджъ? Вашъ сынъ, Джорджъ, вернулся домой, мистриссъ Раунсвель?

Старая управительница утираетъ глаза.

— Благодаря Бога, говоритъ она: — благодаря Бога, онъ вернулся домой, сэръ Лейстеръ.

Уже-ли радость старой управительницы, или возвращеніе сына въ объятія матери, сына, котораго такъ долго она оплакивала, возбудили въ душ сэра Лейстера обманчивую надежду? Уже-ли ему пришло въ голову, что если эта женщина, безъ средствъ къ поискамъ, обрла сына посл столькихъ лтъ разлуки, такъ и онъ долженъ обрсти ее, которая исчезла только нсколько часовъ тому назадъ?

Теперь его нельзя остановить. Онъ хочетъ говорить и говоритъ:

— Отчего вы мн объ этомъ не сказали, мистриссъ Раунсвель? вырывается изъ груди его довольно-явственно.

— Это случилось только вчера, сэръ Лейстеръ, и я боялась безпокоить васъ разсказомъ о моей радости: мн казалось, что вы были очень-слабы.

Рзвая Волюмнія спшитъ высказать, что, быть-можетъ, мистриссъ Раунсвель хотла скрыть свою радость, и что никто до-сихъ-поръ не зналъ, что Джорджъ ея сынъ. На это воззваніе, произнесенное съ любимымъ маленькимъ визгомъ, мистриссъ Раунсвель спшитъ отвчать такъ запальчиво, что лифъ ея платья подымается кверху, она высказываетъ ршительно, что у нея ничего не можетъ быть на душ скрытнаго отъ сэра Лейстера Дедлока, и что она разсказала бы ему все до-чиста, какъ только бы замтила, что ему лучше.

— Гд же вашъ Джорджъ, мистриссъ Раунсвель? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.

Мистриссъ Раунсвель, встревоженная невниманіемъ сэра Лейстера къ медицинскимъ наставленіямъ, отвчаетъ:

— Въ Лондон.

— Гд въ Лондон?

Нечего длать, мистриссъ Раунсвель должна сказать, что онъ здсь, внизу.

— Пригласите его сейчасъ же ко мн, сюда, въ комнату.

Мистриссъ Раунсвель встаетъ, скрпя сердце, и идетъ за сыномъ.

Сэръ Лейстеръ собираетъ вс силы свои и оправляется, чтобъ по-возможности принять прилично мистера Джорджа. Оправясь, онъ снова начинаетъ смотрть на слякоть и падающій снгъ и прислушиваться къ малйшему стуку. Толстый слой соломы лежитъ подъ окнами паціента и смягчаетъ стукъ колесъ, быть-можетъ, она подъдетъ къ самой двери и онъ не услышитъ ея приближенія.

Въ такомъ положеніи лежитъ онъ, когда входитъ въ дверь мистриссъ Раунсвель съ своимъ сыномъ-кавалеристомъ.

Мистеръ Джорджъ тихонько подходитъ къ изголовью Лейстера, вытягиваетъ руки по швамъ и, стыдясь самого-себя, смотритъ на больнаго.

— Боже! это Джорджъ Раунсвель! восклицаетъ сэръ Лейстеръ.— Помните ли вы меня, Джорджъ?

Кавалеристъ склоняетъ къ нему голову, чтобъ ясне отличить несовсмъ-ясные звуки, и наконецъ уразумвъ, съ помощью матери, слова баронета, отвчаетъ:

— Я былъ бы человкъ очень-дурнаго сердца, сэръ Лейстеръ, еслибъ позабылъ васъ.

— Смотря на васъ, Джорджъ Раунсвель, съ трудомъ говоритъ сэръ Лейстеръ: — я припоминаю маленькаго Джорджа, маленькаго ребенка… припоминаю, да, припоминаю…

Онъ смотритъ на кавалериста до-тхъ-поръ, пока на глазахъ его не навертываются слезы, потомъ снова онъ обращаетъ взоръ свой на окно и наблюдаетъ за слякотью и падающимъ снгомъ.

— Не позволите ли, сэръ Лейстеръ, говоритъ кавалеристъ: — положить васъ нсколько-удобне, я поправлю васъ очень-осторожно.

— Сдлайте одолженіе, сдлайте одолженіе.

Кавалеристъ беретъ его на руки, какъ ребенка, ловко поворачиваетъ и спокойно кладетъ на постель противъ окна.

— Благодарю васъ, вы такъ же ловки, какъ ваша матушка, говоритъ сэръ Лейстеръ: — и притомъ вы сильны. Благодарю васъ…

Онъ длаетъ знакъ кавалеристу, чтобъ тотъ не отходилъ отъ его постели. Джордя,ъ смирно стоитъ у его изголовья и ждетъ какого-нибудь вопроса.

— Отчего вы скрывались? съ большимъ трудомъ произноситъ сэръ Лейстеръ.

— Да оно, знаете ли, сэръ Лейстеръ, человкъ-то я не такой, чтобъ разсчитывать на свои достоинства. Еслибъ не ваша болзнь — надюсь, Богъ скоро поправитъ ваше здоровье — то мн бы ни за что въ мір не показаться вамъ на глаза. Ужь какъ хотите, а я ничьего вниманія недостоинъ. Мннія, разумется, различны, но въ этомъ всякій согласится: мн не чмъ гордиться.

— Вы были въ военной служб, говоритъ сэръ Лейстеръ: — и были врнымъ солдатомъ.

Джорджъ длаетъ военный поклонъ.

— Въ этомъ отношенія сэръ Лейстеръ, говоритъ онъ: — я исполнялъ свою обязанность какъ могъ, сколько требовала дисциплина, но за-то въ другомъ отношеніи ничего хорошаго не длалъ.

— Вы застали меня, Джорджъ, говоритъ сэръ Лейстеръ: — не въ очень-хорошемъ состояніи здоровья.

— Мн очень-больно видть васъ, сэръ, въ такомъ положеніи.

— Я вамъ врю… да… къ прежней болзни… новый, жестокій ударъ… и онъ съ трудомъ старается опустить внизъ свою руку… страшно… тяжело… продолжалъ онъ, касаясь своихъ губъ.

Джорджъ симпатично смотритъ на больнаго и длаетъ другой военный поклонъ. Прежнее время, когда оба, будучи дтьми, видали они другъ-друга, приходитъ имъ въ голову и утшаетъ ихъ.

Сэръ Лейстеръ, желая что-то произнести, старается приподняться. Джорджъ слдитъ за его безсильнымъ движеніемъ, беретъ его на руки и поправляетъ какъ ему хочется.

— Благодарю васъ, Джорджъ Раунсвель. Ваше присутствіе меня облегчаетъ. Вы мн очень-полезны… Бывало, вы мн носили ружья въ Чизни-Вольд… вы мн очень-полезны теперь… очень-полезны…

Сэръ Лейстеръ тихо снимаетъ руку свою съ плеча. Джорджа.

— Ударъ постигъ меня, продолжаетъ онъ: — въ то время, когда между мной… и миледи… произошло недоразумніе… недоразумніе, не размолвка… нтъ… недоразумніе, имющее только для насъ важность… Миледи похала путешествовать… потому ея здсь нтъ… Она скоро, я надюсь, вернется… Волюмнія! ясно ли я говорю… слова какъ-то несвободно сходятъ съ языка.

Волюмнія понимаетъ его ясно. И въ-самомъ-дл онъ произнесъ эту довольно-длинную рчь съ большею твердостью, чмъ можно было ожидать, но по болзненному лицу его видно, какихъ это ему стоило усилій. Только сила воли и… да, и любовь къ миледи могли заставить его преодолть слабость язычныхъ нервовъ.

— Такъ выслушайте же меня, Воліомнія… въ вашемъ присутствіи… въ присутствіи моей врной, старой управительницы… въ присутствіи сына ея, Джорджа, я хочу сказать, что, въ случа, если силы мои ослабнутъ, если я потеряю языкъ и способность двигать рукою… хотя я и надюсь на облегченіе…

Мистриссъ Раунсвель тихо утираетъ слезы. Волюмнія въ сильномъ волненіи, яркій румянецъ покрываетъ ея щеки. Кавалеристъ стоитъ скрестивъ на груди руки и смотритъ печально.

— …Такъ въ случа, если я лишенъ буду возможности выразить свои мысли… я призываю васъ въ свидтели всхъ… что я люблю миледи такъ же горячо, какъ любилъ всегда… что не имю никакой причины негодовать на нее… и вы скажите это ей… скажите это всмъ… въ противномъ случа, вы поступите противъ меня безчестно II лживо…

Дрожащая Волюмнія даетъ клятву не измнить своему родственнику ни однимъ словомъ.

— Миледи слишкомъ-прекрасна, слишкомъ-совершенна и занимаетъ слишкомъ-высокое положеніе въ свт сравнительно съ окружающими ея людьми… не мудрено, что она иметъ враговъ… и я хочу, чтобъ зналъ каждый… что я въ полномъ ум и совершенной памяти говорю при васъ, какъ при свидтеляхъ, что не имю противъ миледи ничего, что вс мои распоряженія касательно ея наслдства, оставляю неизмнными, хотя бы въ настоящее время и былъ въ-состояніи измнить ихъ…

Подобный спичъ во всякое другое время могъ бы показаться напыщеннымъ, но теперь въ немъ замтенъ серьзный характеръ. Въ немъ видно благородство, правота, желаніе защитить жену свою отъ нареканій стоустной молвы.

Изнуренный насиліемъ, съ которымъ говорилъ, сэръ Лейстеръ болзненно склоняетъ голову на подушку и закрываетъ глаза, но только на-минуту, черезъ минуту онъ снова начинаетъ слдить за слякотью и падающимъ снгомъ.

Начинаетъ темнть. Газъ освщаетъ улицы. Любители новостей перестаютъ мять солому, подъ окнами дедлоковскаго отеля, перестаютъ справляться у его порога о здоровь больнаго и отправляются обдать, веселиться, сплетничать.

Сэръ Лейстеръ быстро начинаетъ чувствовать себя хуже, безпокойство сильне выражается на лиц его.

Шаловливая Волюмнія, имющая привычку все длать не въ-попадъ, зажигаетъ свчку. ‘Потушите’, говорятъ ей: ‘еще не такъ темно’. Темнота усиливается и наконецъ длается совершенная ночь. Волюмніи не терпится, она раза-два пробовала снова засвтить свчку.

— Нтъ, рано… потушить…

Старая управительница Чизни-Вольда понимаетъ въ чемъ дло. Сэръ Лейстеръ обманываетъ самъ себя: ему хочется думать, что еще довольно-рано.

— Добрый, милый сэръ Лейстеръ, говоритъ она ему тихо: — успокойтесь, прикажите зажечь свчки: вамъ будетъ пріятне. Бой часовъ вы услышите, позвольте спустить занавски на окнахъ. Богъ дастъ, миледи прідетъ.

— Я знаю, мистриссъ Раунсвель… но я слабъ… а онъ еще не вернулся.

— Онъ не такъ давно ухалъ, сэръ Лейстеръ, еще нтъ сутокъ со времени его отъзда.

— О, какъ это долго! какъ это долго, мистриссъ Раунсвель!

Сэръ Лейстеръ говоритъ это такимъ голосомъ, который потрясаетъ душу старой управительницы.

Она знаетъ, что теперь не время подать предательскій огонь: онъ освтилъ бы слезы на глазахъ баронета — священныя слезы, которыхъ и сама мистриссъ Раунсвель недостойна видть. Нсколько минутъ сидитъ она въ-потьмахъ, подходитъ къ камину, къ темному окну и потомъ опять тихо и нжно начинаетъ уговаривать сэра Лейстера.

— Подайте огонь! говоритъ онъ: — Богъ дастъ, она скоро прідетъ… и снова начинаетъ прислушиваться.

Полночь, рдко раздается стукъ колесъ запоздалой кареты. Прислушиваться теперь, все-равно, что стараться проникнуть глазомъ непроницаемый мракъ.

Прислуга отпущена спать и только мистриссъ Раунсвель и Джорджъ остаются въ комнат сэра Лейстера. Больной, не будучи въ-состояніи наблюдать за погодой, часто освдомляется, что длается на двор. Джорджъ ходитъ дозоромъ по комнат и приноситъ ему, какія только можно, пріятныя всти о самой-сквернйшей ночи.

Волюмнія въ своей комнат, въ род будуара, назначаемаго обыкновенно для кузинъ, въ ней виситъ портретъ сэра Лейстера Дедлока, изгнанный изъ парадныхъ комнатъ за свои несовершенства.

Волюмнія очень боится, чтобъ не заснуть, въ-самомъ-дл, она можетъ понадобиться сэру Лейстеру, безъ нея ничего не съумютъ сдлать, мало ли что можетъ случиться.

Слдствіемъ этого страха рождается въ Волюмніи мысль, что она не только не можетъ прилечь на постель въ своей комнат, но даже не можетъ сидть у своего камина. Она накидываетъ шаль на свою прелестную голову, драпируетъ изящныя формы свои въ утренній плащъ и, подобно привиднію, шествуетъ по огромнымъ заламъ, заглядывая преимущественно въ ярко-освщенныя и согртыя пламенемъ камина комнаты, приготовленныя для той, которую ожидаютъ и которой еще нтъ. Одиночество при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ не пб-сердцу прелестной дв, она подняла съ постели служанку, двушку не съ очень-теплымъ сердцемъ, заспанную, недовольную преимущественно тмъ обстоятельствомъ, что должна прислуживать какой-то кузин, между-тмъ, какъ, поступая на поприще служанки, она питала самолюбивую мечту исключительно прислуживать такимъ особамъ, которыя по-меньшей-мр получаютъ тысячъ до десяти фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода.

Кавалеристъ, обходя комнаты, является спасительнымъ штандартомъ и пріятнымъ собесдникомъ какъ для госпожи, такъ и для ея служанки, и въ эти тяжкіе часы мрака и привидній об двы встрчаютъ его съ большою радостью. Какъ только заслышатъ они шумъ шаговъ его, красавицы приводятъ тотчасъ же въ большій порядокъ свои декораціи, а въ его отсутствіе убиваютъ время или легкимъ всхрапываньемъ, или короткими и несовсмъ-миролюбивыми разговорами, въ род, напримръ, слдующихъ:

— Вы свалитесь въ каминъ, сударыня.

— Нтъ, не свалюсь, моя милая, отвчаетъ Волюмнія, тычась носомъ чуть-чуть не въ самые уголья.

— Дорого бы я дала, чтобъ теб поджариться, говоритъ горничная про-себя и, къ крайнему сожалнію своему, спасаетъ втренную двушку отъ неминуемой погибели.

— Ну, какъ себя чувствуетъ сэръ Лейсгеръ, мистеръ Джорджъ, спрашиваетъ Волюмнія, поправляя свой ночной чепчикъ.

— Все въ томъ же положеніи, миссъ. Онъ очень-слабъ, оченьболенъ.

— Спрашивалъ онъ меня? говоритъ Волюмнія нжно.

— Нтъ, миссъ, ничего не говорилъ о васъ.

— Очень-тяжелое время, мистеръ Джорджъ.

— Да, миссъ. Вамъ бы лучше лечь въ постель.

— Разумется, лучше, довольно-рзко замчаетъ изнуренная горничная.

— Нтъ! нтъ! отвчаетъ Волюмнія: — мало ли что можетъ случиться. Сэръ Лейстеръ можетъ меня потребовать, я въ жизнь не прощу себ, если засну въ такія тяжкія минуты. Мой постъ здсь.

За симъ воззваніемъ возбуждается вопросъ со стороны служанки: почему миссъ считаетъ постомъ своимъ именно эту комнату, а не ту, которая ей отведена, между-тмъ, какъ послдняя, даже ближе къ больному.

Волюмнія довольно-несвязно начинаетъ что-то доказывать въ пользу своего поста и заключаетъ рчь совершенной ршимостью ‘не сомкнуть ни одного глаза’, какъ-будто бъ у нея ихъ было штукъ до пятидесяти, хотя въ строгомъ смысл, правильне было бъ сказать, что она не можетъ открыть ни одного глаза.

Но когда пробило четыре часа, мракъ сталъ еще гуще, упорство Волюмніи колеблется или, лучше сказать, сонъ сильне овладваетъ ею. Она начинаетъ думать, что силы ея должны быть свжи къ утру, для разнообразныхъ цлей, что она должна оставить свой постъ и принести настоящую пользу отъ своей особы, въ жертву будущимъ отъ нея ожиданіямъ, такъ-что, когда приходитъ кавалеристъ и говорятъ ей:

— Вы бы легли уснуть, миссъ Дедлокъ. И когда горничная еще рзче и отрывисте прибавляетъ:

— Это было бъ умне, миссъ.

Волюмнія принимаетъ отчаянную позу, и говоритъ плачевнымъ голосомъ:

— Длайте со мной что хотите.

Кавалеристъ думаетъ, что всего-лучше взять прелестную дву подъ-руку и проводить въ ея комнату, горничная спшитъ ее уложить въ постель безъ дальнихъ церемоній. Посл этой операціи Джорджъ одинъ-одинхонекъ начинаетъ бродить по дому.

Погода такъ же гадка. Снгъ таетъ и тяжелыми каплями падаетъ съ карнизовъ, съ угловъ, съ выступовъ, подоконниковъ и колоннъ, онъ прячется еще въ щеляхъ, въ пазахъ двери, между разслинами камня, но и тамъ изнываетъ и капли его также равномрно стучатъ о плиту Террасы Привидній, какъ равномрно раздается на ней эхо роковыхъ шаговъ.

Въ кавалерист пробуждаются вс прежнія воспоминанія изъ его прежней, спокойной жизни въ Чизни-Вольд. Онъ ходитъ, съ свчою въ рук, по лстницамъ, по роскошнымъ будуарамъ, и думаетъ о судьб своей, о тхъ перемнахъ, которыя испыталъ въ послднія недли, думаетъ здсь и о своемъ дтств, о той женщин, которая такъ недавно была, которую ждутъ и не дождутся, думаетъ онъ и объ убитомъ адвокат и объ умирающемъ баронет. Мракъ и ночь разстилаются кругомъ.

— Все ли готово, Джорджъ Раунсвель?

— Все, сэръ Лейстеръ.

— Никакого слуха?

Кавалеристъ качаетъ головой.

— Никакого письма?

Но сэръ Лейстеръ самъ знаетъ тщету этой надежды и, не дожидаясь отвта, склоняетъ голову на подушку.

Ловко поправляетъ его Джорджъ Раунсвель, искусно отгадываетъ его малйшія желанія и при первомъ мерцаніи утренней зари, подымаетъ стору предъ его глазами.

День приходитъ какъ призракъ. Холоденъ, безцвтенъ, блденъ какъ смерть.

ГЛАВА LIX.
Разсказъ Эсири.

Было три часа пополуночи, когда передъ нами стали мелькать лондонскіе домы, взамну хижины поселянъ, и окружили насъ тсными улицами. Погода становилась все хуже, снгъ падалъ и таялъ, по бодрость моего спутника не ослаблялась ни на минуту, мн даже казалось, что безъ него и лошади не везли бы насъ такъ смло впередъ. Случалось, что лошади, истомленныя продолжительной здой, останавливались среди дороги, должны были, по колно въ вод, тащить тяжелый экипажъ, запутывались въ постромкахъ, но и тутъ неизмнный мистеръ Бккетъ и его неугасимый фонарь мгновенно поправляли все дло, и инспекторъ слдственной полиціи снова спокойно садился на козла и произносилъ спокойнымъ голосомъ: ‘пошелъ голубчикъ!’

Нтъ словъ описать, съ какой увренностью онъ руководилъ нашей обратной поздкой. До самаго Лондона онъ не длалъ никакихъ разспросовъ. Нсколько словъ, сказанныхъ вскользь, были для него достаточны, и такимъ-образомъ, въ четвертомъ часу утра очутились мы въ предмстій Лондона.

Я не буду утомлять читателя описаніемъ тхъ горестныхъ чувствъ, которыя волновали меня при мысли, что мы все дальше-и-дальше покидаемъ мою мать. Разумется, въ душ моей не было сомннія насчетъ предпріимчиваго мистера Бккета, я была уврена, что онъ правъ, что мы должны преслдовать бдную Дженни, но все-таки въ душ моей невольно возникали вопросы: вознаградимъ ли мы потерянное время? приведутъ ли наши поиски къ желаемой цли? и я мучилась ршеніемъ этихъ загадокъ впродолженіе всей дороги до-тхъ-поръ, пока экипажъ нашъ остановился.

Мы остановились у конторы дилижансовъ, спутникъ мой заплатилъ извощику, который былъ совершенно забрызганъ грязью, и пересадилъ меня въ другой экипажъ.

— Вы вс промокли, моя милая, сказалъ онъ мн, усаживая меня.

Въ-самомъ-дл сырой снгъ пробивался въ карету и падалъ на меня во все время дороги, къ тому же, мн не разъ случилось выходить изъ экипажа, когда падала усталая лошадь, или когда лошади не были въ-состояніи вытащить изъ ухаба тяжелую карету, и приходилось прибгать къ помощи людей.

— Не безпокойтесь, отвчала я: — это ничего.

Но мистеръ Бккетъ не послушался меня, онъ тотчасъ же послалъ извощика въ сараи принести вязанку сухой соломы, постлалъ мн ее въ ноги, обложилъ сиднье и такимъ-образомъ, благодаря его попеченіямъ, сырость больше меня не безпокоила.

— Теперь, моя милая, сказалъ мистеръ Бккетъ, затворяя дверцу кареты: — мы отправляемся впередъ за той женщиной, которую вы называете Дженни. Путешествіямъ нашимъ скоро конецъ. Надюсь, вы не сомнваетесь въ правильности моихъ дйствій.

Я сознаюсь откровенно, мало понимала правильно или неправильно онъ распоряжается, но во всякомъ случа увряла его, что полагаюсь на него вполн.

— И прекрасно! Я вамъ вотъ что скажу: если вы будете уврены во мн настолько, насколько я увренъ въ васъ, то, поврьте, дло кончится благополучно. О васъ я самаго высокаго мннія посл того, что видлъ, я васъ считаю истиннымъ образцомъ благоразумія и неутомимости — право истиннымъ образцомъ, прибавилъ мистеръ Бккетъ съ особенной выразительностью.

— Я очень-рада, что не послужила для васъ помхой въ такомъ важномъ дл, отвчала я.

— Милая моя, продолжалъ онъ: — если двушка вашего возраста кротка и ршительна, больше мн ничего ненадо, для меня она выше всхъ женщинъ этого міра.

