Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 976 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Чарльзъ Диккенсъ.

Холодный домъ.

Переводъ подъ редакціей М. А. Шишмаревой.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ
‘Живописное обозрніе’.

Типографія Спб. акц. общ. ‘Слово’. Ул. Жуковскаго, 21.
1904.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Въ Верховномъ суд

П. Въ большомъ свт

III. Эсфирь

IV. Заоблачная филантропія

V. Утреннее приключеніе

VI. Совсмъ дома

VII. Дорожка привиднія

VIII. Много грховъ

IX. Знаки и намеки

X. Переписчикъ

XI. Нашъ дорогой братъ

XII. На сторож

XIII. Разсказъ Эсфири

XIV. Образецъ изящества

XV. Белль-Ярдъ

XVI. Томъ-Отшельникъ

XVII. Разсказъ Эсфири

XVIII. Леди Дэдлокъ

XIX. Проходи!

XX. Новый жилецъ

XXI. Семейство Смольвидъ

XXII. Мистеръ Беккетъ

XXIII. Разсказъ Эсфири

XXIV. Апелляція

XXV. Мистеръ Снегсби все видитъ

XXVI. Ловкіе стрлки

XXVII. Еще одинъ старый служака

XXVIII. Горнозаводчикъ

XXIX. Молодой человкъ

XXX. Разсказъ Эсфири

XXXI. Сидлка и больная

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I. Назначенный часъ

II. Конкурренты

III. Винтъ нажатъ

IV. Разсказъ Эсфири

V. Чизни-Вудъ

VI. Джерндайсъ съ Джерндайсомъ

VII. Борьба

VIII. Стряпчій и кліентъ

IX. Національныя и домашнія дла

X. Въ комнат мистера Телькингорна

XI. Въ кабинет мистера Телькингорна

XII. Разсказъ Эсфири

XIII. Письмо и отвтъ

XIV. Залогъ

XV. Держите!

XVI. Завщаніе Джо

XVII. Развязка

XVIII. По служб нтъ дружбы

XIX. Разсказъ Эсфири

XX. Разгадка

XXI. Упрямство

XXII. Слдъ

XXIII. Взрывъ мины

XXIV. Бгство

XXV. Преслдованіе

XXVI. Разсказъ Эсфири

XXУП. Зимній день и зимняя ночь

XXVIII. Разсказъ Эсфири

XXIX. Перспектива

XXX. Открытіе

XXXI. Другое открытіе

XXXII. Желзо и сталь

XXXIII. Разсказъ Эсфири

XXXIV. Заря новой жизни

XXXV. Въ Линкольншир

XXXVI. Конецъ разсказа Эсфири

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
Въ Верховномъ суд.

Лондонъ. Осеннія судебныя сессіи недавно открылись, и лордъ-канцлеръ вновь засдаетъ въ Линкольнъ-Иннской палат. Отвратительная ноябрьская погода. На улицахъ такъ грязно, какъ-будто воды потопа только что сошли съ земной поверхности, и появленіе на Гольборнскомъ холм какого-нибудь гигантскаго ящера мегалозавра, футовъ сорокъ длиной, нисколько не удивило бы. Моросить. Дымъ изъ трубъ стелется низко по земл, примшивая черную копоть къ падающимъ снжнымъ хлопьямъ, точно одвая ихъ въ трауръ по солнцу.

Собаки, выпачканныя грязью, совсмъ неузнаваемы, лошади забрызганы ею по самыя уши. Пшеходы въ сквернйшемъ настроеніи духа, толкаются, задваютъ другъ друга зонтиками, скользятъ и падаютъ на перекресткахъ, гд скопились и наростають, какъ сложные проценты, цлые слои грязи, нанесенной ногами всхъ, прошедшихъ здсь съ начала дня (если только онъ дйствительно начинался сегодня).

Туманъ повсюду: и вверхъ по рк надъ зелеными островами и лугами, и при усть, гд онъ окутываетъ ряды коралей и напитывается зловоніемъ нечистотъ, извергаемыхъ въ рку громаднымъ и грязнымъ городомъ. Туманъ надъ Эссекскими болотами и надъ Кентскими высотами: туманъ застилаетъ глаза и забирается въ горло стараго гринвичскаго инвалида, покашливающаго у очага своей богадльни, заползаетъ въ трубку, которую курить посл обда сердитый шкиперъ въ своей каюгб, щиплетъ за пальцы маленькаго юнгу, дрожащаго на палуб.

Мосты окутаны густой пеленой тумана, и если пшеходу, проходящему по мосту, случится заглянуть черезъ перила, ему кажется, что онъ виситъ въ воздушномъ шар надъ густыми облаками.

Тамъ и сямъ мерцаютъ газовые рожки, замняя солнце въ этотъ мрачный ноябрьскій день. Многія лавки освтились двумя часами раньше обыкновеннаго, но газъ свтить тускло, какъ будто недовольный, что его зажгли раньше времени.

Сырой день кажется еще сыре, туманъ еще плотне, грязныя улицы еще грязне у крпкаго свинцоваго навса Темпльбара,— достойнаго оплота крпкоголовой корпораціи. Близъ Темпльбара, въ Линкольнъ-Иннской палат, въ самомъ центр тумана, засдаетъ лордъ великій-канцлеръ.

Какъ ни густъ сегодня туманъ, какъ ни глубока грязь — они не могутъ сравниться съ тмъ мракомъ и грязью, въ которыхъ блуждаетъ и барахтается Верховный судъ, величайшій изъ всхъ нераскаянныхъ гршниковъ передъ лицомъ неба и земли.

Если ужъ лорду-канцлеру необходимо здсь засдать, онъ долженъ засдать именно въ такой день, съ туманнымъ ореоломъ вокругъ головы, облеченный въ красную мантію, подъ снью красныхъ драпировокъ. Пока толстый атторней съ внушительными бакенбардами тоненькимъ голосомъ читаетъ ему нескончаемый докладъ, взглядъ его устремленъ на подвшанную къ потолку лампу, свтъ которой теряется въ туман.

Въ такой именно день десятки членовъ Суда должны быть заняты однимъ изъ десяти тысячъ пунктовъ безконечнаго процесса, стараясь уличить другъ друга въ промахахъ и недосмотрахъ, въ такой именно день должны они вязнуть по уши въ юридическихъ изворотахъ, придавъ своимъ физіономіямъ видъ полнйшаго безстрастія, какъ подобаетъ опытнымъ актерамъ.

Въ такой именно день прикосновенные къ процессу стряпчіе (двумъ-тремъ изъ нихъ процессъ перешелъ по наслдству отъ ихъ отцовъ, сколотившихъ на немъ капиталецъ) должны засдать въ этой загородк, похожей на колодезь, (только не тотъ, откуда вышла истина), между краснымъ столомъ архиваріуса и шелковыми мантіями адвокатовъ, имя передъ собою груды протоколовъ, встрчныхъ исковъ, приговоровъ, заявленій, показаній, отношеній, рапортовъ и прочей чепухи, нелпой, но дорого оплачиваемой.

Да наполнится мракомъ этотъ залъ съ мерцающими свчами! Да сгустится и никогда не разсется застилающій его туманъ! Да не пропустятъ въ него дневнаго свта потускнвшія стекла, чтобы, заглянувъ сюда сквозь стеклянныя двери, робкій новичекъ остерегся входить, проникшись ужасомъ передъ этимъ страшнымъ мстомъ и замогильными звуками, доносящимися изъ глубины святилища, гд, подъ балдахиномъ, точно чудовищныя привиднія, засдаютъ парики во глав съ лордомъ-канцлеромъ, созерцающимъ тусклую лампу.

Таковъ Канцлерскій судъ, тотъ самый, который въ каждомъ графств владетъ развалинами и запущенными землями, иметъ своихъ помшанныхъ въ каждомъ сумасшедшемъ дом, своихъ покойниковъ на каждомъ кладбищ, тысячи разоренныхъ истцовъ въ стоптанныхъ башмакахъ и потертомъ плать, просящихъ взаймы у перваго встрчнаго, или протягивающихъ руку за подаяніемъ,— тотъ самый, который даетъ сильному средства уничтожать праваго, истощаетъ деньги и терпніе, убиваетъ мужество и надежду, помрачаетъ разсудокъ, разбиваетъ сердца. Всякій честный человкъ изъ засдающихъ здсь законниковъ долженъ бы предупреждать: ‘лучше вытерпите какую угодно несправедливость, но не приходите сюда’!

