Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853

Переводы
Время на прочтение: 1132 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

КНИГА 14.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНЕ къ журналу ‘ПРИРОДА И ЛЮДИ’ 1909 г.

ХОЛОДНЫЙ ДОМЪ.

Переводъ ‘Современника’, подъ редакціей
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Книгоиздательство. П. П. Сойкина

Стремянная, собств. д. No. 12.

ОГЛАВЛЕНЕ.

Глава I. Верховный Судъ
Глава II. Модный міръ
Глава III. Успхъ
Глава IV. Телескопическая филатропія
Глава V. Утреннее приключеніе
Глава VI. Совершенно дома
Глава VII. Площадка замогильнаго призрака
Глава VIII. Прикрытіе множества прегршеній
лава IX. Признаки и предзнаменованія
Глава X. Адвокатскій писецъ
Глава XI. Нашъ любезный собратъ
Глава XII. На страж
Глава XIII. Разсказъ Эсири
Глава XIV. Гордая осанка и изящныя манеры
Глава XV. Пелъ-ярдъ
Глава XVI. Улица одинокаго Тома
Глава XVII. Разсказъ Эсири
Глава XVIII. Леди Дэдлокъ
Глава XIX. Изгнаніе
Глава ХX. Новый постоялецъ
Глава XXI. Семейство Смолвидовъ
Глава XXII. Мистеръ Бонкетъ
Глава XXIII. Разсказъ Эсири
Глава XXIV. Аппеляція
Глава XXV. Мистриссъ Снатзби все видитъ
Глава XXVI. Стрлки
Глава XXVII. Еще старые служивые
Глава XXVIII. Желзный заводчикъ
Глава XXIX. Молодой человкъ
Глава XXX. Разсказъ Эсири
Глава XXXI. Больная и сидлка
Глава ХХXI. Назначенное время
Глава XXXIII. Незваные гости
Глава XXXIV. Тиски
Глава XXXV. Разсказъ Эсири
Глава XXXVI. Чесни-Воулдъ
Глава XXXVII. Джорндисъ и Джорндисъ
Глава XXXVIII. Борьба
Глава XXXIX. Повренный и кліентъ
Глава XL. Отечественные и домашніе интересы
Глава XLI. Въ комнат мистера Толкинхорна
Глава XLII. Въ квартир мистера Толкинхорна
Глава XLIII. Разсказъ Эсири
Глава XLIV. Письмо и отвть
Глава XLV. Довріе
Глава XLVL Держи его!
Глава XLVII. Завщаніе Джо
Глава XLVIII. Ршеніе участи
Глава XLIX. Дружба но служб
Глава L. Разсказъ Эсири
Глава LI. Открытіе
Глава LII. Упорство
Глава LIII. Слдъ
Глава LIV. Взрывъ мины
Глава LV. Побгъ
Глава LVI. Преслдованіе
Глава LVII. Разсказъ Эсири
Глава LVIII. Зимній день и зимняя ночь
Глава LIX. Разсказъ Эсири
Глава LX. Перспектива
Глава LXI. Открытіе
Глава LXII. Еще открытіе
Глава LXI1I. Сталь и желзо
Глава LXIV. Разсказъ Эсири
Глава LXV. Вступленіе въ свтъ
Глава LXVI. Въ Линкольншэйр
Глава LXVII. Окончаніе разсказа Эсири

I. Верховный Судъ *).

*) Chancery, или Court of Chancery — Верховный Судъ въ Англіи,— посл парламента высшее судебное мсто. Лордъ-канцлеръ (онъ же называется и великимъ канцлеромъ) иметъ право непосредственно ршать дла всякаго рода и утверждается въ этомъ достоинств, когда его храненію вручится королевская печать. Судъ этотъ иметъ два отдленія: одно называется обыкновеннымъ судомъ, въ которомъ ршаются дла, подлежащія разбирательству низшихъ судебныхъ инстанцій (въ него рдко обращаются), а другое — судомъ необыкновеннымъ, судомъ справедливости, въ которомъ разсматриваются и ршаются тяжбы по различнымъ обязательствамъ, разсматриваются и ршаются опорные раздлы имній, спорныя духовныя завщанія, отдаются приказанія шерифамъ объ исполненіи судебныхъ приговоровъ. Отсюда пз даются вс королевскіе указы: указы для выборовъ въ члены парламента, указы на назначеніе шерифовъ, на учрежденіе комиссій по дламъ несостоятельныхъ должниковъ, комиссій для учрежденія благотворительныхъ заведеній, для разбирательства возмущеній, случаевъ умалишенія, самоубійствъ и тому подобное. По приказанію Верховнаго Суда останавливается дальнйшее производство нкоторыхъ длъ въ нижнихъ инстанціяхъ и пополняются или исправляются законныя постановленія, оказавшіяся, по существу и условіямъ времени, неудовлетворительными. Вс аппеляціопныя дла ршаются въ Верховномъ Суд, который въ этихъ случаяхъ, пополняя недостатки, не уничтожаетъ ршенія низшаго суда. Дла семейныя, дла несовершеннолтнихъ, всякаго рода обманъ, подлогъ и злоупотребленія, для обнаруженія которыхъ и должнаго наказанія недостаточно общаго закона,— вс условія, въ которыя лица вовлечены были обманомъ или хитростью, или постуипли въ нихъ по опрометчивости, ршаются въ Верховномъ Суд.
Великій канцлеръ можетъ быть смненъ во всякое время, но обыкновенно перемна эта случается при перемн всего состава государственнаго совта. Во время парламентскихъ засданій (которыя бынаютъ четыре раза въ году: зимнее — съ 1 и по 31 января, весеннее — съ 15 апрля и по 8 мая, лтнее — съ 22 мая и по 12 іюня, и осеннее — съ 2 и по 25 ноября), лордъ-канцлеръ присутствуетъ въ парламент, а остальное время года — въ Линкольнинскомъ (Lincoln’s Inn) Суд. Прим. перев.
Лондонъ. Осеннее парламентское засданіе недавно кончилось, и лордъ-канцлеръ открылъ свое присутствіе въ Линкольнинскомъ суд. На двор — несносная ноябрьская погода, на улицахъ — столько грязи, какъ будто всемірный потопъ только что сбжалъ съ лица земли, и нисколько не покажется удивительнымъ встртить какого нибудь мегодазавра, футовъ въ сорокъ длины, ползущаго, какъ допотопная громадная ящерица, на возвышеніе улицы Голборнъ. Дымъ изъ домовыхъ трубъ, вмст съ хлопьями сажи, огромными, какъ хлопья снга, разстилаясь по улицамъ, облекалъ — другой подумаетъ — воздушное пространство въ трауръ, по случаю смерти солнца. Собаки, облепленныя грязью, ничмъ не отличаются отъ самой грязи. Наружность лошадей едва ли лучше собакъ: та же грязь покрываетъ ихъ до самыхъ наглазниковъ. Пшеходы задваютъ другъ друга зонтиками и, подъ вліяніемъ общаго недовольнаго расположенія духа, теряютъ равновсіе на перекресткахъ улицъ, тамъ, гд десятки тысячъ другихъ пшеходовъ уже скользили и падали съ самого начала дня (если только можно допустить, что день начинался), падаютъ въ свою очередь и прибавляютъ новые слои къ слоямъ грязи, упорно льнувшимъ именно къ этимъ пунктамъ тротуара и приращаюмся съ каждой секундой.
Туманъ повсюду: туманъ въ верхнихъ истокахъ Темзы, гд она, свтлая, скромно протекаетъ между пажитями и небольшими островами, туманъ въ нижнихъ предлахъ ея, гд она катится, мутная уже и загрязненная, между рядами кораблей и прибрежными нечистотами огромнаго (и грязнаго) города, туманъ надъ болотами Эссекса, туманъ надъ возвышенностями Кента. Туманъ проникаетъ въ камбузы угольныхъ двухъ-мачтовыхъ судовъ, туманъ разстилается по реямъ и покрываетъ всю оснастку огромныхъ кораблей, туманъ виситъ надъ палубами баржей и другихъ рчныхъ судовъ, туманъ въ глазахъ и въ груди престардыхъ гриничскихъ инвалидовъ, дремлющихъ подл очаговъ въ госпитальныхъ отдленіяхъ, туманъ въ чубук и трубк сердитаго шкипера, который спитъ въ своей тсной и душной каютк, туманъ немилосердно щиплетъ руки и ноги дрожащаго на палуб отъ холода маленькаго ученика этого шкипера. Случайно столпившіеся люди на мостахъ глядятъ черезъ перилы въ туманъ, который, какъ нижнее небо, разстилается подъ ними, и имъ, окруженнымъ туманомъ, кажется, какъ будто поднялись они на воздушномъ шар и висятъ въ туманныхъ темныхъ облакахъ.
Газовые огоньки въ различныхъ мстахъ улицы принимаютъ красновато-тусклый свтъ и-размры боле обыкновенныхъ, точь-въ-точь какъ солнце, когда земледльцы смотрятъ на него съ полей, пропитанныхъ влагою и вчно покрытыхъ испареніями. Большая часть магазиновъ освщена двумя часами ране, и газъ какъ будто знаетъ это обстоятельство: онъ горитъ тускло и какъ бы нехотя.
Подл самыхъ Темпльскихъ воротъ {Temple-bar — старинныя ворота, единственныя, которыя сохранились отъ стны, отдлявшей древній Лондонъ, или Сити, отъ новаго. Они построены въ XVII столтіи и находятся близъ Линкольнинскаго суда. Прим. пер.} — этой древней массивной преграды — подл этого приличнаго украшенія преддверію стариннаго общества, суровый вечеръ кажется суровйшимъ, густой туманъ — густйшимъ, и грязныя улицы — грязнйшими. А подл самыхъ Тампльскихъ воротъ, въ Линкольнинскомъ Суд, такъ сказать, въ самомъ сердц тумана, засдаетъ великій лордъ-канцлеръ въ своемъ Верховномъ Суд.
Но никакая густота тумана, никакая глубина грязи не можетъ вполн согласоваться съ блуждающимъ въ потемкахъ, барахтающимся въ бездн недоразумній засданіемъ, которое великій канцлеръ, самый закоснлый изъ сдовласыхъ гршниковъ, держитъ въ этотъ день передъ лицомъ неба и земли.
Вотъ въ такой-то вечеръ лорду-канцлеру и слдовало бы засдать въ суд — да онъ и засдаетъ — съ туманнымъ сіяніемъ вокругъ своей головы, съ малиновымъ сукномъ и занавсями вокругъ его особы. Передъ нимъ стоитъ рослый адвокатъ, съ огромными бакенбардами, онъ тихо прочитываетъ безконечную выписку изъ тяжебнаго дла, между тмъ какъ вниманіе и мысли канцлера сосредоточены въ потолочномъ фонар. Въ подобный вечеръ десятка два членовъ Верховнаго Суда должны были бы — какъ оно и есть на самомъ дл — заниматься десять-тысячь-первымъ приступомъ къ разсмотрнію нескончаемой тяжбы, спотыкаться на скользкихъ данныхъ для разршенія этой тяжбы, вязнуть по колни въ техническихъ выраженіяхъ, разбивать свои головы, охраняемыя мягкими и жесткими париками, о стны словъ и, какъ актеры, съ серьезными лицами произносить свои замчанія на врное изложеніе нкоторыхъ обстоятельствъ дла. Въ подобный вечеръ нсколько уполномоченныхъ ходатаевъ на тяжб, изъ которыхъ двое или трое наслдовали полномочіе отъ своихъ отцовъ, разбогатвшихъ чрезъ это занятіе, должны были выстроиться въ линію въ продолговатомъ колодц (хотя на дн этого колодца, какъ и всякаго другого, вы тщетно стали бы отыскивать истину!) {Колодцемъ (well) называется пространство, которое, по внутреннему расположенію нкоторыхъ судебныхъ мстъ въ Англіи, образуетъ углубленіе между присутствующими лицами, и въ которое обыкновенно приводятся подсудимые или истцы, для личныхъ объясненій. Прим. перев.} между краснымъ столомъ регистратора и судьями, передъ которыми и навалены цлыми грудами прошенія истцовъ, возраженія отвтчиковъ, допросы, отвты, приказы, отношенія, донесенія, слдствія, клятвенныя показанія и другіе въ тяжебныхъ длахъ драгоцнные документы. Судебное мсто это мрачно и тускло освщается кое-гд догорающими свчами, тяжелый туманъ разстилается по немъ, какъ будто онъ никогда не выходилъ оттуда, покрытыя живописью оконныя стекла, потерявъ свой прежній яркій колоритъ, сдлались тусклы, и дневной свтъ съ трудомъ проникаетъ въ нихъ, непосвященныя въ таинства этого судилища, заглянувъ съ улицы въ стеклянныя двери, стремглавъ бросаются прочь, устрашенные его совинымъ видомъ и протяжнымъ монотоннымъ чтеніемъ, печально раздающимся подъ сводами залы, гд великій канцлеръ пристально смотритъ въ потолочный просвтъ, и гд, въ туман, торчатъ парики присутствующихъ членовъ.— Вотъ это-то и есть Верховный Судъ Англіи,— судъ великаго канцлера,— судъ, у котораго въ каждомъ округ Британіи есть свои ветхія, полу-разрушенныя зданія, свои запустлыя выморочныя имнія, у котораго въ каждомъ дом умалишенныхъ есть свои сумасшедшіе и на каждомъ кладбищ свои покойники, у котораго есть свои доведенные до крайней нищеты челобитчики въ стоптанныхъ башмакахъ и истасканномъ плать (они длаютъ денежные займы и просятъ милостыню у своихъ знакомыхъ),— судъ, который до такой степени истощаетъ вс денежные источники, истощаетъ терпніе, отнимаетъ бодрость духа, убиваетъ всякую надежду, до такой степени поражаетъ мозгъ и сокрушаетъ сердце, что между его опытными судьями нтъ такого почтеннаго человка, который бы не предложилъ, который бы не предлагалъ такъ часто слдующаго предостереженія: ‘переноси всякую обиду, всякую несправедливость, оказанную теб, но не приходи сюда’.
Кто же еще въ этотъ мрачный вечеръ присутствовалъ въ Верховномъ Суд, кром самого лорда-канцлера, адвоката-защитника тяжебнаго дла, двухъ-трехъ адвокатовъ, не защищающихъ никакого дла, и вышеприведенныхъ уполномоченныхъ ходатаевъ? Ступенью ниже отъ судьи находятся регистраторъ, въ парик и мантіи, два-три булавоносца и нсколько приказныхъ служителей, въ указанной форменной одежд. Вс эти особы зваютъ весьма непринужденно, потому что ни одной крошки удовольствія не упадало отъ Джорндисъ и Джорндисъ — такъ именовалось тяжебное дло, которое черствло, сохло и сжималось въ теченіе многихъ предшествовавшихъ лтъ. Скоро писцы, стенографы Верховнаго Суда и стенографы публичныхъ газетъ немедленно снимаютъ свой лагерь, какъ только начнется засданіе по длу Джорндисъ и Джорндисъ. Ихъ мста остаются пусты. Въ сторон залы, чтобы лучше вглядываться въ святилище, окруженное малиновыми занавсями, сидитъ небольшого роста, въ изношенной, измятой шляпк, полоумная старушка: она постоянно присутствуетъ въ каждомъ засданіи отъ самаго начала до самаго конца и постоянно ждетъ какого-то непостижимаго судебнаго ршенія въ ея пользу. Говорили, будто она участвуетъ или участвовала въ тяжебномъ дл Джорндисъ и Джорндисъ, но на сколько истины заключалось въ этихъ словахъ, никто объ этомъ не заботился. Старушка всегда носитъ съ собой ридикюль, набитый всякой всячиной, состоящей большею частью изъ сухой лавенды и старыхъ лоскутковъ бумаги. годныхъ разв для раскурки трубокъ, но старушка величаетъ ихъ своими документами. Во время засданія разъ шесть вводятъ подсудимаго, чтобы онъ оправдалъ себя, сдлавъ лично требуемое показаніе, отъ котораго онъ будто бы умышленно уклоняется, а, слдовательно умышленно наноситъ оскорбленіе закону, тогда какъ этотъ несчастный, оставшись, по смерти другихъ, единственнымъ душеприказчикомъ, впалъ въ такое забвеніе касательно отчетовъ, лежавшихъ на его отвтственности, что по чистой совсти признавался въ томъ, что онъ никогда не зналъ о нихъ да и едва ли когда и узнаетъ. А между тмъ вс его виды, вс надежда въ жизни рушились. Другой раззорившійся челобитчикъ, который отъ времени до времени является въ судъ изъ Шропшэйра и употребляетъ вс свои усилія, чтобы хоть разъ въ конц засданія обратиться съ своими возраженіями къ самому лорду-канцлеру, и который, ни подъ какимъ видомъ не хочетъ убдиться, что лордъ-канцлерь законнымъ образомъ не знаетъ о существованіи шропшэйрскаго просителя, хотя и отравлялъ его существованіе въ теченіе четверти столтія,— этотъ челобитчикъ помщается на выгодномъ мст, устремляетъ пристальные взоры на великаго канцлера и приготовляется воскликнуть: ‘Милордъ!’ голосомъ, выражающимъ громко-звучную жалобу, въ тотъ моментъ, когда милорду канцлеру угодно будетъ подняться съ своего почетнаго мста. Нкоторые изъ писцовъ и другихъ приказнослужителей, знакомыхъ уже съ этимъ страннымъ челобитчикомъ, остаются еще на нсколько минутъ, съ намреніемъ подтрунить надъ нимъ и тмъ немного оживить скучное засданіе.
Медленно и тяжело тянется процессъ Джорндисъ и Джорндисъ. Это названіе тяжбы, это пугало среди другихъ тяжебныхъ длъ сдлалось въ теченіе времени до такой степени сложно, что ни одно изъ живыхъ созданій не знаетъ настоящаго его значенія. Лица, участвующія въ немь, попимаютъ его еще мене, замчено даже, что никто изъ двухъ канцлерскихъ адвокатовъ не проговоритъ объ этомъ дл въ теченіе пяти минутъ безъ того, чтобъ не придти въ совершенное несогласіе касательно предшествовавшихъ обстоятельствъ. Въ это дло введено безчисленное множество новорожденныхъ дтей, въ этомъ дл безчисленное множество молодыхъ людей сочетались брачными узами, и въ этомъ дл безчисленное множество людей отжили свой вкъ. Десятки лицъ съ изступленнымъ негодованіемъ открывали, что длались соучастниками дла Джорндисъ и Джорндисъ, не постигая, какимъ образомъ они сдлались и зачмъ, цлыя семейства по преданію наслдовали вдіст съ этой тяжбой и ненависть другъ къ другу. Маленькій истецъ или отвтчикъ, которому общана была деревянная лошадка, лишь только выиграстся тяжба по длу Джорндисъ и Джорндисъ, выросъ, возмужалъ, сдлался владтелемъ настоящаго коня и, наконецъ, умчался за предлы этого міра. Прекрасныя двицы, находившіяся надъ опекой суда, сдлались матерями семейства, дождались внучатъ. Длинный рядъ великихъ канцлеровъ приступалъ къ ршенію этого дла и оставлялъ его нершеннымъ. Нескончаемый списокъ лицъ, участвующихъ въ этой тяжб, превратился въ обыкновенный списокъ лицъ умершихъ. Съ тхъ поръ, какъ старикъ Томъ Джорндисъ въ припадк отчаянія размозжилъ себ голову въ кофейномъ дом, въ переулк Чансри, быть можетъ, на всемъ земномъ шар не существовало и трехъ человкъ изъ фамиліи Джорндисъ, а между тмъ дло Джорндисъ и Джорндисъ все влачитъ свое печальное существованіе передъ судомъ, не подавая въ теченіе безконечно долгихъ лтъ ни малйшей надежды къ отрадной перемн.
Тяжебное дло Джорндисъ и Джорндисъ обратилось въ шутку,— единственное благо, которое было извлечено изъ него. Оно послужило смертью для многихъ, но для профессіи оно ни боле, ни мене, какъ шутка. Каждый судья Верховнаго Суда имлъ какую-нибудь выписку изъ дла: каждый канцлеръ участвовалъ въ немь еще въ ту пору, когда начиналъ свое судейское поприще. Старые, заслуженные, съ багровыми носами и въ луковицообразныхъ башмакахъ адвокаты много поговаривали забавнаго насчетъ этого дла ко время дружескихъ посл-обденныхъ бесдъ за бутылкой добраго портвейна. Присяжные писцы любили изощрятъ надъ нимъ свое остроуміе. Поправляя замчаніе знаменитаго адвоката мистера Бловерса, который однажды сказалъ: ‘это тогда можетъ случиться, когда вмсто дождя посыплется съ неба картофель’, лордъ-канцлеръ замтилъ ему, съ явнымъ желаніемъ подшутить: ‘или тогда, мистеръ Бловерсъ, когда мы ршимъ тяжебное дло Джорндисъ и Джорндисъ’,— шутка, въ особенности показавшаяся пріятною для писцовъ и другихъ членовъ засданія, стоявшихъ отъ писцовъ одной ступенью ниже.
Сколько именно испорчено прекрасныхъ людей, не участвующихъ въ тяжебномъ дл Джорндись и Джорндисъ, это вопросъ неразршимый. Начиная отъ судьи, въ громадныхъ архивахъ котораго цлыя книги судебныхъ, покрытыхъ слоями пыли документовъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ угрюмо свернулись въ самыя разнообразныя формы, до копіиста, который переписалъ уже десятки тысячъ огромныхъ канцлерскихъ страницъ изъ дла подъ тмъ же заголовкомъ,— это дло ни подъ какимъ видомъ не послужило къ исправленію человческой натуры. Да и то нужно сказать: въ крючкотворств, въ уверткахъ, въ откладываніяхъ, въ лихоимств, въ ложныхъ предлогахъ всхъ возможныхъ видовъ всегда находятся побудительныя причины, которыя никогда не доводятъ до хорошаго. Даже малолтніе слуги стряпчихъ, встрчая у дверей несчастныхъ челобитчиковъ и увряя постоянно, что мистеръ Чизль, Мизль или кто нибудь другой въ этомъ род быль чрезвычайно занятъ или ожидалъ къ себ постителей,— даже и эти мальчишки успли усвоить изъ тяжебнаго дла Джорндисъ и Джорндисъ особенные ужимки и пріемы, особую походку. Сборщикъ пошлины за длопроизводство въ тяжб Джорндисъ и Джорндисъ составилъ себ значительный капиталъ, но вмст съ тмъ лишился доврія своей родной матери и навлекъ на себя негодованіе и презрніе своихъ родныхъ. Чизль, Мизль и имъ подобные усвоили привычку общать безсознательно, что онъ заглянетъ въ это затянувшейся дльце и увидитъ, что можетъ быть сдлано для Дризля, съ которымъ поступали въ этомъ дльц не совсмъ-то хорошо,— но увидятъ не ране того, какъ дло Джорндисъ и Джорндисъ будетъ приведено къ совершенному окончанію. Зерна проволочекъ и обмана, во всхъ возможныхъ видоизмненіяхъ, сялись изъ этого несчастнаго процесса щедрой рукой. И даже т, которые слдили за ходомъ этого дла отъ самыхъ отдаленнйшихъ его предловъ, незамтнымъ образомъ принуждены были допустить такое убжденіе, что все дурное должно имть свое дурное направленіе, они готовы были допустить, что если бы міръ принялъ неправильный обратный ходъ, если бы природа измнила своему назначенію, своимъ законамъ, то это потому, что ей никогда не предназначалось слдовать по прямому назначенію, по опредленнымъ законамъ.
Итакъ, среди глубокой грязи и въ центр непроницаемаго тумана, великій канцлеръ засдаетъ въ Верховномъ Суд.
— Мистеръ Тангль!— сказалъ великій канцлеръ, начиная обнаруживать нкоторое безпокойство подъ вліяніемъ краснорчиваго чтенія этого ученаго джентльмена.
— Что угодно милорду?— отвчаетъ мистеръ Тангль.
Тяжба Джорндись и Джорндисъ знакома мистеру Танглю боле всхъ другихъ членовъ собраніи. Чрезъ эту тяжбу онъ сдлался извстнымъ. Полагали, что со времени его выхода изъ пансіона онъ ничего не читалъ кром тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ.
— Приблизились ли вы къ концу вашего объясненія?
— Милордъ, нтъ еще… различныя обстоятельства… считаю долгомъ представить на усмотрніе милорда.— Вотъ отвтъ, который, такъ сказать, выскользаетъ изъ устъ мистера Тангля.
— Мн кажется, я долженъ выслушать еще нкоторыхъ членовъ засданія, замчаетъ канцлеръ, съ легкой улыбкой.
Восемнадцать ученыхъ друзей мистера Тангля, изъ которыхъ каждый вооруженъ краткой докладной запиской въ тысячу восемьсотъ листовъ, вскакиваютъ съ мста, какъ восемнадцать фортепьянныхъ клавишей, длаютъ восемнадцать поклоновъ и опускаются на восемнадцать мрачныхъ своихъ мстъ.
— Мы приступимъ къ разсмотрнію дла черезъ дв недли въ среду,— замчаетъ канцлеръ.
И дйствительно, къ чему торопиться? Дло, о которомъ идетъ рчь, трактуетъ еще объ однихъ только судебныхъ проторяхъ и убыткахъ. Это только одинъ бутонъ на огромномъ дерев, взятого изъ цлаго лса процесса, и само собою разумется, когда нибудь ршится и весь процессъ.
Великій канцлеръ встаетъ, адвокаты также встаютъ. Предъ собраніе вводится обвиняемый чрезвычайно поспшно. Челобитчикъ изъ Шропшэйра восклицаетъ: ‘Милордъ!’ Булавоносцы и другіе блюстители порядка съ негодованіемъ провозглашаютъ: ‘Молчаніе!’, и бросаютъ на шропшэйрскаго челобитчика суровый взглядъ.
— Что касается,— продолжаетъ канцлеръ, все еще не отрываясь отъ дла Джорндисъ и Джорндисъ:— что касается двочки…
— Беру смлость замтить милорду,— возражаетъ мистеръ Тангль, прерывая канцлера:— вроятно, вамъ угодно было сказать, что касается мальчика…
— Что касается,— продолжаетъ канцлеръ, стараясь придать своимъ словамъ особенную ясность:— что касается двочки и мальчика, этихъ двухъ молодыхъ людей… (Мистеръ Тангль былъ пораженъ)… которымъ я приказалъ явиться сегодня, и которые находятся теперь въ моемъ кабинет,— я увижу ихъ и доставлю себ удовольствіе немедленнымъ распоряженіемъ о дозволеніи имъ жить вмст съ своимъ дядей.
Мистеръ Тангль снова приподнялся.
— Осмливаюсь доложить милорду, ихъ дядя умеръ.
Канцлеръ сквозь двойные очки устремляетъ взоры на разложенныя передъ нимъ бумаги.
— …о дозволеніи имъ жить вмст съ своимъ ддомъ,— говоритъ онъ.
— Прошу извиненія милорда… ихъ ддъ сдлался жертвой безумнаго поступка — разбилъ себ голову.
Въ эту минуту, въ заднихъ предлахъ тумана, поднимается маленькій адвокатъ и съ полной самоувренностью, густымъ басомъ говоритъ:
— Не угодно ли милорду выслушать меня? Я прибылъ сюда за джентльмена, о которомъ идетъ рчь. Онъ приходится мн кузеномъ, въ отдаленномъ колн. Въ настоящую минуту я не приготовилъ доказательства, въ какомъ именно колн приходится онъ кузеномъ, но знаю, что онъ кузенъ.
Предоставивъ этому обращенію (произнесенному какъ замогильное посланіе) прозвучать въ стропилахъ потолка, маленькій адвокатъ опускается на мсто, и туманъ уже не знаетъ его больше. Вс ищутъ его — никто не видитъ его.
— Я поговорю съ обоими молодыми людьми,— снова замчаетъ канцлеръ:— и доставлю себ удовольствіе, дозволивъ имъ жить вмст съ своимъ кузеномъ. Я напомню объ этомъ обстоятельств завтра утромъ во время засданія.
Уже канцлеръ намревался откланяться, когда вниманіе его обращено было на подсудимаго. Однако, изъ объясненій подсудимаго только и можно было сдлать заключеніе, что его слдуетъ обратно отправить въ тюрьму, что и сдлано было безъ дальнйшаго отлагательства. Шропшэйрскій челобитчикъ ршился еще разъ произнести убдительное: ‘Милордъ!’, но канцлеръ, предвидвшій это обстоятельство, исчезъ весьма проворно. Вслдъ за нимъ и также проворно исчезли и прочіе члены. Баттарея синихъ мшковъ начиняется тяжелымъ грузомъ дловыхъ бумагъ и уносится писцами, маленькая полоумная старушка удалилась съ своими документами, опустлый судъ запирается тяжелыми замками. О, если бы вся несправедливость, совершенная въ суд, и вс бдствія, причиненныя этимъ судилищемъ, замкнулись тмъ же замкомъ и потомъ бы сожжены были на огромномъ погребальномъ костр, быть можетъ, это было бы величайшимъ благомъ для другихъ лицъ, но не для лицъ, участвовавшихъ, въ тяжебномъ дл Джорндисъ и Джорндисъ.

II. Модный міръ.

Въ этотъ же самый грязный и сумрачный вечеръ намъ нужно мелькомъ заглянуть въ модный міръ. Этотъ міръ иметъ такое близкое сходство съ Верховнымъ Судомъ, что мы такъ же легко можемъ перенестись съ одной сцены на другую, какъ летаютъ вороны. Какъ модный міръ, такъ и Верховный Судъ — вещи, освященныя временемъ и привычками, это все равно, что сказочные, погруженные въ непробудный сонъ Рипь-фанъ-Винкльсы, которые во время страшной грозы играли въ какія-то странныя игры,— все равно, что двнадцать спящихъ двъ, которыя рано или поздно, то пробудятся при появленіи рыцаря, и тогда вс вертелы на кухн въ одинъ моментъ придутъ въ быстрое движеніе!
Этотъ міръ не великъ. Относительно къ міру, въ которомъ мы обитаемъ и который иметъ также свои границы (въ чемъ нетрудно убдиться: стоитъ только сдлать маленькій туръ и достигнуть крайняго его предла),— въ отношеніи къ нашему міру модный мірь представляетъ собою крошечное пятнышко. Въ немъ есть много хорошаго, въ немъ есть много добрыхъ, справедливыхъ и честныхъ людей, онъ иметъ свое предназначенное мсто. Зло, которое заключается въ немъ, состоитъ въ томъ, что этотъ міръ чрезмрно украшаетъ себя драгоцнными тканями и драгоцнными каменьями,— въ томъ, что онъ не можетъ слышать стремленія большихъ міровъ, не можетъ видть, какъ эти міры обращаются вокругъ солнца. Этотъ міръ остается въ какомъ-то безчувственномъ, мертвенномъ состояніи, за недостаткомъ воздуха, его производительная сила бываетъ иногда зловредна.
Миледи Дэдлокъ возвратилась въ свой столичный домъ на нсколько дней до отъзда въ Парижъ, гд ея превосходительство намревается пробыть нсколько недль, а оттуда дальнйшія ея слдованія неизвстны. Такъ по крайней мр сообщаютъ намъ фешенебельныя газеты, которымъ извстно все фешенебельное, и сообщаютъ въ отраду жителямъ Парижа. Говорить объ этомъ иначе, было бы не фешенебельно. Миледи Дэдлокъ находилась, (какъ она въ дружеской бесд выражается) въ своей линкольншэйрской ‘резиденціи’. Въ Линкольншэйр сдлалось наводненіе. Сводъ каменнаго моста въ парк сначала подмыло, а потомъ и совершенно размыло. Близлежащія низменныя поля, на полмилю въ ширину, покрылись водой. Печальныя деревья представляли въ этихъ огромныхъ лужахъ маленькіе островки, и гладкая поверхность воды въ теченіе цлаго дня испещрялась крупными каплями дождя. ‘Резиденція’ миледи Дэдлокъ казалась чрезвычайно скучною. Погода, въ продолженіе многихъ дней и ночей, была такая дождливая, что деревья, повидимому, промокли насквозь, легкіе удары и надсчки топора лсничаго, подчищавшаго аллеи въ парк, не производятъ рзкаго звука и срубленные сучья не трещатъ при ихъ паденіи. Мокрые олени покидаютъ топкія болота, служившія имъ пастбищемъ. Звукъ винтовочнаго выстрла теряетъ въ влажномъ воздух свою пронзительность, и дымъ, въ вид маленькаго облачка, медленно стелется по зеленой, покрытой кустарникомъ отлогости, составляющей отдаленный планъ въ картин падающаго дождя. Видъ изъ оконъ собственной комнаты миледи Дэдлокъ не представляетъ никакого разнообразія: онъ по очереди то измняется въ картину свинцоватаго цвта, то въ картину, нарисованную китайской тушью. Вазы, поставленныя на каменной террас, въ теченіе цлаго дня собираютъ дождь, тяжелыя капли котораго надаютъ и въ безмолвіи ночи однообразно отдаются на широкой, каменной площадк, называемой съ давнишнихъ временъ ‘Площадкой замогильнаго призрака’. Небольшая церковь въ парк въ воскресные дни кажется мрачною, покрытою темными, отсырлыми пятнами, изъ дубовой каедры выступаютъ капли холоднаго пота,— и вообще по всей церкви распространяется удушливой, непріятный запахъ, какъ будто выходящій изъ могилъ покойныхъ Дэдлоковъ. Миледи Дэдлокъ (мимоходомъ сказать, бездтная), взглянувъ, при начал сумерекъ, изъ окна своего будуара на домикъ привратника, въ конц длинной аллеи, видитъ, какъ свтлый огонекъ играетъ въ ршетчатыхъ окнахъ этого домика, какъ срый дымъ вылетаетъ изъ трубы его, видитъ ребенка, который, впереди какой-то женщины, бжитъ подъ дождемъ на встрчу мужчины, подходящаго къ воротамъ парка,— видитъ это все и приходитъ въ самое непріятное расположеніе дула. Миледи Дэдлокъ говоритъ, что ей ‘скучно до смерти’.
Вслдствіе этой-то скуки, миледи Дэдлокъ покинула свою линкольншэйрскую резиденцію, оставивъ ее въ полное распоряженіе дождя, грачей, кроликовъ, оленей, куропатокъ и фазановъ. Въ то время, какъ управительница домомъ проходила по его стариннымъ комнатамъ и запирала ставни, казалось, что портреты Дэдлоковъ, изъ которыхъ одни навсегда оставили этотъ міръ, а другіе только на время покинули свое помстье,— прятались въ отсырвшія стны, выражая на лицахъ своихъ упадокъ духа. Когда же Дэдлоки снова возвратятся въ Линкольншэйръ?— фешенебельная газета, этотъ зловщій демонъ, которому извстно все настоящее и прошлое, кром одного только будущаго, не можетъ сказать утвердительно.
Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ все еще только баронетъ, но такой могущественный баронетъ, какихъ не отъищется во всей Британіи. Древность его фамиліи можетъ равняться только съ древностію горъ, окружающихъ его помстья, и безпредльно респектабельне ихъ. Онъ держится такого мннія, что міръ могъ бы существовать и безъ горъ, но совершенно бы погибъ безъ Дэдлоковъ. Онъ готовъ допустить, что природа — весьма хорошее произведеніе (немного простовато, это правда, если не обнесено ршеткой), но произведеніе, котораго совершенство вполн зависитъ отъ знаменитыхъ фамилій. Это — джентльменъ самыхъ строгихъ правилъ,— джентльменъ, чуждый всему мелочному и низкому и готовый скоре перенесть смерть, какую бы вамъ ни вздумалось назначить, но не подать малйшаго повода къ упреку касательно его честности и прямодушія. Короче сказать, это — почтенный, твердый въ своихъ правилахъ, честный, справедливый, великодушный человкъ, но вмст съ тмъ человкъ, до высшей степени одаренный предразсудками и лишенный способности судить о предметахъ основательно.
Сэръ Лэйстеръ ни больше, ни меньше, какъ двадцатью годами старше миледи. Къ нему уже не придетъ вторично шестьдесятъ-пятый, ни шестьдесятъ-шестой, ни даже шестьдесятъ-седьмой годъ. Отъ времени до времени къ нему являются припадки подагры. Походка его немного принужденна. Блокурые волосы, съ замтной сдиной, сдые бакенбарды, тонкая сорочка съ пышными манжетами, безукоризненной близны жилетъ и синій фракъ, постоянно застегнутый золотыми пуговицами, придаютъ его наружности весьма почтенный видъ. Въ отношеніи къ миледи, при какомъ бы то ни было случа, онъ соблюдаетъ крайнюю церемонность, выказываетъ величіе своей особы, соблюдаетъ особенную вжливость и личнымъ достоинствамъ миледи оказываетъ безпредльное уваженіе. Его рыцарское вниманіе къ миледи, нисколько не измнившееся съ тхъ поръ, какъ онъ старался ей понравиться, составляетъ въ немъ единственную и притомъ легкую черту романтичнаго настроенія души.
И въ самомъ дл, сэръ Лэйстеръ женился на миледи по любви. Въ фешенебельномъ мір и теперь еще носится слухъ, что она происходила изъ неизвстной фамиліи, впрочемъ, кругъ фамиліи сэра Лэйстера былъ такъ обширенъ, что къ распространенію его онъ не предвидлъ особенной необходимости. Миледи одарена была красотой, гордостью, честолюбіемъ, необузданной ршимостью и здравымъ разсудкомъ въ такой степени, что этими качествами можно бы было одлить цлый легіонъ прекрасныхъ леди. При помощи этихъ качествъ, а также богатства и положенія въ обществ, миледи очень скоро взлетла наверхъ,— такъ что въ теченіе весьма немногихъ лтъ миледи Дэдлокъ очутилась въ центр фешенебельнаго міра и на самой вершин фешенебельнаго древа.
Каждому извстенъ историческій фактъ, какъ горько плакалъ Александръ Македонскій, когда убдился, что для его побдъ не было другихъ міровъ, по крайней мр каждый хоть немного, но долженъ быть знакомъ съ этимъ замчательнымъ фактомъ, потому что о немъ упоминалось чрезвычайно часто. Миледи Дэдлокъ, завоевавъ свой міръ, впала въ такое расположеніе духа, которое не согрвало, но, врне, можно сказать, оледеняло все ее окружавшее, какое-то истощенное спокойствіе, изнуренное смиреніе, утомленное равнодушіе, не возмущаемыя ни участіемъ въ длахъ свта, ни удовольствіемъ, составляютъ трофеи ея побды. Она можетъ назваться благовоспитанною, въ строгомъ смысл этого слова. Если-бь на завтра ей пришлось взнестись за облака, то, право, она улетла бы туда, не ощутивъ въ душ ни малйшаго восторга.
Миледи Дэдлокъ до сей поры не утратила своей красоты, и если эта красота перешла уже предлы пышной зрлости, зато не достигла еще степени увяданія. Лицо у нея прекрасное,— лицо, которое въ лучшую пору жизни можно было бы назвать скоре хорошенькимъ, нежели прекраснымъ, но, вмст съ выраженіемъ своего фешенебельнаго величія, оно усвоило въ нкоторой степени классичность. Ея станъ изященъ во всхъ отношеніяхъ, а высокій ростъ придастъ еще большій эффектъ — не потому, чтобы она была дйствительно высока, но потому, что она ‘какъ нельзя правильне сложена во всхъ своихъ статьяхъ’, какъ неоднократно и клятвенно утверждалъ достопочтеннйшій Бобъ Стэблзъ, большой знатокъ и любитель лошадей. Этотъ же самый авторитетъ замчаетъ, что она сформировалась вполн, и присовокупляетъ, въ особенности въ похвалу волосъ миледи, что по масти она изъ цлаго завода, по всей справедливости, можетъ называться отличнйшею.
Увнчанная такими совершенствами, миледи Дэдлокъ оставила загородную резиденцію, благополучно прибыла (преслдуемая фешенебельной газетой по горячимъ слдамъ) въ Лондонъ, съ тмъ, чтобъ провести въ столичномъ своемъ дом нсколько дней до отъзда въ Парижъ, гд миледи намрена пробыть нсколько недль, и затмъ дальнйшее ея слдованіе покрыто мракомъ неизвстности. Въ этотъ же самый грязный и мрачный вечеръ, о которомъ мы упомянули, въ столичный домъ миледи Дэдлокъ является старомодный, старолтній джентльменъ, присяжный стряпчій и въ добавокъ прокуроръ Верховнаго Суда,— джентльменъ, имющй честь дйствовать въ качеств совтника фамиліи Дэдлоковъ и въ контор котораго хранится множество желзныхъ сундуковъ, украшенныхъ снаружи этимъ именемъ, какъ будто ныншній баронетъ представлялъ собою очарованную монету фокусника, по прихоти котораго она невидимо переносилась по всему собранію этихъ сундуковъ. Съ помощію дворецкаго — настоящаго Меркурія въ пудр — старый джентльменъ проведенъ былъ по отлогимъ лстницамъ, черезъ огромный залъ, вдоль длинныхъ коридоровъ, мимо множества комнатъ, которыя въ теченіе лтняго сезона бываютъ ослпительно-блестящи, а во все остальное время года невыразимо скучны, которыя покажутся волшебнымъ краемъ для кратковременнаго посщенія, но настоящей пустыней — для постояннаго въ нихъ пребыванія, этотъ джентльменъ, говорю я, проведенъ, былъ Меркуріемъ въ верхніе аппартаменты и, наконецъ, представленъ предъ лицо миледи Дэдлокъ.
На взглядъ старый джентльменъ кажется весьма обыкновеннымъ, но, занимаясь составленіемъ аристократическихъ брачныхъ договоровъ и аристократическихъ духовныхъ завщаній, онъ пріобрлъ извстность и прослылъ богачомъ. Онъ окруженъ таинственнымъ кругомъ фамильныхъ секретовъ и считается врнымъ и безмолвнымъ хранителемъ врученныхъ ему тайнъ. Много есть великолпныхъ мавзолеевъ, которые въ теченіе столтій пускаютъ корни въ уединенныя прогалины парковъ, между высящимися деревьями и кустами папоротника, и въ которыхъ, быть можетъ, схоронено гораздо мене тайнъ въ сравненіи съ тмъ, что обращается въ народ, или съ тмъ, что заперто въ груди мистера Толкинхорна. Это человкъ, какъ говорится, старой школы — выраженіе, обыкновенію означающее, всякую школу, которая, повидимому, никогда не была молодою. Онъ носитъ коротенькіе панталоны, поднизанный на колняхъ лентами, носитъ подвязки и чулки. Одна особенность его черной одежды и его черныхъ чулокъ — будь они шелковые или шерстяные — состоитъ въ томъ, что ни та, ни другіе не имютъ лоску. Безмолвный, скрытный, мрачный,— и одежда его вполн соотвтствуетъ ему. Онъ никогда не вступаетъ въ разговоръ, если предметъ разговора не касается его профессіи и если въ разговор не требуютъ его совтовъ. Его нердко можно найти, молчаливаго, но совершенно какъ въ своемъ собственномъ дом, за банкетами знаменитыхъ загородныхъ домовъ и вблизи дверей аристократическихъ гостиныхъ, относительно которыхъ фешенебельная газета всегда бываетъ особенно краснорчива. Здсь каждый знаетъ его, здсь половина англійскихъ перовъ останавливается передъ нимъ, чтобы сказать: ‘какъ вы поживаете, мистеръ Толкинхорнъ?’ Мистеръ Толкинхорнъ принимаетъ эти привты съ серьезнымъ, важнымъ видомъ и погребаетъ ихъ въ груди своей, вмст съ другими завтными тайнами.
Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ находится въ одной комнат съ миледи и, судя по словамъ его, очень счастливъ видть мистера Толкинхорна. Въ наружности, взглядахъ и пріемахъ мистера. Толкинхорна есть что-то особенное, освященное давностію, всегда пріятное для сэра Лэйстера,— и сэръ Лэйстеръ принимаетъ это за выраженіе покорности къ своей особ, за дань въ своемъ род. Сэру Лэнстеру нравится одежда мистера Толкинхорна, и въ этомъ также онъ видитъ что-то врод дани своему высокому достоинству. И дйствительно, одежда мистера Толкинхорна въ высшей степени заслуживаетъ уваженія: она напоминаетъ собой вообще что-то ливрейное. Она выражаетъ метръ-д’отеля семейныхъ тайнъ и вмст съ тмъ дворецкаго при погреб Дэдлоковъ.
Думалъ ли хоть сколько нибудь объ этомъ самъ мистеръ Толкинхорнъ? Быть можетъ, да,— быть можетъ, нтъ. Впрочемъ, это замчательное обстоятельство нетрудно объяснить всмъ тмъ, что только иметъ связь съ миледи Дэдлокъ, какъ съ первйшей женщиной изъ своего класса, какъ съ единственной предводительницей и представительницей своего маленькаго міра. Она считаетъ себя за существо неисповдимое, совершенно выступившее изъ сферы обыкновенныхъ смертныхъ: такою по крайней мр она видитъ себя въ зеркал,— и, дйствительно, въ зеркал она кажется именно такою. Но, несмотря на то, каждая тусклая маленькая звздочка, которая обращается вокругъ нея, начиная отъ горничной и до режиссера Итальянской Оперы, знаетъ вс еи слабости, вс предразсудки, вс недостатки, вс прихоти и всю надменность: каждый окружающій ее, сдлаетъ такое врное опредленіе, сниметъ такую аккуратную мрку съ ея моральной натуры, какую снимаетъ портниха съ ея физическихъ размровъ, каждый изъ нихъ знаетъ, что отъ этой врности и аккуратности зависитъ едва ли не самый важный источникъ ихъ существованія. Понадобятся ли ввести новую моду въ одежд, особый костюмъ, потребуется ли дать ходъ новой пвиц, новой танцовщиц, новой форм брилліантовъ, новому гиганту или карлику, нужно ли будетъ открыть подписку на сооруженіе новаго храма или вообще сдлать что-нибудь новое,— и, право, найдется премножество услужливыхъ людей изъ дюжины различныхъ сословій и профессій, которыхъ миледи Дэдлокъ считаетъ ни боле, ни мене, какъ за своихъ рабовъ, но которые вполн изучили ее и, если угодно, научатъ васъ, какимъ образомъ должно поступить съ милэди, какъ будто она для нихъ все равно, что маленькій ребенокъ,— которые въ теченіе всей своей жизни ничего больше не длаютъ, какъ только нянчатъ ее, которые, показывая видъ, будто смиренно и со всею покорностію слдуютъ за ней, водятъ за собой ее и всю ея свиту,— которые, поймавъ на крючокъ одного, на тотъ же крючекъ ловятъ всхъ и вытаскиваютъ ихъ, какъ Лемуель Гулливеръ вытащилъ вооруженный флотъ лилипутовъ.
…Если вы хотите, сэръ, обратиться къ нашимъ, говорятъ ювелиры Глэйзъ и Спаркль, подразумвая подъ словомъ наши — миледи Дэдлокъ и другихъ: — то не забудьте, что вамъ придется имть дло не съ обыкновенной публикой: вы должны прежде всего отъискать у нашихъ слабую сторону,— а слабая сторона ихъ находится вотъ тамъ-то’.— ‘Чтобы пустить въ ходъ этотъ товаръ, джентльмены, говорятъ магазинщики Шинъ и Глось своимъ друзьямъ-фабрикатамъ: — вы должны пожаловать къ намъ, потому что мы знаемъ, откуда можно взять людей фешенебельныхъ, и съумемъ сдлать вашъ товаръ фешенебельнымъ’.— ‘Если вы хотите, сэръ, чтобы эстампъ лежалъ на. столахъ высокихъ людей, съ которыми я нахожусь въ хорошихъ отношеніяхъ, говоритъ книгопродавецъ мистеръ Сладдери:— или если вы хотите, сэръ, помстить этого карлика или этого великана въ домахъ моихъ высокихъ знакомыхъ, если вы хотите пріобрсти для этого увеселенія покровительство моихъ высокихъ знакомыхъ, то, сдлайте одолженіе, сэръ, предоставьте это мн, потому что я привыкъ уже изучать колонновожатыхъ моихъ высокихъ знакомыхъ, и, смю сказать вамъ, безъ всякаго тщеславія, что могу повернуть ихъ вотъ такъ… ‘вокругъ пальца’: и дйствительно, мистеръ Сладдери, какъ честный и прямой человкъ, говорилъ это безъ всякихъ преувеличеній.
Изъ этого модно заключить, что хотя мистеръ Толкинхорнъ и показывалъ видъ, будто не знаетъ, что происходило въ настоящее время въ душ Дэдлока, но весьма вроятно, что онъ зналъ.
— Что скажете, мистеръ Толкинхорнъ? Врно, дло миледи снова представлялось канцлеру?— спросилъ сэръ Лэйстеръ, протягивая руку адвокату.
— Да, милордъ, представлялось, и не дале, какъ сегодня,— отвчалъ мистеръ Толкинхорнъ, длая одинъ изъ своихъ скромныхъ поклоновъ миледи, которая сидитъ на соф передъ каминомъ, прикрывая лицо свое веромъ.
— Безполезно было бы спрашивать,— говоритъ миледи, съ тмъ сухимъ, скучнымъ выраженіемъ въ лиц, которое она вывезла съ собой изъ загородной резиденціи,— безполезно было бы спрашивать, сдлано по этому длу что нибудь или нтъ.
— Да, миледи, сегодня ровно ничего не сдлано,— отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— И никогда не будетъ сдлано,— замчаетъ миледи.
Сэръ Лэйстеръ не представляетъ ни малйшаго возраженія противъ нескончаемаго процесса, производимаго въ Верховномъ Суд, это быль медленный, сопряженный съ огромными издержками, британскій, конституціонный процессъ. Само собою разумется, что сэръ Лэйстеръ не принималъ живого участія въ тяжебномъ дл, — а роль, которую миледи разыгрывала въ этомъ дл, составляла единственную собственность, принесенную ею въ приданое милорду. Сэръ Лэйстеръ имлъ неясное убжденіе, что для его имени, для имени Дэдлоковъ быть замшаннымъ въ какомъ нибудь тяжебномъ дл и не находиться во глав того дла было бы самымъ забавнымъ обстоятельствомъ. Впрочемъ, онъ питаетъ къ Верховному Суду совершенное уваженіе, несмотря даже на то, что по временамъ замчались въ немъ медленность въ оказаніи правосудія и пустая, незаслуживающпи вниманія путаница, онъ уважалъ его какъ особенное нчто, которое, вмст съ разнообразнымъ множествомъ другихъ нчто, изобртено человческой мудростью для прочнаго благоустройства въ мір всего вообще. И во всякомъ случа сэръ Лэйстеръ былъ твердо убжденъ, что подтверждать выраженіемъ своего лица какія бы то ни было неудовольствія относительно суда было бы то же самое, что поощрять какое бы то ни было лицо изъ низшаго сословія къ возвышенію его на какомъ бы то ни было поприщ.
— Сегодня, миледи, ничего не было сдлано,— говорить мистеръ Толкинхорнъ:— но такъ какъ къ вашему длу присоединились новыя показанія, такъ какъ эти показанія довольно кратки, такъ какъ я держусь многотруднаго правила передавать моимъ кліентамъ, съ ихъ позволенія, вс новости, какія будутъ открываться при дальнйшемъ производств дла (мистеръ Толкинхорнъ, какъ видно, человкъ весьма осторожный: онъ не принимаетъ на себя отвтственности боле того чего требуетъ необходимость), и, наконецъ, такъ какъ я вижу, что вы отправляетесь въ Парижъ, поэтому я и принесъ въ карман сегодняшнія показанія.
(Мимоходомъ сказать, сэръ Лэйстеръ также отъзжалъ въ Парижъ, но фешенебельныя газеты восхищались отъздомъ одной только миледи).
Мистеръ Толкинхорнъ вынимаетъ изъ кармана бумаги, проситъ позволенія положить ихъ на столъ на томъ мст, подл котораго покоился локоть миледи, надваетъ очки и, при свт отненной лампы, начинаетъ читать:
‘— Засданіе Верховнаго Суда. По тяжебному длу между Джономъ Джорндисомъ…’
На этомъ слов миледи прерываетъ чтеніе мистера Толкинхорна и просить избавить ее по возможности отъ всхъ ужасовъ приказныхъ формальностей.
Мистеръ Толкинхорнъ бросаетъ взглядъ черезъ очки и начинавъ чтеніе нсколькими строками ниже, миледи безпечно и съ видомъ пренебреженія напрягаетъ свое вниманіе. Сэръ Лэйстеръ, въ огромномъ кресл, посматриваетъ на каминный огонь и, по видимому съ величайшимъ удовольствіемъ, вслушивается въ присяжныя выраженія, повторенія и многоглаголанія, составляющія въ своемъ род національный оплотъ. Каминный огонь, на томъ мст, гд сидетъ миледи, разливаетъ теплоту чрезмрно сильно, веръ прекрасенъ на видъ, но не слишкомъ полезенъ,— драгоцненъ по своей работ, хотя и очень малъ. Миледи, перемнивъ свое мсто останавливаетъ взоръ на дловыхъ бумагахъ, наклоняется, чтобь взглянуть на нихъ поближе, смотритъ на нихъ еще ближе и, подъ вліяніемъ какой-то непонятной побудительной причины, длаетъ неожиданный вопросъ,
— Кто писалъ эти бумаги?
Мистеръ Толкинхорнъ, изумленный одушевленіемъ миледи и необыкновеннымъ тономъ ея голоса, внезапно прерываетъ чтеніе.
— Неужели это и есть тотъ почеркъ, который у васъ называется канцелярскимъ?— спрашиваетъ миледи, пристально и съ прежней безпечностью взглянувъ въ лицо адвоката и играя веромъ.
— Нтъ, миледи: было бы несправедливо съ моей стороны подтвердить вашъ вопросъ,— отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, разсматривая почеркъ.— Вроятно, сколько я могу судить, что канцелярскій почеркъ этого письма образовался уже посл основательнаго изученіи калиграфіи. Но позвольте узнать, миледи, къ чему этотъ вопросъ?
— Ни для чего больше, какъ для разнообразія въ этой невыносимой скук. Продолжайте, пожалуйста!
И мистеръ Толкинхорнъ снова приступаетъ къ чтенію. Жаръ отъ каминнаго огни становится сильне, миледи закрываетъ веронъ лицо. Сэръ Лэйстеръ дремлетъ. Но вдругъ онъ вскакиваетъ съ мста и торопливо восклицаетъ:
— Э, что вы говорите?
— Я говорю,— отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, въ свою очеродъ, вставая съ мста:— я боюсь, что леди Дэдлокъ нездорова.
— Со мной только обморокъ, едва внятнымъ голосомъ произноситъ миледи Дэдлокъ,— губы ея поблли:— со мной необыкновенная слабость, очень похожая на слабость предсмертную. Не говорите со мной. Позвоните въ колокольчикъ и снесите меня въ мою комнату.
Мистеръ Толкинхорнъ удаляется въ сосднюю комнату, звонитъ въ колокольчикъ, шарканье ногъ и топотъ шаговъ долетаютъ до него, и наконецъ водворяется безмолвіе. Спустя нсколько минутъ дворецкій приглашаетъ мистера Толкинхорна пожаловать въ прежнюю комнату.
— Миледи теперь лучше,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ, предлагая адвокату садиться и продолжать чтеніе для него одного.— Я очень испугался. До этой минуты я не зналъ, чтобы съ миледи длались обмороки. Впрочемъ, удивляться тутъ не чему: погода такая несносная, и притомъ же миледи, дйствительно, соскучилась до смерти въ нашемъ помстьи.

III. Успхъ.

Мн извстно, что я не большой руки умница, и потому не удивительно, что приступить къ началу писанія этихъ страницъ мн стоило большого труда. Я всегда знала это. Помню, когда была еще очень маленькой двочкой, какъ часто, оставаясь наедин съ моей куклой, я обращалась къ ней съ слдующими словами: ‘Послушай, миленькая моя Долли, моя ненаглядная куколка! Вдь ты знаешь, я не умна,— ты знаешь это очень хорошо и потому должна быть терплива со мной!’ И посл этихъ словъ моя миленькая Долли обыкновенно помщалась въ огромное кресло и, прислонясь къ спинк этого кресла, съ своимъ прекраснымъ личикомъ и розовыми губками, устремляла на меня взоры… впрочемъ, не столько на меня, я думаю, сколько вообще на ничто, между тмъ, какъ я дятельно занималась рукодльемъ и сообщала ей вс тайны души моей,— вс до одной.
Неоцненная моя старая куколка! Я была такое робкое маленькое созданіе, что кром нея ни передъ кмъ другимъ не ршалась раскрыть свои губы, не смла открыть свое сердце. Я едва не плачу при одномъ воспоминаніи, какимъ утнгеніемъ, какой отрадой служила для меня эта куколка, когда, возвратясь изъ школы, я убгала наверхъ въ свою комнату и восклицала: ‘о, дорогая моя, врная, преданная мн Долли! я знаю, что ты ждешь меня!’ И вслдъ за тмъ я опускалась на полъ, облокачивалась на ручку кресла, въ которомъ сидла моя Долли, и разсказывала ей все, что замтила съ минуты нашей разлуки. Я одарена была, въ нкоторой степени, наблюдательнымъ взглядомъ, не слишкомъ быстрымъ, о нтъ! я молча замчала всс, что происходило передъ моими глазами, и стиралась усвоить это все, понять его лучше. И понятія мои ни подъ какимъ видомъ не были быстрыя. Когда я люблю кого нибудь, и люблю очень нжно, только тогда, кажется, и проясняются и свтлютъ мои понятія. Но и въ этомъ предположеніи скрывается, быть можетъ, одно только мое тщеславіе.
Основываясь на моихъ самыхъ раннихъ дтскихъ воспоминаніяхъ, я, какъ какая нибудь принцесса въ волшебныхъ сказкахъ,— только принцесса не очарованная,— получила первоначальное воспитаніе отъ крестной моей матери. По крайней мр я не иначе звала мою благодтельницу, какъ только подъ этимъ названіемъ. Это была предобрая, добрая женщина! Она ходила въ церковь три раза въ каждый воскресный день, ходила на утреннія молитвы по средамъ и пятницамъ и не пропускала ни одной назидательной проповди, въ какомъ бы то ни было мст. Она была очень хороша собой, и еслибъ только улыбнулась когда нибудь, то, право была бы похожа на ангела (по крайней мр, я всегда была такого мннія), но, къ сожалнію, моя крестная маменька никогда не улыбалась. Она постоянно носила на лиц своемъ угрюмый, грозный видъ. Въ душ своей она была до такой степени добра, какъ казалось мн, что злоба, и порочность другихъ людей заставляли ее хмуриться въ теченіе всей своей жизни. Я замчала въ себ такое различіе отъ моей крестной маменьки, даже при всемъ различіи, какое только можно допустить для ребенка и женщины, я чувствовала себя такою жалкою, такою ничтожною, такою отчужденною, что никогда не могла быть откровенна съ ней… мало того: никогда не могла любить ее такъ, какъ бы хотлось мн. Одна мысль объ ея прекрасныхъ качествахъ и моей недостойности сравнительно съ нею всегда пробуждала въ душ моей самыя горькія, печальныя чувства, и при этомъ случа какъ пламенно желала бы я имть лучшее сердце, и часто, очень часто разсуждала объ этомъ съ моей неоцненной Долли! Но, несмотря на то, я никогда не любила моей крестной маменьки такъ, какъ мн слдовало любить ее, и такъ, какъ я, судя по чувствамъ моимъ, должна бы полюбить ее, еслибъ даже была и лучшей двочкой.
Все это, смю сказать, какъ-то особенно располагало меня къ той робости и отчужденію, которыхъ не было во мн отъ природы, и прилпляло меня къ моей Долли, какъ къ единственной подруг, передъ которой свободно могла я открывать свои чувства. Вроятно, этому чрезвычайно много способствовало одно обстоятельство, случившееся съ то время, когда я была еще очень маленькимъ созданіемъ.
Я никогда и ничего не слышала о моей матери,— ничего не слышала и объ отц. Впрочемъ, душевное влеченіе къ моей матери было во мн гораздо сильне, чмъ къ отцу. Сколько припоминаю теперь, я никогда не носила траурнаго платьица, мн никогда не показывали могилы моей матери, не говорили даже, гд была эта, могила. Меня ни за кого больше изъ родныхъ не учили молиться, какъ за одну только крестную маменьку. Не разъ обращалась я за разршеніемъ моихъ недоумній къ мистриссъ Рахель, нашей единственной въ дом служанк (другой очень доброй женщин, но чрезвычайно строгой во мн), но каждый разъ, какъ я, ложась въ постель, заводила рчь объ этомъ предмет, мистриссъ Рахель брала мою свчку и, сказавъ мн, холоднымъ тономъ, ‘Спокойной ночи, Эсирь!’, уходила изъ комнаты и оставляла меня моимъ размышленіямъ.
Хотя въ ближайшей школ, гд я училась въ качеств вольноприходящей, находилось всего только семь двочекъ, и хотя вс он называли меня маленькой Эсирью Соммерсонъ, но ни съ одной изъ нихъ я не была въ дружескихь отношеніяхъ. Конечно, вс он были старше меня я была моложе каждой изъ нихъ многими годами — но кром различія въ возраст я отличалась отъ нихъ и тмъ, что вс он были гораздо умне, меня и знали обо всемъ гораздо больше моего. Одна, изъ нихъ, на первой недл моего появленія въ школ — я очень свжо сохранила это въ памяти — пригласила, меня, къ безпредльной моей радости, къ себ въ домъ, на маленькій праздникъ. Но моя крестная маменька написала холодный отказъ на это приглашеніе и я осталась дома. Кром классовъ я никуда не отлучалась изъ дому,— никуда и никогда.
Былъ день моего рожденія. Для другихъ въ школ этотъ день былъ праздничнымъ днемъ, но для меня — никогда. Другія въ этотъ день, судя по разговорамъ монхь школьныхъ подругъ, веселились въ своемъ дом, но я — никогда. День моего рожденія быль для меня самымъ печальнымъ днемъ изъ цлаго года.
Я уже сказала, что, если только тщеславіе не вводятъ меня въ заблужденіе (а можетъ статься, что я очень тщеславна, вовсе не подозрвая того, да и дйствительно я не подозрваю), я уже сказала, что понятія мои оживлялись во мн вмст съ тмъ, какъ къ душ моей пробуждалось чувство любви. Я имла очень нжный характеръ и, быть можетъ, все еще чувствовала бы боль въ душ моей, еслибъ эта боль повторялась нсколько разъ съ той язвительностію, какую ощущала я въ памятный день моего рожденія.
Кончился обдъ, скатерть со стола была убрана. Крестная маменька и я сидли за столомъ, передъ каминомъ. Часовой маятникъ стучалъ, огонь въ камин трещалъ, другихъ звуковъ не было слышно въ комнат, даже въ цломъ дом,— ужъ я и сама не помню, съ какой давней поры. Случайно я отвела взоры мои отъ рукодлья и, робко взглянувъ въ лицо крестной маменьки, увидла, что она угрюмо смотрла на меня.
— Гораздо было бы лучше, малютка Эсирь,— сказала она,— еслибъ ты никогда не знала дня своего рожденія, лучше было бы, еслибъ ты совсмъ не родилась на блый свтъ.
Для меня довольно было этихъ словъ. Я залилась горькими слезами.
— Дорогая моя крестная маменька!— говорила я сквозь слезы:— скажите, мн, ради Бога, скажите мн, неужели моя маменька скончалась въ день моего рожденія?
— Нтъ,— возразила она:— но, дитя, никогда не спрашивай меня объ этомъ!
— Нтъ, ради Бога, скажите мн что нибудь о ней,— скажите мн теперь, моя добрая крестная маменька,— пожалуйста скажите! Скажите, что такое я сдлала ей? Какимъ образомъ лишилась ея? Почему я такъ отличаюсь отъ другихъ дтей, и почему я виновата въ томъ? О, скажите, мн! Нтъ, нтъ, не уходите отсюда, моя крестная маменька! Умоляю васъ, поговорите со мной!
Въ эту минуту испугъ взялъ верхъ надъ горестью, и я вцпившись въ платье крестной маменьки, упала передъ ней на колни. До этой минуты она безпрерывно повторяла: ‘пусти меня, пусти!’ но теперь стала какъ вкопанная.
Мрачное лицо крестной маменьки имло такую власть надо мной, что въ одинъ моментъ остановило порывъ мой. Поднявъ кверху дрожащія ручонки, чтобъ сжать ея руки, или со всею горячностью души умолять ея прощенія, при встрч съ ея взглядомъ я вдругъ опустила ихъ и прижала къ моему маленькому трепещущему сердцу. Она подняла меня, опустилась въ свое кресло, поставила меня передъ собой и какъ теперь вижу ея нахмуренныя брови и вытянутый ко мн указательный палецъ — протяжнымъ, тихимъ, наввающимъ на душу холодъ голосомъ сказала:
— Твоя мать, Эсирь, позоръ для тебя, а ты — позоръ для нея. Наступитъ время, и наступитъ даже очень скоро, когда ты лучше поймешь мои слова и такъ почувствуешь всю силу ихъ, какъ никто, кром женщины, не въ состояніи почувствовать. Я простила ее!— А между тмъ суровое выраженіе лица крестной маменьки нисколько не смягчалось.— Богъ съ ней! Я простила ей зло, которое она причинила мн. Я уже не говорю о немъ ничего, хотя это зло такъ велико, что теб никогда не понять его, никогда не пойметъ его кто нибудь другой, кром меня, страдалицы. Что касается до тебя, несчастный ребенокъ, осиротвшій и обреченный поруганію съ самого перваго дня рожденія, теб остается только ежедневно молиться, да не падутъ на главу твою чужія прегршенія! Забудь свою мать и дай возможность всмъ другимъ людямъ забыть ее! Теперь отправляйся въ свою комнату.
Когда я двинулась къ выходу изъ комнаты — до этого я стояла какъ ледяная статуя — крестная маменька остановила меня и прибавила:
— Покорность, самоотверженіе, прилежаніе и трудолюбіе — вотъ что составляетъ приготовленія къ жизни, которая началась съ наброшенной на нее мрачной тнью. Правда твоя, Эсирь, ты совсмъ не похожа на другихъ дтей, потому что не родилась, подобно имъ въ общей всему человчеству грховности. Ты поставлена совершенно въ сторон отъ прочихъ.
Я ушла наверхъ въ мою комнату, вскарабкалась на постель и приложила щечку Долли къ моей щек, облитой слезами, и потомъ, прижавъ эту одинокую подругу къ себ на грудь, я плакала до тхъ поръ, пока сонъ не сомкнулъ моихъ глазъ. Несмотря на всю неопредленность, неясность понятія о моей печали, я знаю, однако же, что я не служила отрадой для чьего бы то ни было сердца, и что ни для кого на свт я не была тмъ, чмъ Долли была для меня.
О, Боже мой! Какъ много времени проводили мы вмст посл того вечера, и какъ часто повторяла я кукл слова крестной маменьки, сказанныя въ день моего рожденія,— какъ часто довряла ей мое желаніе стараться, сколько позволятъ мои силы, исправить, загладить несчастіе, съ которымъ родилась и въ которомъ, при всей моей невинности, я чувствовала себя виновною,— какъ часто общала я вмст съ моимъ возрастомъ быть трудолюбивою, довольною своего судьбой, преданной къ ближнему, общала длать добро ближнимъ, и если можно будетъ, то пріобрсти любовь тхъ, въ кругу которыхъ стану обращаться! При одномъ воспоминаніи объ этомъ я начинаю плакать, и полагаю, что подобныя слезы вовсе нельзя приписать моей излишней чувствительности. Мои душа полна признательности, я счастлива, я весела,— но не могу удержаться, чтобы эти слезы не выступали на глаза.
Но, вотъ, я отерла ихъ и снова, съ спокойнымъ духомъ, могу продолжать мой разсказъ.
Посл этого памятнаго дня моего рожденія я чувствовала, что меня и крестную маменьку раздлило еще большее разстояніе. Я убждена была, что занимала мсто въ ея дом, которое бы должно быть пусто, и убждена была въ этомъ такъ сильно, что доступъ къ крестной маменьк казался для меня еще трудне, хотя въ душ я боле прежняго была признательна къ ней. То же самое я чувствовала въ отношеніи къ моимъ школьнымъ подругамъ, тоже самое чувствовала и къ мистриссъ Рахель, которая была вдова, и — говорить ли мн?— къ ея дочери, которою она гордилась, и которая прізжала однажды на цлыхъ дв недли! Я была все время въ отчужденіи, вела самую тихую, спокойную жизнь и старалась быть очень прилежною.
Однажды, въ ясный, солнечный день, я возвратилась посл полдня изъ школы, съ книгами и портфелемъ, любуясь въ продолженіе всей дороги своей длинной тнью, провожавшей меня съ боку, и въ то время, какъ, по обыкновенію, легко поднималась по лстниц въ свою маленькую комнатку, крестная маменька выглянула изъ гостиной и велла мн воротиться. Въ гостиной, вмст съ крестной маменькой, сидлъ незнакомецъ — явленіе весьма необыкновенное. Это былъ величественной наружности, съ многозначительнымъ выраженіемъ въ лиц джентльменъ, весь въ черномъ, съ блымъ галстухомъ, огромной связкой золотыхъ печатей при часахъ, въ золотыхъ очкахъ и съ огромнымъ золотымъ перстнемъ на мизинц.
— Вотъ это и есть тотъ самый ребенокъ, о которомъ мы говорили,— въ полголоса сказала крестная маменька, и потомъ, снова принявъ обыкновенный суровый тонъ, прибавила:— вотъ это-то и есть Эсирь.
Джентльменъ поправилъ очки, чтобъ взглянуть на меня и сказалъ:
— Подойди сюда, дитя мое!
Посл взаимнаго пожатія рукъ, онъ попросилъ меня снять шляпку, не спуская съ меня глазъ во все это время.
Когда я исполнила его желаніе, онъ произнесъ сначала протяжное: ‘А-а!’, а потомъ еще протяжне: ‘Да-а!’, и за тмъ, снявъ очки свои и уложивъ ихъ въ красный футляръ, откинулся на спинку креселъ, повертлъ футляръ между пальцами и въ заключеніе выразительно кивнулъ головой моей крестной маменьк.
При этомъ сигнал крестная маменька обратилась ко мн.
— Эсирь, ты можешь итти теперь въ свою комнату.
Сдлавъ незнакомцу низкій реверансъ, я удалилась.
Надобно полагать, что посл этого событія прошло боле двухъ лтъ, и уже мн было около четырнадцати, когда, въ одинъ ужасный вечеръ, крестная маменька и я сидли подл камина. Я читала вслухъ, а она внимательно слушала меня. Здсь слдуетъ замтить, что, по заведенному порядку, я должна была къ девяти часамъ каждаго вечера спускаться внизъ и читать для крестной маменьки главу изъ Новаго Завта. На этотъ разъ я читала евангеліе отъ Св. оанна — о томъ, какъ Спаситель, нагнувшись надъ пескомъ, чертилъ пальцемъ слова, когда ученики представили предъ Него блудницу.
‘…И когда ученики продолжали вопрошать Его, Онъ приподнялся и сказалъ имъ: тотъ изъ васъ, кто не знаетъ за собой грха, пусть первый броситъ камень въ нее!’
Дальнйшее чтеніе мое было остановлено на этомъ мст моей крестной маменькой. Она быстро вскочила съ мста, приложила руку къ голов и страшнымъ голосомъ закричала слова, совершенно изъ другой части Библіи:
‘Бдите же, да не придетъ Онъ внезапно и не застанетъ васъ спящими. То, что говорю Я вамъ, Я говорю всмъ. Бдите!’
Произнося эти слова, крестная маменька пристально глядла на меня, но едва только выговорила послднее слово, какъ всею тяжестью своей повалилась на полъ, мн не нужно было призывать кого нибудь на помощь: ея крикъ не только раздался по всему дому, но слышенъ быль даже на улиц.
Крестную маменьку уложили въ постель. Она пролежала больше недли. Въ теченіе этого времени наружность ея очень мало измнилась. Прекрасное хмуренье бровей, которое такъ хорошо мн было знакомо, ни на минуту не покидало ея лица. Много и много разъ, днемъ и ночью, приклонясь къ самой подушк, на которой лежала страдалица, чтобы шепотъ мой былъ внятне, я цловала ее, благодарила ее, молилась за нее, просила ее благословить меня и простить, въ чемъ я виновата передъ ней,— умоляла ее подать мн хоть малйшій признакъ, что она узнаетъ или слышитъ меня. Но все было тщетно. Ея лицо упорно сохраняло свою неподвижность. До послдней минуты ея жизни, и даже нсколькими днями позже, ея нахмуренныя брови нисколько не смягчались.
На другой день посл похоронъ моей доброй крестной маменьки, къ нашемъ дом снова появился джентльменъ въ черномъ плать и въ бломъ шейномъ платк. Мистриссъ Рахель предложила мн спуститься внизъ, и я увидла чернаго незнакомца на томъ же самомъ мст, въ томъ же самомъ положеніи, какъ будто посл перваго нашего свиданія онъ не трогался съ этого мста.
— Меня зовутъ Кэнджъ,— сказалъ онъ.— Вроятно, дитя мое, вы помните это имя,— Кэнджъ и Карбой, изъ Линкольнинскаго Суда.
Я отвчала, что помню его очень хорошо, и что уже имла удовольствіе видть его.
— Пожалуйста, садитесь… сюда, сюда… поближе ко мн. Мистриссъ Рахель, кажется, мн не зачмъ говорить вамъ, которая была вполн знакома съ длами покойной миссъ Барбари,— мн не зачмъ говорить, что вмст съ кончиной этой особы кончились и средства къ ея матеріальному существованію, и что эта юная леди, посл кончины своей тетушки…
— Моей тетушки, сэръ!
— Конечно, тетушки, теперь нтъ никакой необходимости оставлять васъ въ невдніи, особливо, когда въ этомъ не предвидится существенной выгоды,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, весьма протяжнымъ, мягкимъ голосомъ.— Она ваша тетушка по факту, но не по закону. Не печальтесь, мой другъ, не плачьте, не дрожите! Мистриссъ Рахель, безъ всякаго сомннія, наша юная подруга слышала что нибудь и… о… о тяжб Джорндисъ и Джорндисъ.
— Никогда не слышала,— отвчала мистриссъ Рахель.
— Возможно ли?— продолжалъ мистеръ Кэнджъ, поддернувъ очки:— возможно ли, чтобы наша юная подруга (прошу васъ не печалиться) никогда не слышала о тяжб Джорндисъ и Джорндисъ!
Я отрицательно покачала головой, вовсе не постигая, что бы такое могло означать это названіе.
— Не слышать о Джорндисъ и Джорндисъ?— сказалъ мистеръ Кэнджъ, взглянувъ на меня сквозь очки и тихо повертывая между пальцами красный футляръ, какъ будто онъ ласкалъ какой-то одушевленный предметъ.— Не слышать объ одной изъ величайшихъ тяжебь Верховнаго Суда? Не слышать о Джорндисъ и Джорндисъ, объ этомъ… объ этомъ, такъ сказать, колосс, воздвигнутомъ практикой Верховнаго Суда? Не слышать о тяжб, въ которой, смю сказать, каждое затрудненіе, каждое случайное обстоятельство, каждая мастерская увертка, каждая форма судопроизводства разсмотрны и пересмотрны по нскольку тысячъ разъ? Это такая тяжба. которая, кром нашего свободнаго и великаго государства, больше нигд не можетъ существовать. Смю сказать, мистриссъ Рахель,— я страшно испугалась внезапному обращенію его къ мистриссъ Рахель и приписывала это моей видимой невнимательности — смю сказать, мистриссъ Рахель, что накопленіе судебныхъ издержекъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ простирается въ эту минуту на сумму отъ 60 до 70 тысячъ фунтовъ стерлинговъ!
Сказавъ это, мистеръ Кэнджъ откинулся на спинку креселъ. Я чувствовала, себя совершенной невждой въ этомъ дл. Да и что же стала бы я длать? Для меня этотъ предметъ былъ такъ незнакомъ, что я ршительно ничего не понимала въ немъ.
— И она дйствительно никогда не слышала объ этой тяжб?— сказалъ мистеръ Кэнджъ.— Удивительно, очень удивительно!
— Миссъ Барбари, сэръ,— возразила мистриссъ Рахель:— миссъ Барбари, которой душа витаетъ теперь между серафимами…
— Я надюсь, я увренъ въ томъ,— весьма учтиво сказалъ мистеръ Кэнджъ.
— Миссъ Барбари, сэръ, желала, чтобы Эсирь знала только то, что могло быть полезно для нея. И изъ всего воспитанія, которое она получила, она больше ничего не знаетъ.
— И прекрасно!— сказалъ мистеръ Кэнджъ.— Судя по всему, это сдлано было весьма благоразумно. Теперь приступимте къ длу (слова эти относились ко мн). Миссъ Барбари, ваша единственная родственница (то есть родственница по факту, ибо я обязанъ замтить вамъ, что законныхъ родственниковъ вы не имете),— миссъ Барбари скончалась, и какъ, по весьма натуральному порядку вещей, нельзя ожидать, чтобы мистриссъ Рахель…
— О, сохрани Богъ!— сказала мистриссъ Рахель весьма поспшно.
— Конечно, конечно,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, подтверждая ея слога:— нельзя ожидать, чтобы мистриссъ Рахель приняла на себя обязанность содержать васъ (прошу васъ не печалиться!), а потому вы находитесь въ такомъ положеніи, что, по необходимости, должны принять возобновленіе предложенія, которое, года два тому назадъ, поручено было сдлать миссъ Барбари, и которое, хоть и было тогда отвергнуто, но я тогда же видлъ, что этому предложенію суждено возобновиться при боле плачевныхъ обстоятельствахъ, которыя и случились весьма недавно. Конечно, я могу сказать съ полной увренностью, что въ дл Джорндисъ и Джорндисъ я представляю человка въ высшей степени человколюбиваго и въ то же время весьма страннаго, но все же, мн кажется, я нисколько не повредилъ себ, употребивъ тогда нкоторое напряженіе моей предусмотрительности,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, снова откинувшись на спинку креселъ и спокойно оглядывая насъ обихъ.
Казалось, что мистеръ Кэнджъ находилъ безпредльное удовольствіе въ звукахъ своею собственнаго голоса. Я нисколько не удивлялась этому, потому что голосъ его бытъ очень пріятный и звучный и придавалъ особенную выразительность каждому произнесенному имъ слову. Мистеръ Кэнджъ прислушивался къ самому себ съ очевиднымъ удовольствіемъ и иногда покачиваньемъ головы выбивалъ тактъ своей собственной музык или округлялъ сентенціи легкими и плавными размахами руки. Онъ произвелъ на меня сильное впечатлніе, даже и въ ту пору, когда я еще не знала, что онъ образовалъ себя по образцу какого-то великаго лорда, своего кліента, и что его обыкновенно называли Сладкорчивымъ Кэнджемъ.
— Мистеръ Джорндисъ,— продолжалъ мистеръ Кэнджъ:— узнавъ о положеніи нашей юной подруги — я хотлъ бы сказать даже: о самомъ жалкомъ положеніи — предлагаетъ помстить ее въ одинъ изъ первоклассныхъ пансіоновъ, гд ея воспитаніе дастъ ей всякій комфортъ, гд предупреждены будутъ вс ея умренныя желанія, гд она вполн будетъ приготовлена къ исполненію своихъ обязанностей въ тамъ положеніи жизни, къ которому угодно будетъ Провиднію призвать ее.
Мое сердце до такой степени было переполнено какъ словами мистера Кэнджа, такъ и неподдльнымъ чистосердечіемъ, съ которымъ произнесены были эти слова,— до такой степени, что, при всемъ желаніи выразить чувства свои, я не могла произнести и одного слова.
— Мистеръ Джорндисъ,— продолжалъ мистеръ Кэнджъ:— не длаетъ въ этомъ случа никакихъ условій, кром изъявленія своихъ ожиданій, что наша юная подруга ни въ какое время не ршится оставить помянутое заведеніе безъ его вдома и согласія, что она со всмъ усердіемъ посвятитъ себя пріобртенію тхъ полезныхъ знаній, отъ примненія которыхъ къ длу она вполн обезпечитъ свою будущность, что она будетъ подвизаться по стез добродтели и чести, и что… и что… и такъ дале.
Въ эту минуту я сильне прежняго чувствовала неспособность выражаться.
— Теперь посмотримъ, что скажетъ на это наша юная подруга,— продолжалъ мистеръ Кэнджъ.— Подумайте хорошенько, не торопитесь отвчать. Я могу подождать вашего отвта. Но главное — не торопитесь.
Что именно хотло отвчать осиротвшее созданіе на подобное предложеніе, мн не нужно повторять. Что отвчало оно, я могла бы сказать безъ всякаго труда, еслибъ только это стоило того. Что оно чувствовало и что будетъ чувствовать до послдней минуты жизни, я никогда не могла бы выразить.
Это свиданіе случилось въ Виндзор, гд, сколько мн помнится, я провела ранніе дни моей жизни. Въ тотъ памятный день я оставила Виндзоръ и обильно снабженная всми необходимостями, отправилась, внутри почтовой кареты, въ Ридингъ.
Мистриссь Рахель была слишкомъ добра, чтобы предаваться при разлук излишнему волненію, но зато я была слишкомъ ужъ чувствительна и плакала горько. Я воображала, что посл столь многихъ лтъ, проведенныхъ въ одномъ дом, мн бы слдовало знать мистриссъ Рахель гораздо лучше, и что въ эти годы я должна бы, кажется, пріобрсти ея любовь по крайней мр на столько, чтобъ могла пробудить въ ея душ чувство сожалнія. Она только подарила меня однимъ холоднымъ прощальнымъ поцлуемъ, который упалъ мн на лобъ, какъ талая капля съ каменнаго портика. День былъ очень морозный. Я чувствовала себя такою несчастною, такъ сильно упрекала себя, что посл этого поцлуя я прильнула къ ней и съ полнымъ убжденіемъ обвиняла себя въ томъ, что она прощалась со мной такъ хладнокровно.
— Нтъ, Эсирь!— возражала она.— Это не вина твоя, но твое несчастіе.
Карет слдовало подъхать къ маленькой калитк нашего палисадника. Мы не выходили изъ дому, пока не услышали стука ея колесъ, и такимъ образомъ я простилась съ мистриссъ Рахель подъ вліяніемъ весьма прискорбнаго чувства. Она воротилась домой не дождавшись, когда уложатъ мой багажъ наверху кареты и заперла за собой дверь. До тхъ поръ, пока домъ нашъ не скрылся изъ виду, я сквозь слезы смотрла на него въ окно кареты. Крестная маменька оставила мистриссъ Рахель все богатство, которымъ она обладала. Все ея имущество назначено было къ аукціонной продаж,— и каминный коверъ съ букетами розъ, который всегда казался мн драгоцннйшею вещью въ мір, былъ вывшенъ на дворъ на морозъ и снгъ. Дня за два до отъзда, я завернула мою неоцненную куклу въ ея собственную шаль и преспокойно уложила ее — мн стыдно даже признаться въ томъ — въ землю подъ деревомъ, которое, въ лтнюю пору, бросало въ окно моей комнатки прохладную тнь. Кром канарейки, которую я везла съ собой въ клтк, у меня не оставалось больше ни одной подруги въ цломъ свт.
Когда домъ нашъ совершенно скрылся изъ виду, я сла въ переднемъ мст кареты, на подушк, опущенной довольно низко. Въ ногахъ моихъ стояла птичья клтка, укутанная въ солому. Для развлеченія я стала поглядывать въ окно, которое для моего роста было поднято очень высоко. Я любовалась деревьями, покрытыми инеемъ, любовалась полями, сглаженными и убленными вчерашнимъ снгомъ, любовалась солнцемъ, которое казалось раскаленнымъ, но нисколько не грло, любовалась льдомъ, темнымъ какъ металлъ, съ котораго любители катанья усердно сметали выпавшій снгъ. На противоположномъ конц кареты сидлъ джентльменъ, укутанный въ безчисленное множество шарфовъ и платковъ и казавшійся мн человкомъ огромнйшихъ размровъ, впрочемъ, онъ, такъ же, какъ и я, смотрлъ въ другое окно и вовсе не обращалъ на меня вниманія.
Я вспоминала о моей покойной крестной маменьк, о страшномъ вечер, когда я читала для нея главу изъ Новаго Завта, объ ея нахмуренныхъ бровяхъ и суровомъ неподвижномъ выраженіи лица, съ которымъ она лежала въ постели, размышляя о незнакомомъ мст, въ которое отправлялась, о незнакомыхъ людяхъ, которыхъ встрчу въ этомъ мст, представляла себ, на кого эти люди похожи, догадывалась, о чемъ они будутъ говорить со мной,— какъ вдругъ незнакомый голосъ внутри кареты заставилъ меня вздрогнуть въ невыразимомъ ужас.
— Кой чортъ! Вы плачете?— произнесъ этотъ голосъ.
Я до такой степени перепугалась, что совершенно потеряла голосъ и только шепотомъ могла спросить:
— Кто же плачетъ, сэръ?
Безъ всякаго сомннія, я догадалась, что этотъ голосъ принадлежалъ джентльмену въ безчисленномъ множеств шарфовъ и платковъ, хотя онъ все еще продолжалъ смотрть въ окно.
— Конечно, вы,— отвчалъ онъ, обернувшись ко мн.
— Мн кажется, сэръ, я не плакала,— произнесла я робкимъ голосомъ.
— Вы и теперь плачете,— сказалъ джентльменъ.— Взгляните сюда!
И онъ придвинулся ко мн съ противоположнаго конца кареты, провелъ мховымъ обшлагомъ по моимъ глазамъ и показалъ мн, что обшлагъ былъ мокрый.
— Вотъ видите, вы плачете,— сказалъ онъ,— или опять скажете, что нтъ?
— Плачу, сэръ,— отвчала я.
— О чемъ же вы плачете?— спросилъ джентльменъ.— Разв вы не хотите хать туда?
— Куда, сэръ?
— Какъ куда? Разумется туда, куда дете!
— О, нтъ, сэръ, я ду туда съ удовольствіемъ.
— Въ такомъ случа и показывайте видъ, что дете съ удовольствіемъ!— сказалъ джентльменъ.
Съ перваго раза онъ показался мн весьма страннымъ, или по крайней мр то, что я видла въ немъ, было для меня чрезвычайно странно. До самого носу онъ укутанъ былъ въ шарфы, но почти все лицо его скрывалось въ мховой шапк, по сторонамъ которой опускались мховые наушники и застегивались надъ самымъ подбородкомъ. Спустя немного времени, я совершенно успокоилась, и уже больше не боялась его. Поэтому я призналась ему, что дйствительно я плакала,— во-первыхъ, потому, что вспомнила о потер крестной маменьки, а во-вторыхъ, потому, что мистриссъ Рахель, разлучаясь со мной, нисколько не печалилась.
— Проклятая мистриссъ Рахель!— сказалъ джентльменъ.— Пусть она улетитъ вмст съ вихремъ, верхомъ на помел!
Теперь я не на шутку начинала бояться его и глядла на него съ величайшимъ изумленіемъ. Но въ то же время мн казалось, что у него были пріятные глаза, хотя онъ и продолжалъ бормотать что-то про себя довольно сердито и вслухъ произносить проклятія на мистриссъ Рахель.
Спустя нсколько минутъ, онъ распустилъ верхній свой шарфъ, который показался мн такимъ длиннымъ, что можно было бы обернуть имъ всю карету, и потомъ опустилъ руку въ глубокій боковой карманъ.
— Взгляните сюда!— сказалъ онъ.— Въ этой бумажк (которая, мимоходомъ сказать, была очень мило сложена),— въ этой бумажк завернуто прекрасное пирожное съ коринкою, одного салет. Тутъ же завернутъ маленькій пирожокъ, испеченный во Франхару на цлый дюймъ, точь-въ-точь, какъ жиръ на бараньей котлет (настоящая драгоцнность, какъ по величин своей, такъ и по достоинству). И, какъ вы полагаете, изъ чего онъ приготовленъ? Изъ печонки откормленныхъ гусей. Вотъ такъ ужь пирогъ! Посмотримъ, какъ вы станете кушать ихъ!
— Благодарю васъ, сэръ,— отвчала я:— благодарю васъ, и надюсь, что вы не обидитесь моимъ отказомъ… Мн кажется, что они слишкомъ жирны.
— Вотъ теб разъ, срзала меня — сказалъ джентльменъ.
Но я ршительно не поняла, что онъ хотлъ сказать этими словами, съ окончаніемъ которыхъ пирогъ и пирожное полетли за окно.
Посл этого онъ уже не говорилъ со мной до самаго выхода своего изъ кареты, въ весьма недальномъ разстояніи отъ Ридинга. Здсь онъ посовтовалъ мн быть доброй двочкой, учиться прилежно и на прощанье пожалъ мою руку. Должно сказать, что, вмст съ его уходомъ, мн стало легче на душ. Мы разстались съ нимъ у мильнаго столба. Вспослдствіи я часто гуляла около этого мста, и никогда безъ того, чтобы не вспомнить о странномъ джентльмен и не понадяться на встрчу съ нимъ. Однакожь, слабая надежда моя никогда не осуществлялась, а потомъ, съ теченіемъ времени, я наконецъ совершенно забыла о немъ.
Когда карета остановилась окончательно, въ одно изъ оконъ ея взглянула какая-то леди, весьма опрятно и даже щегольски одтая, и сказала:
— Миссъ Донни.
— Извините, ма’амъ,— меня зовутъ Эсирь Соммерсонъ.
— Совершенно справедливо,— сказала леди:— но меня зовутъ миссъ Донни.
Только теперь я поняла, что подъ этимъ именемъ она рекомендовала мн свою особу, и потому я немедленно попросила, извиненія миссъ Донни за мою ошибку и, по ея требованію, указала ей мои картонки. Подъ присмотромъ очень опрятной служанки весь мой багажъ переносенъ былъ въ небольшую карету зеленаго цвта, а за тмъ, миссъ Донни, служанка и я помстились въ ту же карету, и лошади помчались.
— Для васъ, Эсирь, все уже готово,— сказала, миссъ Донни:— и планъ вашихъ занятій составленъ согласно съ желаніями вашего опекуна, мистера Джорндиса.
— Согласно съ желаніями кого… вы изволили сказать, ма’амъ?
— Вашего опекуна, мистера Джорндиса,- повторила миссъ Донни.
Это открытіе поставило меня въ такое замшательство, что миссъ Донни подумала, что, вроятно, холодъ дйствовалъ на меня слишкомъ жестоко, и потому дала мн понюхать спирту изъ своего флакона.
— А вы знаете, сударыня, моего… моего опекуна, мистера Джорндиса?— спросила я, посл долгаго колебанія.
— Лично я съ нимъ не знакома,— отвчала миссъ Донни: но знаю его очень хорошо чрезъ стряпчихъ по его дламъ, мистера Кэнджа и мистера Карбоя. Мистеръ Кэнджъ — человкъ превосходнйшій во всхъ отношеніяхъ,— одаренъ необыкновеннымъ даромъ краснорчія, нкоторые изъ его періодовъ поражаютъ своимъ величіемъ!
Я соглашалась, что слова миссъ Донни были весьма справедливы, но, при моемъ крайнемъ смущеніи, не могла обратить на нихъ особеннаго вниманія. Быстрое прибытіе къ мсту нашего назначенія,— до того быстрое, что я не успла даже успокоиться,— еще боле увеличивало мое замшательство, и я никогда не забуду того неопредленнаго вида, въ какомъ казался мн въ тотъ вечеръ каждый предметъ въ Зеленолиственномъ (такъ назывался домъ миссъ Донни).
Впрочемъ, я скоро привыкла къ этому. Въ короткое время я такъ примнилась къ рутин Зеленолиственнаго, какъ будто жила къ немъ очень долго, какъ будто прежняя моя жизнь въ дом крестной мамоньки была для меня не дйствительностью, но минувшимъ, рзко напечатлннымъ въ моей памяти сновидніемъ. Ничто, кажется, не могло представлять собою такой точности, врности и порядка, какіе установились въ Зеленолиственномъ. Тамъ каждая минута вокругъ всего часового цыферблата имла свое назначеніе, и все совершалось въ назначенный моментъ.
Насъ было двнадцать пансіонерокъ и, кром того, дв сестры миссъ Донни, близнецы между собой. Положено было, чтобы кругъ моего воспитанія ограничился пробртеніемъ познаній, необходимыхъ для занятія должности гувернантки, и такимъ образомъ меня не только учили всему, что преподавалось въ пансіон, но вскор поручили мн обучать другихъ пансіонерокъ. Хотя во всхъ другихъ отношеніяхъ со мной обходились точно такъ же, какъ и съ прочими, но это особенное отличіе уже было сдлано для меня самаго начала. Вмст съ пріобртеніемъ познаній мн должно было передавать эти познанія другимъ въ той же степени, такъ что въ теченіе времени у меня явилось много занятій, но я всегда съ особеннымъ удовольствіемъ исполняла ихъ, тмъ боле, что это исполненіе съ каждымъ днемъ увеличивало любовь ко мн моихъ маленькихъ подругъ. Эта любовь наконецъ до того усилились, что каждый разъ, какъ только поступала въ нашъ пансіонъ новая ученица, какой нибудь заброшенный, несчастный ребенокъ, она уже была уврена — не знаю только почему — найти во мн преданную подругу, и потому вс новыя пансіонерки поручались моему попеченію. Вс он старались уврить меня, что я была добра и нжна, но для меня, напротивъ того, казалось, что он были добры и нжны. Я часто вспоминала о твердой ршимости, сдланной мною въ помянутый день моего рожденія, и именно: стараться быть трудолюбивой, преданной своей судьб, довольной споимъ положеніемъ, быть чистосердечной, оказывать добро ближнему и всми силами снискивать любовь тхъ, въ кругу которыхъ буду находиться, и, право, мн даже становилось стыдно при одной мысли, что я сдлала такъ мало, а снискала очень, очень много.
Я провела въ Зеленолиственномъ шесть счастливыхъ лтъ,— шесть лтъ невозмутимаго спокойствія. Здсь, благодаря Всевышняго, въ день моего рожденія я ни разу не встрчала на окружающихъ меня лицахъ того выраженія, которое говорило бы мн, что лучше было бы, еслибъ я никогда не являлась на Божій свтъ. Съ каждымъ наступленіемъ этого дня передо мной являлось такое множество существенныхъ выраженій искренней и нжной преданности ко мн, что моя комната плнительно украшалась ими отъ одного новаго года до другого.
Въ теченіе этихъ шести лтъ я никуда не отлучалась изъ Зеленолиственнаго, исключая только на кратковременные визиты къ ближайшимъ сосдямъ, и то въ праздничные дни. Посл перваго полугодія об миссъ Донни объявили мн, что, по ихъ мннію, было бы весьма прилично съ моей стороны написать къ мистеру Кэнджу и въ нсколькихъ строчкахъ выразить ему мою признательность и счастіе, которое я испытывала въ новомъ образ моей жизни. Я весьма охотно приняла совтъ моихъ наставницъ и подъ ихъ руководствомъ написала такое письмо. Слдующая почта принесла мн на мое посланіе оффиціальный отвть, въ которомъ увдомляли меня о полученіи письма и въ заключеніе прибавляли: ‘мы обратили особенное вниманіе на ваше письмо и въ надлежащее время сообщишь его нашему кліенту’. Посл этого мн часто случалось слышать, какъ миссъ Донни и ея сестрица упоминали въ своемъ разговор о весьма аккуратной уплат денегъ за мое воспитаніе, и потому я поставила за правило писать подобныя письма два раза въ теченіе года. Съ возвращеніемъ почты я получала на мое письмо всегда одинъ и тотъ же отвтъ, написанный однимъ и тмъ же красивымъ, размашистымъ почеркомъ, отъ котораго весьма замтно отличался почеркъ словъ: ‘Кэнджъ и Карбой’, я полагала, что это была собственноручная подпись мистера Кэнджа.
Для меня кажется довольно страннымъ и даже забавнымъ быть въ необходимости писать такъ много исключительно о себ:— какъ будто это повствованіе должно служить моей біографіей! Впрочемъ, моей маленькой особ въ скоромъ времени суждено будетъ занять мсто на заднемъ план картины.
Прошло шесть счастливйшихъ лтъ въ Зеленолиственномъ (я повторяю это вторично), и въ теченіе этого времени я видла въ окружавшихъ себя, какъ въ зеркал, каждый періодъ моего собственнаго возраста и вс перемны, неизбжно связанныя съ этимъ возрастомъ, когда, въ одно ноябрьское утро, я получила слдующее письмо. Я не упоминаю здсь числа и года этого письма.

Старый Сквэръ, близъ Линкольнинскаго Суда.

По длу Джорндисъ и Джорндисъ.

‘Милостивая государыня!

‘Съ разршенія Верховнаго Суда, нашъ кліентъ мистеръ Джорндисъ, имя намреніе принять къ себ въ домъ молодую леди, находившуюся до сего времени, какъ участница помянутаго дло, подъ опекой Верховнаго Суда, желаетъ доставить для нея образованную компаньонку и вслдствіе этого приказалъ увдомить васъ, что онъ съ удовольствіемъ готовъ принять ваши услуги въ качеств вышепомянутаго лица.
‘Сообщая вамъ объ этомъ, мы, съ своей стороны, сдлавъ надлежащія распоряженія, предлагаемъ вамъ прибыть въ понедльникъ поутру, въ восьми-часовомъ дилижанс, изъ Ридинга въ Лондонъ, на улицу Пикадилли, и остановиться у виннаго погреба подъ вывской ‘Блая Лошадь’, гд одинъ изъ нашихъ клерковъ будетъ ожидать васъ и потомъ доставитъ васъ въ нашу контору.
‘Остаемся, милостивая государыня,

‘Нашими покорнйшими слугами
‘Кэнджъ и Карбой’.

Миссъ Эсирь Саммерсонъ.
О, никогда, никогда и никогда не забуду и того душевнаго волненія, какое произвело это письмо во всхъ моихъ маленькихъ подругахъ, во всемъ пансіон! Сколько трогательной нжности выражалось съ ихъ стороны въ участіи и сожалніи ко мн! Сколько милосердія Небеснаго Отца, не позабывшаго меня, проявлялось въ томъ, что мой одинокій путь въ этой жизни,— путь безпріютной сироты, былъ такъ гладокъ и легокъ, и въ томъ, что Онъ расположилъ ко мн такое множество юныхъ, невинныхъ сердецъ! О, все это и я съ трудомъ могла перенести,— не потому, чтобы мн хотлось видть въ нихъ, при разлук со мной, какъ можно меньше печали — о, нтъ, я боюсь, что совсмъ не потому, но удовольствіе, которое я испытывала при этомъ, и скорбь, и гордость, и тайное грустное чувство, что сердце мое готово было разорваться и въ то же время было полно безпредльнаго восторга.
Полученное письмо давало мн всего только пять дней на приготовленіе къ отъзду. Можете представить себ, въ какомъ положеніи находилось мое сердце, когда съ каждой минутой, въ теченіе этихъ пяти дней, мн представлялись новыя доказательства любви и преданности, когда, наконецъ, съ наступленіемъ рокового утра меня водили по всмъ комнатамъ пансіона, съ тмъ, чтобы я осмотрла ихъ въ послдній разъ, когда одн со слезами упрашивали меня: ‘Эсирь, милая, добрая наша Эсирь, проститесь со мной вотъ здсь, подл моей кровати, гд вы прежде такъ ласково, такъ нжно говорили со мной!’, когда другія умоляли только написать ихъ имена моей рукой и прибавить къ нимъ выраженіе моей любви, и они вс окружили меня съ прощальными подарками и, заливаясь сломами, говорили: ‘что мы будемъ длать, когда наша неоцненная Эсирь удетъ отъ насъ?’,— когда я старалась высказать имъ, какъ кротки, какъ терпливы и какъ добры вс он были ко мн, и какъ благословляла и благодарила я каждую изъ нихъ!
Можете представить, въ какомъ положеніи находилось мое бдное сердце, когда об миссъ Донни столько же сокрушались при разлук со мной, сколько и самая крошечная изъ всхъ пансіонерокъ, когда горничныя говорили мн: ‘да благословитъ васъ Небо, Эсирь, куда бы вы ни ухали отъ насъ!’, и когда безобразный, хромоногій, старый садовникъ, который, казалось мн, въ теченіе всхъ шести лтъ вовсе не зналъ о моемъ существованіи, но теперь, едва переводя духъ, догналъ дилижансъ, вручилъ мн маленькій букетъ гераній и сказалъ, что я всегда была свтъ его очей… да, да! дйствительно онъ сказалъ мн эти самыя слова!
Могла ли я, если ко всему этому прибавить обстоятельство, что когда, при прозд мимо маленькой приходской школы, меня поразило неожиданное зрлище бдныхъ малютокъ, которые нарочно выстроились подл дома, чтобы послать мн прощальный привтъ, когда старый, убленный сдинами джентльменъ и его почтенная супруга, которыхъ дочь пользовалась моими наставленіями, которыхъ домъ я часто посщала, и которые считались въ здшнемъ мстечк самыми надменными людьми, когда и эти люди, забывъ всякое приличіе, кричали мн вслдъ: ‘Прощайте, Эсирь, прощайте! Будьте счастливы, очень счастливы!’,— могла ли я посл этого не предаться молитв въ карет и въ немногихъ словахъ выразить всю благодарность, всю признательность моей души и повторить эти слова много и много разъ!
Но, разумется, я вскор подумала, что, посл всего сдланнаго для меня, мн не слдовало привозить слезы туда, куда я отправлялась. Вслдствіе этого я подавила слезы и старалась успокоиться, безпрестанно повторяя: ‘Перестань, Эсирь, это очень, очень дурно!’ Наконецъ я успла развеселиться, хотя и не такъ скоро, какъ бы этому должно быть, и когда я прохладила глаза мои лавандовой водой, то было уже время ожидать появленіе Лондона.
Впрочемъ, я находилась въ такомъ положеніи, что не успли еще мы отъхать отъ Ридинга на десять миль, какъ я была убждена, что мы възжали уже въ Лондонъ, а когда мы и въ самомъ дл въхали, мн казалось, что никогда не додемъ до него. Какъ бы то ни было, когда, карета наша начала скакать по мостовой, и особливо, когда встрчные экипажи, повидимому, назжали на насъ, и когда мы сами, повидимому, назжали на встрчные экипажи, я начинала полагать, что мы приближались къ концу вашего путешествія. И дйствительно, вскор посл этого дилижансъ остановился.
На тротуар стоялъ молодой джентльменъ, вроятно, нечаянно замазанный чернилами.
— Позвольте доложить, сударыня, что я изъ конторы Кэнджа и Карбоя, изъ Линкольнинскаго Суда,— сказалъ онъ, обращаясь ко мн.
— Очень пріятно, сэръ,— отвчала я.
Молодой джентльменъ былъ очень обязателенъ, и въ то время, какъ онъ, осмотрвъ сначала, весь ли багажъ мой быль снятъ съ дилижанса, помогалъ мн ссть въ наемную карету, я спросила его, нтъ ли гд нибудь сильнаго пожара, потому что улицы до такой степени были заполнены густымъ темнымъ дымомъ, что сквозь него почти ничего не было видно.
— О, нтъ, миссъ,— отвчалъ онъ.— Это лондонская особенность.
Признаюсь, прежде я никогда не слыхала, объ этомъ.
— Это туманъ, миссъ,— сказалъ молодой джентльменъ.
— Въ самомъ дл?— сказала я.
Мы подвигались впередъ медленно по самымъ грязнйшимъ и самымъ мрачнйшимъ улицамъ, какіи когда либо существовали въ мір (такъ по крайней мр я думала), и среди такой ужасной суматохи, что и не могла надивиться, какимъ образомъ здшнее народонаселеніе сохраняетъ свой здравый разсудокъ. Наконецъ, мы миновали арку какихъ-то старинныхъ воротъ, внезапно очутились въ тишин, прохали мимо безмолвнаго сквэра и остановились мрачномъ углу, подл крутой, каменной, съ широкими ступенями лстницы, похожей на церковную лстницу. Да и въ самомъ дл, недалеко отсюда находилось кладбище, обнесенное длинной колонадой, поднимаясь по лстниц, я увидла изъ перваго окна множество надгробныхъ памятниковъ.
Здсь находилась контора Кэнджа и Карбоя. Молодой джентльменъ провелъ меня мимо самой конторы въ комнату Кэнджа, гд, мимоходомъ сказать, не было ни души, и весьма учтиво поставилъ для меня кресло подл яркаго камина. Посл того онъ обратилъ мое вниманіе на маленькое зеркало, повшенное на гвозд съ одной стороны камина.
— Быть можетъ, миссъ, вамъ угодно будетъ взглянуть на свой туалетъ посл дороги, тмъ боле, что вамъ предстоитъ явиться къ канцлеру. Впрочемъ, я не говорю, чтобы это было совершенно необходимо,— учтиво сказалъ молодой джентльменъ.
— Мн явиться къ канцлеру?— спросила я, съ крайнимъ изумленіемъ, которое, однако, въ ту же минуту исчезло.
— Не безпокоитесь, миссъ,— замтилъ молодой джентльменъ:— вы явитесь для одной только формы. Мистеръ Кэнджъ теперь въ засданіи. Онъ приказалъ вамъ свидтельствовать свое почтеніе, а между прочимъ, не угодно ли вамъ подкрпить себя (показывая на маленькій столикъ, на которомъ стоялъ графинь съ виномъ и нсколько бисквитовъ) и для препровожденія времени взглянуть въ газету (вручая мн ее)?
Вслдъ за тмъ онъ поправилъ огонь въ камин и вышелъ изъ комнаты.
Въ комнат мистера Кэнджа до такой степени было все странно, и тмъ странне, что, несмотря на дневное время, она представляли изъ себя совершенную ночь,— свчи горли блднымъ пламенемъ, и васъ окружали сырость и холодъ,— до такой степени было все странно въ этой комнат, что, читая слова въ газет, я вовсе не понимала ихъ значенія и находила, что перечитывала т же самыя мста по нскольку разъ. Безполезно было бы продолжать это занятіе, и потому, оставивъ газету, я заглянула въ зеркало, чтобъ удостовриться въ порядк своего туалета, бросила взглядъ на комнату, вполовину освщенную, на истертые, покрытые пылью письменные столы, на кипы бумагъ на столахъ и на шкафы, полные книгъ неизъяснимой наружности, хотя каждая изъ нихъ во всякое время готова была сказать за себя что-нибудь дльное. Посл того я углубилась въ размышленія, думала, задумывалась, передумывала, уголь въ камин горлъ, перегоралъ и потухалъ, свчи оплывали, горли тусклымъ, волнующимся огонькомъ, свтильня нагорала, а снять было нечмъ, до тхъ поръ, пока молодой джентльменъ не принесъ грязныхъ щипцовъ, и то уже спустя два часа посл нашего прізда.
Наконецъ, явился и мистеръ Кенджъ. Я не замтила въ немъ никакой перемны, но онъ съ своей стороны былъ очень изумленъ моей перемной и, повидимому, остался этимъ очень доволенъ.
— Такъ какъ вамъ, миссъ Соммерсонъ, предназначено нами занятъ мсто компаньонки при одной молодой леди, которая находится теперь въ кабинет лорда-канцлера,— сказалъ мистеръ Кенджъ,— поэтому мы считаемъ не лишнимъ, если вы будете находиться теперь вмст съ этой леди. Надюсь, вы не будете чувствовать безпокойства или затрудненія передъ лицомъ великаго канцлера.
— Нтъ, сэръ,— отвчала я: — мн кажется, что это нисколько не должно безпокоить меня.
И дйствительно, посл минутнаго размышленія, я не видла ни малйшей причины, которая бы могла потревожить меня.
Вслдъ, за тмъ мистеръ Кенджъ подалъ мн руку, и мы пошли по длинной колоннад, обогнули уголъ и вошли въ боковую дверь. Длиннымъ коридоромъ мы пробрались, наконецъ, въ весьма комфортабельную комнату, гд, передъ ярко пылающимъ, огромнымъ и громко-ревущимъ каминнымъ огнемъ, я увидла молодого джентльмена и молоденькую леди. Они стояли, облокотясь на экранъ, поставленный между ними и каминомъ, и о чемъ-то говорили.
При нашемъ вход они взглянули на меня, и яркій свтъ камина, отражавшійся на молоденькой леди, показалъ мн въ ней прелестную двушку,— двушку съ такими роскошными золотистыми волосами, съ такими нжными маленькими губками и съ такимъ открытымъ, невиннымъ, внушающимъ довріе личикомъ.
— Миссъ Ада,— сказалъ мистеръ Кэнджъ:— рекомендую вамъ миссъ Соммерсонъ.
Миссъ Ада, чтобъ встртить меня, выступила съ радушной улыбкой и протянутой рукой, но, повидимому, ея намреніе въ одинъ моментъ измнялось, и, вмсто обычнаго привта, она поцловалась со мной. Короче сказать, она имла такую милую, неподдльную, плнительную манеру, что черезъ нсколько минуть мы уже сидли въ углубленіи окна и, при каминномъ огн, разливавшемъ розовый свтъ по всей комнат, говорили другъ съ другомъ такъ свободно и были такъ счастливы, какъ только могли быть счастливы дв молоденькія двушки въ первыя минуты ихъ знакомства.
О, какое тяжкое бремя спало съ души моей! Я ощущала безпредльный восторгъ при одной мысли, что миссъ Ада была откровенна со мной и обнаруживала свое расположеніе ко мн! Это было такъ мило, такъ великодушно съ ея стороны и какъ нельзя боле ободрило меня!
Молодой джентльменъ, какъ говорила миссъ Ада, былъ ея отдаленный кузенъ, и его звали Ричардъ Карстонъ. Это былъ юноша пріятной наружности, съ умнымъ лицомъ и необыкновеннымъ расположеніемъ къ всегдашней веселости. Когда миссъ Ада подозвала ею къ тому мсту, гд мы сидли, онъ сталъ подл насъ и бесдовалъ съ нами какъ добрый, веселый и безпечный юноша. Онъ былъ очень молодъ, не боле девятнадцати лтъ, было ли еще и столько, во всякомъ случа онъ казался двумя годами старше своей кузины. Какъ тотъ, такъ и другая были сироты, и, что всего неожиданне и странне было для меня, до этого дня они еще ни разу не встрчались. Наша тройственная встрча въ первый разъ и въ такомъ необыкновенномъ мст служила предметомъ нашего разговора, и мы говорили объ этомъ безъ умолку, между тмъ какъ огонь, прекратившій свое глубокое завыванье, подмигивалъ намъ и щурилъ своими красными глазами, какъ бронзовый левъ — по замчанію Ричарда поставленный передъ входомъ въ Верховный Судъ.
Мы говорили вполголоса, потому что въ комнату, гд мы находились, безпрестанно входилъ и выходилъ изъ нея джентльменъ въ полномъ адвокатскомъ облаченіи, въ парик съ косичкой, и при каждомъ его выход и вход до насъ долеталъ изъ отдаленія глухой протяжный звукъ, который, по словамъ джентльмена, принадлежалъ одному изъ адвокатовъ, читавшему объясненіе по нашей тяжб передъ лордомъ-канцлеромъ. Наконецъ, онъ объявилъ мистеру Кэнджу, что канцлеръ будетъ въ кабинет черезъ пять минуть, и въ скоромъ времени мы услышали необыкновенный шумъ отъ множества ногъ. Мистеръ Кэнджъ сказалъ намъ, что засданіе кончилось, и что лордъ-канцлеръ находится уже въ сосдней комнат.
Почти вслдъ за этимъ, джентльменъ въ парик отворилъ дверь и попросилъ мистера. Кэнджа войти. При этомъ мы вс отправились въ сосднюю комнату. Мистеръ Кэнджъ шелъ впереди, вмст съ любимицей моей души… Я до такой степени усвоила это названіе, такъ привыкла къ нему, что не могу удержаться, чтобъ не выразить его на бумаг. Въ комнат, въ которую мы вошли, сидлъ лордъ-канцлеръ за столомъ подл камина, онъ одтъ былъ очень просто, его черная мантія, обшитая прекраснымъ золотымъ галуномъ, небрежно лежала на ближайшемъ къ нему стул. При нашемъ вход милордъ окинулъ насъ проницательнымъ взглядомъ, выражая въ то же время въ своихъ пріемахъ вжливость и благосклонность.
Джентльменъ въ парик разложилъ на стол милорда кипы бумагъ. Милордъ выбралъ одну изъ кипъ и началъ перелистывать.
— Миссъ Клэръ,— сказалъ лордъ-канцлеръ.— Миссъ Ада Клэръ?
Мистеръ Кэнджъ представилъ ее, и милордъ предложилъ ей ссть рядомъ съ нимъ. Что онъ восхищался ею и принималъ въ ней участіе, это замтила я съ перваго раза. Мн больно стало подумать, что родительскій кровъ такого прелестнаго юнаго созданія замнялся этимъ сухимъ оффиціальнымъ мстомъ. Великій канцлеръ, при всхъ его прекрасныхъ качествахъ, при всемъ его величіи, казался самой жалкой замной той любви и гордости, которыхъ можно ожидать отъ однихъ только кровныхъ родителей.
— Джорндисъ, котораго тяжба разсматривается въ нашемъ суд, сказалъ великій канцлеръ, продолжая перевертывать листы: кажется, тотъ самый, что называется Джорндисъ изъ Холоднаго Дома?
— Точно такъ, милордъ,— отвчалъ мистеръ Кэнджъ.— Онъ называется Джорндисъ изъ Холоднаго Дома.
— Какое скучное названіе!— замтилъ канцлеръ.
— Но въ настоящее время это не скучное мсто,— сказалъ мистеръ Кэнджъ.
— И Холодный Домъ,— спросилъ милордъ:— находятся…
— Въ Гертфордшэйр, милордъ.
— Мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома не. женатъ?
— Нтъ, милордъ,— отвчалъ мистеръ Кэнджъ.
Наступило молчаніе.
— Здсь ли молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ?— спросилъ великій канцлеръ, обращаясь къ молодому джентльмену.
Ричардъ поклонился и выступилъ впередъ.
— Гм!— произнесъ великій канцлеръ, перевернувъ еще нсколько листовъ.
— Если смю напомнить милорду,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, весьма тихимъ голосомъ:— мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома желаетъ доставить умную и благовоспитанную компаньонку для…
— Для мистера Ричарда Карстона?
Мн послышались (впрочемъ, я не говорю наврное), мн послышалось, что это сказалъ милордъ тоже тихимъ голосомъ и улыбнулся.
— Для миссъ Ады Клэръ, милордъ. И вотъ именно эту молодую леди:— миссъ Соммерсонъ.
Великій канцлеръ бросилъ на меня снисходительный взглядъ и отвтилъ на мой реверансъ весьма граціозно:
— Мн кажется, что миссъ Соммерсонъ не находится въ родственныхъ связяхъ ни съ кмъ изъ тяжущихся лицъ?
— Ни съ кмъ, милордъ!
Мистеръ Кэнджъ не договорилъ еще, этихъ словъ, наклонился къ милорду и началъ что-то шептать. Милордъ, устремивъ взоры свои на бумаги, внимательно слушалъ его, раза три кивнулъ головой, перевернулъ еще нсколько листовъ и уже больше ни разу не взглянулъ на меня до нашего ухода.
Посл этого мистеръ Кэнджъ и Ричардъ Карстонъ подошли къ тому мсту, гд я стояла, оставивъ любимицу души моей (замчаете, что я снова не могу удержаться, чтобъ не назвать ее этимъ именемъ!) сидть подл великаго канцлера. Милордъ довольно тихо разговаривалъ съ ней, спрашивалъ ее — какъ она мн впослдствіи — хорошо ли она обдумала предложенное распоряженіе, полагала ли она, что будетъ счастлива подъ кровлею Холоднаго Дома мистера Джорндиса, и почему именно она такъ полагала? Окончивъ это, онъ всталъ, величественно отпустилъ отъ себя миссъ Аду и въ теченіе двухъ-трехь минутъ занялся разговоромъ съ Ричардомъ Карстономь. Онъ говорилъ съ нимъ не сидя, но стоя, и уже съ большей свободой и меньшей церемоніей, какъ будто онъ хотя и былъ великій канцлеръ, но зналъ, какимъ образомъ вызвать чистосердечіе юноши.
— Очень хорошо! сказалъ великій канцлеръ вслухъ.— Я отдамъ приказаніе. Сколько могу судить, мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома выбралъ очень хорошую компаньонку для молодой леди. Эти слова сопровождались взглядомъ, устремленнымъ за меня, и, сколько позволяютъ обстоятельства, вс вообще распоряженія сдланы превосходно.
Онъ отпустилъ насъ съ видимымъ удовольствіемъ, и мы вышли изъ его кабинета какъ нельзя боле обязанные ему за его ласковый и вжливый пріемъ, чрезъ который, разумется, онъ нисколько не терялъ своего достоинства, но, напротивъ, намъ казалось, что онъ пріобрталъ его.
Когда мы дошли до колоннады, мистеръ Кэнджъ вспомнилъ, что ему нужно воротиться на минуту и спросить у милорда нсколько словъ, и онъ оставилъ насъ въ густомъ туман, вмст cъ каретой великаго канцлера и лакеями, ожидавшими его выхода.
— Ну, слава Богу!— сказалъ Ричардъ:— одно дло кончено. Не скажете, миссъ Соммерсонъ, куда мы отправимся теперь?
—А разв вы не знаете?— спросила я.
— Ршительно не знаю.
— И вы тоже не знаете, душа моя?— спросила я Аду.
— Вовсе не знаю. А вы?
— Столько же знаю, сколько и вы.
Мы взглянули другъ на друга, едва удерживаясь отъ смха. Мы были похожи были въ эту минуту на сказочныхъ дтей въ дремучемъ лсу! Какъ вдругъ къ намъ подошла какая-то странная, небольшою роста старушка, въ измятой шляпк и съ ридикюлемъ въ рук. Она присла передъ нами и улыбнулась намъ какъ-то особенно церемонно.
— О!— сказала она.— Да тутъ вся опека мистера Джорндиса. Очень, очень счастлива имть эту честь! Признаюсь, для молодости, для надежды и для красоты это чудесный признакъ, когда он очутятся въ здшнемъ мст и потомъ не знаютъ, какъ выбраться изъ него.
— Сумасшедшая!— прошепталъ Ричардъ, вовсе не подозрвая, что старушка услышитъ его.
— Правда, правда, молодой джентльменъ: сумасшедшая,— подхватила она такъ быстро, что бдный Ричардъ сгорлъ отъ стыда:— я сама находилась подъ опекой, а тогда я не была сумасшедшей,— продолжала она, присдая низко и улыбаясь при конц каждой коротенькой сентенціи.— У меня были и юность и надежда… я думаю, и красота. Теперь это все равно. Ни одно изъ этихъ трехъ прекрасныхъ качествъ не послужило мн въ пользу, не спасло меня. Я имю честь присутствовать въ суд, не пропуская ни одного засданія… присутствую съ моими документами. Я ожидаю суда… то есть… дня Страшнаго Суда. Я сдлала открытіе, что шестая печать, о которой упоминается въ Апокалипсис, это — печать великаго канцлера. Она уже давнымь-давно открыта! Пожалуйста, примите мое благословеніе!
Вх то время, какъ Ада начала обнаруживать страхь, я, чтобъ успокоить немного бдную старушку, сказала, что мы очень благодарны ей.
— Д-д-да-съ, благодарны-съ,— отвчала она, весьма жеманно.— Я воображаю, какъ вы благодарны. А вотъ и Сладкорчивый Кэнджъ. У него есть свои документы! Какъ поживаетъ ваше высокопочтеніе?
— Помаленьку, помаленьку. Пожалуйста, добрая душа моя, не безпокой молодыхъ людей, не будь имъ въ тягость,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, уводя насъ по направленію къ своей контор.
— О, нтъ, ни подъ какимъ видомъ,— сказала полоумная старуха, продолжая слдовать за нами около меня и Ады.— Сохрани меня Богъ быть кому-нибудь въ тягость! А намрена передать имъ все мое имніе, а это, мн кажется, не значитъ безпокоить ихъ! Я ожидаю суда… то есть… ожидаю дня Страшнаго Суда. А знаете ли, для васъ это чудный признакъ… Примите же мое благословеніе.
Она остановилась внизу крутой, съ широкими ступенями, каменной лстницы. Поднявшись наверхъ этой лстницы, мы оглянулись назадъ и увидли, что старушка все еще стояла на томъ же мст и продолжала говорить, присдая и улыбаясь при каждой коротенькой сентенціи.
— Юность, и надежда, и красота, и Верховный Судъ, и Сладкорчивый Кэнджъ… Ха, ха!.. Пожалуйста, примите же мое благословеніе!

IV. Телескопическая филантропія.

Мистеръ Кэнджъ, когда мы прибыли въ его контору, объявилъ, что мы проведемъ ночь въ дом мистриссъ Джэллиби, и потомъ, обратясь ко мн, сказалъ, что, по его мннію, я непремнно должна знать, кто такая эта мистриссь Джэллиби.
— Совсмъ нтъ, сэръ, я ее не знаю,— возразила я.— Можетъ быть, мистеръ Карстонь… или миссъ Ада…
Но нтъ, они ршительно ничего не знали объ этой леди.
— И въ самомъ дл! Такъ, позвольте, я вотъ что скажу вамъ. Мистриссь Джэллиби,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, повернувшись къ камину спиной и устремивъ свои взоры въ пыльный, передкаминный коверъ, какъ будто въ узорахъ этаго ковра была начертана біографія мистриссъ Джэллиби:— я долженъ вамъ сказать, что мистриссь Джэллиби весьма замчательная женщина, по необыкновенной сил своего характера и по тому еще, что она совершенно посвящаетъ себя публичнымъ предпріятіямъ. Она посвящала себя, въ разные періоды, безконечному разнообразію публичныхъ проектовъ и въ настоящее время (пока вниманіе ея не обратилось на какой нибудь другой предметъ) посвятила себя африканскому проекту, имющему цлью всеобщее разведеніе кофейнаго дерева и учрежденіе, изъ излишняго народонаселенія нашего отечества, счастливыхъ колоній на берегахъ африканскихъ ркъ. Мистеръ Джорндисъ, всегда готовый помогать всякому предпріятію, которое можно назвать добрымъ предпріятіемъ,— мистеръ Джорндисъ, къ которому обращаются и котораго уважаютъ вс филантропы, иметъ, какъ мн кажется, весьма высокое понятіе о мистриссъ Джэллиби.
При этихъ словахъ мистеръ Кэнджъ поправилъ свой галстухъ и взглянулъ на насъ.
— А позвольте узнать, сэръ, что за особа мистеръ Джэллиби? спросилъ Ричардъ.
— А! о! Мистеръ Джэллиби,— сказалъ мистеръ Кэнджъ:— мистеръ Джэллиби такая особа… такая особа… впрочемъ, мн кажется, врне описанія его особы нельзя представить, какъ только сказать вамъ, что онъ мужъ мистриссъ Джэллиби.
— Это врно какая-нибудь диковинка, сэръ, существо небывалое,— сказалъ Ричардъ шутливымъ тономъ.
— Нтъ, я не говорю этого,— возразилъ мистеръ Кэнджъ, весьма серьезно.— Тмъ боле я не могу сказать этого, что вовсе не знаю мистера Джэллиби. Быть можетъ, онъ и превосходный человкъ, одно только, онъ ужасно, такъ сказать, углубленъ… погруженъ въ боле блестящія качества своей жены.
Посл этого мистеръ Кэнджъ объяснилъ намъ, что такъ какъ дорога въ Холодный Домь показалась бы намъ въ такую ночь крайне длинною, мрачною и скучною, и такъ какъ мы и безъ того уже прохали сегодня очень много, то мистеръ Джорндисъ самъ предложилъ сдлать это распоряженіе, но что завтра до обда къ дверямъ дома мистера Джэллиби явится карета, которая и вывезетъ насъ изъ Лондона.
Вслдъ за тмъ онъ позвонилъ въ колокольчикъ, и въ комнату вошелъ молодой джентльменъ. Мистеръ Кэнджъ, названъ этого джентльмена именемъ Гуппи, спросилъ его, отосланы ли вещи миссъ Соммерсонъ ‘по принадлежности’. Мистеръ Гуппи отвчалъ утвердительно и прибавилъ, что у подъзда уже давно дожидается карета отвезти и насъ по принадлежности, если намъ угодно.
— Мн остается только,— сказалъ мистеръ Кэнджъ, прощаясь съ нами пожатіемъ руки:— выразить мое искреннее удовольствіе (добрый день, миссъ Клэръ!), что распоряженія этого дня кончились (прощайте, миссъ Соммерсонъ!), и мою искреннюю надежду, что это распоряженіе непремнно поведетъ всхъ, до кого оно относится, къ счастію (очень радъ, что имлъ честь познакомиться съ вами, мистеръ Карстонъ!), поведетъ къ благополучію и къ тмъ существеннымъ выгодамъ, которыя ожидаютъ насъ впереди! Гуппи, смотри, чтобы дорогіе мои гости дохали туда благополучно.
— Гд же это ‘туда’, мистеръ Гуппи?— спросилъ Ричардъ, въ то время, какъ мы спускались съ лстницы.
— Весьма недалеко отсюда,— отвчалъ мистеръ Гуппи:— это будетъ за домомъ Тавія, вы вдь знаете этотъ домъ?
— Напротивъ, я утвердительно могу сказать: не знаю, потому что пріхалъ сюда изъ Винчестра, и для Лондона — совершенно чужой человкъ.
— Это будетъ сейчасъ за уголъ,— сказалъ мистеръ Гуппи.— Мы сейчасъ завернемъ въ Канцлерскій переулокъ, продемъ немного по улиц Голборнъ и минутъ черезъ пять будемъ на мст, словомъ сказать, это отсюда какъ рукой подать.— А вотъ и опять лондонская особенность,— не правда ли, миссъ?
Повидимому, онъ очень восхищался этимъ выраженіемъ и употребилъ его собственно затмъ, чтобъ подтрунить на мой счетъ.
— Да, туманъ все еще густой,— сказала я.
— Надобно надяться, что онъ не тяжелъ для васъ,— замтилъ мистеръ Гуппи, поднимая ступеньки кареты.— Напротивъ того, мн кажется, судя по вашей наружности, онъ производитъ на васъ благодтельное вліяніе.
Я знала, что мистеръ Гуппи хотлъ этими словами выразить мн комплиментъ, и потому, когда онъ захлопнулъ дверцы кареты и отправился на козлы, я отъ души посмялась надъ тмъ, что при его словахъ сильная краска выступила мн на лицо. Мы вс трое смялись надъ этимъ, шутливо разсуждали о нашей неопытности и о Лондон, какъ мст, совершенно незнакомомъ намъ, до тхъ поръ, пока карета наша не подъхала подъ какую-то арку, въ узенькую улицу съ высокими домами, подобную продольной цистерн для храненія тумана, и, наконецъ, къ мсту нашего ночлега. Около дома, у котораго мы остановились, и на дверяхъ котораго красовалась полированная мдная дощечка съ надписью: Джеллиби,— около этого дома собралась толпа народа, но преимущественно ребятишекъ.
— Не испугайтесь!— сказалъ мистера Гуппи, заглянувъ въ окно кареты:— одинъ изъ маленькихъ Джэллиби завязь головой въ желзной ршетк.
— О, бдный ребенокъ!— вскричала я:— пожалуйста, мистерь Гуппи, выпустите меня поскорй!
— Сдлайте одолженіе, миссъ, будьте осторожнй, поберегите себя. Надобно вамъ сказать, что маленькіе Джэллиби ни на минуту безъ проказъ,— замтилъ мистеръ Гуппи.
Я отправилась прямо къ ребенку, который былъ одинъ изъ самыхъ грязныхъ маленькихъ несчастныхъ созданій, какихъ когда либо случилось мн встрчать. Его лицо пылало, самъ онъ, стиснутый по ше между двумя желзными стойками, былъ очень перепуганъ и громко ревлъ, между тмъ какъ продавецъ молока и полицейскій сторожъ, движимые чувствомъ состраданія, старались освободить его изъ этого положенія, тянули его за ноги, въ томъ убжденіи, что чрезъ это средство черепъ ребенка немного сожмется, и тогда успхъ ихъ будетъ несомннный. Успокоивъ немного ребенка и увидвъ, что это былъ маленькій мальчикъ съ огромной головой, я подумала, что если въ отверстіе прошла голова, то непремнно должно пройти и туловище, а потому предложила, какъ самое лучшее средство для спасенія ребенка, протолкнуть его впередъ. Это предложеніе было такъ радушно принято продавцомъ молока и полицейскимъ, что несчастный мальчикъ непремнно полетлъ бы внизъ головой въ глубокую яму, еслибъ я не успла схватить его за рубашенку и еслибъ въ то же время Ричардъ и мистеръ Гуппи не успли пробжать черезъ кухню и подхватить его снизу. Наконецъ, ребенокъ благополучно былъ поставленъ на ноги, но, вмсто благодарности, несчастный шалунъ принялся съ изступленіемъ битъ мистера Гуппи палкой, которою до приключенія своего каталъ по улиц обручъ.
Изъ всей толпы, окружавшей домъ, никто, повидимому, не принадлежалъ къ этому дому, исключая женщины въ деревянныхъ башмакахъ, которая, при вид ребенка въ опасномъ положеніи, совала въ него изъ кухни метлой. Не знаю, съ какой именно цлью она поступала такимь образомъ,— думаю, однако, что и она не знала. Изъ всего этого я заключила, что мистриссъ Джэллиби не было дома, но можете представить мое положеніе, когда та же самая женщина явилась въ коридор, безъ башмаковъ, и, поднявшись впереди меня и Ады въ заднюю комнату перваго этажа, доложила о нашемъ прізд.
— Дв молодыя барышни пріхали, мистриссъ Джэллиби!
Поднимаясь по лстниц, мы встртили еще нсколько дтей, съ которыми въ потемкахъ трудно было не столкнуться, и въ то время, какъ мы представлялись мистриссъ Джэллиби, одинъ изъ бдныхъ маленькихъ созданій упалъ съ самаго верху лстницы и пролетлъ, какъ мн послышалось, до самого низу, съ величайшимъ стукомъ и крикомъ.
Мистриссъ Джэллиби, не обнаруживая ни легчайшей тни того безпокойства, котораго мы не могли скрыть на нашихъ лицахъ въ то время, какъ голова несчастнаго ребенка возвщала о своемъ полет громкимъ стукомъ о каждую ступеньку — а этикъ ступенекъ, какъ говорилъ впослдствіи Ричардъ, считалось всего семь, кром площадки — приняла насъ съ совершеннымъ равнодушіемъ. Она была недурна собой, невысокаго роста, довольно полная женщина, отъ сорока до пятидесяти лтъ, съ пріятными глазами, хотя они и имли странную привычку смотрть въ недосягаемою даль. Какъ будто — я опять сошлюсь на выраженіе Ричарда — какъ будто ближе Африки другого они ничего передо собой не видли.
— Очень рада, что имю честь принять васъ въ моемъ дом,— сказала мистриссъ Джэллиби пріятнымъ голосомъ.— При моемъ уваженіи къ мистеру Джорндису, я не могу оставаться равнодушной къ тмъ, въ комъ онъ принимаетъ живое участіе.
Мы выразили нашу благодарность и сли подл двери, на хромоногую, увчную софу. Мистриссъ Джэллиби имла прекрасные волосы, но, при обширнйшихъ занятіяхъ по африканскому проекту, она никогда не убирала ихъ. Шаль, слегка накинутая на плечи, упала на стулъ, когда мистриссъ Джэллиби встала, чтобы встртить насъ, и когда она снова возвращалась къ стулу, мы не могли не замтить, что платье ея не сходилось сзади на нсколько дюймовъ, и что открытое пространство было задернуто ршеточкой изъ корсетныхъ шнурковъ, точно какъ окно въ лтней бесдк.
Комната, усыпанная различными бумагами и крайне стсненная огромнымъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ тмъ же самымъ матеріаломъ, который валялся на полу, была не только очень неопрятна, но и очень грязна. Все это по необходимости поражало органъ нашего зрнія, между тмъ какъ слухомъ мы провожали бднаго ребенка, слетвшаго съ лстницы, какъ кажется, на кухню, гд кто-то старался если не задушить его, то заглушить его рыданія.
Но что всего боле поразило насъ, такъ это изнуренная, болзненнаго вида, хотя ни подъ какимъ видомъ не простая двушка которая сидла за письменнымъ столомъ, грызла перо и, выпуча глаза, смотрла на насъ. Мн кажется, никто еще не бывалъ перебрызганъ и перепачканъ такъ чернилами, какъ эта двушка и, начиная съ ея взъерошенныхъ волосъ до хорошенькихъ ножекъ, которыя уродовались истасканными, истертыми, изорванными и стоптанными на сторону атласными башмачками, ни одна вещь изъ ея наряда, до послдней булавки, не имла надлежащаго вида, не находилась въ надлежащемъ мст.
— Мы застаете меня, мои милыя,— сказала мистриссъ Джэллиби, снимая нагорвшую свтильню съ двухъ огромныхъ свчей въ жестяныхъ подсвчникахъ,— свчей, отъ которыхъ разливался по комнат сильный запахъ топленаго сала (огонь въ камин давно уже потухъ и на ршетк камина ничего больше не было, кром холодной золы, вязки дровъ и маленькой кочерги):— вы застаете меня, мои милыя, за всегдашними занятіями и, вроятно, извините меня, если стану продолжать ихъ. Африканскій проектъ поглощаетъ все мое время. Онъ вовлекаетъ меня въ огромную переписку съ различными обществами, торговыми домами и частными лицами, которыя пекутся о благоденствіи своихъ единоземцевъ, и, признаюсь, съ особеннымъ удовольствіемъ могу сказать, что это дло подвигается впередъ. Мы надемся, что на будущій годъ около этого времени отъ ста-пятидесяти до двухсотъ здоровыхъ семей будутъ воздлывать кофе и просвщать туземцевъ изъ племени Борріобула-Ха, на лвомъ берегу рки Нигера.
Въ то время, какъ Ада ничего не говорила, но только смотрла на меня, я ршилась замтить, что это занятіе должно быть очень пріятно.
— И еще какъ пріятно, если-бъ вы знали!— сказала мистриссъ Джэллиби. Оно поглощаетъ всю энергію моей души, но это ничего не значитъ, если я вижу впереди успхъ и если съ каждымъ днемъ боле и боле удостовряюсь въ этомъ успх. Знаете ли, миссъ Соммерсонъ, меня немного удивляетъ, почему вы сами не вздумали обратить ваше вниманіе на Африку, сосредоточить ваши мысли надъ этой частью свта…
Этотъ быстрый вопросъ до такой степени былъ для меня неожиданъ, что я ршительно не знала, какъ мн принять его. Я намекнула что-то на тамошній климатъ.
— Прекраснйшій климатъ во всемъ мір!— сказала мистриссъ Джэллиби.
— Въсамомъ дл, сударыня?
— Могу насъ уврить. Конечно, и тамъ требуются маленькія предосторожности. Безъ предосторожности подите вы по Голборну, и черезъ васъ передутъ. Съ предосторожностью идите вы по той же улиц Голборнъ, и васъ пальцемъ не заднутъ. Это же самое можно примнить и къ Африк.
— Съ этимъ я совершенно согласна,— сказала я.
Но, само собою разумется, я соглашалась въ этомъ съ мнніемъ о предосторожностяхъ на улиц Голборнъ.
— Не угодно ли вамъ просмотрть нсколько замчаній собственно по этому предмету и вообще по всему африканскому длу?— сказала мистриссъ Джэллиби, подавая намъ кипу бумагъ.— А я между тмъ кончу письмо, которое диктую теперь моей старшей дочери — моему домашнему секретарю…
Двица, сидвшая за столомъ, перестала грызть перо и на нашъ поклонъ отвчала также поклономъ, съ полу-застнчивымъ, съ полу-угрюмымъ видомъ.
— …и тмъ заключу на этотъ разъ мои занятія,— продолжала мистриссъ Джэллиби съ сладенькой улыбкой: — хотя мои занятія, можно сказать, безконечны… На чемъ остановились мы, Кадди?
— …Свидтельствуетъ свое почтеніе мистеру Суолло и проситъ…’ — сказала Кадди.
— …и проситъ,— сказала мистриссъ Джэллиби, продолжая диктовать:— увдомить ее касательно вопросительнаго письма по африканскому проекту.
— Ахъ, Пипи, ради Бога, не ходи сюда!
Пипи былъ тотъ несчастный ребенокъ (добровольно принявшій на себя это названіе), который упалъ съ лстницы, и который прервалъ корреспонденцію появленіемъ своей особы съ разбитымъ лбомъ, залпленнымъ кусочкомъ пластыря, и съ очевиднымъ намреніемъ показать ушибы на ногахъ.
Ада и я не знали, что больше всего заслуживало сожалнія — ушибы ли ребенка, или грязь, которой днъ былъ покрытъ. Мистриссъ Джэллиби не обратила особеннаго вниманія на несчастнаго. Она только прибавила, съ невозмутимымъ спокойствіемъ, съ которымъ она говорила вообще обо всемъ: ‘уйди отсюда вонъ, негодный Пипи!’, и снова устремила свои прекрасные глаза на Африку и снова приступила къ диктовк. Въ это время, не думая прервать ея занятій, я ршилась остановить бднаго Пипи, выходившаго изъ комнаты, и взять его на руки. Казались, эта ласка и поцлуи Ады очень изумили ребенка. Продолжая всхлипывать рже и рже, окъ совершенно успокоился и, наконецъ, заснулъ у меня на рукахъ. Я до такой степени занялась маленькимъ Пипи, что совершенно упустила изъ виду подробное содержаніе африканскаго проекта, хотя общее впечатлніе этого проекта о громадной важности Африки и совершенной ничтожности всхъ другихъ мстъ и предметовъ было таково, что мн стало стыдно за мое невниманіе.
— Скажите пожалуйста, ужъ шесть часовъ!— сказала мистриссъ Джэллиби.— А нашъ обденный часъ назначенъ въ пять. Я говорю только: назначенъ, потому, что мы обдаемъ въ какомъ часу придется… Кадди, покажи миссъ Клэръ и миссъ Соммерсонъ ихъ комнаты… Быть можетъ, вамъ угодно сдлать какія-нибудь перемны въ вашемъ туалет? Я знаю, что при моихъ занятіяхъ вы извините меня… О, какой этотъ негодный мальчикъ! Сдлайте одолженіе, миссъ Соммерсонъ, пустите его на полъ!
Я попросила позволенія держать его на рукахъ, чистосердечно увряя, что Пипи не длаетъ мн ни малйшаго безпокойства и труда, и вслдъ за тмъ снесла его наверхъ и положила на мою постель.
Ад и мн отведены были дв верхнія комнаты, между которыми находилась дверь. Об он были чрезвычайно пусты и неопрятны. Занавска у окна моей комнаты прикрплялась старой изломанной вилкой.
— Вамъ вроятно,— нужно горячей воды?— сказала миссъ Джэллиби, которой взоры старались встртиться съ рукомойникомъ и старались тщетно.
— Не мшало бы, сказали мы:— если только это не составитъ большого безпокойства.
— О ни малйшаго,— возразила миссъ Джэллиби:— но дло въ том, найдется ли у насъ хоть сколько нибудь горячей воды.
Вечеръ быль такой холодный и комната имла, такой сырой, болотный запахъ, что, должно признаться, мы находились въ весьма жалкомъ положеніи. Бдная Ада едва не плакала. Какъ бы то ни было, мы вскор развеселились и дятельно занялись своимъ туалетомъ. Между тмъ возвратилась миссъ Джэллиби, съ извстіемъ, что, къ крайнему ея сожалнію, горячей воды не отъискалось ни капли, что нигд не могутъ найти чайника, и что котелъ на плит оказывается негоднымъ къ употребленію.
Мы просили ее не безпокоиться и употребили всевозможную поспшность спуститься внизъ къ камину. Въ теченіе этого времени вс маленькія дти собрались на площадк лстницы за дверями нашей комнаты, удивляясь небывалому феномену, по которому Пипи очутился на моей постели, и привлекали наше вниманіе къ своимъ носамъ и пальцамъ, которымъ безпрестанно угрожала опасность быть прищемленными между дверями. Затворить дверь которой либо комнаты не было возможности: на моемъ замк не было ни ключа, ни рукоятки, а на замк дверей, ведущихъ въ комнату Ады, хотя и была рукоятка, но она такъ гладко вертлась во вс стороны, что на самую дверь не производила желаемаго дйствія. Вслдствіе этого я предложила всмъ дтямъ войти въ мою комнату, расположиться около стола и слушать сказку про ‘Красную Шапочку’, которую вызвалась разсказывать имъ во время моего туалета. Дти исполнили это и были такъ тихи, какъ мышки,— въ томъ числ и Пипи, который проснулся какъ разъ къ тому времени, когда въ сказк является на сцену срый волкъ.
Спускаясь внизъ, мы увидли на окн лстницы глиняную кружку съ надписью: ‘Подарокъ съ Торнбриджскихъ минеральныхъ водъ’, въ этой кружк плавала горящая свтильня и тускло освщала корридоръ. Въ гостиной (которая соединялась съ кабинетомъ мистриссъ Джэллиби посредствомъ открытой двери) мы застали молодую женщину съ распухшимъ и закутаннымъ въ фланель лицомъ. Она усердно раздувала огонь въ камин и задыхалась отъ сильнаго дыма, который такъ свободно разгуливалъ по комнат, что мы кашляли отъ него и плакали, и сидли съ полчаса при открытыхъ окнахъ, между тмъ какъ мистриссъ Джэллиби распоряжалась африканскими письмами съ невозмутимымъ спокойствіемъ духа. На этотъ разъ я отъ души радовалась ея многотруднымъ занятіямъ: они представляли Ричарду возможность разсказать намъ, какимъ образомъ онъ умывалъ себ руки въ паштетномъ блюд, какимъ образомъ на его туалетномъ столик очутился чайникъ вмсто умывальника,— и Ричардъ представлялъ намъ это въ такомъ забавномъ вид, что Ада отъ души хохотала, увлекая и меня въ непринужденный смхъ.
Вскор посл семи часовъ мы отправились въ столовую къ обду и спускались, по совту самой мистриссъ Джэллиби, весьма осторожно, потому что ковры, кром того, что имли большой недостатокъ въ проволокахъ, которыми они прикрплялись къ лстниц, были до такой степени изорваны, что на каждомъ шагу представляли опасную ловушку. Намъ подали прекрасную треску, кусокъ ростбифа, блюдо котлетъ и пуддингъ. Обдъ былъ бы превосходный, еслибъ все было приготовлено надлежащимъ образомъ, но, къ сожалнію, онъ поданъ былъ чуть-чуть не въ сыромъ вид. Молодая женщина въ фланелевой подвязк прислуживала за столомъ, ставила на столъ каждое блюдо куда, и какъ ни попало и ничего не убирала до самого конца. Молодая женщина, которую я видла въ деревянныхъ башмакахъ, и которая, какъ я полагала, исполняла въ дом обязанность кухарки, часто подходила къ дверямъ столовой и бранилась съ женщиной въ фланелевой подвязк, а изъ этого я заключила, что он жили въ сильномъ раздор.
Въ теченіе всего обда, продолжительнаго вслдствіе неожиданныхъ казусовъ — какъ, напримръ, блюдо картофелю опрокинулось въ угольный ящикъ, ручка отъ штопора нечаянно оторвалась и молодая женщина вовсе неумышленно нанесла себ сильный ударъ въ подбородокъ — въ теченіе всего обда, повторяю я, мистриссъ Джэллиби сохраняла удивительную ровность своего характера. Она разсказывала намъ множество интересныхъ подробностей объ африканскомъ племени Борріобула-Ха и получала такое множество писемъ, что Ричардъ, сидвшій подл нея, сразу увидлъ, что въ его тарелк съ супомъ плавали четыре конверта. Нкоторыя изъ писемъ сообщали ей о совщаніяхъ дамскихъ комитетовъ или о слдствіяхъ дамскихъ митинговъ, о чемъ она немедленно прочитывая намъ, другія служили просьбами отъ частныхъ лицъ, принимавшихъ живйшее участіе во всемъ, что касалось воздлыванія кофе и распространенія просвщенія между дикими народами, третьи требовали немедленныхъ отвтовъ, для отправленіи которыхъ мистриссъ Джэллиби раза три или четыре высылала старшую дочь изъ за стола. Короче сказать, у мистриссъ Джэллиби были полныя руки дла, и, судя по ея словамъ, она неоспоримо была всей душой предана африканскому проекту.
Меня подстрекало сильное любопытство узнать, кто такой былъ кроткій джентльменъ съ порядочной лысиной и въ очкахъ, который занялъ за столомъ пустой стулъ уже посл того, какъ мы кончили рыбу, и который, повидимому, разыгрывая страдательную роль по всемъ, что касалось Борріобула-Ха, не принималъ дятельнаго участіи въ этомъ громадномъ проэкт. Во время обда онъ не проговорилъ ни слова, а потому его легко можно было бы принять за африканскаго туземца, еслибъ этому предположенію не противорчилъ цвтъ его лица. До самого окончанія обда и до тхъ поръ, пока этотъ джентльменъ не остался съ Ричардомъ наедин за опустлымъ столомъ, мн и въ голову не пришло подумать, что это былъ мистеръ Джэллиби. Но оказалось, что это дйствительно былъ самъ мистеръ Джэллиби, къ тому же, болтливый молодой человкъ, по имени мистеръ Квэйль, съ огромными лоснящимися выпуклостями вмсто висковъ, и съ волосами, зачесанными совершенію назадъ, который пришелъ къ намъ поздно вечеромъ, и который объявилъ Ад, что онъ филантропъ, объявилъ вмст съ тмъ, что супружескій союзъ мистриссъ Джэллиби съ мистеромъ Джэллиби онъ называетъ союзомъ души и тла.
Этотъ молодой человкъ, кром того, что имлъ очень много сказать съ своей стороны насчетъ Африки и насчетъ собственнаго своего проэкта инструкціи колонистамъ, какимъ образомъ имъ должно вндрить просвщеніе между туземцами и распространять внутреннюю и вншнюю торговлю,— кром этого, онъ находилъ особенное удовольствіе выставлять на видъ неутомимые труды мистриссъ Джэллиби.
— Я увренъ, мистриссъ Джэллиби,— говорилъ онъ:— что вы получили сегодня по крайней мр отъ полутораста до двухсотъ писемъ насчетъ Африки,— не правда ли? Или, если память не измняетъ мн, мистриссъ Джэллиби, то, кажется, вы говорили когда-то, что послали съ одной почтой сразу пять тысячъ циркуляровъ?
И, получивъ отвтъ отъ мистриссъ Джэллиби, молодой человкъ каждый разъ повторялъ его намъ, какъ будто онъ былъ для насъ переводчикомъ. Съ теченіе всего вечера мистеръ Джэллиби молча сидлъ въ углу, прислонясь къ стн головой, намъ казалось, что онъ находился подъ вліяніемъ самаго непріятнаго расположенія духа. Я замчала, что мистеръ Джэллиби, оставшись посл обда наедин съ Ричардомъ, нсколько разъ открывалъ ротъ, какъ будто хотлъ признаться ему въ томъ, что именно тяготило его душу — и, не сказавъ ни слова, закрывалъ ротъ, къ величайшему смущенію Ричарда.
Мистриссъ Джэллиби сидла какъ въ гнзд, святомъ изъ негодныхъ бумагъ, пила безпрестанно кофе и отъ времени до времени диктовала старшей дочери. Изрдка она вступала съ мистеромъ Квэйлемъ въ горячія пренія, предметомъ которыхъ, сколько понимала я, было учрежденіе Человколюбиваго Братства, и между прочимъ выражала теплыя чувства и прекрасныя мысли. Не могу похвалиться, что я была такой внимательной слушательницей, какой бы мн хотлось быть, потому что Пипи и другія дти цлой ватагой окружили Аду и меня въ углу гостиной и неотступно просили разсказать имъ новенькую сказку. Уступая ихъ желаніямъ мы сли между ними и шепотомъ говорили имъ сказку о ‘Кот въ сапогахъ’,— говорили множество подобныхъ пустяковъ, до тхъ поръ, пока мистриссъ Джэллиби случайно вспомнила о дтяхъ и приказала имъ отправиться спать. При этомъ Пипи такъ горько расплакался и такъ убдительно просилъ меня проводить его до постели, что я принуждена была снести его наверхъ. Здсь молодая женщина въ фланелевой подвязк какъ драконъ налетла на толпу малютокъ и въ нсколько минутъ уложила ихъ въ постели.
Посл этого я занялась нашей маленькой комнаткой,— старалась, сколько отъ меня зависло, придать ей веселый видъ, старалась приласкать огонь въ камин, который при моемъ приход выглядывалъ оттуда весьма сердито, но вскор запылалъ ярко и отрадно. По возвращеніи въ гостиную, я замтила, что мистриссъ Джэллиби поглядывала на меня весьма неблагосклонно, за мое ребячество. Я очень сожалла объ этомъ, но въ то же время была убждена, что имла на это ребячество полное право.
Было уже около полночи, когда для насъ представился удобный случай отправиться наверхъ, но даже и тогда мы оставили мистриссъ Джэллиби за бумагами и за кофе, а миссъ Джэллиби — за перомъ, которое она грызла безпрестанно.
— Какой странный, какой удивительный домъ!— сказала Ада, когда мы очутились въ нашей комнат.— Я удивляюсь, почему вздумалось моему кузену Джорндису отправить насъ сюда!
— Душа моя,— сказала я:— это и меня крайне смущаетъ. Я всячески стараюсь разгадать, постичь — и не могу, при всемъ моемъ желаніи.
— Чего же ты не можешь разгадать?— спросила Ада, сопровождая вопросъ своей плнительной улыбкой.
— Всего, что относится до здшняго дома,— отвчала я.— Конечно, что и говорить — со стороны мистриссъ Джэллиби весьма благородно, весьма великодушно принять на себя столько трудовъ и попеченія для блага и пользы дикихъ народовъ, но… но Пипи, но домашнее хозяйство!
Ада громко засмялась, и, въ то время, какъ я задумчиво смотрла на пылающій огонь въ камин, она обвила ручкой мою шею и говорила, что я тихое, прекрасное и доброе созданіе, и что я вполн обворожила ее.
— Вы такъ задумчивы, Эсирь,— говорила она:— и вмст съ чмъ такъ веселы.— Вы длаете такъ много, и длаете все такъ мило, такъ чистосердечно! Мн кажется, что при васъ и въ здшнемъ дом было бы отрадно!
О, добренькая, простенькая любимица моей души! Она вовсе не знала, что этими слонами выражала похвалу самой себ, и что собственно по доброт своей души она видла во мн такое множество прекрасныхъ качествъ!
— Могу ли я предложить вамъ одинъ вопросъ?— сказала я, когда, спустя немного, мы об сли передъ каминомъ.
— Не одинъ, а пятьсотъ, если угодно,— сказала Ада.
— Этотъ вопросъ касается вашего кузена, мистера Джорндиса. Я ему очень, очень много обязана. Не можете ли вы описать мн его наружность?
Откинувъ назадъ золотистые локоны, Ада устремила на меня свои глазки съ такимъ смющимся удивленіемъ, что я сама невольно удивилась, частію ея красот, а частію ея удивленію.
— Эсирь! вскричала она.
— Душа моя!
— Вы хотит, чтобъ я описала вамъ наружность моего кузена Джорндиса?
— Да, вдь я никогда не видла его.
— Но вдь и я никогда не видла!— возразила Ада.
— Неужели это и въ самомъ дл правда?
Да, да, она дйствительно еще ни разу не видла мистера Джорндиса. Какъ ни была молода Ада при кончин своей матери, но очень хорошо помнила слезы, выступившія на глаза умирающей, когда она говорила о немъ, когда говорила о его благородномъ, великодушномъ характер, которому должно ввряться боле всего земного,— и Ада вврялась ему. Нсколько мсяцевъ тому назадъ мистеръ Джорндисъ написалъ своей кузин ‘безъискусственное, правдивое письмо’, какъ выражалась Ада, въ которомъ извщалъ о распоряженіяхъ относительно насъ и упоминалъ, что ‘это распоряженіе излечитъ современемъ нкоторыя раны, нанесенныя несчастной тяжбой въ Верховномъ Суд’. Ада отвчала на это выраженіемъ душевной признательности за его предложеніе. Ричардъ также получилъ подобное письмо и также послалъ на него подобный отвтъ. Онъ видлъ мистера Джорндиса разъ,— но одинъ только разъ, пять лтъ тому назадъ, въ Винчестерской школ. Въ кабинет канцлера, въ то время, когда Ада и Ричардъ стояли передъ каминомъ, облокотясь на экранъ, и когда я впервые встртилась съ ними, Ричардъ говорилъ Ад, что въ его воспоминаніи мистеръ Джорндисъ сохранился, какъ ‘тучный, краснощекій мужчина’. Вотъ все, что могла передать мн Ада о личносты ея кузена.
Это описаніе до такой степени углубило меня въ размышленіе, что Ада уже давно заснула, а я все еще оставалась передъ каминомъ, мечтая и уносясь воображеніемъ въ Холодный Домъ, снова мечтая и снова уносясь воображеніемъ такъ далеко, что вс событія минувшаго дня казалось мн, какъ будто совершались когда-то очень, очень давно. Не знаю, гд именно блуждали мои мысли въ то время, когда легкій ударъ въ дверь нашей комнатки снова привелъ ихъ въ надлежащій порядокъ.,
Я тихо отворила дверь и увидла тамъ миссъ Джэллиби, которая, съ изломанной свчей, поставленной въ изломанный подсвчникь, въ одной рук, и каменной чашечкой для варенаго яйца въ другой, дрожала отъ холода.
— Спокойной ночи!— сказала она, чрезвычайно угрюмо.
— Спокойной ночи!— отвчала я.
— Могу ли я войти къ вамъ?— спросила она, весьма поспшно, совершенно неожиданно и съ прежней угрюмостью.
— Конечно, можете,— сказала я.— Но, пожалуйста, не разбудите миссъ Клэръ.
Она не хотла приссть, но, ставъ подл камина, безпрестанно обмакивала запачканный чернилами средній палецъ правой руки въ каменную чашечку, въ которой находился уксусъ, и натирала имъ чернильныя брызги и пятна на лиц, не переставая въ то же время хмуриться и казаться угрюмою.
— Я отъ души желаю этой Африк провалиться!— сказала она вовсе неожиданно.
Я хотла сдлать какое-то возраженіе.
— Да, я желаю!— продолжала она.— Пожалуйста, миссъ Соммерсонъ, не возражайте. Я презираю, я ненавижу ее. Это какое-то страшное чудовище, отвратительное животное!
Я сказала ей, что она очень устала, и что мн очень жаль ее. Вслдъ за тмъ я приложила руку къ ея голов и замтила, что она очень горяча теперь, но что къ утру это пройдетъ. Миссъ Джэллиби все еще стояла у камина, продолжая хмуриться и бросать на меня сердитые взгляды, ко вдругъ она поставила на полъ каменную чашечку и тихо подошла къ постели, гд лежала Ада.
— Она очень хороша!— сказала миссъ Джэллиби, съ тмъ же мрачнымъ видомъ и съ тою же жесткой, непріятной манерой.
Одной только улыбкой я выразила свое согласіе.
— Вдь она сирота,— не правда ли?
— Правда.
— Однако, я полагаю, она знаетъ кое-что? Вроятно, уметъ и танцовать и играть на фортепьяно, и пть? Уметъ говорить по французски, знаетъ географію, и глобусы, и рукодлье и… и… ршительно все?
— Безъ сомннія,— отвчала я.
— А я такъ ничего не знаю,— возразила она.— Кром одного письма, я ровно ничего не знаю. Я всегда пишу для моей мамы, удивляюсь, право, какъ вамъ не стыдно было войти въ нашъ кабинетъ сегодня и увидть, что, кром письма, я ничего другого на смыслю. Какъ это мило съ вашей стороны! А поди-ка, еще считаете себя прекрасными двицами!
Я видла, что бдная двушка съ трудомъ удерживала слезы. Не сказавъ ей ни слова, я опустилась на стулъ и стала смотрть на нее такъ кротко и съ такимъ участіемъ, какимъ только моя душа могла располагать.
— Стыдъ! позоръ!— сказала она.— Вы знаете, что это такъ. Позоръ всему дому. Позоръ для всхъ дтей. Позоръ для меня. Папа мой жалкій человкъ, и въ этомъ нтъ ничего удивительнаго! Присчилла пьетъ, она постоянно бываетъ пьяна. Большой стыдъ и большая ложь будетъ съ вашей стороны, если скажете, что вы не замтили, какъ страшно разило отъ нея виномъ. Когда она прислуживала за столомъ, это было все равно, что въ какомъ нибудь трактир, вы сами знаете, что это правда… вы сами замтили это.
— Милая моя, я ничего не замтила,— сказала я.
— Вы замтили,— сказала миссъ Джэллиби, весьма откровенно вы не смете сказать, что не замтили. Вы замтили.
— О, другъ мой,— сказала я:— если вы хотите, чтобы я говорила…
— Да вдь вы же и говорите. Вы сами знаете, что говорите. Нтъ, миссъ Соммерсонъ, меня вы не обманете.
— Послушайте,— сказала я: до тхъ поръ, пока вы не захотите выслушать меня…
— Я не хочу выслушивать васъ.
— А мн кажется, что вы хотите выслушать,— сказала я:— въ противномъ случа съ вашей стороны было бы весьма неблагоразумно. Я вовсе не знала о томъ, что вы разсказали мн, потому что во время обда ваша служанка не подходила ко мн близко, но, во всякомъ случа, я нисколько не сомнваюсь въ вашихъ словахъ, и мн очень непріятно слышать ихъ.
— Вроятно, вы не будете разсказывать объ этомъ другимъ,— сказала она.
— Зачмъ же. душа моя? Это было бы очень глупо.
Миссъ Джэллиби все еще стоила подл кровати и съ тмъ же недовольнымъ видомъ нагнулась и поцловала Аду. Сдлавъ это, она тихо отошла отъ постели и стала подл моего стула. Грудь ея поднималась необыкновенно тяжело, и мн было очень жаль ее, но, несмотря на то, я разсудила за лучшее не говорить съ ней.
— Я желала бы лучше умереть!— сказала она наконецъ.— Я желаю, чтобы вс мы умерли, это было бы для насъ лучше всего.
Спустя минуту, она упала подл меня на колни и, спрятавъ лицо свое въ складкахъ моего платья, съ горячностью просила у меня прощенія и горько плакала. Я утшала ее, хотла поднять ее, но она сопротивлялась и непремнно хотла оставаться въ этомъ положеніи.
— Вы учили маленькихъ двочекъ,— сказала она.— Если-бъ вы могли только выучить меня, я стала бы учиться у васъ! Я такая жалкая, несчастная, но я люблю васъ,— очень очень люблю.
Я никакъ не могла убдить ее ссть подл меня или сдлать что нибудь для своего облегченія, наконецъ она ршилась только пододвинуть растрепанный стулъ къ тому мсту, гд стояла на колняхь, сла на него и попрежнему скрыла лицо свое въ складкахъ моего платья. Мало по малу, блдная, утомленная двушка, стала, засыпать. Я приподняла ея голову такъ, чтобы она могла покоиться на моихъ колняхъ, и потомъ прикрыла какъ ее, такъ и себя теплыми платками. Огонь въ камин погасъ, а бдная миссъ Джэллиби проспала въ этомъ положеніи передъ каминомъ съ холодной золой въ теченіе всей ночи. Сначала я съ болзненными чувствомъ преодолвала сонъ и тщетно старалась съ сомкнутыми глазами забыться и потерять изъ виду сцены минувшаго дня. Наконецъ съ медленной постепенностью он становились неясны, неопредленны, смутны. Я начинала терять сознаніе о томъ, чья голова покоилась на моихъ колняхъ. То казалось мн, что это была Ада, то — одна изъ моихъ пансіонерокъ, съ которыми я такъ недавно разлучилась, хотя никакъ не могла уврить себя, что эта разлука случилась недавно. То представлялось мн, что это была маленькая безумная старушка, утомленная до крайности своими безпрерывными присданіями и улыбками, то — кто нибудь изъ старйшихъ и властительныхъ членовъ Холоднаго Дома. Наконецъ ничего и никого не представлялось мн боле, и я потеряла всякое сознаніе о своемъ существованіи.
Близорукій, подслповатый день слабо боролся съ туманомъ, когда я открыла глаза мои, чтобы увидть наяву грязнолицое маленькое привидніе, котораго взоры пристально устремлены были на меня. Это былъ Пипи. Оставивъ свою маленькую кроватку, онъ пробрался въ нашу комнату, въ спальной сорочк и шапочк, и то такой степени перезябъ такъ продрогъ, что зубы его громко стучали.

V. Утреннее приключеніе.

Хотя утро было холодное и сырое и хотя туманъ все казался густымъ и тяжелымъ — я говорю: казался, потому, что окна нашей комнаты покрыты были такимъ толстымъ слоемъ грязи, что даже и яркое лтнее солнце проникало бы сквозь нихъ тусклыми лучами — но я заране предвидла то непріятное положеніе, которое привелось бы испытать намъ, оставаясь въ комнат въ такое раннее время дня, и потому предложеніи, сдланное со стороны миссъ Джэллиби выйти изъ дому и прогуляться, показалось мн прекраснымъ, тмъ боле, что любопытство видть Лондонъ сильно подстрекало меня.
— Мама нескоро еще встанетъ,— говорила миссъ Джэллиби:— и когда встанетъ, то придется ждать завтрака не мене часу — у насъ всегда ужасно мшкаютъ. Что касается папа, онъ позавтракаетъ, чмъ Богъ пошлетъ и потомъ отправляется въ должность. Онъ даже и не знаетъ того, что по вашему называется настоящимъ завтракомъ. Присчилла съ вечера оставляетъ ему кусокъ хлба и немного молока, если только молоко найдется въ нашемъ дом. Иногда его совсмъ не бываетъ, а если и найдется, то случается, что кошка выпьетъ его ночью. Я только боюсь, что вы очень устали, миссъ Соммерсонъ, и вмсто прогулки для васъ, можетъ быть, лучше отдохнуть въ постели.
— Я вовсе не устала, душа моя,— сказала я:— и очень охотно иду прогуляться.
— Если вы уврены въ этомъ,— возразила миссъ Джэллиби:— такъ я пойду и однусь.
Ада тоже вызвалась идти вмст съ нами и дятельно занялись своимъ туалетомь. Не предвидя никакой возможности сдлать что нибудь лучшее для Пипи, я предложила ему умыть его и снова уложить спать въ мою постель. Онъ согласился съ этимъ безъ малйшаго сопротивленія. Во время умыванья онъ глядлъ на меня выпуча глаза, какъ будто никогда онъ не былъ и никогда не будетъ въ теченіе всей своей жизни приведенъ въ такое крайнее изумленіе, въ то же время, онъ казался чрезвычайно жалкимъ, не произносилъ ни одной жалобы и весьма охотно отправился спать, лишь только кончилось умыванье. Сначала я находилась въ крайней нершимости касательно нашей прогулки, я считала этотъ поступокъ за непростительную вольность — но вскор размыслила, что въ здшнемъ дом едва ли кто обратить на это вниманіе.
Среди хлопотъ, которыя надлалъ мн Пипи, среди приготовленій къ прогулк и приведенія въ порядокъ туалета Ады, я вскор оправилась отъ непріятнаго чувства, которое тяготило меня посл дурно проведенной ночи, и щеки мои покрылись яркимъ румянцемъ.
Мы спустились въ кабинетъ и увидли, что миссъ Джэллиби старалась согрться передъ каминомъ, который Присчилла затопляла, съ запачканнымъ до нельзя комнатнымъ подсвчникомъ, выбросивъ изъ него сальный огарокъ, для лучшей и скорйшей растопки. Какъ въ кабинет, такъ и въ столовой, каждый предметъ оставался въ томъ же самомъ вид, въ какомъ находился наканун, и, повидимому, долженъ былъ сохранить этотъ видъ въ теченіе наступившаго дня. Скатерть со стола не снималась, но лежала приготовленною для завтрака. Крошки, пыль и черновыя бумаги встрчались на каждомъ шагу. Нсколько оловянныхъ кружекъ и молочный кувшинъ висли на той самой ршетк, гд завязла голова бднаго Пипи. Дверь на улицу стояла настежь. Завернувъ за ближайшій уголъ, мы встртили кухарку, которая только что вышла изъ водочной лавочки и утирала себ ротъ. Проходя мимо насъ, она сказала, что заходила туда узнать который часъ.
Еще до встрчи съ кухаркой, мы встртили Ричарда, который, на небольшой площадк усердно занимался пляской, стараясь отогрть себ ноги. Раннее появленіе наше на улиц пріятно изумило Ричарда, и онъ съ величайшимъ удовольствіемъ вызвался раздлить съ нами прогулку. Вслдствіе этого, онъ взялъ на свое попеченіе Аду, а миссъ Джэллиби и я пошли впереди. Здсь должно упомянуть, что миссъ Джэллиби снова углубилась въ мрачное расположеніе духа, и, право, я ни подъ какимъ видомъ не ршилась бы подумать, что она любитъ меня, еслибъ сама она не призналась въ томъ.
— Куда же вы хотите идти?— спросила она.
— Куда нибудь, моя милая,— отвчала я.
— Куда нибудь, по моему, все равно, что никуда,— сказала миссъ Джэллиби и остановилась съ явнымъ выраженіемъ сильной досады.
— Во всякомъ случа, надо же идти куда нибудь,— сказала я.
И она повела меня впередъ самымъ скорымъ шагомъ.
— Мн все равно!— говорила она — Можете быть моей свидтельницей, миссъ Соммерсонъ. Я говорю вамъ теперь, что мн все равно, что и ни о чемъ не забочусь, ни до чего мн нтъ дла, но если онъ, съ своимъ лоснящимся костлявымъ лбомъ, будетъ ходить въ вашъ домъ, вечеръ за вечеромъ, до тхъ поръ, пока не достигнетъ маусаиловскихъ лтъ, я и тогда бы ничего ему не сказала. О, если бы вы знали, въ какихъ ословъ превращаютъ себя онъ и моя мама!
— Что ты это говорите!— возразила я, съ видомъ упрека за внезапный эпитетъ и сильное удареніе, которое миссъ Джэллиби нарочно сдлала надъ нимъ.— Не забудьте, вашъ долгъ, какъ дочери…
— Позвольте, позвольте, миссъ Соммерсонъ! Не говорите мн о долг дочери, а скажите прежде, исполняетъ ли мама долгъ матери? Мн кажется, она душой и тломъ предана публик и Африки. Въ такомъ случа, пусть публика и Африка и оказываютъ ей долгъ дочери: это скоре касается до нихъ, это скоре ихъ дло, а отнюдь не мое. Для васъ это кажется ужасно, какъ я замчаю. И прекрасно, дли меня это тоже ужасенъ, для насъ обихъ ужасно, и потому мы кончимъ говорить объ этомъ.
И вмст съ этимъ миссъ Джэллиби повлекла меня впередъ быстре прежняго.
— Но все же, я снова повторю, пусть онъ приходитъ къ намъ, приходитъ и приходитъ, а я не промолвлю съ нимъ ни слова, и терпть его не могу. Если есть въ мір предметъ, который я презираю и ненавижу то это предметъ, о которомъ онъ и мама такъ горячо разсуждаютъ. Меня удивляетъ, какимъ образомъ у камней на мостовой противъ нашего дома достаетъ столько терпнія, чтобъ оставаться на мст и быть свидтелями такихъ несообразностей и безразсудства, какія обнаруживаются во всей этой великолпно-звучной нелпости и въ распоряженіяхъ моей мама!
Мн нетрудно было понять, что слова миссъ Джэллиби относились къ мистеру Квэйлю, молодому джентльмену, который являлся вчера посл обда. Къ счастію, я была избавлена отъ непріятной необходимости продолжать этотъ разговоръ. Ричардъ и Ада, обогнавъ насъ, громко засмялись и спросили, не намрены ли мы начать правильный бгъ въ запуски. Прерванная такимъ образомъ миссъ Джэллиби сдлалась безмолвна и шла подл меня съ весьма угрюмымъ видомъ, между тмъ какъ я любовалась нескончаемою послдовательностью и разнообразіемъ улицъ, множествомъ народа, снующаго взадъ и впередъ мимо насъ, множествомъ телгъ, тянувшихся по всмъ направленіямъ, любовалась дятельными приготовленіями въ магазинахъ, уборкою оконъ блестящими товарами и выметаньемъ на улицу сора, около котораго бродили какія-то странныя созданія въ лохмотьяхъ, стараясь проникнуть своими взорами, не скрывается ли въ немъ булавочекъ или другихъ цнныхъ вещицъ.
— Скажите на милость, кузина, раздался позади меня веселый голосъ Ричарда:— кажется, намъ никогда не удалиться отъ Верховнаго Суда! Хотя и другой совершенно дорогой, но мы снова пришли къ мсту вчерашней нашей встрчи, и, клянусь печатью великаго канцлера, и старая леди здсь!
И въ самомъ дл, передъ нами очутилась вчерашняя полоумная старушка: она присдала, улыбалась и съ вчерашнимъ видомъ покровительства говорила:
— Ахъ, какое счастье! Я снова, вижу несовершеннолтнихъ по длу Джорндисъ! Ужъ подлинно, что счастье!
— Вы очень рано выходите изъ дому, сударыня,— сказала я, въ отвтъ на ея реверансъ.
— Д-д-да! Я обыкновенно гуляю здсь очень рано… гуляю передъ тмъ, какъ начнется засданіе. Это мсто довольно уединенное. Здсь я привожу въ порядокъ мои мысли для дневныхъ занятій,— говорила старая леди, чрезвычайно жеманно. Знаете, дли моихъ дневныхъ занятій непремнно нужно имть огромнйшій запасъ здраваго смысла. За правосудіемъ Верховнаго Суда чрезвычайно трудно слдить.
— Скажите, миссъ Соммерсонъ, кто это?— прошептала миссъ Джидлиби, прижимая мою руку крпче и крпче.
Старушка-леди одарена была, какъ видно, весьма тонкимъ слухомъ. Она въ ту же минуту отвчала на шепотъ моей спутницы:
— Я, дитя мое, я челобитчица — такъ называютъ меня въ суд. Я челобитчица, къ вашимъ услугамъ. Я имю честь регулярно присутствовать въ засданіяхъ Верховнаго Суда… такъ себ, знаете… съ моими документами. Не имю ли я удовольствія говорить еще съ одной изъ юныхъ особъ, участвующихъ въ дл Джорндись?— спросила старая леди, выправляясь отъ слишкомъ низкаго присданія и наклоняя голову на бакъ.
Ричардъ, желая исправить вчерашнее легкомысліе, весьма учтиво объяснилъ, что миссъ Джэллиби не имла никакой связи съ нашимъ тяжебнымъ дломъ.
— Ха! вотъ какъ!— сказала старая леди.— Значитъ она не ждетъ суда? Все же она состарется… но не будетъ черезчуръ стара. О, нтъ, нтъ! А знаете ли, вдь это садъ Линкольнинскаго Суда. Я называю его своимъ садомъ. Въ лтнюю пору здсь столько тни, что не найдешь въ другой бесдк. Птички здсь поютъ такъ сладко, сладко! Я провожу здсь большую часть лтнихъ вакацій. А вы знаете, что эти вакаціи бываютъ чрезвычайно длинны. Неужли вы не знаете?
Мы отвтили, что не знаемъ, и, повидимому отвтили сообразно съ ея ожиданіями.
— Эти вакаціи тогда кончаются,— продолжала старая леди:— когда листья съ деревьевъ падаютъ, и когда не найдется уже больше ни цвточка, чтобы длать букеты для великаго канцлера, и тогда шестая печать, о которой упоминается въ Апокалипсис, снова открывается. Сдлайте одолженіе, загляните въ мою квартиру. Это послужитъ для меня превосходномъ признакомъ — врной примтой. Юность, надежда и красота очень рдко бываютъ у меня. Много прошло времени съ тхъ поръ, какъ он не бывали у меня
Старая леди взяла меня за руку и, уводя меня и миссъ Джэллиби съ собой, кивнула Ричарду и Ад, слдовать за ной. Я не знала, какъ отказаться отъ этого, и взглядомъ просила Ричарда помочь мн. Но въ то время, какъ Ричардъ, вполовину изумленный и вполовину увлекаемый любопытствомъ и вообще находившійся въ крайнемъ недоумніи, обдумывая, какъ бы отдлаться отъ старой леди, не оскорбивъ ее, старая леди продолжала тащить насъ впередъ, а Ричардъ и Ада продолжали слдовать за нами. Но все это время наша странная путеводительница, съ улыбающейся снисходительностью, увряла насъ, что живетъ близехонько.
Вскор оказалось, что она говорила совершенную истину. Она жила такъ близко отъ мста нашей встрчи, что мы не успли еще привести ее въ пріятное расположеніе, хотя бы на нсколько секундъ, какъ она была уже дома. Припустивъ насъ чрезъ небольшія боковыя ворота, старая леди самымъ неожиданнымъ образомъ очутилась вмст съ нами въ узкомъ переулк, составляющемъ часть дворовъ и другихъ переулковъ, какъ разъ за стною Линкольнинскаго Суда.
— Вотъ и квартира моя,— сказала она.— Прошу покорно, войдите.
Она остановилась передъ лавкой, надъ которой находилась вывска: Крукъ, складочное мсто тряпья и бутылокъ. Подъ этою надписью длинными и тоненькими буквами прибавлялось: Крукъ, продавецъ морскихъ принадлежностей. Съ одной стороны окна была выставлена картина, изображающая красную бумажную фабрику, подл которой стояла телга, и изъ нея выгружали огромнйшій запасъ мшковъ съ старыми тряпками. Съ другой стороны выглядывалъ билетъ: здсь покупаются кости. Дале другой билетъ: здсь покупается кухонная старая посуда. Потомъ еще билетъ: здсь покупается старое желзо. Потомъ еще: здсь покупается старая бумага. Потомъ еще: здсь покупается старое платье мужское и дамское. Короче сказать, въ этой лавк, повидимому, все покупалось, но ничего не продавалось. Все окно заставлено было безчисленнымъ множествомъ грязной стеклянной посуды, какъ-то винныхъ бутылокъ, бутылокъ изъ-подъ ваксы, аптекарскихъ стклянокъ, бутылокъ изъ подъ имбирнаго пива и содовой воды, банокъ изъ подъ пикулей и чернильныхь стклянокь. Упомянувъ о послднихъ, я должна сказать, что лавка Крука во множеств маленькихъ подробностей прямо показывала, что находится въ ближайшемъ сосдств съ присутственнымъ мстомъ. Коллекція чернильныхъ стклянокъ была въ особенности велика. На наружной сторон дверей висла небольшая, ежеминутно угрожающая паденіемъ полочка, загруженная истасканными, оборванными старинными томами, украшенными бумажными ярлычкомъ, съ надписью: Книги законовъ, каждая по девяти пенсовъ. Нкоторыя изъ надписей, замченныхъ мною, была написаны красивымъ приказнымъ почеркомъ, подобнымъ тому, какой я видла на бумагахъ въ контор Канджа и Карбоя и письмахъ, которыя такъ долго получала отъ этой фирмы. Между ними одна, написанная тмъ же почеркомъ, въ особенности обращала на себя вниманіе: она не имла никакой связи съ торговыми оборотами лавки, но служила простымъ объявленіемъ, что почтенный человкъ сорока-пяти лтъ желаетъ заняться перепискою бумагъ и общаетъ исполнить порученную ему работу красивымъ почеркомъ и съ возможною поспшностью: адресоваться въ магазинъ мистера Крука, на имя Немо. На другой половинк двери развшено было множество подержанныхъ мшковъ, синихъ и красныхъ. Почти при самомъ вход въ лавку, лежали груды старыхъ хрупкихъ пергаментныхъ свитковъ, и полинялыхъ, съ загнутыми временемъ уголками, приказныхъ бумагъ. Мн представлялось, что вс ржавые ключи, которые сотнями валялись въ грудахъ стараго желза, принадлежали нкогда къ замкамъ дверей или крпкихъ сундуковъ въ адвокатскихъ конторахъ. Связки ветошекъ, накиданныхъ на одну изъ чашекъ и около чашки деревянныхъ всовъ, на конц рычага которыхъ не находилось ни малйшей тяжести, составляли, повидимому, изорванныя мантіи и другія принадлежности судейской одежды. Въ дополненіе всей картины, оставалось только представить себ, какъ прошепталъ Ричардъ Ад и мн, когда мы стояли у самаго входа въ лавку, не ршаясь двинуться впередъ,— оставалось только представить себ, что кости, сваленныя въ уголъ въ одну страшную груду и какъ нельзя лучше очищенныя отъ мясистыхъ частицъ, были кости кліентовъ! Погода все еще была туманная и совершенно затемнялась стной Линкольнинскаго Суда, перехватывающей свтъ дневной на разстояніи отъ окна лавки не боле трехъ ярдовъ, а потому мы бы ничего не увидли внутри лавки безъ помощи зажженнаго фонаря, который переносился съ одного мста на другое какимъ-то старикомъ въ очкахъ и въ мохнатой шапк. Повернувшись случайно къ дверямъ, онъ увидлъ насъ. Это былъ старикъ невысокаго роста, съ синевато-мертвеннымъ морщинистымъ лицомъ, его голова утопала въ его плечахъ, и изъ груди его вылеталъ блый паръ, какъ будто внутри ея происходилъ пожаръ. Его грудь, подбородокъ и брови до того покрывались блыми, какъ будто подернутыми инеемъ волосами и морщиноватой кожей, что отъ пояса и до головы онъ казался старой каряжиной, прикрытой выпавшимъ снгомъ.
— Хе, хе!— сказалъ старикъ, приближаясь къ дверямъ.— Вы, врно, продаете что нибудь?
Весьма натурально мы отступили назадъ на нсколько шаговъ и взглянули на нашу проводницу, которая всячески старалась открыть наружную дверь дома ключомъ, вынутымъ ею изъ кармана, и мистеръ Ричардъ сказалъ теперь, что такъ какъ мы уже имли удовольствіе узнать, гд она живетъ, то на этотъ разъ должны проститься съ ней, тмъ боле, что срокъ нашей прогулки кончился. Но не такъ легко было проститься съ ней, какъ мы предполагали. Она такъ причудливо и такъ убдительно умоляла насъ войти хоть на минуточку и взглянуть на ея квартиренку, и, убжденная въ томъ, что появленіе наше въ ея комнат послужило бы врнымъ признакомъ къ перемн ея счастія, она такъ сильно влекла меня за собой, что мн, да и всмъ другимъ, больше ничего не оставались, какъ только согласиться. Я полагаю, что всхъ насъ, боле или мене, подстрекало любопытство, и, наконецъ, когда старикъ лавочникъ присоединилъ свои просьбы къ просьбамъ старушки, говоря намъ: ‘Ну, что же, угодите старух! Вдь это займетъ у васъ не больше минуты! Войдите, войдите! Пройдите черезъ лавку, ужь если уличная дверь не отпирается!’,— мы окончательно ршились войти, ободряемые откровеннымъ смхомъ Ричарда и вполн полагаясь на его защиту.
— Это, извольте видть, Крукъ — домовый хозяинъ,— сказала старушка, представляя насъ владтелю дома и оказывая ему величайшую честь такимъ снисхожденіемъ.— Между здшними сосдями онъ слыветъ подъ именемъ великаго канцлера, я его лавка называется Верховнымъ Судомъ. Я вамъ скажу, это человкъ весьма эксцентричный… чрезвычайно странный… о, увряю васъ, чрезвычайно странный!
Вмст съ этимъ она сильно потрясла головой и постучала пальцемъ по лбу, стараясь дать намъ понятъ, чтобы мы были добры и извинили его странности.
— Я вамъ скажу, вдь онъ того немного… ну, знаете, того… сумас…— сказала старая леди, съ выраженіемъ сознанія въ собственномъ своемъ достоинств.
Старикъ подслушалъ эти слова и громко засмялся.
— Что правда, то правда!— сказалъ онъ, освщая впереди нашу дорогу. Меня дйствительно зовутъ здсь великимъ канцлеромъ, а лавку мою Верховнымъ Судомъ! А какъ вы думаете, почему намъ дали эти названія?
— Вотъ ужь, право, не знаю!— сказалъ Ричардъ весьма безпечно.
— Видите ли почему,— возразилъ старикъ, внезапно остановившись и повернувшись къ намъ лицомъ:— они… Хе, хе!.. Да какіе чудные волосы-то! Вотъ прелесть, такъ прелесть! У меня въ подвал три мшка биткомъ набиты дамскими волосами, но между ними не найдется ни одного волоска такого прелестнаго, такого драгоцннаго! Какой цвтъ, какая густота, какая мягкость!
— Все это прекрасно, мой добрый другъ!— сказалъ Ричардъ, крайне недовольный тнь, что старикъ, взявъ одинъ изъ локоновъ Ады, перепускалъ его въ своей желтой рукою.— Вы можете восхищаться этимъ, какъ восхищается каждый изъ насъ, отнюдь не позволяя себ вольности.
Старикъ бросилъ на Ричарда быстрый, проницательный взглядъ, отклонившій мое вниманіе отъ Ады, которая въ эту минуту, возбуждаемая страхомъ и стыдливымъ смущеніемъ, была, такъ прекрасна, что даже блуждающее вниманіе старой леди сосредоточилось на ней. Но когда Ада вступилась за старика и со смхомъ сказала, что нисколько не оскорблялась этимъ поступкомъ, а напротивъ, гордилась такимъ истиннымъ, неподдльнымъ восхищеніемъ, мистеръ Крукъ также внезапно спрятался въ самого себя и съежился, какъ за минуту передъ этимъ выскочилъ изъ себя и выпрямился.
— Вы видите, какое множество самыхъ разнообразныхъ предметовъ находится здсь,— снова началъ старикъ, поднимай кверху фонарь, для лучшаго освщенія своего магазина:— видите, какое ихъ множество! И вс они, какъ думаютъ мои сосди (которые, къ слову сказать, ровно ничего не знаютъ), обречены мною гніенію и разрушенію, вотъ поэтому-то и дали такое названіе мн и моему магазину. У меня, какъ вы видите, огромнйшій запасъ старинныхъ пергаментныхъ свертковъ и бумагъ. Я, какъ видите, люблю таки и ржавчину, и плесень, и паутины. У меня все то рыба, что попадаетъ въ мои сти. Мн трудно разстаться съ тмъ, что я уже однажды залучилъ къ себ (такъ по крайней мр думаютъ мои сосди, да, впрочемъ, къ слову сказать, что смыслятъ эти сосди? ровно ничего!), что было разъ поставлено на мсто, того я и пальцемъ не трону… терпть не могу подметанья, убиранья, чищенья и холенья. Вотъ почему я получилъ такое названіе. Впрочемъ, мн до этого и нужды нтъ. Пускай себ, что хотятъ, то и говорить. Когда мой благородный и ученый собратъ открываетъ засданіе въ Линкольнинискомъ Суд, я каждое засданіе хожу туда повидаться съ нимъ. Онъ не замчаеть меня, но я такъ его замчаю. Между нами нтъ большого различія. Мы оба роемся въ пыли, плсени и ржавчин. Хе! Леди Джэнъ, поди сюда!
При этомъ огромная срая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечо, и мы вс вздрогнули отъ внезапнаго испуга.
— Хе, хе! леди Джэнъ. Покажи-ка имъ, какъ ты умешь царапаться… Ха, хе! разорви, разорви это, миледи!— сказалъ мистеръ Крукъ.
Срая кошка соскочила на полъ и вцпилась своими тигровыми когтями въ связку ветоши съ такимъ пронзительнымъ, ужаснымъ визгомъ, что при первыхъ звукахъ его, мн показалось, что волосы на моей голов становятся дыбомъ.
— Она во всякое время готова сдлать это же самое съ каждымъ, на кого укажу,— сказалъ старикъ.— Надобно замтить вамъ, что, между прочими обыкновенными предметами, я собираю и кошачьи шкурки: по этому-то случаю Миледи и завелась въ моемъ дом. А у нея прекрасная шкурка, вы сами это видите, однакожъ, я не ршился содрать ее, хотя это и не совсмъ-то согласно съ моимъ обыкновеніемъ.
Въ это время онъ провелъ насъ черезъ всю свою лавку и въ задней стн ея отворилъ маленькую дверь, выходившую на общее крыльцо. Когда онъ стоялъ у этой двери, положивъ свою руку ни рукоятку замка, старушка-леди, до выхода изъ лавки, граціозно замтила ему:
— Благодарю васъ, Крукъ, благодарю. Вы поступили прекрасно, жаль только, что долго задержали насъ. Молодые мои друзья очень торопится, да и у меня нтъ лишняго времени: черезъ нсколько минутъ наступитъ пора, когда мн должно отправляться въ судъ. А вы знаете, что дорогіе мои гости тоже участвуютъ въ суд: они находятся у него подъ опекой по длу Джорндисъ.
— Джорндисъ!— сказалъ старикъ, принимая изумленный видъ.
— Да, Джорндисъ и Джорндисъ. Самая огромнйшая тяжба, Крукъ!— возразила его квартирантка.
— Хе, хе!— воскликнулъ старикъ, тономъ, выражающимъ изумленіе, и въ то же время боле прежняго выпучилъ вой глаза.— Вотъ оно что! Скажите на милость!
Онъ до такой степени пораженъ былъ этимъ открытіемъ и съ такимъ любопытствомъ глядлъ на насъ, что Ричардъ ршился наконецъ сказать ему:
— По всему видно, мистеръ Крукъ, что тяжбы, которыми занимается вашъ благородный и ученый собратъ, другой великій канцлеръ, сильно безпокоятъ васъ.
— Да,— отвчалъ старикъ весьма разсянно:— по всему видно, что такъ! Поэтому… значитъ васъ зовутъ…
— Ричардъ Карстонъ.
— Карстонъ, повторилъ онъ, медленно откладывая какъ это имя на одинъ изъ своихъ костлявыхъ пальцевъ, такъ и другія, которыя онъ упоминалъ, на другіе пальцы:— такъ, такъ. Въ этой тяжб запутано имя и миссъ Барбари, и имя Клэръ, и имя Дэдлокъ… не такъ ли?
— Помилуйте!— сказалъ Ричардъ, обращаясь къ Ад и ко мн,— да онъ знаетъ объ этой тяжб чуть ли не больше настоящаго великаго канцлера!
— А что вы думаете!— возразилъ старикъ, медленно оставляя свою разсянность.— Конечно, знаю! Томъ Джорндисъ — вы, вроятно, извините мою простоту, впрочемъ, надобно вамъ сказать, что въ Суд только и знали его подъ этимъ именемъ, и что онъ былъ извстенъ тамъ точь-въ-точь, какъ и она (слегка кивая при этихъ словахъ на свою постоялицу) — Томъ Джорндись частенько захаживалъ сюда. Во время тяжбы своей онъ какъ-то свыкся съ безпокойной привычкой бродить по нашему кварталу, заходить къ нашему брату лавочникамъ. Онъ чуть-чуть было не наложилъ руки на себя, вотъ на самомъ томъ мст, гд стоитъ теперь молоденькая барышня,— то есть ршительно чуть-чуть не наложилъ.
Признаюсь, мы слушали старика съ неизъяснимымъ ужасомъ.
— Я намъ скажу, какъ это было. Онъ, извольте видть, вошелъ въ эту дверь,— говорилъ старикъ, медленно показывая пальцемъ воображаемую дорогу, по которой проходилъ Томь Джорндисъ:— а надобно вамъ сказать, что вс сосди задолго еще говорили, что рано или поздно, а онъ непремнно что нибудь да сдлаетъ надъ собой, ну, такъ извольте видть, въ тотъ самый день, какъ онъ убилъ себя, вошелъ онъ въ эту дверь, дошелъ до скамеечки, которая стояла вонъ на этомъ мст, слъ на нее и попросилъ меня принесть ему кружку вина… Конечно, вы можете представить себ, что въ ту пору я былъ человкомъ куда какъ моложе теперешняго. ‘Знаешь, Крукъ, сказалъ онъ мн: — сегодня я сильно разстроенъ: слдствіе по моей тяжб снова началось, и мн кажется, что дло мое ршится гораздо раньше, чмъ можно ожидать’. Я себ на ум — ‘нтъ ужъ, думаю, нельзя его оставить одного’, и потому уговорилъ его отправиться въ таверну, а это было такъ близехонько, что стоило только перейти нашъ переулокъ. Онъ согласился. Я проводилъ его, заглянулъ въ окно и увидлъ, что онъ преспокойно услся подл камина, между многими другими джентльменами. Не усплъ я вернуться домой, какъ вдругъ раздался выстрлъ, и отголосокъ его загрохоталъ вонъ за этой стной Лникольнинскаго Суда. Я назадъ, сосди выбжали на улицу, и насъ человкъ двадцать въ одинъ голось прокричали, что это ‘Томъ Джорндисъ ршилъ свое дло!’
Старикъ замолчалъ, пристально взглянувъ сначала на насъ, потомъ на фонарь, погасилъ въ нсмъ огонь и заперъ его.
— Кажется, не нужно досказывать моимъ слушателямъ, что догадка наша совершенно оправдалась… Зе, зе! Не нужно, я думаю, говорить о томъ, какъ въ тотъ же вечеръ вс сосди толпой ввалились въ судъ, въ которомъ производилось слдствіе по тяжб Джорндиса! Не нужно говорить о томъ, какъ благородный и ученый собратъ мой и вся его собратія рылись, по обыкновенію, въ пыли и плесени и старались показывать видъ, какъ будто они вовсе и не слышали о несчастномъ событіи, какъ будто они… Ну да что тутъ толковать! Если они и слышали о немъ, такъ, право, пользы то въ томъ было бы ровно ничего!
Румянецъ на щекахъ Ады совершенно исчезъ, да и Ричардъ былъ едва ли мене блденъ. Судя по своему собственному внутреннему волненію, хотя я не участвовала въ тяжб Джорндисъ, я нисколько не удивлялась, что принять въ наслдство тяжбу со всми слдствіями,— тяжбу, оставлявшую въ умахъ множества людей такія страшныя воспоминанія, служило сильнымъ ударомъ для сердецъ столь неопытныхъ и чуждыхъ еще житейскихъ треволненій. Кром того, меня безпокоило и другое обстоятельство, что печальный разсказъ этотъ какъ нельзя боле примнялся къ положенію бднаго, полоумнаго созданія, которое завело насъ сюда. Однако, въ крайнему моему изумленію, старушка-леди, по видимому, оставалась совершенно равнодушною къ разсказу и снова сдлалась нашей путеводительницей по лстниц, стараясь, съ снисходительностью боле превосходнаго созданія къ слабостямъ обыкновеннаго смертнаго, убдить насъ окончательно, что хозяинъ дома, въ которомъ она квартировала, былъ ‘немного… знаете того… сумас…’
Старушка-леди помщалась въ самыхъ верхнихъ предлахъ зданія, въ довольно просторной комнат, изъ оконъ которой виднлась частъ кровли Линкольнинскаго Суда. Повидимому, эта-то кровля и послужила ей первоначально самой главной побудительной причиной избрать своей резиденціей такое высокое мсто. Ей, говорила старушка, представлялась возможность смотрть на это мсто даже ночью, а особливо при лунномъ свт. Ея комната была опрятна, зато въ ней оказывался весьма, весьма большой недостатокъ въ мебели. Въ этомъ отношеніи я замтила одн только необходимыя принадлежности. На стнахъ налплено было нсколько картинокъ изъ книгъ, нсколько портретовъ какихъ-то канцлеровъ и адвокатовъ, между которыми висло съ полдюжины ридикюлей и мшковъ женскаго рукодлья, но въ нихъ, по словамъ старушки-леди, ‘хранились документы’. Въ камин не было видно ни угля, ни золы, и, кром того, я нигд не замтила ни одного предмета изъ женскаго костюма. ни малейшихъ признаковъ признаковъ какой нибудь пищи. На полк открытаго шкафа стояло нсколько тарелокъ, нсколько чашекъ и т. п., но вс он были сухи и пусты. Окинувъ взоромъ всю комнату, мн показалось, что угнетенная наружность владтельницы этой комнаты внушала къ себ состраданіе гораздо боле прежняго.
— Вы оказали мн величайшую честь своимъ посщеніемъ,— сказала наша бдная хозяйка, придавая словамъ своимъ особенную нжность.— Очень, очень много обязана я за это доброе предзнаменованіе. Конечно, моя квартира весьма уединенная, но, принимая въ разсчетъ необходимость присутствовать въ Верховномъ Суд, я должна стснять себя. Я прожила здсь много лтъ. Дни мои я провожу въ суд, а вечера и ночи здсь. И, знаете ли, я нахожу, что ночи бываютъ какъ-то особенно длинны: сплю я мало, а думаю очень много. Такое состояніе, безъ всякаго сомннія, неизбжно для того, кто иметъ дло. Мн очень жаль, что не могу предложить вамъ шоколаду. Я ожидаю ршенія моего дла въ самомъ непродолжительномъ времени, и тогда, надюсь, хозяйство мое приметъ обширные размры. Въ настоящую пору я нисколько не стсняюсь, признаться наслдникамъ Джорндисъ (но по секрету), что иногда нахожусь въ большомъ затрудненіи поддерживать свою наружность прилично порядочной леди… Часто случалось мн испытывать здсь холодъ, часто случалось испытывать состояніе несносне холода. Но, впрочемъ, кому какая нужда до этого!.. Пожалуста извините меня, что я распространяюсь о такихъ ничтожныхъ предметахъ.
Вмст съ этимъ она отдернула часть занавски, скрывавшей длинное, низенькое окно, пробитое въ скат кровли, и обратила наше вниманіе на множество птичьихъ клтокъ, а въ нкоторыхъ изъ нихъ сидло по нскольку птицъ. Это были жаворонки, коноплянки и щеглята,— по крайней мр штукъ двадцать.
— Я завела этихъ маленькихъ созданій,— сказала она:— съ цлью, которую наслдники Джорндиса весьма легко поймутъ — съ цлью выпустить ихъ,— но не раньше того, какъ состоится ршеніе моего дла. Да-а, не раньше! Знаете ли, я сомнваюсь, доживетъ ли хоть одна изъ нихъ до окончанія дла, а надобно вамъ сказать, они вс еще молоды. Это убійственно,— не правда ли?
Хотя старушка-леди отъ времени до времени обращалась къ намъ съ вопросами, но, повидимому, вовсе не ожидала на нихъ отвтовъ, она длала это какъ будто по привычк, какъ будто въ комнат, кром ея, никого больше не было.
— Въ самомъ дл,— продолжала она: — я положительно сомнваюсь,— увряю васъ, мн не дождаться поры, когда дло мое приведется въ порядокъ и вскроется шестая, или великая печать.— Я сомнваюсь, что доживу до той поры, мн все думается, что наступитъ день, когда найдутъ въ этой комнат мой окоченлый трупъ такъ точно, какъ я находила уже множество труповъ этихъ птичекъ!
Ричардъ, отвчая на выраженіе сострадательныхъ взоровъ Ады, тихо и незамтно положилъ на каминъ нсколько денегъ, и вслдъ затмъ мы вс приблизились къ клткамъ, показывая видъ, что хочемь разсмотрть птичекъ.
— Я не могу позволить имъ нтъ слишкомъ много,— сказала старушка-леди, потому что — вамъ покажется страннымъ, но это такъ — потому что умъ мой приходитъ въ какое-то смутное состояніе отъ одной мысли, что он поютъ въ то время, какъ я должна слдить за ходомъ дла моего въ Суд. А вы знаете, что умъ мой постоянно долженъ быть свтелъ! Въ другое время я скажу вамъ, какъ он зовутся у меня,— въ другой разъ… не теперь… А сегодня, въ день такого счастливаго предзнаменованія, он будутъ пть сколько имъ угодно… будутъ пть въ честь юности (улыбка и реверансъ), въ честь надежды (еще улыбка и реверансъ) и въ честь красоты (еще улыбка и реверансъ). Итакъ, мы дадимъ имъ полюбоваться свтомъ.
Птички начали порхать и чиликать.
— Я не могу открыть окна для нихъ (комната была совершенно закупорена, и это шло къ ней какъ нельзя лучше),— не могу потому, что кошка, которую вы видли внизу — ее зовутъ леди Дженъ давно уже точитъ на нихъ свои зубки. Она по цлымъ часамъ караулитъ ихъ на самомъ краю парапета. Если бы вы знали, какъ трудно держать ее подальше отъ моихъ дверей.
‘д-то по сосдству раздался звонъ часовъ: онъ напомнилъ бдному созданію, чт уже половина десятаго, и для приведенія къ концу нашего визита сдлалъ такъ много, что сами мы ни подъ какимь видомъ не могли бы сдлать того. Старушка-леди торопливо схватила свой мшокъ съ документами, который по приход въ комнату былъ положенъ на столъ, и потомъ спросила, не отправляемся ли мы въ Судъ. Получивъ отъ насъ отрицательный отвтъ и увреніе въ томъ, что мы ни подъ какимъ видомъ не задерживаемъ ее, она отворила дверь, съ намреніемъ проводить насъ внизъ.
— Съ такимъ счастливымъ предзнаменованіемъ мн необходиме обыкновеннаго должно явиться въ Судъ до прихода канцлера,— сказала она: — быть можетъ, онъ вспомнитъ о моемъ дл прежде всего, у меня даже есть предчувствіе, что онъ непремнно напомнить о немъ прежде всхъ другихъ длъ.
Въ то время, какъ мы спускались съ лстницы, она вдругъ остановились, чтобы сказать намъ шопотомъ, что весь домъ этотъ наполненъ страннымъ хламомъ, который владтель дома покупалъ поштучно и ни за что теперь не хочетъ продавать,— ‘но это происходитъ оттого, что онъ немного, знаете того… съумас…’ Это было сказано въ верхнемъ этаж. Но она сдлала еще остановку въ среднемъ этаж и молча указала намъ на мрачную дверь.
— Здсь живетъ другой постоялецъ,— произнесла она шопотомъ, въ поясненіе своего указанія: — какой-то переписчикъ. Ребятишки изъ здшняго квартала говорятъ, что онъ продалъ себя нечистой сил. Я, право, не могу понять, къ чему онъ продавалъ себя: на что могли понадобиться ему деньги! Тс!
Повидимому, она не довряла своему шепоту и полагала, что, при всей ея осторожности, постоялецъ могъ услышать ее. Повторивъ еще разъ ‘тс’, она пошла впереди насъ на ципочкахъ, какъ будто опасаясь, что самые звуки ея шаговъ обнаружаютъ постояльцу то, что она говорила.
Проходя мимо лавки къ выходу на улицу тмъ же самымъ путемъ, который служилъ намъ входомъ въ этотъ домъ, мы увидли, что старикъ стоялъ передъ отверстіемъ, сдланнымъ въ полу, и укладывалъ въ него множество свертковъ грязной бумаги. Онъ весьма усердно занимался этой работой, потому что потъ крупными каплями выступалъ у него на лбу. Въ рук его находился кусокъ млу, которымъ, при каждой отдльно спущенной внизъ пачк или свертк грязной бумаги, онъ ставилъ на деревянной панели крючковатые знаки.
Ричардъ, Ада, миссъ Джэллиби и старушка-леди прошли мимо него безъ остановки. Но когда я только что сравнялась съ нимъ, онъ дотронулся до моей руки, сдлавъ знакъ, чтобы я остановилась, и мломъ написалъ на стн букву Д. написалъ страннымъ образомъ, начавъ выводить ее съ правой стороны и нагнувъ ее на лвую. Буква заглавная и не печатная, но точь-въ-точь такая, какую палисадъ бы каждый изъ писцовъ конторы Кэнджа и Карбоя.
— Понимаете ли, что я написалъ?— спросилъ онъ, бросивъ на меня проницательный взглядъ.
— Разумется,— отвчала я,— Ясно какъ день, что это буква.
— А какая именно?
— Буква Д.
Бросивъ на меня еще взглядъ и взглядъ на уличную дверь, онъ стеръ эту букву, вмсто нея поставилъ ж (но на этотъ разъ не заглавное) и спросилъ.
— А это какая буква?
Я отвчала ему. Онъ стеръ и эту, замнилъ ее буквой о и снова обратился ко мн съ тмъ же вопросомъ. Перемна буквъ продолжалась быстро, до тхъ поръ, пока изъ всхъ ихъ вмст составилось слово ‘Джорндисъ’, хотя на стн не оставалось и слдовъ писанныхъ буквъ.
— Ну, что я написалъ?— спросилъ онъ.
Я сказала ему, онъ расхохотался и потомъ съ такими же странными пріемами и съ той же быстротой, приступилъ писать по-одиночк другія буквы, изъ которыхъ образовались слова: ‘Холодный Домь’. Съ изумленіемъ я прочитала и эти слова, и старикъ снова разсмялся.
— Хе, хе!— сказалъ онъ, положивъ въ сторону млъ.— Видите, миссъ, какъ я умю писать! Не забудьте, это писано на память: я отъ роду не учился ни читать, ни писать.
Лицо его приняло такое непріятное выраженіе, и его кошка такъ злобно поглядывала на меня, какъ будто я была кровной родней пернатымъ затворницамъ, и мн становилось такъ неловко, что когда Ричардъ появился въ дверяхъ лавки, то какъ будто камень отвалился отъ моего сердца.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ Ричардъ: — надюсь, что вы не трактуете о продаж вашихъ волосъ. Сохрани васъ Богъ отъ этого! Трехъ мшковъ весьма достаточно для мистера Крука.
Я не теряла ни минуты пожелать мистеру Круку добраго утра и, присоединясь къ подругамъ, ожидавшимъ меня на улиц, вмст съ ними простилась съ старушкой-лэди, которая съ величайшей церемоніей надляла насъ своими благословеніями и возобновила вчерашнія свои увренія отказать въ духовной вс свои помстья мн и Ад. До окончательнаго нашего выхода изъ этого квартала, мы оглянулись назадъ и увидли, что мистеръ Крукъ стоилъ на порог своей лавки и сквозь очки глядлъ на насъ, на плеч его сидла кошка, пушистый хвостъ которой торчалъ на сторон его мохнатой шапки какъ высокій султанъ.
— Это настоящее утреннее приключеніе въ Лондон!— сказалъ Ричардъ, со вздохомъ.— Ахъ, кузина, кузина, если бы вы знали, какое тяжелое, какое непріятное чувство пробуждаетъ во мн слово Судъ!
— И для меня это слово также непріятно и всегда было непріятно, съ тхъ поръ, какъ я начинаю его помнить, возразила Ада.— Меня очень печалитъ мысль, что мн суждено быть врагомъ, какимъ я не считаю себя,— врагомъ множества родственниковъ и другихъ лицъ, и что они, въ свою очередь, должны быть моими врагами, за которыхъ я не считаю ихъ, и что вс мы должны губить другъ друга, не зная вовсе, какимъ образомъ и зачмъ,— и, наконецъ, въ теченіе всей нашей жизни находиться другъ у друга къ постоянномъ подозрніи и въ постоянномъ раздор. Вдь справедливость должна же гд нибудь существовать, а между тмъ не страннымъ ли это покажется, что ни одинъ еще честный и правдивый судья, при всемъ своемъ желаніи, не могъ отыскать ея въ теченіе всхъ этихъ лтъ.
— Да, кузина, очень странно!— сказалъ Ричардъ.— Вся эта разорительная, медленная шахматная игра кажется, чрезвычайно странною. Видть этотъ судъ, какъ мы видли его вчера,— видть его спокойствіе въ неправильной игр и подумать о жалкой участи пшекъ на шахматной доск — право, моей голов и сердцу моему становится и тяжело и больно. Голова болитъ отъ удивленія почему это творится такимъ образомъ, если люди не глупцы и не бездльники, а сердцу тяжело отъ одной мысли, что эти же самые люди легко могутъ сдлаться тми и другими. Но во всякомъ случа, Ада… могу ли я называть васъ Адой?
— Безъ всякаго сомннія можете, кузенъ Ричардъ!
— Во всякомъ случа, Ада, Судъ не произведетъ на насъ своего дурного вліянія. Благодаря нашему доброму родственнику, мы, къ счастью, встртились другъ съ другомъ, и теперь этотъ судъ не въ силахъ разлучить насъ.
— Надюсь, ничто не разлучитъ насъ, кузенъ Ричардъ,— тихо произнесла Ада.
Миссъ Джэллиби сжала мою руку и въ то же время бросила на меня выразительный взглядъ. Я отвчала ей улыбкой, и остальная часть прогулки прошла какъ нельзя пріятне.
Спустя полчаса посл нашего прибытія появилась мистриссъ Джэллиби, а въ теченіе слдующаго часа въ столовую появлялись одинъ за другимъ предметы, составляющіе необходимую принадлежность всякаго завтрака. Я нисколько не сомнвалась, что мистриссъ Джэллиби ложилась на ночь спать, и что въ свое время оставила ночное ложе, но по наружнымъ признакамъ нельзя было замтить, чтобы она снимала свое платье. Во время завтрака она была очень занята: утренняя почта доставила ей тяжелую корреспонденцію касательно Борріобула-Ха, а это обстоятельство предвщало. по ея словамъ, хлопоты на цлый день. Дти рзвились и на оборванныхъ ножонкахъ своихъ, которыя и безъ того уже служили аттестатомъ ихъ шалостей, клали новыя замтки своихъ подвиговъ. Пипи пропадалъ цлыхъ полтора часа и былъ приведенъ, наконецъ, съ Ньюгетскаго рынка полицейскимъ стражемъ. Равнодушіе, которое мистриссъ Джэллиби сохраняла какъ во время его отсутствія, такъ и при его возвращеніи въ семейный кружокъ, изумило насъ всхъ.
Завтракъ кончился и мистриссъ Джэллиби дятельно принялась диктовать своей Кадди, а Кадди быстро погружаться въ то чернильное состояніе, въ которомъ мы застали ее наканун. Въ часъ пополудни за нами пріхала открытая коляска и телга за нашимъ багажомъ. Мистриссъ Джэллиби обременила насъ множествомъ напоминаній о себ своему доброму другу мистеру Джорндису, Кадди оставила свою работу. Въ коридор она поцловала меня и, утирая слезы и кусая перо, смотрла съ лстницы за нашимъ отъздомъ. Пипи — я съ удовольствіемъ могу сказать — спалъ въ это время и избавилъ насъ отъ лишнихъ ощущеній горести, неизбжной при разлук (предположенія мои, что онъ убжалъ къ Ньюгетскому рынку отыскивать меня, имли свою основательность), прочія дти вшались позади нашего экипажа. Прозжая мимо двора Тавія, мы съ состраданіемъ и безпокойствомъ увидли, какъ вс они разсыпались по поверхности этого двора.

VI. Совершенно дома.

День значительно прояснился и, вмст съ тмъ, какъ коляска паша двигалась къ западу, все еще продолжалъ выяснивать. Мы прохали, озаренные солнечнымъ свтомъ, по свжему воздуху, удивляясь боле и боле протяженію улицъ, великолпію магазиновъ, обширной торговл и толпамъ народа, которыхъ прекрасная погода, по видимому, вызвала на улицу, какъ собраніе пестрыхъ цвтовъ. Но вотъ мы начали оставлять удивительный городъ и прозжать по его предмстьямъ, которыя, на мой взглядъ, сами по себ могли бы составить довольно обширный городъ, наконецъ снова выбрались на настоящую загородную дорогу, съ ея втряными мельницами, съ ея скирдами сна, съ мильными столбами, съ вагонами фермеровъ, съ запахомъ сна, съ вывсками, качающимися отъ втра, и колодами для водопоя,— съ ея деревьями, полями и живыми изгородами. Для насъ было восхитительно видть впереди зеленющій ландшафтъ, а назади — огромную столицу, и когда вагонъ, запряженный парой прекрасныхъ лошадей, въ красныхъ сточкахъ на головахъ и съ звучными колокольчиками на шеяхъ, прошелъ мимо насъ съ своей музыкой, мн кажется, что въ ту минуту мы вс трое готовы были вторить звукамъ этихъ колокольчиковъ: такое отрадное вліяніе производило на насъ все окружающее,
— Вся эта дорога живо напоминаетъ мн моего тзку Виттингтона, сказалъ Ричардъ: — и этотъ вагонъ составляетъ окончательный штрихъ въ картин. Ало! что это значитъ?
Мы остановились, въ тоже время остановился и вагонъ. Вмст съ этой остановкой и музыка вагона измнилась и перешла въ нжное брянчанье, разсыпавшееся отъ времени до времени дробью серебристыхъ звуковъ колокольчика, когда которая нибудь изъ лошадей махала головой или отряжалась.
— Нашъ ямщикъ все время поджидалъ этого вагонщика, сказалъ Ричардъ: — и вотъ вагонщикъ подходитъ теперь къ намъ…. Добрый день, пріятель!
Вагонщикъ стоялъ у дверецъ нашей коляски.
— Что за странная вещь! прибавилъ Ричардъ, внимательно осматривая человка.— Посмотрите, Ада, у него на шляп выставлено ваше имя!
На его шляп находились имена всхъ насъ. За ленточкой были заткнуты три небольшія записки: одна — на имя Ады, другая — на имя Ричарда, и третья — на мое. Вагонщикъ, прочитавъ сначала надпись, передалъ каждую записку прямо по адресу. На вопросъ Ричарда, отъ кого он посланы, вагонщикъ отвчалъ отрывисто: ‘отъ господина, сэръ’, и, надвъ шляпу, которая была похожа на мягкій тазъ, хлопнулъ бичемъ, пробудилъ свою музыку, и мелодическіе звуки ея стали долетать до насъ слабе и слабе.
— Чей это вагонъ? не мистера ли Джорндиса? спросилъ Ричардъ нашего ямщика.
— Точно такъ, сэръ, отвчалъ ямщикъ.— Отправляется въ Лондонъ.
Мы распечатали записки. Каждая изъ нихъ была дупликатомъ другой и заключала въ себ слдующія слова, написанныя четкимъ и красивымъ почеркомъ:
‘Я ожидаю, мои милые, нашей встрчи весьма спокойно, и при этомъ случа не желалъ бы видть принужденія ни съ той, ни съ другой стороны. Вслдствіе такого желанія, предъувдомляю васъ, что мы встртимся какъ старые друзья, и о прошедшемъ не должно быть помину. Для васъ это будетъ служить весьма вроятнымъ, а для меня — совершеннымъ облегченіемъ, и потому съ любовью къ вамъ остаюсь
‘Джонъ Джорндисъ.’
Быть можетъ, я боле моихъ спутниковъ имла причины изумляться такому посланію, потому что мн до сихъ поръ не представлялось случая выразить свою благодарность тому, кто въ теченіе столь многихъ лтъ былъ моимъ благодтелемъ и моей единственной въ мір опорой. Мн никогда еще не приводилось подумать о томъ, буду ли я въ состояніи выразить всю мою признательность, которая слишкомъ глубоко лежала въ моемъ сердц. Только теперь я начала думать и обдумывать о томъ, какимъ образомъ я встрчусь съ нимъ не поблагодаривъ его, и чувствовала, что исполнить это будетъ чрезвычайно трудно.
Въ душ Ричарда и Ады полученныя записки пробудили одинаковое ощущеніе. Сами не зная почему, они убждены были, что выраженіе благодарности за какое бы то ни было благодяніе будетъ непріятно для ихъ кузена Джорндиса, и что, во избжаніе подобныхъ объясненій, онъ согласится прибгнуть къ самымъ страннымъ средствамъ и уверткамъ,— онъ даже готовъ будетъ убжать отъ нихъ. Ада слабо припоминала слова своей матери, переданныя ей во время ранняго ея дтства, что когда, при одномъ необыкновенно великодушномъ и щедромъ съ его стороны поступк, Ада отправилась къ нему на домъ поблагодарить его, онъ случайно увидлъ изъ окна, какъ она подходила къ дверямъ, въ ту же минуту вышелъ черезъ заднее крыльцо и въ теченіе трехъ мсяцевъ никто не зналъ, куда онъ двался. Разговоръ нашъ на одну и ту же тему развивался боле и боле, онъ занималъ насъ въ теченіе цлаго дня, и о другомъ мы почти ни о чемъ не говорили, а если и случалось переходить на другой предметъ, то очень скоро возвращались къ прежнему. Мы старались отгадать, какую наружность имлъ домъ мистера Джорндиса, дохавъ до него, увидимъ ли мы мистера Джорндиса сейчасъ же посл нашего прізда, или спустя нкоторое время, о чемъ онъ будетъ говорить съ нами, и что будемъ мы отвчать ему. Обо всемъ этомъ мы судили, догадывались, длали свои заключенія и повторяли это снова и снова.
Дорога была очень тяжела для лошадей, но тропинка для пшеходовъ находилась въ самомъ хорошемъ состояніи, и потому мы выходили изъ коляски и пшкомъ поднимались на вершины горъ. Намъ такъ нравилась эта прогулка, что мы продолжали ее достигнувъ возвышенія, гд дорога снова становилась ровною и гладкою. Въ Бэрнет насъ ожидала новая смна лошадей. Лошадей этихъ только что передъ нами накормили, и намъ нужно было подождать, вслдствіе этого мы снова сдлали прогулку, и довольно длинную, по широкому полю, ознаменованному какой-то кровопролитной битвой, и гуляли до тхъ поръ, пока коляска не догнала насъ. Эти прогулки до такой степени замедляли нашу поздку, что коротенькій день совершенно прошелъ, и длинная ночь наступила задолго передъ тмъ, какъ намъ пріхать въ Сентъ-Альфансъ, близъ котораго, какъ намъ извстно было, находился Холодный Домъ.
Въ это время мы испытывали такое нетерпніе, такое душевное волненіе, что когда коляска наша прыгала и стучала но каменной мостовой старинной улицы, Ричардъ признался, что чувствовалъ безразсудное желаніе воротиться назадъ. Съ наступленіемъ ночи задулъ рзкій втеръ и сдлался морозъ, такъ что Ада, которую Ричардъ съ величайшей заботливостью укуталъ, и я дрожали съ головы до ногъ. Когда, обогнувъ уголъ, коляска наша выхала за городъ, и когда Ричардъ сказалъ намъ, что ямщикъ, который обнаруживалъ состраданіе къ нашему такъ высоко настроенному нетерпнію, оглядывается и киваетъ головой, мы приподнялись въ коляск на ноги (Ричардъ поддерживалъ Аду, изъ опасенія, чтобъ она не упала) и старались открыть взорами, на открытомъ пространств, освщенномъ сіяніемъ звздъ, мсто нашего назначенія. На вершин холма, возвышавшагося впереди, мерцалъ огонекъ. Указавъ бичемъ на этотъ огонекъ и воскликнувъ: ‘Вонъ Холодный Домъ!’, ямщикъ, несмотря, что дорога шла въ гору, пустилъ лошадей въ галопъ, и он помчали насъ съ такой быстротой, что изъ подъ колесъ поднималось облако страшной пыли, которое осыпало насъ будто брызгами изъ подъ колесъ водяной мельницы. Огонекъ то скрывался отъ нашихъ взоровъ и опять открывался, то снова прятался и снова появлялся, наконецъ мы повернули въ аллею и вскор примчали къ тому мсту, гд тотъ же самый огонекъ свтилъ уже довольно ярко. Онъ находился въ окн — такъ по крайней мр казалось намъ въ темнот ночи — стариннаго дома, съ тремя шпицами на кровл лицевого фасада и съ полу-циркульнымъ подъздомъ, ведущимъ къ порталу. Вмст съ тмъ, какъ мы остановились, раздался звонъ колокольчика, и среди звуковъ его, звонко разливавшихся по тихому воздуху, среди отдаленнаго лая нсколькихъ собакъ, среди яркой полосы свта, вырывавшагося изъ открытыхъ дверей, среди клубовъ пару, поднимавшагося съ усталыхъ лошадей, и при усиленномъ біеніи нашихъ сердецъ, мы вышли изъ коляски въ сильномъ смущеніи.
— Ада, душа моя! Эсирь, моя милая! здравствуйте, здравствуйте! Какъ я радъ, что вижу васъ!… Рикъ, еслибъ въ эту минуту у меня была еще рука, я подалъ бы ее теб!
Джентльменъ, произносившій эти слова, чистымъ, звучнымъ гостепріимнымъ голосомъ, одной рукой обнялъ станъ Ады, а другой — мой, цаловалъ насъ съ отеческой нжностью и наконецъ провелъ черезъ залу въ уютную комнатку, озаренную яркимъ, красноватымъ свтомъ пылающаго камина. Здсь онъ снова поцаловалъ насъ и, освободивъ свои руки, посадилъ меня и Аду другъ подл друга на софу, нарочно придвинутую поближе къ камину. Я чувствовала, что если бы въ эту минуту мы стали стснять себя, онъ въ одну секунду убжалъ бы отъ насъ.
— Теперь, Рикъ, твоя очередь, сказалъ онъ: — моя рука свободна теперь. Одно слово отъ чистаго сердца замняетъ хорошую рчь. Я отъ души, отъ всей души радъ видть тебя. Будь здсь совершенно какъ дома и прежде всего обогрйся.
Ричардъ съ чувствомъ уваженія и искренности, явно выражавшимся на его лиц, сжалъ его руку обими руками и сказалъ (хотя и съ нкоторою горячностью, которая сильно тревожила меня: я одного только и боялась теперь, что, при малйшей съ нашей стороны опрометчивости, мистеръ Джорндисъ внезапно исчезнетъ):
— Вы очень добры, сэръ! Мы чрезвычайно много обязаны вамъ.
Вмст съ этимъ Ричардъ положилъ свою шляпу и пальто и подслъ къ камину.
— Теперь скажите, понравилась ли вамъ эта поздка и понравилась ли вамъ мистриссъ Джэллиби? сказалъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь къ Ад.
Въ то время, какъ Ада отвчала на этотъ вопросъ, я взглянула (не считаю за нужное говорить, съ какимъ любопытствомъ взглянула я) на лицо мистера Джорндиса. Это было пріятное, умное, одушевленное лицо, быстро отражающее на себ вс малйшія движенія души, въ волосахъ его просвчивала серебристая просдь. По моему мннію, лта его скоре приближались къ шестидесяти, а не къ пятидесяти, но, несмотря на то, онъ имлъ прямой станъ, мужественную осанку и крпкое тлосложеніе. Съ самой той минуты, какъ онъ заговорилъ съ нами, его голосъ отзывался въ душ моей знакомыми звуками, которыхъ я не могла опредлить, но вслдъ за тмъ что-то особенное, выразительное въ его манер, какое-то особенно пріятное выраженіе въ его глазахъ въ ту же минуту напомнили мн джентльмена, съ которымъ, шесть лтъ тому назадъ, въ незабвенный день моего отъзда въ Ридингъ, я встртилась въ дилижанс. Я была уврена, что это былъ тотъ самый джентльменъ. Вовсю жизнь мою я неиспытывала такого страха, какъ при этомъ открытіи, потому что мистеръ Джорндисъ уловилъ мой взоръ и, по видимому, читая въ немъ мои сокровенныя мысли, бросилъ на дверь такой выразительный взглядъ, что я невольнымъ образомъ подумала, что мы тотчасъ лишимся его.
Какъ бы то ни было, мн пріятно сказать, что онъ остался на мст и спросилъ мое мнніе о мистриссъ Джэллиби.
— Она слишкомъ занята африканскимъ дломъ, сэръ, отвчала я.
— Благородно! возразилъ мистеръ Джорндисъ.— Но вы отвчаете мн словами Ады. (Мимоходомъ сказать, я вовсе не слышала, что отвчала ему Ада.) У васъ у всхъ какъ я вижу, на ум совсмъ другое.
— Ваша правда, сэръ, сказала я, взглянувъ на Ричарда и Аду, которые взорами умоляли меня отвчать за нихъ.— Мы думали, что мистриссъ Джэллиби, при своихъ занятіяхъ, сдлалась немного безпечна къ своему семейству.
— Ну, опять срзала! вскричалъ мистеръ Джорндисъ.
Это восклицаніе снова встревожило меня.
— Однако, я опять вамъ скажу, что мн хотлось бы знать ваше настоящее мнніе, моя милая. Почемъ вы знаете, быть можетъ, я отправилъ васъ туда именно съ этой цлью.
— Мы полагаемъ, сэръ, сказала я, съ замтной нершимостью: — мы полагали, сэръ, что всего справедливе начать съ семейныхъ обязанностей, и что если на эти обязанности смотрятъ сквозь пальцы и пренебрегаютъ ими, то другія и подавно не будутъ служить для нихъ замной.
— Маленькіе Джэллиби, сказалъ Ричардъ, являясь мн на помощь:— находятся…. извините, сэръ, но я долженъ употребить боле сильное выраженіе…. они находятся въ самомъ жалкомъ положеніи.
— Ну, такъ и есть! она правду говоритъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, весьма торопливо.— Втеръ дуетъ восточный.
— Втеръ былъ сверный, когда мы хали сюда, замтилъ Ричардъ.
— Любезный мой Рикъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, поправляя въ камин огонь: — я готовъ побожиться, что втеръ или уже сдлался, или хочетъ сдлаться восточнымъ. Я всегда испытываю непріятное ощущеніе, лишь только втеръ начинаетъ задувать съ востока.
— Вроятно, это слдствіе ревматизма, сэръ? сказалъ Ричардъ.
— Я самъ то же думаю, Рикъ. Я даже увренъ, что это ревматизмъ. Итакъ, маленькіе Джэллиби…. да нтъ, насчетъ втра мн что-то не врится…. такъ маленькіе Джэллиби находятся въ самомъ…. ахъ, Боже мой! такъ и есть: непремнно восточный втеръ! сказалъ мистеръ Джорндисъ.
Произнося эти слова, онъ раза три и, но видимому, безъ всякой цли прошелся по комнат. Въ одной рук держалъ онъ маленькую кочергу, а другой приглаживалъ волосы, выражая на кроткомъ лиц своемъ досаду въ одно и то же время такую странную и такую милую, что, мн кажется, при этомъ мы уже не пугались, но приходили въ восторгъ, котораго не выразить никакими словами. Онъ подалъ одну руку Ад, а другую мн, и, приказавъ Ричарду взять свчу, приготовился вывести насъ изъ этой комнаты, какъ вдругъ повернулся назадъ, и мы снова остались на своихъ мстахъ’.
— Такъ эти маленькіе Джэллиби… Разв вы не могли… разв… ну, какъ вы думаете, еслибъ вдругъ на нихъ посыпался дождь въ вид конфектъ или треугольныхъ пирожковъ съ малиновымъ вареньемъ, или что нибудь въ этомъ род! сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— О, кузенъ!… начала было Ада, довольно поспшно.
— Ну, вотъ это такъ, моя милочка. Я люблю, когда зовутъ меня кузеномъ. Еще бы лучше было, еслибъ ты сказала: кузенъ Джонъ.
— Я вамъ вотъ что скажу, кузенъ Джонъ!… снова начала было Ада и громко разсмялась.
— Ха, ха! Вотъ это мило, прекрасно! сказалъ мистеръ Джорндисъ, съ величайшимъ удовольствіемъ.— Это звучитъ необыкновенно какъ натурально. Ну, что же ты скажешь, душа моя?
— А то, что для нихъ выпалъ дождь гораздо лучше этого: для нихъ сахарный дождь замнялся самой Эсирью.’
— Это какъ такъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Что же сдлала для нихъ Эсирь?
— Вотъ что… я сейчасъ разскажу вамъ все, кузенъ Джонъ, сказала Ада, сложивъ свои ручки на его рук и кивая мн головкой, потому что въ это время я сдлала ей знакъ, чтобы она не говорила обо мн.— Эсирь съ перваго разу подружилась съ ними. Эсирь няньчила ихъ, убаюкивала, умывала и одвала, разсказывала имъ сказки, удерживала ихъ отъ шалостей, покупала имъ игрушки (Моя милая, добрая Ада! посл того, какъ отъискался бдный Пипи, я прогулялась съ нимъ и купила для него одну только оловянную лошадку!)…. и вотъ еще что, кузенъ Джонъ: она утшала бдную Каролину, старшую дочь мистриссъ Джэллиби…и еслибъ вы знали, какъ она заботлива была ко мн, какъ мила и какъ любезна!… Нтъ, нтъ, пожалуста, Эсирь, не возражай! ты сама знаешь, что это правда!
Признательная любимица души моей нагнулась ко мн, поцаловала меня и потомъ, взглянувъ въ лицо кузена, смло сказала ему:
— Во всякомъ случа, кузенъ Джонъ, я хочу, я должна благодарить васъ за подругу, которую вы подарили мн.
При этихъ словахъ я чувствовала, будто Ада нарочно возбуждала желаніе въ своемъ кузен убжать отъ насъ. Однакожь, онъ не убгалъ.
— Какъ ты давича сказалъ, Рикъ, откуда дуетъ втеръ? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Съ свера, но это было, когда мы хали сюда.
— Ты сказалъ правду. Восточнаго втра совсмъ теперь нтъ. Это моя ошибка. Пойдемте же мои милые, пойдемте: посмотрите ваше новое жилище, вашъ домъ.
Это былъ одинъ изъ тхъ очаровательно-неправильныхъ домовъ, гд вы поднимаетесь и спускаетесь по ступенькамъ изъ одной комнаты въ другую, гд передъ вами являются еще комнаты, въ то время, какъ вы полагали, что уже больше не увидите ихъ, гд встрчаете еще обильный запасъ маленькихъ гостиныхъ и коридоровъ, между которыми неожиданно встрчаете еще маленькія сельскія комнатки, съ жалюзями въ окнахъ, сквозь которыя пробиваются плющъ и яркая зелень. Моя комната, первая изъ предстоящихъ для нашего осмотра, имла именно вотъ эту наружность, съ прибавленіемъ къ ней потолка изъ стрльчатаго свода, отъ котораго являлось такое множество угловъ, какого впослдствіи я никакимъ образомъ не могла насчитать, и камина, вымощеннаго вокругъ чистыми блыми изразцами, въ каждомъ изъ которыхъ пылающій въ камин огонекъ отражался въ миніатюрномъ вид. Изъ этой комнаты вы спускаетесь по двумъ ступенькамъ и входите въ очаровательную маленькую гостиную, выходившую въ цвточный садъ. Этой комнат предназначено было принадлежать отнын мн и Ад. Изъ этой гостиной, по тремъ ступенькамъ, вы поднимаетесь въ спальню Ады, съ прекраснымъ венеціанскимъ окномъ, изъ котораго представлялся плнительный видъ (впрочемъ, во время нашего осмотра за окнами представлялся одинъ только непроницаемый мракъ, подъ сводомъ темно-голубого, усяннаго звздами неба). Въ просвт окна находилось углубленіе, и въ немъ устроено было мсто для сиднья, но это мсто замчательно тмъ, что, не вставая съ него, посредствомъ пружины, не одна, но три прелестныхъ Ады, въ одинъ моментъ, могли бы исчезнуть изъ этой комнаты и очутиться въ самомъ миніатюрномъ кабинет, Изъ спальни Ады вы вступаете въ небольшую галлерею, съ которой соединялись другія парадныя комнаты (между прочимъ, всего только дв), и чрезъ нее, по маленькой лстниц, съ отлогими ступенями, вы входите въ пріемную залу. Но еслибъ, вмсто того, чтобъ выйти изъ комнаты Ады въ коридоръ, вы вздумали вернуться въ мою комнату и изъ нея подняться на нсколько ступенекъ по извилистой лстниц, которая совершенно неожиданно отдлялась отъ главной лстницы, вы заблудились бы въ коридорахъ, между катками и шкафами, треугольными столиками и настоящимъ индйскимъ стуломъ, который вмст съ тмъ служилъ и софой, и сундукомъ, и кроватью…. короче сказать, стулъ этотъ имлъ сходство съ чмъ-то среднимъ между бамбуковымъ остовомъ крошечнаго зданія и огромнйшей птичьей клткой, и который привезенъ былъ изъ Индіи неизвстно кмъ и когда. Изъ этихъ коридоровъ вы входите въ комнату Ричарда, которая частію была библіотека, частію гостиная и частію спальня, вообще, можно сказать, что она имла видъ комфортабельнаго соединенія множества комнатъ. Изъ комнаты Ричарда, перейдя еще одинъ коридоръ, вы вступали въ простую комнату, гд почивалъ мистеръ Джорндисъ круглый годъ съ открытымъ окномъ. Кром кровати, въ ней не было никакой другой мебели, да и самая кровать стояла на самой середин, для того, чтобы, въ строгомъ смысл слова, спать на чистомъ воздух. Въ небольшой комнатк, примыкавшей къ этой спальн, была устроена холодная ванна, изъ которой вы еще разъ входите въ коридоръ, гд находились заднія лстницы, и гд звуки скребницы, которою чистили лошадей, крики: ‘стой! сюда! вотъ такъ!’ и стукъ лошадиныхъ копытъ о булыжную мостовую долетали до васъ изъ конюшенъ, вроятно, находившихся въ весьма близкомъ разстояніи. А еслибъ изъ той же спальни мистера Джорндиса вы вышли въ другую дверь (надобно замтить, что въ каждой комнат находилось по крайней мр двое дверей) и спустились бы по какимъ нибудь шести-семи ступенькамъ, то снова явились бы въ пріемной зал и стали бы изумляться тому, какимъ образомъ вы снова очутились въ немъ или въ какія двери выходили изъ него.
Мебель, скоре старинная, чмъ старая, какъ и самый домъ, отличалась пріятной иррегулярностью. Спальня Ады была вся въ цвтахъ: цвты на ситцахъ и шпалерахъ, на бархат, на гарусномъ шить и на парч двухъ массивныхъ, жосткихъ, нкогда парадныхъ стульевъ, поставленныхъ, вмст съ двумя другими маленькими стульями, по об стороны камина. Наша гостиная была зеленая. По стнамъ ея, въ рамкахъ за стекломъ и безъ стеколъ, развшено было множество удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя, выпуча глаза, смотрли изъ своихъ рамокъ,— одн — на настоящую форель подъ стекляннымъ колпакомъ, такую коричневую и блестящую, какъ будто она была облита соусомъ, другія — на смерть капитана Кука, а самая большая часть изъ нихъ — на весь процессъ приготовленія въ Кита чаю, изображенный китайскими артистами. Въ моей комнат находились гравюры овальной формы, изображающія эмблемы мсяцевъ,— какъ, напримръ, іюнь изображался дамами, собирающими сно, въ платьяхъ съ коротенькими таліями и огромныхъ шляпкахъ, туго подвязанныхъ подъ самымъ подбородкомъ, а октябрь — нобльменами въ штиблетахъ, указывающими треугольными шляпами на церковный шпицъ отдаленной деревни. Портреты, въ половину роста, рисованные карандашемъ, наполняли весь домъ, но они въ токомъ безпорядк были разсяны по комнатамъ, что брата молодого офицера, висвшаго въ моей спальн, я нашла въ китайскомъ кабинет, а убленная сдинами старушка — повтореніе премиленькой молоденькой невсты, съ цвткомъ на груди, висвшей тоже въ моей комнат, находилась въ столовой. Вмсто того повшены были: старинная гравюра временъ королевы Анны, изображающая четырехъ ангеловъ, въ внкахъ, съ нкоторымъ затрудненіемъ поднимающихъ на небо какого-то джентльмена, и шитье но канв, представлявшее какое-то смшеніе плодовъ и заглавныхъ буквъ всей азбуки. Вся прочая движимость, начиная отъ гардеробныхъ шкафовъ до стульевъ, столовъ, занавсей, зеркалъ, даже до булавочныхъ подушекъ и хрустальныхъ флакончиковъ, представляла то же самое разнообразіе. Вс комнаты ни въ чемъ больше не согласовались между собой, какъ въ одной только удивительной опрятности и чистот и въ значительномъ запас розовыхъ листьевъ и душистой лавепды, и въ особенности въ ящикахъ комодовъ, гд всего удобне помщался этотъ запасъ. Таковы были первыя впечатлнія, произведенныя на насъ Холоднымъ Домомъ, съ его окнами, изъ которыхъ вырывался яркій свтъ, смягчаемый въ нкоторыхъ мстахъ занавсями, съ его пылающимъ каминомъ, отрадной теплотой и комфортомъ, съ его гостепріимными звуками, долетавшими до насъ изъ отдаленныхъ комнатъ и говорившими о приготовленіяхъ къ обду, съ лицомъ его великодушнаго хозяина,— лицомъ, озареннымъ неподдльной радостью и отражавшимъ это чувство на все, съ чмъ встрчались наши взоры, и, наконецъ, легкимъ гуломъ только что задувшаго втра, уныло, но вмст съ тмъ пріятно вторившимъ всему, что мы слышали.
— Я очень радъ, что мой домъ понравился вамъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, по возвращеніи нашемъ въ комнату Ады.— Въ немъ нтъ лишняго, правда, но, надюсь, что этотъ уголокъ довольно комфортабеленъ и будетъ еще комфортабельне подъ вліяніемъ такихъ свтлыхъ, юношескихъ взоровъ. Однако, вамъ остается всего полчаса до обда. Здсь вы никого не увидите, кром одного прекраснйшаго созданія въ свт — одного ребенка.
— Радуйся, Эсирь! и здсь есть дти! сказала Ада.
— Пожалуйста вы не сочтите этого созданія въ буквальномъ смысл за ребенка, продолжалъ мистеръ Джорндисъ.— Относительно возраста его нельзя назвать ребенкомъ: онъ уже взрослый мужчина и лтами своими едва ли не старше меня, но, по простот своей, по свжести чувствъ своихъ, по энтузіазму и вполн непритворной неспособности ко всмъ мірскимъ дламъ, онъ настоящій ребенокъ.
Мы чувствовали, что это лицо должно быть очень интересно.
— Онъ знакомъ съ мистриссъ Джэллиби, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Онъ музыкантъ, то есть музыкантъ въ душ, хотя и могъ бы быть музыкантомъ на самомъ дл, онъ артистъ, и тоже въ душ, хотя могъ бы быть артистомъ на самомъ дл. Вообще онъ человкъ съ большими дарованіями и плнительными манерами. Онъ былъ несчастливъ въ своихъ длахъ, несчастливъ въ своемъ призваніи и, наконецъ, несчастливъ въ своемъ семейств, но его нисколько не тревожитъ это: онъ настоящій ребенокъ!
— Вы, кажется, сказали, что онъ имлъ своихъ дтей? спросилъ Ричардъ.!
— Да, Рикъ, имлъ, съ полдюжины и даже больше…. почти дюжину, такъ по крайней мр я долженъ полагать. Но онъ нисколько не заботился о нихъ,— да и могъ ли онъ? Нужно было, что бы кто нибудь о немъ позаботился. Вдь я сказалъ вамъ, что онъ самъ ребенокъ! отвчалъ мистеръ Джорндисъ.
— Но, позвольте спросить, заботились ли о себ хоть сколько нибудь его дти? спросилъ Ричардъ.
— Въ этомъ отношеніи я предоставляю теб самому сдлать заключеніе, сказалъ мистеръ Джорндисъ, и выраженіе лица его вдругъ приняло недовольный видъ.— Дти Гарольда Скимполя, какъ и всякаго бднаго человка, не получили приличнаго образованія, а между тмъ, такъ или иначе, успли, однако же, шагнуть нсколько впередъ…. Что это, неужели втеръ снова повернулъ къ востоку? да, да, я чувствую, что повернулъ.
Ричардъ сдлалъ замчаніе, что Холодный Домъ построенъ на такомъ мст, которое совершенно открыто для свернаго втра.
— Да, дйствительно открыто, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Безъ всякаго сомннія, это и есть главная причина моего безпокойства насчетъ втра, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Ужь одно названіе ‘Холодный Домъ’ ясно говоритъ, что онъ открытъ для свернаго втра…. Однако, намъ, кажется, съ тобой по пути: такъ пойдемъ же вмст!
Наше имущество, заране отправленное изъ Лондона, прибыло сюда до нашего прізда, и мн предстояло посвятить моему туалету всего нсколько минутъ. Окончивъ его, я занялась приведеніемъ въ порядокъ моего мірского достоянія, какъ вдругъ въ комнату мою вошла служанка (не та, которой назначено было находиться при Ад, но которой я еще не видла) и въ небольшой коробочк принесла дв связки ключей, съ маленькими ярлычками на каждомъ.
— Это для васъ, миссъ, сказала она.
— Для меня? спросила я.
— Точно такъ, миссъ.— Это ключи отъ домашняго хозяйства.
Вмсто отвта на лиц моемъ выразилось крайнее изумленіе, тмъ боле, что служанка, едва ли не съ такимъ же изумленіемъ прибавила:
— Мн приказано принести ихъ къ вамъ, миссъ, какъ только останетесь вы наедин. Кажется, если не ошибаюсь, я имю удовольствіе говорить съ миссъ Соммерсонъ?
— Да, отвчала я: — это мое имя.
— Въ большой связк находятся ключи отъ замковъ, которые вы увидите въ комнатахъ, а въ маленькой — отъ погребовъ. Не угодно ли вамъ назначить время на завтрашнее утро, и я покажу вамъ, къ какимъ именно замкамъ они принадлежатъ и что подъ тми замками находится.
Я отвчала, что буду готова въ половин седьмого, и, по уход служанки, устремила взоры на ключи, совершенно теряясь въ громадности возлагаемаго на меня порученія. Ада застала меня въ этомъ положеніи, и когда я показала ей ключи и разсказала, почему они очутились въ моей комнат, она выразила такую очаровательную увренность въ мое умнье вести хозяйство, что съ моей стороны было бы верхъ безчувственности и неблагодарности не видть въ словахъ ея одобренія. Разумется, я знала, что Ада не была уврена въ своихъ словахъ: она высказала ихъ по свойственному ей добродушію, но мн пріятно было показывать видъ, что я совершенно не замчаю ея милаго заблужденія.
Когда мы спустились въ столовую, насъ представили мистеру Скимполю, который стоялъ передъ каминомъ и разсказывалъ Ричарду, какъ любилъ онъ, въ бытность свою въ школ, играть въ мячъ. Это было небольшое созданіе, съ довольно большой головой, но пріятнымъ лицомъ, нжнымъ голосомъ и какой-то особенной прелестью, которая обнаруживалась во всей его особ. Все, что говорилось имъ, было до такой степени чуждо всякой натяжки и произносилось съ такой плнительной откровенностью, съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа, что слушать его служило для насъ настоящимъ очарованіемъ. При боле стройномъ, въ сравненіи съ мистеромъ Джорндисомъ, стан, при боле свжемъ, румяномъ лиц и темныхъ волосахъ, онъ казался гораздо моложе. Врне можно сказать, что онъ, во всхъ отношеніяхъ, имлъ наружность молодого человка, утратившаго свою молодость, нежели на пожилыхъ лтъ мужчину, сохранившаго физическія силы. Въ его обращеніи, въ его манер замтна была какая-то легкая небрежность, то же самое замчалось и въ одежд (не говоря уже про безпечную прическу волосъ и свободную, небрежную повязку шейнаго платка, съ которыми, сколько я замчала, художники пишутъ свои собственные портреты),— все это вмст сливалось въ одну идею о романтическомъ юнош, испытавшемъ на себ необыкновенный процессъ уничиженія своего достоинства. Меня поражало то обстоятельство, что, но наружности своей и по манер, онъ не имлъ ни малйшаго сходства съ человкомъ, который подвинулся въ жизни по обыкновенной дорог, проложенной лтами, заботами и испытаніями.
Я узнала изъ разговора, что мистеръ Скимполь воспитывался и приготовлялъ себя къ медицинской профессіи и нкоторое время принадлежалъ къ свит какого-то германскаго принца, въ качеств медика. Онъ сказывалъ, что, касательно значенія аптекарскаго вса и мры, онъ постоянно былъ ребенкомъ, что онъ ровно ничего не зналъ о нихъ (за исключеніемъ разв того, что они внушали къ себ сильное отвращеніе), а вслдствіе того онъ никогда не могъ прописывать рецепты съ тою аккуратностью и съ тми мельчайшими подробностями, какихъ требовали наука и состояніе паціентовъ. Судя по его словамъ, его голова была не такъ устроена, чтобы вмщать въ себ подробности. Онъ съ величайшимъ юморомъ разсказывалъ намъ, что когда его приглашали пустить кровь принцу или подать помощь кому нибудь изъ домашнихъ, то, но обыкновенію, его заставали или въ постел, гд онъ любовался потолкомъ, или за чтеніемъ газеты, или за какимъ нибудь фантастическимъ рисункомъ,— и, само собою разумется, не могъ же онъ оторваться отъ подобныхъ занятій. Принцу крайне не нравилось это. Сначала онъ длалъ замчанія, и длалъ ихъ совершенно справедливо, какъ говорилъ мистеръ Скимполь съ неподражаемымъ простосердечіемъ, и, наконецъ, уничтожилъ условіе. Скимполь, не имя никакихъ средствъ, кром любви, къ своему существованію (это было сказано съ очаровательной наивностью), влюбился, женился и окружилъ себя розовыми купидончиками. Его добрый другъ Джорндисъ и нкоторые другія изъ его добрыхъ друзей старались, въ боле быстрой или медленной послдовательности, открывать для него различныя дороги въ жизни, но старанія ихъ остались безъуспшны, и неудивительно, если принять въ соображеніе два самые странные недостатка, въ которыхъ онъ чистосердечно признавался, и именно: одинъ изъ нихъ состоялъ въ томъ, что мистеръ Скимполь не имлъ никакого понятія о времени, а другой]— въ томъ, что онъ не имлъ никакого понятія о деньгахъ. Вслдствіе этихъ недостатковъ, мистеръ Скимполь всегда забывалъ о назначенныхъ свиданіяхъ, никогда не могъ вести дла надлежащими образомъ и никогда не зналъ надлежащей цны всякаго рода предметамъ. Что станете длать! Онъ длалъ успхи въ жизни по своему и, подвигаясь по своей дорог, очутился съ нами въ одномъ и томъ же мст. Онъ очень любилъ читать газеты, любилъ рисовать фантастическіе этюды, любилъ природу, любилъ искусство. Отъ общества онъ просилъ только одного, чтобъ ему позволено было жить на свобод. Кажется, это немного! Его нужды были весьма немногія. Дайте ему газеты, представьте ему случай побесдовать, дайте ему музыку, баранины, кофе, ландшафтъ, свжіе плоды въ лтній сезонъ, нсколько листовъ бристольской бумаги, немного краснаго вина,— и, право, онъ больше ничего не сталъ бы просить. Въ кругу людей онъ былъ настоящій ребенокъ,— но не такой ребенокъ, который бы расплакался, не получивъ желаемой игрушки. Разъ и навсегда онъ сказалъ всмъ людямъ: ‘идите съ миромъ каждый по своей дорог! носите красные мундиры, синіе фраки, батистовые нарукавники, носите перья за ушами, носите фартуки, ищите славы и стремитесь за ней, слдите за торговлей, занимайтесь ремесломъ, длайте что вамъ угодно, но только дайте Гарольду Скимполю жить на свобод!’
Все это и многое другое онъ разсказывалъ намъ не только съ безпредльнымъ юморомъ и наслажденіемъ, но и въ нкоторой степени съ одушевленіемъ и чистосердечіемъ. Онъ говорилъ о своихъ дяніяхъ и подвигахъ, какъ будто никогда не принималъ въ нихъ участія, какъ будто Скимполь былъ третье лицо, какъ будто онъ зналъ, что Скимполь имлъ свои странности, свои особенности, но вмст съ тмъ имлъ и свои права, которыми пользовались другіе люди, и потому ни подъ какимъ видомъ не должны быть нарушены. Онъ былъ очарователенъ, въ строгомъ смысл этого слова. Если идеи мои въ ту раннюю пору моей жизни были еще довольно смутны, то, стараясь примирить все сказанное имъ съ тмъ, что я считала обязанностью и отвтственностью въ жизни, я находилась еще въ большемъ недоумніи, не постигая вполн, почему онъ освобождался отъ нихъ. Что онъ былъ свободенъ отъ нихъ, въ этомъ я почти не сомнвалась, да онъ и самъ былъ увренъ въ этомъ.
— Я ничего не ищу, ничего не домогаюсь, сказалъ мистеръ Скимполь, съ прежней безпечностью и безъ принужденія.— Быть владтелемъ чего нибудь, длать пріобртенія не иметъ для меня ни малйшей привлекательности. Напримръ, вотъ этотъ прекраснйшій домъ принадлежитъ моему другу Джорндису. Я чувствую себя вполн обязаннымъ ему за то, что онъ владетъ этимъ домомъ. Я могу срисовывать этотъ домъ, могу длать въ своемъ рисунк различныя измненія, я могу огласить его музыкой. Бывая здсь, я достаточно владю этимъ домомъ и, къ тому же, не знаю ни хлопотъ, ни заботъ, ни издержекъ, ни отвтственности. Короче вамъ сказать, имя моего домоправителя Джорндисъ,— и ужъ онъ, поврьте, не обманетъ меня…. Мы заговорили было о мистриссъ Джэллиби. Надобно вамъ сказать, эта женщина одарена свтлымъ взглядомъ, силою воли и безпредльной способностью заниматься длами и вникать во вс ихъ подробности,— женщина, которая бросается въ предпріятія съ изумительнымъ рвеніемъ! Съ своей стороны я не сожалю, что природа не надлила меня силой воли и необыкновенной способностью заниматься длами, чтобы бросаться въ предпріятія съ изумительнымъ рвеніемъ. Я могу восхищаться способностями этой женщины безъ всякой зависти. Я могу сочувствовать ея предпріятіямъ. Я могу мечтать о нихъ. Я могу лежать на трав — само собою разумется, въ хорошую погоду — и, въ то же время, плавать по африканской рк, обнимать каждаго встрчнаго туземца, ощущать и цнить глубокое безмолвіе африканской природы, рисовать пышную, роскошную растительность тропическаго климата такъ врно, такъ аккуратно, какъ будто въ минуты моихъ созерцаній я находился тамъ. Не знаю, можно ли изъ этого извлечь какую нибудь существенную пользу,— но это все, что я въ состояніи сдлать, и сдлать отчетливо, совершенно. Поэтому, ради Бога, предоставьте Гарольду Скимполю, этому доврчивому ребенку, умолять васъ, умолять весь міръ, умолять все сословіе практическихъ людей, сдлавшихъ похвальную привычку заниматься дломъ,— да позволено будетъ ему существовать между ними и любоваться человческимъ семействомъ! Сдлайте это такъ или иначе, по внушенію вашего добраго сердца, и предоставьте ему полную свободу кататься на своемъ коньк!
Ясно было, что мистеръ Джорндисъ не оставлялъ безъ вниманія подобную мольбу. Мистеръ Скимполь находился въ такомъ положеніи, что нельзя было оставить этого безъ вниманія, даже еслибъ онъ и не прибавилъ слдующихъ словъ:
— Только вамъ, великодушныя созданія,— вамъ однимъ я завидую, сказалъ мистеръ Скимполь, обращаясь къ намъ, новымъ знакомымъ:— завидую вашей способности длать то, что выдлаете. Имя эту способность, я приходилъ бы въ восторгъ отъ самого себя. Я не чувствую простой, грубой признательности къ вамъ. Напротивъ того, мн кажется, вамъ бы слдовало быть благодарными мн, за то, что я доставляю вамъ случай наслаждаться пріятнымъ сознаніемъ своего великодушія. Я знаю, это вамъ нравится. Смло и утвердительно могу сказать, что я явился въ этотъ свтъ собственно затмъ, чтобъ увеличить запасъ вашего счастія. Почему знать, быть можетъ, я затмъ и родился, чтобы быть вашимъ благодтелемъ, предоставляя вамъ отъ времени до времени случай помогать мн въ моихъ маленькихъ затрудненіяхъ Стоитъ ли сожалть, что я не способенъ къ общественнымъ занятіямъ, если эта неспособность доставляетъ такія пріятныя послдствія? И поэтому я не сожалю.
Изъ всхъ игривыхъ рченіи (игривыхъ, но всегда выражавшихъ какой нибудь смыслъ ) ни одно, по видимому, не нравилось такъ мистеру Джорндису, какъ это. Впослдствіи я очень часто удивлялась, дйствительно ли было замчательнымъ или замчательнымъ только для меня, что человкъ, который, по всей вроятности, былъ признательнйшимъ существомъ и изъявлялъ свою признательность при малйшемъ случа, долженъ до такой степени чуждаться благодарности другихъ людей.
Мы вс были очарованы. Откровенность мистера Скимполя, его въ высшей степени пріятное описаніе своей особы я считала за должную дань плнительнымъ качествамъ Ады и Ричарда, тмъ боле, что мистеръ Скимполь видлся съ ними въ первый разъ. Весьма натурально, что они, особливо Ричардъ, оставались довольны по тмъ же самымъ причинамъ и считали за особенную честь, что такой привлекательный человкъ открывался передъ ними, вврялся имъ такъ непринужденно. Чмъ дале мы слушали, тмъ свободне говорилъ мистеръ Скимполь. И сколько прелести заключалось въ его безпечной радости и одушевленіи, въ его плнительной горячности, въ его безъискусственномъ умньи игриво обнаруживать свои недостатки, какъ будто онъ говорилъ въ это время: ‘вдь я ребенокъ, вы это знаете! Въ сравненіи со мной, вы — люди, полные коварныхъ умысловъ (на меня, дйствительно, смотрлъ онъ именно съ этой точки зрнія), а я между тмъ безпеченъ, веселъ и невиненъ. Забудьте вс ваши свтскія ухищренія и играйте со мной!’
Короче сказать, эффектъ, производимый мистеромъ Скимполемъ, былъ ослпителенъ.
Онъ до такой степени былъ чувствителенъ, душа его была до такой степени воспріимчива ко всему прекрасному и нжному, что только однимъ этимъ онъ могъ бы пріобрсть расположеніе. Вечеромъ, когда я приготовляла чай, а Ада въ сосдней комнат тихо играла на фортепьяно и въ полголоса напвала кузену Ричарду романсъ, который случайно пришелъ имъ на память, мистеръ Скимполь явился въ столовую и, расположившись на соф, недалеко отъ меня, началъ говорить объ Ад такъ мило, что я почти полюбила его.
— Она похожа на ясное утро, говорилъ онъ.— Съ этими золотистыми волосами, съ этими голубыми глазами и этимъ свжимъ румянцемъ на ея ланитахъ, она удивительно похожа на свтлое майское утро. Вотъ посмотрите, здшнія птички непремнно сочтутъ ее за утро. Мы не будемъ называть сироткой такое очаровательное юное созданіе, которое служитъ отрадой всему человчеству. Она, по моему, дитя вселенной.
Я замтила, что мистеръ Джорндисъ стоялъ позади Скимполя, его руки были откинуты назадъ, и на лиц его играла выразительная улыбка.
— Я боюсь, сказалъ онъ: — что свтъ — довольно равнодушенъ.
— Неужели! Не знаю! вскричалъ мистеръ Скимполь протяжно.
— А мн кажется, я знаю, сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Конечно, конечно! вскричалъ Скимполь:— вы знаете свтъ, (это, по вашимъ понятіямъ, то же, что вселенная), а я о вашемъ свт ровно ничего не знаю, поэтому вы должны итти своей дорогой. Но еслибъ я имлъ свою дорогу (при этомъ мистеръ Скимполь взглянулъ на Аду и Ричарда), на ней бы не было колючихъ терній суровой дйствительности, кон какъ на той тропинк. Она была бы усыпана розами, пролегала бы подъ тнью цвтущихъ садовъ, гд нтъ ни весны, ни осени и ни зимы, но вчное лто. Она бы не знала никакихъ перемнъ, ни вліянія времени. Пошлое слово ‘деньги’ никогда бы не раздавалось вблизи ея.
Мистеръ Джорндисъ погладилъ мистера Скимполя по голов, какъ будто Скимполь и въ самомъ дл былъ ребенокъ, и, сдлавъ шага два по комнат, остановился на нсколько секундъ и бросилъ взглядъ на молодыхъ кузиновъ. Этотъ взглядъ былъ задумчивъ, по въ тоже время имлъ кроткое, ласковое выраженіе, выраженіе, которое я часто (о, какъ часто!) замчала впослдствіи, и которое навсегда запечатллось въ моемъ сердц. Комната, въ которой сидли молодые люди, сообщаясь съ комнатой, въ которой стоялъ мистеръ Джорндисъ, освщалась однимъ только каминнымъ огнмъ. Ада сидла за фортепьяно, Ричардъ, наклонясь, стоялъ подл нея. Тни ихъ сливались на стн въ одну тнь и представляли какія-то странныя формы, не лишенныя, впрочемъ, еще боле страннаго движенія, сообщаемаго колебавшимся пламенемъ въ камин, хотя и отражались он отъ предметовъ неподвижныхъ. Ада такъ нжно и легко прикасалась къ клавишамъ и пла такъ тихо, что втеръ, улетая къ отдаленнымъ вершинамъ холмовъ, былъ такъ же слышенъ, какъ и звуки фортепьяно. Непроницаемая тайна будущаго и слабый намекъ на него, сообщаемый голосомъ настоящаго, по видимому, выражались во всей этой картин.
Но не для того я припоминаю эту сцену — о, какъ свжо сохранилась она въ моей памяти!— чтобы припомнить мысль, которая родилась въ моей голов во время этой сцены, нтъ I во первыхъ, для меня не совсмъ непонятнымъ осталось различіе между безмолвнымъ взглядомъ, направленнымъ на эту сцену, и потокомъ словъ, предшествовавшихъ взгляду. Во вторыхъ, хотя взглядъ мистера Джорндиса, отведенный отъ Ады и Ричарда, остановился на мн на одну только секунду, но я чувствовала, какъ будто въ эту секунду мистеръ Джорндисъ доврялъ мн (и зналъ, что довряетъ, и что я принимала это довріе) свою надежду, что Ада и Ричардъ соединятся современенъ боле крпкими и нжными узами родства.
Мистеръ Скимполь умлъ играть на фортепьяно и віолончели. Онъ былъ композиторъ — написалъ однажды половину оперы, но она страшно наскучила ему, и осталась неконченною. Его сочиненіи отличались вкусомъ, и онъ разъигрывалъ ихъ съ чувствомъ. Посл чаю у насъ образовался маленькій концертъ, въ которомъ Ричардъ, мистеръ Джорндисъ и я были слушателями. Ричардъ былъ въ восторг отъ пнія Ады и говорилъ мн, что она знала вс романсы, которые когда либо были написаны. Спустя нсколько времени я замтила, что въ комнат недоставало сначала мистера Скимполя, а потомъ и Ричарда, и въ то время, какъ я старалась догадаться, почему Ричардъ не возвращался такъ долго и терялъ такъ много, въ дверь столовой заглянула служанка,— та самая, которая вручила мн ключи.
— Сдлайте одолженіе, миссъ, сказала она: — нельзя ли вамъ отлучиться на минутку?
Когда я вышла и затворила дверь, служанка, поднявъ руки, сказала:
— Мистеръ Карстонъ приказалъ сказать, нельзя ли вамъ пожаловать] наверхъ, въ комнату мистера Скимполя. Его постигъ какой-то ударъ.
— Ударъ?
— Точно такъ, миссъ,— и совсмъ неожиданный, отвчала служанка.
Въ душ моей въ эту минуту родилось опасеніе, что недугъ мистера Скимполя могъ оказаться опаснаго рода, но, несмотря на то, я попросила ее никого больше не тревожить. Собравшись съ духомъ, я быстро пошла за служанкой по лстниц, стараясь въ то же время сообразить, какія употребить лучше средства, если окажется, что съ мистеромъ Скимполемъ сдлался обыкновенный обморокъ. Служанка отворила дверь, и я вошла въ комнату, гд, къ моему невыразимому удивленію, вмсто того, чтобы застать мистера Скимполя въ постели или распростертымъ на полу, я увидла, что онъ стоялъ передъ каминомъ и улыбался Ричарду, между тмъ какъ Ричардъ, съ лицомъ, выражавшимъ крайнее замшательство, смотрлъ на диванъ, гд сидлъ незнакомый мужчина, въ бломъ пальто, съ гладкими и рдкими волосами на голов, которую онъ приглаживалъ носовымъ платкомъ, вслдствіе чего количество волосъ казалось еще меньшимъ.
— Миссъ Соммерсонъ, торопливо сказалъ Ричардъ: — я очень радъ, что вы пришли сюда. Вы въ состояніи будете подать намъ совтъ. Нашъ другъ мистеръ Скимполь…. не пугайтесь пожалуете!… арестованъ за долги.
— И въ самомъ дл, неоцненная миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Скимполь, съ своимъ обворожительнымъ чистосердечіемъ: — я никогда еще не находился въ такомъ положеніи, въ какомъ боле всего требуются тотъ здравый разсудокъ, та спокойная привычка оказывать пользу и то умнье приводитъ дла въ надлежащій порядокъ, которые долженъ замтить въ васъ всякій, кто только имлъ счастіе находиться въ вашемъ обшеств не боле четверти часа.
Незнакомецъ на диван, страдавшій, по видимому, сильнымъ насморкомъ, такъ громко сморкнулся, что этотъ звукъ не на шутку испугалъ меня.
— Какъ великъ долгъ, за который арестуютъ васъ? спросила я мистера Скимполя.
— Не знаю, неоцненная миссъ Соммерсонъ, отвчалъ онъ, такъ мило качая головой: — ршительно не знаю. Говорятъ, сколько-то фунтовъ, сколько-то шиллинговъ и полпенса.
— Двадцать-четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семь съ половиною пенсовъ. Вотъ и весь тутъ долгъ, замтилъ незнакомецъ.
— А это отзывается…. это отзывается, сказалъ мистеръ Скимполь: — это составляетъ, по вашему, весьма незначительную сумму?
Незнакомецъ не сдлалъ на это возраженія, но вмсто того еще разъ сморкнулся и сморкнулся такъ сильно, что, по видимому, усиліе, съ которымъ производилась эта операція надъ носомъ, заставила его приподняться.
— Мистеръ Скимполь, сказалъ Ричардъ, обращаясь ко мн: — мистеръ Скимполь совстится обратиться къ нашему кузену Джорндису, потому что онъ недавно…. мн кажется, сэръ, я понялъ васъ, что онъ недавно помогъ вамъ
— О, да! возразилъ мистеръ Скимполь, улыбаясь: — хотя я совершенно позабылъ, какъ велика сумма и когда это было. Джорндисъ съ удовольствіемъ готовъ повторить это. Но, знаете, въ этомъ отношеніи я имю чувства эпикурейца: въ помощи, которую оказываютъ мн, я бы хотлъ видть перемну, въ нкоторой степени, новинку, мн бы хотлось — и онъ взглянулъ на Ричарда и на меня — мн бы хотлось открыть великодушіе на новой почв и въ цвтк, имющемъ новую форму.
Прежде, чмъ отвтить на это, я ршилась узнать, какія могутъ быть послдствія, если долгъ не будетъ уплаченъ..
— Тюрьма, сказалъ незнакомецъ, хладнокровно укладывая носовой платокъ въ шляпу, стоявшую на полу у его ногъ: — тюрьма или Коавинсесъ.
— Могу ли я спросить, что это такое?
— Что такое Коавинсесъ? повторилъ незнакомецъ.— Это — домъ. {Въ Англіи есть особые лома, пула, не прибгая къ мрамъ правосудія, забираютъ должниковъ такого рода, на уплату долговъ которыхъ есть какая нибудь надежда. Дома эти содержатся частными людьми, получившими на это право отъ правительства и извлекающими изъ спекуляціи подобнаго рода значительныя выгоды. Прим. перевод.}
Ричардъ и я обмнялись взорами. Весьма замчательно обстоятельство, что арестъ приводилъ въ затруднительное положеніе не мистера Скимполя, какъ должно было ожидать, а насъ. Онъ наблюдалъ за нами съ неподдльнымъ вниманіемъ, но въ его наблюденіяхъ, если можно допустить подобное противорчіе, не скрывалось эгоизма. Онъ совершенно умывалъ свои руки отъ затруднительнаго положенія, въ которомъ находился, и оно сдлалось нашей принадлежностью.
— Я полагаю, замтилъ мистеръ Скимполь, какъ будто отъ души желая вывести насъ изъ затрудненія: — я полагаю, что мистеръ Ричардъ, или его прекрасная кузина, или оба они вмст, какъ участники въ тяжб, производимой въ Верховномъ Суд, касательно раздла (какъ говорятъ другіе) какого-то огромнаго наслдства,— я полагаю, что они при этомъ случа могутъ дать или подписку, или что нибудь другое, что нибудь въ род поручительства или обязательства. Не знаю, какъ это называется у дловыхъ людей, но полагаю, что въ ихъ распоряженіи есть же какое нибудь орудіе, которымъ можно бы устроить это дло
— Какъ бы не такъ! это дудки-съ! сказалъ незнакомецъ.
— Въ самомъ дл? возразилъ мистеръ Скимполь.— Это начинаетъ казаться чрезвычайно страннымъ, особливо для того, кто не можетъ назвать себя судьей и знатокомъ этихъ длъ.
— Странно или нтъ, довольно рзко замтилъ незнакомецъ:— но я вамъ говорю, что этимъ отъ меня не отдлаться.
— Успокойтесь, любезный мой! будьте похладнокровне! сказалъ мистеръ Скимполь, стараясь въ самомъ дл успокоить его и въ то же время рисуя его голову на пустомъ листк какой-то книги.— Не разстроивайте себя своимъ занятіемъ. Мы умемъ отличить васъ отъ вашей обязанности, мы умемъ отличить какое бы то ни было лицо отъ его профессіи. Но, поврьте, мы еще не до такой степени предубждены противъ людей, мы готовы допустить предположеніе, что въ частной жизни вы весьма почтенный человкъ, съ большимъ запасомъ поэзіи въ вашей натур, о чемъ, быть можетъ, вы не имете и малйшаго сознанія.
Незнакомецъ отвчалъ сильнымъ сморканьемъ, въ знакъ ли того, что онъ принимаетъ поэтическую дань, или съ пренебреженіемъ отвергаетъ ее, онъ не принялъ на себя труда объяснить намъ это.
— Теперь., неоцненная миссъ Соммерсонъ и любезнйшій мистеръ Ричардъ, сказалъ мистеръ Скимполь весело, невинно и доврчиво, и въ то же время любуясь рисункомъ, наклонивъ для этого голову нсколько на бокъ: — теперь вы видите, что я ршительно не могу помочь себ и нахожусь совершенно въ вашихъ рукахъ. Я прошу одной только свободы. Если бабочки порхаютъ на свобод, то согласитесь, что люди, вроятно, не откажутъ Гарольду Скимполю въ томъ, что они предоставляютъ бабочкамъ.
— Знаете ли что, миссъ Соммерсонъ, прошепталъ мн Ричардъ: — у меня есть десять фунтовъ, которые я получилъ отъ мистера Кэнджа. Нельзя ли употребить ихъ въ дло?
Въ моемъ распоряженіи было тоже пятнадцать фунтовъ и нсколько шиллинговъ, сбереженныхъ мною въ теченіе многихъ лт изъ денегъ, высылаемыхъ мистеромъ Кэнджемъ въ пансіонъ на мои потребности. Я всегда полагала, что, быть можетъ, по какимъ нибудь не предвидннымъ обстоятельствамъ, я буду неожиданно брошена въ міръ безъ друзей, безъ родныхъ, безъ всякихъ средствъ къ существованію, и потому всегда старалась сберечь немного денегъ и имть ихъ при себ, чтобы не быть совершенно безъ гроша. Я сказала Ричарду, что имю небольшой капиталъ и въ настоящее время не нуждаюсь въ немъ, и вмст съ тмъ просила его, пока я буду ходить за деньгами, сообщить, какъ можно деликатне, мистеру Скимполю, что мы бы желали имть удовольствіе заплатить его долгъ.
Когда я возвратилась, мистеръ Скимполь поцаловалъ мн руку и, но видимому, былъ тронутъ нашимъ поступкомъ. Онъ былъ тронутъ не за себя, но за насъ (и я еще разъ убдилась въ странномъ и необыкновенномъ противорчіи, которое обнаруживалось въ положеніи мистера Скимполя и въ его словахъ), какъ будто вниманіе къ собственному своему положенію было совершенно чуждо для него, и что, въ настоящую минуту, онъ весь углубленъ былъ въ одно только созерцаніе нашего счастія. Для лучшаго эффекта этой сдлки, я, но просьб Ричарда, приняла на себя трудъ разсчитаться съ незнакомцемъ, котораго мистеръ Скимполь въ шутку назвалъ Коавинсесомъ. Я отсчитала требуемую сумму и въ замнъ ея получила надлежащій документъ. Это также немало послужило къ пробужденію восторга въ душ мистера Скимполя.
Онъ такъ деликатно выражалъ свою признательность, что румянецъ выступалъ мн на щеки не такъ сильно, какъ я ожидала, и разсчиталась съ незнакомцемъ въ бломъ пальто не сдлавъ ни одной ошибки.
Незнакомецъ положилъ деньги въ карманъ и потомъ, обратясь ко мн, отрывисто сказалъ:
— Теперь дло кончено, миссъ, желаю вамъ добраго вечера.
— Любезный другъ, сказалъ мистеръ Скимполь, оставивъ свой рисунокъ вполовину неконченнымъ и расположившись у камина такъ, чтобы пріятное вліяніе пылающаго огня сосредоточивалось на его спин: — я хотлъ бы спросить васъ кое о чемъ, если только это не оскорбитъ вашего достоинства.
— Ну, такъ катайте проворнй!
Мн послышалось, что отвть незнакомца состоялъ изъ этихъ словъ.
— Скажите, знали ли вы сегодня поутру, что вамъ придется выхать изъ дому съ этимъ порученіемъ? спросилъ мистеръ Скимполь.
— Я зналъ объ этомъ вчера вечеромъ, за чаемъ, отвчалъ Коавинсесъ.
— И это не испортило вашего аппетита, не причинило вамъ безпокойства?
— Нисколько! отвчалъ Коавинсесъ.— Я зналъ, что если не схвачу васъ сегодня, то непремнно поймаю завтра. Одинъ день не составляетъ большой разницы.
— Но согласитесь, продолжалъ мистеръ Скимполь: — когда вы хали сюда, вдь день былъ чудный. Солнце ярко сіяло, втеръ наввалъ прохладу, свтъ и тнь игриво носились по полямъ, птички распвали.
— Вамъ никто и не думаетъ говорить, что этого не было, возразилъ Коавинсесъ.
— Да, дйствительно никто, замтилъ мистеръ Скимполь.— Но скажите, о чемъ вы думали, о чемъ вы размышляли во время дороги?
— Что вы хотите, сэръ, сказать этимъ? грубо и съ видомъ крайняго нерасположенія продолжать бесду, спросилъ Коавинсесъ.— Гм! о чемъ я думалъ, о чемъ размышлялъ? У меня слишкомъ много дла и очень мало выгодъ отъ него, чтобы пускаться въ размышленія. Вотъ еще вздумали — скажи имъ, о чемъ я размышлялъ!
Послднія слова произнесены были съ видомъ глубокаго пренебреженія.
— Значитъ вы вовсе не думали о слдующемъ обстоятельств: Гарольдъ Скимполь любитъ восхищаться сіяніемъ солнца, любитъ слушать дуновеніе втра, любитъ смотрть, какъ свтъ и тни летаютъ по полямъ, любитъ слушать пернатыхъ, этихъ пвчихъ въ громадномъ храм природы. Зачмъ же мн хать изъ дому? неужели затмъ, чтобы лишить Гарольда Скимполя этихъ удовольствій, этой доли, которая составляетъ его единственное, фамильное наслдство? Скажите откровенно, вы не думали объ этомъ?
— Я — конечно…. да я не думалъ, сказалъ Коавинсесъ, для черствыхъ понятій котораго эта идея заключала въ себ столько глубокаго смысла, что, для равносильнаго отвта, онъ разсудилъ за лучшее сдлать между каждымъ словомъ длинный промежутокъ и заключить послднее такимъ быстрымъ и сильнымъ сотрясеніемъ всего тла, что шея его подвергалась опасному вывиху.
— Умственный процессъ у васъ, дловыхъ людей, весьма странный и весьма забавный! сказалъ мистеръ Скимполь съ задумчивымъ видомъ.— Благодарю васъ, любезный другъ! доброй ночи!
Отсутствіе наше было довольно продолжительно и могло показаться страннымъ Ад и мистеру Джорндису, а потому я немедленно спустилась внизъ и застала Аду подл камина за рукодльемъ и въ разговор съ кузеномъ Джономъ. Вскор появился въ гостиной мистеръ Скимполь, а почти вслдъ за нимъ и Ричардъ. Въ теченіе вечера я была очень занята: я брала первый урокъ игры въ баггэмонъ, и брала его отъ мистера Джорндиса, который очень любилъ эту игру, и отъ котораго, разумется, я желала научиться какъ можно скоре, съ тою цлью, чтобы, изучивъ игру, быть хоть сколько нибудь полезной для него, когда онъ не имлъ лучшаго противника. Въ то время, какъ мистеръ Скимполь игралъ отрывки своихъ сочиненій, когда онъ сидлъ за фортепьяно или за віолончелью, или за вашимъ столомъ и сохранялъ, безъ всякаго напряженія, свое обворожительное расположеніе духа и поддерживалъ легкій разговоръ,— въ это время я думала, что Ричардъ и я находились подъ вліяніемъ непріятнаго впечатлнія, производимаго на насъ сознаніемъ, что посл обда мы совершенно неожиданно и какъ-то странно очутились подъ арестомъ, и что вообще это было очень забавно.
Мы разошлись очень поздно, а это случилось оттого, что, когда пробило одиннадцать и Ада собралась уйти, мистеръ Скимполь слъ за фортепьяно, шумно забрянчалъ на нихъ и потомъ старался доказать намъ, что самое лучшее средство продлить наши дни заключается въ томъ, чтобы похищать у ночи по нскольку часовъ. Было уже далеко за полночь, когда онъ унесъ изъ гостиной свчу и свое лучезарное лицо, и мн кажется, что онъ продержалъ бы насъ до самого разсвта, еслибъ представилась къ тому малйшая возможность. Ада и Ричардъ промедлили у камина еще нсколько секундъ, стараясь угадать, кончила ли мистриссъ Джэллиби свою диктовку на этотъ день, какъ вдругъ мистеръ Джорндисъ, отлучавшійся передъ этимъ, вошелъ въ гостиную.
— Ахъ, Боже мой, что это значитъ, на что это похоже! говорилъ онъ, потирая голову и расхаживая по комнат, съ выраженіемъ досады, имвшей въ глазахъ нашихъ особенную прелесть.— Что это значитъ? Рикъ, мой милый, Эсирь, душа моя, что вы сдлали? зачмъ вы сдлали это? какъ могли вы сдлать это? Сколько каждый изъ васъ заплатилъ за него? Ну, такъ и есть — втеръ опять повернулъ. Я чувствую, какъ онъ продуваетъ меня!
Мы вс ршительно не знали, что отвчать.
— Ну, Рикъ, изволь говорить! Прежде, чмъ я лягу спать, мн должно ршить это дло. Сколько же вы заплатили изъ вашего кармана? Вдь вы знаете, что эти деньги были сбережены вами! Зачмъ же вы отдали ихъ? какимъ образомъ ршились вы отдать ихъ? О, Боже мой! такъ и’ есть, восточный втеръ задуваетъ, непремнно дуетъ!
— Извините, сэръ, сказалъ Ричардъ: — но мн кажется, что съ моей стороны было бы неблагородно сказать вамъ. Мистеръ Скимполь положился на насъ….
— Господь съ тобой, мой милый! Да онъ полагается на всякаго! сказалъ мистеръ Джорндисъ, а вмст съ тмъ вдругъ остановился и сильно потеръ себ голову.
— Неужели, сэръ?
— Ршительно на всякаго! и, поврьте, черезъ недлю онъ будетъ точно въ такомъ же затрудненіи, сказалъ мистеръ Джорндисъ, снова начиная ходить по комнат съ удвоенной скоростью и съ догоравшей свчой.— Онъ постоянно бываетъ въ затруднительномъ положеніи. Онъ родился въ этомъ положеніи. Я вполн увренъ, что газетное объявленіе, когда мать родила его, было такого содержанія: ‘Въ минувшій вторникъ, мистриссъ Скимполь, въ своей резиденціи ‘Скучныя Зданія’, разршилась отъ бремени сыномъ, въ затруднительномъ положеніи.’
Ричардъ отъ души захохоталъ.
— Все же, сэръ, прибавилъ онъ: — я не хочу поколебать, не хочу употребить во зло его доврія, и если я еще разъ предоставляю вашему лучшему разумнію, что мн должно сохранить его тайну, то надюсь, вы не станете принуждать меня открыть ее. Само собою разумется, если вы станете принуждать, я долженъ буду признаться, что поступилъ нехорошо, и долженъ буду сказать вамъ все.
— Прекрасно! вскричалъ мистеръ Джорндисъ, снова остановясь и, въ совершенной разсянности, стараясь засунуть подсвчникъ въ карманъ своего пальто.— Я — пожалуйста, Рикъ, возьми этотъ подсвчникъ. Не знаю, право, что я хотлъ длать съ нимъ — Всему причиной этотъ втеръ: подъ его вліяніемъ постоянно случаются подобныя вещи — Я не намренъ, Рикъ, принуждать тебя: почемъ знать, быть можетъ, ты поступилъ совершенно справедливо. Однако, какъ вамъ угодно, уцпиться за тебя и за Эсирь и общипать васъ, какъ пару самыхъ нжныхъ, самыхъ свжихъ апельсиновъ! О, я увренъ, что въ теченіе ночи восточный втеръ превратится въ бурю.
Посл этихъ словъ мистеръ Джорндисъ попеременно засовывалъ руки то въ одни карманы, то въ другіе, съ такимъ видомъ, какъ будто намренъ былъ продержать ихъ тамъ долгое время, и потомъ снова вынималъ и сильно потиралъ ихъ надъ своей, головой.
Я осмлилась воспользоваться этимъ случаемъ и намекнуть ему, что мистеръ Скимполь, въ длахъ подобнаго рода, кажется настоящимъ ребенкомъ.
— Что такое, душа моя? спросилъ мистеръ Джорндисъ, въ свою очередь пользуясь случаемъ придраться ко мн.
— Что мистеръ Скимполь кажется совершеннымъ ребенкомъ, и что онъ такъ не похожъ на другихъ людей….
— Вы правы! сказалъ Джорндисъ, и лицо его стало проясняться.— Женскій умъ быстре нашего постигаетъ, въ чемъ дло. Да, дйствительно онъ ребенокъ, совершенный ребенокъ. Вдь я, кажется, сказалъ вамъ съ самого начала, что онъ ребенокъ.
— Конечно, конечно! отвчали мы.
— Такъ значитъ онъ ребенокъ. Не правда ли? спросилъ мистеръ Джорндисъ, между тмъ какъ лицо его становилось свтле и свтле.
Мы отвчали утвердительно.
— Съ вашей стороны то есть, я хочу сказать: съ моей стороны…. было бы верхъ ребячества считать мистера Скимполя хотя бы на одну секунду за взрослаго мужчину. Можно ли ожидать отъ него, чтобы онъ въ состояніи былъ дать отчетъ въ своихъ поступкахъ?. Подумать только, что Гарольдъ Скимполь иметъ свои замыслы, свои планы и знаетъ заране послдствія этихъ замысловъ и плановъ!… ха, ха, ха!
Видть, какъ нависшія тучи на свтломъ лиц мистера Джорндиса начинали разгоняться, видть его столь искреннее удовольствіе и знать — да и не было возможности не знать — что источникомъ его удовольствія было неподдльное добросердечіе, терзаемое иногда осужденіемъ, недоврчивостью или тайнымъ обвиненіемъ кого бы то ни было,— видть это, говорю я, и знать было до такой степени восхитительно, что Ада, вторя смху мистера Джорндиса, плакала да и сама я чувствовала, какъ слезы плавали въ моихъ глазахъ.
— И къ чему я вздумалъ говорить объ этомъ? какъ посл этого не назвать себя теленкомъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Во всей этой продлк, съ начала до самого конца, виднъ ребенокъ. Никто, кром ребенка, не подумалъ бы сдлать васъ участниками въ этомъ дл. Кром ребенка, никто бы не подумалъ, что у васъ водятся деньги! Еслибъ дло шло о тысяч фунтовъ, то и тогда было бы то же самое! сказалъ мистеръ Джорндисъ, и лицо его вполн прояснилось.
Мы подтвердили слова его и опытомъ убждены были въ ихъ справедливости.
— Совершенно такъ, совершенно справедливо! сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Но во всякомъ случа, Рикъ, Эсирь и вы, Ада, тоже, потому что я еще не знаю, находится ли вашъ кошелекъ вн всякой опасности отъ неопытности и дтскаго невднія мистера Скимполя,— во всякомъ случа, вы вс должны общать мн, что на будущее время ничего подобнаго не можетъ случиться…. никакихъ денежныхъ выдачъ не будетъ! даже, если эти выдачи должны ограничиться монетой въ шесть пенсовъ!
Мы вс дали врное общаніе. При этомъ Ричардъ, ударивъ по карману, бросилъ на меня веселый взглядъ, какъ будто хотлъ напомнить мн, что къ нарушенію нашего общанія не предвидится возможности.
— Что касается Скимполя, сказалъ мистеръ Джорндисъ:— то, по моему мннію, кукольный домикъ, чтобы можно было жить въ немъ, хорошій столъ, нсколько оловянныхъ человчковъ, у которыхъ можно занимать деньги и быть у нихъ въ долгу,— и его можно назвать совершенно устроеннымъ въ жизни. Я думаю, онъ спитъ теперь невиннымъ дтскимъ сномъ, да пора, кажется, и мн склонить свою голову, полную коварныхъ замысловъ, и заснуть сномъ положительнымъ Спокойной ночи, мои милые! Да благословитъ васъ небо!
Не успли мы зажечь своихъ свчей, когда онъ еще разъ, съ улыбающимся лицомъ, заглянулъ въ гостиную и сказалъ:
— Знаете ли что? я сейчасъ взглянулъ на флюгеръ и убдился, что насчетъ перемны втра была одна только фальшивая тревога. Флюгеръ указывалъ къ югу!
И вмст съ этимъ онъ удалился, напвая что-то вполголоса.
Ада и я, поговоривъ немного въ своихъ комнатахъ, ршили, что безпокойство мистера Джорндиса касательно втра было не что иное, какъ его капризъ, и что онъ прибгалъ къ этому капризу въ тхъ случаяхъ, когда хотлъ выставить на видъ какую нибудь неудачу или обманутое ожиданіе, которыхъ не могъ скрыть, для него легче было прибгнуть къ этому средству, нежели выставлять съ дурной стороны дйствительную причину обманутыхъ ожиданій или, что еще хуже, ршаться повредить кому нибудь во мнніи другихъ или унизить чье нибудь достоинство. Мы считали это за настоящую характеристику его эксцентричнаго великодушія, за настоящую характеристику различія между нимъ и тми несносными, брюзгливыми людьми, которые унылое и мрачное расположеніе духа приписываютъ вліянію погоды или втра, особливо того несчастнаго втра, который они избрали въ извиненіе своей несносности.
Въ теченіе этого перваго вечера признательность моя къ мистеру Джорндису до такой степени увеличилась искреннимъ расположеніемъ къ нему, что мн казалось, будто я уже начинала понимать его, руководствуясь этими чувствами. Не могла я только объяснить себ нкоторыхъ несообразностей въ мистер Скимпол или въ мистриссъ Джэллиби, и не удивительно: я такъ еще мало имла опытности и практическихъ познаній. Впрочемъ, я особенно и не вникала въ это. Когда я осталась одна, мои мысли заняты были Адой и Ричардомъ и надеждой насчетъ ихъ будущности,— надеждой, которую я, казалось, читала въ тотъ вечеръ во взгляд мистера Джорндиса. Мое воображеніе, сдлавшееся — быть можетъ, по прихоти втра — въ нкоторой степени причудливымъ, противъ моего желанія, бушевало вмст съ моимъ самолюбіемъ. Оно уносило меня въ домъ моей крестной маменьки, влекло меня по стез, прерываемой во многихъ мстахъ событіями моей ранней жизни, представляло мн неясные, неопредленные образы и заставляло разгадывать причину того участія, которое мистеръ Джорндисъ принималъ во мн съ самыхъ раннихъ дней моей жизни, я думала даже, ужь не отецъ ли онъ мой… Но все это было пустая мечта и какъ мечта оно совершенно разсялось.
Отходя отъ камина, я еще разъ подумала, что это была пустая мечта. Мн предстояло теперь не увлекаться мечтаніями о минувшемъ, но дйствовать съ веселымъ духомъ и признательнымъ сердцемъ. Вслдствіе этого я сказала самой себ: ‘Эсирь, Эсирь, Эсирь! обязанность, душа моя, прежде всего!’ и вмст съ этимъ такъ сильно потрясла коробочку съ ключами, что они зазвенли какъ маленькіе колокольчики и звуками своими проводили меня, исполненную отрадныхъ надеждъ, до самой постели.

VII. Площадка замогильнаго призрака.

Находится ли Эсирь подъ вліяніемъ сна, бодрствуетъ ли она за своими домашними хлопотами, а погода въ Линкольншэйрской резиденціи по прежнему стоитъ дождливая. Дождевыя капли въ теченіе дня и ночи однообразно падаютъ на широкую террасу изъ гладкой плиты, на такъ называемую Площадку Замогильнаго Призрака. Погода въ Линкольншэйр такъ дурна, что самое живое воображеніе съ трудомъ представляетъ себ возможность на лучшую ея перемну. Впрочемъ, въ резиденціи во время этой погоды нельзя сказать, чтобы живого воображенія было въ избытк: сэръ Лэйстеръ выхалъ оттуда (да если бы онъ и былъ тамъ, то, право, къ исправленію погоды и къ оживленію воображенія не сдлалъ бы многаго) и находится въ Париж вмст съ милэди. Какое-то уныніе, какое-то отсутствіе всего живого опустило мрачныя крылья надъ пространствомъ, занимаемымъ помстьемъ Чесни-Воулдъ.
Между животными въ Чесни-Воулдъ, быть можетъ, еще есть кой-какая игра воображенія. Быть можетъ, лошади въ конюшняхъ,— весьма длинныхъ конюшняхъ, на этомъ пустынномъ двор, обнесенномъ кирпичной стной, гд, между прочимъ, находится большой колоколъ въ верхнихъ предлахъ большой башни и часы съ огромнымъ цыферблатомъ, съ которыми голуби, проживавшіе въ ближайшемъ сосдств, и любившіе отдыхать на его металлической окраин, по видимому, находились въ постоянномъ совщаніи,— быть можетъ, лошади, говорю, я, наслаждались, отъ времени до времени, созерцаніемъ картинъ прекрасной погоды и, можетъ статься, сравнительно съ своими грумами, были лучшими знатоками этихъ картинъ. Старушка рыже-чалая, столь знаменитая своими путешествіями по всему околотку, устремляя свои огромные зрачки къ ршетчатому окну близъ своихъ яслей, быть можетъ, вспоминаетъ о свжей зелени, которая въ иную пору разстилалась передъ этимъ окномъ, быть можетъ, вспоминаетъ она ароматическій запахъ, залетавшій иногда въ это окно, вспоминаетъ о ста гончихъ, съ которыми носилась по окрестнымъ полямъ, между тмъ какъ помощникъ грума, единственное во всей конюшн человческое созданіе, очищая ближайшее стойло, не движется дале того мста, гд стоятъ вилы и метла.— Быть можетъ, борзая собака, которой мсто находится противъ самыхъ дверей, и которая, нетерпливо побрякивая цпью, выпрямляетъ уши и такъ быстро поворачиваетъ голову, когда дверь отворяется, и когда ей въ то же время говорятъ: ‘смирно, Грэй! сегодня никто въ теб не нуждается!’ — быть можетъ, эта борзая точно такъ же знаетъ о томъ, что никто въ ней не нуждается, какъ и самъ служитель. Все это скучное и несообщительное собраніе четвероногихъ проводитъ долгіе дождливые часы въ бесд совершенно одушевленной, можетъ статься, они проводятъ время, развлекаютъ себя, стараясь общими силами улучшить (а можетъ быть, и испортить) маленькую рзвую лошадку, которой отведено открытое стойло въ углу конюшни.
Такъ точно огромный бульдогъ, который дремлетъ въ своей конур, положивъ на лапы огромную голову,— быть можетъ, онъ вспоминаетъ о знойномъ сіяніи солнца, когда тни отъ надворныхъ службъ своей перемной выводили его изъ терпнія, и оставляли ему, въ эту же самую пору дня, убжище, заключавшееся въ предлахъ тни, бросаемой его будкой, гд онъ, томимый жаждой, сидлъ на заднихъ лапахъ и изрдка ворчалъ, испытывая непреодолимое желаніе потрепать кром себя и своей тяжелой цпи еще кого нибудь. Такъ точно и теперь, въ полу-просоньи и безпрестанно моргая глазами, быть можетъ, онъ представляетъ себ домъ, полный гостей, каретный сарай, полный различныхъ экипажей, конюшни, полныя лошадей, и различныя пристройки къ дому, полныя различныхъ слугъ,— представляетъ себ это все и до того углубляется въ свои созерцанія, что теряетъ сознаніе о погод и ршается наконецъ выйти изъ своего логовища и посмотрть, въ какомъ она состояніи. Онъ съ гнвомъ отряхается и громкимъ лаемъ какъ будто произноситъ: ‘Дождь, дождь, дождь! нескончаемый дождь! и, въ добавокъ, въ дом нтъ ни души изъ Дэдлоковъ!’ потомъ снова входитъ въ будку и протяжно зваетъ, снова опускается и кладетъ голову на переднія лапы.
То же самое, быть можетъ, творится и съ стаями гончихъ, помщенныхъ въ отдаленномъ краю парка. Быть можетъ, и у нихъ есть свои припадки безпокойства, ихъ плачевный вой, сливаясь съ пронзительнымъ завываніемъ втра, раздается по всему господскому дому: вверху и внизу и даже въ собственныхъ покояхъ милэди. Быть можетъ, и он представляютъ себ отъзжее поле, со всми подробностями и въ обширныхъ размрахъ, между тмъ какъ вокругъ ихъ раздаются одн только дождевыя капли. Точно такъ и кролики, съ своими игривыми хвостиками, выпрыгивая и впрыгивая въ древесныя дупла, быть можетъ, живо вспоминаютъ о бурныхъ дняхъ, когда ихъ уши развеваются по прихоти втра, или о той интересной пор года, когда представляется возможность поглодать молодыя, сочныя растенія. Индйскій птухъ на птичномъ двор, всегда тревожимый мрачнымъ предчувствіемъ (вроятно, по поводу приближающихся Святокъ), быть можетъ, вспоминаетъ о лтнемъ утр, такъ безжалостно и несправедливо похищенномъ у него, когда онъ забрелъ на прогалину между срубленными деревьями, гд находились и большая житница и вкусный ячмень. Недовольный гусь, который наклоняется, чтобы пройти подъ старинными, футовъ въ двадцать вышины, воротами, быть можетъ, гоготаньемъ своимъ отдаетъ преимущество той погод, когда ворота отбрасываютъ отъ себя прохладную тнь.
Такъ или иначе, но въ эту дождливую погоду воображеніе въ помстьи Чесни-Воулдъ не можетъ отличаться особенною игривостью. Если въ иныя минуты оно и оживаетъ, то, какъ малйшій звукъ въ этомъ опустломъ дом, улетаетъ далеко, далеко, въ область привидній и неразгаданныхъ тайнъ.
Ненастье въ Линкольншэйр такъ сильно и такъ продолжительно, что мистриссъ Ронсвелъ, старая ключница въ Чесни-Воулдъ, уже нсколько разъ снимала очки и вытирала ихъ, какъ будто желая увриться, нтъ ли на нихъ капель дождя. Мистриссъ Ронсвелъ въ достаточной степени могла бы удостовриться въ томъ, вслушавшись въ однообразное паденіе дождя, но, къ сожалнію, она была немного глуховата — недостатокъ, въ которомъ ничто на свт не принудитъ ее сознаться. Мистриссъ Ронсвелъ — прекрасная старушка, недурна собой, величава, удивительно опрятна и иметъ такой бюстъ и такую талію, что еслибъ ея корсетъ обратился посл ея смерти въ огромный колосникъ для огромнаго камина, то никто изъ ея знакомыхъ не имлъ бы ни малйшей причины изумляться такому превращенію. Погода очень мало, или, лучше сказать, совсмъ не производитъ вліянія на мистриссъ Ронсвелъ. Ей ли заботиться о погод, когда на ея отвтственности лежитъ господскій домъ и составляетъ вс ея заботы! Она сидитъ въ своей комнат (въ боковомъ коридор нижняго этажа, съ полу-круглымъ окномъ, передъ которымъ разстилается гладкая четырехъ-угольная площадка, окруженная гладко-остриженными круглыми деревьями, въ равномъ разстояніи другъ отъ друга, и гладкими круглыми глыбами мрамора, какъ будто деревья выстроились въ рядъ нарочно затмъ, чтобъ начать съ мраморомъ игру въ мячъ), весь домъ находится въ покойномъ состояніи: онъ покоится, если можно такъ выразиться, на душ мистриссъ Ронсвелъ. Случайно она отпираетъ его и бываетъ въ высшей степени дятельна и хлопотлива, но теперь онъ крпко-на-крпко запертъ и почиваетъ торжественнымъ сномъ на всей ширин женской груди мистриссъ Ронсвелъ.
Представить себ Чесни-Воулдъ безъ мистриссъ Ронсвелъ составляетъ другую несообразность съ обыкновеннымъ порядкомъ вещей, несмотря даже на то обстоятельство, что эта почтенная старушка прожила въ Чесни-Воулдъ уже полсотни лтъ. Спросите ее въ этотъ дождливый день, давно ли она поселилась тутъ, и вы непремнно получите слдующій отвтъ: ‘если Господь продлитъ вку до будущаго вторника, такъ будетъ ровно пятьдесятъ лтъ, три мсяца и дв недли.’ — Мистеръ Ронсвелъ скончался за нсколько времени передъ тмъ, какъ кончилась миленькая мода носить косички, и, безъ сомннія, скромно схоронилъ свою собственную косичку (если только допустить, что онъ взялъ ее съ собой) въ какомъ нибудь уголк расположеннаго въ парк кладбища, вблизи церкви, избитой бурями и непогодами. Онъ родился въ одномъ изъ торговыхъ городовъ Британіи,— въ томъ же самомъ город родилась и его суженая. Ея успхъ въ фамиліи Дэдлоковъ получилъ свое начало во время покойнаго сэра Лэйстера и въ той же самой комнат, гд она обретается въ минуты текущаго разсказа.
Ныншняго представителя Дэдлоковъ можно, по всей справедливости, назвать отличнымъ господиномъ, и быть такимъ господиномъ считаетъ онъ за часть своего величія. Къ мистриссъ Ронсвелъ онъ иметъ величайшее расположеніе: онъ говоритъ, что это въ высшей степени почтенная и заслуживающая доврія женщина. Прізжая въ Чесни-Воулдъ и отъзжая изъ него, онъ всегда беретъ ее за руку, и если бы онъ вдругъ опасно занемогъ, еслибъ какимъ нибудь несчастнымъ случаемъ сшибли его съ ногъ, еслибы черезъ него перехалъ экипажъ, и вообще, если бы онъ поставленъ былъ въ положеніе весьма непріятное для всякаго Дэдлока,— то бы непремнно сказалъ,— разумется, въ такомъ, случа, еслибъ не лишился способности говорить,— онъ бы непремнно сказалъ: ‘оставьте меня и позовите сюда мистриссъ Ронсвелъ!’ Онъ бы вполн былъ убжденъ, что, отдавъ подобное приказаніе, его высокое достоинство было бы гораздо безопасне при его ключниц, нежели при какой нибудь другой особ.
Но и мистриссъ Ронсвелъ провела свой вкъ не безъ горестей. У ней было два сына. Изъ нихъ младшій пошелъ въ солдаты и съ тхъ поръ не возвращался подъ родительскій кровъ. Даже до сего часа неподвижныя полныя руки мистриссъ Ронсвелъ теряютъ свое спокойствіе и, освободясь изъ подъ теплаго платка, начинаютъ размашисто гулять около нея, лишь только она вспомнитъ и вмст съ тмъ заговоритъ о своемъ любимомъ дтищ. Какой любезный юноша, какой красавецъ, какой весельчакъ, какой добрякъ, какой умница онъ былъ! Второй сынъ мистриссъ Ронсвелъ получилъ воспитаніе, необходимое для занятія какой нибудь должности въ Чесни-Воулдъ, и, само собою разумется, въ надлежащее время былъ бы сдланъ дворецкимъ, но, къ несчастію, а можетъ быть и къ счастію, еще во время школьническихъ дней своихъ, онъ возъимлъ безпредльное расположеніе къ сооруженію паровыхъ машинъ изъ соусныхъ кострюль и къ изобртенію новаго способа для пвчихъ птицъ поднимать безъ малйшаго труда воду для собственнаго своего употребленія, онъ изобрлъ для нихъ такую удивительную машинку, но, между прочимъ, машинку въ род гидравлическаго пресса, что канарейк, томимой жаждой, стоило только, въ буквальномъ смысл слова, дотронуться носикомъ до колеса — и дло кончено: питье готово. Эта необыкновенная способность ума юноши сильно тревожила мистриссъ Ронсвелъ. Съ чувствомъ материнскаго опасенія за любимое дтище, она предвидла въ этомъ что-то въ род необузданнаго желанія выдвинуться далеко впередъ изъ сферы своего дйствія, и опасеніе ея тмъ быстре развивалось въ ней, что сэръ Лэйстеръ имлъ отъ природы довольно сильное предубжденіе противъ всякаго искусства, противъ всякой науки, въ которыхъ дымъ и высокія трубы составляли существенную принадлежность. Между тмъ какъ, приговоренный судьбой своей совершенно къ другому поприщу, молодой возмутитель семейнаго спокойствія (хотя во всхъ другихъ отношеніяхъ весьма кроткій и весьма прилежный юноша) не оказывалъ вмст съ возрастомъ ни малйшаго расположенія угодить своей маменьк, а напротивъ того, соорудилъ модель механическаго ткацкаго станка, мистриссъ Ронсвелъ увидла себя въ необходимости сообщить о законопреступныхъ дяніяхъ баронету. ‘Мистриссъ Ронсвелъ — сказалъ сэръ Лэйстеръ — вы знаете, что я всегда противъ этого. Прекрасная вещь выйдетъ, если сбудете съ рукъ этого мальчишку и превосходно сдлаете, если отдадите его куда нибудь на фабрику. Чугунные заводы на свер нашего отечества, по моему мннію, прямое назначеніе для мальчика съ такими наклонностями.’ И молодой Ронсвелъ дйствительно отправился на сверъ,— и выросъ на свер, и если баронету Лэйстеру случалось видть мальчика, вовремя пріздовъ его въ Чесни-Воулдъ для свиданія съ матерью, то само собою разумется, онъ не иначе считалъ его, какъ за одного изъ шайки возмутителей съ закаленной наружностью и съ закаленнымъ сердцемъ,— возмутителей, сдлавшихъ привычку являться въ кругу мирныхъ жителей, два-три раза въ недлю, по ночамъ, съ зажженными факелами, и являться съ какими нибудь преступными замыслами.
Несмотря на все это, сынокъ мистриссъ Ронсвелъ, съ помощію природы и съ теченіемъ времени, выросъ, завелся своимъ хозяйствомъ, женился и подарилъ свою маменьку внукомъ. Этотъ-то внукъ, слдуя призванію своего отца и возвращаясь домой изъ путешествія въ чужіе краи, куда посылали его распространить кругъ познаній и усовершенствовать себя вполн къ вступленію на поприще родителя, стоитъ, въ минуты нашего разсказа, облокотясь на каминъ, въ комнат мистриссъ Ронсвелъ, въ Чесни-Воулдъ.
— Еще разъ и еще-таки скажу, что я очень, очень рада видть тебя, Ваттъ!… Право, отъ души рада видть тебя! говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.— Ты сдлался прекраснымъ молодцомъ. Вотъ ни дать, ни взять, какъ твой дядюшка Джоржъ! А-ахъ! ахъ-ахъ!
И руки мистриссъ Ронсвелъ, при этомъ воспоминаніи, по обыкновенію, оставляли свое спокойное, неподвижное положеніе.
— Говорятъ, бабушка, я очень похожъ на отца.
— Похожъ, мой милый, похожъ, что и говорить…. Но все же ты больше имешь сходства съ твоимъ несчастнымъ дядюшкой Джоржемъ. Похожъ и на отца, что и говорить! сказала мистриссъ Ронсвелъ, и руки ея снова успокоились.— А что твой отецъ, какъ онъ поживаетъ?
— Слава Богу, бабушка, успваетъ во всемъ.
— Ну, и слава Богу, слава Богу!
Мистриссъ Ронсвелъ любитъ и этого сына, но въ ея любви къ нему скрывается какое-то болзненное чувство, какъ будто этотъ сынъ былъ заслуженнымъ воиномъ и вдругъ, ни съ того, ни съ другого, перешелъ на сторону непріятеля.
— И онъ совершенно счастливъ?
— Совершенно.
— Ну, и слава Богу!… Значитъ, онъ пустилъ тебя, мой милый, по своей дорог, посылалъ тебя въ чужіе краи и тому подобное? Ну, да это его дло, онъ знаетъ лучше. Значитъ, есть свтъ и за Чесни-Воулдъ, о которомъ я ничего не вдала, а ужь, кажется, я не молода и видала на своемъ вку многое, очень многое!
— Скажите, бабушка, говоритъ молодой человкъ, перемняя разговоръ: — кто эта такая хорошенькая двочка, которая съ минуту тому назадъ сидла съ вами? Еще вы называли ее Розой.
— Да, да, дитя мое. Это дочь одной вдовы изъ здшней деревни. Въ ныншнее время такъ трудно учить молоденькихъ двушекъ, поэтому-то я и приняла ее къ себ, пока молода она и неизбалована. Она иметъ способности, и современемъ изъ нея выйдетъ дльная женщина. Вотъ ужь и теперь она уметъ, и даже очень хорошо, показывать прізжающимъ господскій домъ. Она живетъ у меня и пользуется моимъ столомъ.
— Надюсь, что я не выгналъ ее отсюда.
— Вроятно, она полагала, что мы станемъ говорить о семейныхъ длахъ. Она у меня очень скромна, а это въ молодой двиц превосходнйшее качество… превосходнйшее качество! а въ ныншнія времена, смю сказать, и очень рдкое, сказала мистриссъ Ронсвелъ, распахивая платокъ во всю длину своихъ рукъ.
Молодой человкъ, въ знакъ подтвержденія словъ своей бабушки, основанныхъ на долговременной опытности, киваетъ головой. Мистриссъ Ронсвелъ внимательно вслушивается въ отдаленные звуки.
— Это кто нибудь детъ сюда! это стукъ колесъ, говоритъ она.
Стукъ колесъ уже давно долеталъ до слуха молодого собесдника мистриссъ Ронсвелъ.
— Господи Боже мой! кто бы это могъ быть въ такую погоду?
Спустя нсколько минутъ въ дверь комнаты раздается стукъ.
— Войдите! говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.
И въ комнату входитъ черноглазая, черноволосая деревенская красавица, входитъ двушка съ такимъ свжимъ и нжнымъ румянцемъ, что дождевыя капли, упавшія на ея волосы, казались каплями утренней росы на только что распустившемся цвтк.
— Кто это пріхалъ, Роза? спрашиваетъ мистриссъ Ронсвелъ.
— Двое молодыхъ людей въ кабріолет, ма’мъ, они желаютъ осмотрть домъ…. Точно такъ, ма’мъ, я сама сказала имъ то же самое, присовокупляетъ двушка, быстро отвчая на жестъ несогласія со стороны домоправительницы.— Я вышла въ парадныя двери и сказала имъ, что сегодня очень дурной день, и что они пріхали совершенно не вовремя. Но молодой человкъ, который правилъ, снялъ шляпу подъ дождемъ и просилъ меня передать вамъ эту карточку.
— Прочитай пожалуста, Ваттъ, что тутъ написано.
Роза до такой степени становится застнчива, что, передавая карточку молодому человку, роняетъ ее на полъ, и молодые люди, поднимая ее, чуть-чуть не стукаются лбами. Роза становится застнчиве прежняго.
— ‘Мистеръ Гуппи.’ Тутъ все, что написано на карточк.
— Гуппи! повторяетъ мистриссъ Ронсвель. Вотъ еще новость! да я впервые слышу это имя.
— Точно такъ, ма’мъ, онъ самъ сказалъ мн объ этомъ! возражаетъ Роза.— Онъ самъ сказалъ мн и при этомъ замтилъ, что онъ и другой молодой джентльменъ только вчера пріхали изъ Лондона, на какое-то судебное слдствіе миляхъ въ десяти отсюда, и что пріхали на почтовыхъ, а такъ какъ слдствіе скоро окончилось, къ тому же они очень многое слышали о Чеспи-Воулдъ, и совершенно не знаютъ, что длать въ ожиданіи обратнаго отъзда, то, несмотря на погоду, ршились пріхать сюда и осмотрть весь домъ. Они, кажется, адвокаты. Хотя молодой джентльменъ и говоритъ, что служитъ не подъ начальствомъ мистера Толкинхорна, но увренъ въ томъ, что можетъ воспользоваться именемъ мистера Толкинхорна, если это окажется необходимымъ.
Роза, замтивъ при этихъ словахъ, что сдлала черезчуръ длинное объясненіе, становится еще застнчиве.
Такъ какъ мистеръ Толкинхорнъ нкоторымъ образомъ составляетъ неразрывную связь съ господскимъ домомъ и къ тому же, какъ полагаютъ нкоторые, составлялъ духовное завщаніе для мистриссъ Ронсвелъ, поэтому почтенная старушка, въ вид особеннаго снисхожденія, изъявляетъ согласіе на впускъ постителей и отпускаетъ Розу. Во внук является внезапное и сильное желаніе съ своей стороны осмотрть господскій домъ, и потому онъ проситъ позволенія присоединиться къ постителямъ. Бабушка, которой въ высшей степени пріятно видть въ своемъ внук такое вниманіе къ господскому дому, провожаетъ его, хотя, надобно отдать ему справедливость, онъ не иметъ ни малйшаго расположенія утруждать ее.
— Чрезвычайно много обязанъ вамъ, сударыня! говоритъ мистеръ Гуппи, сбрасывая съ себя въ пріемной мокрый непромокаемый плащь.— Мы, лондонскіе адвокаты, рдко вызжаемъ изъ столицы, но ужь зато когда выдемъ, то всячески стараемся воспользоваться поздкой.
Старушка-домоправительница весьма вжливо, но въ то же время и довольно холодно, указываетъ на парадную лстницу. Мистеръ Гуппи и его пріятель слдуютъ за Розой. Мистриссъ Ронсвелъ и ея внукъ поднимаются за ними, молодой садовникъ идетъ впереди всхъ — открывать комнатныя ставни.
Какъ обыкновенно случается съ людьми, осматривающими господскіе дома, у мистера Гуппи и его пріятеля разбгаются глаза еще до начала осмотра. Они бросаются, какъ угорлые, совсмъ не туда, куда слдуетъ, смотрятъ совсмъ не на то, что имъ показываютъ, не обращаютъ надлежащаго вниманія на предметы интересные, изумляются, когда открываютъ имъ другія комнаты, вскор утомляются, обнаруживаютъ въ высшей степени скуку и, наконецъ, начинаютъ сожалть о цли своего посщенія. Въ каждой комнат, въ которую входятъ постители, мистриссъ Ронсвелъ, стройная какъ самый домъ, на нсколько секундъ садится въ углубленіи окна или въ другомъ уютномъ уголк и съ видомъ величайшаго одобренія вслушивается въ объясненія Розы. Внукъ мистриссъ Ронсвелъ до такой степени внимателенъ къ этимъ объясненіямъ, что Роза становится еще застнчиве и, слдовательно, еще миле. Такимъ образомъ вся партія переходитъ изъ одной комнаты въ другую, пробуждая нарисованныхъ Дэдлоковъ на нсколько коротенькихъ минутъ, въ то время, какъ садовникъ открываетъ ставни, и снова обрекая ихъ могильной тишин, вмст съ закрытіемъ ставней. Опечаленному мистеру Гуппи и его унылому другу кажется, что не будетъ конца Дэдлокамъ, которыхъ фамильное величіе, по видимому, въ томъ и состояло, что въ теченіе семи столтій они ровно ничего не сдлали для своего отличія. Даже длинная гостиная въ Чесни-Воулдъ не въ состояніи разсять уныніе мистера Гуппи. До такой степени онъ упадаетъ духомъ, что останавливается на порог этой комнаты и съ величайшимъ трудомъ ршается войти въ нее, какъ вдругъ портретъ надъ каминомъ, написанный фешенебльнымъ современнымъ артистомъ, дйствуетъ на него какъ чарующая сила. Въ одинъ моментъ къ нему является все присутствіе духа. Съ необычайнымъ вниманіемъ онъ устремляетъ взоры на портретъ, по видимому, онъ очарованъ имъ, прикованъ къ нему.
— Скажите на милость, говоритъ мистеръ Гуппи: — кто это?
— Портретъ надъ каминомъ, отвчаетъ Роза: — изображаетъ ныншнюю лэди Дэдлокъ. Вс находятъ въ немъ удивительное сходство и считаютъ лучшимъ произведеніемъ художника.
— Скажите на милость, говоритъ мистеръ Гуппи, съ недоумніемъ взглянувъ на своего пріятеля: — неужели я видлъ ее гд нибудь?… А, право, я знаю ее!… Скажите, миссъ, была ли сдлана гравюра съ этого портрета?
— Портретъ этотъ никогда не являлся въ гравюр. Сэръ Лэйстеръ не изъявлялъ на это своего согласія.
— Въ самомъ дл, въ полголоса говоритъ мистеръ Гуппи: — престранная вещь! удивительное дло! но будь я застрленъ на мст, если это лицо не знакомо мн!… Такъ это-то и есть портретъ милэди Дэдлокъ?
— Портретъ по правую сторону изображаетъ ныншняго сэра Лэйстера, а портретъ налво — покойнаго сэра Лэйстера, продолжаетъ Роза, не обращая вниманія на вопросъ мистера Гуппи, а мистеръ Гуппи, въ свою очередь, не обращаетъ ни малйшаго вниманія на этихъ магнатовъ.
— Для меня непостижимо, говоритъ онъ, не отводя глазъ отъ портрета милэди: — я не могу объяснить себ, гд я видлъ это лицо! я ршительно нахожусь въ недоумніи, прибавляетъ мистеръ Гуппи, оглядываясь вокругъ.— Скажите на милость, неужели я видлъ во сн этотъ портретъ?
Но, къ сожалнію, никто изъ предстоящихъ не принимаетъ особеннаго участія въ сновидніяхъ мистера Гуппи, а потому его предположеніе остается неподтвержденнымъ. Между тмъ вниманіе мистера Гуппи до такой степени приковано къ портрету, что онъ стоитъ передъ нимъ какъ вкопанный, до тхъ поръ, пока садовникъ не закрываетъ послдняго ставня. Мистеръ Гуппи выходитъ оттуда въ какомъ-то помраченіи и съ величайшимъ разсяніемъ осматриваетъ другіе покои, какъ будто онъ всюду ищетъ еще разъ встртиться съ милэди Дэдлокъ.
Но онъ не видитъ ее боле. Онъ осматриваетъ ея собственныя комнаты, которыя, но своей изящной отдлк, показываются послдними, смотритъ въ окна, изъ которыхъ милэди еще не такъ давно любовалась погодой, наскучившей ей до смерти. Но всему на свт есть конецъ, даже барскимъ домамъ, которые люди принимаютъ на себя безконечный трудъ осматривать, и скучаютъ прежде, чмъ начнется осмотръ. Мистеръ Гуппи доходитъ до конца осмотра, а свженькая деревенская красавица — до конца своихъ объясненій, которыя неизмнно заключались слдующими словами:
— Террасой внизу многіе любуются. По старинному фамильному преданію, она называется ‘Площадкой Замогильнаго Призрака’.
— Неужели? говоритъ мистеръ Гуппи, съ жаднымъ любопытствомъ.— Скажите, миссъ, въ чемъ же состоитъ это преданіе? не говорится ли въ немъ чего нибудь о портрет?
— Сдлайте милость, разскажите намъ это преданіе, почти шопотомъ произноситъ Ваттъ.
— Я не знаю его, сэръ.
И Роза становится еще застнчиве и стыдливе.
— Оно не разсказывается постителямъ, да оно уже почти забыто, говоритъ домоправительница, приближаясь къ гостямъ.— Это ни больше, ни меньше, какъ фамильный анекдотъ.
— Надюсь, вы извините меня, ма`мъ, если я еще разъ спрошу, не иметъ ли это преданіе какой нибудь связи съ портретомъ милэди? замчаетъ мистеръ Гуппи.— Увряю васъ, чмъ больше я думаю объ этомъ портрет, тмъ знакоме онъ становится для меня, хотя я совершенно не могу понять, когда и какимъ образомъ я познакомился съ нимъ.
Но преданіе не иметъ никакой связи съ портретомъ,— домоправительница ручается за это. Мистеръ Гуппи выражаетъ свою признательность за это извстіе и вообще считаетъ себя крайне обязаннымъ. вмст съ пріятелемъ онъ спускается по другой лстниц, и вскор раздается звукъ отъзжающаго экипажа. Начинаетъ смеркать. Мистриссъ Ронсвелъ вполн можетъ положиться на скромность двухъ молодыхъ слушателей и полагаетъ, что можно будетъ разсказать преданіе, почему терраса получила такое странное названіе. Она садится въ покойное кресло подл окна, въ которомъ свтъ дневной начинаетъ быстро потухать, и говоритъ имъ:
— Въ тяжелыя времена царствованія Карла Перваго — я называю это тяжелыми временами вслдствіе тогдашнихъ политическихъ событій — сэръ Морбири Дэдлокъ былъ единственнымъ владльцемъ Чесни-Воулдъ. Существовало ли въ ту пору какое нибудь преданіе о Замогильномъ Призрак, я не умю сказать, но полагаю, оно существовало.
Мистриссъ Ронсвелъ придерживается этого мннія, потому что такая стариннная и важная фамилія имла полное право на существованіе въ своемъ дом призрака. Она считаетъ это за одно изъ преимуществъ, предоставленныхъ высшему классу, за особенное, въ нкоторой степени джентильное отличіе, которымъ обыкновенный классъ народа не сметъ пользоваться.
— Сэръ Морбири Дэдлокъ, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ: — былъ, мн и не нужно, кажется, говорить объ этомъ, на сторон короля. Но полагаютъ, что его супруга, не имвшая въ своихъ жилахъ и капли крови Дэдлоковъ, сильно содйствовала сторон въ высшей степени неблагонамренной. Извстно было, что она имла родственниковъ между врагами короля, и что отъ времени до времени передавала имъ важныя извстія. Когда какой нибудь джентльменъ изъ графства, приверженецъ партіи короля являлся сюда за совтомъ, то говорятъ, что милэди всегда, находилась у дверей совщательной комнаты гораздо ближе, чмъ полагали совщатели…. Ваттъ! ты слышишь звуки, какъ будто кто ходитъ по площадк?
Роза придвигается поближе къ домоправительниц.
— Я слышу одно паденіе дождя на террасу, отвчаетъ молодой человкъ: — впрочемъ, позвольте: я слышу еще какое-то странное эхо — я думаю, что это эхо, которое похоже на человческіе неровные шаги.
Домоправительница съ серьзнымъ видомъ киваетъ головой и продолжаетъ:
— Частію по поводу различія въ политическихъ мнніяхъ, а частію по различію въ характер, сэръ Морбири и его лэди вели незавидную жизнь. Они не были парой другъ другу ни по лтамъ, ни по наклонностямъ, къ тому же у нихъ не было дтей, которыя бы поддерживали между ними супружеское согласіе. Посл того, какъ любимый ея братъ, молодой джентльменъ, былъ убитъ въ междоусобной войн (близкимъ родственникомъ сэра Морбири), ея чувство до того ожесточилось, что она возненавидла весь родъ своего супруга. Когда Дэдлоки, защищая сторону короля, намревались узжать изъ Чесни-Воулдъ на ратное поле, она не разъ, подъ прикрытіемъ глубокой ночи, тайкомъ пробиралась въ конюшни и портила ноги ихъ скакунамъ. Преданіе гласитъ, что однажды, въ подобную ночь, ея мужъ, замтивъ, какъ она украдкой спускалась съ лстницы, пошелъ за ней въ конюшню, гд стояла его любимая лошадь. Въ то время, какъ милэди хотла нанести ударъ лошади, сэръ Морбири схватилъ ее за руку, и, во время борьбы, или отъ паденія, или оттого, что испуганная лошадь сильно лягнула, милэди охромла и съ того часа начала тосковать и чахнуть.
Домоправительница понижаетъ голосъ почти до шопота:
— Милэди имла прекрасную наружность и во всхъ отношеніяхъ благородную осанку. Она никогда не жаловалась на перемну въ своей наружности, никому не говорила, что хромаетъ и страдаетъ душой, но, изо дня въ день, отправлялась гулять на террасу и, съ помощію костыля или съ помощію каменной балюстрады, ходила взадъ и впередъ, въ хорошую погоду и въ ненастную, но прогулка для нея съ каждымъ днемъ становилась трудне и трудне. Наконецъ, однажды вечеромъ, мужъ милэди (съ которымъ она, несмотря ни на какія убжденія, ни разу не промолвила слова посл роковой для нея ночи),— мужъ милэди, стоявшій у большого южнаго окна, увидлъ, что жена его упала на площадку. Онъ побжалъ поднять ее, но милэди оттолкнула его въ то время, какъ онъ наклонился надъ ней, и, бросивъ на него пристальный холодный взглядъ, сказала: ‘Я умру здсь, гд я гуляла, и стану гулять здсь, хотя и буду въ могил, Я стану гулять здсь, пока гордость этого дома не будетъ уничтожена. И когда предстоять будутъ позоръ или несчастіе этому дому, пусть Дэдлоки слушаютъ мои шаги.’
Ваттъ смотритъ на Розу. Роза въ быстро наступавшихъ потемкахъ потупляетъ взоры, полу-испуганная, полу-застнчивая.
— И дйствительно, на томъ самомъ мст и тогда же милэди скончалась. И съ той поры, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ: — терраса получила названіе ‘Площадки Замогильнаго Призрака’. Если шаги милэди можно назвать отголоскомъ, то отголосокъ этотъ бываетъ слышенъ только посл сумерекъ, а иногда случается, что его вовсе не слыхать въ теченіе долгаго времени. Отъ времени до времени онъ снова возвращается и непремнно бываетъ слышенъ, когда кому нибудь въ семейств Дэдлоковъ угрожаетъ тяжкая болзнь или смерть….
— Или позоръ, бабушка, прибавилъ Ваттъ.
— Позоръ — вещь неслыханная въ Чесни-Воулдъ! возражаетъ домоправительница.
Ея внукъ старается извинить нескромность своего замчанія словами: ‘правда, бабушка, правда.’
— Вотъ вамъ и конецъ преданію. Какой бы ни былъ этотъ звукъ, но звукъ этотъ невыносимый, говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, поднимаясь съ кресла: — и, что всего замчательне, онъ непремнно долженъ быть слышимъ. Наша ныншняя милэди, которая, мимоходомъ сказать, ничего не боится, соглашается, что звукъ этотъ не выдумка, что онъ раздается отъ времени до времени, и что непремнно долженъ быть слышимъ: его ничмъ не заглушить. Да вотъ что, Ваттъ: позади тебя стоятъ высокіе французскіе часы (ихъ нарочно поставили тутъ), у нихъ громкій бой, и они играютъ музыку. Вдь ты понимаешь, какъ нужно завести ихъ?
— Какъ не понимать, бабушка! я очень хорошо понимаю.
— Возьми-ка, пусти ихъ.
Ваттъ пускаетъ въ ходъ часы — музыку и бой.
— Теперь поди сюда, говоритъ бабушка: — сюда, сюда, дитя мое! Наклонись къ подушк милэди. Не знаю, довольно ли темно теперь — кажется, еще раненько, впрочемъ, послушай…. Что? вдь слышны на террас чьи-то шаги, несмотря на музыку, на бой часовъ, на все ршительно?
— Да, бабушка, слышны.
— То же самое говоритъ и милэди.