Съ этими ободрительными словами онъ опять быстро вскочилъ на козлы и закричалъ: ‘пошелъ голубчикъ!’

И хали мы долго по узкимъ, грязнымъ улицамъ. Мистеръ Бккетъ не разъ вскакивалъ съ козелъ, разговаривалъ съ полицейскими сторожами, у которыхъ были, также, какъ и у него, потаенные фонари и наконецъ приказалъ остановиться,

— Теперь, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мн: — не пугайтесь, я долженъ предложить вамъ выйдти изъ кареты и пройдтись немного пшкомъ.

Я, разумется, но заставила два раза повторить себ это предложеніе: тотчасъ же вышла изъ экипажа и взяла мистера Бккета за руку.

— Коверъ здсь довольно-мягокъ, сказалъ мн мистеръ Бккетъ, указывая на грязь: — по нечего длать — терпнье!

Мн показалось, что мсто нашего странствованія мн знакомо.

— Это, кажется, Гольборнская Улица? сказала я.

— Гольборнская. А знаете ли вы этотъ переулокъ?

— Это, кажется, Канцелярскій Переулокъ.

— Да, по-крайней-мр его такъ зовутъ, отвчалъ мистеръ Бккетъ.

На башн пробило половину шестаго. Мы медленно пробирались по грязной улиц, на встрчу намъ попался какой-то господинъ, завернутый въ плащъ, онъ посторонился, чтобъ дать мн дорогу.

Поравнявшись со мною, онъ вдругъ съ удивленіемъ произнесъ мое имя. Это былъ мистеръ Вудкауртъ: я узнала его по голосу.

Среди всхъ огорченій, которыя я испытала, среди ночи, въ которую я была почти окончательно измучена, голосъ его такъ меня обрадовалъ, что я не могла удержаться отъ слезъ.

— Въ такую погоду, въ этотъ часъ ночи, бы на улиц, миссъ Сомерсонъ!

Онъ зналъ отъ моего опекуна, что, по нкоторымъ важнымъ дламъ, я въ отъзд, но зачмъ и гд — опекунъ мой ему не сказалъ, для избжанія объясненій.

— Я только-что вышла изъ экипажа, мистеръ Вудкауртъ, и мы идемъ… и при этомъ я взглянула на своего проводника, не зная, въ-прав ли я сказать куда мы идемъ.

— Да, мистеръ Вудкауртъ, мы идемъ, прибавилъ за меня мистеръ Бккетъ: — въ ближайшую улицу. Честь имю рекомендоваться: инспекторъ Бккетъ!

Мистеръ Вудкауртъ, несмотря на мои возраженія, быстро сбросилъ съ себя плащъ и надлъ его на меня.

— Что дльно, то дльно, говорилъ мистеръ Бккетъ, пособляя мистеру Вудкаурту.

— Могу ли я идти вмст съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ, обращаясь къ намъ.

— Безъ-сомннія, отвчалъ мистеръ Бккетъ,

И мы пошли втроемъ.

— Я только-что оставилъ Ричарда, сказалъ мистеръ Вудкауртъ: — я у него провелъ весь вечеръ.

— Боже мой, онъ врно боленъ!

— О, нтъ, ему какъ-то всгрустнулось, вы знаете, съ нкотораго времени онъ не такъ спокоенъ — Ада испугалась и послала за иной. Получивъ ея записку, я тотчасъ же отправился къ нимъ и, благодаря Бога, усплъ его успокоить и развеселить, и не хотлъ уіідтіі прежде, чмъ онъ заснетъ. Теперь, надюсь, и мужъ и жена спятъ крпкимъ и сладкимъ сномъ.

Мы повернули въ узкую улицу.

— Мистеръ Вудкауртъ, сказалъ мистеръ Бккетъ:— дла требуютъ, чтобъ на минутку мы зашли къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей, онъ живетъ здсь по сосдству. Вы, кажется, его знаете?

— Да, нсколько знаю и бывалъ у него здсь.

— Вотъ что! Такъ потрудитесь пожалуйста пообождать здсь съ миссъ Сомерсонъ: мн надобно съ нимъ перемолвить словечка два.

Сзади насъ стоялъ полицейскій чиновникъ, съ которымъ, нсколько времени тому назадъ, разговаривалъ мистеръ Бккетъ. Я бы ни за что его не замтила, еслибъ онъ не вмшался въ нашъ разговоръ.

— Кто это плачетъ? сказала я.

— Не безпокойтесь, миссъ, отвчалъ онъ совершенно для меня неожиданно, такъ-что голосъ его заставилъ меня вздрогнуть: — это дуритъ служанка мистриссъ Снегсби.

— Видите ли въ чемъ дло, сказалъ мистеръ Бккетъ: — она подвержена припадкамъ и на бду визжитъ сегодняшнюю ночь, а мн надо добиться отъ нея кой-какихъ свдній — это дурно.

— Во всякомъ случа, кабы не она, они бы еще, пожалуй, спали, отвчалъ другой полицейскій: — она стонетъ всю ночь и подняла ихъ спозаранку.

— И то правда, отвчалъ мистеръ Бккетъ: — фонарь мой потухаетъ: дай-ка мн твой.

Весь этотъ разговоръ происходилъ шопотомъ въ нсколькихъ шагахъ отъ того дома, изъ котораго стоны и крики долетали до моего слуха. При свт фонаря мистеръ Беккегь подошелъ къ двери и постучался, дверь отворилась и мы остались на улиц безъ мистера Бккетта.

— Позволите ли, миссъ Сомерсонъ, остаться мн съ вами? спросилъ мистеръ Вудкауртъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчала я: — безъ васъ я буду бояться,

Вскор дверь отворилась снова, и листеръ Бккетъ возвратился къ намъ.

— Войдите сюда, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ мн: — сядьте здсь, передъ каминомъ. Мистеръ Вудкауртъ, я узналъ, что вы докторъ: взгляните пожалуйста на эту бднягу, нельзя ли ее какъ-нибудь привести въ чувства, у нея есть письмо очень для меня важное, но, какъ видите, отъ нея не добьешься ни слова.

Мы вс трое вошли въ домъ. Въ корридор, за дверью, стоялъ маленькій человчекъ въ сренькомъ сюртук. Онъ былъ грустенъ, но вжливъ и привтливъ.

— Сюда, если вамъ угодно, мистеръ Бккетъ, говорилъ онъ: — леди, я увренъ извинитъ, это наша будничная комната. Здсь спитъ Крикса, съ ней сегодня длаются чудеса.

Мы шли за мистеромъ Снегсби (впослдствіи я узнала, что это самъ хозяинъ) и въ слдующей комнат нашли мистриссъ Снегсби, она сидла передъ каминомъ, глаза ея были красны и лицо гнвно.

— Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, входя позади насъ: — другъ мой не изволь сердиться, въ эту страшную ночь — отъ слова не станется — мы много испытали непріятностей: вотъ инспекторъ Бккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди.

Мистриссъ Снегсби была очень-поражена, какъ и слдовало, нашимъ появленіемъ, въ-особенности на меня она смотрла очень-косо.

— Другъ мой, говорилъ мистеръ Снегсби, несмло садясь на кончикъ стула у самой двери: — я ничего не знаю. Ей-Богу ничего не знаю. Инспекторъ Бккетъ, мистеръ Вудкауртъ и леди сами пришли на Странное Подворье, въ Канцелярскій Переулокъ и постучались къ намъ въ дверь. Не разспрашивай меня, милая моя: я прійду — отъ слова не станется — въ совершенное отчаяніе, ничего не знаю.

Онъ былъ такъ жалокъ, я была такъ не у мста, что тотчасъ же хотла объяснить причину нашего посщенія, но мистеръ Бккетъ предупредилъ меня.

— Ну, мистеръ Снегсби, сказалъ онъ: — берите-ка свчку, пригласите съ собою мистера Вудкаурта и маршъ къ вашей Крикс…

— Къ моей Крикс! испуганнымъ голосомъ сказалъ мистеръ Снегсби.

— Да, да, ступайте поскорй, говоритъ мистеръ Бккетъ, не обращая большаго вниманія на сконфуженнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей: — вы человкъ добрый и чувствительный и будете полезны мистеру Вудкаурту. Будьте такъ добры, мистеръ Вудкауртъ, сдлайте все, что можно, и достаньте письмо, въ которомъ я такъ нуждаюсь.

Когда они ушли, мистеръ Бккетъ усадилъ меня передъ каминомъ и, разговаривая безъ умолка, просушивалъ мои сырые башмаки передъ огнемъ.

— Не обращайте вниманія, миссъ, на то, что милая хозяйка смотритъ на васъ такъ непривтливо: она, изволите видть, въ недоразумніи, впрочемъ, она сейчасъ узнаетъ въ чемъ дло.— Я вамъ, сударыня, поясню все. Вы, какъ замужняя женщина, нелишенная тхъ чарующихъ прелестей… ‘Поврьте мн, что еслибъ эти розы…’ впрочемъ, какъ вамъ не знать этой псенки… вы очень-хорошо поймете, что съ вашими достоинствами сопряжено блистательное общество и проч. и проч…. и что вы всему этому причиной.

— Что хочетъ сказать мистеръ Бккетъ? сердито проговорила мисстриссъ Снегсби.

— Что хочетъ сказать мистеръ Бккетъ? повторилъ онъ, а самъ, между-тмъ, прислушивался, какъ идутъ поиски ожидаемаго письма: — вотъ что онъ хочетъ сказать, сударыня. Есть трагедія, подъ названіемъ ‘Отелло’: она совершенно для васъ написана.

— Я васъ не понимаю.

— Не понимаете? спрашиваетъ Бккетъ.— Поймете, поймете тотчасъ же. Видите ли, я знаю, что, при взгляд на эту молодую леди, сердце у васъ неспокойно. Сказать ли вамъ кто эта леди — а? сказать? Вы помните меня, помните, гд мы видлись послдній разъ, гд женщина съ такими блистательными качествами, какъ вы… и проч. и проч… все помните? разумется… И помните о чемъ говорили, о комъ говорили… такъ это та самая леди…

Мистриссъ Снегсби скоре меня поняла этотъ намекъ.

— И Заскорблышъ, или, какъ вы тамъ его называете, Джо, что ли… тоже замшанъ былъ въ этомъ дл, и писецъ и вашъ дражайшій мужъ, который понималъ въ этомъ дл столько же, сколько вашъ покойный праддушка съ матушкиной стороны. Вашего мужа запуталъ въ это дло постоянный вашъ покупатель мистеръ Телькингорнъ и вс были запутаны въ этомъ дл, а не въ другомъ какомъ… понимаете? Такъ замужней женщин съ такими прелестями, какими обладаете вы, остается только разбить о стну прелестную головку. Мн стыдно, сударыня, за васъ.

Мистриссъ Снегсби мотаетъ головой и приставляетъ платокъ къ глазамъ.

— Вы думаете, прелестная женщина, что это вс? нтъ, продолжалъ мистеръ Бккетъ, горячась: — это не вс, а вотъ еще что. Одна особа, замшанная также въ этомъ дл, особа въ несчастномъ положеніи, сегодня вечеромъ приходитъ къ вашей служанк и передаетъ ей письмо, такое письмо, за которое можно дать сто фунтовъ стерлинговъ, вы все это подсматриваете и подслушиваете и, какъ только эта женщина уходитъ, вы накидываетесь на вашу горничную, забывъ какими припадками она страдаетъ, стращаете ее и приводите наконецъ въ такое состояніе, что отъ нея нельзя добиться ни одного слова, между-тмъ, какъ отъ этого слова, быть-можетъ, зависитъ жизнь человка.

Я чувствовала, что голова моя кружится и что я готова упасть въ обморокъ. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ, подалъ письмо мистеру Бккету и опять ушелъ.

— Теперь, сказалъ мистеръ Бккетъ, быстро взглянувъ на письмо: — теперь, въ возмездіе за зло, которое вы сдлали, ступайте и пособите привести въ чувство бдную Криксу и не мшайте мн поговорить съ этой леди нсколько словъ наедин.

Мистриссъ Снегсби быстро вскочила съ своего мста и ушла, мистеръ Бккетъ заперъ за нею дверь.

— Ну, моя милая, сказалъ онъ мн: — мужайтесь и не отчаивайтесь.

— Я спокойна, отвчала я.

— Чей это почеркъ?

Это былъ почеркъ моей матери. Письмо писано карандашомъ на клочк бумаги, изорванномъ и мокромъ. Оно было адресовано на мое имя, въ квартиру мистера Жарндиса.

— Почеркъ вамъ знакомъ, сказалъ мистеръ Бккетъ: — и если вы въ-состояніи читать, то читайте. Постарайтесь не пропустить ни одного слова.

Письмо было писано въ разное время и заключало въ себ слдующее:

‘Я здсь, въ хижин кирпичниковъ съ двумя цлями: вопервыхъ, чтобъ взглянуть на мое дитя, если это удастся — только взглянуть, но не говорить съ ней, не открыться ей, другая цль: избжать преслдованій и не быть найденной. Не порицай бдной женщины, что она была моей соучастницей. Все, что она длала для меня, она думала, что длаетъ для твоей пользы. Вспомни ея умершаго малютку. Услугу остальныхъ я купила, она же длала для меня добровольно, отъ чистаго сердца.

— Это было писано въ лачужк этихъ грубыхъ кирпичниковъ. Я былъ правъ, сказалъ мистеръ Бккетъ.

Слдующее было писано въ другое время:

‘Я долго бродила. Мн немного остается жить. Эти улицы, холодъ, усталость разрушительны. Но я умру отъ другихъ причинъ. Я умру отъ стыда и угрызенія совсти’.

— Мужайтесь, мужайтесь! говорилъ мистеръ Бккетъ: — еще нсколько строкъ.

Послднія строчки были писаны опять въ другое время и, по всей вроятности, въ потьмахъ.

‘Я употребила вс средства, чтобъ меня не могли съискать. Меня скоро забудутъ и я скоро перестану быть его позоромъ. Трупъ мой не будетъ узнанъ. Я часто думала умереть на томъ мст, куда иду. Прощай. Прости’.

Мистеръ Бккетъ усадилъ меня въ кресло.

— Не безпокойтесь, говорилъ онъ: — не думайте, чтобъ я поступалъ съ вами жестоко, какъ только вы будете въ-состояніи, надвайте башмаки и пойдемъ.

Но намъ еще пришлось остаться довольно-долго въ дом поставщика канцелярскихъ принадлежностей. О, какъ я горячо молилась въ это время за мою бдную мать! какъ болзненно сжималось мое сердце при мысли, что, быть-можетъ, она теперь умираетъ, покинутая всми!

Мистеръ Бккетъ пошелъ въ другую комнату, чтобъ собрать нужныя свднія отъ Криксы. Я слышала какъ они ободряли и успокоивали бдную двушку, я слышала голосъ мистера Вудкаурта…

Наконецъ и мистеръ Бккетъ и мистеръ Вудкауртъ пришли ко мн. Они ршили, что только кротостью можно будетъ допытаться отъ Криксы, какъ она получила письмо отъ моей матери, куда ушла моя мать, что говорила съ ней, и мистеръ Бккетъ, поручилъ мн приступить къ этимъ развдываніямъ.

Бдная двушка, слабая и болзненная, сидла на полу, я склонилась къ ней и положила ея голову къ себ на плечо.

— Милая, добрая двушка, сказала я, не будучи сама въ-состояніи удержаться отъ слезъ: — теперь не время было бы тебя безпокоить разспросами, но отъ словъ твоихъ зависитъ все мое счастіе, не безпокойся, разскажи все, что ты только знаешь.

— Я никого не хочу обидть, мистриссъ Снегсби, начала она плачевнымъ голосомъ: — ей!— Богу, я ничего не знаю, мистриссъ Снегсби — Мы знаемъ, что ты доброе дитя, мы все это знаемъ, говорила я:— но разскажи намъ, какъ ты получила письмо.

— Разскажу, сударыня, право все разскажу, до-чиста разскажу, мистриссъ Снегсби,

— Мы въ этомъ уврены, душа моя, говорила я: — скажи же намъ, скажи.

— Я вышла изъ дому по длу, сударыня (это было ужь очень-поздно), возвращаясь домой, увидла я у дверей женщину дурно-одтую, въ грязномъ и измоченномъ плать, она стояла и смотрла на окна нашего дома. Увидавъ меня, она спросила: здсь ли я живу. Здсь, отвчала я. Я, говоритъ, голубушка, заблудилась и не знаю какъ отсюда выйдти. Вотъ ей-Богу все, сударыня. Ничего я съ ней не говорила дурнаго, мистриссъ Сисгсби, клянусь, ничего дурнаго.

Очередь падала на мистриссъ Снегсби утшить бдную двушку.

— Что же, ты ей показала дорогу? спросила я.

— Сама она не могла бы съискать, сударыня. Она такъ была измучена, такъ была жалка, что врно, мистеръ Снегсби, вы бы тотчасъ ей дали полкроны.

— Думаю, что далъ бы, Крикса, отвчалъ мистеръ Снегсби, посматривая однимъ глазомъ на свою дражайшую половину.

— И она такъ говорила сладко, сударыня, что вкъ бы слушалъ ее. ‘Ты’ говоритъ, голубушка, не знаешь тутъ кладбища?’ — Какого кладбища? говорю я. ‘Кладбища, говоритъ, для бдныхъ съ желзной ршоткой…’

При этихъ словахъ Криксы лицо мистера Бккета приняло такое выраженіе, что я готова была снова лишиться чувствъ.

— Она говорила, продолжала бдная двушка, о томъ кладбищ, гд похороненъ тотъ писарь, который принялъ яду и про котораго вы, мистриссъ Снегсби, разсказывали такую страшную исторію… О, Господи!.. держите, держите, голова кружится…

— Теперь теб лучше, моя милая, пожалуйста продолжай, сказала я.

— Я все скажу, право все скажу, мистриссъ Снегсби, не сердитесь только на меня.

Можно ли было на нее сердиться?

— И она спрашивала, гд дорога къ этому кладбищу и была очень-слаба и больна. Потомъ достала письмо, показала мн его и говоритъ: — ‘по почт боюсь послать: не дойдетъ пожалуй. Перешли ты, коли можешь, съ врнымъ человкомъ, ему заплатятъ за труды’.— Боюсь, говорю я. ‘Не бойся, говоритъ, дурнаго ничего нтъ’.— Ну, молъ, коли ничего, такъ пожалуй, и взяла я письмо.— ‘Мн, говоритъ, нечмъ тебя, голубушка, отблагодарить: я бдная женщина’.— Я и сама, говорю я, бдная, мн ничего ненадо.— ‘Благослови тебя Господь!’ сказала она, и ушла.

— И она ушла?..

— Да, и она ушла по той дорог, которую я ей показала, и какъ я взошла въ кухню, мистриссъ Снегсби набросилась на меня и я до смерти перепугалась.

Мы тотчасъ же отправились. Я и мистеръ Бккетъ, съ своей стороны, просили мистера Вудкаурта идти съ нами.

Дорога эта произвела на меня самое смутное впечатлніе. Я помню, что ужь разсвтало, но уличные фонари еще горли, что изморозь еще падала, троттуары были еще покрыты снгомъ. Я помню непроходимую грязь, засоренныя водосточныя трубы, кучи почернвшаго льду, узкіе улицы и дворы. Въ ушахъ моихъ звенлъ еще разсказъ бдной Криксы, я еще чувствовала ея прикосновеніе къ своей рук. Тни принимали для меня какой-то таинственный видъ и я дрожала всмъ тломъ.

Наконецъ мы остановились подъ грязной, полуразвалившейся аркой. Надъ желзной ршоткой тускло горлъ фонарь. Калитка была заперта. За ней тянулось кладбище — груды покинутыхъ могилъ, неотмченныхъ никакимъ символомъ — странное мсто, котораго, казалось, мракъ ночи не хотлъ покинуть. У самой калитки, въ грязи, въ луж мутной, нечистой воды лежала навзничь женщина, съ ужасомъ и слезами узнала я въ ней, по бдному рубищу, Дженни, жену кирпичника, мать умершаго ребенка…

Я бросилась къ ней, но мистеръ Вудкауртъ остановилъ меня. Онъ просилъ меня успокоиться и выслушать наставленіе мистера Бккета… Я повиновалась… я исполнила, кажется, ихъ желаніе.

— Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Бккетъ: — он перемнились платьями…

— Он перемнились платьями… повторила я, и сознавая и несознавая смыслъ этихъ словъ…

— Одна изъ нихъ вернулась домой, другая осталась здсь… подумайте, миссъ Сомерсонъ…

Я повторила и эти слова, повторила какъ безсмысленные звуки… Передо мной лежала Дженни, мать умершаго ребенка. Она обнимала одною рукою желзную перекладину калитки… Это она, бдная и несчастная, которая принесла письмо отъ моей матери, которая одна можетъ указать намъ гд скрывается мать моя… это она… она… и они не пускаютъ меня къ ней… останавливаютъ меня… Я видла горестное выраженіе на лиц мистера Вудкаурта, я видла, что въ эту дурную погоду онъ стоялъ съ непокрытою головою, какъ-бы въ ожиданіи чего-то торжественнаго… я видла все это… но мысли мои не могли сосредоточиться…

Я слышала, какъ они говорили тихо между собою:

— Пустить ее?

— Пусть подойдетъ. Пусть первая коснется ея: она иметъ священное право.

Я подошла къ калитк и преклонилась. Я подняла тяжелую голову, откинула назадъ длинные, черные волосы, взглянула на ея лицо… Это была мать моя, охладвшая и бездыханная.

ГЛАВА LX.
Судьба.

Перехожу къ другимъ отдламъ моего повствованія. Я много уже говорила о себ и много еще остается сказать. Любовь, которою окружали меня вс, заставляла забывать горести. Я была больна, но непродолжительно и ни слова бы не сказала объ этомъ обстоятельств, еслибъ вмст съ нимъ не было связано сладостное воспоминаніе о той симпатіи, которую оказывали мн мои благодтели.

Перехожу къ другимъ отдламъ моего повствованія.

Во время болзни моей мы жили еще въ Лондон, и мистриссъ Вудкауртъ, но приглашенію опекуна моего, гостила у насъ. Когда я оправилась и начала ужь выходить, жизнь наша пошла попрежнему, и мы попрежнему бесдовали съ мистеромъ Жарндисомъ.

Однажды мы были съ нимъ одни.

— Тетушка Тротъ, сказалъ онъ, цалуя меня нжно: — мы опять съ тобою въ Воркотн. Я очень-радъ за мою любимую комнатку. Мн хочется поговорить съ тобою объ одномъ дл. Я, видишь ли, думаю пожить въ Лондон, можетъ, мсяцовъ шесть, а можетъ и побольше.