Кто-же можетъ присутствовать въ зал суда въ этотъ ненастный вечеръ кром канцлера, атторнеевъ по текущему длу, двухъ-трехъ адвокатовъ безъ практики, да вышеупомянутыхъ стряпчихъ? Только архиваріусъ, засдающій пониже судьи въ мантіи и парик, и должностныя лица, необходимыя для формальностей судопроизводства, да и т вс зваютъ, не получая ни крошечки удовольствія отъ разбираемаго дла ‘Джерндайса съ Джерндайсомъ’ — многолтняго процесса, изъ котораго всякій интересъ давно выжать.

Стенографы и газетные репортеры исчезаютъ вмст съ остальными судебными завсегдатаями всякій разъ, какъ приходитъ чередъ этого дла, мста ихъ пусты.

Маленькая помшанная старушонка, въ измятомъ чепц, въ углу залы стоитъ на скамь, чтобы лучше видть внутренность завшаннаго святилища, она всегда торчитъ въ палат съ начала до конца засданія, питая смутную надежду на какое-то ршеніе въ свою пользу.

Говорятъ, что старушонка дйствительно одно изъ многочисленныхъ, заинтересованныхъ въ процесс лицъ, но наврное никто не знаетъ, да никто объ этомъ и не заботится. Она носитъ съ собой въ ридикюл маленькій свертокъ, который называетъ своими документами, но въ свертк только клочки бумага, да высушенная лавандовая трава. Подъ стражею вводятъ блднаго изможденнаго арестанта (это уже въ шестой разъ), чтобы онъ могъ защищать себя лично. Его обвиняютъ въ томъ, что, будучи единственнымъ душеприказчикомъ, онъ запуталъ счеты, хотя и не доказано, имлъ ли онъ о нихъ какое нибудь понятіе. Весьма вроятно, что обвиняемый невиненъ, тмъ не мене будущность его разбита.

Разоренный истецъ періодически назжаетъ изъ Шропшира, тщетно добиваясь случая поговорить съ лордомъ-канцлеромъ по окончанія засданія и не желая понять, что тотъ даже не вдаетъ объ его существованіи, хотя и раззорялъ его впродолженіе двадцати пяти лтъ, шропширецъ занимаетъ одно изъ ближайшихъ къ святилищу мсто и не спускаетъ глазъ съ лорда-канцлера, готовясь обратиться къ нему съ воззваніемъ, какъ только встанетъ съ мста. Писцы знаютъ просителя въ лицо и ждутъ, что изъ этого выйдетъ, предвкушая: потху, которая хоть ненадолго разсетъ хандру, нагоняемую хмурой погодой.

Тянется дло Джерндайсовъ. Эта, всмъ надовшая, тяжба такъ усложнилась съ теченіемъ времени, что даже участники не знаютъ ея сути, а юристы, поговоривъ о ней минуть пять, приходятъ къ полнйшему разногласію по всмъ пунктамъ.

Пока тянулся процессъ, народилось безчисленное множество дтей, молодежь переженилась, старики перемерли. Десятки лицъ оказались участниками въ этомъ дл, сами не зная, какъ и почему, цлыя семейства наслдовали его съ незапамятныхъ временъ. Маленькій истецъ или отвтчикъ, которому общали игрушечную лошадку, когда тяжба будетъ выиграна, усплъ вырости, обзавестись настоящими лошадьми и прогаллопировать на тотъ свтъ. Двочки, состоявшія подъ опекой суда въ качеств малолтнихъ тяжущихся, сдлались матерями и бабушками. Длинный рядъ судей прошелъ, не оставивъ по себ и слда, длинный списокъ лицъ-участниковъ процесса превратился въ перечень покойниковъ, осталось не боле двухъ-трехъ современниковъ тому Тому Джерндайсу, который застрлился въ кофейн Канцлерской улицы, доведенный до отчаянія безконечнымъ процессомъ, а тяжб все еще не предвидлось конца.

Дло Джерндайсовъ вошло въ поговорку,— вотъ единственное добро, которое изъ него вышло, многимъ оно принесло смерть и несчастія, но за то позабавило юристовъ. Каждый служащій въ суд имлъ къ нему какое нибудь отношеніе, каждый канцлеръ, въ бытность свою адвокатомъ, участвовалъ въ немъ, старые сизоносые адвокаты за бутылкой послобденнаго портвейна отпускаютъ надъ нимъ премилыя шутки въ дружескомъ кругу, молодые клерки изощряютъ на немъ свое судейское остроуміе. Послдній лордъ-канцлеръ охарактеризовалъ его замчательно ловко: когда знаменитый адвокатъ Блоуэрсъ выразился однажды такъ: ‘это случится разв тогда, когда съ неба посыплется дождь изъ картофеля’, канцлеръ поправилъ его: ‘или тогда, когда мы покончимъ дло Джерндайса съ Джерндайсомъ’. Эта шутка особенно понравилась всей судейской братіи.

Нершенный вопросъ: на сколькихъ людей этотъ процессъ наложилъ свою руку, сколькихъ погубилъ и испортилъ въ конецъ. Начиная съ предсдателя, окруженнаго грудами запыленныхъ документовъ съ фигурирующими въ нихъ подъ разными соусами Джерндайсомъ съ Джерндайсомъ, и кончая простымъ клеркомъ, исписавшимъ десятки тысячъ листовъ съ этимъ вчнымъ заголовкомъ,— ни одна душа не сдлалась лучше, благодаря этому процессу. Изъ хитростей, надувательствъ, хищеній и лганья во всхъ видахъ ничего хорошаго вырости не можетъ.

Служащіе въ конторахъ стряпчихъ мальчики, которымъ приказано уврять приходящихъ истцовъ, что мистеръ Чизль или Мизль занятъ по горло до самаго вечера, пріучаются къ уверткамъ и обману, самъ стряпчій хотя и сколотилъ кругленькій капиталецъ на этомъ процесс, но лишился доврія даже родной матери и заслужилъ презрніе собственныхъ дтей. Разные Чизли и Мизли привыкли давать общанія на втеръ, врод того, что они почтутъ своимъ долгомъ вникнуть въ дльце какого-нибудь бдняка Дризля и посмотрятъ, что можно для него сдлать — вотъ какъ только освободятся отъ дла Джерндайсовъ.

Проклятый процессъ щедрой рукой разсыпалъ смена мошенничества и плутней, даже т, кто слдилъ за ними издали, нечувствительно привыкли предоставлять злу полную свободу идти своимъ путемъ и научились думать, что въ мір все дурно и лучше быть не можетъ.

Итакъ, въ самомъ центр тумана и грязи засдаетъ лордъ-канцлеръ въ Верховномъ суд.

— Мистеръ Тенгль! взываетъ онъ, утомленный неистощимымъ краснорчіемъ ученаго мужа.

— Милордъ! отзывается Тенгль, Тенгль прославился тмъ, что больше всякаго другого знаетъ о дл Джерндайса съ Джерндайсомъ. Утверждаютъ, что, по выход изъ школы, онъ не читалъ ничего, кром этого дла.

— Скоро вы дадите заключеніе?

— Милордъ! Нкоторые пункты не выяснены, но моя обязанность повиноваться вашей милости, слдуетъ уклончивый отвтъ мистера Тенгля.

— Я думаю, мы должны выслушать адвокатовъ, заявляетъ канцлеръ съ легкой улыбкой.

Восемнадцать ученыхъ собратовъ мистера Тенгля, каждый съ краткимъ конспектомъ въ тысячу восемьсоть листовъ, вскакиваютъ точно восемнадцать фортепьянныхъ молоточковъ, отвшиваютъ восемнадцать поклоновъ и опускаются на свои мста.

— Мы выслушаемъ васъ въ среду черезъ дв недли, заключаетъ лордъ-канцлеръ.

Итакъ, разсматриваемый вопросъ разршится на дняхъ, но этотъ вопросъ въ сравненіи со всмъ дломъ то-же, что маленькая почка на высокомъ лсномъ великан.

Канцлеръ и адвокаты приподымаются, арестанта торопливо толкаютъ въ спину, истецъ изъ Шропшира восклицаетъ:

— Милордъ! и мгновенно умолкаетъ, призываемый къ порядку грозными взглядами судебныхъ приставовъ.

— Относительно молодой двицы, продолжаетъ канцлеръ все еще по длу Джерндайсовъ,— молодой двицы…

— Прошу прощенья, молодого человка… выскакиваетъ вистсръ Тенгль.