VIII. Прикрытіе множества прегршеній.

Интересно было, когда я одлась до разсвта, взглянуть въ окно, на темныхъ стеклахъ котораго мои свчи отражались какъ два маяка,— интересно было взглянуть въ окно и, увидвъ, что все еще покрывалось непроницаемымъ мракомъ минувшей ночи, наблюдать, какой представится видъ съ наступленіемъ дня. Въ то время, какъ темная даль постепенно прояснялась и открывала сцену, надъ которой втеръ свободно разгуливалъ во мрак, подобно моимъ воспоминаніямъ надъ протекшими днями ранней моей жизни,— я испытывала безпредльное удовольствіе, усматривая незнакомые предметы, окружавшіе меня во время ночи. Сначала они, облеченные утреннимъ туманомъ, тускло были видны, и подъ ними все еще сверкали запоздалыя звзды. Но миновалъ этотъ промежутокъ блдно-тусклаго начала дня, и картина стала шириться и наполняться предметами такъ быстро, что съ каждымъ минутнымъ взглядомъ мн представлялось такъ много новаго, что можно было любоваться имъ въ теченіе часа. Мои свчи незамтнымъ образомъ сдлались вовсе не соотвтствующими принадлежностями наступившаго утра, темныя мста въ моей комнат исчезали, и дневной свтъ ярко засіялъ надъ веселымъ ландшафтомъ, въ которомъ рельефно высилась церковь стариннаго аббатства, и своей массивной башней бросала боле мягкую тнь на всю сцену, нежели можно было ожидать, судя по ея грубой, нахмуренной наружности. Такъ точно грубыя, шероховатыя наружности (кажется, эту мысль я гд-то заучила) часто производятъ на насъ мягкое, отрадное впечатлніе.
Каждая часть въ дом была въ такомъ порядк и вс живущіе въ немъ до такой степени были внимательны ко мн, что дв связки ключей нисколько меня не безпокоили. Стараясь запомнить содержаніе шкафовъ и ящиковъ въ каждомъ небольшомъ чулан, длая замтки на аспидной доск о количеств различнаго варенья, соленья и сушеныхъ плодовъ, о числ графиновъ, рюмокъ, чайной посуды и множества другихъ подобныхъ вещей и, по обыкновенію, представляя изъ себя родъ аккуратной, устарлой двы, а на самомъ-то дл — глупенькую маленькую особу, я до такой степени была занята своимъ дломъ, что когда прозвонилъ утренній звонокъ, то не хотла врить, что наступило время завтрака. Какъ бы то ни было, я побжала въ столовую и приготовила чай: эта обязанность лежала вполн на моей отвтственности. Сдлавъ надлежащія распоряженія касательно завтрака и замтивъ, что вс опоздали встать и никто еще не спустился внизъ, я подумала, что успю заглянуть въ садъ и составить о немъ должное понятіе. Я нашла его очаровательнымъ. Передъ лицевымъ фасадомъ дома находился подъздъ, по которому мы наканун подъхали къ дому (и на которомъ, мимоходомъ сказать, колеса нашего экипажа такъ страшно врзались въ песокъ, что я попросила садовника заровнять наши слды), передъ заднимъ фасадомъ расположенъ былъ цвтникъ, и въ него выходило окно изъ комнаты Ады, которая отворила его, чтобъ улыбнуться мн, и улыбнулась такъ мило, какъ будто хотла поцаловать меня, несмотря на разстояніе, насъ отдлявшее. За цвтникомъ находился огородъ, дале — птичный дворъ, потомъ — небольшая рига, и, наконецъ, премиленькая ферма. Что касается до самого дома, съ его тремя отдльными шпицами, съ его разнообразными окнами, или слишкомъ большими, или черезчуръ маленькими, но вообще премиленькими, съ его трельяжной ршеткой, на южномъ фасад, для розъ и каприфолій, и, наконецъ, съ его незатйливой, комфортабельной, привтливой наружностью,— этотъ домъ, по словамъ Ады, вышедшей встртить меня подъ руку съ домовладтелемъ, былъ вполн достоинъ ея кузена Джона. Со стороны Ады это сказано было довольно смло, но кузенъ Джонъ только потрепалъ за это ея миленькую щечку.
Мистеръ Скимполь былъ такъ же пріятенъ за завтракомъ, какъ и наканун вечеромъ. На стол, между прочимъ, стоялъ медъ, и это послужило для него поводомъ къ разговору о пчелахъ. Онъ не имлъ ничего сказать противъ меду (и дйствительно не имлъ, потому что, какъ казалось мн, онъ очень любилъ его), но сильно возставалъ противъ высокаго мннія пчелъ о своихъ слишкомъ преувеличенныхъ достоинствахъ. Онъ вовсе не видлъ причины, почему пчелъ представляютъ ему за образецъ трудолюбія. Почемъ еще знать, любитъ ли пчела собирать медъ, или не любитъ: никто ее не спрашивалъ объ этомъ. Пчел вовсе не слдуетъ основывать своего достоинства на своемъ расположеніи трудиться. Если каждый кандитеръ станетъ жужжать по блому свту, станетъ сбивать съ ногъ каждаго встрчнаго и, побуждаемый чувствомъ эгоизма, станетъ принуждать всякаго обратить вниманіе на то, что онъ намренъ приняться за работу и долженъ продолжать ее безъ остановки со стороны посторонняго,— право, тогда міръ сдлался бы самымъ несноснйшимъ мстомъ! Въ добавокъ къ тому, едва только узнаете вы, что пчела собрала свое богатство, какъ немедленно начнете дкимъ дымомъ выкуривать ее изъ ея владній и сами овладете всмъ ея достояніемъ — положеніе слишкомъ незавидное! Вы бы имли очень дурное понятіе о манчестерскомъ работник, еслибъ стали полагать, что онъ работаетъ безъ всякой другой цли. Мистеръ Скимполь говорилъ, что, по его мннію, трутень есть олицетвореніе боле пріятной и боле умной идеи. Всякій трутень непринужденно обращается къ своей трудолюбивой собратіи съ слдующими словами: ‘Вы извините меня, но я, право, не могу трудиться надъ вашимъ магазиномъ. Я летаю на свобод, по обширному міру, гд такъ много есть предметовъ, которыми нужно любоваться, и такъ мало времени, чтобы вполн налюбоваться ими, что я вынужденнымъ нахожусь взять смлость поглядть вокругъ себя и попросить заняться дломъ другихъ, которые не желаютъ любоваться тмъ, что окружаетъ ихъ.’ Это, какъ думалъ мистеръ Скимполь, была философія трутня, и онъ считалъ ее весьма умной философіей: она всегда допускала, что трутень имлъ расположеніе находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ трудолюбивой пчелой, да онъ, сколько извстно мистеру Скимполю, всегда бы и былъ въ тхъ отношеніяхъ, еслибъ только высокомрное созданіе позволило ему это и не воображало бы черезчуръ много о своемъ мед.
Мистеръ Скимполь безъ всякаго принужденія развивалъ эту идею и всячески разнообразилъ ее, онъ, какъ говорится, безъ оглядки и легко гнался за ней по весьма неровной, разнообразной поверхности, и какъ нельзя боле забавлялъ насъ, но и при этомъ случа, по видимому, старался придать такое серьзное значеніе словамъ своимъ, какимъ онъ могъ располагать. Отвлекаемая необходимостью исполнять свои обязанности, я оставила мистера Джорндиса, Ричарда и Аду слушать философію мистера Скимполя. Распоряженія по хозяйству отняли у меня немного времени, и уже я возвращалась по коридору въ столовую, весело побрякивая ключами, которые въ коробочк висли на рук моей, когда мистеръ Джорндисъ попросилъ меня въ небольшую комнатку, подл его спальни,— комнатку, которая, по собранію книгъ и бумагъ, показалась мн маленькой библіотекой, а по собранію сапоговъ, башмаковъ и шляпныхъ картонокъ — маленькимъ музеемъ.
— Присядьте, душа моя, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Прежде всего нужно вамъ сказать, что эта комната называется Ворчальной. Когда я теряю пріятное расположеніе духа, то обыкновенно прихожу сюда ворчать.
— Вамъ слдуетъ, сэръ, какъ можно рже являться сюда, сказала я.
— О, вы еще не знаете меня! возразилъ мистеръ Джорндисъ.— Когда я обманусь, или ожиданія мои будутъ обмануты насчетъ…. насчетъ втра, и обыкновенно восточнаго втра… я всегда ищу убжища въ этой комнатк. Ворчальная для меня самая лучшая комната изъ цлаго дома. Вы еще и въ половину не знаете моего прихотливаго нрава…. Что съ вами, милая моя? отчего вы дрожите такъ?
Дйствительно, я дрожала всмъ тломъ, но дрожала противъ своего желанія. Я всми силами старалась успокоитъ себя,— но тщетно. Да и могла ли я располагать спокойствіемъ, находясь передъ лицомъ моего великодушнаго благодтеля, встрчая взорами его кроткіе, ласковые, добрые взоры, испытывая въ душ своей такое безпредльное счастіе, сознавая довріе къ себ? Мое сердце было такъ переполнено….
Я поцаловала его руку. Не знаю, что я сказала, не знаю, даже говорила ли я что нибудь. Знаю только, что мистеръ Джорндисъ, разстроенный, отошелъ къ окну. Я почти была убждена, что онъ выпрыгнетъ въ него, но вскор онъ воротился на прежнее мсто, и я совершенно разуврилась, увидвъ въ глазахъ его слды слезъ, чтобы скрыть которыя онъ нарочно отходилъ къ окну. Онъ нжно погладилъ меня по голов.
— Ну, полно, полно! сказалъ онъ.— Теперь все кончилось! Оставь же! надо быть умницей.
— Въ другое время этого не будетъ, сэръ, возразила я: — но при первомъ раз это такъ трудно
— Какой вздоръ! напротивъ, очень, очень легко. Да и почему же трудно? Я услышалъ о доброй маленькой сиротк безъ всякаго защитника и вздумалъ сдлаться ея защитникомъ. Она выростаетъ и боле чмъ оправдываетъ мои ожиданія, а я остаюсь ея опекуномъ и ея другомъ. Что же слдуетъ изъ всего этого? Кажется, ничего!… Ну вотъ такъ, такъ! мы квитъ теперь,— теперь я снова вижу передъ собой твое милое, внушающее къ себ довріе лицо.,
Я сказала самой себ: ‘Эсирь, моя милая, ты удивляешь меня! Это совсмъ не то, чегъ я ожидала отъ тебя!’ И слова эти произвели на меня такое благодтельное дйствіе, что, сложивъ руки на коробочку съ ключами, я совершенно успокоилась. Мистеръ Джорндисъ, выразивъ на лиц своемъ одобреніе, началъ говорить со мной такъ откровенно, такъ доврчиво, какъ будто я привыкла бесдовать съ нимъ каждое утро, Богъ знаетъ съ какого давняго времени. Я начинала даже убждаться въ этомъ несбыточномъ предположеніи.
— Безъ сомннія, Эсирь, сказалъ онъ,— вы не понимаете этой тяжбы въ Верховномъ Суд?
И, безъ сомннія, я отрицательно покачала головой.
— Да я и не знаю, кто понимаетъ ее, возразилъ мистеръ Джорндисъ.— Сами судья и адвокаты обратили его въ такую страшную путаницу, что первоначальныя основы тяжбы давнымъ-давно исчезли съ лица земли. Оно производится, или, врне сказать, производилась нкогда объ одномъ духовномъ завщаніи и о лицахъ, къ которымъ оно относилось, а теперь — ни о чемъ больше, какъ объ однихъ только судебныхъ проторяхъ и убыткахъ, о взысканіяхъ за длопроизводство. По поводу этихъ взысканій, мы постоянно являемся въ судъ и исчезаемъ изъ него, даемъ клятвенныя показанія и длаемъ запросы, выступаемъ впередъ и отступаемъ, приводимъ все въ порядокъ и въ безпорядокъ, длаемъ различныя донесенія и объясненія, вертимся около канцлера и всхъ его спутниковъ и, точно какъ въ вальс, уносимся въ вчность. Вотъ это-то и есть главный вопросъ во всемъ дл. Все прочее, по какимъ-то страннымъ, неизъяснимымъ случаямъ, исчезло такъ, что и слдовъ не осталось.
— Однако, сэръ, вдь вы сказали, что дло началось по поводу духовнаго завщанія? спросила я, замтивъ, что мистеръ Джорндисъ начиналъ потирать себ голову.
— Да, конечно, когда нужно было начать дло по поводу чего нибудь, такъ его начали но поводу завщанія. Одинъ изъ Джорндисовъ, въ недобрый часъ, составилъ громадное богатство и сдлалъ огромное завщаніе. Пока производились разбирательства и совщанія о томъ, какимъ образомъ распредлить между наслдниками завщанное богатство, оказалось что наслдство уже все растрачено. Лица, которымъ вврено было храненіе духовной, доводятся до такого жалкаго положенія, что оно уже само собой служило весьма достаточнымъ наказаніемъ, еслибъ они и дйствительно учинили страшное преступленіе, утаивъ и растративъ завщанныя деньги, наконецъ и самое завщаніе сдлалось документомъ по одному только преданію. Въ теченіе всей этой плачевной тяжбы, каждый изъ участвующихъ въ ней долженъ имть простыя копіи и копіи съ копій о всемъ накопившемся по длопроизводству и въ сложности составлявшемъ огромныя телги, нагруженныя бумагой! Кто не хотлъ имть этихъ копій, тотъ долженъ былъ платить за нихъ, а это случалось чаще всего, потому что кому какая нужда была въ грязной бумаг! Каждый долженъ былъ выдлывать вс туры какого-то адскаго танца подъ музыку судебныхъ издержекъ, взысканій, взятокъ и тому подобнаго,— такого танца, какого воображеніе человка никогда еще не представляло, рисуя дикую картину шабаша какой нибудь вдьмы. Верховный Судъ посылаетъ запросы въ судъ низшей инстанціи, который въ свою очередь обращается съ тми же запросами въ Верховный Судъ, судъ низшей инстанціи находитъ, что онъ не можетъ сдлать этого,— Верховный Судъ длаетъ то же самое открытіе. Ни тотъ, ни другой не сметъ сказать, что онъ можетъ сдлать что нибудь безъ увдомленія о томъ вотъ этого ходатая и безъ личнаго присутствія вотъ этого адвоката, защищающихъ сторону А, или безъ увдомленія ходатая и личнаго присутствія адвоката, защищающихъ сторону Б, и такъ дале, до конца всей азбуки, тотъ-въ-точь, какъ дтская сказка о яблочномъ пирожномъ. И такимъ образомъ, въ теченіе многихъ и долгихъ лтъ, съ истеченіемъ многихъ и многихъ человческихъ жизней,— все, по видимому, идетъ своимъ чередомъ, все постоянно начинается снова и снова и никогда не достигаетъ желаннаго конца. Ко всему этому мы ни подъ какимъ видомъ, ни на какихъ условіяхъ не смемъ отказаться отъ этой тяжбы, потому что мы прикосновенны къ ней и должны участвовать въ ней, несмотря на то, нравится ли намъ она, или нтъ. Впрочемъ, не стоитъ и думать объ этомъ! Когда мой двоюродный ддъ, несчастный Томъ Джорндисъ, началъ думать о ней, такъ это начало сдлалось концемъ его жизни!
— Неужели это тотъ самый мистеръ Джорндисъ, съ исторіей котораго я случайно познакомилась?
Мистеръ Джорндисъ, съ весьма серьзнымъ видомъ, утвердительно кивнулъ головой.
— Я былъ его наслдникомъ, Эсирь, и этотъ домъ принадлежалъ ему. Когда я пріхалъ сюда, это былъ дйствительно холодный, безпріютный домъ. Мой ддъ оставилъ на каждомъ предмет этого дома признаки своего несчастія.
— Это названіе слдовало бы теперь перемнить, сказала я.
— До ддушки Тома-домъ этотъ назывался Шпицами. Ныншнее названіе далъ ему ддушка Томъ и жилъ въ немъ настоящимъ затворникомъ: день и ночь просиживалъ онъ надъ кипами злосчастныхъ тяжебныхъ бумагъ и, вопреки всякой надежд, надялся распутать эту страшно запутанную тяжбу и привести ее къ концу. Между тмъ домъ незамтнымъ образомъ ветшалъ и ветшалъ, втеръ свисталъ въ разслины стнъ, дождь лилъ какъ въ ршето въ полу-разрушенную кровлю, коридоръ покрылся мхомъ и травой до полу-согнившей двери. Когда я привезъ сюда бренные останки дда, мн казалось, что и изъ дома его, точно такъ же, какъ изъ него самого, вылетли мозги: до такой степени все было ветхо и пусто.
Сказавъ эти слова какъ будто про себя, мистеръ Джорндисъ нсколько разъ прошелся по комнат, потомъ взглянулъ на меня, и лицо его прояснилось: онъ снова слъ на прежнее мсто, не вынимая рукъ изъ кармановъ.
— Вдь я сказалъ теб, душа моя, что эта комната называется Ворчальной. На чемъ бишь я остановился?
Я напомнила ему, что на отрадной перемн, произведенной имъ въ Холодномъ Дом.
— Да, дйствительно, я остановился на Холодномъ Дом. Надобно сказать, что въ Лондон существуетъ также наше недвижимое имущество, или, врне, домъ, который въ настоящее время находится точно въ такомъ же положеніи, въ какомъ Холодный Домъ находился во времена ддушки Тома. Я говорю объ этомъ дом, какъ о нашей собственности, но врне можно назвать его собственностью тяжбы, а еще врне — собственностью тяжебныхъ издержекъ, ибо издержки по тяжб, по моему мннію, единственная сила на земл, которая можетъ еще что нибудь сдлать изъ этого дома, или, по крайней мр, можетъ убдиться, что этотъ домъ ни для чего больше не годенъ, какъ только служить бльмомъ на глазу или кручиной въ сердц. Собственность тяжебныхъ издержекъ!— я не иначе представляю ее себ, какъ въ род цлой улицы погибающихъ слпыхъ домовъ, у которыхъ глаза выбиты каменьями. Въ нихъ нтъ ни одного стеклышка, нтъ даже рамъ, остались одн только оконницы, съ обнаженными, полинялыми ставнями, которые уныло скрипятъ на петляхъ и чуть-чуть не падаютъ, съ желзныхъ ршетокъ слоями лупится ржавчина, дымовыя трубы осли, каменныя ступеньки у каждой двери (а каждую дверь смло можно назвать преддверіемъ смерти) покрылись плесенью, зеленющимъ мхомъ, самые устои, на которые опираются руины, измняютъ своему назначенію. Хотя Холодный Домъ и не былъ въ Верховномъ Суд, зато владтель его былъ, и та же самая печать сдлала свой оттискъ и на дом. Эти оттиски канцлерской печати, моя милая, находятся въ Англіи повсюду, они знакомы даже ребятишкамъ!
— О, какъ удивительно перемнился Холодный Домъ! сказала я еще разъ.
— Да, конечно, онъ перемнился, отвчалъ мистеръ Джорндисъ въ замтно веселомъ расположеніи духа: — и съ вашей стороны будетъ весьма благоразумно поддерживать меня въ свтлой сторон картины. (Представить себ, что у меня есть благоразуміе!) Объ этихъ вещахъ я никогда по говорю, даже никогда не думаю, разв только, когда бываю здсь — въ Ворчальной. Если вы находите нужнымъ разсказать объ этомъ Рику или Ад (при этомъ мистеръ Джорндисъ бросилъ на меня серьзный взглядъ), вы можете. Я вполн предоставляю это на вашъ произволъ.
— Надюсь, сэръ….
— Мн кажется, душа моя,— лучше будетъ, если станете говорить со мной, не употребляя этого холоднаго эпитета.
Въ то время, какъ онъ показывалъ видъ, что говоритъ это такъ, слегка, какъ будто это была съ его стороны прихоть, а не разсчитанная нжность, я еще разъ почувствовала справедливый упрекъ и въ свою очередь мысленно упрекнула себя: ‘Эсирь, вдь ты знаешь, что это очень, очень дурно!’ Впрочемъ, чтобъ еще сильне напомнить себ объ этомъ, я слегка потрясла ключами и, ршительне прежняго сложивъ руки на коробку, спокойно взглянула на него.
— Надюсь, сказала я: — вы не станете черезчуръ много оставлять на мой произволъ. Не ошибаетесь ли вы во мн? Я боюсь, что ожиданія ваши будутъ обмануты, когда вы убдитесь, что я не очень умна, а что я не умна, такъ это истина: вы бы сами у видли это въ непродолжительномъ времени, еслибъ я не имла столько прямодушія признаться вамъ въ своемъ недостатк.
По видимому, слова мои не разочаровали его: напротивъ, онъ какъ нельзя боле остался ими доволенъ. Съ улыбкой, разливавшейся по всему лицу его, онъ сказалъ мн, что знаетъ меня весьма хорошо, и что ума моего для него весьма достаточно.
— Надюсь, быть можетъ и будетъ по вашему, сказала я:— но все же не ручаюсь за себя.
— Вашего ума, душа моя, весьма довольно, чтобы быть доброй хозяйкой въ нашей семь, возразилъ онъ: — быть Старушкой изъ дтскаго стихотворенія (я не разумю тутъ стихотворенія мистера Скимполя):
‘Старушка, Старушка! куда ты спшишь?
— Паутину смсти со свтлаго неба.’
Вы, Эсирь, во время вашего домохозяйства, будете такъ чисто смтать паутину съ нашего неба, что мы забросимъ эту Ворчальную и гвоздями заколотимъ дверь въ нее.
Это было началомъ того, что меня стали называть старухой, старушкой, паутинкой, милашей-хозяюшкой, матушкой Гоббардъ, хозяюшкой Дорденъ и такимъ множествомъ другихъ подобныхъ именъ, что между ними мое собственное имя въ скоромъ времени совершенно потерялось.
— Однако, сказалъ мистеръ Джорндисъ: — возвратимтесь къ нашей болтовн. Съ нами живетъ теперь Рикъ, прекрасный и, какъ кажется, много общающій юноша. Что бы съ нимъ сдлать, напримръ?
О, Боже мой! у меня спрашиваютъ совта по такому щекотливому предмету! одна мысль объ этомъ удивляетъ меня!
— Да, Эсирь, онъ живетъ съ нами, повторилъ мистеръ Джорндисъ, покойно укладывая руки въ карманы и протягивая ноги.— Онъ долженъ имть какую нибудь профессію, онъ долженъ выбрать для себя какую нибудь дорогу. Я полагаю, что при этомъ случа начнется страшная система путаницы, но длать нечего!
— Система…. чего вы сказали? спросила я.
— Система путаницы! Другого названія я не придумаю для подобнаго обстоятельства. Вдь вы знаете, душа моя, что онъ находится подъ опекой Верховнаго Суда: поэтому, вроятно, Кэнджъ и Карбой найдутъ что нибудь сказать насчетъ его выбора, адвокатъ его тоже найдетъ что нибудь сказать, найдетъ сказать что нибудь и лордъ-канцлеръ, скажутъ что нибудь и его спутники. Они вс найдутъ какую нибудь основательную причину вникнуть въ этотъ выборъ, изъ нихъ каждому порознь и всмъ вообще придется заплатить и заплатить за это. Весь этотъ процессъ будетъ черезчуръ церемонный, многословный, безтолковый и чувствительный для кармана,— процессъ, который я вообще называю системой приказныхъ проволочекъ, системой путаницы. Какимъ образомъ приходится людямъ испытывать тяжкія огорченія отъ этой системы или за чьи грхи приходится молодымъ людямъ сталкиваться съ ней, я ршительно не понимаю, а между тмъ это совершенно такъ.
Тутъ онъ началъ тереть себ голову и длать намеки, что чувствуетъ перемну втра. Нельзя было не принять за восхитительный примръ великодушія и снисхожденія къ моей маленькой особ того обстоятельства, что когда потиралъ онъ себ голову, или ходилъ по комнат, или длалъ то и другое вмст, его лицо тотчасъ же принимало пріятное выраженіе при одномъ взгляд на мое. И обыкновенно посл этого онъ снова спокойно располагался на стул, засовывалъ руки въ карманы и протягивалъ ноги.
— Можетъ статься, будетъ лучше всего, сказала я: — если я спрошу мистера Ричарда, къ чему онъ иметъ особенную наклонность?
— Совершенно такъ, отвчалъ онъ.— Вотъ объ этомъ-то я и думалъ! Пожалуста, постарайтесь переговорить объ этомъ съ Ричардомъ и Адой, употребите вашъ тактъ и ваше спокойствіе, которые вы съ особеннымъ умньемъ примняете ко всему, и посмотрите, что изъ этого можно сдлать. Черезъ ваше посредничество, милая хозяюшка, мы, безъ всякаго сомннія, вникнемъ въ самую сущность дла.
Я не на шутку начинала бояться мысли о своемъ важномъ значеніи, которое пріобртала въ глазахъ мистера Джорндиса, и о множеств серьезныхъ предметовъ, которые доврялись мн. Я вовсе не ожидала этого, я думала, по настоящему, ему бы самому слдовало ггереговорить съ Ричардомъ. Но, само собою разумется, я не сказала въ отвтъ ничего особеннаго, кром того, что постараюсь съ своей стороны сдлать все, что только будетъ можно, хотя и боялась (мн кажется, вовсе бы не нужно и повторять этого), что его понятія касательно моего ума и дальновидности черезчуръ преувеличены.— При этомъ покровитель мой засмялся такимъ чистосердечнымъ и пріятнымъ смхомъ, какого, мн кажется, я не слыхала во всю свою жизнь.
— Уйдемте же отсюда! сказалъ онъ, вставая, и вмст съ тмъ сильно оттолкнулъ отъ себя кресло.— На этотъ день, кажется, можно проститься съ Ворчальной! Въ заключеніе скажу еще одно слово. Эсирь, душа, моя, не имете ли вы спросить меня о чемъ нибудь?
Онъ бросилъ на меня такой проницательный взоръ, что и я въ свою очередь пристально поглядла на него и, какъ кажется, поняла смыслъ его вопроса.
— Собственно о себ? спросила я.
— Да.
— Мой покровитель, ничего! сказала я, осмливаясь положить мою руку (которая совсмъ неожиданно сдлалась холодне, чмъ мн бы хотлось) въ его руку: — ршительно не имю ничего! Я уврена, что еслибъ мн нужно было узнать что нибудь, то и тогда бы я не должна просить васъ исправить мое невдніе. У меня было бы весьма дурное сердце, еслибъ вся моя надежда, вся моя увренность не были возложены на васъ…. Нтъ, я ничего не имю спросить у васъ,— ничего въ мір!
Онъ взялъ меня подъ руку, и мы вышли отъискивать Аду. Съ этого часа въ его присутствіи я не чувствовала ни малйшаго стсненія: я была откровенна съ нимъ,— была совершенно довольна своимъ положеніемъ, не имла никакого расположенія узнать о себ что нибудь боле,— словомъ сказать, была совершенно счастлива.
На первыхъ порахъ наша жизнь въ Холодномъ Дом отличалась необычайной дятельностью: намъ предстояло знакомиться со многими резидентами, жившими въ предлахъ и за предлами ближайшаго сосдства и коротко знавшими мистера Джорндиса. Ад и мн казалось, что вс его знакомые отличались тмъ, что каждый изъ нихъ имлъ расположеніе длать какіе нибудь обороты чужими капиталами. Когда мы начинали разсматривать письма на имя мистера Джорндиса и на нкоторыя изъ этихъ писемъ отвчать за него — а это обыкновенно длалось по утрамъ, въ Ворчальной — для насъ удивительнымъ казалось, что главная цль существованія почти всхъ его корреспондентовъ, по видимому, состояла въ томъ, чтобъ учредить изъ себя комитеты для пріобртенія капиталовъ и потомъ для распредленія ихъ по своему усмотрнію. Дамы такъ же усердно стремились къ этой цли, какъ и мужчины — даже, мн кажется, гораздо усердне. Он бросались въ комитеты съ самымъ необузданнымъ рвеніемъ и собирали подписки съ необыкновенной горячностью. Намъ казалось, что нкоторыя изъ нихъ проводили всю свою жизнь въ раздач и разсылк подписокъ по всему почтовому вдомству — подписокъ на шиллингъ, подписокъ на полкроны, на полсоверена, на пенни. Он нуждались ршительно во всемъ. Имъ нужно было готовое платье, нужны были полотняныя тряпки, нужны деньги, нуженъ каменный уголь и горячій супъ, нужны участіе и вліяніе, нужны были автографы, нужна байка,— словомъ сказать, нужно было все, что только имлъ мистеръ Джорндисъ и чего не имлъ. Ихъ цли были такъ же многоразличны, какъ и требованія. Он намревались соорудить новое зданіе, намревались очистить отъ долговъ старыя зданія, намревались возвести живописное зданіе (при чемъ прилагался и видъ западнаго фасада предполагаемаго зданія), намревались учредить въ этомъ зданіи что нибудь въ род общины средневковыхъ сестеръ милосердія, намревались выдать мистриссъ Джэллиби похвальный аттестатъ, намревались списать портретъ съ секретаря ихъ комитета и подарить его тещ секретаря, которой глубокая преданность къ нему хорошо извстна каждому, короче сказать, по моимъ понятіямъ, он намревались совершить все, что только можно представить себ,— отъ изданія пятисотъ тысячъ какихъ нибудь назидательныхъ трактатовъ до назначенія пожизненной пенсіи,— отъ сооруженія мраморнаго памятника до серебрянаго чайника. Он принимали на себя множество звучныхъ названій, это были: Благотворительницы Англіи, Дщери Британіи, Сестры всхъ главныхъ добродтей отдльно, Покровительницы Америки,— дамы сотни многоразличныхъ наименованій. По видимому, он принимали живйшее участіе въ составленіи партій для выборовъ и въ самыхъ выборахъ. Для нашихъ неопытныхъ умовъ, и согласно съ ихъ собственными объясненіями, он, казалось, выбирали людей десятками тысячь, а не выбрали и одного кандидата для чего нибудь дльнаго. Мы испытывали болзненное чувство отъ одной мысли, что он должны были добровольно вести какую-то лихорадочную жизнь.
Между дамами, боле всего отличавшимися благотворительностью на чужой счетъ (если можно употребить такое выраженіе), была какая-то мистриссъ Пардигль, которая, по видимому, сколько могла я судить по множеству писемъ ея къ мистеру Джорндису, точно такъ же неутомимо занималась перепиской, какъ и мистриссъ Джэллиби. Мы сдлали открытіе, что втеръ каждый разъ перемнялся, какъ только предметомъ разговора становилась мистриссъ Пардигль. При этихъ случаяхъ мистеръ Джорндисъ замчалъ, что благотворительные люди раздлялись на два класса: одинъ состоялъ изъ людей, которые длаютъ очень мало пользы и черезчуръ много шуму, а другой — изъ людей, которые безъ малйшаго шума оказывали величайшую пользу,— и, обыкновенно, замчаніемъ этимъ мистеръ Джорндисъ заключалъ свою бесду и, при всемъ желаніи, возобновить ее не могъ. Вслдствіе этого любопытство наше увидть мистриссъ Пардигль было возбуждено въ высшей степени, мы считали ее типомъ благотворительницы, принадлежащей къ первому классу, и весьма обрадовались, когда она пожаловала къ намъ однажды, съ пятью младшими сыновьями.
Это былъ образецъ громадной женщины, въ очкахъ, съ носомъ, выдававшимся впередъ на огромное пространство, и одаренной такимъ громкимъ голосомъ, при звукахъ котораго наша гостиная оказывалась крайне тсною. И дйствительно, она была тсна, потому что мистриссъ Пардигль роняла стулья полами своего платья, которыя свободно и широко размахивались во время ея движеній. Такъ какъ дома находились только Ада и я, то не удивительно, что мы приняли ее довольно боязливо, она, но видимому, вошла въ нашъ домъ какъ олицетворенная стужа, что подтверждалось, между прочимъ, слдовавшими за ней посинвшими маленькими Пардиглями.
— Рекомендую вамъ, молодыя барышни, это мои дтушки — пять сынковъ, весьма бгло сказала мистриссъ Пардигль, посл первыхъ взаимныхъ привтствій.— Весьма вроятно, вы видли, и видли, быть можетъ, не разъ, имена ихъ на печатномъ списк подписчиковъ, которымъ владетъ нашъ много уважаемый другъ мистеръ Джорндисъ. Эгбертъ, старшій изъ нихъ, двнадцати лтъ, тотъ самый мальчикъ, который выслалъ изъ своихъ собственныхъ карманныхъ денегъ пять шиллинговъ и три пенса къ индйцамъ изъ племени Токкахупо. Освальдъ, второй сынокъ, десяти съ половиной лтъ,— то самое дитя, которое пожертвовало два шиллинга и девять пенсовъ Великому Обществу Ковалей. Францисъ, третій изъ нихъ, девяти лтъ, подписалъ одинъ шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ, а Феликсъ, четвертый мой сынокъ, семи годковъ, пожертвовалъ восемь пенсовъ на престарлыхъ вдовъ, Альфредъ, мой младшій, по пятому годочку, добровольно записался въ ‘Общество дтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью’ и далъ клятву никогда въ теченіе всей своей жизни не употреблять табаку, въ какомъ бы то ни было вид.
Такихъ недовольныхъ дтей мы еще никогда не видли. Неудовольствіе на ихъ лицахъ не потому отражалось сильно, что они были тощія и сморщенныя, хотя они дйствительно были въ высшей степени тощи и сморщенны, но потому, что оно придавало ихъ лицамъ какое-то свирпое выраженіе. Когда мистриссъ Пардигль упомянула объ индйцахъ изъ племени Токкахупо, я невольнымъ образомъ подумала, что Эгбертъ принадлежалъ къ числу самыхъ несчастнйшихъ изъ этого племени: такъ дико, такъ свирпо взглянулъ онъ на меня. Лицо каждаго ребенка, вмст съ тмъ, какъ упоминалась сумма его пожертвованія, помрачалось какою-то злобою,— въ особенности лицо Эгберта, которое злобнымъ выраженіемъ своимъ сильне отличалось отъ всхъ другихъ. Впрочемъ, я должна сдлать исключеніе для маленькаго новобранца ‘Общества дтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью’, представлявшаго собою глупое и неизмнно жалкое созданіе.
— Я слышала, сказала мистриссъ Пардигль: — вы посщали домъ мистриссъ Джэллиби?
Мы сказали ‘да’ и прибавили, что ночевали въ немъ.
— Мистриссъ Джэллиби, продолжала лэди, употребляя тотъ же самый убдительный, громкій, рзкій тонъ, такъ что голосъ ея производилъ на меня впечатлніе такого рода, какъ будто и на немъ надты были очки (при этомъ случа я могу замтить, что очки не придавали лицу ея ни красоты, ни выразительности и теряли всю свою привлекательность потому, что глаза ея были слишкомъ на выкат, или, какъ выражалась Ада, мистриссъ Пардигль была слишкомъ ‘пучеглаза’): — мистриссъ Джэллиби, по всей справедливости, можно назвать общественной благотворительницей, и она вполн заслуживаетъ того, чтобы подать ей руку помощи. Мои дти тоже принесли свою лепту на африканское дло: Эгбертъ пожертвовалъ полтора шиллинга, а это, замтьте, составляетъ весь источникъ его денежныхъ пріобртеній въ теченіе цлыхъ девяти недль, Освальдъ подписалъ одинъ шиллингъ и полтора пенса изъ такого же точно источника, остальныя — соразмрно съ своими маленькими средствами. Несмотря на то, я не во всемъ поступаю одинаково съ мистриссъ Джэллиби. Касательно обхожденія съ семействомъ, я поступаю совсмъ не такъ, какъ мистриссъ Джэллиби. Это уже замчено всми. Замчено, что ея молодое семейство совершенно чуждо участія въ тхъ предпріятіяхъ, которымъ она себя посвящаетъ. Быть можетъ, она поступаетъ справедливо, быть можетъ — нтъ, справедливо или нтъ, но у меня не въ характер поступать подобнымъ образомъ съ моимъ юнымъ семействомъ. Я беру ихъ съ собой во вс мста.
Впослдствіи я убдилась (точно также убждена была и Ада), что послднія слова мистриссъ Пардигль вынудили изъ ея несчастнаго дтища пронзительный прерванный возгласъ, или, лучше сказать, вопль, который въ ту же минуту превратился въ звокъ, но начало этого звка было, неоспоримо, начало вопля.
— Они бываютъ со мной на заутреняхъ (а если бы вы знали, какая служба во время этихъ заутрень!). Мы отправляемся туда въ половин седьмого, каждое утро, въ теченіе круглаго года, не выключая даже и глубокой зимы (эти слова произнесены были необыкновенно быстро). Они ни на шагъ не отступаютъ отъ меня въ теченіе моихъ многотрудныхъ разнообразныхъ дневныхъ обязанностей. Надобно вамъ сказать, что я исполняю обязанности покровительницы учебныхъ заведеній, постительницы бдныхъ, распорядительницы заведеній для безграмотныхъ и наблюдательницы за раздачею пищи бднымъ, я присутствую въ комитет снабженія бдныхъ одеждою и во многихъ другихъ комитетахъ. Это мои неизмнные спутники, и чрезъ это они пріобртаютъ то врное свдніе о бдныхъ и страждущихъ, ту способность оказывать благодяніе,— короче сказать, тотъ вкусъ въ этомъ род занятій, который въ послдующіе годы ихъ жизни доставитъ имъ возможность оказывать пользу ближнему и наслаждаться безпредльнымъ удовольствіемъ. Мои дточки, смю сказать, не имютъ въ себ пагубной наклонности къ мотовству: все, что получаютъ, они употребляютъ, подъ моимъ присмотромъ и руководствомъ, на благотворительныя подписки. Они присутствовали на такомъ множеств публичныхъ митинговъ и выслушали такое множество назидательныхъ поученій, глубокомысленныхъ рчей и трогательныхъ увщаній, какое обыкновенно выпадаетъ на долю весьма немногихъ взрослыхъ людей. Альфредъ, пятилтній птенецъ мой, который, какъ я уже сказала, по своему собственному убжденію и расположенію присоединился къ ‘Обществу дтскихъ обязательствъ наслаждаться радостью’, былъ однимъ изъ немногихъ дтей, которыя, несмотря на позднюю пору, внимательно и съ чувствомъ самосознанія выслушали убдительную рчь президента того Общества, длившуюся цлыхъ два часа.
При этомъ Альфредъ такъ угрюмо и такъ косо взглянулъ на насъ, какъ будто онъ не могъ или не хотлъ забыть наказанія, испытаннаго имъ въ тотъ вечеръ.
— Можетъ статься, миссъ Соммерсонъ, сказала мистриссъ Пардигль:— можетъ статься, вы замтили въ одномъ изъ списковъ, о которыхъ уже я упоминала, и которыми владетъ нашъ многоуважаемый другъ мистеръ Джорндисъ, что имена моихъ юношей заключаются подпискою на одинъ фунтъ стерлинговъ именемъ О. А. Пардигля, члена Королевскаго Общества. Это ихъ отецъ. Мы, по обыкновенію, слдуемъ по одной и той же рутин. Я первая кладу мою лепту, потомъ юное.мое семейство приноситъ свою дань, согласно съ ихъ возрастомъ и слабыми средствами, и, наконецъ, мистеръ Пардигль заключаетъ приношеніе. Мистеръ Пардигль вмняетъ себ въ особенное счастіе совершить, подъ моимъ руководствомъ, скудное подаяніе, такое обыкновеніе, такой порядокъ вещей не только доставляетъ намъ самимъ безпредльное удовольствіе, но, мы полагаемъ, оно служитъ назидательнымъ примромъ для другихъ.
Ну что, если бы мистеру Пардиглю привелось пообдать съ мистеромъ Джэллиби, и если бы мистеръ Джэллиби вздумалъ посл обда облегчить свою душу откровенной бесдой съ мистеромъ Пардиглемъ, неужели бы и мистеръ Пардигль, въ свою очередь, не сообщилъ нсколько откровенныхъ признаній мистеру Джэллиби? Я совершенно сконфузилась, когда подумала объ этомъ,— а все-таки подумала.
— А вдь здсь весьма пріятное мстоположеніе, сказала мистриссъ Пардигль.
Мы были рады перемнить разговоръ и, подойдя къ окну, указали на прекрасныя мста въ картин, на которыхъ очки мистриссъ Пардигль, какъ казалось мн, останавливались съ изысканнымъ равнодушіемъ.
— А вы знаете мистера Гошера? спросила наша гостья.
Мы были обязаны сказать, что не имли еще удовольствія познакомиться съ этимъ джентльменомъ.
— Это съ вашей стороны большая потеря, смю уврить васъ, сказала мистриссъ Пардигль, принимая величавую осанку.— Надобно вамъ сказать, что мистеръ Гошеръ — самый ревностный ораторъ: его рчи потрясаютъ душу, его душа самая пылкая! Поставьте его, положимъ, хоть на вагонъ, вонъ на этомъ лугу, который, по своему расположенію, какъ нельзя боле соотвтствуетъ публичнымъ митингамъ, и онъ готовъ бесдовать съ народомъ о какихъ угодно предметахъ! Теперь, молодыя барышни, сказала мистриссъ Пардигль, отодвигаясь къ своему стулу и опрокидывая, какъ будто невидимой силой, круглый маленькій столикъ, который, вмст съ моей рабочей корзинкой, откатился въ сторону на значительное разстояніе: — теперь, смю сказать, вы вполн узнали меня?
Вопросъ этотъ былъ до такой степени щекотливъ, что Ада взглянула на меня въ крайнемъ смущеніи. Что касается до преступнаго свойства моихъ собственныхъ ощущеній, оно по необходимости должно было выразиться яркимъ румянцемъ моихъ щекъ.
— То есть, сказала мистриссъ Пардигль: — вы узнали, вы изобличили замтный пунктъ моего характера. Я сама знаю, этотъ пунктъ до такой степени замтенъ, что самъ собою бросается въ глаза. Я сама знаю, что, для полнаго обнаруженія, выставляю себя всю наружу. Нисколько не стсняясь, могу сказать вамъ, что я женщина дловая. Я люблю тяжелый трудъ: тяжелый трудъ доставляетъ мн неизъяснимое удовольствіе. Всякое возбужденіе служитъ мн въ пользу. Я такъ привыкла, такъ пріучила себя къ тяжелому труду, что слово ‘усталость’ мн совсмъ неизвстно.
Мы пробормотали, что это очень удивительно и очень пріятно, или вообще сказали что-то въ этомъ род. Было ли это и въ самомъ дл удивительно и пріятно, мы, кажется, сами не знали: мы сказали эти слова изъ одной учтивости.
— Я не понимаю, что значитъ испытывать усталость, при всемъ вашемъ желаніи, вамъ ни за что не утомить меня, сказала мистриссъ Пардигль.— Несмтное множество усилій (впрочемъ, для меня это вовсе не усилія), множество хлопотъ (впрочемъ, я вовсе не считаю ихъ за хлопоты), которыя я переношу, иногда изумляютъ меня. Я видла мое юное семейство, видла мистера Пардигля, какъ они совершенно утомлялись, свидтельствуя мои подвиги, а я, между тмъ, была свжа какъ жаворонокъ!
Еслибъ старшему юнош, съ его мрачнымъ взглядомъ, представилась возможность глядть еще мрачне и еще злобне, то это была самая лучшая пора. Я замтила, что онъ сжималъ правый кулакъ и опустилъ тайкомъ ударъ на донышко фуражки, торчавшей изъ подъ лвой мышки.
— Во время моихъ визитацій эта способность даетъ мн большое преимущество, продолжала мистриссъ Пардигль.— Если я увижу, что кто нибудь не иметъ расположенія выслушать до конца то, что я намрена сказать, я наотрзъ скажу тому: ‘вы знаете, мой добрый другъ, я не способна къ усталости, я никогда не устаю и потому намрена продолжать начатое до самого конца.’ И, поврите ли, это удивительно какъ идетъ къ длу! Миссъ Соммерсонъ, надюсь, вы не откажетесь немедленно оказать мн помощь въ моихъ визитаціяхъ, надюсь и миссъ Клэръ присоединится къ намъ въ непродолжительномъ времени?
Сначала я хотла отдлаться обыкновеннымъ извиненіемъ, что въ настоящее время имю занятіе, которое невозможно оставить. Но такъ какъ этотъ предлогъ оказался недйствительнымъ, поэтому уже съ большею точностію сказала ей, что я не совсмъ еще уврена въ своихъ способностяхъ на дла подобнаго рода, что я еще такъ неопытна въ примненіи своего ума къ умамъ, быть можетъ, совершенно противоположнымъ, и вслдствіе этого не могу подйствовать на нихъ надлежащимъ образомъ, что я еще не пріобрла того тонкаго знанія человческаго сердца, которое, при подобныхъ подвигахъ, должно оказываться существеннымъ, что мн самой нужно учиться еще весьма многому, чтобы имть возможность съ пользою учить другихъ, и что я не смю еще положиться на одни только добрыя наклонности моего сердца, чтобъ сдлать доброе дло. По этимъ причинамъ, я считаю за лучшее быть полезной по мр возможности и по возможности оказывать всякаго рода услуги тмъ, которые непосредственно окружаютъ меня, и стараться постепенно и натурально расширять кругъ моихъ обязанностей въ отношеніи къ ближнему. Само собою разумется, что все это было высказано съ моей стороны съ замтнымъ смущеніемъ и робостью, ибо мистриссъ Пардигль была гораздо старше меня, имла не въ примръ больше моего опытности и была воинственна въ своихъ манерахъ.
— Вы ошибаетесь, миссъ Соммерсонъ, сказала она.— Впрочемъ и то можетъ быть, что вы не вполн способны къ тяжкому труду и къ сильнымъ ощущеніямъ, проистекающимъ изъ этого труда, а это длаетъ огромную разницу. Не угодно ли вамъ посмотрть, какъ я совершаю свой трудъ? Вотъ и теперь я отправляюсь, съ моимъ юнымъ семействомъ, навстить одного кирпичника (весьма дурного человка), это близехонько отсюда, и я съ величайшимъ удовольствіемъ взяла бы васъ съ собой…. И васъ, миссъ Клэръ, тоже взяла бы, еслибъ вы согласились оказать мн честь вашимъ согласіемъ.
Ада и я обмнялись взорами. Мы и безъ того намревались прогуляться, поэтому приняли предложеніе. Надвъ шляпки и возвратясь въ гостиную со всевозможной поспшностью, мы увидли, что юное семейство столпилось въ углу въ томительномъ ожиданіи, а мистриссъ Пардигль плавно расхаживала по комнат, роняя на полъ вс боле легкіе предметы, имвшіе счастіе прикоснуться къ ея платью. Мистриссъ Пардигль завладла Адой, а я пошла за ними, взявъ на свое попеченіе юное семейство.
Ада разсказала мн впослдствіи, что мистриссъ Пардигль сообщала ей во время всей дороги къ кирпичнику, громкозвучнымъ своимъ голосомъ (который со всми оттнками долеталъ до меня), объ удивительной борьб, которую привелось имть ей, въ теченіе двухъ-трехъ лтъ, съ другой лэди, по поводу назначенія какой-то пенсіи ихъ избраннымъ кандидатамъ. Во время этой борьбы столько было переписки, столько общаній, столько увертокъ и крючковъ, неизбжныхъ съ выборами всякаго рода, что и представить себ невозможно, по видимому, эта борьба сообщила величайшее одушевленіе всмъ соприкосновеннымъ къ ней, кром избираемыхъ пенсіонеровъ, оставшихся, несмотря на вс усилія борющихся сторонъ, безъ пенсіи.
Я всегда любила видть доврчивое ко мн расположеніе маленькихъ дтей, и въ этомъ отношеніи могу назвать себя счастливою, но при теперешнемъ случа дтское общество причиняло мн величайшее стсненіе. Лишь только мы вышли изъ дверей, какъ Эгбертъ, съ пріемами разбойника, началъ требовать отъ меня нсколько шиллинговъ, подъ тмъ благовиднымъ предлогомъ, что вс его карманныя деньги безсовстнымъ образомъ ‘вытягиваютъ изъ его души’. Когда я хотла поставить ему на видъ всю непристойность подобнаго выраженія, особливо, когда это выраженіе относилось до его родителей, онъ щипнулъ меня и сказалъ: ‘Ну, что, каково? Ага! вамъ не нравится это? Къ чему же мама обманываетъ всхъ и выдаетъ мн деньги съ тмъ, чтобы снова отнять ихъ?’ Эти раздражительные вопросы до такой степени воспламеняли его и его братьевъ Освальда и Франсиса, что они соединенными силами начали щипать меня, и щипать со всею ловкостью опытнйшихъ школьниковъ, причиняя мн, въ особенности моимъ рукамъ, такую страшную боль, что я съ трудомъ удерживалась отъ слезъ. Между тмъ, какъ старшіе братья длали это нападеніе, Феликсъ, всей своей тяжестью, наступалъ мн на ноги. А маленькій членъ Общества наслажденія радостью, который, вслдствіе того, что вс его маленькіе доходы имли уже заране свое назначеніе, по необходимости долженъ былъ дать обязательство воздерживаться не только отъ табаку, но и отъ всякаго рода лакомства,— этотъ милый ребенокъ до такой степени предавался горести и гнву, когда мы проходили мимо кондитерской, что я боялась, что лицо его останется багровымъ на всю его жизнь. Во всю свою жизнь, во время прогулокъ съ молодыми людьми, я столько не вытерпла тлесно и душевно, какъ отъ этихъ ненатурально скромныхъ дтей, такъ натурально выражавшихъ мн всю свою вжливость.
Я порадовалась отъ души, когда мы пришли къ дому кирпичника, впрочемъ, это не былъ домъ, а одна изъ группы жалкихъ хижинъ на пустынномъ опредленномъ выдлк кирпича клочк земли, это была хижина съ свинарнями подл разбитыхъ оконъ и небольшими палисадниками, въ которыхъ ничего не прозябало кром лужъ гнилой стоячей воды. Въ нкоторыхъ мстахъ стояли деревянныя кадушки для стока съ крышъ дождевой воды, такія же кадушки, наполненныя грязью по самые края, стояли, какъ квашенки съ грязью вмсто тста, при окраин небольшого пруда. У дверей и оконъ стояло нсколько мужчинъ, говорившихъ о чемъ-то и очень мало обращавшихъ на насъ вниманіе, а если и обращавшихъ, то собственно затмъ, чтобъ посмяться другъ съ другомъ.
Мистриссъ Пардигль, шествуя впереди съ выраженіемъ моральной ршимости и бгло разсуждая о неопрятныхъ жилищахъ окружавшаго народа (хотя я очень сомнвалась, чтобы кто нибудь изъ насъ могъ вести опрятную жизнь въ подобныхъ жилищахъ), привела насъ въ самую отдаленную хижину, въ нижнемъ этаж которой мы съ величайшимъ трудомъ помстились. Въ этой удушливой, наполненной зловредными испареніями хижин находилась какая-то женщина съ подбитымъ глазомъ, нянчившая передъ очагомъ жалкаго, едва дышавшаго, грудного ребенка,— мужчина, съ головы до ногъ запачканный глиной и грязью и съ весьма безпечнымъ видомъ лежавшій на полу и курившій изъ глиняной трубки,— видный и здоровый молодой человкъ, надвавшій ошейникъ на собаку, и очень бойкая двушка, стиравшая что-то въ весьма грязной вод. При нашемъ вход они вс взглянули на насъ, а женщина немедленно отвернулась къ камину, какъ будто затмъ, чтобъ скрыть подбитый глазъ. Никто не сказалъ намъ привтливаго слова.
— Ну, что, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль (но ея голосъ не звучалъ дружелюбіемъ: это скоре былъ голосъ повелительный и систематическій): — какъ вы поживаете? А я опять къ вамъ. Вдь я сказала, что вамъ не утомить меня. Я люблю тяжелый трудъ и всегда врна своему слову.
— А что, сударыня, проворчалъ мужчина на полу, голова котораго покоилась на рук, въ то время, какъ онъ, выпуча глаза, осматривалъ насъ: — изъ вашей братьи никто больше не придетъ сюда?
— Нтъ, мой другъ, отвчала мистриссъ Пардигль, садясь на грубый деревянный стулъ и въ то же время роняя другой.— Мы вс тутъ.
— То-то, а я думалъ, что васъ тутъ мало собралось, сказалъ мужчина, не выпуская трубки изъ зубовъ и продолжая осматривать насъ съ головы до ногъ.
Молодой человкъ и двушка захохотали. Два друга молодого человка, привлеченные нашимъ приходомъ и стоявшіе у входа въ хижину, съ руками, засунутыми въ карманы, дружно и шумно подхватили хохотъ.
— Не безпокойтесь, друзья мои, сказала мистриссъ Пардигль, обращаясь къ двумъ юношамъ.— Этимъ вы меня не удивите, я не устану длать свое дло. Я люблю тяжелый трудъ, тяжелую работу, и чмъ работа эта тяжеле, тмъ для меня пріятне.
— Въ такомъ случа, нужно бы дать ей полегче работу! сказалъ мужчина.— Въ самомъ дл, нужно же когда нибудь положить конецъ всему этому. Надобно положить конецъ этимъ вольностямъ въ моемъ дом. Я не хочу, чтобъ меня дразнили здсь какъ злую собаку. Я знаю, зачмъ вы шляетесь сюда, и — чортъ возьми!— постараюсь избавить васъ отъ этого труда. Вы ходите сюда подслушивать, что говорятъ здсь, да подсматривать, что длаютъ. Ну, смотрите!— Вы видите, что дочь моя стираетъ? Ну да, она стираетъ блье, а не длаетъ что нибудь другое. Взгляните, въ какой вод она стираетъ. Понюхайте ее! Вотъ такую-то воду мы пьемъ. Ну, какъ вамъ нравится она? и что вы скажете насчетъ джину, если бы пить его вмсто этой водицы! Э! э! то-то и есть! Поди-ка вы скажете, что у насъ здсь больно грязно? Ну да, грязно — здсь отъ природы грязно и нездорово, у насъ было пятеро грязныхъ и больныхъ дтей,— и вс они умерли маленькими ребятишками — тмъ лучше для нихъ, да и для насъ-то нисколько не хуже. Поди-ка спросите, читалъ ли я книжонку, оставленную вами? Нтъ, я не читалъ вашей книжонки. У насъ здсь никто не уметъ читать,— а если и умлъ бы кто, такъ я не сталъ бы ее слушать: она мн больно не по вкусу. Эта книжонка годится ребятишкамъ на игрушки, а я вдь не ребенокъ. Еще бы вздумали оставить мн куклу да сказали бы мн: няньчись съ ней! Какъ бы не такъ! Поди-ка вы спросите, хорошо ли я веду себя? Да, порядочно: три дня сряду я пилъ,— пилъ бы и четвертый день, да денегъ нтъ. Поди-ка спросите, намренъ ли я ходить въ церковь? Нтъ, не намренъ ходить въ церковь. Тамъ и безъ меня дло обойдется, да къ тому же и староста церковный намъ вовсе не съ руки. Поди-ка еще спросите, почему у жены моей глаза подбиты? а потому, что мн вздумалось подбить ей, а если скажетъ она, что я не подбивалъ ей глазъ, такъ она лжетъ!
Чтобъ высказать все это, онъ вынулъ трубку изъ зубовъ, и, высказавъ, повернулся на другой бокъ и снова закурилъ. Мистриссъ Пардигль, наблюдавшая его сквозь очки съ натянутымъ спокойствіемъ, съ окончаніемъ его словъ, вынула изъ кармана Библію, какъ будто она была самой строгой блюстительницей моральнаго порядка.
Ада и я были очень встревожены. Об мы чувствовали какую-то тягость и желали какъ можно скоре выйти изъ этого мста. Мы об думали, что мистриссъ Пардигль поступила бы несравненно лучше, еслибъ не прибгнула къ такому механическому средству завладть этимъ народомъ. Ея дти хмурили и пучили глаза, семейство кирпичника не обращало на насъ ни малйшаго вниманія, исключая только той поры, когда молодой человкъ заставлялъ лаять собаку,— а это онъ длалъ каждый разъ, какъ только энергія мистриссъ Пардигль достигала высшей степени. Съ болзненнымъ чувствомъ видли мы, что насъ отдляла отъ этихъ людей желзная преграда, которая ни подъ какимъ видомъ не могла быть устранена нашей новой подругой. Кмъ именно и какимъ образомъ можно было устранить эту преграду, мы ршительно не знали, хотя и знали, что ее можно устранить. Даже все то, что читала мистриссъ Пардигль или говорила, казалось намъ дурно выбраннымъ для такихъ слушателей, несмотря даже на то, еслибъ оно и передано было имъ съ приличною скромностью и надлежащимъ тактомъ. Что касается до книжонки, на которую ссылался мужчина, лежавшій на полу, мы получили о ней кой-какія свднія уже впослдствіи, самъ мистеръ Джорндисъ выразилъ свое сомнніе въ томъ, что сталъ ли бы читать ее и Робинзонъ Крузо, хотя на его необитаемомъ остров совершенно не было книгъ.
При этихъ обстоятельствахъ мы почувствовали величайшее облегченіе, когда мистриссъ Пардигль кончила свое засданіе.
— Ну, что, кончили ли вы свою исторію? весьма угрюмо спросилъ кирпичникъ, еще разъ повернувъ свою голову.
— На этотъ день я кончила, мой другъ! Но я никогда не устану. Исполняя твое приказаніе, я опять побываю у тебя, возразила мистриссъ Пардигль, въ веселомъ расположеніи духа, подтверждавшемъ несомннность ея словъ.
— Прежде всего вы уберитесь отсюда, сказалъ кирпичникъ, съ грубой бранью, сложивъ на груди руки и зажмуривъ глаза: — а потомъ длайте себ что хотите!
Вслдствіе этого мистриссъ Пардигль встала и при этомъ случа произвела въ комнат маленькое разрушеніе, отъ котораго, между прочимъ, едва уцлла глиняная трубка. Взявъ въ каждую руку по одному изъ своей юной фамиліи, приказавъ другимъ держаться отъ нея въ ближайшемъ разстояніи, и на прощанье выразивъ надежду, что сердца кирпичника и всей его семьи къ будущему свиданію замтно смягчатся, она отправилась въ сосднюю хижину. Полагаю, никто не припишетъ этого моей нескромности, если скажу, что мистриссъ Пардигль, какъ въ этомъ, такъ и во всякомъ другомъ случа, желая оказать благотворительность, какъ говорится, оптомъ и въ большихъ размрахъ, принимала видъ, вовсе не располагавшій къ ней сердца ближнихъ.
Мистриссъ Пардигль воображала, что и мы тоже пошли по ея слдамъ, но лишь только комната получила просторъ, мы приблизились къ женщин, сидвшей подл очага, и спросили о здоровьи младенца.
Безмолвный взглядъ, брошенный на младенца, былъ, съ ея стороны, единственнымъ отвтомъ. Мы еще до этого замтили, что когда она глядла на него, то прикрывала рукой посинвшій глазъ, какъ будто ей хотлось устранить отъ несчастнаго малюткц все, что только напоминало собою шумъ, буйство и побои.
Ада, нжное сердце которой было тронуто положеніемъ ребенка, хотла прикоснуться къ его маленькому личику. Въ то время, какъ она наклонялась исполнить свое желаніе, я увидла въ чемъ дло и въ тотъ же моментъ остановила движеніе Ады. Ребенокъ скончался.
— О, Эсирь! взгляни сюда! вскричала Ада, опускаясь на колни подл маленькаго покойника.— О, Эсирь! посмотри, какая крошка. Безмолвно страдающее, милое, невинное созданіе! О, какъ мн жаль его! Какъ жаль его несчастную мать! Я никогда еще не видла сцены печальне этой! О, малютка, малютка!
Такое состраданіе, такая чувствительность, съ которыми Ада на колняхъ оплакивала младенца и держала руку бдной матери, смягчило бы, кажется, какое угодно сердце, бившееся въ груди матери. Женщина посмотрла сначала на Аду съ удивленіемъ и потомъ залилась слезами.
Въ эту минуту я сняла съ ея колнъ легкое бремя, сдлала все, что только можно было сдлать для лучшаго и спокойнаго положенія малютки, положила его на прилавокъ и накрыла моимъ блымъ батистовымъ платкомъ. Мы старались утшить несчастную мать и передать ей слова нашего Спасителя о дтяхъ. Она ничего не отвчала, но продолжала сидть, и плакала, горько, горько!
Оглянувшись назадъ, я увидла, что молодой человкъ вывелъ собаку и изъ дверей смотрлъ на насъ глазами сухими, правда, но спокойными. Двушка приняла тоже спокойное выраженіе въ лиц и сидла въ углу съ потупленными взорами. Кирпичникъ всталъ съ полу. Съ полупрезрительнымъ видомъ онъ все еще сосалъ свою трубку, но былъ безмолвенъ.
Въ то время, какъ бглымъ взглядомъ я осматривала ихъ, въ комнату вошла какая-то безобразная, весьма бдно одтая женщина. Она прямо подошла къ матери и сказала:
— Дженни! Дженни!
При этомъ призыв несчастная мать встала и бросилась на шею безобразной гостьи.
На лиц и рукахъ этой женщины также обнаруживались слды побоевъ. Въ ней не было ничего привлекательнаго, кром одной симпатичности, кром неподдльнаго сочувствія къ горести ближняго, и когда она выражала свое соболзнованіе, когда слезы потокомъ лились изъ ея глазъ, безобразіе ея совершенно исчезало. Я говорю, она выражала соболзнованіе, но ея единственными словами для этого выраженія были слова:
— Дженни! Дженни!
Для меня трогательно было видть этихъ двухъ женщинъ, грубыхъ, оборванныхъ, избитыхъ,— видть, какимъ утшеніемъ, какой отрадой он служили другъ другу, и убждаться, до какой степени смягчались чувства ихъ тяжкими испытаніями ихъ жизни. Мн кажется, что лучшая сторона этихъ несчастныхъ созданій совершенно скрыта отъ насъ. Какъ высоко несчастные понимаютъ и цнятъ чувства подобныхъ себ, это извстно однимъ только имъ да Богу!
Мы разсудили за лучшее удалиться въ это время и оставить ихъ предаваться горести и утшать другъ друга безъ постороннихъ свидтелей. Мы начали отступать потихоньку и незамтно отъ всхъ другихъ, кром кирпичника. Онъ стоялъ у самого выхода, прислонясь къ стн, и, замтивъ, что въ тснот намъ трудно выбраться изъ комнаты, пошелъ впереди насъ. Казалось, онъ хотлъ скрыть отъ насъ, что длаетъ это изъ угожденія къ намъ, однако же мы замтили его расположеніе и при выход поблагодарили его. На нашу благодарность онъ не отвтилъ намъ даже однимъ словомъ.
Возвращаясь домой, Ада такъ горевала, и Ричардъ, который былъ уже дома, былъ такъ опечаленъ ея слезами (хотя онъ и признавался мн, во время отсутствія Ады изъ комнаты, что въ слезахъ она еще прекрасне), что мы условились еще разъ сходить въ хижину кирпичника съ слабыми утшеніями и повторить это посщеніе еще нсколько разъ. Мистеру Джорндису мы разсказали объ этомъ происшествіи въ весьма немногихъ словахъ и имли несчастіе быть свидтелями, какое пагубное вліяніе производила на него перемна втра.
Вечеромъ Ричардъ проводилъ насъ къ сцен утренняго посщенія. Идучи туда, намъ привелось проходить мимо питейнаго дома, около дверей котораго толпились рабочіе. Между ними, въ жаркомъ спор, находился отецъ умершаго младенца. Пройдя еще немного, намъ встртился молодой человкъ, въ неразлучномъ обществ съ собакой. Его сестра смялась и тараторила съ другими молодыми женщинами на углу длиннаго ряда однообразныхъ хижинъ. Замтивъ насъ, она, какъ видно было, сконфузилась и отвернулась въ сторону, когда мы проходили мимо.
Оставивъ нашего провожатаго въ виду жилища кирпичника, мы отправились туда одн. Подходя къ двери, мы увидли подл нея женщину, которая явилась утромъ съ утшеніемъ, и которая съ безпокойствомъ смотрла на дорогу.
— Ахъ, это вы, барышни? сказала она шоптомъ.— А я все смотрю, не идетъ ли мой хозяинъ. Вдь у меня что на сердц, то и на язык. Если онъ узнаетъ, что я ушла изъ дому, то приколотитъ меня до смерти.
— Твой хозяинъ? ты врно хочешь сказать — твой мужъ? спросила я.
— Ну, да, миссъ, то есть мой хозяинъ. Дженни спитъ теперь, бдняжка, она совсмъ истомилась. Сряду семь дней и ночей съ рукъ не спускала ребенка, разв только когда мн удавалось взять отъ нея, и то минуточки на дв.
Она пропустила насъ въ комнату, мы тихо вошли и положили принесенное нами подл жалкой постели, на которой спала жалкая мать. Во время нашего отсутствія ничего не было предпринято, чтобы очистить комнату: оставаться грязною было для нея, по видимому, весьма естественнымъ. Впрочемъ, маленькій покойникъ, сообщавшій всему окружавшему его такъ много торжественности, былъ уже обмытъ, переложенъ на другое мсто и опрятно одтъ въ обрывки благо полотна. На платк моемъ, все еще покрывавшемъ бднаго малютку, находился букетъ ароматическихъ травъ, сорванный и такъ легко и съ такою нжностью положенный тми же самыми избитыми руками.
— Да наградитъ тебя небо! сказали мы.— По всему видно, ты добрая женщина.
— Кто? я, барышни? возразила она, съ крайнимъ изумленіемъ.— Тс! Дженни, Дженни!
Усталая, изнуренная мать простонала что-то сквозь сонъ и сдлала легкое движеніе. Звуки знакомаго голоса, по видимому, успокоили ее. Она снова заснула крпкимъ сномъ.
Какъ мало думала я, приподнимая платокъ, чтобы взглянуть на холодный, крошечный трупъ и сквозь распустившіеся волосы Ады, когда она съ чувствомъ безпредльнаго сожалнія склонила голову, увидть свтлый ореолъ, окружавшій младенца,— о, какъ мало думала я, на чьей груди суждено было лежать этому платку, посл того, какъ онъ служилъ покровомъ охладвшей и бездыханной груди малютки! Я думала объ одномъ только, что, быть можетъ, ангелъ-хранитель младенца оснитъ крыломъ своимъ добрую женщину, которая, съ чувствомъ материнской горести, снова прикрыла младенца тмъ же самымъ платкомъ, быть можетъ, уже онъ оснялъ ее въ т минуты, когда мы, простясь съ ней, оставили ее у дверей то посматривать на дорогу, то трепетать за отсутствіе изъ дому, то прризносить соболзнующимъ голосомъ: ‘Дженни, Дженни!’

IX. Признаки и предзнаменованія.

Не знаю, почему я пишу, какъ мн кажется, исключительно о себ. Я постоянно только и думаю, чтобы писать о другихъ лицахъ, постоянно стараюсь думать о себ какъ можно меньше, и, конечно, когда замчаю, что снова ввожу свою особу въ число дйствующихъ лицъ, я не на шутку досадую на себя и говорю себ: ‘Ахъ! Боже мой, какое ты скучное, безотвязное созданіе! это не годится, Эсирь, это очень дурно’, а между тмъ все это оказывается безполезнымъ. Надюсь, впрочемъ, всякій, кому приведется прочитать написанное мною, пойметъ, что если предъидущія страницы заключаютъ въ себ слишкомъ много обо мн, то это потому, что мн не было никакой возможности поступить иначе, и слдовательно исключить себя изъ ихъ содержанія.
Любимица моей души и я читали вмст, занимались вмст рукодльемъ, вмст учились чему нибудь и вообще находили такое множество разнообразныхъ занятій, что зимніе дни пролетли мимо насъ какъ перелетныя пташки. Обыкновенно посл обда и постоянно вечеромъ къ намъ присоединялся Ричардъ. Хотя онъ былъ однимъ изъ самыхъ неусидчивыхъ созданіи въ мір, но наше общество ему нравилось.
Онъ очень, очень, очень любилъ Аду. По крайней мр, я такого мннія, и считаю за лучшее высказать свое мнніе безъ дальнйшаго отлагательства.— До этого я еще не видала, какъ влюбляются молодые люди, но въ Ричард и Ад я вполн видла развитіе этого нжнаго чувства. Разумется, я не могла сказать имъ своихъ замчаній, не могла показать имъ виду, что мн извстны взаимныя ихъ чувства, напротивъ, я до такой степени была скромна и до такой степени любила показывать видъ, что ничего не знаю, ничего не замчаю, что иногда, оставаясь въ сторон отъ нихъ, за какимъ нибудь рукодльемъ, мысленно спрашивала себя, ужь не становлюсь ли я настоящей обманщицей.
Но пользы изъ этого было очень немного. Все, что оставалось мн длать, это — вести себя какъ можно скромне, и я была скромна какъ мышка. Въ свою очередь, и они были скромны какъ мышки,— если не въ поступкахъ своихъ, то въ словахъ, впрочемъ, невинность, съ которой они боле и боле полагались на меня, вмст съ тмъ, какъ они сильне и сильне привязывались другъ къ другу, была такъ плнительна, что скрывать отъ нихъ то, что интересовало меня, становилось въ высшей степени затруднительнымъ.
— Наша милая старушка такая славная старушка, говаривалъ Ричардъ, встрчаясь со мной при начал дня въ саду и сопровождая слова свои такимъ чистымъ, плнительнымъ смхомъ, между тмъ какъ лицо его покрывалось яркимъ румянцемъ: — наша старушка такая милая, такая славная старушка, что безъ нея у меня ничего не клеится. Прежде чмъ начну я мой взбалмошный день, прежде чмъ начну долбить свои книги, а потомъ скакать сломя голову по окрестностямъ, какъ разбойникъ на большой дорог, я поставляю себ въ особенное удовольствіе выйти въ садъ и погулять съ спокойнымъ нашимъ другомъ, вотъ и теперь являюсь къ вамъ именно съ этой цлью.
— Ты знаешь, милаша хозяюшка, говаривала Ада вечеромъ,— и обыкновенно въ это время головка ея склонялась ко мн на плечо и задумчивые глазки ея загорались яркимъ огнемъ: — ты знаешь, я не люблю говорить въ этой комнат. Мн пріятно посидть здсь немного, помечтать, полюбоваться твоимъ милымъ личикомъ, послушать, какъ втеръ гуляетъ на простор, подумать о бдныхъ морякахъ.
А! догадываюсь! Быть можетъ, Ричардъ намренъ сдлаться морякомъ. Мы очень часто говорили объ этомъ, часто говорили о томъ, что Ричардъ имлъ въ дтств удовлетворительную склонность къ морской служб. Мистеръ Джорндисъ писалъ къ одному родственнику, какому-то знаменитому баронету Лэйстеру Дэдлоку, и просилъ его принять въ Ричард участіе. Сэръ Лэйстеръ отвчалъ весьма снисходительно, что ‘онъ поставитъ себ въ особенное счастіе споспшествовать видамъ молодого человка и сдлать для него все, что будетъ въ предлахъ его власти — на это, впрочемъ, милордъ не подавалъ большихъ надеждъ — и что милэди свидтельствуетъ свое почтеніе молодому джентльмену, она совершенно помнитъ, что находится съ нимъ въ родств по весьма отдаленному колну, и надется, что молодой джентльменъ исполнитъ свой долгъ на всякомъ благородномъ поприщ, которому посвятитъ себя’.
— Понимаю, все понимаю, сказалъ мн Ричардъ: — ясно какъ день, что мн самому предстоитъ прокладывать себ дорогу. Ничего! Мало ли было до меня людей, которымъ предстояло совершить этотъ трудъ, и они совершили. Я хочу только одного, чтобы на первый случай сдлали меня командиромъ хорошенькаго клиппера: это по крайней мр доставило бы мн возможности увезти отсюда канцлера и продержать его на полъ-раціон до тхъ поръ, пока онъ не кончитъ нашего процесса. Средство это отличное: если онъ не сдлается дальновидне, то непремнно спадетъ немного съ тла и будетъ поприлежне.
Съ легкомысліемъ, самонадянностью и веселостью, ни на минуту не измнявшимися, Ричардъ соединялъ въ своемъ характер какую-то безпечность, за которую я сильно опасалась, тмъ боле, что онъ ошибочно принималъ ее за благоразуміе. Эта безпечность проглядывала во всхъ его денежныхъ разсчетахъ, и проглядывала замчательнымъ образомъ, такъ что, мн кажется, я лучше всего объясню это обстоятельство, если обращусь на минуту къ денежной ссуд, сдланной нами мистеру Скимполю.
Мистеръ Джорндисъ узналъ, или отъ самого мистера Скимполя, или отъ Коавинсеса, какую сумму заплатили мы за Скимполя, и вручилъ мн деньги, съ приказаніемъ удержать изъ нихъ часть, принадлежавшую мн, а другую часть передать Ричарду. Число поступковъ, обнаруживавшихъ безразсудную расточительность, которую Ричардъ оправдывалъ неожиданнымъ полученіемъ своихъ десяти фунтовъ, и число разъ, которое онъ употребилъ для того, чтобы высказать мн эту неожиданность, какъ будто онъ спасъ эти деньги отъ невозвратной потери, образовало бы добрую сумму для задачи изъ правила простого сложенія.
— Почему же нтъ, моя умница матушка Гоббардъ? сказалъ онъ мн, когда хотлъ, ни сколько не подумавъ, пожертвовать пять фунтовъ кирпичнику. Вдь эти деньги достались мн по длу Коавинсеса, какъ говорится, ни за что, ни про что.
— Какъ же это такъ? спросила я.
— Очень просто: я истратилъ, или, лучше сказать, бросилъ десять фунтовъ, которые хотлось мн бросить, безъ всякой надежды увидться съ ними еще разъ. Согласны вы съ этимъ?
— Согласна.
— Прекрасно! И вдругъ я получаю еще десять фунтовъ….
— Т же самые десять фунтовъ, намекнула я.
— Какое дло до этого! возразилъ Ричардъ: — я получилъ десять фунтовъ, которыхъ не думалъ получить, и слдственно могу истратить ихъ куда мн угодно.
Когда убдили его, что пожертвованіе его не принесетъ желаемой пользы, онъ точно также, съ тою же безпечностью относилъ эти пять фунтовъ къ себ на приходъ и расходовалъ ихъ по своему усмотрнію.
— Позвольте! Что же я стану теперь длать съ ними? говорилъ онъ.— По длу кирпичника въ моемъ карман все-таки остается пять фунтовъ, поэтому, если я прокачусь на почтовыхъ въ Лондонъ и обратно, эта прогулка будетъ стоить всего четыре фунта, и за тмъ у меня останется еще одинъ фунтъ. Что ни говорите, а сберечь одинъ фунтъ — дло великое, вдь вы знаете пословицу: сбережешь пенни, выиграешь шиллингъ.
Я уврена, что Ричардъ былъ такъ чистосердеченъ и щедръ, какъ только можно быть. Онъ имлъ большой запасъ усердія и отваги и, несмотря на всю свою втренность и легкомысліе, одаренъ былъ такимъ нжнымъ сердцемъ, что въ теченіе нсколькихъ недль я полюбила его какъ брата. Его нжность такъ шла къ нему и весьма замтно бы обнаруживалась сама собою даже безъ непосредственнаго вліянія Ады, впрочемъ, при этомъ вліяніи, онъ становился самымъ очаровательнымъ собесдникомъ, всегда готовый быть внимательнымъ, всегда такимъ счастливымъ, самоувреннымъ и веселымъ. Мн кажется, что я, оставаясь съ ними въ комнат, гуляя съ ними, разговаривая съ ними, наблюдая за ними, замчая, какъ они съ каждымъ днемъ сильне и сильне влюблялись другъ въ друга, не говоря имъ слова о своихъ замчаніяхъ, и открывая, какъ каждый изъ нихъ воображалъ, что ихъ любовь есть величайшая тайна въ мір,— тайна, быть можетъ, не подмченная ни тмъ, ни другой,— мн кажется, что едва ли я сама мене ихъ была очарована и мене ихъ находила удовольствія въ упоительныхъ мечтахъ о счастіи.

——

Дла наши шли такимъ чередомъ, когда, однажды утромъ, за завтракомъ, мистеръ Джорндисъ получилъ письмо и, взглянувъ на адресъ, ‘сказалъ: отъ Бойторна? прекрасно! чудесно!’ распечаталъ его, читалъ съ очевиднымъ удовольствіемъ и на средин письма объявилъ намъ, въ вид парентеза, что Бойторнъ ‘детъ къ намъ’ погостить. ‘Кто былъ этотъ Бойторнъ?— мы вс призадумались. Смю сказать, что мы вс призадумались также о томъ — по крайней мр про себя скажу, что я призадумалась — не станетъ ли Бойторнъ вмшиваться въ наши дла.
— Лтъ сорокъ-пять тому назадъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, положивъ письмо и постукивая по немъ пальцемъ: — лтъ сорокъ-пять тому назадъ и даже больше я поступилъ въ школу вмст съ этимъ молодцомъ, Лоренсомъ Бойторномъ. Въ ту пору это былъ самый буйный мальчикъ въ мір, а теперь — это самый буйный мужчина. Въ ту пору это былъ самый шумный мальчикъ въ мір, а теперь — это самый шумный мужчина. Въ ту пору это былъ самый здоровый, самый крпкій мальчикъ въ мір, а теперь — это здоровенный и крпчайшій мужчина. Это — громадный человкъ.
— Громадный по росту? спросилъ Ричардъ.
— Да, Рикъ, пожалуй хоть и по росту, отвчалъ мистеръ Джорндисъ.— Въ этомъ отношеніи онъ какимъ нибудь десяткомъ лтъ старше и, можетъ статься, дюймами двумя выше меня, голова у него откинута назадъ, какъ у стараго солдата, могучая грудь, какъ добрая площадка, руки, какъ у самаго дюжаго кузнеца, а лгкія у него — ужь я и не знаю, съ чмъ сравнить его лгкія. Заговоритъ ли онъ, захохочетъ ли, захрапитъ ли, ну, право, во всемъ дом потолки дрожатъ.
Въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ наслаждался описаніемъ своего друга Бойторна, мы видли въ этомъ благопріятный и самый врный признакъ, что къ перемн втра не было ни малйшаго предзнаменованія.
— Но не то совсмъ хотлъ я сказать теб, Рикъ, и вамъ, Ада, и теб, маленькая Паутинка — я знаю, вы вс интересуетесь этимъ дорогимъ гостемъ — я хотлъ сказать о внутреннихъ достоинствахъ этого человка, о тепломъ сердц этого человка, о горячей любви и свжести чувствъ этого человка. Его языкъ звученъ какъ его голосъ. Онъ всегда доходитъ до крайностей, и очень часто даже въ высшей степени крайностей. Въ своихъ приговорахъ, онъ — олицетворенная свирпость. По его словамъ, вы непремнно примете его за Огра, этого чудовища въ ‘Арабскихъ Сказкахъ’, и мн кажется, что въ понятіяхъ нкоторыхъ людей онъ давно уже пользуется этой репутаціей.— Впрочемъ, довольно! раньше времени я не стану говорить о немъ. Вы не должны удивляться, если увидите, что онъ приметъ меня подъ свое покровительство: онъ до сихъ поръ не забылъ, что я былъ тщедушный мальчишка въ школ, и что дружба наша началась съ того времени, какъ онъ однажды натощакъ вышибъ два зуба (а по его словамъ, полдюжины зубовъ) изъ челюсти моего обидчика.— Бойторнъ, прибавилъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь ко мн: — и его человкъ будутъ сюда сегодня къ обду.
Сдлавъ необходимыя распоряженія къ пріему мистера Бойторна, мы начали ожидать его прибытія съ нкоторымъ любопытствомъ. Наступилъ полдень, наступило и время обда, а мистеръ Бойторнъ не являлся. Обдъ былъ отложенъ на нкоторое время, и мы сидли у камина, въ которомъ свтилъ потухавшій огонекъ, какъ вдругъ дверь въ пріемную залу распахнулась и зала огласилась слдующими словами, произнесенными запальчиво и громко:
— Представь, Джорндисъ, какой-то отъявленный разбойникъ указалъ намъ совсмъ не ту дорогу: вмсто того, чтобъ повернуть налво, онъ веллъ намъ хать направо. Да это просто самый закоснлый бездльникъ, какого не найдешь на бломъ свт! Да и отецъ-то его, имя этакаго сына, должно быть, отчаянный плутъ. Ну вришь ли ты, у меня бы не дрогнула рука застрлить этого мошенника!
— Да неужели онъ сдлалъ это съ умысломъ? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Я не имю ни малйшаго сомннія, что эта бестія во всю свою жизнь больше ничего не длалъ, какъ только сбивалъ прозжихъ съ прямого пути. Клянусь жизнью, когда онъ сказалъ мн, что нужно повернуть направо, я принялъ его за бшеную собаку. Подумать только, что я стоялъ лицомъ къ лицу съ этимъ канальей — и не разможжилъ ему головы!
— Ты хочешь сказать, что не вышибъ ему зубовъ? сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Ха, ха, ха! захохоталъ мистеръ Лоренсъ Бойторнъ, и такъ громко, что намъ казалось, будто домъ дйствительно дрожалъ.— Ты, я вижу, не забылъ еще этой исторіи!… Ха, ха, ха!… А это былъ другой въ своемъ род отъявленный бездльникъ! Клянусь жизнью, лицо этого негодяя, когда онъ былъ еще мальчишкой, служило грязнйшимъ изображеніемъ низости, трусости и жестокосердія,— лицо, которое когда либо выставлялось вмсто вороньяго пугала въ пол негодяевъ. Привелись мн встртить эту дрянь на улиц,— право, я бы свалилъ его какъ гнилое дерево.
— Въ этомъ я не сомнваюсь, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Однако, не хочешь ли ты заглянуть наверхъ, въ свою комнату?
— Клянусь честью, Джорндисъ, возразилъ гость, взглянувшій въ эту минуту, какъ намъ казалось, на часы: — еслибъ ты былъ женатъ, я скоре шмыгнулъ бы въ садовую калитку и убжалъ бы на вершины Гималайскихъ горъ, чмъ ршился бы явиться сюда въ такое неумстное время.
— Зачмъ такъ далеко? сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Клянусь жизнью и честью, убжалъ бы! вскричалъ поститель.— Я ни за что на свт не захотлъ бы поставить въ вину себ дерзкое нахальство, заставивъ хозяйку дома ждать себя до этой поры. Я бы скоре согласился уничтожить себя.— Клянусь, это для меня было бы въ тысячу разъ легче.
Разговаривая такимъ образомъ, они поднялись наверхъ, и вслдъ за тмъ мы услышали, какъ комната мистера Бойторна оглашалась снова и снова громкимъ: ‘ха, ха, ха!’. Звукамъ этимъ вторило спавшее окрестное эхо и съ такимъ же удовольствіемъ смялось, какъ смялся мистеръ Бойторнъ, или какъ смялись мы, когда смхъ его долеталъ до нашего слуха.
Мы уже были всею душою расположены къ гостю мистера Джорндиса. Въ этомъ чистосердечномъ хохот, въ этомъ мужественнозвучномъ голос, въ этой круглот и полновсности, съ которыми произносимо было каждое слово, и даже въ его изступленной побранк, которая, по видимому, вылетала изъ него какъ холостые заряды изъ пушки и никому не вредила,— во всемъ этомъ мы открывали прекрасныя качества. Но мы еще не успли вполн приготовить себя къ подтвержденію нашихъ догадокъ появленіемъ самой особы мистера Бойторна, какъ мистеръ Джорндисъ представилъ его намъ. Это былъ не только очень не дурной собой, пожилыхъ лтъ джентльменъ, съ прекрасной осанкой и крпкимъ сложеніемъ, съ объемистой головой, покрытой волосами съ просдью, и удивительнымъ спокойствіемъ въ лиц, когда онъ молчалъ, съ такимъ бюстомъ, который, быть можетъ, показался бы нсколько дороднымъ, еслибъ привычка поддерживать разговоръ съ особенной горячностью оставляла его въ неподвижномъ положеніи, и подбородкомъ, который легко бы могъ обвиснуть и раздлиться надвое, еслибъ не требовалась постоянная его помощь въ привычк длать сильныя ударенія на нкоторыхъ словахъ,— это былъ, говорю я, не только джентльменъ по вншнимъ своимъ признакамъ, но и истый джентльменъ въ своихъ манерахъ: до такой степени онъ былъ рыцарски внимателенъ, его лицо озарялось такой пріятной и нжной улыбкой и, по видимому, такъ ясно говорило, что мистеру Бойторну нечего было скрывать отъ другихъ, и выказывало его точно такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дл (выказывало его, какъ выражался Ричардъ, человкомъ, который вовсе не способенъ былъ на малыя дла, и который стрлялъ холостыми зарядами изъ огромныхъ пушекъ потому, что не носилъ при себ орудій меньшаго калибра),— до такой степени все это обнаруживалось въ немъ, что во время обда, говорилъ ли онъ непрерывно улыбаясь съ Адой и мной, или разряжалъ страшный залпъ побранокъ, вызванный на это мистеромъ Джорндисомъ, или, закинувъ голову назадъ, оглушалъ насъ своимъ потрясающимъ хохотомъ,— я любовалась имъ съ одинаковымъ удовольствіемъ.
— А привезъ ли ты съ собой свою пташку? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Клянусь небомъ, это удивительнйшая птица въ цлой Европ! отвчалъ нашъ гость.— Преудивительное созданіе! За эту птичку я бы не взялъ десяти тысячь гиней. Я уже назначилъ ей пенсію, въ случа, если умру раньше ея. По уму и привязанности, это — настоящій феноменъ. Отецъ ея былъ точно такой же умница!
Предметомъ этихъ похвалъ была крошечная канарейка, до такой степени ручная, что человкъ мистера Бойторна принесъ ее въ комнату на пальц, и она, покружившись по комнат, спустилась на голову своего господина. Мн кажется, что нсколько самыхъ неукротимыхъ и вспыльчивыхъ выраженій со стороны мистера Бойторна, въ то время, какъ это слабое созданіе сидло на его голов, послужатъ превосходнымъ поясненіемъ его характера.
— Клянусь жизнью, Джорндисъ! сказалъ онъ, весьма нжно поднося къ носику канарейки кусочекъ булки: — будь я на твоемъ мст, то не дале, какъ завтра утромъ схватилъ бы канцлера за горло и началъ бы трясти его до тхъ поръ, пока изъ кармановъ его не посыпались бы деньги, пока бы его кости не забрянчали въ его кож. Позволительными или непозволительными средствами, но я непремнно бы покончилъ дло. Вздумай ты уполномочить меня на этотъ подвигъ, и поврь, что я бы совершилъ его къ полному твоему удовольствію!
Во все это время канарейка преспокойно клевала изъ его руки кусочекъ булки.
— Благодарю тебя, Лоренсъ, сказалъ мистеръ Джорндисъ, въ свою очередь захохотавъ:— но въ настоящее время тяжба находится въ такомъ положеніи, что едва ли можно разсчитывать на ея дальнйшій ходъ, даже и въ такомъ случа, если весь составъ юриспруденціи будетъ законнымъ образомъ поколебленъ въ самомъ основаніи.
— На всемъ земномъ шар не было еще такого Суда! сказалъ мистеръ Бойторнъ.— Мн кажется, подвести хорошую мину вовремя дятельнаго засданія и съ помощью десяти тысячь пудовъ пороху взорвать на воздухъ это судилище, со всми его длами и продлками, со всми новыми и старыми постановленіями, со всми служащими, отъ мала до велика, отъ креселъ до скамеекъ,— послужило бы для него чудеснйшей реформой!
Невозможно было удержаться отъ смха при вид этой, такъ сказать, энергической серьзности, съ которой онъ предлагалъ такую усиленную мру реформы. Лишь только начинали мы смяться, какъ онъ, откинувъ голову назадъ, потрясалъ хохотомъ свою широкую, могучую грудь, и снова окрестности, казалось, вторили его громогласному, оглушительному ‘ха, ха, ха!’ Его смхъ нисколько не пугалъ канарейки, которая вполн была уврена въ свою безопасность и прыгала по скатерти, повертывая головкой съ одной стороны на другую и отъ времени до времени бросая моментальный свтлый взглядъ на своего господина, какъ будто передъ ней сидла другая канарейка.
— А какъ идутъ у тебя дла съ твоимъ сосдомъ насчетъ спорной тропинки? спросилъ мистеръ Джорндисъ.— Вдь и ты не можешь похвастать, что тяжебные труды незнакомы теб?
— Чего, братецъ! подалъ на меня прошеніе за нарушеніе чужихъ предловъ, а я подалъ на него прошеніе за то же самое, возразилъ мистеръ Бойторнъ.— Клянусь небомъ, это такое надменное созданіе, какое когда либо дышало на бломъ свт. По моему мннію, морально не возможно допустить, что его зовутъ сэръ Лэйстеръ: его имя должно быть не Лэйстеръ, а Люциферъ.
— Каковъ комплиментъ нашему дальнему родственнику! сказалъ мистеръ Джорндисъ, обращаясь къ Ад и Ричарду.
— Я поставилъ бы себ въ непремнную обязанность попросить извиненія миссъ Клэръ и мистера Карстона, отвчалъ нашъ гость: — еслибъ, судя по прекрасному личику лэди и улыбк джентльмена, я не былъ увренъ, что это совершенно не нужно, и что они сами держатся отъ дальняго своего родственника на благородной дистанціи.
— Или онъ отъ насъ держится, возразилъ Ричардъ.
— Клянусь жизнью, воскликнулъ мистеръ Бойторнъ, длая новый залпъ изъ своей баттареи: — вся эта фамилія по своей надменности невыносима для меня! Впрочемъ, дло не въ томъ: ему не запереть мн дороги, даже еслибъ онъ состоялъ изъ пяти десятковъ баронетовъ, слитыхъ воедино, живущихъ въ десяти десяткахъ такихъ помстій, какъ Чесни-Воулдъ, и заключающихся другъ въ друг какъ китайскіе рзные шарики изъ слоновой кости. Этотъ человкъ, черезъ агента своего, черезъ секретаря, или черезъ кого вамъ угодно, пишетъ мн слдующее: ‘Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, свидтельствуетъ свое почтеніе мистеру Лоренсу Бойторну и предлагаетъ ему обратить особенное вниманіе на то обстоятельство, что тропинка близъ стараго пасторскаго дома, поступившаго нын въ собственность мистера Бойторна, принадлежитъ, по всмъ правамъ, баронету Лэйстеру, какъ часть парка Чесни-Воулдъ, и что сэръ Лэйстеръ считаетъ удобнйшимъ немедленно загородить эту тропинку.’ — Въ отвтъ на это посланіе я посылаю такой отзывъ: ‘Мистеръ Лоренсъ Бойторнъ свидтельствуетъ свое почтеніе баронету Лэйстеру Дэдлоку и покорнйше проситъ обратить свое вниманіе на обстоятельство слдующаго рода: что онъ вполн отвергаетъ вс претензіи сэра Лэйстера Дэдлока касательно закрытія тропинки, и къ тому иметъ честь присовокупить, что онъ отъ души будетъ радъ увидть того человка, который ршится принять на себя подобный подвигъ.’ Несмотря на такое, кажется, убдительное посланіе, сосдъ мой посылаетъ какого-то безглазаго бездльника поставить загородку. Я навожу на этого отъявленнаго плута пожарную трубу и задаю ему такую острастку, что у нею еле-еле душа въ тл. Сосдъ мой ставитъ загородку ночью, а поутру я срубаю ее и сожигаю до основанія. Онъ нарочно посылаетъ своихъ тунеядцевъ шататься по моей тропинк взадъ и впередъ. Я ловлю ихъ въ капканы, стрляю имъ въ ноги моченымъ горохомъ, заливаю ихъ пожарной трубой,— словомъ сказать, ршаюсь освободить человчество отъ невыносимаго бремени, сообщаемаго существованіемъ этихъ полу-ночныхъ разбойниковъ. Онъ подаетъ жалобу на нарушеніе чужихъ предловъ, я тоже подаю точно такую же жалобу. Онъ подаетъ жалобы на мои нападенія и побои,— я оправдываюсь и продолжаю нападать и колотить…. Ха, ха, ха!
Слушая, какъ онъ выражалъ все это съ необыкновенной энергіей, другой бы принялъ его за самаго свирпаго изъ всего человчества. Глядя на него и въ то же время на его канарейку, сидвшую у него на пальц, и перышки которой онъ слегка поглаживалъ, другой бы подумалъ, что это самый нжный, самый кроткій, добродушный человкъ. Слушая его чистосердечный хохотъ и усматривая, какъ на лиц его отражалась вся его добрая душа, другой непремнно бы подумалъ, что это самый беззаботный человкъ, что всякаго рода споры и неудовольствія невдомы ему, и что вс событія его жизни составляли безпрерывную цпь свтлой радости.
— Нтъ, ужь извините, говорилъ онъ: — Дэдлокамъ не удастся заслонить мн дорогу, хотя надобно признаться (при этомъ тонъ его нсколько смягчился), и я охотно признаюсь, что лэди Дэдлокъ образованнйшая женщина въ мір, и готовъ оказывать ей почтеніе, какимъ только можетъ располагать обыкновенный джентльменъ, и какого не въ состояніи оказать ни одинъ баронетъ съ головой въ семь столтій не дюймовъ и не футовъ, а въ семь столтій толщиной…. ха, ха, ха! Человкъ, поступившій въ военную службу на двадцатомъ году и спустя недлю вызвавшій на дуэль самаго заносчиваго и надменнаго фата и отставленный за это отъ службы — ужь извините!— не позволитъ ступить себ на ногу, клянусь всми Люциферами, живыми и мертвыми, замкнутыми и отпертыми — {Авторъ играетъ здсь словами ‘Лэйстеръ Дэдлокъ’ (Leicester Deadlock): Лэйстеръ онъ превращаетъ въ Lucifer, которое произносится Люсиферъ, дедъ dead) въ перевод значитъ мертвый, а локъ (lock) — замокъ. Прим. перев.} Ха, ха, ха!
— Однако, я думаю, не всякій и теб позволитъ сдлать это, сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Ну, разумется! что и говорить объ этомъ! отвчалъ мистеръ Бойторнъ, съ видомъ покровительства ударивъ мистера Джорндиса по плечу, въ этомъ поступк проглядывало что-то серьзное, хотя и сопровождался онъ непринужденнымъ смхомъ.— Разумется, не всякій позволитъ. Однако, заговоривъ о нарушеніи чужихъ предловъ и извинясь прежде всего передъ вами, миссъ Клэръ и миссъ Соммерсомъ, за развитіе такой сухой матеріи, я долженъ спросить тебя, Джорндисъ, нтъ ли ко мн писемъ отъ твоихъ пріятелей Кэнджа и Карбоя?
— Кажется, что нтъ ничего, Эсирь? спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Ничего, сказала я.
— Премного обязанъ вамъ, миссъ, сказалъ мистеръ Бойторнъ.— Мн не слдовало бы и спрашивать объ этомъ посл моего непродолжительнаго знакомства съ предусмотрительностію миссъ Соммерсонъ. (Странно, право! вс находили во мн прекрасныя качества, которыхъ я сама не замчала, вс ободряли меня, вс какъ будто ршились, какъ будто сговорились длать это!) — Я спросилъ потому, что, выхавъ изъ Линкольншэйра, разумется, не зазжалъ въ столицу, и полагалъ, что, можетъ статься, нкоторыя письма присланы сюда. Надюсь, что завтра утромъ они отрапортуютъ мн о ход дла.
Въ теченіе вечера, проведеннаго пріятнйшимъ образомъ, я замчала очень часто, что онъ съ особеннымъ участіемъ и удовольствіемъ любовался Ричардомъ и Адой, слушая музыку въ недальномъ отъ нихъ разстояніи. Ему не нужно было признаваться, что онъ страстно любилъ музыку: эта любовь ясно выражалась на его лиц. Мои наблюденія, въ то время, какъ я и мистеръ Джорндисъ играли въ бэггемонъ, невольнымъ образомъ возбудили во мн желаніе узнать, не былъ ли женатъ мистеръ Бойторнъ, и я спросила объ этомъ моего партнра.
— Нтъ, отвчалъ онъ: — нтъ, не былъ.
— А какъ будто онъ былъ женатъ? сказала я.
— Почему ты это заключаешь? съ улыбкой спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Потому, отвчала я, покраснвъ немного отъ одной мысли, что такъ смло ршилась высказать свое предположеніе: — потому, что въ его манер есть что-то особенно нжное, что, къ тому же, онъ такъ учтивъ, ласковъ и внимателенъ къ намъ, и что….
Только что я высказала это, какъ мистеръ Джорндисъ устремилъ свои взоры туда, гд сидлъ мистеръ Бойторнъ.
Я больше не сказала и слова.
— Ты правду говоришь, милая хозяюшка, сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Разъ какъ-то онъ задумалъ жениться и совсмъ было женился. Но это было давнымъ-давно и только разъ.
— Неужели жь умерла его невста?
— Нтъ…. впрочемъ, пожалуй, для него она умерла. Это событіе, или, лучше сказать, та минувшая пора имла вліяніе на всю его послдующую жизнь. Неужели ты думаешь, что голова его и сердце и теперь еще полны романтичности?
— Да, почему же и не думать? Впрочемъ, теперь мн нетрудно отвчать вамъ, когда вы разъяснили мн такъ много.
— Посл той поры онъ никогда не былъ тмъ, чмъ бы могъ быть, отвчалъ мистеръ Джорндисъ: — теперь онъ въ лтахъ и совершенно одинокій: при немъ нтъ ни души, кром слуги и этой капарейки…. Теб бросать кости, душа моя.
Соображаясь съ манерами мистера Джорндиса, я понимала, что нельзя было продолжать этого разговора, не подвергаясь опасности произвесть перемну втра. Вслдствіе этого я удержалась отъ дальнйшихъ вопросовъ. Я принимала участіе въ мистер Бойторн, но не любопытствовала узнать о немъ особенныхъ подробностей. Впрочемъ, я принималась мечтать объ этой старинной любовной исторіи, но громкое храпнье мистера Бойторна прогоняло отъ меня вс мои мечты. Я старалась совершить весьма трудное дло — представить себ старыхъ людей молодыми и облачить ихъ красотою юности. Но прежде, чмъ успла въ этомъ, я уже спала крпкимъ сномъ, и мн снились дни, проведенные мною въ дом моей крестной маменьки. Не знаю, заслуживаетъ ли вниманія обстоятельство, по которому я почти всегда мечтала объ этомъ період моей жизни: я еще такъ мало знакома съ длами подобнаго рода.
Поутру пришло къ мистеру Бойторну письмо отъ Кэнджа и Карбоя, которымъ увдомляли, что въ полдень явится къ нему одинъ изъ конторскихъ писцовъ. Такъ какъ наступившій день былъ днемъ, въ который я обыкновенно очищала недльные счеты, заключала расходныя книги и вообще приводила въ порядокъ вс дла по хозяйственной части, и потому я осталась дома въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ, Ада и Ричардъ, пользуясь прекрасной погодой, похали прогуляться. Мистеръ Бойторнъ остался подождать писца изъ конторы Кэнджа и Карбоя и потомъ общался выйти на встрчу гулявшимъ.
Я была очень занята, разсматривая долговыя книги, подводя итоги, выплачивая деньги, принимая квитанціи и, вообще, длая необыкновенно много суеты и шуму, когда пришли сказать мн о прізд мистера Гуппи, который вслдъ за тмъ и явился въ комнату. Я уже нсколько догадывалась, что писецъ, командированный Кэнджемъ и Карбоемъ къ мистеру Бойторну, долженъ быть тотъ самый молодой джентльменъ, который встртилъ меня при первомъ моемъ появленіи въ Лондон, и, разумется, мн пріятно было увидть его, потому что и онъ имлъ нкоторую связь съ моимъ благополучіемъ, которымъ наслаждалась я въ настоящее время.
Я едва узнала его: такимъ удивительнымъ щеголемъ показался онъ мн. На немъ была новая глянцовитая пара платья, лиловаго цвта перчатки, шейный платокъ, отличавшійся пестротою колеровъ, лоснистая шляпа, огромный оранжерейный цвтокъ и толстый золотой перстень на мизинц. Ко всему этому, отъ него по всей комнат разливался запахъ медвжьяго жиру и другихъ благовоній. Въ то время, какъ я попросила его приссть, пока воротится лакей, онъ взглянулъ на меня такъ пристально, что я совершенно сконфузилась, и когда онъ слъ и началъ прибирать боле эффектное положеніе своимъ ногамъ, и когда я въ свою очередь начала распрашивать его, доставила ли ему поздка въ нашъ край удовольствіе, и выразила надежду на доброе здоровье мистера Кэнджа, я ни разу не взглянула на него, но замчала, какъ онъ продолжалъ осматривать меня тмъ же испытующимъ и любопытнымъ взоромъ.
Когда лакей возвратился и попросилъ мистера Гуппи наверхъ, въ комнату мистера Бойторна, я намекнула, что внизу будетъ его ждать завтракъ, отъ котораго, какъ надялся мистеръ Джорндисъ, онъ, вроятно, не откажется.
— Буду ли я имть честь видть васъ за этимъ завтракомъ? спросилъ онъ съ нкоторымъ замшательствомъ, держась за ручку дверей.
Я отвчала утвердительно, и онъ вышелъ, сдлавъ передъ уходомъ вжливый поклонъ и еще разъ бросивъ на меня прежній испытующій взглядъ.
Мистеръ Гуппи очевидно находился въ крайнемъ замшательств, но я приписывала это единственно его неловкости и застнчивости и разсудила за лучшее подождать его возвращенія, посмотрть, исправно ли будетъ поданъ завтракъ, всего ли будетъ довольно, и потомъ удалиться. Завтракъ былъ поданъ и долго стоялъ на стол. Свиданіе съ мистеромъ Бойторномъ было довольно продолжительно и, какъ казалось мн, довольно шумно, потому что хотя комната мистера Бойторна и находилась отъ столовой въ значительномъ разстояніи, но я слышала, отъ времени до времени, какъ голосъ его бушевалъ наверху подобно отдаленному урагану, порывы котораго разряжались залпами страшныхъ угрозъ и побранокъ.
Наконецъ мистеръ Гуппи воротился и казался вовсе неспособнымъ для пріятной бесды.
— Клянусь честью, миссъ, сказалъ онъ въ полголоса: — это настоящій вандалъ.
— Пожалуста, покушайте чего нибудь, сказала я.
Мистеръ Гуппи подслъ къ столу и началъ натачивать разрзной ножъ о разрзную вилку, продолжая осматривать меня (мн казалось такъ, хотя сама я вовсе не глядла на него) тмъ же страннымъ, необыкновеннымъ взглядомъ. Натачиванье ножа длилось такъ долго, что наконецъ я вынужденной нашлась приподнять свои взоры, полагая этимъ разсять чарующую силу, подъ вліяніемъ которой находился мистеръ Гуппи, и отъ которой онъ не могъ освободиться.
И въ самомъ дл, взглядъ мой произвелъ желаемое дйствіе: мистеръ Гуппи взглянулъ на блюдо и началъ рзать.
— А что же вы, миссъ? не прикажете ли чего нибудь?
— Нтъ, благодарю, отвчала я.
— Не прикажете ли, миссъ, маленькій кусочекъ чего нибудь? сказалъ онъ, однимъ глоткомъ выпивая рюмку вина.
— Ршительно нтъ, отвчала я: — я осталась здсь удостовриться, что вы ни въ чемъ не нуждаетесь. Не прикажете ли подать еще чего нибудь?
— О, нтъ, миссъ, я крайне обязанъ вамъ. Здсь есть все, что нужно для моего аппетита, для моего спокойствія и счастія…. по крайней мр…. то есть, не то, чтобы совершеннаго спокойствія и счастія…. мн еще незнакомо это блаженство.
И мистеръ Гуппи выпилъ еще дв рюмки вина, одну за другою.
Я разсудила за лучшее уйти.
— Ахъ, миссъ, помилуйте, сказалъ онъ, увидвъ, что я встала, и въ свою очередь всталъ.— Неужели вы не удостоите меня позволеніемъ объясниться съ вами наедин?
Не зная, что отвчать, я снова сла.
— Надюсь, миссъ, разговоръ этотъ не будетъ имть для меня дурныхъ послдствій? сказалъ мистеръ Гуппи, съ лихорадочнымъ безпокойствомъ придвигая стулъ къ моему столу.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, сказала я, боле и боле удивляясь.
— Я хочу сказать, миссъ, что вы не воспользуетесь этимъ объясненіемъ повредить мн въ контор Кэнджа и Карбоя или вообще гд бы то ни было. Если разговоръ нашъ не приведетъ насъ къ желаемой цли, надюсь, я по прежнему останусь мистеромъ Гуппи, мое положеніе въ контор или вообще вс мои виды на будущее не пострадаютъ отъ него. Короче сказать, я долженъ объясниться съ вами по секрету.
— Я теряюсь, сэръ, въ догадкахъ, сказала я:— не могу представить себ, что бы такое могли вы сказать мн по секрету,— мн, которую вы видли всего только разъ, во всякомъ случа, мн самой было бы очень прискорбно повредить вамъ.
— Благодарю васъ, миссъ. Я увренъ въ этомъ…. для меня этого совершенно достаточно.
Во все это время мистеръ Гуппи то приглаживалъ носовымъ платкомъ переднюю часть головы, то сильно потиралъ ладонь лвой руки ладонью правой.
— Съ вашего позволенія, миссъ, я выпью еще рюмку, это доставитъ мн возможность приступить къ объясненію безъ дальнйшаго отлагательства и продолжать его безъ всякаго замшательства, для насъ взаимно непріятнаго.
Онъ выпилъ рюмку вина и снова подошелъ ко мн. Я воспользовалась этимъ случаемъ — отодвинуться за столъ.
— Не прикажете ли, миссъ, и вамъ налить рюмку? спросилъ мистеръ Гуппи, по видимому, совершенно ободренный.
— Нтъ, отвчала я.
— Хоть полъ-рюмочки? сказалъ мистеръ Гуппи: — ну хоть четверть рюмочки? Не угодно? Въ такомъ случа можно начать. Въ настоящее время, миссъ Соммерсонъ, я получаю жалованья въ контор Кэйджа и Карбоя два фунта въ недлю. Когда я имлъ счастіе впервые увидть васъ, это жалованье ограничивалось только однимъ фунтомъ и пятнадцатью шиллингами и оставалось на этой цыфр довольно продолжительное время. Прибавка къ жалованью сдлана недавно, и надюсь, что точно такая же прибавка будетъ сдлана не дале, какъ по истеченіи годичнаго срока, считая отъ сегодня. Моя матушка иметъ маленькое состояніе, въ вид небольшой пожизненной пенсіи, на этой пенсіи она живетъ независимо, хотя и черезчуръ неприхотливо, въ Старой Стритъ-Роадъ. Она въ высшей степени иметъ качества доброй свекрови. Она ни во что не вмшивается, это олицетворенная тишина съ самымъ нжнымъ характеромъ. Правда, и она иметъ свои недостатки — дай кто ихъ не иметъ?— но я еще не знаю, чтобы она когда нибудь обнаруживала ихъ при собраніи гостей: въ подобномъ случа вы смло можете доврить ей распоряженіе всми винами, всми спиртуозными и другими напитками. Самъ я проживаю въ Пентонвил. Это, конечно, простенькое, но веселое и, какъ находятъ другіе, самое здоровое мстечко…. Миссъ Соммерсонъ! позвольте мн съ самымъ нжнымъ и самымъ пламеннымъ чувствомъ выразить вамъ, что я обожаю васъ! Будьте такъ великодушпы и позвольте мн, такъ сказать, заключить мое объясненіе, позвольте предложить вамъ вмст съ сердцемъ мою руку!
Мистеръ Гуппи упалъ на колни. Насъ раздлялъ мой столъ, и потому движеніе мистера Гуппи нисколько меня не испугало.
— Оставьте сію минуту это смшное положеніе, сказала я: — въ противномъ случа, я принуждена буду нарушить свое общаніе и позвонить въ колокольчикъ.
— Выслушайте меня, миссъ! сказалъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки на груди.
— Я не хочу и не могу слушать васъ, возразила я: — пока вы не встанете немедленно съ ковра и не сядете за столъ, гд бы и слдовало вамъ сидть, если только вы имете хоть сколько ни будь благоразумія.
Мистеръ Гуппи плачевно взглянулъ на меня, медленно всталъ съ колней и подошелъ къ столу.
— Не смшно ли, миссъ, сказалъ онъ, приложивъ руку къ сердцу и печально кивая головой надъ подносомъ съ завтракомъ: — не смшно ли, миссъ, думать о пищ и смотрть на нее въ то время, когда душа полна любви!
— Вы просили меня выслушать, сказала я: — неугодно ли говорить? я слушаю васъ.
— Извольте, миссъ, сказалъ мистеръ Гуппи.— Сколько люблю и васъ и почитаю, столько же и повинуюсь вамъ. О, если бы ты, прекрасное созданіе, была предметомъ священнаго обта, въ которомъ предъ брачнымъ алтаремъ произносятся эти слова!
— Это невозможно, сказала я: — объ этомъ не стоитъ говорить.
— Я знаю, сказалъ мистеръ Гуппи, высунувъ впередъ лицо свое и всматриваясь въ меня (какъ я еще разъ ощущала, хотя глаза мои вовсе не смотрли на него) своимъ внимательнымъ, испытующимъ взоромъ: — я знаю, что въ отношеніи къ моему положенію въ свт, и принимая въ соображеніе вс обстоятельства, я знаю, что мое предложеніе самое жалкое. Но, миссъ Соммерсонъ, душа моя! мой ангелъ! не звоните! я воспитывался въ дльной школ и пріобрлъ уже значительный запасъ опытности. При всей молодости, я уже на многое наглядлся, многое узналъ, многое испыталъ. Осчастливленный вашей рукой, о! накихъ бы средствъ не отъискалъ я къ увеличенію вашего благополучія! чего бы только не узналъ я, что такъ близко касается собственно васъ! Разумется, теперь я ничего не знаю, но чего бы только не могъ узнать я, пользуясь вашимъ довріемъ и поощреніемъ на подвиги!
Я сказала, что онъ разсчитывалъ на мои интересы, или на то, что, по его мннію, составляло мои интересы, такъ же неудачно, какъ и на мое къ нему расположеніе, и что я прошу его немедленно ухать отсюда.
— Жестокая миссъ Соммерсонъ! продолжалъ мистеръ Гуппи: — выслушайте отъ меня еще одно слово. Я полагаю, вы замтили, до какой степени поразили меня ваши прелести въ тотъ незабвенный день, когда я встртилъ васъ въ Лондон. Я думаю, вы должны замтить, что я не могъ не отдать должной справедливости тмъ прелестямъ, когда захлопывалъ дверцы наемной кареты. Это была слабая дань теб, о несравненная, но дань отъ чистаго сердца, отъ души, сгараемой чувствомъ безпредльной любви. Твой образъ впечатллся въ этой душ навсегда. Сколько вечеровъ проведено было мною въ прогулк мимо оконъ Джэллиби, собственно затмъ, чтобъ посмотрть на стны, которыя нкогда служили для тебя пріютомъ! Сегодняшняя поздка, въ сущности не нужная, была придумана мною однимъ и для тебя одной! Если я говорю объ интересахъ, то для того, чтобъ выказать всю мою готовность быть полезнымъ и все мое злополучіе. Любовь,— одна любовь, управляла и управляетъ моими словами и поступками.
— Мн было бы очень прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я, вставъ съ мста и взявъ въ руку снурокъ колокольчика: — мн было бы очень прискорбно оказать вамъ или кому бы то ни было несправедливость пренебреженіемъ такого благороднаго чувства, хотя бы оно было высказано еще непріятне. Если вы намрены были только представить доказательство вашего прекраснаго мннія обо мн, хотя это было сдлано и не вовремя и неумстно, то, конечно, мн слдуетъ поблагодарить васъ. Я очень мало имю причины гордиться своими достоинствами, и я не горжусь. Надюсь, сэръ, (кажется я прибавила эти слова, сама не зная, что говорила), надюсь, сэръ, вы удете отсюда съ полнымъ убжденіемъ, что никогда еще не были до такой степени малодушны, и займетесь длами Кэнджа и Карбоя.
— Позвольте, миссъ, еще полъ-минуточки! вскричалъ мистеръ Гуппи, останавливая мое намреніе позвонить въ колокольчикъ.— Все, что было сказано, останется между нами? это не повредитъ мн?
— Я буду молчать объ этомъ до тхъ поръ, пока вы сами не подадите повода къ нарушенію моей скромности.
— Миссъ Соммерсонъ, еще четверть минуточки! Въ случа, если вы подумаете — когда бы то ни было, спустя сколько вамъ угодно времени — это ршительно все равно, ибо чувства мои никогда не измнятся — если вы обдумаете все, что я сказалъ вамъ, дайте знать мистеру Вильяму Гуппи, въ Пентонвил, No 87, а если я переду, или умру, или скроюсь куда нибудь съ своими поблекшими надеждами, или вообще случится со мной что нибудь въ этомъ род, достаточно будетъ всточки къ мистриссъ Гуппи, въ Старую Стритъ — Роадъ, 302.
Я позвонила, на звонокъ явилась служанка. Мистеръ Гуппи, положивъ на столъ визитную карточку, съ собственноручной надписью, и сдлавъ унылый поклонъ, удалился. Я смле взглянула теперь и еще разъ увидла, какъ онъ, затворяя двери за собой, остановилъ на мн свой прежній пристальный взглядъ.
Я просидла въ столовой еще съ часъ или боле, заключила книги и разсчеты и вообще сдлала очень много,— посл того привела въ порядокъ вс свои бумаги, спрятала ихъ и была такъ спокойна и весела, какъ будто вовсе не происходило этого неожиданнаго случая. Но когда я очутилась въ моей комнат, мн стало удивительно, почему я начала смяться надъ этимъ, а еще удивительне — почему я расплакалась. Короче сказать, на нкоторое время я находилась въ какомъ-то нервическомъ состояніи, я чувствовала, какъ будто до струны моего сердца, остававшейся такъ долго безмолвною, дотронулись грубе, чмъ дотрогивались до нея съ тхъ поръ, какъ единственной моей подругой въ жизни была моя ненаглядная куколка, давнымъ-давно зарытая подъ деревомъ въ саду крестной маменьки.

X. Адвокатскій писецъ.

На восточномъ углу переулка Чансри, или, врне сказать, на Подворьи Кука, близъ улицы Курситоръ, мистеръ Снагзби, присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей, торгуетъ принадлежностями, нераздльными отъ его профессіи. Осняемый тнью присутственныхъ мстъ, образующихъ, такъ называемое, ‘Подворье Кука’, почти во всякую пору года самое тнистое и даже мрачное мсто, мистеръ Снагзби занимается продажею всякаго рода бланкетныхъ бумагъ, онъ продаетъ пергаменъ, въ его различныхъ размрахъ и видоизмненіяхъ, продаетъ всякаго рода бумагу, какъ-то: картонную, оберточную, рисовальную, писчую срую, писчую блую, полублую и пропускную, продаетъ эстампы, продаетъ перья чиненыя и нечиненыя, рзину, сандараковый порошокъ, иголки, нитки, карандаши, сургучъ и облатки, продаетъ красный шолкъ и зеленую тесьму, бумажники, календари, памятныя книжки, судейскіе списки, линейки, чернилицы — стеклянныя и оловянныя, перочинные ножи, ножницы и другія канцелярскія орудія,— короче сказать, продаетъ неисчислимое множество предметовъ, и продастъ ихъ съ тхъ поръ, какъ кончился срокъ его ученическаго состоянія, съ тхъ поръ, какъ сдлался самъ хозяиномъ и вступилъ въ товарищество съ мистеромъ Пефферомъ. При этомъ случа на Подворь Кука совершился нкотораго рода переворотъ. Надъ магазиномъ канцелярскихъ принадлежностей появилась новая и свжими красками надпись: Пефферъ и Снагзби, замнивъ освященную временемъ и нелегко позволявшую изгладить себя надпись изъ единственнаго слова Пефферъ. Дымъ, который въ этомъ случай можно назвать лондонскимъ плющомъ, до такой степени обвивался вокругъ имени Пеффера и ластился къ мсту его жительства, что преданное чужеядное растеніе, увиваясь около плодороднаго дерева, довело его до совершеннаго изнеможенія.
Самого Пеффера уже давно не видно въ этихъ предлахъ. Вотъ уже четверть столтія, какъ онъ покоится на кладбищ церкви Сентъ-Андрю, на улиц Голборнъ гд цлый день и половину ночи съ шумомъ и трескомъ рыщутъ мимо его загруженные вагоны и легкіе экипажи, какъ какой нибудь громадный, баснословный драконъ. Если Пефферу и вздумается когда нибудь прокатиться изъ своего заточенія и прогуляться по знакомому подворью — эта прогулка обыкновенно начинается съ той минуты, какъ громадный драконъ усталый уляжется спать, и длится до тхъ поръ, пока бойкій птухъ (понятіе котораго о наступленіи дня интересно было бы узнать, тмъ боле, что, судя по его личнымъ наблюденіямъ, онъ, кажется, ровно ничего не знаетъ объ этомъ), принадлежавшій къ курятнику на улиц Курситоръ, не пропоетъ своей утренней псенки, не подастъ сигнала къ ретирад — если Пефферъ и вздумаетъ иногда постить предлы Подворья Кука, покрытые неопредлимымъ свтомъ ночи, и взглянуть на тусклые очерки зданій этого мста (а этого факта ни одинъ еще присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей не ршался опровергнуть), онъ являлся невидимкой, и отъ этого никому не было ни хуже, ни лучше.
Въ бытность свою, а равнымъ образомъ въ періодъ ученичества мистера Снагзби,— ученичества, длившагося семь скучныхъ, тяжелыхъ лтъ, вмст съ Пефферомъ, и въ предлахъ, опредленныхъ для помщенія присяжнаго коммиссіонсрства, проживала племянница, невысокаго роста,— лукавая племянница, которой станъ какъ-то особенно былъ сплюснутъ въ таліи, и острый носъ которой удивительно напоминалъ собою о рзкомъ, остромъ, пронзительномъ осеннемъ вечер, предвщавшемъ къ ночи сильную стужу. Между обитателями Подворья Кука носилась молва, будто бы мать этой племянницы, въ дтскомъ возраст своей дочери, побуждаемая слишкомъ ревностнымъ чувствомъ материнской заботливости о томъ, что наружныя формы ея дтища должны быть доведены до совершенства, шнуровала ее каждое утро, упираясь материнской ногой въ ножку кровати, для пущей ловкости и боле твердой точки опоры, и что въ душ этой маменьки, судя по выраженію ея лица, заключался значительный запасть уксусу и лимоннаго соку — жидкости, освжавшія но временамъ обоняніе дочери и окислявшія ея характеръ. Но какимъ бы множествомъ языковъ ни обладала эта молва, она не долетала до слуха молодого Снагзби, а если и долетала, то не производила на него никакого вліянія. Вступивъ въ права зрлаго возраста, Снагзби сначала ухаживалъ за предметомъ своего обожанія, потомъ пріобрлъ ея расположеніе и наконецъ сразу вступилъ въ два товарищества: въ одно — по части коммиссіонерской, а въ другое — по части супружеской, такъ что въ настоящее время мистеръ Снагзби и племянница представляютъ собою одно и то же лицо, племянница по прежнему продолжаетъ заниматься своей таліей, которая, хотя о вкусахъ спорить нельзя, безспорно, такъ тонка, такъ тонка, какъ шпилька.
Мистеръ и мистриссъ Снагзби не только представляютъ собою едино тло и единъ духъ, но, по мннію сосдей, и единъ гласъ. Этотъ гласъ, или голосъ, вылетающій, по видимому, исключительно изъ устъ мистриссъ Снагзби, частенько раздается по всему Подворью Кука. Мистера Снагзби рдко слышно, а если и бываетъ онъ Слышенъ, то чрезъ посредство сладкозвучныхъ тоновъ своей супруги. Это больше ничего, какъ тихій, плшивый, боязливый человкъ, съ лоснящейся головой и взъерошеннымъ клочкомъ темныхъ волосъ, торчавшихъ на затылк какъ щетина. Онъ иметъ наклонность къ смиренію и тучности. Когда онъ стоитъ у дверей своего дома, въ своемъ сренькомъ рабочемъ сюртук съ нарукавниками изъ чернаго каленкора и смотритъ на облака, или когда стоитъ за прилавкомъ своего грязнаго магазина, съ тяжелой линейкой въ рук, размривая, разрзывая и раскладывая куски пергамена, съ пособіемъ двухъ своихъ прикащиковъ,— въ это время онъ смло можетъ назваться самымъ одинокимъ и незатйливымъ человкомъ. Въ подобныя минуты, изъ подъ самыхъ ногъ его, какъ будто изъ могилы какого нибудь безпокойнаго покойника, зачастую раздаются плачъ и рыданіе вышепомянутаго голоса, и случается иногда, что тоны этихъ рыданій достигаютъ самыхъ высокихъ нотъ,— и тогда мистеръ Снагзби длаетъ своимъ прикащикамъ слдующій намекъ: ‘это врно моя хозяюшка задаетъ трезвону Густеръ!’ {Густеръ (отъ слова gust — порывъ втра), авторъ употребляетъ это названіе сокрашенно вмсто Августы — Augusta. Прим. пер.}
Это прозвище, употребляемое мистеромъ Снагзби, долгое время служило поводомъ къ изощренію ума молодыхъ людей на Подворь Кука, и по замчанію которыхъ должно бы составлять неотъемлемую принадлежность мистриссъ Снагзби, потому что, въ знакъ особеннаго предпочтенія бурливому характеру, мистриссъ Снагзби съ большею силою и выразительностію могла бы носить имя Густеръ. Но, какъ бы то ни было, это прозвище составляло собственность, и притомъ единственную (кром пятидесяти шиллинговъ годового жалованья и очень небольшого, плохо наполненнаго сундучка съ разными пожитками), худощавой, молодой женщины изъ призрительнаго дома, получившей, по предположеніямъ нкоторыхъ людей, при святомъ крещеніи имя Августы. Эта женщина, несмотря, что во время своего дтскаго возраста находилась подъ особеннымъ покровительствомъ какого-то благотворителя и пользовалась, или всхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, всми средствами и способами къ развитію своихъ тлесныхъ качествъ и душевныхъ способностей, имла припадки, о которыхъ приходъ, содержавшій помянутый призрительный домъ, ничего не вдалъ.
Густеръ, имвшая отъ роду двадцать-три-двадцать-четыре года, но на лицо цлыми десятью годами старше, по милости этихъ неизвданныхъ припадковъ, получаетъ самую незавидную плату и до такой степени боится поступить обратно подъ покровительство своего патрона, что работаетъ неусыпно, безостановочно, исключая только тхъ случаевъ, когда уткнется головой въ ведро, въ котелъ, въ кострюлю или въ какой нибудь тому подобный предметъ, который случится поблизости въ моментъ ея припадка. Она служитъ источникомъ удовольствія для родителей и содержателей прикащиковъ, которые вполн убждены, что къ пробужденію нжныхъ ощущеній въ сердцахъ молодыхъ людей не предвидится съ этой стороны ни малйшей опасности, она служитъ источникомъ удовольствія для мистриссъ Снагзби, которая во всякое время находитъ въ ней недостатки и замчаетъ ошибки въ исполненіи ея обязанностей, она служитъ источникомъ удовольствія для мистера Снагзби, который содержаніе ее въ своемъ дом считаетъ за величайшій подвигъ благотворительности. Магазинъ присяжнаго коммиссіонера, въ глазахъ Густеръ, есть не что другое, какъ храмъ изобилія и роскоши. По ея мннію, маленькая гостиная вверху, постоянно содержимая, какъ другой бы выразился, въ папильоткахъ и передничк, есть самая элегантная комната изъ цлаго міра. Видъ, который открывается изъ оконъ ея, и именно Подворье Кука съ одной стороны (не принимая въ разсчетъ частички улицы Курситоръ, видимой по косвенному направленію), и съ другой — видъ задняго двора долгового отдленія Коавинсеса,— Густеръ считаетъ за картину неподражаемой красоты. Портреты масляными красками, и въ большомъ количеств,— портреты мистера Снагзби, любующагося своей мистриссъ Снагзби, и обратно,— въ глазахъ Густеръ — верхъ совершенства мастерскихъ произведеній Рафаэля и Тиціана. Изъ всего этого можно заключить, что Густеръ, подвергаясь множеству лишеній, иметъ нкоторыя въ своемъ род вознагражденія.
Все, что не относится до тайнъ практическаго длопроизводства по части присяжнаго коммиссіонерства, мистеръ Снагзби препоручаетъ мистриссъ Снагзби. Она распоряжается деньгами, бранится съ сборщиками городскихъ повинностей, назначаетъ мсто и время для воскресныхъ митинговъ, дозволяетъ мистеру Снагзби задавать себ пирушки и никому не отдаетъ отчета въ своихъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ, короче сказать, мистриссъ Снагзби, вдоль всего переулка Чансри, на той и на другой сторон, и даже частію на улиц Голборнъ, служитъ образцомъ сравненія для сосднихъ женъ, которыя, въ случа домашнихъ несогласій, обыкновенно предлагаютъ своимъ мужьямъ обратить вниманіе на различіе между ихъ (то есть женъ) положеніемъ и положеніемъ мистриссъ Снагзби и ихъ (то есть мужей) поведеніемъ и поведеніемъ мистера Снагзби. Правда, молва, безпрестанно и невидимо порхающая по Подворью Кука, какъ летучая мышь влетая въ окна каждаго дома и вылетая, жужжитъ, будто бы мистриссъ Снагзби ревнива и любознательна, и что мистеру Снагзби до такой степени надодаетъ домъ и все домашнее, что еслибъ онъ имлъ хоть сколько нибудь твердости духа, то не вынесъ бы этого положенія. Замчено даже, что жоны, представлявшія мистера Снагзби блестящимъ примромъ для своихъ заносчивыхъ мужей, на самомъ-то дл смотрли на него съ нкотораго рода презрніемъ, и что ни одна изъ нихъ не смотрла на него съ такою надменностью, какъ въ своемъ род замчательная лэди, которой мужа сильно подозрваютъ въ томъ, что онъ не разъ употреблялъ на ея спин свой дождевой зонтикъ, въ вид исправительной мры. Впрочемъ, эти неосновательные слухи, быть можетъ, проистекали изъ того, что мистеръ Снагзби былъ въ нкоторомъ род человкъ съ созерцательными и поэтическими наклонностями: въ лтнюю пору онъ любилъ прогуляться въ Стапль-Иннъ и наблюдать, какое близкое имли сходство тамошніе воробьи и листья съ сельскими воробьями и листьями, любилъ въ воскресные дни бродить по Архивному Двору и замчать (если только былъ въ хорошемъ расположеніи духа), что и на этомъ мст старина оставила слды свои, и что здсь можно бы отъискать подъ самой церковью нсколько каменныхъ гробницъ, въ чемъ онъ совершенно ручался, и для удостовренія стоило бы только порыться въ земл. Онъ лелетъ свое воображеніе воспоминаніемъ о множеств усопшихъ канцлеровъ, вице-канцлеровъ и прокуроровъ, разсказывая двумъ своимъ прикащикамъ о томъ, что въ старину, какъ говорили дды, на самой середин улицы Голборнъ гfpoтeкaлъ ручеекъ, ‘прозрачный какъ кристаллъ’, когда Торнстэйль {Turnstile (рогатка) — такъ называется восточный конецъ улицы Голборнъ, гд она раздляется на три другія улицы. Прим. перевод.} была на самомъ дл рогаткой для тропинокъ, идущихъ по полямъ,— разсказывая это, мистеръ Снагзби испытывалъ такое наслажденіе отъ созерцанія картинъ сельской природы, что желаніе прогуляться за городъ совершенно исчезало въ немъ.
День склоняется къ вечеру. Во многихъ мстахъ появляется зажженный газъ, но дйствіе его очень слабо, потому что не совсмъ еще стемнло. Мистеръ Снагзби стоитъ у дверей своего магазина, поглядываетъ на темныя облака и видитъ запоздалую ворону, летящую къ западу подъ свинцовымъ клочкомъ неба, прикрывающаго Подворье Кука. Ворона летитъ прямехонько черезъ переулокъ Чансри и Линкольнинскій Садъ въ Линкольнинскія Поля. {Такъ называется огромнйшая площадь близъ Линкольнинскаго Суда. Прим. перевод.}
Здсь, въ огромномъ дом, принадлежащемъ нкогда какому-то вельмож, проживаетъ мистеръ Толкинхорнъ. Въ настоящее время домъ этотъ раздляется на множество отдльныхъ комнатъ, и въ этихъ тсныхъ обломкахъ отъ величавыхъ барскихъ хоромъ живутъ присяжные адвокаты и стряпчіе, какъ червяки въ гнилыхъ орхахъ. Впрочемъ, отъ прежняго величія хоромъ уцлли и по сіе время широкія лстницы, обширные коридоры и прихожія, уцлли также росписные плафоны, гд Аллегорія, въ римскомъ шлем и въ одяніи небожителей, барахтается между балюстрадами, колоннами, цвтами, облаками и пухленькими купидонами, глядя на которыхъ, длается головная боль, какъ это, кажется, бываетъ со всми аллегоріями боле или мене. Вотъ здсь-то, между множествомъ сундуковъ, съ надписанными на нихъ и переходчивыми именами, проживаетъ мистеръ Толкинхорнъ,— само собою разумется, проживаетъ въ то время, когда не находится въ загородныхъ домахъ, гд британскіе вельможи проводятъ дни въ неисходной скук. Вотъ здсь-то и находится сегодня мистеръ Толкинхорнъ, безмолвно и спокойно сидитъ онъ за столомъ, какъ какая нибудь устрица старинной школы, которую никто не въ состояніи открыть.
Какимъ кажется онъ, такимъ кажется и его кабинетъ при сумрак сегодняшняго вечера: ржавымъ, устарлымъ, закрытымъ для. взора любопытныхъ. Массивные, тяжеловсные, съ высокими спинками, краснаго дерева и обитые волосяной матеріей стулья, старинные ветхіе столы на тоненькихъ точеныхъ ножкахъ, покрытые шерстяными салфетками и слоями пыли, гравюры, изображающія портреты лордовъ послдняго или предпослдняго поколнія, окружаютъ его. Мягкій и грязный турецкій коверъ окутываетъ полъ на томъ мст, гд сидитъ мистеръ Толкинхорнъ, дв свчки въ старинныхъ серебряныхъ подсвчникахъ разливаютъ весьма слабый свтъ сравнительно съ огромной комнатой. Заглавія книгъ отъ времени истерлись и какъ будто спрятались въ сафьянные корешки. Все, что можно было замереть, находилось подъ замкомъ, но ключей отъ этихъ замковъ никогда не видать. Кое-гд лежитъ на свобод нсколько бумагъ. Передъ мистеромъ Толкинхорномъ лежитъ какая-то рукопись, но онъ не смотритъ на нее. Круглой крышечкой отъ чернилицы и двумя кусочками сургуча онъ молча и медленно гадаетъ ими и довряетъ случаю разсять свою нершительность. Онъ бросаетъ на столъ этихъ оракуловъ, и въ середину выпадаетъ крышечка, бросаетъ еще разъ, и выпадаетъ кусочекъ краснаго сургуча, еще разъ — и въ середин является черный сургучъ. Нтъ, не выходитъ! Мистеръ Толкинхорнъ снова и снова собираетъ гадательныя кости и бросаетъ.
Здсь, подъ росписнымъ плафономъ, откуда укороченная, по правиламъ перспективы, Аллегорія съ изумленіемъ смотритъ на вторженіе мистера Толкинхорна и какъ будто хочетъ слетть на него, между тмъ какъ мистеръ Толкинхорнъ и не думаетъ о ней,— здсь, говорю я, мистеръ Толкинхорнъ иметъ свой домъ и свою контору. Онъ не держитъ у себя канцелярскихъ служителей, одинъ только пожилыхъ лтъ мужчина, обыкновенно съ истертыми локтями, составляетъ всю его прислугу: онъ сидитъ въ это время въ пріемной на высокомъ стул и не можетъ сказать, что обязанность его обременительна. Мистеръ Толкинхорнъ ведетъ свои дла не какъ другіе. Онъ не нуждается въ письмахъ. Онъ представляетъ собою громадный резервуаръ семейныхъ тайнъ и доврій и потому живетъ въ счастливомъ одиночеств. Онъ не нуждается въ своихъ кліентахъ, но они нуждаются въ немъ, онъ весь и все для всхъ. Нужно ли составить документъ для кого нибудь изъ кліентовъ, онъ составляется адвокатами, спеціально занимающимися этимъ предметомъ, и составляется подъ руководствомъ таинственныхъ наставленій, нужно ли снять чистенькую копію съ какой нибудь бумаги, она снимается по заказу въ магазин присяжнаго коммиссіонера, нещадя при этомъ случа издержекъ. Пожилой лакей на высокомъ стул знаетъ о длахъ аристократіи едва ли боле подметальщика на улиц Голборнъ.
Но вотъ мистеръ Толкинхорнъ снова беретъ кусочекъ краснаго сургуча, кусочекъ чернаго сургуча, крышечку съ одной чернилицы, крышечку съ другой и маленькую песочницу. Готово! Это должно упасть на середину, это направо, это налво. Надобно же когда и и будь отдлаться отъ этой нершимости,— когда нибудь или никогда. Кончено! вышло! Мистеръ Толкинхорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надваетъ шляпу, кладетъ въ карманъ рукопись, выходитъ изъ комнаты, говоритъ пожилому мужчин съ оборванными локтями: ‘я скоро ворочусь.’ Очень рдко случается, когда онъ говоритъ ему что нибудь больше.
Мистеръ Толкинхорнъ идетъ туда, откуда летла ворона… не совсмъ, можетъ быть, туда, по почти туда, къ Подворью Кука, близъ улицы Курситоръ. Онъ идетъ въ долину, украшенную вывской мистера Снагзби, присяжнаго коммиссіонера канцелярскихъ принадлежностей, у котораго принимаютъ заказы на переписку бумагъ, на снимку копій, на чистое письмо канцелярскихъ бумагъ по всмъ ихъ отраслямъ и проч., и проч., и проч.
Время приближается къ шести часамъ вечера и по всему Подворью Кука разносится ароматическое благоуханіе чаю. Благоуханіе это дйствуетъ на обоняніе и у дверей магазина мистера Снагзби. День въ этомъ дом иметъ раннее распредленіе: обдаютъ въ немъ въ половин второго, ужинаютъ въ половин десятаго. Мистеръ Снагзби только что намревается спуститься въ подземные регіоны напиться чаю, но передъ этимъ выглядываетъ за двери своего магазина и видитъ запоздалую ворону.
— Дома ли хозяинъ?
Присмотръ за магазиномъ поручается служанк Густеръ, потому что оба прикащика отправляются пить чай на кухню вмст съ мистеромъ и мистриссъ Снагзби, вслдствіе этого дв дочери дамскаго портного, расчесывая свои кудри передъ двумя зеркалами въ двухъ окнахъ второго этажа сосдняго дома, не сведутъ съ ума своими прелестями двухъ прикащиковъ мистера Снагзби: он пробуждаютъ только безкорыстное удивленіе въ душ Густеръ, у которой волоса не ростутъ, никогда не росли и, утвердительно можно сказать, никогда не будутъ рости.
— Дома ли хозяинъ? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
Хозяинъ дома, и Густеръ сію минуту позоветъ его. Густеръ исчезаетъ, весьма довольная случаемъ отдлаться отъ магазина, на который она смотритъ съ чувствомъ страха и уваженія, смотритъ какъ на складочное мсто страшныхъ орудій страшной пытки законнаго длопроизводства, считаетъ его за мсто, въ которое нельзя входить посл того, какъ потушатъ газъ.
Мистеръ Снагзби является, засаленный, разгоряченный, пропитанный запахомъ душистой травы, жующій. Съ трудомъ проглатываетъ онъ кусокъ хлба съ масломъ и говоритъ:
— Боже мой! кого я вижу? Мистеръ Толкинхорнъ!
— Пару словъ, Снагзби!
— Помилуйте, сэръ! зачмъ вы не послали за мной? Сдлайте одолженіе, сэръ, войдите въ заднее отдленіе нашего магазина.
Лицо мистера Снагзби въ одну секунду просвтлло.
Тсная комнатка, сильно пропитанная запахомъ пергаментнаго жира, въ одно время служитъ и кладовой, и конторой, и комнатой для переписки бумагъ. Мистеръ Толкинхорнъ озирается кругомъ и садится на стулъ подл конторки.
— Я пришелъ къ вамъ, Снагзби, по длу Джорндисъ и Джорндисъ.
— Слушаю, сэръ.
Мистеръ Снагзби повертываетъ кранъ въ газовомъ рожк и кашляетъ въ горсточку, скромно предусматривая выгодный заказъ. Мистеръ Снагзби, какъ робкій человкъ, сдлалъ привычку кашлять различнымъ образомъ для различныхъ выраженій своихъ понятій и ощущеній и такимъ образомъ сохранять слова.
— У васъ недавно переписывали для меня нсколько объясненій по длу Джорндисъ и Джорндисъ.
— Точно такъ, сэръ, у насъ переписывали.
— Вотъ одно изъ нихъ, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, безпечно обшаривая совсмъ не тотъ карманъ, который бы слдовало.— О тонкая, непроницаемая, нераскрываемая устрица старинной школы!— Почеркъ этого письма отличается отъ другихъ почерковъ и очень нравится мн. Проходя случайно мимо васъ, я вспомнилъ, что эта рукопись при мн, и зашелъ сюда спросить васъ…. впрочемъ, нтъ, я ошибся: ея нтъ при мн. Но ничего: можно и въ другой разъ…. Ахъ, позвольте, вотъ она здсь!… я зашелъ сюда спросить васъ, кто переписывалъ эту бумагу?
— Кто переписывалъ эту бумагу, сэръ? повторяетъ мистеръ Снагзби, беретъ рукопись въ руки, раскладываетъ ее на конторку и начинаетъ перелистывать ее лвой рукой съ такой быстротой, которой обладаютъ только одни присяжные коммиссіонеры.— Это мы отдавали переписывать. Я помню, вмст съ этой бумагой мы отдавали очень много другихъ работъ. Сію минуту, сэръ, я справлюсь по книг и скажу, кто переписывалъ.
Мистеръ Снагзби снимаетъ книгу съ полки, еще разъ старается проглотить кусокъ хлба съ масломъ, который, по видимому, остановился въ горл, поглядываетъ искоса на бумагу и указательнымъ пальцемъ правой руки проводитъ по оглавленію книги и читаетъ: ‘Джюби, Паккеръ, Джорндисъ.’
— А вотъ и Джорндисъ! Сію минуту, сэръ, говорятъ мистеръ Снагзби.— Ну, такъ и есть! Странно, что я не запомнилъ. Мы отдавали это, сэръ, переписчику, который квартируетъ какъ разъ на другой сторон переулка.
Мистеръ Толкинхорнъ заглянулъ тоже въ книгу, отъискалъ запись коммиссіонера, и, пока тотъ водилъ пальцемъ по страниц, онъ уже прочиталъ имя переписчика.
— Какъ вы называете его? Немо? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Точно такъ, сэръ, Немо. Вотъ онъ здсь.— Сорокъ-два листа большого формата. Отдано въ среду вечеромъ, въ восемь часовъ, возращено въ четвергъ утромъ, въ половин десятаго.
— Немо! повторяетъ мистеръ Толкинхорнъ.— Немо по латыни значитъ никто.
— А по англійски, сэръ, это, вроятно, означаетъ кого нибудь, почтительно замчаетъ мистеръ Снагзби, употребляя при этомъ случа приличный кашель.— Этого господина именно такъ зовутъ. Не угодно ли, сэръ, взглянуть сюда? Извольте видть: сорокъ-два листа большого формата. Отдано въ среду вечеромъ, въ восемь часовъ, возвращено въ четвергъ, въ девять съ половиной часовъ утра.
Мистеръ Снагзби маленькой частичкой своего зрачка усматриваетъ голову мистриссъ Снагзби, вполовину просунутую въ дверь магазина, съ цлію узнать, что за причины принудили его покинуть чайный столъ. Мистеръ Снагзби посылаетъ къ мистриссъ Снагзби объяснительный кашель, какъ будто говоря ей: ‘душа моя, явился покупатель! ‘
— Въ половин десятаго, сэръ, повторяетъ мистеръ Снагзби.
— Наши переписчики, сэръ, которые живутъ только заказной работой, народъ весьма странный, можетъ статься, что это не настоящее его имя, но что онъ только выдаетъ себя подъ этимъ именемъ. Теперь я вспомнилъ, сэръ, что онъ подписывается этимъ именемъ на письменныхъ объявленіяхъ, которыя онъ выставляетъ во всхъ почти присутственныхъ мстахъ, вроятно, вамъ извстно это объявленіе о предложеніи услугъ на переписку бумагъ?
Мистеръ Толкинхорнъ бросаетъ взглядъ въ небольшое окно на задній фасадъ дома Коавинсеса, въ окнахъ котораго свтятся огни. Кофейная комната у Коавинсеса находится въ задней половин, и тни нсколькихъ джентльменовъ, окруженныхъ облаками табачнаго дыма, тускло и въ увеличенномъ вид отражаются на сторахъ. Мистеръ Снагзби пользуется случаемъ слегка обернуться назадъ и взглянуть черезъ плечо на свою хозяюшку и сдлать, въ вид извиненія, движеніе губами, мысленно произнося слова: ‘Тол-кинхорнъ, бо-гачъ съ боль-шимъ влі-я-ні-емъ!’
— А что, давали вы работу этому человку и прежде? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— О, какже, сэръ! мы отдавали ему ваши бумаги.
— Думая о боле важныхъ длахъ, я совсмъ забылъ, гд онъ живетъ.
— Перейдя переулокъ, сэръ. Онъ живетъ…. мистеръ Снагзби длаетъ еще усиленный глотокъ, какъ будто кусокъ хлба съ масломъ превратился въ горл въ кусокъ камня…. онъ живетъ въ магазин стараго тряпья и разнаго хламу.
— Я иду теперь домой: не можете ли вы указать мн этотъ домъ?
Мистеръ Снагзби скидаетъ съ себя сренькій сюртукъ, надваетъ черный, снимаетъ шляпу съ гвоздика.
— А вотъ и моя хозяюшка! говоритъ онъ вслухъ.— Душа моя, будь такъ добра, пошли кого нибудь изъ молодцовъ поглядть за магазиномъ, а я провожу мистера Толкинхорна черезъ переулокъ…. Рекомендую вамъ, сэръ, это мистриссъ Снагзби… я отлучусь минутки на дв, душа моя.
Мистриссъ Снагзби длаетъ поклонъ адвокату, уходитъ за конторку, наблюдаетъ за ними изъ подъ сторы, потихоньку уходитъ въ заднюю половину магазина и смотритъ въ книгу, которая осталась открытою. По всему видно, что любопытство сильно овладло ею.
— Вамъ это мсто покажется, сэръ, весьма угрюмымъ, говоритъ мистеръ Снагзби, почтительно шествуя по мостовой и предоставляя узенькій тротуаръ въ полное распоряженіе адвоката: — ну да ужъ и люди-то тамъ крайне угрюмые. Вообще это какой-то дикій народъ, сэръ. Преимущество господина, къ которому идемъ, состоитъ въ томъ, что онъ никогда не спитъ. Дайте ему работу, и онъ не сомкнетъ глазъ, пока не кончитъ.
На двор уже совершенно стемнло и газовые фонари производятъ полный эффектъ. Сталкиваясь съ писцами, торопившимися на почту съ заготовленными въ теченіе дня письмами, встрчаясь съ стряпчими и прокурорами, идущими домой къ обду, со всякаго рода челобитчиками, истцами и отвтчиками, и вообще съ толпами народа, на пути котораго вковая мудрость юриспруденціи поставила милліоны преградъ къ совершенію самыхъ обыкновеннйшихъ занятій въ жизни, пробираясь по уличной грязи (изъ чего составляется эта грязь, никло не знаетъ, откуда и зачмъ она собирается вокругъ насъ, также никто не знаетъ,— знаемъ только, что когда ея соберется слишкомъ много, мы находимся въ необходимости счистить ее),— пробираясь по такому пути, адвокатъ и присяжный коммиссіонеръ подходятъ къ магазину тряпья и всякаго хламу, къ складочному мсту никуда негоднаго товара, расположенному подъ тнію стны Линкольнинскаго Суда и содержимому, какъ возвщаетъ вывска всмъ, до кого это можетъ касаться, нкіимъ мистеромъ Крукомъ.
— Вотъ тутъ живетъ вашъ переписчикъ, говоритъ присяжный коммиссіонеръ.
— А! такъ вотъ онъ гд живетъ! безпечнымъ тономъ произноситъ адвокатъ.— Благодарю васъ, Снагзби.
— Вамъ не угодно ли зайти къ нему?
— Нтъ, благодарю васъ, теперь я не имю надобности въ немъ…. я тороплюсь теперь домой. Добрый вечеръ, Снагзби! благодарю васъ.
Мистеръ Снагзби приподнимаетъ шляпу и возвращается къ своей хозяюшк и къ чаю.
Но мистеръ Толкинхорнъ вовсе не торопится домой. Онъ отходитъ на небольшое разстояніе, ворочается назадъ, снова подходитъ къ магазину мистера Крука и прямо входитъ къ нему. Въ магазин темно, въ окн стоитъ свча или что-то въ род свчи съ нагорвшей свтильней, въ самой отдаленной части магазина передъ каминомъ сидитъ старикъ и подл него кошка. Старикъ встаетъ и съ другой нагорвшей свчой идетъ навстрчу адвокату.
— Скажи пожалуста, дома твой постоялецъ?
— Который изъ нихъ, сэръ? мужчина или женщина? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.
— Мужчина,— тотъ самый, который занимается перепиской бумагъ.
Мистеръ Крукъ внимательно осматриваетъ незнакомца, узнаетъ его съ перваго взгляда, получаетъ инстинктивное убжденіе въ его аристократической извстности.
— Угодно вамъ видть его?
— Да.
— Это мн самому рдко удается, говоритъ мистеръ Крукъ, оскаливъ зубы.— Не прикажете ли позвать его сюда? Впрочемъ, сэръ, едва ли можно надяться, что онъ спустится сюда.
— Въ такомъ случа я самъ поднимусь къ нему, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Такъ не угодно ли подняться во второй этажъ? Возьмите свчку. Пожалуйте сюда.
Мистеръ Крукъ и рядомъ съ нимъ кошка останавливаются у лстницы и взорами провожаютъ мистера Толкинхорна.
— Хи, хи! произноситъ мистеръ Крукъ, когда мистеръ Толкинхорнъ почти совсмъ скрылся изъ виду.
Адвокатъ смотритъ внизъ черезъ перилы. Кошка раскрываетъ пасть и начинаетъ шипть.
— Смирно, лзди Джэнъ! Будь скромна передъ гостями! Вдь ты знаешь, что поговариваютъ о моемъ постояльц, шопотомъ произноситъ Крукъ, поднимаясь по лстниц на дв ступеньки.
— Что же о немъ поговариваютъ?
— Да говорятъ, что продался нечистой сил, но вдь мы съ вами лучше знаемъ объ этомъ… нечистый не купитъ его. Но смю доложить вамъ, что мой постоялецъ такой нелюдимъ, такой угрюмый, что не отказался бы отъ сдлки съ нечистымъ. Пожалуста, сэръ, не разсердите его: вотъ мой совтъ.
Мистеръ Толкинхорнъ киваетъ головой и продолжаетъ итти дальше. Онъ подходитъ къ мрачной двери во второмъ этаж, стучитъ въ эту дверь, не получаетъ отвта, отворяетъ ее и въ это время нечаянно загашаетъ свчку.
Воздухъ въ комнат до такой степени спертъ, что свча потухла бы сама собой, даже если бы мистеръ Толкинхорнъ не затушилъ ея. Комната эта очень небольшая, почти черная отъ копоти, сала и грязи. На ржавой, перегорлой ршотк камина, согнутой на середин, какъ будто нищета сжимала ее въ своихъ желзныхъ когтяхъ, краснетъ потухающій огонь обожженнаго каменнаго угля. Въ углу, подл камина, стоятъ простой досчатый столъ и ломаная конторка, которыхъ поверхность окроплена чернильнымъ дождемъ. Въ другомъ углу, на одномъ изъ пары стульевъ, лежитъ оборванный старый чемоданъ, замняющій платяной шкафъ, боле обширнаго помщенія для гардероба и не требовалось, потому что бока чемодана ввалились во внутрь, какъ щоки голоднаго человка. Полъ ничмъ не прикрытъ,— только подл камина тлетъ веревочный матъ, истертый до самой основы. Ни одна занавсь не прикрываетъ ночной темноты, вмсто ихъ окна задвинуты ставнями неопредленнаго цвта, и сквозь два узкія отверстія въ этихъ ставняхъ голодъ могъ бы увидть свою жертву на одр.
Противъ камина, на низенькой кровати, адвокатъ, нершавшійся сдлать шагу отъ дверей, видитъ лежащаго человка. Цвтъ лица его жолтый. Его длинные, взъерошенные волосы сливаются съ его бакенбардами и бородой, точно также взъерошенными и длинными.
— Ало, мой другъ! восклицаетъ мистеръ Толкинхорнъ и въ то же время стучитъ въ дверь желзнымъ подсвчникомъ.
Ему кажется, что онъ разбудилъ своего друга. Но другъ между тмъ, отвернувшись немного въ сторону, лежитъ неподвижно, хотя глаза его совершенно открыты.
— Ало, мой другъ! еще разъ кричитъ мистеръ Толкинхорнъ.— Ало, ало!
Свча, которой свтильня такъ долго тлла, окончательно потухаетъ въ подсвчник, которымъ вмст съ возгласами повторялись удары въ дверь, и мистеръ Толкинхорнъ остается въ непроницаемомъ мрак, и только два узенькихъ глаза въ ставняхъ пристально смотрятъ на грязную кровать.

XI. Нашъ любезный собратъ.

Легкое прикосновеніе къ морщинистой рук адвоката, въ то время, какъ онъ въ крайней нершимости стоитъ въ мрачной комнат, заставляетъ его вздрогнуть и вскрикнуть:
— Это кто?
— Это я, возражаетъ старикъ, хозяинъ дома, котораго тяжелое дыханіе отзывается въ ушахъ адвоката.— Неужели вы не можете разбудить его?
— Не могу.
— Что сдлали вы съ вашей свчей?
— Она погасла. Вотъ она, возьми ее.
Крукъ беретъ свчку, подходитъ къ камину, наклоняется надъ потухающей золой и старается выдуть изъ нея огонь. Но въ потухающей зол не оказывается и искры огня, и старанія Крука остаются тщетными. Сдлавъ нсколько безотвтныхъ возгласовъ къ своему постояльцу и проворчавъ, что спустится внизъ и принесетъ огня изъ магазина, старикъ уходитъ. Мистеръ Толкинхорнъ, по причинамъ, ему одному извстнымъ, не ршается ждать возвращенія Крука внутри комнаты, но выходитъ на площадку лстницы.
Желанный свтъ вскор разливается по закоптлымъ стнамъ лстницы, вмст съ тмъ, какъ Крукъ медленно поднимается наверхъ, въ сопровожденіи зеленоглазой кошки, слдующей за нимъ по слдамъ.
— Скажи, неужели твой постоялецъ спитъ всегда такъ крпко? въ полголоса спрашиваетъ адвокатъ.
— Хи, хи! не знаю, сэръ! отвчаетъ Крукъ, тряся головой и вздергивая кверху свои махнатыя брови.— Я почти ровно ничего не знаю о его привычкахъ, знаю только, что онъ держитъ себя назаперти.
Перешептывяясь такимъ образомъ, они вмст входятъ въ комнату, и когда огонь озаряетъ ее, два огромные глаза въ ставняхъ, по видимому, плотно смыкаются. Но не смыкаются глаза спящаго на жалкой постели.
— Господи помилуй насъ! восклицаетъ мистеръ Толкинхорнъ.— Онъ умеръ!
Крукъ опускаетъ оледенвшую руку, которую приподнялъ было, и опускаетъ ее такъ внезапно, что она какъ камень свшивается съ кровати.
Крукъ и Толкинхорнъ бросаютъ другъ на друга моментальный взглядъ.
— Пошлите за докторомъ! Кликните сверху миссъ Фляйтъ! Я вижу ядъ подл кровати! Кликните скоре миссъ Фляйтъ! произноситъ Крукъ, раскидывая, какъ крылья вампира, свои костлявыя руки надъ трупомъ постояльца.
Мистеръ Толкинхорнъ выбгаетъ на лстницу.
— Миссъ Фляйтъ! кричитъ онъ.— Кто бы вы ни были, миссъ Фляйтъ! Фляйтъ! скоре сюда! Торопитесь, миссъ Фляйтъ!
Крукъ глазами провожаетъ Толкинхорна, и въ то время, какъ послдній кличетъ миссъ Фляйтъ, онъ находитъ случай подкрасться къ старому чемодану и крадучи удалиться отъ него на прежнее мсто.
— Бгите, Фляйтъ, бгите! къ ближайшему доктору! бгомъ бгите, Фляйтъ!
Этими словами Крукъ обращается къ дряхлой, полоумной старушонк, своей квартирантк. Миссъ Фляйтъ вбгаетъ, въ мгновеніе ока исчезаетъ и вскор приводитъ угрюмаго, по видимому, весьма недовольнаго, оторваннаго отъ обда врача, съ толстой верхней губой, покрытой слоемъ табаку, и съ грубымъ шотландскимъ произношеніемъ.
— Эге, друзья мои! утшьтесь! говоритъ угрюмый докторъ, окинувъ, посл минутнаго молчанія, окружающихъ внимательнымъ взоромъ.— Утшьтесь, друзья мои! онъ мертвъ, какъ мертвый человкъ!
Мистеръ Толкинхорнъ, стоя подл стараго чемодана, спрашиваетъ, давно ли онъ умеръ.
— Давно ли онъ умеръ? повторяетъ медикъ.— Разумется, недавно! Да такъ себ часа три тому назадъ!
— Да-съ, смю сказать-съ, не дальше этого времени, замчаетъ темнолицый молодой человкъ.
Какъ и когда явился онъ по другую сторону кровати, никто не знаетъ.
— А вы, должно быть, тоже по нашей части, сэръ? спрашиваетъ первый докторъ.
Темнолицый молодой человкъ отвчаетъ утвердительно.
— Въ такомъ случа я могу уйти отсюда, замчаетъ первый докторъ: — мн нечего здсь длать.
Вмст съ этимъ кратковременный визитъ кончается, и докторъ спшитъ окончить начатый обдъ.
Темнолицый молодой человкъ нсколько разъ подноситъ свчку къ лицу покойника, тщательно осматриваетъ адвокатскаго писца, который, сдлавшись ршительно никмъ, окончательно подтверждаетъ права свои на принятую имъ на себя, но никмъ не признанную фамилію.
— Я очень хорошо припоминаю этого человка, говоритъ молодой врачъ.— Года полтора тому назадъ онъ купилъ у меня опію. Скажите, есть кто побудь изъ васъ сродни ему? заключаетъ медикъ, окинувъ взглядомъ предстоящихъ.
— Я здшній домохозяинъ, угрюмо отвчаетъ Крукъ, принимая свчку изъ протянутой руки молодого доктора.— Впрочемъ, когда-то онъ сказывалъ мн, что я ближайшій ему родственникъ.
— Нтъ никакого сомннія, что онъ умеръ отъ излишней дозы опія, продолжаетъ медикъ.— Вы замчаете, какой сильный запахъ разливается по всей комнат. Да вотъ и тутъ (принимая чайникъ изъ костлявой руки Крука) положено этого яду такое количество, какого весьма довольно для отравы цлой полъ-дюжины людей.
— Неужели вы думаете, что онъ сдлалъ это съ умысломъ?
— То есть что вы хотите сказать? съ умысломъ ли онъ принялъ лишнюю дозу?
— Ну да! отвчаетъ Крукъ, облизывая губы подъ вліяніемъ любопытства, сообщающаго невыразимый ужасъ.
— Не умю сказать вамъ, но долженъ считать такое предположеніе невроятнымъ, потому что онъ привыкъ принимать большія дозы. Впрочемъ, никто не можетъ сказать вамъ утвердительно. Я полагаю, онъ былъ очень бденъ?
— Полагаю, что былъ. По крайней мр его комната не показываетъ, что онъ былъ богатъ, говоритъ Крукъ, окидывая комнату своими зелеными, сверкающими глазами.— Надобно вамъ сказать между прочимъ, что съ тхъ поръ, какъ онъ поселился здсь, я ни разу не заглядывалъ къ нему, а онъ былъ слишкомъ молчаливъ, чтобъ открывать передо мной свои обстоятельства.
— А что, онъ остался вамъ долженъ за квартиру?
— За шесть недль только.
— Ну такъ можно смло сказать, что онъ вамъ не заплатитъ, говоритъ молодой человкъ, снова приступая къ разсмотрнію трупа.— Нечего и сомнваться, онъ мертвъ какъ фараонъ. Судя по его наружности я положенію, смерть послужила ему отрадой. А должно быть въ молодости онъ былъ красавецъ, былъ мужчиной благовиднымъ.
И докторъ, помстясь на конц постели, съ лицомъ, обращеннымъ къ лицу покойника, и рукой, положенной на охладвшее сердце, произноситъ эти, слова не безъ чувства.
— Я припоминаю, что въ его манер, несмотря на всю его небрежность къ своей наружности, было что-то особенное, обличающее его паденіе въ жизни. Скажите, правда ли это? продолжаетъ онъ, еще разъ окидывая взоромъ предстоящихъ.
— Пожалуй вы захотите, чтобы я разсказалъ вамъ біографію тхъ барынь, волосами которыхъ у меня внизу биткомъ набиты мшки? говоритъ Крукъ.— Кром того, что онъ былъ моимъ постояльцемъ въ теченіе осьмнадцати мсяцевъ и жилъ, или, пожалуй, не жилъ, одной только перепиской бумагъ, я больше ничего не знаю о немъ.
Во время этого разговора, мистеръ Толкирхорнъ, закинувъ руки назадъ, стоялъ въ сторон отъ прочихъ, подл стараго чемодана, совершенно чуждый всякаго рода чувствъ, обнаруживаемыхъ у кровати,— чуждый профессивнаго вниманія молодого доктора къ покойнику,— вниманія, тмъ боле замчательнаго, что оно, по видимому, вовсе не имло никакой связи съ его замчаніями касательно личности покойника,— чуждый какого-то неизъяснимаго удовольствія, которое, противъ всякаго желанія, обнаруживалось на лиц Крука,— чуждый благоговйнаго страха, подъ вліяніемъ котораго находилась полоумная старушка. Его невозмутимое лицо было такъ же невыразительно, какъ и его платье, не имющее на себ нисколько лоску. Взглянувъ на него, другой бы сказалъ, что въ эти минуты онъ вовсе ни о чемъ не думалъ. Онъ не обнаруживалъ ни терпнія, ни нетерпнія, ни вниманія, ни разсянія. Онъ ровно ничего не обнаруживалъ, кром своей холодной скорлупы. Легче бы, кажется, можно было извлечь музыкальный тонъ изъ футляра какого нибудь нжнаго инструмента, чмъ самый слабый тонъ души мистера Толкинхорна — изъ его оболочки.
Но вотъ наконецъ и онъ вступаетъ въ разговоръ: онъ обращается къ молодому медику съ своей холодной манерой, какъ нельзя боле соотвтствующей его профессіи.
— Я только что передъ вами заглянулъ сюда, замчаетъ онъ: — и заглянулъ съ тмъ намреніемъ, чтобы дать этому уже умершему человку, котораго, мимоходомъ сказать, я никогда не видлъ въ живыхъ, нсколько бумагъ для переписки. Я узналъ о немъ отъ нашего коммиссіонера — Снагзби, живущаго на Подворь Кука. Здсь, какъ кажется, никто ничего не знаетъ объ этомъ человк: такъ недурно, я думаю, послать за Снагзби. Да вотъ кстати: не сходите ли вы?
Послднія слова относились къ полоумной старушк, которая часто видала его въ Верховномъ Суд, которую онъ тоже часто видалъ, и которая охотно вызывается сходить за коммиссіонеромъ.
Между тмъ какъ миссъ Фляйтъ исполняетъ порученія, медикъ прекращаетъ дальнйшія, безплодныя изслдованія и накидываетъ на предметъ ихъ стеганое одяло, покрытое безчисленнымъ множествомъ заплатъ. Посл этого докторъ мняется съ мистеромъ Крукомъ парой словъ. Мистеръ Толкинхорнъ соблюдаетъ безмолвіе и, по прежнему, остается подл стараго чемодана.
Въ комнату торопливо вбгаетъ мистеръ Снагзби, въ сренькомъ сюртучк и въ черныхъ нарукавникахъ.
— О, Боже мой, Боже мой! говоритъ онъ.— Неужли это правда? Господи помилуй! какъ это удивительно!
— Снагзби, не можете ли вы сообщить хозяину здшняго дома какія нибудь свднія объ этомъ несчастномъ созданіи? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.— Кажется, на немъ остался долгъ за квартиру, да къ тому же, вы знаете, его нужно похоронить.
— Я, право, ничего не знаю, сэръ, отвчаетъ мистеръ Снагзби и въ знакъ оправданія кашляетъ въ кулакъ: — я ршительно не знаю, что посовтовать вамъ,— разв только одно — послать за приходскимъ старостой.
— Я не прошу вашего совта, возражаетъ мистеръ Толкинхоръ.— Я бы и самъ могъ посовтовать….
(Я увренъ, сэръ, лучше вашего никто не посовтуетъ, говоритъ мистеръ Снагзби, не словами, но своимъ почтительнымъ кашлемъ.)
— Я спрашиваю васъ о томъ, не можете ли вы указать на кого нибудь изъ его родственниковъ, не можете ли сказать, откуда онъ прибылъ сюда, или вообще что касается его.
— Увряю васъ, сэръ, отвчаетъ мистеръ Снагзби, предваривъ отвтъ свой кашлемъ, выражающимъ глубокое смиреніе: — увряю васъ, сэръ, что мн столько же извстно, откуда онъ прибылъ сюда, сколько извстно….
— Сколько извстно вамъ, куда онъ отправился отсюда, дополняетъ докторъ, чтобъ вывести мистера Снагзби изъ затруднительнаго положенія.
Наступаетъ молчаніе.
Мистеръ Толкинхорнъ устремляетъ взоры на присяжнаго коммиссіонера.
Мистеръ Крукъ, съ разинутымъ ртомъ, ожидаетъ, кто первый нарушитъ молчаніе.
— Что касается до родственниковъ покойнаго, говоритъ мистеръ Снагзби: — то скажи мн теперь кто нибудь: ‘Снагзби, вотъ теб двадцать тысячь фунтовъ билетами англійскаго банка,— только скажи, кто родственники этого человка’, и клянусь вамъ, сэръ, я и тогда не умлъ бы сказать! Года полтора тому назадъ, если только память не измняетъ мн,— года полтора тому назадъ, онъ впервые явился жильцомъ въ дом владльца ныншняго магазина тряпья и всякаго хламу….
— Именно такъ: это было въ ту самую пору, замчаетъ Крукъ, утвердительно кивая косматой головой.
— Такъ года полтора тому назадъ, продолжаетъ мистеръ Снагзби, замтно ободренный словами Крука: — однажды утромъ, сейчасъ посл завтрака, этотъ человкъ явился ко мн въ лавку и, встртивъ мою хозяюшку (употребляя это названіе, я подразумваю мистриссъ Снагзби), представилъ образецъ своего почерка и далъ ей понять, что желаетъ заняться перепиской бумагъ, и находился — не придавая этому слишкомъ важнаго значенія (любимая поговорка мистера Снагзби во время чистосердечныхъ объясненій, къ которой онъ постоянно прибгалъ, для большей выразительности своего чистосердечія) — этотъ человкъ находился въ затруднительномъ положеніи. Моя хозяюшка, надо вамъ замтить, не иметъ обыкновенія оказывать излишней благосклонности къ незнакомымъ людямъ, особливо къ такимъ — не придавая этому слишкомъ важнаго значенія — которые въ чемъ нибудь нуждаются. Впрочемъ, этотъ человкъ понравился моей жен,— не знаю, потому ли, что борода его была не брита, потому ли, что волоса его требовалй нкотораго попеченія, или просто по одной только женской прихоти — и предоставляю вамъ самимъ ршить это обстоятельство, знаю только, что она взяла образчикъ почерка и спросила его адресъ. Нужно вамъ сказать, что моя хозяюшка немного туговата на ухо насчетъ собственныхъ именъ, продолжаетъ мистеръ Снагзби, посовтуясь сначала съ многозначительнымъ кашлемъ въ кулакъ: — и потому имя Немо она безъ всякаго различія смшивала съ именемъ Нимрода. Вслдствіе этого она взяла себ въ привычку длать мн за нашей трапезой такого рода вопросы: мистеръ Снагзби, неужли вы не достали работы для Нимрода?— или мистеръ Снагзби, почему вы не дадите Нимроду громадныхъ тетрадей по длу Джорндиса? или что нибудь въ этомъ род. Такимъ-то образомъ онъ и началъ получать отъ насъ заказы, и въ этомъ заключается все, что я знаю о немъ, могу еще одно только прибавить, что онъ писалъ бойко и не гнался за отдыхомъ, до того не гнался, что если бы вы, напримръ, отдали ему въ среду вечеромъ тридцать-пять канцлерскихъ листовъ, онъ возвратилъ бы въ совершенной исправности на другое утро въ четвергъ. Все это, заключаетъ мистеръ Снагзби, длая весьма джентильное движеніе шляпой къ постели: — я нисколько не сомнваюсь, подтвердилъ бы мой почтенный другъ, еслибъ находился въ состояніи исполнить это.
— Не лучше ли разсмотрть бумаги покойника? говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, обращаясь къ Круку.— Можетъ статься, он наведутъ на слдъ. По случаю скоропостижной смерти твоего постояльца, тебя, безъ всякаго сомннія, призовутъ къ слдствію. Умешь ты читать?
— Нтъ, не умю, возражаетъ старикъ, оскаливъ зубы.
— Снагзби! говоритъ мистеръ Толкинхорнъ: — осмотрите съ нимъ комнату. Иначе онъ наживетъ себ хлопотъ. Поторопитесь, Снагзби, я подожду здсь, если окажется нужнымъ, я пожалуй засвидтельствую, что вс ваши показанія справедливы. Если ты подержишь, мой другъ, свчу для мистера Снагзби, онъ увидитъ, чмъ можетъ быть полезенъ для тебя.
— Во первыхъ, здсь есть старый чемоданъ, говоритъ мистеръ Снагзби.
Ахъ, да! и въ самомъ дл тутъ старый чемоданъ! А мистеръ Толкинхорнъ, по видимому, и не замчалъ его, хотя и стоялъ подл него и хотя въ комнат кром чемодана ничего больше не было!
Продавецъ морскихъ принадлежностей держитъ свчу, а присяжный коммиссіонеръ канцелярскихъ принадлежностей производитъ обыскъ. Медикъ облокачивается на уголъ камина, миссъ Фляйтъ дрожитъ отъ страха и отъ времени до времени выглядываетъ изъ за дверей. Даровитый послдователь старинной школы, въ тусклыхъ, черныхъ панталонахъ, перевязанныхъ на колняхъ черными лентами, въ своемъ огромномъ черномъ жилет и длиннополомъ черномъ пальто, съ своимъ бантомъ шейнаго платка, такъ коротко знакомымъ англійской аристократіи, стоитъ аккуратно на прежнемъ мст и въ прежнемъ положеніи.
Въ старомъ чемодан оказываются нсколько старыхъ, ни куда негодныхъ, ничего не стоющихъ платьевъ, въ немъ отъискивается пачка билетовъ на заложенныя вещи — пачка этихъ паспортовъ чрезъ шоссейныя заставы по дорог нищеты, тамъ же находится измятая, истертая бумага, издающая сильный запахъ опія, на ней нацарапано нсколько словъ, какъ видно для памяти: принялъ тогда-то, столько-то грановъ, принялъ вторично тогда-то, число грановъ увеличилъ на столько-то, видно было, что эти пріемы длились довольно долго, какъ будто съ намреніемъ регулярно продолжать ихъ, и потомъ вдругъ прекратились. Тутъ же находилось нсколько грязныхъ обрывковъ отъ газетъ, съ описаніемъ судебныхъ слдствій надъ мертвыми тлами, и больше ничего. Снагзби и Крукъ осматриваютъ маленькій буфетъ и ящикъ окропленнаго чернилами стола. Но и тамъ не отъискивается ни клочка отъ писемъ, ни отъ какой нибудь рукописи. Молодой медикъ осматриваетъ платье адвокатскаго писца. Перочинный ножикъ и нсколько мдныхъ монетъ — вотъ все, что онъ находитъ. Наконецъ вс убждаются, что совтъ мистера Снагзби принадлежалъ къ числу практическихъ совтовъ, и приглашеніе приходскаго старосты оказывается необходимымъ.
Вслдствіе этого маленькая полоумная квартирантка отправляется за старостой, а прочіе выходятъ изъ комнаты.
— Пожалуйста, не оставляйте кошку здсь, замчаетъ докторъ: — это не годится.
Мистеръ Крукъ выгоняетъ кошку, и она крадучи спускается по лстниц, размахивая гибкимъ, пушистымъ хвостомъ и облизывая морду.
— Доброй ночи! говоритъ мистеръ Толкинхорнъ и уходитъ домой бесдовать съ Аллегоріей и углубляться въ созерцанія.
Между тмъ новость о скоропостижной смерти распространилась по всему кварталу. Группы сосдей толпами разсуждаютъ о происшествіи. Передовые посты обсерваціоннаго корпуса (преимущественно ребятишки) выдвигаются впередъ къ самымъ окнамъ мистера Крука, въ которыхъ они совершаютъ тщательную рекогносцировку. Полицейскій стражъ уже поднялся въ комнату покойника и снова спустился къ уличной двери, гд онъ стоитъ, какъ неприступная крпость, случайно удостоивая своимъ взглядомъ ребятишекъ, собравшихся у его подножія, но при этихъ взглядахъ атакующіе окна мистера Крука колеблются и отступаютъ. Мистриссъ Перкинсъ, которая вотъ уже нсколько недль находится въ разрыв съ мистриссъ Пайперъ, вслдствіе неудовольствія, возникшаго по поводу сильной потасовки, претерпнной молодымъ Пайперомъ отъ молодого Перкинса, возобновляетъ при этой благопріятной оказіи дружескія отношенія. Прикащикъ изъ ближайшаго углового погребка, обладая оффиціальными свдніями о жизни человческой вообще и въ частности близкими сношеніями съ пьяными людьми, обмнивается съ полицейскимъ нсколькими сентенціями, обличающими взаимную другъ къ другу доврчивость, онъ иметъ видъ неприступнаго юноши, недосягаемаго для руки констебля, незаточаемаго въ съзжихъ домахъ. Разговоръ ведется изъ оконъ одной стороны Подворья въ окна противоположной стороны. Изъ переулка Чансри являются курьеры съ открытыми головами, они спшатъ узнать въ чемъ дло. Общее чувство, кажется, выражаетъ радость, что смерть похитила не мистера Крука, но его постояльца, хотя къ этой радости и примшивалось чувство обманутыхъ ожиданій насчетъ своихъ предположеній. Среди этихъ ощущеній является приходскій староста.
Приходскій староста хотя въ обыкновенное время и не пользовался особеннымъ расположеніемъ сосдей, но въ настоящую минуту становится популярнымъ, какъ единственный человкъ, которому предоставлено право осматривать мертвыя тла. Полицейскій стражъ хотя и считаетъ его за существо безсильное, бездйственное, слабоумное, за останки отъ варварскихъ временъ, когда существовали сторожевыя будки въ Лондон, но въ настоящую минуту пропускаетъ его въ двери, какъ особенное нчто, терпимое въ народ до тхъ поръ, пока правительству угодно будетъ стереть его съ лица земли. Любопытство усиливается, когда изъ устъ въ уста переходитъ молва, что староста уже явился и длаетъ осмотръ.
Но вотъ староста выходитъ и еще боле усиливаетъ любопытство, находившееся въ теченіе осмотра въ невыносимо-томительномъ состояніи. Оказывается, что для завтрашняго слдствія староста не иметъ въ виду свидтеля, которой могъ бы сказать что нибудь судь и слдственному приставу объ умершемъ. Вслдствіе этого онъ немедленно обращается къ безчисленному собранію людей, которые ровно ничего не знаютъ. Со всхъ сторонъ раздаются восклицанія, что сынъ мистриссъ Гринъ былъ тоже адвокатскимъ писцомъ и, вроятно, зналъ покойника лучше другихъ. Это обстоятельство ставитъ старосту втупикъ, тмъ боле, что по наведеннымъ справкамъ оказалось, что сынъ мистриссъ Гринъ въ настоящее время находится на корабл, мсяца три тому назадъ отплывшемъ въ Китай, и что, конечно, можно получить отъ него необходимыя свднія посредствомъ телеграфа: стоитъ только получить на это позволеніе лордовъ Адмиралтейства. Посл этого староста заходитъ въ нкоторые магазины, собираетъ тамъ различныя свднія и при этомъ случа, затворяя за собою дверь, мшкая и вообще обнаруживая въ дйствіяхъ своихъ недостаточность соображеній, выводитъ изъ терпнія любознательную публику. Полицейскій стражъ мняется улыбками съ прикащикомъ изъ погребка. Любопытство и вниманіе народа ослабваютъ и уступаютъ мсто реакціи. Пронзительный голосъ ребятишекъ осыпаетъ старосту такимъ сильнымъ градомъ насмшекъ, что полицейскій стражъ считаетъ необходимымъ привести въ дйствіе свою неограниченную власть: онъ схватываетъ перваго дерзкаго и, разумется, освобождаетъ его при побг прочихъ, но освобождаетъ съ условіемъ — сію минуту замолчать и убраться прочь въ одну минуту! условіе это выполняется буквально. Такимъ образомъ общее ощущеніе и любопытство замираютъ на нкоторое время, и неподвижный полицейскій стражъ (на котораго пріемъ опіума, въ большемъ или меньшемъ количеств, не произведетъ особеннаго дйствія), съ его лакированной шляпой, съ его жесткимъ, накрахмаленнымъ воротникомъ, съ его несгибающимся сюртукомъ, крпкой перевязью и вообще всей аммуниціей, медленно подвигается по тротуару, постукиваетъ ладонями своихъ блыхъ перчатокъ одной о другую и останавливается отъ времени до времени на перекрестк улицы, чтобъ убдиться, нтъ ли чего нибудь въ род затерявшагося ребенка или убійцы.
Подъ прикрытіемъ ночи, слабодушный староста какъ призракъ летаетъ по переулку Чансри съ своими повстками, въ которыхъ имя каждаго судьи жалкимъ образомъ искажено, даже самыя повстки написаны совершенно непонятно. Одно только имя старшины написано врно и ясно, но его никто не читаетъ и никто не хочетъ его знать. Повстки наконецъ разнесены, свидтели приглашены, и старшина отправляется въ магазинъ мистера Крука, гд онъ назначилъ свиданіе нсколькимъ бднякамъ. Бдняки эти сбираются, и ихъ проводятъ во второй этажъ, въ комнату покойника, гд они предоставляютъ огромнымъ глазамъ въ ставняхъ случай посмотрть на что-то новенькое, что составляетъ послднее жилище для никого и для каждаго.
И вотъ, въ теченіе всей той ночи, готовый гробъ стоитъ подл стараго чемодана. На постели лежитъ одинокій трупъ, котораго стезя въ жизни прокладывалась въ теченіе сорока-пяти лтъ, но на этой стез столько же осталось замтныхъ слдовъ, сколько остается ихъ отъ младенца, заброшеннаго и заблудившагося въ лабиринт улицъ многолюднаго города.
На другой день дворъ Крука оживился, такъ по крайней мр мистриссъ Перкинсъ, боле, чмъ примирившаяся съ мистриссъ Пайперъ, замчаетъ въ дружеской бесд съ этой превосходной женщиной. Слдственный судья долженъ держать засданіе въ гостинниц Солнца, гд гармоническіе митинги собираются два раза въ недлю, и гд стулъ президента бываетъ занятъ джентльменомъ, ознаменовавшимъ себя своей профессіей, а противоположный стулъ — маленькимъ мистеромъ Свильзомъ, комическимъ пвцомъ, который питаетъ необъятныя надежды (согласно съ билетомъ, выставленнымъ въ окн), что друзья соберутся вокругъ него и поддержатъ его первоклассный талантъ. Въ теченіе наступившаго утра гостинница Солнца ведетъ бойкую торговлю. Даже ребятишки, подъ вліяніемъ общаго волненія, до такой степени нуждаются въ подкрпленіи силъ, что пирожникъ, расположившійся на этотъ случай въ одномъ изъ угловъ Подворья, замчаетъ, что его пышки исчезаютъ какъ дымъ,— между тмъ какъ приходскій староста, переваливаясь съ боку на бокъ во время прогулки своей между заведеніемъ мистера Крука и гостинницей Солнца, показываетъ нкоторымъ скромнымъ особамъ предметъ, ввренный его храненію, и въ замнъ того получаетъ приглашеніе выпить стаканчикъ элю или чего нибудь въ этомъ род.
Въ назначенный часъ прізжаетъ слдственный судья, котораго присяжные ждутъ съ минуты на минуту, и пріздъ котораго привтствуетъ стукъ кеглей, принадлежащихъ гостинниц Солнца. Слдственный судья чаще всхъ другихъ смертныхъ посщаетъ общественныя заведенія. Запахъ опилокъ, пива, табачнаго дыма и спиртуозныхъ напитковъ составляетъ неразрывную связь его призванія съ смертію, во всхъ ея самыхъ страшныхъ видоизмненіяхъ. Приходскій староста и содержатель гостинницы провожаютъ его въ комнату гармоническихъ митинговъ, гд онъ кладетъ свою шляпу на фортепьяно, и занимаетъ виндзорское кресло въ глав длиннаго стола, составленнаго изъ нсколькихъ различнаго рода столовъ, поверхность которыхъ украшена безконечно разнообразнымъ сцпленіемъ липкихъ колецъ, отпечатанныхъ донышками кружекъ и стакановъ. За столомъ размщается такое множество присяжныхъ, какое могутъ только допустить его размры. Вс прочіе располагаются между плевальницами и трубками или прислоняются къ фортепьяно. Надъ головой судьи виситъ шнуръ съ рукояткой для звонка и напоминаетъ собою вислицу.
Начинается перекличка присяжныхъ и произносится клятвенное общаніе. Въ то время, какъ происходитъ эта церемонія, между присутствующими производится нкоторое волненіе маленькимъ человкомъ съ влажными глазами и воспламененнымъ носомъ, пухлыя щеки котораго прикрываются огромными воротничками, и который смиренно занимаетъ мсто у самаго входа, какъ одинъ изъ прочихъ зрителей, но, по видимому, коротко знакомый съ гармонической комнатой. Быстро пролетвшій шопотъ говоритъ намъ, что эта особа — маленькій Свильзъ. Полагаютъ, не безъ нкотораго основанія, что вечеромъ, во время гармоническаго митинга, этотъ мистеръ Свильзъ представитъ слдственнаго судью въ каррикатурномъ вид и доставитъ безпредльное удовольствіе всему собранію.
— Итакъ, джентльмены…. начинаетъ слдственный судья.
— Молчать! восклицаетъ приходскій староста.
Разумется, это восклицаніе не относится къ судь, хотя другіе и могли бы допустить подобное предположеніе.
— Итакъ, джентльмены, снова начинаетъ судья: — вы приглашены сюда на слдствіе, по поводу скоропостижной смерти нкоторой особы. Что онъ дйствительно умеръ, это будетъ вамъ показано, касательно же обстоятельствъ, предшествовавшихъ кончин, и ршенія, какое вамъ угодно будетъ положить, смотря на…. (кегли, опять кегли! господинъ староста! это нужно прекратить!) …смотря на эти обстоятельства, а не на что нибудь другое. Первымъ дломъ намъ слдуетъ осмотрть мертвое тло…
— Эй, вы! разступитесь! восклицаетъ старшина.
И сонмъ присяжныхъ выходитъ изъ гармонической комнаты, въ весьма неправильномъ порядк, какъ разстроенное погребальное шествіе, и длаетъ судебный осмотръ во второмъ этаж дома мистера Крука, откуда нкоторые изъ присяжныхъ выходятъ блдные и черезчуръ торопливо. Приходскій староста весьма заботится о томъ, чтобъ два джентльмена, съ замтно обтертыми обшлагами и съ замтнымъ недостаткомъ въ числ пуговицъ, видли все, что нужно было видть. Для вящшаго удобства, онъ нарочно приставляетъ маленькій столикъ въ комнат гармоническихъ митинговъ, не вдалек отъ почетнаго мста слдственнаго судьи. Эти джентльмены, по образу жизни и по призванію — лтописцы городскихъ происшествій, а приходскій старшина не нуждъ человческихъ слабостей и питаетъ надежды прочитать въ печати о томъ, что говорилъ и длалъ ‘Муни, этотъ дятельный, умный староста такого-то прихода’, онъ даже желаетъ увидть имя Муни упомянутымъ такъ же свободно и въ такомъ же покровительственномъ тон, какъ упоминались въ предшествовавшихъ примрахъ имена великихъ людей!
Маленькій Свильзъ ожидаетъ возвращенія судьи и присяжнаго суда. Ждетъ того же самаго и мистеръ Толкинхорнъ. Мистера Толкинхорна принимаютъ съ особеннымъ отличіемъ и сажаютъ подл судьи, его сажаютъ между этимъ высокимъ блюстителемъ закона, между миніатюрнымъ столикомъ, поставленнымъ для лтописцевъ, и ящикомъ для каменнаго угля. Слдствіе ведется своимъ чередомъ. Судъ присяжныхъ узнаетъ, какимъ образомъ умеръ предметъ судебнаго слдствія, и больше ничего не узнаютъ!
— Джентльмены! говоритъ судья: — съ нами присутствуетъ знаменитый адвокатъ, который, какъ мн извстно, случайно находился въ дом Крука, когда сдлали открытіе смертнаго случая, но такъ какъ онъ, къ пополненію нашего слдствія, можетъ повторить только показанія медика, домовладльца и его квартирантки, поэтому я не считаю за нужное безпокоить его. Не знаетъ ли кто нибудь изъ сосдей что нибудь о покойник?
Мистриссъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистриссъ Пайперъ. Мистриссъ Пайперъ, для соблюденія длопроизводства, произноситъ клятву въ справедливости своихъ показаній.
— Джентльмены! да будетъ вамъ извстно, это Анастасія Пайперъ, замужняя женщина…. Ну, что же мистриссъ Пайперъ, что вы нахмрены сказать намъ по этому предмету?
Мистриссъ Пайперъ намрена и можетъ сказать очень многое, сказать большею частію въ скобкахъ и безъ соблюденія знаковъ препинанія, но высказать очень мало дльнаго. Мистриссъ Пайперъ живетъ на Подворь (мужъ ея занимается столярнымъ ремесломъ), и уже между сосдями сдлалось давнымъ-давно извстно (и мменно дни за два передъ тмъ, какъ Александръ-Джемсъ Пайперъ, умеръ на восемьнадцати мсяцахъ и четырехъ дняхъ отъ роду, впрочемъ, никто и не ждалъ, что онъ будетъ долговченъ: во время прорзанія зубовъ этотъ младенецъ, джентльмены, перенесъ страшныя страданія!)… такъ вотъ, изволите видть, между сосдями давнымъ-давно распространились слухи, что подсудимый (мистриссъ Пайперъ непремнно хотла называть покойника подсудимымъ) продалъ себя дьяволу. Вроятно, угрюмая наружность подсудимаго послужила главнымъ поводомъ къ распространенію подобной молвы. Мистриссъ Пайперъ часто видала подсудимаго и находила, что видъ его былъ дйствительно свирпый, и, чтобъ не пугать дтей, ему бы не слдовало позволять показываться между ними (а если сомнваются въ ея показаніяхъ, то не угодно ли спросить у мистриссъ Перкинсъ: она тоже здсь и во всякое время готова доказать, что длаетъ честь ея супругу, самой себ и своему семейству). Она видла, какъ дти сердили подсудимаго и выводили его изъ терпнія (вдь дти всегда останутся дтьми — нельзя же требовать, чтобъ при ихъ живомъ, рзвомъ характер они были такими-же солидными людьми, какими и вы, джентльмены, никогда не бывали). Но поводу всего этого и по поводу его мрачнаго вида, ей часто снилось во сн, будто бы онъ вынималъ мотыгу изъ кармана и разскалъ голову маленькому Джонни (а этотъ ребенокъ не зналъ что такое страхъ и безпрестанно бгалъ за нимъ такъ близко, что чуть-чуть не наступалъ на пятки). Впрочемъ, она никогда не видла, чтобы подсудимый и въ самомъ дл употреблялъ мотыгу или какое нибудь другое орудіе. Она видла, какъ онъ бгалъ отъ дтей, какъ будто не имлъ къ нимъ ни малйшаго расположенія, она не замчала, чтобы покойникъ когда нибудь разговаривалъ не только съ ребятами, но и взрослыми людьми (исключая, впрочемъ, мальчишки, который подметаетъ весь переулокъ до самого угла, и еслибъ этотъ мальчишка былъ здсь, онъ непремнно бы сказалъ вамъ, что подсудимый часто съ нимъ разговаривалъ).
‘Здсь ли этотъ мальчикъ?’ вопрошаетъ судья. ‘Его здсь нтъ’, отвчаетъ староста. ‘Привести его сюда!’ говоритъ судья. Во время отсутствія дятельнаго и умнаго старосты судья разговариваетъ съ мистеромъ Толкинхорномъ.
— Ага! вотъ, джентльмены, и мальчикъ на лицо.
Дйствительно, мальчикъ на лицо, весьма грязный, весьма оборванный и съ весьма хриплымъ голосомъ. Ну, мой милый! Впрочемъ, остановитесь на минуту. Предосторожность всегда не лишнее. Мальчику надо сдлать нсколько предварительныхъ вопросовъ.
Зовутъ этого мальчика Джо. О своемъ имени онъ ничего больше не знаетъ. Ему вовсе неизвстно, что каждый человкъ иметъ по крайней мр два имени. Онъ ничего подобнаго не слышалъ. Для него имя Джо лучше всякаго длиннаго названія. Джо полагаетъ, что и это имя слишкомъ длинно для него. Онъ не считаетъ себя виновнымъ въ этомъ. Можетъ ли онъ написать его? Нтъ. Онъ не уметъ писать. У него нтъ ни отца, ни матери, ни друзей. Въ школ не бывалъ. Родительскаго крова не знавалъ. Знаетъ, что метла есть метла, и знаетъ, что лгать — гршно. Не помнитъ, кто ему сообщилъ понятіе о метл и о лжи, но знаетъ то и другое. Не можетъ съ точностію сказать, что будетъ ему посл смерти, если скажетъ ложь джентльменамъ, но увренъ, что ему сдлаютъ что нибудь не хорошее, что его накажутъ за это, и накажутъ по-дломъ, а поэтому онъ будемъ говорить истину.
— Все это ни къ чему не ведетъ, джентльмены, это не идетъ къ нашему длу! замчаетъ судья, печально покачавъ головой.
— Какъ вы думаете, сэръ, можно ли принять это за показаніе? спрашиваетъ одинъ изъ внимательныхъ присяжныхъ.
— Помилуйте, зачмъ? это, я вамъ говорю, не идетъ къ длу! замчаетъ судья. Вдь вы слышали мальчика? слышали, какъ онъ сказалъ: ‘я не могу съ точностью сказать вамъ’, а, согласитесь сами, это ни къ чему не ведетъ. Намъ нельзя слушать вздоръ передъ лицомъ правосудія. Это было бы ужасное злоупотребленіе. Отведите мальчика прочь.
Мальчика отводятъ прочь, къ величайшему назиданію постороннихъ лицъ, особливо маленькаго Свильза, комическаго пвца.
Ну, что же теперь длать. Нтъ ли еще свидтелей? Но другихъ свидтелей не является.
Очень хорошо, джентльмены! По произведенному слдствію оказывается, что неизвстный человкъ, сдлавшій, въ теченіе полутора года, привычку принимать опіумъ большими дозами, найденъ мертвымъ отъ излишняго пріема. Если вы имете причины думать, что онъ учинилъ самоубійство, вы можете сдлать это заключеніе. Если же вы приписываете смерть этого человка несчастному случаю, то согласно съ этимъ мнніемъ будетъ сдланъ приговоръ.
Приговоръ длается согласно съ этимъ мнніемъ. Смерть неизвстнаго человка приписывается несчастному случаю. Въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія. Джентльмены, засданіе кончилось. Прощайте!
Слдственный судья застегиваетъ свой длиннополый сюртукъ и съ мистеромъ Толкинхорномъ даетъ въ углу частную аудіенцію непринятому свидтелю.
Это несчастное, отталкивающее отъ себя созданіе только и знаетъ, что сосдніе ребятишки часто съ крикомъ и бранью гонялись за покойнымъ, котораго онъ узналъ по желтому лицу и чернымъ волосамъ, что однажды, въ холодную зимнюю ночь, когда онъ, то есть мальчикъ, дрожалъ отъ стужи на своемъ перекрестк, покойный, пройдя мимо, оглянулся назадъ, потомъ вернулся къ нему, сдлалъ мальчику нсколько вопросовъ и, узнавъ, что у него въ цломъ мір не было друга, сказалъ: ‘у меня тоже нтъ друзей,— нтъ ни души!’ и подалъ ему денегъ на ужинъ и ночлегъ. Съ тхъ поръ этотъ человкъ часто разговаривалъ съ нимъ, часто спрашивалъ, каково онъ спалъ въ прошедшую ночь, какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, не желаетъ ли онъ скоре умереть, и тому подобные странные вопросы, что когда у этого человка не было денегъ, то, проходя мимо мальчика, онъ обыкновенно говорилъ: ‘сегодня., Джо, я такъ же бденъ, какъ и ты!’, при деньгахъ же онъ всегда былъ радъ подлиться съ нимъ (чему несчастный мальчикъ врилъ отъ чистаго сердца).
— Онъ былъ очень добръ до меня, говоритъ мальчикъ, отирая глаза лохмотьями своего рукава.— Я бы желалъ, чтобъ въ эту минуту онъ услышалъ меня. Онъ былъ очень добръ до меня, очень, очень добръ.
Въ то время, какъ мальчикъ боязливо спускался съ лстницы, мистеръ Снагзби, дожидавшійся внизу, всовываетъ ему въ руку полкроны. ‘Если увидишь меня, когда я, съ своей хозяюшкой, то есть съ женой моей, буду проходить мимо твоего перекрестка, говоритъ мистеръ Снагзби, приложивъ указательный палецъ къ кончику носа, то, смотри, объ этомъ ни гу-гу!’
Присяжные на нсколько минутъ остаются въ гостинниц Солнца въ дружеской бесд. Спустя немного, шестеро изъ нихъ окружаются облаками табачнаго дыму, который неисходно господствуетъ въ помянутой гостинниц, двое отправляются въ Гамстетъ, а остальные четверо соглашаются итти вечеромъ за полцны въ театръ и заключить дневныя занятія устрицами. Маленькаго Свильза подчуютъ со всхъ сторонъ,— спрашиваютъ его мннія насчетъ утренняго засданія, и онъ выражаетъ его двусмысленными словами (его любимый способъ объясняться). Содержатель гостинницы, сдлавъ открытіе, что маленькій Свильзъ пользуется необыкновенной популярностью, въ изысканныхъ выраженіяхъ рекомендуетъ его присяжнымъ и всему собранію, и при этомъ замчаетъ, что въ характеристическихъ аріяхъ онъ неподражаемъ, и что гардероба его для драматическихъ лицъ не свезти на двухъ телгахъ.
Такимъ образомъ гостинница Солнца постепенно покрывается темнотою ночи и наконецъ ярко освщается газовыми лучами. Часъ гармоническаго митинга наступаетъ. Джентльменъ, знаменитый по своей профессіи, занимаетъ почетное кресло, обращается лицомъ (краснолицымъ) къ крошечному Свильзу, друзья окружаютъ ихъ и поддерживаютъ первоклассный талантъ. Въ самомъ разгар вечера, крошечный Свильзъ обращается къ собранію цнителей таланта съ слдующею рчью: ‘Джентльмены, если позволите, я попробую представить вамъ сцену изъ дйствительной жизни,— сцену, которой я былъ свидтелемъ не дале, какъ сегодня.’ Громкія рукоплесканія сопровождаютъ рчь и весьма ободряютъ крошечнаго Свильза. Онъ выходитъ изъ комнаты Свильзомъ, а возвращается слдственнымъ судьей (не имющимъ ни малйшаго сходства съ дйствительнымъ судьей), описываетъ слдствіе, съ аккомпаниментомъ фортепьяно, для разнообразія и съ припвомъ (слдственнаго судьи) типпи-дол-ли-долъ, типпи-дол-ло-долъ, типпи-ли!
Дребезжащее фортепьяно замолкаетъ наконецъ и гармоническіе друзья собираются вокругъ своихъ подушекъ. Одинокаго покойника, помщеннаго теперь въ его послднее земное обиталище, окружаютъ торжественный покой и безмолвіе. Въ теченіе немногихъ часовъ безмятежной ночи на него взираютъ только два огромные глаза, прорзанные въ ставняхъ. Еслибъ мать этого одинокаго, заброшеннаго человка, къ груди которой онъ, будучи младенцемъ, ластился, поднималъ глаза на ея лицо, озаренное чувствомъ материнской любви, и не зная какимъ образомъ нжной рученкой обнять шею, къ которой карабкался, если бы мать этого отшедшаго человка могла прозрть въ будущее,— о, до какой степени это зрлище показалось бы ей невроятнымъ! О, если въ боле свтлые дни отлетвшей жизни въ душ этого человка пылалъ огонь къ любимой женщин, навсегда потухшій теперь, то гд же она въ эти минуты, когда бренные останки любимаго ею существа не преданы еще земл!
Хотя ночь и наступила, но въ дом мистера Снагзби нтъ покоя, тамъ Густеръ убиваетъ сонъ, переходя, какъ выражается самъ мистеръ Снагзби — не придавая этому слишкомъ важнаго значенія — отъ одного припадка къ двадцати. Причина этихъ припадковъ состоитъ въ томъ, что Густеръ иметъ отъ природы нжное сердце, и что-то пылкое, весьма вроятно, пылкое воображеніе, которое, быть можетъ, развилось бы въ ней, еслибъ постоянный страхъ возвратиться въ благотворительное заведеніе не служилъ препятствіемъ къ этому развитію. Какъ бы то ни было, но только разсказъ мистера Снагзби, за чаемъ, о судебномъ слдствіи, при которомъ онъ лично присутствовалъ, до такой степени подйствовалъ на чувствительную Густеръ, что за ужиномъ она спустилась въ кухню, предшествуемая кускомъ голландскаго сыра, и упала въ обморокъ необыкновенно продолжительный, отъ этого припадка она оправилась только затмъ, чтобы упасть въ другой, въ третій и такъ дале, въ цлый рядъ припадковъ, отдляемыхъ одинъ отъ другого небольшими промежутками, которые она употребляла на убдительныя просьбы къ мистриссъ Снагзби не прогонять ее, ‘когда она очнется’, и упрашивала всхъ вообще въ дом мистера Снагзби положить ее на каменный полъ и отправляться спать. Не смыкая глазъ въ теченіе ночи и услышавъ наконецъ, что птухъ на ближайшемъ птичномъ двор начинаетъ приходить въ искренній восторгъ по случаю наступавшаго разсвта, мистеръ Снагзби, этотъ тери еливйшій изъ людей, вдохнувъ въ себя длинный глотокъ воздуха, говоритъ: ‘наконецъ-то, любезный мой! а я ужь думалъ, не умеръ ли ты.’
Какой вопросъ разршаетъ эта восторженная птица, распвая во все горло, или зачмъ она должна пть такимъ образомъ при наступленіи утренняго свта,— обстоятельство, которое ни подъ какимъ видомъ не можетъ быть важнымъ для нея, мы не беремся объяснить: это ея дло (люди — дло другое: они кричатъ громогласно, при различныхъ торжественныхъ оказіяхъ). Достаточно сказать, что вмст съ крикомъ птуха, наступаетъ разсвтъ, за разсвтомъ — утро, за утромъ — полдень.
Дятельный и умный приходскій староста, имя котораго появилось въ утренней газет, приходитъ съ отрядомъ бдняковъ въ домъ мистера Крука и уноситъ тло нашего отшедшаго любезнаго собрата на тсное, чумное грязное кладбище, откуда заразительныя болзни часто сообщаются тламъ нашихъ собратій и сестеръ, еще не отшедшихъ изъ этого міра. Они разрываютъ клочокъ смердящей земли, отъ которой турокъ отвернулся бы съ презрніемъ и затрепеталъ бы кафръ, и опускаютъ туда нашего любезнаго собрата, исполняя обрядъ христіанскаго погребенія.
Тамъ, гд дома окружили небольшое пространство земли плотной стной, прерываемой въ одномъ только мст отверстіемъ, служащимъ входомъ,— тамъ, гд вс пороки жизни дйствуютъ прямо на смерть, и Гд всякое заразительное дыханіе смерти, вс элементы тлнія дйствуютъ прямо на жизнь,— тамъ предаютъ земл нашего любезнаго собрата, тамъ обрекаютъ его тлнію.
Наступи скоре, ночь, наступи, непроницаемая темнота! впрочемъ, вы не можете явиться слишкомъ скоро или оставаться слишкомъ долго подл такого мста! Явитесь скоре, блуждающіе огоньки, въ окнахъ этихъ безобразныхъ домовъ, и вы, которые совершаете пороки внутри этихъ домовъ, совершайте ихъ по крайней мр опустивъ занавсъ на эту страшную сцену! Покажись скоре, газовое пламя, такъ угрюмо пылающее надъ желзными воротами, на которыхъ ядовитый воздухъ ложится какими-то скользкими слоями! О, какъ бы хорошо было, еслибъ эти слои говорили каждому прохожему: ‘Взгляни сюда!’
Съ наступленіемъ ночи, сквозь арку воротъ проходитъ изогнутая фигура и приближается къ желзной оград. Руками она придерживается за ворота, посматриваетъ сквозь ршетку и въ этомъ положеніи остается на нкоторое время.
Посл этого фигура слегка обметаетъ ступеньки, ведущія на кладбище, очищаетъ проздъ подъ воротами. Она исполняетъ все это дятельно и аккуратно, потомъ снова смотритъ за ршетку и уходитъ.
— Джо! ты ли это? Да, ты!
Хотя и отверженный свидтель, который ‘не уметъ сказать’, что будетъ сдлано предмету его попеченій руками боле сильными, чмъ людскія руки, ты еще не совсмъ обртаешься во тьм. Въ твоихъ несвязныхъ словахъ: ‘онъ былъ добръ до меня, очень добръ!’, является отдаленный и радостный лучъ свта!

XII. На страж.

Ненастье въ Линкольншэйр прекратилось наконецъ и Чесни-Воулдъ какъ будто нсколько ожилъ. Мистриссъ Ронсвелъ обременена гостепріимными заботами: сэръ Лэйстеръ и миледи должны на дняхъ возвратиться изъ Парижа. Фешенебельная газета уже узнала объ этомъ и сообщаетъ радостныя всти омраченной Англіи. Она узнала также, что сэръ Лэйстеръ и миледи соберутъ въ своей древней, гостепріимной фамильной линкольншэйрской резиденціи блистательный и отличный кругъ lite изъ beau monde (фешенебельная газета, какъ всмъ извстно, весьма слаба въ англійскомъ діалект, но зато гигантски сильна во французскомъ).
Для оказанія большей чести блистательному и отличнйшему кругу, а равнымъ образомъ и самому помстью Чесни-Воулдъ, разрушенный мостъ въ парк исправленъ, и вода, вступившая теперь въ надлежащіе предлы, картинно въ нихъ колышется и придаетъ особенную прелесть всему ландшафту, видимому изъ оконъ господскаго дома. Свтлые, но холодные лучи солнца проглядываютъ сквозь чащу хрупкаго лса и награждаютъ улыбкой одобренія рзкій втерокъ, разввающій поблекшія листья и осыпающій мохъ. Они скользятъ по всему парку, гоняясь за тнью облаковъ, какъ будто ловятъ ихъ и никогда не настигаютъ. Они заглядываютъ въ окна господскаго дома, бросая на ддовскіе портреты темныя полосы и пятна яркаго свта, о которыхъ живописцы и не помышляли. На портретъ миледи они бросаютъ ломанную полосу свта, которая какъ молнія спускается въ каминъ и, повидимому, хочетъ раздробить его въ дребезги.
Подъ тми же свтлыми, но негрющими лучами солнца и при томъ же рзкомъ втерк миледи и сэръ Лэйстеръ возвращаются въ отечество въ своей дорожной возниц (позади которой въ пріятной бесд сидятъ горничная миледи и камердинеръ милорда). Съ весьма значительнымъ запасомъ брянчанья, хлопанья бичемъ и множества другихъ побудительныхъ мръ и увщаній со стороны двухъ безсдельныхъ коней съ разввающимися гривами и хвостами, и двухъ центавровъ въ лакированныхъ шляпахъ и въ ботфортахъ, путешественники вызжаютъ изъ Отеля Бристоля на Вандомской площади, мчатся между колоннами улицы де-Риволи, испещренной полосами свта и тни, къ площади Конкордъ, въ Елисейскія Поля, къ воротамъ Звзды и наконецъ за шлагбаумъ Парижа.
Правду надобно сказать, путешественники наши не могутъ хать слишкомъ быстро, потому что миледи Дэдлокъ даже и здсь соскучилась до смерти. Концерты, собранія, опера, театры, поздки — ничто не ново для миледи подъ этимъ устарлымъ небомъ. Не дале, какъ въ прошлое воскресенье, когда бдняки въ Париж веселились, играя съ дтьми между подстриженными деревьями и мраморными статуями Дворцоваго Сада, или гуляли въ Елисейскихъ Поляхъ и извлекали элизіумъ изъ фокусовъ ученыхъ собакъ и качелей на деревянныхъ лошадкахъ, или за городомъ, окружа Парижъ танцами, влюблялись, пили вино, курили табакъ, бродили по кладбищамъ, играли на бильярд, въ карты, въ домино, поддавались обману шарлатановъ и другимъ соблазнительнымъ приманкамъ. одушевленнымъ и неодушевленнымъ,— не дале, какъ въ прошедшее воскресенье, миледи, подъ вліяніемъ неисходной скуки и въ когтяхъ гиганта отчаянія, почти возненавидла свою горничную, за то, что она находилась въ веселомъ расположеніи духа.
Миледи, слдовательно, невозможно слишкомъ быстро удалиться отъ Парижа. Неисходная скука ожидаетъ ее впереди, точно такъ же, какъ остается позади. Одно только, и то неврное, средство избавиться отъ скуки: это — бжать отъ того мста, гд привелось испыталъ ее. Такъ исчезай же Парижъ въ туманной дали и пусть новыя сцены, новыя и безконечныя аллеи, перескаемыя другими аллеями обнаженныхъ деревьевъ, заступятъ твое мсто! И когда придется еще разъ взглянуть на тебя, то откройся за нсколько миль, пусть ворота Звзды покажутся бленькимъ пятнышкомъ, озареннымъ яркими лучами солнца, пусть самый городъ представится безконечной стной на безпредльной равнин и дв темныя четырехугольныя башни пусть высятся надъ нимъ какъ нкіе гиганты.
Сэръ Лэйстеръ почти постоянно находится въ пріятномъ расположеніи духа, онъ не знаетъ, что такое скука. Когда нтъ у него другого занятія, онъ занимается созерцаніемъ своего собственнаго величія. Имть такой неизсякаемый источникъ для своего развлеченія — это весьма важная выгода для человка. Прочитавъ полученныя письма, онъ разваливается въ уголъ кареты и, по обыкновенію, начинаетъ соображать, какую важную роль суждено ему разыгрывать въ обществ.
— У васъ сегодня необыкновенно много писемъ,— говоритъ миледи посл продолжительнаго молчанія.
Чтеніе утомило ее. На пространств двадцати миль она съ трудомъ прочитала страницу.
— Да, очень много, но ни одного интереснаго.
— Въ числ ихъ, кажется, есть одно изъ предлинныхъ посланій мистера Толкинхорна?
— Отъ васъ ничто не можетъ скрыться,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ съ нкоторымъ восхищеніемъ.
Миледи вздыхаетъ.
— Это несноснйшій изъ людей,— замчаетъ она
— Онъ посылаетъ… извините, миледи, я совсмъ было забылъ… онъ посылаетъ и вамъ нсколько словъ,— говорить сэръ Лэйстеръ, выбирая письмо и раскрывая его.— Съ этими смнами лошадей я совсмъ было забылъ о его приписк. Извините, миледи. Онъ пишетъ (сэръ Лэйстеръ такъ медленно вынимаетъ очки, такъ медленно надваетъ ихъ, что миледи начинаетъ обнаруживать раздражительность) …онъ пишетъ… ‘касательно спорнаго дла о тропинк»… Ахъ, извините, миледи, я совсмъ не то читаю. Онъ пишетъ… да! вотъ оно! Онъ пишетъ: ‘свидтельствую глубочайшее почтеніе миледи, надюсь, что перемна мста благодтельно подйствовала на ихъ здоровье. Сдлайте одолженіе, сэръ, передайте миледи (быть можетъ, это ихъ интересуетъ), что, по возвращеніи вашемъ, я имю нчто сообщить имъ касательно лица, переписывавшаго объясненія по извстному вамъ процессу, почеркъ котораго такъ сильно возбудилъ любопытство миледи. На дняхъ я видлъ его’.
Миледи, нагнувшись нсколько впередъ, смотритъ въ окно.
— Приписка мистера Толкинхорна этимъ и кончается,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ.
— Я бы хотла пройтись немного,— говоритъ миледи, продолжая смотрть въ окно.
— Пройтись?— повторяетъ сэръ Лэйстеръ съ удивленіемъ.
— Я бы хотла пройтись немного,— говоритъ миледи съ большею опредленностью:— велите остановиться.
Карета останавливается, услужливый камердинеръ соскакиваетъ съ запятокъ, отворяетъ дверцы и откидываетъ ступеньки, повинуясь нетерпливому движенію руки миледи. Миледи такъ быстро выпрыгиваетъ изъ кареты и такъ бистро идетъ но дорог, что сэръ Лэйстеръ, при всей своей вжливости, не успваетъ предложитъ ей услуги и остается позади. Однакожъ, спустя минуты дв, онъ ее нагоняетъ. Миледи улыбается, кажется такой хорошенькой, беретъ руку милорда, идетъ съ нимъ вмст съ четверть мили, скучаетъ и, наконецъ, снова садится въ карету.
Стукъ и трескъ продолжаются большую часть трехъ дней, съ большимъ или меньшимъ брянчаньемъ звонковъ, хлопаньемъ бичей и съ большими или меньшими увщаніями и проявленіями бодрости со стороны центавровъ и безсдельныхъ лошадей. Любезная вжливость со стороны супруговъ, въ гостиницахъ, гд они останавливаются, служитъ предметомъ всеобщаго восхищенія. ‘Хотя милордъ немножко и старенекъ для миледи — говорить содержательница гостиницы ‘Золотая Обезьяна’ — и хотя на видъ онъ годится ей въ отцы, ью нельзя не замтить съ перваго взгляда, что они нжно любятъ другъ друга. Посмотрите, какъ милордъ, съ сдой какъ лунь и непокрытой головой, помогаетъ миледи выйти изъ кареты и войти въ нее. Посмотрите, какъ миледи признаетъ всю вжливость милорда, отвчая ему легкимъ наклоненіемъ своей премиленькой головки и пожатіемъ своими нжными пальчиками. Ну, право, это восхитительно!’
Одно только море не уметъ цнить вполн великихъ людей и безъ зазрнія совсти распоряжается ими по своему. Сэръ Лэйстеръ не привыкъ бороться съ капризами этой стихіи, а вслдствіе этого она покрываетъ лицо его, на манеръ шалфейскаго сыра, зелеными пятнами и во всей его аристократической систем производить удивительно жалкій переворотъ. Но, несмотря на то, со вступленіемъ на берегъ достоинство милорда одерживаетъ совершенную надъ моремъ побду, и онъ, торжествующій, спшитъ съ миледи въ Чесни-Воулдъ отдохнувъ одну только ночь въ Лондон, и то потому, что это случилось по дорог въ Линкольншэйръ.
Подъ тми же свтлыми, но холодными лучами солнца, тмъ боле холодными, что день уже вечеретъ, при томъ же рзкомъ втерк, и тмъ боле рзкомъ, что отдльныя тни обнаженныхъ деревьевъ сливаются въ одну длинную тнь, и когда Площадка Замогильнаго Призрака, озаренная съ западнаго угла огненнымъ заревомъ отъ заходящаго солнца, прикрывается ночной темнотой, миледи и сэръ Лэйстеръ възжаютъ въ паркъ. Грачи, качаясь въ своихъ висячихъ домахъ, свитыхъ на верхушкахъ вязовой аллеи, повидимому, ршаютъ вопросъ о томъ, кто сидитъ въ карет, прозжающей подъ ними. Нкоторые утверждаютъ, что сэръ Лэйстеръ и миледи возвращаются изъ заграничнаго путешествія, другіе отрицаютъ это, то вдругъ вс они замолчатъ, какъ будто несогласіе между ними устранилось и вопросъ окончательно ршенъ, то вдругъ вс закаркаютъ, какъ будто снова вступая въ жаркій споръ, возбужденный однимъ упорнымъ и соннымъ грачемъ, который ни на шагъ не хочетъ отступить отъ своего мннія. Предоставляя имъ качаться и каркать, карета между тмъ катится впередъ къ подъзду господскаго дома, изъ немногихъ оконъ котораго вырывается свтъ зажженныхъ огоньковъ,— не такой, однако же, яркій, чтобы придать обитаемый видъ мрачной масс лицевого фасада. Впрочемъ, блистательный и отличный крутъ избранныхъ гостей въ скоромъ времени пріздомъ своимъ совершенно оживитъ это унылое мсто.
Мистриссъ Ронсвелъ встрчаетъ прізжихъ и съ чувствомъ глубокаго уваженія и весьма низкимъ книксеномъ принимаетъ обычное пожатіе руки сэра Лэйстера.
— Ну, что, какъ вы поживаете, мистриссъ Ронсвелъ? Я очень радъ, что вижу васъ.
— Надюсь, сэръ Лэйстеръ, что я имю счастіе встрчать васъ въ добромъ здорокьи?
— Въ отличномъ здоровь, мистриссъ Ронсвелъ.
— Миледи кажется очаровательно прекрасною,— говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, длая другой реверансъ.
Миледи безъ значительной растраты словъ замчаетъ, что здоровье ея въ такомъ томительномъ состояніи, какое, по ея мннію, останется навсегда.
Между тмъ Роза въ отдаленіи стоитъ позади ключницы, и миледи, не подчинившая еще быстроту своей наблюдательности, вмст съ другими способностями души холодному равнодушію, спрашиваетъ:
— Что это за двочка?
— Это моя ученица, миледи. Зовутъ ее Роза.
— Поди сюда, Роза!— говоритъ леди Дэдлокъ, съ видомъ нкотораго участія.— Знаешь ли, дитя мое, какъ ты хороша?— говоритъ она, слегка касаясь ея плеча двумя пальчиками.
— Нтъ, миледи, не знаю,— отвчаетъ Роза и, въ крайней застнчивости, смотритъ внизъ, смотритъ вверхъ, наконецъ совершенно не знаетъ, куда ей смотрть, и боле прежняго кажется хорошенькой.
— Сколько теб лтъ?
— Девятнадцать, миледи.
— Девятнадцать?— повторяетъ леди Дэдлокъ съ задумчивымъ сидомъ.— Берегись, дитя мое, чтобы лесть не испортила тебя.
— Слушаю, миледи.
Миледи слегка прикасается своими нжными, затянутыми въ перчатку, пальчиками къ пухленькой, съ ямочкою, щечк Розы и идетъ на площадку широкой дубовой лстницы, гд сэръ Лэйстеръ съ рыцарскою вжливостью ожидаетъ ее. Старый Дэдлокъ, нарисованный во весь ростъ, смотритъ на нихъ, выпуча глаза, какъ будто онъ не знаетъ, что ему длать. Надобно полагать, что это состояніе было для него весьма обыкновеннымъ во времена королевы Елисаветы.
Въ этотъ вечеръ, въ комнат ключницы, Роза ничего больше не длаетъ, какъ только твердитъ похвалы миледи. Миледи такъ ласкова, такъ прекрасна, такъ добра, такъ деликатна, у нея такой нжный голосъ, и такъ горячо ея прикосновеніе, что Роза до сихъ поръ чествуетъ его! Мистриссъ Ронсвелъ подтверждаетъ все это, не безъ нкотораго сознанія собственнаго своего достоинства, не соглашаясь съ Розой только въ одномъ, что миледи ласкова. Въ этомъ мистриссъ Ронсвелъ не совсмъ убждена. Впрочемъ, избави ее Боже сказать хоть слово въ порицаніе кого-нибудь изъ членовъ такой превосходной фамиліи, особливо въ порицаніе миледи, прекрасными качествами которой восхищается весь свтъ, но если-бъ миледи была немножко посвободне, не такъ холодна и недоступна, то мистриссъ Ронсвелъ готова допустить, что миледи была бы еще прекрасне.
— Почти жалко,— прибавляетъ мистриссъ Ронсвелъ (только почти, потому что сказать утвердительно насчетъ желанія видть лучшую перемну въ поступкахъ и дяніяхъ Дэдлоковъ было бы въ высшей степени предосудительно):— почти жалко, что миледи не иметъ дтей. Если-бъ у нея была дочь, взрослая барышня, которая бы интересовала ее, мн кажется, что недостатокъ, замчаемый въ миледи, совершенно бы исчезъ.
— Почемъ вы знаете, бабушка, можетъ статься, тогда миледи стала бы боле надменна?— замчаетъ Ватъ, который побывалъ уже дома и снова пріхалъ къ бабушк — вдь онъ такой добрый, почтительный внучекъ!
— Боле и наиболе, мой милый,— возражаетъ бабушка, съ чувствомъ оскорбленнаго достоинства:— это такія слова, употреблять которыя и слушать не въ моемъ обыкновеніи, если они служатъ къ порицанію достоинства миледи.
— Извините, бабушка. Но разв она не надменна?
— Если надменна, стало быть иметъ на это свои причины. Фамилія Дэдлоковъ на все иметъ свои уважительныя причины.
— Конечно, конечно, бабушка,— говоритъ Ватъ:— вроятно, и они знаютъ изъ св. писанія, что гордость и тщеславіе — смертный грхъ. Простите меня, бабушка. Вдь я сказалъ это въ шутку.
— Ну, ужъ извини, мой другъ, а надо сказать теб, что сэръ Лэйстеръ и миледи не такіе люди, чтобы шутить надъ ними.
— Сэръ Лэйстеръ, конечно, такой человкъ, что шутить надъ нимъ было бы смшно,— говоритъ Ватъ:— и я со всею покорностію прошу его прощенія. Однако, знаете ли, бабушка, я полагаю, что пріздъ его сюда и създъ его гостей не помшаютъ мн пробыть денька два въ здшней гостиниц? Вдь это дозволяется всякому путешественнику.
— Безъ сомннія, не помшаютъ, мой другъ.
— Я очень радъ,— говоритъ Ватъ:— потому что… потому что я имю невыразимое желаніе короче ознакомиться съ здшними прекрасными окрестностями.
Взоры Вата случайно встрчаются съ Розой, Роза потупляетъ свои глазки и при этомъ очень раскраснлась. Но, по старинному поврью, должны бы, кажется, разгорться ея ушки, а не свженькія пухленькія щечки, потому что въ эту минуту горничная миледи говорить о ней съ величайшей энергіей.
Горничная миледи француженка, тридцати-двухъ лтъ, родомъ изъ южныхъ провинцій, лежащихъ между Авиньономъ и Марселемъ, большеглазая, смуглолицая женщина, съ чорными волосами. Она была бы хороша собой, если-бъ не этотъ кошачій ротикъ и всегдашняя непріятная натянутость лица, отъ которой челюсти очерчивались слишкомъ рзко и лобъ казался слишкомъ выступающимъ. Во всемъ ея анатомическомъ состав было что-то неопредленно острое и болзненное, она имла замчательную способность смотрть во вс стороны, не поворачивая головы, а это придавало ея наружности еще боле непріятный видъ, особливо когда была она не въ дух и поблизости ножей. Несмотря на вкусъ въ ея одежд и во всхъ ея скромныхъ украшеніяхъ, эти особенности придавали ея наружности такое выраженіе, что ее можно бы назвать очень чистенькой, но не совсмъ еще ручной волчицей. Кром совершенства во всхъ свдніяхъ, приличныхъ ея званію, она, обладая совершеннымъ знаніемъ англійскаго языка, была настоящая англичанка и вслдствіе этого нисколько не затруднялась въ выбор словъ для описанія Розы, обратившей на себя вниманіе миледи. Она произноситъ эти слова, сидя за обдомъ, съ такой быстротой и съ такой язвительностью, что ея собесдникъ, преданный камердинеръ милорда, чувствуетъ нкоторое облегченіе, когда она подноситъ ложку ко рту.
Ха, ха, ха! Ее, Гортензію, которая служитъ миледи боле пяти лтъ, всегда держали въ отдаленіи, а эту куклу, эту дрянь ласкаютъ… ршительно ласкаютъ! и когда еще? едва только миледи воротилась домой!.. Ха, ха, ха! Ей говорятъ: ‘Знаешь ли, дитя мое, что ты очень хороша собою?’ ‘Нтъ, миледи’.— Ну, конечно, гд ей знать!— ‘Сколько теб лтъ, дитя мое? Берегись, чтобъ лесть не испортила тебя!’ О, какъ это забавно, это отлично хорошо.
Короче сказать, это такъ отлично хорошо, что мадемуазель Гортензія не можетъ позабыть. Это до такой степени забавно, что нсколько дней сряду, за обдомъ, даже въ присутствіи своихъ соотечественницъ и прочихъ лицъ, занимающихъ одинаковую съ ней должность у собравшихся гостей, она безмолвно предастся удовольствію насмшки,— удовольствію, которое выражается еще большею натянутостью лица, растянутостью тонкихъ сжатыхъ губъ и косвенными взглядами. Это неподражаемое расположеніе духа часто отражается въ зеркалахъ миледи,— разумется, когда сама миледи не смотрится въ нихъ.
Вс зеркала въ дом приведены въ дйствіе,— многія изъ нихъ даже посл продолжительнаго отдыха. Они отражаютъ хорошенькія лица, улыбающіяся лица, молоденькія лица и лица старческія, которыя ни подъ какимъ видомъ не хотятъ покориться старости. Словомъ, во всхъ зеркалахъ отражается полная коллекція различныхъ лицъ, прибывшихъ провести недлю или дв января въ Чесни-Воулд, и за которыми фешенебельная газета слдитъ, какъ гончая собака съ хорошимъ чутьемъ, она слдитъ за ними отъ представленія ихъ къ Сентъ-Джемскому Двору до перехода въ вчность. Линкольншэйрское помстье ожило. Днемъ раздаются въ лсахъ ружейные выстрлы и громкіе голоса, наздники и экипажи оживляютъ аллеи парка, лакеи и всякаго рода челядь наполняютъ деревню и деревенскую гостиницу. Ночью, сквозь длинныя проски, виднется рядъ оконъ длинной гостиной (гд надъ каминомъ виситъ портретъ миледи), онъ кажется рядомъ алмазовъ въ черной оправ.
Блистательный и избранный кругъ заключаетъ въ себ неограниченный запасъ образованія, ума, храбрости, благородства, красоты и добродтели. Но, несмотря на вс эти преимущества, въ немъ есть и маленькій недостатокъ. Какой же этотъ недостатокъ?
Неужели дэндизмъ? Теперь уже нтъ боле (и о, какая жалость!) знаменитаго Джоржа, этого колонновожатаго всхъ дэнди, нтъ уже боле блыхъ, какъ снгъ, и накрахмаленныхъ, какъ камень, галстуховъ, нтъ фраковъ съ коротенькими таліями, нтъ фальшивыхъ икръ, нтъ шнуровокъ. Теперь уже нтъ тхъ изнженныхъ дэнди, того или другого вида, которые въ театральныхъ ложахъ падали въ обморокъ отъ избытка восторга, и которыхъ другія, точно такія же нжныя созданія приводили въ чувство, подсовывая подъ носъ длинногорлые флаконы со спиртомъ. Нтъ тхъ щеголей, которые употребляютъ четверыхъ лакеевъ, для того, чтобъ натянуть лосину,— которые съ удовольствіемъ смотрятъ на казнь, но переносятъ угрызеніе совсти за то, что проглотили горошину. Неужели въ этомъ блистательномъ и избранномъ кругу существуетъ дэндизмъ,— дэндизмъ, имющій боле зловредное направленіе,— дэндизмъ, который опустился ниже своего уровня, который занимается боле невинными предметами, чмъ крахмаленье галстуховъ и перетяжка талій, препятствующая свободному пищеваренію,— дэндизмъ, который въ большей или меньшей степени прививается къ людямъ здравомыслящимъ?
Да, существуетъ. Его невозможно скрыть. Въ теченіе этой январьской недли въ Чесни-Воулдъ нкоторые леди и джентльмены новйшаго фешенебельнаго тона обнаружили ршительный дэндизмъ, въ различныхъ случаяхъ. Эти джентльмены и леди, по свойственной имъ неспособности находить пріятныя развлеченія, ршились открыть маленькую бесду о томъ, что простой классъ народа не иметъ своего собственнаго убжденія, не иметъ вры въ обширномъ значеніи этого слова, какъ будто на убжденіе простолюдина непремнно должны дйствовать одни только вншнія чувства, какъ будто простолюдинъ тогда только убдится въ фальшивой монет, когда изъ подъ верхней ея оболочки будетъ проглядывать грубый металлъ!
Въ Чесни-Воулдъ находятся леди и джентльмены другого фешенебельнаго тона, не столь новаго, но очень элегантнаго, которые ршились придавать блескъ всему міру и держать подъ спудомъ вс его грубыя существенности, для которыхъ каждый предметъ долженъ имть одну только прекрасную сторону, которые открыли не вчное движеніе, но вчную остановку къ развитію всего прекраснаго, которые сами не знаютъ, чему нужно радоваться и о чемъ сокрушаться, которые не утруждаютъ себя размышленіями, для которыхъ все изящное должно прикрываться костюмами прошедшихъ поколній, должно поставить себ въ непремнную обязанность оставаться неподвижно на одномъ мст и отнюдь не принимать впечатлній текущаго столтія.
Тамъ, напримръ, находится милордъ Будль, человкъ съ значительнымъ всомъ въ своей партіи, человкъ, которому извстно, что значитъ оффиціальная должность, и который съ большою важностію сообщаетъ сэру Лэйстеру Дэдлоку, посл обда, что онъ ршительно не можетъ постичь, къ чему стремится ныншній вкъ. Парламентскія пренія въ ныншнія времена не то, что бывало встарину, Нижній Парламентъ со всмъ не то, что прежде, и даже самый Кабинетъ совсмъ не то, чмъ бы ему слдовало быть. Съ крайнимъ изумленіемъ онъ замчаетъ, что, допустивъ паденіе нывшняго министерства, выборъ правительства падетъ непремнно или на лорда Кудля, или на сэра Томаса Дудля, но падетъ, конечно, въ такомъ случа, если герцогъ Фудль не будетъ дйствовать за одно съ Гудлемъ, а такое предположеніе можно допустить вслдствіе разрыва между этими джентльменами по поводу несчастнаго происшествія съ Джудлемъ. Съ другой стороны, поручивъ Министерство Внутреннихъ Длъ и Управленіе Нижнимъ Парламентомъ Джудлю, Министерство Финансовъ Нудлю, управленіе колоніями Лудлю, а иностранными Мудлю, что вы станете длать тогда съ Нудлемъ? Нельзя же вамъ будетъ предложить ему мсто предсдателя въ Совт: это мсто приготовлено уже для Нудля. Нельзя его назначить управляющимъ государственными лсами: эта обязанность боле всего прилична Будлю. Что же изъ этого слдуетъ? Изъ этого слдуетъ, что отечество наше претерпваетъ крушеніе, гибнетъ, распадается на части (что совершенно очевидно для патріотизма сэра Лэйстера Дэдлока), потому что никто не можетъ предоставить значительнаго мста Нудлю!
.Между тмъ высокопочтеннйшій членъ Парламента Вильямъ Буффи держитъ черезъ столъ горячее преніе съ другимъ высокопочтеннйшимъ джентльменомъ, что совершенное паденіе отечества — въ чемъ уже нтъ никакого сомннія, хотя еще объ этомъ только говорятъ — должно приписать распоряженіямъ Куффи. Еслибъ поступили съ Куффи, какъ бы слдовало поступить съ нимъ при самомъ его вступленіи въ Парламентъ, еслибъ не позволили ему перейти на сторону Дуффи, тогда бы невольнымъ образомъ принудили его соединиться съ Фуффи, имли бы въ всмъ сильнаго оратора въ защиту Гуффи, пріобрли бы при выборахъ вліяніе богатства Джуффи и завлекли бы въ эти выборы представителей трехъ графствъ — Куффи, Луффи и Муффи, въ добавокъ къ этому вы бы упрочили административную часть государства оффиціальными свдніями и дятельностію Пуффи. И все это зависитъ, какъ намъ извстно, отъ одного только каприза Пуффи!
Различіе мнній обнаруживается не только въ этомъ, но и въ другихъ, мене важныхъ предметахъ, а между тмъ для блистательнаго и образованнаго круга совершенно ясно, что это различіе мнній проистекаетъ единственно изъ защиты Будля и его партіи, изъ нападенія на Буффи и его партію. Эти два лица представлютъ собою двухъ великихъ актеровъ, которымъ предоставлена обширная сцена. Безъ сомннія, кром нихъ были и другія особы, но о нихъ упоминалось случайно, какъ о лицахъ замчательныхъ, но сверхъ-комплектныхъ, которымъ суждено было разыгрывать роли второстепенныя, закулисныя, на сцен же кром Будля и Буффи съ ихъ послдователями, семействами, наслдниками, душеприкащиками, распорядителями и учредителями, кром этихъ первоклассныхъ актеровъ, этихъ колонновожатыхъ своихъ партій, отнюдь никто не смлъ появляться.
Вотъ въ этомъ-то, быть можетъ, находится столько дэндизма въ Чесни-Воулдъ, сколько блистательный и просвщенный кругъ не отыщетъ на всемъ своемъ протяженіи. За предлами самыхъ тихихъ и самыхъ деликатныхъ кружковъ, точь-въ-точь, какъ за кругомъ некроманта, которымъ онъ очерчиваетъ себя, являются въ быстрой послдовательности фантастическія виднія,— съ тою только разницею, что здсь являются не призраки, но дйствительность, и потому можно опасаться за нарушеніе предловъ круга.
Какъ бы то ни было, Чесни-Воулдъ биткомъ набитъ, такъ набитъ, что въ груди каждой изъ пріхавшихъ горничныхъ вспыхиваетъ пламя оскорбленнаго самолюбія, потушить которое нтъ никакой возможности. Одна только комната пуста. Эта комната, изъ третьеклассныхъ впрочемъ, устроена на башн, просто, не комфортабельно меблирована и иметъ какой-то старинный дловой видъ. Эта комната принадлежитъ мистеру Толкинхорну, никто другой не сметъ занять ее, потому что мистеръ Толкинхорнъ можетъ пріхать совершенно неожиданно и иметъ право прізжать во всякое время. Однако, онъ еще не пріхалъ. У него скромная привычка пройти, разумется, въ хорошую погоду пшкомъ отъ самой деревни по всему парку, и такъ тихо пробраться въ эту комнату, какъ будто онъ никогда не выходилъ изъ нея, попросить человка, чтобы онъ доложилъ сэру Лэйстеру о его прізд, на тотъ конецъ, что, быть можетъ, его желаютъ уже видть, и наконецъ явиться за десять минутъ до обда въ тни дверей библіотеки. Мистеръ Толкинхорнъ спитъ въ своей башенк, съ скрипучимъ флюгеромъ надъ головой, вокругъ башни разстилается свинцовая крыша, на которой, въ ясное утро, можно видть его гуляющимъ передъ завтракомъ, какъ какого нибудь ворона крупной породы.
Каждый день передъ обдомъ миледи поглядываетъ въ дверь библіотеки, покрытую вечернимъ сумракомъ, и не видитъ тамъ мистера Толкинхорна. Каждый день за обдомъ миледи поглядываетъ, нтъ ли пустого мста за столомъ, которое мистеръ Толкинхорнъ могъ бы занять немедленно по своемъ прізд, но пустого мста не видать. Каждый вечеръ миледи какъ будто случайно спрашиваетъ горничную:
— Не пріхалъ ли мистеръ Толкинхорнъ?
И каждый вечеръ миледи получаетъ неизмнный отвтъ:
— Нтъ еще, миледи, не пріхалъ.
Однажды вечеромъ, распустивъ свои волосы, миледи, посл обычнаго отвта своей горничной, углубляется въ размышленія,— какъ вдругъ, въ противоположномъ зеркал, видитъ свое задумчивое личико и подл него пару черныхъ глазъ, наблюдающихъ за ней со вниманіемъ и любопытствомъ.
— Будь такъ добра,— говоритъ миледи, обращаясь къ отраженію лица Гортензіи:— займись своимъ дломъ. Ты можешь любоваться своей красотой въ другое время.
— Простите, миледи! Я любовалась вашей красотой.
— Напрасно,— говоритъ миледи:— это вовсе не твое дло.
Наконецъ, однажды вечеромъ, не задолго до захожденія солнца, когда яркія группы фигуръ, часа два оживлявшія Площадку Замогильнаго Призрака, разсялись и на террас остались только сэръ Лэйстеръ и миледи, мистеръ Толкинхорнъ является. Онъ подходитъ къ нимъ своимъ обычнымъ методическимъ шагомъ, который не бываетъ у него ни скоре, ни медленне. На немъ надта его обыкновенная, ничего не выражающая маска — если только это маска — и въ каждомъ член его тла, въ каждой складк его платья онъ носитъ фамильныя тайны. Преданъ ли онъ всей душой своимъ великимъ кліентамъ, или только считаетъ ихъ за людей, которымъ продаетъ свои услуги, это его собственная тайна. Онъ хранитъ ее, какъ хранитъ тайны своихъ кліентовъ, въ этомъ отношеніи онъ считаетъ и себя своимъ кліентомъ и ужъ, разъстся, ни подъ какимь видомъ не измнитъ себ.
— Какъ ваше здоровье, мистеръ Толкинхорнъ?— говоритъ сэръ Лэйстеръ, протягивая ему руку.
Мистеръ Толкинхорнъ совершенно здоровъ. Сэръ Лэйстеръ тоже совершенно здоровъ и миледи также совершенно здорова. Вс остаются какъ нельзя боле довольны. Адвокатъ, закинувъ руки назадъ, прогуливается по террас подл сэра Лэйстера съ одной стороны, миледи идетъ съ другой.
— Мы ждали васъ раньше,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ.
Замчаніе въ высшей степени милостивое. Другими словами, это значитъ: ‘Мы помнимъ, мистеръ Толкинхорнъ, о вашемъ существованіи даже и въ то время, когда вы не напоминаете о немъ своимъ присутствіемъ. Замтьте, сэръ, мы и на это удляемъ частичку нашихъ мыслей’.
Мистеръ Толкинхорнъ, вполн понимая это, длаетъ низкій поклонъ и говоритъ, что онъ премного обязанъ.
— Я бы раньше пріхалъ,— объясняетъ онъ:— еслибъ меня не задержали разныя дла по вашей тяжб съ Бойторномъ.
— Это человкъ съ весьма дурно направленнымъ умомъ, съ съ нкоторою суровостію замчаетъ сэръ Лэйстеръ:— въ высшей степени опасный человкъ для всякаго общества… человкъ съ весьма низкимъ характеромъ.
— Онъ ученъ упрямъ,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Въ такомъ человк эта черта весьма натуральна,— возражаетъ сэръ Дэдлокъ,— а между тмъ самъ оказывается упрямйшимъ человкомъ.— Слышать такой отзывъ о немъ для меня вовсе не удивительно.
— Дло остановилось на томъ теперь,— продолжаетъ адвокатъ:— согласны ли вы сдлать какую нибудь уступку?
— Нтъ, сэръ,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ:— ни на волосъ. Чтобы я сдлалъ уступку?
— Я не говорю какую нибудь важную уступку… этого, безъ сомннія, вы не позволите себ. Я подразумваю подъ этимъ совершенную бездлицу.
— Позвольте вамъ сказать, мистеръ Толкинхорнъ,— возражаетъ сэръ Лэистеръ:— между мной и мистеромъ Бойторномъ не можетъ быть бездлицъ. Мало этого: я долженъ замтить вамъ, что мн трудно представить себ, какимъ образомъ какое нибудь изъ моихъ правь можно считать за бездлицу. Я говорю это не столько относительно моей личности, сколько относительно той фамиліи, поддерживать и охранять достоинство которой лежитъ исключительно на мн.
Мистеръ Толкинхорнъ вторично длаетъ низкій поклонъ.
— Теперь я имю по крайней мр руководство къ дальнйшему дйствію,— говоритъ онъ.— Боюсь, однако, что мистеръ Бойторнъ надлаетъ намъ много хлопотъ…
— Длать хлопоты, мистеръ Толкинхорнъ, въ характер такихъ людей,— прерываетъ сэръ Лэйстеръ.— Я уже сказалъ вамъ, что это въ высшей стенени безнравственный, низкій человкъ,— человкъ, котораго, лтъ пятьдесятъ тому назадъ, непремнно бы посадили въ тюрьму уголовныхъ преступниковъ за какое нибудь разбойничье дло и показали бы жестокимъ образомъ… еслибъ,— прибавляетъ сэръ Лэйстеръ посл минутнаго молчанія:— еслибъ только не повсили, не колесовали, не четвертовали его.
Сэръ Лэйстеръ, высказавъ такой жестокій приговоръ, повидимому, сбросилъ съ груди своей тяжелый камень, казалось, ему было бы еще легче и пріятне, еслибъ приговоръ этотъ можно было привести въ исполненіе.
— Однако, начинаетъ темнть,— говоритъ онъ:— и миледи, пожалуй, простудится. Душа моя, войдемъ въ комнаты.
Въ то время, какъ они подходятъ къ двери пріемной залы, леди Дэдлокъ въ первый разъ обращается къ своему адвокату.
— Вы писали мн нсколько строчекъ касательно лица, о почерк котораго я когда-то спрашивала васъ. Только вы одни могли припомнить это обстоятельство, сама я совершенно забыла объ этомъ. Ваше письмо напомнило мн снова. Не могу представить сбо причины, по которой обратила вниманіе на этотъ почеркъ, но уврена, что тутъ должна скрываться какая нибудь причина.
— Вы уврены, миледи?— повторяетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— О, да!— разсянно повторяетъ миледи.— Я думаю, что это случились не безъ причины. И вы приняли на себя трудъ отыскать человка, который переписывалъ эту бумагу… позвольте, какъ она называется по вашему… клятвенное показаніе?
— Точно такъ, миледи.
— Какъ это странно!
Они входятъ въ мрачную столовую въ нижнемъ этаж, освщаемую днемъ двумя глубокими окнами. Наступили сумерки. Каминный огонь ярко играетъ на дубовой стн и блдно отражается въ окнахъ, за которыми, сквозь холодное отраженіе пламени, видно, какъ вся окрестность будто дрожитъ, объятая холоднымъ втромъ, и срый туманъ, какъ одинокій путникъ, за исключеніемъ несущихся по небу облаковъ, ползетъ по полямъ и прогалинамъ парка.
Миледи опускается въ кресло, стоящее въ сторон отъ камина, сэръ Лэйстеръ занимаетъ другое кресло, противъ миледи. Адвокатъ становится противъ камина, прикрывая лицо рукой, протянутой во всю длину. Изъ за руки онъ наблюдаетъ за миледи.
— Да,— говоритъ онъ:— я спрашивалъ объ этомъ человк и наконецъ нашелъ его. И какъ странно я нашелъ его…
— Неужели человкомъ, съ которымъ бы непріятно было встртиться?— разсянно и лниво замчаетъ миледи.
— Я нашелъ его мертвымъ.
— О, Боже мой!— воскликнулъ сэръ Лэйстеръ.
Его не столько изумило открытіе мистера Толкинхорна, сколько обстоятельство, что объ этомъ открытіи говорятъ въ его присутствіи.
— Мн указали его квартиру — жалкое мсто, гд каждый предметъ носилъ отпечатокъ нищеты, въ этой квартир я нашелъ его мертвымъ.
— Вы извините меня, мистеръ Толкинхорнъ,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ:— но чмъ меньше будетъ сказано объ этомъ…
— Ахъ, нтъ, сэръ Лэйстеръ, дайте мн до конца выслушать эту исторію,— говоритъ миледи:— она какъ нельзя лучше соотвтствуетъ сумеркамъ. О, какъ ужасно! И вы нашли его мертвымъ?
Мистеръ Толкинхорнъ подтверждаетъ слова миледи низкимъ поклономъ и говоритъ:
— Умеръ ли онъ отъ своей собственной руки…
— Клянусь честью!— восклицаетъ сэръ Лэйстеръ.— Въ самомъ дл, но…
— Позвольте мн выслушать исторію,— возражаетъ миледи.
— Если ты желаешь, душа моя. Но все же я долженъ сказать…
— Вамъ ничего не должно говорить!.. Продолжайте, мистеръ Толкинхорнъ.
Сэръ Лэйстеръ, какъ учтивый кавалеръ, долженъ уступить, хотя онъ все еще чувствуетъ, что говорить такую нелпость въ кругу людей высокаго сословія, какъ вамъ угодно…
— Я хотлъ сказать,— продолжаетъ адвокатъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:— умеръ ли онъ отъ своей руки, или нтъ, этого я не въ силахъ объяснить,— но, во всякомъ случа, могу утвердительно сказать, что причиной смерти былъ собственный его поступокъ, умышленный ли былъ его поступокъ, или нтъ, это не только мн, но и никому неизвстно. Слдственный судья ршилъ, однако, что ядъ былъ принятъ случайно.
— Какого же рода человкъ былъ это несчастное созданіе?— спрашиваетъ миледи.
— Весьма трудно сказать,— отвчаетъ адвокатъ, мотая головой:— онъ жилъ въ такой бдности, въ такой небрежности, цвтъ лица его былъ до такой степени цыганскій, волосы и борода его были такъ всклокочены, что, право, я долженъ считать его изъ самыхъ послднихъ простолюдиновъ за самаго послдняго. Докторъ говорилъ, однако, что нкогда онъ похожъ былъ на порядочнаго человка, какъ по манерамъ, такъ и по платью.
— Какъ звали этого несчастнаго?
— Его звали такъ, какъ онъ прозвалъ себя, но никто не зналъ его настоящаго имени.
— Неужели не знали и т, кто находился при немъ во время болзни?
— При немъ никого не находилось. Онъ найденъ былъ мертвымъ. Врне сказать, я нашелъ его мертвымъ…
— Безъ всякаго слда узнать что нибудь больше?
— Безъ всякаго. Былъ тамъ старый чемоданъ,— говоритъ адвокатъ задумчиво:— но… нтъ, въ немъ не было никакихъ бумагъ.
Произнося каждое слово этого короткаго разговора, леди Дэдлокъ и мистеръ Толкинхорнъ, безъ малйшаго измненія въ своей наружности, пристально смотрли другъ на друга. Быть можетъ это было весьма натурально при разсказ о такомъ необыкновенномъ происшествіи. Сэръ Лэйстеръ смотрлъ на огонь съ выраженіемъ одного изъ Дэдлоковъ, котораго портретъ стоялъ на лстниц. Съ окончаніемъ разсказа, онъ возобновляетъ свой протестъ говоря, что для него совершенно ясно, что миледи не иметъ никакой причины знать этого несчастнаго (разв потому только, что онъ писалъ просительныя письма), и надется не слышать боле о предмет, ни подъ какимъ видомъ не соотвтствующемъ положенію миледи.
— Конечно, это можно назвать стеченіемъ ужасовъ,— говоритъ миледи, подбирая полы своего платья:— но они могутъ заинтересовать на минуту. Сдлайте одолженіе, мистеръ Толкинхорнъ, отворите мн дверь.
Мистерь Толкинхорнъ исполняетъ это съ почтительностью и держитъ дисрь открытою, пока проходитъ миледи. Она проходить мимо него съ обычной усталостью во всхъ ея движеніяхъ и съ выраженіемъ холодной благодарности. Они снова встрчаются за обдомъ, встрчаются снова на дрлгой день, встрчаются снова въ теченіе многихъ послдовательныхъ дней. Леди Дэдлокъ попрежнему все та же истомленная богиня, окруженная поклонниками, ужасно склонная умереть отъ скуки, несмотря на блескъ, который окружаетъ ее. Мистеръ Толкинхорнъ попрежному все тотъ же безмолвный хранитель благородныхъ тайнъ. Очень замтно, что онъ не на своемъ мст, но въ то же время совершенно какъ у себя дома. Они, повидимому, такъ мало обращаютъ вниманія другъ на друга, какъ всякія другія два лица, встртившіяся изъ разныхъ мстъ въ одномъ и томъ же дом. Но наблюдаютъ ли они другъ за другомъ, подозрваютъ ли они другъ въ друг какую нибудь тайну, приготовились ли они сдлать нападеніе другъ на друга и никогда не допустить нападенія врасплохъ, и сколько бы далъ каждый изъ нихъ, чтобы узнать сокровенныя тайны своего противника,— все это скрыто на нкоторое время въ глубин ихъ сердецъ.

XIII. Разсказъ Эсири.

Мы уже держали множество совщаній насчетъ будущей карьеры Ричарда, сначала одни, безъ мистера Джорндиса, какъ Ричардъ желалъ, а впослдствіи съ нимъ вмст, но вс наши совщанія долгое время не подвигались впередъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ на все. Когда мистеръ Джорндисъ выражалъ свои сомннія насчетъ того, не прошли ли лта Ричарда для поступленія его въ морскую службу, Ричардъ говорилъ, что онъ самъ думалъ объ этомъ и полагалъ, что было уже поздно пуститься на это поприще. Когда мистеръ Джорндисъ спрашивалъ его мннія насчетъ военной службы, Ричардъ говорилъ, что онъ думалъ также и объ этомъ, и что эта идея очень недурна. Когда мистеръ Джорндисъ совтовалъ ему подумать и ршить безъ постороннихъ, было, ли въ немъ пристрастіе къ морю одною только обыкновенною ребяческою склонностію, или сильнымъ влеченіемъ, Ричардъ отвчалъ, что онъ уже не разъ серьезно раздумывалъ объ этомъ, но ршительно ничего же придумалъ.
— Не умю сказать,— говорилъ мн мистеръ Джорндисъ:— до какой степени эта нершительность въ характер обязана какой-то неизвстности и отлагательству, которымъ обреченъ онъ былъ съ самаго рожденія. Я могу утвердительно сказать, что Верховный Судъ, при множеств своихъ грховъ, долженъ отвчать и за этотъ. Онъ развилъ въ немъ привычку откладывать всякое дло и надяться на ршеніе его при боле удобномъ случа, вовсе не зная, когда и какой представится случай, и такимъ образомъ оставлять все начатое неконченнымъ, неопредленнымъ, затемненнымъ. Характеры боле взрослыхъ и степенныхъ людей часто мняются окружающими обстоятельствами. Невозможно же было ожидать, чтобы характеръ мальчика, подвергаясь въ развитіи своемъ такому сильному вліянію, не измнился къ худшему.
Я чувствовала всю справедливость этихъ словъ, хотя, если позволено мн будетъ выразить свое мнніе, мн казалось, что надо было много сожалть о томъ, что воспитаніе Ричарда нисколько не противодйствовало вліянію обстоятельствъ и не служило къ правильному развитію характера. Ричардъ восемь лтъ провелъ въ школ и учился, сколько я понимаю, писать латинскіе стихи всхъ родовъ и размровъ и старался достичь въ этомъ искусств совершенства. Но я никогда не слышала, чтобы кому либо изъ его наставниковъ вздумалось узнать, въ чемъ заключается его врожденныя наклонности, въ чемъ состоятъ его недостатки и какого рода лучше всего сообщить ему познанія. Онъ съ такимъ прилежаніемъ занимался стихосложеніемъ и достигъ этого искусства до такого совершенства, что если бы остался въ школ до совершеннолтія, то, мн кажется, только бы и занимался стихами и въ заключеніе кончилъ бы свое воспитаніе забвеніемъ всхъ правилъ стихотворства. Хотя я не сомнваюсь, что его стихи были прекрасные, поучительные, очень полезные для множества жизненныхъ цлей и легко сохраняемые въ памяти въ теченіе всей жизни, но все же, мн кажется, было бы гораздо полезне для Ричарда заняться немного чмъ нибудь дльнымъ, нежели слишкомъ много одними латинскими стихами.
Впрочемъ, я очень мало понимала въ этомъ предмет и даже теперь не знаю, занимались ли молодые люди классическаго Рима или Греціи стихосложеніемъ въ такихъ огромныхъ размрахъ, въ какихъ занимаются этимъ молодые люди ныншняго вка.
— Ршительно не могу придумать, за что мн приняться,— говорилъ Ричардъ, задумчиво.— Въ одномъ только я увренъ, что къ духовному званію я совершенно не способенъ.
— Не имешь ли ты склонности къ занятіямъ мистера Кэнджа?— намекнулъ мистеръ Джорндисъ.
— Не знаю, сэръ,— отвчалъ Ричардъ.— Впрочемъ, катаніе на лодкахъ мн очень нравится, а присяжные писцы очень часто проводятъ время на вод. Это славная профессія!
— А насчетъ докторскаго поприща?— намекнулъ мистеръ Джорндисъ.
— Вотъ это такъ дло !— вскричалъ Ричардъ.
Мн кажется, что Ричардъ еще ни разу не подумалъ объ этомъ.
— Вотъ это дло!— повторилъ Ричардъ, съ величашимъ энтузіазмомъ,— Наконецъ-то мы добились дла! Какъ это чудесно! Я стану называться членомъ Королевскаго Медицинскаго Общества!
Надъ его восклицаніями никто не смялся, хотя онъ самъ хохоталъ надъ ними отъ всего сердца. Онъ говорилъ, что выбралъ наконецъ профессію, и чмъ боле думалъ о ней, тмъ боле убждалея, что судьба еро ршена: наука врачеванія была въ его понятіи наукой всхъ другихъ наукъ. Я полагала, что онъ пришелъ къ такому заключенію потому только, что никогда не имлъ случая подумать хорошенько, къ чему именно способенъ онъ, и что, ухватясь за эту самую новенькую для него идею, онъ радовался, что навсегда отдлается отъ необходимости думать и раздумывать о выбор карьеры. Я старалась угадать, послужили ли такому выбору латинскіе стихи, или это уже само собой должно было случиться.
Мистеръ Джорндисъ употребилъ много труда, чтобы серьезно переговорить съ Ричардомъ объ этомъ и убдиться, не обманывается ли Ричардъ въ такомъ важномъ предпріятіи. Обыкновенно посл этихъ совщаній Ричардъ становился нсколько серьезне, но, сказавъ Ад и мн, что ‘дло устроено чудесно’, начиналъ говорить о чемъ нибудь другомъ.
— Клянусь небомъ!— вскричалъ мистеръ Бойторнъ, сильно заинтересованный этимъ предметомъ. (Впрочемъ, мн бы не слдовало и говорить объ этомъ, потому что мистеръ Бойторнъ ни въ какія дла не вмшивался слабо):— клянусь небомъ, я въ восторг, что молодой человкъ съ такимъ рвеніемъ посвящаетъ себя этому благородному призванію! А что касается до корпорацій, приходскихъ и другихъ общинъ, этихъ сходбищъ пустоголовыхъ олуховъ, которые собираются нарочно затмъ, чтобъ размняться такими спичами, за которые — клянусь небомъ!— ихъ всхъ поголовно слдовало бы присудить къ ссылк на весь остатокъ ихъ ничтожной жизни въ ртутные рудники, и тмъ отвратить заразу, которую прививаютъ они къ нашему родному нарчію, въ вознагражденіе же тхъ неоцненныхъ услугъ, которыя молодые люди оказываютъ намъ, употребляя лучшую часть своей жизни на близкое изученіе предмета, на продолжительныя занятія, подвергая себя всевозможнымъ лишеніямъ, получая скудное содержаніе, котораго бы недостаточно было къ существованію какого нибудь адвокатскаго писца, я бы поставилъ за правило приготовлять изъ каждаго члена корпораціи анатомическіе препараты, собственно для того, чтобы молодые люди изучали на практик, до какой степени можетъ растолстть пустая голова.
Въ заключеніе такого пылкаго объясненія, мистеръ Бойторнъ окинулъ насъ взглядомъ съ пріятной улыбкой и потомъ вдругъ загремлъ своимъ оглушительнымъ ‘ха, ха, ха!’ раскаты котораго продолжалось, конечно, съ умысломъ, до тхъ поръ, пока мы сами не присоединились къ этому чистосердечному смху.
Такъ какъ Ричардъ посл неоднократныхъ отсрочекъ, даваемыхъ ему мистеромъ Джорндисомъ на размышленіе, все еще продолжалъ говорить, что онъ ршительно выбралъ для себя карьеру, и такъ какъ онъ все еще продолжалъ уврять Аду и меня, что ‘дло устроено чудесно’, то ршено было пригласить на общее и окончательное совщаніе мистера Кэнджа. Вслдствіе этого, мистеръ Кэнджъ прибылъ въ одинъ прекрасный день къ обду, услся въ покойное кресло, вертлъ футляръ изъ подъ очковъ между пальцами, говорилъ звучнымъ голосомъ и вообще дйствовалъ совершенно такъ, какъ дйствовалъ, сколько мн помнится, въ то время, когда я впервые увидла его, будучи еще маленькой двочкой.
— Конечно, конечно!— говорилъ мистеръ Кэнджъ.— Да, прекрасно! Весьма хорошая профессія, мистеръ Джорндисъ, отличная профессія!
— Курсъ наукъ и практическія приготовленія требуютъ прилежныхъ занятій,— замчалъ мой опекунъ, бросая взглядъ на Ричарда.
— Безъ сомннія,— говорилъ мистеръ Кэнджъ: — это требуетъ большого прилежанія.
— Впрочемъ, это боле или мене составляетъ главное условіе при избраніи всякаго рода профессіи,— говорилъ мистеръ Джорндисъ.— Я не знаю до какой степени можно уклониться отъ этого условія при всякомъ другомъ выбор.
— Совершенно справедливо,— сказалъ мистеръ Кэнджъ:— и мистеръ Ричардъ Карстонъ, который такъ достохвально выказалъ себя на поприщ, если можно такъ выразиться, классическихъ наукъ, подъ снію которыхъ протекла его счастливая юность, безъ сомннія, примнитъ привычки, если не самыя правила и практическія упражненія стихосложенія того языка, на которомъ, гд было сказано, если я не ошибаюсь, поэты не образуютсяя, но родятся,— безъ сомннія, онъ примнитъ все это къ воздлыванію въ высшей степени практическаго поля дйствія, на которое вступаетъ.
— Вы вполн можете положиться, сэръ,— сказалъ Ричардъ, съ всегдашнею безпечностью:— что я охотно вступаю въ это поприще и готовъ употребить на немъ вс свои старанія и усилія.
— Очень хорошо, мистеръ Джорндисъ!— сказалъ мистеръ Кэнджъ, плавно кивая головой.— Если мистеръ Ричардъ Карстонъ увряетъ насъ, что вступаетъ на это поприще охотно и съ готовностью употребить на немъ вс свои старанія и усилія (еще плавне кивая головой и сопровождая каждое слово плавными размахами руки), я долженъ представить вамъ на видъ, что намъ остается только разсмотрть, какимъ образомъ лучше всего достичь желаемой цли. И, во первыхъ, намъ слдуетъ принятъ въ соображеніе порученіе мистера Ричарда руководству свдующаго и опытнаго врача. Есть ли у васъ въ настоящее время кто нибудь въ виду?
— Кажется, никого нтъ, Рикъ?— сказалъ опекунъ.
— Никого, сэръ,— отвчалъ Ричардъ.
— Совершенно такъ!— замтилъ мистеръ Кэнджъ.— Во вторыхъ, касательно содержанія молодого человка — не встрчается ли съ этой стороны ощутительнаго препятствія?
— Нтъ, нтъ, нтъ!— отвчалъ Ричардъ.
— Совершенно такъ!— повторилъ мистеръ Кэнджъ.
— Я бы желалъ имть нкоторое разнообразіе,— сказалъ Ричардъ:— желалъ бы пріобрсть нкоторую опытность и въ другихъ отношеніяхъ…
— Безъ сомннія, это весьма, необходимо,— возразилъ мистеръ Кэнджъ.— Я думаю, мистеръ Джорндисъ, все это намъ нетрудно устроить? Намъ остается только, во первыхъ, отыскать въ достаточной степени искуснаго врача, и какъ скоро мы успемъ въ этомъ, смю прибавить, какъ скоро будемъ мы въ состояніи заплатитъ извстное вознагражденіе, единственное затрудненіе будетъ заключаться въ выбор именно одного врача изъ множества. Во вторыхъ, намъ слдуетъ соблюсти т небольшія формальности, которыя окажутся необходимыми какъ въ отношеніи къ нашему возрасту, такъ и въ отношеніи къ опек Верховнаго Суда, и тогда мы въ непродолжительномъ времени — позвольте здсь употребить чистосердечное выраженіе мистера Ричарда — ‘вступимъ на поприще’ къ общему нашему удовольствію. Должно приписать стеченію обстоятельствъ,— сказалъ мистеръ Кэнджъ съ оттнкомъ меланхоліи въ улыбк,— одному изъ тхъ стеченій обстоятельствъ, которыя пожалуй и не требуютъ особенныхъ объясненій, принимая въ разсчстъ ограниченность умственныхъ дарованій человка,— должно приписать стеченію особенныхъ обстоятельствъ, что у меня есть кузенъ, который занимается искусствомъ врачеванія. Можетъ статься, вы примете его за искуснаго и опытнаго врача, можетъ и то статься, что онъ какъ нельзя лучше будетъ соотвтствовать этому предположенію. Я также мало могу ручаться за него, какъ и за васъ, но все же скажу — можетъ статься!
Такъ какъ это совщаніе было первымъ приступомъ къ открытію карьеры, то ршено было, что мистеръ Кэнджъ повидается и поговоритъ съ своимъ кузеномъ. А такъ какъ мистеръ Джорндисъ давно уже общалъ свезти насъ въ Лондонъ на нсколько недль, то на другой же день положено было предпринять эту поздку и вмст съ тмъ ршить дло Ричарда.
Мистеръ Бойторнъ ухалъ отъ насъ черезъ недлю. Мы совершили путь и расположились въ хорошенькой квартирк близъ Оксфордской улицы надъ лавкой обойщика. Лондонъ былъ для насъ великимъ чудомъ, и мы проводили цлые часы, любуясь его диковинками, которыхъ было такъ много, что он казались намъ неистощимыми. Мы посщали главные театры и съ наслажденіемъ смотрли вс т пьесы, которыя стоило смотрть. Я упоминаю объ этомъ потому, что въ театр мистеръ Гуппи снова началъ безпокоить меня.
Однажды вечеромъ я и Ада сидли впереди ложи, а Ричардъ занималъ любимое свое мсто — за стуломъ Ады. Взглянувъ случайно въ партеръ, я увидла, что мистеръ Гуппи, съ растрепанными волосами и съ выраженіемъ глубокой горести на лиц, смотрлъ на меня. Въ продолженіе всего представленія, я чувствовала., что онъ смотрлъ не на сцену и актеровъ, а на нашу ложу и меня, и смотрлъ съ разсчитаннымъ выраженіемъ глубокой грусти и глубочайшаго отчаянія.
Эта обстоятельство совершенно испортило мое удовольствіе въ тотъ вечеръ, оно приводило меня въ замшательство и было очень, очень забавно. Съ этого раза мы никогда не прізжали въ театръ безъ того, чтобы не увидть въ партер мистера Гуппи, съ растрепанными волосами, съ отложенными воротничками и съ уныніемъ въ лиц. Во время нашего прихода въ ложу, если его не оказывалось въ партер, я начинала уже надяться, что онъ не придетъ, и заране восхищалась на нкоторое время представленіемъ, но, взглянувъ въ сторону, совершенно неожиданно встрчалась съ его унылыми до глупости взорами, и съ той минуты была уврена, что эти взоры слдили за мной въ продолженіе всего вечера.
Я не могу выразить, до какой степени меня это безпокоило. Еслибъ онъ причесалъ волосы и поднялъ бы кверху свои воротнички, это было бы только смшно, но полная увренность, что это глупое созданіе не спускаетъ съ меня глазъ, ни на минуту не измняетъ своего безсмысленнаго выраженія въ лиц, производила на меня такое непріятное впечатлніе, что я не могла смяться при самыхъ комическихъ сценахъ, не могла плакать при самыхъ трогательныхъ, не могла пошевелиться, не могла говорить, словомъ сказать, я была морально связана. Избгнуть наблюденій мистера Гуппи, перемнивъ мсто и удалясь въ глубину ложи — я не могла этого сдлать: я знала, что Ричардъ и Ада были уврены, что я стану сидть подл нихъ, и что они не могли бы такъ свободно бесдовать другъ съ другомъ, еслибь подл нихъ сидла не я, а кто нибудь другой. Поэтому я оставалась на своемъ мст, ршительно не зная, куда мн смотрть, потому что куда бы я ни взглянула, я знала, что взоръ мистера Гуппи слдитъ за мной, да къ тому же мн больно было подумать, что этотъ молодой человкъ собственно для меня, а не для удовольствія, обрекалъ себя страшнымъ издержкамъ.
Иногда я думала сказать объ этомъ мистеру Джорндису и въ то же время боялась, что молодой человкъ потеряетъ мсто, и что я буду причиной его несчастія, иногда думала доврить это Ричарду, но боялась, что онъ раздерется и подобьетъ глаза мистеру Гуппи, иногда думала сердито посмотрть на него или строго покачать головой, но чувствовала, что этого мн не сдлать, иногда я намревалась написать его матери, но это обыкновенно кончалось убжденіемъ, что начать переписку было бы гораздо хуже: такъ что я всегда приходила къ заключенію, что ничего не могу сдлать. Настойчивость мистера Гуппи заставляла его не только слдить за нами когда мы отправлялись въ театръ, но встрчать насъ въ толп народа, при нашемъ выход, и даже становиться на запятки нашей кареты, и я дйствительно видла его раза два или три, какъ онъ претерпвалъ тамъ мученія отъ ужасныхъ гвоздей. Когда мы прізжали домой, онъ прислонялся къ фонарному столбу противъ нашего дома. Домъ обойщика, гд мы квартировали, расположенъ былъ на углу, и окно моей спальни приходилось какъ разъ противъ фонарнаго столба. Вечеромъ я не ршалась подходить къ этому окну, опасаясь увидть мистера Гуппи (какъ это и случилось въ одну лунную ночь), прислонившагося къ столбу и подвергавшаго себя опасности схватить сильную простуду. Еслибъ мистеръ Гуппи, къ моему несчастію, не имлъ въ теченіе дня занятій, я бы ршительно не имла отъ него покоя.
Пока мы предавались удовольствіямъ, въ которыхъ мистеръ Гуппи такъ странно участвовалъ, дло, которое привлекло насъ въ Лондонъ, подвигалось впередъ своимъ чередомъ. Кузенъ мистера Кэнджа былъ нкто мистеръ Бэйхамъ Баджеръ, имвшій хорошую практику въ Чельзи и, кром того, въ одномъ изъ большихъ городскихъ лазаретовъ. Онъ изъявилъ совершенную готовность принять Ричарда въ свой домъ и слдить за его занятіями, а такъ какъ казалось, что занятія эти подъ руководствомъ мистера Баджера пойдутъ не безъ успха, что мистеръ Баджеръ полюбилъ Ричарда, а Ричардъ полюбилъ мистера Баджера, то заключено было условіе, получено согласіе лорда-канцлера, и дло совершенно кончилось.
Въ тотъ день, когда Ричарду слдовало явиться къ мистеру Баджеру, мы вс приглашены были къ послднему на обдъ. Въ пригласительной записк мистриссъ Баджеръ было сказано, что обдъ будетъ въ строгомъ смысл семейный,— и дйствительно: мы не встртили ни одной леди, кром самой мистриссъ Баджеръ. Она окружена была въ своей гостиной различными предметами, изобличающими, что мистриссъ Баджеръ немножко рисуетъ, немножко играетъ на фортепьяно, немножко играетъ на гитар, немножко играетъ на арф, немножко поетъ, немножко занимается рукодльемъ, немножко пишетъ стихи и немножко занимается ботаникой. Я должна думать, что ей было лтъ пятьдесятъ, но одта она была какъ молоденькая двочка и имла нжный цвтъ лица. Если къ маленькому списку всхъ ея достоинствъ я прибавлю, что она румянилась немножко, то, мн кажется, это нисколько не повредитъ длу.
Самъ мистеръ Бэйхамъ Баджеръ былъ краснощекій, свжелицый, хрупкій на взглядъ джентльменъ, съ слабымъ голосомъ, блыми зубами, блокурыми волосами, удивляющимися взорами и, въ заключеніе, нсколькими годами моложе мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ. Онъ чрезвычайно восхищался ею, и по весьма забавному поводу (такъ по крайней мр намъ казалось) — что она имла уже третьяго мужа. Когда мы заняли мста, какъ мистеръ Баджеръ торжественно сказалъ мистеру Джорндису:
— Быть можетъ, вы не поврите, что я уже третій супругъ мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ.
— Неужели?— сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Да, третій! А вдь по наружности мистриссъ Баджеръ нельзя поврить, миссъ Соммерсонъ, чтобы эта леди имла уже двухъ супруговъ.
Я отвчала, что дйствительно нельзя поврить.
— И еслибъ вы знали, какіе это были замчательные люди!— сказалъ мистеръ Баджеръ сообщительнымъ тономъ.— Капитанъ королевскаго флота, смю сказать, знаменитый офицеръ. Имя профессора Динго, моего непосредственнаго предмстника, стяжало европейскую извстность.
Мистриссъ Баджеръ услышала это и улыбнулась.
— Да, душа моя!— сказалъ мистеръ Баджеръ, въ отвтъ на эту улыбку:— я сообщилъ мистеру Джорндису и миссъ Соммерсонъ, что ты уже была за двумя мужьями, и что оба мужа были люди знаменитые. Они находятъ, какъ и вообще вс, кому я говорю объ этомъ, что трудно повритъ мн.
— Мн едва было двадцать лтъ,— сказала мистриссъ Баджеръ:— когда я вышла за Своссера, капитана королевскаго флота. Я ходила съ нимъ въ Средиземное море, и теперь вы видите во мн настоящаго моряка. Спустя двнадцать лтъ посл дня нашего бракосочетанія, я сдлалась женой профессора Динго.
(…стяжавшаго европейскую извстность!— прибавилъ мистеръ Баджерь въ полголоса.)
— День, въ который внчали меня съ мистеромъ Баджеромъ,— продолжала мистриссь Баджеръ:— былъ днемъ моихъ предыдущихъ вступленій въ замужество. Къ этому дню я питаю особенную привязанность…
— Такъ что мистриссъ Баджеръ внчалась съ тремя супругами — двое изъ нихъ люди знаменитые,— сказалъ мистеръ Баджеръ, подтверждая факты:— аккуратно двадцать перваго марта, въ одиннадцать часовъ по полудни.
Мы вс выразили удивленіе.
— Хотя я вполн уважаю скромность мистера Баджера,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— я ршаюсь, однако же, поправить его выраженіе и сказать, что мистриссъ Баджеръ выходила замужъ не за двухъ, но за трехъ знаменитыхъ людей.
— Благодарю васъ, мистеръ Джорндисъ! Я сама всегда говорю ему объ этомъ,— замтила мистриссъ Баджеръ.
— Что же я говорю теб на это, душа моя?— сказалъ мистеръ Баджеръ.— Нисколько не унижая этой извстности, которую пріобрлъ на медицинскомъ поприщ, и которую нашъ другъ мистеръ Карстонъ будетъ имть множество случаевъ оцнить, я еще не до такой степени слабоуменъ (эти слова относились ко всмъ намъ вообще), я еще не до такой степени безразсуденъ, чтобы ставить свою извстность на одну параллель съ извстностью такихъ знаменитыхъ людей, какъ капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго. Быть можетъ, вамъ интересно будетъ, мистеръ Джорндисъ,— продолжалъ мистеръ Бенхамъ Баджеръ, провожая насъ въ гостиную:— взглянуть на портретъ капитана Своссера. Портретъ этотъ былъ написанъ, когда капитанъ возвратился въ отечество посл крейсерства у африканскихъ береговъ, гд онъ страдалъ отъ туземной лихорадки. Мистриссъ Баджеръ находитъ, что онъ очень желтъ. Но, несмотря на то, черты лица его очень правильныя,— очень правильныя.
Мы вс въ одинъ голосъ отвчали: ‘да, очень правильныя!’
— Когда я смотрю на этотъ портретъ,— сказалъ мистеръ Баджеръ:— то всегда говорю про себя: ‘вотъ человкъ, на котораго бы я желалъ постоянно смотрть.’ Это желаніе ясно показываетъ, какой знаменитый человкъ былъ этотъ капитанъ. Но другую сторону,— портретъ профессора Динго. Я зналъ его очень хорошо, я находился при немъ въ послднія минуты его жизни: похожъ, какъ дв капли воды, совершенно живой,— только что по говорить! Надъ фортепьяно вы видите портретъ мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ, когда была она мистриссъ Своссеръ. Надъ софою — мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ, когда называлась она мистриссъ Динго. Обладая оригиналомъ мистриссъ Баджеръ in esse, я не считаю за нужное имть съ нея копію.
Когда провозгласили, что обдъ на стол, мы спустились внизъ. Это былъ въ своемъ род маленькій, но во всхъ отношеніяхъ прекрасный банкетъ, въ теченіе котораго капитанъ и профессоръ упорно оставались въ голов мистера Баджера, а такъ какъ Ада и я находились подъ особеннымъ его покровительствомъ, то неизбжно должны были выслушивать вс похвалы, щедро расточаемыя на этихъ знаменитйшихъ людей.
— Вамъ угодно воды, миссъ Соммерсонъ? Позвольте, позвольте! Пожалуйста, не пейте изъ этого стакана. Джемсъ, принеси мн кубокъ профессора.
Ада очень восхищалась искусственными цвтами подъ стекляннымъ колпакомъ.
— Удивительно, какъ долго они сохраняются!— сказалъ мистеръ Баджерь.— Они подарены были мистриссъ Бэйхамъ Баджеръ еще въ ту пору, когда она плавала въ Средиземномъ мор.
Мистеръ Баджеръ предложилъ мистеру Джорндису выпить стаканъ кларета.
— Но только не этого кларета!— говорилъ онъ.— Нть, ужъ извините! Сегодня день особенный, а на всякій особенный случай я имю обыкновеніе подчинять гостей особеннымъ винцомъ. (Джемсъ, подай кларетъ Своссера.) Вотъ это вино, мистеръ Джорндисъ, привезено изъ за границы капитаномъ Своссеромъ,— ужъ и не умю вамъ сказать, какъ давно! Вы увидите, это чудо — не вино. Душа моя, мн пріятно отвдать этого винца съ тобой вмст… (Джемсъ, подай кларетъ Своссера мистриссъ Баджеръ.) За твое здоровье, душа моя!
Посл обда, когда мы, дамы, удалились въ гостиную, то взяли съ собой и первыхъ двухъ мужей мистриссъ Баджеръ. Мистриссъ Баджеръ представила намъ біографическій очеркъ жизни и службы капитана Своссера до его женитьбы и боле подробную его исторію съ того дня, какъ онъ влюбился въ нее во время бала на корабл ‘Криплеръ’, даннаго офицерамъ того корабля на Плимутскомъ рейд.
— Неоцненный мой старикъ ‘Криплеръ’!— говорила мистриссъ Баджеръ, качая головой.— Это былъ благородный корабль. Чистенькій, боевой, весь рангоутъ, какъ говаривалъ капитанъ Своссеръ, вытянутъ въ струночку. Вы извините меня, если я употреблю морскія выраженія: вдь я была когда-то настоящимъ морякомъ. Капитанъ Своссерь любилъ этотъ корабль собственно изъ-за меня. Когда его сдали къ порту, покойникъ мой часто говаривалъ, что еслибъ былъ богатъ, то непремнно бы купилъ дряхлый его остовъ и веллъ бы сдлать надпись на тхъ шканечныхъ планкахъ, гд мы стояли съ нимъ въ пар контрданса, и гд онъ чувствовалъ, какъ пролетали сквозь него продольные выстрлы изъ обоихъ бортовъ моей артиллеріи: такъ онъ называлъ, по своему, мои глаза.
Мистриссъ Баджеръ покачала головой, вздохнула и взглянула въ зеркало.
— Большая перемна была при переход отъ капитана Своссера къ профессору Динго,— продолжала мистриссъ Баджеръ съ плачевной улыбкой.— При самомъ начал я сильно ощущала эту перемну. Въ образ моей жизни это была настоящая революція. Но привычка въ связи съ наукой — въ особенности съ наукою,— принудила меня забыть эту перемну. Будучи единственнымъ товарищемъ профессора въ его ботаническихъ изслдованіяхъ, я почти совсмъ забыла, что плавала когда-то по морямъ, и сдлалась сама настоящая ученая. Замчательно, что профессоръ во всхъ отношеніяхъ точно такъ же не имлъ ни малйшаго сходства съ капитаномъ, какъ и мистеръ Баджеръ не иметъ его съ обоими ими.
Потомъ намъ слдовало выслушать печальное описаніе кончины капитана Своссера и кончины профессора Динго: оба они, какъ оказалось, одержимы были неизлечимыми недугами. Во время этого описанія мистриссъ Баджеръ замтила намъ, что въ жизни своей она была влюблена до безумія одинъ только разъ и что предметъ этой бшеной страсти, которой никогда не возвратиться къ ней со всей ея силой и пылкостью, былъ капитанъ Своссеръ. Въ то время, какъ профессоръ медленно умиралъ у насъ подъ вліяніемъ самыхъ ужасныхъ мученій, и когда мистриссъ Баджеръ, подражая умирающему, съ большимъ усиліемъ произнесла: ‘Гд же Лаура? Пусть Лаура подастъ мн тостъ и воды’, изъ столовой вошли джентльмены, и — профессоръ скончался.
Я замтила въ этотъ вечеръ — впрочемъ, я замтила это въ теченіе многихъ предшествовавшихъ дней — что Ада и Ричардъ боле, чмъ когда-либо находились другъ подл друга, конечно, это было весьма естественно, если взять въ разсчетъ близкую разлуку. И потому, когда мы пріхали домой и когда Ада и я удалились въ свою спальню, мн нисколько не удивительно было увидть Аду молчаливе обыкновеннаго, и хотя я вовсе не была подготовлена, но меня нисколько не удивило, когда Ада бросилась въ мои объятія и, спрятавъ на груди моей свое печальное, личико, сказала:
— Моя милая Эсирь! Я хочу открыть теб большую тайну,— безъ сомннія, моя милочка, самую большую завтную тайну!
— Какую тайну, ангелъ мой?
— О, Эсирь, теб не отгадать ея!
— А если я попробую отгадать?
— О, нтъ! Нтъ! Ради Бога, не отгадывай!— воскликнула Ада, крайне испуганная одной мыслью, что я и въ самомъ дл отгадаю.
— По крайней мр, до кого же касается эта тайна?— спросила я, притворяясь задумчивою.
— Это касается,— сказала Ада шепотомъ:— это касается… до кузена Ричарда.
— Въ чемъ же дло, моя душечка?— спросила я, цлуя ея золотистые волосы.— Сквозь слезы я ничего не видла, кром этихъ волосъ.— Скажи же, что такое?
— О, Эсирь, теб никогда не отгадать!
До такой степени было для меня пріятно ощущеніе, когда Ада льнула ко мн и скрывала на груди моей свое личико,— до такой степени отрадно было для меня убжденіе, что она плакала не отъ горести, но отъ избытка радости, счастья и надежды, что мн не хотлось помочь ей выйти такъ скоро изъ итого положенія.
— Онъ говоритъ… впрочемъ, я знаю, это покажется теб смшнымъ: мы еще оба такъ молоды… но онъ говоритъ,— и Ада залилась слезами… онъ говоритъ, что пламенно любитъ меня.
— Неужели?— сказала я.— Я ничего подобнаго не слышала, но, моя душечка, я бы могла сказать теб объ этомъ недли четыре тому назадъ.
Какъ плнительно было смотрть на Аду, когда лицо ея въ пріятномъ изумленіи покрывалось яркимъ румянцемъ, когда она крпко сжимала меня въ своихъ объятіяхъ и смялась, и плакала, и блднла, и вспыхивала, и снова смялась, и снова плакала!
— Я не знаю, право, за кого ты, моя милочка, считала меня,— сказала я:— врно, за какую нибудь глупенькую. А эта глупенькая знала, что Ричардъ любитъ тебя такъ пламенно, какъ только можно, ужъ я и не знаю, съ которыхъ поръ.
— И ты ни слова не сказала мн!— вскричала Ада, цлуя меня.
— Я ждала, когда мн самой скажутъ объ этомъ.
— Но теперь я сказала теб, и какъ ты думаешь: дурно это съ моей стороны или нтъ?— возразила Ада.
Еслибъ я была самая жестокая женщина изъ цлаго міра, то, быть можетъ, нжными ласками своими она бы принудила меня сказать нтъ. Но, слава Богу, я не была жестокой, и потому безъ всякаго принужденія сказала нтъ.
— Теперь, значить, я все знаю,— сказала я.
— О, нтъ, милая моя Эсирь, это еще не все!— сказала Ада, обнимая меня крпче и снова скрывая свое личико у меня на груди.
— Еще не все?— сказала я.— Даже и это еще не все?
— Нтъ, нтъ, не все!— отвчала Ада, качая головкой.
— И ты не хотла открыть…— начала я въ шутку.— Но Ада взглянула на меня и, улыбаясь сквозь слезы, сказала:
— Ахъ, нтъ, Эсирь, я хотла открыть теб все! Ты вдь знаешь, что я хотла! Я хотла открыть передъ тобой всю мою душу!
Я, смясь, сказала ей, что знала это точно такъ же, какъ знала и все другое. Потомъ мы сли къ камину, и я предоставила себ право говорить одной, хотя съ моей стороны сказано было очень немного, но я вскор успокоила Аду и нсколько развеселила.
— А какъ ты думаешь, хозяюшка Дорденъ, знаетъ объ этомъ кузенъ Джонъ или нтъ?— спросила Ада.
— Если кузенъ Джонъ не слпъ,— сказала я:— то должно полагать, что онъ знаетъ объ этомъ не меньше нашего.
— Намъ надо переговорить съ нимъ до разлуки съ Ричардомъ,— сказала Ада робкимъ голосомъ.— Посовтуй намъ, душечка, какъ лучше сдлать это. Ты не разсердишься, если Ричардъ войдетъ сюда?
— Неужели Ричардъ здсь… за дверями?— спросила я.
— Право, не знаю,— возразила Ада съ наивнымъ простодушіемъ, которое одно бы плнило мое сердце, еслибъ оно уже давнымъ-давно не было плнено.— А можетъ быть, и въ самомъ дл, онъ не за дверями ли.
И, въ самомъ дл, онъ былъ за дверями. Ада и Ричардъ сли по об стороны отъ меня и, повидимому, были влюблены не другъ въ друга, но въ меня: такъ были они доврчивы, внимательны и нжны ко мн. Сначала они вели себя по принятому между ними обыкновенію. Я, впрочемъ, не останавливала ихъ: я отъ чистаго сердца любовалась ими и приходила въ восторгъ, но мало по малу мы углубились въ размышленіе и разсужденіе, о томъ, какъ молоды были они, сколько лтъ должно пройти, прежде чмъ осуществится ихъ любовь, какими путями приведетъ она ихъ къ счастію, и станетъ ли она одушевлять ихъ непоколебимою ршимостью исполнять обязанности другъ къ другу, станетъ ли она одушевлять ихъ постоянствомъ, твердостью и терпніемъ. Ричардъ говорилъ, что онъ готовъ для Ады избить пальцы до костей, Ада общала сдлать то же самое для Ричарда. Они ласкали меня, называли меня самыми нжными именами, и, разсуждая и совтуясь, мы просидли такимъ образомъ почти до самаго разсвта. Наконецъ я общала имъ въ то же утро сообщить обо всемъ кузену Джону.
Съ наступившимъ утромъ я отправилась посл завтрака къ моему опекуну, въ комнату, которая въ Лондон замняла для насъ Ворчальную Холоднаго Дома, и сказала ему, что хочу поговорить съ нимъ по секрету.
— Я увренъ, наша хозяюшка,— сказалъ онъ, закрывъ книгу:— я увренъ, если ты намрена говорить со мной по секрету, то въ этомъ нтъ ничего опаснаго?
— Я полагаю, что нтъ,— отвчала я:— и могу поручиться даже, что въ моемъ секрет ничего нтъ секретнаго. Это случилось не дальше, какъ вчера.
— Вчера? Говори же скоре, Эсирь, что это такое?
— Вы помните,— сказала я:— счастливый вечеръ, когда мы впервые явились въ Холодный Домъ? Помните, когда Ада пла въ темной комнат?
Мн хотлось напомнить ему взглядъ, который онъ тогда бросилъ на меня, и если не ошибаюсь, то желаніе мое исполнилось.
— Помните, еще когда…— сказала я, съ небольшимъ замшательствомъ.
— Да, да, помню, душа моя,— сказалъ онъ.— Пожалуйста, но торопись, говори спокойне.
— Ну такъ я вамъ скажу, что Ада и Ричардъ влюблены другъ въ друга. Мало того: они уже признались въ этомъ другъ другу.
— Уже?— воскликнулъ опекунъ мой, сильно изумленный.
— Да, признались,— сказала я.— И — сказать ли вамъ правду, мой добрый опекунъ?— я этого давно ждала.
— Какая же польза изъ твоихъ ожиданій?— сказалъ онъ.
Минуты дв онъ просидлъ задумавшись. На лиц его безпрестанно играла его всегдашняя добрая и пріятная улыбка. Потомъ онъ сказалъ, что желаетъ видть Ричарда и Аду. Когда они пришли, онъ одной рукой обнялъ Аду съ отеческой нжностью и обратился къ Ричарду серьезнымъ и въ то же время ласковымъ тономъ.
— Рикъ,— сказалъ онъ:— я радъ, что пріобрлъ твое довріе. Я надюсь сохранить его. Представляя себ наши отношенія, которыя такъ прояснили мою жизнь и надлили ее новыми интересами и радостями, я въ то же время представлялъ себ, заглядывая въ будущее, возможность, что ты и твоя милая кузина (не пугайся, Ада, не конфузься, душа моя!) пойдете вмст по одной дорог въ жизни. Я видлъ и вижу многія причины, по которымъ должно желать вашего союза. Но не забудь, Рикъ, я представлялъ себ это, заглядывая въ будущее.
— Мы тоже, сэръ, основываемъ наше счастье на будущемъ,— возразилъ Рикъ.
— Прекрасно!— сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Это весьма благоразумно! Теперь, друзья мои, выслушайте меня. Я бы могъ вамъ сказать, что вы еще не умете вполн цнить своихъ душевныхъ наклонностей, что, быть можетъ, встртится множество обстоятельствъ, которыя разлучатъ васъ на вки, что цпь, сплетенная вами изъ цвтовъ, можетъ разорваться или обратиться въ цпь свинцовую. Но я этого не сдлаю. Если суждено этому случиться, то оно само собой случится очень скоро. Я хочу оставаться въ томъ убжденіи, что, спустя нсколько лтъ, любовь ваша другъ къ другу не измнится. Все, что я, руководимый этимъ убжденіемъ, хочу сказать вамъ, заключается въ томъ, что если чувства ваши перемнятся, если вы откроете, что и въ зрломъ возраст вы другъ для друга точно такіе же кузены (особенно въ твоей возмужалости, Рикъ! ужъ ты извини меня!), какими были въ ребячеств, не стыдитесь быть откровенными со мной: въ этомъ ничего не будетъ необычайнаго или чудовищнаго. Помните, что я для васъ не больше, какъ добрый другъ и дальній родственникъ. Помните, что я не имю надъ вами ни малйшей власти. Если я не извлекаю изъ нашихъ отношеній никакой пользы, то по крайней мр имю право желать и надяться удержать за собой ваше расположеніе.
— Я убжденъ, сэръ, за себя,— сказалъ Ричардъ:— убжденъ и за Аду, что вы имете надъ нами обоими весьма сильную власть, укрпившую наше уваженіе, признательность и преданность къ вамъ, и что эта власть усиливается съ каждымъ днемъ.
— Неоцненный кузенъ!— сказала Ада, склонясь къ нему на плечо:— я чувствую, что вы замнили мн мсто отца. Вся любовь, все послушаніе, которыя бы я должна питать къ отцу, вполн передаются вамъ.
— Ну, хорошо, хорошо!— сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Займемтесь теперь нашими предположеніями. Откроемъ глаза и съ надеждою заглянемъ въ даль. Рикъ, свтъ передъ тобою. Какъ ты вступишь въ него, такъ онъ и приметъ тебя это врно, какъ дважды-два — четыре. Надйся на одно только Провидніе и на свои усилія. Никогда не раздляй ихъ другъ отъ друга. Постоянство въ любви — вещь превосходная, но она ровно ничего не значитъ безъ постоянства во всякаго рода трудахъ. Еслибъ ты имлъ дарованіе всхъ великихъ людей прошедшаго и ныншняго вка, ты ничего не сдлаешь путнаго безъ надлежащаго размышленія о предпринятомъ дл и безъ особеннаго прилежанія. Если ты увлечешься убжденіемъ, что совершенный успхъ, въ большихъ длахъ или малыхъ, завислъ или могъ зависть, будетъ или можетъ зависть отъ фортуны, то разстанься съ этой ложной идеей, или разстанься съ кузиной своей Адой.
— Нтъ, ужъ я лучше разстанусь съ этой идеей, сэръ,— сказалъ Ричардъ, съ улыбкой:— я разстаюсь съ нею, если только принесъ ее сюда (надюсь, впрочемъ, что со мной этого не могло и не можетъ быть), и буду пробивать себ дорогу къ Ад съ надеждою на Провидніе и на свои усилія.
— Справедливо!— сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Если теб не суждено сдлать ее счастливой, то зачмъ бы ты сталъ преслдовать ее?
— Я не хотлъ бы сдлать ее несчастною, даже еслибъ она и не любила меня,— гордо возразилъ Ричардъ.
— Славно сказано!— воскликнулъ мистеръ Джорндисъ:— славпо сказано! Итакъ, Ада останется здсь, въ своемъ дом, со мною. Люби ее, Рикъ, въ своей дятельной жизни, столько же, сколько и въ ея дом, когда ты постишь его, и все пойдетъ хорошо. Въ противномъ случа все пойдетъ дурно. Вотъ и конецъ моей проповди. Я думаю, недурно будетъ, если ты прогуляешься съ Адой.
Ада съ нжностью обняла его. Ричардъ отъ души пожалъ ему руку и вмст съ Адой вышелъ изъ комнаты, предварительно бросивъ взглядъ на меня, какъ будто давая этимъ знать, что они будутъ ждать меня. Дверь оставалась отворенною, и мы взорами слдили за ними въ то время, какъ они проходили по смежной комнат, ярко освщенной лучами полуденнаго солнца, и скрылись въ двери въ отдаленной стн ея. Ричардъ, склонивъ голову къ Ад, склонившейся къ нему на руку, что-то говорилъ ей съ большимъ жаромъ. Ада смотрла ему въ лицо, слушала и кром Ричарда ничего не видла. Такъ молоды, такъ прекрасны, такъ полны надежды и блестящихъ ожиданій, они безпечно шли, озаряемые яркими лучами солнца, быть можетъ, въ это же самое времи въ ихь мысляхъ пролетали грядущіе годы, озаренные лучами безпредльнаго счастья. Яркій свтъ солнца, озарявшій ихъ, былъ случайный. Вмст съ тмъ, какъ скрылись они въ тни отдаленныхъ дверей, помрачилась и комната, и солнце скрылось за облака.
— Правъ ли я, Эсирь?— спросилъ мой опекунъ, когда Ада и Ричардъ совершенно скрылись.
Тотъ, который былъ такъ добръ, такъ мудръ, спрашиваетъ меня, правъ ли онъ!
— Быть можетъ, это обстоятельство доставитъ Рику качество, котораго не достаетъ въ немъ,— не достаетъ въ сердц, въ которомъ такъ много прекраснаго!— сказалъ мистеръ Джорндисъ, кивая головой. Я ничего не сказалъ Ад, Эсирь,— не сказалъ потому, что она во всякое время иметъ при себ добраго друга и прекраснаго совтника.
И онъ положилъ руку мн на голову, смотря на меня съ любовью.
Я не могла скрыть маленькаго волненія, хотя употребила все съ своей стороны, чтобы скрыть его.
— Успокойся, мой другъ!— сказалъ онъ.— Намъ надо тоже позаботиться, чтобы жизнь нашей маленькой хозяюшки не протекла въ заботахъ за другихъ.
— Въ заботахъ? Неоцненный опекунъ мой, я считаю себя счастливйшимъ созданіемъ въ мір!
— Врю этому,— сказалъ онъ.— Но, быть можетъ, кто нибудь найдетъ — о чемъ Эсирь никогда и не подумала — что о маленькой хозяюшк должно помнить боле всего на свт.
Я забыла сказать въ своемъ мст, что за семейнымъ обдомъ въ дом мистера Бэджера сидлъ джентльменъ. Джентльменъ этотъ былъ врачъ, съ смуглымъ лицомъ. Онъ былъ очень скроменъ, но я находила его очень умнымъ и любезнымъ. По крайней мр такъ отозвалась о немъ я Ад.

XIV. Гордая осанка и изящныя манеры.

На другой день вечеромъ, Ричардъ разстался съ нами, чтобъ начать новое свое поприще, и, съ чувствомъ безпредльной любви къ Ад и безпредльнаго доврія ко мн, поручилъ Аду моему попеченію. Мн трогательно было подумать тогда, а еще трогательнее вспоминать теперь (особливо зная вс послдующія обстоятельства, которыя мн нужно описать), до какой степени ихъ мысли были заняты мною, даже въ грустныя минуты разлуки. Я входила во вс планы ихъ въ настоящемъ и будущемъ. Я должна была писать къ Ричарду разъ въ недлю и сообщать ему врныя извстія объ Ад, которая въ свою очередь должна была писать черезъ день. Я должна получать собственноручныя донесенія Ричарда о его занятіяхъ и успхахъ, я должна наблюдать, до какой степени будутъ сохраняться въ немъ ршительность и постоянство, мн слдовало быть ближайшей подругой Ады въ день ея свадьбы, жить вмст съ ними посл свадьбы, принять на себя ихъ домохозяйство,— словомъ, мн предстояло быть счастливой отъ этого дня и навсегда.
— А если, выигравъ процессъ, мы разбогатемъ, Эсирь… Вдь мы выиграемъ непремнно!— сказалъ Ричардъ въ заключеніе.
При этихъ словахъ по лицу Ады пробжала легкая тнь.
— Неоцненная Ада,— сказалъ Ричардъ, посл минутнаго молчанія:— почему же намъ не выиграть?
— Было бы лучше, еслибъ тяжба кончилась сейчасъ же, хотя бы мы остались бдными,— сказала Ада.
— Ужъ не знаю, право,— возразилъ Ричардъ:— можетъ ли она ршиться такъ скоро. Она еще ничмъ не ршилась въ теченіе Богъ знаетъ какого множества лтъ.
— Къ несчастью, это слишкомъ справедливо,— сказала Ада.
— Во всякомъ случа,— продолжалъ Ричардъ, отвчая скоре на взоры Ады, чмъ на ея слова:— во всякомъ случа, милая моя кузина, чмъ дольше она тянется, тмъ скоре должно ждать ршенія, какого бы рода оно ни было. Не правду ли я говорю?
— Ты знаешь лучше, Ричардъ. Но если мы станемъ надяться, я боюсь, что эта надежда сдлаетъ насъ несчастными.
— Но, моя Ада, вдь мы и не надемся на это!— вскричалъ Ричардъ, весело.— Мы вовсе не знаемъ, въ какой мр можно полагаться на нее. Мы только говоримъ, что если тяжба обогатитъ насъ, то намъ не будетъ предстоять законнаго препятствія сдлаться богатыми. Верховный Судъ, по торжественному опредленію закона, нашъ угрюмый старикъ-опекунъ, и мы вправ полагать, что все, чмъ онъ награждаетъ насъ, составляетъ наше неотъемлемое достояніе. А согласись, что нтъ никакой необходимости находиться въ разлад съ нашими нравами.
— Конечно, нтъ,— сказала Ада:— но, мн кажется, лучше было бы забыть все это.
— И прекрасно!— вскричалъ Ричардъ.— Дйствительно, лучше забыть все это. Мы предаемъ все это дло совершенному забвенію. Хозяюшка Дорденъ принимаетъ на себя одобряющее личико — и длу конецъ!
— Одобряющее личико хозяюшки Дорденъ,— сказала я, выглянувъ изъ за сундука, въ который укладывала его книги:— не было видно, когда вы дали ему это названіе… Впрочемъ, оно дйствительно одобряетъ это, и хозяюшка Дорденъ полагаетъ, что лучше этого нельзя поступить.
Вслдствіе этого, Ричардъ еще разъ сказалъ, что длу конецъ, и немедленно началъ, на точно такихъ же шаткихъ основаніяхъ, строить такое множество воздушныхъ замковъ, какого весьма было бы достаточно, чтобы вооружить великую китайскую стну. Онъ разстался съ нами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа Ада и мы, приготовленныя въ сильной степени ощущать его отсутствіе, повели самую тихую жизнь.
По прізд въ Лондонъ, мы заходили съ мистеромъ Джорндисомъ къ мистриссъ Джеллиби, но, къ нашему несчастью, не застали ея дома. Оказалось, что она узжала куда-то пить чай и брала съ собой миссъ Джеллиби. Кром чаю ихъ ожидалъ значительный запасъ краснорчивыхъ спичей и убдительныхъ писемъ по предмету воздлыванія кофейныхъ плантацій и просвщенія туземцевъ колоніи Борріобула-Ха. Само собою разумется, все это требовало усиленной дятельности съ перомъ и чернилами, и, слдственно роль, которую миссъ Джеллиби разыгрывала въ этихъ совщаніяхъ, была весьма незавидная.
Спустя нсколько времени, и именно, когда мистриссъ Джеллиби слдовало возвратиться въ городъ, мы еще разъ постили ее. Она была въ город, но только не дома. Немедленно посл завтрака она отправилась въ отдаленную часть Лондона по африканскому вопросу, возникшему изъ Общества подъ названіемъ Восточно-Лондонской Отрасли Развтвленія Пособій. Такъ какъ я не видла Пипи въ послднее наше посщеніе (въ тотъ разъ, когда нигд не могли отыскать его, и когда, по мннію кухарки, онъ, должно быть, бгалъ за телгой мусорщика),— я освдомилась о немъ и теперь. Устричныя раковины, изъ которыхъ Пипи строилъ домики, находились въ корридор, но его нигд не усматривалось, и, вроятно, какъ полагала та же самая кухарка, ‘онъ убжалъ за баранами’.
— За баранами?— повторили мы съ нкоторымъ изумленіемъ
— О, да!— отвчала кухарка.— Въ торговые дни онъ часто провожаетъ ихъ за городъ и возвращается оттуда въ такомъ положеніи, что и представить невозможно!
На слдующее утро, я сидла съ моимъ опекуномъ у окна, а Ада усердно занималась письмомъ,— безъ сомннія, къ Ричарду,— когда намъ доложили о приход миссъ Джеллиби. Вслдъ за тмъ она вошла къ намъ, ведя съ собой Пипи, сдлать котораго презентабельнымъ, она употребила большія съ своей стороны усилія. Онъ уже не былъ такимъ замарашкой, хотя грязь слоями лежала въ углахъ его лица и рукъ, его волосы были сильно намочены и не вычесаны щеткой, но приглажены ладонью. Все платье на этомъ миломъ ребенк было или черезчуръ велико для него, или слишкомъ мало. Между прочими изъ его несоотвтствующихъ другъ другу украшеній, на немъ была надта шляпа съ широкими полями и крошечныя перчатки. Его сапоги пригодились бы, безъ всякаго преувеличенія, пахарю, между тмъ какъ ноги его, до такой степени испещренныя царапинами, что представляли собою географическія карты, были обнажены ниже того мста, гд очень коротенькіе, толстые панталоны оканчивались двумя наставками совершенно изъ другой матеріи. Недостающее число пуговицъ на его неуклюжей курточк очевидно было заимствовано отъ фракъ мистера Джеллиби. Самые разнообразные образчики швейнаго искусства выглядывали въ тхъ мстахъ его одежды, гд требовалась необходимая и частая починка. Искусство штопанья я замчала и въ костюм миссъ Джеллиби, но, несмотря на то, она удивительно какъ улучшилась въ своей наружности и казалась очень хорошенькою. Она убждена была, что маленькій Пипи былъ весьма неудачнымъ предметомъ всхъ ея трудовъ, и обнаружила свое убжденіе, взглянувъ сначала на него, потомъ на насъ.
— О, Боже мой!— сказалъ мой опекунъ.— Втеръ дуетъ прямехонько съ востока.
Ада и я радушно приняли миссъ Джеллиби и представили ее мистеру Джорндису. Свъ на стулъ, она сказала:
— Ma свидтельствуетъ вамъ почтеніе и надется, что вы извините ее: она занимается теперь корректурою плана. На дняхъ она намрена выпустить въ свтъ пять тысячъ новыхъ циркуляровъ и знаетъ заране, что для васъ интересно слышать это. Одинъ экземпляръ я принесла съ собой. Не угодно ли?
И вмст съ этимъ она довольно угрюмо вручила циркуляръ.
— Благодарю васъ,— сказалъ мой опекунъ:— премного обязанъ мистриссъ Джеллиби. Ахъ, Боже мой, какой это несноснйшій, мучительнйшій втеръ!
Мы занялись маленькимъ Пипи, сняли съ него шляпу, спрашивали его, помнитъ ли онъ насъ, и тому подобное. Сначала Пипи смотрлъ исподлобья, но при вид пирожнаго сдлался развязне и позволилъ себ ссть ко мн на колни, гд онъ спокойно занимался лакомствомъ. Когда мистеръ Джорндисъ удалился во временную Ворчальную, миссъ Джеллиби открыла обычный свой отрывистый разговоръ.
— Мы живемъ попрежнему гадко,— говорила она:— я не имю покоя въ жизни. Разговоръ объ Африк безконеченъ. Мн бы нисколько не было хуже, еслибъ я была чмъ нибудь другимъ… пожалуй, хоть, какъ они называютъ человкомъ и собратомъ!
Я хотла было сказать ей что-то въ утшеніе
— О, миссъ Соммерсонъ, это безполезно!— воскликнула миссъ Джеллиби:— хотя за ваше доброе вниманіе я отъ души благодарю васъ. Я знаю, какъ со мной обходятся, и потому ваши слова меня не разуврятъ. Васъ бы тоже никто не разуврилъ, еслибъ съ вами обходились такимъ образомъ. Пипи, поди прочь, поди подъ фортепьяно, играй тамъ въ кошку и мышку.
— Не пойду!— сказалъ Пнпп.
— Хорошо же ты, неблагодарный, негодный, жестокій мальчишка!— возразила миссъ Джеллиби, съ слезами на глазахъ.— Больше я тебя никогда не стану одвать.
— Пойду, Кадди, сейчасъ пойду!— вскричалъ Пипи.
Дйствительно, это былъ такой милый и добрый ребенокъ и до такой степени былъ тронутъ огорченіемъ сестры своей, что тотчасъ же отправился по назначенію.
— Кажется, и словъ не стоитъ все это пустое дло,— сказала бдная миссъ Джеллиби, въ вид извиненія:— а оно между тмъ совсмъ утомило меня. Я занималась циркулярами до двухъ часовъ утра. Я до такой степени ненавижу это занятіе, что только отъ одного этого у меня болитъ голова, болитъ такъ сильно, что я ршительно ничего не вижу. Взгляните на этого жалкаго, несчастнаго ребенка. Видали ли когда нибудь такое пугало?
Пипи, къ счастью, не сознававшій недостатковъ въ своей наружности, сидлъ на ковр позади ножки фортепьяно и спокойно выглядывалъ изъ своей конурки, продолжая сть пирожное.
— Я затмъ послала его въ другой конецъ комнаты, чтобы онъ не слушалъ нашего разговора. Я этого не хочу,— замтила миссъ Джеллиби, придвигая свой стулъ ближе къ нашимъ.— Эти шалуны очень понятливы! Я хотла сказать вамъ, что дла наши идутъ хуже прежняго. Па скоро длается банкротомъ, и тогда ма, я надюсь, будетъ совершенно довольна. За это никого больше не слдуетъ благодарить, какъ одну только ма.
Мы выразили надежду, что дла мистера Джеллиби не въ такомъ дурномъ положеніи, какъ она полагаетъ.
— Безполезная надежда, хотя съ вашей стороны это весьма великодушно,— возразила миссъ Джеллиби, качая головой.— Па сказалъ мн, не дальше, какъ вчера поутру (ахъ, онъ ужасно несчастливъ!), что ему не выдержать этого шторма. Да и въ самомъ дл удивительно будетъ, если онъ выдержитъ. Когда вс наши лавочники присылаютъ къ намъ такую дрянь, какую вздумается имъ, когда прислуга наша длаетъ съ этой дрянью, что хочетъ, когда у меня нтъ времени привести все это въ надлежащій порядокъ, когда ма ршительно ни о чемъ не заботится, такъ ужъ, право, я не знаю, удастся ли моему на выдержать ужасный штормъ… Признаюсь, будь я на его мст, я бы давно убжала изъ дому!
— Душа моя!— сказала я, улыбаясь,— Вашъ папа безъ сомннья, заботится о своемъ семейств?
— О, да, миссъ Соммерсонъ, у него славное семейство, но доставляетъ ли ему оно утшеніе? Его семейство! Это все равно, что векселя, грязь, опустошеніе, шумъ, полеты съ лстницы внизъ головой, суматоха и злополучіе! Его безалаберный домъ отъ конца одной недли до конца другой представляетъ собою какую-то прачешную, хотя въ ней ничего не стирается.
Миссъ Джеллиби топнула ногой и утерла глаза.
— Консчпо, я сожалю на только въ этой мр — сказала она:— но на ма я такъ сердита, такъ сердита, что не нахожу словъ выразить свой гнвъ! Нтъ, ужъ я не намрена переносить это,— я ршилась. Я не хочу быть рабой во всю мою жизнь, но хочу дождаться поры, когда какой нибудь мистеръ Квэйль предложитъ мн руку. Чудесная вещь, право, быть женой филантропа! Нтъ, ужъ извините: я и безъ того вдоволь насмотрлась на нихъ!
Надобно признаться, что и я съ своей стороны не могла удержаться отъ гнва на мистриссъ Джеллиби, видя и слыша эту заброшенную двочку и убждаясь, какъ много горькой и насмшливой истины заключалось въ ея словахъ.
— Еслибъ мы не полюбили другъ друга, когда вы останавливались въ нашемъ дом,— продолжала миссъ Джеллиби:— мн бы стыдно было придти сюда сегодня: я знаю, какой бы смшной фигурой показалась я вамъ. Но, пользуясь вашимъ расположеніемъ, я ршилась навстить васъ, особливо, когда я не надюсь увидться съ вами при будущемъ прізд вашемъ въ Лондонъ.
Она сказала это такимъ многозначительнымъ тономъ, что Ада и я взглянули другъ на друга, ожидая отъ нея чего-то боле.
— О, нтъ, совсмъ не то, что вы думаете!— сказала миссъ Джеллиби, кивая головкой.— Впрочемъ, мн кажется, я могу положиться на васъ. Я уврена, вы не измните мн. Я сговорена.
— И неужели въ дом никто объ этомъ не знаетъ?— спросила я.
— Ахъ, Боже мой!— возразила она, скоре съ упрекомъ, нежели съ гнвомъ.— Миссъ Соммерсонъ, можетъ ли и быть это иначе? Вы знаете, что такое моя ма, а что касается па, я не хотла сказать ему, боясь еще боле разсердить его.
— Но, душа моя, выйти замужъ безъ его вдома и согласія — разв это не можетъ увеличить его несчастіе?— спросила я.
— Нтъ,— сказала миссъ Джеллиби, смягчаясь.— Надюсь, надюсь, что нтъ. Замужемъ я бы всячески старалась успокоить его и развлечь, когда онъ вздумаетъ навстить меня. Ко мн приходилъ бы намъ погостить, приходили бы и другіе,— словомъ сказать, о нихъ кто нибудь сталъ бы заботиться!
Въ Кадди было много нжнаго чувства. Говоря эти слова она смягчалась боле и боле и такъ много плакала надъ этой невдомой для нея картиной семейнаго счастія, что Пипи въ своемъ уголк подъ фортепьяно былъ сильно растроганъ и опрокинулся на спинку съ горькими слезами. Только тогда могли мы совершенно успокоить его, когда я привела его поцловать свою сестру и показала ему, что Кадди смется (и дйствительно, чтобъ подтвердить мои слова, она смялась отъ чистаго сердца). Мы принуждены были позволить ему поочереди ласкать наши подбородки и гладить грязной рученкой наши лица. Наконецъ, когда онъ затихь, мы посадили его на стулъ смотрть въ окно, и миссъ Джеллиби, придерживая его за ногу, продолжала свою исповдь.
— Это началось съ перваго прізда вашего къ намъ въ домъ — сказала она.
Весьма натурально, мы спросили ее: какимъ образомъ началось это?
— Я чувствовала, что была слишкомъ необразована,— отвчала она:— и потому ршилась, во что бы то ни стало, образовать себя и начала учиться танцовать. Я сказала ма, что мн стыдно за себя, и что я должна учиться танцамъ. Ма взглянула на меня страннымъ своимъ взглядомъ, какъ будто я была вн предловъ ея зрнія, но я уже ршилась выучиться танцамъ, и потому отправилась въ танцевальную школу мистера Торвидропъ, на улиц Ньюманъ.
— И случилось тамъ, душа моя, что…— начала я.
— Да, это случилось тамъ,— прервала Кадди:— я сговорена за мистера Торвидропъ. Впрочемъ, надо вамъ сказать, тамъ два мистера Торвидропа: отецъ и сынъ, и сынъ, безъ сомннія, мой Торвидропъ. Я бы ничего не желала больше, какъ только быть получше воспитанной и сдлаться для него лучшею женой… я очень, очень люблю его.
— Надобно признаться,— сказала я:— мн жаль слышать объ этомъ.
— Я не знаю, право, почему вамъ должно сожалть,— возразила она съ нкоторымъ безпокойствомъ.— Впрочемъ, какъ хотите, сожалйте или нтъ, но только я сговорена за мистера Торвидропъ, и онъ меня очень любитъ. Это еще тайна даже съ его стороны, потому что старикъ мистеръ Торвидропъ очень привязанъ къ своему сыну, и впезапное объявленіе о нашей помолвк крайне огорчило бы его и даже причинило бы ему ударъ. Старикъ мистеръ Торвидропъ очень учтивый, очень благородный человкъ.
— Знаетъ ли объ этомъ его жена?— спросила Ад
— Жена стараго Торвидропа?— сказала миссъ Джеллиби, выпучивъ глаза.— У него нтъ жены. Онъ вдовецъ.
Мы были прерваны на этомъ мст маленькимъ Пипи. Миссъ Джеллиби, увлеченная предметомъ своего разговора, безпрестанно дергала его за ногу, какъ за снурокъ отъ колокольчика, и притомъ такъ сильно, что страданія бднаго ребенка обличились, наконецъ глухимъ, но выразительнымъ стономъ. Пипи обратился ко мн съ умоляющимъ взглядомъ, а такъ какъ я была только слушательницей въ разговор, то взяла на себя трудъ подержать его. Миссъ Джеллиби, поцловавъ Пипи и увривъ его, что сдлала это безъ всякаго умысла, продолжала свое чистосердечное признаніе.
— Такъ вотъ въ какомъ положеніи находится дло!— говорила Кадди.— Если я должна краснть за это, то все же думаю, что виновата въ этомъ моя ма. Мы обвнчаемся при первой возможности, и тогда я пойду къ отцу въ контору и оттуда напишу объ этомъ къ ма. Это не слишкомъ огорчитъ ее: я вдь для нея не больше, какъ перо и чернила. Величайшее утшеніе мое заключается въ томъ, что посл свадьбы я не услышу больше объ Африк,— сказала Кадди, со слезами.— Молодой мистеръ Торвидропъ ненавидитъ ее изъ любви ко мн, а если старый мистерь Торвидропь и знаетъ, что существуетъ такая страна, то этимъ и ограничивается все его знаніе.
— Это тотъ самый человкъ, который такъ учтивъ и благороденъ?— сказала я.
— Очень благороденъ,— отвчала Кадди.— Въ этомъ отношеніи онъ настоящій джентльменъ. Онъ извстенъ почти всюду за свою прекрасную осанку и изящныя манеры!
— Онъ тоже чему нибудь учитъ?— спросила Ада.
— Нтъ, особенному онъ ничему не учитъ,— отвчала Кадди.— Но его осанка — это просто прелесть!
Кадди говорила потомъ, съ замтной нершимостью, что осталась еще одна вещь, которую бы она хотла сообщить намъ, которую мы бы должны знать, и которая, она надялась, не могла показаться намъ непріятною. Дло въ томъ, что она упрочила знакомство съ миссъ Фляйтъ, съ маленькой, полоумной старушкой, что она часто ходитъ къ ней рано по утрамъ и встрчается тамъ съ своимъ возлюбленнымъ, но встрчается только на нсколько секундъ.
— Я хожу туда и въ другое время дня,— говорила Кадди:— но Принца тамъ не бываетъ. Молодого мистера Торвидропь зовутъ Принцемъ, мн очень не нравится это имя, но что длать! вроятно, онъ не самъ себя назвалъ этимъ именемъ. Старый мистеръ Торвидропъ назвалъ его Принцемъ, въ честь припца-рогента. за осанку и изящныя манеры. Надюсь, вы не станете думать обо мн дурно за наши невинныя свиданія въ дом миссъ Фляйтъ. Я отъ души люблю бдную старушку, да, кажется, и она меня любитъ. Еслибъ вы увидли молодого мистера Торвидропа, то, я уврена, вы бы стали имть о немъ хорошее понятіе, по крайней мр, я уврена, вы бы не подумали о немъ чего нибудь дурного. Я иду теперь на урокъ. Я не смю просить васъ прогуляться со мной, миссъ Соммерсонъ, но если хотите,— говорила Кадди, дрожащими голосомъ:— я была бы очень рада, очень рада.
Случилось такъ, что мы условились съ опекуномъ сходить въ тотъ день къ миссъ Фляйтъ. Мы разсказали ему о нашемъ первомъ визит, и нашъ разсказъ очень заинтересовалъ его, но всегда встрчалось какое нибудь обстоятельство, которое мшало намъ отправиться туда въ другой разъ. Если я вполн принимала довріе, которое, миссъ Джеллиби такъ охотно возлагала на меня, то въ то же время я надялась на свое вліяніе, посредствомъ котораго разсчитывала отклонить ее отъ опрометчиваго шага, и потому ршила, что Пипи, я и она отправимся въ танцъ-классъ, и посл класса встртимъ мистера Джорндиса и Аду въ дом миссъ Фляйтъ, имя которой я только теперь впервые узнала. Распоряженіе это сдлано было на томъ условіи, что миссъ Джеллиби и Пипи воротятся къ намъ обдать. Это условіе, было принято охотно какъ братомъ, такъ и сестрой. Съ помощью булавокъ, мыла, воды и головной щетки, мы принарядили Пипи, и вышли изъ дома, направивъ шаги къ улиц Ньюманъ, находившейся въ весьма недальнемъ разстояніи.
Я нашла, что танцовальная школа была учреждена въ довольно мрачномъ дом, въ которомъ окна, освщающія лстницу, украшены были различными бюстами. Въ томъ же дом помщались, какъ я узнала по дощечкамъ на дверяхъ, рисовальный учитель, продавецъ каменнаго угля (хотя для помщенія его угля во всемъ дом не было свободнаго угла) и литографъ. На дощечк, величиной и положеніемъ отличавшейся отъ всхъ прочихъ, я прочитала имя: ‘мистеръ Торвидропъ’. Дверь была отворена и зала заставлена большимъ роялемъ, арфой и множествомъ другихъ музыкальныхъ инструментовъ въ футлярахъ, все это передвигаясь съ мста на мсто и при дневномъ свт казалось какимъ-то хламомъ. Миссъ Джеллиби сообщила мн, что школа отдавалась наканун для концерта.
Мы пошли выше. Это былъ домъ красивый нкогда, и именно въ то время, когда на комъ нибудь лежала обязанность поддерживать въ немъ чистоту и свжесть, и когда ни на комъ не лежало обязанности курить въ немъ въ теченіе цлаго дня. Наконецъ мы вошли въ большую комнату мистера Торвидропа, которая въ отдаленномъ конц раздлялась на нсколько клтушекъ и освщалась сверху. Это была пустая комната, съ большимъ резонансомъ и съ запахомъ конюшни, вдоль стны стояло нсколько камышовыхъ стульевъ, самыя стны украшались въ симметрическомъ порядк изображеніемъ лиръ, съ небольшими втвями для свчей, отъ которыхъ, повидимому, точно такъ же сыпались сальныя капли, какъ сыплются съ другихъ втвей осеннія листья. Нсколько двочекъ и двицъ, отъ тринадцати и четырнадцати-лтняго до двадцати-двухъ и трехъ-лтняго возраста, составляли посреди комнаты неправильную группу. И въ то время, какъ я старалась отыскать между ними ихъ наставника, Кадди сжала мн руку и сказала, съ соблюденіемъ всхъ правилъ свтскаго этикета:
— Миссъ Соммерсонъ, рекомендую вамъ мистера Принца Торвидропъ.
Я сдлала реверансъ маленькому человчку ребяческой наружности, съ голубыми глазами, блокурыми, шелковистыми волосами, которые раздлялись посредин головы правильнымъ проборомъ и оканчивались кудрями. Подъ лвой мышкой онъ держалъ маленькую скрипку, какую я, бывало, видала въ школ, гд мы называли ее карманнымъ инструментомъ, въ лвой же рук его находился миніатюрный смычокъ. Бальные башмаки его отличались особенно малыми размрами. Его манеры до такой степени были невинны, даже, можно сказать, женоподобны, что он не только понравились мн, но произвели на меня въ своемь род замчательное впечатлніе,— до такой степени замчательное, что я невольнымъ образомъ подумала, что онъ имлъ большое сходство съ его матерью, и что его мать или оставалась въ небреженіи, или съ ней обходились очень дурно.
— Я считаю за счастье видть подругу миссъ Джеллиби,— сказалъ онъ, длая мн низкій поклонъ.— Теперь уже прошло назначенное время для начала класса,— продолжала, онъ съ робкой нжностью,— и я началъ бояться, что миссъ Джеллиби не пожалуетъ сегодня.
— Будьте такъ добры, прошу васъ, сэръ,— сказала я,— припишите мн эту вину: я задержала мою подругу и за то извиняюсь передъ вами.
— О, помилуйте!— сказалъ мистеръ Торвидропъ.
— Пожалуйста,— продолжала я,— не позволяйте мн быть виновницей дальнйшей остановки.
Вмст съ этимъ извиненіемъ я отошла и сла на стулъ между Пипи и старушкой леди, съ угрюмымъ лицомъ, которая присутствовала въ класс съ двумя племянницами и крайне была недовольна сапогами Пипи. Принцъ Торвидропъ пробжалъ пальцами по струнамъ карманнаго инструмента, и ученицы его заняли свои мста. Въ это самое время изъ боковыхъ дверей появился старый мистеръ Торвидропъ въ полномъ блеск своего величія.
Это былъ довольно тучный, пожилыхъ лтъ джентльменъ, съ искусственнымъ румянцемъ, искусственными зубами, искусственными бакенбардами и въ парик. Онъ былъ перетянутъ, подбитъ ватой, натянутъ на штрипки, приглаженъ, примазанъ. Шейный платокъ его былъ такъ густо затянутъ (отчего и самые глаза его теряли свой натуральный видъ), его подбородокъ и даже уши до такой степени углублялись въ него, что, казалось, если бы не тугая повязка шеи, то голова его непремнно бы упала на грудь или на спину, какъ увядшій цвтокъ. Подъ мышкой у него находилась шляпа огромныхъ размровъ, которая отъ верхушки къ полямъ замтно суживалась, въ рук онъ держалъ пару блыхъ перчатокъ, которыми похлопывалъ по шляп. Онъ остановился въ класс и, сосредоточивъ всю свою тяжесть на одной ног и приподнявъ одно плечо, принялъ неподражаемо величавую позу. При немъ находилась трость, находилась лорнетка, находилась табакерка, находились кольца,— словомъ, при немъ находилось все искусственное, но ничего натуральнаго, онъ не былъ похожъ на юношу, не имлъ сходства и съ почтеннымъ старцемъ, онъ не имлъ сходства ни съ чмъ въ мір, какъ только съ образцомъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
— Батюшка, у насъ гости — миссъ Джеллиби и ея подруга миссъ Соммерсонъ.
— Миссъ Сомерсонъ,— сказалъ мистеръ Торвидропъ:— сдлала мн честь своимъ посщеніемъ.
И въ то время, какъ онъ кланялся, сохраняя свое натянутое положеніе, мн показалось, что на блкахъ его глазъ образовались складки.
— Мой батюшка,— сказалъ сынъ, обращаясь ко мн, съ сыновнимъ убжденіемъ въ достоинствахъ своего родителя,— мой батюшка — человкъ весьма замчательный. Вс восхищаются моимъ родителемъ.
— Продолжай, Принцъ, продолжай свои занятія!— сказалъ мистеръ Торвидропъ, стоя спиной къ камину и съ видомъ нжнаго покровительства махая перчаткой.— Продолжай, дитя мое!
При этомъ повелніи, или, врне, при этомъ милостивомъ разршеніи, урокъ пошелъ своимъ чередомъ. Принцъ Торвидропъ, выплясывая различныя па, отъ времени до времени наигрывалъ на своемъ карманномъ инструмент, иногда, стоя, игралъ на фортепьяно, иногда, поправляя учениковъ, напвалъ вполголоса мотивы танца, безпрестанно и добросовстно выдлывалъ съ неповоротливыми каждый прыжокъ и каждую часть фигуры,— словомъ, онъ минуты не оставался въ поко. Блистательный родитель его во все это время ничего больше не длалъ, какъ только грлся у камина, и представлялъ собою образецъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
— Да онъ ничего больше и не длаетъ,— сказала старушка леди съ угрюмымъ лицомъ.— И посл этого неужли вы поврите, что на дверяхъ выставлено его имя, а не кого нибудь другого?
— Но вдь и сынъ его носитъ то же самое имя,— сказала я.
— Помилуйте, да еслибъ только можно было, онъ бы вовсе не позволилъ сыну носить какое нибудь имя!— возразила старушка.— Взгляните на платье сына. (И дйствительно, оно было очень незатйливо — мстами изношено, мстами даже оборвано) и взгляните вы на отца: вдь на немъ совершенно все съ иголочки, а почему? потому, что у него, видите, прекрасная осанка! Я бы ему показала осанку! Я бы его сослала съ этой осанкой въ Ботани-Бей.
Любопытство подстрекало меня узнать что нибудь боле объ этой особ.
Я спросила:
— Не даетъ ли онъ теперь уроковъ прекрасной осанки?
— Куда ему!— рзко отвчала старушка.
Посл минутнаго размышленія, я намекнула, что, быть можетъ, онъ даетъ уроки фехтовальнаго искусства?
— Да онъ самъ ровно ничего не смыслитъ въ этомъ,— отвчала старушка.
Я посмотрла съ удивленіемъ и любопытствомъ узнать еще боле. Старушка, боле и боле воспламеняясь гнвомъ противъ образца прекрасной осанки, распространилась по поводу этого предмета и сообщила мн нсколько подробностей о карьер мистера Торвидропа-старшаго, съ горячими увреніями, что съ ея стороны все это высказано было въ самой умренной степени, безъ всякаго преувеличенія.
Не занимаясь въ жизни рвштельно ничмъ, кром усовершенствованія своей прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, онъ женился на кроткой учительниц танцованья съ посредственнымъ образованіемъ и, для поддержанія тхъ расходовъ, которые неизбжны были при его положони въ обществ, замучилъ несчастную жену свою до смерти, или, врне сказать, принуждалъ ее заниматься своей профессіей до такой степени, что, изнуренная, она сошла въ могилу. Чтобы обнаружить свою осанку передъ лучшими образцами и постоянно имть передъ собой лучшіе образцы, онъ считалъ необходимымъ посщать вс публичныя мста, куда собирается фешенебельный и праздный кругъ, считалъ за нужное въ фешенебельные сезоны показываться въ Брайтон и другихъ мстахъ и вообще вести самую безпечную жизнь, въ плать, сшитомъ по послднему фасону. Чтобъ доставить ему средства исполнять вс свои прихоти, преданная жена-танцмейстерша трудилась и работала и, быть можетъ, трудилось бы и работала теперь, еслибъ только достало силъ ея на столь долгое время.
Сущность этого разсказа состояла въ томъ, что, несмотря на самолюбіе мужа, поглощавшее вс другія чувства, его жена, находясь подъ обаяніемъ его прекрасной осанки, до послдней минуты своей жизни врила въ его прекрасныя качества и на смертномъ одр, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, поручила его сыну, какъ существу, имвшему полное право на родительскую любовь, и на котораго родитель, въ свою очередь, никогда не могъ бы смотрть съ излишней гордостію и равнодушіемъ. Сынъ, наслдовалъ убжденіе и довріе своей матери и имя всегда передъ собой образецъ прекрасной осанки, дожилъ до тридцатилтняго возраста, работалъ за отца по двнадцати часовъ въ день и съ особеннымъ подобострастіемъ смотрлъ на него, какъ на существо, выходившее изъ разряда обыкновенныхъ смертныхъ.
— И посмотрите, какъ онъ важничаетъ!— говорила моя сосдка, съ безмолвнымъ негодованіемъ кивая головой на стараго мистера Торвидропа, который въ эту минуту натягивалъ узкія перчатки и, разумется, вовсе не подозрвалъ, какія чувства онъ внушалъ почтенной леди.— Воображаетъ себ, что онъ ршительно аристократъ! Онъ такъ снисходительно ласковъ къ своему сыну, котораго такъ отлично надуваетъ, что, право, другой сочтетъ его за отличнаго отца! Гм! я бы сейчасъ укусила его!— сказала старушка, осматривая его съ ногъ до головы, съ видомъ безпредльнаго негодованія.
Въ душ я не могла удержаться отъ смха, хотя и слушала разсказъ старой леди съ чувствомъ искренняго участія. Имя передъ глазами отца и сына, трудно было сомнваться въ справедливости ея словъ. Какое бы могла я сдлать заключеніе о нихъ безъ разсказа сосдки, или какое бы могла я сдлать заключеніе о разсказ сосдки безъ нихъ,— право, я не умю сказать. Во всемъ, что заставляло меня убждаться, не проглядывало ни малйшей несообразности.
Мои глаза все еще перебгали отъ молодого мистера Торвидропа, такъ усердно работавшаго, на стараго мистера Торвидропа, такъ прекрасно державшаго себя, когда послдній величаво подошелъ ко мн и вступилъ въ разговоръ.
Онъ прежде всего спросилъ меня, сообщаю ли я очарованіе и блескъ столиц Британіи, проживая въ ней? Разумется, я не сочла нужнымъ высказать ему совершенное свое убжденіе въ противномъ, но просто отвчала ему, гд находилась наша квартира.
— Такая прекрасная и образованная леди,— сказалъ онъ, цлуя свою правую перчатку и потомъ указавъ на собраніе учащихся:— вроятно будетъ смотрть снисходительнымъ окомъ на здшніе недостатки. Съ своей стороны, мы длаемъ все, чтобы полировать молодыхъ людей,— полировать и полировать!
Онъ слъ подл меня, употребивъ нкоторыя усилія для сохраненія позы величаваго образца, изображеніе котораго висло надъ диваномъ. И дйствительно, онъ какъ нельзя боле былъ похожъ на него.
— Полировать молодыхъ людей,— полировать и полировать!— повторилъ онъ, взявъ щепотку табаку и нжно отряхая пальцы. Но въ настоящее время мы… если позволено мн будетъ выразиться такъ передъ особой, которая одарена всми совершенствами отъ природы и искусства,— и при этомъ мистеръ Торвидропъ, приподнявъ плечо, поклонился, чего, повидимому, не могъ исполнить безъ того, чтобъ не вздернуть бровей кверху и не прищуритъ глазъ… въ настоящее время мы совсмъ не то, чмъ бы слдовало быть намъ въ отношеніи къ прекрасной осанк и изящнымъ манерамъ.
— Неужели, сэръ?— сказала я.
— Мы совсмъ переродились,— возразилъ онъ, кивая головой, но это киванье въ его галсух не могло быть слишкомъ размашисто.— Прозаическій вкъ неблагопріятенъ для прекрасной осанки. Онъ развиваетъ вульгарность. Можетъ статься, я говорю это съ маленькимъ пристрастіемъ. Мн бы, можетъ быть, но слдовало говорить, что вотъ уже нсколько лтъ меня называли джентльменомъ Торвидропъ, не слдовало бы говорить, что Его Высочество Принцъ-Регентъ, возвращаясь изъ Брайтонскаго павильона (о какое чудное зданіе!) и замтивъ, съ какой граціей приподнималъ я шляпу, удостоилъ меня величайшей почести, спросивъ обо мн: ‘Кто это такой? Почему я не знаю его? Почему не иметъ онъ доходу въ тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ?’ Впрочемъ, это маленькое событіе, обратившееся въ анекдотъ — обыкновенная участь, сударыня, всхъ подобныхъ событій — и теперь еще повторяется, при нкоторыхъ случаяхъ, между людьми высокаго сословія.
— Въ самомъ дл?— сказала я.— И мистеръ Торвидропъ подтвердилъ слова свои величавымъ поклономъ съ приподыманіемъ плеча.
— Вотъ только между этими людьми и сохранилось въ нкоторой степени то, что называемъ мы прекрасной осанкой и изящными манерами,— прибавилъ онъ.— Англія — увы! бдное мое отечество! весьма замтно переродилась, она перерождается съ каждымъ днемъ. Въ ней уже очень, очень немного осталось джентльменовъ. Да, насъ очень немного. Я предвижу, что насъ смнитъ поколніе… ткачей!
— Надобно полагать, однако, что здсь, въ вашемъ дом, поколніе джентльменовъ останется непрерываемымъ,— сказала я.
— Вы слишкомъ добры, сударыня,— отвчалъ образецъ джентльменовъ, съ поклономъ, сопровождаемымъ улыбкой и приподнятіемъ плеча.— Вы льстите мн, сударыня. Но нтъ… нтъ! Я еще до сихъ поръ не могъ внушить моему сыну этой прекрасной частицы его искусства. Избави небо, чтобы я ршился унизить достоинства моего любезнаго сына, но все же скажу вамъ по правд, у него нтъ прекрасной осанки, въ немъ нтъ изящныхъ манеръ!
— Однако, онъ, кажется, превосходный учитель,— замтила я.
— Такъ точно, сударыня: онъ учитель превосходный. Все, что можно пріобрсть, онъ пріобрлъ. Все, что можно передать, онъ можетъ передать. Но есть вещи… при этомъ онъ взялъ другую щепотку табаку и сдлалъ поклонъ, какъ будто желая сказать, напримръ: вотъ какъ эта вещь!
Я устремила свой взоръ къ средин комнаты, гд обожатель миссъ Джеллиби, занимаясь въ это время отдльно съ каждой ученицей, трудился сильне прежняго.
— Мой милый сынъ,— произнесъ мистеръ Торвидропъ, поправляя галстухъ.
— Вашъ сынъ неутомимъ,— сказала я.
— Такой отзывъ для меня награда,— сказалъ мистеръ Торвидропъ.— Въ нкоторыхъ отношеніяхъ, онъ, дйствительно, пошелъ по стопамъ покойной матери. Это было преданное созданіе. Но женщины,— дивныя женщины!— прибавилъ мистеръ Торвидропъ, съ такой вычурностью, которая мн крайне не понравилась: — вы созданія непостижимыя!
Я встала и подошла къ миссъ Джеллиби, которая въ то время падвала шляпку. Время, опредленное для урока, миновало, и миновало давно, а потому началось общее надваніе шляпокъ. Когда, миссъ Джеллиби и ея нареченный находили случай объясняться другъ съ другомъ и влюбляться другъ въ друга, я не знаю. Знаю только, что при этомъ случа имъ не удалось обмняться словомъ.
— Милый мой, знаешь ли, который часъ?— благосклоннымъ тономъ спросилъ мистеръ Торвидропъ своего сына.
— Нтъ, батюшка, не знаю.— У сына не было часовъ, а у отца были хорошенькіе золотые. Онъ вынулъ ихъ изъ кармана съ такимъ видомъ, который бы послужилъ примромъ человческому роду — Два часа, мой сынъ, не забудь, что въ три теб предстоитъ урокъ въ Кенсингтон.
— Не безпокойтесь, батюшка, я еще успю,— сказалъ Принцъ.— Я пообдаю на скорую руку и отправлюсь.
— Все же, мой сынъ, не мшаетъ поторопиться. На стол стоитъ холодная баранина — покушай на здоровье.
— Благодарю васъ, батюшка..— Вы уже уходите?
— Да, мой другъ. Я полагаю, что мн, по обыкновенію, должно показаться въ город,— сказалъ мистеръ Торвидропъ, прищуривъ глаза и приподнявъ плечи, въ знакъ скромнаго сознанія своего достоинства.
— Я бы совтовалъ вамъ съ комфортомъ пообдать гд нибудь.
— Я и самъ думаю объ этомъ. Я полагаю, что отобдаю во французскомъ ресторан — Оперной Колоннад…
— Вотъ это прекрасно! До свиданія, батюшка!
— До свиданія, мой сынъ, Господь надъ тобой!
Мистеръ Торвидропъ сказалъ это съ отеческою нжностью и благочестіемъ, повидимому, какъ нельзя сильне подйствовавшими на сына, который, разлучаясь съ отцомъ, до такой степени былъ доволенъ имъ, до такой степени почтителенъ къ нему, до такой степени гордился имъ, что въ эту минуту я была почти убждена, что безусловная преданность и почтительность къ старшимъ должны стоять въ глав всхъ обязанностей молодого человка. Нсколько минутъ, употребленныхъ Принцемъ на прощанье съ нами (и въ особенности съ одной изъ насъ), еще сильне увеличило во мн пріятное впечатлніе въ пользу его, можно сказать, дтскаго характера. Въ то время, какъ онъ укладывалъ въ карманъ свою миніатюрную скрипку, а вмст съ ней и громадное желаніе остаться съ Кадди еще на нсколько секундъ, я чувствовала къ нему искреннее расположеніе и состраданіе. Въ пріятномъ настроеніи духа онъ отправился сначала къ холодной баранин, а потомъ на урокъ въ Кенсингтонъ, тогда какъ все это едва ли не боле заставляло меня сердиться на отца, чмъ на угрюмую леди.
Отецъ отворилъ намъ дверь и поклонился такъ величаво, что, признаюсь, онъ вполн оправдывалъ собственное свое мнніе о своемъ высокомъ достоинств и значеніи въ свт, и въ то же время доказалъ, что онъ вполн заимствовалъ и усвоилъ вс изящныя манеры отъ своего блестящаго патрона. Точно съ тою же ловкостью и вжливостью онъ проводилъ насъ черезъ улицу, отправляясь въ аристократическую часть города, гд намренъ былъ показаться между весьма ограниченнымъ числомъ оставшихся джентльменовъ. Съ теченіе нсколькихъ минутъ я до такой степени углубилась въ размышленія о виднномъ мною въ улиц Ньюманъ, что совершенно не могла разговаривать съ Кадди, не могла даже сосредоточить своего вниманія надъ тмъ, о чемъ она говорила со мной. А думала и передумывала о томъ, неужли есть и въ самомъ дл или бывали когда нибудь джентльмены, которые, не имя даже танцовальной профессіи, жили чужими трудами и пріобрли нкоторую извстность собственно за свою прекрасную осанку и изящныя манеры? Это размышленіе сдлалось, наконецъ, такъ запутанно и допускало возможность существованія такого множества джентльменовъ, подобныхъ мистеру Торвидропъ, что я сказала самой себ: ‘Эсирь, выкинь это изъ головы и будь внимательна къ Кадди’. Я такъ и сдлала, и мы до самаго Линкольнъ-Ина безъ умолку говорили другъ съ другомъ.
Кадди между прочимъ сообщила мн, что воспитаніе ея возлюбленнаго оставлено было въ такомъ небреженіи, что не всегда легко можно прочитывать его записки. Она говорила, что было бы гораздо лучше, еслибъ онъ заботился больше о правописаніи и меньше употреблялъ старанія на наружную отдлку своихъ писемъ, что онъ вставлялъ въ слова такое множество буквъ, что иногда он совершенно теряли свою національную наружность. ‘Конечно, я уврена, онъ длаетъ это съ добрымъ намреніемъ — замчала Кадди — но бдняжка совсмъ не замчаетъ, какъ мало пользы отъ того!’ Кадди посл того старалась доказать мн, что нельзя ожидать отъ него образованія, когда онъ всю свою жизнь провелъ въ танцкласс и ничего больше не длалъ, какъ только учился и трудился, трудился и училъ, и утромъ, и въ полдень, и вечеромъ! Да, впрочемъ, бда не велика! Она ручается, что суметъ писать письма и за себя и за него, и что для него гораздо лучше быть любезнымъ, нежели ученымъ. ‘Да къ тому же и сама я не такъ образована, чтобы быть черезчуръ взыскательной,— говорила Кадди.— Я уврена, что сама ровно ничего не знаю, и за это, конечно, должна благодарить мою мама!’
— Есть еще одна вещь, которую мн бы хотлось сообщить вамъ, пока мы одн,— продолжала Кадди.— Я не хотла сказать вамъ объ этомъ, миссъ Соммерсонъ, прежде, чмъ вы сами не увидите Принца. Вы вдь знаете, что такое нашъ домъ и наше хозяйство. Въ нашемъ дом безполезно было бы заняться пріобртеніемъ свдній, которыя очень не мшаетъ имть жен Принца. Мы живемъ въ такой суматох, что подобное предпріятіе совершенно невозможно, и я, принимаясь за него, каждый разъ упадала духомъ боле и боле. Поэтому я пріобртаю маленькій навыкъ къ хозяйству — какъ вы думаете отъ кого?— отъ бдной миссъ Фляйтъ. Рано по утрамъ, я помогаю ей прибирать ее комнату, чистить клтки для ея птичекъ, приготовлять ей чашку кофе (до этого я, право, не умла и взяться за это), и я научилась приготовлять его такъ отлично, что Принцъ говоритъ, будто бы лучше этого кофе онъ никогда не пивалъ, и что такимъ кофе остался бы доволенъ даже и отецъ его, который въ этомъ отношеніи весьма разборчивъ. Я умю теперь приготовлять незатйливые пуддинги, умю купить кусокъ баранины, чаю, сахару, масла, и сдлать нкоторыя другія хозяйственныя распоряженія. Я не умю иголки взять въ руки, сказала Кадди, бросивъ взглядъ на заплатки курточки Пипи:— но со временемъ надюсь усовершенствовать себя въ этомъ. Замчательно, что съ тхъ поръ, какъ сдлалась я нареченной Принца, съ тхъ поръ, какъ стала заниматься всмъ этимъ, я чувствую себя въ лучшемъ расположеніи духа и какъ-то охотне прощаю моей ма. Сегодня утромъ мн стало немного досадно и обидно, когда увидла васъ и миссъ Клэръ такими нарядными и такими хорошенькими,— мн стало стыдно и за Пипи и за себя, но при всемъ томъ, мн кажется, что нравъ мой сдлался лучше прежняго, и что я боле прежняго готова прощать моей ма.
Бдная двочка, такъ много употреблявшая усилій для своего образованія, говорила это отъ чистаго сердца и трогала мое сердце.
— Милая Кадди,— сказала я:— я начинаю любить тебя, и, надюсь, современемъ мы будемъ друзьями.
— О, неужели?— воскликнула Кадди:— это было бы для меня величайшимъ счастіемъ!
— Кадди, душа моя,— сказала я:— будемъ друзьями съ этой минуты, станемъ говорить какъ можно чаще объ этихъ вещахъ и прокладывать прямую дорогу къ твоему благополучію.
Кадди была въ восторг. Чтобъ утшить и ободрить ее, я высказала ей по своему все, что могла,— и въ тотъ день, мн кажется, я не сдлала бы ни одного возраженія мистеру Торвидропу, изъ одного только искренняго желанія счастія его будущей невстк.
Между тмъ мы подошли къ дому мистера Крука, котораго парадная дверь была отворена. Надъ дверью приклеснь былъ билеть, объявлявшій объ отдач въ наемъ комнаты во второмъ этаж. Это обстоятельство побудило Кадди сообщить мн о скоропостижной смерти въ дом Крука и о слдствіи по поводу такого происшествія, и что миссъ Фляйтъ была больна при этомъ случа отъ сильнаго испуга. Дверь и окно опустлой комнаты были открыты, и мы заглянули въ нее. Это была комната съ тмъ мрачнымъ входомъ, на который миссъ Фляйтъ обратила мое вниманіе при первомъ нашемъ посщеніи. Уныло и пустынно было это мсто! Мрачное, печальное мсто, производившее, во мн какое-то странное ощущеніе унынія и даже ужаса.
— Вы поблднли,— сказала Кадди, когда мы вышли изъ нея:— вы озябли!
И дйствительно, я чувствовала, что въ этой комнат меня оввало могильнымъ холодомъ.
Разговаривая по дорог, мы шли медленно, и потому опекунъ мой и Ада пришли сюда ране насъ и уже давно сидли въ комнатк миссъ Фляйтъ. Они любовались птичками, между тмъ какъ медикъ, который взялъ трудъ на себя со вссю заботливостью и состраданіемъ лечить миссъ Фляйтъ, весело разговаривалъ съ ней подл камина.
— Я кончилъ свой визитъ,— сказалъ онъ, отходя отъ камина.— Миссъ Фляйтъ гораздо лучше, и завтра ей можно будетъ отправиться въ присутствіе, если ей непремнно того хочется.— Я понимаю, черезъ болзнь свою она многое теряетъ тамъ.
Миссъ Фляйтъ приняла этотъ комплиментъ съ удовольствіемъ и сдлала намъ общій книксенъ.
— Второе посщеніе отъ всей опеки мистера Джорндиса приноситъ мн болтшую честь,— сказала она.— За особенное счастіе вмняю себ принять Джорндиса изъ Холоднаго Дома въ моемъ смиренномъ пріют (при этомъ особенный книксенъ мистеру Джорндису). Фицъ-Джорндисъ, душа моя, еще разъ здравствуйте!
Это имя относилось къ Кадди, и миссъ Фляйтъ, кажется, иначе не звала ее.
— А что, она была очень нездорова?— спросилъ мистеръ Джорндись джентльмена, котораго мы застали въ совщаніи съ миссъ Фляйтъ.
— Ршительно больна, очень, очень нездорова!— сказала она, серьезнымъ тономъ и съ нкоторою таинственностію.— Особенной боли не чувствовала, но, знаете, этакое безпокойство! Я страдала не столько тломъ, сколько нервами… да, нервами! Знаете ли,— продолжала она, понизивъ голосъ и дрожа всмъ тломъ:— вдь здсь была смерть. Въ этомъ дом былъ ядъ. А такія ужасныя вещи сильно дйствуютъ на весь мой организмъ. Это испугало меня. Одинъ только мистеръ Вудкортъ знаетъ, какъ сильно была я перепугана. Рекомендую вамъ, это мой врачъ, мистеръ Вудкортъ (съ особенной важностью)! Это опека Джорндиса, это самъ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома, а это Фицъ-Джорндисъ!
— Миссъ Фляйтъ,— сказалъ мистеръ Вудкортъ, такимъ серьезнымъ тономъ, какъ будто онъ говорилъ прямо ей, хотя слова его и относились къ намъ, и въ тоже время нжно взялъ ее за руку:— миссъ Фляйтъ описываетъ свой недугъ съ свойственною ей аккуратностію. Она была разстроена происшествіемъ въ здшнемъ дом,— происшествіемъ, которое бы встревожило и боле твердую особу, разстройство ея перешло въ довольно опасную болзнь. Она привела меня сюда при первой тревог въ дом, но уже было слишкомъ поздно, чтобъ оказать съ моей стороны какую-нибудь пользу несчастному. За эту неудачу я вознаградилъ себя тмъ, что былъ хоть немного, но полезенъ ей.
— Это великодушнйшій медикъ изъ всхъ медиковъ,— прошептала мн миссъ Фллйтъ.— Я ожидаю ршенія суда, то есть я жду дня страшнаго суда, и тогда передамъ ему все мое достояніе.
— Дня черезъ два,— сказалъ мистеръ Вудкортъ, посматривая на старушку съ наблюдательной улыбкой:— дня черезъ два, безъ сомннія, она будетъ по прежнему здорова. Слышали вы объ ея особенномъ счастіи?
— О моемъ самомъ необыкновенномъ счастіи!— подхватила, миссъ Фляйть, и лицо ея озарилось самодовольной улыбкой.— Я уврена, душа моя, вы никогда и ничего подобнаго не слышали. Каждую субботу, сладкорчивый Кэнджъ, или Гуппи, писецъ сладкорчиваго Кэнджа, кладетъ мн въ руку сверточекъ шиллинговъ. Да, шиллинговъ, увряю васъ! И каждый разъ въ этомъ сверточк оказывается одно и то же число шиллинговъ. Всякій разъ приходится по шиллингу на каждый день въ недл. Теперь вы знаете! И какъ кстати, не правда ли? очень кстати! А что вы скажете, откуда являются эти сверточки? Это весьма важный вопросъ. Очень естественно. Сказать ли вамъ, что я думаю объ этомъ? Я думаю,— говорила миссъ Фляйтъ, отступивъ назадъ, съ весьма проницательнымъ взглядомъ и грозя пальцемъ весьма выразительно: — я думаю, что ихъ посылаетъ великій канцлеръ, который убдился наконецъ въ медленномъ вскрытіи великой печати (а она давно-давно уже вскрывается). Это будетъ продолжаться, пока не кончится мое дло. Вдь, не правда ли, что это весьма правдоподобно? Однако, какъ хотите, но онъ черезчуръ ужъ тянетъ человческую жизнь — это верхъ деликатности! Присутствуя въ Верховномъ Суд… а я присутствую тамъ, съ моими документами, очень аккуратно… я обвиняла его въ томъ, и онъ почти признался. Я это заключаю потому, что когда улыбнусь ему съ своей скамейки, онъ мн тоже улыбнется. Однако, какъ вамъ угодно, а это ужъ мое особенное счастье, не правда ли? Фицъ-Джорндисъ откладываетъ эти денежки съ величайшей для меня выгодой. О, увряю васъ, съ величайшей выгодой!
Я поздравляла ее съ этимъ счастливымъ приращеніемъ ея доходовъ и пожелала, чтобъ оно надолго продолжалось. Я не старалась отгадать, откуда проистекалъ этотъ источникъ, не удивлялась такому замчательному великодушію. Опекунъ мой стоялъ передо мной, разсматривая птичекъ, и я знала, о чемъ онъ думалъ въ это время.
— Скажите, ма’мъ, какъ вы называете своихъ птичекъ?— спросилъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ.— Не имютъ ли он какихъ-нибудь особенныхъ названій?
— Въ этомъ случа я могу отвчать за миссъ Фляйтъ, что у каждой изъ нихъ есть свое имя,— сказала я.— Миссъ Фляйтъ общала намъ сказать эти имена. Ада, вроятно, помнить это общаніе?
Ада помнила очень хорошо.
— Неужели я и въ самомъ дл общала?— сказала миссъ Фляйтъ.— Однако, кто это стоитъ у моихъ дверей? Крукъ, зачмъ вы подслушиваете у дверей?
Старикъ Крукъ, хозяинъ дома, распахнувъ дверь, очутился въ комнат съ мховой своей шапкой въ рук и своей кошкой позади, у самыхъ ногъ.
— Я вовсе не подслушивалъ, миссъ Фляйтъ,— сказалъ Крукъ.— Я только что хотлъ стукнуть въ вашу дверь, вотъ этимя косточками, а вы и крикнули.
— Прогоните вашу кошку. Вонъ ее отсюда!— сердито воскликнула старушка.
— Ба! ба! Тутъ нтъ никакой опасности, господа,— сказалъ мистеръ Крукъ, медленно и проницательно останавливая взглядъ свой на каждомъ изъ насъ поодиночк:— моя кошка не тронетъ птичекъ, если я не прикажу.
— Пожалуйста, извините вы моего домовладльца,— сказала старушка, обнаруживая свое достоинство.— Онъ, вдь, того… сумасшедшій.— Чего же вы хотите, Крукъ, когда у меня гости?
— Ха, ха! Вдь вы знаете, что я лордъ-канцлеръ.
— Знаю,— возразила миссъ Фляйтъ.— Что же изъ этого слдуетъ?
— Какъ что?— сказалъ старикъ, съ какимъ-то клокотаньемъ въ горл.— Для лорда-канцлера не быть знакомымъ съ Джорндисомъ было бы очень странно и смшно… не правда ли, миссъ Фляйтъ? Неужели я не смлъ позволить себ маленькую вольность? Вашъ покорнйшій слуга, сэръ. Я не хуже вашего, сэръ, знаю тяжбу Джорндисъ и Джорндисъ. Я знавалъ, сэръ, стараго сквайра Тома, но васъ ни разу не видалъ, не встрчалъ даже и въ суд, хотя, въ теченіе года, я таки частенько тамъ бываю.
— Я никогда не бываю тамъ,— сказалъ мистеръ Джорндисъ (и дйствительно, онъ ни подъ какимъ видомъ не заглядывалъ туда):— я скоре соглашусь ходить куда-нибудь въ другое мсто.
— Неужели?— возразилъ Крукъ, оскаливъ зубы.— Вы, кажется, черезчуръ ужъ строги къ моему благородному и ученому собрату, впрочемъ, и то надобно и сказать, въ каждомъ Джорндис это чувство весьма натурально. Пуганая ворона куста боится, сэръ! Вы любуетесь, мистеръ Джорндисъ, птичками моей постоялицы?
Старикъ мало-по-малу входилъ въ комнату, пока не прикоснулся къ локтю моего опекуна, и пристально взглянулъ въ глаза его въ свои очки.
— Странная вещь, сэръ: она никому не говоритъ, какъ зовутъ этихъ птичекъ, а между тмъ каждая изъ нихъ иметъ свое имя.
Эти слова были сказапы шопотомъ.
— Фляйтъ, можно сдлать перекличку имъ?— спросилъ онъ вслухъ, подмигивая намъ и указывая на нее, въ то время, какъ она отвернулась отъ насъ, какъ будто затмъ, чтобъ поправить огонь въ камин.
— Какъ хочешь,— отвчала она сердито.
Старикъ, бросивъ на насъ другой проницательный взглядъ, взглянулъ на клтки и прочиталъ слдующій списокъ:
‘Надежда, Радость, Юность, Тишина, Покой, Жизнь, Пыль, Прахъ, Расточительность, Нужда, Раззореніе, Отчаяніе, Сумасшествіе, Смерть, Хитрость, Глупость, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Грабежъ, Первенство, Жаргонъ, Окорокъ, и Шпинатъ’.
— Вотъ вамъ и вся коллекція,— сказалъ старикъ.— Вс он заперты по клткамъ моимъ благороднымъ и ученымъ собратомъ.
— Какой рзкій втеръ!— произнесъ мой опекунъ.
— Когда мой благородный и ученый собратъ ршитъ дло миссъ Фляйтъ, ихъ всхъ выпустятъ на волю,— сказалъ Крукъ, снова подмигивая намъ.— И тогда,— прибавилъ онъ шопотомъ:— и тогда, если только это случится когда-нибудь — чего ожидать невозможно — тогда птички, которыя не бывали взаперти, заклюютъ ихъ.
— Неужели и въ самомъ дл восточный втеръ?— сказалъ мой опекунъ, показывая видъ, что смотритъ въ окно на флюгарку.— Я думаю, что восточный!
Мы увидли, какъ трудно было намъ выбраться изъ дому. Насъ задерживала не миссъ Фляйтъ: она вела себя весьма благоразумно, нисколько не стсняя другихъ,— но мистеръ Крукь. Повидимому, онъ не могъ оторваться отъ мистера Джорндиса. Если-бъ онъ былъ прикованъ къ нему, то и тогда, кажется, не могъ бы держаться подл него такъ безотвязно. Онъ вызвался показать намъ свой Верховный Судъ и странный хламъ, заключавшійся въ немъ. Во время обзора нашего (который умышленно былъ растянутъ), онъ держался подл мистера Джорндиса и отъ времени до времени останавливалъ его подъ тмъ или другимъ предлогомъ, Какъ будто его мучило желаніе начать какое-то таинственное объясненіе, приступить къ которому, однако, онъ никакъ не ршался. Я не могу представить выраженіе лица и манеры мистера Крука, такъ сильно выражавшія и осторожность, и нершительность, и безпрестанное побужденіе высказать или сдлать что-то особенное. Его наблюденія за моимъ опекуномъ были безпрерывны. Онъ не сводилъ глазъ съ его лица. Идучи подл него, онъ наблюдалъ за нимъ съ хитростью старой лисицы. Если онъ шелъ впереди, то безпрестанно оборачивался. Когда мы останавливались, онъ обращался къ нему лицомъ и, потирая рукой открытый ротъ свой, съ какимъ-то страннымъ сознаніемъ своей власти надъ нами, выворачивая глаза кверху и хмуря сдыя брови свои до такой степени, что он почти закрывали его глаза, казалось, слдилъ за каждою чертою лица мистера Джорндиса.
Наконецъ, осмотрвъ весь домъ (кошка не отставала ни на шагъ отъ Крука) и весь запасъ разнообразнаго хламу, который, дйствительно, былъ очень интересенъ, мы вошли въ заднюю часть лавки. Здсь, на дн пустой бочки, находились стклянка съ чернилами, нсколько обгрызковъ перьевъ и нсколько грязныхъ театральныхъ афишъ, а противъ бочки, на стн, наклеено было нсколько различныхъ прописей, съ различнымъ шрифтомъ.
— Что вы длаете здсь?— спросилъ мой опекунъ.
— Учусь читать и писать,— отвчалъ Крукъ.
— И успшно?
— Медленно, дурно,— возразилъ старикъ, съ недовольнымъ видомъ.— Въ мои лта это дается не легко.
— Легче было бы, если-бъ васъ училъ кто-нибудь,— сказалъ мой опекунъ.
— Конечно, но пожалуй еще выучатъ не такъ, какъ слдуетъ!— возразилъ старикъ, и въ глазахъ его блеснуло подозрніе.— Не знаю, право, сколько я потерялъ, не выучившись грамот прежде, и потому не хочу потерять еще что-нибудь, если выучатъ меня навыворотъ.
— Навыворотъ?— сказалъ мой опекунъ, съ своей добродушной улыбкой.— Кто же, но вашему мннію, станетъ учитъ васъ навыворотъ?
— Не знаю, мистеръ Джорндисъ изъ Холоднаго Дома!— отвчалъ старикъ, приподнимая очки на лобъ и потирая руки.— Не думаю, что сталъ бы кто-нибудь… Но все-таки я лучше довряю себя самому себ, нежели кому другому.
Эти отвты и поведеніе мистера Крука заставили моего опекуна, въ то время, какъ мы проходили мимо Линкольнинскаго Суда, спроситъ мистера Вудкорта, дйствительно ли Крукъ помшанъ, какъ представляла его миссъ Фляйтъ. Молодой врачъ отвчалъ отрицательно и прибавилъ, что онъ не видлъ причины, на которой бы можно было основать подобное предположеніе. По своему невжеству, Крукъ былъ крайне недоврчивъ и къ тому же постоянно находился подъ вліяніемъ джина, котораго онъ употреблялъ огромное количество, которымъ не только онъ, но и вся его лавка, какъ мы и сами замтили, были пропитаны, во всякомъ случа, мистеръ Вудкортъ не считалъ его за сумасшедшаго.
Возвращаясь домой, я такъ примирилась съ маленькимъ Пипи, купивъ ему втряную мельницу и два мшечка для муки, что онъ кром меня никому не позволялъ снять шляпы съ себя и ни съ кмъ не соглашался ссть за столъ, какъ только со мной. Кадди сидла подл меня, съ другой стороны, и подл Ады, которой мы тотчасъ сообщили всю повсть любви, какъ только что пришли домой. За обдомъ мы больше всего занимались маленькимъ Пипи. и его сестрицей Кадди. Мой опекунъ былъ веселъ, какъ и вс мы. Вообще мы вс были веселы и счастливы. Наконецъ, Кадди, уже поздно вечеромъ, отправилась домой, въ наемной карет, вмст съ Пипи, который спалъ крпкимъ сномъ и въ то же время крпко держался за втряную мельницу.
Я забыла сказать — по крайней мр я не говорила до сихъ поръ что мистеръ Вудкортъ былъ тотъ самый смуглый врачъ, съ которымъ мы встртились въ дом мистера Баджера, забыла сказать, что мистеръ Джорндисъ пригласилъ его обдать, и что онъ обдалъ съ нами, забыла сказать, что когда мы разошлись и когда я сказала Ад: ‘Ну, моя милочка, поговоримъ теперь о Ричард!’ Ада засмялась и сказала… Впрочемъ, не знаю, нужно ли говорить, что именно сказала Ада. Она всегда любила и любитъ шутить!