— А Холодный Домъ останется одинъ? сказала я.

— Что жь длать! моя милая, пусть самъ за собою присматриваетъ.

Мн послышалось грустное выраженіе въ словахъ его, но лицо его

было весело и озарено улыбкою.

— Холодный Домъ долженъ самъ о себ заботиться, другъ мой. Онъ такъ далеко отсюда, а твое присутствіе здсь необходимо. Ада безъ тебя совершенно пропадетъ.

— Вы всегда одинъ и тотъ же, опекунъ мой, вся ваша цль длать другимъ удовольствіе и устроивать счастіе другихъ.

— Ну не такъ-то безкорыстно, моя милая, тугъ, думаю, кроется и эгоизмъ отчасти. Еслибъ мы жили въ Холодномъ Дом, теб пришлось бы часто здить въ Лондонъ, а мн бы рже видть тебя и болтать съ тобою. Видишь, въ чемъ дло, тетушка Дердонъ. Признаться сказать, мн хочется знать не только объ Ад, но и о бдномъ Рик.

— Видлись вы сегодня съ мистеромъ Вудкауртомъ, добрый опекунъ мой?

— Я вижусь съ нимъ, ттушка Дердонъ, всякое утро.

— Онъ все то же говоритъ о Ричард?

— Все то же. Онъ не считаетъ его больнымъ физически — это правда, но все-таки за него побаивается. Да и кто, мой другъ, не боится за него?

Милочка моя въ послднее время была у меня каждый день, иногда даже два раза въ день. Но мы знали очень-хорошо, что эти посщенія повторяются только по причин моей болзни. Разумется, нжное ея сердце было полно любви и признательности къ мистеру Жарндису, и она готова была бы проводить съ нами часы своего досуга, но, съ другой стороны, боязнь оскорбить этимъ Ричарда заставляла ее бывать у насъ впослдствіи рдко, и добрый опекунъ мой не только не сердился на нее, но всегда, напротивъ, показывалъ ей, что оправдываетъ ея поведеніе.

— Бдный, бдный Ричардъ! сказала я: — когда онъ пойметъ свое заблужденіе?

— Никогда, другъ мой, отвчалъ мистеръ Жарндисъ:— чмъ боле онъ запутывается въ это несчастное дло, тмъ боле возрастаетъ его заблужденіе и тмъ боле питаетъ онъ ко мн враждебныя чувства.

— И такъ несправедливо! не могла я, чтобъ не прибавить.

— Ахъ Тротъ, Тротъ, хочешь ты справедливости въ процес по длу Жарндисовъ! ни правосудія, ни справедливости нтъ въ немъ ни на волосъ.

Такая доброта со стороны опекуна моего трогала меня до слезъ.

— Ужь эти мн парики! Скоре можно допустить, что на ихъ напудренныхъ головахъ расцвтутъ розы, чмъ искра справедливости западетъ имъ въ душу.

— И онъ взглянулъ въ окно, чтобъ увидть флюгернаго птуха.

— Теперь, милая хозяйка, хлопотать о Ричард нечего, надо поберечь Аду и не возбуждать вопросовъ, ршеніе которыхъ несвоевременно. На Ричарда я не сержусь: я знаю, что, рано или поздно, а онъ будетъ смотрть на меня справедливыми слезами. Пусть его лечитъ время. Подождемъ.

Я созналась, что не разъ говорила съ Ричардомъ о его заблужденіяхъ и что мистеръ Вудкауртъ, съ своей стороны, старался открыть передъ нимъ истину.

— Да, я знаю. Поговоримъ теперь о другомъ предмет. Какъ теб правится мистриссъ Вудкауртъ?

Вопросъ такой мн показался очень-страннымъ.

— Она мн кажется очень-милой женщиной, отвчала я: — и я ее полюбила боле, узнавъ ее короче.— Такъ я и думалъ. Меньше бреда о знаменитомъ происхожденіи. Объ этихъ… какъ-бишь ихъ Ап-Керигахъ, что ль?..

Я была точно такого же мннія, хотя Ап-Керигъ, разумется, былъ нсколько скученъ, однакожъ совершенно-безвреденъ.

— Конечно безвреденъ, говорилъ опекунъ мой: — но все-таки пріятне, когда онъ прогуливается по горамъ своего Валлиса и сюда заглядываетъ, какъ можно рже. А какъ ты думаешь, если я предложу мистриссъ Вудкауртъ погостить еще съ нами?

— Конечно. Впрочемъ…

— Опекунъ мой ожидалъ отвта боле-положительнаго.

Но мн нечего было отвчать. То-есть, конечно, мн было бы, быть-можетъ, пріятне проводить время съ кмъ-нибудь другимъ… впрочемъ, право, я неясно понимала т чувства, которыя возбуждались во мн присутствіемъ мистриссъ Вудкауртъ.

— Видишь ли, продолжалъ опекунъ мой: — мы живемъ, какъ-разъ на перепуть для мистера Вудкаурта: идя въ должность онъ можетъ зайдти къ намъ повидаться съ своей матерью. Она же съ нами дружна и любитъ тебя искренно.

Да, это правда. Противъ этого я ничего не могла сказать, но меня что-то безпокоило въ ея присутствіи. Эсирь, Эсирь, говорила я себ… подумай!

— Это, въ-самомъ-дл, счастливая мысль, добрый опекунъ мой, сказала я наконецъ.

— Мн право такъ кажется. Сегодня, съ легкой руки и съ твоего согласія, я сдлаю ей предложеніе погостить у насъ подольше.

— Съ моего согласія, повторила я, принимаясь за работу.

Въ то время я вышивала коверъ для письменнаго стола моего опекуна. Я показала ему вышивку, онъ очень хвалилъ рисунокъ. Посл этого я опятъ перешла къ нашему разговору.

— Правда ли, опекунъ мой, спросила я, что мистеръ Вудкауртъ снова детъ путешествовать?

— Да, старушка, прежде онъ объ этомъ думалъ.

— А теперь?

— Теперь, кажется, нтъ.

— Разв онъ получаетъ здсь какое-нибудь назначеніе?

— Нтъ… да… видишь ли здсь открывается мсто врача для бдныхъ въ Йоркшайр. Прекрасный климатъ, чистый воздухъ, зелень, трава, вода… то-есть природа ничего лучше не могла создать для Вудкаурта. Мстоположеніе совершенно въ его дух.

— Ему дадутъ это мсто? спросила я.

— Не могу сказать наврное, старушка, но надюсь, что ему не откажутъ. Онъ человкъ достойный, трудолюбивый и при благопріятныхъ обстоятельствахъ дла его могутъ принять счастливый оборотъ.

— Онъ будетъ большимъ утшеніемъ для бдныхъ.

— Я въ этомъ вполн увренъ, отвчалъ опекунъ мой.

Больше мы ничего не говорили объ этомъ предмет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ каждую свободную отъ хозяйственныхъ занятій минуту я посщала дорогихъ сердцу, Ричарда и Аду, они жили бдно, очень-бдно. Маленькое состояніе Ады все перешло въ контору мистера Волиса.

Иногда случалось мн не находить Ричарда дома: или онъ былъ занятъ бумагами по своему несчастному длу, или сидлъ въ разрушительной для него контор. Боже, какъ онъ измнился!

Однажды, идя къ нимъ обдать, я повстрчала миссъ Флайтъ.

— Милая Фиц-Жарндисъ… здравствуйте, сказала мн маленькая старушка: — счастливая встрча… сегодня ршается дло Жарндисовъ… птицы!..

— Ричардъ еще не вернулся?

— Нтъ, милая Фиц-Жарндисъ… нтъ… лордъ-канцлеръ… присутствіе… седьмая печать… Вользъ… опасный человкъ… Фиц-Жарндисъ не любитъ его… знаю!..

— Вы часто видите Ричарда? спросила я.

— Милая Фиц-Жарндисъ… булава притягиваетъ… Ричардъ неутомимъ… не пропускаетъ присутствія… онъ будетъ моимъ душеприкащикомъ… я-было мтила на Гредли… приказалъ долго жить… вотъ документы… Ричардъ будетъ слдить за моимъ дломъ… онъ неутомимъ… неутомимъ… это секретъ, моя милая… ни гу-гу…

Выслушивая эти намеки бдной сумасшедшей старушки, я чувствовала, что сердце обливается у меня кровью… а бдный, бдный Ричардъ!..

— Милая Фиц-Жарндисъ, я еще купила птичку…

— Въ-самомъ-дл? сказала я, зная, какъ она дорого цнитъ участіе къ своимъ затворницамъ.

— Да, двухъ… Жарндисовъ… я ихъ такъ называю… полная коллекція: надежда, радость, молодость, міръ, покой, жизнь, пыль, пепелъ, истощеніе, недостатокъ, отчаяніе, сумасшествіе, смерть, хитрость, глупость, слава, парики, лохмотья, пергаментъ, грабежъ, первенство, триктракъ, шпинатъ, салатъ, петля, гибель.

Бдное созданіе поцаловало меня и, улыбнувшись какъ-то грустно, поплелась впередъ съ своими документами.

Мн было очень-непріятно видть, что Ричардъ, прійдя нсколько минутъ посл меня, привелъ съ собою мистера Волиса. Пока хозяинъ и хозяйка хлопотали объ обд, мистеръ Волисъ подошелъ ко мн и вступилъ въ разговоръ:

— Скучное мсто, миссъ Сомерсонъ, для людей, непосвятившихъ себя офиціальной жизни, сказалъ онъ, протирая стекла очковъ своей черной перчаткой.

— Вы правы, отвчала я.

— Да, миссъ, ничего для зрнія и ничего для слуха. Иногда раздается звукъ музыки, но мы, погруженные въ законы человческихъ дяній, не понимаемъ законовъ музыки и уклоняемся отъ нихъ. Смю надяться, миссъ, что мистеръ Жарндисъ находится въ вожделнномъ здоровьи?

Я поблагодарила мистера Волиса, и отвчала, что опекунъ мой, благодаря Бога, здоровъ.

— Я не имю удовольствія быть другомъ мистера Жарндиса… скажу боле, люди нашего званія не всегда даже принимаются радушно въ тхъ слояхъ общества, къ которому принадлежитъ мистеръ Жарндисъ, что длать! общій недостатокъ нашъ — назовите его предразсудкомъ, заблужденіемъ, какъ хотите — это вести дло прямо и открыто… Какъ находите вы, миссъ, мистера Карстона?

— Мн кажется, онъ очень-несчастливъ, сказала я.

— Совершенно такъ, миссъ, совершенно такъ, и я полагаю, что мистеръ Вудкауртъ принимаетъ вс необходимыя предосторожности?

— Мистеръ Вудкауртъ — одинъ изъ его безкорыстныхъ друзей, отвчала я.

— Точно такъ, но, я говорю о предосторожностяхъ, миссъ, въ медицинскомъ значеніи этого слова.

— Медицина мало даетъ средствъ противъ душевныхъ болзней, сказала я.

— Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, точно такъ.

И его черная фигура была такъ безжизненна, такъ безкровна, что производила на меня самое непріятное впечатлніе.

— Миссъ Сомерсонъ, сказалъ мистеръ Волисъ, тихо потирая руки одна о другую: — я думаю, я имю основанія думать, что женитьба мистера Карстона — шагъ необдуманный.

Я просила его избавить меня отъ разсужденій объ этомъ вопрос, и сказала ему съ нкоторымъ негодованіемъ, что они были помолвлены еще тогда, когда оба были очень-молоды и когда жизнь Ричарда не омрачалась несчастнымъ оберканцелярскимъ процесомъ.

— Точно такъ, миссъ, продолжалъ мистеръ Волисъ: — но, любя истину, идя по пути прямому, я не могу отказать себ въ желаніи говорить съ вами открыто, какъ потому, чтобъ не принять на себя боле, чмъ требуетъ справедливость, отвтственности за дла и поступки мистера Ричарда Карстона, такъ и потому, что все честолюбіе мое сосредоточено въ невинномъ стремленіи къ исполненію обязанностей отца и сына… три дочери… престарлый отецъ въ Таутонской Долин… Да, миссъ Сомерсонъ, положа руку на сердце, я долженъ сказать вамъ… бракъ мистера Карстона — шагъ необдуманный.

— Мнніе ваше, мистеръ Волисъ, отвчала я: — быть-можетъ измнилось бы объ этомъ брак, еслибъ въ Ричард достало столько характера, чтобъ бросить этотъ несчастный процесъ, въ которомъ онъ, съ вашею помощью, борется съ прижимками и несправедливостями.

Мистеръ Волисъ съ безвучнымъ кашлемъ въ одну изъ черпыхъ перчатокъ своихъ, наклонилъ голову, въ знакъ согласія.

— Точно такъ, миссъ Сомерсонъ, сказалъ онъ: — я охотно сознаюсь, что мистриссъ Карстонъ, принявъ имя мистера Ричарда Карстона… необдуманно… простите мн это выраженіе, какъ человку, любящему истину, какъ человку, который хочетъ быть справедливымъ предъ лицомъ родственниковъ мистера Ричарда Карстона… принявъ необдуманно… леди высокихъ достоинствъ и добродтелей во всхъ отношеніяхъ. Я мало знаю женщинъ, мало изучалъ этотъ полъ поэтическій и нжный: другая забота, другая наука — наука жизни втянула меня въ уединенную хижину отшельника — въ мою контору, но при всемъ томъ, сознаюсь откровенно, что мистриссъ Карстонъ, леди высокихъ достоинствъ и добродтелей. Я незнатокъ въ красот, не суждено мн было посвященіе въ тайны изящнаго, но, судя по отзывамъ палатскихъ клерковъ, людей, заслуживающихъ въ этомъ отношеніи довріе, мистриссъ Карстонъ, въ-добавокъ ко всему, еще прелестна и собою. Что жь касается, миссъ Сомерсонъ, до интересовъ мистера Карстона…

— Жалкіе интересы! мистеръ Волисъ.

— Виноватъ, миссъ Сомерсонъ, тысячу разъ виноватъ, но я долженъ сказать вамъ, что интересы мистера Карстона законны, что онъ иметъ желаніе самъ слдить за ними и я держу плечо у колеса, да-съ, я могу сказать смло, все, что могло быть сдлано, мною сдлано… по, миссъ Сомерсонъ, вызнаете мое непреложное правило: откровенность, и искажу вамъ, скажу всмъ родственникамъ мистера Карстона, что дла его запутаны, что онъ на ложной дорог, что бракъ его… необдуманный шагъ… Здсь ли я? здсь, мистеръ Карстонъ, здсь! и наслаждаюсь пріятно-разумною бесдою съ миссъ Сомерсонъ.

Эти слова были произнесены въ отвтъ Ричарду.

Мы сли за столъ, и я стала наблюдать за бднымъ Рикомъ. Боже, какъ онъ измнился! пропалъ цвтъ лица, потускли глаза, повременамъ онъ впадалъ въ раздумье, манеры его были рзки даже съ Адой… бдный, бдный Ричардъ!..

Однакожъ онъ былъ радъ моему приходу, иногда смялся, говорилъ о прошедшемъ какъ-будто съ удовольствіемъ, но. потомъ опять задумывался и склонялъ внизъ голову.

Мистеръ Волисъ во все время обда не спускалъ глазъ съ своего кліента, онъ смотрлъ на него, какъ смотритъ хищная птица на свою добычу. Обдъ кончился, адвокатъ всталъ и просилъ позволенія удалиться въ свою контору.

— Вчно за работой! воскликнулъ Ричардъ.

— Сэръ, офиціальный человкъ, какъ я, долженъ слдить за интересомъ своихъ кліентовъ, ни удовольствіе, ни развлеченіе не должны отвлекать его отъ обязанностей.

Ричардъ врилъ Волису, врилъ каждому его слову, онъ хвалилъ его намъ, говорилъ, что это человкъ, на котораго можно положиться, что это истинный другъ. Посл ухода Волиса, утомленный трудами, Ричардъ бросился на диванъ, а мы съ Адой стали прибирать комнату, потому-что у милой хозяйки въ прислуг была одна только женщина.

Приведя все въ надлежащій порядокъ, Ада сла за фортепьяно и начала пть любимые романсы Ричарда. Ричардъ, жалуясь на слабость зрнія, просилъ вынести лампу въ другую комнату.

Я сла между ними возл моей милочки и прислушивалась къ звукамъ ея меланхолическаго голоса, я думаю, что эти звуки наводили унылое расположеніе на Ричарда, поэтому-то онъ и просилъ унести огонь изъ комнаты. Въ это время вошелъ мистеръ Вудкауртъ, онъ былъ милъ и любезенъ, какъ всегда, разсказывалъ о происшествіяхъ дня и въ-заключеніе увелъ съ собою Ричарда подышать свжимъ воздухомъ и полюбоваться лунной ночью.

Они ушли, а я осталась вдвоемъ съ моей милочкой. Я обняла ее за талію, она мн подала лвую руку, а правой перебирала клавиши фортепьянъ.

— Милая Эсирь, сказала она мн: — какъ я рада, когда приходитъ Аланъ Вудкауртъ. Въ его присутствіи Ричардъ оживаетъ и мн становится легко, очень-легко… и этимъ, другъ мой, мы также обязаны теб.

— Почему же мн, моя милая? Онъ прежде познакомился съ мистеромъ Жарндисомъ и притомъ всегда былъ друженъ съ Ричардомъ.

— Это такъ, но за ту дружбу, которую онъ питаетъ къ намъ, мы единственно обязаны теб.

Рука ея трепетала и сжималась судорожно, я видла, что ей хочется что-то передать мн, и потому сама не начинала говорить.

— Эсирь, милая Эсирь, сказала вдругъ Ада: — я должна выучиться быть доброй женой, я должна стараться составить счастіе моего Рика… Научи меня, что мн длать?

— Научить, моя милочка!

— Когда я вышла замужъ, я еще неясно понимала всю бездну, которая лежала подъ ногами Ричарда, ласкаемая имъ, ласкаемая тобою, я была вполн-счастлива, но теперь, Эсирь, я понимаю все, я понимаю опасность, которой онъ подвергается.

— Не огорчайся, моя милочка.

— Прежде я надялась, что съумю отстранить его отъ ошибокъ, въ которыя онъ впадалъ, что, быть-можетъ, для меня, для своей жены, онъ откажется отъ этого несчастнаго дла… Но при всемъ томъ, еслибъ и не было во мн этой надежды, я бы вышла за него замужъ… непремнно бы вышла.

Въ словахъ ея была видна твердая ршимость.

— Не думай, Эсирь, чтобъ я не питала въ душ тхъ опасеній насчетъ Ричарда, которыя питаешь ты. Поврь, что я все знаю, и, быть-можетъ, вся человческая мудрость не въ-состояніи была бы понять его такъ хорошо, какъ я поняла своею любовью.

Рука ея дрожала, въ словахъ ея было столько скромности и преданности… Милая, милая женщина!

— Я вижу отчаяніе его всякій день. Я слжу за нимъ во время его сна, подмчаю каждую перемну въ его лиц. Когда я выходила за него замужъ, единственною молитвою моею была молитва о томъ, чтобъ Богъ помогъ мн скрыть отъ него мои опасенія, и я стараюсь казаться ему спокойной, между-тмъ, какъ душа ноетъ… и только это стараніе поддерживаетъ меня въ тяжкія минуты нашей жизни.

Рука ея все больше-и-больше дрожала въ моей рук.

— И еще, Эсирь, поддерживаетъ меня одна надежда…

Она смолкла на-минуту, но рука ея дрожала попрежнему.

— Мн кажется, когда Ричардъ смотритъ на меня, у сердца моего трепещетъ что-то, что могло бы указать ему настоящую цль жизни, могло бы устранить его отъ той погибели, къ которой онъ стремится.

Она бросилась ко мн, и мы крпко обняли другъ друга.

— И будущее рисуется передо мною картинно за рядами годовъ, въ мою старость заглядываю я и вижу прекрасную женщину, дочь моего Ричарда, счастливую въ супружеств, счастливую любовью отца… Или вижу юношу великодушнаго мужественнаго, сына моего Ричарда, слышу, какъ онъ говоритъ съ гордостью, указывая на него: это мой добрый отецъ, любовь моя спасла его отъ погибели. И эти надежды поддерживаютъ меня, Эсирь… но и посреди ихъ тяжелое сомнніе тснится мн въ душу…

— Что жь такое, моя душенька? спросила я, желая ее утшить.

Со слезами, съ рыданіями отвчала мн моя милочка:

— Боюсь, Эсирь, что онъ не доживетъ до этого времени.

ГЛАВА LXI.
Открытіе.

Я никогда не забуду тхъ минутъ, которыя проводила въ бдной квартир Ады и Ричарда. Я не видала и никогда не хотла видть впослдствіи этого уголка, такъ ярко-озарявшагося присутствіемъ моей милочки, но въ воспоминаніи моемъ онъ былъ неизгладимъ.

И немудрено: не было дня, чтобъ я не посщала мою несравненную подругу. Часто случалось мн встрчать у нихъ мистера Скимполя, онъ попрежнему безпечно разговаривалъ и безпечно игралъ свои недоконченныя аріи. Хотя я не боялась, что онъ будетъ занимать деньги въ долгъ у Ричарда, но мн казалось, что характеръ его, безпечный и поверхностный, несовмстенъ съ заботливымъ и глубокимъ характеромъ Ады, я чувствовала, что для моей милочки общество такого человка тягостно и ршилась повидаться съ нимъ и поговорить откровенно.

Однажды утромъ, въ-сопровожденіи Черли, отправилась я къ мистеру Скимполю. Приближаясь къ дому, надежда поправить дло меня покинула, и я готовилась даже вернуться назадъ, но ужь было поздно, мы стояли около его двери. Я постучалась. Шотландка, отворившая дверь, занималась ломаніемъ дна бочки на растопку.

Мистеръ Скимполь лежалъ на диван, наигрывая на флейт. Онъ былъ въ восторг когда увидалъ меня.

— Милая, миссъ Сомерсонъ, кому прикажете васъ принимать: Нжности, Красот, Веселости? или всмъ дочерямъ вмст?

Я отвчала ему, что желала бы переговорить съ нимъ наедин.

— О, милая миссъ Сомерсонъ! я совершенно-счастливъ, и какъ только рчь пойдетъ не о длахъ, я буду на седьмомъ неб.

— Собственно не о длахъ пришла я поговорить съ вами, мистеръ Скимполь, но и не о пріятныхъ вещахъ.