— Относительно молодой двицы, отчеканивая слова, продолжаетъ лордъ-канцлеръ,— и молодого человка,— двухъ молодыхъ людей,— (Тенгль стушевывается) — которыхъ я пригласилъ сюда сегодня, и которые ждутъ меня въ моемъ кабинет, я долженъ замтить, что повидаюсь съ ними и удостоврюсь, можно-ли будетъ помстить ихъ у ихъ дяди.

— Прошу прощенья. Онъ умеръ… еще разъ выскакиваетъ мистеръ Тенгль.

— У ихъ,— сквозь очки канцлеръ смотритъ въ бумагу, лежащую на пюпитр,— у ихъ ддушки.

— Прошу прощенья… Жертва отчаянія… Кончилъ дни самоубійствомъ.

Въ этотъ моментъ маленькій адвокатъ съ громовымъ голосомъ, вынырнувшій изъ туманной бездны, обращается къ лорду-канцлеру:

— Соблаговолите выслушать меня, милордъ. Это мой довритель. Онъ дальній родственникъ. Я въ настоящую минуту не подготовленъ объяснить суду степень родства, но онъ приходится двоюроднымъ или троюроднымъ братомъ.

Звуки этого замогильнаго голоса еще раздаются подъ сводами зданія, а маленькій адвокатъ уже нырнулъ въ бездну тумана, гд его не сыщетъ самый зоркій глазъ.

— Я поговорю съ обоими молодыми людьми на счетъ ихъ пребыванія у ихъ родственника, результатъ переговоровъ я изложу суду завтра утромъ.

Канцлеръ снова готовится откланяться, когда ему представляютъ арестанта. Но достаточныхъ уликъ для его обвиненія еще не накопилось, и несчастнаго отсылаютъ обратно въ тюрьму. Шропширецъ отваживается еще на одну попытку:— Милордъ!— взываетъ онъ, по канцлеръ, зная его, проворно исчезаетъ, за нимъ и вс остальные.

Синіе мшки набиваются тяжелыми связками бумагъ и уносятся клерками. Сумасшедшая старушка уходить со своими документами. Пустая зала запирается.

Еслибъ можно было собрать и запереть въ ней вс совершенныя здсь несправедливости, все причиненное горе, и все это поджечь! Какъ хорошо было бы для всхъ, особенно для лицъ, запутанныхъ въ тяжбу Джерндайса съ Джерндайсомъ!

ГЛАВА II.
Въ большомъ свт.

А теперь, въ тотъ же ненастный вечеръ, перенесемся изъ судейскаго міра въ другую область и бросимъ бглый взглядъ на большой свтъ. Разница между тмъ и другимъ не такъ велика, какъ можетъ сперва показаться. И тамъ, и здсь царство обычая и рутины: тамъ — спящій непробуднымъ сномъ Рипъ-Ванъ-Винкль {Голландецъ въ сказк Вашингтона Ирвинга, проспавшій все время войны на независимость. Примч. перев.}, который проснется разв только отъ громоваго удара, здсь — спящія красавицы, которыхъ разбудитъ когда нибудь принцъ, и завертятся тогда остановившіеся вертела на кухн, и проснется заколдованное царство!

Узокъ этотъ ‘большой’ свтъ. Тсны его предлы. Даже сравнительно съ нашимъ міркомъ онъ маленькая точка. Есть въ немъ и хорошее, есть честные, благородные люди. Безспорно: и большой свтъ иметъ свое значеніе. Но какъ драгоцнность, обернутая толстымъ, слоемъ ваты, онъ не можетъ ни слышать, ни видть жизни остального міра, не можетъ знать его стремленій и порывовъ. Въ этомъ великосвтскомъ кругу замираетъ все живое: недостатокъ воздуха мшаетъ всякому здоровому развитію.

Миледи Дэдлокъ пріхала на нсколько дней въ свой городской домъ передъ отъздомъ въ Парижъ, гд она ршила провести нсколько недль, дальнйшія ея намренія неизвстны. Она детъ въ Парижъ развлечься,— такъ гласитъ свтская молва и другихъ объясненій не допускается, а свтская молва непогршима во всемъ, что касается высшаго свта. Деревенская жизнь нагнала тоску на миледи Дэдлокъ, хотя она и зоветъ свое помстье своимъ Линкольнширскимъ ‘уголкомъ’. Теперь весь Линкольнширъ подъ водой. Арка моста, ведущаго въ паркъ, размыта: вся окрестность на полъ-мили затоплена и превратилась въ огромную стоячую рку. Изъ воды точно острова торчатъ кое-гд деревья, а дождевыя струи непрерывно бороздятъ ея поверхность.

‘Уголокъ миледи сталъ чрезвычайно печаленъ. Деревья такъ напитались водой, что втки и сучья, срубленные при подчистк парка, падали безъ малйшаго треска и шума. Промокшій насквозь олень вязнетъ въ проск парка, превратившейся въ трясину. Раздавшійся выстрлъ теряетъ свою звучность во влажномъ воздух, дымъ отъ него медленно тянется къ холмамъ, а безконечный дождь бороздитъ ихъ зеленые склоны. Сренькій пейзажъ, видимый изъ оконъ миледи, постепенно темнлъ и наконецъ принялъ цвтъ туши.

На террас, прозванной сыздавна ‘Дорожкой привиднія’, дождевая вода наполнила вс вазы, и тяжелыя капли стучатъ, стучатъ всю ночь, падая на гладкія плиты. Стны маленькой церкви въ парк покрылись плсенью, дубовая каедра пропиталась сыростью, и по воскресеньямъ, когда церковь отопрутъ, кажется, что въ ней пахнетъ прахомъ схороненныхъ Дэдлоковъ.

Миледи бездтна Въ сумерки, сидя у окна въ своемъ будуар, она видла домикъ привратника со свтомъ въ ршетчатомъ оконц и подымающимся изъ трубы дымомъ, видла женщину и ребенка, который бжалъ впереди на встрчу радостно улыбающемуся отцу, и это выводило ее изъ себя.

Миледи объявила, что готова умереть со скуки, и наконецъ покинула свое помстье, предоставивъ его дождю, воронамъ, кроликамъ, оленямъ, куропаткамъ и фазанамъ. Портреты умершихъ Дэдлоковъ смотрли со стнъ унылыми привидніями, пока дворецъ не заперъ ставенъ въ старинныхъ покояхъ. Когда они вновь увидятъ свтъ — этого не скажетъ намъ свтская молва, которая, какъ сатана, знаетъ только прошедшее и настоящее, но не будущее.

Сэръ Ленстеръ Дэдлокъ только баронетъ, но самый вліятельный изъ баронетовъ. Фамилія его такая же древняя, какъ холмы, окружающіе его помстье, но, конечно, заслуживаетъ большаго почтенія по крайней мр, по мннію самого баронета, земля могла бы обойтись безъ холмовъ, но никакъ не безъ Дэдлоковъ. Вообще онъ думаетъ, что только знатныя фамиліи имютъ право на значеніе въ природ.

Сэръ Лейстеръ — человкъ строгихъ правилъ, презирающій всякую низость, готовый скоре умереть, чмъ дать поводъ сомнваться въ своей чести, онъ благороденъ, настойчивъ, великодушенъ, но полонъ предразсудковъ и кастовой нетерпимости.

Сэръ Лейстеръ двадцатью годами старше своей супруги, но онъ не старется и какъ будто замерзъ на шестьдесятъ пятомъ году. Но временамъ у него бываютъ припадки подагры, отчего его походка нсколько тяжела, но онъ сохранилъ благородную осанку. У него серебристые волосы и бакенбарды, онъ носитъ тонкое жабо, блоснжный жилетъ, синій сюртукъ со свтлыми пуговицами. Онъ чопоренъ, величавъ, безукоризненно вжливъ, предупредителенъ къ жен и высоко цнить ея достоинства. Единственная романтичная черта его — рыцарское обожаніе жены, нисколько не ослабвшее съ тхъ поръ, какъ онъ былъ женатъ. Онъ женился на ней по любви. Молва гласила, что у нея не было генеалогическаго дерева, но сэръ Лейстеръ имлъ столько знатныхъ предковъ, что въ этомъ не нуждался, за то у миледи былъ такой запасъ красоты, надменности, ума, котораго съ избыткомъ хватило бы на цлый легіонъ молодыхъ леди.