XV. Белъ-ярдъ.

Во время пребыванія нашего въ Лонтон, мистера Джорндиса безпрестанно осаждали толпы человколюбивыхъ леди и джентльменовъ, дйствія которыхъ такъ сильно изумляли насъ. Мистеръ Квэйлъ, который явился къ намъ вскор посл нашего прізда, былъ человколюбиве всхъ другихъ. Повидимому, его лоснящіяся выпуклости на вискахъ сдлались еще лоснисте, и онъ зачесывалъ свои волосы назадъ такъ сильно, что корни ихъ готовы были выскочить изъ головы и основаться въ благотворной почв филантропіи. Главнйшая его способность состояла, кажется, къ способности восхищаться всмъ вообще, безъ всякаго различія. Онъ готовъ сидть сколько угодно часовъ сряду и, съ безпредльнымъ наслажденіемъ, освщать и согрвать свои виски лучами свта, истекающими отъ какого бы то ни было свтила. Увидавъ его въ первый разъ совершенно погруженнымъ въ созерцаніе достоинствъ мистриссъ Джеллиби, я считала ее всепоглощающимъ предметомъ его обожанія. Вскор, однакожъ, я замтила свою ошибку и убдилась, что это былъ не боле, какъ прихвостень въ великой процессіи человческаго рода.
Однажды явилась къ намъ мистриссъ Пардигль съ какой-то благотворительной подпиской, а вмст съ ней и мистеръ Квэйлъ. Все, что говорила мистриссъ Пардигль, мистеръ Квэйлъ повторялъ намъ, и точно такъ же выхвалялъ достоинства мистриссъ Пардигль, какъ выхвалялъ до этого достоинства мистриссъ Джеллиби. Мистриссъ Пардигль написала рекомендательное письмо къ моему опекуну, въ которомъ превозносила до небесъ своего краснорчиваго друга мистера Гушерь. Съ мистеромъ Гушеръ явился также и мистеръ Квэйлъ. Мистеръ Гушеръ, будучи тщедушнымъ джентльменомъ, съ лоснящейся наружностью и глазами до такой степени маленькими для его огромнаго, луноподобнаго лица, что они, повидимому, сдланы были первоначально для чего-нибудь другого,— съ перваго взгляда не располагалъ къ себ. Но едва только услся онъ, какъ мистеръ Квэйлъ спросилъ Аду и меня: не правда ли, что это великое созданіе (дйствительно, правда, говоря относительно вялости, но мистеръ Квэйлъ подразумвалъ въ вопрос своемъ качества душевныя), и не поразила ли насъ массивная величина его лица? Короче сказать, намъ пришлось выслушать отъ этихъ людей о безчисленномъ множеств миссій различныхъ родовъ, но для насъ всего ясне было то обстоятельство, что миссіи мистера Квэйла суждено быть въ восторг отъ миссіи каждаго другого человка, и что это была самая популярная изъ всхъ миссій.
Мистеръ Джорндисъ попалъ въ это общество, побуждаемый своимъ мягкосердечіемъ и ревностнымъ желаніемъ оказывать съ своей стороны добро ближнему на сколько было въ его власти, но, несмотря на то, онъ откровенно признавался намъ, что это общество должно очень часто оказываться неудовлетворительнымъ, и именно тамъ, гд благотворительность принимала судорожные формы, гд милосердіе служило только блестящимъ прикрытіемъ для громогласныхъ самолюбцевъ и спекулянтовъ, имющихъ весьма слабую репутацію, ничтожныхъ въ своей профессіи, шумныхъ и тщеславныхъ въ своихъ поступкахъ, раболпныхъ и даже до нельзя унижающихъ себя въ глазахъ людей сильныхъ, льстецовъ другъ передъ другомъ и несносныхъ для тхъ, кто стремится спокойно и молча поддержать безсильнаго отъ паденія, но не ищетъ случая приподнять кого-нибудь на волосъ съ оглушительнымъ шумомъ и самохвальствомъ. Когда мистеръ Гушеръ предложилъ поднести подарокъ мистеру Квэйлу (мистеръ Гушеръ уже получилъ для себя подарокъ, по ходатайству мистера Квэйла), и когда онъ часа полтора проговорилъ объ этомъ предмет на митинг, въ которомъ участвовали дв школы для бдныхъ сиротъ мужескаго и женскаго пола, и убждалъ ихъ жертвовать на это предпріятіе своими пенсами и полу пенсами,— втеръ, я думаю, задувалъ тогда съ востока цлыхъ три недли.
Я упоминаю объ этомъ потому, что перехожу къ мистеру Скимполю. Мн казалось, что, въ противоположность подобнаго рода вещамъ, его безъискусственность, совершенно дтскій характеръ и безпечность служили для моего опекуна величайшимъ утшеніемъ, я уврена, что человкъ въ строгомъ значеніи слова прямодушный и честный, между множествомъ людей, совершенно противоположныхъ ему во всхъ отношеніяхъ, долженъ неизбжно служить для мистера Джорндиса источникомъ удовольствія. Мн было бы прискорбно сказать, что мистеръ Скимполь угадывалъ это и вслдствіе того старался угождать моему опекуну, впрочемъ, и то сказать, я никогда не понимала его въ такой степени, чтобы сдлать о немъ врное заключеніе. Мн кажется, чмъ онъ былъ для моего опекуна, тмъ же самымъ былъ и для цлаго міра.
Онъ былъ нездоровъ, и потому, хотя и жилъ въ Лондон, но мы не видали его до настоящей поры. Онъ явился однажды утромъ, былъ очень любезенъ и попрежнему находился въ весьма пріятномъ расположеніи духа.
‘Вотъ и я — говорилъ онъ — къ вашимъ услугамъ!’ Онъ страдалъ разлитіемъ желчи. Впрочемъ, вс богатые люди не изъяты отъ этого недуга, и, на этомъ основаніи, мистеръ Скимполь старался убдить себя, что онъ человкъ съ весьма значительнымъ достаткомъ. И дйствительно, онъ былъ богатъ желаніями и намреніями, не имвшими предлогъ. Самой щедрой рукой надлялъ онъ своего врача. Онъ постоянно удвоивалъ, а иногда учетверялъ плату за визиты. Онъ говорилъ доктору: ‘Послушайте, любезный докторъ, вы очень ослплены, если полагаете, что лечите меня безъ всякаго возмездія. Если-бъ вы знали, такъ я готовъ осыпать васъ золотомъ,— конечно, въ моихъ желаніяхъ, не имющихъ предловъ’.— И въ самомъ дл (говорилъ онъ), желаніе въ немъ было такъ безпредльно, что, по его понятіямъ, оно имло равносильное значеніе съ существеннымъ исполненіемъ. Если-бъ онъ имлъ кругленькіе кусочки этого металла или клочки этой тоненькой бумажки, которымъ родъ человческій приписываетъ такъ много важности, и если-бъ онъ имлъ возможность вручать ихъ доктору, то, конечно, вручилъ бы ихъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Но, не имя ихъ, онъ, вмсто исполненія, предлагалъ свое желаніе. И превосходно! Если желаніе его было чистосердечно, если онъ дйствительно хотлъ отплатитъ за визиты доктора щедрой рукой, то чего же больше? Въ его понятіяхъ это замняло монету и вполн выражало его благодарность.
— Это, можетъ статься, частію происходитъ оттого, что я не имю ни малйшаго понятія о цнности денегъ. Это такъ основательно, такъ благоразумно! Напримръ: мясникъ мой говоритъ, что у него есть на меня маленькій счетецъ, и что онъ хочетъ очистить его. Замчаете ли, какъ милая поэтическая наклонность души этого человка обнаруживается въ его собственныхъ словахъ? Желая, чтобы расплата не показалась затруднительной для обихъ сторонъ, онъ длинный счетъ свой постоянно называетъ маленькимъ счетцемъ. Я отвчаю мяснику: любезный другъ, если ты зналъ, что счетецъ нашъ маленькій, такъ я квитъ съ тобой. Право, теб не стоило трудиться приходить съ своимъ маленькимъ счетцемъ. Мы съ тобой квитъ. По крайней мр я такого мннія, что мы квитъ съ тобой.
— Но что бы вы сказали, если-бъ мясникъ вмсто мяса ставилъ бы на счетъ вамъ одн только цифры?— сказалъ мой опекунъ съ искреннимъ смхомъ.
— Любезный Джорндисъ, вы удивляете меня,— сказалъ мистеръ Скимполь.— Въ этомъ случа вы занимаете мсто мясника. Мясникъ, съ которымъ однажды имлъ я дло, разсуждалъ совершенно по вашему.— ‘Сэръ,— говоритъ онъ,— зачмъ вы кушаете весеннюю баранину, которой фунтъ стоитъ восемьнадцать пенсовъ?’ — ‘Зачмъ я мъ весеннюю баранину?’ — повторилъ я, и, разумется, подобный вопросъ показался мн крайне забавнымъ. ‘Затмъ, что я люблю ее!’ — Кажется, этотъ отвтъ весьма убдителенъ. ‘Прекрасно, сэръ,— говоритъ мясникъ,— но если-бъ я такъ же точно разсуждалъ о своей баранин, какъ вы разсуждаете о своихъ деньгахъ!’ — ‘Любезный мой,— сказалъ и,— пожалуйста, будемъ разсуждать объ этомъ предмет, какъ подобаетъ разумнымъ существамъ. Какимъ же образомъ могло это быть? Это совершенно невозможно. У тебя была баранина, а у меня не было денегъ. Ты бы никакъ не могъ прислать ко мн баранины, если-бъ у тебя ея не было: вдь это невозможно, между тмъ какъ со мной дло совсмъ другое: у меня нтъ денегъ, но я могу думать и думаю о нихъ, не имя возможности уплатить ихъ’. Онъ не сказалъ на это слова, и тмъ дло кончилось.
— И онъ не принялъ законныхъ мръ ко взысканію?— спросилъ мой опекунъ.
— Да, онъ принялъ,— отвчалъ мистеръ Скимполь.— Но уже въ этомъ случа онъ дйствовалъ но внушенію не разсудка, но гнва. Гнвъ напомнилъ о Бойторн, который пишетъ мн, что вы и ваши барышни общали пріхать на короткое время въ его холостой домъ въ Линкольншэйр.
— Онъ большой фаворитъ моихъ питомицъ,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— и я дйствительно общалъ за себя и за нихъ.
— Да, жалко: природа какъ будто забыла защитить-его,— замтилъ мистеръ Скимполь, обращаясь къ Ад и мн.— Не правда ли, что онъ немножко бурливъ, какъ море? Онъ немножко горячъ, какъ бшеный быкъ, который забралъ себ въ голову, что всякій цвтъ — малиновый цвтъ! Впрочемъ, я съ своей стороны отдаю справедливость нкоторымъ его достоинствамъ.
Мн удивительно было, что эти два созданія такъ высоко цнили другъ друга: мистеръ Бойторнь придавалъ особенную важность весьма многимъ предметамъ, между тмъ какъ мистеръ Скимполь ршительно ни о чемъ но заботился. Кром того, я замтила, что мистеръ Бойторнъ не разъ готовъ былъ выразить довольно сильно свое мнніе насчетъ мистера Скимполя, когда, но какому-нибудь случаю, въ разговор, ссылались на послдняго изъ нихъ. Безъ сомннія, я подтвердила слова Ады, когда она сказала, что мы какъ нельзя боле остались довольны посщеніемъ мистера Бойторна.
— Вдь онъ приглашалъ и меня,— сказалъ мистеръ Скимполь:— и если ребенокъ можетъ доврить себя подобнымъ рукамъ… Впрочемъ, предстоящаго ребенка, вроятно, будутъ охранять попеченія такихъ нжныхъ созданій, какъ вы, напримръ… Въ такомь только случа я поду къ нему. Онъ предлагаетъ заплатить за меня все, что будетъ стоить дорога туда и обратно. Я полагаю, что это будетъ стоить денегъ,— быть можетъ, шиллинговъ, даже фунтовъ или чего-нибудь въ этомъ род? Ахъ, кстати: я вспомнилъ Коавинсеса. Миссъ Соммерсонъ, помните вы Коавинссса?
Онъ спросилъ меня объ этомъ самымъ простосердечнымъ, веселымъ тономъ и безъ всякаго замшательства.
— О, какъ не помнить!— сказала я.
— Представьте, Коавинсеса арестовала смерть. Теперь смло можно сказать, что онъ не отниметъ отъ другихъ свободы любоваться Божьимъ свтомъ.
Эта новость непріятно изумила меня, тмъ боле, что, при начал разговора, я успла вспомнить этого человка и представляла себ его смшную фигуру, на соф въ Холодномъ Дом, безпрестанно утиравшагося платкомъ.
— Мн только что вчера сообщилъ объ этомъ его преемникъ,— сказалъ мистеръ Скимполь: — его преемникъ теперь у меня въ дом, онъ овладлъ моимъ домомъ, судя по его выраженію. Онъ пришелъ вчера, въ день рожденія моей дочери съ голубыми глазами. Я доказывалъ ему, что это весьма безразсудно и неприлично. ‘Если-бъ, говорю я, у васъ была дочь съ голубыми глазами, вамъ бы непріятно было, если-бъ я пришелъ къ вамъ безъ всякаго приглашенія, въ день ея рожденія’. Однако, онъ все-таки остался.
Мистеръ Скимполь разсмялся этой пріятной нелпости и слегка пробжалъ по клавишамъ рояля, за которымъ сидлъ.
— Въ добавокъ онъ сказалъ мн,— говорилъ мистеръ Скимполь,— продолжая брать аккорды, которые мнялись посл каждыхъ двухъ-трехъ словъ:— въ добавокъ онъ сказалъ, что Коавинсесъ оставилъ… трехъ дтей… безъ матери… что профессія Коавинсеса… была непопулярна… и молодое поколніе Коавинсеса… находится въ пренепріятномъ положеніи.
Мистеръ Джорндисъ всталъ и, потирая голову, началъ ходить по комнат. Мистеръ Скимполь игралъ мелодическіе аккорды одной изъ любимыхъ псенъ Ады. Ада и я глядли на мистера Джорндиса, угадывая, что происходило въ эти минуты въ его душ.
Прохаживаясь по комнат, останавливаясь, оставляя потирать себ голову и снова начиная, опекунъ мой положилъ руку на клавиши и тмъ остановилъ игру мистера Скимполя.
— Мн не нравится это, Скимполь!— сказалъ онъ съ задумчивымъ видомъ.
Мистеръ Скимполь, совсмъ забывшій о чемъ говорилъ, взглянулъ на него съ изумленіемъ.
— Этотъ человкъ былъ необходимъ,— продолжалъ мой опекунъ, прохаживаясь взадъ и впередъ по весьма ограниченному пространству между роялемъ и концемъ комнаты и въ то же время взъерошивая кверху волосы на затылк, какъ будто раздувалъ ихъ сильный восточный втеръ.— Если мы чрезъ наши ошибки и заблужденія, чрезъ нашу недостаточность въ знаніи свта или чрезъ наши несчастія длаемъ такихъ людей необходимыми, мы не должны изливать на нихъ свое мщеніе. Въ его ремесл ничего не было зловреднаго. Онъ поддерживалъ свое семейство. Не мшало бы, право, разузнать объ этомъ побольше.
— О, о комъ? о Коавинсес?— вскричалъ мистеръ Скимполь, уразумвъ наконецъ значеніе словъ мистера Джорндиса.— Ничего не можетъ быть легче. Прогуляйтесь въ главную квартиру Коавинсеса, и вы узнаете все, что угодно.
Мистеръ Джорндисъ кивнулъ намъ головой, мы только и ждали этого сигнала.
— Пойдемте! Пойдемте по этой дорог, друзья мои, да и почему же не идти по этой? Разв она хуже другихъ?
Мы приготовились въ нсколько секундъ и вышли изъ дому. Мистеръ Скимполь шелъ съ нами и былъ въ восторг отъ этой экспедиціи. Искать Коавинсеса,— говорилъ онъ,— вмсто того, чтобъ Коавинсесъ искалъ Скимполя, такъ ново для него и такъ отрадно для души.
Прежде всего онъ провелъ насъ въ улицу Курситоръ, гд находился домъ съ желтыми ршетками въ окнахъ, который онъ называлъ замкомъ Коавинсесь. На нашъ звонокъ у входа въ этотъ домъ, изъ ршетчатаго окна, сдланнаго въ воротахъ, показался мальчикъ отвратительной наружности.
— Кого вамъ тутъ нужно?— спросилъ мальчикъ, опершись подбородкомъ на дв желзныя ршитины.
— Здсь служилъ одинъ человкъ,— сказалъ мистеръ Джоридисъ:— онъ недавно умеръ.
— Ну, такъ чтожъ?— сказалъ мальчикъ.
— Мн хочется знать, какъ его звали.
— Его звали Пеккетъ.
— А его адресъ?
— Въ квартал Пеллъ-Ярдъ,— сказалъ мальчикъ:— на лвой рук надь свчной лавкой, которую содержитъ Бляйндеръ.
— Скажи пожалуйста… не знаю, право, какъ бы спросить это получше,— ворчалъ мой опекунъ:— былъ этотъ человкъ трудолюбивъ?
— Былъ ли Пеккетъ трудолюбивъ?— повторилъ мальчикъ.— Да, онъ былъ весьма трудолюбивъ. Онъ никогда не уставалъ слдить за должниками. Бывало, ужь если возьмется за дло, такъ простоитъ на мст битыхъ часовъ десять.
— Онъ могъ поступить и хуже,— говорилъ про себя мой опекунъ,— Онъ могъ бы взяться за дло и не сдлать его. Благодарю тебя, мой милый. Мн ничего больше не нужно.
Мы оставили мальчика, который, склонивъ голову на бокъ и облокотись рукой на ворота, ласкалъ и сосалъ концы желзныхъ ршетокъ, и пошли обратно къ Линкольнъ-Ину, гд ждалъ насъ мистеръ Скимполь: онъ не имлъ расположенія подходить близко къ дому Коавинсеса. Соединясь вмст, мы отправились въ Беллъ-Ярдъ, очень узкую улицу въ недалекомъ разстояніи. Мы скоро отыскали свчную лавку. Въ ней находилась добрая на взглядъ старушка, страдавшая водяною или удушьемъ, а можетъ быть и тмъ и другимъ вмст.
— Гд дти Пеккета?
— Пеккета?— отвчала старушка на мой вопросъ.— Да, конечно, миссъ. Вдь трое осталось. Первая дверь, миссъ, на самомъ верху лстницы.
И вмст съ этимъ черезъ прилавокъ она подала мн ключъ.
Я взглянула на ключъ и потомъ взглянула на нее, она слова не сказала мн, какъ будто увренная, что я знала, что должно длать съ нимъ. Полагая, что этотъ ключъ былъ отъ дверей, за которыми сидли дти, я вышла изъ лавки безъ дальнихъ разспросовъ и повела всхъ на лстницу. Мы шли такъ тихо, какъ только можно, но, несмотря на то, невольнымъ образомъ произвели шумъ, поднимаясь вс четверо по старой лстниц, такъ что поднявшись во второй этажъ, мы увидли, что шумомъ своимъ обезпокоили мужчину, который стоялъ тамъ, выглядывая изъ комнаты.
— Кого вамъ нужно, не Гридли ли?— сказалъ онъ, устремивъ на меня пристальный, сердитый взглядъ.
— Нтъ, сэръ,— сказала я — я иду выше.
Онъ осмотрлъ Аду, мистера Джорндиса и мистера Скимполя тмъ же сердитымъ взглядомъ, въ то время, какъ они шли за мной по лстниц. Мистеръ Джорндисъ пожелалъ ему добраго дня.
— Добрый день!— отвчалъ онъ сердито и отрывисто.
Это былъ мужчина высокаго роста, съ желто-блднымъ лицомъ, съ головой, на которой заботы оставили слды свои и на которой оставалось очень немного волосъ, съ глубокими морщинами на лиц и глазами на выкат. Онъ имлъ воинственную наружность, его гнвная и раздражительная манера, въ соединеніи съ его фигурой, все еще громадной и могучей, хотя очевидно клонившейся къ упадку, наводила ужасъ на меня. Въ рук держалъ онъ перо, и, сквозь растворенную дверь, я увидла, что вся комната была завалена кипами бумагъ.
Оставивъ его у дверей, мы поднялись на самый верхъ. Я постучалась въ дверь, и въ комнат раздался тоненькій, звонкій голосокъ.
— Мы заперты! Ключъ у мистриссъ Бляйндеръ!
Услышавъ это, я приложила ключъ и отворила дверь. Въ бдной комнатк, съ косымъ потолкомъ и съ весьма замтнымъ недостаткомъ въ мебели, находился крошечный мальчикъ — лтъ пяти-шести, онъ нянчилъ и убаюкивалъ довольно тяжелаго ребенка мсяцевъ восемнадцати. Въ камин не искрилось огня, хотя погода была холодная, оба ребенка были укутаны въ какіе-то лохмотья платковъ. Однакожъ эта одежда не грла ихъ, потому что носики ихъ покраснли и маленькія фигуры ихъ скорчились. Чтобы согрться, мальчикъ ходилъ по комнат, убаюкивая ребенка, головка котораго лежала у него на плеч.
— Кто васъ заперъ здсь?— это былъ нашъ первый и весьма натуральный вопросъ.
— Чарли,— сказалъ мальчикъ,— остававшійся на мст съ самаго нашего прихода и съ любопытствомъ смотрвшій на насъ.
— Кто же это Чарли? Твой братъ?
— Нтъ. Это моя сестра Шарлотта. Батюшка всегда звалъ ее Чарли.
— Сколько же васъ всхъ, кром Чарли?
— Только я,— сказалъ мальчикъ:— и Эмма (при этомъ онъ поправилъ чепчикъ на голов ребенка, котораго няньчилъ), да еще Чарли.
— Гд же теперь Чарли?
— Ушла стирать,— сказалъ мальчикъ и началъ ходить по комнат.— Стараясь въ то же время глядть на насъ, онъ чуть-чуть не задлъ головой ребенка объ уголъ кровати.
Мы посматривали другъ на друга и на этихъ дтей, когда въ комнату вошла двочка, дитя по наружнымъ формамъ, но взрослая и умная по выраженію въ личик,— очень маленькомъ личик. На ней надта была шляпка, слишкомъ большая для нея, и передникъ, о который она вытирала руки. Ея пальцы были блые, и кожа на нихъ сморщилась отъ стирки, на нихъ оставалась еще мыльная пна, которую она вытирала передникомъ. Безъ этихъ признаковъ, ее бы можно было принять за ребенка, который забавлялся стиркой блья, подражая, съ бглою наблюдательностію и отчетливостью, всмъ дйствіямъ при этомъ занятіи опытной прачк.
Она прибжала откуда-то по сосдству и, какъ видно, торопилась, потому что, несмотря на свою легкость, она запыхалась, нсколько минутъ не могла говорить съ нами, и вмсто того переводила духъ, вытирала руки и спокойно глядла на насъ.
— А вотъ и Чарли!— сказалъ мальчикъ.
Ребенокъ, котораго онъ няньчилъ, протянулъ рученки и слезами просилъ Чарли взять его къ себ. Маленькая двочка взяла ее и съ манерой взрослой женщины стала смотрть на насъ черезъ ношу, крпко прильнувшую къ ней.
— Возможно ли подумать, что этотъ ребенокъ трудится для цлаго семейства?— прошепталъ мой опекунъ, когда мы придвинули стулъ для Чарли и усадили ее вмст съ ребенкомъ, между тмъ какъ мальчикъ прижался къ ней и держался за передникъ.— Посмотрите на нихъ, ради Бога, взгляните на нихъ!
Дйствительно, было на что посмотрть: передъ нами находились три ребенка другъ подл друга, и двое изъ нихъ съ надеждой смотрятъ на третьяго, который самъ такъ еще молодъ, а уже на дтскомъ лиц его и во всей фигур отражалось такъ много и молодости, и взрослаго возраста, и степенности!
— Чарли, Чарли!— сказалъ мой опекунъ:— сколько теб лтъ?
— Да ужъ побольше тринадцати, сэръ,— отвчала Чарли.
— Неужели? О, какая ты большая!— сказалъ мой опекунъ:— Какая ты большая, Чарли.
Не могу описать той нжности, съ которой опекунъ мой произносилъ эти слова: въ нихъ отзывались и ласка, и грусть, и состраданіе.
— И ты живешь здсь одна, съ этими малютками?
— Да, одна, съ тхъ поръ, какъ умеръ мой отецъ,— отвчала Чарли, взглянувъ съ совершеннымъ довріемъ въ лицо моего опекуна.
— Какъ же ты живешь, Чарли?— спросилъ онъ, отвернувшись отъ нея на нсколько секундъ.— Скажи мн, Чарли, какъ же ты живешь съ ними?
— Съ тхъ поръ, какъ умеръ мой отецъ, я хожу работать. Вотъ и сегодня я уходила на стирку.
— Помоги теб Господи, Чарли!— сказалъ мой опекунъ.— Но, кажется, ты такъ еще мала, что едва ли достаешь до лоханки.
— Въ деревянныхъ башмакахъ я достаю, сэръ,— быстро сказала она. Посл маменьки остались мн очень высокіе башмаки.
— А давно ли умерла твоя маменька? Бдная мать!
— Маменька моя скончалась тотчасъ посл рожденія Эммы,— сказала Чарли, взглянувъ на личико, прильнувшее къ ея груди.— Батюшка сказалъ мн тогда, чтобъ я была такой доброй матерью для Эммы, какъ только можно. И я старалась быть такою: я работала дома, я няньчила ее, мыла и холила, пока не. пришла пора работать на сторон. Вотъ видите, сэръ, почему я могу и умю стирать.
— И часто ты выходишь на работу?
— Такъ часто, какъ только могу,— сказала Чарли, смотря во вс глаза и улыбаясь:— вдь надо же заработывать полу-шиллинги и шиллинги.
— И когда уходишь, такъ всегда запираешь ихъ?
— Да, чтобъ были цлы, сэръ,— сказала Чарли.— Иногда заглянетъ къ нимъ мистриссъ Бляйндеръ, иногда подымется сюда и мистеръ Гридли, иногда и я забгу,— вдь они могутъ играть безъ меня. И Томъ совсмъ не боится, когда его запрутъ… Ты не боишься, Томъ?
— Н-тъ!— сказалъ Томъ протяжно, но ршительно.
— Когда стемнетъ и когда на двор зажгутъ фонари, такъ здсь бываетъ свтло, почти совсмъ свтло. Не правда ли, Томъ?
— Да, Чарли,— сказалъ Томъ:— почти совсмъ свтло.
— Онъ у меня такой славный, настоящее золото!— сказала Чарли,— и о сколько материнской нжности, сколько зрлаго возраста отзывалось въ ея словахъ!— Устанетъ Эмма, онъ уложитъ ее спать, устанетъ онъ — и самъ ляжетъ отдохнуть, а когда я приду домой, зажгу свчку и накрою ужинъ, онъ встанетъ, сядетъ подл меня, и мы вмст поужинаемъ. Не правда ли, Томъ?
— О, да, Чарли!— сказалъ Томъ:— мы вмст ужинаемъ.
И, при этомъ ли отблеск величайшаго наслажденія въ жизни, или изъ признательности и любви къ Чарли, которая была для него всмъ на свт, онъ спряталъ лицо свое въ складкахъ ея изношеннаго платья и перешелъ отъ искренняго смха къ горькимъ слезамъ.
Съ минуты нашего прихода это были первыя слезы, пролитыя между этими дтьми. Маленькая осиротвшая двочка говорила объ отц своемъ и матери, какъ будто вся скорбь въ ея душ была подавлена необходимостью вооружиться бодростью, ея ребяческимъ сознаніемъ собственныхъ своихъ силъ и ея дятельностію для пріобртенія насущнаго хлба. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, хотя она смирнехонько сидла, спокойно глядла на насъ и ни малйшимъ движеніемъ не дотронулась до волоска на голов каждаго изъ двухъ маленькихъ своихъ питомцевъ, но я видла, какъ дв безмолвныя слезы катились по ея лицу.
Я стояла вмст съ Адой у окна, показывая видъ, будто любуюсь вершинами зданій, закоптлыми трубами, жалкими цвтами и птичками въ маленькихъ клткахъ, принадлежавшими ближайшимъ сосдямъ, когда въ комнату вошла мистриссъ Бляйндеръ (быть можетъ, она все это время взбиралась на лстницу) и заговорила съ моимъ опекуномъ.
— Ну что значитъ, сэръ, простить имъ деньги за квартиру!— говорила она.— Много ли это? Да и кто бы ршился взять отъ нихъ деньги?
— Прекрасно, прскрасно!— сказалъ мой опекунъ, обращаясь къ намъ.— Наступитъ время, когда эта добрая женщина увидитъ, что она сдлала очень много, и что, сдлавъ единому изъ малыхъ сихъ… Но этотъ ребенокъ,— прибавилъ онъ, посл минутнаго молчанія:— долго ли онъ можетъ поддерживать такимъ образомъ цлое семейство?
— Конечно, сэръ, я думаю, Чарли долго можетъ,— сказала мистриссъ Бляйндеръ, съ трудомъ переводя дыханіе.— Она такъ трудолюбива и проворна, какъ только можно быть въ ея лта.— Да знаете ли, сэръ, посл смерти матери она такъ нжно берегла дтей, что сдлалась предметомъ разговора въ цломъ квартал. Посмотрли бы вы, какъ она распоряжалась, когда захворалъ ея отецъ: это было просто чудо, да и только! ‘Мистриссъ Бляйндеръ,— сказалъ онъ мн, и эти слова были для мсня послдними его словами — мистриссъ Бляйндеръ, каково бы ни было мое призваніе въ этой жизни, но вчера, въ этой самой комнат, я видлъ, какъ ангелъ сидлъ подл моей малютки, и я поручаю ее нашему Отцу Небесному!’
— У него не было другого занятія?— спросилъ опекунъ.
— Нтъ, сэръ, не было,— возразила мистриссъ Бляйндеръ.— Когда онъ явился сюда и нанялъ квартиру, я не знала, кто и что онъ такой, и, признаюсь, когда узнала, чмъ онъ занимается, то въ ту же минуту назначила срокъ очистить квартиру. Знаете, это ремесло не слишкомъ уважается въ нашемъ квартал, его не жаловали мои другіе постояльцы, вообще это призваніе нельзя назвать благороднымъ, и порядочные люди гнушаются имъ. Мистеръ Гридли сильне всхъ другихъ гнушался имъ, а онъ, надо вамъ сказать, постоялецъ славный, хотя характеръ его куда какъ суровъ.
— Итакъ, вы назначили срокъ очистить квартиру?— сказалъ мой опекунъ.
— Да, что длать, назначила! Но когда наступилъ этотъ срокъ, и когда дурного за нимъ ничего не замтила, я, знаете, поусомнилась. Онъ былъ очень аккуратенъ и прилеженъ, онъ длалъ то, что обязанъ былъ длать,— сказала мистриссъ Бляйндеръ, безъ всякаго умысла пристально устремивъ свои взоры на мистера Скимполя:— а согласитесь, длать что нибудь ужъ и то въ здшнемъ мір много значитъ.
— Значитъ вы-таки оставили его въ поко?
— Я сказала ему, что если онъ поладитъ съ мистеромъ Гридли, такъ я уладила бы съ прочими жильцами, и не стала бы обращать вниманія на то, что нравится здшнему кварталу и что ему не нравится. Мистеръ Гридли поворчалъ на это, однако согласился. Онъ всегда ворчалъ на покойника, зато къ дтямъ всегда былъ очень ласковъ. Вдь, право, не узнаешь человка, пока самъ не скажется.
— Ну, а другіе сосди были ласковы къ дтямъ?— спросилъ мистеръ Джорндисъ.
— Вообще, нельзя сказать, сэръ, чтобы не вс были ласковы Конечно, не такъ многіе, какъ можно ожидать, еслибъ ремесло отца было другое. Нкоторые сосди, бывало, трунили и постукивали другъ друга по плечамъ, когда старикъ проходилъ мимо ихъ, но когда онъ умеръ, то сейчасъ же сдлали подписку… Вообще, нельзя сказать, чтобы было дурно. Точно также и съ Шарлоттой. Нкоторые не хотли нанимать ее потому, что была дочь полицейскаго сыщика, другіе нанимали ее, и упрекали бдненькую ремесломъ отца, другіе давали ей груду работы, а плотили бездлицу, впрочемъ, она терпливе, чмъ были бы другія въ ея положеніи, къ тому же она очень умна, всегда охотно берется за работу и работаетъ безъ устали. Вообще, я должна сказать, не совсмъ дурно, сэръ… конечно, оно бы могло быть и лучше.
Мистриссъ Бляйндеръ сла на стулъ съ тмъ, чтобъ предоставить себ благопріятный случай перевести дыханіе, крайне стненное такой длинной рчью. Въ то время, какъ мистеръ Джорндисъ повернулся къ намъ, съ намреніемъ сказать что-то, его вниманіе было отвлечено отъ насъ совершенно неожиданнымъ появленіемъ мистера Гридли, о которомъ только что говорили и котораго мы видли во время нашего подъема по лстниц.
— Я ршительно не знаю, леди и джентльмены, что вы длаете здсь,— сказалъ онъ, какъ будто недовольный нашимъ присутствіемъ:— но во всякомъ случа вы извините за мой приходъ. Я не затмъ хожу сюда, чтобъ на меня таращили глаза. Ну что Чарли? Что мой Томъ? Каково у васъ дла идутъ сегодня?
Онъ нагнулся надъ группой весьма ласково и нжно: ясно было, что дти считали его за друга, хотя лицо его сохраняло суровое выраженіе, и хотя обращеніе его было такъ грубо, какъ только можно.
— Разумется, никто не осмлится сдлать это,— кротко замтилъ мой опекунъ.
— Положимъ, что такъ, сэръ, положимъ,— возразилъ постоялецъ, посадивъ Тома на колни и качая его съ какимъ-то раздраженіемъ.— Я не хочу спорить съ леди и джентльменами. Я столько проспорилъ на своемъ вку, что, право, другому бы не достало на это человческаго вка.
— Весьма быть можетъ, что ваша вспыльчивость и раздражительность оправдываются основательными причинами,— сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Все вздоръ!— воскликнулъ незнакомецъ, становясь съ каждой минутой буйно раздражительнымъ.— Я человкъ вздорнаго характера. Я вспыльчивъ. Я невжа.
— Ну не совсмъ, я думаю.
— Послушайте!— воскликнулъ мистеръ Гридли, спуская съ колнъ мальчика и подходя къ моему опекуну, повидимому, съ намреніемъ ударить его.— Знаете ли вы что нибудь о Верховномъ Суд?
— Можетъ статься, и знаю, къ моему крайнему сожалнію.
— Къ вашему сожалнію?— сказалъ мистеръ Гридли, останавливая порывъ своего гнва.— Если такъ, то я прошу у васъ прощенія. Я знаю, что я невжа. Простите меня, сэръ! (съ возрастающимъ изступленіемъ) Меня тянули по раскаленному желзу почти четверть столтія, и потому не удивительно что я отвыкъ отъ бархата. Сходите въ Верховный Судъ и спросите, что въ настоящее время больше всего ихъ забавляетъ, и они непремнно скажутъ вамъ, что никто не доставляетъ имъ такого удовольствія, какъ шропшэйрскій челобитчикъ! Я-то и есть,— сказалъ онъ, гнвно ударяя одной рукой о другую:— тотъ самый шропшейрскій челобитчикъ, который служитъ имъ предметомъ самыхъ язвительныхъ насмшекъ.
— Я врю, врю. Я и семейство мое имли честь доставлять удовольствіе этому серьезному мсту,— сказалъ мой опекунъ спокойно.— Можетъ статься, вы слышали обо мн. Мое имя Джорндлсъ.
— Мистеръ Джорндисъ!— сказалъ Гридли, длая неловкій поклонъ:— вы, мистеръ Джорндисъ, переносите свои притсненія и обиды спокойне, чмъ я переношу. Я вамъ говорю: гораздо спокойне, чмъ я. Пусть будутъ свидтелями вотъ этотъ джентльменъ и эти леди, что еслибъ я переносилъ свои обиды какъ нибудь иначе, то даннымъ бы давно сошелъ съ ума. Презирать и въ душ своей отмщать имъ и настойчиво требовать отъ нихъ правосудія — вотъ единственное средство, которое доставляетъ мн возможность сохранять разсудокъ свой съ здравомъ состояніи. Это только и есть единственное средство!— сказалъ онъ грубо, невжливо и съ нкоторой запальчивостію.— Пожалуй вы скажете, что я теряю терпніе, выхожу изъ себя, но я вамъ скажу, что это въ моей натур, что я, какъ человкъ оскорбленный, долженъ выйти изъ себя. Лучше или сохранять это положеніе, или сидть и улыбаться, какъ полоумная женщина, которая является въ каждомъ засданіи Суда. Прими я на себя другую роль, и меня непремнно свели бы съ ума.
Непріятно, даже больно было видть и этотъ гнвъ, и это изступленіе, въ которомъ находился онъ, и перемны въ выраженіи его лица, и буйные жесты, которыми сопровождалъ онъ каждое слово.
— Мистеръ Джорндисъ,— говорилъ онъ:— вы только разберите мое дло. Оно такъ ясно, какъ ясно небо, покрывающее насъ. Насъ было два брата. Отецъ мой, фермеръ, сдлалъ духовное завщаніе, которымъ отказалъ и ферму и все хозяйство въ пожизненное владніе, нашей матери. По смерти матери, все это достояніе законнымъ образомъ должно остаться мн,— ршительно все, кром трехсотъ фунтовъ стерлинговъ, которые я, по вол покойнаго, обязанъ былъ выдать моему родному брату. Мать умерла. Спустя нсколько времени братъ потребовалъ свою долю. Я и нкоторые изъ моихъ родственниковъ говорили ему, что онъ, получая квартиру и кушанье и многое другое, получалъ уже съ избыткомъ то, что завщалъ отецъ. Теперь посмотрите, какой оборотъ приняло дло. Никто не опровергалъ духовнаго завщанія, ни о чемъ не было спору, кром того только, выплачена ли была часть завщанныхъ трехсотъ фунтовъ, или нтъ. Чтобы ршить этотъ споръ, я принужденъ былъ обратиться въ Верховный Судъ. И, представьте себ, семнадцать человкъ сдлались отвтчиками въ этой пустой тяжб! Въ первый разъ приступили къ ней спустя два года посл поданія просьбы. Посл того остановили еще на два года, въ теченіе которыхъ наводили справки о томъ (чтобы у нихъ руки отсохли!), дйствительно ли я сынъ моего отца? Да въ этомъ никто и не думалъ сомнваться. Потомъ оказались, что число отвтчиковъ недостаточно, что мы должны были принятть еще кого нибудь и потомъ снова начать всю исторію. Судебныя издержки, прежде чмъ приступлено было къ длу надлежащимъ образомъ, превышали уже духовное завщаніе втрое! Мой братъ съ радостію отказался бы отъ наслдства, лишь бы избавиться только отъ дальнйшихъ издержекъ. Все мое достояніе, оставленное мн духовнымъ завщаніемъ отца, превратилось въ издержки. Самая тяжба, до сихъ поръ еще не конченная, сдлалась для меня пыткой, гибелью, она довела меня до совершеннаго отчаянія, и вотъ видите, въ какомъ положеніи я нахожусь теперь! Въ вашей тяжб, мистеръ Джорндисъ, дло идетъ о тысячахъ и тысячахъ, а въ моей только о сотняхъ. Но легче мн выносить ее или тяжеле — ршить нетрудно: стоитъ только представить, что въ этихъ сотняхъ заключались вс средства къ моему существованію, и вс они высосаны изъ меня самымъ низкимъ образомъ!
Мистеръ Джорндисъ сказалъ, что онъ отъ души сожалетъ его, и что самъ вполн испыталъ на себ всю несправедливость отъ этой чудовищной системы.
— Ну вотъ опять!— возразилъ мистеръ Гридли, нисколько не смягчая своего гнвнаго тона.— Система! Со всхъ сторонъ говорятъ мн, что это система! Говорятъ, что я не долженъ никуда обращаться, потому что это такая ужъ система! Да, хороша система! Я не долженъ являться въ Судъ, не смй сказать тамъ: ‘милордъ, объясните мн, справедливо это или нтъ? Есть ли у васъ на столько совсти, чтобы сказать мн, что я получилъ правосудіе и потому долженъ удалиться?’ Милордъ ровно ничего не знаетъ объ этомъ. Онъ засдаетъ тамъ, чтобъ поддерживать эту систему! Я не долженъ обращаться къ мистеру Толкинхорну, когда онъ приводитъ меня въ бшенство своимъ хладнокровіемъ и самодовольствіемъ, они вс бсятъ меня, ибо, я знаю, они пріобртаютъ чрезъ это, между тмъ, какъ я теряю. Я не смй сказать ему, что хочу тми или другими средствами вытянуть что нибудь изъ одного изъ нихъ за мое раззореніе! На немъ, извольте видть, не лежитъ отвтственности. Это система виновата! Я не прибгаю къ насильственнымъ мрамъ въ отношеніи къ нимъ, но не знаю, что могло бы случиться со мной, еслибъ меня окончательно вывели изъ терпнія! Я стану судиться съ учредителями и представителями этой системы, лицомъ къ лицу, передъ Великимъ Всевчнымъ Судомъ!
Гнвъ мистера Гридли былъ ужасенъ. Я бы не поврила, что бшенство можетъ доходить до такой степени, еслибъ не видла этого своими глазами.
— Я кончилъ!— сказалъ онъ, опускаясь на стулъ и утирая лицо.— Мистеръ Джорндисъ, я кончилъ! Я знаю, у меня буйный характеръ. Я долженъ знать это: я сидлъ въ тюрьм за нарушеніе порядка въ Верховномъ Суд. Я сидлъ въ тюрьм за угрозы адвакату. Я находился въ различныхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ и снова буду находиться. Я, извольте видть, шропшэйрскій челобитчикъ и отъ времени до времени являюсь въ судъ, не для того, чтобы забавлять ихъ, хотя они и находили забавнымъ, когда меня вводили въ судъ и выводили подъ стражей. Было бы лучше, говорятъ они, еслибъ я удерживалъ себя, а я имъ говорю, что еслибъ я удерживалъ себя, то по милости ихъ, давнымъ бы давно сошелъ съ ума. Вдь я когда-то былъ очень кроткій человкъ. Земляки мои говорятъ, что они помнятъ, до какой степени я быль кротокь и спокоенъ, но теперь, подъ вліяніемъ оскорбленія, нанесеннаго мн, я по необходимости долженъ дать полную свободу такому направленію духа: иначе ничто не могло бы сохранить разсудокъ мой въ цлости. ‘Было бы гораздо лучше для васъ, мистеръ Гридли,— сказалъ мн лордъ-канцлеръ на прошлой недл — еслибъ вы не тратили здсь вашего времени, а оставались бы при полезныхъ занятіяхъ въ Шропшэйр’.— ‘Милордъ, милордъ, я знаю, что это такъ — отвчалъ я ему — но было бы еще лучше для меня, еслибъ я никогда не слышалъ о вашемъ Верховномъ Суд, но, къ несчастію, я не могу передлать прошедшаго, а прошедшее тянетъ меня сюда!’ Къ тому же,— прибавилъ Гридли, снова приходя въ бшенство:— я непремнно хочу пристыдить ихъ. До послдней минуты моей жизни я буду показываться въ Суд къ стыду его. Еслибъ я зналъ заране минуту моей смерти, еслибъ въ эту минуту я могъ находиться тамъ, могъ владть языкомъ, я бы умеръ тамъ, сказавъ: ‘вы тянули меня сюда и выгоняли отсюда многое множество разъ. Теперь выгоните меня отсюда, вынесите меня отсюда ногами впередъ’.
Его лицо, быть можетъ, вслдствіе тяжелыхъ испытаній въ теченіе многихъ лтъ, до такой степени усвоило суровое выраженіе, но даже и теперь, когда, повидимому, ничто не возмущало души его, оно нисколько не смягчалось.
— Я пришелъ сюда, чтобы взять къ себ этихъ малютокъ,— сказалъ онъ, снова подходя къ нимъ:— пусть они поиграютъ у меня. Вдь я вовсе не намренъ былъ высказать вамъ это, впрочемъ, бда не велика, если и высказалъ… Томъ, ты не боишься меня? Да, не боишься?
— Нтъ!— сказалъ Томъ.— Зачмъ я стану бояться? Вдь вы не сердиты на меня?
— Правда, правда, дитя мое… Ты идешь назадъ, Чарли? Да?… Пойдемте же ко мн, малютки!
И Гридли взялъ на руки младенца, который охотно перешелъ къ нему съ рукъ Чарли.
— Не найдется ли у насъ внизу пряничнаго солдатика? Пойдемте-ка, поищемъ!
Онъ сдлалъ мистеру Джорндису прежній холодный и даже грубый поклонъ, не лишенный, впрочемъ, нкотораго достоинства, слегка поклонился намъ и ушелъ въ свою комнату.
Посл этого мистеръ Скимполь, въ первый разъ по нашемъ приход сюда, заговорилъ съ прежнимъ веселымъ и безпечнымъ настроеніемъ духа.
— Въ самомъ дл,— говорилъ онъ:— очень пріятно и назидательно видть, какъ все въ мір, иногда даже противъ нашего желанія, устраивается къ лучшему. Вотъ, напримръ, хоть этотъ мистеръ Гридли, человкъ съ необьятной силою воли и удивительной энергіей,— говоря ясне, человкъ въ род необтесаннаго кузнеца, нсколько лтъ, быть можетъ, скитался въ жизни, отъискивая предметъ, надъ которымъ бы можно было развернуть свою избыточную наклонность къ упорной борьб, какъ вдругь на дорог встртился ему Верховный Судъ и представилъ собою тотъ самый предметъ, который онъ отыскивалъ. Съ этой минуты они неразрывно соединились другъ съ другомъ. Въ противномь случа онъ могъ бы сдлаться великимъ полководцемъ, взрывающимъ на воздухъ укрпленные и неукрпленные города, могъ бы сдлаться великимъ человкомъ въ политическомъ мір, трактующимъ о судьб народовъ съ соблюденіемъ всхъ правилъ парламентской риторики, но, какъ уже было сказано, онъ и Верховный Судъ столкнулись другъ съ другомъ пріятнйшимъ образомъ, никому отъ этого столкновенія не сдлалось хуже, и Гридли съ той минуты пристроился къ жизни. Обратимся теперь къ Коавинсесу! Бдный Коавинсесъ! (отецъ этихъ очаровательныхъ дтей!) какъ восхитительно поясняетъ онъ тотъ же самый принципъ! Мистеръ Скимполь самъ очень часто стовалъ на существованіе Коавинсеса. Онъ встртилъ Коавинсеса на своей дорог. Онъ могъ бы обойтись и безъ него. Бывали времена, когда онъ, еслибъ былъ султаномъ и еслибъ великій визирь сказалъ ему въ одно прекрасное утро: чего желаетъ повелитель правоврныхъ отъ рукъ своего раба? онъ ршился бы отвтить ему: головы Коавинсеса!.. Но какой же оборотъ приняло все дло? Въ теченіе всего этого времени онъ доставлялъ занятіе достойнйшему человку, онъ былъ благодтель Коавинсеса, онъ непосредственно доставлялъ Коавинсесу возможность поднять на ноги этихъ плнительныхъ дтей и развить въ нихъ общественныя добродтели! И дйствительно, въ эту минуту сердце мистера Скимполя такъ было полно и слезы такъ замтно выступали на глаза его, что, окидывая взоромъ комнату, онъ какъ будто думалъ: ‘Я одинъ былъ сильнымъ покровителемъ Коавинсеса, и небольшой комфортъ, которымъ наслаждался онъ въ семейномъ быту — это твореніе моихъ рукъ!’
Въ его легкомъ прикосновеніи къ этимъ фантастическимъ струнамъ было столько очаровательнаго, это былъ такой милый, веселый, безпечный ребенокъ, сравнительно съ другимъ ребенкомъ, возмужалымъ не по лтамъ, который стоялъ подл него, что онъ невольнымъ образомъ заставилъ моего опекуна улыбнуться, прервать разговора съ мистриссъ Бляйндеръ и взглянуть на насъ. Мы поцловали Чарли, спустились вмст съ ней съ лстницы и остановились передъ домомъ посмотрть, какъ побжитъ она къ своей работ. Не знаю, гд она работала, но мы видли, какъ это маленькое милое созданіе, въ женской шляпк и передник, побжало чрезъ крытую галлерею въ конц двора и вскор слилось съ борьбой и шумомъ многолюднаго города, какъ капли росы съ волнами океана.

XVI. Улица одинокаго Тома.

Миледи Дэдлокъ безпокойна, очень безпокойна, она не можетъ долго оставаться на одномъ и томъ же мст. Изумленная такимъ событіемъ, фешенебельная газета не успваетъ слдить за ней, не знаетъ иногда, гд ее найти. Сегодня она въ своемъ помстьи Чесни-Воулдъ, вчера была въ своемъ столичномъ дом, завтра, быть можетъ, умчится за границу: фешенебельная газета не можетъ сказать ничего положительнаго. Даже сэръ Лэйстеръ, при всей своей любезности и при всемъ желаніи, не можетъ безотлучно находиться при миледи. Его врная и неразрывная подруга — подагра, насильственнымъ образомъ пробирается въ старинную дубовую спальню въ Чесни-Воулдъ и сжимаетъ въ своихъ объятіяхъ его об ноги.
Сэръ Лэйстеръ принимаетъ подагру, какъ непріятную гостью, но, вмст съ тмъ, какъ гостью въ нкоторомъ род изъ высшаго аристократическаго круга. Вс Дэдлоки, по прямой мужской линіи, со временъ незапамятныхъ, имли подагру. Это не требуетъ даже доказательства. Отцы другихъ людей могли умирать отъ ревматизма или отъ сообщенія въ ихъ организацію зараженной какимъ нибудь другимъ недугомъ крови простолюдина, но фамилія Дэдлоковъ представляла собою что-то исключительное даже въ общемъ для всхъ смертныхъ процесс умиранія. Причиной смерти всхъ Дэдлоковъ была ихъ собственная, фамильная подагра! Она составляла фамильное наслдство блистательной линіи Дэдлоковъ и переходила изъ рода въ родъ, какъ серебро, какъ помстье въ Линкольншэйр. Она принадлежала къ числу главнйшихъ достоинствъ и почестей этой линіи. Быть можетъ, сэръ Лэйстеръ иметъ нкоторое убжденіе, хотя и никогда не ршался высказать его, что ангелъ смерти, исполняя свои обязанности, явится въ извстный день въ царство аристократическихъ тней со слдующимъ донесеніемъ: ‘милорды и джентльмены, имю честь представить вамъ еще Дэдлока: онъ присоединяется къ вашему обществу чрезъ фамильную подагру’.
Вслдствіе этого, сэръ Лэйстеръ спокойно предоставляетъ свои фамильныя ноги фамильному недугу, какъ-будто имя его и богатство много поддерживаются этимъ феодальнымъ правомъ. Онъ считаетъ, что лежать въ постели и испытывать судорожпое сжатіе и язвительную боль въ ногахъ — принадлежитъ исключительно однимъ Дэдлокамъ, объ этомъ онъ такого мннія:
‘Мы вс обрекали себя этому недугу, онъ принадлежитъ намъ, какъ наша неотъемлимая собственность, въ теченіе многихъ столтій мы нисходили въ фамильные склепы не иначе, какъ пострадавъ сначала отъ этого недуга, и поэтому я съ готовностью покоряюсь тому, чему покорялись мои предки’.
И какое величественное зрлище представляетъ онъ собою, окруженный малиновымъ бархатомъ, съ золотыми бахромами, по средин великолпной гостиной, передъ любимымъ портретомъ миледи! Широкія полосы яркаго солнечнаго свта врываются сквозь длинный рядъ оконъ, перескаясь нжными отливами тней. Снаружи, величавые дубы, пускавшіе въ теченіе вковъ корни свои въ почву, покрытую бархатистой зеленью,— почву, которая никогда не знала плуга, которая служила сборнымъ пунктомъ для героевъ, когда они съ мечомъ и щитомъ отправлялись на бранное поле, или когда съ лукомъ и стрлой спшили на шумную звриную охоту,— все это безмолвно свидтельствуетъ о величіи Дэдлока. Внутри — его предки, глядя на него съ высокихъ стнъ, какъ будто говорятъ: ‘Каждый изъ насъ провелъ здсь свой вкъ и оставилъ по себ намалеванную тнь, уносясь изъ воспоминанія точно такъ, какъ уносится отдаленное карканье грачей, которые теперь убаюкиваютъ тебя!’ Эти предки безмолвно свидтельствуютъ о его величіи. И дйствительно, въ этотъ день Дэдлокъ очень величественъ! И горе Бойторну или всякой дерзновенной твари, которая, въ безумств своемъ, ршится оспаривать его величіе.
Въ настоящую минуту присутствіе миледи подл сэра Лэйстера Дэдлока замняется ея портретомъ. Она умчалась въ столицу, безъ намренія, впрочемъ, остаться тамъ, и скоро примчится сюда снова, къ крайнему недоумнію фешенебельныхъ листковъ. Столичный домъ не приготовленъ надлежащимъ образомъ къ ея пріему. Онъ весь подъ чехломъ и полонъ мрачнаго унынія. Одинъ только Меркурій въ пудр безутшно зваетъ у окна пріемной залы, не дальше, какъ вчера онъ сообщалъ другому Меркурію, своему знакомцу, привыкшему къ порядочному обществу, что если продолжится эта скука еще дольше (невыносимая скука, потому что человкъ съ его душой не могъ бы вынести ея),— если продолжится эта скука, для него, по чести говоря, останется одно только средство — перерзать себ горло!
Какая можетъ быть связь между помстьемъ въ Линкольншейр, столичнымъ домомъ, Меркуріемъ въ пудр и какимъ-то Джо, отверженнымъ свидтелемъ, на которомъ отражался отдаленный лучъ отраднаго свта, въ то время какъ онъ подметалъ ступеньки кладбища? Какая можетъ быть связь между многими людьми, которые съ противоположныхъ береговъ огромной бездны, ихъ раздляющей, какъ-то странно сталкиваются другъ съ другомъ?
Джо въ теченіе цлаго дня подметаетъ свой перекрестокъ, совсмъ не помышляя объ этомъ звен, если только есть тутъ какое нибудь звено. Умственное его состояніе всего врне опредляется собственными его словами: ‘я ничего не знаю’. Онъ знаетъ, впрочемъ, что въ ненастную погоду тяжело счищать грязь съ перекрестка, и что еще тяжеле, жить такой работой. Никто не училъ его даже и этому: онъ самъ доискался того. Джо живетъ, или, врне сказать, Джо до сихъ поръ еще не умеръ, въ грязномъ мст, извстномъ подобнымъ ему бднякамъ, подъ названіемъ Улицы Одинокаго Тома. Это самая грязная улица въ Лондон, которую обгаютъ порядочные люди,— улица, гд ветхія зданія, весьма близкія къ своему паденію, заселены отважными бродягами, которые, вступивъ во владніе руинами, отдаютъ ихъ въ наемъ отдльными квартирами. Ночью, эти жалкія, падающія обиталища заключаютъ въ себ цлый рой нищеты. Какъ на тлющемъ труп человческомъ появляются плотоядные черви, такъ и эти изгнившіе пріюты питаютъ толпу отверженныхъ созданій, которыя вползаютъ сюда и выползаютъ, свертываются въ груду и спятъ въ мстахъ, гд дождевая вода обливаетъ ихъ, куда они приходятъ и уходятъ, принося и унося съ собой заразительныя болзни и разсвая на каждомъ шагу столько зла и разврата, что искоренить то и другое мало было бы пятисотъ лтъ для лорда Кудля и сэра Томаса Дудля и герцога Зудля, хотя они и рождены на свтъ исключительно для этой цли.
Еще не такъ давно въ этой улиц два раза произошелъ ужасный трескъ и въ то же время поднялось облако пыли, какъ будто отъ взрыва мины, и каждый разъ разрушался какой нибудь домъ. Эти происшествія доставляли матеріалъ для газетной статейки и наполняли больными ближайшіе госпитали. Несмотря на то, щели остаются незаткнутыми, и въ этомъ хлам нтъ одной квартиры, которая не была бы биткомъ набита жалкимъ народомъ. Такъ какъ нкоторые дома уже готовы къ паденію, то ожидаютъ, что слдующій взрывъ будетъ весьма замчательный.
Безъ всякаго сомннія, эта пріятная недвижимость составляетъ собственность или опеку Верховнаго Суда. Каждый слпецъ знаетъ это очень хорошо. Почему эта улица носитъ такое странное названіе — никто не знаетъ. Потому ли, что ‘Томъ’ считается народнымъ представителемъ челобитчика или отвтчика въ тяжб Джорндисъ и Джорндисъ, потому ли, что Томъ жилъ здсь одинъ въ то время, когда тяжба опустошила всю улицу, и жилъ до тхъ поръ, пока не поселились другіе сосди,— или потому, что титулъ этотъ, основанный на преданіи, служитъ общимъ названіемъ убжища совершенно отрзаннаго отъ общества честныхъ людей и лишеннаго всякой надежды? Никому не извстно. Разумется, и Джо ничего не знаетъ объ этомъ.
— Я,— говоритъ Джо:— ничего не знаю.
Должно быть, весьма странно находиться въ такомъ положеніи, въ какомъ находится Джо! Шататься по улицамъ и оставаться въ совершенномъ мрак касательно значенія таинственныхъ символовъ, въ такомъ изобиліи вывшенныхъ надъ лавками, по угламъ улицъ, надъ дверьми и въ окнахъ! Видть, какъ люди читаютъ, видть, какъ люди пишутъ, видть, какъ почтальоны вручаютъ письма — и не имть ни малйшаго понятія о томъ, какимъ образомъ это длается,— оставаться глухимъ и нмымъ, оставаться камнемъ для всякой каракульки, которую видлъ въ письменахъ родного языка! Должно быть, очень, очень странно видть, какъ добрые люди, съ книжками въ рукахъ, отправляются по воскреснымъ днямъ въ храмъ Божій — и подумать (быть можетъ, Джо и думаетъ иногда), что все это значитъ, и если это что-нибудь да значитъ, то почему же для меня оно не иметъ никакого значенія? Подвергаться давк, толкотн, уноситься вмст съ толпами народа и, нкоторымъ образомъ, убждаться въ истин, что я не имю никакого дльнаго занятія ни здсь, ни тамъ, нигд, и между тмъ приходить въ замшательство при одной мысли, что вдь я попалъ же сюда какъ-нибудь и зачмъ нибудь, и невольнымъ образомъ спросить себя: что же такое я! Должно быть, странное положеніе не только слушать отъ другихъ, что я почти не имю сходства съ другими людьми (какъ, напримръ, при случа, когда я предлагалъ себя въ свидтели), но и чувствовать это по убжденію въ теченіе всей своей жизни! Видть, какъ проходятъ мимо меня лошади, собаки и всякій скотъ — и сознаваться, что, по невжеству, я принадлежу къ нимъ, а отнюдь не къ превосходнымъ созданіямъ, благородное и высокое назначеніе которыхъ я оскорбляю! До какой степени должны быть странны понятія Джо (если только онъ иметъ ихъ) о всхъ государственныхъ учрежденіяхъ. Вся его матеріальная и нематеріальная жизнь удивительно странна, а еще странне его смерть.
Джо выходитъ изъ Улицы Одинокаго Тома, встрчая запоздалое утро, которое въ этой части Лондона занимается еще позже, и, пробираясь по ней, жуетъ грязный кусокъ хлба. Его путь пролегаетъ по множеству улицъ, гд дома еще не отперты.
Онъ идетъ на свой перекрестокъ и начинаетъ очищать его на предстоящій день. Городъ пробуждается, громадная машина заводится на цлый день, непостижимое чтеніе и писаніе, прекращавшіяся на нсколько часовъ, снова начинаются. Джо и другіе вступаютъ въ общій хаосъ, кто какъ уметъ. Сегодня торговый день. Быки съ завязанными глазами, не вмру загнанные, не вмру покупаемые, никмъ не руководимые, забгаютъ въ мста, куда имъ не слдуетъ вбгать и откуда выгоняютъ ихъ сильными побоями. Съ глазами, налитыми кровью и съ пной у рта, они бросаются на каменныя стны и часто наносятъ сильный вредъ невиннымъ, часто наносятъ сильный вредъ себ. Точь-въ-точь, какъ Джо и ему подобные,— точь-въ-точь!
Вотъ подходитъ труппа странствующихъ музыкантовъ и начинаетъ играть. Джо слушаетъ музыку. Ту же музыку слушаетъ и собака,— собака гуртовщика, которая ждетъ своего хозяина у дверей мясника и, очевидно, думаетъ о трехъ баранахъ, которые въ теченіе нсколькихъ часовъ составляли предметъ ея заботъ, и отъ которыхъ, къ счастью, она отдлалась. Повидимому, она находится въ недоумніи касательно трехъ-четырехъ другихъ барановъ, не можетъ припомнить, гд оставила ихъ, посматриваеть вдоль улицы то въ одну, то въ другую сторону, какъ-будто думаетъ, не заблудились-ли они, и все еще надется ихъ увидть,— но вдругъ приподнимаетъ уши, виляетъ хвостомъ и вспоминаетъ все, что сдлалось съ ними. Совершенно бездомная собака, привыкшая къ низкимъ обществамъ и питейнымъ домамъ,— страшная собака для барановъ, готовая по первому свистку вскочить на спину каждаго изъ нихъ и вырвать клокъ шерсти, но, при всемъ томъ, это воспитанная, ученая, съ развитыми способностями собака, которую научили исполнять свою обязанность, и она уметъ ее исполнять. Она и Джо слушаютъ музыку, вроятно, съ тою же степенью животнаго удовольствія: вроятно, они стоятъ на одной параллели въ отношеніи къ тмъ душевнымъ ощущеніямъ, которыя производятъ на нихъ окружающіе, предметы, одушевленные и неодушевленные.
Обратите потомковъ этой собаки въ дикое состояніе,— состояніе, въ которомъ находится Джо, и черезъ нсколько лтъ они такъ переродятся, что потеряютъ способность лаять,— но не потеряютъ способности кусаться.
День, вмст съ исходомъ своимъ, измняется и, отъ мелкаго дождя, становится мрачнымъ. Джо, посл тяжелой борьбы на своемъ перекрестк съ грязью, колесами, лошадьми, бичами и зонтиками, заключаетъ его и собираетъ сумму, едва достаточную для того, чтобъ заплатить за отвратительный уголокъ въ улиц Одинокаго Тома. Наступаютъ сумерки, газъ яркими полосами свта начинаетъ вырываться изъ окопъ магазиновъ, фонарщикъ, съ своей лсенкой, перебгаетъ по окраин тротуара отъ одного столба къ другому. Несносные сумерки замняются несноснйшимъ вечеромъ.
Мистеръ Толкинхорнъ сидитъ въ своей комнат и замышляетъ о полученіи, на другое утро, отъ ближайшаго судьи приказанія на чей-то арестъ. Гридли, этотъ несчастный, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ челобитчикъ, являлся сюда сегодня и былъ ужасенъ. Согласитесь, намъ не слдуетъ подвергать себя страху, и этого полоумнаго человка, ожесточеннаго противъ цлаго міра, непремнно нужно снова посадить въ тюрьму. Съ плафона, приплюснутая Аллегорія, въ лиц небывалаго римлянина, неизмнно указываетъ рукой Самсона (вывихнутой и нсколько странной) за окно. Неужели мистеръ Толкинхорнъ станетъ для такихъ пустяковъ смотрть за окно? Разв рука не указываетъ туда постоянно? Вслдствіе этого онъ и не смотритъ за окно.
А еслибъ онъ и взглянулъ, то что вышло бы изъ того, еслибъ увидлъ женщину, проходящую мимо его оконъ? По мннію мистера Толкинхорна, въ мір есть много женщинъ,— даже очень много, он боле всего встрчаются тамъ, гд въ обыкновенномъ порядк вещей происходятъ безпорядки, хотя, чрезъ это самое, он доставляютъ занятія адвокатамъ. Что бы вышло изъ того, еслибъ увидлъ онъ проходящую женщину,— проходящую даже скрытнымъ, таинственнымъ образомъ? Вс женщины скрытны: это извстно всякому, а мистеру Толкинхорну больше всхъ другихъ.
Впрочемъ, не вс женщины имютъ сходство съ той, которая въ эту минуту оставляетъ за собой и мистера Толкинхорна и его домъ. Между ея простой одеждой и ея изящными манерами есть что-то чрезвычайно несообразное. По платью она должна быть служанка высшаго разряда, а по осанк и походк — это настоящая леди. Ея лицо закрыто вуалью, а все же изъ-подъ вуали хорошо видно прекрасное лицо, которое невольно заставляетъ многихъ проходящихъ останавливаться и бросать на нее быстрые и проницательные взгляды.
Она не смотритъ ни въ ту, ни въ другую сторону. Леди это или служанка, но, вроятно, она иметъ свою цль, и стремится къ ней. Она не смотритъ ни въ которую сторону, до самаго перекрестка, гд Джо занимается своей метлой. Джо переходитъ съ ней на другую сторону и проситъ за труды. Она по прежнему не повертываетъ своей головы ни въ ту, ни въ другую сторону. Наконецъ, она останавливается и слегка киваетъ Джо и говоритъ ему: ‘поди сюда!’
Джо идетъ за ней, они длаютъ нсколько шаговъ и входятъ въ безлюдный дворъ.
— Ты-ли тотъ мальчикъ, о которомъ я читала въ газетахъ?— спрашиваетъ она изъ-подъ вуали.
— Не знаю,— отвчаетъ Джо, угрюмо и пристально вглядываясь въ вуаль:— я ничего не знаю о газетахъ. Я вовсе ничего и ни о чемъ не знаю.
— Но вдь тебя приводили къ какому-нибудь слдствію и допрашивали тамъ?
— Я ничего не знаю… Ахъ, да! Не то ли вы хотите спросить, куда приводилъ меня староста?— говорилъ Джо.— Въ газетахъ-то какъ зовутъ мальчика? Джо?
— Да.
— Ну, такъ это я!— говоритъ Джо.
— Пойдемъ со мной дальше.
— Мы, врно, насчетъ того… насчетъ человка, который умеръ?— говоритъ Джо, слдуя за женщиной.— Хотите знать, какъ онъ умеръ?
— Тс! Говори шепотомъ! Слышишь! Скажи, какимъ онъ казался при жизни? Очень больнымъ и бднымъ?
— Онъ былъ похожъ…
— На кого похожъ… не на тебя-ли?— спрашиваетъ женщина съ отвращеніемъ.
— Не то, чтобъ на меня,— говоритъ Джо:— онъ былъ лучше меня! Вы, врно, знали его?
— Какъ ты смешь объ этомъ спрашивать меня?
— Не сердитесь, миледи,— говоритъ Джо, съ величайшимх уничиженіемъ: даже онъ подозрваетъ, что передъ нимъ стоитъ леди.
— Я не леди, я служанка.
— Значитъ, вы такая славная служанка!— говоритъ Джо. безъ малйшаго умысла сказать что-нибудь оскорбительное: онъ выражаетъ только свой восторгъ.
— Слушай и молчи. Не говори со мной и держись отъ меня поодаль. Можешь-ли ты указать мн вс т мста, о которыхъ я читала въ газетахъ, указать мн мсто, гд онъ писалъ, гд онъ умеръ, гд происходили слдствія и гд его похоронили? Знаешь-ли ты мсто, гд его похоронили?
Джо утвердительно киваетъ головой. Онъ кивалъ точно такъ же посл каждаго ея вопроса.
— Иди впередъ и укажи мн вс эти ужасныя мста. Останавливайся противъ каждаго изъ нихъ и не говори со мной, пока не спрошу тебя. Не оглядывайся. Длай, что я хочу, и я заплачу теб хорошо.
Джо внимательно выслушиваетъ каждое слово, повторяетъ ихъ надъ палкой своей метлы, находитъ, что трудно ихъ запомнить, старается угадать ихъ значеніе, угадываетъ и еще разъ утвердительно киваетъ своей всклокоченной головой.
— Я готовъ,— говоритъ Джо:— но, знаете, тутъ есть того… чтобъ насъ не поймали на крючокъ.
— Что хочетъ сказать это странное созданіе!— восклицаетъ служанка, отвернувшись отъ него.
— Чтобъ намъ не подрзали крыльевъ,— говоритъ Джо.
— Я не понимаю тебя. Иди впередъ! Я дамъ теб столько денегъ, сколько ты не видывалъ въ жизни!
Джо складываетъ губы, чтобы свистнуть, почесываетъ свою всклокоченную голову, беретъ подъ мышку метлу и отправляется указывать дорогу, ловко пробираясь босыми ногами по камнямъ черезъ лужи и грязь.
Вотъ подворье Кука. Джо останавливается. Минутное молчаніе.
— Кто здсь живетъ?
— Тотъ, кто давалъ ему работу и подарилъ мн полъ-кроны,— шепотомъ говоритъ Джо, не оглядываясь даже черезъ плечо.
— Ступай дальше.
Вотъ домъ Крука. Джо опять останавливается. Молчаніе продолжительне прежняго.
— Кто здсь живетъ?
— Онъ здсь жилъ,— отвчаетъ Джо, какъ и прежде.
Посл минутнаго молчанія его спрашиваютъ: ‘въ которой комнат?’
— Въ задней комнат… вонъ тамъ. Съ этого угла вы можете увидть ее. Вонъ тамъ… Тамъ я видлъ его мертваго. А вотъ это гостиница, въ которую приводили меня.
Слдующій переходъ длинне первыхъ, но Джо, откинувъ свои опасенія, строго соблюдаетъ условія, возложенныя на него, и не оглядывается назадъ. Разными улицами и переулками, встрчая множество непріятностей, они приходятъ къ небольшому прозду подъ зданіемъ, ведущему во дворъ, подходятъ къ газовому фонарю (зажженному теперь) и къ желзнымъ воротамъ.
— Вонъ его тамъ положили,— говоритъ Джо, держась за ршетки и вглядываясь въ даль.
— Гд?.. О, какая ужасная сцена!
— Да вонъ тамъ,— говоритъ Джо, указывая пальцемъ:— вонъ, вонъ тамъ,— между грудами костей и какъ разъ подъ окномъ вонъ этой кухни. Они зарыли его неглубоко, такъ неглубоко, что нужно было притоптать ногами. Я, пожалуй, своей метлой открылъ бы его вамъ, еслибъ ворота были отворены. Вотъ почему, я думаю, и запираютъ ихъ (при этомъ Джо сильно потрясъ ворота). Они всегда на-заперти. Взгляните-ка! Крыса, крыса!— восклицаетъ Джо съ нкоторымъ восхищеніемъ.— Ха, ха!.. Взгляните, вонъ она идетъ! Вонъ, вонъ! Ушла! О, врно, въ чью-нибудь могилу.
Служанка прижимается въ уголъ, и влажныя испаренія отъ мертвецовъ заражаютъ ея платье.. Она протягиваетъ руки и упрашиваетъ провожатаго уйти отъ нея. Онъ становится для нея невыносимо-тяжелымъ. Джо стоитъ, выпуча глаза. Служанка оправилась, наконецъ, отъ страшнаго впечатлнія.
— Неужели это страшное, отвратительное мсто отведено для кладбища?
— Я ничего не знаю,— говоритъ Джо, выпуча глаза.
— Освящено-ли оно?
— Что-о?— говоритъ Джо, въ высшей степени изумленный.
— Освящено-ли оно?
— Не знаю ничего,— говоритъ Джо, выпуча глаза сильне прежняго:— ничего не знаю.
Служанка не обращетъ вниманія на слова Джо и, по видимому, не обращаетъ вниманія на свои слова. Она снимаетъ перчатку, чтобы достать изъ кошелька нсколько денегъ. Джо, молча замчаетъ бленькую маленькую ручку и представляетъ себ, какая должна быть она славная служанка, если носитъ такія блестящія кольца.
Она опускаетъ монету ему въ руку, не касаясь къ ней и содрогаясь отъ одного сближенія ихъ рукъ.
— Теперь,— прибавляетъ она:— покажи мн еще разъ могилу.
Джо просовываетъ сквозь ршетку палку отъ метлы и съ аккуратностью, какою только могъ располагать, указываетъ на могилу. Наконецъ, взглянувъ въ сторону, чтобъ удостовриться, понимаютъ-ли его, онъ видитъ, что подл него нтъ ни души.
Первымъ дломъ онъ считаетъ поднести монету къ газовому фонарю, и испугаться при вид ея желтаго цвта, при вид золота. Потомъ для удостовренія въ достоинств монеты, онъ кусаетъ ея ребро, потомъ, для безопасности, кладетъ ее въ ротъ, подметаетъ съ особеннымъ тщаніемъ ступеньки кладбища и проздъ. Дло его кончено, и онъ отправляется въ улицу Одинокаго Тома, останавливаясь у безчисленнаго множества фонарей, чтобъ вынуть изо рта золотую монету, попробовать ее на зубахъ и убдиться, что она не фальшивая.
Меркурій въ пудр не жалуется въ этотъ вечеръ на недостатокъ въ обществ. Миледи отправляется на великолпный обдъ и на три или четыре бала. Сэръ Лэйстеръ скучаетъ въ Чесни-Воулдъ. Онъ бесдуетъ съ своей подагрой. Онъ жалуется мистриссъ Ронсвелъ, что дождь такъ монотонно стучитъ на террас, что невозможно читать газеты даже подл камина въ его спальн.
— Сэръ Лэйстеръ лучше бы сдлалъ, еслибъ перебрался въ другую половину дома,— говоритъ мистриссъ Ронсвелъ, обращаясь къ Роз.— Его спальня подл спальни миледи, а въ теченіе этихъ лтъ я еще ни разу не слышала шаговъ на Площадк Замогильнаго Призрака такъ ясно, какъ сегодня вечеромъ.

XVII. Разсказъ Эсири.

Ричардъ очень часто навщалъ насъ, пока мы оставались въ Лондон, зато условленная переписка между нами совершенно прекратилась. Съ своимъ умомъ, своимъ одушевленіемъ, добрымъ характеромъ, веселостью и свжестью чувствъ, онъ былъ для насъ всегда очарователенъ. Узнавая его лучше съ каждымъ днемъ, я боле и боле привязывалась къ нему и вмст съ тмъ очень сожалла, что воспитаніе не сообщило ему привычекъ примнять къ длу или сосредоточивать на чемъ-нибудь свои способности. Система, но которой онъ воспитывался точно такъ же, какъ воспитывались и сотни другихъ мальчиковъ, отличающихся другъ отъ друга и характеромъ и способностями, доставляла ему возможность исполнять свои обязанности съ честью, часто съ отличіемъ, но всегда такъ быстро и ослпительно, что это еще боле укрпляло въ немъ увренность въ собственныхъ своихъ способностяхъ, которыя требовали правильнаго направленія. Способности Ричарда были, безспорно, обширныя, какъ огонь и вода, он были прекрасными слугами, но весьма дурными господами. Если-бъ управленіе ими зависло отъ Ричарда, то он были бы его друзьями, но когда Ричардъ находился въ зависимости отъ нихъ, он длались его врагами.
Я высказываю эти мннія не потому, что они и въ самомъ дл справедливы, но потому, что они казались мн справедливыми, и потому, что я хочу быть откровенна во всхъ своихъ мнніяхъ и поступкахъ. Ко всему этому, по моимъ наблюденіямъ, я убждалась, до какой степени опекунъ мой справедливъ былъ въ своихъ предположеніяхъ. Онъ говорилъ истину, что неопредлительность и медленность дйствій Верховнаго Суда сообщили природ Ричарда какую-то безпечность игрока,— Ричардъ чувствовалъ, что онъ принадлежалъ къ какой-то обширной игорной систем.
Однажды вечеромъ, когда опекуна моего не было дома, къ намъ пріхали мистеръ и мистриссъ Баджеръ. Въ разговор съ ними я, безъ сомннія, спросила о Ричард.
— Мистеръ Ричардъ Карстонъ,— сказала мистриссъ Баджеръ:— слава Богу, здоровъ и, увряю васъ, составляетъ большое, пріобртеніе для нашего общества. Капитанъ Своссеръ часто бывало отзывался обо мн, что появленіе мое въ мичманской каютъ-компаніи лучше всякаго постнаго втра, который песетъ къ роднымъ берегамъ. Къ этимъ словамъ онъ обыкновенно прибавлялъ свое замчаніе, что я служила пріобртеніемъ для каждаго общества. Я уврена, что съ своей стороны могу оказать ту же самую честь и мистеру Карстону. Но я… вы не сочтете меня слишкомъ опрометчивой, если упоминаю объ этомъ?
Я отвчала отрицательно, тмъ боле, что вкрадчивый тонъ мистриссъ Баджеръ, повидимому, требовалъ такого отвта.
— И миссъ Клэръ тоже не сочтетъ?— сказала мистриссъ Баджеръ нжнымъ голосомъ.
Ада тоже отвчала нтъ и казалась очень безпокойною.
— Такъ вотъ что, мои милыя,— сказала мистриссъ Баджеръ… вдь вы извините меня, если я называю васъ милыми?
Мы просили мистриссъ Баджеръ не безпокоиться объ этомъ.
— Потому что вы и въ самомъ дл такія милыя,— продолжала мистриссъ Баджеръ:— вы такія очаровательныя. Такъ вотъ что, мои милыя, хотя я еще и молода… по крайней мр такъ говоритъ мистеръ Баджеръ, вроятно изъ вжливости…
— О, нтъ,— воскликнулъ мистеръ Баджеръ такимъ голосомъ, какъ будто онъ длалъ возраженіе въ публичномъ митинг.— Совсмъ нтъ!
— Очень хорошо,— сказала мистриссъ Баджеръ, улыбаясь:— положимъ, что я все еще молода.
(— Безъ сомннія!— произнесъ мистеръ Баджеръ).
— Итакъ, мои милыя, хотя я еще и молода, но, несмотря на то, уже имла множество случаевъ наблюдать за молодыми людьми. Такихъ людей много перебывало на палуб дорогого старичка Крипіера, увряю васъ. Будучи спутницей капитана Своссера въ Средиземномъ мор, я не упускала ни одного случая узнать и обласкать молодыхъ мичмановъ, находившихся подъ командою капитана Своссера. Вы, вроятно, никогда не слышали объ этихъ молодыхъ джентльменахъ и, вроятно, не поймете тхъ выраженій, которыми бы я вздумала описать ихъ, для меня это дло другое: я, можно сказать, сроднилась съ моремъ, я была нкогда настоящимъ матросомъ. То же самое скажу и о профессор Динго.
(— Человкъ европейской извстности!— проворчалъ мистеръ Баджеръ).
— Когда я лишилась моего дорогого перваго и сдлалась женою дорогого второго,— продолжала мистриссъ Баджеръ, отзываясь о первыхъ своихъ супругахъ, какъ о частяхъ какой нибудь шарады:— я продолжала пользоваться случаями наблюдать за юношами. Число слушателей лекцій профессора Динго было весьма обширно, и, какъ жена замчательно-ученаго человка, сама ищущая въ наук то высокое наслажденіе, которое наука можетъ сообщить я поставлила себ въ особенную честь открывать домъ молодымъ студентамъ, какъ складочное мсто, какъ коммерческій банкъ, въ которомъ вмсто капиталловъ хранились полезныя свднія. Каждый вторникъ вечеромъ у насъ готовъ былъ лимонадъ и бисквиты для тхъ, кто хотлъ освжиться. Но что касается до науки, то запасъ ея былъ необъятный.
(— Да, миссъ Соммерсонъ, это были въ своемъ род замчательныя собранія,— сказалъ мистеръ Баджеръ съ почтительностью.— На этихъ собраніяхъ, подъ непосредственнымъ присмотромъ такого ученаго чслонка, происходило величайшее развитіе у мовъ).
— И теперь,— продолжала мистриссъ Баджеръ:— сдлавшись женою моего дорогого, третьяго, мистера Баджера, я все еще слдую привычкамъ, образовавшимся при жизни капитана Своссера и примненнымъ къ новымъ и неожиданнымъ цлямъ въ теченіе жизни профессора Динго. Поэтому я ршаюсь длать заключеніе о мистер Карстон не опрометчиво, не какъ новичокъ въ этомъ дл, и съ увренностью могу сказать, мои милыя, что онъ выбралъ профессію, не подумавъ о ней основательно.
Ада взглянула теперь съ такимъ безпокойствомъ, что и поспшила спросить мистриссъ Баджеръ: на чемъ она основывала свое предположеніе?
— Милая моя миссъ Соммерсонъ,— отвчала она:— ни на чемъ больше, какъ на характер мистера Карстона и его поведеніи. У него такой втреный характеръ, что, вроятно, онъ никогда не считалъ за нужное выразить свои чувствованія, а я знаю, что эта профессія ему не понутру. Онъ не иметъ того положительнаго интереса, который служитъ основой его призванію. Если у него есть какое нибудь опредленное мнніе касательно этого призванія, такъ только одно, что медицина есть самая скучная наука. А это, позвольте вамъ сказать, многаго не общаетъ. Молодые люди, какъ напримръ, мистеръ Алланъ Вудкортъ, занимаясь этой наукой изъ сильнаго интереса, обрекая себя величайшему прилежанію за самую маленькую плату, и терпнію, въ теченіе многихъ лтъ, словомъ сказать, преодолвая вс трудности, получитъ современемъ надлежащее вознагражденіе. Но я совершенно уврена, что съ мистеромъ Карстономъ этого никогда не будетъ.
— Раздляетъ ли и мистеръ Баджеръ это мнніе?— робко спросила Ада.
— Да,— сказалъ мистеръ Баджеръ:— сказать правду, миссъ Клэръ, до сихъ поръ я еще не обращалъ на этотъ предметъ должнаго вниманія. Но когда мистриссъ Баджеръ изложила его въ такомъ свт, я, весьма естественно, придаю ему весьма важное значеніе, особливо, когда я знаю, что мистриссъ Баджеръ въ придачу ко всмъ ея врожденнымъ дарованіямъ иметъ то неоцненное преимущество, что дарованія ея сформировались такими замчательными, смю сказать, знаменитыми людьми, какъ капитанъ Своссеръ королевскаго флота и профессоръ Динго. Заключеніе, къ которому я прихожу, есть… есть… короче сказать, я совершенно одного мннія съ мистриссъ Баджеръ.
— У капитана Своссера было непреложное правило,— сказала мистриссъ Баджеръ:— что если, говоря его фигуральнымъ морскимъ языкомъ, если дано теб кипятить смолу, то кипяти ее до нельзя, если заставятъ тереть палубу, то три ее такъ, какъ будто сзади тебя стоятъ десять линьковъ. Мн кажется, что это правило такъ же примнимо къ медицинской, какъ и къ морской профессіи.
— Ршительно ко всмъ профессіямъ,— замтилъ мистеръ Баджеръ:— это превосходно было сказано капитаномъ Своссеромъ.
— Когда мы, посл свадьбы, жили съ профессоромъ Динго на свер Девоншэйра,— продолжала мистриссъ Баджеръ — тамошніе жители выражали профессору свое неудовольствіе за то, что онъ портилъ ихъ дома и публичныя зданія, откалывая отъ нихъ кусочки своимъ маленькимъ геологическимъ молоткомъ. На это профессоръ обыкновенно отвчалъ имъ, что ему извстно только одно зданіе — храмъ науки. Мн кажется, что въ этихъ словахъ заключается одинъ и тотъ же принципъ.
— Ршительно одинъ и тотъ же!— сказалъ мистеръ Баджеръ.— Отлично выражено! Во время своей послдней болзни, профессоръ сдлалъ тоже самое замчаніе. Когда разсудокъ начиналъ уже измнять ему, онъ непремнно хотлъ, чтобы достали изъ подъ подушки его миніатюрный молотокъ, и чтобы съ помощію его онъ могъ сколотить угловатости физіономій его окружающихъ. Это ясно обнаруживаетъ господствующую страсть.
Хотя мы могли бы обойтись безъ подробностей разговора мистера и мистриссъ Баджеръ, однакожъ, я и Ада чувствовали, что, безъ помощи этихъ подробностей, мнніе нашихъ гостей лишено было бы въ глазахъ ихъ существеннаго интереса, и что, во всякомъ случа, въ словахъ ихъ заключалось много истины. Мы, однакожъ, условились ничего не говорить мистеру Джорндису, пока не переговоримъ съ Ричардомъ, а такъ какъ ему слдовало явиться къ намъ на другой день вечеромъ, то мы ршились имть съ нимъ весьма серьезный разговоръ.
Такимъ образомъ, посл небольшого промежутка, проведеннаго Ричардомъ съ Адой, я вошла въ комнату и застала мою милочку (впрочемъ, этого мн нужно было ждать заране) готовою считать слова Ричарда совершенно справедливыми.
— Ну, Ричардъ, какъ идутъ ваши дла?— спросила я.
Я всегда садилась подл него. Я привязалась къ исму какъ къ родному брату
— Ничего, довольно хорошо!— сказалъ Ричардъ.
— Что же можетъ сказать онъ лучше этого, Эсирь?— воскликнула моя милочка торжественно.
Я попробовала бросить на нее серьезный взглядъ, но, безъ сомннія, не могла.
— Довольно хорошо?— повторила я.
— Да.— сказалъ Ричардъ:— довольно хорошо, хотя немного медленно и скучно. Однимъ словомъ, мои дла идутъ такъ, какъ и все другое!
— О, милый Ричардъ!— возразила я съ нкоторымъ упрекомъ.
— А что же такое?— сказалъ Ричардъ.
— Ваши занятія идутъ, какъ и все другое!
— Что же ты находишь дурного въ этомъ, хозяюшка Дордонъ,— сказала Ада, бросая на меня черезъ плечо Ричарда взглядъ, полный увренности.— Если его занятія идутъ такъ, какъ и все другое, то я полагаю, что они идутъ превосходно.
— О, да, я самъ полагаю, что прекрасно,— возразилъ Ричардъ, безпечно поправляя своя волосы.— Вдь все это, мн кажется, одно только испытаніе, пока наша тяжба… ахъ! я совсмъ было забылъ, что мн запрещено упоминать объ ней. Да, да, все идетъ прекрасно. Поговоримъ-те лучше о чемъ нибудь другомъ.
Ада охотно соглашалась на это и была вполн убждена, что цль нашего разговора была достигнута весьма удовлетворительно. Съ своей стороны я считала безполезнымъ останавливаться на этомъ и потому снова начала.
— Нтъ, Ричардъ,— сказала я:— нтъ, милая Ада, по моему не такъ. Подумайте вы сами, какъ важно для васъ обоихъ, какъ справедливо въ отношеніи къ нашему кузену, поговорить объ этомъ серьезно, безъ всякаго отлагательства. Я думаю, намъ теперь же слдуетъ посовтоваться объ этомъ, спустя немного будетъ, пожалуй, слишкомъ поздно.
— Конечно, конечно, намъ надо поговорить объ этомъ!— сказала Ада.— Но все же, я думаю, что Ричардъ совершенно правъ.
Какая была польза изъ моего желанія казаться умницей, когда Ада была такъ мила, такъ плнительна и смотрла на Ричарда съ такою любовію!
— Вчера были у насъ мистеръ я мистриссь Баджеръ,— сказала я:— и они, кажется, думаютъ, что вы не имете большого расположенія къ медицин.
— Неужели они такъ думаютъ?— сказалъ Ричардъ.— Это обстоятельство совершенно измняетъ дло. Мн и въ голову не приходило, что они такъ думаютъ, и мн бы не хотлось обманывать ихъ ожиданія или поставить ихъ въ непріятное положеніе. Въ самомъ дл, я не слишкомъ забочусь объ этомъ, да и что за бда! Дла мои идутъ такъ хорошо, какъ и все другое!
— Слышишь, Ада, что онъ говоритъ!— сказала я.
— Дло въ томъ,— продолжалъ Ричардъ полузадумчиво, полушутя:— что эта профессія мн совсмъ не по душ, поэтому я и не привязываюсь къ ней, да къ тому же мн крайне надоли первый и второй супруги мистриссъ Бэйсамъ Баджеръ.
— Я уврена, что это весьма натурально!— съ восторгомъ воскликнула Ада.— Вдь мы то же самое говорили съ тобою, Эсирь, вчера вечеромъ.
— И потомъ,— продолжалъ Ричардъ:— все такъ монотонно, сегодня какъ вчера, и завтра какъ сегодня.
— Но мн кажется,— сказала я: это есть главное затрудненіе во всякаго рода занятіямъ, даже въ самой жизни, исключая только изъ нея какія нибудь весьма необыкновенныя обстоятельства.
— Вы такъ думаете?— возразилъ Ричардъ, все еще задумчиво.— Весьма быть можетъ! Ха, ха! Значитъ,— прибавилъ онъ, внезапно принимая свой веселый, беззаботный видь:— вы тоже нкоторымъ образомъ убждены въ справедливости моихъ словъ. Мн нравится это занятіе, какъ и всякое другое. Однимъ словомъ, все идетъ превосходно! Поговоримъ-те же о чемъ нибудь другомъ.
При этомъ даже Ада, съ своимь личикомъ, на которомъ отражалась ея любящая душа,— и если это личико казалось мн невиннымъ и доврчивымъ, когда я впервые увидла его во время памятнаго для меня ноябрьскаго тумана, то тмъ боле оно должно показаться мн точно такимъ же теперь, когда я вполн узнала ея невинное и доврчивое сердце,— даже Ада. говорю я, покачала при этомъ своей маленькой головкой и приняла серьезный видъ. Я находила это прекраснымъ случаемъ намекнуть Ричарду, что если онъ и оказывался иногда немного безпечнымъ къ самому себ, то нельзя допустить мысли, что онъ будетъ точно также безпеченъ въ отношеніи къ Ад, и что приписывать высокое значеніе той карьер, которая будетъ имть вліяніе какъ на его жизнь, такъ и на жизнь Ады, должно составлять часть его нжныхъ попеченій о его подруг. Это замчаніе сдлало его серьезнымъ.
— Это совершенно справедливо, моя милая матушка Гоббардъ,— сказалъ онъ.— Я самъ думалъ объ этомъ нсколько разъ и очень часто сердился на себя, что во мн недостаетъ постоянства. И право, не знаю почему это мн кажется, что всми моими поступками долженъ управлять кто нибудь другой. Вы не можете представить себ какъ я люблю Аду (милая кузина, я обожаю тебя!), а между тмъ не знаю, какимъ образомъ усвоить постоянство для другихъ вещей. Мое занятіе такое трудное и такъ много отнимаетъ времени!
Послднія слова Ричардъ произнесъ съ видимой досадой.
— Это, можетъ быть, потому,— намекнула я:— что вамъ не нравится избранная вами карьера!
— Бдняжка!— сказала Ада.— Я уврена въ томъ, и не удивляюсь!
Нтъ, совершенно было невозможно съ моей стороны казаться умницей! Я еще разъ длала эту попытку, но могла ли я успть въ этомъ, а еслибъ и успла, то могло ли это имть благопріятное дйствіе, когда Ада скрестила свои руки на плеч Ричарда, и когда Ричардъ смотрлъ въ ея нжные, голубые глазки, устремленные на него.
— Дло въ томъ, моя ненаглядная Ада,— сказалъ Ричардъ, пропуская сквозь пальцы ея золотистые локоны:— я, быть можетъ, немного поторопился, или, быть можетъ, я не понялъ моихъ наклонностей. Мн кажется, он имютъ совсмъ другое направленіе, но я не могъ сказать, какое именно, не попробовавъ. Вопросъ теперь въ томъ стоитъ ли снова передлать все то, что было сдлано? Это очень похоже на поговорку: длать много шуму изъ ничего.
— Ахъ, Ричардъ,— сказала я:— возможно ли говорить подобнымъ образомъ?
— А не думаю, чтобы совсмъ изъ ничего,— возразилъ онъ.— Я хочу сказать этимъ, что эта карьера мн не нравится.
Въ отвтъ на это, Ада и я старались уврить его, что не только стоитъ передлать то, что было сдлано, но и должно передлать это немедленно. Посл того я спросила Ричарда: подумалъ ли онъ и другой карьер, боле сообразной съ его наклонностями?
— Вотъ это дло, моя милая мистриссъ Шинтонъ,— сказала Ричардъ:— вы какъ разъ отгадали мои мысли. Да, я думалъ. Я думалъ, что быть адвокатомъ лучше всего соотвтствуетъ мн.
— Быть адвокатомъ!— повторила Ада, съ такимъ изумленіеы какъ будто одно названіе страшило ее.
— Еслибъ я поступилъ въ контору Кэнджа,— сказалъ Ричардъ:— и еслибъ я находился подъ руководствомъ этого джентльмена, я бы сталъ слдить за… гм!.. за нашей запрещенной тяжбой, имлъ бы возможность изучать ее, приводить въ порядокъ и находить удовольствіе въ увренности, что она не остается въ небрежности, но ведется правильно. Я бы имлъ возможность наблюдать за интересами Ады и за своими собственными интересами — вдь это одно и то же!
Я, разумется, ни подъ какимъ видомъ не была уврена въ справедливости его словъ и видла, какъ его стремленіе за неясными, неопредленными призраками, возникавшими изъ безконечно длившихся надеждъ и ожиданій, набросило тнь на личико Ады. Но во всякомъ случа, я считала за лучшее ободрять его въ какомъ бы то ни было предпріятіи и при этотъ только посовтовала ему убдиться въ томъ, что намреніе его вступить на новое поприще есть ршительное и окончательное.
— Милая моя Минерва,— сказалъ Ричардъ:— я такъ же ршителенъ, какъ и вы. Я сдлалъ ошибку, но мы вс подвержены ошибкамъ, впередъ этого со мной не будетъ, и я сдлаюсь такомъ адвокатомъ, какого, быть можетъ, никогда не видали. Такъ правду ли я говорилъ,— сказалъ Ричардъ, впадая вновь въ сомнніе:— что не стоило длать столько шуму изъ ничего!
Это замчаніе принудило насъ съ большею важностію повторить все сказанное и сдлать то же самое заключеніе. Мы такъ убдительно совтовали Ричарду откровенно и нисколько немедля признаться во всемъ мистеру Джорндису, да къ тому же въ его характер такъ мало было скрытности, что онъ немедленно отыскалъ своего кузена (взявъ насъ съ собою) и сдлалъ ему полное признаніе.
— Рикъ,— сказалъ мой опекунъ, выслушавъ его внимательно:— мы еще можемъ отступить съ честью — и отступимъ. Но надобно стараться — ради насъ, Рикъ, и ради нашей кузины — не длать въ другой разъ подобныхъ ошибокъ. Поэтому, прежде, чмъ сдлать прыжокъ на другую карьеру, мы подумаемъ о ней серьезне и не торопясь.
Энергія Ричарда была такого нетерпливаго и пылкаго рода, что онъ въ ту же минуту готовь быль отправиться къ мистеру Кэнджу и поступить къ нему въ контору. Покоряясь, однакожъ, со всею готовностію предосторожностямъ, необходимость которыхъ такъ ясно была выказана нами, онъ ограничился тмъ, что слъ между нами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и сталъ говорить, какъ будто его неизмнная цль въ жизни отъ самаго дтства была та самая, которая такъ сильно занимала его въ эту минуту. Мой опеку въ былъ очень ласковъ и любезенъ съ нимъ, но нсколько серьезенъ, впрочемъ, до такой степени серьезенъ, что это заставило Аду, когда мы отправились спать, спросить его:
— Кузенъ Джонъ, я надюсь, вы не думаете хуже о Ричард?
— Нтъ, душа моя,— сказалъ онъ.
— Мн кажется весьма естественнымъ, что Ричардъ долженъ былъ ошибиться въ такомъ трудному дл. Я не вижу въ этомъ ничего необыкновеннаго.
— Да и нтъ ничего,— сказалъ мой опекунъ.— Ты не печалься, моя милая.
— Я не печалюсь, кузенъ Джонъ,— сказала Ада, съ безпечной улыбкой положивъ руку на плечо кузена.— Но мн было бы прискорбно, еслибъ вы стали хуже думать о Ричард.
— Милая моя,— сказалъ мистеръ Джорндисъ,— я сталъ бы думать о немъ хуже только тогда, когда замтилъ бы, что чрезъ него ты несчастлива. Но и тогда бы я былъ расположенъ бранить скоре самого себя, нежели бднаго Рика, потому что я доставилъ намъ случай сблизиться другъ съ другомъ. Но оставимъ объ этомъ, все это, по моему, вздоръ! Ричарду дано время подумать, и ему открыта новая дорога. Чтобы я сталъ дурно думать о немъ? Нтъ, моя влюбленная кузина! Я увренъ, и отъ тебя этого не можетъ статься!
— О, нтъ, мой добрый кузенъ,— сказала Ада:— я убждена, что не могла бы… убждена, что не сумла бы думать о Ричард дурно, даже и тогда, еслибъ весь міръ былъ другого мннія о немъ. Тогда бы я стала еще лучше думать о немъ, нежели во всякое другое время.
Ада говорила это такъ спокойно и такъ откровенно, что сложивъ руки на плечо мистера Джорндиса и глядя ему въ лицо, она представляла собою олицетворенную истину.
— Помнится,— сказалъ мой опекунъ, задумчиво глядя на нее:— помнится мн, гд-то было написано, что добродтели матерей часто переходятъ къ ихъ дтямъ, точно такъ же, какъ и пороки имъ отцовъ… Спокойной ночи, мой цвточекъ! Спокойной ночи, милая хозяюшка! Пріятныхъ сновъ вамъ желаю! Счастливыхъ сновъ!
Въ первый разъ я увидла, что онъ провожалъ Аду взорами, въ кроткомъ выраженіи которыхъ замтна была легкая тнь. Я очень хорошо помнила тотъ взглядъ, которымъ онъ наблюдалъ за Адой и Ричардомъ, когда Ада пла въ комнат, освщенной потухавшимъ пламенемъ камина, я не забыла и тотъ взоръ, которымъ онъ провожалъ ихъ, когда они шли по комнат, озаренной яркими лучами солнца, и скрылись въ тни, но теперешній взглядъ — о, какъ онъ перемнился! Даже безмолвное довріе ко мн, сопровождавшее этотъ взглядъ, не имло уже той надежды и спокойствія, которыя такъ врно и такъ ясно обличались въ немъ въ первые разы.
Въ этотъ вечеръ Ада выхваляла мн Ричарда боле, чмъ когда нибудь. Она легла спать съ браслетомъ на рук, который Ричардъ ей подарилъ. Мн казалось, что она видла его во сн, когда я поцловала ее спящую, и сколько спокойствія, сколько счастія отражалось на ея лиц!
Сама я въ тотъ вечеръ такъ мало имла расположенія ко сну, что для развлеченіи сла за работу. Собственно объ этомъ не стоило бы и говорить, но безсонница какъ-то странно овладла мною, и я находилась въ крайне-непріятномъ расположеніи духа. Почему это было со мной — не знаю. По крайней мр мн кажется, что я не знаю. А если и знаю, то не считаю за нужное разъяснять это обстоятельство.
Во всякомъ случа, я ршилась ссть за рукодлье и такимъ образомъ не позволять себ ни минуты оставаться въ дурномъ расположеніи духа. Я не разъ говорила самой себ: ‘Эсирь! Ну, идетъ ли теб быть въ дурномъ расположеніи духа!’ И дйствительно нужно было напомнить себ объ этомъ: зеркало показывало мн, что я чуть не плакала. ‘Какая ты неблагодарная, Эсирь,— сказала я.— Вмсто того, чтобъ радоваться всему и радовать все, что окружаетъ тебя, ты кажешься такой сердитой!’
Еслибъ я могла принудить себя заснуть, я бы тотчасъ легла въ постель, но не имя возможности сдлать это, я вынула изъ рабочаго ящика вышиванье, предназначенное къ украшенію Холоднаго Дома, и сла за него съ величайшей ршимостью. При этой работ необходимо было считать по канв вс крестики, и я уврена была, что это утомить меня, и тогда сонъ сомкнетъ мои глаза.
Работа моя быстро подвигалась впередъ, и подвигалась бы долго, но, къ сожалнію, я оставила въ нашей временной Ворчальной мотокъ шелку. Мн слдовало, по необходимости, оставить свое занятіе, но сонъ все еще далекъ былъ отъ меня, и потому я взяла свчку и спустилась внизъ. При вход въ Ворчальную, я, къ величайшему моему удивленію, застала тамъ моего опекуна, сидвшаго передъ каминомъ. Онъ углубленъ быль въ размышленія, подл него лежала книга, въ которую, казалось, онъ не заглянулъ ни разу, его серебристые волосы въ безпорядк лежали на голов, какъ будто въ глубокомъ раздумьи онъ безпрестанно сбивалъ ихъ рукой, его лицо казалось сильно озабоченнымъ. Испуганная своимъ внезапнымъ приходомъ, я съ минуту стояла неподвижно, и, быть можетъ, не сказавъ ни слова, ушла бы назадъ, но онъ, еще разъ сбивая рукой свои волосы, увидлъ меня и съ изумленіемъ взглянулъ на меня.
— Эсирь!— сказалъ онъ.
Я сказала ему зачмъ я пришла.
— Сидть за работой такъ поздно, моя милая?
— А нарочно сла за нее, сказала я.— Я не могла заснуть и хотла утомить себя. Но, дорогой опекунъ мой, вы тоже не спите и кажетесь такимъ грустнымъ. Надюсь, у насъ нтъ безпокойства, которое бы отнимало у васъ сонъ?
— Да, моя милая хозяюшка, нтъ такого безпокойства, которое бы ты легко могла понять.
Онъ сказалъ это такимъ грустнымъ и такимъ новымъ для меня тономъ, что я мысленно повторила слова его, какъ будто этимь хотла постичь ихъ значеніе.
— Останься на минуту здсь, Эсирь,— сказалъ онъ.— Я думалъ о теб.
— Надюсь, однако, что не я причиной вашего безпокойства?
Онъ тихо махнулъ рукой и принялъ на себя свой обычный видъ.
Перемна эта была такъ замтна и, повидимому, совершилась посредствомъ такого усилія воли, что я еще разъ повторила про себя:
— Нтъ такого безпокойства, которое бы я легко могла понять!
— Милая хозяюшка,— сказалъ мой опекунъ:— оставаясь здсь одинъ, я думалъ о томъ, что ты должна узнать о своей исторіи все, что я знаю. Впрочемъ, это очень немного. Такъ немного, что почти ничего!
— Дорогой опекунъ мой,— сказала я:— помните, когда вы заговорили со мной объ этомъ…
— Но съ тхъ поръ,— прервалъ онъ серьезно, догадываясь, что хотла я сказать… съ тхъ поръ, я всегда былъ такого мннія, Эсирь, что вопросы съ твоей стороны и отвты по этому предмету съ моей вещи совершенно разныя. Быть можетъ, это мой долгъ сообщить теб все, что я знаю.
— Если вы такъ думаете, то я не смю сказать слова противъ этого.
— Да, я такъ думаю,— сказалъ онъ очень нжно, очень ласково и очень опредлительно.— Да, моя милая, теперь я такъ думаю. Если твое положеніе въ глазахъ какого бы то ни было мужчины или женщины, заслуживающихъ вниманія, можетъ показаться существенно невыгоднымъ, то по крайней мр ты одна изъ цлаго міра не должна увеличивать его въ собственныхъ своихъ глазахъ, имя о немъ неопредленное понятіе.
Я сла и, съ нкоторымъ усиліемъ успокоивъ себя, сказала:
— Одно изъ самыхъ раннихъ моихъ воспоминаніи заключается въ слдующихъ слонахъ: ‘Твоя мать, Эсирь, позоръ для тебя, а ты позоръ для нея. Настанетъ время и настанетъ скоро, когда ты лучше это поймешь и оцнишь такъ, какъ можетъ оцнить только женщина’.
Я закрыла лицо мое обими руками и еще разъ повторила эти слова. Подъ вліяніемъ непонятнаго для меня стыда, я открыла лицо и сказала, что ему одному я обязана тмъ счастіемъ, которымъ наслаждалась съ дтскаго возраста до настоящей минуты. Опекунъ мой приподнялъ руку, какъ будто за тмъ, чтобъ я остановилась. Я очень хорошо знала, что онъ вообще не любилъ благодарностей, и потому замолчала.
— Прошло девять лтъ, моя милая,— сказалъ онъ посл минутнаго размышленія:— прошло девять лтъ съ тхъ поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной леди, жившей въ уединеніи, письмо, написанное съ такимъ гнвомъ и силой, что оно не имло никакого сходства со всми письмами, которыя мн когда либо случалось читать. Оно было написано ко мн, быть можетъ, потому, что со стороны леди было безуміе довряться мн, быть можетъ потому, что съ моей стороны было безуміе оправдать это довріе. Въ письм говорилось о ребенк, сирот-двочк, двнадцати лтъ отъ роду и говорилось въ тхъ жестокихъ словахъ, которыя сохранились въ твоей памяти. Въ немъ говорилось, что пишущая ко мн не только скрыла отъ ребенка ея происхожденіе, но даже изгладила всякіе слды къ открытію его, такъ что съ ея смертію ребенокъ останется совершенно безъ друзей, безъ имени. Леди спрашивала меня: согласенъ ли я, въ случа ея смерти, окончить то, что она начала?
Я слушала молча и внимательно смотрла на него.
— Твои раннія воспоминанія, моя милая, объяснятъ теб то мрачное расположеніе духа, подъ вліяніемъ котораго леди выражалась такъ жестоко и приняла такія мры къ твоему воспитанію, они объяснятъ теб то ложное понятіе о приличіи, которое омрачало ея умъ и утверждало ее въ мысли, что ребенокъ долженъ загладить преступленіе, въ которомъ былъ совершенно невиненъ. Я принялъ живое участіе въ малютк и отвчалъ на письмо.
Я взяла его руку и поцловала.
— Письмо налагало на меня запрещеніе видться съ пишущей, которая уже давно отстранила себя отъ всхъ сношеній съ міромъ, но, несмотря на то, она соглашалась принять отъ меня довренное лицо, если я назначу его. Я доврилъ мистеру Кэнджу. Леди, собственно по своему желанію, но не по убжденію его, призналась ему, что она носитъ не настоящую свою фамилію, что, если должны существовать родственныя узы въ отношеніи къ бдному ребенку, то она называла себя его теткой, что больше этого, несмотря ни на какія убжденія, она ни чего не согласится открыть. Я сказалъ теб все, моя милая.
Я нсколько времени держала его руку въ моей рук.
— Я видалъ мою питомицу чаще, нежели она меня,— прибавилъ онъ, принимая на себя веселый видъ:— и всегда зналъ, что она любима, полезна для другихъ и счастлива сама въ себ. Она отплатила мн въ двадцать тысячъ разъ и продолжаетъ отплачивать въ двадцать разъ боле того на каждомъ часу въ теченіе каждаго дня.
— И еще чаще,— сказала я: — продолжаетъ благословлять своего опекуна, который замнилъ ей отца.
При слов отецъ, я замтила прежнее безпокойство на его лиц. Однако, онъ тотчасъ превозмогъ себя, но все же я видла его безпокойство и была уврена, что причиной его были мои слова. Изумленная, я опять повторила про себя:
— Нтъ такого безпокойства, которое бы я легко могла понятъ.
Да, дйствительно я не могла понять. Не могла понять этого въ теченіе многихъ и многихъ дней.
— Такъ успокойся же, моя милая,— сказалъ онъ, поцловавъ меня въ лобъ:— и иди отдохнуть. Теперь поздно и работать и думать. Ты, маленькая хозяюшка, и безъ того хлопочешь за всхъ насъ съ утра и до вечера.
Въ эту ночь я не только не работала, но и не думала. Я открыла мое сердце передъ Богомъ и въ теплой молитв принесла всю благодарность за Его милости и попеченія о мн, и спокойно заснула.
На другой день у насъ былъ гость. Мистеръ Алланъ Вудкортъ пріхалъ къ намъ проститься. Въ качеств врача, онъ отправлялся на какомъ-то корабл въ Китая и Индію. Ему предстояла долгая, долгая отлучка.
Я думаю, я знаю почти наврное, что онъ не богатъ. Все, что имла его мать, было издержано на его воспитаніе. Занятія молодого врача, не имющаго еще никакого вса въ Лондон, не доставляютъ существенныхъ выгодъ. Хотя мистеръ Вудкортъ готовъ былъ, во всякое время дня и ночи, къ услугамъ безчисленнаго множества бдныхъ людей, и хотя онъ оказывалъ чудеса своего искусства и своего великодушія, но денегъ чрезъ это не пріобрталъ. Онъ быль семью годами старше меня. Мн не слдовало бы говорить объ этомъ, потому что оно ни къ чему не ведетъ.
Онъ говорилъ намъ, что онъ занимался практикой три, или четыре года, и если бы надялся, что останется довольнымъ своей практикой еще года на три, на четыре, то не предпринялъ бы такого дальняго вояжа. Счастіе не хотло улыбнуться ему въ отечеств, и потому онъ ршился отправиться въ другую часть свта. Въ послднее время онъ бывалъ у насъ довольно часто, и мы вс сожалли о его отъзд,— тмъ боле, что онъ быль искусный врачъ, и нкоторые изъ замчательныхъ людей его сословія всегда отзывались объ немъ съ отличной стороны.
Пріхавъ къ намъ проститься, онъ въ первый разъ привезъ съ собой свою матушку. Это была хорошенькая старушка, съ черными глазами, полными еще жизни и огня, но она казалась немного надменною. Она была родомъ изъ Валлиса. Въ числ весьма отдаленныхъ предковъ она имла знаменитаго человка, по имени Морганъ ан-Керригъ, изъ какого-то мстечка, названіе котораго звучало что-то въ род Джимлетъ. Слава этого предка гремла нкогда повсюду, и вс родственники его были въ родственныхъ связяхъ съ королями Британіи. Повидимому, онъ провелъ всю свою жизнь въ битвахъ съ горными шотландцами, и какой-то бардъ, по имени что-то въ род Крумлинволлинваръ, восплъ его доблсти въ псни подъ названіемъ, сколько было оно уловимо для меня, Мьюлинвиллинводъ.
Мистриссъ Вудкортъ, сообщивъ намъ прежде всего о слав своего знаменитаго предка, сказала, что сынъ ея, Алланъ, куда бы ни быль заброшенъ судьбой никогда не забудетъ своего происхожденія и ни подъ какимъ видомъ не вступитъ въ бракъ, не соотвтствующій его положенію въ обществ. Она говорила ему, что въ Индіи онъ встртитъ много хорошенькихъ леди, которыя съ богатствомъ своимъ отправляются туда для брачныхъ спекуляцій, но никакія прелести, никакое богатство, безъ знаменитаго происхожденія, не могутъ обольстить потомка такой достославной линіи. Она такъ много говорила о знаменитомъ пронсхожденіи, что мн невольно пришла въ голову мысль — впрочемъ, какая глупая мысль!..— будто бы она вела свой разговоръ къ тому, чтобы узнать о моемъ происхожденіи!
Мистеръ Вудкортъ, повидимому, былъ крайне недоволенъ ея многословіемъ, но считалъ за лучшее не показывать ей виду и старался деликатнымъ образомъ свести разговоръ на признательность свою къ моему опекуну за его гостепріимство и за самые счастливые часы, проведенные въ нашемъ кругу. Воспоминаніе объ этихъ часахъ — самыхъ счастливыхъ, по его словамъ, онъ общался носить въ душ своей повсюду, какъ величайшее сокровище. И такимъ образомъ, въ минуту прощанья мы пожали ему руку другъ подл друга, онъ поцловалъ руку Ады, потомъ мою,— и потомъ отправился въ дальній, очень дальній вояжъ!
Во весь этотъ день я была необыкновенно дятельна: писала въ Холодный домъ нкоторыя приказанія, писала записки для моего опекуна, сметала пыль съ его книгъ и почти безъ умолку гремла ключами. Даже и въ сумерки я не хотла оставаться безъ дла, я пла у окна за своимъ рукодльемъ, какъ вдругъ отворилась дверь, и совершенно неожиданно вошла Кадди.
— Ахъ, милая Кадди,— сказала я:— какіе прелестные цвты!
Въ рукахъ у нея былъ премиленькій букетъ.
— Да, Эсирь, прелестные цвты,— сказала Кадди:— прелестне ихъ я никогда не видла.
— Врно отъ Принца — да?— сказала я шепотомъ.
— Нтъ,— отвчала Кадди, кивая головой и давая мн понюхать пхь.— Нтъ, не отъ Принца.
— Какъ же это, Кадди!— сказала я.— Значитъ, у тебя два обожателя?
— Какъ? что? Разв эти цвты говорятъ, что у меня два обожателя? сказала Кадди.
— Разв они говорятъ, что у меня два обожателя!— повторила я, ущипнувъ ее за щечку.
Въ отвтъ на это Кадди только разсмялась и, объявивъ мн, что она зашла всего на полчаса, потому что Принцъ будетъ ждать ее на ближайшемъ углу, сла къ окну, подл меня и Ады, и безпрестанно то обращала вниманіе мое на букетъ, то прикладывала его къ моимъ волосамъ и любовалась имъ. Наконецъ, съ приближеніемъ срока, она увела меня въ мою спальню и прикрпила букетъ на моей груди.
— Разв это для меня?— спросила я съ удивленіемъ.
— Для васъ, сказала Кадди и въ добавокъ поцловала меня.— Ихъ забылъ взять съ собой одинъ джентльменъ.
— Забылъ взять?
— Да, одинъ джентльменъ въ дом миссъ Фляйтъ,— сказала Кадди.— Джентльмень, который былъ очень, очень добръ къ этой старушк. Съ часъ тому назадъ, онъ торопился на корабль и забылъ эти цвты. Нтъ, Эсирь, не бросай ихъ! Такіе прелестные цвты пускай тутъ будутъ!— сказала Кадди, бережно поправляя ихъ.— Пускай они побудутъ тутъ, на твоей груди, потому что я не думаю, чтобъ джентльменъ забылъ ихъ безъ умысла!
— Вотъ теперь ужъ они не скажутъ Эсири, что у тебя два обожателя!— сказала Ада, смясь позади меня и обнимая меня.— Я ручаюсь, милая Эсирь, что они не скажутъ!

XVIII. Леди Дэдлокъ.

Не такъ легко было для Ричарда, какъ казалось съ самаго начала, поступить на испытаніе въ контору мистера Кэнджа. Главной помхой въ этомъ дл былъ самъ Ричардъ. Какъ только онъ узналъ, что иметъ полную свободу оставить мистера Баджера, онъ началъ сомнваться въ томъ, дйствительно ли нужно было оставить его. Ричардъ говорилъ, что онъ не имлъ повода къ тому, вдь медицинская профессія — хорошая профессія, онъ не могъ утвердительно сказать, что она ему не нравится, можетъ статься, она нравилась ему какъ и всякая другая, нтъ, надобно еще попробовать! При этомъ онъ запирался на нсколько недль съ своими книгами и костями и, казалось, пріобрталъ съ величайшею быстротой значительный запасъ свдній. По прошествіи мсяца, это прилежаніе начинало охлаждаться, а охладившись совершенно, начинало снова возгораться. Колебаніе Ричарда между юриспруденціею и медициною продолжалось такъ долго, что наступила середина лта прежде, чмъ онъ окончательно отсталъ отъ мистера Баджера и поступилъ на испытаніе въ контору Кэнджа и Карбоя. Во всемъ этомъ Ричардъ винилъ себя одного и, чтобъ загладить свой проступокъ, онъ ршился на ‘этотъ разъ’ заняться дломъ серьезно и основательно. Онъ былъ такъ веселъ, такъ одушевленъ, такъ нжно и страстно любилъ Аду, что сердиться на него было весьма трудно.
Что касается до мистера Джорндиса, который, мимоходомъ сказать, въ теченіе этого промежутка находилъ, что втеръ часто задувалъ съ востока,— что касается до мистера Джорндиса, говорилъ мн Ричардъ:— такъ это, Эсирь, прекраснйшій въ мір человкъ. Даже для того только, чтобы доставить ему удовольствіе, я долженъ прилежно заняться сбоямъ дломъ и извлечь изъ занятій существенную выгоду!
Мысль Ричарда прилежно заняться своимъ дломъ, высказанная съ его беззаботно смющимся лицомъ, съ его мечтой, которая могла бы, кажется, поймать все на свт и ничего не удержать, эта мысль была забавно невроятна. Какъ бы то ни было, отъ времени до времени онъ говаривалъ намъ, что онъ такъ прилежно занимается, и занятія его приняли такіе огромные размры, что онъ удивляется, какъ еще до сихъ поръ не посдла его голова.
Все это время въ денежныхъ отношеніяхъ, онъ былъ тмъ же самымъ Ричардомъ, какимъ я описывала его прежде: онъ оставался все тмъ же великодушнымъ, расточительнымъ, безумно безпечнымъ и совершенно убжденнымъ, что онъ былъ разсчетливъ и благоразуменъ. Однажды, около того времени, какъ онъ поступилъ въ контору Кэнджа, я полу-шутя, полу-серьезно сказала Ад, въ его присутствіи, что ему необходимо имть богатства Креза: до такой степени онъ безпеченъ къ своимъ деньгамъ.
— Слышишь, моя милая, неоцненная кузина,— отвчалъ на это Ричардъ: — слышишь, что говоритъ наша старушка! Знаешь ли, почему она говоритъ это? Потому, что нсколько дней тому назадъ я заплатилъ какихъ нибудь восемь фунтовъ стерлинговъ за блый атласный жилетъ и за пуговки! Я не вижу въ этомъ ничего дурного. Оставайся я въ дом Баджера, я тогда по необходимости бы долженъ былъ истратить сразу двнадцать фунтовъ за какія нибудь сердце раздирающія лекціи. Изъ этого слдуетъ, что, купивъ жилетъ и пуговки, я остался въ барышахъ на четыре фунта!
Мой опекунъ нсколько разъ совщался съ Ричардомъ о томъ, какимъ образомъ устроить его въ Лондон на время его испытанія въ юриспруденціи. Намъ давно уже слдовало воротиться въ Холодный Докъ, отдаленность котораго не позволяла Ричарду являться къ намъ боле раза въ недлю. Мой опекунъ говорилъ мн, что если-бь Ричардъ поступилъ совсмъ въ контору мистера Кэнджа, то нанялъ бы нсколько комнатъ, гд мы, по прізд въ Лондонъ, могли бы останавливаться на нсколько дней, ‘но, моя хозяюшка, прибавилъ онъ, потирая себ голову значительно — онъ еще не поступалъ туда, и Богъ знаетъ поступитъ ли!’ Совщанія эти кончились тмъ, что для Ричарда наняли помсячно маленькую, чистенькую, меблированную квартиру въ спокойномъ старомъ дом, близъ Квинъ-Сквера. Ричардъ немедленно приступилъ къ растрат своихъ денегъ на покупку разныхъ украшеній и бездлушекъ для своей квартиры. Несмотря, что Ада и я отговаривали его отъ задуманныхъ покупокъ, совершенно лишнихъ и слишкомъ цнныхъ, онъ соглашался съ нами, что это будетъ стоить денегъ, и доказывалъ, что покупки эти необходимы, но, что купить ихъ подешевле значитъ остаться непремнно въ барыш.
Пока устраивались эти дла, поздка наша къ мистеру Бойторну откладывалась отъ одного дня до другого. Наконецъ Ричардъ вступилъ во владніе своей квартирой, и нашему отъзду ничто боле не мшало. Ричардъ въ это время года, охотно бы похалъ съ нами, но его удерживали въ Лондон и новизна его положенія и энергическія старанія разъяснить вс мистеріи роковой тяжбы. Поэтому мы похали одни, и моя милочка была въ восторг, выхваливая Ричарда за его безпримрную дятельность и трудолюбіе.
Мы совершили пріятную поздку въ Линкольншэйръ въ дилижанс и въ очаровательномъ обществ мистера Скимпиля. Человкъ, завладвшій домомъ мистера Скимполя въ день рожденія его дочери съ голубыми глазками, очистилъ весь домъ отъ мебели,— но мистеръ Скимполь, повидимому, былъ весьма доволенъ этимъ происшествіемъ.
— Столы и стулья,— говорилъ онъ:— весьма тягостныя вещи: они не сообщаютъ вамъ новыхъ идей, не имютъ способности измнять наружный свой видъ, надодаютъ своимъ однообразіемъ, и вамъ становится скучно отъ нихъ. Какъ пріятно по этому не имть въ дом постоянно одни и т же столы и стулья! Брать мебель на прокатъ гораздо лучше: перелетаешь, какъ бабочка, изъ одной лавки въ другую, отъ розоваго дерева къ красному, отъ краснаго къ орховому, отъ одного фасона къ другому, смотря къ чему имешь боле расположенія!
— Странно, право,— продолжалъ мистеръ Скимполь: — я ни гроша не заплатилъ за свои стулья и столы, а между тмъ хозяинъ дома уноситъ ихъ отъ меня съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Это презабавно, пресмшно! Вдь мебельный мастеръ не обязался платить за меня квартирныя деньги. Къ чему же хозяинъ мой затваетъ съ нимъ ссору? Это все равно, мн кажется, еслибъ росла у меня бородавка на носу, которая, по понятіямъ о красот моего домовладльца, была бы непріятна для него, и онъ, ни съ того ни съ другого, бросился бы царапать носъ мебельному мастеру, на которомъ нтъ вовсе бородавки! Какъ хотите, а это ясно доказываетъ недостатокъ здраваго смысла!
— Тутъ очень ясно,— сказалъ мой опекунъ, въ веселомъ расположеніи духа: — что кто обязался заплатить за т столы и стулья, тотъ и долженъ заплатить за нихъ.
— Разумется!— возразилъ мистеръ Скимполь.— Это обстоятельство ршаетъ все дло. Я сказалъ моему хозяину: ‘любезный мой, если ты уносишь такъ неделикатно всю мою мебель, то врно не знаешь, что за нее заплатитъ мой превосходный другъ, Джорндисъ. Неужели ты не хочешь принять во вниманіе права его собственности?’ А онъ и подумать не хотлъ о нихъ.
— И отказался отъ всякихъ предложеніи?— сказалъ мой опекунъ.
— Совсмъ отказался,— возразилъ мистеръ Скимполь.— Я длалъ ему весьма дльныя предложенія. Я привелъ его къ себ въ кабинетъ и сказалъ: ‘надюсь, любезный мой, ты человкъ дловой?’ — Да, отвчалъ онъ.— ‘И прекрасно — сказалъ я — будемъ же говорить, какъ дловые люди. Вотъ тутъ чернильница, перья, бумага и облатки. Что ты хочешь отъ меня? Я жилъ въ твоемъ дом весьма значительное время, и жилъ къ общему нашему спокойствію и удовольствію, пока не возникло между нами это непріятное недоразумніе. Будемъ же по прежнему въ одно и то же время и друзьями и дловыми людьми. Скажи, чего ты хочешь отъ меня?’ Въ отвтъ на это онъ употребилъ фигуральное выраженіе — одно изъ тхъ, которыя такъ употребительны у восточныхъ народовъ, что будто бы онъ ни разу еще не видлъ, какой цвтъ имютъ мои деньги. ‘Это потому, любезный мой другъ,— сказалъ я — что у меня никогда не бываетъ денегъ. Я о нихъ не имю никакого понятія’.— Очень хорошо,— сказалъ онъ,— что же вы мн предложите, если я отсрочу вашъ долгъ на нкоторое время?— ‘Любезный мой,— отвчалъ я — да я точно также не имю никакого понятія о времени. Ты сказалъ мн, что ты человкъ дловой, въ такомъ случа все, что ты предложишь мн дловое, вотъ съ помощью пера, чернилъ, бумаги и, пожалуй, облатокъ — я готовъ исполнять безъ всякихъ разговоровъ. Пожалуйста, брось правило (довольно глупое) получать долгъ не съ должника своего, но совсмъ съ другого человка, будь, пожалуйста, дловымъ человкомъ!’ Однако, онъ не послушался меня, и дло тмъ кончилось.
Если это можно назвать нкоторыми несообразностями въ ребячеств мистера Скимполя, то нтъ никакого сомннія, что оно не лишено было своихъ особенныхъ выгодъ. Во время дороги, онъ имлъ весьма хорошій аппетитъ къ тмъ кушаньямъ и лакомствамъ, какія встрчались намъ по дорог (въ томъ числ къ корзиночк отборныхъ персиковъ), но никогда не помышлялъ платить за нихъ. Точно также, когда извозчикъ, обходя всхъ пассажировъ, просилъ себ на водку, мистеръ Скимполь ласково спросилъ его: какую плату для себя считаетъ онъ самой щедрой?— и на отвтъ его: не больше полу-кроны,— сказать, что это весьма немного, и предоставилъ мистеру Джорндису заплатить ему.
Погода была очаровательная. Поля, засянныя хлбомъ, роскошно волновались, жаворонки плавали въ воздух и весело пли, живыя изгороди были покрыты дикими цвтами, а деревья густой зеленью, легкій втерокъ разносилъ по воздуху сладкое благоуханіе съ полей, покрытыхъ бобами и горохомъ! Уже было далеко за полдень, когда дилижансъ нашъ остановился въ небольшомъ городк, очень скучномъ городк, съ церковнымъ шпицемъ, съ рынкомъ, съ площадью, съ улицей, совершенно открытой для солнечныхъ лучей, и съ прудомъ, въ которомъ старая лошадь освжала свои ноги. Въ тхъ мстахъ, гд узкія полосы тни доставляли небольшое прохладу, стояли нсколько человкъ, или лежали въ полу-дремот. Посл шелеста древесныхъ листьевъ и волненія полей, окаймлявшихъ дорогу, этотъ городокъ казался такимъ тихимъ, знойнымъ и бездятельнымъ, какой въ состояніи произвести одна только Англія.
У самой гостиницы мы увидли мистера Бойторна. Онъ сидлъ верхомъ на лошади и поджидалъ насъ съ открытой коляской, въ которой предстояло намъ отправиться въ его домъ, за нсколько миль отъ города. Увидавъ насъ, онъ очень обрадовался и быстро соскочилъ съ лошади.
— Клянусь честью!— сказалъ онъ, посл радушныхъ привтствій:— это самый безславный дилижансъ! Онъ можетъ служить отличнымъ примромъ отвратительныхъ публичныхъ возницъ, которыя когда-либо отягощали землю! Представьте себ, онъ опоздалъ сегодня двадцать-пять минутъ! Извозчика слдовало бы повсить за это!
— Неужели онъ опоздалъ?— сказалъ мистеръ Скимполь, къ которому относились слова мистера Бойторна.— Вы вдь знаете мои слабость: я никакого понятія не имю о времени.
— Да, да, двадцать-пять… нтъ, позвольте, двадцать-шесть минутъ!— отвчалъ Бойторнъ, справляясь съ часами.— Опоздать съ двумя барышнями въ дилижанс, да этотъ бездльникъ съ умысломъ опоздалъ двадцать-шесть минутъ! Ршительно съ умысломъ! Это нельзя приписать случаю! Да и отецъ его и дядя были самыми отъявленными плутами, которыхъ когда-либо видали на козлахъ!
Говоря это съ чувствомъ глубокаго негодованія, онъ сажалъ насъ нжно въ коляску и быль весь улыбка и удовольствіе.
— Мн очень жаль,— сказалъ онъ, стоя съ непокрытой головой подл коляски:— мн очень жаль, что я долженъ сдлать мили дв крюку. Дло въ томъ, что прямая дорога ко мн пролегаетъ черезъ паркъ сэра Дэдлока, а я далъ клятву, пока живу на бломъ свт и пока будутъ продолжаться ныншнія наши отношенія другъ къ другу, ни моя нога, ни лошадиная не вступятъ во владнія этого надменнаго человка!
И при этомъ, подмтивъ выразительный взглядъ моего опекуна, онъ разразился своимъ страшно громкимъ смхомъ, который, казалось, пробудилъ даже сонный городокъ.
— А что, Лоренсъ, Дэдлоки здсь?— сказалъ мой опекунъ, когда мы тронулись съ мста, и мистеръ Бойторнъ поскакалъ подл кареты по зеленому лугу.
— Да, сэръ Гордецъ здсь,— отвчалъ мистеръ Бойторнъ.— Ха, ха, ха! Сэръ Дэдлокъ здсь, и я съ удовольствіемъ могу сказать, что подагра прижала ему хвостъ. Миледи,— при этомъ имени онъ всегда перемнялъ тонъ и манеры, какъ будто она была совсмъ неприкосновенна къ его ссор съ милордомъ: — миледи ожидаютъ сюда ежедневно. Я нисколько не удивляюсь, что она откладываетъ свое прибытіе сюда по возможности на дальнйшее время. Что могло принудить эту превосходную женщину выйти замужъ за такое чучело, право, по моему, это одна изъ тхъ тайнъ, которыя остаются и останутся неразршимыми для человческаго разума. Ха, ха, ха, ха!
— Я полагаю, однако,— сказалъ мой опекунъ, смясь: — иногда мы можемъ погулять въ парк? Запрещеніе твое, вроятно, не распространяется на насъ?
— Я не смю налагать никакихъ запрещеній на моихъ гостей,— сказалъ онъ, кланяясь Ад и мн, съ той милой вжливостью, которая такъ шла къ нему:— кром только одного, и именно, на счетъ ихъ отъзда. Мн очень жаль, что лишаюсь удовольствія быть вашимъ провожатымъ по Чесни-Воулда, это, я вамъ скажу, прекраснйшее мсто! Но, Джорндисъ, если ты вздумаешь зайти къ владтелю помстья, во время своего пребыванія въ моемъ дом, то, клянусь свтомъ лтняго дня, ты встртишь тамъ весьма холодный пріемъ. Онъ держитъ себя какъ недльные часы, то есть такіе часы, которые вставлены въ великолпный футляръ, но никогда не ходятъ и никогда не ходили. Ха, ха, ха! Для друзей же его друга и сосда, Бойторна, у него всегда бываетъ лишній запасъ невыносимаго высокомрія, въ этомъ я могу ручаться.
— Не безпокойся, я не предоставлю ему случай подтвердить справедливость твоихъ словъ,— сказалъ мой опекунъ.— Смю сказать, что ни онъ, ни я не имемъ расположенія познакомиться другъ съ другомъ. Погулять въ парк, полюбоваться пріятнымъ мстоположеніемъ, осмотрть господскій домъ, я думаю, позволено каждому, а для меня этого совершенно довольно.
— И прекрасно!— сказалъ мистеръ Бойторнъ,— Я очень радъ такому скромному желанію! На меня смотрятъ здсь какъ на Аякса, вызывающаго на бой громъ и молнію! Ха, ха, ха! Когда, въ воскресенье, я прихожу въ нашу маленькую церковь, значительная часть нашего незначительнаго общества такъ и ожидаетъ, что я повалюсь опаленный и обезображенный подъ молніями негодованія Дэдлока. Ха, ха, ха, ха! Я не сомнваюсь, что онъ одинаковаго мннія съ нашимъ обществомъ, потому что такого надменнаго человка я никогда еще не видывалъ!
При възд на вершину холма нашему другу представился случай показать намъ самый Чесни-Воулдъ и отвлечь свое вниманіе отъ его владтеля.
Это было живописное старинное зданіе, внутри роскошнаго парка. Между деревьями и не въ дальнемъ разстояніи отъ господскаго дома возвышался шпицъ небольшой церкви, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ. Какими восхитительными казались и торжественное безмолвіе парка, надъ которымъ свтъ и тни перелетали, какъ будто крылья, разносившія по лтнему воздуху, полному упоительнаго аромата, небесную благодать, и бархатная зелень косогоровъ, и искристыя воды, и садъ, гд въ симметрическихъ клумбахъ красовались яркіе цвты. Домъ, съ его величавымъ фронтономъ, башней, павильонами, широкой террасой и балюстрадой, около которой вились пышныя розы, казался чмъ-то сверхъестественнымъ, среди глубокаго безмолвія, окружавшаго его со всхъ сторонъ. И домъ, и садъ, и терраса, и зеленые косогоры, и пруды, и вковые дубы, и желтый папоротникъ, и мохъ, и паркъ, съ его длинными аллеями, въ конц которыхъ виднлся пурпуръ горизонта,— все, все носило на себ отпечатокъ невозмутимаго спокойствія!
Когда мы въхали въ небольшое селеніе и поравнялись съ маленькой гостиницей, подъ вывской ‘Гербъ Дэдлоковъ’, мистеръ Бойторнъ раскланялся съ молодымъ, сидвшимъ на скамейк, подл дверей, джентльменомъ, подл котораго лежалъ рыболовный снарядъ.
— Это внукъ управительницы дома Дэдлоковъ, молодой мистеръ Ронсвелъ,— сказалъ мистеръ Бойторнъ:— онъ страстно влюбленъ въ одну миленькую двушку. Леди Дэдлокъ полюбила эту двушку и намрена взять ее къ себ въ услуженіе — честь, которую молодой мой другъ не уметъ вовсе оцнивать. Какъ бы то ни было, но онъ не можетъ теперь жениться на ней, хотя бы розанчикъ и былъ согласенъ на это, потому-то онъ и ищетъ теперь развлеченій и частенько прізжаетъ сюда денька на два, на три, чтобъ… чтобъ удить рыбу. Ха, ха, ха, ха!
— А вы не знаете, мистеръ Бойторнъ, они уже обручены!— спросила Ада.
— Я знаю только одно, моя милая миссъ Клэръ,— возразилъ онъ: что они совершенно понимаютъ чувства другъ друга, впрочемъ, вы сами скоро увидите ихъ, и увидите въ какомъ отношеніи они находятся другъ къ другу, такимъ вещамъ надо учиться мн у васъ, а не вамъ у меня.
Ада закраснлась, а мистеръ Бойторнъ далъ шпоры своему старому коню, соскочилъ съ него у дверей своего дома и стоялъ, готовый встртить насъ, съ распростертыми объятіями и непокрытой головой.
Онъ жилъ въ хорошенькомъ домик, впереди котораго разстилался зеленый лужокъ, съ боку премиленькій цвтникъ и позади прекрасный фруктовый садъ и обильный огородъ. Все это обнесено было плотной стной, красноватый цвтъ которой напоминалъ собою цвтъ зрлаго плода. Впрочемъ, все въ этомъ мст носило отпечатокъ зрлости и обилія. Старая липовая аллея представляла зеленую стну, густыя вишни и яблони была обременены плодами, втви крыжовника гнулись подъ тяжестью ягодъ и верхушками своими лежали на земл, земляника и клубника росли въ изобиліи, и персики сотнями спли на солнц. Подъ растянутыми стками и стеклянными рамами блистали и дрожали подъ лучами солнца зеленый горохъ, бобы и огурцы въ такомъ изобиліи, что каждый футъ земли казался прозябаемымъ сокровищемъ. Между тмъ пріятный запахъ душистыхъ травъ и другихъ лекарственныхъ растеній, не говоря уже о сосднихъ лугахъ, гд сушилось свжее сно, обращали весь воздухъ въ огромный букетъ. Въ предлахъ старинной красной стны царствовали такая тишина и такое спокойствіе, что даже гирлянды перьевъ, развшенныя для пуганья птицъ, едва колебались въ воздух.
Домъ, хотя и не въ такомъ порядк, въ какомъ находился садъ, былъ настоящій старинный домъ, съ простымъ очагомъ на кухн, выстланной кирпичомъ, и съ большими балками подъ потолками. Въ одной стороны его находился страшный пунктъ спорной земли, гд мистеръ Бойторнъ держалъ день и ночь часового въ синей блуз, котораго обязанность состояла въ томъ, чтобъ, въ случа нападенія, немедленно ударить набатъ въ огромный колоколъ, повшенный для этой цли, спустить съ цпи огромнаго бульдога и съ помощью его разить непріятеля. Недовольный этими предостереженіями, мистеръ Бойторнъ выставилъ тамъ своего собственнаго сочиненія столбы съ черными досками, на которыхъ крупными буквами: написаны были слдующія угрозы, ‘Берегись бульдога. Онъ страшно золъ. Лоренсъ Бойторнъ’. ‘Ружье заряжено картечью. Лоренсъ Бойторнъ’. ‘Капканы и ловушки стоятъ здсь во всякое время дня и ночи. Лоренсъ Бойторнь’. ‘Предостереженіе: всякій, кто осмлится войти на эту собственность безъ дозволенія владльца, будетъ жестоко наказанъ частнымъ образомъ и, кром того, подвергнется всей строгости законовъ. Лоренсъ Бойторнъ’.
Показывая намъ эти надписи изъ окна гостиной, мистеръ Бойторнъ заливался громкимъ смхомъ, между тмъ какъ его канарейка спокойно распвала у него на голов.
— Но вдь вся эта продлка требуетъ страшныхъ хлопотъ,— сказалъ мистеръ Скимполь, съ обыкновенной своею безпечностью,— а вы, какъ кажется, принимаете ее за шутку!
— За шутку!— возразилъ мистеръ Бойторнъ, съ невыразимымъ жаромъ.— За шутку! Нтъ, извините, сэръ! Я готовъ купить льва вмсто собаки, если-бъ только могъ сдлать его ручнымъ, и спустилъ бы его съ цпи на перваго безумца, который бы осмлился посягнуть на нарушеніе предловъ моей собственности. Пусть сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ согласится ршить этотъ споръ дуэлью, и я готовъ встртиться съ нимъ съ оружіемъ какихъ угодно временъ и какихъ угодно народовъ. Вотъ до какой степени я принимаю это за шутку! Ни больше, ни меньше!
Мы пріхали къ мистеру Бойторну въ субботу. Въ воскресенье утромъ мы вс отправились пшкомъ въ маленькую церковь, въ парк. При вход въ паркъ, почти тотчасъ за чертой спорнаго участка земли, мы вступили на веселую тропинку, которая, извиваясь между деревьями и по роскошнымъ лугамъ, оканчивалась у самой церкви.
Собраніе въ церкви было весьма небольшое: оно состояло почти изъ однихъ крестьянъ, за исключеніемъ только барской прислуги. Въ числ послдней находились статные лакеи и настоящій образецъ стариннаго кучера, до такой степени надменнаго, что онъ казался мн оффиціальнымъ представителемъ всей пышности и тщеславія, которыя возилъ на своемъ вку въ каретахъ. Очень миленькія молодыя женщины сидли на своихъ мстахъ, и между ними прекрасное лицо и статная почтенная фигура домоправительницы обращали на себя вниманіе больше всхъ другихъ. Хорошенькая двочка, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ, сидла рядомъ съ ней. Она была такъ мила, такъ хороша, что, мн кажется, я бы узнала ее по ея красот, даже и тогда, если-бъ не видла ея стыдливаго румянца, выступавшаго на ея пухленькія щечки подъ вліяніемъ глазъ молодого рыбака, который сидлъ не подалеку отъ нея. Одно лицо и довольно непріятное, хотя и красивое, повидимому, злобно слдило за каждымъ движеніемъ хорошенькой двочки, слдило за всми и за всмъ. Это было лицо француженки.
Пока колоколъ еще гудлъ въ ожиданіи Дэдлоковъ, я осматривала церковь, которая имла довольно мрачный, старинный, торжественный видъ. Окна, густо отненныя деревьями, пропускали весьма слабый свтъ, отъ котораго лица, окружавшія меня, казались необыкновенно блдными, монументы и мдныя доски надъ могилами потемнвшими боле обыкновеннаго, между тмъ какъ паперть освщалась ослпительно ярко. Но вскор движеніе въ народ, почтительное благоговніе на лицахъ крестьянъ, свирпая надменность на лиц мистера Бойторна отвлекли мое вниманіе отъ дальнйшихъ наблюденій: я догадалась, что Дэдлоки пріхали, и что служба скоро начнется.
Забуду ли я когда-нибудь, какъ затрепетало мое сердце подъ вліяніемъ брошеннаго на меня взгляда! Забуду ли я когда-нибудь выраженіе тхъ прекрасныхъ, томныхъ глазъ, которыя какъ будто приковали къ себ мои глаза! Былъ одинъ только моментъ, въ теченіе котораго я успла приподнять свои взоры и снова опустить ихъ на молитвенникъ, но и въ такой краткій промежутокъ времени я совершенно запомнила черты этого прекраснаго лица.
И странно, посл этой встрчи нашихъ взглядовъ, въ душ моей пробудилось какое-то новое чувство, непонятное для меня, но вмст съ тмъ имвшее тсную связь съ воспоминаніями о раннихъ дняхъ моей жизни,— дняхъ, проведенныхъ въ дом моей крестной матери, съ воспоминаніями даже о тхъ дняхъ, когда я бывало, одвъ свою куклу, становилась на цыпочки, чтобъ посмотрться въ зеркало и поправить свой нарядъ. Я никогда до сихъ поръ не видала лица этой леди, никогда! А между тмъ я была убждена, что она мн знакома давно-давно!
Не трудно было догадаться, что церемонный подагрикъ, сдой джентльменъ, былъ не кто другой, какъ сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, и что леди была леди Дэдлокъ. Но почему лицо ея служило для меня, подъ вліяніемъ какого-то непонятнаго чувства, въ нкоторомъ род разбитымъ зеркаломъ, въ которомъ отражались отрывки моихъ воспоминаній, почему лицо мое загоралось яркимъ румянцемъ, и я трепетала всмъ тломъ, когда взоры наши случайно встрчались? Этого я не могла въ ту пору объяснять себ.
Я считала это за ничего не значущую слабость свою и старалась превозмочь ее, внимательно слушая церковное богослуженіе. И какъ странно! Мн казалось, что въ звукахъ его голоса я слышу голосъ моей покойной крестной матери. Это обстоятельство заставило меня подумать, не иметъ ли лицо леди Дэдлокъ сходства съ лицомъ моей крестной? Быть можетъ оно и имло небольшое сходство, но выраженія этихъ лицъ были такъ различны, и суровая ршимость въ чертахъ лица моей крестной была такъ рзка, какъ буря въ ущельяхъ скалъ, и такъ не согласовалась съ чертами лица, стоявшаго передо мною, что это, ни подъ какимъ видомъ, не могло быть тмъ сходствомъ, которое поразило меня. Я не видала ни въ одномъ лиц такого величія и гордости, какія замчала въ лиц леди Дэдлокъ. А между тмъ я… я, маленькая Эсирь Соммерсонъ, дитя, живущее отдльною жизнію, не знавшее радостей въ день моего рожденія, повидимому, являлась передъ моими собственными глазами, вызванная изъ давно-прошедшаго какою-то сверхъестественною силою въ этой фешенебельной леди, которую я никогда не видла, которую никогда не думала увидть!
Все это до такой степени волновало меня, что я не чувствовала ни малйшаго стсненія отъ наблюденій француженки, которая, какъ я уже сказала, слдила за всми и за всмъ, съ самаго прихода въ церковь. Наконецъ, постепенно я превозмогла это странное волненіе. Посл долгаго промежутка, я еще разъ взглянула на леди Дэдлокъ и именно въ ту минуту, когда приготовлялась пть передъ началомъ проповди. Миледи не замтила моего взгляда, біеніе сердца моего прекратилось, но возобновлялось еще раза два, когда миледи бросала сквозь лорнетку взоръ на Аду, или на меня.
По окончаніи службы, сэръ Лэйстеръ величаво и любезно подалъ руку леди Дэдлокъ (хотя онъ и принужденъ быль идти съ помощію толстой палки) и проводилъ ее къ карет, въ которой они пріхали.— Церковь опустла.
— Сэръ Лэйстеръ,— сказалъ мистеръ Скимполь, къ безпредльному восторгу мистера Бойторна:— сэръ Лэйстеръ взиралъ на всю конгрегацію высокомрнымъ окомъ.
— Таковъ быль и отецъ его, и ддъ его и праддъ!— сказалъ мистеръ Бойторнь.
— А знаете ли,— продолжалъ мистеръ Скимполь, совершенно неожиданно для мистера Бойторна:— знаете ли, мн очень пріятно видть человка подобнаго рода.
— Неужели?— сказалъ мистеръ Бойторнъ.
— Мн сдается, что онъ хочетъ покровительствовать мн,— продолжалъ мистеръ Скимполь.— И прекрасно! Я не стану противиться его желанію!
— А я такъ стану!— сказалъ мистеръ Бойторнъ, съ сильнымъ негодованіемъ.
— Въ самомъ дл?— возразилъ Скимполь, съ своимъ обычнымъ легкомысліемъ.— Но вдь это значить безпокоить себя по пустому. А зачмъ же вы гонитесь за этимъ? Я такъ совсмъ иначе думаю объ этомъ, я, какъ ребенокъ, готовъ принимать вещи такъ, какъ они кажутся, и черезъ это избгаю всякихъ хлопотъ! Вотъ, напримръ: я прізжаю сюда и встрчаю могучаго вельможу, требующаго безусловной покорности. Прекрасно! Я отвчаю такъ: ‘Могучій лордъ, примите всю мою покорность! Легче отдать ее, чмъ удержать за собой. Примите ее, лордъ, примите. Если вы можете оказать мн что-нибудь пріятное, я буду счастливъ, если вы хотите дать мн что-нибудь пріятное, я тоже буду счастливъ и возьму’. Могущественный лордь отвчаетъ слдующимъ образомъ: ‘Это очень умный малый. Онъ не волнуетъ моей желчи и не портитъ моего пищеваренія. Онъ не налагаетъ на меня необходимости казаться ежомъ’. А что же можетъ быть лучше этого для насъ обоихъ? Вотъ мой взглядъ на подобныя вещи, то есть мой дтскій взглядъ!
— Но положимъ, что завтра вы перехали въ другое мсто,— сказалъ мистеръ Бойторнъ:— и встртили бы тамъ человка, который не хочетъ и не думаетъ покориться этому человку. Что тогда вы скажете?
— Что я скажу тогда?— отвчалъ мистеръ Скимполь, съ величайшей простотой и откровенностью:— я скажу то же самое, что говорю теперь! Я бы сказалъ: ‘Мой достопочтеннйшій Бойторнъ’, положимъ, что вы представляете собою нашего воображаемаго друга, ‘мой достопочтеннйшій Бойторнъ, вы не хотите покориться этому могущественному лорду? Очень хорошо. Я тоже не хочу ему покориться. Моя обязанность въ образованномъ обществ состоитъ въ томъ, чтобы угождать, я думаю, что это обязанность каждаго человка. Словомъ сказать, на этой обязанности основывается связь общества и его гармонія! Слдовательно, если вы не покоряетесь, то и я не покоряюсь. Итакъ, любезнйшій Бойторнъ, пойдемте обдать!’
— Но если на это любезнйшій Бойторнъ скажетъ намъ,— возразилъ нашъ другъ, вспыхнувъ отъ гнва:— если онъ скажетъ…
— Понимаю, понимаю!— сказалъ мистеръ Скимполь.— Весьма вроятно, онъ скажетъ…
— …что я не хочу съ вами обдать!— вскричалъ мистеръ Бойторнъ, разражая гнвъ свой сильнымъ ударомъ тростью о землю.— И если къ этому прибавитъ онъ: ‘Мистеръ Гарольдъ Скимполь, скажите, существуетъ ли въ порядочномъ обществ приличіе?’
— На это Гарольдъ Скимполь отвтилъ бы вамъ извстно что,— сказалъ онъ самымъ веселымъ тономъ и съ самой наивной улыбкой.— Клянусь жизнью, я не имю о приличіи ни малйшаго понятія? Я не знаю, что вы разумете подъ этимъ названіемъ, гд это находится и кто этимъ владетъ. Если вы сами владете этимъ приличіемъ и находите его пріятнымъ, я въ восторг отъ этого и отъ души васъ поздравляю. Увряю васъ я ршительно ничего не знаю объ этомъ, вдь вы знаете, я настоящее дитя, я не имю претензій на ваше приличіе и не нуждаюсь въ немъ.
Это былъ одинъ изъ числа многихъ между ними маленькихъ разговоровъ. Я всегда ожидала, что они кончатся и, весьма вроятно, кончились бы при другихъ обстоятельствахъ самымъ жестокимъ взрывомъ гнва со стороны мистера Бойторна. Впрочемъ, онъ имлъ такое высокое понятіе о своей гостепріимной и отвтственной обязанности въ качеств хозяина дома и мой опекунъ смялся такъ чистосердечно надъ мистеромъ Скимполемъ, надъ этимъ ребенкомъ, который, по его словамъ, цлый день забавляется мыльными пузырями, что споръ ихъ никогда не принималъ серьезнаго характера. Съ своей стороны мистеръ Скимполь, вовсе не подозрвая, въ какое положеніе ставилъ онъ себя при подобныхъ разговорахъ, принимался набрасывать ландшафты въ парк, разыгрывалъ на фортепьяно отрывки изъ какой-нибудь пьесы, цль отрывки романсовъ, или ложился на спину подъ тнь дерева и любовался небомъ и вообще былъ какъ нельзя боле доволенъ.
— Предпріятія и усилія,— говаривалъ онъ намъ (лежа на спин),— составляютъ для меня истинное наслажденіе. Я думаю, что я истинный космополитъ. Я питаю къ нимъ глубочайшее сочувствіе. Я лежу подъ тнью этого дерева и съ восторгомъ представляю себ тхъ предпріимчивыхъ людей, которые пробираются къ сверному полюсу или проникаютъ въ самое сердце тропическихъ странъ. Корыстолюбцы спрашиваютъ: ‘Къ чему человкъ бросается къ сверному полюсу? Какая польза изъ этого?’ Какая польза, я не знаю: я могу сказать только одно, что они отправляются туда съ тою цлію, хотя они сами вовсе не подозрваютъ ея, чтобы доставить пищу моимъ мыслямъ, когда я ложусь подъ тнь какого-нибудь дерева.
При этихъ случаяхъ мн всегда приходило въ голову: думалъ ли онъ когда-нибудь о мистриссъ Скимполь и своихъ дтяхъ и съ какой точки зрнія представлялись они его космополитическому уму? Сколько я могла понимать, они не представлялись ему вовсе.
Прошла недля посл нашего прізда къ мистеру Бойторну и наступила суббота. Каждый день этой недли былъ такой ясный, что гулять въ парк и любоваться, какъ лучи солнца пробивались между прозрачными листьями и играли на свтлыхъ пятнахъ между тнями, падающими отъ деревьевъ, слышать пніе птицъ и тихое усыпляющее жужжанье наскомыхъ, служило для насъ наслажденіемъ. У насъ было одно любимое мсто, покрытое густымъ мохомъ и прошлогодними листьями, гд лежало нсколько срубленныхъ деревьевъ, съ которыхъ кора была очищена. Расположившись на этихъ деревьяхъ, мы, сквозь зеленую арку, поддерживаемую тысячью натуральныхъ блыхъ древесныхъ колоннъ, смотрли на отдаленный ярко освщенный ландшафтъ, столь роскошный черезъ контрастъ свой съ тнію, въ которой мы сидли, и становившійся еще роскошне черезъ длинную перспективу, по которой мы смотрли на него, до такой степени роскошный, что онъ представлялся намъ какой-то волшебной панорамой. Въ эту субботу мистеръ Джорндисъ, Ада и я сидли здсь и любовались этой картиной, какъ вдругъ послышались отдаленные раскаты грома, и вскор крупныя капли дождя зашелестили по листьямъ деревьевъ.
Правда, погода въ теченіе всей недли была чрезвычайно знойная, но гроза разразилась такъ внезапно, по крайней мр надъ нами въ этомъ укромномъ уголку, что мы не успли еще дойти до окраины парка, какъ громъ и молнія сдлались безпрерывными и дождь такъ сильно пробивался сквозь листья, какъ будто каждая капля была свинцовая. Оставаться подъ деревьями въ такую грозу было опасно, а потому мы выбжали изъ парка и около мшистаго вала старались добраться до ближайшаго домика лсничаго. Мы часто любовались мрачной красотой этого домика, стоящаго въ глубокой зелени деревьевъ, любовались плющомъ, вившимся вокругъ него, и глубокой ямой, служившей конурой для собаки лсничаго, куда она однажды на нашихъ глазахъ нырнула какъ будто въ воду.
Въ домик лсничаго было такъ темно, особливо теперь, когда небо все покрылось черными тучами, что мы только и могли увидть въ немъ человка, который при нашемъ вход подошелъ къ дверямъ и подалъ два стула: для меня и Ады. Ршетчатыя ставни были вс открыты, и мы сидли почти въ самыхъ дверяхъ и наблюдали за грозой. Картина была величественна: втеръ ревлъ, гнулъ деревья и гналъ передъ собою дождь, какъ облако дыму, громъ гремлъ и молнія сверкала безпрерывно. О, съ какимъ благоговніемъ мы думали объ ужасныхъ силахъ, окружавшихъ насъ, до какой степени мы сознавали благотворное вліяніе ихъ на природу! Казалось, что каждый ударъ этой грозы сообщалъ свжія силы всякому маленькому цвточку и листику, вся природа какъ будто обновлялась.
— Не опасно ли сидть на такомъ открытомъ мст?
— О, нтъ, милая моя Эсирь,— отвчала Ада спокойно.
Ада отвчала мн, но не на мой вопросъ.
Сердце забилось во мн снова. Я никогда не слышала этого голоса, какъ никогда не видла этого лица, но онъ производилъ на меня странное впечатлніе. Снова, въ одинъ моментъ, мн представлялось, одна за другой, безчисленное множество картинъ моей минувшей жизни.
За нсколько минутъ до нашего пріюта леди Дэдлокъ избрала этотъ домикъ убжищемъ отъ страшной грозы. Она стояла позади моего стула. Обернувшись, я увидла, что ея рука была почти у самаго моего плеча.
— Я испугала васъ?— сказала она.
— Нтъ. Я не испугалась. Да и чего мн было бояться?
— Мн кажется,— сказала леди Дэдлокъ, обращаясь къ моему опекуну: — я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Джорндисомъ?
— Ваше вниманіе, леди Дэдлокъ, длаетъ мн больше чести, чмъ я ожидалъ.
— Я узнала васъ въ церкви въ прошлое воскресенье. Мн очень жаль, что какіе-то поземельные споры, которыхъ мой мужъ вовсе не желалъ, послужатъ непріятнымъ затрудненіемъ оказать вамъ вниманіе въ нашемъ дом.
— Я знаю эти обстоятельства,— сказалъ мой опекунъ, улыбаясь:— и считаю себя совершенно обязаннымъ.
Она протянула къ нему руку съ какимъ-то равнодушіемъ, повидимому, весьма обычнымъ для нея, говорила съ нимъ съ такимъ же точно равнодушіемъ, хотя и весьма пріятнымъ голосомъ. Она была сколько прекрасна, столько же и граціозна, умла въ совершенств владть своими чувствами, и вообще казалось, что она одарена была способностью привлечь къ себ всякаго, еслибъ только захотла. Лсничій принесъ стулъ для нея, и она сла въ дверяхъ между нами.
— Скажите пожалуйста, пристроенъ ли молодой джентльменъ, о которомъ вы писали къ сэру Лэйстеру, и котораго желаніе, къ сожалнію своему, онъ не имлъ возможности исполнить?— сказала она, обернувшись черезъ плечо къ моему опекуну.
— Полагаю, что пристроенъ,— сказалъ онъ.
Казалось она уважала мистера Джорндиса и хотла пріобрсть его расположеніе. Въ ея гордой манер было что-то очень привлекательное, она даже становилась фамильярною въ то время, какъ она разговаривала съ мистеромъ Джорндисомъ черезъ плечо.
— Я полагаю это ваша воспитанница, миссъ Клэръ?
Опекунъ мой по всмъ правиламъ отрекомендовалъ ей Аду.
— Вы утратите часть безкорыстія вашего характера,— сказала леди Дэдлокъ мистеру Джорндису, опять черезъ плечо:— если только станете защищать отъ обидъ и оскорбленій такихъ хорошенькихъ питомицъ. Но отрекомендуйте меня также (и леди Дэдлокъ повернулась прямо ко мн) и этой молодой леди.
— Миссъ Соммерсонь также моя воспитанница,— сказалъ мистеръ Джорндисъ.— Я ее опекунъ, но въ ея опек я не отвчаю за нее ни предъ какимъ лордомъ канцлеромъ.
— Разв миссъ Соммерсонъ лишилась своихъ родителей?— сказала она.
— Да.
— Она очень счастлива въ своемъ опекун.
Леди Дэдлокъ взглянула на меня, въ тоже время и я взглянула на нее и отвтила ей утвердительно. Но вдругъ она поспшно и даже съ нкоторымъ неудовольствіемъ отвернулась отъ меня и снова начала говорить съ опекуномъ моимъ черезъ плечо.
— Прошли, кажется, вка съ тхъ поръ, какъ мы встрчались съ вами, мистеръ Джорндисъ.
— Да, много прошло времени. Такъ по крайней мр мн казалось, пока я не увидлъ васъ въ прошедшее воскресенье,— сказалъ онъ.
— Что, неужели и вы сдлались льстецомъ, или, быть можетъ, считаете необходимымъ казаться льстецомъ передо мной?— сказала леди Дэдлокъ, съ нкоторымъ пренебреженіемъ.— Вы правы, впрочемъ, я пріобрла на это право.
— Вы пріобрли, леди Дэдлокъ, такъ много,— сказалъ мой опекунъ:— что должны поплатиться за это. Впрочемъ, поплатиться не мн.
— Такъ много!— сказала она съ легкимъ смхомъ.
— Да!
При сознаніи своего превосходства, своей силы очаровывать другихъ, она, казалось, считала насъ не боле, какъ за дтей. Сказавъ это, она еще разъ слегка засмялась, взглянула на дождь, успокоилась и такъ свободно и спокойно углубилась въ свои мысли, какъ будто она была одна.
— Я думаю, вы знали мою сестру, когда мы были за границей, лучше, чмъ меня?— сказала она, снова взглянувъ на моего опекуна.
— Да, мы встрчались чаще,— отвчалъ онъ
— Мы пошли съ ней по разнымъ дорогамъ,— сказала леди Дэдлокъ:— впрочемъ, мы имли очень мало общаго другъ съ другомъ. Хотя и жаль, что такъ случилось, но помочь этому нельзя.
Леди Дэдлокъ еще, разь посмотрла на дождь. Гроза начала утихать. Дождь замтно уменьшился, молнія перестала сверкать, раскаты грома слышались за отдаленными горами, наконецъ выглянуло солнышко и заблистало на мокрыхъ листьяхъ и въ капляхъ падавшаго еще дождя. Наблюдая молча за постепеннымъ прекращеніемъ грозы, мы увидли, что къ намъ быстро подъзжалъ маленькій фаэтонъ.
— Наконецъ посланный мой возвращается,— сказала миледи, обращаясь къ лсничему:— и вмст съ фаэтономъ.
Между тмъ фаэтонъ подъхалъ, и мы увидли въ немъ двухъ женщинъ. Они вышли съ бурнусами и платками, сначала француженка, которую я видла въ церкви, а потомъ хорошенькая двочка съ смущеніемъ и нершительностію.
— Это что значитъ?— сказала леди Дэдлокъ.— Зачмъ васъ дв?
— Я ваша горничная, миледи,— сказала француженка.— Вы изволили послать за служанкой.
— Я думала, что вы требовали меня, миледи,— сказала хорошенькая двочка.
— Да, моя милая, я требовала именно тебя,— спокойно отвчала миледи.— Наднь на меня эту шаль.
Она слегка нагнулась, и хорошенькая двочка слегка набросила шаль на ея плечи. Француженка стояла незамченною, она смотрла на это, крпко сжавъ свои блдныя губы.
— Мн очень жаль,— сказала леди Дэдлокъ, обращаясь къ мистеру Джорндису:— мн очень жаль, что мы не можемъ возобновить нашего прежняго знакомства. Надюсь, вы позволите прислать этотъ экипажъ для вашихъ воспитанницъ. Онъ будетъ сюда черезъ минуту.
Но опекунъ мой ршительно отказался отъ этого предложенія. Леди Дэдлокъ весьма ласково простилась съ Адой, мн не сказала ни слова и, опираясь на руку мистера Джорндиса, сла въ фаэтонъ, это былъ маленькій, низенькій, садовый экипажъ съ верхомъ.
— Садись и ты, дитя мое,— сказала миледи хорошенькой двочк:— ты мн будешь нужна. Пошелъ!
Фаэтонъ покатился, и француженка съ привезенными бурнусами и шалями стояла неподвижно на томъ мст, гд вышла изъ фаэтона.
Я думаю, что для гордости ничего нтъ несносне, какъ самая гордость. Француженка въ эту минуту испытывала жестокое наказаніе за свое высокомріе. Она оставалась совершенно неподвижно, пока фаэтонъ не повернулъ въ ближайшую аллею, и потомъ, безъ малйшихъ признаковъ душевнаго волненія, сбросила башмаки, оставила ихъ на земл и пошла весьма свободно по самой мокрой трав.
— Да эта женщина должно быть сумасшедшая?— сказалъ мой опекунъ.
— О, нтъ, сэръ!— отвчалъ лсничій, который, вмст съ женой своей, смотрлъ за удалившейся француженкой.— Гортензія не изъ того разряда. У нея такая голова, какой лучше требовать нельзя. Одно только худо: она очень горда и сердита, то есть черезчуръ горда и сердита. И ужъ если оставятъ ее безъ вниманія и вздумаютъ оказать предпочтеніе другимъ, такъ и Боже упаси!
— Но зачмъ же она пошла безъ башмаковъ по мокрой трав?
— Быть можетъ, сэръ, затмъ, чтобъ поостынуть!— сказалъ лсничій.
Спустя нсколько минутъ мы проходили уже мимо господскаго дома. Прекрасный и безмолвный, какимъ онъ показался съ перваго раза, такимъ казался и теперь. Капли дождя сверкали вокругъ его какъ брильянты, легкій втерокъ чуть-чуть шелестилъ листья деревьевъ, птицы громко пли, каждый листокъ, каждая травка и цвточекъ получили отъ дождя свжій, привлекательный видъ, и маленькій фаэтонъ стоялъ у нодьзда и казался серебряной волшебной колесницей. Въ этой отрадной картин все гармонировало одно другому, только одна мамзель Гортензія ровнымъ шагомъ и спокойно приближалась къ дому, безъ башмаковъ, по мокрой трав.

XIX. Изгнаніе.

Въ предлахъ переулка Чансри настали вакаціи. Добрые корабли ‘Юстиція’ и ‘Юриспруденція’, выстроенные, изъ дуба, обшитые мдью, скрпленные желзными болтами, украшенные бронзовыми статуйками, и ни подъ какимъ видомъ не скороходы, втянулись въ гавань и наслаждаются отдыхомъ. Летучій Голландецъ, съ своей командой изъ призраковъ-кліентовъ, умоляющихь всякаго встрчнаго разсмотрть ихъ документы, отнесло на это время Богъ всть куда. Суды вс заперты, публичныя конторы предаются сладкой дремот. Даже сама Вестминстерская Палата представляетъ собою тнистый безлюдный уголокъ, гд могли бы, кажется, пть соловьи и гулять челобитчики боле нжнаго класса въ сравненіи съ тми челобитчиками, которые обыкновенно встрчаются тамъ.
Темпль, переулокъ Чансри, Линкольнинскій Судъ и даже самыя Лникольнинскія Поля какъ будто обратились въ гавани, куда корабли входятъ только во время отливовъ, гд обмелвшее судопроизводство, конторы на якоряхъ, лнивые писцы на стульяхъ, согнувшихся на бокъ и имющихъ придти въ вертикальное положеніе съ наступленіемъ прилива, стоять обнаженные отъ киля до верхней окраины бортовъ и сушатся во время длинныхъ вакацій. Наружныя комнаты судейскихъ приказовъ заперты, и вс письма и посылки собираются въ одну груду, въ комнат привратника. Между щелями мостовой вокругъ Линкольнинскаго Суда выросъ бы цлый снокосъ травы, еслибъ разсыльные не сидли тутъ въ прохладной тни и, отъ нечего длать, прикрывъ голову передникомъ, не гоняли бы мухъ, не рвали бы этой травы и не жевали бы ее съ задумчивымъ видомъ.
Во всемъ город одинъ только судья, но и онъ является въ судъ по два раза въ недлю. Если бы провинціалы ассизныхъ городовъ, подлежащихъ его вдомству, могли только взглянуть на него теперь! Нтъ напудреннаго парика, нтъ стражи въ красныхъ курткахъ, съ длинными копьями, нтъ блыхъ палочекъ. Сидитъ одинъ только чисто выбритый джентльменъ въ блыхъ панталонахъ и въ блой шляп, судейское лицо его приняло бронзовый цвтъ, солнечные лучи слупили съ судейскаго носа его кусочки блой кожицы, отправляясь въ судъ, онъ заходитъ въ лавки съ устрицами и пьетъ инбирное пиво со льдомъ.
Адвокаты Англіи разсялись по всему лицу земному. Какимъ образомъ можетъ Англія обойтись безъ адвокатовъ въ теченіе четырехъ длинныхъ лтнихъ мсяцевъ, безъ своего убжища въ несчастіи и единственнаго законнаго тріумфа въ счастіи? Это до насъ не касается, вроятно, Британія въ теченіе этого времени не очень нуждается въ своемъ врномъ оплот. Одинъ ученый джентльменъ, страдавшій страшнымъ негодованіемъ отъ неслыханныхъ, ожесточенныхъ нападеній на чувства своего кліента со стороны противной партіи, теперь значительно понравился въ Швейцаріи. Другой ученый джентльменъ, на отвтственности котораго лежитъ самая тяжкая обязанность, и который поражаетъ своихъ противниковъ самыми грозными сарказмами, проводитъ самую безпечную и веселую жизнь въ приморскихъ мстахъ Франціи. Еще одинъ ученый мужъ, который заливался слезами при малйшемъ къ тому повод, въ теченіе шести недль не пролилъ еще ни одной слезинки. Еще одинъ ученый джентльменъ, который охлаждалъ натуральный жаръ своего инбирнаго темперамента въ потокахъ и фонтанахъ юриспруденціи, пока накопить не сдлался великимъ въ судейскомъ крючкотворств, непостижимомъ для умовъ непосвященныхъ въ эту тайну и для большей части посвященныхъ, бродить, съ характеристическимъ наслажденіемъ, по засух и пыли въ окрестностяхъ Стамбула. Другіе разбросанные обломки отъ этого великаго палладіума находятся на каналахъ Венеціи, у вторыхъ пороговъ рки Нила, въ купальняхъ Германіи, и разсыпались по всему протяженно песчаныхъ береговъ Англіи. Едва-едва можно встртиться съ однимъ изъ нихъ въ опустлыхъ предлахъ переулка Чансри. И если этотъ одинокій членъ общества британскихъ адвокатовъ встртитъ здсь случайно докучливаго просителя, который не. въ силахъ разстаться съ мстами, служившими, быть можетъ, въ теченіе лучшихъ лтъ его жизни, свидтелями его душевныхъ истязаній, они испугаются другъ друга и спрячутся по разнымъ угламъ.
Такихъ жаркихъ, длинныхъ вакаціи не запомнятъ въ теченіе многихъ лтъ. Вс молодые писцы, сообразно съ различными степенями своего положенія въ конторахъ, влюблены до безумія и томятся по обожаемымъ предметамъ въ Маргэт, Гамсгэт или ‘рэвзенд. Вс пожилые писцы находятъ, что ихъ семейства слишкомъ велики. Вс бездомныя собаки, которыя привыкли бродить по подворьямъ Линкольнинскаго Суда, томятся жаждою на лстницахъ и другихъ безводныхъ мстахъ и отъ времени до времени издаютъ жалобные стоны. Вс собаки слпыхъ приводятъ своихъ хозяевъ къ помпамъ и заставляютъ ихъ спотыкаться объ ушаты съ водой. Магазинъ, надъ окнами котораго спущены маркизы, тротуаръ котораго полить водою и въ окнахъ котораго стоятъ вазы съ серебряными и золотыми рыбками, считается эдемомъ. Темпль-Баръ такъ раскаленъ, что для прилегающихъ къ нему улицъ, Страндъ и Флитъ, служитъ какъ бы трубой въ самовар и заставляетъ ихъ кипть въ теченіе всей ночи.
Въ подворьяхъ Линкольнинскаго Суда есть еще конторы, въ которыхъ можно прохладиться, если только стоить покупать прохладу цной такой невыносимой скуки, впрочемъ, въ маленькихъ переулкахъ, тотчасъ за этими уединенными мстами, жарко какъ въ раскаленномъ котл. Во двор мистера Крука такъ знойно, что жители выворотили свои дома наизнанку и сидятъ на тротуарахъ, включая въ число жителей и мистера Крука, рядомъ съ своей кошкой (которой никогда не жарко) онъ на улиц продолжаетъ свои ученыя занятія. Гостинница Солнца прекратила гармоническіе митинги, и маленькій Свильзъ ангажированъ въ Пасторальные Сады, лежащіе на Темз близко ея устья, гд онъ поетъ комическія псенки самаго невиннаго содержанія, съ тою цлью (какъ говорится въ афиш), чтобы не оскорбить чувства самыхъ разнообразныхъ людей.
Надъ всмъ приказнымъ околоткомъ виситъ, подобно облаку ржавчины или гигантской паутины, бездйствіе и сонливость длинныхъ вакацій. Мистеръ Снагзби испытываетъ на себ это вліяніе, не только въ душ своей, какъ симпатичный и созерцательный человкъ, но также и въ своемъ занятіи, какъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей. Въ эти длинныя вакаціи онъ иметъ боле свободнаго времени предаваться созерцаніямъ на архивномъ двор и въ любимой своей загородной гостиниц, нежели во всякое другое время года. Онъ часто говоритъ своимъ двумъ прикащикамъ:— ‘Какая славная вещь воображать въ такіе знойные дни, что живешь на какомъ нибудь остров, гд со всхъ сторонъ море катитъ свои волны и втерокъ приносить отрадную прохладу!’
Въ одинъ изъ такихъ знойныхъ дней, мистеръ и мистриссъ Снагзби имютъ въ виду принять къ себ гостей, и по этому поводу Густеръ хлопочетъ около маленькой гостиной. Ожидаемые гости скоре избранные, нежели многочисленные: они состоять только изъ мистера и мистриссъ Чадбандъ. Мистеръ Чадбандъ неоднократно въ описаніяхъ своей особы, какъ изустныхъ такъ и письменныхъ, сравниваетъ себя съ кораблемъ, а потому люди, незнакомые съ нимъ лично, иногда ошибочно считали его за джентльмена, посвятившаго себя мореплаванію, между тмъ на самомъ дл онъ, употребляя его собственное выраженіе: ‘человкъ духовный’. Вообще же мистеръ Чадбандъ не иметъ особаго наименованія, а враги его утверждаютъ, будто бы онъ, при всемъ своемъ желаніи выказать себя краснорчивымъ ораторомъ, не сказалъ еще ничего замчательнаго при самыхъ важныхъ случаяхъ и что нердко погршалъ противъ своей совсти, но несмотря на то, онъ иметъ своихъ послдователей, и къ числу ихъ принадлежитъ мистриссъ Снагзби. Ей до такой степени нравились правила мистера Чадбанда, что она во что бы то ни стало ршилась усвоить ихъ и для этого считала необходимымъ свести съ нимъ боле короткое знакомство.
Итакъ, Густеръ, убжденная въ томъ, что хотя на время будетъ прислуживать Чадбанду, одаренному способностію проговорить безъ отдыха часа четыре сряду, дятельно занимается приготовленіемъ маленькой гостиной къ чаю. Пыль съ мебели обметена, портреты мистера мистриссъ Снагзби обтерты мокрымъ полотенцемъ, на стол выставленъ лучшій чайный сервизъ, и около него расположена чайная провизія, какъ-то: мягкій хлбъ и сдобные сухари, свжее сливочное масло, тоненькіе ломтики ветчины, копченаго языка и колбасы и нжный рядъ анчоусовъ на петрушк, не говоря уже о свжихъ яицахъ, которыя имли быть принесены прямо изъ кастрюли въ салфетк, и вмст съ поджаренными на масл тостами. Мистеръ Чадбандъ, надобно замтить, корабль, уничтожающій провизію — враги говорятъ, что это даже обжорливый корабль — и замчательно искусно уметъ управлять такими абордажными орудіями, какъ напримръ вилы и ножикъ.
Мистеръ Снагзби, въ лучшемъ сюртук своемъ, смотритъ на вс эти приготовленія и, прокашлянувь въ кулакъ свой значительный кашель, спрашиваетъ мистриссь Снагзби:
— Въ которомъ часу, душа моя, ты ожидаешь мистера и мистриссъ Чадбандъ?
— Въ шестъ,— отвчаетъ мистриссъ Снагзби.
Мистеръ Снагзби кротко и какъ будто мимоходомъ замчаетъ, что шесть часовъ давно уже пробило.
— Такъ не думаешь ли ты начать безъ нихъ?— говоритъ мистрисъ Снагзби съ гнвнымъ упрекомъ.
Повидимому, мистеръ Снагзби не прочь отъ этого, но, прокашлявшись кротко и почтительно, онъ говоритъ:
— О, нтъ, душа моя, какъ это можно! Я только хотлъ спросить: въ которомъ часу общались они бытъ?
— Что значитъ часъ въ сравненіи съ вчностью?— замчаетъ мистриссъ Снагзби.
— Совершенно справедливо,— отвчаетъ мистеръ Снагзби.— Но я хочу только сказать, что если кто приготовляетъ для кого нибудь закуску къ чаю, тотъ долженъ назначить время. И если часъ для чаю назначенъ, то слдовало бы явиться аккуратно въ этотъ часъ и приступить къ чаю.
— Приступить!— восклицаетъ мистриссъ Снагзби, съ замтнымъ неудовольствіемъ.— Приступить! Какъ будто мистеръ Чадбандъ какой нибудь кулачный боецъ!
— Совсмъ нтъ, душа моя, я этого во говорю,— отвчаетъ мистеръ Снагзби.
Въ это время, Густеръ, смотрвшая въ спальн изъ окна, съ шумомъ и трескомъ сбгаетъ съ маленькой лстницы и восклицаетъ, что мистеръ и мистриссъ Чадбандъ показались на двор. Пслдь за тмъ раздался звонокъ въ парадную дверь. Густеръ получаетъ приказаніе от отъ мистриссъ Снагзби принять гостей въ корридор и доложить о нихъ съ надлежащимъ приличіемъ,— въ противномъ же, случа мистриссъ Снагзби немедленно отправитъ ее въ благотворительное заведеніе. Сильно встревоженная этой угрозой, Густеръ, при доклад, совершенно сбивается съ толку и страшно искажаетъ фамилію гостей:
— Мистеръ и мистриссъ Чизмингъ… мистеръ… мистеръ… какъ бишь его зовутъ?— говоритъ она и съ отягченною совстью удаляется.
Мистеръ Чадбандъ огромный жолтаго цвта человкъ, съ жирной улыбкой, и вообще, судя по наружности, имющій въ своей систем большое количество масла. Мистриссъ Чадбандъ угрюмая, грозновзирающая, молчаливая женщина. Мистеръ Чадбандъ двигается тихо и неповоротливо, совершенно какъ медвдь, выученный ходить на заднихъ лапахъ. Онъ очень затрудняется насчетъ своихъ рукъ, какъ будто он мшаютъ ему, или какъ будто хотлъ онъ стать на четвереньки, голова его безпрестанно потетъ, и когда онъ начинаетъ говорить, то прежде всего поднимаетъ свою огромную руку въ знакъ того, что намренъ наставлять своихъ слушателей.
— Друзья мои!— говоритъ мистеръ Чадбандъ.— Миръ дому сему! Миръ и согласіе хозяину сего дома и его хозяйк и молодымъ служанкамъ и молодымъ приказчикамъ! На чмъ я желаю мира друзья мои? Что такое миръ? Война ли это? Нтъ не война. Вражда ли это? Нтъ не вражда. Что же это такое? Это нжное, сладостное, прекрасное, умилительное, свтлое, отрадное чувство! По этому-то, друзья мои, я и желаю вамъ мира.
Вслдствіе этого мистриссъ Снагзби кажется глубоко тронутою, мистеръ Снагзби считаетъ приличнымъ произнести аминь! и очень кстати произноситъ.
— Теперь, друзья мои,— продолжаетъ мистеръ Чадбандъ:— избравъ эту тему…
Въ эту минуту является Густеръ. Мистриссъ Снагзби, не сводя глазъ съ Чадбанда, вполголоса, но совершенно внятно говоритъ:— поди вонъ!
Густеръ не уходитъ, но что-то ворчитъ себ подъ носъ.
— Поди вонъ!— повторяетъ мистриссъ Снагзби еще внятне.
— Теперь, друзья мои,— говорить мистеръ Чадбандъ:— одушевляемые чувствомъ любви къ ближнему, мы спросимъ…
Густеръ собирается съ духомъ и плачевнымъ голосомъ прерываетъ:
— Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ…
Мистеръ Чадбандъ останавливается съ ршимостію человка, привыкшаго страдать отъ преслдователей, и, задумчиво сложивъ свои губы для выраженія жирной улыбки, говоритъ:
— Позвольте намъ выслушать двственницу! Говори, двственница, что теб нужно?
— Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ желаетъ знать, сэръ, за что вы дали ему шиллингъ?— говоритъ Густеръ, едва переводя духъ.
— За что?— возражаетъ мистриссъ Чадбандъ.— Разумется за зду!
Густеръ отвчаетъ, что ‘тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй нумеръ требуетъ за зду шиллингъ и восемь пенсовъ, въ противномъ случа грозитъ полиціей’.
Мистриссъ Снагзби и мистриссъ Чадбандъ готовы разразиться негодованіемъ, но мистеръ Чадбандъ поднятіемъ своей руки усмиряетъ бурю.
— Друзья мои, говоритъ онъ, — я помню, что вчера не исполнилъ свой долгъ и потому, по всей справедливости, долженъ сегодня поплатиться. Мн не слдуетъ роптать на это. Рахиль, заплати восемь пенсовъ!
Пока мистриссъ Снагзби, переводя духъ, бросаетъ суровый взглядъ на мистера Снагзби, какъ будто говоритъ: — вотъ какъ нужно поступать! и пока мистеръ Чадбандъ сіяетъ смиреніемъ и масломъ,— мистриссъ Чадбандъ отсчитываетъ восемь пенсовъ. Мистеръ Чадбандъ иметъ привычку,— хотя немного странную привычку, оставаться въ долгу и потомъ расчитываться при свидтеляхъ,— вроятно, это длалъ онъ въ назиданіе своимъ слушателямъ,
— Друзья мои, говоритъ мистеръ Чадбандъ:— восемь пенсовъ еще немного, могло быть шиллингъ и четыре пенса, могло быть даже полкроны. О, будемъ же радоваться! будемъ веселиться!
Вмст съ этимъ замчаніемъ, заимствованнымъ, безъ сомннія, изъ какой нибудь псенки, мистеръ Чадбандъ тихо подходитъ къ столу, и прежде, чмъ взялся за стулъ, поднялъ свою увщательную руку.
— Друзья мои, говоритъ онъ: — что мы видимъ распростертымъ передъ нами? Мы видимъ закуску. Нуждаемся ли мы въ закуск, друзья мои? Да, мы нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ ней, друзья мои? Потому, что мы смертны, потому что мы грховны, потому что мы созданы изъ земли, потому что мы не изъ воздуха. Можемъ ли мы летать, друзья мои? мы не можемъ летать. Почему мы не можемъ летать, друзья мои?
Мистеръ Снагзби, ободренный успхомъ своего прежняго замчанія, ршается вторично замтить и на этотъ разъ веселымъ и утвердительнымъ тономъ говоритъ:
— Потому что не имемъ крыльевъ.
Мистриссъ Снагзби хмуритъ лицо и бросаетъ на мистера Свагзби суровый взглядъ.
— Я спрашиваю васъ, друзья мои, продолжаетъ мистеръ Чадбандъ, совершенно отвергая и уничтожая замчаніе мистера Снагэби: — почему мы не можемъ летать? Не потому ли, что намъ назначено ходить? Да, именно потому. Могли ли бы мы, друзья мои, ходить безъ силъ? Конечно не могли бы. Чтобы мы стали, друзья мои, длать, не имя силъ? Наши ноги отказались бы влачить насъ, колни бы подгибались, ступни бы вывернулись, и мы какъ снопъ повалились бы за землю. И такъ друзья мои, откуда же мы должны почерпать силы, необходимыя для нашихъ членовъ? Откуда? При этомъ мистеръ Чадбандъ окинулъ взглядомъ накрытый чайный столъ: — откуда, какъ не изъ хлба въ различныхъ его формахъ, изъ масла, сбиваемаго изъ сливокъ, доставляемыхъ намъ коровами, изъ яицъ, снесенныхъ птицами, изъ ветчины, изъ колбасы, изъ языка и тому подобнаго? Такъ раздлимте же трапезу, которая накрыта передъ нами!
Преслдователи мистера Чадбанда утверждали, что онъ обладаетъ даромъ длать-наборъ словъ, по представленному нами образцу, но это утвержденіе можно принять за доказательство ихъ настойчивости, съ которой они преслдуютъ его. Всякому извстно, что ораторскій слогъ мистера Чадбанда пріобрлъ уже обширную извстность, и вс имъ восхищаются.
Какъ бы то ни было, мистеръ Чадбандъ, заключивъ свою спичь, садится за столъ и начинаетъ дйствовать за нимъ съ неподражаемымъ усердіемъ. Превращеніе пищи всякаго рода въ масло, составляетъ, по видимому, процессъ до того не раздльный съ устройствомъ этого примрнаго корабля, что, начиная пить и сть, онъ становится похожъ на огромную маслобойню или на обширный заводъ, устроенный въ обширныхъ размрахъ для производства этого продукта.
Въ этотъ періодъ угощенія, Густеръ, несовсмъ еще оправившаяся отъ перваго промаха, не упустила изъ виду ни одного позволительнаго и непозволительнаго средства, чтобъ навлечь на себя негодованіе. Изъ числа всхъ ея неловкихъ подвиговъ, мы, для сокращенія, упомянемъ только о двухъ: военный маршъ, который она тарелками проиграла на голов мистера Чадбанда, и сдобные пирожки, которые она просыпала на мистера Чадбанда. Въ этотъ періодъ угощенія, Густеръ шепчетъ мистеру Снагзби, что его требуютъ въ лавку.
— Меня требуютъ, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, меня требуютъ въ лавку! говоритъ мистеръ Снагзби, вставая.— Надюсь, что почтенная компанія извинитъ меня, если я отлучусь на полминуты.
Мистеръ Снагзби спускается въ лавку и видитъ, что его прикащики внимательно осматриваютъ полицейскаго констэбля, который держитъ за руку оборваннаго мальчишку.
— Ахъ, Боже мой! говорить мистеръ Снагзби: — что это значитъ!
— Вотъ этотъ мальчишка, говоритъ констэбль: — несмотря на многократныя повторенія, не хочетъ идти….
— Я всегда хожу, сэръ, возглашаетъ мальчикъ, утирая рукавомъ свои жалкія слезы. Съ тхъ поръ какъ родился, я постоянно только и знаю, что хожу. Куда же мн еще идти, сэръ, и какъ еще идти мн?
— Не хочетъ идти да и только, спокойно говорить констэбль и слегка подергиваетъ шеей, чтобъ доставить ей боле покойное положеніе въ туго затянутомъ галстух: — я говорилъ ему не разъ, предостерегалъ его и теперь долженъ взять его подъ стражу. Это самый упрямый мальчишка: не хочетъ идти да и только.
— О, Боже мой! Куда же я еще пойду! восклицаетъ мальчикъ, страшно взъерошивая волосы и топнувъ босой ногой по досчатому полу.
— Если ты не пойдешь, такъ я раздлаюсь съ тобой по своему! говоритъ констэбль, заключая слова свои выразительнымъ толчкомъ.— Я получилъ приказаніе, чтобы ты шелъ. Кажется, я говорилъ теб объ этомъ пять-сотъ разъ.
— Но куда же? спрашиваетъ мальчикъ.
— И въ самомъ дл, констэбль, говоритъ мистеръ Снагзби задумчиво и съ кашлемъ въ кулакъ, выражавшимъ величайшее недоумніе: — согласитесь, кажется, что нужно сказать ему куда идти.
— Въ мои приказанія этого не входитъ, отвчаетъ констэбль.— Мои приказанія заключаются въ томъ, что этотъ мальчикъ долженъ идти да и только!
Мистеръ Снагзби не длаетъ на это никакого возраженія, онъ не говоритъ на это ни слова, но совершаетъ самый отчаянный кашель, не подающій ни той ни другой сторон повода сдлать какое нибудь заключеніе. Между тмъ, мистеръ и мистриссъ Чадбандъ и мистриссъ Снагзби, услышавъ споръ внизу и не постигая причины его, явилось на лстниц. Густеръ постоянно оставалась въ конц корридора, и такимъ образомъ весь домъ собрался въ одно мсто.
— Простой вопросъ состоитъ въ томъ, говоритъ констэбль: — знаете ли мы этого мальчишку? Онъ говоритъ, что вы знаете.
— Не знаетъ, не знаетъ! съ возвышенія восклицаетъ мистриссъ Снагзби.
— Душа моя! говоритъ мистеръ Свагзби, бросая взглядъ на лстницу.— Душа моя, позволь мн самому отвчать. Пожалуйста, имй на минуту терпніе. Я кое-что знаю объ этомъ мальчик, и въ томъ, что я знаю о немъ, ничего нтъ дурного. Быть можетъ напротивъ, констэбль: въ этомъ заключается много хорошаго!
И при этомъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей сообщаетъ констэблю пріятныя и непріятныя свднія о Джо, умалчивая, впрочемъ, о полкрон.
— Хорошо! говоритъ констэбль: — теперь я вижу, что въ словахъ его есть нсколько правды. Когда я бралъ его подъ стражу на улиц Голборнъ, онъ сказалъ мн, что знаетъ васъ. При этомъ изъ толпы вышелъ молодой человкъ и сказалъ, что онъ знакомъ съ вами, что вы почтенный человкъ, и что если я зайду къ вамъ и вздумаю навести справки объ этомъ мальчик, такъ и онъ тоже явится къ вамъ. А между тмъ молодой человкъ, какъ видно, не иметъ расположенія сдержать свое слово.. А! да вотъ и онъ къ вашимъ услугамъ!
Входитъ мистеръ Гуппи, слегка киваетъ головой мистеру Снагзби и съ вжливостью, свойственною адвокатскимъ писцамъ, обращается къ дамамъ, стоящимъ на лстниц, и прикасается пальцами къ полямъ шляпы.
— Идучи изъ конторы домой, я замтилъ на улиц шумъ, говоритъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей: — въ шум этомъ упомянули ваше имя, сэръ, и я счелъ за обязанность вмшаться.
— Это очень хорошо съ вашей стороны, сэръ, говоритъ мистеръ Снагзби: — и я вамъ очень обязанъ.
При этомъ мистеръ Снагзби еще разъ повторяетъ все, что ему извстно по этому предмету, и еще разъ забываетъ сказать о полкров.
— Теперь я знаю гд ты живешь, говоритъ констэбль, обращаясь къ Джо.— Ты живешь въ улиц Одинокаго Тома. Не правда ли, что это славное мстечко?
— Я не смю жить въ другомъ мст, сэръ, говоритъ Джо.— Въ другое мсто меня не пустятъ. Кто пуститъ жить въ хорошемъ мст такого бдняка, какъ я!
— Поди-ко ты очень бденъ? говоритъ констэбль.
— Да, отвчаетъ Джо: — я очень, очень бденъ.
— Теперь посудите же вы сами! Я собственными моими руками нашелъ у него вотъ эти дв полкроны, говоритъ констэбль, показывая всей компаніи дв монеты.
— Они остались у меня отъ соверена, мистеръ Снагзби, говоритъ Джо: — отъ соверена, который подарила мн леди, подъ вуалью, пришла однажды вечеромъ ко мн на перекрестокъ и попросила показать ей, гд вотъ этотъ домъ, гд домъ, въ которомъ умеръ человкъ, которому давали вы работу, и гд кладбище, на которомъ его похоронили. Ты ли, говоритъ, тотъ мальчикъ, о которомъ писали, говоритъ, въ газетахъ. Я говорю — да, тотъ самый. Можешь ли ты, говорить, показать мн вс эти мста, говоритъ. Я говорю: да, я могу. Такъ покажи же, говоритъ, ну я и показалъ, и она дала мн за это соверенъ. Изъ этого соверена мн немного досталось, говоритъ Джо, обливаясь грязными слезами: — пять шиллинговъ нужно было отдать за квартиру, пять шиллинговъ укралъ мальчишка, другой мальчишка стянулъ еще шиллингъ, да хозяинъ два, такъ что у меня всего на все осталось только дв полкроны.
— И ты думаешь, что кто нибудь повритъ этой сказк? говоритъ констэбль, бросая на Джо взглядъ, полный невыразимаго отвращенія.
— Не знаю, сэръ, повритъ ли кто, отвчаетъ Джо.— Я ничего, не думаю, только это не сказка, а быль.
— Каковъ негодяй? а! замчаетъ констэбль, обращаясь къ слушателямъ.— Послушайте, мистеръ Снагзби, если я не запру его сегодня на замокъ, ручаетесь ли вы, что онъ пойдетъ куда слдуетъ?
— Нтъ, нтъ! восклицаетъ съ лстницы мистриссъ Снагзби.
— Душа моя! говоритъ мистеръ Снагзби убждающимъ тономъ.— Я не сомнваюсь, господинъ констэбль, что онъ пойдетъ. Ты знаешь Джо, что теб, во всякомъ случа, должно идти, говоритъ мистеръ Снагзби.
— Я сдлалъ все для васъ угодное, сэръ, отвчаетъ несчастный Джо.
— Ну такъ и длай! замчаетъ консіэбль.— Ты вдь знаешь, что должно теб длать. Длай же! Да помни, что въ другой разъ такъ легко не отдлаешься. Возьми свои деньги, и чмъ скоре уберешься отсюда миль на пять, тмъ лучше будетъ для тебя и для другихъ.
Сказавъ этотъ совтъ на прощанье и указавъ на заходящее солнце какъ будто за тмъ, чтобы Джо зналъ по крайней мр въ какую сторону должно идти ему, констэбль желаетъ честной компаніи добраго вечера, выходитъ на улицу, идетъ по отненной сторон ея, неся въ рукахъ кожанную свою шляпу для лучшаго освженія головы, и эхо подворья Кука вторитъ его одинокимъ и медленнымъ шагамъ.
Неправдоподобная исторія Джо пробудила въ большей или меньшей степени любопытство во всемъ обществ. Мистеръ Гуппи, который отъ природы одаренъ проницательнымъ умомъ, особливо въ длахъ, требующихъ доказательства, и которому длинныя вакаціи становятся невыносимыми, принимаетъ участіе въ этомъ обстоятельств и обнаруживаетъ свое участіе приступомъ къ настоящему допросу, который до такой степени становится интереснымъ для дамъ, что мистриссъ Снагзби очень ласково приглашаетъ мистера Гуппи на верхъ выпить чашку чаю и заране проситъ извиненія за безпорядокъ на чайномъ стол, произведенный до его прихода. Мистеръ Гуппи, изъявивъ согласіе на это предложеніе, приказываетъ несчастному Джо идти за нимъ, ставитъ его у дверей, снова беретъ его въ свои слдственныя руки, жметъ его какъ масленики жмутъ куски масла, чтобы придать имъ требуемыя формы. Допросъ идетъ надлежащимъ образомъ и сохраняетъ вс условія судопроизводства какъ въ отношеніи продолжительности, такъ и въ отношеніи окончанія. Несмотря на то мистеръ Гуппи сознаетъ свой талантъ, мистеръ Снагзби чувствуетъ, что подобное обстоятельство не только удовлетворяетъ ея любознательнымъ наклонностямъ, но нкоторымъ образомъ возвышаетъ заведеніе ея мужа въ глазахъ молодого, но опытнаго юрислрудента. Въ теченіе этого тонкаго допроса, корабль Чадбандъ, предназначенный исключительно для перевоза масла, садится на мель и ждетъ, когда приливъ приподниметъ его и дастъ ему возможность пуститься въ дальнйшее плаваніе.
— Кончено! говорятъ мистеръ Гуппи: — или этотъ мальчикъ ршительно хочетъ поставить на своемъ, или это такой необыкновенный случай, какой не встрчался мн во всю мою бытность въ контор Кэнджа и Карбоя.
Мистрисъ Чадбандъ шепчетъ что-то на ухо мистриссъ Снагзби.
— Можетъ ли это быть! восклицаетъ мистриссъ Снагзби.
— Да, да, и еслибъ вы знали какъ давно! отвчаетъ мистриссъ Чадбандъ.
— Представьте! эта леди знаетъ контору Кэнджа и Карбоя дивнымъ давно! съ торжествующимъ вяломъ мистриссъ Снагзби объясняетъ мистеру Гуппи.— Эта леди, мистриссъ Чадбандъ, супруга вотъ этого джентльмена, мистера Чадбандъ.
— Въ самомъ дл! говоритъ мистеръ Гуппи.
— Да, я знала эту контору еще до моего послдняго замужества.
— Не имли ли вы какого нибудъ дла въ нашей контор? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
— Нтъ.
— Ршительно никакого дла?
Мистриссъ Чадбандъ мотаетъ головой.
— Быть можетъ, вы были знакомы съ кмъ нибудь изъ нашихъ кліентовъ? говоритъ мистеръ Гуппи, которому въ высшей степени нравилось вести разговоръ по правиламъ судопроизводства.
— Немножко не угадали, отвчаетъ мистриссъ Чадбандъ съ принужденной улыбкой.,
— Немножко не угадалъ, повторяетъ мистеръ Гуппи.— Очень хорошо. Позвольте васъ спросить, сударыня, была ли эта леди изъ вашихъ знакомыхъ, имвшихъ дло въ контор Кэнджа и Карбоя (въ настоящее время мы не станемъ говорить какого рода дло), или джентльменъ? Не торопитесь вашимъ отвтомъ, сударыня. Мы сейчасъ ршимъ дло. Скажите только, мужчина это или женщина?
— Ни мужчина и ни женщина! отвчаетъ мистриссъ Чадбандъ, съ прежней улыбкой.
— А! теперь понимаю! ни мужчина и ни женщина — значитъ дитя! говоритъ мистеръ Гуппи, бросая на восхищенную мистриссъ Снагзби самый проницательный и выразительный взглядъ, какимъ обладаютъ одни только британскіе адвокаты.— Теперь, сударыня, быть можетъ вамъ угодно сказать намъ, какое это было дитя?
— Наконецъ-то вы отгадали! говоритъ мистриссъ Чадбандъ, повторивъ принужденную кислую свою улыбку.— Судя по вашей наружности, сэръ, надо полагать, что это случилось до поступленія вашего въ контору. Мн порученъ былъ присмотръ за ребенкомъ, по имени Эсирь Соммерсонъ, которую впослдствіи Кэнджъ и Карбой пристроили куда-то на мсто.
— Миссъ Соммерсонъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи, въ сильномъ волненіи.
— Я называла ее просто Эсирь Соммерсонъ, говоритъ мистриссъ Чадбандъ, съ суровымъ видомъ.— Въ ту пору, никто не думалъ прибавлять къ ея имени миссъ. Ее звали просто Эсирь. Бывало скажешь: Эсирь, сдлай это! Эсирь, сдлай то! и Эсирь длала безпрекословно.
— Милостивая государыня, возражаетъ мистеръ Гуппи, длая нсколько шаговъ по маленькой гостиной: — покорнйшій слуга, который въ настоящую минуту говоритъ съ вами, встртилъ эту молодую леди въ Лондон, когда она впервые пріхала сюда съ тмъ, чтобы пожаловать въ контору, о которой за минуту передъ этимъ говорили. Позвольте мн, сударыня, имть удовольствіе пожать вамъ руку.
Мистеръ Чадбандъ, воспользовавшись, наконецъ, благопріятнымъ случаемъ, длаетъ обычный сигналъ, поднимается съ мста съ дымящейся головой, отирая ее носовымъ платкомъ. Мистриссъ Снагзби шепчетъ: тс!
— Друзья мои! говоритъ мистеръ Чадбандъ: — мы насладились съ умренностію (хотя это выраженіе никакимъ образомъ нельзя примнить къ его особ) дарами природы, предоставленными въ наше распоряженіе. Да процвтаетъ сей домъ на плодотворной почв вашей планеты, да будетъ изобиліе въ хлбахъ и вин подъ крышею его, да возрастаетъ онъ, множится и успваетъ во всемъ отнын и до вка! Но, друзья мои, вкусили ли мы кром этой пищи еще чего нибудь? Да, мы вкусили. Чего же мы вкусили? Мы вкусили пищи духовной. Кто же снабдилъ этою пищею? Другъ мой, поди сюда!
Послднія слова относятся къ несчастному Джо. Онъ длаетъ нсколько шаговъ впередъ, отступаетъ шагъ назадъ, выпрямляется и становится лицомъ къ лицу съ краснорчивымъ Чадбандомъ, очевидно, сомнваясь въ его намреніяхъ.
— Юный мой другъ, говоритъ Чадбандъ: — ты для насъ неоцненный перлъ, ты для насъ блестящій брильянтъ, ты для насъ дивное сокровище! Но почему? скажи намъ, юный другъ.
— Я не знаю, говоритъ Джо.— Я ничего не знаю.
— Юный мой другъ, говоритъ Чадбандъ: — ты ничего не знаешь, поэтому-то ты и служишь для насъ неоцненнымъ сокровищемъ. Скажи, кто ты и что такое? Зврь ли ты, рыскающій по степямъ? Нтъ, ты не зврь. Птица ли ты, летающая по воздуху? Нтъ, ты не птица. Рыба ли ты, плавающая въ моряхъ, ркахъ и источникахъ? Нтъ, ты не рыба. Ты, мой юный другъ,— человкъ. О! великое дло быть человкомъ! А почему великое дло, мой юный другъ? Потому, что ты способенъ получать совты мудрости, потому что ты способенъ извлекать пользу изъ словъ, которыми въ настоящую минуту я обращаюсь къ теб, потому что ты не камень, не дерево, не столбъ фонарный, не тумба, не пробка! О, сколько радости, сколько неисчерпаемаго наслажденія скрывается для человка въ рк мудрости! Купаешься ли ты въ настоящую минуту въ этой рк? Нтъ, ты не купаешься. Почему ты не купаешься? Потому, что ты блуждаешь въ мрак, потому что обртаешься въ тьм, потому что ты скованъ цпями грховности. Почему ты скованъ? Объ этомъ спрашиваю тебя я, проникнутый чувствомъ любви къ ближнему.
При этихъ словахъ, принимавшихъ грозную форму, Джо, который постепенно терялъ всякое сознаніе о томъ, что творится съ нимъ, проводитъ грязной рукой по грязному лицу и страшно зваетъ.
— Друзья мои, говоритъ мистеръ Чадбандъ, окидывая взоромъ все собраніе и складывая подбородокъ свой въ улыбку: — я по дламъ своимъ долженъ испытывать смиреніе, я созданъ для того, чтобъ переносить тяжкія испытанія, я долженъ самъ себя наказывать, я долженъ исправлять себя. Я слишкомъ возмечталъ о себ, недавно я съ гордостію помыслилъ о своей трехъ-часовой назидательной бесд, былъ тогда же наказанъ за это и наказуюсь теперь. О, друзья мои! возрадуемтесь, возвеселимтесь!
Со стороны мистриссъ Снагзби обнаруживается чувство умиленія.
— Друзья мои, говоритъ Чадбаядъ, окончательно окидывая взорами все собраніе: — я не стану больше бесдовать съ этамъ юношей. Приходи, мой юный другъ, ко мн завтра, спроси у этой леди, гд меня найти для назидательной бесды, какъ ласточка среди безводныхъ степей, приходи ко мн утолить свою жажду посл завтра, приходи на третій, на четвертый день и поучайся слову мудрости.
Джо, котораго главное желаніе, по видимому, состоитъ въ томъ, чтобы уйти, но отнюдь не приходить, безтолково киваетъ головой. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему мдную монету. Мистриссъ Снагзби приказываетъ Густеръ проводить его до дверей. Но пока Джо спускается съ лстницы, мистеръ Снагзби нагружаетъ его остатками съ чайнаго стола, и Джо уноситъ ихъ, крпко прижавъ обими руками кгь груди своей.
Мистеръ Чадбандъ, о которомъ говорятъ враги, что это еще не диво, если онъ сколько угодно часовъ сряду будетъ городить вамъ всякій вздоръ, но диво въ томъ, что онъ оканчиваетъ иногда свои безтолковыя спичи, при самомъ ихъ начал,— удаляется также. Джо идетъ къ Блякфрайрскому мосту, гд онъ находитъ согртый камнемъ уголокъ и садится закусывать.
И сидитъ онъ тамъ, ждетъ и грызетъ и смотритъ на большой крестъ, на вершин собора св. Павла, блистающій надъ красаовато-фіолетовымъ облакомъ городскаго дыму. По лицу несчастнаго мальчика можно догадаться, что онъ не постигаетъ этой священной эмблемы. Онъ видитъ только, что она горитъ въ лучахъ солнца, высятся надъ шумнымъ городомъ, и что для него она недосягаема. Солнце садится, рка катитъ свои волны, народъ стремится мимо его двумя потоками, стремится къ своей опредленной цли, стремится впередъ, впередъ! Вотъ и его вытсняютъ изъ тепленькаго уголка и ему то же говорятъ впередъ, впередъ!

XX. Новый постоялецъ.

Длинныя вакаціи такъ медленно приближаются къ концу, какъ медленно тихая рка катится къ морю по низменнымъ равнинамъ.
Мистеръ Гуппи ждетъ этого конца съ нетерпніемъ и проводитъ время въ неисходной скук. Онъ наточилъ уже перочинный ножикъ свой и сломалъ кончикъ у него, втыкая этотъ инструментъ въ конторку по всмъ направленіямъ не потому, что онъ питалъ какое нибудь зло къ конторк, но потому что ему надо было длать что нибудь, съ тмъ однако, чтобы занятіе не волновало его, чтобы оно не налагало слишкомъ тяжелой контрибуціи на его физическія и интеллектуальныя силы. Онъ находитъ, что съ его расположеніемъ духа ничто не можетъ такъ согласоваться, какъ вертться и балансировать на ножк своей табуретки, колоть ножикомъ конторку и звать.
Кэнджъ и Карбой ухали за городъ, отданный въ ученье писецъ отправился въ провинцію къ отцу, два товарища мистера Гуппи, два писца на жаловань, гуляютъ въ отпуску. Мистеръ Гуппи и мистеръ Ричардъ Карстонъ раздляютъ честь находиться въ контор. Мистеръ Карстонъ на время расположился въ комнат мистера Кэнджа, а это обстоятельство до такой степени возбуждаетъ гнвъ мистера Гуппи, что онъ, ужиная съ своей матерью морскаго рака съ салатомъ, съ дкимъ сарказмомъ, описываетъ ей новичковъ, поступающихъ въ контору Кэнджа и Карбоя.
Мистеръ Гуппи подозрваетъ этихъ новичковъ въ злобныхъ замыслахъ противъ его особы. Онъ убжденъ, что каждый изъ нихъ намренъ столкнуть его съ мста. Спросите его, какъ это можетъ случиться, когда и для чего? онъ прищуритъ одинъ глазъ, покачаетъ головой и ни слова не скажетъ. Въ силу таковой предусмотрительности, онъ принимаетъ величайшій трудъ прибгать къ самымъ тонкимъ хитростямъ, для отвращенія коварныхъ замысловъ противъ него, существующихъ только въ его воображеніи,— словомъ, онъ безъ противника разъигрываетъ самыя замысловатыя партіи въ шахматъ.
Поэтому, мистеръ Гупни испытываетъ безпредльное удовольствіе, когда кто нибудь изъ новичковъ начнетъ рыться въ бумагахъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ: онъ очень хорошо знаетъ, что изъ нихъ, кром досады и страшной путаницы, ничего не почерпнешь. Его удовольствіе обыкновенно сообщается третьему писцу, точно такъ же, какъ и онъ, утомленному продолжительностію вакацій въ контор Кэнджа и Карбоя, и именно, молодому Смолвиду.
Былъ ли молодой Смолвидъ (котораго въ шутку называютъ просто Смолъ и Чигъ-Видъ, тожь, что означаетъ цыпленка въ куриныхъ перьяхъ), былъ ли онъ когда нибудь ребенкомъ, въ этомъ сомнвается Линкольнинскій кварталъ. Ему теперь немного больше пятнадцати, а уже онъ, какъ говорится, старая нога въ юриспруденціи. Насмшники утверждаютъ, что онъ страстно влюбленъ въ одну леди, содержательницу табачной лавочки, по сосдству съ переулкомъ Чансри, а что ради этой леди измнилъ другой, къ которой питалъ нжную страсть въ теченіе многихъ лтъ. Онъ уроженецъ Лондона и потому иметъ маленькій ростъ и блдное, худощавое, продолговатое лицо, впрочемъ, его можно завидть весьма далеко, по его высокой шляп. Сдлаться мистеромъ Гуппи составляетъ цль его честолюбивыхъ замысловъ. Онъ одвается по вкусу того джентльмена, подражаетъ ему въ разговор и походк,— словомъ, копируетъ съ него все до тонкости. Онъ пользуется особеннымъ довріемъ мистера Гуппи, отъ времени до времени предлагаетъ ему совты, почерпаемые изъ глубочайшей опытности, и разршаетъ трудные вопросы изъ домашней его жизни.
Мистеръ Гуппи цлое утро продремалъ у открытаго окна, впрочемъ, онъ тогда только предался этому наслажденію, когда перепробовавъ вс табуретки, онъ убдился, что ни одна изъ нихъ не въ состояніи разогнать его тоску, и когда нсколько разъ прикладывалъ голову къ желзнымъ сундукамъ, чтобъ прохладить ее. Мистеръ Смолвидъ два раза бгалъ за шипучими напитками, два раза наливалъ ихъ въ два конторскіе стакана и два раза размшивалъ ихъ конторской линейкой. Мистеръ Гуппи, въ назиданіе мистера Смолвида, излагаетъ парадоксъ, что чмъ больше пьешь, тмъ больше пить хочется, и, сндаемый тоской, склоняетъ голову на подоконникъ.
Любуясь тнью Стараго Сквера и разсматривая несносные кирпичи и известь, мистеръ Гуппи видитъ наконецъ, что изъ подъ сводовъ выходятъ огромные бакенбарды и берутъ направленіе къ открытому окну конторы Кэнджа и Карбоя. Черезъ нсколько секундъ раздается по двору свистокъ и вслдъ за нимъ сдержанное восклицаніе:
— Гей! Гуппи!
— Вотъ неожиданно, такъ неожиданно! говоритъ мистеръ Гуппи, пробужденный — Смолъ! Посмотри: здсь Джоблингъ!
Смолъ высовываетъ голову въ окно и киваетъ Джоблингу.
— Откуда это принесло тебя? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
— Съ Торговыхъ садовъ изъ подъ Дептфорда. Я больше не въ силахъ выносить это. Я пойду въ солдаты. Послушай, одолжи мн, пожалуйста, полкроны. Клянусь честно, и умираю съ голоду.
Дйствительно, Джоблингъ кажетеся голоднымъ и вообще иметъ наружность цвтка, который дозрлъ въ Торговыхъ Садахъ и обратился въ смечко.
— Пожалуйста, брось мн полкроны, если есть у тебя лишняя. Я смерть хочу пообдать.
— Подожди немного, мы будемъ вмст обдать,— говоритъ мистеръ Гуппи, бросая монету, которую мистеръ Джоблингъ весьма ловко подхватываетъ налету.
— А долго ли ты продержишь меня? спрашиваетъ Джоблинтъ.
— Не больше полчаса. Я выжидаю здсь, когда удалится непріятель, отвчаетъ мистеръ Гуппи, кивая головой на сосднюю комнату.
— Какой непріятель?
— Новичокъ. Поступаетъ къ намъ въ контору. Такъ ты подождешь?
— Не можешь ли выслать мн что-нибудь почитать? говоритъ мистеръ Джоблингъ.
Смолвидъ предлагаетъ адвокатскій списокъ. Но мистеръ Джоблингъ съ особенной живостью отвчаетъ, что этого списка онъ терпть не можетъ.
— Я вышлю газету, говоритъ мистеръ Тупой.— Смолъ вынесетъ теб. Однако, лучше будетъ, если тебя никто не увидитъ здсь. Садись на нашу лстницу и читай. Тамъ очень спокойно.
Въ знакъ совершеннаго согласія, Джоблингъ киваетъ головой. Предупредительный Смолвидъ выноситъ газету и бросаетъ съ лстницы проницательный взглядъ на гостя, вроятно для предостереженія, чтобы гость не соскучился ожиданіемъ и не ушелъ бы преждевременно. Наконецъ непріятель отступаетъ, и Смолвидъ проводитъ Джоблинга на верхъ.
— Здравствуй, Джоблингъ, какъ ты поживаешь? говоритъ мистеръ Гуппи, сжимая Джоблингу руку.
— Такъ себ. А какъ ты?
Получивъ отвтъ отъ мистера Гуппи, что ему не чмъ похвастаться, мистеръ Джоблингъ предлагаетъ дальнйшій вопросъ:
— А что она?
Мистеръ Гуппи считаетъ этотъ вопросъ за непозволительную дерзость и вслдствіе того замчаетъ:
— Джоблингъ, есть струны въ человческомъ сердц….
Джоблингъ проситъ прощенія.
— Спрашивай меня о чемъ теб угодно, только не объ этомъ! говоритъ мистеръ Гуппи, съ мрачнымъ выраженіемъ своего неудовольствія.— Есть струны, Джоблингъ….
Мистеръ Джоблингъ вторично проситъ прощенія.
Въ теченіе этого краткаго разговора, дятельный Смолвидъ, который также принадлежалъ къ обденной партіи, написалъ на лоскутк бумаги, четкимъ почеркомъ: Сейчасъ будемъ дома! Это объявленіе для всхъ, до кого будетъ касаться, онъ выставляетъ на крыльц надъ письменнымъ ящикомъ и потомъ, надвъ свою высокую шляпу, подъ тмъ же угломъ наклоненія, подъ которымъ надта шляпа мистера Гуппи, докладываетъ своему патрону, что теперь имъ можно отправиться.
И они отправляются въ ближайшую гостинницу, извстную для ея постителей подъ именемъ ‘Слапъ-Гангъ’, гд, по мннію нкоторыхъ, служанка, большая трещотка, лтъ подъ сорокъ, произвела довольно сильное впечатлніе на воспріимчивое сердце молодого Смолвида, который, мимоходомъ сказать, не знаетъ постоянства въ любви и никакого вниманія не обращаетъ на лта. Мистеръ Смолвидъ съ какимъ-то страннымъ упорствомъ хочетъ доказать, что онъ, несмотря на свои юношескіе годы, обладалъ уже столтіями совиной премудрости. Если онъ когда нибудь лежалъ въ колыбели, то лежалъ отнюдь не въ пеленкахъ, но во фрак. Смолвидъ иметъ старый, очень старый видъ, онъ пьетъ и куритъ, какъ самая старая обезьяна, его шея не гнется, его ни въ чемъ не подловишь, онъ знаетъ все, что вамъ угодно. Короче сказать, воспитанный юриспруденціей, онъ сдлался чмъ-то въ род ископаемаго чертнка, но чтобъ объяснить его земное существованіе распустили, гд слдуетъ, слухи такого рода, что отецъ его былъ Джонъ До, а его мать единственный потомокъ въ женскомъ колн изъ фамиліи Ро, и что первыя пеленки его сшиты были изъ синихъ адвокатскихъ мшковъ.
Итакъ, мистеръ Смолвидъ, въ глав своихъ товарищей, входитъ въ гостинницу, не обративъ ни малйшаго вниманія на обольстительную выставку въ окн, состоящую изъ выбленной искусственнымъ образомъ цвтной капусты, изъ красивенькихъ корзинъ съ зеленымъ горохомъ, изъ свжихъ, только что съ грядки, огурцовъ, изъ кусковъ сочной говядины, сію минуту готовыхъ на вертлъ. Его вс знаютъ здсь и оказываютъ ему достодолжное вниманіе. Здсь есть у него любимая перегородка, онъ требуетъ себ газеты и весьма неделикатно нападаетъ на почтеннаго лысаго старца, который продержалъ ихъ дольше десяти минутъ. Избави Богъ подать ему неполновсный хлбъ, или не зажаренный какъ слдуетъ кусокъ говядины. Касательно бульона — онъ настоящій алмазъ.
Сознавая его могущество и покоряясь его безпредльной опытности, мистеръ Гуппи совтуется съ нимъ о выбор блюдъ на предстоящій банкетъ. Бросивъ на него умильный взглядъ, когда служанка кончила рэестръ готовыхъ блюдъ, онъ спрашиваетъ:
— Какъ ты думаешь, Чикъ, чего намъ взять?
Чикъ, изъ глубокаго убжденія въ свое искусство, предпочитаетъ лучше всего: телятину и ветчину съ французскими бобами.
— Да не забудь, Полли, соусу, прибавляетъ Чикъ, заключая слова свои убійственнымъ взглядомъ.
Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ отдаютъ такое же приказаніе и прибавляютъ къ нему три стакана грогу. Служанка живо возвращается, неся на рукахъ, по видимому, модель вавилонской башни, но на самомъ-то дл, груду тарелокъ и плоскихъ жестяныхъ покрышекъ. Мистеръ Смолвидъ, одобряя все, что передъ нимъ поставлено, сообщаетъ своему древнему взгляду ласковое выраженіе и, вмст съ тмъ, подмигиваетъ служанк. Посл этого, среди постояннаго прибытія и отбытія гостей, среди бготни служанокъ и стукотни фаянсовыхъ тарелокъ, среди подъема и спуска машины, доставляющей изъ кухни различныя яства, среди громкихъ приказаній внизъ на кухню о присылк новыхъ блюдъ, среди звона монетъ, отсчитываемыхъ за уничтоженныя блюда, среди румяности и пара, окружающихъ жареное мясо въ разрзанномъ и неразрзанномъ вид, среди значительно разгоряченной атмосферы, въ которой запачканныя ножи и скатерти, по видимому, самопроизвольно превращаются въ безконечное накопленіе жиру и пивныхъ пятенъ, среди всего этого — присяжный тріумвират приступаетъ къ удовлетворенію вопіющаго аппетита.
Мистеръ Джоблингъ застегнутъ на пуговицы плотне, чмъ требуетъ того обыкновенное украшеніе своей особы. Поля его шляпы представляютъ глянцовитую поверхность, какъ будто они служили змямъ любимымъ мстомъ для прогулки. Этотъ же самый феноменъ проявляется на нкоторыхъ частяхъ его сюртука, особливо по швамъ. Вообще онъ иметъ полинялую, изношенную наружность джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, даже его блокурые бакенбарды не ластятся къ его щекамъ, но повисли, всклокочены и довольно безобразны.
Его аппетитъ до такой степени силенъ, что невольнымъ образомъ заставляетъ думать, что владтель его за нсколько минутъ передъ этимъ вырвался изъ объятій голодной смерти. Онъ такъ проворно дйствуетъ надъ блюдомъ телятины съ французскими бобами и начисто опоражниваетъ его, когда его товарищи едва-едва добрались до половины, что мистеръ Гуппи предлагаетъ ему сдлать репетицію.
— Спасибо, Гуппи, говоритъ мистеръ Джоблингъ:— впрочемъ… почему же… я не вижу, почему бы мн и въ самомъ дл не сдлать повторенія.
Подано другое блюдо и мистеръ Джоблингъ нападаетъ на него съ прежнимъ аппетитомъ.
Мистеръ Гуппи мало наблюдаетъ за нимъ до тхъ поръ, пока мистеръ Джоблингъ, достигнувъ половны второго блюда и сдлавъ нсколько глотковъ изъ стакана, протягиваетъ ноги подъ столомъ и потираетъ ладони.
— Тони, говоритъ мистеръ Гуппи, замчая этотъ неподдльный восторгъ:— ты снова можешь назвать себя человкомъ!
— Не совсмъ еще, говоритъ мистеръ Джоблингъ.— Пожалуй, если хочешь, новорожденнымъ человкомъ!
— Не хочешь ли еще какой нибудь зелени? Салату? горошку? капусты?
— Спасибо, Гуппи, говорить мистеръ Джоблингъ.— И въ самомъ дл, разв попробовать капусты?
Приказаніе отдано, съ саркатическимъ присовокупленіемъ со стороны мистера Смолвида:— Только пожалуйста, Полли, безъ букашекъ! И капуста подана.
— Знаешь ли, Гуппи, я начинаю подростать! говоритъ мастеръ Джоблингъ, тряся съ самодовольнымъ видомъ вилкой и ножомъ.
— Я радъ это слышать.
— Въ самомъ дл, мн какъ будто сейчасъ только пошелъ второй десятокъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
Посл этого онъ не говоритъ ни слова до окончанія своей усиленной работы, которое, впрочемъ, аккуратно совпадаетъ съ окончаніемъ работы мистера Гуппи и Смолвида. Такимъ образомъ, одержавъ ршительную побду надъ бобами и телятиной, онъ беретъ верхъ надъ этими двумя джентльменами.
— Ну, Смолъ, говоритъ мистеръ Гуппи: а что ты посовтуешь насчетъ пирожнаго?
— Мозговые пуддинги, отвчаетъ мистеръ Смолвидъ, нисколько не задумываясь.
— Славно, чудесно! восклицаетъ мистеръ Джоблингъ, съ лукавымъ взглядомъ.— Вотъ кстати, такъ кстати! Спасибо теб Гуппи! И въ самомъ дл, почему бы не попробовать мозгового пуддинга?
Пуддинги поданы, и мистеръ Джоблингъ съ совершеннымъ удовольствіемъ прибавляетъ, что онъ быстро приближается къ третьему десятку. За пуддингами, по приказанію мистера Смолвида, являются ‘три порціи честерскаго сыру’, а затмъ ‘три рюмки ликера’. При этомъ пышномъ заключеніи всего банкета, мистеръ Джоблингъ протягиваетъ ноги на диванъ, обтянутый ковромъ, и говоритъ:
— Я совершенно выросъ теперь, Гуппи. Я достигъ совершенно зрлыхъ лтъ.
— И прекрасно. А что думаешь теперь насчетъ того…. говоритъ мистеръ Гуппи: — надюсь, ты не стсняешься присутствіемъ Смолвида?
— Ни на волосъ. Я съ удовольствіемъ готовъ выпить за его здоровье.
— Ваше здоровье, сэръ! отвчаетъ мистеръ Смолвидъ.
— Я спрашиваю тебя, что ты думаешь насчетъ того?… повторяетъ мистеръ Гуппи: — насчетъ поступленія въ солдаты?
— До обда, Гуппи, я думалъ одно, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ:— а посл обда другое. Но даже и посл обда я все-таки предлагаю себ одинъ и тотъ же вопросъ: ‘что я стану длать? чмъ я стану жить?’
— Еслибъ кто нибудь осмлился сказать мн даже въ ту пору, когда мы здили съ тобой баклуши бить въ Линкольншейръ и осматривать барскіе хоромы въ Кастль-Воулдъ.
Мистеръ Смолвидъ поправляетъ его.
— Вы хотите сказать въ Чесни-Воулдъ….
— Да, да, въ Чесни-Воулдъ. Благодарю васъ, благородный другъ, за это исправленіе. Еслибъ кто нибудь осмлился сказать мн, что я въ настоящее время затвердю такимъ образомъ, я бы ршительно пустилъ въ него… и при этомъ мистеръ Джоблингъ, въ подтвержденіе словъ своихъ, беретъ въ руки стаканъ съ холоднымъ грогомъ: — я бы пустилъ ему въ голову вотъ этимъ!
— Какъ хочешь Тонни, а мн кажется, что ты и тогда находился въ весьма незавидномъ положеніи, говоритъ мистеръ Гуппи довольно серьзно.— Ты только объ этомъ и толковалъ мн тогда.
— Не спорю Гуппи, не спорю. Дйствительно мое положеніе было незавидное. Въ этомъ отношеніи я держусь золотого правила: все идетъ своимъ чередомъ и все творится къ лучшему. На этомъ правил я основывалъ вс мои надежды. Перемелется — мука будетъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ съ какою-то неопредлительностію въ выраженіи лица и въ значеніи словъ своихъ.— Но я обманулся въ ожиданіяхъ. Они никогда не выполнялись. Мн надолъ этотъ шумъ кредиторовъ, эти безпрестанныя жалобы изъ за самой ничтожной суммы денегъ, и я поневол долженъ былъ оставить мсто. Поступи я куда нибудь въ другое мсто, опять началась бы таже самая исторія, и чего добраго, пожалуй еще посадятъ въ мшокъ. Скажи же на милость, что станетъ длать человкъ въ подобныхъ обстоятельствахъ? Я удалился отсюда, жилъ дешево, проводилъ время въ Торговыхъ Садахъ, но какая польза изъ того, если въ карман у тебя нтъ пенни? Это все равно, что жить дорого.
— Послднее, по моему, еще лучше, замчаетъ мистеръ Смолвидъ.
— Разумется. Это въ модномъ вкус, а мода и бакенбарды были моею исключительною слабостію, чортъ возьми, самою величайшею! Итакъ, продолжаетъ мистеръ Джоблингъ, прибгнувъ для большаго одушевленія къ стакану грога: — итакъ, скажите, что долженъ длать человкъ въ подобныхъ обстоятельствахъ? Больше ничего, какъ идти въ солдаты?
Мистеръ Гуппи вступаетъ въ боле серьзный разговоръ и хочетъ доказать, что, по его мннію, долженъ длать человкъ въ трудныхъ обстоятельствахъ. Его манера и слова прямо обнаруживаютъ въ немъ человка, который не падалъ еще въ жизни, хотя и сдлался жертвою нжной страсти по милости своего влюбчиваго сердца.
— Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи: — я и общій нашъ другъ, Смолвидъ….
(Мистеръ Смолвидъ скромно произноситъ: ‘Ваше здоровье, джентльмены!’ и пьетъ.)
— Мы не разъ говорили объ этомъ предмет, съ тхъ поръ….
— Съ тхъ поръ, какъ я попалъ въ мшокъ! прерываетъ мастеръ Джоблингъ, съ горькой улыбкой.— Ты вдь это хочешь сказать, не правда ли?
— Н—тъ! Съ тхъ поръ, какъ вы оставили контору, весьма деликатно замчаетъ мистеръ Смолвидъ.
— Съ тхъ поръ, какъ ты оставилъ контору, говоритъ мистеръ Гуппи: — и я не разъ сообщалъ нашему общему другу, Смолвилу, планъ, который мн бы очень хотлось привесть въ исполненіе. Ты знаешь коммиссіонера Снагзби?
— Я знаю, что гд-то существуетъ такой коммиссіонеръ, возражаетъ мистеръ Джоблингъ.— Онъ не былъ изъ нашихъ, и потому я не знакомъ съ нимъ.
— Ну такъ я теб скажу, Джоблингъ, что онъ изъ нашихъ: — и что я знакомъ съ нимъ, замчаетъ мистеръ Гуппи положительнымъ тономъ.— Такъ дло вотъ въ чемъ! Недавно я съ нимъ познакомился короче, по однимъ случайнымъ обстоятельствамъ, и получилъ доступъ въ кругъ его домашней жизни. Я не считаю за нужное объяснять теб эти обстоятельства. Они могутъ, а можетъ быть и нтъ, имть нкоторую связь къ предмету, который можетъ быть набросилъ, а можетъ быть еще и не набросилъ, тнь на мое существованіе.
Такъ какъ мистеръ Гуппи имлъ довольно странное обыкновеніе — съ притворнымъ и обдуманнымъ уныніемъ завлекать истинныхъ друзей своихъ этимъ таинственнымъ предметомъ, и какъ только они сами коснутся его, гнвно нападать на нихъ и напоминать о струнахъ человческаго сердца, поэтому мистеръ Джоблингъ и мистеръ Смолвидъ, соблюдая безмолвіе, избгаютъ ловушки.
— Все это можетъ случиться, повторяетъ мистеръ Гуппи: — или не можетъ. Это не касается до настоящаго дла. Довольно сказать, что какъ мистеръ такъ и мистриссъ Снагзби охотно готовы сдлать мн одолженіе, и что Снагзби, въ дловую пору, даетъ на сторону много переписки. Въ его рукахъ вся переписка Толкинхорна, и кром того принимаетъ множество другихъ заказовъ. Я увренъ, что общій нашъ другъ Смолвидъ подтвердилъ бы слова мои, еслибъ былъ знакомъ съ этимъ обстоятельствомъ.
Мистеръ Смолвидъ киваетъ головой и, по видимому, готовъ подтвердить это клятвой.
— Итакъ, джентльмены юриспруденты, говоритъ мистеръ Гуппи: — то есть я хочу сказать, итакъ, Джоблингъ, ты можешь сказать, что это слишкомъ скудный источникъ къ существованію. Согласенъ. Но согласись и ты, что это лучше, чмъ ничего. Теб нужно время, чтобъ забыть прошедшія огорченія, и ты будешь имть его вдоволь. Теб придется проводить его гораздо хуже во всякомъ другомъ положеніи, нежели въ переписк для Снагзби.
Мистеръ Джоблингъ хотлъ было прервать слова мистера Гуппи, но проницательный Смодвидъ предупредилъ его сухимъ кашлемъ и словами: ‘Гм! настоящій Шекспиръ!’
— Этотъ предметъ раздляется, Джоблингъ, на дв части говоритъ мистеръ Гуппи.— Я сообщилъ теб первую часть, теперь приступимъ ко второй. Ты знаешь Крука, Канцлера, который живетъ сейчасъ черезъ улицу? Ну, какже, Джоблингъ, продолжаетъ мистеръ Гуппи, употребляя допросный и вмст съ тмъ ободряющій тонъ: — я думаю, ты знаешь Крука, Канцлера, который живетъ недалеко отсюда?
— Да, я знаю его на видъ, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ.
— Ты знаешь его на видъ. Прекрасно. А знаешь ли ты старушку Фляйтъ?
— Какъ не знать, вс ее знаютъ, говоритъ мистеръ Джоблингъ.
— Ее вс знаютъ. Прекрасно. Надобно теб сказать, что въ въ послднее время на мн лежала обязанность выдавать Фляйтъ еженедльно небольшую сумму денегъ, удерживая изъ нея нсколько шиллинговъ за квартиру. Удержанныя деньги, вслдствіе данныхъ мн наставленій, я уплачивалъ самому Круку въ присутствіи Фляйтъ. Это обстоятельство сблизило меня съ Крукомъ и дало мн возможность узнать его домъ и его привычки. Я знаю, что у него есть комната, которую онъ отдаетъ въ наемъ. Ты можешь нанять ее за самую пустую плату, жить въ ней подъ какимъ угодно именемъ, и такъ спокойно, какъ будто ты находишься отсюда за сотню миль. Онъ не будетъ распрашивать тебя, кто ты такой, по одному слову моему онъ приметъ тебя на квартиру, и если хочешь, такъ будешь принятъ сію минуту. Да вотъ что еще скажу теб, Джоблингъ, говоритъ мистеръ Гуппи, внезапно понизивъ свой голосъ и снова принявъ пріятельскій тонъ: — этотъ Крукъ чрезвычайно странный старикашка: вчно роется въ груд какихъ-то бумагъ и добивается того, чтобъ научиться читать и писать, ни на волосъ, какъ кажется, не подвигаясь впередъ въ этомъ занятіи. Чрезвычайно странный старикашка! Не знаю право, не мшало бы…. знаешь того…. не много присмотрть за нимъ.
— Не думаешь ли ты?… говоритъ мистеръ Джоблингъ.
— Я думаю, прерываетъ мистеръ Гуппи, съ приличной скромностію подернувъ плечами: — то есть я хочу сказать, что я не могу разгадать этого человка. Обращаюсь къ общему нашему другу, Смолвиду, замчалъ ли я ему или нтъ, что я не могу разгадать этого человка?
Мистеръ Смолвидъ подтверждаетъ справедливость этого замчанія.
— Я видлъ на своемъ вку многое, Тони, и какое нибудь да могу сдлать заключеніе о человк, говоритъ Гуппи, съ самоувренностію.— Но это такой старый хрычъ, до такой степени скрытенъ, до такой степени хитеръ и такъ мало говоритъ, что я ршительно не могу постичь его. А согласись, что онъ долженъ быть очень интересный старикъ, если принять въ расчетъ, что онъ одинокій и, какъ носятся слухи, владетъ несмтнымъ богатствомъ. Кто онъ такой: контрабандистъ ли, ростовщикъ ли, не принимаетъ ли онъ краденыхъ вещей, объ этомъ я часто думалъ, и объ этомъ ты можешь разузнать, какъ нельзя легче, живя съ нимъ въ одномъ дом. Право не знаю, почему бы теб не принять этого предложенія, когда все благопріятствуетъ къ тому.
Мистеръ Джоблингъ, мистеръ Гуппи и мистеръ Смолвидъ кладутъ локти на столъ, упираютъ подбородки въ руки и устремляютъ взоры въ котелокъ. Спустя нсколько времени, вс они пьютъ, плавно откидываются назадъ, засовываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.
— Еслибъ я имлъ энергію, которая нкогда была во мн, Тони, говоритъ мистеръ Гуппи съ тяжелымъ вздохомъ.— Но есть струны человческаго сердца…
Выразивъ остатокъ этой печальной сентенціи длиннымъ глоткомъ грогу, мистеръ Гуппи еще разъ совтуетъ Тони Джоблингу согласиться на это предложеніе и говоритъ ему, что въ теченіе вакаціи и пока дла его не округлятся онъ можетъ брать изъ кошелька его и тратить на что ему угодно три, четыре и даже пять фунтовъ стерлинговъ.
— Я не хочу, прибавляетъ мистеръ Гуппи, съ особеннымъ удареніемъ: — я не хочу, чтобы кто нибудь сказалъ, что Вильямъ Гуппи повернулъ спину къ своему нуждающемуся другу.
Послдняя часть предложенія такъ прямо идетъ къ длу, что мистеръ Джоблингъ говоритъ съ душевнымъ волненіемъ:
— Гуппи, другъ мой, дай руку!
Мистеръ Гуппи протягиваетъ руку и говоритъ:
— Джоблингъ, другъ мой, вотъ она!
Мистеръ Джоблингъ возражаетъ:
— Гуппи, мы были друзьями, Богъ знаетъ, съ какихъ поръ!
Мистеръ Гуппи отвчаетъ:
— Да, Джоблингъ, мы съ тобой давнишніе друзья.
И они крпко пожимаютъ руки другъ другу. Разстроганный Джоблингъ прибавляетъ:
— Спасибо, Гуппи, спасибо, не знаю, право, почему бы мн, въ честь нашего стараго знакомства, не выпить еще стаканчикъ.
— Послдній жилецъ Крука умеръ тамъ, замчаетъ мистеръ Гуппи какъ-то случайно.
— Въ самомъ дл! говоритъ мистеръ Джоблингъ.
— Тамъ было слдствіе. Скоропостижная смерть. Но теб вдь это все равно?
— Конечно, все равно, говоритъ мистеръ Джоблингъ: — впрочемъ, было бы лучше, еслибъ онъ умеръ гд нибудь въ другомъ мст. Чертовски странно, однако, что ему понадобилось умереть въ моей квартир.
Эта вольность со стороны покойнаго писца крайне не нравится мистеру Джоблингу, онъ нсколько разъ обращается къ ней съ слдующими замчаніями:
— Мн кажется, и безъ того есть много мстъ, гд бы онъ могъ умереть!… Вроятно и ему бы не понравилось, еслибъ я вздумалъ умереть на его мст!
Какъ бы то ни было, условіе между друзьями заключено надлежащимъ образомъ. Мистеръ Гуппи предлагаетъ командировать расторопливаго Смолвида для узнанія: дома ли мистеръ Крукъ, и если дома, то покончить дло безъ дальнйшаго отлагательства. Мистеръ Джоблингъ одобряетъ это предложеніе. Смолвидъ прячется подъ свою высокую шляпу, выноситъ ее изъ гостинницы по образцу мистера Гуппи и вскор возвращается съ извстіемъ, что мистеръ Крукъ дома, что онъ, какъ видно было въ двери, сидитъ въ заднемъ конц лавки и спитъ какъ мертвый.
— Ну, такъ я расплачусь, говоритъ мистеръ Гуппи: — и мы пойдемъ къ нему. Смолъ, сколько съ насъ слдуетъ?
Мистеръ Смолвидъ однимъ поднятіемъ бровей требуетъ къ себ служанку и отвчаетъ:
— Четыре порціи телятины и ветчины — три шиллинга, четыре порціи картофелю — три шиллинга и четыре пенса, одна порція цвтной капусты — три и шесть, три пуддинга съ мозгами — четыре и шесть, три порціи честерскаго сыру — пять и три, шесть хлбовъ — пять, четыре кружки портеру — шесть и три, четыре рюмки рому — восемь и три, да три пенса Полли, будетъ восемь и шесть. Восемь шиллинговъ и шесть пенсовъ составляютъ полъ-соверена, возьми Полли и принеси сдачи восемнадцать пенсовъ.
Не истощивъ силъ своихъ такимъ громаднымъ вычисленіемъ, Смолвидъ отпускаетъ друзей съ холоднымъ поклономъ и остается въ гостинниц полюбезничать съ Полли, если представится къ тому удобный случай, и почитать газетныя новости. Газетные листы такъ велики сравнительно съ нимъ, конечно, когда онъ безъ шляпы, что когда онъ беретъ въ руки газету ‘Times’ и перебгаетъ глазами столбцы, то кажется, какъ будто онъ лежитъ въ постели и спрятался подъ одяло.
Между тмъ мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ отправляются въ магазинъ всякаго хлама и застаютъ тамъ Крука все еще спящимъ какъ мертвый, то есть совершенно безчувственнымъ къ окружающимъ его звукамъ и даже къ легкимъ толчкамъ. На стол подл него, между обычнымъ хламомъ, стоитъ опорожненная бутылка джину и стаканъ. Тяжелая атмосфера лавки до того пропитана запахомъ этого напитка, что даже зеленые глаза кошки, сидящей на полк, открываясь и закрываясь и бросая искры на постителей, кажутся пьяными.
— Эй! вставайте! восклицаетъ мистеръ Гуппи.— Мистеръ Крукъ! вставайте, сэръ!
Но, кажется, легче было бы разбудить связку стараго платья, пропитаннаго виннымъ запахомъ.
— Случалось ли теб видть такое безчувственное состояніе между опьяненіемъ и сномъ? говоритъ мистеръ Гуппи.
— Если это случается съ нимъ часто, замчаетъ Джоблингъ, нсколько встревоженный: — то, мн кажется, что въ скоромъ времени онъ заснетъ вчнымъ сномъ.
— Это скоре похоже на обморокъ, чмъ на сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи, сновд толкая полумертваго Крука.— Эй, вставайте, милордъ! Право, его можно пятьдесятъ разъ обокрасть! Откройте глаза!
Посл усиленныхъ толчковъ Крукъ открываетъ глаза, но онъ не видитъ постителя, не видитъ ничего. Хотя онъ и расправляетъ свои ноги, складываетъ руки на грудь и нсколько разъ сряду открываетъ и закрываетъ свои обсохшія губы, но, по видимому, по прежнему остается безчувственнымъ ко всему, что окружаетъ его.
— Во всякомъ случа, онъ живъ, говоритъ мистеръ Гунни.— Какъ ваше здоровье, милордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ моего пріятеля, сэръ. У насъ есть маленькое дльцо!
Старикъ продолжаетъ сидть и облизывать свои сухія губы безъ всякаго сознанія. Спустя нсколько времени, онъ силится привстать. Гуппи и Джоблингъ помогаютъ ему. Крукъ прислоняется къ стн и смотритъ на нихъ, выпуча глаза.
— Какъ ваше здоровье, мистеръ Крукъ? говоритъ мистеръ Гуппи съ нкоторымъ безпокойствомъ.— Какъ ваше здоровье, сэръ? Надюсь, что вы въ добромъ здоровь?
Старикъ, нацливъ безполезный ударъ въ мистера Гуппи, а можетъ быть и самъ не зная въ кого или во что, поворачивается отъ размаху и упирается лицомъ въ стну. Въ этомъ положеніи онъ остается нсколько минутъ и потомъ, шатаясь изъ стороны въ сторону, бредетъ къ выходу изъ лавки. Свжій воздухъ, движеніе по двору, время или соединеніе всхъ этихъ силъ приводятъ его въ чувство. Онъ возвращается въ лавку довольно твердымъ шагомъ, поправляетъ на голов мховую шапку и осматриваетъ съ головы до ногъ своихъ постителей.
— Къ вашимъ услугамъ, джентльмены, я вздремнулъ. Хи, хи! меня иногда трудненько разбудить!
— Правда, правда, сэръ! замчаетъ мистеръ Гуппи.
— Почему правда? Разв вы будили меня? говоритъ подозрительно Крукъ.
— Такъ, немножко, отвчаетъ мистеръ Гуппи.
Глаза старика останавливаются на пустой бутылк, онъ беретъ ее въ руки, осматриваетъ и медленно поворачиваетъ кверху дномъ.
— Вотъ теб разъ! говоритъ онъ хриплымъ голосомъ. Кто-то опорожнилъ ее безъ меня!
— Увряю васъ, говоритъ мистеръ Гуппи: — мы нашли ее пустою. Не угодно ли я прикажу наполнить ее?
— Да, разумется угодно! восклицаетъ Крукъ съ величайшимъ восторгомъ.— Разумется угодно! Нечего и толковать объ этомъ! Далеко не нужно ходятъ…. тутъ рядомъ со мной…. въ гостинниц Солнца…. Скажите…. лорду-канцлеру, молъ, за четырнадцать пенсовъ. Ужь тамъ знаютъ меня вс!
Онъ такъ быстро и съ такимъ повелительнымъ взглядомъ передаетъ пустую бутылку мистеру Гуппи, что этотъ джентльменъ, кивнувъ головой своему пріятелю, принимаетъ на себя порученіе, спшитъ изъ лавки и поспшно возвращается съ полной бутылкой. Старикъ хватаетъ ее въ руки, какъ любимую внучку, и нжно гладитъ ее.
— Однако, послушайте! шепчетъ онъ, прищуря глаза и хлбнувъ изъ бутылки: — это не канцлерскій въ четырнадцать пенсовъ. Это въ восьмнадцать пенсовъ!
— Я полагалъ, что это вамъ лучше нравится, говоритъ мистеръ Гуппи.
— Вы настоящій нобльменъ, сэръ, отвчаетъ Крукъ, и горячее дыханіе его обдаетъ постителей какъ пламя.— Вы настоящій владтельный баронъ.
Пользуясь такой благопріятной минутой, мистеръ Гуппи представляетъ своего друга подъ вымышленнымъ именемъ мистера Вивля и объясняетъ цль ихъ посщенія. Крукъ, съ бутылкой подъ мышкой (надобно замтить, что онъ никогда не переводитъ извстнаго предла опыненія или трезвости), употребляетъ нсколько времени, чтобъ осмотрть съ ногъ до головы предлагаемаго постояльца и, по видимому, остается доволенъ имъ.— Угодно вамъ посмотрть квартирку, молодой человкъ? говоритъ онъ.— Я вамъ напередъ скажу, это славная комната. Недавно ее выблилъ. Недавно вымылъ ее мыломъ съ поташемъ. Хи, хи! Теперь можно пустить ее за двойную цну, тмъ боле, что къ вашимъ услугамъ всегда будетъ готовъ такой прекрасный собесдникъ какъ я, и пугать мышей у васъ такая удивительная кошка, какъ моя Миледи.
Расхваливая такимъ образомъ комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ и, дйствительно, они находятъ комнату чище прежняго и кром того замчаютъ въ ней нсколько старыхъ стульевъ, выкопанныхъ Крукомъ изъ его неистощимыхъ запасовъ. Условія заключены безъ всякаго затрудненія, да и нельзя иначе, потому что лордъ-канцлеръ не сметъ стснять особу мистера Гуппи, которому боле или мене извстны дла, производимыя Кэнджемъ и Карбоемъ, извстна тяжба Джорндисъ и Джорндисъ и другія, подлежащія ршенію Верховнаго Суда. Ршено было, что мистеръ Вивль на другой же день займетъ свою квартиру. Посл этой сдлки, мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи отправляются на Подворье Кука, въ улицу Курситоръ, гд первый лично представляется мистеру Снагзби, а главне всего пріобртаетъ въ свою пользу содйствіе мистриссъ Снагзби. Оттуда они спшатъ съ донесеніемъ о своемъ успх къ знаменитому Смолвиду, который, въ своей высокой шляп, ожидаетъ ихъ въ контор, и наконецъ разстаются. При прощаніи мистеръ Гуппи объявляетъ, что къ довершенію такого праздника, онъ намренъ отправиться въ театръ, но есть струны въ человческомъ сердцкоторыя заставляютъ его смотрть на это удовольстіе, какъ на злобную насмшку.
На другой день, въ глубокія сумерки, мистеръ Вивль скромно является въ дом Крука, разумется, не стсняемый своимъ багажемъ, помщается въ новой квартир, и два глаза въ ставняхъ смотрятъ на него во время его сна съ полнымъ удивленіемъ. Ни слдующій день мистеръ Виллъ, ловкій, но безтолковый молодой человкъ, занимаетъ иголку и нитку у миссъ Фляйтъ и молотокъ у хозяина и начинаетъ шить оконныя занавски, вколачивая гвозди для полокъ, развшивая на ржавые крючки дв чайныя чашки, молочникъ, различную глиняную, полу-разбитую утварь,— словомъ сказать, распоряжается какъ добрый матросъ посл кораблекрушенія.
Но что всего боле цнитъ мистеръ Вивль (исключая своихъ блокурыхъ бакенбардовъ, къ которымъ онъ питаетъ такую привязанность, какую одни только бакенбарды могутъ пробудить въ душ человка) — это отборная коллекція гравюръ, въ истинно національномъ вкус, изображающихъ богинь Албіона, или Блистательную Галлерею Британскихъ красавицъ, иначе сказать, изображающихъ дамъ изъ высшаго британскаго круга, въ полномъ блеск и величіи, какихъ только могло произвести искусство въ товариществ съ капиталомъ. Этими великолпными портретами, непочтительно хранившимися въ простой картонк во время затворничества Джоблинга въ цвточныхъ садахъ, онъ украшаетъ свою комнату. И такъ-какъ Галлерея Британскихъ красавицъ представляетъ вмст съ тмъ разнообразіе пышныхъ нарядовъ, играетъ на различныхъ музыкальныхъ инструментахъ, ласкаетъ различныхъ собачекъ, любуется очаровательными ландшафтами и окружается цвтами и гирляндами, то эффектъ выходитъ восхитительный.
Фешенебельный свтъ такая же слабость мистера Вивля, какъ и Тони Джоблинга. Занять на вечеръ изъ гостинницы Солнца вчерашній нумеръ газеты и прочитать о блестящихъ и замчательныхъ метеорахъ, перерзающихъ яркими полосами фешенебельное небо по различнымъ направленіямъ, составляетъ для мистера Джоблинга верхъ наслажденія. Знать какой членъ какого блестящаго круга совершилъ блестящій подвигъ вчера, или замышляетъ совершить не мене блестящій подвигъ завтра, производитъ въ душ его трепетное ощущеніе радости. Имть свднія, что намрена длать Блистательная Галлерея Британскихъ красавицъ, какіе блистательные браки имютъ совершиться, какая блистательная молва ходитъ по городу, значитъ знакомиться съ славнйшими судьбами человчества. Мистеръ Вивль отрывается отъ газеты и устремляетъ взоръ на блистательные портреты, и ему кажется, что онъ знаетъ оригиналы этихъ портретовъ, и что въ свою очередь они знаютъ его.
Во всхъ другихъ отношеніяхъ онъ спокойный жилецъ, полный множества разнообразныхъ замысловъ, услужливый, способный и стряпать и стирать не только для себя, но и для кого угодно, и обнаруживаетъ наклонности къ общежитію, когда вечернія тни ложатся на дворъ. Въ это время, если его не поститъ мистеръ Гуппи или подобіе мистера Гуппи въ огромной черной шляп, онъ выходитъ изъ своей мрачной комнаты, гд онъ наслдовалъ отъ его предшественника деревянную конторку, окропленную чернилами, бесдуетъ съ Крукомъ, или ‘весьма непринужденно’, какъ говорятъ на двор, вступаетъ въ разговоръ со всми, кто иметъ къ тому расположеніе. Вслдствіе этого, мистриссъ Пайперъ, колоновожатая всего квартала, сообщаетъ мистриссъ Перкинсъ два слдующія замчанія: первое, что если бы ея Джонни имлъ бакенбарды, то она желала бы, чтобъ они были точь-въ-точь такія, какъ у этого молодого человка, и второе: ‘запомните слова мои, мистриссъ Перкинсъ, и пожалуйста не удивляйтесь, если я скажу, что этотъ молодой человкъ явился здсь собственно за тмъ, чтобы овладть деньгами стараго Крука!’

XXI. Семейство Смолвидовъ.

Въ грязной, тсной, душной части города (хотя одно изъ ея возвышеній и слыветъ подъ именемъ Пріятной Горки), чертенокъ Смолвидъ, названный именемъ Бартоломея и извстный у домашняго очага подъ именемъ Барта, проводитъ ту весьма ограниченную часть своего времени, на которую контора и ея дла не имютъ права. Онъ живетъ въ маленькой, узенькой улиц, постоянно одинокой, мрачной, унылой и тсно обнесенной съ обихъ сторонъ, какъ могила, кирпичными домами, но гд еще до сихъ поръ ростетъ старообразное дерево, которое распространяетъ вокругъ себя такой свжій и натуральный запахъ, какой вполн согласуется съ молодостью Смолвида.
Въ семейств Смолвидъ въ теченіе многихъ поколній былъ одинъ только ребенокъ. Бывали въ немъ старикашки и старушонки, но дтей никогда, до тхъ поръ, пока бабушка Смолвида, живущая еще и нын, не ослабла разсудкомъ и впала (въ первый разъ въ жизни) въ ребячество. Съ такими младенческими прелестями, какъ напримръ: совершенный недостатокъ наблюденія, памяти, понятій и соображеній и съ вчнымъ расположеніемъ спать у камина и почти въ самомъ камин, бабушка мистера Смолвида, безъ всякаго сомннія, служила отрадой и утшеніемъ всего семейства.
Ддушка мистера Смолвида также не лишенъ былъ этого преимущества. Онъ совершенно потерялъ вліяніе какъ надъ верхними, такъ и нижними членами всей своей организаціи, но зато его разсудокъ неизмнно сохранилъ свое состояніе. Онъ удерживаетъ теперь, точно такъ же, какъ и удерживалъ прежде первыя четыре правила ариметики и небольшой запасъ важнйшихъ отечественныхъ событій. Что касается до идеализма, восторга, восхищенія, удивленія и другихъ подобныхъ френологическихъ принадлежностей, они не сдлались въ немъ хуже того, чмъ были прежде. Все, что ддушка мистера Смолвида собралъ умомъ своимъ, было куколка и куколкой это оставалось навсегда. Во всю свою жизнь отгь не произвелъ ни одной бабочки.
Отецъ этого милаго ддушки былъ что-то въ род толстокожаго, двуногаго, собирающаго деньги паука, который растягивалъ паутины для неосторожныхъ мухъ и удалялся въ гнздо, пока он не попадутъ въ его паутины. Божество, которому покланялся этотъ человкъ слыветъ и теперь подъ названіемъ ‘сложные проценты’. Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Потерпвъ довольно значительную потерю въ какомъ-то маленькомъ честномъ предпріятіи, въ которомъ, по его расчету, вс предполагаемые убытки должны были сдлаться принадлежностію противной стороны, онъ сокрушилъ что-то…. что-то необходимое для его существованія — но, разумется, не сердце — и тмъ положилъ конецъ своему земному поприщу. Такъ какъ онъ не пользовался особенно хорошей репутаціей и такъ какъ онъ получилъ образованіе въ человколюбивой школ и зналъ наизусть вс отвты на вопросы о древнихъ народахъ аморитовъ и хиттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ человка, которому образованіе не послужило впрокъ.
Его душа отразилась въ его сын, которому онъ постоянно твердилъ о необходимости выйти въ люди на раннихъ порахъ своего существованія и на тринадцати-лтнемъ возраст опредлилъ его въ контору очень тонкаго, во всхъ отношеніяхъ, денежнаго маклера. Подъ руководствомъ этого маклера молодой человкъ образовалъ свой умъ, который, мимоходомъ сказать, былъ тощаго и даже болзненнаго свойства, но, развивая фамильныя дарованія, онъ постепенно достигъ совершенства въ учет векселей. Вступивъ, по примру своего родителя, на дятельное поприще жизни въ раннюю пору и женившись въ позднюю, онъ также произвелъ на свтъ сына и точно съ такими же тощими и болзненными свойствами ума. Этотъ сынъ, въ свою очередь, вступилъ въ свтъ рано, женился поздно и сдлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдии Смолвидъ. Въ продолженіе всего времени, поглощеннаго медленнымъ развитіемъ этого фамильнаго древа, этой родословной Смолвидовъ, всегда рано вступающихъ въ свтъ и поздно въ бракъ, оно укрплялось въ своемъ практическомъ характер, избгая всякихъ игръ, запрещая чтеніе сказокъ, повстей, романовъ, басней и вообще изгоняя всякаго рода удовольствія. Изъ этого то и проистекаетъ фактъ, что въ семейств Смолвидовъ не было ни одного ребенка, и что взрослые человчки и женщины, которые появлялись въ немъ, по наблюденіямъ нкоторыхъ, носили на себ отпечатокъ весьма близкаго сходства съ старыми обезьянами.
Въ настоящую минуту, въ мрачной маленькой комнат, нсколькими футами ниже уровня улицы, въ угрюмой, грязной, непріятной комнат, единственнымъ украшеніемъ которой служили грубыя байковыя скатерти и еще грубе желзные подносы, представляющіе въ своихъ рисункахъ довольно близкое аллегорическое изображеніе души ддушки Смолвида, въ этой комнат въ двухъ креслахъ, обитыхъ черной волосяной матеріей и поставленныхъ по обимъ сторонамъ камина, престарлые, дряхлые мистеръ и мистриссъ Смолвилъ проводятъ счастливые часы. На очаг стоятъ два тагана для горшковъ и кастрюль, наблюдать за которыми бабушка Смолвидъ считаетъ пріятнйшимъ занятіемъ. Между таганами и каминной трубой устроено что-то въ род мдной вислицы, замнявшей, впрочемъ, обыкновенный вертелъ, за которымъ она также наблюдаетъ во время его дйствія. Подъ кресломъ почтеннаго мистера Смолвида, охраняемымъ его тоненькими, какъ спички, ногами, находится сундукъ, въ которомъ, если врить слухамъ, заключается баснословное богатство. Подл него находится лишняя подушка, которую постоянно подкладываютъ ему для того, чтобы бросать что нибудь въ почтенную спутницу своихъ преклонныхъ лтъ, лишь только она промолвитъ слово насчетъ денегъ, одинъ намекъ на которыя длаетъ ддушку какъ-то особенно чувствительнымъ.
— А гд же Бартъ? спрашиваетъ ддушка Смолвидъ у Юдии, сестры Бартоломея.
— Онъ еще не приходилъ, отвчаетъ Юдиь.
— Да вдь пора ужь, кажется, и чай пить?
— Нтъ, не пора.
— А сколько же по твоему остается до этой поры?
— Десять минутъ.
— Э! сколько?
— Десять минутъ! повторяетъ Юдиь, повысивъ голосъ.
— Гм! произноситъ ддушка Смолвидъ.— Десять минутъ.
Бабушка Смолвидъ, которая чавкала все время, поглядывая на таганы, услышавъ слово десять, воображаетъ, что рчь идетъ о деньгахъ, и вслдствіе того вскрикиваетъ какъ страшный, общипанный старый попугай:
— Десять десяти-фунтовыхъ ассигнацій!
Ддушка Смолвидъ, нисколько не медля, бросаетъ въ нее подушкой.
— Вотъ теб, старая! молчи! говоритъ ддушка.
Подушка оказываетъ двойное дйствіе. Она не только что даетъ толчекъ голов мистриссъ Смолвидъ о спинку креселъ и приводитъ чепчикъ ея въ самый безобразный видъ, но производитъ реакцію и за самого мистера Смолвида, котораго отбрасываетъ назадъ какъ разбитую куклу. Въ эти минуты превосходный джентльменъ бываетъ похожъ на мшокъ стараго платья, съ чернымъ колпакомъ на его верхушк, вс признаки его жизни теряются въ немъ до тхъ поръ, пока его внучка не сдлаетъ надъ нимъ двухъ операцій: именно, пока не взболтаетъ его какъ большую бутыль и пока не выколотитъ и не обомнетъ его какъ большую подушку. Посл этихъ средствъ онъ опять становится нсколько похожимъ за человка, и снова сидитъ въ кресл противъ спутницы своихъ послднихъ дней, и смотрятъ они другъ на друга какъ два часовые, давно забытые на ихъ мстамъ Чернымъ Сержантомъ — Смертью. Въ комнат присутствуетъ Юдиь, достойная собесдница этого общества. Такъ несомннно, что она сестра мистера Смолвида младшаго, что если бы обоихъ ихъ поставить рядомъ, то изъ средняго между ихъ наружными качествами едва ли бы можно было сдлать какое, нибудь заключеніе о молодости. Она такъ счастливо представляетъ въ себ фамильное сходство съ породой обезьянъ, что еслибъ одть ее въ мишурное платье и шапочку, то она смло могла бы обойти весь материкъ и плясать на крышк шарманки, не обративъ на себя вниманія, какъ на что нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одта въ простое старое платье кофейнаго цвта.
Юдиь никогда не имла куклы, никогда не слышала сказокъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два въ жизни, на десятилтнемъ своемъ возраст, она попадала въ общество дтей, но Юдиь не понравилась дтямъ, а дти не понравились ей. Казалось, что она принадлежала къ какой-то особенной пород животныхъ, и потому об стороны инстинктивно отталкивались одна отъ другой. Весьма сомнительно, уметъ ли Юдиь смяться. Она такъ рдко видла смхъ, что достоврность остается на сторон противнаго мннія. О чемъ нибудь въ род невиннаго смха, она, безъ сомннія, не иметъ ни малйшаго понятія. Еслибъ она и вздумала посмяться, то не знала бы что ей длать съ своими губами. Стараясь доставить лицу своему улыбающееся выраженіе, она непремнно бы стала подражать, какъ она подражаетъ во всхъ другихъ выраженіяхъ, своему престарлому ддушк. Вот портретъ Юдии.
Точно также и братецъ ея не съумль бы спустить волчка ни за, что въ мір. Онъ столько же знаетъ о Джак-Гигант и Моряк Синбад, сколько онъ знаетъ о жителяхъ звздъ. Онъ скоре готовъ обратиться въ лягушку и криккетъ, чмъ станетъ играть въ лягушечьи прыжки и въ криккетъ. Впрочемъ, онъ лучше сестрицы своей въ томъ отношеніи, что стсненный кругъ его дятельности озарился такимъ яркимъ свтомъ и принялъ такіе обширные размры, какіе допускала конура мистера Гуппи. Отсюда проистекаетъ восторгъ и подражаніе мастера Смолвида этому блестящему очарователю.
Съ шумомъ и брянчаньемъ чашками, ложками и блюдечками Юдиь ставитъ на столъ желзный подносъ съ чайнымъ приборомъ, приводитъ въ порядокъ чайную посуду, кладетъ въ желзный лотокъ нсколько кусочковъ черстваго хлба и на оловянное блюдечко очень маленькій кусочекъ масла. Ддушка Смолвидъ внимательно смотритъ на эти приготовленія и спрашиваетъ Юдиь: гд двка?
— То есть гд Чарли? говоритъ Юдиь.
— Э? произноситъ ддушка.
— Гд Чарли? вы спрашиваете.
Это имя долетаетъ до слуха бабушки Смолвидъ, и она, чавкая по обыкновенію и глядя на таганъ, восклицаетъ:
— Вода убжала! вода…. Чарли убжала… убжала вода Чарли…. вода Чарли…. вода убжала Чарли! и продолжаетъ кричать съ возрастающей энергіей.
Ддушка посматриваетъ на подушку, но онъ еще недостаточно собрался съ силами посл бывшаго напряженія.
— Ха! говоритъ онъ, когда бабушка замолкла: — такъ вотъ какъ ее зовутъ, а я до сихъ поръ не зналъ. Она стъ очень много. Ей лучше давать деньгами на пищу.
Юдиь, употребивъ при этомъ случа выразительный взглядъ своего братца, отрицательно киваетъ головой и складываетъ роть свой, чтобъ сказать: нтъ, но не говоритъ.
— Ты говоришь нтъ? возражаетъ старикъ.— Почему же нтъ?
— Ей надо шесть пенсовъ на день, а мы можемъ накормить ее дешевле, говоритъ Юдиь.
— Въ самомъ дл?
Юдиь отвчаетъ глубоко значущомъ киваньемъ головы, намазываетъ хлбъ масломъ со всми правилами бережливости и разрзаетъ его на маленькіе кусочки.
— Эй, Чарли! поди сюда, куда ты двалась?
Робко повинуясь требованіямъ, является въ комнату и присдаетъ небольшого роста двочка, въ грубомъ передник и огромной шляп, съ руками, покрытыми мыломъ и водой, и съ щеткой въ одной изъ нихъ…
— Что ты работаешь теперь? говоритъ Юдиь, бросая на нее старческій взглядъ, какъ старая сердитая вдьма.
— Я мою заднюю комнату наверху, миссъ, отвчаетъ Чарли.
— Такъ мой же у меня проворне. Я терпть не могу вашей копотни. Пошла кончай скорй! восклицаетъ Юдиь, топнувъ ногой.— Знаю я васъ. Вы вс на одинъ покрой…. и вполовину не стоите хлопотъ, которыя длаютъ для васъ.
На эту строгую хозяйку, въ то время, какъ она принимается снова намазывать хлбъ и разрзать его на тоненькіе ломотки, падаетъ тнь отъ ея брата, который смотритъ съ улицы въ окно, и она, съ ножемъ и кускомъ хлба, бжитъ отпереть ему уличную дверь.
— А, Бартъ! говоритъ ддушка Смолвидъ.— Пришелъ и ты?
— Да, пришелъ, отвчаетъ Бартъ.
— Врно долго засидлся у пріятеля, Бартъ?
Смолъ киваетъ головой.
— Врно обдалъ на его счетъ, Бартъ?
Смолъ еще разъ киваетъ головой.
— Вотъ это дло. Живи на его счетъ сколько можно, Бартъ, и его глупый примръ пусть теб служитъ урокомъ. Въ этомъ заключается вся польза отъ такого пріятеля. Это единственная польза, которую ты можешь извлечь изъ его дружбы, говоритъ почтенный мудрецъ.
Его внукъ, принявъ такой совтъ къ свднію не съ тмъ почтеніемъ, съ какимъ бы слдовало, старается, однако же, выразить это почтеніе, прищуривъ, по обыкновенію, свои глаза и еще разъ кивнувъ головой, садится за столъ. Четыре старческія лица наклоняются надъ своими чашками съ чаемъ и молча пьютъ его, какъ четыре призрака. Мистриссъ Смолвидъ безпрестанно отрывается отъ своей чашки и чавкая поглядываетъ на таганы. Мистеръ Смолвидъ безпрестанно проситъ, чтобъ его взболтали, какъ огромную склянку съ гадкой микстурой.
— Да, да, говоритъ почтенный джентльменъ, обращаясь опять къ своему уроку мудрости: — точно такой же совтъ далъ бы теб и твой отецъ. Ты, Бартъ, никогда не видлъ своего отца — тмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
Хотлъ ли онъ выставить эти похвалы въ назиданіе Барту, или сказалъ это просто изъ удовольствія, проистекавшаго изъ воспоминанія о сын — не извстно.
— Это былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старецъ, положивъ кусокъ хлба съ масломъ на коляи: — онъ былъ славный счетчикъ и умеръ вотъ уже пятнадцать лтъ тому назадъ.
Мистриссъ Смолвидъ, слдуя своему обычному инстинкту, прерываетъ его.
— Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ въ черномъ ящик, пятнадцать сотенъ заперты…. пятнадцать сотенъ отложены и спрятаны!
Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону кусокъ хлба съ масломъ, немедленно бросаетъ подушку въ нее, прижимаетъ ее къ креслу и, обезсилвъ, опрокидывается къ спинк своего кресла. Его наружность, посл столь сильнаго увщанія въ пользу мистриссъ Смолвидъ, весьма выразительна и не лишена нкотораго интереса, во первыхъ, потому что при этомъ подвиг, черная шапочка его надвигается на одинъ его глазъ и придаетъ ему демонски свирпый видъ, во вторыхъ, потому что онъ произноситъ при этомъ страшныя ругательства противъ мистриссъ Смолвидъ, и въ третьихъ, потому что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсильной фигурой, сообщаетъ идею о самомъ несчастномъ старомъ злод, который готовъ сдлать много зла, если бы могъ. Все это, впрочемъ, такъ обыкновенно въ семейств Смолвидовъ, что не производитъ никакого впечатлнія. Старика взбалтываютъ, взбиваютъ въ немъ перья, подушка снова кладется на ея обыкновенное мсто, у старушки поправляютъ чепчикъ, а иногда и не поправляютъ, выпрямляютъ ее въ кресл, и она, какъ кегля, готова снова опрокинуться при первомъ нападеніи своего супруга.
Проходитъ нсколько времени, прежде чмъ старикъ достаточно остываетъ, чтобъ продолжать свой разговоръ, но даже и тогда онъ примшиваетъ къ своему разговору назидательныя слова, относящіяся прямо къ его дражайшей половин, которая ни съ кмъ больше не бесдуетъ, какъ только съ таганами.
— Еслибъ твой отецъ Бартъ, говоритъ старикъ: — прожилъ дольше, то у него была бы славная деньжонка…. ахъ, ты адская фурія!… но только что онъ началъ сооружать зданіе, для котораго основаніе приготовлялось въ теченіе многихъ и многихъ лтъ…. ахъ, ты старая вдьма, проклятая сорока, чортовъ попугай, чего ты смотришь за меня?… какъ заболлъ онъ и умеръ отъ изнурительной лихорадки, онъ всегда былъ бережливый, заботливый и весьма дльный человкъ…. я готовъ швырнуть въ тебя кошкой, вмсто подушки и швырну если ты ставешь корчитъ такую отвратительную рожу!… И мать твоя была женщина умная, хотя и сухая какъ щепка, она потухла, какъ кусочекъ трута, сейчасъ посл твоего и Юдии рожденія…. Ахъ, ты старая сорока, свиная голова!
Юдиь, вовсе не интересуясь тмъ, что уже слышала часто, начинаетъ собирать въ полоскательную чашку, какъ въ какой нибудь бассейнъ, различье побочные потоки чаю, со дна чашекъ и блюдечекъ и со дна чайника, для ужина маленькой поденьщицы. Точно также собираетъ она въ желзный лотокъ такое множество черствыхъ корокъ и крошекъ хлба, какое можетъ оставаться отъ самой строгой домашней экономіи.
— Твой отецъ, Бартъ, и я были товарищами, говоритъ старый джентльменъ: — и когда я умру, все, что здсь находится, останется теб съ Юдиью. Это ужь ваше особенное счастье, что оба вы занялись дломъ въ ранніе годы своей жизни: Юдиь цвточнымъ мастерствомъ, а ты изученіемъ законовъ. Вамъ не встртится необходимости тратить свое наслдство. Вы проживете своими трудами и будете увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиь опять займется цвтами, а ты еще прилежне займешься законами.
Судя по наружности Юдии, можно подумать, что она иметъ наклонность заниматься скоре терніемъ, нежели цвтами, но она въ свое время дйствительно была посвящена въ тайны приготовленія искусственныхъ цвтовъ. Опытный наблюдатель можетъ быть обнаружилъ бы во взорахъ братца и сестрицы въ то время, когда ихъ достопочтенный ддушка намекалъ о своей кончин, нкотораго рода нетерпніе узнать, когда именно наступитъ минута его кончины и, кром того, нкотораго рода безчеловчное мнніе, что ему пора уже скончаться.
— Если вс отпили, говоритъ Юдиь, оканчивая свои распоряряженія: — я позову сюда двчонку: пусть она здсь напьется чаю. Она никогда.не кончитъ, если дамъ ей пить на кухн.
Вслдствіе этого Чарли входитъ въ комнату и подъ сильнымъ огнемъ батареи глазъ, садится за полоскательную чашку и за обгрызки хлба съ масломъ. При усиленномъ наблюденіи за маленькой служанкой, Юдиь Смолвидъ, по видимому, достигаетъ геологическаго возраста, начало котораго смло можно отнести къ временамъ незапамятнымъ. Ея систематическая манера нападать на бдную Чарли, бранить ее за дло, или безъ всякаго къ тому повода, удивительна: она обнаруживаетъ такое полное усовершенствованіе въ искусств угнетать слабаго, какое рдко пріобртаютъ самые взрослые опытные практики.
— У меня, смотри, нечего таращить глаза-то свои цлое послобда, восклицаетъ Юдиь, мотая головой и топая ногой въ то время, какъ она замчаетъ, что взоръ поденьщицы преждевременно останавливается на полоскательной чашк: — шь проворнй и отправляйся за работу.
— Слушаю, миссъ, отвчаетъ Чарли.
— Не говори мн ‘слушаю’, возражаетъ миссъ Смолвидъ, — знаю я ваши слушаю. Длай, что велятъ, безъ всякихъ возраженій, тогда я, можетъ быть, поврю теб.
Въ знакъ покорности Чарли длаетъ огромный глотокъ чаю и такъ быстро уничтожаетъ остатки хлба, что миссъ Смолвидъ совтуетъ ей не жадничать, что въ ‘вашемъ брат, двчоникахъ — замчаетъ она — весьма отвратительно.’ Быть можетъ Чарли пришлось бы выслушать еще нсколько замчаній по поводу того, что отвратительно въ ‘ихъ брат, двчонкахъ’, еслибъ въ уличную дверь не раздался стукъ.
— Посмотря, кто тамъ, да смотри не чавкать, когда отворишь дверь! восклицаетъ Юдиъ.
Миссъ Смолвидъ, лишь только предметъ ея наблюденій выбжалъ за дверь, пользуется, этимъ случаемъ, убираетъ остатки хлба, и масла и опускаетъ дв три грязныя чашки въ полоскательную чашку съ ополосками, какъ будто давая этимъ знать, что потребленіе хлба и чаю должно считать конченнымъ.,
— Ну! Кто тамъ, и что ему нужно? говоритъ сварливая Юдиь.
Оказывается, что это нкто ‘мистеръ Джорджъ’. Безъ всякихъ докладовъ и церемоній мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату.
— О-го! говоритъ мистеръ Джоржъ, — у васъ здсь тепленько. Постоянно огонекъ… Э? И прекрасно! Быть можетъ, вы поступаете умно, пріучивъ себя къ теплу?
Послднее замчаніе мистеръ Джорджъ произноситъ про себя и въ то же время киваетъ головой ддушк Смолвиду.
— А! это вы! восклицаетъ старый джентльменъ.— Какъ поживаете? Здоровы ли?
— Такъ себ на хорошо, ни худо, отвчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.— Вашу внучку я уже имлъ удовольствіе видть, мое почтеніе, миссъ.
— А вотъ это мой внукъ, говоритъ ддушка Смолвидъ: — вы еще не видли его. Онъ служитъ въ контор адвокатовъ и потому рдко бываетъ дома.
— Мое почтеніе, сэръ! Онъ очень похожъ на сестру. Удивительное сходство. Чертовски похожъ на сестру, говоритъ мистеръ Джорджъ, длая сильное, хотя и не совсмъ пріятное для близнецовъ, удареніе на послднее прилагательное.
— Ну, какъ ваши дла идутъ, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ ддушка Смолвидъ, слегка потирая себ ноги.
— Ничего, идутъ себ по прежнему. Катятся какъ снжный комъ.
Это смуглый загорлый мужчина лтъ пятидесяти, хорошо сложенный и пріятной наружности, съ кудрявыми черными волосами, съ свтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя и сильныя руки, такія же загорлыя, какъ и его лицо, привыкли, очевидно, къ довольно грубой жизни. Всего любопытне въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула какъ будто, отъ продолжительной привычки, онъ оставлялъ позади себя мсто для какой-то одежды или снаряда, которыя онъ уже давно пересталъ носить. Его походка мрная и тяжелая и очень шла бы къ сильному брянчанью и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ, но сложеніе его рта показываетъ, что верхняя губа его была въ теченіе многихъ лтъ знакома съ огромными усами, это подтверждается и тмъ еще, что ладонь его широкой и загорлой руки отъ времени до времени приглаживаетъ верхнюю губу. Вообще, всякій можетъ догадаться, что мистеръ Джорджъ былъ нкогда кавалеристомъ.
Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смолвидовъ поразительный контрастъ. Кавалеристу никогда еще не случалось стоять на посто, до такой степени для него несообразномъ. Это все равно, что палашъ и тоненькій ножъ для вскрытія устрицъ. Развитый станъ мистера Джорджа и захирвшія формы Смолвидовъ, его свободная размашистая манера, для которой, по видимому, не было въ комнат простора, и ихъ сжатое, сплюснутое положеніе, его звучный голосъ и ихъ рзкіе пискливые тоны составляютъ самую сильную и самую странную противоположность. Въ то время, какъ онъ сидитъ посреди мрачной комнаты, согнувшись нсколько впередъ и опершись руками на колни, казалось, что онъ поглотилъ бы и все семейство Смолвидовъ и домъ съ четырьмя комнатами и съ маленькой кухней на придачу.
— А что, вы трете ноги врно затмъ, чтобъ втереть въ нихъ жизнь? спрашиваетъ онъ ддушку Смолвида, окидывая взоромъ комнату.
— Нтъ, мистеръ Джорджъ: — это отчасти я длаю по привычк, а отчасти потому, что треніе помогаетъ циркуляціи крови, отвчаетъ ддушка.
— Цир-ку-ля-ціи кро-ви! повторяетъ мистеръ Джорджъ, сложивъ руки на грудь и, по видимому, сдлавшись вдвое больше.— Я думаю крови-то у васъ не слишкомъ много.
— Правда, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ ддушка Смолвидъ.— Впрочемъ я не жалуюсь на старость. Я старше ея, говоритъ онъ, кивая на жену: — а посмотрите на что она похожа! Ахъ, ты трещетка! прибавляетъ онъ, съ внезапнымъ вдохновеніемъ своего недавняго враждебнаго расположенія духа.
— Несчастное созданіе! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая свою голову въ ту сторону, гд сидитъ бабушка Смолвидъ.— Не браните старушку. Посмотрите какая она жалкая: чепецъ на сторону, кресло въ безпорядк. Ободритесь, сударыня. Вотъ такъ лучше. Вспомните о вашей матери, мистеръ Смолвидъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, возвращаясь на мсто отъ бабушки, которую поправлялъ: — если не хотите оказывать почтеніе своей жен.
— Я полагаю, что вы были весьма почтительнымъ сыномъ, мистеръ Джорджъ? замчаетъ старикъ съ лукавой улыбкой.
— Какъ бы то ни было, продолжаетъ мистеръ Джорджъ: — чмъ меньше говорить объ этомъ, тмъ лучше…. Вы знаете условіе! Изъ двухъ-мсячныхъ процентовъ вы должны удлить мн трубку табаку! (Не бойтесь! Тутъ все врно. Вотъ вамъ новый вексель, и вотъ проценты за два мсяца).
Мистеръ Джорджъ садится и, скрестивъ руки, поглощаетъ взорами и семейство Смолвидовъ и всю комнату, между тмъ какъ ддушка Смолвидъ, съ помощію Юдии, обращается къ двумъ кожанымъ шкатулкамъ, вынутымъ изъ запертаго бюро, въ одну изъ нихъ онъ прячетъ только что полученный документъ, а изъ другой достаетъ другой, точно такой же документъ и отдаетъ его мистеру Джорджу, который складываетъ его для закурки трубки. Старикъ, не выпуская еще документовъ изъ ихъ кожаной темницы, разсматриваетъ сквозь очки каждую строчку въ нихъ и каждую букву, раза три пересчитываетъ деньги, заставляетъ Юдиь по крайней мр дважды повторять каждое слово, которое она провзноситъ, прочитывая вексель. Онъ дрожитъ какъ осиновый листъ, и дло черезъ это тянется довольно долго. Наконецъ, когда кончилась поврка, онъ отрываетъ отъ стараго векселя свои хищные пальцы и взоры и отвчаетъ на послднее замчаніе мастера Джорджа.
— Вы говорите, я боюсь приказать подать вамъ трубку? Извините, сэръ, мы не такъ жадны, какъ вы думаете. Юдиь, подай проворне трубку и стаканъ холоднаго грогу мистеру Джорджу.
Милые близнецы, не взглянувшіе въ это время ни разу въ сторону, исключая только тхъ минутъ, когда вниманіе ихъ было поглощено черными кожаными шкатулками, удаляются вмст въ другую комнату, весьма недовольные постителемъ, они оставляютъ его своему ддушк, какъ молодые медвжата оставляютъ путешественника въ распоряженіе стараго медвдя.
— И вы, я думаю, сидите тутъ цлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки.
— Да, что длать, сидимъ, сидимъ, отвчаетъ старикъ, кивая головой.
— И вы ни чмъ не занимаетесь?
— Я любуюсь огнемъ, смотрю, какъ варится что-нибудь или жарится…
— Разумется, когда есть чему вариться или жариться, говоритъ мистеръ Джорджъ, особенно выразительно.
— Разумется, только тогда и смотрю.
— Вы никогда не читаете?
Старикъ мотаетъ головой съ торжествомъ, выражающимъ и радость и презрніе.
— Нтъ, не читаю. Въ нашемъ семейств не было чтецовъ. Чтеніе денегъ не даетъ. Это, по нашему, вздоръ, лность, глупость. Нтъ, нтъ! мы никогда не читаемъ.
— Въ вашемъ и въ положеніи вашей жены нтъ никакой разницы, и нтъ ничего завиднаго, говоритъ поститель голосомъ слишкомъ тихимъ для притупленнаго слуха старика, и въ то же время взоръ его перебгаетъ отъ старика къ старух и обратно кх старику. — Послушайте! говоритъ онъ, повысивъ голосъ.
— Я слушаю васъ.
— Я думаю, вы продадите меня, если я просрочу хотя день.
— Любезный другъ мой! восклицаетъ дядюшка Смолвидъ, простирая об руки для объятій: — никогда! никогда, мой другъ! Но что касается до моего пріятеля въ Сити, черезъ котораго я даю вамъ деньги въ долгъ…. за него я не ручаюсь.
— Вотъ какъ! за него вы не ручаетесь? говоритъ мистеръ Джорджъ, заключая свой вопросъ въ полголоса: — ахъ, ты подлый старый бездльникъ!
— Любезный мой, на него нельзя положиться. Я не врю ему. На счетъ обязательствъ, ужь нечего сказать, онъ строгъ.
— Чортъ его возьми! говоритъ мистеръ Джорджъ.
Въ эту минуту въ комнату является Чарли съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, небольшой сверточекъ табаку, ромъ и вода.
— Какъ ты попала сюда? говоритъ мистеръ Джорджъ.— Ты не имешь фамильнаго сходства.
— Я прихожу сюда работать, сэръ, отвчаетъ Чарли.
Кавалеристъ (если и въ самомъ дл онъ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея шляпку и слегка, то есть слегка для его тяжелой руки, гладитъ ее по голов.
— Ты придаешь всему дому пріятную улыбку. Онъ столько же нуждается въ юности, сколько и въ чистомъ воздух.
Сказавъ это, онъ отпускаетъ Чарли, закуриваетъ трубку а пьетъ за здоровье пріятеля мистера Смолвида, за единственную искру воображенія, уцелвшую въ душ почтеннаго старца.
— Такъ вы думаете, что онъ не помилуетъ меня?
— Я думаю… я не ручаюсь за него. Я даже увренъ, что онъ не помилуетъ. Я уже испыталъ это разъ двадцать на дл, говоритъ ддушка Смолвидъ несовсмъ осторожно.
Дйствительно, ддушка Смолвидъ говоритъ это несовсмъ осторожно, потому что его дражайшая половина, которая дремала передъ огонькомъ, вдругъ просыпается и начинаетъ бормотать:— Двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, двадцать двадцатифунтовыхъ ассигнацій въ шкатулк, двадцать гиней, двадцать милліоновъ по двадцати процентовъ, двадцать….
Но при этомъ летучая подушка прерываетъ дальнйшія исчисленія.
Для мистера Джорджа эта замчательная операція кажется новинкою, онъ отнимаетъ подушку и поправляетъ старуху.
— Ахъ, ты адская фурія, ахъ, ты скорпіонъ! Ахъ, ты жаба! Старая вдьма, которую давно надо сжечь! задыхаясь произноситъ старикъ, распростертый въ своемъ кресл.
— Другъ мой, потрясите меня.
Мистеръ Джорджъ, посмотрвъ сначала на одного, потомъ на другого такими глазами, какъ будто онъ вдругъ сдлался безумнымъ, беретъ своего почтеннаго знакомца за грудь, выпрямляетъ его въ кресл такъ легко, какъ будто выпрямлялъ большую куклу и, по видимому, впадаетъ въ раздумье на счетъ того, вытрясти ли изъ него навсегда способность и силу швырять подушку, или нтъ? Удерживаясь однако отъ покушенія на жизнь, онъ ограничивается тмъ, что потрясаетъ его такъ сильно, что голова старика вертится какъ у арлекина, выпрямляетъ его въ кресл и такъ крпко нахлобучиваетъ на него ермолку, что старикъ минуты дв мигаетъ глазами.
— О, Боже мой! восклицаетъ мистеръ Смолвидъ, задыхаясь.— Теперь мн хорошо, очень хорошо. Благодарю васъ, добрый другъ мой, мн очень хорошо. О, Боже мой! я не могу духъ перевести!
И мистеръ Смолвидъ говоритъ это не безъ очевиднаго страха къ своему доброму другу, который продолжаетъ стоять передъ вамъ какъ чудовище, котораго размры сдлались еще огромне.
Ужасающее привидніе удаляется наконецъ къ своему стулу, садится и окружаетъ себя облакомъ табачнаго дыму. Оно утшаетъ себя философскимъ размышленіемъ.
— Имя твоего пріятеля въ Сити начинается съ буквы Д, а ты правъ, что онъ не пощадитъ меня въ случа просрочки.
— Вы, кажется, говорите что-то мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
Кавалеристъ отрицательно качаетъ головой, онъ наклоняется впередъ, упирается въ правое колно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку, воинственно подбоченивается лвой рукой и продолжаетъ курить. Между тмъ онъ весьма серьезно и внимательно посматриваетъ на мистера Смолвида и отъ времени до времени разгоняетъ рукой дымъ, чтобы ясне его видть.
— Я думаю, говоритъ онъ, измняя свое положеніе на столько, чтобъ прикоснуться губами къ стакану съ грогомъ: — я думаю, что я единственный человкъ изъ всхъ живыхъ, а можетъ быть и изъ мертвыхъ, который получаетъ отъ васъ трубку табаку?
— Конечно! возражаетъ старикъ: — это правда, мистеръ Джорджъ, я рдко принимаю гостей, и еще рже угощаю ихъ. Я не имю средствъ для этого. Но такъ какъ вы поставили въ условіе трубку табаку…
— Я поставилъ ее потому, что она ничего не стоитъ вамъ. Мн только хотлось вытянуть ее отъ васъ, имть отъ васъ что нибудь за свои деньги.
— Ха! Вы очень, очень благоразумны, сэръ! восклицаетъ ддушка Смолвидъ, потирая себ ноги.
— Конечно, я всегда былъ благоразуменъ. Пфу. Ужь одно, что я съумлъ пробраться сюда, есть врный признакъ моего благоразумія. Пфу. Что я благоразуменъ, это доказываетъ мое положеніе. Пфу. Меня всегда считали за человка благоразумнаго, говорить мистеръ Джорджъ, начиная курить спокойне.— Благоразуміе открыло мн блестящую дорогу въ жизни….
— Полноте, сэръ, не унывайте. Вы еще подниметесь.
Мистеръ Джорджъ смется и пьетъ.
— Нтъ ли у васъ родственниковъ, спрашиваетъ ддушка Смолвидъ, и глаза его засверкали: — нтъ ли у васъ родственниковъ, которые согласились бы очистить это маленькое обязательство, или которые отрекомендовали бы надежныхъ поручителей и тогда я могъ бы убдить моего пріятеля въ Сити дать вамъ еще въ долгъ? Двухъ надежныхъ поручителей для него будетъ весьма достаточно. Такъ нтъ ли у васъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвчаетъ:
— Еслибъ у меня и были такіе родственники, я бы не ршился безпокоить ихъ. На своемъ вку я и то уже много безпокоилъ своихъ. Быть можетъ, для другого бродяги, который всю свою лучшую пору жизни провелъ самымъ взбалмошнымъ образомъ, можетъ быть, для него явиться къ порядочнымъ людямъ, которымъ никогда не длалъ чести своимъ поведеніемъ, значитъ все равно, что выказать свое разкаяніе, но я не принадлежу къ разряду такихъ бродягъ. По моему мннію, ужь если ршился шататься по блому свту, такъ и шатайся.
— Но врожденное чувство любви, мистеръ Джорджъ, намекаетъ ддушка Смолвидъ.
— Къ кому? Ужь не къ двумъ ли поручителямъ? говоритъ мистеръ Джорджъ, качая головою и продолжая спокойно курить.— Нтъ, я не такого рода бродяга.
Ддушка Смолвидъ, съ того времени, какъ мистеръ Джорджъ выпрямилъ его, постепенно съеживаясь и скользя въ своемъ кресл, обращается наконецъ въ связку стараго платья съ голосомъ внутри ея, призывающимъ Юдиь. Эта гурія является, потрясаетъ ддушку надлежащимъ образомъ и получаетъ отъ него приказаніе остаться при его особ. По видимому, онъ боится безпокоить своего постителя насчетъ повторенія его пріятельскихъ услугъ.
— Ха! замчаетъ онъ, выправленный по прежнему.— Еслибъ вы, мистеръ Джорджъ, могли выслдить капитана, тогда бы ваши дла поправились. Еслибъ тогда, когда вы въ первый разъ пришли сюда, вслдствіе нашихъ объявленій въ газетахъ… я говорю нашихъ, но этимъ я намекаю на объявленіе моего пріятеля въ Сити и еще другихъ двухъ пріятелей, которые одинаковымъ образомъ пускаютъ въ ходъ свои капиталы и даютъ мн возможность извлекать изъ этого маленькія выгоды…. еслибъ въ то время, мистеръ Джорджъ, вы помогли намъ, то длишки ваши округлились бы замтно.
— Я бы очень хотлъ, чтобъ длишки мои округлились, какъ вы говорите, отвчаетъ мистеръ Джорджъ, начиная курить уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому что приходъ Юдии нарушилъ это спокойствіе какимъ-то очарованіемъ вовсе не плнительнымъ, очарованіемъ, присуждавшимъ его не сводить глазъ съ нея, въ то время, какъ она стоитъ у кресла своего ддушки: — впрочемъ, вообще говоря, я очень радъ, что длишки мои не округлились.
— Это почему, мистеръ Джорджъ? Во имя…. во имя старой вдьмы скажите, почему? говоритъ ддушка Смолвидъ съ очевиднымъ раздраженіемъ.
(Ему показалось, что въ эту минуту старая вдьма, сквозь сонъ, бросила на него сверкающій взглядъ.)
— По двумъ причинамъ, товарищъ.
— А какіе де эти дв причины, мистеръ Джорджъ? Во имя…. во имя….
— Нашего пріятеля въ Сити, подсказываетъ мистеръ Джорджъ, спокойно прихлебывая изъ стакана.
— Пожалуй хоть и его, если хотите. Какія же эти причины?
— Во первыхъ, отвчаетъ мистеръ Джорджъ, продолжая смотрть на Юдиь, какъ будто для него было все равно обратиться ли съ словами къ ней, или къ ддушк, такое разительное сходство замчаетъ онъ между ними:— во первыхъ потому, что вы, джентльмены, поймали меня въ западню. Вы объявляли, что мистеръ Гаудонъ… или, врне, капитанъ Гаудонъ, если вы держитесь пословицы: ‘сдланъ капитаномъ, такъ и будь капитанъ’… такъ вы объявили, что мистеръ Гаудонъ услышитъ нчто въ свою пользу.
— Ну, такъ что же? возражаетъ старикъ и рзко и колко,
— А то, говорить мистеръ Джорджъ, продолжая курить: — что ему мало было бы пользы, еслибъ засадили его въ тюрьму, по милости всхъ лондонскихъ ростовщиковъ.
— А почемъ вы знаете это? Можетъ статься, нкоторые изъ его родственниковъ уплатили бы за него долги, или поручились бы за него. Да къ тому же и онъ порядочно поддлъ насъ. Онъ долженъ вамъ всмъ вообще огромныя суммы. Я бы лучше согласился задушить его, чмъ потерять свои деньги. Когда я сижу здсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ сквозь зубы и сжавъ.свои безсильные пальцы въ кулаки: — мн такъ и хочется его задушить.,
И въ внезапномъ порыв бшенства, онъ бросаетъ подушку въ безотвтную мистриссъ Смолвидъ, но, къ счастію, подушка пролетаетъ мимо и падаетъ у стула.
— Мн не нужно говорить, замчаетъ кавалеристъ, вынувъ на минуту чубукъ изо рта и снова обращая свой взоръ отъ полета подушки къ трубк, начинавшей гаснуть: — мн не нужно говорить, что онъ велъ свои дла неакуратно и шелъ по прямой дорог къ разоренію. Я много дней былъ рядомъ съ нимъ, когда онъ мчался во весь духъ къ своей гибели. Я находился при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, бденъ и богатъ. Я удержалъ его вотъ этой рукой, когда онъ, проскакавъ всю свою жизнь и разрушивъ передъ собой все, что встрчалось ему на пути, приложилъ пистолетъ къ голов.
— Жаль, что не спустилъ онъ курокъ! говоритъ доброжелательный старикъ: — жаль, что онъ не раздробилъ себ черепъ на столько кусочковъ, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ!
— Да, это въ самомъ дл было бы большое раздробленіе, хладнокровно возражаетъ кавалеристъ: — во всякомъ случа въ свое время онъ былъ молодъ, сх большими надеждами, и очень недуренъ собой, и я радъ, что мн не удалось найти его, когда вс эти качества уже исчезли въ, радъ, что мн не удалось убдить его воспользоваться предлагаемыми выгодами. Вотъ это первая причина.
— Я полагаю, что и вторая причина въ томъ же род? говоритъ старить, оскаливъ кубы.
— О нтъ! совсмъ другая. Еслибъ я вызвался сыскать его, мн бы пришлась отравиться за нимъ на другой свтъ. Отъ былъ тамъ.
— Почемъ же вы знаете, что онъ былъ тамъ?
— Потому, что его не было здсь.
— А почемъ вы знаете, что его не было здсь?
— Пожалуйста не теряйте свое хладнокровіе, берегите его, какъ бережете свои деньги, говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая пепелъ изъ трубки.— Онъ уже давно утонулъ. Я увренъ въ этомъ. Онъ упалъ съ корабля: умышленно, или нечаянно, этого я не знаю. Быть можетъ это лучше извстно вашему пріятелю въ Сити. Знаете ли вы эту псенку, мистеръ Смолвидъ? прибавляетъ мистеръ Джорджъ, начиная насвистывать и выбивать тактъ по столу пустой трубкой.
— Псенку? отвчаетъ старикъ.— Нтъ, не знаю. У насъ здсь не поются псни.
— Это погребальный маршъ. Подъ эту псенку хоронятъ солдатъ, вотъ вамъ и конецъ этому длу. Теперь, если ваша прекрасная внучка… извините миссъ…. удостоитъ спрятать эту трубку мсяца на дня, то на слдующій разъ не придется покупать новой. Прощайте, мистеръ Смолвидъ!
— Прощайте, мой неоцненный другъ!
И старикъ протягиваетъ об руки.
— Такъ вы думаете, что вашъ пріятель не пощадитъ меня, если я просрочу? говоритъ кавалеристъ, взглянувъ внизъ на старика, какъ великанъ.
— Да, я думаю, мой неоцненный другъ, отвчаетъ старикъ, взглянувъ вверхъ, какъ пигмей.
Мистеръ Джорджъ смется. Бросивъ еще взглядъ на мистера Подвида и поклонившись на прощанье Юдии, выходитъ изъ кометы, побрякивая воображаемымъ палашемъ и другими металлическая доспхами.
— Бездльникъ! говоритъ старый джентльменъ, длая отвратительную гримасу на дверь въ то время, какъ она затворяется: — я тебя скручу, любезный. Подожди, ты узнаешь меня!
Посл этого любезнаго замчанія, его думы стремятся въ т очаровательныя области размышленія, которыя воспитаніе и образъ жизни открыли ему, и снова онъ и мистриссъ Смолвидъ проводятъ свои счастливые часы, какъ два безсмнныхъ часовыхъ, забытые на своихъ постахъ Чернымъ Сержантомъ — Смертью.
Между тмъ какъ эта милая парочка остается на своихъ мстахъ, мистеръ Джорджъ медленно идетъ по улицамъ, принявъ величавую осанку и весьма серьзный видъ. Уже восемь часовъ, и день быстро клонится къ концу. Онъ останавливается у Ватерлосскаго моста, читаетъ афишу и ршается идти въ театръ Астли, Приходить туда и восхищается лошадьми и подвигами наздниковъ, критическимъ взоромъ осматриваетъ оружіе, недоволенъ сраженіями, въ которыхъ очевидно обнаруживается незнаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко тронутъ содержаніемъ пьесы. Въ послдней сцен, когда индйскій владтель садится въ колесницу и благословляетъ союзъ молодыхъ влюбленныхъ, распростирая надъ ними Британскій флагъ, въ глазахъ мистера Джорджа плаваютъ слезы умиленія.
По окончаніи театра, мистеръ Джорджъ переходитъ черезъ мостъ и направляетъ свой путь къ той замчательной части города, около Гэймаркета и Лэйстерскаго сквера, которая служитъ центромъ притяженія посредственныхъ иностранныхъ отелей и иностранцевъ, кулачныхъ бойцовъ и рапирныхъ бойцовъ пхотинцевъ, стараго фарфора, игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго собранія оборванныхъ и невидимыхъ днемъ созданій. Проникнувъ въ самое сердце этой части города, онъ подходитъ черезъ дворъ и по длинному выбленному корридору, къ огромному кирпичному зданію, составленному изъ голыхъ стнъ, пола, потолка и потолочныхъ оконъ. На лицевомъ фасад, если можно только допустить, что это зданіе иметъ лицевой фасадъ, крупными буквами написано: Джорджа Галлерея для стрльбы въ цль и проч.
Мистеръ Джорджъ входитъ въ галлерею для стрльбы въ цль и проч., въ которой горитъ газъ (теперь уже весьма слабо), стоятъ два выбленные щита для стрльбы изъ ружей, принадлежности для стрльбы изъ лука, рапиры и все необходимое для британскаго боксерства. Въ этотъ вечеръ, однакоже, никто не занимался въ галлере Джорджа мы однимъ изъ означенныхъ упражненій, въ ней такъ мало постителей, что вся она находится въ распоряженіи маленькаго уродливаго человчка, съ огромной головой, который спитъ на полу.
Маленькій человчекъ одтъ какъ оружейный мастеръ, въ фартук и фуражк изъ зеленой байки, его руки запачканы порохомъ, и на лиц видны слды пальцевъ, усердно заряжавшихъ ружья. Въ то время какъ онъ лежитъ передъ блымъ щитомъ, озаренный газовымъ свтомъ, черныя пятна на лиц въ свою очередь ярко блестятъ. Не подалеку отъ него стоитъ крпкій, грубый сосновый столъ съ тисками и другими слесарными инструментами, которыми онъ работалъ. Онъ очень невысокъ ростомъ, съ скомканнымъ лицомъ, и, судя по синей и покрытой шрамами щек его, можно полагать, что онъ во время исполненія своей обязанности, нсколько разъ испытывалъ на себ дйствіе пороха.
— Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ голосомъ.
— Что прикажете, отвчаетъ Филь, съ трудомъ поднимаясь на ноги.
— Было ли сдлано здсь что нибудь?
— Было, да не совсмъ-то бойко, говоритъ Филь.— Пять дюжинъ выстрловъ изъ ружей и дюжина изъ пистолетовъ. А ужь какъ попадали въ цль-то, если бы вы знали!
И Филь, при этомъ воспоминаніи, протяжно просвисталъ.
— Запирай двери, Филь!
Въ то время, какъ Филь отправляется исполнить приказаніе, оказывается, что онъ хромаетъ, хотя и не лишенъ способности холить довольно быстро. На испещренной сторон его лица нтъ брови, а на другой сторон видна густая черная бровь. Это разнообразіе придаетъ ему весьма замчательный и злобный видъ. Съ его руками приключались, по видимому, всевозможныя несчастій: вс пальцы на нихъ изрублены, покрыты шрамами, исковерканы. Онъ кажется очень силенъ, потому что поднимаетъ тяжелыя скамейки, какъ будто не имя ни малйшаго понятія о томъ, что значитъ тяжесть. Онъ иметъ странную привычку ходить по галлере къ какимъ бы то ни было предметамъ, и съ какою бы то на было цлью, не по прамому направленію, но около стнъ и притомъ безпрерывно упираясь плечомъ въ стну, отъ этого вс стны за извстной высот были засалены.
Этотъ стражъ Галлереи Джорджа, стражъ во время отсутствія самого Джорджа, заключаетъ свои обязанности тмъ, что, заперевъ дверь, гаситъ вс газовые рожки, кром одного, и вытаскиваетъ изъ досчатаго чулана два матраца и вс принадлежности для двухъ постелей. Матрацы кладутся въ двухъ противоположныхъ концахъ галлереи, кавалеристъ стелетъ себ постель, Филь себ.
— Филь говорятъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилета и имя въ этомъ костюм самый воинственный видъ.— Правда ли, что тебя нашли подъ воротами?
— Въ канав!— отвчаетъ Филь.— Полицейскій стражъ споткнулся на меня!
— Значитъ, теб не даромъ обходилось твое бродяжничество?
— Ужь истинно, что не даромъ,— говоритъ Филь.
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, хозяинъ!
Филь даже и до постели не можетъ дойти прямо, онъ считаетъ необходимымъ потереться плечомъ около двухъ стнъ галлереи, и потомъ спуститься на матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь раза два вдоль всей галлереи, бросаетъ взглядъ на луну, которая уже ярко свтитъ въ потолочныя окна, и кратчайшимъ путемъ отправляется къ матрацу и въ свою очередь ложится спать.

XXII. Мистеръ Боккетъ.

Аллегорія въ Линкольнъ-Ин смотритъ довольно свжо, несмотря что вечеръ очень зноенъ.— Оба окна въ комнат мистера Толкинхорна открыты, и самая комната кажется обширною, освжаемою втромъ и мрачною. Такихъ прекрасныхъ характеристикъ нельзя пожелать для какой бы то ни было комнаты, когда наступаетъ ноябрь съ туманами и слякотью, или январь съ морозами и снгами, но они имютъ свои особенныя достоинства во время длинныхъ и знойныхъ лтнихъ вакацій. Они доставляютъ возможность аллегоріи казаться еще свже, несмотря что у нея и безъ того уже щечки румяны какъ сплые персики, колни какъ букеты цвтовъ, а икры на ногахъ и мускулы на рукахъ представляютъ ярко розовыя выпуклости.
Много пыли влетаетъ въ окна мистера Толкинхорна, а еще боле гнздятся ее въ мебели и бумагахъ. Она лежитъ повсюду густымъ слоемъ. Когда заблудившійся сельскій втерокъ, залетвъ въ комнату мистера Толкинхорна, испугается и начнетъ вырываться изъ нея на улицу, онъ бросаетъ тогда столько пыли въ глаза аллегоріи, сколько адвокатство, или самъ мистеръ Толкинхорнъ, одинъ изъ его благонадежнйшихъ представителей, бросаетъ пыли, при удобномъ случа, въ глаза кліентовъ
Мистеръ Толкинхорнъ сидитъ у открытаго окна, въ своемъ мрачномъ магазин пыли, въ которую превратится со временемъ и онъ самъ, и вс его бумаги, и кліенты, и вс земные предметы, одушевлевные и неодушевленные,— сидитъ мистеръ Толкинхорнъ у открытаго окна и съ наслажденіемъ проводитъ время за бутылкой стараго портвейна. Хотя мистеръ Толкинхорн, человкъ въ высшей степени шероховатый, скрытный, холодный и молчаливый, но онъ не хуже другихъ уметъ наслаждаться хорошимъ портвейномъ. У него есть драгоцнный запасъ стараго портвейна въ одномъ изъ потаенныхъ погребовъ въ зданіи, который принадлежитъ къ числу многихъ его тайнъ. Когда онъ обдаетъ одинъ въ своихъ комнатахъ, какъ обдалъ онъ сегодня, и когда къ обду его принесутъ изъ ближайшаго ресторана любимый кусокъ рыбы, кусокъ биф-стексу или цыплятъ, онъ спускается со свчкой въ нижнія области опустлаго дома, и, сопровождаемый отдаленнымъ гуломъ гремящихъ дверей, медленно возвращается назадъ, и окруженный подземной атмосферой, приноситъ бутылку, изъ которой онъ выливаетъ лучезарный пятидесяти-лтній нектаръ, который краснетъ въ стакан, сознавая свою знаменитость, и наполняетъ всю комнату ароматомъ южнаго винограда.
Мистеръ Толкинхорнъ, окруженный сумерками, сидитъ у открытаго окна и наслаждается старымъ портвейномъ. Портвейнъ какъ будто нашептываетъ о своемъ пятидесяти-лтнемъ безмолвіи и заточеніи, и заставляетъ мистера Толкинхорна казаться еще скрытне и молчаливе. Боле непроницаемый, чмъ когда нибудь, онъ сидитъ, пьетъ и становится пріятнымъ только для себя. Онъ углубляется въ созерцаніе тайнъ, извстныхъ ему одному и имющихъ связь съ темными парками въ провинціяхъ и огромными, пустыми, запертыми домами въ столиц. Быть можетъ, въ минуты созерцаніи, онъ удляетъ мысли дв себ, своей семейной исторіи, своимъ деньгамъ и своему духовному завщанію, что, между прочимъ, составляетъ непроницаемую тайну для всякаго. Онъ вспоминаетъ о своемъ друг, человк одного съ нимъ призванія, холостяк, который жилъ точно такою же жизнью до семидесяти пяти-лтняго возраста, и потомъ вдругъ, замтивъ (какъ полагаютъ другіе), что эта жизнь страшно однообразна, подарилъ въ одинъ прекрасный лтній вечеръ золотые часы своему парикмахеру, спокойно возвратился домой въ Темпль и повсился.
Но, мистеръ Толкинхорнъ не можетъ, по принятому имъ обыкновенію, предаваться безконечно долго своимъ размышленіямъ, потому что сегодня вечеромъ онъ не одинъ въ своей комнат. За тмъ же столомъ, на стул, почтительно и довольно неловко отодвинутомъ отъ стола, сидитъ плшивый, кроткій, лоснящійся человка, который почтительно кашляетъ себ въ кулакъ, когда адвокатъ предлагаетъ ему налить себ еще стаканчикъ.
— Теперь Снагзби,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:— поговоримте объ этой странной исторіи.
— Если вамъ угодно, сэръ.
— Вы говорили, что вчера вечеромъ, когда были такъ добры и вошли сюда….
— Я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ, если это была смлость съ моей стороны: но я вспомнилъ, что вы принимали нкоторое участіе въ этой особ, и подумалъ, что, быть можетъ, вы…. то есть…. вы пожелаете….
Мистеръ Толкинхорнъ не такой человкъ, чтобы помогъ мистеру Снагзби сдлать какое нибудь заключеніе, или допустить какую нибудь возможность касательно своей особы.
Мистеръ Снагзби длаетъ въ кулакъ боязливый кашель и вмсто заключенія ршается сказать:
— Я долженъ, сэръ, просить прощенія у васъ за эту вольность: я увренъ въ этомъ.
— Вовсе нтъ, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.— Вы говорили мн, Снагзби, что вы надли шляпу и пошли сюда, не сказавъ жен, что вы намрены длать. Это съ вашей стороны было сдлано весьма благоразумно, потому что дло это не такъ важно, чтобы нужно было говорить о немъ.
— Вы знаете, сэръ, возражаетъ мистеръ Снагзби: — моя хозяюшка, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, очень любознательна. Она очень любознательна. Бдняжка! она подвержена спазмамъ, и потому для нея необходимо находиться въ постоянномъ возбужденіи. Вслдствіе этого, она интересуется каждымъ предметомъ, касается ли онъ ея или нтъ, это все равно, въ особенности она интересуется тми предметами, которые ея не касаются. Вообще говоря, у моей хозяюшки очень дятельное настроеніе духа.
Мистеръ Снагзби пьетъ и съ нкоторымъ восхищеніемъ кашляетъ въ кулакъ:
— Какое у васъ прекрасное винцо, говоритъ онъ.
— Поэтому-то вы и вздумали побывать у меня вчера? говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, не обращая вниманія на замчаніе Снагзби.— Поэтому-то вы вздумали прійти ко мн и сегодня?
— Точно такъ, сэръ, и сегодня. Моя хозяюшка, непридавая этому слишкомъ важнаго значенія, въ настоящее время находится въ поэтическомъ настроеніи, по крайней мр такъ она думаетъ, и занимается теперь Вечерними Упражненіями (такъ по крайней мр это называется у нихъ) подъ руководствомъ почтеннйшей особы, по имени Чадбандъ. Нтъ спора, что онъ владетъ огромнымъ запасомъ краснорчія, но мн оно какъ-то не нравятся. Впрочемъ, это не касается настоящаго дла. Моя хозяюшка отправилась туда, а я воспользовался этимъ обстоятельствомъ и отправился сюда.
Мистеръ Толкинхорнъ соглашается, что это сдлано весьма благоразумно.
— Налейте свой стаканъ, Снагзби, говоритъ онъ.
— Благодарю васъ, сэръ, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, производя въ кулакъ почтительный кашель.— А винцо, я вамъ доложу, сэръ: ужасно прекрасное!
— Да, теперь такое вино въ диковину, говорить мистеръ Тодкинхорнъ. Ему пятьдесятъ лтъ.
— Въ самомъ дл, сэръ? Впрочемъ, тутъ нтъ ничего удивительнаго. Ему можно сказать столько лтъ, сколько вамъ угодно.
Отдавъ эту дань хвалы портвейну, мистеръ Снагзби въ знакъ того, что онъ еще не пивалъ такого драгоцннаго винца, смиренію, почтительно и съ нкоторымъ извиненіемъ кашляетъ въ кулакъ.
— Не можете ли вы повторить мн еще разъ то, что разсказывалъ вамъ мальчикъ? спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ, опуская руки въ карманы своихъ ржавыхъ панталонъ и откидываясь на спинку своего стула.
— Извольте, сэръ, съ удовольствіемъ.
И поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей съ точностію, хотя съ излишнею подробностію, повторяетъ признаніе Джо, сдланное имъ въ присутствіи гостей, въ дом Снагзби. Достигая конца своего повствованія, Снагзби вдругъ останавливается и произноситъ:
— Ахъ, Боже мой! я вовсе и не зналъ, что здсь находится еще джентльменъ!
Мистеръ Снагзби съ изумленіемъ видитъ, что между нимъ и адвокатомъ, въ нкоторомъ разстояніи отъ стола, стоитъ человкъ съ шляпой я палкой въ рук, и съ весьма внимательнымъ лицомъ. Его не было тамъ, когда вошелъ Снагзби, и не входилъ онъ туда посл его прихода ни въ дверь, ни въ одно изъ двухъ оконъ. Въ комнат есть шкафъ, но его петли не скрипли, и не было слышно на полу человческихъ шаговъ. А между тмъ передъ ними стоялъ третій человкъ, съ лицомъ, выражающимъ вниманіе, съ шляпой и палкой въ рук, онъ стоялъ передъ ними, закинувъ руки назадъ, какъ безмолвный и спокойный слушатель. Это человкъ крпкаго тлосложенія, проницательный, съ необыкновеннымъ спокойствіемъ къ лиц и въ манерахъ, одтый въ черное платье и среднихъ лтъ. Кром того, что онъ такъ пристально всматривается въ мистера Снагзби, какъ будто хочетъ сдлать портретъ съ него, въ немъ, съ перваго взгляда, нтъ нечего замчательнаго, одно только поразительно въ немъ — это его призрачное появленіе.
— Не обращайте вниманія на этого джентльмена, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.— Это ни больше ни меньше какъ мистеръ Боккетъ.
— О! въ самомъ дл, сэръ, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, выражая своимъ особеннымъ кашлемъ, что онъ находится въ совершенномъ невдніи касательно того, кто и что такое Боккетъ.
— Я нарочно пригласилъ его выслушать эту исторію, говоритъ адвокатъ: — потому что, по нкоторымъ причинамъ, у меня есть намреніе разузнать объ этомъ поболе, а этотъ человкъ весьма опытенъ въ подобныхъ длахъ. Что вы скажете на этотъ счетъ, мистеръ Боккетъ?
— Это очень просто, сэръ. Съ тхъ поръ, какъ наши люди выгнали этого мальчишку, то объ немъ нтъ ни духу, ни слуху, но если мистеру Снагзби не будетъ въ трудъ сходить со мной въ улицу Одинокаго Тома и указать мн на него, то часа черезъ два мы представимъ его сюда. Конечно, я могу сдлать это и безъ мистера Снагзби, но съ нимъ вмст дло будетъ врне.
— Мистеръ Боккетъ полицейскій офицеръ, говоритъ адвокатъ, обращаясь къ Снагзби для поясненія.
— Въ самомъ дл, сэръ? говоритъ мистеръ Снагзби съ явными признаками, что волоса его намрены стать дыбомъ.
— И если вы не имете основательнаго препятствія проводить мистера Боккета къ означенному мсту, продолжаетъ адвокатъ: — я буду очень обязанъ вамъ.
Въ минуту нершительности со стороны мистера Снагзби, Боккетъ погружается въ самую глубь его души.
— Вы, пожалуйста, не бойтесь за мальчика, говоритъ онъ. Вамъ нечего бояться за него. Мы ничего дурного ему не сдлаемъ. Мы только приведемъ его сюда и предложимъ ему нсколько вопросовъ. Это для него же послужитъ въ пользу. Какъ честный человкъ, общаю вамъ, что мальчикъ будетъ отправленъ отсюда въ совершенной безопасности. Пожалуйста, не бойтесь за него: все будетъ сдлано прекрасно.
— Очень хорошо, мистеръ Толкинхорнъ! восклицаетъ мистеръ Снагзби. увренный въ словахъ мистера Боккета: — ужь если такъ…
— Ну да, конечно такъ, мистеръ Снагзби, возражаетъ Боккетъ, отводя его въ сторону, похлопывая его фамильярно по плечу и говоря съ нимъ дружелюбнымъ, внушающемъ довріе тономъ,— вдь вы человкъ свтскій, человкъ дловой, человкъ съ здравымъ разсудкомъ, слдовательно понимаете въ чемъ дло.
— Премного обязанъ вамъ за ваше хорошее мнніе о мн, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, употребляя при этомъ скромный и почтительный кашель въ кулакъ: — но….
— Но, вдь вы понимаете въ чемъ дло, говоритъ Боккетъ.— Нтъ никакой надобности говорить такому человку какъ вы, занятому такими длами какъ ваши, которыя требуютъ особаго доврія къ своей особ, особой дальновидности,— словомъ, особаго ума и характера (вдь у меня дядюшка занимался нкогда вашимъ ремесломъ), нтъ никакой необходимости говорить такому человку, что чмъ скромне и спокойне повести дла подобнаго рода, тмъ лучше и благоразумне.
— Конечно, конечно, отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.
— Я не хочу скрывать отъ васъ одного обстоятельства, говоритъ Боккетъ, принимая тонъ чистосердечія: — что, сколько я понимаю, въ этой исторіи скрывается нкоторое сомнніе насчетъ небольшаго наслдства, которое принадлежало покойному, и что эта женщина вроятно имла какіе нибудь виды на это наслдство, понимаете меня?
— О! совершенно понимаю, говоритъ мистеръ Снагзби, но, по видимому, онъ понимаетъ весьма несовершенно.
— Значитъ дло теперь въ томъ, продолжаетъ мистеръ Боккетъ, снова похлопывая по плечу Снагзби одобрительнымъ и дружескимъ образомъ: — дло въ томъ, что каждый человкъ долженъ пользоваться правосудіемъ. Не такъ ли?
— Совершенно такъ, отвчаетъ мистеръ Снагзби, кивая головой.
— Такъ вотъ поэтому и въ то же время чтобы обязать вашего…. какъ бишь вы называете ихъ, кліентами или покупателями? Я не помню, какъ называлъ ихъ мой дядя.
— Я обыкновенно называю ихъ моими покупателями, отвчаетъ мистеръ Снагзби.
— Вы правы, возражаетъ мистеръ Боккетъ, дружески пожимая ему руку: такъ вотъ поэтому-то, и потому еще, чтобъ обязать вашего прекраснаго покупателя, вы, съ полной увренностію въ мое чистосердечіе, пойдете со мной въ улицу Одинокаго Тома и посл того будете хранить все это въ тайн отъ другихъ. Если я понимаю васъ, такъ вы совершенно согласны съ этимъ.
— Вы правы, сэръ. Вы понимаете меня, говоритъ мистеръ Снагзби.
— Такъ вотъ ваша шляпа, отвчаетъ его новый другъ, подавая шляпу такъ безцеремонно, какъ будто онъ самъ длалъ ее: — и если вы готовы, то я съ своей стороны также готовъ.
Они оставляютъ мистера Толкинхорна, который продолжаетъ пить старый портвейнъ безъ всякаго измненія на поверхности неизмримой глубины его души.
— Не случалось ли вамъ встрчаться съ человкомъ весьма хорошаго сорта? его зовутъ Гридли, говорить Боккетъ въ дружескомъ разговор съ мистеромъ Снагзби въ то время, какъ они спускаются съ лстницы.
— Нтъ, отвчаетъ мистеръ Снагзби, посл нкотораго размышленія, — не знаю никого подъ этимъ именемъ. А что же?
— Такъ, ничего, говоритъ Боккетъ: — я хотлъ только сказать, что онъ, позволивъ нкоторую свободу своему черезчуръ буйному нраву и надлавъ множество грубостей нкоторымъ почтеннйшимъ людямъ, скрывается теперь отъ предписанія, по которому я долженъ арестовать его, жаль, право, что такой благоразумный человкъ ршился поступить подобнымъ образомъ.
По дорог мистеръ Снагзби сообщаетъ въ вид новости, что хотя они и идутъ чрезвычайно быстро, во его спутникъ, по видимому, иметъ какую-то странную манеру осматривать прохожихъ и звать по сторонамъ, что каждый разъ, когда имъ приходится повернуть направо или налво, онъ продолжаетъ идти впередъ, какъ будто твердо ршился на это и потомъ вдругъ повернетъ въ ту или другую сторону. Когда имъ случалось встрчаться съ полицейскимъ констеблемъ на страж, мистеръ Снагзби замчаетъ, что какъ констебль, такъ и его вожатый, подходя другъ къ другу, впадаютъ въ глубокое самосозерцаніе, по видимому, совсмъ просматриваютъ другъ друга и смотрятъ въ пространство. Случалось, что мистеръ Боккетъ, подходя сзади къ какому нибудь малорослому молодому человку въ лоснящейся шляп и съ волосами, опускавшимися изъ подъ шляпы однимъ густымъ локономъ, дотрогивается до него своей палочкой, и при этомъ молодой человкъ оборачивается назадъ и въ одинъ моментъ исчезаетъ. По большей чести мистеръ Боккетъ смотритъ на вещи вообще съ такимъ малымъ измненіемъ въ лиц, какъ мало было измненія въ траурномъ перстн на его мизинц, или въ булавк, украшенной весьма малымъ числомъ брильянтовъ и весьма большимъ числомъ стразъ — булавк, которою зашпилена его манишка.
Когда они приходятъ наконецъ въ улицу Одинокаго Тома, мистеръ Боккетъ останавливается на минуту на углу, беретъ зажженный фонарь отъ сторожеваго констебля, который также провожаетъ его съ другимъ фонаремъ, прикрпленнымъ къ поясу. Между этими двумя вожатыми, мистеръ Снагзби идетъ посредин отвратительной улицы, не имющей водосточныхъ канавъ, безъ всякой вентиляціи, покрытой толстымъ слоемъ грязи и вонючей воды (хотя вс другія улицы сухи и чисты), издающей такой смрадъ и представляющей такія грязныя сцены на каждомъ шагу, что даже тотъ, кто провелъ въ Лондон всю свою жизнь, едва ли бы ршился поврить своимъ ощущеніямъ. Изъ этой улицы и ея развалинъ тянутся другіе улицы и дворы, до такой степени отвратительные, что мистеръ Снагзби упадаетъ тломъ и духомъ и чувствуетъ, какъ будто онъ съ каждой минутой погружается глубже и глубже въ адскую пропасть.
— Посторонитесь немножко сюда, мистеръ Снагзби, говоритъ Боккетъ, увидвъ, что къ нимъ приближается что-то въ род оборваннаго паланкина, окруженнаго шумною толпою.— Это, извольте видть, прогуливается по улиц лихорадка.
Въ то время какъ невидимый страдалецъ равняется съ тремя нашими знакомцами, толпа народа, бросивъ этотъ привлекательный предметъ, окружаетъ ихъ, какъ страшные призраки, и потомъ вдругъ разбгается по улиц и скрывается въ развалинахъ и за стнами, откуда вылетаютъ бранные крики и пронзительный свистъ и продолжаются до тхъ поръ, пока они не уходятъ отъ этого мста.
— Неужели это все лихорадочные домы, Дэрби? хладнокровно спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, обращая свой фонарь на рядъ вонючихъ развалинъ.
— Вс, отвчаетъ Дэрби: — вотъ уже нсколько мсяцевъ, какъ въ нихъ заболваютъ дюжинами и выносятъ изъ нихъ мертвыхъ и умирающихъ, какъ изъ стада паршивыхъ овецъ.
Проіолжая идти дале, Боккетъ замчаетъ мистеру Снагзби, что онъ кажется унылымъ и не совсмъ здоровымъ. Мистеръ Снагзби отвчаетъ, что онъ не можетъ дышать этимъ ужаснымъ воздухомъ.
Наконецъ Боккетъ длаетъ въ разныхъ домахъ освдомленія, гд живетъ мальчикъ по имени Джо. Но такъ какъ въ улиц Одинокаго Тома весьма немногіе изъ жителей извстны по имени, то мистера Снагзби осаждаютъ со всхъ сторонъ вопросами, не иметъ ли этотъ мальчикъ какого прозвища, какъ-то: Моркови, Вислицы, Молодого долота, Брустбарда, Тощаго или Кирпича. Мистеръ Cнагзби снова и снова принимается описывать примты Джо. Въ мнніяхъ касательно оригинала его описаніи являются неблагопріятныя столкновенія. Одни полагаютъ, что это долженъ быть Морковь, другіе думаютъ, что Кирпичъ. Приводятъ Молодое Долото, но оказывается, что онъ не иметъ даже и близкаго сходства съ Джо. Каждый разъ, когда мистеръ Снагзби и его провожатые останавливаются, вокругъ нихъ стекается толпа и изъ грязной глубины ея подаются мистеру Боккету подслужливые совты. Каждый когда они трогаются съ мста, толпа разбгается, попрежнему прячется въ переулкахъ, развалинахъ и за стнами и попрежнему осыпаетъ ихъ бранью и свистомъ.
Наконецъ отыскивается лачужка, куда какой-то Тугоумый приходитъ ночевать, полагаютъ, что этотъ Тугоумый и есть тотъ самый Джо, котораго ищутъ. Къ такому заключенію окончательно приводятъ переговоры между мистеромъ Снагзби и хозяйкою дома, пьяное лицо которой завязано грязной тряпкой и заглядываетъ изъ подъ груды лохмотьевъ на полу собачьей конуры, которая служитъ ей спальней. Тугоумый ушелъ къ доктору принесть отъ него скляночку лекарства для какой-то больной женщины и скоро вернется назадъ.
— Дайте-ка взглянуть, кто здсь ночуетъ сегодня? говоритъ мистеръ Боккетъ, отворяя дверь и освщая комнату фонаремъ.— Двое пьяныхъ мужчинъ, кажется? И дв женщины? Мужчины-то спятъ черезчуръ что-то крпко, и вмст съ этимъ онъ, чтобъ осмотрть ихъ подробне, отвелъ руки ихъ отъ лица.— А что, мои милыя, это ваши мужья?
— Точно такъ, сэръ, отвчаетъ одна женщина.— Она наши мужья.
— Кирпичники, врно?
— Точно такъ, сэръ.
— Чмъ же они промышляютъ здсь? Вдь вы не здшнія?
— Нтъ, сэръ, не здшніе. Мы изъ Гертфоршайра.
— А изъ какого мстечка?
— Изъ Сентъ-Албанса.
— Пришли пшкомъ сюда?
— Мы пришли вчера. Въ нашемъ краю совсмъ нтъ работы, да не знаемъ, достанемъ ли мы здсь что нибудь, я думаю, что нтъ.
— Разумется, если они всегда станутъ работать такъ, какъ сегодня,— говоритъ мистеръ Боккетъ, взглянувъ на мужчинъ, безъ чувствъ лежащихъ на полу.
— Правда ваша, сэръ,— отвчаетъ женщина съ глубокимъ вздохомъ.— Дженни и я знаемъ это хорошо.
Комната, хотя и была футами тремя выше двери, однако же, она такъ низка, что голова самаго высокаго изъ постителей коснулась бы закоптлаго потолка, еслибъ онъ выпрямился во весь ростъ, она грязна и отвратительна и даже сальный огарокъ горитъ въ зловредномъ воздух блднымъ, тусклымъ, болзненнымъ огнемъ. Въ ней находятся дв скамейки для сиднья и одна высокая вмсто стола. Мужчины заснули тамъ, гд повалились на полъ, а женщины сидли за свчкой. На рукахъ женщины, которая говорила, лежитъ ребенокъ.
— Сколько лтъ твоему малютк?— говоритъ Боккетъ ласковымъ тономъ и обращая на него свтъ фонаря.— Какой крошка! Какъ будто вчера родился!
— Ему еще нтъ и трехъ недль,— говоритъ женщина.
— Это твое дитя?
— Мое.
Другая женщина, сидвшая, когда они вошли, склонясь надъ ребенкомъ, нагибается еще разъ и цлуетъ его, соннаго.
— Ты, кажется, любишь его? Врно ты сама была матерью?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.
— Я была матерью точно такого же малютки, но онъ не выжилъ у меня.
— Ахъ, Дженни, Дженни! говоритъ другая женщина: — вдь это къ лучшему. Гораздо лучше вспоминать о мертвомъ, чмъ хлопотать о живомъ. Гораздо лучше!
— Однако, я не думаю, что ты такая жестокая женщина, говоритъ мистеръ Боккетъ суровымъ тономъ:— чтобъ пожелать смерти своему ребенку?
— Вы, правду говорите, сэръ, я не жестокая. Я готова, если нужно, удалить отъ него смерть своею жизнію, я также нжно умю любить свое дтище, какъ и всякая леди.
— Такъ зачмъ же ты говорятъ такія вещи? говоритъ мастеръ Боккетъ, снова смягчившись: — зачмъ ты говоришь такія вещи?
— А затмъ, что мн всегда приходятъ такія мысли въ голову, когда я смотрю на ребенка,— отвчаетъ женщина съ глазами, полными слезъ.— А засни онъ и въ самомъ дл навсегда и, право, я бы сошла тогда съ ума. Я знаю это очень хорошо. Я была у Дженни, когда умеръ ея маленькій, вдь я была, Дженни? И я знаю, какъ она, бдняжка сокрушалась. А оглянитесь-ка назадъ. Взгляните на нихъ,— продолжаетъ женщина, указывая на спящихъ машинъ.— Взгляните на мальчика, котораго вы ждете, который пошелъ за лекарствомъ для меня. Вспомните о дтяхъ, съ которыми вамъ часто приходится имть дло, и которыя выростаютъ на вашихъ глазахъ.
— Къ чему это говоришь, замчаетъ мистеръ Боккетъ, — ты воспитай его честно, и онъ будетъ утшеніемъ для тебя, онъ будетъ беречь тебя въ твоихъ преклонныхъ лтахъ.
— Я ужь постараюсь, отвчаетъ она, утирая глаза:— но сегодня вечеромъ я очень устала, нездоровится что-то, такъ я и задумалась, и Богъ знаетъ чего не передумала о томъ, что ожидаетъ его впереди! Можетъ статься отецъ не полюбитъ его, будетъ бить его, ребенокъ будетъ видть мои побои, станетъ бгать изъ родительскаго дома и, быть можетъ, совсмъ отстанетъ отъ него. Мн никто не поможетъ. Вдь я работаю для него одна, употребляю для него вс силы свои, и что, если за вс мои хлопоты, за вс попеченія о немъ, онъ окажется посл негодяемъ? Право, невольно подумаешь, что лучше, еслибъ онъ умеръ, какъ умеръ ребенокъ Дженни!
— Полно, перестань! говоритъ Дженни.— Ты устала, Лиза, да и больна. Дай-ка я возьму его.
Принимая ребенка, она приводитъ въ безпорядокъ одежду матери, но тотчасъ же поправляетъ ее и прикрываетъ грудь, у которой лежалъ ребенокъ.
— Вдь это мое покойное дитя, говоритъ Дженни, няньча ребенка: — это оно заставляетъ меня любить такъ сильно этого малютку, и онъ же, мой ангелочекъ, заставляетъ и Лизу любить своего ребенка такъ сильно, что она даже желаетъ, чтобы Богъ прибралъ его теперь же. Она думаетъ такъ, а я думаю иначе. Чего бы не дала я, чтобъ только имть при себ моего свтика, Впрочемъ, мы думаемъ одно и то же, только высказать-то не умемъ того, что у насъ кроется вотъ здсь…. въ бдныхъ нашихъ сердцахъ!
Въ то время, какъ мистеръ Снагзби сморкаетъ носъ и производитъ симпатичный кашель въ кулакъ, за дверями послышались чьи-то шаги. Мистеръ Боккетъ бросаетъ свтъ фонаря въ другую комнату и говоритъ мистеру Снагзби:
— Ну, что вы скажете теперь на счетъ Тугоумаго. Не онъ ли это?
— Это Джо, говоритъ мистеръ Снагзби.
Джо стоитъ изумленный подъ лучемъ яркаго свта, какъ оборванная фигура волшебнаго фонаря. Онъ дрожитъ при мысли, что сдлалъ преступленіе, не удалившись изъ города, какъ ему приказано. Мистеръ Снагзби успокаиваетъ его.
— Не бойся, Джо,— говоритъ онъ: — ты пойдешь съ нами и теб за это заплатятъ.
Джо приходитъ въ себя. Мистеръ Боккетъ отводитъ его въ сторону и длаетъ нсколько частныхъ вопросовъ. Джо отвчаетъ на нихъ весьма удовлетворительно, хотя все еще съ трудомъ переводя духъ, подъ вліяніемъ испуга.
— Я кончилъ съ этимъ молодцомъ, говоритъ мистеръ Боккетъ, возвращаясь: — все исправно. Теперь мистеръ Снагзби, мы къ вашимъ услугамъ.
Во первыхъ, Джо исполняетъ порученіе, передавъ женщин принесенное лекарство, и заключаетъ лаконическимъ наставленіемъ: ‘принять все за-разъ’. Во вторыхъ, мистеръ Снагзби кладетъ на столъ подъ-кроны, какъ универсальное средство противъ безчисленныхъ и разнообразныхъ человческихъ страданій. Въ третьихъ, мистеръ Боккетъ беретъ Джо за руку, немного повыше локтя, и открываетъ шествіе: безъ этой предосторожности нельзя было бы поручиться за точное доставленіе въ Линкольнинскій кварталъ не только Тугоумаго Джо, но и всякаго другого. Кончивъ вс эти распоряженія, они прощаются съ женщинами и еще разъ выходятъ на грязную улицу Одинокаго Тома.
Они постепенно выходятъ изъ этой шумной ямы тмъ же смраднымъ путемъ, которымъ вошли въ нее. Толпа провожаетъ ихъ съ бранью и свистомъ до того мста, гд возвращается фонарь въ руки Дэрби. Здсь толпа, какъ собраніе демоновъ, съ визгомъ повертываетъ назадъ и исчезаетъ. Сквозь боле чистыя и свжія улицы, которыя кажутся мистеру Снагзби еще свже и чище, они приходятъ наконецъ къ воротамъ дома, гд живетъ мистеръ Толкинхорнъ.
Въ то время какъ они поднимаются по лстниц (комнаты мистера Толкинхорна расположены въ первомъ этаж), мистеръ Боккетъ говоритъ, что у него въ карман есть ключъ отъ дверей, и что нтъ надобности звонить въ колокольчикъ. Мистеръ Боккетъ, столь опытный въ длахъ подобнаго рода, отпираетъ дверь не слишкомъ скоро и при этомъ производитъ нкоторый шумъ. Быть можетъ, онъ длаетъ это за тмъ, чтобъ приготовить хозяина къ своему посщенію.
Какъ бы то ни было, они входятъ наконецъ въ пріемную, гд горятъ лампа, такая же лампа горитъ и въ кабинет мистера Толкинхорна, гд онъ сегодня пилъ старый портвейнъ. Самого его нтъ въ кабинет, во на стол стоятъ дв свчки въ старинныхъ подсвчникахъ, и комната освщена довольно ярко.
Мистеръ Боккетъ все еще продолжая держать Джо за руку и, какъ кажется Снагзби, обладая безчисленнымъ множествомъ глазъ, длаетъ нсколько шаговъ впередъ, какъ вдругъ Джо вскрикиваетъ и останавливается.
— Въ чемъ дло?— говоритъ Боккетъ шепотомъ.
— Это она!— кричитъ Джо.
— Кто она!
— Леди!
Въ средин комнаты стоитъ женская фигура, плотно закрытая вуалью и ярко освщенная. Она неподвижна и безмолвна. Лицомъ она обращена къ нимъ, но, несмотря на то, она какъ будто не замчаетъ ихъ прихода и стоитъ какъ статуя.
— Скажи же мн, говорятъ Боккетъ вслухъ: — почему ты знаешь, что это та самая леди.
— Я узнаю ее по вуали, отвчаетъ Джо, выпуча глаза: — по шляпк и по платью.
— Смотри, увренъ ли ты въ томъ, что говоришь? спрашиваетъ Боккетъ, внимательно наблюдая за нимъ.— Посмотри хорошенько!
— Я и то смотрю хорошо! говорятъ Джо, еще больше выпучивъ глаза: — тотъ же самый вуаль, та же шляпка, и то же платье.
— А что ты скажешь на счетъ колецъ? спрашиваетъ Боккетъ.
— Блестятъ вотъ тутъ, да и только, говоритъ Джо, потирая пальцы лвой руки суставами пальцевъ правой: — но не спуская глазъ съ женской фигуры.
Женская фигура снимаетъ перчатку и показываетъ правую руку.
— Ну, что ты теперь скажешь? спрашиваетъ Боккетъ.
Джо мотаетъ головой.
— Нтъ, это не т кольца, и рука совсмъ не та.
— Что ты говоришь? возражаетъ Боккетъ: — очевидно весьма довольный,
— Та рука была гораздо бле, нжне и меньше, отвчаетъ Джо.
— Пожалуй ты этакъ скажешь еще какой нибудь вздоръ, говоритъ мастеръ Боккетъ.— А помнишь ли ты голосъ той леди?
— Кажется, что помню, отвчаетъ Джо.
Женская фигура говоритъ: ‘Похожъ ли тотъ голосъ на мой? Я буду говорить сколько угодно, если ты не узнашь его. Тотъ ли это голосъ, иметъ ли онъ хоть маленькое сходство?’
Джо со страхомъ смотритъ на мистера Боккета.
— Не похожъ, ни на волосъ!— говоритъ онъ.
— Такъ почему же же ты сказалъ давича, что эта та самая леди?— произносить мистеръ Боккетъ, указывая на женскую фигуру.
— Потому, говоритъ испуганный Джо, не отказываясь отъ своей увренности.— Потому что на ней тотъ же вуаль, та же шляпка и тоже платье. Одно ея, а другое не ея. Рука не ея, кольцы не ея и голосъ не ея. А платье ея, и вуаль, и шляпка точь-въ-точь какія были на леди, и ростомъ похожа…. дала мн соверенъ, и была такова.
— Я вижу, говорить мистеръ Боккетъ,— отъ тебя не добьешься толку. Но все же, вотъ теб пять шиллинговъ. Смотри, умй распорядиться ими, а то какъ разъ попадешься.
И Боккетъ воровски отсчитываетъ деньги изъ одной руки въ другую, потомъ кладетъ ихъ небольшой кучкой въ руку мальчика и выводитъ его изъ комнаты, оставляя мистера Снагзби, весьма обезпокоеннаго при такихъ таинственныхъ обстоятельствахъ, одного съ женской фигурой, закрытой вуалью. Впрочемъ, по приход мистера Толкинхорна, вуаль приподнимается и взорамъ открылась француженка, довольно недурная собой, хотя выраженіе ея лица не совсмъ пріятное.
— Благодарю васъ, mademoiselle Гортензія, говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ: — я больше не хочу безпокоить васъ насчетъ этого маленькаго пари.
— Я надюсь, сэръ, вы будете такъ добры и не забудете, что я до сихъ поръ безъ мста, говоритъ m-lle Гортензія.
— Конечно, конечно.
— Я надюсь, сэръ, вы не оставите меня вашей блистательной рекомендаціей.
— Ни подъ какимъ видомъ, m-lle Гортензія.
— Одно слово мистера Толкинхорна такъ могущественно!
— Я съ своей стороны сдлаю для васъ все, что можно.
— Примите увреніе, милостивый государь, въ моей преданности и благодарности.
— Спокойной ночи!
M-lle Гортензія выходитъ съ врожденною непринужденностію.
Мистеръ Боккетъ, который, при непредвиднныхъ случаяхъ уметъ выполнить какую угодно роль, провожаетъ ее съ лстницы съ ловкостію и любезностію церемоніймейстера.
— Ну что, Боккетъ? спрашиваетъ мистеръ Толкихорнъ по его возвращеніи.
— Ничего, кажется, я сдлалъ свое дло удовлетворительно. Нтъ никакого сомннія, что это была другая въ ея одежд. Мальчикъ былъ опредлителенъ касательно каждаго предмета. Мистеръ Снагзби, я общалъ вамъ, какъ честный человкъ, что онъ будетъ отпущенъ отсюда безъ обиды. Скажите, сдержалъ ли я слово?
— Вы сдержали свое слово, сэръ,— отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей:— и если я больше не могу быть полезенъ, мистеръ Толкинхорнъ, то, я думаю, такъ какъ моя хозяюшка станетъ безпокоиться…
— Благодарю васъ, Снагзби: вы больше не нужны,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.— Я премного обязанъ вамъ за хлопоты, которыя вы приняли на себя.
— Помилуйте, сэръ, я всегда готовъ служить вамъ. Желаю вамъ спокойной ночи.
— Послушайте, мистеръ Снагзби,— говоритъ мистеръ Боккетъ, провожая его до дверей и нсколько разъ принимаясь пожимать ему руку:— что мн нравится въ васъ, такъ это то, что вы человкъ, изъ котораго не скоро выпытаешь тайну: вотъ вы какой человкъ. Сдлавъ правое дло, вы откладываете его въ сторону, уходите и кончено. Вотъ вы какой человкъ.
— Да, я стараюсь поступать такимъ образомъ, сэръ,— говоритъ мистеръ Снагзби.
— О, нтъ, вы не отдаете себ надлежащей справедливости. Не потому, чтобы вы старались поступать такимъ образомъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ, пожимая ему руку и напутствуя его самыми нжными желаніями:— но потому, что вы ужъ такой человкъ. Вотъ это-то я и уважаю въ человк вашей профессіи.
Мистеръ Снагзби длаетъ приличный отвтъ и отправляется домой, до такой степени смущенный событіями вечера, что начинаетъ сомнваться, происходило ли это все на яву или во сн, сомнвается въ дйствительности улицъ, по которымъ проходитъ, сомнвается въ дйствительности мсяца, который свтитъ надъ нимъ. Однако сомннія его вскор разсваются неизмнною дйствительностью особы мистриссъ Снагзби, которой голова, убранная папильотками и чепцомъ, представляетъ собою пчелиный улей, которая отправила Густеръ въ полицію съ оффиціальнымъ донесеніемъ о пропаж своего супруга, и которая, въ теченіе двухъ послднихъ часовъ прошла вс степени обмороковъ, во всхъ ихъ видоизмненіяхъ и съ соблюденіемъ всякаго приличія. Но за все это, какъ выражается сама чувствительная хозяюшка, она получаетъ самую слабую благодарность!