— Такъ и отбросимъ въ сторону эти вещи, миссъ Сомерсонъ. Видите ли вы — существо безконечно-пріятное, я существо — конечно-пріятное, слдовательно какимъ-образомъ можетъ быть у насъ разговоръ о непріятныхъ вещахъ? Это невозможно, безспорно невозможно. Будемте говорить о чемъ-нибудь другомъ.

Несмотря на трудность положенія, я, однакожъ, сказала ему, что должно говорить о томъ, зачмъ пришла.

— Въ такомъ случа, тутъ кроется ошибка, но быть не можетъ, миссъ Сомерсонъ, и ошибка! нтъ, этого быть не можетъ.

— Мистеръ Снимноль, сказала я, взглянувъ ему прямо въ глаза: — я часто слыхала отъ васъ, что вы незнакомы съ прозаическими длами жизни…

— То-есть вы подразумваете деньги: не понимаю въ нихъ ничего…

— Можетъ-быть, вы угадали и извините мою наивность, но мн хочется сказать вамъ, что Ричардъ очень-бденъ, что онъ бдне, чмъ о немъ думаютъ.

— Вотъ что, отвчалъ мистеръ Скимполь: — и обо мн то же говорятъ.

— И онъ очень въ затруднительныхъ обстоятельствахъ.

— Да, да, и обо мн то же говорятъ, спокойно отвчалъ мистеръ Скимполь.

— Это, разумется, очень тревожитъ Аду, и постители, въ ихъ стсненномъ положеніи, несовсмъ пріятное развлеченіе, и знаете, мн пришло въ голову просить васъ, чтобъ вы…

И я никакъ не могла выговорить, что хотла сказать, но мистеръ Скимполь пособилъ мн.

— Чтобъ я къ нимъ не ходилъ? Извольте, я не пойду. Да и зачмъ мн туда ходить? Цль моя — удовольствіе, тоска и сама сыщетъ меня, когда я ей понадоблюсь. И мн давно ужь скучно съ Ричардомъ, вашъ практическій умъ пояснилъ мн причину. Ричардъ и Ада утратили всю прелесть поэзіи, они перешли къ проз, имъ нужны фунты стерлинговъ. Они и мн нужны: не для меня, для торговцевъ, но это проза, скучная проза, Богъ съ ней, отъ нея надо подальше.

И на лиц его, кром улыбки, мелькало поразительное безкорыстіе.

— И если, продолжалъ онъ: — я никуда не хожу, гд нтъ удовольствія, то тмъ боле не пойду туда, гд присутствіе мое нагоняетъ тоску: это было бы противно моимъ понятіямъ. Я — удовольствіе, по если Ричардъ и Ада скучны при мн, стало-быть я имъ доставляю неудовольствіе или, иначе: мое удовольствіе, для нихъ неудовольствіе, слдовательно, прочь оттуда, къ нимъ мн ходить незачмъ.

Онъ окончилъ рчь свою, поблагодарилъ меня за милое предостереженіе и въ-заключеніе поцаловалъ мою руку.

Слова его были для меня грустны, но какъ превратно онъ ни смотрлъ на вещи, мн все-таки хотлось поставить вопросъ въ такое положеніе, чтобъ боле не оставалось никакихъ недоразумній.

— Мистеръ Скимполь, сказала я: — извините меня, что я еще затрудню васъ однимъ обстоятельствомъ. Очень-недавно я узнала изъ врнаго источника, что вы знали съ кмъ ушелъ изъ Холоднаго Дома бдный Джо и что вы даже, за подарокъ, указали мсто, гд онъ былъ скрытъ. Я не говорила объ этомъ ни слова опекуну моему, зная, какъ это огорчитъ его, но правду сказать, это меня очень поразило

— Будто бы поразило? миссъ Сомерсонъ, отвчалъ онъ совершенно-спокойно.

— Очень поразило.

Онъ подумалъ нсколько секундъ, какъ-будто припоминая что-то, но безъ всякаго замшательства отвчалъ:

— Отчего же поразило? Разв вы не знаете, какой я ребенокъ?

Мн было совстно напоминать ему вс подробности этого происшествія, однакожь, руководимая любопытствомъ, такъ деликатно, какъ только могла, сказала я ему, что этотъ поступокъ противорчитъ нравственнымъ обязанностямъ человка.

Онъ очень забавлялся моими словами и самымъ наивнымъ образомъ повторялъ:

‘Не-уже-ли?..’ и потомъ прибавилъ:

— Вы знаете, что я не умю отдавать отчетъ въ своихъ поступкахъ, но я понимаю, съ вашимъ здравымъ смысломъ, вы, кажется, намекаете на деньги?

Я согласилась съ врностью его предположенія.

— Въ такомъ случа, вы знаете, что я тутъ ничего не понимаю.

Вставая, чтобъ уйдти, я сказала ему, что считаю дурнымъ обмануть за деньги опекуна моего.

— Милая миссъ Сомерсонъ, отвчалъ онъ съ самой непринужденной веселостью: — я никогда не беру денегъ.

— Даже и отъ мистера Бккета? спросила я.

— Ровно ни отъ кого, отвчалъ онъ.— Деньги для меня не имютъ никакой цны. Я о нихъ не хлопочу, въ нихъ не нуждаюсь, ихъ не ищу. Такъ могу ли я брать деньги — посудите сами?

Я высказала, хотя и не ршалась высказать, сомнніе.

— Напротивъ, миссъ Сомерсонъ, напротивъ, въ этомъ отношеніи я неукоризненъ, я выше всего человчества, философія моя чиста. Предразсудки меня не связываютъ, какъ пеленки итальянское дитя. Я свободенъ какъ воздухъ и также выше подозрніи, какъ жена Цезаря.

Простота и наивность его были несравненны, онъ, кажется, говорилъ отъ чистаго сердца и совершенно врилъ въ истину своихъ словъ.

— Разберите все дло, миссъ Сомерсонъ. Представьте себ мальчика: его, противъ желанія моего, начинаютъ лечить. Является господинъ, требуетъ этого мальчика, который, противъ моего желанія и вопреки моимъ совтамъ, уложенъ въ постель. Этотъ господинъ вынимаетъ байковый билетъ, подаетъ мистеру Скимполю, мистеръ Скимполь беретъ билетъ и показываетъ, гд лежитъ мальчикъ, принятый противъ его желанія и вопреки его совтамъ. Вотъ вс факты. Прекрасно. По-вашему Скимполь долженъ отказаться отъ банковаго билета? Совсмъ-нтъ. Скимполь спрашиваетъ у Бккета: ‘Что это такое, я въ этомъ толку не знаю, возьмите назадъ эту бумажку!’ Бккетъ снова упрашиваетъ Скимполя принять бумажку. Долженъ ли Скимполь, существо безъ предразсудковъ, исполнить желаніе Бккета? Долженъ. И вотъ почему. Скимполь разсуждаетъ: ‘Бккетъ полицейскій ффицеръ, дятельный, разумный человкъ, человкъ полный энергіи, онъ открываетъ и преслдуетъ нашихъ враговъ и друзей, защищаетъ нашу собственность, мститъ нашимъ грабителямъ и убійцамъ. И этотъ-то человкъ, дятельный, предусмотрительный и полный энергіи, увровалъ въ могущество денегъ, онъ считаетъ ихъ вещью очень-полезной и употребляетъ ихъ на пользу общества. Уже ли я долженъ поколебать вру Бккета только потому, что я не нуждаюсь въ деньгахъ? Уже ли я долженъ отнять одно изъ его дйствительнйшихъ средствъ? Уже ли я долженъ быть помхою ему на слдственномъ поприщ? Поставимъ теперь вопросъ иначе. Если вы считаете предосудительнымъ, что Скимполь взялъ ассигнацію, то еще боле предосудительно со стороны Бккета предлагать ассигнацію, потому-что знаніе практической жизни на его сторон. Нтъ. Скимполь хотлъ сохранить о Бккет незапятнанное воспоминаніе. Скимполь долженъ былъ смотрть на Бккета съ почтеніемъ и слдовательно исполнить его желаніе, онъ и исполнилъ — вотъ и все.

Что было отвчать на это. Я простилась и хотла идти. Мистеръ Скимполь былъ такъ любезенъ, что не допустилъ меня отправиться домой только въ-сопровожденіи маленькой Коавинсъ, онъ хотлъ непремнно самъ мн сопутствовать, во всю дорогу онъ неумолкаемо разговаривалъ и выхвалялъ мое умнье, съ которымъ я такъ ясно выставила передъ нимъ положеніе Ричарда.

Посл этого объясненія мн не случалось боле встрчаться съ мистеромъ Скимполемъ. Между нимъ и опекуномъ моимъ отношенія измнились, возникла холодность, въ-особенности за Ричарда, и они розошлись. Мистеръ Скимполь, будучи очень-много долженъ опекуну моему, не жаллъ объ этой размолвк. Спустя пять лтъ посл этого событія, онъ умеръ, оставивъ посл себя дневникъ и нсколько писемъ и другихъ матеріаловъ касательно его жизни. Онъ жаловался на людей, жаловался на свтъ. Многіе находили чтеніе его дневника пріятнымъ. Заглянувъ однажды въ эти страницы, я прочла: ‘Жарндисъ, какъ и вс другіе, воплощеніе эгоизма’. Съ-тхъ-поръ я не касалась боле этой книги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь я перехожу къ разсказу такого событія въ моей жизни, котораго я ожидала всего мене.

Проходили мсяцы, и моя милочка, подкрпляемая надеждами, которыя поврила мн, была той же, какъ и прежде, путеводной звздочкой на пути Ричарда, а онъ, измученный, усталый, каждый день посщалъ Оберканцелярію и тщетно просиживалъ въ ней присутствіе отъ начала до конца.

Посреди ихъ, помогая въ трудахъ моей милочк, проводила я каждый день, возвращаясь вечеромъ домой съ маленькой Черли, или въ карет, или пшкомъ до извстнаго мста, гд обыкновенно поджидалъ меня опекунъ мой, и съ нимъ рука-объ-руку отправлялись мы въ нашу квартиру. Одпаящы я заработалась съ Адой боле обыкновеннаго, между-тмъ, какъ условилась сойдтись съ опекуномъ моимъ въ восемь часовъ вечера. Нечего длать: набросивъ наскоро бурнусъ и поцаловавъ мою милочку, выбжала я на лстницу и встртила мистера Вудкаурта. Онъ взялся проводить меня до мста свиданія съ опекуномъ, мы пошли, но не застали мистера Жарндиса, въ ожиданіи его прихода, начали мы прогуливаться взадъ и впередъ, ужь очень стемнло, а опекунъ мой не являлся, и мистеръ Вудкауртъ предложилъ проводить меня до дому.

Возвратясь домой, мы не застали ни опекуна моего, ни мистриссъ Вудкауртъ.

Мы были съ Аланомъ въ той комнат, гд моя милочка, конфузясь и красня, сознавалась предъ опекуномъ моимъ въ любви своей къ Ричарду, въ той самой комнат, изъ которой добрый опекунъ мой любовался ею, когда они выходили подъ-руку съ своимъ Рикомъ и лучи заходящаго солнца золотили ея миленькую головку.

Дожидаясь опекуна, мы стояли у открытаго окна. Мистеръ Вудкауртъ говорилъ со мной… Боже, онъ меня любитъ, любитъ страстно… наружность моя для него не измнилась… Состраданіе, грусть, съ которою онъ встртилъ меня въ первый разъ посл моей болзни… все это былъ порывъ любви нжной и пылкой… Онъ меня любитъ… Ахъ, теперь это поздно… поздно… Это было первое мое неблагодарное восклицаніе… Поздно…

— Когда я вернулся изъ Остиндіи, говорилъ онъ: — вернулся такимъ же бднякомъ, какимъ туда похалъ, и увидлъ васъ посл тяжкой болзни, я не нашелъ въ васъ никакой перемны: то же любящее, то же нжное сердце, готовое жертвовать собою для другихъ…

— О, мистеръ Вудкауртъ, пощадите, пощадите! Я не заслуживаю вашихъ похвалъ. Въ душ моей было много эгоизма въ то время, много себялюбія!

— Клянусь вамъ, говорилъ онъ: — что слова мои не слдствіе слпой любви: слова мои — истина. Вс окружающіе васъ знаютъ, знаютъ ваше доброе сердце, ваши достоинства, и смотрятъ на васъ съ удивленіемъ и восторгомъ.

— О, мистеръ Вудкауртъ! говорила я плача: — я горжусь вашими словами. Я цню ихъ и плачу, плачу отъ радости, плачу отъ горя: отъ радости, что вы меня такъ любите, отъ горя — что я не заслужила этой любви.

— Узжая отсюда, я любилъ васъ страстно, Эсирь, во всхъ трудныхъ случаяхъ моей жизни, одинъ только вашъ образъ служилъ мн опорою и утшеніемъ, и тяжело мн разстаться съ моею любовью, тяжело мн выслушать, что я ея недостоинъ. Я огорчаю васъ, простите меня, но знайте, что я говорилъ истину.

— Добрый, милый мистеръ Вудкауртъ, прежде-чмъ мы разстанемся навсегда, я хочу, я должна сказать вамъ нсколько словъ…

Я замолчала на минуту и еще разъ подумала, какъ мало заслуживаю его любовь.

— Я глубоко сознаю ваше великодушіе, продолжала я: — и, какъ сокровище, буду хранить воспоминаніе о вашихъ словахъ до послдней минуты моей жизни. Я вполн знаю, какъ я измнилась, я знаю, что вамъ знакома моя исторія, и вполн понимаю, какъ высока любовь, такая преданная, такая врная. Слова ваши не пропадутъ для меня. Я ихъ цню, потому-что они ваши. Они улучшатъ и исправятъ меня.

Онъ закрылъ глаза руками и отвернулся. Уже-ли я достойна этихъ слезъ?

— II когда мы съ вами будемъ встрчаться у Ады и Ричарда, при боле-счастливыхъ минутахъ моей жизни, и вы замтите, что я стану лучше, что я пойму правильне долгъ женщины, знайте, что всмъ этимъ обязана вамъ, обязана сегодняшнему вечеру, и я всегда сознаюсь передъ вами, всегда буду благодарна вамъ въ душ моей. И врьте, врьте, добрый мистеръ Вудкауртъ, что до-тхъ-поръ, пока бьется во мн сердце, я всегда буду гордиться тмъ, что любима вами.

Онъ взялъ мою руку и поцаловалъ. Лицо его приняло боле спокойное выраженіе и я ободрилась.

— Судя но словамъ вашимъ, сказала я: — я полагаю, что вы получили то мсто, которое искали?

— Да, мн удалось. Что не удастся при покровительств мистера Жарндиса?

— Да благословитъ его Богъ за его добрую душу и да благословитъ Онъ васъ во всхъ вашихъ предпріятіяхъ.

— Желаніе ваше, отвчалъ онъ: — будетъ для меня такимъ же священнымъ залогомъ, какъ было ваше порученіе… относительно Ричарда.

— Ахъ бдный, бдный Ричардъ! воскликнула я невольно: — что станется съ нимъ въ ваше отсутствіе?

— Я еще не такъ скоро узжаю, миссъ Сомерсонъ.

Мн еще оставалось доврить ему одну тайну.

— Мистеръ Вудкауртъ, сказала я: — вы любите меня, а потому вамъ будетъ пріятно узнать отъ меня самой, что будущее мое озарено яркимъ лучомъ надежды, и мн не о чемъ сожалть и нечего желать боле.

— Я очень-радъ за васъ, миссъ Сомерсонъ.

— Съ самаго дтства моего, говорила я: — я была предметомъ попеченій и заботъ лучшаго изъ людей, и я привязана къ нему всми силами души моей, всего моею благодарностью и, быть-можетъ, недостаточно будетъ цлой жизни, чтобъ заплатить ему за вс его благодянія.

— Я понимаю васъ, отвчалъ онъ: — вы говорите о мистер Жарндис.

— Вы знаете его вполовину, мистеръ Вудкауртъ, и еслибъ вы могли вообразить себ то счастіе, которое онъ для меня приготовилъ въ будущемъ, великодушіе его характера представилось бы вамъ еще въ большемъ свт.

— Я уважаю его отъ всей души, отвчалъ мистеръ Вудкауртъ.

Я протянула ему руку.

— Прощайте, прощайте! сказала я.

— Одно прощайте до завтрашней встрчи, а другое?…

— Навсегда.

— Прощайте, прощайте!

Онъ оставилъ меня у окна. Я продолжала смотрть на темную улицу. Слезы градомъ лились изъ глазъ моихъ.

Это были, впрочемъ, не слезы горя или печали — нтъ. Онъ любилъ меня, онъ говорилъ мн, что любовь его никогда не измнится и легокъ былъ путь мой и счастлива должна быть я. Добродтель, преданность, признательность должны были руководить меня.

ГЛАВА LXII.
Еще открытіе.

Я не имла духа видть кого-нибудь въ этотъ вечеръ, я даже боялась взглянуть сама на себя: мн казалось, что слды слезъ тяжело упрекнутъ мою совсть. Не засвчая свчки, пошла я въ свою комнату и въ потьмахъ легла въ постель. Мн ненужно было огня, чтобъ прочесть то письмо опекуна моего, въ которомъ онъ спрашивалъ меня, желаю ли я быть владтельницею Холоднаго Дома. Я знала его наизусть.

Рано утромъ проснулась я на другой день и пошла съ Черли прогуливаться. По дорог мы купили цвтовъ, принесли ихъ домой и поставили на столъ, на которомъ накрытъ былъ завтракъ. Посл прогулки я занялась съ Черли грамматикой, она все еще очень хромала въ синтаксическихъ правилахъ, наконецъ пришелъ опекунъ мой.

— А, хозяйка! сказалъ онъ: — ты сегодня свже своихъ цвтовъ.

Мистриссъ Вудкауртъ была также въ прекрасномъ расположеніи духа, она цитировала цлыя строфы изъ Мьюлинвилленводъ, примняла ихъ ко мн, сравнивая меня съ вершиною горы, озаренною лучами солнца.

Все это радовало и веселило меня. Мн хотлось поговорить съ опекуномъ, и когда, посл завтрака, онъ ушелъ въ свою комнату, я постучалась къ нему, вошла и затворила за собою дверь.

— Ну что, ттушка Дердонъ, сказалъ онъ мн, разсматривая полученныя съ почты письма: — теб нужно денегъ на хозяйство?

— Нтъ, я еще пока очень-богата.

— Ты просто сама фабрикуешь деньги, ттушка Троттъ.

Онъ положилъ перо въ сторону и смотрлъ на меня съ такимъ веселымъ, откровеннымъ лицомъ, котораго я никогда не забуду.

— Такъ ты просто сама ттушка Дердонъ фабрикуешь деньги, повторилъ онъ опять.

— Добрый опекунъ мой, мн нужно поговорить съ вами, сказала я.

— Говори, другъ мой.

— Вы любите меня попрежнему? Вы не находите во мн никакой перемны?

— Ты такъ же мила, такъ же умна, такъ же добра, какъ была всегда, маленькая старушка.

— Такъ отчего же, дорогой опекунъ мой, вы не даете мн отвта?.. Помните, вы спросили меня: хочу ли я быть владтельницей Холоднаго Дома? я сказала вамъ ‘да’, и я поцаловала васъ… и съ-тхъ-поръ вы не говорите ни слова… что жь это значитъ…

Онъ нжно обнялъ меня и смотрлъ на меня съ видомъ покровительства.

— Должна я начать первая? такъ выслужите же, добрый опекунъ мой, я спрашиваю васъ: когда вы введете меня во владніе Холоднымъ Домомъ?.. когда?..

— Я и самъ только-что думалъ объ этомъ. Когда же ты хочешь, мой другъ?

— Когда вамъ угодно.

— Въ будущемъ мсяц.

— Очень-рада, добрый опекунъ мой.

— И это будетъ день, въ который я сдлаюсь самымъ счастливымъ изъ смертныхъ.

Я обняла его и поцаловала съ такою же любовью, какъ поцаловала въ тотъ вечеръ, когда принесла ему отвтъ на незабвенное письмо его.

Въ это время человкъ подошелъ къ двери и доложилъ о мистер Бккет. Но мистеръ Бккеть не дождался приглашенія. Онъ ужь выглядывалъ изъ-за плеча слуги.

— Мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ, говорилъ онъ поспшно: — извините, что безпокою васъ. Позвольте мн представить вамъ господина, который дожидается внизу лстницы?— Благодарю васъ. Подымите сюда эту фигурку! закричалъ мистеръ Бккетъ, нагнувшись внизъ черезъ перила.

На это воззваніе два носильщика втащили на кресл какую-то человческую фигуру, неспособную къ подвижности, и поставили въ дверяхъ. Мистеръ Бккетъ мгновенно и таинственно отдлался отъ носильщиковъ и заперъ за собою дверь, выдвинувъ кресло впередъ.

— Вы знаете меня, мистеръ Жарндисъ и миссъ Сомерсонъ знаетъ меня: я инспекторъ Бккетъ, началъ мистеръ Бккетъ, положивъ на полъ свою шляпу и вертя указательнымъ пальцемъ: — это Смольвидъ, и онъ меня знаетъ. Это, изволите видть, учетъ векселей въ человческомъ образ, то-есть, не говоря худаго слова, просто ростовщикъ, честный малый.

Мистеръ Смольвидъ хотлъ, кажется, протестовать противъ такой безцеремоппой рекомендаціи, по кашель помшалъ ему.

— Такъ и слдуетъ! сказалъ мистеръ Бккетъ: — куда вамъ противорчить! Сидите и слушайте — вотъ и все. Изволите видть, мистеръ Жарндисъ: съ этимъ достопочтеннымъ старцемъ я велъ переговоры но дламъ сэра Лейстера Дедлока, баронета и, слдовательно, не разъ бывалъ въ его берлог. Онъ живетъ въ той самой берлог, гд жилъ покойникъ Крукъ, продавецъ тряпья и бутылокъ — вы, кажется, его знавали, мистеръ Жарндисъ?

— Зналъ, отвчалъ опекунъ мой.

— Очень хорошо-съ, онъ же, это чучело Смольвидъ, и единственный наслдникъ Крука. Ему досталось столько никуда-негоднаго хлама, что и пересказать нельзя.

Мистеръ Бккетъ подмигиваетъ, хитро посматриваетъ, а мистеръ Смольвидъ напрягаетъ вс ослабнувшіе нервы слуховаго органа, чтобъ не проронить ни одного словца.

— Получивъ это наслдіе, старый джентльменъ начинаетъ въ немъ рыться — не такъ ли почтенный старичокъ? говоритъ мистеръ Бккетъ.

— Что начинаетъ… скажите громче… чор… завизжалъ мистеръ Смольвидъ пронзительнымъ голосомъ.