Вс эти качества, въ соединеніи съ богатствомъ и высокимъ общественнымъ положеніемъ, сразу выдвинули ее впередъ и поставили во глав великосвтскаго общества. Александръ Македонскій плакалъ, что не осталось міровъ для завоеваній,— такъ по крайней мр говорится въ исторіи, не такъ было съ миледи: покоривъ свой міръ, она вполн удовлетворилась. Она устала отъ своихъ успховъ, пресытилась ими. Невозмутимое равнодушіе, ледяное спокойствіе,— таковы были трофеи ея побдъ. Она — образецъ благовоспитанности. Ее ничто не можетъ возмутить, еслибы ее завтра перенесли на небо, она и къ этому отнеслась бы совершенно спокойно.

Миледи очень хороша собой, и хотя находится уже не въ расцвт красоты, но далека еще отъ заката, прежде ее можно было назвать скоре хорошенькой, чмъ красавицей, по съ годами лицо ей пріобрло выраженіе гордаго аристократическаго спокойствія и стало классически прекраснымъ.

Ея изящная фигура кажется высокой отъ того, что она ‘прекрасно сложена по всмъ статьямъ’ — какъ выражается почтенный Бобъ Стебль. Тотъ же авторитетъ, превознося ея роскошные волосы, говорить, что она ‘самая выхоленная женщина во всемъ табун’.

Обладающая всми этими совершенствами, миледи Дэдлокъ, за которой неустанно слдитъ вниманіе свта, прибыла въ Лондонъ на нсколько дней передъ отъздомъ въ Парижъ.

Въ этотъ грязный и мрачный вечеръ въ городской домъ миледи вошелъ старомодно одтый пожилой господинъ, присяжный повренный и стряпчій судебной палаты, имющій честь быть ходатаемъ по дламъ Дэдлоковъ и хранящій въ своей контор множество чугунныхъ ящиковъ, помченныхъ этой фамиліей.

Изъ передней, по лстниц, черезъ многочисленныя галлереи и залы, блестящія во время сезона, теперь же холодныя и угрюмыя, кажущіяся постителямъ волшебными чертогами, а хозяевамъ пустыней, напудренный Меркурій проводитъ пожилого господина къ миледи.

Пожилой господинъ на видъ невзраченъ, однако утверждаютъ, что онъ составилъ себ хорошее состояніе отъ брачныхъ контрактовъ и духовныхъ завщаній своихъ аристократическихъ кліентовъ. Онъ считается надежнымъ хранителемъ семейныхъ тайнъ и окруженъ ихъ туманнымъ ореоломъ. Въ старыхъ, обросшихъ папоротниками мавзолеяхъ, украшающихъ собою уединенныя аллеи парковъ, погребено меньше фамильныхъ секретовъ, чмъ въ груди мистера Телькингорна. Онъ, что называется, человкъ старой школы и одвается старомодно: панталоны до колнъ, завязанные лентами, черные чулки или штиблеты. Все платье всегда черное, и замчательно, что изъ какой бы матеріи оно ни было сшито, хоть даже изъ шелковой, оно никогда не блеститъ, не отзывается на свтовые лучи, какъ и его молчаливый хозяинъ. Телькингорнъ принимаетъ участіе только въ дловыхъ разговорахъ и то тогда, когда его спрашиваютъ. Въ великосвтскихъ замкахъ, на углу обденныхъ столовъ или у дверей гостинной онъ какъ дома, его всякій знаетъ и половина пэровъ останавливается передъ нимъ съ любезнымъ обращеніемъ: ‘какъ поживаете, м-ръ Телькингорнъ?’ Онъ степенно выслушиваетъ вс эти привтствія и пріобщаетъ ихъ къ почтенному запасу, который хранится въ его груди.

Миледи не одна, въ комнат присутствуетъ и сэръ Лейстеръ.

Сэръ Лейстеръ привыкъ къ Тёлькингорну и весьма радъ его видть. Ему нравится, что этотъ почтенный джентльменъ, несмотря на свой представительный видъ, исполненъ почтительности, что баронетъ и принимаетъ какъ должную себ дань. Ему нравится, что даже нарядъ Телькингорна немножко смахиваетъ на костюмъ слуги, и въ самомъ дл, вдь онъ слуга Дэдлоковъ, ключникъ ихъ юридическаго погреба, сторожъ ихъ тайнъ.

Такъ ли думаетъ о себ мистеръ Телькингорнъ? Можетъ быть да, можетъ быть нтъ. Но здсь мы должны сдлать маленькое замчаніе, примнимое какъ къ Миледи Дэдлокъ, такъ и ко всему кругу, представительницей котораго она служитъ.

Она считаетъ себя неразгаданнымъ существомъ, совершенно непроницаемымъ для остальныхъ смертныхъ, и когда она глядитъ на себя въ зеркало, ея образъ дйствительно смотритъ такимъ. Однако вс маленькіе спутники, вращающіеся вокругъ этой планеты, начиная со служанки и кончая директоромъ итальянской оперы, знаютъ въ совершенств ея слабыя струны, предразсудки, капризы, изучили ея характеръ до такой степени, съ какою ея портниха изучила ея фигуру.

Нужно-ли ввести въ моду новый покрой платья, новый уборъ, пвца, танцовщика, карлика или великана, словомъ, какую нибудь новинку,— найдется множество людей, которыхъ миледи считаетъ раболпствующимъ ничтожествомъ, но которые укажутъ вамъ, какъ обойтись съ нею, чтобъ устроить дло. Подчиняясь ей, они ловко управляютъ ею, слдуя ея приказаніямъ, на самомъ дл ведутъ ее за собою, а съ нею вмст весь ея кругъ, какъ Гулливеръ, когда онъ зацпилъ и увлекъ за собою весь флотъ могущественныхъ Лиллипутовъ.

— Если вамъ надо обратиться къ нашимъ кліентамъ, говорятъ ювелиры Блезъ и Спаркль, подразумвая подъ словомъ ‘наши’ леди Дэдлокъ и остальныхъ,— то вы должны помнить, что имете дло не съ простой публикой, должны затронуть ихъ слабую струну, а она состоитъ вотъ въ томъ-то.

— Какъ пустить въ іодъ эту матерію, говорятъ по пріятельски купцы Шинъ и Глоссъ фабрикантамъ, — спросите у насъ, мы знаемъ, какъ залучить новыхъ покупателей, и ввести ее въ моду.

— Если вамъ угодно, чтобъ эта гравюра попала на столы моихъ покупателей изъ высшаго круга говоритъ книгопродавецъ, мистеръ Следдери,— если вы желаете, чтобъ въ ихъ салонахъ появился этотъ карликъ или великанъ, или ищете ихъ покровительства для такого-то предпріятія,— предоставьте это мн. Я изучилъ это общество въ совершенств и верчу имъ, какъ хочу.— И говоря это мистеръ Следдери, какъ честный человкъ, нисколько не преувеличиваетъ.

Потому-то весьма возможно, что и мистеръ Телькингорнъ знаетъ, что происходитъ въ душ Дэдлоковъ.

— Докладывался ли канцлеру процессъ миледи, мистеръ Телькингорнъ?— спросилъ сэръ Лейстеръ, подавая ему руку.

— Да-съ. Вновь докладывался сегодня, отвчаетъ Тёлькингорнъ, отвшивая смиренный поклонъ миледи, которая сидитъ на соф у камина, закрываясь веромъ отъ огня.

— Безполезно спрашивать, сдлано-ли что нибудь сегодня, говоритъ миледи все еще съ тмъ скучающимъ видомъ, съ какимъ она покинула помстье.

— Ничего такого, что-бы вы могли считать чмъ нибудь, сегодня не сдлано.

— И никогда не будетъ сдлано! говоритъ миледи.

Сэръ Лейстеръ не выражаетъ негодованія на безконечность процесса: медленность, дорого оплачиваемое судопроизводство, безпорядокъ вещей, давно установившійся въ британской конституціи. Правда, сэръ Лейстеръ не заинтересованъ въ тяжб лично, въ ней замшана небольшая сумма, принадлежащая собственно миледи,— ея приданое, ему немножко дико и смшно, что имя Дэдлокъ стоить на первомъ план въ процесс. Но если-бъ онъ самъ былъ запутанъ въ тяжб, даже въ томъ случа, несмотря на разныя задержки правосудія, на нкоторый ущербъ своему состоянію, онъ уважалъ-бы судъ, потому что считалъ его изобртеніемъ человческой мудрости, долженствующимъ вмст съ другими подобными учрежденіями устанавливать и поддерживать порядокъ въ мір (разумется, человческомъ). И онъ держится того мннія, что даже легкое сочувствіе жалобамъ на представителей правосудія равносильно поощренію нкоторыхъ лицъ низшихъ сословій къ возмущенію, по примру Уата Тайлора.