XXIII. Разсказъ Эсири.

Мы возвратились домой отъ мистера Бойторна посл шести недль, проведенныхъ пріятнйшимъ образомъ. Мы часто бывали въ парк, въ лсахъ и рдко проходили домикъ, въ которомъ скрывались отъ грозы, чтобъ не зайти въ него и не поговорить съ лсничимъ. Леди Дэдлокъ мы встрчали только въ церкви по воскресеньямъ. Въ Чесни-Воулдъ было много гостей, и хотя миледи была окружена многими хорошенькими личиками, но ея лицо всегда производило на меня такое же впечатлніе, какъ и въ первый разъ. Я до сихъ поръ не могу дать отчета, было ли это впечатлніе тягостное или пріятное, влекло ли оно меня къ ней или отталкивало. Мн кажется, что я восхищаюсь ею съ нкоторою боязнью, я знаю, что въ ея присутствіи мысли мои уносились назадъ къ старому времени моей жизни.
Не одинъ разъ, въ ряду этихъ воскресныхъ дней, мн приходило въ голову, что, чмъ была эта леди для меня, тмъ была и я для нея, то есть, что и я точно также производила на нее впечатлніе, хотя совершенно въ другомъ род. Но когда я украдкой бросала взглядъ на нее и видла ее такою спокойною, отдаленною и даже недоступною, я считала это за особенную слабость моего ума. И въ самомъ дл, все мое нравственное бытіе, сравнительно съ нею, было слабо, я чувствовала это и, сколько могла, упрекала себя въ томъ.
Я намрена разсказать одно обстоятельство, которое случилось передъ нашимъ отъздомъ отъ мистера Бойторна.
Я прогуливалась съ Адой въ саду, когда мн доложили, что кто-то хочетъ видться со мной. По приход въ столовую, гд ждала меня неизвстная особа, я увидла француженку, ту самую, которая сбросила башмаки и пошла по мокрой трав, въ то время, когда гремлъ страшный громъ и сверкала молнія.
— Mademoiselle,— начала она, смотря на меня пристально и говоря безъ особенной смлости и униженія:— я осмлилась придти сюда, но вы съумете извинить мою смлость, потому что вы такъ добры, mademoiselle.
— Если вы хотите говорить со мной, такъ тутъ не требуется никакихъ извиненій,— сказала я.
— Въ этомъ заключается мое желаніе. Приношу вамъ тысячу благодарностей за такое снисхожденіе. Я имю теперь позволеніе говорить съ вами. Не правда ли?—сказала она безъ всякаго принужденія.
— Совершенно правда.
— M-lle, вы такъ добры! Сдлайте милость, выслушайте меня. Я оставила миледи. Мы не сошлись съ ней. Миледи ужасно надменна. Простите! Вы имете право сердиться на меня, M-lle.
Она предугадывала то, что я хотла сказать, хотя я только подумала сказать.
— Я не затмъ пришла сюда, чтобы жаловаться на миледи. Но во всякомъ случа, я могу сказать, что она ужасно надменна, это извстно всему свту. Больше я не скажу ни слова.
— Пожалуйста, продолжайте,— сказала я.
— Сію минуту. M-lle, я очень благодарна за вашу вжливость. Я имю невыразимое желаніе служить молодой леди, которая добра, образованна и прекрасна. Вы, М-lle, добры, образованны и прекрасны какъ ангелъ. Ахъ, еслибъ я могла имть честь быть вашей горничной!
— Мн очень жаль…— начала я.
— Не отказывайте мн такъ скоро, M-lle,— сказала она, противъ желанія нахмуривъ свои прекрасныя черныя брови.— Позвольте мн надяться хотя одну минуту. М-lle, я знаю, что служба при васъ будетъ уединенне той, которую я оставила. Но ничего! я сама хочу того. Я знаю, что здсь, кром жалованья, я больше ничего не получу. И прекрасно. Я довольна и тмъ.
— Увряю васъ,— сказала я, приведенная въ крайнее замшательство при одной мысли имть при себ такую служанку:— увряю васъ, я не держу для себя горничной…
— Ахъ, M-lle, но почему же? Почему, когда вы можете имть такую преданную, какъ я? Я бы была счастлива, если бы могла служить вамъ, я была бы преданна вамъ, ревностна и врна! М-lle, я желаю служить вамъ отъ чистаго сердца. Не говорите мн въ настоящую минуту о деньгахъ. Возьмите меня такъ… просто… безъ жалованья!
Она такъ усердно упрашивала меня, что я, почти испуганная, отступила назадъ. Не замчая этого въ пылу своемъ, она продолжала настоятельно упрашивать меня, она говорила быстро и съ покорностію, хотя въ голос ея слышались и пріятность, и благородство.
— М-lle, я родомъ изъ южныхъ провинцій Франціи, гд мы вс пылки, и гд любовь и ненависть всегда бываютъ очень глубоки. Миледи была слишкомъ горда для меня, а я была слишкомъ горда для нея. Это было, прошло, кончено! Возьмите меня къ себ въ служанки, и я буду служить вамъ прекрасно. Я сдлаю для васъ больше, чмъ вы можете представить себ. Позвольте! Да, M-lle, я сдлаю. Если вы примете мои услуги, вы не станете сожалть о томъ. Увряю васъ, не станете, и я вамъ отслужу превосходно. О, вы не знаете еще, какъ отслужу я вамъ.
Въ ея лиц замтна была какая-то грозная энергія въ то время, какъ она смотрла на меня, когда я объясняла о невозможности принять ее къ себ въ услуженіе (не считая, впрочемъ, за нужное говорить, какъ мало желала я имть ее при себ), въ эту минуту она казалась мн женщиной съ улицы Парижа, во времена терроризма. Она слушала, не прерывая словъ моихъ, и потомъ сказала своимъ очень звучнымъ языкомъ и нжнымъ голосомъ:
— Значитъ, М-lle, я получила вашъ отвтъ! Очень жаль, очень жаль! Но, что длать! Я пойду въ другое мсто и найду-то, чего не могла найти здсь. Будьте такъ добры, позвольте мн поцловать вашу ручку.
Она посмотрла на меня еще пристальне, когда взяла мою руку и, казалось, несмотря на моментальное прикосновеніе къ рук, она успла разглядть на ней вс жилы.
— Я боюсь, M-lle, что я испугала васъ во время грозы?— сказала она, длая прощальный реверансъ.
Я откровенно призналась, что она изумила насъ всхъ.
Этимъ кончились наши переговоры, и я была рада, что они не возобновлялись. Я полагала, что она удалилась изъ деревни, потому что больше я не видала ее. Посл того не случалось ничего такого, что бы могло нарушить тихое лтнее удовольствіе. Шесть недль прошли, и мы, какъ я уже сказала, возвратились домой.
Въ это время, и спустя еще много недль посл того, Ричардъ постоянно посщалъ насъ. Кром каждой субботы, воскресенья и утра понедльника, онъ иногда неожиданно прізжалъ верхомъ, проводилъ вечеръ съ нами, и на другое утро рано узжалъ. Онъ попрежнему былъ веселъ и безпеченъ, и говорилъ намъ, что занимался прилежно, но мн что-то не врилось. Мн казалось, что его прилежаніе было ложно направлено, я не предвидла, чтобы оно повело его къ чему-нибудь дльному: оно, по моему мннію, служило основой къ развитію обманчивыхъ надеждъ, проистекающихъ изъ тяжбы — этого пагубнаго источника скорби и несчастій. Онъ говорилъ намъ, что онъ уже проникъ въ самую глубь этой тайны, и что духовное завщаніе, по которому Ада и онъ должны получить, ужъ я и не знаю, какое безчисленное множество фунтовъ стерлинговъ, было бы давнымъ давно утверждено, если-бъ только Верховный Судъ имлъ хоть сколько-нибудь здраваго смысла и правосудія. О, какъ тяжело это если бы звучало въ моихъ ушахъ! И что счастливаго ршенія этого дла должно ожидать въ непродолжительномъ времени. Онъ доказывалъ это самому себ всми скучными доводами, вычитанными изъ дла, и каждый изъ этихъ доводовъ погружалъ его глубже и глубже въ эту путаницу. Онъ даже началъ посщать Верховный Судъ. Онъ говорилъ намъ, какъ онъ встрчалъ тамъ миссъ Фляйтъ ежедневно, какъ онъ разговаривалъ съ ней, и оказывалъ ей разныя маленькія услуги, и наконецъ, какъ онъ подсмивался надъ ней, хотя и сожаллъ ее отъ чистаго сердца. Но онъ никогда не думалъ о том, никогда не думалъ, мой бдный, милый, пылкій Ричардъ, столь счастливый въ ту пору и съ такими свтлыми надеждами передъ собой,— онъ никогда не думалъ о томъ роковомъ звен между его цвтущей юностью и ея преклонными лтами, между его надеждами и ея запертыми въ клткахъ птицами, ея бднымъ чердакомъ и полоумнымъ состояніемъ.
Ада любила его слишкомъ сильно, чтобы не врить ему въ томъ, что онъ говорилъ или длалъ между тмъ какъ опекунъ мой, хотя и часто жаловался на восточный втеръ и чаще обыкновеннаго читалъ въ своей Ворчальной, сохранялъ относительно этого предмета глубокое молчаніе. Поэтому, собравшись однажды въ Лондонъ повидаться съ Кадди Джеллиби, по ея настоятельной просьб, я просила Ричарда встртить меня въ контор дилижансовъ, съ тмъ, чтобы поговорить съ нимъ откровенно. Я застала его тамъ, и мы пошли съ нимъ рука объ руку.
— Ну, Ричардъ,— сказала я, какъ только могла говорить съ нимъ серьезно,— начинаете ли вы чувствовать себя основательне?
— О, да, моя милая,— отвчалъ Ричардъ:— теперь все идетъ своей дорогой.
— Но твердо ли вы идете по своей дорог?— спросила я.
— Что вы подразумваете подъ этимъ?— въ свою очередь спросилъ Ричардъ съ веселымъ смхомъ.
— Твердо ли вы идете по дорог къ адвокатству?— сказала я.
— О, безъ сомннія,— отвчалъ Ричардъ:— у меня все идетъ превосходно.
— Вы говорили это и прежде, милый мой Ричардъ.
— И вы не довольствуетесь этимъ отвтомъ? Хорошо. Положимъ, что нтъ. Твердо ли я иду по своей дорог? Вы хотите сказать, опредлился ли я вполн въ контору Кэнджа?
— Да.
— Ну, не знаю, какъ вамъ сказать объ этомъ,— сказалъ Ричардъ, длая сильно удареніе на слово вполн, какъ будто оно выражало величавшее затрудненіе.— Потому не знаю, что никакимъ образомъ нельзя опредлиться, пока это дло находится въ такомъ неопредленномъ вид. Подъ словомъ дло я подразумваю запрещенный предметъ.
— А вы полагаете, что оно когда-нибудь можетъ быть и опредленнымъ?— сказала я.
— Въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія,— отвчалъ Ричардъ.
Мы прошли нсколько шаговъ молча. Вдругъ Ричардъ обратился ко мн съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ и съ полнымъ чувствомъ.
— Милая Эсирь, я понимаю васъ, и я желаю — видитъ небо,— какъ я желаю!— быть боле постояннымъ человкомъ. Я не говорю, быть постояннымъ къ Ад, потому что я страстно люблю ее, и съ каждымъ днемъ люблю боле и боле, но постояннымъ къ самому себ. Я не могу вполн выразить своего желанія. Если-бъ я былъ, боле постояннымъ человкомъ, я бы ужился съ Баджеромъ или Кэнджемъ и Карбоемъ, я бы сталъ заниматься своимъ ддомъ прилежно и систематически, и не имлъ бы долгу.
— А разв вы имете долгъ, Ричардъ?
— Да, небольшой,— отвчалъ Ричардъ.— Къ тому же, надобно признаться, я слишкомъ пристрастился къ билліарду и къ подобнымъ тому развлеченіямъ. Я признался вамъ во всемъ. Скажите, Эсирь, не станете ли вы презирать меня за это?
— Вы знаете, что я не стану,— отвчала я.
— Вы снисходительне ко мн, чмъ я самъ къ себ,— отвчалъ онъ.— Милая Эсирь, я чувствую себя несчастнымъ, что до сихъ поръ не пристроился, но, скажите, какимъ образомъ могу я пристроиться? Если-бъ вы жили въ недостроенномъ дом, могли ли бы вы расположиться въ немъ спокойно? Если-бъ вамъ суждено было бросать всякое предпріятіе неконченнымъ, вамъ бы тяжело было взяться за что-нибудь — вотъ таково и мое несчастное положеніе. Я съ рожденія былъ обреченъ въ жертву какой-то борьб со всми ея случайностями и перемнами, и эта борьба начала разстраивать меня прежде, чмъ я вполн понималъ различіе между перемнами закона и перемнами платья. Съ тхъ поръ она лишила меня всякой возможности пристроиться въ жизни, такъ что я сознаю иногда, что я недостоинъ любить свою милую, преданную мн, кузину Аду.
Мы находились въ уединенномъ мст, и Ричардъ, закрывъ лицо руками, плакалъ, произнося эти слова.
— О, Ричардъ,— сказала я:— зачмъ такъ печалиться! У васъ благородное сердце, а любовь Ады будетъ съ каждымъ днемъ длать васъ достойне.
— Я знаю, моя милая,— отвчалъ онъ, пожимая мн руку:— я знаю все это. Не думайте, что въ настоящую минуту я черезчуръ слабъ и откровененъ, все, что я высказалъ вамъ, долго лежало у меня на сердц, я не разъ собирался высказать вамъ это, но или не имлъ случая, или недоставало во мн духа. Я знаю, какую перемну должна производить во мн одна мысль объ Ад, но до сихъ поръ она не произвела ее. Я еще до сихъ поръ не могъ сдлаться человкомъ основательнымъ. Я люблю Аду страстно, а между тмъ длаю ей вредъ, длая вредъ себ каждый день и каждый часъ. Впрочемъ, это не можетъ долго продолжаться, мы услышимъ наконецъ, что дло наше кончилось въ нашу пользу и тогда вы и Ада увидите, что изъ меня еще можетъ быть!
Мн грустно было слышать его рыданія и видть, какъ слезы струились между пальцами, но еще грустне были для меня его самоувренность и одушевленіе, съ которыми онъ говорилъ эти слова.
— Я разсматривалъ вс бумаги, Эсирь, я углублялся въ нихъ по цлымъ мсяцамъ,— продолжалъ онъ, снова принимая веселое расположеніе духа: — и поврьте, что въ скоромъ времени мы выйдемъ побдителями. Медленность длопроизводства, поглотившая Богъ знаетъ какое множество лтъ, служитъ нкоторымъ ручательствомъ, что дло наше кончится скоро: оно уже готовится къ докладу. Bee кончится прекрасно, и тогда вы увидите, къ чему я способенъ!
Вспомнивъ, какъ онъ за нсколько минутъ передъ этимъ подводилъ Кэнджа и Карбоя подъ одну категорію съ Баджеромъ, я спросила его, когда онъ намренъ записаться въ Линкольнинскій Судъ?
— Когда! Я думаю, что никогда, Эсирь,— отвчалъ онъ съ усиліемъ.— Мн кажется, съ меня довольно и этого. Поработавъ по длу Джорндись и Джорндисъ, какъ невольникъ, я вполн утолилъ свою жажду къ познанію законовъ и увренъ теперь совершенно, что эта жажда не возобновится. Кром того, я вижу, что она сильне и сильне удерживаетъ меня отъ постояннаго стремленія на сцену дйствія. На чемъ же долженъ я сосредоточивать все свое вниманіе?— сказалъ Ричардъ съ полнымъ убжденіемъ.
— Не знаю,— сказала я.
— Не смотрите такъ серьезно,— отвчаетъ Ричардъ:— лучше этого я ничего не могу сдлать. Я не вижу необходимости посвятить себя какой нибудь профессіи. Кончится наша тяжба, и я обезпеченъ на всю жизнь. Нтъ, нтъ. Я смотрю на это, какъ на занятіе, которое въ сущности боле или мене неосновательно, и потому соотвтствуетъ моему временному положенію, да, оно какъ нельзя боле соотвтствуетъ. Скажите, моя милая Эсирь, на чемъ же я долженъ сосредоточивать все свое вниманіе?
Я посмотрла на него и покачала головою.
— На чемъ,— сказалъ Ричардъ тономъ полнаго убжденія:— на чемъ боле, какъ не на военной служб?
— На военной служб?— повторила я.
— Непремнно. Мн остается только поступить въ нее… и тогда вы увидите!
И вмст съ этимъ онъ показалъ мн памятную книжку, въ которой сдланы были слдующія подробныя исчисленія: положимъ, что въ теченіе шести мсяцемъ, не бывъ въ военной служб, онъ задолжалъ двсти фунтовъ стерлинговъ, но что, будучи въ военной служб, въ теченіе такого же времени онъ не сдлалъ бы и гроша долгу, на что онъ уже далъ себ слово — эта мра должна сохранить четыреста фунтовъ въ годъ или дв тысячи фунтовъ въ пять лтъ, что составило бы весьма значительную сумму. Потомъ онъ такъ краснорчиво и такъ чистосердечно говорилъ, какую бы онъ сдлалъ жертву, удаливъ себя на время отъ Ады, говорилъ о ревностномъ желаніи, которое питалъ въ душ своей, чтобъ отплатить ей за ея любовь, обезпечить ея счастіе, исправить въ себ вс недостатки, пріобрсти для характера своего ршительность, онъ говорилъ это такъ чистосердечно, что мн становилось и больно, и грустно слушать его. Я воображала, чмъ все это кончится, чмъ могло оно кончиться, когда вс его прекрасныя качества такъ скоро и такъ врно покрывались какой-то гибельной ржавчиной, разрушавшей все, на чемъ она оставалась!
Я говорила съ полною откровенностью, какою могла располагать, и съ полной надеждой, въ какую не совсмъ врила, и умоляла его, изъ любви къ Ад, не полагаться слишкомъ на ршеніе Верховнаго Суда. Ричардъ во всемъ соглашался со мной, онъ говорилъ о Верховномъ Суд, и о всемъ вообще, съ своимъ всегдашнимъ легкомысліемъ и рисовалъ свтлыя картины своей счастливой будущности, которая, увы! должна наступить для него съ окончаніемъ тяжбы. Мы говорили много, но, заговоривъ о какомъ нибудь предмет, всегда переходили на несчастную тяжбу.
Наконецъ мы подошли къ скверу Сого, гд Кадди Джеллиби назначила мн свиданіе, какъ въ самомъ спокойномъ мст въ окрестностяхъ улицы Ньюманъ. Кадди была въ середин сада и поспшила выйти оттуда, какъ только я показалась. Посл обыкновенныхъ привтствій, Ричардъ оставилъ насъ.
— Принцъ на урок, вонъ въ этомъ дом,— сказала Кадди:— и онъ досталъ для насъ ключи отъ сквера. Поэтому, если вы согласны погулять со мной, мы запремся здсь, и я спокойно выскажу вамъ все, для чего я хотла видть ваше доброе личико.
— Я совершенно согласна, моя милая,— сказала я.— Ничего не можетъ быть лучше этой прогулки.
Вслдствіе этого Кадди, нжно поцловавъ мое доброе личико, какъ она выражалась, заперла двери, взяла меня подъ руку и мы спокойно приступили къ прогулк.
— Дло вотъ въ чемъ, Эсирь,— сказала Кадди, вполн пользуясь и наслаждаясь моимъ искреннимъ расположеніемъ:— посл того, какъ вы сказали мн, что очень дурно вступать въ бракъ безъ согласія матери, или даже держать ее въ совершенномъ невдніи касательно нашего обрученія (хотя я уврена, что она вовсе обо мн не заботится), я считала долгомъ передать ваши мннія Принцу. Во-первыхъ, потому, что я хочу извлекать полезное изъ всхъ вашихъ совтовъ, а, во-вторыхъ, потому, что у меня нтъ никакихъ секретовъ отъ Принца.
— Я думаю, Кадди, онъ одобрилъ мой совтъ?
— О, моя милая, увряю васъ, онъ готовъ одобрять все, сказанное вами. Вы не можете себ представить, какъ онъ уважаетъ васъ.
— Въ самомъ дл?
— Въ другой двушк, Эсирь, это уваженіе возбудило бы ревность,— сказала Кадди, смясь и качая головой:— но оно меня только радуетъ, потому что вы первая и лучшая моя подруга, и никто не суметъ любить васъ такъ, какъ мн хочется.
— Клянусь, Кадди,— сказала я:— вы вс сговорились поддерживать во мн хорошее расположеніе духа. Итакъ, моя милая!
— Да, да, я сейчасъ разскажу вамъ все,— отвчала Кадди, скрестивъ свои руки на моей рук. Мы долго говорили объ этомъ предмет съ Принцемъ, и я сказала ему: Принцъ, такъ какъ миссъ Соммерсонъ…
— А надюсь, Кадди, ты не назвала меня миссъ Соммерсонъ.
— Нтъ, нтъ!— вскричала Кадди, какъ нельзя боле довольная и съ лицомъ, сіяющимъ удовольствіемъ.— Я назвала тебя просто, Эсирь. Вотъ я и сказала Принцу: ‘Такъ какъ Эсирь ршительно этого мннія, она сама выразила его, и всегда намекаетъ на него, когда присылаетъ мн т миленькія письма, которыя ты, Принцъ, слушаешь съ такимъ удовольствіемъ, то я приготовилась открыть всю истину моей мама, когда найдешь ты удобнымъ. А думаю, Принцъ,— сказала я,— что, не мннію Эсири, мое положеніе будетъ боле выгодное, если ты такъ же, какъ и я признаешься во всемъ своему папа’.
— Да, моя милая,— сказала я:— Эсирь, дйствительно такого мннія.
— Значитъ, я поступила умно!— воскликнула Кадди.— Это очень безпокоило Принца не потому, чтобы онъ сомнвался въ справедливости словъ моихъ, но потому, что онъ боялся за нжныя чувства своего родителя, онъ боялся, что признаніемъ своимъ убьетъ его, онъ боялся, что мистеръ Торвидропъ сочтетъ такой поступокъ непочтительнымъ. А вдь ты знаешь, Эсирь, какія у него изящныя манеры,— прибавила Кадди:— и его чувства чрезвычайно нжны!
— Въ самомъ дл, моя милая
— О, чрезвычайно нжныя! Принцъ говоритъ то же самое Такъ вотъ это-то и заставило мое милое дитя… это названіе я отношу не къ теб, Эсирь,— сказала Кадди въ вид извиненіи, и лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ:— я обыкновенно называю Принца милымъ дитятею.
Я засмялась, Кадди тоже засмялась, раскраснлась еще боле и продолжала:
— Это заставило его, Эсирь.
— Кого же заставило, моя милая?
— О, какая ты скучная!— сказала Кадди, смясь:— кого больше, какъ не мое милое дитя! Это причинило ему безпокойство на цлыя недли и заставило его откладывать свое признаніе со дня на день. Наконецъ онъ сказалъ мн:— Кадди, если миссъ Соммерсонъ, которая пользуется такимъ расположеніемъ моего отца, согласится присутствовать при моемъ объясненіи, мн кажется, я бы тогда ршился. Поэтому я и общала ему просить тебя пріхать сюда. Кром того, я ршилась,— сказала Кадди, смотря на меня съ надеждою, хотя и боязливо:— въ случа если ты согласишься, попросить тебя посл того сходить со мной къ моей мама. Вотъ что хотла я выразить, когда въ письм моемъ говорила, что намрена просить отъ тебя величайшей милости и помощи. И если, Эсирь, ты думаешь, что можно согласиться на это, мы оба были бы крайне обязаны теб.
— Послушай, Кадди,— сказала я, принимая задумчивый видъ.— Мн кажется, что, въ случа необходимости, я могла бы сдлать и боле этого. Во всякомъ случа ты можешь располагать мною какъ и когда теб угодно.
Кадди была въ восторг отъ моего отвта. Она такъ была воспріимчива ко всему, что только заключало въ себ ласку и ободреніе, какъ никакое другое нжное сердце, которое когда либо билось въ этомъ мір. Пройдя еще раза два по саду, Кадди надла совершенно новыя перчатки, оправила себя какъ можно лучше, чтобъ не уронить себя въ глазахъ представителя прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, и посл того мы отправились прямо въ улицу Ньюманъ.
Само собою разумется, Принцъ занятъ былъ уроками. Мы застали его съ ученицей, отъ которой нельзя было ожидать большихъ успховъ, это была упрямая, безтолковая, маленькая двочка, съ сердитымъ лицомъ, грубымъ голосомъ, и съ неодушевленной мама, успхи этой двочки еще мене подавали надежды чрезъ замшательство, въ которое мы, приходомъ своимъ, поставили ея наставника. Урокъ наконецъ кончился, и когда маленькая двочка перемнила башмаки и закутала свое блое кисейное платье въ большую шаль, ее увели домой. Посл небольшого приготовленія мы отправились отыскивать мистера Торвидропа. Мы застали его въ перчаткахъ и съ шляпою въ рук. Какъ образецъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, онъ сидлъ на соф въ своей отдльной комнат, единственномъ спокойномъ уголк во всемъ дом. Повидимому, онъ одвался совершенно на досуг, отрываясь отъ времени до времени отъ легкой закуски. Туалетный ящикъ, щетки и другіе подобные предметы, изящно отдланные, лежали около него въ пріятномъ безпорядк.
— Батюшка, къ вамъ пожаловали миссъ Соммерсонь и миссъ Джеллиби.
— Очаровательно, восхитительно!— сказалъ мистеръ Торвидропъ, величаво приподнявъ правое плечо и кланяясь.— Позвольте мн! (подавая намъ стулья). Прошу покорно садится! (цлуя кончики пальцевъ лвой руки). Я въ восторг! (прищуривая глаза свои и обращая ихъ кверху). Мое маленькое убжище вы превратили въ рай.
И онъ снова опустился на софу какъ единственный джентльменъ въ Европ.
— Вы опять находите насъ, миссъ Соммерсонъ, за тмъ же занятіемъ: мы полируемъ, полируемъ и полируемъ! Опять прекрасный полъ поощряетъ и награждаетъ насъ, доставляя намъ честь и удовольствіе своимъ очаровательнымъ присутствіемъ. Это слишкомъ много въ ныншнія времена, мы очень, очень переродились со времени Его Королевскаго Высочества Принца-Регента, моего благодтеля, если позволено мн будетъ такъ выразиться. Прекрасная осанка и изящныя манеры только что не втаптываются въ грязь ногами механиковъ. Рдко, рдко достается прекрасной осанк и изящнымъ манерамъ насладиться улыбкой красоты.
Я не сказала ни слова и считала это за лучшій отвтъ. Мистеръ Торвидропъ взялъ щепотку табаку.
— Любезный сынъ мой,— сказалъ онъ:— у тебя сегодня четыре урока. Я бы совтовалъ теб покушать на скорую руку сандвичей.
— Благодарю васъ, батюшка,— отвчалъ Принцъ:— не безпокойтесь, я буду аккуратенъ. Батюшка, смю ли я просить васъ приготовиться къ тому, что я намренъ сказать вамъ!
— Праведное небо!— воскликнуль образецъ манеръ, блдный и испуганный въ то время, какъ Принцъ и Кадди, рука въ руку, склонились передъ нимъ на колни.— Что это значитъ? Не съ ума ли вы сошли! О, ради Бога, говорите, что это значитъ?
— Батюшка,— отвчалъ Принцъ съ величайшей покорностью:— я люблю эту молодую леди и далъ слово жениться на ней!
— Далъ слово жениться!— вскричалъ мистеръ Торвидропъ, склоняясь на софу и закрывая лицо обими руками.— О, небо! до чего я дожилъ! Въ мое сердце пущена стрла моимъ роднымъ сыномъ!
— Мы уже давно дали слово другъ другу,— дрожащимъ голосомъ сказалъ Принцъ:— и миссъ Срммерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовтовала намъ признаться вамъ, батюшка, и была такъ добра, что согласилась присутствовать при нашемъ признаніи. Миссъ Джеллиби молодая леди, которая питаетъ къ вамъ, батюшка, глубокое уваженіе.
Изъ груди мистера Торвидропа вырвался стонъ.
— Не огорчайтесь, батюшка, умоляю васъ, не огорчайтесь!— произнесъ его сынъ.— Миссъ Джеллиби молодая леди, она питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе. Соглашаясь вступить въ бракъ, мы поставляемъ себ въ священную обязанность заботиться о вашемъ спокойствіи.
Мистеръ Торвидропъ заплакалъ.
— Ради Бога, не огорчайтесь, батюшка!— воскликнулъ сынъ.
— Сынъ, сынъ!— сказалъ мистеръ Торвидропъ:— слава Богу, что твоя покойная мать избавилась отъ такого удара. Поражай меня и не щади. Поражайте меня, сэръ, поражайте въ самое сердце!
— Не говорите такъ, батюшка,— умолялъ Принцъ со слезами:— ваши слова убиваютъ меня. Увряю васъ, мы поставляемь себ въ священную обязанность заботиться о вашемъ спокойствіи. Каролина и я не забудемъ нашего долга, мой долгъ въ отношеніи къ вамъ будетъ и ея долгомъ, мы дали и въ этомъ слово другъ другу, такъ что, съ вашего одобренія и согласія, мы посвятимъ всю свою жизнь только тому, чтобъ доставлять вамъ спокойствіе и удовольствіе.
— Поражайте, сэръ,— говорилъ мистеръ Торвидропъ:— поражайте въ самое сердце!
Я замтила, впрочемъ, что онъ внимательно слушалъ Принца.
— Неоцненный батюшка,— говорилъ Принцъ:— мы очень хорошо знаемъ, что вы привыкли къ маленькому комфорту, на который вы имете полное право, мы поставимъ себ долгомъ и будемъ считать счастіемъ прежде всего доставлять вамъ это удовольствіе. Если нашъ союзь покажется пріятнымъ вамъ, то благословите его вашимъ одобреніемъ и согласіемъ, и когда мы женимся, то первою мыслію нашею будетъ ваше спокойствіе. Въ нашей жизни вы постоянно будете главою и хозяиномъ, мы чувствуемъ, какъ неестественно было бы съ нашей стороны, еслибъ мы не старались предупреждать ваши желанія, еслибь не употребили бы вс возможныя съ нашей стороны средства, чтобъ доставить вамъ спокойствіе.
Мистеръ Торвидропъ тяжело боролся съ своими чувствами, и снова выпрямился на соф. Его щеки раздувались надъ его тутозатянутымъ галстухомъ, въ эту минуту онъ представлялъ собою совершенный образецъ отеческой прекрасной осанки и изящныхъ манеръ.
— Сынъ мой!— сказалъ мистеръ Торвидропъ.— Дти мои! Я не могу противостоять вашимъ мольбамъ. Будьте счастливы!
Его благосклонность, въ то время, какъ онъ поднималъ свою будущую невстку и протягивалъ руку своему сыну (который цловалъ ее съ сыновнимъ почтеніемъ и благодарностію), были для меня самымъ невиданнымъ до того зрлищемъ.
— Дти мои,— сказалъ мистеръ Торвидропъ, съ родитель скимъ чувствомъ обнимая лвой рукой Кадди и граціозно положивъ правую руку на бедро.— Сынъ мой и дочь моя, ваше счастіе будетъ отнын моимъ попеченіемъ. Я буду слдить за вами Вы будете всегда жить со мной (подразумвая, вроятно, подъ этимъ, что я всегда буду жить съ вами), этотъ домъ отнын будетъ вашимъ домомъ, словомъ сказать, вы имете теперь полное право считать и считайте его своимъ домомъ. Живите счастливо и долго и раздляйте свою судьбу съ моею!
Могущество его прекрасной осанки и изящныхъ манеръ было таково, что они дйствительно были преисполнены благодарностью, какъ будто вмсто того, что онъ, навязываясь жить вмст съ ними на вс остальные дни своей жизни, приносилъ въ ихъ пользу огромною жертву.
— Что касается до меня, мои дти, сказалъ мистеръ Торвидропъ:— то я замтно начинаю вянуть и желтть и не вижу возможности сказать, долго ли будутъ еще оставаться слабые слды прекрасной осанки и изящныхъ манеръ въ этотъ прядильный и ткацкій вкъ. Во всякомъ случа, сколько будутъ позволить обстоятельства, я стану исполнять свой долгъ въ отношеніи къ обществу, и, по обыкновенію, буду показываться въ город. Мои желанія и нужды весьма ограниченны и удобоисполнимы. Дайте, мн вотъ эту маленькую комнатку, нсколько необходимыхъ вещей для туалета, скромный завтракъ поутру и умренный обдъ — и мн больше ничего ненужно. Исполненіе этихъ нуждъ я предоставляю вашей любви ко мн и уваженію,— все остальное я беру на себя.
Влюбленные вновь были тронуты его необыкновеннымъ великодушіемъ.
— Сыпь мой, сказалъ мистеръ Торвидропъ:— относительно тхъ недостатковъ въ теб — недостатковъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, которыя родятся съ человкомъ, которыя можно усовершенствовать изученіемъ, но никогда нельзя производить по прихоти,— въ этомъ ты попрежнему можешь положиться на меня. Я былъ вренъ моему длу со времени Его Королевскаго Высочества Принца-Регента, и не сойду съ своего поста теперь. Нтъ, мой сынъ, не сойду. Если ты съ гордостію смотрлъ на положеніе своего отца, то будь увренъ, что его положеніе останется навсегда незапятнаннымъ. Что же касается до тебя, Принцъ, у котораго совсмъ другой характеръ (да мы и не можемъ и не должны быть одинаковы во всемъ), ты долженъ работать, трудиться, пріобртать деньги и по возможности распространять кругъ своихъ занятій.
— Въ этомъ вы можете положиться на меня, неоцненный батюшка: я говорю отъ чистаго сердца,— отвчалъ Принцъ.
— Я не сомнваюсь въ этомъ,— сказалъ мистеръ Торвидропъ.— Твои качества, мой сынъ, не блестящи, но они прочны и полезны. Дти мои, словами моей покойной жены, на жизненный путь которой я имлъ счастіе проливать нкоторый лучъ свта, я долженъ сказать вамъ обоимъ: заботьтесь о нашемъ заведеніи, заботьтесь о моихъ скромныхъ нуждахъ — и да благословитъ васъ Богъ!
Посл этого старикъ Торвидропъ сдлался очень любезенъ, вроятно, въ ознаменованіе счастливаго событія. Я же сказала Кадди, если она намрена идти домой сегодня, то не слдовало медлить. Поэтому мы отправились посл нжнаго прощанія между Кадди и ея женихомъ. Во всю дорогу Кадди была такъ счастлива и такъ чистосердечно выхваляла мистера Торвидропа — старика, что я ни подъ какимъ видомъ не ршилась бы произнесть и слова въ его порицаніе.
Въ окнахъ дома, гд проживало семейство Джеллиби были приклеены билеты, извщающіе, что домъ отдается въ наемъ. Онъ казался мрачне, грязне и пустынне, чмъ когда нибудь. Дня два тому назадъ, имя несчастнаго мистера Джеллиби появилось въ списк банкротовъ, и онъ сидлъ, запершись, въ столовой съ двумя джентльменами, посреди кучи синихъ мшковъ, счетныхъ книгъ и бумагъ, и длалъ отчаянныя усилія разъяснить свои дла. Они, казалось мн, были недоступны для его понятія, потому что когда Кадди, по ошибк, завела меня въ столовую, я увидла, что мистеръ Джеллиби, въ очкахъ, сидлъ въ углу между обденнымъ столомъ и двумя джентльменами и казался безчувственнымъ ко всему, что вокругъ его длалось.
Поднимаясь наверхъ въ комнату мистриссъ Джедлиби, мы не встрчали дтей: вс они визжали на кухн, не встртили даже ни одной служанки. Мы застали мистриссъ Джеллиби среди громадной корреспонденціи: она распечатывала, читала и сортировала письма, на полу лежала груда рваныхъ конвертовъ. Она была такъ углублена въ свои занятія, что сначала не узнала меня, хотя и смотрла на меня своимъ страннымъ, свтлымъ, устремленнымъ вдаль взглядомъ.
— Ахъ, миссъ Соммерсонъ!— сказала она наконецъ.— Извините меня! Я никакъ не думала видть васъ у себя. Надюсь, что вы здоровы, и что мистеръ Джорндисъ и миссъ Клэръ также здоровы.
Въ свою очередь я выразила свою надежду, на здоровье мистера Джеллиби.
— Не совсмъ здоровъ, моя милая,— сказала мистриссъ Джеллиби спокойнйшимъ образомъ.— Онъ былъ несчастливъ въ своихъ длахъ и теперь въ дурномъ расположеніи духа. Къ счастію моему, что при своихъ занятіяхъ, я не имю времени думать объ этомъ. Въ настоящее время у насъ собиралось, миссъ Соммерсонъ, пятьсотъ семействъ, круглымъ числомъ по пяти человкъ въ каждомъ, и вс они или отправились уже, или отправляются, на лвый берегъ рки Нигера.
Я подумала объ одномъ семейств, такъ коротко знакомомъ намъ, которое не отправилось еще и не отправлялось на лвый берегъ Нигера и не удивлялась, почему это обстоятельство ее не безпокоило.
— Я вижу, вы привели съ собой Кадди,— замтила мистриссъ Джеллиби, взглянувъ на свою дочь.— Видть ее здсь сдлалось совершенной рдкостью. Она совсмъ почти бросила свое прежнее занятіе, и черезъ это заставляетъ меня нанимать мальчика.
— Я уврена, ма…— начала было Кадди
— Я теб говорю, Кадди,— перебила ее мать мягкимъ тономъ:— я теб говорю, Кадди, что я нанимаю мальчика, который въ эту минуту обдаетъ. Какая же польза изъ твоихъ возраженій?
— Я и не длаю вамъ возраженій, отвчала Кадди.— Я только думала сказать, что вы врно не захотли бы, чтобъ я всю свою жизнь сидла за письменнымъ столомъ.
— Однако, я думаю, моя милая, что касательно трудолюбія, ты должна брать примръ съ своей родной матери,— сказала мистриссъ Джеллиби, продолжая распечатывать письма и бросая бглый взглядъ на каждое изъ нихъ, сортировала ихъ и говорила.— Вотъ еще новости. Сидть всю жизнь за письменнымъ столомъ! Если бы ты имла хоть сколько нибудь сочувствія къ судьбамъ человческаго рода, ты бы не ршилась сдлать мн подобный отвтъ, твои идеи были всегда выше той, которую ты высказала. Но ты не имешь сочувствіи. Я часто говорила теб, Кадди, что ты вовсе не имешь сочувствія.
— Дйствительно, ма, къ Африк я вовсе не имю его.
— Конечно не имешь. Не имй я такихъ многотрудныхъ занятій, миссъ Соммерсонъ, это совершенно бы убило меня,— сказала мистриссъ Джеллиби, нжно останавливая на мн взоръ свой и раздумывая, куда ей положить только что распечатанное письмо,— Но я такъ много должна думать и сосредоточивать свои мысли на длахъ, касающихся до племени Борріобула-Ха и вообще до Африки, что въ этомъ заключается мое лекарство.
Когда Кадди бросила на меня умоляющій взглядъ и когда миссъ Джеллиби устремила взоръ свой въ Африку прямехонько сквозь мою шляпку и голову, я считала эту минуту за удобнйшую, чтобы приблизиться къ цли моего посщенія и овладть вниманіемъ мистриссъ Джеллиби.
— Быть можетъ,— начала я:— вы удивитесь, если я скажу вамъ, что привело меня сюда прервать ваши занитія.
— Я всегда очень рада видть васъ, миссъ Соммерсонъ, въ моемъ дом,— сказала мистриссъ Джеллиби, продолжая свое занятіе съ спокойной улыбкой.— Хотя я и желала бы…— при этомъ она покачала головой,— хотя я и желала бы. чтобъ миссъ Соммерсонъ принимала боле участія въ Борріобульскихъ длахъ.
— Я пришла сюда съ Кадди,— сказала я:— потому что Кадди считаетъ долгомъ ничего не скрывать отъ своей матери и полагаетъ, что я помогу ей (хотя, съ своей стороны, я совершенно не знаю, какъ и чмъ могу я помочь) при открытіи вамъ одной изъ ея тайнъ.
— Кадди,— сказала мистриссъ Джеллиби, отрываясь на минуту отъ своего занятія и потомъ покачавъ головой, съ прежнимъ спокойствіемъ принялась за него:— ты, врно, хочешь сообщить мн какой нибудь вздоръ?
Кадди развязала свою шляпку, сняла ее, и, взявъ за концы лентъ, залилась слезами и сказала:— мама, я дала слово выйти замужъ!
— О, какая ты смшная!— замтила мистриссъ Джеллиби, разсянно разсматривая распечатанную депешу:— какая ты глупая, Кадди!
— Я дала слово выйти замужъ, ма,— говорила, рыдая Кадди:— за молодого мистера Торвидропъ, учителя въ танцевальной школ и старый мистеръ Торвидропъ, настоящій джентльменъ, согласился на нашъ бракъ, я прошу теперь и умоляю васъ, дайте вы свое согласіе, безъ котораго, ма, я никогда не буду счастлива, никогда, никогда!
И Кадди продолжала рыдать, забывая все, что переносила она. Въ эту минуту она помнила только свою привязанность къ матери.
— Видите, миссъ Соммерсонъ,— замтила мистриссъ Джеллиби довольно сурово:— видите, какое счастіе имть столько занятіи и сосредоточивать на нихъ вс свои мысли. Вотъ Кадди дала слово выйти замужъ за сына танцмейстера, связалась съ людьми, которые не имютъ ни малйшаго сочувствія къ судьбамь человческаго рода! Между тмъ какъ мистеръ Гушерь, одинъ изъ первйшихъ филантроповъ нашего времени, говорилъ мн по секрету, что онъ интересуется моей дочерью!
— Ма, я всегда ненавидла и презирала мистера Гушера! сказала Кадди, не прекращая рыданій.
— Кадди, Кадди!— возразила мистриссъ Джеллиби, распечатывая новое письмо съ неподражаемымъ спокойствіемъ.— Я нисколько не сомнваюсь въ этомъ. Да и могла ли ты поступать иначе, будучи совершенно лишена тхъ симпатій, которыя въ немъ преобладаютъ! Еслибь мои общественныя занятія не были для меня любимымъ дтищемъ, еслибъ я не занималась планами въ громадныхъ размрахъ, эти мелочи могли бы сильно огорчать меня, миссъ Соммерсонъ. Но могу ли я позволить, чтобъ глупый поступокъ со стороны Кадди (отъ которой я лучшаго никогда и не ждала) поставилъ бы преграду между мной и Африкой? Нтъ, нтъ,— повторяла мистриссъ Джеллиби тихимъ, но звучнымъ голосомъ и съ пріятной улыбкой распечатывала письма и сортировала ихъ:— нтъ, нтъ, миссъ Соммерсонъ!
Я до такой степени не была подготовлена къ столь холодному пріему, хотя и могла разсчитывать на него, что не находила словъ въ отвтъ ей. Кадди, точно также какъ и я, совершенно растерялась. Мистриссъ Джеллиби продолжала распечатывать письма и безпрестанно повторяла весьма пріятнымъ голосомъ и съ самой пріятной улыбкой:— нтъ, миссъ Соммерсонъ, со мной этого не можетъ случиться.
— Надюсь, ма,— сказала наконецъ Кадди, рыдая,— вы не сердитесь на меня?
— О, Кадди, какая ты въ самомъ дл несносная!— отвчала мистриссъ Джеллиби.— Ну идетъ ли длать подобные вопросы посл того, какъ я теб сказала о моемъ исключительномъ занятіи?
— И я надюсь, ма, вы дадите свое согласіе и пожелаете намъ счастія?— сказала Кадди.
— Ты безсмысленный ребенокъ, ужъ потому, что сдлала подобный поступокъ, сказала мистриссъ Джеллиби:— ты никуда негодный ребенокъ, если не хотла посвятить себя общественной польз. Но шагъ сдланъ, я наняла уже мальчика для переписки, больше мн ничего не остается сказать. Пожалуйста, Кадди, сказала мистриссъ Джеллиби, потому что Кадди наклонилась къ ней и начала ее цловать:— не мшай мн заниматься моимъ дломъ, дай мн разобрать эту кипу бумагъ до прихода вечерней почты.
Въ это время я считала за лучшее уйти, но была удержала еще на минуту словами Кадди.
— Вы не разсердитесь, ма, если я представлю вамъ его?
— О, Боже мой, Кадди,— вскричала мистриссъ Джеллиби, снова погруженная въ африканскія размышленія:— ты опять свое начала? Кого ты хочешь представить?
— Его, мама.
— Кадди, Кадди,— сказала мистриссъ Джеллиби, совершенно утомленная такими мелочами:— ужъ если ты хочешь, такъ пожалуйста не приводи его въ дни, назначенные для нашихъ комитетскихъ собраній. Ты должна устроить этотъ визитъ, когда я буду совершенно свободна. Моя милая миссъ Соммерсонъ, вы очень, очень добры, если ршились прійти сюда и помочь этой глупенькой двочк. Прощайте! Когда я скажу вамъ, что передо мной лежитъ пятьдесятъ восемь новыхъ писемъ отъ различныхъ фабрикантовъ, которые нетерпливо желаютъ узпать вс подробности касательно африканскихъ туземцевъ и воздлыванія кофе то, кажется мн не нужно представлять вамъ извиненій въ томъ, что я очень занята.
Спускаясь съ лстницы, я нисколько не удивлялась, что Кадди была въ грустномъ расположеніи духа, не удивлялась тому, что она рыдала, склонивъ свою голову ко мн на плечо, не удивлялась словамъ ея, что ей легче было бы выслушать жестокую брань, нежели видть такое равнодушіе, не удивлялась и признанію ея, что гардеробъ ея былъ такъ скуденъ, что она не знала, какъ ей выходить замужъ. Мало по малу я старалась утшить ее, доказывая ей, сколько хорошаго могла она сдлать для своего несчастнаго отца и для бднаго Пипи, когда будетъ имть свой уголокъ. Наконецъ мы спустились въ сырую темную кухню, гд Пипи и его маленькіе братцы и сестрицы ползали на каменномъ полу, и гд мы такъ разыгрались съ ними, что если бы я не прибгнула къ сказкамъ, то платье мое было бы изорвано въ клочки. Отъ времени до времени долетали до насъ сверху громкіе крики и слышался сильный стукъ мебели. Я боялась, что причиной этихъ голосовъ и этого стука, былъ мистеръ Джеллиби, когда онъ, при каждой новой попытк уразумть свои дла, вырывался изъ-за стола и подходилъ къ окну съ тмъ, чтобы броситься въ него на мостовую.
Возвращаясь ночью домой посл такого шума и хлопотъ, испытанныхъ мною въ теченіе дня, я все время думала о предстоящемъ замужеств бдненькой Кадди, и почти была уврена, что она будетъ счастлива, несмотря что въ мои размышленія часто вмшивался мистеръ Торвидропъ старшій. И если мн приходила иногда въ голову мысль о томъ, дйствительно ли они понимали, что значитъ прекрасная осанка и изящныя манеры, я была уврена, что отъ этого не было бы имъ ни хуже, ни лучше. Я желала одного, чтобы они были счастливы, и съ этой мыслью я смотрла на звзды и вспоминала о путешественникахъ въ отдаленныхъ странахъ, я представляла себ звзды, которыми въ одно время со мной любовались они и въ то же время полагала, что, можетъ быть, и я, совершая свой земной путь, буду полезна кому нибудь изъ нихъ.
Въ Холодномъ Дом такъ вс были рады моему возвращенію (впрочемъ это и прежде такъ бывало), что я готова была плакать отъ радости, если бы только я была уврена, что мои слезы произведутъ на другихъ пріятное впечатлніе. Вс въ дом, отъ мала до велика, съ такимъ радушіемъ, съ такими свтлыми лицами встртили меня, съ такимъ искреннимъ удовольствіемъ говорили со мной, считали за такое счастіе угодить мн въ чемъ нибудь, что, мн кажется, въ мір не было такого счастливаго созданія, какимъ была я въ эти минуты.
Весь вечеръ былъ проведенъ въ пріятной болтовн, я съ такими подробностями разсказывала Ад и моему опекуну о моей поздк и о Кадди, что по приход въ свою комнату увидла, что лицо мое горло, и я не могла понять, откуда взялось во мн столько способностей говорить такъ долго.
Спустя нсколько секундъ кто-то тихо постучался въ мою дверь.
— Войдите!— сказала я.
И ко мн вошла маленькая двочка, чистенько одтая въ траурное платьице.
— Извините, миссъ,— сказала она нжнымъ голосомъ и присдая:— я Чарли!
— Неужели!— сказала я, наклонившись къ ней съ удивленіемъ и поцловавъ ее.— Какъ я рада видть тебя, Чарли!
— Извините, миссъ,— продолжала Чарли тмъ же голосомъ:— я ваша горничная.
— Въ самомъ дл, Чарли?
— Точно такъ, миссъ. Честь имю представиться вамъ, по приказанію мистера Джорндиса, который посылаетъ вамъ свою любовь.
Я сла, обняла Чарли и стала смотрть ей въ лицо.
— О, миссъ, какъ могу я выразить вамъ свою благодарность!— сказала Чарли, скрестивъ руки на грудь, между тмъ какъ по ея щечкамъ, на которыхъ рисовались ямочки, текли потокомъ слезы. Томъ теперь въ школ и учится хорошо, маленькая Эмми осталась у мистриссъ Бляйндерь, и какъ ее берегутъ, если бы вы знали! Только мистеръ Джорндисъ, не знаю за чмъ, говоритъ, что намъ всмъ должно разлучиться… то есть мн съ Томомъ и Эмми… вдь мы такія маленькія! О, миссъ, о чемъ вы плачете?
— Я не могу, Чарли, удержаться отъ слезъ.
— Я тоже не могу удержаться отъ слезъ,— говоритъ Чарли.— Мистеръ Джорндисъ такъ любитъ васъ: онъ говоритъ и надется, что вы иногда поучите меня чему нибудь, что Томъ, Эмми и я будемъ видться разъ въ мсяцъ. О, миссъ, какъ я счастлива и благодарна вамъ! Я постараюсь за это быть доброй и послушной двочкой.
— Чарли, ты только не забудь, кто осчастливилъ тебя!
— Нтъ, миссъ, никогда, никогда не забуду. И Томъ и Эмми не забудутъ. Вы, миссъ, вы осчастливили насъ.
— Нтъ, Чарли, я ничего не знаю объ этомъ,— это все сдлалъ для васъ мистеръ Джорндисъ.
— Я знаю, миссъ, но онъ сдлалъ это изъ любви къ вамъ. Я и Томъ, и Эмми никогда не забудемъ этого.
Чарли отерла глаза и приступила къ исполненію своихъ обязанностей: она начала бгать по комнат и приводить въ порядокъ все, что попадало ей подъ руки. Вдругъ она тихонько подкралась ко мн и сказала:
— Не плачьте, миссъ, пожалуйста не плачьте.
И я опять ей сказала, что не могу удержаться отъ слезъ.
— Я тоже не могу удержаться отъ слезъ.
Я плакала отъ радости, и плакала не одна, но вмст съ Чарли.

XXIV. Аппеляція.

Вскор посл нашего разговора съ Ричардомъ, о которомъ я уже сказала выше, Ричардъ откровенно признался во всемъ мистеру Джорндису. Я не думала, чтобъ эта откровенность изумила моего опекуна, хотя она и послужила причиной его безпокойства и обманутыхъ ожиданій. Онъ и Ричардъ просиживали по цлымъ часамъ въ запертомъ кабинет, проводили по нсколько дней сряду въ Лондон, имли безчисленныя свиданія съ мистеромъ Кэнджемъ и вообще переносили множество самыхъ непріятныхъ хлопотъ. Между тмъ во время этихъ хлопотъ, мой опекунъ, хотя и испытывалъ на себ вс неудобства отъ вліянія восточнаго втра, и такъ часто потиралъ себ голову, что, кажется, ни одинъ волосокъ на его голов не остался въ поко, но при всей своей любезности къ Ад и мн, онъ соблюдалъ строгое молчаніе касательно того, что происходило между нимъ и Ричардомъ. Мы всячески старались узнать что-нибудь отъ Ричарда, но вс его отвты постоянно ограничивались прежними увреніями, что ‘все идетъ превосходно’, а потому безпокойство наше нисколько не уменьшалось. Однако, мы вскор узнали сами, въ какомъ положеніи находились его дла.
Мы узнали, что къ лорду-канцлеру поступила новая просьба на счетъ поступленія Ричарда въ военную службу, что эта просьба передана въ Верховный Судь, какъ отъ юноши несовершеннолтняго и находившагося подъ опекой суда, и послужила предметомъ многихъ разговоровъ. Мы узнали, что лордъ-канцлеръ назвалъ Ричарда, во время засданія, несноснымъ и своенравнымъ юношей, что разсмотрніе просьбы откладывалось отъ одного засданія до другого, наводили справки и длали сношенія, но такъ медленно, что Ричардъ началъ опасаться, (такъ по крайней мр, онъ говорилъ намъ), не придется ли ему поступить на службу ветераномъ лтъ восьмидесяти. Наконець, назначенъ былъ день Ричарду для свиданія съ лордомь-канцлеромъ въ отдльномъ кабинет, гд милордъ весьма строго выговаривалъ Ричарду за его безпечность къ своему времени, за его неосновательность, и въ заключеніе изъявилъ свое согласіе на его поступленіе въ военную службу. Ричардъ былъ записанъ въ гвардейскую кавалерію, деньги на его патентъ вручены были агенту, и Ричардъ, съ своимъ обычнымъ и въ своемъ род замчательнымъ рвеніемъ принялся за изученіе военной науки, вставалъ по утрамъ въ пять часовъ и упражнялся въ фехтовальномъ искусств.
Такимъ образомъ, лтнія вакаціи смнили весеннія засданія, и вакаціи въ свою очередь смнились засданіями осенними. До насъ доходили иногда всти о томъ, въ какомъ положенія находилась тяжба Джорндисъ и Джорндисъ, и мы слышали, что она была въ доклад или не была, что о ней упоминали въ засданіи, или ссылались на нее, что принимались за ее окончательное ршеніе и отступали отъ него. Ричардъ, проживая въ дом учителя фхтованья, имлъ теперь еще меньше свободнаго времени прізжать къ намъ, опекунъ мой попрежнему соблюдалъ строгое молчаніе. Время шло такимъ образомъ до тхъ поръ, пока по военному вдомству не открылось вакантнаго мста, и тотчасъ Ричардъ получилъ приказаніе отправиться въ полкъ, расположенный въ Ирландіи.
Онъ пріхалъ къ намъ съ этимъ извстіемъ вечеромъ на почтовыхъ и имлъ долгое совщаніе съ моимъ опекуномъ. Прошло съ часъ времени, прежде чмъ голова опекуна моего показалась въ дверяхъ комнаты, въ которой сидла Ада и я.
— Войдите къ намъ, мои милыя!— сказалъ онъ.
Мы вошли. Ричардъ, котораго мы видли въ послдній разь въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, стоялъ, облокотясь на каменную доску, грустный, разстроенный и даже сердитый.
— Вотъ, Ада,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— я и Рикъ не можемъ согласиться другъ съ другомъ. Перестань, пожалуйста, Рикъ, будь повеселе!
— Вы очень строги ко мн, сэръ,— сказалъ Ричардъ.— Строги тмъ боле, что всегда были снисходительны во всхъ прочихъ отношеніяхъ и оказали мн столько милостей, за которыя, правда, я не былъ признателенъ. Безъ васъ, сэръ, мн бы никакъ не выпутаться изъ моихъ затруднительныхъ обстоятельствъ.
— Полноте сэръ, къ чему напоминать о прошломъ,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— я еще разъ хочу выпутать васъ изъ затруднительныхъ обстоятельствъ. Впрочемъ, нтъ, я хочу на этотъ разъ, чтобъ вы выпутались изъ нихъ сами.
— Надюсь, сэръ,— возразилъ Ричардъ, вспыльчиво, хотя и почтительнымъ тономъ:— вы извините меня, если я скажу, что по моему мннію, никто, кром меня самого, не можетъ судить о моихъ поступкахъ.
— Надюсь, любезный мой Рикъ,— замтилъ мистеръ Джорндисъ, въ самомъ пріятномъ расположеніи духа и съ плнительнымъ краснорчіемъ:— ты извинишь меня, если я скажу, что ничего не можетъ быть естественне съ твоей стороны, какъ думать по твоему, но я насчетъ этого не такого мннія. Я долженъ исполнять свой долгъ, Рикъ, иначе ты не могъ бы судить обо мн хорошо даже и въ хладнокровномъ размышленіи, а я надюсь, что ты въ холодномъ или въ жаркомъ расположеніи духа, но всегда судишь обо мн съ хорошей стороны.
Ада такъ поблднла, что мистеръ Джорндисъ предложилъ ей свое кресло, и самъ слъ подл нея.
— Милая моя,— сказалъ мой опекунъ:— ты напрасно тревожишь себя. Рикъ и я немного поспорили другъ съ другомъ въ дружескомъ разговор, котораго намъ нельзя отъ тебя скрыть, и предметомъ котораго была ты, Ада. Ты, кажется, начинаешь бояться этого происшествія?
— О, нтъ, кузенъ Джонъ,— отвчала Ада съ нжной улыбкой:— я не боюсь, если причиной вашего несогласія были вы сами.
— Благодарю тебя, моя милая. Удли мн, пожалуйста, на минуту свое вниманіе и не смотри на Рика. И тебя прошу о томъ же, моя маленькая хозяюшка. Моя милая Ада,— сказалъ онъ, положивъ руку на руки Ады, которыя покоились на ручк креселъ:— ты помнишь, о чемъ мы говорили въ четверомъ, когда еще хозяюшка разсказала намъ объ одномъ любовномъ приключеніи?
— Разумется, ни я, ни Ричардъ не могли забыть о вашемъ великодушіи въ тотъ день, кузенъ Джонъ.
— А никогда не забуду этого дня,— сказалъ Ричардъ.
— И я никогда не забуду,— сказала Ада.
— Тмъ легче я могу высказать то, что намренъ былъ сказать, и тмъ удобне согласиться вамъ съ моими словами,— отвчалъ мой опекунъ, и на лиц его отразилась вся нжность, все благородство его души.— Ада, моя птичка, теб должно узнать, что Рикъ избралъ себ новую карьеру въ послдній разъ. Деньги, которыя онъ имлъ будутъ истрачены на его экипировку. Онъ истощилъ вс свои источники, и теперь принужденъ собирать плоды съ дерева, которое самъ посадилъ.
— Ваша правда, сэръ, что въ настоящее время я истощилъ вс мои источники, и я благодаренъ вамъ, что вы сообщили мн объ этомъ. Впрочемъ,— сказалъ Ричардъ,— позвольте вамъ замтить, сэръ, что я основываю виды свои не на томъ, что я имю, но на томъ, что ожидаетъ меня впереди.
— Рикъ, Рикъ!— вскричалъ мой опекунъ, обнаруживая внезапный ужасъ и въ то же время поднимая руки, чтобъ не слышать словъ его:— умоляю тебя, не основывай своихъ надеждъ и ожиданій на фамильномъ несчастіи! Все, что ты можешь сдлать для себя лучшаго по сю сторону могилы, это никогда не останавливать взора на страшномъ призрак, который безотвязно преслдуетъ насъ въ теченіе столь многихъ лтъ! По моему, лучше быть въ долгу, лучше просить милостыню, лучше умереть!
Мы вс въ высшей степени были изумлены этимъ неожиданнымъ предостереженіемъ. Ричардъ кусалъ себ губы, удерживалъ свое дыханіе и глядлъ на меня, какъ будто онъ чувствовалъ и въ то же время предугадывалъ мою увренность въ томъ, какъ много онъ нуждался въ такомъ предостереженіи.
— Моя милая Ада,— сказалъ мистеръ Джорндисъ, принимая снова прежнее веселое расположеніе духа:— совтъ мой покажется теб жестокимъ, но я живу въ Холодномъ Дом и, придаюсь, видлъ въ немъ много, много непріятнаго. Но довольно объ этомъ. Все, что Ричардъ предпринималъ для своего вступленія въ свтъ, было одинъ только рискъ: онъ длалъ все на авось. Теперь я предлагаю ему и теб, для его собственнаго счастія и для твоего, слдующее: если онъ долженъ удалиться отъ насъ, то не иначе, какъ съ тмъ убжденіемъ, что между вами нтъ никакого обязательства. Я долженъ сказать вамъ боле. Я буду откровененъ съ вами обоими. Вы основываете вс свои надежды на мн, а я основываю свои надежды на васъ, и вслдствіе этого, прошу васъ не думать о томъ, что, кром родства, васъ соединяютъ еще другіе узы.
— По моему, лучше сказать сразу, сэръ,— сказалъ Ричардъ:— что вы ни въ чемъ не довряете мн и совтуете Ад поступить такимъ же образомъ.
— Лучше не говорить объ этомъ ни слова, Рикъ, потому что я не понимаю хорошо, что ты хочешь сказать.
— Вы полагаете, сэръ, что начало моего поприща въ жизни было дурно,— возразилъ Рикъ:— дйствительно не хорошо, я знаю это.
— Какъ я полагалъ о начал твоего поприща и о послдствіяхъ его, я высказалъ теб за нсколько минутъ передъ этимъ,— сказалъ мой опекунъ чистосердечнымъ и ободряющимъ тономъ:— ты, Рикъ, не сдлалъ еще никакого начала, но всему есть время, и отъ тебя еще время это не ушло, напротивъ того, оно только что наступило для тебя. Вы, мои милые, очень еще молоды и въ настоящее время ни больше, ни меньше, какъ кузены. Что изъ васъ будетъ впослдствіи, этого я не знаю, это зависитъ отъ твоихъ трудовъ, любезный мой Рикъ, раньше этого я не могу и не смю назвать васъ какъ нибудь иначе.
— Вы очень строги и жестоки ко мн, сэръ,— сказалъ Рнадрдъ:.— боле жестоки, чмъ я ожидалъ.
— Милый мой,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— я еще боле жестокъ къ самому себ, когда обстоятельства принуждаютъ меня огорчать тебя. Въ твоихъ рукахъ вс средства избавить тебя отъ подобнаго огорченія. Ада, я полагаю, что для него ничего не можетъ быть лучше, кром того, чтобы онъ былъ совершенно свободенъ, чтобы между вами не было никакого обязательства, основаннаго на вашихъ юношескихъ неопытныхъ отношеніяхъ. Рикъ, согласись со мной, это необходимо для нея, ты долженъ сдлать это для нея. Словомъ сказать, вы должны длать другъ для друга ее лучшее, вы должны упрочить счастіе другъ друга.
— Въ чемъ же состоитъ эта прочность, сэръ?— спросилъ Ричардъ торопливо:— вы не говорили намъ объ этомъ, когда мы открыли передъ вами наши сердца.
— Съ тхъ поръ опытъ открылъ мн многое. Я не виню тебя, Рикъ, но все-таки скажу, что съ тхъ поръ опытъ открылъ мн многое.
— Надюсь, сэръ, ваши слова не относятся прямо ко мн?— спросилъ Рикъ.
— О, нтъ!— они относятся къ обоимъ вамъ,— сказалъ мистеръ Джорндисъ ласково.— Я говорю, что время не успло еще вполн обязать васъ другъ другу. Ваши общанія другъ другу не успли еще обратиться въ законныя права, и я не признаю ихъ. Не печальтесь, мои милые кузены! Прошедшее не возвратимо! Для васъ открыта новая и чистая страница, на которой вы можете писать съ самаго начала событія вашей только что начинающейся жизни!
Ричардъ бросилъ безпокойный взглядъ на Аду, но не сказалъ ни слова.
— Я со дня на день откладывалъ высказаться вамъ обоимъ и теб, Эсирь,— продолжалъ мистеръ Джорндисъ:— я удерживался высказаться вамъ до настоящей минуты, съ тмъ, чтобъ сердца ваши были чисты какъ день, и чтобъ отношенія наши другъ къ другу были одинаковы. Теперь я совтую вамъ отъ искренняго сердца, я умоляю васъ отъ всей души тебя, Рикъ, и Аду, проститесь другъ съ другомъ съ тми чувствами, съ какими вы вошли впервые въ этотъ домъ. Предоставьте все прочее времени, истин и постоянству. Если вы поступите иначе, то сдлаете вредъ себ и окажете величайшую несправедливость мн, который сблизилъ васъ.
Наступило продолжительное молчаніе.
— Кузенъ Ричардъ,— сказала Ада, прерывая молчаніе и нжно устремляя на его лицо свои голубые глазки:— мн кажется, мы не должны возражать на слова нашего кузена Джона. Ты можешь быть спокоенъ на мой счетъ. Я остаюсь здсь, подъ его попеченіемъ и будь увренъ, что лучшаго я не могу желать, будь увренъ, что я всегда буду руководствоваться его совтами. Я не сомнваюсь, кузенъ Ричардъ,— говорила Ада съ нкоторымъ замшательствомъ:— я не сомнваюсь, что ты любишь меня, и я… я не думаю, что ты полюбишь другую. На меня ты смло можешь положиться, кузенъ Ричардъ. Я буду любить тебя по прежнему, я не заставлю тебя краснть за свои поступки. Даже какъ кузенамъ намъ грустно разставаться другъ съ другомъ, грустно, Ричардъ, но я знаю, что эта разлука необходима для твоего благополучія. Я всегда съ любовію буду вспоминать и часто, часто буду говорить о теб съ Эсирью… быть можетъ, Ричардъ… и ты вспомнишь обо мн. А теперь,— сказала Ада, подходя къ Ричарду и подавая ему свою дрожащую руку:— теперь, Ричардъ, мы разстаемся кузенами, быть можетъ, надолго… и я молю небо, да ниспошлетъ оно благословеніе на моего милаго брата, гд бы онъ ни находился!
Для меня было странно, что Ричардъ не могъ простить моему опекуну мнній насчетъ его поступковъ, мнній, которыя онъ самъ высказывалъ мн въ боле рзкихъ выраженіяхъ. Къ крайнему сожалнію моему я замтила, что съ этой минуты Ричардъ никогда не былъ такъ свободенъ и откровененъ передъ мистеромъ Джорндисомъ, какъ прежде. Ему предоставлена была всякая возможность быть такимъ, но онъ не былъ, и вслдствіе этого, между ними стала возникать какая-то холодность, отчужденіе.
Въ приготовленіяхъ къ отъзду и поступленію въ полкъ Ричардъ скоро разсялся и даже позабылъ свою печаль о разлук съ Адой, которая оставалась въ Гертфордшэйр, между тмъ какъ онъ, мистеръ Джорндисъ и я отправились въ Лондонъ на цлую недлю. Онъ вспоминалъ объ Ад, такъ сказать, отрывками и съ горькими слезами и въ подобныя минуты, чистосердечно осыпалъ себя жестокими упреками. Но спустя нсколько минутъ, онъ беззаботно начиналъ мечтать о томъ пути, которымъ надялся стать вмст съ Адой богатымъ, счастливымъ, и по прежнему становился безпечнымъ и веселымъ.
Хлопотъ было много — и я съ утра и до вечера ходила съ нимъ по магазинамъ, покупая необходимыя для него вещи. О тхъ вещахъ, которыя онъ хотлъ накупить, еслибъ дана ему была полная свобода, я не говорю ни слова. Онъ какъ нельзя боле быль откровененъ со мной и часто говорилъ съ такимъ чувствомъ и съ такимъ чистосердечіемъ о своихъ проступкахъ и своей ршимости исправиться, такъ искренно сознавалъ пользу, которую извлекалъ изъ этихъ разговоровъ, что мн всегда было пріятно бесдовать съ нимъ.
Въ теченіе этой педли къ намъ на квартиру очень часто являлся мужчина: онъ училъ Ричарда фехтованью. Это былъ, какъ кажется, отставной кавалеристъ, грубый на взглядъ, но видный мужчина, съ простыми, но непринужденными манерами. Я такъ много слышала о немъ отъ Ричарда, что однажды утромъ, сейчасъ посл завтрака, я нарочно вышла взглянуть на него съ моимъ рукодльемъ.
— Здравствуйте, мистеръ Джорджъ,— сказалъ мой опекунъ, который въ одно время вошелъ со мной въ комнату.— Мистеръ Карстонъ сію минуту придетъ. Между тмъ я знаю, что миссъ Соммерсонъ пріятно будетъ познакомиться съ вами. Прошу садиться.
Онъ слъ, нсколько обезпокоенный моимъ присутствіемъ, какъ я думала, и, не глядя на меня, началъ водить широкой загорлой рукой по верхней губ своей.
— Вы аккуратны, какъ солнце,— сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— По военному, сэръ,— отвчалъ онъ.— Сила привычки. Это ни больше, ни меньше, какъ одна привычка, сэръ. Вообще, я не смю назвать себя аккуратнымъ человкомъ.
— Однако, мн сказывали, что у васъ большое заведеніе?— сказалъ мистеръ Джорндисъ.
— Нтъ, сэръ, не очень большое. Я содержу галлерею для стрльбы въ цль, но не очень большую.
— Ну, а какъ вы думаете, хорошо ли мистеръ Карстонъ стрляетъ и хорошо ли онъ бьется на рапирахъ?— спросилъ мой опекунъ.
— Довольно хорошо, сэръ,— отвчалъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки на широкой груди и принимая видъ великана.— Еслибъ онъ занялся этимъ прилежне, то изъ него вышелъ бы славный стрлокъ и славный боецъ.
— Разв онъ не прилежно занимается?— спросилъ мой опекунъ!
— Сначала, сэръ, онъ принялся весьма усердно, а потомъ и оставилъ. Не совсмъ, правда, оставилъ, а такъ себ, учился не отъ всей души. Можетъ статься, у него на душ есть что нибудь, можетъ статься, какая нибудь молоденькая леди.
И его свтлые черные глаза въ первый разъ взглянули на меня.
—Только ужъ не я на душ у него, увряю васъ, мистеръ Джорджъ,— сказала я, смясь:— хотя въ этомъ вы, кажется, подозрваете меня.
Загорлое лицо его слегка покраснло, и онъ отвсилъ мн кавалерійскій поклонъ.
— Надюсь, миссъ, я не оскорбилъ васъ. Вдь я человкъ, необразованный.
— Вы меня вовсе не оскорбили,— сказала я.— Напротивъ, я принимаю это за комплиментъ.
Если онъ избгалъ смотрть на меня прежде, зато теперь онъ раза четыре сряду внимательно посмотрлъ мн прямо въ лицо.
— Прошу извиненія, сэръ,— сказалъ онъ, обращаясь къ моему опекуну съ какою-то недоврчивостію:— вы, кажется, изволили сказать, что барышню зовутъ…
— Миссъ Соммерсонъ.
— Миссъ Соммерсонъ,— повторилъ онъ и еще разъ посмотрлъ на меня.
— Вамъ знакомо это имя?— спросила я.
— Нтъ, миссъ. Сколько извстно мн, такъ я слышу его въ первый разъ. Мн кажется, какъ будто я васъ гд-то видлъ.
— Не думаю,— отвчала я, приподнимая голову отъ работы, чтобы взглянуть на него, въ его словахъ и манер столько было искренности, что я рада была этому случаю.— Я очень хорошо запоминаю лица, съ которыми случалось встрчаться,— сказала я.
— И я тоже, миссъ!— возразилъ онъ, обращая ко мн свое полное лицо и черные глаза.— Гм! Не знаю, право, почему мн знакомо ваше лицо.
На загорломъ лиц его еще разъ выступилъ яркій румяпецъ. Онъ замтно находился въ замшательств, стараясь припомнить обстоятельство, при которомъ онъ видлъ меня, наконецъ опекунъ мой вывель его изъ затруднительнаго положенія.
— Много у васъ учениковъ, мистеръ Джорджъ?
— Число ихъ безпрестанно мняется, сэръ. Вообще можно сказать, что ремесло мое весьма неприбыльное, сэръ.
— Скажите пожалуйста, какого сословія люди приходятъ практиковаться въ вашей галлере?
— Всякаго рода, сэръ. Приходятъ наши соотечественники и иностранцы, джентльмены и приказчики. Недавно являлись ко мн француженки и показали славную удаль въ стрльб изъ пистолетовъ. Разумется, приходитъ также множество людей сумасбродныхъ, но вдь эти люди идутъ всюду, гд стоятъ двери настежъ.
— Надо полагать, однако, что они не приходятъ къ вамъ учиться съ жестокими намреніями и замыслами окончить свою практику надъ живыми мишенями?— сказалъ мой опекунъ, смясь.
— Не думаю, сэръ, впрочемъ, чего не случается. По большей части они приходятъ изъ желанія учиться, или отъ нечего длать. Половина однихъ приходится на половину другихъ. Извините меня, сэръ,— сказалъ мистеръ Джорджъ, принимая на стул воинственную осанку и упираясь руками въ колни:— но, если я не ошибаюсь, такъ вы имете тяжбу въ Верховномъ Суд.
— Къ сожалнію, я долженъ сказать, что имю.
— А познакомился въ моей галлере съ однимъ изъ вашихъ сподвижниковъ, сэръ.
— Вы хотите сказать съ челобитчикомъ Верховнаго Суда?— спросилъ мой опекунъ.— Какъ же это случилось?
— Очень просто. Человкъ этотъ до такой степени былъ измученъ, истерзанъ, раздраженъ разными судейскими проволочками, что сдлался почти сумасшедшимъ,— сказалъ мистеръ Джорджъ.— Я не думаю, чтобы онъ имлъ намреніе пустить въ кого нибудь пулю, но все же онъ находился въ такомъ ожесточеніи, что бывало придетъ и начнетъ стрлять, сдлаетъ выстрловъ полсотни одинъ за другимъ да и раскалится, какъ ружейный стволъ. Однажды, когда въ галлере моей никого не было, кром его, и когда онъ сердито разсказывалъ мн о своихъ несчастіяхъ, я принужденъ былъ сказать ему: ‘Еслибъ это занятіе служило для тебя, товарищъ, предохранительнымъ клапаномъ, тогда дла хорошее, продолжай себ и только, но мн не нравится такое пристрастіе къ тиру, при твоемъ расположеніи духа: я бы лучше посовтовалъ теб заняться чмъ нибудь другимъ’. Признаюсь, онъ такъ былъ взбшенъ, что вмсто отвта я ждалъ удара и приготовился отразить его, однако онъ спокойно выслушалъ меня и тотчасъ же пересталъ стрлять. Мы пожали руки другъ другу и съ тхъ поръ стали друзьями.
— Кто же былъ этотъ человкъ?— спросилъ мой опекунъ, замтно заинтересованный словами мистера Джорджа.
— Прежде чмъ обратили его въ бшенаго быка, онъ только что начиналъ свои дла въ качеств небогатаго Шропшэйрскаго фермера,— сказалъ мистеръ Джорджъ.
— А какъ его зовутъ? Врно Гридли?
— Точно такъ, сэръ.
И мистеръ Джорджъ еще разъ бросилъ на меня нсколько послдовательныхъ бглыхъ взглядовъ, въ то время, какъ я и опекунъ мой обмнивались словами, выражавшими наше изумленіе по поводу такого страннаго столкновенія обстоятельствъ. Я сочла необходимымъ объяснять ему, какимъ образомъ ими это стало намъ знакомо. Мистеръ Джорджъ отвсилъ мн еще воинственный поклонъ въ знакъ моей, какъ онъ выражался, особенной снисходительности.
— Не знаю, право,— сказалъ онъ, взглянувъ на меня:— не могу припомнить… а гд-то я видлъ васъ, миссъ… впрочемъ я и самъ не знаю, что хочетъ припомнить моя голова.
Вмст съ этимъ онъ провелъ тяжелой рукой своей по кудрявому виску, какъ будто съ тмъ, чтобы разсять какія-то смутныя воспоминанія. Подбоченясь одной рукой и упираясь другой въ колно, онъ нагнулся немного впередъ и задумчиво началъ смотрть въ полъ.
— Мн непріятно было узнать, что это же самое настроеніе духа вовлекло несчастнаго Гридли въ новыя хлопоты, и что въ настоящее время онъ гд-то скрывается,— сказалъ мой опекунъ.
— И я слышалъ то же самое, сэръ,— сказалъ мистеръ Джорджъ, продолжая смотрть въ полъ съ задумчивымъ видомъ.— Я то же самое слышалъ.
— Вы не знаете, гд онъ скрывается?
— Нтъ, сэръ, не знаю,— отвчалъ кавалеристъ, приподнимая взоры и выходя изъ задумчивости.— Ничего не могу сказать о немъ. Полагаю, что его скоро совсмъ доканаютъ. Можно терзать человческое сердце много и много лтъ сряду, оно все будетъ терпть, да потомъ и разорвется.
Приходъ Ричарда положилъ конецъ дальнйшему разговору. Мистеръ Джорджъ всталъ, отвсилъ мн еще одинъ изъ своихъ воинственныхъ поклоновъ, пожелалъ моему опекуну добраго дня и пошелъ изъ комнаты мрной и тяжелой поступью.
Это было утро дня, назначеннаго для отъзда Ричарда. Покупки вс были сдланы, я уложила вс его вещи въ чемоданы, такъ что время оставалось совершенно свободное до поздняго вечера, когда Ричарду должно было отправиться въ Ливерпуль и оттуда въ Голихедъ. Въ этотъ вечеръ назначенъ былъ докладъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ, и Ричардъ предложилъ мн отправиться съ нимъ вмст въ Верховный Судъ и послушать, о чемъ тамъ станутъ говорить. Такъ какъ это былъ послдній день пребыванія Ричарда въ Лондон, такъ какъ Ричардъ непремнно хотлъ идти туда, и такъ какъ я сама никогда еще не бывала тамъ, поэтому я охотно согласилась — и мы отправились въ Вестминстеръ, гд происходили въ ту пору засданія Верховнаго Суда. Мы провели всю дорогу въ совщаніяхъ касательно писемъ, которыя Ричардъ будетъ писать ко мн, и на которыя я общалась отвчать ему, мы составили множество плановъ, въ которыхъ проглядывали и мои и Ричарда свтлыя надежды. Мистеръ Джорндисъ зналъ, куда мы отправлялись и потому не хотлъ идти съ нами.
По приход нашемъ въ Судъ, лордъ-канцлеръ — тотъ самый, котораго я видла въ его отдльномъ кабинет въ Линкольнинскомъ Суд — сидлъ уже на своемъ мст въ полномъ величіи и со всею важностію своей особы. Передъ нимъ на стол, покрытомъ краснымъ сукномъ, лежали булава, печати и огромный букетъ цвтовъ, отъ котораго по всему залу разливалось пріятное благоуханіе. Нсколькими ступенями ниже его стола тянулся длинный рядъ стряпчихъ, у ногъ которыхъ лежали громадныя кипы бумагъ, дале и еще ниже сидли джентльмены-адвокаты въ парикахъ и мантіяхъ, изъ нихъ нкоторые бодрствовали, другіе находились въ сладкомъ усыпленіи, одинъ изъ нихъ говорилъ о чемъ-то, но никто не обращалъ вниманія на его слова. лордъ-канцлеръ величаво сидлъ въ своемъ кресл, его локоть упирался въ мягкую ручку кресла, между тмъ какъ лицо его покоилось на ладони. Нкоторые изъ присутствовавшихъ дремали, нкоторые прогуливались по залу, или, собравшись въ группы, разсуждали шопотомъ, вс, повидимому, нисколько не стснялись, никто не суетился, все носило на себ отпечатокъ безпечности и невозмутимаго спокойствія.
Видть, что все это длалось такъ непринужденно и въ то же время представлять себ въ какихъ несчастіяхъ проводили и кончали дни свои многіе изъ челобитчиковъ, видть во всемъ пышность и церемонію, и въ то же время вспоминать о нуждахъ, раззореніи и нищет, которыхъ эта пышность и эта церемонія были врными представителями, воображать, что въ то время, какъ скорбь и тщетныя ожиданіи производили свое пагубное дйствіе въ сердцахъ такого множества людей, между тмъ какъ этотъ блистательный парадъ собирался въ своемъ мст изо дня бъ день и изъ года въ годъ, бъ такомъ прекрасномъ порядк и съ такимъ удивительнымъ спокойствіемъ, видть лорда-канцлера и цлый строй адвокатовъ, окружающихъ его, посматривающихъ другъ на друга такъ безпечно, какъ будто во всей Британіи никто еще не зналъ, что цль ихъ собранія въ такомъ священномъ мст была ни боле, ни мене, какъ горькая насмшка, какъ будто никто еще не зналъ, что они собирались для внушенія всеобщаго ужаса, презрнія и негодованія, какъ будто никто еще не зналъ, что мсто собранія ихъ считается мстомъ зла, изъ котораго никто еще не извлекалъ ничего добраго, все это казалось мн, не имвшей еще никакого понятія о Верховномъ Суд, до такой степени страннымъ, до такой степени здсь одно противорчило другому, что я не хотла врить глазамъ своимъ, я не могла понять, что вокругъ меня происходило. Я сла, гд указалъ мн Ричардъ, старалась вслушаться, вглядться кругомъ, но во всей это сцен ничего, повидимому, не было дйствительнаго, ничего кром бдной маленькой миссъ Фляйтъ, полоумной старушки, которая стояла на скамейк и кивала головой.
Миссъ Фляйтъ скоро замтила насъ и подошла къ тому мсту, гд мы сидли. Она граціозно поздравляла меня съ прибытіемъ въ ея владнія и указала, съ особеннымъ удовольствіемъ и гордостію, на самые главные и привлекательные предметы. Точно также подошелъ поговорить съ нами и мистеръ Кэнджъ и точно также отрекомендовалъ намъ это мсто, но ласково и скромно, какъ и слдуетъ порядочному владльцу. Онъ говорилъ, что мы выбрали для посщенія несовсмъ хорошій день, что, по его мннію, лучше было бы явиться сюда бъ день открытія засданій, но въ его словахъ скрывалась ложь, скрывался обманъ.
Спустя полчаса, или около того, дло приняло надлежащее движеніе, если только можно допустить подобное выраженіе, потому что оно никогда, кажется, не имло никакого движенія, никто не ожидалъ, чтобы оно подвинулось впередъ, оно какъ будто чахло отъ своего собственнаго бездйствія. Лордъ-канцлеръ бросилъ со стола своего тяжелую кипу бумагъ къ джентльменамъ, сидвшимъ ниже его, и въ это время кто-то довольно громко сказалъ: Джорндисъ и Джорндисъ, и вдругъ начался шумъ и смхъ, всеобщее вставанье съ мстъ и разборъ бумагъ, винами лежавшихъ подл адвокатовъ или набитыхъ въ огромные мшки.
Сколько могла я понимать,— впрочемъ, мои понятія находились въ довольно смутномъ состояніи,— я догадывалась, что разсмотрніе дла оставлено ‘до дальнйшихъ приказаній’. Я насчитала двадцать-три джентльмена въ парикахъ, которые занимались этимъ дломъ, но вс они, повидимому, столько же смыслили въ немъ, сколько и я. Они поболтали о немъ съ лордомъ-канцлеромъ, судили и рядили между собою, одни изъ нихъ утверждали, что нужно разсматривать его вотъ съ этой точки зрнія, другіе совтовали разсматривать его съ другой, наконецъ, кто-то въ шутку предложиль прочитать огромные томы клятвенныхъ показаній, и при этомъ шумъ и смхъ усилились, каждый, кто принималъ въ немъ участіе, извлекалъ изъ него какое-то досужее удовольствіе и никто не могъ извлечь изъ него что-нибудь дльное. Такимъ образомъ прошелъ еще часъ, въ теченіе его многіе приступали говорить рчи и были прерываемы при самомъ начал, разсмотрніе дла ‘отложено до другого засданія’, какъ выразился мистеръ Кэнджъ, и бумаги были снова сложены въ кипы, прежде чмъ писцы успли разобрать ихъ.
Я взглянула на Ричарда по окончаніи этихъ безнадежныхъ приступовъ, и мн стало грустно при вид блдности и утомленія, покрывавшихъ его прекрасное юношеское лицо.
— Вдь не всегда же это будетъ продолжаться, хозяюшка Дорденъ. Другой разъ мы будемъ счастливе!— вотъ все, что онъ сказалъ мн.
Я видла мистера Гуппи: онъ приносилъ бумаги и раскладывалъ ихъ передъ мистеромъ Кэнджемъ, въ свою очередь и онъ увидлъ меня и сдлалъ мн отчаянный поклонъ, внушавшій мн желаніе немедленно выйти изъ Суда. Наконецъ, Ричардъ подалъ мн руку и хотлъ уже выходить со мной, какъ вдругъ мистеръ Гуппи подошелъ къ намъ.
— Извините, мистеръ Карстонъ,— сказалъ онъ шопотомъ:— извините и вы, миссъ Соммерсонъ, но здсь есть леди, моя хорошая пріятельница: она знаетъ васъ, миссъ Соммерсонъ, и желаетъ имть удовольствіе поздороваться съ вами.
Въ то время, какъ онъ говорилъ, я увидла передъ собой, какъ внезапное воплощеніе моихъ воспоминаній, мистриссъ Рахель, жившую нкогда въ дом моей крестной матери.
— Здравствуйте, Эсирь!— сказала она.— Узнали ли вы меня?
Я протянула ей руку, сказала ей, что узнала, и что она очень мало измнилась.
— Мн удивительно, Эсирь, что вы еще помните т времена,— отвчала она съ своей прежней холодностью.— Времена эти очень измнились. Во всякомъ случа, я очень рада видть васъ, и рада, что вы не погордились узнать меня.
Въ самомъ дл она очень удивлялась, что во мн не замтно было и тни гордости.
— Съ чего вы взяли, что я горда, мистриссъ Рахель?— сказала я.
— Я замужемъ, Эсирь,— возразила она, еще холодне поправляя меня:— меня теперь зовутъ мистриссъ Чадбандъ. Затмъ прощайте, Эсирь, желаю вамъ быть здоровой.
Мистеръ Гуппи, внимательно слушавшій этотъ короткій разговоръ, тяжело вздохнулъ подъ самое мн ухо и началъ прокладывать локтемъ и себ и мистриссъ Рахель дорогу сквозь смшанную толпу людей, которые выходили изъ Суда и входили въ него, среди которыхъ мы сами стояли и которыхъ окончаніе засданія сталкивало вмст. Ричардъ и я пробирались къ выходу, и я не успла еще оправиться отъ холодной и неожиданной встрчи съ старыми знакомыми, какъ увидла, что къ намъ подходилъ, вовсе не замчая насъ, мистеръ Джорджъ. Онъ не обращалъ вниманія на людей, и, будучи выше всхъ ихъ ростомъ, смотрлъ въ середину зала.
— Джорджъ!— сказалъ Ричардъ, когда я указала на него.
— Пріятная встрча, сэръ,— сказалъ мистеръ Джорджъ.— Пріятная встрча, миссъ. Не можете ли вы указать мн особу, которую я ищу? Мн совсмъ незнакомы здшнія мста.
Вмст съ этимъ онъ повернулся бокомъ, далъ намъ дорогу и опять остановился, когда мы были вн давки, въ углу, позади большой красной занавси.
— Тутъ есть какая-то старушонка,— началъ онъ:— которая…
Я сдлала знакъ, чтобы онъ замолчалъ, потому что миссъ Фляйтъ стояла рядомъ съ нами. Она во все время держалась подл меня и обращала, къ крайнему моему смущенію, мое вниманіе на многихъ своихъ знакомыхъ изъ приказного сословія, нашептывая имъ: ‘Тс! Разв вы не видите, что рядомъ со мной Фицъ-Джорндисъ!’
— Гм!— произнесъ мистеръ Джорджъ.— Вы помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человк?.. Гридли,— сказалъ онъ шопотомъ и прикрывая верхнюю губу своей широкой рукой.
— Помню,— сказала я.
— Онъ скрывается у меня. Я не смлъ давича сказать вамъ: не имлъ на это его разршенія. Онъ отправляется, кажется, на тотъ свтъ, миссъ, и непремнно хочетъ увидть ее. Онъ говорилъ, что они понимаютъ другъ друга, и что она такъ добра была до него, какъ можетъ быть добръ самый искренній другъ. Я пришелъ сюда отыскивать ее, и нарочно спшилъ, потому что разговаривая съ нимъ нсколько часовъ тому назадъ, я какъ будто слышалъ уже отдаленные звуки погребальнаго марша.
— Не хотите ли я скажу ей?— сказала я.
— Будьте такъ добры, миссъ,— отвчалъ онъ, поглядывая на миссъ Фляйтъ съ какою-то боязнію.— Славу Богу, что я встртилъ васъ, миссъ, я не зналъ бы безъ васъ, какъ приступиться къ этой леди.
И онъ положилъ одну руку на грудь, и принялъ воинственную осанку въ то время, какъ я сообщала миссъ Фляйтъ на ухо, цль его прихода.
— Сердитый другъ мой изъ Шропшэйра! Почти такой же знаменитый, какъ и я!— воскликнула миссъ Фляйтъ.— И онъ умираетъ! Любезный мой, я готова немедленно отправиться къ нему.
— Онъ живетъ скрытно у мистера Джорджа,— сказала я.— Тс! Вотъ и самъ мистеръ Джорджъ.
— Въ са-момъ д-л?— возразила миссъ Флийтъ.— Считаю за особенную честь познакомиться съ нимъ! Вдь онъ военный человкъ, моя милая! Настоящій генералъ?— шептала она мн.
Бдная миссъ Фляйтъ считала долгомъ выражаться учтиво, въ знакъ особеннаго уваженія къ воинственной осанк мистера Джорджа, и такъ часто длала книксены, что намъ стоило большихъ затрудненій вывести ее изъ Суда. Когда наконецъ мы успли въ этомъ, и когда она, называя мистера Джорджа генераломъ, подала ему руку, къ величайшему удовольствію звакъ, окружавшихъ насъ, мистеръ Джорджъ быль такъ разстроенъ и такъ убдительно просилъ меня не оставлять его, что я не могла не согласиться, тмъ боле, что миссъ Фляйтъ всегда была ласкова ко мн и при этомъ случа сказала: ‘милая моя Фицъ-Джорндисъ, я уврена и вы пойдете съ нами’. Ричардъ былъ не прочь отъ этого, и даже хотлъ непремнно проводить ихъ до самаго мста, поэтому мы согласились идти вмст. Мистеръ Джорджъ сообщилъ намъ, что когда Гридли узналъ о его свиданіи съ мистеромъ Джорндисомъ, то все время говорилъ о тяжб Джорндисъ и Джорндисъ. Это обстоятельство заставило меня написать карандашомъ нсколько словъ къ моему опекуну, увдомить его, куда мы пошли и за чмъ. Мистеръ Джорджъ изъ опасенія, чтобъ эта записка не повела къ открытію убжища умирающаго, запечаталъ ее въ первой кофейной и отправилъ по адресу съ разносчикомъ афишъ.
Сдлавъ это, мы наняли карету и похали къ Лэйстерскому скверу. Миновавъ нсколько узкихъ дворовъ, за неопрятный видъ которыхъ мистеръ Джорджъ извинился передъ нами, мы подошли къ галлере, дверь который была заперта. Когда мистеръ Джорджъ позвонилъ въ колокольчикъ, къ нему подошелъ старый джентльменъ почтенной наружности, съ сдыми волосами, въ очкахъ, въ черномъ плать, въ шляп съ широкими полями, и съ тростью бъ рук, съ большимъ золотымъ набалдашникомъ.
— Извините, мой добрый другъ,— сказалъ онъ:— кажется, вдь это и есть галлерея мистера Джорджа?
— Эта самая, сэръ,— отвчалъ мистеръ Джорджъ, взглянувъ за огромныя буквы, изъ которыхъ была составлена его вывска на выбленной стн.
— Да, да! Это она!— сказалъ старичекъ, слдя за взглядомъ мистера Джорджа.— Благодарю васъ. Вы ужъ позвонили?
— Меня зовутъ Джорджъ, сэръ, и потому я позвонилъ.
— Въ самомъ дл, ваше имя Джорджъ? И вы хозяинъ этой галлереи?— сказалъ старикъ.— Значитъ я пришелъ во время. Должно быть, это бы приходили за мной?
— Нтъ, сэръ. Вы сами предупредили меня.
— Не можетъ быть,— сказалъ старый джентльменъ.— Значитъ, вашъ мальчикъ приходилъ за мной. Я докторъ… и минутъ пять тому назадъ меня пригласили навстить больного въ галлере Джорджа.
— Ну такъ и есть! Я вдь говорилъ вамъ, что мн слышался барабанный бой погребальнаго марша!— сказалъ мистеръ Джорджъ, обращаясь ко мн и Ричарду и печально покачавъ головой.— Ваша правда, сэръ. За вами, вроятно, приходилъ мой мальчикъ! Не угодно ли войти!
Дверь въ этотъ моментъ отворилась усиліемъ весьма страннаго на видъ маленькаго человчка въ зеленой байковой фуражк и такомъ же передник, его лицо, руки и платье были запачканы. Мы прошли по пустому коридору въ огромное зданіе, котораго стны не были отштукатурены. Щиты, ружья, пистолеты, рапиры, и другіе подобные предметы служили въ немъ исключительнымъ украшеніемъ.
Когда мы вс вошли въ галлерею, докторъ остановился и, снявъ свою шляпу, повидимому, исчезъ передъ нами, дйствіемъ какой-то магической силы, и вмсто себя оставилъ совсмъ другого человка.
— Ну, Джорджъ, взгляни-ка сюда,— сказалъ мнимый докторъ, быстро повернувшись къ мистеру Джорджу и постукивая по его груди своимъ большимъ указательнымъ пальцемъ.— Ты вдь знаешь меня, и я знаю тебя. Ты свтскій человкъ, и я тоже свтскій человкъ. Меня зовутъ Боккетъ, какъ теб извстно, и я имю приказаніе взять Гридли подъ стражу. Ты таки ловко и довольно долго пряталъ его у себя, это длаетъ теб честь.
Мистеръ Джорджъ сурово взглянулъ на него, закусилъ губу и покачалъ головой.
— Послушай, Джорджъ,— сказалъ Боккетъ, держась пальцемъ за петлю сюртука его:— ты человкъ неглупый, и вообще можно сказать, человкъ добропорядочный: вотъ ты какой человкъ, я теб скажу, и въ этомъ нтъ никакого сомннія. Не думай, любезный мой, что я говорю съ тобой какъ съ какимъ-нибудь простофилей, потому что я знаю, ты служилъ отечеству, и въ свою очередь знаешь, что когда долгъ повелваетъ, мы должны повиноваться, слдовательно, ты не захочешь затруднять должностного человка. Если я попрошу тебя помочь мн, ты мн поможешь, ужъ я знаю, что ты мн поможешь. Эй ты! Филь Скводъ! Что ты стну-то трешь! И дйствительно, въ эту минуту маленькій человчекъ пробирался плечомъ около стны и бросалъ на пришельца взгляды, выражавшіе угрозу:— я знаю тебя, любезный, и больно не люблю твоей походки.
— Филь!— вскричалъ мистеръ Джорджъ.
— Что прикажете, хозяинъ?
— Остановись!
И маленькій человкъ, сказавъ что-то сквозь зубы, остался неподвижнымъ.
— Леди и джентльмены,— сказалъ мистеръ Боккетъ:— надюсь, вы извините, если поступки мои кажутся вамъ непріятными. Прежде всего вамъ надобно сказать, кто я такой: я агентъ слдственной полиціи, Боккетъ, и имю приказаніе исполнить здсь нкоторую обязанность. Джорджъ, теперь я знаю, гд тотъ человкъ, котораго ищу. Я видлъ его вчера… вонъ сквозь т окошечки, видлъ, какъ и ты стоялъ подл него. Вонъ онъ тамъ!— сказалъ мистеръ Боккетъ, указывая въ отдаленный конецъ галлереи.— Вотъ онъ гд… онъ тамъ на соф. Я долженъ видть этого человка и объявить ему, что онъ подъ арестомъ. Впрочемъ, ты знаешь меня, а потому знаешь также, что я не прибгну къ насильственнымъ мрамъ. Дай мн твое слово, какъ честный человкъ и старый солдатъ, и поврь мн, какъ честному человку, что я сдлаю для тебя все, что отъ меня зависитъ.
— Я даю вамъ мое слово,— сказалъ мистеръ Джорджъ.— Но съ вашей стороны это нехорошо, мистеръ Боккетъ.
— Какой вздоръ, Джорджъ! Вотъ еще выдумалъ, нехорошо!— сказалъ мистеръ Боккетъ, постукивая его по груди и пожимая ему руку.— Вдь я не говорю, что съ твоей стороны нехорошо было прятать его отъ меня. Полно, старикъ! Будь и ко мн справедливъ, старый Вильгельмъ Тель! Вотъ, леди и джентльмены, это настоящій образецъ британскаго солдата. Я готовъ дать ассигнацію въ пятьдесятъ фунтовъ, чтобъ быть похожимъ на него!
Когда дло приведено было къ такому заключенію, мистеръ Джорджъ, посл нкотораго колебанія, попросилъ позволенія повидать прежде самому своего товарища (такъ онъ называлъ Гридли) и взялъ съ собой миссъ Фляйтъ. Мистеръ Боккетъ изъявилъ на это полное свое согласіе. Они отправились, оставивъ насъ у стола, покрытаго ружьями. Мистеръ Боккетъ, пользуясь случаемъ, вступилъ съ нами въ разговоръ, онъ спрашивалъ меня, боюсь ли я ружей, какъ ихъ боятся вообще вс молодыя барышни, спрашивалъ Ричарда, хорошо ли онъ уметъ стрлять, спрашивалъ Филя Сквода, которое по его мннію лучшее изъ ружей, и чего оно стоитъ, выражалъ сожалніе свое, что иногда предается порывамъ гнва, хотя отъ природы онъ такъ кротокъ и милъ, какъ кроткая и милая двица, и вообще былъ очень любезенъ.
Спустя нсколько времени онъ пошелъ вмст съ нами въ отдаленный конецъ галлереи. Мы уже сбирались уйти, когда мистеръ Джорджъ вышелъ къ намъ и объявилъ, что если мы согласимся взглянуть на его товарища, то сдлаемъ большую милость. Едва онъ произнесъ эти слова, какъ раздался звонокъ, и въ слдъ за тмъ въ галлерею вошелъ мой опекунъ.
— Я пришелъ сюда,— сказалъ онъ вполголоса:— за тмъ, чтобы оказать хотя малйшую услугу бдному человку, испытывавшему одинаковое со мной несчастіе.
И мы вчетверомъ пошли назадъ, и вошли въ комнату, гд находился Гридли.
Это была совершенно пустая комната, отдленная отъ галлереи простой, некрашенной перегородкой. Она скоре была похожа на досчатыя ширмы и мы видли изъ нея потолочныя балки галлереи, и потолочныя окна, сквозь которыя мистеръ Боккетъ подсматривалъ наканун, что длалось внизу. Солнце уже было почти на самомъ горизонт, и розовые лучи его освщали вершины зданій, не проникая въ ихъ глубину. На грубой, обтянутой простой парусиной, соф лежалъ Шропшэйрскій челобитчикъ, одтый точно такъ, какъ мы его видли въ послдній разъ, но онъ до такой степени измнился, что съ перваго раза его блдное безцвтное лицо не пробуждало ни малйшаго сходства съ лицами, сохранившимися въ моемъ воспоминаніи.
И здсь, въ мст своего скрытнаго убжища онъ продолжалъ заниматься бумагами и стовать на свою горькую долго. Столъ и нсколько полокъ были покрыты письменными документами, изрзанными перьями и тому подобными предметами. Полоумная маленькая женщина сидла рядомъ съ нимъ и говорила. Грустныя и даже страшныя одинаковыя обстоятельства въ жизни сближали ихъ другъ съ другомъ. Миссъ Фляйтъ сидла на стул, держала его за руку, и никто изъ насъ не смлъ приблизиться къ инмъ
Лицо Гридли потеряло свое прежнее выраженіе, его голосъ ослаблъ, его сила, его гнвъ исчезли въ немъ, и его постоянная борьба съ несправедливостью взяла наконецъ совершенный верхъ надъ нимъ. Это была слабая тнь человка въ полномъ цвт его жизни, это былъ живой скелетъ Шропшэйрскаго челобитчика, котораго мы не такъ давно видли и говорили съ нимъ.
Онъ слегка поклонился мн и Ричарду и сказалъ моему опекуну:
— Мистеръ Джорндисъ, съ нашей стороны большое великодушіе постить несчастнаго. Мн кажется, я уже, больше не жилецъ на этомъ свт. Я съ удовольствіемъ беру вашу руку, сэръ. Вы благородный человкъ, вы умете твердо переносить всякую несправедливость, и Богъ видитъ, какъ я уважаю васъ!
Они крпко пожали руки другъ другу, и опекунъ мой сказалъ ему нсколько утшительныхъ словъ.
— Быть можетъ, вамъ покажется страннымъ, сэръ,— сказалъ Гридли:— но признаюсь откровенно, я бы не хотлъ васъ видть, если-бъ это была первая наша встрча. Но вы знаете, какъ я боролся за себя, бы знаете, какъ я бился со всми ими одной рукой моей, вы знаете, что я до послдней минуты высказывалъ имъ истину, я высказалъ имъ, кто они такіе и что они сдлали со мной, поэтому, сэръ, вы имете теперь право смотрть на меня, на этотъ остовъ человческаго образа.
— Вы очень часто дйствовали смло противъ нихъ,— сказалъ мой опекунъ.
— Ваша правда, сэръ,— отвчалъ Гридли съ едва замтной улыбкой.— Я вдь сказывалъ вамъ, что сталось бы со мной, если-бъ я дйствовалъ какъ-нибудь иначе. Да вотъ, напримръ, взгляните сюда! Взгляните на насъ, посмотрите на насъ!
И онъ притянулъ къ себ ближе миссъ Фляйтъ.
— Вотъ чмъ все это кончается. Изъ всхъ моихъ старыхъ друзей, изъ всхъ моихъ прежнихъ желаній и надеждъ, изъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ только одно это бдное созданіе понимало меня, и я самъ привязался къ ней душой. Насъ соединяютъ твердыя узы, скрпленныя страданіями многихъ лтъ, и Верховный Судъ только одн эти узы не могъ разорвать.
— Примите мое благословеніе!— сказала миссъ Фляйтъ со слезами:— примите мое благословеніе!
— Я слишкомъ самонадянно думалъ, что имъ не сокрушить моего сердца, мистеръ Джорндисъ. Я принялъ вс мры противъ этого.— Я полагалъ, что поражу ихъ насмшкой и истиной, прежде, чмъ физическія силы измнятъ мн. Но я ошибся, я сталъ ослабвать.— Какъ долго длилось мое ослабленіе, я не знаю, знаю только, что окончательно изнемогъ я въ одинъ часъ. Надюсь однако, что они никогда не услышатъ объ этомъ. Надюсь, что каждый изъ присутствующихъ здсь постарается оставить ихъ въ томъ убжденіи, что я, умирая, поражалъ ихъ такъ же твердо, такъ же настойчиво, какъ и въ длинный рядъ годовъ моей жизни.
При этомъ мистеръ Боккетъ, сидвшій въ углу, подл самой двери, весьма добродушно предложилъ такія утшенія, какими могъ располагать.
— Полно, полно,— говорилъ онъ изъ угла:— къ чему говорить такія вещи, мистеръ Гридли. Вы не въ дух сегодня, вотъ и все тутъ. Мы вс бываемъ иногда не въ дух. Я самъ бываю. Успокойтесь, любезный другъ, успокойтесь! Вамъ еще не разъ, быть можетъ, придется выходить изъ себя съ каждымъ изъ нихъ, а мн если посчастливится, такъ придется, можетъ быть, разъ двадцать взять васъ подъ арестъ.
Мистеръ Гридли только покачалъ головой.
— Къ чему качать такъ головою,— сказалъ мистеръ Боккетъ.— Лучше кивните мн въ знакъ согласія! Вотъ чего я хочу отъ васъ. Э-эхъ, чего съ нами не случалось! Помните, сколько разъ я видалъ васъ въ тюрьм за то, что въ Суд для васъ все было ни почемъ? Помните: сколько разъ приводили меня въ Судъ, собственно за тмъ, чтобъ посмотрть, что вы бсились какъ бульдогъ? Помните, когда при начал вашихъ нападеній на адвокатовъ, на васъ было по дв, по три жалобы въ недлю? Не помните, такъ спросите вотъ эту маленькую леди: она все это знаетъ. Успокойтесь же, мистеръ Гридли, успокойтесь, сэръ!
— Что вы намрены съ нимъ длать?— спросилъ мистеръ Джорджъ въ полголоса.
— Пока еще и самъ не знаю,— сказалъ Боккетъ тоже въ полголоса и потомъ снова приступилъ къ своимъ утшеніямъ, но уже громкимъ голосомъ.— Такъ вы изнемогли, мистеръ Гридли? А зачмъ же вы проводили меня въ теченіе всхъ этихъ недль, зачмъ вы заставляли меня лазить по крышамъ, какъ какую-нибудь кошку, и придти сюда въ качеств доктора? Нтъ, мистеръ Гридли, это не похоже на изнеможеніе. По крайней мр, я такъ думаю! Знаете ли, что вамъ нужно теперь? Намъ нужно возбужденіе… знаете, чтобъ приподнять насъ, поставить васъ на ноги. Вы привыкли къ нему, и вамъ нельзя обойтись безъ него. Я самъ не могу жить безъ него. Такъ думать долго нечего: вотъ видите ли эту бумагу? Это предписаніе взять васъ подъ арестъ! Предписаніе это получено мистеромъ Толкинхорномъ, и разослано давнымъ давно въ провинціи. Что вы скажете насчетъ того, если мы по этому предписанію отправимся вмст въ магистратъ? Я думаю это подйствуетъ на насъ превосходно: это освжитъ васъ, придастъ вамъ силы еще разъ побраниться съ адвокатами. Согласны ли? Удивительно право, что мн приходится вынуждать согласіе отъ человка съ такой энергіей, этого за вами не бывало прежде. Дай-ка руку, Джордажъ, м-ру Гридли, и увидишь какимъ молодцомъ пойдетъ онъ со мной.
— Онъ очень слабъ,— сказалъ кавалеристъ тихимъ голосомъ.
— Въ самомъ дл?— спросилъ Боккетъ заботливо.— То-то мн и хочется немножко подкрпить его. Мн непріятно видть стараго знакомаго въ такомъ уныніи. Прогуляться со мной не мшаетъ: это ободритъ его. Пусть онъ облокотится на меня справа или слва, какъ онъ хочетъ, для меня это все равно.
Въ этотъ моментъ вся галлерея огласилась пронзительнымъ крикомъ миссъ Фляйтъ, который до сихъ поръ звенитъ въ моихъ ушахъ.
— О, нтъ, Гридли!— вскричала она въ то время, какъ Гридли тяжело и медленно склонился на диванъ.— Нтъ, Гридли! Ты не уйдешь безъ моего благословенія. Ты не уйдешь посл многихъ лтъ нашей дружбы!..

——

Солнце сло, розовый свтъ исчезъ на крыш, и мсто его начинала заступать ночная тнь. Но мн казалось, что дв тни, одна живая, а другая мертвая, падали на отъздъ Ричарда мрачне самой мрачной ночи. Въ прощальныхъ словахъ его мн слышался отголосокъ словъ Гридли:
‘Изъ всхъ моихъ старыхъ друзей, изъ всхъ моихъ прежнихъ желаній и надеждъ, изъ всего міра живыхъ и мертвыхъ существъ только одно это бдное созданіе понимало меня, и я привязался къ ней душой. Насъ соединяютъ твердыя узы, скрпленныя страданіями многихъ лтъ, и Верховный Судъ только одн эти узы не могъ разорвать’.

XXV. Мистриссъ Снагзби все видитъ.

На Подворь Кука, въ улиц Курситоръ неспокойно. Черныя подозрнія скрываются въ этихъ мирныхъ предлахъ города. Большая часть жителей на Подворь Кука находится въ обыкновенномъ настроеніи духа, ни въ лучшемъ, ни въ худшемъ. Одинъ только мистеръ Снагзби измнился, и его хозяюшка знаетъ объ этой перемн.
Улица Одинокаго Тома и Линкольнинскія Поля, какъ пара неукротимыхъ скакуновъ, насильно запряглись въ колесницу воображенія мистера Снагзби, мистеръ Боккетъ правитъ этой колесницей: Джо и мистеръ Толкинхорнъ сидятъ въ ней пассажирами, и мчится она во весь опоръ по неровной дорог, проложенной около обязанностей поставщика канцелярскихъ принадлежностей, мчится, не зная отдыха. Даже въ маленькой кухн, гд все семейство собирается за мирную трапезу, колесница эта съ трескомъ и шумомъ пролетаетъ сквозь паръ, разстилающійся надъ обденнымъ столомъ,— и мистеръ Снагзби вдругъ останавливается, отрзая первый кусокъ баранины, зажаренной съ картофелемъ, и съ испугомъ смотритъ на кухонную стну.
Мистеръ Снагзби ршительно не знаетъ, что ему длать съ этимъ. Онъ понимаетъ, что есть что-то и гд-то неслишкомъ благовидное въ этомъ, но въ чемъ заключается зло, которое тревожитъ его, какія могутъ быть послдствія его, кому грозитъ оно, когда, откуда, чмъ, это составляетъ неразршимую загадку его жизни. Его неясныя впечатлнія о мантіяхъ и коронахъ, о звздахъ и орденахъ, сверкающихъ изъ-подъ густыхъ слоевъ пыли, которыми покрыты комнаты мистера Толкинхорна, его почитаніе тайнъ, представителемъ которыхъ служитъ самый лучшій и избранный изъ его покупателей, на котораго вс присутственныя мста, весь переулокъ Чансри и весь кварталъ, населенный адвокатами, смотритъ съ благоговніемъ, его воспоминаніе о слдственномъ полицейскомъ агент, мистер Боккет, съ его указательнымъ пальцемъ, съ его таинственнымъ и вмст съ тмъ обязательнымъ обхожденіемъ, отъ котораго невозможно ни увильнуть, ни уклониться,— все это убждаетъ мистера Снагзби, что онъ сдлался участникомъ какой-то опасной тайны, не зная совершенно какой именно. Страшная особенность этого положенія дла такова, что въ каждомъ часу его обыденной жизни, при каждомъ открытіи дверей въ его лавку, при каждомъ звонк колокольчика, при каждомъ вход покупателя или при отдач письма, эта тайна, какъ будто отъ прикосновенія къ воздуху или огню, можетъ воспламениться и взорвать на воздухъ… но кого? Объ этомъ знаетъ одинъ только мистеръ Боккетъ.
По этой причин, при каждомъ раз, когда входитъ въ его лавку незнакомый человкъ (куда по большей части входятъ люди незнакомые) и говоритъ: дома ли мистеръ Снагзби? или спросить что-нибудь въ этомъ невинномъ год, сердце мистера Снагзби такъ и забьется въ его преступной груди. Онъ переноситъ такую страшную пытку въ душ своей отъ подобныхъ вопросовъ, что если ихъ длаютъ мальчишки, то онъ мститъ имъ, хлопая ладонями надъ ихъ ушами и браня ихъ за то, что они сразу не могутъ высказать зачмъ пришли. Боле необходительные мужчины и мальчики врываются въ лавку во время сна мистера Снагзби и устрашаютъ его самыми неизъяснимыми вопросами, такъ что часто, когда птухъ, въ маленькомъ птичник на улиц Курситоръ, затянетъ спою крикливую псню по поводу наступающаго утра, мистеръ Снагзби чувствуетъ, что онъ находится въ припадк кошмара, что его хозяюшка начинаетъ толкать его и говорить: ‘что это творится съ моимъ мужемъ?’
Хозяюшка мистера Снагзби еще боле увеличиваетъ его затруднительное положеніе. Сознаніе, что онъ постоянно таитъ отъ нея секретъ, что онъ скрываетъ отъ нея больной зубъ, который она готова вырвать каждую минуту, придаетъ мистеру Снагзби, въ присутствіи своей хозяюшки, видъ собаки, которая боится своего хозяина и охотно смотритъ во вс стороны, только не ему въ глаза.
Эти разнообразные знаки и признаки, подмченные хозяюшкой, не лишены для нея весьма важнаго значенія. Они заставляютъ со безпрестанно говорить, что ‘у Снагзби есть на ум что-нибудь недоброе!’ И такимъ образомъ подозрніе водворяется на Подворь Кука, въ улиц Курситоръ. Отъ подозрнія къ ревности мистриссъ Снагзби находитъ такую простую и кратчайшую дорогу, какая существуетъ для перехода съ Подворья Кука въ переулокъ Чансри. Подозрніе, постоянно бродившее по этой дорог, весьма дятельно и быстро развивается въ груди мистриссъ Снагзби и побуждаетъ ее длать ночныя изслдованія кармановъ мистера Снагзби, тайно разсматривать письма мистера Снагзби, частнымъ образомъ заглядывать въ записныя книги, въ кассу и желзный сундукъ, подсматривать въ окно, подслушивать за дверью и выводить изъ всего этого самыя ложныя заключенія.
Мистриссъ Снагзби находится въ такомъ странномъ настроеніи духа, что отъ скрипнья половъ и шелеста платьевъ домъ для нея кажется населеннымъ призраками. Приказчики начинаютъ думать, что на мст, гд выстроенъ домъ, совершено было, во времена давно минувшія, какое-нибудь страшное убійство. Густеръ питаетъ въ душ своей нкоторые слабые атомы идеи (собранные вроятно въ благотворительномъ заведеніи, гд она выросла, и гд они боле или мене прививаются къ бднымъ сиротамъ), что въ погреб дома мистера Снагзби зарытъ богатый кладъ, охраняемый старикомъ съ блой бородой уже семь тысячъ лтъ.
— Кто былъ этотъ Нимродъ?— безпрестанно спрашиваетъ себя м-ссъ Снагзби.— Что за созданіе эта леди? И кто этотъ мальчикъ?
Нимродъ давно уже въ могил, какъ и тотъ могучій охотникъ, имя котораго мистриссъ Снагзби передала адвокатскому писцу, а леди никто не знаетъ, нигд ея не отыщутъ, и потому мистриссъ Снагзби, за отсутствіемъ этихъ двухъ лицъ, устремляемъ свой умственный взглядъ, съ удвоенною бдительностію, на мальчика.
— Да кто же этотъ мальчикъ?— спрашиваетъ себя мистрисъ Снагзби въ тысячу первый разъ.— А, а! Позвольте!..
И при этомъ въ душ ея пробуждается вдохновеніе.
Это тотъ самый мальчикъ, который не питаетъ уваженія къ мистеру Чадбанду. Да, не питаетъ, и нтъ сомннія, что не будетъ питать. Тмъ боле не станетъ онъ питать его при такихъ смутныхъ обстоятельствахъ. Мистеръ Чадбандъ самъ приглашалъ его къ себ, назначилъ ему время, да, приглашалъ, мистриссъ Снагзби слышала это своими ушами! Мистеръ Чадбандъ говорилъ къ кому обратиться, чтобъ отыскать его, а онъ и не подумалъ придти! А почему онъ не подумалъ придти? Потому что ему было сказано не приходить. Кмъ было сказано не приходить? Кмъ? Ха. ха, ха! О, мистриссь Снагзби все видитъ!
Но къ счастью (и мистриссъ Снагзби жеманно киваетъ головой и жеманно улыбается) мистеръ Чадбандъ встртилъ вчера мальчика на улиц, схватилъ его, какъ интересный субъектъ для поученія избраннаго общества, и грозилъ отдать его въ полицію, если онъ не покажетъ достопочтенному джентльмену своего жилища и не дастъ общанія явиться въ собраніе, назначенное на Подворь Кука завтра вечеромъ. Зав-тра ве-че-ромъ! повторяетъ мистриссъ Снагзби для большей выразительности, и еще разъ жеманно улыбается и жеманно киваетъ головой. Завтра вечеромъ мальчикъ будетъ здсь, завтра вечеромъ мистриссъ Снагзби обратитъ вниманіе на него и еще кой на кого. ‘О, ты можешь скрывать свои тайны, сколько теб угодно!— восклицаетъ мистриссъ Снагзби съ гордостію и презрніемъ — но отъ меня ты ничего не скроешь!’
Мистриссъ Снагзби не звонитъ въ бубны подъ ушами людей постороннихъ, она спокойно обдумываетъ свой планъ и таитъ его въ душ. Наступаетъ завтра, начинаются вкусныя приготовленія къ варк и жаренью наступаетъ вечеръ. Въ гостиную входитъ мистеръ Снагзби въ черномъ сюртук, приходятъ Чадбанды, являются для поученія (когда корабль уже нагрузился) приказчики и Густеръ, является наконецъ Джо съ понуренною головою, переваливаясь со стороны на сторону. Въ грязной рук своей онъ держитъ мховую шапку, которую щиплетъ, какъ паршивую птицу, и потрошитъ ее, какъ будто намренъ сть ее сырую. Джо,— тотъ самый интересный загрублый субъектъ, котораго мистеръ Чадбандъ намренъ просвщать.
Мистриссъ Снагзби бросаетъ внимательный взглядъ на Джо, въ то время, какъ Густеръ вводитъ его въ гостиную. Джо смотритъ на мистера Снагзби въ моментъ своего прихода. А-а! Зачмъ онъ смотритъ на мистера Снагзби? Мистеръ Снагзби смотритъ на Джо. Зачмъ это? О, мистриссъ Снагзби все видитъ, все! Зачмъ они пересматриваются, зачмъ мистеръ Снагзби смущенъ и въ вид какого-то предостереженія кашляетъ въ кулакъ? Мистриссъ Снагзби все видитъ! Для нея теперь ясно, какъ кристаллъ, что мистеръ Снагзби незаконный отецъ этого мальчика!
— Спокойствіе, мои друзья,— говоритъ Чадбандъ, вставая и отирая маслянистый потъ съ своего почтеннаго лица.— Миръ и спокойствіе съ нами! Почему же, друзья мои, миръ съ нами? Потому,— сказалъ онъ:— что онъ не можетъ быть противъ насъ, потому что онъ долженъ быть за насъ, потому что онъ не окаменяетъ нашихъ сердецъ, но смягчаетъ ихъ, потому что онъ не налетаетъ на насъ враждебно, какъ ястребъ, но опускается тихо, какъ голубица! Поэтому, друзья мои, да будетъ миръ съ нами! Любезный юноша, выступи впередъ!
Протянувъ свою руку, мистеръ Чадбандъ кладетъ ее на руку Джо и размышляетъ, куда бы его поставить. Джо, сильно сомнваясь въ намреніяхъ своего достопочтеннаго друга, неясно полагаетъ, что надъ нимъ хотятъ произвести какіе-то мучительные опыты, бормочетъ:— ‘Оставьте меня. Я ничего вамъ не сдлалъ: оставьте меня!’
— Нтъ, мой юный другъ,— говоритъ Чадбандъ плавнымъ голосомъ.— Я не оставлю тебя. Почему я не оставлю тебя? Потому что я усердный собиратель жатвы, потому что я труженикъ, потому что ты переданъ мн въ мое распоряженіе, и ты длаешься въ рукахъ моихъ драгоцннымъ орудіемъ. Друзья мои, могу ли я употребить это орудіе въ вашу пользу, къ вашимъ выгодамъ, къ вашему благосостоянію, къ вашему обогащенію? Юный другъ мой, садись на этотъ стулъ!
Джо, повидимому, полагаетъ, что достопочтенный джентльменъ намренъ выстричь ему волосы, защищаетъ свою голову обими руками и приводится въ требуемое положеніе съ величайшимъ трудомъ, при этомъ случа на лицахъ присутствующихъ выражается къ нему величайшее отвращеніе.
Наконецъ, когда его усадили въ вид манекена, мистеръ Чадбандъ удаляется за столъ, поднимаетъ свою медвжью лапу и говоритъ: ‘Друзья мои!’ Это служитъ сигналомъ къ приведенію въ порядокъ всей аудиторіи. Приказчики внутренно хохочутъ и подталкиваютъ другъ друга. Густеръ впадаетъ въ какое-то неопредленное состояніе, выражавшее высочайшее удивленіе къ мистеру Чадбанду и сожалніе къ несчастному Джо, положеніе котораго она вполн понимаетъ. Мистриссъ Снагзби молча подводитъ мины. Мистриссъ Чадбандъ угрюмо располагается подл камина и гретъ себ колни: она сознаетъ, что ощущеніе тепла дйствуетъ благотворно на способность воспріятія рчей ея супруга.
Случается, что мистеръ Чадбандъ употребляетъ ораторскую привычку останавливать свой взоръ на которомъ-нибудь изъ членовъ собранія и жарко сосредоточивать на немъ свои ораторскіе доводы. Въ этомъ случа предполагается, что доводы будутъ приняты избраннымъ слушателемъ вздохами, рыданіями, аханьемъ и другими довольно внятными выраженіями внутренняго волненія, эти выраженія подхватываются какой-нибудь почтенной леди въ ближайшихъ рядахъ стульевъ, передаются другимъ боле воспріимчивымъ лицамъ, какъ молнія, и служатъ сигналомъ къ всеобщему началу рукоплесканій. Въ эту критическую минуту мистеръ Чадбандъ чувствуетъ, что ему какъ бы поддаютъ жару. Въ силу такой привычки, мистеръ Чадбандъ, сказавъ: ‘друзья мои!’ устремляетъ свой взоръ на мистера Снагзби и обращаетъ несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей, и безъ того уже значительно смущеннаго, въ непосредственнаго проводника своей ораторской рчи къ прочимъ слушателямъ.
— Между нами, друзья мои, находится язычникъ,— говоритъ Чадбандъ:— язычникъ, обитатель жалкихъ лачугъ въ улиц Одинокаго Тома, бродяга по поверхности нашей планеты. Между нами, друзья мои…— и мистеръ Чадбандь, вытянувъ указательный палецъ, окаймленный грязнымъ ногтемъ, направляетъ его вмст съ жирной улыбкой на мистера Снагзби, въ знакъ того, что краснорчивыми доводами своими онъ намренъ совершенно низпровергнуть его:— между нами, друзья мои, находится братъ по человчеству и мальчикъ. Брать и мальчикъ, лишенный родителей и родныхъ, безъ стадъ и пастбищъ, скиталецъ міра сего, лишенный злата и сребра и драгоцнныхъ камней. Теперь, друзья мои, почему онъ лишенъ этихъ обладаній? Окажите, почему? Почему онъ лишенъ?
Мистеръ Чадбандъ предлагаетъ этотъ вопросъ мистеру Снагзби, какъ какую-нибудь шараду въ совершенно новомъ род, нелишенную остроумія и своихъ достоинствъ, и взглядомъ умоляетъ разршить ее.
Мистеръ Снагзби, поставленный въ крайнее замшательство таинственнымъ взоромъ, устремленнымъ на него въ этотъ же самый моментъ со стороны своей хозяюшки, съ тхъ поръ какъ мистеръ Чадбандъ произнесъ слово ‘родители’, ршается сдлать слдующій весьма скромный отвтъ.
— Не знаю, сэръ, право, не знаю.
При такомъ прерваніи потоковъ краснорчія мистера Чадбанда, мистриссъ Чадбандъ строго взираетъ на него, а мистриссъ Снагзби восклицаетъ: ‘Стыдитесь, сэръ!’
— Я слышу голосъ,— говоритъ Чадбандъ: — не правда ли, друзья мы, что это очень слабый голосъ? Я слышу, что этотъ голосъ…
(— Ахъ, Боже мой!— восклицаетъ мистриссъ Снагзби:— что онъ надлалъ!)
— Этотъ голосъ отвчаетъ на вопросъ мой отрицательно. Въ такомъ случа я самъ скажу вамъ почему. Я говорю, что этотъ мальчикъ, который участвуетъ въ нашемъ собраніи, лишенный родителей и родныхъ, лишенный стадъ и пастбищъ, скиталецъ міра, лишенный злата, сребра и драгоцнныхъ камней, я говорю, что онъ лишенъ того свта, который озаряетъ нкоторыхъ изъ насъ. Какой же это свтъ? Что онъ такое? Я спрашиваю васъ, какой это свтъ?
Мистеръ Чадбандъ откидываетъ назадъ голову и замолкаетъ, но мистеръ Снагзби видитъ въ этой продлк другую западню и боится еще разъ попасть въ нее. Мистеръ Чадбандъ склоняется надъ столомъ и, приступая снова къ предмету своего краснорчія, прямехонько устремляетъ свой палецъ на мистера Снагзби и говоритъ:
— Это лучъ отъ лучей, солнце отъ солнцъ, луна отъ лунъ, звзда отъ звздъ.
Мистеръ Чадбандъ выпрямляется и торжественно смотритъ на мистера Снагзби, какъ будто ему пріятно было бы узнать, какъ чувствуетъ себя мистеръ Снагзби посл такихъ убдительныхъ словъ.
— Да,— говоритъ мистеръ Чадбандъ, снова устремляя палецъ на выбранную жертву.— Не говорите мн, что это не правда. Я говорю вамъ, что правда, я повторю вамъ милліонъ разъ, что это правда. Правда, правда! Я всегда стану утверждать, что это правда, несмотря на то, нравится ли вамъ это, или нтъ, и чмъ меньше вамъ нравится это, тмъ сильне я буду утверждать. Я буду кричать вамъ въ рупоръ! Увряю васъ, если вы станете противорчить мн, вы падете ницъ передо мной, вы треснете, вы разобьетесь, вы раздробитесь на мелкіе куски.
Дйствіе и сила этого потока краснорчія такова, что онъ не только производитъ всеобщій восторгъ въ послдователяхъ мистера Чадбанда, не только производитъ пріятную теплоту во всей его организаціи, но служитъ еще и къ тому, чтобы выставить провинность мистера Снагзби, какъ закоснлаго врага добродтели, съ мднымъ лбомъ и каменнымъ сердцемъ и привести несчастнаго поставщика канцелярскихъ принадлежностей еще въ большее замшательство. Мистеръ Снагзби совершенно упадаетъ духомъ, чувствуетъ себя въ ложномъ положеніи. И тутъ вдругъ мистеръ Чадбандъ окончательно поражаетъ его.
— Друзья мои,— снова начинаетъ онъ посл многократнаго отиранія своей головы, до такой степени разгоряченной, что вотъ такъ кажется и загорится носовой его платокъ, отъ котораго отдляются клубы пара при каждомъ отираньи: — друзья мои, чтобъ привести къ сознанію субъекта, котораго мы по мр силъ своихъ и способностей стараемся просвтить, да позволено намъ будетъ, въ дух любви и спокойствія, спросить, что значитъ правда, на которую я ссылался за нсколько минутъ передъ этимъ? Потому что, юные друзья мои (обращаясь къ приказчикамъ и Густеръ, къ крайнему ихъ изумленію), если бы докторъ сказалъ мн, что каломель и касторовое масло полезны для меня, я весьма естественно спросилъ бы его, что такое каломель, и что такое касторовое масло? Кажется, мн можно освдомиться прежде, чмъ я ршусь принять одно изъ этихъ двухъ средствъ, или то и другое вмст. Итакъ, мои друзья, въ чемъ состоитъ настоящее дло? Прежде всего мы спросимъ васъ, въ дух любви къ ближнему, что такое обыкновенный родъ правды — рабочее ли это платье, обыденная ли это наша одежда, мои юные друзья? Обманъ что ли это?
(— Ахъ!— произноситъ мистриссъ Снагзби.)
— Утайка, что ли?
(Мистриссъ Снагзби отрицательно содрогается.)
— Скрытность, что ли?
(Мистриссъ Снагзби продолжительно и жеманно киваетъ головой.)
— Нтъ, друзья мои, это совсмъ не то. Ни одно изъ этихъ названій не принадлежитъ къ ней. Когда этотъ юный язычникъ — теперь онъ спитъ, мои друзья, печать равнодушія во всякому просвщенію, печать погибели ясно обнаруживается на его рсницахь, но не будите его, ибо, по всей вроятности, я долженъ бороться, сражаться и побждать для его же пользы — когда этотъ закоренлый язычникъ разсказывалъ намъ какую-то чепуху о леди и соверен, была ли это истина? Нтъ, не была. А если это и была отчасти истина, то можно ли ее назвать полной, совершенной истиной? Нтъ, мои друзья, нельзя!
Если-бъ мистеръ Снагзби могъ противостоять взору своей хозяюшки, который входитъ чрезъ его глаза — чрезъ эти открытыя окна — въ его душу и разыскиваетъ тамъ самыя сокровенныя тайны, онъ былъ бы совсмъ другимъ человкомъ. Теперь сидитъ онъ, понуря голову и согнувшись, какъ будто подъ какой-нибудь тяжестью.
— Или, мои юные друзья,— говоритъ Чадбандъ, нисходя до самаго уровня ихъ пониманій и въ то же время доказывая имъ своей жирной кроткой улыбкой, что онъ долго спускался внизъ для этой цли:— если-бъ хозяинъ этого дома пошелъ бы въ Сити и увидлъ бы тамъ угря и потомъ, возвратясь домой, позвалъ бы къ себ хозяйку этого дома и сказалъ бы ей: Сара, радуйся со мною, я видлъ слона! Была ли бы это правда?
Мистриссъ Снагзби въ слезахъ.
— Или, положимъ мои юные друзья, что онъ увидлъ бы слона и, возвратясь домой, сказалъ бы: Сара, городъ совершенно опустлъ, я видлъ одного только угря! Была ли бы это правда?
Мистриссъ Снагзби громко рыдаетъ.
— Или положимъ еще, мои юные друзья,— говоритъ Чадбандъ, поощряемый рыданіями мистриссъ Снагзби: — что жестокосердые родители этого спящаго язычника — нтъ никакого сомннія, что онъ имлъ родителей — бросивъ его волкамъ, коршунамъ, дикимъ собакамъ, газелямъ и змямъ, возвратились бы въ свои жилища и стали бы наслаждаться трубками и кострюлями, музыкой и танцами, винами, говядиной и дичью, была ли бы это истина?
Мистриссъ Снагзби отвчаетъ на это припадкомъ истерики, не то, чтобы однимъ припадкомъ, но продолжительнымъ и раздирающимъ сердце крикомъ, такъ что все Подворье Кука оглашается ея визгами. Наконецъ, когда она сдлалась совершенно безъ чувствъ, ее несутъ наверхъ по узкой лстниц, какъ огромное фортепьяно. Посл невыразимыхъ страданій, содрогавшихъ сердца окружающихъ, она посылаетъ изъ своей спальни увдомленіе, что совершенно поправилась, хотя и чувствуетъ сильное разслабленіе. Въ такомъ положеніи длъ, мистеръ Снагзби, измятый и скомканный при переноск фортепьянъ, чрезвычайно слабый и напуганный, осмливается тихохонько войти въ гостиную.
Во все это время Джо стоялъ на томъ самомъ мст, гд онъ проснулся, онъ попрежнему щиплетъ свою мховую шапку, клочки волосъ кладетъ себ въ ротъ и выплевываетъ ихъ съ отвращеніемъ. Онъ чувствуетъ, что ему суждено оставаться неисправимымъ созданіемъ, и что тщетно стараются пробудить въ немъ созданіе своего достоинства, потому что онъ ничего не знаетъ. Хотя, быть можетъ, Джо, существуетъ книга столь интересная, трогательная и доступная для твоихъ понятій, которыя ничмъ не отличаются отъ инстинкта животныхъ, книга, такъ врно описывающая дянія обыкновенныхъ людей, что если бы Чадбанды раскрыли ее передъ тобой, просто, не прибгая къ своему краснорчію, быть можетъ ты проснулся бы тогда, быть можетъ ты почерпнулъ бы изъ нея что-нибудь!
Джо никогда не слышалъ о такой книг. Для него ея содержаніе и достопочтенный Чадбандъ одно и то же, онъ знаетъ лично достопочтеннаго Чадбанда и готовъ скоре бжать отъ него цлый часъ, нежели слушать его пустословіе въ теченіе пяти минутъ.
— Мн нечего здсь больше ждать,— думаетъ Джо.— Мистеръ Снагзби ничего не скажетъ мн сегодня и, покачиваясь со стороны на сторону, онъ спускается внизъ.
Но внизу стоитъ сострадательная Густеръ, она держится за перила лстницы, ведущей въ кухню, превозмогая приближающійся обморокъ, къ которому она подготовлена воплями мистриссъ Снагзби. Она предлагаетъ Джо кусокъ хлба и сыру — это ея собственный ужинъ, она ршается въ первый разъ въ жизни перемолвить съ нимъ слово.
— Вотъ теб, бдный мальчикъ, закуси немного,— говоритъ Густеръ.
— Спасибо,— говоритъ Джо.
— Ты голоденъ?
— Порядочно.
— Куда же ушелъ твой отецъ и гд мать?
Джо останавливается при самомъ начал дйствія зубами надъ кускомъ хлба и кажется окаменлымъ. Добрая Густеръ гладила его, а это было первый разъ въ его жизни, что къ нему такъ ласково и нжно прикасается чужая рука.
— Я ничего не знаю о нихъ,— отвчаетъ Джо.
— И я тоже ничего не знаю о своихъ,— говоритъ Густеръ со слезами.— Она снова старается подавить признаки приближающагося обморока, какъ вдругъ ее внезапно устрашаетъ что-то, и она исчезаетъ внизъ лстницы.
— Джо,— шепчетъ тихо поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей въ то время, какъ Джо стоитъ еще на лстниц.
— Я здсь, мистеръ Снагзби.
— Я думалъ, что ты ушелъ, вотъ теб еще полкроны, Джо. Ты хорошо сдлалъ что не сказалъ ни слова насчетъ той леди, которую мы видли недавно. Это бы надлало теб хлопотъ, а ты и безъ того уже, я думаю, напуганъ, Джо.
— Я убгу отсюда.
— Иди себ, спокойной ночи.
Таинственная тнь, въ ночномъ чепц, слдитъ за поставщикомъ канцелярскихъ принадлежностей отъ комнаты, изъ которой онъ вышелъ, и провожаетъ его наверхъ. Съ этой минуты, куда бы онъ ни пошелъ, за нимъ всегда слдуетъ другая тнь, кром его собственной, но она не такъ правильно падаетъ отъ него, не такъ спокойна какъ его тнь. И какой бы тайной ни окружила себя тнь мистера Снагзби въ эту тайну проникаетъ и другая тнь! Мистриссъ Снагзби видитъ все! Ея-то тнь и слдитъ за мистеромъ Снагзби.

XXVI. Стрлки.

Зимнее утро мрачно и угрюмо смотритъ на сосднія улицы Лэйстерскаго сквера и видитъ, что жители ихъ неохотно покидаютъ свои постели. Многіе изъ нихъ не привыкли вставать рано даже въ самыя ясныя и теплыя времена года: это ночныя птицы, они сидятъ и дремлютъ на своихъ насстахъ, когда солнышко высоко, бодрствуютъ и гоняются за добычей, когда на неб мерцаютъ звзды. За грязными сторами и занавсами, въ верхнихъ этажахъ и въ чердакахъ, скрываясь боле или мене подъ ложными именами, ложными волосами, ложными титулами, ложными брилліантами и ложными разсказами, покоится первымъ сномъ шайка негодяевъ. Джентльмены, которые могли бы, по личному опыту, разсказать вс подробности объ иностранныхъ галерахъ и отечественныхъ мельницахъ, приводимыхъ въ дйствіе человческими ногами, лазутчики, которые постоянно находятся въ страх, мошенники, игроки, шуллеры, плуты и лжесвидтели, нкоторые не безъ клеймъ каленымъ желзомъ, подъ ихъ грязными лохмотьями, вс съ большею жестокостію въ нихъ, чмъ въ Нерон и съ большими преступленіями, чмъ въ Ньюгетской тюрьм. Какъ бы ни былъ страшенъ демонъ въ бумазейной блуз или истасканномъ фрак, страшенъ онъ въ томъ и другомъ, но онъ еще страшне, нечувствительне, неумолиме, когда зашпилитъ шейный платокъ свой брилліантовой булавкой, когда называетъ себя джентльменомъ, сядетъ за карточный столъ, станетъ играть на бильярд, знаетъ кое-что о векселяхъ и другихъ письменныхъ обязательствахъ,— тогда онъ въ тысячу разъ страшне, чмъ во всякой другой форм. Но и въ такой форм мистеръ Боккетъ отыщетъ его, если захочетъ, стоитъ ему только заглянуть во вс закоулки, окружающія Лэйстерскій скверъ.
Но зимнее утро не нуждается въ немъ и не будитъ его. Оно будитъ мистера Джорджа, въ галлере для стрльбы въ цль, и преданнаго ему сподвижника. Мистеръ Джорджъ, выбривъ свою бороду передъ зеркальцомъ миніатюрныхъ размровъ, выходитъ, съ открытой головой и обнаженной грудью, къ помп на маленькомъ двор и тотчасъ возвращается съ блестящимъ лицомъ отъ желтаго мыла, усиленнаго тренія, искусственнаго дождя и чрезвычайно холодной воды. Въ то время, какъ онъ утирается огромнымъ полотенцемъ и пыхтитъ, какъ родъ военнаго водолаза, который только что вынырнулъ изъ воды, и чмъ больше трется, тмъ плотне и плотне становятся его кудрявые волосы на загорлыхъ вискахъ, такъ что, повидимому, ихъ невозможно расчесать никакимъ инструментомъ, кром какъ желзными граблями или скребницей, въ то время, какъ онъ утирается, пыхтитъ, отдувается и полируется, поворачивая голову съ одной стороны на другую, чтобъ удобне осушить кожу, и наклонясь всмъ тломъ впередъ, чтобъ капли воды не падали на его воинственныя ноги, Филь, стоя на колняхъ, раздуваетъ огонь, озирается кругомъ, какъ будто вмсто того, чтобъ идти умываться, ему стоитъ только взглянуть, что длаетъ его хозяинъ и тогда онъ запасается достаточнымъ освженіемъ на цлый день отъ избыточнаго здоровья, которое сбрасываетъ съ себя мистеръ Джорджъ.
Вытершись до суха, мистеръ Джорджъ начинаетъ чесать свою голову двумя жесткими щетками и дйствуетъ съ такимъ немилосердіемъ, что Филь, потирая плечомъ стны, въ то время, какъ мететъ галлерею, смотритъ на эту операцію съ состраданіемъ. Съ окончаніемъ прически быстро оканчивается и орнаментальная часть туалета мистера Джорджа. Онъ набиваетъ себ трубку, закуриваетъ ее и, но принятому обыкновенію, начинаетъ ходить взадъ и впередъ по галлере, между тмъ, какъ Филь, наполняя воздухъ запахомъ горячихъ тостовъ, приготовляетъ завтракъ. Мистеръ Джорджъ. куритъ серьезно и тихимъ шагомъ маршируетъ по своей галлере. Быть можетъ утренняя трубка табаку посвящена имъ памяти покойнаго товарища Гридли.
— Итакъ, Филь,— говоритъ Джорджъ, хозяинъ галлереи для стрльбы въ цль и проч.:— сегодня теб снилась деревня?
Филь, дйствительно, вставая съ постели, разсказывалъ свой сонъ.
— Точно такъ, хозяинъ.
— На что же похожа эта деревня?
— Не умю вамъ сказать, хозяинъ, на что она похожа,— отвчаетъ Филь, съ задумчивымъ видомъ.
— Да почему же ты знаешь, что это была деревня?
— Я думаю, что по трав, да еще по лебедямъ, которые были на трав,— говоритъ Филь, посл нкотораго размышленія.
— Что же лебеди длали на трав?
— Да что? Я полагаю, щипали и ли ее,— отвчаетъ Филь.
Хозяинъ принимается снова ходить по галлере, а Филь продолжаетъ заниматься приготовленіемъ завтрака. Длинныхъ приготовленій для завтрака не требуется, они весьма просты: нужно только поставить на столъ два прибора и разогрть передъ огнемъ на ржавой ршетк нсколько кусочковъ провсной ветчины, но такъ какъ Филь долженъ пройти и обтерть своимь плечомъ значительную часть галлереи, отправляясь за каждымъ предметомъ, въ которомъ нуждается, и никогда не захватывая за разъ двухъ предметовъ, то при такихъ обстоятельствахъ приготовленія занимаютъ весьма значительный промежутокъ времени. Наконецъ завтракъ готовъ. Филь докладываетъ объ этомъ, мистеръ Джорджъ выколачиваетъ трубку о заслонку, ставитъ ее въ уголокъ подл камина и садится за столъ. Когда Джорджъ удовлетворилъ первыя требованія аппетита, Филь слдуетъ его примру: онъ садится у противоположнаго конца продолговатаго стола и беретъ тарелку къ себ на колни. Длаетъ ли это онъ изъ покорности или изъ желанія скрыть свои грязныя руки или собственно изъ одной привычки — мы не знаемъ.
— Гм! деревня!— говоритъ мистеръ Джорджъ, играя ножемъ своимъ и вилкой:— я думаю, Филь, ты никогда не видывалъ деревни?
— Я видлъ однажды болота,— говоритъ Филь, продолжая завтракать съ самодовольнымъ видомъ.
— Какія болота?
— Такія, командиръ, какъ и вс болота,— отвчаетъ Филь.
— Гд же ты ихъ видлъ?
— Я и самъ не знаю,— говоритъ Филь:— но я видлъ ихъ. Плоскія такія и туманныя.
Хозяинъ и командиръ — это два слова, которыя Филь съ одинаковымъ уваженіемъ и одинакою преданностью употребляетъ, обращаясь къ одному мистеру Джорджу.
— Я самъ родился въ деревн, Филь.
— Въ самомъ дл, командиръ?
— Да, и выросъ тамъ.
Филь приподнимаетъ одну бровь, и почтительно взглянувъ на мистера Джорджа, чтобъ выразить свое участіе, и не спуская глазъ съ него, пропускаетъ въ горло огромный глотокъ кофею.
— Тамъ нтъ ни одной птички, которой бы голосъ я не зналъ,— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Нтъ ни листка, ни ягодки, которыхъ бы я не умлъ назвать. Нтъ ни одного дерева, на которое бы я и теперь не могъ влзть, разумется, когда меня подсадятъ. Добрая матушка моя жила въ деревн.
— Должно быть она была у васъ славная старушка,— замчаетъ Филь.
— Лтъ тридцать-пять тому назадъ она не была еще старушкой, говоритъ мистеръ Джорджъ.— Но я готовъ держать пари, что и въ девяносто лтъ она была бы такъ же стройна и такъ же широка въ плечахъ, какъ я.
— А разв она умерла въ девятомъ десятк?— спрашиваетъ Филь.
— О, нтъ! Оставимъ это! Знаешь ли, что меня заставило завести рчь о деревенскихъ мальчикахъ, объ этихъ негодныхъ шалунахъ? Это ты, любезный мой! Я знаю, что ты никогда не видывалъ деревни, ты видлъ болота, видлъ впрочемъ и деревни, да только во сн. Не правда ли?
Филь мотаетъ головой.
— А хочешь ли ты видть деревню?
— Н-н-нтъ, особеннаго желанія не имю,— говоритъ Филь.
— Теб, я думаю, хорошо и въ город?
— Дло въ томъ, командиръ,— говоритъ Филь:— я привыкъ здсь и полагаю, что уже слишкомъ старъ для развлеченій.
— А сколько теб лтъ, Филь?— спрашиваетъ кавалеристъ, поднося къ губамъ дымящееся блюдечко.
— Право не знаю, знаю только, что съ чмъ-то восемь,— говоритъ Филь.— Не можетъ быть, чтобъ это было восемьдесятъ, да и не восемнадцать, а такъ, что-то между этимъ.
Мистеръ Джорджъ медленно опускаетъ блюдечко, не прихлебнувъ изъ него, и начинаетъ, смясь:
— Кой чортъ, Филь, какже узнать…
И вдругъ останавливается, замтивъ, что Филь производитъ вычисленіе по грязнымъ своимъ пальцамъ.
— Мн было ровно восемь,— говорилъ Джорджъ:— когда я встртился съ странствующимъ мдникомъ. Не помню, меня зачмъ-то послали изъ дому, а я и увидлъ этого мдника, сидитъ себ преспокойно подл огонька у стараго строенія. ‘Хочешь — говоритъ онъ — шататься со мной?’ — ‘Хочу’, говорю я. Вотъ мы и отправились вмст, онъ, я да огонь, въ Клеркенвель. Это было перваго апрля. Я могъ тогда считать до десяти. Вотъ наступило въ другой разъ первое, апрля, я и говорю себ: теб теперь, старый негодяй, одинъ съ восемью. Посл того опять пришло первое апрля, и я опять говорю себ: теб теперь два съ восемью. Такимъ образомъ я дошелъ до десяти съ восемью и до двухъ десятковъ съ восемью, а ужъ потомъ сбился со счету, знаю только, что мн всегда было сколько-то съ восемью.
— Вотъ оно что!— говоритъ мистеръ Джорджъ, принимаясь за завтракъ,— А гд же странствующій мдникъ?
— Пьянство посадило его въ госпиталь, хозяинъ, а госпиталь посадилъ его подъ стеклянный колпакъ, такъ мн говорили,— отвчаетъ Филь таинственно.
— Значитъ черезъ это ты повысился? Взялся за его ремесло?
— Да, командиръ, взялся. Только не слишкомъ оно прибыльно. Около Саффонъ Гилля, Хаттонскаго Сада, Клеркенвеля, Смифельда, живетъ бдный народъ: держатъ котлы свои до тхъ поръ, пока и чинить нечего. Бывало къ нему приходили другіе мдники, чтобы жить въ нашемъ мст и нанимали у него квартиру: вотъ въ этомъ-то и состояли его доходы, но ко мн они не приходили. Они не полюбили меня. Онъ умлъ бывало пть для нихъ и псни, а я не умль. Онъ умлъ выигрывать разныя штуки на какомъ угодно горшк, на мдномъ ли или на желзномъ, а я только и умлъ лудить ихъ да паять: не далась мн эта музыка, хозяинъ. Да къ тому же я былъ слишкомъ некрасивъ собой и жены ихъ то и дло, что жаловались на меня своимъ мужьямъ.
— Врно они были больно разборчивы. Въ толп, Филь, ты бы такъ себ… туда и сюда, говоритъ кавалеристъ съ пріятной улыбкой.
— Нтъ, хозяинъ,— отвчаетъ Филь, мотая головой:— я бы и въ толп немного выигралъ. Когда я встртился съ мдникомъ, такъ былъ еще сносенъ, хотя и тогда не чмъ было похвастаться. Но посл того мн пришлось и раздувать огонь губами, и коптить лицо передъ огнемъ, и палить свои волосы, и глотать дымъ, это все еще не бда: я былъ тогда молодъ. А вотъ какъ выросъ постарше, да нсколько разъ обварилъ себя оловомъ, да сталъ получать колотушки отъ мдника, когда онъ быль пьянъ, а это случалось почти каждый день, ну такъ ужъ тогда куда какъ не красивъ, больно не красивъ я сдлался. Потомъ я прожилъ лтъ двнадцать въ темной кузниц, гд народъ былъ негодяй на негодя, и въ добавокъ меня опалило въ газовомъ заведеніи, да спасибо еще, что при взрыв выбросило изъ окна на мостовую, а то бы сгорлъ, какъ курица. Я думаю отъ этого не похорошешь. Я такъ безобразенъ, такъ безобразенъ, что меня можно показывать какъ диковинку.
Обрекая себя такому положенію съ полнымъ самодовольствіемъ, Филь проситъ позволенія выпить еще чашку кофею.
— Вотъ посл этого-то взрыва, хозяинъ, я и встртился съ вами въ первый разъ. Помните, командиръ?— говоритъ Филь, приступая къ другой чашк кофею.
— Помню, Филь. Ты еще шелъ по солнечной сторон.
— Я ползъ, командиръ, а не шелъ, ползъ около стнъ.
— Правда, Филь, ты плечомъ прокладывалъ на нихъ свой путь.
— Да еще какъ! въ колпак!— воскликнулъ Филь, приходя въ восторгъ.
— Да, въ колпак…
— И на костыляхъ!— продолжаетъ Филь съ большимъ одушевленіемъ.
— На костыляхъ. И когда…
— И когда вы остановились противъ меня,— восклицаетъ Филь, поставивъ чашку и блюдечко на столъ и торопливо снявъ съ колнъ тарелку:— остановились да и сказали мн: ‘э-э, товарищъ! врно ты былъ на войн?’ Я не сказалъ вамъ на это ни слова, хозяинъ, меня больно удивило, что такой сильный, здоровый и смлый мужчина вздумалъ говорить съ такимъ мшкомь ломаныхъ костей, какимъ я былъ тогда. Вотъ вы и сказали мн, да сказали такъ ласково, какъ будто поднесли мн стаканъ чего-то горячаго: ‘Что за несчастіе случилось съ тобой? Экъ тебя, голубчикъ, изуродило! Разскажи же, старикъ, отчего это съ тобой? Разсказывай веселе!’ Веселе! Я ужъ такъ былъ веселъ, какъ нельзя больше! Я и разсказалъ вамъ, вы еще что-то сказали, и я еще что-то сказалъ, вы опять сказали что-то, вотъ я и очутился здсь, командиръ, у васъ! У васъ, мой командиръ, у васъ!— восклицаетъ Филь, вскакивая со стула и начинаетъ невыразимо странно ковылять съ боку на бокъ.— И если понадобится мишень, для лучшаго успха въ вашемь дл, пусть стрляютъ въ меня. Моей красоты не испортятъ! Пускай ихъ стрляютъ. Если не съ кмъ будетъ боксироваться, пусть боксируютъ меня, пускай себ колотятъ меня въ голову, мн это ни почемъ! Если нечего будетъ подбрасывать какому нибудь силачу, пусть подбрасываетъ меня. Мн отъ этого не будетъ хуже! Меня подбрасывали въ теченіе всей моей жизни на разные лады!
Окончивъ эту энергическую, неожиданную рчь, сопровождаемую тлодвиженіями, въ поясненіе гимнастическихъ упражненій, о которыхъ онъ упоминалъ, Филь прокладываетъ путь плечомъ около трехъ стнъ галлереи, круто останавливается передъ своимъ командиромъ, тычетъ въ него головой въ знакъ своей преданности и затмъ начинаетъ прибирать завтракъ.
Мистеръ Джорджъ похохотавъ отъ чистаго сердца и потрепавъ Филя по плечу, помогаетъ ему и вмст съ нимъ приводитъ въ надлежащій порядокъ галлерею. Окончивъ это, онъ беретъ гимнастическіе шары, нсколько разъ подбрасываетъ ихъ, потомъ садится на всы и замтивъ, что длается ‘слишкомъ мясистъ’, начинаетъ съ величайшею важностью биться на сабляхъ съ воображаемымъ противникомъ. Между тмъ Филь становится къ столу съ тисками, гд онъ привинчиваетъ и отвинчиваетъ, чиститъ и пилитъ, посвистываетъ въ скважины, пачкается боле и боле, придлываетъ и раздлываетъ все, что можно въ ружь придлать и раздлать.
Занятіе хозяина и слуги прерваны наконецъ необыкновеннымъ шумомъ въ корридор, возвщающимъ о прибытіи необыкновенной компаніи. Шумъ этотъ приближается ближе и ближе, и въ галлерею входитъ группа людей. Она состоитъ изъ увчной и отвратительной фигуры, изъ двухъ носильщиковъ, которые неели эту фигуру на стул и худощавой женщины, съ лицомъ очень похожимъ на сплюснутую маску, которая, такъ и думаешь, начнетъ читать народную псню, въ воспоминаніе тхъ дней, когда старушку Англію хотли взорвать на воздухъ, но ожиданія не сбываются, потому что губы у этой маски такъ крпко сжаты и такъ неподвижны, какъ стулъ, который носильщики становятъ на полъ. При этомъ случа отвратительная фигура произноситъ: ‘О, Боже мой! О, какъ меня растрясли! Какъ вы поживаете, мистеръ Джорджъ? Какъ ваше здоровье?’
И мистеръ Джорджъ только теперь узнаетъ въ этой процессіи достопочтеннаго мистера Смолвида, вынесеннаго для прогулки, и его внучку Юдиь, которая провожаетъ своего ддушку, какъ самый врный тлохранитель.
— Мистеръ Джорджъ, любезный другъ мой,— говоритъ ддушка Смолвидъ, снимая свою правую руку съ шеи носильщика, котораго чуть-чуть не удавилъ во время дороги:— какъ ваше здоровье? Вы, я думаю, дивитесь моему посщенію, любезнйшій другъ?
— Я бы не столько удивился посщенію вашего пріятеля изъ Сити, сколько удивляюсь я вашему,— отвчаетъ мистеръ Джорджъ.
— Я очень рдко выхожу изъ дому,— съ трудомъ переводя духъ, произноситъ мистеръ Смолвидъ.— Я не выходилъ въ теченіе многихъ мсяцевъ. Знаете, прогулки мои сопряжены съ большими неудобствами… и требуютъ большихъ издержекъ. Но, если бы вы знали, съ какимъ нетерпніемъ я хотлъ увидть васъ. Какъ ваше здоровье, сэръ?
— Я здоровъ,— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Надюсь и вы тоже здоровы.
— Ну и слава Богу, если вы здоровы, мой неоцненный другъ!— и мистеръ Смолвидъ беретъ его за об руки.— Вы видите, я привелъ съ собой и мою внучку Юдиь. Я не могъ оставить ее дома: она такъ нетерпливо хотла васъ видть.
— Гм! Что-то не врится!— бормочетъ мистеръ Джорджъ.
— Вотъ, знаете мы и взяли карету, поставили въ нее кресло и здсь какъ разъ на углу они подняли меня изъ кареты, посадили въ кресло да и принесли сюда и принесли собственно затмъ, чтобъ увидать мн моего неоцненнаго друга въ его собственномъ заведеніи. Это вотъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ, указывай на носильщика, который, избжавъ опасности быть задавленнымъ, уходитъ, расправляя дыхательное горло: — извозчикъ. Ему платить не надо. Это по условію включено въ плату за карету. Этого человка…— указывая на другого носильщика:— мы наняли на улиц за кружку пива. А кружка пива стоитъ два пенса, такъ отдай ему Юдиь два пенса. Я право не зналъ, любезный мой другъ, что у васъ здсь есть работникъ, а то намъ бы и не нужно было нанимать.
Ддушка Смолвидъ ссылается на Филя и, смотря на него съ нкоторымъ ужасомъ, произноситъ едва внятнымъ голосомъ: ‘О, Боже мой! О, Господи!’ Испугъ его иметъ впрочемъ, нкоторое основаніе, потому что Филь никогда не видавшій этого привиднія въ черной бархатной ермолк, вдругъ остановился въ своей работ и съ ружьемъ въ рук принялъ такую позу, какъ будто хотлъ въ одинъ моментъ подстрлить мистера Смолвида, какъ какую нибудь чудовищно безобразную птицу изъ породы воронъ.
— Юдиь, дитя мое,— говоритъ ддушка Смолвидъ:— отдай этому человку два пенса, ахъ, какъ это много за его труды!
Человкъ этотъ одинъ изъ тхъ необыкновенныхъ грибовъ, мгновенно выростающихъ на западныхъ улицахъ Лондона, которые всегда одты въ старую красную куртку, всегда готовы подержать лошадей или сбгать за наемной каретой, получаетъ два пенса, безъ особеннаго удовольствія, подбрасываетъ ихъ вверхъ, ловитъ рукой и удаляется.
— Любезный мистеръ Джорджъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ:— будьте такъ добры, перенесите меня къ камину. Вы знаете, я привыкъ къ огоньку… я старъ и скоро зябну… О, Боже мой!
Послднее восклицаніе вылетаетъ изъ груди достопочтеннаго джентльмена но поводу внезапный быстроты, съ которой мистеръ Скводъ, какъ какой нибудь силачъ, хватается за кресло, поднимаетъ его и перетаскиваетъ къ самому камину.
— О, Господи!— говоритъ мистеръ Смолвидъ, едва переводя духъ.— О, Боже мой! О, звзды мои! Любезный другъ мой, вашъ работникъ страшно силенъ и проворенъ. О, Боже мой! какъ онъ проворенъ! Юдиь, отодвинь меня немного назадъ, у меня ноги начинаютъ горть.
И въ самомъ дл, въ этомъ удостовряются носы присутствующихъ смрадомъ отъ затлвшихся шерстяныхъ чулковъ ддушки Смолвида.
Нжная Юдиь отодвинула ддушку немного назадъ, потрясла его по обыкновенію, и освободила его глазъ отъ нависшей ермолки.
— О, Господи! о, Боже мой!— повторяетъ мистеръ Смолвидъ, озирается кругомъ, встрчаетъ взоръ мистера Джорджа и снова протягиваетъ къ нему об руки.— Любезный другъ мой! какое счастье, что я вижу васъ! И это ваше заведеніе? Какое очаровательное мсто! Да это просто картинка! Однако у васъ здсь ничего опаснаго не случается?— прибавилъ ддушка Смолвидъ съ замтнымъ безпокойствомъ.
— Ничего ршительно. Пожалуйста не бойтесь ничего.
— А вашъ работникъ… Онъ… о, Господи!.. онъ… этакъ… ничего… Никому не причинитъ вреда? Скажите, любезный другъ мой, никому?
— Кром себя, онъ никому на свт не причинялъ вреда,— говорить мистеръ Джорджъ, улыбаясь.
— Однако онъ могъ бы. Онъ кажется черезчуръ изуродовалъ себя, такъ пожалуй, чего добраго, изуродуетъ точно также и другихъ,— возражаетъ старый джентльменъ.— Онъ можетъ сдлать это неумышленно, а можетъ сдлать и умышленно. Мистеръ Джорджъ, пожалуйста, прикажите ему оставить эти адскія ружья и выйти вонъ.
Повинуясь одному движенію головы со стороны кавалериста, Филь съ пустыми руками удаляется на другой конецъ галлереи. Увренный въ своей безопасности, мистеръ Смолвидъ начинаетъ потирать себ ноги.
— Такъ ваши дла идутъ хорошо, мистеръ Джорджъ?— говоритъ онъ кавалеристу, который стоитъ противъ него съ саблей въ рук.— Вы начинаете благоденствовать? И слава Богу, слава Богу!
Мистеръ Джорджъ отвчаетъ холоднымъ киваньемъ головы и говоритъ:
— Приступайте къ длу, мистеръ Смолвидъ. Я знаю, вы вдь не затмъ пришли сюда, чтобъ говорить мн это.
— Вы такой весельчакъ, мистеръ Джорджъ,— отвчаетъ почтеннйшій ддушка.— Вы такой славный человкъ!
— Ха, ха! Приступайте же къ длу, мистеръ Смолвидъ!— говоритъ мистеръ Джорджъ.
— Любезнйшій другъ мой! Но эта сабля такъ страшно смотритъ на меня — такая свтлая и острая. Пожалуй, случайно, заржетъ кого нибудь! Меня такъ и бросаетъ въ дрожь, мистеръ Джорджъ… Чортъ бы его побралъ!— говоритъ этотъ превосходный джентльменъ, обращаясь къ Юдии въ то время, какъ кавалеристъ отходитъ на нсколько шаговъ и кладетъ свою саблю.— Онъ долженъ мн и пожалуй еще вздумаетъ покончить вс расчеты въ этомъ разбойничьемъ мст.
Мистеръ Джорджъ, возвратясь на прежнее мсто, складываетъ руки на груди и, наблюдая, какъ старикъ все ниже и ниже опускался въ своемъ кресл, спокойно говоритъ:
— Ну, что же вы скажете мн? Зачмъ вы пріхали сюда?
— Гм!— произноситъ мистеръ Смолвидъ, потирая себ руки съ какимъ-то особеннымъ клокотаньемъ въ груди.— Да, правда. Зачмъ я пріхалъ сюда?
— Врно за трубкой табаку,— говорилъ мистеръ Джорджъ и вмст съ тмъ преспокойно ставитъ себ стулъ къ углу камина, беретъ трубку, набиваетъ ее, закуриваетъ и начинаетъ пускать клубы дыму.
Этотъ вопросъ сильно безпокоитъ мистера Смолвида, и онъ такъ затрудняется начать приступъ къ объясненію, какого бы рода оно ни было, что тайкомъ царапаетъ воздухъ съ безсильной злобою, выражая этимъ желаніе исцарапать и, если бы можно, разорвать на клочки лицо мистера Джорджа. Ногти джентльмена длинны и синеваты, его руки костлявы и жилисты, его глаза зелены и покрыты влагой. Продолжая царапать воздухъ и вмст съ тмъ скользить со стула и превращаться въ какую-то неопредленную массу грязнаго платья, онъ принимаетъ такой страшный, даже для привычныхъ глазъ Юдии, видъ, что эта два бросается къ нему боле чмъ съ чувствомъ дочерней любви и такъ сильно потрясаетъ его, такъ быстро выравниваетъ и обминаетъ различныя части его тла, особливо т, которыя боле всего защищаются во время кулачнаго боя, что ддушка, въ жалкомъ безсиліи своемъ, производитъ усиленные звуки, имющіе сходство со звуками колотушки, которую каменьщикъ опускаетъ на булыжникъ, приправляя его въ мостовой.
Выпрямивъ этими средствами въ стул старика, лицо котораго поблднло, а носъ посинлъ (однако онъ все еще продолжаетъ царапать воздухъ), Юдиь выправляетъ сморщенный свой палецъ и тычетъ имъ въ спину мистера Джорджа. Кавалеристъ приподнимаетъ голову, а Юдиь между тмъ даетъ толчокъ своему почтенному ддушк, и такимъ образомъ, пробудивъ ихъ, устремляетъ свой оледеняющій взоръ въ пылающій огонь.
— Ой, ой! у-у-ухъ!— произноситъ ддушка Смолвидъ, глотая свое бшенство.— Что же вы скажете, любезный другъ мой,— говоритъ онъ, продолжая царапать ногтями по воздуху.
— Я вамъ вотъ что скажу,— отвчаетъ мистеръ Джорджъ:— если вы хотите говорить со мной, такъ говорите. Я человкъ простой и не жалую околичностей. Я не умю и не привыкъ къ этому. Я не смю назвать себя умницей: это названіе мн не къ лицу. По моему, коли хотите говорить дло, такъ говорите!— Кавалеристъ снова принялся пускать клубы дыму:— А нтъ, такъ, чортъ возьми, убирайтесь вонъ отсюда.
И мистеръ Джорджъ надуваетъ свою грудь до послднихъ предловъ, какъ будто хочетъ доказать этимъ, что присутствіе такихъ гостей для него несносно.
— Если вы пришли сюда, чтобъ сдлать мн дружескій визитъ,— продолжаетъ мистеръ Джоржъ:— я крайне обязанъ вамъ и готовъ освдомиться о вашемъ здоровь. Если вы пришли сюда, съ тмъ, чтобы высмотрть есть-ли у меня какая-нибудь движимость, такъ смотрите. Если вы хотите что-нибудь мн высказать, такъ говорите.
Цвтущая Юдиь, не отводя глазъ отъ камина, даетъ другой толчокъ своему ддушк.
— Вотъ видите! И она со мной одного мннія. И что же она не хочетъ приссть?— говоритъ Джорджъ, устремивъ задумчивый взоръ Юдиь.— Изъ этого я, право, ничего не могу понять.
— Она стоитъ подл меня и смотритъ за мной, сэръ,— говоритъ ддушка Смолвидъ:— Любезный мистеръ Джорджъ, вдь, я старикъ и имю нкоторое право на ея вниманіе. Впрочемъ, я еще не такъ старъ на самомъ дл, какъ этотъ адскій попугай (и при этомъ мистеръ Смолвидъ оскаливаетъ зубы и безсознательно ищетъ подушки), но все же, любезный другъ мой, я имю нкоторое право на вниманіе моей дочери.
— Хорошо,— отвчаетъ кавалеристъ, придвигая свой стулъ къ старику:— что же дальше?
— Мой пріятель въ Сити, мистеръ Джорджъ, имлъ небольшую сдлку съ вашимъ ученикомъ.
— Въ самомъ дл имлъ?— говоритъ мистеръ Джорджъ:— Очень жаль, очень жаль!
— Да, онъ имлъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ, потирая себ ноги.— Вашъ ученикъ сдлался славнымъ воиномъ, мистеръ Джорджъ, и его зовутъ Карстономъ. Пришли, знаете, друзья его и заплатили за него все, это, по моему, благородно.
— Въ самомъ дл заплатили?— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Что же? Не хочетъ-ли пріятель вашъ выслушать добрый совтъ?
— Да, ему бы хотлось, мой добрый другъ, и особенно отъ васъ.
— Ну, такъ я ему совтую не имть больше подобныхъ сдлокъ. Выгоды отъ нихъ ему не будетъ. Молодой джентльменъ, сколько мн извстно, ничего не иметъ за душой.
— Нтъ, любезный другъ мой, не правда. Нтъ, мистеръ Джорджъ, не правда. Не правда, сэръ, не правда,— возражаетъ ддушка Смолвидъ, лукаво потирая свои тощія ноги:— этого нельзя сказать. У него есть добрые друзья, онъ получаетъ жалованье, онъ можетъ передать свое мсто, у него есть въ виду счастливое окончаніе тяжбы, у него есть въ виду богатая невста,— словомъ сказать, мистеръ Джорджъ, этотъ молодой человкъ чего-нибудь да стоитъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ, сдвинувъ на бокъ бархатную ермолку и почесывая за ухомъ, какъ обезьяна.
Мистеръ Джорджъ ставитъ трубку въ уголъ, закидываетъ руку на спинку своего стула и выбиваетъ тактъ ногой, какъ будто ему очень не нравится направленіе разговора.
— Но перейдемте лучше отъ одного предмета къ другому,— продолжаетъ мистеръ Смолвидъ.— Перейдемте для того, чтобы поддержать разговоръ, какъ сказалъ бы какой-нибудь шутникъ. Перейдемте, мистеръ Джорджъ, отъ прапорщика къ капитану.
— Что вы еще хотите сказать?— спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, нахмуривъ брови и, вроятно, въ знакъ воспоминанія о своихъ усахъ, проводитъ рукой по верхней губ.— Къ какому капитану?
— Къ нашему капитану. Къ капитану, котораго мы знаемъ. Къ капитану Гаудону.
— О! вотъ оно что!— говоритъ мистеръ Джорджъ, свиснувъ тихонько, между тмъ, какъ ддушка и внучка внимательно смотрятъ на него.— Вотъ оно куда пошло! Прекрасно! Я не въ силахъ больше терпть вашихъ околичностей. Говорите же, говорите скорй!
— Любезный другъ мой,— отвчаетъ старикъ.— Вчера… Юдиь, потряси меня немного… Вчера у насъ была рчь объ этомъ капитан, вслдствіе которой я остаюсь при своемъ мнніи, что капитанъ еще не умеръ.
— Вздоръ!— замчаетъ мистеръ Джорджъ.
— Вы что-то говорите, любезный другъ?— спрашиваетъ ддушка, приложивъ руку къ уху.
— Вздоръ!
— Ага!— произноситъ ддушка. Смолвидъ.— Мистеръ Джорджъ, вы сами можете судить о моемъ мнніи, если примете въ соображеніе вопросы, которые мн были предложены, можете судить я о причинахъ, возбудившихъ эти вопросы. Какъ вы думаете, чего хочетъ отъ меня адвокатъ, предлагавшій мн эти вопросы?
— Хочетъ, чтобы вы начали какой-нибудь процессъ,— отвчаетъ мистеръ Джорджъ.
— Ничего подобнаго не было.
— Значитъ онъ не адвокатъ,— говоритъ мистеръ Джорджъ,— складывая руки на груди съ твердой ршимостью.
— Нтъ, любезный мой другъ,— онъ адвокатъ, да еще весьма знаменитый адвокатъ. Онъ хочетъ видть почеркъ руки капитала Гаудона. Онъ не возьметъ его себ, а только хочетъ видть и сличить его съ почеркомъ, который находится въ его рукахъ.
— Что же изъ этого слдуетъ?
— А вотъ что, мистеръ Джорджъ. Адвокатъ случайно вспомнилъ объявленіе, касательно капитана Гаудона, и надясь собрать какія-нибудь другія свднія, относительно его, пришелъ ко мн, точь-въ-точь, какъ сдлали вы, неоцненный мой другъ. Позвольте пожать мн ваши руки… какъ я радъ былъ въ тотъ день. Не придите вы, и я не имлъ бы удовольствія пользоваться вашимъ дружескимъ расположеніемъ.
— Что же слдуетъ дальше, мистеръ Смолвидъ?— говоритъ мистеръ Джорджъ, протягивая свою руку съ нкоторой сухостью.
— У меня не было ничего подобнаго. У меня ничего нтъ, кром его подписей. Чтобъ ему умереть отъ чумы и отъ голода,— говоритъ старикъ, сжимая отъ злости бархатную ермолку костлявыми руками.— мн кажется, у меня хранится полмилліона его подписей! Но у васъ,— говоритъ мистеръ Смолвидъ, съ трудомъ возвращая прежнее спокойствіе, между тмъ, какъ Юдиь снова поправляетъ ермолку на лысой голов своего ддушки:— у васъ, любезный мой мистеръ Джорджъ, вроятно, есть письма капитана или бумаги, которыя какъ нельзя бы лучше шли къ длу. Всякая рукопись капитана пошла бы къ длу.
— Рукопись капитана?— говоритъ кавалеристъ съ грустнымъ и задумчивымъ видомъ:— Быть можетъ, у меня и есть она.
— Неоцненный другъ мой!
— А можетъ быть и нтъ.
— Ну, вотъ еще!— говоритъ ддушка Смолвидъ съ нкоторымъ испугомъ.
— Но еслибъ у меня и были цлыя кипы рукописей капитана, я бы не показалъ вамъ лоскутка, не зная зачмъ.
— Сэръ, вдь я вамъ сказалъ зачмъ.
— Мн мало этого,— говоритъ кавалеристъ, мотая головой.— Я долженъ знать боле, чтобъ согласиться на ваше желаніе.
— Въ такомъ случа, не угодно-ли вамъ създить со мной къ адвокату? Не угодно ли вамъ, любезный другъ мой, повидаться самому съ этимъ джентльменомъ?— говоритъ ддушка Смолвидъ, вынимая старинные серебряные часы, у которыхъ стрлки были похожи на кости скелета,— Я сказалъ ему, что, вроятно, заду къ нему между десятью и одинадцатью, а теперь половина одинадцатаго. Не угодно-ли, мистеръ Джордягъ, вамъ самимъ повидаться съ этимъ джентльменомъ?
— Гм!— говоритъ мистеръ Джорджъ весьма серьезно:— мн очень не угодно. И, право, я не знаю, почему вы такъ хлопочете объ этомъ.
— Я хлопочу обо всемъ, что бросаетъ хотя бы слабый свтъ на слды капитана. Разв онъ не поддлъ насъ на удочку? Разв онъ не долженъ намъ несмтныя суммы? Почему я хлопочу? Кто же станетъ больше хлопотать о немъ, какъ не я? Я не хочу, любезный другъ мой,— говоритъ ддушка Смолвидъ, понизивъ голосъ:— я не хочу, чтобы вы измнили ему въ чемъ-нибудь — у меня и на ум нтъ этого. Ну, что же, готовы ли вы, неоцненный другъ мой?
— Да, я буду готовъ сію минуту! Но вы знаете, я ничего не общаю вамъ.
— Нтъ, любезный мистеръ Джорджъ, ничего, ничего!
— Вы знаете также, что, отправляясь къ адвокату, гд бы онъ ни жилъ, я не плачу за карету?— спрашиваетъ мистеръ Джорджъ, надвая шляпу и блыя толстыя замшевыя перчатки.
Этотъ вопросъ приходится такъ по сердцу мистеру Смолвиду, что онъ хохочетъ передъ каминомъ на разные лады, на разныя манеры, и между тмъ поглядываетъ черезъ свое немощное плечо на мистера Джорджа, внимательно наблюдаетъ, какъ мистеръ Джорджъ отпираетъ грубой работы шкафъ въ отдаленномъ конц галлереи, видитъ, какъ онъ осматриваетъ полки и, наконецъ, беретъ съ одной изъ нихъ какія-то бумаги, складываетъ ихъ и кладетъ къ себ въ карманъ. Посл этого Юдиь даетъ толчокъ ддушк, и ддушка отвчаетъ ей тмъ же.
— Я готовъ,— говоритъ кавалеристъ, ворпувшись назадъ.— Филь, вынеси этого джентльмена въ карету, да смотри, не просить съ него на водку.
— О, Боже мой! О, Господи! Постойте на минутку!— говоритъ мистеръ Смолвидъ.— Вашъ Филь такой проворный! Не потрудитесь-ли вы, неоцненный мой другъ, вынести меня.
Филь, не. говоря ни слова, хватается за стулъ съ его грузомъ и, крпко обнятый теперь безмолвнымъ Смолвидомъ, быстро ковыляетъ со стороны на сторону по корридору, какъ-будто на немъ лежало порученіе доставить стараго джентльмена на ближайшій вулканъ. Ковылянье его прекращается у самой кареты, куда онъ сажаетъ свою ношу. Прекрасная Юдиь садится рядомъ съ ддушкой, кресло служитъ украшеніемъ верхушки кареты и мистеръ Джорджъ занимаетъ порожнее мста на козлахъ.
Мистера Джорджа крайне изумляетъ зрлище, которое представляется ему внутри кареты, куда онъ отъ времени до времени заглядываетъ черезъ окно позади его. Угрюмая Юдиь сидитъ неподвижно, между тмъ, какъ ддушка, съ ермолкой на боку, ниже и ниже скользитъ съ своего мста, и въ то же время поглядываетъ на мистера Джорджа и безмолвнымъ взглядомъ изъ незакрытаго глаза даетъ ему знать, что его сильно поколачиваетъ въ спину.

XXVII. Еще старые служивые.

Мистеру Джорджу не далеко приходится хать, сложа руки на козлахъ, потому что цль его путешествія составляютъ Линкольнскія Поля. Когда кучеръ остановилъ лошадей, мистеръ Джорджъ спускается внизъ и, смотря въ окно кареты, говоритъ:
— Господинъ, къ которому вы меня везете, вдь мистеръ Толкинхорнъ, не такъ-ли?
— Да, любезный другъ мой. А вы знаете его, мистеръ Джорджъ?
— Какъ же, я слышалъ о немъ, даже видлъ его, сколько помнится. Впрочемъ, я его не знаю, да и онъ меня не знаетъ.
Затмъ слдуетъ втаскиваніе мистера Смолвида на лстницу и, съ помощью кавалериста, мистеръ Смолвидъ вносится въ обширную комнату мистера Толкинхорна, и кресло его ставится на турецкомъ ковр передъ каминомъ. Мистера Толкинхорна въ настоящую минуту нтъ дома, но онъ не замедлитъ придти. Швейцаръ, объяснивъ это гостямъ въ самыхъ короткихъ словахъ, мшаетъ огонь въ камин и оставляетъ весь тріумвиратъ грться передъ огнемъ, съ полнымъ комфортомъ.
Мистеръ Джорджъ крайне интересуется комнатой. Онъ осматриваетъ расписанный потолокъ, разсматриваетъ старинныя юридическія книги, разсматриваетъ портреты знаменитыхъ кліентовъ, читаетъ вслухъ надписи на полкахъ.
‘Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, ага!— произноситъ мистеръ Джорджъ глубокомысленно: — владлецъ помстья Чесни-Воулдъ, гм!..
Мистеръ Джорджъ стоитъ и долго разсматриваетъ эти надписи, какъ-будто какія-нибудь картины, потомъ возвращается къ огню, повторяя:
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и помстье Чесни-Воулдъ, гм!..
— Пахнетъ цлой кучей денегъ, мистеръ Джорджъ,— говоритъ шопотомъ ддушка Смолвидъ, потирая себ ноги.— Онъ чрезвычайно богатъ!
— О комъ вы говорите? Объ этомъ пожиломъ джентльмен или о баронет?
— Объ этомъ джентльмен, объ этомъ джентльмен.
— Я слышалъ самъ и бьюсь объ закладъ, что онъ смыслить кое-что. Квартира недурна,— продолжаетъ мистеръ Джорджъ, осматриваясь кругомъ.— Посмотрите, какіе тамъ огромные ящики!
Отвтъ прерванъ приходомъ мистера Толкинхорна. Онъ все такой же, какимъ былъ прежде. Одтъ въ ржавое платье, носитъ очки и самый футляръ отъ очковъ истертъ до нельзя. Въ обхожденіи видна скрытность и сухость. Въ голос сипловатость. Во взгляд проницательность. Въ разговор злословіе и дкость. Вообще, англійская аристократія имла бы боле горячаго поклонника и безотвтнаго ходатая, еслибъ ей все на свт было извстно.
— Съ добрымъ утромъ, мистеръ Смолвидъ, съ добрымъ утромъ,— говоритъ онъ, входя въ комнату.— Вы, какъ я вижу, привезли сержанта. Садитесь, сержантъ.
Пока мистеръ Толкинхорнъ снимаетъ съ себя перчатки и кладетъ ихъ на шляпу, онъ смотритъ, прищуря глаза въ глубину комнаты, гд стоитъ кавалеристъ и произноситъ про себя:
— Что-то ты намъ скажешь, голубчикъ!
— Садитесь, служивый,— повторяетъ онъ, подходя къ столу, который стоитъ сбоку отъ камина, и затмъ беретъ для себя мягкое кресло.— Сегодня холодно и сыро, холодно и сыро!
Мистеръ Толкинхорнъ гретъ передъ ршеткою камина то ладони, то суставы своихъ костлявыхъ рукъ и смотритъ, потупивъ глаза и притворяясь совершенно разсяннымъ, на трехъ особъ, сидящихъ передъ нимъ полукругомъ.
— Теперь я начинаю постепенно соображать обстоятельства, мистеръ Смолвидъ,— говоритъ адвокатъ.
Старый джентльменъ получаетъ толчекъ отъ Юдии, которая хочетъ заставить его принять участіе, въ разговор.
— Вы, какъ я вижу, привезли нашего добраго друга, сержанта.
— Да, сэръ,— отвчаетъ мистеръ Смолвидъ униженно, подчиняясь мысли о богатств и вліяніи адвоката.
— А что же сержантъ говоритъ насчетъ этого дла?
— Мистеръ Джорджъ,— произноситъ ддушка Смолвидъ, длая робкій жестъ безсильною рукою:— это тотъ самый джентльменъ, сэръ.
Мистеръ Джорджъ кланяется джентльмену. Но онъ продолжаетъ сидть попрежнему, вытянувшись и храня глубокое молчаніе, на самомъ краю стула, какъ-будто онъ чувствуетъ себя совершенно готовымъ всякую минуту вступить въ бой.
Мистеръ Толкинхорнъ продолжаетъ.
— Итакъ, Джорджъ?.. Кажется, что ваше имя Джорджъ?
— Точно такъ, сэръ.
— Что же вы скажете, Джорджъ?
— Извините меня, сэръ,— отвчаетъ кавалеристъ:— но я бы желалъ знать, что вы изволите сказать?
— То есть, вы говорите насчетъ вознагражденія?
— Я говорю насчетъ всего, сэръ.
Этотъ отвтъ такъ пріятно подйствовалъ на мистера Смолвида, что онъ внезапно вскричалъ:
— Ахъ, ты негодная скотина!
Вслдъ за тмъ онъ столь же поспшно сталъ просить прощенія у мистера Толкинхорна и оправдываться передъ Юдиью въ томъ, что у него сорвалось съ языка.
— Я предполагалъ, сержантъ,— произноситъ мистеръ Толкинхорнъ, облокачиваясь на одну сторону кресла и положивъ ногу на ногу:— я предполагалъ, что мистеръ Смолвидъ достаточно объяснилъ вамъ сущность дла. Объяснить ее не составляетъ особенной трудности. Вы когда-то служили подъ начальствомь капитана Гаудона. Вы ухаживали за нимъ во время его болзни, оказали ему много маленькихъ услугъ и пользовались, какъ я слышалъ, полною его довренностью. Такъ или не. такъ?
— Да, сэръ, это такъ,— отвчаетъ мистеръ Джорджъ съ воинственною краткостью.
— Слдовательно, могло случиться, что у насъ осталось что-нибудь, все равно что бы ни было, счеты, записки, приказы, письма, однимъ словомъ, что-нибудь написанное рукою капитана Гаудона. Я бы желалъ сличить его почеркъ съ кое-чмъ, у меня находящимся. Если вы мн доставите къ тому возможность, вы будете вознаграждены за этотъ трудъ. Вы можете разсчитывать на три, четыре, даже до пяти гиней.
— Благородный и милый сердцу другъ!— восклицаетъ ддушка Смолвидъ, поднимая глаза къ потолку.
— Если этого мало, то скажите, по чистой совсти, какъ солдатъ, сколько вамъ нужно за эту услугу, вамъ не предстоитъ необходимости совершенно разстаться съ подобнымъ документомъ, если вы не захотите этого, хотя для меня это было бы еще полезне.
Мистеръ Джорджъ сидитъ, вытянувшись все въ той же самой поз, онъ смотритъ на полъ, смотритъ на расписанный потолокъ и не произноситъ ни слова. Раздражительный мистеръ Смолвидъ царапаетъ воздухъ.
— Вопросъ состоитъ въ томъ,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ своимъ методическимъ, равнодушнымъ голосомъ: — въ томъ, во первыхъ, есть-ли у васъ что-либо, написанное рукою капитана Гаудона.
— Во первыхъ, есть-ли у меня что-либо, написанное рукою капитана Гаудона, сэръ,— повторяетъ мистеръ Джорджъ.
— Во вторыхъ, сколько потребуете вы за трудъ передать это въ мои руки?
— Во вторыхъ, сколько потребую я за трудъ передать это въ ваши руки, сэръ,— повторяетъ мистеръ Джорджъ.
— Въ третьихъ, вы можете сами судить, похоже-ли то, что у васъ есть, на это,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, поспшно вынимая нсколько связанныхъ вмст листовъ исписанной бумаги.
— Похоже-ли то на это, сэръ,— повторяетъ мистеръ Джорджъ.
— Совершенно такъ.
Вс эти слова мистеръ Джорджъ произноситъ механически, смотря прямо въ лицо мистеру Толкинхорну. Онъ не обращаетъ особеннаго вниманія на клятвенное, показаніе, взятое изъ дла Джорндисъ и Джорндисъ, показаніе, которое теперь представляется ему на разсмотрніе, хотя и держитъ его въ рук, онъ продолжаетъ глядть на адвоката съ видомъ безпокойнаго размышленіи.
— Итакъ,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.— Что вы скажете на это?
— Вотъ что, сэръ,— отвчаетъ мистеръ Джорджъ, поднявшись со стула и смотря въ пространство: — я бы предпочелъ, если бы вы позволили мн ничего не сказать на это.
Мистеръ Толкинхорнъ, повидимому, нисколько не удивленный, спрашиваетъ:
— Почему же нтъ.
— Да такъ, сэръ,— отвчаетъ кавалеристъ.— Кром военнаго дла, я вовсе не дловой человкъ. Посреди гражданскихъ людей я, что называется, рохля. Голова моя не ладитъ съ бумагами, сэръ. Я готовъ выдерживать скорй какой угодно батальный огонь, чмъ судебный вопросъ. Я объяснилъ мистеру Смолвиду, всего съ часъ тому назадъ, что когда доходитъ дло до бумагъ и переписки, я начинаю чувствовать сильное удушье. Вотъ уже и теперь меня начинаетъ душить, вотъ такъ и есть,— произноситъ мистеръ Джорджъ, осматривая присутствующихъ.
Съ этими словами онъ длаетъ три шага впередъ, чтобъ положить бумаги на столъ къ адвокату, и три шага назадъ, чтобы занять свое прежнее мсто: тутъ онъ стоитъ, совершенно вытянувшись, посматривая то на полъ, то на потолокъ и заложивъ руки на спину, какъ-будто изъ боязни, чтобы ему не втерли еще какого-нибудь документа..
Во все это время любимое крпкое выраженіе мистера Смолвида готово сорваться у него съ языка. Онъ пытается говорить, начинаетъ то фразой ‘мой милый другъ’, то, не окончивъ ея, хочетъ произнести свое прежнее бранное слово, выговариваетъ уже первый слогъ ‘ско’, потомъ прижимаетъ руку къ груди, сознавая, что онъ совершенно лишился голоса. Избавившись, впрочемъ, отъ этого непріятнаго припадка вспыльчивости, онъ убждаетъ своего друга, въ самыхъ нжныхъ выраженіяхъ, не быть слишкомъ упрямымъ, но исполнить то, чего требуетъ такой почтенный джентльменъ, и исполнить съ приличною вжливостію, тмъ боле, что это нисколько не трудно, а, между тмъ, соединено съ выгодою. Мистеръ Толкинхорнъ произноситъ только фразы: ‘Вы скоре всякаго другого, сержантъ, можете обсудить свои собственныя выгоды’.— ‘Подумайте, подумайте хорошенько’. ‘Если вы вникнете въ сущность дла, этого уже довольно’. Онъ повторяетъ это изрченіе съ видомъ совершеннаго равнодушія, смотря на бумаги, лежащія на стол, и приготовляясь писать письмо.
Мистеръ Джорджъ недоврчиво переноситъ взоры съ расписаннаго потолка на полъ, съ пола на мистера Смолвида, съ мистера Смолвида на мистера Толкинхорна, а съ мистера Толкинхорна опять на расписанный потолокъ, при этомъ въ замшательств и волненіи онъ мняетъ ноги, на которыя опирается.
— Увряю васъ, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ:— не въ обиду вамъ будь сказано, что, стоя здсь, между вами и мистеромъ Смолвидомь, я разъ пять уже чувствовалъ сильнйшее удушье, въ самомъ дл, я задыхаюсь, сэръ. Я не подъ стать вамъ, джентльменамъ. Позвольте мн спросить, для чего вы желаете увидть почеркъ капитана? Можетъ быть, у меня, дйствительно, есть что-нибудь, написанное его рукою…
Мистеръ Толкинхорнъ хладнокровно покачиваетъ головою.
— Если бы вы были человкомъ дловымъ, сержантъ, то мн нечего было бы объяснять вамъ, что есть причина, составляющая тайну, саму по себ очень невинную, которая заставляетъ людей моего званія искать подобныхъ письменныхъ документовъ. Но если васъ останавливаетъ мысль сдлать какой-нибудь вредъ капитану Гаудону, то на этотъ счетъ совсть ваша можетъ быть спокойна.
— Ахъ, онъ скончался, сэръ!
— Уже?
Мистеръ Толкинхорнъ спокойно принимается писать.
— Да, сэръ,— продолжаетъ кавалеристъ, глядя въ свою шляпу и выдержавъ довольно продолжительную паузу:— мн очень жаль, что я не могу теперь вполн удовлетворить васъ. Если дйствительно будетъ нкоторое вознагражденіе, то я лучше посовтуюсь съ однимъ моимъ пріятелемъ, старымъ солдатомъ, у котораго голова боле способна къ дламъ, чмъ моя. Я… я въ самомъ дл чувствую сильнйшее удушье,— говоритъ мистеръ Джорджъ, съ отчаяніемъ проводя себ по лицу рукою.
Мистеръ Смолвидъ, услыхавъ, что авторитетъ, избранный сержантомъ, есть старый солдатъ, съ такимъ настояніемъ поддерживаетъ въ кавалерист мысль посовтоваться съ нимъ и въ особенности сообщить ему, что тутъ дло идетъ о пяти гинеяхъ или и боле, что мистеръ Джорджъ вызывается идти къ нему. Мистеръ Толкинхорнъ не говоритъ ни въ пользу, ни противъ этого намренія.
— Съ вашего позволенія, сэръ, я посовтуюсь съ моимъ пріятелемъ,— говоритъ кавалеристъ:— и ныншнимъ же днемъ постараюсь забжать къ вамъ съ окончательнымъ отвтомъ. Мистеръ Смолвидъ, угодно вамъ, чтобы я снесъ васъ съ лстницы?
— Сію минуту, любезный мой другъ, сію минуту. Вы позволите мн только сказать сперва полслова этому джентльмену наедин?
— Безъ сомннія, сэръ. Не стсняйтесь, пожалуйста, для меня.
Сержантъ отходитъ въ дальній конецъ комнаты и продолжаетъ осматривать полки шкафовъ и ящики.
— Если бы я не былъ болзненъ и слабъ какъ старая баба, сэръ,— шепчетъ ддушка Смолвидъ, взявъ адвоката за петлю сюртука, притянувъ его къ себ и показывая въ это время зеленыя искры въ своихъ разгнванныхъ взорахъ:— я бы вырвалъ у него эти рукописанія. Онъ только что положилъ ихъ къ себ за пазуху. Я видлъ, какъ онъ ихъ клалъ туда. Юдиь тоже видла. Да говори же, ты, балаганное чучело, цырульная вывска., говори, что ты видла, какъ онъ клалъ за пазуху.
Это сильное убжденіе старый джентльменъ сопровождаетъ такимь сильнымъ толчкомъ въ бокъ своей внучки, что самъ падаетъ со стула и увлекаетъ за собою мистера Толкинхорна. Юдиь поднимаетъ его и сильно потрясаетъ.
— Я не люблю употреблять насилія, мой другъ,— замчаетъ мистеръ Толкинхорнъ хладнокровно.
— Я знаю, знаю, сэръ. Но это хоть кого взорветъ, взбситъ… это… это хуже чмъ выходки твоей упрямой, сварливой бабки,— продолжаетъ онъ, обращаясь въ хладнокровной Юдии, которая все смотритъ на огонь:— знать, что нужная вещь при немъ и что онъ не хочетъ отдать ее. Онъ не хочетъ отдать… онъ, бродяга! Но не безпокоитесь, сэръ, не безпокойтесь. Во всякомъ случа недолго ему дурачиться. Я запущу въ него свои когти. Я скручу его, сэръ, раздавлю его, выжму изъ него сокъ, сэръ. Если онъ не согласится на ваше предложеніе добровольно, я заставлю его согласиться противъ воли, сэръ. Ну, теперь, мой милый мистеръ Джорджъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ, длая адвокату на прощанье отвратительную гримасу: теперь я совершенно къ вашимъ услугамъ, мой безцнный другъ!
Мистеръ Толкинхорнъ, съ нкоторымъ, едва замтнымъ признакомъ удовольствія, проявлявшагося, несмотря на его совершенное самообладаніе, стоитъ у ршетки камина, оборотившись спиною къ огню, ожидая ухода мистера Смолвида и отвчая на прощальный поклонъ сержанта легкимъ наклоненіемъ головы.
Мистеръ Джорджъ убждается, что гораздо легче снести стараго джентльмена на рукахъ съ лстницы, чмъ отвязаться отъ него, потому что лишь только Смолвидъ остался вдвоемъ съ сержантомъ, какъ сдлался такимъ словоохотливымъ въ отношеніи гиней и такъ крпко ухватился за пуговицу солдата, питая тайное желаніе разстегнуть у него сюртукъ и обобрать его, что кавалеристу приходится употребить силу, чтобы разстаться съ своимъ пріятелемъ. Наконецъ ему удается этого достигнуть, и онъ идетъ уже одинъ отыскивать своего руководителя въ дл о рукописяхъ капитана Гаудона.
Мимо храма, обнесеннаго высокою оградою, мимо монастыря кармелитовъ, не утерпвъ бросить украдкою взглядъ въ переулокъ Висящаго Меча, который приходится ему почти по дорог, по Бляк-Фрайрскому мосту мистеръ Джорджъ медленно шествуетъ къ улиц, которая наполнена маленькими лавочками, разсянными на этомъ перекрестк дорогъ изъ Кента и Соррея и лондонскихъ мостовъ, имющихъ центромъ знаменитую гостинницу ‘Слона’, который хотя и лишился своихъ орнаментовъ, состоящихъ изъ тысячи четвероногихъ колесницъ, но уступилъ мсто еще боле громадному колоссу, готовому искрошить своего предшественника въ мелкіе куски {Этотъ пунктъ служилъ нкогда сборнымъ мстомъ почтовыхъ экипажей, а теперь стоитъ на немъ станція желзной дороги. Прим. пер.}. Къ одной изъ маленькихъ лавочекъ этой улицы, съ выставленными въ окн старыми скрипками, нсколькими дудочками, тамбуриномъ, треугольникомъ и продолговатыми листами нотной бумаги, мистеръ Джорджъ направляетъ свои скорые шаги. Остановившись въ нсколькихъ шагахъ отъ этой лавки, при вид похожей на солдата женщины, которая подобравъ передъ у своего платья, выходитъ съ небольшимъ деревяннымъ корытомъ и начинаетъ плескать и брызгать на тротуары, мистеръ Джорджъ говоритъ самому себ:
— Она, по обыкновенію, моетъ зелень. Мн еще ни разу не удавалось ее видть, кром какъ на багажномъ вагон, иначе какъ моющею зелень.
Особа, служившая предметомъ этихъ размышленій, до такой степени занята въ настоящую минуту промывкою зелени, что не замчаетъ приближенія мистера Джорджа. Наконецъ, распрямившись и поднявъ корыто для того, чтобы слить воду въ канаву, она видитъ кавалериста, стоящаго возл нея. Пріемъ, сдланный ею старому солдату, не очень льститъ его самолюбію.
— Джорджъ, я почти никогда не вижу васъ, но я бы желала, чтобы и теперь вы были миляхъ во ста отъ меня.
Кавалеристъ, не обращая вниманія на это привтствіе, идетъ въ лавку музыкальныхъ инструментовъ, гд женщина эта ставитъ корыто съ зеленью на прилавокъ и, пожавъ руку старому солдату, опирается на плечо его.
— Я никогда не считаю Матея Бэгнета въ безопасности, когда онъ стоитъ возл васъ, Джорджъ. Вы все тотъ же, безпокойный, вчно бродящій.
— Да! Я знаю, что я таковъ, мистриссъ Бэгнетъ. Я знаю, что я таковъ.
— Вы знаете, что вы таковы!— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ.— А что же въ этомъ пользы? Для чего вы такой, скажите-ка лучше?
— Ужъ такова животинка, должно полагать,— отвчаетъ кавалеристъ съ добродушіемъ.
— Вотъ славно!— восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ съ нкоторою запальчивостію:— да что мн за дло до вашей животины, когда животина эта готова отвлечь моего Мата отъ музыкальныхъ занятій и угнать его въ Новую Зеландію или Австралію!
Мистриссъ Бэгнетъ нельзя вообще назвать безобразною женщиною. Она широка костью, отличается довольно грубою кожей, загорвшею на солнц и обвтренною. Волосы напереди головы у нея выцвли отъ дйствія воздуха. Она здорова, весела на видъ и отличается блестящими глазами. Это сильная, дятельная, проворная, порядочная на видъ женщина, лтъ сорока-пяти или пятидесяти. Она одта строго, опрятно и почти бдно (хотя съ разсчетомъ на существенное), такъ что единственнымъ украшеніемъ ея туалета оказывается обручальное кольцо. Вокругъ этого кольца палецъ ея до того пополнлъ съ тхъ поръ какъ оно надто, что кольцо не снимается, пока разв не истлетъ вмст съ прахомъ мистриссъ Бэгнетъ.
— Мистриссъ Бэгнетъ,— отвчаетъ кавалеристъ:— увряю васъ честію, я насколько не виноватъ въ поступкахъ Мата. Вы должны мн поврить на этотъ разъ.
— Хорошо, хорошо, я врю. Но у васъ какіе-то блуждающіе глаза,— продолжаетъ мистриссъ Бэгнетъ.— Ахъ, Джорджъ, Джорджъ, если бы вы остепенились и женились на вдов Джо Поуча, когда онъ умеръ въ Сверной Америк, она стала бы чесать вамъ волосы по крайней мр.
— Это, конечно, было бы недурно для меня,— отвчаетъ кавалеристъ полушутливымъ, полусерьезнымъ тономъ:— но я никогда не остепенюсь и не сдлаюсь порядочнымъ человкомъ. Вдова Джо Поуча, конечно, принесла бы мн пользу: въ ней и за нею было кое-что хорошаго, а я не могъ принудить себя подумать объ этомъ какъ должно. Вотъ, если бы мн удалось подцпить такую женушку, какую нашелъ Матъ, тогда дло другое!
Мистриссъ Бэгнетъ, не отличаясь особенною щепетильностью въ понятіяхъ о морали, но и не желая уступить кому бы то ни было, когда дло доходитъ до любезностей, отвчаетъ на этотъ комплиментъ тмъ, что ударяетъ мистера Джорджа по лицу цлымъ пучкомъ зелени и потомъ уноситъ корыто въ маленькую комнату, бывшую сзади лавки.
— А! Квебекъ, куколка моя!— говоритъ Джорджъ, слдуя по приглашенію въ эту комнату.— И маленькая Мальта, тоже! Подите, поцлуйте меня, толстяка!
Эти маленькія двочки — да не подумаетъ читатель, что он въ самомъ дл носили имена, которыми ихъ назвалъ кавалеристъ, ихъ прозвали такъ въ семейств по мстамъ ихъ рожденія, въ солдатскихъ палаткахъ — заняты каждая своимъ дломъ, сидя на треногихъ стульяхъ: младшая (пяти или шести лтъ) учится читать по грошовому букварю, старшая (восьми или девяти лтъ) поправляетъ ее и между тмъ шьетъ съ чрезвычайнымъ прилежаніемъ. Об встрчаютъ мистера Джорджа съ восклицаніями, какъ стараго друга и, посл нсколькихъ поцлуевъ и прыжковъ, придвигаютъ свои стулья вплоть къ его стулу.
— А, что подлываетъ молодой Вуличъ?— спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
— Ахъ, онъ теперь тамъ!— восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ, повернувь разгорвшееся лицо свое отъ кострюль и сковородъ (она готовитъ обдъ).— Можете себ представить? Онъ нанялся въ театр съ отцомъ играть на флейт въ какой-то пьес воинственнаго содержанія.
— Молодецъ мой крестничекъ,— одобрительно говоритъ мистеръ Джорджъ, ударивъ себя по колну.
— Да, вы правду сказали,— присовокупляетъ мистриссъ Бэтстъ.— Онъ у насъ настоящій британецъ. Вотъ кто такой нашъ Вуличъ… настоящій британецъ!
— А самъ Матъ дуетъ себ въ бассонъ и знать никого не хочетъ. Вы достойные уваженіи граждане, люди созданные для семьи. Дти подрастаютъ. Старушка-мать Мата живетъ въ Шотландіи, вашъ батюшка гд-то въ другомъ мст. Вс вы переписываетесь другъ съ другомъ, помогаете другъ другу понемногу, и хорошо, хорошо! Въ самомъ дл, отчего мн и не бжать отъ васъ миль за сто, потому что здсь, кажется, мн ничего не остается длать.
Мистеръ Джорджъ длается задумчивымъ. Сидя передъ огнемъ въ чисто-выбленной комнат, въ которой полъ усыпанъ пескомъ, которая напоминаетъ своимъ запахомъ казарму, въ которой нтъ ничего лишняго и ни малйшихъ признаковъ грязи или пыли, начиная отъ рожицъ Квебека и Мальты до жестяныхъ блюдъ и кастрюлекъ на полкахъ, онъ погружается въ нескончаемыя размышленія. Мистриссъ Бэгнетъ попрежнему занята, когда мистеръ Бэгнетъ и молодой Вуличъ возвращаются домой. Мистеръ Бэгнетъ отставной артиллеристъ, высокій ростомъ и прямой, съ мохнатыми жесткими бровями, бакенбардами, напоминающими волокна кокоса, съ головою, лишенною малйшихъ признаковъ волосъ, и сухимъ тлосложеніемъ. Голосъ его отрывистый, густой и громкій, иметъ нкоторое сходство съ тонами инструмента, которому онъ себя посвятилъ. Вообще въ немъ можно замтить непреклонный, неукротимый, упругій, какъ мдь, духъ, какъ будто онъ самъ составляетъ баесонь въ человческомъ оркестр. Молодой Вуличъ совершенный типъ свжаго, неразбитаго еще и незаглохшаго барабана.
Отецъ и сынъ радушно привтствуютъ кавалериста. Когда послдній объясняетъ, какъ прилично благовоспитанному и искусившемуся въ длахъ человку, что онъ пришелъ къ мистеру Бэгнету за совтомъ, мистеръ Бэгнетъ гостепріимно объявляетъ, что онъ не намренъ говорить о длахъ прежде обда, и что пріятель его не воспользуется его совтомъ прежде чмъ не откушаетъ варенаго поросенка съ салатомъ. Кавалеристъ одобряетъ подобное предложеніе, и мистеръ Бэгнетъ, чтобы не помшать хозяйственнымъ приготовленіямъ, уводитъ гостя прогуляться взадъ и впередъ но проулку, который они проходятъ мрными шагами, скрестивъ на груди руки, точно будто разгуливая по крпостному валу.
— Джорджъ,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ.— ты знаешь меня. Моя баба настоящая у меня совтница. У нея есть на это сметка. А же прежде нея не принимаюсь ни за какое дло. Должно поддерживать дисциплину. Погоди пока салатъ и коренья выйдутъ у нея изъ головы, тогда мы спросимъ у нея совта. Что моя баба скажетъ, такъ тому и быть!
— Я совершенно согласенъ съ тобою, Матъ,— отвчаетъ тотъ.— Я скоре готовъ держаться ея мннія, чмъ мннія какойнибудь коллегіи.
— Коллегія,— отвчаетъ мистеръ Бэгнетъ отрывистыми фразами, которыя произноситъ голосомъ звучнымъ какъ бассонъ.— Какая коллегія научить тебя перехать изъ другой части свта… когда за душой ничего, кром зеленаго сюртучишка да зонтика… Какая коллегія научитъ теоя добраться домой въ Европу? А моя баба сдлаетъ это хоть завтра. Доказала-вдь ужъ?
— Правда, правда!— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Пріятно слышать это, Матъ.
— Моя баба,— продолжаетъ мистеръ Бэгнегь съ увлеченіемъ:— кром того уметъ откладывать запасы. У нея гд-то есть копилка. Никогда не видалъ, а знаю, что есть. Дай только зелени выйти у нея изъ головы, тогда она поставитъ тебя на ноги.
— Она настоящее сокровище!— восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
— Больше чмъ сокровище. Но я никуда не суюсь прежде ея. Должно соблюдать дисциплину. Моя же баба открыла во мн и музыкальныя способности. Я бы и теперь былъ въ артиллеріи, если бы не она. Шесть лтъ я пилилъ на скрипк. Десять лтъ дулъ во флейту. Баба моя сказала, что это не дло, что тонъ есть да мало бглости, попробуй, дескать, на бассон. Вотъ она достала бассонъ у капельмейстера карабинернаго полка. Надувалъ, надувалъ, вникъ понемногу, и теперь, какъ видишь, тутъ мой хлбъ насущный.
Джорджъ замчаетъ, что она свжа какъ роза и сочна какъ яблоко.
— Баба моя,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ въ отвтъ:— весьма миловидная женщина. Потому она похожа на красный день: чмъ дальше, тмъ лучше. Я никогда еще не видывалъ бабы, которая была бы ей подъ стать. Но я никогда не суюсь въ дла прежде ея. Должно соблюдать дисциплину.
Разговаривая такимъ образомъ о разныхъ предметахъ, они ходятъ взадъ и впередъ по проулку, пока наконецъ Квебекъ и Мальта не зовутъ ихъ отдать справедливость поросенку и зелени. Надъ этими яствами мистриссъ Бэгнетъ, какъ полковой капелланъ, произноситъ короткую молитву. Въ распредленіи кушаньевъ, какъ и во всхъ другихъ длахъ домашняго хозяйства, мистриссъ Бэгнетъ руководствуется строгою системой. Она ставитъ каждую тарелку передъ собою, прибавляетъ къ каждой порціи поросенка необходимую дозу сока, зелени, картофелю и даже горчицы, затмь подаетъ все это уже въ полномъ изящномъ состав. Разнеся такимъ же образомъ и пиво въ кружк и снабдивъ обденный столъ всми необходимыми принадлежностями, мистриссъ Бэгнетъ принимается утолять свой собственный голодъ, который свидтельствуетъ о здоровомъ состояніи ея желудка. Столовый сервизъ, если только можно назвать такъ посуду, составлявшую принадлежность обда, главнымъ образомъ сдланъ изъ жести и рога и служилъ уже хозяевамъ въ разныхъ частяхъ свта. Въ особенности ножикъ молодого Вулича, принадлежащій по черенку къ устричному разряду и одаренный особенною наклонностью чрезвычайно скоро закрываться, наклонностію, которая нердко раздражаетъ аппетитъ юнаго музыканта, замчателенъ тмъ, что прошелъ нсколько рукъ и совершилъ полную карьеру заграничной службы.
По окончаніи обда, мистриссъ Бэгнетъ, вспомоществуемая младшими членами своего семейства (которые сами моютъ и чистятъ свои кружки, тарелки, ножи и вилки), доводитъ весь столовый сервизъ до того же блестящаго положенія, въ какомъ онъ былъ прежде, и убираетъ его. При этомъ она обметаетъ очагъ, чтобы мистеръ Бэгнетъ и гость его безъ замедленія и съ полнымъ комфортомъ могли закурить свои трубки. Эти домашнія занятія сопровождаются безпрестанными переходами по заднему двору и употребленіемъ въ дло ведра, которое наконецъ иметъ удовольствіе служить къ омовенію самой мистриссъ Бэгнетъ. Когда хозяйка дома является такимъ образомъ въ освженномъ и украшенномъ вид, принимается за иголку, тогда, только тогда — ибо ране нельзя было считать голову ея освобожденною отъ мысли о зелени — мистеръ Бэгнетъ приглашаетъ кавалериста приступить къ изложенію дла.
Мистеръ Джорджъ принимается за это съ чрезвычайною умренностію. Онъ, повидимому, обращается къ мистеру Бэгнету и только однимъ глазкомъ смотритъ все время на бабенку, точно также поступаетъ и мистеръ Бэгнетъ въ отношеніи къ мистеру Джорджу. Мистриссъ Бэгнетъ, скромная подобно имъ, внимательно занимается шитьемъ. Когда дло было доложено и разъяснено, мистеръ Бэгнетъ прибгнулъ къ своей любимой уловк соблюденія дисциплины.
— И это все, не правда ли, Джорджъ?— вопрошаетъ онъ.
— Это все.
— И ты намренъ дйствовать согласно моему мннію?
— Я совершенно буду имъ руководствоваться,— отвчаетъ Джорджъ.
— Старуха,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ: — скажи ему мое мнніе. Ты знаешь его. Скажи ему какъ быть длу.
Не должно связываться съ людьми, которые для насъ слишкомъ глубоки, въ длахъ, которыхъ мы не понимаемъ совершенно, слдуетъ обходиться весьма осторожно. Необходимо поставить себ главнымъ правиломъ ничего не длать въ потемкахъ и ощупью, не принимать участія ни въ какомъ скрытномъ или таинственномъ предпріятіи и не соваться туда, гд не видно броду. Вотъ въ сущности мнніе мистера Бэгнетъ, высказанное устами его старухи. Мнніе это до такой степени просвтляетъ умъ Джорджа, поддерживая его личный взглядъ на вещи и прогоняя его сомннія, что онъ ршается, противъ обыкновенія, выкурить еще трубочку и принимается толковать о добромъ старомъ времени со всми членами семьи Бэгнетъ, на основаніи добытыхъ ими опытовъ и наблюденій.
Вслдствіе всхъ сихъ обстоятельствъ, въ совокупности взятыхъ, мистеръ Джорджъ поднимается со стула и вытягивается ко всю длину своего роста уже тогда, когда бассону и флейт настаетъ время идти въ театръ, гд ихъ ожидаетъ британская публика, но и теперь мистеръ Джорджъ, по свойственному ему характеру домашняго баловника и балясника, не скоро успваетъ распрощаться съ Квебекомъ и Мальтой. Онъ опускаетъ въ карманъ къ своему крестному шиллингъ, поздравляетъ его съ успхами въ жизни и возвращается въ Линкольнскія Поля уже тогда, когда на двор сдлалось совершенно темно.
— Семейный домъ,— бормочетъ онъ самъ съ собою, идя вдоль по улиц:— какъ бы ни былъ онъ скроменъ, заставляетъ человка, подобнаго мн, считать себя одинокимъ. Но хорошо, что я никогда не ршился на брачную эволюцію. Я не годился бы для нея. А такой бродяга отъ природы, даже въ теперешніе мои годы, что я не усидлъ бы дома и съ мсяцъ, особенно если бы приходилось имть постоянную квартиру, а не кочевать по цыгански. Что же въ самомъ дл! Я никого не обижаю, никому не въ тягость: это уже что-нибудь да значитъ. Такъ размышлялъ онъ, продолжая свой путь.
Придя къ дому, гд проживалъ мистеръ Толкинхорнъ, и поднявшись на лстницу, онъ находитъ наружную дверь запертою и комнаты неосвщенными. Но кавалеристъ, не слишкомъ глубоко посвященный въ дло наружныхъ дверей, при томъ мрак, который облекалъ лстницу, начинаетъ возиться и шарить въ надежд отыскать ручку отъ звонка или отворить себ дверь. Въ это время мистеръ Толкинхорнъ съ обычнымъ хладнокровіемъ появляется наверху лстницы и спрашиваетъ съ неудовольствіемъ.
— Кто тутъ? Что вы тутъ длаете?
— Простите, сэръ. Это Джорджъ… это сержантъ.
— А разв Джорджъ, сержантъ, не могъ разглядть, что дверь моя заперта?
— Именно, сэръ, я не могъ. Въ всякомъ случа, я не разглядлъ,— говоритъ кавалеристъ, нсколько разгорячившись.
— Ну, что, перемнили вы свое мнніе, или остаетесь при прежнемъ?— спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ. Между тмъ онъ съ перваго взгляда угадалъ уже отвтъ кавалериста.
— При томъ же мнніи, сэръ.
— Я такъ и думалъ. Этого довольно. Вы можете отправляться. Вдь вы тотъ человкъ,— продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ, отпирая ключемъ дверь,— тотъ самый человкъ, въ квартир котораго найденъ была, мистеръ Гридли?
— Да, я тотъ человкъ,— отвчаетъ кавалеристъ, опустившись на дв или три ступеньки.— А что же, сэръ?
— Что же? Я не очень-то одобряю ваше сообщество. Вы не переступили бы за порогъ моеи комнаты сегодня утромъ, если бы я зналъ, что вы тотъ человкъ. Гридли? Да это страшный, опасный злодй, готовый на всякое убійство.
Съ этими словами, произнесенными съ необычайнымъ возвышеніемъ голоса, что съ нимъ случалось очень рдко, адвокатъ идетъ въ свои комнаты и захлопываетъ дверь съ оглушающимъ громомъ.
Мистеръ Джорджъ принялъ эту манеру прощаться съ весьма неблагопріятной стороны, тмъ боле, что писецъ входившій въ это время на лстницу, безъ сомннія, слышалъ послднія фразы адвоката и конечно примнилъ ихъ къ нему, Джорджу. ‘Много нужно кротости, чтобы перенести это’, ворчитъ кавалеристъ, пронзнеся наскоро кой-какую брань и спускаясь по лстниц. ‘Страшный, опасный злодй!’ и взглянувъ въ это время вверхъ, онъ видитъ письма, который смотритъ на него и слдитъ за нимъ, какъ онъ пройдетъ мимо фонаря. Это такъ усиливаетъ его досаду, что онъ еще остается минутъ на пять, какъ призракъ. Но онъ прогоняетъ свое раздумье, посвистываетъ, удаляетъ отъ себя мрачныя мысли и идетъ въ свою галлерею для стрльбы въ цль и другихъ гимнастическихъ упражненій.

XXVIII. Желзный заводчикъ.

Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ пріобрлъ себ въ самомъ высшемъ градус фамильную подагру. Онъ живетъ съ полнымъ удобствомъ въ Линкольншэйр, но воды выступили изъ ркъ и потопили низменныя земли, холодъ и туманъ собираются въ Чесни-Воулд, несмотря на его укрпленія, и проникаютъ въ кости сэра Лэйстера. Пылающіе огни отъ дровъ и каменнаго угля — дэдлокскіе брусья и допотопные лса, которые тлютъ на обширныхъ очагахъ и мерцаютъ въ сумрак нахмуреннаго бора, съ уныніемъ взирающаго, какъ исчезаютъ деревья, не могутъ прогнать непріятеля. Трубы съ горячею водою, которыя протягиваются по всему дому, обитыя войлоками и подушками двери и оконныя рамы, ширмы и гардины не могутъ однако достаточно помочь дйствіямъ и удовлетворить вполн требованіямъ сэра Лэйстера. Вслдствіе сего въ фешенебельныхъ кругахъ околотка разносится въ одно прекрасное утро слухъ, что леди Дэдлокъ вскор отправляется на нсколько недль въ городъ.
Печальная, но не мене того неподлежащая сомннію, та истина, что даже важные люди имютъ у себя бдныхъ родственниковъ. Такимъ образомъ у сэра Лэйстера есть двоюродные братья, которые до того бдны, что можно съ вроятностію допустить, что для нихъ лучше бы было не красоваться на золотомъ древ фамиліи Дэдлоковъ.
Между тмъ теперь они не могутъ (за весьма малыми исключеніями тхъ изъ нихъ, которые очертя голову, ищутъ почета, не гонять за выгодами служить, ибо тому препятствуетъ фамильное достоинство Дэдлоковъ. Потому они здятъ къ своимъ богатымъ кузенамъ и кузинамъ, длаютъ долги, когда имъ это удается, и живутъ по нищенски, когда не находятъ кредита, женская половина ихъ не находитъ себ мужей, мужская не находитъ женъ, они здятъ въ наемныхъ каретахъ, сидятъ на пирахъ, которыхъ никогда не даютъ на свой счетъ, и такимъ образомъ кое-какъ тянутся за большимъ свтомъ.
Такимъ же образомъ всякій, кто являлся въ домъ къ сэру Лэйстеру Додлоку, желалъ казаться боле или мене его кузеномъ или кузиной. Отъ милорда Буддя, Герцога Фудля, и такъ дале, до Нудля, сэръ Лэйстеръ, подобно громадному пауку, распространяетъ нити своего родства. Но несмотря на подобное изобиліе дальнихъ родственниковъ, онъ съ ними ласковъ и даже довольно щедръ и въ настоящую минуту, несмотря на туманъ и сырость, онъ выдерживаетъ посщеніе нсколькихъ кузеновъ и кузинъ, пріхавшихъ въ Чесни-Воулдъ, выдерживаетъ съ самоотверженіемъ привычнаго страдальца.
Изъ числа ихъ первое мсто занимаетъ Волюмнія Дэдлокъ, молодая леди (шестидесяти лтъ), пользующаяся большимъ уваженіемъ потому что, съ материнской стороны, она иметъ честь быть бдной родственницей другой знаменитой фамиліи. Миссъ Волюмнія, показавъ въ самыхъ юныхъ лтахъ необыкновенный талантъ вырзывать фигурки изъ цвтной бумаги и пть подъ звуки гитары испанскія псня, разсказывая въ промежуткахъ французскіе анекдоты, провела двадцать лтъ жизни, между двадцатью и сорока годами, довольно пріятно. Потомъ, забывъ счетъ пережитыхъ ею зимъ и убдившись, что ея испанскія псни считаются вообще бичомъ для человчества, она удалилась въ Батъ, тамъ она перебивается кое-какъ на ежегодные денежные подарки, которые длаетъ ей сэръ Лэйстеръ и оттуда является отъ времени до времени навшать по деревнямъ своихъ кузеновъ и кузинъ. У нея обширное знакомство въ Бат въ кругу разбитныхъ старыхъ джентльменовъ съ тонкими ногами, одтыми въ нанковые брюки, и вообще она высоко стоитъ въ общественномъ мнніи этого скучнаго города. Но во всхъ другихъ домахъ ея немного боятся при взгляд на огромное количество румянъ, покрывающихъ ея щеки и на старое жемчужное ожерелье, которое украшаетъ ея набленную шею. Во всякомъ изобильномъ имніи Волюмнія непремнно попала бы въ списокъ особъ, пользующихся пенсіей. Были люди, которые и старались включить ее въ это число, и когда пріхалъ Вильямъ Буффи, вс ожидали, что имя ея будетъ отмчено противъ суммы двухъ сотъ фунтовъ ежегодно. Но Вильямъ Буффи открылъ какимъ-то образомъ противъ всеобщаго ожиданія, что теперешнія времена для этого неудобны, и это было первое ясное указаніе, которымъ сэръ Лэйстеръ обязанъ ему, въ подкрпленіе своего убжденія, что общественный организмъ постепенно распадается. Тутъ же и достопочтенный Бобъ Стэбльзъ, который уметъ приготовлять конскую примочку съ искусствомъ ветеринарнаго врача и который стрляетъ лучше всякаго записного егеря. Онъ нкоторое время изъявлялъ довольно горячее желаніе служить своему отечеству и получать за то хорошее жалованье, но съ тмъ непремннымъ условіемъ, чтобы должность его не была сопряжена съ безпокойствомъ и отвтственностью. При благопріятныхъ обстоятельствахъ, это естественное желаніе со стороны умнаго молодого джентльмена, имющаго знатное родство, было бы тотчасъ удовлетворено, но какими-то судьбами Вильямъ Буффи нашелъ, по прізд своемъ, что теперь не время заниматься такими мелочами, и это послужило поводомъ къ вторичному замчанію со стороны сэра Лэйстера Дэдлока, о томъ что общественный организмъ постепенно распадается.
Остальные изъ кузинъ и кузеновъ были леди и джентльмены различныхъ лтъ и разнообразныхъ талантовъ, большая часть изъ нихъ любезны и чувствительны. Они, кажется, считаютъ, что совершили слишкомъ много хорошаго для жизни, родившись на свтъ, на которомъ у нихъ такъ много кузеновъ и кузинъ. Но это изобиліе родни отчасти и стсняетъ, и затрудняетъ ихъ: бездйствуя, они не ршаются избрать для себя дорогу къ милосердію того или другого родственника и, повидимому, точно также теряются, не зная, что съ собою длать, какъ другіе теряются, не зная куда съ ними дваться.
Въ этомъ обществ — да и гд бы то ни было — миледи Дэдлокъ владычествуетъ съ неоспоримымъ правомъ. Будучи прекрасной наружности, одваясь изящно, достигнувъ возможнаго возвышенія и могущества въ своемъ маленькомъ мір (потому что модный міръ не занимаетъ всего пространства между обоими земными полюсами) она, несмотря на нкоторое высокомріе и равнодушіе, которыя проглядываютъ въ ея обхожденіи, все-таки содйствуетъ просвщенію и утонченію своего избраннаго крута. Двоюродные братья и сестры, даже старшіе изъ числа ихъ, которые лежали уже въ паралич въ то время, какъ сэрь Лэйстеръ женился на ней, питали къ ней чисто феодальное уваженіе, и достопочтенный Бобъ Стэбльзъ ежедневно повторяетъ нкоторымъ довреннымъ лицамъ, между завтракомъ и обденною закускою, свою оригинальную замтку, что ‘въ цломъ завод ни за одной маткой нтъ такого ухода, какъ за миледи Дэдлокъ’.
Таково общество, собравшееся въ длинной гостиной въ Чесни-Воулд. Скоро настанетъ пора ложиться спать. Камины въ спальняхъ по всему дому пылаютъ ярко, какъ будто вызывая призраковъ изъ-подъ старинныхъ комнатныхъ орнаментовъ и съ расписанныхъ потолковъ. Ночники стоятъ приготовленные на отдаленномъ стол и кузены и кузины позвываютъ, разлегшись на оттоманахъ. Кузены и кузины сидятъ за фортепьяно, кузины и кузены пьютъ содовую воду, кузины и кузены встаютъ изъ-за карточныхъ столовъ, кузины и кузены толпятся около камина. У своего привилегированнаго камина (потому что ихъ два въ комнат) стоитъ сэръ Лэйстеръ. Съ противоположной стороны сидитъ миледи за столомъ. Волюмнія, какъ одна изъ приближенныхъ кузинъ, расположилась между ними на великолпномъ кресл. Сэръ Лэйстеръ съ худо скрываемымъ неудовольствіемъ смотритъ на ея нарумяненныя щеки и ея жемчужное ожерелье.
— Я нечаянно встртила здсь на крыльц,— говоритъ Волюмнія, которой мысли давно уже блуждаютъ около постели, посл длиннаго вечера, проведеннаго въ скучной, утомительной бесд:— одну изъ прекраснйшихъ двушекъ, какихъ мн когда либо удавалось видть.
— Это protg миледи,— замчаетъ Лэйстеръ.
— Я такъ и думала. Нужно имть образованный взглядъ, чтобы отыскать такую двушку. Она въ самомъ дл чудо. Можетъ быть нкоторые станутъ сравнивать ее съ куклой, но въ своемъ род она совершенство, такого розанчика я еще не видывала!
Сэръ Лэйстеръ, бросивъ высокомрно недовольный взглядъ на нарумяненныя щеки Волишніи, кажется, соглашается съ ея мнніемъ.
— Впрочемъ,— замчаетъ миледи лнивымъ, изнженнымъ голосомъ:— впрочемъ, если въ выбор дйствовалъ тутъ образованный глазъ, то никакъ не мой, а мистриссъ Ронсвелъ. Роза ея находка.
— Она ваша горничная, не правда ли?
— Нтъ. Такъ что-то такое, родъ секретаря-компаньонки, сама не знаю что именно.
— Вамъ пріятно имть ее возл себя, какъ пріятно имть цвтокъ, птичку, картинку или напримръ пуделя, впрочемъ, пудель нейдетъ сюда,— однимъ словомъ, все миловидное иметъ съ ней сходство,— говоритъ Волюмнія вкрадчивымъ голосомъ.— Ахь, какъ она мила! И какою доброю смотритъ эта мистриссъ Ронсвелъ. Она должна быть уже очень и очень зрлыхъ лтъ, а между тмъ какъ до сихъ поръ дятельна и свжа! Она у меня ршительно самая дорогая и близкая изъ подругъ!
Сэръ Лэйстеръ находитъ весьма справедливымъ и приличнымъ, чтобы домоправительница Чесни-Воулда была такою замчательною особой. Независимо отъ сего, онъ особенно уважаетъ мистриссъ Ронсвелъ и любитъ, когда ее хвалятъ. Потому онъ говорить:
— Вы правы, Волюмнія.
И Волюмнія слышитъ этотъ отзывъ съ чрезвычайнымъ удевольствіемъ.
— У нея вдь нтъ своихъ дочерей, не правда ли?
— У мистриссъ Ровсвелъ? Нтъ, Волюмнія. У нея есть сынъ, даже два сына.
Миледи, которой хроническая тоска была усилена въ этотъ вечеръ Волюмніей, съ нетерпніемъ посматриваетъ на ночники и испускаетъ едва слышный вздохъ.
— И вотъ еще замчательный примръ того замшательства, въ которое впалъ ныншній вкъ, наравн съ уничтоженіемъ межевыхъ признаковъ, съ открытіемъ шлюзовъ, потопленіемъ луговъ и проч.,— говоритъ сэръ Лэйстеръ съ мрачнымъ видомъ: — мистеръ Толкинхорнъ недавно говорилъ мн, что сына мистриссь Ронсвелъ приглашали въ Парламентъ. Миссъ Волюмнія издаетъ слабый, но довольно рзкій крикъ.
— Да, дйствительно,— повторяетъ сэръ Лэйстеръ:— въ парламентъ.
— Я никогда не слыхивала ничего подобнаго! Ахъ, Боже мой, да кто же этотъ человкъ, какъ зовутъ его?— восклицаетъ Волюмнія.
— Его зовутъ… онъ извстенъ подъ именемъ, если не ошибаюсь, подъ именемъ Желзнаго Заводчика.
Сэръ Лэйстеръ произноситъ эти слова протяжно, нехотя, тономъ сомннія. Онъ увренъ только, что человкъ, о которомъ идетъ рчь, не называется Свинцовой Заводчицей, но въ то же время сознаетъ, что истинное названіе иметъ какую-то связь съ названіемъ одного изъ металловъ.
Волюмнія вторично издаетъ слабый визгъ.
— Онъ отклонилъ это предложеніе, если только свднія, сообщенныя мн мистеромъ Толкинхорномъ, врны, въ чемъ я не имю причинъ сомнваться, потому что мистеръ Толкинхорнъ всегда особенно правдивъ и точенъ, но,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:— это не ослабляетъ аномаліи, свидтельствующей объ особенной, непостижимой внимательности и непонятномъ для меня уваженіи къ этому человку.
Такъ какъ миссъ Волюмнія бросаетъ въ это время нетерпливый взглядъ на подсвчникъ, то сэръ Лэйстеръ, со всми пріемами учтиваго человка, обходитъ комнату, приносятъ свчку и зажигаетъ ее у угасающей лампы миледи.
— Прошу васъ, миледи,— говоритъ онъ въ это время: — остаться здсь на нсколько минутъ, потому что человкъ, о которомъ я говорилъ, пріхалъ сюда сегодня вечеромъ, незадолго до обда, и изъявилъ желаніе, въ очень приличномъ письм… (сэръ Лэйстеръ, съ свойственнымъ ему уваженіемъ къ справедливости, останавливается здсь и повторяетъ) да, я обязанъ это сказать… въ очень приличномъ и хорошо изложенномъ письм, изъявилъ желаніе переговорить съ вами и со мною относительно этой двушки. Такъ какъ онъ хотлъ отправиться назадъ въ ночь, то я и отвчалъ ему, что мы попросимъ его передъ нашимъ уходомъ въ спальню.
Миссъ Волюмнія, все съ прежнимъ визгомъ, обращается въ бгство, желая своимъ хозяевамъ счастливе отдлаться отъ этого — кто его знаетъ, что онъ за человкъ?— отъ этого Желзнаго Заводчика.
Остальные кузены и кузины также разсиваются вс до послдняго.
Сэръ Лэйстеръ звонитъ лъ колокольчикъ.
— Кланяйся мистеру Ронсвелу, который теперь въ комнат домоправительницы, и скажи ему, что я могу теперь принять его.
Миледи, которая слушала все это, повидимому, довольно разсянно, смотритъ на мистера Ронсвела, вошедшаго въ комнату. Ему, можетъ быть, немного боле пятидесяти лтъ, онъ недуренъ собою, похожъ на свою мать, у него внятный голосъ, широкое чело, на которомъ осталось мало его темныхъ волосъ, и хитрое, хотя и открытое, лицо. Онъ смотритъ человкомъ состоятельнымъ, одтъ въ черное, довольно тученъ, но крпокъ и дятеленъ на видъ. У него очень непринужденныя, естественныя манеры, и онъ, какъ кажется, нисколько не смущается при вид тхъ особъ, съ которыми ему приходится говорить.
— Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, прося у васъ позволенія переговорить съ вами, я не могу предпринять ничего лучшаго какъ быть, по возможности, краткимь. Очень вамъ благодаренъ, сэръ Лэйстеръ.
Головы Дэдлоковъ наклоняются по направленію къ соф, стоявшей между сэромъ Лэйстеромъ и миледи. Мистеръ Ронсвель спокойно занимаетъ тамъ мсто.
— Въ ныншнее практическое время, когда столько великихъ предпріятій въ ходу, у людей подобныхъ мн такъ много рабочихъ въ разныхъ мстахъ, что приходится быть въ постоянныхъ разъздахъ.
Сэръ Лэйстеръ доволенъ, что Желзный Заводчикъ не увидитъ по крайней мр здсь суматохи и хлопотъ — здсь, въ этомъ старинномъ дом, стоящемъ посреди безмолвнаго парка, гд плющъ и мхи развиваются на свобод, гд сучковатые и шероховатые вязы и тнистые дубы густо одлись лопушникомъ и своей собственной столтней корой и гд солнечные часы, поставленные на террас, безмолвно въ продолженіе нсколькихъ столтій, показывали время, составлявшее неотъемлемую собственность каждаго изъ Дэдлоковъ. Сэръ Лэйстеръ сидитъ на мягкомъ кресл и невольно сравниваетъ собственное спокойствіе и тишину Чесни-Воулда вообще съ безпрестанными хлопотами желзныхъ заводчиковъ.
— Леди Дэдлокъ была такъ милостива,— продолжаетъ мистеръ Ронсвелъ съ почтительнымъ поклономъ по направленію къ мы леди:— что помстила при себ молодую прекрасную собою двушку, но имени Розу. Теперь сынъ мой влюбился въ эту Розу и просилъ у меня позволенія сдлать ей предложеніе. Я никогда не видалъ Розы до ныншняго дня, но я слишкомъ увренъ въ благоразуміи моего сына даже въ дл любви. Я нашелъ ее именно такою, какою онъ мн ее представлялъ, и матушка моя отзывается о ней съ самой выгодной стороны.
— И она заслуживаетъ этого во всхъ отношеніяхъ,— замчаетъ миледи.
— Я очень счастлинъ, леди Дэдлокъ, что вы изволите этого говорить, и не считаю нужнымъ объяснить, въ какой мр ваше снисходительное мнніе о ней важно для меня.
— Я тоже,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ съ невыразимымъ величіемъ, потому что онъ считаетъ, что желзный заводчикъ слишкомъ уже развязенъ на языкъ:— я тоже думаю, что это совершенно излишне.
— Совершенно излишне, сэръ Лэйстеръ. Но видите ли, сынъ мой очень молодой человкъ, а Роза молодая двушка. Почти такъ же, какъ я сдлалъ свою карьеру, сынъ мой долженъ будетъ длать свою, и потому о женитьб его въ настоящее время не можетъ быть я рчи. Но предположивъ, что я дамъ ему согласіе жениться на этой миленькой двушк, если она съ своей стороны будетъ на то согласна, я считаю долгомъ заране высказать, и я увренъ, что вы, сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, поймете и извините меня,— что это можетъ быть съ тмъ лишь условіемъ, что она не останется въ Чесни-Воулд. Потому, прежде нежели я войду съ сыномъ въ ршительные переговоры объ этомъ предмет, осмливаюсь предупредить васъ, что если вамъ будетъ непріятно или неудобно отпустить эту двушку, то я постараюсь пріостановить это дло на нкоторое время и оставить его въ томъ же положеніи, въ какомъ оно теперь.
Не оставлять въ Чесни-Воулд, предлагать условіе! Вс прежнія предубжденія противъ Ватта Тэйлора и всхъ желзныхъ заводчиковъ, которые неиначе и показываются на улицахъ, какъ при свт факеловъ, цлымъ роемъ нисходятъ на голову сэра Лэйстера, на которой прекрасныя сдины, точно такъ же, какъ и волосы его бакенбардъ, поднимаются теперь дыбомъ отъ негодованія.
— Долженъ ли я,— говорить сэръ Лэйстеръ:— и должна ли миледи понять — онъ привлекаетъ жену свою къ участію, во-первыхъ, изъ вжливости, во-вторыхъ, въ видахъ осторожности, такъ какъ онъ чрезвычайно уважаетъ ея мнніе:— долженъ ли я, мистеръ Ронсвелъ, и должна ли миледи понять, сэръ, что вы считаете эту молодую двушку слишкомъ достойною для Чесни-Воулда, или вы, быть можетъ, полагаете для нея унизительнымъ оставаться здсь?
— Конечно, нтъ, сэръ Лэйстеръ.
— Съ удовольствіемъ слышу это.
Сэръ Лэйстеръ произноситъ эти слова, возвыся голосъ.
— Позвольте, мистеръ Ронсвелъ,— говоритъ миледи, отстраняя сэра Лэйстера легкимъ движеніемъ своей прекрасной руки, какъ будто бы она прогоняла муху:— потрудитесь мн объяснить, что вы хотите этимъ сказать.
— Съ удовольствіемъ, леди Дэдликъ. Я ничего бы не желалъ лучшаго.
Обращая свое лицо, котораго умное выраженіе слишкомъ живо и дятельно, чтобы его можно было скрыть подъ заученнымъ, обычнымъ равнодушіемъ, къ рзкому саксонскому лицу гостя, котораго можно назвать типомъ ршительности и твердости, миледи внимательно слушаетъ его, изрдка наклоняя немного голову.
— Я сынъ вашей домоправительницы, леди Дэдлокъ, и провелъ дтство около этого дома. Моя мать жила здсь полстолтія и, безъ сомннія, здсь же положитъ свои кости. Она одинъ изъ тхъ примровъ любви, привязанности и врности въ своемъ званіи, которыми Англія можетъ гордиться. Извините меня, что я удаляюсь такимъ образомъ отъ главнаго предмета. Я боялся, чтобы вы не подумали,— продолжалъ онъ, обращаясь къ сэру Лэйстеру:— что я стыжусь положенія моей матери здсь, или что я не чувствую должнаго уваженія къ Чесни-Воулду и всему вашему семейству. Я, конечно, могъ бы пожелать, я даже и желалъ этого, леди Дэдлокъ, чтобы матушка моя оставила васъ, прослуживъ вамъ такъ много лтъ, и окончила дни свои при мн. Но когда я увидалъ, что расторгать эти крпкія узы значило бы растерзать ея сердце, я тотчасъ же отказался отъ этой мысли.
Сэръ Лэйстеръ опять принялъ очень величественную позу, услыхавъ, что мистриссъ Ронсвелъ такъ мужественно противостояла убжденіямъ провести остатокъ жизни съ Желзнымъ Заводчикомъ.
— Я былъ,— продолжалъ гость скромнымъ, но прямодушнымъ тономъ:— нкоторое время ученикомъ, рабочимъ. Я жилъ долго и долго поденьщикомъ и долженъ былъ самъ образовать себя, по мр возможности. Жена моя была дочерью подмастерья и прекрасно воспитана. У насъ было три дочери и сынъ, о которомъ я уже вамъ говорилъ. Къ счастію мы могли дать имъ большія средства къ образованію, чмъ какія сами имли въ молодости, мы воспитывали ихъ хорошо. Главнйшею заботою и первымъ удовольствіемъ нашимъ было сдлать ихъ достойными какого нибудь общественнаго положенія. Все это такъ обыкновенно, леди Дэдлокъ, въ той сфер, въ которой я живу, и въ томъ сословіи, къ которому я принадлежу, что такъ называемые неравные браки встрчаются у насъ точно такъ же часто, какъ и въ другихъ слояхъ общества. Иногда сынъ открываетъ отцу своему, что онъ влюбленъ, и что предметъ его любви фабричная двушка. Отецъ, который прежде самъ работалъ на фабрик, сначала, можетъ быть, бываетъ недоволенъ выборомъ сына. Можетъ быть, у него есть въ отношеніи сына уже другіе виды. Между тмъ дло оканчивается тмъ, что, разузнавши, что двушка хорошаго поведенія и кроткаго характера, онъ говорить сыну: ‘Я увренъ, что ты поступаешь въ этомъ дл съ должною обдуманностью. Для васъ обоихъ это важный шагъ. Потому я полагаю отдать двушку года на два поучиться’. Или, можетъ быть, скажетъ такимъ образомъ: ‘Я помщу эту двушку въ одно заведеніе съ твоими сестрами на такое-то время, въ продолженіе котораго ты долженъ дать мн честное слово видться съ нею такъ-то часто. Если предъ истеченіемъ этого срока, когда она въ той мр воспользуется преимуществами образованія, что вы оба будете мочь стать на одинъ уровень, если предъ истеченіемъ этого срока вы не перемните намреній своихъ, то я съ своей стороны сдлаю все, чтобы устроить ваше счастіе’. Я много знаю случаевъ, подобныхъ описаннымъ мною, миледи, и мн кажется, они должны руководить мною въ теперешнихъ обстоятельствахъ.
Величіе сэра Лэйстера напрягается до того, что длаетъ взрывъ. Приготовленія къ этому взрыву незамтны, но послдствія его ужасны.
— Мистеръ Ронсвелъ,— говоритъ сэръ Лэйстеръ, заложивъ правую руку за борть своего синяго сюртука, оффиціальная поза, въ которой онъ представленъ на портрет, висящемъ въ его галлере:— неужели вы проводите параллель между Чесни-Воулдомъ и… (здсь онъ останавливается, боясь задохнуться) и фабрикой?
— Нечего и говорить, сэръ Лэйстеръ, что два эти мста совершенно различны между собою, но по существу дла мн кажется, что они могутъ быть поставлены въ параллель другъ съ другомъ.
Сэръ Лэйстеръ направляетъ свой величественный взглядъ сначала въ одну сторону длинной гостиной, потомъ въ другую, прежде нежели можетъ убдиться, что онъ слышитъ это на яву.
— Да знаете ли вы, сэръ, что эта молодая двушка, которую миледи… миледи взяла состоять при своей особ, воспитывалась въ деревенской школ, что по ту сторону околицы?
— Сэръ Лэйстеръ, это мн очень хорошо извстно. Школа дйствительно прекрасная и поддерживается въ отличномъ порядк стараніями вашей фамиліи.
— Затмъ, мистеръ Ронсвелъ,— возражаетъ сэръ Лэйстеръ:— затмъ я не понимаю примненія, которое вы сейчасъ сдлали.
— Понятне ли будетъ для васъ, сэръ Лэйстеръ, если я скажу,— желзный заводчикъ, говоря это, нсколько покраснлъ:— если я скажу, что деревенская школа не въ состояніи образовать двушку такъ, какъ я бы желалъ, чтобы была образована жена моего сына?
Отъ деревенской школы Чесни-Воулда, невредимой и спокойной въ эту минуту, блестящій умъ Дэдлока стремительно переходить къ общему государственному организму, отъ общаго государственнаго оргавизма въ его цлостномъ, здоровомъ состояніи къ тому же самому организму, получающему разрушительные удары отъ заблужденій людей (желзныхъ, оловянныхъ и стальныхъ заводчиковъ и заводчицъ и т. д.) и желанія ихъ выйти изъ того состоянія, въ которомъ родились, при чемъ — согласно быстрому логическому соображенію сэра Лэйстера — они по необходимости хватаются за первое общественное положеніе, которое попадется имъ на пути. Съ этимъ неразлучно желаніе воспитывать и другихъ людей выше ихъ состоянія.
— Миледи, прошу у васъ прощенія. Позвольте сказать мн нсколько словъ.— Она выказала намреніе начать говорить.— Мистеръ Ронсвелъ, наши взгляды на долгъ гражданина, наши взгляды на общественное положеніе, наши взгляды на воспитаніе, наши взгляды на… однимъ словомъ, вс наши взгляды до того діаметрально противолопожны, что продолжать подобное преніе было бы вредно и для вашихъ нервовъ, вредно и для моихъ. Эта молодая двушка пользуется особеннымъ сниманіемъ и милостями миледи. Если она пожелаетъ избавиться отъ этого вниманія и этихъ милостей, или если она захочетъ подчиниться вліянію человка, который по своимъ исключительнымъ убжденіямъ… вы позволите мн назвать это исключительными убжденіями, хотя я, разумется, сознаю, что никто не обязанъ давать мн въ нихъ отчетъ… который по своимъ исключительнымъ убжденіямъ вздумаетъ устранить ее отъ этого вниманія и этихъ милостей, то конечно всегда можетъ это сдлать. Мы очень благодарны за прямодушіе, съ которымъ вы говорите. Во всякомъ случа этотъ разговоръ не долженъ имть вліянія на положеніе молодой особы здсь. Кром этого мы не налагаемъ никакихъ ограниченій, но, въ заключеніе, просимъ, если вы будете такъ снисходительны, прекратить разговоръ объ этомъ предмет.
Гость останавливается на минуту, чтобы дать миледи случай сказать что-нибудь. Но миледи не произноситъ ни слова. Тогда онъ встаетъ и отвчаетъ.
— Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ, позвольте мн благодарить васъ за ваше вниманіе и вмст замтить, что я очень серьезно буду совтовать сыну моему преодолть его настоящую страсть. Доброй ночи!
— Мистеръ Ронсвелъ,— говоритъ сэръ Лэйстеръ, выказывая вс признаки джентльменской натуры:— теперь поздно, а по дорогамъ темно. Я надюсь, что вы какъ ни скупитесь на время, но врно позволите миледи и мн предложить вамъ комнату въ Чсени-Воулд, по крайней мр хоть на ныншнюю ночь.
— Я надюсь, присовокупляетъ миледи.
— Очень вамъ благодаренъ, но мн должно провести всю ночь въ дорог, чтобъ пріхать въ отдаленный пунктъ провинціи именно въ назначенный часъ завтра утромъ.
Желзный Заводчикъ прощается, сэръ Лэйстеръ звонитъ въ колокольчикъ, и миледи встаетъ, когда гость оставляетъ комнату.
Придя въ свой будуаръ, миледи садится въ раздумья передъ каминомъ и смотритъ на Розу, которая пишетъ во внутренней комнат. Миледи зоветъ ее.
— Поди сюда, дитя мое. Скажи мн всю правду. Ты влюблена?
— О, миледи!
Миледи, взглянувъ на ея потупленное и вспыхнувшее личико, говоритъ, улыбаясь:
— Кто онъ такой? Не внукъ ли мистриссъ Ронсвелъ?
— Точно такъ, миледи. Но я еще хорошенько не знаю, точно ли я влюблена въ него.
— Ахъ ты, дурочка! А знаешь ли ты, что онъ тебя любитъ?
— Я думаю, что онъ любить меня хоть немножко, миледи.
И Роза начинаетъ плакать.
Неужели это леди Дэдлокъ стоитъ возл деревенской красавицы, лаская ея волосы съ материнской нжностью и смотря на нее глазами полными задумчиваго участія? Да это она!
— Послушай, дитя мое. Ты молода, простодушна, и я думаю, что ты предана мн.
— Безъ сомннія, миледи. Зато нтъ, кажется, ничего на свт, чмъ бы я не пожертвовала, чтобы доказать вамъ это.
— И я не думаю, чтобы ты захотла меня теперь оставить, даже для избранника своего сердца.
— Нтъ, миледи, о, нтъ! Роза въ первый разъ поднимаетъ свой взоръ, содрагаясь при подобной мысли.
— Будь со мною откровенна, дитя мое. Не бойся меня. Я бы желала, чтобы ты была счастлива, и постараюсь это сдлать, если только я могу сдлать кого нибудь на семъ свт счастливымъ.
Роза, проливая слезы, падаетъ на колни и цлуетъ ея руку.
Миледи беретъ руку двушки и, смотря пристально на огонь, то жметъ эту руку своими руками, то выпускаетъ ее. Видя ея задумчивость, Роза потихоньку уходитъ. Глаза миледи все еще устремлены на огонь. Чего она ищетъ! Неужели руки, которой уже нтъ, которой, можетъ быть, никогда и не было, но одно прикосновеніе къ которой могло бы какъ волшебствомъ преобразитъ всю ея жизнь? Слушаетъ ли она шаги Замогильнаго Призрака въ часъ полуночи, думаетъ ли она о томъ, на что эти шаги могутъ быть похожи? На шаги ли мужчины или женщины? Вотъ долетаетъ до ея слуха легкій шорохъ, точно отъ неровной поступи маленькаго ребенка — ближе, близко. Она подчиняется грустному расположенію духа и для чего, кажется, такой высокородной леди затворять двери и сидть одной у потухающаго камина?
Волюмнія на слдующій день узжаетъ и вс кузены и кузины разсиваются до обда. Но за завтракомъ имъ приходится еще выслушать отъ сэра Лэйстера отзывы объ уничтоженіи межевыхъ признаковъ, о потопленіи луговъ и проч. Не одинъ изъ кузеновъ чувствуетъ при этомъ довольно живое негодованіе, относя вс безпорядки къ слабому управленію Вильяма Буффи, и чувствуя себя, вслдствіе обмановъ и происковъ, поставленнымъ не на должномъ мст въ обществ, или пансіонномъ списк. Что касается до Волюмніи, то сэръ Лэйстеръ сводитъ ее подъ руку по парадной лстниц, разсуждая съ нею такъ горячо, какъ будто вся сверная Англія возстала, чтобы завладть ея банкою съ румянами и жемчужнымъ ожерельемъ. И такимъ образомъ, въ сопровожденіи слугъ и двушекъ, потому что отличительный признакъ двоюродныхъ братьевъ и сестеръ состоитъ въ томъ, что, перебиваясь сами кое-какъ, они должны непремнно содержать лакеевъ и горничныхъ, кузены и кузины разсиваются на вс четыре стороны, и зимній втеръ, дующій въ эту минуту, сбрасываетъ поблекшія листья съ деревьевъ, растущихъ возл опуствшаго дома, какъ будто вс кузены и кузины превратились въ древесную листву.

XXIX. Молодой человкъ.

Чесни-Воулдъ на запор, ковры, свернутые въ большіе тюки, лежатъ по угламъ непріютныхъ комнатъ, роскошная штофная мебель тоскуетъ подъ холщевыми чехлами, рзьба и позолота покрываются слоемъ пыли, и предки Дэдлоковъ прячутся отъ дневного свта. Вокругъ дома обильно падаютъ листья, но не вдругъ достигаютъ они земли, а кружатся въ воздух съ какою-то мертвенною легкостью, которая наводитъ тоску и уныніе. Пусть садовникъ мететъ лужайки сколько душ его угодно, пусть собираетъ онъ сухія листья, наполняетъ ими до верху свою телжку и увозитъ ее, листья все-таки лежатъ вокругъ толстымъ слоемъ. Рзкій втеръ обуреваетъ Чесни-Воулдъ, ненастный дождь бьетъ въ стекла оконъ, рамы скрипятъ, трубы каминовъ воютъ. Туманъ застилаетъ аллеи, закрываетъ проспекты и движется по земл съ какою-то могильною медленностью. Надъ всмъ домомъ носится сырой, бловатый паръ, точно надъ обширнымъ кладбищемъ, онъ напоминаетъ, повидимому, что давно умершіе и похороненные Дэдлоки странствуютъ здсь въ длинныя ночи и оставляютъ посл себя запахъ своихъ гробницъ.
За то городской домъ, который рдко раздляетъ общее настроеніе духа съ Чесни-Воулдомъ въ одно и то же время, который рдко веселится, когда веселится деревенскій собратъ, рдко печалится, когда тотъ въ уныніи, исключая случаевъ смерти кого либо изъ Дэдлоковъ, городской домъ какъ будто проснулся отъ продолжительной летаргіи. Теплый и свтлый на столько, сколько возможно въ настоящее время года, напитанный упоительнымъ запахомъ рдкихъ цвтовъ, какіе только въ состояніи переносить комнатную атмосферу, и заставляя такимъ образомъ забывать, что теперь зима, мирный и молчаливый, такъ-что только бой часовъ и трескъ углей въ каминахъ нарушаетъ тишину комнатъ, онъ кажется обертываетъ оледенлыя кости сэра Лэйстера шерстянымъ одяломъ радужныхъ цвтовъ. И сэръ Лэйстеръ, повидимому, съ полнымъ величія самодовольствіемъ отдыхаетъ передъ большимъ каминомъ своей библіотеки, снисходительно осматривая переплеты и корешки книгъ или бросая одобрительные взгляды на красующіяся передъ нимъ произведенія изящныхъ искусствъ. У него есть древнія и новыя картины. Нкоторыя изъ нихъ принадлежатъ къ той легкой фантастической школ, въ которой искусство какъ будто забывало о своемъ высокомъ значеніи, и произведенія которой можно бы пустить въ продажу подъ самыми разнообразными именами. Таковы: три стула съ высокими спинками, столъ, накрытый скатертью, бутылка съ длиннымъ горлышкомъ, наполненная виномъ, фляга, испанскій женскій костюмъ, трехъ-четвертной оригинальный портретъ миссъ Джоггъ en face, и кираса Донъ-Кихота. Или ‘Каменная полуразвалившаяся терраса, гондола въ отдаленіи, полное облаченіе венеціанскаго сенатора, богато вышитый золотомъ блый атласный костюмъ съ портретомъ миссъ Джоггъ въ профиль, кинжалъ, великолпно обдланный въ золото, съ ручкою изъ дорогихъ каменьевъ, изящная мавританская одежда (очень рдкая), и Отелло’.
Мистеръ Толкинхорнъ приходитъ и уходитъ довольно часто, есть много капитальныхъ длъ, которыя онъ должень обдлать, много контрактовъ, которые долженъ возобновить. Онъ довольно часто видится и съ миледи и онъ и она постоянно казкугся натянутыми, равнодушными и не обращаютъ другъ на друга ни малйшаго вниманія, какъ прежде. Можетъ быть, что миледи боится этого мистера Толкинхорна, и что мистеръ Толкинхорнъ знаетъ это. Можетъ быть, что онъ преслдуетъ ее неутомимо, съ ужасающимъ постоянствомъ, безъ малйшаго признака состраданія, сожалнія или раскаянія. Можетъ быть, что ея красота и блестящее положеніе, занимаемое ею, только развиваютъ въ немъ стремленіе къ цли, которой онъ задался, и длаютъ его боле непоколебимымъ. Дйствительно ли онъ холоденъ и жестокъ, дйствительно ли онъ безчувственъ въ тхъ случаяхъ, когда дло идетъ объ исполненіи имъ своей обязанности, погруженъ ли онъ въ сильнйшее властолюбіе, ршился ли онъ изслдовать все даже скрывающееся подъ землею, гд онъ схоронилъ многія тайны своей жизни, презираетъ ли онъ въ сущности тотъ блескъ и то величіе, которыхъ отдаленную пружину онъ самъ составляетъ нкоторымъ образомъ, терпитъ ли онъ обиды и оскорбленія отъ своихъ высокомрныхъ кліентовъ, вслдствіе ли нкоторыхъ изъ этихъ причинъ или всхъ ихъ вмст взятыхъ, но только миледи предпочла бы, чтобы пять тысячъ паръ фешенебельныхъ глазъ устремлены были на нее съ недоврчивою бдительностью, нежели выноситъ взглядъ этого черстваго адвоката съ галстухомъ, съхавшимъ на сторону и съ брюками, завязанными на колняхъ ленточками.
Сэръ Лэйстеръ сидитъ въ комнат миледи — той самой, въ которой мистеръ Толкинхорнъ читалъ присяжный допросъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ — и кажется особенно въ дух. Миледи, какъ и въ тотъ день, сидитъ передъ каминомъ, держа въ рук веръ. Сэръ Лэйстеръ въ особенно пріятномъ расположеніи духа, потому что онъ только что прочиталъ въ газет нкоторыя замчанія, направленныя противъ рчныхъ шлюзовъ и разрушительныхъ началъ современнаго общества,— замчанія совершенно согласныя съ его убжденіями. Это такъ приходилось кстати къ положенію его собственныхъ длъ, что сэръ Лэйстеръ пришелъ изъ библіотеки въ комнату миледи именно затмъ, чтобы прочитать ей статью эту вслухъ.
— Человкъ, который написалъ эту статью,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ въ вид предисловія, наклоняя голову, какъ будто бы онъ кланялся, стоя на гор, кому нибудь, находящемуся подъ горою:— человкъ, который написалъ эту статью, долженъ имть свтлый, благоустроенный умъ.
Впрочемъ это произведеніе благоустроеннаго ума навело сильную скуку на миледи, которая посл неоднократныхъ попытокъ заставить себя слушать, или скоре посл подвига самоотверженія стараться казаться внимательною, длается разсянною и въ раздумьи смотритъ на огонь, какъ будто бы это былъ ея любимый каминъ Чесни-Воулда, какъ будто бы она не разставалась съ нимъ. Сэръ Лэйстеръ, вовсе не подозрвая ощущеній своей супруги, продолжаетъ читать, смотря въ двойные очки, по временамъ останавливается, чтобы поправить эти очки, выражаетъ свое согласіе съ мнніемъ автора фразами: ‘Въ самомъ дл, это очень справедливо’, ‘Какъ мтко сказано!’, ‘Я самъ не разъ длалъ подобныя замчанія’. Посл каждой изъ этихъ фразъ онъ теряетъ мсто, на которомъ остановился, и потомъ отыскиваетъ его глазами, водя ими вверхъ и внизъ но страниц, иногда довольно продолжительное время.
Сэръ Лэйстеръ читаетъ съ необыкновенною важностью и самосознаніемъ, когда дверь отворяется и Меркурій въ пудр длаетъ слдующій странный докладъ:
— Молодой человкъ, по имени Гуппи, миледи.
Сэръ Лэйстеръ умолкаетъ, смотритъ пристально на встника и повторяетъ оглушительнымъ голосомъ:
— Молодой человкъ, по имени Гуппи?
Обернувшись, онъ видитъ молодого человка, по имени Гуппи, который стоитъ въ замшательств и по своей наружности и манерамъ не располагаетъ много въ свою пользу.
— Скажи, пожалуйста,— говоритъ сэръ Лэйстеръ Меркурію:— что это значитъ, что ты такъ настоятельно возвстилъ о молодомъ человк, по имени Гуппи?
— Извините меня, сэръ Лэйстеръ:— но миледи приказала проситъ этого молодого человка, когда онъ придетъ. Я не зналъ, что вы были здсь, сэръ Лэйстеръ.
Произнося это оправданіе, Меркурій бросаетъ презрительный и свирпый взглядъ на молодого человка, по имени Гуппи, взглядъ которымъ говоритъ:
— Кто васъ просилъ придти сюда и подвести меня подъ брань?
— Онъ говоритъ правду. Я отдала ему это приказаніе,— отзывается миледи.— Пусть молодой человкъ подождетъ немного.
— Зачмъ же, миледи? Какъ скоро вы приказали просить его, я вовсе не хочу мшать вамъ.
Сэръ Лэйстеръ, какъ снисходительный мужъ и вжливый кавалеръ, удаляется и даже удостаиваетъ, при выход изъ комнаты, отвтить на поклонъ молодого человка, котораго онъ съ высоты своего величіи принимаетъ за какого нибудь сапожника-попрошайку.
Леди Дэдлокъ бросаетъ повелительный взглядъ на гостя, когда слуга уходитъ изъ комнаты. Она осматриваетъ его съ ногъ до головы. Она заставляетъ его ждать у двери и спрашиваетъ, что ему нужно.
— Вы были такъ милостивы, миледи, что хотли удостоить меня переговорить съ вами,— отвчаетъ мистеръ Гуппи въ замшательств.
— Значитъ, вы тотъ человкъ, который писалъ ко мн столько писемъ?
— Нсколько писемъ, миледи, много писемъ, прежде нежели вы удостоили меня отвтомъ.
— А разв вы не могли употребить то же самое средство, чтобы сдлать разговоръ не нужнымъ? Не можете ли вы и теперь избжать объясненія?
Мистеръ Гуппи сжавъ губы произноситъ едва слышное ‘нтъ!’ и качаетъ головою.
— Вы были чрезвычайно неотвязчивы. Впрочемъ, и теперь, если я увижу, что то, что вы хотите мн сказать, не касается меня, да я и не знаю, какимъ образомъ это можетъ касаться меня, вы позволите мн прервать васъ безъ излишнихъ церемоній. Говорите, что у васъ есть.
Миледи небрежно покачивая веръ, обращается къ огню, повернувшись почти спиною къ молодому человку, по имени Гуппи.
— Съ вашего позволенія, миледи,— начинаетъ молодой человкъ:— я приступлю къ своему длу… Я какъ вы изволите уже знать изъ моего перваго письма, служу по адвокатской части. Занимаясь изученіемъ казуистики, я усвоилъ себ привычку не давать въ извстныхъ случаяхъ о себ знать письменно, потому я не могъ назвать вамъ, миледи, фирмы, въ которой я состою въ связяхъ, и въ которой положеніе мое, я могу прибавить даже, и доходы довольно удовлетворительны. Я могу теперь сказать вамъ, миледи, конфиденціально, что имя этой фирмы — Кэнджъ и Карбой. Имя это, я думаю, несовершенно безызвстно вамъ, миледи, такъ какъ оно связано съ производствомъ по процессу Джорндисъ и Джорндисъ.
Лицо миледи начинаетъ выказывать нкоторые признаки вниманія. Она перестаетъ обмахиваться веромъ, держитъ его въ спокойномъ состояніи, какъ будто прислушиваясь къ словамъ постителя.
— Теперь я долженъ прежде всего сказать вамъ, миледи,— продолжаетъ мистеръ Гуппи, нсколько ободрившись:— что не обстоятельство какое либо изъ дла Джорндисъ и Джорндисъ заставило меня домогаться разговора съ вами, миледи, хотя, можетъ быть, поведеніе мое показалось и кажется вамъ съ перваго взгляда несовсмъ понятнымъ и приличнымъ.
Подождавъ нсколько минутъ, какъ бы желая выслушать увренія въ противномъ и не получая ихъ, мистеръ Гунии продолжаетъ:
— Если бы дло это было въ прямой связи съ дломъ Джорндисъ и Джорндисъ, то я пошелъ бы, конечно, къ вашему стряпчему, миледи, мистеру Толкинхорну. Я имю удовольствіе быть знакомымъ съ мистеромъ Толкинхорномъ, по крайней мр мы кланяемся при встрчахъ, и если бы это былъ какой нибудь тяжебный вопросъ, я обратился бы къ нему.
Миледи нсколько повертывается къ говорящему и произноситъ:
— Что вы не сядете?
— Благодарю васъ, миледи.
Мистеръ Гуппи садится.
— Итакъ, миледи…— мистеръ Гуппи бросаетъ украдкою взглядъ на маленькій клочекъ бумаги, на которомъ онъ сдлалъ кое-какія бглыя замтки съ цлью услдить нить своей рчи, и который погружаетъ лицо его въ густую тнь всякій разъ, когда онъ принимается читать его.— Я… ахъ, да!.. Я совершенно предаю себя въ ваши руки, миледи. Если бы вы, миледи, захотли принести какую либо жалобу Кэнджу и Карбою, или мистеру Толкинхорну на мое настоящее посщеніе, я былъ бы поставленъ въ очень непріятное положеніе. Я откровенно сознаюсь въ этомъ. Слдовательно, я разсчитываю на ваше благородство, миледи.
Миледи небрежнымъ движеніемъ руки, которая держитъ веръ, даетъ ему понять, что онъ недостоинъ какой бы то ни было жалобы съ ея стороны.
— Очень вамъ благодаренъ, миледи,— отвчаетъ мистеръ Гуппи:— я совершенно этимъ удовлетворяюсь. Теперь… я… экая досада!.. Дло въ томъ, что я наставилъ тутъ нсколько начальныхъ буквъ и знаковъ, все это такъ дурно и слпо написано, что я не вдругъ могу догадаться, что они значатъ. Если вы позволите мн, миледи, отойти къ окошку на полминуты, я…
Мистеръ Гуппи, идя къ окошку, задваетъ за стулъ и говоритъ, растерявшись:
— Извините, пожалуйста.
Все это не помогаетъ ему разобрать написанныя имъ каракули. Онъ бормочетъ что-то про себя, краснетъ, блднетъ, чувствуетъ сильнйшій внутренній жаръ и держитъ клочокъ бумаги то вплоть передъ глазами, то отдаляетъ его на значительное разстояніе.
— Ч. О. Что это за Ч. С.? Э. С., да, знаю! Именно, такъ и есть!
И просвтлвъ душою, онъ возвращается къ миледи.
— Я не знаю хорошенько,— начинаетъ мистеръ Гуппи, остановившись между миледи и стуломъ, который онъ до того занималъ:— я не знаю, миледи, слыхали ли вы когда нибудь, или видали ли вы когда нибудь молоденькую леди, по имени миссъ Эсирь Соммерсонъ?
Глаза миледи устремляются теперь на него прямо.
— Я видла молоденькую леди этого имени не очень давно, прошлою осенью.
— Не поразило ли васъ, миледи, сходство ея съ кмъ либо?— спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки, наклонивъ голову на сторону и чеша себ уголокъ рта своею памятною запиской.
Миледи уже не спускаетъ съ него глазъ.
— Нтъ.
— Ни съ кмъ изъ вашей фамиліи, миледи?
— Ни съ кмъ.
— Я думаю, что вы, миледи, не можете хорошо припомнить черты лица миссъ Соммерсонъ?
— Напротивъ, я помню молоденькую леди очень хорошо. Но какое же это иметъ отношеніе ко мн?
— Могу васъ уврить, миледи, что, запомнивъ очень хорошо черты лица миссъ Соммерсонъ и имя подъ рукою ея портретъ, я нашелъ… я говорю вамъ объ этомъ конфиденціально… я нашелъ, удостоившись быть въ вашемъ дом, миледи, въ Чесни-Воулд, въ одну изъ поздокъ моихъ съ пріятелемъ въ Линкольншэйръ,— нашелъ такое сходство между миссъ Эсирью Соммерсонъ и вашимъ собственнымъ портретомъ, что это меня совершенно изумило, точно обухомъ по лбу ударило, до того, что я даже не зналъ хорошенько въ чему отнести такое изумленіе. И теперь, когда я имю честь глядть на васъ, миледи, вблизи (съ того времени я часто позволялъ себ вольность смотрть на васъ, когда вы прогуливались въ карет по парку, чего вы, конечно, не замчали), теперь я еще боле удивляюсь этому сходству,— удивляюсь сверхъ моего ожиданія.
Молодой человкъ, по имени Гуппи! Было время, когда леди жили въ замкахъ и имли въ своемъ распоряженіи безотвтныхъ прислужниковъ, тогда такая ничтожная жизнь какъ ваша висла бы на маленькомъ волоск, если бы эти прекрасные глаза смотрли на васъ такъ, какъ они теперь смотрятъ.
Миледи, лниво обмахиваясь веромъ, снова спрашиваетъ его, почему онъ думаетъ, что это досадное сходство должно непремнно касаться ея?
— Миледи,— отвчаетъ мистеръ Гуппи, снова прибгая къ своему листку:— я сейчасъ дойду до этого. Проклятыя каракули! Ахъ, мистриссъ Чадбандъ… именно!
Мистеръ Гуппи подвигаетъ свой стулъ нсколько впередъ и садится на него. Миледи полулежитъ въ своемъ кресл, въ нсколько разсчитанной поз, хотя, можетъ быть, съ меньшею противъ обыкновенія граціей и не спускаетъ глазъ съ говорящаго.
— А!.. позвольте одну минуту.
Мистеръ Гуппи снова смотритъ на бумажку.
— Э. С. повторенные дважды? Ахъ, да! теперь я попалъ на прямую дорогу!
Свернувъ бумажку въ вид инструмента, которымъ бы можно было объяснять пунктуацію въ теченіе своей рчи, мистеръ Гуппи продолжаетъ:
— Въ рожденіи и воспитаніи миссъ Эсири Соммерсонъ есть тайна. Я знаю этотъ фактъ, потому что… я говорю это конфиденціально… занятія мои у Кэнджа и Карбоя доставили мн къ тому случаи. Кром того, какъ я уже имлъ честь замтить, у меня есть подъ рукою портретъ миссъ Соммерсонъ. Если бы я могъ разъяснить въ пользу ея эту тайну, доказать, что она иметъ завидное родство, разыскать, что, принадлежа къ отдаленной отрасли вашей фамиліи, миледи, она иметъ право на участіе въ дл Джорндисъ и Джорндисъ, то почему бы, напримръ, не надяться мн получить отъ нея боле ршительное согласіе на предложенія, которыя я ей длалъ, и на которыя она въ противномъ случа отвчала бы ршительнымъ отказомъ. Вообще, она не польстила моему самолюбію.
Что-то въ род горькой улыбки пробгаетъ въ это время по лицу миледи.
— Теперь, извольте видть какое странное обстоятельство, миледи,— говоритъ мистеръ Гуппи:— положимъ, что это одно изъ тхъ обстоятельствъ, которыя часто встрчаются должностнымъ людямъ подобно мн, хотя я и не принятъ еще совершенно въ штатъ конторы — именно, я встртилъ особу, которая служила у леди, воспитывавшей миссъ Соммерсонъ, прежде чмъ мистеръ Джорндисъ взялъ ее на свое попеченіе. Эта леди была миссъ Барбари, миледи.
Неужели эта мертвенная блдность, которая подернула лицо миледи, отражается отъ вера, имющаго зеленое шелковое поле, отъ вера, который она держитъ, поднявъ руку, точно въ какомъ-то раздумьи, или въ самомъ дл это — дйствіе волненія, овладвшаго высокородною леди?
— Случалось вамъ слыхать что-нибудь о миссъ Барбари, миледи?
— Не знаю, право. Кажется, что слыхала. Именно.
— Миссъ Барбари имла вообще какія нибудь сношенія съ вашей фамиліей?
Губы миледи движутся, но не произносятъ ничего. Она качаетъ головою.
— Не имла сношеній?— говоритъ мистеръ Гуппи.— О, можетъ быть, только вы не изволите знать, миледи? Не правда ли? Вдь такъ?
Посл каждаго изъ этихъ вопросовъ миледи наклоняетъ голову.
— Очень хорошо! Итакъ, эта миссъ Барбари была чрезвычайно скрытна, даже необыкновенно скрытна для женщины, потому что женщины вообще (по крайней мр въ нашемъ быту) скоре созданы для разговора и болтовни, и особа, отъ которой я получилъ вс эти свднія, не знала даже, есть ли у нея кто нибудь изъ родственниковъ. Только однажды, въ одномъ только случа, она какъ будто доврилась той особ, и сказала ей, что настоящее имя маленькой двочки не Эсирь Соммерсонъ, а Эсирь Гаудонь.
— Боже мой!
Мистеръ Гуппи останавливается. Леди Дэдлокъ сидитъ передъ нимъ, смотритъ на него пристально, съ тою же мрачною думою на лиц, въ той же самой поз, держа въ рук веръ, губы ея полуоткрыты, лицо нсколько нахмурено и неподвижно какъ у мертвой. Онъ видитъ пробужденіе въ ней совсти, видитъ какъ трепетъ пробгаетъ по ея тлу, точно рябь по поверхности воды, видитъ какъ губы ея дрожатъ, какъ она усиливается побдить свое замшательство, обдумать свое настоящее положеніе и слова, произнесенныя постителемъ. Все это совершается такъ быстро, что ея восклицаніе и оцпенніе ея организма исчезаютъ такъ же скоро, какъ черты лица на тхъ тлахъ усопшихъ, которыя, бывъ вынуты изъ гробницъ, при первомъ соприкосновеніи съ воздухомъ, распадаются въ прахъ.
— Вамъ извстно имя Гаудона, миледи?
— Я когда-то слышала о немъ.
— Это, вроятно, дальній, по боковой линіи, родственникъ вашей фамиліи, миледи?
— Нтъ.
— Итакъ, миледи,— говоритъ мистеръ Гнши:— я перехожу къ послднему пункту дла въ той мр, въ какой оно мн извстно. Оно все еще разыгрывается и я буду обнимать его съ теченіемъ времени все ясне и ясне. Вы должны узнать, миледи, если, по какому либо случаю вы до сихъ поръ еще этого не длали, вы должны узнать, что въ дом нкоего Крука, близъ переулка Чансри, нсколько времени тому назадъ найденъ былъ мертвымъ адвокатскій писецъ, въ самомъ жалкомъ положеніи. Объ этомъ писц произведено было слдствіе. Имя его и равно обстоятельства жизни, впрочемъ, остались неизвстными. Но представьте себ, миледи, въ очень недавнее время я узналъ, что имя этого адвокатскаго писца было Гаудонъ.
— Да что же мн до этого за дло?
— Ахъ, миледи, въ томъ-то и вопросъ! Теперь, послушайте, какая странность случилась посл смерти этого человка. Явилась какая-то леди, переодтая леди, которая приходила посл производства слдствія на могилу умершаго. Она нанимала мальчика, чтобы показать его могилу. Если вамъ угодно будетъ, миледи, чтобы мальчикъ этотъ явился для подтвержденія моихъ предположеній, то я могу привести его во всякое время.
Какой-нибудь мальчишка не можетъ составлять никакого авторитета для миледи, и она вовсе не желаетъ, чтобы онъ былъ ей представленъ.
— Ахъ, поврьте мн, миледи, что это въ самомъ дл чрезвычайно странное обстоятельство,— говоритъ мистеръ Гуппи.— Если бы вы только послушали его разсказы о кольцахъ, когда она сняла перчатки, вы бы сознались, что это совершенно романтическая исторія.
На рук, держащей веръ, и теперь блестятъ брилліанты. Миледи играетъ веромъ и заставляетъ ихъ сіять еще ярче. Лицо ея сохраняетъ все то же выраженіе, которое при другихъ обстоятельствахъ было бы весьма опасно для молодого человка, по имени Гуппи.
— Сначала вс предполагали, что Гаудонъ но оставилъ посл себя никакой тряпки, никакого лоскута, но которымъ бы можно было узнать его. Между тмъ и посл него осталось наслдство. Онъ оставилъ цлый пукъ писемъ.
Веръ продолжаетъ дйствовать попрежнему. Все это время миледи не спускаетъ глазъ съ разсказчика.
— Письма эти взяты и спрятаны. Завтра къ ночи они будутъ у меня, миледи.
— Я все-таки опять спрашиваю, что мн до этого за дло?
— Я сейчасъ окончу, миледи.
Мистеръ Гуппи встаетъ.
— Если, но мннію вашему, миледи, совокупности всхъ этихъ обстоятельствъ, вмст взятыхъ, этого неопровержимаго сходства молодой двушки съ вами, миледи, что составляетъ положительный фактъ для судебнаго разбирательства, воспитанія ея у миссъ Барбари, показанія миссъ Барбари, что настоящее имя миссъ Соммерсонъ есть Гаудонъ, ваши убжденія, миледи, что оба эти имени вамъ очень хорошо знакомы, наконецъ странной смерти Гаудона — если всего этого достаточно, чтобы внушить вамъ, миледи, фамильное участіе въ дальнйшемъ разъясненіи этого дла, я принесу вамъ т письма сюда. Я не знаю, что они въ себ заключаютъ, я знаю только, что это старыя письма, они еще никогда не бывали у меня въ рукахъ. Я принесу эти письма сюда, лишь только достану ихъ, потомъ мы можемъ прочесть ихъ вмст, миледи. Я объяснилъ вамъ, миледи, сущность всего дла. Я уже сказалъ вамъ, миледи, что я былъ бы поставленъ въ весьма непріятное положеніе, если бы вы захотли принести на меня жалобу. Все между нами должно быть основано на строжайшемъ довріи.
Конецъ ли это объясненію молодого человка, по имени Гуппи, или у него есть еще что-нибудь сказать? Разоблачаютъ ли слова его, измряютъ ли они длину, ширину, глубину предмета, устраняютъ ли подозрніе, которое можетъ сюда вкрасться, или же они только гуще, сложне заслоняютъ истицу?
— Вы можете принести письма, если хотите,— говоритъ миледи.
— Ваши слова, миледи, не очень утшительны, клянусь честью,— говоритъ мистеръ Гуппи, нсколько обидвшись.
— Вы можете принести письма,— повторяетъ она тмъ же тономъ:— можете принести, если вамъ будетъ угодно.
— Это будетъ сдлано. Желаю вамъ добраго дня, миледи.
На стол возл нея стоитъ богатая миніатюрная шкатулка, обитая желзомъ и гвоздями на подобіе древняго сундука. Миледи, смотря на своего гостя, беретъ шкатулку и отпираетъ ее.
— Ахъ, увряю васъ, миледи, что я не дйствовалъ подъ вліяніемъ подобныхъ побужденій,— говоритъ мистеръ Гуппи:— и я не могу принять ничего въ этомъ род. Я желаю вамъ, миледи, добраго дня и смю васъ уврить, что я и безъ того много благодаренъ.
Съ этими словами молодой человкъ кланяется и сходитъ съ лстницы, при чемъ надменный Меркурій не считаетъ себя обязаннымъ сойти съ Олимпа, который замняетъ ему каминъ въ прихожей, и отворить молодому человку дверь.
Пока сэръ Лэйстеръ грется въ своей библіотек и восхищается газетными новостями, неужели ничто, происходящее въ дом, не пугаетъ его, ничто не заставляетъ его задуматься, неужели деревья въ Чесни-Воулд не будутъ размахивать своими сучковатыми втвями, портреты не будетъ хмуриться, вооруженія не будутъ издавать звуковъ?
Нтъ. Слова, вздохи и рыданія летучи, неуловимы, какъ воздухъ, а даже воздуху столько преградъ въ городскомъ дом Дэдлоковъ, что въ комнат миледи нужно бы было гремть въ трубы, чтобы произвести хотя малйшее впечатлніе на слуховые органы сэра Лэйстера, а между тмъ въ дом раздаются стенанія, кто-то рыдаетъ, стоя на колняхъ.
— О, дитя мое, дитя мое! Ты не умерла въ первыя минуты твоей жизни, какъ сказала мн жестокая сестра. Она воспитала тебя, отрекшись отъ меня и моего имени. О, дочь моя! Дочь моя!

XXX. Разсказъ Эсири.

Ричардъ былъ нкоторое время въ отсутствіи, когда пріхала къ намъ гостья, чтобы провести съ нами нсколько дней. Это была знакомая намъ пожилая леди по имени мистриссъ Вудкортъ и прибыла изъ Балиса, чтобы повидаться съ мистриссъ Бэнгамъ Баджеръ. Она оставалась у насъ около трехъ недль. Она обращалась со мною очень ласково и была чрезвычайно откровенна, до того, что иногда это было мн въ тягость. Я очень хорошо понимала, что я была не права, тяготясь ея доврчивостью и откровенностью въ отношеніи ко мн, я сознавала, что это неблагоразумно, но въ то же время, несмотря на вс усилія мои, я не могла преодолть себя.
Это была смтливая, проницательная леди. Сидя обыкновенно, сложивъ руки, и разговаривая, она смотрла на меня такими подозрительными глазами, что мн становилось досадно. Надодала ли мн ея вчно одинаковая, заученная поза, ея чопорный нарядъ, хотя, впрочемъ, я этого не думаю, потому что я находила скоре и то и другое смшнымъ и забавнымъ. Вообще же о наружности ея нельзя было не сказать, что она довольно красива и привлекательна. Я не могла дать себ отчета въ своихъ ощущеніяхъ, и если теперь могла бы опредлить ихъ, то по крайней мр тогда они были для меня непонятны. Можетъ быть… впрочемъ, что до этого за дло!
Ночью, когда я шла бывало по лстниц наверхъ въ свою спальню, она зазывала меня къ себ въ комнату, садилась тамъ передъ каминомъ въ большое кресло и пускалась въ разсказы о Морган-ан-Керриг до тхъ поръ, что мною овладвала тоска. Иногда она читала по нскольку стиховъ изъ Крумлинволлинвера и Мьюлинвиллинвода (не знаю, въ какой степени искажаю я эти имена) и очень вдохновлялась тми чувствами, которыя эти стихи выражали. Впрочемъ, я до конца не могла понять, что собственно значили произносимыя ею строфы (такъ какъ она говорила по-валлійски), кром того, что он прославляли родъ Моргана-ан-Керрига.
— Такъ-то, миссъ Соммерсонъ,— говорила она мн бывало съ торжествующимъ видомъ: — вотъ какая судьба выпала на долю моему сыну. Куда бы сынъ мой ни попалъ, онъ везд можетъ считаться роднымъ ан-Керригу. Онъ можетъ не имть гроша денегъ, но у него всегда есть то, что соединяетъ въ себ несравненно боле преимуществъ, происхожденіе, моя милая.
Я сомнвалась всегда въ ея близкихъ отношеніяхъ къ Моргану-ан-Керригу и, конечно, не высказывала вслухъ моихъ сомнній. Я обыкновено замчала при этомъ, что пріятно имть такую высокою родню.
— Конечно, пріятно, конечно, это важное преимущество,— отвчала мистриссъ Вудкортъ,— но тутъ есть и свои невыгоды.— Мой сынъ ограниченъ нкоторымъ образомъ въ выбор себ жены, хотя нельзя не согласиться при этомъ, что члены знатнйшихъ фамилій точно также ограничены въ подобномъ случа.
Потомъ она трепала меня по плечу и гладила мое платье, какъ будто дли того, чтобы показать мн, что она обо мн хорошаго мннія, несмотря на разстояніе, отдляющее насъ другъ отъ друга.
— Бдный мистеръ Вудкортъ, моя милая,— повторяла она про всякомъ удобномъ случа съ нкоторымъ увлеченіемъ, потому что, несмотря на ея высокое происхожденіе, у нея было нжное сердце: — бдный мистеръ Вудкортъ происходилъ отъ знатной шотландской фамиліи, и именно отъ Макъ-Куртовъ изъ Макъ-Курта. Онъ служилъ королю и отечеству офицеромъ въ рядахъ королевскихъ горцевъ и умеръ на пол сраженія. Мой сынъ одинъ изъ послднихъ представителей двухъ древнихъ фамилій. Съ Божіею помощью онъ возстановитъ ихъ и соединитъ ихъ еще съ какою-нибудь древнею фамиліею.
Напрасно вздумала бы я перемнить предметъ разговора, что я и пробовала длать, лишь бы услыхать что-нибудь новенькое, или можетъ быть для того… впрочемъ, къ чему такія мелочи? Мистриссъ Вудкортъ ни за что не согласилась бы отступить отъ своего любимаго предмета.
— Милая моя,— сказала она мн однажды ночью:— вы такъ умны и вы смотрите на свтъ и людей такъ серьезно, такъ разсудительно не по лтамъ, что я нахожу особенное удовольствіе говорить съ вами о моихъ семейныхъ длахъ. Вы не знаете коротко моего сына, моя милая, но вы знаете его довольно, смю сказать, довольно, чтобы иногда о немъ вспомнить.
— Да, Ma’am, я буду вспоминать о немъ.
— Именно, моя милая. Я думаю также, что вы въ состояніи опредлить характеръ его, и я бы желала знать ваше мнніе о немъ.
— О мистер Вудкортъ?— отвчала я:— Это такъ трудно.
— Почему же такъ трудно, моя милая?— возразила она.— Я не вижу причины.
— Сказать мнніе…
— Имя такое поверхностное знакомство, моя милая: это правда.
Я не совсмъ то хотла сказать, потому что мистеръ Вудкортъ былъ довольно долго въ нашемъ дом и очень сошелся съ моимъ опекуномъ. Я объяснила это и прибавила, что онъ мн казался человкомъ весьма свдущимъ и что его расположеніе и доброта къ миссъ Фляйтъ выше всякихъ похвалъ.
— Вы отдаете ему справедливость!— сказала мистриссъ Вудкортъ, пожимая мн руку.— Вы прекрасно его опредляете. Алланъ славный малый и человкъ безукоризненный въ исполненіи своихъ обязанностей. Я говорю это, несмотря на то, что я его мать. Впрочемъ, я должна признаться, что онъ не безъ недостатковъ, душа моя.
— Какъ и вс мы,— отвчала я.
— Ахъ, да! Но главные его недостатки таковы, что онъ можетъ, даже долженъ избгать ихъ,— возразила неугомонная леди, покачивая головою.— Я такъ привязана къ вамъ, что могу вамъ признаться, моя милая, какъ особ, посторонней въ этомъ дл:— онъ олицетворенное непостоянство.
Я сказала, что этому трудно поврить, зная, какъ неутомимо онъ исполняетъ свою обязанность, съ какимъ рвеніемъ принимается за работу и какую завидную репутацію онъ пріобрлъ себ.
— Вы, можетъ быть, совершенно правы,— отвчала старая леди:— но, видите ли, я не говорю о его служебной обязанности.
— А!— сказала я.
— Нтъ,— продолжала она.— Я разумю, моя милая, его поведеніе въ обществ. Онъ всегда чрезвычайно учтивь и внимателенъ къ молодымъ леди, онъ такимъ же быль и въ восемнадцать лтъ. Между тмъ, моя милая, ни одною изъ этихъ леди онъ никогда не занимался исключительно, не дорожилъ особенно ихъ знакомствомъ и доказывалъ зря этомъ только вжливость и доброту сердечную. Не правда ли, что это такъ, а?
— Правда,— отвчала я,— потому что она какъ будто выжидала моего отвта.
— Между тмъ это можетъ вести къ ошибкамъ и заблужденіямъ, моя милая, не правда ли?
— Я думаю, что можетъ.
— Потому я часто говорила ему, что должно быть боле осторожнымъ изъ желанія отдать справедливость самому себ и другимъ. Онъ всегда отвчалъ мн: ‘Маменька, буду стараться слдовать вашимъ совтамъ, но вы знаете меня лучше, чмъ кто-либо другой, вы знаете, что у меня нтъ никакихъ предосудительныхъ разсчотовъ, даже вовсе нтъ разсчстовъ въ голов’. Все это совершенная правда, моя милая, но это не защищаетъ его. Впрочемъ, какъ онъ теперь далеко ухалъ и ухалъ на неопредленное время, какъ у него могутъ явиться теперь новыя знакомства, новыя отношенія, то мы можемъ считать это дло минувшимъ и ршеннымъ. А вы, моя милая,— продолжала старая леди, которая въ эту минуту расплывалась въ улыбк и неутомимо качала головою:— что вы думаете о своей прелестной особ?
— О себ, мистриссъ Вудкортъ?
— Не должно же мн быть до того самолюбивой, чтобы только и говорить, что о сын, который отправился искать счастія и избрать себ жену. Когда вы намрены позаботиться о судьб своей и искать себ суженаго, миссъ Соммерсонъ? А? Взгляните-ка на меня. Вотъ вы и покраснли!
Я не думаю, чтобы я покраснла въ эту минуту, во всякомъ случа тутъ не было ничего важнаго, и я сказала, что совершенно довольна своею настоящею судьбою и не намрена мнять ее.
— Сказать ли вамъ, что я всегда думаю о васъ и о судьб, которая васъ ожидаетъ, моя милая?— спросила мистриссъ Вудкортъ.
— Если вы думаете, что у васъ есть даръ предвднія,— отвчала я.
— Именно то, что вы выйдете замужъ за человка очень богатаго, очень достойнаго, который будетъ гораздо старе васъ, можетъ быть, годами двадцатью пятью, и вы будете прекрасною женою, будете очень любимы мужемъ и вообще очень счастливы.
— Это счастливая судьба,— сказала я.— Но почему же вы думаете, что она выпадетъ мн на долго?
— Милая моя,— отвчала она:— это такъ должно быть, вы такъ трудолюбивы, дльны, вы такъ удачно, своеобразно поставлены въ обществ, что это непремнно должно послдовать. Зато никто, моя милая, не будетъ такъ искренно поздравлять васъ съ подобнымъ бракомъ, какъ я.
Странно, что мн была тягостно слушать все это, между тмъ это дйствительно было такъ. Я убждена въ этомъ. Всю эту ночь я провела очень безпокойно. Я стыдилась своего безразсудства, не хотла признаться въ томъ Ад, и это еще боле стсняло меня. Я дорого бы дала въ ту минуту, чтобы не пользоваться такою безграничною довренностью старой леди и готова была на пожертвованія, чтобы отклонить эту довренность. Я составила себ о старой леди самое странное понятіе. То казалась она мн простой лишь сказочницей, то я видла въ ней зеркало истины. Подозрвала я, что она большая плутовка и обманщица, затмъ черезъ минуту представлялось мн, что ея валлійская душа совершенно невинна и естественна. Да, наконецъ, что мн было за дло до всего этого, почему мн нужно было отдавать себ въ этомъ отчетъ? Почему, отправляясь спать со связкою ключей, я не могла бы ссть у огня, какъ мн было ловче, и не безпокоиться тми очень простыми вещами, о которыхъ она говорила? Чувствуя къ ней какое-то странное влеченіе, стараясь, чтобы она полюбила меня и съ удовольствіемъ замчая, что она дйствительно расположена ко мн, почему я съ какимъ-то безпокойствомъ, съ какимъ-то болзненнымъ ощущеніемъ уцплялась за каждое слово, которое она произносила, и взвшивала его по нсколько разъ всевозможными манерами? Почему меня такъ мучило то, что она у насъ въ дом, что она всякую ночь пускается со мною въ откровенности, тогда какъ я сознавала, что это было нкоторымъ образомъ надежне и безопасне, нежели еслибъ она находилась въ другомъ мст? Все это были такія несообразности, такія противорчія, въ которыхъ я не могу дать себ отчета. Наконецъ, если бы я и могла… но я буду разсказывать по порядку, не заходя впередъ. Такимъ образомъ, когда мистриссъ Вудкортъ ухала, мн было грустно съ нею разстаться, но вмст у меня какъ-то стало легче на сердц. Тогда Кадди Джеллиби пріхала къ намъ и привезла такой коробъ семейныхъ новостей, что он долго занимали насъ всхъ.
Во-первыхъ, Кадди призналась (и въ начал только въ этомъ и призналась), что я лучшая совтница какая когда-либо существовала. Это, впрочемъ, замтила моя любимица, не новость, на что я отвчала ей, что она говоритъ глупости. Потомъ Кадди объявила вамъ, что черезъ мсяцъ она выходитъ замужъ, и что если Ада и я согласимся одвать ее къ внцу, то она будетъ считать себя счастливйшею двушкою въ свт. Это, конечно, была новость и мы врно не разговорились бы о ней, если бы намъ не пришлось разсказывать очень многое Кадди, и Кадди не пришлось разсказывать столь же многое намъ.
Бдный отецъ Кадди, повидимому, окончательно обанкрутился, ‘прошелъ черезъ газету’, какъ выразилась Кадди,— какъ будто газета есть что-нибудь похожее на тоннель,— къ общему сожалнію своихъ снисходительныхъ кредиторовъ, онъ развязался съ своими длами самымъ пріятнымъ образомъ, именно, не успвъ еще хорошенько понять ихъ, онъ отдалъ все, что имлъ (чего, по всей вроятности, оказалось не весьма большое количество), онъ одинаково удовлетворилъ всхъ заимодавцевъ въ томъ смысл, что почти вовсе не удовлетворилъ ихъ, бдный. Онъ былъ съ должнымъ почетомъ выпущенъ ‘на службу’, чтобы опять начинать свою карьеру. Что онъ длалъ на этой служб, я не могла узнать хорошенько. Я слыхала отъ Кадди, что онъ служилъ при таможн, и одно, что я поняла изъ ея словъ, было то, что когда ему боле обыкновеннаго предстояла нужда въ деньгахъ, онъ шелъ къ докамъ съ цлью искать денегъ, но едва ли когда находилъ ихъ. Когда ея отецъ освоился совершенно съ своимъ положеніемъ общипаннаго цыпленка, и семья его перехала на квартиру въ Гаттонъ-Гарденъ (гд я потомъ видла дтей, какъ они бываю выдергивали изъ стульевь конскіе волосы и пробовали душить ими другъ друга), Кадди присутствовала при одномъ изъ совщаній его съ мистеромъ Торвидропомъ. Бдный мистеръ Джеллиби, будучи характера скромнаго и мягкаго, до такой степени подчинился вліянію мистера Торвидропа, что они тотчасъ же сдлались друзьями. Мистеръ Торвидропъ, свыкшись постепенно съ мыслью о женитьб своего сына, до того разработалъ въ себ отеческія чувства, что сталъ смотрть на свое предположеніе какъ на что-то окончательно опредленное и долженствующее случиться немедленно. Онъ далъ молодой чет милостивое дозволеніе заводить хозяйство въ Академіи въ Ньюманъ-Стрит, когда имъ заблагоразсудится.
— А твой папа, Кадди. Что онъ говорилъ на это?
— О, бдный папа только плакалъ и повторялъ, что онъ надется, что мы поведемъ дла лучше, чмъ онъ съ мама. Впрочемъ, онъ не говорилъ этого при Принц, онъ сказалъ это только мн. Онъ прибавилъ еще тогда: ‘Бдное дитя мое, ты, кажется, не успла пріобрсти опытности, какъ повести хозяйство твоего мужа, но если ты не намрена употребить все свое стараніе, чтобы обезпечить и успокоить мужа, то, при всей твоей любви къ нему, лучше не выходи за него’.
— Что же ты, Кадди, отвчала ему на это?
— Можете себ представить, какъ мн больно было видть папа такимъ униженнымъ, плачущимъ, и слушать отъ него такія вещи! Я не могла не заплакать тоже. Но я кое-какъ собралась съ силами и отвчала ему, что я желаю отъ всего сердца составить счастіе моего мужа, что я надюсь, что нашъ домъ будетъ пріютомъ и мстомъ отдохновенія для моего отца, когда онъ вздумаетъ зайти къ намъ вечеркомъ, что я надюсь и почти уврена, что буду лучшею дочерью для него тамъ, чмъ у него въ дом. Потомъ я упомянула, что Пипи хотлъ перехать ко мн. Тутъ папа началъ опять плакать и повторять, что дти его индйцы.
— Индйцы, Кадди?
— Да, дикіе индйцы. И папа сказалъ (тутъ она, бдная, вздохнула вовсе не такъ, какъ бы должно вздохнуть счастливйшей двушк въ свт), что считаетъ ихъ очень несчастными, потому что они дти мама и что самъ онъ очень несчастливъ тмъ, что онъ мужъ ея. Я убждена также, что это правда, хотя можетъ быть странно говорить такимъ образомъ.
Я спросила Кадди, знаетъ ли мистриссъ Джеллиби, что ея свадьба назначена.
— О, вы знаете, Эсирь, какова мама, — отвчала она.— Нельзя даже сказать, знаетъ она или нтъ. Обь этомъ довольно часто ей говорили, но въ ту минуту, когда еи начинаютъ говорить, она только бросаетъ на меня какой-то равнодушный, спокойный взглядъ, какъ будто я… не знаю, что такое…— какъ будто я какая-нибудь отдаленная колокольня,— прибавила Кадди, напавъ на мысль:— потомъ покачаетъ головою, скажетъ: ‘ахъ, Кадди, Кадди, какая еще ты неопытная!’ и продолжаетъ заниматься письмами.
— Ну, а что же о твоемъ гардероб, Кадди?— спросила я. Она была съ нами совершенно откровенна.
— Не знаю, милая Эсирь,— отвчала она, отирая слезы:— не знаю, что и длать. Я должна какъ-нибудь сама управляться и просить моего Принца, чтобы онъ постарался забыть, въ какихъ лохмотьяхъ я явлюсь къ нему. Если бы дло шло о какомъ-нибудь снаряд для Борріобула-Ха, мама, конечно, все бы знала о немъ и горячо бы хлопотала. Но какъ тутъ рчь о другомъ, то она ничего не знаетъ и не хочетъ знать.
Кадди не была лишена вовсе естественной любви къ матери, но говорила объ этомъ со слезами на глазахъ, какъ о несомннной ь факт, я тоже думаю, что это правда. Намъ было такъ жаль бдную двушку, мы такъ удивлялись, что при такихъ безотрадныхъ обстоятельствахъ она умла сохранить добрыя душевныя качества, что мы об (Ада и я) предложили ей маленькій планъ, который чрезвычайно обрадовалъ ее. Планъ этотъ состоялъ въ томь, чтобы она прогостила у насъ три недли, потомъ, чтобы я прогостила у нея недлю и чтобы мы вс три собрали, перечинили, перешили, передлали все, что можно было придумать для составленія ея приданаго. Опекунъ мой обрадовался этой мысли не мене самой Кадди, и мы отправились къ ней на другой же день, чтобы устроить это дло. Мы привели ее въ восторгъ ящиками, коробочками и другими покупками, которыя можно было выжать изъ десятифунтоваго билета, найденнаго мистеромъ Джеллиби, вроятно, у доковъ и подареннаго имъ дочери. Трудно сказать, что бы мой опекунъ не отдалъ ей въ эту минуту, если бы только подстрекнуть его, но мы признали необходимымъ ограничиться только нодвнечнымъ платьемъ и чепцомъ. Онъ принялъ наше предложеніе, и если Кадди была когда-нибудь счастлива въ своей жизни, то именно въ ту минуту, когда мы сли и взялись за работу. Она, бдняжка, вовсе не умла управляться съ иголкой и колола себ пальцы точно такъ же, какъ пачкала ихъ чернилами, когда ей приходилось писать. Она краснла отъ времени до времени частью отъ боли, частью по чувству стыда за свою неловкость, но она скоро преодолвала свое замшательство и начинала длать успхи. Такимъ образомъ, день за днемъ, она, моя милая подруга, моя маленькая служанка Чарли, модистка, взятая изъ города, и я прилежно занимались работой и были все это время въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
Но кром того Кадди чрезвычайно заботила мысль, что ей нужно ‘научиться хозяйству’, какъ она выражалась. Боже мой! Одна мысль, что она хочетъ научиться хозяйству у особы такой опытной, какъ я, показалась мн до того смшною, что я расхохоталась, покраснла и пришла въ страшное замшательство отъ ея предложенія. Впрочемъ, я отвчала ей: ‘Кадди, ты уврена, конечно, что я очень рада научить тебя всему, чему только ты можешь отъ меня научиться, моя милая’, и я показала ей вс свои книги, счеты и главные хозяйственные пріемы. Смотря на ея глубокомысліе и вниманіе, можно было подумать, что я открываю ей какія-нибудь удивительныя изобртенія, которыя ей приходится изучать, и если бы вы увидали, какъ она вставала и дожидалась меня, лишь только я начинала звенть ключами, вы, конечно, подумали бы, что не было еще на свт такого дерзкаго обманщика, какъ я, и такого слпого послдователя, какъ Кадди.
Такимъ образомъ, за работою, за занятіями по хозяйству, за уроками Чарли, за игрою въ триктракъ по вечерамъ съ моимъ опекуномъ и за дуэтами съ Адой, три недли прошли незамтно. Тогда я отправилась съ Кадди въ ея домъ, чтобы посмотрть, что тамъ нужно длать. Ада же и Чарли остались услуживать моему опекуну.
Говоря, что я отправилась съ Кадди домой, я разумла ихъ квартиру въ Гаттонъ-Гардсн. Два или три раза мы здили въ Ньюманъ-Стритъ, гд приготовленія также шли впередъ. Многія изъ нихъ, сколько можно было замтить, клонились къ доставленію нкоторыхъ удобствъ старому мистеру Торвидропу, а нкоторыя предназначались къ тому, чтобы какъ можно съ меньшими издержками устроить молодую чету наверху дома. Одною изъ главныхъ нашихъ заботъ было сдлать квартиру отца Кадди приличною для свадебнаго завтрака и предварительно внушить мистриссъ Джеллиби хотя какія-нибудь чувства, соотвтствующія обстоятельству.
Послднее было особенно трудно, потому что мистриссъ Джеллиби и больной мальчикъ занимали переднюю изъ внутреннихъ комнатъ (задняя была похожа скоре на шкафъ, чмъ на комнату), вся эта комната была завалена черновыми бумагами и документами во длу Борріобула-Ха, какъ иной неопрятный хлвъ бываетъ заваленъ соломой. Мистриссъ Джеллиби сидла тутъ по цлымъ днямъ, пила крпкій кофе, диктовала и собирала въ назначенные дни засданія по борріобульскому проекту. Больной мальчикъ, который, казалось, все боле и боле ослабвалъ, обдалъ обыкновенно не дома. Когда мистеръ Джеллиби возвращался, онъ постоянно ворчалъ и отправлялся въ кухню. Тамъ онъ доставалъ себ что-нибудь пость, если только служанка не уничтожала все еще до его прихода, и потомъ, чувствуя себя совершенно свободнымъ, отправлялся бродитъ по сырымъ окрестностямъ Гаттонъ-Гардена. Бдныя дти карабкались и скакали по лстницамъ, какъ и прежде. Когда предпринятыя нами работы приходили уже къ концу, я предложила Кадди, чтобы гостей принимать въ день ихь свадьбы на антресоляхъ, гд они вс спали и что главное вниманіе наше должно быть теперь обращено на ея маменьку, маменькину комнату и на приготовленіе порядочнаго завтрака. Дйствительно, мистриссъ Джеллиби требовала большого вниманія, прорха у ея платья назади съ тхъ поръ, какъ я ее видла, замтно увеличилась, и волосы ея похожи были на гриву у лошади мусорщика.
Полагая, что лучшимъ средствомъ приступить къ разговору было показать ей гардеробъ Кадди, вечеромъ, когда больной мальчикъ ушелъ, я позвала мистриссъ Джеллиби посмотрть на подвнечное платье, которое лежало на постели Кадди.
— Милая миссъ Соммерсонъ,— сказала она, отойдя отъ своего пюпитра и произнося слова эти съ свойственною ей кротостію:— все это ршительно смшныя приготовленія, хотя ваше содйствіе имъ доказываетъ вашу доброту. Для меня есть что-то невыразимо нелпое въ самой иде, что Кадди выходитъ за мужъ. Ахъ, Кадди, ахъ, глупый, глупый котенокь!
За всмъ тмъ она поднялась съ нами на лстницу и посмотрла на платья съ своимъ обычнымъ равнодушіемъ. Впрочемъ, видъ этихъ платьевъ возбудилъ въ ней одну опредлительную идею, потому что съ тмъ же кроткимъ видомъ и качая головою она произнесла:
— Добрая миссъ Соммерсонъ, на половину суммы, которая употреблена на эти тряпки, это слабое дитя могло бы быть снаряжено въ поздку въ Африку!
Когда мы спускались съ лстницы, мистриссъ Джеллиби спросила меня, въ самомъ ли дл это хлопотливое бракосочетаніе назначено въ слдующую среду? И когда я отвчала утвердительно, дна сказала: ‘не будетъ ли нужна моя комната, милая миссъ Соммерсонъ? Дло въ томъ, что мн ршительно невозможно вынести оттуда мои бумаги’.
Я позволила себ замтить, что комната, конечно, будетъ нужна, и что намъ безъ сомннія придется переложить куда-нибудь бумаги.
— Хорошо,— сказала она:— вы, милая миссъ Соммерсонъ, конечно, знаете, какъ устроить дло. Но заставивъ меня послднее время пользоваться помощью мальчика, Кадди до такой степени затруднила меня, и безъ того заваленную общественными длами, что я ршительно не знаю, какъ ступить. Въ среду посл полудня у насъ назначено частное засданіе, и потому я ршительно не могу придумать, какъ согласить все это.
— Зато въ другой разъ ничего подобнаго не случится,— сказала я, улыбаясь:— я думаю, что Кадди только одинъ разъ выйдетъ замужъ.
— Это правда,— отвчала мистриссъ Джеллиби:— это правда, моя милая. Я думаю, что мы какъ-нибудь управимся.
Слдующій затмъ вопросъ состоялъ въ томъ, какъ будетъ одта мистриссъ Джеллиби при этомъ торжественномъ случа. Любопытно было смотрть на нее, какъ она, сидя за письменнымъ столомъ, бросала на насъ т же ясные, спокойные взгляды, пока Кадди и я разсуждали объ этомъ предмет, по временамъ она качала головою съ улыбкою, выражавшею почти упрекъ, подобно какому-то высшему существу, которое снисходительно взираетъ на нашу суету и заблужденія.
Состояніе, въ которомъ находились ея платья, и необыкновенный безпорядокъ, господствовавшій въ ея гардероб, не мало усиливали предстоящія намъ затрудненія, но, наконецъ, мы отобрали кое-что такое, что показалось бы не совершенно страннымъ видть на матери въ день свадьбы дочери. Отршенное отъ земли, заоблачное раздумье, съ которымъ мистриссъ Джеллиби выслушивала наши увщанія и смотрла на труды портнихи, приводившей въ порядокъ ея платье, какое-то наивное, неподдльное добродушіе, съ которымъ она замтила мн при этомъ, что ей очень жаль, что я не посвятила всхъ своихъ способностей на пользу Африки, вполн соотвтствовали ея поступкамъ вообще.
Я думаю, что все, принадлежавшее семейству мистриссъ Джеллиби, что только можно было разбить, во время этихъ приготовленій къ свадьб Кадди было разбито, что все, что можно было исковеркать, было исковеркано, что всякій предметъ домашней жизни, способный покрыться грязью, начиная отъ колнъ милаго дитяти до дверного ворога, покрылся грязью настолько, сколько могъ удержать ея.
Бдный мистеръ Джеллиби, который говорилъ очень рдко и который, бывая дома, сидлъ обыкновенно, прислонивъ голову къ стн, былъ нсколько заинтересованъ, замтивъ, что Кадди и я пытались возстановить нкоторый порядокъ посреди запустнія и разрушенія, и скинулъ съ себя сюртукъ, чтобы помогать намъ. Но когда мы стали отворять и отодвигать ящики, то изъ нихъ посыпались такія удивительныя вещи — куски заплсневлаго пирога, пустыя бутылки, шляпки мистриссъ Джеллиби, письма, чай, вилки, грязные дтскіе сапоги и башмаки, срныя спички, облатки, соусники, сигарочные окурки и искрошившіяся сигары въ пачкахъ и лоскуткахъ бумаги, скамейки, засаленныя щетки, хлбъ, чепцы мистриссъ Джеллиби, книги съ листами, склеенными саломъ, оплывшіе и поломанные, огарки, вмст съ ржавыми подсвчниками, орховая скорлупа, рачьи клещи и шейки, столовые поддонники, перчатки, кофейная гуща, зонтики,— что мистеръ Джеллиби пришелъ въ ужасъ и оставилъ насъ. Впрочемъ, онъ являлся аккуратно каждый вечеръ и, снявъ съ себя сюртукъ, садился обыкновенно, прислонивъ голову къ стн, повидимому, съ полнымъ желаніемъ помочь намъ и вмст съ совершеннымъ недоумніемъ, какъ приступить къ этому.
— Бдный папа,— сказала мн Кадди въ ночь наканун великаго дня, когда мы дйствительно успли привести вещи въ нкоторый порядокъ.— Мн кажется предосудительно покинуть его, Эсирь. Но что бы я стала здсь длать, если бы осталась? Съ тхъ поръ какъ я узнала тебя, Эсирь, я полюбила занятія хозяйствомъ, я пробовала входить во все, но это совершенно безполезно. Мама и Африка, общими силами, завладли всмъ домомъ. У насъ еще не было служанки, которая бы не пила. Мама настоящая разрушительница порядка.
Мистеръ Джеллиби не слыхалъ, что она говорила, но, повидимому, догадывался и, кажется, украдкою утиралъ слезы.
— Сердце мое разрывается, глядя на него,— сказала Кадди со вздохомъ.— Ночью мн приходитъ иногда въ голову, что точно такъ же, какъ я теперь надюсь быть счастливою съ Принцемъ, и папа надялся быть счастливымъ съ мама. А между тмъ, какая безотрадная ихъ жизнь.
— Милая Кадди,— сказалъ мистеръ Джеллиби, уныло смотря вокругъ.
Мн кажется, что я въ первый разъ еще услыхала отъ него сряду два слова.
— Что, папа?— вскричала Кадди, идя къ нему и обнявъ его съ нжностью.
— Милая Кадди,— сказалъ мистеръ Джеллиби.— Не занимайся никогда…
— Кмъ, Принцемъ, папа? Не заниматься Принцемъ?
— Э, нтъ, моя милая,— отвчалъ мистеръ Джеллиби.— Имъ, разумется, можешь заниматься. Но никогда не занимайся…
Я упомянула уже при первомъ нашемъ посщеніи Товійскаго подворья, что Ричардъ говорилъ о мистер Джеллиби, какъ о такомъ господин, который часто посл обда открывалъ ротъ и между тмъ не произносилъ ни слова. Это обратилось у него въ привычку. Такъ и теперь онъ открывалъ ротъ по нскольку разъ сряду и потомъ опускалъ голову въ меланхолическомъ расположеніи духа.
— Чмъ, вы хотите, чтобы я не занималась? Чмъ же заниматься, милый папа?— спрашивала Кадди, ласкаясь къ отцу и обвивъ рукою его шею.
— Никогда не занимайся миссіями, милое дитя мое.
Мистеръ Джеллиби вздохнулъ и прислонился головою къ стн, тутъ я въ первый разъ увидала попытку съ его стороны выразить свое мнніе на счетъ борріобульскаго вопроса. А думаю, что нкогда онъ былъ живе и говорливе, но онъ, повидимому, былъ забитъ, загнанъ, запутанъ прежде, нежели я его узнала.
Я думала, что мистриссъ Джеллиби никогда не перестанетъ покоить свой ясный взоръ на бумагахъ и пить крпкій кофе. Было уже двнадцать часовъ ночи, когда мы завладли комнатой, для очищенія и приведенія ея въ порядокъ предстояло столько трудовъ, трудовъ ужасныхъ, безотрадныхъ, что Кадди, которая и безъ того была измучена, сла посреди сору и пыли и начала плакатъ отъ отчаянія. Впрочемъ, она скоро утшилась, и мы, прежде чмъ улеглись въ постели, преобразили комнату какъ будто волшебствомъ.
На другой день поутру, при помощи нсколькихъ горшковъ съ цвтами и огромнаго количества мыла и воды, комната получила боле опрятный, порядочный и даже отчасти веселый видь.
Завтракъ красовался изобиліемъ, и Кадди была въ совершенномъ восторг. Но когда пришла моя милая Ада, мн показалось, и я убждена въ этомъ до сихъ поръ, что я никогда еще не видывала такого привлекательнаго личика, какъ у моей любимицы.
Мы устроили для дтей наверху маленькую пирушку и посадили Пипи на конц стола, мы показали дтямъ Кадди въ ея подвнечномъ плать, они захлопали рученками, закричали. Кадди стала уврять ихъ, что она уйдетъ если они не уймутся, и потомъ принялась ихъ цловать и обнимать, такъ что мы принуждены были послать туда Принца, чтобы ее выручить. При этомъ я должна, къ сожалнію, сказать, что Пипи укусилъ его. Внизу въ это время расхаживалъ уже съ невыразимымъ величіемъ мистеръ Торвидропъ. Онъ съ любовью благословлялъ Кадди и давалъ опекуну моему понять, что счастіе сына онъ считаетъ главною цлью своихъ стремленій, что для достиженія этой цли онъ жертвуетъ своими личными интересами.
— Мой милый сэръ,— сказалъ мистеръ Торвидропъ:— эти молодые люди будутъ жить со мною, мой домъ довольно великъ для помщенія ихъ и они не будутъ стснены подъ родительскимъ кровомъ.
Тутъ же были мистеръ и мистриссъ Пардиггль. Мистеръ Пардигглъ, упрямый на видъ господинъ съ прилизанными волосами и въ широкомъ жилет, постоянно разсуждающій густымъ басомъ о наскомыхъ, которыя безпокоятъ его самого, о наскомыхъ, которыя безпокоятъ мистриссъ Пардиггль, и наконецъ, о наскомыхъ, которыя безпокоятъ ихъ пятерыхъ дтокъ. Мистеръ Гунтеръ, съ волосами, по обыкновенію, зачесанными назадъ и съ висками, лоснящимися отъ помады, былъ тутъ же, и не въ качеств презрннаго любовника, а въ качеств признаннаго жениха молодой, или если не молодой, то незамужней леди, миссъ Пискъ, которая присутствовала вмст съ прочими на этомъ собраніи. Призваніе миссъ Пискъ, какъ объяснилъ мн мой опекунъ, состояло въ томъ, чтобы доказать свту, что назначеніи женщины одинаково съ назначеніемъ мужчины, что истинное назначеніе того и другой состоитъ въ постоянномъ обсужденіи общественныхъ длъ и возбужденіи административныхъ вопросовъ. Гостей было мало, по многіе изъ нихъ, какъ и должно было ожидать отъ гостей мистриссъ Джеллиби, посвятили себя исключительно общественнымъ дламъ. Кром тхъ, о которыхъ я уже упомянула, тутъ была еще чрезвычайно грязная леди, съ чепцомъ, надтымъ на бокъ, и съ ярлыкомъ, означающимъ его цну, который забыли съ него снять, леди, у которой домъ, по словамъ Кадди, похожъ былъ на заброшенный хлвъ. Очень довольный собою джентльменъ, который уврялъ, что его признаніе быть всякому братомъ, во который въ то же время былъ весьма холоденъ ко всмъ членамъ своей многочисленной семьи, завершалъ собравшееся общество.
Трудно было бы составить общество, которое такъ мало, какъ настоящее, принимало бы участія въ томъ, для чего оно было созвано. Такое мелочное призваніе, какъ домашняя жизнь, было въ глазахъ гостей мистриссъ Джеллиби самою ничтожною, едва лишь приличною вещью. Зато миссъ Пискъ, прежде чмъ сла за завтракъ, объявила съ величайшимъ негодованіемъ, что мысль о томъ, будто призваніе женщины заключено въ тсные предлы домашней жизни, есть настоящее насиліе со стороны тираннической воли мужчины. Другою особенностью всхъ этихъ господъ было то, что всякій изъ нихъ, избравъ для себя извстное призваніе, исключая мистера Гушера, котораго призваніе, какъ я уже упомянула, состояло въ томъ, чтобы восторгаться призваніемъ другихъ людей, вовсе не заботился о чьемъ бы то ни было признаніи, кром своего. Мистриссъ Пардиггль доказывала, что единственная похвальная дятельность есть ея дятельность вспомоществованія бднымъ и расточенія благодяній, которыя льнутъ къ несчастнымъ подобно узко сшитому жилету, миссъ Пискъ же утверждала съ своей стороны, что единственная практическая цль въ жизни есть освобожденіе женщины отъ власти ея тирана, мужчины. М-съ Джеллиби все это время сидла, улыбаясь тому ограниченному взгляду на вещи, который могъ обращать вниманіе на что бы то ни было, кром Борріобула-Ха.
Но я начинаю заходить впередъ и хочу разсказывать о томъ, что случилось посл свадебной церемоніи, не успвъ еще обвнчать Кадди. Мы вс отправились въ церковь, и мистеръ Джеллиби простился съ дочерью. У меня не достало бы словъ, чтобы достойно описать, какъ старый мистеръ Торвидропъ, взявъ шляпу подъ мышку, такъ что внутренность ея представлялась дуломъ пушки, и воздвъ глаза до самой опушки своего парика, стоялъ позади насъ, вытянувшись и высоко поднявъ плечи, во все продолженіе церемоніи и потомъ сталъ намъ кланяться и говорить привтствія. Миссъ Пискъ, которая казалась очень задумчивою и была какъ видно не въ дух, смотрла на все съ какимъ-то пренебреженіемъ.
Мистриссъ Джеллиби, съ своею спокойною улыбкою и яснымъ взоромъ, казалась наимене заинтересованною настоящею церемоніею изъ всхъ тутъ бывшихъ.
Мы, какъ водится, возвратились къ завтраку, и мистриссъ Джеллиби заняла мсто на переднемъ конц, а мистеръ Джеллиби на заднемъ конц стола. Кадди опять тихонько убжала наверхъ, чтобы обнять дтей и сказать имъ, что теперь имя ея — Торвидропъ. Но эта новость, вмсто того, чтобы пріятно удивить Пипи, заставила его повалиться на спину въ порыв такого отчаяннаго рева, что я, прибжавъ въ дтскую, не могла унять его иначе, какъ предложивъ посадить его за большимъ столомъ. Онъ сошелъ внизъ и расположился у меня на колняхъ, и мистриссъ Джеллиби, посмотрвъ на его фартукъ и сказавъ:
— Ахъ, негодный Пипи, какой ты еще. дрянной поросенокъ!— осталась, впрочемъ, кажется, довольною.
Пипи былъ очень уменъ, только, принеся съ собою вырзаннаго изъ бумаги кита, онъ хотлъ окунуть его голову сначала въ рюмку, потомъ положить эту голову къ себ въ ротъ.
Мой опекунъ, по свойственной ему доброт и находчивости, старался развеселить эту безжизненную компанію. Никто изъ гостей не могъ, кажется, говорить ни о чемъ, кром одного извстнаго избраннаго предмета, и даже объ этомъ предмет каждый изъ нихъ могъ разсуждать только въ извстномъ кругу и при извстныхъ обстоятельствахъ, считая все, что мн этого предмета, этого круга и этихъ обстоятельствъ, нелпостью, вздоромъ, ничтожествомъ. Мой опекунъ старался ободрить и развлечь Кадди, старался поддержать ея достоинство и умлъ занять всхъ довольно приличнымъ образомъ. Что было бы съ нами безъ него, я боюсь подумать, потому что все общество чувствовало презрніе къ молодому и молодой, и старому мистеру Торвидропу, старый же мистеръ Торвидропъ, считая себя далеко выше всхъ присутствующихъ, не много помогалъ оживленію общества. Наконецъ, настало время, когда бдная Кадди должна была отправиться, и когда все ея имущество было уложено въ наемную карету, долженствовавшую отвезти ее вмст съ супругомъ въ Грэвзантъ. Трогательно было видть, какъ Кадди уцпилась въ эту минуту за безотрадный родительскій домъ и съ какою горячею нжностью она повисла на ше у своей матери.
— Мн очень жаль, что я теперь не буду писать подъ диктовку, мама,— сказала со вздохомъ Кадди,— Я надюсь, что вы меня простите за это?
— Ахъ, Кадди, Кадди,— сказала мистриссъ Джеллиби:— я теб говорила уже тысячу разъ, что я наняла себ мальчика, слдовательно, объ этомъ нечего и толковать.
— Не правда ли, что вы на меня не сердитесь, мама? Скажите, что не сердитесь, прежде, чмъ я уду, мама.
— Глупенькая Кадди,— отвчала мистриссъ Джеллиби:— разв я кажусь сердитою, разв я люблю сердиться, разв у меня достаетъ времени на то, чтобы сердиться? Какъ ты могла это подумать!
— Будьте поласкове съ папа, когда меня здсь не будетъ, мама!
При этихъ словахъ мистриссъ Джеллиби замтила положительнымъ образомъ:
— Ахъ ты, мечтательница,— сказала она, слегка трепля Кадди по плечу.— Ступай себ съ Богомъ. Мы съ тобой разстаемся друзьями. Прощай, Кадди, будь счастлива.
Тогда Кадди повисла на своемъ отц и прикладывала его губы къ своимъ, управляя имъ какъ какимъ-нибудь больнымъ ребенкомъ. Все это происходило въ зал. Наконецъ, отецъ освободился отъ ея объятій, вынулъ изъ кармана платокъ и слъ на ступеняхъ лстницы, облокотившись головою на стну. Должно быть, что онъ получалъ вообще отъ стнъ какое-нибудь утшеніе. Я по крайней мр постоянно была этого мнніи.
Тутъ Принць взялъ жену свою подъ руку и съ волненіемъ на лиц и чрезвычайнымъ уваженіемъ обратился къ отцу, который въ настоящую минуту понималъ все величіе своей роли.
— Благодарю, благодарю васъ, тысячу разъ благодарю, батюшка!— произнесъ Принцъ, цлуя его руку.— Я очень признателенъ вамъ за вашу доброту и вниманіе, которое вы обратили на мою женитьбу, и я могу васъ уврить, что Кадди вполн раздляетъ мои чувства.
— Вполн,— проговорила Кадди со вздохомъ:— вполн!
— Мой милый сынъ,— сказалъ мистеръ Торвидропъ:— и милая дочь, я исполнялъ свой долгъ. Если душа одной незабвенной для меня женщины витаетъ теперь надъ нами и любуется на настоящій союзъ вашъ, то это уже, а равно постоянство вашей привязанности будутъ служить мн наградою. Вы врно не пренебрежете исполненіемъ своего долга, сынъ мой и дочь моя?
— Никогда, милый батюшка!— прокричалъ Принцъ.
— Никогда, никогда, милый мистеръ Торвидропъ!— проговорила Кадди.
— Такъ и должно быть,— отвчалъ мистеръ Торвидропъ.— Дти мои, мой домъ вашъ, мое сердце ваше, мое все ваше. Я никогда не разстанусь съ вами, только одна смерть можетъ разлучить насъ. Милый сынъ мой, ты, кажется, хочешь отлучиться на недлю?
— На недлю, милый батюшка. Ровно черезъ недлю мы воротимся.
— Любезное дитя мое,— произнесъ мистеръ Торвидропъ:— позволь мн, даже при настоящихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, напомнить теб о необходимости быть точнымъ и исполнительнымъ. Это чрезвычайно важно при поддержк всякаго рода отношеній и школы, какъ бы он не были заброшены, все-таки требуютъ исполненія обязанности.
— Ровно черезъ недлю, батюшка, мы будемъ дома къ обду.
— Хорошо,— сказалъ мистеръ Торвидропъ.— Вы найдете въ моей комнат, милая Каролина, растопленный каминъ и накрытый столь въ моемъ аппартамент. Да, да, Принцъ!— продолжалъ онъ предвидя со стороны сына какое-то великодушное возраженіе и принимая снова важный видъ.— Ты и наша Каролина будете еще въ этотъ день у себя гостями и потому отобдаете въ моихъ покояхъ. Ну, прощайте, Богъ да благословитъ васъ!
Они отправились. Я не могла отдать себ отчета, кому я больше удивлялась — мистриссъ Джеллиби или мистеру Торвидропу. Ада и опекунъ мой испытывали то же самое недоумніе, когда намъ пришлось говорить объ этомъ. Но прежде, нежели мы также успли ухать, я выслушала совершенно неожиданное и чрезвычайно краснорчивое привтствіе отъ мистера Джеллиби. Онъ пришелъ ко мн въ залу, взялъ меня за об руки, пожалъ ихъ съ важнымъ видомъ и два раза открылъ ротъ. Я до такой степени предугадывала, что онъ намренъ былъ сказать, что произнесла, совершенно растерявшись:
— Очень рада, сэръ, очень рада. Полноте говорить объ этомъ!
— Мн кажется, что эта свадьба къ лучшему?— спросила я моего опекуна, когда мы вс трое были на пути къ нашему дому.
— Я думаю, моя разумница, терпніе… мы увидимъ впослдствіи.
— Сегодня не восточный втеръ?— ршилась я спросить его.
Онъ простодушно засмялся и отвчалъ:
— Нтъ.
— Но мн кажется, онъ дулъ сегодня утромъ,— продолжала я.
Онъ опять отвтилъ:
— Нтъ.
Моя прелестная спутница тоже отвчала въ эту минуту съ полнымъ убжденіемъ: ‘Нтъ’ и покачала своею маленькою головкою, на которой цвты были вплетены въ золотистыя кудри и представляли такимъ образомъ живое изображеніе весны.
— Много ты знаешь, мой милый баловень,— сказала я, цлуя ее въ припадк восторженной нжности, я не могла удержаться въ ту минуту отъ подобнаго увлеченія.
Все это давно уже миновало, но я считаю долгомъ описывать подобныя сцены, потому что он приводятъ мн на память слова людей близкихъ моему сердцу и доставляютъ мн искреннее удовольствіе.