— Рыться, рыться, громко произнесъ мистеръ Бккетъ: — будучи ne промахъ, вы начинаете рыться въ хлам — не такъ ли?

— Конечно… конечно… не бросить же какъ ни попало., простоналъ мистеръ Смольвидъ.

— Ну, разумется, отвчалъ мистеръ Бккетъ: — какъ оставить такія драгоцнности… и вотъ посреди этого хлама онъ находитъ бумагу съ подписью: Жарндисъ — такъ ли?

Мистеръ Смольвидъ смотритъ на насъ подозрительно, и подозрительно киваетъ головою въ знакъ согласія.

— Вотъ онъ нюхаетъ эту бумагу со всхъ сторонъ, длать ему вдь нбчего, и находитъ что это духовное завщаніе — такъ ли?

— Не знаю… ооохъ! не знаю, отвчаетъ мистеръ Смольвидъ.

Мистеръ Бккетъ смотритъ на старика, который съжился въ креслахъ и больше походилъ на связку тряпья, чмъ на человка.

— Однако, при всей своей опытности, онъ изволите видть, призадумался.

— Что моей… охъ! что такое…

— При всей вашей опытности, старикъ.

— Го! гы!..

— Такъ вотъ-съ, почтенный старикъ и призадумался: онъ знаетъ что дло Жарндисовъ извстно въ Оберканцеляріи, что Крукъ скупалъ всякій хламъ, всякое тряпье, всякія бумаги, и думаетъ онъ, какъ бы не попасть въ западню съ этимъ духовнымъ завщаніемъ.

— Гм… застоналъ мистеръ Смольвидъ:— не такъ… клянусь вамъ не такъ… все не такъ… чор… оттрясите меня… не слышу что говоритъ… о кости мои… о кости моп… о-хъ!..

Мистеръ Бккетъ въ-самомъ-дл оттряхиваетъ его довольно-сильно, старикъ стонетъ, охаетъ, кашляетъ, по неумолимый указательный палецъ быстро останавливаетъ эти припадки.

— Такъ изволите видть, продолжалъ мистеръ Бккетъ: — я бывалъ у него часто, и онъ былъ расположенъ ко мн и откровененъ со мною — такъ ли?

Трудно описать съ какимъ отвращеніемъ, съ какимъ неудовольствіемъ старикъ киваетъ головой въ знакъ согласія.

— И вотъ мы съ нимъ устроивали длишки, къ общему удовольствію и къ общей радости, разсмотрли и духовное завщаніе, и я объяснилъ ему, ч-т-о о-н-ъ п-о-п-а-д-е-т-ъ в-п-р-о-с-а-к-ъ, е-с-л-и в-з-д-у-м-а-е-т-ъ у-т-а-и-т-ь, безостановочно произнесъ мистеръ Бккетъ, и мы съ нимъ условились, что онъ долженъ возвратить эту бумагу вамъ и что, смотря по важности этой бумаги, онъ получитъ большее или меньшее вознагражденіе — такъ ли?

— Такъ… о кости мои!.. такъ, о составы мои прок…

— Духовное завщаніе у васъ въ карман, почтенный старичокъ, доставайте его и отдавайте по назначенію.

Мистеръ Бккетъ самодовольно смотрлъ на насъ, торжественно потиралъ себ носъ и держалъ руку наготов для полученія документа, чтобъ передать его моему опекуну.

Мистеръ Смольвидъ, нехотя, медленно и кряхтя доставалъ бумагу изъ своего кармана, говорилъ, что онъ бдный человкъ, живетъ трудами, обремененъ семействомъ… и наконецъ вытащилъ засаленный, обожженный листъ, передалъ его мистеру Бккету, а мистеръ Бккетъ въ одну секунду подалъ бумагу моему опекуну.

— Условій никакихъ нтъ, шепталъ мистеръ Бккетъ: — насилу съ ними сладилъ — продажныя души, внучата ждутъ его смерти. Я, правду сказать, общалъ не боле двадцати фунтовъ стерлинговъ.

— Какая бы ни была важность этой бумаги, громко сказалъ опекунъ мой мистеру Бккету: — во всякомъ случа я вамъ очень-благодаренъ и награжу старика въ той степени, въ какой можетъ быть полезенъ этотъ документъ.

— Слышите ли? вы будете награждены, пояснялъ мистеръ Бккетъ своему доврчивому другу:— не такой суммой, какая вамъ взбредетъ на умъ, а смотря по тому, на сколько документъ можетъ быть полезенъ.

— Да, это совершенно такъ, говорилъ опекунъ мой.— Теперь я васъ прошу, мистеръ Бккетъ, принять къ свднію, что я самъ лично не буду разсматривать этой бумаги: я давно отказался отъ всхъ правъ въ этомъ дл, но сейчасъ же передамъ ее въ руки нашего адвоката, съ тмъ, чтобъ онъ объявилъ его всмъ, запутаннымъ въ дл Жарндисовъ.

— Такимъ-образомъ, совсть ваша, добрый старикъ, покойна, говорилъ мистеръ Бккетъ, обращаясь къ мистеру Смольвиду: — больше намъ съ вами здсь длать нечего, пора, я думаю, и но домамъ.

И онъ быстро отворилъ дверь, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра и, свернувъ крючкомъ свой указательный палецъ, удалился, предводительствуя кресло съ мистеромъ Смольвидомъ.

И мы съ опекуномъ отправились тотчасъ же въ Линкольнскую Палату. Мистеръ Кенджъ былъ свободенъ, мы застали его въ пыльномъ кабинет, посреди книгъ и бумагъ. Мистеръ Гуппи подалъ намъ стулья. Мы сли. Мистеръ Кенджъ выразилъ душевное удовольствіе, что иметъ честь видть у себя въ контор мистера Жарндиса.

— Я питаю надежду, говорилъ Кенджъ-разскащикъ, повертывая очки: — я питаю надежду, что благодтельное вліяніе миссъ Ссмерсонъ (онъ поклонился мн) привело мистера Жарндиса (онъ поклонился ему) къ ршимости отвергнуть неприступное досел равнодушіе къ процесу и къ Оберканцеляріи, скажу боле: къ такому длу на которомъ, какъ на незыблемомъ пьедестал, зиждется вся слава нашей профессіи.

— Я думаю, отвчалъ опекунъ мой: — что миссъ Сомерсонъ насмотрлась довольно на благодтельное вліяніе тяжебъ Оберканцеляріи и не ршилась бы склонять меня къ разсмотрнію процеса по длу Жарндисовъ. Меня привело къ вамъ другое дло, мистеръ Кенджъ. Вотъ этотъ документъ… но прежде чмъ я буду имть удовольствіе представить вамъ его, позвольте мн объяснить, какъ онъ мн попался въ руки.

И онъ объяснилъ все дло.

— Ясне ничего не можетъ быть, сэръ, говорилъ мистеръ Кенджъ: — дло изложено вами съ той опредлительностью и съ тою полнотою, которой требуетъ законъ.

— Такъ вы думаете, что англійское законодательство предписываетъ опредлительность и полноту?

— Безъ-сомннія, сэръ.

Сначала мистеръ Кенджъ взялъ бумагу довольно-неохотно, но по мр, какъ глаза его пробгали ее, онъ становился внимательне.

— Мистеръ Жарндисъ, сказалъ онъ: — вы читали ее?

— Разумется, нтъ, отвчалъ опекунъ мой.

— Но, милостивый государь, говорилъ мистеръ Кенджъ: — это послднее духовное завщаніе, это лучъ свта, свта неугасимаго на процесъ, сэръ. Взгляните: оно, сколько мн кажется, писано рукою самого завщателя. Его хотли уничтожить, истребить, эти пятна доказываютъ, какъ нельзя больше, враждебныя намренія… но теперь оно уцлло и будетъ представлено куда по закону слдуетъ.

— И прекрасно! говорилъ опекунъ мой: — только до меня это не касается.

— Мистеръ Гуппи! крикнулъ мистеръ Кенджъ.— Извините меня, мистеръ Жарндисъ…

Мистеръ Гуппи явился.

— Къ мистеру Во лису. Приказалъ кланяться и просить по длу Жарндисовъ.

Мистеръ Гуппи исчезаетъ.

— Вы говорите, что вамъ до этого нтъ дла, мистеръ Жарндисъ. Я изложу передъ вами, сэръ. Еслибъ вы прочли этотъ документъ, вы увидли бы, что достояніе ваше изъ оставленнаго наслдства уменьшается, хотя и составляетъ значительную сумму. Вы увидли бы, что интересы мистера Ричарда Карстона и мистриссъ Ады Карстонъ, урожденной миссъ Клеръ, громадно возрастаютъ.

— Кенджъ, сказалъ опекунъ мой: — еслибъ все богатство досталось моимъ родственникамъ, я бы очень былъ радъ за нихъ. Мн ничего ненужно. Но не думаю я, Кенджъ, чтобъ могло выйдти что-нибудь путное изъ цроцеса Жарндисовъ.

— Вы не думаете, сэръ! Предразсудокъ… предразсудокъ!… Замтьте, сэръ, Англія велика, очень-велика, законъ ея справедливъ, очень-справедливъ — это врно, это непреложно.

Явился мистеръ Волисъ. Онъ былъ почтительно-скроменъ предъ авторитетомъ мистера Кенджа.

— Какъ ваше здоровье, мистеръ Волисъ? Потрудитесь ссть рядомъ со мною. Не угодно ли вамъ взглянуть на эту бумажку.

Мистеръ Волисъ пополнилъ желаніе мистера Кенджа: онъ читалъ внимательно и безъ всякаго выраженія въ лиц. Посл чтенія оба адвоката отошли къ окну и говорили тихо между собою. Мистеръ Волисъ оснялъ ротъ черной перчаткой, мистеръ. Кенджъ, иногда возвышалъ голосъ и тогда слышались слова: ‘кассиръ, контролеръ, капиталъ, издержки’. Окончивъ разговоръ у окна, они подошли къ столу и начали говорить громко:

— Да-съ, такъ это очень-важный документъ, мистеръ Волисъ — не правда ли, сэръ?

— Совершенная правда, сэръ, отвчалъ мистеръ Волисъ.

— И очень-замчательный документъ, сэръ?

— Совершенная правда, сэръ, опять отвчалъ мистеръ Волисъ.

— Замчаніе ваше, мистеръ Волисъ, справедливо: документъ этотъ будетъ неожиданнымъ и любопытнымъ явленіемъ при первомъ засданіи Оберканцеляріи, говорилъ мистеръ Кенджъ, важно смотря на моего опекуна.

Мистеръ Волисъ, какъ ничтожный членъ той высокой профессіи, въ которой мистеръ Кенджъ игралъ важную роль, во всемъ почтительно соглашался съ своимъ принципаломъ.

— А когда будетъ засданіе? спросилъ опекунъ мой, вставая.

— Въ будущемъ мсяц, сэръ, отвчалъ мистеръ Кенджъ: — мы тотчасъ же займемся этимъ документомъ и вы, сэръ, своевременно получите отъ насъ увдомленіе о дн и час засданія.

— Я обращу на него мое обыкновенное вниманіе.

— Сэръ, при всемъ вашемъ ум, говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ изъ своей конторы: — при всемъ вашемъ просвщеніи, вы не чужды народнаго предубжденія. Предразсудокъ, сэръ, предразсудокъ! Правовдніе процвтаетъ, очень процвтаетъ. Англія велика, мистеръ Жарндисъ, очень-велика, и судопроизводство въ ней должно быть обширно, очень-обширно. Да, мистеръ Жарндисъ, это непреложный законъ, непреложный!

Онъ говорилъ стоя на площадк лстницы, говорилъ краснорчиво и еще краснорчиве размахивалъ руками.

ГЛАВА LXII.
Сталь и Желзо.

Заперта галерея Джорджа для стрльбы въ цль и отдается въ наемъ. Мишени, ружья — все распродано, самъ Джорджъ въ Чизни-Вольд, онъ здитъ верхомъ вмст съ сэромъ Лейстеромъ Дедлокомъ и слдитъ внимательно за баронетомъ, который едва можетъ держаться на лошади. Но въ настоящую минуту Джорджъ занятъ не прогулкой по лугамъ линкольншайрскаго помстья — нтъ, онъ детъ теперь на желзные заводы.

И чмъ больше приближается онъ къ сверной полос Великобританіи, тмъ дальше покидаетъ за собою роскошныя нивы, зеленющія дубравы, подобныя нивамъ и дубравамъ дедлоковскаго парка. Теперь мелькаютъ передъ нимъ поля, покрытыя холмами, копи каменнаго угля, высокія трубы заводовъ и облака дыма.

Наконецъ на закоптломъ мосту, при вход въ дятельный городъ, гд слышится бряцанье желзныхъ полосъ, гд видится много огня, стелется много дыма, останавливаетъ кавалеристъ коня своего и спрашиваетъ встртившагося работника: не знаетъ ли онъ Раунсвеля.

— Еще бы нтъ! отвчаетъ работникъ: — всякій мальчишка здсь его знаетъ.

— Уже-ли онъ такъ извстенъ?

— Раунсвель? да вы врно не изъ здшнихъ?

— А гд я его могу отъискать, спрашиваетъ кавалеристъ.

— Да вамъ что надо: домъ его, или контору, или заводъ? говоритъ работникъ.

‘Гм! вотъ оно какъ, любезный братецъ, думаетъ про-себя кавалеристъ: не отправиться ли мн, но-добру-по-здорову назадъ. Что у него спросить?— Скажи, братъ: найду я его теперь на фабрик?

— Оно, конечно, я думаю найдете, отвчалъ, подумавъ работникъ: — а то пожалуй онъ ухалъ за контрактами — почемъ намъ знать? Ну его не съищете, такъ найдете сына его — все-равно.

— А гд жь заводъ его?

— А вонъ трубы! прямхонько позжайте и упртесь въ заводъ.

— Благодарю, любезный.

Поблагодаривъ работника, кавалеристъ детъ шагомъ впередъ, оглядываясь по сторонамъ. Онъ ршился отъискать брата своего, желзнозаводчика, но у гостинницы, гд онъ пріостановилъ коня и помстилъ въ спокойное стойло, ему все-таки приходитъ въ голову сильное желаніе и самому остаться здсь. Однакожь въ эту минуту на двор гостинницы раздается звонъ колокола, призывающій къ обду работниковъ мистера Раунсвеля. Словно все народонаселеніе города валитъ во дворъ гостинницы — вотъ сколько у него работниковъ! Вс они сильны, здоровы, хотя и закопчены дымомъ.

Кавалеристъ подходитъ къ воротамъ каменной стны, заглядываетъ въ нихъ и видитъ множество желза во всхъ углахъ, во всхъ видахъ. Тутъ и полосы, тутъ и листы, котлы, колеса, шестерни, рельсы, якоря, краны, шпили, различныя части машинъ — всего не перескажешь. Здсь и чугунъ дряхлющій подъ ржавчиной, и юныя крицы, блестящіе яркимъ фонтаномъ искръ подъ ударами тяжелыхъ молотовъ. Здсь плавильныя печи и желзо, накаленное до-красна, добла, до-синя, здсь желзный вкусъ, желзный звукъ, желзный запахъ.

— Ну, здсь закружится голова! говоритъ кавалеристъ, ища глазами конторы. Вотъ кто-то идетъ: что-то больно похожъ на меня. Уже-ли это мой племянникъ?

— Здравствуйте, сэръ!

— Здравствуйте. Что вамъ угодно?

— Извините меня. Молодой Раунвесль, если не ошибаюсь.

— Точно такъ, сэръ.

— Я ищу вашего батюшки. Мн бы хотлось переговорить съ нимъ.

— Батюшка здсь, отвчаетъ молодой человкъ и ведетъ постителя въ контору.

— Ужасно похожъ на меня, чертовски похожъ, думаетъ кавалеристъ, идя впередъ.

Они подходятъ къ надворному зданію, въ верхнемъ этаж расположена контора. Въ контор сидитъ джентльменъ, при взгляд на него, вся кровь бросается въ голову мистеру Джорджу.

— Какъ сказать о васъ батюшк? спрашиваетъ молодой человкъ.

Джорджъ, пропитанный насквозь желзомъ, въ отчаяніи говоритъ: ‘Сталь’, и подъ этимъ именемъ рекомендуется желзнозаводчику. Молодой человкъ уходитъ и кавалеристъ остается съ глазу-на-глазъ съ господиномъ, сидящимъ въ контор за грудою счетныхъ книгъ, пописанныхъ цифрами листовъ и чертежей машинъ. Контора огромная, съ огромными окнами, глядящими на желзный ландшафтъ. Нтъ въ ней ни мягкой мебели, ни шелковыхъ занавсокъ, везд разбросаны куски различнаго свойства и различныхъ рудъ желза. Желзная пыль лежитъ повсюду и черные клубы дыма несутся изъ высокихъ трубъ навстрчу другимъ клубамъ изъ другихъ трубъ.

— Что прикажете, мистеръ Сталь? говоритъ джентльменъ: — я къ вашимъ услугамъ.

— Вотъ что, мистеръ Раунсвель, отвчаетъ кавалеристъ, садясь на ржавый желзный стулъ и стараясь всячески не смотрть на брата:— я, изволите видть, служилъ нкогда въ драгунахъ, одинъ изъ моихъ товарищей, котораго я очень любилъ, былъ, кажется, вашимъ братомъ. У васъ вдь былъ братъ, покинувшій родительскій кровъ, надлавшій вамъ огорченій и изъ котораго ничего не вышло путнаго?

— Дйствительно ли ваше имя Сталь, говоритъ желзнозаводчикъ измнившимся голосомъ.

Кавалеристъ смотритъ на него. Братъ бросается въ его объятія и называетъ его но имени.

— Ты скоро угадалъ! восклицаетъ кавалеристъ съ глазами полными слезъ.— Какъ ты поживаешь, старый дружище? Я не думалъ, что ты мн такъ обрадуешься, добрый, несравненный братъ.

Они пожимаютъ другъ другу руки, цалуютъ другъ друга. Кавалеристъ повторяетъ постоянно:— какъ твое здоровье, любезный братъ? какъ ты поживаешь, дружище? Я и не думалъ, что ты мн будешь такъ радъ.

— Да, я не думалъ, никакъ не думалъ, продолжаетъ кавалеристъ, подробно разсказавъ причины своего прізда: — чтобъ ты мн такъ обрадовался, я хотлъ явиться къ теб подъ чужимъ именемъ и посмотрть, какъ ты выслушаешь исторію о своемъ брат, а потомъ написать къ теб письмо, а потомъ ужь…

— Пойдемъ, пойдемъ я тебя познакомлю съ моимъ семействомъ. Увидишь, какъ теб вс обрадуются. Ты пріхалъ, какъ нельзя больше кстати. Ахъ ты загорвшій, закалный солдатъ! отвчаетъ желзнозаводчикъ: — у насъ сегодня торжественный день: старшій сынъ мой, Ваттъ, черезъ годъ, считая отъ этого числа, вступитъ въ бракъ съ такой красоточкой, какую врядъ ли случалось видать теб. Сегодня она отправляется въ Германію съ одной изъ моихъ родственницъ, чтобъ тамъ немножко пообразоваться… вотъ мы сегодня и празднуемъ ихъ помолвку.

Кавалеристъ такъ пораженъ этимъ приглашеніемъ, что начинаетъ очень-горячо отказываться, но просьбы брата и племянника побждаютъ его нелюдимость, и онъ соглашается. Его вводятъ въ изящно-отдланный домъ, гд, вмст съ простотою, свойственною вкусу отца и матери, искусно соединена роскошь, приличная ихъ настоящему состоянію и вкусу дтей. Мистеръ Джорджъ такъ обвороженъ вниманіемъ племянницъ и красотою Розы, что каждой изъ нихъ повторяетъ по тысяч разъ: ‘никакъ не ожидалъ, право не ожидалъ!’ Почтительное обхожденіе племянника, любовь брата, вниманіе сестры — все производитъ сильное вліяніе на кавалериста, онъ весело проводитъ время въ кругу веселаго общества и даетъ честное слово провести съ ними вмст день свадьбы милаго Ватта. И сильно кружится голова у мистера Джорджа, когда, вечеромъ, онъ разстянулся на мягкихъ пуховикахъ желзнозаводчика, онъ-было готовился всхрапнуть по-кавалерійски, а тугъ раздается въ ушахъ бальная музыка и хорошенькія веселыя племянницы кружатся въ вихр вальса, то-и-дло помахивая своими кисейными платьицами.

На другое утро братья сходятся въ комнат желзнозаводчика и старшій толкуетъ младшему, какъ бы онъ думалъ его пристроить.

— Нтъ, братъ, говоритъ кавалеристъ, пожимая ему руку: — тысячу разъ благодарю тебя за нжную братскую любовь, тысячу разъ благодарю тебя за нжныя братскія попеченія. Но судьба моя ршена. Я теб разскажу мои планы, но прежде дай мн добрый совтъ, какъ устроить семейное дло: заставить матушку меня обойдти?

— Какъ это обойдти, Джорджъ? говоритъ желзнозаводчика.

— Понимаешь, братъ, обойдти? повторяетъ мистеръ Джорджъ.

— То-есть, обойдти тебя въ духовномъ завщаніи, что ли?

— Ну да, говоритъ кавалеристъ, скрестивъ на груди руки съ видомъ ршимости.

— Зачмъ же это теб нужно, Джорджъ?

— Мн это необходимо, совершенно-необходимо, въ противномъ случа, мн совстно будетъ показать глаза. Я, того и гляди, что опять улизну. Вдь не затмъ я пришелъ домой, чтобъ ограбить брата и племянниковъ — нтъ, надо чтобъ матушка меня обошла. Научи, братъ, какъ это сдлать: ты человкъ умный и разсудительный.

— Вотъ что я теб скажу, Джорджъ, отвчаетъ желзнозаводчикъ:— длу этому можно пособить и другимъ образомъ, а такъ нельзя. Ты только подумай о матушк, вспомни, что ты ея любимый сынъ, вспомни, съ какою радостью она дождалась тебя и обняла посл столь долгой разлуки. Нтъ, Джорджъ, ее убьетъ такое предложеніе. Не огорчай ея, будь къ ней справедливъ. Останься необойденнымъ, продолжаетъ желзнозаводчикъ съ улыбкой, смотря на своего брата, который съ отчаяніемъ опустилъ голову внизъ: — а между-тмъ, можно дла устроить такъ, какъ-будто бы ты былъ обойденъ — право…

— Какъ же это такъ?

— Да вотъ какъ: вдь располагать наслдствомъ въ твоей вол — понимаешь?

— Оно правда, говоритъ кавалеристъ.