— Такъ какъ въ ряду документовъ прибавилось нсколько небольшихъ показаній, а у меня привычка, можетъ быть и несносная, знакомить моихъ доврителей со всми обстоятельствами дла — (осторожный человкъ, мистеръ Телькингорнъ беретъ на себя отвтственности ровно на столько, на сколько надо), къ тому же вы отправляетесь въ Парижъ, то я и захватилъ бумаги съ собою.

(Кстати: сэръ Лейстеръ тоже детъ въ Парижъ, но свтское общество интересуется только миледи).

Телькингорнъ вынимаетъ бумаги, проситъ позволенія положить ихъ на столикъ, на который облокотилась миледи, вынимаетъ очки и начинаетъ читать при свт лампы, осненной абажуромъ:

— Судебная палата. Между Джономъ Джерндайсомъ…

Миледи прерываетъ его съ просьбой опустить по возможности юридическіе термины. Телькингорнъ взглядываетъ черезъ очки и, пропустивъ нсколько строкъ, продолжаетъ чтеніе. Миледи слушаетъ разсянно. Сэръ Лейстеръ, въ большомъ кресл, смотритъ въ огонь и кажется находитъ не малое удовольствіе въ безконечныхъ повтореніяхъ и многословіи судейской казуистики, видя въ ней одинъ изъ національныхъ оплотовъ. Огонь въ камин разгорлся, а крошечный веръ миледи хоть и красивъ, но безполезенъ, поэтому она. мняетъ положеніе и случайно бросаетъ взоръ на лежащія передъ ней бумаги, наклоняется ближе, вглядывается, и неожиданно спрашиваетъ:

— Кто переписывалъ это?

Телькингорнъ умолкаетъ, удивленный оживленіемъ миледи и ея странной интонаціей.

— Это вы называете писарскимъ почеркомъ? спрашиваетъ она, смотря на него съ своимъ обычнымъ разсяннымъ видомъ и играя веромъ.

— Не совсмъ.— Вроятно, Тёлькингорнъ разсматриваетъ рукопись,— этотъ почеркъ установился прежде, чмъ пріобрлъ писарскій оттнокъ. Отчего вы это спросили?

— Только затмъ, чтобъ нсколько нарушить это монотонное однообразіе. Пожалуйста продолжайте.

Телькингорнъ снова принимается за чтеніе. Жара усиливается. Миледи закрыла лицо веромъ. Сэръ Лейстеръ началъ дремать, но внезапно вскакиваетъ:

— Что вы сказали?

— Я боюсь, говоритъ мистеръ Телькингорнъ поспшно вставая,— я боюсь, что миледи дурно.

— Слабость, шепчетъ миледи поблднвшими губами, — смертельная слабость. Позвоните, пусть меня проводятъ въ мою комнату.

Мистеръ Тёлькингорнъ удаляется въ другую комнату, колокольчикъ звенитъ, раздается шарканье ногъ, тишина возстановляется.

Наконецъ Меркурій проситъ мистера Телькингорна ‘пожаловать’.

— Теперь лучше, говорить сэръ Лейстеръ, приглашая стряпчаго продолжать чтеніе ему одному,— но я сильно встревоженъ. До сихъ поръ съ миледи никогда не бывало обмороковъ, но погода сегодня ужасная, къ тому же она до смерти соскучиласъ въ нашемъ Линкольнширскомъ помстьи.

ГЛАВА III.
Эсфирь.

Съ чего начать мой разсказъ? Какъ приступить къ изложенію тхъ страницъ, которыя выпали на мою долю? Меня это очень затрудняетъ, такъ какъ знаю, что я далеко не умна. Помню, когда я была еще совсмъ маленькой двочкой, я всегда говорила своей кукл, оставаясь съ ней наедин:

— Ты знаешь, милочка, какая я глупенькая: будь со мной терплива.

И она сидла, прислоненная къ спинк кресла, со своими розовыми щечками и красными губками, уставившись глазами на меня, (или, врне, въ пространство), пока я, работая подл, повряла ей свои секреты.

Милая старая кукла! Я была такимъ застнчивымъ ребенкомъ, что кром тебя ни передъ кмъ не открывала своего сердца, и рдко передъ кмъ ршалась открыть свои уста. Еще и теперь я чуть не плачу, когда вспомню, какимъ утшеніемъ она была для меня. Помню, какъ, бывало, вернувшись изъ школы, я взбгала наверхъ въ свою комнату и съ крикомъ: ‘О моя милая, врная куколка! Я знала, что ты поджидаешь меня!’ садилась на полъ, облокачивалась на ручку ея кресла и принималась разсказывать ей все, что видла и слышала за время нашей разлуки.

Я всегда была наблюдательна, и хоть не такъ понятлива, какъ другіе но молча подмчаю все, что передо мной происходитъ и, обдумавъ посл про себя, о многомъ догадываюсь. Я не отличаюсь быстрымъ соображеніемъ, но если нжно люблю кого нибудь, то становлюсь проницательной, впрочемъ, можетъ быть, это только заблужденіе моего тщеславія.

Какъ очарованная принцесса въ волшебныхъ сказкахъ, (но отнюдь не очаровательная) я, съ тхъ поръ какъ себя помню, жила и воспитывалась у своей крестной матери, по крайней мр я такъ звала свою воспитательницу. Это была прекрасная женщина: по воскресеньямъ ходила въ церковь три раза, по четвергамъ и пятницамъ посщала утреннюю службу, и не пропускала ни одной проповди. Она была красива и, еслибъ ея лицо освщалось когда нибудь улыбкой, она была-бы хороша, какъ ангелъ. Но она никогда не. улыбалась и была всегда сурова и серьезна. Думаю, что она хмурилась всю свою жизнь отъ того, что сама была такъ совершенна въ сравненіи съ другими людьми. Я чувствовала такое громадное разстояніе между собою и ею (даже принявъ въ соображеніе разницу нашихъ лтъ), я казалась передъ ней такой ничтожной, жалкой, пустенькой, что не могла чувствовать себя свободно въ ея присутствіи и любить ее такъ, какъ бы хотла. Меня вчно мучила мысль, что она такъ хороша, а я ея недостойна. Я горячо надялась, что мое сердце станетъ добре, и часто бесдовала объ этомъ съ своей милой, старой куклой, и все таки не любила своей крестной такъ, какъ должна бы была, какъ любила бы, еслибъ не была такой дурной двочкой.

Все это длало меня боле сдержанной и скромной, чмъ я была отъ природы, и только съ куклой, съ моимъ единственнымъ другомъ, я чувствовала себя легко и свободно. Особенно помогъ этому одинъ случай, когда я была еще очень маленькой двочкой. Я никогда не слышала о своей матери, я не слыхала и объ отц, но больше интересовалась матерью. Не помню, чтобы когда нибудь я носила траурное платье, мн не показывали могилы родителей, не говорили, гд они похоронены. Меня учили молиться только за крестную, и ни за кого другого изъ родныхъ. Нсколько разъ я обращалась съ разспросами къ Рахили, нашей единственной служанк (тоже прекрасной женщин, но суровой ко мн), когда она укладывала меня спать, но она отвчала: ‘Спокойной ночи, Эсфирь!’ брала свчу и уходила.

Во сосдней школ, гд я была полупансіонеркой, меня звали: ‘маленькая Эсфирь Соммерсонъ’, и хотя тамъ было семь двочекъ, но я ни у одной не бывала. Правда, вс он были много старше меня, умне и развите, но кром того насъ раздляло и еще что-то. Я хорошо помню, какъ въ первую недлю моего поступленія въ школу одна изъ двочекъ, къ величайшей моей радости, приглашала меня къ себ, но крестная послала письмо съ категорическимъ отказомъ, и я не пошла къ ней, да и къ другимъ не ходила. Былъ день моего рожденія. Вс ученицы праздновали такіе дни и посл разсказывали мн, какъ у нихъ собирались гости, какъ он веселились, для меня-же этотъ день былъ самымъ печальнымъ въ цломъ году.