XXXI. Больная и сидлка.

Меня какъ-то разъ опять не было дома нсколько дней. По возвращеніи, вечеромъ, я отправилась наверхъ къ себ въ комнату, чтобы посмотрть, какъ Чарли успваетъ въ чистописаніи. Письмо казалось мудренымъ занятіемъ для Чарли, которая, повидимому, не надлена была отъ природы достаточными силами, чтобы совладать съ перомъ. Въ ея рук всякое перо казалось упрямымъ, скрипло, сгибалось, останавливалось, брызгало, прыгало и валилось на бокъ, точно вьючный лошакъ. Странно было видть, какія дряхлыя буквы выводитъ молодая рука Чарли. Буквы такія сгорбленныя, сморщенныя, колеблющіяся, а рука ея полная, пухлая. Зато Чарли была необыкновенно способна ко всмъ прочимъ дламъ и обладала такими проворными пальчиками, какіе мн едва ли случалось видть.
— Хорошо, Чарли,— сказала я, смотря на написанные образцы буквы О, которое имло то четыреугольную форму, то форму треугольника, груши и расходилось концами своими въ разныя стороны:— хорошо, мы начинаемъ успвать. Если мы станемъ выводить О покругле, то ршительно отличимся, Чарли.
Тутъ я написала О, потомъ Чарли тоже написала О, но перо не послышалось ея, брызнуло и сдлало вмсто буквы большое черное пятно.
— Ничего, Чарли. Со временемъ мы выучимся.
Чарли положила перо, докончивъ страницу, разогнула усталые пальчики, помахала рукою, посмотрла на страницу съ важностью, самодовольствіемъ, но и съ нкоторымъ сомнніемъ, потомъ встала со стула и съ. ласковымъ видомъ подошла ко мн.
— Благодарю васъ, миссъ. Позвольте васъ спросить, миссъ, знаете ли вы одну бдную особу, по имени Дженни?
— Жену кирпичника, Чарли? Знаю.
— Она приходила сюда и говорила мн, въ то время, какъ я пошла прогуляться, что вы знаете ее, миссъ. Она спросила меня, не я ли маленькая служанка молодой леди… она приняла васъ за молодую леди, миссъ… и я отвчала, миссъ, что точно такъ.
— Я думала, что она уже ухала изъ нашего околотка, Чарли.
— Она и узжала, миссъ, но потомъ воротилась туда же, гд жила и прежде… она и Лиза. Вы знаете вдь другую бдную особу, которую зовутъ Лизой, миссъ?
— Кажется, что знаю, Чарли, хотя объ имени ея въ первый разъ слышу.
— Она именно такъ и говорила,— отвчала Чарли,— Он об воротились, миссъ, и долго бродили взадъ и впередъ, миссъ.
— Бродили взадъ и впередъ, Чарли, зачмъ же это?
— Да, миссъ.
Если бы Чарли выучилась выводить въ своей тетрадк такія же круглыя буквы, какъ круглы были въ эту минуту глаза ея, смотрвшіе на меня, то она прекрасно бы писала.
— И эта бдная особа приходила три или четыре дня сряду, чтобы повидаться съ вами… ей только это и нужно было, какъ она сказала… но васъ не было дома. Она увидала меня, какъ я выходила, миссъ,— сказала Чарли съ улыбкою, исполненною величайшаго удовольствія и нкоторой гордости:— и по виду приняла меня за вашу служанку!
— Въ самомъ дл, Чарли, это правда?
— Да, миссъ,— отнчала Чарли:— совершенная правда,
И Чарли, засмявшись въ порыв самой простодушной радости, снова округлила глаза свои и смотрла такъ серьезно, какъ слдовало смотрть моей субретк. Я бы никогда не устала смотрть на Чарли, какъ она, съ полнымъ сознаніемъ собственнаго достоинства, стояла передо мною съ своимъ юнымъ личикомъ, своею легкою фигурою, манерами, обнаруживавшими твердость характера и дтскою восторженностью, которая проявлялась отъ времени до времени самымъ забавнымъ образомъ.
— Гд же ты ее видла, Чарли?— спросила я.
Наружность моей маленькой субретки приняла нсколько печальный видъ, когда она отвчала: ‘У аптеки, миссъ’. На Чарли было еще ея черное манто. Я спросила, не больна ли жена кирпичника, но Чарли отвчала, что нтъ. Тутъ была какая-то другая причина. Какой-то мальчикъ изъ ея хижины уходилъ будто бы къ Сентъ-Альбансу и потомъ отправился самъ не зная куда,
— Бдный мальчикъ!— сказала Чарли.— Нтъ ни отца, ни матери, нтъ никого. Такой же, видно, какимъ былъ бы и Томъ, миссъ, если бы Эмма и я умерли посл кончины батюшки,— сказала Чарли, и ея круглые глаза наполнились слезами.
— И она ходила для него за лекарствомъ, Чарли?
— Точно такъ, миссъ,— отвчала Чарли:— она говорила, что онъ прежде длывалъ то же самое для нея.
Личико моей маленькой служанки было такъ печально, и ея ручки были такъ крпко сложены на груди, пока она стояла передо мною и смотрла на меня, что мн не трудно было угадать ея мысли.
— Хорошо, Чарли,— сказала я:— кажется, что мы съ тобой не можемъ лучше поступить, какъ идти къ Дженни и узнать, въ чемъ дло.
Поспшность, съ которою Чарли принесла мн мою шляпку и вуаль и, одвъ меня совсмъ, закуталась въ теплую шаль, въ которой похожа была на маленькую старушку, достаточно показывала ея готовность. Такимъ образомъ Чарли и я, не сказавъ уже другъ другу боле ни слова, вышли изъ дому.
Тогда была холодная, ненастная ночь, и деревья сильно качались отъ втра. Дождь падалъ крупными, тяжелыми каплями въ продолженіе предыдущаго дня и даже съ небольшими промежутками шелъ нсколько дней. Впрочемъ, въ то время, какъ мы отправились странствовать, дождя не было. Небо нсколько прояснилось, хотя все еще было покрыто облаками и только немногія звзды блистали на немъ. На свер и на сверо-запад, гд солнце закатилось назадъ тому часа три, виднлся блдный, исчезающій отсвтъ, отрадный для глаза, но вмст и наводящій страхъ. По поверхности этого блднвшаго горизонта тянулись и колыхались длинныя полосы густого мрака, подобно поверхности моря, внезапно остывшаго въ ту минуту, когда оно только что взволновалось. По направленію къ Лондону красноватый цвтъ носился надъ сумрачнымъ пространствомъ, и эта противоположность двухъ отсвтовъ, вереницы таинственныхъ мыслей, которыя рождались при вид багроваго зарева, отражавшагося на отдаленныя городскія строенія и на лица многихъ тысячъ обитателей столицы, была особенно поразительна.
Въ эту ночь мн ршительно не приходило въ голову — я уврена въ томъ — не приходило въ голову, что должно было скоро со мною случиться. Но впослдствіи времени я постоянно вспоминала, что когда мы остановились у садовой калитки посмотрть на небо, и когда мы продолжали затмъ дорогу, то я мгновенно испытала какое-то неопредленное впечатлніе, какъ будто я становилась чмъ-то отличнымъ отъ того, что я была прежде. Я знаю, что это произошло именно въ то время и въ томъ мст. Я всегда соединяла это чувство даже въ позднйшую пору моей жизни съ этимъ мстомъ и временемъ и со всмъ даже постороннимъ, что напоминало объ этомъ мст и времени, начиная съ отдаленнаго гула голосовъ городскихъ жителей до лая собаки и стука колесъ, катящихся внизъ по грязной гор.
Это было въ субботу ночью, и большая часть людей той деревни, въ вторую мы шли теперь, непремнно гд-нибудь нили. Мы нашли деревню боле спокойною, чмъ мн прежде случалось видть ее, хотя столь же жалкою на видъ. Печи топились, и удушливый дымъ несся къ намъ навстрчу какимъ-то блдно-голубымъ облакомъ.
Мы подошли къ хижин, въ которой виднлась тусклая свча, стоявшая противъ разбитаго и кое-какъ залпленнаго окна. Мы стукнули въ дверь и вошли. Мать маленькаго ребенка, который умеръ, сидла на стул по одну сторону небольшого очага, съ противоположной стороны какой-то оборванный мальчикъ, прислонясь къ камину, валялся на полу. Онъ держалъ подъ мышкою, въ вид небольшого свертка, обрывокъ какой-то мховой шапки и въ то время, какъ онъ старался отогрться, онъ вздрагивалъ всякій разъ, когда вздрагивала ветхая дверь или окончена. Помщеніе казалось еще тсне прежняго и отличалось какимъ-то нездоровымъ, страннымъ запахомъ.
Я сначала не подняла своего вуаля, заговоривъ съ женщиною при вход нашемъ въ комнату. Мальчикъ тотчасъ-же вскочилъ и сталъ смотрть на меня съ выраженіемъ замтнаго удивленія и ужаса. Движеніе его было такъ быстро и вмст съ тмъ такъ было очевидно, что я была причиною его замшательства, что я остановилась и не пошла дале.
— Я не хочу больше идти на кладбище,— бормоталъ мальчикъ:— я не хочу туда идти, говорю я вамъ!
Я подняла свой вуаль и начала говорить съ женщиной. Она сказала мн тихимъ голосомъ:
— Не обращайте на него вниманія, ма’мъ. Онъ скоро придетъ въ свой разумъ,— и обратясь къ нему произнесла:— Джо, Джо, скажи хорошенько, въ чемъ дло?
— Я знаю, зачмъ она пришла!— кричалъ мальчикъ.
— Кто?
— Эта леди. Она пришла, чтобы взять меня и идти съ нею на кладбище. Я не могу слышать о немъ.
Онъ снова задрожалъ и прислонился къ стн съ такою силою, что, казалось, вся избушка закачалась.
— Онъ только и дло, что толковалъ объ этомъ цлый день, ма’мъ,— сказала Дженни кротко.— Чего ты испугался! Это миледи, Джо, наша леди.
— Ой ли?— возразилъ мальчикъ съ сомнніемъ и проводя рукою по моему платью, въ то время, какъ пылающіе глаза его были подняты вверхъ.— Мн кажется, что это другая. На ней есть и шляпка, есть на ней и барское платье, но мн кажется, что это другая.
Маленькая Чарли съ свойственною ей опытностью, когда дло коснется человка больного или сумасшедшаго, сняла съ себя шляпку и шаль, тихо подошла къ мальчику со стуломъ и посадила его на этотъ стулъ, какъ старушка нянька сажаетъ своего питомца. Юное личико Чарли одно только не согласовалось съ обязанностью няни, но зато тмъ живе вызывало мальчика на откровенность.
— Я говорю вотъ что!— произнесъ мальчикъ,— Скажите хоть вы мн. Не правда ли, что та леди другая леди?
Чарли покачала головкой и въ то же время систематически обертывала мальчика въ его лохмотья, стараясь его согрть, сколько было возможно.
— О!— пробормоталъ мальчикъ.— Я полагаю, что это не она.
— Посмотрю, не успю ли я навести его на путь истинный,— сказала я.— Какъ ты себя чувствуешь?
— Я сначала замерзалъ,— отвчалъ мальчикъ хриплымъ голосомъ, поводя вокругъ себя блуждающими глазами:— потомъ горлъ, потомъ опять замерзалъ и это повторялось по нскольку разъ каждый часъ. Меня клонитъ ко сну, я готовъ помшаться, я умираю отъ жажды, въ тл моемъ каждая кость ноетъ, мучительно ноетъ.
— Когда онъ пришелъ сюда?— спросила я женщину.
— Сегодня утромъ, ма’мъ, я нашла его на одномъ изъ перекрестковъ въ конц города. Я знавала его еще прежде въ Лондон. Не такъ ли, Джо?
Если мальчикъ обращалъ на что-нибудь свое вниманіе или поворачивалъ глаза, то это продолжалось одно мгновеніе. Онъ скоро снова началъ качать головою, тяжело потряхивать ею и говорить какъ будто въ какомъ-то томительномъ сн.
— Когда онъ пришелъ изъ Лондона?— спросила я.
— Я пришелъ изъ Лондона вчера,— отвчалъ мальчикъ на этотъ разъ самъ за себя, и сильная краска выступила при этомъ у него на лиц.— Я отправлюсь теперь куда попало.
— Куда онъ идетъ?— спросила я.
— Куда попало,— повторилъ мальчикъ боле кроткимъ голосомъ.— Я шелъ впередъ, долго шелъ впередъ, много подвинулся съ тхъ поръ, какъ мн дали суверенъ. Мистриссъ Снагзби, она всегда подсматриваетъ, попрекаетъ меня… Что я ей сдлалъ? Вс они подсматриваютъ, попрекаютъ. Всякій изъ нихъ только и знаетъ, что это, лишь только я покажусь на двор, до той самой минуты, какъ лягу. А теперь я уже собрался кой-куда. Вотъ я куда иду. Она сказала мн въ улиц Одинокаго Тома: ступай туда, внизъ, и какъ она сама изъ Столбенза, то я и выбралъ столбензскую дорогу. Это такая же приличная дорога, какъ и всякая другая.
Оканчивая каждую фразу, онъ обращался къ Чарли.
— Что намъ съ нимъ длать?— сказала я, отведя женщину въ сторону.— Онъ не можетъ пуститься въ дорогу въ такомъ положеніи, если бы у него даже и было какое-нибудь опредленное намреніе и если бы онъ зналъ, куда онъ идетъ.
— Я не знаю, ма’мъ, немного больше знаю, чмъ мертвый,— отвчала бдная женщина, смотря на мальчика съ состраданіемъ.— Еще, можетъ быть, мертвые люди лучше нашего все знаютъ, только не хотятъ говорить. Я ухаживала здсь къ нимъ цлый день изъ жалости, давала ему хлба и кой-какихъ снадобій, а Лиза между тмъ разспрашивала, не приметъ ли кто его къ себ (вотъ здсь моя малютка въ кровати, дитя ея, но я зову ее своей), я не могу держать его долго, потому что если мужъ мой воротится и найдетъ его здсь, онъ, пожалуй, выгонитъ и даже прибьетъ его. Чу! Вотъ Лиза идетъ назадъ.
При этихъ словахъ другая женщина поспшно вошла въ комнату, мальчикъ тотчасъ приподнялся, какъ бы въ темномъ предчувствіи того, что ему должно уйти. Какъ маленькій ребенокъ между тмъ проснулся, какъ Чарли занялась имъ, вынула его изъ кроватки и стала убаюкивать его — я этого не замтила. Все это она длала съ пріемами опытной и нжной матери, какъ будто она снова жила въ антресоляхъ мистриссъ Бляйндеръ съ Томомъ и Эммой. Услужливая подруга хозяйки побывала и тамъ, и сямъ, переговорила много чувствительныхъ фразъ, затрогивала состраданіе и снисходительность всякаго встрчнаго, но, кажется, воротилась съ тмъ же, съ чмъ и пошла.
Сначала говорили ей, что слишкомъ рано еще пріютить такого мальчика на общественный счетъ, а потомъ сказали, что слишкомъ поздно. Одна изъ мстныхъ властей посылала ее къ другой власти, та отправляла ее къ первой, и такъ дале въ томъ же порядк. Об власти казались весьма опытными и искусными, когда приходилось избгать своей обязанности, а не исполнять ее.
— Теперь,— сказала пришедшая женщина, тяжело дыша, потому что она бжала, и обнаруживая сильный страхъ:— теперь, Дженни, твой хозяинъ на дорог къ дому и мой недалеко отсталъ отъ него. Господь да помогаетъ бдному мальчику! Мы уже ничего не можемъ сдлать для него.
Он собрали нсколько полупенсовъ и сунули ихъ въ руку мальчику, и такимъ образомъ, въ какомъ-то забвеніи всего окружающаго, частью съ признаками благодарности на лиц, частью съ видомъ равнодушія и безчувственности, онъ выбрался изъ дому.
— Дай-ка мн ребенка-то, миленькая,— говоритъ мать, обращаясь къ Чарли:— большое спасибо теб за твои ласки. Дженни, любезная моя подруга, доброй ночи! Молодая леди, если хозяинъ мой не очень раскричится на меня, то я завтра пораспрошу и посмотрю, нельзя ли какъ пристроить мальчика.
Она неспшно вышла вонъ, пока мы пли для ребенка и старались его убаюкать, и стала съ безпокойствомъ смотрть на дорогу, но которой долженъ былъ придти ея пьяный мужь.
Я боялась оставаться тутъ доле, притомъ, если бы я стала говорить съ которою-либо изъ женщинъ, то только привела бы ихь въ большее замшательство. Но я сказала въ то же время Чарли, что мы не должны оставить мальчика, которому угрожаетъ смерть. Чарли, которая знала гораздо лучше меня, что нужно длать, и которой проворство равнялось быстрот ея воображенія, пустилась впередъ меня, и мы скоро догнали Джо близъ кирпичнаго сарая.
Я думаю, что онъ началъ свое странствованіе съ какимъ-нибудь узелкомъ или сверткомъ, и что потомъ это у него было украдено или потеряно имъ самимъ. Онъ все продолжалъ нести обрывокъ мховой шапки подъ мышкой, свернувъ ее въ трубку, хотя самъ шелъ съ открытой головою по дождю, который шелъ постоянно. Джо остановился, когда мы его окликнули, и опять какъ будто испугался, когда я подошла къ нему. Онъ стоялъ, устремивъ на меня блестящіе глаза свои, и дрожалъ всмъ тломъ.
Я сказала ему, чтобы онъ пошелъ съ нами, и что мы постараемся приготовить ему ночлегъ.
— Мн не нужно ночлега,— отвчалъ онъ.— Я могу лечь промежъ горячихъ кирпичей.
— Да разв ты не знаешь, что тамъ люди умираютъ?— возразила Чарли.
— Они умираютъ везд, гд угодно,— сказалъ мальчикъ.— Они умираютъ въ своихъ квартирахъ, она знаетъ гд, я ей показывалъ, они умираютъ и въ толп, на глазахъ у народа. Вообще имъ, кажется, проще умереть, чмъ прожить долго.
Потомъ онъ съ усиліемъ прошепталъ, обращаясь къ Чарли:
‘Неужели это не та самая? Разв ихъ есть не одна?’
Чарли взглянула на меня съ нкоторымъ испугомъ. Я тоже почувствовала боязнь, когда мальчикъ сталъ смотрть на меня такимъ образомъ.
Онъ повернулся и пошелъ впередъ, когда я сдлала ему утвердительный знакъ головою. Видя, что я произвожу на него сильное вліяніе, я направила путь свой прямо къ дому. Онъ былъ недалеко, нужно было только подняться на вершину небольшого холма. Однако я сомнваюсь, чтобы мы могли дойти безъ посторонней помощи, потому что ноги мальчика ступали неврно и дрожали. Впрочемъ, онъ не жаловался и, кажется, вообще чрезвычайно мало думалъ о самомъ себ.
Оставивъ его на минуту въ зал, гд онъ пріютился въ углу у окна, обнаруживая совершенное равнодушіе, очень непонятное, впрочемъ, въ подобную минуту — равнодушіе къ комфорту и блеску, которые его окружали, я вошла въ гостиную, чтобы переговорить съ моимъ опекуномъ. Тамъ я нашла мистера Скимполя, который пріхалъ въ наемной карет совершенно неожиданно, какъ это часто случалось ему длать, не взявъ съ собой никакого платья и заимствуя все необходимое у другихъ.
Они тотчасъ вышли со мною, чтобы посмотрть на мальчика. Слуги тоже собрались въ зал, а онъ между тмъ стоялъ у окна возл Чарли и дрожалъ всмъ тломъ подобно какому-нибудь раненому животному.
— Это печальное обстоятельство,— сказалъ мой опекунъ, сдлавъ ему два-три вопроса, погладивъ его рукою и посмотрвъ ему въ глаза.— Что ты скажешь, Леонардъ?
— Вы бы лучше сдлали, если бы удалили его,— сказалъ мистеръ Скимполь.
— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросилъ мой опекунъ съ строгимъ видомъ.
— Мой милый Джорндисъ,— сказалъ мистеръ Скимполь:— вы знаете, что я такое, я дитя. Побраните меня, если я заслуживаю этого. Но у меня есть врожденное нерасположеніе къ подобнымъ вещамъ. Оно было всегда во мн, когда я еще занимался медицинскою практикою. Надо вамъ сказать, что онъ очень ненадеженъ. Съ нимъ довольно опасный припадокъ лихорадки.
Мистеръ Скимполь снова вышелъ изъ залы въ гостиную, сказалъ это какъ будто вскользь и потомъ слъ на табуретъ передъ фортепьяно, возл котораго мы стояли.
— Вы бы лучше сдлали, если бы удалили его,— сказалъ мистеръ Скимполь, весело глядя на насъ.— Пожалуй, я съ вами согласенъ, но зато вдь я дитя, и я не имю претензій быть чмъ-либо другимъ. Если вы опять пошлете его идти на вс четыре, стороны, то вы только поставите его въ то же самое положеніе, въ которомъ онъ уже былъ. Онъ не будетъ выпровоженъ хуже, чмъ былъ выпровоженъ. Вы можете даже чмъ-нибудь осчастливить его. Дайте ему шесть пенсовъ, или пять шиллинговъ, или пять фунтовъ — вы вдь счетчицы, а я вовсе нтъ… и развяжитесь съ нимъ совсмъ.
— Что же онъ будетъ длать тогда?— опросилъ мой опекунъ.
— Готовъ прозакладывать свою жизнь,— сказалъ мистеръ Скимполь, пожимая плечами, съ своею добродушною улыбкою:— что я не имю и малйшаго понятія о томъ, что мальчикъ будетъ длать въ такомъ случа. Но я не сомнваюсь также, что онъ хоть что-нибудь да будетъ длать.
— Не ужасна ли только эта мысль,— сказалъ мой опекунъ, которому я наскоро объяснила, какъ безполезны были усилія двухъ женщинъ:— не ужасна ли эта мысль,— продолжалъ онъ, ходя взадъ и впередъ и перебирая себ волосы:— что будь это несчастное созданіе какимъ-нибудь пойманнымъ преступникомъ, и ему отворились бы двери любого госпиталя, и о немъ стали бы заботиться, какъ о какомъ угодно больномъ мальчик въ государств.
— Мой милый Джорндисъ,— замтилъ мистеръ Скимполь:— вы извините неосновательность вопроса, который вамъ сдлаетъ человкъ, совершенно неопытный въ практическихъ длахъ: почему бы и ему не быть пойманнымъ и посаженнымъ подъ стражу?
Опекунъ мой остановился и взглянулъ на него съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ веселости и гнва на лиц.
— Нашъ молодой другъ не лишенъ, какъ кажется, нкоторой нжности организма,— продолжалъ мистеръ Скимполь, не смущаясь и съ совершеннымъ хладнокровіемъ.— По моему, было бы благоразумне и въ нкоторой степени похвальне съ его стороны, если бы онъ высказалъ хотя худо направленную энергію, которая бы заставила посадить его въ тюрьму. Тогда дло получило бы печать предпріимчивости и, слдовательно, почти поэтическій характеръ.
— Я увренъ,— возразилъ мой опекунъ, продолжая ходить въ раздумьи по комнат:— я увренъ, что въ цломъ свт не найдется еще ребенка, подобнаго теб.
— Въ самомъ дл?— сказалъ мистеръ Скимполь.— Очень можетъ быть, что вы и правы! Но, признаюсь вамъ, я ршительно не вижу причины, почему бы нашему молодому другу, въ его положеніи, не постараться усвоить себ тотъ поэтическій характеръ, который, кажется, самъ навязывается ему. Онъ, безъ сомннія, рожденъ съ извстнымъ аппетитомъ, вроятно, что, когда онъ въ боле удовлетворительномъ состояніи здоровья, у него даже прекрасный аппетитъ. Все это очень хорошо. Въ обыкновенный свой обденный часъ, который, вроятно, приходится около полудня, нашъ молодой другъ говоритъ, обращаясь къ обществу: ‘Я голоденъ, не будете ли вы столько добры, чтобы вынуть вашу ложку и накормить меня?’ Общество, которое приняло на себя главныя распоряженія по снабженію человчества ложками и которое увряетъ, что у него есть ложка и для нашего молодого друга, сверхъ чаянія, не показываетъ, не даетъ этой ложки. Тогда нашъ молодой другъ говоритъ: ‘Въ такомъ случа вы должны извинить меня, если я самъ возьму эту ложку’. Вотъ что казалось бы мн подвигомъ худо направленной энергіи, въ которой есть извстная частица благоразумія и извстная частица поэзіи. Такимъ образомъ я не знаю теперь, почему бы мн принять мене участія въ нашемъ молодомъ друг при подобномъ поведеніи съ его стороны, нежели когда онъ является простымъ лишь бродягою, которымъ всякій суметъ быть.
— Между тмъ,— ршилась я замтить:— ему становится все хуже и хуже.
— Между тмъ,— сказалъ мистеръ Скимполь съ свойственною ему кротостью и спокойствіемъ:— между тмъ, какъ замчаетъ миссъ Соммерсонъ, по внушенію своего практическаго благоразумія, ему становится все хуже и хуже. Потому я тмъ боле совтую вамъ развязаться съ нимъ, пока съ нимъ не сдлалось еще хуже.
Добродушное выраженіе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, я думаю, никогда не изгладятся изъ моей памяти.
— Какъ же быть, моя маленькая женщина,— замтилъ опекунъ мой, обращаясь ко мн:— конечно, я могу такъ сдлать, чтобы его помстили въ какое-нибудь надежное мсто, могу настоять на этомъ, хотя очень непріятно, что при его положеніи должно прибгать къ подобнымъ мрамъ. Но теперь уже очень поздно, ночь ненастная, а мальчикъ и безъ того чрезвычайно утомился. Въ сара надъ конюшнями есть, кажется, кровать, лучше бы уложить его тамъ до утра, когда можно будетъ пріодть и отпустить его. Мы такъ и сдлаемъ.
— О!— сказалъ мистеръ Скимполь, держа руки на клавишахъ фортепьяно, пока мы выходили изъ комнаты:— вы намрены отправиться теперь къ нашему молодому другу?
— Да,— сказалъ мой опекунъ.
— Какъ я завидую вашей комплекціи, Джорндисъ!— воскликнулъ мистеръ Скимполь съ шуточною восторженностью.— Васъ не останавливаютъ никакія затрудненія, точно такъ же, какъ и миссъ Соммерсонъ. Вы во всякое время готовы что-нибудь длать и идти куда бы то ни было. Вотъ что значитъ воля! У меня вообще нтъ воли, и я не желаю, впрочемъ, имть ее, или просто на просто не могу имть воли.
— Ты, я думаю, ничего не можешь присовтовать въ пользу мальчика?— спросилъ мой опекунъ, обернувшись вполовину и смотря себ черезъ плечо съ полунедовольнымъ выраженіемъ, только съ полунедовольнымъ выраженіемъ, потому что онъ всегда разумлъ мистера Скимподя человкомъ, которому нельзя вмнять въ вину его слова и поступки.
— Мой милый Джорндисъ, я замтилъ у него въ карман баночку успокоительнаго и прохлаждающаго лекарства, и лучше ничего нельзя для него придумать, какъ заставить его принять это лекарство. Вы можете также приказать людямъ, чтобы постель его спрыснули немного уксусомъ, воздухъ въ комнат сдлали въ мру холоднымъ и самого больного одли потепле. Впрочемъ, очень невжливо съ моей стороны давать какія бы то ни было наставленія. Миссъ Соммерсонъ такъ знаетъ вс подробности дла, она до такой степени способна въ самымъ мельчайшимъ распоряженіямъ, что нечего ее учить въ подобномъ случа.
Мы воротились въ залу и объяснили Джо, что мы намрены съ нимъ сдлать. Чарли повторила ему наши слова, но онъ принималъ ихъ по прежнему съ какимъ-то лнивымъ равнодушіемъ, съ усиліемъ заставляя себя смотрть на то, что происходило вокругъ него, какъ будто попеченія наши касались не его, а кого-нибудь другого. Слуги наши приняли полное участіе въ страдальц, старались всми мрами помочь ему, такъ-что комната была очень скоро приготовлена. Черезъ дворъ, который былъ сыръ, перенесли его тепло закутаннымъ. Чарли управляла всми распоряженіями, ходила взадъ и впередъ изъ сарая въ долгъ, стараясь доставить ему желаемый комфортъ. Мой опекунъ тоже сходилъ посмотрть на мальчика передъ тмъ, какъ его уложили въ постель, и отдалъ мн обо всемъ отчетъ по возвращеніи въ Ворчальную, гд онъ собирался писать письмо касательно участи мальчика, письмо это посланный долженъ былъ отнести на другой день рано утромъ. По словамъ моего опекуна, мальчикъ чувствовалъ себя лучше и готовъ былъ заснуть. Онъ сказалъ мн, чтобъ дверь въ его комнату заперли снаружи на случай, если онъ будетъ въ безпамятств, но вмст съ тмъ устроили все такъ, что при малйшемъ шум, который бы онъ произвелъ, его можно было услышать.
Ада сидла все это время въ нашей комнат, чувствуя сильный насморкъ, потому мистеръ Скимполь оставался одинъ и развлекалъ себя тмъ, что игралъ отрывки патетическихъ арій и изрдка даже напвалъ ихъ, сколько можно было разслушать издали, съ большимъ чувствомъ и выраженіемъ. Когда мы пришли къ нему въ гостиную, онъ сказалъ, что намренъ спть намъ маленькую балладу, которая пришла ему въ голову ‘по поводу нашего молодого друга’, и онъ заплъ слдующіе стихи о крестьянскомъ мальчик:
Вытолкнутъ на блый снгъ, чтобъ скитаться весь свой вкъ,
Не имть родного крова, въ жизни ласковаго слова
Отъ отца не услыхать.
Мистеръ Скммполь плъ съ большимъ искусствомъ и въ заключеніе сказалъ намъ, что эта пьеса всегда производила на него сильное впечатлніе.
Онъ былъ очень веселъ во все продолженіе вечера, ‘онъ ршительно распвалъ’, говоря его собственными словами, видя, какіе ‘даровитые и дльные люди его окружаютъ’. Наливъ себ рюмку бишоффу, онъ провозгласилъ тостъ ‘за здоровье нашего молодого друга!’, потомъ съ веселымъ видомъ сталъ длать предположенія, нельзя ли ему попасть современемъ въ лордъ-мэры Лондона. Тогда онъ не преминулъ бы основать Джорндисовскій Институтъ, Соммерсоновскую Богадльню и маленькую корпорацію странниковъ къ Сентъ-Альбансу. Онъ нисколько не сомнвается, говорилъ онъ, что это прекрасный и достойный мальчикъ въ своемъ род, но что путь, избранный имъ, не приходится подъ стать пути, избранному Леонардомъ Скимполемъ, то, чмъ сдлался Леопардъ Скимполь, онъ самъ достигъ этого къ своему невыразимому удивленію, когда онъ впервые далъ себ въ томъ отчетъ. Онъ принялъ себя въ свое знакомство со всми своими ощущеніини и считалъ дломъ здравой философіи разрабатывать данный матеріалъ, какого бы качества онъ ни былъ. Мы, по его мннію, поступили бы точно также.
Послднее донесеніе, сдланное намъ Чарли, состояло въ томъ, что мальчикъ успокоился. Изъ окна моей комнаты можно было видть свтъ фонаря, который оставили у него зажженнымъ, и я легла въ постель съ пріятнымъ убжденіемъ, что мальчикъ не лишенъ на ныншнюю ночь крова.
Утромъ, на разсвт, на двор было сильное движеніе, раздавались громкіе разговоры, которые и разбудили меня. Пока я одвалась, я выглянула изъ окна и спросила одного изъ людей, который показался мн особенно сострадательнымъ наканун, не случилось ли какого-нибудь несчастія въ дом. Фонарь все еще горлъ въ слуховомъ окн сарая.
— Да, все о мальчик толкуемъ, миссъ,— отвчалъ онъ.
— А разв ему хуже?— спросила я.
— Совсмъ пропалъ, миссъ.
— Умеръ!
— Что вы, миссъ, нтъ! Ушелъ самымъ мудренымъ образомъ.
Въ какое время ночи онъ ушелъ и какимъ способомъ, это казалось навсегда неразршимымъ. Такъ какъ дверь была въ томъ же положеніи, какъ и наканун, и такъ какъ фонарь по прежнему свтился на окн, то оставалось предположить, что больной вылзъ чрезъ подъемную дверь въ полу, которая соединяла комнату его съ пустымъ амбаромъ, бывшимъ внизу. Но видно что онъ опять заперъ эту дверь, если дйствительно онъ чрезъ нее пролзъ, потому что даже нельзя было замтить, что кто-либо поднималъ ее. Догадкамъ не было конца. Наконецъ, мы ршили, что, вроятно, когда съ больнымъ сдлалось ночью безпамятство, то, преслдуя какой-нибудь воображаемый предметъ или подчиняясь какому-нибудь безотчетному страху, онъ тмъ или другимъ способомъ выскочилъ въ этомъ, боле чмъ безнадежномъ, положеніи. Вс мы раздляли это грустное убжденіе, кром мистера Скимполя, который повторялъ, съ свойственною ему легкостью выраженія, что вроятно нашему молодому другу пришло въ голову, что онъ не очень пріятный гость, подвергаясь сильнымъ припадкамъ лихорадки, и что онъ безъ сомннія, по чувству врожденной вжливости, избавилъ хозяевъ своихъ отъ затруднительнаго положеніи въ которое поставилъ ихъ своимъ присутствіемъ.
Всевозможныя разысканія были сдланы и вс норки и уголки обшарены. Кирпичныя печи также осмотрны. Люди обошли вс хижины, разспрашивали въ особенности двухъ женщинъ, которыя наканун пріютили мальчика: но он ршительно ничего не знали о немъ, и удивленіе, выраженное ими при этомъ, было совершенно естественно. Погода все это время была слишкомъ дождлива, а предыдущая ночь въ особенности слишкомъ сыра, чтобы можно было надяться на отысканіе слдовъ по земл. Заборы, ямы, стны, колодцы, стоги сна, хлбные скирды были осмотрны людьми на значительное разстояніе, въ надежд отыскать гд-нибудь мальчика, лишившагося чувствъ или даже умершаго, но ничто не указывало ни малйшихъ признаковъ того, чтобы онъ находился тутъ по близости. Съ того самаго времени, какъ онъ былъ оставленъ на чердак, онъ ршительно исчезъ.
Поиски продолжались цлые пять дней. Нельзя сказать, чтобы они и впослдствіи прекратились, но по крайней мр вниманіе мое было привлечено тогда совершенно другими предметами. Когда Чарли снова занималась письмомъ въ моей комнат вечеромь, и я сидла противъ ея столика, я почувствовала, что столъ дрожитъ. Взглянувъ на двочку, я увидала, что она трясется всмъ тломъ.
— Чарли,— сказала я:— теб врно холодно?
— Должно быть такъ, миссъ,— отвчала она.— Я сама не знаю хорошенько, что это такое. Я не могу быть совершенно спокойною. Я это же самое чувствовала и вчера и въ это же самое время, миссъ. Не безпокойтесь, пожалуйста, врно я больна.
Я услыхала голосъ Ады снаружи и поспшила тотчасъ къ двери, которая соединяла мою комнату и нашу маленькую гостиную, я заперла эту дверь. Я едва успла это сдлать, потому что Ада стучала въ дверь въ то самое время, какъ рука моя держалась еще за ключъ.
Ада говорила мн, чтобы я впустила ее, но я отвчала: ‘Не теперь, моя милая. Подожди. Поди пока къ себ. Нтъ ничего особенно интереснаго, я сейчасъ сама къ теб приду’. Ахъ, много, много времени прошло до тхъ поръ, пока моя милая подруга и я снова сдлались неразлучными.
Чарли сдлалась больна. Въ теченіе двнадцати часовъ ей становилось все хуже и хуже. Я перевела ее къ себ въ комнату, положила ее на мою постель и сла возл нея, чтобы ухаживать за нею. Я все разсказала моему опекуну, объяснила ему причину, почему я считаю необходимымъ отдлиться отъ всхъ живущихъ въ дом, и почему въ особенности я избгаю сходиться съ моею милою подругою. Въ первое время она очень часто подходила къ двери, звала меня и даже упрекала со вздохами и слезами, но я написала къ ней длинное письмо, говоря, что она заставляетъ меня безпокоиться и длаетъ меня несчастною, и умоляла ее, если она маня любитъ и желаетъ меня совершенно успокоить, не подходить ко мн ближе, чмъ садовое окошко. Посл этого она приходила подъ окно, даже чаще, чмъ подходила къ двери, и если я любила слушать ея милый для меня голосъ прежде, нежели мы были разлучены обстоятельствами, то какъ полюбила я его, когда стояла передъ окномъ, спрятавшись за драпри, слушая и отвчая ей, но не смя взглянуть на нее! Какъ полюбила я ея голосъ впослдствіи, когда настали еще боле тяжкія времена!
Въ нашу маленькую гостиную принесли для меня кровать, а я, оставивъ дверь отворенною, соединила такимъ образомъ дв комнаты въ одну, тмъ боле, что Ада совершенно оставила эту часть дома. Въ дом нашемъ и даже по близости дома не было, можетъ быть, ни одного слуги, который бы не согласился съ полною готовностью приходить ко мн во всякій часъ дня и ночи, безъ малйшаго опасенія или неудовольствія, но я признала за лучшее выбрать одну пожилую женщину, которая никогда не приходила къ Ад, и которую я просила являться ко мн со всми возможными предосторожностями. При помощи ея я находила случай прогуливаться на воздух съ моимъ опекуномъ, когда мы были уврены, что не встртимъ Аду. Даже и въ этомъ положеніи я видла отовсюду самое искреннее вниманіе во всхъ случаяхъ.
Такимъ образомъ бдная Чарли разнемогалась, боле и боле подчинялась недугу и была очень близка къ смерти, въ этомъ состояніи она проводила дни и ночи на пролетъ безъ всякаго сна. Она была такъ терплива, такъ далеко отъ малйшей жалобы, отличалась такою привлекательною твердостью духа, что часто, сидя возл моей маленькой субретки и держа ея голову на рукахъ моихъ — въ этомъ положеніи, и исключительно въ этомъ, она чувствовала себя покойною и изрдка забывалась — я молча молила нашего Небеснаго Отца не допустить меня оставить втун урокъ, даваемый мн моею младшею сестрою.
Мн было очень грустно думать, что привлекательное личико Чарли должно сильно измниться и быть обезображеннымъ, если бы даже она и выздоровла — она была еще совершенное дитя по своимъ пухлымъ щечкамъ съ ямками — но эта мысль по большей части оставляла меня при вид сильной опасности, въ которой находилась больная. Когда она была уже очень ненадежна и когда ея разстроенное воображеніе напоминало ей страданіе ея престарлаго отца и горькую участь его маленькихъ дтей, она все-таки находила единственное успокоеніе, отдыхая на рукахъ моихъ и мене жаловалась на мучительный бредъ, который почти не покидалъ ея. Въ подобныя минуты мн постоянно приходило въ голову, какъ скажу я двумъ оставшимся малюткамъ, что юная сестра ихъ, которая умла, по движенію своего нжнаго сердца, служить имъ матерью въ годину испытанія, что эта малютка умерла!
Было время, когда Чарли, привязавшись ко мн всею душою, болтала со мною, увряла меня въ своей любви къ Тому и Эмм и повторяла всегда свое убжденіе, что Томъ выйдетъ прекраснымъ человкомъ. Въ это былое время Чарли разсказывала мн, какъ она для утшенія отца своего читала ему книги, по крайнему разумнію, читала про юношу, единственнаго сына бдной вдовы, котораго увезли изъ дому для погребенія, читала про дочь вельможи, чудеснымъ образомъ исцленную на смертномъ одр. И Чарли говаривала мн, что когда отецъ ея умеръ, она часто молилась на колняхъ и, въ припадк сильнаго прилива горести, просила у Бога, чтобы и ея покойный родитель точно также былъ изведенъ изъ гроба и возвращенъ несчастнымъ дтямъ, и что если ей самой не суждено оправиться и слдуетъ также умереть, то можетъ быть и Тому придетъ въ голову возносить за нее т же самыя молитвы къ престолу Всевышняго.
Но, при всхъ различныхъ переходахъ болзни, Чарли ни разу не теряла тхъ привлекательныхъ качествъ, о которыхъ я упоминала. И многія, многія изъ этихъ качествъ, какъ я боле и боле, и боле убждалась, должно было отнести къ ея надежд на бдительность Ангела хранителя и къ твердой вр въ Бога, которую всегда сохранялъ ея несчастный родитель.
Однако, Чарли не умерла. Медленно и шатко перешла она опасный кризисъ, оставаясь долго между жизнью и смертью, и, наконецъ начала поправляться. Надежда, которой, впрочемъ, я и въ начал не оставляла совершенно, что Чарли опять придетъ въ прежнее положеніе, скоро начала получать большую и большую поддержку. Съ удовольствіемъ замчала я, что она по прежнему становилась ребенкомъ, и что къ ней возвращалась ея живость и веселость.
Незабвенно было для меня то утро, когда я могла передать все это Ад, стоявшей въ саду, никогда не забуду я и того вечера, когда Чарли и я пили, наконецъ, чай по прежнему вмст въ сосдней комнат. Но въ тотъ же самый вечеръ я почувствовала сильный ознобъ. Къ счастію для насъ обихъ, только по совершенномъ выздоровленіи Чарли, когда она могла уже спокойно засыпать, я начала убждаться, что болзнь ея перешла ко мн. Я была еще, впрочемъ, въ состояніи скрыть то, что я почувствовала за чаемъ, но въ скоромъ времени я увидала, что мн придется идти по слдамъ Чарли.
Рано утромъ я могла еще привтствовать любимицу мою, стоявшую въ саду, и говорить съ нею долго по обыкновенію. Но во мн оставалось какое-то странное впечатлніе, какъ будто я ходила ночью по комнатамъ, я чувствовала что-то въ род безпамятства, хотя и сохраняла сознаніе о томъ, гд я была. Мысли мои мшались и много овладвало непонятное чувство, какъ будто я полню и разростаюсь до чудовищныхъ размровъ. Вечеромъ мн сдлалось такъ дурно, что я ршилась предупредить Чарли, съ этою цлью я спросила:
— Ты совершенно оправилась, Чарли, не правда ли?
— О да, совершенно!— сказала Чарли.
— Довольно оправилась для того, чтобы теб можно было открыть секретъ, Чарли?
— Совершенно можно, миссъ!— вскричала Чарли.
Но расцвтшее личико Чарли совершенно потеряло свое оживленное выраженіе, когда она прочитала мою тайну у меня на лиц, она встала съ кресла, упала ко мн на грудь и сказала.
— О, миссъ, я въ этомъ виновата, я въ этомъ виновата!— и много говорила она въ эту минуту отъ полноты благодарнаго сердца.
— Теперь, Чарли,— сказала я, давъ ей нсколько успокоиться,— если я сдлаюсь больна, моя главная надежда, говоря по-человчески, будетъ на тебя. И если ты не будешь такъ же спокойна и тверда, какъ была ты во время своей собственной болзни, то надежда эта никогда не оправдается, Чарли.
— Если вы мн позволите только, миссъ, немножко плакать, когда мн будетъ слишкомъ тяжело,— сказала Чарли:— о! моя милая, безцнная!— если вы мн позволите плакать хоть изрдка, моя милая миссъ (съ какою нжностью и самоотверженіемъ произносила она эти слова, обнимая меня въ то же время, я не могу вспомнить безъ слезъ), тогда я буду вполн довольна!
Я позволила Чарли плакать, когда ей вздумается, и мы были об очень успокоены одна насчетъ другой.
— Теперь вы можете на меня положиться, миссъ, сколько вамъ будетъ угодно,— сказала Чарли спокойно.— Я буду исполнять все, что вы мн прикажете.
— На первый разъ я распоряжусь объ очень немногомъ, Чарли. Я скажу твоему доктору, что я себя несовсмъ хорошо чувствую и что ты будешь ухаживать за мною.
За это бдный ребенокъ благодарилъ меня отъ всего сердца.
— А утромъ, когда ты услышишь, что миссъ Ада въ саду, и я не буду въ состояніи подойти къ окну, по обыкновенію, ты скажешь ей, что я сплю, что я сама очень утомилась и заснула. Затмъ держи комнату, какъ я держала ее, Чарли, и не впускай сюда никого.
Чарли общала все исполнить, и я тотчасъ же прилегла, потому что чувствовала уже большую тягость. Ночью я видлась съ докторомъ и просила у него одной милости, чтобы онъ не говорилъ пока никому въ дом о моей болзни. У меня осталось очень смутное воспоминаніе объ этой ночи, расплывавшейся въ день, объ этомъ дн, превращавшемся для меня въ ночь, но на слдующее утро я могла еще подойти къ окну и говорить съ любимицей души моей.
На другое утро я услыхала ея милый голосъ — Боже, какъ онъ отраденъ для меня даже по воспоминанію — услыхала изъ саду. Я попросила Чарли, не безъ труда, потому что я могла говорить только съ усиліемъ, идти и сказать, что я сплю. Я услыхала затмъ отвтъ Ады, произнесенный шопотомъ: ‘Ради самого Бога, не безпокой ея, Чарли’.
— Ну, что, какъ смотритъ теперь единственный предметъ моей гордости, Чарли?— спросила я.
— Огорчена, миссъ,— отвчала Чарли, заглянувъ снова въ окно:— она все посматриваетъ сюда.
Я представила себ въ эту минуту ея очаровательные голубые глаза, всегда полные искренней привязанности, когда она смотрла на меня.
Я подозвала Чарли къ себ и передала ей послднее приказаніе.
— Послушай, Чарли, когда она узнаетъ, что я больна, она будетъ стараться придти въ эту комнату, не впускай ее, Чарли, если ты меня истинно любишь, не впускай ни за что въ свт! Чарли, если только ты ее впустишь, хотя бы для того, чтобы разъ взглянуть на меня, какъ я здсь лежу, я тотчасъ же умру, Чарли.
— Ни за что! ни за что!— проговорила Чарли съ твердостью.
— Я врю этому, моя милая Чарли. Теперь поди сюда, посиди со мною и дотронься до меня своею ручкою. Я не могу видть тебя, Чарли, я ослпла.

XXXII. Назначенное время.

Въ Линкольнъ-Ин ночь, впрочемъ, въ этой мрачной, плачевной юдоли казуистическихъ тней тяжущіеся всегда ходятъ не иначе, какъ ощупью, оплывшія свчи загашены и дымятся въ канцеляріяхъ, писцы сбжали уже по обитымъ деревяннымъ лстницамъ и разсялись. Часовой колоколъ, который пробилъ девять, прекратилъ свои болзненные вопли, издаваемые имъ совершенно по пустому, ворота заперты, и ночной сторожъ, одаренный чрезвычайно мощною сонливостью, стережетъ домъ, сидя въ своей каморк. Изъ ряда оконъ, выходящихъ на лстницу, и отъ тусклыхъ лампъ едва брезжетъ блдный, унылый свтъ.
На Подворь Крука, гд живетъ лордъ Канцлеръ въ лавк грязнаго тряпья и лохмотьевъ, замчается общее стремленіе къ пиву и ужину. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, которыхъ сыновья увлекались въ это время съ нкоторыми изъ своихъ избранныхъ знакомыхъ игрою въ кулички, и которыя нсколько часовъ сидятъ уже точно въ засад въ одномъ изъ закоулковъ переулка Чапсри, или принимаются мести проулокъ къ великому неудовольствію прохожихъ, мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ произносятъ своимъ дтямъ напутствія ко сну, и теперь останавливаются только на крыльц, чтобы обмняться нсколькими словами. У мистера Крука и его жильца, фактъ, что мистеръ Крукъ постоянно ‘не въ своемъ вид’, дальновидные планы молодого человка на наслдство составляютъ, по обыкновенію, главный предметъ ихъ разговора. Но имъ необходимо кром того сообщить другъ другу свои мысли и о гармоническомъ митинг въ гостинниц Солнца, оттуда звуки фортепьяно несутся на дворъ сквозь полуоткрытыя ставни, маленькій Свильзъ, приведя любителей гармоніи въ сильный восторгъ, выражаемый ими оглушительнымъ ревомъ, разыгрываетъ избранную имъ для себя роль въ импровизированной пьес и сантиментально убждаетъ своихъ друзей и патроновъ слушать, слушать и слушать. Мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ сравниваютъ мннія, выражаемыя свдущими людьми насчетъ молодой леди, пользующейся заслуженною славою, леди, которая присутствуетъ на гармоническихъ митингахъ и которой имя помщено въ рукописномъ объявленіи, вывшенномъ въ окн. Мистриссъ Перкинсъ очень хорошо извстно, что эта леди уже полтора года какъ замужемъ, несмотря на то, что вс зовутъ ее миссъ Мельвилсонъ. ‘Ну, ужъ, что касается до меня,— говоритъ мистриссъ Перкинсъ,— я бы лучше согласилась не знаю на что’. Мистриссъ Пайперъ относительно сомнительнаго положенія этой леди держится того же мннія, она убждена, что частная, одинокая дятельность лучше торжественныхъ рукоплесканій, и она не перестаетъ благодаритъ небо за свое, собственное безукоризненное поведеніе, равно какъ, само собою разумется, и за безукоризненное поведеніе мистриссъ Перкинсъ. Въ это время мальчикъ изъ гостиницы появляется съ кружкою пнящагося пива, заготовленнаго для ужина, мистриссъ Пайперъ принимаетъ эту подачку и удаляется къ дверямъ, пожелавъ, впрочемъ, доброй ночи мистриссъ Перкинсъ, у которой въ рук давно уже есть подобная же кружка, стянутая въ той же гостиниц молодымъ Перкинсомъ передъ его отшествіемъ ко сну. Теперь начинаютъ запираться двери лавокъ на двор и распространяется запахъ точно отъ табачнаго дыма, мерцающія на неб звзды, смотря въ окна домовъ, видятъ людей, предающихся успокоенію. Теперь же полисмэны начинаютъ стучать въ двери, пробовать, заперты ли он, теперь они подозрительнымъ окомъ смотрятъ на каждую кучку людей и приводятъ въ движеніе свои жезлы въ томъ предположеніи, что ночью всякій или самъ воръ, или будетъ обворованъ.
Наступаетъ темная ночь, хотя холодныя испаренія все-таки еще поднимаются отъ земли, въ воздух носится какой-то тягучій туманъ. Теперь самое удобное, время для дятельности на бойняхъ, для устраненія нечистотъ съ дворовъ, для поправленія водосточныхъ трубъ, помойныхъ ямъ и рытья могилъ. И теперь у многихъ изъ смертныхъ есть свои экстренныя, самыя бойкія дла. Въ воздух разлито что-то непонятное, какая-то густота, удушливость, впрочемъ, можетъ быть, это происходитъ и отъ субъективныхъ причинъ, только мистеръ Вивль, иначе Джоблингъ, чувствуетъ себя не совсмъ хорошо. Онъ проходитъ взадъ и впередъ отъ своей комнаты до двери, отворенной на улицу до двнадцати разъ въ продолженіе часа. Онъ этимъ занимается съ тхъ поръ, какъ стемнло, съ тхъ поръ, какъ Канцлеръ заперъ свою лавку, что онъ исполнялъ всегда довольно рано. Мистеръ Вивль ходитъ взадъ и впередъ, впередъ и взадъ въ поношенной бархатной ермолк на голов, заставляющей его бакенбарды принимать чудовищные размры, ходитъ чаще, скоре и прерывисте противъ обыкновеннаго.
Нтъ ничего удивительнаго, что и мистеръ Снагзби несовсмъ хорошо себя чувствуетъ, онъ почти всегда въ такомъ состояніи, почти всегда боле или мене подъ тягостнымъ вліяніемъ тайны, которая лежитъ на немъ. Побуждаемый этою тайною, въ которой онъ сдлался участникомъ, но отъ которой барыши еще не поступили къ нему, мистеръ Снагзби невольно увлекается къ тому, что кажется для него источникомъ всхъ благъ — къ лавк тряпья и лохмотьевъ, находящейся на Подворь. Эта лавка представляетъ ему всевозможныя приманки. Даже и теперь, идя вокругъ гостиницы Солнца, съ намреніемъ перейти дворъ къ концу переулка Чансри и заключить такимъ образомъ свою неожиданную вечернюю прогулку, отъ двери своей квартиры и назадъ, мистеръ Снагзби невольно поглядываетъ на лавку.
— Какъ, мистеръ Вивль?— говоритъ гуляющій, остановившись.— Вы здсь?
— Ахъ!— отвчаетъ Вивль.— Здсь, мистеръ Снагзби, я здсь.
— Вы освжаетесь, какъ и я, передъ тмъ какъ ложиться въ постель, не такъ ли?— спрашиваетъ мистеръ Снагзби.
— Да, но только здсь не много свжаго воздуха, а какой и есть, то не очень цлителенъ,— отвчаетъ Вивль, измряя глазами всю длину двора.
— Совершенно справедливо, сэръ. Не замчаете ли вы,— говоритъ мистеръ Снагзби, остановившись съ тмъ, чтобы вдохнуть въ себя воздухъ и если можно, то попробовать его на языкъ:— не замчаете ли вы, мистеръ Вивль, что здсь — не придавая, впрочемъ, этому слову слишкомъ важнаго значенія — что здсь становишься какимъ-то продушеннымъ, прокопченнымъ, сэръ?
— Именно, я самъ замчалъ, что здсь какой-то странный чадъ по ночамъ,— отвчаетъ мистеръ Вивль.— Я думаю, что это отъ котлетъ въ гостиниц Солнца.
— Вы думаете, отъ котлетъ? О, отъ котлетъ, а?
Мистеръ Снагзби снова нюхаетъ и смакуетъ языкомъ.
— Да, сэръ, я самъ думаю, что это отъ котлетъ. Надо будетъ сказать тамошней кухарк, чтобы она была нсколько осмотрительне. Она просто жжетъ ихъ, сэръ! И я не думаю, сэръ… (тутъ мистеръ Снагзби опять нюхаетъ, шевелитъ языкомъ, сплевываетъ и облизывается) и я не думаю — не придавая, впрочемъ, этому слишкомъ большой важности — я не думаю, чтобы котлеты были особенно свжи, когда она клала ихъ на сковороду.
— Это очень можетъ бытъ. Впрочемъ, воздухъ вообще очень заразителенъ.
— Очень заразителенъ, вы правы,— замтилъ мистеръ Снагзби:— и я нахожу даже, что въ немъ есть что-то отзывающееся привидніями.
— Святой Георгій! Я ршительно чувствую, что онъ наводитъ на меня страхъ,— отвчаетъ мистеръ Вивль.
— Вы живете, изволите видть, очень уединенно, въ самой уединенной комнат, которая, кром того, видла весьма мрачныя событія,— говоритъ мистеръ Снагзби, смотря черезъ плечо своего собесдника на темный корридоръ и потомъ отступивъ на шагъ, чтобы оглядть домъ.— Я бы не могъ жить въ этой комнат одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы измучился, изметался въ первый же вечеръ и согласился бы лучше простоять всю ночь на крыльц, нежели лечь въ той комнат. Впрочемъ, и то надо сказать, что вы не видали тамъ того, чему я былъ свидтелемъ. Это маленькая разница.
— Я очень хорошо знаю, о чемъ вы говорите,— отвчаетъ Тони.
— Во всякомъ случа, это непріятно, не правда-ли?— продолжаетъ мистеръ Снагзби, кашлянувъ въ руку съ какою-то неотразимою убдительностью.— Мистеръ Крукъ долженъ класть это въ разсчетъ. Я думаю, что онъ разсчитываетъ это.
— Надюсь, что будетъ разсчитывать,— говорить Тони.— Впрочемъ, съ другой стороны, сомнваюсь въ томъ!
— Вы находите плату высокою, не такъ-ли, сэръ?— спрашиваетъ мистеръ Снагзби.— Квартиры здсь вообще дороги. Не знаю, чему это приписать, но, кажется, правительство точно нарочно возвышаетъ всему цну. Впрочемъ,— присовокупляетъ мистеръ Снагзби съ ограниченнымъ кашлемъ:— я не смю сказать въ этомъ случа ничего противъ промысла, которымъ самъ существую.
Мистеръ Вивль опять измряетъ глазами всю длину двора и потомъ останавливаетъ ихъ на своемъ собесдник. Мистеръ Снагзби, умильно прищуривъ свой взоръ, смотритъ на что-то вверхъ, можетъ быть, на звзды и кашляетъ такимъ кашлемъ, который выражаетъ его недоумніе, какъ продолжать начатый разговоръ.
— Странная вещь, сэръ,— замчаетъ онъ, медленно потирая руку:— странная вещь, что онъ… что…
— Кто?— прерываетъ мистеръ Вивль.
— А покойникъ-то,— говоритъ мистеръ Снагзби, указавъ головою и правою бровью на лстницу и взявъ своего собесдника за пуговицу.
— Ахъ, полноте, пожалуйста!— отвчаетъ собесдникъ, какъ-будто въ знакъ того, что онъ вовсе не предпочитаетъ подобный предметъ разговора другимъ.— Что за радость говорить о немъ!
— Я только хотлъ сказать, что странная вещь это, сэръ, что онъ пришелъ сюда, поселился здсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ, и что вамъ надо было тоже придти сюда, поселиться здсь и быть тоже однимъ изъ моихъ писцовъ. Впрочемъ, тутъ нтъ ничего унизительнаго… я только такъ упомянулъ для сравненія,— говоритъ мистеръ Снагзби, боясь, что онъ поступилъ невжливо, выразивъ нкоторое право собственности надъ мистеромъ Вивлемъ.— Я зналъ многихъ писцовъ, которые составляли себ капиталы и заводили цлыя пивоварни, ведя дла самымъ честнымъ образомъ — самымъ честнымъ образомъ, сэръ,— прибавилъ мистеръ Снагзби, стараясь какъ-нибудь загладить сдланную имъ неловкость.
— Это странное совпаденіе обстоятельствъ, о которомъ вы изволите говорить,— отвчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ взглянувъ во всю длину двора.
— Не правда-ли, что тутъ замтно вліяніе судьбы, а?— продолжаетъ мистеръ Снагзби.
— Замтно.
— Именно,— заключаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей съ утвердительнымъ кашлемъ.— Вліяніе судьбы. Какъ есть — судьба! Ну, впрочемъ, мистеръ Вивль, я долженъ вамъ сказать, что намъ пора распрощаться.— Мистеръ Снагзби говоритъ такимъ тономъ, какъ-будто ему чрезвычайно непріятно уйти, тогда какъ онъ еще нсколько разъ пытался убраться подъ благовиднымъ предлогомъ съ тхъ поръ, какъ остановился разговаривать.— Моя хозяюшка ужо разыщется меня. Доброй ночи, сэръ!
Если мистеръ Снагзби спшитъ домой, чтобы не доставить своей хозяюшк труда искать его, то онъ безпокоится совершенно напрасно. Его жена все это время не спускала съ него глазъ и теперь идетъ за нимъ, съ повязаннымъ на голов носовымъ платкомъ, она удостаиваетъ мистера Вивля и дверь его квартиры самымъ испытующимъ взглядомъ и прокрадывается мимо.
— Погоди, узнаешь ты меня, сударыня,— говоритъ мистеръ Вивль съ самимъ собою.— Не могу поздравить тебя, кто бы ты ни была, съ твоею выдумкою повязать голову платкомъ. Однако, неужели этотъ негодяй никогда не придетъ.
Въ то время, какъ онъ произноситъ эти слова въ глубин души своей, названный имъ негодяй подходитъ. Мистеръ Вивль осторожно поднимаетъ палецъ, увлекаетъ пришедшаго въ корридоръ и запираетъ уличную дверь. Потомъ они поднимаются на лстницу, мистеръ Вивль очень тяжело, Гуппи — ибо это онъ — напротивъ, очень легко. Когда они затворились во внутренней комнат, они начинаютъ говорить шопотомъ.
— Я ужъ думалъ, что ты отправился въ ерихонъ, вмсто того, чтобы придти сюда,— говоритъ Тони.
— Что такъ? Я вдь сказалъ, что въ десять.
— Ты сказалъ, что въ десять,— повторяетъ Тони.— Да, ты сказалъ въ десять. Но, по моему счету, теперь уже десятью десять — какъ разъ сотый часъ. Въ жизнь мою не проводилъ такой канальской ночи!
— Въ чемъ же дло?
— Въ чемъ же дло!— говоритъ Тони.— Дла, собственно, ни въ чемъ нтъ. Слъ было покурить въ этой проклятой лачуг, но меня обуялъ такой страхъ, что не могу и выразить. Посмотри, какая благодатная свчка!— говоритъ Тони, указывая на едва теплящійся свточъ, поставленный на стол и одаренный большимъ абажуромъ и какимъ-то замысловатымъ механизмомъ для щипцовъ.
— Это очень хорошо придумано,— замчаетъ мистеръ Гуппи, взявъ щипцы въ руку.
— Въ самомъ дл?— возражаетъ пріятель.— Не такъ хорошо, какъ ты полагаешь. Когда я сталъ зажигать, то пошелъ такой чадъ, что хоть брось.
— Что это, что съ тобой, Тони?— спрашиваетъ мистеръ Гуппи, смотря, съ щипцами въ рук, на своего пріятеля, который опускается на стулъ и подпираетъ себ голову, положивъ на столъ руку.
— Вильямъ Гуппи,— отвчаетъ тотъ:— я просто сижу на мели. Это невыносимая, убійственная комната, это какой-то разбойничій вертепъ, преддверіе ада.
Мистеръ Вивль угрюмо толкаетъ отъ себя локтемъ лотокъ изъ-подъ щипцовъ, опираетъ голову на руку еще съ боле отчаяннымъ видомъ, кладетъ ноги на каминную ршетку и смотритъ на огонь. Мистеръ Гуппи, наблюдая за нимъ, тихонько качаетъ головою и непринужденно садится по другую сторону стола.
— Съ тобой говорилъ Снагзби, Тони, не такъ-ли?
— Да, а хоть бы… да, это былъ Снагзби,— отвчалъ мистеръ Вивль, измняя оборотъ своей фразы.
— О длахъ?
— Нтъ. Длъ нтъ никакихъ. Онъ шлялся тутъ мимо и остановился, чтобы побалясничать.
— Я такъ и думалъ, что это Снагзби,— говоритъ мистеръ Гуппи:— и мн не хотлось, чтобы онъ меня увидалъ, потому я и выжидалъ, когда онъ уйдетъ.
— Опять туда же, Вильямъ Гуппи!— восклицаетъ Тони, приподнявъ на минуту голову.— Къ чему такая таинственность. Клянусь св. Георгіемъ, если бы мы сбирались совершить убійство, то не приходилось бы длать изъ того такую тайну.
Мистеръ Гуппи старается улыбнуться съ цлью перемнить оборотъ разговора, онъ съ истиннымъ или мнимымъ удивленіемъ смотритъ по стнамъ на галлерею британскихъ красавицъ и оканчиваетъ свой обзоръ портретомъ леди Дэдлокъ. Леди Дэдлокъ изображена стоящею на террас, съ пьедесталомъ на этой террас, съ вазой на пьедестал, съ шалью на ваз, съ великолпнымъ мховымъ палатиномъ на шали, съ рукою, положенною на великолпный мховой палатинъ и съ браслетомъ на этой рук.
— Это, въ самомъ дл, настоящая леди Дэдлокъ,— произноситъ мистеръ Гуппи:— поразительное сходство, только что не говоритъ.
— Мало чего нтъ,— замчаетъ Тони съ угрюмымъ видомъ, не измняя своей позы.— Говори она, такъ мы могли бы вступить въ какую-нибудь фешенебельную бесду.
Убждаясь при этомъ, что пріятеля трудно навести на общительность, мистеръ Гуппи принимается за щекотливое средство упрековъ.
— Тони,— говоритъ онъ:— я допускаю, что можно быть унылымъ, можно грустить, потому что я лучше всякаго другого знаю, что тоска неожиданно приходитъ къ человку и овладваетъ имъ, я лучше знаю потому, что одинъ очаровательный образъ постоянно напечатлнъ въ душ моей. Но все-таки есть условія, которыя должны быть соблюдаемы во всхъ обстоятельствахъ жизни, особенно, когда нтъ достаточной причины нарушить ихъ, а я не могу не признаться теб, Тони, что твое поведеніе въ настоящую минуту не показываетъ въ теб ни радушнаго хозяина, ни благовоспитаннаго джентльмена.
— Это, кажется, выговоръ, Вильямъ Гуппи,— замчаетъ мистеръ Вивль.
— Можетъ быть, сэръ,— отвчаетъ Вильямъ Гуппи:— но это доказываетъ только, что я сильно чувствую, ршаясь на подобную мру.
Мистеръ Вивль допускаетъ мысль, что онъ не правъ и проситъ мистера Вильяма Гуппи не думать боле объ этомъ. Мистеръ Вильямъ Гуппи, получивъ нкоторый перевсъ въ преніи, не можетъ отказать себ, впрочемъ, въ удовольствіи произнести маленькое поученіе.
— Эхъ, стыдись, Тони,— говоритъ этотъ джентльменъ:— теб надо бы подумать, что ты оскорбляешь чувствительность человка, въ душ котораго напечатлнъ образъ любимой женщины, и который не можетъ быть счастливъ, потому что сердечныя струны, созданныя для самыхъ нжныхъ ощущеній, потрясены у него болзненно. Ты, Тони, обладаешь всмъ, что можетъ очаровать глазъ, все, чего можетъ требовать утонченный вкусъ. Не въ твоемь характер — къ твоему счастью, можетъ быть, чего, впрочемъ, я не могу сказать о себ — не въ твоемъ характер порхать около одного цвтка. Весь садъ стоитъ передъ тобою открытымъ и твои легкія крылья переносятъ тебя по всему его пространству. Однако, Тони, не дай Богъ, чтобы я осмлился оскорбить и твои чувства безъ причины.
Тони опять замчаетъ, что пора бы прекратить разговоръ объ этомъ, сказавъ съ нкоторымъ паосомъ:
— Вильямъ Гуппи, плюнь на это!
Мистеръ Гуппи успокаивается, присовокупивъ:
— Я бы никогда самъ не началъ, Тони.
— А теперь,— говоритъ Тони, мшая угли въ камин:— хоть бы касательно этой связки писемъ. Не странная-ли вещь, что Крукъ избралъ время въ двнадцать часовъ ночи для того, чтобы передать мн эти письма?
— Въ самомъ дл. Для чего же онъ это сдлалъ?
— Да для чего онъ длаетъ все, что случается ему длать? Я думаю, онъ самъ не знаетъ. Сказалъ, что сегодня его рожденіе, и что потому онъ передастъ мн письма въ двнадцать часовъ. Самъ между тмъ сталъ пьянствовать и былъ пьянъ весь день.
— Не забылъ, впрочемъ, назначеннаго времени?
— Забылъ! Нтъ, въ этомъ отношеніи ему можно врить. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видлъ его вечеромъ часовъ въ восемь, помогъ ему запереть лавку, тутъ онъ взялъ письма и положилъ ихъ въ свою мохнатую шапку. Потомъ онъ снялъ шапку и показывалъ мн письма. Когда лавка была заперта, онъ вынулъ письма изъ шапки, повсилъ шапку на спинку стула и стоялъ, повернувшись къ окну, какъ-будто стараясь разобрать написанное. Черезъ нсколько времени я слышалъ уже отсюда, какъ онъ завывалъ точно осенній втеръ, напвая единственную псню, которую онъ знаетъ — о Бибон и старомъ Харон, о томъ, какъ Бибонъ умеръ пьяный, или что-то въ этомъ род. Онъ былъ покоенъ все время, какъ старая крыса, уснувшая въ своей нор.
— И ты долженъ идти къ нему въ двнадцать часовъ?
— Въ двнадцать. Я уже сказалъ теб, что когда ты пришелъ, то мн казалось, что наступилъ сотый часъ.
— Тони,— произнесъ Гуппи, посл нкотораго размышленія и сложивъ ногу на ногу:— онъ уже можетъ читать или нтъ еще?
— Читать! Онъ никогда не будетъ читать. Онъ уметъ выводить вс буквы отдльно, онъ знаетъ каждую изъ нихъ порознь, когда глядитъ на нихъ, настолько-то онъ усплъ со мною, но онъ не уметъ соединять, складывать буквъ. Онъ уже слишкомъ старъ, чтобы усвоить себ этотъ фортель, къ тому же слишкомъ много пьянствуетъ.
— Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи, складывая и опять раскладывая ноги:— какъ полагаешь ты, онъ разобралъ имя этого Гаудона?
— Онъ, собственно, не разобралъ его. Ты знаешь, какое у него утонченное зрніе и какъ часто онъ усваиваетъ себ понятіе о форм предмета на глазомръ. Онъ повторилъ передо мной начертаніе этого имени, запомнивъ порядокъ и направленіе буквъ, и спросилъ меня, что это значитъ.
— Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи, опять сложивъ и расправивъ ноги:— какъ скажешь ты… подлинникъ написанъ мужскою или женскою рукой?
— Женскою. Пятьдесятъ противъ одного, что женскою: чрезвычайно наклонный почеркъ и длинный, неврный конецъ буквы П.
Въ продолженіе этого разговора мистеръ Гуппи кусалъ ноготь большого пальца то на той, то на другой рук, перемняя руки сообразно тому, какъ онъ перемнялъ ноги, кладя ихъ одну на другую. Когда онъ сбирается сдлать еще подобную перемну, ему случайно приходится взглянуть на рукавъ своего сюртука. Рукавъ этотъ привлекаетъ его вниманіе. Онъ смотритъ на него съ изумленіемъ и ужасомъ.
— Что это, Тони, что это длается у васъ дома по ночамъ? Выкинуло изъ трубы, что-ли?
— Выкинуло изъ трубы?
— Да, посмотри,— продолжалъ мистеръ Гуппи: — посмотри, какъ сажа летитъ сверху! Посмотри сюда ко мн на руку! Проклятая, ее и не сдунешь, пристаетъ точно сало какое-нибудь.
Они смотрятъ другъ на друга, и Тони идетъ къ двери, чтобы прислушаться, выступаетъ на лстницу и спускается съ нсколькихъ ступенекъ. Наконецъ, онъ возвращается и объявляетъ, что все благополучно и въ порядк, онъ повторяетъ при этомъ замчаніе, сдланное имъ недавно мистеру Снагзби, относительно жареныхъ котлетъ въ гостиниц Солнца.
— И тогда-то именно,— повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая смотрть съ замтнымъ отвращеніемъ на рукавъ своего сюртука (они ведутъ разговоръ передъ каминомъ, опершись на противоположныя стороны стола и придвинувъ головы очень близко одна къ другой):— и тогда-то именно онъ сказалъ теб, что вынулъ связку писемъ изъ чемодана своего жильца?
— Именно въ то время, сэръ,— отвчаетъ Топи, небрежно приглаживая свои бакенбарды.— Вслдствіе чего я и написалъ цидулку моему искреннему пріятелю, достопочтенному Вильяму Гуппи, извщая его объ условномъ времени для прихода.
Легкій, оживленный тонъ фешенебельной жизни, который обыкновенно мистеръ Вивль принималъ на себя, что-то такъ худо ладитъ съ нимъ въ эту ночь, что онъ оставляетъ его, а равно предаетъ забвенію и свои бакенбарды и, посматривая себ то чрезъ одно, то чрезъ другое плечо, опять подчиняется какому-то суеврному страху.
— Ты долженъ принести письма въ свою комнату, съ тмъ, чтобы прочесть, сличить ихъ и быть въ состояніи отдать полный отчетъ объ ихъ содержаніи. Распоряженіе состоитъ въ этомъ, не такъ-ли, Тони?— спрашиваетъ мистеръ Гуппи, съ безпокойствомъ кусая ноготь большого пальца.
— Ты можешь говорить и потише. Да. Онъ и я, мы условились уже въ этомъ.
— Я только вотъ что скажу теб, Тони…
— Ты можешь говорить и потише,— повторяетъ еще разъ Тони.
Мистеръ Гуппи киваетъ своею догадливою головою, придвигаетъ ее еще ближе къ своему собесднику и переходитъ въ едва внятный шопотъ.
— Я вотъ что скажу теб, Тони. Первое, что должно сдлать, это приготовить другой пакетъ, точь-въ-точь какъ подлинный, такъ что, если онъ спроситъ его, пока пакетъ будетъ въ моихъ рукахъ, ты можешь показать ему подложный.
— Однако, предположимъ, что онъ тотчасъ замтитъ подлогъ, лишь только взглянетъ на пакетъ, что при его дьявольски проницательныхъ глазахъ гораздо вроятне, держу пятьсотъ противъ одного,— замтилъ Тони.
— Тогда мы отнимемъ у него письма. Они не принадлежать ему и никогда не принадлежали. Ты разузнавалъ это и помстилъ письма, для вящшей безопасности, въ мои руки, въ руки своего искренняго пріятеля. Если онъ насъ принудитъ, мы поведемъ дло формальнымъ порядкомъ, не такъ-ли?
— Да-а,— нершительно отвчаетъ мистеръ Вивль.
— Что это, Тони,— произноситъ съ упрекомъ его другъ:— что это ты такъ смотришь! Ужъ не сомнваешься-ли ты въ Вильям Гуппи, не боишься-ли какой-нибудь бды отъ этого?
— Я не сомнваюсь и не боюсь ничего, кром того, въ чемъ твердо увренъ, что это предосудительно,— отвчаетъ тотъ съ серьезнымъ видомъ.
— А въ чемъ же ты увренъ?— пристаетъ Гуппи, возвыся нсколько голосъ, но, при замчаніи со стороны пріятеля: ‘Я сказалъ теб, что не мшаетъ говорить потише’, онъ повторяетъ тотъ же вопросъ уже вовсе беззвучно, онъ только шевелитъ губами какъ бы слдовало, произнося слова: ‘Въ чемъ же ты увренъ?’
— Я увренъ въ трехъ вещахъ. Во-первыхъ, я знаю, что мы здсь шепчемся, замышляемъ заговоръ, что мы настоящіе заговорщики.
— Хорошо!— говоритъ мистеръ Гуппи,— но лучше быть заговорщиками, чмъ олухами, какими бы мы были, если бы поступили иначе, потому что единственный путь благоразумно дйствовать есть путь, избранный нами. Что же дальше?
— Во-вторыхъ, я все-таки ршительно не понимаю, къ чему поведетъ насъ это предпріятіе, какихъ выгодъ надемся мы отъ него?
Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ за портретъ лэди Дэдлокъ и отвчаетъ:
— Тони, прошу тебя положиться въ этомъ отношеніи на честь твоего друга. Если уже ты ршился оказать услугу этому другу, то не задвай тхъ струнъ человческой души, которыхъ… которыхъ не должно приводить въ болзненное колебаніе въ настоящемъ случа, помни, что другъ твой вдь не сумасшедшій, не дуракъ. Что это?
— Колоколъ Св. Павла бьетъ одиннадцать часовъ. Прислушайся, какъ зазвенятъ вс колокола и колокольчики Сити.
Оба сидятъ молча, внимая металлическимъ голосамъ, близкимъ и отдаленнымъ, раздающимся съ башенъ различной высоты и производящимъ тоны еще боле разнообразные, чмъ точки ихъ исхода. Когда бой, наконецъ, умолкаетъ, все кажется еще боле молчаливымъ и таинственнымъ, чмъ прежде. Однимъ изъ непріятныхъ послдствій шептанья бываетъ то, что шопотъ вызываетъ будто бы какую-то безмолвствующую атмосферу, наполненную призраками звука,— какой-то странный трескъ, топотъ, шорохъ платья, ненадтаго ни на что живое, шумъ гигантскихъ шаговъ, которые не оставили бы ни малйшаго слда на морскомъ песк или зимою на поверхности снга. Оба друга становятся столь воспріимчивыми, что для нихъ воздухъ наполняется привидніями, они оба, какъ будто по взаимному соглашенію, оглядываются назадъ, чтобы убдиться, заперта-ли дверь.
— Итакъ, Тони?— говоритъ мистеръ Гуппи, подвигаясь ближе къ огню и кусая свои несчастный ноготь большого пальца.— Что же въ-третьихъ?
— Въ-третьихъ, то, что вовсе не забавно составлять заговоръ противъ покойника и притомъ въ комнат, въ которой онъ умеръ, особенно, когда приходится жить въ этой комнат.
— Но мы вовсе не составляемъ противъ него заговора, Тони.
— Можетъ быть, но все-таки это мн не по-нутру. Попробуй, поживи здсь самъ, да и посмотри, полюбятся-ли теб такія продлки.
— Что касается покойниковъ, Тони,— замчаетъ мистеръ Гуппи, избгая прямого отвта:— то въ большей части комнатъ безъ сомннія бывали когда-нибудь покойники.
— Я самъ это знаю, но зато въ большей части комнатъ ихъ не трогаютъ, зато и они никогда не трогаютъ,— отвчаетъ Тони.
Оба опять посматриваютъ другъ на друга. Мистеръ Гуппи замчаетъ вскользь, что они, можетъ быть, окажутъ чрезъ то услугу покойнику, что онъ почти увренъ въ томъ. Настаетъ тягостное молчаніе, наконецъ, мистеръ Вивль, мшая въ камин угли, заставляетъ мистера Гуппи очнуться и вздрогнуть, точно будто что-нибудь кольнуло его въ сердце.
— Фу! Да здсь пропасть этой проклятой сажи — везд, куда ни оглянись,— говоритъ онъ.— Отворимъ окно хоть немного и впустимъ сюда воздуха. Что-то слишкомъ ужъ душно.
Онъ поднимаетъ раму, и оба пріятеля ложатся на подоконникъ, такъ что одна половина ихъ тла выходитъ на дворъ, а другая остается въ комнат. Сосдніе дома стоятъ слишкомъ близко для того, чтобы показать имъ хотя клочекъ неба, чтобы насладиться этимъ зрлищемъ, пріятелямъ нашимъ пришлось бы загибать вверхъ головы съ опасностью переломить себ шеи, но свтъ, который мелькаетъ въ тусклыхъ окнахъ, отдаленный стукъ каретъ и другія доказательства пристуствія людей, кажется, вполн успокаиваютъ ихъ. Мистеръ Гуппи, тихонько ударяя рукою по подоконнику, продолжаетъ говорить шопотомъ, но уже въ боле веселомъ тон.
— Да, кстати, Тони, не забудь про стараго Смолвида,— замчаетъ мистеръ Гуппи, разумя подъ этимъ названіемъ молодого человка изъ фамиліи Смолвидовъ.— Ты знаешь, что я ему ни гу-гу объ этомъ. Ддушка его и такъ слишкомъ назойливъ. Это, кажется, у нихъ, впрочемъ, фамильное свойство.
— Я помню,— говоритъ Тони.— Я все это вполн обдумалъ.
— Что касается до Крука,— продолжаетъ мистеръ Гуппи:— какъ ты полагаешь, дйствительно-ли у него есть еще важныя бумаги, какъ онъ хвалился теб посл того, какъ вы сошлись съ нимъ?
Тони качаетъ головою.
— Я не знаю,— говоритъ онъ:— не могу даже представить себ. Если мы окончимъ это дло, не возбудивъ его подозрнія, то я, конечно, освдомлюсь объ этомъ основательне. Могу-ли я знать что-нибудь объ этихъ бумагахъ, не видавъ ихъ, когда онъ самъ не иметъ о нихъ никакого понятія? Онъ постоянно беретъ изъ нихъ нкоторыя слова, пишетъ ихъ то на стол, то на стн лавки и потомъ спрашиваетъ, что то значитъ, что это значитъ, но весь его запасъ, отъ начала до конца, можетъ быть, ничто иное, какъ макулатура, которую онъ Богъ всть для чего пріобрлъ. У него обратилось въ мономанію думать, что онъ обладаетъ драгоцнными документами. И сколько можно было понять изъ его словъ, онъ все старался разобрать ихъ, стараясь выучиться читать, хотя бы это стоило ему вковыхъ усилій.
— Однако, какъ подобная мысль въ первый разъ попала ему въ голову, вотъ вопросъ? говоритъ мистеръ Гуппи, моргнувъ однимъ глазомъ, посл нкотораго пріуготовительнаго размышленія.
— Можетъ быть, онъ нашелъ эти бумаги въ чемъ-нибудь, что случилось ему купить и гд онъ вовсе, не предполагалъ, чтобы были бумаги, а, можетъ быть, и то, что въ его подозрительную голову забралась идея объ ихъ важности, судя по тому, какъ и гд он были спрятаны.
— Или, можетъ быть, онъ былъ кмъ-нибудь обманутъ насчетъ цнности этихъ бумагъ. Можетъ быть, онъ одурлъ отъ постояннаго напряженія вниманія къ своей находк и отъ пьянства, или сбился съ толку, возясь постоянно съ писчимъ хламомъ подчиненныхъ лорда канцлера и слушая вкъ свой непрерывныя пренія о документахъ,— замчаетъ мистеръ Вивль.
Мистеръ Гуппи, сидя на подоконник, покачивая годовою и взвшивая вс эти убжденія въ ум своемъ, продолжаетъ въ раздум бить, барабанить по окну пальцами и измрять его рукою, но вотъ онъ поспшно отнимаетъ руку.
— Что это, что за чортъ?— говоритъ онъ.— Посмотри, пожалуйста, на мои пальцы!
Тягучая, бурая жидкость покрываетъ его пальцы и липнетъ къ нимъ, жидкость, оскорбляющая чувства осязанія, зрнія и еще боле чувство обонянія. Это сгустившееся, испортившееся масло, до того отвратительное, что оба пріятеля содрогаются.
— Что это ты здсь длалъ? Что это ты выливалъ тутъ за окно?
— Я выливалъ за окно! Ничего! Клянусь теб, что ничего. Ничего не выливалъ съ тхъ поръ, какъ живу здсь,— кричитъ встревоженный постоялецъ.
— Да посмотри, сдлай милость, взгляни сюда, взгляни сюда!
Когда онъ подноситъ свчку къ углу подоконника, онъ видитъ, какъ жидкость, эта тянется и каплетъ съ кирпича на кирпичъ.
— Это ужасный домъ,— говоритъ мистеръ Гушш, захлопывая окно.— Дай мн, пожалуйста, воды, иначе я обрублю себ руку.
Онъ начинаетъ мыть, тереть, скоблить себ руку, моется и нюхаетъ, нюхаетъ и опять принимается мыть. Когда онъ поуспокоился, подкрпился рюмкою водки и стоялъ потомъ въ молчаніи передъ каминомъ, колоколъ св. Павла пробилъ двнадцать, и вс другіе колокола пробили двнадцать на вершинахъ башенъ различной высоты, подернутыхъ ночнымъ сумракомъ, пробили на множество разнообразныхъ тоновъ. Когда все стихло, жилецъ квартиры говоритъ:
— Вотъ и назначенное время, наконецъ. Что же, идти?
Мистеръ Гуппи киваетъ головой въ знакъ согласія и даетъ ему ‘руку на счастье’, впрочемъ, невымытую руку подаетъ онъ ему при семь случа, хотя это и была правая рука.
Онъ сходитъ внизъ по лстниц, а мистеръ Гуппи старается прибодряться, сидя у огня, и приготовиться для продолжительнаго ожиданія. Но не боле, какъ черезъ минуту или дв, лстница скрипитъ, и Тони быстро возвращается.
— Что, досталъ бумаги?
— Какой досталъ — нтъ! Старика нтъ тамъ.
Въ этотъ короткій промежутокъ времени Тони усплъ испытать страхъ въ такой сильной степени, что при вид его испугъ овладлъ и его пріятелемъ. который бросается къ нему и громко спрашиваетъ:
— Въ чемъ дло?
— Я не могъ достучаться, потому тихонько отворилъ дверь и посмотрлъ къ нему. Но тамъ чадъ, запахъ гарью, тамъ сажа, масло, а старика нтъ!
Тони оканчиваетъ эти слова стенаніемъ.
Мистеръ Гуппи беретъ свчку. Они сходятъ внизъ ни живы, ни мертвы и, придерживаясь другъ друга, толкаютъ дверь въ заднюю комнату лавки. Кошка пріютилась у самой двери и стоитъ съ отчаяннымъ шипніемъ, она шипитъ, впрочемъ, не на нихъ, а на что-то лежащее на полу, передъ огнемъ. За ршеткой камина огонь едва теплится, но по комнат ходить знойный, удушливый чадъ, а стны и потолокъ покрыты темною сальною жидкостью. Стулья и столъ, и бутылка, рдко покидающая столъ, стоятъ на прежнихъ мстахъ. На спинк стула висятъ мохнатая шапка старика и сюртукъ его.
— Посмотри!— шепчетъ жилецъ, привлекая вниманіе своего друга на эти предметы и указывая на нихъ дрожащимъ пальцемъ.— Не правду ли я говорилъ теб? Когда я видлъ его въ послдній разъ, онъ снялъ съ себя шапку, вынулъ маленькую связку старыхъ писемъ, повсилъ шапку на спинку стула, сюртукъ его уже вислъ тамъ, потому что онъ снялъ его прежде, чмъ пошелъ запирать ставни, и я оставилъ его въ ту минуту, какъ онъ поворачивалъ письма въ рук, стоя именно на томъ мст, гд теперь лежитъ на полу эта черная груда золы или пеплу. Ужъ не повсился ли онъ?
Они смотрятъ наверхъ.
— Нтъ.
— Посмотри!— шепчетъ Тони.— У стула на полу лежитъ обрывокъ красной веревочки, которою обыкновенно связываютъ пучки перьевъ. Этою веревочкою былъ перевязанъ пукъ писемъ. Старикъ медленно развернулъ эти письма, какъ теперь помню, покосился на меня, захохоталъ, сталъ поворачивать письма, а веревку вотъ сюда именно и бросилъ. Я видлъ, какъ она падала.
— Что сдлалось съ кошкой?— говоритъ мистеръ Гуппи.— Посмотри на нее!
— Я думаю взбсилась. Впрочемъ и не мудрено въ такомъ проклятомъ дом.
Они тихонько подвигаются, разсматривая вс окружающіе предметы. Кошка остается на прежнемъ мст, продолжая шипть на что-то лежащее на полу передъ огнемъ и между двумя стульями.
— Что же это такое?— продолжалъ Гуппи.— Подними-ка свчи. Здсь черное выжженное пятно на полу, здсь небольшой фитиль изъ свертка обожженной бумаги, но бумаги не простой, а какъ будто обмоченной въ какой-то составъ, а здсь?.. Что это? Остатки ли обуглившагося и разбитаго на части полна, посыпаннаго сверху бловатымъ пепломъ, груда ли это угля? О ужасъ, это онъ! И вотъ все, что представляетъ намъ человка, отъ котораго мы бгали, задувая свчи и пряча другъ друга на улиц,— вотъ все, что отъ него осталось!
— Помогите, помогите, помогите! Войдите въ этотъ домъ, ради самого Бога!
Многіе сбгаются туда, но никто не можетъ пособить. Лордъ Канцлеръ этого Суда, врный своему званію и своимъ поступкамъ, умеръ смертію лордовъ канцлеровъ всевозможныхъ судовъ, смертію всевозможныхъ властей подъ самыми разнообразными именами, въ самыхъ отдаленныхъ одно отъ другого мстахъ, гд только обнаруживаются безумныя притязанія, и гд владычествуетъ несправедливость. Назовите эту смерть, какъ хотите, припишите ее, чему вамъ угодно, найдите какое угодно средство, которымъ бы можно было отвратить ее — это всегда одна и та же смерть, врожденная, пріуроченная, всосанная въ испорченные соки зараженнаго тла — это все одно и то же самовозгораніе, и нтъ другой смерти, какъ вы ни называйте ее по внушеніямъ празднаго самолюбія.

XXXIII. Незваные гости.

Два джентльмена съ весьма обтертыми обшлагами и пуговицами, джентльмены, которые присутствовали при послднемъ слдствіи въ гостиниц Солнца, снова появляются въ этой части города съ изумительной быстротой (впрочемъ, быстрот этой много способствуетъ дятельный и умный приходскій староста) и по всмъ правиламъ снимаютъ допросы, снуютъ взадъ и впередъ изъ отдаленной комнаты гостиницы Солнца и пишутъ ненасытными своими маленькими перьями на глянцевитой бумаг. Они заносятъ въ свои протоколы волненіе и возбужденіе, въ которомъ находился весь кварталъ переулка Чансри въ прошедшую полночь, и въ которое онъ поставленъ былъ самымъ тревожнымъ и ужаснымъ событіемъ. Они выставляютъ на видъ то обстоятельство, неподверженное никакому сомннію, стоитъ только вспомнить о немъ, какимъ образомъ нсколько времени тому назадъ въ народ произведено было грустное впечатлніе загадочнымъ смертнымъ случаемъ отъ излишняго пріема опіума въ первомъ этаж магазина морскихъ принадлежностей, тряпья, бутылокъ и прочаго хламу, принадлежащаго весьма эксцентричному, невоздержному и престарлому человку, по имени Круку, какимъ образомъ, по весьма замчательному стеченію обстоятельствъ, этого Крука приводили къ допросу, производимому, стоитъ только припомнить, въ той же самой гостиниц Солнца, весьма добропорядочной гостиниц, непосредственно прилегающей къ тому дому, по которому производится настоящее слдствіе и принадлежащей высокопочитаемому мистеру Джемсу Джорджу Богзби. Они описываютъ съ величайшими подробностями, какимъ образомъ въ теченіе нсколькихъ часовъ вчерашняго вечера жителями Подворья замченъ былъ весьма необыкновенный запахъ,— Подворья, въ которомъ случилось трагическое происшествіе, составляющее предметъ ихъ описанія,— и что этотъ запахъ одно время былъ такъ силенъ, что мистеръ Свильзъ, комическій пвецъ, ангажированный мистеромъ Д. Д. Богзби, лично доложилъ нашему лтописцу, что онъ сообщилъ миссъ Мелвильсонъ, двиц съ нкоторыми претензіями на музыкальные таланты, также ангажированной мистеромъ Богзби на квартеты гармоническихъ собраній или митинговъ въ гостиниц Солнца, подъ управленіемъ самого мистера Богзби, онъ (мистеръ Свильзъ) лично докладывалъ, что смрадное состояніе атмосферы произвело весьма неблагопріятное вліяніе на его голосъ, при этомъ онъ употреблялъ шуточное выраженіе, ‘что онъ похожъ былъ на восковую куклу съ разинутымъ ртомъ, изъ котораго не вылетало ни одной музыкальной ноты’. Такимъ образомъ разсказъ мистера Свильза вполн былъ подтвержденъ двумя почтенными замужними дамами, живущими на томъ же Подворь и извстными съ прекрасной стороны подъ именами мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, об он замтили смрадныя испаренія и полагали, что эти испаренія выходили изъ дома, занимаемаго Крукомъ, несчастнымъ покойникомъ. Все это и многое другое два джентльмена, связанные въ этой печальной катастроф необыкновеннымъ согласіемъ и дружелюбіемъ, записываютъ на мст, между тмъ какъ ребятишки со всего Подворья (въ эту минуту только что выскочившіе изъ своихъ постелей) цлымъ роемъ собрались подъ окномъ отдльной комнаты въ гостиниц Солнца и любуются маковками джентльменовъ, занимающихся производствомъ слдствія.
Все населеніе Подворья, отъ стараго до малаго, не спитъ въ эту ночь и ничего не длаетъ, какъ только кутаетъ головы себ, говоритъ о дом, котораго вторично постигло такое страшное несчастье, и поглядываетъ на него съ суеврнымъ страхомъ. Миссъ Фляйтъ была вынесена изъ ея комнаты съ большимъ рискомъ, какъ будто домъ объятъ былъ пламенемъ, и получила на ночь помщеніе въ гостиниц Солнца. Въ гостиниц Солнца не гасятъ огней, не запираютъ дверей въ теченіе всей ночи, потому что всякаго рода общественное возбужденіе служитъ источникомъ выгодъ для нея и заставляетъ всхъ жителей Подворья ежеминутно искать въ ней мирнаго убжища. Ближайшій погребъ потерялъ свое значеніе, лишь только началось судебное слдствіе. Едва только разносчикъ пива и другихъ подобныхъ жидкостей услыхалъ о происшествіи, какъ засучилъ рукава по самыя плечи и сказалъ: ‘нашему брату будетъ славная работа!’ Въ первыя минуты всеобщей суеты, молодой Пайперъ бросился къ пожарнымъ инструментамъ и съ тріумфомъ возвратился во весь галопъ на вершин Феникса, удерживая это баснословное животное изъ всхъ силъ, среди шлемовъ и пылающихъ факеловъ. Одинъ шлемъ остается назади для предупрежденія всякаго рода безпорядковъ, онъ медленно прохаживается взадъ и впередъ около дома, вмст съ однимъ изъ двухъ полисменовъ, назначенныхъ для той же цли. Этому тріо каждый житель Подворья, имющій въ карман лишнихъ шесть пенсовъ, выказываетъ гостепріимство въ вид какой-нибудь согрвающей жидкости.
Мистеръ Вивль и его другъ мистеръ Гуппи находятся въ гостиниц Солнца и имютъ полное право распоряжаться всмъ, что заключаетъ въ себ гостиница, если только они будутъ оставаться въ ней.
— Теперь не время разсуждать о деньгахъ,— говоритъ мистеръ Богзби, хотя онъ и поглядываетъ на нихъ довольно алчно за своей конторкой.— Сдлайте одолженіе, приказывайте, джентльмены, подписывайте ваши имена на что вамъ угодно, все будетъ подано.
Посл такого предложенія два джентльмена, въ особенности мистеръ Вивль, подписываютъ имена свои на такое множество предметовъ, что въ теченіе времени они находятся въ затрудненіи подписать свое имя съ достаточною ясностью, хотя все еще продолжаютъ разсказывать новымъ постителямъ отрывки изъ страшной катастрофы, которой были очевидцами, продолжаютъ сообщать о томъ, что они говорили, что они думали, и что они видли. Между тмъ тотъ или другой изъ полисменовъ частенько подходитъ къ двери и, распахнувъ ее во всю длину руки, смотритъ изъ глубины ночного мрака. Не потому, что онъ иметъ какія-нибудь подозрнія, но затмъ, чтобы узнать, что подлывается внутри гостиницы.
Ночь продолжаетъ совершать свое тяжелое теченіе, она видитъ, что все Подворье бодрствуетъ въ необыкновенные часы, видитъ, какъ оно угощается или угощаетъ и вообще ведетъ себя подобно подворью, неожиданно получившему богатое наслдство. Ночь, наконецъ, отступаетъ медленными шагами, и фонарщикъ ходитъ съ своей лсенкой по окраин тротуара и, какъ какой-нибудь палачъ, срубаетъ маленькія головки газоваго свта, употреблявшія усилія уменьшить мракъ ночи. Наконецъ, такъ или иначе, наступаетъ и день.
И наступившій день усматриваетъ, даже своимъ тусклымъ лондонскимъ окомъ, что Подворье не смыкало глазъ во всю ночь. Онъ усматриваетъ это обстоятельство по соннымъ лицамъ, повисшимъ надъ столами, по ногамъ, растянутымъ по полу вмсто постелей, даже кирпичная и известковая физіономія самаго подворья кажется блдною и утомленною. И вотъ просыпаются сосднія улицы, слухъ о происшествіи долетаетъ до нихъ, полуодтые жители толпами спшатъ навести надлежащія справки, двумъ полисменамъ и помощнику ихъ въ шлем (на наружности которыхъ ночь не оставила, впрочемъ, такого впечатлнія, какое замтно на наружности Подворья) предстоитъ употребить много усилій, чтобы удержать дверь на заперти.
— Боже мой, джентльмены!— говоритъ мистеръ Снагзби, подходя къ дому Крука.— Правду ли я слышу?
— Конечно правду,— отвчаетъ полисменъ.— Правду, вотъ и все тутъ. Проходите дальше, отправляйтесь.
— Да помилуйте, джентльмены,— говоритъ мистеръ Снагзби, довольно ршительно оттсняемый назадъ:— не дальше какъ вчера вечеромъ, около одиннадцати, я стоялъ у этихъ дверей и разговаривалъ съ молодымъ человкомъ, который квартируетъ здсь.
— Въ самомъ дл?— возражаетъ полисменъ:— Ну, такъ этого молодого человка вы можете найти вонъ за тми дверями. Я вамъ говорю, разойдитесь, чего вы тутъ не видали.
— Надюсь, съ нимъ ничего не сдлалось худого?— спрашиваетъ мистеръ Снагзби.
— Худого? Нтъ. Что ему сдлается худого.
Мистеръ Снагзби, не имя никакой возможности отвчать на это, и вообще на что бы то ни было, въ сильномъ волненіи отправляется въ гостиницу Солнца и находитъ тамъ мистера Вивля за чаемъ и тостомъ, съ выраженіемъ на лиц потухавшаго возбужденія и съ потухавшей трубкой.
— И мистеръ Гуппи здсь!— замчаетъ мистеръ Снагзби.— О, Боже мой, Боже мой! Какое во всемъ этомъ проглядываетъ страшное стеченіе обстоятельствъ! И моя, моя…
Сила рчи мистера Снагзби покидаетъ его при состав словъ ‘моя маленькая хозяюшка’, потому что въ этотъ моментъ онъ видитъ, что эта оскорбленная женщина входитъ въ гостиницу Солнца и становится передъ пивнымъ боченкомъ, устремивъ на мужа своего пытливые взоры, какъ призракъ-обвинитель, мистеръ Снагзби видитъ это и становится нмъ.
— Милая моя,— говоритъ мистеръ Снагзби, когда языкъ его нсколько поразвязался:— не хочешь ли ты чего-нибудь? Немножко… не придавая этому слишкомъ важнаго значенія… немножко рому съ апельсиннымъ сокомъ?
— Нтъ,— отвчаетъ мистриссъ Снагзби.
— Душа моя, ты знаешь этихъ двухъ джентльменовъ?
— Знаю!— отвчаетъ мистриссъ Снагзби и, суровымъ взглядомъ признавая присутствіе ихъ, продолжаетъ пристально смотрть на мистера Снагзби.
Преданный мистеръ Снагзби не въ силахъ вынести ея взора и холоднаго обхожденія. Онъ беретъ мистриссъ Снагзби за руку и отводитъ ге къ ближайшему боченку.
— Душа моя, зачмъ ты такъ сурово смотришь на меня! Ради Бога не смотри.
— Я не могу располагать моими взорами,— говоритъ мистриссъ Снагзби:— да если бы и могла, то не хочу.
Мистеръ Снагзби, прокашлянувъ въ руку въ знакъ покорности, присоединяетъ:
— Въ самомъ дл вы не хотите, душа моя?— и углубляется въ раздумье.
Посл того, онъ еще разъ кашляетъ, въ знакъ того, что онъ находится въ затруднительномъ положеніи.
— Это ужасная тайна, душа моя!— говоритъ онъ, все еще обнаруживая душевное безпокойство подъ вліяніемъ пристальнаго взора мистриссъ Снагзби.
— Вотъ какъ,— возражаетъ мистриссъ Снагзби, качая головой:— это ужасная тайна!
— Милый другъ мой,— говоритъ мистеръ Снагзби плачевнымъ тономъ:— ради Бога, не говори со мной съ такимъ жестокимъ выраженіемъ, не гляди на меня такъ пристально! Я прошу, я умоляю тебя не длать этого! Боже мой! Ты какъ будто полагаешь, другъ мой, что я намренъ произвесть въ комъ-нибудь самовозгораніе?
— Не знаю, что теб сказать на это,— отвчаетъ мистриссъ Снагзби.
И въ самомъ дл, при бгломъ взгляд на несчастное положеніе своего супруга, мистриссъ Снагзби совершенно ‘не знаетъ, что ему сказать на это’.
Онъ не приготовился положительно отвергать, что вовсе не участвовалъ въ ночномъ происшествіи. А между тмъ ему извстно, что онъ запутанъ въ какую-то тайну, и что его, весьма вроятно, запутаютъ, совершенно безъ его вдома, въ это происшествіе. Дрожащей рукой онъ отираетъ лицо носовымъ платкомъ и едва переводитъ духъ.
— Жизнь моя,— говоритъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей:— еслибъ ты имла какія-нибудь положительныя причины не говорить со мной, зачмъ же, принимая въ соображеніе всю предусмотрительность во всхъ твоихъ поступкахъ, зачмъ же ты пришла въ эти винные погреба до завтрака?
— А зачмъ ты пришелъ сюда?— спрашиваетъ мистриссъ Снагзби.
— Душа моя, собственно затмъ, чтобы узнать всю истину несчастнаго случая, жертвою котораго сдлался почтенный человкъ… Онъ погибъ отъ самовозгоранія.
Мистеръ Снагзби длаетъ паузу, чтобъ заглушитъ тяжелый стонъ.
— Узнавъ это, я разсказалъ бы теб все, душа моя, за нашимъ скромнымъ завтракомъ.
— Ужъ я думаю, разсказалъ бы! Скажите, мистеръ Снагзби, вы отъ меня ничего не скрываете?
— Ни-че-то, моя мил..
— Мн было бы пріятно,— говоритъ мистриссъ Снагзби, продолжая наблюдать возраставшее, въ немъ смущеніе, съ жестокой и злобной улыбкой:— мн было бы пріятно, еслибъ вы проводили меня домой. А полагаю, мистеръ Снагзби, вы будете тамъ безопасне, чмъ во всякомъ другомъ мст.
— Душа моя, я не знаю, право, почему это такъ, но во всякомъ случа я готовъ идти.
Мистеръ Снагзби, окинувъ буфетъ отчаяннымъ взоромъ, желаетъ мистеру Вивлю и мистеру Гуппи добраго утра, проситъ принять привтъ, что видитъ ихъ въ добромъ здоровь, и провожаетъ мистриссъ Снагзби изъ гостиницы Солнца.
Передъ вечеромъ его сомнніе на счетъ того, не будетъ ли онъ подлежать отвтственности за воображаемое участіе въ катастроф, о которой говоритъ весь кварталъ, обратилось въ увренность, благодаря упорству мистриссъ Снагзби въ сохраненіи пристальнаго взгляда. Душевныя страданія его такъ велики, что онъ начинаетъ предаваться неяснымъ, неопредленнымъ идеямъ, касательно преданія себя въ руки правосудія: пусть оно оправдаетъ и успокоитъ его, если онъ невиненъ, пусть покажетъ со всею строгостью закона, если онъ виновенъ.
Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, окончивъ свой завтракъ, идутъ прогуляться въ лиикольнинскомъ сквер и выпустить столько черной паутины изъ своихъ головъ, сколько позволить непродолжительная прогулка.
— Послушай, Тони, лучше теперешняго случая не можетъ представиться,— говоритъ мистеръ Гупни, обошедъ въ мрачномь расположеніи духа четыре стороны сквера:— лучше этого случая не можетъ представиться, чтобъ обмняться парой словъ насчетъ того обстоятельства, которое мы должны, нисколько не медля, окончательно уразумть.
— Я теб вотъ что скажу, Вильямъ Гуппи!— отвчаетъ мистеръ Вивль, осматривая своего пріятеля съ ногъ до головы глазами, залитыми кровью:— если это обстоятельство касается заговора, то, пожалуйста, не трудись упоминать о немъ. С’ъ меня ужъ и того довольно, что было, больше этого я не желаю. Пожалуй, чего добраго, этакъ ты и самъ загоришься, или взлетишь на воздухъ съ трескомъ.
Этотъ гадательный феноменъ до такой степени не нравится мистеру Гуипи, что онъ отвчаетъ на него убждающимъ тономъ и дрожащимъ голосомъ:
— Тони, я полагаю, что происшествія вчерашней ночи послужатъ для тебя урокомъ, чтобъ ты на всю свою жизнь не быль пристрастнымъ къ самому себ.
На это мистеръ Вивль возражаетъ:
— Вильямъ, я полагаю, что они послужатъ для тебя урокомъ не длать заговоровъ во всю свою жизнь.
— Кто длаетъ заговоры?— спрашиваетъ мистеръ Гуппи.
— Кто? ты!
— Нтъ, не я!
— Нтъ, ты!
— Кто теб сказалъ?
— Я теб говорю.
— О, въ самомъ дл?
— Да, въ самомъ дл.
И оба пріятеля, приведенные въ разгоряченное состояніе, снова начинаютъ молча прогуливаться по скверу, чтобъ поостынуть.
— Тони,— говоритъ, наконецъ, мистеръ Гуппи:— еслибъ ты выслушивалъ своего пріятеля, вмсто того, чтобъ нападать на него, ты бы никогда не длалъ промаховъ. Но характеръ у тебя черезчуръ вспыльчивый, и ты весьма не разсудителенъ. Владй собою, Тони, все, что только можетъ очаровать взоръ…
— О, къ чорту твои очарованія!— восклицаетъ мистеръ Вивль, весьма рдко прерывая своего пріятеля.— Говори мн дло, вотъ и все тутъ!
Замчая, что его пріятель находится въ такомъ угрюмомъ и прозаическомъ настроеніи духа, мистеръ Гуппи хотлъ только выразить боле прекрасныя чувства души своей тономъ оскорбленнаго человка, и въ этомъ тон онъ продолжаетъ:
— Тони, когда я говорю, что есть одно обстоятельство, по которому мы должны согласиться другъ съ другомъ, то я говорю, не имя ни малйшаго помышленія на заговоръ, какъ бы онъ ни былъ невиненъ. Ты знакомъ нсколько съ законами, слдовательно, знаешь, что для всякаго слдствія предварительно назначаются вопросные пункты, на которые должны отвчать свидтели. Скажи теперь, желательно или нтъ, чтобъ мы условились другъ съ другомъ, касательно отвтовъ на вопросные пункты, по поводу смерти этого несчастнаго стараго Mo… стараго джентльмена.
Мистеръ Гуппи намренъ былъ сказать стараго Могола, по полагаетъ, что слово джентльменъ лучше идетъ къ длу.
— Какіе тутъ отвты? Вотъ еще вздоръ.
— Отвты, которые мы должны будемъ представить слдственной коммиссіи. Вотъ они,— и мистеръ Гуппи начинаетъ откладывать ихъ на пальцы:— что мы знаемъ о его привычкахъ, когда мы его видли въ послдній разъ, въ какомъ онъ положеніи находился тогда, открытіе, которое мы сдлали, и какъ мы его сдлали.
— Да,— говоритъ мистеръ Вивлъ.— Какіе же отвты-то будутъ?
— Мы сдлали открытіе, вслдствіе его, этого въ своемъ род эксцентричнаго человка, вслдствіе его приглашенія придти къ нему въ полночь, чтобы поучить его чтенію и письму, что длалъ ты неоднократно, потому что старикъ не умлъ ни читать, ни писать. Я проводилъ вечеръ у тебя, былъ позванъ внизъ… и такъ дале. Вроятно, судьи будутъ вникать только въ обстоятельства, касающіяся смерти покойнаго, поэтому нтъ никакой необходимости распространиться въ отвтахъ, я полагаю, ты согласенъ со мной?
— Нтъ никакой необходимости,— отвчаетъ мистеръ Вивль — полагаю, что нтъ.
— Теперь ты согласенъ, что въ этомъ нтъ и тни заговора!— говоритъ мистеръ Гуппи.
— Нтъ,— отвчаетъ его другъ:— если есть что-нибудь въ род того, я беру назадъ свое замчаніе.
— Теперь вотъ что, Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи, снова взявъ его за руку и продолжая гулять по скверу медленнымъ шагомъ:— мн бы хотлось знать, по пріятельски, подумалъ ли ты о тхъ выгодахъ, которыя представляются теб, если ты останешься жить въ этомъ мст?
— Что ты хочешь сказать этимъ?— говоритъ Тони, остановясь.
— Подумалъ ли ты о множеств выгодъ, которыя представляются теб, если ты останешься жить въ этомъ мст?— повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая прогулку.
— Въ какомъ мст? Въ этомъ,— указывая по направленію къ магазину стараго тряпья и всякаго хламу.
Мистеръ Гуппи киваетъ головой.
— Да я не соглашусь и ночи провести тамъ, какія бы ты ни сдлалъ мн предложенія,— говоритъ мистеръ Вивль, дико озираясь крутомъ.
— Ты такъ думаешь, Тони?
— Чего тутъ думать? Я теб говорю это утвердительно,— отвчаетъ мистеръ Вивль.
— Значитъ возможность, или вроятность, я не иначе считаю это, какъ вроятность, не имть ни малйшаго препятствія къ овладнію имуществомъ, не такъ давно принадлежавшимъ одинокому старику, который, повидимому, въ цломъ мір не иметъ ни одного родственника, и увренность разузнать, какія сокровища накопилъ этотъ старикъ, значитъ они вовсе не прельщаютъ тебя?— говоритъ мистеръ Гуппи, кусая себ ногти съ аппетитомъ, возбуждаемымъ чувствомъ досады.
— Разумется, нтъ. Ну, возможно ли говорить съ такимъ хладнокровіемъ о томъ, чтобы я жилъ тамъ?— восклицаетъ мистеръ Вивль съ негодованіемъ.— Отравляйся самъ и живи въ томъ дом, если хочешь!
— О! Я, Тони!— говоритъ мистеръ Гуппи ласковымъ тономъ.— Я никогда, не жилъ тамъ, да мн и не достать квартиры въ томъ дом, между тмъ какъ ты уже имешь ее.
— Не угодно ли, я съ удовольствіемъ уступлю тес ее,— возражаетъ его другъ.— Пожалуйста, можешь расположиться въ ней совершенно какъ дома.
— Значитъ, если я понимаю тебя, Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи:— ты ршительно отказываешься отъ всего?
— Ты во всю свою жизнь не сказалъ справедливе этихъ словъ,— говоритъ мистеръ Вивль:— ршительно отказываюсь отъ всего.
Въ то время, какъ они разговариваютъ, къ скверу приближается наемная карета, на козлахъ которой высокая шляпа становится видимой для всего народа. Внутри кареты и, слдовательно, совершенно закрыто отъ толпы, хотя весьма видно для двухъ пріятелей, потому что карета останавливается почти у самыхъ ногъ ихъ, сидятъ достопочтеннйшіе мистеръ и мистриссь Смолвидъ и прелестная внучка ихъ Юдиь. Въ пріхавшей партіи замтна какая-то поспшность и волненіе, и въ то время, какъ высокая шляпа, украшающая голову мистера Смолвида-младшаго, спуская съ козелъ, мистеръ Смолвидъ-старшій высовываетъ голову изъ окна и кричитъ мистеру Гуппи:
— Здравствуйте, сэръ! Какъ вы поживаете!
— Удивительно, что могло привлечь сюда Чика и его фамилію въ такую раннюю пору!— говоритъ мистеръ Гуппи, кивая головой своему знакомцу.
— Милостивый государь,— кричитъ ддушка Смолвидъ:— сдлайте мн одолженіе! Будьте такъ добры съ вашимъ пріятелемъ, перенесите, меня въ здшнюю гостиницу, между тмъ какъ Бартъ съ сестрой перетащатъ свою бабушку! Пожалуйста, не откажите старику!
Мистеръ Гуппи смотрятъ на своего пріятеля и повторяетъ въ вид вопроса: ‘въ ближайшую гостиницу?’ И они приготовляются нести почтенный грузъ въ гостиницу Солнца.
— Вотъ теб плата!— говоритъ дряхлый старикъ, обращаясь къ извозчику съ отвратительной гримасой и грозя ему своимъ костлявымъ, безсильнымъ кулакомъ.— Да смотри! если ты попросишь у меня хоть одну пенни на водку, я отправлю тебя въ полицію. Любезные молодые люди, ради Бога, несите меня полегче. Позвольте мн обнять васъ: я не сдавлю ваши шеи боле того, сколько позволяютъ мои силы. О, Боже мой!.. о Господи!… о мои кости!
Слава Богу, что гостиница Солнца недалеко, потому что мистеръ Вивль представляетъ изъ себя олицетворенную апоплексію, не совершивъ еще и половины дороги. Какъ бы то ни было, безъ дальнйшаго преувеличенія признаковъ апоплексіи, кром разв звуковъ, выражаемыхъ при поднятіи несоразмрной съ силами тяжести и необыкновенной испарины, онъ исполняетъ обязанность носильщика, и благосклонный престарлый джентльменъ благополучно доставляется, по его собственному желанію, въ отдльную комнату гостиницы Солнца.
— О Господи! произноситъ мистеръ Смолвидъ, съ трудомъ переводя духъ и озираясь кругомъ изъ своего кресла:— о кости мои, о моя спина! Уфъ, какъ тяжело и больно! Садись ты, старая вдьма, отвратительный негодный попугай. Садись!
Этотъ легонькій привтъ, назначенный для мистриссъ Смолвидъ, былъ высказанъ вслдствіе какой-то странной способности со стороны той несчастной старой леди — способности, но которой каждый разъ, когда она становится на ноги, то начинаетъ перебирать ими и сообщать движеніе неодушевленнымъ предметамъ, такъ что подобное положеніе старушки всегда сопровождается такимъ стукомъ, бряичаньомъ и звяканьемъ, какое только и можно услышать на шабаш старыхъ вдьмъ. Вроятно, ослабленіе нервовъ столько же способствуетъ къ такимъ продлкамъ, какъ и всякое другое безсильное намреніе въ бдной старух. Въ настоящемъ же случа эти дв причины находятся въ такой близкой связи съ виндзорскимъ кресломъ, врнымъ товарищемъ кресла, въ которое посаженъ мистеръ Смолвидъ, что она только тогда и избавляется отъ нихъ, когда внукъ и внучка усаживаютъ ее на мсто, между тмъ какъ дражайшій супругъ расточаетъ на нее, съ необычайной бглостью, любимый эпитетъ ‘вороны съ свиною головою’ и повторяетъ его безчисленное множество разъ.
— Милостивый государь,— говоритъ ддушка Смолвидъ, обращаясь къ мистеру Гуппи:— говорятъ, здсь случилось несчастіе. Слышали ли вы, или вашъ пріятель о немъ?
— Слышали ли мы о немъ! Да мы сами открыли его!
— Вы открыли его! Вы вдвоемъ открыли его! Слышишь, Бартъ, они открыли его!
Два открытеля, выпуча глаза, смотрятъ на Смолвидовъ, которые отвчаютъ имъ тмъ же.
— Друзья мои,— визжитъ мистеръ Смолвидъ, вытягивая впередъ об руки:— я обязанъ вамъ тысячами благодарностей за то, что вы приняли на себя грустную обязанность открытія пепла отъ брата мистриссъ Смолвидъ.
— Кого, кого?— говоритъ мистеръ Гуппи.
— Родного брата мистриссъ Смолвидъ, ея единственнаго родственника. Мы не были съ нимъ въ такихъ отношеніяхъ, чтобы стоило оплакивать его потерю, да, впрочемъ, съ нимъ и не было возможности быть въ хорошихъ отношеніяхъ. Онъ, правду сказать, не жаловалъ насъ. Это былъ человкъ эксцентричный, весьма эксцентричный. Если онъ оставилъ духовное завщаніе (въ чемъ я крайне сомнваюсь), такъ длать нечего, по необходимости надо сблизиться съ нимъ. Я пріхалъ сюда взглянуть на его пожитки: ихъ нужно опечатать, нужно передать въ руки правосудія. Я пріхалъ сюда,— повторяетъ ддушка Смолвидъ, загребая къ себ воздухъ всми десятью пальцами:— взглянуть на его имущество.
— Я думаю, Смолъ,— говоритъ безутшный мистеръ Гуппи:— ты бы могъ сказать мн, что покойный старикъ былъ теб дядя.
— Вы вели себя такъ скрытно около него, что, я думаю, вамъ нравилось, если я велъ себя точно такъ же,— отвчаетъ эта старая птица съ скрытно засверкавшими глазами.— Кром того, я не очень гордился такимъ дядей.
— Кром того вамъ нтъ никакого дла, гордился ли онъ или нтъ,— говоритъ Юдиь также съ скрытно засверкавшими глазами.
— Онъ въ жизни своей ни разу не видлъ меня и потому не зналъ меня,— замчаетъ Смолъ:— и, право, я не знаю, къ чему бы я сталъ рекомендовать его вамъ.
— Онъ не имлъ съ нами никакихъ сношеній, что очень, очень прискорбно,— говоритъ старикъ:— но, во всякомъ случа, я пріхалъ сюда посмотрть на его имущество. Мы будемъ имть полное право на него. Право это въ рукахъ моего стряпчаго. Мистеръ Толкинхорнъ изъ Линкольнинскихъ Полей… отсюда сейчасъ черезъ дорогу… такъ добръ, что согласился быть моимъ ходатаемъ, я вамъ скажу это такой человкъ, что и трава-то не растетъ у него подъ ногами. Крукъ былъ единственнымъ братомъ мистриссъ Смолвидъ: у нея не было родственниковъ, кром Крука и у Крука не было родственниковъ, кром мистриссъ Смолвидъ. Я говорю о твоемъ брат… адская ты этакая трещотка!.. которому было семьдесятъ шесть лтъ.
Мистриссъ Смолвидъ немедленно начинаетъ трясти головой и пищать:
— Семьдесятъ шесть фунтовъ стерлинговъ, семь шиллинговъ и шесть пенсовъ! Семьдесятъ шесть тысячъ мшковъ съ деньгами! Семьдесятъ шесть тысячъ милліоновъ пачекъ ассигнацій.
— Дайте мн, пожалуйста, оловянную кружку!— восклицаетъ изступленный супругъ, озираясь крутомъ и не находя вблизи себя ничего метательнаго.— Ради Бога, подайте, кто нибудь плевальницу, дайте мн что-нибудь твердое и разрушительное, швырнуть въ эту вдьму! Ахъ ты яга-баба, адская фурія, кошка, собака, вдьма!
При этомъ мистеръ Смолвидъ, доведенный до крайнихъ предловъ собственнаго своего краснорчія, бросаетъ, за неимніемъ другого орудія, Юдиью въ ея бабушку, толкнувъ эту юную дву въ престарлую леди съ такой силой, какою могъ вооружиться, и потомъ безсильный падаетъ въ кресло и превращается въ груду платья.
— Потрясите меня кто-нибудь, будьте такъ добры, потрясите меня,— говоритъ пискливый голосъ изъ едва замтно шевелившагося узла платья, въ который превратился мистеръ Смолвидъ.— Я пріхалъ сюда посмотрть имущество. Потрясите меня и позовите полисменовъ, которые стоятъ у дверей сосдняго дома, пусть они дадутъ мн объясненіе объ имуществ. Мой стряпчій будетъ здсь сію минуту, чтобъ взять это имущество подъ свое покровительство. Ссылка или галеры ожидаютъ того, кто осмлится прикоснуться къ имуществу!
Въ то время какъ его почтительные внучата выпрямляютъ его и совершаютъ надъ нимъ обыкновенный подкрпляющій процессъ, посредствомъ взбалтыванья и обминанья, онъ продолжаетъ повторять послднее слово, какъ отдаленное эхо: ‘къ имуществу! имущество! къ имуществу!’
Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи смотрятъ другъ на друга, первый какъ человкъ, совершенно отказавшійся отъ какого-то важнаго предпріятія, послдній съ унылымъ лицомъ, какъ человкъ, въ душ котораго все еще кроются какія-то неопредленныя ожиданія. Но видно по всему, что интересамъ мистера Смолвида нтъ возможности сопротивляться. Приходитъ писецъ мистера Толкинхорна изъ его оффиціальной конторы и объявляетъ полиціи, что мистеръ Толкинхорнъ отвчаетъ за законныя притязанія ближайшихъ родственниковъ покойнаго и что въ свое время будутъ составлены и представлены формальные акты и документы на право наслдства. Мистеръ Смолвидъ, въ подтвержденіе своего первенства, немедленно получаетъ позволеніе совершить сантиментальное путешествіе въ выморочный домъ и въ опустлую комнату миссъ Фляйтъ, гд онъ кажется отвратительной хищной птицей, вновь прибавленной къ собранію птицъ миссъ Фляйтъ.
Всть о прибытіи нежданнаго наслдника быстро разносится по всему Подворью, приноситъ существенную пользу гостиниц Солнца и поддерживаетъ въ жителяхъ бодрость духа. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ считаютъ несчастіемъ для молодого человка, если Крукъ и въ самомъ дл не оставилъ духовнаго завщанія, и полагаютъ, что ему непремнно слдуетъ сдлать хорошенькій подарокъ изъ имущества покойнаго. Молодой Пайперъ и молодой Перкинсъ, какъ члены того юношескаго кружка, который служитъ ужасомъ для проходящихъ по переулку Чансри, лазаютъ на помпу, заглядываютъ въ окна, и дикій визгъ и крикъ не прерывается въ теченіе цлаго дня надъ бренными останками покойника. Маленькій Свильзъ и миссъ Мелвильсонъ вступаютъ въ пріятный разговоръ съ своими патронами, вполн сознавая, что эти необыкновенныя происшествія уничтожаютъ всякую преграду между людьми, посвященными въ таинства пнія и непосвященными. Мистеръ Богзби выставляетъ объявленіе, что ‘по случаю печальнаго событія на Подворь Кука, въ Гармоническомъ Обществ буду пть въ теченіе недли національную арію ‘Царь Смерти’ съ полнымъ хоромъ, и присовокупляетъ, что ‘Джемсъ Джорджъ Богзби принужденъ сдлать это удовольствіе публик, несмотря, что оно сопряжено будетъ съ излишними издержками, по поводу желанія, единодушно выраженнаго въ гостиниц значительнымъ числомъ почтенныхъ особъ и въ воспоминаніе грустнаго событія, возбудившаго всеобщее сожалніе’. Объ одномъ только обстоятельств, имющемъ связь съ покойникомъ, сильно безпокоится Подворье Кука, и именно, что неужели выдумка насчетъ гроба въ полный ростъ человка должна обратиться въ дйствительность, хотя въ гробь придется положить весьма немного. Но когда гробовщикъ объявилъ въ гостиниц Солнца, что ему приказано сооружать гробъ ровно въ шесть футовъ, всеобщее безпокойство совершенно прекращается и жители Подворья единогласно объявляютъ, что поведеніе мистера Смолвида длаетъ ему величайшую честь.
Событіе, возбуждающее такое сильное любопытство, проникло даже, за предлы Подворья и очень далеко. Ученые люди и философы прізжаютъ взглянуть на сгорвшій трупъ, доктора выходятъ изъ каретъ на ближайшемъ перекрестк съ тою же цлью, и между ними завязывается такой удивительный диспутъ касательно воспламеняющихся газовъ и фосфористаго водорода, какого Подворье Кука никогда не воображало услышать. Нкоторые изъ этихъ авторитетовъ (безъ сомннія заслуживающихъ полнаго доврія) утверждаютъ съ негодоваінемъ, что покойному не слдовало бы умирать такъ, какъ имъ объяснено, они ссылаются на другихъ авторитетовъ и на изслдованія смертныхъ случаевъ, перечисленныхъ въ шестомъ том ‘Философическихъ трудовъ’, а также на довольно извстную всмъ книгу о судебной медицин въ Англіи, и кром того на случай въ Италіи съ синьорой Корнеліей Бауди, описанный со всми подробностями нкіимъ Біянчини, Веронскимъ врачемъ, который написалъ нсколько ученыхъ сочиненій, и о которомъ упоминается въ современныхъ ему сочиненіяхъ, какъ о человк, имющемъ проблески здраваго смысла, ссылаются на показанія гг. Фодере и Море, двухъ несноснйшихъ французовъ, которые хотли изслдовать этотъ предметъ, и, наконецъ, на неоспоримое показаніе monsieur Леката, знаменитаго въ свое время хирурга, который имлъ неделикатность жить въ дом, гд произошелъ подобный случай, и даже представить описаніе объ этомъ: но все же они считаютъ поступокъ мистера Крука, при его переселеніи изъ этого міра такой неслыханной дорогой, не допускающимъ никакого оправданія и лично оскорбительнымъ. Чмъ мене Подворье понимаетъ эти рчи, тмъ боле, он нравятся ему, самое же высшее удовольствіе оно извлекаетъ изъ запасовъ гостиницы Солнца. Но вотъ является художникъ по порученію какой нибудь политипажной газеты съ подготовленнымъ первымъ планомъ и фигурами, годными для какой угодно картины, начиная отъ кораблекрушенія у Корнвалисскихъ береговъ до военнаго смотра въ Гэйдъ Парк и до манчестерскаго митинга, онъ входитъ въ собственную комнату мистриссъ Перкинсъ, вчно незабвенную комнату, набрасываетъ на подмалевокъ домъ мистера Крука, въ размрахъ, чуть-чуть не подходящихъ къ натуральной величин, и въ самомъ дл, величина его такъ громадна, какъ будто онъ хотлъ представить на своей картин ‘Храмъ смерти’. Точно также, когда ему позволили взглянуть въ дверь заповдной комнаты, онъ изображаетъ этотъ аппартаментъ, соразмрно съ картиной, въ три-четверти мили въ длину и пятьдесятъ ярдовъ въ вышину. Подворье очаровано такимъ произведеніемъ. Во все это время два вышепомянутые джентльмена заглядываютъ въ двери каждаго дома, участвуютъ въ философскихъ диспутахъ, являются всюду, прислушиваются къ каждому и кончаютъ обыкновенно тмъ, что собираются въ отдльную комнату гостиницы Солнца, принимаются за свои ненасытныя перья и пишутъ на лощеной бумаг.
Наконецъ, приходитъ слдственный судья съ своими приказными, совершенно какъ и въ предшествовавшемъ случа, съ тою только разницею, что судья считаетъ это дло выходящимъ изъ обыкновеннаго порядка вещей и частнымъ образомъ говорить своей собратіи, что ‘Сосдній домь должно быть обреченъ несчастіямъ, должно быть ужъ ему судьбою такъ назначено, впрочемъ, мало ли бываетъ тайнъ на свт, которыхъ мы не въ состояніи объяснить’. Посл этого на сцену дйствія является гробъ ровно въ шесть футовъ и приводитъ всхъ въ восхищеніе.
Во всхъ этихъ происшествіяхъ мистеръ Гуппи принимаетъ такое слабое участіе, что онъ движется какъ и всякое другое частное лицо. Онъ можетъ поглядывать на таинственный домъ только снаружи, и онъ видитъ, къ крайнему своему прискорбію, какъ мистеръ Смолвидъ запираеть двери на тяжелые замки, и вмст въ тмъ окончательно убждается, что въ этомъ дом для него теперь все заперто. Но прежде чмъ вс эти дйствія приходятъ къ концу, и именно, не раньше слдующаго вечера посл катастрофы, мистеръ Гуппи считаетъ необходимымъ сообщить кое-что миледи Дэдлокъ.
Вслдствіе этого, съ унылымъ духомъ и съ тмъ сознаніемъ своей вины, которое страхъ и безсонница породили въ немъ, а гостиница Солнца увеличила, молодой человкъ, по имени Гуппи, является въ столичный домъ миледи около семи часовъ вечера и проситъ аудіенціи. Меркурій отвчаетъ, что она отъзжаетъ на обдъ. Разв мистеръ Гуппи не видитъ, что ее ждетъ карета? Да, онъ видитъ это, но все. же непремнно хочетъ видть миледи.
Меркурій иметъ сильное желаніе, какъ онъ объяснилъ въ то же время своему товарищу джентльмену, ‘дать пинка молодому человку’, но касательно его пріема онъ получилъ положительныя наставленія. Поэтому онъ угрюмо сообщаетъ молодому человку, что ему должно войти въ библіотеку, и отправляясь доложить о немъ, оставляетъ его въ обширной комнат, не слишкомъ ярко освщенной.
Мистеръ Гуппи посматриваетъ вглубь по всмъ направленіямъ и везд видитъ что-то въ род обугленнаго и покрытаго пепломь полна. Но вотъ онъ слышитъ шелестъ платья. Неужели это…? Нтъ, это не призракъ, но прекраснйшая женщина въ великолпномъ наряд.
— Простите меня великодушно, миледи,— говоритъ мистеръ Гуппи, запинаясь и въ величайшемъ уныніи:— я выбралъ весьма неудобное время…
— Я вамъ сказала, что вы можете приходить сюда во всякое время.
Миледи беретъ стулъ и такъ же пристально смотритъ на мистера Гуппи, какъ и въ первый разъ.
— Благодарю васъ, миледи, вы очень снисходительны.
— Садитесь.
Въ ея голос, однако же, не замтно особенной снисходительности.
— Я не знаю, миледи… цль моего прихода такъ незначительна, что я не смю садиться и удерживать васъ, я… я не досталъ тхъ писемъ, о которыхъ имлъ честь недавно говоритъ вамъ.
— Неужели вы за тмъ только и пришли, чтобь сказать мн это.
— Собственно за тмъ, миледи.
Мистеръ Гуппи, кром унынія, неудачи въ ожиданіяхъ и безпокойства, поставленъ еще въ боле затруднительное положеніе роскошью и красотой ея наружности. Миледи вполн знаетъ, какое вліяніе производитъ ея наружность, она слишкомъ долго изучала ее, чтобъ не умть воспользоваться всми ея выгодами. Въ то время, какъ она спокойно и холодно смотритъ на мистера Гуппи, онъ не только сознается внутренно, что ему нтъ никакой возможности проникнуть въ ея мысли, но что онъ съ каждой минутой боле и боле отдаляется отъ нея.
Она не станетъ говорить, это ясно, поэтому онъ долженъ говорить.
— Короче сказать, миледи,— говоритъ мистеръ Гуппи, какъ воръ, медленно сознающійся въ своемъ преступленіи:— человкъ, отъ котораго я надялся получить эти письма, внезапно кончилъ свою жизнь, и… и…
Онъ останавливается. Леди Дэдлокъ спокойно досказываетъ его мысль:
— И письма уничтожились вмст съ этимъ человкомъ, не такъ ли?
Мистеръ Гуппи не сказалъ бы на это — нтъ, хотя бы и могъ, точно такъ, какъ онъ не можетъ скрыть дйствительности.
— Я думаю такъ, миледи.
Неужели онъ не замчаетъ въ ея лиц и искры душевнаго облегченія? Нтъ, ему бы не замтить этого даже и тогда если бы наружное спокойствіе миледи не смущало его.
Онъ произноситъ нсколько несвязныхъ словъ въ знакъ извиненія за свою неудачу.
— Больше вы ничего не имете сказать?— спрашиваетъ леди Дэдлокъ, выслушавъ его, или почти выслушавъ, потому что онъ говорилъ весьма несвязно.
Мистеръ Гуппи думаетъ, что ему больше нечего сказать.
— Уврены ли вы, что вамъ больше, нечего сказать? Я васъ предупреждаю, это послдній случай говорить со мной.
Мистеръ Гуппи совершенно увренъ. И дйствительно въ настоящее время онъ ничего не иметъ и не желаетъ сказать ни подъ какимъ видомъ.
— Довольно. Я не требую вашихъ извиненій. Добраго вечера желаю вамъ!
И миледи звонитъ за Меркуріемъ проводить молодого человка, по имени Гуппи.
Но въ этомъ же дом и въ то же самое время случайно присутствуетъ старый человкъ, по имени Толкинхорнъ. Этотъ старый человкъ спокойнымъ шагомъ подходитъ къ библіотек, кладетъ руку на дверную ручку, входитъ и останавливается лицомъ къ лицу съ молодымъ человкомъ, который только что выходилъ изъ комнаты.
Одинъ взглядъ между старымъ человкомъ и миледи, и опущенный до этого веръ поднимается. Въ одинъ моментъ проявляется подозрніе сильное и рзкое. Еще моментъ, и все закрыто.
— Извините, леди Дэдлокъ, тысячу разъ извините меня. Меня удивляетъ, что я застаю васъ здсь въ такое время. Я думалъ, что здсь нтъ ни души. Извините, извините!
— Позвольте!— говоритъ миледи, небрежно ворочая его назадъ.— Останьтесь здсь, прошу васъ. Я ду на обдъ. мн больше нечего говорить съ этимъ молодымъ человкомъ.
Совершенно разстроенный молодой человкъ кланяется у самыхъ дверей и раболпно выражаетъ надежды свои на благополучное здоровье мистера Толкинхорна.
— Ничего, я здоровъ,— говорить адвокатъ, смотря на него изъ-подъ нахмуренныхъ бровей, и онъ смотритъ такъ, чтобы не длать повторенія, это не такой человкъ.— Вы врно изъ конторы Кэнджа и Карбоя?
— Изъ конторы Кэнджа и Карбоя, мистеръ Толкинхорнъ, меня зовутъ Гуппи, сэръ.
— Да, да. Благодарю васъ, мистеръ Гуппи, я, слава Богу, здоровъ, благодарю васъ.
— Пріятно это слышать, сэръ. Но нельзя допустить, чтобы вы были совершенно здоровы, вслдствіе вашихъ многотрудныхъ занятій.
— Благодарю васъ, мистеръ Гуппи.
Мистеръ Гуппи съ тмъ же раболпіемъ выходитъ изъ дверей. Мистеръ Толкинхорнъ, такая мишура въ своей старинной, ржавой, черной одежд въ сравненіи съ пышнымъ нарядомъ леди Дэдлокъ, провожаетъ ее съ лстницы въ карету. Онъ возвращается, потирая себ подбородокъ, и потираетъ его часто и сильно въ теченіе вечера.

XXXIV. Тиски.

— Что бы это значило?— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Холостой ли это зарядъ, или пуля? Вспышка на полк или выстрлъ?
Открытое письмо составляетъ предметъ размышленій кавалериста и сильно безпокоитъ его. То отодвинетъ онъ его отъ себя на длину руки и потомъ снова приблизитъ почти къ самымъ глазамъ, то возьметъ его въ правую руку, то въ лвую, то начнетъ читать его, согнувъ голову на одинъ бокъ, то на другой, то нахмуритъ свои брови, то подниметъ ихъ, и все не можетъ угодить себ, то онъ разгладитъ его на стол своей тяжелой рукой, и задумчиво сдлавъ по галлере нсколько оборотовъ, остановится передъ нимъ и начнетъ пробгать его свжимъ взоромъ, но даже и это не помогаетъ.
— Холостой зарядъ это,— повторяетъ мистеръ Джорджъ задумчиво:— или пуля?
Филь Скводъ, съ помощью кисти и горшка блой краски, малюстъ въ отдаленіи щиты, слегка насвистываетъ скорый маршъ, поддлываясь подъ флейту и воображая, что онъ и въ самомъ дл, какъ поется въ этомъ марш, долженъ воротиться и воротится къ любимой дв, которую оставилъ за собой…
— Филь!— говоритъ кавалеристъ.
Филь подходитъ къ нему обычнымъ путемъ, ковыляетъ съ боку на бокъ около стны, какъ будто онъ шелъ куда-нибудь въ сторону, и потомъ бросается на своего командира, какъ будто хочетъ принять его на штыкъ. На грязномъ лиц его рельефно красуются брызги блой краски, и рукояткой кисти онъ потираетъ себ бровь.
— Вниманіе, Филь! Слушай меня.
— Слушаю, комаидиръ.
— ‘Милостивый государь! Позвольте мн напомнить вамъ (хотя и не имю уважительной причины длать подобное напоминаніе), что двухъ-мсячному векселю, подписанному на ваше имя мистеромъ Матью Бэгнетомъ и вами акцептованному, на сумму девяносто семь фунтовъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, завтрашняго числа срокъ, а потому не угодно ли вамъ приготовиться очистить его по предъявленіи. Вашъ Джошуа Смолвидъ’.
— Что ты скажешь на это?
— Не хорошо, командиръ.
— Почему?
— Я думаю,— отвчаетъ Филь, разгладивъ сначала нсколько морщинъ на лбу рукояткой кисти:— я думаю, что когда начнутъ требовать деньги, то непремнно надо ждать худыхъ послдствій.
— Послушай, Филь,— говоритъ кавалеристъ, свъ на столъ:— однихъ процентовъ да различныхъ разностей я переплатилъ уже, по крайней мр, половину того, что здсь написано.
Филь соглашается съ этимъ и намекаетъ, сдлавъ шага два назадъ съ невыразимо кислой физіономіей, что, по его мннію, длу все-таки не будетъ легче черезъ это обстоятельство.
— И вотъ еще что, Филь,— говоритъ кавалеристъ, останавливая преждевременныя заключенія размахомъ руки.— Между нами было условіе, что вексель этотъ по истеченіи срока будетъ, какъ они выражаются, переписываться. И онъ возобновлялся безчисленное множество разъ. Что ты скажешь на это?
— Я скажу, что врно возобновленія-то эти кончились.
— Ты такъ думаешь? Гм! Я самъ то же думаю.
— Это тотъ и есть Джошуа Смолвидъ, котораго приносили сюда въ кресл?
— Тотъ самый.
— Командиръ,— говоритъ Филь необыкновенно серьезно:— по праву этотъ человкъ настоящая піявка, по поступкамъ это тиски, по ужимкамъ и кривляньямъ это змя и по когтямъ это ракъ съ огромными клешнями.
Высказавъ такъ выразительно свое мнніе и постоявъ немного, чтобы удостовриться, не ожидаютъ ли отъ него какихъ-нибудь дальнйшихъ замчаній, мистеръ Скводъ отправляется назадъ по своей дорог, переваливаясь съ боку на бокъ, и музыкальными нотами снова начинаетъ уврять, что онъ долженъ воротиться и непремнно воротится къ своей идеальной дв. Джорджъ, сложивъ письмо, идетъ по тому же направленію.
— А вдь есть средство, командиръ, уладить это дло,— говоритъ Филь, бросивъ на него лукавый взглядъ.
— Заплатить деньги, я думаю? Я бы желалъ.
Филь мотаетъ головой.
— Нтъ, командиръ, совсмъ нтъ, средство это гораздо проще. Стоитъ только сдлать то, что я длаю теперь,— говоритъ Филь, въ высшей степени артистически мазнувъ своей кистью.
— Заблить черныя пятна? Отказаться отъ долгу?
Филь киваетъ головой.
— Славное средство, нечего сказать! Знаешь ли ты, что тогда будетъ съ Бэгнетами? Знаешь-ли ты, что они въ конецъ разорятся, если имъ придется выплачивать мои долги? Куда какой ты нравственный человкъ, Филь,— говоритъ кавалеристь, осматривая его съ ногъ до головы съ замтныя ь негодованіемъ:— удивительно нравственный!
Филь, стоя на колняхъ у щита, длая аллегорическіе размахи своей кистью и выравнивая пальцемъ круги тира, горячо начинаетъ приводить въ свое оправданіе, что онъ совсмъ забылъ объ отвтственности Бэгнета, что онъ не хотлъ бы повредить и волоска на голов каждаго изъ членовъ этого семейства, какъ вдругъ въ корридор слышатся чьи-то шаги и вслдъ затмъ раздается веселый голосъ:
— Неужели нтъ дома мистера Джорджа
Филь бросаетъ взглядъ на своего господина, вскакиваетъ на ноги и говоритъ:
— Дома, мистриссъ Бэгнетъ! Дома!
И вслдъ за тмъ въ галлерею является мистриссъ Бэгнетъ съ своимъ супругомъ.
Старая бабенка, какъ называетъ ее мистеръ Бэгнетъ, ни въ какое время года и никуда не является иначе, какъ въ сромъ шерстяномъ салон, грубомъ и довольно поношенномъ, но очень чистомъ, который неоспоримо составляетъ безсмнный ея нарядъ, сдлавшійся весьма интереснымъ въ глазахъ мистера Бэгнета, потому что онъ прибылъ въ Европу изъ другой части свта вмст съ мистриссъ Бэгнетъ и ея зонтикомъ, который точно такъ же появляется въ дверяхъ галлереи, какъ и прочіе наряды мистриссъ Бэгнетъ. Въ настоящее время нтъ никакой возможности узнать его первоначальный цвтъ, на конц палки онъ иметъ сучковатый крючокъ съ металлическимъ наконечникомъ, представляющимъ модель овальнаго окна, или просто стекла изъ очковъ:— этотъ орнаментъ не иметъ, впрочемъ, той замчательной способности быть врнымъ своему назначенію, какое можно было бы требовать отъ предметовъ, долго находившихся въ короткихъ отношеніяхъ съ британской арміей. Зонтикъ мистриссъ Бэгнетъ замчателенъ по своей гибкости, мягкости и недостатку китоваго уса — обстоятельство, которое только тмъ и объясняется, что въ теченіе многихъ лтъ онъ служилъ на постоянныхъ квартирахъ посуднымъ шкапомъ, а на походахъ платьевымъ мшкомъ. Она никогда его не распускаетъ, надясь, что отъ всякой непогоды защититъ ее салопъ съ весьма объемистымъ воротникомъ, но по обыкновенію употребляетъ его вмсто трости, которою при покупк мяса или зелени указываетъ на куски или связки этихъ продуктовъ, или толкаетъ по-дружески торговцевъ, чтобъ обратить вниманіе ихъ на свою особу. Безъ рыночной корзины, съ двумя откидными крышками, она не длаетъ шагу изъ дому. Сопровождаемая этими врными спутниками, мистриссъ Бэгнетъ съ загорлымъ лицомъ, весело выглядывающимъ изъ-подъ грубой соломенной шляпки, является въ эту минуту румяная и свжая въ галлерею Джорджа для стрльбы въ цль и пр.
— Ну, здравствуй, Джорджъ, старый товарищъ,— говоритъ она:— какъ ты поживаешь въ такое чудное утро?
Они сердечно здороваются, какъ старые пріятели, мистриссъ Бэгнетъ втягиваетъ въ себя длинный глотокъ воздуха посл прогулки и садится отдохнуть. Обладая способностью, усвоенною на вершинахъ походныхъ телгъ и въ другихъ подобныхъ положеніяхъ, способностью удобно и спокойно помщаться гд бы то ни было, она садится на простую деревянную скамейку, развязываетъ шляпку, откидываетъ ее назадъ, складываетъ руки на грудь и чувствуетъ себя совершенно довольной.
Мистеръ Бэгнетъ, между тмъ, пожимаетъ руки своему старому сослуживцу и Филю, котораго мистриссъ Бэгнетъ въ свою очередь привтствуетъ ласковымъ поклономъ и улыбкой.
— Ну, Джорджъ,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ торопливо: вотъ и мы къ теб въ гости, я и мой Бакаутъ (она часто отзывается о муж своемъ подъ этимъ названіемъ по тому случаю, какъ полагаютъ нкоторые, что Бакаутъ было его стариннымъ полковымъ прозваніемъ, когда они впервые познакомились, и что прозваніе это дано ему было по причин его твердыхъ качествъ и шероховатой наружности) пришли нарочно затмъ, чтобъ привести въ порядокъ… знаешь вотъ то-то обстоятельство. Давай-ка ему новый вексель, Джорджъ, и онъ подпишетъ его духомъ.
— А я собирался къ вамъ сегодня утромъ,— замчаетъ кавалеристъ, уклоняясь отъ предложенія.
— Мы такъ и думали, что ты придешь къ намъ сегодня поутру, но вышли изъ дому рано и оставили Вулича, отличнаго мальчишку, смотрть за сестрами, и вмсто того, чтобы ждать тебя къ себ, пришли сюда, какъ видишь, сами. Бакаутъ мой сдлался теперь такимъ домосдомъ, что прогуляться ему очень не мшаетъ. Но что съ тобой, Джорджъ?— спрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ, прекращая свой бойкій и веселый разговоръ.— Сегодня ты самъ не свой.
— Да, я не совсмъ спокоенъ сегодня,— отвчаетъ кавалеристъ:— меня немного разсердили, мистриссъ Бэгнетъ.
Ея бглые, блестящіе глаза немедленно открываютъ истину.
— Джорджъ!— восклицаетъ она, грозя ему пальцемъ.— Радъ Бога, неужели сдлалось что-нибудь недоброе для Бакаута! Не говори мн этого, Джорджъ, ради дтей моихъ.
Кавалеристъ бросаетъ на нее тревожный взглядъ.
— Джорджъ,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, то поднимая для большей выразительности об руки кверху, то опуская ихъ на колни:— если ты допустилъ сдлаться чему-нибудь дурному въ поручительств моего Бакаута, если ты запуталъ его въ этомъ дл, если ты продалъ насъ и поставилъ черезъ это въ опасное положеніе, а я вижу это по твоему лицу, Джорджъ, я читаю на немъ, какъ по печатному, то ты поступилъ съ нами безсовстно, ты обманулъ насъ жестокимъ образомъ. Я теб говорю, Джорджъ, что ты обманулъ насъ жестокимъ образомъ. Вотъ и все тутъ.
Мистеръ Бэгнетъ, неподвижный до этого, какъ помпа или какъ фонарный столбъ, кладетъ на макушку своей лысой головы правую руку, какъ будто съ тмъ, чтобы защитить ее отъ сильнаго паденія искусственнаго дождя, и съ величайшимъ безпокойствомъ смотритъ на мистриссъ Бэгнетъ.
— Джорджъ,— продолжаетъ старуха:— я удивляюсь теб! Джорджъ, мн стыдно за тебя! Джорджъ, я не хочу врить, чтобы ты ршился на такой поступокъ! Я всегда считала тебя за катающійся камень, который никогда не обростаетъ мхомъ, но не думала, чтобъ ты когда-нибудь отнялъ ту маленькую частичку мха, которая принадлежала Бэгнету и его ребятишкамъ. Ты знаешь, какой онъ трудолюбивый и заботливый отецъ. Ты знаешь, кто такіе у меня Квебекъ и Мальта и Вуличъ, ты все это знаешь, и я, право, никогда бы не подумала, что ты ршишься отплатить намъ подобнымъ образомъ! О, Джорджъ! (и мистриссъ Бэгнетъ подбираетъ полы своего салопа и безъ всякаго притворства отираетъ ими глаща свои) неужели ты могъ такъ поступить съ нами?
Съ окончаніемъ этихъ словъ, мистеръ Бэгнетъ снимаетъ руку съ головы, какъ-будто дождь совершенно прекратился и съ уныніемъ смотритъ на мистера Джорджа, который ноблднлъ, какъ полотно и въ свою очередь плачевно посматриваетъ на срый салонъ и соломенную шляпку.
— Матъ,— говоритъ кавалеристъ голосомъ, выражающимъ покорность, и хотя назначаетъ слова свои мистеру Бэгнету, но не спускаетъ глазъ съ его жены:— мн очень жаль, что ты такъ близко принимаешь это къ сердцу, мн кажется, что дло еще не въ такомъ дурномъ положеніи, какъ ты думаешь. Дйствительно, сегодня утромъ я получилъ письмо (и онъ читаетъ это письмо вслухъ), но, я думаю, все это еще можно поправить. Что касается до катающагося камня, пожалуй, я согласенъ, что ты говоришь правду. Я въ самомъ дл, катающійся камень, но хотя я до сихъ поръ еще ничего не пакатилъ себ путнаго, да зато, я вполн увренъ, до сихъ поръ никому не заслонялъ собой дороги. Ни одинъ еще старый бродяга и товарищъ не любилъ такъ твою жену, Матъ, и твое семейство, какъ я ихъ люблю, а потому, надюсь, вы перестанете смотрть на меня такъ сердито. Не думайте, чтобы я таилъ отъ васъ что-нибудь. Я получилъ это письмо съ четверть часа тому назадъ.
— Старуха,— произноситъ мистеръ Бэгнетъ посл минутнаго молчанія:— скажи ему мое мнніе!
— А зачмъ онъ не женился?— отвчаетъ мистриссъ Бэгнетъ полушутливо, полусерьезно:— зачмъ онъ не женился въ сверной Америк на вдов Джо Поуча? Тогда бы онъ не попадалъ въ такія хлопоты.
— Старуха говоритъ правду,— замчаетъ мистеръ Бэгнетъ:— и въ самомъ дл, зачмъ ты не женился?
— Чтожъ за бда? Я надюсь, что въ настоящее время она иметъ лучшаго мужа,— отвчаетъ кавалеристъ.— Какъ бы то ни было, я не женился на вдов Поуча — и длу конецъ, прошедшаго не передлаешь. Но что я стану длать теперь? Вы видите все мое достояніе: оно не мое, но ваше. Скажите слово, и я продамъ все до послдней нитки. Еслибъ только знать, что можно выручить черезъ продажу требуемую сумму, я бы давнымъ давно все продалъ. Не думай, Матъ, что я ршусь когда нибудь пустить тебя и твоихъ дтей въ трубу. Прежде всего я продамъ самого себя, лишь бы только гд нибудь сыскать человка, который бы согласился купить такой изношенный, никуда негодный хламъ.
— Старуха,— бормочетъ мистеръ Бэгнетъ:— передай ему еще одинъ клочекъ моего мннія.
— Джорджъ,— говорить старуха, поразмысливъ хорошенько,— вдь тебя винить-то не за что, разв за то только, что ты занялся этимъ ремесломъ безъ всякихъ средствъ.
— Вотъ это по моему!— замчаетъ кающійся кавалеристъ, качая головой.— Вотъ ужъ такъ но моему!
— Смирно! Старуха моя весьма врно передаетъ мои мннія,— говоритъ мисгсръ Бэгнетъ.— Слушай же меня! Говори, старуха!
— Тогда бы теб не привелось просить ручательства, Джорджъ, да и не къ чему было бы просить его. Но что разъ сдлано, токъ того не передлаешь. Ты всегда былъ честнымъ и прямодушнымъ товарищемъ, по крайней мр на сколько это отъ тебя зависло, хотя немного и безразсуднымъ. Съ другой стороны, ты согласишься съ нами, что мы весьма естественно должны безпокоиться, когда надъ головами нашими виситъ бда. Поэтому, прости намъ, Джорджъ, и забудь, что было сказано сгоряча. Полно, перестань! Прости и позабудь, что было сказано!
Вмст съ этимъ мистриссъ Бэгнетъ протягиваетъ одну руку ему, а другую мужу, мистеръ Джорджъ беретъ руки обоихъ и, крпко ежимая ихъ, говоритъ:
— Увряю васъ, нтъ на свт, чего бы я не длалъ, чтобъ только избавить васъ отъ этого обязательства. Но все, что я успвалъ прикопить въ теченіе двухъ мсяцевъ, уходило на одни проценты. Филь и я живемъ очень скромно, но, не смотря на то, галлерея не приноситъ тхъ выгодъ, какихъ мы ожидали, короче сказать, она вдь не золотой рудникъ. Я сдлалъ большую ошибку, что снялъ ее на себя, большую ошибку. Впрочемъ, я нкоторымъ образомъ вовлеченъ былъ въ это предпріятіе, я думалъ, что авось либо я остепенюсь, сдлаюсь человкомъ самостоятельнымъ, а вы старались поддержать во мн такія ожиданія и, клянусь честью, я весьма много обязанъ вамъ за это и всю вину принимаю на себя.
Окончивъ эти слова, мистеръ Джорджъ еще разъ крпко сжимаетъ руки, которыя держитъ въ своихъ рукахъ, и, опустивъ ихъ, отступаетъ на нсколько шаговъ назадъ, съ прямой воинственной осанкой, какъ будто онъ окончательно высказалъ свое признаніе и готовъ немедленно принять въ свою грудь цлый залпъ ружейныхъ выстрловъ со всми воинскими почестями.
— Джорджъ, выслушай меня!— говоритъ мистеръ Бэгнетъ, взглянувъ на жену.— Старуха, говори!
Мистеръ Бэгнетъ, котораго приходится выслушивать такимъ страннымъ образомъ, замчаетъ, что на письмо должно отвчать безъ малйшаго отлагательства, что было бы весьма недурно, еслибъ онъ и Джорджъ лично объявились къ мистеру Смолвиду, и что первымъ дломъ слдуетъ спасти и отстранить отъ участія въ этомъ дл невиннаго мистера Бэгнета, у котораго нтъ пенни за душой. Мистеръ Джорджъ вполн соглашается съ этимъ мнніемъ, надваетъ шляпу и приготовляется выступить съ мистеромъ Бэгнетомъ церемоніальнымъ маршемъ въ непріятельскій лагерь.
— Пожалуйста, Джорджъ, ты не сердись на пустыя слова женщины,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, похлопывая его по плечу:— я поручаю теб моего Бакаута и уврена, что ты его вызволишь изъ бды.
Кавалеристъ отвчаетъ, что подобныя слова ему по сердцу, и что онъ такъ или иначе, но непремнно вызволитъ Бакаута изъ бды. Посл этого мистриссь Бэгнетъ, срый плащъ, ивовая корзинка и зонтикъ отправляются домой, а два товарища, старые служивые выступаютъ въ походъ съ надеждами на миролюбивую сдлку съ мистеромъ Смолвидомъ.
Найдется ли во всей Британіи два такихъ человка, какъ мистеръ Джорджъ и мистеръ Матью Бэгнетъ, которые могли бы удовлетворительно кончить свои переговоры съ такимъ человкомъ, какъ мистеръ Смолвидъ?— можно спросить объ этомъ не безъ нкотораго основанія. Несмотря на ихъ воинственную осанку, на ихъ широкія, сильныя плечи, на ихъ тяжелую поступь, найдутся ли гд нибудь два такихъ простодушныхъ и неопытныхъ въ смолвидовскихъ длахъ ребенка? Въ то время, какъ они медленно и въ серьезномъ расположеніи духа приближаются къ кварталу, гд обртается Пріятная Горка, мистеръ Бэгнетъ, замчая уныніе въ своемъ товарищ, считаетъ пріятельскимъ долгомъ завести разговоръ о мистриссъ Бэгнетъ.
— Джорджъ, ты вдь знаешь мою старуху: нжна и мягка, какъ молоко. Но попробуй-ка коснуться до дтей ея… или до меня… ну такъ ужъ она тутъ… что твой порохъ.
— Это длаетъ ей честь, Мать.
— Джорджъ,— говорить мистеръ Бэгнетъ, смотря прямо впередъ:— согласись, вдь моя старуха что-нибудь да смыслитъ, по моему, одно это длаетъ ей честь. Боле или мене, въ этомъ я не спорю. Знаешь мое правило: должно соблюдать дисциплину.
— Ее можно цнить на всъ золота,— замчаетъ кавалеристъ.
— На всъ золота?— говоритъ мистеръ Бэгнетъ.— Я теб вотъ что скажу: въ моей старух сто двадцать фунтовъ всу. Но какъ ты думаешь, согласился ли бы я взять этотъ всъ какого бы то ни было металла за мою старуху? Нтъ. Почему нтъ? Потому что металлъ, изъ котораго вылита моя старуха драгоцнне самаго драгоцннйшаго металла. А она вся вылита изъ металла!
— Ты говоришь правду, Матъ.
— Когда она врзалась въ меня и надла обручальное кольцо, такъ съ тхъ поръ на всю мою жизнь завербовала себя на службу мн и дтямъ,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ,— и она такъ врно защищаетъ свое знамя, что дотронись до насъ пальцемъ, и она въ одинъ моментъ ударитъ тревогу и тотчасъ вступитъ въ бой. Если старуха моя и откроетъ батальный огонь, такъ знаешь, при случа, по долгу присяги, сердиться на это не слдуетъ, Джорджъ. Она длаетъ это потому, что она наша врно подданная!
— Дай Богъ ей здоровья, Матъ, за это я ее еще больше увадаю, въ моихъ глазахъ она становится выше за это!
— Правда, правда!— говоритъ мистеръ Бэгнетъ съ пылкимь восторгомъ, хотя на суровомъ лиц его не показывается и тни улыбки.— Какъ бы высока она ни казалась теб, хотя бы во всю вышину Гибралтарской скалы, и все еще это будетъ низко, судя по ея достоинствамъ. Впрочемъ, я никогда не говорю ей объ этомъ. Должно соблюдать дисциплину.
Съ этими похвалами они приближаются къ Пріятной Горк, и вслдъ за тмъ къ дому ддушки Смолвида. Многолтняя Юдиь отворяетъ имъ дверь, и осмотрвъ ихъ съ головы до ногъ весьма негостепріимнымъ окомъ, съ злобной улыбкой оставляетъ ихъ у дверей и убгаетъ на совщаніе съ оракуломъ касательно того, впустить ихъ или нтъ. Надобно полагать, что оракулъ изъявилъ свое согласіе, потому что она вскор вернулась назадъ съ словами на медовыхъ устахъ: ‘можно войти, если хотите’. Мистеръ Джорджъ и мистеръ Бэгнетъ спшатъ воспользоваться такимъ позволеніемъ, входятъ въ комнату, кланяются мистеру Смолвиду и видятъ, что ноги его поставлены въ желзный сундукъ изъ подъ кресла, какъ будто онъ принималъ ножную ванну изъ векселей и ассигнацій. Между тмъ какъ мистриссъ Смолвидъ заслонена подушкой какъ птица особенной породы, которой запрещаютъ пть.
— Любезный другъ мой!— говоритъ ддушка Смолвидъ, ласково вытянувъ впередъ свои костлявыя руки:— какъ вы поживаете, здоровы ли? А это кто съ вами, любезный другъ мой?
— Это,— отвчаетъ Джорджъ, стараясь преодолть враждебное чувство:— это Матью Бэгнетъ, который обязалъ меня добрымъ совтомъ по одному нашему длу, вы знаете по какому.
— О! мистеръ Бэгнетъ? Вотъ это кто! (и старикъ смотритъ на него изъ-подъ руки). Надюсь, что вы здоровы, мистеръ Бэгнетъ? Какой онъ славный мужчина, мистеръ Джорджъ! Сразу видно, что изъ военныхъ!
Стульевъ никто не предлагаетъ имъ, поэтому мистеръ Джорджъ беретъ одинъ стулъ для себя, а другой подаетъ мистеру Бэгнету. Они садятся, мистеръ Бэгнетъ такъ принужденно и вытянуто, какъ будто онъ не иметъ возможности и силы согнуться, какъ будто у него только и гнутся одни колни да бедра.
— Юдиь,— говоритъ мистеръ Смолвидъ:— подай трубку.
— Я не знаю,— возражаетъ мистеръ Джорджъ:— зачмъ молодая миссъ будетъ безпокоиться, надо правду вамъ сказать, сегодня я не имю расположенія курить.
— Въ самомъ дл?— отвчаетъ старикъ.— Все равно, Юдиь, подай трубку.
— Дло въ томъ, мистеръ Смолвидъ,— продолжаетъ Джорджъ:— я чувствую себя въ самомъ дурномь расположеніи духа. Мн кажется, сэръ, что вашъ пріятель въ Сити начинаетъ разыгрывать штуки.
— О, нтъ, мой дорогой,— говоритъ ддушка Смолвидъ:— онъ и въ помышленіи не иметъ этого.
— Не иметъ? Ну, такъ я очень радъ, а я полагалъ, что это его продлки. Я говорю вотъ объ этомъ… вотъ объ этомъ письм.
Ддушка Смолвидъ отвратительно улыбается въ знакъ того, что онъ узнаетъ это письмо.
— Что это значитъ?— спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
— Юдиь,— говоритъ старикъ:— что же ты трубку? Подай ее мн. Такъ вы спрашиваете, любезный мой другъ, что это значитъ?
— Да полноте, мистеръ Смолвидъ,— отвчаетъ кавалеристъ, стараясь по возможности говорить просто и откровенно, и въ то же время въ одной рук держитъ письмо, а широкіе суставы другой руки на колн старика:— между нашими руками прошла порядочная сумма денегъ, теперь мы говоримъ съ вами глазъ на глазъ, и оба знаемъ какого рода было между нами условіе. Я приготовился выполнять обычный долгъ аккуратно и вести это дло попрежнему, но прежде я никогда не получалъ отъ васъ подобнаго письма, и признаюсь, оно меня сегодня крайне огорчило, вотъ поэтому-то здсь и мой другъ, Матью Бэгнетъ, который, какъ вы знаете, не имлъ денегъ и…
— Я не знаю этого,— говоритъ старикъ спокойно.
— О, чортъ тебя возьми… то есть… то есть, вдь я вамъ говорю, что у него не было и нтъ денегъ, разв я не говорю вамъ это?
— О, да, вы мн говорите это,— отвчаетъ ддушка Смолвидъ:— но я ничего не знаю.
— Прекрасно!— говоритъ кавалеристъ, глотая дымъ:— такъ я же знаю это!
Мистеръ Смолвидъ отвчаетъ на это съ неподражаемымъ спокойствіемъ:
— А, это совсмъ другое дло! Но только оно не касается нашего дла. Иметъ ли мистеръ Бэгнетъ деньги или нтъ, положеніе его отъ этого не измнится.
Несчастный Джорджъ употребляетъ всевозможныя усилія устроить дло безъ всякихъ хлопотъ и, чтобы смягчить мистера Смолвида, ршается во всемъ соглашаться съ нимъ.
— Я самъ то же думаю. Я совершенно согласенъ, мистеръ Смолвидъ, что Матью Бэгнетъ во всякомъ случа подлежитъ отвтственности, иметъ ли онъ деньги или нтъ. Но я вотъ что скажу вамъ, что это обстоятельство крайне тревожитъ и его добрую жену, и меня. Скажите сами, на кого это должно сильне дйствовать, на меня ли, никуда негоднаго человка, или на него, степеннаго отца семейства? Такъ вотъ что,— говоритъ кавалеристъ, достигая наконецъ той степени расположенія въ свою пользу, на какую онъ разсчитывалъ, дйствуя во своей воинственной манер:— такъ вотъ что, мистеръ Смолвидъ, хотя мы съ вами въ нкоторомъ род и въ хорошихъ отношеніяхъ, но все же я не смю просить васъ освободить навсегда моего пріятеля Бэгнега отъ обязательства.
— О, Боже мой, вы слишкомъ скромны. Вы можете, мистеръ Джоржъ, просить у меня, что вамъ угодно.
Ддушка Смолвидъ сегодня въ такомъ пріятномъ расположеніи духа, въ какомъ бываетъ иногда самый кровожадный людодь.
— То есть, я могу, съ тмъ, чтобъ предоставить вамъ случай отказать въ моей просьб, не такъ ли? То есть, можетъ быть, и не, вамъ предоставить этотъ случай, но вашему пріятелю въ Сити? Ха, ха, ха!
— Ха, ха, ха!— вторитъ ддушка Смолвидъ, но вторитъ съ такимъ ожесточеннымъ видомъ и такими зелеными глазами, что врожденная серьезность мистера Бэгнета увеличивается отъ созерцанія этого достопочтеннаго человка.
— Итакъ, къ длу!— говоритъ вспыльчивый Джорджъ.— Я очень радъ, что мы находился въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, мн хочется покончить это дло пріятнымъ образомъ. Передъ вами теперь пріятель мой Бэгнетъ и я. Мы ршимъ дло на мст, если вамъ угодно, мистеръ Смолвидъ, ршимъ его по принятому обыкновенію. Вы премного облегчите душу моего пріятеля Бэгнета и его семейства, если только объявите ему наши условія.
При этомъ раздается пискливое восклицаніе, какъ будто въ насмшку на слова мистера Джорджа. Нельзя полагать, чтобы это было сдлано со стороны шутливой Юдии, которая оказывается безмолвною, когда испуганные гости озираются кругомъ, хотя ея подбородокъ и сохраняетъ еще нкоторое движеніе, выражающее и насмшку, и презрніе. Угрюмость мистера Бэгнета увеличивается все больше и больше.
— Но мн кажется, вы спрашивали меня, мистеръ Джорджъ,— говоритъ старый Смолвидъ, во все это время державшій въ рукахъ трубку:— мн кажется, вы спрашивали меня, что означало это письмо?
— Да, да, я спрашивалъ,— отвчаетъ кавалеристъ простосердечно,— но теперь, когда мы понимаемъ другъ друга, я не вижу необходимости входить во вс подробности но этому письму.
Мистеръ Смолвидъ, показывая видъ, что онъ хотлъ попасть прямо въ голову кавалеристу, бросаетъ трубку на полъ и разбиваетъ ее на мелкіе куски.
— Вотъ что это значитъ, любезный мой другъ! Я хочу раздробить тебя, я хочу искрошить тебя въ куски, я хочу растереть тебя въ порошокъ! Убирайся къ чорту отъ меня!
Пріятели встаютъ и смотрятъ другъ на друга. Угрюмость мистера Бэгнета достигаетъ высигей степени.
— Убирайся къ чорту отъ меня!— повторяетъ старика.— Я не хочу больше видть твоихъ трубокъ и слышать твоего бахвальства Что? Поди-ка скажешь:— я независимый драгунъ! Отправляйся, любезный, къ моему адвокату (ты помнишь, гд онъ живетъ, ты ужь былъ у него) и покажи-ка ему свою независимость! Ступай, ступай, любезный, теб еще предстоитъ случай выпутаться изъ бды. Отвори двери, Юдиь, и выпусти этихъ самохваловъ! Кликни полисмена, если не пойдутъ. Вытолкай ихъ вонъ отсюда!
Онъ такъ громко реветъ, что мистеръ Бэгнетъ, положивъ свои руки на плечи товарища, прежде, чмъ тотъ усплъ оправиться отъ изумленія, выводить его въ уличную дверь, которая въ тотъ же моментъ захлопывается за ними торжествующей Юдиью. Крайне смущенный, мистеръ Джорджъ стоитъ нсколько секундъ, не спуская глазъ съ дверной скобы. Мистеръ Бэгнетъ, утопающій въ пропасти упынія, ходить взадъ и впередъ передъ маленькимъ окномъ, какъ часовой, и заглядываетъ въ него каждый разъ, когда проходитъ, по всему видно, что онъ замышляетъ что-то недоброе.
— Пойдемъ, Мать!— говоритъ мистеръ Джорджъ, нсколько успокоенный:— надобно попытаться у адвоката. Ну, что ты думаешь объ этомъ бездльник?
Мистеръ Бэгнетъ, бросивъ прощальный взглядъ на окно, отвчаетъ, и въ то же время киваетъ головой, какъ будто его слово назначается во внутренность покоя мистера Смолвида:
— Еслибъ моя старуха была здсь, я бы сказалъ ему, что я думаю о немъ.
Разрядивъ себя такимъ образомъ отъ предмета своимъ размышленій, онъ выступаетъ въ походъ и маршируетъ съ кавалеристомъ плечо къ плечу.
По прибытіи въ Линкольнинскія Поля, они узнаютъ, что мистеръ Толкинхорнъ занятъ и что его нельзя видть. Да, впрочемъ, онъ и не иметъ расположенія ихъ видть, потому что когда они прождали цлый часъ, писецъ, котораго позвали въ кабинетъ, пользуется случаемъ напомнить о нихъ и возвращается съ весьма неутшительнымъ извстіемъ, что мистеръ Толкинхорнъ ничего не иметъ сказать имъ и что лучше, если они перестанутъ ждать. Однако, они ждутъ по всмъ правиламъ военной тактики. Наконецъ раздастся звонокъ и изъ комнатъ мистера Толкинхорна выходить кліентъ, съ которымъ онъ занимался.
Кліентъ этотъ недурная собою статная пожилая леди, никто другая, какъ мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница Чесни-Боулда. Она выходитъ изъ святилища съ прекраснымъ стариннымъ книксеномъ и тихо затворяетъ за собою дверь. Ей оказываютъ здсь особенное уваженіе, потому что писецъ выступаетъ изъ-за своей конторки, чтобъ проводить ее до уличныхъ дверей и отворяетъ эта двери. Пожилая леди благодаритъ писца за его вниманіе и въ то же время замчаетъ двухъ пріятелей.
— Извините, сэръ, но мн кажется эти два джентльмена изъ военныхъ?
Писецъ взглядомъ передаетъ этотъ вопросъ двумъ джентльменамъ, о которыхъ идетъ рчь, и такъ какъ мистеръ Джорджъ не хочетъ отвернуться отъ стнного календаря надъ каминомъ, поэтому мистеръ Бэгнетъ принимаетъ на себя трудъ отвчать:
— Точно такъ, ма’амъ. Мы были въ военной служб.
— И такъ и думала. Я была уврена въ этомъ. Сердцу моему становится отрадно, джентльмены, когда я вижу военныхъ. Да благословить васъ Богъ, джентльмены! Вы извините старуху, она говорить это потому, что у ней сынъ былъ солдатомъ. Славный молодецъ былъ онъ, и такой добрый при вссй своей пылкости, хотя злые люди и старались всячески унизить его передъ его бдной матерью. Изшшите, сэръ, что я безпокою васъ. Да благословитъ васъ небо, джентльмены.
— И васъ равнымъ образомъ, ма’амъ!— отвчаетъ мистеръ Бэгнетъ добродушно.
Въ манер, въ словахъ, въ голос и въ трепет, пробгавшемъ по всему ея тлу, было что-то трогательное. По мистеръ Джорджъ такъ занятъ стннымъ календаремъ надъ каминомъ (быть можсть онъ разсчитывалъ дни, въ которые придутся годовые праздники), что не оглядывается назадъ прежде ея ухода и прежде, чмъ не затворилась за ней дверь.
— Джорджъ,— сердито шепчетъ мистеръ Бэгнетъ, когда Джорджъ оставилъ разсматривать календарь: — перестань печалиться! Вспомни солдатскую псенку:
‘Не печальтеся, солдатики,
Не кручиньтеся, друзья мои’.
Не печалься, мой сердечный!
Писецъ снова вошелъ въ кабинетъ съ докладомъ, что они все еще ждутъ, и въ кабинет слышно, какъ мистеръ Толкинхорнъ отвчаетъ съ нкоторою раздражительностью:
— Пусть ихъ войдутъ!
И они входитъ въ большую комнату съ расписнымъ потолкомъ и застаютъ ею передъ каминомъ.
— Послушайте вы, чего вы отъ меня хотите? Сержантъ, вдь я уже сказалъ теб, что твое присутствіе здсь мн непріятно.
Сержантъ, потерявшій въ теченіе нсколькихъ послднихъ минуть и способность правильно владть языкомъ, и свою обычную воинственную осанку, отвчаетъ, что онъ получилъ вотъ это письмо и что былъ по этому письму у мистера Смолвада, который приказалъ сыу явиться сюда.
— Я ничего не имю сказать теб,— говоритъ мистеръ Толкинихорнъ.— Если ты задолжалъ, такъ ты долженъ расплатиться, или принять на себя вс послдствія. Я полагаю, что теб не зачмъ было приходить сюда.
Сержантъ, къ сожалнію, долженъ сказать, что онъ не приготовилъ денегъ.
— Очень хорошо! Въ такомъ случа другой человкъ, то есть вотъ этотъ человкъ, если это тотъ самый, долженъ заплатить за тебя.
Сержантъ, къ сожалнію, долженъ присовокупить, что и другой человкъ не иметъ вовсе денегъ.
— Очень хорошо! Въ такомъ случа вы должны раздлить этотъ долгъ между собою, иначе съ васъ станутъ взыскивать законнымъ порядкомъ и тогда вы оба пострадаете. Вы взяли деньги и должны возвратить ихъ. Нельзя же безнаказанно брать изъ чужого кармана фунты стерлинговъ, шиллинги и пенсы.
Адвокатъ садится въ кресло и мшаетъ огонь въ камин. Мистеръ Джорджъ выражаетъ надежду, что онъ ‘будетъ такъ добръ’…
— Я теб говорю, сержантъ, что мн нечего сказать теб, мн не нравится твое общество, и я не хочу, чтобы ты былъ здсь. Это дло до меня не касается и вовсе не подлежитъ моему разбирательству. Мистеру Смолвиду угодно было поручить мн дла свои, но это вовсе не подлежитъ моему вднію. Вамъ нужно идти къ Мельхиседеку въ Клиффордкинъ, это по его части.
— Я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ,— говорятъ мистеръ Джорджъ:— зато, что я утруждалъ васъ безъ всякой пользы, а это также непріятно для меня, какъ, можетъ быть, и для васъ, но позволено ли мн будетъ сказать вамъ нсколько словъ наедин?
Мистеръ Толкинхорнъ встаетъ, засунувъ руки въ карманы, и отходитъ въ углубленіе окна.
— Говори же, что ты хочешь сказать, я не имю времени.
Несмотря на совершенное свое хладнокровіе, онъ устремляетъ проницательный взглядъ на Джорджа и при этомъ принимаетъ такое положеніе, чтобы свтъ всмъ лучомъ падалъ на лицо кавалериста и оставлялъ его собственное лицо въ совершенной тни.
— Я вамъ долженъ сказать, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ:— что человкъ, который пришелъ со мной, другое лицо, замшанное въ это несчастное дло… его имя замшано, только одно имя, и главная цль моя состоитъ въ томъ, чтобъ устранить его отъ всякихъ хлопотъ на мой счетъ. Это очень честный и почтенный человкъ, иметъ жену и дтей, онъ служилъ прежде въ артиллеріи…
— Любезный мой, я не забочусь, да и слышать не хочу ни о твоей артиллеріи, ни объ артиллеристахъ, ни о вашихъ фурахъ, ни о лафетахъ, ни о пушкахъ, ни о боевыхъ снарядахъ.
— Эти весьма быть можетъ, сэръ. Но я-то сильно забочусь на счетъ того, что Бэгнетъ и его жена и его семейство должны страдать изъ-за меня. И чтобъ вывести ихъ изъ этого затруднительнаго положенія, мн остается одно только средство: очертя голову, передать вамъ то, что вы требовали отъ меня нсколько дней тому назадъ.
— А это у тебя съ собой?
— Съ собой, сэръ.
— Сержантъ,— продолжаетъ адвокатъ сухимъ, безжалостнымъ тономъ и еще боле недоступнымъ для всякой выгодной сдлки:— ршайся, пока я говорю съ тобой, потому что это послдній разъ. Посл того, какъ я кончилъ говорить, я совершенно забылъ объ этомъ предмет и больше не хочу вспоминать о немъ. Ты пойми это. Пожалуй, если хочешь, такъ оставь здсь на нсколько дней то, что ты принесъ сюда, пожалуй, можешь и взять это съ собой, если хочешь. Въ случа если ты можешь оставить это здсь, я сдлаю для тебя, чего просишь, я могу поставить это дло на старую ногу, мало того, я могу выдать форменное предписаніе, чтобы этого человка… какъ бишь его? Бэгнета, что ли?.. чтобы его не безпокоили до послдней крайности, то есть до тхъ поръ, пока твои средства не будутъ истощены, или кредиторъ не подумаетъ о своихъ средствахъ. Вотъ и все. Согласенъ ли ты?
Кавалеристъ запускаетъ руку въ боковой карманъ своего сюртука и отвчаетъ съ тяжелымъ вздохомъ:
— Я долженъ согласиться, сэръ.
Вслдствіе этого мистеръ Толкинхорнъ надваетъ очки, садится за столъ, пишетъ предписаніе, и вмст съ тмъ читаетъ его и объясняетъ Бэгнету, который во все это время, вынуча глаза, смотрлъ въ потолокъ, положивъ об руки на лысину, защищая ее отъ этого новаго словеснаго потока, и, повидимому, сильно желаетъ, чтобы въ это время его старуха была съ нимъ и высказала его мнніе. Посл того кавалеристъ вынимаетъ изъ кармана сложенную бумагу и весьма принужденно кладетъ ее къ локтю адвоката.
— Вотъ это его приказаніе. Самое послднее, которое я имлъ отъ него.
Взгляните въ эту минуту, мистеръ Джорджъ, на поверстный столбъ, поищите въ немъ какого нибудь выраженія, и вы увидите, что наружность его столько же измняется отъ вашего взгляда, сколько измняется выраженіе въ лиц мистера Толкинхорна, когда онъ раскрываетъ и читаетъ рукопись! Онъ снова складываетъ ее, кладетъ на конторку, и въ лиц его, какъ у смерти, не замтно ни малйшей перемны.
Нечего ему больше и говорить и длать, какъ только кивнуть головой съ той же холодной, нисколько не ободряющей манерой и сказать отрывисто:
— Вы можете идти. Эй, выведи ихъ отсюда!
Выведенные отсюда, они отправляются въ резиденцію мистера Бэгнета обдать.
Вареная говядина и зелень служатъ разнообразіемъ въ обд и замняютъ сегодня варенаго поросенка и зелень. Мистриссъ Бэгнетъ съ прежнимъ радушіемъ угощаетъ всхъ и распоряжается столомъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Это такая женщина, которая считаетъ всякое даяніе за благо, не думая о томъ, что оно могло бы быть и лучше, и бросаетъ свтъ на всякое темное пятно вблизи ея. При этомъ случа темнымъ пятномъ служатъ нахмуренныя брови мистера Джорджа: онъ необыкновенно задумчивъ и печаленъ. Сначала мистриссъ Бэгнетъ надется разсять его уныніе соединенными ласками Квебеки и Мальты, но, замтивъ, что эти молодыя барышни не узнаютъ въ мистер Джордж стараго знакомаго веселаго толстяка, она отзываетъ прочь свою легкую инфантерію и предоставляетъ ему полную свободу развять мрачныя мысли на открытомъ пол у домашняго очага.
Однако онъ не можетъ развять ихъ. Онъ попрежнему остается въ сомкнутой колонн мрачнымъ и унылымъ. Въ теченіе продолжительнаго промежутка времени, посвящаемаго по принятому обыкновенію на мытье посуды и приведеніе въ порядокъ маленькой квартиры, и когда мистеру Джорджу и хозяину поданы трубки, онъ остается совершенно тмъ же, какимъ былъ во время обда. Онъ забываетъ курить, смотритъ въ каминъ и задумывается, роняетъ трубку изъ рукъ, наводитъ тоску и безпокойство на мистера Бэгнета, и наводитъ боле тмъ, что не показываетъ ни малйшаго расположенія къ трубк табаку.
Вслдствіе этого, когда мистриссъ Бэгнетъ является въ комнату, пылая яркимъ румянцемъ, заимствованнымъ изъ ведра съ холодной водой, и садится за работу, мистеръ Бэгнетъ сердито говоритъ: ‘Старуха!’ и убдительно подмигиваетъ ей, чтобъ она разузнала, въ чемъ тутъ дло.
— Что это значитъ, Джорджъ,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, спокойно вдвая нитку въ иголку:— что ты печальный сегодня?
— Въ самомъ дл? Вы замчаете, что я дурной товарищъ въ кругу людей веселыхъ? Да, я самъ то же думаю, что я дурной товарищъ.
— Онъ вовсе не похожъ на нашего толстяка, мама!— восклицаетъ маленькая Мальта.
— Потому, что онъ нездоровъ, мама!— прибавляетъ Квебекъ!
— Правда, мои милыя, это очень дурной знакъ не имть сходства съ толстякомъ!— отвчаетъ кавалеристъ, цлуя маленькихъ рзвушекъ. Правда,— прибавляетъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ:— совершенная правда! Эти малютки всегда высказываютъ истину!
— Джорджъ,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, дятельно занимаясь шитьемъ:— еслибъ я была уврена, что ты сердишься на то, что сказала теб сегодня поутру сварливая солдатская жена, которая прикусила языкъ себ посл и по настоящему должна бы совсмъ откусить его, такъ я не знаю, чего бы я теб не наговорила теперь.
— Добрая, душа моя,— отвчаетъ кавалеристъ:— я не думаю сердиться.
— По длу говоря, Джорджъ, и по истин, то, что я сказала теб, или думала сказать, это потому, что я вврила теб моего Бакаута и была сама уврена, что ты выпутаешь его изъ этого дла. И ты выпуталъ его благородно!
— Благодарю васъ,— отвчаетъ Джорджъ:— пріятно слышать о себ такое доброе мнніе.
Посл дружескаго пожатія руки мистриссъ Бэгнетъ — она сидла рядомъ съ нимъ — вниманіе кавалериста останавливается на ея лиц. Посмотрвъ на нее нсколько секундъ, на ея пальцы, которые, бгло работали иголкой, онъ обращается къ Вуличу, сидвшему на своей табуретк въ углу, и манитъ къ себ этого молодого музыканта.
— Смотри сюда, мой другъ,— говоритъ Джорджъ, очень нжно гладя рукой ея волосы: — вотъ это чадолюбивая голова! Полна любви къ теб, мой другъ. Немного полиняла отъ солнца и непогодъ, слдуя повсюду за отцомъ твоимъ и заботясь о теб, но несмотря на то она такъ свжа и сочна какъ зрлое яблоко на яблони.
Лицо мистера Бэгнета выражаетъ, сколько позволяютъ тому жесткіе матеріалы, изъ которыхъ оно составлено, въ высшей степени удовольствіе и совершенное согласіе.
— Настанетъ время, мой другъ,— продолжаетъ кавалеристъ:— когда волоса твоей матери посдютъ, и это лицо покроется и перекроется морщинами, и тогда она все-таки останется прекрасной матерью. Старайся, пока еще молодъ, чтобы теб въ т дни не пришлось сказать самому себ: ‘Я никогда не увеличивалъ сдины ея волосъ, никогда не прибавлялъ морщины на ея лицо!’ Изъ множества вещей, о которыхъ ты будешь вспоминать въ взрослыхъ лтахъ, вспоминай чаще всего объ этомъ, Вуличъ!
Мистеръ Джорджъ заключаетъ эти слова тмъ, что встаетъ со стула, сажаетъ на него мальчика и говоритъ какъ-то особенно торопливо, что онъ пойдетъ покурить на улиц.

XXXV. Разсказъ Эсири.

Вотъ уже нсколько недль, какъ я больная лежу въ постели, и обыкновенное теченіе моей жизни сдлалось очень похожимъ на образъ жизни, сохранившійся въ моемъ воспоминанія. Впрочемъ, не столько вліяло на меня, обреченную слабости и бездйствію, время, сколько перемны во всхъ моихъ привычкахъ. Прошло нсколько дней отъ начала болзни моей, какъ каждый предметъ, повидимому, все боле и боле начиналъ отдалиться отъ меня туда, гд жизнь моя имла мало, или лучше сказать, вовсе не имла никакихъ видоизмненій, гд перемны въ ней состояли только въ томъ, что отдлялись одна отъ другой годами. Захворавъ, я, казалось, вдругъ перешла черезъ какое-то мрачное озеро и оставила вс мои страданія перемшанныя въ хаосъ длиннымъ разстояніемъ, на свтломъ, цвтущемъ берегу.
Мои обязанности по хозяйству хотя сначала и сильно безпокоили меня, при одной мысли, что остаются неисполненными, но вскор и он утонули въ прошедшемъ также глубоко, какъ самыя старинныя изъ моихъ обязанностей въ Зеленолиственномъ, или обязанности, которыя лежали на мн, когда я въ лтнія вечера, любуясь своей тнью, возвращалась изъ школы, съ портфелемъ подъ мышкой, въ домъ моей крестной матери. Я никогда не знала прежде, какъ коротка человческая жизнь, и въ какіе тсные предлы могъ заключать ее нашъ умъ.
Когда болзнь моя достигла высшей степени, эти раздленія времени, смшиваясь одно съ другимъ, были для меня невыносимо тягостны. Въ одно и то же время я была дитя, взрослая двица и маленькая женщина, меня не только безпокоили и заботы, и трудности, принадлежащія къ каждому изъ этихъ возрастовъ, но и сильное замшательство и безконечное усиліе согласовать ихъ вмст. Я полагаю, что т, которые не находились въ подобномъ положеніи, съ трудомъ поймутъ, что я именно хочу сказать, они не помянутъ того болзненнаго волненія души моей и безпокойства, которое проистекало изъ этого источника.
По той же самой причин я почти страшусь упоминать о томъ період моего недуга — період, который казался мн одной нескончаемой ночью, хотя я и врю, что въ немъ были и свои дни, и свои ночи — я страшусь упоминать о томъ період, когда я всми силами старалась подняться на какую-то колоссальную лстницу, карабкалась на все и падала: точно такъ букашки, которыхъ я видала въ саду, встрчая на своемъ пути непроходимую преграду, падали и снова начинали подниматься. Отъ времени до времени, я была убждена иногда вполн, а иногда неясно, неопредленно, что я лежала въ постели, разговаривала съ Чарли, чувствовала ея прикосновенія и совершенно узнавала ее, но и тогда я знала, что находилась въ бреду и безпрестанно твердила: ‘О, Чарли! опять эти нескончаемыя лстницы — еще, и еще, посмотри Чарли, он доходятъ кажется до самаго неба!’ и я снова начинала карабкаться на нихъ.
Мн страшно упоминать о томъ ужасномъ період, когда мн представлялись, въ какомъ-то мрачномъ, оледеняющемъ пространств, или пламенное ожерелье, или кольцо, или цпь ослпительгаго блеска, въ которой я была однимъ изъ звеньевъ! Когда моя единственная молитва заключалась только въ томь, чтобъ меня оторвали отъ этой цпи, и когда мысль, что я составляю часть этой ужасной вещи, служила для меня источникамъ невыразимыхъ страданій!
Но, я думаю, что чмъ меньше будетъ сказано объ этихъ болзненныхъ пыткахъ, тмъ буду я мене скучною, и боле понятною. Я привожу ихъ на память не для того, чтобъ огорчить другихъ, и не потому, чтобъ я сама сокрушалась, вспоминая ихъ быть можетъ, если, бы мы боле были знакомы съ страданіями подобнаго рода, мы боле имли бы возможности переносить всю силу ихъ.
Наступившее потомъ спокойствіе, продолжительный и сладкій сонъ, какое-то неземное отрадное чувство, овладвшее мною, когда меня, въ минуту моего послдняго изнеможенія, окружала такая тишина, что, мн кажется, я могла бы слышать приближеніе самой смерти, и слышать, благословляя съ грустью и любовью тхъ, кого оставляла за собой,— вотъ это положеніе, быть можетъ, легче понять. Я находилась въ такомъ положеніи, когда дневной свтъ еще разъ мелькнулъ передо мной, и когда я узнала съ безпредльнымъ восторгомъ, котораго не выразить никакими словами что я не лишилась еще зрнія.
Я слышала, какъ. Ада плакала у моихъ дверей день и ночь, слышала, какъ она называла меня жестокой и говорила, что я ее разлюбила, слышала, какъ она упрашивала и умоляла, чтобы ее впустили ко мн и позволили ей ухаживать за мной, утшать меня и не отходить отъ моей постели, но на все это я отвчала ей, и то не раньше, какъ способность говорить возвратилась ко мн: ‘нтъ, душа моя, Ада, моя милочка, нельзя, нельзя!’ и безпрестанно напоминала Чарли, чтобъ она не впускала Аду въ мою комнату, буду ли я жить или умру. Чарли во время моего недуга была предана мн и держала дверь на затвор.
И вотъ теперь, когда зрніе мое все боле и боле укрплялось, и лучезарный свтъ съ каждымъ днемъ ярче и ярче озарялъ передо мною вс предметы, я могла читать письма, которыя моя милочка писала ко мн каждое утро и каждый вечеръ, я могла цловать ихъ и класть на нихъ мои щеки. Я могла видть, какъ моя маленькая горничная, такая нжная и такая заботливая, ходила изъ одной комнаты въ другую, прибирала и приводила все въ порядокъ, и снова говорила съ Адой изъ открытаго окна. Я могла представлять себ тишину во всемъ дом и уныніе на лицахъ тхъ людей, которые постоянно любили меня. Я могла плакать отъ избытка радости, и быть точно также счастливой при моемъ изнеможеніи, какъ я была счастлива въ цвтущемъ здоровь.
Между тмъ силы мои постепенно возстановлялись. Вмсто того, чтобы лежать среди такой странной тишины и смотрть, что длали для меня, какъ будто это длалось для другого, о которомъ я очень сожалла, вмсто этого я стала помогать сначала немного, потомъ больше, и больше, и наконецъ сдлалась полезною самой себ, и снова жизнь интересовала меня, и снова я была привязана къ ней.
Какъ хорошо я помню пріятный вечеръ, когда меня въ первый разъ подняли въ постели, обложивъ подушками, чтобъ насладиться банкетомъ, который давала мн Чарли за чайнымъ столомъ! Маленькое созданіе, посланное въ этотъ міръ на помощь и утшеніе немощнымъ и слабымъ, было такъ счастливо, такъ дятельно, такъ часто останавливалось въ своихъ приготовленіяхъ, чтибь поло, жить ко мн на грудь свою голову, ласкать меня и плакать слезами радости, что я принуждена была сказать: ‘Чарли, если ты станешь такъ вести себя, то я снова должна лечь въ постель, я чувствую себя гораздо слабе, чмъ думала!’ И Чарли становилась тиха, какъ мышка, переносила свое личико съ одного мста на другое, изъ одной комнаты въ другую, изъ тни на яркія полосы солнечнаго свта, изъ свта въ тнь, между тмъ, какъ я спокойно слдила за ней. Когда вс приготовленія кончились, и чайный столикъ со всми его принадлежностями, съ блой скатертью, съ цвтами и вообще со всмъ, такъ мило и съ такою любовью приготовленнымъ для меня Адой внизу,— когда онъ былъ поставленъ къ постели, я чувствовала себя достаточно твердою, чтобъ поговорить немного съ Чарли о томъ, что было ново для меня.
Во-первыхъ, я похвалила Чарли за комнату, и въ самомъ дл она была такъ свжа и вывтрена, такъ опрятна и чиста, что мн даже не врилось, что я такъ долго лежала въ постели. Это восхищало Чарли, и лицо ея сдлалось свтле прежняго.
— Но вотъ что,— сказала я, оглядываясь кругомъ:— какъ будто здсь недостаетъ чего-то, къ чему я привыкла.
Бдная маленькая Чарли тоже оглянулась кругомъ и притворно покачала головой, какъ будто въ комнат все оставалось попрежнему.
— Вс ли картины на прежнихъ мстахъ?— спросила я.
— Вс до одной, миссъ,— отвчала Чарли.
— И вся мебель здсь, Чарли?
— Все, я только переставила ее для большаго простора.
— Но все же, чего-то недостаетъ,— сказала я.— А, теперь я знаю, Чарли, чего здсь нтъ! Это — зеркала!
Чарли встала изъ-за стола и, показывая видъ, какъ будто она забыла что-то, вышла въ другую комнату, и я слышала потомъ, какъ горько она плакала.
Я думала объ этомъ очень часто. Теперь я была уврена въ этомъ. Я благодарила Бога, что въ настоящую минуту это не сдлалось для меня ударомъ. Я позвала Чарли назадъ, и когда она пошла,— сначала съ принужденной улыбкой, но, но мр приближенія ко мн, лицо ея принимало самое печальное выраженіе,— я обняла ее и сказала:
— Ничего, Чарли, не печалься! Я надюсь быть счастливой безъ моего прежняго хорошенькаго личика.
Выздоровленіе мое такъ быстро подвигалось впередъ, что я уже могла сидть въ кресл и даже ходить, хотя и очень слабо и съ помощью Чарли, въ другую комнату. Зеркало исчезло съ своего прежняго мста и въ той комнат, но испытаніе, которое предстояло мн перенести, не становилось тяжеле безъ этого предмета.
Во все это время опекунъ мой съ нетерпніемъ хотлъ навстить меня, и въ настоящее время у меня не было основательной причины лишить себя этого удовольствія. Онъ пришелъ ко мн однажды утромъ, обнялъ меня и только могъ сказать: ‘милая моя Эсирь!’ Я давно, его знала, да и кто другой могъ знать лучше! Какимъ неисчерпаемымъ источникомъ любви и благородства было его сердце, и неужели мн слдовало обращать вниманіе на мои ничтожныя страданія и перемну въ лиц, занимая мсто въ такомъ сердц? Конечно нтъ. Онъ увидлъ меня и продолжаетъ любить попрежнему, даже сильне прежняго, на что же стану я стовать!
Онъ слъ подл меня на диванъ, поддерживая меня одной рукой, а другой нсколько времени закрывалъ лицо свое, потомъ отнялъ ее, и принялъ свою прежнюю манеру. Мн кажется, нтъ, не было и не можетъ быть боле пріятной манеры.
— Моя хозяюшка,— сказалъ онъ:— какое скучное время наступило для насъ. Такая твердая, непоколебимая хозяюшка во всемъ!
— Все къ лучшему, мой добрый опекунъ,— сказала я.
— Къ лучшему?— повторилъ онъ нжно.— Безъ сомнній къ лучшему. Однако Ада и я въ теченіе этого времени не знали, куда дваться отъ тоски и одиночества, въ теченіе этого времени подруга твоя Кадди не разъ прізжала сюда утромь рано и узжала вечеромъ поздно, во всемъ дом было какое-то уныніе, даже бдный Рикъ писалъ ко мн подъ вліяніемъ сильнаго безпокойства за тебя!
Я читала о Кадди въ письмахъ Ады, но ничего не читала о Ричард, и я сказала объ этомъ.
— Я знаю, милая моя,— отвчалъ онъ.— Я считалъ за лучшее не говорить Ад объ этомъ письм.
— Вы говорите, что онъ писалъ къ вамъ,— сказала я, нарочно сдлавъ удареніе на слов ‘къ вамъ’.— Разв вы находите въ этомъ что-нибудь необыкновенное, разв онъ иметъ, кром васъ, лучшаго друга, къ которому бы могъ писать?
— Вроятно онъ такъ полагаетъ,— отвчалъ мой опекунъ:— вроятно у него есть много лучшихъ друзей. Дло въ томъ, что письмо его похоже на что-то въ род протеста, не имя возможности писать къ теб и безъ всякой надежды получить отъ тебя отвтъ, онъ написалъ холодно, надменно, принужденно, злобно. Но ничего, моя милая хозяюшка, мы можемъ говорить объ этомъ хладнокровно, мы можемъ простить его. Его нельзя винить въ этамъ. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ совершенно измнила его и показываетъ меня въ его глазахъ совершенно въ превратномъ вид. Я зналъ и знаю, что эта тяжба была для многихъ источникомъ неисправимаго зла. Замшайте въ нее двухъ ангеловъ, и я увренъ, что она измнитъ ихъ натуры.
— Однако она не перемнила вашей натуры.
— О, нтъ, перемнила,— сказалъ онъ, смясь:— я ужъ и не знаю сколько разъ изъ-за нея южный втеръ перемнялся на восточный. Рикъ не довряетъ мн, подозрваетъ меня, совтуется съ адвокатами и учится отъ нихъ не доврять, подозрвать. Вритъ имъ, что я оспариваю его интересы, что я имю претензіи, несогласныя съ его претензіями и Богъ знаетъ что такое. Между тмъ какъ,— Богъ мн свидтель!— еслибъ я могъ выпутаться изъ лсу этой путаницы, которая такъ безсовстно пользуется моимъ несчастнымъ именемъ (но я не могу), еслибъ я могъ уничтожить этотъ лсъ, отказавшись отъ своего первоначальнаго права (но я не могу да и не знаю, какая человческая сила могла бы уничтожить его), я сдлалъ бы это сейчасъ. Скоре я хотлъ бы возстановить въ Ричард его надлежащій характеръ, нежели воспользоваться всми капиталами, которые покойные истцы, растерзанные сердцемъ и душой на колес Верховнаго Суда, оставили въ спорное наслдство, а этихъ капиталовъ, моя милая, весьма достаточно, чтобъ соорудить на нихъ пирамиду въ память несказаннаго зла, совершаемаго этимъ Судомъ.
— Возможно ли,— сказала я съ удивленіемъ:— возможно ли, чтобъ Ричардъ подозрвалъ васъ?
— Ахъ, милая Эсирь, ты ничего еще не знаешь,— сказалъ онъ:— только одинъ самый утонченный ядъ, извлекаемый изъ злоупотребленій и безпорядокъ Верховнаго Суда, въ состояніи воспроизвести подобныя болзни. Его кровь заражена этимъ ядомъ, и потому, въ глазахъ его, вс предметы теряютъ натуральный свой видъ. Я не виню его въ этомъ, это не его ошибка.
— Но вдь это ужасное несчастіе.
— Ужасное несчастіе, моя хозяюшка, постоянно находиться подъ вліяніемъ тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ. Больше этого несчастія я и не знавалъ. Мало по малу онъ пріучилъ себя опираться на эту гнилую тростинку, которая сообщаетъ часть своей гнилости всему, что окружаетъ Ричарда. Но я еще разъ говорю, и говорю отъ чистаго сердца, что мы должны быть терпливы съ бднымъ Рикомъ и не винить его. О, какое множество прекрасныхъ свжихъ сердецъ, подобныхъ сердцу Рика, я видлъ на своемъ вку измнившимися отъ этихъ же самыхъ причинъ.
Я не могла не выразить моего удивленія и сожалнія, что его великодушныя и безкорыстныя намренія такъ трудно исполнялись.
— Нтъ, моя бабушка Джорденъ, этого нельзя сказать,— отвчалъ онъ въ веселомъ расположеніи духа.— Ада счастлива, а этого уже довольно, даже много. Я думалъ, что я и оба эти молодыя созданія останемся друзьями, вмсто недоврчивыхъ враговъ, что мы будемъ бороться со всми неудачами этой тяжбы и окажемся довольно сильными для этой борьбы. Но ожиданія мои были слишкомъ велики. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ служила занавской колыбели Рика.
— Но скажите, дорогой мой, можно ли надяться, что небольшой опытъ научитъ его, какой обманчивый и несчастный предметъ эта тяжба?
— Мы будемъ надяться, душа моя,— сказалъ мистеръ Джорндисъ:— будемъ надяться, что опытъ научитъ его, только будетъ слишкомъ поздно. Во всякомъ случа мы должны быть снисходительны къ нему. Мало найдется въ настоящую минуту взрослыхъ и зрлыхъ молодыхъ людей, добрыхъ молодыхъ людей, которые бы, будучи заброшены судьбою въ этотъ же самый Судъ, въ качеств истцовъ, не перемнились бы въ физическомъ и моральномъ организм въ теченіе трехъ-двухъ лтъ, въ теченіе одного года. Можно ли посл этого удивляться поступкамъ бднаго Рика? Молодой человкъ и притомъ же столь несчастный (при этомъ опекунъ мой понизилъ голосъ, какъ будто онъ вслухъ о чемъ-то размышлялъ) не повритъ съ перваго раза… да и кто бы могъ поврить?.. Что такое въ сущности Верховный Судъ? Онъ смотритъ на него съ какимъ-то подобострастіемъ, съ надеждою сдлать что-нибудь съ своими интересами и привести ихъ къ какому нибудь концу. Судъ между тмъ медлитъ, обманываетъ его ожиданія, пытаетъ его, мучитъ, изнашиваетъ, нитка по нитк, его пылкія надежды и терпніе, но онъ продолжаетъ смотрть на него съ тмъ же подобострастіемъ, онъ привязывается къ нему всмъ своимъ бытіемъ, и весь міръ становится въ его глазахъ вроломнымъ и фальшивымъ. Но, довольно объ этомъ, душа моя!
Во все это время онъ поддерживалъ меня одной рукой, и его нжность была такъ драгоцнна для меня, что я склонила голову къ нему на плечо, съ такою любовью, какъ будто онъ былъ мой отецъ. Въ этой маленькой пауз, я въ душ моей ршила какими бы то ни было средствами повидаться съ Ричардомъ когда силы мои совершенно возстановятся, и обратить его на путь истинный.
— Для такого радостнаго случаи, какъ день выздоровленія нашей дорогой хозяюшки.— сказалъ мой опекунъ:— есть предметы лучше этого, о которыхъ можно поговорить съ удовольствіемъ. И мн поручено спросить объ одномъ изъ нихъ. Когда Ад можно будетъ увидться съ тобой, душа моя?
Я и сама думала объ этомъ и въ то же время вспомнила объ отсутствующемъ зеркал, я знала, что это свиданіе непріятно бы подйствовало на мою милочку, даже и въ такомъ случа, если бы наружность моя нисколько не измнилась.
— Дорогой опекунъ мой,— сказала я:— такъ какъ я долго удалялась отъ нея, хотя она для меня то же самое, что свтъ солнца…
— Я знаю это очень хорошо, бабушка Дорденъ.
Онъ быль такъ добръ, его прикосновеніе выражало столько трогательнаго состраданія и любги, и тонъ его голоса сообщалъ моему сердцу столько отраднаго утшенія, что я остановилась на нсколько секундъ, не имя возможности продолжать.
— Я вижу, душа моя, ты утомилась,— сказалъ онъ.— Отдохни немного.
— Такъ какъ я долго удаляла Аду отъ себя,— снова начала я, посл непродолжительнаго молчанія: — то, мн кажется, я имю право отстранить наше свиданіе еще на нсколько времени. Я думаю, было бы превосходно, еслибь до этого свиданія я ухала куда-нибудь. Еслибъ Чарли и я могли ухать куда-нибудь въ провинцію, еслибъ я могла провести тамъ недлю, укрпить на чистомъ воздух свои силы и имть въ виду счастье снова находиться неразлучно съ Адой, мн кажется, это было бы лучше для всхъ насъ.
Я думаю, ничего не было дурного въ моемъ желаніи привыкнуть немного къ своей измнившейся наружности прежде, чмъ я встрчу взоры моей неоцненной подруги, которую я такъ нетерпливо хотла увидать, но это была правда, я желала этого. Я уврена, что опекунъ мой понялъ меня, и это меня не страшило. Если бы мое желаніе было смшное, онъ не обратилъ бы на него ни малйшаго вниманія.
— Наша избалованная хозяюшка,— сказалъ онъ:— хочетъ поставить на своемъ даже при своей непоколебимости, хотя я знаю, это будетъ стоить многихъ и многихъ слезъ внизу. И вотъ, взгляни сюда, душа моя! Это письмо отъ Бойторна, отъ этой рыцарской души,— онъ произноситъ такія страшныя клятвы, какія никогда еще не изливались на бумагу. Если ты не прідешь и не займешь его весь домъ, который онъ уже перевернулъ вверхъ дномъ собственно для этой цли, то онъ клянется небомъ и землей срыть его до основанія и не оставить камня на камн!
И мой опекунъ передалъ мн письмо. Мистеръ Бойторнъ начиналъ обыкновенными словами: ‘любезный Джорндисъ’, и потомъ вдругъ переходилъ въ слова: ‘клянусь, если миссъ Соммерсонъ не прідетъ сюда и не займетъ мой домъ, который я очищаю для нея сегодня въ часъ по полудни’, потомъ весьма серьезно и въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ продолжалъ изливать самыя необыкновенння клятвы въ случа несогласія на его предложеніе. Мы нисколько не оскорбили пишущаго, если отъ чистаго сердца посмялись надъ его посланіемъ и ршили тмъ, что на другое же утро я пошлю къ нечу благодарственное письмо съ полнымъ согласіемъ на его предложеніе. Это было самое пріятное для меня предложеніе, потому что изъ всхъ мстъ, о которыхъ я думала, ни одно мн такъ не нравилось, какъ Чесни-Воулдъ.
— Теперь, моя маленькая хозяюшка,— сказалъ мой опекунъ, взглянувъ на часы:— Мн назначенъ внизу самый опредлительный срокъ для нашего свиданія, чтобъ не утомить тебя на первый разъ, и срокъ этотъ вышелъ до послдней минуты. Но у меня есть еще одна маленькая просьба. Миссъ Фляйтъ, услышавъ о твоей болзни, ршилась придти сюда пшкомъ, ршилась пройти двадцать миль въ бальныхъ башмачкахъ, чтобъ только узнать о твоемъ положеніи. Слава Богу, что она застала насъ дома, а то бы пришлось бдняжк уйти обратно тоже пшкомъ.
Опять старый заговоръ, чтобъ осчастливить меня! Повидимому, вс и все участвовало въ этомъ заговор.
— Итакъ, моя милая баловница,— сказалъ мой опекунъ:— если теб не скучно удлить нсколько часовъ этому безвредному созданію, прежде чмъ ты спасешь домъ Бойторна отъ разрушеніи, я увренъ, это возвысило бы ее въ ея собственныхъ глазахъ, и она осталась бы какъ нельзя боле довольна собою. Короче, ты бы сдлала для нея то, чего я, несмотря на громкій свой титулъ Джорндиса, не могъ сдлать въ теченіе всей моей жизни.
Я нисколько не сомнвалась, что онъ зналъ, что въ этомъ простомъ изображеніи бднаго, несчастнаго созданія было что-то особенное, что могло тогда послужить мн легкимъ урокомъ. Я чувствовала это, когда онъ говорила мн. Я не могла вполн высказать ему, какъ пріятно мн принять ее во всякое время. Я всегда жалла ее и никогда такъ сильно, какъ теперь. Я всегда была рада тому, что имла нкоторую возможность утшать ее въ ея несчастіи, но никогда я и вполовину не радовалась, какъ въ этотъ день.
Мы условились во времени, когда миссъ Фляйтъ должна пріхать къ намъ въ дилижанс и раздлить со мной мой ранній обдъ. Когда опекунъ мой ушелъ отъ меня, я склонилась лицомъ на подушку и молила о прощеніи, если я, окруженная такими благодяніями, увеличивала въ глазахъ своихъ то маленькое испытаніе, которое предстояло мн перенести. Дтская молитва, сохранившаяся въ памяти моей съ того дня, въ который я впервые праздновала свое рожденіе. Когда я давала общаніе быть трудолюбивой, довольной, чистосердечной, длать добро ближнему и, по возможности, пріобртать любовь окружающихъ меня, пришла мн на умъ съ нкоторымъ упрекомъ за все счастье, которымъ я наслаждалась, за всю любовь, которую оказывали мн. Если я была еще и теперь такъ малодушна, то какую же пользу извлекла я изъ этихъ благодяніи? Я повторила прежнюю дтскую молитву, повторила ее дтскими словами и убдилась, что спокойствіе, пробуждавшееся посл нея въ душ моей, не покинуло еще ее.
Мои опекунъ приходилъ теперь ко мн каждый день. Спустя еще недлю, я уже могла ходить по комнатамъ и держать длинные разговоры съ Адой въ окно, изъ-за занавсей. Но я никогда не видла ее, я не имла еще столько твердости, чтобы взглянуть на ея прелестное личико, хотя я и могла сдлать это, не бывъ увидна.
Въ назначенный день пріхала миссъ Фляйтъ. Бдное созданіе! Она вбжала въ мою комнату, совершенно забывъ о соблюденіи своего достоинства и важности, и восклицая отъ самаго чистаго сердца: ‘Моя милая, неоцненная Фицъ-Джорндисъ!’ упала мн на шею и цловала меня разъ двадцать.
— Ахъ, Боже мой,— сказала она, засунувъ руку въ свой ридикюль: милая Фицъ-Джорндисъ, у меня здсь нтъ ничего, кром документовъ, мн придется занять у васъ носовой платокъ.
Чарли подала ей платокъ, и доброе созданіе не оставило его безъ употребленія, потому что она прикладывала его къ глазамъ обими руками и сидла, проливая слезы по крайней мр въ теченіе десяти минутъ.
— Это отъ удовольствія, моя милая Фицъ-Джорндисъ,— говорила она, стараясь быть какъ можно боле опредлительною:— это вовсе не отъ огорченія. Отъ удовольствія, что я вижу васъ. Отъ удовольствія, что я получила позволеніе повидаться съ вами. Я такъ люблю васъ, моя милая, такъ люблю, ну, право, больше, чмъ самого лорда канцлера, хотя я аккуратно каждый день присутствую съ нимъ вмст. Да, кстати, моя милая, упомянувъ о носовомъ платк…
Миссъ Фляйтъ взглянула при этомъ на Чарли, которая встрчала ее изъ дилижанса. Чарли взглянула на меня и показала видъ, что ей не хотлось, чтобы миссъ Фляйтъ объяснила этотъ взглядъ.
— Весьма спра-ве-дливо!— сказала миссъ Фляйтъ:— весь-ма пра-виль-но. Правда! Въ высшей степени неблагоразумно съ моей стороны упоминать объ этомъ, но, моя милая Фицъ-Джорндисъ, я боюсь, по временамъ (между нами будь сказано, вы бы и не подумали объ этомъ), бываю немного того… то есть удаляюсь иногда отъ предмета,— сказала миссъ Фляйтъ, дотрагиваясь до лба.— Заговариваюсь. Никакъ ни больше!
— Что же вы хотли сказать мн?— улыбаясь, сказала я: мн казалось, что она намревалась продолжать свой разговоръ.
Миссъ Фляйтъ взглянула на Чарли, какъ будто спрашивая совта, что ей длать въ такомъ важномъ случа
— Сдлайте одолженіе, Ма’мъ,— сказала Чарли:— не затрудняйтесь, скажите.
И миссъ Фляйтъ осталась довольна въ высшей степени.
— Наша молодая подруга такая смышленая,— сказала она мн своимъ таинственнымъ образомъ: — маленькая, но очень смышленая! Итакъ, душа моя, это премиленькій анекдотъ. Никакъ не больше, но все же я думаю что это очаровательный анекдотъ. Какъ бы вы думали, моя милая, кто провожалъ насъ по дорог отъ дилижанса? Кто, какъ не очень бдная особа въ весьма неблаговидной шляпк…
— Это была Дженни, миссъ,— сказала Чарли.
— Точно такъ!— необыкновенно пріятно выразила свое согласіе миссъ Фляйтъ.— Дженни. Да-а! И что она говорила нашей юной подруг? Говорила, что въ хижин ея была какая-то леди подъ вуалью, спрашивала о здоровь моей неоцненной Фицъ-Джорндисъ и взяла себ на память носовой платокъ, собственно потому, что это былъ платокъ моей милой Фицъ-Джорндисъ! Какъ вы хотите, а въ этомъ поступк леди подъ вуалью есть что-то привлекательное!
— Извините, миссъ,— говоритъ Чарли, на которую я посмотрла съ нкоторымъ удивленіемъ:— Дженни говоритъ, что когда умеръ ея ребенокъ, такъ вы оставили этотъ платокъ у нея и что она отложила его и берегла вмст съ другими вещами ребенка. Я полагаю, миссъ, это было сдлано частью потому, что онъ вашъ, а частью потому, что онъ покрывалъ ребенка.
— Маленькая,— прошептала миссъ Фллйтъ, проводя пальцемъ по своему лбу множество кривыхъ линій, чтобъ выразить свое понятіе о состояніи умственныхъ способностей Чарли:— маленькая, но чрез-вы-чай-но смышленая! И такъ опредлительна! Душа моя, она говоритъ опредлительне всякаго совтника, которыхъ мн приводилось слушать!
— Да, Чарли,— отвчала я:— я помню это. Что же дальше?
— Этотъ самый платокъ и взяла леди,— сказала Чарли.— Дженни просила сказать вамъ, что она не разсталась бы съ этимъ платкомъ ни за какія сокровища, но что леди просто отняла его и взамнъ оставила ей немного денегъ. Дженни вовсе не знаетъ этой леди, миссъ.
— Кто же она?— сказала я.
— Душа моя,— отвчала миссъ Фляйтъ съ таинственнымъ взглядомъ и приложивъ губы къ моему уху:— по моему мннію, не говорите только нашей маленькой подруг, это жена лорда канцлера. И я знаю, что она заставляетъ его вести ужасную жизнь, такъ вотъ и швыряетъ въ каминъ вс бумаги милорда, если онъ не захочетъ заплатить деньги ея ювелиру!
Я не слишкомъ любопытствовала тогда узнать, кто такая была эта леди, потому что съ перваго раза начала подозрвать въ ней Кадди. Кром того почти все мое вниманіе сосредоточивалось на моей гость, которая озябла въ дорог и казалась голодною. Когда поданъ быль обдъ, она потребовала моей помощи къ приведенію въ порядокъ своего туалета. Съ величайшимъ самодовольствіемъ она надла самый жалкій старый шарфъ и до нельзя изношенныя и часто штопанныя перчатки, которыя привезла съ собой въ бумажномъ свертк. Мн предстояло распоряжаться обдомъ, состоявшимъ изъ холодной рыбы, жареной дичи, сочнаго мяса, зелени, пуддинга и мадеры. Видть, какъ миссъ Флянтъ наслаждалась этимъ обдомъ, съ какимъ величіемъ и церемоніей она ему сказывала честь, составляло для меня такое удовольствіе, что въ скоромъ времени я больше ни о чемъ и не думала.
Обдъ кончился, и когда принесли намъ дессертъ, прикрашенный руками моей милочки, которая, кром себя, никому не довряла присмотрть за всмъ, что приготовлялось для меня, миссъ Флинтъ была такъ словоохотлива и счастлива, что мн вздумалось навести разговоръ на ея исторію, тмъ боле, что она всегда съ особеннымъ удовольствіемъ говорила о своей особ. Я начала тмъ, что сказала:
— Вы, я думаю, миссъ Фляйтъ, ужъ много лтъ присутствуете въ засданіяхъ лорда канцлера?
— О, много, много, много лтъ, моя милая. Но я ожидаю ршенія Суда въ непродолжительномъ времени.
Въ ея надежд обнаруживалось какое-то душевное безпокойство, такъ что я усумнилась, справедливо ли я поступила, коснувшись этого предмета. Я дала себ слово не возобновлять его.
— Мой отецъ ждалъ,— указала миссъ Флянтъ:— мой братъ… моя сестра… вс они ждали ршенія Суда. Теперь моя очередь ждать того же самаго.
— И вс они…
— Да-а. Умерли, безъ сомннія, душа моя,— сказала она.
Такъ какъ я замтила, что она хотла продолжать этотъ разговоръ, то я старалась скоре развить его, нежели прекратить.
— Не благоразумне ли было бы,— сказала я:— не ждать боле этого ршенія?
— А какъ-же, моя милая,— отвчала она проворно:— разумется, было бы благоразумне!
— И не присутствовать больше въ Суд?
— Разумется,— сказала она.— Весьма утомительно постоянно находиться въ ожиданіи того, что никогда не сбудется, моя милая Фицъ-Джорндисъ! Увряю васъ, это утомляетъ, изнашиваетъ человка до костей.
Она потихоньку показала мн свою руку, и, дйствительно, эта рука была страшно тонка.
— Но, моя милая,— продолжала она, устремивъ на меня свой таинственный взглядъ.— Это мсто одарено какой-то ужасной притягательной силой. Тс! Пожалуйста не говорите нашей маленькой подруг, когда она войдетъ. Это можетъ испугать ее, несмотря на ея прекрасный умъ. Въ этомъ мст есть какая-то жестокая притягательная сила. Вы не можете оставить его, и поэтому должны ждать.
Я пробовала уврить ее, что это неправда. Она слушала меня терпливо и улыбаясь, но уже заране была готова съ отвтомъ.
— Да, да, да! Вы думаете такъ, потому что я начинаю немного заговариваться. Очень глупо немного заговариваться, не правда ли? Въ голов длается какое-то разстройство. Я это чувствую. Но, моя милая, я была тамъ въ теченіе многихъ лтъ и все замтила. Я полагаю, что всему причиной булава и печать на красномъ стол.
— Что же они могутъ длать по вашему мннію?— спросила я кротко и ласково.
— Притягивать,— отвчала миссъ Фляйтъ.— Притягивать къ себ людей, моя милая. Вытягивать изъ нихъ душевное спокойствіе, разсудокъ, пріятную наружность, прекрасныя качества. Я узнала, что они вытягиваютъ отъ меня ночной отдыхъ. Это какіе-то холодные и блестящіе демоны!
Она нсколько разъ похлопала по моей рук, ласково кивая головой, какъ будто хотла убдить меня, что нтъ никакой причины бояться ее, хотя она, довряя мн страшныя тайны свои, говорила съ такимъ мрачнымъ и угрюмымъ видомъ.
— Позвольте,— сказала она:— я вамъ разскажу мое положеніе. Прежде чмъ они вытянули изъ меня все, прежде чмъ я увидла ихъ, какъ вы думаете, чмъ я занималась? Играла на тамбурин? Нтъ. Я занималась тамбурнымъ рукодльемъ. Я и моя сестра занимались тамбурнымъ рукодльемъ. Нашъ отецъ и братъ занимались строительнымъ искусствомъ. Мы вс жили вмст и жили, моя милая, весьма порядочно. Прежде всего начали тянуть моего отца — медленно. Вмст съ нимъ оттянули отъ насъ домъ. Черезъ нсколько лтъ — это былъ бшеный, угрюмый, сердитый банкрутъ, никто не слыхалъ отъ него ласковаго слова, никто не видлъ ласковаго взгляда. Онъ былъ ко всему равнодушенъ, Фиць-Джорндисъ. Его втянули, наконецъ, въ долговую тюрьму. Тамъ онъ умеръ. Потомъ потянули нашего брата, очень быстро, и втянули въ пьянство… въ лохмотья… въ могилу. Потомъ потянули сестру мою! Тс! Не спрашивайте, куда! Я была тогда больна и въ самомъ жалкомъ положеніи однако, я услышала, какъ и часто слышала до этого, что вс эти несчастій были твореніемъ Верховнаго Суда. Съ выздоровленіемъ, я отправилась взглянуть на это чудовище. И тогда я узнала, отчего это все происходило, я сама была притянута, должна была остаться въ немъ.
Окончивъ свою коротенькую исторію, которую передавала она тихимъ, прерывающимся голосомъ, какъ будто несчастія ея жизни только теперь совершались передъ ней, она постепенно принимала на себя свой обычный важный и въ то же время пріятный видъ.
— Я вижу, моя милая, вы не врите мн! Хорошо, хорошо! Когда-нибудь поврите. Я немного заговариваюсь. Но я все замтила. Въ теченіе многихъ лтъ я видла множество лицъ, вовсе не подозрвавшихъ, какое вліяніе производитъ Верховный Судъ. Они входили туда, какъ входилъ мой отецъ, какъ входилъ мой братъ, какъ входила сестра моя, какъ входила сама я. Я слышала, какъ сладкорчивый Кэнджъ и другіе изъ его собратій говорили новымъ лицамъ: ‘Вотъ эта маленькая миссъ Фляйтъ! О, вы еще новичекъ здсь: васъ непремнно нужно отрекомендовать маленькой миссъ Фляйтъ!’ Прекрасно. Я гордилась тмъ, что мн оказывали такую честь! И мы вс смялись. Но, Фицъ-Джорндисъ, я знала, какія будутъ послдствія. Я знала это лучше всхъ ихъ, когда сила притяженія только что начинала дйствовать. Мн извстны нкоторые признаки, моя милая. Я видла начало ихъ на Гридли, видла и конецъ. Фицъ-Джорндисъ, душа моя,— говорила миссъ Фляйтъ, снова понизивъ голосъ:— я видла начало ихъ на нашемъ друг, воспитанник Джорндиса. О, если бы кто могъ удержать его! Иначе онъ неминуемо погибнетъ.
Она молча смотрла на меня нсколько секундъ, и лицо ея постепенно оживлялось улыбкой. Полагая, быть можетъ, что наводитъ страхъ своимъ угрюмымъ расположеніемъ духа и, повидимому, потерявъ связь этого разговора, она ласково сказала, хлебнувъ вина изъ рюмки:
— Да, моя милая, я жду ршенія Суда… въ непродолжительномъ времени. Тогда я выпущу на волю всхъ моихъ птичекъ и сдлаю распредленіе моего имнія.
Глубокое произвели на меня впечатлніе намекъ миссъ Фляйтъ на Ричарда и грустное значеніе его, до такой степени печально поясняемое ея жалкой, общипанной наружностью, что оно проглядывало даже во всемъ ея разговор. Но, къ ея счастію, она снова развеселилась, безпрестанно улыбалась и кивала головой.
— Однако, моя милая,— сказала она весело, наклоняясь ко мн, чтобы взять меня за руку:— вы еще не поздравили меня съ успхами моего доктора, право, вы еще ни разу не поздравили меня!
Я принуждена была отвтить, что совсмъ не понимаю, что она хочетъ сказать
— Моего доктора, мистера Вудкорта, моя милая, который былъ такъ чрезвычайно внимателенъ ко мн и оказывалъ мн помощь безъ всякаго возмездія… впрочемъ, только до дня ршенія Суда — то есть, до того ршенія, которое освободитъ меня отъ магической силы булавы и печати.
— Мистерь Вудкортъ теперь такъ далеко отсюда,— сказала я:— что, мн кажется, миссъ Фляйтъ, время для такого поздравленія давно миновало.
— Но, дитя мое,— отвчала она:— неужели вы не знаете, что случилось?
— Нтъ,— сказала я.
— И никто не говорилъ вамъ, неоцненная моя Фицъ-Джорндисъ?
— Нтъ,— отвчала я.— Вы забыли, какъ давно я никого не видла.
— Правда! Дайте мн минутку подумать… правда. Я сама виновата. Но вы знаете, вдь изъ меня вытянули всю память, какъ и все другое. Весьма сильное вліяніе, не правда ли? Такъ вотъ что, моя милая, гд-то въ остъ-индскихъ моряхъ произошло страшное, кораблекрушеніе.
— Мистеръ Вудкортъ утонулъ?
— Не пугайтесь, моя милая. Онъ не утонулъ. Ужасная сцена. Смерть во всхъ ея видахъ. Сотни мертвыхъ и умирающихъ. Громъ, молнія, буря и мракъ. Множество утонувшихъ выброшено на скалу. Вотъ тамъ-то, и среди этой сцены, дорогой мой докторъ показалъ себя истиннымъ героемъ. Спокойный и непоколебимый ршительно везд и во всемъ, спасъ многимъ жизнь, не зналъ ни голоду, ни жажды, одвалъ нагихъ въ свое лишнее платье, взялъ на себя начальство надъ ними, училъ ихъ, что нужно длать, управлялъ ими, лечилъ больныхъ, хоронилъ мертвыхъ и, наконецъ, благополучно привезъ ихъ въ безопасное мсто. Душа моя Фицъ-Джорндисъ, несчастные страдальцы только что не боготворили его. Когда онъ высадилъ ихъ на берегъ, они пали передъ нимъ на колни и благословляли его. Вся Британія говоритъ объ этомъ. Позвольте, позвольте! Гд мой ридикюль съ документами? Вотъ у меня здсь описаніе, вы должны прочитать его, непремнно должны!
И я прочитала до послдняго слова описаніе этого благороднаго подвига, хотя очень медленно и несвязно, потому что глаза мои были еще такъ слабы, что я съ трудомъ разбирала слова, и я такъ много плакала, что нсколько разъ принуждена была отрываться отъ длиннаго описанія, которое миссъ Фляйтъ нарочно вырзала изъ газеты. Я до такой степени радовалась, что лично знала человка, совершившаго такой великодушный и доблестный подвигъ, я была въ такомъ восторг отъ его славы, я такъ восхищалась и такъ плнялась всмъ, что онъ сдлалъ, что я завидовала избитымъ бурею страдальцамъ, которые падали передъ нимъ на колни и благословляли его, какъ своего спасителя. Восхищаясь его мужествомъ и благородствомъ, я мысленно переносилась въ т отдаленныя страны, падала ницъ передъ нимъ и благословляла его. Я чувствовала, что никто — ни мать, ни сестра, ни жена не могли бы уважать его боле, чмъ я. Да, дйствительно, я уважала его, я восхищалась имъ!
Моя бдная маленькая гостья подарила мн это описаніе, и когда, съ наступленіемъ вечера, она встала проститься со мною, опасаясь опоздать къ дилижансу, на которомъ предстояло ей совершить обратный путь, мысли ея все еще были заняты кораблекрушеніемъ, но я была такъ взволнована, что, при всемъ желаніи, не могла вникнуть во вс его подробности.
— Душа моя,— сказала она, тщательно завертывая въ бумажку шарфъ и перчатки:— мой храбрый докторъ непремнно долженъ получить дворянскій титулъ. И, безъ сомннія, онъ получитъ. Вдь вы того же мннія?
— Что онъ вполн заслуживалъ титулъ — это правда. Но, что бы онъ получилъ его — это нтъ.
— Почему же нтъ, Фицъ-Джорндисъ?— спросила она довольно рзко.
Я отвчала, что въ Англіи не принято награждать титулами людей, отличившихъ себя мирными заслугами, какъ бы ни были велики и полезны эти заслуги, разв только, когда он заключаются въ накопленіи огромныхъ капиталовъ.
— Ахъ, Боже мой,— сказала миссъ Фляйтъ:— возможно ли такъ говорить? Вроятно, вамъ извстно, моя милая, что вс замчательные люди, украшающіе Англію по части наукъ, искусствъ, человколюбія и всякаго рода усовершенствованій, причисляются къ ея дворянству! Оглянитесь кругомъ, моя милая, и подумайте! Вы должно быть того, моя милая… немножко заговариваетесь, если не знаете, что это есть самая главная причина, почему дворянское достоинство всегда поддерживается въ государств!
Я боялась, что она не была уврена въ своихъ словахъ, потому что выпадали минуты, когда она казалась вполн сумасшедшей.
Наконецъ, я должна разстаться съ маленькой тайной, которую такъ долго старалась сохранить. Иногда я думала, что мистеръ Вудкортъ любилъ меня, и что если бы онъ былъ богаче, то, быть можетъ, признался бы мн въ любви до своего отъзда. Иногда я думала, что если бы онъ сдлалъ это, я была бы рада. Но какъ безпредльно радовалась я теперь, что этого не случилось! Какія бы страданія перенесла я, если-бъ мн пришлось писать къ нему, и объявить, что бдное личико, которое нравилось ему, навсегда покинули меня, и что я вполн освобождала его отъ священнаго обта той, которую онъ никогда не видывалъ!
О, какъ хорошо, что отношенія наши другъ къ другу не измнились нисколько! Безъ угрызенія совсти, безъ душевныхъ страданій я смло могла хранить въ сердц своемъ мою дтскую молитву, чтобъ онъ всегда оставался тмъ, чмъ оказалъ себя такимъ блестящимъ образомъ, мн ничего не предстояло передлывать, мн никакой цпи не предстояло разрывать, а ему влачить, я, благодаря Бога, могла идти по своей скромной трон, а онъ по своей боле благородной и большой дорог, и хотя мы пошли бы совершенно разными путями, но я могла надяться встртиться съ нимъ невинно, безъ самолюбія, словомъ сказать, лучшею, чмъ онъ полагалъ бы встртить меня при конц нашей дороги.

XXXVI. Чесни-Воулдъ.

Чарли и я не одн предприняли экспедицію въ Линкольншэйръ. Опекунъ мой ршился не терять меня изъ виду до самаго прибытія въ домъ Бойторна и потому провожалъ меня, и мы вмст провели два дня въ дорог. Каждое дуновеніе втерка, приносившее съ собой новое благоуханіе, каждый цвтокъ, листокъ и травка, каждое мимолетное облачко, и вообще каждый предметъ въ природ приводили меня въ восторгъ и удивленіе боле прежняго. Это была первая польза и выигрышъ отъ моей болзни. Какъ ничтожна была моя потеря, когда обширный свтъ былъ полонъ для меня восхитительныхъ красотъ!
Такъ какъ мой опекунъ намренъ былъ воротиться домой немедленно, то, по дорог въ Линкольншэйръ, мы назначили день, когда моя милочка должна пріхать ко мн. Я написала къ ней письмо, которое мой опекунъ взялся доставить, и вечеромъ, очаровательнымъ вечеромъ, какими даритъ насъ иногда только что наступившее лто, онъ простился съ нами, не дозжая на полчаса пути до мста нашего назначенія.
Если-бъ добрая волшебница, мановеніемъ жезла своего, выстроила для меня домъ, и если-бъ я была принцесса и любимая ея питомица, то, право, и тогда я не смла бы разсчитывать на такой пріемъ въ этомъ дом. Столько приготовленій сдлано было для меня, столько милыхъ напоминаній о моихъ маленькихъ прихотяхъ и вкус встрчалось на каждомъ шагу, что, тяготимая чувствомъ признательности, я принуждена была садиться нсколько разъ прежде, чмъ успла осмотрть половину комнатъ. Впрочемъ, это было къ лучшему: вмсто того, чтобы осматривать самой, я показывала имъ Чарли. Радость Чарли успокоила меня, такъ что посл прогулки но саду, когда Чарли истощила весь запасъ словъ, выражающихъ восторгъ, я была такъ спокойна и счастлива, какъ только можно быть. Для меня отрадно было имть возможность сказать самой себ посл чаю:
— Эсирь, моя милая, я думаю, ты благоразумна настолько, чтобъ ссть теперь и выразить въ письм къ хозяину этого дома всю свою признательность.
Онъ оставилъ мн письмо, такое свтлое, такое радостное, какъ его лицо, въ которомъ поздравилъ меня съ пріздомъ и поручалъ моему попеченію свою канарейку, а я знала, что это порученіе выражало въ высшей степени его довріе. Вслдствіе этого я написала къ нему въ Лондонъ маленькое письмецо, увдомляя его, въ какомъ положеніи нашла я вс его любимыя растенія и деревья, какъ весело удивительнйшая изъ птичекъ встртила меня, чиликая по всему дому самымъ гостепріимнымъ тономъ, и какъ она, пропвъ на моемъ плеч нсколько руладъ, къ невыразимому восторгу моей маленькой служанки, улетла въ клтку, сла въ свой любимый уголокъ, и спитъ ли она теперь или нтъ, этого я не могла сказать. Окончивъ письмо и отправивъ его на почту, я дятельно принялась распаковывать чемоданы, вынимать изъ нихъ и приводить въ порядокъ свой гардеробъ. Я послала Чарли спать довольно рано и сказала, что до утра она мн не понадобится.
Посл болзни моей я еще ни разу не заглянула въ зеркало и никогда не сожалла о своей потер. Я знала, что это была съ моей стороны слабость, которую слдовало преодолть, я постоянно тиррдила себ, что какъ только пріду сюда, то жизнь моя должна идти прежней чередой. Поэтому я хотла остаться одна и поэтому, оставшись одна, я сказала себ, въ моей комнат:
— Эсирь, если ты хочешь быть счастлива, если ты хочешь имть право на молитву, быть праводушной, ты должна, моя милая, сдержать свое слово.
Я твердо ршилась сдержать его, но сначала я сла на нсколько минутъ, чтобы подумать о всхъ, кто длалъ мн добро. Потомъ прочитала мои молитвы и еще немного подумала.
Волосы мои не были острижены, хотя и не разъ находились въ опасности. Они были длинны и густы. Я распустила ихъ, потрясла головой и подошла къ туалетному зеркалу. Оно было задернуто кисейной занавской. Я подняла ее и съ минуту глядла въ зеркало сквозь такое плотное покрывало изъ моихъ волосъ, что кром ихъ ничего больше не видла. Посл того я подобрала волосы и посмотрла на отраженіе въ зеркал, ободряемая тмъ, что отраженіе это такъ спокойно смотрло на меня. Я очень много измнилась, очень, очень много! Сначала лицо мое было такъ странно для меня, что если бы не спокойный, ободряющій взглядъ моего отраженія, я бы закрыла его обими руками и съ испугомъ отбжала бы прочь. Но вскор и совершенно ознакомилась съ нимъ и тогда вполн узнала, какъ далеко простиралась моя перемна. Оно вовсе не имло сходства съ тмъ, что я ожидала, впрочемъ, я ничего не ожидала опредлительнаго, и смю сказать, что что-нибудь опредлительное крайне бы меня изумило.
Я не была красавицей, никогда не считала себя за красавицу, но все-таки далеко была отъ того, чмъ стала. И куда это все двалось? Провидніе было такъ добро до меня, что эта потеря обошлась безъ горькихъ слезъ. И я убирала свои волосы на ночь съ покойнымъ духомъ.
Одно обстоятельство меня очень безпокоило, я долго думала о немъ прежде, нежели заснула. И до сихъ поръ берегла цвты мистера Вудкорта.
Когда они завяли, я высушила ихъ и положила въ мою любимую книгу. Никто не зналъ объ этомъ, даже и Ада не знала. Я сомнвалась насчетъ того, имла ли я право хранить еще вещь, которую онъ прислалъ ко мн, когда я была совсмъ не тмъ, что теперь, было ли бы это съ моей стороны благородно? Я желала быть къ нему великодушной, даже въ самыхъ сокровенныхъ тайникахъ моего сердца, которыхъ бы онъ никогда не узналъ, потому что я могла бы полюбить его, могла быть предана ему всей душой. Наконецъ, я пришла къ такому заключенію, что можно держать эти цвты, можно хранить ихъ какъ сокровище въ воспоминаніе того, что навсегда миновало, что прошло съ тмъ, чтобы никогда не возвращаться, въ какомъ бы то ни было вид. Надюсь, что это не можетъ показаться легкомысліемъ. Я принимала это слишкомъ близко къ своему сердцу.
Я позаботилась встать рано на другое утро и быть передъ зеркаломъ прежде, чмъ Чарли войдетъ въ комнату на цыпочкахъ.
— Ахъ, Боже мой!— вскричала Чарли съ удивленіемъ:— вы ли это, миссъ?
— Да, Чарли, это я,— отвчала я, спокойно расчесывая волосы.— Это я, и, какъ видишь, слава Богу, здорова и счастлива.
Я замтила, что тяжелый камень отпалъ отъ сердца Чарли и еще тяжеле отъ моего. Я узнала теперь худшее и примирилась съ нимъ. Я не стану скрывать своихъ слабостей, которыхъ не могла преодолть, впрочемъ, он всегда какъ-то скоро проходили, и боле спокойное, даже, можно сказать, счастливое состояніе души неизмнно оставалось при мн.
Желая вполн укрпить свои силы и пріятное расположеніе духа до прізда Ады, я составила вмст съ Чарли множество плановъ, чтобъ находиться на свжемъ воздух въ теченіе цлаго дня. Намъ предстояло гулять до завтрака и рано обдать, гулять до и посл обда, пить чай и потому, опять гулять въ саду, во время прогулки мы должны были влзать на каждый пригорокъ, изслдовать въ окрестностяхъ каждую дорогу, каждое поле, каждую долину. Что касается до подкрпляющихъ и освжающихъ средствъ, то добрая ключница мистера Бойторна слдила за нами повсюду, имя для насъ что-нибудь скушать или выпить, такъ что, когда я садилась отдохнуть, то не случалось ни разу безъ того, чтобы она не явилась передо мной съ корзинкой, съ радостнымъ лицомъ и длинной диссертаціей о необходимости частаго употребленія пищи. Собственно для моей зды тамъ была маленькая шотландская лошадка, съ большой головой, съ коротенькой шеей и спускавшейся на глаза гривой, лошадка, которая умла скакать въ галопъ, разумется, когда ей хотлось, такъ легко и такъ спокойно, что для меня это было настоящее сокровище. Черезъ нсколько дней она уже подходила ко мн на мой призывъ, ла изъ моихъ рукъ и ходила вслдъ за мной. Мы скоро такъ съ нею подружились, что когда она скакала со мной лниво или упрямо, по какому-нибудь тнистому проселку, и если я бывало поглажу ей шею и скажу: ‘Стобсъ, я удивляюсь, право, почему ты пойдешь въ галопъ, знавши, что я люблю его, я полагаю, что ты сдлаешь мн это удовольствіе и премного обяжешь меня: другой, пожалуй, скажетъ, что ты или упрямъ, или хочешь спать’, онъ комически потрясалъ своей головой и тотчасъ поднимался въ галопъ, между тмъ какъ Чарли останавливалась и смялась съ такимъ наслажденіемъ, что ея смхъ замнялъ для меня всякую музыку. Я не знаю, кто далъ Стобсу {Stub (стобъ) по англійски пень. Прим. перев.} это имя, но оно такъ натурально шло къ нему, какъ и его грубая мохнатая шерсть. Однажды мы запрягли его въ маленькую коляску и торжественно прохали по проселочной дорог миль пять, и въ то время, какъ мы превозносили его до небесъ, онъ, повидимому, оставался очень недоволенъ, что его провожало такъ далеко и такое множество несносныхъ комаровъ, которые во всю дорогу кружились около его ушей, не отлетая отъ него ни на дюймъ, Стобсъ остановился подумать объ этомъ. Я полагаю, что онъ пришелъ къ такому заключенію, что это невыносимо, потому что ршительно отказался идти дальше, пока я не передала возжи Чарли, вышла изъ коляски и пошла пшкомъ, тогда только онъ поплелся за мной нога за ногу, хотя и выказывалъ нкоторое расположеніе, подсовывалъ голову ко мн подъ руку и чесалъ себ ухо о мой рукавъ. Тщетно говорила я ему: ‘послушай, Стобсъ, изъ того, что мн извстно о теб, такъ я уврена, что ты пойдешь хорошо, если я сяду’, и лишь только я отходила отъ него, какъ онъ снова оставался неподвижнымъ. Вслдствіе этого я принуждена была попрежнему указывать ему дорогу, и въ этомъ порядк мы возвратились домой, къ величайшему удовольствію деревенскихъ жителей.
Чарли и я имли весьма основательную причину называть нашу деревню самой дружелюбной, потому что въ недлю времени жители ея съ такимъ удовольствіемъ смотрли на насъ, когда мы проходили мимо, хотя въ теченіе дня мы проходили очень часто, что у каждой хижины насъ встрчали радостныя лица. Я еще прежде знала многихъ взрослыхъ людей и почти всхъ дтей, но теперь даже церковный шпицъ принималъ на себя знакомый и привлекательный видъ. Въ числ моихъ новыхъ друзей была престарлая женщина, жившая въ такомъ маленькомъ покрытомъ соломой и выбленномъ домик, что когда ставни единственнаго окна его открывались на своихъ петляхъ, такъ они закрывали собою весь его лицевой фасадъ. Эта старушка имла внука, который служилъ морякомъ. Однажды я написала по ея просьб письмо къ нему, въ начал котораго нарисовала уголъ камина, гд она обыкновенно убаюкивала своего внука и гд попрежнему стоялъ его любимый стулъ. Этотъ рисунокъ былъ признанъ всей деревней за удивительнйшее произведеніе въ свт, но когда пришелъ отвтъ изъ Плимута, въ которомъ внукъ упоминалъ, между прочимъ, что онъ возьметъ картинку съ собой въ Америку, и изъ Америки будетъ снова писать, то всю славу, всю честь и аккуратность, которыя по всей справедливости принадлежали почтовому вдомству, приписывали исключительно мн за мой рисунокъ.
Такимъ образомъ, проводя большую часть дня на открытомъ воздух, играя съ дтьми, разговаривая съ добрыми сосдями, заглядывая, по приглашенію, въ хижины ихъ и оставаясь тамъ на нсколько минутъ, занимаясь воспитаніемъ Чарли и отправляя къ Ад ежедневно длинныя письма, мн едва доставало времени подумать о своей маленькой потер, и я почти постоянно была весела. Если иногда эта потеря и приходила мн на мысль, то это для того только, чтобъ я была еще дятельне и скоре забыла о ней. Однажды она отозвалась въ моемъ сердц сильне, чмъ я ожидала, и именно, когда одно изъ моихъ любимыхъ дтей сказало своей матери:
— Мать, почему эта леди не такъ хороша теперь, какъ прежде?
Впрочемъ, когда я убдилась, что ребенокъ этотъ любилъ меня нисколько не меньше противъ прежняго, и проводилъ по лицу моему своей пухленькой ручкой съ какимъ-то состраданіемъ и ласкою, я снова успокаивалась и снова ее забывала. Мн встрчалось множество случаевъ, которые убждали меня, къ моему величайшему утшенію, какъ натурально для добрыхъ и чувствительныхъ сердецъ быть внимательными и нжными къ людямъ, стоящимъ отъ насъ ступенью ниже во всхъ отношеніяхъ. Одинъ изъ такихъ случаевъ въ особенности тронулъ меня. Возвращаясь изъ парка, я зашла въ нашу маленькую церковь, гд только что кончился обрядъ бракосочетанія, и молодой чет предстояло росписаться въ метрической книг. Женихъ, которому въ первый разъ въ жизни пришлось держать перо въ рук, сдлалъ грубый крестъ вмсто подписи, невста сдлала то же самое. Въ послднее пребываніе мое у мистера Бойторна, я знала, что эта невста не только была самая хорошенькая двочка во всей деревн, но считалась также отличной ученицей въ школ, и, разумется, теперь я посмотрла на нее съ удивленіемъ. Она. подошла ко мн съ боку о прошептала, между тмъ какъ въ свтлыхъ глазахъ ея плавали слезы нжной любви и восхищенія:
— Онъ очень добрый человкъ, миссъ, но не уметъ писать… онъ станетъ учиться у меня… и я ни за что на свт не хотла бы пристыдитъ его!
‘Чего же мн-то бояться,— подумала я,— когда я вижу столько благородства въ душ дочери простого работника!’
Втеръ дулъ на меня такъ свжо и съ такой оживляющей силой, какъ и прежде, и румянецъ здоровья точно также появлялся на моемъ новомъ лиц, какъ и на старомъ. На Чарли нельзя было смотрть безъ удовольствія, такъ она была счастлива и такъ румяна, мы об проводили день съ наслажденіемъ и всю ночь спали спокойно.
Въ парк Чесни-Воулда было одно мое любимое мсто, гд стояла скамейка, и откуда представлялся очаровательный видь. Лсъ какъ будто нарочно былъ очищенъ и открытъ, чтобъ придать ландшафту боле прелести, за этимъ лсомъ свтлая, озаренная лучами солнца картина была такъ восхитительна, что я каждый день отдыхала здсь по крайней мр разъ. Живописная часть господскаго дома, называемая площадкой Замогильнаго Призрака, рельефно выступала впередъ и отдлялась отъ всего зданія, названіе, пробуждающее въ душ невольный страхъ, старинная легенда, передаваемая изъ рода въ родь въ фамиліи Дэдлоковъ, легенда, которую я слышала отъ мистера Бойторна, и которая имла неразрывную связь съ этой площадкой, смшивались съ этой картиной, придавали си какую-то таинственную занимательность, въ дополненіе къ ея дйствительнымъ прелестямъ. Тутъ же находился отлогій берегъ, усыпанный роскошными фіалками, и такъ какъ единственнымъ удовольствіемъ Чарли во время прогулки было собирать полевые цвты, то это мсто такъ же нравилось ей, какъ и мн.
Напрасно стали бы спрашивать меня, почему я никогда не подходила близко къ дому, никогда не входила въ него. По прибытіи моемъ, я узнала, что изъ Дэдлоковъ никого не было здсь, и никого не ждали. Нельзя сказать, что я не любопытствовала, не интересовалась осмотрть этотъ домъ, напротивъ, я часто сидла на своемъ любимомъ мст, представляя себ расположеніе комнатъ, удивляясь тому, неужели и въ самомъ дл эхо шаговъ замогильнаго призрака отзывалось по временамъ, какъ говоритъ преданіе, на одинокой террас. Неопредленное чувство, которое пробудила во мн леди Дэдлокъ, быть можетъ, имло нкоторое вліяніе на то, что я не приближалась къ дому, даже и во время ея отсутствія. А не могу утвердительно сказать, знаю только, что ея лицо и вообще вся ея фигура имли съ этимъ какую-то связь. Не смю сказать, что они отталкивали меня, хотя меня дйствительно что-то отталкивало. Но по этой или по какой либо другой причин, только я ни разу не подходила къ нему до самаго того дня, къ которому приближается мой разсказъ.
Я отдыхала на моемъ любимомъ мст, посл длинной прогулки, а Чарли собирала фіалки, не въ дальнемъ отъ меня разстояніи. Я смотрла на площадку Замогильнаго Призрака, лежавшую въ глубокой тни всего зданія замка, подернутаго прозрачной синевой, и рисовала въ своемъ воображеніи образъ того призрака, который посщалъ ее, какъ вдругъ я замтила, что черезъ паркъ приближается ко мн человческая фигура. Перспектива была такая длинная, такъ затемнена густыми листьями, и падающія на землю тни отъ втвей до такой степени длали фигуру эту неопредленною, что съ перваго раза я никакъ не могла догадаться, мужская она была или женская. Маю по малу она начала обозначаться, это была женская фигура… фигура леди… фигура леди Дэдлокъ. Она была одна и подходила, какъ я замтила, къ моему удивленію, къ тому мсту, гд я сидла, ускореннымъ, противъ обыкновенія, шагомъ.
Я была испугана ея неожиданнымъ появленіемъ. Она была такъ близко, когда я узнала ее, что мы могли бы разговаривать. Я хотла было встать и продолжать прогулку. Но я не могла. Я оставалась неподвижною. Я осталась на мст не столько по умоляющему жесту съ ея стороны, не столько по ея быстрой походк и распростертымъ впередъ рукамъ, не столько по сильной перемн въ си манер и по отсутствію надменной холодности и самопринужденія, сколько по чему-то особенному въ ея лиц, о которомъ я такъ часто тосковала, которое видла во мн, будучи ребенкомъ, по какому-то особенному выраженію, котораго я не видала ни въ какомъ лиц, котораго я никогда не замчала въ ея лиц.
Страхъ и робость овладли мною, и я кликнула Чарли. Леди Дэдлокъ остановилась и въ одинъ моментъ сдлалась той, какою я знавала ее.
— Миссъ Соммерсонъ, извините, я, кажется, испугала васъ,— сказала она, медленно приближаясь ко мн.— Вы еще несовсмъ поправились. Я знаю, вы были очень нездоровы. Мн очень больно было слышать это.
Какъ не могла я пошевелиться на скамейк, на которой сидла, такъ точно не имла я возможности отвести глазъ своихъ отъ ея блднаго лица. Она подала мн руку, и ея мертвенный холодъ, такъ несогласовавшійся съ принужденнымъ спокойствіемъ въ чертахъ ея лица, еще боле усиливалъ очарованіе, подъ вліяніемъ котораго я находилась. Я не умю сказать, что въ эту минуту происходило въ моихъ блуждающихъ мысляхъ.
— Вы теперь поправляетесь?— спросила она ласково.
— За минуту передъ этимъ я была совершенно здорова, леди Дэдлокъ.
— Это, кажется, ваша служанка?
— Да.
— Нельзя ли послать ее впередъ и идти со мной къ вашему дому?
— Чарли,— сказала я:— иди домой съ твоими цвтами, я буду вслдъ за тобой.
Чарли сдлала книксенъ, раскраснлась, завязала шляпку и пошла своей дорогой. Когда она удалилась, леди Дэдлокъ сла подл меня.
Никакими словами не могу высказать состоянія души моей, когда я увидла въ ея рук мой платокъ, которымъ покрыла я мертваго ребенка.
Я смотрла на нее, но не видла ее, не слышала, не могла перевести дыханіе. Біеніе сердца моего было такъ сильно и такъ неправильно, что я чувствовала, какъ будто жизнь покидала меня. Но когда она прижала меня къ груди своей, цловала меня, плакала надо мной, нжно жалла меня и приводила меня въ чувство, когда она упала передо мной на колни и со слезами сказала мн: ‘О, дитя мое, дитя мое! Я твоя порочная и несчастная мать! О, прости, прости меня!’ Когда я увидла ее у ногъ моихъ на голой земл и съ ужаснымъ мученіемъ въ душ, я чувствовала, несмотря на всю силу моего душевнаго волненія, глубокую признательность къ Провиднію за перемну моей наружности,— перемну, чрезъ которую, потерявъ вс слды сходства съ ней, я никогда бы не могла навлечь позора на нее, никто бы не могъ, взглянувъ на меня и на нее, никто бы не ршился подумать, что мы связаны близкими родственными узами.
Я подняла мою мать, упрашивая и умоляя ее не предаваться передо мной такой горести и уничиженію. Я умоляла ее несвязными, невнятными словами, потому что, кром затруднительнаго положенія, въ которое была поставлена, мн было больно видть ее у моихъ ногъ. Я сказала ей, или, врне, я старалась высказать ей, что еслибъ мн, ея дочери, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, суждено было прощать ее, то я простила ее и прощала въ теченіе многихъ и многихъ лтъ. Я сказала ей, что мое сердце было переполнено любовью къ ней, что эта любовь была искренняя любовь дочери, которую ничто въ прошедшемъ не измнило и не могло измнить, что не мн, въ первый разъ въ жизни отдыхающей на груди своей матери, не мн должно обвинятъ ее за то, что она даровала мн жизнь, но что мой долгъ состоялъ въ томъ, что бы благословлять ее и не чуждаться, хотя бы весь міръ пренебрегъ ею, и что я только прошу на это ея позволенія. Я заключила мою мать въ мои объятія, она заключила меня въ свои, и среди тишины окрестныхъ лсовъ, среди безмолвія лтняго дня, все, повидимому, наслаждалось спокойствіемъ, кром нашихъ двухъ взволнованныхъ сердецъ.
— Благословлять меня и не чуждаться,— простонала моя мать:— теперь это уже слишкомъ поздно. Я одна должна идти по моей мрачной дорог, которая приведетъ меня, куда назначено судьбой. Изо дня въ день, а иногда изъ часу въ часъ, я не вижу пути передъ моими преступными стопами. Вотъ это и есть земное наказаніе, которое я сама навлекла на себя. Я переношу его и съ тмъ вмст скрываю его.
Даже въ сознаніи своихъ страданій она облекала себя своимъ привычнымъ холоднымъ равнодушіемъ, какъ покрываломъ, хотя вскор она снова его сбрасывала.
— Я должна хранить эту тайну, если только можно какими либо средствами сохранить ее, и хранить не для себя. Я имю мужа. О, я несчастное, позорное созданіе!
Эти слова она произнесла съ подавленнымъ воплемъ отчаянія, боле ужаснымъ въ своемъ звук, чмъ всякій другой вопль. Закрывъ лицо руками, она вырвалась изъ моихъ объятій, какъ будто хотла, чтобъ я не прикасалась къ ней, и при всхъ моихъ убжденіяхъ, при всхъ нжныхъ ласкахъ, я не могла упросить ее встать. ‘Нтъ, нтъ, нтъ!’ говорила она, она только и могла говорить со мной, стоя на колняхъ, во всякомъ другомъ мст она должна быть надменна, должна всми пренебрегать, но въ эти единственныя минуты въ ея жизни, въ минуты, когда пробуждалось въ ней чувство материнской любви, она хотла смирять свою гордость, подчинять себя стыду.
Моя несчастная мать разсказала мн, что во время моей болзни она была близка къ сумасшествію. Она только тогда и узнала, что дочь ея еще жива. До этой поры она не подозрвала во мн своей дочери. Она пріхала сюда собственно за тмъ, чтобъ одинъ только разъ во всю жизнь поговорить со мной. Съ этихъ минутъ намъ не предстояло больше сблизиться другъ съ другомъ, писать другъ другу и, весьма вроятно, намъ не предстояло больше въ этомъ мір отмняться словомъ. Она вложила мн въ руку письмо, написанное ею собственноручно для меня и сказала, что когда я прочитаю его и уничтожу, то стану считать ее мертвою, не столько для ея безопасности, для себя она ничего не просила, сколько для спокойствія и счастія моего и мужа ея. Если я врила, что она любила меня, даже въ этой агоніи, въ которой я видла ее, любила меня материнской любовью, то она умоляла меня врить этому, потому что тогда, представляя себ вс ея страданія, я могла бы вспомнить о ней съ большимъ сожалніемъ. Она ставила себя вн всякой надежды и вн всякой помощи. Сохранитъ ли она тайну свою до могилы, или этой тайн суждено будетъ открыться и нанести позоръ и безчестіе на принятое ею имя — это была ея единственная и постоянная борьба, ни любовь, ни ласки не могли приблизиться къ ней, и ни одно человческоо созданіе не могло оказать ей помощи.
— Но въ какой степени безопасна эта тайна?— спросила я.— Безопасна ли она теперь, моя неоцненная мать?
— Нтъ,— отвчала она.— Она была весьма, весьма близка къ открытію. Случай спасъ ее. Другой случай можетъ открыть ее… завтра и во всякій день.
— Не опасаетесь ли вы въ этомъ какого-нибудь человка?
— Перестань, дитя мое! Не дрожи такъ и не плачь за меня. Я не стою этихъ слезъ,— сказала моя мать, цлуя мн руки.— Дйствительно, я очень опасаюсь одного человка.
— Вашего врага?
— Нтъ, но и не друга. Человка, который ни къ кому из иметъ состраданія. Это адвокатъ сэра Лэйстера Дэдлока, механически преданный безъ душевнаго расположенія, алчный до выгодъ, до предпочтенія и славы быть хранителемъ тайнъ, принадлежащихъ аристократическимъ домамъ.
— Разв онъ иметъ подозрнія?
— Многія.
— Но они не касаются до васъ?— спросила я, испуганная.
— Да! Онъ постоянно бдителенъ и постоянно около меня. Я могу поддерживать въ немъ скромность, но не могу отвязаться отъ него.
— Неужели въ немъ такъ мало совсти и сожалнія?
— Въ немъ нтъ ни того, ни другого, въ немъ нтъ и гнва. Онъ равнодушенъ ко всему, кром своего призванія. Его призваніе заключается въ накопленіи тайнъ и въ пріобртеніи такой власти, какую тайны эти могутъ доставить ему безъ всякаго участника въ ytq и безъ соперника.
— Можете ли вы положиться на него?
— Я никогда не думала объ этомъ. Мрачная дорога, по которой я бреду въ теченіе многихъ лтъ, кончится тамъ, гд ей суждено. Я пойду по ней до самаго конца, каковъ бы ни былъ этотъ конецъ. Быть можетъ онъ уже близокъ, быть можетъ еще далекъ, но пока тянется эта дорога, ничто не принудитъ меня вернуться назадъ.
— Дорогая маменька, неужели вы такъ ршились?
— Да, я такъ ршилась. Я долго прибавляла къ заблужденіямъ — заблужденія, къ гордости — гордость, къ презрнію — презрніе и перенесла множество тщеславія съ другимъ множествомъ. Я перенесу и эту опасность и, если можно, унесу ее съ собой въ могилу. Она тсно окружила меня со всмъ сторонъ, какъ эти лса Чесни-Воулда окружаютъ домъ, но мои путь чрезъ нее будетъ одинаковъ. У меня одна дорога, одна только дорога и можетъ быть для меня.
— Мистеръ Джорндисъ…— начала было я, но моя мать торопливо прервала меня.
— Разв и онъ иметъ подозрнія?
— Нтъ,— сказала я.— Увряю васъ, нтъ!— и я разсказала ей все, что онъ сообщилъ мн касательно моей исторіи.— Впрочемъ онъ такъ добръ и благороденъ,— сказала я:— что если бы онъ и зналъ что-нибудь, то быть можетъ…
Моя мать, не измнившая до этой минуты своего положенія, подняла руку къ моимъ губамъ и заставила меня молчать.
— Вврься ему вполн,— сказала она посл непродолжительнаго молчанія.— Ты имешь на это мое полное согласіе — ничтожный подарокъ отъ матери ея оскорбленной дочери! Но не говори мн объ этомъ. Во мн еще и теперь есть нсколько гордости.
Я объяснила такъ близко, какъ могла, или какъ могла припомнить теперь,— ибо мое волненіе и горесть были такъ велики, что я едва понимала себя и тмъ боле, что каждое слово, произносимое голосомъ моей матери, такъ незнакомо и такъ грустно отзывалось для меня, я не пріучилась въ дтств любить и узнавать этотъ голосъ, никогда не слышала его колыбельной псенки, никогда не слышала благословенія, ни одной отрадной надеждой онъ не вдохновлялъ меня, этотъ голосъ производилъ на меня какое-то тягостное медленное впечатлніе, подъ вліяніемъ котораго я тщетно старалась вызвать что-нибудь изъ моихъ воспомнинаній,— я объяснила или старалась объяснить, что, заговоривъ о мистер Джорндис, который для меня былъ лучшимъ отцомъ, я только хотла выразить надежду, не могъ ли онъ доставить моей матери какую-нибудь помощь или совтъ. Во моя мать отвчала на это ршительно, что это невозможно, что никто въ мір не могъ бы помочь ей. Она одна должна идти по мрачной дорог, по непроходной пустын, лежавшей передъ ней.
— Дитя мое! Моя дочь!— сказала она.— Въ послдній разъ! Эти поцлуи въ послдній разъ! Эти руки обнимаютъ меня въ послдній разъ! Мы больше не встртимся. Съ надеждой исполнить то, что я намрена исполнить, я непремнно должна быть тмъ, чмъ я была такъ долго. Вотъ моя награда и моя судьба. Если ты услышишь, о леди Дэдлокъ, блистательной, счастливой, окруженной блескомъ и льстецами, вспомни, что подъ этой маской скрывается твоя несчастная, убитая совстью мать! Помни, что для нея дйствительность заключается въ ея страданіяхъ, въ ея безполезномъ раскаяніи, въ заушеніи въ душ своей той любви и истины, къ принятію которой она была способна! И тогда прости ей, если можешь, проси со слезами небо простить ее, что, я знаю, невозможно!
Мы удержали другъ друга еще на нсколько минутъ, но она была такъ ршительна, что отняла отъ себя мои руки, положила ихъ ко мн на грудь, и, опустивъ ихъ съ послднимъ поцлуемъ, удалилась въ паркъ. Я была одна, и раскинутый внизу спокойный, обрисованный полосами солнечнаго свта и тни старинный домъ, съ его террасами и павильонами, на которыхъ тяготло такое невозмутимое спокойствіе, когда я впервые увидла его, казался тетерь безсмннымъ, неумолимымъ и безжалостнымъ стражемъ надъ несчастіемъ моей матери.
Я была измучена, я чувствовала такое разслабленіе, какъ чувствовала въ комнат во время болзни, но необходимость предотвратить опасность открытія или даже малйшее подозрніе подкрпляла меня. Я взяла всевозможныя предосторожности, чтобъ скрыть отъ Чарли, что я плакала, я принудила себя вспомнить о священной обязанности, возложенной на меня, обязанности быть осторожной, спокойной и постоянно готовой къ внезапнымъ вопросамъ. Не скоро, однако же, могла я успть въ этомъ, я не могла даже удержать порывовъ своей горести, но спустя часъ мн стало легче, и я чувствовала, что можно воротиться домой. Я шла медленно и сказала Чарли, которая ждала меня у воротъ, что посл того, какъ леди Дэдлокъ оставила меня, я ршилась продлить мою прогулку, что я очень устала и хочу лечь въ постель. Оставшись одна въ моей комнат, я прочитала письмо. Я ясно поняла изъ него, а для меня этого было весьма достаточно тогда, что моя мать никогда не покидала меня. Ея старшая и единственная сестра, крестная мать моего дтскаго возраста, замтивъ во мн признаки жизни, когда меня положили уже въ сторону, какъ мертвую, взяла меня безъ всякаго сожалнія или расположенія, чтобъ я жила, воспитала въ строгой тайн и, посл нсколькихъ часовъ отъ моего рожденія. никогда боле не видла лица моей матери. Такое странное занимала я мсто въ этомъ мір, что въ понятіяхъ моей матери я никогда не дышала — была похоронена, никогда не жила и не имла никакого имени. Когда она впервые увидла меня въ церкви, она была изумлена, она подумала о томъ, на кого бы я была похожа, еслибъ осталась живой и жила, но это было все, о чемъ она тогда подумала.
Что еще говорилось въ письм, я не считаю за нужное повторять здсь. Все это иметъ свое время и свое мсто въ моемъ разсказ.
Первой заботой моей было сжечь, что написала моя мать, и разсять даже самый пепелъ. Я полагаю, что никому не покажется ненатуральнымъ или дурнымъ съ моей стороны, что я тогда же стала съ грустью и съ сожалніемъ думать о томъ, зачмъ меня воспитали, я чувствовала, будто бы гораздо лучше было и счастливе, для многихъ, еслибъ я никогда не дышала въ этомъ мір, я страшилась самой себя, какъ неизбжной опасности и возможнаго позора моей родной матери и имени надменной фамиліи, которое она носила, я находилась въ такомъ смущеніи, я была такъ потрясена, что мною начинало овладвать убжденіе въ томъ, что мн было предназначено умереть при самомъ рожденіи, что мн не слдовало жить.
Вотъ мои настоящія чувства, которыя волновали меня. Утомленная, я заснула и съ пробужденіемъ я снова заплакала при мысли, что меня оставили въ этомъ мір съ бременемъ безпокойства для другихъ. Я еще боле устрашилась себя, снова вспомнивъ о той, которой я должна служить уликой, о владтельниц Чесни-Воулда, о новомъ и ужасномъ значеніи словъ моей крестной матери отдающихся теперь въ ушахъ моихъ какъ прибой волнъ о каменистый берегъ: ‘Твоя мать, Эсирь, была твоимъ позоромъ, а ты будешь ея позоромъ. Наступитъ время и наступитъ скоро, когда ты уразумешь это лучше и почувствуешь, какъ никто кром женщины не въ состояніи почувствовать’. Вмст съ этими словами мн пришли на память и другія: ‘Молись ежедневно, да не падутъ на голову твою прегршенія другихъ людей’.
Я не могла вполн проникнуть во все, что окружало меня: я чувствовала, какъ будто позоръ и стыдъ уже скрывались во мн, и что кара за преступленія другихъ началась для меня.
День уступалъ уже мсто мрачному вечеру, печальному, задернутому густыми облаками, а я все еще боролась съ своимъ отчаяніемъ. Я вышла изъ дому одна и, походивъ немного въ парк, наблюдая, какъ мрачныя тни опускались на деревья, наблюдая быстрый полетъ нетопырей, которые иногда чуть-чуть не задвали меня, я незамтно приблизилась къ господскому дому въ первый разъ. Быть можетъ я бы не подошла къ нему такъ близко, еслибъ находилась въ боле спокойномъ расположеніи духа. Какъ бы то ни было, я избрала дорогу, проходившую подл самаго дома.
Я не смла остановиться, не смла посмотрть на него, но прошла передъ садовой террасой и ея бальзамическимъ благоуханіемъ, съ ея широкими дорожками, прекрасными клумбами и гладкой зеленью, я видла, какъ прекрасенъ былъ этотъ домъ, какую серьезную наружность онъ имлъ, видла, какъ время и непогоды оставили свои слды на старинныхъ каменныхъ балюстрадахъ, парапетахъ и широкихъ плитахъ отлогихъ лстницъ, видла, какъ привлекательный мохъ и плющъ льнулъ и вился около ихъ и вокругъ каменнаго пьедестала солнечныхъ часовъ, я слышала шумъ водопада. Потомъ дорога шла мимо длиннаго ряда темныхъ оконъ, перескаемаго башнями и портиками самыхъ затйливыхъ формъ, гд каменные львы и уродливыя чудовища сердито выглядывали изъ темныхъ углубленій и, повидимому, скалили зубы на вечерній мракъ, разстилавшійся надъ гербами, которые сжимали они въ своихъ когтяхъ. Отсюда дорожка вилась подъ арку, черезъ дворъ, гд находился главный входъ (я ускорила шагъ), мимо конюшенъ, гд, кажется, постоянно раздавались громкіе голоса, при легкомъ ли порыв втра, прорывающагося сквозь густыя массы плюща, пустившаго свои втви по высокой красной стн, или при тихихъ жалобахъ флюгера, при ла собакъ и протяжномъ бо часовъ. Такимъ образомъ, встртивъ неожиданно пріятный запахъ цвтущей липы, шелестъ листьевъ которой долеталъ до моего слуха, я повернула вмст съ поворотомъ тропинки къ южному фасаду, и тамъ передо мною открылась площадка Замогильнаго Призрака и одно освщенное окно, которое, должно быть, было въ комнат моей матери.
Дорожка въ этомъ мст была вымощена, какъ и самая терраса, и мои осторожные и тихіе шаги глухо отдавались на широкихъ плитахъ. Не останавливаясь, чтобы полюбоваться чмъ-нибудь, но въ то же время разсматривая все, что представлялось моимъ взорамъ, я быстро шла впередъ и черезъ нсколько минутъ прошла бы мимо освщеннаго окна, какъ вдругъ эхо моимъ шаговъ напомнило мн о страшной легенд насчетъ площадки Замогильнаго Призрака: я представила себ, что и мн суждено было навлечь несчастіе на этотъ величавый домъ, и что на этотъ разъ эхо шаговъ моихъ служило предвстникомъ несчастія. Объятая преувеличеннымъ страхомъ, который оледенялъ меня, я повернулась назадъ и бжала отъ себя и отъ всего, что окружало меня, не останавливаясь до тхъ поръ, пока не миновала караульнаго домика, пока безмолвный и угрюмый паркъ не остался далеко за мною.
Отпустивъ Чарли, я осталась одна, унылая и несчастная, и только тогда начала понимать, до какой степени было жалко мое положеніе, до какой степени я была неблагодарна. Но отрадное письмо отъ моей милочки, которая на завтра общала пріхать ко мн, все исполнено было такой нжности, что я была бы мраморною, еслибъ оно не тронуло меня. Отъ моего опекуна я нашла другое письмо, въ которомъ онъ просилъ сказать хозяюшк Дарденъ, если я гд-нибудь встрчусь съ ней, что вс они умираютъ безъ нея отъ скуки, что ихъ хозяйство идетъ вверхъ ногами, что никто не уметъ распоряжаться ключами, и что вс въ дом и около дома не узнаютъ прежняго Холоднаго Дома, и вс начинаютъ бунтоваться отъ нетерпнія, когда она воротится. Два такихъ письма невольнымъ образомъ заставили меня подумать о томъ какъ далеко не по заслугамъ я была любима, и какъ должна я считать себя счастливою. Они заставили меня вспомнить о моей прошедшей жизни, они привели меня, какъ этого и должно было ожидать, въ лучшее состояніе.
Я видла очень хорошо, что никто не имлъ намренія отнять отъ меня жизнь при самомъ рожденіи, иначе я бы не жила, и дни мои не продлились бы для такой счастливой жизни. Я видла очень хорошо, что все окружавшее меня какъ будто нарочно дйствовало для моего благополучія, и что если грхи родителей переходятъ иногда на дтей, то эта фраза не имла того значенія, которое я приписывала ей поутру. Я знала, что я была такъ невинна въ моемъ рожденіи, какъ и всякое другое счастливое созданіе, и что предъ моимъ Отцомъ Небеснымъ я не была бы наказана за это, какъ не было бы награждено и то созданіе. Я убдилась, или, врне, ударъ, который испытала я въ тотъ день, убдилъ меня, что я могла даже такъ скоро и такъ спокойно примириться съ перемной, которая выпала на мою долю. Я возобновила мою ршимость съ покорностью переносить свою судьбу и молилась о подкрпленіи меня въ этой ршимости, я молилась отъ чистаго сердца за себя и за мою несчастную мать и чувствовала, что мракъ, которымъ я окружена была съ самаго утра, совершенно разсялся. Онъ не распространялся на мой сонъ, такъ что, когда свтъ наступившаго утра разбудилъ меню, со мной какъ будто ничего не бывало.
Моя милочка должна была пріхать въ пять часовъ пополудни. Какъ провести этотъ промежутокъ времени, я ничего не могла придумать лучше, какъ только предпринять дальнюю прогулку по дорог, по которой должна пріхать Ада, поэтому Чарли, я и Стобъ — Стобъ, осдланный, что длалось обыкновенно при важныхъ оказіяхъ — отправились въ дальнюю экспедицію но той дорог и обратно. По возвращеніи мы сдлали большой смотръ всему дому и саду, увидли, что все было въ прекраснйшемъ порядк, и приготовили къ встрч гостей канарейку какъ самую важную статью во всемъ дом.
До прізда Ады оставалось еще цлыхъ два часа, и въ этотъ промежутокъ времени, который казался мн безконечно длиннымъ, надобно признаться, я нервически безпокоилась насчетъ моей измнившейся наружности. Я такъ любила мою милочку, что дйствіе, которое могла бы произвесть моя наружность на другихъ, не столько тревожило меня, сколько незнаніе, какое произведетъ она на Аду. Впрочемъ, меня это нисколько не огорчало, потому что я вовсе не стовала на свою потерю, особливо въ тотъ день, я была совершенно уврена, что не стовала, но я думала, вполн ли Ада была приготовлена увидть во мн перемну? Когда она встртится со мной, то не поразитъ ли ее это, не будетъ ли она обманута въ своихъ ожиданіяхъ? Не окажется ли эта перемна хуже, чмъ она предполагала? Не станетъ ли она искать своей прежней Эсири и не находить ее? Не придется ли ей снова привыкать ко мн, узнавать меня?
Я такъ хорошо знала различныя выраженія лица моей плнительной подруги, и это лицо было такъ прекрасно, такъ чисто отражало на себ всю ея душу, что я заране была уврена, что она не суметъ скрыть отъ меня перваго впечатлнія. И я подумала, если въ этомъ впечатлніи будетъ отражаться одно изъ моихъ предположеній, что, впрочемъ, было весьма невроятно, то сумю ли я сама выдержать себя?
Да, мн кажется, что я сумла бы. Посл вчерашняго вечера, я бы ршительно сумла. Но ждать и безконечно ждать, думать и думать, это было такое дурное приготовленіе, что я ршилась снова идти по той же дорог и встртить ее.
— Чарли,— сказала я:— я пойду одна и погуляю по дорог, пока она не прідетъ.
Чарли всегда одобряла все, что мн нравилось, поэтому я пошла, оставивъ ее дома.
Но не прошла я еще и второго мильнаго столба, когда, завидвъ пылъ въ отдаленіи (хотя я знала, что это еще не была, да и не могла быть коляска Ады), сердце мое такъ сильно забилось, что я ршилась вернуться назадъ и идти домой. И когда я вернулась, мной овладлъ такой страхъ, что коляска нагонитъ меня (хотя и была уврена, что этого не могло и не должно случиться), что я бжала большую часть дороги, чтобъ только меня не догнали.
И когда я благополучно добжала до дому, я начала думать, что поступила въ этомъ случа прекрасно. А между тмъ я такъ взволновалась, что вмсто лучшаго я сдлала худшее.
Наконецъ, когда по моимъ соображеніямъ оставалось еще по крайней мр четверть часа, Чарли вдругъ закричала мн, въ то время какъ я въ трепетномъ ожиданіи сидла въ саду:
— Пріхали, миссъ, пріхали! Сюда, сюда! здсь!
Я не хотла сдлать этого, а между тмъ побжала наверхъ въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ стояла я, дрожа всмъ тломъ, стояла даже и тогда, когда услышала, какъ моя милочка, поднимаясь по лстниц, кликала меня:
— Эсирь, моя милая, душа моя, гд ты? Гд ты, моя маленькая хозяюшка, дорогая бабушка Дорденъ!
Она вбжала въ комнату и хотла выбжать, какъ вдругъ увидла меня. Ахъ, ангелъ мой, Ада! Все тотъ же плнительный взглядъ, все та же любовь, все та же нжность, та же привязанность. Ничего другого не примшивалось къ нимъ, ничего, ничего!
О, какъ была я счастлива въ эту минуту! Нжное очаровательное личико Ады прикасалось къ моему обезображенному лицу, она осыпала меня слезами и поцлуями, она ласкала меня, качая въ объятіяхъ своихъ, какъ ребенка, и крпко прижимала меня къ своему любящему, врному сердцу.

XXXVII. Джорндисъ и Джорндисъ.

Еслибъ тайна, которую хранила я, была моею, я тотчасъ бы поврила ее Ад, но тайна эта была не моя, и я не считала себя вправ сообщить ее даже моему опекуну, пока не представлялось къ тому особенной необходимости. Одной мн тяжело было хранить ее, но все же моя прямая обязанность, повидимому, состояла въ томъ, чтобъ быть откровенной, и, счастливая до безпредльности привязанностью Ады, я не нуждалась ни въ побужденіи, ни въ ободреніи исполнять ее. Хотя часто, когда она спала и все было споконно, воспоминаніе о моей матери прогоняло сонъ отъ меня и длало ночь невыносимо скучною, во всякое же другое время я боролась съ моими чувствами, и Ада всегда меня находила той, какой я была прежде, кром того только, о чемъ я уже говорила довольно и о чемъ я не имю намренія боле упоминать, если мн удастся.
Затрудненіе, которое я испытывала, стараясь быть совершенно спокойною въ первый вечерь, когда за рукодліемъ Ада спросила меня, живетъ ли кто изъ Дэдлоковъ въ своемъ помсть, и когда я принуждена была отвтить утвердительно, потому что леди Дэдлокъ разговаривала со мной въ парк не дале какъ третьяго дня, затрудненіе мое, говорю я, было очень велико. И еще больше, когда Ада спросила, о чемъ именно она говорила со мной, когда я отвчала, что она была очень ласкова и принимала въ моемъ положеніи живое участіе, и когда Ада, отдавая полную справедливость ея красот и изящному вкусу, замтила о ея надменной манер, о ея повелительномъ и холодномъ вид. Однако, Чарли безсознательно помогла мн, сказавъ, что леди Дэдлокъ оставалась въ своемъ помсть только дв ночи, отправляясь изъ Лондона съ визитомъ въ какой-то другой большой домъ, въ ближайшемъ округ, и что она ухала туда рано поутру на другой день, посл того, какъ мы ее видли у нашего ландшафта, такъ называла Чарли мое любимое мсто въ парк. Чарли при этомъ случа подтверждала поговорку о маленькихъ кувшинахъ, въ одинъ день она собирала столько новостей, сколько не доходило до моего слуха въ теченіе мсяца.
Намъ предстояло прогостить въ дом мистера Бойторна около мсяца. Не прошло и недли, сколько мн помнится, съ тхъ поръ, какъ моя милочка пріхала къ намъ, когда однажды вечеромъ, посл того, какъ мы кончили помогать садовнику поливать цвты, и когда только что подали свчи, Чарли, показавшись, съ весьма серьезнымъ и озабоченнымъ видомъ, за стуломъ Ады, таинственно сдлала мн знакъ, чтобы я вышла изъ комнаты.
— Сдлайте одолженіе, миссъ,— сказала Чарли шопотомъ, и при этомъ глаза ея сдлались еще кругле и больше:— васъ просятъ въ Гербъ Дэдлоковъ.
— Помилуй, Чарли,— сказала я:— кто можетъ просить меня въ трактиръ?
— Не знаю, миссъ,— отвчала Чарли, выдвинувъ впередъ свою голову и крпко сложивъ руки на лент своего маленькаго передника, а это она постоянно длала, когда предметъ разговора былъ таинственный или когда самый разговоръ требовалъ особаго доврія:— знаю только, миссъ, что это джентльменъ, онъ свидтельствуетъ вамъ почтеніе, проситъ васъ пожаловать туда и не говорить объ этомъ никому ни слова
— Какое почтеніе, Чарли? Отъ кого?
— Отъ него, миссъ,— отвчала Чарли.
— Какимъ же образомъ ты получила отъ него такое порученіе?
— Извините, миссъ, я не отъ него получила,— отвчала моя маленькая горничная:— мн передалъ ее Вилльямъ Гроббль!
— А кто же этотъ Вильямъ Гроббль?
— Это мистеръ Гроббль, миссъ,— сказала Чарли.— Неужели вы не знаете, миссъ? Содержатель Герба Дэдлоковъ.
Послднія слова Чарли произнесла такъ медленно, какъ будто она читала ихъ на вывск трактира.
— Содержатель трактира?
— Точно такъ, миссъ. Еще его жена, миссъ, прехорошенькая женщина, сломала себ ногу, которая до сихъ поръ не срослась. А братъ у него пильщикъ, который сидлъ въ тюрьм, миссъ, вс такъ и думаютъ, что онъ до смерти упьется пивомъ,— сказала Чарли.
Не зная, въ чемъ дло, я сочла за лучшее отправиться туда. Я приказала Чарли подать скоре шляпку, вуаль и платокъ и, надвъ ихъ, пошла по небольшой холмистой улиц, гд я такъ же свободно ходила, какъ и въ саду.
Мистеръ Гроббль стоялъ у дверей своей чистенькой небольшой таверны и, повидимому, ждалъ моего прихода. Завидвъ меня, онъ снялъ шляпу обими руками и, держа ее такимъ образомъ, какъ будто это была желзная чаша (такой тяжелой казалась она), проводилъ меня, по усыпанному пескомъ корридору, въ лучшую комнату, въ чистенькую, покрытую коврами комнатку, убранную цвтами боле, чмъ позволили то ея размры и удобство, съ иллюминованнымъ портретомъ королевы Каролины, нсколькими раковинами, множествомъ подносовъ, двумя набитыми и высушенными рыбами подъ стеклянными колпаками и какимъ-то курьезнымъ яйцомъ или курьезной тыквой (не знаю, какимъ именно изъ этихъ двухъ предметовъ, и сомнваюсь, угадалъ ли бы кто-нибудь, что это такое), спущенными съ потолка. Я знала мистера Гроббля очень хорошо на видъ, потому что часто видала его у дверей. Это былъ пріятной наружности, толстенькій, среднихъ лтъ мужчина, который, повидимому, не иначе считалъ себя прилично и удобно одтымъ для своего очага, какъ въ шляп и сапогахъ съ отворотами, и который никогда не надвалъ сюртука, кром тхъ случаевъ, когда отправлялся въ церковь.
Онъ снялъ со свчки и, отступивъ немного назадъ, посмотрть, хорошо ли горитъ она, вышелъ изъ комнаты совершенно для меня неожиданно, потому что я только что хотла спросить его, кто посылалъ его за мной. Дверь въ противоположную комнату была открыта, и я услышала нсколько голосовъ, знакомыхъ мн, какъ мн послышалось, но которые при моемъ появленіи немедленно замолкли. Вскор послышались чьи-то быстрые шаги въ комнат, гд я находилась, и кто же предсталъ передо мной? Кто, какъ не Ричардъ?
— Милая моя Эсирь!— сказалъ онъ:— мой лучшій другъ! (И въ самомъ дл онъ говорилъ эти слова съ такимъ чистосердечіемъ, съ такою нжностью, что подъ вліяніемъ изумленія и удовольствія отъ его братскаго привта, у меня едва доставало духу сказать ему, что Ада здорова).— Отвчаетъ прямо на мои мысли, всегда та же самая, дорогая Эсирь!— сказалъ Ричардъ, подводя меня къ стулу и самъ садясь подл меня.
Я приподняла мой вуаль, но несовсмъ.
— Всегда та же самая неоцненная Эсирь!— сказалъ Ричардъ съ прежнимъ радушіемъ.
Я совсмъ откинула вуаль и, положивъ руку на обшлагъ Ричарда, сказала ему, смотря прямо въ лицо, какъ много благодарна я ему за его ласковый привтъ, и какъ я рада видть его, тмъ боле, что во время болзни я дала себ общаніе увидться съ нимъ, и уже сообщила ему объ этомъ общаніи.
— Душа моя,— сказалъ Ричардъ:— нтъ въ мір созданія, съ которымъ бы я такъ нетерпливо желалъ поговорить, какъ съ вами: я хочу, чтобъ вы меня поняли.
— А я хочу, Ричардъ,— сказала я, покачавъ головой:— чтобъ вы тоже поняли одного человка.
— Вы врно намекаете на Джона Джорндиса,— сказалъ Ричардъ:— вдь вы на него намекаете?
— Безъ сомннія.
— Въ такомъ случа, я могу сказать вамъ сразу, что я очень радъ этому, но этому-то предмету я и хочу, чтобъ мени поняли — и попали бы вы, моя милая Эсирь! Я не хочу давать отчета въ своихъ поступкахъ ни мистеру Джорндису, ни мистеру кому угодно.
Мн было больно слушать его, и онъ замтилъ это.
— Ну, хорошо, хорошо, душа моя,— сказалъ Ричардъ:— мы оставимъ объ этомъ. Я хочу явиться спокойно въ сельскій вашъ домъ, явиться съ вами подъ ручку и сдлать сюрпризъ моей очаровательной кузин. Надюсь, что ваша преданность Джону Джорндису дозволитъ мн это?
— Милый Ричардъ,— отвчала я:— вы знаете, съ какимъ бы радушіемъ вы были приняты въ его дом, или все то же, что въ вашемъ дом, еслибъ вы захотли считать его своимъ, точно съ такимъ же радушіемъ вы будете приняты и здсь.
— Прекрасно сказано… сказано такъ, какъ сказала бы лучшая изъ маленькихъ женщинъ!— воскликнулъ Ричардъ безпечно.
Я спросила его, какъ ему нравится его профессія?
— Да, она мн правится!— сказалъ Ричардъ.— Все идетъ хорошо. Пока еще она мн нравится такъ же, какъ и всякая другая профессія. Не знаю, право, стоитъ ли много заботиться о ней, когда въ скоромъ времени мн предстоитъ окончательно устроиться, впрочемъ, я могу тогда продать свой патентъ, какъ бы то ни было, оставимте теперь эту скучную матерію.
Такъ молодъ и хорошъ собою и во всхъ отношеніяхъ такъ не похожъ на миссъ Фляйтъ! А между тмъ по пасмурному и блуждающему взору такъ страшно похожъ на нее!
— Я взялъ отпускъ,— сказалъ Ричардъ.
— Въ самомъ дл?
— Да, я пріхалъ, чтобы наблюсти за моими… за моими интересами въ Верховномъ Суд, прежде чмъ начнутся длинныя вакаціи,— сказалъ Ричардъ, принуждая себя къ безпечному смху.— Наконецъ-то мы ршимъ эту старую тяжбу, увряю васъ.
Нтъ ничего удивительнаго, если я покачала головой.
— Въ самомъ дл, это не слишкомъ пріятный предметъ (И по лицу Ричарда снова пробжала та же самая тнь, какую замтила я съ самаго начала нашего свиданія). Пусть онъ сегодня разлетится на вс четыре стороны! Прочь отъ насъ, прочь! Какъ бы думаете, кто со мной здсь?
— Если не ошибаюсь, такъ я слышала голосъ мистера Скимполя.
— Онъ и есть! Онъ мн такъ полезенъ, какъ никто больше. Если бы вы знали, какой онъ очаровательный ребенокъ!
Я спросила Ричарда, зналъ ли кто-нибудь объ ихъ отъзд сюда? Онъ отвчалъ: ‘нтъ, никто’. Онъ зашелъ къ этому милому старому младенцу — такъ называлъ онъ мистера Скимполя, и милый старый младенецъ сообщалъ ему, гд мы находились.
Ричардъ сказалъ ему, что онъ немедленно намренъ отправиться къ намъ, а милый старый младенецъ немедленно пожелалъ сопутствовать ему, и такимъ образомъ онъ привезъ его сюда.
— И, право, онъ стоитъ не однхъ его ничтожныхъ издержекъ,— нтъ!— его нужно цнить на всъ золота, и притомъ втрое боле противъ его собственной тяжести,— сказалъ Ричардъ.— Онъ такой милый, любезный и постоянно довольный своей судьбой. Нтъ въ немъ этого утонченнаго благоразумія, этой хитрости и лести свтскихъ людей. Вчно свжій и цвтущій въ душ.
Разумется, я не видла доказательствъ утонченнаго благоразумія мистера Скимполя, принимая въ соображеніе одн только его дорожныя издержки, заплаченныя Ричардомъ, впрочемъ, я не сдлала на это никакого замчанія. Въ это время вошелъ самъ мистеръ Скимполь, и разговоръ нашъ принялъ другое поправленіе. Онъ былъ въ восторг отъ встрчи со мной, говорилъ, что онъ отъ времени до времени проливалъ изъ-за меня усладительныя слезы радости и сочувствія въ теченіе шести недль, никогда не былъ такъ счастливъ, какъ когда услышалъ о моемъ выздоровленіи, начиналъ понимать теперь смсь добра и зла въ этомъ мір, чувствовалъ, что онъ цнилъ здоровье тмъ боле, когда кто-нибудь хворалъ, не могъ понять для чего, хотя быть можетъ это было уже такъ предназначено самой судьбой, что одинъ долженъ коситься, для того, чтобъ другой къ своему особенному удовольствію выставлялъ на показъ и любовался своими шелковыми чулками.
— Милая моя миссъ Соммерсонъ, вотъ, напримръ, нашъ другъ Ричардъ,— сказалъ мистеръ Скимполь:— полный свтлыхъ видній будущаго, которыя онъ вызываетъ изъ мрака Верховнаго Суда. Не правда ли, что это очаровательно, что это одушевляетъ, что это полно поэзіи! Въ старину лса и пустыни становились привлекательны пастухамъ и пастушкамъ чрезь воображаемые звуки свирелей и танцы, выполняемые Паномъ, богомъ лсовъ, и нимфами. Вотъ и этотъ пастушокъ, нашъ пасторальный Ричардъ, озаряетъ свтомъ радости мрачные Суды, заставляя фортуну и всю ея свиту веселиться въ нихъ подъ мелодическіе звуки нескончаемыхъ ршеній. Не правда ли, что это должно быть въ высшей степени пріятно! Пожалуй, другой безпорядочный, вчно недовольный человкъ скажетъ мн: ‘Какая польза изъ этихъ законныхъ злоупотребленій? Къ чему вы защищаете ихъ?’ Я отвчаю на это: ‘Недовольный мой другъ, я вовсе не защищаю ихъ, но все-таки они очень пріятны для меня. У меня есть юноша-пастушокъ, мой задушевный другъ, который превращаетъ ихъ во что-то въ высшей степени очаровательное для моихъ дтскихъ ограниченныхъ понятій. Я не говорю, чтобъ они существовали собственно для этого, потому что я настоящее дитя между вами свтскими брюзгами, и не призванъ въ этотъ міръ, чтобъ давать отчетъ вамъ или самому себ о чемъ бы то ни было, но легко можетъ быть, что это и такъ’.
Я начинала серьезно думать, что Ричардъ едва ли могъ найти себ друга хуже этого. Меня безпокоило, что въ такое время, когда онъ боле всего нуждался въ строгихъ правилахъ и прямомъ направленіи, онъ долженъ имть передъ собой этотъ плнительный, но шаткій образецъ, это безпечное созданіе безъ всякихъ правилъ и безъ всякаго направленія. Мн казалось, что я понимала, почему такая натура, какъ моего опекуна, испытанная въ этомъ мір и принужденная изучать смшныя и жалкія увертки и состязанія въ фамильной тяжб, находила безпредльное удовольствіе въ томъ, что мистеръ Скимполь признавался въ своей слабости и обнаруживалъ свое наивное чистосердечіе, но я не могла убдить себя, что это чистосердечіе не было такимъ безыскусственнымъ, какимъ оно казалось, или что оно не шло къ безпечному характеру мистера Скимполя такъ хорошо, какъ всякая другая роль, которую бы онъ могъ принять на себя съ меньшимъ трудомъ.
Они оба пошли за мной, и когда мистеръ Скимполь проводилъ насъ до воротъ, я тихо вошла съ Ричардомъ въ комнату и сказала:
— Ада, душа моя, я привела къ теб гостя — джентльмена.
Не трудно было читать по вспыхнувшему яркимъ и стыдливымъ румянцемъ и изумленному лицу Ады. Она любила его пламенно и нжно, Ричардъ зналъ это, и я знала. При неожиданной встрч ихъ это было такъ очевидно.
Я почти не. довряла самой себ, потому что становилась сильне и сильне въ своихъ подозрніяхъ, но я не уврена была въ пламенной и нжной любви Ричарда. Онъ восхищался ею какъ нельзя боле и, смю сказать, возобновилъ бы свои юношескія искательства съ особеннымъ рвеніемъ, еслибъ онъ не зналъ, до какой степени она уважала свое общаніе моему опекуну. Несмотря на то, меня мучила одна идея, что вліяніе Верховнаго Суда проникло даже и сюда, что онъ отдалялъ отъ себя истину, какъ въ этомъ, такъ и вообще во всемъ, пока тяжба Джорндисъ и Джорндисъ не отпадетъ отъ сердца его какъ тяжелый камень. О, Боже мой, что было бы изъ Ричарда безъ этого заблужденія, я, право, не умю сказать!
Онъ сказалъ Ад самымъ простосердечнымъ образомъ, что пріхалъ сюда не за тмъ, чтобъ длать тайныя нападенія на условія, которыя она приняла (хотя, по его мннію, черезчуръ простосердечно и доврчиво) отъ мистера Джорндиса, что онъ открыто пріхалъ повидаться съ ней и со мной и оправдать себя касательно тхъ отношеній, въ которыхъ находился въ настоящее время съ мистеромъ Джорндисомъ. Такъ какъ милый старый младенецъ хотлъ немедленно явиться къ намъ, то онъ просилъ меня назначитъ ему время на другое утро, когда бы онъ могъ оправдать себя не иначе, какъ въ откровенномъ разговор со мной. Я предложила ему прогуляться со мной въ паркъ въ семь часовъ утра, и дло такимъ образомъ было устроено. Вскор посл того явился и мистеръ Скимполь и занималъ насъ боле часа. Онъ особенно желалъ увидть маленькую Коавинсесъ (такъ называлъ онъ мою Чарли) и при этомъ случа, съ видомъ покровительства, говорилъ ей, что онъ доставлялъ ея покойному отцу всевозможныя средства къ занятіямъ, и что если бы одинъ изъ ея маленькихъ братьевъ вздумалъ поторопиться принять на себя ту же самую профессію, то онъ надялся, что онъ и для него будетъ по прежнему полезенъ.
— Потому, что я постоянно попадаюсь въ это сти,— сказалъ мистеръ Скимполь, взглянувъ на насъ лучезарно изъ-за рюмки вина:— и меня постоянно берутъ на буксиръ, какъ какую-нибудь шлюпку, или выплачиваютъ долгъ, какъ жалованье корабельной команд. И всегда кто-нибудь другой длаетъ это для меня. Я не могу сдлать этого, вы знаете, потому что у меня никогда не бываетъ денегъ, и всегда за меня длаетъ это кто-нибудь другой. Я выпутываюсь всегда чужими средствами. Еслибъ вы спросили меня, кто такой этотъ кто-нибудь другой, то, клянусь честью, я не умлъ бы сказать вамъ. Такъ выпьемте же за здоровье кого-нибудь другого. Богъ да благословить его!
Ричардъ немного опоздалъ на другое утро, но не заставилъ однако же, и долго ждать себя, и мы повернули въ паркъ. Воздухъ былъ чистъ и пропитанъ утренней росой, небо безоблачно. Птицы пли восхитительно, капли росы на густомъ желтоватомъ папоротник, трава и деревья, все, плняло взоръ, роскошь лсовъ, повидимому, увеличилась въ двадцать разъ въ теченіе ночи, какъ будто въ тишин ея, когда они, объятые глубокимъ сномъ, казались такими массивными, природа для каждаго удивительнаго листика, во всхъ его малйшихъ подробностяхъ, была бдительне и дятельне обыкновеннаго, чтобы обезпечить прелесть наступившаго дня.
— Это восхитительное мсто,— сказалъ Ричардъ, оглядываясь крутомъ:— здсь нтъ ни спора, ни разладицы запутанныхъ тяжбъ!
Но зато здсь были другого рода безпокойства!..
— Я вамъ вотъ что скажу, милая моя Эсирь,— сказалъ Ричардъ:— когда дла мои окончательно устроятся, я непремнно пріду сюда отдохнуть.
— Не лучше ли было бы отдохнуть теперь?— спросила я.
— О, что касается до отдыха теперь,— сказалъ Ричардъ:— или до того, чтобъ сдлать теперь что-нибудь ршительное, это не такъ легко. Короче, этого нельзя сдлать, по крайней мр я не могу.
— Почему же нтъ?— спросила я.
— Вы знаете, Эсирь, почему. Еслибъ вы жили въ недостроенномъ дом, который бы нужно было подводить подъ крышку и снимать ее, который бы нужно было срыть до основанія и снова вывести — завтра, на другой день, на другой недл, въ слдующемъ мсяц, въ слдующемъ году, вы бы убдились, какъ трудно отдыхать въ немъ или устраиваться. Точно такъ и со мной. Теперь?! Для насъ челобитчиковъ не существуетъ этого теперь.
Я начинала врить въ притягательную силу, о которой моя маленькая полоумная подруга такъ недавно распространялась, я начинала врить въ нее, когда замтила въ немъ вчерашній омраченный взглядъ. Ужасно подумать, что во взгляд Ричарда проявлялись оттнки того несчастнаго человка, который умеръ передъ нашими глазами.
— Любезный Ричардъ,— сказала я:— такое начало нашего разговора ничего не общаетъ хорошаго.
— Я зналъ заране, что бабушка Дорденъ скажетъ мн это.
— И я говорю это не одна, милый Ричардъ. Не я одна предупреждала васъ не основывать своихъ надеждъ и ожиданій на фамильномъ проклятіи.
— Значитъ, вы снова намекаете на Джона Джорндиса!— сказалъ Ричардъ нетерпливо.— Прекрасно! Рано или поздно, но мы должны приблизиться къ нему, потому что онъ служитъ главнымъ предметомъ моихъ объясненій, и прекрасно, если мы немедленно приступимъ къ нему. Милая моя Эсирь, я не понимаю, какимъ образомъ можете вы быть до такой степени ослплены? Разв вы не видите, что онъ тоже участвуетъ въ этомъ дл, разв вы не замчаете, что для него очень выгодно желать, чтобъ я ничего не зналъ объ этой тяжб, чтобъ я ни о чемъ въ ней не заботился, ни о чемъ, кром того, что окажется для меня совершенно безполезнымъ.
— О Ричардъ,— возразила я:— возможно ли, чтобъ вы, который видлъ и слышалъ его, который жилъ подъ его кровлею и имлъ возможность узнать его близко, возможно ли, чтобъ вы могли высказать даже мн, въ этомъ уединенномъ мст, гд никто не услышитъ насъ, такія низкія подозрнія.
Ричардъ покраснлъ, какъ будто его врожденное благородство было уязвлено сильнымъ упрекомъ. Онъ оставался безмолвнымъ на нсколько секундъ и потомъ отвчалъ, понизивъ голосъ:
— Эсирь я увренъ, что вы не считаете меня за низкаго человка, и вы знаете, что я имю нкоторое понятіе о томъ, что подозрніе и недоврчивость весьма дурныя качества въ человк моихъ лтъ.
— Я знаю это очень хорошо,— сказала я:— я ни въ чемъ такъ не уврена, какъ въ этомъ.
— Вотъ за это спасибо, милая Эсирь!— возразилъ Ричардъ:— этого нужно было ждать отъ васъ, потому что это доставляетъ мн утшеніе. Я старался извлечь хоть сколько-нибудь утшенія изъ всего этого дла,— такъ дурно оно, хотя я не имлъ случая сказать вамъ объ этомъ.
— Я знаю, Ричардъ,— сказала я:— знаю такъ же хорошо — какъ бы мн сказать вамъ?… такъ же хорошо, какъ и вы, что такія ложныя понятія чужды вашей натур. И я знаю, какъ и вы, что именно такъ сильно измняетъ ее.
— Хорошо, сестрица, хорошо,— сказалъ Ричардъ немного веселе:— вы будете справедливы ко мн во всякомъ случа. Если я имю несчастіе находиться подъ тмъ пагубнымъ вліяніемъ, то и Джорндись вдь тоже. Если оно немного измнило меня, то и его тоже немного измнило. Я не говорю, что онъ человкъ неблагородный изъ всхъ людей, замшанныхь въ этой запутанной и неизвстной тяжб, напротивъ, я увренъ, что онъ человкъ благородной души. Но вдь это вліяніе заражаетъ, портить каждаго. Вы знаете, что оно портитъ каждаго. Вы слышали, какъ онъ повторялъ это сотни и сотни разъ. Почему же онъ-то избгнулъ этой порчи?
— Потому что,— сказала я:— этотъ человкъ одаренъ необыкновеннымъ характеромъ, и потому, Ричардъ, что онъ ршительно удерживалъ себя за предлами круга, ограничивающаго это вліяніе.
— О, потому что и потому что!— отвчалъ Ричардъ, прибгая къ своей безпечной манер.— Я не увренъ, моя милая Эсирь, до какой степени благоразумно и благовидно сохранять это вншнее безпристрастіе. Оно можетъ ослабить энергію въ другихъ участвующихъ въ тяжб, можетъ пробудить въ нихъ безпечность къ своимъ собственнымъ интересамъ, съ теченіемъ времени многіе тяжущіеся могутъ переселиться въ вчность, многія статьи могли бы забыться, а другія вспомниться, могли бы встртиться многія вещи, которыя послужили бы къ скорйшему ршенію дла.
Я была такъ тронута сожалніемъ къ Ричарду, что не могла упрекать его боле, даже взглядомъ. Я вспомнила нжную снисходительность моего опекуна къ его заблужденіямъ, и съ какимъ незлобивымъ чувствомъ говорилъ онъ о нихъ.
— Эсирь,— снова началъ Ричардъ:— вы не думаете, что я пріхалъ сюда приводить скрытныя обвиненія противъ Джона Джорндиса. Я пріхалъ сюда собственно за тмъ, чтобъ оправдать себя. Пока я былъ ребенкомъ, пока не было и помину объ этой тяжб, для меня все было прекрасно, мы были въ прекрасныхъ отношеніяхъ, но какъ скоро началъ я принимать участіе въ ней, внимательно смотрть на нее, тогда совсмъ другое дло. Потомъ Джонъ Джорндисъ открываетъ, что Ада и я должны отказаться другъ отъ друга, и что, если я не измню стремленія къ такой неопредленной цли, я не могу быть ея мужемъ. Нтъ, Эсирь, я не хочу измнить своего стремленія, я не хочу пользоваться милостью Джона Джорндиса на такихъ невыгодныхъ условіяхъ, которыхъ онъ не иметъ права предписывать мн. Пріятно ли ему или непріятно, но я долженъ удержать за собой мой собственныя нрава и права Ады. Я много думалъ объ этомъ, и вотъ заключеніе, къ которому я пришелъ.
Бдный, милый Ричардъ! Онъ дйствительно много думалъ объ этомъ, его лицо, его голосъ, его манера — все, все показывало это слишкомъ ясно.
— Поэтому я откровенно объявилъ ему (вы знаете, что я писалъ къ нему обо всемъ этомъ), что мы должны быть въ раздор, и что лучше быть въ раздор открыто, нежели скрытно. Я благодарю его за его расположеніе ко мн и защиту, онъ идетъ своей дорогой, а я своей. Дло въ томъ, что наши дороги различны. По одному изъ спорныхъ духовныхъ завщаній я должень получить гораздо больше, чмъ онъ. Я не говорю, что одно только и есть завщаніе, которое нужно подтвердить закономъ: ихъ нсколько, но одно изъ нихъ иметъ свою вроятность.
— Я не отъ васъ узнаю, милый мой Ричардъ, о вашемъ письм,— сказала я.— Я уже слышала о немъ безъ оскорбленія и гнва со стороны мистера Джорндиса.
— Въ самомъ дл,— отвчалъ Ричардъ, смягчаясь.— Я радуюсь, сказавъ, что онъ благородный человкъ изъ всего этого несчастнаго дла. Я всегда говорилъ и говорю это и никогда въ этомъ не сомнвался. Я знаю, милая моя Эсирь, я знаю, что мой взглядъ на предметы покажется вамъ страннымъ и даже суровымъ, такимъ же покажется онъ и Ад, когда вы ей скажете, что происходило между нами. Впрочемъ, еслибъ вы вникнули въ это дло такъ, какъ я въ него вникнулъ, еслибъ вы только занялись бумагами, какъ я ими занимался въ контор Кэнджа, еслибь вы знали, какое накопленіе обвиненій, навтовъ, подозрній и объясненій заключаютъ он въ себ, право, вы бы сказали, что я очень скроменъ въ своихъ выраженіяхъ.
— Быть можетъ,— сказала я.— Но неужели вы думаете, Ричардъ, что въ тхъ бумагахъ находится много истины и справедливости?
— Я знаю одно, Эсирь, что во всемъ дл есть же гд-нибудь истина и справедливость…
— Или была когда-то очень давно,— сказала я.
— Нтъ, есть… есть… должна быть гд-нибудь,— продолжалъ Ричардъ съ горячностью:— и должна быть открыта. Позволить, чтобъ Ада служила взяткой или подкупомъ, нисколько не послужитъ къ открытію истины. Вы говорите, что эта тяжба измняетъ меня, Джонъ Джорндисъ говоритъ, что она измняетъ, измняла и будетъ измнять каждаго, кто въ ней участвуетъ. Поэтому я имю на своей сторон большее право, ршаясь сдлать все, что я могу, чтобъ только привести ее къ концу.
— Все, что вы можете, Ричардъ! Неужели вы думаете, что въ теченіе такого множества лтъ никто, кром васъ, не длалъ всего, что только можно! Неужели трудность стала легче, вслдствіе множества неудачъ?
— Но это не можетъ продолжаться навсегда,— отвчалъ Ричардъ, въ душ его кипло бшенство, которое снова напомнило мн несчастную миссъ Фляйтъ.— Я молодъ и предпріимчивъ, а энергія и ршительность оказывали очень часто чудеса. Другіе, быть можетъ, въ половину вникали въ это дло. Я посвящаю себя этой тяжб, я обращаю ее въ цль моей жизни.
— О, Ричардъ, мой милый, тмъ хуже, тмъ хуже!
— Нтъ, нтъ, нтъ! Ради Бога, вы не бойтесь за меня,— отвчалъ онъ ласково.— Не бойтесь за меня, моя милая, добрая, умная, спокойная Эсирь, но и вы имете свои предубжденія. Итакъ, я снова возвращаюсь къ Джону Джорндису. Я говорю вамъ, добрая моя Эсирь, когда онъ и я находились въ тхъ отношеніяхъ, которыя онъ считалъ до такой степени удобными, мы были тогда въ ненатуральныхъ отношеніяхъ.
— Неужели, Ричардъ, злоба и вражда должны быть вашими натуральными отношеніями?
— Нтъ, я не говорю этого. Я хочу этимъ сказать, что во всемъ этомъ дл мы не можемъ быть откровенны другъ съ другомъ, мы находимся въ такомъ положеніи, что даже родственныя отношенія наши стали для насъ тягостны. Вотъ еще другой доводъ къ моему оправданію! Положимъ, что я, можетъ быть, открою, съ окончаніемъ дла, что я ошибался въ Длсон Джорндис, что моя голова можетъ быть чище, когда я буду совершенно свободенъ отъ этой тяжбы, что, можетъ быть, тогда я соглашусь съ тмъ, что вы говорили сегодня. Прекрасно! Тогда я вполн готовъ признаться въ своихъ заблужденіяхъ и готовь просить у него извиненіе!
Все, все ршительно отлагалось до этого воображаемаго времени! Все оставлялось въ какомъ-то мрак и неразгаданности до той поры!
— Теперь, моя лучшая изъ совтницъ,— сказалъ Ричардъ:— я хочу, чтобъ моя кузина Ада поняла, что въ отношеніи къ Джону Джорндису я не питаю ни коварства, ни неврности, ни своенравія, но я ршился дйствовать, какъ говоритъ мн здравый разсудокъ и цль, къ которой стремлюсь, и я буду такъ дйствовать. Черезъ васъ я хочу оправдаться передъ ней, потому что она вполн предана своему кузену Джону и уважаетъ его, и я знаю, вы сгладите путь, избранный мною, даже не одобряя его, и… короче…— сказалъ Ричардъ, медленно и съ разстановкой произнося эти слова:— я… я не хочу выставить себя передъ такимъ доврчивымъ созданіемъ, какъ Ада, сварливымъ, завистливымъ, подозрительнымъ человкомъ.
Я сказала ему, что въ послднихъ словахъ онъ боле, чмъ въ чемъ-нибудь другомъ, похожъ на самого себя.
— Да,— отвчалъ Ричардъ, сознавая справедливость моего замчанія:— это можетъ быть и правда. Я чувствую, что это въ нкоторомъ отношеніи правда. Но я хочу быть справедливымъ къ самому себ. Я опять буду прежнимъ Ричардомъ. Прошу васъ, не бойтесь, все будетъ прекрасно.
Я спросила его, все-ли онъ сказалъ, что желалъ передать черезъ меня Ад?
— Нтъ еще,— отвчалъ Ричардъ.— Я не долженъ скрыть отъ нея, что Джонъ Джорндисъ отвчалъ на мое письмо, по обыкновенію называя меня ‘любезнымъ Рикомъ’, онъ старался доказать мн неосновательность моихъ мнній, присовокупивъ, что они вовсе не пробуждаютъ въ немъ враждебныхъ чувствъ (Все это, безъ сомннія, превосходно, но обстоятельства дла отъ того не измняются). Я хочу также дать знать Ад, что если въ настоящее время я рдко вижусь съ ней, то потому, что я столько же наблюдаю за ея интересами, сколько и за своими, вдь мы двое плывемъ въ одной и той же ладь. И я надюсь, что она не сочтетъ меня, по слухамъ, которые легко могутъ долетть до нея, за легкомысленнаго и безразсуднаго молодого человка, напротивъ, я постоянно смотрю впередъ, къ окончанію тяжбы, и постоянно строю планы нашей будущности. Совершеннолтній и сдлавъ ршительный шагъ въ жизни, я считаю себя совершенно свободнымъ отъ всякой отвтственности передъ Джономъ Джорндисомъ, но Ада все еще находится подъ опекой Верховнаго Суда, а потому я не смю просить ее о возобновленіи нашихъ боле близкихъ отношеній. Когда она получитъ право поступать по собственной своей вол, тогда я буду прежнимъ Ричардомъ, и я увренъ, что тогда наши обстоятельства жизни будутъ совсмъ другія. Если вы передадите ей все это съ свойственнымъ вамъ благоразуміемъ, вы окажете мн большую и очень милую услугу, и я приступлю къ ршенію тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ съ большимъ рвеніемъ. Разумется, я не прошу, чтобъ это все оставалось тайной для Холоднаго Дома.
— Ричардъ,— сказала я:— вы довряете мн все, но я боюсь, что отъ меня вы не примете ни одного совта?
— Мн невозможно принять, моя милая, если онъ касается этого предмета. Но все другое я охотно принимаю.
Какъ будто у него было что-нибудь другое въ его жизни! Какъ будто вся его карьера и характеръ не были окрашены въ одинъ и тотъ же цвтъ!
— Однако, я могу предложить вамъ вопросъ, Ричардъ?
— Я думаю,— сказалъ онъ, смясь:— ужъ если вамъ нельзя, такъ я не знаю, кто другой можетъ.
— Вы сами говорите, что ведете весьма неосновательную жизнь?
— Какимъ же образомъ могу я, милая Эсирь, вести другую жизнь, не имя ничего основательнаго!
— И вы опять въ долгу?
— Да, безъ сомннія,— сказалъ Ричардъ, удивленный моимъ простосердечнымъ вопросомъ.
— Безъ сомннія?
— Конечно, дитя мое. И не могу все вполн предаться своему длу, безъ всякихъ издержекъ. Вы забыли, или, можетъ статься, вы не знаете, что по какому-либо изъ духовныхъ завщаній Ада и я должны получить что-нибудь. Дло только въ вопрос, большую или меньшую сумму мы должны получить. Во всякомъ случа, я ничего не проигрываю. Будьте спокойны, душа моя,— сказалъ Ричардъ, ему забавно было смотрть на меня:— все будетъ прекрасно! Я выйду изъ этого дла побдителемъ!
Я такъ глубоко была убждена въ опасности, въ которой Ричардъ находился, что старалась именемъ Ады, именемъ моего опекуна, моимъ собственнымъ именемъ, всмъ, что было для него священнаго, всмъ, побудить и расположить его къ осторожности, къ обнаруженію его ошибокъ. Онъ слушалъ съ терпніемъ и нжностью, но вс слова мои пролетали мимо ушей его безъ малйшаго дйствія. Я не удивлялась этому посл того пріема, который оказалъ онъ письму моего опекуна, но ршилась пустить еще въ дйствіе вліяніе Ады.
Такимъ образомъ, когда мы снова воротились въ деревню, и и пришла домой къ завтраку, я приготовила Аду къ извстіямъ, которыя предстояло мн сообщить ей, и сказала ей опредлительно, почему именно мы должны страшиться, что Ричардъ совершенно теряется и разсваетъ всю свою жизнь на втеръ. Безъ сомннія, это сильно огорчило ее, впрочемъ, она питала гораздо больше надежды на его исправленіе, нежели я, что было весьма натурально въ мой милочк! И она тотчасъ же написала къ нему слдующее небольшое письмо:
‘Мой милый, неоцненный кузенъ!
‘Эсирь сообщила мн все, что ты говорилъ ей сегодня поутру. Я пишу это съ тмъ, чтобъ повторить за себя все, что она говорила теб, и дать теб знать, до какой степени я уврена, что ты раньше или позже, но найдешь въ нашемь кузен Джон образецъ истины, чистосердечія и благородства, и тогда ты глубоко, глубоко будешь сожалть о томъ, что оказалъ ему, конечно, безь всякаго умысла, столько несправедливости’.
‘Я ршительно не знаю, какъ мн написать то, что я хочу высказать, но, я надюсь, ты поймешь мои слова, такъ, какъ понимаю ихъ я сама. Я имю нкоторыя опасенія, милый кузенъ мой, что ты частью изъ-за меня навлекаешь на себя столько несчастья, а если навлекаешь на себя, слдовательно и на меня. Въ случа, если это правда, или въ случа, если ты слишкомъ много станешь заботиться и думать обо мн въ своихъ дйствіяхъ, то я прошу и умоляю тебя оставить все. Чтобъ осчастливить меня, ты ничего не можешь сдлать лучше, какъ только навсегда отвернуться отъ этого призрака, отъ этой непроницаемой тни, въ которой мы оба родились. Не сердись на меня за эти слова. Прошу тебя, милый Ричардъ, ради меня, ради себя, и къ весьма естественному отвращенію отъ того источника хлопотъ, который былъ въ нкоторомъ род поводомъ къ нашему сиротству въ ранніе годы нашей жизни, умоляю тебя, оставь это все навсегда. По настоящее время мы уже достаточно убждены, что въ этомъ нтъ ни пользы, ни надежды, что изъ этого ничего нельзя извлечь, кром печали’.
‘Неоцненный кузенъ мой, нтъ никакой необходимости говорить мн, что ты совершенно свободенъ, и что ты, вроятно, найдешь другую, которая полюбитъ тебя лучше, нежели твоя первая подруга. Я совершенно уврена, если ты позволишь мн такъ говорить, что предметъ твоего выбора охотне согласится слдовать за твоимъ счастьемъ куда бы то ни было далеко, какъ бы ни были ограничены или бдны твои средства, видть тебя счастливымъ, исполнять свой долгъ и итти по дорог, избранной тобою,— охотне, нежели питать надежду быть со временемъ, или даже въ самомъ дл быть богатой съ тобою (если только подобная вещь возможна), питать надежду цною лтъ, проведенныхъ въ томительномъ ожиданіи и душевномъ безпокойств, цною твоего равнодушія ко всмъ другимъ цлямъ въ жизни. Тебя, быть можетъ, удивитъ, что я говорю съ такой увренностью при такомъ маломъ знаніи свта, при такой малой опытности, но я знаю, что эта увренность проистекаетъ изъ моего сердца.

‘Остаюсь, неоцненный кузенъ мой,
преданная теб всей душой.
Ада’.

Эта записка привела къ намъ Ричарда весьма скоро, но не произвела въ немъ никакой почти перемны. Онъ говорилъ намъ, что надобно подождать, и тогда окажется, кто правъ и кто виноватъ! Онъ былъ одушевленъ и въ восторг, какъ будто нжность Ады какъ нельзя боле нравилась ему, но, вздыхая, я могла только надяться, что письмо по вторичномъ прочтеніи подйствуетъ на него сильне, чмъ оно дйствовало на него теперь.
Такъ какъ имъ предстояло провести съ нами цлый день, и такъ какъ они взяли мста въ дилижанс, чтобъ воротиться въ Лондонъ на другое утро, поэтому я искала случая поговорить съ мистеромъ Скимполемъ. Наша отнюдь не комнатная жизнь весьма легко представила мн этотъ случай во время прогулки, и я довольно деликатно сказала ему, что на немъ въ нкоторой степени лежитъ отвтственность за то, что онъ поощряетъ Ричарда длать долги.
— Отвтственность, моя милая миссъ Соммерсонъ?— повторилъ онъ, прицпляясь къ этому слову съ плнительной улыбкой:— я самый послдній человкъ въ мір для такой вещи. Я въ жизни моей не принималъ на себя никакой отвтственности и но умю принимать ее.
— Мн кажется, всякій изъ насъ обязанъ отвчать за себя,— сказала я довольно робко, онъ такъ былъ старше и умне меня.
— Нтъ, въ самомъ дл?— сказалъ мнегеръ Скимполь, принимая это новое для него мнніе съ самымъ пріятнымъ шутливымъ изумленіемъ.— Но мн кажется, не всякій человкъ обязанъ быть состоятельнымъ къ уплат долговъ. Напримръ, я: я человкъ несостоятельный, никогда не былъ бы состоятельнымъ. Посмотрите, милая моя миссъ Соммерсонъ, (и онъ вынулъ изъ кармана горсть мелкихъ серебряныхъ и мдныхъ денегъ), видите, сколько тутъ денегъ. Но я не имю ни малйшаго понятія о томъ, сколько ихъ именно. Я не имю никакой возможности сосчитать ихъ. Скажете, что тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, скажете, что четыре фунта стерлинговъ и девять пенсовъ, для меня это все равно, не длаетъ никакой разницы. Мн скажутъ, что я долженъ больше этого. Да, я дйствительно долженъ. Смю сказать, я столько былъ бы долженъ, сколько бы добрые люди позволили мн задолжать. Если они не останавливаютъ меня, такъ зачмъ же я самъ остановлюсь? Если это называется отвтственностью, то я безъ сомннія подлежу ей.
Совершенное спокойствіе, съ которымъ онъ положилъ деньги въ карманъ и взглянулъ на меня съ улыбкой, какъ будто онъ представлялъ этимъ любопытный фактъ, касающійся совсмъ до посторонняго человка, почти убждало меня, что онъ ршительно не знаетъ употребленія денегъ.
— Теперь, когда вы упомянули объ отвтственности,— продолжалъ онъ:— я долженъ сказать вамъ, что не имлъ еще счастія знать человка, котораго бы я считалъ такъ отрадно отвтственнымъ, какъ вы. Вы кажетесь мн настоящимъ пробнымъ камнемъ отвтственности. Когда я вижу васъ, милая миссъ Соммерсонъ, съ такимъ прилежаніемъ занимающеюся приведеніемъ въ порядокъ всей маленькой системы, которой вы составляете центръ, мн такъ и хочется сказать самому себ — впрочемъ, я очень часто и говорю — вотъ олицетворенная отвтственность!
Трудно посл этого объяснить, что я тогда думала и что намрена была сказать, впрочемъ, я ршилась сказать ему, что мы вс надемся, что онъ станетъ останавливать Ричарда въ его безразсудныхъ поступкахъ и не будетъ одобрять его самыхъ неосновательныхъ видовъ.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, еслибъ я только могъ,— отвчалъ мистеръ Скимполь.— Но, моя милая миссъ Соммерсонъ, я не имю хитрости, не умю притворяться. Если онъ возьметъ меня за руку и поведетъ по всему вестминстерскому залу въ воздушной процессіи за фортуной, я долженъ идти. Если онъ скажетъ: ‘Скимполь, танцуй съ другими!’, я долженъ танцевать. Человкъ съ здравымъ разсудкомъ не сдлалъ бы этого, я знаю, но у меня нтъ здраваго разсудка.
— Это величайшее несчастье для Ричарда,— сказала я.
— Вы такъ думаете?— возразилъ мистеръ Скимполь.— Но говорите этого, не говорите. Положимте, что онъ ведетъ знакомство съ человкомъ здраваго разсудка, съ превосходнымъ человкомъ, испещреннымъ морщинами, страшно практическимъ, у котораго въ карман всегда найдется сдачи на ассигнацію въ десять фунтовъ, у котораго постоянно въ рукахъ разграфленая счетная книга, который иметъ удивительное сходство съ сборщикомъ податей. Любезный нашъ Ричардъ, пылкій, самоувренный, пренебрегающій всякаго рода препятствіями, полный поэзіи, какъ молодой бутонъ, говоритъ этому въ высшей степени почтенному товарищу: ‘я вижу передъ собой блестящую перспективу,она очень свтла, очень плнительна, очень радостна, я стремлюсь туда, перескакивая прекрасный видъ, который до этого восхищалъ меня!’ Почтеннйшій товарищъ немедленно сбиваетъ его съ ногъ своей разлиневанной счетной книгой, говоритъ ему своимъ буквальнымъ прозаическимъ языкомъ, что онъ ничего подобнаго не видитъ, и доказываетъ ему, что это больше ничего, какъ наслдственное имніе, обманъ, парики изъ конскаго волоса и черныя мантіи. Согласитесь, что это очень прискорбная перемна, благоразумная въ высшей степени, это правда, но весьма непріятная. Я не могу сдлать этого. Я не владю разграфленой счетной книгой, въ моей натур нтъ таксаціонныхъ элементовъ, я вовсе не имю почтенной наружности, да и не хочу имть ее. Странно, быть можетъ, но это такъ!
Напрасно было бы продолжать этотъ разговоръ, поэтому я предложила ему догнать Аду и Ричарда, которые ушли отъ насъ далеко впередъ, и съ уныніемъ въ душ отказалась отъ всякихъ надеждъ на мистера Скимполя. Поутру онъ былъ въ дом сэра Лэйстера Дэдлока и во время прогулки съ большимъ юморомъ описывалъ фамильные портреты. Тамъ были такія ужасныя пастушки между отшедшими изъ міра сего леди Дэдлоками, что мирные посошки становились въ рукахъ ихъ осадными орудіями. Они пасли стада свои въ фижмахъ и пудр и налпляли мушки на лицо, чтобъ устрашать своихъ поселянъ, какъ предводители дикихъ племенъ раскрашиваютъ себя, выступая на войну. Тамъ былъ какой-то сэръ Дэдлокъ верхомъ на лошади, между задними ногами которой изображена была битва, взрывъ мины, клубы дыма, блескъ выстрловъ, пылающій городъ, приступъ къ батаре, все это, по мннію мистера Скимполя, показывало, какъ мало цнилъ этотъ Дэдлокъ такіе пустячки. Всю расу Дэдлоковъ мистеръ Скимполь представлялъ себ не иначе, какъ ‘набитыми человческими чучелами’, огромной коллекціей съ стеклянными глазами, вставленными превосходнйшимъ образомъ въ ихъ парики,— весьма правильной коллекціи, совершенно лишенной одушевленія и вчно хранимой подъ стеклянными колпаками.
Теперь я уже не такъ была равнодушна ко всякимъ напоминаніямъ на имя Дэдлоковъ и чувствовала большое облегченіе, когда Ричардъ, съ восклицаніемъ крайняго изумленія, поспшилъ навстрчу какому-то незнакомцу, котораго онъ увидлъ первымъ и который медленно приближался къ намъ.
— Ахъ, Боже мой!— сказалъ мистеръ Скимполь:— Вользъ!
Мы спросили, это не пріятель ли Ричарда?
— Другъ его и законный совтникъ,— сказалъ мистеръ Скимполь.— Теперь, милая миссъ Соммерсонъ, если вы нуждаетесь въ здравомъ разсудк, въ отвтственности и респектабельности, если вы нуждаетесь въ примрномъ человк, такъ вотъ рекомендую вамъ Вольза.
Мы сказали, что намъ вовсе не было извстно, что Ричарду помогаетъ человкъ подъ этимъ именемъ.
— Когда онъ вышелъ изъ законнаго младенчества,— отвчалъ мистеръ Скимполь:— то отдлился отъ своего друга сладкорчиваго Кэнджа и подружился, я такъ думаю, съ Вользомъ. И я знаю, что онъ сошелся съ этимъ человкомъ, потому что и познакомилъ его съ нимъ.
— А вы давно знакомы съ нимъ?— спросила Ада.
— Съ Вользомъ?.. Милая миссъ Клэръ, я свелъ съ нимъ знакомство точно такъ же, какъ я сводилъ знакомство съ многими джентльменами его профессіи. Онъ сдлалъ что-то для меня весьма пріятнымъ и учтивымъ образомъ: онъ взялъ на себя кончить мое дло — такъ, кажется, онъ выражался — и кончилъ тмъ, что взяли меня. Кто-то вмшался въ это дло и заплатилъ деньги за меня… не знаю сколько именно, знаю только, что сколько-то съ четырьмя пенсами, я забылъ сколько фунтовь и шилинговъ, но знаю, что вся сумма оканчивалась четырьмя пенсами… Посл этого-то я и сблизилъ ихъ. Вользъ спросилъ у меня рекомендаціи, и я далъ ее. Ахъ, вотъ что! Теперь я начинаю думать… (И при этомъ онъ вопросительно взглянулъ на насъ съ самой откровенной улыбкой, какъ будто онъ только что теперь сдлалъ открытіе). Вользъ не подкупилъ-ли меня? Онъ далъ мн что-то и сказалъ, что это за комиссію. Не знаю, не была ли это ассигнація въ пять фунтовъ стерлинговъ?.. Вы вдь знаете, мн кажется, что это было пяти-фунтовая ассигнація!
Его дальнйшія соображенія то этому предмету были прерваны возвращеніемъ Ричарда. Онъ подошелъ къ намъ сильно взволнованный и на скорую руку отрекомендовало мистера Вольза — желто-блднаго мужчину съ стиснутыми губами, которыя, казалось, находились подъ вліяніемъ холода, съ красными пятнами на лиц, высокаго роста, тощаго, лтъ пятидесяти, съ вздернутыми кверху плечами, сутуловатаго. Онъ былъ въ черномъ, въ черныхъ перчаткахъ, и застегнутый до самаго подбородка, въ немъ ничего особенно не бросалось въ глаза, кром его безжизненной манеры и медленнаго неподвижнаго взгляда, который онъ останавливалъ на Ричард.
— Надюсь, миледи, я не безпокою васъ,— сказалъ мистеръ Вользъ (и теперь я замтила въ немъ другую особенность: его слова имли какой-то глухой звукъ, вылетающій скоре изъ желудка, чмъ изъ гортани).— Мы условились съ Карстономъ въ томъ, чтобъ ему постоянно знать, когда его тяжба будетъ представляться на разсмотрніе канцлера. Вчера вечеромъ, посл отхода почты, одинъ изъ моихъ писцовъ сообщилъ мн совершенно неожиданно, что эта тяжба будетъ завтра въ доклад, я слъ въ первый утренній дилижансъ и пріхалъ сюда переговорить съ нимъ объ этомъ обстоятельств.
— Да!— сказалъ раскраснвшійся Ричардъ, бросивъ на меня и Аду торжествующій взглядъ:— мы не такъ медленно ведемъ свои дла, какъ въ старину. Нтъ, мы быстро подвигаемся впередъ!.. Мистеръ Вользъ, намъ и нужно нанять что-нибудь, чтобъ добраться до перваго города, застать тамъ почтовый дилижансъ и мчаться въ немъ въ Лондонъ.
— Нанимайте, сэръ, что вамъ угодно,— отвчаетъ мистеръ Вользъ.— Я весь къ вашимъ услугамъ.
— Позвольте, позвольте!— сказалъ Ричардъ, взглянувъ на часы.— Если я сбгаю въ деревню, уложу свой чемоданъ, найму кабріолетъ, или коляску, или что только можно найти въ этомъ род, такъ у насъ еще останется цлый часъ въ запас. Я ворочусь сюда къ чаю. Кузина Ада и Эсирь, надюсь, вы будете такъ добры, займете мистера Вольза до моего возвращенія.
Онъ тотчасъ же ушелъ отъ насъ и вскор скрылся въ сумрак наступившаго вечера.
— Скажите, неужели присутствіе мистера Карстона такъ необходимо завтра?— спросила я.— Принесетъ-ли это ему какую-нибудь пользу?
— Нтъ, миссъ,— отвчалъ мистеръ Вользъ.— Я думаю, никакой.
Какъ Ада, такъ и я выразили наше сожалніе, что онъ долженъ хать за тмъ, чтобъ обмануться въ своихъ ожиданіяхъ.
— Мистеръ Карстонъ положилъ за правило наблюдать за своими интересами,— сказалъ мистеръ Вользъ:— а когда кліентъ полагаетъ такое правило, и если въ этомъ правил нтъ ничего предосудительнаго, то я считаю долгомъ поддерживать его. Во всякаго рода длахъ я непремнно хочу быть точнымъ и откровеннымъ. Я вдовецъ, имю трехъ дочерей — Эмму, Джэйнъ и Каролину — и поставляю себ въ священную обязанность исполнять возложенный на меня долгъ, чтобъ оставить имъ доброе имя… Это, кажется, весьма пріятное мсто, миссъ.
Замчаніе его относилось ко мн, вслдствіе того, что я шла съ нимъ рядомъ. Я согласилась съ нимъ и при этомъ исчислила главныя красоты всей мстности.
— Въ самомъ дл?— сказалъ мистеръ Вользъ.— Я имю исключительное право поддерживать моего престарлаго отца, который живетъ въ долин Тонтонъ — это его родина, и, право, я всегда былъ въ восторг отъ тамошней природы. Тамъ я не имлъ идеи, чтобъ здшнія мста были такъ привлекательны.
Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Вольза, не иметъ-ли онъ желанія навсегда поселиться гд-нибудь въ провинціи.
— Вы затронули, миссъ, самую нжную струну моего сердца,— отвчалъ онъ.— Здоровье мое слабо (я сильно страдаю разстройствомъ пищеваренія), и еслибъ только отъ меня зависло, я, нисколько не медля, промнялъ бы настоящій мой образъ жизни на сельскій, особливо, еслибъ заботы по моимъ занятіямъ доставили бы мн возможность имть близкое столкновеніе съ обществомъ, тмъ боле съ обществомъ дамъ, находиться въ которомъ — это мое исключительное удовольствіе. Но съ тремя дочерями — Эммой, Джэйнъ и Каролиной, и моимъ престарлымъ отцомъ я не имю возможности доставить себ такое удобство. Правда, на мн не лежитъ уже обязанности поддерживать мою дорогую бабушку, которая скончалась на сто второмъ году отъ роду, но все же я поставленъ въ такое положеніе, что мельница должна находиться безостановочно въ ходу.
Вслдствіе желудочнаго звука словъ его и его безжизненной манеры требовалось нкоторое вниманіе, чтобъ слушать его.
— Вы извините меня, что я упоминаю о моихъ дочеряхъ,— сказалъ онъ.— Это моя слабость. Я хочу оставить этимъ бдненькимъ созданіямъ маленькую независимость и вмст съ тмъ доброе имя.
Мы подошли къ дому мистера Бойторна, гд ждалъ насъ чайный столъ. Вскор посл пришелъ и Ричардъ, безпокойный и замтно торопившійся. Облокотясь на стуль мистера Вольза, онъ что-то прошепталъ ему. Мистеръ Вользъ отвчалъ громко, или, по крайней мр, почти такъ громко, какъ онъ отвчалъ вообще на все:
— Вы отвезете меня, сэръ? Вы хотите отвезти меня? Для меня это совершенно все равно. Длайте, какъ вамъ угодно. Я весь къ вашимъ услугамъ.
Изъ послдовавшаго разговора мы узнали, что мистеръ Скимполь долженъ остаться до утра и занять въ дилижанс два мста, за которыя уже было заплачено. Такъ какъ Ада и я находились изъ-за Ричарда въ уныломъ расположеніи духа и были очень опечалены его отъздомъ, поэтому мы такъ чистосердечно объявили, какъ только позволяла тому вжливость, что проводимъ мистера Скимполя до гостиницы Гербъ Дэдлоковъ и воротимся, когда удутъ ночные путешественники.
Ричардъ, находившійся въ высшей степени одушевленія, не сдлалъ на это никакого возраженія и мы вс вмст отправились на вершину небольшой горы, вблизи деревни, гд онъ приказалъ кабріолету ждать и гд стоялъ человкъ съ фонаремъ въ рук около огромной блой лошади.
Я никогда не забуду этихъ двухъ путниковъ, сидящихъ другъ подл друга и озаряемыхъ фонарнымъ свтомъ. Ричардъ, вн себя отъ восторга, держалъ возжи. Мистеръ Вользъ, безмолвный, въ черныхъ перчаткахъ, застегнутый до подбородка, смотрлъ на него такъ пристально какъ будто онъ смотрлъ на обреченную жертву и своими глазами очаровывалъ его. Я какъ теперь вижу всю эту картину, картину лтней темной ночи, блескъ зарницы на темномъ горизонт, пыльную дорогу, окаймленную съ обоихъ сторонъ живой изгородью и высокими деревьями, огромную лошадь и полетъ кабріолетки къ станціи Джорндисъ и Джорндисъ.
Моя милочка сказала мн въ тотъ вечеръ, что будетъ-ли Ричардъ наслаждаться благополучіемъ или погибнетъ, будетъ-ли онъ окруженъ друзьями или оставленъ всми, но въ ея глазахъ участь его будетъ имть одно только различіе, что чмъ боле онъ будетъ нуждаться въ любви неизмннаго сердца, тмъ боле неизмнное сердце будетъ доставлять ему этой любви, какъ онъ думалъ о ней при всхъ своихъ настоящихъ заблужденіяхъ, такъ и она будетъ думать о немъ во всякое время, никогда не заботиться о себ, еслибъ только могла она посвятить себя ему, никогда не думать о своихъ удовольствіяхъ, еслибъ могла доставлять ихъ ему.
Сдержала-ли она свое слово?
Я смотрю на дорогу, открытую передо мной, гд разстояніе замтно сокращается и конецъ пути становится видимымъ, и во всемъ истинномъ и благородномъ, плавающемъ по мертвому морю нескончаемой тяжбы, во всхъ испепеленныхъ плодахъ, которые оно выбрасываетъ на берегъ, мн кажется, я вижу любимицу моей души.

XXXVIII. Борьба.

Когда наступило время воротиться намъ въ Холодный Домъ, мы не опоздали ни однимъ днемъ противъ назначеннаго срока и были приняты съ чрезвычайнымъ радушіемъ. Я совершенно укрпилась въ здоровь и силахъ, и увидя вс хозяйственные ключи, которые были положены въ ожиданіи меня въ моей комнат я съ наслажденіемъ гремла ими, какъ маленькій ребенокъ.
— Еще разъ, еще разъ принимайся за исполненіе своей обязанности, Эсирь,— сказала я самой себ — И ты должна это длать во всякомъ случа, если не съ совершеннымъ восторгомъ, то съ терпніемъ и благодушіемъ. Вотъ все, что я нахожу теб сказать теперь, моя милая!
Первыя утра были такими хлопотливыми утрами, проводимыми въ сует, бготн, поврк счетовъ, безпрестанныхъ переходахъ между Ворчальною и другими частями дома, приведеніи въ порядокъ ящиковъ и шкафовъ и устройств всего заново, что я не имла минуты свободной. Но когда вс эти распоряженія были окончены, и все приведено въ должный порядокъ, я сдлала поздку на нсколько часовъ въ Лондонъ, къ чему побудило меня, между прочимъ, письмо, которое я изорвала въ Чесни-Воулд.
Предлогомъ къ той поздк я избрала Кадди Джеллиби. Я такъ привыкла къ ея прежнему имени, что постоянно называла ее такимъ образомъ, и написала къ ней предварительно записку, прося ее сдлать мн компанію въ маленькомъ дловомъ путешествіи. Оставивъ домъ очень рано утромъ, я пріхала въ Лондонъ въ почтовой карет въ такую пору, что отправившись въ Ньюманъ-Стритъ, имла еще въ своемъ распоряженіи цлый день.
Кадди, которая не видла меня съ самаго дня своей свадьбы, была такъ любезна и предупредительна въ отношеніи ко мн, что я почти боялась возбудить зависть въ ея муж. По, впрочемъ, и онъ немного уступалъ ей въ этомъ случа, такъ что оба они поставляли меня въ затрудненіе, какъ отплатить за подобное радушіе.
Старый мистеръ Торвидропъ былъ въ постели, когда я пріхала, и Кадди варила ему при мн шоколадъ, который меланхолическій на видъ маленькій мальчикъ, ученикъ ея мужа,— немножко странно было мн видть подобнаго питомца танцовальнаго ремесла,— готовился отнести наверхъ. По словамъ Кадди, тесть ея былъ очень добръ и внимателенъ къ ней, и они жили другъ съ другомъ очень счастливо.
(Когда она говорила мн про свое настоящее житье-бытье, она упомянула, что старый джентльменъ выбралъ себ лучшія комнаты въ квартир и окружилъ себя всевозможными удобствами, тогда какъ она съ мужемъ должны были довольствоваться чмъ, что оставалось, и тсниться въ двухъ угольныхъ комнаткахъ, надъ кладовыми.)
— А какъ поживаетъ твоя мама, Кадди?— спросила я.
— Я получаю о ней извстія черезъ папа, но вижу ее рдко, Эсирь,— отвчала Кадди.— Мы остаемся друзьями, съ удовольствіемъ могу признаться въ томъ, но мама все думаетъ, что есть что-то нелпое въ моемъ замужеств съ учителемъ танцованья, и она какъ-будто боится, чтобъ мое неблагоразуміе не бросало и на нее нкоторой тни.
Меня удивляло, что если мистриссъ Джиллиби исполняетъ свои главныя и естественныя обязанности, не раньше чмъ наведетъ телескопъ на отдаленный горизонтъ и не отыщетъ тамъ другихъ предметовъ для своихъ попеченій, то, вроятно, она принимала много предосторожностей, чтобы не впасть въ нелпость, но нечего и говорить, что я не высказывала своихъ мыслей громко.
— А твой папа, Кадди?
— Онъ приходитъ сюда каждый вечеръ,— отвчала Кадди:— и такъ любитъ сидть тамъ, въ углу, что пріятно смотрть на него.
Взглянувъ въ уголъ, о которомъ говорила Кадди, я тотчасъ же замтила на стн пятно, оставленное головою мистера Джеллиби. Утшительно было подумать, что онъ нашелъ, наконецъ, здсь такой пріютъ для головы своей.
— А ты, Кадди,— сказала я:— ты, я думаю, очень хлопочешь?
— Да, моя милая,— отвчала Кадди:— я въ самомъ дл очень занята., потому что, скажу вамъ по секрету, я тоже даю уроки. Здоровье Принца не изъ крпкихъ, и мн необходимо помогать ему. Съ уроками въ школахъ, съ классами здсь, съ частными воспитанниками и, наконецъ, съ питомцами въ род этого мальчика, ему, бдному, слишкомъ много работы. Замчаніе ея объ этихъ подмастерьяхъ танцовальнаго искусствъ такъ показалось страннымъ для меня, что я спросила Кадди, много-ли теперь у нихъ этихъ будущихъ преподавателей того же полезнаго искусства.
— Четверо,— сказала Кадди.— Одинъ у насъ на дому, другіе только приходятъ. Они вс очень добрые мальчики, но когда сойдутся вмст, то начинаютъ играть,— настоящія дти,— вмсто того, чтобы заниматься дломъ. Такъ и тотъ маленькій мальчикъ, котораго вы сейчасъ видли, вальсируетъ безпрестанно одинъ въ пустой кухн, другихъ мы стараемся распредлить по домамъ по мр возможности.
— И все это длается въ разсчет на ихъ ноги?— спросила я.
— Разумется,— отвчала Кадди.— Такимъ образомъ, они упражняются въ танцованіи столько времени, сколько приходится, смотря по занятіямъ другихъ учениковъ. Они танцуютъ въ академіи и въ ныншнее время года мы устраиваемъ кадрили всякое утро, часовъ въ пять.
— Вотъ дятельная-то жизнь, признаюсь!— воскричала я.
— Увряю васъ, моя милая,— отвчала Кадди съ улыбкой:— когда приходящіе ученики звонятъ поутру въ колокольчикъ у нашей двери (звонокъ устроенъ въ нашей комнат, чтобы не безпокоить стараго мистера Торвидропа) и когда я, поднявъ окно, гляжу, какъ они стоятъ на крыльц со своими башмаками подъ мышками, они мн напоминаютъ всегда трубочистовъ.
Все это представляло мн ремесло молодыхъ супруговъ въ чрезвычайно оригинальномъ свт. Кадди съ удовольствіемъ видла, что разговоръ ея меня занялъ, и потому со всею свойственной ей словоохотливостью сообщила мн подробности собственныхъ занятій.
— Видите-ли, моя милая, для сбереженія денегъ, мн пришлось выучиться немножко играть на фортепьяно и даже на скрипк и, безъ сомннія, я должна заниматься этими двумя инструментами точно такъ же, какъ и другими отраслями нашего ремесла. Если бы мама была не такова, какова на самомъ дл, то я могла давно бы пріобрсти нкоторыя музыкальныя познанія. Но между тмъ я никогда не училась музык, и занятія ею, признаться, на первый разъ нсколько приводятъ меня въ отчаяніе. Но у меня хорошій слухъ, и я привыкла къ усидчивой работ, этимъ я обязана ршительно мама, должно сознаться, а вы знаете, Эсирь, что гд есть твердая воля, тамъ есть и дорога.
Произнося эти слова, Кадди сла, смясь, за маленькое дребезжащее фортепьяно и дйствительно пробряцала какой-то кадриль, съ большимъ одушевленіемъ. Потомъ, съ видомъ простосердечнаго удовольствія и нсколько покраснвъ, она встала со стула и, смясь сама надъ собою, сказала:
— Не смйся, Кадди, ты добрая двушка!
Я сначала готова была заплакать при звукахъ ея музыки, но удержалась. Я ободряла ее и хвалила отъ всего сердца, потому что я дйствительно была убждена, что, хотя Кадди жена танцовальнаго учителя, и хотя предломъ ея честолюбивыхъ видовъ было самой сдлаться учительницею танцеванья, во всякомъ случа она показала много естественной, здравой, привлекательной охоты къ занятіямъ и терпнія, что все, взятое вмст, стоило какой нибудь филантропической миссіи.
— Милая моя,— сказала Кадди отъ полноты сердца:— вы не можете себ представить, какъ вы меня обрадовали. Вы не поврите, какъ многимъ я вамъ обязана. Какія перемны въ моемъ хозяйств и во мн самой! Помните, какъ, садясь за роботу надъ моимъ приданымъ, я была неловка и неповоротлива? Кто бы подумалъ тогда, что со временемъ я буду учить добрыхъ людей танцованію, кто бы вообразилъ себ все возможное и невозможное, случившееся со мною!
Мужъ Кадди, который уходилъ, пока мы болтали такимъ образомъ, теперь воротился, приготовляясь упражнять своихъ учениковъ въ танцевальной зал, и Кадди объявила мн, что онъ теперь можетъ поступить въ мое полное распоряженіе. Но мн еще рано было хать, и я съ удовольствіемъ сказала ей это, потому что мн жаль было бы увезти ее тогда. Поэтому мы вс трое отправились къ ученикамъ и я въ числ другихъ также приняла участіе въ танцахъ.
Вс эти ученики были самыя оригинальныя личности. Кром мальчика-мелаихолика, который, вроятно, усвоитъ себ этотъ темпераментъ не оттого, что вальсировалъ въ одиночку по кухн, тутъ были еще два другіе мальчика и маленькая, сухая, неопрятная двочка въ газовомъ плать. Двочка эта кажется созрвшею, несмотря на свой низменный ростъ, на ней уродливый чепецъ также изъ газа, и башмаки свои, въ вид сандалій, она носить въ затасканномъ бархатномъ ридикюл. Мальчики казались такими дрянными, вялыми, когда переставали прыгать, съ обрывками нитокъ, мячами и костяными дудками въ карманахъ, и тогда ихъ грязныя ноги, въ особенности пятки, какъ будто длались еще грязне. Я спросила Кадди, съ какою цлью родители выбрали для нихъ это ремесло? Кадди отвчала, что не знаетъ, что, можетъ быть, ихъ предназначали быть впослдствіи учителями, а можетъ быть, готовили на театральную сцену. Вс они были самаго посредственнаго состоянія, и мать мальчика-меланхолика содержала лавку имбирнаго пива.
Мы танцовали цлый часъ съ большою важностью, мальчикъ-меланхоликъ длалъ чудеса нижними оконечностями своего тла, въ которыхъ обнаруживалась достаточная степень игривости, но игривости этой не замтно было на его лиц. Кадди, которая не спускала глазъ съ своего мужа и которая, повидимому, на немъ основывала свои надежды и имъ только и гордилась, Кадди усвоила себ нкоторое изящество манеръ и необходимую степень увренности, что въ соединеніи съ ея привлекательнымъ личикомъ и вообще привлекательною наружностью длало ее чрезвычайно пріятною. Она уже многимъ облегчила для своего мужа преподаваніе уроковъ этимъ дтямъ, и онъ рдко вмшивался въ танцы, разв становясь иногда въ кадриль за недостаткомъ кого нибудь другого. Онъ постоянно или билъ тактъ, или игралъ на скрипк. Принужденность движеній газовой двочки и ограниченность ея дарованій возбуждали сожалніе. Такимъ образомъ мы провели цлый часъ.
Когда урокъ кончился, мужъ Кадди собрался идти за городъ, въ школу, а Кадди убжала, чтобы приготовиться мн сопутствовать. Я осталась на время этого антракта въ танцовальной комнат и стала разсматривать учениковъ. Двое изъ приходящихъ мальчиковъ поднялись на лстницу, чтобы надть свои полусапожки и пощипать волосы мальчику, живущему въ дом, сколько можно было судить по возгласамъ и обвиненіямъ, произносимымъ послднимъ. Возвратясь съ застегнутыми жакетками и заткнутыми запазуху башмаками, они вынули свои походные запасы хлба и холоднаго мяса и расположились подъ лирою, намалеванною на стн. Маленькая газовая двочка, всунувъ свои сандаліи въ ридикюль и надвъ пару заштопанныхъ башмаковъ, сразу спрятала голову въ старообразный чепчикъ, и на вопросъ мой, любитъ ли она танцовать, отвтивъ лаконически: ‘Только не съ мальчишками’, подвязала у чепчика ленточки и отправилась домой съ недовольнымъ, презрительнымъ видомъ.
— Старый мистеръ Торвидропъ очень сожалетъ,— сказала Кадди:— что онъ не окончилъ еще своего туалета и потому не можетъ имть удовольствія видть тебя до ухода. Онъ чрезвычайно любить тебя, Эсирь.
Я отвчала, что очень благодарна ему, но не сочла нужнымъ присовокуплять, что вполн могу обойтись безъ этихъ доказательствъ его вниманія.
— У него чрезвычайно много времени отнимаетъ туалетъ,— сказала Кадди:— потому что онъ обращаетъ на него особенное вниманіе, да и нельзя иначе: вы знаете, что ему необходимо поддерживать пріобртенную репутацію. Ты не можешь себ представить, какъ онъ любезенъ съ папа. Вечеромъ онъ толкуетъ съ папа о Принц-Регент, и я никогда не видывала папа такъ заинтересованнымъ, какъ во время этихъ разсказовъ.
Въ этомъ описаніи сношеніи граціознаго Торвидропа съ мистеромъ Джеллиби было мною такого, что заинтересовало меня. Я спросила Кадди, очень ли онъ расшевелилъ ея папа?
— Нтъ,— отвчала Кадди:— этого я не могу сказать, но онъ говоритъ съ папа, и папа очень удивляется ему, слушаетъ его — и слушаетъ съ большимъ удовольствіемъ. Я уврена, что папа ршительно не иметъ никакихъ притязаній на прекрасную осанку и изящныя манеры, между тмъ они находятъ удовольствіе быть вмст. Ты не можешь себ представить, какъ они хороши другъ съ другомъ. Прежде я не видывала, чтобы папа нюхалъ табакъ, между тмъ теперь онъ аккуратно беретъ щепотку табаку изъ табакерки мистера Торвидропа и цлый вечеръ то подноситъ ее къ носу, то отнимаетъ.
Что старому мистеру Торвидропу пришлось со временемъ, посл многихъ превратностей житейскихъ, освободить мистера Джеллиби отъ Борріобула-Ха, показалось мн одною изъ замчательныхъ странностей.
— Что касается Пипи,— сказала Кадди, посл нкотораго молчанія:— Пнпи, который, я ожидала, могъ быть въ тягость мистеру Торвидропу, потому что у меня самой скоро заведется своя семья, то и въ отношеніи къ этому мальчику любезность стараго джентльмена удивительна. Онъ всегда проситъ его къ себ, моя милая! Онъ заставляетъ его подавать ему газету, когда еще лежитъ въ постели, онъ отдаетъ ему кушать корочки своихъ тостовъ, онъ посылаетъ его за маленькими порученіями по дому, и даже поручаетъ иногда мн дарить ему шестипенсовыя монеты. Короче сказать,— произнесла Кадди, въ заключеніе, съ сіяющимъ лицомъ:— я чрезвычайно счастлива и должна безпрестанно благодарить Бога. Куда же мы пойдемъ, Эсирь?
— Въ Олдь-Стритъ-Родь,— отвчала я.— Тамъ мн нужно сказать нсколько словъ адвокатскому писцу, который присланъ былъ встртить меня на станцію почтовыхъ каретъ, къ тот самый день, какъ я пріхала въ Лондонъ и въ первый разъ увидала тебя, моя милая. Теперь я припоминаю, что этотъ же самый джентльменъ привезъ насъ въ вашъ домъ.
— Слдовательно, мн совершенно будетъ кстати сопровождать тебя,— замтила Кадди.
Мы прибыли въ Олдъ-Стритъ-Родъ и тамъ, найдя жилище мистриссъ Гуппи, спросили, дома ли она. Мистриссъ Гуппи, сидвшая до того въ гостиной, подвергаясь опасности быть расколотой дверью подобно орху, потому что сна выскочила прежде, чмъ спросили ее, немедленно предстала предъ нами и позвала насъ войти къ ней. Это была старая леди въ большомъ чепц, съ чрезвычайно краснымъ носомъ, чрезвычайно подвижными глазами и смющаяся постоянно. Ея маленькая пріемная комната была, повидимому, приготовлена для прізда гостей, въ ней былъ портретъ ея сына, до того похожій, что его можно было принять за живой. Замтно, что старушка не хотла ни на минуту разставаться съ своимъ сыномъ и потому держала его передъ собою въ оригинал или въ копіи.
Впрочемъ, въ настоящую минуту мы нашли тамъ не только портрета, но и самый оригиналъ. Онъ былъ облеченъ въ платье самыхъ разнообразныхъ цвтовъ, сидлъ у стола, читая дловыя бумаги и уперевъ указательный палецъ себ въ лобъ.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Гуппи, вставая:— это для меня настоящій оазисъ. Маменька, будьте такъ добры, подайте стулъ другой леди и посторонитесь съ дороги.
Мистриссъ Гуппи, которой постоянная улыбка придавала насмшливый видъ, исполнила то, чего требовалъ ея сынъ, и сла въ уголъ комнаты, держа носовой платокъ у груди обими руками точно какую нибудь припарку.
Я представила Кадди, и Гуппи сказалъ, что особа, съ которою я дружна, всегда будетъ для него самою пріятною гостьей. Тогда я приступила къ объясненію цли своего посщенія.
— Я позволила себ послать вамъ записку,— сказала я.
Мистеръ Гуппи подтвердилъ слова мои тмъ, что вынулъ записку изъ бокового кармана, поднесъ ее къ губамъ и положилъ обратно въ карманъ съ поклономъ. Мать мистера Гуппи была такъ восхищена этимъ поступкомъ, что, улыбаясь, завертла головою и молча толкнула Кадди локтемъ.
— Могу ли я переговорить съ вами наедин всего одну минуту?— сказала я.
Я ничего не видала въ жизни подобнаго веселости матери мистера Гуппи. Она никогда не издавала ни малйшаго звука, смха, но только вертла и качала головой, подносила платокъ ко рту, толкала Кадди то локтемъ, то рукою, то плечомъ и вообще поддерживала такое выразительное молчаніе, что и теперь съ трудомъ ршилась пригласить Кадди пройти къ ней чрезъ маленькую дверь въ спальню.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Гуппи:— вы, конечно, извините маленькія странности матери, которая такъ нжно любитъ своего сына. Маменька моя какъ ни бываетъ иногда несносна, но все-таки дйствуетъ подъ вліяніемъ материнской любви.
Едва ли кому нибуь удавалось когда либо такъ покраспть и измниться въ лиц, какъ покраснлъ и измнился въ лиц мистеръ Гуппи, лишь только я подняла вуаль своей шляпки.
— Я просила у васъ позволенія видть васъ здсь на нсколько минутъ,— сказала я:— вмсто того, чтобы обращаться къ мистеру Кэнджу, потому что, вспомнивъ, что вы мн говорили однажды по секрету, я боялась, поступивъ иначе, навлечь на васъ непріятность, мистеръ Гуппи.
Я уврена, что и въ ту минуту я привела его въ довольно затруднительное положеніе.
Мн еще никогда не случалось видть такого замшательства, отсутствія способности говорить, удивленія и боязни.
— Миссъ Соммерсонъ,— пробормоталъ мистеръ Гуппи: — я… я… простите, пожалуйста, но наша обязанность, требуетъ отъ насъ… требуетъ, чтобы мы были откровенны и точны въ словахъ. Вы упомянули о томъ случа, миссъ, когда я… когда я доставилъ себ честь сдлать вамъ объясненіе, которое…
Въ его груди, казалось, засло въ эту минуту что-то такое, чего онъ не въ состояніи былъ проглотить. Онъ приложилъ руку къ желудку, кашлялъ, гримасничалъ, усиливался глотать, снова кашлялъ, снова гримасничалъ, глядлъ кругомъ комнаты и перелистывалъ бумаги.
— Я чувствую что-то въ род головокруженія,— произнесъ онъ наконецъ: головокруженія, миссъ, которое совершенно лишаетъ меня силъ. Я… да… маленькій припадокъ этого рода… ой, клянусь св. Георгіемъ!
Я дала ему время нсколько оправиться. Онъ подносилъ то и дло руку ко лбу и отнималъ ее опять, потомъ принимался подвигать стулъ, на которомъ сидлъ, въ уголъ комнатм.
— Мое намреніе состояло въ томъ, чтобы замтить, миссъ,— сказалъ мистеръ Гуипи.— Ахъ, Боже мой! Это непремнно что-нибудь въ горло попало… г-мъ!.. чтобы замтить, что вы были такъ добры тогда, что отклонили мое объясненіе. Вы, вроятно, согласитесь съ этимъ. Хотя здсь и нтъ свидтелей, для васъ было бы, можетъ быть, нкоторымъ удивленіемъ… по крайней мр для разсудка… если бы вы допустили это предположеніе.
— Безъ сомннія,— отвчала я:— я отклонила ваше предложеніе безъ всякаго разсужденія и разсчета, мистеръ Гуппи.
— Благодарю васъ, миссъ,— отвчалъ онъ, измряя столъ своими трепетными руками,— Это очень удовлетворительно и внушаетъ мн большое довріе къ вамъ. Г-мъ… это что-нибудь першитъ въ горл! врно попало въ дыхательное горло… г-мъ… вы не разсердитесь, если я упомяну… не потому, чтобы это было необходимо, такъ какъ ваше благоразуміе и благоразуміе всякаго здравомыслящаго человка въ состояніи само доказать это… если я упомяну, что подобное объясненіе съ моей стороны было окончательнымъ и должно было имть тамъ своей предлъ?
— Я совершенно понимаю это,— отвчала я.
— Можетъ быть… г-мъ… можетъ быть объ этомъ не стоитъ говорить, но это послужило бы удовлетвореніемъ для вашего разсудка, можетъ быть вы не откажетесь принять это въ соображеніе, миссъ,— сказалъ мистеръ Гуппи.
— Я принимаю это вполн и по собственному влеченію,— отвчала я.
— Благодарю васъ,— сказалъ мистеръ Гуппи:— вы, право, очень, очень обязали меня. Я очень жалю, что жизненныя обстоятельства мои, которыми я ршительно не въ состояніи управлять, лишаютъ меня всякой возможности повторить это предложеніе или возобновить его въ какой либо другой форм или при другихъ условіяхъ, но взоръ мой всегда будетъ обращаться назадъ къ этой счастливой пор, и воображеніе мое всегда будетъ украшать ее цвтами нжности и дружбы.
Тутъ сильная перхота снова овладла мистеромъ Гуппи и прервала на нкоторое время производимыя имъ дотол измренія стола.
— Теперь я могу, вроятно, сказать вамъ то, зачмъ я собственно пріхала сюда?— сказала я.
— Съ особеннымъ удовольствіемъ буду слушать васъ,— сказалъ мистеръ Гуппи.— Я такъ увренъ, что ваша разсудительность и правота, миссъ, опредляютъ должнымъ образомъ вс ваши поступки, что я общаю себ только пріятное отъ тхъ замчаній, которыя вы изволите мн сдлать.
— Вы были такъ добры, что упомянули при своихъ объясненіяхъ…
— Извините меня, миссъ, но, по моему мннію, лучше бы не говорить о томъ, что можетъ вести насъ къ запутанности, недоралумніимъ. Я даже не помню, что именно я говорилъ тогда и на что намекалъ.
— Вы сказали при этомъ случа,— начала я снова:— что у васъ можетъ быть найдутся средства содйствовать моимъ интересамъ и обезпечить мое состояніе такого рода изслдованіями, которыхъ главнымъ предметомъ была бы я же. Я думаю, что вы основывали это убжденіе на томя, что я сирота и обязана всмъ состраданію и щедрости мистера Джорндиса. Теперь начало и конецъ просьбы, съ которою я пришла къ вамъ, мистеръ Гуппи, состоятъ въ томъ, чтобы вы были столько добры, чтобы оставить всякую мысль служить мн. Я часто думала объ этомъ и прежде, особенно же въ послднее время посл моей болзни. Наконецъ я ршилась, въ случа если бы вы когда либо задумали возобновить это намреніе и исполнить его тмъ или другимъ путемъ, я ршилась придти къ вамъ и уврить васъ, что вы совершенно ошибаетесь. Вы не можете сдлать относительно меня никакихъ изслдованій или открытій, которыя бы принесли мн какую нибудь пользу или доставили малйшее удовольствіе. Я знаю хорошо свою собственную исторію и я съ убжденіемъ скажу вамъ, что этими средствами вы никакъ не подвинете моего благосостоянія. Впрочемь вы, можетъ быть, сами давно уже оставили эти планы. Если это такъ, то извините меня, что и безпокою васъ напрасно. Если же нтъ, то, прошу насъ, поврьте моимъ убжденіямъ и оставьте свои намренія. Я прошу у васъ этого какъ милости, прошу во имя моего собственнаго спокойствія.
— Я долженъ признаться,— сказалъ мистеръ Гуппи:— что вы выражаетесь съ тою разсудительностью и правотою, который я всегда предполагалъ въ васъ. Ничто не въ состояніи такъ удовлетворять и убждать человка какъ подобная правота., и если я имлъ какія нибудь превратныя мннія относительно васъ, то я готовъ повиниться въ томъ и принести должныя оправданія. Я бы желалъ, чтобы вы совершенно поняли меня, миссъ, и удостоили выслушать мои объясненія, которыя, по указаніямъ вашего разсудительнаго ума и вашего прямодушія, должны въ весьма ограниченныхъ предлахъ касаться настоящихъ обстоятельствъ.
Я должна замтить, что уклончивыя манеры и витіеватыя выраженія мистера Гуппи принимали все боле и боле опредленную форму и теряли свой уродливый, загадочный характеръ. Онъ казался очень довольнымъ, что можетъ исполнить то, о чемъ я его просила, и вмст съ тмъ смотрлъ какимъ-то пристыженнымъ, сконфуженнымъ.
— Позвольте уже мн окончить за одинъ разъ то, что мн нужно передать вамъ, чтобы потомъ не возвращаться назадъ къ началу,— проговорила я, замтивъ, что онъ намренъ распространяться:— вы окажете мн, сэръ, чрезъ это большую милость. Я пріхала къ вамъ, сколько можно было, въ тихомолку, потому что вы сами въ довренномъ разговор со мною выразили желаніе, чтобы дло это не получило гласности, я умла оцнить вашу доврчивость ко мн и уважить ваши требованія. Я упомянула уже о моей болзни. Теперь въ самомъ дл нтъ причины, то которой бы я стала медлить признаться вамъ, что совершенно было бы неумстно, по чувству ложной деликатности, избгать обратиться къ вамъ съ просьбою. Поэтому я избрала путь, по которому начала уже дйствовать, и я уврена, что вы довольно понимаете и уважаете меня, чтобы согласиться съ моимъ мнніемъ на этотъ счетъ.
Отдавая мистеру Гуппи полную справедливость, я должна признаться, что онъ казался все боле и боле смущеннымъ и сконфуженнымъ, и что онъ уже чрезвычайно былъ смущенъ и сконфуженъ, когда, съ пылающимъ лицомъ, онъ произнесъ слдующія слога:
— Клянусь честью, клянусь жизнью, клянусь душою своего, миссъ Соммерсонъ, что пока я еще буду живъ, я буду дйствовать согласно вашему желанію. Я никогда не сдлаю и шага противно вашимъ намреніямъ. Я готовъ поклясться въ томъ, какъ вамъ угодно, если вы этого потребуете. И все, что я общаю вамъ теперь относительно настоящаго дла,— продолжалъ мистеръ Гуппи скороговоркою, какъ будто онъ повторялъ какую-то заученую, часто произносимую фразу:— все это правда, истинная правда, сущая правда, ничего кром несомннной правды, такъ…
— Я совершенно удовлетворена,— сказала я, вставая при этихъ словахъ:— и я должна искренно благодарить васъ. Кадди, моя милая, я готова.
Мать мистера Гуппи, предаваясь съ новымъ одушевленіемъ беззвучному хохоту и попрежнему вертя головою, возвратилась вмст съ Кадди, и мы распрощались. Мистеръ Гуппи смотрлъ на насъ, пока мы подходили къ двери, съ такимъ видомъ, какъ будто онъ несовершенно очнулся отъ сна и ходитъ въ просонкахъ, и мы оставили его стоящимъ на томъ же мст.
Но минуту спустя онъ сошелъ къ намъ на улицу безъ шляпы съ длинными волосами, разввающимися по вол втра, остановилъ насъ и сказалъ съ горячностью:
— Миссъ Соммерсонъ, клянусь честью и жизнью, что вы можете на меня положиться.
— Я и полагаюсь совершенно,— сказала я съ увренностью.
— Извините меня, миссъ,— сказалъ мистеръ Гуппи, идя поперемнно одною ногою, а другую волоча позади:— но въ присутствіи этой леди… избраннаго вами свидтеля… быть можетъ для собственнаго успокоенія (чего я отъ души вамъ желаю) вамъ бы слдовало повторить сказанное вами.
— Послушай, Кадди,— отвчала я, обращаясь къ ней:— можетъ быть ты нисколько не удивишься, если я скажу теб, моя милая, что никогда никакихъ обязательствъ не было…
— Никакихъ предложеній или общаній сочетаться бракомъ,— присовокупилъ съ своей стороны мистеръ Гуппи.
— Никакихъ предложеніи или общаній сочетаться бракомъ — повторила я:— между этимъ джентльменомъ…
— Вильямомъ Гуппи, на Пентонской площади, изъ Пентонвилля, въ графств Миддльсексъ,— проговорилъ онъ.
— Между этимъ джентльменомъ, мистеромъ Вильямомъ Гулли, на Пентонской площади, изъ Пентонвидля, въ графств Миддльсексъ, и мною.
— Благодарю васъ, миссъ,— сказалъ мистеръ Гуппи.— Очень удовлетворительно… Миссъ… извините меня… но имя этой леди, имя и фамилія?
Я сказала ему.
— И вроятно, замужемъ?— сказалъ мистеръ Гуппи.— Очень вамъ благодаренъ. Прежде двица Каролина Джеллиби, изъ Тавіезъ-Инна, въ лондонскомъ Сити, но вн прихода, нын изъ Ньюманъ-Стрита въ Оксфордъ-Стрит. Очень вамъ обязанъ!
Онъ побжалъ было домой, но потомъ снова воротился.
— Обращаясь опять къ этому предмету, вы, конечно, убждены, что мн очень и очень жаль, что мое положеніе въ обществ, въ соединеніи съ такими обстоятельствами, которыми я не могу управлять по своей вол, мшаютъ возобновить то, что нкогда было совершенно окончено,— сказалъ мистеръ Гуппи съ убитымъ и отчаяннымъ видомъ:— это не можетъ повториться. Какъ вы думаете? Впрочемъ, я, кажется, только затрудняю васъ.
Я отвчала, что, разумется, это не можетъ и не должно повторяться, что настоящій вопросъ не допускаетъ никакого сомннія. Онъ поблагодарилъ меня, бросился въ своей матери, но опять прибжалъ назадъ.
— Это длаетъ вамъ честь, миссъ, поврьте,— сказалъ мистеръ Гуппи.— Если бы можно было воздвигнуть намъ мирный алтарь дружбы… Но, клянусь вамъ жизнью, вы можете во всякомъ случа положиться на меня, положиться во всхъ отношеніяхъ, исключая лишь нжной страсти.
Сердечная борьба мистера Гуппи и безпрестанныя колебанія, которымъ онъ предавался, стоя между дверью комнаты своей матери и нами, были слишкомъ замтны на улиц, особенно при его растрепанныхъ, разввающихся волосахъ, чтобы заставить насъ поспшить убраться. Я ухала оттуда, совершенно успокоенная, точно будто у меня спало что-нибудь съ сердца, но когда мы оборачивались потомъ, чтобы посмотрть назадъ, мы видли, что мистеръ Гуппи все еще стоялъ на прежнемъ мст, переминался съ ноги на ногу и находился подъ вліяніемъ нершимости и какого-то смутнаго расположенія духа.