Потомъ, подумавъ нсколько, онъ беретъ руку брата и спрашиваетъ его:

— Вдь это, брать, между нами: ты не проговоришься ни жен, ни дтямъ?

— Разумется, между нами.

— Спасибо, братъ, крпкое спасибо. Скажи имъ, что хотя я и бродяга, но все-таки не негодяй.

— Скажу, говоритъ желзнозаводчикъ, скрывая улыбку:— скажу…

— Очень-благодаренъ, очень-благодаренъ. Теперь легко на сердц, говоритъ кавалеристъ, подавая впередъ грудь: — а все-таки лучше, еслибъ меня обошли…

Оба брата, какъ посмотришь на нихъ, очень-похожи другъ на друга, только кавалеристъ черезчуръ простъ въ своихъ манерахъ и вовсе не знаетъ условіи, принятыхъ свтомъ.

— Ну, братъ, говоритъ онъ — теперь о моихъ планахъ. Ты такъ добръ, предложилъ мн поселиться здсь, у тебя: это больше, чмъ побратски, благодарю тебя, благодарю, по вдь не могу утаить отъ тебя, что предложеніе твое мн не къ лицу: я, братъ, дикое растеніе и въ теплиц не пойду, видитъ Богъ, не пойду…

— Любезный Джорджъ, отвчаетъ желзнозаводчикъ, смотря на брата съ доврчивой улыбкой: — это обстоятельство предоставь ужь разсудить мн. Посмотримъ, что будетъ, попробуемъ.

Джорджъ отрицательно мотаетъ головой.

— Разумется, коли пересаживать меня, такъ можно только твоими руками, но все-таки, сэръ, говорю теб, проку не будетъ: къ-тому же, я теперь при сэр Лейстер Дедлок… тамъ вышли семейныя непріятности, онъ очень-боленъ и ни отъ кого не хочетъ помощи, только отъ мистриссъ Раунсвель да отъ ея сына.

— Хорошо, мой милый Джорджъ, отвчаетъ желзнозаводчикъ съ съ легкой тпью неудовольствія: — если ты предпочитаешь служить сэру Лейстеру…

— Такъ я и зналъ, такъ я и зналъ! говоритъ кавалеристъ, кладя сильную руку свою на колно брата: — такая мысль теб не по нутру… но, братъ, ты умешь командовать самъ, начальство теб ненужно. Я не таковъ: у тебя все въ порядк, а мн нужна дисциплина. Вдь мы съ тобой небо и земля: мы на все смотримъ съ разныхъ точекъ зрнія. Посмотри ты на меня: я солдатъ, какъ я себя держалъ вчера у васъ?— посолдатски, это негодится. Въ Чизни-Вольд мн будетъ просторне, да и старух будетъ пріятне. Дло кончено: я принимаю предложеніе сэра Лейстера. На будущій годъ пріду къ теб сдавать невсту, когда-нибудь въ другое время ужь буду маневрировать не такъ смло, какъ въ этотъ разъ. Благодарю тебя, братъ, благодарю отъ чистаго сердца, вся честь и слава Раунсвелей лежитъ въ теб одномъ.

— Джорджъ, ты знаешь себя, отвчаетъ желзнозаводчикъ, пожимая ему руку: — и, можетъ-быть, понимаешь меня лучше, чмъ понимаю себя я самъ, длай, какъ ты знаешь, любезный братъ, только дай слово больше не пропадать.

— Не бойсь, братъ, больше не улизну… Теперь, съ твоего позволенія, прежде, чмъ я уду отсюда, прошу тебя взглянуть на это письмо. Его мн надо отправить откуда хочешь, только не изъ Чизнивольда, потому-что, вотъ видишь: Чизни Вольдъ соединяетъ въ себ много грустныхъ воспоминаній для той особы, къ которой я пишу. Въ письмахъ я небольшой мастакъ, а мн бы хотлось, чтобъ это письмецо было написано и деликатно и осторожно.

И онъ подаетъ желзнозаводчику письмо, написанное хотя и блдными чернилами, но довольно-четко и, пожалуй, красиво. Вотъ оно:

‘Миссъ Эсирь Сомерсонъ.

‘Осмливаюсь донести вамъ, что письмо ко мн отъ мистера Бккета препровожденное, въ бумагахъ одной особы найденное, есть не что иное, какъ небольшая, въ нсколько строкъ инструкція, ко мн изъ-за границы присланная и заключающая въ себ наставленія: кому, какъ и гд передать, вложенное въ поименованную инструкцію письмо на имя прекрасной, въ то время незамужней леди.

‘Дале осмливаюсь вамъ донести, что сію инструкцію взяли у меня только для сличенія почерка, въ противномъ случа я бы легче разстался съ жизнью, чмъ съ ней.

‘Дале осмливаюсь вамъ донести, что еслибъ я могъ предполагать, что тотъ несчастный джентльменъ, который писалъ эту инструкцію, еще живъ, то я бы его, во что бы ни стало, отъискалъ и раздлилъ бы съ нимъ послдній фарсингъ. Но мн офиціально извстно, что въ ночь на — число онъ бросился за бортъ и утонулъ.

‘Еще осмливаюсь вамъ донести, что я ваши прекрасныя качества высоко уважаю и навсегда честь имю пребывать

покорнымъ слугою
‘Джорджъ.’

— Ничего, хорошо, отвчаетъ желзнозаводчикъ: — немножко-форменно.

— Однако, не оскорбительное какое-нибудь для молодой двушки? спрашиваемъ кавалеристъ.

— Нисколько.

За симъ письмо запечатывается и отправляется съ обыденною океязною корреспонденціей. Отправивъ письмо, кавалеристъ дружески прощается съ братомъ и съ его семействомъ, взнуздываетъ и сдлаетъ коня, но желзнозаводчику не хочется разстаться съ нимъ такъ скоро, онъ предлагаетъ ему отправить верховую лошадь, сраго жеребца дедлоковскихъ конюшенъ, съ человкомъ, а самому Джорджу вмст съ нимъ нсколько станцій прокатиться въ коляск. И дутъ они, весело завтракаютъ, весело обдаютъ и дружески, братски прощаются. Одинъ возвращается къ желзу, копоти и дыму, другой — къ зеленющимъ нивамъ Чизни-Вольда.

ГЛАВА LXIV.
Разсказъ Эсири.

Вскор посл описаннаго мною разговора съ моимъ опекуномъ, однажды утромъ онъ вручилъ мн запечатанный конвертъ.

— Это для слдующаго мсяца, мой другъ, сказалъ онъ мн.

Я распечатала конвертъ: въ немъ было двсти фунтовъ стерлинговъ.

Я начала заниматься своимъ приданымъ. Выбирала матеріи, сообразно со вкусомъ опекуна моего, который я знала какъ-нельзя лучше, и гардеробъ мой, я уврена, вполн ему нравился. Я очень спшила покупкою всего необходимаго. Вопервыхъ, я все-таки думала, что Ада за меня печалится, а вовторыхъ, потому-что опекунъ мой предпочиталъ спокойствіе. Я была уврена, что свадьба паша будетъ самая скромная. Быть-можетъ,- наканун мн прійдется сказать Ад: ‘завтра я выхожу замужъ, мой другъ, не задешь ли посмотрть на меня, душечка?’ Еслибъ была моя воля, я, кажется, никому бы не говорила о дн моей свадьбы…

Исключеніе въ этомъ составляла мистриссъ Вудкауртъ. Я сказала ей, что давно ужь помолвлена съ опекуномъ моимъ и въ будущемъ мсяц выхожу за него замужъ. Она была очень-довольна этою новостью, всячески старалась угодить мн и замтно-больше противъ прежняго стала любить меня.

Разумется, при всхъ хлопотахъ моихъ, мн не слдовало забывать о добромъ опекун моемъ, не слдовало забывать объ Ад. Такимъобразомъ, къ моему удовольствію, я была занята, какъ говорится, погорло. Чтожь касается до маленькой Черли, она, въ полномъ смысл слова, была завалена работой: изъ-за корзинокъ, изъ-за матерій во все не было видно бдной двочки. Смотрть на все, удивляться всему, не знать, какъ взяться за дло и желать за все взяться — вотъ были ея главныя занятія и развлеченія.

Между-прочимъ, я не могла согласиться съ мнніемъ опекуна относительно духовнаго завщанія, найденнаго въ бумагахъ Крука. Мн казалось, что процесъ Жарндисовъ долженъ кончиться утшительно. Послдствія докажутъ, кто изъ насъ ошибался. Открытіе духовнаго завщанія заставило Ричарда еще съ большею настойчивостью заняться длами, онъ утратилъ свтлую сторону надежды и въ немъ оставались только тревожныя безпокойства. Изъ словъ опекуна я замтила, что свадьба наша будетъ не прежде начала судейскаго термина: ему хотлось присутствовать на первомъ и ршительномъ для Ричарда засданіи въ Оберканцеляріи. Съ какимъ нетерпніемъ ожидала я этого засданія! какъ мечтала я о счастіи Ричарда и Ады!

За нсколько дней до начала термина, опекунъ похалъ въ Поркшапръ но дламъ мистера Вудкаурта. Онъ мн говорилъ, что присутствіе его тамъ необходимо.

Однажды, возвратясь отъ моей милочки и развшивая свои новыя платья, стояла я задумавшись, вдругъ мн подали письмо отъ опекуна. Онъ звалъ меня къ себ въ Норкшайръ, говорилъ въ которомъ часу я должна выхать изъ Лондона, въ какой карет для меня взято мсто, и въ постскриптум прибавлялъ: ‘Не огорчайся: ты оставляешь Аду только на нсколько часовъ’.

Всего мене ожидала я въ это время поздки, однакожь въ полчаса сборы мои были кончены и утромъ на другой день я сидла ужь въ назначенной для меня почтовой карет. Я хала цлый день и все время продумала: для чего я нужна опекуну, и то, и другое, и третье приходило мн въ голову, іюни что, ничто, ничто не было близко къ истин.

Довольно-поздно вечеромъ пріхала я въ Йоркшайръ. Опекунъ ожидалъ меня въ гостинниц дилижансовъ. Я очень обрадовалась, увидавъ его, сказать правду: меня начала безпокоить поздка. Письмецо его было коротко, и я думала не заболлъ ли онъ безъ меня, по, слава Богу, онъ тутъ, здоровъ, веселъ и счастливъ. Видя его открытое, радостное лицо, я была уврена, что онъ сдлалъ еще какое-нибудь доброе дло для бднаго мистера Вудкаурта.

Въ гостинниц былъ приготовленъ для насъ ужинъ. Мы сли и, когда остались одни, опекунъ сказалъ мн:

— А что, тетушка Троттъ, любопытство я думаю тебя мучитъ.

— Откровенно сказать: мн бы очень хотлось знать, добрый опекунъ мой, зачмъ вы меня выписали.

— Ну изволь, я успокою тебя, на сонъ грядущій, душа моя, началъ онъ шутя:— я не буду откладывать объясненія до завтра. Видишь ли, въ чемъ дло, милая ттушка Дердонъ: чтобъ выразить сколько-нибудь признательность мою мистеру Вудкаурту за его попеченія о бдномъ Ричард, объ Ад и несчастномъ покойник Джо, я ршился предложить ему Припять отъ меня, въ знакъ признательности и дружбы, небольшой домикъ въ окрестностяхъ Йоркшайра, гд онъ получаетъ мсто, онъ былъ такъ добръ, согласился, посл сильныхъ противорчій, на мое скромное предложеніе. Я поручилъ отъискать и устроить домикъ. Все это исполнили очень-выгодно и, кажется, хорошо. Недостаетъ только привести его окончательно въ такой порядокъ, чтобъ въ немъ можно было жить удобно и пріятно. Я попробовалъ-было самъ — куда-тутъ! ходилъ, ходилъ, и третьяго-дня и вчера, ничего не понимаю и мн пришло въ голову выписать самую лучшую, самую милую, самую добрую хозяйку — и вотъ она здсь, со мной… и смется и плачетъ, говорилъ опекунъ.

Да, я смялась и плакала, потому-что онъ былъ такъ добръ, такъ нженъ, такъ дорогъ моему сердцу. Я пыталась-было выразить ему мои чувства, по языкъ мой не слушался меня.

— Тс! говорилъ опекунъ мой:— все вздоръ, все вздоръ, не о чемъ плакать, ттушка Дердонъ, совершенно не о чемъ!

— Это отъ радости… отъ благодарности, добрый опекунъ мой…

— Пусть такъ, моя милая, я зналъ, что ты оправдаешь меня, несравненная владтельница Холоднаго Дома.

Я поцловала его и осушила глаза мои.

— Я предвидла, что вы сдлали еще какое-нибудь доброе дло, сказала я: — я угадывала по вашему лицу.

— Ба! старушка, отвчалъ онъ: — такъ ты умешь читать но лицу!

Онъ радовался отъ души и я стыдилась, что радуюсь меньше, чмъ радуется онъ. Когда я легла спать, я плакала… да я должна сознаться, что плакала… надюсь, быть-можетъ, я плакала отъ радости… поя не смю сказать наврное, что я плакала отъ радости… Я повторила наизусть первое письмо опекуна моего… я повторила каждое слово въ немъ… по нскольку разъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утро было очаровательное. Посл завтрака мы пошли осматривать домикъ, и рука-объ-руку, сквозь калитку, вдоль стны вышли въ садъ, ключъ отъ котораго былъ у моего опекуна.

Прежде всего я замтила, къ моему неописанному удовольствію, что вс тропинки и куртины были разбиты, точно такъ же, какъ въ моемъ сад, въ моемъ Холодномъ Дом.

— Видишь, моя милая, говорилъ опекунъ, смотря на меня съ восторгомъ: — я зналъ, что планъ, по которому разбила ты садикъ, самый красивый, и воспользовался имъ.

За садикомъ былъ расположенъ маленькій красивый огородикъ. Сплыя вишни тяжелыми кистями переплетали роскошную зелень, большія яблони бросали успокоительную тнь. Дивное, восхитительное мсто, съ разнообразно-веселыми окрестностями! Тамъ извивался, среди зеленющаго луга, ручей и далеко слышалось журчанье мельничнаго жернова, впереди виднлся красиво-расположенный городъ… ландшафтъ очаровательный!

Проходя по уютнымъ комнаткамъ, по балкону, деревянныя колонны котораго были обвиты жасминами и жимолостью, я не могла не замтить, что везд, во всемъ, и въ обояхъ и въ разстановк мебели, былъ соблюденъ мой вкусъ, мои прихоти, мои нововведенія, надъ которыми такъ забавлялись и которыми любовались дома.

Я не могла выразить, какъ все это меня восхищало и поражало, но, несмотря на это, одна мысль тяжкимъ сомнніемъ запала мн въ душу. Я думала: Боже, будетъ ли онъ отъ этого счастливе! Къ-чему поведетъ такое проявленіе меня во всхъ окружающихъ его предметахъ? Я знала, что онъ любитъ меня и что ему тяжко думать объ утрат своихъ надеждъ. Я бы не желала, чтобъ онъ забылъ меня, но, быть-можетъ, и безъ этихъ напоминаній онъ сохранилъ бы меня въ своей памяти, пусть бы и забылъ меня даже, еслибъ только былъ отъ этого счастливе.

Опекунъ мой радовался, показывая мн расположеніе комнатъ и все, что онъ самъ придумалъ для комфорта и удобства.

— Ну, хозяйка, сказалъ онъ мн наконецъ: — знаешь ли, какъ зовутъ этотъ домикъ?

— Не знаю, дорогой опекунъ мой.

— Пойдемъ, дитя мое, пойдемъ.

И онъ повелъ меня къ портику, котораго я еще не видала.

— Не-уже-ли ты не догадываешься, моя милая? говорилъ онъ мн.

— Нтъ, добрый опекунъ мой.

Мы сошли внизъ и онъ указалъ мн надпись:

‘Холодный Домъ’.

Онъ посадилъ меня на скамейку, подъ тнью дерева, взялъ мою руку и началъ говорить мн такъ:

— Милая, чудная двушка, во всемъ что до-сихъ-поръ было между нами, надюсь, я всего боле думалъ о твоемъ счастіи. Когда я писалъ теб письмо, на которое ты принесла такой милый отвтъ (и онъ улыбнулся радостно), я мечталъ и о своемъ счастіи, но не отдлялъ его отъ твоего счастія, моя несравненная. Когда ты была молода, очень-молода, я думалъ воспитать въ теб жену свою и при другихъ, теб извстныхъ, обстоятельствахъ, я близокъ былъ къ исполненію мечты своей, я писалъ къ теб и получилъ твой отвтъ. Слушаешь ли ты, дитя мое, что я говорю теб?

Мн было холодно, я сильно дрожала, но слышала каждое его слово.

— Выслушай, дитя мое, до конца и не перебивай меня. Нтъ нужды теб знать, съ какой минуты сомнніе запало мн въ душу: доставитъ ли теб бракъ со мною счастіе. Пріхалъ Вудкауртъ — и я понялъ все.

Я обняла его крпко и, склонившись на грудь его, зарыдала.

— Сюда, сюда дитя мое! здсь сердце твоего друга, твоего отца, говорилъ онъ пжно, прижимая меня.

Онъ продолжалъ:

— Пойми меня, душа моя. Я не сомнвался, что съ твоимъ покорнымъ, нжнымъ характеромъ ты была бы счастлива и со мною, по я предвидлъ, съ кмъ ты будешь еще счастливе. Что я проникъ его тайну тогда, когда ттушка Дердонъ и не подозрвала ея — это не диво: я зналъ достоинство ттушки Дердонъ, я зналъ ея скромность. Аланъ Вудкауртъ былъ всегда со мной откровененъ, но я изучалъ его и до вчерашняго дня, за нсколько часовъ до твоего прізда, онъ не зналъ ни о чемъ. Я изучалъ его потому, что не хотлъ погубить моей Эсири, и еслибъ не нашелъ въ немъ человка, съ которымъ Эсирь можетъ быть счастливой, я бы не ввелъ моей Эсири подъ гербъ Моргень-апъ-Кериговъ за все золото Валлійскихъ Горъ.

Онъ замолчалъ и поцаловалъ меня въ голову, а я сладко плакалъ на его груди.

— Но плачь, дитя мое, сегодня радостный день, весело сказала опекунъ мой: — еще нсколько словъ, ттушка Дердонъ, и я кончу. Я ожидалъ этой минуты съ мсяца на мсяцъ, со дня на день. Ршившись не утратить ни одной искры изъ блестящихъ качествъ моей Эсири, я сталъ говорить откровенно съмистриссъ Вудкауртъ. ‘Сударыня, сказалъ я ей:— я ясно вижу, я вижу безошибочно, что сынъ вашъ влюбленъ въ мою воспитанницу, я вижу также, что воспитанница моя любитъ вашего сына, но она хочетъ отречься отъ этой лгобви для другихъ обязанностей, и хочетъ отречься такъ полно, такъ безкорыстно, такъ религіозно, что вы бы и не подозрвали, хотя бы слдили за ней и день и ночь’. Тогда я разсказалъ ей нашу исторію — нашу, твою и мою. Теперь, сударыня, продолжалъ я:— прізжайте и поживите съ нами, присмотритесь къ моему дитяти и скажите: нужна ли для истиннаго счастія знаменитость породы?’ И надо отдать честь ея старой валлійской крови: она полюбила тебя такъ же нжно, такъ же горячо, какъ я тебя люблю.

Онъ тихо приподнялъ мою голову и ласково цаловалъ меня съ отеческою любовью.

— Еще одно слово. Аланъ говорилъ съ тобой съ моего согласія, но я не подавалъ ему никакой надежды, я берегъ для себя этотъ день, берегъ его какъ лучшую, какъ истинную награду. Посл разговора съ тобой, онъ пришелъ ко мн и разсказалъ все… Вотъ мое послднее слово: — Аланъ Вудкауртъ, милая дочь моя, былъ при смертномъ одр твоего отца, видлъ бездыханный трупъ твоей матери… вотъ Холодный Домъ — передаю его въ твое владніе и, клянусь теб Богомъ, сегодняшній день есть лучшій день моей жизни.

Онъ всталъ и поднялъ меня со скамейки. Мы больше не оставались одни: рядомъ со мной стоялъ тотъ, котораго я ужь семь счастливыхъ лтъ называю своимъ мужемъ.

— Аланъ, сказалъ, опекунъ мой: — добровольно вручаю теб лучшую въ мір женщину. Я знаю, ты ея достоинъ. Прійми вмст съ ней и этотъ маленькій домикъ, въ который я очень-часто буду заглядывать и любоваться вашимъ взаимнымъ счастіемъ.

Онъ поцаловалъ меня еще разъ.

— Эсирь, сказалъ онъ тихо — и слезы блистали на его рсницахъ:— милая Эсирь, посл столькихъ лтъ, и это похоже на разлуку. Я знаю, мое заблужденіе тебя огорчало. Прости твоему старику-опекуну, сохрани къ нему твою прежнюю любовь и забудь прошлое Аланъ — она твоя!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сколько радости, сколько счастія, сколько блаженства! Свадьба наша была назначена въ конц мсяца.

На слдующій день мы втроемъ отправились въ Лондонъ. Тотчасъ по прізд, Аланъ пошелъ къ Ричарду и сообщилъ ему о своемъ счастіи, хотя было поздно, но и мн хотлось повидаться съ милочкой, однакожь до моего ухода я зашла къ опекуну, приготовила ему чай и посидла въ тхъ креслахъ, которыя стояли рядомъ съ его стуломъ…

Въ наше отсутствіе три раза приходилъ молодой человкъ и желалъ со мной видться. Ему сказали, что я буду домой около десяти часовъ вечера, онъ общался прійдти къ этому времени. Между-тмъ, всякій разъ оставлялъ карточку: ‘мистеръ Гуппи’.

При воспоминаніи о мистер Гуппи, я не могла удержаться отъ смха и разсказала опекуну, какъ онъ длалъ мн предложеніе, какъ онъ отказывался отъ меня, словомъ, разсказала вс продлки почтеннаго мистера Гуппи.

— Въ такомъ случа, его надо непремнно принять, сказалъ опекунъ.

Только-что это приказаніе было отдано, мистеръ Гуппи явился.

Онъ сначала было сконфузился, заставъ меня съ опекуномъ моимъ, но скоро оправился.— Какъ ваше здоровье, сэръ? произнесъ онъ поспшно.

— Благодарю васъ, сэръ, отвчалъ опекунъ.— Здоровы ли вы?

— Такъ-себ, сэръ, понемножку. Позвольте отрекомендовать вамъ матушку. Жительствуемъ въ Старой Причальной Улиц. А это мой закадычный другъ, мистеръ Вивль, то-есть это только его псевдонимъ, а онъ, собственно говоря, мистеръ Джоблингъ.