Я уже говорила о томъ, что, если мое тщеславіе не обманываетъ меня (я могу быть тщеславна, не сознавая это), я проницательна, когда дло касается и тхъ, кого я люблю. Я по натур очень привязчива, вроятно и теперь страдала бы такъ же сильно, какъ въ тотъ достопамятный день (если только сердце человка можетъ два раза переживать такіе удары).

Отобдавъ, мы съ крестной сидли у камина. Часы тикали, огонь трещалъ и долго не слышалось больше ни звука. Случайно я подняла глаза отъ работы и робко взглянула на крестную: она смотрла на меня суровымъ взглядомъ.

— Лучше бы, Эсфирь, не знать теб дня своего рожденія!, Лучше бы теб совсмъ не родиться!

Я залилась слезами и рыдая проговорила:

— О, крестная! Дорогая, хорошая! Отчего? Ради Бога скажите! Можетъ быть мама умерла въ день моего рожденія?

— Нтъ. Не спрашивай меня, дитя.

— О, прошу васъ, разскажите что-нибудь о ней. Пожалуйста разскажите, голубушка крестная! Что я сдлала? Отчего она умерла? Почему я отличаюсь отъ другихъ дтей? Чмъ я виновата? О не уходите, крестная! поговорите со мною!

Огорченная, перепуганная, я ухватилась за ея платье и бросилась передъ нею на колни, но она только говорила:

— Пусти меня!

Вдругъ крестная встала. Ея суровое лицо имло такую власть надо мною, что я сразу прервала свою горячую рчь. Мои дрожащія рученки, которыя цплялись за нее, страстно умоляя о прощеніи, опустились подъ ея взглядомъ, и я прижала ихъ къ сильно бьющемуся сердцу. Она подняла меня, усадила и сла передо мною, какъ теперь вижу ея нахмуренныя брови и поднятый палецъ и слышу ровный, безстрастный голосъ.

— Твоя мать — позоръ для тебя, а ты для нея. Наступитъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, какъ можетъ понять только женщина! Я ей простила — (но суровое лицо при этомъ нисколько не смягчилось) — все зло, которое она мн сдлала, и не стану больше объ этомъ говорить, хотя одинъ Богъ знаетъ, сколько я выстрадала. Теб же, несчастное дитя, осиротвшее со дня рожденья, каждая изъ этихъ злополучныхъ годовщинъ напоминаетъ о твоемъ позор и униженіи. Молись, чтобъ чужіе грхи не пали на твою голову, какъ сказано въ Писаніи. Забудь о своей матери, не напоминай о ней тмъ, которые, забывъ о ней, великодушны къ ея дочери. Ступай!

Когда я, совершенно убитая, собиралась уже уйти, она прибавила:

— Смиреніе, самоотверженіе, прилежаніе — вотъ чмъ ты должна приготовиться къ жизни, запятнанной съ самаго начала. Ты отличаешься отъ другихъ дтей тмъ, что кром первороднаго грха надъ тобою тяготетъ еще другой!

Я ушла въ свою комнату, дотащилась до постели и прижалась мокрой отъ слезъ щекой къ щек своей куклы, прижимая къ груди этого единственнаго друга, я плакала, пока не уснула. Хотя я не вполн понимала свое горе, однакожъ сознавала, что никому на земл я не принесла радости, ни для кого не была тмъ, чмъ Долли для меня.

О, какъ дорога она мн стала! Какъ часто потомъ, сидя съ нею вдвоемъ, повряла ей исторію моего рожденія, говорила, какъ я постараюсь загладить вину своего появленія на свтъ (которая мн казалась безспорной, хотя я и чувствовала свою невиновность), какъ я буду, когда выросту, трудолюбива, безропотна, добра, и попытаюсь заслужить хоть чью-нибудь любовь,— если это возможно для меня.

При воспоминаніи объ этомъ у меня невольно навертываются слезы,— надюсь, что это не дастъ повода обвинить меня въ чрезмрной снисходительности къ себ. Я не слезлива и веселаго права, но въ эту минуту не могу удержаться отъ слезъ. Ну, довольно, продолжаю.

Пропасть, отдлявшая меня отъ крестной, посл этого случая еще увеличилась. Я чувствовала, что я лишняя въ ея дом, и мн стало еще трудне подойти къ ней, хотя благодарность къ ней горла въ моемъ сердц сильне прежняго.

То же я чувствовала по отношенію къ своимъ соученицамъ, къ Рахили и въ особенности къ ея дочери, которою она гордилась, и которая бывала у нея два раза въ мсяцъ. Я сдлалась еще сдержанне, молчаливе, прилежне. Однажды въ солнечный день я возвращалась изъ школы съ книгами и портфелемъ, слдя за длинною тнью, которую отбрасывала моя фигура, я хотла но обыкновенію незамтно проскользнуть наверхъ, но крестная, выглянувъ изъ гостиной, позвала меня. Съ нею сидлъ кто-то чужой, что было у насъ явленіемъ необычнымъ. Это былъ господинъ съ серьезнымъ лицомъ, одтый весь въ черное, въ бломъ галстук и золотыхъ очкахъ, на его часовой цпочк висли тяжелые брелоки, а на мизинц былъ огромный перстень.

— Вотъ эта двочка, сказала крестная шепотомъ и прибавила своимъ обыкновеннымъ, суровымъ голосомъ, — вотъ Эсфирь, сэръ!

Джентльменъ поправилъ очки, поглядлъ на меня и сказалъ: ‘Подойдите ближе, милочка!’. Затмъ пожалъ мн руку и попросилъ снять шляпку. ‘А!’ сказалъ онъ, когда я исполнила его приказаніе, и прибавилъ: ‘Да!’. Потомъ снялъ очки, уложилъ ихъ въ красный футляръ я принялся вертть его въ рукахъ. Откинувшись на спинку кресла, онъ кивнулъ крестной, и она сказала: ‘Можешь идти, Эсфирь!’.

Я сдлала реверансъ и ушла.

Посл того прошло почти два года и мн было уже четырнадцать лтъ. Въ одну страшную ночь мы съ крестной сидли у камина. Я по обыкновенію сошла къ ней въ девять часовъ, читать ей вслухъ библію. На этотъ разъ я читала евангеліе отъ Іоанна, о томъ, какъ привели къ Спасителю гршницу, и онъ наклонившись писалъ пальцемъ на песк.— ‘Когда же они продолжали спрашивать Его, Онъ восклонившись сказалъ имъ: кто изъ васъ безъ грха, первый брось въ нее камень’.

Я замолчала, потому что крестная быстро встала со стула и, сжавъ голову руками, страшнымъ голосомъ прокричала другое мсто изъ Писанія:

— ‘Бодрствуйте, чтобы Онъ, пришедши внезапно, не засталъ васъ спящими! И что вамъ говорю, говорю есмъ: бодрствуйте!’ и съ этими словами она упала на полъ.

Мн не было надобности звать на помощь: ея страшный вопль, прозвучавшій по всему дому, былъ слышенъ даже на улиц. Ее несли въ постель. Она пролежала боле недли, но съ виду нисколько не измнилась. На ея нахмуренномъ лиц застыло выраженіе непреклонности, къ которому я привыкла. Я не отходила отъ нея ни днемъ, ни ночью и, опустивъ голову къ ней на подушку, чтобъ мой шепотъ былъ ей лучше слышенъ, осыпала ее поцлуями, благодарила, молилась за нее, умоляла простить и благословить меня, подать знакъ, что она меня слышитъ и понимаетъ. Но ея лицо осталось неподвижно и до самаго конца сохранило гнвное выраженіе, которое не измнила даже смерть.

На другой день посл похоронъ снова явился джентльменъ въ черномъ плать и бломъ галстук. Мистрисъ Рахиль позвала меня, и я нашла его въ той же поз и на томъ же мст, какъ будто онъ и не оставлялъ его.

— Мое имя Кенджъ, сказалъ онъ:— можетъ быть вы припомните: Кенджъ и Карбой, Линкольнъ-Иннъ.

Я отвчала, что помню его первое посщеніе.

— Пожалуйста, сядьте здсь, поближе ко мн, и не сокрушайтесь — это вдь не поможетъ. Я не имю надобности говорить вамъ, мистрисъ Рахиль,— вы и такъ хорошо знакомы съ длами покойной миссъ Бербери — что ея доходъ былъ пожизненный, и что юная леди по смерти своей тетки…

— Моей тетки, сэръ?