XXXIX. Повренный и кліентъ.

Имя мистера Вольза, съ предшествующею ему надписью: ‘нижній этажъ’, выставлено на наружной двери въ Сеймондъ-Инн, въ переулк Чансри, это приземистое, тсноватое, подслповатое, дряхлое строеніе, похожее на огромный ларь, раздленный перегородками и усянный разнообразными отверстіями. Замтно, что Сеймондъ былъ въ свое время очень бережливъ и устроилъ домъ изъ какихъ-то старыхъ матеріаловъ, которые давно уже сроднились съ гнилостью, грязью и со всми признаками разрушенія и упадка, увковчивая память Сеймонда самыми характеристическими лохмотьями и обломками. Въ этомъ-то мрачномъ убжищ, носящемъ на себ слды трудовъ Сеймонда, нашла себ пріютъ законная дятельность мистера Вольза.
Канцелярія мистера Вольза, по природной наклонности своей и самому расположенію квартиры, избгая дневного свта и взоровъ порядочнаго человка, прижата въ уголъ и смотритъ тусклыми окнами на глухую стну. Три фута грязнаго темнаго корридора, приводятъ кліента къ черной, забрызганной чернилами двери мистера Вольза, сдланной въ углу, гд царствуетъ густой мракъ даже въ самое ясное лтнее утро и гнздится сырая перегородка, отдляющая лстницу, ведущую въ погребъ,— перегородка, о которую запоздавшіе законники и сутяги расшибаютъ себ лбы. Комнаты мистера Вольза до того необширны, что писецъ можетъ отворить дверь, не вставая со стула, на которомъ сидитъ, и что другой писецъ, занимаюшійся рядомъ съ нимъ за столомъ, съ полнымъ удобствомъ мшаетъ и раздуваетъ огонь въ камин, также не оставляя своего сдалища. Запахъ, похожій на запахъ отъ козлиной шкуры, въ соединеніи съ запахомъ сырости и тлнія должно приписать главнйше ночному, а иногда и дневному употребленію свчъ изъ бараньяго сала и постоянному шевырянью пергаментныхъ документовъ и полуистлвшихъ длъ, заплсневвшихъ въ грязныхъ ящикахъ. Воздухъ вообще затхлъ и удушливъ. Помщеніе это было выкрашено и выблено еще въ незапамятныя времена, но съ тхъ поръ дымъ изъ камина, густой слой ничмъ небезпокоимой сажи и копоти налегли на вс предметы и, вмст съ толстыми, перегнившими и перекосившимися рамами, сохраняютъ одинъ и тотъ же отличительный, рзко очерченный характеръ,— характеръ неизмннаго неряшества, возмутительнаго зловонія и какой-то неумолимой замкнутости.
Мистеръ Вользъ очень почтенный человкъ, у него неслишкомъ много дла, но онъ очень почтенный человкъ. Даже боле, чмъ онъ, извстные стряпчіе — стряпчіе, нажившіе или наживающіе себ состояніе, и т признаютъ его весьма почтеннымъ человкомъ. Онъ никогда не упускаетъ удобнаго случая въ длахъ своей практики, что уже одно можетъ сдлать его почтеннымъ. Онъ никогда не пользуется никакимъ удовольствіемъ — новое право на названіе почтеннаго человка. Онъ уклончивъ, умренъ въ выраженіяхъ и серьезенъ — еще признакъ человка почтеннаго. Пищевареніе у него въ сильномъ разстройств, что также чрезвычайно возвышаетъ уваженіе къ человку.
Одно изъ великихъ началъ англійскаго законодательства состоитъ въ томъ, чтобы длать дло для самого дла. Въ его мудренымъ, запутанныхъ изворотахъ нтъ другого основного начала, ясно, истинно и постоянно поддерживаемаго, кром этого начала. Разсматриваемое съ этой точки зрнія, оно представляется непрерывной системой, чмъ-то связнымъ, цлымъ, органическимъ и перестаетъ быть тмъ чудовищнымъ лабиринтомъ, какимъ считаетъ его большинство профановъ. Докажите имъ хоть разъ, что великое начало этого законодательства состоитъ въ томъ, чтобы длать дло для самого дла и насчетъ участниковъ въ этомъ дл, и поврьте они перестанутъ ворчать на формы судопроизводства.
Но не постигая этого вполн, взирая на этотъ предметъ не довольно прямымъ взглядомъ и съ какой-то мрачной стороны, большинство профановъ платится иногда насчетъ своихъ кармановъ и своего спокойствія и, по увлеченію близорукаго неразумія, продолжаетъ сильно ворчать и стовать. Тогда и достопочтенныя качества мистера Вольза подвергаются съ ихъ стороны жаркимъ нападеніямъ. ‘Отмнить это постановленіе, мои добрый сэръ?’ говоритъ мистеръ Кэнджъ какому нибудь изнывающему кліенту.— ‘Отмнить это постановленіе, мой милый сэръ? Никогда, никогда не соглашусь я на это. Отмните этотъ законъ, сэръ, и какими послдствіями будетъ сопровождаться вашъ необдуманный поступокъ для многочисленнаго класса стряпчихъ, такъ достойно представляемыхъ, позвольте мн сказать это, такъ достойно представляемыхъ, хотя и на противной намъ сторон, въ лиц мистера Вольза? Тогда этотъ полезный классъ стряпчихъ былъ бы стертъ съ лица земли. А вы не можете, сэръ, съ достаточнымъ основаніемъ, я скажу даже, не можетъ цлое общество, если оно благоустроено, желать потери такого сословія, къ которому принадлежитъ мистеръ Вользъ. Прилеженъ, постояненъ, проворенъ, неутомимъ, опытенъ въ длахъ. Мой милый сэръ, я понимаю ваши настоящія чувства противъ существующаго порядка вещей, который, согласенъ, можетъ быть, нсколько крутъ для васъ, но я никогда не осмлюсь возвысить мой голосъ на погибель такого класса людей, къ которому принадлежитъ мистеръ Вользъ’. Достоинства мистера Вольза были высказываемы съ разрушительнымъ эффектомъ даже предъ собраніемъ парламента, какъ, напримръ, въ слдующемъ мнніи одного изъ знаменитыхъ адвокатовъ. ‘Вопросъ (пятьсотъ-семнадцать-тысячъ-восемьсотъ-шестьдесятъ девятый по порядку): сколько я могу понять васъ, эти формы судопроизводства влекутъ за собою нкоторую медленность? Отвтъ: да, нкоторую медленность. Вопросъ: и большіе расходы? Отвтъ: безъ всякаго сомннія, тутъ не обойдется безъ расходовъ. Вопросъ: и невыразимыя мученія и безпокойства? Отвтъ: признаюсь, я не приготовился отвчать на это. Что касается до меня, то вс эти формальности нисколько не безпокоили меня, а напротивъ производили во мн какое-то сладкое, отрадное ощущеніе. Вопросъ: но вы думаете, что сокращеніе длопроизводства нанесетъ вредъ сословію стряпчихъ? Отвтъ: я увренъ въ томъ. Вопросъ: можете ли вы назвать кого нибудь образцомъ изъ этого класса? Отвтъ: да, я съ полнымъ убжденіемъ упомяну о мистер Вольз. Онъ раззорится тогда. Вопросъ: мистера Вольза, по его профессіи, считаютъ почтеннымъ человкомъ? Отвтъ… который отодвинулъ назадъ иное дло лтъ на десять:— мистеръ Вользъ, въ своей спеціальности, считается весьма почтеннымъ человкомъ’.
Точно также въ откровенныхъ бесдахъ частныхъ людей, въ домашнихъ разговорахъ должностныхъ лицъ не мене справедливыхъ и безкорыстныхъ, часто вы услыхали бы мысль, что ныншній вкъ стремится Богъ всть къ чему, что мы сами роемъ себ подъ ногами пропасть, что и безъ того перемны происходятъ безпрестанно, что эти перемны могутъ совершенно убить людей, подобныхъ Вользу,— Вользу, который извстенъ за человка почтеннаго и уважаемаго, Вользу, у котораго есть отецъ въ долин Тоунтонской и три дочери дома. Сдлайте только нсколько шаговъ по этому ложному, обманчивому пути, говорятъ они, и что будетъ съ отцомъ Вольза? Неужели въ самомъ дл погибать ему? А что станется съ дочерьми Вольза? Неужели имъ сдлаться швеями или идти въ гувернантки?
Однимъ словомъ, мистеръ Вользъ съ своими тремя дочерьми и отцомъ, проживающимъ въ Тоунтонской долин, постоянно отправляетъ, на подобіе какого нибудь здороваго бревна, обязанность подпирать позагнившее зданіе, грозящее паденіемъ и заразою всему окружающему.
Канцлеръ, въ теченіе этихъ десяти минутъ, только что ‘порушилъ’ свои занятія для продолжительнаго отдохновенія. Мистеръ Вользъ, его молодой кліентъ и нсколько синихъ мшковъ, набитыхъ наскоро и потерявшихъ совершенно свою настоящую форму, возвратились въ адвокатскую берлогу. Мистеръ Вользъ спокойный и невозмутимый, какъ подобаетъ столь почтенному человку, снимаетъ съ рукъ туго натянутыя черныя перчатки, точно облупливаетъ съ нихъ самую кожу, стаскиваетъ съ себя глубоко и прочно надтую шляпу, унося, кажется, вмст съ нею и часть волосатой покрышки черепа, и садится за свое бюро. Кліентъ бросаетъ шляпу и перчатки на полъ, толкаетъ ихъ куда ни попало, несмотря на нихъ и не заботясь, куда он упадутъ, онъ опускается на стулъ со вздохомъ и стенаніями, поникаетъ головою на руку и походитъ въ эту минуту на изображеніе ‘Отчаянія’.
— Опять ничего не сдлано!— говоритъ Ричардъ.— Ничего, ровно ничего не сдлано!
— Не говорите, что ничего не сдлано,— отвчаетъ невозмутимый Вользъ.— Это нехорошо, сэръ, право нехорошо.
— А что же, что же сдлано?— вопрошаетъ Ричардъ, обратившись къ нему съ унылымъ видомъ.
— Вопросъ не весь въ этомъ заключается,— отвчаетъ Вользъ.— Вопросъ развтвляется здсь на дв части: что длается и что будетъ сдлано.
— А что же длается?— спрашиваетъ унылый кліентъ.
Вользъ, сидя за бюро, положивъ на него ладони и хладнокровно поднося кончики пальцевъ правой руки къ кончикамъ пальцевъ лвой руки, потомъ столь же хладнокровно отдляя ихъ другъ эти друга, пристально, но кротко, незаносчиво смотритъ на своего кліента и отвчаетъ:
— Многое длается, сэръ, наберется таки кое-что. Мы налегли плечомъ на колесо, мистеръ Карстонъ, и колесо пошло вертться.
— Да, но когда же будетъ этому конецъ? Какъ я переживу эти проклятые четыре-пять мсяцевъ?— восклицаетъ молодой человкъ, поднимаясь со стула и начиная ходить по комнат.
— Мистеръ Карстонъ,— отвчаетъ мистеръ Вользъ, слдуя за нимъ глазами, пока онъ ходитъ взадъ и впередъ:— вы слишкомъ нетерпливы, неразсудительны, и мн очень жаль, что я долженъ признать въ васъ этотъ недостатокъ. Извините меня, если я посовтую вамъ не горячиться такимъ образомъ, не увлекаться и не выходить изъ себя. Вамъ необходимо нужно терпніе. Вы должны осмотрительне держать себя.
— Что же, не подражать ли мн вамъ, мистеръ Вользъ?— говоритъ Ричардъ, снова свъ на стулъ съ нетерпливымъ смхомъ и выводя сапогомъ по безцвтному ковру какіе-то дьявольскіе узоры.
— Сэръ,— отвчаетъ Вользъ, все продолжая смотрть на кліента, какъ будто онъ медленно хотлъ пожирать его глазами и удовлетворять такимъ образомъ свой казуистическій аппетитъ.— Сэръ, повторяетъ Вользъ какимъ-то затаеннымъ, едва слышнымъ голосомъ и съ чрезвычайнымъ, безкровнымъ спокойствіемъ:— я не такъ притягателенъ и высокомренъ, чтобы сталъ предлагать вамъ или кому бы то ни было себя за образецъ для подражанія. Позвольте мн оставить доброе имя моимъ тремъ дочерямъ, и этого съ меня довольно, я не слишкомъ большой эгоистъ. Но если уже вы такъ рзко сдлали указаніе прямо на меня, то, признаюсь вамъ, я желалъ бы сообщить вамъ нсколько моей — я знаю, сэръ, что вы готовы подсказать мн слово: безчувственность, и я не стану вамъ противорчить,— итакъ я бы желалъ удлить вамъ нсколько моей безчувственности.
— Мистеръ Вользъ,— говоритъ кліентъ, оправдываясь,— меня вовсе не было намренія обвинять васъ въ безчувственности.
— По всей вроятности, было, сэръ, хотя вы, можетъ быть, сами не отдаете себ въ томъ отчета,— отвчаетъ правдивый Вользъ.— Очень естественно. Мои долгъ соблюдать наши выгоды благоразумно, хладнокровно, безъ увлеченія, и я вполн понимаю, что для вашихъ возбужденныхъ чувствъ я кажусь — въ минуты, подобныя настоящимъ — кажусь равнодушнымъ, безчувственнымъ. Мои дочери, можетъ быть, знаютъ меня лучше, мой престарлый отецъ, можетъ быть, знаетъ меня лучше. Но они узнали меня гораздо прежде чмъ вы, и доврчивый глазъ привязанности не такъ склоненъ къ сомннію какъ глазъ посторонняго человка, состоящаго съ нами въ дловыхъ отношеніяхъ. Я не жалуюсь, впрочемъ, сэръ, что дловыя отношенія не развиваютъ доврія, напротивъ. Ограждая ваши интересы, я подвергаю себя всевозможнымъ толчкамъ и неудачамъ, и желаю ихъ потому, что они неизбжны и все-таки ведутъ къ разъясненію и опредленію существа дла. Но собственныя ваши выгоды требуютъ въ то же время, чтобы я былъ хладнокровенъ, методически послдователенъ, мистеръ Карстонъ, я не могу держать себя иначе — нтъ, сэръ, я не могу, какъ вамъ угодно.
Мистеръ Вользъ опять устремляетъ свой испытующій взоръ на молодого кліента и потомъ опять продолжаетъ своимъ застегнутымъ, едва слышнымъ голосомъ, какъ будто въ немъ поселился нечистый духъ, который не хочетъ ни выйти наружу, ни говорить во всеуслышаніе.
— Вы спрашиваете, сэръ, что вамъ длать въ продолженіе вакацій. Надюсь, что вы, господа офицеры, находите много развлеченій, если только хотите искать ихъ. Если бы вы меня спросили, что я буду длать во время вакацій, я бы тотчасъ нашелъ, что отвчать вамъ. Я долженъ заботиться о вашихъ интересахъ. Меня вы постоянно найдете здсь, день за день, соблюдающимъ вашу пользу. Это мой долгъ, мистеръ Карстонъ, и присутственное время или вакаціи не составляютъ для меня никакой разницы. Если вамъ угодно будетъ посовтоваться со мною касательно вашихъ длъ, вы найдете меня здсь во всякое время. Другіе дловые люди вызжаютъ за городъ. Я не вызжаю, не потому, чтобы я осуждалъ ихъ за то, что они вызжаютъ, я говорю только, что я самъ не отлучаюсь. Эта конторка, сэръ, можетъ служить для васъ камнемъ, на который вы съ увренностью опираетесь.
Мистеръ Вользъ даетъ толчокъ своей конторк, и она звучитъ какъ пустой гробъ. Впрочемъ, не для Ричарда она иметъ такой мрачный характеръ, въ этомъ звук Ричардъ находитъ что-то ободряющее, успокоительное. Можетъ быть это извстно и мистеру Вользу.
— Я совершенно убжденъ, мистеръ Вользъ,— говоритъ Ричардъ боле доврчивымъ и непринужденнымъ голосомъ:— я убжденъ, что вы самый добросовстный человкъ въ свт, и что имть съ вами дло значитъ имть дло съ человкомъ опытнымъ, который одаренъ прямымъ взглядомъ на вещи и не дастъ промаховъ. Но представьте себя на моемъ мст: я влачу самую нелпою жизнь, съ каждымъ днемъ запутываюсь все боле и боле, постоянно надюсь и постоянно теряю надежду, знаю, что вс перемны, которыя такъ быстро постигаютъ наше дло, клонятся только къ урону и убыткамъ, и что ни одна изъ этихъ перемнъ не послужитъ къ улучшенію моего состоянія. Войдите хорошенько въ мое положеніе, и вы сознаетесь, что я еще не слишкомъ мрачно смотрю на судьбу свою.
— Вы знаете,— говоритъ мистеръ Вользъ:— что я никогда не обнадеживаю, сэръ. Я сказалъ вамъ съ перваго раза, мистеръ Карстонъ, что я никогда не обнадеживаю. Особенно въ дл, подобномъ настоящему, гд судебныя издержки чуть не превышаютъ цнности всего иска, было бы несовмстно съ моимъ достоинствомъ обнадеживать понапрасну. Тогда могло бы показаться даже, что главный предметъ моихъ попеченій составляютъ протори и убытки. Но если уже вы высказали убжденіе, что вы не видите перемны къ лучшему, то я, какъ человкъ правдивый, считаю долгомъ возразить противъ этого.
— Что же вы можете сказать?— спрашиваетъ Ричардъ съ нсколько просіявшимъ лицомъ.— Что же вы скажете мн въ утшеніе?
— Мистеръ Карстонъ, вашъ ходатай…
— Вы сейчасъ сказали, надеженъ какъ гора.
— Да, сэръ,— говоритъ мистеръ Вользъ, тихонько кивая головою и ударяя по верхней доск конторки, которая издаетъ такой звукъ, какъ будто пепелъ падаетъ на пепелъ и прахъ на прахъ,— вы угадали, надеженъ какъ гора — это уже что-нибудь да значитъ. Вы имете отдльнаго представителя, и ваши интересы не скрываются и не поглощаются интересами другихъ лицъ — это что-нибудь да значитъ. Тяжба наша не спитъ же, мы будимъ ее, провтриваемъ ее, сообщаемъ ей необходимое движеніе — это что-нибудь да значитъ. Теперь уже не все и не везд одинъ только Джорндисъ — это что-нибудь да значитъ. Не всякому удастся проложить себ такую независимую дорогу, сэръ. А это разв ничего не значитъ?
Ричардъ, вспыхнувъ отъ довольно живого увлеченія, бьетъ по конторк кулакомъ.
— Мистеръ Вользъ! Если бы какой нибудь человкъ сказаль мн въ то время, когда я въ первый разъ пріхалъ въ домъ Джона Джорндиса, если бы онъ осмлился сказать, что Джонъ Джорндисъ не благороднйшій и не безкорыстнйшій изъ всхъ друзей, какимъ онъ казался, если бы онъ сталъ доказывать, что Джорндись таковъ, какимъ я сталъ разумть его впослдствіи, я затруднился бы найти довольно сильныхъ словъ, чтобы опровергнуть эту клевету, я не сумлъ бы по моимъ понятіямъ, защитить его довольно пылко. Такъ мало я зналъ въ то время свтъ! За то теперь я говорю вамъ съ полнымъ убжденіемъ, что онъ становится для меня олицетвореніемъ тяжбы, что тяжба эта, вмсто того, чтобы бытъ чмъ-то отвлеченнымъ, превращается въ Джона Джорндиса, что чмъ боле я страдаю, тмъ боле имю причинъ негодовать на него, что всякая новая проволочка, всякая новая неудача представляютъ для меня лишь новую обиду со стороны Джона Джорндиса.
— Нтъ, нтъ,— говоритъ Вользъ.— Не думайте такимъ образомъ. Мы вс, вс должны вооружиться одинаковымъ терпніемъ. Притомъ же я не имю обыкновенія унижать чье либо достоинство, ршительно не имю этого обыкновенія, сэръ.
— Мистеръ Вользъ,— отвчаетъ раздражительный кліентъ.— Но вы, конечно, столь же хорошо знаете, сколько и я, что онъ бы готовъ былъ задушить эту тяжбу, если бы могъ.
— Однако, онъ не дйствовалъ въ этомъ смысл,— позволяетъ себ замтить мистеръ Вользъ съ недовольнымъ видомъ.— Онъ ршительно не дйствовалъ въ этомъ смысл. Можетъ быть, очень можетъ быть, что у него весьма добрыя намренія. Кто въ состояніи читать въ человческомъ сердц, мистеръ Карстонъ?
— Вы въ состояніи,— отвчаетъ Ричардъ
— Я, мистеръ Карстонъ?
— Да, вы въ состояніи понятъ, какого рода были его намренія. Не находятся ли наши интересы, по самому существу своему, въ борьб другъ съ другомъ? Скажите только мн одно это!— говоритъ Ричардъ, сопровождая послднія слова новыми, неистовыми ударами по конторк.
— Мистеръ Карстонъ,— отвчаетъ Вользъ, оставаясь все въ той же спокойной поз и не спуская своихъ пытливыхъ глазъ съ своего кліента:— я бы погршилъ противъ моего долга быть вашимъ исключительнымъ руководителемъ, я отступилъ бы отъ принятыхъ мною правилъ соблюденія вашихъ интересовъ, если бы я сталъ представлять вамъ ваши интересы тождественными съ интересами мистера Джорндиса. Они совершенно разнородны, сэръ. Я никому не вмняю въ вину какихъ бы то ни было намреній, у меня есть отецъ, я самъ отецъ моихъ дочерей, и я никогда не вмняю въ вину какихъ либо намреній. Но въ то же время я не отступлю отъ исполненія моего долга, хотя бы поселилъ этимъ раздоръ въ семейств. Я полагаю, что вы теперь спрашиваете меня какъ должностного человка, который обязанъ блюсти ваши выгоды. Не такъ ли? Въ такомъ случа, я повторяю вамъ, что ваши интересы не тождественны съ интересами мистера Джорндиса.
— Безъ сомннія, нтъ!— восклицаетъ Ричардъ.— Вы давно еще угадали это.
— Мистеръ Карстонъ,— отвчаетъ Вользъ,— Я бы не желалъ говорить ни о которой изъ партій боле того, сколько необходимо. Я бы желалъ оставить свое имя незапятнаннымъ, вмст съ маленькимъ состояніемъ, которое мн удастся скопить прилежаніемъ и терпніемъ, я бы желалъ оставить свое имя незапятнаннымъ, сэръ, моимъ дочерямъ — Эмм, Джэнъ и Каролин. Потому я стараюсь жить въ мир съ моими собратіями по дламъ. Когда мистеръ Скимполь сдлалъ мн честь, сэръ, я не скажу особенно высокую честь, потому что я не люблю льстить, свести меня въ этой комнат съ вами, я объяснилъ вамъ, что не могу сказать вамъ ни моего мннія, ни дать совта относительно вашихъ интересовъ, пока эти интересы будутъ вврены попеченію кого нибудь другого изъ нашего сословія. И я говорилъ это такимъ тономъ, какимъ обязанъ былъ говорить о контор Кэнджа и Карбоя, которая пользуется заслуженною знаменитостью. Вы, впрочемъ, сэръ, признали удобнйшимъ ходатайство по вашему длу взять у нихъ и передать мн. Вы передали его открытыми руками, и я принялъ его открытыми руками. Соблюденіе вашихъ выгодъ составляетъ теперь краеугольный камень дятельности этой конторы. Пищевареніе у меня, какъ я уже имлъ случай замтить вамъ, находится въ весьма неудовлетворительномъ состояніи, отдохновеніе и покой только и могли бы помочь моему недугу, но я не буду предаваться покою и отдохновенію, пока не перестану быть вашимъ ходатаемъ. Когда вы будете имть во мн нужду, вы найдете меня здсь. Позовите меня куда угодно, и я явлюсь къ вамъ. Въ продолженіе длинныхъ вакацій я посвящу свои досуги ближайшему и боле глубокому соображенію вашихъ интересовъ и необходимымъ распоряженіямъ, чтобы поднять небо и землю (включая, разумется, сюда и канцлера) къ Михайлову дню, и когда я окончательно поздравлю васъ, сэръ, говоритъ мистеръ Вользъ съ строгостью ршительнаго человка:— отъ всего сердца поздравлю со вступленіемъ во владніе вашимъ имніемъ (я не имю, впрочемъ, обыкновенія обнадеживать, какъ уже не разъ замчалъ вамъ), то вы не будете мн должны нисколько, кром того, что мы выведемъ тогда маленькій балансъ расходамъ нашимъ съ вами какъ ходатая и кліента, независимо отъ тхъ судебныхъ пошлинъ, которыя взимаются по закону въ пользу государства. Я не простираю къ вамъ никакихъ требованій, мистеръ Карстонъ, кром посильнаго вознагражденія за ревностное и дятельное окончаніе тяжбы, за труды, далекіе отъ равнодушія и избитой рутины, сэръ. Я вправ требовать въ этомъ случа доврія къ себ и даже долженъ его требовать по своей обязанности. Когда же моя обязанность въ отношеніи къ вамъ разршится окончательно, то все между нами будетъ кончено.
Вользъ присовокупляетъ въ заключеніе, въ вид необходимаго разъясненія высказанныхъ имъ основаній, что какъ мистеръ Карстонъ сбирается хать въ свой полкъ, то, вроятно, не откажетъ выдать двадцать фунтовъ впредь до разсчета.
— Ибо,— продолжаетъ мистеръ Вользъ въ поясненіе, перелистывая свою приходо-расходную книгу:— ибо въ послднее время оказывалось необходимымъ входить въ нкоторыя совщанія и двать маленькія угожденія нужнымъ людямъ, и все это требуетъ издержекъ, а вы знаете, что я вовсе не капиталистъ. Когда мы вошли впервые въ наши настоящія отношенія, я сказалъ вамъ откровенно: я держусь того правила, что между адвокатомъ и кліентомъ чмъ боле откровенности тмъ лучше, я сказалъ вамъ начисто, что я не капиталистъ, и что если вы желаете избрать человка денежнаго, то вамъ лучше передать свои бумаги въ контору Кэнджа. Нтъ, мистеръ Карстонъ, вы не найдете здсь ни выгодъ, ни невыгодъ сношеніи съ людьми капитальными, сэръ. Вотъ (Вользъ при этомъ снова наноситъ ударъ своей конторк), вотъ ваша надежда, вотъ гора, на которую вы можете положиться, дале же ничего не требуйте.
Кліентъ, оправившись отъ своего унынія и поддерживаемый неопредленными, туманными надеждами, которыя получали въ его глазахъ боле и боле вроятія, беретъ перо и чернильницу и пишетъ предписаніе своему агенту, не безъ смущенія разсчитывая число, которое онъ долженъ выставить, и сумму, которую долженъ означить, предвидя медленность и затрудненія со стороны агента. Въ продолженіе этого времени, Вользъ, застегнутый попрежнему и тломъ и душою, смотритъ на него внимательно. Все это время кошка мистера Вольза стережетъ мышь у отверстія обртенной ею норы. Наконецъ кліентъ, съ пожатіемъ рукъ, умоляетъ мистера Вольза, во имя неба и земли, сдлать все отъ него зависящее, чтобы избавить его отъ крючкотворства Верховнаго Суда. Мистеръ Вользъ, который никогда не обнадеживаетъ, кладетъ ладонь на плечо кліента и отвчаетъ съ улыбкою:
— Я всегда здсь, сэръ. Лично или письмомъ вы всегда застанете меня здсь, сэръ, ретиво налегающимъ на ваше дло.
Такимъ образомъ они разстаются, и Вользъ, оставшись одинъ, занимается тмъ, что отмчаетъ въ записной книг полученные имъ барыши и извлекаетъ изъ нея извстныя приходныя статейки въ особую шнуровую книгу, заведенную для исчисленія приданаго ею трехъ дочерей. Такъ можетъ быть иная хитрая лисица или медвдица считаютъ похищенныхъ ими цыплятъ и растерзанныхъ путниковъ, случайно забредшихъ въ лсъ, посматривая однимъ глазомъ на своихъ дтенышей, если только позволительно будетъ разумть подъ этимъ словомъ трехъ недозрвшихъ, сухощавыхъ, не мене отца застегнутыхъ двъ, которыя живутъ съ отцомъ Вольза въ коттэдж, расположенномъ въ мрачномъ саду Теннингтона.
Ричардъ, выбравшись изъ густой тни Сеймондъ-Инна на солнечный свтъ Ченсри-Лэна, потому что въ это время солнце свтило — идетъ погруженный въ раздумье, поворачиваетъ къ Линкольнъ-Инну и вступаетъ подъ прохладную снь деревьевъ Линкольнъ-Инна. На многихъ уже странниковъ, подобныхъ Ричарду, пестрая тнь этихъ деревьевъ падала въ продолженіе длиннаго ряда годовъ, вс они точно также приходили, поникнувъ головами, кусая ногти съ досады, уныло смотря въ землю, медленно передвигая ноги, и безъ всякаго опредленнаго направленія какъ будто въ просонкахъ, точно также и у нихъ исчезало или исчезло уже все имніе, и жизнь становилась имъ ненавистною. Этотъ странникъ не покрытъ еще лохмотьями, но нищета придетъ сама собою. Всрховный Судъ, не вдая другой мудрости, кром мудрости своего президента, чрезвычайно богатъ подобными президентами, а почему же каждому изъ нихъ не быть похожимъ на десять-тысячъ другихъ.
Но съ тхъ поръ, какъ началось разрушеніе его денежныхъ длъ, прошло такъ немного времени, что странствуя теперь подъ тнью деревьевъ Линкольнъ-Инна, принужденный оставить это мсто на столь продолжительное время, Ричардъ какъ будто боится своего намренія. Пока сердце его томится заботами, медленностью, недоврчивостью, сомнніемъ, оно не можетъ не подчиниться какому-то непріятному удивленію при мысли о томъ, какъ многое перемнилось со времени посщенія имъ этого мста въ первый разъ, какъ перемнился онъ самъ, какіе отличные отъ прежнихъ оттнки приняла душа его. Но всякая несправедливость порождаетъ другую несправедливость, борьба съ призраками фантазіи и уронъ, понесенный въ этой борьб, заставляютъ отыскивать боле существенные предметы для раздражительной дятельности, отъ неуловимой, неподчиняющсйся осязанію тяжбы, которой ни одинъ живой человкъ не въ состояніи понять, такъ какъ время для удовлетворительнаго разъясненія ея давно уже миновало, онъ переходитъ, находя въ томъ какое-то грустное облегченіе, къ осязаемой личности друга, который могъ бы избавить его отъ совершенной погибели, но который сдлался врагомъ его. Ричардъ сказалъ правду Вользу. Приходитъ ли онъ въ боле тяжкое или боле спокойное расположеніе духа, онъ все-таки относитъ свои неудачи къ одной и той же причин. Въ намреніяхъ своихъ онъ терплъ неудачу, а эти намренія стремились къ одному предмету, проистекали изъ одного предмета, который опредлялъ, обусловливалъ все его существованіе. Притомъ же онъ находитъ для себя оправданіе въ своихъ глазахъ, имя передъ собою противника и утснителя, одареннаго плотью и кровью.
Но виноватъ ли во всемъ этомъ самъ Ричардъ, или у Верховнаго Суда найдется много такихъ президентовъ, которыхъ ангелъ мести назоветъ въ послднюю минуту виновниками бдствій многихъ, весьма многихъ людей?
Дв пары глазъ смотрятъ на него въ это время, пока онъ, кусая себ ногти и произнося что-то въ полголоса, переходитъ скверъ, и погружается въ тнь, отбрасываемую южными воротами. Эти пары глазъ принадлежатъ мистеру Гуппи и мистеру Вивлю, которые ведутъ между собою разговоръ, облокотясь на низенькій каменный парапетъ подъ деревьями. Ричардъ проходить мимо нихъ, не видя ничего, кром земли подъ ногами.
— Вильямъ,— говоритъ мистеръ Вивль, приглаживая свои бакебарды:— кажется тутъ дло идетъ не на шутку, малый-то подожженъ со всхъ концовъ, и радъ бы да не можетъ совладть съ своими благопріятелями.
— Да,— замчаетъ мистеръ Гуппи:— теперь ему не отвязаться отъ Джорндиса, а между тмъ онъ, я думаю, по уши въ долгахъ. Я, впрочемъ, никогда не знавалъ его коротко. Когда онъ былъ у насъ на испытаніи, онъ держалъ себя такъ высоко какъ какой нибудь монументъ. Большое удовольствіе, если бы онъ у насъ былъ клеркомъ или кліентомъ! Да, Тони, то, о чемъ я говорилъ, еще все растетъ да надбавляется.
Мистеръ Гуппи, разведя руками, опирается на парапетъ, какъ человкъ, ведущій интересный разговоръ.
— Растетъ, сэръ, и надбавляется,— говоритъ мистеръ Гуппи:— сводятъ счеты, разсматриваютъ бумаги и накопляютъ груда на груду сору и дрязгъ. Въ такомъ род дло ихъ протянется на семь лтъ.
— А Смолъ помогаетъ?
— Смолъ оставилъ насъ при недльномъ расчет. Онъ сказалъ Кэнджу, что дла его дда слишкомъ широки для стараго джентльмена, и что потому ему лучше самому взяться за нихъ. Мы съ Смолемъ сдлались было очень холодны другъ къ другу за его скрытность ко мн. Но онъ сказалъ по крайней мр теб, въ чемъ дло, и поэтому я сдлалъ первый шагъ, затмъ, взвшивая его отношенія ко мн, я возобновилъ знакомство съ нимъ попрежнему. Вотъ какимъ образомъ я узналъ о настоящемъ положеніи дла.
— Впрочемъ ты не принималъ въ немъ участія.
— Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи съ недовольнымъ видомъ: — сказать теб правду, я вообще не очень доволенъ домомъ, исключая твоего сообщества, потому я и не принималъ участія въ дл, потому же я предложилъ эту маленькую уловку, чтобы выручить свои вещи. Скоро пробьютъ часы, Тони! (Мистеръ Гуппи становится таинственно и трогательно краснорчивымъ). Необходимо, чтобы я еще разъ напечатллъ въ ум твоемъ то, что обстоятельства, управлять которыми я не въ состояніи, сдлали печальный переворотъ въ моихъ самыхъ близкихъ къ сердцу планахъ, и даже въ томъ недоступномъ для меня существ, о которомъ я упоминалъ теб и прежде. Образъ этой женщины поблекъ для меня, мой идолъ упалъ съ пьедестала. Теперь единственное мое желаніе, относительно свдній, которыя я надялся извлечь изъ судебнаго разбирательства, при твоей дружеской помощи, состоитъ въ томъ, чтобы запутать эти свднія и предать ихъ забвенію. Какъ ты думаешь, возможно ли, вроятно ли это — я предлагаю теб этотъ вопросъ какъ другу — вроятно ли, при твоемъ ближайшемъ знакомств съ этою желзною, неразгадочною личностью, которая сама покусилась на жизнь свою, вроятно ли, чтобы въ припадк своемъ старикъ, посл того, какъ ты видлъ его въ послдній разъ живымъ, запряталъ куда нибудь эти письма и чтобы они не были уничтожены въ ту ночь?
Мистеръ Вивль предался на нкоторое время размышленію. Онъ качаетъ головою. Онъ думаетъ, что этого не можетъ быть.
— Тони,— говоритъ мистеръ Гуппи:— пока они идутъ по направленію къ суду, выслушай меня еще разъ, какъ подобаетъ другу. Не входя въ дальнйшія объясненія, я повторю теб только, что идолъ мой разбитъ. Теперь у меня нтъ никакихъ стремленій кром желанія мои прежніе интересы предать забвенію. Я посвятилъ себя этому. Я обязанъ это исполнить по отношенію къ самому себ, по отношенію къ моей исчезнувшей мечт, по отношенію къ обстоятельствамъ, съ которыми я не имю силъ совладать. Если бы ты далъ мн замтить хотя малйшимъ движеніемъ, малйшимъ знакомъ, что ты видлъ гд нибудь въ своей послдней квартир бумаги, подобныя бумагамъ, о которыхъ идетъ рчь, я бросилъ бы ихъ въ огонь, подъ собственною своею отвтственностью.
Мистеръ Вивль киваетъ головой въ знакъ согласія. Мистерь Гуппи, возвысясь въ своемъ мнніи отъ сдланныхъ имъ замчаній, которыя носили частью дловой, частью романтическій колоритъ — такъ какъ этотъ джентльменъ имлъ страсть вести какое бы то ни было дло въ форм судебнаго изслдованія и говорить все но возможности въ форм воззванія или ораторскаго спича, мистеръ Гуппи съ достоинствомъ сопровождаетъ своего друга на пути къ суду.
Никогда еще, съ тхъ поръ какъ прекратилось присутствіе въ Верховномъ Суд, не было такой суматохи и болтовни, какъ теперь, въ лавк тряпья и бутылокъ. Постоянно, каждое утро, въ восемь часовъ старый мистеръ Смолвидъ выносится изъ своего жилища на улицу и переносится въ лавку, въ сопровожденіи мистриссъ Смолвидъ, Юдии и Барта, постоянно, каждый день, они остаются тамъ до девяти часовъ вечера, пользуясь весьма необильнымъ, часто цыганскимъ, обдомъ изъ мелочной лавки, шарятъ, роются, копаются, возятся, суетятся посреди сокровищъ, оставленныхъ покойникомъ.
Въ чемъ состоятъ эти сокровища они держатъ это въ такой тайн, что канцелярія Верховнаго Сула чуть не бсится отъ попытокъ любопытства. Въ припадкахъ изступленія представители ея воображаютъ себ гинеи, падающія изъ чайниковъ, кроны, насыпанныя верхомъ въ пуншевые стаканы, старые стулья и матрасы, набитые билетами англійскаго банка. У этихъ господъ есть шестипенсовая исторія — съ богато-размалеваннымъ фронтисписомъ — мистера Даніэля Дэнсера и его сестры, также мистера Эльвза изъ Суффолька, и потому имъ очень удобно вс несомннные факты, разсказанные въ этой исторіи, отнести къ мистеру Круку. Всякій разъ, когда мусорщикъ приходилъ въ квартиру покойника и выносилъ оттуда охабки старыхъ бумагъ, разнаго хламу, битыхъ бутылокъ, все собраніе судейской канцеляріи бросается къ корзинамъ сору и съ любопытствомъ заглядываетъ въ нихъ. Много разъ два джентльмена, которые пишутъ неутомимыми перьями на лощеной бумаг, много разъ появляются они въ сосдств встревоженные и смущенные смертью ихъ прежняго покровителя. Гостинница Солнца входитъ въ новую фразу успховъ и значительности отъ своихъ ночныхъ гармоническихъ собраній. Маленькій Свильзъ, за свои ‘кучи’ меткихъ намековъ на настоящія обстоятельства, принимается съ громкимъ одобреніемъ, а привиллегированный пвецъ ‘наяриваетъ’ приличныя случаю импровизаціи какъ вдохновенный. Даже миссъ Мельвильсонъ, выводя возобновленную ею каледонскую мелодію, выказываетъ столько неумолимой жолчи, и такъ часто повертываетъ голову къ двери, что всякій немедленно понимаетъ ея намекъ, что мистеръ Смолвидъ не прочь отъ даровыхъ деньжонокъ, за что пвица и получаетъ должныя похвалы. Несмотря на все это, или лучше сказать благодаря всему этому, канцелярія не открываетъ ничего, и по отзывамъ мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, сообщаемымъ жильцу, котораго появленіе всегда бываетъ знакомъ, что пора убираться домой, канцелярія находится въ лихорадочномъ нетерпніи узнать что-нибудь новенькое.
Мистеръ Вивль и мистеръ Гуппи, на которыхъ обращено вниманіе всего судейскаго племени, стучатся въ запертую дверь жилища покойника и въ эту минуту пользуются величайшею популярностью. Но когда, противъ ожиданія Суда, ихъ впускаютъ чрезъ эту дверь, они тотчасъ же теряютъ эту популярность и пріобртаютъ репутацію людей сомнительной нравственности. Ставни въ большей или меньшей мр заперты во всемъ дом и въ нижнемъ этаж такъ темно, что хоть принести свчки. Введенные въ заднюю комнату лавки молодымъ мистеромъ Смолвидомъ, наши пріятели прямо со двора не видятъ ничего, кром мрака и тни, но они постепенно различаютъ стараго мистера Смолвида, сидящаго на своемъ кресл, на краю пропасти или могилы, образованной грудами негодныхъ, изорванныхъ бумагъ, добродтельная Юдиь роется въ этомъ хлам, какъ подобаетъ могильщику, а мистриссъ Смолвидъ лежитъ на полу, осыпанная обрывками печатныхъ и рукописныхъ бумагъ, точно будто конфектными билетиками, которыхъ ей надарили въ теченіе дня. Все это общество, включая сюда и Смола, чернетъ отъ пыли и нечистосты, и представляетъ какую-то адскую группу, характеръ которой нисколько не смягчается общимъ видомъ комнаты. Въ этой комнат кажется еще больше сору и грязи, чмъ было прежде, она теперь еще неопрятне, если только это возможно, вмст съ тмъ въ ней остались зловщіе слды покойника, обитавшаго здсь, и между прочимъ нсколько знаковъ, начерченныхъ имъ на стн мломъ.
При вход постителей, мистеръ Смолвидъ и Юдиь въ одну минуту складываютъ руки и прекращаютъ свои изысканія.
— Ага!— произноситъ старый джентльменъ хриплымъ голосомъ.— Какъ вы поживаете, джентльмены, какъ вы живете, можете? Вы врно пришли взять свои вещи, мистеръ Вивль? Хорошо, хорошо. Ха, ха! А мы ршительно принуждены бы были продать все ваше имущество, чтобы заплатить за вашу комнату, если бы вы доле оставались здсь. Вы теперь, я думаю, опять здсь какъ дома, не правда ли? Очень радъ васъ видть, очень радъ васъ видть!
Мистеръ Вивль, благодаря его, поводитъ однимъ глазомъ кругомъ комнаты, глазъ мистера Гуппи слдуетъ за глазомъ мистера Вивля. Глазъ мистера Вивля возвращается изъ путешествія, безъ всякаго замтнаго измненія въ ощущеніяхъ. Глазъ мистера Гуппи возвращается немедленно жe и встрчается съ глазомъ мистера Смолвида. Этотъ гостепріимный джентльменъ продолжаетъ бормотать подобно какому нибудь разбитому инструменту, который падаетъ на полъ: ‘какъ вы поживаете, сэръ, какъ вы… какъ…’ и потомъ сползя со стула и какъ будто улегшись на полу, онъ впадаетъ въ упорное молчаніе, въ то же самое время мистеръ Гуппи вздрагиваетъ, замтивъ мистера Толкинхорна, который стоитъ въ темнот въ противоположномъ углу комнаты, съ заложенными назадъ руками.
— Такой любезный и снисходительный джентльменъ, что согласился быть моимъ ходатаемъ,— говоритъ ддушка Смолвидъ.— По настоящему, мн не чета быть кліентомъ такого знаменитаго джентльмена, но онъ такъ добръ, такъ милостивъ!
Мистеръ Гуппи, длая легкій знакъ своему пріятелю, чтобы обратить его вниманіе на вновь пришедшаго, отвшиваетъ мистеру Толинихорну довольно неловкій поклонъ, на который мистеръ Толкинхорнъ отвчаетъ очень непринужденно. Мистеръ Толкинхорнъ продолжаетъ посматривать, какъ будто ему нечего больше и длать, какъ будто только новизна предметовъ забавляетъ его.
— Изрядное количество движимости, сэръ, смю сказать,— замчаетъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ мистеру Смолвиду.
— Преимущественно соръ и тряпки, мой милый другъ, соръ и тряпки! Я, Бартъ и моя внучка Юдиь пытаемся общими силами привести въ извстность, что бы могло быть продано хотя за бездлицу. Но мы еще не дошли до подобныхъ вещей, мы… не дошли… до… ой!
Мистеръ Смолвидъ опять сползъ съ кресла, между тмъ глазъ мистера Вивля, въ сопровожденіи глаза мистера Гуппи, снова обошелъ кругомъ комнату и возвратился назадъ.
— Очень хорошо, сэръ,— говоритъ мистеръ Вивль.— Но мы не желали бы безпокоить васъ доле, если бы вы только позволили намъ подняться по лстниц.
— Куда вамъ угодно, мой милый сэръ, куда вамъ угодно! Вы здсь у себя дома. Длайте, что вамъ заблагоразсудится, прошу васъ!
Когда они идутъ по лстниц, мистеръ Гуппи вопросительно поднимаетъ одну изъ бровей и смотритъ на Тони. Тони киваетъ головою. Они находятъ ветхую комнату чрезвычайно мрачной и въ большомъ безпорядк, съ остатками пепла за ршеткою камина отъ огня, который горлъ въ достопамятную ночь. Имъ чрезвычайно не хочется дотрогиваться до какого бы то ни было предмета, и подходя къ каждому изъ нихъ, они прежде всего сдуваютъ пыль. Они вовсе не желаютъ продолжать свое посщеніе: они подбираютъ и складываютъ на скорую руку все, что удобно взять съ собою, и говорятъ не иначе какъ шопотомъ.
— Посмотри,— говоритъ Топи, отступая назадъ:— эта ужасная кошка идетъ сюда! (Мистеръ Гуппи становится на стулъ). Смолъ говорилъ мн о ней. Она все это время бродила, прыгала, скакала, какъ какой нибудь драконъ, взбиралась на верхушку дома, мяукала по ночамъ цлыя дв недли безъ умолку и потомъ спускалась по каминной труб. Видалъ ли ты когда нибудь такое чудовище? Она смотритъ такъ, какъ будто понимаетъ все, что случилось, не правда ли? Ни дать, ни взять второй Крукъ. Брысь! Убирайся отсюда, проклятая!
Леди Джэнъ, стоя на порог съ неумолкаемымъ шипніемъ и вытянувъ хвостъ точно палку, не выказываетъ ни малйшаго намренія послушаться, но когда мистеръ Тодкнихорнъ при вход задваетъ за нее, она бросается на его уродливыя ноги, шипитъ и фыркаетъ съ остервенніемъ, и бросается, изогнувъ спину на чердакъ, съ тмъ, можетъ быть, чтобы бродить по крыш и спуститься потомъ по труб камина.
— Мистеръ Гуппи,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:— могу ли я сказать вамъ одно слово?
Мистеръ Гуппи занятъ въ это время тмъ, что снимаетъ со стны галлерею британскихъ красавицъ и складываетъ эти произведенія искусства въ дрянной картонъ, въ которомъ они были принесены сюда.
— Сэръ,— отвчаетъ онъ, покраснвъ:— я бы желалъ обходиться по всмъ правиламъ вжливости, съ кмъ бы то ни было изъ нашего сословія, тмъ боле съ особою столь извстною какъ вы, сэръ, я обязываюсь даже прибавить — столь знаменитою какъ вы. Но вмст съ тмъ, мистеръ Толкинхорнъ, я долженъ предупредить васъ, сэръ, что если вамъ нужно сказать мн слово, то говорите его въ присутствіи моего друга.
— Какъ, въ самомъ дл?— вопрошаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Точно такъ, сэръ. Причины, заставляющія меня требовать этого, не зависятъ исключительно отъ меня самого, но за то он имютъ для меня полную обязательную силу.
— Безъ сомннія, безъ сомннія. (Мистеръ Толкинхорнъ также невозмутимъ, какъ внутренность потухшаго камина, къ которому онъ теперь подошелъ). Дло, впрочемъ, не такого рода, чтобы вамъ нужно было безпокоиться предлагать какія либо условія, мистеръ Гуппи. (Тутъ онъ остановился, чтобы улыбнуться, и улыбка его также мрачна и истерта, какъ его панталоны). Васъ надо поздравить, мистеръ Гуппи, вы счастливый молодой человкъ, сэръ.
— Можетъ быть, мистеръ Толкинхорнъ, вообще я не жалуюсь.
— Жаловаться? Высокородные друзья, свободный доступъ въ знатные дома, свободный доступъ къ моднымъ леди! Да, мистеръ Гуппи, въ Лондон найдется много людей, которые позволяли бы обрзать себ уши, только бы быть на вашемъ мст.
Мистеръ Гуппи смотритъ въ эту минуту такъ, какъ будто бы свой яркій румянецъ и даже свои покраснвшія уши онъ отдалъ бы этимъ завистливымъ людямъ лишь бы помняться съ ними положеніями.
— Сэръ,— говоритъ онъ,— если я исполняю свою обязанность и длаю то, что мн приказываютъ Кэнджъ и Карбой, то надюсь, что это не должно имть связи съ отношеніями моими къ моимъ друзьямъ и знакомымъ, и не можетъ вредить никому изъ членовъ нашего сословія, не исключая и мистера Толкинхорна изъ Полей. Я не считаю себя обязаннымъ входить въ дальнйшія объясненія, и при всемъ уваженіи къ вамъ, сэръ, не допуская и мысли объ оскорбленіи, еще разъ повторю — не допуская и мысли объ оскорбленіи.
— О, разумется!
— Я не намренъ длать этого.
— И прекрасно,— отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ съ спокойнымъ наклоненіемъ головы.— Я замчаю, къ своему удовольствію, что вы принимаете живое участіе въ особахъ высшаго полета, сэръ, не такъ ли? Онъ обращаетъ эти слова къ изумленному Тони, который оставляетъ его замчаніе безъ возраженія.
— Добродтель, которою рдкій изъ англичанъ не можетъ похвалиться,— продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ. (Онъ стоялъ въ это время у камина, повернувшись спиною къ закоптлой ршетк, теперь же оборачивается и поправляетъ очки).— Кто это? Леди Дэдлокъ? Ахъ! Очень удовлетворительное сходство въ своемъ род, хотя портрету и не достаетъ силы характера. Добрый день вамъ, джентльмены, добрый день!
Когда онъ вышелъ, мистеръ Гуппи, покрывшійся между тмъ сильною испариной и задыхающійся, старается поскоре уносить Галаксову галлерею, заключая коллекцію портретомъ леди Дэдлокъ.
— Тони,— говоритъ онъ впопыхахъ своему удивленному пріятелю:— поспшимъ уложить поскоре вс эти вещи вмст и убраться отсюда. Безполезно бы было скрывать отъ тебя, Тони, что между мною и однимъ изъ членовъ высокомрной аристократіи существовали таинственныя сношенія, о которыхъ я, разумется, никому не говорилъ. Можетъ быть въ прежнее время я и ршился бы разсказать теб все, что касается этого предмета: но теперь не желаю этого боле. Я связанъ въ этомъ случа данною мною клятвою, требованіемъ моего разбитаго въ прахъ идола и обстоятельствами, надъ которыми я не имю ни малйшей власти. Все это заставляетъ меня желать, чтобы дло предано было забвенію. Потому я прошу и тебя какъ друга, во имя участія, которое ты выказывалъ, къ вопросамъ, касающимся фешенебельнаго круга, во имя той поддержки, которую я заране могу общать теб, если ты будешь дйствовать въ моихъ видахъ, похоронить вс эти обстоятельства въ твоей памяти, не произнося ни одного слова любопытства.
Всю эту рчь мистеръ Гуппи произноситъ какъ будто въ припадк казуистическаго бреда, между тмъ какъ другъ его выражаетъ изумленіе всми мускулами своей волосатой головы и даже своими обработанными бакенбардами.

XL. Отечественные и домашніе интересы.

Англія въ продолженіе, нсколькихъ недль находилась въ самомъ ужасномъ положеніи. Лордъ Кудль сбирался хать, сэръ Томасъ Дудль не хотлъ вступать въ должность, а какъ въ Великобританіи не было никого (изъ людей, о которыхъ стоитъ упоминать) кром Кудля и Дуддя, то, въ строгомъ смысл слова, безъ нихъ не было никакого правленія. Счастье еще, что непріязненная встрча этихъ двухъ великихъ людей, встрча, казавшаяся нкоторое время неизбжною, не состоялась, потому что если бы пистолеты выстрлили и если бы Кудлъ и Дудль убили другъ друга, то должно предполагать, что Англіи пришлось бы обойтись безъ правленія, пока молодой Кудль и молодой Дудль, одтые теперь въ курточки и обутые въ длинные чулки, не успли бы достаточно подрости. Впрочемъ, это страшное народное бдствіе было отвращено заблаговременнымъ заявленіемъ лорда Нудля, что если въ жару спора онъ и позволилъ себ сказать, что осуждаетъ и презираетъ неблагородную карьеру сэра Томаса Дудля, но тмъ не мене онъ сознаетъ, что антагонизмъ партій никогда не заставитъ его отказать дарованіямъ великаго человка въ должной дани удивленія, точно также съ другой стороны, къ общему благополучію, сэръ Томасъ Дудль сознался въ душ своей и ршилъ окончательно, что лордъ Кудль долженъ сдлаться для потомства зеркаломъ добродтели и заслугъ. Такимъ образомъ, Англія, какъ мы уже сказали, нсколько недль находилась въ непріятномъ положеніи, не имя кормчаго (согласно удачному замчанію сэра Лэйстера Дэдлока), чтобы бороться съ бурею, но что всего удивительне въ этомъ обстоятельств, это то, что Англія, повидимому, вовсе не заботилась о своихъ бдствіяхъ и продолжала сть, пить, жениться, выдавать замужъ, ни дать, ни взять, какъ древній міръ во дни, предшествовавшіе потопу. Но Кудль понималъ опасность, и Дудль понималъ опасность, и вс ихъ послдователи и прихвостники имли самое ясное понятіе объ опасности. Наконецъ сэръ Томасъ Дудль не только согласился воротиться, но совершилъ это съ особенно любезными пріемами, привезъ съ собою всхъ своихъ племянниковъ, всхъ двоюродныхъ братьевъ и всхъ шурьевъ. Вслдствіе сего обуреваемому кораблю еще остается надежда на спасеніе.
Дудль нашелъ, что ему необходимо налечь на государство преимущественно подъ видомъ совереновъ и пива. Въ этомъ превращенномъ состояніи онъ радушно принимается во многихъ весьма разнородныхъ мстахъ и иметъ вс средства ораторствовать въ большой части концовъ государства въ одно и то же время. Британія, пристально занявшись обшариваніемъ кармановъ Дудля, съ цлью добыванія совереновъ, а также поглощеніемъ Дудля подъ видомъ пива, не переставая между тмъ уврять себя въ глаза, что она не длаетъ ни того, ни другого, безъ сомннія, къ важному упроченію своей славы и нравственности, не замчаетъ какъ лондонскій сезонъ приходитъ между тмъ къ концу, не замчаетъ, потому что дудлисты и кудлисты разсялись по всей Британіи, съ цлью распространить въ ней помянутую благочестивую дятельность.
Изъ всего этого мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница въ Чесни-Воулд заключаетъ, хотя она не получила еще никикихъ особыхъ приказаній, что должно ожидать господь въ скоромъ времени, вмст съ многочисленною свитою двоюродныхъ братьевъ и другихъ домочадцевъ, которые, въ случа нужды, всегда могутъ служить опорой государственнымъ интересамъ. Потому эта статная и почтенная старушка, ухвативши Время за вихоръ, водить его взадъ и впередъ по лстницамъ, вдоль по галлереямъ и корридорамъ, по комнатамъ изъ угла въ уголъ, съ тмъ, чтобы оно могло служить свидтелемъ, прежде чмъ еще состарется на нсколько недль, что все совершенно готово къ пріему, что полы выметены и вычищены, такъ что блестятъ, что ковры растянуты, гардины вытрясены, постели оправлены и перебиты, кладовыя и кухни поставлены на ноги для начала своей дятельности, что наконецъ все приготовлено въ томъ вид, какъ того требуетъ достоинство Дэдлоковъ.
Въ ныншній лтній вечеръ, пока солнце, садится, приготовленія совершенно окончены. Торжественно и мрачно смотритъ этотъ древній домъ, съ неисчислимыми удобствами и принадлежностями жизни, но вовсе безъ обитателей, кром старинныхъ картинъ, висящихъ по стнамъ.
‘Такъ вс они являлись на свтъ и уходили’ — думаетъ, можетъ быть, настоящій представитель Дэдлоковъ, прохаживаясь по галлере — точно также и они смотрли на эту опустлую, молчаливую галлерею, какъ я смотрю теперь на нее, точно также и они мечтали, какъ мечтаю я, о томъ уныніи, которое нападетъ на ихъ владнія, когда ихъ не станетъ, точно также и они, какъ я, полагали, что трудно себ вообразить, чтобы что-нибудь могло существовать безъ нихъ, точно также они сошли съ этого свта, какъ я оставляю ихъ убжище, затворяя теперь эту зеркальную дверь, я не ощущаю особенной пустоты, не встрчаясь съ ними, и это участь всего, что живетъ и умираетъ!’
Чрезъ нкоторыя изъ блестящихъ рамъ, столь изящныхъ снаружи, и вдланныхъ, какъ кажется, при солнечномъ закат, не въ темные зеленоватые камни, но въ какія-то эирныя, точно позолоченныя стны, свтъ, котораго не знаютъ другія боковыя окна, проникаетъ свободно, обильно, цлымъ роскошнымъ потокомъ, точно среди лта съ какого нибудь великолпнаго сельскаго ландшафта. Тутъ окоченвшіе Дэдлоки начинаютъ постепенно оживать. Странныя движенія замчаются на ихъ лицахъ, когда играетъ на нихъ тнь, отбрасываемая листьями деревьевъ. Дородное изображеніе Справедливости, стоящее въ углу, начинаетъ щурить глазки. Пучеглазый баронетъ, съ жезломъ, образуетъ у себя на подбородк ямочку, на груди у какой-то черствой пастушки пріютился клочокъ огня и теплоты, которые сдлали бы эту грудь, лтъ сто тому назадъ, вполн привлекательною. Одна изъ прабабушекъ Волюмніи, въ башмакахъ, съ высокими каблуками, очень похожая на свою правнуку, окружается цлымъ ореоломъ свта, который какъ будто отдаляетъ ее отъ насъ еще на цлыя два столтія. Фрейлина двора Карла Втораго, съ большими круглыми глазами (и съ другими соотвтствующими прелестями), какъ будто купается въ какой-то огненной рк и плещетъ во вс стороны радужными брызгами.
Но солнечный свтъ постепенно блднетъ. Даже и теперь полъ уже въ тни, сумракъ начинаетъ подниматься по стнамъ, низводя Дэдлоковъ съ высоты ихъ величія и погружая ихъ въ дряхлость и ничтожество. И теперь, надъ портретомъ миледи, украшающимъ большой каминъ, какая-то роковая тнь ложится отъ стараго дерева, она заставляетъ блднть образъ миледи, приводитъ его въ трепетъ, и на подобіе, колоссальной руки, держащей опахало или покрывало, калъ будто готовится, при удобномъ случа, совершенно скрыть его отъ постороннихъ взоровъ. Выше и гуще становятся тни, поднимаясь по стн, вотъ багровое зарево сосредоточилось на потолк, вотъ свтъ угасъ совершенно. Вся эта картина, которая съ террасы казалась столь приближенною къ зрителю, стала торжественно удаляться и измняться въ колорит и очертаніяхъ, вс предметы отъ перваго до послдняго, лежавшіе чуть не подл насъ, теперь принимаютъ новыя формы и превращаются въ призраки. Легкій туманъ поднимается съ земли, падаетъ роса и испаренія отъ садовыхъ цвтовъ носятся въ сгущенномъ воздух. Теперь лса сливаются въ сплошныя массы, изъ которыхъ каждая походитъ на огромное дерево.
Вотъ и мсяцъ выплываетъ на небо и снова обозначаетъ предметы, свтъ его мерцаетъ тамъ и сямъ и ложится горизонтальными линіями между стволами деревьевъ, онъ вытягивается длинною лучезарною полосою, посреди высокихъ арокъ собора, рисующихъ на земл фантастическіе узоры.
Теперь мсяцъ уже высоко, обширный домъ, нуждающійся въ обитателяхъ въ настоящую минуту боле, чмъ когда либо, подобенъ тлу, изъ котораго вылетла душа. Теперь было бы даже страшно, прокрадываясь по дому, подумать о живыхъ людяхъ, отдыхавшихъ въ уединенныхъ спальняхъ, не говоря уже о покойникахъ. Теперь пора тней, когда каждый уголъ представляется пещерою, каждая ступенька лстницы кажется пропастью, когда отуманенное стекло отражается блдными тусклыми цвтами на полу, когда тяжелыя перила лстницы представляются кмъ и чмъ вамъ угодно, исключая ихъ истинной формы, когда вооруженіе блещетъ какимъ-то зловщимъ, едва замтнымъ свтомъ, который обличаетъ таинственное движеніе въ этихъ древнихъ доспхахъ, когда желзные шлемы какъ будто заставляютъ предполагать, что внутри ихъ есть мертвыя головы. Но изъ всхъ тней Чесни-Воулда, тнь въ гостиной надъ портретомъ миледи ложится первая и доле всхъ держится, безъ малйшей помхи. Въ этотъ вечерній часъ, при этомъ полусумрак, тнь эта иметъ видъ поднятыхъ вверхъ, дрожащихъ рукъ, которыя какъ будто угрожаютъ прелестному облику миледи, всякій разъ когда грудь ея поднимается, повидимому, отъ тяжелаго вздоха.
— Она не здорова, ма’мъ,— говоритъ грумъ, пришедшій въ пріемную комнату мистриссъ Ронсвелъ.
— Миледи не здорова? Что съ нею?
— Какже, миледи все дурно себя чувствовала, ма’мъ, съ тхъ поръ, какъ въ послдній разъ была здсь, то есть не въ то время, какъ была съ семействомъ, а какъ прізжала сюда освжиться, точно прелестная птичка. Миледи все это время почти не вызжала и не оставляла своей комнаты.
— Чесни-Воулдъ, Томасъ,— отвчаетъ домоправительница съ гордою снисходительностью:— поставитъ миледи на ноги! Въ цломъ свт не найдешь такого прекраснаго воздуха, такой благодатной почвы!
У Томаса, можетъ быть, есть свои собственныя убжденія на этотъ счетъ, можетъ быть, что онъ выражаетъ ихъ отчасти, проводя рукою по своей лоснящейся голов, отъ затылка ко лбу и обратно, но онъ не ршается высказать ихъ обстоятельне и отправляется въ людскую застольную закусывать мяснымъ пирогомъ и запивать его пивомъ.
Этотъ грумъ ничто иное какъ передовая рыба передъ цлой стаей боле благородныхъ акулъ.
Въ слдующій вечеръ прізжаютъ сэръ Лэйстеръ и миледи съ многочисленною свитою, прізжаютъ кузины и другія приживалки, со всевозможныхъ точекъ компаса. Съ этой поры въ продолженіе нсколькихъ недль снуютъ взадъ и впередъ какіе-то таинственнаго вида, не имющіе опредленныхъ именъ люди, которые обгаютъ вс края государства, облагодтельствованные золотоноснымъ и пивнымъ дождемъ Дудля, но которые на самомъ дл суть люди безпокойные характеромъ и неспособные когда-либо что-либо длать.
При такихъ обстоятельствахъ отечества, сэръ Лэйстеръ находитъ свою родню весьма полезною. Чтобы разсуждать за обдомъ объ охот, невозможно найти боле свдущаго собесдника, какъ достопочтенный Бобль Стэбльзъ. Трудно было бы отыскать джентльменовъ, которые бы такъ неутомимо здили на баллотировку и избирательныя собранія и показывали такую стойкость, держа сторону Англіи, какъ остальные двоюродные братья. Волюмнія сама по себ маленькая штучка, но происхожденіе ея не подлежитъ никакому сомннію, и многіе умютъ цнить ея остроумный разговоръ, ея французскіе каламбуры до того старые, что съ теченіемъ времени, они снова сдлались новизною, умютъ цнить честь вести эту прекрасную представительницу Дэдлоковъ къ обду или удовольствіе получить ея руку въ танцалъ. При подобныхъ отечественныхъ обстоятельствахъ, танцы могли бы назваться услугою, оказанною отечеству, потому, вроятно, Волюмнію почти постоянно можно видть прыгающею ко благу равнодушнаго и не назначившаго ей пенсіи отечества.
Миледи не слишкомъ затрудняетъ себя пріемомъ многочисленныхъ гостей и, будучи все еще нездоровою, показывается только поздно вечеромъ. Но на всхъ сочныхъ обдахъ, утомительныхъ завтракахъ, вялыхъ балахъ, одно ея упоминаніе служитъ уже отрадою. Что касается до сэра Лэйстера, то онъ считаетъ совершенно невроятнымъ, чтобы можно было чувствовать въ чемъ либо недостатокъ тому, кому выпала на долю завидная судьба быть принятымъ въ этомъ дом, и въ припадк восторженнаго самодовольствія онъ расхаживаетъ посреди своихъ гостей, наслаждаясь тмъ блаженствомъ, которое всякій несомннно ощущаетъ отъ его благосклоннаго пріема.
Между тмъ кузены ежедневно рыщутъ, задыхаясь отъ пыли, шагаютъ по большимъ дорогамъ, странствуютъ на баллотировку и избирательныя собранія (надвая лайковыя перчатки и помахивая охотничьимъ бичомъ, если предстоитъ отправиться въ одно изъ графствъ, и употребляя замшевыя перчатки и дорожныя трости, когда нужно побывать въ мстчк) и являются назадъ съ донесеніями, о которыхъ сэръ Лэйстеръ долго разсуждаетъ по окончаніи обда. Всякій день эти неугомонные люди, у которыхъ ршительно нтъ цли и занятій въ жизни, представляются самыми дятельными и суетливыми. Волюмнія ежедневно ведетъ откровенный родственный разговоръ съ сэромъ Лэйстеромъ о положеніи государства — разговоръ, изъ котораго сэръ Лэйстеръ готовъ заключить, что Волюмнія женщина гораздо боле разсудительная, чмъ онъ предполагалъ.
— Какъ-то мы успемъ ужо?— говоритъ миссъ Волюмнія, сложивъ ручки.— Да находимся ли мы въ самомъ дл въ безопасности?
Важное дло, занимающее умы большинства людей, должно скоро разршиться, и Дудль черезъ нсколько дней окончательно развяжетъ руки государству. Сэръ Лэйстеръ только что вышелъ въ гостиную по окончаніи обда, онъ похожъ на звзду первой величины, окруженную туманными пятнами въ вид кузеновъ и кузинъ.
— Волюмнія,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ, держа въ рук списокъ:— мы дйствуемъ порядочно!
— Только порядочно!
Хотя теперь еще лтняя погода, но сэръ Лэйстеръ возжигаетъ у себя каждый вечеръ неугасимый огонь. Онъ садится передъ каминомъ на привиллегированное кресло, снабженное экраномъ, и повторяетъ съ чрезвычайною твердостью и нкоторымъ нсудовольствіемъ, какъ человкъ, желающій показать, что онъ субъектъ, выходящій изъ ряда обыкновенныхъ, и что если онъ говоритъ: ‘порядочно’, то не должно понимать этихъ словъ въ прямомъ, обыденномъ смысл: ‘Воломнія, мы дйствуемъ порядочно’.
— Наконецъ, у васъ нтъ оппозиціи,— замчаетъ Волюмнія съ увренностью и простодушно.
— Нтъ, Волюмнія. Этотъ безразсудный край надлалъ много глупостей, я долженъ признать это съ прискорбіемъ, но…
— Но не совершенно еще обезумлъ. Очень рада слышать это!
Волюмнія, угадавъ мысль сэра Лэйстера и окончивъ начатую имъ фразу, выигрываетъ его расположеніе. Сэръ Лэйстеръ съ милостивымъ наклоненіемъ головы какъ будто говоритъ самому себ: ‘эта женщина вообще способна чувствовать, хотя иногда она бываетъ слишкомъ тороплива и опрометчива’.
Въ самомъ дл, что касается вопроса объ оппозиціи, замчаніе прекрасной родственницы Дэдлока совершенно излишне: сэръ Лэйстеръ въ этихъ случаяхъ смотритъ на свою кандидатуру, какъ на выгодную оптовую сдлку, которую необходимо окончить поскоре. Два другіе мене значительные голоса, которые принадлежатъ ему, кажутся ему мелочною, неважною перепродажею, посылая своихъ приказчиковъ, онъ говоритъ начисто торговому народу: ‘Вы будете такъ добры, что сдлаете изъ этихъ матеріаловъ двухъ членовъ парламента, когда же они будутъ готовы, вы имете доставить ихъ обратно по принадлежности’.
— Я долженъ съ прискорбіемъ замтить, Волимнія, что во многихъ мстахъ народъ выказалъ дурное направленіе умовъ, и что это противодйствіе правительству имло характеръ самый ршительный и въ высшей степени непреклонный.
— Нег-год-дя-и!— произноситъ Волюмнія.
— Да,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ, поглядывая на кузеновъ, лежащихъ по софамъ и оттоманкамъ: — даже въ большей части мстъ, дйствительно въ большей части мстъ, гд правительство старалось искоренить духъ и партіи… (Замтимъ мимоходомъ, что дудлисты занимаютъ ту же самую позицію въ отношеніи кудлистовъ). Даже въ этихъ мстахъ.. я долженъ признаться въ томъ, скрпя сердце и съ опасностью за общественный кредитъ… партія одержала верхъ, поплатившись значительными суммами. Сотни, присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ, обозрвая съ возрастающимъ достоинствомъ и съ неудержимымъ негодованіемъ своихъ кузеновъ:— сотни тысячъ фунтовъ!
Если у Волюмніи есть недостатокъ, то онъ заключается въ томъ, что она слишкомъ простосердечна, тмъ боле, что подобное простосердечіе весьма приличное особ, носящей коленкоровые панталончики и кружевную шемизетку, худо вяжется съ набленною шеей и жемчужнымъ ожерельемъ. Такимъ образомъ и теперь, побуждаемая чистосердечіемъ, она спрашиваетъ:
— На что это?
— Волюмнія,— упрекаетъ сэръ Лэйстеръ чрезвычайно строгимъ тономъ.— Волюмнія!
— Нтъ, нтъ, я не хотла вовсе сказать ‘на что это!’ — кричитъ Волюмнія съ свойственнымъ ей въ подобныхъ случаяхъ визгомъ.— Какъ же я глупа! Я хотла сказать: какая жалость!
— Пріятно слышать,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ:— пріятно слышать, что вы хотли сказать: ‘какая жалость!’
Волюмнія спшитъ сдлать замчаніе, что съ безпокойными людьми слдовало бы поступать какъ съ измнниками, и что должно заставлять ихъ поддерживать партію.
— Я очень доволенъ, Волюмнія,— повторяетъ сэръ Лэйетсръ, не обращая вниманія на эти медоточивыя выраженія чувствъ:— я очень доволенъ, что вы сказали: ‘какая жалость!’ Это непріятно для избирателей. Но хотя вы нечаянно и не обдумавъ, можетъ быть вполн сдлали опрометчивый вопросъ: ‘на что это?’ позвольте мн отвтить на него: на необходимые расходы. За тмъ я разсчитаю на ваше благоразуміе, Волюмнія, что не вы будете ни здсь, ни гд либо въ другомъ мст развивать этого вопроса.
Сэръ Лэйстеръ считаетъ обязанностью метать на Волюмнію самые разрушительные взгляды, потому что кое гд легкомысленные люди начинаютъ уже поговаривать, что эти необходимые расходы, при сбор, можетъ быть, двухъ сотъ претендентовъ на мста, могутъ быть названы неблагозвучнымъ словомъ подкупа, а нкоторые необразованные остряки предложили даже, чтобы исключить изъ церковной службы молитву за высокостепенный парламентъ, и чтобы вмсто ея духовныя конгрегаціи составили молитву за шестьсотъ пятьдесятъ восемь джентльменовъ, которыхъ карманы пострадали при выборахъ.
— Я думаю,— замчаетъ Волюмнія, посл нкоторой паузы, давшей ей средство оправиться отъ сдланнаго промаха:— я думаю, что мистеръ Толкинхорнъ работалъ не на животъ, а на смерть.
— Я не понимаю,— возражаетъ сэръ Лэйстеръ, открывая глаза:— зачмъ мистеръ Толкинхорнъ сталъ бы работать не на животъ, а на смерть? Я даже не знаю, какого рода участіе могъ принимать мистеръ Толкинхорнъ въ этомъ дл. Онъ не былъ кандидатомъ.
Волюмнія думала, что онъ могъ быть избраннымъ въ кандидаты. Сэръ Лэйстеръ желалъ бы знать: ‘кмъ и съ какою цлью?’ Волюмнія, снова приведенная въ замшательство, говоритъ: ‘кмъ нибудь съ цлью давать совты и длать необходимыя распоряженія’. Сэръ Лэйстеръ выражаетъ сомнніе, чтобы кто либо изъ кліентовъ мистера Толкинхорна нуждался въ его помощи.
Леди Дэдлокъ, сидя у открытаго окна и положивъ руку на одну изъ подушекъ, которыми обложено ея кресло, смотритъ, какъ вечернія тни опускаются на аллеи парка, только при послднихъ словахъ сэра Лэйстера, упомянувшаго имя адвоката, она какъ будто показала вниманіе къ его разговору.
Изнженный кузенъ, въ усахъ, находившійся въ состояніи крайней дряхлости, замчаетъ, лежа на диван, что кто-то сказывалъ ему вчера, что Толкинхорнъ ходилъ къ избирателямъ, намреваясь предложить юридическое мнніе о чемъ-то, и что за окончаніемъ пренія, того и гляди, Толкинхорнъ явится съ извстіемъ, что кудлисты вылетли въ трубу.
Меркурій, разносящій кофе, докладываетъ вслдъ за этимъ сэру Лэйстеру, что мистеръ Толкинхорнъ пріхалъ и теперь обдаетъ. Миледи на минуту поворачиваетъ голову внутрь комнаты, потомъ опять продолжаетъ смотрть въ окно.
Волюмнія очень рада слышать, что любимецъ ея пріхалъ.
Въ самомъ дл онъ такой оригиналъ, знаетъ такое множество самыхъ разнообразныхъ вещей и никогда не говоритъ о нихъ! Волюмнія уврена, что онъ долженъ быть изъ числа франкъ-масоновъ. Она уврена, что онъ стоитъ въ глав какой нибудь ложи, что онъ носитъ коротенькій фартукъ и отправляетъ таинственное богослуженіе при помощи подсвчниковъ и лампадокъ. Эти остроумныя замчанія прекрасная родственница Дэдлоковъ произносить самымъ простодушнымъ тономъ, не переставая заниматься между тмъ вязаніемъ кошелька.
— Онъ ни разу еще не былъ здсь,— продолжаетъ она:— съ тхъ поръ, какъ я пріхала. Мое сердце готовилось совсмъ изныть отъ непостоянства вроломнаго. Я старалась уже уврять себя, что онъ умеръ.
Можетъ быть это сгущающійся вечерній сумракъ, а можетъ быть это слдствіе сумрачнаго расположенія духа, только тнь покрываетъ въ это время лицо миледи, какъ будто она думаетъ про себя: ‘Какъ бы я была этимъ довольна’.
— Мистеръ Толкинхорнъ,— говоритъ сэръ Лэйстеръ:— здсь будетъ всегда почетнымъ гостемъ, онъ везд одинаково скроменъ и остороженъ. Онъ исполненъ отличныхъ качествъ и пользуется заслуженнымъ уваженіемъ.
Изнженный кузенъ предполагаетъ, что онъ богатъ какъ Крезъ.
— У него врно есть капиталецъ въ оборот, безъ всякаго сомннія есть,— говоритъ сэръ Лэйстеръ.— Впрочемъ, ему щедро платятъ, и онъ стоитъ почти на одной ног съ нкоторыми изъ членовъ высшаго общества.
Вс вздрагиваютъ, потому что вблизи раздается выстрлъ.
— Боже мой, что это такое!— восклицаетъ Волюмнія съ свойственнымъ ей глухимъ визгомъ.
— Это крыса,— говоритъ миледи.— Ее застрлили.
Входитъ мистеръ Толкинхорнъ, за которымъ слдуютъ Меркуріи съ лампами и свчами.
— Нтъ, нтъ,— говоритъ сэръ Лэйстеръ:— я не думаю, чтобы нужно было огня. Вы кажется любите полу-свтъ, миледи?
Миледи предпочитаетъ его.
— А Волюмнія?
О, для Валюмніи нтъ боле высокаго наслажденія, какъ сидть и говорить въ полу-мрак.
— Такъ отнеси же свчи и лампу,— говоритъ сэръ Лэйстеръ.— Толкинхорнъ, извините! Какъ ваше здоровье?
Мистеръ Толкинхорнъ приближается съ обычною непринужденностью, отвшиваетъ мимоходомъ поклонъ и произноситъ привтствіе миледи, жметъ руку сэра Лэйстера и садится въ то кресло, которое онъ всегда занимаетъ, когда собирается что-нибудь сообщить — въ кресло, на противоположной сторон маленькаго столика, заваленнаго газетами. Сэръ Лэйстеръ опасается, что миледи, будучи несовершенно здорова, можетъ простудиться у окна. Миледи очень благодарна ему за вниманіе, но желаетъ остаться на своемъ мст, чтобы дышать чистымъ воздухомъ. Сэръ Лэйстеръ встаетъ, поправляетъ на ней шарфъ и возвращается къ своему креслу. Между тмъ мистеръ Толкинхорнъ беретъ изъ своей табакерки щепотку табаку.
— Ну, что же,— говоритъ сэръ Лэйстеръ.— Каково шли эти пренія?
— О, очень безтолково съ самаго начала. ни малйшаго шанса. Вздумали привлечь участниковъ обихъ партій. Вы совершенно поражены. Пропорція:— три къ одному.
Одна изъ отличительныхъ чертъ характера мистера Толклихорна состоитъ въ томъ, чтобы не высказывать никакого политическаго мннія, даже вовсе не имть никакого мннія. Потому онъ говоритъ: ‘вы совершенно поражены’, а не ‘мы’.
Сэръ Лэйстеръ величестненно разгнванъ. Волюмнія никогда не слыхала о подобныхъ вещахъ. Дряхлый кузенъ утверждаетъ, что ‘это’… что подобныя вещи — чистый подкупъ, взятки’.
— Это, какъ вамъ извстно,— продолжаетъ мистеръ Толкинхорнъ, при возрастающемъ сумрак, который кажется еще гуще подъ вліяніемъ наступившаго молчанія:— это мсто, на которое имъ хотлось посадить сына мистриссъ Ронсвель.
— Предложеніе, которое, какъ вы нкогда увряли меня, онъ имлъ разсудительность и твердость характера отклонить. Я не могу сказать, чтобы я одобрялъ мннія мистера Ронсвела, высказанныя имъ, когда онъ сидлъ съ нами въ этой комнат, но въ его намреніи было много прямодушія, котораго я не могу не одобрить.
— А!— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ.— Однако я не могъ убдить его, чтобы онъ не очень былъ дятеленъ на этихъ выборахъ.
Въ это время сэръ Лэйстеръ открываетъ ротъ съ несомнннымъ желаніемъ говорить.
— Такъ ли я понялъ васъ? Вы хотли сказать, что мистеръ Ронсвелъ былъ очень дятеленъ на этихъ выборахъ?
— Необыкновенно дятеленъ.
— Противъ…
— О, да, именно, противъ васъ. Онъ хорошій говорунъ, отчетливо выражается и ораторствуетъ съ увлеченіемъ. Онъ произвелъ разрушительное дйствіе и пріобрлъ значительное вліяніе. Въ дловой, юридической части выборовъ онъ удержалъ ршительный перевсъ.
Все общество убждено, хотя и не видитъ, что сэръ Лэйстеръ въ эту минуту величественно таращитъ глаза.
— И ему много помогалъ при этомъ,— произноситъ мистеръ Толкинхорнъ безстрастнымъ голосомъ:— его сынъ.
— Его сынъ, сэръ?— повторяетъ сэръ Лэйстеръ съ зловщею вжливостью.
— Его сынъ.
— Сынъ, который изъявилъ желаніе жениться на молоденькой горничной миледи?
— Этотъ самый. У него только одинъ сынъ.
— Въ такомъ случа,— говоритъ сэръ Лэйстеръ, посл томительной паузы, въ продолженіе которой слышно было, какъ онъ пыхтлъ, и понятно каждому, какъ онъ таращилъ глаза:— въ такомъ случа клянусь честью, жизнью, моимъ именемъ, моими убжденіями, что бурнымъ потокамъ общественныхъ страстей открытъ свободный выходъ, что воды… воды… гм… размыли пружины государственнаго организма и сокрушили посредствующую связь, которою вещи еще держались кое-какъ!
Общій взрывъ негодованія кузеновъ. Волюмнія думаетъ, что теперь настоящее время, чтобы предпринять коренной переворотъ и употребить самыя крутыя мры. Дряхлый кузенъ убжденъ, ‘что государству не сдобровать, что оно обломаетъ себ ноги, какъ запаленый жеребецъ на скачк’.
— Прошу васъ, впрочемъ,— говоритъ сэръ Лэйстеръ задыхающимся голосомъ:— прошу васъ не говорить боле объ этомъ обстоятельств. Всякіе дальнйшіе пересуды не поведутъ ни къ чему. Миледи, позвольте мн попросить у васъ позволенія, въ отношеніи этой молодой субретки…
— Но я вовсе не намрена,— замчаетъ миледи тихимъ, но ршительнымъ голосомъ и продолжая сидть у окна:— вовсе не намрена разставаться съ этою двушкою.
— Я этого и не хотлъ сказать,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ.— Мн очень пріятно, напротивъ того, что вы такого мннія. Я даже думаю, что какъ вы считаете ее достойною вашего покровительства, то употребите свое вліяніе, чтобы избавить ее отъ этого опаснаго союза. Вы можете объяснить ей, какое насиліе длаемо бы было, при подобномъ брак, ея обязанностямъ и убжденіямъ, и мы можете. сохранитъ ее для лучшей доли. Вы можете представить ей, что современемъ она, вроятно, найдетъ себ мужа въ Чесни-Воулд,— мужа, чрезъ котораго она не будетъ,— присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ, подумавъ съ минуту:— не будетъ разлучена съ гробницами своихъ предковъ.
Эти замчанія онъ длаетъ съ обычною учтивостью и вжливостью, которыя неизмнно соблюдаются имъ въ отношеніи къ своей супруг. Она вмсто отвта длаетъ движеніе рукою. Мсяцъ поднимается на неб, и въ томъ мст, гд она сидитъ, вливается въ комнату потокъ блднаго свта, въ которомъ виднется голова ея.
— Надобно, впрочемъ, замтить,— говоритъ мистеръ Толинихорнъ:— что этотъ народъ очень гордъ, по моему.
— Гордъ?
Сэръ Лэйстеръ думаетъ, что онъ ослышался.
— Я не буду удивляться, если вс они добровольно оставятъ двушку… вс, да и самъ влюбленный… по крайней мр мене чмъ если она оставитъ ихъ, предположивъ, что она не покинетъ Чесни-Воулда при такихъ обстоятельствахъ.
— Хорошо!— говоритъ сэръ Лэйстеръ дрожащимъ голосомъ.— Хорошо! Вы увидите, мистеръ Толкинхорнъ. Вамъ, впрочемъ, они ближе извстны, вы бывали между ними.
— Дйствительно, сэръ Лэйстеръ, я подтверждаю ваши слова. Я бы могъ даже разсказать вамъ исторію… съ позволенія леди Дэдлокъ.
Голова миледи выражаетъ позволеніе. Волюмнія въ восторг.
— Исторію! Наконецъ-то и онъ что-нибудь разскажетъ! Тутъ врно не обойдется безъ призрака, надется Волюмнія.
— Нтъ. Сущія тло и кровь.— Мистеръ Толкинхорнъ останавливается на минуту и повторяетъ съ нкоторымъ увлеченіемъ довольно рзкимъ при его обычной монотоніи:— сущія тло и кровь, миссъ Дэдлокъ. Сэръ Лэйстеръ, подробности этого разсказа сдлались мн извстными въ самое недавнее время. Он очень немногосложны. Он могутъ служить нагляднымъ доказательствомъ того, что я сказалъ. Я не буду пока называть дйствующихъ лицъ по именамъ. Я надюсь, что леди Дэдлокъ не сочтетъ это невжливымъ?
При свт камина, уже очень тускломъ, можно разглядть, что онъ смотритъ въ эту минуту въ окно. Леди Дэдлокъ озаряется блднымъ мерцаніемъ луны и кажется, попрежнему, покойною.
‘Землякъ этого мистера Ронсвела, человкъ въ такихъ же обстоятельствахъ, въ какихъ считаютъ поставленнымъ меня, былъ такъ счастливъ, что имлъ дочь, которая заслужила особенное вниманіе важной леди. Я разумю истинно важную леди — леди не только превосходившую сословіе, къ которому принадлежалъ отецъ этой двушки, но такую, которая была замужемъ за джентльменомъ, подобнымъ вамъ, сэръ Лэйстеръ.
Сэръ Лэйстеръ присовокупляетъ снисходительно: ‘Такъ, мистеръ Толкинхорнъ!’, давая этимъ понять, что, конечно, эта леди должна была принять слишкомъ обширные моральные размры въ глазахъ какого нибудь желзнаго заводчика.
‘Леди эта была богата и прекрасна собою, чувствовала особенную привязанность къ двушк, бывшей при ней, обращалась съ нею особенно нжно и не отпускала ея отъ себя ни на минуту. Впрочемъ эта леди хранила подъ всмъ своимъ величіемъ какую-то тайну. Дйствительно, еще въ ранней молодости она хотла выйти замужъ за молодого повсу… онъ служилъ капитаномъ въ арміи… повсу, отъ котораго нельзя было ожидать ничего порядочнаго. Впрочемъ она не вышла замужъ, а только произвела на свтъ дитя котораго отцомъ былъ этотъ сорванецъ’.
При свт камина видно, какъ разсказчикъ смотритъ на обликъ луны. При свт мсяца леди Дэдлокъ видна въ профиль и кажется совершенно покойною.
‘Когда этотъ армейскій капитанъ умеръ, она подумала, что она теперь вн всякой опасности, но цпь обстоятельствъ, разсказомъ о которыхъ я не буду утруждать васъ, повела къ открытію этой тайны. Какъ мн передавали исторію, обстоятельства эти имли началомъ собственную неосторожность леди, которая въ одинъ прекрасный день попалась, это доказываетъ только, какъ трудно людямъ съ самымъ твердымъ характеромъ (а она отличалась особенною твердостью характера) быть всегда на готов къ нападенію. Въ дом, какъ вы можете себ представить, все пришло въ безпокойство и изумленіе. Я предоставляю также вамъ вообразить отчаяніе мужа. Но все это, впрочемъ, не иметъ прямой связи съ настоящимъ дломъ. Когда землякъ мистера Ронсвела узналъ объ этой развязк, онъ ршительно не хотлъ, чтобы дочь его пользовалась доле вниманіемъ и благосклонностью леди, точно такъ же, какъ не позволилъ бы, чтобъ дочь его растоптали въ его глазахъ. Онъ былъ такъ самолюбивъ, что ршительно не признавалъ чести, сдланной ему и его дочери благосклонной леди, ршительно не признавалъ. Онъ озлобился на судьбу молодой двушки, какъ будто леди была обыкновеннйшимъ изъ обыкновенныхъ существъ. Вотъ вамъ и исторія. Я надюсь, что леди Дэдлокъ проститъ меня за печальный характеръ моего разсказа’.
Выражаются разнообразныя мннія, боле или мене несогласныя съ мнніемъ Волюмніи. Это молодое прелестное созданіе не можетъ допустить мысли, чтобы подобная леди когда нибудь существовала и вообще разрушаетъ всю исторію въ пухъ и прахъ. Большинство придерживается убжденій дряхлаго кузена, которыя выражаются въ слдующихъ немногихъ словахъ: ‘таковскій и былъ проклятый землякъ Ронсвела’. Сэръ Лэйстеръ приводитъ себ на память Ватта-Тэйлора, и располагаетъ происшествія по собственному своему плану. Разговоръ тянется вяло.
Когда уже было боле десяти часовъ, сэръ Лэйстеръ попросилъ мистера Толкинхорна позвонить въ колокольчикъ затмъ, чтобы принесли огня. Тогда потокъ луннаго свта опустился въ близь лежащее озеро, и тогда леди Дэдлокъ впервые зашевелилась, встала и подошла къ столу, чтобы выпить стаканъ воды. Мигающіе кузены, на подобіе летучихъ мышей, слетаются на свтъ, чтобы услужить миледи, Волюмнія (всегда готовая на что-нибудь боле утонченное, если только это возможно) беретъ другой стаканъ воды и удовлетворяется однимъ самымъ умреннымъ глоткомъ, леди Дэдлокъ, преисполненная граціи, владя совершенно собою, привлекая къ себ удивленные взоры, тихо проходитъ опять по длинной перспектив, мимо этой нимфы, отражая на нее не слишкомъ выгодный свтъ въ силу контраста.

XLI. Въ комнат мистера Толкинхорна.

Мистеръ Толкинхорнъ пробирается въ свою комнату въ башн, нсколько утомившись и запыхавшись отъ сдланнаго путешествія, хотя путешествіе это совершено имъ благополучно. На его лиц остались слды такого впечатлнія, какъ будто онъ освободилъ душу отъ какой-то важной заботы, и какъ будто онъ, по своему, доволенъ. Сказать о человк до такой степени скрытномь и невозмутимомъ, какъ Толкинхорнъ, что онъ торжествуетъ, значило бы оказать ему точно такую же несправедливость, какъ предположивъ, что онъ взволнованъ любовью, нжностью или другою романтическою слабостью. Онъ доволенъ потихоньку, безъ увлеченія. Можетъ быть уже и то выражаетъ въ немъ чрезвычайно порывистое чувство, что онъ хватаетъ одну изъ своихъ костлявыхъ рукъ другою рукою и, держа такимъ образомъ за спиною, тихонько прохаживается взадъ и впередъ по комнат.
Въ комнат стоитъ обширный письменный столъ, на которомъ навалено значительное количество бумагъ. Зеленоватая лампа зажжена, абажуръ опущенъ на нее, покойное кресло подвинуто къ столу, и сначала кажется, что адвокатъ готовъ посвятить себя на нсколько минутъ бумагамъ прежде, нежели онъ отойдетъ ко сну. Но на самомъ дл оказывается, что онъ теперь не въ дловомъ расположеніи духа. Бросивъ взглядъ на документы, которые ожидаютъ только его вниманія, наклонивъ голову низко надъ столомъ, ибо зрніе, этого почтеннаго джентльмена оказывается по вечерамъ очень слабымъ для чтенія и письма, онъ открываетъ вслдъ за тмъ дверь и выходитъ на платформу башни. Тамъ онъ опять прохаживается взадъ и впередъ, въ той же самой поз, простывая, если только такому холодному человку нужно простывать, посл исторіи, разсказанной имъ внизу.
Было нкоторое время, когда такіе свдущіе люди, какъ мистеръ Толкинхорнъ, стали бы расхаживать по крыш башни при звздномъ сіяніи съ цлью наблюдать небо и читать тамъ про свою будущую судьбу. Группы звздъ видны ночью, хотя блескъ ихъ помрачается сіяніемъ мсяца. Если онъ отыскиваетъ свою собственную звзду, методически шагая по крыш, то эта звзда, имя такого ржаваго представителя на земл, должна быть очень блдна и едва замтна. Если бы онъ вздумалъ прочитать свою собственную судьбу, то она врно оказалась бы начертанною другого рода знаками, боле сродными его обыденной сфер.
Когда онъ проходитъ по крыш, поднявъ глаза выше своихъ идей на столько, на сколько эти идеи возвышаются надъ землею, онъ внезапно останавливается передъ окномъ, повстрчавшись съ глазами, которые устремлены на него. Потолокъ въ его комнат низокъ, и верхняя часть двери, на противоположной сторон отъ окна, сдлана изъ стеклянныхъ рамъ. Тутъ есть правда и внутренняя сплошная дверь, но какъ ночь была теплая, то онъ и не заперъ эту дверь, придя къ себ въ комнату. Глаза, повстрчавшіеся съ его глазами, смотрятъ сквозь стекло изъ наружнаго корридора. Онъ видитъ ихъ очень хорошо. Ужъ много лтъ кровь не приливала такъ обильно и такъ внезапно къ его голов, какъ въ ту минуту, когда онъ узнаетъ леди Дэдлокъ.
Онъ вступаетъ къ себ въ комнату, она входитъ туда тоже, затворяетъ за собою об двери. Въ глазахъ ея — отъ страха или негодованія?— кипитъ волненіе, но въ стан ея и манерахъ замтно тоже спокойствіе, которое она сохранила два часа тому назадъ, сидя въ своей комнат.
Теперь страхъ ли это или негодованіе, онъ не уметъ ршить.
И тотъ и другое могли бы заставить ее поблднть, могли бы привести ее въ такое волненіе.
— Леди Дэдлокъ?
Она сначала не произноситъ ни слова, даже тогда, когда она опустилась уже тихонько въ кресло, поставленное у стола, они смотрятъ другъ на друга какъ два изваянія.
— Для чего вы разсказали мою исторію такому большому обществу?
— Леди Дэдлокъ, мн было необходимо предупредить васъ, что ваша исторія мн извстна.
— Давно ли вы узнали ее.
— Я угадывалъ ее давно уже. Вполн же узналъ ее очень недавно.
— Нсколько мсяцевъ тому назадъ?
— Нсколько дней.
Онъ стоитъ передъ нею, опершись одною рукою на спинку стула и заложивъ другую руку за свой старомодный жилетъ и кружевное жабо точь-въ-точь какъ онъ всегда стоялъ передъ миледи посл ея замужества. Та же исполненная формальностей вжливость, то же притворное уваженіе, которое точно также могло показаться простою лишь недоврчивостью. Весь этотъ человкъ быль въ настоящую минуту тмъ же мрачнымъ, холоднымъ субъектомъ, поставленнымъ на то же самое разстояніе, какъ и при другихъ обстоятельствахъ жизни.
— Правда ли то, что вы говорили о бдной двушк?
Онъ слегка наклоняется я подвигаетъ впередъ голову, какъ будто несовершенно понявъ вопросъ.
— Вы знаете, о чемъ вы говорили. Правда ли это? Знаютъ ли и ея друзья мою исторію? Обратились ли уже она въ городскую сплетню? Чертятъ ли уже изъ нея пасквили по стнамъ и кричать ли о ней на улицахъ?
Такъ и есть! Гнвъ, страхъ и стыдъ. Вс три ощущенія въ совокупности. Какимъ могуществомъ одарена эта женщина, чтобы подавлять такія бурныя страсти! Мысли мистера Толкинхорна принимаютъ подобное направленіе, тогда онъ смотритъ на нее, нахмуривъ боле обыкновеннаго клочки своихъ сдыхъ бровей.
— Нтъ, леди Дэдлокъ. Пока дло это ограничивается догадками, возникшими изъ того, что сэръ Лэйстеръ, можетъ быть безъ намренія, повелъ переговоры слишкомъ свысока. Но дло можетъ принять офиціальный характеръ, если они узнаютъ то… то, что мы знаемъ.
— Такъ значитъ, они еще не знаютъ всего?
— Нтъ.
— Могу ли я спасти бдную двушку отъ оскорбленій прежде, нежели они узнаютъ это?
— Скажу вамъ по правд, леди Дэдлокъ,— отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ:— что я не могу дать на этотъ счетъ удовлетворительнаго мннія.
И между тмъ онъ думаетъ про себя, слдя съ усиленнымъ вниманіемъ за борьбою, которая происходитъ въ ея сердц: ‘твердость и присутствіе духа этой женщины удивительны!’
— Сэръ,— говоритъ она, употребивъ необыкновенное усиліе, чтобы заставить свои губы перестать дрожать и произносить слова отчетливе:— я намрена объясниться подробне. А не оспариваю вашего вывода, основаннаго на предположеніяхъ. Я предвидла его, и признала его справедливость, точно также какъ и вы, когда увидла здсь мистера Ронсвела. Я поняла очень хорошо, что если бы онъ имлъ случай узнать мое прошлое, то сталъ бы считать бдную двушку опозоренною моимъ непродолжительнымъ и явнымъ покровительствомъ ей, хотя это покровительство собственно не навлекло на нее никакого нареканія. Но я принимаю въ ней, или, лучше сказать, такъ какъ она не принадлежитъ уже къ нашему дому, я принимала въ ней живое участіе. Если вы будете такъ внимательны къ женщин, которая живетъ подъ вашею комнатой, что захотите вспомнить объ этомъ, то она будетъ очень благодарна вамъ за ваше снисхожденіе.
Мистрръ Толкинхорнъ, слушавшій это съ глубокимъ вниманіемъ, уклоняется отъ убжденій леди съ пожатіемь плечъ, выражающимъ его смиреніе, и еще боле хмуритъ брови.
— Вы приготовили меня къ признанію, я очень благодарна намъ за то. Не требуете ли вы чего отъ меня? Нтъ ли у васъ какой претензіи, которую я могла бы удовлетворить, нтъ ли какого нибудь порученія, по которому предстоятъ хлопоты и затрудненія, но въ которомъ я могла бы употребить свое вліяніе на мужа, подтверждая достоврность и непоколебимость вашихъ доводовъ? Я буду писать, что вамъ угодно, здсь же, теперь все, что вы вздумаете мн продиктовать. Я готова на это.
‘И она способна это длать!’ — думаетъ адвокатъ, слдя за твердою рукою, которою она беретъ въ это время перо.
— Я не намренъ затруднять васъ, леди Дэдлокъ. Прошу васъ, успокойтесь.
— Я долго дожидалась этого, какъ вамъ извстно. Я не желаю беречь себя, не желаю, чтобы и другіе меня щадили. Вы не можете сдлать для меня ничего худшаго въ сравненіи съ тмъ, что вы уже сдлали. Что же еще остается теперь?
— Леди Дэдлокъ теперь совершенно нечего длать. Если вы все передали мн, что было нужно, я попрошу у васъ позволенія также сказать нсколько словъ.
Казалось бы, что имъ нечего уже наблюдать теперь другъ за другомъ, но они не могутъ отстать отъ этой привычки, подобно звздамъ, которыя наблюдаютъ въ настоящую минуту за ними обоими, мерцая сквозь открытое окно. Тамъ далеко посеребренныя луннымъ свтомъ тянутся поля, перемежающіяся лсами, и обширный домъ спитъ также спокойно, какъ скромная хижина. Но гд же теперь, въ эту мирную ночь, тотъ могильщикъ и тотъ заступъ, которымъ суждено прибавить послднюю важную тайну къ многимъ тайнамъ, облекающимъ существованіе мистера Толкинхорна? Родился ли уже этотъ могильщикъ и выкованъ ли уже этотъ заступъ? Любопытные вопросы для разршенія,— еще боле любопытные, можетъ быть, если не входить въ ихъ разршеніе при бдительныхъ взорахъ звздъ, разсянныхъ по лтнему небу.
— О раскаяніи, угрызеніяхъ совсти, вообще о какихъ бы то ни было чувствахъ моихъ,— продолжаетъ леди Дэдлокъ:— я не скажу ни слова. Если бы я не была нма въ этомъ отношеніи, вы все-таки остались бы глухи. Не будемъ затрогивать этотъ предметъ, онъ не созданъ для вашихъ ушей.
Онъ выказываетъ намреніе возражать ей, но она останавливаетъ его рзкимъ движеніемъ руки.
— Я пришла переговоритъ съ вами о другихъ, совершенно несродныхъ этимъ, вещахъ. Брилліанты мои лежатъ въ моемъ туалет на обыкновенныхъ мстахъ. Ихъ можно легко найти тамъ. Точно также и мои платья. Однимъ словомъ все, что у меня есть цннаго, остается въ прежнемъ порядк. Небольшая сумма чистыхъ денегъ, которая теперь при мн, не составитъ большого разсчета. Я не могла надть своего платья, чтобы не навлечь на себя подозрнія. Я отправилась сюда съ тмъ, чтобы потомъ исчезнуть на вки. Постарайтесь разгласить это. Другого порученіи я не возлагаю на васъ.
— Извините меня, леди Дэдлокъ,— говоритъ мистеръ Телкинхорнъ, сохраняя прежнее спокойствіе.— Я не увренъ, что вполн понялъ васъ. Вы ушли?
— Чтобы быть потерянною для здшнихъ мстъ. Я оставляю Чесни-Воулдъ ныншнею ночью. Я отправляюсь теперь же.
Мистеръ Толкинхорнъ качаетъ головою. Она встаетъ, но не снимая руки со спинки стула и не освобождая другой руки изъ-за старомоднаго жилета и жабо, онъ качаетъ только головою
— Какъ? Вы думаете, что я не пойду?
— Нтъ, леди Дэдлокъ,— отвчаетъ онъ очень хладнокровно.
— Знаете ли вы, какую пользу можетъ принести мой побгъ? Разв вы забыли безчестіе и позоръ, который лежитъ на этомъ дом? Разв вы не знаете, гд жертва этого позора, и кто эта жертва?
— Нтъ, леди Дэдлокъ, не забылъ и знаю, очень хорошо знаю.
Не удостоивая своего собесдника дальнйшихъ объясненій, она идетъ къ двери и берется уже за ручку замка, когда адвокатъ говоритъ ей, не пошевеливъ ни рукою, ни ногою и даже вовсе не возвысивъ голоса:
— Леди Дэдлокъ, будьте такъ добры, остановитесь и выслушайте меня, или прежде, чмъ вы успете выйти на лстницу, я велю ударить въ набатъ и подниму весь домъ на ноги. Тогда я долженъ буду уже говорить все, при гостяхъ, слугахъ и всхъ, кто только есть въ дом.
Онъ убждаетъ ее. Она смущается, трепещетъ и подноситъ дрожащую руку къ голов. Все это сами по себ не очень важныя обстоятельства, но когда такой изощренный глазъ, какъ у мистера Толинихорна, видитъ хотя минутную нершительность въ подобномъ дл, онъ вполн постигаетъ значеніе этой нершительности.
Онъ снова повторяетъ наскоро: ‘Будьте такъ добры, выслушайте мени, леди Дэдлокъ’, и указываетъ на кресло, съ котораго она встала. Она медлитъ, но онъ опять приглашаетъ ее, и она садится.
— Отношенія, существующія между нами, не могутъ назваться привлекательными, но такъ какъ эти отношенія созданы не мною, то я и не буду оправдываться въ томъ. Положеніе, которое я занимаю при сэр Лэйстер, такъ хорошо извстно вамъ, что я не могу себ представить, чтобы вы не видли во мн лицо, которому всего естественне можно было сдлать это открытіе.
— Сэръ,— отвчаетъ она, не поднимая глазъ, которые постоянно устремлены ею въ землю:— лучше бы было, если бы я ушла. Вы бы лучше сдлали, если бы не стали удерживать меня. Кром этого мн нечего сказать вамъ.
— Извините меня, леди Дэдлокъ, если я еще присовокуплю нсколько словъ.
— Я бы желала выслушать ихъ тамъ, у окна, Я не могу дышать здсь.
Его испытующій взглядъ, слдя за нею, пока она идетъ, выражаетъ минутное опасеніе, чтобы она не вздумала выпрыгнуть въ окно и броситься черезъ перила на нижнюю террасу съ цлью лишить себя жизни, но посл мгновеннаго наблюденія надъ ея лицомъ, пока она стоитъ передъ окномъ, смотря на звзды — не на т звзды, которыя мерцаютъ вверху, а на т, которыя блещутъ на самомъ горизонт — онъ тотчасъ успокаивается. Оглядвъ ее со всхъ сторонъ онъ становится нсколько позади ея.
— Леди Дэдлокъ, я еще не усплъ до сихъ поръ прійти къ удовлетворительному результату въ дл, которое теперь занимаетъ меня. Я еще не сознаю вполн, что должно длать и какъ именно поступать теперь. Между тмъ я считаю долгомъ просить васъ сохранять вашу тайну, какъ вы сохраняли ее прежде, и не удивляться, что я тоже буду молчать о ней,
Онъ останавливается, но она ничего не отвчаетъ.
— Извините меня, леди Дэдлокъ. Это очень важное обстоятельство. Вы удостаиваете еще меня вашимъ вниманіемъ?
— Безъ сомннія.
— Благодарю васъ. Я долженъ былъ увриться въ этомъ, видвъ доказательство твердости вашего характера. Я могъ бы и не длать подобнаго вопроса, но у меня въ обыча извдывать ту позицію, на которой я стою, и слдить за каждымъ шагомъ, который я длаю. Единственное лицо, котораго интересъ требуетъ особеннаго соображенія въ этомъ несчастномъ дл, есть сэръ Лэйстеръ.
— Въ такомъ случа для чего же,— спрашиваетъ она тихимъ голосомъ и не отрывая грустнаго взора отъ отдаленныхъ, едва видимыхъ звздъ:— для чего вы удерживаете меня въ этомъ дом?
— Потому что интересы вашего мужа требуютъ особаго соображенія. Леди Дэдлокъ, ни разу еще не приходилось мн говорить вамъ, что сэръ Лэйстеръ очень гордый человкъ, что его довренность къ вамъ безпредльна, что паденіе этого мсяца съ высоты неба не удивило бы его такъ, какъ ваше паденіе съ высоты того положенія, которое вы занимаете, будучи его женою.
Она дышетъ тяжело и прерывисто, но стоитъ съ тмъ же уклончивымъ видомъ, который она всегда сохраняла посреди большого общества.
— Я объявляю вамъ, леди Дэдлокъ, что со всми тми немногими данными, которыя есть у меня объ этомъ дл, я также скоро могъ бы надяться вытащить съ корнемъ собственной моей силой, собственными моими руками самое старое дерево въ этомъ имньи, какъ и поколебать ваше вліяніе на сэра Лэйстера и безграничную увренность въ васъ и довріе къ вамъ самого сэра Лэйстера. Но даже и при теперешнихъ обстоятельствахъ я еще колеблюсь — не потому, чтобы онъ могъ сомнваться (что даже и для него невозможно), но потому, что его ничто не въ состояніи приготовить къ удару.
— Ни даже мой побгъ?— спросила она.— Подумайте объ этомъ еще разъ.
— Вашъ побгъ, леди Дэдлокъ, распространилъ бы всю истину, увеличенную во сто разъ, далеко и далеко. Тогда бы невозможно было сохранить честь фамиліи даже на одинъ день. Нтъ, о побг не должно и думать.
Въ этомъ отвт замтна спокойная ршимость, не допускающая возраженій.
— Когда я говорю о сэр Лэйстер исключительно, я подразумваю тутъ его честь и честь его фамиліи, что одно и то же. Сэръ Лэйстеръ и баронетство, сэръ Лэйстеръ и Чесни-Воулдъ, сэръ Лэйстеръ и его предки и его родословная… (мистеръ Толкинхорнъ становится при этомъ необыкновенно сухъ) мн ненужно говорить вамъ, леди Дэдлокъ, между собою они нераздльны, они составляютъ одно.
— Продолжайте!
— Поэтому,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, систематически излагая свое дло:— мн предстоитъ о многомъ подумать. Это непремнно должно скрыть, если только можно. Но не знаю, до какой степени это возможно, принимая въ соображеніе то обстоятельство, что если сэръ Лэйстеръ сойдетъ съ ума или сляжетъ въ постель. Еслибъ я нанесъ ему этотъ ударъ завтра поутру, какимъ бы образомъ стали объяснять столь внезапную въ немъ перемну? Что могло быть ея причиной? Что могло разъединить васъ? Леди Дэдлокъ, пасквили на стнахъ и нелпые слухи распространятся немедленно, и припомните, что подобное распространеніе не столько огорчитъ васъ (которую я ни подъ какимъ видомъ не присоединяю къ этому длу), сколько вашего мужа… вашего мужа, леди Дэдлокъ!
Вмст съ тмъ какъ рчь его подвигается впередъ, она становится ясне и ясне, но ни на этомъ выразительне или одушевленне.
— Есть еще другая точка зрнія,— продолжаетъ онъ:— съ которой это обстоятельство представляется въ другомъ вид. Сэръ Лэйстеръ преданъ вамъ почти до ослпленія. Онъ бы не въ состояніи былъ преодолть это ослпленіе даже и въ такомъ случа, если бы узналъ то, что мы знаемъ. Я привожу крайность, но это можетъ случиться. Если такъ, то лучше, если бы онъ ничего не зналъ. Лучше по здравому смыслу, лучше для него, лучше для меня. Я все это долженъ принять въ соображеніе, и все это вмст крайне затрудняетъ меня принять какое нибудь опредленное ршеніе.
Леди Дэдлокъ стоитъ, устремивъ свои взоры на т же самыя звзды, и не говоритъ ни слова. Звзды начинаютъ блднть, и, повидимому, холодный свтъ ихъ оледеняетъ ее.
— Опытъ научаетъ меня,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, который въ это время заложилъ руки въ карманы, и продолжаетъ длать свои соображенія, какъ машина.— Опытъ научаетъ меня, леди Дэдлокъ, что большая часть людей, которыхъ я знаю, сдлали бы гораздо лучше, если-бъ не вступали въ бракъ. Это избавило бы ихъ, по крайней мр, на три четверти отъ хлопотъ. Такъ я думалъ, когда сэръ Лэйстеръ женился, такъ всегда я думалъ и посл. Но довольно объ этомъ. Теперь я долженъ руководиться обстоятельствами. Между тмъ прошу васъ хранить все это въ тайн, какъ и я самъ буду хранить.
— И я должна влачить настоящій образъ моей жизни и переносить вс ея муки, къ вашему удовольствію, изо дня въ день?— спрашиваетъ она, продолжая смотрть на отдаленный небосклонъ.
— Да, я боюсь, что такъ, леди Дэдлокъ.
— И вы думаете, что мн необходимо оставаться на привязи у этого столба?
— Я увренъ въ необходимости того, что предлагаю вамъ.
— И я должна оставаться на этихъ блестящихъ подмосткахъ, на которыхъ такъ долго разыгрывалась роль моего жалкаго обмана, и которые должны подломиться подо мной по вашему сигналу?
— Но не безъ предварительнаго извщенія, леди Дэдлокъ. Я не предприниму ничего, не предувдомивъ васъ.
Она предлагаетъ вс эти вопросы, какъ будто повторяя ихъ на память, или перебирая ихъ во сн.
— Мы будемъ встрчаться попрежнему?
— Совершенно такъ, если вамъ угодно.
— И я должна скрывать свое преступленіе, какъ я скрывала его въ теченіе многихъ лтъ?
— Какъ вы скрывали его въ теченіе многихъ лтъ. Я бы не сдлалъ этого намека самъ, леди Дэдлокъ, но теперь я могу напомнить вамъ, что ваша тайна черезъ это не станетъ тяжеле того, чмъ она была,— словомъ, ни хуже, ни лучше прежняго. Я знаю это, хотя кажется, мы никогда вполн не довряли другъ другу.
Миледи молча стоитъ нсколько времени, погруженная въ то же самое оледенлое состояніе, и потомъ спрашиваетъ:
— Не имете ли еще чего сказать сегодня?
— Мн бы хотлось,— методически отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, слегка потирая себ руки: — мн бы хотлось увриться, леди Дэдлокъ, въ вашемъ согласіи съ моими распоряженіями.
— Вы можете быть уврены въ этомъ.
— Прекрасно. Въ заключеніе всего я хотлъ бы напомнить вамъ, въ вид дловаго предостереженія, и то если представится необходимость сообщить этотъ фактъ сэру Лэйстеру, что во время нашего свиданія я весьма опредлительно выразилъ мое единственное вниманіе къ чувствамъ и чести сэра Лэйстера и къ фамильной репутаціи. Я быль бы счастливъ оказать и вамъ, леди Дэдлокъ, высокое уваженіе, если-бъ обстоятельства дла допускали это, но къ несчастію они не допускаютъ.
— Я засвидтельствую вашу врность, сэръ.
Какъ до, такъ и посл этого разговора она остается неподвижною и погруженною въ свои думы, но, наконецъ, длаетъ движеніе, и, съ сохраненіемъ натуральнаго и пріобртеннаго навыкомъ присутствія духа, оборачивается къ двери. Мистеръ Толкинхорнъ отворяетъ об двери точно такъ, какъ онъ отворялъ ихъ вчера, или какъ отворялъ ихъ за десять лтъ тому назадъ, длаетъ старинный свой поклонъ, и леди выходить. Взглядъ, въ знакъ прощальнаго привта, который онъ получаетъ отъ хорошенькаго личика, въ то время какъ оно удаляется въ темную глубь, нельзя назвать обыкновеннымъ взглядомъ, и движеніе миледи, хотя и весьма легкое, нельзя назвать обыкновеннымъ движеніемъ. Впрочемъ, какъ размышляетъ онъ, оставшись наедин, это женщина пріучала себя къ необыкновенному принужденію.
Онъ узналъ бы о всемъ этомъ гораздо лучше, если-бъ увидлъ, что эта женщина какъ безумная ходитъ по своей комнат, съ распущенными волосами, съ руками, закинутыми за голову, и самая фигура ея сгорблена, какъ будто подъ вліяніемъ тяжкихъ страданій. Онъ бы еще боле узналъ, если-бъ увидлъ, какъ эта женщина но цлымъ часамъ безпрерывно ходитъ скорыми шагами по комнат, не зная усталости, преслдуемая неизмнными шагами на площадк Замогильнаго Призрака. Но онъ запираетъ окно и вмст съ нимъ закрываетъ себя отъ вліянія холоднаго ночного воздуха, задергиваетъ оконную занавсь, ложится спать и засыпаетъ. И когда звзды совершенно потухли, и блдный день заглядываетъ въ башенную комнату, онъ застаетъ его такимъ страшнымъ, какъ будто могильщику уже сдлано отъ него приказаніе, и приказаніе это будетъ скоро исполнено.
Тотъ же самый блдный день украдкой бросаетъ взглядъ на сэра Лэйстера, величественно прощающаго во сн заблужденія цлаго государства, и на кузеновъ, вступающихъ въ различныя публичныя должности, во глав которыхъ стоитъ должность получать жалованье, и на цломудренную Волюмнію, назначающую пятьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ приданаго отвратительному старому генералу, съ полнымъ комплектомъ вставныхъ зубовъ во рту, какъ полный приборъ фортепьянныхъ клавишей, генералу, который долгое время былъ предметомъ восторга въ Бат, и предметомъ ужаса во всякомъ другомъ обществ, заглядываетъ также въ комнаты на высокихъ чердакахъ, въ людскія на заднихъ дворахъ, гд боле скромное честолюбіе мечтаетъ во сн о блаженств жить въ квартир домоправителя, или въ брачномъ союз съ Виллемъ или Салли. Но вотъ поднимается свтлое солнце, и вмст съ собой поднимаетъ все на земл — и Биллей, и Салли, и скрывающіеся въ земл испаренія, и опустившіеся листья и цвты, и птичекъ, и животныхъ, и пресмыкающихся, и садовниковъ, чтобъ выметать луга, покрытые утренней росой, и открывать изумрудный бархатъ, гд пробгаетъ катокъ, подымаетъ и дымъ изъ трубы огромной кухни, который извивается прямо и высоко и незамтно сливается съ свтлымъ воздухомъ. Наконецъ, поднимается флагъ надъ безсознательной головой мистера Толкинхорна, весело провозглашая, что сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ находятся въ своемъ счастливомъ дом, и что гостепріимство и радушіе въ Линкольншэйрскомъ помсть доступно для всхъ безъ изъятія.

XLII. Въ квартир мистера Толкинхорна.

Съ роскошныхъ луговъ и отъ развсистыхъ дубовъ въ имніи Дэдлоковъ, мистеръ Толкинхорнъ переноситъ себя въ обветшалый лондонскій зной и въ лондонскую пыль. Способъ его сообщенія между этими двумя мстами составляетъ одну изъ его непроницаемыхъ тайнъ. Онъ прогуливается въ Чесни-Воулд, какъ будто оно находилось за ближайшими дверями отъ его квартиры и возвращается въ свою квартиру, какъ будто онъ не удалялся за предлы Линкольнинскихъ Полей. Онъ не иметъ обыкновенія ни перемнять одежды передъ путешествіемъ, ни говорить о немъ по возвращеніи. Онъ вышелъ изъ своей башенной комнаты сегодня утромъ такъ тихо, какъ тихо входитъ онъ въ позднія сумерки на свои сквэръ.
Какъ одна изъ черныхъ птицъ, сидящихъ на насстахъ въ этихъ отрадныхъ поляхъ, гд вс овцы превращаются въ пергаментъ, козы въ шарики, и вся пажить въ мятую солому, прокопченный и вывтренный адвокатъ, обитающій въ кругу людей, но не имющій съ ними ничего общаго, состарвшійся, не испытавъ веселой юности, и такъ давно усвоившій привычку свивать свое неуклюжее гнздо въ щеляхъ и углахъ человческой природы, что онъ совершенно позабылъ о возможности свивать его въ боле обширныхъ размрахъ и лучшемъ вид, медленно пробирается къ дому. Въ огромной печи, сдланной изъ раскаленной мостовой и раскаленныхъ зданій, онъ запекъ себя суше обыкновеннаго и утоляетъ свою жажду воображеніемъ, которое рисуетъ передъ нимъ его усладительный пятидесяти-лтній портвейнъ.
Фонарщикъ поднимается и спускается по своей лсенк по той сторон Линкольнинскихъ Полей, гд находится квартира мистера Толкинхорна, когда этотъ хранитель аристократическихъ тайнъ является на своемъ скучномъ двор. Онъ поднимается на лстницу и, при вход въ мрачную пріемную, встрчается на самой верхней ступеньк съ униженно кланяющимся маленькимъ человчкомъ.
— Это Снагзби?
— Точно такъ, сэръ. Надюсь, вы здоровы, сэръ. Я сію минуту поднялся наверхъ, и хотлъ идти домой.
— Въ чемъ дло? Чего вы хотите отъ меня?
— Дло въ томъ,— отвчаетъ Снагзби, приподнявъ шляпу и держа ее съ боку головы, въ знакъ уваженія къ своему лучшему покупателю:— что я имлъ желаніе сказать вамъ слово, сэръ.
— Можете сказать его здсь?
— Совершенно могу, сэръ.
— Такъ говорите.
Адвокатъ поворачивается, облокачивается на желзныя перила на вершин лстницы и смотритъ на фонарщика, освщающаго дворъ.
— Оно касается,— говоритъ мистеръ Снагзби съ таинственнымъ видомъ и тихимъ голосомъ:— оно касается, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, до иностранки, сэръ.
Мистеръ Толкинхорнъ смотритъ на него съ нкоторымъ удивленіемъ.
— Какой иностранки?
— Женщины, сэръ. Француженки, если я не ошибаюсь. Я самъ-то незнакомъ съ тмъ языкомъ, но, судя по ея манерамъ и наружности, она должно быть француженка, во всякомъ случа врно то, что она иностранка. Та самая, которая была у васъ наверху, когда мистеръ Боккетъ и я имли честь служить вамъ вмст съ уличнымъ мальчикомъ.
— Ахъ, да, да. М-lle Гортензія.
— Въ самомъ дл, сэръ? (Мистеръ Снагзби кашляетъ за шляпу особеннымъ своимъ кашлемъ, выражающимъ на этотъ разъ его покорность). Я не знакомъ съ именами иностранцевъ вообще, но въ этомъ имени я нисколько не сомнваюсь.
Мистеръ Снагзби, повидимому, ршился на этотъ отвтъ съ отчаяннымъ намреніемъ повторить имя француженки, но по нкоторомъ размышленіи снова кашляетъ своимъ особеннымъ кашлемъ, въ знакъ извиненія.
— Что же вы можете сказать насчетъ ея?— спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Извольте видть, сэръ,— отвчаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, прикрывая шляпой свое объясненіе:— это обстоятельство ставитъ меня въ нкоторое затрудненіе. Мое домашнее счастіе велико, по крайней мр такъ велико, какъ можно ожидать, но моя хозяюшка подвержена ревности. Не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, она въ сильномъ градус подвержена ревности. Такъ вотъ извольте видть, иностранка съ такой прекрасной наружностью приходитъ однажды въ лавку, и съ тхъ поръ шляется… Я никогда почти не употребляю сильныхъ выраженій, никогда, если только можно обойтись безъ нихъ, но она ршительно шляется, сэръ, по Подворью. Какъ вамъ это кажется, сэръ? Я только предоставляю вамъ посудить объ этомъ.
Мистеръ Снагзби, сказавъ это весьма плачевнымъ тономъ, заключаетъ слова свои кашлемъ, предназначеннымъ къ замн словъ, недостающихъ для полноты и ясности его объясненія.
— Что вы хотите сказать?— спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Такъ точно, сэръ,— отвчаетъ мистеръ Снагзби:— я былъ увренъ, что вы почувствуете это сами и извините справедливость моихъ чувствъ, особливо если сочетать ихъ вмст съ извстною раздражительностью чувствъ моей хозяюшки. Извольте видть, иностранка, имя которой вы сію минуту упомянули, я увренъ, съ совершенно національнымъ акцентомъ, подхватила слово Снагзби въ извстный вамъ вечеръ, навела справки, получила адресъ и пришла къ намъ въ обденное время. Густеръ, наша молодая служанка, очень боязлива и въ добавокъ подвержена припадкамъ, испугавшись взглядовъ иностранки, которые, правду сказать, нсколько свирпы, и насточивой манеры, съ которой она говорила, а это врно было сдлано съ тмъ, чтобъ застращать слабое созданіе, не выдержала этого, полетла съ лстницы на кухню, и съ ней длались одинъ за другимъ такіе страшные припадки, какихъ, я думаю, по временамъ, не входило въ чей-либо домъ и не выходило, кром нашего. Вслдствіе этого для моей хозяюшки открылась бездна занятій по хозяйству, и только мн одному пришлось выйти въ лавку съ отвтомъ. Сказавъ мн, что мистеръ Толкинхорнъ, по словамъ его писца, никогда не бываетъ для нея дома, она предоставила себ удовольствіе заходить ко мн, пока ее впускали. Но когда перестали впускать, она начала, какъ я уже сказалъ, шляться… шляться, сэръ, (мистеръ Снагзби повторяетъ это слово, длая на него сильное удареніе) по Подворью. Дйствіе этого движенія съ ея стороны невозможно исчислить. Я не долженъ удивляться, если оно послужило поводомъ къ самымъ грустнымъ заблужденіямъ въ умахъ сосдей, не упоминая уже о моей хозяюшк (если только подобная вещь возможна). Между тмъ, какъ Богу извстно,— говоритъ мистеръ Снагзби, качая головой:— я никогда не имлъ опредлительной идеи о чужеземк, кром только того, что въ старину я не иначе представлялъ себ ее, какъ со связкой метелокъ и съ груднымъ ребенкомъ, а въ настоящее время не иначе, какъ съ тамбуриномъ и съ большими серьгами. Увряю васъ, сэръ, я никогда не имлъ никакого понятія о нихъ!
Мистеръ Толкинхорнъ выслушиваетъ эту жалобу весьма серьезно и спрашиваетъ, когда поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей кончилъ:
— И это все, что вы хотли сказать, Снагзби?
— Точно такъ, сэръ, это все,— говоритъ мистеръ Снагзби, заключая кашлемъ, который ясно добавляетъ: ‘но и этого слишкомъ довольно… для меня’.
— Если m-lle Гортензія не сумасшедшая, то я, право, не знаю чего она хочетъ и что она думаетъ,— говоритъ адвокатъ.
— Даже, если-бъ она и была сумасшедшая, вы знаете, сэръ,— замчаетъ мистеръ Снагзби:— плохое утшеніе имть постоянно передъ глазами подозрительное лицо. Кто знаетъ, что у нея на ум…
— Ничего не можетъ быть,— говоритъ адвокатъ.— Ну, да, хорошо! Это надобно прекратить. Мн очень жаль, что вы поставлены въ такое непріятное положеніе. Если она придетъ еще разъ, пришлите ее ко мн.
Мистеръ Снагзби, съ множествомъ поклоновъ и коротенькимъ кашлемъ, въ вид извиненія, оставляетъ адвоката и отправляется домой съ спокойнымъ сердцемъ.
Мистеръ Толкинхорнъ отправляется наверхъ и говоритъ про себя: ‘Эти женщины, кажется, для того только и созданы, чтобъ безпокоить другихъ. Мало того, что имешь дло съ госпожей, хлопочи еще и за ея служанку! Но съ этой-то дрянью я не стану долго церемониться’.
Сказавъ это, онъ отпираетъ свою дверь, ощупью пробирается въ свои мрачныя комнаты, зажигаетъ свчи и осматривается. Слишкомъ темно теперь, чтобы видть аллегорію на плафон: впрочемъ, безотвязный римлянинъ, который падаетъ изъ облаковъ и указываетъ въ пространство, рельефно бросается въ глаза во всякое время и при всякомъ освщеніи. Не удостоивая его особеннымъ вниманіемъ, мистеръ Толкинхорнъ вынимаетъ изъ кармана небольшой ключъ, которымъ отпираетъ комодъ, тамъ находится другой ключъ, этимъ ключемъ отпирается сундукъ, въ которомъ находится еще ключъ, и такимъ образомъ доходитъ до ключа отъ погреба, съ которымъ онъ приготовляется спуститься въ хранилища стараго вина. Онъ подходитъ къ дверямъ со свчей въ рук, какъ вдругъ раздастся стукъ.
— Кто это? А-га, мистриссъ, это вы, не правда ли? Вы пожаловали очень кстати. Я сію минуту слышалъ о васъ. Скажите, чего вы хотите?
Обращаясь съ этимъ привтствіемъ къ m-lle Гортензіи, онъ ставитъ свчку на каминную полку въ зал писца и постукиваетъ по сухой щек своимъ желзнымъ ключемъ. M-lle Гортензія, эта кошачья особа съ крпко сжатыми губами и косвенными взглядами на мистера Толкинхорна, прежде, чмъ отвчать, тихо запираетъ дверь.
— Мн стоило большого труда застать васъ дома, сэръ.
— Неужели?
— Я была здсь очень часто, сэръ. Мн всегда говорили, что ‘его нтъ дома, онъ занятъ, онъ тамъ и сямъ, онъ вовсе не для васъ’.
— Совершенно справедливо.
— Неправда. Ложь.
По временамъ, въ пріемахъ, въ движеніяхъ и въ манер m-lle Гортензіи проявляется какая-то внезапная быстрота, что-то въ род прыжковъ всмъ тломъ, такъ что лицо, передъ которымъ проявляется эта быстрота, невольнымъ образомъ пугается и откидывается назадъ. Такъ точно случилось и теперь съ мистеромъ Толкинхорномъ, хотя m-lle Гортензія, съ глазами почти совсмъ закрытыми, ничего не длаетъ, какъ только презрительно улыбается и качаетъ головой.
— Послушайте, мистриссъ,— говоритъ адвокатъ, постукивая ключомъ по каминной полк.— Если вы имете что-нибудь сказать, такъ говорите, говорите.
— Сэръ, вы поступили со мной нехорошо. Вы поступили низко, подло.
— Что такое? Низко, подло?— отвчаетъ адвокатъ, потирая себ носъ кліочемъ.
— Да. Что же изъ этого? Вы сами знаете, что поступили низко, подло. Вы поставили мн ловушку, поймали меня собственно затмъ, чтобъ доставить вамъ необходимыя свднія, вы просили меня показать вамъ платье, въ которое миледи была одта къ извстный вамъ вечеръ, вы умолили меня придти въ этомъ плать сюда, встртиться здсь съ какимъ-то мальчишкой. Что? Это неправда?
И m-lle Гортензія длаетъ еще прыжокъ.
— Ухъ! Какая ты злая,— думаетъ про себя мистеръ Толкинхорнъ, недоврчиво поглядывая на нее и потомъ отвчаетъ:— чего ты хочешь? Я вдь платилъ теб!
— Вы заплатили мн!— повторяетъ она съ бшенымъ отвращеніемъ.— Два соверена! Я еще не дотронулась до нихъ, я отказываюсь отъ нихъ я презираю ихъ, я швыряю ихъ отъ себя!
И она буквально исполняетъ это, вынувъ ихъ изъ-за лифа и швырнувъ съ такою силой, что они отскочили отъ полу, прежде, чмъ покатились по угламъ, сильно повертлись на своихъ мстахъ и плавно легли.
— Ну, что?— говоритъ m-lle Гортензія, снова помрачая свои большіе глаза.— Вы заплатили мн? Да, да, заплатили!
Мистеръ Толкинхорнъ потираетъ голову ключомъ, между тмъ, какъ она заливается саркастическимъ смхомъ.
— Ты должно быть очень богата, моя милая,— спокойно замчаетъ онъ:— если бросаешь такими деньгами!
— Да, я богата,— отвчаетъ она:— я очень богата ненавистью. Я ненавижу миледи отъ всей души. Вы это знаете.
— Я знаю это? Почему же я долженъ знать это?
— Потому что вы знали это совершенно, прежде чмъ умоляли меня сообщить вамъ необходимыя свднія. Потому что вы знали совершенно, что я была вн себя отъ бшенства.
И въ подтвержденіе словъ своихъ m-lle Гортензія сжимаетъ, оба кулака и стискиваетъ зубы.
— О! Неужели я зналъ это?— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, разсматривая затйливые прорзи въ ключ.
— Да, безъ сомннія. Я вдь не слпая. Вы были уврены во мн, потому что знали это. Вы были тогда въ здравомъ разсудк! Я ненавижу ее.
М-lle Гортензія складываетъ на груди руки и бросаетъ на него замчаніе черезъ одно изъ своихъ плечъ.
— Сказавъ это, не имете ли вы еще чего-нибудь сказать?
— Я еще до сихъ поръ не пристроена. Пристройте меня, найдите для меня хорошее мсто! Если вы не можете или не хотите сдлать этого, наймите меня преслдовать ее, опозорить ее, обезчестить ее. Я помогу вамъ прекрасно и притомъ съ прекраснымъ расположеніемъ. Вдь вы сами длаете то же самое. Разв я не знаю этого?
— Ты, кажется, знаешь очень многое,— замчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
— Разв я не знаю? Неужели вы думаете, что я до такой степени легковрна, что поврила вамъ, какъ ребенокъ, будто я приходила сюда въ плать миледи и встртилась съ оборваннымъ мальчишкой собственно затмъ, чтобъ ршить маленькій споръ, какое-то пари? Такъ и есть! отгадали!
Въ этомъ отвт, даже до послдняго слова ‘пари’ включительно, m-lle была иронически вжлива и мила, но потомъ вдругъ разразилась самымъ сильнымъ и самымъ колкимъ презрніемъ, такъ-что въ одно и то же время ея черные, глаза были совсмъ закрыты и страшно вытаращены.
— Теперь, посмотримъ,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, постукивая ключомъ въ подбородокъ и смотря на нее съ невозмутимымъ спокойствіемъ:— въ какомъ положеніи находится это дло.
— Да, да! Посмотримте,— отвчаетъ m-lle, сердито и принужденно кивая головой.
— Ты приходишь сюда съ тмъ, чтобы представить замчательно скромное требованіе, о которомъ ты сейчасъ упомянула, и не получивъ на него удовлетворенія, ты снова приходишь.
— Я снова приду,— говоритъ m-lle, еще сердите и еще принужденне кивая головой:— и еще снова, и еще, и еще. Буду вчно ходить!
— И не только сюда, но можетъ быть ты станешь ходить и къ мистеру Снагзби? Не удастся первый визитъ, ты, можетъ статься повторишь его?
— И повторю,— говорятъ m-lle, ни на волосъ не отступай отъ сноси ршимости:— и еще разъ приду, и еще, и еще! Буду вчно ходить!
— Очень хорошо. Такъ вотъ что, m-lle Гортензія, позвольте мн посовтовать вамъ взять эту свчку, и подобрать ваши деньги. Я думаю вы найдете ихъ за перегородкой моего писца, вонъ въ томъ углу.
M-lle Гортензія снова заливается саркастическимъ смхомъ и не трогается съ мста.
— Вы не хотите?
— Не хочу!
— Чмъ бдне станете вы, тмъ богаче буду я! Посмотрите, сюда, мистриссъ, вотъ этотъ ключъ отъ моего виннаго погреба. Ключъ этотъ великъ, но тюремные ключи гораздо больше. Въ этомъ город есть исправительныя заведенія (гд, между прочимъ, для женскихъ ногъ устроены особаго рода мельницы), ворота у этихъ заведеній очень крпки и тяжелы, и нтъ сомннія, что и ключи имютъ т же качества. Я боюсь, что леди съ вашимъ духомъ и вашей дятельностью почувствуетъ величайшее неудобство, если одинъ изъ такихъ ключей повернется для нея въ замк на весьма неопредленный срокъ. Какого вы мннія объ этомъ?
— Я думаю,— отвчаетъ m-lle безъ всякаго гнва и чистымъ, хотя и принужденнымъ голосомъ — я думаю, что вы самая презрнная тварь!
— Весьма быть можетъ,— возражаетъ мистеръ Толкинхорнъ, спокойно сморкаясь.— Но я не спрашиваю, что ты думаешь обо мн, я спрашиваю, что ты думаешь о тюрьм.
— Ничего. Какое мн дло до нея?
— А вотъ какое,— говоритъ адвокатъ, безъ всякаго принуждевія убирая платокъ и поправляя манжеты:— законъ въ нашемъ государств иметъ такую деспотическую власть, что не позволяетъ нарушать домашнее спокойствіе каждаго изъ нашихъ добрыхъ гражданъ, даже еслибъ это нарушеніе происходило отъ посщенія молодой леди, но противъ его желанія. И при первой жалоб за нарушеніе спокойствія, онъ арестуетъ безпокойную леди и запираетъ ее въ тюрьм подъ строгимъ надзоромъ. Поворачиваетъ за ней ключъ въ замк.
И мистеръ Толкнихорнъ поясняетъ слова свои поворотомъ ключа отъ виннаго погреба.
— Въ самомъ дл?— спрашиваетъ m-lle тмъ же пріятнымъ голосомъ:— какъ это глупо! Но все же какое мн до этого дло?
— Прекрасный другъ мой,— говорить мистеръ Толкинхорнъ:— сдлайте еще визитъ сюда или къ мистеру Снагзби, и тогда вы узнаете.
— Въ такомъ случа вы отправите меня въ тюрьму, быть можетъ?
— Быть можетъ. Словомъ сказать,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ:— мн очень непріятно быть невжливымъ, но если ты покажешься здсь или тамъ незваная, я отдамъ тебя полиціи. Любезность констэблей велика безспорна, но они водятъ безпокойныхъ людей по улицамъ самымъ позорнйшимъ образомъ, привязываютъ ихъ ремнемъ къ доск.
— Я вамъ докажу,— шепчетъ m-lle, вытягивая руку:— я постараюсь, если вы осмлитесь сдлать это!
— И если,— продолжаетъ адвокатъ, не обращая на нее вниманія:— и если я доставлю теб мсто въ тюрьм подъ замкомъ, то не ручаюсь за кратковременный срокъ, посл котораго ты снова будешь на свобод.
— Я докажу вамъ,— повторяетъ m-lle зминымъ шипньемъ.
— А теперь,— продолжаетъ адвокатъ, попрежнему не обращая на нее вниманія:— совтую теб уйти отсюда. Подумай два раза, прежде чмъ ршишься придти сюда!
— Подумай ты,— отвчаетъ она:— двсти двадцать-два раза!
— Вдь твоя леди отпустила тебя,— замчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, провожая ее до лстницы:— какъ самую дерзкую и необходительную женщину. Такъ совтую теб перемниться и воспользоваться предостереженіемъ. Я что говорю, то врно, и если я длаю угрозы, то непремнно и исполню ихъ.
Она спускается съ лстницы, не отвчая и не оглядываясь назадъ. Когда она ушла, онъ тоже спускается съ лстницы и, возвратившись съ бутылкой, покрытой паутиной, предается на свобод наслажденію ея содержимымъ и отъ времени до времени, откидывая голову къ стнк своего кресла, усматриваетъ римлянина, упорно сохраняющаго свое положеніе на потолк и указывающаго внизъ.

XLIII. Разсказъ Эсири.

Нтъ нужды говорить, какъ много я думала о моей живой матери, которая сказала мн считать ее навсегда умершею. Я не смла приблизиться къ ней, или вести съ ней переписку, потому что мое понятіе объ опасности, въ которой проходила ея жизнь, можно только сравнить съ моимъ страхомъ касательно того, что я увеличиваю эту опасность. Сознавая, что мое существованіе служило непредаидннымъ несчастіемъ на пути ея жизни, я не всегда могла преодолть ужасъ къ самой себ, овладвшій мною, когда я впервые узнала тайну. Никогда и ни за что я не смла произнести ея имя. Мало того, я чувствовала даже, какъ будто не смла даже слышать это имя, когда произносили его другіе. Если разговоръ гд нибудь въ моемъ присутствіи, принималъ такое направленіе, что весьма натурально и случалось, я старалась ничего не слышать, я мысленно представляла себ портретъ моей матери, повторяла про себя ея нкоторыя слова, или выходила изъ комнаты. Я знаю теперь, что часто длала подобныя вещи, когда не видно было никакой опасности въ томъ, что говорили о ней, но я длала ихъ подъ вліяніемъ страха и въ томъ убжденіи, что всякій разговоръ могъ измнить ея тайн, и измнить черезъ меня.
Нтъ нужды до того, какъ часто вспоминала я звуки голоса моей матери, удивлялась тому, неужели при всемъ моемъ желаніи я никогда не услышу его, и думала, какъ странно для меня то обстоятельство, что эта звуки были соверпіенно новы для меня. Нтъ нужды до того, что я слдила за каждымъ газетнымъ извстіемъ о моей матери, проходила по нскольку разъ мимо дверей ея дома, меня влекла къ нимъ какая-то магическая сила, но я не смла посмотрть на нихъ, сидла однажды въ театр, когда моя мать была тамъ и видла меня, и когда мы до такой степени были чужды другъ другу, передъ собраніемъ народа всхъ возможныхъ сословій, что всякая связь и близкія отношенія между нами казались мечтой. Все, все это миновало. Я такъ счастлива своей судьбой, что право, я очень мало могу разсказать о себ, не упомянувъ о благородств и великодушіи другихъ, и потому прохожу молчаніемъ объ этомъ мало и продолжаю свой разсказъ.
Когда мы снова устроились въ нашемъ дом, Ада и я часто разговаривали съ моимъ опекуномъ и предметомъ нашихъ разговоровъ почти постоянно былъ Ричардъ. Моя милочка сильно огорчалась тмъ, что Ричардъ былъ такъ несправедливъ къ ихъ доброму кузену, и вмст съ тмъ была такъ предана Ричарду, что не могла слышать когда обвиняли его даже за это. Мой опекунъ зналъ объ этомъ, и никогда не сочеталъ съ его именемъ слово упрека. ‘Рикъ находится въ заблужденіи, душа моя — говаривалъ онъ ей — но что же длать! Мы сами часто заблуждались и заблуждаемся. Исправленіе его нужно предоставить теб, моя милая, и времени’.
Мы уже впослдствіи узнали о томъ, что именно возбуждало въ насъ подозрніе, мы узнали, что онъ не ране началъ предоставлять времени исправленіе Ричарда, какъ посл неоднократныхъ попытокъ открыть ему глаза. Мы узнали, что онъ писалъ къ нему, здилъ къ нему, говорилъ съ нимъ и употреблялъ вс благородныя и убдительныя средства, какія только могло придумать его великодушіе. Нашъ бдный, преданный своей неопредленной цли, Ричардъ былъ глухъ и слпъ ко всему. Если онъ поступалъ несправедливо, то общалъ принести извиненіе съ окончаніемъ тяжбы. Если онъ шелъ по дорог своей ощупью, то ничего не могъ сдлать лучше, какъ только употребить вс усилія, чтобъ разсять облака, которыя помрачали для него каждый предметъ. Вдь подозрніе и недоразумніе были причиной запутанности этой тяжбы? Такъ дайте же ему возможность разъяснить ее и придти къ окончанію съ свтлымъ умомъ и спокойнымъ духомъ. Таковъ былъ его неизмнный отвтъ. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ до такой степени овладла всей его натурой, что невозможно было представить ему какой либо благоразумный доводъ, на которой бы онъ не сдлалъ, безъ всякой логики, новаго доказательства въ защиту своихъ поступковъ. ‘Такъ-что, по моему мннію — однажды сказалъ мн мой опекунъ,— лучше оставить бднаго Рика на его произволъ, нежели прибгать къ непріятнымъ для него убжденіямъ’.
Я воспользовалась однимъ изъ такихъ случаевъ, чтобъ сообщить свои сомннія касательно того, что могъ ли мистеръ Скимполь посовтовать Ричарду что-нибудь доброе.
— Посовтовать?— отвчалъ мой опекунъ со смхомъ — Милая моя, да кто бы сталъ совтоваться съ Скимполемъ?
— Ну такъ поощрять Ричарда въ его поступкахъ, быть можетъ, это выраженіе будетъ врне,— сказала я.
— Поощрять!— снова возразилъ мой опекунъ.— Да кому понадобятся поощренія Скимполя?
— Ричарду,— сказала я.
— Нтъ,— отвчалъ мой опекунъ.— Такое несвтское, безразсчетное, легкомысленное созданіе служитъ для Ричарда отрадой, и даже какой-то забавой. Но что касается до того, чтобы совтовать или поощрять, или вообще занимать серьезное положеніе въ отношеніи къ кому нибудь или къ чему-нибудь — этого не слдуетъ и помышлять о такомъ ребенк, какъ Скимполь.
— Скажите, кузенъ Джонъ,— спросила Ада, которая въ это время подошла къ намъ, и теперь смотрла черезъ мое плечо:— что сдлало его такимъ ребенкомъ?
— Что сдлало его такимъ ребенкомъ?— спросилъ мой опекунъ, потирая себ голову и, повидимому, теряясь въ отвт.
— Да, кузенъ Джонъ.
— Вотъ что,— медленно отвчалъ онъ, сильне и сильне потирая себ голову:— онъ очень мечтателенъ, очень, очень воспріимчивъ… чувствителенъ и… и одаренъ пылкимъ воображеніемъ. Этимъ качествамъ не было дано правильнаго направленія. Я думаю, что люди, которые восхищались имъ въ его молодости, приписывали этимъ качествамъ слишкомъ много важности, и слишкомъ мало обращали вниманія на средства, которыя могли бы уравнять ихъ, привесть въ порядокъ и примнить къ чему-нибудь полезному, вотъ поэтому-то онъ и сдлался такимъ ребенкомъ. Ну что,— сказалъ мой опекунъ, бросивъ на насъ ободряющій взглядъ:— что вы скажете на это?
Ада, посмотрвъ сначала на меня, сказала, что ей очень жаль, что Ричардъ длаетъ для него лишнія издержки.
— Правда, правда.,— отвчалъ мой опекунъ, поспшно.— Этого не должно быть. Намъ нужно устроить это. Я долженъ прекратить это. Это никуда не годится.
Въ свою очередь и я высказала сожалніе, что онъ за пять фунтовъ стерлинговъ отрекомендовалъ Ричарду Вольза.
— А разв это такъ было?— сказалъ мой опекунъ, и по лицу его пробжала тнь досады.— Теперь вы сами можете судятъ объ этомъ человк! Для него въ такомъ поступк нтъ ничего неблагороднаго, онъ не сидитъ въ этомъ барышнической сдлки. Онъ не иметъ ни малйшаго понятія о цнности денегъ. Онъ рекомендуетъ Рика, становится хорошимъ пріятелемъ съ мистеромъ Вользомъ, и занимаетъ отъ него пять фунтовъ. Онъ въ этомъ ничего не видитъ дурного, онъ ровно ничего не думаетъ объ этомъ. Я готовъ держать пари, что это онъ самъ сказалъ теб, моя милая.
— О, да!— отвчала я.
— Такъ и есть!— воскликнулъ опекунъ мой съ торжествующимъ видомъ,— Теперь вы сами можете судить объ этомъ человк! Еслибъ онъ видлъ въ этомъ что-нибудь дурное, еслибъ зналъ, что отъ этого могутъ произойти дурныя послдствія, онъ бы не сказалъ вамъ ни слова. Онъ какъ говоритъ, такъ и поступаетъ, то есть, съ совершеннымъ простодушіемъ. Вамъ нужно увидть его въ его дом, и тогда вы поймете его лучше. Мы должны сдлать визитъ Гарольду Скимполю и предостеречь его въ нкоторыхъ отношеніяхъ. О, милая моя, это ребенокъ, настоящій ребенокъ!
Въ исполненіе этого плана, мы отправились въ Лондонъ при первой возможности и явились у дверей дома мистера Скимполя.
Онъ жилъ въ части города, называемой Полигономъ, гд въ ту пору обрталось множество испанскихъ выходцевъ, которые разгуливали тамъ въ своихъ плащахъ и курили папиросы. Считался ли онъ прекраснымъ постояльцемъ (вслдствіе того, что кто нибудь изъ его друзей постоянно выплачивалъ за него квартирныя деньги), или, быть можетъ, его неспособность къ какому бы то ни было занятію представляла величайшее затрудненіе выжить его изъ квартиры, я право не знаю, но только онъ занималъ одинъ и тотъ же домъ въ теченіе многихъ лтъ. Въ желзныхъ перилахъ у крыльца недоставало многихъ ршетокъ, водосточныя трубы были сломаны, уличная скоба отбита, рукоятка отъ звонка оторвана давнымъ давно, судя по тому, что проволока была покрыта толстымъ слоемъ ржавчины, и грязныя отпечатки слдовъ были единственными признаками обитаемости дома.
Какая-то оборванная, полновсная женщина, которая, повидимому, вылзала изъ швовъ своего платья и изъ трещинъ башмаковъ, точь-въ-точь какъ перезрлая ягода, отвтила на нашъ стукъ тмъ, что открыла немного дверь и своей фигурой закрыла отверстіе. Такъ какъ она знала мистера Джорндиса (и въ самомъ дл, Ад и мн показалось, что она знала его потому собственно, что получала отъ него жалованье), то она немедленно распахнула дверь и позволила намъ войти. Замокъ у дверей находился въ весьма разстроенномъ состояніи, и потому она употребила въ дло цпь, которая, какъ и замокъ, съ трудомъ повиновалась ея усиліямъ. Она спросила насъ, не угодно ли намъ пожаловать наверхъ.
Мы поднялись въ первый этажъ, по прежнему не встрчая признаковъ домашней утвари, кром грязныхъ слдовъ. Мистеръ Джорндисъ безъ всякой церемоніи вошелъ въ комнату, и мы послдовали за нимъ. Комната была довольно грязная, но меблированная съ какой-то странной оборванной роскошью. Въ ней находилась большая скамейка, софа, нсколько кушетокъ, кресло, нсколько подушекъ, фортепьяно, книги, рисовальные матеріалы, ноты, газеты и нсколько набросковъ и картинъ. Разбитое стекло въ одномъ изъ грязныхъ оконъ было залплено бумагой, между тмъ какъ на одномъ стол стояла маленькая тарелка съ прекрасными персиками, другая тарелка съ виноградомъ, третья съ бисквитами и подл нихъ бутылка столоваго вина. Мистеръ Скимполь полулежалъ на соф, въ халат, пилъ ароматическій кофей изъ старинной чашки китайскаго фарфора,— тогда было около полудня,— и любовался коллекціей левкоевъ, поставленныхъ на балкон.
Нанге прибытіе нисколько не встревожило его, онъ всталъ и принялъ насъ съ своей обычной безпечной манерой.
— Вотъ и я къ вашимъ услугамъ!— сказалъ онъ, когда мы заняли мста, заняли не безъ нкотораго затрудненія, потому что большая часть стульевъ была переломана.— И я къ вашимъ услугамъ! Это мой скромный завтракъ. Нкоторые люди непремнно хотятъ, чтобы къ завтраку у нихъ была часть говядины или баранины, я не имю этой привычки. Дайте мн плоды, чашку кофею, рюмку лафита, и я совершенно доволенъ. Конечно, я не имю къ нимъ пристрастія, я люблю ихъ потому, что они напоминаютъ мн о солнц, а согласитесь, что въ мяс и баранин нтъ ничего солнечнаго. Это, по моему мннію, одно только животное наслажденіе!
— Вотъ это пріемная комната нашего друга, комната для консультацій (или, врне сказать, была бы такой комнатой, еслибъ онъ прописывалъ рецепты), это его мастерская, и его кабинетъ,— сказалъ намъ мой опекунъ.
— Да,— сказалъ мистеръ Скимполь, окидывая взоромъ комнату съ улыбающимся лицомъ:— это птичья клтка. Это комната, гд птичка живетъ и поетъ. Отъ времени до времени ей общипываютъ перья и подвязываютъ крылья, а она все-таки поетъ и поетъ.
Онъ предложилъ намъ винограду, повторяя съ свтлымъ лицомъ:
— Она поетъ! Поетъ безъ всякаго притязанія на похвалы, поетъ и поетъ!
— Чудесный виноградъ,— сказалъ мой опекунъ.— Врно, подарокъ?
— Нтъ,— отвчалъ онъ.— Нтъ, какой-то любезный садовникъ продаетъ его! Вчера человкъ его, когда принесъ ко мн эти плоды, хотлъ знать, нужно-ли ждать деньги: ‘Напрасно, мои другъ,— отвчалъ я:— совершенно напрасно, если только ты дорожишь своимъ временемъ.’ Полагаю, что онъ дорожилъ, потому что немедленно ушелъ.
Мой опекунъ взглянулъ на насъ съ улыбкой, какъ-будто онъ спрашивалъ насъ: ‘Ну, можно-ли посл этого быть взыскательнымъ къ такому человку?’
— Этотъ день,— сказалъ мистеръ Скимполь, весело наливая въ стаканъ лафиту:— останется для меня незабвеннымъ. Мы назовемъ его днемъ Клэръ и Соммерсонъ. Вы должны увидть моихъ дочерей. У меня есть голубоглазая дочь, я называю ее красавицей, другую дочь я называю мечтательницей, а третью — насмшницей. Вы всхъ ихъ должны увидть. Он будутъ очарованы вашимъ присутствіемъ.
Онъ хотлъ было позвать ихъ, но мой опекунъ остановилъ его и попросилъ подождать минуту, такъ какъ ему хотлось предварительно поговорить съ нимъ.
— Любезный Джорндисъ, отвчалъ онъ, безпечно возвращаясь къ соф:— столько минутъ, сколько вамъ угодно. Время здсь ничего не значитъ, мы никогда не знаемъ здсь, который часъ, и никогда не заботимся о номъ. Вы, пожалуй скажете, что это весьма дурно, что этакъ недалеко уйдешь въ жизни? Конечно, но мы и не торопимся жить. Мы не имемъ на это никакихъ претензій.
Мой опекунъ снова взглянулъ на насъ, ясно говоря своимъ взглядомъ: ‘Слышите, слышите?’
— Нтъ, Гарольдъ,— сказалъ онъ:— разговоръ, который я хочу начать, относится до Рика.
— До моего неоцненнаго друга!— воскликнулъ мистеръ Скимполь отъ чистаго сердца.— Я полагаю, ему бы не слдовало быть моимъ неоцненнымъ другомъ, когда онъ находится съ вами не совсмъ-то въ дружескихъ отношеніяхъ. Но, какъ бы то ни было, онъ мой другъ, и я не могу удержаться отъ этого, онъ полонъ юношеской поэзіи, и я люблю его. Я не виноватъ, если вамъ это не нравится, я не могу передлать этого. Я люблю его и только
Плнительное простодушіе, съ которымъ онъ сдлалъ это признаніе, въ самомъ дл, имло безкорыстный видъ и восхищало моего опекуна, если я не. ошибаюсь, то на минуту восхитило оно и Аду.
— Ты имешь полное право любить, какъ и сколько теб угодно,— отвчалъ мистеръ Джорндисъ:— но намъ нужно, Гарольдъ, поберечь его карманъ.
— О!— сказалъ мистеръ Скимполь.— Его карманъ? Вы приходите къ тому, чего я совсмъ не понимаю.
Наливъ еще немного лафиту и обмакнувъ въ него бисквитъ, онъ покачалъ головой и улыбнулся Ад и мн, показывая видъ, что ему этого никогда и не понять.
— Если ты отправляешься съ нимъ куда-нибудь,— сказалъ мой опекунъ откровенно:— то не долженъ заставлять его платить издержки за двоихъ.
— Любезный мой Джорндисъ,— отвчалъ мистеръ Скимполь, и лицо его озарилось улыбкой, въ которой выражалось его ребяческое отношеніе къ длу:— что же мн длать? Если онъ беретъ меня куда-нибудь, я долженъ хать. А какимъ же образомъ я стану расплачиваться? Вдь у меня никогда не бываетъ денегъ. Еслибъ у меня и были деньги, такъ я ршительно ничего въ нихъ не смыслю. Положимъ, мн скажутъ, что я долженъ заплатитъ столько-то, положимъ, хоть семь шиллинговъ и шесть пенсовъ, но я ровно ничего не знаю о семи шиллингахъ и шести пенсахъ, и поэтому для меня не предстоитъ никакой возможности удовлетворить подобное требованіе. Не идти же мн къ дловымъ людямъ и не просить ихъ объясненія, что значитъ семь шиллинговъ и шесть пенсовъ, да къ тому же, все равно, я бы ихъ не понялъ.
— Прекрасно,— сказалъ мой опекунъ, совершенно довольный этимъ безыскусственнымъ отвтомъ:— если ты вздумаешь предпринять какую-нибудь поздку съ Рикомъ, то долженъ занять денегъ у меня (но отнюдь не намекая ему на это обстоятельство), а расчеты предоставить ему.
— Любезный Джорндисъ,— отвчалъ мистерь Скимполь:— я готовъ на все, чтобъ сдлать для васъ удовольствіе, но мн кажется, это пустая форма, какое-то предубжденіе. Кром того, клянусь честью, миссъ Клэръ и милая моя миссъ Соммерсонъ, я полагалъ, что мистеръ Карстонъ иметъ несмтныя богатства. Я полагалъ, что ему стоило совершить какую-нибудь продлку, напримръ, подписать обязательство, вексель, прибавить что-нибудь къ кип бумагъ и деньги посыплются на него градомъ.
— О, нтъ, это не такъ,— сказала Ада:— онъ очень бденъ.
— Нтъ! Въ самомъ дл?— возразилъ мистеръ Скимполъ съ свтлой улыбкой.— Вы удивляете меня.
— И, опираясь на гнилую пластинку, онъ нисколько не будетъ богаче,— сказалъ мой опекунъ, твердо положивъ свою руку на рукавъ халата мистера Скимполя,— и потому, Гарольдъ, остерегайся поддерживать его въ этой надежд, остерегайся поощрять его.
— Мой дорогой и добрый другъ,— отвчалъ мистеръ Скимполь:— моя милая миссъ Соммерсонъ и моя милая миссъ Клэръ, какимъ образомъ могу я это сдлать? Это въ своемъ род дловая часть, а въ ней я ровно ничего не смыслю. Напротивъ того, онъ меня поощряетъ. Онъ вырывается съ великихъ пиршествъ дловыхъ занятій, рисуетъ передо мной свтлыя перспективы, какъ результатъ этихъ занятій, и заставляетъ меня восхищаться ими. И я восхищаюсь ими, какъ свтлой перспективой. Больше я ничего не знаю о нихъ, и говорю ему это.
Ребяческое чистосердечіе, съ которымъ онъ представлялъ это передъ нами безпечность и радость, съ которыми онъ забавлялся своей невинностью, фантастическая манера, съ которой онъ бралъ самого себя подъ свою собственную защиту и оправдывалъ себя, все это вмст съ восхитительной непринужденностью въ его словахъ, вполн оправдывало предположеніе моего опекуна. Чмъ боле я смотрла на него, тмъ боле казалось мн невроятнымъ, что онъ способенъ хитрить, скрывать или имть на кого-нибудь вліяніе, и тмъ мене казалось это вроятнымъ, когда я не видла его, и мн не такъ пріятно было предполагать, что онъ въ состояніи сдлать что-нибудь съ человкомъ, о которомъ я заботилась.
Услышавъ, что его испытанія (такъ называлъ онъ нашъ разговоръ) кончились, мистеръ Скимполь съ лучезарнымъ лицомъ вышелъ изъ комнаты, чтобъ привести своихъ дочерей (сыновья его вс разбжались), оставивъ моего опекуна въ полномъ восторг отъ его манеры, съ которой онъ оправдывалъ свой дтскій характеръ. Онъ скоро вернулся назадъ, ведя съ собой трехъ двицъ и мистриссъ Скимполь, которая когда-то была красавицей, но теперь была слабая, больная женщина, съ длиннымъ носомъ, страдавшая сцпленіемъ различныхъ недуговъ.
— Вотъ это,— сказалъ мистеръ Скимполь:— моя красавица-дочь — Аретуза, играетъ и поетъ разныя разности, какъ и ея отецъ. Это моя мечтательница-дочь — Лаура, играетъ немного, но не поетъ. Это моя насмшница-дочь — Китти, поетъ немного, но не играетъ. Мы вс рисуемъ немного, сочиняемъ музыкальныя пьесы, и никто изъ насъ не иметъ ни малйшаго понятія о времени или о деньгахъ.
Мистриссъ Скимполь, какъ мн казалось, вздохнула, какъ-будто она отъ души была бы рада вычеркнуть эту статью изъ списка фамильныхъ дарованій. Мн показалось также, что этотъ вздохъ произвелъ не совсмъ пріятное впечатлніе на моего опекуна, и что она пользовалась каждымъ случаемъ повторить его.
— Пріятно,— сказалъ мистеръ Скимполь, переводя свои бглый взглядъ съ одной изъ насъ на другую:— пріятно и въ высшей степени интересно подмчать въ семействахъ различные оттнки характера и наклонности. Въ этомъ семейств мы вс дти, и я самый младшій.
Дочери, которыя, повидимому, очень любили его, остались какъ нельзя боле, довольны этимъ забавнымъ фактомъ, особливо дочь-насмшница.
— Мои милыя, вдь это правда,— сказалъ мистеръ Скимполь:— не такъ-ли? Это такъ, и должно быть такъ. Вотъ, напримръ, здсь между нами присутствуетъ миссъ Симмерсонъ, съ превосходнйшими способностями къ распорядительности и съ изумительными свдніями о всемъ вообще. Для слуха миссъ Соммерсонъ странно отзовется, если я скажу, что въ этомъ дом никто изъ насъ ничего не знаетъ о котлетахъ. Но это правда, мы ровно ничего не знаемъ. Мы вовсе не умемъ стряпать. Мы не знаемъ употребленія иголки и нитки. Мы восхищаемся людьми, обладающими практической мудростью, которой въ насъ недостаетъ, но мы на нихъ не сердимся за это. Да и къ чему мы станемъ сердиться? ‘Живите себ съ Богомъ,— говоримъ мы имъ:— и дайте намъ возможность жить. Живите на счетъ своей практической мудрости, и дозвольте намъ жить на вашъ счетъ.’
Онъ засмялся, но, по обыкновенію, казался чистосердечнымъ, и былъ вполн убжденъ въ своихъ словахъ.
— Мы имемъ сочувствіе, мои розочки,— сказалъ мистеръ Скимполь:— сочувствіе ко всему ршительно. Не правда-ли?
— О, да, папа!— воскликнули три дочери.
— Въ самомъ дл, въ суматох жизни это нашъ фамильный уголокъ, нашъ департаментъ,— сказалъ мистеръ Скимполь. Мы имемъ возможность смотрть отсюда на жизнь, интересоваться сю, и мы смотримъ на нее и интересуемся. Что же больше можемъ мы сдлать? Вотъ, напримръ, моя дочь-красавица вышла замужъ года три тому назадъ. Смю сказать, что ея женитьба съ другимъ, точно такимъ же ребенкомъ, какъ я, и еще два ребенка отъ брака ихъ — все это имло весьма вредное вліяніе на политическую экономію, но было для насъ очень пріятно. При этихъ случаяхъ мы имли свои маленькіе праздники и мнялись идеями общежитія. Въ одинъ прекрасный день она привела сюда своего молодого мужа, и они вмст съ птенцами своими, свили себ гнздышко наверху. Смю сказать, что мечтательница и насмшница со временемъ также приведутъ своихъ мужей, и также наверху совьютъ себ гнздышко. Тикамъ образомъ мы поживаемъ, какъ именно, мы этого не знаемъ, но живемъ но немножку.
Красавица-дочь казалась очень молодой, чтобъ быть матерью трехъ дтей, и я не могла не пожалть какъ ее, такъ и ихъ. Очевидно было, что три дочери выросли, какъ умли, и настолько получили образованіе, сколько было достаточно для того, чтобъ быть игрушками своего родителя въ его самые досужные часы. Я замтила, что он даже въ прическ своей соображались съ его вкусомъ и познаніями въ живописи. Красавица имла классическую прическу, мечтательница — роскошную и волнистую, а насмшница — имла открытый лобъ и мелкіе, игривые кудри. Одты он были соотвтственно прическамъ, хотя въ высшей степени неопрятно и небрежно.
Ада и я поговорили съ этими двицами и узнали, что он очень любили моего отца. Между тмъ мистеръ Джорндисъ (который все это время сильно потиралъ себ голову, и уже не разъ намекалъ на перемну втра), разговаривалъ съ мистриссъ Скимполь въ отдаленномъ углу, откуда, однакожъ, долетало до нашего слуха брянчанье монетъ. Мистеръ Скимполь еще заране вызвался проводить насъ до дому, и для этой цли вышелъ изъ комнаты переодться.
— Мои розанчики,— сказалъ онъ, вернувшись назадъ:— поберегите свою мама. Она сегодня что-то очень не въ дух. Отправляясь къ мистеру Джорндису денька на два, я услышу жаворонковъ и поддержу свою любезность, которая пострадала, вы знаете, и стала бы страдать, еслибъ я остался дома.
— Изъ-за какого-то негоднаго человка!— сказала насмшница.
— И въ то самое время, когда онъ зналъ, что папа лежалъ подъ левкоями и любовался голубымъ небомъ, сказала Лаура.
— И когда запахъ свжаго сна разливался по воздуху!— прибавила Аретуза.
— Это ясно показывало недостатокъ поэтическихъ чувствъ въ этомъ человк,— подтвердилъ мистеръ Скимполь съ полнымъ удовольствіемъ.— Это было весьма грубо съ его стороны. Въ этомъ проглядываетъ совершенное отсутствіе нжныхъ чувствъ человчества! Мои дочери сильно оскорблены,— объяснилъ мистеръ Скимполь:— однимъ честнымъ человкомъ.
— Нтъ, папа, вовсе не честнымъ. Невозможно, чтобы онъ былъ честный!— возразили вс три дочери въ одинъ голосъ.
— Ну, такъ довольно грубымъ человкомъ, чмъ-то въ род свернувшагося ежа,— сказалъ мистеръ Скимполь: — человкомъ, который въ этомъ околотк считается пекаремъ, и отъ котораго мы взяли на прокатъ два кресла. Намъ нужно было два кресла, мы не могли достать ихъ и, безъ сомннія, обратились къ человку, который имлъ ихъ и попросили его одолжить намъ. Прекрасно! Этотъ грубый человкъ одолжилъ, и мы ихъ вынесли. Но когда вынесли, такъ онъ захотлъ внести ихъ назадъ, и внесъ. Вы скажете что онъ остался доволенъ этимъ. Ни чуть не бывало. Онъ возражалъ, что ихъ износили. Я вразумлялъ его въ противномъ и доказывалъ ему его ошибку. Я говорилъ ему: ‘Неужели вы, въ ваши лта такъ безтолковы, милостивый государь, и не можете понять, что кресло не такая вещь, чтобъ ставить его на полку и любоваться имъ? Неужели вы не знаете, что кресла были взяты отъ васъ для того, чтобы сидть на нихъ?’ Но не было никакой возможности ни убдить его, ни вразумить, онъ былъ упрямъ, какъ оселъ, и употреблялъ при этомъ самыя грубыя выраженія. Терпливый во всякое время, я предложилъ ему другое убжденіе. А сказалъ: ‘Послушайте, любезный мой, несмотря на различіе нашихъ способностей вести житейскія дла, мы вс дти одной великой матери — природы. Вы видите меня въ это роскошное лтне утро (я лежалъ тогда на соф), цвты окружаютъ меня, передо мной лежатъ плоды на стол, надо мной разстилается безоблачное голубое небо, воздухъ полонъ упоительнаго благоуханія, я созерцаю природу. Я умоляю васъ именемъ нашего общаго братства не становиться между мной и этимъ возвышеннымъ предметомъ, я умоляю тебя, нелпая фигура гнвнаго пекаря!’ Однако, онъ не послушалъ меня,— сказалъ мнетръ Скимполь, поднимая свои смющіяся брови съ игривымъ изумленіемъ:— онъ таки поставилъ эту забавную фигуру, ставитъ ее. и будетъ ставить. И потому я очень радъ, что могу отдлаться отъ него и ухать съ моимъ другомъ Джорндисомъ.
Казалось, что онъ совершенно упускалъ изъ виду то обстоятельство, что мистриссъ Скимполь, съ тремя дочерьми, должна оставаться дома, чтобъ имть непріятныя встрчи съ булочникомъ, но для всхъ ихъ это было такъ не ново, что обратилось въ дло весьма обыкновенное. Онъ простился съ своимъ семействомъ съ нжностью такою легкою и такою милою, какъ и всякой другой, видъ которой онъ принималъ на себя, и похалъ съ нами совершенно спокойный и довольный. Спускаясь съ лстницы, мы успли замтить чрезъ отворенныя двери, что покои мистера Скимполя были настоящимъ дворцомъ въ сравненіи съ другими въ этомъ дом.
Я не имла предчувствія о томъ событіи, которое должно было случиться до истеченія этого дня, весьма изумительномъ для меня въ этотъ моментъ и навсегда памятномъ по послдствіямъ. Нашъ гость находился въ такомъ одушевленіи во всю дорогу, что я ничего больше не могла длать, какъ только слушать его и удивляться ему, и не одна я находилась въ этомъ положеніи, но и Ада подчинялась тому же очарованію. Что касается моего опекуна, то втеръ, который грозилъ дуть неизмнно съ востока, когда мы оставили Соммерсъ-Тоунъ, сдлался совсмъ противоположнымъ, прежде чмъ мы отъхали отъ него какихъ-нибудь дв мили.
Сомнительно было или нтъ ребячество мистера Скимполя во всхъ другихъ длахъ, но онъ имлъ чисто дтскій восторгъ отъ перемны мста и отъ ясной погоды. Не чувствуя никакой усталости отъ свой болтовни во время дороги, онъ уже былъ въ гостиной прежде всхъ насъ, и не успла я посмотрть за моимъ хозяйствомъ, какъ онъ уже сидлъ за фортепіано, плъ отрывки баркароллъ и вакхическія псни, италіанскія и нмецкія одну за другой.
Не задолго передъ обдомъ мы вс собрались въ гостиной, а онъ продолжалъ сидть за фортепьяно, безпечно разыгрывать небольшія пьесы и говорить въ промежутки, что завтра намренъ кончить нсколько набросковъ разрушенной старинной Веруламской стны, которые онъ началъ года два тому назадъ и которые страшно наскучили ему, какъ вдругъ внесли визитную карточку, и опекунъ мой прочиталъ вслухъ голосомъ, выражавшимъ его изумленіе:
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ!
Поститель былъ уже въ комнат прежде, нежели я успла очнуться отъ удивленія и собраться съ силами уйти. Еслибъ я имла ихъ, я бы поспшила выйти. Въ припадк головокруженія у меня не хватало духа подойти къ Ад, къ окну, я не видла этого окна, забыла, гд оно находилось. Прежде чмъ я успла придвинуться къ стулу, я слышала, что меня называютъ по имени, и едва-едва догадалась, что опекунъ мой представлялъ меня.
— Прошу покорно садиться, сэръ Лэйстеръ.
— Мистеръ Джорндисъ,— сказалъ сэръ Лэйстеръ, кланяясь и садясь на мсто:— я поставляю себ за удовольствіе и честь, захавъ къ намъ…
— Вы мн длаете, честь, сэръ Лэйстеръ.
— Благодарю васъ… захавъ по дорог изъ Линкольншэйра, выразить мое сожалніе, что моя вражда, и притомъ весьма сильная, съ джентльменомъ, который… который извстенъ вамъ, и у котораго вы гостили, воспрепятствовали вамъ, а тмъ боле дамамъ находившимся подъ вашимъ покровительствомъ, осмотрть мой домъ въ Чесни-Воулд, въ которомъ, хоть мало, но есть вещи, которыя могутъ удовлетворить образованному и изящному вкусу.
— Вы чрезвычайно обязательны, сэръ Лэйстеръ, и я, какъ за тхъ дамъ (которыхъ въ настоящую минуту вы изволите видть), такъ и за себя приношу вамъ искреннюю благодарность.
— Весьма быть можетъ, мистеръ Джорндисъ, что джентльменъ, о которомъ, по причинамъ, мною уже высказаннымъ, я удерживаюсь отъ дальнйшихъ замчаній, весьма быть можетъ, мистеръ Джорндисъ, что тотъ джентльменъ очень дурно понялъ мой характеръ и принудилъ васъ убдиться, что васъ бы не приняли въ моемъ Линкольншэйрскомъ помсть съ тою вжливостью, съ тою любезностью, какую члены нашой фамиліи научены отзывать всмъ леди и джентльменамъ, которые являются въ ихъ домъ. Прошу васъ замтить, сэръ, что вамъ представили этотъ фактъ въ превратномъ вид.
Опекунъ мой выслушалъ это замчаніе, не сдлавъ на него отвта.
— Мн прискорбно было, мистеръ Джорндисъ, продолжалъ сэръ Лэйстеръ съ особенной важностью,— увряю васъ, сэръ, мн прискорбно было узнать отъ домоправительницы въ Чесни-Воулд, что джентльменъ, которыя находился въ вашей компаніи въ той части графства, и который, повидныому, обладаетъ образованнымъ вкусомъ въ изящныхъ искусствахъ, точно такъ же и по такой же точно причин, былъ удержанъ отъ посщенія фамильныхъ портретовъ съ той свободой, съ тмъ вниманіемъ и тщаніемъ, которыя онъ желалъ бы удлить для нихъ, и которыхъ многіе изъ нихъ вполн заслуживали.— При этомъ онъ вынулъ изъ кармана карточку и прочиталъ сквозь очки съ величайшей важностью и безъ всякаго затрудненія: мистеръ Гиррольдъ… Герральдъ… Гарольдъ… Скамплингъ… Скомплингъ… Извините, пожалуйста…. Скимполь.
— Вотъ это и есть мистеръ Гарольдъ Скимполь,— сказалъ мой опекунъ, очевидно, изумленный.
— О!— воскликнулъ сэръ Лэйстеръ.— Я считаю за особенное удовольствіе, что встрчаю мистрра Скимполя и имю случай лично выразить ему свое сожалніе. Надюсь, сэръ, что когда вы будете опять въ тхъ мстахъ, то васъ уже ничто не станетъ стснять.
— Вы весьма обязательны, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ. Пользуясь такимъ лестнымъ дозволеніемъ, я, конечно, постараюсь доставить себ удовольствіе и пользу чрезъ вторичное посщеніе вашего прекраснаго дома. Владтелей такихъ мстъ, какъ Чесни-Воулдь,— сказалъ мистеръ Скимполь, сохраняя свой обычный счастливый и непринужденный видъ:— можно по справедливости назвать народными благодтелями. Они такъ добры, что собираютъ и хранятъ множество очаровательныхъ предметовъ собственно затмъ, чтобъ мы, бдняки, восхищались ими. Не выражать своего восхищенія и удовольствія, которое они доставляютъ, значитъ, быть неблагодарными къ нашимъ благодтелямъ.
Сэръ Лэйстеръ, повидимому, въ высшей степени одобрялъ это мнніе.
— Вы артистъ, сэръ?
— Нтъ,— отвчаетъ мистеръ Скимполь — Я совершенно праздный человкъ. Я любитель всего прекраснаго.
Этотъ отзывъ еще боле понравился Дэдлоку. Онъ объявилъ, что былъ бы счастливъ находиться въ Чесии-Воулд, когда мистеръ Скимполь прідетъ вторично въ Линкольншэйръ. Мистеръ Скимполь выразилъ, что ему чрезвычайно это лестно, что ему оказываютъ слишкомъ много чести.
— Мистеръ Скимполь объявилъ,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ, снова обращаясь къ моему опекуну объявилъ домоправительниц, которая, какъ онъ, вроятно, замтилъ, старинная и преданная слуга нашей фамиліи…
(— Я осматривалъ его домъ по случаю нежданнаго прізда моего къ миссъ Соммерсонъ и къ миссъ Клэръ,— объяснилъ намъ по воздуху мистеръ Скимполь).
— Такъ, мистеръ Скимполь объявилъ моей домоправительниц, что другъ, съ которымъ онъ прізжалъ передъ этимъ, былъ мистеръ Джорндисъ. (И сэръ Лэйстеръ поклонился владтелю этого имени.) Поэтому-то я и познакомился съ обстоятельствомъ, по которому выразилъ мое сожалніе. Увряю васъ, мн очень прискорбно, еслибъ это случилось, мистеръ Джорндисъ, со всякимъ джентльменомъ, особливо съ джентльменомъ, нкогда извстнымъ леди Дэдлокъ, который находится съ ней въ родств въ отдаленномъ колн, и которому она (я узналъ это отъ самой миледи) питаетъ высокое уваженіе.
— Прошу васъ, сэръ Лэйстеръ, не говорите больше объ этомъ,— отвчалъ мой опекунъ.— Я очень чувствую и понимаю, увренъ, что и другіе одинаково чувствуютъ со мной ваше благосклонное нниманіе. Ошибка была моя, и я долженъ просить за нее извиненія.
Я ни разу не взглянула вверхъ. Я не видла постителя и даже мн казалось, что я не слышала его разговора. Меня удивляетъ открытіе, что я могу припомнить этотъ разговоръ, потому что онъ не сдлалъ на меня никакого впечатлнія. Я слышала, что они говорили, но умъ мой былъ въ такомъ смутномъ, состояніи, и мое инстинктивное желаніе избгать этого джентльмена длало его присутствіе до такой степени невыносимымъ для меня, что, мн кажется, при сильномъ біеніи моего сердца и прилив крова въ голову, я ничего не поняла изъ разговора.
— Я сообщилъ объ этомъ предмет миледи Дэдлокъ,— сказалъ сэръ Лэйстеръ, вставая:— и миледи увдомила меня, что она имла удовольствіе обмняться нсколькими словами съ мистеромь Джорндисомъ и его питомицами, при случайной встрч, во время ихъ прогулки въ парк. Позвольте мн, мистеръ Джорндисъ, повторить вамъ и этимъ леди увренія, которыя я уже высказалъ мистеру Скимполю. Обстоятельства, безъ сомннія, не позволяютъ высказать, что мн не слишкомъ бы пріятно было услышать, что мистеръ Бойторнъ удостоилъ мой домъ своимъ посщеніемъ, но эти обстоятельства относятся только до того джентльмена и ни подъ какимъ видомъ не распространяются на другихъ.
— Вамъ извстно мое старинное мнніе о немъ,— сказалъ мистеръ Скимполь, слегка ссылаясь на насъ.— Это любезный быкъ, который ршился принимать всякій цвтъ за малиновый!
Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ закашлялъ, какъ будто другого отзыва онъ, весьма вроятно, не могъ бы и выслушать о такомъ индивидуум, и распрощался съ величайшей церемоніей и вжливостью. Я ушла въ мою комнату и оставалась въ ней, пока не возвратилось ко мн самообладаніе. Оно было сильно встревожено во мн, и когда я спустилась внизъ, мн пріятію было видть, какъ надо мной начали подтрунивать за то, что я была застнчива и безмолвна передъ великимъ Линкольншэйрскимъ баронетомъ.
Теперь я окончательно убдилась, что наступило время, когда я должна сообщить моему опекуну все, что знала. Возможность быть приведенной въ ближайшее столкновеніе съ моей матерью, быть взятой въ ея домъ, даже принятіе выраженія благоволенія отъ ея мужа мистеромъ Скимполемъ, все это имвшее ко мн самыя отдаленныя отношенія, было для меня такъ мучительно, что я чувствовала, что не могла дале руководить себя безъ его помощи.
Когда мы отправились спать, когда Ада и я кончили обычный разговоръ нашъ, въ нашей маленькой гостиной, я вышла за двери и искала моего опекуна между его книгами. Я знала, что онъ всегда читалъ въ эти часы, и когда стала приближаться, я увидла въ корридор полосу яркаго свта отъ его кабинетной лампы.
— Могу-ли я войти, сэръ?
— Конечно, маленькая женщина. Что случилось?
— Ничего особеннаго. Я полагала, что мн можно будетъ воспользоваться этимъ спокойнымъ временемъ и сказать вамъ нсколько словъ о себ.
Онъ поставилъ стулъ для меня, закрылъ свою книгу, положилъ ее подл себя и повернулъ ко мн свое внимательное лицо. Я не могла не замтить, что оно носило на себ то странное выраженіе, которое я, однакожъ, замтила въ немъ, и именно въ тотъ вечеръ, когда онъ сказалъ мн, что для него нтъ такого безпокойства. которое бы я могла легко понять.
— Что касается до тебя, милая моя Эсирь,— сказалъ онъ:— касается и до всхъ насъ. Какъ охотно ты хочешь говорить со мной, такъ и я охотно готовъ тебя слушать.
— Я знаю это, дорогой мой. Но я такъ нуждаюсь въ вашемъ совт и помощи. О, вы не знаете, какъ я нуждаюсь въ нихъ сегодня.
Онъ казался совсмъ неприготовленнымъ къ такому серьезному началу и даже немного встревоженнымъ.
— Вы не знаете, съ какимъ нетерпніемь ждала я минуты поговорить съ вами посл того, какъ побывалъ сегодня этотъ поститель.
— Поститель, моя милая! Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ?
— Да.
Онъ сложилъ руки на грудь и смотрлъ на меня съ видомъ глубочайшаго удивленія, ожидая, что я стану говорить дальше. Я не знала, какъ приготовить его.
— Послушай, Эсирь,— сказалъ онъ, замняя удинленіе улыбкой:— нашъ поститель и ты, это два лица, которыя, я долженъ думать, мене всего на свт имютъ другъ къ другу какія-либо отношенья?
— О, да, разумется, я знаю это. Я точно также думала, но только не теперь, а раньше.
Улыбка исчезла на лиц его, и онъ сдлался серьезне прежняго. Онъ всталъ и подошелъ къ дверямъ посмотрть, заперты ли он (но я сама озаботилась объ этомъ), и потомъ снова слъ передо мной.
— М-ръ Джорндисъ,— сказала я:— помните ли вы, когда насъ застала гроза, что говорила вамъ леди Дэдлокъ о своей сестр?
— Безъ сомннія… помню.
— Помните, какъ она говорила, что он не сошлись, что он пошли разными путями?
— Помню и это.
— Почему он разошлись? Скажите мн!
Его лицо совершенно измнилось въ то время, какъ онъ взглянулъ на меня.
— Дитя мое, какіе странные вопросы! Я никогда не знать причины тому и полагаю, что кром ихъ никто не зналъ ее. Кто можетъ сказать, какого рода тайны были у этихъ двухъ прекрасныхъ и надменныхъ женщинъ! Ты видла леди Дэдлокъ. Если-бь ты увидла сестру ея, ты бы узнала, что она также была ршительна, скрытна и надменна, какъ и сама миледи.
— О, мой дорогой, я видла ее многое множество разъ!
— Ты видла ее?
Онъ замолчалъ на минуту, кусая себ губы.
— Поэтому, Эсирь, когда ты говорила мн за долго передъ этимъ о Бойторн, и когда я сказалъ теб, что онъ былъ почти женатъ, и что невста его не умерла обыкновенной смертью, но умерла для него, и что то время имло свое вліяніе на его послдующую жизнь, знала ли ты тогда все, и знала ли, кто была эта леди?
— Нтъ, сэръ,— отвчала я, устрашенная свтомъ, тускло мелькнувшимъ въ ум моемь:— я еще и теперь не знаю.
— Сестра леди Дэдлокъ.
— Зачмъ-же,— я едва-едва могла спросить его: — скажите мн ради Бога, зачмъ они разлучились?
— Это было ея дло, причины котораго она хранила въ своемъ непоколебимомъ сердц. Бойторнъ впослдствіи догадывался (но это была одна только догадка), что въ какой-нибудь ссор съ сестрой своей ея надменная душа была уязвлена, была оскорблена, впрочемъ, она написала къ нему, что съ минуты, когда она окончила свое письмо, она умерла для него, умерла въ буквальномъ смысл этого слова, что эта ршимость была вынуждена отъ нея ея увренностью въ его благородную гордость и его строгія понятія о чести, которыя точно также составляли отличительную черту и ея характера. Въ уваженіе этихъ преобладающихъ качествъ въ немъ, и въ уваженіе ихъ въ ней самой, она принесла эту жертву, будетъ жить съ этимъ чувствомъ и умретъ съ нимъ. Она, мн кажется, исполнила то и другое, съ тхъ поръ онъ ни разу не видлъ ее, ничего не слышалъ о ней. Да и никто не видлъ ее и не слышалъ о ней.
— О, Боже мой, что я сдлала!— вскричала я, предаваясь совершенно моей горести.— Какой печали была причиной я невиннымъ образомъ!
— Ты была причиной, Эсирь?
— Да, мой дорогой. Я была причиной, невинно, но это врно: Эта удалившаяся отъ свта сестра — первое лицо, сохранившееся въ моихъ дтскихъ воспоминаніяхъ.
— Нтъ, не можетъ быть!— вскричалъ онъ, испуганный.
— Да, мой опекунъ, да! А ея сестра — моя мать!
Я начала было разсказывать ему все письмо моей матери, но онъ не хотлъ тогда и слушать. Онъ говорилъ со мной такъ нжно и такъ умно, и такъ ясно изложилъ передо мной все, о чемъ я сама думала и на что надялась въ боле спокойномъ состояніи моей души, что, проникнутая безпредльною благодарностью къ нему въ теченіе столь многихъ лтъ, я врила, что никогда такъ нжно не любила его, никогда сердце, мое не было такъ полно благодарности къ нему, какъ въ этотъ вечеръ. И когда онъ проводилъ меня къ моей комнат и поцловалъ меня у дверей, и когда, наконецъ, я легла въ постель, моя мысль была о томъ, какимъ бы образомъ мн сдлаться еще дятельне, еще добре, какимъ бы образомъ на моемъ тсномъ пути могла я надяться забывать о самой себ, посвятить ему все свое существованіе и быть полезной для другихъ, и все это только для того, чтобъ показать ему, какъ благословляла я его и какъ почитала.

XLIV. Письмо и отвтъ.

На другое утро опекунъ мой позвалъ меня къ себ въ комнату, и тогда я разсказала ему все, что было не досказано наканун. ‘Ничего не остается длать,— говорилъ онъ,— какъ только хранить тайну и избгать встрчи, подобной вчерашней’. Онъ понялъ мои чувства и вполн раздлялъ ихъ. Онъ даже обвинялъ себя, что не воспрепятствовалъ мистеру Скимполю воспользоваться случаемъ постить вторично Чесни-Воулдъ. Теперь невозможно было для него посовтовать или помочь одной особ, имя которой онъ не считалъ за нужное называть мн. Онъ желалъ бы отъ души сдлать что-нибудь для нея, но теперь это ршительно невозможно. Если ея недовріе къ своему адвокату имло свое основаніе, въ чемъ онъ мало сомнвался, то нужно опасаться открытія. Онъ нсколько зналъ его какъ по имени, такъ и репутаціи, и извстно, что это опасный человкъ. Но что бы ни случилось, онъ неоднократно старался, съ чувствомъ встревоженной любви и добродушія, доказать мн, что я была такъ невинна въ этомъ, какъ и онъ самъ, и точно такъ же не имла никакой возможности вліять на это.
— Мало того, я не понимаю,— сказалъ онъ:— какія сомннія могутъ тревожить тебя, моя милая? Я полагаю большое подозрніе можетъ существовать и безъ того.
— Для адвоката,— отвчала я.— Но съ тхъ поръ, какъ я стала безпокоиться, мн пришли на умъ еще дв особы.
И я сообщила ему все о мистер Гуппи, котораго боялась, что онъ имлъ уже и тогда свои неопредленныя догадки, когда я о томъ совершенно ничего не вдала, но на молчаніе котораго, посл нашего послдняго свиданія, я могла вполн положиться.
— Прекрасно,— сказалъ мой опекунъ:— въ такомъ случа мы перестанемъ и заботиться о немъ. Кто же другой?
Я привела ему на память француженку и ея настойчивое предложеніе своихъ услугъ.
— А!— отвчалъ онъ съ задумчивымъ видомъ:— это боле опасное лицо, чмъ писецъ. Впрочемъ, и то сказать, моя милая, можно считать это за обыкновенное пріискиваніе новаго мста. Она видла тебя и Аду не задолго передъ тмъ, и весьма естественно, что ты первая пришла ей на память. Вдь она просто предложила себя въ горничныя, больше она ничего не длала.
— Но ея манера была такая странная,— сказала я.
— Да, и тогда тоже манера ея была странная, когда она сняла башмаки и показала такое хладнокровное расположеніе къ прогулк, которое могло бы кончиться смертью,— сказалъ мой опекунъ.— Безполезно было бы тревожить себя и мучить, основываясь на такихъ предположеніяхъ и вроятіяхъ. Если такъ разсуждать, то найдется весьма немного невинныхъ обстоятельствъ, которыя не показались бы полными гибельнаго значенія. Будь спокойна, моя милая хозяюшка, и надйся на лучшее. Лучше самой себя ты не можешь быть, при этихъ свдніяхъ будь тмъ, чмъ ты была до этого. Это самое лучшее, что ты можешь сдлать для всхъ… Раздляя съ тобой эту тайну…
— И такъ много разъясняя ее, мой опекунъ,— сказала я.
— Я буду внимательно слдить за всмъ, что происходитъ въ той фамиліи, на столько, насколько можно наблюдать, находясь отъ нея въ отдаленіи. И если наступитъ время, когда мн можно будетъ протянуть руку, чтобъ оказать хотя малйшую услугу той, которой имя я считаю за лучшее не упоминать въ этомъ мст, я не замедлю сдлать это, ради ея неоцненной дочери.
Я поблагодарила его отъ искренняго сердца. Что же могла я сдлать боле, какъ только благодарить его! Я уже выходила изъ дверей, когда онъ попросилъ меня остаться на минуту. Быстро обернувшись назадъ, я еще разъ увидла на лиц его знакомое выраженіе, и въ одинъ моментъ, не знаю только какимъ это образомъ, но въ голов моей мелькнула новая и отдаленная мысль, съ помощью которой, мн кажется, я поняла это выраженіе.
— Милая моя Эсирь,— сказалъ мн опекунъ:— у меня давно лежитъ на душ своя тайна, которую хотлъ высказать теб.
— Въ самомъ дл?
— Я всегда затруднялся приступить къ этому, затрудняюсь и теперь. Я бы желалъ, чтобъ это сообщеніе было обдуманно и обдуманно было бы принято. Будетъ ли теб пріятно, если я напишу къ теб объ этомъ?
— Дорогой опекунъ мои, можетъ ли быть мн непріятно все что бы вы ни написали?
— Такъ вотъ что, душа моя,— сказалъ онъ съ радостной улыбкой:— скажи мн откровенно, такъ же ли я въ эту минуту простъ и добръ, такимъ ли я кажусь откровеннымъ, честнымъ и безъ всякихъ вычуръ, какимъ я казался во всякое другое время?
Я отвчала со всею готовностью, что онъ совершенно кажется тмъ, какимъ всегда казался. Я отвчала ему съ самой строгой истиной, потому что его минутная нершимость совершенно исчезла (впрочемъ, она и не оставалась при немъ боле минуты), и его прекрасная, умная, чистосердечная, его настоящая манера вполн возстановилась въ немъ.
— Кажусь ли я такимъ, какъ будто я скрываю что-то, какъ будто думаю совсмъ не то, что говорю, словомъ, таю отъ тебя что-то — нтъ нужды, что именно?— спросилъ онъ, устремивъ на меня свои свтлые взоры.
Я отвчала отрицательно.
— Можешь ли ты вполн довриться мн, можешь ли положиться на человка, котораго видишь передъ собой, милая моя Эсирь?
— Во всемъ, во всемъ,— отвчала я отъ чистаго сердца.
— Милая моя,— сказалъ мой опекунъ:— дай мн руку.
Онъ взялъ мою руку и, слегка удерживая меня, смотрлъ мн въ лицо съ тмъ неподдльнымъ, неиспорченнымъ чувствомъ любви и преданности, съ той покровительствующей манерой, которая нкогда въ одинъ моментъ обратила его домъ въ родной для меня кровъ.
— Съ того зимняго дня,— сказалъ онъ:— когда мы встртились въ почтовой карет, ты, маленькая женщина, произвела во мн большія перемны. Съ тхъ моръ ты сдлала для меня цлый міръ добра.
— Ахъ, опекунъ мой, но что вы сдлали для меня съ тхъ поръ?
— Объ этомъ не должно вспоминать теперь,— сказалъ онъ.
— Но это никогда не можетъ быть забыто.
— Нтъ, Эсирь,— сказалъ онъ съ нжной серьезностью:— теперь это должно быть забыто, должно быть забыто по крайней мр на нкоторое время. Ты только помни теперь, что меня ничто не можетъ измнить. Совершенно ли ты уврена въ этомъ, душа моя?
— Совершенно уврена.
— Этого довольно,— сказалъ онъ.— Но я не долженъ принимать это увреніе на слово. Я не напишу моей тайны, пока ты не убдишься ршительно, что меня ничто не можетъ измнить. Если ты хоть сколько-нибудь сомнваешься въ этомъ, я никогда не напишу. Если же, посл нкотораго размышленія, твоя увренность во мн нисколько не измнится, тогда, въ этотъ самый день, черезъ недлю, вечеромъ, пришли ко мн Чарли ‘за письмомъ’. Но если будешь не совсмъ уврена, то не присылай. Не забудь, что я надюсь на твою справедливость, какъ въ этомъ, такъ и вообще во всемъ. Если только ты не совсмъ уврена исключительно въ этомъ отношеніи, то, прошу тебя: не присылай!
— Опекунъ,— сказала я:— я уже уврена теперь совершенно. Въ этомъ убжденіи я столько же могу измниться, сколько можете измниться вы въ отношеніи ко мн. Я пришлю Чарли за письмомъ.
Онъ пожалъ мн руку и не сказалъ ни слова. Ни слова не было сказано касательно этого предмета, ни съ его стороны, ни съ моей, въ теченіе всей недли. Когда наступилъ назначенный вечеръ, я сказала Чарли, какъ только осталась одна: ‘Чарли, сходи и постучись въ дверь мистера Джорндиса и скажи, что ты пришла отъ меня за письмомъ’. Чарли начала подниматься и спускаться-но лстницамъ и коридорамъ… извилистый путь по старинному дому казался мн, при моемъ напряженіи слуха, чрезвычайно длиннымъ… и точно также спускалась и поднималась по лстницамъ, совершая обратное по коридорамъ шествіе, и принесла письмо. ‘Положи его на столъ, Чарли’, сказала я. Чарли положила его и ушла спать. Я долго смотрла на него, не прикасаясь къ нему, и въ это время передумала многое, многое!
Я начала думать о моемъ дтскомъ возраст, задернутомъ для меня какой-то туманной завсой, перешла отъ этихъ дней, когда я вся была робость, къ тяжкому времени, когда тетка моя лежала мертвая, съ своимъ строгимъ, неподвижнымъ лицомъ, и когда была я боле одинока съ мистриссъ Рахелью, чмъ даже тогда, если-бъ въ мір мн не было кому сказать слова, или взглянуть на кого. Я перешла потомъ къ измнившимся днямъ моимъ, когда была такъ счастлива, что со всхъ сторонъ меня окружали подруги и вс любили меня. Я пришла къ тому времени, когда впервые увидла мою милочку и была принята ею съ той сестринской любовью, которая служила для меня прелестью и украшеніемъ моей жизни. Я припомнила первый лучъ яркаго свта, который такъ гостепріимно вырвался изъ этихъ самыхъ оконъ на наши обезпокоенныя ожиданіями лица, въ холодную звздную ночь, и лучъ этотъ никогда съ тхъ поръ не померцалъ. Я вспомнила, какъ проводила счастливую жизнь въ этомъ дом, вспомнила мою болзнь и выздоровленіе, я представляла себя до такой степени измнившеюся и никакой перемны въ окружавшихъ меня, и все это счастіе, это блаженство проистекало, какъ какой-нибудь благотворный свтъ, отъ одной центральной фигуры, представителемъ которой въ настоящую минуту было письмо, лежавшее передо мной на стол.
Я распечатала и прочитала его. Оно было исполнено такой трогательной и нжной любви ко мн, столько безкорыстныхъ предостереженій, столько обдуманной внимательности ко мн въ каждомъ слов, что глаза мои невольно наполнялись слезами, и я не могла прочитывать всего за разъ. Но прежде, чмъ я положила его опять на столь, я прочитала его трижды. Мн казалось, что я заране знала его содержаніе, и не ошиблась въ томъ. Письмо это спрашивало меня, не хочу ли я быть полной хозяйкой Холоднаго Дома?
Это не было любовное письмо, хотя оно и выражало всю любовь пишущаго, оно было написано въ такомъ тон, въ какомъ опекунъ мой говорилъ со мной. Въ каждой строчк этого письма я видла его лицо, слышала его голосъ и чувствовала вліяніе его великодушія и защиты. Онъ обращался ко мн такъ, какъ будто мы перемнились другъ съ другомъ мстами, какъ будто вс добрыя дла принадлежали мн, а вс чувства, которыя проистекали изъ этихъ длъ, ему. Онъ говорилъ мн о моей цвтущей молодости и о зрлыхъ лтахъ своихъ, о томъ, что онъ уже клонится къ старости, между тмъ какъ я все еще ребенокъ, о томъ, что онъ писалъ мн съ убленной сдинами головой, и зналъ все это такъ хорошо, что счелъ за нужное выставить передо мной для зрлаго размышленія. Онъ говорилъ мн, что съ согласіемъ на это замужество я ничего не выиграю: но и съ отказомъ ничего не потеряю, потому что никакое новое отношеніе не въ состояніи увеличить нжности, которую онъ оказывалъ мн, и какое бы ни было мое ршеніе, онт былъ увренъ, что это ршеніе будетъ совершенно справедливо. Со времени нашего послдняго, откровеннаго разговора, онъ снова передумалъ все и ршился сдлать этотъ шагъ, если-бъ шагъ этотъ служилъ только для того, чтобъ показать мн, хотя бы однимъ слабымъ примромъ, что весь міръ охотно бы соединился, чтобъ обличить всю неосновательность суроваго предсказанія, сдлавшагося моею принадлежностью съ самаго дтства. Мн предстояло послдней узнать, какимъ счастіемъ могла я надлить его, но объ этомъ боле онъ не говорилъ, потому что и всегда должна была помнить, что я ничмъ ему не обязана, что онъ былъ мой должникъ и въ весьма многомъ. Часто думая о нашемъ будущемъ, предвидя, что наступитъ время, и опасаясь, что оно наступитъ очень скоро, когда Ада (теперь уже почти совершеннолтняя) оставитъ насъ и когда настоящій образъ нашей жизни совершенно перемнится, онъ уже нкоторымъ образомъ привыкъ размышлять объ этомъ предложеніи. Такимъ образомъ онъ и сдлалъ его. Если я чувствовала, что могла дать ему лучшее право быть моимъ защитникомъ, и если я чувствовала, что могла непринужденно сдлаться неоцненной спутницей въ его остальной жизни, даже и тогда онъ не требовалъ моего согласія безвозвратно, потому что это письмо было такъ ново для меня, даже и тогда я должна взять сколько мн угодно времени на размышленіе. Въ такомъ случа, или въ случа совершеннаго отказа, ему позволено будетъ сохранить его прежнее отношеніе ко мн, его прежнія привычки и его прежнее имя, которымъ я называла его. А что касается до славной бабушки Дорденъ и до маленькой хозяюшки, то она будетъ та же самая, онъ зналъ это заране.
Вотъ содержаніе письма, написаннаго безъ всякой лести и съ сохраненіемъ достоинства, какъ будто онъ дйствительно былъ моимъ отвтственнымъ опекуномъ, безпристрастно представляющимъ мн предложеніе друга, за котораго онъ со всмъ праводушіемъ изъяснилъ вс обстоятельства дла.
Впрочемъ, онъ даже не намекнулъ мн, что, когда наружность моя была лучше, онъ имлъ тотъ же самый планъ въ своихъ мысляхъ, но удерживался привесть его въ исполненіе, что хотя мое прежнее лицо покинуло меня, и я не имла въ себ ничего привлекательнаго, но все же онъ могъ любить меня также хорошо, какъ и въ дни моей красоты. Что открытіе моего рожденія не поразило его, что мое безобразіе и мое наслдство материнскаго позора нисколько не вліяли на его благородство и великодушіе, что чмъ боле я нуждалась въ врности, тмъ тверже я могла положиться на него во всемъ.
Но я знала это, я узнала это хорошо, теперь. Все это объяснилось мн, какъ заключеніе пріятной исторіи, которую я прочитала, и я чувствовала, что мн оставалось сдлать одну только вещь. Посвятить всю мою жизнь его счастью значило благодарить его слабо, и потому вс мои желанія ограничивались теперь только тмъ, чтобъ придумать новыя средства благодарить его.
А все же я плакала горько, не только отъ избытка чувствъ, наполнявшихъ мое сердце посл прочтенія письма, не только отъ странности открывавшейся мн перспективы, (въ самомъ дл для меня это было странно, хотя я и угадывала содержаніе письма), но какъ будто для меня было что-то навсегда потеряно, чему я не находила названія, не могла составить въ ум своемъ опредленной идеи. Я была счастлива, была благодарна, была полна радостныхъ надеждъ, а между тмъ плакала горько, горько.
Но вотъ я подошла къ зеркалу. Глаза мои раскраснлись и распухли, и я сказала: ‘О, Эсирь, Эсирь, неужели это ты!’ Мн показалось, что лицо въ зеркал снова было заплакало при этомъ упрек, но я погрозила ему пальцемъ, и оно остановилось.
— Вотъ это боле похоже на тотъ спокойный взглядъ, которымъ ты утшала меня, моя милая, когда показала мн такую перемну въ лиц!— сказала я, начиная распускать себ волосы.— Когда ты будешь хозяйкой Холоднаго Дома, ты должна быть весела какъ птичка. Въ самомъ дл теб слдуетъ постоянно быть веселой, и такъ начнемъ же разъ и навсегда.
Я продолжала убирать себ волосы совершенно спокойно. Я вздыхала уже легче, и то потому, что я много плакала до этого.
— Итакъ, Эсирь, душа моя, ты счастлива на всю свою жизнь. Счастлива твоими лучшими друзьями, счастлива въ твоемъ старинномъ дом, счастлива въ возможности длать множество добра, счастлива въ любви превосходнйшаго изъ людей!
Мн сейчасъ же пришло въ голову, еслибъ опекунъ мой женился на другой, какъ бы я почувствовала это, и что бы стала я длать! Вотъ тогда бы была дйствительно перемна. Она представляла мн жизнь въ такомъ новомъ и пустынномъ вид, что я рробрянчала ключами и поцловала ихъ, прежде чмъ снова опустила ихъ въ коробочку.
Убирая передъ зеркаломъ волосы, я продолжала думать о томъ, какъ часто размышляла я, что глубокіе слды моей болзни и обстоятельства моего рожденія служили только новымъ поводомъ, почему я должна дятельно заниматься своимъ дломъ, должна быть полезна, любезна и услужлива. Теперь, конечно, можно было ссть, и поплакать! Что касается до того, что мн съ перваго раза показалось страннымъ (если только это можно привести въ оправданіе слезъ), что мн предстояло сдлаться хозяйкой Холоднаго Дома, то я не знаю, почему должно это казаться страннымъ? Если я сама никогда не думала о подобныхъ вещахъ, то другіе за меня подумали.
— Разв ты не помнишь, моя простенькая,— спросила я себя, глядя въ зеркало:— что говорила мистриссъ Вудкортъ, когда не было еще этихъ шрамовъ на твоемъ лиц, о твоемъ замужеств?..
Быть можетъ, имя мистриссъ Вудкортъ напомнило мн объ увядшихъ и засохшихъ цвтахъ. Теперь лучше было бы перестать хранить ихъ. Ихъ берегла я на память чего-то давно минувшаго, но теперь лучше было бы перестать беречь ихъ.
Они лежали въ книг, въ сосдней комнат, нашей маленькой гостиной, отдлявшей спальню Ады отъ моей. Я взяла свчку и тихо пошла туда, чтобъ снять ее съ полки. Уже она была въ моихъ рукахъ, когда сквозь отворенную дверь я увидла мою милочку и подкралась къ ней на цыпочкахъ поцловать ее.
Я знаю, что это была слабость съ моей стороны, я знаю, что я не имла никакой причины плакать, но на миленькое личико упала изъ глазъ моихъ одна слеза, потомъ другая и третья. Мало того, я взяла засохшіе цвты и приложила ихъ къ ея губамъ. Я вспомнила о ея любви къ Ричарду, хотя цвты мои ничего не имли общаго съ ея любовью. Посл того я вынесла ихъ въ свою спальню, сожгла на свч, и черезъ минуту отъ нихъ оставался одинъ пепелъ.
На другое утро, по приход въ столовую, я застала моего опекуна совершенно такимъ какъ прежде, такимъ же чистосердечнымъ, откровеннымъ и любезнымъ. Въ его манер не замтно было ни малйшаго принужденія, не замтно было его и въ моей, или такъ по крайней мр мн казалось. Въ теченіе утра мн неразъ случалось оставаться съ нимъ наедин, и я думала, что, весьма вроятно, онъ заговорить со мной о письм, но ничуть не бывало, онъ не сказалъ о немъ ни слова.
То же самое было и на другое утро, и на третье, и наконецъ прошла цлая недля, въ теченіе которой мистеръ Скимполъ продолжалъ гостить у насъ. Я ждала каждый день, что опекунъ мой заговорить со мной о письм, но онъ, кажется, не думалъ.
Мною начинало уже овладвать сильное безпокойство, да тогда я подумала, что мн должно написать отвтъ. Я нсколько разъ принималась за него въ моей комнат, но не могла написать даже начала для порядочнаго отвта, и такимъ образомъ откладывала отъ одного дня до другого. Я прождала еще семь дней, и онъ все-таки не сказалъ мн ни слова.
Наконецъ, когда мистеръ Скимполъ ухалъ, мы собирались однажды посл обда прогуляться верхами. Одвшись прежде Ады и спустившись внизъ, я застала моего опекуна, смотрвшаго въ окно.
При моемъ приход онъ обернулся ко мн и сказалъ, улыбаясь: ‘А, это ты, моя маленькая женщина!’ и опять сталъ смотрть въ окно.
Я ршилась теперь поговорить съ нимъ: Короче, я спустилась внизъ именно съ этой цлью.
— Опекунъ,— сказала я, замтно колеблясь и съ невольнымъ трепетомъ:— когда вамъ угодно имть отвтъ на письмо, за которымъ приходила Чарли?
— Когда онъ будетъ готовъ, моя милая.
— Мн кажется, онъ уже готовъ,— сказала я.
— Значитъ, Чарли принесетъ его?— спросилъ онъ съ самодовольной улыбкой.
— Нтъ, я принесла его сама, мой неоцненный опекунъ,— отвчала я,
Я обвила руками его шею и поцловала его. Онъ спросилъ, цлуетъ ли его будущая хозяйка Холоднаго дома? Я отвчала утвердительно. Въ отношеніяхъ нашихъ не сдлалось никакой перемны, мы вс отправились гулять, и объ этомъ я ни слова не сказала моей милочк.

XLV. Довріе.

Однажды утромъ, когда, весело брянча ключами, во время прогулки съ красавицей моей въ саду, я случайно взглянула на домъ и увидла входящую въ него длинную худощавую тнь, которая была похожа на мистера Вольза. Ада только что передъ этимъ говорила мн о своихъ надеждахъ, что жаръ Ричарда къ разршенію запутанной тяжбы авось либо остынетъ, собственно потому, что онъ такъ ревностно занимался этой тяжбой, и потому, чтобъ не навять уныніе на мою подругу, которая находилась въ пріятномъ расположеніи духа, я ничего не сказала о тни мистера Вольза.
Вслдъ затмъ показалась въ саду Чарли. Она бойко бжала къ намъ между кустами, по извилистымъ дорожкамъ, и была такъ румяна, хороша и мила, что ее скоре можно было принять за одну изъ нимфъ Флоры, чмъ за мою горничную.
— Сдлайте одолженіе, миссъ,— сказала она:— пожалуйте домой поговорить съ мистеромъ Джорндисомъ.
Замчательна была въ Чарли одна особенность, что когда ее посылали передать что-нибудь словесно, она всегда начинала передавать лишь только завидитъ, на какомъ бы то ни было разстояніи то лицо, къ которому относилось порученіе. Поэтому я увидла, что Чарли просила меня ‘пожаловать домой и поговорить съ мистеромъ Джорндисомъ’ за долго прежде, чмъ я могла слышать ее. Я когда слова ея достигали моего слуха, она произносила ихъ такъ бгло, что у нея захватывало духъ.
Я сказала Ад, что сейчасъ вернусь назадъ, и по дорог спросила Чарли: ‘не было ли съ мистеромъ Джорндисомъ какого нибудь джентльмена?’ На это Чарли, которой способъ выражаться правильно, признаюсь къ стыду моему, не длалъ чести моимъ воспитательнымъ способностямъ, отвчала: ‘Да, миссъ, онъ прізжалъ сюда съ мистеромъ Ричардомъ’.
Мн кажется не могло быть такого полнаго контраста, какъ между моимъ опекуномъ и мистеромъ Вользомъ. Я застала ихъ смотрвшими другъ на друга черезъ столъ, одинъ изъ нихъ такой открытый, другой такой скрытный, одинъ такой плечистый и статный, другой такой тоненькій и согбенный, одинъ высказывалъ то, что хотлось ему высказать, такимъ звучнымъ голосомъ, другой, такъ сказать, выцживалъ изъ себя слова, холодно, принужденно, по рыбьему, такъ что, право, я отъ роду не видывала двухъ людей, которые были такъ противоположны другъ другу во всхъ отношеніяхъ.
— Ты знаешь мистера Вольза, душа моя,— сказалъ мой опекунъ не слишкомъ ласково.
Мистеръ Вользъ, по обыкновенію, въ перчаткахъ и застегнутый до самаго подбородка, привсталъ и потомъ снова слъ, точь въ точь какъ сидлъ онъ подл Ричарда въ кабріолет. Не имя Ричарда подл себя, чтобъ смотрть на него, онъ смотрлъ прямо передъ собой въ пространство.
— Мистеръ Вользъ,— сказалъ мой опекунъ, посматривая на его черную фигуру, какъ на какую-нибудь зловщую птицу:— привезъ къ намъ весьма непріятное извстіе о нашемъ несчастнйшемъ Рик.
И онъ сдлалъ довольно сильное удареніе на слов ‘несчастнйшемъ’, какъ будто несчастье Рика проистекало изъ его связи съ мистеромъ Вользомъ.
Я сла между ними, мистеръ Вользъ оставался неподвижнымъ, исключая только, когда онъ тайкомъ дотрогивался черной перчаткой до одного изъ красныхъ прыщей, разсянныхъ но его желтому лицу.
— И такъ какъ ты, душа моя, и Рикъ, къ особенному счастью вашему, находитесь въ дружескихъ отношеніяхъ, я бы желалъ,— сказалъ мой опекунъ:— знать твое мнніе. Будьте такъ добры, мистеръ Вользъ, разскажите еще разъ!
— Я говорю, миссъ Соммерсонъ, какъ законный совтникъ мистера Карстона, я говорилъ, что по моимъ соображеніямъ мистеръ Карстонъ находится въ весьма затруднительномъ положеніи… не столько въ отношеніи суммы денегъ, сколько отъ тхъ особенныхъ и нетерпящихъ отлагательства обязательствъ, которыя мистеръ Карстонъ принялъ на себя, и не иметъ средствъ очистить ихъ. Я отстранялъ отъ мистера Карстона много маленькихъ непріятностей, но и отстраненію бываютъ свои границы, и мы ихъ достигли. Я уже нсколько разъ прибгалъ къ своему собственному кошельку, чтобь избавить его отъ этихъ непріятностей, но вмст съ тмъ необходимость принуждаетъ меня справиться, получу ли я за это надлежащее возмездіе, потому что я не выдаю себя за капиталиста, имю на своемъ попеченіи отца въ долин Тонтонъ, и ко всему этому стараюсь оставить маленькую независимость моимъ тремъ дочерямъ. Я опасаюсь, что эти обстоятельства будутъ продолжаться для мистера Карстона до тхъ поръ, пока онъ не выйдетъ въ отставку, тмъ боле въ настоящее время, когда ему предстоитъ отправиться съ полкомъ за границу, и вотъ объ этомъ я счелъ за нужное довести до свднія его ближайшихъ родственниковъ.
Мистеръ Вользъ пристально смотрвшій на меня въ продолженіе этой счи, снова, предался молчанію, котораго можно сказать, онъ вовсе не прерывалъ, до такой степени былъ незвученъ его голосъ, и снова устремилъ свои взоры въ пространство.
— Представь себ бдняка, безъ всякихъ средствъ выпутаться изъ затруднительнаго положенія,— сказалъ мн мой опекунъ.— Но что же я могу сдлать для него? Ты вдь знаешь его, Эсирь. Теперь онъ не приметъ отъ меня помощи. Предположить ее, намекнуть на нее, это значитъ довести его до послдней крайности.
При этомъ мистеръ Вользъ опять обратился ко мн.
— Замчаніе мистера Джорндиса, миссъ, весьма справедливо.— Нтъ сомннія, что предложеніе помощи только увеличитъ затрудненіе. Я не вижу, чтобы можно было сдлать что-нибудь. Я не говорю, что должно сдлать что-нибудь. Ршительно нтъ. Съ увренностью, что мой пріздъ останется въ тайн, я пріхалъ сюда собственно затмъ, чтобъ вести дла свои открыто, чтобы впослдствіи не сказали, что я велъ ихъ скрытно. Мое единственное желаніе заключается въ томъ, чтобы всегда такимъ образомъ вести свои дла. Я хочу оставить по себ доброе имя. Еслибъ я искалъ какихъ нибудь выгодъ отъ мистера Карстона, меня бы не было здсь. Вамъ должно быть извстно, какія непреодолимыя препятствія поставилъ бы онъ къ моему прізду сюда. Этотъ пріздъ не иметъ ничего общаго съ моей профессіей. Это никому не вмняется въ обязанность. Я принимаю въ положеніи мистера Карстона участіе, какъ членъ общества, какъ отецъ… и какъ сынъ,— прибавилъ мистеръ Вользъ, повидимому, совсмъ забывшій объ этомъ обстоятельств.
Намъ казалось, что мистеръ Вользъ, стараясь отклонить отъ себя всякую отвтственность за положеніе Ричарда, говорилъ намъ, ни боле, ни мене, какъ истину. Я только и могла придумать, что мн нужно създить въ Диль, гд находился тогда Ричардъ, и попробовать, нельзя ли будетъ устранить худшее. Не совтуясь съ мистеромъ Вользомъ по этому предмету, я отозвала моего опекуна въ сторону, чтобъ сдлать ему это предложеніе, между тмъ, какъ мистеръ Вользъ величаво подошелъ къ камину и началъ грть свои погребальныя перчатки.
Трудность путешествія представляла непосредственное препятствіе къ этому со стороны моего опекуна, но такъ какъ другого препятствія къ тому не предвидлось, и такъ какъ я вызывалась на это съ особеннымъ удовольствіемъ, то получила согласіе безъ дальнйшихъ возраженій. Намъ оставалось только отдлаться отъ мистера Вольза.
— Ршено, сэръ,— сказалъ мой опекунъ.— Миссъ Соммерсонъ переговоритъ съ мистеромъ Карстономъ, и надобно надяться, что его положеніе еще поправится. Позвольте приказать подать вамъ завтракъ, я полагаю, сэръ, это совсмъ нелишнее посл поздка,
— Благодарю васъ, мистеръ Джорндисъ.— сказалъ мистеръ.
Вользъ, протягивая свой длинный рукавъ, что бы удержать руку моего опекуна, которая взялась за звонокъ:— мн ничего не нужно Благодарю васъ, сэръ… ни кусочка. Пищевареніе мое страшно разстроено. Если я съмъ что-нибудь тяжелое въ это время дня, то не знаю, какія будутъ послдствія. Разъяснивъ все дло, сэръ, я могу теперь съ вашего позволенія разстаться съ вами.
— Я бы желалъ, чтобъ разставшись съ вами, мы навсегда развязались съ извстной вамъ тяжбой,— сказалъ мой опекунъ съ замтною горечью.
Мистеръ Вользъ, котораго все платье было такъ густо окрашено въ черную краску, что передъ каминомъ отъ него отдлялись испаренія, разливая по комнат весьма непріятный запахъ, мистеръ Вользъ слегка наклонилъ голову сначала на бокъ, потомъ впереди и медленно покачалъ ею.
— Мы, которыхъ все честолюбіе заключается въ томъ, чтобы на насъ смотрли какъ на людей респектабельныхъ, можемъ только приложить свои усилія. Мы и прилагаемъ ихъ, сэръ. По крайней мр я съ своей стороны прилагаю, и желаю, чтобы о нашей братьи думали какъ объ одномъ, такъ и о всхъ. Вы не забудете, миссъ, сдлать мн одолженіе, не упоминать, при свиданіи съ мистеромъ Марстономъ, о моемъ посщеніи.
Я сказала, что постараюсь исполнить это.
— Точно такъ, миссъ. Желаю вамъ добраго дня, миссъ, и вамъ, мистеръ Джорндисъ.
Мистеръ Вользъ прикоснулся своей мертвой перчаткой, дйствительно мертвой, потомъ что въ ней, казалось, совсмъ не было пальцевъ, сначала къ моимъ пальцамъ, потомъ къ пальцамъ моего опекуна, и вынесъ изъ комнаты свою длинную тощую тнь. Я представляла себ эту тнь снаружи дилижанса, прозжавшую мимо прелестныхъ сельскихъ видовъ до самаго Лондона и оледенившую посянныя смена въ тхъ мстахъ, гд она скользила.
Безъ сомннія необходимо было сказать Ад, куда я отъзжала и зачмъ, и безъ сомннія, это обезпокоило ее и огорчило. Впрочемъ, она была слишкомъ врна Ричарду, чтобы сказать на это что-нибудь, она могла только сожалть о Ричард и извинять его. Любя его пламенно, моя милая, преданная милочка написала длинное письмо, которое я должна была доставить ему.
Чарли предстояло быть моей спутницей, хотя, право, я ни въ комъ не нуждалась и охотно бы оставила ее дома. Въ тотъ же вечеръ мы вс отправились въ Лондонъ, взяли мсто въ почтовой карет, и въ то время, какъ мы, по обыкновенію, ложились спать, Чарли и я катились ко взморью, вмст съ письмами въ кентское графство.
Для нашей дороги предстояло, въ ту пору, употребить цлую ночь, но въ карет насъ было только двое, и потому ночь не показалась намъ слишкомъ скучною. Я провела ее точно также, какъ проводятъ и другіе въ подобныхъ обстоятельствахъ. Въ одно время путешествіе мое подавало мн много надеждъ, въ другое оно казалось совершенно безнадежнымъ. То я думала, что сдлаю что-нибудь хорошее, то удивлялась, какимъ образомъ могла я допустить подобное предположеніе. То поздка казалась мн самою благоразумнйшею вещью въ мір, то казалась мн самою безразсуднйшею. Въ какомъ положеніи застану я Ричарда, что стану говорить ему и что онъ мн станетъ говорить, занимало мои мысли по очереди съ этими двумя противоположными чувствами, колеса напвали въ теченіе всей ночи самую однообразную псню.
Наконецъ мы въхали въ узкія улицы Диля, которыя при сыромъ туманномъ утр казались весьма мрачными. Длинный плоскій мысъ, съ его маленькими, неправильными домиками, кирпичными и деревянными, съ его разставленными по берегамъ шпилями, съ большими лодками, съ навсами, съ высокими травами и пространными песчаными пустырями, поросшими травой и камышемъ, представлялъ собой такой скучный и унылый видъ, какого я нигд еще не видла. Море волновалось подъ густымъ блымъ туманомъ, и ни въ чемъ больше не замтно было движенія, за исключеніемъ только нсколькихъ канатныхъ работниковъ, съ пеньковой пряжей, обвитой вокругъ ихъ, какъ будто имъ наскучилъ настоящій образъ жизни, и они ршились обратить себя въ морской такелажъ.
Но когда мы вошли въ теплую комнату въ прекрасной гостиниц и сли за ранній завтракъ (теперь уже слишкомъ поздно было думать о сн), Диль началъ принимать боле веселый видъ. Наша комнатка была похожа на корабельную каютку, и это восхищало мою Чарли. Мало по малу туманъ началъ подниматься, какъ какое нибудь покрывало, и намъ открылось множество кораблей, о близости которыхъ мы не подозрвали. Право, я ужь и не знаю, какое множество стояло ихъ на рейд. Нкоторые изъ этихъ кораблей были большой величины, и одинъ изъ нихъ огромный остъ-индскій, только что прибывшій изъ плаванія, и когда солнце засіяло сквозь разорванныя облака, покрывая темную синеву моря серебристыми пятнами, перемежающійся свтъ и тнь на корабляхъ, шумъ на шлюпкахъ, которыя сновали какъ птицы отъ кораблей къ берегу и отъ берега къ кораблямъ, общая жизнь и движеніе на нихъ и повсюду вокругъ нихъ, представляли восхитительную картину.
Огромный остъ-индскій корабль боле всего привлекалъ къ себ наше вниманіе, потому что онъ въ эту ночь пришелъ съ моря. Онъ окруженъ былъ шлюпками, и намъ говорили, какъ радовалась на немъ вся команда, что ей скоро должно перебраться на берегъ. Чарли любопытствовала узнать вс подробности о плаваніи, о жарахъ въ Индіи, о змяхъ и тиграхъ, и такъ какъ она пріобртала подобныя свднія быстре, чмъ свднія изъ грамматики, то я разсказала ей все, что знала объ этихъ предметахъ. Между прочимъ, я разсказала ей, какъ люди въ подобныхъ вояжахъ иногда терпли кораблекрушенія и ихъ выбрасывало на скалы, откуда спасались они чрезъ мужество и человколюбіе одного изъ своихъ спутниковъ. И когда Чарли спросила меня, какъ это бываетъ, я разсказала ей все, что мы узнали о подобномъ случа дома.
Я думала послать Ричарду записку, увдомить его, гд я находилась, но потомъ сочла за лучшее отправиться къ нему безъ приготовленія. Онъ жилъ въ казармахъ, и я немного усумнилась, возможно ли будетъ отыскать его, однако, мы отправились на рекогносцировку. Заглянувъ въ ворота казарменнаго двора, мы увидли, что тамъ, въ такую раннюю пору дня все было спокойно, и я спросила у сержанта, стоявшаго на ступенькахъ гауптвахты, квартиру Ричарда. Онъ отрядилъ солдата показать мн, и тотъ повелъ насъ по какой-то пустой лстниц, постучался суставами пальцевъ въ дверь и оставилъ насъ.
— Ну, что тамъ!— вскричалъ Ричардъ внутри комнаты.
Я оставила Чарли въ маленькомъ корридор и, отворивъ дверь въ половину, сказала:
— Могу ли я войти, Ричардъ? Вдь это только бабушка Дорденъ.
Онъ что-то писалъ. По всему полу разбросаны были въ страшномъ безпорядк платья, жестяныя коробки, сапоги, книги, щетки и чемоданы. Онъ былъ полуодтъ въ обыкновенномъ плать, но не въ форм, его волосы были не причесаны, и самъ онъ казался такимъ же, страннымъ, какъ и его комната. Все это я увидла уже не ране, какъ посл его радушнаго привта, и посл того, какъ сла подл него, потому что онъ былъ удивленъ, услышавъ мой голосъ, и въ одинъ моментъ схватилъ меня въ свои объятія. Милый Ричардъ! Со мною онъ всегда быль одинаковъ, всегда, даже… бдный, бдный Ричардъ! Даже до послдней минуты своей жизни онъ не иначе встрчалъ меня, какъ съ своей дтской, веселой, безпечной манерой!
— Праведное небо, наша милая хозяюшка,— сказалъ онъ:— да какъ она сюда попала! Кто бы могъ думать увидть ее здсь! Не случилось ли чего? Здорова ли Ада?
— Слава Богу! Она миле, чмъ когда нибудь, Ричардъ!
— Вотъ что!— (сказалъ онъ, откидываясь къ спинк своего стула.— Бдная моя кузина! Я сейчасъ писалъ къ вамъ письмо, Эсирь!
Какимъ истомленнымъ, какимъ угрюмымъ казался онъ, даже въ цвт своей юношеской красоты, откинувшись къ спинк стула, и сжимая въ рук плотно исписанный листъ бумаги!
— Вы употребили, Ричардъ, столько труда написать все это, и неужели мн нельзя прочитать, что вы написали?— спросила я.
— О, душа моя,— отвчалъ онъ съ отчаяннымъ жестомъ: — вы можете читать его во всей этой комнат. Здсь для меня все кончено.
Я кротко упрашивала его не предаваться унынію. Я сказала ему, что случайно услышала о его затруднительномъ положеніи и нарочно пріхала посовтоваться съ нимъ, что можно сдлать лучшаго.
— Вотъ это по вашему, Эсирь, но безполезно, и потому не по вашему!— сказалъ онъ съ грустной улыбкой.— Сегодня я отправляюсь въ отпускъ, черезъ часъ меня бы не было здсь, я ду въ отпускъ для того, чтобъ поршить съ этой службой. Что длать, прошедшаго не воротишь! И эта карьера идетъ по стопамъ предыдущихъ. Не доставало мн побывать въ духовномъ званіи, чтобъ перепробовать вс профессіи.
— Ричардъ,— возразила я:— неужели это такъ безнадежно?
— Совершенно безнадежно. Въ настоящее время я такъ близокъ къ позору, что даже т, которые имютъ власть надо мною, охотне согласились бы жить безъ меня, нежели со мною. И они правы. Не принимая въ разсчетъ долги, должниковъ и тому подобныя непріятныя задержки, я не способенъ даже и къ этому занятію. Вс заботы, весь умъ, все сердце, вся душа посвящены одному предмету. Пока еще не лопнулъ этотъ пузырь,— сказалъ онъ, разрывая письмо на мелкія клочки и угрюмо бросая ихъ на полъ:— какимъ образомъ мн можно ухать заграницу? Меня слдовало послать за границу, но какимъ образомъ могъ бы я ухать? Могу ли я, при всемъ моемъ знаніи этого дла, доврять даже Вользу, не оставаясь свидтелемъ его поступковъ?
Мн кажется, онъ угадывалъ по лицу моему, что я намрена была сказать, но онъ схватилъ мою руку, которую я опустила на его руку, и слегка приложилъ ее къ моимъ губамъ, не давая мн возможности продолжать.
— Нтъ, бабушка Дорденъ! Я запрещаю говорить вамъ о двухъ предметахъ, я долженъ запретить ихъ. Первый — это Джонъ Джорндись. Второй — вы сами знаете. Назовите это сумасшествіемъ, а я все-таки скажу вамъ, что не могу преодолть себя и не могу быть здравомыслящимъ. Но это не такая вещь: это для меня единственный предметъ, единственная цль, къ которой я стремлюсь. Я очень жалю, что меня принуждали сворачивать съ моей дороги на многія другія. Умно было бы покинуть ее теперь, посл всего времени, посл всхъ безпокойствъ и огорченій, которыми я пожертвовалъ для нея! О, конечно, очень, очень умно. Это было бы даже весьма пріятно для нкоторыхъ, но отъ меня этого не будетъ.
Онъ былъ въ такомъ расположеніи духа, въ которомъ я считала за лучшее не увеличивать его ршимости (еслибъ только что-нибудь могло увеличить ее) моими возраженіями. Я вынула письмо Ады и вручила ему.
— Вы позволите мн прочитать его теперь?— спросилъ онъ.
Когда я сказала ему ‘да’, онъ положилъ письмо на столъ, и склонивъ голову къ рук, началъ читать. Прочитавъ нсколько строкъ, онъ облокотился на столъ обими руками и положилъ на нихъ голову, чтобы скрыть отъ меня свое лицо. Спустя еще немного, онъ всталъ, какъ будто свтъ былъ нехорошъ для него, и подошелъ къ окну. Онъ кончалъ тамъ чтеніе, обернувшись ко мн спиной: и наконецъ кончивъ и сложивъ его, онъ простоялъ еще нсколько минутъ съ письмомъ въ рукахъ. Когда онъ вернулся къ своему стулу, я видла въ глазахъ его слезы.
— Вроятно, Эсирь, вы знаете, о чемъ она пишетъ здсь?
Онъ произнесъ это нжнымъ голосомъ и въ заключеніе вопроса поцловалъ письмо.
— Знаю, Ричардъ.
— Предлагаетъ мн,— продолжалъ онъ, топнувъ погой въ полъ:— маленькое наслдство, которое на-дняхъ получитъ, аккуратно на такую сумму, какую я промоталъ, и проситъ, и умоляетъ меня принять его, расплатиться съ долгами и остаться на служб.
— Я знаю, что ваше благополучіе, Ричардъ, составляетъ самое искреннее ея желаніе,— сказала я.— Но, мой милый Ричардъ, вы знаете, какое благородное сердце у Ады!
— Я увренъ въ этомъ. Я… я… лучше, если бы я не жилъ.
Онъ снова подошелъ къ окну и, приложивъ къ нему руку, склонилъ на нее свою голову. Мн больно было видть его, я думала, что онъ сдлается еще печальне, и потому оставалась безмолвною. Моя опытность была еще весьма ограничена. Я вовсе не думала, что посл этого душевнаго волненія, въ немъ пробудится новое чувство оскорбленія.
— Это-то и есть сердце, которое тотъ же самый Джонъ Джорндисъ,— иначе онъ и не долженъ упоминаться между нами, какъ подъ этимъ названіемъ, ршился отчудить отъ меня,— сказалъ онъ съ негодованіемъ.— И эта прелестная двочка длаетъ мн предложеніе изъ-подъ крыши того же самаго Джона Джорндиса, съ согласія и одобренія того же самаго Джорндиса, она длаетъ это предложеніе, какъ новое средство подкупить меня.
— Ричардъ,— вскричала я, поспшно вставая со стула:— я не хочу слышать такихъ позорныхъ словъ!
И дйствительно, я въ первый разь въ жизни разсердилась на него, впрочемъ, гнвъ мой былъ минутный. Когда я увидла, что его молодое, но истомленное лицо смотрло на меня, какъ будто онъ сожалетъ, что быль такъ опрометчивъ, я положила руку къ нему на плечо и сказала:
— Пожалуйста, милый Ричардъ, не говорите со мной такимъ тономъ. Подумайте!
Онъ началъ обвинять себя, признавался мн съ самимъ искреннимъ чистосердечіемъ въ своей несправедливости и просилъ у меня тысячу извиненій. Я смялась надъ этимъ и вмст съ тмъ дрожала всмъ тломъ, потому что гнвъ мой сильно меня взволновалъ.
— Принять это предложеніе, милая моя Эсирь,— сказалъ онъ, садясь подл меня и снова обращаясь къ нашему разговору:— еще разъ прошу, прошу простить меня, я сильно огорченъ — принять этотъ подарокъ, нтъ нужды говорить вамъ, я не могу, эти невозможно. Кром того, еслибъ я показалъ вамъ нкоторыя письма и бумаги, они бы убдили васъ, что здсь для меня все кончилось. Поврьте мн, я навсегда разстаюсь съ краснымъ мундиромъ. Среди всхъ моихъ затрудненій и замшательствъ меня утшаетъ убжденіе, что, гоняясь за своими интересами, я вмст съ тмъ гоняюсь и за интересами Ады. Вользъ прикладываетъ свое плечо къ рычагу, и не можетъ, слава Богу, подвинуть его для меня, не подвинувъ для Ады.
Пылкія надежды его пробуждались въ немъ, одушевляли черты лица его, но, несмотря на то, самое лицо его казалось для меня печальне прежняго.
— Нтъ, нтъ!— вскричалъ Ричардъ, приведенный въ восторгъ.— Еслибъ все маленькое достояніе Ады, все до послдняго гроша принадлежало мн, я бы не истратилъ изъ него ни малйшей частички, съ тою цлью, чтобъ удерживать себя въ положеніи, къ которому я но способенъ, которое не интересуетъ меня, которое утомляетъ меня! Нтъ! Оно должно быть посвящено тому, что общаетъ лучшее возмездіе, его должно употребить тамъ, гд открывается для нея боле врный планъ на выигрышъ. Ради Бога, за меня не безпокойтесь! А меня на ум теперь одинъ только предметъ, я и Вользъ постараемся его разработать. Я не буду безъ средствъ. Свободный отъ служебныхъ занятій, я буду имть возможность помириться съ нкоторыми ничтожными ростовщиками, которые ни о чемъ больше не услышатъ теперь, какъ о возобновленіи обязательствъ, такъ говоритъ Вользъ. Во всякомъ случа, балансъ будетъ на моей сторон. Ну, довольно объ этомъ. Вы, Эсирь, свезете отъ меня письмо къ Ад, и какъ вы, такъ и она должны боле другихъ надяться на перемну моего счастія и не думать, моя милая, что я совершенно пропавшій человкъ.
Я не стану повторять того, что говорила Ричарду. Я знаю, что это было скучно, и никто не подумаетъ, чтобы это было умно, одно только скажу, что я говорила съ нимъ отъ чистаго сердца. Онъ слушалъ меня терпливо и внимательно, но я видла, что въ настоящее время было бы безполезно убждать его. Я видла также и испытала при этомъ самомъ свиданіи всю справедливость замчанія моего опекуна, что еще опасне и даже пагубне прибгать къ убжденіямъ, нежели оставить его въ томъ положеніи, въ какомъ онъ находился.
Поэтому я принуждена была наконецъ спросить Ричарда, можетъ ли онъ убдить меня, что съ его военнымъ поприщемъ все кончилось, какъ онъ выражался, и что это не было съ его стороны обыкновеннымъ желаніемъ перемны? Нисколько не колеблясь, онъ показалъ мн переписку, по которой очевидно было, что его отставка была устроена. Изъ его словъ я узнала, что мистеръ Вользъ имлъ копіи съ этихъ бумагъ, и что онъ ршительно во всемъ съ нимъ совтовался. Узнавъ все это, получивъ письмо къ Ад и сдлавшись нечаянно спутницей Ричарда въ Лондонъ, я ничего не сдлала хорошаго, създивъ въ Диль. Сознаваясь въ этомъ самой себ съ стсненнымъ сердцемъ, я сказала, что пойду теперь въ гостиницу и буду ждать его прихода. Накинувъ шинель, онъ проводилъ меня до воротъ, и я съ Чарли пошла по набережной.
Тамъ въ одномъ мст было большое стеченіе народа, который окружалъ морскихъ офицеровъ, только что выступившихъ на берегъ изъ шлюпки, и который съ особеннымъ участіемъ разспрашивалъ моряковъ. Я сказала Чарли, что эта шлюпка должна быть съ остъ-индскаго корабля, и мы остановились посмотрть.
Моряки тихо отходили отъ набережной. Они весело разговаривали другъ съ другомъ и съ народомъ, толпившимся вокругъ ихъ, и посматривали во вс стороны, какъ будто каждый предметъ радовалъ и привтствовалъ ихъ съ возвращеніемъ на родину.
— Чарли, Чарли,— сказала я:— пойдемъ прочь!
И я побжала такъ скоро, что маленькая моя горничная была крайне изумлена.
Я только тогда подумала, къ чему я такъ тороплюсь, когда мы очутились въ нашей каютк, и когда успли перевести духъ. Въ одномъ изъ загорлыхъ лицъ я узнала мистера Вудкорта, и боялась, что въ свою очередь и онъ узналъ меня. Мн очень не хотлось, чтобы онъ увидлъ мою измнившуюся наружность. Встрча наша была неожиданная, и твердость духа совершенно покинула меня.
Но я знала, что это нехорошо, и потому сказала себ: ‘Милая моя, нтъ никакой причины, да и не можетъ быть никакой, почему наружность твоя должна быть для тебя теперь хуже, чмъ она была во всякое другое время. Чмъ ты была въ теченіе послдняго мсяца, то же ты и сегодня, нисколько ни хуже, ни лучше. Это не похоже на твою ршимость: пробуди ее въ себ, Эсирь, пробуди!’
Отъ скорой ходьбы я вся дрожала и сначала не имла возможности успокоить себя, однако, мн сдлалось лучше, и я была очень рада этому.
Моряки пришли въ гостиницу. Я слышала, какъ они говорили на лстниц, я была уврена, что это т самые джентльмены, потому что узнала ихъ голоса, я хочу сказать, что узнала голосъ мистера Вудкорта. Правда, для меня гораздо было бы легче, еслибъ я ухала неузнанною, но я ршилась не длать этого. ‘Нтъ, душа моя, нехорошо. Нтъ, нтъ и нтъ!’
Я развязала ленты моей шляпки и вполовину открыла вуаль, то есть, врне сказать, я вполовину опустила его, но это все равно, и написавъ на карточк, случайно находившейся при мн, что нахожусь вмст съ Ричардомъ Карстономъ здсь, послала ее къ мистеру Вудкорту. Онъ пришелъ немедленно. Я выразила ему свою радость, что мн представился случай поздравить его въ числ первыхъ съ благополучнымъ возвращеніемъ въ Англію, и при этомъ я замтила, что онъ сожаллъ обо мн.
— Вы потерпли крушеніе, мистеръ Вудкортъ, и едва не погибли,— сказала я:— но мы не смемъ назвать несчастіемъ обстоятельство, доставившее вамъ возможность оказать столько пользы и столько неустрашимости. Мы прочитали о вашемъ подвиг съ искреннимъ участіемъ. Первыя свднія о немъ я получила отъ вашей старинной паціентки, бдной миссъ Фляйтъ, вскор посл того, какъ я оправилась отъ тяжкой болзни.
— Ахъ, отъ маленькой миссъ Фляйтъ!— сказалъ онъ.— Ну что, она живетъ попрежнему?
— Во всхъ отношеніяхъ.
Теперь я уже такъ была спокойна, что вовсе забыла о вуали и могла совершенно поднять ее.
— Ея признательность къ вамъ, мистеръ Вудкортъ, очаровательна. Это самое доброе, благородное, преданное созданіе, сколько я имю причины думать.
— Вы… вы нашли ее такою?— отвчалъ онъ.— Я… мн это весьма пріятна.
Онъ такъ сожаллъ обо мн, что съ трудомъ могъ говорить.
— Увряю васъ,— сказала я:— я была такъ глубоко тронута ея сочувствіемъ ко мн и непритворнымъ удовольствіемъ, которое она обнаружила мн при нашемъ свиданіи.
— Мн больно слышать, миссъ, что вы были нездоровы.
— Я была очень нездорова.
— Однако, вы совсмъ поправились?
— Я совсмъ поправилась какъ въ здоровь, такъ въ веселомъ расположеніи духа,— сказала я.— Вы знаете, какъ добръ мой опекунъ и какую счастливую жизнь мы ведемъ, такъ что я за все должна быть благодарна и ничего больше не желать въ мір.
Я чувствовала, какъ будто онъ имлъ гораздо большее состраданіе ко мн, нежели я сама имла къ себ. Это состраданіе одушевляло меня новой бодростью и новымъ спокойствіемъ, необходимыми, чтобъ успокоить его. Я говорила съ нимъ о его вояж и возвращеніи въ отечество, о его будущихъ планахъ и его вроятномъ вторичномъ отплытіи въ Индію. Онъ отвчалъ, что въ послднемъ предположеніи онъ сомнвается. Счастіе и тамъ неблагопріятствовало ему. Онъ выхалъ изъ отечества въ качеств корабельнаго врача и воротился съ тмъ же. Въ то время, какъ мы такимъ образомъ разговаривали, и когда я радовалась своему убжденію, что облегчила (если только можно употребить подобное выраженіе) ударъ, который предстоялъ ему отъ встрчи со мной, вошелъ Ричардъ. Онъ узналъ внизу, кто былъ со мной, и они встртились другъ съ другомъ съ искреннимъ удовольствіемъ.
Я замтила, что посл того, какъ кончились ихъ первыя привтствія, и когда они поговорили о карьер Ричарда, мистеръ Вудкортъ получилъ неопредленное понятіе, что дла Ричарда не были въ хорошемъ положеніи. Онъ часто посматривалъ ему въ лицо, какъ будто замчалъ въ немъ оттнки, которые производили на него непріятное впечатлніе, и не разъ обращалъ взоръ свои на меня, какъ будто спрашивая меня, знала ли я истинное положеніе его длъ. Между тмъ Ричардъ сохранялъ свое пылкое и пріятное настроеніе духа и вполн выказывалъ удовольствіе, что видитъ еще разъ мистера Вудкорта, котораго всегда любилъ.
Ричардъ предложилъ хать въ Лондонъ всмъ вмст, но такъ какъ мистеръ Вудкортъ долженъ былъ остаться на корабл на нкоторое время, то и не могъ составить намъ компаніи. Онъ, однакоже, отобдалъ съ нами очень рано и сдлался вполн похожъ на того мистера Вудкорта, какимъ я привыкла его видть. такъ что я еще спокойне начала думать о томъ, что умла смягчитъ его сожалніе. Но на Ричарда онъ не могъ смотрть спокойно. Когда карета наша была почти готова, и Ричардъ пошелъ уложить въ нее свой багажъ, мистеръ Вудкортъ заговорилъ со мной о немъ.
Я несовсмъ считала себя вправ разсказать ему всю его исторію, но все же я сослалась въ нсколькихъ словахъ на его отчужденіе отъ мистера Джорндиса и на то обстоятельство, что онъ совершенно запуталъ себя въ злополучную тяжбу. Мистиръ Вудкортъ слушалъ меня съ вниманіемъ и выражалъ сожалніе.
— Я замтила, что вы очень пристально слдите за нимъ,— сказала я.— Какъ вы думаете, очень онъ перемнился?
— Очень,— отвчалъ онъ, покачавъ головой.
Я чувствовала, какъ кровь бросилась мн въ лицо, но это душевное волненіе было только минутное. Я повернулась въ сторону, и все прошло.
— Перемну эту,— сказалъ мистеръ Вудкортъ:— я замчаю не съ томъ, чтобы онъ помолодлъ или постарлъ, сдлался тоньше или толще, блдне или румяне — нтъ!— я замчаю ее въ его какомъ-то странномъ пыраженіи лица. Я никогда не видывалъ такого замчательнаго выраженія въ молодомъ человк. Нельзя сказать, чтобь это было душевное безпокойство или истома, скоре это вмст то и другое, и кром того какое-то несозрлое отчаяніе.
— Однако, вы не думаете, что онъ боленъ?
— Нтъ. Онъ, какъ видно, иметъ крпкое тлосложеніе.
— Что онъ не можетъ быть спокоенъ духомъ, мы имемъ слишкомъ много причинъ знать это основательно,— продолжала я.— Мистеръ Вудкортъ, вы подете въ Лондонъ?
— Завтра или посл завтра.
— Ни въ чемъ Ричардъ такъ не нуждается, какъ въ друг. Онъ всегда любилъ васъ, сдлайте милость, навстите его по прізд въ Лондонъ. Сдлайте милость, помогите ему, по возможности, нашими добрыми совтами. Вы не знаете, какая бы это была величайшая услуга. Вы представить себ не можете, какъ Ада, мистерь Джорндисъ и даже я, какъ мы бы стали благодарить васъ, мистерь Вудкортъ!
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ, еще боле растроганный, чмъ съ самаго начала:— клянусь небомъ, я буду для него истиннымъ другомъ. Я приму это какъ особое довріе ко мн, и это довріе будетъ для меня священное!
— Да благословитъ васъ небо!— сказала я, и глаза мои быстро наливались слезами, но я не безпокоилась объ этомъ, потому что слезы эти были не за меня.— Ада любитъ его… мы вс любимъ его, но Ада любитъ такъ, какъ никто изъ насъ не можетъ. Я передамъ ей ваши слова. Благодарю и благословляю васъ за нее!
Съ окончаніемъ нашего бглаго разговора вошелъ Ричардъ и подалъ мн руку проводить меня до кареты.
— Вудкортъ,— сказалъ онъ, вовсе не воображая какъ кстати:— пожалуйста постарайся встртиться съ нами въ Лондон.
— Встртиться?— отвчалъ Вудкортъ:— Помилуй, да у меня теперь, кром тебя, нтъ друзей въ Лондон! Гд я отыщу тебя?
— Я еще долженъ нанять гд нибудь квартиру,— сказалъ онъ, задумавшись:— ну, да положимъ хоть въ квартир Вольза, на подворь Сэймонда!
— Хорошо! Я увижусь съ тобой при первой возможности.
Они дружески пожали руки другъ другу. Когда я сла въ карету, когда Ричардъ все еще стоялъ на улиц, мистеръ Вудкортъ положилъ свою руку на плечо Ричарду и взглянулъ на меня. Я поняла его и въ знакъ признательности махнула ему рукой.
Но и въ послднемъ его взгляд, когда экипажъ тронулся съ мста, я замтила, что онъ жаллъ о мн. Я радовалась этому. Я чувствовала за прежнюю, прошлую себя, какъ могли бы чувствовать покойники, еслибъ имъ представилась возможность постить сцены, гд протекала ихъ жизнь. Мн пріятно было, что меня нжно вспоминали, слегка сожалли о мн и несовсмъ еще забыли.

XLVI. Держи его!

Мракъ господствуетъ въ улиц Одинокаго Тома. Разстилаясь и разстилаясь съ тхъ поръ, какъ солнце закатилось за горизонтъ, онъ постепенно распространяется и наконецъ наполняетъ каждую пустоту въ этомъ мст. На нкоторое время тамъ горли тусклые оговьки, какъ горитъ свточъ жизни въ улиц Одинокаго Тома, тяжело, тяжело, въ заразительномъ воздух и мерцали, какъ мерцаетъ тотъ же свточъ, бросая слабый свтъ на множество отвратительныхъ предметовъ. Но и они потушены. Луна посматривала на Тома угрюмымъ, холоднымъ взглядомъ, какъ будто отдляла частичку самой себя въ его опустлое владніе, негодное для жизни и опаленное вулканическимъ огнемъ, но и она прошла мимо и закатилась за горизонтъ. Кошмаръ самой черной масти разгуливаетъ по грязнымъ жилищамъ улицы Одинокаго Тома, но Томъ, несмотря на то, спитъ крпкимъ сномъ.
Много сильныхъ спичей произнесено было въ стнахъ и за стнами парламента касательно Тома и много было изступленныхъ диспутовъ, какимъ бы образомъ исправить его. Нельзя ли его вывести на большую дорогу съ помощью констаблей и приходскихъ старостъ и съ колокольнымъ звономъ, или расколоть его въ пуки полемической соломы, или вмсто того обратить въ щебенку. Среди этой пыли и этого шуму одно только было совершенно ясно, что Томъ могъ бы и можетъ, долженъ и будетъ исправленъ сообразно съ указаніями чьей-то теоріи, но ни чьей практики. И въ ожиданіи лучшей перемны, Томъ продолжаетъ опрометью идти къ своему разрушенію съ прежнею непоколебимою ршимостью.
Но и онъ уметъ отмщать за себя. Самый втеръ повинуется ему и врно служитъ ему въ эти часы непроницаемаго мрака. Нтъ ни одной капли зараженной крови Тома, которая бы не распространила гд нибудь заразы. Она заразитъ, въ эту самую ночь, чистйшую струю (въ которой химики и аналитики отыскали бы неподдльное благородство) одного норманскаго дома, и владтель этого дома не въ состояніи выразить отказа такому безславному союзу. Въ ней нтъ и атома грязи Тома, нтъ на кубическій дюймъ отвратительнаго заразительнаго газа, въ которомъ живетъ Томъ, нтъ униженія, нтъ невжества, нтъ гнусныхъ пороковъ, нтъ закоснлой грубости, но кровь Тома возьметъ свое, она проникнетъ во вс слои общества, до надменнйшаго изъ надменныхъ, до высшаго изъ высокихъ. И дйствительно то заразою, то грабежомъ, то развратомъ, а Томъ не остается неотмщеннымъ.
Когда улица Одинокаго Тома бываетъ отвратительне, днемъ или ночью? Вопросъ нершенный, одно только можно сказать въ разршеніе этого вопроса, что чмъ больше смотрть на нее, тмъ отвратительне она станетъ казаться, и что никакое воображеніе не можетъ представить такъ врно всю ея отвратительность, какъ дйствительный видъ ея. Но вотъ день начинаетъ заниматься, и по истин, гораздо было бы лучше для національной славы, еслибъ солнце, изрдка показывалось надъ британскими владніями, нежели всегда надъ такимъ гадкимъ чудовищемъ, какъ Томъ.
Смуглый, загорлый отъ солнца джентльменъ, мучимый безсонницей, предпочитавшій лучше бродить по улицамъ, нежели считать часы на безпокойной подушк, тихо подходитъ сюда въ это спокойное время. Подстрекаемый любопытствомъ, онъ часто останавливается и смотритъ вокругъ себя, смотритъ вверхъ и внизъ по этимъ жалкимъ закоулкамъ. Но не одно любопытство управляетъ имъ, въ его блестящихъ, черныхъ глазахъ отражается состраданіе и участіе. Внимательно разсматривая каждый предметъ, онъ, повидимому, понимаетъ всю отвратительность ихъ, повидимому, онъ изучалъ ихъ прежде.
По краямъ канавы, наполненной застоемъ зловонной грязи,— канавы, которая и есть улица Одинокаго Тома, ничего на видно, кром дряхлыхъ домовъ, замкнутыхъ и безмолвныхъ. Ни одного безсоннаго созданія, кром его самого, не показывается здсь, никого, кром его и еще одной женской фигуры, которая сидитъ въ отдаленіи на порог одного изъ домовъ. Онъ идетъ въ этой фигур. Приближаясь, онъ замчаетъ, что она совершила дальній путь, потому что ноги ея избиты и вся она запылена. Она сидитъ на порог, какъ будто кого-то ожидая, однимъ локтемъ она упирается въ колно, и голова ея покоится на рук. Подл нея парусинный мшокъ или узелъ, который она тащила на себ. Вроятно она дремлетъ, потому что не обращаетъ ни малйшаго вниманія на его шаги въ то время, какъ онъ приближается къ ней.
Изломанный тротуаръ такъ узокъ, что когда Алланъ Вудкортъ подходитъ къ тому мсту, гд сидитъ женщина, онъ принужденъ спуститься на дорогу, чтобъ пройти мимо ея. Взглянувъ на ея лицо, его взоры встрчаются съ ея взорами, и онъ останавливается.
— Что ты тутъ длаешь?
— Ничего, сэръ.
— Ты не можешь достучаться? Ты хочешь, чтобъ тебя впустили?
— Я жду, когда встанутъ въ другомъ дом… на постояломъ двор… не здсь,— терпливо отвчаетъ женщина.— Я жду здсь, потому что сюда скоро заглянетъ солнышко и отогретъ меня.
— Мн кажется, ты очень устала. Мн жалко видть, что ты сидишь на улиц.
— Благодарю васъ, сэръ. Это ничего не значитъ.
Привычка его говорить съ бдными и не прибгать къ тону покровительства или снисхожденія весьма легко приводить его въ хорошія отношенія съ женщиной.
— Дай мн посмотрть твою голову,— говоритъ онъ, наклоняясь.— Я докторъ. Не бойся. Я ни за что въ свт не сдлаю теб вреда.
Онъ знаетъ, что однимъ прикосновеніемъ своей искусной и привычной руки, онъ уже можетъ доставить ей нкоторое облегченіе. Она слегка противится ему, говоря: ‘это ничего, пройдетъ’, но едва только наложилъ онъ пальцы на раненое мсто, какъ она поворачиваетъ его къ свту.
— Гм! Весьма дурной ушибъ, кожа сильно ссажена. Теб, должно быть очень больно.
— Да, немного больно, сэръ,— отвчаетъ женщина, и по щек ея катится слеза.
— Дай я попробую, нельзя ли это облегчить для тебя. Вдь мой платокъ не повредитъ теб.
— О, нтъ, сэръ, я уврена въ этомъ!
Онъ очищаетъ рану и осушаетъ ее, и, тщательно осмотрвъ и слегка прижавъ ее ладойью руки, вынимаетъ изъ кармана небольшой футляръ и приступаетъ къ перевязк раны. Занимаясь такимъ образомъ, онъ въ душ смется надъ тмъ, что ему привелось длать перевязки на улиц, и говоритъ:
— Итакъ твой мужъ кирпичникъ?
— Почемъ вы это знаете, сэръ?— спрашиваетъ удивленная женщина.
— Я такъ заключаю по цвту глины на твоемъ мшк и на одежд. Къ тому же я знаю, что многіе кирпичники ходятъ по разнымъ мстамъ искать себ работы. Мн жаль, но я знаю, что они очень жестоки къ своимъ женамъ.
Женщина торопливо приподнимаетъ глаза кверху, какъ будто она хотла опровергнуть, что ея рана есть слдствіе жестокости мужа, но, почувствовавъ руку на своей голов и увидвъ умное и спокойное лицо, она спокойно опускаетъ ихъ.
— Гд онъ теперь?— спрашиваетъ докторъ.
— Вчера онъ нажилъ себ хлопоты, сэръ, однако, онъ хотлъ повидаться со мной на постояломъ двор.
— Онъ наживетъ себ еще больше и хуже хлопотъ, если будетъ употреблять во зло свою огромную и тяжелую руку, такъ какъ онъ употребилъ ее при этомъ случа. Но ты прощаешь его, несмотря на его жестокость, и я больше ничего не говорю о немъ, какъ только то, что я желаю, чтобы онъ заслуживалъ твое прощеніе. У тебя нтъ дтей?
Женщина качаетъ головой.
— Одного малютку я зову своимъ, сэръ, но только онъ но мой, а Лизы.
— А твой врно умеръ. Бдняжка!
Въ это время онъ кончилъ перевязку и закрываетъ свой футляръ.
— Я полагаю у тебя есть гд нибудь свой домъ. Далеко ли онъ отсюда?— спрашиваетъ онъ, простодушно принимая за шутку то, что онъ сдлалъ, между тмъ какъ она поднимается и длаетъ книксенъ.
— Отсюда будетъ добрыхъ двадцать три мили, сэръ. Въ Сентъ-Албанс. Вы знаете, сэръ, гд Сентъ-Албансъ? Вы глядите такъ, какъ будто знаете, гд?
— Да, я его немного знаю. Теперь и я въ свою очередь спрошу тебя: есть ли у тебя деньги на квартиру?
— Есть, сэръ,— говоритъ она:— по истин и чести есть.
И вмст съ этимъ она показываетъ ихъ. Онъ говорить ей въ отвтъ на ея множество благодарностей, что рана ея вн всякой опасности, желаетъ ей добраго дня и уходитъ. Улица Одинокаго Тома все еще объята сномъ, и никто въ ней не шевелится.
Но нтъ, шевелится кто-то! Въ то время, какъ Алланъ Вудкортъ, возвращаясь, подходитъ къ тому мсту, откуда увидлъ женщину, сидвшую на порог, онъ видитъ оборванную фигуру, которая очень осторожно и какъ бы крадучись пробирается вдоль улицы, прижимаясь къ грязнымъ стнамъ, къ которымъ бы не прикоснулась даже самая отвратительная фигура. Это фигура юноши, щеки котораго впали и котораго глаза имютъ изнуренный блескъ. Онъ такъ старается пройти незамченнымъ, что даже появленіе незнакомца въ полномъ одянія, не соблазняетъ его оглянуться назадъ. Своимъ оборваннымъ локтемъ онъ прикрываетъ лицо себ, пробираясь по другой сторон улицы, ощупывая костлявой рукой стну, и его платье, не имющее никакого виду, виситъ съ него лохмотьями. Для какого употребленія сдлано было это платье и изъ какого матеріала невозможно было бы сказать. Оно выглядитъ, по цвту и по свойству, похожимъ на связку болотистыхъ и давно перегнившихъ листьевъ.
Алланъ Вудкортъ останавливается посмотрть на него и замчаетъ все это съ неяснымъ убжденіемъ, что онъ гд-то видлъ мальчика прежде. Онъ не можетъ припомнить, какъ онъ видлъ его и когда, но въ душ его сохранилось воспоминаніе о подобной фигур. Онъ воображаетъ, что видлъ его въ какомъ нибудь госпитал или пріют бдныхъ и все-таки не можетъ дать себ отчета, почему это съ такой необыкновенной силой приходитъ на память.
Онъ постепенно придвигается къ выходу изъ улицы Одинокаго Тома при утреннемъ свт, размышляя объ этой фигур, какъ вдругъ позади его раздаются шаги бгущаго человка, и, оглянувшись, онъ видитъ мальчика опрометью бгущаго къ нему и преслдуемаго женщиной
— Держи его, держи его!— кричитъ женщина, едва не задыхаясь.— Держи его, держите его, сэръ!
Алданъ Вудкортъ перебгаетъ черезъ улицу, чтобъ пересчь дорогу мальчику, но мальчикъ проворне его увертывается въ сторону, ныряетъ ему подъ руки, убгаетъ на нсколько шаговъ впередъ и снова летитъ около стны. Между тмъ женщина гонится за нимъ, крича что есть духу: ‘держи, держи его!« Алланъ полагая, что мальчикъ утащилъ у нея деньги, продолжаетъ погоню и настигаетъ его разъ двнадцать, но мальчикъ каждый разъ бросается въ сторону, увертывается, ныряетъ подъ руки и убгаетъ впередъ. Чтобъ прекратить погоню, при одномъ изъ подобныхъ случаевъ, стоило только упасть на него и такимъ образомъ отнять всякую возможность къ дальнйшему побгу, но Алланъ не ршается на эту мру, и такимъ образомъ, въ высшей степени забавная погоня продолжается. Наконецъ бглецъ, преслдуемый по пятамъ, бросается въ узкій закоулокъ, на какой-то дворъ, въ которомъ нтъ другого выхода. Здсь, у груды гнилыхъ дровъ, онъ падаетъ и, задыхаясь, смотритъ на своего преслдователя, который тоже стоитъ, смотритъ, запыхавшись, на мальчика и поджидаетъ женщину.
— Охъ, ты мн, Джо!— кричитъ женщина.— Что небось попался мн наконецъ.
— Джо,— повторяетъ Алланъ, внимательно посмотрвъ на него.— Джо! Постой. Да, это такъ! Я помню, какъ этого мальчика, нсколько времени назадъ, приводили къ слдственному судь.
— Да, я видлъ васъ когда-то у Инквича,— бормочетъ Джо.— Ну, чтожъ изъ этого? Неужели вамъ нельзя оставить такого несчастнаго какъ я? Неужели я, но-вашему, еще не довольно несчастливъ? Какого же еще несчастнаго хотите вы сдлать изъ меня? Меня водили, водили, таскали, таскали отъ одного изъ вашей братьи къ другому, пока не утомили меня до самыхъ костей. Въ дл Инквича я ничмъ не виноватъ. Я ничего не сдлалъ. Онъ былъ очень добръ до меня, особливо когда проходилъ мимо моего перекрестка. Мн вовсе не хотлось, чтобы онъ умеръ. Вотъ я только того и хочу, чтобъ умереть. Право, не знаю, почему я до сихъ поръ не вздумаю пробить собой дыру въ глубокой вод, право, не знаю.
Онъ говоритъ это съ такимъ плачевнымъ видомъ, и его грязныя слезы кажутся до такой степени неподдльными, и онъ лежитъ, прижавшись къ груд дровъ, представляя собою такое близкое подобіе какому-то огромному сморчку или зловредному наросту, произведенному на томъ мст нечистотой и небрежностью, что гнвъ Аллана Вудкорта смягчается. Онъ обращается къ женщин и говоритъ:
— Жалкое созданіе! Что онъ сдлалъ теб?
Женщина отвчаетъ на это, качая головой распростертой фигур, боле съ изумленіемъ, нежели съ гнвомъ:
— Охъ ты мн, Джо! Попался мн наконецъ!
— Что онъ сдлалъ?— спрашиваетъ Алланъ,—Что, онъ обокралъ тебя?
— Нтъ, сэръ, нтъ! Обокралъ меня? Онъ ничего мн не сдлалъ, какъ только что былъ очень добръ до меня, вотъ это-то удивительно,
Алланъ переводитъ взглядъ отъ Джо на женщину, отъ женщины на Джо въ ожиданіи, кто изъ нихъ разъяснитъ ему эту загадку.
— Видите ли, онъ пришелъ со мной,— говоритъ женщина:— охъ только ты мн, Джо!.. онъ пришелъ со мной, сэръ, въ Сентъ-Альбансъ, больной, и молоденькая леди,— Господь да благословитъ ее!— достала мн добраго друга, который сжалился надъ нимъ и взялъ его къ себ…
Алланъ съ внезапнымъ ужасомъ отступаетъ отъ него.
— Точно такъ, сэръ, это правда. Взялъ его къ себ, далъ ему покой, и это неблагодарное чудовище убжало отъ него въ ту же ночь, и съ тхъ поръ я не видла его и ничего не слышала о немъ, вотъ только, что сейчасъ и увидла его. А та-то, молоденькая леди, такая хорошенькая, слегла его недугомъ и потеряла совсмъ свое прекрасное личико, такъ-что теперь никто бы и не сказалъ, что это та же самая леди, еслибъ у нея не было ангельскаго нрава, прекрасной осанки и сладенькаго голоса. Знаешь ли ты это? Ты, неблагодарный злодй! Это все изъ-за тебя и изъ-за ея доброты къ теб?— вопрошаетъ женщина, начиная, вмст съ пробужденіемъ воспоминаній, выходить изъ себя и заливаться горючими слезами.
Мальчикъ, пораженный словами женщины, начинаетъ мазать себ грязный лобъ своей грязной ладонью, потуплять взоры въ землю и трястись съ головы до ногъ такъ сильно, что потрясаетъ груду гнилыхъ дровъ, къ которой прислонился.
Алланъ удерживаетъ женщину однимъ только спокойнымъ жестомъ, но жестъ этотъ оказывается дйствительнымъ.
— Ричардъ говорилъ мн…— произноситъ онъ слабымъ голосомъ:— дайте мн припомнить, что я слышалъ объ этомъ… не обращайте вниманія на мои слова…
Онъ отходитъ въ сторону и нсколько минутъ стоитъ подъ крытымъ коридоромъ. Вернувшись назадъ, онъ уже былъ совершенно спокоенъ, только побгъ мальчика смущаетъ его, онъ, кажется, до того замчательнымъ, что поглощаетъ даже и вниманіе женщины.
— Ты слышишь, что она говоритъ. Однако вставай, поднимайся на ноги!
Джо, трясясь всмъ тломъ, медленно поднимается и становится на ноги, по примру своей собратіи, когда она попадаетъ въ затруднительное положеніе, прислоняется однимъ бокомъ къ груд дровъ, упирается въ нихъ однимъ плечомъ и украдкою потираетъ правой рукой лвую, и лвой ногой правую.
— Ты слышишь, что она говоритъ, и я знаю, что это правда. Былъ ли ты здсь посл того раза?
— Умри я на мст, если я видлъ улицу Одинокаго Тома до сегодняшняго утра,— отвчаетъ Джо хриплымъ голосомъ
— Зачмъ же ты пришелъ сюда теперь?
Джо озирается крутомъ тснаго двора, смотритъ на вопрошающаго не выше колна и наконецъ отвчаетъ:
— Я не умю ничего длать, и ничего не могу достать, ни чего не длая. Я очень бденъ и очень боленъ. Думаю: дай приду сюда, когда въ улиц нтъ ни души, лягу и спрячусь въ извстномъ мн углу и пролежу тамъ до сумерекъ, а потомъ схожу къ мистеру Снагзби и попрошу у него бездлицу. Онъ всегда охотно давалъ мн что-нибудь, хотя мистриссъ Снагзби всегда косилась на меня, какъ она бываетъ со всми и везд.
— Откуда же ты пришелъ?
Джо еще разъ озирается кругомъ, снова смотритъ на колни допрашивающаго и заключаетъ тмъ, что прикладываетъ профиль свой къ груд дровъ въ знакъ совершенной покорности.
— Слышишь ли, я тебя спрашиваю, откуда ты пришелъ?
— Прибрелъ оттуда,— отвчаетъ Джо.
— Теперь скажи мн,— продолжаетъ Алланъ, длая усиліе преодолть отвращеніе, подходя весьма близко къ Джо и облокачиваясь на него съ доврчивымъ видомъ:— скажи мн, какимъ это образомъ случилось, что ты убжалъ, когда добрая молодая леди была такъ несчастна, что пожалла тебя и взяла къ себ въ домъ?
Джо внезапно выходитъ изъ своей покорности и довольно рзко объявляетъ, обращаясь къ женщин, что онъ никогда не зналъ этой молодой леди, что онъ ничего не слышалъ о ней, что онъ никогда не приходилъ, чтобъ причинять ей вредъ, что онъ скоре бы нанесъ вредъ самому себ, что онъ скоре бы согласился отдать свою несчастную голову на отсченіе, нежели ршился бы подойти къ ней близко, что она была очень добра до него, всегда была добра. Разсказывая это, онъ держить себя такъ, какъ будто видитъ это все вередъ собой, и въ заключеніе весьма жалко всхлипываетъ.
Алланъ Вудкортъ видитъ, что это вовсе не выдумка. Онъ принуждаетъ себя дотронуться до него
— Ну, полно же, Джо. Разскажи мн.
— Нтъ. Я не смю,— говоритъ Джо, снова отворачиваясь къ груд дровъ.— Я не смю, а то бы разсказалъ.
— Но я долженъ узнать все,— отвчаетъ другой.— Начинай же, Джо, разсказывай!
Посл двухъ или трехъ такихъ убжденій, Джо снова приподнимаетъ свою голову, снова озирается кругомъ и говоритъ тихимъ голосомъ:
— Хорошо, я скажу вамъ немного. Меня прогнали оттуда!
— Прогнали? Ночью?
— А-ахъ, да!
Опасаясь, чтобъ его не подслушали, Джо еще разъ озирается кругомъ, даже взглядываетъ футовъ на десять выше груды дровъ, и сквозь разслины этой груды въ томъ предположеніи, не увидитъ ли онъ предмета своихъ опасеній, не скрывается ли онъ по другую сторону дровъ.
— Кто же прогналъ тебя?
— Я не смю назвать его,— отвчаетъ Джо.— Я этого не смю сдлать, сэръ.
— Но я хочу знать, именемъ молодой леди. Ты можешь довриться мн. Тебя никто больше не услышитъ.
— Я не знаю, отвчаетъ Джо, мотая головой, съ замтнымъ страхомъ:— я думаю, что онъ услышитъ
— Да вдь его нтъ въ этомъ мст.
— Будто нтъ?— говоритъ Джо. Онъ бываетъ везд въ одно и то же время.
Алланъ смотритъ на него съ недоумніемъ, но въ то же время открываетъ въ нкоторой степени дйствительное значеніе и основательность въ несвязныхъ словахъ Джо. Онъ терпливо ждетъ опредлительнаго отвта, и Джо, боле смущенный его терпніемъ, нежели чмъ-нибудь другимъ, длаетъ надъ собой отчаянное усиліе и шепчетъ ему на ухо чье-то имя.
— Вотъ что!— говоритъ Алланъ.— Но что же ты сдлалъ?
— Ничего, сэръ. Я ни въ чемъ не попадался, сэръ, исключая только, когда мн велно идти впередъ, да еще по длу Инквича. Но я и теперь иду впередъ. Я иду впередъ на кладбище, вотъ куда я иду теперь.
— Нтъ, нтъ, мы постараемся не допустить тебя до этого. Но что же онъ длалъ съ тобой?
— Посадилъ меня въ карету,— отвчаетъ Джо шепотомъ: потомъ выпустилъ, потомъ далъ мн денегъ, четыре полу-штуки, ну вотъ, что вы называете полукронами, и сказалъ: ‘На, возьми! Ты больше никому не нуженъ здсь — говоритъ.— Убирайся вонъ,— говоритъ.— Чтобы я тебя не видлъ нигд миль на сорокъ отъ Лондона — говоритъ,— а то смотри будешь каяться’. Пожалуй я и буду каяться, если онъ увидитъ меня, и онъ непремнно увидитъ меня, если я останусь въ этихъ мстахъ,— заключаетъ Джо, нервически повторяя вс свои прежнія предосторожности и изслдованія.
Алланъ задумывается на нкоторое время, потомъ замчаетъ, обращаясь къ женщин и въ то же время не спуская съ Джо ободряющаго взгляда:
— Онъ не такъ неблагодаренъ, какъ ты полагала. Онъ имлъ причину убжать, хотя и несовсмъ основательную.
— Спасибо вамъ, сэръ, благодарю васъ!— восклицаетъ Джо.— Такъ вотъ что! Видишь, какъ ты была жестока ко мн. Скажи только молоденькой леди, что говоритъ этотъ джентльменъ, и все дло поправится. Ты вдь тоже была добра ко мн, я знаю.
— Теперь, Джо,— говоритъ Алланъ, не спуская съ него глазъ: — пойдемъ со мной, и я найду теб лучше мсто, чмъ валяться здсь и прятаться. Я пойду по одной сторон, а ты по другой, чтобы не обратить на себя вниманіе, ты не убжишь отъ меня, я знаю очень хорошо, если дашь мн общаніе.
— Нтъ, не убгу, если не увижу, что онъ идетъ, сэръ.
— Прекрасно. Я беру твое слово. Полгорода встаетъ уже въ это время, а еще черезъ часъ и весь городъ будетъ на ногахъ. Пойдемъ же. Еще разъ прощай, добрая женщина.
— Прощайте, сэръ, премного, много благодарна вамъ.
Она сидла все это время на мшк и съ глубокимъ вниманіемъ слдила за всмъ. Теперь она встаетъ и поднимаетъ мшокъ, ‘Ты только скажи молоденькой леди, что я никогда не думалъ сдлать ей недоброе, скажи ей только, что говорилъ этотъ джентльменъ’,— повторяетъ Джо, киваетъ головой и переминается съ ноги на ногу, пачкаетъ лицо свое и щуритъ глаза, полусмется и полуплачетъ, наконецъ прощается съ ней и отправляется ползти за Алланомъ Вудкортомъ, подл самыхъ стнъ и по другой сторон. Въ этомъ порядк они выходятъ изъ улицы Одинокаго Тома, и ихъ встрчаетъ яркій свтъ солнца и боле чистый утренній воздухъ.

XLVII. Завщаніе Джо.

Въ то время, какъ Алланъ Вудкортъ и Джо идутъ по улицамъ, гд высокіе церковные птицы и отдаленные предметы, при утреннемъ свт, такими кажутся чистыми и близкими, что самый городъ какъ будто возобновился посл ночного покоя, Алланъ перебираетъ въ ум своемъ планы, какъ и гд ему пріютить своего спутника.
‘Какой странный фактъ — думаетъ онъ — что въ самомъ сердц просвщеннаго міра этимъ созданіемъ, имющимъ человческій образъ трудне располагать, чмъ бездомной собакой’.
Но, несмотря на странность, все-таки это фактъ, и затрудненіе Аллана нисколько оттого не уменьшается.
Сначала онъ часто оглядывается назадъ удостовриться, слдуетъ ли за нимъ Джо, и при каждомъ раз видитъ, что Джо пробирается подл самыхъ зданій на противоположной сторон улицы, видитъ, какъ онъ совершаетъ свой путъ, перебгая рукой отъ одного кирпича къ другому, отъ однихъ дверей къ другимъ, и, подвигаясь такимъ образомъ впередъ, осторожно озирается кругомъ. Убдившись окончательно, что Джо и въ помышленіи не иметъ ускользнуть отъ него, Алланъ продолжаетъ идти и размышлять, уже съ перазвлекаемымъ вниманіемъ, о томъ, что онъ станетъ длать.
Уличный прилавокъ съ завтракомъ наводитъ его на мысль, что прежде всего онъ долженъ сдлать. Онъ останавливается у этого прилавка, оглядывается во вс стороны и манитъ къ себ Джо. Джо переходитъ черезъ улицу, прихрамывая и переваливаясь съ боку на бокъ, и медленно поворачиваясь суставами пальцевъ правой руки въ согнутой ладони лвой, какъ-будто растирая грязь натуральнымъ пестикомъ въ натуральной ступк. Какой роскошный завтракъ поставленъ передъ изнуреннымъ Джо, онъ съ жадностью начинаетъ глотать кофе, сть хлбъ съ масломъ, и боязливо поглядываетъ по всмъ направленіямъ, какъ запуганное животное.
Но онъ такъ боленъ и такъ изнуренъ, что даже и голодъ покинулъ его.
— Сначала я думалъ, что умираю съ голоду, сэръ,— говоритъ Джо, оставляя свой завтракъ посл первыхъ глотковъ:— но… я ничего не знаю… не знаю даже и этого. Мн не хочется ни сть, ни пить.
И Джо стоитъ, трясясь всмъ тломъ и посматривая на завтракъ какъ на диковинку.
Алланъ Вудкортъ беретъ его за пульсъ и кладетъ руку на грудь.
— Дохни, Джо!
— Мн тяжело дышать,— отвчаетъ Джо:— мое дыханіе такъ тяжело вылетаетъ изъ груди, какъ тяжелая телга.
Онъ могъ бы прибавить ‘и скрипитъ какъ телга!’ но вмсто того онъ только произноситъ едва внятнымъ голосомъ:
— Я очень скоро подвигаюсь впередъ, сэръ.
Алланъ ищетъ взглядомъ аптеки. Вблизи ее не оказывается, но все равно, и трактиръ можетъ замнить ее точно также, если не лучше. Онъ достаетъ немного вина и весьма осторожно даетъ Джо небольшой пріемъ. Джо начинаетъ оживать, почти съ той же скоростью, съ какой вино проходитъ черезъ губы.
— Не мшаетъ повторить эту дозу, Джо,— замчаетъ Алланъ,— внмательно посмотрвъ на него.— Прекрасно! Вотъ такъі Теперь мы и-ь минутъ пять и потомъ снова пойдемъ.
Оставивъ мальчика сидть у прилавка, прислонясь спиной къ желзной ршетк, Алланъ Вудкортъ ходитъ взадъ и впередъ по тротуару, освщенному лучами утренняго свта, изрдка бросаетъ взглядъ на Джо, не подавая, впрочемъ, виду, что онъ наблюдаетъ за нимъ. Чтобы замтить, что Джо согрлся и подкрпилъ себя, не требуется особенной проницательности. Если лицо до такой степени омраченное, можетъ просвтлть, то оно уже въ нкоторой степени просвтлло, и Джо понемногу начинаетъ кусать и наконецъ совсмъ съдаетъ кусокъ хлба, который съ такимъ уныніемъ отложилъ отъ себя въ сторону. Замчая эти признаки возстановленія бодрости духа и силъ, Алланъ вступаетъ съ нимъ въ разговоръ и, къ не малому своему удивленію, вывдываетъ отъ него приключеніе съ леди подъ вуалью и вс послдствія этого приключенія. Джо какъ медленно жуетъ, такъ медленно и разсказываетъ. Когда кончилъ онъ кусокъ хлба и разсказъ, они встаютъ и опять идутъ.
Намреваясь передать затрудненіе въ пріисканіи временнаго убжища для мальчика своей старинной паціентк, услужливой миссъ Фляйтъ, Алланъ направляетъ путь свой къ тому подворью, гд онъ и Джо впервые встртились. Но со времени его отъзда все перемнилось въ магазин тряпья, бутылокъ и разнаго хламу, уже миссъ Фляйтъ не живетъ больше въ немъ, онъ запертъ наглухо, и какая-то женщина, съ суровымъ лицомъ, покрытая слоями пыли, которые придаютъ лицу ея еще боле мрачности, но которая никто другая, какъ интересная Юдиь, весьма кисло и слишкомъ экономно отвчаетъ на вс разспросы. Впрочемъ, отвтовъ ея было весьма достаточно, чтобы узнать, что миссъ Фляйтъ со всми птичками переселилась въ домъ мистриссъ Бляйндеръ. Алланъ отправляется въ кварталъ Белль-Ярдъ, гд миссъ Фляйтъ (которая встаетъ рано по утрамъ, чтобъ пунктуально являться въ диванъ правосудія, подъ предсдательствомъ ея превосходнаго друга великаго канцлера) выбгаетъ къ нему навстрчу, со слезами привта и съ распростертыми объятіями.
— Неоцненный мой докторъ?— восклицаетъ миссъ Фляйтъ.— Мой заслуженный, знаменитый великодушный офицеръ!
Она употребляетъ странныя выраженія, но въ нихъ столько отзывается искренности, столько неподдльнаго чувства, сколько можно ожидать не только отъ нея, но даже отъ женщины, одаренной здравымъ разсудкомъ. Алланъ, всегда терпливо слушавшій ее, ожидаетъ окончанія выраженій восторга, потомъ указываетъ на Джо, дрожавшаго у самаго входа, и разсказываетъ, какимъ образомъ онъ зашелъ къ ней.
— Гд могу я помстить его на первый случай? Посовтуйте мн, миссъ Фляйтъ, вы такъ опытны и обладаете такимъ запасомъ здраваго разсудка.
Миссъ Фляйтъ, какъ нельзя боле довольна комплиментомъ, начинаетъ длать свои собственные, но проходитъ много времени прежде чмъ въ голов ея мелькнула свтлая мысль. Домъ мистриссъ Бляйндеръ набитъ биткомъ, и она сама занимаетъ комнату несчастнаго Гридли.
— Ахъ, да! Гридли!— восклицаетъ миссъ Фляйтъ, всплеснувъ руками, повторивъ въ двадцать первый разъ послднее замчаніе:— Гридли! Конечно! Безъ сомннія, генералъ Джорджъ поможетъ намъ.
Безполезно было бы спрашивать теперь о генерал Джордж, хотя миссъ Фляйтъ не убжала еще наверхъ надть свою общипаннаго шляпку и изношенную шаль и вооружиться ридикюлемъ съ документами. Но когда, по возвращеніи внизъ, въ полномъ наряд, она увдомляетъ доктора отрывистыми фразами, что генералъ Джорджъ, у котораго она часто бываетъ, очень хорошо знаетъ ея милую Фицъ-Джорндисъ и принимаетъ участіе во всемъ, что только касается ея, Алланъ начинаетъ думать, что, наконецъ-то, они, кажется, попали на прямую дорогу. Поэтому онъ говоритъ Джо, желая ободрить его, что эта прогулка скоро кончится, и они втроемъ отправляются въ квартиру генерала. Къ счастью, она въ весьма не дальнемъ разстояніи.
Наружный видъ галлереи Джорджа, длинный входъ и пустая перспектива позади общаютъ Аллану Вудкорту много хорошаго. Онъ замчаетъ такое же общаніе и въ самой фигур мистера Джорджа, который подходитъ къ нимъ съ своимъ утреннимъ занятіемъ — съ трубкой въ зубахъ, на немъ нтъ ни сюртука, ни жилета, ни галстуха, и его мускулистыя руки, развитыя упражненіями надъ палашомъ и гимнастическими ядрами, увсисто говорятъ за себя изъ-за просторныхъ обшлаговъ ея сорочки.
— Къ вашимъ услугамъ, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ и длаетъ воинскій салютъ.
Съ добродушной улыбкой, не только на его полномъ и широкомъ лиц, но, повидимому, и въ его курчавыхъ волосахъ, онъ обращается къ миссъ Фляйтъ, которая съ особеннымъ величіемъ и посл небольшого промежутка выполняетъ церемоніальный обрядъ представленія генералу Джорджу новаго лица. Мистеръ Джорджъ заключаетъ это все другимъ: ‘къ вашимъ услугамъ, сэръ!’ и другимъ военнымъ салютомъ.
— Извините, сэръ. Мн, кажется, вы изъ моряковъ?— спрашиваетъ мистеръ Джорджъ.
— Мн весьма пріятно слышать, что я хоть имю видъ моряка,— отвчаетъ Алланъ:— но я ни больше, ни меньше, какъ корабельный врачъ.
— Въ самомъ дл, сэръ! А я почти убжденъ былъ, что вижу передъ собой настоящаго моряка.
Алланъ надется, что мистеръ Джорджъ проститъ за безпокойство, которое, онъ причинилъ ему, и тмъ охотне проститъ, какъ по тому обстоятельству, что онъ принялъ его за моряка, такъ и потому въ особенности, что онъ можетъ продолжать курить свою трубку, которую мистеръ Джорджъ, изъ вжливости, намревался оставить.
— Вы очень добры, сэръ,— отвчаетъ кавалеристъ.— Я знаю по опыту, что табачный дымъ не противенъ миссъ Фляйтъ и такъ какъ онъ въ равной степени нравится вамъ…
И онъ кончаетъ эту мысль тмъ, что снова беретъ трубку въ зубы. Алланъ начинаетъ разсказывать ему о Джо все, что знаетъ, кавалеристъ слушаетъ его съ серьезнымъ лицомъ.
— Это и есть тотъ молодецъ?— спрашиваетъ онъ, взглянувъ за двери, гд стоитъ Джо, выпуча глаза на огромныя буквы на выбленномъ фасад — на буквы, которыя не имютъ въ глазахъ его никакого значенія.
— Это онъ,— говоритъ Аллапъ.— И я, право, не знаю, мистеръ Джорджъ, что я стану длать съ нимъ. Мн хочется помстить его въ госпиталь, хотя я и легко могъ бы получить для него позволеніе на немедленный пріемъ, мн не хочется потому, что онъ бы не пробылъ тамъ и нсколькихъ часовъ. То же самое препятствіе встрчаю я въ помщеніи его въ домь призрнія убогихъ, допустивъ даже, что у меня достанетъ терпнія на столько, чтобъ перенесть вс увертки и плутни, неизбжныя при этомъ случа, мн не хочется подчиниться въ своемъ род систем, которую я не очень жалую.
— Я думаю, сэръ, никто ее не жалуетъ,— замчаетъ мистеръ Джорджъ.
— Я убжденъ, что онъ бы не остался ни въ томъ, ни въ другомъ мст, потому что онъ необыкновенно страшится человка, который приказалъ ему не показываться здсь, въ своемъ невжеств, онъ полагаетъ, что этотъ человкъ долженъ быть везд и знать ршительно все.
— Извините, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ,— Но вы мн не сказали имя этого человка. Это тайна, сэръ?
— Мальчикъ считаетъ это за тайну. Но я вамъ скажу, что этого человка зовутъ Боккетъ.
— Боккетъ, полицейскій агентъ?
— Онъ самый.
— Этотъ человкъ извстенъ мн,— говоритъ кавалеристъ, пустивъ облако дыму и скрестивъ руки на грудь:— это такой человкъ, что опасенія мальчика можно считать основательными.
Посл этого мистеръ Джорджъ начинаетъ курить весьма выразительно и молча смотрть на миссъ Фляйтъ.
— Я хочу, чтобъ мистеръ Джорндисъ и миссъ Соммерсонъ узнали, что этотъ Джо, который разсказываетъ такую странную исторію, отыскался, и предоставить въ ихъ распоряженіе возможность переговорить съ нимъ, если только они пожелаютъ. Поэтому, мн бы хотлось въ настоящее время помстить его въ какую нибудь бдную квартиру добропорядочныхъ людей. Но добропорядочные люди, мистеръ Джорджъ,— говоритъ Алланъ, слдя за взоромъ кавалериста по направленію ко входу въ галлерею:— никогда, какъ вы сами видите, не сходились съ этимъ Джо. Вотъ въ этомъ-то и состоитъ затрудненіе. Не знаете ли вы кого-нибудь въ сосдств, кто бы принялъ его на нкоторое время, съ условіемъ, что я заплачу за него впередъ?
Предлагая этотъ вопросъ, онъ замчаетъ маленькаго искривленнаго человчка съ испачканнымъ и крайне безобразнымъ лицомъ, который стоитъ подъ рукой кавалериста и смотритъ ему прямо въ глаза. Пустивъ нсколько клубовъ дыму, кавалеристъ вопросительно смотритъ на маленькаго человчка, и маленькій человчекъ мигаетъ ему утвердительно.
— Послушайте, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ — могу уврить васъ, что я охотно позволилъ бы пробить себ голову, еслибъ только это было пріятно для миссъ Соммерсонъ, и вслдствіе этого я считаю въ нкоторомъ род за привиллегію оказать этой молодой леди хотя небольшую услугу. Правда, мы сами, то есть я и Филь, ведемъ самую бездомную жизнь, вы видите сами, какое это мсто, но вы можете располагать здсь спокойнымъ уголкомъ для мальчика, если только предложеніе мое сообразно съ вашими видами. Я не требую никакой платы за квартиру, исключая только на одни раціоны. Мы не можемъ похвастаться, что обстоятельства наши въ цвтущемъ состояніи. Стоитъ только подать ко взысканію и насъ оберутъ какъ липку и вытолкаютъ въ шею. Но какъ бы то ни было, сэръ, если это мсто нравится вамъ, и пока еще оно принадлежитъ мн въ этомъ вид, я предлагаю его къ вашимъ услугамъ.
И мистеръ Джорджъ вразумительнымъ размахомъ трубки передаетъ все зданіе въ распоряженіе своего постителя.
— Вы должны завритъ меня, сэръ,— прибавляетъ онъ:— какъ медикъ, что въ болзни этого несчастнаго субъэкта нтъ ничего заразительнаго.
Алланъ совершенно увренъ въ этомъ.
— Потому я объ этомъ спрашиваю васъ,— говоритъ онъ, печально качая головой:— что мы и безъ того уже испытали это несчастіе.
Тонъ голоса мистера Джорджа еще печальне отзывается въ сердц его новаго знакомца.
— Во всякомъ случа, я обязанъ сказать вамъ,— замчаетъ Алланъ, повторивъ саое прежнее увреніе:— что мальчикъ чрезвычайно слабъ, и что болзнь его, быть можетъ, я не говорю утвердительно, развилась такъ сильно, что едва ли можно надяться на его выздоровленіе.
— Значитъ, по вашему мннію, онъ находится въ опасности?— спрашиваетъ кавалеристъ.
— Да, я боюсь, что это правда.
— Въ такомъ случа, сэръ,— возражаетъ кавалеристъ ршительнымъ тономъ:— мн кажется… впрочемъ, я сужу по своей бездомной жизни… что чмъ скоре онъ войдетъ сюда, тмъ лучше. Филь! Приведи его!
Мистеръ Скводъ, въ исполненіе такого приказанія, поворачиваетъ на другой галсъ и, нагнувшись на бокъ, ковыляетъ къ дверямъ, кавалеристъ, докуривъ трубку, ставитъ ее въ сторону. Джо вводится. Онъ не похожъ на одного изъ токкагунскихъ индйцевъ, которыхъ мистриссъ Пардигль взяла подъ свое покровительство, не похожъ онъ и на одного изъ невинныхъ ягнятъ мистриссъ Джеллиби, какъ не имющій никакой связи съ племенемъ Борріобула-ха, грубыя привычки его не смягчались ни чужбиной, ни далью, онъ не похожъ на настоящаго дикаря, выросшаго въ отдаленной земл, онъ ни боле, ни мене, какъ весьма обыкновенный предметъ отечественнаго произведенія. Грязный, безобразный, непріятный для всхъ чувствъ вообще, онъ тломъ похожъ на обыкновенное созданіе, которыхъ встрчаемъ мы на улицахъ,— душой онъ язычникъ. Онъ обрызганъ отечественною грязью, отечественные паразиты пожираютъ его, на немъ отечественныя язвы, на немъ отечественныя лохмотья, врожденное невжество, произрастсніе англійской почвы и климата, ставитъ его безсмертную натуру ниже всякаго животнаго. Выступи впередъ, Джо, сбрось съ себя это отвратительное иго, вооружись и стань въ ряды подъ знамя, разввающсеся надъ просвщеніемъ! Отъ самой подошвы твоихъ ногъ и до вершины головы въ теб нтъ ничего интереснаго.
Медленно и переваливаясь съ боку на бокъ, онъ входитъ въ галлерею мистера Джорджа и останавливается, какъ будто скомканный въ какой-то узелъ и устремляетъ глаза свои въ полъ. Повидимому, онъ сознаетъ, что при встрч съ нимъ вс должны бжать отъ него, частью потому, что онъ такъ отвратителенъ, а частью потому, что онъ былъ причиной несчастія. И онъ, въ свою очередь, бжитъ отъ всхъ. Онъ выходитъ изъ обыкновеннаго порядка вещей, онъ выходитъ изъ обыкновеннаго мста въ дл творенія. Онъ не подходитъ ни подъ какой разрядъ, не иметъ никакого мста, его нельзя причислить ни къ разряду зврей, ни ввести въ кругъ человческаго семейства.
— Посмотри сюда, Джо!— говоритъ Алланъ.— Вотъ это мистеръ Джорджъ.
Джо продолжаетъ смотрть въ полъ, потомъ приподнимаетъ свои взоры на одинъ моментъ и снова опускаетъ ихъ.
— Онъ очень добрый другъ для тебя, потому что намренъ пріютить тебя здсь.
Джо какъ будто что-то черпаетъ изъ воздуха рукой, что въ его понятіяхъ замняетъ поклонъ. Посл нкотораго размышленія, онъ переминается съ ноги на ногу, отступаетъ назадъ и бормочетъ, что онъ ‘очень благодаренъ’.
— Здсь ты совершенно безопасенъ. Все, что ты можешь сдлать въ настоящее время, такъ это — быть послушнымъ и скоре поправляться. Да не забудь, Джо, что здсь ты долженъ говорить правду.
— Пусть смерть приберетъ меня, если я не стану говорить ее,— отвчаетъ Джо, употребляя свою любимую поговорку.— Кром того, что вамъ извстно, я еще ничего не сдлалъ, чтобъ попасть въ бду. Другой бды я не знавалъ, сэръ, кром одной бды, что я ничего не знаю и умираю съ голоду.
— Я врю этому. Слушай мистера Джорджа. Я вижу, онъ хочетъ что-то говорить теб.
— Я намренъ только, сэръ,— замчаетъ мистеръ Джорджъ, изумительно плечистый и статный:— показать ему мсто, гд онъ можетъ лечь и выспаться. Пойдемъ сюда, ты посмотришь это мсто.
Говоря это, кавалеристъ ведетъ ихъ въ другой конецъ галлереи и отворяетъ одну изъ маленькихъ каютокъ.
— Ты будешь здсь, вотъ видишь! Тутъ есть и матрасъ, спи на доброе здоровье, сколько угодно мистеру… извините, сэръ! (и съ этимъ извиненіемъ онъ совтуется съ карточкой, которую Алланъ вручилъ ему)… сколько угодно мистеру Вудкорту. Не пугайся, когда услышишь выстрлы, они будутъ направлены въ щитъ, а не въ тебя. Да вотъ еще, что я хотлъ бы порекомендовать вамъ, сэръ,— говоритъ кавалеристъ своему постителю.— Филь, поди сюда!
Филь спускается на нихъ, согласно своей обыкновенной тактик.
— Здсь есть, человкь, сэръ, который, будучи груднымъ ребенкомъ, найденъ былъ въ канав. Слдовательно, надобно надяться, что онъ приметъ естественное участіе въ этомъ бдномъ созданіи. Ты примешь, Филь, не правда ли?
— Разумется, приму, командиръ, въ этомъ вы можете быть уврены,— отвчаетъ Филь.
— Такъ я вотъ что думалъ, сэръ,— говорятъ мистеръ Джорджъ въ нкоторомъ род съ воинственной самоувренностью, какъ будто онъ подавалъ свое мнніе въ военномъ совт:— что еслибъ этотъ человкъ сводилъ его въ баню и употребилъ бы нсколько шиллинговъ на покупку ему простого платья…
— Мистеръ Джорджъ,— отвчаетъ Аллапъ, вынимая кошелекъ:— этой самой милости я хотлъ просить отъ васъ.
Филь Скводъ и Джо немедленно отсылаются на это дло улучшенія. Миссъ Фляйтъ въ полномъ восторг отъ своего успха, отправляется прямехонько въ Верховный Судъ, сильно опасаясь, что въ противномъ случа ея другъ, великій канцлеръ, будетъ безпокоиться о ней, или, что еще хуже, быть можетъ, постановитъ въ си отсутствіе ршеніе, котораго она такъ долго ожидала: ‘а это, вы знаете, любезный мой докторъ — замтила она — и вы, мой генералъ, было бы, посл столь многихъ лтъ ожиданія, въ высшей степени несчастіе!’ Алланъ пользуется случаемъ, чтобъ тоже выйти и достать необходимыя лекарства, онъ достаетъ ихъ очень близко, скоро возвращается, застаетъ кавалериста гуляющимъ взадъ и впередъ по галлере, подходитъ къ нему и вмст съ нимъ продолжаетъ прогулку.
— Я полагаю, сэръ,— говоритъ мистеръ Джорджъ:— вы знаете миссъ Соммерсонъ очень хорошо.
Оказывается, что онъ знаетъ.
— Вы приходитесь ей сродни, сэръ?
Оказывается, что нтъ.
— Извините, сэръ, это любопытство,— говоритъ мистеръ Джорджъ.— Мн показалось, что, вроятно, вы потому принимаете такое сильное участіе въ этомъ жалкомъ созданіи, что миссъ Соммерсонъ, къ несчастію, сама принимала въ немъ участіе. Мн это извстно, сэръ, увряю васъ.
— И мн тоже, мистеръ Джорджъ.
Кавалеристъ бросаетъ сбоку взглядъ на загорлое, лицо Аллана и на его блестящій черный глазъ, быстро измряетъ его высоту и конструкцію, и повидимому, остается очень доволенъ.
— Пока вы ходили въ аптеку, сэръ, я думалъ, что мн безошибочно извстны комнаты въ Линкольнинскихъ Поляхъ, куда Пикнетъ проводилъ мальчика. Хотя онъ и не знаетъ имени владльца этихъ комнатъ, но я могу помочь вамъ въ этомъ. Это Толкинхорнъ. Вотъ это кто.
Алланъ смотритъ на него вопросительно и въ то же время повторяетъ это имя.
— Да, Толкинхорнъ. Это и есть его имя, сэръ. Я знаю этого человка, знаю, что онъ еще имлъ прежде сношенія съ Боккетомъ касательно одной покойной особы, которая оскорбила его. Я знаю этого человка, сэръ, къ моему несчастію.
Весьма естественно, Алланъ, спрашиваетъ, какого рода этотъ человкъ?
— Какого рода этотъ человкъ? Вы хотите сказать, какимъ онъ кажется на видъ?
— Мн кажется, объ этомъ я самъ могу догадаться. Я хочу сказать, каковъ онъ въ обхожденіи. Вообще, какой это человкъ?
— Ну, такъ я вамъ скажу, сэръ,— отвчаетъ кавалеристъ, вдругъ останавливаясь и складывая руки на свою широкую грудь, съ такимъ гнвомъ, что все лицо его запылало:— Это отвратительно скверный человкъ. Человкъ, который любитъ пытать каждаго медленной пыткой. Человкъ, который вовсе не похожъ на обыкновенныхъ людей, это какое-то старое ржавое ружье. Это такой человкъ… клянусь небомъ!.. который причинилъ мн боле хлопотъ, боле безпокойства, боле неудовольствія къ самому себ, нежели могли бы причинить вс люди, взятые вмст. Вотъ каковъ этотъ мистеръ Толкинхорнъ!
— Мн очень жаль,— говоритъ Алланъ:— что я затронулъ у васъ самое больное мсто.
— Самое больное, мсто? (Кавалеристъ раздвигаетъ ноги, смачиваетъ свою широкую правую ладонь и кладетъ ее на воображаемые усы). Вы не виноваты въ этомъ, сэръ, вы должны узнать вег объ этомъ человк, чтобы врне судить о немъ. Онъ взялъ власть надо мной. Онъ-то и есть тотъ самый человкъ, отъ котораго, какъ я недавно говорилъ, зависитъ вытолкать меня отсюда въ шею. Если мн приходится принести ему уплату, или просить отсрочки, или вообще идти къ нему за чмъ бы то ни было, онъ не хочетъ ни видть меня, ни слышать, посылаетъ меня къ Мелхиседеку, въ Клиффордъ-Иннъ, а тотъ посылаетъ меня обратно къ нему, онъ заставляетъ меня таскаться къ нему, какъ будто я сдланъ изъ того же камня, изъ котораго сдланъ онъ самъ. Я трачу половину моей жизни, болтаясь и шатаясь около его дверей. Какое ему дло до этого? Ровно никакого. Онъ заботится о нашемъ брат на столько, на сколько можетъ заботиться старое ржавое ружье, съ которымъ я сравнилъ его. Онъ калитъ меня на медленномъ огн и калитъ до тхъ поръ… но!.. какой вздоръ!.. я начинаю забываться, мистеръ Вудкортъ, (и кавалеристъ снова начинаетъ ходить по галлере). Все, что я хочу сказать, такъ это одно, что онъ старый человкъ. И я радъ, что мн не предстоитъ больше случая задать шпоры моей лошади и встртиться съ нимъ въ открытомъ пол. Имй я этотъ случай и будь я въ томъ расположеніи духа, до котораго онъ доводитъ меня, онъ бы у меня живо свернулся!
Мистеръ Джорджъ до такой степени взволнованъ, что находитъ необходимымъ отереть себ лицо рукавомъ рубашки. Даже, когда онъ высвистываетъ свое наступленіе, невольное покачиваніе головы и тяжелые вздохи все еще не прекращаются, не упоминая уже того обстоятельства, что онъ отъ времени до времени торопливо поправляетъ обими руками обшлага своей рубашки, какъ будто они недостаточно просторны, чтобъ отклонить давящее его непріятное ощущеніе. Короче, Алланъ Вудкортъ нисколько не сомнвается, что мистеръ Толкинхорнъ на открытомъ пол живо бы свернулся.
Джо и его проводникъ скоро возвращаются, и заботливый Филь, которому Алланъ, посл перваго пріема лекарства изъ его собственныхъ рукъ, передаетъ вс нужныя медицинскія средства и наставленія, укладываетъ Джо на матрасъ. Утро начинаетъ наступать весьма быстро. Алланъ отправляется на свою квартиру переодться и завтракать и потомъ, не отдыхая, спшитъ къ мистеру Джорндису сообщить свое открытіе.
Мистеръ Джорндисъ идетъ съ нимъ въ галлерею Джорджа и по дорог говоритъ ему по-секрету, что есть причины, по которымъ это обстоятельство должно хранить въ тайн. Онъ принимаетъ во всемъ этомъ серьезное участіе. Мистеру Джорндису Джо повторяетъ въ сущности все, что говорилъ поутру, безъ всякаго существеннаго измненія, кром того только, что тащить телгу становится тяжеле, и что скрипъ ея становится беззвучне.
— Дайте мн спокойно полежать здсь и отдохнуть немного,— говоритъ Джо слабымъ голосомъ:— и будьте такъ добры, не станетъ ли кто изъ васъ проходить мимо перекрестка, который я подметалъ и не зайдетъ ли къ мистеру Снагзби сказать ему, что Джо, котораго онъ нкогда знавалъ, шибко идетъ впередъ, повинуясь приказанію, я былъ бы очень благодаренъ за это. Я бы былъ еще больше благодаренъ, чмъ теперь, если только возможно сдлать это для такого несчастнаго, какъ я.
Въ теченіе первыхъ двухъ дней онъ такъ часто вспоминаетъ о поставщик канцелярскихъ принадлежностей, что Алланъ, посовтовавшись съ мистеромъ Джорндисомъ, охотно ршается сходить на Подворье Кука и тмъ охотне, что телга быстро разрушается.
И онъ отправляется на Подворье Кука. Мистеръ Снагзби, въ сренькомъ сюртук съ коленкоровыми нарукавниками, разсматриваетъ за прилавкомъ контрактъ на поставку кожъ, которыя только что поступили къ нему отъ оптоваго продавца. Его взоръ перебгаетъ по этому контракту, какъ по какой нибудь безпредльной пустын изъ приказнаго почерка и пергамента, гд мстами встрчаются большія буквы, какъ плодородные оазисы, чтобъ нарушить страшное однообразіе и избавить путешественника отъ отчаянія. Мистеръ Снагзби останавливается у одного изъ этихъ чернильныхъ оазисовъ и привтствуетъ незнакомца кашлемъ, выражающимъ общее приготовленіе къ длу.
— Вы не помните меня, мистеръ Снагзби?
Сердце поставщика канцелярскихъ принадлежностей начинаетъ стучать сильно, потому что старинныя опасенія несовсмъ еще покинули его. Онъ только и можетъ отвчать на это:
— Нтъ, сэръ, я не могу сказать, что помню. Я даже готовь думать, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, что я въ первый разъ васъ вижу.
— Вы встрчались со мной два раза,— говоритъ Алланъ Вудкортъ.— Разъ у постели одного бдняка, а другой…
‘Наконецъ-то я припоминаю — думаетъ несчастный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, въ то время, какъ воспоминаніе мелькнуло передъ нимъ,— Наконецъ-то мн пришло въ голову вспомнить, и отъ этого воспоминанія голова моя готова треснуть’.
Но онъ на столько иметъ присутствія духа, что выводитъ постителя въ маленькую контору и затворяетъ дверь.
— Вы женаты, сэръ?
— Нтъ, не женатъ.
— Постарайтесь, пожалуйста, хотя вы и холосты,— говорить мистеръ Снагзби печальнымъ шопотомъ:— говорить какъ можно тише, потому что моя хозяюшка подслушиваетъ повсюду, иначе мн придется бросить все свое дло и потерять пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ.
Въ глубокомъ уныніи мистеръ Снагзби садится на свой табуретъ, прислонясь спиной къ конторк, и продолжаетъ:
— Я никогда не имлъ своей тайны, сэръ. Я не могу упрекнуть мою память тмъ, что когда нибудь покушался обмануть мою хозяюшку съ тхъ поръ, какъ она назначила день нашего бракосочетанія. Я не хотлъ этого сдлать, сэръ. Не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, я бы не могъ сдлать этого, я бы не смлъ. Между тмъ и несмотря на то, я вижу, что до такой степени окруженъ со всхъ сторонъ тайнами, что самая жизнь становится для меня тяжелымъ бременемъ.
Поститель его объясняетъ, что ему больно слышать это и спрашиваетъ, не помнитъ ли онъ Джо? Мистеръ Снагзби съ подавленнымъ вздохомъ отвчаетъ. О, какъ ему не помнить!
— Но назовите вы какое угодно человческое созданіе, разумется, кром меня, противъ котораго моя хозяюшка не была бы такъ ожесточена, какъ противъ Джо,— замчаетъ мистеръ Снагзби.
Алланъ спрашиваетъ, почему?
— Почему?— повторяетъ мистеръ Снагзби и въ отчаяньи хватается за клочокъ волосъ на затылк своей лысой головы:— какимъ же образомъ я могу знать, почему? Вдь вы холостой человкъ, сэръ, и я желалъ бы, чтобъ вы не предлагали подобныхъ вопросовъ женатому!
Вмст съ этимъ скромнымъ желаніемъ, мистеръ Снагзби кашляетъ своимъ особеннымъ кашлемъ, выражая тмъ печальную покорность и подчиняя себя необходимости выслушать, что имсть сообщить ему поститель.
— Опять та же исторія!— говоритъ мистеръ Снагзби, который, стараясь преодолть душевное волненіе и ослабить тоны своего голоса, совершенно мняется въ лиц:— опять то же самое только съ другой стороны! Одинъ человкъ приказываетъ мн самымъ торжественнымъ образомъ не говорить о Джо никому, даже моей хозяюшк. Потомъ является другой человкъ, является лично своей особой и упрашиваетъ меня въ равной степени торжественно не упоминать о Джо первому человку, боле чмъ кому нибудь другому, да это просто надобно съ ума сойти! Право, не придавая этому слишкомъ важнаго значенія, такъ и кажется, что живешь не у себя въ дом, а просто въ сумасшедшемъ дом… просто въ Бедлам, сэръ!— говоритъ мистеръ Снагзби.
Но какъ бы то ни было, положеніе дла оказывается лучше, чмъ онъ ожидалъ, подъ нимъ не подкапываютъ мины, чтобы взорвать его на воздухъ, не роютъ для него ямы, въ которую онъ долженъ ввалиться. Имя нжное сердце и тронутый разсказомъ о положеніи Джо, онъ со всею готовностью вызывается ‘осмотрться’, такъ рано вечеромъ, какъ только можно будетъ устроить это безъ всякаго шуму. Съ наступленіемъ вечера онъ очень спокойно осматривается и устраиваетъ свои дла, какъ и онъ самъ.
Джо очень радъ видть своего стараго друга, и говоритъ, оставшись съ нимъ наедин, что онъ принимаетъ за особенную милость со стороны мистера Снагзби, то, что онъ согласился сдлать длинный путь для такого ничтожнаго созданія какъ онъ. Мистеръ Снагзби, тронутый картиной, немедленно кладетъ на столъ, полкроны, это магическій бальзамъ его собственнаго изобртенія, противъ всхъ недуговъ и язвъ
— Какъ ты находишь себя, мой бдненькій!— спрашиваетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, кашляя въ руку въ знакъ выраженіи сочувствія.
— Я счастливъ, мистеръ Снагзби,— отвчаетъ Джо:— я счастливь и больше ничего не хочу. Я такъ спокоенъ теперь, что вы не можете и представить себ. Мистеръ Снагзби, я очень сожалю, что я сдлалъ это, но я не хотлъ идти туда, чтобъ сдлать это.
Поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей тихо опускаетъ на столь другую полкрону, и спрашиваетъ его, о чемъ онъ сожалетъ, и что онъ сдлалъ?
— Мистеръ Снагзби,— говоритъ Джо:— я пришелъ и передалъ болзнь одной леди, которая была тутъ, и другой леди, которой не было, но ни та, ни другая не сказала мн ни слова, зачмъ и сдлалъ это, они не сказала, потому что очень добры и потому что видятъ, что я такой несчастный. Леди сама приходила сюда и видла меня вчера и говорила: ‘Ахъ, Джо!— говоритъ.— Мы думали говоритъ,— что ты совсмъ пропалъ, Джо!’ И сидитъ она и улыбается такъ спокойно, и ни словомъ, ни взглядомъ не упрекнула меня за то, что я сдлалъ, и я отвернулся отъ нея къ стн, мистеръ Снагзби. И мистеръ Джорндисъ тоже былъ, и я видлъ, какъ онъ принуждалъ себя отвернуться въ сторону. И мистеръ Вудкорть приходитъ сюда давать мн что-то такое, отъ чего мн становится легче, онъ длаетъ это днемъ и ночью, и когда придетъ ко мн, и наклонится, и начнетъ говорить такъ утшительно, я вижу, какъ падаютъ изъ глазъ его слезы, мистеръ Снагзби.
Растроганный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей выкладываетъ на столъ еще полкроны, въ полномъ убжденіи, что повтореніе этого несомнннаго средства облегчитъ его чувства.
— Я вотъ о чемъ думалъ, мистеръ Снагзби,— продолжаетъ Джо:— можете ли вы писать самыми крупными буквами?
— Да, Джо, слава Богу, я могу,— отвчаетъ поставщикъ.
— Самыми красивыми и большими буквами?
— Могу, мой бдный мальчикъ.
Джо смется отъ удовольствія.
— Такь вотъ что я думалъ, мистеръ Снагзби: когда меня загонять такъ далеко, что уже не въ силахъ буду идти дальше, и когда уже дальше некуда будетъ гнать меня, будете ли вы такъ добры, чтобъ написать такими крупными буквами, чтобы всякій могъ видть откуда угодно,— написать, что я каялся отъ искренняго сердца въ своемъ поступк, котораго совсмъ не думалъ сдлать, и что хотя я вовсе ничего не зналъ, однако я видлъ, какъ мистеръ Вудкортъ плакалъ изъ-за моего поступка, всегда печалился изъ-за него, напишите, что я надялся, что онъ въ душ своей проститъ меня. Если вы напишите самыми крупными буквами, такъ еще можетъ быть, онъ и проститъ меня.
— Напишу, Джо, напишу самыми большими буквами.
Джо снова смется.
— Благодарю васъ, мистеръ Снагзби. Вы очень, очень добры, сэръ, теперь я буду спокойне прежняго.
Смиренный поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей, съ прерывистымъ и неоконченнымъ кашлемъ, опускаетъ на столь четвертую полкрону — ему никогда еще не случалось прибгать къ такимъ частымъ повтореніямъ этого средства — и намревается уйти. Джо и онъ въ этомъ мір уже не встртятся боле… не встртятся!
Телга съ большимъ затрудненіемъ подвигается впередъ, конецъ пути ея близокъ, она тянется по каменистой дорог. Она поднимается, управляемая временемъ, по сломаннымъ ступенькамъ, разбитыми и разсыпаннымъ. Немного разъ остается солнышку подняться надъ ней, освтить ее и посмотрть, какъ она тянется по скучной дорог.
Филь Скводъ, съ лицомъ закопченнымъ отъ пороха, въ одно и то же время дйствуетъ какъ нянька и работаетъ какъ оружейный слесарь за своимъ маленькимъ столомъ въ углу. Онъ часто оглядывается назадъ и говоритъ, кивая своей зеленой байковой шапкой и, для ободреніи, приподнимая свою одинокую бровь:— ‘Крпись, любезный! Крпись!’ Мистеръ Джорндисъ бываетъ чисто, Алланъ Вудкортъ почти безвыходно, оба они думаютъ о томъ, какъ странно судьба вплела этого несчастнаго отверженца въ паутину весьма различныхъ жизней. Кавалеристъ тоже часто навщаетъ Джо, закрывая дверь своей атлетической фигурой, и обладая съ избыткомъ жизнью и силами, по видимому, проливаетъ на Джо временную бодрость, такъ что Джо на его веселыя слова, постоянно отвчаетъ какъ-то тверже и сильне.
Джо сегодня все время почти спитъ или, врне, находится въ какомъ-то безчувствіи. Алланъ Вудкортъ только что пришелъ, стоитъ подл него и смотритъ на его исхудалый образъ. Спустя нсколько минутъ, онъ тихо садится къ нему на постель и не сводитъ глазъ съ него, точь-въ-точь, какъ онъ сидлъ въ комнат писца, и прикасается рукой къ его груди и къ сердцу. Телга почти останавливается, но употребляетъ послднія усилія, чтобы подвинуться еще немного впередъ.
Кавалеристъ стоитъ въ дверяхъ безмолвный и неподвижный. Филь, съ маленькимъ молоткомъ въ рук, прекратилъ сильный стукъ и перешелъ въ легкое брянчанье. Мистеръ Вудкортъ, съ серьезнымъ выраженіемъ въ лиц, оборачивается назадъ, бросаетъ многозначительный взглядъ на кавалериста и подаетъ знакъ Филю вынести свой столъ. Когда маленькій молотокъ будетъ посл этого взятъ для употребленія, тогда головка его покроется тонкимъ слоемъ ржавчины.
— Ну что, Джо! Въ чемъ дло? Не пугайся.
— Я думалъ,— говоритъ Джо, который сильно испугался чего-то, и смотритъ во вс стороны:— я думалъ, что я опять въ улиц Одинокаго Тома. Здсь нтъ никого, кром васъ, мистеръ Вудкортъ?
— Никого.
— И меня не взяли въ улицу Одинокаго Тома. Не брали, сэръ?
— Нтъ.
Джо закрываетъ глаза и бормочетъ: ‘я очень, очень благодаренъ’.
Посмотрвъ на него съ особеннымъ вниманіемъ, Алланъ прикладываетъ ротъ свой почти къ самому уху Джо и говоритъ ему тихимъ, но внятнымъ голосомъ.
— Джо! Знаешь ли ты какую нибудь молитву?
— Никогда и не зналъ, сэръ.
— Ни одной коротенькой молитвы?
— Нтъ, сэръ. Вовсе ничего не зналъ. Мистеръ Чадбандъ однажды молился у мистера Снагзби, и я слышалъ его, но мн слышалось, какъ будто онъ говорилъ для себя, а не для меня. Онъ молился долго, только я ничего не понялъ изъ его молитвы. Но временамъ въ улицу Одинокаго Тома прізжали другіе джентльмены и тоже молились, но вс они, должно быть, на одинъ покрой съ мистеромъ Чадбандомъ, вс они то и знали, что хвалили себя, порицали другихъ, а намъ ничего не говорили. Мы ничего не знали. Я ничего не понималъ.
Онъ употребляетъ много времени, чтобы высказать это, и весьма немногіе, кром привыкшихъ къ его разсказу и внимательныхъ, не могли бы разслушать и, разслушавъ, не могли бы понять его. Посл непродолжительнаго сна, или врне, безчувственнаго состоянія, Джо внезапно длаетъ напряженное усиліе встать съ постели.
— Постой, Джо! Что съ тобой?
— Мн время идти на то кладбище, сэръ,— отвчаетъ онъ съ безумнымъ взглядомъ.
— Лягъ и говори мн. На какое кладбище?
— На которомъ положили того, который былъ такъ добръ до меня, очень добръ, очень. Время и мн идти на то кладбище, сэръ, и попросить, чтобы и меня положили рядомъ съ нимъ. Я хочу идти туда, хочу, чтобъ меня тамъ похоронили. Онъ часто говаривалъ мн: ‘я такъ же бденъ сегодня, Джо, какъ и ты’. Теперь я самъ хочу сказать ему, что я такъ же бденъ, какъ и онъ, и что пришелъ туда для того, чтобы лечь рядомъ съ нимъ.
— Хорошо, Джо, успокойся.
— Ахъ, вотъ что! Быть можетъ, они не пустить меня, если я приду туда самъ. Общаете ли вы мн взять меня туда и положить меня рядомъ съ нимъ?
— Общаю, Джо, непремнно.
— Благодарю васъ, сэръ! Благодарю васъ! Нужно сначала достать ключъ отъ воротъ, чтобы впустить меня, потому что они всегда заперты… Тамъ есть ступенька, которую я любилъ очищать и обметать моей метлой… Что-то становится очень темно, сэръ. Скоро ли придетъ разсвтъ?
— Скоро, Джо. Онъ быстро приближается.
Дйствительно онъ быстро приближается. Телга разсыпается на части, и избитый, и неровный путь весьма близокъ къ концу.
— Джо, мой бдный другъ!
— Я слышу васъ, сэръ… въ темнот… я иду ощупью.. дайте мн вашу руку, сэръ.
— Джо, можешь ли ты сказать то, что я буду говорить?
— И буду говорить все, что вы скажете, сэръ: я знаю, что это будетъ хорошо.
— Отче нашъ!
— Отче нашъ!.. да, это очень хорошо, сэръ
— Иже еси на небесахъ.
— На небесхъ… свтъ начинаетъ проглядывать сэръ.
— Сейчасъ все просвтлетъ. Да святится имя твое!
— Да святится… имя… твое.
И свтъ яркимъ потокомъ разлился на мрачный и тяжелый путь. Джо умеръ!
Умерь! Умеръ, милорды и джентльмены! Умеръ, высокопочтенннйшіе и низкопочтеннйшіе всякаго разряда! Умеръ, мужчины и женщины, созданные съ небеснымъ состраданіемъ въ вашихъ сердцахъ! Такъ точно умираютъ вокругъ насъ съ каждымъ днемъ!