Опекунъ предложилъ имъ ссть, и они сли.

— Топни, сказалъ мистеръ Гуппи, посл нсколькихъ минутъ молчанія: — Начни, братъ, пожалуйста!

— Начинай самъ! отвчалъ закадычный другъ довольно-рзко.

— Будь по-твоему. Мистеръ Жарндисъ, сэръ, началъ мистеръ Гуппи, посл минутнаго размышленія, къ неописанной радости своей матери: — я думалъ застать миссъ Сомерсонъ одну и не приготовился на случай присутствія вашей почтенной особы, но, быть-можетъ, миссъ Сомерсонъ сообщила вамъ о томъ, что происходило между нами…

— Миссъ Сомерсонъ, отвчалъ опекунъ улыбаясь:— дйствительно разсказала мн обо всемъ.

— Это, сэръ, знаете, легче. Изволите видть: я выслужилъ назначенной срокъ въ контор Кенджа и Корбая и думаю, по-крайней-мр надюсь, что выслужилъ удовлетворительно во всхъ отношеніяхъ. И теперь честь имю рекомендоваться: я стряпчій, выдержалъ, чортъ возьми, такое испытаніе, что любому пришлось бы треснуть, и вотъ-съ неугодно ли взглянуть: мое свидтельство…

— Благодарю васъ, отвчалъ мистеръ Жарндисъ: — я убжденъ въ его правильности.

Такимъ-образомъ, не оказалось надобности вынимать изъ кармана форменный листъ, и мистеръ Гуппи продолжалъ:

— У меня нтъ капитала, но матушка иметъ небольшую собственность, въ вид пожизненной пенсіи, кром этого, въ карман есть всегда сколько-нибудь фунтовъ стерлинговъ на непредвиднные расходы. А вдь это недурно, съ чувствомъ говорилъ мистеръ Гуппи.

— Разумется, недурно, отвчалъ опекунъ.

— У меня есть кой-какія знакомства, продолжалъ мистеръ Гуппи:— люди, которые предпочтутъ меня другимъ стряпчимъ, они проживаютъ близь Ламбета. Я взялъ, да и купилъ тамъ цлый домикъ, просто за даромъ, и намренъ заняться длами отъ себя.

При этихъ словахъ мать мистера Гуипи пришла въ неописанный восторгъ.

— Шесть чистыхъ комнатъ, продолжалъ мистеръ Гуппи: — и, по мннію друзей, славная квартира. Когда я говорю о друзьяхъ, я преимущественно имю въ виду моего закадычнаго Джоблинга, онъ, представьте себ (и мистеръ Гуипи сантиментально смотритъ на своего друга), знаетъ меня съ пеленокъ.

Мистеръ Джоблингъ движеніемъ ногъ, довольно шумнымъ, выражаетъ свое согласіе.

— Другъ мой Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи: — займетъ обязанность моего клерка и будетъ жить у меня въ дом. Матушка моя также будетъ жить со мной, когда кончится контрактъ на ея квартиру въ старой Причальной Улиц. Общество веселое. Мистеръ Джоблингъ иметъ аристократическій вкусъ и онъ-то главнйше побуждаетъ меня къ изложенію этого дла…

— Разумется, произнесъ мистеръ Джоблингъ и отодвинулся нсколько отъ локтей мистриссъ Гуппи.

— Теперь… матушка, сидите смирно… теперь, мистеръ Жарндисъ, вамъ извстно, что образъ миссъ Сомерсонъ былъ глубоко запечатлнъ въ моемъ сердц и что я ршился сдлать ей… предложеніе.

— Я слышалъ объ этомъ, отвчалъ опекунъ мой.

— Обстоятельства, продолжалъ мистеръ Гуппи: — которыя выше моей власти, ослабили-было на нкоторое время отпечатокъ этого образа… и въ этотъ періодъ миссъ Сомерсонъ перенесла все… въ высшей степени благородно, въ высшей степени великодушно.

Мистеръ Жарндисъ, повидимому, очень забавлялся наивностью мистеръ Гуппи.

— Теперь, сэръ, великодушіе должно быть и на моей сторон, я хочу доказать миссъ Сомерсонъ, что и я могу достичь до той высоты, къ которой, быть-можетъ, она считаетъ меня неспособнымъ. Я убдился, что образъ, который я считалъ изглаженнымъ, ничуть не бывало, не изгладился. Обстоятельства, которыя были выше моей власти, устранились, и я ныньче предлагаю миссъ Сомерсонъ себя, домъ и канцелярскія занятія.

— Очень-великодушно, сэръ! замтилъ опекунъ.

— Да, сэръ, отвчалъ мистеръ Гуппи съ скромностью: — я желаю быть великодушнымъ. Я не думаю, чтобъ вступленіе въ бракъ съ миссъ Сомерсонъ было для меня сколько-нибудь неприлично, и друзья мои думаютъ то же. Но какъ хотите, сэръ, есть обстоятельства… ну, да что тутъ толковать… я хочу быть великодушнымъ, сэръ.

— Я беру на себя, сэръ, говорилъ опекунъ мой, смясь и звоня въ колокольчикъ: — отвчать за миссъ Сомерсонъ на ваше предложеніе.— Она очень-благодарна вамъ за прекрасныя намренія ваши и желаетъ вамъ добраго вечера и добраго здравія.

— Что жь это? сказалъ мистеръ Гуппи: — согласіе или отказъ?

— Совершенный отказъ, возразилъ опекунъ мой.

Мистеръ Гуппи недоврчиво смотритъ на своего друга, на свою мать, которая начинаетъ выходить изъ себя, смотритъ на потолокъ, на полъ…

— Вотъ что! сказалъ онъ.— Джоблингъ, если ты истинный другъ, ты долженъ вывести мать мою отсюда, а не позволять ей оставаться, тамъ, гд въ ней не нуждаются.

Но мистриссъ Гуппи, положительно отказывается идти вонъ, она я слышать объ этомъ не хочетъ.

— Убирайся вонъ! кричитъ она моему опекуну: — теб не нравится сынъ мой, такъ убирайся вонъ отсюда, старый хрнъ!

— Сударыня, отвчалъ опекунъ мой: — это изъ рукъ вонъ, какъ неразсудительно: вы выгоняете меня изъ моей собственной квартиры.

— Что мн до твоей собственной квартиры! кричитъ мистриссъ Гуппи:— убирайся вонъ и только! Коли мы теб не подъ-пару, такъ убирайся вонъ отсюда, ищи другихъ. Вишь ты, какой баринъ!

Я никакъ не ожидала такого поведенія весьма-оскорбительнаго и неумстнаго со стороны почтенной матушки мистриссъ Гуппи.

— Замолчите ли вы, матушка? говорилъ сынъ, удерживая ее отъ враждебныхъ покушеній на мистера Жарндиса.

— Не замолчу Вильямъ, не замолчу, дитя мое, до-тхъ-поръ, пока не выгоню ихъ отсюда вонъ!

Однакожъ сынъ и другъ насильно повели мистриссъ Гуппи внизъ и, идя по лстниц, она все еще кричала, чтобъ мы шли вонъ и искали себ подстать другихъ жениховъ.

ГЛАВА LXV.
Новый міръ.

Насталъ судейскій терминъ, и за два дня до засданія опекунъ мой получилъ форменное приглашеніе въ Палату Обсркаицеляріи. Открытіе духовнаго завщанія внушало мн нкоторыя надежды на благополучное окончаніе процеса, и мы съ Аланомъ дали слово идти непремнно въ присутствіе. Ричардъ былъ такъ взволнованъ, такъ боленъ, такъ упалъ духомъ, что надо было поддерживать мою милочку, хотя она, леля свои надежды на будущее, старалась быть по-возможнисти твердой.

Засданіе назначено было въ Вестминстерской Палат. Тысячу разъ засданіе назначалось въ этой палат, тысячу разъ оно было безплодно, но что-то шептало мн, что въ этотъ разъ долженъ быть какой-нибудь результатъ. Тотчасъ посл завтрака мы пошли въ Вестминстерскую Палату, чтобъ не опоздать къ началу присутствія. Мы проходили но самымъ оживленнымъ улицамъ, и я была такъ счастлива и такъ странно казалось мн идти рука-объ-руку съ моимъ Аланомъ!

Толкуя между собою, какъ пособить Ричарду и Ад, мы незамтно подвигались впередъ. Вдругъ я услышала чей-то голосъ:

‘Эсирь, милая Эсирь, Эсирь!’

Это была Кадди ДЖеллиби, она высунулась изъ окна каретки, въ которой здила давать уроки ученицамъ, и словно хотла обнять меня, несмотря на то, что насъ раздляло нсколько саженъ разстоянія. Я писала къ ней письмо, говорила ей о своемъ счастіи, о доброт мистера Жарндиса, но до-сихъ-поръ мн не удалось извстить ее. Разумется, мы тотчасъ пошли къ ней на-встрчу, милая Кадди была въ восторг: она до-того сильно прижимала меня къ себ, такъ крпко цловала, что я должна была позаботиться о сохраненіи своего туалета. Я сла съ ней въ карету и, исполняя вс ея желанія, успокоила ее, сколько могла. Аланъ, стоя у дверецъ кареты, восхищался немене Кадди, наконецъ я вышла изъ кареты, раскраснвшаяся и веселая.

Эта встрча заставила насъ опоздать четверть часа, и когда мы пришли въ Вестминстерскую Палату, засданіе было въ полномъ разгар, но хуже всего: въ самыхъ дверяхъ мы встртили цлую толпу народа, мшавшаго намъ и видть и слышать. Должно-быть, въ палат происходило что-нибудь забавное, потому-что смхъ и крики: ‘тише, тише!’ раздавалисъ постоянно.

Мы обратились къ одному джентльмену, который стоялъ около насъ, и спросили: какое теперь дло на очереди?

— Процесъ Жарндисовъ, отвчалъ онъ.

— Не знаете ли, что теперь о немъ толкуютъ?

— Кажется, онъ кончился, отвчалъ джентльменъ.

— На-сегодня? спросили мы его.

— Нтъ, совсмъ.

— Совсмъ!

Мы съ удивленіемъ взглянули другъ на друга и подумали, не-уже-ли духовное завщаніе привело къ такому быстрому концу такое долголтнее дло? ужели Ричардъ и Ада сдлаются вдругъ богатыми?

Недоумнія наши скоро разсялись, толпа хлынула назадъ, вя на насъ заразительнымъ воздухомъ, вс выходящіе были веселы, вс смялись, какъ-будто выходили не изъ присутственнаго мста, а изъ театра или отъ фокусника, мы стояли въ сторон, ожидая увидть знакомое лицо. Въ настоящую минуту выносились огромныя кипы бумагъ въ мшкахъ различнаго цвта и различной величины, писаря смялись, и когда мы спросили одного изъ нихъ: правда ли, что процесъ кончился? онъ расхохотался вовсе горло и отвчалъ: ‘Да, кончился’…

Потомъ мы замтили мистера Кенджа: онъ важно выходилъ изъ присутствія, выслушивая, что ему нашептывалъ мистеръ Волисъ, тащившій собственноручно, какъ младшій членъ профессіи, свой синій судейскій мшокъ.

Мистеръ Волисъ первый замтилъ насъ.

— Здсь миссъ Сомерсонъ, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ своему принципалу: — и мистеръ Вудкауртъ.

— Да, да, вы говорите правду, замтилъ мистеръ Кенджъ, раскланиваясь съ нами съ утонченнйшей вжливостью.

— Какъ ваше здоровье миссъ? Очень-радъ, что имю удовольствіе васъ видть, а мистеръ Жарндисъ?.. говорилъ мистеръ Кенджъ.

— Онъ никогда не бываетъ здсь, отвчала я ему.

— Очень-хорошо, что его не было здсь сегодня, а то его мнніе — если смю выразиться въ отсутствіи моего друга — его парадоксальное мнніе сегодня пожалуй бы и оправдалось, хотя конечно оно и несовсмъ, быть-можетъ, основательно.

— Скажите пожалуйста мистеръ Кенджъ, что было сдлано сегодня? спросилъ Аланъ.

— Что прикажете? весьма-вжливо говорилъ мистеръ Кенджъ.

— Что было сдлано сегодня?

— Что было сдлано сегодня, повторилъ мистеръ Кенджъ: — понимаю вопросъ вашъ, но положительно отвчать на него трудно. Сегодня сдлано было немного, очень-немного… въ нашу пользу — скажу боле: насъ отодвинули къ самому порогу.

— До какой степени оказался важнымъ послдній документъ? спрашивалъ Аланъ: — разскажите пожалуйста намъ, мистеръ Кенджъ?

— Я бы готовъ былъ исполнить ваше желаніе, сэръ, отвчалъ мистеръ Кенджъ: — но не могу.

— Это очень-трудно передать на словахъ, повторилъ мистеръ Волисъ.

— Пріймите въ соображеніе мистеръ Вудкауртъ, говорилъ мистеръ Кенджъ: — что это былъ знаменитый процесъ, продесъ нескончаемый, который по-справедливости называется монументомъ оберканцелярской практики…

— И оселкомъ терпнія я думаю, замтилъ Аланъ.

— Замчаніе ваше остроумно и справедливо, сэръ, говоритъ мистеръ Кенджъ, скрывая улыбку, и потомъ продолжалъ, принявъ серьзный видъ: — если вы, мистеръ Вудкауртъ, потрудитесь обратить ваше вниманіе на то, сколько краснорчія, сколько умственныхъ способностей, сколько, какъ вы сами изволили замтить, терпнія было истощено процесомъ Жарндисовъ, тогда вамъ легко будетъ понять, что только огромный капиталъ въ-состояніи вознаградить вс утраты нравственной стороны достославныхъ адвокатовъ, пожертвовавшихъ, такъ-сказать, цвтущею, весеннею норою своей жизни.

— Извините, мистеръ Кенджъ, но я тороплюсь, такъ ли я понимаю васъ: все наслдство Жарндиса уйдетъ на покрытіе проторей и расходовъ по производству дла.

— Я думаю, что такъ, отвчалъ мистеръ Кенджъ: — мистеръ Воллсъ, вы какъ думаете?

— Я думаю, что такъ, отвчалъ мистеръ Волисъ.

— И такимъ-образомъ тяжба кончится?

— Полагаю, что кончится — какъ вы думаете мистеръ Волисъ?

— Полагаю, что кончится.

— Душа моя, шепнулъ мистеръ Аланъ: — это окончательно убьетъ Ричарда.

На лиц Алана было столько безпокойства, что вс опасенія милочки мгновенно пришли мн въ голову и сердце мое сильно забилось.

— Если вы желаете видть мистера Карстона, сказалъ намъ мистеръ Волисъ:— вы найдете его въ палат. Прощайте мистеръ Вудкауртъ. Прощайте миссъ Сомерсонъ.

И онъ поспшилъ подъ крылышко своего принципала.

— Ступай домой, душа моя, говоритъ мн Аланъ: — я займусь Ричардомъ, отъищу его здсь.

Прійдя къ опекуну моему, я разсказала ему все, что слышала о несчастномъ окончаніи процеса.

— Другъ мой, говоритъ мистеръ Жарндисъ: — я давно предвидлъ конецъ и ждалъ его съ нетерпніемъ, какъ бы ни былъ плачевенъ онъ.

Все утро проговорили мы съ опекуномъ о бдномъ Ричард и бдной Ад. Посл обда мы пошли вмст къ нимъ. Опекунъ мой остался при вход на лстницу, а я пошла въ квартиру моей милочки.

Услыхавъ шаги мои, Ада бросилась ко мн на встрчу и со слезами прижалась къ груди моей. Она говорила мн, что Ричардъ спрашивалъ обо мн нсколько разъ, что Аланъ отъискалъ его въ палат, въ какомъ-то безчувственномъ, летаргическомъ состояніи, что, прійдя въ себя, онъ началъ говорить несвязныя рчи и кровь хлынула у него ртомъ. Аланъ привезъ его домой и теперь находится при немъ.

Ричардъ лежалъ на соф, глаза его были закрыты. Передъ нимъ на стол стояли лекарства, воздухъ въ комнат былъ чистъ и окна завшены. У изголовья больнаго стоялъ Аланъ и пристально слдилъ за нимъ.

Молча присла я около него. Открывъ понемногу глаза, онъ увидлъ меня.

— Поцалуй меня, ттушка Дердонъ, поцалуй меня, моя милая, сказалъ онъ мн.

Мн было очень-утшительно видть, что Ричардъ, несмотря на всю слабость свою, былъ веселъ. Онъ говорилъ о нашемъ брак, желалъ намъ счастія, хвалилъ Алана, называлъ его своимъ благодтелемъ и, взявъ его руку, крпко прижалъ къ груди своей.

Мы съ удовольствіемъ говорили о будущемъ. Ричардъ общался непремнно быть на моей свадьб, если здоровье позволитъ ему. Ада утшала его такъ мило, такъ нжно, ее поддерживала надежда… которая должна была скоро, скоро осуществиться.

Чтобъ меньше заставлять Ричарда говорить, мы замолчали сами и занялись работой. Наступалъ вечеръ. Взглянувъ случайно на дверь, я увидла позади ея моего опекуна.

— Кто тамъ? спросилъ Ричардъ, подмтивъ во мн удивленный взглядъ.

Прежде чмъ отвчать ему, я взглянула на Алана, онъ понялъ меня, нагнулся надъ больнымъ и шепнулъ ему.

Мистеръ Жарндисъ тихо вошелъ въ комнату и положилъ руку свою на руку Ричарда.

— О сэръ, вы истинно-добрый, вы истинно-благородный человкъ, сказалъ Ричардъ и залился слезами.

— Дорогой Рикъ мой, говорилъ опекунъ: — забудемъ прошлое. Горизонтъ очистился, облака разнесены втромъ… Каково здоровье твое, мой другъ?

Я очень-слабъ, сэръ, но надюсь, силы мои укрпиться. Передо мною открывается новый міръ.

— Очень-радъ, очень-радъ, говорилъ опекунъ мой.

— Теперь я буду думать иначе. Урокъ мн данъ — тяжелый урокъ, но полезный.

— Браво, браво! говорилъ опекунъ мой, стараясь казаться веселымъ и ободрить бднаго Ричарда.

— Ничего бъ мн такъ не хотлось, сэръ, какъ взглянуть на ихъ домикъ, на домикъ ттушки Дердонъ и Вудкаурта. Я чувствую, что тамъ я воскресну, тамъ скоре укрпятся силы мои.

— И я точно такого же мннія, говорилъ опекунъ: — и ттушка Троттъ, мы съ ней на эту тэму говорили сегодня цлый день, и Аланъ я полагаю, такъ же думаетъ.

Ричардъ весело улыбнулся.

— Я ничего не говорю объ Ад, говорилъ Ричардъ: — но я думаю о ней, думаю много. Взгляните на нее, сэръ: она здсь хлопочетъ около меня, тогда-какъ ей самой больше чмъ мн нужно спокойствіе.

Онъ обнялъ ее нжно и страстно.

— Когда я поду въ Холодный Домъ, говорилъ Ричардъ: — я поговорю съ вами о многомъ, сэръ, и вы мн многое покажете, я надюсь.

— Разумется, дорогой мой Рикъ.

— Все та же доброта, все то же нжное сердце, говорилъ Ричардъ:— они мн все разсказали: какъ вы устроили ихъ счастье, какъ вы заботились о ихъ будущемъ, какъ вы отдали имъ другой Холодный Домъ. Какъ мы мн хотлось взглянуть на него…

— Я надюсь, что ты заглянешь и въ мой Холодный Домъ, милый Ричардъ. Теперь я, знаешь, одинокій старикъ и пріздъ близкихъ сердцу для меня будетъ утшеніемъ, да, истиннымъ утшеніемъ, повторилъ онъ, обращаясь къ Ад.

— Все это былъ страшный, безпокойный сонъ, говорилъ Ричардъ, сжимая об руки опекуна моего, съ чувствомъ раскаянія: — простите меня.

— Ни слова объ этомъ, мой милый, ни слова.

— И вы такъ добры, прощаете все, забываете все и еще ободряете слпца, любите его въ минуту прозрнія.

— Что я-то самъ, Рикъ? такой же слпецъ мой другъ — ни больше ни меньше.

— Другой открывается передо мною міръ, сказалъ Ричардъ, и глаза, его блистали особеннымъ свтомъ.

Аланъ подошелъ ближе къ Ад и грустно взглянулъ на опекуна моего.

— Когда я оставлю это мсто и переселюсь въ страну, для меня столько пріятную? страну моей юности, гд я соберусь съ силами и скажу, что для меня была Ада, исповдаю передъ вами вс заблужденія мои?.. Ахъ когда, когда?

— Когда силы твои поправятся, дорогой Рикъ, отвчалъ опекунъ мой….

— Ада, милая, несравненная!..

Онъ хотлъ приподняться, но силы его были слабы, Аланъ приподнялъ его и Ада склонилась на его грудь…

— Я много, много причинилъ теб горя, душа моя. Черной тнью покрылъ я твой жизненный путь. Женитьбой своей я ввелъ тебя въ нищету и несчастія: забудь, ангелъ мой, проступки мои, забудь… я измнюсь, передо мною открывается новый міръ…

Улыбка ясная, чистая, оснила лицо его, когда трепетная Ада покрывала его нжными поцалуями… онъ обнялъ ее крпко прижалъ къ груди своей и вступилъ въ новый міръ

Поздно вечеромъ прибжала ко мн сумасшедшая старушка, миссъ Флайтъ и со слезами разсказала, что она дала своимъ птичкамъ свободу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ГЛАВА LXVI.
Въ Линкольншайр.

Таинственное безмолвіе надъ Чизни-Вольдомъ въ эти тяжкіе дни, таинственное безмолвіе надъ событіями знаменитой фамиліи. Былъ слухъ, что сэръ Лейстеръ платилъ большія деньги охотникамъ поговорить о чужихъ длахъ, въ намреніи заставитъ этихъ людей молчать, но этотъ слухъ, быть-можетъ, ничтожный, замиралъ при самомъ его начал. Извстно, что трупъ прекрасной леди Дедлокъ покоится въ мавзоле парка, въ мавзоле, осненномъ столтними дубами, на вершинахъ которыхъ зловщій филинъ потрясаетъ ночное спокойствіе своимъ крикомъ. Но когда и какъ привезенъ трупъ прекрасной миледи въ допотопное владніе Дедлоковъ — это тайна, глубокая тайна. Небольшое число старыхъ пріятельницъ миледи, по-большей-части съ персиковыми щечками и шеями скелетовъ, играя верами и кокетничая, за отсутствіемъ другихъ обожателей, съ смертью, изрдка позволяли себ дивиться, какимъ образомъ оскорбленный духъ Дедлоковъ терпитъ позоръ и не улетитъ въ другія области изъ вковаго мавзолея отъ оскорбительнаго для нихъ присутствія миледи? Но усопшіе Дедлоки глухи къ восклицаніямъ костлявыхъ красавицъ и крпко-держатся на мстахъ своихъ.