— Безполезно продолжать обманъ теперь, когда для этого нтъ цли, проговорилъ дружелюбно мистеръ Кенджъ,— ваша тетка de facto, но ne по закону. Не разстраивайтесь! Не плачьте, не дрожите!— Мистрисъ Рахиль, безъ сомннія, нашъ юный другъ слыхалъ о Джерндайс съ Джерндайсомъ?

— Никогда, отвчала Рахиль.

— Возможно ли! воскликнулъ Кенджъ, поднимая очки,— нашъ юный другъ (умоляю васъ не отчаиваться) никогда не слышалъ о Джерндайс съ Джерндайсомъ?!

Я покачала отрицательно головой, не понимая, о чемъ идетъ рчь.

— Не слыхать ничего о Джерндайс! смотря на меня поверхъ стеколъ и вертя въ раздумь футляръ, говорилъ мистеръ Кенджъ.— Не знать ничего о величайшемъ процесс Верховнаго суда! Объ этомъ истинномъ памятник юридической мудрости, въ которомъ каждая трудность, каждая случайность, вс самыя тонкія комбинаціи, вс формы судебной процедуры повторяются неоднократно. Такой процессъ могъ возникнуть только въ нашей великой, свободной стран. Сумма однхъ судебныхъ издержекъ въ этомъ дл, могу сообщить вамъ, мистрисъ Рахиль, (я испугалась: не показалось ли ему, что я недостаточно внимательна, и потому онъ оборотился къ ней?) достигла въ настоящее время шестидесяти-семидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ!

Проговоривъ это, мистеръ Кенджъ, откинулся на спинку кресла.

Несмотря на все свое стараніе, я все-таки ничего не понимала, потому что была совершенно незнакома съ предметомъ разговора.

— Дйствительно, она объ этомъ никогда не слышала, удивительно! изумлялся мистеръ Кенджъ.

— Миссъ Бербери, которая теперь въ райской обители… начала Рахиль.

— Я надюсь. Я убжденъ въ этомъ! вжливо подтвердилъ мистеръ Кенджъ.

— Она желала, чтобъ Эсфирь знала только то, что ей полезно. Она знаетъ только то, что ей преподавалось.

— Это очень похвально, сказалъ Кенджъ, и прибавилъ, обращаясь ко мн:

— А теперь перейдемъ къ длу. Миссъ Бербери, ваша единственная родственница (прибавляю de facto, такъ какъ по закону у васъ нтъ родственниковъ) умерла, и нельзя ожидать, чтобъ мистрисъ Рахиль…

— О, конечно нельзя, поспшила перебить его Рахиль.

— Совершенно врно, подтвердилъ Кенджъ,— нельзя ожидать, чтобъ мистриссъ Рахиль обременила себя вашимъ содержаніемъ и пропитаніемъ (прошу васъ не сокрушаться). Вы можете принять теперь предложеніе, которое мн было поручено сдлать миссъ Бербери года два тому назадъ, тогда это предложеніе было отвергнуто, но съ тмъ, что я могу его возобновить въ случа печальнаго событія, которое теперь и произошло. Если теперь я обнаружу, что я въ дл Джерндайсовъ и во многихъ другихъ служу представителемъ одного человколюбиваго, немного страннаго джентльмена, преступлю ли я хоть сколько-нибудь осмотрительность, предписываемую моей профессіей?

Проговоривъ это, Кенджъ вновь откинулся на спинку кресла и устремилъ взглядъ на насъ обихъ. Онъ, казалось, наслаждался каждымъ звукомъ своего голоса, я этому не удивлялась, такъ какъ въ самомъ дл у него былъ сильный, сладкозвучный голосъ, сообщавшій большое значеніе каждому произнесенному имъ слову. Онъ слушалъ себя съ очевиднымъ удовольствіемъ и по временамъ качалъ въ тактъ головою и закруглялъ періоды жестомъ руки. Тогда все это производило на меня сильное впечатлніе. Впослдствіи я узнала, что онъ взялъ себ образцомъ одного своего кліента, важнаго лорда, и что его прозвали ‘краснорчивымъ Кенджемъ’.

— Мистеръ Джерндайсъ, продолжалъ онъ,— будучи увдомленъ о безпомощномъ (я долженъ такъ выразиться) положеніи нашего юнаго друга, предлагаетъ помстить ее въ перворазрядное заведеніе, гд ея образованіе будетъ дополнено, гд позаботятся объ ея удобствахъ, будутъ предупреждать ея желанія и надлежащимъ образомъ подготовятъ ее къ исполненію тхъ обязанностей, къ которымъ, если можно такъ выразиться, Провиднію было угодно призвать ее. Мистеръ Джерндайсъ, не ставитъ никакихъ условій. Онъ только надется, что нашъ юный другъ не оставитъ этого заведенія безъ его вдома и согласія, что она будетъ прилежна и постарается пріобрсти т свднія, которыя впослдствіи обезпечатъ ей существованіе, что она будетъ идти всегда по стез добродтели, и такъ дале.

Я теперь еще мене была способна говорить.

— Ну, что жъ на это скажетъ нашъ юный другъ? продолжалъ Кенджъ.— Обдумайте, обдумайте. Я жду отвта. Но подумайте.

Что отвчала безпомощная, несчастная двочка на такое предложеніе,— повторять не стану.

Можно бы пересказать ея слова, но не съумю выразить, что она чувствовала тогда и что будетъ чувствовать всю свою жизнь.

Это свиданіе происходило въ Виндзор, гд я жила съ тхъ поръ, какъ себя помню. Недля прошла въ приготовленіяхъ и, запасшись всмъ необходимымъ, я сла въ дилижансъ, отправляющійся въ Ридин.

Мистрисъ Рахиль, по величію своей души, не могла снизойти до того, чтобы расчувствоваться при разставаньи, но я не была такъ совершенна и горько плакала. Я думала, что должна была постараться узнать ее ближе за эти годы, заслужить ея любовь настолько, чтобъ разлука хоть сколько-нибудь ее огорчила. Когда она дала мн холодный поцлуй, подобный тмъ каплямъ, что падали съ крышъ въ этотъ холодный зимній день, то совсть стала упрекать меня, я бросилась къ ней, говоря:

— Знаю, это моя вина, что вы разстаетесь со мной такъ холодно!

— Нтъ, Эсфирь, отвчала она,— это ваше несчастье.

Дилижансъ былъ уже у ворогъ, и я простилась съ ней съ тяжелымъ сердцемъ. Она ушла прежде, чмъ мой багажъ успли положить на верхъ кареты, и затворила за собою дверь. Пока я могла видть домъ, я сквозь слезы смотрла на него изъ окна. Крестная мать оставила Рахили все свое имущество, и оно было назначено въ продажу. Старый коверъ съ розами, лежавшій передъ каминомъ и казавшійся мн самой драгоцнной на свч вещью, былъ вывшенъ на забор и покрылся снгомъ. За день или за два до отъзда я завернула въ шаль мою старую куколку и, почти стыжусь признаться, заботливо закопала ее въ саду подъ большимъ деревомъ, оснявшимъ мое старое окно. Я оставила себ единственнаго друга, птичку, которую везла въ клтк съ собою.

Когда домъ скрылся изъ виду, я услась на низкомъ сидньи передъ окномъ и смотрла на деревья, опушенныя инеемъ, на мягкую снжную пелену, покрывавшую поля, на красное солнце, которое совсмъ не грло, на ледъ, съ котораго коньки и полозья салазокъ катавшихся дтей счистили снгъ, и который блисталъ, какъ полоса расплавленнаго металла.

Въ противоположномъ углу кареты сидлъ джентльменъ, закутанный въ безчисленныя одежды и казавшійся отъ этого очень толстымъ, онъ. смотрлъ въ другое окно и не обращалъ на меня ни малйшаго вниманія.

Я думала объ умершей крестной, о той ночи, когда я ей читала, о томъ суровомъ нахмуренномъ выраженіи, которое упорно сохраняло ея лицо даже на смертномъ одр, о незнакомомъ мст, куда я ду, о тхъ, кого тамъ встрчу, какіе они будутъ, какъ отнесутся ко мн…

Вдругъ чей-то голосъ заставилъ меня вздрогнуть, онъ произнесъ:— За какимъ чертомъ вы плачете?

Я такъ испугалась, что могла только прошептать: ‘я, сэръ?’ понявши, что голосъ принадлежалъ закутанному джентльмену, глядвшему въ другое окно кареты.