XLVIII. Ршеніе участи.

Господскій домъ въ Линкольншэйр снова закрылъ безчисленное множество глазъ своихъ, а столичный домъ проснулся. Въ Линкольншэйр отшедшіе Дэдлоки дремлютъ въ золоченыхъ рамахъ, и при тихомъ втерк, вющемъ по длинной гостиной, они будто дышутъ какъ живые. Въ столиц Дэдлоки текущаго времени разъзжаютъ во мрак ночи въ своихъ экипажахъ, съ огненными глазами, и Меркуріи Дэдлоковъ съ головами, посыпанными пепломъ (или, пожалуй, пудрой), какъ врный признакъ ихь величайшаго уничиженія, убиваютъ скучныя утра въ маленькихъ окнахъ пріемной. Модный міръ (имющій громадныя границы, почти на пять миль въ окружности) въ полномъ разгар, а солнечная система движется почтительно въ извстномъ разстояніи.
Гд собранія бываютъ многочисленнйшія, гд огни ярче, гд вс чувства подчиняются изысканной деликатности и утонченному вкусу, тамъ и леди Дэдлокъ. Съ блестящихъ высотъ, взятыхь ею приступомъ, она никогда не сходитъ. Хотя самонадянность, которую она въ былыя времена налагала на себя, какъ женщина, способная скрывать все что угодно подъ мантіею гордости, уже побждена, хотя она не иметъ увренности въ томъ, что чмъ она кажется теперь окружающимъ ее, тмъ она будетъ казаться и навсегда, не въ ея натур, когда завистливые глаза смотрятъ на нее, покоряться вліянію ихъ и потуплять свои взоры.
Поговариваютъ, что въ послднее время она сдлалась прекрасне и надменне. Изнженный кузенъ отзывается о ней, что она ‘порядочно хороша — женщина’ть куда, но н’много тр’вожная, напом’нающая нож’ства фактовъ, н’удобная женщина, к’торая чуть станетъ съ п’стели и п’детъ хлоп’тать — Ш’кспиръ’.
Мистеръ Толкинхорнъ ничего не говоритъ, ни на что не смотритъ. Теперь, какъ и всегда, его можно увидть у дверей гостиныхъ, гд онъ, въ безукоризненно бломъ галстух, завязанномъ старомоднымъ узломъ, принимаетъ покровительство отъ всей аристократіи и не подаетъ никакого виду. Изъ всхъ людей онъ самый послдній, о которомъ можно было бы подумать, что иметъ какое нибудь вліяніе на миледи. Изъ всхъ женщинъ, она самая послдняя, о которой можно бы подумать, что она страшится его.
Одно только обстоятельство сильно тревожило ее со времени ихъ послдняго свиданія въ башенной комнат въ Чесни-Воулдъ. Теперь она окончательно ршилась и приготовилась сбросить съ себя это тяжелое бремя.
Въ большомъ мір утро,— полдень, согласно съ теченіемъ маленькаго солнца. Меркуріи, соскучившись смотрть изъ окна, отдыхаютъ въ пріемной, повсивъ свои отягченныя головы:— роскошныя созданія, какъ перезрлые подсолнечники! Въ ливреяхъ ихъ и позументахъ начинаетъ проглядывать основа, точь-въ-точь какъ начинаютъ проглядывать смена въ тхь же самыхъ подсолнечникахъ. Сэръ Лэйстеръ въ библіотек, онъ заснулъ, для блага отечества, надъ описаніемъ парламентскаго засданія. Миледи сидитъ въ комнат, гд она давала аудіенцію молодому человку по имени ‘уппи. При ней Роза: она писала что-то для нея и читала. Теперь Роза занимается вышиваньемъ или какимъ-то легкимъ рукодліемъ, и наклоняя надъ нимъ свою головку, молча наблюдаетъ за миледи, и сегодня наблюдаетъ за ней не въ первый разъ.
— Роза!
Хорошенькое деревенское личико весело смотритъ на все, но замтивъ, до какой степени серьезна миледи, она смущается и выражаетъ нкоторое изумленіе.
— Посмотри, заперта ли дверь?
Дверь заперта. Роза подходитъ къ двери, возвращается на мсто и кажется еще боле изумленною.
— Я хочу, дитя мое, поговорить съ тобой откровенно, потому что знаю, что мн можно положиться на твою привязанность, если не на твое благоразуміе. Я довряю теб. Никому не говори ни слова о томъ, что происходить между нами.
Робкая маленькая красавица общаетъ со всею горячностью быть достойной ея доврія.
— Знаешь ли ты,— спрашиваетъ леди Дэдлокъ, давая знакъ Роз, чтобъ она придвинула свой стулъ:— знаешь ли ты, Роза, что я совершенно иначе держу себя въ отношеніи къ теб, нежели къ другимъ?
— Да, миледи. Гораздо ласкове и снисходительне. И тогда мн кажется, что вы всегда бываете такою доброю.
— Теб это кажется? Бдное, бдное дитя мое!
Она говоритъ это съ видомъ нкотораго пренебреженія, хотя и не къ Роз, сидитъ задумавшись, и какъ будто сквозь сонъ смотритъ на все.
— Неужели ты думаешь, Роза, что служишь для меня утшеніемъ? Неужели ты думаешь, что твоя молодость, твое чистосердечіе, твоя любовь ко мн и признательность доставляютъ мн удовольствіе держать тебя вблизи себя?
— Не знаю, миледи, я не смю такъ думать. Но я отъ чистаго сердца желала бы, чтобъ это было такъ.
— Это такъ и есть, моя малютка.
Яркій румянецъ удовольствія на хорошенькомъ личик вдругъ исчезаетъ при вид мрачнаго выраженія на прекрасномъ лиц миледи. Роза робко ждетъ объясненія.
— И еслибъ я вздумала сказать сегодня: — уйди отъ меня, оставь меня! Еслибъ я сказала теб такую вещь, которая бы причинила мн много огорченія и безпокойства, дитя мое, и отъ которой одиночество мое сдлалось бы еще невыносиме…
— Миледи! Разв я оскорбила васъ чмъ-нибудь?
— Ни чмъ. Поди сюда.
Роза склоняется надъ подножіемъ миледи. Миледи, съ тою материнскою нжностью, которую она обнаружила при первомъ посщеніи желзнаго заводчика, кладетъ руку на ея черные волосы и нжно оставляетъ ее тамъ.
— Я сказала теб, Роза, что мн бы хотлось осчастливить тебя, и что я отъ души бы готова была сдлать это, еслибъ только могла осчастливить кого нибудь въ этомъ мір. Я не могу. Есть причины, теперь совершенно извстныя мн — причины, которыя вовсе до тебя не касаются, но по которымъ гораздо бы лучше было для тебя оставить это мсто. Теб не должно оставаться здсь. Я ршила это. Я написала къ отцу твоего обожателя, и сегодня онъ будетъ здсь. Вотъ все, что я для тебя сдлала.
Плачущая двочка осыпаетъ руку миледи поцлуями, и говоритъ, что станетъ она длать, когда он разлучатся! Миледи цлуетъ ее въ щеку и ничего не отвчаетъ.
— Будь счастлива, дитя мое, при другихъ боле лучшихъ обстоятельствахъ. Будь любима и счастлива!
— Ахъ, миледи, иногда мн приходило въ голову… простите, если я позволяю себ быть слишкомъ вольной… мн иногда приходило въ голову, миледи, что вы сами несчастливы.
— Я!
— Неужели вы будете еще несчастне, когда удалите меня? Ради Бога, подумайте объ этомъ. Позвольте мн остаться здсь еще на нкоторое время!
— Я сказала теб, дитя мое, что если я что длаю, то длаю это для тебя, а не для себя. Это уже ршено. Чмъ я кажусь теб въ настоящее время, Роза, тмъ уже я не буду черезъ весьма короткое время. Помни это, и сохрани мое довріе. Помни, что ты должна это сдлать для моего благополучія, и такимъ образомъ все между нами кончится.
Она отрывается отъ своей простосердечной компаньонки и выходитъ изъ комнаты. Поздно вечеромъ, когда она снова появляется на лстниц, она уже вполн приняла на себя самый надменный и самый холодный видъ. Она кажется такой равнодушной ко всему, какъ будто вс страсти человческой души, вс чувства, всякое участіе къ житейскому изсякли въ ранніе вка этого міра и исчезли съ лица земли вмст съ допотопными чудовищами.
Меркурій доложилъ о прізд мистера Ронсвела, и этотъ пріздъ служитъ причиной ея появленія. Мистера Ронсвела нтъ въ библіотек, но она отправляется въ библіотеку. Тамъ сэръ Лэйстеръ, и она желаетъ переговорить съ нимъ.
— Сэръ Лэйстеръ, я желала бы… но я вижу, вы заняты.
О, совсмъ нтъ! Здсь только мистеръ Толкинхорнъ.
Вчно тутъ подъ рукой. Вчно встрчается на всякомъ мст. Ни на минуту нельзя отъ него отвязаться.
— Извините, леди Дэдлокъ. Не позволите ли мн удалиться?
Однимъ взглядомъ, которымъ ясно сообщается идея: ‘вы знаете, что вы имете полную власть оставаться здсь, если хотите’ она говоритъ ему, что въ этомъ нтъ никакой необходимости и приближается къ стулу. Мистеръ Толкинхорнъ съ неуклюжимъ поклономъ переноситъ его нсколько впередъ и удаляется къ противоположному окну. Онъ становится между ею и потухающимъ въ успокоившейся улиц дневнымъ свтомъ, его тнь падаетъ на миледи и помрачаетъ передъ ней вс предметы. Почти также онъ помрачаетъ и самую жизнь ея.
Эта улица самая скучная, самая угрюмая, даже при самыхъ благопріятныхъ для нея обстоятельствахъ,— улица, гд два ряда домовъ смотрятъ другъ на друга, выпуча глаза, съ такимъ суровымъ напряженіемъ, что половина изъ громаднйшихъ зданій скоре сама собою, отъ одного только этого медленнаго напряженія, обратилась въ камень, нежели первоначально была выстроена изъ того матеріала. Эта улица, имющая такое унылое величіе, такъ упорно сохраняющая ршимость не выказывать въ себ хотя искры оживленія, что даже самыя двери и окна для поддержанія своей мрачности облеклись въ черную краску и покрылись черною пылью, и дворовыя службы позади строенія имютъ такой холодный, сухой видъ, какъ будто он затмъ и сбережены, чтобъ поставить въ нихъ каменныхъ скакуновъ для благородныхъ статуй. Сложный чугунный уборъ тяготетъ надъ побгами ступенекъ въ этой безмолвной и унылой улиц, и изъ этихъ окаменлыхъ зданій гасильники для выведенныхъ изъ употребленія факеловъ печально смотрятъ на быстро вылетающій изъ рожковъ горящій газъ. Мстами виднются тоненькіе, желзные обручи, сквозь которые мальчишки любятъ бросать шапки своихъ уличныхъ пріятелей (единственное употребленіе ихъ въ настоящее время), сохраняютъ свое мсто между ржавыми украшеніями, посвященными памяти отшедшаго изъ лондонскаго міра, фонарнаго масла. Мало того, даже самое масло все еще чахнетъ въ небольшихъ, неуклюжихъ сосудахъ, разставленныхъ въ длинныхъ промежуткахъ, щуритъ глаза и хмурится каждую ночь на огоньки новаго изобртенія, какъ щуритъ глаза и хмурится высокій и сухой фонарь въ потолк Верхняго Парламента.
Поэтому нтъ ничего удивительнаго, что леди Дэдлокъ сидя въ своемъ кресл, хочетъ посмотрть въ окно, у котораго стоитъ мистеръ Толкинхорнъ. И она еще разъ, и еще бросаетъ взглядъ по тому направленію, какъ будто главное желаніе, ея заключается въ томъ, чтобъ эту фигуру удалили отъ окна.
Сэръ Лэйстеръ проситъ извиненія миледи. Кажется, ей угодно что-то сказать?
— Мн хочется сказать, что мистеръ Ронсвелъ здсь (онъ призванъ сюда по моему приказанію), и что не дурно было бы положить конецъ вопросу объ этой двочк. Мн до смерти наскучило это обстоятельство.
— Что же могу я сдлать… чтобъ… чтобъ помочь вамъ?— спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ въ весьма значительномъ недоумніи.
— Намъ нужно увидться съ нимъ и кончить это дло. Не угодно ли вамъ послать за нимъ?
— Мистеръ Толкинхорнъ, будьте такъ добры, позвоните. Благодарю васъ. Предложи,— говоритъ сэръ Лэйстеръ вошедшему Меркурію, не вдругъ припомнивъ дловой терминъ:— предложи желзному джентльмену войти сюда.
Меркурій отправляется отыскивать желзнаго заводчика, находитъ его и приводитъ. Сэръ Лэйстеръ принимаетъ эту желзистую особу граціозно.
— Надюсь, вы здоровы, мистеръ Ронсвелъ. Садитесь. (Это мой стряпчій, мистеръ Толкинхорнъ). Миледи желала, мистеръ Ронсвелъ… (и сэръ Лэйстеръ весьма ловко обращаетъ его къ миледи торжественнымъ мановеніемъ своей руки) миледи желала переговорить съ вами.
— Я сочту за особенную честь,— отвчаетъ желзный джентльменъ:— оказать мое вниманіе всему, что угодно будетъ леди Дэдлокъ сказать мн.
Обратившись къ ней, онъ замчаетъ, что впечатлніе, которое она производитъ на него, лишено той пріятности, какую испытывалъ онъ при прежнемъ свиданіи. Черезчуръ скромный и надменный видъ разливаетъ холодъ въ окружавшей ея атмосфер, въ ней незамтно прежней любезности, которая вызывала его на откровенность.
— Скажите, сэръ,— говоритъ леди Дэдлокъ небрежно:— происходило ли что-нибудь между вами и вашимъ сыномъ касательно предмета любви послдняго?
Въ то время, какъ она предлагаетъ этотъ вопросъ, для ея томныхъ глазъ, повидимому, трудно даже бросить взглядъ на мистера Ронсвеля.
— Если память не измняетъ мн, леди Дэдлокъ, то я уже сказалъ, когда имлъ удовольствіе видть васъ передъ этимъ, что я долженъ посовтовать моему сыну побдить страсть къ предмету своей любви.
Желзный заводчикъ нарочно повторяетъ выраженіе, миледи съ нкоторымъ удареніемъ.
— И вы посовтовали?
— О, да, разумется, я посовтовалъ.
Въ знакъ одобренія и подтвержденія словъ желзнаго заводчика, сэръ Лэйстеръ киваетъ головой. Поступлено весьма благоразумно. Желзный джентльменъ сказалъ, что онъ непремнно это сдлаетъ, и долженъ былъ сдлать. Въ этомъ отношеніи нтъ никакого различія между низкими металлами и драгоцнными. Въ высшей степени благоразумно и прилично.
— И что же, онъ поступилъ по вашему совту?
— Извините, леди Дэдлокъ, я не могу дать вамъ опредлительнаго отвта. Я боюсь, что онъ не поступилъ. Вроятно, еще нтъ. Въ нашемъ положеніи, мы иногда согласуемъ наши намренія съ намреніями предметовъ нашей любви, а черезъ это происходитъ величайшее затрудненіе измнить или совершенно устранить ихъ. Мн кажется, что ужъ это въ нашемъ дух, стремится къ избранной цли серьезно.
Сэръ Лэйстеръ предчувствуетъ, что въ этомъ выраженіи скрывается Ватъ-тэйлоровское значеніе, и что оно прокопчено фабричнымъ дымомъ. Мистеръ Ронсвелъ совершенно въ хорошемъ расположеніи духа и весьма учтивъ, однако, при такомъ ограниченіи, онъ очевидно примняетъ тонъ своего разговора къ пріему.
— Я долго думала объ этомъ предмет,— продолжаетъ миледи:— и онъ становится мн тягостнымъ.
— Мн очень жаль, миледи.
— Я думала также о томъ, что говорилъ по этому предмету сэръ Лэйстеръ, и съ чмъ я совершенно согласна (Сэру Лэйстеру чрезвычайно лестно слышатъ это), и если вы не можете уврить насъ, что эта любовь не кончится бракомъ, то я должна придти къ такому заключенію, что лучше было бы, если-бъ двочка оставила меня.
— Леди Дэдлокъ, я вамъ не могу датъ подобнаго увренія. Ничего не могу сказать въ этомъ род.
— Во всякомъ случа, я считаю за лучшее отпустить ее
— Извините меня, миледи,— возражаетъ сэръ Лэйстеръ съ особенной важностью:— по вдь этимъ, можетъ быть, мы оскорбимъ молодую двицу, чего она не заслужила. Въ самомъ дл, представьте себ молодую двочку,— говоритъ сэръ Лэйстерь, величаво излагая дло правой рукой, какъ будто онъ разставлялъ на столь серебряный сервизъ:— двочку, которая имла счастіе обратить на себя вниманіе и милость знаменитой леди и жить подъ особеннымъ покровительствомъ той леди — двочку, окруженную различными выгодами, какія могло доставить подобное положеніе и которыя, безъ сомннія, весьма велики, я полагаю, сэръ, что они безспорно велики для молодой двицы въ такомъ положеніи въ жизни. Теперь представляется вопросъ, должно ли эту двочку лишить того множества выгодъ и того счастія, потому только…— и сэръ Лэйстеръ наклоненіемъ головы, исполненнымъ достоинства и выражающимъ увренность въ справедливости словъ своихъ, заключаетъ свою сентенцію:— потому только, что она обратила вниманіе сына мистера Ронсвела? Заслужила ли она это наказаніе? Есть ли въ этомъ хоть сколько-нибудь справедливости? Такъ ли мы прежде понимали этотъ предметъ?
— Прошу извинить меня,— замчаетъ отецъ молодого Ронсвела.— Сэръ Лэйстеръ, позвольте мн сказать нсколько словъ. Мн кажется, я могу сократить объясненія по этому предмету. Сдлайте милость, не приписывайте этому обстоятельству слишкомъ большой важности. Если вамъ угодно припоминать подобнаго рода не заслуживающія никакого вниманія вещи, чего, впрочемъ, нельзя ожидать, вы вроятно не изволили забыть, что моя первая мысль въ этомъ дл была противъ ея пребыванія здсь.
Не приписывать покровительству Дэдлоковъ слишкомъ большой важности? О! Сэръ Лэйстеръ обязанъ по необходимости врить пар ушей, полученный имъ при самомъ рожденіи отъ такой фамиліи, иначе онъ ни за что въ свт не поврилъ бы имъ въ точной передач замчаній желзнаго джентльмена.
— Я не вижу необходимости,— замчаетъ миледи самымъ холодпымъ тономъ прежде, чмъ сэръ Лэйстеръ могъ сдлать что-нибудь, кром только съ изумленіемъ перевести духъ:— входить въ подробности этого дла съ той или другой стороны. Двочка очень добра, я ничего не имю сказать противъ нея, но она такъ невнимательна къ преимуществамъ въ ея положеніи и къ своему особенному счастью, что она, какъ влюбленная,— или, врне сказать, воображая, что влюблена, бдняжка!— не въ состояніи оцнить ни тхъ, ни другого.
Сэръ Лэйстеръ проситъ позволенія замтить, что это обстоятельство совершенно измняетъ дло. Онъ увренъ, что миледи имла лучшія основанія и причины въ поддержаніи своихъ видовъ. Онъ вполн соглашается съ миледи. Молодую двочку лучше отпустить.
— Такъ какъ сэръ Лэйстеръ уже замтилъ, мистеръ Ронсвелъ, при послднемъ случа, когда насъ крайне утомило это дло,— томно продолжаетъ миледи:— мы не можемъ заключать съ вами никакихъ условій. Безъ всякихъ условій, и при теперешнихъ обстоятельствахъ, эта двочка совершенно не на мст здсь, и ее лучше отпустить. Я уже сказала ей объ этомъ. Хотите вы, чтобъ мы отослали ее въ деревню, хотите вы взять ее съ собой, или скажите сами, что вы предпочитаете за лучшее съ ней сдлать?
— Леди Дэдлокъ, если я могу говорить откровенно…
— Безъ всякаго сомннія.
— …я предпочелъ бы такую мру, которая скоре всего освободитъ васъ отъ затрудненія и выведетъ ее изъ ея настоящаго положенія.
— Въ свою очередь и я буду говорить съ вами откровенно,— отвчаетъ миледи съ той же самой изученной безпечностью:— должна ли я понять васъ, что вы возьмете ее съ собой?
Желзный джентльменъ длаетъ желзный поклонъ.
— Сэръ Лэйстеръ, позвоните пожалуйста.
Мистеръ Толкинхорнъ отходитъ отъ окна и звонитъ.
— Я совсмъ забыла, что вы здсь. Благодарю васъ.
Мистеръ Толкинхорнъ длаетъ обычный поклонъ и уходитъ на прежнее мсто. Меркурій, быстро отвчающій на призывы, является, получаетъ приказаніе кого привести, уходитъ, приводитъ и скрывается.
Роза плакала и теперь еще она въ глубокой горести. При ея появленіи, желзный заводчикъ встаетъ со стула, беретъ ее за руку и остается почти у самыхъ дверей, совершенно готовый удалиться.
— Вдь тебя будутъ беречь, моя милая,— говоритъ миледи голосомъ, въ которомъ проглядывастъ утомленіе: — ты узжаешь отсюда подъ хорошей защитой. Я сказала, что ты очень добрая двочка, теб, право, не о чемъ плакать.
— Однако, кажется,— замчаетъ мистеръ Толкинхорнъ, выступивъ немного впередъ, съ закинутыми назадъ руками:— какъ будто она плачетъ о томъ, что узжаетъ отсюда.
— Она, какъ видите, несовсмъ сше благовоспитанная,— отвчаетъ мистеръ Ронсвелъ съ нкоторою быстротою въ своихъ выраженіяхъ, какъ будто онъ радъ былъ, что адвокатъ вмшался въ разговоръ:— притомъ же она еще неопытна и ничего лучшаго не знаетъ. Если-бъ она осталась здсь, сэръ, такъ, безъ сомннія, она научилась бы многому.
— Безъ сомннія.— спокойно отвчаетъ мистеръ Толкинхорнъ.
Роза сквозь горькія слезы высказываетъ, что ей очень жаль оставить миледи, что она была счастлива въ Чесни-Воулд. была счастлива съ миледи, и благодаритъ ее снова и снова.
— Перестань, глупенькая!— говоритъ желзный заводчикъ, останавливая ее тихимъ голосомъ, но не сердито:— будь потверже, если ты любишь Вата!
Миледи равнодушно длаетъ ей знакъ удалиться и говоритъ:
— Перестань, дитя мое! Ты добрая двочка! Позжай, съ Богомъ!
Сэръ Лэйстеръ величественно отстраняетъ себя отъ этого предмета и скрывается въ свой синій сюртукъ. Мистеръ Толкинхорнъ, неопредленная человческая фигура въ окн, на фон темной улицы, испещренной въ это время фонарями, становится въ глазахъ миледи громадне и черне прежняго.
— Сэръ Лэйстеръ и леди Дэдлокъ,— говоритъ мистеръ Ронсвелъ посл непродолжительной паузы: — позвольте мн удалиться и вмст съ тмъ принести извиненіе, что я, хотя и противъ моего желанія, обезпокоилъ васъ по поводу этого скучнаго предмета. Смю уврить васъ, что я очень хорошо понимаю, какъ скучно должно быть для миледи такое пустое дло. Если я не дйствовалъ ршительно съ самаго начала, такъ это собственно потому, что я опасался употребить мое вліяніе, чтобъ увезти отсюда Розу, не обезпокоивъ васъ. Впрочемъ, мн казалось, смю сказать, вслдствіе преувеличенной важности этого обстоятельства, что почтительность съ моей стороны принуждала меня изложить это дло въ настоящемъ его вид, а чистосердечіе требовало посовтоваться съ вашими желаніями и удобствомъ. Надюсь, вы извините во мн недостатокъ свтскаго воспитанія.
Сэръ Лейстеръ считаетъ необходимымъ отвтить на это слдующимъ замчаніемъ:
— Напрасно вы упоминаете объ этомъ, мистеръ Ронсвелъ. Я полагаю, что ни съ которой стороны не требуется оправданій.
— Мн пріятно слышать это, сэръ Лэйстеръ, и еслибъ мн нужно было въ заключеніе всего, и въ подтвержденіе моего уваженія къ вамъ обратить ваше вниманіе на прежнія слова мои, касательно долговременнаго пребыванія моей матери въ вашемъ дом, и благородства, вслдствіе этого пребыванія съ той и другой стороны, я могъ бы доказать это вотъ этимъ ребенкомъ, который оказываетъ столько горести и преданности при разлук, и въ которомъ моя мать, смю сказать, старалась по возможности пробудить подобныя чувства, хотя, безъ сомннія, леди Дэдлокъ, при ея искреннемъ участіи и врожденномъ великодушіи, сдлала въ этомъ отношеніи гораздо больше.
Если онъ и говоритъ это иронически, то, несмотря на то, въ словахъ его заключается боле истины, чмъ онъ предполагаетъ. Онъ изъясняетъ это, впрочемъ, нисколько не уклоняясь отъ своей прямодушной манеры, хотя и обращается съ словами своими въ ту часть темной комнаты, гд сидитъ миледи. Сэръ Лэйстеръ встаетъ отвтить на охотъ прощальный привтъ. Мистеръ Толкинхорнъ еще разъ звонитъ въ колокольчикъ. Меркурій снова появляется. Мистеръ Ронсвелъ и Роза оставляютъ домъ.
Вслдъ за тмъ въ комнату приносятъ свчи, при свт которыхъ оказывается, что мистеръ Толкинхорнъ все еще стоитъ у окна, закинувъ руки назадъ, и что миледи все еще сидитъ, имя передъ собою фигуру адвоката, которая скрываетъ отъ нея видъ не только дня, но и ночи. Она очень блдна. Мистеръ Толкинхорнъ замчаетъ эту блдность въ то время, какъ она встаетъ, чтобъ удалиться, и думаетъ: ‘Да, есть отчего и поблднть! Власть этой женщины надъ собой удивительна. Она чудесно разыграла свою роль’. Но и онъ тоже уметъ разыгрывать свою собственную, свою неизмнную роль и, когда отворяетъ дверь для этой женщины, пятьдесятъ паръ глазъ, каждая въ пятьдесятъ разъ проницательне глазъ сэра Лэйстера, не замтили бы въ немъ недостатка.
Леди Дэдлокъ обдаетъ сегодня одна въ своей комнат. Сэръ Лэйстеръ спшитъ на поддержаніе партіи Дудлистовъ и на пораженіе партіи Кудлистовъ. Леди Дэдлокъ, садясь на стулъ, все еще мертвенно блдная, спрашиваетъ, ухалъ ли сэръ Лэйстеръ? Ухалъ. Ухалъ ли мистеръ Толкинхорнъ? Нтъ. Спустя нсколько, она опять спрашиваетъ, неужели онъ еще не ухалъ? Нтъ еще. Что онъ длаетъ? Меркурій полагаетъ, что онъ пишетъ письмо въ библіотек. Не желаетъ ли миледи видть его? Нтъ, нтъ.
Но мистеръ Толкинхорнъ самъ желаетъ видть миледи. Спустя еще нсколько минутъ докладываютъ, что онъ свидтельствуетъ свое почтеніе и проситъ миледи принять его на пару словъ, по окончаніи ея обда. Миледи готова принятъ его теперь. Онъ входитъ, извиняясь за безпокойство, даже и съ ея позволенія, въ то время, какъ миледи сидитъ за столомъ. Когда они остаются одни, миледи даетъ знакъ рукой, чтобъ онъ оставилъ смшные комплименты.
— Чего вы хотите, сэръ?
— Леди Дэдлокъ,— говоритъ адвокатъ, занимая стулъ въ близкомъ отъ нея разстояніи и начиная потирать свои ржавыя ноги вверхъ и внизъ, вверхъ и внизъ:— меня крайне удивилъ вашъ поступокъ.
— Въ самомъ дл?
— Да, ршительно. Я не былъ приготовленъ къ этому. Я считаю это за отступленіе отъ нашего условія и вашего общанія. Это ставитъ насъ въ новое положеніе, леди Дэдлокъ. Я чувствую себя въ необходимости сказать, что я не одобряю этого.
Онъ прекращаетъ треніе ногъ и смотритъ на нее, оставивъ руки на колняхъ, невозмутимый и безъ всякаго измненія въ лиц, какъ и всегда, въ его манер есть какая-то неопредленная свобода, которая нова въ своемъ род и которая не избгаетъ наблюденія этой женщины.
— Я не совсмъ понимаю васъ.
— О, нтъ, мн кажется, что вы понимаете меня. Вы понимаете меня очень хорошо. Полноте, леди Дэдлокъ, теперь не время хитрить другъ передъ другомъ. Вдь вы знаете, что вы любили эту двочку.
— Что же изъ этого слдуетъ?
— Вы знаете, и я знаю, что вы бы не удалили ее отъ себя по причинамъ, которыя вамъ угодно было представить, вы отпустили ее съ цлью отстранить отъ нея, по возможности… извините, что я упоминаю объ этомъ: это предметъ дловой… отстранить отъ нея позоръ и поношеніе, которыя угрожаютъ вамъ самимъ.
— Что же потомъ, сэръ?
— Вотъ что, леди Дэдлокъ,— отвчаетъ адвокатъ, скрестивъ нога на ногу и качая на одной изъ нихъ колно:— я совершенно противъ этого. И считаю этотъ поступокъ опаснымъ. Я знаю, что въ немъ не предвидлось особенной необходимости, вы сдлали его какъ будто съ тмъ, чтобъ пробудить во всемъ дом толки, сомннія, подозрнія. Кром того, это уже, само по себ, есть нарушеніе нашего условія. Вамъ бы слдовало быть тмъ, чмъ вы были до этого. Между тмъ, какъ очевидно было и для васъ самихъ и для меня, что сегодня вечеромъ вы были совсмъ не тмъ, чмъ были прежде. Да, леди Дэдлокъ, это такъ было очевидно, какъ нельзя боле!
— Если сэръ,— начинаетъ миледи:— я, зная мою тайну…
Но мистеръ Толкинхорнъ прерываетъ ее:
— Позвольте, леди Дэдлокъ, это дловой предметъ, а въ длахъ всякаго рода нельзя ручаться, чтобъ не приплелись къ нимъ какія-нибудь другія постороннія обстоятельства. Это уже боле не ваша тайна. Извините меня. Это съ вашей стороны большая ошибка. Это моя тайна, какъ довреннаго лица сэра Лэйстера и его фамиліи. Еслибъ это была ваша тайна, мы бы не встртились здсь и не имли бы этого разговора.
— Совершенно справедливо. Если я, зная эту тайну, прибгаю къ всевозможнымъ средствамъ, чтобъ избавитъ невинную двочку… (особливо припоминая собственную вашу ссылку на нее, когда вы разсказали мою исторію передъ собраніемъ гостей въ Чесни-Воулд), чтобъ избавить ее отъ стыда и позора, угрожающаго мн, я дйствую съ тою ршимостью, которую сама предназначила себ, ничто въ мір не могло бы поколебать моей ршимости, никто въ мір не могъ бы удалить меня отъ избранной цли.
Она говоритъ это съ большой обдуманностью и опредлительностью, и вмст съ тмъ обнаруживаетъ на лиц своемъ столько одушевленія, сколько и мистеръ Толкинхорнъ. Что касается до него, то онъ такъ методически трактуетъ о сіяемъ дловомъ предмет, какъ будто въ рукахъ его миледи была какимъ-то безчувственнымъ орудіемъ.
— Въ самомъ дл? Въ такомъ случа, леди Дэдлокъ,— отвчаетъ онъ:— на васъ нельзя полагаться. Вы представили дло въ совершенно простомъ вид, вы представили его въ буквальномъ смысл, а потому на васъ нельзя полагаться.
— Быть можетъ, вы припомните, что я выразила точно такое же безпокойство по этому самому предмету, когда мы говорили вечеромъ въ Чесни-Воулд.
— Да,— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, хладнокровно вставая со стула и становясь у камина,— Да. Я помню, леди Дэдлокъ, вы дйствительно ссылались тогда на эту двочку, но эта ссылка была сдлана прежде, чмъ состоялось наше условіе, а надобно сказать, что какъ буквальный смыслъ, такъ и самое свойство вашего условія, воспрещавшаго всякое дйствіе съ вашей стороны, основаны на открытіи вашей тайны. Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія. Что касается до того, чтобъ пощадить двочку, скажите пожалуйста, заслуживаетъ ли она того? Пощадить! Леди Дэдлокъ, здсь идетъ дло о томъ, чтобъ спасти отъ позора имя цлой фамиліи. въ нашемъ условіи это обстоятельство слдовало такъ понимать, что если назначено идти по прямому направленію, то не должно было обращать вниманія ни на какія препятствія, не сдаваться ни вправо, ни влво, ничего не щадить, все попирать ногами!
Миледи до этого смотрла въ столъ. Теперь она приподнимаетъ свои взоры и смотритъ на мистера Толкинхорна. Ея лицо иметъ суровое выраженіе и часть ея визквей губы прижата зубами.
‘Эта женщина понимаетъ меня,— думаетъ мистеръ Толкинхорнъ въ то время, какъ она снова потупляетъ свои взоры.— Она сама не можетъ надяться на пощаду. Зачмъ же должна щадить она другихъ?’
На нкоторое время они оба остаются безмолвными. Леди Дэдлокъ ничего не кушаетъ, но раза два или три наливала воду твердой рукой и выливала ее. Она встаетъ изъ-за стола, беретъ кресло, опускается на него, прикрывая свое лицо. Въ ея манер нтъ ничего, что бы выражало слабости или пробуждало состраданіе. Она задумчива, серьезна, вс ея мысли сосредоточены на одномъ предмет.
‘Эта женщина — думаетъ мистеръ Толкинхорнъ, стоя у камина и снова становясь чернымъ предметомъ, закрывающимъ видъ передъ ея глазами — эта женщина достойна изученія’.
И онъ изучаетъ ее на досуг во время продолжительнаго молчанія. Миледи тоже на досуг изучаетъ что-то. Не ей слдуетъ продолжать разговоръ. Онъ простоялъ бы такимъ образомъ до полночи, показывая съ своей стороны видъ, что и не ему тоже слдуетъ приступить къ дальнйшему разговору, но, наконецъ, принужденъ нарушить молчаніе.
— Леди Дэдлокъ, теперь остается самая непріятная часть длового свиданія, замтьте, что я называю это свиданіе дловымъ. Условіе наше нарушено. Леди съ вашимъ умомъ и силою характера должна быть приготовлена къ извстію, что условія этого боле не существуетъ, и что я принимаю свои мры.
— Я совершенно приготовлена.
Мистеръ Толкинхорнъ наклоняетъ голову.
— Вотъ все, чмъ долженъ былъ я обезпокоить васъ, леди Дэдлокъ.
Въ то время, какъ онъ длаетъ движеніе выйти изъ комнаты, миледи останавливаетъ его вопросомъ:
— Значитъ, я получаю ваше предувдомленіе? Въ этомъ отношеніи мн бы не хотлось оставаться въ недоразумніи.
— Это еще нельзя назвать предувдомленіемъ, которое бы слдовало вамъ получить, леди Дэдлокъ, надлежащее предувдомленіе было бы дано вамъ въ такомъ случа, еслибъ условіе не было нарушено. Но въ сущности оно то же самое, почти то же самое. Правда, тутъ есть разница, но она иметъ важность для одного только адвоката.
— Такъ вы не намрены дать мн другого предувдомленія?
— Вы правы. Нтъ.
— И вы думаете открыть истину сэру Дэдлоку сегодня вечеромъ?
— Дльный вопросъ!— говоритъ мистеръ Толкинхорнъ съ легкой улыбкой и слегка кивая головой на отненное лицо:— нтъ, не сегодня.
— Завтра?
— Принимая въ соображеніе вс обстоятельства дла, мн кажется, леди Дэдлокъ, лучше будетъ, если я уклонюсь отъ прямого отвта. Скажи я, что не знаю когда, вы бы не поврили мн, и это не соотвтствовало бы надлежащей цли. Быть можетъ, и завтра. Но лучше, если я на это ничего не скажу. Вы приготовлены, и я не подаю никакихъ надеждъ, все будетъ зависть отъ обстоятельствъ. Желаю вамъ добраго вечера.
Миледи отнимаетъ руку, поворачиваетъ свое блдное лицо къ адвокату, когда идетъ онъ къ дверямъ, и въ ту минуту, когда хочетъ отворить ихъ, она еще разъ останавливаетъ его.
— Вы намрены еще остаться въ этомъ дом? Я слышала, что вы занимались въ библіотек. Вы идете опять туда же?
— Только за шляпой. Я иду домой.
Она кланяется скоре глазами, чмъ головой, такъ легко ея движеніе и такъ изысканно. Мистеръ Толкинхорнъ выходитъ. По выход изъ комнаты онъ смотритъ на часы и сомнвается въ врности ихъ на минуту, или около того. На лстниц стоятъ великолпные часы, замчательные, что не всегда случается съ великолпными часами, по своей точности. ‘Что вы скажете?— спрашиваетъ мистеръ Толкинхорнъ, обращаясь къ нимъ.— посмотримъ, что вы скажете?’
О, если бы они сказали: ‘не ходи домой!’ Какими бы знаменитыми часами были они съ этой минуты, еслибъ сказали въ ту ночь изъ всхъ ночей, пересчитанныхъ ими, этому старому человку изъ всхъ молодыхъ и старыхъ людей, которые когда-либо останавливались передъ ними: ‘не ходи домой!’ Своимъ рзкимъ чистымъ звономь они бьютъ три-четверти восьмого и снова, продолжаютъ тикать. ‘Эге! Да вы хуже, чмъ я думалъ о васъ — говоритъ мистеръ Толкинхорнъ, упрекая свои часы.— Дв минуты разницы! При такомъ ход вы не годитесь для меня!’ Какимъ бы добромъ отплатили эти часы за зло, еслибъ въ отвтъ ему протикали: ‘не ходи домой!’
Онъ выходитъ на улицы, идетъ по нимъ, закинувъ руки навалъ, подъ тнью высокихъ домовъ, у большой части которыхъ вс тайны, затруднительныя обстоятельства, заложенныя имніи, щекотливыя дла всякаго рода схоронены подъ его старымъ чернымъ атласнымъ жилетомъ. Онъ въ особенномъ довріи даже у самыхъ кирпичей и извести. Высокія дымовыя трубы сообщаютъ ему по секрету фамильныя тайны. Но, несмотря на то, никто изъ нихъ не подастъ ему голоса, не прошепчетъ ему: ‘не ходи домой!’
Среди суматохи и движенія многолюднйшихъ улицъ, среди треска, звяканья и шума множества экипажей, множества ногъ множества голосовъ, при яркомъ поток лучей свта, льющихся на него изъ магазиновъ, при западномъ втр, дующемъ на него, при толп народа, тснящей его, обстоятельства безъ всякаго сожалнія принуждаютъ его идти впередъ по своей дорог, и ничто не встрчаетъ его предостерегающимъ шопотомъ: ‘не ходи домой!’
Онъ приходитъ, наконецъ, въ свою мрачную комнату, зажигаетъ свчи, осматривается кругомъ, бросаетъ взгляда наверхъ и видитъ римлянина, указывающаго съ потолка, но и въ рук римлянина нтъ сегодня никакого новаго значенія, нтъ никакого значенія и въ групп купидоновъ, порхающихъ вокругъ него, никто изъ нихъ не подаетъ ему послдняго предостереженія: ‘не входи сюда!’
Ночь лунная, но луна, перейдя за полный фазисъ свой, только что теперь поднимается надъ горизонтомъ Лондона. Звзды сіяютъ точно такъ же, какъ он сіяли надъ свинцовыми кровлями Чесни-Воулда. Эта женщина, какъ онъ въ послднее время привыкъ называть ее, смотритъ на нихъ изъ окна. Ея душа взволнована, она больна душой и нигд не находить покоя. Огромныя комнаты слишкомъ тсны для нея и душны. Тягость ихъ невыносима, она хочетъ прогуляться одна въ ближайшемъ саду.
Слишкомъ своевольная и повелительная во всхъ своимъ поступкахъ, чтобъ быть причиной изумленія для тхъ, кто окружаетъ ее, эта женщина легко одвается и выходитъ на лунный свть. Меркурій провожаетъ ее съ ключомъ. Отворивъ калитку, онъ вручаетъ ключи миледи но ея желанію и идетъ назадъ по ея приказанію. Она погуляетъ тутъ недолго, она только хочетъ освжить свою больную голову. Быть можетъ, она пробудетъ здсь часъ, быть можетъ, больше. Она не нуждается въ провожатомъ. Калитка захлопывается, пружина щелкаетъ, и Меркурій оставляетъ миледи, скрывшуюся подъ густую тнь группы деревьевъ.
Чудная ночь,— ночь, освщенная огромнымъ дискомъ луны и миріадами звздъ. Мистеръ Толкинхорнъ, отправляясь въ свой погребъ и отпирая и запирая гремящія двери, долженъ перейти маленькій дворикъ. Онъ случайно смотритъ наверхъ и думаетъ, какая чудная ночь, какая свтлая луна, какое множество звздъ! И, въ самомъ дл, какая тихая, спокойная ночь!
Весьма тихая ночь. Когда луна свтитъ очень ярко, тишина и безмолвіе какъ будто истекаютъ изъ нея вмст съ ея свтомъ, и это вліяетъ даже на мста, полныя народа, полныя жизни. Но только это тихая ночь на пыльныхъ высокихъ дорогахъ и на горныхъ возвышеніяхъ, откуда видно на далекое пространство, какъ все погружено въ покой, какъ вс предметы становятся спокойне и тише вмст съ отдаленіемъ ихъ къ горизонту, гд сливаются они съ закраиной лса, подпирающаго небо, и срый волнистый туманъ, какъ призрачный цвтъ, разстилается надъ нимъ, не только это тихая ночь въ садахъ и варкахъ и на прибрежь Темзы, гд поемныя луга свже и зелень на нихъ ярче, гд потокъ воды игриво искрится и блещетъ между плнительными островами, журчитъ между каменьями и производитъ шелестъ въ кустахъ камыша, тишина, эта не только провожаетъ стремленіе воды до того мста, гд ряды домовъ становятся гуще, гд въ вод отражается множество мостовъ, гд набережныя и группы кораблей длаютъ ее мрачною и страшною, гд она убгаетъ отъ этихъ предметовъ, искажающихъ ее, извивается между болотами, на которыхъ угрюмыя вхи стоятъ, какъ скелеты, выброшенные на берегъ, потомъ вступаетъ въ боле крутые берега, гд повсюду встрчаются поля, засянныя хлбомъ, втрянныя мельницы и церковные шпицы, и, наконецъ, сливается съ вчно волнующимся моремъ, не, только это тихая ночь на мор и на прибрежьи, гд стоитъ часовой и любуется какъ корабль съ распущенными крыльями перебгаетъ яркую полосу свта, которая какъ будто видна только ему одному, но даже и въ Лондон замтна тишина въ этой пустын для чужого человка. Шпицы церквей его и башень и сто одинъ громадный куполъ становятся боле прозрачными, закопченыя вершины зданій теряютъ свою массивность въ блдной лучезарности, шумъ поднимающійся съ улицъ слабетъ и смягчается, и звукъ шаговъ но тротуарамъ спокойно уносится вдаль. Въ поляхъ, гд обитаетъ мистеръ Толкинхорнъ, гд пастухи нескончаемо играютъ на своихъ свиреляхъ аріи Верховнаго Суда и держатъ стада свои въ загонахъ, пока не остригутъ донельзя каждую овечку, въ этихъ поляхъ въ такую лунную ночь каждый двухъ сливается въ отдаленный, глухой гулъ, какъ будто городъ представлялъ собою громадное стекло, дрожащее отъ всякаго прикосновенія.
Но что это значитъ! Кто выстрлилъ изъ ружья или пистолета? Откуда этотъ выстрлъ?
Нсколько пшеходовъ объятыхъ внезапнымъ страхомъ останавливаются и съ изумленіемъ озираются вокругъ. Въ нкоторыхъ домахъ открыты окна и двери, и жители выходятъ посмотрть, что случилось. Это былъ громкій выстрлъ, и отголосокъ его разнесся далеко и тяжело. Онъ потрясъ одинъ домъ, такъ по крайней мр показалось одному изъ пшеходовъ. Онъ разбудилъ всхъ собакъ въ квартал, и он съ изступленіемъ воютъ и лаютъ. Испуганныя кошки перебгаютъ черезъ дорогу. Въ то время какъ собаки продолжаютъ лаять и выть, а одна собака завываетъ какъ демонъ, церковные часы, какъ будто тоже испуганные, начинаютъ бить. Глухой гулъ на улицахъ мало по малу превращается въ крикъ. Но вскор и это проходитъ, едва пробили запоздалые часы десять, какъ уже снова все затихло, и чудная ночь, и свтлая большая луна, и множество звздъ снова разливаютъ свтъ и тишину.
Встревоженъ ли былъ мистеръ Толкинхорнъ этимъ выстрломъ? Въ его окнахъ мракъ и тишина, и двери его заперты. Чтобъ вытянуть его изъ его раковины, дйствительно должно случиться что-нибудь необыкновенное. Не слыхать его и не видать. Какая сила пушечнаго выстрла въ состоянія поколебать невозмутимое спокойствіе этого ржаваго стараго человка?
Въ теченіе многихъ лтъ непоколебимый римлянинъ указываетъ съ потолка безъ особеннаго значенія. Нельзя допустить, что въ эту ночь онъ иметъ новое значеніе. Какъ началъ указывать, такъ и всегда указываетъ, подобно всякому римлянину, или даже британцу съ одинокой и неизмнной идеей. Вроятно, и въ теченіе всей этой ночи онъ сохраняетъ невозможную для всякаго живого существа позу и неизмнно указываетъ внизъ. Лунный свтъ замняется темнотою ночи, начинается заря, восходитъ солнце, наступаетъ день. Римлянинъ попрежнему указываетъ внизъ, и никто не обращаетъ на него вниманія.
Но спустя немного посл наступленія дня приходятъ люди привести въ порядокъ комнаты. И потому ли, что въ римлянин пробудилась новая мысль, невыраженная прежде, или потому, что одинъ изъ передовыхъ людей неожиданно сходить съ ума, но только, взглянувъ на его протянутую руку и взглянувъ на что онъ указываетъ внизъ, этотъ человкъ вскрикиваетъ и выбгаетъ. Другіе, взглянувъ точно такъ же вскрикиваютъ и убгаютъ.
Что же это значитъ? Въ мрачную комнату не впускаютъ свту, и люди незнакомые съ ней входятъ, тихо, но тяжело переступаютъ, приносятъ какую-то тяжесть въ спальню и кладутъ ее. Въ теченіе цлаго дня только и слышенъ одинъ шепотъ, только и замно на лицахъ одно удивленіе, строго обыскивается каждый уголъ, тщательно разсматриваются слды на полу, тщательно замчается расположеніе каждаго предмета мебели. Вс глаза обращаются къ римлянину и вс голоса произносятъ: ‘о если бы онъ могъ сказать, что онъ видлъ здсь!’
Онъ указываетъ на столъ съ бутылкой на немъ (почти полной вина) и рюмкой, и двумя свчками, которыя были внезапно потушены вскор посл того, какъ были зажжены. Онъ указываетъ на пустой стулъ и на пятно на полу передъ стуломъ, которое можно бы, кажется, покрыть рукой. Вотъ предметы, которые лежатъ прямо по направленію его пальца. Пылкое воображеніе могло бы допустить, что въ этихъ предметахъ было столько ужаснаго, что достаточно было всю картину, не только однихъ купидоновъ съ пухленькими ножками, но облака и цвты, и столби — короче, самое тло и душу аллегоріи, весь смыслъ, который она содержитъ въ себ, свести совершенно съ ума. И въ самомъ дл всякій, кто входитъ въ комнату, лишенную свта, и смотритъ на эти предметы, непремнно взглядываетъ на римлянина, и усматриваетъ, что онъ скрываетъ какую-то тайну, какъ будто онъ, пораженный ужасомъ, быль нмымъ свидтелемъ страшнаго событія.
Такъ точно, въ теченіе многихъ послдующихъ лтъ, много будетъ пересказано страшныхъ исторіи о пятн на полу, которое такъ легко можно закрыть рукой и такъ трудно вынести, и римлянинъ, указывающій съ потолка, будетъ указывать такъ долго, пока пыль, сырость и пауки станутъ щадить его, и будетъ указывать съ гораздо большею выразительностью, чмъ но времена мистера Толкинхорна, будетъ указывать съ значеніемъ, сообщающимъ идею о смерти. Времена мистера Толкинхорна прекратились навсегда, а между тмъ римлянинъ указывалъ на руку убійцы, поднятую противъ его жизни, и указывалъ тщетно на него, прострленнаго въ сердце.

XLIX. Дружба по служб.

Въ домашнемъ быту мистера Джозефа Бэгнета, иначе Бакаута, отставного артиллериста и ныншняго музыканта на бассон, наступило великое годичное событіе. Событіе пиршества и торжества. Ознаменованіе дня рожденія въ семейств
Это не день рожденія мистера Бэгнета. Мистеръ Бэгнетъ отличаетъ эту эпоху въ музыкальномъ своемъ положеніи очень просто, передъ завтракомъ онъ цлуетъ дтей съ особеннымъ наслажденіемъ и усиленнымъ чмоканьемъ, выкуриваетъ лишнюю трубку табаку посл обда, и вечеромъ углубляется въ созерцаніе о томъ, что думаетъ объ этомъ дн его старушка-мать, это представляетъ предметъ безконечныхъ размышленій, созданный его матерью, которая перешла изъ этой жизни лтъ двадцать тому назадъ. Нкоторые люди не всегда съ такою нжностью вспоминаютъ о своемь отц, чаще всего случается, что въ запас своихъ воспоминаній всю сыновнюю любовь свою они соединяютъ съ именемъ матери. Мистеръ Бэгнетъ быль изъ числа такихъ людей.
Не есть это и день рожденія одного изъ трехъ дтей его. Такія случаи обыкновенно имютъ свои особенныя отличія, которыя не выходятъ, впрочемъ, изъ границъ скромныхъ поздравленій и приготовленія къ обду пуддинга. Въ минувшій день рожденія молодого Вулича, мистеръ Бэгнетъ, посл замчаній о его рост и вообще о физическомъ развитіи, приступилъ въ минуту глубокаго размышленія о перемнахъ производимыхъ временемъ, къ испытанію его въ катихизис. Посл первыхъ двухъ вопросовъ: какъ тебя зовутъ? и кто далъ теб это имя?— вопросовъ, сдланныхъ съ чрезвычайной точностью, память измнила ему въ аккуратномъ предложеніи третьяго, и онъ замнилъ его допросомъ своего собственинаго сочиненія: какъ теб нравится это имя? сопровождая его такимъ многозначительнымъ взглядомъ, выражавшимъ и назидательность и пользу подобнаго вопроса, что дйствительно придавалъ ему совершенно религіозное значеніе. Это однако же было отступленіемъ отъ принятыхъ правилъ для подобнаго торжественнаго случая, отступленіе, которое онъ дозволилъ себ именно только въ день рожденія молодого Вулича.
Этотъ день есть день рожденія хозяйки дома, матери семейства, старой бабенки мистера Бэгнета, это величайшій праздникъ въ дом, день отмченный въ календар мистера Бэгнета красными чернилами. Такое торжественное событіе всегда ознаменовывалось по извстнымъ формамъ, установленнымъ и предписаннымъ самимъ мистеромъ Бэгнетомъ много лтъ тому назадъ. Мистеръ Бэгнетъ вполн убжденъ, что имть къ обду пару куръ есть верхъ величайшей роскоши. Въ этотъ день рано поутру, онъ неизмнно отправляется лично покупать такую пару, и, неизмнно обманутый продавцомъ, длается владтелемъ пары самыхъ престарлыхъ обитателей изъ всхъ европейскихъ курятниковъ. Возвратясь домой съ этой въ высшей степени черствой покупкой, завязанной въ чистый синій съ блыми клтками носовой платокъ (что также непосредственно входитъ въ составь его распоряженій), онъ случайнымъ образомъ за завтракомъ предлагаетъ мистриссъ Бэгнетъ объявить откровенно, чего бы она желала сегодня къ обду. Мистриссъ Бэгнетъ по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, постоянно повторявшемуся въ этотъ день безъ всякой перемны, отвчала, что она желала бы имть къ обду пару куръ, и мистеръ Бэгнетъ немедленно доставалъ изъ скрытнаго мстечка и предлагалъ ей это лакомство среди всеобщаго восторга и радости. Посл этого онъ требовалъ, чтобы старушка весь этотъ день ничего не длала, сидла бы только на мст въ лучшемъ наряд своемъ, между тмъ какъ онъ съ молодежью будетъ прислуживать ей. Такъ какъ онъ не имлъ блестящихъ познаній въ поварскомъ искусств, то можно представить, что такая честь доставляла старой бабенк скоре досаду, чмъ удовольствіе, она впрочемъ подчинялась своему парадному положенію со всевозможной радостью и наслажденіемъ.
Въ настоящій день рожденія, мистеръ Бэгнетъ окончилъ свои обычныя предварительныя распоряженія. Онъ купилъ два образца дичи, которая, если можно допустить истину въ пословиц: ‘стараго воробья на мякин не проведешь’, ужъ конечно не была поймана на мякин, чтобы жариться на вертел, онъ изумилъ и привелъ въ неизъяснимый восторгъ все семейство такимъ невиданнымъ произведеніемъ, онъ самъ распоряжается жареньемъ птицы, между тмъ какъ мистриссъ Бэгнетъ, безпрестанно подергивая своими крпкими загорвшими пальцами при каждомъ раз, когда замчаетъ ошибки въ приготовленіи обда, сидитъ себ въ парадномъ плать, какъ почетная гостья.
Квебекъ и Мальта накрываютъ столъ, а Вуличъ, какъ и слдуетъ, помогаетъ своему отцу и весьма усердно приводитъ въ движеніе вертелъ. Для поправленія ошибокъ ихъ, мистриссъ Бэгнетъ отъ времени до времени подмигиваетъ имъ, киваетъ головой, или морщитъ лицо.
— Въ половин второго,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— изъ минуты въ минуту… будетъ все готово.
Мистриссъ Бэгнетъ, подъ вліяніемъ томительнаго безпокойства, усматриваетъ, что одинъ изъ нихъ совершенно прекращаетъ свое дйствіе передъ очагомъ, и птица начинаетъ горть.
— Для тебя будетъ обдъ,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— настоящій царскій.
Мистриссъ Бэгнетъ радуется, выказываетъ рядъ блыхъ зубовъ, и на взглядъ своего сына обличаетъ столько безпокойства, что онъ, движимый чувствомъ сыновней любви, спрашиваетъ ее глазами, въ чемъ дло? и въ ожиданіи отвта, стоитъ выпуча глаза, боле прежняго забывая о птицахъ, не подавая ни малйшей надежды на возвращеніе къ самосознанію. Къ счастію старшая сестрица его угадываетъ причину волненія въ груди мистриссъ Бэгнетъ, и самымъ убдительнымъ толчкомъ приводитъ его въ чувство. Неподвижный вертелъ снова начинаетъ вертться, и мистриссъ Бэгнетъ въ избытк радости и душевнаго облегченія закрываетъ глаза.
— Чай и Джорджъ заглянетъ къ намъ,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— такъ знаешь, въ половин пятаго… изъ минуты въ минуту. А сколько будетъ лтъ, моя бабенка, что Джорджъ заглядываетъ къ намъ въ этотъ денекъ?
— Ахъ, Бакаутъ, Бакаутъ, я начинаю думать, столько лтъ, сколько достаточно, чтобъ молодой бабенк сдлаться старою, ни больше ни меньше,— отвчаетъ мистриссъ Бэгнетъ, смясь и качая головой.
— Ничего, бабенка,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— ничего… ты, на мой взглядъ, нисколько не состарилась… все та же молодая, да пожалуй еще и моложе… право моложе… всякій скажетъ, что моложе.
При этомъ Квебека и Мальта хлопаютъ въ ладоши и восклицаютъ, что старый толстякъ врно принесетъ каюй нибудь гостинецъ матери, и начинаютъ придумывать, что именно онъ принесетъ.
— Знаешь ли что, Бакаутъ,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, бросая взглядъ на скатерть и мигая правымъ глазомъ Мальт, давая этимъ знать, что на стол нтъ соли, и въ то же время кивнувъ Квебек головой намекаетъ ей на перецъ:— я начинаю думать, что Джорджъ снова обгаетъ насъ.
— Джорджъ обгаетъ, да только онъ не убжитъ.— отвчаетъ мистеръ Бэгнетъ.— Своего кармана онъ не поставитъ въ тупикъ. Небось не таковскій.
— Нтъ, Бакаутъ. Нтъ. И не говорю, что онъ убжитъ.. Я не думаю, что онъ это сдлаетъ. Но, мн кажется, еслибъ онъ развязался съ этимъ долгомъ, такъ не станетъ долго думать, уберется отсюда подальше.
Мистеръ Бэгнетъ спрашиваетъ — почему?
— А потому,— отвчаетъ жена его:— что Джорджъ, какъ мн кажется, начинаетъ становиться черезчуръ нетерпливымъ и безпокойнымъ. Я не говорю, что онъ какъ будто связанъ по рукамъ и по ногамъ — нтъ! Не имй онъ свободы, онъ бы не былъ и Джорджемъ, но все же онъ видимо страдаетъ чмъ-то и постоянно, какъ-то не въ дух.
— Адвокатъ-то, его видишь, сосетъ не на животъ, а на смерть,— замчаетъ мистеръ Бэгнетъ:— вдь онъ самого чорта выведетъ изъ терпнія.
— Пожалуй, что такъ, Бакаутъ, пожалуй, что и правда.
Дальнйшій разговоръ прекращается на время, потому что мистеръ Бэгнетъ находитъ себя въ необходимости сосредоточить всю силу умственныхъ своихъ способностей на приготовленіи обда. который находился въ маленькой опасности: дичь принимала крайне сухой видъ по тому обстоятельству, что при ней не было подливки, и потому еще, что въ приготовленную подливку не прибавлено муки для надлежащаго устраненія отъ нея водянисто-желтаго цвта. По поводу тхъ же самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ картофель ни подъ какимъ видомъ не слушается вилокъ, когда нужно снимать съ него шкурку, и распадается изъ середины по всмъ направленіямъ, какъ будто онъ подверженъ вулканическимъ изверженіямъ. Ноги зажаренной птицы сдлались длинне, чмъ бы слдовало, и чрезвычайно шероховаты. Устранивъ вс эти недочеты по мр силъ своихъ и способностей, мистеръ Бэгнетъ наконецъ раскладываетъ все по блюдамъ, и вмст съ семьей садится за столъ. Мистриссъ Бэгнетъ занимаетъ мсто почетнйшей гостьи по правую отъ него сторону.
Слава Богу, что день рожденія старой бабенки не бываетъ дважды въ году, иначе два подобныхъ угощенія домашней птицею имли бы пагубныя послдствія. Всякаго рода самыя нжныя жилочки и лигаменты, какими только птица одарена отъ природы, превратились въ этихъ двухъ образцахъ въ самыя крпкія гитарныя струны. Ихъ втви, повидимому, пустили корни въ мясистыя части, точь-въ-точь, какъ престарлыя деревья пускаютъ корни въ почву. Ихъ ножки до того тверды и крпки, что невольнымъ образомъ сообщаютъ идею, какъ будто нея долгая и многотрудная жизнь ихъ проведена была на ногахъ и притомъ въ бгань въ запуски. Несмотря на то, мистеръ Бэгнетъ, не сознавая этихъ маленькихъ недостатковъ, настойчиво упрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ скушать самое страшное количество такого лакомаго блюда, а такъ какъ эта добрая душа никогда въ жизни, и ни подъ какимъ видомъ не ршалась огорчить своего благоврнаго, тмъ боле въ такой замчательный день, то изъ угожденія ему подвергаетъ желудокъ свой страшной опасности. Какимъ образомъ молодой Вуличъ очищаетъ перегорлыя ножки, не имя желудка страуса, переваривающаго, какъ она слышала, даже самое желзо, совершенно выходитъ изъ круга ея пониманія!
По окончаніи трапезы старой бабенк предстоитъ перенести другое испытаніе: она должна попрежнему сидть на мст въ парадномъ плать и видть, какъ приводится въ порядокъ комната, обметается очагъ, перемывается и чистится посуда на маленькомъ дворик. Величайшій восторгъ и энергія, съ которыми дв двочки исполняютъ обязанности хозяйки, засучивъ рукава въ подражаніе своей матери и постукивая при вход въ комнату и выход изъ нея своими маленькими деревянными башмаками, подаютъ необъятныя надежды на будущее и производятъ сильное душевное безпокойство въ настоящія минуты. По тмъ же самымъ причинамъ происходитъ смшеніе языковъ, стукъ глиняной посуды, брянчанье жестяныхъ кружекъ и кувшиновъ, треніе щетокъ, потребленіе воды, и все въ высшей степени и въ большомъ количеств: между тмъ, какъ самое пресыщеніе водою маленькихъ хозяекъ становится до такой степени трогательнымъ зрлищемъ для мистриссъ Бэгнетъ, что въ ея положеніи принужденное спокойствіе оказывается необходимымъ. Наконецъ процессъ чищенія торжественнымъ образомъ прекращается, Квебека и Мальта являются на сцену въ чистенькомъ наряд, улыбающіяся и сухія, на столъ кладутся трубки, табакъ и другія принадлежности для утоленія жажды, и старая бабенка только теперь начинаетъ испытывать душевное спокойствіе въ этотъ восхитительный праздникъ.
Когда мистеръ Бэгнетъ занимаетъ свое обычное мсто, часовыя стрлки находятся въ весьма близкомъ разстояніи отъ половины пятаго, спустя нсколько минутъ он указываютъ аккуратно на это время, и мистеръ Бэгнетъ восклицаетъ.
— Джорджъ! Аккуратенъ по военному!
Да это дйствительно Джорджъ, и онъ выражаетъ искреннія поздравленія старой бабенк (которую цлуетъ при этомъ торжественномъ случа), всмъ дтямъ и мистеру Бэгнету.
— Дай Богъ, чтобъ этотъ счастливый день возвращался для всхъ на многія и многія лта!— говоритъ мистеръ Джорджъ.
— Но, Джорджъ, старикъ,— спрашиваетъ мистриссъ Бэгнетъ, смотря на него съ величайшимъ вниманіемъ:— что съ тобой сдлалось?
— Что со мной сдлалось?
— Да, ты такъ блденъ, Джорджъ… ты не похожъ на себя и кажешься такимъ разстроеннымъ. Не правда ли Бэгнетъ?
— Джорджъ,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— отвчай моей бабенк, что съ тобой!
— Право я не знаю,— отвчаетъ кавалеристъ, проводя рукой по лицу:— не знаю, что я блденъ, не знаю, что я разстроенъ, и мн крайне жаль, если это правда. Впрочемъ, вотъ въ чемъ дло: мальчикъ, котораго я принялъ къ себ, умеръ вчера вечеромъ, и это сильно огорчило меня.
— Бдненькій!— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ съ чувствомъ материнскаго сожалнія.— Такъ онъ умеръ? Какая жалость!
— Я не хотлъ говорить объ этомъ, потому что въ день рождегія о подобныхъ вещахъ не говорятъ, я не усплъ приссть, а ужь вы и выпытали изъ меня. Я бы въ минуту поправился,— продолжаетъ кавалеристъ, принуждая себя говорить веселе: — но вы такъ скоры, мистриссъ Бэгнеть.
— Правда твоя! Моя бабенка,— говорятъ мистеръ Бэгнетъ:— скора… какъ порохъ.
— И что еще больше, сегодня ея день рожденія, такъ мы ужъ и подсядемъ къ ней,— замчаетъ мистеръ Джорджъ.— Вотъ видите ли, я принесъ вамъ маленькую брошку. Вещица пустая, да знаете, я дарю ее отъ сердца. Только и есть въ ней хорошаго, мистриссъ Бэгнетъ, одно мое усердіе.
Мистеръ Джорджъ представляетъ свой подарокъ, который вызываетъ рукоплесканія, восторгъ и прыганье со стороны молодежи и особенный родъ почтительнаго восхищенія со стороны мистера Бэгнета.
— Старуха,— говоритъ онъ.— Скажи мое мнніе объ этомъ!
— Да это просто чудо, Джорджъ,— восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ.— Это прекраснйшая вещь, какой я никогда не видывала!
— Хорошо!— говоритъ мистеръ Бэгнетъ: — это мое мнніе.
— Какъ это мило, Джорджъ,— продолжаетъ мистриссъ Бэгнетъ, поворачивая брошку на вс стороны и отдаляя ее отъ себя на длину руки:— мн кажется, ужъ это слишкомъ хорошо для меня.
— Худо!— замчаетъ мистеръ Бэгнетъ:— это не мое мнніе.
— Какъ бы то ни было, сотня тысячъ благодарностей теб, старый товарищъ, говоритъ мистриссъ Бэгнетъ, протягивая руку мистеру Джорджу, и глаза ея искрятся отъ удовольствія:— и хотя въ отношеніи къ теб, Джорджъ, я бываю иногда сварливой женой солдата, но на самомъ-то дл мы такіе задушевные друзья, какихъ мало найдется на свт. Теперь пожалуйста, Джорджъ, для счастья пришпиль ее къ себ.
Дти обступаютъ Джорджа посмотрть, какъ это выглянетъ, мистеръ Бэгнетъ тоже смотритъ черезъ голову молодого Вулича съ такимъ чисто деревяннымъ любопытствомъ и, вмст съ тмъ, съ такимъ дтскимъ удовольствіемъ, что мистриссъ Бэгнетъ не можетъ удержаться, чтобъ не захохотать отъ чистаго сердца и не сказать:
— О, Бакаутъ, Бакаутъ, какой ты славный малый!
Между тмъ кавалеристъ никакъ не можетъ пришпилить брошки. Его рука трясется, онъ становится нервнымъ и брошка выпадаетъ изъ руки.
— Кто бы поврилъ этому?— говорятъ онъ, подхватя ее налету и оглянувшись во вс стороны,— Какой я, право, неловкій! Не могу даже справиться съ этой бездлушкой!
Мистриссъ Бэгнетъ заключаетъ, что въ подобныхъ случаяхъ кром трубки табаку нтъ лучшаго средства, и въ мгновеніе ока пришпиливаетъ брошку къ себ на грудь, заставляетъ кавалериста занять его обычное мсто, и трубки приводятся въ дйствіе.
— Если и это теб не поможетъ,— говоритъ она:— такъ стоитъ только припомнить былое и настоящее, и тогда эти два средства непремнно должны помочь.
— Самъ хорошо такъ говоритъ,— отвчаетъ Джорджъ:— я знаю, это очень хорошо. Такъ ли, нтъ ли, а я вамъ вотъ что скажу:— черныя думы начинаютъ преодолвать меня. Ну хоть бы взять вотъ этого бдняка. Вдь, право, мн грустно было видть, какъ онъ умиралъ, и еще грустне было не имть возможности помочь ему.
— Полно, полно, Джорджъ! Что ты хочешь сказать этимъ? Вдь ты помогъ ему? Ты пріютилъ его?
— Пріютить-то пріютилъ, да этого мало. Я хочу сказать, мистриссъ Бэгнетъ, онъ былъ у меня и умиралъ въ такомъ невжеств, что не умлъ отличить правой руки отъ лвой. А ужъ онъ слишкомъ далеко зашелъ, чтобы помочь ему въ этомъ
— Ахъ, бдный, бдный!— говоритъ мистеръ Бэгнетъ.
— Потомъ,— говоритъ кавалеристъ, все еще не закуривая трубки и проводя тяжелой рукой по своимъ волосамъ:— это обстоятельство привело мн на умъ, Гридли. Куда какъ худо было и его положеніе, да только совсмъ въ другомъ род. Эти два лица смшались у меня въ ум съ безчувственнымъ старымъ бездльникомъ, который имлъ дло и съ тмъ, и съ другимъ. Только подумаешь объ этомъ ржавомъ карабин — ржавомъ, начиная съ ложи до ствола, неподвижно стоящемъ въ углу, тяжеломъ, холодномъ, принимающемъ все такъ равнодушно, только подумаешь объ этомъ, я, увряю васъ, сердце такъ и обольется кровью.
— Мой совтъ такой,— говоритъ мистеръ Бэгнетъ:— закурить трубку и не думать объ этомъ. Оно и здорово, и утшительно, и вообще полезно.
— Вы правду говорите,— отвчаетъ кавалеристъ:— дйствительно, я закурю.
И онъ закуриваетъ, хотя все еще удерживаетъ на лиц своемъ угрюмость, которая производить непріятное впечатлніе на молодыхъ Бэгнетовъ и даже, заставляетъ мистера Бэгнета отложить церемонію тоста за здоровье мистриссь Бэгнетъ, при подобныхъ случаяхъ провозглашаемаго имъ самимъ съ особенною краснорчивостью. Но когда двочки кончили составлять такъ называемую мистеромъ Бэгнетомъ ‘микстуру’, и когда въ трубк Джорджа загорлся яркій огонекъ, мистеръ Бэгнетъ считаетъ долгомъ приступить къ этому тосту. Онъ обращается ко всей компаніи съ слдующими выраженіями:
— Джорджъ, Вуличъ, Квебека, Мальта! Сегодня день ея рожденія. Повеселимтесь. Такой радости не скоро дождешься. Итакъ, за здоровье!
Тостъ выпить съ энтузіазмомъ и мистриссъ Бэгнетъ выражаетъ свою благодарность рчью, которая по краткости своей вполн соотвтствуетъ рчи мистера Бэгнета. Этотъ образецъ извстнаго краснорчія ограничивается тремя словами: ‘И вамъ всякаго счастья!’, причемъ старая бабенка киваетъ каждому головой и принимаетъ умренный глотокъ микстуры, и это, въ настоящемъ случа, сопровождаетъ совершенно неожиданнымъ восклицаніемъ: ‘Что это за человкъ!’
Въ эту самую минуту, къ величайшему удивленію маленькаго общества, въ двери комнаты заглядываетъ какой-то человкъ. Это человкъ съ проницательнымъ взглядомъ, живой, развязный человкъ, онъ понимаетъ выраженіе взглядовъ, устремленныхъ на него, понимаетъ ихъ вс вмст и каждый порознь, и черезъ это онъ становится замчательнымъ человкомъ.
— Джорджъ,— говоритъ человкъ, кивая головой: — какъ ты поживаешь?
— А, да это Боккетъ!— восклицаетъ мистеръ Джорджъ.
— Да,— отвчаетъ человкъ, входя въ дверь и затворяя ее.— Проходилъ по здшней улиц и остановился у окна этой лавки посмотрть на музыкальные инструменты: пріятель мой нуждается въ подержаной віолончели хорошаго тона,— остановился и увидлъ здсь пирушку, мн показалось, какъ будто и ты сидишь здсь въ углу, дай загляну, я думаю, и не ошибся. Ну, что, Джорджъ, какъ идутъ дла твои въ настоящую минуту? Хорошо, да? И ваши, ма’мъ? И ваши, хозяинъ? Ахъ, Боже мой!— восклицаетъ мистеръ Боккетъ, раскрывая свои объятія:— да здсь и дти есть! Вотъ ужъ ничмъ такъ не одолжите меня, какъ только дтьми! Поцлуйте меня, мои милочки. Нтъ нужды спрашивать, кто вашъ отецъ и мать. Въ жизнь мою не видывалъ такого сходства!
Мистеръ Боккетъ, радушно принятый, садится подл Джорджа и беретъ Квебеку и Мальту къ себ на колни.
— Какія маленькія, хорошенькія,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— ну, поцлуйте меня еще разочекъ, это мое единственное наслажденіе, на которое я нападаю съ жадностью. Ахъ, Боже мой, да какими вы кажетесь здоровенькими! А сколько лтъ, ма’мъ, этимъ двумъ малюткамъ? Съ своей стороны я бы положилъ имъ около восьми и десяти.
— Вы почти отгадали,— говоритъ мистриссъ Бэгнетъ.
— Любя такъ дтей, я почти всегда отгадываю,— отвчаетъ мистерь Боккетъ.— У моего пріятеля ихъ девятнадцать, ма’мъ, вс отъ одной матери, и она такъ свжа и такъ румяна, какъ ясное утро. Не такъ, впрочемъ, здорова, какъ вы, но, клянусь честью, близко того! А какъ это называется, моя шалунья?— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, трепля Мальту за щечки:— это называется персиками. Ахъ, ты моя милочка. Ну, а какъ ты думаешь о своемъ отц? Какъ ты думаешь, отрекомендуетъ-ли онъ мн подержанную віолончель хорошаго тона для пріятеля мистера Боккета? Меня зовутъ Боккетъ. Не правда-ли. какое смшное имя? {Bucket — боккетъ по англ. ведро.}
Эти ласки совершенно выиграли расположеніе родителей въ пользу гостя. Мистриссъ Бэгнетъ забываетъ торжественность дня до того, что сама набиваетъ трубку, наливаетъ стаканъ для мистера Боккета и сама подноситъ ему. Она бы рада была принять такого пріятнаго человка, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, но такъ какъ онъ другъ Джорджа, то она въ особенности рада видть его у себя въ этотъ вечеръ, потому что Джорджъ сегодня что-то очень не въ дух.
— Не въ дух?— восклицаетъ мистеръ Боккетъ.— Я никогда ничего подобнаго не слышалъ! Что съ тобой, Джорджъ? Не думаешь-ли и мн сказать, что ты не въ дух? Да и почему ты долженъ быть не въ дух? Врно у тебя нтъ ничего такого на душ, что бы могло безпокоить тебя?
— Особеннаго нтъ ничего,— отвчаетъ кавалеристъ.
— Я долженъ такъ думать,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ.— Что бы такое могло быть у тебя на душ! Неужели и эти малютки тоже имютъ что-нибудь на душ? Нтъ, теперь они ничего не имютъ, а современемъ, конечно, каждая будетъ имть на душ своей какого-нибудь молодца и будетъ приводить его въ уныніе. Я не отгадчикъ, ма’мъ, но смю сказать вамъ, что это непремнно такъ будетъ.
Мистриссъ Бэгнетъ, совершенно очарованная, полагаетъ, что и мистеръ Боккетъ иметъ семейство.
— Поврите-ли, ма’мъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ: — вдь у меня нтъ его. Моя жена и постоялецъ составляютъ все мое семейство. Мистриссъ Боккетъ такъ же любитъ дтей, какъ и я, и также желаетъ имть ихъ, но нтъ, какъ нтъ. Ужъ, врно, такъ и быть тому. Земныя блага распредляются неравномрно, и человкъ не долженъ стовать на это… Какой чудесный у васъ дворикъ, ма’мъ. Есть выходъ изъ него?
Выхода изъ дворика нтъ.
— Въ самомъ дл нтъ?— говоритъ мистеръ Боккетъ.— А мн показалось, какъ-будто здсь долженъ быть выходъ. Не знаю, право, видывалъ-ли я когда-нибудь дворикъ, который бы такъ нравился мн. Позвольте мн взглянуть на него? Благодарю васъ. Да, теперь я вижу, что выхода тутъ нтъ. Какой славный, какой пропорціональный дворикъ.
Окинувъ проницательнымъ взглядомъ весь дворикъ, мистеръ Боккетъ возвращается къ стулу подл своего пріятеля и очень ласково хлопаетъ мистера Джорджа по плечу.
— Ну, что, Джорджъ, какъ ты теперь чувствуешь себя?
— Какъ нельзя лучше,— отвчаетъ кавалеристъ.
— Вотъ это по твоему,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— А къ чему теб быть иначе? Мужчина съ твоей прекрасной наружностью и твоимъ здоровьемъ не иметъ права быть не въ дух. Это не такая грудь, ма’мъ, чтобы ей быть не въ дух. Вдь у тебя, Джорджъ, нтъ ничего такого на душ, да и что бы могло быть у тебя на душ!
Какъ-то особенно распространяясь насчетъ этой фразы, употребляя всю силу и разнообразіе своихъ разговорныхъ способностей, мистеръ Боккетъ раза два или три заговариваетъ о трубк, которую закуриваетъ, и притомъ съ такимъ внимательнымъ лицомъ, которое принадлежитъ только ему одному. Впрочемъ, солнце его любезности скоро освобождается отъ этого кратковременнаго затменія, и снова сіяетъ попрежнему.
— А это, врно, вашъ братецъ, мои милыя?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, обращаясь съ этимъ вопросомъ къ Квебек и Мальт по адресу молодого Вулича.— И какой славный братецъ… пасынокъ! Я говорю такъ, потому что онъ слишкомъ старъ, чтобы быть вашимъ сыномъ, ма’мъ.
— Извините, сэръ, я могу представить вамъ доказательство, что это мой кровный сынъ,— отвчаетъ мистриссъ Бэгнетъ, смясь.
— Вы удивляете меня! Впрочемъ, онъ очень похожъ на васъ, въ этомъ нтъ никакого сомннія. Ахъ, Боже мой! Да онъ удивительно похожъ на васъ! А вотъ здсь, надъ бровями, то есть весь лобъ до волосъ, чисто какъ у батюшки!
Мистриссъ Боккетъ сравниваетъ лица, прищуривъ одинъ глазъ, между тмъ, какъ мистеръ Бэгнетъ куритъ свою трубку съ безпредльнымъ удовольствіемъ.
Это самый удобнйшій случай для мистриссъ Бэгнетъ увдомить его, что мальчикъ крестникъ Джорджа.
— Крестникъ Джорджа?— повторяетъ мистеръ Боккетъ съ чрезвычайнымъ чистосердечіемъ.— Такъ я еще разъ долженъ пожать руку крестнику Джорджа. Крестный отецъ и крестникъ длаютъ честь другъ другу. А что вы намрены сдлать изъ него? Не оказываетъ-ли онъ наклонностей къ какому-нибудь музыкальному инструменту?
Мистеръ Бэгнетъ вдругъ вмшивается въ разговоръ.
— Играетъ на флейт… отлично.
— Поврите-ли вы мн,— говоритъ Боккетъ, какъ будто пораженный случайнымъ стеченіемъ обстоятельствъ:— вдь будучи мальчикомъ, я самъ игралъ на флейт? Не то, что, знаете, я разыгрывалъ по нотамъ, какъ, я полагаю, играетъ онъ, а такъ — на слухъ. Ахъ, Боже ной! ‘Британскіе гренадеры’, вотъ псенка, которая разогретъ хоть какое угодно холодное англійское сердце! Нельзя-ли сыграть намъ ‘Британскіе гренадеры’, любезный мой?
Ничего не могло быть пріятне для маленькаго кружка, какъ это предложеніе молодому Вуличу, который немедленно приноситъ свою флейту и начинаетъ играть эту мелодію, во время исполненія которой мистеръ Боккетъ до-нельзя одушевленный, бьетъ тактъ и ни разу не пропускаетъ случая повторить громогласный припвъ: ‘Бри-тан-скі-е гренадеры!’ Короче, онъ выказываетъ столько музыкальнаго вкуса, что мистеръ Бэгнетъ отнимаетъ трубку отъ губъ и ршается выразить свое убжденіе, что мистеръ Боккетъ долженъ быть пвецъ. Мистеръ Боккетъ принимаетъ этотъ гармоническій упрекъ очень скромно, признаваясь при этомъ, что когда-то онъ дйствительно плъ немного, но собственно для выраженія своихъ душевныхъ ощущеній, вовсе не имя тщеславной, идеи пть для удовольствія друзей, и его просятъ пропть что-нибудь. Не желая разстроить удовольствія общества, онъ соглашается и поетъ: ‘Поврьте мн, если вс плнительныя прелести’. Эта баллада,— говоритъ онъ, обращаясь къ мистриссъ Бэгнетъ, по его мннію, была самая могущественная его союзница въ завоеваніи двственнаго сердца мистриссъ Боккетъ и заставила ее выдти за него.
Блистательный незнакомецъ составляетъ такую новую и пріятную черту въ вечернемъ собраніи, что мистеръ Джорджъ, который не выказалъ особеннаго удовольствія при его появленіи, начинаетъ, вопреки самому себ, гордиться имъ. Онъ такъ любезенъ, такъ находчивъ къ поддержанію пріятной бесды, что одного уже этого достаточно было, чтобы свести съ нимъ знакомство. Мистеръ Бэгнетъ, посл второй трубки, до такой степени постигаетъ всю важность такого знакомства, что убдительно проситъ его пожаловать и на слдующій день рожденія старой бабенки. Если что-нибудь могло еще сильне упрочить уваженіе мистера Боккета къ семейству Бэгнета, такъ это открытіе причины такого празднества. Онъ пьетъ за здоровье мистриссъ Бэгнетъ съ удовольствіемъ, доходящимъ до восторга, принимаетъ боле чмъ съ благодарностью предложеніе пировать въ такой день, имющій придти черезъ двнадцать мсяцевъ, записываетъ на память число этого дня въ свой черный бумажникъ, съ длиннымъ ремнемъ для застежки, и выражаетъ надежду, что мистриссъ Боккетъ и мистриссъ Бэгнетъ сдлаются къ тому времени настоящими сестрами. Онъ часто говаривалъ самому себ, что значитъ общественная жизнь безъ частныхъ дружескихъ отношеній? На своемъ скромномъ пути онъ, конечно, человкъ общественный, но совсмъ уже не тотъ онъ человкъ въ той сфер, гд окружаетъ его счастье. А это счастье, должно отыскивать въ предлахъ домашняго благополучія.
При этихъ обстоятельствахъ весьма естественно онъ долженъ въ свою очередь вспомнить о пріятел, которому онъ обязанъ за столь лестное знакомство. И онъ вспоминаетъ о немъ. Онъ ни на шагъ не отходитъ отъ него. Какой бы ни быль предметъ разговора, онъ не спускаетъ съ него нжнаго взора. Онъ вызывается проводить его до дому. Онъ интересуется даже его сапогами, и очень внимательно разсматриваетъ ихъ въ то время, какъ мистеръ Джорджъ сидитъ, скрестивъ ноги, и курить въ углу камина.
Наконецъ, мистеръ Джорджъ встаетъ, чтобы уйти. Въ тотъ же моментъ мистеръ Боккетъ, съ тайнымъ сочувствіемъ дружбы, также встаетъ. Онъ еще разъ восхищается дтьми, цлуетъ всхъ до послдняго и вспоминаетъ порученіе, которое онъ взялся исполнить для отсутствующаго друга.
— Ну, а что же вы скажете насчетъ віолончели? Можете-ли вы порекомендовать мн подобную вещь?
— Хоть нсколько дюжинъ,— отвчаетъ мистеръ Бэгнетъ.
— Премного обязанъ вамъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ, сжимая руку хозяину дома.— Вы, какъ говорится, истинно другъ въ нужд. Не забудьте только хорошаго тона. Мой другъ чертовски разборчивъ въ этомъ отношеніи. Отлично играетъ. Какъ начнетъ выпиливать Моцарта и Генделя и другихъ великановъ въ этомъ род, такъ что вашъ добрый работникъ! И пожалуйста,— говоритъ мистеръ Боккетъ разсудительнымъ и въ своемъ род особеннымъ тономъ:— вы, пожалуйста, не затрудняйтесь въ назначеніи цны. Для моего пріятеля я не хочу платить слишкомъ дорого, но вмст съ тмъ хочу, чтобы вы назначили приличные проценты и вознаградили себя за потерю времени. Вдь это въ своемъ род торговая сдлка. Каждый долженъ жить и, слдовательно, не долженъ упускать изъ виду своихъ выгодъ.
Мистеръ Бэгнетъ качаетъ головой старой бабенк, какъ будто говоря ей: ‘что за сокровище этотъ человкъ!’
— Можетъ статься, я скоро загляну къ вамъ, положимъ, хоть завтра, такъ… часу въ одиннадцатомъ. Быть можетъ, вы скажете мн цны нсколькихъ віолончелей хорошаго тона?— говоритъ мистеръ Боккетъ.
Ничего не можетъ быть легче. Мистеръ и мистриссъ Бэтетъ оба вызываются доставить требуемое свдніе и даже намекаютъ другъ другу о возможности представить на выборъ цлую коллекцію віолончелей.
— Благодарю васъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— благодарю насъ. Спокойной ночи, ма’мъ. Спокойной ночи, мистеръ Бэгнегъ. Спокойной ночи, малютки. Премного обязанъ вамъ за одинъ изъ пріятнйшихъ вечеровъ, которые когда-либо проводилъ я въ своей жизни.
Напротивъ того, они сами премного обязаны ему за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ своимъ присутствіемъ, и такимъ образомъ они разстаются съ искреннимъ желаніемъ счастія той и другой сторон.
— Теперь, Джорджъ, старый пріятель мой,— говоритъ мистеръ Боккетъ, взявъ его за руку при выход изъ лавки:— пойдемъ!
Въ то время, какъ они идутъ по маленькой улиц, и Бэгнетъ останавливается на минуту у дверей, чтобъ проводить ихъ взорами, мистриссъ Бэгнетъ замчаетъ достойному Бакауту, что мистеръ Боккетъ, какъ кажется, души не чаетъ въ Джордж.
Сосднія улицы очень узки и очень дурно вымощены, такъ что совершенно неудобно идти вдвоемъ рука въ руку. Поэтому мистеръ Джорджъ вскор предлагаетъ идти поодиночк. Но мистеръ Боккетъ никакъ не можетъ ршиться покинуть руку пріятеля.
— Пройдемъ еще съ полминуты,— говоритъ Боккетъ:— мн нужно поговорить съ тобой.
И вслдъ за этимъ онъ круто поворачиваетъ его въ гостиницу, вводитъ въ отдльную комнату, поворачивается къ нему лицомъ и спиной своей упирается въ дверь.
— Ну, Джорджъ,— говоритъ онъ:— дружба дружбой, а служба службой. Я не люблю мшать дла съ бездльемъ. Сегодня вечеромъ я по возможности старался, чтобы семейныя дла шли пріятнйшимъ образомъ, ты можешь судить, правду ли я говорю, или нтъ. Теперь, Джорджъ, ты долженъ считать себя подъ арестомъ.
— Подъ арестомъ? За что?— отвчаетъ кавалеристъ, пораженный какъ громомъ.
— Ты самъ очень хорошо знаешь, Джорджъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ и, чтобы придать боле серьезное значеніе своему объясненію, направляетъ на Джорджа свой жирный указательный палецъ:— ты самъ очень хорошо знаешь, Джорджъ, что обязанность — это одна вещь, а дружба — другая. Моя обязанность состоитъ въ томъ, чтобы предупредить тебя, что всякое замчаніе съ твоей стороны будетъ принято къ свднію и можетъ послужитъ оружіемъ противъ тебя. Поэтому, Джорджъ, будь остороженъ въ словахъ. Ты вдь врно ничего не слышалъ объ убійств?
— Обь убійств!
— Послушай, Джорджъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ, дйствуя своимъ пальцемъ самымъ вразумительнымъ образомъ:— держи въ ум своемъ, что я сказалъ теб. Я тебя ни о чемъ не спрашиваю. Ты сегодня былъ въ уныломъ расположеніи духа. Все же я говорю, ты вдь врно ничего не слышалъ объ убійств.
— Нтъ. Гд совершилось это убійство?
— Смотри, Джорджъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— не вздумай убжать, не посрами себя. Я хочу сказать, для чего ты мн нуженъ. Убійство совершилось въ Линкольнинскихъ Поляхъ, убили джентльмена, по имени Толкинхорнъ. Его застрлили вчера вечеромъ. Вотъ для чего ты мн нуженъ.
— Боккетъ! Возможно ли это, что мистера Толкинхорна убили, и вы подозрваете меня?
— Джорджъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ, дйствуя попрежнему указательнымъ пальцемъ:— это очень возможно, потому что это истина. Преступленіе совершено вчера въ десять часовъ вечера. Теперь, ты знаешь, гд ты былъ вчера вечеромъ въ десять часовъ и, безъ сомннія, будешь въ состояніи доказать это.
— Вчера вечеромъ?.. Вчера вечеромъ?— повторяетъ кавалеристъ задумчиво, и воспоминаніе какъ молнія блеснуло въ его голов.— Праведное небо, вчера вечеромъ я былъ тамъ!
— Мн такъ и говорили, Джорджъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ весьма протяжно.— Я такъ и думалъ. Мн говорили тоже, что ты очень часто бывалъ тамъ. Тебя видли частенько въ тхъ мстахъ, тебя часто слышали, какъ ты ссорился съ нимъ, и это все можетъ быть — замть я не говорю, что это совершенно такъ, но что это весьма можетъ быть — можетъ быть также и то, что онъ называлъ тебя угрожающимъ, готовымъ на всякое преступленіе, опаснымъ человкомъ.
Кавалеристъ испускаетъ тяжелый вздохъ, какъ будто онъ готовъ быль согласиться съ этимъ, еслибъ только могъ говорить.
— Такъ вотъ что, Джорджъ,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, опуская на столъ свою шляпу съ такимъ видомъ, какъ будто онъ вовсе не зналъ другого занятія, кром занятія обойщика:— мое желаніе заключается въ томъ, какъ оно и заключалось въ теченіе всего вечера, чтобы вести дла пріятнымъ образомъ. Я скажу теб откровенно: сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, назначилъ награду во сто гиней тому, кто отыщетъ убійцу. Ты и я всегда были въ хорошихъ отношеніяхъ, но я долженъ исполнить свой долгъ, и если придется получить т сто гиней, то зачмъ же получитъ ихъ кто нибудь другой, а не я? Посл всего этого, мн кажется, ты понимаешь, что я долженъ взять тебя… и чортъ возьми, если этого не сдлаю! Нужно ли позвать кого нибудь на помощь, или ты считаешь дло это ршеннымъ?
Мистеръ Джорджъ оправился и выпрямляется какъ солдатъ.
— Пойдемте,— говоритъ онъ:— я готовъ!
— Джорджъ,— продолжалъ мистеръ Боккетъ: — постой на минуту!
И съ пріемами обойщика, какъ будто кавалеристъ служилъ для него окномъ, на которое нужно навсить занавси, онъ вынимаетъ ручныя оковы.
— Согласись, Джорджъ, вдь дло серьезное, и такова моя обязанность.
Кавалеристъ вспыхнулъ отъ сильнаго негодованія, и на минуту остается въ нершимости, но потомъ протягиваетъ руки, складываетъ ладонь съ ладонью и говоритъ:
— На, надвай!
Мистеръ Боккетъ надваетъ ихъ въ моментъ.
— Какъ ты находишь ихъ? Не жмутъ ли? Если жмутъ, такъ скажи, потому что я хочу, сколько позволяетъ мой долгъ, вести дла свои пріятнйшимъ образомъ и на тотъ конецъ взялъ другую пару.
Замчаніе это онъ выражаетъ, какъ самый почтительный продавецъ, желающій выполнить заказъ аккуратно и къ совершенному удовольствію своего покупателя.
— Значитъ, годятся и эти? И прекрасно! Видишь ли, Джорджъ (и онъ беретъ плащъ изъ утла и начинаетъ надвать его на плечи кавалериста), когда я уходилъ изъ дому, такъ позаботился пощадить твои чувства и нарочно принесъ эту вещь. Ну вотъ такъ! Никто и не увидитъ!
— Никто, кром меня,— отвчаетъ кавалеристъ:— сдлайте еще одолженіе, надвиньте мн шляпу на глаза.
— Въ самомъ дл! Зачмъ? Вдь это будетъ жалко. Ты кажешься такимъ молодцомъ.
— Но съ оковами на рукахъ я не смю взглянуть въ лицо добрыхъ людей,— торопливо отвчалъ мистеръ Джорджъ.— Ради Бога, надвиньте мн шляпу.
Уступая такой убдительной просьб, мистеръ Боккетъ, надваетъ свою шляпу и выводитъ свой призъ на улицы, кавалеристъ по обыкновенію идетъ твердо, хотя немного повсилъ голову, и мистеръ Боккетъ локтемъ своимъ указываетъ ему путь по улицамъ и переулкамъ.

L. Разсказъ Эсири.

Случилось такъ, что, по прибытіи моемъ домой изъ Дили, меня ожидало письмо отъ Кадди Джеллиби (такъ обыкновенно мы продолжали называть ее), которымъ она увдомляла меня, что ея здоровье, и безъ того уже слабое, сдлалось еще хуже. Она звала меня. Это была просто записка изъ нсколькихъ строкъ, написанная въ постели, въ которой лежала Кадди, и заключавшая въ себ другую записку отъ ея мужа, въ которой онъ повторялъ ея просьбу съ особенной заботливостью. Кадди была теперь матерью, а я воспріемницей такого бдненькаго ребенка, такого крошки съ старообразнымъ личикомъ, которое утопало въ кружевахъ маленькаго чепчика, и съ такими крошечными, худенькими ручками и длинными пальчиками, постоянно сжатыми въ кулачекъ подъ подбородкомъ. Онъ готовъ былъ лежать въ этомъ положеніи цлый день, съ своими блестящими пятнышками вмсто глазъ, и удивляться (какъ я обыкновенно воображала), какимъ это образомъ случилось, что онъ такой маленькій и слабенькій. При каждомъ движеніи онъ плакалъ, но во всякое другое время былъ такъ терпливъ, что, по видимому, его единственнымъ желаніемъ было лежать спокойно и думать. На его личик обозначались маленькія черныя жилки, а подъ глазками синеватыя пятна, какъ слабыя напоминанія о чернильныхъ дняхъ бдной Кадди, все это вмст для тхъ, кто не привыкъ видть такого крошки, служило весьма жалкимъ зрлищемъ.
Для Кадди было и того довольно, что она привыкла къ этой малютк. Планы, которыми она облегчала свой недугъ, планы для воспитанія маленькой Эсири, для замужества маленькой Эееири и даже для своихъ собственныхъ преклонныхъ лтъ, когда она сдлается бабушкой маленькихъ Эсирей маленькой Эсири, выражали столько материнской нжности и преданности къ этому крошечному существу, составлявшему всю прелесть ея жизни, что я бы готова была передать нкоторые изъ нихъ сію минуту, еслибъ не вспомнила, что этимъ уклонилась бы отъ своего предмета.
Обращаюсь къ письму. Кадди имла о мн какое-то суеврное понятіе, которое укрпилось въ душ ея съ той давнишней ночи, когда она спала, склонивъ голову ко мн на колни. Она почти… мн кажется, я должна сказать — она совершенно была убждена, что я, находясь вблизи ея, сообщала ей особенное счастіе. Хотя это была ни боле ни мене какъ мечта признательной двички, и мн даже совстно упоминать о ней, но все же во время ея болзни эта мечта, казалось мн, могла имть всю силу дйствительности. Поэтому, съ согласія моего опекуна, я отправилась къ Кадди на почтовыхъ, и она, и Принцъ приняли меня съ такимъ восторгомъ, что право я ничего подобнаго по видла.
На другой день я опять отправилась посидть къ ней, на другой день опять, и опять мн не трудно было совершать эти поздки, стоило только встать пораньше, свести счеты и сдлать до отъзда распоряженія по хозяйству. Но, посл первыхъ трехъ визитовъ, мой опекунъ сказалъ сейчасъ посл моего прізда:
— Моя милая маленькая хозяюшка, вдь это никуда не годится. Безпрестанная капля воды камень долбитъ, а безпрестанная зда совсмъ утомитъ нашу бабушку Дорденъ. Мы подемъ въ Лондонъ на нкоторое время и займемъ тамъ нашу старую квартиру.
— Но только не для меня, неоцненный опекунъ мой,— сказала я:— потому что я никогда не чувствую усталости.
А это дйствительно была строгая истина. Я была очень счастлива тмъ, что могла оказать пользу подруг.
— Ну, такъ для меня,— отвчалъ мой опекунъ:— или для Ады, или наконецъ для насъ обоихъ. Вдь завтра, мн кажется, чей-то день рожденія.
— И мн то же кажется,— сказала я, цлуя мою милочку, которой завтра должно было исполниться двадцать одинъ годъ.
— Прекрасно,— замтилъ мой опекунъ полупріятно, полусерьезно:— это чудесный случай къ тому, онъ доставитъ моей прекрасной кузин маленькія хлопоты, по поводу утвержденія своей независимости, и сдлаетъ Лондонъ боле удобнымъ мстомъ для всхъ насъ. Итакъ мы демъ въ Лондонъ. Это дло ршенное, теперь вотъ еще что, въ какомъ положеніи оставила ты Кадди?
— Въ весьма нехорошемъ. Я боюсь, что много пройдетъ времени, прежде чмъ она поправитъ свое здоровье и силы.
— А какъ по твоему, велико это много?— спросилъ мой опекунъ задумчиво.
— Полагаю, нсколько недль.
— Гм!
И онъ началъ ходить по комнат, заложивъ руки въ карманы, показывая видъ, что это обстоятельство его безпокоитъ.
— А какого ты мннія объ ея доктор?.. Хорошій онъ докторъ?
Я считала долгомъ признаться, что ничего дурного въ немъ не замтила, но что Принцъ и я совтовались только вчера насчетъ того, нельзя ли пригласить другого доктора, чтобъ подтвердить его мнніе.
— Такъ зачмъ же дло стало!— возразилъ мой опекунъ поспшно:— у насъ есть Вудкортъ.
Я не думала объ этомъ, и потому неожиданный намекъ моего опекуна изумилъ меня. Въ одинъ моментъ все, что имло связь съ именемъ мистера Вудкорта, пришло мн на память и поставило меня въ затруднительное положеніе.
— Надюсь, моя маленькая хозяюшка, ты не противъ него?
— Противъ него, мой опекунъ! О, нтъ!
— Ты думаешь, что и паціентка не будетъ также противъ этого?
Конечно, нтъ, я даже не сомнвалась, что она бы вполн доврилась ему и полюбила бы его. Я сказала, что лично онъ не былъ чужимъ человкомъ для нея, потому что она видала его у миссъ Фляйтъ, которую пользовалъ онъ такъ великодушно.
— Очень хорошо,— сказалъ мой опекунъ — Онъ былъ здсь сегодня, моя милая, и около этого же времени я увижусь съ нимъ завтра.
Я понимала изъ его разговора — хотя я не знала какимъ образомъ, потому что она была спокойна, и потому еще, что мы вовсе не думали обмняться взглядами — что моя милая, неоцненная подруга очень хорошо помнила, какъ крпко обняла мой станъ, когда Кадди принесла мн простой, но милый прощальный сувениръ. Это принуждало меня почувствовать, что я должна сказать ей и сказать также Кадди, что мн предстоитъ сдлаться полной и законной хозяйкой Холоднаго Дома, и что если я избгала этого признанія, то боялась въ моихъ собственныхъ глазахъ сдлаться мене достойною любви моего опекуна. Поэтому, когда мы пришли наверхъ и прождали, когда часы пробьютъ двнадцать, собственно съ тмъ, чтобъ я первая поздравила мою милочку съ днемъ ея рожденія. Пожелавъ исполненія всхъ ея желаній и прижавъ ее. къ сердцу, я представила ей, точно такъ какъ представляла себ, все благородство и великодушіе кузена Джона и весь запасъ счастія, который готовился собственно для меня. Еслибъ моя милочка любила меня въ одинъ разъ боле чмъ въ другой, то, конечно, въ этотъ вечеръ она любила меня больше, чмъ когда нибудь. Сознавая это, я приходила въ такой восторгъ, мн такъ спокойно становилось на душ отъ одной мысли, что поступаю справедливо, отбросивъ эту неумстную скромность, такъ спокойно, что я чувствовала себя въ десять разъ счастливе прежняго. Конечно, нсколькими часами ране я едва-ли считала это за скромность, но теперь, когда я уже сдлала этотъ поступокъ, мн казалось, что я понимала свойство этой скромности гораздо лучше.
На другой день мы отправились въ Лондонъ. Старая квартира наша была не занята, я черезъ полчаса мы расположились въ ней такъ удобно, какъ будто никогда не вызжали изъ нея. Мистеръ Вудкортъ, для дня рожденія моей милочки, обдалъ съ нами, и мы были такъ веселы, какъ только можно быть при той пустот между нами, которую мы вс замчали въ этотъ день чрезъ отсутствіе Ричарда. Посл этого въ теченіе нсколькихъ недль — восьми или девяти, сколько мн помнится — я проводила большую часть времени съ Кадди, и слдствіемъ того было, что я меньше видла Аду, чмъ во всякое другое время, кром того, когда я сама была нездорова. Она часто приходила къ Кадди, но тамъ главная обязанность наша состояла въ томъ, чтобъ развлекать и забавлять больную, такъ что намъ ни разу не приходилось откровенно поговорить другъ съ другомъ. Мы тогда только и встрчались вс вмст, когда я вечеромъ приходила домой, а такъ какъ страданія Кадди не давали ей покою, поэтому я часто оставалась ухаживать за ней и по ночамъ.
При той любви, какую питала Кадди къ своему мужу и къ крошечной малютк, и при томъ желаніи благополучія въ дом,— о, какимъ добрымъ созданіемъ казалась она! Такъ непричудлива, такъ терплива, такъ заботлива о своемъ маленькомъ семейств, такъ боязлива касательно того, что безпокоитъ другихъ, такъ сострадательна къ трудамъ своего мужа, которому никто не помогалъ, такъ внимательна къ комфорту стараго мистера Торвидропа, что, право, такихъ прекрасныхъ качествъ въ ней до этой поры я не замчала. И мн такъ странно было видть, что ея блдное лицо и слабая фигура должны лежать день за днемъ тамъ, гд танцы, можно сказать, были ежедневнымъ занятіемъ, гд скрипка и ученицы начинали пищать и стучать съ самаго ранняго утра, и гд неуклюжій мальчишка вальсироваль на кухн цлые послобда.
По просьб Кадди я приняла на себя главный присмотръ за ея комнатой, убрала ее, передвинула Кадди вмст съ ея кроватью въ боле свтлый, прохладный и веселый уголъ, чмъ она до этого занимала, и посл того каждый день, когда все приведено было въ надлежащій порядокъ, я обыкновенно клала мою маленькую тезку къ ней на руки и садилась на кровать или говорить, или работать, или читать. Вотъ въ одинъ-то изъ этихъ спокойныхъ часовъ я и разсказала Кадди о Холодномъ Дом.
Кром Ады больную посщали и другіе. Въ глав первыхъ постителей былъ Принцъ, который отрывался отъ своихъ класныхъ занятій, тихо входилъ, тихо садился, и на лиц его выражалось нжное безпокойство за Кадди и за малютку. Каково бы ни было состояніе здоровья Кадди, она постоянно увряла Принца, что ей лучше, а я, да проститъ мн небо! постоянно подтверждала ея увренія. Это приводило Принца въ такое пріятное расположеніе духа, что иногда онъ вынималъ изъ кармана маленькую скрипку и бралъ на ней нсколько аккордовъ, чтобъ позабавить крошку, но я не думаю, чтобъ это забавляло ее хоть сколько нибудь, мн кажется, что моя крошечная тезка вовсе не замчала этого.
Вторымъ лицомъ изъ постителей была мистриссъ Джеллиби. Она случайно заходила въ своемъ растрепанномъ вид, садилась и спокойно смотрла въ даль, разстилавшуюся, повидимому, на безконечное множество миль за ея внучкой, какъ будто все ея вниманіе поглощалось борріобулкой, недавно родившейся на ея родныхъ берегахъ. Съ такими же свтлыми глазами, такая же спокойная, такая же неопрятная, она скажетъ бывало: ‘ну что, Кадди, какъ теб сегодня?’ и потомъ начнетъ нжно улыбаться, не обращая ни малйшаго вниманія на отвтъ, или начнетъ плнительно заниматься вычисленіемъ числа писемъ, которыя она получила въ тотъ день, и на которыя отвчала, или предаваться созерцаніямъ по поводу кофе — производительной силы борріобульской почвы. И это она постоянно длала съ такимъ спокойнымъ презрніемъ къ нашей ограниченной сфер дйствія, что выразить его нтъ никакой возможности.
Третьимъ постителемъ былъ старикъ мистеръ Торвидропъ, который съ утра и до вечера, съ вечера и до утра былъ предметомъ безчисленныхъ предосторожностей. Если ребенокъ начиналъ плакать, то бдненькаго едва не задушали изъ опасенія, что шумъ потревожитъ его. Если ночью требовалось поправить огонь въ камин, то это длалось почти крадучи, чтобъ не потревожить его сна. Если Кадди хотла позволить себ маленькій комфортъ, какой дозволяло ихъ ограниченное помщеніе, она прежде всего справлялась, не нуждался ли и онъ въ этомъ комфорт. Взамнъ за такое вниманіе, онъ заходилъ къ Кадди разъ въ день, благословляя ее, оказывая снисхожденіе и покровительство и разливая на всю комнату свтъ своего присутствія, такъ что изъ всего этого я бы могла заключить, что онъ былъ истиннымъ покровителемъ и благодтелемъ Кадди.
— Моя Каролина,— говорилъ онъ, приближаясь къ ней на столько, сколько требовалось, чтобъ наклониться надъ ней.— Скажи мн, лучше ли теб сегодня?
— О, гораздо лучше, благодарю васъ, мистеръ Торвидропъ,— отвчала Кадди.
— Восхищенъ этимъ! Очарованъ! Наша неоцненная миссъ Соммерсонъ! Неужели усталость не производитъ на нее своего пагубнаго вліянія?
И при этомъ онъ приподнималъ брови и посылалъ мн съ пальцевъ летучій поцлуй, впрочемъ я съ удовольствіемъ могу сказать, что онъ почти совсмъ прекратилъ оказывать мн свое особенное вниманіе, съ тхъ поръ, какъ лицо мое потеряло прежній свой видъ.
— Нисколько,— увряла его я.
— Очаровательно! Мы должны поберечь нашу милую Каролину, миссъ Соммерсонъ. Мы ничего не должны щадить для ея выздоровленія. Мы должны лелять ее. Милая моя Каролина (и онъ обратился къ своей невстк съ видомъ безпредльнаго великодушія и покровительства), не отказывай себ ни въ чемъ, душа моя. Придумывай себ желанія и удовлетворяй ихъ, моя дочь. Все, что заключаетъ этотъ домъ, все, что заключаетъ моя комната,— все, все къ твоимъ услугамъ, моя милая. Пожалуйста, прибавлялъ онъ иногда въ порыв желанія высказать свою прекрасную осанкт и изящныя манеры:— пожалуйста, я прошу тебя Каролина, не обращай вниманія на мои скромныя требованія, если они въ то же время мшаютъ удовлетворенію твоихъ собственныхъ потребностей. Твои нужды важне моихъ.
Онъ присвоилъ прекрасной осанк и изящнымъ манерамъ такое важное значеніе, что мн нсколько разъ случалось видть, какъ Кадди и ея мужъ заливались слезами при этихъ отеческихъ самопожертвованіяхъ.
— Нтъ, мои милые,— возражалъ онъ (и когда я видла, какъ тоненькая ручка Кадди обнимала его жирную шею, я готова была тоже залиться слезами, хотя совершенно отъ другихъ причинъ):— нтъ, нтъ! я далъ общаніе никогда не оставлять васъ. Будьте добры и почтительны ко мн, больше я ничего не требую. А теперь да благословить васъ небо, а я иду въ паркъ.
Вслдъ затмъ ему предстояло подышать чистымъ воздухомъ и возбудить аппетитъ къ обду въ его любимомъ отел, мн кажется, что я вовсе не осуждаю мистера Торвидропа, впрочемъ, я не видла съ его стороны поступковъ лучше тхъ, которые такъ врно изобразила, кром только того разв, что онъ очень привязался къ Пипи и бралъ съ собой на прогулки этого ребенка, одтаго пышно до нельзя. При подобныхъ случаяхъ онъ отсылалъ его домой до ухода своего въ отель, и рдко отсылалъ его безъ полупенни въ карман. Впрочемъ, это пристрастіе къ ребенку не обходилось, сколько мн извстно, безъ значительныхъ издержекъ, потому что прежде, чмъ Пипи можно было отправиться въ паркъ съ профессоромъ прекрасной осанки и изящныхъ манеръ, его нужно было прилично одть съ головы до ногъ, насчетъ Кадди и ея мужа.
Послднимъ изъ нашихъ постителей былъ мистеръ Джелдиби. Въ самомъ дл, когда онъ приходилъ къ намъ, обыкновенно вечеромъ, и спрашивалъ Кадди своимъ мягкимъ кроткимъ голосомъ, какъ ея здоровье, и потомъ садился, прислонясь, по обыкновенію, головой къ стн, и безъ всякаго намренія сказать что-нибудь боле, мн онъ очень, очень нравился. Если онъ заставалъ меня въ хлопотахъ около больной или около ребенка, то скидывалъ до половины сюртукъ свой, какъ будто съ желаніемъ помочь мн однимъ только этимъ поступкомъ, дальше этой попытки онъ никогда не заходилъ. Единственное его занятіе состояло въ томъ, чтобъ сидть, прислонясь къ стн головой и пристально смотрть на мечтающаго о чемъ-то ребенка, я никакъ не могла отстранить отъ себя идею, что они понимали другъ друга.
Я не считала мистера Вудкорта въ числ нашихъ постителей, потому что теперь онъ былъ постояннымъ врачемъ Кадди. Подъ его присмотромъ она скоро начала поправляться, впрочемъ, онъ былъ такъ внимателенъ, такъ прекрасно зналъ свое дло, такъ неутомимъ былъ въ трудахъ своихъ, что, мн кажется, въ этомъ нтъ ничего удивительнаго. Въ теченіе этого времени я часто встрчалась съ мистеромъ Вудкортомъ, хотя, впрочемъ, и не такъ часто, какъ можно бы предполагать. Зная, что Кадди на его рукахъ была уже вн всякой опасности, я частенько убгала домой и непремнно въ т часы, когда его ждали къ больной. Несмотря на то, мы все-таки встрчались нердко. Теперь я совершенно примирилась съ собою, но все же мн пріятно было убжденіе, что онъ сожаллъ меня, и тмъ боле теперь. Онъ очень часто помогалъ мистеру Баджеру, но еще до сихъ поръ не предпринялъ ничего ршительнаго касательно своей будущности.
Когда Кадди начата поправляться, я начала замчать перемну въ моей милой подруг. Не умю сказать, какимъ образомъ перемна эта представилась мн съ перваго раза, потому что я замчала ее во множеств самыхъ незамтныхъ обстоятельствъ, которыя сами по себ были ничтожны, и только вс вмст составляли что-то цлое. Принявъ, однако же, въ соображеніе вс эти обстоятельства, я открыла, что Ада не была такъ чистосердечна весела со мной, какъ прежде. Ея нжность ко мн была такъ мила и такъ искренни, какъ и всегда, я не сомнвалась въ этомъ ни на минуту, но я замчала въ ней тихую грусть, которую она не довряла мн, и въ которой я открыла слды скрытаго раскаянія.
Конечно, я не могла понять причины всему этому, я до такой степени опасалась за ея счастіе, что меня начинало тревожить какое-то недоброе предчувствіе, и я часто задумывалась. Наконецъ, вполн убжденная, что Ада скрываетъ что-то отъ меня, вроятно, изъ опасенія, что я сама буду несчастлива черезъ это, мн пришло въ голову, что она печалится изъ-за меня, именно изъ-за того, что я сказала ей насчетъ Холоднаго Дома.
Какимъ образомъ я пришла къ заключенію, что это предположеніе иметъ свою основательность, я сама не знаю. Я не имла и въ помышленіи, что въ поступк моемъ скрывалось самолюбіе. Сама я не печалилась, я была вполн довольна и вполн счастлива. Но все же предположенію, что Ада быть можетъ думаетъ, думаетъ за меня, хотя съ своей стороны я совершенно покинула подобныя мысли, о томъ, что было прежде, и какъ это все перемнилось теперь, повидимому, такъ легко можно было поврить, что я дйствительно поврила.
Чмъ могу я разуврить мою милочку, думала я, и доказать ей, что мной вовсе не управляло подобное чувство? Чмъ больше, какъ однимъ только, быть по возчожнети веселой и дятельной, и я всячески старалась быть такой. Но такъ какъ болзнь Кадди боле или мене останавливала ходъ моихъ домашнихъ обязанностей, несмотря, что по утрамъ я всегда сама распоряжалась приготовленіемъ завтрака для моего опекуна, несмотря, что онъ сотни разъ принимался смяться и говорить, что въ дом у него должно быть дв хозяюшки, потому что хозяйственная часть ни на минуту не останавливалась, я ршилась быть вдвойн прилежной и веселой. Поэтому, во время присмотра за хозяйствомъ и перехода изъ комнаты въ комнату, я напвала вс псенки, какія только знала, я не знала усталости за рукодльемъ, готова была говорить безъ умолку и говорила и утромъ, и въ полдень, и вечеромъ.
А все-таки та же самая тнь лежала между мной и моей милочкой.
— Итакъ, тетушка Тротъ,— замтилъ мой опекунъ, закрывая свою книгу однажды вечеромъ, когда мы вс сидли вмст:— итакъ, Вудкортъ излечилъ Кадди Джеллиби, и она снова можетъ вполн наслаждаться жизнью?
— Да,— сказала я:— и такая благодарность, какую получилъ онъ отъ Кадди, стоитъ несмтнаго богатства.
— Я бы желалъ отъ всего сердца, чтобъ это было дйствительно такъ,— отвчалъ онъ.
Я тоже желала и сказала это.
— Гм! Мы бы сдлали его банкиромъ, еслибъ только знали средства къ тому. Не правда ли, моя хозяюшка?
Я засмялась за своимъ рукодльемъ и сказала, что не совсмъ бы желала этого, потому что богатство могло бы избаловать его, что уже онъ не былъ бы такъ полезенъ, и что многіе совсмъ лишились бы его помощи, какъ, напримръ, миссъ Фляйтъ, Кадди и многіе другіе.
— Правда,— сказалъ мой опекунъ.— Я совсмъ забылъ объ этомъ. Однако, мы бы охотно сдлали его богатымъ на столько, сколько достаточно, чтобы жить безбдно, на столько, чтобы могъ онъ заниматься своимъ дломъ съ совершенно спокойнымъ духомъ, на столько, чтобы онъ имлъ свой счастливый домъ и милую подругу — это совсмъ другое дло,— сказала я.— Мы бы вс охотно сдлали это.
— Конечно вс, конечно,— сказалъ мой опекунъ.— Я очень уважаю Вудкорта, я почитаю его, и весьма деликатно старался выпытать отъ него его планы. Очень трудно предложить помощь независимому человку и съ такой благородной гордостью, какою онъ обладаетъ. И все же я бы радъ былъ оказать ее, если бы могъ или по крайней мр если бы я зналъ, какимъ образомъ это можно сдлать. Онъ, повидимому, иметъ нкоторое расположеніе пуститься во вторичный вояжъ, это похоже на то, какъ будто нарочно удаляютъ такого человка.
— Новый вояжъ, быть можетъ, откроетъ ему новый свтъ,— сказала я.
— Быть можетъ, моя милая. Тмъ боле, что онъ, какъ кажется, ничего не ожидаетъ отъ стараго свта. Знаешь ли, мн иногда думается, что онъ испыталъ въ этомъ свт какую-то горькую неудачу или несчастіе. Ты ничего подобнаго не слышала?
Я покачала головой.
— Гм!— сказалъ мой опекунъ,— Значитъ, я ошибаюсь.
Такъ какъ посл этого наступило молчаніе, которое, какъ я полагала, было непріятно для моей подруги, я вполголоса стала напвать за своимъ рукодльемъ любимый романсъ моего опекуна.
— Такъ вы полагаете, что мистеръ Вудкортъ предприметъ вторичный вояжъ?— спросила я, спокойно пропвъ романсъ до конца.
— Право я не знаю, какъ думать объ этомъ, моя милая, но полагаю, что на этотъ разъ онъ надолго удетъ въ чужія земли.
— Я уврена, что куда бы онъ ни похалъ, онъ возьметъ съ собой лучшія желанія нашихъ сердецъ,— сказала я:— и хотя эти желанія не составляютъ богатства, но по крайней мр отъ нихъ онъ не будетъ бдне.
— Никогда не будетъ, моя милая хозяюшка,— отвчалъ мой опекунъ.
Я сидла на моемъ обыкновенномъ мст, которое находилось теперь подл стула моего опекуна. До извстнаго письма, оно не было обыкновеннымъ моимъ мстомъ, но теперь я иначе и не называю его. Я взглянула на Аду, сидвшую напротивъ и увидла въ то время, какъ она въ свою очередь взглянула на меня, что глаза ея были наполнены слезами, и что слезы катились по ея миленькимъ щечкамъ. Я чувствовала, что мн непремнно нужно было со всею твердостью поддержать свое веселое расположеніе духа и успокоить ея любящее сердце. И въ самомъ дл я была спокойна и весела, мн ничего не оставалось длать, какъ только владть собой.
Такимъ образомъ я заставила мою милую подругу склониться на мое плечо. О, я вовсе не думала о томъ, какой тяжелый камень лежалъ на ея душ! Я сказала, что она не совсмъ здорова, обняла ее и увела наверхъ. По приход въ нашу комнату, и когда она, быть можетъ, высказала бы мн то, что я не приготовлена была выслушать, я не подавала виду, но вызывала ее на откровенность, я никакъ не думала, что она нуждалась въ томъ.
— О, моя милая, добрая Эсирь,— сказала Ада,— еслибъ только я могла ршиться поговорить съ тобой и съ кузеномъ Джономъ, когда вы были вмст…
— Зачмъ же стадо дло, душа моя?— отвчала я:— Ада, почему же не поговорила ты?
Вмсто отвта Ада только потупила голову и еще крпче прижала меня къ сердцу.
— Ты, конечно, помнишь, моя милочка,— сказала я, улыбаясь:— какія мы скромные, простые люди, и какимъ образомъ я распорядилась, чтобы быть самой разсудительной женщиной? Ты, врно, не забывать, какимъ счастіемъ и спокойствіемъ отмчена вся моя жизнь, и кмъ? Я уврена, что ты не забываешь, какой благородный человкъ осчастливилъ меня. Нтъ, нтъ, это не можетъ быть.
— Нтъ, Эсирь, нтъ,
— Такъ что же теб мшало, моя душечка?— сказала я:— почему же ты но поговорила съ нами?
— Что мн мшало, Эсирь?— отвчала Ада:— когда я подумаю о всхъ этихъ годахъ, о его отеческихъ попеченіяхъ и ласкахъ, о старинномъ родств между нами, и о теб… о, что я стану длать, что я стану длать!
Я посмотрла на мою милочку съ нкоторымъ удивленіемъ, но сочла за лучшее, вмсто того, чтобъ утшать ее, не отвчать ей на это, я обратилась къ множеству маленькихъ воспоминаній о нашей жизни, проведенной вмст, и такимъ образомъ отняла отъ нея всякую возможность говорить что-нибудь боле. Не ране того, какъ она совсмъ легла въ постель, я вернулась къ моему опекуну пожелать ему спокойной ночи, посл того опять пришла къ Ад и нсколько времени просидла у ея постели.
Она спала, и посмотрвъ на нее, я замтила въ лиц ея небольшую перемну. Въ послднее время я не разъ замчала это. Я не могла опредлить, даже въ минуту ея безсознательности, въ чемъ именно заключалась эта перемна, но въ знакомой для меня красот ея лица я видла какую-то особенность. Старинныя надежды моего опекуна на ея союзъ съ Ричардомъ грустно отозвались въ душ моей, и я сказала про себя: ‘врно она груститъ о немъ’, и задумалась о томъ, чмъ кончится эта любовь.
Возвращаясь домой отъ больной Кадди, я часто заставала Аду за рукодльемъ, и она всегда прятала свою работу, такъ-что мн ршительно не удавалось узнать, чмъ она занималась. Часть этого рукодлья лежала теперь подл нея въ комод, который неплотно быль закрытъ. Я не открывала комода, но все же догадывалась, какого рода было ея рукодлье: очевидно было, что она занималась имъ не для себя. Я замтила еще, цлуя мою милочку, что одна рука ея лежала подъ подушкой и совершенно была спрятана.
Какъ непріятна должна была казаться я другимъ, какъ непріятна должна казаться я самой себ, будучи до такой степени занята моей собственной веселостью и самодовольствіемъ и въ то же время думая о томъ, что только мн одной слдовало успокоить мою милую подругу!
Обманутая, я легла въ этомъ убжденіи. Я проснулась съ этимъ убжденіемъ на другой день, проснулась и увидла, что та же самая тнь отдляла меня отъ моей милочки.

LI. Открытіе.

Мистеръ Вудкортъ по прізд въ Лондонъ, въ тотъ же день отправился къ мистеру Вользу, на подворье Сэймонда. Съ той минуты, какъ я умоляла его быть другомъ Ричарду, онъ еще ни разу не пренебрегъ своимъ общаніемъ, не забывалъ его. Сказавъ, что принимаетъ это порученіе за священный долгъ, онъ былъ вренъ своему слову.
Онъ засталъ мистера Вольза въ контор, сообщилъ мистеру Вользу о своемъ условіи съ Ричардомъ, и потому зашелъ въ контору справиться объ его адрес.
— Точно такъ, сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ.— Мсто жительства мистера Карстона не за горами, сэръ, нтъ, нтъ, не за горами, онъ живетъ отсюда не за сотни миль. Прошу покорно садиться, сэръ.
Мистеръ Вудкортъ поблагодарилъ мистера Вольза, но кром сказаннаго онъ не имлъ до него никакого больше дла.
— Точно такъ, сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ, спокойно принуждая гостя занять мсто, не давая ему адреса: — я полагаю, сэръ, что вы имете вліяніе на мистера Карстона. Я увренъ, что вы имете.
— Я этого не замчалъ за собой,— отвчалъ мистеръ Вудкортъ:— но, вроятно, вы знаете лучше.
— Сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ, по обыкновенію принуждая себя какъ въ голов, такъ и вообще во всемъ: — знать лучше — это составляетъ часть моихъ служебныхъ обязанностей. Изучать и понимать джентльмена, который повряетъ мн вс свои интересы, составляетъ также часть моихъ служебныхъ обязанностей. Мои служебныя обязанности, сэръ, будутъ легче для меня, если я буду имть достаточныя свднія о моихъ кліентахъ. Не имя ихъ, я могу, даже при самыхъ лучшихъ намреніяхъ, длать промахи. Но я не сдлаю ихъ, если буду имть помянутыя свднія, сэръ.
Мистеръ Вудкортъ опять напомнилъ объ адрес.
— Позвольте, сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ.— Потерпите минутку… Сэръ, мистеръ Карстонъ, играя въ большую игру, не можетъ играть безъ… нужно ли вамъ говорить безъ чего?
— Безъ денегъ, я полагаю.
— Сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ:— если говорить съ вами откровенно… замтьте, откровенность мое золотое правило, все равно, выигрываю ли я черезъ это, или проигрываю, но кажется, что я постоянно проигрываю… если говорить съ вами откровенно, такъ деньги есть надлежащее слово. Теперь, сэръ, касательно шансовъ игры мистера Карстона, я не выражаю вамъ никакого мннія, ршительно никакого. Со стороны мистера Карстона было бы въ высшей степени неблагоразумно посл такой продолжительной и высокой игры отстать отъ нея, это было бы несчастьемъ. Я ничего не говорю объ этомъ, сэръ. Нтъ, сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ, опуская ладонь свою на крышку конторки самымъ положительныхъ образомъ:— я ничего не говорю.
— Вы, кажется, забываете, сэръ,— отвчалъ мистеръ Вудкортъ:— что я вовсе не требую отъ васъ никакихъ объясненій и не принимаю никакого участія въ вашихъ словахъ.
— Извините меня, сэръ!— возразилъ мистеръ Вользъ:— вы несправедливы къ самому себ. Несправедливы, сэръ! Извините меня! Вы не должны въ моей контор, сколько я понимаю вещи, оказывать себ несправедливость. Вы интересуетесь всмъ ршительно, что касается вашего друга. А настолько знаю человческую натуру, сэръ, что не ршусь допустить возможности, чтобъ джентльменъ вашей наружности не интересовался тмъ, что касается его друга.
— Прекрасно,— отвчалъ мистеръ Вудкорть: — это все можетъ быть. Но въ настоящее время я въ особенности интересуюсь его адресомъ.
— Нумеръ его квартиры, сэръ,— сказалъ мистеръ Вользъ въ вид вводнаго предложенія, поставленнаго въ скобки:— (мн кажется, я уже сказалъ вамъ). Если мистеръ Карстенъ станетъ продолжать такую высокую игру, сэръ, онъ непремнно долженъ имть фонды. Понимаете меня? Въ настоящее время фонды подъ рукою. Я ничего не прошу, фонды подъ рукою. Но для дальнйшей игры, должно приготовить боле фондовъ, если только мистеръ Карстонъ не броситъ того, чему посвятилъ себя однажды, и что вполн и нераздльно составляетъ весьма важное обстоятельство. Я считаю долгомъ откровенно высказать вамъ это, какъ другу мистера Карстона. Но и безъ фондовъ, я всегда съ удовольствіемъ буду дйствовать и хлопотать за мистера Карстона, ограничиваясь только такими издержками, которыя можно будетъ удлить изъ моего состоянія, отнюдь не боле. Я не могу выйти изъ этихъ границъ, сэръ, не повредивъ кому нибудь. Я долженъ повредить или тремъ моимъ милымъ дочерямъ, или моему почтенному родителю, который совершенно живетъ на моемъ иждивеніи, въ долин Тонтонъ, или кому нибудь другому. Между тмъ какъ я ршился дйствовать, сэръ, не причиняя никому вреда, назовите это пожалуй слабостью или глупостью… какъ угодно, такъ и назовите.
Мистеръ Вудкортъ довольно угрюмо замтилъ, что ему пріятно слышать это.
— Я хочу, сэръ, оставить за собой доброе имя,— сказалъ мистеръ Вользъ.— Поэтому я пользуюсь всякимъ случаемъ откровенно сообщить другу мистера Карстона въ какомъ положеніи находится мистеръ Карстонъ. Что касается меня, сэръ, такъ поврьте, что такой работникъ, какъ я, всегда стоить своей платы. Если я берусь приложить плечо къ рычагу, такъ я его и прикладываю, и соразмрно съ своими усиліями длаю пріобртенія. Я живу здсь именно для этой цли. Мое имя выставлено на уличной двери собственно для этой цли.
— Что же адресъ-то мистера Карстона, мистеръ Вользъ?
— Сэръ,— отвчаетъ мистеръ Вользъ: — сколько мн помнится, я уже сказалъ вамъ, что онъ живетъ рядомъ со мной. Во второмъ этаж вы найдете комнаты мистера Карстона. Мистеръ Карстонъ желаетъ постоянно находиться вблизи своего дловаго совтника, и я нисколько не противъ этого, потому что занимаюсь слдствіемъ по его процессу.
При этомъ мистеръ Вудкортъ пожелалъ мистеру Вользу добраго дни и отправился отыскивать Ричарда, перемну въ наружности котораго онъ начиналъ понимать теперь слишкомъ хорошо.
Онъ нашелъ его въ скучной, мрачной, весьма скудно меблированной комнат почти также, какъ я застала его не задолго передъ этимъ, въ его казарменной квартир, съ тою только разницею, что теперь онъ не писалъ, но сидлъ за открытой книгой, въ которую онъ не смотрлъ, и отъ которой мысли его блуждали гд-то далеко. Дверь была открыта, и мистеръ Вудкортъ нсколько минутъ стоялъ передъ Ричардомъ, не будучи замченнымъ. Онъ сказалъ мн, что ему никогда не забыть той угрюмости въ его лиц и унынія, которыя такъ рзко обозначались на немъ до того, какъ онъ пробудился отъ своихъ мечтаній.
— Вудкортъ, мой добрый другъ!— вскричалъ Ричардъ, вскакивая съ мста съ протянутыми руками:— ты явился ко мн какъ привидніе.
— Только самое дружеское,— отвчали Вудкортъ:— и ожидавшее, какъ это длаютъ вс привиднія, когда заговорятъ съ нимъ. Ну, что, какъ идутъ дла въ мір смертныхъ?
Они сли другъ отъ друга въ близкомъ разстояніи.
— Весьма дурно и весьма медленно, такъ по крайней мр я могу отвчать за свои дла.
— Да какія дла?
— Въ Верховномъ Суд.
— Я отъ роду не слышалъ,— сказали мистеръ Вудкортъ, качая головой: — чтобы дла въ этомъ суд шли хорошо.
— И я тоже,— сказалъ Ричардъ печально: — да и не знаю, кто бы слышалъ иначе?
На минуту онъ снова просвтллъ и сказалъ съ своей прирожденной откровенностью:
— Вудкортъ, мн было бы жаль оставлять тебя въ недоразумніи касательно моихъ длъ, даже еслибъ я и выигрывалъ чрезъ это въ твоемъ уваженіи. Ты долженъ узнать, что я ничего не сдлалъ хорошаго въ теченіе такого долгаго времени. Я не думалъ сдлать дурного, но, мн кажется, что я не былъ способенъ ни на что другое. Быть можетъ, я поступилъ бы лучше, еслибъ удалялся отъ стей, которыми опутывала меня моя судьба, быть можетъ, дйствуя по своему, я поступилъ благоразумно, хотя ты скоро услышишь, если уже только не услышалъ, совсмъ другое мнніе по этому предмету. Короче сказать, я искалъ цли, теперь я нашелъ ее, или пожалуй она нашла меня, и теперь уже слишкомъ поздно трактовать объ этомъ. Принимай меня какъ я есмь и пожалуйста не суди меня.
— Будь по твоему,— сказалъ мистеръ Вудкортъ:— въ свою очередь и ты не суди меня.
— О, ты,— отвчалъ Ричардъ:— ты можешь заниматься своимъ искусствомь изъ любви къ нему, ты можешь положить руку на плугъ и не бросать его, ты можешь извлекать цль для себя изъ всего и стремиться къ ней. Ты и я совершенно различныя созданія.
Онъ говорилъ съ сожалніемъ, и на минуту углубился въ свое усталое, утомленное состояніе.
— Но ничего,— воскликнулъ онъ, снова сбрасывая съ себя непріятное ощущеніе:— всему бываетъ конецъ! Мы подождемъ! Итакъ, ты принимаешь меня, какъ я есмь, и не станешь судить меня?
— Да, Ричардъ, поврь мн.
И смясь, они пожали руки другъ другу отъ искренняго сердца. По крайней мр за одного изъ нихъ я смло ручаюсь въ этомъ.
— Ты явился здсь какъ кладъ,— сказалъ Ричардъ,— кром Вольза, я никого не вижу здсь. Есть еще одинъ предметъ, который я долженъ сообщить теб, разъ и навсегда, при самомъ начал нашихъ переговоровъ. Если я не сдлаю этого, теб трудно будетъ понять мое положеніе. Ты знаешь, что я люблю мою кузину, Аду?
Мистеръ Вудкортъ отвчалъ, что я сообщила ему объ этомъ.
— Такъ сдлай милость,— продолжалъ Ричардъ:— не считай меня чудовищемъ самолюбія. Не думай, что я разбиваю себ голову и сокрушаю свое сердце надъ этой несчастнйшей тяжбой въ Верховномъ Вуд, защищая только собственныя моя нрава и интересы. Нтъ, нтъ! Права и интересы Ады тсно связаны съ моими, ихъ нельзя разъединить, Вользъ работаеть для насъ обоихъ. Пожалуйста подумай объ этомъ!
Онъ такъ сильно безпокоился по этому предмету, что мистеръ Вудкортъ передалъ ему самыя искреннія увренія, что онъ всегда былъ справедливъ къ нему.
— Дло въ томъ,— сказали, Ричардъ съ нкоторымъ паосомъ въ его желаніи распространиться по поводу этого предмета, хотя распространеніе вовсе не имло подготовки или предварительваго изученія:— передъ такимъ прямодушнымъ человкомъ какъ ты, показавшимъ сюда свое дружеское лицо, я не могу переносить мысли, что кажусь ему самолюбивымъ или низкимъ. Я хочу видть Аду оправданною, Вудкортъ, также какъ и себя, я хочу употребить всевозможныя усилія, чтобъ оправдать ее, точно такъ, какъ и себя, я употреблю всевозможныя средства вывести ее изъ ея настоящаго положенія. Умоляю тебя, Вудкортъ, подумай объ этомъ!
Впослдствіи, когда мистеръ Вудкортъ начиналъ припоминать былое, сильное безпокойство Ричарда по этому предмету какое произвело на него впечатлніе, что, разсказывая мн вообще о его первомъ посщенія подворья Сэймонда, онъ особенно распространялся объ этомъ объясненіи. Оно пробудило во мн прежнія мои опасенія касательно того, что все достояніе моей милой подруги поглотитсы мистеромъ Вользомъ, и что оправданіе Ричарда передъ самимъ собою непремнно должно имть такое основаніе. Это свиданіе съ Ричардомъ случилось именно въ то самое время, какъ я начала ходить за Кадди. Теперь я обращаюсь къ тому времени, когда Кадди совершенно поправилась, а тнь между мной и моей милочкой все еще оставалась.
Въ то утро я предложила Ад навстить Ричарда. Меня немного изумила ея нершительность и то обстоятельство, что она не такъ охотно принимала мое предложеніе, какъ я ожидала.
— Душа моя,— сказала я:— ты врно не поссорилась съ Ричардомь во время моихъ частыхъ и продолжительныхъ отсутствій?
— Нтъ, Эсирь.
— Быть можетъ, ты ничего не слышала о немъ?— сказала я.
— Нтъ, я слышала о немъ,— отвчала Ада.
И какія слезы навернулись на ея глазкахъ и сколько любви выражалось въ ея личик! Я не могла понять моей милочки. Не пойти ли мн одной къ Ричарду?— сказала я. Нтъ! Ада полагала, что лучше будетъ, если я не пойду одна. Такъ, не пойдетъ ли она со мной? Да, Ада полагала, что лучше бы она пошла со мной. Не идти ли намъ теперь? Да, пойдемъ теперь. Но все же я не могла понять моей милочки, и со слезами на глазкахъ, и съ любовью въ ея личик.
Мы скоро одлись и пошли. День былъ пасмурный и отъ времени до времени падали капли холоднаго дождя. Это быль одинъ изъ тхъ безцвтныхъ дней, когда вс предметы кажутся тяжелыми и угрюмыми. Дома хмурились на насъ, пыль поднималась на насъ, дымъ разстилался надъ нами, ни одинъ предметъ не гармонировалъ съ другимъ, не носилъ на себ пріятнаго отпечатка. Мн казалось, что любимиц души моей вовсе бы не слдовало выходить на такія угрюмыя улицы, мн казалось, что по мрачнымъ мостовымъ проходило мимо насъ гораздо боле погребальныхъ процессій, чмъ мн когда нибудь случалось видть.
Прежде всего намъ нужно было отыскать подворье Сэймонда. Мы хотли зайти въ лавку и спроситъ, но Ада сказала, что, кажется, оно находится вблизи переулка Чансри.
— Значитъ, мы скоро придемъ туда, если пойдемъ вотъ по этому направленію,— сказала я.
Итакъ, мы отправились въ переулокъ Чансри, и тамъ, разумется, очень скоро отыскали надпись: ‘Подворье Сэймонда’.
Теперь намъ предстояло отыскать нумеръ квартиры ‘или все равно отыскать контору мистера Вольза, потому что его контора радомъ съ квартирой Ричарда’.
При этомъ Ада сказала, что контора мистера Вольза должна быть вонъ тамъ, на углу. И дйствительно, она была тамъ.
Потомъ предстоялъ вопросъ, въ которую изъ двухъ дверей войти? Я пошли въ одну дверь, а моя милочка въ другую, и она опять отгадала. Поднявшись во второй этажъ, мы увидли имя Ричарда, написанное большими буквами на такой дощечк, какую прибиваютъ къ гробамъ.
Я хотла было постучаться, но Ада сказала, что можетъ статься лучше будетъ, если повернуть ручку и войти. И мы вошли къ Ричарду, сидвшему за столомъ, покрытымъ пыльными кипами бумагъ, которыя казались мн пыльными зеркалами, отражавшими въ себ всю его душу. На какой бы предметъ я не посмотрла, на каждомъ я видла, что зловщія слова Джорндисъ и Джорндись врзались въ него и повторялись по нскольку разъ.
Онъ принялъ насъ весьма ласково, и мы заняли стулья.
— Приди вы немножко пораньше,—сказали онъ:— и вы бы застали здсь Вудкорта. Право, я не видывалъ еще такого добраго товарища, какъ Вудкортъ. Онъ находитъ время иногда заглатывать сюда, между тмъ какъ другіе, и вполовину не имя его занятій, непремнно бы сказали, что не имютъ никакой возможности зайти ко мн. Къ тому же онъ такъ веселъ, съ такими свжими чувствами, такъ уменъ, такъ внимателенъ, такъ… словомъ сказать, такъ не похожъ на меня, что это мсто свтлетъ, когда онъ приходитъ, и помрдчастся, когда онъ уходитъ.
— Да благословитъ его небо за его преданность мн, подумала я.
— Онъ не иметъ того сангвиническаго темперамента, Ада,— сказалъ Ричардъ, бросая унылый взглядъ на кипы бумагъ:— какой иметъ Вользъ и я, онъ смотритъ на предметы съ вншней стороны, и не пускается въ эти мистеріи. Мы зашли въ нихъ слишкомъ далеко, а онъ и шагу не сдлалъ. Нельзя и думать, чтобы онъ имлъ какое нибудь понятіе о подобномъ лабиринт.
Въ то время, какъ блуждающіе взоры его еще разъ остановились надъ пыльными бумагами, и когда онъ провелъ обими руками по голов, я замтила, какими впалыми и какими большими казались глаза его, какъ сухи были его губы, и какъ искусаны были его ногти.
— Какъ вы думаете, Ричардъ, не вредно ли для здоровья жить въ этомъ мст?— спросила я.
— Что длать моя милая Минерва,— отвчалъ онъ съ своимъ прежнимъ веселымъ смхомъ:— это мсто не сельское и нельзя сказать чтобъ было веселое, когда солнце свтитъ въ здшней улиц, то можете подержать какое угодно пари, что оно не заглянетъ сюда. Впрочемъ, на время эта квартира очень хороша: не далеко отъ присутственныхъ мстъ и близко отъ Вольза.
— Быть можетъ,— намекнула я:— удаленіе отъ тхъ и отъ другого…
— Принесло бы мн больше пользы?— сказалъ Ричардъ, досказывая мою мысль съ принужденнымъ смхомъ,— Можетъ быть. Я не долженъ удивляться этому. Но она хороша для меня въ одномъ только случа, или, врне сказать, въ двухъ случаяхъ. Здсь, Эсирь, или должна тяжба кончиться, или истецъ должень кончить свою жизнь. Но, душа моя, врне всего, что кончится тяжба.
Послднія слова относились къ Ад, которая сидла рядомъ съ нимъ. Ея лицо было обращено къ Ричарду, такъ-что я не могла видть его.
— Дла наши идутъ отлично,— продолжалъ Ричардъ,— Вользъ вамъ скажетъ это. Мы шибко подвигаемся впередъ. Спросите Вольза. Мы не даемъ имъ покоя. Вользъ знаеть вс ихъ увертки и крючки, поэтому мы нападаемъ на нихъ со всхъ сторонъ. Мы уже успли поставить ихъ въ тупикъ. Мы разбудимъ это гнздо сонныхъ людей, запомните мои слова!
Его надежда была для меня прискорбне его унынія. Это чувство такъ далеко было отъ сходства съ надеждой, оно имло что-то насильственное въ своей ршимости и сдлаться надеждою, было до такой степени принужденно и несносно, что постоянно и давно трогало меня до глубины души. Поясненіе этого чувства неизгладимо написанное на его прекрасномъ лиц, представлялось мн плачевне прежняго. Я говорю: ‘неизгладимо’ потому, что была убждена, что если эта роковая тяжба могла бы кончиться когда нибудь, согласно съ его блестящими предположеніями, то въ минуту ея скончанія слды преждевременнаго душевнаго безпокойства, упрековъ самому себ и обманутыхъ ожиданій, причиной которыхъ была та же самая тяжба, остались бы на лиц его до послдней минуты его жизни.
— Взглядъ на предметы нашей милой хозяюшки,— сказалъ Ричардъ, между тмъ какъ Ада все еще оставалась спокойною и безмолвною:— такъ понятенъ мн, и ея сострадающее личико такъ живо напоминаетъ мн ея личико минувшей поры…
— Ахъ, нтъ, нтъ.
Я улыбнулась и покачала головой.
— …такъ живо напоминаетъ мн ея личико минувшей поры,— говорилъ Ричардъ своимъ задушевнымъ голосомъ и взявъ мою руку съ тмъ истинно братскимъ уваженіемъ, которое ничто не измняло:— что я не могу сердиться на нее. Я колеблюсь немного, это правда. Иногда я надюсь, моя милая, а иногда я не совсмъ прихожу въ отчаяніе, но близко къ тому. Я,— сказалъ Ричардъ, тихо освобождая мою руку и проходя по комнат:— я такъ усталъ!
Онъ нсколько разъ прошелся по комнат и потомъ опустился на софу.
— Я,— повторилъ онъ мрачно:— я усталъ, усталъ! Это такая тяжелая, утомляющая работа!
Слова эти говорилъ онъ, облокотясь на руку и потупивъ взоры. Вдругъ моя милочка встала, сняла свою шляпу, стала на колни передъ нимъ, и ея золотистыя кудри упали, какъ солнечный свтъ на его голову, она обняла его и повернула свое личико ко мн. О сколько любви и сколько преданности я увидла въ немъ!
— Эсирь, душа моя,— сказала она очень спокойно:— я не пойду домой!
Въ одинъ моментъ все объяснилось мн.
— Ни за что не пойду. Я остаюсь здсь съ моимъ неоцненнымъ мужемъ. Мы обвнчались мсяца два тому назадъ. Иди домой безъ меня, моя милая Эсирь, я никогда, никогда не пойду туда!
Вмст съ этимъ моя милочка склонила голову Ричарда къ себ на грудь. И если втеченіе всей моей жизни, я видла олицетворенную любовь, которую кром смерти ничто не могло измнить, такъ я видла ее въ эту минуту передъ собой.
— Говори съ Эсирью, моя милая, моя неоцненная,— сказалъ Ричардъ, прерывая молчаніе:— разскажи ей, какъ это было.
Я встртила ее прежде, чмъ она подошла ко мн, и сжала ее въ моихъ объятіяхъ. Мы не сказали ни слова, впрочемъ, когда щека ея лежала на моей щек, я ничего не могла и не хотла слышать.
— Мои милочка,— сказала я:— душа моя, моя бдная, бдная Ада!
Я очень, очень жалла ее. Я очень любила Ричарда, но, несмотря на то, я жалла ее по какому-то невольному чувству.
— Эсирь! Я знаю, ты простишь меня, но проститъ ли меня кузенъ мой Джонъ?
— Душа моя,— сказала я:— сомнваться къ этимъ хотя на минуту, значитъ оказывать ему величайшую несправедливость. А что касается меня!..
И въ самомъ дл, что касается меня, то въ чемъ-же я-то должна простить ее?
Я отерла слезы на глазахъ моей милочки, сла подл нея на софу, а Ричардъ слъ на другую отъ меня сторону. Я сейчасъ-же напомнила имъ о томъ замчательномъ вечер, когда они впервые ршились доврить мн свои сердечныя тайны, и когда они, безумно счастливые, ршились дйствовать по своему, а они разсказали мн, какъ это было.
— Все, что я имла, принадлежало Ричарду,— сказала Ада:— Ричардъ не захотлъ бы отнять этого, Эсирь. Что же могла я сдлать для него, при моей страстной любви къ нему? Что, какъ только быть его женой!
— А вы были такъ сильно и такъ великодушно заняты, превосходнйшая бабушка Дорденъ,— сказалъ Ричардъ:— что, право, мы не имли возможности переговорить съ вами. И къ тому же это не былъ давно задуманный шагъ. Мы вышли изъ дому однажды утромъ и обвнчались.
— И когда это сдлалось,— сказала моя милочка: — я постоянно думала о томъ, какимъ бы образомъ сказать теб объ этомъ, и какія лучше принять мры. Иногда я думала, что ты должна немедленно узнать, а иногда мн казалось, что ты ничего не должна знать объ этомъ, и что мн должно скрывать все отъ кузена Джона, короче, я не знала, что мн длать, и сильно тосковала.
Какъ самолюбива я была, не подумавъ объ этомъ прежде! Не помню, право, что я говорила теперь. Я такъ печалилась и при всемъ томъ я такъ любила ихъ, и такъ радовалась, что и они любили меня, я очень, очень сожалла ихъ, а между тмъ чувствовала нкоторую гордость, что они такъ врно любили другъ друга. Я никогда въ одно и то же время не испытывала такого грустнаго и пріятнаго ощущенія, и я не могла ршить, которое изъ нихъ во мн преобладало. Но не мн омрачать ихъ путь, да я бы я не подумала объ этомъ.
Когда я была мене безразсудна и боле спокойна, моя милочка сняла съ груди свое обручальное кольцо, поцловала его и надла на палецъ. Потомъ я вспомнила послдній вечеръ и сказала Ричарду, что Ада со дня своей свадьбы носила это кольцо по ночамъ, когда никто ее не видлъ. Ада, красня, спросила, какимъ образомъ узнала я это? Я отвчала ей, что видла, какъ она прятала свою руку подъ подушку, и какъ мало я думала, къ чему это длалось. Посл того они еще разъ разсказали мн дйствія свои съ начала и до конца, и я снова сожалла и радовалась, снова становилась безразсудною и отворачивала отъ нихъ свое лицо, сколько могла, опасаясь, что оно произведетъ на нихъ непріятное впечатлніе.
Время между тмъ проходило, и, наконецъ, наступила пора, когда необходимость заставила меня подумать о возвращеніи домой. Наступившая минута разлуки была самая тяжелая, потому что милочка моя совершенно упала духомъ. Она крпко обняла меня, называла меня всми ласковыми именами, какія могла припомнить, и говорила, что станетъ она длать безъ меня! Положеніе Ричарда было нисколько не лучше, а что касается моего положенія, то оно было бы хуже всхъ, еслибъ я не сказала самой себ довольно строго: ‘Послушай, Эсирь, если только ты не будешь тверда, такъ я никогда больше не стану говорить съ тобой!’
— Помилуйте,— сказала я:— я никогда не видла такой жены. Мн кажется, что она вовсе не любитъ своего мужа. Ради Бога, Ричардъ, отнимите ее отъ меня.
А между тмъ я продолжала крпко держать ее въ своихъ объятіяхъ и готова была проплакать надъ ней Богь знаетъ какъ долго!
— Я должна замтить, наконецъ, этой молодой чет,— сказала я: — что я ухожу отсюда теперь съ тмъ, чтобы завтра опять придти, и что я буду ходить сюда и отсюда такъ часто, пока не надомъ всему подворью Сэймонда. Поэтому, Ричардъ, я не хочу прощаться съ вами, къ чему это послужитъ, если я вернусь сюда такъ скоро!
Я передала мою милочку съ рукъ на руки, и уже хотла уйти, но осталась еще на нсколько минутъ, чтобъ еще разъ взглянуть на ненаглядное личико, и сердце мое, повидимому, разрывалось на части.
Я сказала имъ самымъ веселымъ и громкимъ голосомъ, что если они ничмъ не ободрятъ меня на приходъ къ нимъ, то не знаю, можно ли мн будетъ отважиться на такую смлость, при этомъ моя милочка взглянула на меня, слегка улыбнулась сквозь слезы, и я, сложивъ ея плнительное личико между своими руками, въ послдній разъ поцловала ее, засмялась и убжала.
И, спустившись съ лстницы, о какъ я горько заплакала! Мн казалось, что я навсегда лишилась моей Ады. Я была такъ одинока безъ нея, мн такъ грустно было идти домой безъ всякой надежды увидть ее тамъ, что на нкоторое время, въ теченіе котораго ходила взадъ и впередъ по мрачному подворью, я только и утшала себя горькими слезами.
Однако же, съ помощью маленькихъ упрековъ самой себ, я скоро поправилась отъ душевнаго волненія и наняла до дому коляску. Несчастный мальчикъ, съ которымъ я встртилась въ Сентъ-Албанс, снова появился въ Лондон, не за долго передъ этимъ, и лежалъ теперь на смертномъ одр, онъ тогда уже умеръ, хоть я не знала объ этомъ. Мой опекунъ ухалъ навстить его и не возвращался до обда. Оставаясь дома одна, я еще поплакала немного, но при всемъ томъ, мн кажется, въ этомъ отношеніи я вела себя добропорядочно.
Весьма натурально, что я не вдругъ могла привыкнуть къ потер моей милочки. Какихъ-нибудь три-четыре часа ничего не значили посл многихъ лтъ, проведенныхъ вмст. Но эта неожиданная сцена, въ которой я оставила ее, такъ рзко впечатллась на моей душ, я рисовала ее въ своемъ воображеніи такою мрачною, я такъ желала быть вблизи ея, и поберечь ее, что ршилась сходить на подворье въ тотъ же вечеръ, только взглянуть на ея окна.
Я знаю это было безразсудно съ моей стороны, но тогда не казалось мн безразсуднымъ, не кажется даже и теперь. Я сообщила свой планъ моей Чарли, и въ сумерки мы отправились. Было темно, когда мы подошли къ новому странному жилищу моей милой подруги, въ которомъ изъ-за желтыхъ шторъ проглядывалъ свтъ. Не спуская глазъ съ оконъ, мы осторожно прошли мимо ихъ раза четыре и чуть-чуть не встртились съ мистеромъ Вользомъ, который въ это время вышелъ изъ твоей конторы, и до ухода домой, тоже посмотрлъ на окна Ричарда. Его тощая черная фигура и безмолвіе этого уголка во мрак какъ нельзя боле гармонировіни съ настроеніемъ моей души. Я думала о юности, любви и красот моей плнительной Ады, заточенной въ такое угрюмое мсто, казавшееся мн мстомъ пытки.
Оно было очень уединенно и очень скучно, и я нисколько не сомнвалась, что могу безопасно прокрасться наверхъ. Я оставила Чарли внизу, тихо поднялась по лстниц, нисколько не тревожная тусклымъ свтомъ масляныхъ фонарей. Я остановилась на нсколько секундъ, и въ затхломъ, гниломъ безмолвіи всего дома, мн кажется, я слышала говоръ ихъ свжихъ голосовъ. Я приложилась губами къ дощечк на дверяхъ, воображая себ, что цлую мою милочку, и спокойно спустилась внизъ, думая, что когда-нибудь я признаюсь имъ въ этомъ визит.
И, дйствительно, это меня облегчило. Хотя кром Чарли и меня никто больше не зналъ объ этомъ, но я чувствовала, какъ будто мой поступокъ уменьшилъ разлуку между Адой и мною и еще разъ сближалъ насъ на эти минуты. Я пошла назадъ, не совсмъ сще привыкшая къ перемн, но все же посл этой прогулки мн стало какъ-то легче на душ.
Опекунъ мой воротился домой, и задумчиво стоялъ у темнаго окна. Когда я вошла, лицо его стало веселе, и онъ подошелъ къ своему стулу. Но въ то время, какъ я взяла свчку, свтъ ея ярко озарилъ мое лицо.
— Что съ тобой, миленькая хозяюшка?— сказалъ онъ:— ты плакала!
— Да, мой другъ,— отвчала я:— я боюсь, что плакала немного. Ада была въ такой горести, а это такъ грустно, грустно!
Я опустила руку на спинку его стула и по выраженію въ его лиц замтила, что мои слова я мой взглядъ на опустлое мсто Ады приготовили его.
— Она врно обвнчалась, душа моя?
Я разсказала ему все объ этомъ, разсказала, что первыя мольбу ея были о его прощеніи.
— Напрасно она безпокоится объ этомъ,— сказалъ онъ.— Да благословитъ небо ее и ея мужа!
Но какъ при этомъ извстіи первымъ побужденіемъ души моей было искреннее сожалніе, такъ точно было и съ нимъ.
— Бдная, бдная двочка!— прибавилъ онъ:— бдный Рикъ! Бдная Ада!
Посл этого наступило молчаніе, наконецъ, опекунъ мой, тяжело вздохнувъ, сказалъ:
— Что длать, моя милая! Холодный Домъ замтно пустетъ.
— Но въ немъ остается его хозяйка, мой опекунъ.
Хотя я боялась сказать это, однако, ршилась, вслдствіе печальнаго тона, которымъ онъ говорилъ.
— Она употребитъ вс усилія, чтобъ сдлать его счастливымъ,— сказала я.
— И она успетъ въ этомъ, душа моя!
Письмо не произвело между нами никакой перемны, кром того, что мсто подл него сдлалось моимъ, оно не длало никакой перемны и теперь. Онъ обратилъ на меня свой свтлый отеческій взоръ, попрежнему положилъ свою руку на мою, и еще разъ сказалъ:
— Она успетъ въ этомъ, душа моя. А все-таки, моя милая хозяюшка, Холодный Домъ замтно пустетъ.
Мн было грустно, что разговоръ нашъ этимъ и кончился. Я была обманута въ своихъ ожиданіяхъ. Мн казалось, что я совсмъ не была тмъ, чмъ бы мн слдовало быть съ тхъ поръ, какъ получила письмо и послала на него отвтъ.

LII. Упорство.

Но однажды рано утромъ, когда мы шли къ завтраку, мистеръ Вудкортъ явился къ намъ въ попыхахъ и съ поразительнымъ извстіемъ, что совершилось страшное убійство, за которое мистеръ Джорджъ схваченъ и посаженъ подъ стражу. Когда онъ разсказалъ намъ, что сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ предложилъ щедрую награду тому, кто предастъ ему въ руки убійцу, я въ первомь припадк изумленія и отчаянія не поняла, что могло побудить его къ тому, но нсколькихъ словъ было достаточно, чтобы объяснить мн, что жертвою убійства былъ адвокатъ сэра Лэйстера, и тутъ страхъ, который ощущала къ нему моя мать, немедленно пришелъ мн на намять.
Это непредвиднное и насильственное устраненіе человка, за которымъ она такъ долго наблюдала и которому такъ сильно не довряла,— человку, которому она лишь изрдка выказывала малую долю снисходительности, всегда видя въ немъ опаснаго и тайнаго врага, явилось мн въ такой ужасной форм, что первымъ моимъ душевнымъ движеніемъ была мысль о моей матери. Какъ страшно было слышать о подобной смерти, чувствуя способность не питать ни малйшаго сожалнія! Какъ страшно было припомнить, что очень вроятно, леди Дэдлокъ не разъ желала избавиться отъ старика, который такъ внезапно былъ выброшенъ изъ ряда живыхъ людей!
Вс эти думы, накопляясь въ душ моей и усиливая волненіе и страхъ, которые я всегда ощущала при имени покойника, привели меня въ такое тревожное состояніе, что я едва могла сидть за столомъ. Я совершенно не могла въ продолженіе нкотораго времени поддерживать разговоръ, пока не успла придти мало-по-малу въ себя. Но когда я ободрилась и увидала, какъ пораженъ былъ мой опекунъ, когда я замтила съ какою важностью говоритъ онъ о подозрваемомъ человк, приведя себ на память вс выгодныя впечатлнія, произведенныя имъ на насъ собственною личностью, кром тхъ благопріятныхъ слуховъ, которые доходили о немъ до нашего семейства, мое участіе къ нему и мои опасенія до такой степени развились, что я ршительно очувствовалась и пришла совершенно въ себи.
— Какъ вы думаете, опекунъ, можетъ ли быть, чтобы его справедливо обвиняли?
— Я не могу этого думать, моя милая. Человкъ, котораго мы видли такимъ простосердечнымъ и впечатлительнымъ, который съ силами великана соединяетъ смиреніе и кротость ребенка, который смотритъ храбрйшимъ изъ людей и вмст съ тмъ такъ натураленъ и спокоенъ,— можетъ ли подобный человкъ быть справедливо обвиненъ въ такомъ преступленіи? Я не могу этому поврить. Не то, чтобы я не хотлъ, не желалъ этому врить, я просто не могу поврить!
— И я тоже не могу,— сказалъ мистеръ Вудкортъ.— Впрочемъ, чтобы мы не слыхали или знали о немъ, все-таки не должно забывать, что нкоторыя обстоятельства говорятъ противъ него. Онъ питалъ негодованіе къ убитому джентльмену. Онъ нсколько разъ самъ признавался въ этомъ. Говорятъ, что онъ очень рзко выражался въ своихъ сужденіяхъ о покойномъ, и сколько могу понять вещи, это очень правдоподобно. Онъ самъ признается, что онъ находился одинъ на мст преступленія спустя лишь нсколько минутъ посл того, какъ оно совершилось. Я охотно врю, что онъ столь же безвиненъ въ какомъ бы то ни было участіи, сколько напримръ я, но нельзя не сознаться, что есть много уликъ, которыя въ этомъ случа развиваютъ сильное подозрніе къ нему.
— Справедливо,— сказалъ мой опекунъ, потомъ онъ прибавилъ, обратившись ко мн:— мы бы оказали ему слишкомъ незавидную услугу, моя милая, если бы закрыли глаза и не хотли открыть истину въ этомъ дл.
Я, конечно, чувствовала, что мы должны признать не только въ отношеніи къ себ, но и къ другимъ всю важность обстоятельствъ, обращенныхъ къ его обвиненію. Но въ то же время я сознавала (мн нечего было высказывать это громко), что вся тяжесть подобныхъ обвиненій не заставила бы насъ оставить несчастнаго въ нужд.
— Избави Богъ!— продолжалъ мои опекунъ.— Мы будемъ стоять за него, какъ онъ стоялъ за двухъ несчастныхъ созданій, которыя сошли уже съ земного поприща.
Онъ разумлъ подъ этими словами мистера Гридли и мальчика, которымъ мистеръ Джорджъ далъ у себя пріютъ.
Затмъ мистеръ Вудкортъ сказалъ намъ, что слуга кавалеристъ встртился съ нимъ вчера, прошатавшись по улицамъ цлую ночь, какъ будто въ припадк помшательства, что одною изъ первыхъ заботъ кавалериста было то, чтобы мы не сочли его виновнымъ, что онъ послалъ своего слугу съ цлью свидтельствовать о его совершенной невинности со всми торжественными увреніями, какія онъ только могъ представить намъ, и что мистеръ Вудкортъ тмъ только и успокоилъ его, что общалъ придти къ намъ рано утромъ съ намреніемъ изложить эти обстоятельства. Онъ прибавилъ, что онъ теперь намренъ отправиться, чтобы повидаться съ самимь заключеннымъ.
Мой опекунъ сказалъ прямо, что онъ также намренъ идти. Теперь, кром того, что я очень любила отставного солдата, и что онъ любилъ меня, я принимала то тайное участіе въ случившихся происшествіяхъ, которое было извстно лишь моему опекуну. Я чувствовала, что интересъ этого дла все ближе и ближе подходилъ ко мн, все тсне и тсне соединялся со мною. Мн казалось дломъ чрезвычайно важнымъ, чтобы истина была открыта и чтобы подозрніе не падало на невинныхъ, тмъ боле, что подозрніе, разъ возведенное на кого бы то ни было, получаетъ всегда со временемъ силу полнаго убжденія.
Однимъ словомъ, мн пришло къ голову, что мой долгъ заставляетъ меня отправиться съ ними. Мой опекунъ не хотлъ мн возражать, и я пустилась въ путь.
Темница была обширна, съ множествомъ дворовъ и переходовъ, столь похожихъ другъ на друга и столь однообразно вычищенныхъ, что я только тутъ впервые поняла, проходя мимо, почему несчастные узники, заключенные цлые годы въ однхъ и тхъ же кирпичныхъ стнахъ, всегда питали, какъ мн случалось читать, особенную привязанность къ какой-нибудь ничтожной травк или небольшому куску тощаго дерна. Въ комнат со сводомъ, напоминавшимъ изнанку какой-нибудь подвальной лстницы, со стнами до того блыми, что он выказывали отъ того желзныя ршетки оконъ и желзную обивку двери вдвое рзче и мрачне, мы нашли кавалериста стоящимъ въ углу. Онъ все сидлъ предъ тмъ на лавк, но всталъ, услыхавъ звукъ замка и стукъ поднимаемыхъ запоровъ.
Увидавъ насъ, онъ сдлалъ шагъ впередъ своею обычною тяжелою поступью, потомъ остановился и отвсилъ намъ легкій поклонъ. Но такъ какъ я все шла впередъ и, приблизясь къ нему, положила ему на плечо руку, то онъ немедленно узналъ насъ.
— Теперь у меня — какъ гора съ плечъ, миссъ и джентльмены, увряю васъ,— сказалъ онъ, привтствуя насъ съ полнымъ чистосердечіемъ и втянувъ въ себя обильный глотокъ воздуха.— Теперь я уже не буду боле заботиться, какой оборотъ приметъ дло.
Онъ очень мало былъ похожъ на арестанта. Напротивъ, по спокойствію, которое сохранялъ онъ, и по воинственнымъ пріемамъ его скоре можно было счесть тюремнымъ стражемъ.
— Это еще мене приличное мсто для пріема молодой леди, чмъ моя галлерея, — сказалъ мистеръ Джорджъ:— но я увренъ, что миссъ Соммерсонъ не взыщетъ съ меня.
Такъ какъ онъ подвелъ меня въ эту минуту къ скамь, на которой прежде сидлъ, то я и заняла на ней мсто, это доставило ему, повидимому, большое удовольствіе.
— Благодарю васъ, миссъ,— сказалъ онъ.
— Итакъ, Джорджъ,— замтилъ мой опекунъ:— какъ мы не требуемъ отъ васъ никакихъ увреній относительно вашего дла, такъ, смю надяться, и вы не будете требовать отъ насъ никакихъ объясненій.
— Совершенно справедливо, сэръ. Благодарю васъ отъ всего сердца. Если бы я не быль чистъ отъ преступленія, я бы не могъ смотрть теперь на васъ прямо и хранить тайну подъ вліяніемъ нашего настоящаго посщенія. Я вполн понимаю ваше одолженіе. Я не изъ краснобаевъ, но я вполн глубоко чувствую ваше участіе, миссъ Соммерсонъ и джентльмены.
Онъ положилъ руку на свою широкую грудь и наклонилъ къ намъ голову. Хотя затмъ онъ снова выпрямился въ струнку, тмъ не мене много глубокаго, естественнаго чувства выразилъ онъ этими простыми средствами.
— Во-первыхъ,— сказалъ мой опекунъ:— можемъ ли мы что-нибудь сдлать для доставленія вамъ желаемаго комфорта, Джорджъ?
— Для чего это, сэръ?— спросилъ онъ, прочистивъ себ горло продолжительнымъ вздохомъ.
— Для комфорта. Нтъ ли чего такого, въ чемъ вы имете нужду и что могло бы облегчить для васъ тягость заключенія?
— Такъ, сэръ,— отвчалъ мистеръ Джорджъ посл нкотораго раздумья.— Я во всякомъ случа очень обязанъ вамъ, но какъ табакъ не допускается правилами, то я не могу назвать ничего, что было бы мн нужно.
— Можетъ быть, мало-по-малу, вы надумаетесь. Когда пожелаете чего-нибудь Джорджъ, дайте намъ знать, сдлайте милость.
— Благодарю васъ, сэръ. Впрочемъ,— замтилъ мистеръ Джорджъ съ одною изъ своихъ улыбокъ, какъ будто выжженныхъ солнцемъ:— впрочемъ, человкъ, который шатался по свту какъ бродяга, такъ долго какъ я, суметъ привыкнуть къ помщенію подобному настоящему, что бы ни ожидало его впереди.
— Значитъ, вы освоились съ своимъ положеніемъ?— спросилъ мой опекунъ.
— Совершенно, сэръ,— отвчалъ мистеръ Джорджъ, сложивъ руки на груди съ полнымъ самосознаніемъ и нкоторою пытливостью.
— Ну какъ теперь идетъ дло?
— Да что, сэръ, теперь оно дополняется справками. Боккетъ даетъ мн понять, что онъ будетъ требовать подобныхъ дополненій отъ времени до времени, пока не приведетъ дла въ положительную ясность. Какъ можно привести его въ положительную ясность, я ршительно не понимаю, но смю сказать, что Боккетъ какъ нибудь смастеритъ это.
— Что вы, избави Богъ!— воскликнулъ мой опекунъ, пораженный словами кавалериста:— Вы говорите о себ какъ о человк, которому для оправданія нужно прибгать къ уловкамъ.
— Не удивляйтесь, сэръ,— сказалъ мистеръ Джорджъ.— Я очень цню ваше вниманіе. Но я ршительно не понимаю, какъ правый человкъ можетъ помириться съ подобнымъ порядкомъ вещей, не разбивъ предварительно себ головы о стну, если только онъ не смотритъ на дло съ моей точки зрнія?
— Это въ нкоторомъ смысл справедливо,— отвчалъ мой опекунъ, смягчаясь.— Но, добрый другъ мой, даже правый человкъ долженъ принимать обыкновенныя предосторожности въ собственную защиту.
— Безъ сомннія, сэръ. Я такъ и поступилъ. Я объяснилъ судьямъ: ‘джентльмены, я столь же непричастенъ этому обвиненію, сколько вы сами, что было представлено противъ меня въ отношеніи фактовъ, то совершенно справедливо: боле я ничего не знаю объ этомъ дл’. Я думаю и впередъ говорить то же самое, сэръ. Что могу я длать кром этого? Это сущая правда.
— Но на одной правд далеко не удете,— продолжалъ мой опекунъ.
— Въ самомъ дл, сэръ? Я ршительно не догадывался объ этомъ,— замтилъ мистеръ Джорджъ съ добродушнымъ видомъ.
— Вамъ должно выбрать адвоката,— продолжалъ мой опекунъ.— Мы укажемъ вамъ вполн знающаго человка.
— Извините меня, сэръ,— сказалъ мистеръ Джорджъ, отступивъ назадъ.— Я вамъ и безъ того очень обязанъ. Но я буду просить васъ позволить мн не принимать на себя этой обузы.
— Вы не хотите имть адвоката?
— Нтъ, сэръ.
Мистеръ Джорджъ закачалъ головою самымъ убдительнымъ сбразомь.
— Я очень благодаренъ вамъ сэръ но… пожалуйста безъ адвоката!
— Почему же такъ?
— Я не люблю кляузъ и ябеды,— сказалъ мистеръ Джорджъ:— Гридли тоже не жаловалъ ихъ. И — извините меня, сэръ, если я позволю себ выразить подобное мнніе — едва ли и мы когда нибудь прибгали къ нимъ, сэръ.
— Въ васъ говоритъ сама справедливость,— замтилъ мой опекунъ, понизивъ голосъ:— сама справедливость, Джорджъ.
— Въ самомъ дл, сэръ?— спросилъ кавалеристъ съ свойственнымъ ему чистосердечіемъ. Я не слишкомъ хорошо знакомъ съ этими мудреными названіями, но говоря вообще, я противъ кляузъ и искательства.
Снявъ съ груди руки и перемнивъ позу, онъ стоялъ, положивъ одну изъ колоссальныхъ ладоней на столъ, а другую прислонилъ къ своему бедру, представляя живое изображеніе человка, котораго невозможно выбить изъ занятой имъ позиціи. Напрасно мы вс трое говорили ему и старались убдить его, онъ слушалъ насъ съ тою кротостью, которая очень шла къ его воинственной осанк. За всмъ тмъ онъ, повидимому, столь же колебался подъ вліяніемъ нашихъ убжденій, сколько колебались стны его тюрьмы.
— Подумайте хорошенько еще, мистерь Джорджъ,— сказала я.— Пть ли у васъ какого-нибудь желанія относительно вашего дла?
— Я, конечно, желалъ бы, миссъ,— отвчалъ онъ:— чтобы меня судили военнымъ судомъ, но я вполн увренъ, что объ этомъ не можетъ быть и вопроса. Если вы будете столь добры, что удостоите удлить мн дв минуты, не боле, то я постараюсь объясниться съ вами сколь возможно опредлительне.
Онъ посмотрлъ на всхъ насъ поочереди, потрясъ головою, какъ будто приспособляя ее къ высокому мундирному воротнику и тугому галстуху, и посл минутнаго размышленія началъ такимъ образомъ:
— Вы видите, миссъ, что я былъ схваченъ, взятъ подъ стражу я посаженъ сюда. Я человкъ, заслужившій дурное о себ мнніе, лишенный возможности оправдываться, и я сижу здсь. Между тмъ Боккетъ обшариваетъ мою галлерею для стрльбы въ цль, обшариваетъ вдоль и поперекъ. Единственное имущество, которое у меня оставалось, весьма ничтожное, совершенно исчезнетъ при описи и оцнк, такъ что я не найду и слдовъ его, а между тмъ, какъ я уже объяснилъ вамъ, я сижу здсь. Я не имю даже права на это жаловаться. Хотя занимаю мою настоящую квартиру, не по собственной вол своей, я все-таки очень хорошо понимаю, что не сдлайся я съ молоду такимъ бродягой, какимъ былъ до сихъ поръ, со мной не случилось бы этого. Впрочемъ, это случилось. Потому вопросъ состоитъ въ томъ, какъ выпутаться изъ дла.
Онъ потеръ свой смуглый лобъ съ веселымъ видомъ а сказалъ тономъ оправданія:
— Я такъ подверженъ одышк, когда долго говорю, что мн необходимо подумать съ минуту.
Подумавъ, онъ снова взглянулъ на своихъ собесдниковъ и продолжалъ такимъ образомъ:
— Какъ выпутаться изъ дла? Несчастный покойникъ былъ самъ адвокатомъ и держалъ меня въ ежовыхъ рукавицахъ. Я вовсе не желаю тревожить его прахъ, но будь онъ живъ, я непремнно выразился бы, что онъ дьявольски держалъ меня въ ежовыхъ рукавицахъ. За то я и не любилъ всегда его ремесла. Если бы я вполн постигалъ его ремесло и предохранилъ себя отъ его вліянія, я не сидлъ бы теперь въ этой тюрьм. Но я не къ тому веду рчь. Теперь, предположимъ, что я убилъ его. Предположимъ, что я дйствительно выстрлилъ въ его тло изъ одного изъ пистолетовъ, который Боккетъ нашелъ у меня только что разряженнымъ, и который, милые мои, онъ могъ найти во всякое время съ тхъ поръ, какъ я поселился тамъ. Но что же остается мн длать, когда мн покажется очень жутко здсь? Искать адвоката?
Онъ остановился, услышавъ шумъ замковъ и запоровъ и не усплъ собраться съ мыслями, пока дверь не была отворена и потомъ снова заперта. Для какой цли она отворилась я сейчасъ скажу.
— Я досталъ бы себ адвоката, и адвокатъ этотъ сталъ бы говорить (какъ мн часто случалось читать въ газетахъ): ‘мой кліентъ не произноситъ ни слова, мой кліентъ заслуживаетъ защиты, мои кліентъ то, мой кліентъ се!’` То-то и есть! У этихъ казуистовъ не въ обыча идти прямою дорогою, какъ слдовало бы но моему мннію, и соображаться, что длаютъ другіе. Скажи онъ, что я невиненъ, и я возьму подобнаго адвоката. Онъ точно такъ же готовъ будетъ признать меня виновнымъ, какъ и правымъ, можетъ быть еще боле будетъ убжденъ въ первомъ. И что же онъ станетъ длать? Будетъ дйствовать такъ, какъ будто я въ самомъ дл преступникъ, станетъ зажимать мн ротъ, уговаривать меня не принимать участія въ спор, извращать настоящій смыслъ обстоятельствъ, вяло, робко, нехотя подводить доказательства въ мою пользу и въ заключеніе, можетъ быть, меня выпутаетъ. Но, миссъ Соммерсонъ, неужели я желаю выпутаться такимъ образомъ? Скоре я соглашусь быть повшеннымъ, лишь бы это сдлано было какъ слдуетъ. Извините меня, что я говорю молодой леди о такихъ непріятныхъ вещахъ.
Теперь онъ вполн увлекся своимъ предметомъ и потому не имлъ нужды отдыхать и обдумывать.
— Скоре соглашусь быть повшеннымъ, но только настоящимъ образомъ. И я врно буду повшенъ. Я не хочу этимъ сказать,— продолжалъ онъ, посматривая на насъ съ подпертыми въ бока руками и поднявъ свои густыя брови:— я не хочу этимъ сказать, что я боле другихъ людей заслуживаю вислицы. Я хочу этимъ сказать, что я долженъ или совершенно быть оправданнымъ или обвиненнымъ. Потому-то, когда говорятъ противъ меня правду, я подтверждаю, что это правда. Когда мн говорятъ: ‘вашъ отзывъ будетъ соображенъ съ сущностью вопроса’, я отвчаю, что это не мое дло, что, вроятно, отзывъ мой долженъ же вести къ чему-нибудь. Если они не сумютъ совершенно оправдать меня на основаніи справедливыхъ доводовъ, то, конечно, не захотятъ толковать сомнительные вопросы въ мою пользу. А если и вздумаютъ это сдлать, то это для меня ничего не значитъ.
Пройдя по каменному полу шагъ или два, онъ снова воротился къ столу и сказалъ то, что предполагалъ сказать.
— Я еще разъ благодарю васъ, миссъ и джентльмены, за ваше вниманіе и тмъ боле за участіе, которое вы мн оказываете. Вотъ сущность дла въ томъ вид, какъ оно представляется простому кавалеристу, у котораго умъ прямъ и ясенъ какъ клинокъ палаша. Я не длалъ въ жизни ничего путнаго, кром того, чего требовала обязанность солдата, и если я попался въ бду, то долженъ собирать то, что посялъ. Когда я опомнился отъ удивленія, что схваченъ какъ убійца — бродяг подобному мн немного нужно было времени, чтобы оправиться — я совершенно хладнокровно сталъ смотрть на свое положеніе, какъ вы теперь можете въ томъ убдиться. Я и останусь въ этомъ положеніи. Никто изъ родныхъ не подвергнется черезъ меня отвтственности, никто не сдлается черезъ меня несчастнымъ, и… и это все, о чемъ я хотль переговорить съ вами.
Дверь отворилась для того, чтобы впустить другого человка воинственной наружности, хотя съ перваго взгляда съ мене увренными и открытыми манерами, и загорвшую съ блестящими глазами здоровую женщину съ корзинкою. Оба они, войдя въ тюрьму, чрезвычайно внимательно выслушали все, что говорилъ мистеръ Джорджъ.
Мистеръ Джорджъ привтствовалъ ихъ дружескимъ наклоненіемъ головы и радушнымъ взглядомъ, но не длалъ никакихъ особыхъ изъявленій радости въ продолженіе своей рчи. Теперь онъ ласково ножалъ имъ руки и сказалъ:
— Миссъ Соммерсонъ и джентльмены, это мой старый товарищъ Джозефъ Бэгнетъ. А это его жена, мистриссъ Бэгнетъ.
Мистеръ Бэгнетъ молча отвсилъ намъ воинственный поклонъ, а мистриссъ Бэгнетъ проговорила намъ привтствіе.
— Это мои истинные друзья,— сказалъ мистеръ Джорджъ.— Въ ихъ-то именно дом я и былъ взятъ.
— Съ подержаннымъ віолончелемъ,— вклеилъ свою рчь мистеръ Бэгнетъ, уныло потряхивая головою.— Съ хорошимъ тономъ… для пріятеля… За деньгами не будетъ остановки…
— Матъ,— сказалъ мистеръ Джорджъ:— ты, конечно, слышалъ хорошо все, что я говорилъ этой леди и этимъ двумъ джентльменамъ. Не правда ли, что ты одобряешь мое мнніе?
Мистеръ Бэгнетъ, подумавъ, предоставляетъ жен дать отвтъ.
— Старая бабенка,— говоритъ онъ:— скажи ему: да или нтъ, одобряю я или не одобряю его мнніе?
— Ахъ, Джорджъ,— воскликнула мистриссъ Бэгнетъ, которая разбиралась въ это время въ своей корзин, гд лежали кусокъ заливного поросенка, щепотка чаю, небольшой запасъ сахару и пеклеванный хлбъ:— ты очень хорошо знаешь, что я не могу съ тобой согласиться. Ты очень хорошо знаешь, что можно было сойти съ ума, слушая тебя. Ты не хочешь оправдываться, не хочешь дйствовать такъ, не хочешь дйствовать сякъ, что значатъ эти причуды и привередничанья? Все это вздоръ и безсмыслица, Джорджъ.
— Не будьте строги ко мн въ моемъ несчастіи, мистриссъ Бэгнеть,— сказалъ кавалеристъ простосердечно.
— Убирайся ты съ своими несчастіями!— возопила мистриссъ Бэгнетъ.— По всему видно, что они не сдлали тебя ни на волосъ благоразумне. Я еще въ жизнь свою не краснла такъ, какъ слушая теперь, какія нелпости говорилъ ты этому обществу. Адвокаты! Да кой же чортъ, съ позволенія сказать, мшаетъ теб взять ихъ дюжину, если джентльменъ рекомендуетъ теб ихъ?
— Эта женщина съ душой,— сказалъ мой опекунъ.— Я надюсь, что вы убдите его, мистриссъ Бэгнетъ.
— Убдить его, сэръ?— отвчала она.— Богъ съ вами, ни за что на свт! Вы не знаете Джорджа. Вишь, уставился! (Мистриссъ Бэгнетъ оставила на минуту корзинку и указала на кавалериста загорлыми и обнаженными руками). Вишь ломается! Такого упрямаго и нелпаго человка, когда онъ забьетъ себ что-нибудь въ голову, я думаю нтъ въ цломъ свт. Хоть кого выведетъ изъ терпнья! Скоре своротишь съ мста какую нибудь гирю пудовъ въ десять, чмъ уговоришь этого человка, когда у него засядетъ что-нибудь въ башку. Да что, разв я не знаю его!— восклицалъ мистриссъ Бэгнетъ.— Разв я не знаю тебя, Джорджъ? Я думаю, что ты не хочешь прикинуться для меня другимъ человкомъ посл нашего долголтняго знакомства?
Ея дружеское негодованіе оказывало сильное дйствіе на ея супруга, который нсколько разъ качалъ головою, глядя на кавалериста и побуждая его такимъ образомъ уступить. Между тмъ мистриссъ Бэгнетъ посматривала на меня, и по выраженію ея глазъ я догадывалась, что она желаетъ, чтобы я что-то сдлала, но что именно, я не могла понять.
— Но я вдь ужъ давнымъ давно рукой махнула на тебя, старый повса,— сказала мистриссъ Бэгнетъ, сдувая пыль, насвшую на заливного поросенка и снова посмотрвъ на меня:— и если бы леди и джентльмены знали тебя такъ же хорошо, какъ я знаю, то они точно также не стали бы тратить съ тобой слова понапрасну… Если ты не слишкомъ упрямъ для того, чтобы закусить что-нибудь, то вотъ это къ твоимъ услугамъ.
— Я принимаю съ величайшею благодарностью.
— Въ самомъ дл?— продолжала мистриссъ Бэгнетъ, ворча съ свойственнымъ ей добродушіемъ.— Я чрезвычайно удивлена этимъ. Я не могу надивиться, что ты не имешь расположенія умереть съ голоду по своему способу. Это было бы очень похоже, на тебя. Можетъ быть, ты успокоишься и образумишься, занявшись обдомъ.
Тутъ она снова взглянула на меня, и я теперь догадалась изъ ея взоровъ, обращаемыхъ то на дверь, то на меня, что она желаетъ, чтобы вы вышли и дождались ея по ту сторону темничной двери. Сообщивъ мои догадки моему опекуну и мистеру Вудкорту, я встала.
— Мы надемся, что вы поймете пользу тхъ дйствій, которыя вамъ предлагаютъ, мы снова повидаемся съ вами будучи уврены, что найдемъ васъ боле разсудительнымъ.
— Но боле благодарнымъ вы никогда не увидите меня, миссъ Соммерсонъ,— отвчалъ онъ.
— По крайней мр я надюсь, что мы найдемъ васъ боле доступнымъ и мене упорнымъ,— сказала я.— Позвольте мн еще присовокупить къ этому, что разъясненіе этой тайны и открытіе истиннаго виновника преступленія можетъ сопровождаться чрезвычайно важными послдствіями для другихъ лицъ кром васъ.
Онъ слушалъ меня очень почтительно, не обративъ впрочемъ, кажется, большого вниманія на послднія слова мои, которыя я произнесла, уже отвернувшись отъ него нсколько и идя по направленію къ двери: онъ, повидимому, разсматривалъ (это передали мн посл) мой ростъ и мою наружность, которые, кажется, совершенно приковали его вниманіе.
— Странно,— сказалъ онъ.— Впрочемъ, я самъ то же думалъ когда-то.
Опекунъ мой спросилъ его, что онъ хотлъ этимъ сказать.
— Изволите видть, сэръ,— отвчалъ кавалеристъ:— когда моя несчастная звзда привела меня на лстницу къ квартир покойника въ ту самую ночь, когда онъ былъ убитъ, я видлъ чей-то призракъ, проходившій въ темнот мимо меня,— призракъ, до такой степени похожій на миссъ Соммерсонъ, что я чуть-чуть не ршился заговорить съ нимъ.
Въ ту же минуту я почувствовала въ себ такой трепетъ, какого никогда еще не испытывала ни прежде, ни посл и какого, я думаю, мн не придется испытывать.
— Призракъ этотъ спускался съ лстницы въ то самое время, когда я поднимался по ней, и, проходя мимо окна, въ которое проникалъ лунный свтъ, онъ далъ возможность разглядть, что на немъ былъ широкій черный плащъ. Я замтилъ у этого плаща длинную бахрому. Впрочемъ, все это нейдетъ къ настоящему длу, и я заговорилъ объ этомъ потому лишь, что миссъ Соммерсонъ сію минуту была ни дать ни взять тотъ призракъ, о которомъ я теперь невольно вспомнилъ.
Я не могу разобрать и опредлить чувства, которыя пробудились во мн посл этого разсказа, довольно того, что темное сознаніе долга, который я сначала же налагала на себя, долга продолжать изслдованія, усилилось во мн, несмотря на то, что я боялась сдлать самой себ вопросъ по этому предмету. Между тмъ я съ негодованіемъ сознавалась, что у меня ршительно не было ни малйшаго повода къ опасеніямъ. Мы вс трое вышли изъ тюрьмы и направили шаги къ воротамъ, которыя находились въ уединенномъ мст. Мы не долго дожидались, мистеръ и мистриссъ Бэгнетъ тоже скоро вышли и поспшно присоединились къ намъ.
Въ каждомъ глаз мистриссъ Бэгнетъ было по слезинк, лицо ея раскраснлось и пылало.
— Я еще не вполн высказала Джорджу, что я думала о немъ, миссъ, какъ вы, я полагаю, и изволили замтить,— была первая фраза, сказанная ею, когда она подошла къ намъ. Онъ на очень худой дорог, бдняжка!
— Не совсмъ, если только онъ будетъ остороженъ, разсудителенъ и не станетъ отказываться отъ помощи друзей,— отвчалъ мой опекунъ.
— Конечно, такой джентльменъ, какъ вы, долженъ лучше знать это, сэръ,— отвчала мистриссъ Бэгнетъ, торопливо вытирая глаза полою своего сраго салопа:— но я очень боюсь за него. Онъ всегда былъ такъ безпеченъ и говорилъ не подумавши. Джентльмены, засдающіе въ суд, и не поймутъ его. Притомъ же столько неблагопріятныхъ обстоятельствъ склонилось противъ него, противъ него возстанетъ цлая толпа говоруновъ, а Боккетъ же такой придирчивый.
— Съ подержаннымъ віолончелемъ… Еще говорилъ, что когда то игралъ на флейт… то есть, когда былъ мальчикомъ,— прибавилъ мистеръ Бэгнетъ съ большею торжественностью.
— Теперь я вамъ вотъ что скажу, миссъ,— произнесла мистриссъ Бэгнетъ:— когда я говорю миссъ, то разумю и остальныхъ присутствующихъ. Пойдемте въ уголокъ, мн нужно переговорить съ вами.
Мистриссъ Бэгнетъ увела насъ въ самое уединенное мсто и первое время не могла произнести ни слова отъ овладвшей ею одышки.
Мистеръ Бэгнетъ счелъ нужнымъ воспользоваться этимъ случаемъ и произнесъ:
— Старуха, скажи-ка имъ мое мнніе!
— Да, миссъ,— начала наконецъ старуха, развязывая ленты у своего чепца, чтобы дать воздуху боле свободнаго къ себ, доступа:— вы скоре успли бы сдвинуть Доверскій замокъ, чмъ выбить у Джорджа изъ головы то, что разъ засло въ нее, если бы вы не пріобрли надъ нимъ покой, неожиданной власти. Я убждена, что власть эта въ вашихъ рукахъ.
— Ты золото, а не женщина,— сказалъ мой опекунъ.— Продолжай, продолжай!
— Изволите ли видть, миссъ,— продолжала мистриссъ Бзгнетъ, всплескивая руками въ припадк волненія и безпокойства по десяти разъ посл каждой фразы:— все, что онъ говорилъ о томъ, что у него нтъ родственниковъ, все это сущій вздоръ. Они его не знаютъ, но онъ знаетъ ихъ. Въ старые годы онъ говорилъ со мною откровенне, чмъ съ кмъ бы то ни было, и не даромъ онъ признался разъ Вуличу насчетъ сдины волосъ его матери и морщинъ на ея лиц. Держу пари на пятьдесятъ фунтовъ, что онъ видлъ тогда свою мать. Она еще жива, и ее непремнно должно, непремнно, привезти сюда?
Вслдъ за тмъ мистриссъ Бэгнетъ взяла въ ротъ нсколько булавокъ и начала пришпиливать подолъ своего платья нсколько выше, чмъ опускался ея срый салопъ, все это она сдлала съ удивительнымъ проворствомъ и ловкостью.
— Бакаутъ,— сказала мистриссъ Бэгнетъ:— посмотри хорошенько за дтьми, старый хрычъ, и дай мн зонтикъ! Я сейчасъ махну въ Линкольншэйръ и привезу старую леди сюда.
— Ну, что за женщина!— вскричалъ мой опекунъ, опустивъ руку въ карманъ:— какъ она распоряжается? Есть ли еще деньги у нея для этого?
Мистриссъ Бэгнетъ снова прикоснулась къ подолу своего платья и вынула кожаный кошелекъ, въ которомъ проворно отсчитала пять шиллинговъ. Потомъ она обратно положила ихъ въ кошелекъ съ полнымъ самодовольствомъ.
— Не заботьтесь обо мн, миссъ. Я жена солдата и привыкла странствовать но своему. Бакаутъ, старина,— продолжала она, цлуя его:— одинъ шиллинъ теб, а три дтямъ. Теперь я пущусь въ Линкольншэйръ за матерью Джорджа!
И она дйствительно пустилась въ путь, пока мы вс трое стояли и смотрли другъ на друга съ удивленіемъ. Она удалялась между тмъ скорыми шагами, закутавшись въ свой срый салопъ, завернула за уголъ и пропала изъ виду.
— Мистеръ Бэгнетъ,— сказалъ мой опекунъ:— вы согласитесь пустить ее такимъ образомъ?
— Какъ могу я запретить. Она уже разъ длала не такую дорогу. Пріхала изъ другой части свта… въ этомъ же сромъ салоп… съ этимъ же зонтикомъ. Что сказала моя старуха, то и сдлаетъ. Непремнно сдлаетъ! Когда старуха скажетъ: я сдлаю это, то непремнно сдлаетъ.
— Значитъ, она въ самомъ дл столь же правдива и добра, какъ кажется съ виду,— замтилъ мой опекунъ.— Лучшей похвалы нельзя ей сдлать.
— Она лихой ефрейторъ… несравненнаго батальона.— отвчалъ мистеръ Бэгнетъ, посматривая себ черезъ плечо, по мр своего удивленія.— Другой такой бабенки нтъ, да и быть не должно. Зато я и не суюсь никуда прежде ея. Надо все-таки соблюдать дисциплину.

LIII. Слдъ.

Мистеръ Боккетъ и его жирный указательный палецъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, входятъ между собою въ частыя совщанія. Когда мистеру Боккету приходится обсудить предметъ особенной важности и экстренности, жирный указательный палецъ вступаетъ во вс обязанности добраго генія. Мистеръ Боккетъ приложитъ палецъ къ уху, и палецъ нашептываетъ ему наставленія, онъ приложитъ его къ губамъ, и палецъ навваетъ на нихъ скрытность и таинственность, дотронется имъ до носа, и палецъ изощряетъ его обоняніе: потрясетъ имъ передъ преступнымъ человкомъ, и тотъ цпенетъ, теряется къ собственной погибели. Авгуры храма Сыщиковъ постоянно предсказывали, что когда мистеръ Боккетъ и этотъ палецъ вступаютъ въ откровенныя объясненія, то въ скоромъ времени за тмъ приходится слышать о какомъ нибудь страшномъ возмездіи.
Впрочемъ, кротко наблюдая и изучая человческую природу, будучи снисходительнымъ философомъ, нерасположеннымъ къ осужденію человческихъ слабостей, мистеръ Боккетъ обходитъ огромное количество домовъ, измряетъ ногами безконечное множество улицъ: взглянувъ на него, можно подумать, что онъ изнываетъ, не находя себ пищи для дятельности. Онъ въ самыхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ людьми своего званія и готовъ пьянствовать съ любымъ изъ нихъ. Онъ не трясется надъ деньгами, онъ развязенъ въ пріемахъ, словоохотливъ и наивенъ въ разговор, но, хотя потокъ его жизни тихъ и свтелъ, онъ возмущается снизу встрчнымъ движеніемъ указательнаго пальца.
Бремя и мсто не стсняютъ существа мистера Боккета. Какъ человкъ въ отвлеченномъ смысл, онъ сегодня здсь, завтра исчезаетъ, но это нисколько не мшаетъ ему еще черезъ день быть опять между нами. Сегодня вечеромъ онъ будетъ можетъ быть смотрть въ замочную скважину двери у городского дома сэра Лэйстера Дэдлока, а завтра утромъ онъ будетъ расхаживать но площадк Замогильнаго Призрака въ Чесни-Воулд, гд странствовала нкогда тнь, которая умилостивляется теперь сотнею гиней. Панталоны, принадлежавшіе этой тни, карманы этихъ панталонъ, его дловыя бумаги и ящики, его бюро, все это мистеръ Боккетъ осмотритъ самымъ тщательнымъ образомъ.
Вроятно, что вс эти занятія худо вяжутся съ домашними, семейными наслажденіями мистера Боккета, во всякомъ случа несомннно то, что въ настоящую минуту мистеръ Боккетъ нейдетъ домой. Хотя вообще онъ высоко цнитъ сообщество мистриссъ Боккетъ — леди съ врожденнымъ геніемъ сыщика, геніемъ, который если бы былъ изощряемъ служебною практикою, привелъ бы къ великимъ результатамъ, но, который, въ силу обстоятельствъ, остановилъ эту даровитую женщину лишь на уровн просвщеннаго диллеттантизма, но держится большею частью вдалек отъ пользованія симъ наслажденіемъ. Потому мистриссъ Боккетъ принуждена обращаться къ своей постоялк (къ счастію, очень любезной леди, которая чрезвычайно интересуетъ ее), чтобы проводить съ нею время и вести дружескую бесду.
Густая толпа собирается на Линкольнинскихъ Поляхъ въ день похоронъ. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ лично присутствуетъ на этой церемоніи, говоря строго, тутъ только еще три субъекта, а именно лордъ Дудль, Вильямъ Буффи и истертый кузенъ (приведенный сюда въ вид дополненія), за то масса траурныхъ каретъ необозрима. Сословіе перовъ выражаетъ при этомъ боле четверо-колесныхъ доказательствъ соболзнованія, чмъ когда либо видано было во всемъ околодк. На кучерскихъ козлахъ такое собраніе великолпныхъ гербовъ, что можно подумать, будто вся герольдейская коллегія разомъ лишилась отца и матери. Герцогъ Фудль присылаетъ блестящую урну для пепла и праха, урну съ серебряными колесами, на патентованныхъ осяхъ, самой лучшей работы, съ тремя громадными червями, которые расположились позади, и кажется пухнутъ отъ горести. Вс лучшіе извозчики въ Лондон кажутся удрученными скорбью, и если бы престарлый покойникъ, заржаввшій за живо, питалъ бы особенную склонность ко вкусу и запаху конины (что едва ли вроятно), то подобный день былъ бы для него настоящимъ праздникомъ.
Спокойный посреди хлопотуновъ и экипажей, посреди этого множества топчущихся ногъ, окоченвшихъ отъ горести, мистеръ Боккетъ сидитъ, спрятавшись въ одной изъ траурныхъ каретъ и совершенно на свобод разсматриваетъ толпу черезъ щелки сторы. У него презоркій глазъ въ отношеніи къ толп, да и во всемъ другомъ разв онъ не зорокъ? И когда мистеръ Боккетъ посмотритъ туда и сюда то съ той, то съ другой стороны кареты, то вверхъ на окна противоположнаго дома, то на головы собравшейся толпы, ничто не ускользаетъ отъ его вниманія.
— А, и ты явилась сюда въ наше общество?— говорить мистеръ Боккетъ самъ съ собою, замтивъ мистриссъ Боккетъ, которая, пользуясь всесильнымъ званіемъ мужа, стоитъ на самомъ крыльц дома покойника.— Такъ вотъ какъ. И ты сюда пожаловала! Да какая ты сегодня авантажная, мистриссъ Боккетъ!
Процессія еще не трогалась съ мста, она ждетъ, чтобы виновникъ торжества былъ вынесенъ изъ дверей дома. Мистеръ Боккетъ, пріютившись въ карст облпленной гербами, употребляетъ въ дло оба указательные пальца, чтобы приподнять стору на ширину волоска и выглядывать чрезъ эту скважинку.
И это много говоритъ въ пользу его супружеской привязанности, потому что онъ все продолжаетъ заниматься мистриссъ Боккетъ.
— Такъ вотъ и ты сюда пожаловала, а?— повторяетъ онъ вполголоса.— И наша жилица съ тобою вмст. Я не выпущу тебя изъ виду, мистриссъ Боккетъ, я надюсь, впрочемъ, что ты совершенно здорова, моя милая!
Мистеръ Боккетъ не произноситъ боле ни слова, онъ сидитъ, посматривая очень внимательно, пока усопшій футляръ аристократическихъ секретовъ не сносится сверху. Гд теперь вс эти секреты? Взялъ ли онъ ихъ, держитъ ли онъ ихъ при себ? Пойдутъ ли они за нимъ въ это внезапное путешествіе? И пока процессія подвигается, и лицо мистера Боккета принимаетъ то то, то другое выраженіе. Посл этого онъ приготовляется хать съ большимъ удобствомъ и осматриваетъ устройство каретъ, полагая, что и такого рода наблюденія могутъ быть полезны въ извстномъ случа. Замчается довольно рзкій контрастъ между мистеромъ Толкинхорномъ, запертымъ въ своей мрачной колесниц, и мистеромъ Боккетомъ, запертымъ въ раззолоченной карет. Рзкій контрастъ существуетъ между неизмримымъ пустымъ пространствомъ, оставленнымъ маленькою раною, которая повергла одного изъ нихъ въ глубокій сонъ, не прерываемый даже тяжкими толчками по каменной мостовой и едва замтнымъ кровавымъ слдомъ, который приводитъ другого въ состояніе бдительности, выражающейся въ каждомъ волос на голов! Но тотъ и другой кажутся равнодушными къ положенію дла, ни тотъ, ни другой не безпокоятся о немъ много.
Мистеръ Боккетъ высиживаетъ всю процессію въ томъ же самомъ непринужденномъ положеніи и выходитъ изъ кареты при первомъ удобномъ случа, который затмъ ему представляется. Теперь онъ направляетъ шаги къ дому сэра Лэйстера Дэдлока, котораго жилище сдлалось для него какъ бы собственнымъ домомъ, куда онъ является и откуда выходитъ во всякій часъ сутокъ, гд онъ всегда принятъ радушно и съ уваженіемъ, гд ему знакомы вс подробности хозяйства и гд онъ шествуетъ обыкновенно, окруженный атмосферою таинственнаго величія.
Для мистера Боккета не существуетъ необходимости стучаться въ дверь или звонить въ колокольчикъ. Онъ выпросилъ для себя особый ключъ и отпираетъ двери по своему усмотрнію. Когда онъ проходитъ черезъ переднюю, Меркурій возвщаетъ ему: ‘Къ вамъ есть письмо съ почты, мистеръ Боккетъ’, и отдаетъ ему это письмо.
— Только одно, а?— говоритъ мистеръ Боккетъ.
Если бы Меркурій и былъ одаренъ особенною пытливостью и любопытствомъ въ отношеніи писемъ, адресуемыхъ мистеру Боккету, то этотъ послдній все-таки слишкомъ остороженъ, чтобы не обуздывать подобной страсти въ своемъ ближнемъ. Мистеръ Боккетъ смотритъ на него такъ, какъ будто лицо его представляетъ аллею длиною въ нсколько миль, и обозрваетъ его съ тмъ же самоуслажденіемъ, которое бы онъ испытывалъ при обозрніи аллеи.
— Есть съ вами табакерка?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.
Къ несчастію, Меркурій не употребляетъ табаку.
— Не можете ли вы мн спроворить гд нибудь щепотку?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.— Очень благодаренъ. Мн все равно, какой бы ни былъ, я не придерживаюсь никакого сорта. Спасибо!
Запустивъ съ возможною граціею, руку въ ящикъ, открытый гд-то въ людской и замняющій по общему отзыву табакерку, посмаковавъ надлежащимъ образомъ табакъ сначала одною, потомъ другого стороною носа, мистеръ Боккетъ посл продолжительнаго и просвщеннаго обсужденія предмета, отзывается, что табакъ настоящаго достоинства, и идетъ дале, взявъ съ собою письмо.
Теперь, хотя мистеръ Боккетъ и идетъ вверхъ по лстниц въ маленькую библіотеку, которая расположена внутри большей, съ видомъ человка, получающаго ежедневно письма десятками, но на самомъ дл многочисленная корреспонденція не составляетъ отличительнаго признака его дятельности. Онъ не бойкій писака, онъ обращается съ перомъ какъ съ своею тростью, которой почти никогда не выпускаетъ изъ руки и которая совершенно сроднилась съ его ладонью. Онъ не располагаетъ и другихъ часто переписываться съ собою, потому что кажется человкомъ слишкомъ простымъ и прямымъ для веденія учтивой и утонченной корреспонденціи. Кром того онъ самъ имлъ случай видать, какъ слишкомъ откровенныя письма выводились на свжую воду и какъ писавшимъ ихъ приходилось тогда жутко и накладно. По всмъ этимъ причинамъ онъ старается какъ можно мене имть дло съ письмами какъ въ отношеніи посылки, такъ и полученія ихъ. Но все же въ послдніе двадцать четыре часа онъ получилъ ихъ ровно полдюжины.
— И это,— говоритъ мистеръ Боккетъ, положивъ принесенное имъ письмо на столъ:— и это тотъ же самый почеркъ, т же самыя два слова.
Какія же эти два слова?
Онъ повертываетъ ключъ въ двери, развертываетъ свой черный бумажникъ (составляющій для многихъ книгу судебъ), кладетъ возл другое письмо и читаетъ на обоихъ бойко написанныя слова: ‘Леди Дэдлокъ’.
— Да, да,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Но я могъ бы получить денежки и безъ этого безыменнаго извщенія.
Положивъ письма въ свою книгу судебъ и застегнувъ ее опять, онъ отпираетъ дверь именно въ ту минуту, когда ему приносится обдъ, изобильный и изящно поданный, съ графиномъ хересу. Мистеръ Боккетъ часто повторяетъ въ дружескихъ кругахъ, гд онъ не стсняется, что онъ предпочитаетъ добрую флягу стараго темнаго остъ-индскаго хереса чему бы то ни было. Вслдствіе сего и теперь онъ наливаетъ и осушаетъ рюмку съ гастрономическимъ чмоканьемъ губами, и все продолжаетъ еще освжаться своимъ любимымъ напиткомъ, когда какая-то идея приходитъ ему въ голову.
Мистеръ Боккетъ тихонько отворяетъ дверь, соединяющую рту комнату съ сосднею, и смотритъ туда. Библіотека пуста и огонь въ камин потухаетъ. Глазъ мистера Бокаста, обнявъ комнату соколинымъ полетомъ, останавливается на стн, куда кладутся вс получаемыя письма. Тутъ лежитъ теперь нсколько писемъ на имя сэра Лэйстера. Мистеръ Боккетъ подноситъ ихъ вплоть къ глазамъ и опредляетъ характеръ и наклоненіе почерка.
— Нтъ,— говоритъ онъ:— это совсмъ другая рука. Только мн письма надписаны тмъ почеркомъ. Я вскрою всю эту корреспонденцію сэру Лэйстеру Дэдлоку, баронету, завтрашній день.
Съ этими мыслями онъ возвращается окончить свой обдъ и потребляетъ его съ отличнымъ аппетитомъ. Посл недолгаго отдохновенія, онъ получаетъ приглашеніе пожаловать въ гостиную. Сэръ Лэйстеръ принималъ его уже тамъ нсколько вечеровъ, съ цлью узнать, не иметъ ли тотъ сообщить ему что-нибудь. Истертый кузенъ (чрезвычайно утомившійся на похоронахъ) и Волюмнія присутствуютъ тутъ же.
Мистеръ Боккетъ длаетъ членамъ общества три различные поклона: сэру Лэйстеру поклонъ, выражающій высокое уваженіе, Волюмніи поклонъ, выражающій желаніе показаться любезнымъ, изношенному кузену поклонъ, доказывающій лишь, что особа, которой поклонъ этотъ назначается, ему небезызвстна. Боккетъ говоритъ ему, повидимому: ‘вы безполезный наростъ на человческомъ обществ, вы меня знаете, и я знаю васъ’. Выказавъ эти легкіе признаки житейскаго такта, мистеръ Боккетъ потираетъ руки.
— Нтъ ли у васъ чего-нибудь сообщить мн, офицеръ?— спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ.— Не хотите ли вы имть со мною разговоръ наедин?
— Нтъ, не сегодня, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
— Ибо время мое,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:— совершенно въ вашемъ распоряженіи въ видахъ возмездія за оскорбленное величіе закона.
Мистеръ Боккетъ кашляетъ и посматриваетъ на Волюмнію, нарумяненную и украшенную ожерельемъ, посматриваетъ такъ, какъ будто бы онъ хотлъ выразить слдующую мысль: ‘Увряю васъ, вы премиленькое созданіе. Я видалъ сотнями двицъ, которыя въ ваши лта были хуже, дйствительно хуже’.
Прекрасная Волюмнія, которой небезызвстно благотворное вліяніе ея прелестей, перестаетъ писать ноты, похожія на людей въ треугольныхъ шляпахъ, и въ радушьи поправляетъ свое ожерелье. Мистеръ Боккетъ оцниваетъ въ ум своемъ это украшеніе и одобряетъ его столько же, сколько осуждаетъ занятіе Волюмніи ни къ чему не ведущими нотами.
— Если я,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ съ чрезвычайнымъ паосомъ: если я не просилъ васъ, офицеръ, употребить вс способности въ дло для разъясненія этого страшнаго обстоятельства, то я въ особенности желаю воспользоваться настоящимъ случаемъ, чтобы восполнить промахъ, который я сдлалъ. Не останавливайтесь ни передъ какими издержками. Я приготовился къ тому, чтобы платить за вс хлопоты. Вы можете предпринять какіе угодно шаги и расходы и я не задумаюсь ни на минуту, чтобы вознаградить васъ за нихъ надлежащимъ образомъ.
Мистеръ Боккетъ снова длаетъ сэру Лэйстеру поклонъ въ вид отвта на его щедрость.
— Умъ мой,— присовокупляетъ сэръ Лэйстеръ съ великодушнымъ жаромъ:— не пришелъ еще, какъ легко можно себ представить, въ совершенное успокоеніе, посл этого дьявольскаго случая. Я не знаю даже, когда я совершенно оправлюсь отъ этого потрясенія. Нын по крайней мр я преисполняюсь негодованіемъ, подвергшись грустной необходимости опустить въ могилу бренные останки врнаго, усерднаго, преданнаго друга.
Голосъ сэра Лэйстера дрожитъ, и сдые волосы поднимаются у него на голов. На глазахъ у него слезы, лучшія свойства его природы пробуждаются.
— Я объявляю,— говоритъ онъ:— я торжественно объявляю, что пока это преступленіе не будетъ открыто и наказано установленнымъ порядкомъ, я все буду считать, что на имени моемъ тяготетъ пятно позора. Джентльменъ, который посвятилъ мн большую часть своей жизни, джентльменъ, который постоянно сиживалъ за моимъ столомъ и находилъ себ ночлегъ въ моемъ дом, идетъ изъ моего дома къ себ и вдругъ умерщвляется, спустя мене часа посл того, какъ мы разстались съ нимъ. Я не могу не придти при этомъ къ мысли, что за нимъ слдили при выход изъ моего дома, караулили его въ моемъ дом, даже обратили на него въ первый разъ вниманіе, потому что онъ былъ въ близкихъ отношеніяхъ къ моему дому, что могло внушить идею, что онъ гораздо богаче и значительне, чмъ можно было предполагать, зная его уединенный и скромный образъ жизни. Если я не успю при помощи всхъ средствъ, которыя отъ меня зависятъ, при помощи моего вліянія, моего общественнаго положенія, вывести наружу виновниковъ этого преступленія, то я совершенно потеряю право доказывать, что я уважалъ этого человка, и что я былъ вренъ тому, кто отличался въ отношеніи ко мн постоянною врностью.
Пока сэръ Лэйстеръ распространяется такимъ образомъ съ большимъ увлеченіемъ и чрезвычайнымъ величіемъ, оглядывая крутомъ комнату, какъ будто бы въ ней было большое общество, мистеръ Боккетъ смотритъ на него съ наблюдательною важностью, въ которой, хотя, впрочемъ, это довольно смлое толкованіе, есть частица состраданія.
— Ныншняя церемонія,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:— чрезвычайно наглядно доказала, какимъ уваженіемъ мой покойный другъ (онъ выдаетъ это слово довольно рельефно, потому вроятно, что смерть уравниваетъ вс состоянія) пользовался у здшней аристократіи, но это только усилило для меня ударъ, полученный отъ этого ужаснаго и дерзкаго преступленія. Если бы его совершилъ братъ мой, я не пощадилъ бы его.
Мистеръ Боккетъ смотритъ очень важно. Волюмнія замчаетъ о покойномъ, что онъ былъ чрезвычайно врный и любезный человкъ!
— Безъ сомннія, потеря его для васъ очень чувствительно, миссъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ примиряющимъ тономъ:— я увренъ, что онъ самъ сознавалъ себ цну въ этомъ отношеніи.
Волюмнія даетъ понять мистеру Боккету изъ своего отвта, что ея чувствительная душа до того взволнована, что едва ли оправится до конца жизни, что нервы ея замерли совершенно, что она ршительно потеряла всякую надежду улыбнуться когда нибудь. Между тмъ она выводитъ еще треугольную шляпу для страшнаго престарлаго генерала въ Бат, шляпу, выражающую меланхолическое настроеніе духа.
— Конечно, это поражаетъ, пугаетъ впечатлительную женщину,— говоритъ мистеръ Боккетъ симпатичнымъ голосомъ:— но потомъ это изгладится.
Волюмнія вообще желала бы знать, что длается по этому длу? Можно ли надяться на признаніе со стороны этого ужаснаго солдата, и какъ намрены поступить въ томъ или другомъ случа? Есть ли у него сообщники или… какъ ихъ называютъ по закону? Волюмнія желаетъ знать еще нкоторыя другія столь же истинныя обстоятельства.
— Изволите видть, миссъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ, заставляя свой палецъ производить убждающее вліяніе (онъ въ эту минуту былъ въ такомъ любезномъ и наивномъ настроеніи духа, что чуть не назвалъ ее милою миссъ Волюмніей):— на эти вопросы не очень легко отвчать въ настоящую минуту. Въ настоящую минуту ничего не могу сказать. Я постоянно занимаюсь этимъ дломъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ (мистеръ Боккетъ привлекаетъ его особу къ участію въ разговор по праву его значительности) занимаюсь утромъ, въ полдень, ночью. Отъ рюмки или двухъ хересу, выпитыхъ мною, я не думаю, чтобы умъ мой лишился быстроты и силы соображенія. Я могъ бы отвчать вамъ на ваши вопросы, миссъ, но долгъ мой запрещаетъ мн это сдлать. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, скоро узнаетъ все, что сдлано уже до сихъ поръ. И я надюсь, что онъ выслушаетъ меня (мистеръ Боккетъ опять принимаетъ важный видъ), выслушаетъ меня съ удовольствіемъ.
Дряхлый кузенъ надется, что дло не обойдется ‘безъ ‘азни для п’мра’. Онъ полагаетъ, что гораздо полезне ‘п’всить виновнаго теперь, неж’ли д’ржать его годъ въ т’рм’. Онъ не сомнвается, что гораздо лучше повсить ‘для п’мра, нежели и’ вшать’.
— Вы знаете жизнь, вы понимаете, сэръ,— говоритъ мистеръ Боккетъ съ одобрительнымъ морганіемъ глазъ и согнувъ свой палецъ крючкомъ:— и вы можете подтвердить то, что я объяснялъ этой леди. Нечего говорить вамъ, что на основаніи свдній, собранныхъ мною, я немедленно приступилъ къ длу. Вы угадываете и соображаете, все, чего, казалось, нельзя бы было ожидать отъ леди. Боже мой, особенно при вашемъ высокомъ положеніи въ обществ, миссъ,— заключаетъ мистеръ Боккетъ, совершенно раскраснвшись отъ мысли, что онъ снова чуть не назвалъ ее милою.
— Офицеръ, Волюмнія,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ:— совершенно вренъ, своей обязанности и вполн правъ.
Мистеръ Боккетъ бормочетъ:
— Очень радъ, что имю честь слышать отъ васъ одобрительный отзывъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
— Въ самомъ дл, Волюмнія,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:— не совсмъ-то прилично молодой леди задавать офицеру такіе вопросы, какіе вы вздумали ему длать. Онъ лучше всякаго можетъ опредлить отвтственность, которая лежитъ на немъ, онъ дйствуетъ, зная напередъ эту отвтственность. И намъ, которые присутствуютъ при составленіи и изданіи законовъ, нейдетъ мшать или привязываться къ тому, кто приводитъ эти законы въ исполненіе, или…— заключаетъ сэръ Лэйстеръ довольно строго, потому что Волюмнія хотла прервать его прежде, чмъ онъ достаточно скруглилъ свою фразу:— или кто полагаетъ возмездіе за оскорбленное величіе законовъ.
Волюмнія смиренно объясняетъ, что у нея не было ни малйшаго любопытства въ этомъ случа, не такъ какъ у большей части втряныхъ особъ ея возраста и пола, но что она ршительно пропадаетъ отъ сожалнія и участія къ милому человку, котораго потерю они вс оплакиваютъ.
— Очень хорошо, Волюмнія,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ.— Но все-таки и въ такомъ случа не мшаетъ быть скромною.
Мистеръ Боккетъ пользуется наступившимъ молчаніемъ и продолжаетъ разсуждать.
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я не встрчаю съ иней стороны препятствія, съ вашего позволенія и въ такомъ обществ, объяснить этой леди, что я смотрю на наше дло, какъ на получившее довольно удовлетворительную полноту. Это хорошенькое дльцо, славненькое дльцо, и все то, чмъ нужно еще дополнить его, я надюсь собрать въ продолженіе немногихъ часовъ.
— Очень радъ слышать это,— говоритъ сэръ Лэйстеръ.— Вполн полагаюсь на васъ.
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ очень серьезнымъ тономъ:— я надюсь, что дло это въ одно и то же время поселитъ въ насъ довріе ко мн и поведетъ къ общему удовлетворенію. Когда я называю его хорошенькимъ дльцемъ, изволите видть, миссъ,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, смотря съ важностью на сэра Лэйстера:— то я длаю это съ моей точки зрнія. Разсматривая же этотъ предметъ съ другихъ сторонъ, всегда найдешь въ немъ боле или мене причинъ къ неудовольствію. Очень странныя вещи доходятъ иногда до нашего свднія относительно семейной жизни, миссъ, если бы вамъ разсказать ихъ, вы не могли бы довольно надивиться!
Волюмнія, испустивъ слабый, невинный визгъ, соглашается съ этимъ мнніемъ.
— Да, даже въ благо… благородныхъ фамиліяхъ, въ знатныхъ фамиліяхъ, въ извстныхъ фамиліяхъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ, снова посмотрвъ съ важностью на сэра Лэйстера.— Я имлъ честь хлопотать прежде по дламъ знатныхъ фамилій, и вы не можете себ представить… что я говорю?.. я увренъ, что даже вы не можете себ представить, сэръ (это относилось къ истертому кузену), какія штучки тамъ длаются.
Кузенъ, который отъ скуки покрывалъ себ голову подушками съ дивана и вытягивался во всю длину своего дряхлаго тла, произноситъ: ‘м’быть’, что значило на обыкновенномъ язык: можетъ быть.
Сэръ Лэйстеръ, полагая, что наступило время отпустить офицера, произноситъ съ подобающимъ величіемъ: ‘очень хорошо!’ и длаетъ мановеніе рукою, выражающее не только конецъ заведеннаго разговора, но и ту мысль, что если знатныя фамиліи впадаютъ въ предосудительные поступки, то должны принимать на себя вс послдствія ихъ.
— Вы, конечно, не забудете, офицеръ,— присовокупляетъ онъ снисходительнымъ тономъ:— что я въ вашемъ распоряженіи во всякое время.
Мистеръ Боккетъ все съ прежней важностью спрашиваетъ, можетъ ли онъ придти завтра утромъ, въ случа, если онъ подвинется впередъ въ своихъ изысканіяхъ на столько, на сколько разсчитываетъ? Сэръ Лэйстеръ отвчаетъ: ‘мн все равно, во всякое время’. Мистеръ Боккетъ длаетъ три поклона и выходитъ изъ комнаты, когда забытое имъ обстоятельство приходитъ ему въ голову.
— Позвольте спросить, между прочимъ,— говоритъ онъ тихимъ голосомъ, осторожно отходя назадъ:— кто выставилъ на лстниц объявленіе о наград.
— Я приказалъ его тамъ повсить,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ.
— Вы не сочтете слишкомъ смлымъ поступкомъ съ моей стороны, сэръ Лэйстеръ, баронетъ, если я спрошу, для чего вы изволили это сдлать?
— Нисколько. Я выбралъ лстницу, какъ самое видное мсто въ дом. Я полагаю, что не мшаетъ, чтобы это объявленіе бросалось всякому въ глаза. Я желаю, чтобы люди мои поняли всю громадность этого преступленія, всю ршимость, съ которою я намренъ наказать за него и всю невозможность избжать этого наказанія. Впрочемъ, если вы, офицеръ, при вашемъ познаніи общаго хода обстоятельствъ, видите какое либо неудобство…
Мистеръ Боккетъ не видитъ пока никакого неудобства, если уже объявленіе выставлено, то лучше не снимать его. Повторяя свои три поклона, онъ выходитъ, отъ затворяетъ дверь при слабомъ визг Волюмніи — при визг, который предшествуетъ ея замчанію, что это плнительная ужасная личность напоминаетъ исторію о Синей Комнат. По свойственной ему привычк къ обществу и умнью прилаживаться къ людямъ всхъ сословій, мистеръ Боккетъ стоитъ теперь передъ каминомъ, свтлымъ и теплымъ, посмотри на свжую зимнюю ночь, стоитъ и восхищается Меркуріемъ.
— А вдь, я думаю, въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма?— говоритъ мистеръ Боккетъ.
— И три дюйма,— отвчаетъ Меркурій.
— Неужели столько? Да, но видите ли, вы широки въ мру, потому это не замтно. Вы не принадлежите къ числу длинноногихъ и жидконогихъ созданій, вовсе не принадлежите. Снимали съ васъ когда-нибудь слпки?
Мистеръ Боккетъ спрашиваетъ объ этомъ, сообщая артистическое выраженіе, своимъ глазамъ и голов.
Меркурій никогда не служилъ оригиналомъ для статуи.
— Такъ вамъ надо непремнно попробовать,— замчаетъ мистеръ Боккетъ.— Одинъ изъ моихъ пріятелей, о которомъ вы со временемъ услышите какъ о скульптор Королевской Академіи, сочтетъ особеннымъ удовольствіемъ передать ваши формы мрамору. Миледи нтъ дома, не такъ-ли?
— Ухали кушать.
— Вызжаютъ всякій день, не правда ли?
— Да.
— И неудивительно!— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Такая прелестная женщина, какъ она, такая привлекательная, любящая и элегантная женщина по истин служитъ украшеніемъ общества, въ которомъ появляется. А что, вашъ батюшка сдлалъ такую же карьеру какъ и вы?
Отвтъ оказывается отрицательнымъ.
— Мой такъ послужилъ на своемъ вку,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Мой отецъ сначала былъ жокеемъ, потомъ лакеемъ, потомъ буфетчикомъ, тамъ дворецкимъ и наконецъ содержателемъ гостиницы. Онъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ и умеръ оплакиваемый всми, кто зналь его. При послднемъ издыханіи онъ все-таки повторилъ, что считаетъ службу самою лучшею и благородною частію своей карьеры, и это совершенная правда. У меня есть братъ въ услуженіи, шуринъ также служить. А что, миледи добры нравомъ?
Меркурій отвчаетъ: такъ добры, какъ вы только можете, себ представить.
— А,— дополняетъ мистеръ Боккетъ:— немножко безтолковы, немножко капризны? Да Боже мой! Можно ли сердиться на нихъ за это когда он такъ хороши изъ себя? Да мы даже вдвое больше любимъ ихъ за это, не правда ли?
Меркурій, заложивъ руки въ карманы своихъ свтлыхъ, абрикосовыхъ панталонъ, симметрически протягиваетъ обутыя въ шолкъ ноги съ видомъ человка, сочувствующаго изящному, и не отрицаетъ сказаннаго. Раздается стукъ колесъ и сильный звонъ въ колокольчикъ подъзда.
— Легки на помин!— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Вотъ и он!
Двери настежь отворяются, и миледи проходитъ по передней. Будучи еще очень блдною, она одта по утреннему и носитъ на рук два прекрасные браслета. Красота ли этихъ браслетовъ или красота рукъ имютъ особенную привлекательность для мистера Боккета, не берусь ршить. Онъ смотритъ на все это жаднымъ взоромъ и что-то шевыряетъ у себя въ карман, можетъ быть, полупенсовую монету.
Замтивъ его издалека, миледи обращаетъ вопросительный взглядъ на другого Меркурія, который привезъ ее домой.
— Мистеръ Боккетъ, миледи.
Мистеръ Боккетъ длаетъ ножкой и подвигается впередъ, проводя пальцемъ поверхъ своего рта.
— Вы врно дожидаетесь сэра Лэйстера?
— Нтъ, миледи, я уже видлся съ нимъ.
— Нтъ ли у васъ чего-нибудь передать мн?
— Теперь ничего, миледи.
— Не сдлали ли вы новыхъ открытій?
— Очень немногія, миледи.
Все это говорится мимоходомъ. Миледи едва останавливается и потомъ поднимается на лстницу. Мистеръ Боккетъ, подойдя къ основанію лстницы, смотритъ, какъ миледи входитъ на ступени, по которымъ несчастный старикъ недавно низошелъ въ могилу, смотритъ какъ проходитъ она мимо статуй воинственнаго вида, которыхъ вооруженіе ложится длинными тнями на стн, какъ проходитъ она мимо вывшеннаго печатнаго объявленія, на, которое она бросаетъ бглый взглядъ, и потомъ скрывается изъ виду.
— Он очень любезны, право,— говоритъ мистеръ Боккетъ, возвращаясь къ Меркурію.— Однако не смотрятъ совершенно здоровыми.
Но словамъ Меркурія, миледи въ самомъ дл несовсмъ здорова. Она часто страдаетъ головною болью.
— Можетъ ли быть? Это очень жаль!
Мистеръ Бокжетъ совтовалъ бы противъ этого моціонъ, прогулку.
— Да. но она и такъ прогуливается,— замчаетъ Меркурій.— Иногда гуляетъ часа два, если чувствуетъ себя худо. Выходитъ даже ночью…
— Неужели вы въ самомъ дл уврены, что въ васъ будетъ шесть футовъ три дюйма?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ, присовокупляя извиненіе, что онъ прервалъ своего собесдника.
Въ этомъ нтъ никакого сомннія.
— Вы такъ хорошо сложены, что я съ трудомъ поврилъ бы этому. Вотъ, напримръ, гвардейскіе солдаты слывутъ молодцами, а что за уроды по сложенію!… Такъ ходитъ прогуливаться даже по ночамъ? Даже когда лунная ночь, все равно!
О, да. Даже когда лунная ночь! Безъ всякаго сомннія. Да и что же тутъ страннаго! Пріятный разговоръ и желаніе согласиться съ обихъ сторонъ.
— Я думаю, что вы, напримръ, такъ то имете привычки прогуливаться?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.— Я думаю нтъ лишняго времени на это?
Кром сего, Меркурій еще и не любитъ вообще пшую прогулку. Онъ предпочитаетъ упражненіе въ зд за каретою,
— Безъ всякаго сомннія,— замчаетъ мистеръ Боккетъ.— Какая же разница! Теперь, сколько я припоминаю,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, нагрвая себ руки и съ умиленіемъ смотря на пламя камина:— она выходила прогуливаться въ ту самую ночь, когда приключилось это дло.
— Конечно, выходила! Я еще провелъ ее въ садовую калитку.
— И потомъ вы оставили ее тамъ. Конечно, оставили. Я видлъ это собственными глазами.
— Однако васъ я не видалъ, говоритъ Меркурій.
— Я тогда очень торопился,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ:— шелъ навстить свою тетку, которая живетъ въ Чельси, ей уже девяносто лтъ, бдняжк, совершенно одинока — и есть кое-какія деньжонки. Да, мн привелось проходить мимо. Позвольте. Въ которомъ часу это могло быть? Это было не въ десять часовъ.
— Въ половин десятаго.
— Именно, Такъ и есть. И если я не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкій черный бурнусъ съ длинною бахромою.
— Именно съ длинною бахромою и широкій бурнусъ.
Вопросъ этотъ ршенъ окончательно. Мистеръ Боккетъ долженъ удалиться за какимъ-то дльцемъ, которое ему необходимо обдлать, но онъ предварительно считаетъ долгомъ пожать руку Меркурію за пріятный разговоръ, онъ, безъ сомннія, единственная просьба съ его стороны, постарается, если только у Меркурія есть свободные полчаса, доставить ему случай быть воспроизведеннымъ въ мраморной стату рзцомъ королевскаго академическаго скульптора, къ несомннной выгод обихъ стороны.

LIV. Взрывъ мины.

Освжившись сномъ, мистеръ Боккетъ встаетъ рано утромъ и приготовляется къ дневной дятельности. Принарядившись при помощи чистой рубашки и мокрой щетки, которою онъ въ торжественныхъ случаяхъ приглаживаетъ свои жидкія кудри, оставленныя на голов его хлопотливою и преисполненною заботъ жизнью, мистеръ Боккетъ налегаетъ на завтракъ, въ основаніе коего положены дв бараньи котлеты и который заключаетъ въ себ кром того чай, яйца, хлбъ съ масломъ и мясомъ и мармеладъ, въ соотвтствующихъ количествахъ. Потребивши довольно этихъ укрпляющихъ веществъ и посовтовавшись съ своимъ домашнимъ геніемъ, онъ передаетъ Меркурію конфиденціальнымъ тономъ, чтобы тотъ ‘немедленно доложилъ сэру Лэйстеру, баронету, что если дескать онъ готовъ принять меня, то и я готовъ идти къ нему’. Когда пришелъ милостивый отвтъ, что сэръ Лэйстеръ поспшитъ окончаніемъ своего туалета и выйдетъ къ мистеру Боккету въ библіотеку чрезъ десять минутъ, мистеръ Боккетъ вступаетъ въ этотъ покой и стоитъ передъ каминомъ, уткнувъ палецъ въ подбородокъ и смотря на пылающіе угля.
Мистеръ Боккетъ задумчивъ, какъ надо быть человку, которому предстоитъ совершить трудную работу, но онъ не теряется, онъ самоувренъ, еамонадянъ на видъ. По выраженію его лица, онъ могъ бы быть отличнымъ карточнымъ игрокомъ — игрокомъ на большія суммы, могъ бы рисковать сотнями гиней, лихо держать колоду и пользоваться завидною славою, что не сробетъ, даже спустивши все свое достояніе вмст съ послднею картою. Немного волнуется и тревожится мистеръ Боккетъ, когда появляется сэръ Лэйстеръ, но онъ смотритъ на баронета искоса, пока тотъ тихими шагами подходитъ къ своему покойному креслу, смотритъ съ такою же какъ вчера наблюдательною важностью, въ которой, такъ же какъ вчера, только особенно смлому человку удалось бы найти тнь состраданія.
— Мн очень досадно, что я заставилъ васъ дожидаться, офицеръ, но я, какъ нарочно, сегодня всталъ поздне, обыкновеннаго. Я не совсмъ здоровъ. Безпокойство и негодованіе, отъ которыхъ я недавно такъ страдалъ, слишкомъ сильно подйствовали на меня. Я подверженъ подагр. Сэръ Лэйстеръ хотлъ выразиться общимъ словомъ — ‘недугамъ’, и врно сказалъ бы такимъ образомъ всякому другому, но мистеръ Боккетъ знаетъ ощупью все до него касающееся, и послднія обстоятельства вполн доказали это!
Пока онъ усаживается на своемъ кресл, не безъ усилія и съ видомъ, выражающемъ страданіе, мистеръ Боккетъ подходитъ нсколько ближе, положивъ одну изъ своихъ широкихъ рукъ на столъ, стоящій въ библіотек.
— Мн неизвстно, офицеръ,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ, поднимая глаза и обозрвая лицо мистера Боккета:— мн неизвстно, желаете ли вы говорить со мною наедин, впрочемъ, это совершенно въ вашей вол. Все, что вы ни скажете, я найду дльнымъ и пріятнымъ. Если же вы не встртите особаго неудобства, миссъ Дэдлокъ очень желала бы…
— Что вы, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ!— отвчаетъ мистеръ Боккетъ, убдительно наклонивъ голову на сторону и повсивъ указательный палецъ на одно изъ ушей въ вид серьги:— намъ нужно говорить съ глазу на глазъ, особенно теперь. Вы сейчасъ увритесь, что намъ надо быть съ глазу на глазъ. Всякая леди, при другихъ обстоятельствахъ, въ особенности леди съ такимъ высокимъ положеніемъ въ обществ, какъ миссъ Дэдлокъ, не могла бы не быть для меня чрезвычайно пріятною, но забывая о собственныхъ, личныхъ видахъ, я позволяю себ смлость повторить, что намъ должно быть непремнно наедин.
— Я совершенно убждаюсь этимъ.
— И это въ такой мр необходимо, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— повторяетъ мистеръ Боккетъ:— что я готовъ попросить у насъ позволенія повернуть ключъ въ замк двери.
— Очень возможное дло.
Мистеръ Боккетъ съ особенною ловкостью и необходимою осторожностью принимаетъ эту полезную мру, онъ становится даже на колни на нсколько минутъ, сколько въ силу усвоенной имъ привычки, столько и съ цлью такъ приладить ключъ въ замк, чтобы никто не могъ смотрть внутрь комнаты сквозь замочную скважину.
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я упоминалъ еще вчера, что мн оставалось дополнить наше дло весьма немногими обстоятельствами. Я теперь дополнилъ его и собралъ вс доводы противъ лица, совершившаго это преступленіе
— Противъ солдата?
— Нтъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, не противъ солдата.
Сэръ Лэйстеръ смотритъ съ изумленіемъ и спрашиваетъ.
— Вдь этотъ самый человкъ взятъ подъ стражу не такъ ли?
Мистеръ Боккетъ отвчаетъ ему посл нкотораго молчанія:
— Дло идетъ о женщин.
Сэръ Лэйстеръ опрокидывается на спинку своего кресла и восклицаетъ тяжело вздыхая:
— Праведное небо!
— Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— начинаетъ мистеръ Боккетъ, стоя надъ нимъ съ рукою растянутою по столу библіотеки, въ то время, когда указательный палецъ другой руки старается сообщить его словамъ должное выраженіе:— теперь я считаю своею обязанностью приготовить васъ къ такому ряду обстоятельствъ, которыя могли бы сообщить — смю сказать даже — которыя сообщатъ вамъ сильное потрясеніе. Но сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, вы джентльменъ, а я очень хорошо знаю, что такое истинный джентльменъ и къ чему онъ способенъ. Джентльменъ перенесетъ ударъ, когда этотъ ударъ неминуемъ, перенесетъ его мужественно, безъ ропота. Джентльменъ можетъ приготовить свой умъ, чтобы выдержать какое бы то ни было потрясеніе. Ну что же, успокойтесь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ! Если вамъ суждено перенести ударъ, то вы, очень естественно, начинаете думать о своемъ семейств. Вы спрашиваете сами себя, какъ вс ваши предки, идя до самого Юлія Цезаря,— дале пока нечего забираться,— перенесли бы это несчастіе? Вы припоминаете цлыя дюжины ихъ, которые приняли бы эту долю съ должнымъ мужествомъ, и вы по примру ихъ перенесете грозящее вамъ бдствіе, перенесете хотя для того, чтобы поддержать фамильный кредитъ. Вотъ путь, по которому вы мыслите — путь, по которому вы дйствуете, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ.
Сэръ Лэйстеръ, растянувшись на снипк стула и схватившись за ручки креселъ, сидитъ и смотритъ на оратора съ окаменвшимъ лицомъ.
— Итакъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ:— приготовляя васъ къ выслушанію дла, я осмливаюсь покорнйше проситъ васъ не безпокоиться до времени изъ-за того, что нкоторые факты дошли до моего свднія. Я знаю столько разныхъ вещей о людяхъ высшаго и низшаго сословій, что извстіемъ больше или меньше ничего не значитъ. Я не предполагаю, чтобы какой бы то ни было ходъ въ этой игр могъ удивить меня, но если тотъ или другой ходъ состоится, то свднія мои въ этомъ отношеніи получаютъ нкоторую важность, за то всякій возможный ходъ (хотя бы сдланный вкривь и вкось) являетсы для моего опытнаго глаза совершенно обыкновеннымъ и понятнымъ. Потому все, что я говорю вамъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— не сбивайтесь съ этой дороги убжденія — основано на совершенномъ незнаніи вашихъ семейныхъ длъ.
— Благодарю васъ за ваши приготовительныя свднія,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ, посл нкотораго молчанія, не пошевельнувъ ни рукою, ни ногою, ни малйшею фиброю лица:— я думаю, что подобное вступленіе, едва ли необходимо, хотя я вполн увренъ, что намреніе ваше въ этомъ случа весьма хорошо направлено. Будьте такъ добры, продолжайте. Итакъ (сэръ Лэйстеръ, повидимому, совершенно исчезаетъ въ тни, отбрасываемой фигурой оратора), итакъ, я попросилъ бы васъ приссть, если вы не встртите къ тому препятствія.
— Совершенно никакого.
Мистеръ Боккетъ приноситъ стулъ и сокращаетъ размръ своей тни.
— Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, посл такого короткаго предисловія, я перехожу къ существу дла. Леди Дэдлокъ…
Бэръ Лэйстеръ приподнимается и смотритъ на него съ нмымъ ужасомъ. Мистеръ Боккетъ употребляетъ въ дло указательный палецъ какъ средство успокоительное.
— Леди Дэдлокъ, какъ изволите знать, составляетъ предметъ всеобщаго восторга. Именно, вотъ настоящее значеніе миледи, ею вс восхищаются,— говоритъ мистеръ Боккетъ.
— Я бы попросилъ васъ, офицеръ,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ глухимъ голосомъ:— вовсе не упоминать имени миледи при этомъ случа.
— Я бы самъ не желалъ этого, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, но… но это невозможно.
— Невозможно?
Мистеръ Боккетъ наклоняетъ свою неумолимую голову.
— Соръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это ршительно невозможно. То, что я намренъ сказать, касается прямо миледи. Она составляетъ ось, около которой все кружится.
— Офицеръ,— возражаетъ сэръ Лэйстеръ съ разъяреннымъ взглядомъ и дрожащими губами:— вы должны знать свою обязанность. Исполняйте свой долгъ, но не переступайте границъ, опредленныхъ вамъ. Я не снесу этого. Я не намренъ терпть это. Вы приводите имя миледи въ столкновеніе съ этими обстоятельствами подъ вашею личною отвтственностью, подъ вашею прямою отвтственностью. Имя миледи не такое имя, которымъ всякій встрчный могъ бы играть по произволу.
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я говорю только то, что обязанъ говорить и ничего боле.
— Я надюсь по крайней мр, что вы докажете это. Очень хорошо. Продолжайте. Продолжайте же, сэръ!
Посматривая на разгнванные глаза сэра Лэйстера, которые теперь избгаютъ его взгляда и на разгнванную фигуру его, трепещущую съ головы до ногъ, но усиливающуюся казаться спокойною, мистеръ Боккетъ придаетъ себ бодрости при помощи указательнаго пальца и продолжаетъ говорить тихимъ голосомъ:
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я обязанъ открыть вамъ, что покойный мистеръ Толкинхорнъ давно уже навлекъ на себя недоврчивость и подозрнія леди Дэдлокъ.
— Если бы онъ только осмлился заикнуться мн объ этомъ, сэръ, чего онъ и не думалъ длать, то я собственными руками убилъ бы его!— восклицаетъ сэръ Лэйстеръ, ударяя рукою по столу.
Но въ самомъ пылу и увлеченіи этого поступка, онъ останавливается, встртившись съ проницательнымъ взоромъ мистера Боккета, котораго указательный палецъ медленно, но дятельно работаетъ и который съ увренностью и терпніемъ наклоняетъ голову то на ту, то на другую сторону.
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, покойный мистеръ Толкинхорнъ былъ человкъ глубокомысленный и скрытный, и какія идеи переполнили его голову въ начал его поприща, я не берусь объяснить вамъ это. Но я знаю съ его собственныхъ словъ, что онъ давно еще подозрвалъ, что леди Дэдлокъ узнала, при помощи какихъ-то рукописаній, въ этомъ самомъ дом и даже въ вашемъ присутствіи, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, о существованіи въ величайшей нищет человка, который былъ ея любовникомъ прежде, нежели вы возымли на нее виды, и который необходимо долженъ былъ сдлаться ея мужемъ… мистеръ Боккетъ останавливается и въ раздумьи повторяетъ:— который обязанъ былъ сдлаться ея мужемъ, въ этомъ нтъ никакого сомннія. Я знаю съ его собственныхъ слонъ, со словъ мистера Толкинхорна, что когда этотъ человкъ вскор затмъ умеръ, то мистеръ Толкинхорнъ подозрвалъ, что леди Дэдлокъ посщала его убогую квартиру и еще боле убогую могилу, посщала одна, втайн. Я знаю на основаніи моихъ собственныхъ изслдованій, я видлъ и слышалъ собственными глазами и ушами, что леди Дэдлокъ длала эти посщенія въ плать своей служанки, потому что покойный мистеръ Толкинхорнъ поручалъ мн накрыть миледи, извините, что я употребляю слово, которымъ мы называемъ обыкновенно подобное занятіе… и я накрылъ миледи, накрылъ искусно, съ полною удачею. Я свелъ служанку, въ комнатахъ Линкольнинскаго суда, на очную ставку съ свидтелемъ, который былъ проводникомъ леди Дэдлокъ, и тутъ не можетъ быть и тни сомннія, что она надла платье молодой женщины безъ ея вдома. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, я старался вчера, по возможности, уравнять дорогу, которая вела къ этимъ непріятнымъ результатамъ, и въ этомъ смысл говорилъ, что иногда странныя вещи случаются и въ знатныхъ фамиліяхъ. Все это въ самой высшей мр случилось въ вашемъ семейств, съ вашею женою и черезъ нее же. Я убжденъ, что покойный мистеръ Толкинхорнъ продолжалъ свои изслдованія до самой минуты своей смерти, и что между нимъ и леди Дэдлокъ происходили въ ту незабвенную ночь весьма непріятныя объясненія. Теперь изложите только все это леди Дэдлокъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и спросите у миледи, не послдовала-ли она за мистеромъ Толкинхорномъ къ нему въ комнату, когда онъ вышелъ отъ васъ, не отправилась-ли она къ нему съ намреніемъ разсказать ему еще что-то по этому поводу и не была-ли она одта при этомъ въ широкій черный бурнусъ съ длинной бахрамою.
Сэръ Лэйстеръ сидитъ, какъ статуя, смотря на жестокій палецъ, который ощупываетъ, чувствительно-ли его сердце.
— Вы объясните это миледи, сэръ Лэйсторъ Дэдлокъ, баронетъ, съ моихъ словъ, со словъ инспектора слдственной экспедиціи Боккета. И если миледи будетъ затрудняться допустить вроятность этихъ обстоятельствъ, то потрудитесь ей сказать, что это совершенно безполезно, что инспекторъ Боккетъ знаетъ все, знаетъ, какъ проходила она мимо солдата, какъ вы обыкновенно называете его, хотя онъ теперь и не въ арміи, знаетъ, что, проходя мимо его по лстниц, она не могла его не замтить. Итакъ, сэръ, долженъ ли я былъ открыть вамъ все это?
Сэръ Лэйстеръ, который закрылъ себ лицо руками, испустивъ глухой стонъ, проситъ его остановиться на минуту. Мало-по-малу онъ успваетъ отнять руки отъ лица, стараясь сохранить собственное достоинство и наружное спокойствіе, хотя на лиц его не боле румянца, чмъ въ сдыхъ волосахъ, такъ что мистеръ Боккетъ немного начинаетъ тревожиться. Въ пріемахъ сэра Лсйстера замтно что-то леденящее, сосредоточенное, что выходитъ наружу поверхъ обычной коры гордости и высокомрія. И мистеръ Боккетъ скоро открываетъ въ его разговор необыкновенную медленность, замшательство, которое съ трудомъ позволяетъ ему произносить безсвязные звуки. Такими-то безсвязными звуками онъ возобновляетъ теперь разговоръ, замчая, что онъ не понимаетъ, отчего такой преданный и усердный джентльменъ, какъ покойный мистеръ Толкинхорнъ вовсе даже не намекалъ ему на эти грустныя, несчастныя, необычайныя отношенія
— Въ томъ-то и дло, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— отвчаетъ мистеръ Воккстъ:— что вамъ необходимо сообщить объ этомъ миледи, для разъмсненія дла. Сообщите объ этомъ миледи, если вамъ будетъ угодно, со словъ слдственнаго надзирателя Боккега. Вы убдитесь, что я совершенно ошибаюсь, что покойный мистеръ Толкинхорнъ намренъ былъ открыть вамъ все это, когда дло, по его мннію, окончательно бы созрло, и что онъ даже далъ объ этомъ понять самой миледи. Какъ знать, можетъ быть, онъ собирался сдлать вамъ это открытіе въ то самое утро, когда я осматривалъ его тло! Вы не можете знать, что я намренъ сказать или сдлать черезъ пять минутъ, сэрь Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, и если мы предположимъ, что мн предстоитъ быть облупленнымъ, какъ липка, то неужели вы станете удивляться, что я не принялъ противъ этого никакихъ предупредительныхъ мръ?
Справедливо. Сэръ Лэйстеръ, въ сильномъ замшательств, избгая прямого и ршительнаго отвта, говоритъ: ‘Справедливо’.
При этихъ словахъ, сильный говоръ раздается въ зал. Мистеръ Боккетъ, прислушавшись, идетъ къ двери библіотеки, тихонько отпираетъ и отворяетъ ее, и опять начинаетъ прислушиваться. Потомъ онъ поднимаетъ голову и шепчетъ наскоро, но съ увренностью:
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это несчастное семейное дло, какъ я и предвидлъ, получило огласку, покойный мистеръ Толкинхорнъ убрался вдь на тотъ свтъ совершенно неожиданно, единственное средство заставить молчать толпу состоитъ въ томъ, чтобы напустить на незваныхъ гостей вашихъ слугъ. Будете-ли вы довольно терпливы, чтобы, для пользы вашей фамиліи, сидть здсь покойно, пока я стану справляться съ ними? И готовы ли вы соглашаться со мною, когда я стану спрашивать у васъ наставленій?
Сэръ Лэйстеръ отвчаетъ невнятно:
— Офицеръ, все, что найдете нужнымъ, все, что найдете приличнымъ!
И мистеръ Боккетъ, кивнувъ головой и изогнувъ палецъ крючкомъ, прокрадывается къ залу, гд голоса вслдъ затмъ умолкаютъ.
Немного спустя онъ возвращается, предшествуя нсколькими шагами Меркурію и другому однородному съ нимъ божеству, также напудренному и обутому въ стиблеты абрикосоваго цвта, оба они несутъ стулъ, на которомъ распростертъ дряхлый старикъ. Другой мужчина и дв женщины идутъ сзади. Управляя движеніями кресла самимъ развязнымъ и привлекательнымъ образомъ, мистеръ Боккетъ отпускаетъ Меркуріевъ и запираетъ свою дверь. Сэръ Лэйстеръ смотритъ на это нарушеніе священныхъ предловъ съ нмымъ, ледянымъ удивленіемъ.
— Теперь, я думаю, мн можно отрекомендовать себя вамъ, леди и джентльмены,— говоритъ мистеръ Боккетъ конфиденціальнымъ тономъ.— Я слдственный надзиратель Боккетъ, вотъ кто я, а это,— продолжаетъ онъ, показавъ изъ-за пазухи конецъ оффиціальнаго жезла своего:— доказательство моей власти. Итакъ, вы желали видть сэра Лэйстера Дэдлока, баронета? Хорошо! Вы видите его теперь, но помните, что не всякому удается имть эту честь. Ваше имя, старый джентльменъ, Смолвидъ, вотъ какое ваше имя, я его хорошо знаю.
— Вы не ошиблись, и смю замтить, что вамъ, врно, не случалось слыхать ничего худого объ этомъ имени!— кричитъ мистеръ Смолвидъ оглушительнымъ и рзкимъ до невозможности голосомъ.
— А вамъ не случалось слышать, за что недавно зарзали поросенка, не случалось?— возражаетъ мистеръ Боккетъ, устремивъ на старика пытливый взглядъ, по нисколько не теряя своего хладнокровія.
— Нтъ!
— Какъ же, его зарзали,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ:— за то, что у него очень широка была глотка. Не поставьте себя въ подобное же положеніе, потому что оно было бы недостойно васъ. Вамъ не приходится-ли, можетъ быть, говорить съ глухими, а?
— Да,— бормочетъ мистеръ Смолвидъ:— моя жена туга наухо.
— Это объясняетъ вашу замашку такъ ужасно голосить. Но какъ вашей супруги здсь нтъ, то если вы спустите свой голосокъ на октаву или на дв, я не только буду вамъ чрезвычайно обязанъ, но даже получу къ вамъ боле глубокое довріе,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Этотъ другой джентльменъ, кажется, изъ проповдниковъ, если не ошибаюсь?
— По имени Чадбандъ,— дополняетъ мистеръ Смолвидъ, начиная говорить нсколькими тонами ниже.
— Когда-то я имлъ друга и сослуживца-сержапта этого имени,— говоритъ мистеръ Боккетъ, протягивая руку: — и потому ощущаю нкоторое удовольствіе отъ подобнаго знакомства. Безъ сомннія, мистриссъ Чадбандъ?
— И мистриссъ Снагзби,— присовокупляетъ мистеръ Смолвидъ.
— Супругъ ея поставщикъ канцелярскихъ припасовъ, а мой искренній другъ,— говорятъ мистеръ Боккетъ:— люблю его, какъ брата! Ну, въ чемъ же дло?
— Вы не знаете разв, за, какимъ собственно дломъ мы явились сюда?— спрашиваетъ мистеръ Смолвидъ, нсколько ошеломленный неожиданнымъ оборотомъ фразы.
— Ага! Вы знаете, что отъ меня плохая утайка. Выслушаемъ же все сначала до конца въ присутствіи сэра Лэйстера Дэдлока, баронета. Приступайте къ изложенію.
Мистеръ Смолвидъ, кивнувъ головою мистеру Чадбанду, что-то говоритъ ему шепотомъ. Мистеръ Чадбандъ, источая обильный запасъ елея изъ паровъ своего чела и ладоней, произноситъ звучнымъ голосомъ: ‘Да, вамъ первому!’ и отступаетъ на прежнее мсто.
— Я былъ кліентомъ и другомъ мистера Толкинхорна,— произноситъ тогда ддушка Смолвидъ:— я имлъ съ нимъ дла. Я былъ ему полезенъ и онъ былъ полезенъ мн. Крукъ, умершій и сошедшій съ доски, былъ моимъ шуриномъ. Онъ приходился роднымъ братомъ бримстонской сорок… я хотлъ сказать — мистриссъ Смолвидь. Я вступаю во владніе имніемъ Крука. Я разбиралъ вс его бумаги и весь его домашній скарбъ. Вся рухлядь его была взрыта передъ моими глазами. Тутъ была связка писемъ, принадлежавшихъ умершему жильцу, она была засунута въ шкапъ возл кровати леди Джэнъ, возл кровати его кошки. Онъ всегда припрятывалъ вещи Богъ знаетъ куда. Мистеръ Толкинхорнъ очень интересовался этими письмами и искалъ ихъ, но я открылъ ихъ первый. Я человкъ дловой и я просмотрлъ ихъ таки. Это были письма отъ любовницы жильца, и она подписывалась Гонорія. Милый мой, это имя не изъ простыхъ, Гонорія, не правда-ли? Въ этомъ дом нтъ леди, которая бы подписывалась ‘Гонорія’, не такъ-ли? Я наврно думаю, что нтъ! А ршительно увренъ въ томъ, что нтъ. И врно не встртишь здсь такого почерка, не такъ ли? О, нтъ, я не хочу и думать объ этомъ!
Здсь мистеръ Смолвидъ, на котораго нападаетъ сильный кашель посреди его тріумфа, восклицаетъ:
— О, моя милая! О, Боже! Я распадаюсь на части.
— Теперь, если вы готовы,— говоритъ мистеръ Боккетъ, выждавъ, чтобы тотъ оправился:— готовы сообщить то, что касается сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, то этотъ джентльменъ, какъ видите, здсь.
— Не сообщилъ-ли уже я, что нужно, мистеръ Боккетъ?— кричитъ ддушка Смолвидъ.— Не объяснилъ-ли я уже то, что касается джентльмена? Не состоитъ-ли все дло въ капитан Гаудон, его возлюбленной Гоноріи и ихъ дитяти, посланномъ имъ судьбою въ придачу? Мн самому прежде нужно узнать, гд эти письма. Это касается вполн меня, если уже не касается сэра Лэйстера Дэдлока. Я желаю знать, гд эти письма. Я не хочу, чтобы они исчезли такъ безнаказанно. Я берегъ ихъ для моего друга и ходатая, мистера Толкинхорна, и ни для кого другого.
— Да вдь онъ заплатилъ вамъ за нихъ, и еще хорошо заплатилъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ.
— Не въ томъ дло. Мн необходимо знать, кто ихъ стибрилъ. Я объясняю вамъ, что намъ нужно, что намъ всмъ нужно здсь, мистеръ Боккетъ. Намъ нужно боле дятельности и изысканій по открытію этого убійства. Мы знаемъ цль и побудительную причину этого преступленія, и вы недовольно для насъ сдлали. Если Джорджъ драгунъ-бродяга принималъ въ немъ участіе, то онъ былъ только сообщникомъ и дйствовалъ по чьему-нибудь наученію. Вы знаете лучше всякаго другого, чего я добиваюсь.
— И вамъ вотъ что скажу,— говоритъ мистеръ Боккетъ, вдругъ перемнивъ тонъ, подойдя къ нему вплоть и сообщая необыкновенное одуряющее вліяніе своему указательному пальцу:— чортъ меня возьми, если я позволю, чтобы кто-нибудь осмлился портить мои дла, вмшиваться въ нихъ, судить и рядить о нихъ, чтобы кто-нибудь на свт отважился на это хотя на секунду. Вамъ нужно боле старанія съ моей стороны и изысканій? Вамъ нужно? Видите-ли вы эту руку? И неужели вы думаете, что я не знаю приличнаго времени, когда нужно будетъ протянуть эту руку и положить ее на оружіе, съ тмъ, чтобы сдлать выстрлъ.
Могущество этого человка такъ страшно и до такой степени очевидно, что онъ въ эту минуту не хвастаетъ и не пустословитъ, что мистеръ Смолвидъ начинаетъ оправдываться. Мистеръ Боккетъ, укротивъ свой гнвъ, даетъ Смолвиду наставленіе.
— Я посовтую вамъ вотъ что: не ломайте себ много голову надъ этила убійствомъ. Это уже мое дло. Вы вдь врно хотя мелькомъ читаете же газету, въ такомъ случа, если только вы смотрите въ оба, вы врно давно узнали уже оттуда что-нибудь о положеніи дла. Я знаю свою обязанность, и вотъ все, что я намренъ сказать ваігъ по этому предмету. Теперь о письмахъ. Вамъ нужно знать, кто ихъ взялъ. Я не намренъ открыть вамъ это. Я ихъ досталъ. Не этого-ли пакета вы ищете?
Мистеръ Смолвидъ смотритъ жадными взорами на маленькій свертокъ, который мистеръ Боккетъ вынимаетъ изъ потаенной части своего сюртука, и признаетъ подлинность этого свертка.
— Что же вы еще намрены сказать теперь?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ.— Не открывайте только, пожалуйста, свой ротъ слишкомъ широко, потому что это вовсе нейдетъ къ вамъ.
— Мн нужно пятьсотъ фунтовъ.
— Не правда, вы хотите сказать пятьдесятъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ насмшливымъ тономъ.
Оказывается, впрочемъ, что мистеръ Смолвидъ разсчитываетъ на пятьсотъ фунтовъ.
— Дло въ томъ, что мн поручено сэромъ Лэйстеромъ Дэдлокомъ, баронетомъ, разсмотрть, разобрать, безъ всякаго права на общанія или заключеніе условій, это дльцо, говоритъ мистеръ Боккетъ (сэръ Лэйстеръ механически киваетъ головою) и вы просите меня обсудить предложеніе суммы пятьсотъ фунтовъ. Но видите-ли, это безразсудное предложеніе! И дважды пятидесяти фунтовъ было бы многонько, но все-таки лучше, чмъ пятьсотъ. Не. согласитель-ли вы лучше на сто фунтовъ?
Мистеръ Смолвидъ объясняетъ очень отчетливо, что онъ не желалъ бы на это согласиться.
— Въ такомъ случа,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— послушаемъ лучше мистера Чадбанда. Боже! Сколько разъ слыхалъ я отъ моего стараго товарища-сержанта объ этомъ имени! Это былъ умренный человкъ, вполн понимавшій необходимость ограниченій нашихъ желаній.
Получивъ такой вызовъ, мистеръ Чадбандъ выступаетъ впередъ и посл небольшой лоснящейся улыбки, посл легкаго извлеченія масла изъ своихъ ладоней, выражается слдующимъ образомъ.
— Друзья мои, мы, Рахиль жена моя и я, находимся теперь въ жилищ богатаго и сильнаго человка. Почему мы обртаемся теперь въ жилищ богатаго и сильнаго человка, друзья мои? Потому-ли, что мы приглашены? Потому-ли, что насъ просили пировать съ хозяевами этого жилища, потому-ли, что насъ звали веселиться съ ними, потому-ли, что намъ предлагали играть съ ними на лютн, танцевать съ ними? Нтъ. Но въ такомъ случа, зачмъ же мы здсь, друзья мои? Владемъ-ли мы какой-нибудь преступною тайною и требуемъ-ли мы хлба, вина, масла или, что тоже, денегъ за сохраненіе этой тайны? Должно быть, такъ, друзья мои.
— Вы человкъ дловой, вотъ что,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ, слушавшій съ большимъ вниманіемъ:— и, слдовательно, вы не замедлите объяснить, какого рода тайна, которою вы владете. Вы правы. Вы не могли бы лучше поступить.
— Итакъ, братіе, именемъ христіанской любви,— говоритъ мистеръ Чадбандъ, лукаво щуря глазъ:— приступимъ къ длу. Рахиль, жена моя, приближься.
Мистриссъ Чадбандъ, совершенно готовая на это, выступаетъ такъ бойко, что приходитъ въ соприкосновеніе съ заднимъ планомъ своего супруга, она обращается къ мистеру Боккету съ сумрачной улыбкою.
— Если вамъ необходимо знать то, что намъ извстно, я скажу вамъ это. Я принимала участіе въ воспитаніи миссъ Гаудонъ, дочери миледи. Я находилась въ услуженіи у сестры миледи, которая очень живо чувствовала немилость, навлеченную ею на себя со стороны миледи, она распространила слухъ и сказала объ этомъ даже миледи, что ребенокъ умеръ — онъ въ самомъ дл быль близокъ къ тому — умеръ вскор посл рожденія. На этотъ ребенокъ, эта дочь, жива, и я знаю ее.
Съ этими словами, сопровождаемыми смхомъ, причемъ мистриссъ Чадбандъ съ особенною горечью налегала на слово миледи, мистриссъ Чадбандъ складываетъ руки и неумолимо смотритъ на мистера Боккета.
— Сколько могу понять вещи,— отвчаетъ офицеръ: — вы ожидаете билета фунтовъ въ двадцать или подарка въ эту сумму?
Мистриссъ Чадбандъ только смется и презрительно выражаетъ свое удивленіе, какъ ему не вздумалось ‘предложить’ двадцать пенсовъ.
— Ну, а супруга моего друга, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?— говоритъ мистеръ Боккетъ, длая мистриссъ Снагзби предостерегательный знакъ пальцемъ.— Какія могутъ быть ваши требованія, ма’мъ?
Сначала слезы и воздыханія мшаютъ мистриссъ Снагзби опредлить свойства и предлы ея требованій, но постепенно выходитъ на свтъ и обнаруживается ясне и ясне, что мистриссъ женщина, потерпвшая отъ обидъ и лишеній, что мистеръ Снагзби обманывалъ ее, пренебрегалъ ею и старался оставить ея достоинства въ тни, что главная отрада ея, при этихъ горестяхъ и несчастіяхъ, состояла въ дружеской симпатіи покойнаго мистера Толкинхорна, который выказалъ ей столько состраданія, когда онъ являлся на Подворье Кука въ отсутствіе ея вроломнаго супруга, что она въ послднее время совершенно привыкла поврять ему и вс свои горести. Повидимому, вс и каждый, исключая лишь настоящаго общества, составили заговоръ противъ душевнаго спокойствія мистриссъ Снагзби. Есть, между прочимъ, мистеръ Гуппи, клеркъ въ контор Кэнджа и Карбоя, этотъ мистеръ Гуппи былъ прежде открытъ, какъ солнце въ полдень, но вдругъ потомъ онъ сдлался скрытнымъ и таинственнымъ, какъ полночь, подъ вліяніемъ, въ томъ нтъ никакого сомннія, навтовъ и убжденій мистера Снагзби. Есть еще мистеръ Вивль, другъ мистера Гуппи, который жилъ очень скромно на томъ же двор, но и онъ вдался въ т же замыслы. Былъ Крукъ, теперь уже умершій, былъ Нимродъ, также скончавшійся, и былъ, наконецъ, Джо, котораго также поминай, какъ звали, вс они участвовали ‘въ этомъ’. Въ чемъ именно участвовали они, мистриссъ Снагзби не можетъ объяснить со всми подробностями, она знаетъ только, что Джо былъ сынъ мистера Снагзби, знаетъ также хорошо ‘какъ бы объ этомъ провозглашали въ трубы’. Она слдила за мистеромъ Снагзби, когда онъ въ послдній разъ посщалъ мальчика, а если бы мальчикъ не былъ ему сыномъ, то къ чему онъ вздумалъ бы тащиться къ нему? Единственнымъ ея занятіемъ въ жизни съ нкотораго времени сдлалось слдить за мистеромъ Снагзби взадъ и впередъ, вверхъ и внизъ, шагъ за шагомъ, собирать и совокуплять въ одно цлое подозрительныя обстоятельства — а каждое изъ обстоятельствъ, касающихся его, было въ высшей степени подозрительно — и стремиться этимъ путемъ къ предположенной цли — изобличать и выводить на свжую воду ея вроломнаго супруга денно и нощно. Этимъ способомъ ей удалось свести вмст Чадбандовъ и мистера Толкинхорна, переговорить съ мистеромъ Толкинхорномъ о перемн, произшедшей въ характер мистера Гуппи, содйствовать нкоторымъ образомъ разъясненію обстоятельствъ, которыя интересуютъ теперь настоящее общество, не. оставляя въ то же время главнаго пути къ важнйшей цли, полному раскрытію беззаконій мистера Снагзби и расторженію брачнаго союза. Все это мистриссъ Снагзби, какъ женщина обиженная, какъ подруга мистриссъ Чадбандъ, какъ послдовательница мистера Чадбанда, какъ неутшная плакальщица по покойномъ мистер Толкинхорн, готова подтвердить здсь, подъ печатью доврія со всевозможнымъ замшательствомъ и запинаніемъ въ словахъ, съ возможными и невозможными видами на соотвтствующее денежное вознагражденіе: у нея нтъ, такимъ образомъ, никакой корыстной цли, нтъ плана или предположенія, кром тхъ, о которыхъ она упомянула. Она принесла съ собою сюда, какъ приноситъ всюду, свою собственную сгущенную атмосферу — атмосферу, исполненную пыли, которая летитъ отъ постояннаго дйствія мельницы ревности.
Пока произносится эта вступительная рчь, что занимаетъ довольно много времени, мистеръ Боккетъ совщается съ своимъ добрымъ геніемъ и обращаетъ свое просвщенное вниманіе на Чадбандовъ и мистера Смолвида. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ остается неподвижнымъ, съ тмъ же ледянымъ выраженіемъ на лиц, онъ только разъ или два взглядываетъ на мистера Боккета, какъ-будто усматривая въ этомъ офицер единственнаго во вселенной человка, на котораго онъ можетъ положиться.
— Очень хорошо,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Теперь, изволите видть, я понимаю васъ и, получивъ отъ сэра Лэйстера Дздлока, баронета, порученіе заняться этимъ дльцемъ, (сэръ Лэйстеръ снова механически киваетъ головою въ подтвержденіи этихъ словъ), я могу теперь обратить на него свое полное и исключительное вліяніе. Теперь я не намренъ, впрочемъ, намекать на общую стачку съ цлью вытеребить деньги, не хочу упоминать ни о чемъ подобномъ, потому что мы люди ныншняго свта и наша цлъ обдлывать дла по возможности приличнымъ и пріятнымъ образомъ, и я, во всякомъ случа, скажу вамъ, чему я особенно удивился, я удивился, что вы вздумали шумть внизу въ передней. Это было такъ несовмстно съ вашими интересами. Вотъ что меня теперь занимаетъ.
— Мы хотли непремнно войти,— говоритъ въ оправданіе мистеръ Смолвидъ.
— Конечно, вамъ нужно было войти,— подтверждаетъ мистеръ Боккетъ снисходительнымъ тономъ:— но меня удивляетъ то, что старый джентльменъ, вашихъ лтъ,— я называю эти годы почтенными, изволите видть!— съ умомъ изощреннымъ, сколько могу понять, вслдствіе невозможности владть членами, что заставляетъ всю жизненность, все одушевленіе сосредоточиваться въ голов, не сообразилъ, что если онъ поведетъ дло, подобное настоящему не съ должною скрытностью, то оно не будетъ стоить и выденнаго яйца. Видите, какъ характеръ вашъ увлекаетъ васъ, вы ршительно теряетесь и всякую минуту готовы сдлать промахъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ поучительнымъ и вмст дружескимъ тономъ.
— Я говорилъ только, что не уйду безъ того, чтобы одинъ изъ слугъ не доложилъ обо мн сэру Лэнстеру Дэдлоку,— отвчаетъ мистеръ Смолвидъ.
— Такъ и есть! Въ этомъ-то и состоятъ порывы вашего характера. Знаете, что если бы вы примнили этотъ характеръ къ другого рода, дятельности, вы нажили бы деньги. Не позвонить ли, чтобы пришли люди снести васъ?
— Гд же мы будемъ толковать еще о дл какъ слдуетъ?— спрашиваетъ мистриссъ Чадбандъ строгимъ голосомъ.
— Ахъ, Богъ съ вами, вотъ настоящая-то женщина! Вашъ прекрасный полъ вообще любопытенъ!— отвчаетъ мистеръ Боккетъ съ пріемами любезнаго кавалера.— Я буду имть удовольствіе дать вамъ повстку завтра или посл завтра, не забуду и мистера Смолвида и его предложенія о ста фунтахъ.
— Пятистахъ фунтахъ!— восклицаетъ мистеръ Смолвидъ.
— Все равно! Дло не въ названіи (Мистеръ Боккетъ берется за шнурокъ звонка). Могу ли я пожелать вамъ пока добраго дня отъ моего лица и отъ лица джентльмена этого дома?— спрашиваетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.
Никто не находитъ въ себ столько жестокости, чтобы воспротивиться его намреніямъ, и вся компанія расходится тмъ же путемъ, какимъ и собралась. Мистеръ Боккетъ провожаетъ гостей до двери и, возвращаясь, говоритъ съ видомъ человка, занятаго серьезнымъ дломъ:
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ! Теперь ваше дло разсмотрть, нужно или не нужно откупиться отъ этихъ непріятностей. Что касается меня, я бы посовтовалъ вамъ откупиться, и я имю причины думать, что можно отдлаться въ этомъ случа очень дешево. Вы видите, что этотъ мозглый соленый огурецъ, мистриссъ Снагзби, перепробовала вс стороны спекулятивныхъ происковъ и надлала несравненно боле намъ вреда, подмчая всякій вздоръ и нелпость, чмъ можетъ быть разсчитывала. Покойный мистеръ Толкинхорнъ прибралъ къ себ въ руки всхъ этихъ олуховъ, этихъ лошадей и врно пустилъ бы ихъ по своей дорог, если бы вздумалъ, но онъ первый вылетлъ вонъ изъ экипажа, а они, собравъ кое-какъ свои ноги, бросаются и мечутся куда попало. Вотъ каково дло, и жизнь всегда такова. Не стало кошки, и мыши начинаютъ бситься и проказить, растаетъ ледъ, и вода будетъ течь и журчать.
Сэръ Лвистеръ, повидимому, дремлетъ, хотя глаза его совершенно открыты, онъ пристально смотритъ на мистера Боккета, пока мистеръ Боккетъ соображается съ своими часами.
— Должно схватить всю эту ватагу здсь же въ дом, теперь же,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, держа трепетною рукою часы и постепенно воодушевляясь:— и я намренъ произвести арестъ въ вашемъ присутствіи. Сэръ Лэйстеръ Двдлокъ, баронетъ, не произносите ни слова, не длайте ни малйшаго движенія. У меня обойдется дло безъ шума, безъ хлопотъ. Я возвращусь вечеромъ, если не помшаю вамъ, постараюсь выполнить вс ваши желанія относительно этого несчастнаго семейнаго дла и выберу удобнйшій путь погасить его. Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, не безпокойтесь только объ арест, которому я намренъ подвергнуть честную компанію. Вы увидите, что все пойдетъ какъ но маслу съ начала до конца.
Мистеръ Боккетъ звонитъ, идетъ къ двери, шепчетъ что-то Меркурію, затворяетъ дверь и становится назади ея со сложенными на груди руками. По прошествіи минуты или двухъ дверь тихонько отворяется, и входитъ француженка, мамзель Гортензія.
Въ то самое мгновеніе, какъ она вступаетъ въ комнату, мистеръ Боккетъ притворяетъ дверь и налегаетъ на нее спиною. Неожиданность этого шума заставляетъ Гортензію обернуться, и тогда въ первый разъ она замчаетъ сэра Лэйстера Дэдлока, сидящаго въ кресл.
— Извините меня, сдлайте милость,— говоритъ она торопливо.— Мн сказали, что здсь никого нтъ.
Когда она идетъ къ двери, то становится лицомъ къ лицу съ минеромъ Боккетомъ. Вдругъ судорожное движеніе пробгаетъ по лицу ея, и она длается блдною какъ смерть.
— Это моя жилица, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,— говоритъ минеръ Боккетъ, указывая на нее.— Эта молоденькая иностранка была моею жилицею нсколько недль тому назадъ.
— Да что же сэру Лэйстеру за дло до этого, мой ангелъ?— спрашиваетъ мамзель шутливымъ тономъ.
— Погоди, мой ангелъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ: — мы увидимъ.
Мамзель Гортензія смотритъ на него, нахмуривъ свое безжизненное лицо, на которомъ скоро появляется презрительная улыбка.
— Вы очень скрытны. Ужъ не пьяны ли вы, чего добраго?
— Довольно трезвъ, мой ангелъ,— отвчаетъ мистеръ Боккітъ.
— Я только что пришла въ вашъ негодный домъ съ вашею женою. Ваша жена оставила меня нсколько минутъ тому назадъ. Мн сказали тамъ внизу, что ваша жена здсь. Я иду сюда, между тмъ не нахожу ея здсь. Скажите же, наконецъ, къ чему вс эти глупыя продлки?— спрашиваетъ мамзель, сложивъ отважно руки, при чемъ что-то похожее на часовую пружину бьется въ ея темной щек.
Мистеръ Боккетъ только потрясаетъ передъ нею пальцемъ.
— Ахъ, Боже мой, да вы несчастный идіотъ!— кричитъ мамзель, мотая головою и громко смясь.— Пустите-ка меня лучше сойти внизъ, старый поросенокъ.
Слова эти произносятся ею съ дрыганіемъ ногою и съ угрожающимъ видомъ.
— Теперь, мамзель,— говоритъ мистеръ Боккетъ холоднымъ и ршительнымъ тономъ:— вы пойдете и сядете на эту софу.
— Я не сяду ни на что,— отвчаетъ она съ цлымъ рядомъ, ужимокъ.
— Теперь, мамзель,— повторяетъ мистеръ Боккетъ, не длая никакихъ особыхъ увщаній, а наводя только пальцемъ:— теперь вы сядите на эту софу.
— Зачмъ?
— За тмъ, что я беру васъ подъ стражу за участіе въ совершеніи убійства, о чемъ, конечно, нечего и разсказывать вамъ подробне. Теперь я постараюсь, по мр возможности, быть учтивымъ съ особою вашего пола и съ иностранкой. Если я не сумю такъ держать себя, я долженъ буду обходиться съ вами грубо. Какъ поступать мн въ этомъ случа, будетъ зависть отъ васъ. Потому я вамъ совтую, какъ другъ, прежде нежели пройдетъ еще полминуты надъ вашею головою, идти и ссть на эту софу.
Мамзель повинуется, произнося принужденнымъ голосомъ, между тмъ какъ фибры на щек ея начинаютъ биться чаще и сильне:
— Вы дьяволъ!
— Ну, вотъ видите ли,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ одобрительнымъ тономъ:— вы теперь очень благоразумны и ведете себя, какъ должно вести себя молодой иностранк вашего воспитанія. За то я дамъ вамъ полезный совтъ, который состоитъ въ слдующемъ: не болтайте слишкомъ много. Здсь васъ не будутъ ни о чемъ разспрашивать, и вы можете преспокойно держать языкъ за зубами. Однимъ словомъ, чмъ меньше будете разглагольствовать, тмъ лучше — вотъ что!
Мистеръ Боккетъ произноситъ эти слова самымъ учтивымъ тономъ.
Мамзель, растянувъ ротъ какъ тигрица и сыпля изъ черныхъ глазъ своихъ искры на Боккета, сидитъ на соф, вытянувшись въ струнку въ состояніи окоченнія и крпко сплетя руки, и сколько можно угадать, и ноги. Она бормочетъ невнятнымъ голосомъ: ‘Ахъ, ты Боккетъ — ты посл этого дьяволъ!’
— Теперь, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ (и съ этого времени палецъ его не приходитъ уже въ успокоеніе):— эта молодая женщина, моя жилица, была горничной миледи въ то время, о которомъ я говорилъ вамъ, эта молодая женщина, возымвъ сильное негодованіе и злобу къ миледи за то, что была удалена…
— Ложь!— кричитъ мамзель.— Я сама отошла отъ нея.
— Отчего же вы не пользуетесь моимъ совтомъ?— отвчаетъ мистеръ Боккетъ впечатлительнымъ, почти умоляющимъ голосомъ,— Я удивляюсь допущенной вами нескромности. Я могу вамъ на это сказать именно, что послужитъ къ вашей же невыгод. Можете быть въ томъ уврены. Я говорю только то, въ чемъ убжденъ совершенно и окончательно. Это уже до васъ не касается.
— Удалена, какъ же!— кричитъ мамзель яростнымъ голосомъ:— удалена миледи! Ужъ, признаюсь, славная леди! Да я, да я опозорила бы и себя, если бы осталась еще жить у такой безстыдной леди!
— Клянусь, что я удивляюсь вамъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ.— Я думалъ, что французы вообще учтивый и образованный народъ, я въ этомъ былъ увренъ. Теперь же вдругъ вижу, что женщина и француженка ведетъ себя такимъ неделикатнымъ образомъ въ присутствіи сэра Лэйстера Дэдлока, баронета!
— Да онъ несчастный колпакъ!— кричитъ мамзель.— Да я плевать хотла на его домъ, на его фамилію, на всю его глупость (Она все это приводитъ въ исполненіе надъ ковромъ). О, вотъ ужъ именно великій человкъ! О, знатный, гордый человкъ! Ахъ Боже! Срамъ!
— Видите ли, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— эта необузданная иностранка забрала себ въ голову, что она иметъ претензію на мистера Толкинхорна, покойника, потому что ее призывали въ его комнаты въ свидтели по длу, о которомъ я вамъ говорилъ, между тмъ ей было щедро заплачено за потерянное время и за хлопоты.
— Ложь,— кричитъ мамзель.— Я отказалась тогда отъ его денегъ!
— (Если вы будете разсуждать),— говоритъ мистеръ Боккетъ въ форм вводнаго предложенія:— (то вы должны принять на себя вс послдствія вашего ослушанія). Не знаю, перехала ли она ко мн жить съ обдуманнымъ намреніемъ обдлать это дло и умаслить меня. Я не могу сказать вамъ на это ршительнаго мннія, но она жила все-таки въ моемъ дом въ то время, когда швыряла деньги по комнатамъ покойнаго мистера Толкинхорна съ цлью завести съ кмъ бы то ни было ссору или споръ и преслдуя, и запутывая такимъ образомъ несчастнаго жильца.
— Ложь!— кричитъ мамзель.— Все ложь!
— Убійство было совершено, сэръ Лэйстеръ Дэдлокх, баронетъ, и вы изволите знать, при какихъ обстоятельствахъ. Теперь я попрошу васъ почтить меня вашимъ вниманіемъ на минуту или на дв. Я былъ посланъ на мсто происшествія, и дло было поручено мн. Я осмотрлъ мстность, тло, бумаги, однимъ словомъ — все. На основаніи свднія, сообщеннаго мн клеркомъ того же дома, я взялъ Джорджа подъ стражу, такъ какъ его видли, что онъ шатался крутомъ въ ту самую ночь и именно около того времени, когда совершилось убійство, вмст съ тмъ по показанію свидтеля, онъ какъ-то еще прежде очень крупно поговорилъ съ покойникомъ, даже угрожалъ ему. Если вы спросите меня, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, принялъ ли я съ перваго раза Джорджа за убійцу, я преспокойно отвчу вамъ, что нтъ. Но онъ, впрочемъ, можетъ быть и виноватымъ, и противъ него было довольно обвиненій для того, чтобы я счелъ своею обязанностью взять его и отправить подъ присмотръ. Теперь замтьте!
Пока мистеръ Боккетъ наклоняется впередъ съ нкоторымъ увлеченіемъ и предупреждаетъ, что онъ намренъ сказать таинственнымъ колебаньемъ указательнаго пальца въ воздух, мамзель Гортензія останавливаетъ на немъ свои черные глаза съ мрачнымъ видомъ и крпко, судорожно сжимаетъ свои сухія губы.
— Я воротился домой, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, ночью и нашелъ эту молодую женщину за ужиномъ съ моею женою, мистриссъ Боккетъ. Съ самаго ея появленія въ вашемъ дом въ качеств жилицы, она выказывала особенное расположеніе къ мистриссъ Боккетъ, но въ эту ночь она сдлала боле, чмъ когда либо — ршительно превзошла себя. Точно также она распространялась въ похвалахъ и въ доказательствахъ уваженія къ незабвенной памяти покойнаго мистера Толкинхорна. Не знаю, какое-то непонятное вдохновеніе подсказало мн въ ту минуту, какъ я сидлъ противъ нея за столомъ и смотрлъ на все, какъ она держала въ рук ножикъ… что-то подсказало мн, что это ея дло.
Мамзель, сквозь крпко стиснутые зубы и судорожно закрытыя губы, произноситъ едва слышнымъ голосомъ:
— Вы дьяволъ.
— Теперь, вопросъ: гд она была въ ту ночь, какъ совершилось убійство? Она была въ театр. (Она въ самомъ дл была тамъ, какъ я посл убдился, была и передъ этимъ подвигомъ, и посл онаго). Я зналъ, что мн приходится имть дло съ искусъной плутовкой, и что найти достаточную улику будетъ очень трудно, потому я поставилъ ей ловушку, такую ловушку, какой не ставилъ еще никогда, и я рисковалъ при этомъ случа, какъ не рисковалъ ни прежде, ни посл. Я все это обдумывалъ въ ум, разговаривая въ то же время съ нею за ужиномъ. Когда я поднялся наверхъ къ себ въ спальню, то, зная, что домъ нашъ не великъ, и что слухъ у этой молодой женщины очень остеръ, я вотнулъ конецъ простыни въ ротъ мистривсъ Боккетъ, съ тмъ, чтобы она не могла разсуждать и вскрикнуть отъ удивленія, и затмъ разсказалъ ей все но порядку… Перестаньте, мои милая, замышлять еще какія-нибудь проказы, или я свяжу вамъ ноги.
Мистеръ Боккетъ, разгорячившись, подходитъ къ мамзели и кладетъ свою тяжелую руку къ ней на плечо.
— Что съ вами длается?— спрашиваетъ она его.
— Не вздумайте опять,— отвчаетъ Боккетъ, убдительно грозя пальцемъ:— не вздумайте опять выпрыгнуть изъ окна. Вотъ что со мною длается. Пойдемте! Дайте мн вашу руку. Не трудитесь приподыматься, я сяду возл васъ. Дайте же мн вашу руку. Я, какъ вамъ извстно, женатый человкъ, вы знакомы съ моею женою. Дайте сейчасъ вашу руку.
Тщетно стараясь увлажить свои засохшія губы и произнести хотя малйшій звукъ, она борется сама съ собою и, наконецъ, уступаетъ требованію.
— Теперь мы опять можемъ успокоиться. Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, это дло ни за что не приняло бы такого оборота, какой приняло впослдствіи времени, если бы не мистриссъ Боккетъ, если бы не эта мистриссъ Боккетъ, за которую не грхъ бы дать пятьдесятъ тысячъ… что я? сто пятьдесятъ тысячъ фунтовъ! Чтобы отдать эту молодую женщину исключительно подъ ея присмотръ, я не показывалъ уже носа домой, хотя я и совщался, по мр надобности, съ мистриссъ Боккетъ въ булочной или сливочной лавк. Слова, произнесенныя мною шепотомъ мистриссъ Боккетъ въ то время, какъ уголъ простыни былъ воткнутъ ей въ ротъ, были слдующаго рода: ‘Милая моя, можешь ли ты постоянно слдить за нею, съ цлью разъяснить мои подозрнія на Джорджа, мои догадки о томъ, другомъ, пятомъ, десятомъ? Можешь ли ты исполнять это неутомимо, караулить ее день и ночь? Можешь ли ты принять на себя такого рода отвтственность, чтобы имть право сказать потомъ: ‘Она не сдлаетъ шагу оезъ моего вдома, она будетъ моею плнницею, не подозрвая того, она не убжитъ отъ меня точно такъ же, какъ не убжитъ отъ смерти, жизнь ея будетъ моею жизнью, ея душа моею душою, пока я не дознаюсь, дйствительно ли она совершила убійство?’ Мистриссъ Боккетъ отвчала, мн, въ какой мр позволялъ ей заткнутый ротъ: ‘Боккетъ, могу!’ И она выполнила это порученіе съ достоинствомъ и славою.
— Ложь!— возражаетъ мамзель:— все это ложь, другъ мой!
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, къ чему могли привести мои разсчеты при подобныхъ обстоятельствахъ? Когда я разсчитывалъ, что эта необузданная женщина непремнно перейдетъ границу разсудительности и благоразумія, былъ ли я правъ или нтъ? Я былъ правъ. Что же она вздумала сдлать? Не позволяйте ей разуврять васъ въ этомъ случа. Она ршилась обвинить въ этомъ убійств миледи.
Сэръ Лэйстеръ встаетъ со стула и опять спускается въ совершенномъ безсиліи.
— И къ этому подвигало ее между прочимъ убжденіе, что я почти постоянно здсь, о чемъ ей твердили съ намреніемъ. Теперь, откройте мой бумажникъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, если мн позволено будетъ поднести его къ вамъ, и посмотрите на письма, присланныя ко мн,— письма, изъ которыхъ въ каждомъ встрчается два слова ‘леди Дэдлокъ’. Вскройте одно изъ нихъ, адресованное на ваше имя, но которое я перехватилъ сегодня утромъ, и прочтите въ немъ три слова: ‘Леди Дэдлокъ убійца’. Эти письма летли на меня точно цлый рой божьихъ коровокъ. Что вы скажете теперь о мистриссъ Боккетъ, которая изъ своей засады видла, что вс эти письма были написаны этою молодою женщиною? Что вы скажете теперь о мистриссъ Боккетъ, которая въ эти полчаса успла припрятать т самыя чернила, ту самую бумагу, даже т именно листы бумаги, которые употреблялись при этой корреспонденціи, и отъ которыхъ отрзки теперь можно бы было пригнать? Что скажете вы о мистриссъ Боккегь, которая подмтила, какъ эта молодая женщина относила каждое письмо на почту, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ?— спрашиваетъ мистеръ Боккетъ въ восторженномъ удивленіи предъ геніальностью своей супруги.
Два обстоятельства представляются особенно замчательными, пока мистеръ Боккетъ приходитъ къ заключенію. Во-первыхъ, что онъ, повидимому, незамтно получаетъ страшное право собственности надъ мамзелью. Во-вторыхъ, что самая атмосфера, которою она дышетъ, какъ будто становится все гуще и сжате вокругъ нея, точно какая-то тсная сть или покрывало опутываютъ все боле и боле ея неподвижную фигуру.
— Нтъ никакого сомннія, что миледи была на мст страшнаго происшествія,— говоритъ мистеръ Боккетъ:— и моя чужеземная подруга видла ее тамъ, кажется, сверху лстницы. Миледи, Джорджъ и моя милая иностранка какъ будто слдовали другъ за другомъ по пятамъ. Но это ровно ничего не значитъ, и потому я не намренъ объ этомъ распространяться. Я нашелъ пыжъ отъ пистолета, изъ котораго мистеръ Толкинхорнъ былъ убитъ. Пыжъ этотъ состоялъ изъ клочка бумаги, оторваннаго отъ печатнаго описанія вашего дома въ Чесни-Воулд. Это еще ничего не значитъ, скажете вы, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ. Но когда моя милая иностранка, по свойственной ей осторожности, улучаетъ свободную минутку, чтобы изорвать остатокъ этого листа, и когда мистриссъ Боккетъ складываетъ вмст клочки бумаги и находитъ, что именно недостаетъ обрывка, который служилъ пыжомъ, то дло принимаетъ видъ какой-то глухой, безвыходной улицы.
— Все это очень утомительныя нелпости,— замчаетъ мамзель.— Вы ужъ очень довольно наговорили. Кончили ли вы по крайней мр, или вы еще намрены плести вздоръ?
— Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ,— продолжаетъ мистеръ Боккетъ, который съ наслажденіемъ произноситъ полный титулъ и длаетъ надъ собою особое усиліе, чтобы употребить только часть этого титула: — послдній пунктъ того обстоятельства, о которомъ я намренъ упомянуть, доказываетъ необходимость терпнія въ нашемъ дл и предостерегаетъ насъ отъ неумстной поспшности и торопливости. Я слдилъ вчера за этою молодою женщиною, безъ ея вдома, въ то время, какъ она смотрла на похороны въ сообществ съ моею женою, которая съ намреніемъ взяла ее туда съ собою, и я подмтилъ столько обстоятельствъ, которыя бы могли служить къ ея обвиненію, я замтилъ такое выраженіе на лиц ея, и сердце мое до такой степени возмущалось при вид ея злобы къ миледи, притомъ время было такъ удобно для того, чтобы оказать ей то, что вы назвали бы воздаяніемъ, что будь я помоложе и понеопытне, я непремнно схватилъ бы ее. Зато въ послднюю ночь, когда миледи, которою по справедливости вс восхищаются, возвратилась домой, походя въ эту минуту… Боже! иной сравнилъ бы ее съ Венерой, выходящей изъ океана… такъ непріятно, такъ грустно было подумать, что она оклеветана въ преступленіи, которому непричастна, что я едва-едва не прекратилъ процессіи. Но что я тогда потерялъ бы? Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я потерялъ бы тогда оружіе. Плнница моя предложила мистриссъ Боккетъ, по окончаніи похоронъ, отправиться въ омнибус куда-нибудь за городъ, съ тмъ, чтобы пить чай въ одномъ изъ вокзаловъ. Теперь, близъ этого вокзала, есть какой-то прудъ или озеро. Изъ-за чайнаго стола плнница моя отправилась за платкомъ, который лежалъ въ комнат, гд были чепцы, она оставалась тамъ довольно долго и воротилась какъ будто успокоенною. Когда он возвратились домой, все это было передано мн мистриссъ Боккетъ вмст съ ея замчаніями и подозрніями. Я приказалъ пройти въ этомъ пруд бреднемъ при лунномъ свт въ присутствіи двоихъ изъ моихъ людей, и карманный пистолетъ былъ вытащенъ оттуда, не пробывъ тамъ и шести часовъ. Теперь, моя милая, возьмите меня крпче за руку и жмите ее безъ церемоніи, я не разсержусь на это.
Въ одно мгновеніе мистеръ Боккетъ надваетъ на руки цпи.
— Это одна,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Теперь другая, моя милая. Вотъ об, и длу конецъ.
Онъ встаетъ, она встаетъ также.
— Гд,— спрашиваетъ она, вращая своими черными глазами, при чемъ рсницы почти закрываютъ ихъ, не лишая ихъ, впрочемъ, способности смотрть пристально:— гд ваша вроломная, ужасная, презрнная жена?
— Она отправилась впередъ въ полицейскую управу,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ.— Вы увидите ее тамъ, моя милая.
— Я бы желала поцловать ее!— восклицаетъ мамзель Гортензія, дрожа всмъ тломъ, какъ тигрица.
— Вы ее укусите, того и гляди,— говоритъ мистеръ Боккетъ.
— О, и съ какимъ удовольствіемъ! (И Гортензія открываетъ глаза во всю величину ихъ). Я бы желала разорвать ее, изгрызть по частямъ.
— Именно, моя милая,— говорить мистеръ Боккетъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:— я совершенно былъ готовъ услышать отъ васъ это. Особы вашего пола обыкновенно чувствуютъ сильнйшую ненависть къ тмъ женщинамъ, на которыхъ не походятъ. Я думаю, вы и въ половину не сердитесь такъ на меня?
— Нтъ, хотя вы настоящій дьяволъ.
— Ангелъ и дьяволъ по очереди, а?— кричитъ мистеръ Боккетъ.— Но я исполню свою обязанность, вы должны это помнить. Позвольте мн надть пока на васъ шаль. Мн случалось часто исправлять должность горничной. У васъ чего-то недостаетъ къ чепчику? Кэбъ стоитъ у подъзда.
Мамзель Гортензія, бросая взоръ негодованія на зеркало, манерится очень миловидно и смотритъ, надо ей отдать справедливость, чрезвычайно авантажно.
— Послушайте, мой ангелъ,— говоритъ она, посл нсколькихъ саркастическихъ ужимокъ.— Вы очень умны. Но можете ли вы воз… возвратить его къ жизни?
— Конечно, нтъ,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ.
— Это очень забавно. Послушайте меня еще. Вы очень умны. Можете вы сдлать изъ нея добродтельную леди?
— Не будьте такъ злы,— говоритъ мистеръ Боккетъ.
— Или изъ него гордаго и высокомрнаго джентльмена?— восклицаетъ мамзель, обращаясь къ сэру Лэйстеру съ невыразимымъ презрніемъ.— Да посмотрите же на него! Бдный малютка! Ха, ха, ха!
— Пойдемте, пойдемте, нечего говорить по пустому,— отвчаетъ мистеръ Боккетъ.— Ступайте за мною.
— Вы не можете сдлать ни того, ни другого, о чемъ я вамъ говорила? Въ такомъ случа я отдаю себя въ ваше полное распоряженіе. Если мн суждена смерть, то это для меня ршительно все равно. Пойдемте, мой ангелъ. Прощайте, сдой старичокъ! Мн жаль васъ, и я васъ пре… зираю!
Произнеся эти слова, она сжимаетъ зубы, какъ будто ротъ ея затворялся при помощи пружины. Невозможно описать, какъ мистеръ Боккетъ выводитъ ее, но онъ совершаетъ этотъ подвигъ какимъ-то особеннымъ образомъ, онъ окружаетъ и застилаетъ ее будто облакомъ и уносится съ нею точно Юпитеръ, при чемъ она представляется предметомъ его страсти.
Сэръ Лэйстеръ, оставшись одинъ, пребываетъ въ томъ же положеніи, какъ будто онъ слушаетъ, какъ будто вниманіе его занято. Наконецъ, онъ осматриваетъ кругомъ обширную комнату и, находя ее пустою, медленно приподнимается на ноги, толкаетъ назадъ кресло и длаетъ нсколько шаговъ, придерживаясь рукою за столъ. Потомъ онъ останавливается и, произнося безсвязнью звуки, поднимаетъ глаза кверху и смотритъ на что-то очень пристально.
Богъ знаетъ, что онъ видитъ въ это время. Зеленые ли, густые ли лса Чесни-Воулда, высокородный ли домъ, портреты ли своихъ предковъ, везнакомыхъ ли людей, которые искажаютъ будто бы эти портреты, полицейскихъ ли комиссаровъ, которые съ наглымъ видомъ роются и возятся въ его драгоцнномъ домашнемъ скарб, тысячи ли пальцевъ, которые указываютъ на него, тысячи ли физіономій, которыя смются надъ нимъ?.. Но если подобныя виднія проносятся предъ нимъ и возмущаютъ его, то есть другое видніе, которое онъ можетъ назвать боле опредлительно, и къ которому онъ обращается, схватывая себя за сдые волосы и потомъ протягивая впередъ руки.
Это она, въ союз съ которою онъ не зналъ эгоистической мысли, сознавая, что въ продолженіе длиннаго ряда годовъ она была главнымъ звеномъ его общественнаго положенія и гордости. Это она, котирую онъ любилъ, которою восхищался, которую уважалъ безпредльно, и выставлялъ свту, чтобы тотъ расточалъ передь нею дань удивленія. Это она, которая, среди принужденныхъ формъ и условій его жизни, служила предметомъ нелицемрной нжности и любви, предметомъ, способнымъ поразить его тмъ невыносимымъ страданіемъ, которое онъ теперь ощущаетъ. Онъ смотритъ на нее, забывая вовсе о самомъ себ: онъ не въ состояніи поврить, какъ глубоко упала она съ того высокаго мста, которое украшала съ такимъ достоинствомъ.
И даже въ то время, когда, забывая свои собственныя страданія, онъ въ какомъ-то чаду упадаетъ на полъ, онъ еще произноситъ ея имя довольно внятно и скоре тономъ грусти и состраданія, нежели тономъ упрека.

LV. Побгъ.

Полицейскій агентъ Боккетъ не предпринималъ еще ршительныхъ мръ къ полному окончанію дла. Онъ подкрпляетъ себя сномъ для предстоящаго подвига и подкрпляетъ именно въ то время, когда во мрак ночи и на окованныя зимнимъ холодомъ дороги вызжаетъ коляска изъ Линкольншэйра по направленію въ Лондонъ.
Сть желзныхъ дорогъ скоро покроетъ всю эту страну, съ шумомъ, визгомъ и звяканьемъ паровозы и позда будутъ летать, какъ метеоры, по широкому пространству сельскихъ ландшафтовъ и затмятъ собою всю поэтическую прелесть луны. Въ ту пору и въ тхъ мстахъ желзныхъ дорогъ еще не существовало, хотя существованіе ихъ ожидалось съ каждымъ днемъ. Приготовленія длаются быстро, везд производятся измренія, вся мстность покрыта множествомъ разныхъ геодезическихъ знаковъ. Во многихъ мстахъ положено начало мостамъ, недоконченные своды которыхъ уныло посматриваютъ другъ на друга черезъ дороги и ручьи, нетерпливо ожидая своего соединенія, въ нкоторыхъ мстахъ возведены частицы насыпи, и между ними въ глубокихъ оврагахъ снуютъ взадъ и впередъ грязныя телги и тачки, на вершинахъ горъ виднются треножники изъ высокихъ кольевъ, это тамъ, гд, по слухамъ, будутъ проводиться тоннели. Везд усматривается хаосъ, къ приведенію котораго въ порядокъ не предвидится конца. По окованнымъ зимнимъ холодомъ дорогамъ, и во мрак ночи, коляска совершаетъ свой путь, вовсе не помышляя о желзныхъ дорогахъ.
Въ этой коляск находятся мистриссъ Ронсвелъ, давнишная домоправительница Чесни-Воулда, подл нея сидитъ мистриссъ Бэгнетъ въ своемъ сренькомъ салоп и съ зонтикомъ. Старая бабенка скоре бы отдала преимущество мсту на передней скамейк, какъ боле всего подверженному вліянію погоды и какъ доставляющему, сообразно съ ея привычками ко всякаго рода путешествіямъ, боле удобства., но мистриссъ Ронсвелъ слишкомъ много заботится о комфорт своей спутницы, чтобы дать ей воспользоваться такимъ пріятнымъ помщеніемъ. Старушка-домоправительница не можетъ вдоволь насмотрться на старую бабенку. Она сидитъ, сохраняя свою величавую позу, держитъ руку мистриссъ Бэгнетъ въ своей рук и, не обращая вниманія на ея шероховатость, часто подноситъ ее къ своимъ губамъ.
— Вы мать семейства, добрая душа моя,— повторяетъ она безпрестанно:— и вы отыскали мать моего бднаго Джорджа.
— Вы не знаете, ма’амъ,— отвчаетъ мистриссъ Бэгнегь:— а вдь Джорджъ всегда былъ откровененъ со мной, и когда онъ сказалъ въ нашемъ дом моему Вуличу, что Вуличъ главне всего долженъ заботиться о томъ, чтобъ не увеличивать своими поступками число морщинъ на лиц матери, не прибавлять сдины въ ея волосы, тогда я сразу догадалась, что врно что-нибудь свженькое привело ему на намять его родную мать. Онъ часто говаривалъ мн, хотя уже и давненько, что очень, очень дурно поступилъ съ ней.
— О нтъ, душа моя!— отвчаетъ мистриссъ Ронсведъ, заливаясь слезами.— Господь съ нимъ! Онъ ничего не сдлалъ дурного. Джорджъ постоянно любилъ меня и былъ любимымъ моимъ сыномъ! Одно только нехорошо, что онъ былъ слишкомъ пылкой души, а черезъ это сдлался своенравнымъ и ушелъ въ солдаты. Я знаю, онъ врно потому и не ршался писать къ намъ до тхъ поръ, пока не получитъ офицерскаго чина, а такъ какъ онъ не получилъ этого чина, то врно считалъ себя ниже насъ и не хотлъ быть позоромъ для насъ. Я вамъ скажу, у моего Джорджа было львиное сердце съ самаго младенчества.
И старушка леди по старинной привычк начинаетъ разводить руками, съ лихорадочнымъ трепетомъ припоминая, какимъ милымъ, какимъ прекраснымъ былъ этотъ юноша, какимъ смышленымъ и веселымъ былъ онъ мальчикомъ, какъ любили его въ Чесни-Воулд вс до послдняго, какъ полюбилъ его сэръ Лэйстеръ, будучи молодымъ джентльменомъ, какъ привязаны были къ нему вс собаки, какъ т, которые сердились на него, простили его и сожалли о немъ съ той минуты, какъ онъ пропалъ безъ всти, бдняжка! И посл всего этого предстоитъ увидться съ нимъ, и гд же еще? Въ тюрьм! Широкій платокъ начинаетъ подниматься и опускаться на широкой груди, и прекрасная, статная, старомодная фигура склоняется подъ бременемъ материнской горести.
Мистриссъ Бэгнетъ, инстинктивно угадывая въ своей спутниц доброе и теплое сердце, предоставляетъ ей на нкоторое время предаваться своей скорби, хотя это снисхожденіе заставляетъ ее отереть рукой слезы съ своихъ собственныхъ глазъ, но потомъ она начинаетъ ее утшать своимъ бойкимъ веселымъ разговоромъ.
— Вотъ, знаете, я вышла позвать Джорджа къ чаю (онъ былъ на дворик подъ тмъ будто бы предлогомъ, что ему хочется покурить на чистомъ воздух) и говорю ему:
‘— Ради Бога, Джорджъ, что съ тобой сегодня? Я вижу тебя не въ первый разъ, я видала тебя часто и въ дух, и не въ дух, и здсь, и за границей, но никогда не видывала тебя такимъ нечаяннымъ.
‘— Я потому и печаленъ сегодня,— говоритъ Джорджъ:— что кажусь вамъ печальнымъ.
‘— Что же ты сдлалъ такое, старина, о чемъ бы теб слдовало печалиться?— говорю я.
‘— Особеннаго ничего, мистриссъ Бэгнетъ,— отвчаетъ Джорджъ, качая головой:— что я сдлалъ и длалъ въ теченіе столь многихъ лтъ, того ужъ теперь не передлаешь. Если мн приведется быть въ раю, такъ врно не за то, что я былъ добрымъ сыномъ къ вдовой матери, больше я ничего не скажу’.
— Такъ вотъ извольте видть, ма’мъ, когда Джорджъ сказалъ мн, что лучше ужъ не передлывать того, что сдлано, я себ и подумала, какъ это длывала я и прежде, что тутъ что-нибудь не такъ, да и давай выпытывать отъ Джорджа, почему къ нему пришли на мысль подобныя вещи. Тутъ-то Джорджъ и сказалъ мн, что случайно, въ контор адвоката, онъ увидлъ прекрасную пожилую леди, которая такъ живо напомнила ему о его матери, и потомъ столько наговорилъ мн о той прекрасной пожилой леди, что совсмъ забылся, и вдобавокъ описалъ мн портретъ ея, какой она была много и много лтъ тому назадъ. Я, знаете, и спрашиваю Джорджа, когда онъ кончилъ: ‘Кто же эта пожилая леди, которую онъ видлъ?’ Джорджъ и говоритъ мн, что ‘это мистриссъ Ронсвелъ, домоправительница больше чмъ полстолтія въ помсть Дэдлоковъ, въ Чесни-Воулд, въ Линкольншэйр’. Джорджъ частенько и прежде говаривалъ мн, что онъ самъ изъ Линкольншэйра, такъ я въ тотъ же вечеръ и говорю моему старому Бакауту: ‘Послушай, Бакаутъ, а вдь это его мать, я готова пари держатъ на сорокъ пять фунтовъ!’
Все это мистриссъ Бэгнетъ повторяетъ въ двадцатый разъ въ теченіе послднихъ четырехъ часовъ. Она трещитъ, какъ особенной породы птица, голосъ ея достигаетъ весьма высокой ноты для того, чтобы мистриссъ Ронсвелъ могла слышать ее даже и подъ шумъ и трескотню колесъ.
— Благословляю и благодарю васъ,— говоритъ мистриссъ Ронсвелъ.— Благословляю и благодарю васъ, моя добрая душа!
— Благороднйшее сердце!— восклицаетъ мистриссъ Бэгнетъ самымь натуральнымъ образомъ.— Меня не за что благодарить, право не за что. Благодарю васъ, ма’мъ, самихъ за то, что вы такъ охотно выражаете свою благодарность! Не забудьте же, ма’мъ, что какъ только вы узнаете, что Джорджъ вашъ родной сынъ, такъ первымъ дломъ постарайтесь, ради самихъ себя, доставить ему всевозможныя средства оправдаться и очистить себя отъ обвиненія, въ которомъ онъ такъ же невиненъ, какъ вы или я. Мало того, что истина и справедливость на его сторон, ему нуженъ законъ и адвокаты!— восклицаетъ старая бабенка, повидимому, убжденная, что законъ и адвокаты составляютъ совершенно отдльное учрежденіе и что они навсегда разъединились въ товариществ съ истиной и правосудіемъ.
— Онъ будетъ имть,— говоритъ мистриссъ Ронсвелъ:— вс средства, какія только можно достать въ этомъ мір. Я истрачу все, что имю, и истрачу съ радостью, лишь бы только достать эти средства. Сэръ Лэйстеръ съ своей стороны сдлаетъ все лучшее, вся фамилія поможетъ ему. Я… я знаю, какъ распорядиться, моя милая, я разскажу имъ, какъ его мать не слышала о сын своемъ въ теченіе всхъ этихъ лтъ и, наконецъ, нашла его въ тюрьм.
Чрезвычайное безпокойство старой домоправительницы, когда говоритъ она, ея прерывистыя слова и судорожное движеніе рукъ производятъ на мистриссъ Бэгнетъ сильное впечатлніе и, вроятно, крайне удивили бы ее, еслибъ она не приписывала ихъ собственно печали матери, сокрушающейся о положеніи сына. Но все же мистриссъ Бэгнетъ удивляется, почему мистриссъ Ронсвелъ произноситъ вполголоса и разсянно: ‘Миледи, миледи, миледи!’ и повторяетъ это слово безпрестанно.
Морозная ночь проходитъ, начинается разсвтъ, и почтовая коляска мчится въ утреннемъ туман какъ призракъ коляски, отшедшей изъ этого міра. Она мчится, окруженная призраками деревьевъ и живыхъ изгородей, медленно исчезающихъ и уступающихъ мсто дйствительностямъ дня. Но вотъ коляска въ Лондон, путешественницы выходятъ изъ нея — старая домоправительница печальная и смущенная, мистриссъ Бэгнетъ совершенно свжая и спокойная, какой она была бы, еслибъ слдующій пунктъ ея поздки, безъ всякихъ перемнъ и остановокъ, былъ мысъ Доброй Надежды, островъ Вознесенія, Гонгъ-Конгъ, или всякая другая военная станція.
Но когда он отправились въ тюрьму, гд заключенъ кавалеристъ, старушка-леди, поправляя свое сиреневое платье, принимаетъ на себя невозмутимое спокойствіе, что составляетъ между прочимъ необходимую принадлежность того платья. Она кажется въ эту минуту удивительно серьезной, аккуратной и прекрасной статуей изъ китайскаго фарфора, несмотря, что сердце ея сильно бьется и ея платокъ приходитъ въ боле сильное движеніе, чмъ случалось ему приходить въ теченіе многихъ лтъ при воспоминаніи матери о ея своенравномъ сын.
Приближаясь къ комнат Джорджа, он видятъ, что дверь въ нее отворена и изъ нея выходитъ тюремщикъ. Мистриссъ Бэгнетъ проворно длаетъ знакъ, упрашивая его не говорить ни слова. Кивнувъ головой въ знакъ согласія, онъ пропускаетъ ихъ и запираетъ дверь.
Такимъ образомъ Джорджъ, писавши что-то за столомъ, воображаетъ, что сидитъ одинъ одинешенекъ и, углубясь въ размышленія, не отрываетъ глазъ отъ письма. Старая домоправительница смотритъ на него, и усиленное движеніе рукъ ея подтверждаетъ вс догадки мистриссъ Бэгнетъ. Увидвъ мать и сына вмст и имя о нихъ предварительныя свднія, она нисколько теперь не сомнвается въ ихъ родственныхъ отношеніяхъ.
Ни шорохъ платья домоправительницы, ни ея жесты, ни слова не измняютъ ей. Она стоитъ и смотритъ на него, пишущаго и не сознающаго столь близкаго присутствія своей матери, и только движеніемъ рукъ выражаетъ свое душевное волненіе. Это движеніе весьма краснорчиво, весьма, весьма краснорчиво. Мистриссъ Бэгнетъ совершенно понимаетъ его. Оно говоритъ о благодарности, о радости, о печали, о надежд, о неизмнной материнской любви, лелемой безъ всякой взаимности съ тхъ поръ, какъ этотъ вполн возмужалый человкъ былъ еще отрокомъ, оно говоритъ о лучшемъ сын, но мене любимомъ, и объ этомъ сын, любимомъ нжно и съ гордостью, оно говоритъ такъ трогательно, что глаза мистриссъ Бэгнетъ наполняются слезами, и чистыя, и блестящія он катятся по ея загорлому лицу.
— Джорджъ Ронсвелъ! О, мой милый сынъ, взгляни на меня!
Испуганный кавалеристъ вскакиваетъ съ мста, обнимаеть мать и падаетъ передъ ней на колни. Подъ вліяніемъ ли поздняго раскаянія, или подъ вліяніемъ воспоминанія о раннихъ годахъ своей жизни, проведенныхъ подъ кровомъ матери, которая такъ неожиданно явилась передъ нимъ, онъ складываетъ свои руки, какъ складываетъ ихъ дитя, читая молитвы, и, поднявъ ихъ къ груди матери, склоняетъ голову и плачетъ.
— Мой Джорджъ, мой неоцненный сынъ! Всегдашній мой любимый сынъ, любимый сынъ и теперь, гд ты былъ въ теченіе этихъ долгихъ и тяжкихъ лтъ? Сдлался такимъ мужчиной, сдлался такимъ прекраснымъ, сильнымъ человкомъ! Сдлался совершенно такимъ человкомъ, какимъ бы долженъ быть онъ, еслибъ Богу угодно было продлить его вкъ!
Вопросы съ одной стороны и отвты съ другой — какъ-то не вяжутся. Во все это время старая бабенка, отойдя въ сторону, облокачивается одной рукой на выбленную стну, кладетъ на нее свое честное лицо, утираетъ глаза своимъ заслуженнымъ сренькимь салопомъ и находится въ полномъ удовольствіи, какъ самая добрая душа.
— Матушка,— говоритъ кавалеристъ, когда оба они успокоились:— прежде всего простите меня! О, какъ я нуждаюсь въ вашемъ прощеніи.
Простить его! Она прощаетъ его отъ всего сердца и отъ всей души. Она всегда прощала его. Она говоритъ ему, что въ своемъ духовномъ завщаніи, написанномъ уже много лтъ тому назадъ, она называла его своимъ любимымъ сыномъ Джорджемъ. Она никогда и ничего не думала о немъ дурного — никогда! Еслибъ она умерла безъ этого счастія — безъ счастія увидться съ нимъ, о, она теперь ужъ женщина старая и, слдовательно, нельзя разсчитывать на долголтіе… она, еслибъ была въ памяти, благословила бы его съ послднимъ вздохомъ, благословила бы какъ своего возлюбленнаго сына Джорджа.
— Матушка, я былъ непочтителенъ къ вамъ, я причинилъ вамъ столько горестей, и за это я получилъ мою награду. Впрочемъ, въ послдніе годы я имлъ какую-то неопредленную цль. Когда я оставилъ домъ, такъ я не заботился… мн казалось, я не слишкомъ заботился о томь, что оставляю его, я ушелъ отъ васъ и, очертя голову, записался въ солдаты, стараясь убдить себя, что ршительно ни о комъ не забочусь, ршительно ни о комъ, и что никто не заботился и обо мн.
Кавалеристъ отеръ себ глаза и положилъ въ сторону платокъ, но въ его обыкновенной манер выражаться и держать себя, въ его смягченномъ тон голоса, прерываемомъ отъ времени до времени полу подавленнымъ вздохомъ, замтна необыкновенная перемна.
— Вотъ я и написалъ домой строчку, какъ вамъ это извстно, написалъ съ тмъ, чтобы сказать, что я поступилъ въ солдаты подъ другимъ именемъ и что ушелъ съ полкомъ за границу. За границей я хотлъ было написать еще годъ спустя, когда хорошенько поодумаюсь. Прошелъ годъ, и я отложилъ до другого, прошелъ другой, и я отложилъ еще на годъ, да, кажется, и пересталъ, наконецъ, много думать объ этомъ. Такимъ образомъ, откладывая съ году на годъ, въ теченіе десятилтней службы, я началъ старть и спрашивать себя: да зачмъ же я стану писать?
— Я ни въ чемъ не виню тебя, мой сынъ, но не облегчить мою душу, Джорджъ, не написать словечка твоей любящей матери, которая тоже старла съ каждымъ днемъ!..
Эти слова снова разстраиваютъ кавалериста, но онъ подкрпляетъ себя, сильно и звучно откашливаясь.
— Да проститъ мн небо, если я думалъ, что, написавъ о себ, я доставлю вамъ хотя маленькое утшеніе. Вы были такъ уважаемы всми. Мой братъ, какъ мн случалось отъ времени до времени видть изъ газетъ, успвалъ въ жизни и становился извстнымъ. Наконецъ, я драгунъ, бездомный, неосновательный, не устроившій себя, какъ брата, но разстроившій, пренебрегшій всми ожидавшими меня выгодами, забывшій вс пріобртенныя познанія, ничего не собиравшій, ничего кром того только, что длало меня совершенно никуда и ни на что негоднымъ. Стоило ли посл этого извщать о себ? Пропустивъ столько времени, что вышло бы хорошаго изъ этого? Худшее для васъ миновало, матушка. Я узналъ тогда (будучи уже мужчиной), какъ вы оплакивали меня, сокрушались о мн, молились о мн, скорбь ваша прошла, или по крайней мр она утихла, и я остался въ вашихъ воспоминаніяхъ въ лучшемъ вид, чмъ я былъ.
Старушка печально качаетъ головой и, взявъ одну его могучую руку, нжно кладетъ ее къ себ на плечо.
— Я не говорю, что это было дйствительно такъ, но я старался убдить себя, что это такъ. Я сію минуту сказалъ, что бы могло выйти хорошаго изъ этого? Правда, могло бы выйти и хорошее, но только для меня — вотъ это-то меня и удерживало. Вы бы отыскали меня, вы бы выхлопотали мн отставку, взяли бы меня въ Чесни-Воулдъ, свели бы меня съ моимъ братомъ и со всмъ семействомъ брата, вы бы старались длать для меня все лучшее, сдлать изъ меня почтеннаго гражданина. Но какими бы глазами стали смотрть на меня вы и вс родные, когда я самъ на себя смотрлъ съ пренебреженіемъ? Какимъ бы образомъ стали вы обращать вниманіе на празднаго драгуна, который былъ для васъ бременемъ и позоромъ, который былъ въ тягость самому себ, былъ позоромъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, кром только тхъ случаевъ, когда онъ находился въ рукахъ дисциплины? Какимъ бы образомъ я сталъ смотрть въ лицо дтей моего брата и имть притязаніе на право служить имъ примромъ — я, бродяга, который мальчишкой убжалъ изъ-подъ родительскаго крова и отравилъ жизнь своей матери скорбью и несчастіемъ? ‘Нтъ, Джорджъ!’ Вотъ мои слова, матушка, когда я представлялъ себ все это: ‘Ты самъ постлалъ себ постель, такъ самъ и спи на ней’.
Мистриссъ Ронсвелъ выпрямляетъ свой величавый станъ и, преодолваемая чувствомъ материнской гордости, киваетъ головой старой бабенк, какъ будто говоря ей: ‘Я вдь говорила вамъ!’ Старая бабенка облегчаетъ свои чувства и доказываетъ свое участіе въ разговор, сдлавъ своимъ зонтикомъ довольно сильный толчокъ въ плечо кавалериста, она повторяетъ это отъ времени до времени въ вид нжнаго напоминанія и, посл каждаго изъ убдительныхъ толчковъ, прибгаетъ къ выбленной стн и сренькому салопу.
— Вотъ такимъ-то образомъ я и пришелъ къ заключенію, что лучшее возмездіе для меня состояло въ томъ, чтобъ спать на той постели и умереть на ней. Разумется, я бы это и сдлалъ (хотя я не разъ прізжалъ въ Чесни-Воулдъ посмотрть на васъ, когда вы мало думали о мн), я бы непремнно это сдлалъ, еслибъ не жена моего стараго сослуживца, которая, какъ я вижу, сдлала для меня слишкомъ много. Но я благодарю ее за это. Я благодарю васъ, мистриссъ Бэгнетъ, отъ всего сердца.
На это мистриссъ Бэгнетъ отвчаетъ двумя толчками. Посл того старушка-леди убждаетъ своего сына Джорджа, своего ненагляднаго, найденнаго сына, свою радость и счастіе, свтъ очей своихъ, счастливый закатъ своей жизни, убждаетъ его въ томъ, что онъ долженъ руководствоваться лучшими совтами, какіе только можно пріобрсть за деньги и вліяніе, что онъ долженъ поручить свое дло извстнйшимъ адвокатамъ, какихъ только можно достать, что онъ долженъ дйствовать въ этомъ серьезномъ обвиненіи такъ, какъ будутъ совтовать, не долженъ, при всей своей правот, быть самонадяннымъ, долженъ дать общаніе, что будетъ думать о безпокойств и страданіяхъ своей бдной старухи-матери, пока не оправдается, въ противномъ случа, онъ сокрушитъ ея сердце.
— Матушка, вы имете на это полное мое согласіе,— отвчаетъ кавалеристъ, останавливая дальнйшія слова ея поцлуемъ:— только скажите мн, что я долженъ длать, и я приступлю къ позднему началу, и сдлаю все для васъ. Мистриссъ Бэгнетъ, я знаю, вы побережете мою мать!
Старая бабенка отвчаетъ самымъ сильнымъ толчкомъ.
— Если вы познакомите ее съ мистеромъ Джорндисомъ и съ миссъ Соммерсонъ, она узнаетъ, что они одинаковаго съ ней мннія, и они подадутъ еи лучшій совтъ и помощь.
— Да вотъ что, Джорджъ,— сказала старушка-леди:— намъ какъ можно скоре нужно послать за твоимъ братомъ. Говорятъ, онъ очень умный человкъ, живетъ онъ гд-то далеко за Чесни-Воулдомъ, не знаю только, гд именно. Онъ будетъ очень полезенъ для насъ.
— Матушка,— отвчаетъ кавалеристъ: — не рано ли будетъ просить отъ васъ милости?
— Конечно, нтъ, мой милый.
— Такъ сдлайте мн одну милость: не давайте знать моему брату.
— О чемъ не давать ему знать, мой другъ?
— Не давайте ему знать обо мн. Въ самомъ дл, матушка, для меня это будетъ тяжело, я не могу примириться съ мыслью объ этомъ. Онъ оказалъ себя совершенно другимъ человкомъ противъ меня и сдлалъ такъ много, чтобы возвысить себя, между тмъ какъ я во все это время проводилъ солдатскую жизнь, такъ что въ моемъ состав недостаетъ достаточнаго количества мди, чтобы видть его въ этомъ мст и при подобномъ обвиненіи. Возможно ли думать, что такое открытіе доставитъ ему удовольствіе? Разумется, невозможно. Нтъ, пожалуйста, храните отъ него мою тайну, окажите мн милость больше, чмъ я заслуживаю, не открывайте моей тайны ни брату моему, никому въ мір.
— Но вдь это не навсегда, любезный Джорджъ?
— Можетъ быть, не навсегда, хотя я и желалъ бы этого, но не открывайте ее въ настоящее время, я умоляю васъ. Ужъ пусть лучше я умру, чмъ онъ узнаетъ о возвращеніи своего брата-бродяги,— говоритъ кавалеристъ, задумчиво кивая головой:— и, пожалуйста, въ случа наступленія или отступленія, руководствуйтесь тмь видомъ, который онъ приметъ на себя.
Такъ какъ очевидно было, что это обстоятельство производило на него весьма непріятное впечатлніе, и такъ какъ глубина его чувствъ отражалась даже на лиц мистриссъ Бэгнетъ, поэтому мать безусловно соглашается съ его просьбой, и онъ отъ искренняго сердца благодаритъ ее.
— Во всхъ другихъ отношеніяхъ, дорогая моя матушка, я буду такъ сговорчивъ, какъ только вы можете пожелать, въ одномъ только этомъ я не соглашаюсь съ вами. Итакъ, теперь я готовъ даже имть дло съ адвокатами. Я написалъ (и при этомъ онъ взглянулъ на свое писаніе на стол) все, что зналъ о покойномъ, и какимъ образомъ меня впутали въ это несчастное дло. Сюда внесено все, ясно и врно, какъ въ счетную книгу, ни слова не пропущено для пополненія и поясненія фактовъ. Я намренъ былъ прочитать это съ начала до конца, лишь бы только предложили мн сказать что-нибудь въ свою защиту. Я еще надюсь, что мн это будетъ позволено, впрочемъ, я уже не имю своей воли въ этомъ дл, и что бы ни было сказано или сдлано, я даю общаніе не имть ее.
Когда дла приведены были въ такое удовлетворительное положеніе, и когда времени прошло уже значительное количество, мистриссъ Бэгнетъ предлагаетъ удалиться. Старушка-леди снова и снова обнимаетъ своего сына, и кавалеристъ снова и снова прижимаетъ ее къ своей широкой груди.
— Мистриссъ Бэгнетъ, куда же вы намрены свезти мою мать?
— Я иду теперь, мой милый, въ столичный домъ, въ фамильный домъ Дэдлоковъ. У меня есть тамъ одно дло, о которомъ я должна переговорить немедленно,— отвчаетъ мистриссъ Ронсвелъ.
— Мистриссъ Бэгнетъ, вы доставите туда въ коляск мою матушку? Разумется, доставите, я это знаю. И къ чему мн было спрашивать объ этомъ!
И въ самомъ дл къ чему, выразительно подтверждаетъ мистриссъ Бэгнетъ своимъ зонтикомъ.
— Возьмите же ее, мой старинный другъ, и возьмите съ собой мою признательность. Поцлуйте Квебеку и Мальту, свезите любовь моему крестнику, крпче пожмите за меня руку Бакауту, а вотъ это вамъ, и я бы желалъ, моя милая, чтобъ это было десять тысячъ фунтовъ золотомъ!
Сказавъ это, кавалеристъ прикладываетъ губы къ смуглому лбу старой бабенки, и вслдъ затмъ дверь въ его отдленіе запирается.
Никакія упрашиванья со стороны доброй старой домоправительницы не могутъ принудить мистриссъ Бэгнетъ не взять кареты, чтобы свезти ее домой. Легко и весело выскочивъ изъ кареты у дверей дома Дэдлока, старая бабенка проводитъ старую домоправительницу на лстницу, отъ чистаго сердца жметъ ей руку и пшкомъ отправляется домой. Прибывъ вскор посл того въ сердце своего семейства она приступаетъ къ промыванію зелени, какъ будто ни въ чемъ не бывало.
Миледи въ той комнат, гд она держала послднее совщаніе съ убитымъ человкомъ, сидитъ тамъ, гд она сидла въ ночь совершенія убійства, и смотритъ на то мсто, гд онъ стоялъ у камина, изучая ее на досуг, какъ вдругъ въ двери раздается легкій стукъ. Кто тамъ? Мистриссъ Ронсвелъ. Что привело мистриссъ Ронсвелъ въ столицу такъ неожиданно?
— Серьезное дло, миледи. Печальное дло. О, миледи, могу ли я просить у васъ нсколько минутъ вашего времени.
Какое еще новое происшествіе заставляетъ такъ трепетать эту спокойную женщину? Далеко счастливе своей миледи, такъ по крайней мр думала о ней миледи, почему она такъ колеблется и смотритъ на нее съ такимъ страннымъ недовріемъ?
— Въ чемъ же дло? Садитесь и успокойтесь.
— О, миледи, миледи! Я отыскала моего сына, моего младшаго сына, который такъ давно записался въ солдаты… и онъ въ тюрьм!
— За долги?
— О, нтъ, миледи: я заплатила бы всякій долгъ и заплатила бы съ радостью.
— Такъ за что же онъ въ тюрьм?
— Его обвиняютъ въ убійств, миледи, въ которомъ онъ такъ же невиненъ, какъ… какъ и я. Его обвиняютъ въ убійств мистера Толкинхорна.
Что хочетъ сказать она этимъ взглядомъ и этимъ умоляющимъ жестомъ? Зачмъ она подходятъ такъ близко? Какое письмо она держитъ въ рукахъ?
— Леди Дэдлокъ, милая леди, добрая леди, великодушная леди! У васъ есть сердце, чтобы понять меня, у васъ есть сердце простить меня. Я служила этой фамиліи, когда еще васъ не было на свт. Я предана ей. Но ради Бога подумайте о моемъ несчастномъ сын, такъ жестоко и несправедливо обвиняемомъ.
— Но вдь не я обвиняю его.
— Нтъ, миледи, нтъ. Но другіе обвиняютъ его, и онъ въ тюрьм теперь, онъ въ опасности. О, леди Дэдлокъ, если вы можете сказать только слово, чтобы помочь ему и оправдать его, то, умоляю васъ, скажите!
Что за заблужденіе этой женщины? Какую власть иметъ она надъ человкомъ, за котораго проситъ эта женщина, власть освободить его отъ несправедливаго подозрнія, если только оно дйствительно несправедливо? Прекрасные глаза миледи устремлены на нее съ удивленіемъ, даже съ боязнью.
— Миледи, я выхала вчера изъ Чесни-Воулда отыскать, въ старости, моего сына, и шаги на площадк Замогильнаго Призрака такъ постоянны и такъ страшны, что въ теченіе всхь этихъ лтъ я ничего подобнаго не слышала. Ночь за ночью, съ наступленіемъ сумерекъ, звукъ этихъ шаговъ раздается въ нашихъ комнатахъ, и вчера вечеромъ онъ раздавался страшне всего. И вчера, когда наступили сумерки, миледи, я получила это письмо.
— Какое же это письмо?
— Тс! тише!
Домоправительница оглядывается кругомъ и отвчаетъ шопотомъ, обличающимъ сильную боязнь:
— Миледи, я никому ни слова не сказала объ этомъ письм, я не врю тому, что тутъ написано, я знаю, что это не можетъ быть правдой, я совершенно уврена, что эта неправда. Но мой сынъ въ опасности, и вы, вроятно, имете столько сердца, чтобъ пожалть его. Если вамъ извстно что-нибудь, о чемъ никто еще не знаетъ, если вы имете какія-нибудь подозрнія, если вы имете путь къ открытію преступленія и причину хранить это въ тайн, о, миледи, миледи, подумайте обо мн, преодолйте эту причину и откройте тайну! Я полагаю, что вамъ не. трудно сдлать это. Я знаю, вы не жестокая леди: но вы живете и поступаете по своему, не сообразуясь съ условіями свта, вы не сближаетесь съ своими друзьями, и всякъ, кто восхищается вами… а восхищаются вами вс безъ изъятія, какъ прекрасной и элегантной леди… знаетъ, что вы держите себя далеко отъ нихъ, какъ отъ людей, которыхъ нельзя допускать къ себ близко. Миледи, можетъ быть, вы, управляемые благородной гордостью или гнвомъ, пренебрегаете, объявить то, что вамъ извстно. Если это правда, ради Бога, умоляю васъ, вспомните о врной слуг, которой вся жизнь проведена была въ этой фамиліи, фамиліи, которую она искренно любитъ, смягчитесь и помогите моему сыну оправдаться! Миледи, добрая миледи! (старая домоправительница убждаетъ съ непритворнымъ чистосердечіемъ):— я занимаю въ обществ такое низкое мсто, а вы отъ природы поставлены такъ высоко и такъ далеко отъ насъ, что, конечно, вы не можете понять, какъ я безпокоюсь за мое дтище, но я такъ безпокоюсь за него, что нарочно пріхала сюда и ршилась просить васъ и умолять: не презирайте насъ ничтожныхъ и, если можно, окажите намъ справедливость въ такое страшное время!
Леди Дэдлокъ, не сказавъ не слова, поднимаетъ ее и беретъ письмо изъ ея руки.
— Могу ли я прочитать его?
— Я нарочно затмъ пріхала, сюда, миледи, я полагала, что вы откроете путь къ оправданію моего сына.
— Право не знаю, что могу я сдлать для него. Кажется, ничего такого не скрываю, что могло бы повредить вашему сыну. Я не думала обвинить его.
— Миледи, быть можетъ, вы еще боле пожалете его, прочитавъ это письмо и принявъ въ соображеніе, что его невинно обвиняютъ.
Старая домоправительница оставляетъ ее съ письмомъ въ рук. Въ самомъ дл, она отъ природы не жестокая леди, и было время, когда видъ такой почтенной женщины, умоляющей ее съ такой сильной горячностью, пробудилъ бы въ ней величайшее состраданіе. Но такъ давно пріучившая себя подавлять всякіе порывы души своей, съ такимъ пренебреженіемъ смотрть на житейскія дйствительности, такъ долго сбиравшая свднія для собственныхъ своихъ цлей, въ той губительной школ, которая заглушаетъ вс врожденныя чувства, которая подводить подъ одну форму и покрываетъ какимъ-то мертвеннымъ блескомъ хорошее и худое, чувствующее и не чувствующее, одушевленное и неодушевленное, она до сихъ поръ подавляла даже удивленіе.
Она вскрываетъ письмо. На лист чистой бумаги разложена печатное описаніе объ открытіи убитаго, въ то время, какъ онъ лежалъ на полу, прострленный въ сердце, и видъ этимъ подписано имя миледи съ прибавленіемъ слова ‘убійца’.
Письмо выпадаетъ изъ ея руки. Долго ли бы пролежало оно на полу, ей неизвстно, но оно лежитъ на томъ мст, куда упало, даже и въ то время, когда передъ ней стоить лакей и докладываетъ о молодомъ человк, но имени Гуппи. Слова этого доклада, вроятно, повторены были нсколько разъ, потому что они звучатъ еще въ ея ушахъ прежде, чмъ она начинаетъ понимать ихъ значеніе.
— Пусть онъ войдетъ!
Онъ входитъ. Держа письмо въ рук, поднятое съ полу, она старается собрать свои мысли. Въ глазахъ мистера Гуппи она та же самая леди Дэдлокъ, сохраняющая то же самсе заученное, надменное, холодное положеніе.
— Миледи, быть можеть, не угодно было извинить посщеніе человка, который показался непріятнымъ съ самаго перваго раза, но онъ не жалуется на это, потому что, обязанъ признаться, не было уважительной причины, по которой бы посщеніе его должно казаться пріятнымъ, но надюсь, что при настоящемъ случа, упомянувъ побудительныя причины моего посщенія, въ не станете винить меня,— говоритъ мистеръ Гуппи.
— Говорите, я васъ слушаю.
— Благодарю васъ, миледи. Во-первыхъ, я долженъ объяснить вамъ (мистеръ Гуппи садится на конецъ стула и кладетъ на коверъ шляпу у самыхъ ногъ), что миссъ Соммерсонъ, какъ я уже имлъ честь докладывать вамъ, въ одинъ періодь моей жизни, оставалась впечатлнною на моемъ сердц, пока не изгладилась на немъ обстоятельствами, устранитъ которыя я не имлъ возможности,— миссъ Соммерсонъ сообщила мн посл того, какъ я имлъ удовольствіе въ послдній разъ видться съ вами, что она желала бы, чтобы касательно ея не предпринималось никакихъ мръ, въ длахъ какого бы то ни было рода. Желанія миссъ Соммерсонъ были для меня закономъ (кром тхъ, конечно, которыя имли нкоторую связь съ обстоятельствами, устранить которыя я не имлъ никакой возможности), вслдствіе этого я потерялъ всякую надежду имть отличную честь увидться съ вами, миледи, еще разъ.
— А между тмъ онъ видится съ ней,— утрюмо замчаетъ миледи.
— Точно такъ,— допускаетъ мистеръ Гуппи.— Главная цль моя состоитъ въ томъ, миледи, что я долженъ сообщить вамъ, подъ строгой тайной, почему я очутился здсь.
— Нельзя ли,— говорить она.— объясняться ясне и короче.
— Нельзя ли и мн въ свою очередь,— отвчаетъ мистеръ Гуппи съ чувствомъ оскорбленнаго самолюбія:— попросить васъ, миледи, обратить особенное вниманіе на то обстоятельство, что меня привели сюда не личныя мои дла. Мой приходъ сюда не иметъ никакой связи съ корыстолюбивыми видами. Еслибъ я не далъ общаніи миссъ Соммерсонъ и еслибъ не считалъ священнымъ долгомъ исполнить это общаніе, я не ршился бы еще разъ заслонить эти двери своей фигурой, я бы старался держаться отъ нихъ на благородную дистанцію.
Мистеръ Гуппи находитъ эту минуту удобнйшею, чтобы взъерошить себ волосы обими руками.
— Вроятно, миледи, вы изволите припомнить, что въ бытность мою здсь въ послдній разъ, я совершенно неожиданно столкнулся съ человкомъ, весьма знаменитымъ въ нашей профессіи, и котораго потерю мы вс оплакиваемъ. Съ того времени этотъ человкъ всячески старался повредить мн на томъ пути, который я называю тонкой практикой, и сдлалъ то, что на каждомъ поворот и на каждомъ пункт я видлъ себя въ такомь затруднительномъ положеніи, что невольнымъ образомъ и неумышленно могъ бы поступитъ въ своихъ дйствіяхъ противъ желаній миссъ Соммерсонъ. Самохвальство не можетъ служить хорошей рекомендаціей, но во всякомъ случа я могу сказать за себя, что въ отношеніи своего дла я еще не какой-нибудь простофиля.
Леди Дэдлокъ смотритъ на него сурово и вопросительно. Мистеръ Гуппи немедленно отводитъ взоры свои отъ ея лица и смотритъ въ сторону.
— Въ самомъ дл, до такой степени было трудно,— продолжаетъ онъ:— составить идею о томъ, въ какихъ отношеніяхъ этотъ человкъ съ другими людьми, что до самой потери его, которую мы вс оплакиваемъ, у меня умъ заходилъ за разумъ — выраженіе, которые вы, миледи, обращающаяся въ высшихъ кругахъ общества, будете такъ добры и сочтете его равносильнымъ выраженію: не зналъ, что подумать. Смолъ тоже — имя, которымъ я ссылаюсь на другого человка, моего пріятеля, котораго вы, миледи, не изволите знать — вдлался такимъ скрытнымъ, такимъ двуличнымъ, что иной разъ не легко было добиться отъ него какого-нибудь толку. Какъ бы то ни было, то употребляя въ дла свои слабыя способности, то пользуясь помощью моего искреняго друга по имени мистера Тони Викля (который иметъ вс пріемы высшей аристократіи, и въ его комнат постоянно виситъ вашъ портретъ, миледи), я имлъ теперь основательныя причины ршиться придти сюда и посовтовать вамъ, миледи, быть осторожной. Во-первыхъ, миледи, позвольте спросить васъ, не имли ли вы сегодня утромъ совершенно незнакомыхъ и странныхъ постителей? Я не говорю фешенебельныхъ постителей, но такихъ напримръ, какъ бывшая служанка миссъ Барбари, или какъ одна особа, лишившаяся употребленія ногъ, которую несли то лстниц точь-въ-точь какъ носятъ по улицамъ чучелу Гай-Фокса?
— Нтъ!
— Такъ позвольте уврить васъ, миледи, что такіе постители были здсь и были приняты. Я самъ видлъ, какъ они выходили въ двери вашего дома, ждалъ на углу сквера, когда они выйдутъ, и посл того нарочно потерялъ полчаса времени на обходъ, чтобъ только не встртиться съ ними.
— Какое же мн, или какое же вамъ дло до этого? Я не понимаю васъ. Что вы этимъ хотите сказать?
— Миледи, я только предостерегаю васъ, совтую вамъ быть насторож. Можетъ статься, что мои совты и предостереженія совершенно напрасны. Чтожъ за бда? Въ этомъ случа я только выполняю общаніе, данное миссъ Соммерсонъ. Я сильно подозрвалъ (изъ того, въ чемъ проговорился Смолъ, и изъ того, что мы успли выпытать отъ нею), что письма, которыя мн слдовало доставить вамъ, миледи, не уничтожены, какъ и полагалъ, что если изъ нихъ можно было что-нибудь извлечь и разгласить, такъ то уже извлечено и разглашено и, наконецъ, что постители, о которыхъ я упомянулъ, были здсь сегодня поутру собственно за тмъ, чтобъ получить денежки, и наврное они получили ихъ или получатъ.
Мистеръ Гуппи беретъ шляпу съ полу и встаетъ.
— Миледи, вамъ лучше извстно, есть ли что-нибудь серьезное въ моихъ словахъ или нтъ. Есть ли или нтъ, но во всякомъ случа я поступилъ сообразно съ желаніемъ миссъ Соммерсонъ, именно не вмшиваться ни во что и совсмъ оставить то, что я началъ длать, а этого для меня достаточно. Если окажется, что я совершенно по пустому предостерегаю васъ, надюсь, вы постараетесь перенести мое высокомріе, а я постараюсь перенести ваше порицаніе. Теперь позвольте мн, миледи, засвидтельствовать вамъ мое почтеніе и при этомъ случа выразить, что за повтореніе моихъ визитовъ вы можете не опасаться.
Она едва-едва принимаетъ взглядомъ эти прощальныя слова, но спустя немного посл его ухода она звонитъ въ колокольчикъ.
— Гд сэръ Лэйстеръ?
Меркурій докладываетъ, что въ настоящую минуту онъ заперся въ библіотек одинъ.
— Были ли у него поутру какіе-нибудь постители?
Много, по разнымъ дламъ.
И Меркурій начинаетъ описывать ихъ и въ числ прочихъ упоминаетъ о постителяхъ мистера Гуппи. Довольно, онъ можетъ идти.
Прекрасно! Топерь все кончено, все обнаружено. Ея имя на устахъ безчисленнаго множества людей, ея мужъ уже знаетъ свое оскорбленіе, ея позоръ будетъ извстенъ всему городу, быть можетъ онъ уже распространяется въ ту минуту, какъ она думаетъ о немъ и въ добавокъ къ громовому удару, такъ давно предвиднному ею, такъ неожиданному для ея мужа, невидимый обвинитель называетъ ее убійцей своего врага.
Дйствительно, онъ былъ ея врагомъ, и она часто, часто желала его смерти. Дйствительно онъ врагъ ея, даже и въ его могил. Это страшное обвиненіе взводится на нее, какъ новая пытка отъ его безжизненной руки. И представляя себ, какъ она тайкомъ подходила въ роковую ночь къ его дверямъ, какъ стянуть объяснять ея отказъ отъ дому своей любимой двочк — отказъ такъ не задолго передъ этимъ событіемъ, какъ будто она отказала ей собственно для того, чтобы избжать присмотра, представляя себ это, она дрожитъ, какъ будто руки палача уже наложены на ея шею.
Она падаетъ на полъ, ея волосы распущены въ безпорядк, ея лицо прячется въ подушкахъ съ кушетки. Она встаетъ, безумно бросается изъ стороны въ сторону, снова бросается на полъ, мечется и стонетъ. Ужасъ, который испытываетъ она, невыносимъ. Еслибъ она дйствительно была убійцей, то и тогда едва ли бы ощущеніе этого ужаса было сильне.
Его смерть была ни что иное, какъ разбитый ключъ въ мрачномъ свод, въ свод, который начинаетъ рушиться на тысячи частей, а изъ нихъ каждая въ свою очередь разрушалась и ломалась на мельчайшія части!
Такимъ образомъ, ужасное убжденіе мало по малу развивается и преодолваетъ ее, убжденіе, что отъ этого преслдователя живого или мертваго, непреклоннаго и неумолимаго въ его могил, кром смерти ничто ее не избавитъ. Съ этимъ убждніемъ она убгаетъ. Позоръ, ужасъ, угрызеніе совсти и бдствіе ложатся на нее всею своею тяжестью, и даже сила ея самонадянности оторвана и унесена, какъ отрывается древесный листъ и уносится по прихоти сильнаго втра.
Она на скорую руку набрасываетъ на бумагу слдующія строки къ мужу, запечатываетъ ихъ и оставляетъ на стол:
‘Если меня станутъ искать и обвинять въ убійств, то врьте, что я совершенно невинна. Въ другомъ я не оправдываю себя: я виновна во всемъ, что вамъ уже извстно, или будетъ извстно. Въ ту роковую ночь онъ приготовилъ меня къ открытію вамъ моего преступленія. Посл того, какъ онъ оставилъ меня, я вышла изъ дому, подъ предлогомъ прогуляться въ саду, гд я гуляла иногда, но въ самомъ дл, затмъ, чтобъ идти за нимъ и въ послдній разъ просить его не оставлять меня въ томъ недоумніи, которымъ онъ мучилъ меня — вы не знаете какъ долго — но чтобы кончилъ все на другое же, утро.
‘Я нашла его домъ мрачнымъ и безмолвнымъ. Я два раза позвонила у его дверей, но отвта не было, и я ушла домой.
‘Мн нечего оставлять за собою. Я не буду боле обременять васъ. Дай Богъ, чтобъ вы, въ справедливомъ своемъ гнв, имли возможность забыть недостойную женщину, для которой вы расточали самую великодушную преданность, которая убгаетъ отъ васъ съ боле, глубокимъ стыдомъ противъ того стыда, съ какимъ она убгаетъ отъ самой себя, и которая пишетъ вамъ послднее — прости!’
Она закрывается вуалью, быстро одвается, оставляетъ вс свои брилліанты и деньги, прислушивается, спускается съ лстницы въ ту минуту, когда въ пріемной нтъ ни души, открываетъ и затворяетъ за собою парадную дверь и убгаетъ.