Между группами деревьевъ, по извилистымъ дорожкамъ парка раздается иногда стукъ лошадиной подковы — это детъ сэръ Лейстеръ больной, согбенный, лишенный почти зрнія, но все-таки съ величественной осанкой, рядомъ съ нимъ, и не спуская съ него глазъ, молодецки гарцуетъ статный, воинственный на-видъ мужчина. Равняясь съ мавзолеемъ, лошадь сэра Лейстера останавливается, баронетъ снимаетъ шляпу и стоитъ нсколько минутъ съ непокрытою головой… Что думаетъ онъ — Богъ его знаетъ…. Потомъ лошадь поворачивается и баронетъ возвращается тою же дорогою.

Война съ смлымъ Бойтсорномъ продолжается попрежнему, только періодически, иногда кровопролитне, иногда миролюбиве. Сказать правду, какъ только сэръ Лейстеръ пріхалъ въ Линкольншайръ и мистеръ Бойтсорнъ узналъ плачевную исторію баронета, онъ тотчасъ же готовъ былъ отказаться отъ всякихъ правъ на прогонъ. Такое смиреніе мистера Бойтсорна возбудило гнвъ сэра Лейстера, онъ принялъ эту уступку за оскорбительное снисхожденіе къ его болзненному состоянію и къ его несчастіямъ, тогда мистеръ Бойтсорнъ началъ снова нарушеніе чужихъ предловъ. Снова доски съ угрожающими надписями стали появляться на прогон, и самъ хозяинъ, съ канарейкою на голов, поражалъ людей сэра Лейстера, по примру прошлыхъ лтъ, попрежнему являлся мистеръ Бойтсорнъ и въ церковь, и тамъ не обращалъ никакого вниманія на баронета. По люди говорили, что противники связаны однми узами, что дв сестры оскорбили того и другаго и что они очень, очень-близки другъ-другу, но какъ бы то ни было, война не прекращалась, къ взаимному удовольствію враждующихъ.

Въ томъ самомъ домик, въ парк, на который въ давно-забытое время, во время разлитія линькольншайрскихъ водъ, такъ пристально смотрла миледи изъ своего будуара, живетъ броненосный кавалеристъ. По стнамъ этого домика виситъ оставшееся отъ продажи оружіе и маленькій колченогій человчекъ чиститъ и холитъ его. И дятельно работаетъ колченогое созданіе, полируетъ все, что только можетъ принять полировку: замки, сбрую, бляхи, стремена, и такъ проводитъ скучные дни свои. Онъ что-то въ род изувченной собаки, особенной косматой породы и откликается на имя: Филь.

Весело смотрть, какъ античная управительница Чизни-Вольда (теперь нсколько-тугая на ухо) идетъ въ церковь, опираясь на руку сына, но мало кому приходится любоваться этой картиной. Пустъ гостепріимный Линкольншайрскій Замокъ. Иногда въ жаркіе дни лта мелькаетъ въ парк, невдомый ему досел, срый салопецъ и громадныхъ размровъ зонтикъ, иногда дв игривыя двочки рзвятся въ куртинахъ и рвутъ въ букеты цвты, иногда слышатся звуки флейты и извстные мотивы, разогрвающіе кровь: ‘гре-надеры молодцы, гре-надеры удальцы’: тогда на крыльц сторожеваго домика виднются дв дымящіяся трубки или слышенъ звукъ шаговъ, отбивающихъ тихій маршъ, или рзко-деревянный голосъ: — но при ней я не гу-гу объ этомъ: дисциплина, прежде всего, понимаешь!

— Большая часть залъ заперта и не показывается постителямъ. Сэръ Лейстеръ старается сохранить свое величіе, онъ попрежнему любитъ лежать на диван, въ парадной зал, передъ портретомъ миледи. Огонь въ камин заставленъ широкими экранами и не разливаетъ больше яркаго свта, какъ-будто суждено ему скоро потухнуть… да, все скоро потухнетъ для сэра Лейстера и покрытый плсенью мавзолей скоро пахнтъ на него своимъ сырымъ воздухомъ и обниметъ своими каменными объятіями.

Быстрая Волюмнія чувствуетъ разрушительное вліяніе времени, ни баночки блилъ, ни баночки румянъ не могутъ реставрировать ея угасающихъ прелестей. Она проводитъ вечера за чтеніемъ сэру Лейстеру и старается всми способами скрыть одолвающую ее звоту. Самымъ побдительнымъ средствомъ противъ этого врага считаетъ она сжиманіе между розовыхъ губъ розоваго ожерелья. Кудли, Дудли, Буффи, Суффи и прочая челядь мало занимаетъ сэра Лейстера, онъ невнимательно слдитъ за парламентскими преніями и только какъ-будто очнется тогда, когда Волюмпія перестаетъ читать, утомя свое зрніе.

Между-прочимъ, рзвая два не утратила привычки попархивать и поклевывать, что ей попадется подъ носикъ, такимъ-образомъ стрекозя между бумагами умирающаго баронета, нашла она кой-что и о себ, это можетъ ее успокоить и примирить ея разлуку съ патріархальнымъ Батомъ и броненоснымъ генераломъ.

Кузены рдко появляются въ Чизни-Вольд въ настоящее время. Рдко слышны лай псовъ, хлопанье арапниковъ и оружейныхъ выстрловъ на зеленющихся лугахъ парка. Вялый кузенъ, подъ вліяніемъ всеобщаго унынія, сдлался еще вяле, и лежа на подушкахъ дивана, говорилъ: — чогхтъ… тюгхма… пгхосто тюгхма!.

Великимъ, хотя рдкимъ событіемъ былъ для Волюмніи, посреди тоски, витающей надъ Чизни-Вольдомъ, балъ въ околотк. На немъ являлась блистательная два, не щадя косметическихъ средствъ и головъ несчастныхъ поклонниковъ, толпившихся вокругъ этой звзды. Бальная зала была отъ Чизни-Вольда въ нсколькихъ миляхъ, она во все продолженіе трехъ-сотъ шестидесяти-четырехъ дней года, за исключеніемъ послдняго дня, дня торжества въ околотк, имла что-то антиподное, потому-что была напихана сверху до низу стульями и скамейками опрокинутыми вверхъ ногами.

При такихъ-то торжественныхъ событіяхъ прелестная два плняла сердца своею любезностью, своею живостью, своимъ порханьемъ, какъ въ т незабвенные дни, когда ей строилъ куры страшный генералъ съ полными аккордами зубовъ, прорзавшихся не снизу, а сверху. Вертясь въ вихр вальса и носясь въ мазурк и экоссезахъ, пасторальная нимфа знаменитаго происхожденія вызывала впередъ пастушковъ съ чаемъ, лимонадомъ, сандвичами, съ высокопочтеніемъ. И съ ними она была то мила, то жестока, то величава, то недоступна, то измнчива, то плнительна, то томна, то сладострастна. И какое сходство между ней и старинными стеклянными шандалами, украшающими бальную залу? Эти шандалы на тоненькихъ ножкахъ съ маленькими стеклянными висюльками, съ гладкими выпуклостями, на которыхъ нтъ висюлекъ, тускло отражая огонь синеватымъ цвтомъ въ своихъ украшеніяхъ призматической формы — ни-дать-ни-взять — Волюмиіи.

За исключеніемъ этихъ развлеченій, жизнь въ Линколыннайр — тяжкая пытка для поэтической Волюмпіи. Въ лирическомъ настроеніи духа ей кажется Чизни-Вольдъ страшнымъ демономъ, а столтніе дубы — лшими, которые машутъ руками, ломаютъ въ отчаяніи пальцы, тяжело вздыхаютъ и проливаютъ слезы горести на окна волшебнаго замка, для нея это лабиринтъ громадныхъ размровъ, не собственность людей живыхъ и изображенныхъ на портретахъ, а страна духовъ, выходящихъ въ сумрачный часъ ночи изъ мильйона могилъ и бродящихъ съ шумомъ и громомъ подъ пустынными аркадами, страшная степь корридоровъ и лстницъ, въ которой загудитъ нескончаемое эхо, если случайно ночью упадетъ на полъ гребенка, поддерживающая фальшивую косу, мсто, гд она одна ни за что не ршится сдлать ни шагу, гд рзвая два всякій разъ взвизгнетъ, когда затрещитъ уголь въ камин, гд она потеряла разсудокъ и откуда бжитъ безъ оглядки.

Таковъ Чизни-Вольдъ, покинутый пустот и мраку. Нтъ въ немъ перемнъ ни въ жаркіе дни лта, ни въ суровую зиму, не разввается флагъ надъ бельведеромъ, не блистаютъ огнями окна въ ночномъ сумрак, нтъ въ немъ признака жизни, нтъ въ немъ движенія, говора, мысли, не видать въ немъ надменныхъ страстей… Куда же все длось?.. куда?

ГЛАВА LXVII.
Послдній разсказъ Эсири.

Семь счастливыхъ лтъ я ужь владю Холоднымъ Домомъ. Еще нсколько словъ, очень-немного — и мы простимся съ тобою, читатель, простимся навсегда. На моей сторон останется много пріятныхъ воспоминаній: не знаю, что останется на твоей.

Милочка моя поручена была моимъ попеченіямъ и нсколько недль сряду я ея не покидала. Ребенокъ, на котораго такъ много надялась она, родился прежде чмъ могила отца была обложена дерномъ. Это былъ сынъ, и мы назвали его Ричардомъ, въ честь отца.

Здоровье моей милочки стало укрпляться, я съ удовольствіемъ и радостью слдила за ней, какъ, бывало, съ малюткой у груди, идетъ она въ садъ гулять, или сидитъ на скамейк. Тогда я была ужь замужемъ, я была счастливйшая изъ смертныхъ.

Однажды опекунъ мой, пріхавъ къ намъ погостить, спросилъ Аду: когда она хочетъ вернуться домой?

— Ты везд дома, моя милая, сказалъ онъ: — но старику Холодному Дому надо отдать предпочтеніе. Когда твои силы и силы твоего ребенка укрпятся, прізжай съ нимъ ко мн и вступай во владніе.

— Милый, добрый братецъ Джонъ, сказала Ада.

— Называй теперь меня своимъ опекуномъ, моя милая, говорилъ мистеръ Жарндисъ, и онъ въ-самомъ-дл былъ ея опекуномъ и опекуномъ ея малютки. Ему нравилось это названіе, и вс дти называли его этимъ именемъ… вдь ужь и у меня дв дочки.

Маленькая Черли, по-прежнему круглолицая, и по-прежнему, какъ мы ни бились, безграмотная, тоже замужемъ. Она вышла замужъ здсь по сосдству, за мельника… Я и теперь, чертя эти строки, смотрю, какъ быстро работаетъ ихъ мельница и слышу, какъ шумятъ жернова. Надюсь, мельникъ не избалуетъ моей маленькой горничной, хотя любятъ ее отъ всего сердца. Черли чванится своимъ замужствомъ: мельница ихъ пользуется извстностью во всемъ околотк. Кстати о Черли… Право въ эти семь лтъ, мн кажется, время не двигалось впередъ, точь-въ-точь, какъ полчаса тому назадъ, извстная мельница… Сестра Черли, маленькая Эмма живетъ у меня. Томъ сдлалъ въ школ быстрые успхи, и въ ариметик — ужь не знаю — чуть-чуть не дошелъ ли до десятичныхъ дробей. Онъ теперь живетъ въ ученьи у мельника, во всхъ влюбляется и передъ всми краснетъ.

Кадди провела съ нами послднія свои каникулы, она право стала еще миле прежняго: бгаетъ, рзвится, танцуетъ съ дтьми, какъ-будто въ жизнь свою не давала танцевальныхъ уроковъ. Теперь она ужь держитъ свой экипажъ и слишкомъ на дв мили подвинулась изъ Ньюманской Улицы впередъ, къ центру города. Мужъ ея, къ-сожалнію, охрамлъ, и Кадди теперь работаетъ за двоихъ, но работаетъ съ удовольствіемъ, отъ чистаго сердца. Мистеръ Желлиби посщаетъ ее попрежнему, прійдетъ вечеркомъ, сядетъ на то мсто, къ которому привыкъ, и прислонится головой къ стн. Говорятъ, что мистриссъ Желлиби была очень-огорчена, сначала тмъ, что дочь ея замужемъ за ничтожнымъ человкомъ и занимается сама уроками танцованія. Но время вылечиваетъ отъ всхъ огорченій. Къ-тому же, мистриссъ Желлиби, поссорясь съ владтелемъ Барріубула-Гха, заняла мсто въ парламент, что еще боле увеличило ея корреспонденцію. Маленькая Эсопрь, дочь Кадди, глуха и нма. Кадди примрная мать, она заботится о будущемъ ребенка и учитъ ее въ минуты своего отдыха всему тому, что можетъ быть доступно глухонмой.

Биби на служб и ведетъ дла свои хорошо. Старикъ мистеръ Тервейдропъ очень подверженъ апоплексическому удару, онъ стъ и пьетъ по-прежнему и по-прежнему жеманится на улицахъ Лондона. Къ Биби онъ сохраняетъ привязанность до-сихъ-поръ и общалъ его сдлать наслдникомъ золотыхъ часовъ, украшающихъ его будуаръ и купленныхъ на трудовыя деньги бднаго Принца.

При первой возможности мы пристроили къ нашему домику особенную комнатку для опекуна моего и прозвали ее Воркотней. Я стараюсь объ опекун моемъ писать короче, потому-что при мысли объ этомъ общемъ благодтел слезы благодарности такъ и навертываются у меня на рсницахъ.

Ко мн онъ не перемнился, съ мужемъ моимъ друженъ, а для Ады и маленькаго Ричарда истинный отецъ.

О восточномъ втр нтъ ни слуху ни духу. Я разъ замтила ему объ этомъ. Онъ разсмялся и сказалъ: ‘да, душа моя, втеръ больше не дуетъ съ востока’.

Милочка моя, кажется, еще стала прелестне. Печаль, которая теперь ужь сгладилась, дала невинному лицу ея какое-то неземное выраженіе. Иногда, взглянувъ на нее, какъ она сидитъ въ своемъ траурномъ плать (она до-сихъ-поръ еще не сняла траура) и учитъ Ричарда, мн кажется, въ мысляхъ своихъ она молится обо мн.

Лишнихъ денегъ у насъ не водится, но мы живемъ въ довольств. Мужа моего любятъ, благословляютъ, благодарятъ — я это знаю, вижу и слышу.

Даже меня любятъ, меня благословляютъ, меня благодарятъ, потому-что я жена его.

День или два тому назадъ, покончивъ приготовленія къ пріему дорогихъ гостей: моей милочки, опекуна и маленькаго Ричарда, я сидла на любимой скамейк, близь портика, и поджидала Алана. Онъ скоро вернулся.

— Что ты тутъ длаешь, моя дорогая? сказалъ онъ.

— Сижу и думаю, мой другъ, отвчала я: — ночь такая дивная, мсяцъ такой ясный…

— О чемъ же ты думаешь?

— Какой ты любопытный! Хоть совстно, но изволь, разскажу: я думала о моей прежней наружности.

— Что же ты думала?

— Я думала, что, еслибъ я была въ тысячу разъ красиве прежняго, ты бы не могъ любить меня больше, чмъ любишь теперь.

— Еслибъ ты была красиве ттушки Дердонъ, сказалъ Аланъ разсмявшись.

— Да, мой другъ.

— Послушай Троттъ, прибавилъ Аланъ, взявъ меня за руку: — смотришься ли ты когда въ зеркало?

— Ты знаешь, что я смотрюсь.

— Такъ ты должна знать, что ты красиве прежняго, мой несравненный другъ…

Я этого не знала, не знаю и теперь. Я знаю только то, что дти мои очень-хорошенькія малютки, мужъ мой красавецъ, милочка моя — прелесть, опекунъ мой добръ, какъ ангелъ, и вс они не нуждаются въ моей красот.

Переводъ И. А. Бирилева

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—12, 1854

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ГЛАВА I.Безконечный Процесъ.

ГЛАВА II.Леди Дедлокъ.

ГЛАВА III.Эсирь.

ГЛАВА IV.МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПЯ.

ГЛАВА V.Утреннія событія.

Глава VI.Совершенно дома.

Глава VII.Путь Привидній.

ГЛАВА VIII.Скрываетъ много гршковъ.

ГЛАВА IX.Примты и намеки.

ГЛАВА X.Адвокатскій писецъ.

ГЛАВА XI.Братъ.

ГЛАВА XII.На часахъ.

ГЛАВА XIII.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XIV.Тонъ и Манеры.

ГЛАВА XV.Бель — Ярдъ.

ГЛАВА XVI.Улица одинокаго Тома.

ГЛАВА XVII.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XVIII.Леди Дедлокъ.

ГЛАВА XIX.Впередъ!

ГЛАВА XX.Новый жилецъ.

ГЛАВА XXI.Семейство Смольвидовъ.

ГЛАВА XXII.Мистеръ Бккетъ.

ГЛАВА XXIII.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXIV.Апелляція.

ГЛАВА XXV.Мистриссъ Снегсби все видитъ

ГЛАВА XXVI.Стрлки

ГЛАВА XXVII.Еще одинъ ветеранъ.

ГЛАВА XXVIII.Желзозаводчикъ.

ГЛАВА XXIX.Молодой человкъ.

ГЛАВА XXX.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXXI.Сидлка и Больная.

ГЛАВА XXXIIIНазначенный часъ.

ГЛАВА XXXIIIПролазы.

ГЛАВА XXXIV.Винтовая отвертка.

ГЛАВА XXXV.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXXVI.Чизни-Вольдъ.

ГЛАВА XXXVII.Процесъ по длу Жарндисовъ.

ГЛАВА XXXVIIIБорьба.

ГЛАВА XXXIX.Стряпчій и кліентъ.

ГЛАВА XL.Дла общественныя и частныя.

ГЛАВА XLI.Комната мистера Телькингорна.

ГЛАВА XLII.Контора мистера Телькнигорна.

ГЛАВА XLIII.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XLV.Вопросъ и отвтъ.

ГЛАВА XLV.Довріе.

ГЛАВА XLVI.Держи! держи!

ГЛАВА XLVII.Послднее желаніе Джо.

ГЛАВА XLVIII.Занавсъ приподнимается.

ГЛАВА XLIX.Дружба-дружбой, служба-службой.

ГЛАВА L.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LI.Открытіе.

ГЛАВА LII.Упрямство.

ГЛАВА LIII.Слдъ.

ГЛАВА LIV.Взрывъ.

ГЛАВА LV.Бегство.

ГЛАВА LVII.Преслдованіе.

ГЛАВА LVII.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LVIII.Зимній день и зимняя ночь.

ГЛАВА LIX.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LX.Судьба.

ГЛАВА LXI.Открытіе.

ГЛАВА LXII.Еще открытіе.

ГЛАВА LXII.Сталь и Желзо.

ГЛАВА LXIV.Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LXV.Новый міръ.

ГЛАВА LXVI.Въ Линкольншайр.

ГЛАВА LXVII.Послдній разсказъ Эсири.

Читайте также:

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.
РОМАНЪ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

ГЛАВА I.
Безконечный Процесъ.

ГЛАВА II.
Леди Дедлокъ.

ГЛАВА III.
Эсирь.

ГЛАВА IV.
МИКРОСКОПИЧЕСКАЯ ФИЛАНТРОПЯ.

ГЛАВА V.
Утреннія событія.

Глава VI.
Совершенно дома.

Глава VII.
Путь Привидній.

ГЛАВА VIII.
Скрываетъ много гршковъ.

ГЛАВА IX.
Примты и намеки.

ГЛАВА X.
Адвокатскій писецъ.

ГЛАВА XI.
Братъ.

ГЛАВА XII.
На часахъ.

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XIV.
Тонъ и Манеры.

ГЛАВА XV.
Бель — Ярдъ.

ГЛАВА XVI.
Улица одинокаго Тома.

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XVIII.
Леди Дедлокъ.

ГЛАВА XIX.
Впередъ!

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидовъ.

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Бккетъ.

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

ГЛАВА XXV.
Мистриссъ Снегсби все видитъ

ГЛАВА XXVI.
Стрлки

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ ветеранъ.

ГЛАВА XXVIII.
Желзозаводчикъ.

ГЛАВА XXIX.
Молодой человкъ.

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXXI.
Сидлка и Больная.

ГЛАВА XXXIII
Назначенный часъ.

ГЛАВА XXXIII
Пролазы.

ГЛАВА XXXIV.
Винтовая отвертка.

ГЛАВА XXXV.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XXXVI.
Чизни-Вольдъ.

ГЛАВА XXXVII.
Процесъ по длу Жарндисовъ.

ГЛАВА XXXVIII
Борьба.

ГЛАВА XXXIX.
Стряпчій и кліентъ.

ГЛАВА XL.
Дла общественныя и частныя.

ГЛАВА XLI.
Комната мистера Телькингорна.

ГЛАВА XLII.
Контора мистера Телькнигорна.

ГЛАВА XLIII.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА XLV.
Вопросъ и отвтъ.

ГЛАВА XLV.
Довріе.

ГЛАВА XLVI.
Держи! держи!

ГЛАВА XLVII.
Послднее желаніе Джо.

ГЛАВА XLVIII.
Занавсъ приподнимается.

ГЛАВА XLIX.
Дружба-дружбой, служба-службой.

ГЛАВА L.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LI.
Открытіе.

ГЛАВА LII.
Упрямство.

ГЛАВА LIII.
Слдъ.

ГЛАВА LIV.
Взрывъ.

ГЛАВА LV.
Бегство.

ГЛАВА LVII.
Преслдованіе.

ГЛАВА LVII.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LVIII.
Зимній день и зимняя ночь.

ГЛАВА LIX.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LX.
Судьба.

ГЛАВА LXI.
Открытіе.

ГЛАВА LXII.
Еще открытіе.

ГЛАВА LXII.
Сталь и Желзо.

ГЛАВА LXIV.
Разсказъ Эсири.

ГЛАВА LXV.
Новый міръ.

ГЛАВА LXVI.
Въ Линкольншайр.

ГЛАВА LXVII.
Послдній разсказъ Эсири.