LVI. Преслдованіе.

Безчувственный, какъ и слдуетъ по своему высокому происхожденію, столичный домъ Дэдлоковъ смотритъ выпуча глаза въ сосдніе дома, отличающіеся отъ другихъ зданій какимъ-то особенно угрюмымъ великолпіемъ, и не подаетъ никакого виду, что внутри его дла, идутъ не своимъ чередомъ. Кареты стучатъ по мостовой, уличныя двери ни на минуту не остаются въ поко, модный міръ мняется визитами, устарлыя прелестницы, съ шеями скелетовъ и персиковыми щечками, въ которыхъ дневной свтъ обличаетъ искусственный румянецъ, именно въ то время, когда эти очаровательныя созданія представляютъ изъ себя соединеніе смерти и леди, помрачаютъ глаза мужчинъ. Изъ холодныхъ конюшенъ выводится легкіе экипажи коротконогими кучерами въ пеньковыхъ парикахъ, кучерами, утопающими въ мягкихъ козлахъ, позади экипажей торчатъ прелестные Меркуріи, вооруженные булавами и накрытые треугольными шляпами — умилительное зрлище!
Столичный домъ Дэдлоковъ не измняетъ своей наружности, и часы, которые проходятъ мимо его величавой мрачности, теряютъ свое однообразіе только внутри. Прекрасная Волюмнія, подчиняясь боле другимъ преобладающей скук и чувствуя, что она нападаетъ на расположеніе ея духа съ нкоторымъ ожесточеніемъ, ршается наконецъ уйти въ библіотеку для перемны сцены. Она нжно стучитъ въ дверь, и не получая отвта, открываетъ ее, заглядываетъ и, никого не видя тамъ, вступаетъ въ комнату.
Веселая миссъ Дэдлокъ въ древнемъ, покрытомъ бархатистой муравой, город Бат слыветъ за одержимую недугомъ крайняго любопытства — недугомъ, принуждающимъ ее при всхъ удобныхъ и неудобныхъ случаяхъ ходить подбоченясь съ золотой лорнеткой въ глазу и устремлять взоръ свой на предметы всякаго рода Разумется, она и теперь не упускаетъ случая птичкой попорхать надъ письмами и бумагами своего родственника: то клюнетъ она коротенькимъ носикомъ этотъ документъ, то, склонивъ головку на бокъ и прищуривъ глазки, клюнетъ другой, и такимъ образомъ перескакиваетъ отъ одного стола къ другому, съ лорнеткой въ глазу, съ выраженіемъ любознательности и какого-то безпокойствъ въ лиц. Во время этихъ розысканіи она вдругъ спотыкается на что-то, и направивъ лорнетку по тому направленію, видитъ, что родственникъ ея лежитъ на полу, какъ колода.
Обыкновенно легкій, нжный, едва слышный визгъ Волюмніи пріобртаетъ при этомъ изумительномъ открытіи необычайную силу, и весь домъ быстро приходитъ въ страшное волненіе. Слуги опрометью бгаютъ вверхъ и внизъ по лстницамъ, колокольчики сильно звонятъ, послали за докторомъ, везд ищутъ леди Дэдлокъ и нигд не находятъ. Никто не видлъ и не слышалъ ее, съ тхъ поръ, какъ она въ послдній разъ звонила въ колокольчикъ. На стол находятъ ея письмо къ сэру Лэйстеру, но не получить ли онъ уже другого письма изъ другого свта на которое отвчать онъ долженъ лично, быть можетъ, для него теперь вс живые и вс мертвые языки — одно и то же.
Его кладутъ на постель, отогрваютъ, трутъ, освжаютъ, прикладываютъ ледъ къ голов и вообще употребляютъ вс средства къ приведенію въ чувство. Между тмъ сонъ проходитъ, и въ его спальн уже ночь прежде, чмъ тяжелое дыханіе его начинаетъ успокаиваться, и его неподвижные глаза начинаютъ оказывать сознаніе свчи, нарочно передъ нимъ поставленной. Какъ началась эта перемна, такъ она и продолжается, и отъ времени до времени онъ киваетъ головой, поводитъ глазами или машетъ рукой въ знакъ того, что онъ слышитъ все и понимаетъ.
Онъ упалъ сегодня по утру, прекрасный видный джентльменъ, правда, подверженный въ нкоторой степени недугамъ, но все же мужчина прекрасной наружности и съ довольно полнымъ окладомъ лица. Теперь лежитъ онъ въ постели, какъ престарлый человкъ со впалыми щеками, такъ изнуренная, дряхлая тнь его самого. Его голосъ былъ звучный и пріятный, и онъ такъ долго убжденъ былъ въ сил и важности, которыя имли вс его слова для всего человчества, что они дйствительно звучали наконецъ такъ, что какъ будто въ самомъ звук ихъ скрывалось какое-то значеніе. Теперь же онъ только шепчетъ, и въ его шопот слышны какіе-то нмые звуки — звуки непонятнаго языка.
Его любимая и преданная домоправительница стоитъ у его постели. Это первый фактъ, который онъ замчаетъ, и изъ котораго онъ, очевидно, извлекаетъ удовольствіе. Посл тщетныхъ попытокъ передать свои мысли изустно, онъ длаетъ знаки, чтобы ему подали карандашъ. Знаки эти такъ невыразительны, что съ перваго раза невозможно понять ихъ, одна только домоправительница постигаетъ наконецъ, чего онъ хочетъ, и приноситъ ему аспидную доску.
Посл непродолжительной паузы, онъ медленно царапаетъ по ней, совершенно не своимъ почеркомъ: ‘Чесни-Воулдъ?’
— Нтъ,— говоритъ ему домоправительница, онъ въ Лондон. Сегодня утромъ онъ захворалъ въ библіотек. Слава Богу, что ей привелось быть въ это время въ Лондон, и что она иметъ теперь возможность находиться при немъ.
— Это не такая болзнь, чтобы ждать дурныхъ послдствій, сэръ Лэйстеръ. Вамъ завтра же будетъ лучше, сэръ Лэйстеръ. Такъ говорятъ вс джентльмены.
При этихъ словахъ по старому, но прекрасному лицу домоправительницы катятся обильныя слезы.
Окинувъ взглядомъ комнату, и обративъ особенное вниманіе на пространство вокругъ кровати, гд стоятъ доктора, онъ пишетъ: ‘миледи’.
— Миледи ухала, сэръ Лэйстеръ, до вашего припадка и, вроятно, еще не знаетъ о вашей болзни.
Онъ снова и съ величайшимъ безпокойствомъ указываетъ на слово миледи. Вс стараются успокоить его, но онъ снова указываетъ съ возрастающимъ безпокойствомъ. Когда окружающіе, взглянули другъ на друга, не зная, что сказать, онъ еще разъ беретъ доску и пишетъ: ‘Миледи. Ради Бога, гд?’ И при этомъ изъ груди его вылетаетъ умоляющій стонъ.
Ршено за лучшее, что его старая домоправительница передастъ ему письмо леди Дэдлокъ, содержаніе котораго никто ни знаетъ и никто не можетъ отгадать. Она распечатываетъ его и кладетъ передъ нимъ для прочтенія. Прочитавъ дважды съ величайшимъ усиліемъ, онъ оборачиваетъ письмо такъ, чтобъ никто его не видлъ и лежитъ, стоная. Онъ впадаетъ въ обморокъ, и проходитъ часъ времени, прежде чмъ онъ снова открываетъ глаза и склоняется на руку своей врной и преданной домоправительницы. Доктора знаютъ, что при ней ему длается лучше и, съ окончаніемъ своихъ усиленныхъ хлопотъ около него, становятся въ отдаленіи.
Въ аспидной доск снова оказывается надобность, но онъ не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Его безпокойство, его желаніе, его горесть въ этомъ состояніи вполн достойны сожалнія. Казалось, что онъ долженъ сойти съ ума отъ необходимости, которую онъ чувствуетъ въ скорйшемъ исполненіи его желанія, и въ совершенной невозможности выразить то, что нужно сдлать и кого привезти. Онъ написалъ букву Б и на этомъ остановился. Но вдругъ, достигнувъ самой высшей степени своего несчастнаго положенія, онъ прибавляетъ передъ написанной буквой слово ‘мистеръ’. Старая домоправительница подсказываетъ: ‘мистеръ Боккетъ’. Ну слава Богу! Именно это и хотлъ онъ написать.
Мистеръ Боккетъ находится внизу по приглашенію. Не позвать ли его наверхъ?
Никакимъ образомъ нельзя теперь перетолковать иначе пламенное желаніе сэра Лэйстера увидть этого человка, нельзя перетолковать иначе и другого желанія, чтобы изъ комнаты удалились вс, кром домоправительницы. Это сдлано весьма поспшно и мистеръ Боккетъ является. Сэръ Лэйстеръ, повидимому, упалъ съ высоты своего величія, чтобъ возложить все свое довріе и всю свою надежду на этого человка.
— Сэръ Лэйстеръ, баронетъ, мн очень жаль видть васъ въ такомъ положеніи. Надюсь, вы поправитесь. Я увренъ, что вы понравитесь для блага фамиліи.
Сэръ Лэйстеръ вручаетъ ему письмо миледи и внимательно смотритъ ему въ лицо. Въ то время, какъ мистеръ Боккетъ читаетъ письмо, по одному его глазу можно заключить, что въ голов его блеснула свжая мысль. Согнувъ свой жирный указательной палецъ и продолжая читать, онъ какъ будто говоритъ: ‘сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, я васъ понимаю’.
Сэръ Лэйстеръ пишетъ на доск: ‘Полное прощеніе. Найдите…’ Мистеръ Боккетъ останавливаетъ его руку.
— Сэръ Лэйстеръ Дсдлокъ, баронетъ, я найду ее. Но мои поиски должны начаться немедленно. Не должно терять ни минуты.
Съ быстротою мысли онъ слдуетъ за взглядомь баронета, указывающимъ на шкатулку на стол.
— Принести ее сюда, сэрь Лэйстеръ? Извольте. Отпереть однимъ изъ этихъ ключиковъ? Извольте. Самымъ маленькимъ ключикомъ? Такъ и есть. Вынуть оттуда ассигнаціи? Я выну. Сосчитать ихъ? Сію минуту. Двадцать и тридцать — пятьдесятъ, еще двадцать — семьдесятъ, да пятьдесятъ — сто двадцать и еще сорокъ — сто шестьдесятъ. Взять ихъ на издержки? Очень хорошо, и, разумеется, представить счетъ. Не жалть денегъ? Нтъ, нтъ, я не стану жалть.
Быстрота и точность, съ которыми мистеръ Боккетъ угадывалъ вс мысли и желанія баронета, изумительны. Мистриссь Ронсвелъ. державшая во все это времи свчку, замчаетъ, что у нея кружится голова отъ быстроты движенія глазъ и рукъ мистера Боккета, и замчаетъ это въ то время, какъ онъ, совсмъ ютовый въ путь, быстро выходитъ изъ комнаты.
— Вы, кажется, матушка Джорджа?— наврное я не ошибаюсь, что вы его матушка?— говоритъ мистеръ Боккегъ въ сторону, съ надтой шляпой и застегивая свой сюртукъ.
— Точно такъ, (Яръ, я его мать, которая очень сокрушается о немь.
— Такъ я и думалъ, судя потому, что онъ сказалъ мн за нсколько минутъ. Ничего, ничего, я намъ вотъ что скажу, вамъ больше не нужно сокрушаться. Вашъ сынъ совершенно правъ. Ужъ не хотите ли вы плакать? Напрасно, не забудьте, что вы должны беречь сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, а какъ же вы будете беречь его, если станете плакать? Что касается вашего сына, такъ онъ правъ, онъ посылаетъ вамъ увреніе въ своемъ сыновнемъ долг къ вамъ и надется, что и вы исполните свой долгъ къ другимъ. Онъ оправдался благородно, какъ и слдовало ему оправдаться, даже и тни не оставилъ подозрнія, словомъ сказать — вышелъ изъ суда человкомъ безукоризненнаго поведенія. Вы можете поврить мн, потому что я взялъ его подъ стражу. При этомъ случа онъ велъ себя отлично, онъ прекрасный мужчина, какъ прекрасны и вы, сударыня, рдкая матушка и рдкій сынокъ. Ну просто отличная парочка, можно было бы показывать за образецъ въ какомъ угодно собраніи… Сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, что вы возложили на меня, я непремнно исполни’. Не бойтесь, я не стану свертывать съ дороги ни вправо, ни влво, не стану спать, ни мыться, ни бриться, пока не найду того, что взялся отыскать. Сказать отъ васъ, что вы совершенно прощаете? Непремнно скажу, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ. Желаю вамъ всего лучшаго, и чтобы ваши семейный дла сгладились, какъ сглаживается… ахъ, Боже мой! множество длъ и будетъ сглаживаться до скончанія вка.
Съ этимъ заключеніемъ своей рчи, мистеръ Боккетъ, застегнутый на вс пуговицы, быстро выходитъ изъ комнаты, внимательно смотря впередъ, какъ будто приступая къ отысканію миледи, онъ уже проникалъ своимъ взглядомъ мракъ ночи.
Первымъ приступомъ его къ длу было отправиться въ комнаты леди Дэдлокъ и поискать въ нихъ какихъ-нибудь пустыхъ указаній, которыя бы могли помочь ему. Комнаты миледи во мрак. И когда мистеръ Боккетъ идетъ по нимъ съ восковой свчкой, которую держитъ надъ головой, и въ ум составляетъ опись множества изящныхъ предметовъ, такъ странно не согласующихся съ нимъ,— эта картина послужила бы занимательнымъ зрлищемъ, но ее, впрочемъ, никто не видитъ, потому что онъ заперъ за собою двери.
— Чудесный будуаръ!— говоритъ мистеръ Боккетъ, который благодаря утреннему толчку, чувствуетъ въ нкоторой степени способность употреблять французскія слова:— должно быть стоилъ денегъ, да и денегъ. Жалко оторваться отъ такихъ вещей, я думаю она была крпко привязана къ нимъ.
Открывая и закрывая столовые ящики, заглядывая въ шкатулки и ларчики гъ брильянтами, онъ видитъ собственное его отраженіе во множеств зеркалъ, и по поводу этого обстоятельства приступаетъ къ поучительному разсужденію:
— Другой бы подумалъ, что я вкъ свой обращаюсь въ фэшенэбельномь сословіи и готовлюсь теперь на блестящій аристократическій балъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ. А почемъ знать: быть можетъ, изъ меня бы вышелъ отличнйшій щеголь.
Продолжая осматривать вещи, онъ открываетъ внутри комода изысканной работы ларчикъ. Его огромная рука, перебирая перчатки, которыя едва ощутительны для него, такъ легки он и такъ мягки въ его рук, встрчается съ блымъ носовымъ платкомъ.
— Гм! Дай-ка мн взглянуть на тебя,— говоритъ мистеръ Боккетъ, опуская свчку.— По какому это случаю положили тебя отдльно отъ другихъ вещей? Что за причина такому отличію? Принадлежишь ли ты миледи или кому нибудь другому? На теб есть мтка, если и не ошибаюсь.
Онъ находитъ дйствительно мтку и говорить: ‘Эсирь Соммерсонъ’.
— О!— говоритъ мистеръ Боккетъ, останавливаясь и прикладывая къ уху свой жирный указательный палецъ.— Прекрасно, я возьму тебя съ собой!
Онъ заключаетъ свои наблюденія такъ спокойно и тщательно, какъ онъ началъ имъ и продолжалъ, оставляетъ каждую вещь въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ находилъ ее, и посл пяти минутъ времени, проведенныхъ въ этомъ занятіи, выходитъ на улицу. Бросивъ взглядъ на тускло освщенныя окна въ комнат сэра Лэйстера Дэдлока, онъ отправляется со всевозможной быстротою къ ближайшей извощичьей бирж, выбираетъ лошадь и приказываетъ вести себя въ галлерею для стрльбы въ цль. Мистеръ Боккетъ не выдаетъ себя за опытнаго знатока лошадей, но все же онъ истрачиваетъ небольшую сумму денегъ на пари во время замчательнйшихъ конскихъ скачекъ и обыкновенно выражаетъ свое сужденіе по этому предмету замчаніемъ такого рода, что тогда только и можетъ узнать достоинство лошади, когда увидитъ ее бгъ.
Въ настоящемъ случа, онъ длаетъ безошибочный выборъ. Онъ мчится по каменной мостовой во весь опоръ, и между тмъ направляетъ свои проницательные взоры на каждое боле или мене подозрительное созданіе, мимо котораго несется онъ по улицамъ, покрытымъ полуночнымъ мракомъ, на огоньки въ окнахъ верхнихъ этажей, гд жители легли или ложатся спать, на вс перекрестки, на небо, покрытое тяжелыми облаками, и на землю, гд лежитъ тонкій слой снга — ночамъ знать, быть можетъ, изъ того или другого неожиданно представится случай, который послужитъ ему въ пользу? Онъ мчится къ мсту назначенія съ такой быстротой, что когда останавливается, то клубы пара отъ лошади едва его не задушаютъ.
— Проведи ее немного, пусть она освжится. Черезъ полминуты я опять поду.
Онъ пробгаетъ по длинному деревянному корридору и застаетъ кавалериста за трубкой.
— Я такъ и думалъ, Джорджъ, что застану тебя за трубкой, посл того, что ты перенесъ, любезный мой. Но мн некогда съ тобой болтать. Дло идетъ о спасеніи женщины. Вдь это миссъ Соммерсонъ была здсь, когда умеръ Гридли? Кажется, я не ошибаюсь въ ея имени… нтъ?… Такъ и прекрасно! Гд она живетъ?
Кавалеристъ только что оттуда и сообщаетъ адресъ: близь Оксфордской улицы.
— Ты не будешь сожалть объ этомъ, Джорджъ. Спокойной ночи!
Онъ снова выходитъ съ полнымъ убжденіемъ, что видлъ Филя, который сидлъ подл скуднаго огня и смотрлъ на него, разинувъ ротъ и выпуча глаза, снова мчится по улицамъ и снова выходить изъ кареты въ клубы лошадинаго пара.
Мистеръ Джорндисъ, во всемъ дом единственный человкъ, который не спитъ, но и онъ собирается лечь въ постель, услышавъ усиленный звонъ въ колокольчикъ, онъ встаетъ отъ книги и въ халат спускается къ уличной двери.
— Ради Бога не тревожьтесь, сэръ.
Въ одинъ моментъ, поститель безъ всякихъ церемоній входитъ въ пріемную, затворяетъ дверь и оставляетъ руку на замк.
— Я имлъ уже удовольствіе видться съ вами. А полицейскій агентъ Боккетъ. Взгляните, сэръ, на этотъ платокъ. Онъ принадлежитъ миссъ Соммерсонъ. Четверть часа тому, я самъ нашелъ его отдльно между вещами леди Дэдлокъ. Ни минуты нельзя терять. Дло идетъ о жизни или смерти. Вы знаете леди Дэдлокъ?
— Знаю.
— Сегодня сдлано тамъ открытіе какой-то тайны… семейной тайны. Съ баронетомъ Лэйстеромъ Дэдлокомъ сдлался припадокъ апоплексіи или паралича, его долго не могли привесть въ чувство, и драгоцнное время потеряно. Леди Дэдлокъ исчезла сегодня посл обда и оставила мужу весьма неблаговидное письмо. Пробгите его. Вотъ оно.
Мистеръ Джорндисъ, прочитавъ письмо, спрашиваетъ, что это значитъ?
— Не знаю. Это похоже на самоубійство. Во всякомъ случа опасность подобнаго предположеніи увеличивается съ каждой минутой. Я бы далъ за часъ сто фунтовъ стерлинговъ, чтобъ только не дойти до этой поры безъ всякаго дла. Мистеръ Джорндисъ, сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, поручилъ мн преслдовать ее и отыскать — спасти ее и передать ей его прощеніе. У меня есть деньги и власть, но мн не достаетъ еще одного: мн не достаетъ миссъ Соммерсонъ.
Мистеръ Джорндисъ съ озабоченнымъ видомъ и боязливымъ голосомъ повторяетъ:
— Миссъ Соммерсонъ?
— Послушайте, мистеръ Джорндисъ! (Мистеръ Боккетъ во все это время слдитъ за измненіемъ лица его съ величайшимъ вниманіемъ) я говорю съ вами какъ съ джентльменомъ, имющимъ человческое сердце, и говорю при такихъ важныхъ обстоятельствахъ, которыя не часто случаются. Если медленность бывала когда нибудь опасна, такъ она опасна теперь. И если вы впослдствіи не. захотите считать себя виновникомъ ея, такъ теперь самое лучшее время позаботиться объ этомъ. Восемь или десять часовъ съ тхъ поръ, какъ исчезла леди Дэдлокъ, стоятъ какъ я уже сказала, вамъ, ста фунтовъ стерлинговъ каждый. Мн поручено отыскать ее. Я полицейскій агентъ Боккетъ. Къ тому же, что всего боле тяготитъ ее, такъ это ложное обвиненіе ея въ убійств. Если я стану преслдовать ее одинъ, она, въ невденіи своемъ о томъ, что сэръ Лэйстеръ Дэдлокъ, баронетъ, сообщалъ мн, быть можетъ дойдетъ до отчаянія. Но если я отыщу ее въ обществ съ барышней, къ которой она питаетъ нжную любовь — замтьте, я ничего не спрашиваю и больше этого ничего не стану говорить — она убдится въ моихъ дружелюбныхъ намреніяхъ. Позвольте же мн отправиться съ ней и дайте мн возможность овладть миледи съ помощью любимаго ею созданія, спасти ее и убдить въ чистосердечіи словъ ея мужа, если только она жива. Позвольте мн отправиться съ одной только ей, и я сдлаю съ своей стороны все лучшее, но я не отвчаю, въ чемъ будетъ заключаться все лучшее. Время летитъ, скоро ударитъ часъ. Когда пробьетъ часъ, значитъ прошелъ еще одинъ часъ,— а этотъ стоитъ уже тысячи фунтовъ, а не сотни.
Все это весьма справедливо, и такое важное обстоятельство дла не должно допускать медленности. Мистеръ Джорндисъ просить мистера Боккета подождать, пока онъ поговоритъ съ миссъ Соммерсонъ. Мистеръ Боккетъ говоритъ, то онъ подождетъ, и длаетъ совсмъ другое — вмсто того онъ слдуетъ за мистеромъ Джорндисомъ на верхъ и не выпускаетъ того изъ виду. Во время переговоровъ онъ остается на лстниц въ глубокомъ мрак. Черезъ нсколько минутъ мистеръ Джорндисъ спускается и говоритъ ему, что миссъ Соммерсонъ сию минуту будетъ готова и, поручивъ себя его защит, будетъ сопровождать его куда угодно. Мистеръ Боккетъ, какъ нельзя боле довольный, выражаетъ высокое одобреніе и у самыхъ дверей ждетъ ея прихода.
Посл этого онъ сооружаетъ въ голов высочайшую башню смотритъ съ нея во вс стороны на далекое пространство. Отъ его взгляда не ускользаетъ множество одинокихъ, прокрадывающихся по улицамъ фигуръ, множество фигуръ подъ заборами на дорогахъ и подъ стогами сна. Но между ними не оказывается фигуры, которую онъ ищетъ. Онъ примчаетъ ихъ въ углубленіяхъ мостовъ, видитъ, что они глядятъ черезъ перила: примчаетъ многихъ въ боле мрачныхъ мстахъ надъ уровнемъ Темзы, и мрачный, не. имющій никакого опредленнаго вида предметъ, несомый по прихоти теченія, боле одинокій, чмъ вс другіе, боле другихъ приковываетъ къ себ его вниманіе.
Гд же она? Живая или мертвая, гд она? Если бы, въ то время какъ онъ развертываетъ носовой платокъ и бережно складываетъ его, если бы этотъ платокъ волшебною силою перенесъ бы его на то мсто, гд она нашла его, и открылъ бы передъ нимъ мстность, объятую мракомъ ночи, и хижину, прикрывавшую умершаго младенца, нашелъ ли бы онъ ее тамъ? На томъ пустынномъ пространств, гд въ кирпичеобжигательнымъ печахъ горитъ блдно-синеватый огонекъ, гд соломенныя кровли жалкихъ навсовъ, подъ которыми приготовляется кирпичъ, развваются по втру, гд глина и вода проникнуты насквозь жестокимъ морозомъ и гд мельница, въ которой огромная лошадь съ завязанными глазами ходитъ цлый день по колесу, кажутся орудіями человческой пытки, тамъ онъ видитъ одинокую облпленную снгомъ и гонимую втромъ фигуру, видитъ, что она проходитъ по этому пустынному, безлюдному мсту, повидимому, отчужденная отъ всякаго сообщества, съ людьми. Это фигура женщины, но она очень, очень бдно одта, така и одежда никогда не появлялась въ пріемной и никогда не выходила изъ парадныхъ дгерей столичнаго дома Дэдлоковъ.

LVII. Разсказъ Эсири.

Я легла въ постель и заснула, когда мой опекунъ постучался въ дверь моей комнаты и испросилъ меня немедленно встать. Понимая мое нетерпніе поговорить съ нимъ и узнать, что случилось, онъ разсказалъ, посл двухъ-трехъ приготовительныхъ словъ, что въ дом сэра Лэлстера Дэдлока открыта тайна, что моя мать скрылась неизвстно куда, что въ нашемъ дом находится человка, которому поручено передать ей полныя увренія въ искренней защит и прощеніи, если только онъ найдетъ ее, и что этотъ человкъ умоляетъ меня быть его спутницей, въ той надежд, что мои просьбы убдятъ если она не повритъ его словамъ. Я только и узнала что-то въ этомъ род, но, несмотря на то, я была такъ встревожена и опечалена, я такъ торопилась, что на перекоръ всмъ моимъ усиліямъ преодолть душевное волнеые, я успла въ этомъ лишь спустя нсколько часовъ.
Впрочемъ, я со всевозможною поспшностью одлась и укуталась, не разбудивъ ни Чарли, никого, я спустилась къ мистеру Боккету, которому вврена была тайна. Мой опекунъ, спускаясь со мной съ лстницы, сказалъ мн объ этомъ и объяснилъ, какимъ образомъ случилось, что этотъ человкъ, никогда не знавшій меня, вспомнилъ о мн. Мистерь Боккетъ, вполголоса, при свчк, которую держалъ мой опекунъ, прочиталъ письмо, оставленное на стол моею матерью, и мн кажется, не прошло и десяти минутъ посл того, какъ я встала съ постели, я уже сидла подл него въ карет, и быстро мчалась по улицамъ. Когда онъ объяснялъ мн, что многое будетъ зависть отъ ясности отвтовъ на вопросы, которые онъ хотлъ предложить мн, его обращеніе было весьма шероховато, но осторожно и почтительно. Вопросы эти преимущественно заключались въ томъ, часто ли я видлась и говорила съ моею матерью (которую, впрочемъ, онъ не иначе называлъ, какъ леди Дэдлокъ), когда и гд я говорила съ ней въ послдній разъ, и какимъ образомъ попалъ къ ней мой носовой платокъ. Когда я отвтила по этимъ пунктамъ, онъ попросилъ меня подумать хорошенько и, не торопясь, сказать ему, не было ли, сколько мн извстно, человка, нтъ нужды гд именно, на котораго бы, при самыхъ крайнихъ обстоятельствахъ, она могла положиться? Мн казалось, что кром моего опекуна никого больше не было. Между причинъ, я упомянула о мистер Бойторн. Онъ пришелъ мн на память, по воспоминанію о его рыцарской манер, съ которой онъ произносилъ имя моей матери, и о томъ еще, что говорилъ мн мой опекунъ о сватовств мистера Бойторна на сестр моей матери и его безсознательномъ участіи въ ея несчастной исторіи.
Спутникъ мой, на время этого разговора, останавливаетъ извозчика, собственно для того, чтобы мы лучше могли слышать другъ друга. Посл того, онъ слова приказалъ ему хать дальше, и спустя нсколько минутъ, употребленныхъ на размышленіе, сказалъ мн, что онъ составилъ планъ своимъ дйствіямъ. Онъ готовъ былъ разсказать мн этотъ планъ, но я не чувствовала довольно ясности въ ум своемъ, чтобы понять его.
Отъхавъ недалеко отъ нашего дома, мы остановились въ какомъ-то переулк у большого дома, освщеннаго газомъ. Мистеръ Боккетъ ввелъ меня въ этотъ домъ и посадилъ въ кресло подл яркаго огня. Было уже боле часу за полночь, какъ я замтила это по стннымъ часамъ. Два полицейскихъ офицера, вовсе не казавшіеся въ своихъ опрятныхъ мундирахъ людьми, не спавшими цлую ночь, прилежно писали за конторкой, и вообще, все мсто казалось очень спокойнымъ, за исключеніемъ отдаленныхъ криковъ и стука гд-то подъ поломъ, на который, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія.
Третій человкъ тоже въ мундир, которому мистеръ Боккетъ шопотомъ отдавалъ приказанія, удалился, другіе два о чемъ-то совщались другъ съ другомъ, между тмъ какъ еще одинъ писалъ подъ тихую диктовку мистера Боккета. Они занимались описаніемъ примтъ моей матери, потому что мистеръ Боккетъ принесъ мн это описаніе, когда оно было кончено, и шопотомъ прочиталъ его. Нельзя не сознаться, что оно составлено было весьма аккуратно.
Второй офицеръ, внимательно слушавшій описаніе, снялъ съ него копію и позвалъ другого человка въ мундир (ихъ было нсколько въ сосдней компас), который взялъ копію и удалился. Все это длалось съ величайшей поспшностью, такъ-что не терялось, кажется, ни секунды времени, а между тмъ никто не торопился. Какъ скоро бумага была отправлена по назначенію, два офицера приступили къ своему прежнему занятію за конторкой, они писали спокойно, чисто и тщательно. Мистеръ Боккетъ съ задумчивымъ видомъ подошелъ къ камину и началъ грть подошвы своихъ сапоговъ, сначала одного, потомъ другого.
— Тепло ли вы одты, миссъ Соммерсонъ?— спросилъ онъ меня въ то время, какъ его глаза встртились съ моими.— Я вамъ доложу, ночь сегодня страшно холодная для молоденькой леди за порогомъ своего дома.
Я отвчала, что нисколько не забочусь о мороз, и что я одта тепло.
— Можетъ статься, миссъ, поздка будетъ длинная,— замтилъ онъ:— но это ровно ничего не значитъ, если она кончится благополучно.
— Я молю небо, чтобъ она кончилась благополучно,— сказала я.
Вмсто утшенія онъ кивнулъ головой.
— Только, пожалуйста, вы не печальтесь. Будьте хладнокровны и равнодушны ко всему, что можетъ случиться, и это будетъ лучше какъ для васъ, такъ и для меня, какъ для леди Дэдлокъ, такъ и для сэра Лэйстера Дэдлока, баронета.
Онъ былъ очень добръ и нженъ, и въ то время, какъ онъ грлъ свои подошвы и потиралъ указательнымъ пальцемъ свое лицо, я чувствовала увренность въ его дальновидности, увренность, которая въ нкоторой степени отгоняла отъ меня мои опасенія. Не было еще и четверти третьяго, когда я услышала стукъ лошадиныхъ копытъ и экипажа.
— Теперь, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ:— не угодно ли вамъ снова пуститься въ путь.
Онъ подалъ мн руку, два офицера весьма вжливо поклонились мн, и мы нашли у дверей коляску съ ямщикомъ и почтовыми лошадьми. Мистеръ Боккетъ посадилъ меня въ коляску, а самъ занялъ мсто на козлахъ. Человкъ въ мундир, котораго онъ послалъ привезть этотъ экипажъ, подалъ ему, по его требованію, потайной фонарь. Мистеръ Боккетъ отдалъ нсколько приказаній ямщику, и мы помчались.
Я почти была уврена, что все это видла во сн. Мы неслись съ величайшей быстротой но такому лабиринту улицъ, что въ скоромъ времени я потеряла всякую идею о томъ, гд мы находились, я только и помнила, что мы нсколько разъ перезжали Темзу, и все еще, повидимому хали по низменной набережной, по какому-то тсному кварталу, съ весьма узкими переулками, испещренными доками и бассейнами, массивными кладовыми, висячими мостами и корабельными мачтами. Наконецъ мы остановились на углу небольшого топкаго поворота, который омывался приливомъ рки, но никогда не очищался, и я увидла, что спутникъ мой, при свт его фонаря вступилъ въ совщаніе съ кучкой людей, которые, повидимому, состояли изъ полицейскихъ и матросовъ. На ветхой полу-разрушенной стн, подл которой они стояли, налплено было объявленіе, и на немъ я могла весьма ясно различить слдующія слова, ‘Найденъ утонувшимъ’, эта надпись, вмст съ надписью о древахъ, якоряхъ и т. п., пробудила во мн страшное подозрніе, увеличивавшееся еще боле прибытіемъ нашимь къ этому мсту.
Мн не должно было предаваться моимъ ощущеніямъ, не нужно было напоминать самой себя, что я не затмъ пріхала сюда, чтобы увеличивать затрудненія поисковъ, уменьшать надежду на благополучное окончаніе ихъ, или останавливать дальнйшій ихъ ходъ. Я сохраняла спокойствіе, но что выстрадала я на этомъ ужасномъ мст, мн кажется, я не забуду во всю свою жизнь. А все же ужасъ, подъ вліяніемъ котораго я находилась, казался мн ужасомъ, испытываемымъ при страшныхъ сновидніяхъ. Какой-то мужчина еще мрачне и грязне прочихъ, мужчина въ длинныхъ, раздутыхъ, покрытыхъ тиной сапогахъ и въ такой же шляп, былъ вызванъ изъ лодки для переговоровъ. Мистеръ Боккетъ, поговоривъ съ нимъ шопотомъ, началъ спускаться съ нимъ по скользкимъ ступенькамъ, какъ будто за тмъ, чтобъ взглянуть на что-то таинственное, которое грязный человкъ хотлъ показать ему. Они вернулись назадъ, вытирая руки о полы своихъ сюртуковъ, вроятно, они разсматривали что-нибудь мокрое, но, слава Богу, это было совсмъ не то, за что я такъ боялась!
Посл дальнйшихъ переговоровъ, мистеръ Биккетъ (котораго, повидимому, вс знали и къ которому вс обращались съ почтеніемъ) вошелъ въ домъ, оставивъ меня въ карет, между тмъ какъ ямщикъ ходилъ взадъ и впередъ подл лошадей, чтобъ согрться. Приливъ наступалъ, какъ я заключала по звуку, который онъ производилъ, мн казалось, что я слышала, какъ онъ разливался въ конц переулка и быстро приближался ко мн. Ничего этого не бывало, мн таи. казалось только, въ теченіе четверти часа и, вроятно, мене, мн представлялось это вслдствіе содрагавшей меня мысли, что приливъ выброситъ тло моей матери къ ногамъ лошадей.
Мистеръ Боккетъ снова вышелъ, упрашивая прочихъ быть какъ можно бдительне, и закрывъ свой фонарь, снова занялъ свое мсто.
— Сдлайте одолженіе, миссъ Соммерсонъ, не безпокойтесь, что мы прізжали сюда,— сказалъ онъ, повернувшись ко мн:— я хотлъ, чтобъ все было въ ходу, и долженъ былъ лично убдиться все ли въ ходу… Пошелъ!
Повидимому, мы хали обратно по той же самой дорог. Я заключаю такъ не потому, чтобы, при моемъ взволнованномъ состояніи духа, замчала какіе-нибудь особенные предметы, но судя но общему характеру улицъ. Мы захали на минуту на другую такую же станцію и снова перехали черезъ Темзу. Въ теченіе всего этого времени, и въ теченіе всхъ поисковъ, мой укутанный спутникъ ни на минуту не ослаблялъ своей бдительности, напротивъ того, когда перезжали мы мостъ, онъ, повидимому, сдлался внимательне прежняго. Онъ приподнимался на козлахъ, чтобъ взглянуть на каждый парапетъ, онъ спускался съ нихъ и слдилъ за какой-то подозрительной женской фигурой, которая мелькнула мимо насъ, онъ останавливался у перилъ и смотрль въ глубокую темную водяную пропастъ съ такимъ выраженіемъ въ лиц, отъ котораго я чувствовала, какъ замирало мое сердце. Рка имла страшный видъ, такъ мрачно и такъ быстро извивалась она между низменными и плоскими берегами, такою тяжелою казалась она, загроможденная неясными и страшными формами какъ дйствительныхъ предметовъ, такъ и ихъ темныхъ отраженіи, такъ мертвенна была она и такъ таинственна. Я видла ее множество разъ посл того при дневномъ свт и при лунномъ, но никогда безъ впечатлній, оставленныхъ во мн этимъ путешествіемъ. Въ моемъ воспоминаніи, огни на мосту постоянно должны горть тускло, рзкій втеръ долженъ виться вокругъ безпріютной женщины, мимо которой мы прозжали, колеса экипажей должны стучать монотонно, огонь отъ экипажныхъ фонарей долженъ бросать блдный свтъ на меня, и изъ страшной воды должно выглядывать чье-то лицо.
Со стукомъ и бряканьемъ мы миновали множество пустыхъ улицъ, и наконецъ, перешли съ мостовыхъ на темное гладкое шоссе, и начали оставлять за собою городскія зданія. Спустя немного, я узнала знакомую дорогу въ Сентъ-Албансъ. Въ Барнет насъ ожидали свжія лошади: мы перемнили своихъ и отправились дальше. Холодъ былъ сильный, и вся открытая мстность была покрыта снгомъ.
— Эта дорога вамъ старая знакомая, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Боккетъ весело.
— Да,— отвчала я,— Узнали ли вы что-нибудь?
— Покуда еще ничего основательнаго,— сказалъ онъ:— да и то сказать, еще раненько.
Онъ заходилъ въ каждый запоздалый или ранній трактиръ или постоялый дворъ (въ ту пору ихъ было очень много) и сходилъ съ козелъ поговорить съ сторожами шоссейныхъ заставъ. Я слышала, какъ онъ приказывалъ подать ему вина, какъ онъ отсчитывалъ деньги, и вообще старался быть любезнымъ и веселымъ повсюду, но лишь только садился онъ на козлы, какъ снова принималъ на себя внимательный видъ и постоянно говорилъ ямщику ‘Пошелъ!« тмъ же самымъ спокойнымъ и твердымъ голосомъ.
Со всми этими остановками было около шести часовъ, и мы находились уже въ нсколькихъ миляхъ отъ Сентъ-Албанса, когда онъ вышелъ изъ одного трактира и подалъ мн чашку чаю.
— Выкушайте, миссъ Соммерсонъ, это очень не дурно. Вы начинаете, кажется, приходить въ себя, не правда-ли?
Я поблагодарила его и сказала, что, кажется, правда.
— Васъ, какъ говорится, ошеломило съ самаго начала,— сказалъ онъ:— гм! Боже мой! Нтъ ничего удивительнаго. Не говорите громко, моя милая. Все идетъ хорошо, мы ее догоняемъ.
Не знаю, какое радостное восклицаніе сдлала я, или готова была сдлать, но онъ поднялъ свои палецъ, и я остановилась.
— Прошла здсь пшкомъ вчера вечеромъ, около восьми или девяти часовъ. Я услышалъ о ней на первой шоссейной застав, но мн что-то не врилось, я и давай справляться о ней и тамь, и здсь, и везд. Въ одномъ мст нападалъ на слдъ, въ другомъ совершенно терялъ его, но теперь я увренъ, что они впереди насъ… Эй, молодецъ! Возьми эту чашку и блюдечко, да если ты приготовился не къ тому только, чтобъ масло бить, такъ лови въ другую руку полкроны. Разъ, два, три — вотъ такъ! Теперь пошелъ… въ галопъ!
Мы скоро прибыли въ Сентъ-Албансъ, немного раньше разсвта, когда я только что начинала приводить въ порядокъ свои мысли, постигать событія ночи и вполн убждаться, что все это не было сномъ. Оставивъ коляску на почтовомъ двор и приказавъ приготовить свжихъ лошадей, мой спутникъ подалъ мн руку, и мы пошли къ Холодному Дому.
— Такъ какъ это ваше обыкновенное мстопребываніе, миссъ Соммерсонъ: то я желалъ бы знать, не спрашивалъ-ли кто въ род лица, соотвтствующаго извстному вамъ описанію, васъ или мистера Джорндиса. Я не очень надюсь на это, но все можетъ быть.
День уже начинался, когда мы поднялись на холмъ. Мистеръ Боккетъ оглянулся вокругъ проницательнымъ взглядомъ и напомнилъ мн, что я спускалась съ этого холма однажды вечеромъ, съ моей маленькой служанкой и несчастнымъ Джо, котораго онъ называлъ Тугоумымъ.
Я выразила удивленіе, какимъ образомъ онъ зналъ объ этомъ.
— Помните, вы прошли мимо человка, вонъ тамъ, на дорог,— сказалъ мистеръ Боккетъ.
Да, я очень хорошо это помнила.
— Это былъ я,— сказалъ мистеръ Боккетъ.
Замтивъ мое удивленіе, онъ продолжаль:
— Я пріхалъ въ тотъ вечеръ нарочно за тмъ, чтобы присмотрть за мальчишкой. Быть можетъ, вы слышали колеса моей кабріолетки, когда вы сами вышли отыскать его, я увидлъ васъ и вашу служанку и пустилъ мою лошадь впередъ. Сдлавъ нкоторыя освдомленія о немъ въ город, я скоро узналъ, въ какомъ онъ находился обществ и началъ пробираться по кирпичнымъ полямъ, чтобъ отыскать его, какъ увидлъ, что вы уже ведете его домой.
— Разв онъ сдлалъ какое-нибудь преступленіе?— спросила я.
— Особенно важнаго онъ ничего не сдлалъ,— сказалъ мистеръ Боккетъ, хладнокровно приподнимая свою шляпу:— одно только, что онъ не умлъ держать себя скромно, совсмъ не умлъ. Если онъ мн нуженъ былъ, такъ потому собственно, чтобъ поддержать въ тайн это же самое дло леди Дэдлокъ. Онъ слишкомъ большую давалъ свободу языку своему, по поводу маловажной услуги, за которую мистеръ Толкинхорнъ заплатилъ ему, а разыгрывать ему такія шутки невозможно было допустить ни за какую плату. Поэтому я приказалъ ему удалиться изъ Лондона, но, узнавъ, что онъ отправился сюда, я приказалъ ему удалиться и отсюда и держать ухо востро, чтобъ я не поймалъ его въ томъ или другомъ изъ этихъ мстъ.
— Бдное созданіе!— сказала я.
— Бдное созданіе,— соглашался мистеръ Боккетъ:— и преносносное созданіе, которому одинаково хорошо бытъ въ Лондон, какъ и во всякомъ другомъ мст. Я ршительно не зналъ, что длать, когда увидлъ, что вы взяли его къ себ въ домъ.
Я спросила его, почему?
— Почему, моя милая?— сказалъ мистеръ Боккетъ.— Весьма естественно, потому что его длинному языку не было бы и конца. Врно языкъ его имлъ при самомъ рожденіи полтора ярда длины, даже слишкомъ.
Хотя теперь я припоминаю этотъ разговоръ, но въ то время въ голов моей былъ страшный хаосъ, и вниманія моего едва только доставало на то, чтобы понять, что онъ входилъ въ эти подробности собственно для моего развлеченія. Съ тою же самою великодушною предусмотрительностью, онъ часто говорилъ со мною о предметахъ весьма обыкновенныхъ, между тмъ какъ лицо его постоянно выражало твердую мысль и предмет, которыя мы имли въ виду. Онъ сохранилъ это выраженіе даже и въ то время, когда мы вошли въ садовую калитку.
— Вотъ мы и здсь,— сказалъ мистеръ Боккетъ.— Да какое это прелестное уединенное мстечко. Какъ живо напоминаетъ оно собою сказочный деревенскій домикъ, узнаваемыйпо дыму, который такъ легко и граціозно вьется къ небу. Однако, у васъ рано разводится огонь на кухн, это означаетъ, что въ дом добрые слуги. Но что всего главне вы должны наблюдать за своими слугами, такъ это кто приходитъ навщать ихь. А другое вотъ еще что, моя милая:— когда вы застанете молодого человка за кухонной дверью, такъ непремнно отдайте того молодого человка подъ стражу, какъ человка подозрительнаго, который скрывается въ обитаемомъ дом съ преступными замыслами.
Мы были уже передъ самымъ домомъ. Мистеръ Боккетъ внимательно осмотрлъ слды на песк, прежде чмъ поднялъ глаза снои къ окнамъ.
— Скажите пожалуйста, миссъ Соммерсонъ, вы всегда помщаете въ одну и ту же комнату этого пожилыхъ лтъ молодого человка, когда онъ прізжаетъ сюда?— спросилъ онъ, взглянувъ на комнату, которая но обыкновенію отводилась мистеру Скимполю.
— Вы знаете мистера Скимполя!- сказала я.
— Позвольте, позвольте… какъ вы его назвали?— спросилъ мистеръ Боккетъ, приклонивъ ко мн ухо.— Скимполь, кажется? А я таки частенько старался отгадать, какъ его зовутъ. Скимполь. Не Джонъ ли еще, не Джакобъ ли?
— Гарольдъ,— отвчала я.
— Гарольдъ! Гм! Должно быть удивительная птица этотъ Гарольдъ,— сказалъ мистеръ Боккетъ, смотря на меня съ особеннымъ выраженіемъ.
— У него весьма странный характеръ,— сказала я.
— Не иметъ никакого понятія о деньгахъ,— замтилъ мистеръ Боккетъ:— а между тмъ не отказывается брать ихъ.
Я невольнымъ образомъ сдлала возраженіе на это, что по моему мннію мистеръ Боккетъ зналъ его.
— Я вамъ вотъ что скажу, миссъ Соммерсонъ. Вы привыкли смотрть на предметы съ одной стороны, позвольте мн сдлать для васъ нкоторую перемну. Мн то же самое казалось, когда Тугоумный попалъ въ вашъ домъ. Ужъ если на то пошло, я думалъ, такъ я просто подойду къ дверямъ и потребую выдачи Тугоумнаго. Однако, не имя расположенія приступить къ ршительнымъ мрамъ, особливо если предстояла возможность добраться до него околицей, я ьзялъ горсть песку и швырнулъ ее въ окно, гд увидлъ тнь замчательной птицы. Лишь только Гарольдъ открылъ окно, и я взглянулъ на него, ну, думаю, этотъ человкъ будетъ по мн. Поэтому я давай умасливать его, годъ тмъ предлогомъ, чтобы не тревожить семейства, которое уже почивало, и чтобъ оно не сожалло впослдствіи о томъ, что дастъ пріютъ бродягамъ, посл того, довольно порядочно понявъ его, я подумаль, что ассигнація въ пять фунтовъ стерлинговъ отворитъ мн двери и выпуститъ Тугоумаго безъ всякаго шума и безъ всякихъ хлопотъ. Приподнявъ брови свои презабавнйшимъ образомъ, онъ и говоритъ мн: ‘со мною не стоитъ и говорить о пяти фунтовыхъ ассигнаціяхъ, въ длахъ подобнаго рода я настоящій ребенокъ, потому что не имю ни малйшаго понятія о деньгахъ’. Разумется, я сразу понялъ, что означало такое легкомысліе, и будучи вполн увренъ, что такой человкъ со мной сойдется, я обвернулъ ассигнаціей маленькій камышекъ и бросилъ его ему въ комнату. Прекрасно! Онъ смется и ухмыляется, и кажется такимъ невиннымъ, какимъ только вы можете вообразить себ, и говорить: ‘Но вдь я не знаю цны этимъ вещамъ. Что я стану длать съ этимъ?’ — ‘Истратьте ее, сэръ’, говорю я. ‘Но меня обманутъ — говоритъ онъ — мн на врно дадутъ сдачи, я потеряю ее, и она для меня будетъ безполезна’. О, Боже мой, Боже мой! Вы никогда не видли такой рожи, какую онъ скорчилъ тогда. Разумется, онъ сказалъ мн, гд найти Тугоумаго, и я нашелъ его.
Я считала это предательскимъ поступкомъ со стороны мистера Скимполя къ моему опекуну — поступкомъ, выходящимъ изъ обыкновенныхъ границъ его ребяческой невинности.
— Выходящимъ изъ границъ?— сказалъ мистеръ Боккетъ.— Изъ границъ? Послушайте, миссъ Соммерсонъ, я вамъ дамъ совтъ, который окажется полезнымъ. Когда будете находиться въ счастливомъ супружеств и будете окружены своимъ семействомъ, какъ только замтите человка, который станетъ говорить вамъ, что во всемъ, что касается денегъ, онъ такъ невиненъ, какъ только можно быть, то смотрите хорошенько за своими деньгами, потому что можно наврное сказать, что такого рода люди не упустятъ случая прибрать ихъ къ рукамъ. Когда вамъ станутъ говорить, что ‘въ длахъ свта я настоящій ребенокъ’, поврьте, что такой человкъ хочетъ отстранить отъ себя всякую отвтственность. Я человкъ не поэтическій, разв только въ музыкальномъ отношеніи, но за то я практическій человкъ, и совтъ, который я вамъ даю, основанъ на опыт. Этотъ совтъ можно считать за правило. Обманывать въ одномъ, значитъ обманывать во всемъ. Въ этомъ я не ошибался. Не ошибетесь и вы, никто не ошибется. Сдлавъ это предостереженіе, миссъ Соммерсонъ, я съ вашего позволенія звоню въ колокольчикъ, и такимъ образомъ снова приступаю къ нашему длу.
Я уврена, что наше дло ни на минуту не выходило изъ его головы, точно такъ, какъ оно не выходило изъ моей. Вся прислуга крайне удивилась, увидвъ меня такъ неожиданно въ такую раннюю пору и съ такимъ провожатымъ, мои разспросы еще боле увеличили ихъ удивленіе. Никого, однако же, не было тамъ. Сомнваться было невозможно, что намъ говорили истину.
— Въ такомъ случа, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мой спутникъ:— намъ нужно поспшить въ хижину, гд живутъ кирпичники. Собраніе свдній отъ нихъ я предоставляю вамъ, если вы будете такъ добры принять на себя этотъ трудъ. Я увренъ вьвась.
Мы немедленно отправились туда. По приход къ хижин мы увидли, что она была со всхъ сторонъ закрыта, и, очевидно, въ ней никто не жилъ, но одна изъ сосдокъ, которая знала меня и которая вышла на мой призывъ, сказала мн, что дв женщины съ своими мужьями живутъ въ другомъ домик, или, врне, въ мазанк, на самомъ краю пространства, занимаемаго сушильными печами и сырымъ кирпичомъ. Не теряя ни минуты времени, мы отправились на указанное мсто, отдаленное на нсколько сотъ ярдовъ. Дверь мазанки была полурастворена, но я отворила ее настежь.
Двое мужчинъ и женщина сидли за завтракомъ, въ углу на постели лежалъ спящій ребенокъ. Дженни, матери умершаго ребенка, не было дома. Другая женщина, увидвъ меня, встала, мужчины же, по обыкновенію, угрюмые и молчаливые, весьма неохотно кивнули головами. Они обмнялись выразительными взглядами, когда вслдъ за мной показался мистеръ Боккетъ, и я удивилась, замтивъ по всему, что женщина видитъ его не въ первый разъ.
Разумется, я попросила позволенія войти. Лиза (единственное имя, подъ которымъ я знала ее) встала, чтобъ подать мн свой стулъ, но я сла на стулъ, ближайшій къ очагу, а мистеръ Боккетъ занялъ уголъ постели. Не знаю, почему я почувствовала сильное замшательство, потому ли, что мн предстояло открыть разговоръ, или потому, что я находилась въ кругу людей мн незнакомыхъ. Мн весьма трудно было приступить къ разспросамъ, и я съ трудомъ могла удержаться отъ слезъ.
— Лиза,— сказала я:— несмотря на ночь и холодъ я пріхала издалека, чтобъ узнать о леди…
— Которая была здсь, вы знаете,— прервалъ мистеръ Боккетъ, обращаясь ко всей групп и принимая спокойный и упрашивающій видъ:— это-то и есть та самая леди, о которой говоритъ барышня. Словомъ сказать, леди, которая была здсь вчера.
— А кто вамъ сказалъ, что здсь былъ кто нибудь?— спросилъ мужъ Дженни, который сердито остановился завтракать и взглядомъ измрялъ мистера Боккета?
— Мн сказалъ человкъ, котораго зовутъ Майколь Джексонъ, въ синемъ плисовомъ жилет съ двойнымъ рядомъ перламутровыхъ пуговицъ,— отвчалъ мистеръ Боккетъ, нисколько не медля.
— Лучше бы онъ зналъ свое дло, да не совался въ чужое, кто бы онъ ни былъ,— проворчалъ мужчина.
— Да мн кажется, онъ теперь безъ всякаго дла,— сказалъ мистеръ Боккетъ, оправдывая Майкеля Дзкаксона:— и потому отъ нечего длать сообщаетъ новости.
Женщина не садилась на стулъ, но стояла, держась дрожащей рукой за его спинку и смотрла на меня. Мн казалось, что она охотно бы переговорила со мной безъ свидтелей, еслибъ только имла къ тому возможность. Она все еще находилась въ какой-то нершимости, когда мужъ ея, державшій въ одной рук ломоть хлба съ саломъ, а въ другой складной ножикъ, сильно ударилъ черенкомъ по столу и гнвно сказалъ, чтобы она знала свое дло и садилась на мсто.
— Я бы очень хотла повидаться съ Дженни,— сказала я:— я уврена, она бы разсказала мн объ этой леди все, что могла, а вы не знаете, вы не можете и представить себ, какъ я безпокоилась о не и, съ какимъ нетерпніемъ хочу сыскать ее. Скоро ли Дженни будетъ сюда? Гд она?
Женщина хотла отвтить, но ея мужъ съ бранью толкнулъ ее въ ногу своимъ тяжелымъ сапогомъ. Онъ предоставилъ мужу Дженни отвчать, что ему вздумается. Посл упорнаго молчанія мужъ Дженни повернулъ ко мн свою косматую голову.
— Я не слишкомъ-то жалую, когда господа приходятъ ко мн въ домъ, кажется, миссъ, я и прежде говорилъ вамъ это. Я не суюсь въ ихъ дома и не могу понять, къ чему они суются ко мн. Забавно было бы, еслибъ я вздумалъ длать имъ визиты. Впрочемъ, я не столько обижаюсь на васъ, сколько на другихъ, если хотите, такъ я съ удовольствіемъ сдлаю вамъ учтивый отвтъ, хотя заране говорю вамъ, что я не люблю, чтобъ меня поддразнивали какъ барсука. Скоро ли будетъ Дженни здсь? Нтъ, не скоро. Гд она? Она ушла къ Лондонъ.
— Она ушла вчера вечеромъ?— спросила я.
— Ушла ли она вчера вечеромъ? Да, она ушла вчера,— отвчалъ онъ, угрюмо кивнувъ головой.
— Ушла ли она до прихода леди сюда, или посл того? Что говорила ей леди? И куда она пошла? Умоляю васъ, будьте такъ добры, скажите мн, я въ отчаяніи за все.
— Еслибъ хозяинъ мой позволилъ мн говорить…— боязливо начала женщина.
— Твой хозяинъ,— сказалъ ей мужъ, протяжно присовокупляя проклятіе:— раздробитъ теб всю шею, если ты станешь соваться туда, гд тебя не спрашиваютъ.
Посл другой непродолжительной паузы, мужъ отсутствующей женщины, снова, повернувшись ко мн, отвчалъ съ своимъ обычнымъ ворчаньемъ и видимымъ нерасположеніемъ.
— Была ли Дженни здсь до прихода леди? Была. Что леди съ ней говорила? Хорошо, я вамъ скажу, что она говорила. Она говорила: ‘ты помнишь, какъ я пришла поговорить съ тобой о молоденькой леди, которая навщала тебя?’ Разумется, я помнилъ. Мы вс тоже помнили. ‘Не у себя ли въ дом теперь та молоденькая леди?’ спрашиваетъ она. Нтъ, не у себя, отвчали мы. Ну, такъ вотъ видите ли, эта леди и говоритъ, что пришла сюда одна одинешенька. намъ такъ показалось это странно… и спрашиваетъ, можно ли ей отдохнуть здсь, на томъ самомъ мст, гд вы сидите, такъ съ часочекъ или около того. Конечно, можно, сказали мы, и она отдохнула. Посл того она ушла… такъ, въ двадцать минутъ двнадцатаго, или въ двадцать минутъ перваго — у насъ вдь нтъ ни карманныхъ часовъ, ни стнныхъ, чтобъ узнавать по нимъ время. Куда она пошла? Я не знаю, куда. Она пошла одной дорогой, Дженни другой, одна пошла прямо въ Лондонъ, а другая прямо отъ Лондона. Вотъ и все тутъ. Спросите этого человка. Онъ тоже все слышалъ и все видлъ. Онъ то же знаетъ, что и я.
Другой мужчина подтвердилъ, и сказалъ:— Тутъ все, прибавлять больше нечего.
— А что, плакала она? — спросила я.
— Нисколичко,— отвчалъ первый мужчина.— Башмаки на ней были дрянные, а платье еще того хуже, только она не плакала, я не видлъ.
Женщина сидла, скрестивъ руки на грудь и потупивъ взоры. Ея мужъ повернулся къ ней на столько, чтобы можно было смотрть ей въ лицо, и положилъ свою желзную руку на столъ, какъ будто былъ готовъ выполнить свою угрозу при первой съ ея стороны попытк къ ослушанію.
— Надюсь, что ты позволишь мн спросить твою жену какою казалась леди?— сказала я.
— Слышишь ли ты!— вскричалъ онъ грубо.— Слышишь, что говорятъ. Думай проворне и отвчай!
— Не хорошею,— отвчала женщина.— Блдною и усталою. Очень не хорошею.
— Много она говорила?
— Немного, да и голосъ-то ея быль какой-то хриплый.
Отвчая на мои вопросы, на все время смотрла на мужа, какъ будто спрашивая у него позволенія на свои отвты.
— Я думаю, сна была очень слаба,— сказала я.— Кушала ли сна и пила ли здсь что-нибудь?
— Продолжай!— сказалъ мужъ въ отвтъ на ея взглядъ.— Отвчай, да смотри у меня — короче!
— Немного выпила воды, миссъ. Дженни принесла ей хлба и чаю, но она не хотла и попробовать.
— И когда она ушла отсюда, такъ… я хотла было предложить еще вопросъ, но мужъ Дженни быстро перебилъ меня.
— Когда она ушла отсюда, такъ пошла прямо къ сверу по большой дорог. Спросите на дорог, если не врите, и посмотрите такъ ли это было. Ну, теперь конецъ. Больше нечего говорить съ нами.
Я взглянула на моего провожатаго и, увидвъ, что онъ уже всталъ и готовъ былъ удалиться, поблагодарила ихъ и простилась. При выход мистера Боккета, женщина пристально посмотрла на него, въ свою очередь и онъ сдлалъ то же самое.
— Знаете что, миссъ Соммерсонъ — сказалъ онъ мн:— когда мы быстро удалялись отъ мазанки:— вдь часы-то миледи у нихъ. Это положительный фактъ.
— Вы ихъ видли?— воскликнула я.
— Почти то же самое, что видлъ,— отвчалъ онъ.— Иначе, къ чему бы они стали толковать о ‘двадцати минутахъ’ и о томъ, что въ дом у нихъ нтъ часовъ? Двадцать минутъ! Они не имютъ привычки опредлить время съ такою точностью. Если они станутъ длить его на полчасы, такъ ужь и этого для нихъ весьма достаточно. Дло въ томъ теперь, подарила ли она имъ часы, или они сами распорядились отнять отъ нея. Я думаю, что она подарила ихъ. Однако, за что бы она подарила ихъ? За что бы она подарила?
Онъ задавалъ этотъ вопросъ самому себ нсколько разъ, какъ будто въ ум его возникали различные отвты, которые онъ взвшивалъ и соображал].
— Еслибъ можно было удлить нсколько времени,— сказалъ мистеръ Боккетъ:— а это-то и есть невозможная вещь въ настоящемъ случа, я бы узналъ отъ этой женщины, за что подарены часы, но при теперешнихъ обстоятельствахъ это слишкомъ сомнительный шансъ, чтобъ положиться на него. Они вс не спускали глазъ съ нея, и, разумется, такое бдное созданіе, какъ она, избитое съ головы до ногъ, поневол будетъ плясать по дудк своего жестокаго мужа. А я увренъ, они скрываютъ что-то. Жаль право, что мы не видли другой женщины.
Я тоже чрезвычайно сожалла объ этомъ. Дженни имла весьма признательное сердце, и я чувствовала, что она бы уступила моимъ просьбамъ.
— Весьма быть можетъ, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Боккетъ съ задумчивымъ видомъ: — что миледи послала ее въ Лондонъ передать вамъ нсколько словъ, и что мужъ ея получилъ часы за то, чтобы позволилъ ей идти туда. Оно, правда, по картамъ моимъ выходитъ не такъ, какъ бы хотлось мн, впрочемъ, он меня рдко обманываютъ. Мн не хочется тратить денегъ сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, на этихъ грубіяновъ, да я не предвижу пользы изъ этого. Нтъ, миссъ Соммерсонъ, мы должны хать впередъ и впередъ, намъ нужно торопиться и быть терпливыми!
Мы еще разъ зашли домой, чтобъ я могла написать на скорую руку нсколько строчекъ къ моему опекуну, и потомъ поспшили къ тому мсту, гд оставили нашу карету. Лошадей вывели на дорогу, лишь только увидли насъ, и черезъ нсколько минутъ Холодный Домъ скрылся изъ виду.
Съ разсвтомъ дня пошелъ мелкій снгъ и теперь усилился. Ненастный день и густота падающихъ хлопьевъ до такой степени омрачили воздухъ, что мы могли видть вокругъ себя на весьма ограниченное пространство. Хотя холодъ былъ сильный, но снгъ падалъ мягкій и подъ копытами лошадей превращался въ грязь и воду, какъ будто мы катились по окраин моря, покрытой мелкими раковинами. Лошади спотыкались и барахтались иногда на пространств цлой мили, и мы принуждены были останавливаться, чтобъ дать имъ отдыхъ. Одна изъ лошадей падала три раза и такъ дрожала, такъ разбила себя, что ямщикъ долженъ былъ слзть съ козелъ и вести ее подъ устцы.
Я не могла ни сть, ни спать, и при этихъ остановкахъ, при этой медленности нашего путешествія сдлалась такая нервная, что мною овладло безразсудное желаніе выйти изъ коляски и идти пшкомъ. Уступая однако же здравому смыслу моего спутника, я осталась на мст. Во все это время, мистеръ Боккетъ, подерживая свою бодрость какимъ-то особеннымъ наслажденіемъ, истекающими вроятно, изъ его предпріятія, заходилъ въ каждый домъ, мимо котораго мы прозжали, обращался съ людьми, которыхъ никогда не видлъ, какъ съ старыми знакомыми, забгалъ грться, гд видлъ пылающій очагъ, разговаривалъ, пилъ, дружески жалъ руки у каждаго буфета и въ каждомъ погребк, пріятельски встрчался съ каждымъ извощикомъ, колесникомъ, кузнецомъ и сборщикомъ шоссейныхъ пошлинъ, а между тмъ онъ ни минуты не терялъ времени и всегда поднимался на козлы съ своимъ наблюдательнымъ, спокойнымъ лицомъ, и всегда при этомъ случа твердо повторялъ извозчику: ‘пошелъ!’
На слдующей станціи, во время перемны лошадей, онъ вышелъ со двора, покрытый ледяной корой отъ мокраго снга, и очищаясь, сбивая и отскабливая эту кору (что длалъ онъ не однократно съ тхъ поръ, какъ мы выхали изъ Сентъ-Албанса), заговорилъ со мной, остановись съ боку экипажа.
— Ободритесь, миссъ Соммерсонъ. Ясно, какъ день, что она проходила здсь. На этотъ разъ въ одежд ея нельзя сомнваться, а эту одежду видли здсь.
— И все пшкомъ?— спросила я.
— Все пшкомъ. Мн кажется, домъ джентльмена, о которомъ вы упомянули, составляетъ цль ея путешествія, а все же мн не нравится, что онъ живетъ вблизи ея помстья, это такъ далеко еще!
— Право я ничего не знаю,— сказала я:— быть можетъ, кто нибудь живетъ близко, о комъ я ничего не слышала.
— Это правда. Одно только прошу васъ, душа моя, не плачьте, крпитесь духомъ по возможности… Пошелъ!
Слякоть въ теченіе дня продолжалась безпрерывно, непроницаемая мгла наступила съ утра и ни на минуту не прочищалась. Такихъ дорогъ я никогда не видла. Иногда я опасалась, что мы сбились съ дороги, и попадали на пашни, или болото. Если мн случалось представить себ, сколько прошло времени въ нашей дорог, оно представлялось мн безпредльно продолжительнымъ періодомъ и мн казалось, что я никогда не избавлюсь отъ того томительнаго безпокойства и невыносимой тоски, подъ вліяніемъ которыхъ я находилась.
По мр удаленія отъ станціи, мною начинало овладвать предчувствіе, что спутникъ мой потерялъ прежнюю увренность. Онъ былъ тмъ же самымъ, со всми встрчными, прохожими и прозжими, но, садясь на козлы, казался гораздо серьезне. Въ теченіе этой длинной и скучной станціи, я видла какъ его палецъ безпрестанно прикладывался то къ губамъ, то къ носу, то къ уху. Я слышала, какъ онъ начиналъ опрашивать встрчныхъ извозчиковъ, не встрчали ли они каретъ или другихъ экипажей, и какіе были пассажиры въ нихъ? Отвты ихъ были дли него весьма не утшительны. Поднимаясь на козлы, онъ длалъ мн одобрительный жестъ своимъ пальцемъ, или бросалъ на меня такой же взглядъ, но все же когда онъ говорилъ извозчику: ‘пошелъ!’ то замтно было, что онъ находился въ сильномъ замшательств.
Наконецъ, во время новой перемны лошадей, онъ сказалъ мн, что потерялъ слдъ такъ давно, что это обстоятельство начинаетъ его удивлять. Оно бы ничего не значило въ одномъ мст потерять, въ другомъ напасть и такъ дале, но онъ исчезъ вдругъ непостижимымъ образомъ и до сихъ поръ не открывался. Это еще боле подтверждало мои опасенія, онъ началъ оставлять коляску на перекрестныхъ дорогахъ и уходилъ осматривать ихъ иногда на четверть часа.
— Впрочемъ, вы пожалуйста не унывайте,— говорилъ онъ мн:— вроятно, слдующая станція снова наведетъ насъ на слдъ.
Слдующая станціи кончилась также, какъ кончилась и прежняя, а слда мы все-таки не открывали. Мы остановились у большого постоялаго двора — одинокаго, но спокойнаго, солиднаго и уютнаго зданія, и въ то время, какъ коляска подъхала подъ широкій сводъ воротъ, къ ней подошла хозяйка дома и ей миленькія дочери, которыя такъ убдительно стали упрашивать меня войти въ комнаты и отдохнуть, пока приготовляютъ лошадей, что съ моей стороны было бы безчеловчно отказать имъ. Они проводили меня наверхъ въ теплую комнату и оставили тамъ.
Комната эта, я помню очень хорошо, была угловая и окнами выходила на дв стороны. Съ одной стороны находился дворъ съ конюшнями, прилегавшій къ дорог, и гд конюхи отпрягали усталыхъ лошадей отъ грязной коляски, а за дворомъ пролегала самая дорога, надъ которой тяжело качалась и скрипла вывска, съ другой стороны виднлся темный сосновый лсъ. Втви деревьевъ были покрыты густыми слоями выпавшаго снга, и я видла, какъ онъ таялъ и падалъ съ нихъ въ мокрыя груды. Наступала ночь, и ея холодъ еще больше увеличивался контрастомъ игриво отражавшагося каминнаго огня на стеклахъ оконъ. Въ то время, какъ я старалась проникнуть взоромъ къ самую глубину лса и останавливалась на безцвтныхъ мстахъ въ снг, гд капли воды тонули въ немъ и присасывались подъ него, я подумала о материнскомъ лиц, такъ мило и такъ радостно окруженномъ дочерьми, который только что вошли ко мн, и о моей матери, лежавшей, быть можетъ, въ подобномъ лсу и умиравшей.
Я испугалась, увидвъ, что вс они окружили меня, однако вспомнивъ, что мн должно сохранять присутствіе духа и бодрость, я успла преодолть свой испугъ. Они обложили меня подушками на большой соф передъ каминомъ, и потомъ добрая и миловидная хозяйка дома сказала, что мн до утра нельзя хать дальше и должно лечь въ постель. Но страхъ, что меня задержатъ до утра, произвелъ во мн такой трепетъ, что она немедленно отказалась отъ своихъ словъ и осталась довольною мсимъ согласіемъ на получасовой отдыхъ.
Доброе, милое созданіе была она. Она и ея прехорошенькія дочери такъ усердно хлопотали около меня. Он упрашивали меня скушать горячаго супу и кусокъ курицы, пока мистеръ Боккетъ сушилъ свое платье и обдалъ въ другой комнат. И когда поставили передо мной и накрыли столикъ, я не могла сдлать этого, хотя мн очень не хотлось обидть ихъ своимъ отказомъ. Однакожъ, уступая ихъ просьбамъ, я съла немного горячаго тоста и прихлебнула глинтвейну, и это очень подкрпило мои силы.
Спустя аккуратно полчаса коляска наша подъхала подъ ворота, и он проводили меня внизъ, согртую, со свжими силами и съ спокойнымъ духомъ, который он умли возстановить во мн своимь радушіемъ и ласками. Когда я сла въ коляску и простилась съ ними, младшая дочь, нремиденькая двочка лтъ девятнадцати, которой первой предстояло выйти замужъ, какъ они сказали мн, поднялась на ступеньку, вошла въ коляску и поцловала меня. Съ тхъ поръ я никогда не видала ее, но я вспоминаю о ней и буду всегда вспоминать, какъ о моей подруг.
Окна, сквозь которыя проглядывалъ огонь камина — окна, казавшіяся изъ холоднаго мрака ночи такими свтлыми и теплыми, вскор скрылись отъ насъ, и мы снова тянулась по дорог и мсили мокрый снгъ. Трудно было хать и теперь, впрочемъ, скучная дорога не была хуже проханной нами, и станція тянулась только на девять миль. Мистеръ Боккетъ курилъ на козлахъ. На послдней станціи, увидвъ съ какимъ удовольствіемъ стоялъ онъ у яркаго камина, окруженный облаками табачнаго дыму, я упросила его не стснять себя въ этомъ отношеніи и въ дорог. Онъ куриль и попрежнему бодрствовалъ: спускался съ козелъ и вынимался на нихъ при каждомъ встрчномъ человческомъ обиталищ или человческомъ созданія. Несмотря, что фонари нашей кареты были зажжены, онъ засвтилъ свой маленькій потайной фонарь, который, повидимому, пользовался его особеннымъ расположеніемъ и отъ времени до времени наводилъ его на меня и смотрлъ, не скучаю ли я. Впереди коляски находилось подъемное окно, но я не закрывала его, мн казалось, что, сдлавъ это, я вмст съ тмъ закрыла бы отъ себя всякую надежду.
Мы дохали до конца станціи, а все-таки потерянный слдъ из находился. Я съ безпокойствомъ взглянула на него, и но его серьезному лицу, въ то время, какъ онъ торопилъ конюховъ, я угадывала, что ничего утшительнаго онъ не услышалъ. Почти вслдъ за этимъ, съ зажженнымъ фонаремъ въ рук, онъ заглянулъ ко мн и показался совершенно другимъ человкомъ.
— Что это значить?— спросила я съ крайнимъ изумленіемъ. Неужели она здсь?
— Нтъ, нтъ. Не обманывайтесь, моя милая. Здсь нтъ никого. Но я напалъ на слдъ.
Иней покрывалъ его рсницы, его волосы и лежалъ полосами на его одежд. Прежде чмъ онъ началъ говорить со мной, онъ счистилъ иней съ лица и вдохнулъ длинный глотокъ воздуха.
— Пожалуйста, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ, постукивая пальцемъ по кож коляски:— вы не теряйте надежды и не тревожьтесь чрезъ мои распоряженія. Вы знаете меня. Я инспекторъ Боккетъ, слдовательно вамъ можно положиться на меня. Мы прохали много, но не бда… Эй, четверку лошадей назадъ!.. Проворнй!
Люди на двор пришли въ нкоторое замшательство, и одинъ изъ нихъ подбжалъ къ мистеру Боккету удостовриться: ‘дйствительно ли онъ намренъ хать назадъ?’
— Назадъ, я теб говорю! Назадъ! Понимаешь меня? Назадъ?
— Назадъ?— спросила я, съ удивленіемъ,— въ Лондонъ?
— Точно такъ, миссъ Соммерсонъ,— отвчалъ онъ:— назадъ. Прямехонько въ Лондонъ. Вы знаете меня. Не бойтесь. Я стану, чортъ возьми, отыскивать другую!
— Другую?— повторила я.— Кого же?
— Ну вотъ, что вы еще называли, Дженни. Сначала я отыщу ее… Выводите проворне другую пару, эй, вы! сони!
— Но неужели вы оставите поиски за этой леди? Неужели вы дадите ей погибнуть въ такую ночь и въ такомъ страшномъ состояніи души, въ какомъ, я знаю, сна находится теперь?— сказала я, схвативъ его за руку.
— Конечно, нтъ, моя милая, я этого не сдлаю. Но я отыщу сначала другую… Шевелитесь вы проворнй съ лошадьми. Пошлите верховаго на слдующую станцію заказать лошадей, оттуда пусть пошлютъ другого и такъ дальше… Душа моя, ради Бora, вы не бойтесь.
Эти приказанія и быстрота его движеній, съ которыми онъ торопилъ конюховъ, производили общее возбужденіе, которое столько же было непонятно для меня, сколько и внезапная перемна. Но среди суматохи, достигшей высшей степени, мимо меня проскакалъ верховой съ приказаніемъ приготовлять подводы, и наши лошади закладывались съ величайшею поспшностью.
— Милая миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Боккетъ, вскочивъ на козлы и заглянувъ ко мн:— извините мою фамиліарность и, пожалуйста, будьте спокойне. Въ настоящую минуту больше я вамъ ничего не скажу. Вы вдь знаете меня, душа моя, не правда ли?
Я старалась выразить ему, что вроятно, онъ лучше знаетъ, что намъ должно предпринять, только быль ли онъ увренъ въ своей освдомленности?
— Нельзя ли мн одной отправиться впередъ,— сказала я, снова схвативъ его руку подъ вліяніемъ моей горести, и прибавила шепотомъ:— отыскивать мою родную мать?
— Душа моя,— отвчалъ онъ:— знаю, знаю, неужели вы думаете, что я дйствую безъ всякаго разсчета? Вдь я инспекторъ Боккетъ, разв вы не знаете?
Что больше могла я сказать ему, какъ только ‘да!’
— Въ такомъ случа пожалуйста будьте покойны и положитесь на меня, поврьте, что я принимаю участіе въ этомъ дл и въ васъ не мене самого Лэйстера Дэдлока, баронета. Теперь вы врите, что я поступаю хорошо?
— Превосходно, сэръ!
— Пошелъ же! Да смотри не звать!
И мы снова очутились на скучной дорог, по которой мы такъ долго хали, и снова разбивали грязную слякоть и тающій снгъ, какъ разбивается потокъ воды колесами водяной мельницы.

LVIII. Зимній день и зимняя ночь.

По-прежнему невозмутимый, какъ и подобаетъ ему, городской домь Дэдлоковъ обычнымъ образомъ выступаетъ на улицу громаднаго размра. Пудреныя головы отъ времени до времена виднются тамъ въ окнахъ передней, посматривая на праздный свтъ, который какъ новая пудра цлый день падаетъ съ неба, въ тхъ же самыхъ покояхъ абрикосовый цвтъ, чувствуя свое экзотическое происхожденіе и наскучивъ суровою погодой, которая бушуетъ за дверьми, льнетъ поближе къ камину. Распространяется слухъ, что миледи отправилась въ Линкольншэйръ, но что теперь ожидаютъ ея возвращенія.
Впрочемъ, молва, слишкомъ обремененная своими обязанностями, не хочетъ вмст съ нею удалиться въ Линкольншэйръ. Она все продолжаетъ странствовать и болтать по городу. Она знаетъ, что несчастный, злополучный человкъ, сэръ Лэйстеръ, переноситъ тяжкую долю. Она выслушиваетъ, эта милая молва, всевозможныя возмутительныя вещи. Всему окрестному околодку на пять миль кругомъ она представляетъ поводъ быть въ веселомъ расположеніи духа. Не знать, что съ Дэдлоками случилось несчастіе, значитъ показать себя совершеннымъ невждою. Одинъ изъ заклинателей административнаго міра съ щеками абрикосоваго цвта и съ горломъ скелета уже заране представляетъ себ вс главныя обстоятельства, которыя послдуютъ при разсмотрніи въ палат перовъ просьбы сэра Лэйстера о развод.
У ювелировъ Блэйза и Спаркля и продавцовъ шелковыхъ матеріи Шайна и Глосса это событіе есть и будетъ реторическимъ общимъ мстомъ, характеристикою современности и отличительною чертою ныншняго столтія. Покровительницы этихъ учрежденіи, хотя въ высшей степени скромныя и непроницаемыя для толпы, будучи здсь такъ же тщательно взвшены и вымрены, какъ и всякій другой предметъ въ торговомъ фонд, совершенно разгадываются со стороны господствующаго вкуса сидящимъ за конторкою господиномъ съ костлявыми руками. ‘Наша публика, мистеръ Джонсъ — сказали Плэйзъ и Спаркль съ костлявыми руками — наша публика, сэръ, ни что иное, какъ овцы, настоящія овцы. Куда тронутся дв или три посмле, вс остальныя за ними же. Присмотрите хорошенько за тми двумя или тремя, мистеръ Джонсъ, и все стадо будетъ въ вашихъ рукахъ’. Точно такимъ же образомъ Шайвъ и Глоссъ даютъ наставленіе своему Джонсу, гд отыскивать фешенебельный народъ и какъ вводить то, что они, Шайвъ и Глоссъ, выбираютъ въ свои магазины, какъ вводить его въ моду. На тхъ же самыхъ незыблемыхъ началахъ, мистеръ Сладдери, кингопродавецъ, положительно утверждаетъ въ этотъ самый день: ‘Какъ же, сэръ, есть очень много встей, касающихся леди Дэдлокъ, встей, которыя въ большомъ ходу между моими высокостепенными знакомыми, сэръ. Мои знатные знакомые должны же вдь, какъ изволите убдиться, должны же говорить о чемъ-нибудь, сэръ, а стоитъ только избрать предметъ для одной или двухъ леди, которыхъ я могъ бы назвать, чтобы заставить толковать объ этомъ всевозможныхъ леди. То, что я долженъ бы былъ сдлать съ этими леди, въ случа какой либо новости, которую бы вы предоставили мн распространить между ними, он приняли на себя сами, хорошо зная леди Дэдлокъ и завидуя ей, хотя можетъ быть, весьма умреннымъ и невиннымъ образомъ, сэръ. Вы убдитесь, сэръ, что эта матерія пріобртаетъ большую популярность у нашихъ благородныхъ знакомыхъ. Если бы можно было обратить эту молву въ спекуляцію, она доставила бы большія деньги. И когда я говорю вамъ такимъ образомъ, вы, безъ сомннія, врите мн, сэръ, потому что я сдлалъ своимъ постояннымъ занятіемъ изученіе своихъ благородныхъ знакомыхъ съ тмъ, чтобы мочь заводить ихъ какъ часы, сэръ’.
Молва достигаетъ полнаго развитія въ столиц и ей не хочется отправиться въ Линкольншэйръ. Въ половин шестого посл полудня, любимый часъ конногвардейцевъ, достопочтенный мистеръ Стэбльзъ длаетъ новую замтку, которая уничтожаетъ вс прежнія остроты, служившія основаніемъ его знаменитости. Эта блестящая острота касается какихъ-то подробностей ухода за заводскими лошадьми и получаетъ чрезвычайный извстность въ обществ конскихъ охотниковъ.
На обдахъ и балахъ то же самое: на горизонт, который миледи часто украшала своимъ присутствіемъ, посреди созвздій, которыя не дале какъ вчера она помрачала, своими достоинствами, она остается главнымъ предметомъ для разговоровъ. Что это? Кто это? Когда это? Гд это? Какъ это? Объ ней разсуждаютъ и спорятъ самые близкіе изъ ея друзей и знакомыхъ, разсуждаютъ самымъ остроумнымъ образомъ, употребляя самыя новыя выраженія, самые новые пріемы, самую новую интонацію и сохраняя самое совершенное, великосвтское равнодушіе. Замчательная черта этой матерія состоитъ въ томъ, что ее находятъ до того заманчивою и неистощимою, что многія особы начинаютъ вызжать въ свтъ, тогда какъ прежде никуда не показывались. Это положительно извстно! Вильямъ Буффи приноситъ одну изъ подобныхъ новостей изъ дома, гд онъ обдаетъ, въ палату, въ которой засдаетъ, тамъ вождь его партіи сообщаетъ ее любопытнымъ вмст съ своею неистощимою табакеркою и собираетъ вокругъ себя такія густыя толпы жадныхъ слушателей, что предсдатель, который предварительно пропустилъ себ въ ухо эту новость подъ букли парика, кричитъ по три раза: ‘Прошу на мста!’, кричитъ и не производятъ ни малйшаго дйствія.
Одною изъ странныхъ и замчательныхъ особенностей этой молвы, сдлавшейся общимъ занятіемъ для городского населенія, было то, что люди, только подходившіе къ окраин круга благородныхъ знакомыхъ мистера Сладдери — люди, которые ничего не знаютъ и ничего не знали о леди Дэдлокъ, считаютъ необходимымъ для поддержанія своей репутаціи утверждать, что этотъ слухъ также господствующій предметъ ихъ разговора, что его необходимо передавать во вторыя руки съ самыми модными замтками, самыми модными пріемами, съ самою модною интонаціею голоса, самымъ моднымъ изящнымъ и великосвтскимъ равнодушіемъ, передавать изъ вторыхъ рукъ, впрочемъ, со всми признаками новизны и оригинальности, въ боле скромные слои общества и мене лучезарнымъ звздамъ. Если между этими маленькими сплетниками случится литераторъ, художникъ или ученый, то какъ благородно съ его стороны просвщать меньшихъ братій своихъ помощью своей образцовой, даровитой и разнообразной дятельности и поддерживать ихъ колеблющіяся убжденія какъ будто на какихъ-то великолпныхъ костыляхъ!
Такъ протекаетъ зимній день. Сэръ Лэйстеръ, лежа въ постели, немного можетъ говорить, хотя съ трудомъ и невнятно. Ему предписано безмолвіе и отдохновеніе и данъ небольшой пріемъ усыпительнаго лекарства, чтобы заглушить его страданія, потому что его старинный врагъ поступаетъ съ нимъ очень жестоко. Сэръ Лэйстеръ вовсе не засыпаетъ, хотя иногда впадаетъ въ какое-то странное. чуткое забытье. Онъ приказалъ поднести свою кровать ближе къ окну, услыхавъ, что на двор ненастье, и веллъ положить свою голову такимъ образомъ, чтобы видть падающій снгъ и изморозь. Онъ смотритъ, какъ они опускаются съ неба въ продолженіе всего зимняго дня. При малйшемъ звук въ дом — звук, который тотчасъ же прекращается, рука его берется за карандашъ. Старая домоправительница, сидя возл него и зная, что онъ намренъ написать. говоритъ шопотомъ:
— Нтъ, онъ не возвратился еще, сэръ Лэйстеръ. Онъ отправился поздно ночью. Онъ еще очень недавно ухалъ.
Сэръ Лэйстеръ опускаетъ руку и слова принимается смотрть на снгъ и изморозь, пока они не начинаютъ падать въ глазахъ его, отъ слишкомъ сосредоточеннаго вниманія, такъ густо и часто, что онъ принужденъ на минуту закрыть глаза, утомившись наблюдать за постояннымъ круженіемъ снжныхъ хлопьевъ и ледяныхъ частицъ.
Онъ началъ смотрть на нихъ съ тхъ поръ, какъ только лишь разсвтало. День еще не истекъ, когда ему приходятъ въ голову, что пора приготовлять комнаты для миледи. Теперь очень холодно и сыро. Нужно хорошенько растопить камины. Нужно передать людямъ, чтобы ожидали ее. Не угодно ли вамъ самой наблюсти за всмъ этимъ?
Онъ пишетъ эти приказанія на аспидной доск, и мистриссъ Ронсвелъ исполняетъ ихъ, скрпя сердце.
— Я боюсь, Джорджъ,— говоритъ старушка своему сыну, который ожидаетъ ее внизу, стараясь пользоваться ея сообществомъ, когда у нея бываютъ свободныя минуты:— я боюсь, мой милый, что миледи никогда не заглянетъ въ этотъ домъ.
— Это очень грустное предчувствіе, маменька!
— Даже вовсе не покажется въ Чесни-Воулдъ, мой милый.
— Это еще хуже. Но почему же, маменька?
— Когда я видла миледи вчера, Джорджъ, то мн казалось, что я слышу позади ея таинственные шаги, какіе раздаются обыкновенно на площадк Замогильнаго Призрака.
— Э, подите, подите! Вы пугаете себя старыми, пустыми розсказнями, маменька.
— Вовсе нтъ, мой милый. Вовсе нтъ. Вотъ уже скоро шестьдесятъ лтъ, какъ я живу въ этомъ семейств, а между тмъ я прежде никогда не боялась ничего подобнаго. Но теперь все разрушается, мой милый, знаменитая старая фамилія Дэдлоковъ разрушается.
— Надюсь, что нтъ, маменька.
— Я очень благодарна судьб, что я довольно долго жила здсь, чтобы раздлять съ сэромъ Лэйстеромъ его страданія и безпокойства, я знаю, что я не такъ еще стара и не такъ безполезна, чтобь онъ предпочелъ мн кого нибудь въ настоящемъ случа и въ теперешней моей должности. Но шаги на площадк Замогильнаго Призрака доканаютъ совершенно миледи, Джорджъ, нсколько дней тому назадъ шаги эти слышались позади ея, теперь же они равняются съ нею и даже опережаютъ ее.
— Все это такъ, милая маменька, но я скажу вамъ опять, что я противнаго мннія.
— Ахъ, я сама желала бы этого,— отвчаетъ старика, качая головою и разводя руки:— но если мои опасенія справедливы, и ему необходимо будетъ узнать объ этомъ кто скажетъ ему тогда всю правду!
— Это ея комнаты?
— Это комнаты миледи въ томъ самомъ вид, какъ она оставила ихъ.
— Именно, теперь,— говоритъ кавалеристъ, посматривая вокругъ себя и понижая голосъ:— я начинаю понимать, какимъ образомъ вы усвоили себ вашъ взглядъ на вещи. Комнаты представляютъ всегда что-то страшное, когда он, подобно этимъ, приготовлены для особы, которую вы привыкли видть здсь, но которая между тмъ въ отсутствіи по какой-то странной причин, это хоть на кого наветъ непріятныя мысли.
И онъ почти правъ. Какъ обыкновенная разлука предзнаменуетъ намъ великую послднюю разлуку, такъ огромныя комнаты, лишенныя обычнаго присутствія извстной особы, грустно нашептываютъ намъ, что должно нкогда сдлаться съ вашею и моею комнатами. Покои миледи, оставленные ею, кажутся пустыми, мрачными и заброшенными, и во внутренней комнат, гд мистеръ Боккетъ въ минувшую ночь производилъ секретное изслдованіе, слды ей платьевъ и драгоцнныхъ вещей, даже зеркала, пріученные отражать эти платья и вещи, когда они составляли часть ея особы, являются теперь опустлыми, одинокими. Какъ ни мраченъ, какъ ни холоденъ зимній день, но въ этихъ опустлыхъ комнатахъ кажется еще мрачне и холодне, холодне, чмъ въ иной лачуг, которая вовсе не уметъ спорить съ погодой, и хотя слуги растопляютъ огни за ршетками каминовъ и ставятъ стулья и кушетки позади стеклянныхъ экрановъ, которые пропускаютъ потоки красноватаго свта въ самые отдаленные углы, въ комнат все-таки царствуетъ густой сумракъ, который никакой свтъ не въ состояніи разогнать.
Старая домоправительница и сынъ ея остаются тутъ, пока вс приготовленія оканчиваются, потомъ она возвращается наверхъ. Все это время Волюмнія заступаетъ мсто мистриссъ Ронсвелъ, хотя жемчужныя ожерелья и банки съ румянами, предназначенныя восхищать Батъ, не имютъ для страдальца почти никакихъ прелестей при настоящихъ обстоятельствахъ. Волюмнія, о которой не предполагали, чтобы она знала въ чемъ дло (и которая дйствительно не была посвящена въ его тайны), считала своимъ непремннымъ долгомъ предлагать приличныя обстоятельствамъ замчанія, затмъ она замняла ихъ попечительнымъ выглаживаніемъ блья, осторожнымъ и хлопотливымъ хожденіемъ взадъ и впередъ на ципочкахъ, бдительнымъ взираніемъ на глаза своего родственника и тихимъ, грустнымъ шопотомъ къ самой себ: ‘онъ уснулъ’. Въ опроверженіе этого излишняго замчанія сэръ Лэйстеръ не безъ досады, впрочемъ, писалъ на доск: ‘Я не сплю’.
Пододвинувъ затмъ стулъ къ кровати и занявъ мсто возл почтенной и чопорной домоправительницы, Волюмнія сидитъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ стола и чувствительно вздыхаетъ. Сэръ Лэйстеръ наблюдаетъ за снгомъ и изморозью и слушаетъ, не раздаются ли шаги человка, возвращенія котораго онъ дожидается. Въ ушахъ его престарлой прислужницы, которая похожа въ эту минуту на фигуру, выступившую изъ рамы старинной картины съ тмъ, чтобы звать послдняго изъ Дэдлоковъ на тотъ свтъ, молчаніе прерывается эхомъ ея же собственныхъ словъ: ‘Кто же скажетъ ему правду!’ Онъ прошелъ въ это утро черезъ руки слути, чтобы сдлаться по возможности благовидне, и попеченія эти оправдались успхомъ, въ той мр въ какой дозволяли оостоятельства. Онъ поддерживается подпорками, его сдые волосы причесаны обычнымъ манеромъ, блье его приведено въ безукоризненную снжную близну, и онъ завернутъ теперь въ такой же блый халать. Лорнетъ и часы лежатъ у него подъ рукою. Необходимо, не столько можетъ быть для его собственнаго достоинства, сколько для ея спокойствія, чтобы онъ казался какъ можно мено взволнованнымъ и походилъ на самого себя. Женщины не преминутъ болтать, и Волюмнія, хотя и принадлежитъ къ фамиліи Дэдлоковъ, не сдлаетъ въ этомъ случа исключенія. Онъ держитъ ее при себ, безъ всякаго сомннія, для того, чтобы предупредить ея разговоры въ другомъ мст. Онъ чувствуетъ себя очень худо, но онъ противостоитъ теперь страданіямъ душевнымъ и тлеснымъ съ замчательнымъ мужествомъ.
Прекрасная Волюмнія, будучи одною изъ тхъ втреницъ, которыя не могутъ долго сохранятъ молчаніе, не подвергаясь неминуемой опасности испытать вліяніе скуки, скоро возвщаетъ о приближеніи этого чудовища продолжительнымъ и непрерывнымъ званьемъ. Находя невозможнымъ преодолть это желаніе звать другимъ какимъ нибудь способомъ, кром разговора, она говорить мистриссъ Ронсвелъ много комплиментовъ насчетъ еи сына, она объявляетъ, что онъ ршительно одинъ изъ привлекательнйшихъ юношей, какихъ ей когда либо случалось видать, такой же воинственный по наружности, какъ незабвенный для нея лейбъ-гвардеецъ, избранникъ ея сердца, который былъ убитъ при Ватерлоо.
Сэръ Лэйстеръ выслушиваетъ этотъ отзывъ съ такимъ удивленіемъ и приходить отъ него въ такое замшательство, что мистриссь Ронсвелъ находитъ нужнымъ объясниться.
— Миссъ Дэдлокъ говоритъ не о старшемъ моемъ сын, сэръ Лэйстеръ, а о младшемъ. Я снова отыскала его. Онъ воротился домой.
Сэръ Лэйстеръ прерываетъ молчаніе пронзительнымъ крикомъ.
— Джорджъ? Вашъ сынъ Джорджъ воротился домой, мистриссъ Ронсвелъ?!
Старая домоправительница отираетъ себ глаза.
— Благодареніе Богу. Да, сэръ Лэйстеръ.
Неужели это обртеніе человка потеряннаго, это возвращеніе человка, давнымъ давно погибшаго для родительскаго дома, представляется ему, какъ сильное подтвержденіе его надеждъ? Неужели онъ думаетъ: ‘Не успю ли и я, при помощи, которую имю, возвратить ее? Она скрылась неизвстно куда нсколько часовъ тому назадъ, между тмъ какъ онъ пропадалъ многіе и многіе годы?’
Напрасно стали, бы убждать его теперь, онъ ршился говорить и говорить. Онъ произноситъ густую массу звуковъ, довольно ясныхъ, впрочемъ, чтобы можно было понять его.
— Почему вы не сказали мн объ этомъ, мистриссъ Ронсвелъ?
— Это случилось только вчера, сэръ Лэйстеръ, и я думала, что вы не довольно еще оправились для того, чтобы говорить вамъ о подобныхъ вещахъ.
При этомъ легкомысленная Волюмнія вспоминаетъ съ легкимъ визгомъ, что никто еще не зналъ, сынъ ли онъ мистриссъ Ронсвелъ, и что мистриссъ Ронсвелъ вовсе не намрена была говорить кому либо объ этомъ. Но мистриссъ Ронсвелъ возражаетъ противъ этого съ такимъ жаромъ, который заставляетъ лифъ ея значительно подниматься, что она, конечно, объявила бы объ этомъ сэру Лэйстеру, лишь только ему сдлалось бы легче.
— Гд вашъ сынъ Джорджъ, мистриссъ Ронсвелъ?— спрашиваетъ сэръ Лэйстеръ.
Мистриссъ Ронсвелъ, немного встревоженная подобнымъ невниманіемъ къ совтамъ доктора, отвчаетъ, что въ Лондон.
— Въ Лондон?
Мистриссъ Гонсвелъ принуждена признаться, что онъ въ этомъ же дом.
— Позовите его ко мн въ комнату. Позовите его теперь же.
Старушк не остается ничего длать кром какъ идти за сыномъ. Сэръ Лэйстеръ съ свойственнымъ ему самообладаніемъ, нсколько поправляется на своемъ кресл, чтобы принять молодого человка. Когда онъ совершаетъ это, онъ снова смотритъ въ окно на падающій снгъ и изморозь, и снова прислушивается къ отдаленному шуму шаговъ. Большіе вороха соломы набросаны по улиц, чтобъ заглушить неосторожный стукъ, они стелются до самой двери, поворачивающейся на тяжелыхъ петляхъ.
Онъ возлежитъ такимъ образомъ, повидимому, забывъ о новомъ предмет своего удивленія, когда домоправительница возвращается въ сопровожденіи сына-кавалериста.
Мистеръ Джорджъ тихонько подходитъ къ кровати, кланяется, выставляетъ впередъ грудь и стоитъ съ раскраснвшимся лицомъ, стыдясь самого себя отъ всего сердца.
— Праведное небо! это дйствительно Джорджъ Ронсвелъ!— восклицаетъ сэръ Лэйстеръ.— Помните ли вы меня, Джорджъ?
Кавалеристъ долженъ былъ прежде взглянуть на него и отдлять постепенно одинъ звукъ его рчи отъ другого, прежде чмъ онъ понялъ, что говорятъ ему, но исполнивъ это и поддерживаемый своею матерью, онъ отвчаетъ:
— У меня была бы слишкомъ дурная память, сэръ Лэйстеръ, если бы я не помнилъ васъ.
— Когда я смотрю на васъ, Джорджъ Ронсвелъ,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ съ принужденіемъ:— мн приходитъ въ голову мальчикъ, жившій въ Чесни-Воулд… я хорошо помню… очень хорошо.
Онъ смотритъ на кавалериста, пока слезы не начинаютъ падать у него изъ глазъ, потомъ онъ снова обращаетъ вниманіе на снгъ и изморозь.
— Извините меня, сэръ Лэйстеръ,— говоритъ кавалеристъ:— но не позволите ли вы мн употребить въ дло свои руки, чтобы приподнять васъ. Вамъ будетъ ловче, сэръ Лэйстеръ, если вы допустите меня поправить вамъ изголовье.
— Если вамъ угодно, Джорджъ Ронсвелъ… если вы будете талъ добры…
Кавалеристъ беретъ его на руки, какъ ребенка, легонько поднимаетъ его и поворачиваетъ лицомъ пряме къ окну.
— Благодарю васъ. У васъ услужливость и любезность вашей матушки,— отвчаетъ сэръ Лэйстеръ:— и при этомъ ваша собственная сила. Благодарю васъ.
Онъ длаетъ ему рукою знакъ, чтобы онъ не уходилъ. Джорджъ спокойно стоитъ у изголовья, дожидаясь, что его что-нибудь спросятъ.
— Для чего вы хотли скрываться?
Сэру Лэйстеру нужно нкоторое время, чтобы произнести эту фразу.
— Мн, право, нечмъ похвалиться и гордиться, сэръ Лэйстеръ, и я надялся… то есть я надялся бы, сэръ Лэйстеръ, если бы вы не были нездоровы, что, вроятно, недолго продолжится, получить соизволеніе ваше, чтобы мн вообще оставаться въ неизвстности. Это потребуетъ объясненій, которыя не очень трудно угадать заране, но теперь они кажутся не. вполн умстными и не представляются мн самому довольно уважительными. Хотя мннія измняются смотря по различію предметовъ, но, я думаю, вс согласятся въ томъ, сэръ Лэйстеръ, что мн нечмъ похвастаться.
— Вы были солдатомъ,— замчаетъ сэръ Лэйстеръ:— и честнымъ солдатомъ.
Джорджъ длаетъ воинственный поклонъ.
— Сколько нужно, сэръ Лэйстеръ, я исполнялъ свой долгъ по правиламъ дисциплины — вотъ все, что могу я сказать въ свою пользу.
— Вы находите меня,— говоритъ сэръ Лэйстеръ, котораго глаза значительно увлекаются къ кавалеристу:— вы находите меня въ весьма нехорошемъ положеніи, Джорджъ Ронсвелъ?
— Мн очень больно слышать это и убждаться въ томъ, сэръ Лэйстеръ.
— Я увренъ, что вы говорите правду. Но нтъ. Въ придачу къ моему прежнему недугу, я испыталъ внезапный и жестокій ударъ. Это было что-то умерщвляющее (онъ старается опустить одну руку съ кресла), что-то такое, что уничтожало вс способности, мшало разсудокъ (онъ дотрогивается себ до губъ).
Джорджъ, со взоромъ, исполненнымъ доврія и сочувствія, длаетъ еще поклонъ. Давно минувшія времена, когда оба они были молодыми людьми (кавалеристъ, конечно, значительно юнйшимъ) и смотрли, бывало, другъ на друга въ Чесни-Воулд, приходятъ теперь обоимъ на память и утшаютъ ихъ.
Сэръ Лэйстеръ, съ видимымъ намреніемъ сказать что-то прежде, чмъ онъ снова впадетъ въ упорное молчаніе, старается подняться на своемъ изголовьи и придерживаться за столбы кровати. Джорджъ, наблюдающій за всми движеніями его, снова беретъ его на руки и укладываетъ его по его желанію.
— Благодарю васъ, Джорджъ. Вы моя правая рука. Вы часто носились, бывало, съ моими ружьями въ Чесни-Воулд, Джорджъ. Теперь вы мн, въ этихъ странныхъ обстоятельствахъ, какъ-будто свой, совершенно свой.
Джорджъ положилъ было боле здоровую руку сэра Лэйстера къ себ на плечо въ то время, какъ поднималъ его, теперь сэръ Лэйстеръ медленно снимаетъ эту руку, произнося послднія слова.
— Я готовъ былъ прибавить,— продолжаетъ сэръ Лэйстеръ:— я готовъ былъ прибавить, относительно перенесеннаго мною удара, что онъ, къ несчастью, постигъ меня въ одно время съ маленькимъ недоразумніемъ, возникшимъ между миледи и мною. Я не хочу этимъ сказать, чтобы у насъ была размолвка, потому что подобной размолвки не было, но возникло недоразумніе касательно нкоторыхъ обстоятельствъ, важныхъ исключительно лишь для насъ, что и лишаетъ меня на нкоторое время сообщества миледи. Она нашла необходимымъ предпринять путешествіе, врно, скоро возвратится. Волюмнія, что, внятно я говорю? Слова не совсмъ-то слушаются меня, когда приходится произносить ихъ.
Волюмнія понимаетъ его совершенно, и въ самомъ дл, онъ объясняется съ несравненно большею полнотою и отчетливостью, чмъ можно было бы подумать минуту тому назадъ. Усиліе, которое онъ употребляетъ для этого, отражается въ безпокойномъ и болзненномъ выраженіи его лица. Только сила воля и твердая ршимость позволяютъ ему преодолть недугъ.
— Такимъ образомъ, Волюмнія, я хочу сказать въ вашемъ присутствіи и въ присутствіи моей старинной домоправительницы и подруги, мистриссъ Роневелъ, которой преданность и врность не подвержены никакому сомннію, въ присутствіи ея сына, Джорджа, который возвращается въ домъ моихъ предковъ въ Чесни-Воулд, какъ фамильное воспоминаніе моей юности, что въ случа, если я уже не оправлюсь, въ случа, если я потеряю способность говорить и писать, хотя я надюсь все-таки на лучшую участь…
Старая домоправительница тихонько рыдаетъ, Волюмнія находится въ сильномъ волненіи съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, кавалеристъ, сложивъ руки и склонивъ голову, слушаетъ съ большимъ вниманіемъ.
— Такимъ образомъ, я желаю объяснить намъ и призвать при этомъ всхъ васъ въ свидтели, начиная вами, Волюмнія, объявить вамъ торжественно, что остаюсь въ прежнихъ неизмнныхъ отношеніяхъ съ леди Дэдлокъ, что я не нахожу никакой причины пожаловаться на нее. Что я всегда сохранялъ къ ней самую горячую привязанность и теперь сохраняю ее въ той же степени. Скажите это ей и всякому другому. Если вы передадите это кому бы то ни было въ боле слабыхъ выраженіяхъ, то вы будете виноваты передо мною въ преднамренномъ предательств.
Волюмнія, трепеща, произноситъ увренія, что она будетъ повторять слова эти съ буквальною точностью.
— Миледи занимаетъ слишкомъ завидное положеніе, она слишкомъ прекрасна собою, слишкомъ преисполнена отличными качествами, она слишкомъ возвышается во многихъ отношеніяхъ передъ людьми, которыми окружена, для того, чтобы не имть враговъ и порицателей, я говорю это съ полнымъ убжденіемъ. Да будетъ же извстно всмъ и каждому, какъ извстно теперь вамъ, что будучи въ здравомъ ум и совершенной памяти, я не отвергаю ни одного изъ распоряженій, сдланныхъ въ ея пользу. Я не сокращаю ничего отъ того, что прежде предназначилъ ей. Я остаюсь въ прежнихъ отношеніяхъ съ нею, и я не отмняю, имя, впрочемъ, полную къ тому возможность, какъ видите, если бы хотлъ того, не отмняю ни одного дйствія, направленнаго къ ея польз и благополучію.
Подобный офиціальный потокъ словъ, во всякое другое время, какъ это часто случалось, показался бы напыщеннымъ и театральнымъ: но теперь онъ отличается серьезнымъ характеромъ и проникнутъ неподдльнымъ чувствомъ. Благородная важность сэра Лэйстера, его врность, его рыцарская готовность защитить жену отъ нареканій, его великодушное забвеніе собственнаго горя и собственнаго достоинства для ея блага заслуживаютъ похвалы и носятъ на себ печать мужества и правоты.
Измученный отъ напряженныхъ усилій говорить, онъ лежитъ, прислонивъ голову къ спинк кровати, и закрываетъ глаза, это продолжается не боле минуты, тутъ онъ снова начинаетъ наблюдать за погодою и прислушиваться къ замирающимъ звукамъ. Оказывая сэру Лэйстеру много маленькихъ услугъ, которыя тотъ принимаетъ съ особенною благосклонностью, кавалеристъ скоро длается ему необходимымъ. На этотъ счетъ ничего не было сказано, но дло объяснилось само собою. Кавалеристъ отступаетъ на шагъ или на два назадъ, чтобы не стоять передъ глазами у сэра Лэйстера, и занимаетъ позицію нсколько позади стула своей матери.
День начинаетъ теперь склоняться къ вечеру. Туманъ и изморозь, въ которые снгъ разршился окончательно, становятся гуще и мрачне, и пламя камина живе и живе разыгрывается по стнамъ и мебели комнаты. Мракъ увеличивается, яркій газъ зажигается на улицахъ, но за то и упрямые масляные фонари, которые еще удерживаютъ мстами свое господство, нося въ себ замершіе или растаявшіе начатки жизни, кажется, задыхаются, какъ будто въ послднія минуты существованія, точно рыбы, случайно выпрыгнувшія изъ воды. Люди, которые, катались по солом и хватались за замокъ, съ цлью ‘освдомиться о здоровь’, начинаютъ возвращаться домой, начинаютъ одваться, обдать, разсуждать о своемъ дорогомъ пріятел на всевозможные новые манеры, о которыхъ мы уже упомянули.
Теперь cэpy Лэйстеру становится хуже, онъ не находитъ себ покоя, чувствуетъ везд неловкость и сильно страдаетъ. Волюмнія зажигаетъ свчку (по свойственной ей способности длать все некстати), но ее просятъ снова загасить ее, потому что еще недовольно темно. Между тмъ, въ самомъ дл, уже темно, такъ темно, какъ будетъ темно въ продолженіе всей ночи. Отъ времени до времени Волюмнія длаетъ попытки снова зажечь свчу. Нтъ. Гасите ее поскоре. Теперь еще недовольно темно. Старая домоправительница первая понимаетъ, что онъ старается поддержать въ себ убжденіе, что сще не очень поздно.
— Милый сэръ Лэйстеръ, мой почтенный господинъ, говоритъ она едва слышнымъ шопотомъ:— я должна, для вашего же блага и исполняя свою обязанность, позволить себ смлость замтить вамъ и просить васъ, чтобы вы не лежали здсь въ темнот одни, въ постоянномъ ожиданіи и волоча такимъ образомъ и безъ того длинное время. Позвольте мн опустить занавски, зажечь свчи и все привести около васъ въ порядокъ. Часы на церковной башн будутъ тогда бить точно также, сэръ Лэйстеръ, и ночь пройдетъ точно также скоро. Миледи возвратится, возвратится въ свое время, ни раньше, ни поздне.
— Я знаю это, мистриссь Ронсвелъ, но я слабъ, а онъ ухалъ такъ давно.
— Не очень еще давно, сэръ Лэйстеръ. Нтъ еще и сутокъ.
— Но это очень долгій срокъ. О, очень долгій срокъ!
Онъ произноситъ это со стономъ, который терзаетъ ея сердце
Она знаетъ, что теперь не время принести къ нему огня: она думаетъ, что слезы его слишкомъ священны, чтобы ихъ видть постороннимъ, даже ей. Потому она сидитъ все въ темнот, не произнося ни слова, потомъ начинаетъ потихоньку прохаживаться, мшаетъ огонь въ камин или подходитъ къ тусклому окну и смотритъ чрезъ его стекла. Наконецъ, онъ говоритъ ей снова, преодолвая свою немощь:
— Вы, въ самомъ дл, правы, мистриссъ Ронсвелъ: нельзя не сознаться въ томъ, теперь уже поздно, а они не возвращаются. Хуже не будетъ. Освтите комнату!
Когда комната освщается и видъ въ окно становится для него закрытымъ, ему остается только слушать и прислушиваться.
Но они убждаются, что какъ ни унылъ, какъ ни болзненъ сэръ Лэйстеръ, но онъ свтлетъ душою, когда слышитъ предложеніе посмотрть на камины въ ея комнатахъ и увриться, что все приготовлено къ ея пріему. Какъ ни ничтожны, какъ ни мало состоятельны подобныя утшенія, все-таки намеки на пріздъ миледи пробуждаютъ въ немъ заснувшую надежду. Наступаетъ полночь и вмст съ нею какой-то грустный промежутокъ пустоты и мертвенности. Мало каретъ прозжаетъ по улицамъ, и нтъ другихъ запоздавшихъ звуковъ по сосдству, только какой-нибудь смертный, напившійся до такого настроенія, что начинаетъ кочевать по холодному поясу столицы, тащится, ворча и ревя вдоль мостовой. Въ эту зимнюю ночь все такъ тихо, что прислушиваться къ этому упорному молчанію точно то же, что смотрть въ густую непроницаемую темноту. Если какой-нибудь отдаленный звукъ раздается въ эту минуту, то онъ проходитъ по мрачному пространству, какъ блдный потокъ свта, и потомъ все становится еще молчаливе, еще мрачне, еще мертвенне.
Вся корпорація слугъ отсылается спать (они идутъ не безъ удовольствія, потому что минувшую ночь провели на ногахъ) и только мистриссъ Ронсвелъ и Джорджъ, остаются на страж въ комнат сэра Лэйстера. Пока ночь медленно подвигается, или, скоре, пока она останавливается, какъ-будто между двумя и тремя часами, они видятъ, въ какой мр нетерпливо желаетъ сэръ Лэйстеръ освдомиться о погод, теперь, когда онъ не можетъ непосредственно наблюдать за нею. Потому Джорджъ, регулярно обходя комнаты дозоромъ каждые полчаса, распространяетъ свои марши до парадной двери, заглядываетъ за эту дверь и, возвращаясь, приноситъ, по возможности благопріятное извстіе о самой ужасной изъ ночей: изморозь все еще опускается съ неба, и каменные тротуары покрыты снжною грязью, достигающею до лодыжки пшехода. Волюмнія въ своей комнат, находящейся въ уровн съ одною изъ отдаленныхъ площадокъ лстницы, на второмъ поворот ея, гд исчезаетъ уже всякая рзьба и позолота, въ комнат, какую, обыкновенно, гостепріимные родственники предоставляютъ своимъ кузинамъ, съ страшнымъ и уродливымъ, точно недоношенное дитя, портретомъ сэра Лэйстера, портретомъ, изгнаннымъ изъ парадныхъ аппартаментовъ за свои уродства и преступную неблаговидность, хотя во время оно онъ украшалъ при какомъ-то торжественномъ случа цлый дворъ, будучи поставленъ на возвышеніи и обвитъ втвями, которыя теперь, высохнувъ, кажутся образчиками допотопнаго чая,— Волюмнія въ этой комнат испытываетъ вс степени страха и тревоги. Не послднее и не самое незначительное, можетъ быть, мсто занимаетъ въ этомъ дл вопросъ о томъ, что постигнетъ ея маленькій доходъ, въ случа, если, какъ она выражается, ‘что-нибудь приключится’ сэру Лэйстеру. Вообще что-то такого въ этомъ род, что-то касающееся обстоятельства, которое ожидаетъ всякаго самаго совершеннаго, добросовстнаго и безукоризненнаго баронета въ цломъ бломъ свт. Слдствіемъ этихъ тревогъ и волненіи оказывается то, что Волюмнія не можетъ лечь спать въ своей комнат или ссть тамъ у камина, но должна идти, повязавъ свою прекрасную голову великолпною шалью и драпировавъ свои изящныя формы въ широкій пеньюаръ, идти странствовать по дому, подобно привиднію. Преимущественно она стремится въ т комнаты, роскошныя и натопленныя, которыя приготовлены для особы, медлящей своимъ возвращеніемъ. Такъ какъ уединеніе при подобной обстановк не можетъ показаться особенно заманчивымъ, то Волюмнія иметъ при себ служанку, которая, бывъ нарочно стащена для того съ постели и отличаясь при этомъ холодностью чувствъ, сонливостью и вообще недостатками обиженной двушки, которую обстоятельства заставляютъ служить кузин, тогда какъ она дала себ прежде честное слово не расточать своихъ попеченій особ, получающей мене десяти тысячъ фунтовъ дохода, не носитъ на лиц своемь особенно отраднаго выраженія. Періодическіе визиты кавалериста въ эти комнаты, когда онъ обходитъ ихъ дозоромъ, могутъ служить залогомъ защиты и покровительства въ случа нужды для госпожи и ея служанки, и потому длаетъ ихъ въ эти томительные часы ночи очень привтливыми въ отношеніи къ воину.
Когда послышатся шаги его, он об длаютъ въ своемъ туалет нкоторыя маленькія приготовленія для пріема его, все же остальное время дли прогулокь своихъ посвящаютъ легкой дремот и отчасти не лишеннымъ горечи и досады разговорамъ, напримръ, по вопросу о томъ, упала-ли бы или не упала миссъ Дэдлокъ, положившая ноги на ршетку камина, упала-ли бы она въ огонь или нтъ, если бы ея добрый геній — служанка не спасла ея (къ крайнему, впрочемъ, своему удовольствію)?
— Какъ теперь чувствуетъ себя сэръ Лэйстеръ, мистеръ Джорджъ?— спрашиваетъ Волюмнія, поправляя свою чалму.
— Да что, сэръ Лэйстеръ все въ томъ же положеніи, миссъ. Онъ очень тихъ и слабъ, и иногда немножко заговаривается
— Онъ спрашивалъ про меня? произноситъ Волюмнія нжнымъ тономъ.
— Нтъ, кажется, не могу сказать, чтобы спрашивалъ, миссъ, по крайней мр, я не слыхалъ, миссъ.
— Это въ самомъ дл очень грустное время, мистеръ Джорджъ.
— Дйствительно, миссъ. Не лучше ли бы было лечь вамъ въ постель?
— Вамъ гораздо бы лучше лечь въ постель, миссъ Дэдлокъ,— подтверждаетъ служанка рзкимъ и ршительнымъ тономъ.
— Нтъ! Нтъ!
Очень можетъ случиться, что ее спросятъ, очень можетъ случиться, что она понадобится именно подъ впечатлніемъ мгновенія. Она никогда не простила бы себ, ‘если бы что-нибудь случилось’ въ то время, какъ ея не будетъ на избранномъ пост. Она соглашается вступить въ разсмотрніе вопроса, возбужденнаго ея служанкой, вопроса о томъ, почему избранный постъ именно приходится въ этомъ мст, а не въ ея комнат (которая, надобно замтить, ближе къ покою сэра Лэйстера), но потомъ неожиданно и довольно непослдовательно объявляетъ, что она останется на этой позиціи. Волюмнія вслдъ за тмъ поставляетъ въ числ своихъ заслугъ, что она ‘не сомкнула ни единаго глаза’, словно у нея было тридцать глазъ, хотя и это заключеніе ея трудно согласить съ тмъ обстоятельствомъ, что она не могла держать свои глаза открытыми сряду боле пяти минутъ.
Но когда наступаютъ четыре часа, а темнота и безмолвіе между тмъ продолжаются, постоянство Волюмніи начинаетъ колебаться, или, лучше сказать, оно еще боле усиливается, она убждается теперь, что долгъ ея быть готовою къ завтрашнему дню, когда, можетъ быть, отъ нея потребуютъ самой разнообразной дятельности, что въ самомъ дл, несмотря на бдительность, съ ксторою она старается сохранить свой настоящій постъ, отъ нея, можетъ быть, ожидаютъ, какъ подвига самоотверженія, что она оставитъ этотъ постъ. Потому, когда кавалеристъ снова появляется и произноситъ: ‘Не лучше ли бы вамъ лечь въ постель, миссъ?’ и когда горничная протестуетъ боле убдительнымъ противъ прежняго голосомъ: ‘Вамъ гораздо-бы лучше лечь въ постель, миссъ Дэдлокъ!’ она тихонько привстаетъ и говоритъ слабымъ и покорнымъ голосомъ:
— Длайте со мною все, что считаете за лучшее!
Мистеръ Джорджъ, безъ сомннія, считаетъ за лучшее, взявъ ее подъ руку, проводитъ до двери ея апнартамента, а горничная безъ сомннія, думаетъ, что лучше всего броситься теперь въ постель, безъ дальнйшихъ церемоній. Какъ бы то ни было, намренія эти приводятся въ исполненіе, и теперь кавалеристъ, обходя дозоромъ, остается единственнымъ охранителемъ и соглядатаемъ дома.
Не замтно, чтобы погода улучшалась. Съ крыльца, съ карнизовъ, съ парапетовъ, съ каждой колонны, подоконниковъ и выступовъ каплетъ растаявшій снгъ. Онъ прячется, какъ будто ища себ защиты, въ пазы большой двери, подъ дверь, въ углы рамъ, во всякую щель и трещинку и тамъ изнываетъ и уничтожается. Онъ все еще падаетъ, падаетъ на крыши, падаетъ на полъ галлереи и проникаетъ даже сквозь помостъ ея:— капъ, капъ, капъ — падаетъ съ регулярностью шаговъ привиднія, на каменный полъ дома.
Кавалеристъ, въ которомъ воспоминаніе былого пробуждаются подъ вліяніемъ уединеннаго величія громаднаго дома, такъ какъ Чесни-Воулдъ никогда не былъ для него чужимъ, входитъ вверхъ по лстницамъ и отправляется по главнымъ комнатамъ, держа свчку отъ себя на разстояніи руки. Размышляя о своей прекрасной судьб въ теченіе послднихъ, недль, о своемъ дтств, проведенномъ въ деревн, и о другихъ періодахъ жизни, такъ странно сведенныхъ вмст чрезъ обширный промежутокъ, размышляя объ убитомъ человк, котораго образъ живо напечатллся въ душ его, размышляя о леди, которая оставила эти комнаты, но признаки недавняго присутствія которой виднются на каждомъ шагу, размышляя о хозяин дома, который теперь на верху, онъ смотритъ то туда, то сюда и воображаетъ, какъ бы онъ увидалъ теперь что-то такое, къ чему подойти, на что положить руку, съ тмъ, чтобы доказать, что это игра воображенія, въ состояніи только человкъ особенно отважный. Но все пусто, пустота какъ и мракъ царствуютъ вверху и внизу, пока кавалеристъ снова поднимается по большой лстниц, пустота томительная, какъ безмолвіе.
— Все уже приготовлено, Джорджъ Ронсвелъ?
— Все готово и въ порядк, сэръ Лэйстеръ.
— Ни малйшей всточки?
Кавалеристъ качаетъ головою.
— Нтъ ли письма, о которомъ, можетъ быть, забыли доложитъ?
Но онъ самъ увренъ, что подобная надежда не можетъ осуществиться, потому опускаетъ голову, не ожидая отвта.
Принаровившись къ нему, какъ онъ самъ признавался въ томъ за нсколько часовъ, Джорджъ Ронсвелъ приводитъ его къ боле удобныя положенія, въ теченіе длиннаго промежутка безмолвной зимней ночи, понявъ совершенно самыя завтныя изъ его желаній, онъ гаситъ свчку и поднимаетъ шторы при первомъ проблеск дня. День приходитъ, какъ призракъ. Онъ холоденъ, безцвтенъ, не обозначается опредлительно, онъ предпосылаетъ себ потокъ зловщаго свта, какъ будто взывая безпрестанно:
‘Посмотрите, что я несу вамъ, вамъ, которые дожидаетесь съ такимъ нетерпніемъ и забываете о сн!’

LIX. Разсказъ Эсири.

Было часа три утра, когда дома, выстроенные по предмстью Лондона начали наконецъ представлять намъ замтную разницу съ деревенскими дачами, которыя мы прохали, и введи насъ скоро въ тсные ряды улицъ. Мы совершили наше путешествіе по дорогамъ несравненно съ большими неудобствами, чмъ въ случа если бы намъ пришлось хать при дневномъ свт, потому что снгъ продолжалъ падать на землю и вслдъ за тмъ таялъ, однако, терпніе и мужество моего спутника не ослабвали. Конечно, этихъ драгоцнныхъ качествъ было бы недостаточно, чтобъ много подвинуть насъ впередъ, но во всякомъ случа они служили нкоторымъ поощреніемъ для самыхъ лошадей. Конямъ нашимъ случалось останавливаться въ совершенномъ изнеможеніи на половин подъема въ гору, случалось перетаскивать насъ чрезъ потоки мутной воды, приходилось сползать сплошь и рядомъ по грязи и путаться въ сбру, но спутникъ мой и маленькій фонарь его были всегда наготов, и когда случившаяся бда была исправлена, онъ безъ всякихъ измненій повторялъ одну и ту же проникнутую невозмутимымъ спокойствіемъ фразу: ‘Пошелъ! пошелъ!’
Твердость и самоувренность, съ которыми онъ руководилъ нашимъ обратнымъ путешествіемъ, было бы трудно описать. Никогда не показывая ни малйшей нершительности, онъ ни разу не останавливался, чтобы сдлать хотя малйшій вопросъ, пока мы не въхали на нсколько миль во внутренность Лондона. Немногихъ словъ, сказанныхъ вскользь, невзначай, было для него довольно, и такимъ образомъ между тремя и четырьмя часами мы пріхали въ Ислингтонъ.
Не буду распространяться о волненіи и безпокойств, которыя я испытывала все это время при мысли, что всякая минута все боле и боле отдаляетъ насъ отъ моей матери. Мн кажется, я твердо была уврена, что спутникъ мой нравъ и что онъ иметъ достаточныя причины преслдовать эту женщину, но во всю дорогу я мучила себя вопросами и возникавшими передо мною противорчіями. Что должно произойти, когда мы найдемъ ее, и что вознаградитъ насъ за эту потерю времени?— были вопросы, отъ которыхъ я не могла отдлаться. Умъ мой былъ совершенію измученъ продолжительнымъ размышленіемъ объ одномъ и томъ же предмет, когда мы остановились.
Мы очутились въ конц улицы, гд находилась станція дилижансовъ. Спутникъ мой заплатилъ нашимъ двумъ извозчикамъ, которые такъ были забрызганы грязью, какъ будто катились вмст съ колесами вдоль по дорог, отдалъ имъ нкоторыя приказанія, вынулъ меня изъ коляски и пересадилъ въ наемную карету, которую тутъ же выбралъ.
— Ахъ, милая моя,— сказалъ онъ, хлопоча вокругъ меня.— Какъ вы промокли!
Я прежде не замчала этого. Но растаявшій снгъ нашелъ себ дорогу во внутренность коляски, къ тому же я выходила два или три раза, когда которая нибудь изъ лошадей падала, вязла въ грязи и когда ее нужно было поднимать людьми, сырость проникла все мое платье. Я увряла моего спутника, что это ничего не значитъ, но извозчикъ, который, повидимому, хорошо зналъ и понималъ это, не слушался моихъ убжденій и бросился бжать вдоль по улиц къ конюшн, откуда принесъ охапку чистой сухой соломы. Ее растрепали и укутали меня ею, такъ, что я нашла свое помщеніе теплымъ и вполн удобнымъ.
— Теперь, милая моя,— сказалъ мистеръ Боккетъ, всунувъ голову въ окно, когда дворцы были заперты.— Мы отправляемся, чтобы подстеречь извстную намъ особу. Это потребуетъ нкотораго времени, но вы безъ сомннія не потяготитесь тмъ. Вы конечно, уврены, что у меня есть достаточныя на то причины. Не правда ли?
Я очень мало думала о томъ, чмъ это кончится, мало думала, въ продолженіе какого времени я узнаю вс обстоятельства ближе и лучше, но я увряла его, что совершенно на него полагаюсь.
— Такъ и должно, моя милая,— отвчалъ онъ.— И я вамъ вотъ что скажу! Если вы будете, имть ко мн хотя вполовину столько доврія, сколько у меня его къ вамъ, посл того какъ я видлъ опыты вашего благоразумія, то дло пойдетъ на ладъ. О, да, вы вовсе не боитесь, не безпокоитесь. Я никогда еще не видывалъ молодой женщины изъ какого бы то ни было слоя общества, а я видалъ много дамъ и изъ аристократіи, которая бы держали себя такъ, какъ вы съ тхъ поръ, какъ васъ подняли съ постели. Вы просто образецъ для всхъ, да вы, впрочемъ, и сами это знаете,— произнесъ мистеръ Боккетъ съ жаромъ:— вы настоящій образецъ.
Я сказала ему, что я очень довольна, что была совершенная правда, если я ему не въ тягость, и что я надюсь, что и впередъ по буду служить ему помхою.
— Милая моя,— отвчалъ онъ:— когда молодая леди столь же кротка, сколько смышлена, и столь же смышлена, сколько и кротка, это все, чего я желаю, и боле, нежели я могу ожидать. Тогда она длается въ моихъ глазахъ настоящей королевой, а вы въ эту минуту не далеки отъ подобнаго повышенія.
Съ этими ободрительными словами, а они въ самомъ дл ободряли меня при такой уединенной и загадочной обстановк, онъ слъ на козлы и мы снова тронулись. Куда мы хали, я не знала ни въ то время, не узнала и впослдствіи, казалось только, что мы искали самыхъ узкихъ и грязныхъ улицъ въ Лондон. Когда я замчала, что онъ отдаетъ какія-то приказанія извозчику, то готовилась, что мы боле и боле будемъ углубляться въ этотъ лабининтъ улицъ, и ожиданія мои всегда оправдывались.
Иногда мы вызжали на боле просторные перекрестки или приближались къ обширнйшимъ противу другихъ строеніямъ, которыя были хорошо освщены. Тогда мы останавливались передъ конторами, подобными той, которую постили при начал нашего путешествія, и тогда я видла, что спутникъ мой входитъ въ совщаніе съ другими людьми. Иногда онъ сходилъ и скрывался подъ какую-нибудь арку или за уголъ улицы и таинственно выказывалъ свтъ своего маленькаго фонаря. Это заставляло блестть подобные же огоньки въ разныхъ сторонахъ темныхъ кварталовъ, подобно свтящимся наскомымъ, и новыя совщанія опять начинались. Иногда казалось, что изысканія наши ограничиваются боле тсными и точными предлами. Полицейскіе служители, стоявшіе на часахъ, повидимому, объясняли мистеру Боккету то, что онъ желалъ знать, и указывали ему куда слдовало хать. Наконецъ мы остановились для боле продолжительнаго разговора между имъ и однимъ изъ этихъ людей, разговора, который, кажется, удовлетворилъ моего спутника, судя по одобрительнымъ киваніямъ головою, которыя онъ длалъ отъ времени до времени. Когда все это совершилось, онъ подошелъ ко мн, смотря очень озабоченнымъ и внимательнымъ.
— Теперь, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ мн:— вы врно не будете безпокоиться, что бы ни случилось. Мн не для чего давать вамъ наставленія, остается только предупредить васъ, что мы подстерегли ту женщину и что вы можете оказать мн большую пользу прежде, чмъ я ознакомлюсь съ положеніемъ дла. Я не сталъ бы просить васъ при другихъ обстоятельствахъ, моя милая, но теперь не будете ли столько добры, чтобы пройтись недалеко?
Я тотчасъ же вышла изъ кареты и взяла его подъ руку.
— Ногамъ вашимъ не очень удобно будетъ ступать по этой мостовой,— сказалъ мистеръ Боккетъ:— но что длать, нельзя терять времени.
Хотя я оглядывалась кругомъ очень поспшно и не безъ смущенія, пока мы переходили улицу, мн казалось это мсто знакомымъ.
— Кажется, мы въ Голборн?— спросила я.
— Да,— отвчалъ мистеръ Боккетъ,— А вы разв знаете этотъ поворотъ?
— Онъ похожъ очень на переулокъ Чансри.
— Его такъ и зовутъ, моя милая,— сказала, мистеръ Боккетъ.
Мы повернули вдоль по улиц и пока мы шли, шлепая по грязи, я слышала, какъ часы пробили половину пятаго. Мы подвигались, сохраняя молчаніе, и старались шагать такъ скоро, какъ только позволяла дорога. Въ это время кто-то, идя намъ навстрчу по узкому тротуару, завернутый въ плащъ, остановился и посторонился, чтобы датъ мн дорогу. Въ ту же минуту и услыхала восклицаніе удивленія и имя мое, произнесенное мистеромъ Вудкортомъ. Я знала его голосъ очень хорошо.
Это было до того неожиданно, и такъ… я не знаю назвать ли это пріятнымъ или тяжелымъ ощущеніемъ, и такъ странно, особенно посл моего безпокойнаго, загадочнаго путешествія, среди темной ночи, что я не могла удержаться отъ слезъ. Мн казалось, что я слышала этотъ голосъ въ какой-то невдомой, чудной стран.
— Милая миссъ Соммерсонъ, въ такое время, въ такую погоду, и вы на улиц!
Онъ узналъ отъ моего опекуна, что я отправилась изъ дома по какому-то необычайному длу, и это было сказано ему именно съ цлію не входить въ дальнйшія объясненія. Я отвчала ему, что мы только что вышли изъ кареты и отправляемся… но въ это время я взглянула на моего спутника.
— Изволите видть, мистеръ Вудкортъ (онъ запомнилъ имя, сказанное мною), мы идемъ теперь въ ближнюю улицу. Я инспекторъ Боккетъ.
Мистеръ Вудкортъ, не обращая вниманія на мои возраженія, поспшно распахнулъ свой плащъ и готовъ былъ обернуть меня имъ.
— Это очень хорошая выдумка,— сказалъ мистеръ Боккетъ, помогая ему,— очень хорошая выдумка.
— Могу ли я идти съ вами?— спросилъ мистеръ Вудкортъ, обращаясь ко мн или къ моему спутнику,— не берусь ршить.
— Ахъ, Боже мой,— воскликнулъ мистеръ Боккетъ, принявъ отвтъ на себя:— конечно, можете.
Вотъ все, что сказано было въ эту минуту, и они повели меня по середин, завернувъ въ плащъ.
— Я только что оставилъ Ричарда,— сказалъ мистеръ Вудкортъ.— Я сидлъ съ нимъ всю ночь, начиная съ десяти чаонъ вечера.
— Ахъ, бдный, онъ такъ боленъ!
— Нтъ, нтъ, поврьте мн, вовсе не боленъ, а только не совсмъ здоровъ. Онъ казался утомленнымъ и грустнымъ, вы знаете, что по временамъ онъ бываетъ очень унылъ и печаленъ,— и Ада тотчасъ послала за мною. Когда я пришелъ домой и нашелъ ея записку, то тотчасъ же отправился туда. Ричардъ постепенно развеселился, и Ада была такъ счастлива и такъ уврена, что обязана этимъ мн, хотя, Богъ знаетъ, принадлежитъ ли мн даже малйшая часть этого благодтельнаго вліянія, что я не могъ не остаться съ нимъ, пока онъ не заснулъ довольно спокойно. Я думаю также спокойно, какъ спокойно почиваетъ теперь ваша подруга.
Его дружеская и откровенная рчь о людяхъ, близкихъ моему сердцу, его неизмнная къ нимъ преданность, довріе и благодарность, которыя онъ внушалъ, сколько мн извстно, моей милочк, угожденія, которыя онъ ей длалъ при всякомъ удобномъ случа — могла ли я отршить все это отъ его общанія, даннаго мн? Какъ неблагодарна была бы я, если бы я не помнила словъ, сказанныхъ имъ мн, когда онъ былъ такъ тронутъ перемною въ моей наружности. ‘Я приму это какъ залогъ врности, и этотъ залогъ будетъ для меня священнымъ!’
Мы теперь повернули въ другую, столь же узкую улицу.
— Мистеръ Вудкортъ.— сказалъ мистеръ Боккетъ, который смотрлъ на него очень близко, пока мы шли: наше, дло заставляетъ насъ идти сюда, къ поставщику канцелярскихъ принадлежностей: это нкій мистеръ Снагзби… Какъ! вы знаете его, съ самомъ дл?
Онъ произнесъ эти слова съ необыкновенною быстротою.
— Да, я знаю его немножко и даже приходилъ къ нему сюда.
— Можетъ ли быть, сэръ?— сказалъ мистеръ Боккетъ. Въ такомъ случа, будьте столь добры, позвольте мн оставить на минуту миссъ Соммерсонъ съ вами, пока я схожу и переговорю съ нимъ два слова.
Послдній полицейскій служитель, съ которымъ онъ говорилъ передъ этимъ, стоялъ молча позади насъ. Я не замчала вовсе его присутствія, пока онъ не вмшался въ разговоръ, вслдствіе замчанія моего, что я слышу чей-то крикъ.
— Не безпокойтесь, миссъ,— отвчалъ онъ:— это служанка Снагзби.
— Изволите видть,— присовокупилъ мистеръ Боккетъ:— двчонка подвержена припадкамъ, и по ночамъ ей приходится отъ нихъ очень плохо. Это обстоятельство весьма непріятно, потому что мн нужно получить отъ нея нкоторыя свднія, надо будетъ во что бы ни стало привести ее въ полный разумъ.
— Во всякомъ случа, они еще не встали бы теперь, если бы не служанка, мистеръ Боккетъ,— сказалъ другой человкъ. Она всю ночь не угомонилась ни на минуту, сэръ.
— Хорошо, справедливо,— отвчалъ онъ,— Мой фонарь совсмъ догорлъ. Возьми-ка свой, да посвти мн.
Все это произнесено было шопотомъ вороть за двое до дома, въ которомъ я слышала крики и стенанія. Окруженный небольшою полосою свта, изливаемаго фонаремъ, мистеръ Боккетъ подошелъ къ двери и постучался. Дверь отворилась посл двухъ ударовъ, и онъ вошелъ внутрь дома, оставивъ насъ на улиц.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Вудкортъ:— если, не употребляя во зло вашей снисходительности, я попрошу у васъ позволенія остаться возл васъ, будете ли вы столько добры, чтобы разршить мн это?
— Вы очень любезны,— отвчала я.— Я не желала бы вовсе имть отъ васъ тайнъ, если я храню какіе-либо секреты, то не свои, а чужіе.
— Совершенно понимаю. Поврьте, что я останусь возл васъ до тхъ лишь поръ, пока позволитъ свойство дла.
— Я вполн врю вамъ,— отвчала я.— Я знаю и глубоко чувствую, какъ непоколебимо исполняете вы ваше общаніе.
Черезъ нсколько времени кружокъ свта снова показался на двери, и внутри этого кружка мистеръ Боккетъ приближался къ намъ съ важнымъ выраженіемъ на лиц.
— Не угодно ли будетъ вамъ войти, миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ,— и расположиться тамъ у окна. Мистеръ Вудкортъ, по свдніямъ, собраннымъ мною, я узналъ, что вы медикъ. Не изволите ли посмотрть двушку и подумать, что можно сдлать, чтобы привести ее въ здравый разсудокъ? У нея есть гд-то письмо, которое мн особенно нужно. Оно не въ ея сундук, и я полагаю, что она держитъ его при себ, но она такъ скорчилась и съежилась, что невозможно обыскать ее, не употребивъ самыхъ грубыхъ пріемовъ.
Мы вс трое вошли въ домъ. Хотя тамъ было холодно и сыро, но замтно было также, что обитатели его едва ли ложились спать. Въ коридор, позади двери, стоялъ испуганный, грустный на видъ, человчекъ въ сромъ сюртук, человчекъ, который обладалъ отъ природы довольно благородными манерами и говорилъ съ желаемою мягкостью.
— Спуститесь внизъ, если вамъ угодно, мистеръ Боккетъ,— сказалъ онъ.— Леди вроятно извинитъ, что ей придется пройти черезъ кухню, въ будни мы употребляемъ ее какъ пріемную. Сзади находится спальня Густеръ, и тамъ-то она мечется, бдняжка, мечется и катается самымъ ужаснымъ образомъ.
Мы сошли внизъ по лстниц, въ сопровожденіи мистера Снагзби, маленькій человчекъ, какъ я узнала, былъ онъ. Въ передней части кухни, сидя у очага, находилась мистриссъ Снагзби, отличаясь очень красными глазами и довольно строгимъ выраженіемъ на лиц.
— Хозяюшка,— сказалъ мистеръ Снагзби, входя позади насъ:— съ цлью отвратить,— не придавая, впрочемъ этому слову слишкомъ ваяшаго значенія, моя милая,— отвратить мгновенно непріятности, испытанныя нами въ эту долгую ночь, здсь стоятъ инспекторъ Боккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди.
Мистриссъ Снагзби казалась очень удивленною, что совершенно понятно, и смотрла особенно на меня чрезвычайно сурово.
— Хозяюшка,— продолжалъ мистеръ Снагзби, садясь на стулъ у двери въ самомъ отдаленномъ углу комнаты съ такимъ видомъ, какъ будто это была особенная вольность, которую онъ позволилъ себ:— хозяюшка, было бы не совсмъ удобно и прилично, если бы ты вздумала разспрашивать меня, для чего, собственно, инспекторъ Боккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди пришли къ намъ на подворье, Кука, въ улицу Курситоръ, пришли въ такой часъ. И самъ не знаю этого. Я не имю объ этомъ ни малйшаго понятія. Если бы даже мн вздумали объяснить причину, я пришелъ бы въ отчаяніе и теперь предпочитаю, чтобы мн вовсе не говорили объ этомъ.
Онъ казался такимъ несчастнымъ, сидя съ подпертою руками головою, а я являлась до такой степени непрошенною гостьей, что готова была представить необходимыя извиненія. Впрочемъ, мистеръ Боккетъ взялъ это на себя.
— Изволите видть, мистеръ Снагзби,— сказалъ онъ:— лучшее, что вы можете теперь сдлать, это идти вмст съ мистеромъ Вудкортомь посмотрть на вашу Густеръ.
— На мою Густеръ, мистеръ Боккетъ!— вскричалъ мистеръ Снагзби — Ступайте, сэръ, ступайте. Я сейчасъ самъ буду готовъ.
— И держать свчку,— продолжалъ мистеръ Боккетъ, не обращая большого вниманія на слова его:— или держать двочку, однимъ словомъ, оказывать возможную помощь, исполняя то, о чемъ васъ будутъ просить. Я полагаю, что ни одно живое созданіе не изъявитъ такой готовности на это, какъ вы, потому что вы человкъ учтивый, благодушный и обладаете такимъ сердцемъ, которое способно чувствовать даже за другого. Мистеръ Вудкортъ, не угодно ли будетъ вамъ посмотрть на больную, и если можно достать отъ нея письмо, то потрудитесь принести его мн, по возможности, въ непродолжительномъ времени.
Когда они вышли, мистеръ Боккетъ усадилъ меня въ углу возл очага, снялъ съ меня мокрые башмаки и сталь поворачивать ихъ передъ огнемъ, все это время онъ не переставалъ говорить.
— Не стсняйтесь, пожалуйста, миссъ, тмъ негостепріимнымъ взглядомъ, который бросаетъ на насъ мистриссъ Снагзби, это происходитъ отъ недоразумнія. Она узнаетъ, въ чемъ дло, скоре узнаетъ, чмъ бы желала, потому что леди, подобныя ей, не любятъ отступать отъ принятаго способа выводить по догадкамъ заключенія. Я намренъ объяснить ей все немедленно.
Теперь, стоя на порог съ мокрою шляпою и платками въ рук, и самъ, представляя собою какъ-бы что-то гидравлическое, онъ обращается къ мистриссъ Снагзби.
— Первое, что я скажу вамъ, какъ замужней женщин, обладающей тмъ, что вы можете назвать прелестями, поврьте мн, что если вс эти прелести… ну да что тутъ! вы слишкомъ хорошо знаете эту псню, потому напрасно вы стали бы уврять меня, что вы и хорошее общество чужды другъ другу, если вы сообразите ваши прекрасныя и обворожительныя качества, которыя должны внушить вамъ увренность къ самой себ,— такъ первое, что я скажу вамъ:— это вы все надлали.
Мистриссъ Снагзби казалась встревоженною, помедлила нкоторое время и потомъ вопросительно пролепетала, что мистеръ Боккетъ хочетъ этимъ сказать?
— Что хочетъ сказать мистеръ Боккетъ?— повторяетъ онъ (и я замтила по лицу его, что все время, пока онъ говорилъ, онъ прислушивался, не найдено ли уже письмо, къ моему крайнему безпокойству, потому что я знала, какъ важно должно быть это письмо). Я сейчасъ объясню вамъ, что онъ хочетъ сказать вамъ. Ступайте въ театръ и посмотрите Отелло. Эта трагедія точно нарочно для васъ написана.
Мистриссъ Снагзби не безъ лукавства спросила, почему?
— Почему?— повторилъ мистеръ Боккетъ.— Вы узнаете это, если будете внимательны. Потому уже, что въ ту самую минуту, какъ я говорю, я знаю, что душа ваша не можетъ остаться покойною и что причиною сему эта молодая леди. Но нужно ли говорить вамъ, кто эта молодая леди? Полноте, вы вдь, сколько я понимаю, умная женщина: душа ваша слишкомъ обширна для вашего тла, особенно когда вы подогрете ее, вы же знаете меня, помните, гд видли меня въ послдній разъ, помните, о чемъ разсуждали въ нашемъ обществ? Не такъ ли? Именно! Очень хорошо! Эта молодая леди — та молодая леди.
Мистриссъ Снагзби, повидимому, лучше поняла этотъ намекъ, чмъ я сама въ то время.
— И Тугоумый, или, какъ вы называете его, Джо былъ замшанъ въ это дло, а не въ какое либо другое, и адвокатскій писецъ былъ замшанъ въ это же дло, а не другое какое, и вашъ супругъ, зная о немъ столько же, сколько вашъ прапраддушка, замшанъ (чрезъ посредство покойнаго мистера Толкинхорна, его лучшаго покровителя) въ томъ же, а не въ другомъ дл, и вся орава людей, которые были тамъ, замшана въ этомъ же самомъ дл. И вотъ замужняя женщина, обладающая подобно вамъ всми прелестями своего пола, закрываетъ глаза (не меча боле искръ изъ этихъ глазъ) и идетъ биться своею изящною головою о каменныя стны дома. Эхъ! мн стыдно за васъ! (Я подумала, что мистеръ Вудкортъ досталъ въ эту минуту письмо).
Мистриссъ Снагзби поникла головою и поднесла платокъ къ глазамъ.
— Но все ли это?— говоритъ мистеръ Бокастъ, воспламеняясь.— Нтъ. Посмотрите, что происходитъ. Другая особа, замшанная въ то же самое, а не другое какое либо дло, особа въ самомъ жалкомъ положеніи, приходитъ сюда ночью и ведетъ переговоры съ вашею служанкою, отъ нея къ вашей служанк переходитъ бумажка, за которую я не пожаллъ бы теперь дать сто фунтовъ. Что же вы длаете? Вы прячетесь, подстерегаете, ихъ и потомъ нападаете на эту бдную служанку такимъ ужаснымъ образомъ, зная какимъ припадкамъ она подвержена и какъ мало нужно, чтобы запугать ее, нападаете съ такою жестокостью, что, клянусь Богомъ, она теряется и готова умереть отъ страха, когда жизнь одной особы совершенно зависитъ отъ ея словъ.
Онъ такъ ясно намекнулъ при этомъ на извстное мн обстоятельство, что я невольно сложила руки въ нмомъ ужас и почувствовала, какъ комната вертится въ глазахъ моихъ. Но вдругъ все пришло въ прежній порядокъ. Мистеръ Вудкортъ явился, положилъ въ руку мистера Боккета бумажку и потомъ снова удалился.
— Теперь, мистриссъ Снагзби, единственное воздаяніе, которое вы можете сдлать,— говоритъ мистеръ Боккетъ, поспшно взглянувъ на бумажку:— это позволитъ мн сказать слово наедин сей молодой леди. И если вы придумаете помочь въ чемъ-нибудь тому джентльмену, который теперь въ кухн, если успете найти какое либо средство привести двушку скоре въ полный разсудокъ, то дйствуйте живе и проворнй!
Въ одну минуту мистриссъ Снагзби ушла, и онъ затворилъ дверь.
— Теперь, моя милая, вы готовы и совершенно уврены въ себ, не такъ ли?
— Совершенно,— отвчала я
— Чей это почеркь?
Это была рука моей матери. Письмо было написано карандашомъ на маленькомъ, оторванномъ клочк бумаги, закапанномъ и измоченномъ дождемъ. Оно было сложено небрежно и адресовано ко мн, въ домъ моего опекуна.
— Рука вамъ знакома,— сказалъ онъ:— и если вы чувствуете въ себ довольно твердости, чтобъ прочитать мн это письмо, то читайте. Но главное не пропускайте ни одного слова.
Письмо было написано частями, въ разное время. Я прочитала слдующее:
‘Я пришла въ хижину съ двумя цлями. Во-первыхъ, чтобы видть мою милую, если это возможно, еще разъ, только видть ее, а не говорить съ нею или дать ей знать, что я такъ близка къ ней. Другая цль — избжать преслдованія и пропасть для свта и людей. Не упрекай свою мать за ея несчастную долю. Услуга, которую эта женщина оказала мн, она оказала вслдствіе моего увренія, что это клонятся ко благу милой для меня особы. Ты врно помнишь ея умершее дитя. Согласіе людей я купила, но услуга, оказанная ею, была добровольна’.
— Такъ и есть. Это было написано,— сказалъ мой спутникъ:— пока она была тамъ. Это объясняетъ мои изысканія. Я былъ правь.
Слдующія строки были написаны въ другое время:
‘Я много странствовала, прошла большое разстояніе, употребила на это много часовъ, и теперь уврена, что должна скоро умереть. Эти улицы! У меня нтъ другой цли, кром какъ умереть. Когда я только что оставила домъ, мн было еще тяжеле, но, слава Богу, я избавилась отъ того, чтобы присоединить новое преступленіе къ прежнимъ. Холодъ, сырость и утомленіе — достаточныя причины, чтобы меня нашли уже мертвою, но какъ ни страдаю я отъ всякихъ лишеній, я умру по другимъ причинамъ. Я была права, ожидая, что все, что прежде поддерживало меня, разомъ покинетъ меня и что я умру отъ ужаса и угрызеній совсти’.
— Не падайте духомъ,— говоритъ мистеръ Боккетъ.— Еще остается только нсколько словъ.
Слдующія слова были также написаны въ другое время. Повидимому, это происходило ночью.
‘Я сдлала все, что могла, къ своей гибели. Я скоро буду забыта и не стану больше позорить его. Со мной нтъ ничего, почему бы я могла быть узнанной. Я разстаюсь теперь съ этимъ клочкомъ бумаги. Мсто, на которомъ я лягу въ могилу, если я только успю добраться туда, часто приходило мн на мысль. Прости меня’.
Мистеръ Боккетъ, поддерживая меня подъ руки, тихонько опустилъ меня на кресло.
— Успокойтесь, ободритесь! Не думайте, чтобы я поступалъ съ вами жестоко, моя милая, но лишь только вы почувствуете себя въ силахъ, надньте ваши башмаки и будьте готовы.
Я исполнила то, чего онъ требовалъ, но я оставалась тамъ еще довольно долго, молясь за мою несчастную мать. Вс прочіе занялись теперь бдною двушкою, и я слышала, какъ мистеръ Вудкортъ распоряжался въ этомъ случа и говорилъ съ нею. Наконецъ, онъ вошелъ въ комнату вмст съ мистеромъ Боккетомъ и сказалъ, что такъ какъ необходимо было обращаться съ больною особенно кротко и осторожно, то онъ полагаетъ полезнымъ поручить мн разспросить ее о предметахъ, которые мы желали узнать. Теперь не оставалось никакого сомннія, что она будетъ отвчать на вопросы, если только поступать съ ней ласково и не пугать ея. Вопросы какъ сказалъ мистеръ Боккетъ, должны были состоять въ томъ, какимъ образомъ досталось ей письмо, что произошло между нею и особою, которая отдала ей письмо, и куда эта особа двалась. Стараясь занять свой умъ, какъ можно дятельне этими предметами, я отправилась въ сосднюю комнату. Мистеръ Вудкортъ хотлъ остаться, но, но моему приглашенію, послдовалъ за нами.
Бдная двушка сидла на полу, на который ее положили передъ тмъ. Вс стояли вокругъ нея, впрочемъ, на нкоторомъ отдаленіи, чтобы дать къ ней доступъ свжему воздуху. Она не была привлекательна собою и казалась слабою и несчастною, но у нея было умное и доброе лицо, хотя на немъ и оставались слды дикости и душевнаго разстройства. Я стала возл нея на колни и положила ея горемычную голову къ себ на плечо, затмъ она обняла рукою мою шею и залилась слезами.
— Бдное дитя мое,— сказала я, приложивъ лицо свое къ ея горячему лбу (я не могла удержаться отъ вздоховъ и трепета),— теперь, казалось бы, жестоко было безпокоить тебя, но видишь ли очень многое зависитъ отъ того, если мы узнаемъ нкоторыя подробности объ этомъ письм, все пересказать теб не достало бы у меня времени.
Она начала уврять плачевнымъ голосомъ: ‘я не хотла длать ничего дурного, не желала никого обидть, мистриссъ Снагзби!’
— Мы вс къ этомъ уврены,— сказала я.— Но, пожалуйста, объясни же мн, какъ ты достала письмо?
— Хорошо, милая леди, согласна, скажу вамъ всю правду. Скажу въ самомъ дл сущую правду, мистриссъ Снагзби.
— Совершенно полагаюсь на тебя,— отвчала я.— Ну какъ же это случилось?
— Я выходила изъ дому по приказанію, милая леди, когда уже давно стемнло, очень поздно: когда я воротилась домой, я увидала какую-то простого званія особу, мокрую отъ дождя и грязи, она смотрла на нашъ домъ. Когда она увидала, что я подхожу къ двери, то подозвала меня и спросила, живу ли я здсь. Я отвчала: ‘да’, и тогда она сказала, что знаетъ въ этомъ околодк только одно или два мста, но теперь сбилась съ дороги и не можетъ отыскать ихъ. О, что я буду длать, что я буду длать! Мн не поврятъ! Она не сказала мн ничего обиднаго, и я не хотла вовсе обижать ее, поврьте, мистриссъ Снагзби!
Госпожа несчастной двушки должна была ободрять ее, что она и исполняла, хотя, какъ видно, скрпя сердце. Чрезъ нсколько минутъ больная снова могла говорить.
— Она не могла отыскать эти мста,— сказала я.
— Нтъ!— вскричала двушка, поникнувъ головою.— Нтъ! не могла отыскать. И она была такая истомленная, измученная и жалкая, о, такая жалкая, что если бы вы увидали ее, мистеръ Снагзби, то врно бы дали ей полкроны.
— Именно, Густеръ, дитя мое!— сказалъ онъ, не зная вдругъ, что отвчать.— Я думаю самъ, что я бы далъ.
— И она такъ хорошо говорила,— сказала двушка, смотря ка меня своими широко открытыми глазами:— такъ хорошо говорила, что только послушать ее, такъ сердце обливалось кровью. Она спросила меня, знаю ли я дорогу къ кладбищу? Я спросила, тъ какому кладбищу? Она отвчала, къ кладбищу бдняковъ. Я сказала, что я сама нищая и что кладбища отводятся при приходахъ. Она отвчала на это, что она говоритъ про кладбище бдныхъ, которое не далеко отсюда, гд еще есть ворота сводомъ и лстница, и желзная ршетка.
Пока я пристально разсматривала лицо ея и убждала ее продолжать говорить, я замтила также, что мистеръ Боккетъ выслушалъ разсказъ ея съ такимъ взглядомъ, который невольно встревожилъ меня.
— О, Боже мой, Боже мой,— кричала двушка, крпко сжимая руками свои распущенные волосы:— что я буду длать, что я буду длать! Она толковала о кладбищ, гд похороненъ тотъ человкъ, что принялъ еще соннаго зелья, о которомъ вы говорили, придя домой, мистеръ Снагзби, котораго я еще такъ боялась, мистриссъ Снагзби. О, я и теперь еще боюсь его. Держите меня.
— Теб теперь гораздо лучше,— замтила я.— Пожалуйста, продолжай.
— Да, я буду говорить, я буду говорить. Но не сердитесь на меня, милая леди, что я такъ больна и не могу справиться съ мыслями.
Сердиться на все, бдняжку!
— Да, сейчасъ, сейчасъ скажу! Она спросила, могу ли я показать ей, куда идти, я отвчала: ‘да’, и разсказала ей, она посмотрла на меня такими глазами, какъ будто была совсмъ слпа и готовилась упасть навзничь. Тутъ она вынула письмо, показала мн его и сказала, что если бы она подала его на почту, то его удержали бы, забыли бы про него и не отправили бы, потому просила меня, не возьмусь ли я отослать его, съ тмъ, что посланному будетъ заплачено по доставленіи? А сказала: ‘хорошо, если отъ этого не будетъ бды’, она уврила, бды нтъ никакой. Я и взяла у нея письмо, а она сказала мн, что у нея нечего мн дать, я отвчала, что я сама бдна, потому мн ничего не нужно. Тутъ она сказала: ‘Богъ благословитъ тебя!’ и ушла.
— И она пошла?…
— Да,— вскричала двушка, предупреждая вопросъ.— Да! она пошла по той дорог, которую я указала ей. Потомъ я воротилась домой, и мистриссъ Снагзби пришла за мной откуда-то, бросилась на меня, и я очень испугалась.
Мистеръ Вудкортъ осторожно взялъ ее отъ меня. Мистеръ Боккетъ обернулъ меня въ мой бурнусъ, и вслдъ за тмъ мы были на улиц. Мистеръ Вудкортъ оставался въ нершимости, но я сказала: ‘Не оставляйте меня теперь!’ и мистеръ Боккетъ прибавилъ: ‘Будьте лучше съ нами, вы можете намъ понадобиться, не теряйте времени’.
Я сохранила самыя смутныя воспоминанія объ этой дорог. Я помню, что это происходило ни днемъ, ни ночью, что утро уже занималось, но что фонари по улицамъ еще не были погашены, что мокрый снгъ все еще падалъ и что вс тротуары были имъ покрыты на значительную глубину. Я помню, какъ люди, дрожащіе отъ холода, проходили по улицамъ. Я помню мокрыя крыши домовъ, засорившіяся и переполнившіяся водосточныя трубы и канавы, груды почернвшаго льда и снга, по которымъ мы проходили, и, чрезвычайно узкіе дворы, по которымъ намъ случалось странствовать. Въ то же самое время казалось мн, я помню, что бдная двушка все еще разсказываетъ свою исторію довольно внятнымъ голосомъ и со всми подробностями, что я еще чувствую, какъ она опирается на мою руку, что покрытые пятнами фасады домовъ принимаютъ человческій образъ и смотрятъ на меня, что большіе водяные шлюзы открываются и закрываются, то будто въ моей голов, то точно въ воздух, что вообще невещественные предметы боле близки къ дйствительности, чмъ вещественные.
Наконецъ мы остановились у темнаго, грязнаго коридора, гд одна лишь лампа горла надъ желзными воротами и гд утренній свтъ еще слабо боролся съ сумракомъ. Ворота были заперты. Позади ихъ находилось кладбище — ужасное мсто, на которомъ ночь исчезала очень медленно, но гд я могла разсмотрть груды забытыхъ могилъ и надгробныхъ памятниковъ, окруженныхъ грязными домами, въ окнахъ которыхъ свтились тусклые огни и на стнахъ которыхъ толстые слои сырости выбивались наружу, какъ заразительные наросты. На порог воротъ, въ страшной грязи, покрывавшей все это мсто, откуда во вс стороны струились потоки перегнившей воды, я увидала, испустивъ крикъ сожалнія и ужаса, лежащую женщину — Дженни, мать умершаго ребенка.
Я побжала впередъ, но меня остановили, и мистеръ Вудкортъ сталъ убждать меня съ весьма важнымъ видомъ, даже со слезами на глазахъ, прежде, чмъ я пойду къ этой женщин, выслушать то, что скажетъ мистеръ Боккетъ. Я, кажется, послушалась. Я исполнила то, чего отъ меня требовали, сколько могу припомнить.
— Миссъ Соммерсонъ, вы поймете меня, если подумаете съ минуту. Он перемнили платья въ хижин.
Он перемнили платья въ хижин. Я могла бы повторить эти слова въ ум, и я вполн понимала, что они значатъ сами по себ, но въ ту минуту я не придавала этимъ словамъ значенія.
— Одна изъ нихъ воротилась,— сказалъ мистеръ Боккетъ:— а одна отправилась дале. И та, которая отправилась, прошла только извстное, условное разстояніе, чтобы отклонить отъ себя подозрніе, потомъ воротилась и пошла домой. Подумайте хорошенько!
Я могла бы повторить и эти слова, но я не сознавала вовсе, какой смыслъ должно было придавать имъ. Я видла передъ собою на ступеньк мать извстнаго мн умершаго ребенка. Она лежала тутъ, обогнувъ рукою одну изъ стоекъ желзной ршетки и какъ будто старалась обнять ее. Тутъ лежала женщина, которая такъ недавно говорила съ моею матерью. Тутъ лежало несчастное, беззащитное, лишенное чувствъ, существо. Женщина, которая принесла письмо моей матери, которая одна могла указать, гд теперь мать моя,— женщина, которая должна была служитъ намъ руководительницей къ отысканію и спасенію моей матери и которую мы такъ долго преслдовали,— женщина, приведенная въ это положеніе какими-то обстоятельствами, соединенными съ участью моей матери, а между тмъ я не могла подойти къ ней, я того и ожидала, что мы не успемъ воспользоваться указаніями и что наши труды будутъ безполезны. Она лежитъ тамъ, а меня останавливаютъ. Я видла, но не понимала торжественнаго, соединеннаго съ состраданіемъ, выраженія лица мистера Вудкорта. Я видла, но не поняла, для чего онъ взялъ своего спутника за плечо и отодвинулъ его назадъ. Я видла, какъ онъ стоялъ безъ шляпы, несмотря на суровость погоды, стоялъ въ почтительномъ ожиданіи чего-то.
Я услыхала затмъ, что они говорили между собою:
— Нужно ей подойти?
— Пусть она подойдетъ. Пусть ея руки прежде дотронутся до нея. Она иметъ на это боле правъ, чмъ мы.
Я подошла къ воротамъ и наклонилась. Я приподняла тяжелую голову, отбросила въ сторону длинные влажные волосы и повернула къ себ лицо. И, о Боже! Это была моя мать, охладвшая и бездыханная.

LX. Перспектива.

Я приступаю къ другимъ отдламъ моего повствованія. Отъ доброты и искренности, которыя я видла во всхъ окружающихъ, меня, я чувствовала такое утшеніе, о которомъ не могу подумать безъ сердечной отрады. Я уже столько говорила о себ, и мн остается передать еще столь многое, что я не буду останавливаться на описаніи моей горести. Я была больна, но болзнь эта недолго продолжалась, я не упомянула бы вовсе объ этой болзни, если бы могла совершенно забыть участіе, которое мн оказывали при этомъ случа въ дом моего опекуна.
Я приступаю, такимъ образомъ, къ другимъ отдламъ моего повствованія.
Во все продолженіе моей болзни мы были въ Лондон, куда, по приглашенію моего опекуна, пріхала и мистриссъ Вудкортъ, чтобы погостить у насъ. Когда опекунъ мой нашелъ, что я довольно укрпилась и оправилась для того, чтобы по-прежнему нести съ нимъ бесду, хотя я могла бы приступить къ этому скоре, если бы онъ захотлъ поврить мн, я принялась за свою работу и придвинула свой стулъ къ его креслу. Онъ самъ назначилъ время моему выходу и на первый разъ мы были одни.
— Тетенька Тротъ,— сказалъ онъ, привтствуя меня поцлуемъ:— Ворчальная опятъ повеселетъ съ твоимъ приходомъ, моя милая. У меня есть маленькое предположеніе, которое я намренъ развить, маленькая хозяюшка. Я намренъ остаться здсь, можетъ быть, мсяцевъ на шесть, можетъ быть, на боле продолжительное время, какъ случится. Однимъ словомъ, я хочу переселиться сюда на нкоторый срокъ.
— И слдовально оставить Холодный Домъ?— спросила я.
— Э, моя милая! Холодный Домъ долженъ же привыкать самъ о себ заботиться,— отвчалъ онъ.
Мн показалось, что выраженіе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, отзывалось грустью, но взглянувъ на него, я увидла, что лицо его озаряется самою чистосердечною улыбкою.
— Холодный Домъ,— повторилъ онъ, и голосъ его, какъ показалось мн, не отзывался уже уныніемъ,— долженъ пріучаться думать своею головою. Отъ Ады до насъ теперь довольно большое разстояніе, моя милая, а между тмъ твое присутствіе дли Ады необходимо.
— Это совершенно похоже на васъ, опекунъ,— сказала я,— вы составляете этотъ планъ съ тмъ, чтобы сдлать намъ обимъ пріятную неожиданность.
— Я не такъ безкорыстенъ, моя милая, какъ ты стараешься меня представить, потому что если бы ты была въ постоянныхъ разъздахъ, ты рдко могла бы проводить со мною время. А между тмъ я желаю какъ можно чаще видаться съ Адою, какъ можно больше слышать о ней при этой печальной разладиц съ Рикомъ. Я желалъ бы имть извстіе не о ней лишь, но и о немъ, бдняжк!
— Видли вы сегодня мистера Вудкорта, опекунъ?
— Я вижу мистера Вудкорта всякое утро, бабушка Дорденъ.
— Онъ продолжаетъ говорить о Ричард то же самое?
— Все одно и то же. Онъ не признаетъ въ немъ прямого тлеснаго недуга, онъ думаетъ даже, что въ немъ нтъ никакой болзни. За всмъ тмъ онъ недоволенъ имъ, да и кто могъ бы быть довольнымъ?
Моя милочка прізжала къ намъ послднее время всякій день, иногда даже по два раза въ день. Но мы предвидли, что это продолжится только до тхъ поръ, пока я совершенно оправлюсь. Мы очень хорошо знали, что ея нжное сердце было также полно любви и привязанности къ ея кузену Джону, какъ и прежде, мы никакъ не думали, чтобы и Ричардъ отклонялъ ее отъ посщеній нашего дома, но мы понимали въ то же время, что она считала въ отношеніи къ нему своимъ долгомъ быть умренне на визиты къ намъ. Проницательность моего опекуна скоро замтила это, и онъ всегда старался высказать ей, что, по его мннію, она была права.
— Милый, несчастный, обманутый Ричардъ,— сказала я.— Когда онъ опомнится отъ своего заблужденія?
— Онъ вовсе не на той дорог, моя милая, чтобы одуматься,— отвчалъ мой опекунъ.— Чмъ боле онъ страдаетъ, тмъ боле вооружается противъ меня, потому что онъ сдлалъ меня главнымъ олицетвореніемъ своего несчастнаго дла и главнымъ виновникомъ своихъ страданій.
Я не могла удержаться, чтобы не прибавить: ‘какъ это безразсудно!’
— Ахъ, тетенька Тротъ,— отвчалъ мои опекунъ.— Да что же, наконецъ, можно найти разумнаго во всемъ-то дл Джорндись и Джорндисъ! Безразсудство и несправедливость на верхушк, безразсудство и несправедливость въ сердц и груди его, безразсудство и несправедливость съ начала до конца, если только у него будетъ когда-нибудь конецъ. Какъ же ты хочешь, чтобы бдный Рикъ, который возится съ этимъ дломъ, почерпнулъ изъ него правила благоразумія? Это также невозможно, какъ собирать виноградъ съ терновника или фиги съ репейника, какъ говаривали въ старину.
Про кротость и участіе къ Ричарду, которыя выразились всегда такъ ясно, когда онъ говоритъ о немъ, до того тронули меня, что посл этого я почти не заговаривала съ нимъ объ этомъ предмет.
— Я воображаю себ, какъ лордъ-канцлеръ, вице-канцлеры и весь Верховный Судъ — эта батарея съ пушками большого калибра — удивятся безразсудству и несправедливости въ одномъ изъ своихъ опекаемыхъ,— продолжалъ мой опекунъ.— Когда эти ученые мужи начнутъ разводить махровыя розы въ пудренныхъ кудряхъ своихъ париковъ, я тоже начну удивляться.
Онъ прервалъ себя тмъ, что сталъ смотрть въ окно, наблюдая, откуда дуетъ втеръ, и оперся въ это время на свинку моего стула.
— Хорошо, хорошо, маленькая хозяюшка! Надо идти тою же дорогою, моя милая. Мы должны предоставить эту подводную скалу времени, случаю и благопріятнйшимъ обстоятельствамъ. Мы не должны допускать Аду разбиться объ этотъ камень. Ни онъ, ни она не пріобртутъ ни малйшаго преимущества отъ разлуки и разлада съ другомъ. Потому я въ особенности просилъ Вудкорта и теперь также прошу тебя, моя милая, не возбуждать этихъ вопросовъ съ Ричардомъ. Оставь его въ поко. Черезъ недлю, черезъ мсяцъ, черезъ годъ, рано или поздно, а онъ увидитъ меня боле ясными глазами. Я могу вдь подождать
Я призналась, что разсуждала уже съ нимъ объ этомъ предмет и что мистеръ Вудкортъ также говорилъ уже съ нимъ.
— Онъ упоминалъ мн объ этомъ,— отвчалъ мой опекунъ.— Онъ очень добръ. Онъ представлялъ свои возраженія и доводы, бабушка Дордень, свои, и слдовательно теперь уже нечего распространяться о томъ же самомъ. Теперь обратимся къ мистриссъ Вудкортъ. Какъ она нравится теб, моя милая?
Я отвчала на этотъ вопросъ, который показался мн чрезвычайно неожиданнымъ, что я полюбила ее и нахожу, что теперь она пріятне, чмъ была прежде.
— Я то же думаю,— замтилъ мои опекунъ. Поменьше фразъ о родословныхъ? Не такъ много о Морганъ-ап? Такъ что ли его имя?
Я именно была того же мннія, хотя Морганъ-апъ былъ очень безвреднымъ и спокойнымъ лицомъ даже и тогда, когда о немъ разсуждалось гораздо больше.
— Впрочемъ, говоря вообще, онъ кажется гораздо привлекательное и боле въ своей тарелк, пока не покидаетъ своихъ родныхъ горъ, сказалъ мой опекунъ.— Я согласенъ съ тобой. Итакъ, маленькая хозяюшка, хорошо я сдлаю, если удержу здсь на время мистриссъ Вудкортъ?
Да. Впрочемъ…
Опекунъ мой посмотрлъ на меня, выжидая, что я намрена еще сказать.
Мн нечего было сказать. По крайней мр въ эту минуту мн ничего не приходило въ голову. Во мн оставалось какое-то неопредленное впечатлніе, что лучше бы было, если бы у насъ была какая-нибудь другая гостья, но я не могла объяснить это даже самой себ. А если не могла объяснить себ, то тмъ мене кому-нибудь другому.
— Видишь-ли,— сказалъ мой опекунъ.— Нашъ околодокъ лежитъ какъ разъ на пути Вудкорту, и онъ можетъ прізжать сюда для свиданія съ нею такъ часто, какъ ему вздумается, что, конечно, пріятно имъ обоимъ. Она же очень коротка съ нами и искренно любитъ тебя. Да. Это несомннно.
Мн нечего было сказать противъ этого. Я не могла бы придумать лучшаго распоряженія, но въ то же время я не могла быть покойною. Эсирь, Эсирь, почему же нтъ? Эсирь, подумай хорошенько!
— Это очень хорошій планъ, въ самомъ дл, милый опекунъ, и лучше нельзя ничего придумать.
— Ршительно, маленькая хозяюшка.
— Ршительно. Я подумала съ минуту, считая долгомъ убдиться въ своихъ ощущеніяхъ, и осталась въ полной увренности что это такъ.
— Хорошо,— сказалъ мой опекунъ.— Быть по сему. Ршено единогласно.
— Ршено единогласно,— повторила я, принимаясь за работу.
Это было покрывало для его книжнаго столика, которое я теперь приготовлялась оканчивать. Оно было впялено еще до моего печальнаго ночного путешествія и съ тхъ поръ я не принималась за него. Теперь я показала опекуну мое рукодліе, онъ очень хвалилъ его. Когда я объяснила ему узоръ и расположеніе рисунка, также эффектъ, котораго надо было ожидать отъ соединенія тхъ и другихъ цвтовъ, мн казалось, что я желаю возвратиться къ прежнему предмету разговора.
— Вы говорили, милый опекунъ, когда мы разсуждали о мистер Вудкорт, прежде, чмъ Ада оставила насъ,— вы говорили, что онъ намренъ взять въ вид испытанія какое-то порученіе за границей, которое потребуетъ продолжительнаго пребыванія его тамъ. Случалось вамъ наводитъ его на этотъ разговоръ?
— Да, моя хозяюшка, даже очень часто.
— Онъ ршился на это предпріятіе?
— Кажется, что нтъ.
— Можетъ быть, у него теперь въ виду какіе-нибудь другіе планы?— спросила я.
— Да, можетъ быть, вроятно,— отвчалъ мой опекунъ довольно ршительнымъ тономъ,— Уже съ полгода тому назадъ или около этого открылось мсто врача при госпитал для бднаго сословія гд-то въ Йоркшейр. Мстность привлекательная, край вполн пріятный: горные потоки и улицы, городъ и деревня, мельницы и трясины. Мсто это какъ будто создано для человка его свойствъ. Я считаю его человкомъ, котораго надежды и стремленія выходятъ изъ обыкновеннаго уровня — это, впрочемъ, замтно у большей части людей — но котораго этотъ обыкновенный уровень въ состояніи удовлетворить, если съ нимъ соединена дорога къ полезной дятельности и добросовстной служб — дорога, не ведущая ни къ какой другой дорог. Я полагаю, что вс возвышенныя души честолюбивы, но честолюбіе, которое спокойно довряетъ себ и обрекаетъ себя идти по такой дорог, не усиливаясь судорожно перепрыгнуть ее, всегда заслуживаетъ съ моей стороны особеннаго одобренія. Таково честолюбіе Вудкорта сколько могу понять.
— И онъ получитъ это мсто?— спросила я.
— Не знаю,— отвчалъ мой опекунъ, улыбаясь:— я не оракулъ и потому не могу сказать утвердительно, но я думаю, что могъ бы получить. Репутація его очень завидная. Во время кораблекрушенія тамъ было много людей изъ этого края. Бываетъ, что и хорошему человку все-таки достается когда нибудь лучшая доля. Не думай, чтобы я разумлъ значительное содержаніе. Что касается до денегъ, то тутъ должно разсчитывать на бездлицу, моя милая, тутъ надо ожидать большой работы и скудной платы. Впрочемъ, не надо покидать надежду, что при благопріятныхъ обстоятельствахъ дла его поправятся.
— Бдные люди этого края будутъ имть причину благословлять выборъ, если онъ падаетъ на мистера Вудкорта, опекунъ.
— Ты права, маленькая хозяюшка, я увренъ, что они будутъ считать себя счастливыми.
Мы не сказали уже боле объ этомъ ни слова, и онъ также ничего не говорилъ о будущей участи Холоднаго Дома.
Я теперь начала навщать мою милочку всякій день, въ томъ мрачномъ углу, въ которомъ она жила. Я обыкновенно выбирала для этого утро, но если въ другое время мн выходилъ свободный часъ, я надвала чепчикъ и спшила къ ней. Они оба такъ радушно принимали меня во всякій часъ дня и такъ становились веселы, когда слышали, что я отворяю дверь и вхожу къ нимъ (будучи у нихъ совершенно какъ дома, я никогда не стучала предварительно), что я вовсе не боялась наскучить или помшать имъ своими визитами.
При этихъ посщеніяхъ, я часто не заставала Ричарда съ Адой. Его или не было дома, или онъ писалъ, или читалъ бумаги по своему длу, сидя за столомъ, совершенно заваленнымъ дловыми документами. Иногда я ходила за нимъ и вызывала его изъ конторы мистера Вольза. Иногда я встрчала его гд нибудь по сосдству, встрчала глядящимъ по сторонамъ и кусающимъ себ ногти. Я часто видла его блуждающимъ у Линкольнина, близь того мста, гд я впервые встртилась съ нимъ. Но какъ онъ теперь перемнился, Боже, какъ перемнился!
Я очень хорошо знала, что деньги, принесенныя Адою, таяли вмст со свчами, которыя горли по вечерамъ въ контор мистера Вольза. Сумма эта не была значительна и въ начал. Онъ, женясь, вошелъ въ долги, и я скopo поняла истинное значеніе любимой фразы мистера Вольза, что онъ налегъ на колесо и заставилъ его вертться — фразы, которую я такъ часто слышала отъ Ричарда. Милочка моя старалась хозяйничать изо всхъ силъ и пробовала всячески соблюдать экономію, но я знала, что они съ каждымъ днемъ становятся бдне и бдне.
Она сіяла въ этомъ бдномъ углу какъ прекрасная звзда. Она такъ украшала его, такъ отражала на него свои прелести, что онъ совершенно измнился. Будучи блдне, чмъ была она дома, и спокойне, чмъ можно бы ожидать отъ ея воспріимчивой натуры, поддающейся надеждамъ, она сохраняла такое ясное личико, что я почти убдилась, что изъ любви къ Ричарду она ослплялась даже насчетъ его обманчивой карьеры.
Однажды, подъ вліяніемъ этой мысли, я пришла къ нимъ обдать. Когда я поворотила къ Сэймондъ-инну, я встртила маленькую миссъ Фляйтъ. Она только что возвращалась отъ питомцевъ Джорндиса, какъ она обыкновенно называла Ричарда и Аду, и находилась еще подъ пріятнымъ впечатлніемъ сдланнаго визита. Ада уже говорила мн, что она всякій понедльникъ являлась къ нимъ въ пять часовъ съ особымъ блымъ бантикомъ на чепц — бантикомъ, котораго не было видно въ другое время, и съ огромнымъ ридикюлемъ въ рук, наполненнымъ документами.
— Милая моя!— начала она.— Какая счастливая встрча! Какъ ваше здоровье? Очень рада васъ видть! И вы тоже идете присутствовать при доклад къ питомцамъ Джорндиса? Наврное! Наша красавица дома, моя милая, и въ восторг будетъ повидаться съ вами.
— Такъ значитъ Ричардъ еще не возвратился?— спросила я.— Я очень рада этому, потому что я боялась, что опоздаю.
— Нтъ, онъ еще не воротился,— отвчала миссъ Фдяйтъ.— Онъ долго пробылъ въ суд. Я оставила его тамъ съ Вользомъ. Вы врно не любите Вольза? Не любите его пожалуйста. Опасный человкъ!
— Я думаю, что вы видитесь теперь съ Ричардомъ чаще, чмъ когда нибудь?— спросила я.
— Милая моя,— отвчала миссъ Фляйтъ:— ежедневно и ежечасно. Вы помните, что я вамъ говорила о притягательной сил, которою одаренъ канцлерскій столъ? Теперь, представьте себ, Ричардъ длается посл меня самымъ неутомимымъ истцомъ въ цломъ суд. Онъ начинаетъ ршительно забавлять наше маленькое общество, очень пріятное, хотя и маленькое общество, не такъ ли?
Грустно было слышать это изъ устъ бдной сумасшедшей старушки, хотя тутъ не было ничего удивительнаго.
— Однимъ словомъ, моя дорогая подруга,— продолжала миссъ Фляйтъ, придвигая свои губы къ моему уху, съ видомъ покровительства и таинственности:— однимъ словомъ, я должна открыть намъ секретъ. Я сдлала его своимъ душеприказчикомъ. Выбрала, назначила и утвердила. Это все есть въ моемъ завщаніи. Да-а.
— Въ самомъ дл?— спросила я.
— Да-а,— повторила миссъ Фляйтъ самымъ сладкимъ и вкрадчивымъ тономъ:— онъ мой душеприказчикъ, администраторъ и претендатель за мои права (это наше канцелярское слово, моя милая). Я разсудила, что если мн придется покончить съ жизнію, то онъ будетъ совершенно способенъ наблюдать за дломъ. Онъ и теперь такъ аккуратенъ въ своемъ ходатайств.
Это заставило меня вздохнуть при мысли о Ричард.
— Я когда-то назначала было,— сказала миссъ Фляйтъ, отозвавшись на мой вздохъ:— назначила и совершенно опредлила, и уполномочила бднаго Гридли. Онъ также былъ очень аккуратенъ, моя милочка. Увряю васъ, что онъ былъ образцовый человкъ. Но онъ приказалъ долго жить, потому я избрала ему преемника. Только не говорите объ этомъ никому. Все это сказано было вамъ по секрету.
Она осторожно полуоткрыла свой ридикюль и показала мн внутри его сложенный свертокъ бумаги, говоря, что это и есть документы, относящіеся къ назначенію администратора и душеприказчика.
— Еще секретъ, моя милая. Я сдлала новое пріобртеніе для своей коллекціи птичекъ.
— Въ самомъ дл, миссъ Фляйтъ?— спросилъ я, зная, съ какимъ удовольствіемъ она принимала всякое выраженіе участія къ ея интересамъ.
Она нсколько разъ кивнула головою, и лицо ея сдлалось унылымъ и мрачнымъ.
— Еще дв птички. Я называю ихъ питомицами Джорндиса. Он посажены въ клтки но примру другихъ. Он сидятъ вмст съ Надеждою, Радостью, Юностью, Миромъ, Спокойствіемъ, Жизнью, Прахомъ, Пепломъ, Пустотою, Нуждою, Раззореніемъ, Безумствомъ, Смертью, Коварствомъ, Глупостью, Болтовнею. Париками, Лохмотьями, Овчиной, Грабежомъ, Предыдущимъ, Нарчіемъ, Окорокомъ и Шпинатомъ!
Бдняжка поцловала меня съ такимъ тревожнымъ видомъ, какого я никогда не замчала въ ней, и пошла прочь. Ея манера торопливо произносить имена своихъ птицъ, какъ будто она боялась слышать ихъ даже изъ своихъ собственныхъ усть, непріятно удивила меня.
Для меня не было особенно отрадною неожиданностью, и я могла бы обойтись безъ этого сюрприза, что Ричардъ (который пришелъ минуту или дв спустя посл меня) привелъ мистера Вольза къ себ обдать, хотя обдъ былъ очень полный, Ада и Ричардъ выходили изъ комнаты на нсколько минуть, распоряжаясь приготовленіемъ нкоторыхъ блюдъ, которыя должны были появиться на стол. Мистеръ Вользъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы вступить со мною въ разговоръ, который онъ велъ вполголоса. Онъ подошелъ къ окну, у котораго я сидла, и началъ говорить о Сеймондъ-Инн.
— Скучное мсто, миссъ Соммерсонъ, для человка, который не ведетъ оффиціальной жизни,— сказалъ мистеръ Вользъ, протирая стекла очковъ черною перчаткою, чтобы ясне видть меня.
— Да, здсь не на что и посмотрть,— сказала я.
— И нечего послушать, миссъ,— отвчалъ мистеръ Вользъ.— Кое-когда приходитъ музыка, но мы, законники, не музыкальный народъ и отклоняемъ ее большею частью. Я надюсь, что мистеръ Джорндисъ въ такомъ вожделнномъ здоровь, какого только могутъ желать ему его друзья?
Я поблагодарила мастера Вольза и сказала, что онъ здоровъ.
— Я самъ не имю удовольствія быть принятымъ въ число его друзей,— сказалъ мистеръ Вользъ:— и я очень хорошо понимаю, что джентльмены нашего сословія иногда пользуются не совсмъ благопріятною репутаціею въ обществ, къ которому принадлежитъ онъ. Впрочемъ, у насъ постоянная привычка, пріятно то или непріятно другимъ, нашъ господствующій предразсудокъ (а мы вс жертвы предразсудка) вести дла откровенно, начисто, на распашку. Какъ вы нашли мистера Карстона, миссъ Соммерсонъ?
— Онъ смотритъ очень хорошо. Онъ чрезвычайно озабоченъ и встревоженъ.
— Именно,— сказалъ мистеръ Воль,
Онъ стоялъ позади меня, при чемъ его черная фигура едва не доставала до потолка этихъ низкихъ комнатъ, онъ ощупывалъ неровности своего лица какъ какіе нибудь орнаменты и говорилъ такъ скрытно, такъ замкнуто, какъ будто въ немъ вовсе не было человческой страсти, человческаго чувства.
— Мистеръ Вудкортъ кажется очень попечителенъ въ отношеніи къ мистеру Карстону?— спросилъ онъ.
— Мистеръ Вудкортъ самый безкорыстный изъ его друзей,— отвчала я.
— Но я разумю попечительность по долгу, попечительность врачебную.
— Это не приноситъ много пользы такому несчастному характеру,— сказала я.
— Именно,— замтилъ мистеръ Вользъ.
Онъ казался въ эту минуту такимъ мшковатымъ, неподвижнымъ, мрачнымъ, такимъ безкровнымъ, бездушнымъ существомъ, что я живо представила себ, какъ Ричардъ таялъ, уничтожался подъ вліяніемъ взоровъ такого руководителя, и я находила въ немъ вс свойства вампира.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Вользъ, медленно потирая руки, обтянутыя перчатками, какъ будто для его огрубвшаго чувства осязанія было все равно, покрыты ли руки лайкою или нтъ:— женитьба мистера Карстона была вовсе неблагоразумна.
Я просила, чтобы онъ избавилъ меня отъ необходимости разсуждать объ этомъ.
— Они дали другъ другу слово, когда оба были еще очень молоды,— сказала я ему, нсколько разгорячившись:— и когда будущность представлялась имъ боле привлекательною и ясною, когда Рячардъ не поддался еще тому несчастному вліянію, которое совершенно омрачило его жизнь.
— Именно,— снова замтилъ мистеръ Вользъ.— Итакъ, привыкнувъ вести дла на-чисто, я, съ вашего позволенія, миссъ Соммерсомъ, скажу вамъ, что я разумю этотъ бракъ неоснованнымъ ни на какомъ разсчет. Я обязанъ имть по этому предмету самостоятельное мнніе, не только въ отношеніи къ родственникамъ мистера Карстона, въ глазахъ которыхъ я, конечно, не желалъ бы казаться виноватымъ, но и въ интересахъ собственной репутаціи, слишкомъ дорогой для меня, какъ для должностного человка, старающагося снискать общее уваженіе, дорогой для моихъ трехъ дочерей-двушекъ, которымъ я пытаюсь, по мр силъ, доставить хотя малую независимость, дорогой, прибавлю въ заключеніе, для моего престарлаго отца, котораго я считаю долгомъ поддерживать.
— Этотъ бракъ получилъ бы совершенно другой характеръ, онъ казалси бы гораздо боле счастливымъ и удачнымъ бракомъ,— замтила я:— если бы Ричардъ ршился развязаться съ тмъ опаснымъ направленіемъ, по которому вы идете вмст съ нимъ.
Мистеръ Вользъ, съ беззвучнымъ кашлемъ, или, скоре, вздохомъ, направленнымъ внутрь одной изъ черныхъ перчатокъ, наклонилъ голову, какъ будто онъ не хотлъ спорить даже и съ эти.мь замчаніемъ.
— Миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ:— это очень можетъ быть, я съ охотою допускаю, что молодая леди, которая приняла имя мистера Карстопа такимъ неблагоразумнымъ образомъ… вы врно не постуете на меня, что я снова выражаюсь такимъ образомъ, сознавая свою обязанность въ отношеніи родственниковъ мистера Карстова… что эта молодая леди очень миленькая леди. Дла постоянно мшали мн вступать въ общество иначе какъ по оффиціальнымъ отношеніямъ, но во всякомъ случа я считаю себя вправ замтить, что она крайне миленькая леди. Что касается собственно красоты, я не берусь судить объ этомъ, ибо я никогда не обращалъ на сей предметъ большого вниманія съ самаго дтства, но смю замтить, что и съ этой точки зрнія молодая леди представляется равномрно привлекательною. Она пользуется подобною репутаціею, какъ мн случалось слышать, между клерками Суда, а ихъ мннію я врю въ этомъ случа боле, нежели своему собственному. Въ отношеніи же интересовъ, которые преслдуетъ мистеръ Карстонъ…
— О, вы хотите говорить о его интересахъ, мистеръ Вользъ!
— Извините меня,— отвчаетъ мистеръ Вользъ, продолжая все тмъ же замкнутымъ и безстрастнымъ тономъ.— Мистеръ Карстонъ ожидаетъ нкоторыхъ выгодъ отъ завщанія, оспариваемаго исковымъ порядкомъ. Это выраженіе, которое мы обыкновенно употребляемъ. Въ отношеніи преслдованія мистеромъ Карстономъ своихъ интересовъ, я упомянулъ вамъ, миссъ Соммерсонъ, въ первый разъ, когда имлъ удовольствіе васъ видть, упомянулъ по свойственной мн наклонности вести дла открыто, я именно употребилъ эти самыя слова, потому что впослдствіи я даже отмтилъ ихъ въ своемъ дневник, съ которымъ можно справиться во всякое время… я упомянулъ вамъ, что мистеръ Карстонъ принялъ за правило наблюдать за своими интересами, и что когда кто либо изъ моихъ кліентовъ руководствуется какимъ нибудь правиломъ, котораго по существу нельзя назвать безнравственнымъ (то есть незаконнымъ), то я считаю своею связанностью приводить это правило въ исполненіе. И я приводилъ его въ исполненіе, я и теперь привожу его въ исполненіе. Но я не намренъ ни въ какомъ случа смягчать обстоятельства дла даже предъ родственниками мистера Карстона. Точно такъ же, какъ я былъ откровененъ съ мистеромъ Джорндисомь, я буду открытъ съ вами. Я смотрю на это, какъ на свою оффиціальную обязанность, хотя бы никто не возлагалъ на меня подобной обязанности. Я скажу начисто, какъ это ни будетъ непріятно, что дламъ мистера Карстона дано очень дурное направленіе, что, по мннію моему, самъ мистеръ Карстонъ идетъ по совершенно ложному пути, и что бракъ ихъ я считаю очень неблагоразумнымъ и неудачнымъ… Здсь ли я, сэръ? Да, очень вамъ благодаренъ, я здсь, мистеръ Карстонъ, я веду очень пріятный разговоръ съ миссъ Соммерсонъ, за что также долженъ особенно благодарить васъ, сэръ.
Онъ произнесъ это въ отвтъ Ричарду, который заговорилъ съ нимъ, входя въ комнату. Въ это время я слишкомъ хорошо поняла затйливыя уловки мистера Вольза, съ цлью защитить себя и свою репутацію, слишкомъ хорошо поняла, чтобы не убдиться, что наши опасенія насчетъ судьбы его кліента были совершенно основательны.
Мы сли за столъ, и я съ полнымъ удобствомъ могла наблюдать за Ричардомъ. Мн не мшаль въ этомъ случа и мистеръ Вользъ (который снялъ передъ тмъ свои перчатки), хотя онъ сидлъ противъ меня за маленькимъ столомъ, потому что едва ли во все продолженіе обда, смотря, повидимому, во вс стороны, онъ хоть разъ спустилъ глаза съ хозяина дома. Я нашла Ричарда исхудалымъ и болзненнымъ на видъ, онъ одтъ былъ очень небрежно, казался разсяннымъ, принужденнымъ и отъ времени до времени погружался въ мрачное раздумье. Глаза его, столь ясные и оживленные прежде, потускли и приняли тревожный характеръ, который ихъ совершенно измнилъ. Я боюсь употребить это выраженіе, но онъ показался мн значительно постарвшимъ. Молодость испытываетъ разрушеніе, которое отличается отъ естественной старости, и такого-то рода разрушенію подверглась молодость Ричарда и его юношеская красота.
Онъ лъ мало и былъ совершенно равнодушенъ къ тому, что ему подавали, казался несравненно боле нетерпливымъ, чмъ бывалъ прежде, и обходился довольно рзко даже съ Адою. Я думала сначала, что его прежнее легкомысліе и безпечность совершенно исчезли, но между тмъ они проглядывали и теперь, сколько я могла замтить, принявъ наблюдательное положеніе. Онъ не пересталъ еще смяться, но смхъ его походилъ на отголосокъ какого-то радостнаго звука и отзывался грустью и уныніемъ.
Впрочемъ, по свойственному ему радушію, онъ выказывалъ полное удовольствіе, что видитъ меня у себя, и мы словоохотливо говорили о быломъ времени. Все это, повидимому, не занимало мистера Вольза, хотя онъ по временамъ издавалъ какой-то вздохъ, замнявшій въ немъ, кажется, улыбку. Онъ всталъ вскор посл обда и сказалъ, что съ позволенія леди онъ намренъ отправиться въ свою контору.
— Всегда занятъ длами, Вользъ!— вскричалъ Ричардъ.
— Да, мистеръ Карстонъ,— отвчалъ тотъ:— не должно никогда пренебрегать интересомъ кліентовъ, сэръ. Они стоятъ во глав всхъ помысловъ должностнаго человка подобнаго мн, который желаетъ сохранить доброе имя посреди своихъ собратій по сословію и посреди общества въ его обширномъ смысл. Добровольное отреченіе съ моей стороны отъ удовольствія пользоваться такимъ пріятнымъ сообществомъ иметъ тсную связь съ вашими интересами, мистеръ Карстонъ.
Ричардъ выразилъ совершенную увренность въ этомъ и посвтилъ Вользу выйти изъ комнаты. По возвращеніи онъ сказалъ намъ, повторивъ нсколько разъ, что Вользъ славный человкъ, надежный человкъ — человкъ, который длаетъ то, что общаетъ, однимъ словомъ, вполн хорошій человкъ! Онъ говорилъ это съ такимъ убжденіемъ, что мн показалось бы чрезвычайно страннымъ, если бы онъ когда нибудь сталъ сомнваться въ Вольз.
Затмъ Ричардъ легъ на диванъ въ совершенномъ утомленіи, а мы съ Адой стали приводить все въ порядокъ, потому что у нихъ не было людей кром женщины, которая должна была присмотрть за всмъ. У моей милочки было здсь фортепьяно, за которое она теперь сла, чтобы пропть любимые романсы Ричарда, лампу вынесли въ сосднюю комнату, потому что Ричардъ жаловался, что ему трудно смотрть на свтъ.
Я сидла между ними возл моей милой подруги и съ грустнымъ смущеніемъ прислушивалась къ ея пріятному голосу. Я думаю, что Ричардъ испытывалъ то же самое, и что потому онъ веллъ вынести изъ комнаты огонь. Она продолжала пть, вставая по временамъ, чтобы наклониться къ нему и сказать съ нимъ нсколько словъ, когда мистеръ Вудкоргъ вошелъ въ комнату. Онъ слъ возл Ричарда и полушутливо, полусерьезно, съ совершенною непринужденностью и откровенностью сталъ говорить о себ и о томъ, какъ онъ провелъ день. Теперь онъ предложилъ сдлать съ нимъ маленькую прогулку на одинъ изъ мостовъ, такъ какъ въ то время была ясная л5иная ночь, и они отправились.
Они оставили мою милочку за форгспьяно, а меня возл нея. Когда они вышли изъ комнаты, я обняла рукою ея талію. Она положила свою лвую руку въ мою руку (я сидла съ этой стороны), но правую оставила на клавишахъ, проходя по нимъ отъ времени до времени, но не издавая, впрочемъ, никакой ноты.
— Милая Эсирь,— сказала она, прерывая молчаніе:— Ричардъ никогда не бываетъ такъ въ дух и мн никогда не бываетъ съ нимъ такъ пріятно, какъ въ обществ Аллана Вудкорта. Мы должны благодарить тебя за это.
Я возразила моей подруг, что едва ли справедливо приписывать это исключительно мн, потому что мистеръ Вудкорть появился сначала въ дом ея двоюроднаго брата Джона и познакомился тамъ со всми нами въ одно время, что онъ всегда любилъ Ричарда, а Ричардъ всегда былъ расположенъ къ нему, и такъ дале.
— Все это такъ,— сказала Ада:— однако мы обязаны теб чмъ, что онъ сдлался для насъ такимъ искреннимъ другомъ.
Я сочла за лучшее не прерывать мою милочку и не начинать еще говорить объ этомъ предмет. Я выразила ей свою мысль. Я высказала ее слегка, потому что почувствовала, что Ада трепещетъ.
— Эсирь, моя душа, мн нужно учиться быть хорошею женою, нужно стараться быть очень, очень хорошею женою. Ты будешь учить меня.
— Я учить!
Я не сказала ничего боле, я замтила, что рука ея тревожно пробгаетъ по клавишамъ, и я поняла, что не мн нужно было говорить въ эту минуту, я поняла, что подруга моя намрена что-то передать мн.
— Когда я вышла замужъ за Ричарда, я не была равнодушна къ тому, что ожидало его въ будущемъ. Я долгое время была совершенно счастлива съ тобою, я не знала тогда тревогъ и безпокойства, пользуясь твоимъ вниманіемъ и привязанностью, но я понимала опасность, къ которой онъ стремился, милая Эсирь.
— Знаю, знаю, моя милая.
— Когда мы были обвнчаны, я возымла маленькую надежду, что мн удастся разуврить его въ его заблужденіи, что онъ будетъ смотрть на свои поступки съ другой точки зрнія, сдлавшись мужемъ, и не станетъ безразсудно стремиться къ недостижимой цли, какъ онъ длаетъ теперь, желая упрочить мое благосостояніе. Но если бы даже у меня и не было этой надежды, я все равно вышла бы за него, непремино бы вышла, милая Эсирь.
Въ минутной твердости рука ея, которая не оставалась совершенно покойною,— твердости, навянной послдними словами ея и исчезнувшей вмст съ ними, я видла достаточное убжденіе въ выраженныхъ ею мысляхъ.
— Не думай, моя милая Эсирь, чтобы я не замчала того, что ты замчаешь, чтобы я не боялась того, чего ты опасаешься. Никто не въ состояніи понять его лучше меня. Глубочайшая мудрость, когда либо жившая на этомъ свт, едва ли могла бы знать Ричарда лучше, чмъ знаетъ его любовь моя.
Она говорила скромно и тихо, и ея дрожащая рука выражала много тревоги и волненія, переходя взадъ и впередъ по беззвучнымъ клавишамъ. Моя милая, милая подруга!
— Я вижу его въ самыя тяжкія для него минуты ежедневно. Я слжу за нимъ во время его сна. Я знаю всякую перемну, которая происходитъ у него на лиц. Но когда я вышла за него, я твердо ршилась, Эсирь, если небо поможетъ мн, никогда не показывать, что я огорчаюсь его поступками, чтобы не сдлать его такимъ образомъ вдвое боле несчастливымъ. Я стараюсь, когда онъ возвращается домой, чтобы на лиц моемъ не было слдовъ безпокойства. Я стараюсь, когда онъ смотрятъ на меня, казаться ему такою, какою онъ желалъ бы меня видть. Я вышла за него, чтобы поступать такимъ образомъ, и это меня поддерживаетъ.
Я чувствовала, что она дрожитъ боле прежняго. Я ожидала, что она намрена сказать дале, и теперь я начинала предугадывать это.
— Меня поддерживаетъ еще одно обстоятельство, Эсирь.
Она остановилась на минуту. Она умолкла, но рука ея не переставала трепетать.
— Я смотрю часто впередъ и не понимаю хорошенько, откуда приходитъ ко мн душевная твердость. Когда Ричардъ обращаетъ на меня въ подобную минуту свой взоръ, въ груди моей, можетъ быть, бьется что-то такое, что говоритъ краснорчиве всякихъ словъ, и что было бы въ состояніи лучше, чмъ я сама, показать Ричарду его истинное положеніе и привязать его къ жизни.
Рука ея теперь остановилась. Она прижала меня къ груди своей, и я также крпко ее обняла въ эту минуту.
— Итакъ, я смотрю впередъ, милая Эсирь, смотрю на свое будущее, смотрю подолгу, далеко забгаю тревожною мыслью и вижу, какъ посл длиннаго ряда годовъ, когда уже я состарюсь или, можетъ быть, умру, прелестная собою женщина, дочь его, въ счастливомъ супружеств, будетъ составлять его гордость и благословлять его. Или что статный, отважный мужчина, столь же красивый собою, какъ онъ самъ былъ прежде, столь же какъ онъ полный надеждъ, но боле его счастливый, станетъ прохаживаться съ нимъ на вешнемъ солнц, съ уваженіемъ глядя на его сдины и говоря самому себ: ‘Благодарю тебя, Боже, что это мой отецъ! Благодарю тебя, что, потерпвъ отъ гибельнаго для него наслдства, онъ снова возстановленъ мн!’
О, моя душечка, чье сердце такъ крпко билось, прижавшись къ груди моей!
— Эти надежды поддерживаютъ меня, милая Эсирь, и я знаю, что он не перестанутъ меня поддерживать. Иногда, впрочемъ, и он оставляютъ меня передъ тревогою, которая овладваетъ мною, когда я смотрю на Ричарда.
Я старалась успокоить мою милочку и спросила ее, что это значитъ? Рыдая и съ трудомъ заглушая вздохи, она произнесла тогда:
— Я боюсь, что онъ не доживетъ, пока у него родится ребенокъ!

LXI. Открытіе.

Дни, въ которые я посщала этотъ ничтожный уголокъ, украшенный присутствіемъ моей милочки, никогда не изгладятся изъ моей памяти. Я никогда не вижу его, никогда не желала бы увидать его снова, я была съ тхъ поръ тамъ только разъ, но въ воображеніи моемъ носился надъ этимъ мстомъ какой-то грустный ореолъ, который никогда не перестанетъ сіять тамъ.
До сихъ поръ не проходило дня, чтобы я не побывала у нихъ. Я находила тамъ раза два или три мистера Скимполя, игравшаго на фортепьяно и говорившаго по обыкновенію очень безпечно. Теперь, кром моего убжденія, что, ходя къ Ричарду, онъ изыскиваетъ способы безъ всякаго, впрочемъ, намренія, длать его бдне и бдне, я уврялась, что въ его беззаботной веселости было что-то слишкомъ несовмстное съ глубокимъ характеромъ Ады и ея образомъ жизни. Я ясно видла также, что Ада раздляетъ мои ощущенія. Вслдствіе этого, посл довольно долгихъ размышленій, я ршилась сдлать мистеру Скимполю нарочно визитъ съ тмъ, чтобы попробовать объясниться съ нимъ на этотъ счетъ. Моя милочка въ такой мр заслуживала полнаго моего участія, что длала меня смлою.
Я отправилась однажды утромъ въ Сомерсъ-Тоунъ, въ сопровожденіи Чарли. Когда я приближалась къ цли своего путешествія, мн чрезвычайно захотлось воротиться назадъ, потому что я понимала, какъ тщетны были бы мои попытки произвести какое-либо впечатлніе на мистера Скимполя и какъ несравненно вроятне было, что я потерплю совершенное фіаско. Впрочемъ, я подумала, что, пріхавъ, нужно было кончить начатое. Я дрожащею рукою постучалась въ дверь мистера Скимполя, постучалась буквально рукою, потому что звонка не было, и посл долгихъ переговоровъ была допущена во внутренность дома ирландкою, которая стояла въ то время на лстниц, разламывая кочергою крышку кадки съ тмъ, чтобы затопить ею печку.
Мистеръ Скимполь, лежа на диван въ своей комнат и слегка наигрывая на флейт, былъ очень радъ видть меня.
— Какъ хотите, кому поручить принять васъ?— спросилъ онъ.— Кого предпочтете вы избрать въ церемоніимейстерши? Или желаете всхъ трехъ дочерей, которыя встртятъ васъ радостнымъ крикомъ?
Я отвчала, уже нсколько потерявшись, что я желала бы переговорить исключительно съ нимъ, если онъ позволитъ мн это.
— Милая моя миссъ Соммерсонъ, съ величайшимъ восторгомъ! Безъ сомннія,— сказалъ онъ, придвинувъ кресло къ мягкому стулу и показывая на лиц своемъ самую обворожительную улыбку:— безъ сомннія, это не по длу. Въ такомъ случа, бесда ваша не можетъ не доставить мн много удовольствія!
Я отвчала, что онъ можетъ быть увренъ, что я пришла не за дломъ, хотя цль моего посщенія и не совсмъ отрадная.
— Въ такомъ случа, моя милая миссъ Соммерсонь,— произнесъ онъ тономъ искренней веселости:— въ такомъ случа, лучто не упоминайте объ этомъ. Для чего говорить о томъ, что не можетъ доставить удовольствія? Я никогда не длаю этого. А вы еще боле веселое существо, во всхъ отношеніяхъ, нежели я. У васъ совершенно веселый характеръ, у меня же не вполн, слдовательно, если я не упоминаю о непріятныхъ предметахъ, еще мене прилично это длать вамъ! Основываясь на такихъ соображеніяхъ, мы поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
Хотя я и была приведена въ нкоторое замшательство, однако собралась съ духомъ и отвчала, что я все-таки намрена переговорить о томъ, зачмъ пришла.
— Я почелъ бы заблужденіемъ съ своей стороны,— сказалъ мистеръ Скимполь съ легкимъ смхомъ:— если бы поврилъ, что миссъ Соммерсонъ способна на это. Но я слава Богу, не врю, не врю!
— Мистеръ Скимполь,— сказала я, поднявъ глаза и взглянувъ на него пристально:— я такъ часто слыхала отъ васъ, что вы ршительно не освоились съ обыденными житейскими длами…
— Можетъ быть вы разумете дла нашихъ банкирскихъ домовъ, подъ фирмою: ‘фунты стерлинговъ и шиллинговъ, или ихъ… какъ его зовутъ… ихъ младшаго товарища? Да, пенсы!— гооворилъ мистеръ Скимполь съ веселымъ видомъ.— Не имю нихъ ни малйшаго понятія.
— Я такъ часто слышала это,— продолжала я:— что вы врно извините мою смлость въ настоящемъ случа. Я думаю, что вы вполн убдились, что Ричардъ сдлался бдне, чмъ былъ прежде.
— Милая моя!— сказалъ мистеръ Скиы ноль:— ни дать, ни взять, какъ я самъ, по словамъ другихъ.
— Что онъ въ самыхъ стсненныхъ обстоятельствахъ.
— Совершенно подстатъ мн,— произнесъ мистеръ Скимполь съ выраженіемъ искренняго восторга.
— Это, разумется, чрезвычайно тревожитъ Аду, хотя она и неохотно признается въ томъ, и такъ какъ я полагаю, что она иметъ мене причинъ безпокоиться, когда посщенія постороннихъ людей не связываютъ ея, и такъ какъ Ричардъ почти постоянно въ самомъ тяжеломъ, мрачномъ настроеніи духа, то я ршилась позволить себ сказать, что если бы вы… не…
Я готова была придти къ концу моей фразы, не безъ сильнаго, впрочемъ, затрудненія, когда онъ взялъ меня за об руки и съ сіяющимъ отъ радости лицомъ и искреннимъ восторгомъ предупредилъ меня.
— Если бы я не ходилъ къ нимъ? Безъ сомннія, не пойду, моя милая миссъ Соммерсонъ, безъ сомннія, не пойду. Да и для чего я сталъ бы туда ходить? Если я куда нибудь хожу, то хожу для удовольствія. Я никуда не являюсь съ тмъ, чтобы испытывать неудовольствіе, потому что я созданъ для наслажденія. Грусть и уныніе сами придутъ ко мн, когда захотятъ. Теперь я нашелъ бы очень мало отрады въ дом Ричарда, и въ послднее время я вообще скучалъ у него, въ настоящую минуту ваша житейская проницательность объясняетъ мн причину этого. Наши молодые друзья, потерявъ юношескую поэтичность, которая некогда была такъ очаровательна въ нихъ, начинаютъ думать: ‘вотъ человкъ, у котораго нтъ ни фунта’. Я дйствительно таковъ, у меня нтъ ни фунта, я постоянно нуждаюсь въ фунт, то есть нуждаюсь не столько я самъ, сколько коммерческіе люди, которые хлопочутъ въ этомъ случа вмсто меня. Зачмъ наши молодые друзья, сдлавшись сребролюбцами, начинаютъ думать: ‘вотъ человкъ, у котораго есть фунты, который занимаетъ ихъ’, что я въ самомъ дл и длаю. Я постоянно занимаю фунты. Наконецъ наши молодые друзья, низойдя до житейской прозы (что чрезвычайно жаль), лишаются возможности доставлять мн удовольствіе. Зачмъ же посл этого я пойду къ нимъ? Это было бы нелпостью!
Сквозь радостную улыбку, съ которою онъ смотрлъ на меня, разсуждая такимъ образомъ, проглядывалъ проблескъ такой безкорыстной доброты, которая совершенно изумила меня.
— Кром того,— говорилъ онъ, продолжая свои разсужденія тономъ искренняго и чистосердечнаго убжденія:— если я никуда не хожу за тмъ, чтобы испытывать неудовольствіе, что было бы совершеннымъ извращеніемъ моихъ стремленій и варварскимъ обычаемъ, то зачмъ я пойду куда бы то ни было съ надеждою причинить неудовольствіе? Если бы я пришелъ къ нашимъ молодимъ друзьямъ и засталъ бы ихъ въ ихъ обычномъ грустномъ расположеніи духа, я причинилъ бы имъ неудовольствіе. Сообщество мое было бы непріятно. Они могли бы сказать тогда: ‘вотъ человкъ, у котораго были фунты, но который не можетъ заплатить теперь ни фунта’, и я дйствительно не могу заплатить, какъ само собою разумется, объ этомъ не можетъ быть и рчи. Такимъ образомъ, состраданіе требуетъ, чтобы я по возможности не подходилъ къ нимъ близко, и я не подойду.
Онъ окончилъ весело, поцловалъ мою руку и поблагодаривъ меня.
— Ничто,— сказалъ онъ,— ничто, кром необыкновеннаго такта миссъ Соммерсонъ, не объяснило бы ему такъ хорошо его обязанностей.
Мн было очень грустно, но я разсудила, что если бы главная цль была достигнута, то нечего и заботиться о томъ, какъ странно и какъ превратно судилъ онъ о всемъ, что приводило къ ней. Я ршилась напомнить ему еще другое обстоятельство и не хотла, чтобы онъ отвернулся отъ этого.
— Мистеръ Скимполь,— сказала я:— прежде, чмъ кончится мое посщеніе, я осмливаюсь сказать, что мн крайне удивительно было услышать отъ врнаго человка и не такъ давно, будто бы вы знали, съ кмъ ушелъ извстный вамъ бдный мальчикъ изъ Холоднаго Дома, и что вы при этомъ случа получили подарокъ. Я не говорила объ этомъ моему опекуну, я боялась, что это безъ нужды огорчитъ его, но вамъ я говорю, что это меня крайне удивило.
— Нтъ? Въ самомъ дл это удивило васъ?— отвчалъ онъ вопросительно и приподнявъ свои прекрасныя брови.
— Весьма удивило.
Онъ задумался не надолго, и лицо его приняло выраженіе въ высшей степени пріятное и умное, потомъ снова развеселился и сказалъ самымъ плнительнымъ образомъ:
— Вдь вы знаете, какой я ребенокъ. Чему же тутъ удивляться?
Я не имла расположенія входить въ подробности этого обстоятельства, но такъ какъ онъ любопытствовалъ узнать ихъ, поэтому я дала понять ему въ весьма мягкихъ выраженіяхъ, что его поступки обнаруживаютъ неуваженіе ко множеству моральныхъ обязательствъ.
Это еще боле забавляло его и занимало, и онъ еще разъ сказалъ: ‘Нтъ, въ самомъ дл?’ съ неподражаемымъ простосердечіемъ.
— Вдь вы знаете, я никогда не умлъ и не умю отдавать отчета въ своихъ поступкахъ. Всякаго рода отвтственность постоянно была выше моихъ понятій, или ниже ихъ, не знаю, что именно изъ двухъ врне,— сказалъ’истеръ Скимполь:— но, понимая манеру, съ которой моя милая миссъ Соммерсонъ (всегда замчательная по ея практическому уму и ясности), излагаетъ это дло, я долженъ думать, что она считаетъ его за денежную сдлку, такъ или нтъ?
Я неосторожно выразила на это совершенное согласіе.
— А! значитъ вы видите сами,— сказалъ онъ, тряся головой:— что это совершенно выходитъ изъ круга моихъ понятій.
Собираясь уйти, я замтила, что съ его стороны нехорошо измнять доврію моего опекуна за взятку.
— Милая миссъ Соммерсонъ,— отвчалъ онъ съ чистосердечной веселостью, принадлежавшей только ему одному:— я не умю брать взятокъ.
— И даже отъ мистера Боккета?— сказала я.
— И даже отъ него. Словомъ, ни отъ кого. Я не знаю цны деньгамъ. Я не забочусь о нихъ, я не понимаю ихъ, я не нуждаюсь въ нихъ, я не держу ихъ, они сами какъ-то чуждаются меня Къ чему же я стану брать взятки?
Я показала ему видъ, что не согласна съ его мнніемъ, но своего мннія не въ состояніи была высказать ему.
— Напротивъ, миссъ Соммерсонъ, въ этомъ отношеніи, смю сказать, я занимаю боле высокое мсто передъ другими. Въ этомъ отношеніи я стою ныше всего человчества. Въ этомъ отношеніи я могу руководствоваться моей философіей. Я ребенокъ, правда, но ребенокъ не въ пеленкахъ. Я чуждъ всякаго предубжденія. Я свободенъ, какъ воздухъ. Я такъ далекъ отъ подозрнія, какъ жена Цезаря.
Ничто нельзя сравнить съ его безпечной манерой, съ его игривымъ безпристрастіемъ, съ которымъ онъ старался убдилъ себя. Онъ игралъ этимъ дломъ какъ пуховымъ мячикомъ, такого легкомыслія, мн кажется, ни въ комъ нельзя увидть!
— Позвольте, моя милая миссъ Соммерсонъ, изложить вс обстоятельства дла. Представьте себ мальчика, принятаго въ домъ и положеннаго въ постель, въ такомъ состояніи, противъ котораго я сильно возставалъ. Мальчикъ лежитъ въ постели, въ это время неожиданно является человкъ. Представьте себ человка, который требуетъ выдачи мальчика, принятаго въ домъ и положеннаго въ постель въ такомъ состояніи, противъ котораго я сильно возставалъ. Представьте себ ассигнацію, вынутую человкомъ, который требовалъ мальчика. Представьте себ Скимполя, который принялъ эту ассигнацію отъ человка, требующаго мальчика, представьте себ все это, и вы будете имть передъ собой вс факты. Прекрасно. Долженъ ли Скимполь отказаться отъ этой ассигнаціи? Почему онъ долженъ отказаться отъ нея? Скимполь возражаетъ Боккету: ‘къ чсму это? А ничего не смыслю въ ней… она для меня безполезна… возьмите ее назадъ’. А Боккетъ продолжаетъ-таки упрашивать Скимполя принять ее. Теперь скажите, были причины со стороны Скимполя, этого ребенка безъ всякихъ предубжденій, принять ее? Разумется были. Скимполь сразу замтилъ ихъ. Въ чемъ же он состояли? Скимполь и разсуждаетъ про себя: смотри, братецъ, вдь это ручная рысь, дятельный полицейскій офицеръ, умный человкъ, человкъ, который одаренъ особенною энергіею и необыкновенною пронырливостью, какъ въ соображеніяхъ, такъ и въ дйствіяхъ, который отыскиваетъ для насъ нашихъ друзей и нашихъ враговъ, когда они убгаютъ отъ насъ, отмщаетъ за насъ, если насъ убьютъ. Этотъ дятельный полицейскій офицеръ и весьма умный человкъ, подвизаясь на своемъ поприщ, усвоилъ сильное врованіе съ деньги, онъ находитъ, что деньги весьма полезны для него, и длаетъ ихъ весьма полезными для общества. Скажите, неужели я долженъ поколебать это врованіе въ Боккет, потому только, что его не достаетъ во мн, неужели я ни съ того, ни съ другого долженъ притупить одно изъ орудій Боккета, неужели я долженъ лишить Боккета возможности продолжать свои полезныя подвиги? И вотъ еще. Если не простительно въ Скимпол принять ассигнацію, то еще не простительне въ Боккет предлагать ее, тмъ боле не простительно, что онъ человкъ свдущій. Между тмъ Скимполь хочетъ остаться о Боккет при хорошемъ мнніи, Скимполь полагаетъ, что въ обыкновенномъ порядк вещей онъ непремнно долженъ остаться о Боккет при хорошемъ мнніи. Самыя общественныя постановленія убдительно просятъ его положиться на Боккета. И онъ полагается. Вотъ все, что онъ сдлалъ!
Я ничего не имла предложить въ отвтъ на это объясненіе, и потому простилась. Мистеръ Скимполь, находясь въ превосходномъ расположеніи духа, не хотлъ и слышать о томъ, чтобъ я ушла домой съ одной только маленькой Коавинсесъ, и вызвался проводить меня. По дорог онъ занималъ меня пріятнымъ и разнообразнымъ разговоромъ, и на прощань уврялъ, что никогда не забудетъ отличнаго такта, съ которымъ я такъ хорошо объяснила ему его обязанности.
Случилось такъ, что посл этого я больше не видла мистера Скимполя, а потому считаю за лучшее кончить все, что я знаю изъ его исторіи. Между нимъ и моимъ опекуномъ возникла холодность, основаніемъ которой преимущественно служили его поступки, и его ничмъ не оправдываемое неуваженіе къ просьбамъ моего опекуна (какъ мы впослдствіи узнали отъ Ады) касательно Ричарда. Будучи въ долгу у моего опекуна, онъ нисколько не сожаллъ объ этой размолвк. Лтъ пять спустя онъ умеръ, оставивь по себ дневникъ, письма и другіе матеріалы, необходимые для его біографіи, содержаніе ихъ показывало, что все человчество было вооружено противъ такого милаго ребенка. Многіе находили это пріятнымъ чтеніемъ, но я не прочитывала изъ нея боле одной мысли, которая случайно попала на глаза, когда я въ первый разъ открыла книгу. Вотъ эта мысль:
‘Джорндисъ, сообща со всми другими, кого я зналъ, есть олицетворенное самолюбіе’.
Теперь я приступаю къ той части моего разсказа, который очень, очень близко касается меня, и къ которой я вовсе не была приготовлена. Воспоминанія, пробуждавшіяся отъ времени до времени въ моей душ, и имвшія связь съ моимъ бднымъ прежнимъ лицомъ, пробуждались собственно потому, что они принадлежали къ тому періоду моей жизни, который миновалъ навсегда, какъ миновало мое дтство. Я не скрывала моихъ слабостей по этому предмету, напротивъ, я описывала ихъ такъ врно, какъ только могла ихъ представить мн моя память. Я надюсь и стану поступать такимъ образомъ до послднихъ словъ этихъ страницъ, которыя, я вижу, теперь весьма, весьма недалеки.
Мсяцы проходили незамтно, а моя милая подруга, подкрпляемая надеждами, которыя она доврила мн, была попрежнему прекрасной звздочкой, освщавшей мрачный и печальный уголъ. Ричардъ, еще боле утомленный и унылый изо дня въ день являлся въ Верховный Судъ, безмолвно просиживалъ тамъ цлый день и, словомъ, превратился въ одну изъ тней, которыя бродятъ въ томъ мст. Не знаю, право, узнавали ли въ немъ судьи того Ричарда, который явился передъ ними въ первый разъ.
Онъ до такой степени углубился въ свою тяжбу, что въ минуты боле пріятнаго расположенія духа признавался намъ, что если бы не Вудкортъ, онъ бы лишенъ былъ даже удовольствія подышать чистымъ воздухомъ. Одинъ только мистеръ Вудкортъ и умлъ развлечь его вниманіе, и иногда на нсколько часовъ, онъ пробуждалъ его изъ той летаргіи души и тла, въ которую Ричардъ погружался по временамъ, которая сильно тревожила насъ, и повторенія которой становились чаще и чаще. Моя милочка справедливо замчала, что онъ предается своему заблужденію еще боле изъ-за нея. Я нисколько не сомнваюсь, что его желаніе возвратить потерянное усиливалось печалью за свою молодую жену и принимало характеръ отчаянія игрока.
Я бывала тамъ, какъ я уже сказала, во всякое время дня. Вечеромъ я обыкновенно возвращалась домой съ Чарли въ наемной карет, иногда мой опекунъ встрчалъ меня, и мы вмст шли домой пшкомъ. Однажды вечеромъ онъ условился встртить меня въ восемь часовъ. Я не могла уйти, какъ это всегда почти случалось, аккуратно въ назначенное время, я шила для моей подруги и оставалась сдлать еще нсколько стежекъ, чтобы кончить работу. Прошло нсколько минуть девятаго, когда я уложила свою маленькую рабочую корзинку, поцловала мою милочку и поспшила домой. Мистеръ Вудкортъ пошелъ со мной, потому что уже начало смеркаться.
Когда мы подошли къ обыкновенному мсту встрчи,— это было близехонько, куда мистеръ Вудкортъ часто провожалъ меня и прежде, моего опекуна тамъ не было. Мы подождали съ полчаса, прогуливаясь взадь и впередъ, а опекунъ мои не являлся. Мы ршили, что ему или помшало что-нибудь придти, или онъ былъ уже и ушелъ, и мистеръ Вудкортъ предложилъ проводить меня до самаго дому.
Это была первая наша прогулка, кром весьма коротенькой къ обыкновенному мсту встрчи съ моимъ опекуномь. Во всю дорогу мы говорили о Ричард и Ад. Я не благодарила его словами за его вниманіе, къ нимъ, моя оцнка его услугъ не могла быть выражена словами, но я надялась, что, врятно, онъ пойметъ меня въ томъ, что я такъ близко принимала къ сердцу.
Придя домой и поднимаясь по лстниц, мы увидали, что мой опекунъ и мистриссъ Вудкортъ выходили изъ дому. Мы находились въ той самой комнат, въ которую я привела мою милочку, когда молодой ея обожатель, теперь такой измнившійся мужъ, былъ выборомъ ея неопытнаго сердца, въ ту самую комнату, иль которой мой опекунъ и я смотрли, какъ они выходили, озаренные лучами солнца, полные свтлыхъ надеждъ и такъ много общавшіе.
Мы стояли у открытаго окна и смотрли на улицу, когда мистерь Вудкортъ заговорилъ со мной. Въ одинъ моментъ я догадалась, что онъ меня любитъ. Въ одинъ моментъ я убдилась, что мое лицо въ глазахъ его не потеряло прежней своей прелести. Въ одинъ моментъ я узнала, что то, что я считала сожалніемъ и состраданіемъ, была преданная, великодушная, врная любовь. О, теперь уже слишкомъ, слишкомъ поздно было узнавать объ этомъ. Это была первая съ моей стороны безсознательная мысль. Слишкомъ поздно.
— Когда я воротился изъ плаванія,— говорилъ онъ:— когда я прибылъ домой, нисколько не богаче того, какимъ ушелъ, когда я нашелъ васъ только-что вставшею посл тяжкой болзни, но до такой степени одушевленною плнительнымъ вниманіемъ къ другимъ, до такой степени чуждою всякаго самолюбія…
— О, мистеръ Вудкортъ, оставьте, оставьте!— умоляла я его.— Я не заслуживаю вашей высокой похвалы.
Въ то время я имла множество самолюбивыхъ чувствъ, множество!
— Видятъ небо, душа души моей,— сказалъ онъ:— что моя похвала не есть похвала любовника, но истина. Вы не знаете, что именно окружающіе васъ видятъ въ Эсири Соммерсонъ, какое множество сердецъ она трогаетъ и пробуждаетъ, какой высокій восторгъ и какую любовь она завоевываетъ.
— О, мистеръ Вудкортъ,— вскричала я:— ужъ это слишкомъ, слишкомъ много! Я горжусь этимъ, я поставляю себ это въ особенную честь! Слушая васъ, я невольно проливаю слезы радости и печали — радости, что я заслужила такую любовь, печали, что я не умла заслужить ее лучше, впрочемъ, я не имю даже права думать о вашемъ восторг и вашей любви.
Я сказала это скрпя сердце, когда онъ хвалилъ меня такимъ образомъ, и когда я слышала, какъ голосъ его дрожалъ отъ увренности въ справедливости своихъ словъ, я желала быть боле достойною его похвалы. Но время еще не ушло для этого. Только сегодня вечеромъ я прочитала эту непредвиднную страницу въ моей жизни, но я въ то же время дала себ общаніе быть достойне въ теченіе всей моей жизни. Это было для меня утшеніемъ, эту служило мн поводомъ къ моему исправленію, и я всегда чувствовала, какъ, при одной мысли объ этомъ, во мн пробуждалось сознаніе своего достоинства, которымъ я была обязана ему.
Онъ нарушилъ молчаніе.
— Я бы очень слабо доказалъ свою увренность въ ту особу, которая навсегда сохранится въ глубин моего сердца (и серьезный видъ, съ которымъ онъ говорилъ это, въ одно и то же время подкрплялъ меня и заставлялъ меня плакать), я бы очень слабо доказалъ, еслибъ посл словъ ея, что она не иметъ даже права на мою любовь, я бы сталъ вынуждать отъ нея это чувство. Неоцненная Эсирь, позвольте сказать вамъ, что самое нжное чувство, которое я унесъ съ собой за границу и лелялъ въ своемъ сердц, возвышалось до безпредльнаго пространства, когда я воротился домой. Съ той минуты, когда я считалъ себя озареннымъ лучами доброй фортуны, я постоянно надялся высказать вамъ это. Я постоянно боялся, что мн придется высказать вамъ это напрасно. Мои надежды и мои опасенія оправдались сегодня. Я огорчаю васъ. Простите! Я сказалъ все, что лежало на душ!
Мн казалось, что онъ считалъ меня за ангела, и грустно было при мысли, что ему предстояло перенести потерю! Я хотла помочь ему какъ тогда, при первой нашей встрч.
— Неоцненный мистеръ Вудкортъ,— сказала я:— прежде чмъ мы разлучимся сегодня, мн остается сказать вамъ нсколько словъ. Я бы не могла вамъ высказать ихъ такъ, какъ бы хотла, я бы не должна говорить… но…
И прежде чмъ могла продолжать, я еще разъ подумала, что не заслуживаю ни его любви, ни огорченія.
— …я глубоко чувствую ваше великодушіе, и какъ сокровище буду хранить воспоминаніе о немъ до послдней минуты моей жизни. Я очень хорошо знаю, до какой степени я перемнилась, я знаю, что вы совсмъ незнакомы съ моей исторіей, и наконецъ я знаю, что врная любовь есть любовь благородная. Ваши слова не произвели бы на меня такого впечатлнія, если бы они. высказаны были не вами, въ устахъ другого человка они бы не имли для меня такой цны. Поврьте, они не будутъ потеряны, они послужатъ мн въ пользу.
Онъ закрылъ рукой лицо и отвернулся. О, могу ли я когда-нибудь сдлаться достойной этихъ слезъ?
— Если, въ промежутокъ времени, когда мы будемъ встрчаться, навщая Ричарда и Аду, а можетъ быть и при другихъ боле пріятныхъ сценахъ жизни, если тогда вы замтите во мн что-нибудь особенное и отъ чистаго сердца скажите, что оно лучше во мн, чмъ бывало прежде, врьте, что такой перемн я буду обязана ныншнему вечеру и вамъ. Не думайте, милый мистеръ Вудкортъ, что я когда нибудь забуду его, поврьте, что пока бьется во мн сердце, оно не останется нечувствительнымъ къ той гордости и радости, которую вы пробудили въ немъ своей любовью.
Онъ взялъ мою руку и поцловалъ ее. Онъ совершенно успокоился, и я чувствовала въ себ боле бодрости.
— Изъ вашихъ словъ,— сказала я:— я должна полагать, что вы успли въ своемъ предпріятіи?
— Усплъ,— отвчалъ онъ.— Съ такою помощью отъ мистера Джорндиса, какую онъ оказалъ мн, я усплъ.
— Да благословитъ его небо!— сказала я, подавая руку мистеру Вудкорту:— да благословитъ небо и васъ во всхъ вашихъ длахъ!
— При такомъ пожеланіи я буду усердне работать: оно принудитъ меня приступить къ новымъ обязанностямъ… какъ къ исполненію другого священнаго порученія отъ васъ.
— Ахъ, Ричардъ, Ричардъ!— воскликнула я невольно:— Что онъ станетъ длать, когда вы удете?
— Срокь моему отъзду еще не назначенъ, да если бы онъ былъ и назначенъ, я бы не оставилъ его, милая миссъ Соммерсонъ.
Мн еще оставалось сообщить ему одну вещь до его ухода. Я знала, что была бы недостойна любви его, еслибъ вздумала ее утаить.
— Мистеръ Вудкортъ,— сказала я:— будетъ-ли пріятно вамъ услышать изъ моихъ устъ, прежде чмъ я пожелаю вамъ спокойной ночи, что въ будущемъ, которое такъ ясно и свтло передо мною, я самое счастливое созданіе, которому ничего не остается желать и не о чемъ жалть.
Ничего пріятне не могъ онъ услышатъ,— отвчалъ онъ.
— Съ дтскаго возраста я была предметомъ неутомимыхъ попеченій самаго лучшаго изъ человческихъ созданій, къ которому я прикована всми узами привязанности, благодарности и любви, я думаю, что въ теченіе всей мой жизни мн не выразить тхъ чувствъ, которыми бываетъ полна душа моя въ теченіе одного дня.
— Я вполн раздляю эти чувства,— отвчалъ онъ:— вы говорите о мистер Джорндис.
— Вамъ хорошо извстны его добродтели,— сказала я:— но мало кто знаетъ величіе его характера такъ, какъ я знаю. Вс его высокія и лучшія качества ни въ чемъ не могли обнаруживаться передо мной такъ ясно, какъ въ устройств той будущности, въ которой я уже предвкушаю счастье. И если бы вы не питали къ нему до этого преданности и уваженія, въ чемъ я сомнваюсь, вы бы стали питать ихъ, посл этого увренія, они бы пробудились въ васъ ради меня.
Мистеръ Вудкортъ чистосердечно отвчалъ, что онъ постоянно питалъ эти чувства, и я еще разь подала ему руку.
— Спокойной ночи,— сказала я:— прощайте.
— Первое пожеланіе до завтрашней встрчи, а второе, какъ знакъ прекращенія разговоровъ на эту тему между нами навсегда?
— Да.
— Спокойной ночи, прощайте.
Онъ оставилъ меня, а я все еще стояла у темнаго окна и смотрла на улцну. Его любовь со всмъ ея постоянствомъ и великодушіемъ, такъ неожиданно открылась мн, что не прошло минуты посл его ухода, какъ вся моя бодрость покинула мсня, и въ горячемъ поток слезъ я вовсе не видала улицы.
Впрочемъ, это не были слезы сожалнія или печали. Нтъ. Онъ называлъ меня душой души своей и говорилъ, что я ему буду такъ же дорога, какъ и всегда, и мн казалось, будто сердце мое не выдержитъ восторга отъ этихъ словъ. Моя первая безразсудная мысль была заглушена во мн. Теперь не поздно было слышать эти слова, не поздно потому, что они воодушевляли меня быть доброй, преданной, признательной и довольной. О, какъ легокъ былъ мой путь, какъ далеко былъ легче онъ противъ его пути!

LXII. Еще открытіе.

Я не имла духа видть кого-нибудь въ тотъ вечеръ. Я даже не имла духа видть себя, я боялась, что мои слезы станутъ упрекать меня. Я въ темнот поднялась въ свою комнату, въ темнот молилась и въ темнот легла спать. Мн не нужно было свчки прочитать письмо моего опекуна, я знала его наизусть. Я вынула его оттуда, гд оно хранилось у меня, повторила его содержаніе при этомъ свт, истекающемъ изъ чистосердечія и любви, съ которымъ оно было написано, и вмст съ нимъ легла въ постель.
На другое утро я встала очень рано и позвала Чарли идти продляться. Мы купили цвты для украшенія стола за завтракомъ, воротились домой, разставили цвты и были дятельны, какъ только можно. Мы встали такъ рано, что я успла до завтрака дать Чарли урокъ. Чарли заслужила за него полное одобреніе, и вообще, сегодня мы об были весьма старательны.
— Моя маленькая хозяюшка,— сказалъ мой опекунъ, войдя въ столовую:— а ты кажешься сегодня свже твоихъ цвтовъ.
При этомъ мистриссъ Вудкортъ прочитала и перевела цлый періодъ изъ поэмы Мьюлинвиллинволдъ, въ которомъ она сравнивала меня съ горой, озаренной лучами утренняго солнца.
Все это до такой степени нравилось мн, что, кажется, въ своихъ глазахъ я дйствительно сдлалась выше той горы, о которой говорила мистриссъ Вудкортъ. Посл завтрака я выжидала удобнаго случая поговорить съ опекуномъ, присматривала за хозяйствомъ и, наконецъ, увидла, что опекунъ мой сидлъ въ той комнат, гд наканун я говорила съ мистеромъ Вудкортомъ. Извинясь, я попросила позволенія войти съ моими ключами и затворила за собою дверь.
— Ну что, бабушка Дорденъ?— сказалъ, мой опекунъ, почта привезла ему нсколько писемъ, и онъ отвчалъ на нихъ.— Теб врно нужно денегъ?
— Нтъ, у меня ихъ еще очень довольно.
— Прекрасно! Право, я еще не видалъ такой бережливой хозяюшки.
Онъ положилъ перо и, откинувшись на спинку креселъ, началъ смотрть на меня. Я часто говорила о его свтломъ лиц, но, мн кажется, я никогда не видла его такимъ свтлымъ и добрымъ. На немъ отражалось какое-то особенное счастье, такъ что я невольнымъ образомъ подумала: ‘врно, онъ сдлалъ сегодня какое-нибудь великое благодяніе’.
— Право, право,— сказалъ мой опекунъ, смотря на меня съ улыбкой:— я еще не видалъ такой бережливой хозяюшки.
Онъ до сихъ поръ не измнилъ своей манеры. Я любила его и его манеру такъ сильно, что, когда я подошла къ нему и заняла свои стулъ, который постоянно находился подл его кресла, потому что иногда я читала для него, иногда говорила съ нимъ, а иногда молча занималась своимъ рукодліемъ, я такъ любила выраженіе его лица, что мн не хотлось разстроить его, положивъ мою руку къ нему на грудь. Однако, я увидала, что это нисколько не разстроило его.
— Дорогой опекунъ,— сказала я:— я хочу поговорить съ вами. Скажите по правд, вы замтили во мн какую-нибудь перемну?
— Перемну, моя милая!
— Была-ли я тмъ, чмъ я общалась быть съ тхъ поръ… съ тхъ поръ, какъ я принесла отвтъ на ваше письмо?
— Ты была тмъ, чмъ я бы всегда желалъ видть тебя, моя милая.
— Я очень рада слышать это,— отвчала я,— Помните, вы сказали: ‘принесла-ли мн отвтъ хозяйка Холоднаго Дима?’ и я отвтила: ‘да’.
— Помню,— сказалъ мой опекунъ, кивая головой.
И онъ обнялъ меня рукой, какъ-будто отчего-то хотлъ защитить меня, и съ улыбкой посмотрлъ мн въ лицо.
— Съ тхъ поръ,— сказала я:— мы только разъ говорили объ этомъ предмет.
— И я сказалъ тогда, что Холодный Домъ замтно пустетъ, да, это была правда, душа моя.
— А я сказала тогда, что въ немъ остается хозяйка дома.
Онъ продолжалъ держать меня съ тмъ же самымъ видомъ защиты и съ тмъ же самымъ выраженіемъ добродушія въ лиц.
— Дорогой мой опекунъ,— сказала я:— я знаю, какъ тяжело вамъ было перенести вс эти домашнія событія, и какъ снисходительны вы были. Но такъ какъ уже много прошло времени съ тхъ торъ, и такъ какъ вы только сегодня замтили, что я опять становлюсь хороша, то, быть можетъ, вы желаете возобновить этотъ разговоръ. Быть можетъ, я должна возобновить его. Я готова сдлаться хозяйкой Холоднаго Дома, когда вамъ угодно.
— Замть, душа моя, сколько сочувствія существуетъ между нами!— сказалъ мой опекунъ съ веселымъ видомъ.— Теперь я самъ только думалъ объ этомъ, исключая, впрочемъ, бднаго Рика, а это большое исключеніе. Когда ты вошла, я углубленъ былъ въ эти мысли. Когда же мы сдадимъ Холодный Домъ въ руки его хозяйки?
— Когда вамъ угодно.
— Въ будущемъ мсяц?
— Она готова будетъ принять его, дорогой мой опекунъ.
— День, въ который я сдлаю счастливйшій и лучшій шагъ въ моей жизни, день, въ который я буду восторженне и завидне всякаго человка въ мір, день, въ который я передамъ Холодный Домъ моей маленькой хозяюшк, будетъ въ слдующемъ мсяц,— сказалъ мой опекунъ.
Я точно такъ обняла его и поцловала, какъ въ тотъ день, когда принесла ему отвтъ.
Въ эту минуту къ дверямъ подошла служанка доложить о мистер Боккет, подошла совсмъ не кстати, и тмъ боле, что мистеръ Боккетъ смотрлъ уже черезъ ея плечо.
— Мистеръ Джорндисъ и миссъ Соммерсонъ,— сказалъ онъ, запыхавшись:— во-первыхъ, извините, что я безпокою васъ, а во-вторыхъ, позвольте мн поднять сюда гостя, который остался на лстниц, и котораго нельзя оставлять тамъ, потому что онъ сдлается предметомъ наблюденій? Можно? Благодарю васъ… Пожалуйста, поднимите это кресло сюда,— сказалъ мистеръ Боккетъ, перегнувшись черезъ перила лстницы.
— Дло вотъ въ чемъ, мистеръ Джорндисъ,— началъ онъ, положивъ на полъ свою шляпу и приступая къ длу съ хорошо знакомымъ мн движеніемъ указательнаго пальца:— вы знаете меня, и миссъ Соммерсонъ знаетъ меня. Этотъ джентльменъ тоже знаетъ меня, его зовутъ Смолвидъ. Учетъ векселей его прямая профессія, врне, это честный ростовщикъ… Вотъ что вы такое! Вы знаете, не правда-ли?— сказалъ мистеръ Боккетъ, обращаясь къ джентльмену, котораго онъ рекомендовалъ, и который смотрлъ на него подозрительно.
Казалось, гость намревался опровергнуть такое опредленіе своей особы, но припадокъ сильнаго кашля помшалъ ему.
— Вотъ видите, это вамъ по дломъ!— сказалъ мистеръ Боккетъ, пользуясь случаемъ:— безъ причины не должно противорчить, и съ нами никогда не случится никакого казуса. Теперь мистеръ Джорндисъ, я обращаюсь къ вамъ. Я велъ переговоры съ этимъ джентльменомъ по дламъ сэра Лэйстера Дэдлока, баронета, и по этому случаю частенько бывалъ въ его обиталищ. Его же обиталище находится тамъ, гд нкогда обиталь мистеръ Крукъ, продавецъ морскихъ принадлежностей и всякаго хлама, родственникъ этого джентльмена, вы его помните, мистеръ Джорндисъ, если я не ошибаюсь.
Мой опекунъ отвчалъ утвердительно.
— Прекрасно! Надобно вамъ сказать,— продолжалъ мистеръ Боккетъ:— этотъ джентльменъ вступилъ во владніе имущества покойнаго. Ужъ какой только рухляди не было въ этомъ имуществ! И, между прочимъ, громадное количество грязной, никуда не годной бумаги! О, Боже мой, ршительно никуда и никому негодной!
Лукавый взглядъ мистера Боккета и его мастерская манера, когда онъ, не подавая вида и не роняя лишняго слова, противъ которыхъ его бдительный слушатель могъ бы сдлать возраженіе, старался дать намъ знать, что излагаетъ дло по предварительному условію, и могъ бы сказать боле о мистер Смолвид, еслибъ считалъ за нужное, этотъ взглядъ и эта манера лишали насъ всякой возможности опредлительно понять его. Его затрудненіе въ этомъ еще боле увеличивалось тмъ, что мистеръ Смолвидъ былъ глухъ и подозрителенъ и наблюдалъ за выраженіемъ его лица съ глубочайшимъ вниманіемъ.
— Между грудами-то старыхъ и негодныхъ бумагъ этотъ джентльменъ, вступивъ во владніе, начинаетъ рыться, не такъ-ли?— сказалъ мистеръ Боккетъ.
— Начинаетъ… начинаетъ… что вы сказали? повторите еще разъ,— вскричалъ мистеръ Смолвядь рзкимъ, пронзительнымъ голосомъ.
— Рыться, я сказалъ,— отвчалъ мистеръ Боккетъ.— Будучи дальновиднымъ человкомъ и сдлавъ привычку наблюдать собственные свои интересы, вы начинаете рыться между бумагами, не правда-ли?
— Разумется, правда,— провизжалъ мистеръ Смолвидъ.
— Разумется, такъ, и это въ обыкновенномъ порядк вещей, было бы стыдно поступать иначе. И такимъ образомъ, вы случайно нашли, вдь, вы знаете,— говорилъ мистеръ Боккетъ, наклонившись надъ нимъ съ насмшливымъ видомъ, на который мистеръ Смолвидъ не замедлилъ отвтить тмъ же:— и, такимъ образомъ, вы случайно нашли бумагу, подписанную Джорндисомъ. Вдь вы нашли?
Мистеръ Смолвидъ окинулъ насъ тревожнымъ взглядомъ и въ знакъ согласія нехотя кивнулъ головой.
— Заглянувъ въ эту бумагу такъ себ, на досуг и не стсняя себя, въ свое время, знаете… вдь, вы не любопытствовали прочитать ее, да и къ чему!.. вы узнаете, что эта бумага ни боле, ни мене, какъ духовное завщаніе. Въ томъ-то и есть вся штука, сказалъ мистеръ Боккетъ, сохраняя шуточный видъ для развлеченія мистера Смолвида, которому этотъ видъ, какъ по всему было замтно, приходился совсмъ не понутру:— въ томъ-то и вся штука, что вы открыли въ этой бумаг духовное завщаніе, такъ или нтъ?
— Да чтожъ въ томъ толку-то, духовное-ли это завщаніе или что-нибудь другое,— оскаливъ зубы, прошипелъ мистеръ Смолвидъ.
Мистеръ Боккетъ посмотрлъ на старика, который скорчился и съежился въ своемъ кресл и превратился въ узелъ платья, посмотрлъ такъ, какъ-будто хотлъ накинуться на него, какъ хищная птица, однако, онъ продолжаетъ стоять, нагнувшись надъ нимъ, съ тмъ же пріятнымъ видомъ и подмигивая намъ однимъ глазомъ.
— Несмотря на то,— сказаль мистеръ Боккетъ:— при всей тонкости вашего ума, вы призадумались надъ этой бумагой и встревожились.
— Э? Что вы сказали? при всей… при всей?..— спроситъ мистеръ Смолвидъ, приложивъ руку къ уху.
— При всей тонкости вашего ума.
— Гм! Хорошо, продолжайте!— сказалъ мистеръ Смолвидъ.
— А такъ какъ вы слышали многое о знаменитомъ процесс въ Верховномь Суд по поводу духовнаго завщанія подъ тмъ же именемъ и такъ какъ вамъ извстно было, съ какою жадностью вашъ родственникъ Крукъ скупалъ всякаго рода старую мебель, старыя книги, старыя бумаги и Богъ знаетъ что еще, до какой степени онъ не хотлъ разстаться съ своимъ хламомъ и старался самоучкой научиться читать, поэтому-то вы и начали думать, и, право, въ жизнь свою ничего лучшаго не могли придумать: ‘Да, надо быть поосторожне, а то, пожалуй, того и смотри, что наживу хлопотъ съ этимъ завщаніемъ.’
— Смотри, Боккетъ, не проговариваться!— вскричалъ старикъ съ озабоченнымъ видомъ и приложивъ руку къ уху:— оставь свои крючки. Сдлай милость, поправь меня, я хочу ясне, слышать тебя. О, Господи, ты растресъ меня на мелкіе кусочки!
Мистеръ Боккетъ дйствительно поправилъ его съ быстротою молніи. Несмотря на кашель мистера Смолвида и на его злобныя восклицанія: ‘О, мои кости!… О, Боже мой!.. У меня захватываетъ духъ!.. Я теперь хуже моей адской трещетки!’ мистеръ Боккетъ продолжалъ съ прежней непринужденной манерой:
— Я имлъ привычку отъ времени до времени навщать васъ, и вы ршились доврить мн свою тайну, не такъ-ли?
Мн кажется, не возможно было бы выразить согласіе на этотъ вопросъ съ такимъ нерасположеніемъ, съ такой досадой, съ какими выразилъ его мистеръ Смолвидъ. Но всему было видно, что мистеръ Боккетъ былъ самый послдній человкъ, которому старикъ ршился бы доврить свою тайну, еслибъ только имлъ малйшую возможность обойтись безъ него.
— Вотъ я и занялся съ вами этимъ дломъ, и мы кончили его наипріятнйшимъ образомъ. Я подтвердилъ ваши весьма основательныя опасенія, объяснилъ вамъ, что, утаивъ это завщаніе, вы бы накликали на себя страшную бду,— сказалъ мистеръ Боккетъ выразительно:— и вслдствіе этого, вы мн общаете передать этотъ документъ, безъ всякихъ условій, ныншнему мистеру Джорндису. Если документъ окажется имющимъ какую-нибудь важность, то предоставите самому мистеру Джорндису назначить вамъ вознагражденіе, такъ-ли было ршено между нами, или нтъ?
Мистеръ Смолвидъ соглашается съ прежнимъ нерасположеніемъ.
— Вслдствіе этого,— сказалъ мистеръ Боккетъ, оставляя свою непринужденность и вдругъ принимая на себя видъ длового человка:— духовное завщаніе въ настоящую минуту вы имете при себ, и единственная вещь, которую вамъ остается сдлать, это немедленно вручить его по принадлежности!
Бросивъ на насъ еще одинъ косвенный взглядъ, мистеръ Боккетъ торжественно потеръ себ носъ указательнымъ пальцемъ, устремивъ взоры на своего доврчиваго друга, и протянулъ свою руку, готовую принять документъ для передачи его моему опекуну. Не безъ большого, однако же, нерасположенія длалось это и не безъ увреній со стороны мистера Смолвида, что онъ бдный человкъ, что онъ живетъ трудами и что онъ полагается на великодушіе мистера Джорндиса, который не допуститъ его понести потерю черезъ свою честность. Онъ медленно вынулъ изъ бокового кармана пожелтвшую, покрытую пятнами, опаленную и съ обожженными углами бумагу, какъ-будто она много лтъ тому назадъ была брошена въ огонь и тотчасъ же изъ него вытащена. Мистеръ Боккетъ не терялъ времени перенесть эту бумагу отъ мистера Смолвида къ мистеру Джорндису. Вручая ее моему опекуну, онъ прошепталъ, прикрывъ рукой ротъ:
— Не зналъ, какъ сторговаться съ ними. Шумъ такой подняли, что и Боже упаси! Я назначилъ двадцать фунтовъ за нее. Сначала жадные внучата накинулись на него, вроятно, потому, что имъ больно не нравится его безразсудно долгая жизнь, а потомъ, какъ бшеныя собаки, напустились другъ на друга! Клянусь честью, въ этомъ семейств каждый готовъ продать другъ друга за какой-нибудь фунтъ или за два, исключая, впрочемъ, старухи, да и то потому только, что она черезчуръ слаба: барыши ей не идутъ ужъ и на умъ.
— Мистеръ Боккетъ,— сказалъ мой опекунъ:— какую бы пользу ни оказала эта бумага, все-же я крайне обязанъ вамъ, по мр ея важности, я поставляю себ въ непремнную обязанность вознаградить мистера Смолвида.
— Слышите! Не по мр вашихъ желаній,— сказалъ мистеръ Боккетъ, дружелюбно обращаясь къ мистеру Смолвиду:— вы, пожалуйста. не надйтесь на это, но по мр важности духовнаго завщанія.
— Да, да, я именно это и хочу сказать,— сказалъ мой опекунъ.— Можете замтить, мистеръ Боккетъ, что самъ я не стану разсматривать эту бумагу. По правд вамъ сказать, вотъ уже много лтъ, какъ я отрекся и отступился отъ всего этого процесса, у меня вся душа выболла отъ него. Но миссъ Соммерсонъ и я тотчасъ передадимъ ее въ руки нашего адвоката, и о ея находк будетъ, белъ всякаго замедленія, объявлено всмъ, до кого она можетъ касаться.
— Теперь понимаете, что мистеръ Джорндисъ лучше этого распоряженія не могъ сдлать,— замтилъ мистеръ Боккетъ дряхлому постителю.— А такъ какъ вы ясно теперь видите, что по этому длу никто не будетъ обиженъ, что, между прочимъ, должно послужить для васъ величайшимъ облегченіемъ, поэтому мы можемъ преступить къ вашему креслу и съ должной церемоніей отнести васъ домой.
Онъ отдернулъ задвижку, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра, и удалился, съ взглядомъ, полнымъ значенія и съ согнутымъ въ крючокъ указательнымъ пальцемъ.
Мы тоже вышли изъ дому и съ всевозможной поспшностью отправились въ Линкольнинъ. Мистеръ Кенджъ никмъ не былъ занятъ, мы застали его въ его пыльномъ кабинет, за столомъ, заваленнымъ книгами неопредленнаго вида и кипами бумагъ. Когда мистеръ Гуппи подалъ, намъ стулья, мистеръ Кенджъ выразилъ удивленіе и удовольствіе, которыя онъ чувствовалъ при вид мистера Джорндиса у себя въ контор. Говоря это, онъ повертывалъ очки въ двухъ пальцахъ и боле прежняго казался сладкорчивымъ Кенджемъ.
— Надюсь,— сказалъ мистеръ Кенджъ:— что благодтельное, вліяніе миссъ Соммерсонъ (и онъ поклонился мн) принудило мистера Джорндиса (и онъ поклонился ему) нсколько преодолть свое равнодушіе къ знаменитой тяжб и къ Верховному Суду — къ тяжб, такъ сказать, представляющей собою массивную колонну, на которую опирается наша профессія.
— Съ своей стороны я полагаю,— отвчалъ мой опекунъ:— что миссъ Соммерсонъ довольно близко ознакомилась и съ знаменитой тяжбой и съ Верховнымъ Судомъ, чтобы употреблять какое-нибудь вліяніе въ ихъ пользу. Несмотря на то, они въ нкоторой степени составляютъ цль моего посщенія. Мистеръ Кенджъ, прежде чмъ я положу эту бумагу на столъ и оставлю ее въ полное ваше распоряженіе, позвольте мн объяснить, какимъ образомъ она попала въ мои руки.
И онъ объяснилъ коротко и ясно.
Сначала мистеръ Кенджъ не обращалъ почти вниманія на бумагу, но когда увидлъ ее, она сдлалась въ глазахъ его интересне, и, наконецъ, когда онъ развернулъ ее и сквозь очки прочиталъ нсколько строкъ, на его лиц отразилось удивленіе.
— Мистеръ Джорндисъ,— сказалъ онъ:— мы читали ее?
— Нтъ,— отвчалъ мой опекунъ.
— Но, любезный мой сэръ,— сказалъ мистеръ Кенджъ:— вдь это духовное завщаніе, написанное гораздо позже всхъ завщаній, которыя имются въ тяжб. Кажется, оно написано собственноручно самимъ завщателемъ. Оно составлено и засвидтельствовано надлежащимъ образомъ. Судя по этимъ пятнамъ и копоти, его хотли уничтожить, но не уничтожили… Помилуйте, да это-то и есть настоящій ключъ къ ршенію дла.
— Прекрасно!— сказалъ мой опекунъ.— Какое же мн до этого дло?
— Мистеръ Гуппи!— вскричалъ мистеръ Кенджъ, возвысивъ голосъ.— Извините, мистеръ Джорндисъ.
— Что прикажете, сэръ?
— Идите къ мистеру Вользу. Засвидтельствуйте ему мое почтеніе и скажите, что мн пріятно будетъ поговорить съ нимъ по длу Джорндисъ и Джорндисъ.
Мистеръ Гуппи исчезъ.
— Вы спрашиваете, мистеръ Джорндисъ, какое вамъ дло до этого? Прочитавъ этотъ документъ, вы бы увидли, что ваша наслдственная часть значительно уменьшается, хотя все еще остается весьма порядочная, весьма порядочная,— сказалъ мистеръ Кенджъ, съ убжденіемъ и плавно размахивая рукой.— Дале вы бы увидли, что интересы мистера Ричарда Карстона и миссъ Ады Клэръ весьма существенно увеличиваются.
— Кенджъ,— сказалъ мой опекунъ:— еслибъ все огромное богатство, вовлеченное тяжбой въ Верховный Судъ, выпало на долю моихъ молодыхъ кузеновъ, я бы остался какъ нельзя боле доволенъ. Неужели вы думаете, что я ожидаю изъ тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ чего-нибудь хорошаго?
— Непремнно думаю, мистеръ Джорндисъ! Предубжденіе, предубжденіе! Любезный мой сэръ, наше отечество — государство великое, весьма великое государство. Его система правосудія весьма великая система, весьма великая. Увряю васъ, увряю!
Опекунъ мой ничего на это не сказалъ. Между тмъ, явился мистеръ Вользъ. Знаменитость мистера Кенджа, пріобртенная на служебномъ поприщ, вызывала со стороны его товарища особенное уваженіе.
— Какъ вы поживаете, мистеръ Вользъ? Не угодно-ли вамъ ссть подл меня и просмотрть эту бумагу?
Мистеръ Вользъ слъ, какъ его просили, и, повидимому, читалъ каждое слово. Документъ нисколько не интересовалъ его, впрочемъ, его ничего не интересовало. Просмотрвъ его совершенно, онъ удалился съ мистеромъ Кенджемъ къ окну и довольно долго говорилъ съ нимъ, прикрывая сбоку ротъ своей черной перчаткой. Мн не удивительно было замтить, что мистеръ Кенджъ готовъ былъ оспаривать каждое слово своего товарища, я знала, что два адвоката никогда, почти не соглашались во мнніяхъ касательно тяжбы Джорндисъ и Джорндисъ. Впрочемъ, мистеръ Вользъ ршился, повидимому, уступать мистеру Кенджу въ разговор, который, сколько можно было разслушать, почти весь состоялъ изъ словъ: ‘Главный кассиръ, главный счетчикъ, донесеніе, капиталъ, мнніе и издержки по длопроизводству’. Окончивъ совщаніе, они снова подошли къ столу и заговорили вслухъ.
— Прекрасно! Но это весьма замчательный документъ, мистеръ Вользъ?— сказалъ мистеръ Кенджъ.
— Конечно, конечно,— отвчалъ мистеръ Вользъ.
— Это весьма важный документъ, мистеръ Вользъ.
— Конечно, конечно.
— И, какъ вы говорите, мистеръ Вользъ, когда тяжба явится въ доклад во время наступающаго засданія, этотъ документъ будетъ неожиданнымъ и занимательнымъ явленіемъ,— сказалъ мистеръ Кенджъ, свысока взглянувъ на моего опекуна.
Мистеръ Вользъ, какъ незамтный членъ общины, который только старается сохранитъ свою респектабельность, былъ въ высшей степени доволенъ, что его мнніе подтверждается такимъ авторитетомъ.
— А когда,— спросилъ мой опекунъ, посл непродолжительной паузы, въ теченіе которой мистеръ Кенджъ побрякивалъ въ карман деньгами, а мистеръ Вользъ приглаживалъ перчаткой шероховатости своего лица:— когда будетъ засданіе?
— Въ будущемъ мсяц, мистеръ Джорндисъ,— сказалъ мистеръ Кенджъ.— Разумется, мы теперь же приступимъ къ приведенію дла въ должный порядокъ и къ собранію необходимыхъ свидтелей, вы получите отъ насъ надлежащее увдомленіе, когда тяжба будетъ въ разсмотрніи.
— И на это увдомленіе я обращу мое обыкновенное вниманіе.
— А вы все-таки, любезный мой сэръ,— говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ изъ конторы:— вы все-таки, при вашемъ обширномъ ум, имете сильное расположеніе къ принятію отголоска народнаго предубжденія? Согласитесь, мистеръ Джорндисъ, что община наша благоденствуетъ, она длаетъ быстрые шаги впередъ. Мы живемъ въ великомъ государств, мистеръ Джорндисъ, въ великомъ государств. Въ немъ система правосудія обширна, мистеръ Джорндисъ, да я какъ же вы хотите, чтобъ великое государство имло маленькую систему? Нтъ, нтъ, какъ вамъ угодно, это невозможно!
Онъ говорилъ это на площадк лстницы, плавно размахивая правой рукой, какъ-будто она была серебряная лопатка, которою онъ клалъ цементъ своихъ словъ на зданіе системы, чтобъ связать и укрпить ее на тысячи вковъ.

LXIII. Сталь и желзо.

Галлерея Джорджа для стрльбы въ цль отдастся въ наемъ, вся утварь изъ нея распродана и самъ Джорджъ находится теперь въ Чесни-Воулд, онъ провожаетъ сэра Лэйстера Дэдлока въ его верховыхъ поздкахъ и почти водитъ подъ устцы лошадь баронета, который не можетъ управлять ею, потому что силы совершенно покинули его. Но не этимъ занимается сегодня Джорджъ. Сегодня онъ детъ въ страну желзныхъ заводовъ въ сверныхъ предлахъ государства, детъ для того, чтобъ осмотрться и посмотрть на Божій свтъ.
Удаляясь къ сверу въ страну желзныхъ заводовъ, свжіе зеленые луга, какіе встрчалъ онъ въ Чесни-Воулд, остаются назади, угольныя копи и пережженный чугунъ, высокія трубы и зданія изъ кирпича, изсохшая трава, яркіе огни и тяжелое, никогда не облегчающееся облако дыму становится отличительными чертами мстности. Вотъ между подобными-то предметами и детъ кавалеристъ, осматривается кругомъ и ищетъ предмета, который онъ похалъ отыскивать.
На старомъ, закоптломъ мосту, перекинутомъ черезъ каналъ дятельнаго города, гд стукъ тяжелыхъ молотовъ, огни и дымъ встрчаются чаще, кавалеристъ, покрытый густымъ слоемъ угольной пыли, останавливаетъ лошадь и спрашиваетъ рабочаго, знаетъ-ли онъ имя Ронсвела?
— Помилуйте, сударь,— отвчаетъ рабочій:— это все равно, что знаю-ли я свое имя?
— А разв оно такъ извстно здсь?— спрашиваетъ кавалеристъ.
— Ронсвела? А какъ же! Очень извстно.
— А гд бы мн найти его теперь?— спрашиваетъ кавалеристъ, смотря впередъ.
— То есть, что именно, контору заводовъ или домъ?— спрашиваетъ рабочій.
— Гм! Должно быть, онъ въ самомъ дл очень извстенъ,— произноситъ кавалеристъ, потирая свой подбородокъ:— ужъ такъ, кажется, извстенъ, что меня беретъ охота вернуться назадъ. Право, не знаю, которое изъ этихъ мстъ мн нужно. Какъ ты думаешь, найду-ли я мистера Ронсвела на завод?
— Ну, ужь не знаю, не легко сказать, гд вы найдете его въ эту пору дня, пожалуй, что вы найдете тамъ его самого или его сына, если только самъ онъ въ город, по контрактамъ своимъ онъ часто узжаетъ отсюда.
Гд же его заводъ? А вонъ тамъ, видите-ли, вонъ т трубы, самыя высокія? Да, онъ видитъ ихъ. Прекрасно! Такъ не спускайте глазъ съ нихъ и позжайте прямымъ прямехонько, и потомъ вы увидите ихъ при поворот направо, за большой каменной стной, которая образуетъ одну сторону всей улицы — это-то и есть заводъ Ронсвела.
Кавалеристъ благодаритъ рабочаго и тихо детъ впередъ, поглядывая на стороны. Онъ останавливаетъ свою лошадь у гостиницы (съ сильнымъ расположеніемъ остаться при ней), гд обдаютъ нкоторые изъ мастеровыхъ мистера Ронсвела, какъ говоритъ ему конюхъ. Мастеровые мистера Ронсвела только что распущены обдать и, повидимому, наводняютъ весь городъ. Они очень мускулисты и сильны, но довольно таки сильно запачканы сажей.
Онъ подходитъ къ воротамъ въ каменной стн, заглядываетъ въ нихъ и видитъ цлый хаосъ желза, во всхъ возможныхъ видахъ и формахъ: въ полосахъ, слиткахъ и листахъ, въ котлахъ, осяхъ, колесахъ, шестерняхъ, кранахъ и рельсахъ, въ самыхъ странныхъ и уродливыхъ формахъ, составляющихъ отдльныя части машинъ, цлыя горы переломаннаго чугуна, ржаваго отъ старости, отдаленныя горнила пылаютъ яркимъ огнемъ и клокочутъ, полныя молодого чугуна, подъ ударами громаднаго молота сыплется дождь ослпительныхъ искръ, онъ видитъ желзо, накаленное до бла, желзо закаленное, вкусъ желза, запахъ желза и звукъ желза, какъ въ Вавилонскомъ столпотвореніи.
— Да отъ этого голова кругомъ пойдетъ!— говоритъ кавалеристъ, отыскивая взглядомъ контору.— Кто это идетъ сюда? Что-то больно похожъ на меня… точь въ точь, какъ я передъ моимъ побгомъ изъ дому. Это, должно быть, мой племянникъ, если только можно врить фамильному сходству. Мое почтеніе, сэръ.
— Мое почтеніе. Вы кого-нибудь ищете здсь?
— Извините, пожалуйста. Мн кажется, вы молодой мистеръ Ронсвелъ?
— Да.
— Я ищу вашего отца.
Молодой человкъ, сказавъ ему, что онъ очень счастливъ въ выбор времени, потому что отецъ его на фабрик, провожаетъ его въ контору.
‘Какъ онъ похожъ на меня, когда я былъ въ его лтахъ, чертовски похожъ!’ — думаетъ кавалеристъ, слдуя за своимъ племянникомъ.
Они подходятъ къ зданію, въ верхнемъ этаж котораго находится контора. При вид джентльмена въ контор, мистеръ Джорджъ сильно краснетъ.
— Какъ прикажете доложить о васъ батюшк?— спрашиваетъ молодой человкъ.
Джорджъ, совершенно углубленный въ идею о желз, въ отчаяніи отвчаетъ: ‘Сталь’, и подъ этимъ именемъ его представляютъ. Его оставляютъ въ контор одного съ джентльменомъ, который сидитъ за столомъ, покрытымъ счетными книгами, большими листами бумаги, испещренной цифрами и чертежами. Контора совершенно пустая, безъ всякой мебели, безъ занавсей на окнахъ, выходящихъ на дворъ, покрытый желзомъ. На стол въ безпорядк лежатъ куски желза, нарочно разломанные для пробы, въ различные періоды ихъ службы и при выполненіи различныхъ назначеній. Желзная пыль везд и на всемъ, изъ оконъ видно, какъ густой дымъ клубами вырывается изъ высокихъ трубъ и сливается съ дымомъ, извергаемымъ изъ безчисленнаго множества другихъ трубъ, высящихся надъ городомъ.
— А къ вашимъ услугамъ, мистеръ Сталь,— говорить джентльменъ, когда поститель его занялъ заржавленный стулъ.
— Мистеръ Ронсвелъ,— отвчаетъ кавалеристъ, наклонившись впередъ, опершись лвой рукой въ колно, а въ правой оставляя шляпу и всячески стараясь не встрчаться со взорами брата:— я въ нкоторой степени полагало, что мое посщеніе можетъ. послужить вамъ въ тягость. Я служилъ въ драгунахъ, и одинъ изъ моихъ сослуживцевъ, котораго я очень любилъ, былъ, если я не ошибаюсь, вашимъ братомъ. Я полагаю, вы имли брата, который надлалъ много хлопотъ своимъ роднымъ, убжалъ изъ дому и ничего хорошаго не сдлалъ, какъ только обгалъ васъ?
— Правда ли, что ваше имя Сталь?— отвчаетъ желзный заводчикъ измнившимся голосомъ.
Кавалеристъ не знаетъ что сказать и смотритъ на брата. Братъ бросается съ мста, называетъ его Джорджемъ и обнимаетъ его.
— Ты очень скоро догадался?— восклицаетъ кавалеристъ, и изъ глазъ его льются слезы.— Какъ ты поживаешь, мой добрый старый другъ? Я не думалъ, что ты и вполовину противъ этого будешь радъ увидть меня. Какъ ты поживаешь, мой добрый братъ, какъ ты поживаешь?
Они снова и снова жмутъ руки и обнимаютъ другъ друга. Кавалеристъ снова и снова повторяетъ: ‘Какъ ты поживаешь, мой добрый старый другъ? Я не думалъ, что ты и вполовину противъ этого будешь радъ увидть меня!’
— Признаюсь теб,— говоритъ онъ въ заключеніе подробнаго объясненія причинъ, предшествовавшихъ его прізду:— я никакъ не хотлъ, чтобы меня узнали. Я думалъ, если ты услышишь мое имя безъ гнва, безъ обиды, такъ я бы постепенно приготовился написать къ теб письмо. И право, меня бы нисколько не удивило, еслибъ ты услышалъ обо мн совершенно равнодушно.
— Мы покажемъ теб дома, до какой степени намъ пріятна эта новость, Джорджъ,— отвчаетъ его братъ.— У насъ въ дом большой праздникъ, и лучше этого времени пріхать сюда ты не могъ бы выбрать, мой старый загорлый воинъ. Сегодня я заключаю съ моимъ сыномъ Ваттомъ условіе, что ровно черезъ годъ онъ долженъ жениться на такой хорошенькой и такой добренькой двочк, какой ты не видывалъ во всхъ твоихъ путешествіяхъ Завтра она детъ въ Германію съ одной изъ твоихъ племянницъ, чтобъ немножко выполировать свое воспитаніе. По этому случаю у насъ пиръ сегодня, и ты будешь героемъ этого пира.
Мистера Джорджа до такой степени поражала съ перваго раза перспектива предстоящаго празднества, что онъ съ величайшей горячностью начинаетъ отказываться отъ предложенной чести. Побжденный, однако же, просьбами брата и племянника, передъ которымъ онъ возобновляетъ свои увренія, что онъ не думалъ, что они и вполовину противъ этого будутъ рады его посщенію. Его уводятъ въ великолпный домъ, во всемъ устройств котораго замчается пріятная смсь первоначальныхъ простыхъ привычекъ отца и матери съ привычками, которыя соотвтствовали ихъ измнившемуся положенію въ обществ, и съ счастливой будущностію ихъ дтей. Мистеръ Джорджъ приводится здсь въ крайнее замшательство красотою и образованіемъ своихъ кровныхъ племянницъ, красотою Розы, своей будущей племянницы, и чистосердечнымъ родственнымъ радушіемъ этихъ молодыхъ двицъ, которое кажется ему, какъ будто онъ видитъ во сн. Его сильно трогаетъ почтительное обхожденіе племянника и пробуждаетъ въ немъ мучительное сознаніе, что въ его лта онъ былъ ничто иное, какъ негодяй. Но въ дом большой праздникъ, доброе, милое общество, и безпредльная радость, и потому мистеръ Джорджъ предается всему этому по своему, въ военномъ дух, и его общаніе присутствовать на свадьб принято съ всеобщимъ одобреніемъ. Сильно кружится голова мистера Джорджа въ этотъ вечеръ, когда онъ ложится на пышную постель въ дом своего брата, когда онъ старается припомнить вс событія прошедшаго дня и видитъ своихъ племянницъ, страшныхъ для него въ теченіе вечера въ ихъ разввающихся кисейныхъ платьяхъ и теперь, какъ кажется ему, все. еще вальсирующихъ по его одялу.
На другое утро братья заперлись въ кабинет желзнаго заводчика, гд старшій изъ нихъ яснымъ и вразумительнымъ образомъ начинаетъ объяснять свои намренія, какъ лучше устроить Джорджа, но Джорджъ хватаетъ его за руку и останавливаетъ.
— Братъ, милліонъ разъ благодарю тебя за твое боле чмъ братское радушіе, и милліонъ разъ за твои боле чмъ братскія намренія. Но мои планы уже составлены. Прежде чмъ скажу я хоть слово о нихъ, я хотлъ бы посовтоваться съ тобой насчетъ одного семейнаго дльца. Какимъ бы образомъ,— говоритъ кавалеристъ, сложивъ руки на грудь и смотря на брата съ непоколебимой твердостью:— какимъ бы образомъ устроить, чтобы моя мать вычеркнула меня?
— Я не совсмъ понимаю тебя, Джорджъ,— отвчаетъ желзный заводчикъ.
— Я говорю, братъ, какимъ бы образомъ устроить, чтобъ она вычеркнула меня? Надобно убдить ее сдлать это.
— Вычеркнула бы тебя изъ духовнаго завщанія, врно ты это хочешь сказать?
— Разумется это. Короче,— говоритъ кавалеристъ, сложивъ свои руки крпче, но еще ршительне: и хочу сказать… чтобъ… чтобъ меня вычеркнули.
— Любезный Джорджъ, отвчаетъ его братъ:— неужели это дли тебя такъ необходимо?
— Совершенно такъ! Ршительно необходимо. Безъ этого я ни минуты не могу быть спокойнымъ, меня измучитъ совсть, что я воротился домой. Безъ этого я не могу поручиться за себя въ томъ, что снова не уйду отсюда. Я не за тмъ приползъ домой, чтобъ ограбить права твоихъ дтей, если только не твои собственныя. Я, который отказался отъ своихъ правъ давнымъ давно! Если мн суждено остаться здсь и смотрть прямо въ глаза честныхъ людей, то непремнно меня должно вычеркнуть. Полно, братъ! Ты человкъ, который прославился своимъ умомъ и дальновидностью, ты можешь сказать мн, какимъ образомъ устроить это.
— Я могу сказать теб, Джорджъ,— отвчаетъ желзный заводчикъ спокойнымъ тономъ: — какимъ образомъ не устраивать этого, что, право, нисколько не хуже будетъ соотвтствовать длу. Взгляни на нашу мать, подумай объ ней и вспомни ея радость и душевное волненіе при нашей встрч. Неужели ты думаешь, что въ мір найдется причина, которая бы принудила ее принять подобную мру противъ ея любимаго сына! Неужели ты думаешь, что есть возможность получить ея согласіе на это и что одно предложеніе такой мры она не приметъ за оскорбленіе? Если ты такъ думаешь, то ты весьма несправедливъ къ ней. Нтъ, Джорджъ! Теб нужно примириться съ мыслью, что ты долженъ оставаться невычеркнутымъ. Я полагаю (и на лиц желзнаго заводчика отражается пріятная улыбка въ то время, какъ онъ смотритъ на брата., который задумался и кажется обманутымъ въ этихъ ожиданіяхъ) я полагаю, что ты такъ спокойно можешь жить въ нашемъ кругу, какъ будто дло сдлано по твоему желанію.
— Какимъ же это образомъ?
— При этомъ убжденіи, ты можешь располагать, какъ теб заблагоразсудится всмъ, что только по несчастію теб достанется въ наслдство, понимаешь?
— И то правда!— говоритъ кавалеристъ, снова задумавшись.
Потомъ, положивъ свою руку на руку брата, онъ спрашиваетъ его и пристально смотритъ въ глаза:
— Однако, братъ, ты не имешь намренія сказать объ этомъ твоей жен и твоему семейству?
— Вовсе не имю.
— Спасибо теб. Конечно ты можешь сказать имъ, что хотя я отъявленный бродяга, но меня не слдуетъ опасаться.
Желзный заводчикь, подавляя улыбку, соглашается.
— Спасибо, спасибо. Тяжелый камень отвалился отъ сердца,— говоритъ кавалеристъ, и изъ широкой груди его вылетаетъ тяжелый вздохъ въ то гремя, какъ онъ снимаетъ съ нее руки и опускаетъ ихъ на колни:— а все же хотлось бы, чтобъ меня вычеркнули!
Братья, сидя лицомъ къ лицу, имютъ удивительное сходство другъ съ другомъ, только на сторон кавалериста обличается какая-то массивная простота и отсутствіе свтскаго образованія.
— Теперь поговоримъ о моихъ планахъ,— продолжаетъ онъ, забывая свою неудачу.— Ты былъ такъ добръ, что предложилъ мн остаться здсь и занять мсто между произведеніями твоего постояннаго труда и ума. Благодарю тебя отъ чистаго сердца. Это больше чмъ по братски, какъ я уже сказалъ теб, благодарю, благодарю тебя (и кавалеристъ долго жметъ руку брата). Но дло въ томъ, братъ, я… я ни больше ни меньше какъ кустарникъ, и теперь ужъ слишкомъ поздно сажать меня въ хорошемъ саду.
— Любезный Джорджъ,— отвчаетъ желзный заводчикъ, сосредоточивая на немъ спокойный свой взглядъ и ласково улыбаясь:— предоставь это мн и дай мн попробовать.
Джорджъ качаетъ головой.
— И не сомнваюсь, ты это можешь сдлать, но, по моему мннію, теперь уже поздно. Теперь этого нельзя сдлать, сэръ! Надобно такъ случиться, что я еще имю возможность оказывать пустую пользу сэру Лэйстеру Дэдлоку, со времени его недуга, причиной котораго было семейное несчастіе, такъ ужъ лучше пусть помогаетъ ему сынъ нашей матери, чмъ кто нибудь другой.
— Хорошо, любезный мой Джорджъ,— отвчаетъ братъ, и на открытомъ лиц его показалась легкая тнь неудовольствія:— если ты предпочитаешь служить въ домашней бригад сэра Лэйстера Дэдлока…
— Именно такъ, братъ!— восклицаетъ кавалеристъ, прервавъ брата и положивъ руку къ нему на колно:— именно такъ! Теб не слишкомъ правится эта идея, но я не забочусь о томъ. Ты не привыкъ находиться подъ командой, а я привыкъ. Вокругъ тебя это находится въ совершенномъ порядк и дисциплин, вокругъ меня, напротивъ, все требуетъ порядка и дисциплины. Мы не привыкли браться за предметы одной и той же рукой, не привыкли мы и смотрть на нихъ съ одной и той же точки зрнія. Я не хочу говорить о моихъ гарнизонныхъ манерахъ, потому что вчера вечеромъ я ршительно не стснялъ себя, а этого здсь не должно быть, это я говорю разъ и на всегда. Въ Чесни-Воулд дло другое тамъ для кустарника просторне чмъ здсь, да къ тому же это будетъ радовать нашу добрую старушку-мать. Поэтому я принимаю предложеніе сэра Лэйстера Дэдлока. Когда я пріду сюда въ будущемъ году сдавать невсту, и вообще когда вздумаю пріхать сюда, я стану оставлять мою бригаду въ засад и не позволю ей вторгнуться въ предлы твоихъ владній. Еще разъ благодарю тебя отъ всей души и горжусь при мысли о Ронсвелахъ, которымъ ты положишь прочное основаніе.
— Ты знаешь себя, Джорджъ,— говоритъ старшій братъ, отвчая на крпкое пожатіе руки тмъ же:— и можетъ статься знаешь меня лучше, чмъ я себя знаю. Быть по твоему, но только съ условіемъ:— боле не разлучаться съ нами!
— Не бойся этого!— отвчаетъ кавалеристъ.— Теперь, братъ, прежде чмъ конь мой повернется къ дому, я хочу попросить тебя, если ты будешь такъ добръ, просмотрть это письмо. Я привезъ его съ собой нарочно, чтобы послать отсюда, потому что имя Чесни-Воулдъ въ настоящее время, быть можетъ, печально отзовется въ сердц той особы, къ которой написано письмо. Я, признаться, не привыкъ къ корреспонденціи, а тмъ боле это письмо иметъ для меня нкоторую особенность, я хочу, чтобъ оно было написано просто и деликатно.
При этомъ онъ подаетъ красивымъ почеркомъ написанное письмо желзному заводчику, который читаетъ слдующее: ‘Миссъ Эсирь Соммерсонъ!
‘Инспекторъ Боккетъ сообщилъ мн, что между бумагами одной особы найдено письмо, адресованное на мое имя. Вслдствіе этого осмливаюсь извстить васъ, что въ этомъ письм заключалось нсколько наставленій изъ-за границы, когда, гд и какимъ образомъ передать вложенное письмо къ молодой и прекрасной леди, жившей тогда не замужемъ въ Англіи. Я исполнилъ это пунктуально.
‘Дале осмливаюсь сообщить вамъ, что это письмо было взято отъ меня только для сличенія почерка, оно казалось мн самымъ невиннымъ въ моемъ обладаніи, въ противномъ случа я бы тогда только разстался съ нимъ, когда бы мн прострлили сердце.
‘Еще осмливаюсь донести вамъ, что еслибъ я имлъ нкоторыя причины полагать, что извстный вамъ несчастный джентльменъ сушествуетъ на свт, я бы ни на минуту не остался въ поко, не отыскавъ его убжища и раздлилъ бы съ нимъ послдній фарсингъ, къ чему понуждали бы меня въ равной степени и долгъ, и привязанность. Но онъ, какъ (оффиціально) было донесено, утонулъ и, какъ достоврно извстно, упалъ за бортъ военнаго транспорта ночью, въ Ирландской гавани, спустя нсколько часовъ по прибытіи изъ Вестъ-Индіи. Я это слышалъ самъ отъ офицеровъ и команды транспорта, и знаю, что это было (оффиціально) подтверждено.
‘Въ заключеніе осмливаюсь доложить вамъ, что въ моемъ смиренномъ положеніи въ обществ, въ качеств простого солдата, я былъ и навсегда пробуду преданнымъ вамъ и почитающимъ васъ слугой, и что я выше всего уважаю качества, которыми вы обладаете.
‘Съ чмъ и имю честь быть

‘Джорджъ’.

— Немного формально,— замчаетъ старшій братъ, складывая письмо съ выраженіемъ на лиц нкотораго замшательства.
— Но ничего такого, почему бы нельзя послать его прекраснйшей молоденькой леди?— спрашиваетъ младшій братъ.
— Ршительно ничего.
Поэтому письмо запечатывается и отправляется на почту съ текущей корреспонденціей желзнаго завода. Окончивъ это, мистеръ Джорджъ прощается съ семействомъ брата и приготовляется сдлать лошадь и хать. Его братъ вовсе не иметъ расположенія разстаться съ нимъ такъ скоро, онъ предлагаетъ прокатиться съ нимъ въ открытой коляск до мста, гд онъ, отправляясь по дламъ, хочетъ переночевать и тамъ остаться съ нимъ до утра, между тмъ какъ слуга проводитъ до этого мста кровнаго сраго скакуна изъ конюшень Чесни-Воулда. Предложеніе принято съ радостію и затмъ слдуетъ пріятная поздка, пріятный обдъ и пріятный завтракъ. Посл того они еще разъ жмутъ руки другъ другу долго и отъ чистаго сердца, и наконецъ разстаются: желзный заводчикъ обращаетъ лицо свое къ клубамъ дыма и огню плавильныхъ печей, кавалеристъ — къ зеленющей и цвтущей мстности. Рано вечеромъ, на главной алле Чесни-Воулда послышался сдержанный звукъ его тяжелой воинской рыси, и онъ подъзжаетъ къ дому подъ старыми вязами съ воображаемымъ стукомъ и бряканьемъ воинскихъ принадлежностей.

LXIV. Разсказъ Эсири,

Вскор посл разговора моего съ опекуномъ, однажды утромъ онъ вручилъ мн запечатанный конвертъ и сказалъ: ‘Это на слдующій мсяцъ, душа моя’. Въ конверт заключалось двсти фунтовъ стерлинговъ.
Теперь я весьма поспшно приступила къ такимъ приготовленіямъ, которыя считала необходимыми. Соображаясь въ покупкахъ со вкусомъ моего опекуна, который, безъ сомннія, я знала очень хорошо, я приводила въ порядокъ мой гардеробъ такъ, чтобъ угодить ему, и надялась, что вполн успю въ этомъ.
Изъ словъ моего опекуна, когда мы разъ говорили объ этомъ, я заключила, что свадьба не состоится ране открытія засданій въ Верховномъ Суд, наступленія которыхъ мы ожидали, и я отъ души радовалась, что событіе это совершится въ то время, когда положеніе Ричарда и Ады нсколько улучшится.
Время засданій приближалось весьма быстро, когда опекунъ мой былъ отозванъ за городъ и отправился въ Йоркшэръ по дламъ мистера Вудкорта. Онъ еще раньше говорилъ мн, что его присутствіе тамъ будетъ необходимо. Однажды вечеромъ, я только что пришла домой отъ моей подруги и, задумавшись, сидла среди всхъ моихъ обновокъ, когда мн подали письмо отъ моего опекуна. Онъ просилъ меня пріхать въ провинцію, наказывая, въ какомъ дилижанс взято для меня мсто и въ какое время поутру я должна выхать изъ города. Въ приписк говорилось, что я оставлю Аду только на нсколько часовъ.
Я никакъ не разсчитывала на путешествіе въ такое время, впрочемъ приготовилась къ нему въ полчаса и на другое утро рано отправилась въ путь. Я хала цлый день и цлый день старалась отгадать, къ чему я нужна была въ такой дали: то я думала для этой цли, то для другой, и всегда была далеко, далеко отъ истины.
Была уже ночь, когда путешествіе мое кончилось, и я увидла, что на станціи ждалъ меня мой опекунъ. Это было для меня величайшей отрадой, ибо къ вечеру я начала бояться (тмъ боле, что письмо было весьма коротенькое) за его здоровье. Однакожъ, онъ былъ здоровъ, какъ только можно быть, и когда увидла его свтлое лицо, я тотчасъ же подумала, что онъ врно предполагалъ сдлать еще какое нибудь доброе дло. Чтобъ сказать это, не требовалось особенной проницательности, я знала, что ужъ одно его присутствіе въ томъ мст непремнно должно ознаменоваться какимъ нибудь благодтельнымъ поступкомъ.
Насъ ожидалъ ужинъ въ гостиниц, и когда мы остались одни за столомъ, онъ сказалъ:
— Моя маленькая хозяюшка врно любопытствуетъ узнать, зачмъ я ее выписалъ сюда?
— Да, опекунъ,— отвчала я:— не считая себя за Фатиму, а васъ за Синюю Бороду, любопытно было бы знать зачмъ?
— Чтобы упрочить спокойствіе твоего сна, душа моя,— отвчалъ онъ весело:— я не хочу откладывать до завтра. Я очень желалъ выразить Вудкорту, такъ или иначе, мою признательность за его человколюбивыя чувства къ бдному несчастному Джо, за его неоцненныя услуги моимъ молодымъ кузинамъ и за его привязанность ко всмъ вамъ. Когда было ршено, что онъ долженъ устроиться здсь, мн пришло въ голову попросить его принять отъ насъ скромный, но удобный уголокъ, гд бы могъ онъ отдыхать при своихъ занятіяхъ. Поэтому я приказалъ отыскать такое мстечко, его нашли на весьма выгодныхъ условіяхъ и по прізд сюда я приводилъ его въ порядокъ и старался сдлать его обитаемымъ. Когда мн донесли, что все готово, и когда третьяго дня я прошелъ по дому, я увидлъ, что не имю опытности и предусмотрительности хорошей домоправительницы, чтобъ убдиться, все. ли устроено такъ, какъ должно быть, я послалъ, къ самой лучшей маленькой домоправительниц какую только можно достать, чтобъ она пріхала сюда и подала мн свой совтъ и мнніе. И вотъ она здсь,— сказалъ мой опекунъ:— и смется вмст и плачетъ!
Дйствительно я смялась и плакала, потому что онъ былъ такъ милъ, такъ добръ, такъ великодушенъ. Я старалась высказать ему, что я думала о немъ, но не могла выговорить ни слова.
— Тс! тс!— сказалъ мой опекунъ.— Ты придаешь этому, моя маленькая хозяюшка, слишкомъ большое значеніе. Зачмъ ты плачешь, бабушка Дорденъ, зачмъ ты плачешь?
— Это отъ избытка удовольствія, мой дорогой, сердце мое переполнено благодарностью.
— Ну, хорошо, хорояю,— сказалъ онъ.— Я въ восторг, что ты одобряешь мое распоряженіе. Я полагалъ, что ты одобришь его. Я хотлъ этимъ сдлать пріятный сюрпризъ для маленькой владтельницы Холоднаго Дома.
Я поцловала его и отерла слезы.
— Теперь я знаю все!— сказала я.— Я давно уже видла это на вашемъ лиц.
— Нтъ, въ самомъ дл, моя милая?— сказалъ онъ.— А я и не зналъ, что бабушка Дорденъ уметъ читать по лицу!
Онъ былъ такъ очаровательно радъ, что я не могла не подражать ему, мн даже сдлалось стыдно, что я не подражала ему въ этомъ съ самаго начала. Ложась спать, я плакала. Я должна признаться, что я плакала, но полагаю, что плакала отъ удовольствія, хотя въ этомъ не совсмъ была уврена. Каждое слово въ письм я повторила два раза.
Наступило чудное лтнее утро. Посл завтрака мы отправились осмотрть домъ, объ устройств котораго я должна была выразить свое мнніе. Мы вошли въ цвточный садикъ черезъ калитку, отъ которой ключъ находился въ рукахъ моего опекуна, и первый предметъ, пріятно поразившій меня, были куртники и цвты, разбитыя и посаженныя совершенно такъ, какъ это было дома.
— Замть, моя милая,— сказалъ мой опекунъ, остановясь и съ плнительнымъ выраженіемъ въ лиц наблюдая мои взгляды:— зная, что кром твоего плана ни подъ какимъ видомъ не можетъ быть лучше, я занялъ его для этого садика.
Въ полномъ восхищеніи я не могла высказать, до какой степени все было прекрасно, а между тмъ, когда и увидла все это, въ душ моей пробудилось одно тайное сомнніе. Я думала, будетъ ли Вудкортъ счастливе отъ этого? Не лучше ли было бы для его спокойствія, еслибъ вс предметы, окружающіе его, не напоминали ему обо мн? Я знала, что онъ все еще нжно любилъ меня и потому постоянно бы и съ грустію думалъ о своей потер. Я не хотла, чтобы онъ совсмъ забылъ меня, быть можетъ, онъ бы не въ состояніи быль забыть меня и безъ этихъ пособій для его памяти, но мой путь былъ легче его, и я могла бы примириться даже съ мыслью, что онъ забудетъ меня, лишь бы только былъ отъ этого счастливе.
— Теперь, маленькая хозяюшка,— сказалъ мой опекунъ, въ которомъ я никогда еще не замчала такой гордости и радости какъ теперь, когда онъ показывалъ мн вс эти вещи и замчалъ мое восхищеніе и похвалы:— теперь остается только показать названіе этого дома.
— А какъ вы его назвали?
— Дитя мое,— сказалъ онъ:— пойдемъ, и ты увидишь.
Онъ повелъ меня къ портику, котораго до этой поры избгалъ, и передъ выходомъ остановился.
— Милое дитя мое, неужели ты не можешь отгадать это названіе?
— Нтъ!— сказала я.
Мы вышли изъ дому, онъ указалъ мн на портикъ, и я прочитала на немъ надпись: ‘Холодный Домъ’.
Онъ отвела, меня подъ тнь на скамейку, слъ подл меня и, взявъ мою руку, сказалъ:
— Милая, добрая моя Эсирь, въ томъ, что было между нами, я, мн кажется, только заботился о твоемъ счастіи. Когда я написалъ письмо, отвтъ на которое ты лично принесла ко мн (при этомъ онъ улыбнулся), я имлъ тогда въ виду мое собственное счастіе, но въ то же время и твое. Могъ ли я, совершенно при другихъ обстоятельствахъ, возобновить старинную мечту, которой предавался, когда ты была еще очень молода,— сдлать тебя женой своей,— мн не нужно спрашивать самого себя. Я, однако же, возобновилъ ее, написалъ письмо, и ты принесла мн свой отвтъ. Слдишь ли ты за моими словами, дитя мое?
Я сильно трепетала, но не проронила ни одного его слова. Въ то время, какъ я пристально смотрла на него, и когда яркіе лучи солнца, смягчаемые тнью листьевъ, падали на его открытую голову, мн казалось, что я видла передъ собой существо неземное.
— Слушай меня, дитя моя. Теперь моя очередь говорить. Когда именно я началъ сомнваться въ томъ, что дйствительно ли мое предложеніе можетъ осчастливить тебя, до этого нтъ нужды. Но когда Вудкортъ вернулся домой, тогда вс мои сомннія разсялись.
Я обняла его и, склонивъ голову къ нему на грудь, заплакала.
— Такъ, такъ, дитя мое! Лежи здсь спокойно и доврчиво,— сказалъ онъ, нжно прижимая меня къ себ.— Я твой опекунъ и теперь твой отецъ. Покойся на груди моей доврчиво!
Спокойно какъ тихій шелестъ листьевъ, отрадно какъ свтлый лтній день, лучезарно и благотворно какъ солнечный свтъ, онъ продолжалъ:
— Пойми меня, мой добрый другъ. Я не сомнвался, что, при твоей почтительности и преданности, ты была бы довольна и счастлива со мной, но я увидлъ, съ кмъ бы ты была счастливе. Нисколько не удивительно, что я проникъ его тайну въ то время, какъ бабушка Дорденъ оставалась въ совершенномъ невдніи карательно ея. Я долго пользовался откровенностью Аллана Вудкорта, между тмъ какъ онъ до вчерашняго дня, и то за нсколько часовъ до твоего прізда, не зналъ моихъ намреній и плановъ. Впрочемъ, я не хотлъ, чтобы прекраснйшій образъ моей Эсири былъ навсегда утраченъ, я не хотлъ, чтобы хотя одна крошка добродтелей моей милой питомицы осталась незамченною и лишена была должнаго возмездія, я не допустилъ бы ее страдать въ фамиліи Морганъ-ап-Керригъ, нтъ, ни за всъ золота изъ всхъ горъ Валлиса!
Онъ остановился, чтобъ поцловать меня въ голову, и я снова заплакала. Я чувствовала, какъ будто восторгъ, пробуждаемый въ душ моей похвалами, былъ тяжелъ для меня.
— Перестань, маленькая хозяюшка! Не плачь, этотъ день долженъ бытъ днемъ радости. Я ждалъ этого дня мсяцы и мсяцы. Мн остается сказать тетеньк Тротъ еще нсколько словъ. Ршившись не бросать ни одного атома изъ достоинства моей Эсири, я пригласилъ мистриссъ Вудкортъ на тайное совщаніе. ‘Послушайте, сударыня — сказалъ я,— я ясно замчаю и вдобавокъ знаю наврное, что вашъ сынъ любитъ мою питомицу. Я увренъ также, что моя питомица любитъ вашего сына, но она готова пожертвовать своей любовью чувству долга и признательности, и пожертвуетъ ею такъ вполн, такъ совершенно, такъ религіозно, что вы бы никогда не замтили этого, хотя и слдите за ней день и ночь’. И потомъ я разсказалъ ей всю нашу исторію, нашу общую, твою и мою. ‘Посл этого, сударыня — сказалъ я — не угодно ли вамъ пріхать къ намъ и пожить съ нами. Прізжайте и смотрите за моимъ дитятей съ часу на часъ, замчайте все, что можно замтить противъ ея родословной, а эти замчанія по вашему мннію будутъ состоять въ томъ-то и томъ-то (я вдь не люблю много церемониться), и когда вы хорошенько обдумаете этотъ предметъ, тогда скажите мн, что значитъ въ дл любви старинное происхожденіе’. Но надобно отдать честь ея старой валлійской крови, моя милая!— вскричалъ мой опекунъ съ энтузіазмомъ:— я полагаю, что сердце, которое, она одушевляетъ, бьется такъ же горячо и съ такою же любовью къ бабушк Дорденъ, какъ и мое!
Онъ тихо поднялъ мою голову и въ то время, какъ я прильнула къ нему, поцловалъ меня разъ съ своей прежнею отеческой нжностью, еще разъ и еще. О, какъ ясно понимала я теперь его манеру, съ которой онъ какъ будто защищалъ меня, и которой-я такъ долго не могла понять!
— Еще одно и послднее слово. Когда Алланъ Вудкортъ говорилъ съ тобой, моя милая, онъ говорилъ съ моего вдома и согласія, но я отнюдь не ободрялъ его, потому что эти сюрпризы должны были служить для меня величайшей наградой, и мн было бы жаль разстаться хотя съ малйшей ея частичкой. Онъ долженъ былъ придти ко мн и сказать все, что происходило, и онъ сдлалъ это. Милая моя, добрая Эсирь, Алланъ Вудкортъ стоилъ подл твоего отца, когда онъ лежалъ мертвый, стоялъ подл твоей матери… Вотъ и Холодный Домъ передъ тобой. Сегодня я передаю этотъ домъ его маленькой владтельниц, и, передъ Богомъ! сегодня самый свтлый день во всей моей жизни!
Онъ всталъ и приподнялъ меня. Мы уже были не одн. Мой мужъ, я называю его этимъ именемъ вотъ уже ровно семь счастливыхъ лтъ, стоялъ подл меня.
— Алданъ, — сказалъ мой опекунъ:— прими отъ меня добровольный даръ, лучшую жену, какую когда либо имлъ человкъ. Что еще больше могу я сказать какъ только то, что ты ее заслуживаешь! Прими вмст съ ней и этотъ маленькій домъ, который она теб приноситъ. Ты знаешь, Алланъ, что она сдлаетъ изъ него, ты знаешь, что она сдлала изъ его тезки. Позвольте мн иногда полюбоваться въ немъ вашимъ счастіемъ. И чмъ же я жертвую? Ничмъ, ничмъ.
Онъ еще разъ поцловалъ меня, и когда снова заговорилъ со мной, въ глазахъ его, стояли слезы:
— Эсирь, мое неоцненное дитя, посл столь многихъ лтъ, вдь и это нкоторымъ образомъ похоже на разлуку. Я знаю, что моя ошибка не обошлась теб безъ слезъ. Прости твоему старому опекуну, позволь ему занимать въ твоемъ сердц прежнее мсто и вычеркни его поступокъ изъ твоей памяти. Алланъ, прими это милое созданіе!
Онъ выдвинулся впередъ изъ-подъ зелени древесныхъ листьевъ, остановился озаренный солнечнымъ свтомъ, и обернулся къ намъ съ веселымъ лицомъ.
— Я буду,— сказалъ онъ:— отъ времени до времени навшать васъ. Западный втеръ, маленькая хозяюшка, чисто западный! Пожалуйста больше меня не благодарить. Я прибгну опять къ моимъ холостымъ привычкамъ, и если кто нибудь не уважитъ этого предостереженія, я убгу и никогда не ворочусь!
Сколько счастія мы испытывали въ тотъ день, сколько радости, сколько спокойствія, сколько надежды, сколько признательности, сколько блаженства! Намъ предстояло обвнчаться до истеченія мсяца, но когда намъ предстояло вступить во владніе нашимъ домомъ, это зависло отъ Ричарда и Ады.
На другой день мы втроемъ возвращались домой. По прізд въ городъ, Алланъ прямо отправился повидаться съ Ричардомъ и сообщить нашу радость ему и моей милочк. Несмотря на позднюю пору, я тоже хотла идти къ ней на нсколько минутъ, но я разсудила за лучшее сходить прежде домой съ моимъ опекуномъ, приготовить чай для него и занять подл него мое мсто, мн не хотлось и думать о томъ, чтобъ оно такъ скоро опустло.
Дома мы узнали, что какой-то молодой человкъ въ теченіе того дня три раза заходилъ къ намъ и хотлъ видться со мной, и когда при третьемъ раз ему сказали, что моего возвращенія ожидаютъ не раньше десяти часовъ, онъ далъ слово побывать около этого времени. При каждомъ раз онъ оставлялъ свою карточку съ налинсью: ‘мистеръ Гуппи’.
Такъ какъ весьма натурально я начала угадывать цль этихъ посщеній, и такъ какъ воспоминанія о постител всегда соединяли съ собою что-нибудь смшное, то я и теперь засмялась насчетъ мистера Гуппи и разсказала моему опекуну о его прежнемъ предложеніи и послдующемъ затмъ отказ.
— Ну, такъ,— сказалъ мой опекунъ:— намъ непремнно нужно принять этого героя.
Отданы были приказанія принять мистера Гуппи, а вслдъ затмъ онъ и пожаловалъ.
Онъ сконфузился, увидвъ моего опекуна, но скоро поправился и сказалъ:
— Какъ ваше здоровье, сэръ?
— Какъ вы поживаете, сэръ?— возразилъ мой опекунъ.
— Благодарю васъ, сэръ, я совершенно здоровъ,— отвчалъ мистеръ Гуппи.— Позвольте мн отрекомендовать вамъ мою матушку, изъ Олдъ-Стритъ-Роада, и моего короткаго пріятеля мистера Вивля. Врне сказать, мой пріятель только слыветъ подъ именемъ Вивля, но настоящее его имя Джоблингъ.
Мой опекунъ попросилъ ихъ садиться, и они разслись.
— Тони,— сказалъ мистеръ Гуппи, обращаясь къ пріятелю, посл неловкаго молчанія.— Не угодно ли начать объясненіе?
— Начинай самъ,— отвчаль пріятель довольно рзко.
— Извольте видть, мистеръ Джорндисъ,— началъ мистеръ Гуппи, къ величайшему удовольствію его матери, которое она обнаруживала, сильно толкая локтемъ мистера Джоблнгга и подмигивая мн самымъ настойчивымъ образомъ: — я полагалъ, что увижу миссъ Соммерсонъ одну и совсмъ не приготовился къ вашему потаенному присутствію. Впрочемъ, я полагаю, миссъ Соммерсонъ сообщила вамъ, что между нами происходили уже нкоторыя объясненія.
— Да,— отвчалъ мой опекунъ, улыбаясь:— миссъ Соммерсонъ объяснялась со мной по этому предмету.
— Чрезъ это обстоятельство,— сказалъ мистеръ Гуппи:— изложеніе дла становится легче. Сэръ, я кончилъ свой терминъ въ контор Кенджа и Карбоя и, мн кажется, кончилъ совершенно удовлетворительно. Я включенъ теперь, разумется, посл надлежащаго испытанія, отъ котораго другой, право, сбсится или сойдетъ съ ума, въ списокъ присяжныхъ стряпчихъ и получилъ на это званіе форменный аттестатъ, не угодно ли вамъ взглянуть на него?
— Благодарю васъ, мистеръ Гуппи,— отвчалъ мой опекунъ:— я совершенно увренъ, что аттестатъ вашъ написанъ по форм.
Вслдствіе этого мистеръ Гуппи останавливается вынимать что-то изъ кармана и продолжаетъ:
— Я не имю своего капитала, но моя матушка пользуется небольшимъ состояніемъ, въ вид пенсіи. (При этомъ матушка мистера Гуппи закинула голову свою назадъ, какъ будто никогда подобное замчаніе сынка не доставляло ей такого удовольствія, поднесла къ губамъ носовой платокъ и еще разъ какъ-то странно мигнула мн). Кром этого капитала найдется еще нсколько фунтовъ стерлинговъ на непредвидимые расходы по хозяйственной части.
— Да, это весьма недурно,— замтилъ мой опекунъ.
— У меня есть кой-какіе родственники,— продолжалъ мистеръ Гуппи:— они проживаютъ въ окрестностяхъ Валкотъ-сквера. Поэтому я нанялъ въ тхъ мстахъ домикъ, который, по мннію моихъ друзей, неслыханно дешевъ (поземельная такса ничтожная, да къ этому еще выговорено пользованіе нкоторыми удобствами), я и намренъ устроиться въ этомъ домик.
Матушка мистера Гуппи начала чрезвычайно странно раскачивать головой во вс стороны и еще странне улыбаться всякому, кто только имлъ удовольствіе обратить на нее свое вниманіе.
— Въ этомъ домик шесть комнатъ, исключая кухни,— говорилъ мистеръ Гуппи:— и, по мннію моихъ друзей, это весьма удобный и помстительный домикъ. Упоминая о моихъ друзьяхъ, я преимущественно ссылаюсь на моего пріятеля Джоблннга, который, я полагаю, знаетъ меня съ дтскаго возраста.
И мистеръ Гуппи бросилъ на него умильный взглядъ.
Мистеръ Джоблингъ подтвердилъ это шарканьемъ ногъ.
— Мистеръ Джоблингъ будетъ помогать мн въ качеств писца и будетъ житъ у меня въ дом,— сказалъ мистеръ Гуппи.— Моя матушка такъ же будетъ жить съ нами въ одномъ дом, какъ только кончится срокъ найма ея дома въ Олдъ-Стритъ-Роад, а вслдствіе этого недостатка въ обществ мы не будемъ ощущать. Мой пріятель Джоблингъ иметъ аристократическій вкусъ и наклонности, и кром того, будучи знакомъ со всми дйствіями и происшествіями въ высшихъ слояхъ общества, чрезмрно поощряетъ меня къ предпріятію, которое я имю удовольствіе излагать предъ вами.
Мистеръ Джоблингъ сказалъ: ‘справедливо’, и отодвинулся немного отъ локтя матушки мистера Гуппи.
— Итакъ, къ длу! Нтъ никакой необходимости упоминать вамъ, сэръ, какъ человку, который пользуется довріемъ и откровенностью миссъ Соммерсонъ,— сказалъ мистеръ Гуппи:— (матушка, я бы желалъ, чтобъ вы сидли поспокойне) нтъ никакой необходимости упоминать, сэръ, что плнительный образъ миссъ Соммерсонъ былъ нкогда глубоко впечатлнъ въ моемъ сердц, и что я имлъ счастье предлагать ей мою руку.
— Слышалъ и объ этомъ, слышалъ,— сказалъ мой опекунъ.
— Обстоятельства,— продолжалъ мистеръ Гуппи:— устранять которыя я не имлъ возможности, ослабили на нкоторое время впечатлнія того плнительнаго образа. При этомъ случа поведеніе миссъ Соммерсонъ было въ высшей степени благородно, и могу даже, прибавить, въ высшей степени великодушно.
Мой опекунъ погладилъ меня по плечу и, повидимому, все это его очень забавляло.
— Теперь, сэръ,— сказалъ мистеръ Гуппи морально я приведенъ въ такое состояніе, что имю непреодолимое желаніе отвтить взаимностью на это великодушное поведеніе. Я желаю доказать миссъ Соммерсонъ, что могу достичь такой высоты, какой, быть можетъ, она не въ состояніи себ представить. Я нахожу, что плнительный образъ, который, какъ я воображалъ, уже изгладился изъ моего сердца, сохранился въ немъ неизмнно. Его вліяніе надо мною по сіе время еще непреодолимо, и, покоряясь ему, я хочу забыть обстоятельства, устранить которыя я не имлъ возможности, и повторить миссъ Соммерсонъ т предложенія, которыя имлъ честь длать при первомъ случа. Я предлагаю миссъ Соммерсонъ принять домъ въ Валькотъ-сквер, мое адвокатское занятіе, и меня самого.
— Да, дйствительно, это весьма великодушно, сэръ,— замтилъ мой опекунъ.
— Точно такъ, сэръ,— отвчалъ мистеръ Гуппи чистосердечно:— мое желаніе заключается въ томъ, чтобы быть великодушнымъ. Не думаю, что, длая миссъ Соммерсонъ такое предложеніе, я сколько нибудь унижаю себя. Но все же тутъ есть обстоятельства, которыя можно бы, кажется, принять взамнъ за вс мои маленькія уступки и такими образомъ подвести итогъ врно и безобидно съ той и другой стороны.
— Сэръ, я принимаю на себя отвчать за миссъ Соммерсонъ на ваши предложенія,— сказалъ мой опекунъ, смясь и звоня въ колокольчикъ.— Она вполн оцниваетъ ваши прекрасные планы и желаетъ вамъ добраго вечера и всякаго благополучія.
— О!— сказалъ мистеръ Гуппи, поблднвъ.— Какъ же я долженъ понимать это, сэръ:— за согласіе, за отказъ, или за отсрочку?
— За ршительный отказъ, если вамъ угодно,— отвчалъ мой опекунъ.
Мистеръ Гуппи недоврчиво взглянулъ на своего пріятеля, потомъ на мать, которая вся превратилась въ гнвъ, потомъ на полъ и наконецъ на потолокъ.
— Въ самомъ дл?— сказалъ онъ,— Послушай, Джоблингъ, если ты дйствительно другъ, какимъ ты выставляешь себя, то мн кажется, ты бы могъ вывести мою мать изъ комнаты и не позволить ей оставаться ни минуты тамъ, гд ей не нужно быть.
Но мистриссъ Гуппи положительно отказывалась выйти изъ комнаты. Она не хотла и слышать объ этомъ.
— Убирайтесь вы сами вонъ,— вскричала она моему опекуну:— что вы думаете о себ? Разв мой сынъ не стоитъ васъ? Вы бы постыдились самихъ себя. Убирайтесь вонъ отсюда!
— Послушайте, прекрасная леди,— отвчалъ мой опекунъ:— совсмъ несообразно съ здравымъ разсудкомъ просить меня убираться вонъ изъ моей квартиры.
— А мн какое дло!— кричала мистриссъ Гуппи.— Убирайтесь вонъ отсюда! Если мы не хороши для васъ, такъ ищите себ другихъ лучше насъ. Убирайтесь вонъ, я говорю, и ищите другихъ!
Быстрая перемна въ обращеніи мистриссъ Гуппи и переходъ изъ смшного тона въ тонъ оскорбительный были для меня совершенно неожиданны.
— Убирайтесь вонъ отсюда и ищите другихъ,— повторяла мистриссъ Гуппи:— убирайтесь вонъ!
Повидимому ничто такъ сильно не удивляло матушку мистера Гуппи и не увеличивало ея негодованія, какъ наше невниманіе къ ея словамъ.
— Что же вы думаете?— кричала она:— чего же вы ждете здсь?
— Матушка,— прервалъ ея сынъ, постоянно держась впереди ея и отталкивая ее плечомъ своимъ, въ то время, какъ она съ угрожающимъ видомъ покушалась броситься на моего опекуна:— матушка, замолчите ли вы?
— Нтъ, Вильямъ,— отвчала она:— не хочу молчать! Не замолчу, пока они не уберутся отсюда!
Какъ бы то ни было, мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ соединенными силами повели мистриссъ Гуппи, совершенно противъ ея желанія, съ лстницы, и вмст съ тмъ какъ она спускалась ступенькою ниже, голосъ ея поднимался нотою выше, она непремнно требовала, чтобы мы убирались вонъ и искали другихъ лучше ихъ, а главне всего, чтобъ мы убирались вонъ.

LXV. Вступленіе въ свтъ.

Засданія начались, и мой опекунъ получилъ отъ мистера Кенджа увдомленіе, что тяжба будетъ въ доклад черезъ два дня. Имя хотя и слабую надежду на вновь открытое духовное завщаніе, я безпокоилась насчетъ окончанія тяжбы и въ назначенный день условилась съ Алланомъ идти въ судъ. Ричардъ быль чрезвычайно взволнованъ и до такой степени слабъ, хотя болзнь его все еще была только душевная, что подруга моя въ особенности теперь нуждалась въ утшеніи. Впрочемъ она не совсмъ еще покидала надежды на помощь, которая должна была явиться къ ней съ окончаніемъ тяжбы и не падала духомъ.
Засданія происходили въ Вестминстер. Тяжба разсматривалась въ этомъ мст, быть можетъ, уже сотни разъ, но я никакъ не могла, усвоить идею, что и на этотъ разъ разсмотрніе ея приведетъ къ какому нибудь результату. Мы вышли изъ дому тотчасъ посл завтрака, чтобы во время поспть въ Вестминстеръ Голлъ, и шли по многолюднымъ улицамъ (такъ пріятно и такъ странно это казалось мн!) одни.
Въ то время, какъ мы подвигались впередъ, составляя планы, что бы намъ сдлать для Ричарда и Ады, я услышала., что меня кто-то кликалъ: ‘Эсирь! Моя милая Эсирь! Эсирь!’ Я оглянулась и увидла, что это была Кадди Джеллиби. Высунувъ свою голову изъ маленькой кареты, которую она нанимала, чтобъ здить къ своимъ ученицамъ (такъ много ихъ было у нея теперь), какъ будто она хотла обнять меня за сто шаговъ. Я написала ей обо всемъ, что опекунъ мой сдлалъ, но не имла ни минуты времени създить и повидаться съ ней. Разумется, мы вернулись назадъ. Признательная Кадди была въ такомъ восторг, съ такимъ удовольствіемъ вспоминала о вечер, когда принесла мн букетъ цвтовъ, такое сильное имла расположеніе сжимать мое лицо (шляпку и все другое) между своими руками, и вообще поступала съ такой изступленной радостью, называя меня такимъ множествомъ милыхъ именъ и увряя Аллана, что я и Богъ знаетъ какое сдлала для нея благодяніе, что я принуждена была ссть къ ней въ карету и успокоить ее, позволивъ ей говорить и длать, что ей угодно. Алланъ оставался у окна кареты, былъ доволенъ не мене Кадди, а я была довольне ихъ обоихъ. Наконецъ къ крайнему своему удивленію я вышла изъ кареты, смясь, раскраснвшись, въ измятомъ плать и смотрла на Кадди, которая въ свою очередь смотрла на насъ, пока карета не скрылась изъ виду.
Черезъ это мы опоздали на четвергъ часа, и когда подошли къ Вестминстеръ-Голлу, мы узнали, что засданіе уже началось. Хуже того, мы увидли такое необыкновенное стеченіе народа въ Верховномъ Суд, что весь залъ набитъ былъ биткомъ, и мы не могли ни видть, ни слышать, что происходило въ немъ. Казалось, что тамъ говорилось что-то смшное, потому что отъ времени то времени раздавался громкій хохотъ и крикъ: ‘молчаніе!’ Казалось, что тамъ происходило что то интересное, потому что каждый старался протискаться ближе къ членамъ присутствія. Казалось, что тамъ происходило что-то очень забавное для адвокатовъ, потому что, когда нсколько молодыхъ присяжныхъ, въ парикахъ и въ мантіяхъ, вышли изъ зала, и когда одинъ изъ нихъ началъ разсказывать своимъ товарищамъ о томъ, что длалось внутри, вс они засунули руки въ карманы и, какъ говорится, помирали со смху.
Мы спросили стоявшаго подл насъ джентльмена, какое дло разсматривается въ засданіи? Онъ отвчалъ, что тяжба Джорндисъ и Джорндисъ. Мы спросили его, не знаетъ ли онъ, что тамъ длается по этой тяжб? Онъ отвчалъ, что не знаетъ, да и никто не знаетъ, однако сколько онъ могъ разслушать, такъ тяжба кончилась.
— Кончилась только на сегодня?— спросили мы
— Нтъ,— отвчалъ онъ:— кончилась совсмъ.
— Кончилась совсмъ!
Услышанъ этотъ ничмъ необъяснимый отвтъ, мы взглянули другъ на друга, теряясь въ недоумніи. Возможно ли, что духовное завщаніе такъ скоро разъяснило все дло, и что Ричардъ и Ада такъ скоро разбогатютъ? О, еслибъ это была правда! Но увы, какъ далеко было наше предположеніе отъ истины!
Недоумніе наше было непродолжительно. Засданіе вскор кончилось, и народъ потокомъ хлынулъ изъ зала. Слды недавняго смха оставались еще на лиц каждаго и, казалось, что вс выходили не изъ храма правосудія, но изъ театра, гд только что кончили смшной водевиль или представленіе фокусника. Мы стояли въ сторон, надясь встртить въ толп знакомое лицо, между тмъ изъ зала начали выносить огромныя кипы бумагъ, кипы въ мшкахъ, кипы, слишкомъ громадныя, чтобъ помстить ихъ въ какой нибудь мшокъ, массы бумаги всхъ возможныхъ видовъ и неимющихъ никакого вида — массы, подъ тяжестью которыхъ гнулись носильщики, бросали ихъ на время на тротуаръ и уходили за другими кипами. Даже и носильщики смялись. Мы взглянули на бумаги и, замтивъ на нихъ везд слова Джорндисъ и Джорндисъ, спросили человка, который находился среди нихъ и, повидимому, принадлежалъ къ числу присяжныхъ, неужели правда, что тяжба ршена окончательно?
— Да,— отвчалъ онъ:— кончилась таки совсмъ! и разразился хохотомъ.
При этомъ отвт, мы увидли мистера Кенджа. Онъ выходилъ изъ зала и съ видомъ самодовольствія слушалъ мистера Вольза, который былъ весьма равнодушенъ и несъ свой мшокъ. Мистеръ Вользъ первый замтилъ насъ.
— Вотъ и миссъ Соммерсонъ здсь,— сказалъ онъ:— и мистеръ Вудкортъ.
— Въ самомъ дл, да, дйствительно,— сказалъ мистеръ Кенджъ, приподнимая шляпу вжливо до утонченности.— Какъ ваше здоровье? Очень радъ васъ видть. Мистера Джорндиса нтъ здсь?
— Нтъ. Онъ никогда не бываетъ здсь, напомнила я ему.
— Да, да,— отвчаетъ мистеръ Кенджъ.— И прекрасно сдлалъ, что не былъ здсь сегодня, въ противномъ случа, его, смю ли я сказать въ отсутствіе моего добраго друга?— его неподражаемо странное мнніе, быть можетъ, еще бы сильне укоренилось въ немъ, правда, безъ всякаго сомннія, могло бы укорениться.
— Скажите, пожалуйста, что было сдлано сегодня?— спросилъ Алланъ.
— Что вы изволите сказать?— спросилъ мистеръ Кенджъ съ необычайной вжливостью.
— Что было сдлано сегодня?
— Что было сдлано,— повторилъ мистеръ Кенджъ.— Совершенно такъ. Да. Немного было сдлано, весьма немного. Намъ сдлали шахъ и матъ, мы получили внезапный толчокъ.
— Значитъ, духовное завщаніе оказалось дльнымъ документомъ?— спросилъ Алланъ:— Пожалуйста, объясните намъ это.
— Я бы сдлалъ для васъ это удовольствіе, еслибъ могъ,— сказалъ мистеръ Кенджъ:— но это невозможно, ршительно невозможно.
— Ршительно невозможно,— ршилъ мистеръ Вользъ, какъ будто его глухой беззвучный голосъ служилъ отголоскомъ словъ мистера Кенджа.
— Вы только подумайте, мистеръ Вудкортъ,— замтилъ мистеръ Кенджъ, употребляя въ дло свою серебряную лопатку, для вящшей вразумительности своихъ словъ и уничтоженія въ нихъ шероховатости.— Вы только подумайте, что это была знаменитая тяжба, это была затянутая тяжба, это была запутанная тяжба. Тяжба Джорндисъ и Джорндисъ весьма прилично названа была монументомъ адвокатской практики.
— И, разумется, она стоила величайшаго терпнія,— сказалъ Алланъ.
— Вотъ это кстати, очень кстати, сэръ,— отвчалъ мистеръ Кенджъ, подавляя смтъ,— Очень кстати! Извольте еще замтить, мистеръ Вудкортъ, (принимая на себя серьезный видъ), что при многочисленныхъ затрудненіяхъ, случайныхъ издержкахъ, мастерскихъ уверткахъ и формахъ длопроизводства въ этой знаменитой тяжб, на нее истрачены были труды, способности, краснорчіе, познаніе и умъ, мистеръ Вудкортъ, высокій умъ. Въ теченіе многихъ и многихъ лтъ тяжб Джорндисъ и Джорндисъ приносились въ жертву, такъ сказать, первйшіе цвты нашего сословія и, смю прибавить, лучшіе, сплые осенніе плоды. Если публика иметъ пользу отъ этого великаго сословія, и если это сословіе служитъ украшеніемъ государства, то за тяжбу Джорндись и Джорндисъ должно заплатить, сэръ, или наличными деньгами или недвижимымъ имуществомъ.
— Мистеръ Кенджъ,— сказалъ Алланъ, повидимому, онъ понялъ все въ одинъ моментъ.— Извините меня, мы не имемъ свободнаго времени. Неужели я такъ понимаю, что все спорное наслдство должно употребиться на издержки за длопроизводство?
— Гм! Мн кажется, что такъ,— отвчаетъ мистеръ Кенджъ.— Мистеръ Вользъ, какъ вы скажете?
— Мн кажется, что такъ,— повторилъ мистеръ Вользъ.
— И что такимъ образомъ тяжба сама собой уничтожится?
— Вроятно,— отвчалъ мистеръ Кенджъ.— Мистеръ Вользъ?
— Вроятно,— повторилъ Вользъ.
— Милый другъ мой,— прошепталъ Алланъ:— это окончательно убьетъ Ричарда!
На лиц его выражалось столько опасеній, онъ зналъ Ричарда такъ хорошо, и я такъ давно замчала постепенное разрушеніе бднаго брата моего, что слова моей милочки, высказанныя мн въ полнот ея любви, и тревожимой мрачнымъ предчувствіемъ, звучали въ ушахъ моихъ, какъ погребальный звонъ.
— Быть можетъ, вы хотите видть мистера Карстона,— сказалъ мистеръ Вользъ, идя за нами:— такъ вы найдете его въ зал. Я оставилъ его такъ отдохнуть немного. Добрый день, сэръ! Добрый день, миссъ Соммерсонъ!
Въ то время, какъ онъ, завязывая свой мшокъ, чтобы съ нимъ вмст догнать мистера Кенджа, сладкорчиваго присутствія котораго онъ боялся, повидимому, лишиться, онъ бросилъ на меня медленно пожирающій взглядъ, втянулъ въ себя глотокъ воздуха, какъ будто вмст съ этимъ онъ проглотилъ послдній кусокъ своего кліента, и его черная застегнутая, отталкивающая отъ себя фигура скрылась въ небольшую дверь въ отдаленномъ конц зала.
— Душа моя,— сказалъ Алланъ:— оставь мн Ричарда. Иди домой съ этимъ извстіемъ и потомъ возвращайся къ Ад.
Я не позволила ему нанять карету для меня, но умоляла его немедленно идти къ Ричарду и предоставить мн одной исполнитъ его приказанія. Поспшивъ домой, я застала моего опекуна и разсказала ему постепенно, съ какими новостями я воротилась.
— Маленькая хозяюшка,— сказалъ онъ совершенно спокойно:— окончанія тяжбы, на какихъ бы то ни было условіяхъ, я постепенно ждалъ, какъ величайшаго благословенія. Но мои бдные молодые кузены!
Мы говорили о нихъ все утро и разсуждали о томъ, что можно для нихъ сдлать. Посл обда мой опекунъ пошелъ со мною на подворье Сэймонда и остался у дверей. Я поднялась наверхъ. Милочка моя, услыхавъ мои шаги, вышла въ маленькій корридоръ и бросилась ко мн на шею, впрочемъ, она скоро успокоилась и сказала, что Ричардъ спрашивалъ меня нсколько разъ. По ея словамъ Алланъ отыскалъ его въ углу сада, сидящаго какъ мраморная статуя. Выведенный изъ этого оцпененія, онъ начала, говорить съ большимъ изступленіемъ, какъ будто передъ нимъ былъ судья. Хлынувшая изъ гортани кровь остановила его, и Алланъ привезъ его домой.
Когда я вошла, Ричардъ лежалъ на соф въ закрытыми глазами. На стол находились лекарства, комната была вывтрена, сторы спущены и вообще приняты были вс мры для его спокойствія. Алланъ стоялъ у него въ изголовьи и наблюдалъ за нимъ съ серьезнымъ лицомъ. Лицо Ричарда, казалось мн, лишено было всякаго цвта, и только теперь, въ первый еще разъ, я увидла, до какой степени онъ былъ изнуренъ. Впрочемъ, онъ казался прекрасне, чмъ я видла его въ теченіе многихъ дней.
Я молча сла подл него. Онъ открылъ глаза и слабымъ голосомъ, но съ прежней улыбкой, сказалъ мн:
— Бабушка Дорденъ, поцлуй меня, моя милая!
Для меня было пріятно и въ нкоторой степени удивительно, что Ричардъ при слабомъ своемъ положеніи былъ веселъ и говорилъ о будущемъ. Предназначенный бракъ вашъ,— говорилъ онъ,— такъ радовалъ его, что онъ не находилъ словъ выразитъ своей радости. Мой мужъ для него и для Ады былъ геніемъ хранителемъ, и онъ благословлялъ обоихъ насъ и желала намъ счастія, какое только жизнь могла намъ доставить. Я чувствовала, какъ будто сердце мое разрывалось на части, когда онъ взялъ руку моего мужа и положилъ къ себ на грудь.
Мы говорили о будущемъ такъ много, какъ только можно, и онъ нсколько разъ повторялъ, что долженъ присутствовать на моей свадьб, если только позволятъ ему силы. Но во всякомъ случа Ада поможетъ ему,— говорилъ онъ. ‘Поможетъ, поможетъ, неоцненный Ричардъ!’ И когда моя милочка говорила эти слова, лицо ея озарилось надеждой, она была чудно прекрасна! О, я предвидла, что ожидало ее и чего она ожидала!
Ему не позволялось говорить слишкомъ много, и потому, когда онъ молчалъ, мы тоже молчали. Сидя подл него, я показывала видъ, что работала для Ады, я это длала потому, что онъ любилъ шутить надъ моею дятельностью. Ада облокотилась на его подушку и поддерживала его голову въ своей рук. Онъ часто находился въ забытьи и при каждомъ пробужденіи первыми словами его было: ‘Гд Вудкортъ?’
Наступилъ вечеръ. Приподнявъ глаза, я увидла, что въ маленькой гостиной стоялъ мой опекунъ.
— Кто тамъ, бабушка Дорденъ?— спросилъ меня Ричардъ.
Дверь была позади его, но онъ замтилъ по моему лицу, что въ гостиной кто-то былъ.
Я взглядомъ попросила совта Аллана, и онъ кивнулъ мн головой, наклонился къ Ричарду и сказалъ ему. Мой опекунъ, увидвъ, что происходило, въ одинъ моментъ подошель ко мн, и положилъ свою руку на руку Ричарда.
— О, сэръ,— сказалъ Ричардъ:— вы добрый человкъ, вы человкъ великодушный!
И въ первый разъ залился слезами. Опекунъ мой, живая картина великодушнаго человка, слъ на мое мсто, продолжая держать Ричарда за руку.
— Любезный Рикъ,— сказалъ онъ:— тучи разсялись, и теперь для насъ все ясно. Мы теперь можемъ видть. До этого Рикъ, мы боле или мене блуждали въ потемкахъ. Но, что длать, прошедшаго не передлаешь! Какъ ты себя чувствуешь?
— Я очень слабъ, сэръ, но надюсь, что я окрпну. Я начинаю вступать въ свтъ.
— Да, истинно такъ, вотъ это врно сказано!— воскликнулъ мой опекунъ.
— Теперь я не такъ начну вступать въ него, какъ вступалъ прежде,— сказалъ Ричардъ съ грустной улыбкой.— Теперь я выучилъ хорошій урокъ. Онъ былъ труденъ, это правда: но будьте уврены, что я его выучилъ.
— Хорошо, хорошо,— сказалъ мой опекунъ утшающимъ тономъ:— я врю, мой милый, врю, врю!
— Только передъ вами,— продолжалъ Ричардъ:— я думалъ о томъ, что ничего въ мір такъ не желалъ бы я видть, какъ ихъ домъ, то есть домъ бабушки Дорденъ и Вудкорта. Еслибъ для меня была возможность перехать туда, когда силы мои начнутъ во мн возстановляться, я чувствую, что тамъ бы я поправился скоре, чмъ во всякомъ другомъ мст.
— Да, и я то же думалъ объ этомъ, Рикъ,— сказалъ мой опекунъ:— и наша маленькая хозяйка то же думала: она и я говорили объ этомъ не дальше, какъ сегодня. Смю сказать, что нарченный ея не воспротивится этому. Какъ ты думаешь?
Ричардъ улыбнулся и поднялъ руку, чтобъ дотронуться до Аллана, который стоялъ у него въ головахъ.
— Я ничего не говорю объ Ад,— говорилъ Ричардъ:— нo я думаю и думалъ о ней очень много. Взгляните на нее! Душа моя, моя бдная Ада! Она склоняется надъ этой подушкой въ то время, когда сама нуждается въ поко!
Онъ сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ, и никто изъ насъ не смлъ нарушить торжественнаго молчанія. Наконецъ, онъ отпустилъ ее. Ада взглянула на насъ, взглянула на небо и, судя по движеніямъ губъ ея, она читала молитву.
— Когда я пріду въ Холодный Домъ,— сказалъ Ричардъ:— мн придется разсказать вамъ многое, сэръ, а вамъ многое мн показать. Вдь вы не откажете мн въ этомъ?
— Разумется, нтъ, любезный Рикъ.
— Благодарю васъ, я узнаю васъ во всемъ, во всемъ. Мн говорили, какъ вы устроили его, ни на волосъ не отступая отъ вкуса и привычекъ нашей милой Эсири. Я побываю также и въ старомъ Холодномъ Дом.
— Да, я надюсь, Рикъ, что ты и туда заглянешь. Теперь я одинокій человкъ, и посщеніе близкихъ моему сердцу я приму за милость. Приму за милость, душа моя!— повторилъ онъ Ад, нжно перебирая ея золотистыя кудри и приложивъ одинъ локонъ къ губамъ. (Мн кажется, онъ въ душ давалъ себ клятву лелять ее, если она останется одна).
— Все это было ни боле, ни мене, какъ тревожный сонъ,— сказалъ Ричардъ, крпко сжавъ об руки моего опекуна.
— Ни больше, ни меньше, Рикъ, ни больше, ни меньше.
— И вы, какъ человкъ великодушный, вроятно, простите и пожалете этого мечтателя, будете снисходительны при его пробужденіи?
— Разумется, Рикъ. Вдь я тоже ни больше, ни меньше, какъ другой мечтатель.
— Да, я начинаю вступать въ свтъ!— сказалъ Ричардъ, и глаза его сдлались чисты и свтлы.
Мой мужъ придвинулся къ Ад, и я увидла, какъ онъ торжественно приподнялъ руку для предостереженія моего опекуна.
— Когда я удалюсь изъ этого мста, когда я снова буду находиться въ той отрадной стран, гд протекла моя юность, гд я буду имть достаточно силъ, чтобъ разсказать, чмъ Ада была для меня, гд я буду въ состояніи вспоминать о моихъ заблужденіяхъ и моей слпот, гд я стану приготовлять себя быть руководителемъ моего будущаго младенца? О, когда я удалюсь отсюда?— сказалъ Ричардъ.
— Когда ты будешь въ силахъ, милый Рикъ,— отвчалъ мой опекунъ.
— Ада, другъ мой, душа моя!
Онъ хотлъ приподняться. Алланъ поднялъ его настолько, чтобъ она могла держать его на своей груди: только этого и хотлъ Ричардъ.
— Я не правъ передъ тобой, мой ангелъ, я погубилъ тебя. Я упалъ, какъ тяжелая тнь, на твой свтлый путь, я вовлекъ тебя въ нищету и бдствія, я разсялъ на втеръ вс твои средства къ существованію. Простишь ли ты мн все это, моя Ада, прежде, чмъ я вступлю въ свтъ?
Улыбка озаряла лицо его въ то время, какъ Ада наклонилась поцловать его. Онъ тихо опустилъ свое лицо на грудь Ады, крпко сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ и, съ однимъ прощальнымъ вздохомъ, вступилъ въ свтъ… но, не въ этотъ свтъ. О, нтъ! Онъ переселился въ другой лучшій міръ, гд нтъ ни скорби, ни разлуки!
Поздно вечеромъ, когда все стихло, бдная полоумная миссъ Фляйтъ пришла ко мн и съ горькими слезами сказала, что выпустила на волю всхъ своихъ птичекъ.

LXVI. Въ Линкольншэйр.

Въ эти дни, исполненные множества перемнъ, мрачное безмолвіе тяготетъ надъ всмъ Чесни-Воулдомъ, какъ тяготетъ оно и надъ нкоторой частью фамильной исторіи. Пронеслась молва, будто сэръ Лэйстеръ платилъ любителямъ поговорить большія деньги за то, чтобы они молчали, впрочемъ, это одна только молва, слабая и ничмъ не подтверждаемая, молва, которая, при первомъ порыв своемъ принять огромные размры, совершенно замолкала. Извстно за достоверное, что прахъ прекрасной леди Дэдлокъ покоится въ великолпномъ мавзоле, сооруженномъ въ парк, вершина котораго прикрывается густыми втвями вковыхъ деревьевъ, и гд въ теченіе ночи голоса совъ оглашаютъ весь паркъ, но откуда прекрасная леди принесена была домой и положена между отголосками этого одинокаго мста, и какою смертью умерла она — это непроницаемая тайна. Нкоторыя изъ ея старинныхъ подругъ, большею частью находящихся среди разрумяненныхъ прелестницъ съ костлявыми шеями, прелестницъ, утратившихъ свою красоту и начинающихъ кокетничать съ угрюмой смертью, иногда поговаривали, играя своими огромными верами, что для нихъ весьма удивительно, почему Дэдлоки, покоившіеся въ томъ же мавзоле, не возстанутъ противъ такого непріятнаго сообщества. Впрочемъ, отшедшіе Дэдлоки принимаютъ это весьма спокойно и вовсе не думаютъ возставать противъ этого.
Между кустами папоротника въ глубокомъ овраг и по извилистой дорожк, обсаженной группами деревьевъ, часто раздается звукъ лошадиныхъ подковъ, направляющійся къ этому одинокому мсту. И тамъ можно видть, какъ сэръ Лэйстеръ, больной, согбенный и почти слпой, детъ верхомъ съ высокимъ статнымъ мужчиной, который постоянно держитъ его лошадь подъ уздцы. Когда онъ подъзжаетъ къ этому мсту, лошадь сэра Лэйстера останавливается безъ всякаго принужденія передъ дверями мавзолея, и сэръ Лэйстеръ, скинувъ шляпу, остается на нсколько минутъ безмолвнымъ и потомъ возвращается домой той же дорогой.
Въ одномъ изъ сторожевыхъ домиковъ въ парк, въ томъ самомъ домик, который виденъ изъ оконъ господскаго домика, и въ которомъ когда-то во время осенняго разлива водъ въ Линкольншэйр, миледи любовалась ребенкомъ сторожа, въ этомъ домик помщается высокій и статный мужчина, отставной кавалеристъ. По стнамъ развшены нкоторыя изъ его прежнихъ оружій, содержать которыя въ ослпительномъ блеск составляетъ источникъ особеннаго удовольствія для маленькаго хромоногаго человчка, постоянно обртающагося на конюшняхъ. Дятеленъ этотъ маленькій человчекъ, онъ безпрестанно полируетъ мдныя бляхи на дверяхъ шорнаго сарая, полируетъ стремена, мундштуки, гайки и пряжки на сбру, и вообще все, что требуетъ полировки, словомъ, онъ ведетъ свою жизнь въ постоянномъ треніи. Косматый и уродливый человчекъ, имющій большое сходство съ старой собакой неопредленной породы, собакой, которая на своемъ вку перепробовала безчисленное множество различныхъ толчковъ. Кличка ей — Филь!
Какое плнительное представляется зрлище, когда величавая старая домоправительница (немножко крпкая на ухо) отправляется въ церковь, склонясь на руку сына, и какъ пріятно наблюдаетъ (что, между прочимъ, длаютъ весьма немногіе, потому что въ настоящее время въ господскомъ дом замтенъ сильный недостатокъ въ обществ) отношеніе обоихъ ихъ къ сэру Лэйстеру и отношеніе сэра Лэйстера къ нимъ. Среди лта, въ хорошую погоду къ нимъ являются гости, и тогда между деревьями парка частенько показывается сренькій плащъ и старый зонтикъ, тогда можно видть, какъ дв молоденькія двочки играютъ и рзвятся въ различныхъ частяхъ парка, и какъ изъ дверей домика кавалериста вылетаетъ табачный дымъ изъ двухъ трубокъ и сливается съ благоуханіемъ вечерняго воздуха, тогда внутри сторожевого домика раздаются мелодическіе звуки флейты и громкій одушевленный разговоръ о британскихъ гренадерахъ, и въ то время, какъ сумерки вечерніе начнутъ переходить въ ночныя тни, можно видть дв фигуры, расхаживающія взадъ и впередъ, и слышать, какъ одна изъ нихъ грубымъ и неизмняемымъ голосомъ произноситъ отъ времени до времени: ‘Я никогда не сознавался въ этомъ передъ старой бабенкой. Надобно соблюдать дисциплину’.
Волюмнія, становясь вмст съ полетомъ времени пунцове въ лиц, вмсто румянца, и желте, вмсто близны, читаетъ для сэра Лэйстера въ длинные вечера и прибгаетъ къ различнымъ ухищреніямъ, чтобы скрыть свое званье, изъ числа этихъ ухищреній самое дйствительное заключается въ томъ, что она сжимаетъ въ своихъ розовыхъ губахъ жемчужное ожерелье.
Кузены какъ-то обгаютъ Чесни-Воулдъ въ его уныніи, но впрочемъ, являются въ него на нсколько дней во время сезона псовой охоты, и тогда на поляхъ раздаются ружейные выстрлы, и нсколько разсянныхъ загонщиковъ и егерей ждутъ въ назначенныхъ мстахъ двухъ-трехъ кузеновъ съ повшенными носами. Изнуренный кузенъ, еще боле изнуренный уныніемъ мста, впадаетъ отъ скуки въ ужасное настроеніе духа, стонетъ, въ часы бездйствія, подъ подушками софы и утверждаетъ, что это »дская т’рьма, р’клятая ссылка’.
Единственнымъ въ своемъ род и величайшимъ развлеченіемъ для Волюмніи въ этомъ совершенно измнившемся уголк Британіи служатъ событія, рдкія и отдленныя другъ отъ друга громадными промежутками, событія, когда потребуется сдлать что-нибудь для округа или для помстья, и когда это длается въ вид публичнаго бала. Тогда эта накрахмаленная сильфида отправляется, съ восторгомъ и полъ прикрытіемъ свиты своего кузена, въ старинное, полуистлвшее зало публичныхъ собраній, отстоящее отъ Чесни-Воулда милъ на пятнадцать, въ зало, которое въ теченіе трехсотъ шестидесяти четырехъ дней и ночей каждаго простого года представляетъ собою что-то въ род антиподной кладовой, заваленной опрокинутыми вверхъ ногами столами и стульями. Тогда-то она начинаетъ плнять сердца своимъ снисходительнымъ обхожденіемъ, своею двственной развязностью, своими милыми прыжками. Тогда-то она, эта идиллическая пастушка, вертится, кружится и носится въ лабиринт танцевъ, пастушки являются передъ ней съ чаемъ, съ лимонадомъ, съ сандвичами и съ подобострастіемъ. Тогда-то она становится по очереди, то мила, то жестока, то величава и недоступна, то снисходительна и ласкова и вообще плнительно-кокетлива и своенравна. Тогда открывается замчательный родъ параллели между ею и небольшими хрустальными канделябрами минувшаго вка, украшающими зало собранія, вс они, съ своими тоненькими стойками, съ тоненькими серьгами, съ своими обнаженными выпуклостями безъ всякаго украшенія и съ своимъ призменнымъ блескомъ, вс они кажутся Волюмніями.
Въ прочихъ отношеніяхъ линкольншэйрская жизнь для Волюмніи все равно, что жизнь въ пустомъ громадномъ дом среди деревьевъ, которыя вздыхаютъ, ломаютъ себ руки, склоняютъ головы и льютъ слезы на окна съ монотоннымъ уныніемъ. Все равно, что жизнь въ великолпномъ лабиринт, который скоре можно назвать собственностью старинной фамиліи, населенною отголосками, которые при каждомъ звук вылетаютъ изъ могилъ, скрывающихъ въ себ отшедшихъ владтелей, и разносятся по всему зданію, скоре такъ, нежели собственностью старинной фамиліи, населенною живыми созданіями и фамильными портретами. Все равно, что жизнь среди безчисленнаго множества никмъ не посщаемыхъ корридоровъ и лстницъ, гд рдко кто ршится сдлать нсколько шаговъ безъ провожатаго, гд старая два испускаетъ произвольный визгъ, когда обсыпается въ камин нагорвшая зола, повторяетъ этотъ визгъ во всякое время дня и во вс времена года, длается жертвою тоски и унынія, отказывается отъ своихъ обязанностей и узжаетъ.

LXVII. Окончаніе разсказа Эсири.

Аккуратно семь счастливыхъ лтъ я пробыла владтельницей Холоднаго Дома. Нсколько словъ, которыя остается, прибавить къ моему разсказу, будутъ скоро написаны, и тогда я и неизвстный другъ, для котораго пишу, разлучимся навсегда. Разлучимся не безъ пріятнаго воспоминанія съ моей стороны и, надюсь, безъ сожалнія съ его или съ ея стороны.
Мою милочку передали мн на руки, и въ теченіе многихъ недль я отъ нея не отходила. Младенецъ, надлавшій такихъ хлопотъ, родился прежде, чмъ обложили дерномъ могилу его отца. Онъ быль мальчикъ, и я, мой мужъ и мой опекунъ дали ему имя отца.
Помощь, которую ожидала моя милочка, явилась къ ней, хотя, по премудрому промыслу, совершенно съ другой стороны. Этотъ младенецъ былъ посланъ на утшеніе и возстановленіе здоровья своей матери. Когда я увидла силу слабой маленькой рученки, когда я замтила, до какой степени одно ея прикосновеніе заживляло раны въ сердц моей милочки и пробуждало въ ней уснувшія надежды, я получила новое понятіе и благости и милосердіи Отца Небеснаго.
Они поправлялись, и я начала замчать, что милая моя подруга приходила въ мой деревенскій садикъ и гуляла въ немъ, держа малютку на рукахъ. Я была тогда замужемъ. Я была счастливйшею изъ счастливыхъ.
Около этого времени къ намъ пріхалъ мой опекунъ и спросилъ Аду, когда она воротится домой?
— Оба Холодные Дома твои, душа моя,— сказалъ онъ:— но старшему изъ нихъ въ этомъ отношеніи должно отдать преимущество. Когда ты и твой милый ребенокъ достаточно поправитесь, то, пожалуйста, прізжайте и занимайте свой домъ.
Ада назвала его своимъ неоцненнымъ кузеномъ Джономъ.
— Нтъ,— сказалъ онъ:— теперь я боле, чмъ прежде, долженъ называться твоимъ опекуномъ.
И, дйствительно, теперь онъ вполн былъ опекуномъ ея и ея ребенка и имлъ полное право удержать за собой прежнее имя. Поэтому она назвала его и по сіе время называетъ своимъ опекуномъ. Дти не иначе знали его, какъ подъ этимъ именемъ. Я говорю: дти… вдь и у меня дв маленькія дочери.
Трудно поврить, что Чарли (попрежнему круглоглазая и безъ всякихъ способностей усвоить грамматическія правила) вышла замужъ за мельника въ ближайшемъ сосдств, а между тмъ, это правда, и даже теперь, взглянувъ изъ-за моей конторки, за которой я пишу рано по утру у открытаго окна, я вижу самую мельницу, вижу, какъ она начинаетъ вертться, Надюсь, что мельникъ не избалуетъ Чарли, впрочемъ, онъ очень любитъ ее, а Чарли гордится такой партіей, потому что онъ человкъ довольно зажиточный и его мельница въ сильномъ ходу. При мысли о моей маленькой горничной, мн кажется, что время оставалось такъ же неподвижно въ теченіе семи лтъ, какъ и эта мельница съ полчаса тому назадъ, въ теченіе этого времени маленькая Умма, сестра Чарли, служитъ для меня тмъ же, чмъ служила для нея Чарли. Что касается Тома, брата Чарли, я, право, не знаю, далеко-ли онъ зашелъ въ школ по математик, кажется, что до десятичныхъ. Онъ поступилъ въ ученье къ мельнику, очень добрый, застнчивый юноша, постоянно влюбляется въ кого-нибудь и постоянно краснетъ передъ предметомъ своей любви.
Кадди провела съ нами самые послдніе дни своихъ праздниковъ, она казалась для меня миле, прежняго, безпрестанно вбгаетъ въ домъ и выбгаетъ изъ него, какъ-будто въ жизнь свою она не давала уроковъ танцованія. Теперь Кадди вмсто наемнаго держитъ свой экипажъ и живетъ отъ прежняго мста двумя милями ближе къ центру города. Она трудится неутомимо, ея мужъ (одинъ изъ превосходнйшихъ мужей) охромлъ и не можетъ длать многаго. Но несмотря на то, она какъ нельзя боле довольна своей судьбой и длаетъ все, что только можетъ сдлать, отъ чистаго сердца. Мистеръ Джеллиби проводитъ вечера въ ея новомъ дом и точно такъ же прислоняется головой къ стн, какъ и въ старомъ. Я слышала, что мистриссъ Джеллиби испытываетъ величайшее огорченіе, вслдствіе семейныхъ неурядицъ, но я полагаю, что это случилось съ ней на время. Она потерпла сильную неудачу въ Борріобульскомъ проект, неудача эта произошла вслдствіе того, что владтель племени Борріобула-Ха хотлъ продать за ромъ всхъ переселенцевъ — разумется, тхъ, которые перенесли губительное влшніе климата, впрочемъ, она довольствуется теперь тмъ, что получила право засдать въ парламент, и Кадди говорила мн, что эта обязанность сопряжена еще съ большею корреспонденціею, чмъ прежняя. Я почти совсмъ забыла о маленькой дочери Кадди. Она уже теперь не такая маленькая крошка, но она глуха и нма. Мн кажется что такой матери, какъ Кадди, не можетъ и быть, въ досужные промежутки времени она учитъ ее тому, что доступно для изученія глухонмой и что можетъ облегчить въ нкоторой степени несчастіе ребенка.
Мн кажется, я никогда не перестану говорить о Кадди, потому что вмст съ ея именемъ я вспомнила о Пипи и старомъ мистер Торвидроп. Пипи служитъ въ таможн, и дла его идутъ отличнйшимъ образомъ. Мистеръ Торвидропъ, въ сильной степени апоплектикъ, все еще продолжаетъ показывать всему городу прекрасную осанку и изящныя манеры, попрежнему онъ не отказываетъ себ въ удовольствіяхъ, и попрежнему Кадди и Принцъ работаютъ на него. Онъ постоянно покровительствуетъ Пипи и, какъ полагаютъ, завщалъ ему свои любимые французскіе часы, украшавшіе его уборную и не составлявшіе его собственности.
При первыхъ сбереженныхъ нами деньгахъ мы прибавили къ нашему миленькому домику маленькую Ворчальную, собственно для моего опекуна, и каждый разъ посл его посщенія мы все боле и боле старались украшать ее. Я стараюсь описывать все это какъ можно короче, поточу что съ приближеніемъ къ концу моего разсказа чувство признательности сильне, и сильне, наполняетъ мое сердце, и когда я пишу о немъ, постоянно изъ глазъ моихъ льются слезы.
Теперь я не вижу его, но въ ушахъ моихъ раздаются слова нашего бднаго милаго Ричарда, когда онъ называлъ его великодушнымъ человкомъ. Въ отношеніи къ Ад и ея ребенку онъ самый нжный отецъ, въ отношеніи ко мн онъ тотъ же, чмъ былъ прежде, и какое имя я могу прибавить для этого! Онъ лучшій и врнйшій другъ моего мужа, онъ любимецъ нашихъ дтей, словомъ — онъ предметъ глубочайшей любви нашей и уваженія. А при всемъ томъ, когда я смотрю на него, какъ на человка, поставленнаго выше всхъ другихъ смертныхъ, я такъ фамильярна съ нимъ, такъ непринужденна, что, право, иногда удивляюсь самой себ. Я до сихъ поръ удержала за собой прежнія свои названія, а онъ удержалъ за собой свое, они не забываются даже и тогда, когда во время его посщеній я не сажусь на стулъ подл него. Тетенька Тротъ, бабушка Дорденъ, маленькая хозяюшка,— все это такъ же служитъ для моего призыва, какъ и прежде, и я точно такъ же отвчаю: ‘что угодно, мой опекунъ’? какъ и прежде.
Я не знала, чтобы втеръ задувалъ съ востока съ тхъ поръ, какъ опекунъ мой привелъ меня къ портному и указалъ на надпись дома, теперь принадлежащаго намъ. Однажды я замтила ему, что втеръ теперь никогда не дуетъ съ востока, ‘да, дйствительно, никогда,— отвчалъ онъ:— съ того дня онъ, кажется, боле не существуетъ въ той сторон горизонта’.
Мн кажется, что моя милочка сдлалась еще прекрасне. Печаль, оттнявшая ея личико, теперь уже совсмъ исчезла, повидимому, уничтожила въ немъ его двическое невинное, выраженіе и придала ему какую-то особенную, неземную прелесть. Иногда, взглянувъ на все, въ ея черномъ плать, которое она все еще носитъ, взглянувъ на нее въ то время, когда она учитъ моего Ричарда, я чувствую тогда… О, какъ трудно выразить, это чувство! И какъ оно отрадно! Мн кажется тогда, что она вспоминаетъ меня въ своихъ молитвахъ.
Я называю его моимъ Ричардомъ! Это потому, что, по его словамъ, у него дв мама, и я одна изъ нихъ.
Мы не богаты деньгами, но, благодаря Бога, живемъ безбдно, и домъ нашъ, какъ полная чаша. Я никогда не выхожу изъ дому съ мужемъ, но слышу, какъ вс его благословляютъ. Я не вхожу ни въ чей чужой домъ, но везд слышу, какъ его хвалятъ, или вижу эти похвалы въ признательныхъ взорахъ. Я никогда не ложусь спать безъ увренности, что въ минувшій день онъ облегчилъ чьи-нибудь страданія или оказалъ помощь ближнему въ часъ нужды. Я знаю, что т больные, страданія которыхъ могла облегчить одна только смерть, часто и часто, въ послднія минуты ихъ жизни благословляютъ его за его терпніе и состраданіе къ ближнему. Разв это не богатство?
Вс жители хвалятъ меня за то, что я жена доктора. Вс жители до такой степени любятъ меня и такъ стараются угодить мн, что мн даже совстно. Всмъ этимъ я обязана ему, моей любви, моей гордости! Они любятъ меня ради его, точно такъ, какъ и я длаю все въ жизни ради его.
Дня два тому назадъ, окончивъ вс приготовленія къ пріему моей милочки, моего опекуна и маленькаго Ричарда, которые должны были пріхать завтра, я сидла на открытомъ воздух подл портика, этого незабвеннаго портика, когда Алланъ воротился домой.
— Моя милая, маленькая хозяюшка, что ты длаешь здсь?— спросилъ онъ.
— Луна сіяетъ такъ ярко, Алланъ, ночь такъ восхитительна, что я съ удовольствіемъ сидла здсь и думала.
— О чемъ же ты думала, душа моя?— спросилъ Алланъ.
— Какой ты любопытный!— сказала я.— Мн, право, стыдно сказать теб, но все же я скажу. Я думала о моемъ прежнемъ личик.
— Ну, и что же ты думала о немъ, моя трудолюбивая пчелка?— сказалъ Алланъ.
— Я думала, что если бы и сохранилось то личико, ты бы не могъ любить меня больше, чмъ теперь.
— …Даже и тогда, еслибъ оно сохранилось?— повторилъ Алланъ, смясь.
— Конечно… даже и тогда.
— Моя милая бабушка Дорденъ,— сказалъ Алланъ, взявъ меня подъ руку:— смотришься-ли ты когда-нибудь въ зеркало?
— Ты знаешь, что смотрюсь, ты не разъ заставалъ меня передъ зеркаломъ.
— И неужели ты не замчаешь, что теперь ты въ тысячу разъ миле прежняго?
Я не замчала этого и не могу утвердительно сказать, что замчаю это теперь. Я знаю только, что мои малютки имютъ премиленькія личики, что моя милочка красавица, что мой мужъ очень недуренъ собой, что мой опекунъ иметъ самое свтлое и доброе лицо и, наконецъ, что вс они, какъ нельзя лучше, могутъ обойтись и безъ моей красоты…

КОНЕЦЪ.

Диккенс Чарльз
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Оливер Твист, Диккенс Чарльз, Год: 1838
  2. Домби и сын, Диккенс Чарльз, Год: 1848
  3. Крошка Доррит, Диккенс Чарльз, Год: 1857
  4. Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби,, Диккенс Чарльз, Год: 1839
  5. Жизнь и приключения Николая Никльби, Диккенс Чарльз, Год: 1839
  6. Тайна Эдвина Друда, Диккенс Чарльз, Год: 1870
  7. Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853
  8. Большие надежды, Диккенс Чарльз, Год: 1860
Электронная библиотека