— Да, вы? сказалъ онъ, повернувшись ко мн.

— Я не знала, сэръ, что плачу, заикнулась было я.

— Ну такъ знайте, сказалъ джентльменъ,— посмотрите-ка.

Онъ нжно провелъ по моимъ щекамъ мховымъ обшлагомъ своего рукава и показалъ мн, что онъ сталъ влажнымъ.

— Ну, теперь знаете?

— Да, сэръ.

— О чемъ вы плачете? вы не хотите хать туда?..

— Куда, сэръ?

— Туда, куда дете.

— Я очень рада хать туда.

— Такъ смотрите-жъ веселе.

Онъ казался мн очень страннымъ, или скоре та часть его лица, которую было видно, потому что весь онъ былъ закутанъ до подбородка, а лицо пряталось въ мховую шапку съ наушниками, но я уже не боялась его и совсмъ успокоилась. Поэтому я сообщила ему, что плакала должно быть оттого, что моя крестная умерла, а мистрисъ Рахиль нисколько не опечалена разлукой со мною.

— Проклятая мистрисъ Рахиль! Пусть она улетитъ къ чорту на помел!

Я чуть было опять не испугалась, съ изумленіемъ посмотрла на него, и должна была сознаться, что у него добрые глаза. Онъ продолжалъ сердито ворчать про себя, давая мистрисъ Рахиль разныя прозвища. Немного спустя онъ разстегнулъ свой плащъ, казавшійся мн такимъ широкимъ, что могъ ‘бы покрыть всю карету, и засунувъ руку въ боковой карманъ, сказалъ:

— Смотрите сюда, въ этой бумаг — (бумага была свернута очень аккуратно) — кусочекъ пуддинга съ коринкой, чудеснаго, самаго лучшаго на свт, снаружи слой сахару, толщиною въ дюймъ, точно сало на баранин въ мясныхъ лавкахъ. Есть еще пирожокъ, такіе приготовляютъ только во Франціи. Какъ бы вы думали, съ какой начинкой? Изъ печенки самаго жирнаго гуся! Вотъ такъ пирогъ! Посмотрю, какъ вы его скушаете.

— Очень вамъ благодарна, сэръ. Надюсь, что вы не обидитесь, но я не могу ихъ състь, мн не позволяютъ сть жирнаго.

— Снова срзался! вскричалъ джентльменъ.

Я никакъ не могла понять, что бы это значило. Онъ выбросилъ пирогъ за окно.

Больше онъ не проронилъ ни слова до тхъ поръ, пока не вышелъ изъ кареты, не дозжая Ридинга. Прощаясь, онъ пожалъ мн руку и совтовалъ быть доброй и прилежной. Должна сознаться, что я почувствовала себя легче посл его ухода, но впослдствіи я часто ходила гулять къ тому верстовому столбу, у котораго онъ вышелъ, надясь съ нимъ встртиться. Но этого не случилось и постепенно онъ исчезъ изъ моей памяти.

Когда карета остановилась, въ окно заглянула какая-то дама въ чрезвычайно опрятномъ костюм, и сказала:

— Миссъ Донни.

— Нтъ, сударыня: Эсфирь Семмерсонъ.

— Я знаю, сказала дама,— миссъ Донни.

Тогда я поняла, что это она сама рекомендуется мн, и извинилась за свою ошибку.

Служанка, такая-же опрятная, какъ ея барыня, снесла мой багажъ въ маленькую зеленую телжку, гд мы и услись втроемъ.

— Все готово для васъ, Эсфирь, говорила дорогой миссъ Донни, — планъ вашего образованія составленъ сообразно съ желаніями вашего опекуна, мистера Джерндайса.

— Кого вы сказали, сударыня?

— Вашего опекуна, мистера Джерндайса, повторила она.

Я стала втупикъ и глядла такъ разсянно, что миссъ Донни подумала, не сдлалось-ли мн дурно отъ холода, и предложила понюхать свой флаконъ съ солями.

— Вы знаете моего опекуна, сударыня? ршилась я наконецъ выговорить.

— Не лично, Эсфирь, но черезъ его повренныхъ, Кенджа и Карбоя. Превосходный человкъ мистеръ Кенджъ, и какъ краснорчивъ! Нкоторые его періоды неподражаемы!

Въ душ я была съ этимъ согласна, но отъ смущенія не ршалась подтвердить вслухъ. Вскор мы прибыли на мсто, и мое смущеніе усилилось еще боле, потому что я не успла приготовиться и собраться съ духомъ. Никогда не забуду, какой неловкой и неувренной я себя чувствовала въ этотъ первый вечеръ въ Гринлиф, — такъ назывался домъ миссъ Донни. Но скоро это прошло и я такъ къ нему привыкла, точно сто лтъ въ немъ прожила, и прежняя жизнь у крестной стала казаться мн сномъ.

Нигд въ свт не найдете вы такого порядка, чистоплотности и аккуратности, какіе царствовали въ Гринлиф.

Занятія были распредлены по часамъ, и каждое дло исполнялось въ свое время. Насъ, пансіонерокъ, было двнадцать и дв учительницы: миссъ Донни и ея сестра. Такъ какъ меня готовили тоже въ учительницы, то кром совмстнаго обученія съ другими, я понемногу стала помогать миссъ Донни въ занятіяхъ, въ этомъ была вся разница между мною и другими ученицами, во всемъ же остальномъ къ намъ относились совершенно одинаково. По мр увеличенія своихъ познаній, я могла больше помогать своимъ наставницамъ, и занятія съ дтьми поглощали все мое время, это мн доставляло удовольствіе, потому что двочки очень меня любили.

Когда поступала новенькая, всегда немножко скучавшая по родномъ дом, робкая и печальная, она была всегда заране уврена (не знаю почему), что найдетъ во мн друга, поэтому вс вновь поступающія сдавались на мои руки. Он называли меня милой и сами были такъ милы ко мн!

Часто, вспоминая тотъ памятный день, когда я дала себ слово стараться быть трудолюбивой, услужливой, любящей, длать добро каждому, чтобъ заслужить привязанность людей, я стыдилась, что сдлала такъ мало, а получила такъ много.

Я провела въ Гринлиф шесть счастливыхъ, покойныхъ лтъ, никуда не вызжая, если не считать праздничныхъ поздокъ къ сосдямъ. За все это время, благодаря Бога, ни одна душа не дала мн замтить въ день моего рожденія, что я напрасно родилась на свтъ, напротивъ, этотъ день приносилъ мн отъ всхъ столько знаковъ вниманія, что моя комната бывала украшена ими до самаго Рождества.

Въ конц перваго полугодія моего пребыванія въ пансіон, я спросила миссъ Донни, не слдуетъ-ли мн написать благодарственное письмо Кейджу, и съ ея разршенія написала. О полученіи моего письма я была увдомлена слдующимъ оффиціальнымъ извстіемъ: ‘содержаніе вашего письма своевременно передано нашему кліенту’.

Отъ миссъ Донни я слыхала, что плата за мое обученіе вносится аккуратно. Два раза въ годъ я посылала письма того-же содержанія, и каждый разъ получала отвтъ въ тхъ же выраженіяхъ, написанный тмъ-же писарскимъ почеркомъ съ подписью другой рукой, принадлежащей, по всей вроятности, мистеру Кенджу.

Мн такъ странно, что я должна писать вс эти подробности, какъ будто весь этотъ разсказъ будетъ исторіей моей личной жизни, впрочемъ скоро уже моя незначительная особа отойдетъ на второй планъ картины. Итакъ повторяю, я провела шесть счастливыхъ лтъ въ Гринлиф, подростая, развиваясь и видя въ окружавшихъ меня подругахъ, какъ въ зеркал, т перемны, которыя совершались во мн самой. Въ одно ноябрьское утро я получила слдующее письмо:

‘Ольдъ-Скверъ. Линкольнъ-Иннъ.

Дло Джерндайса съ Джерндайсомъ.

Милостивая Государыня!

Нашъ кліентъ, мистеръ Джерндайсъ, принимая по распоряженію Верховнаго суда подъ свою опеку несовершеннолтнюю участницу въ процесс, желалъ бы дать ей достойную подругу и поручилъ намъ увдомить васъ, что онъ былъ бы радъ воспользоваться вашими услугами.

Мы распорядились, чтобы въ будущій понедльникъ вамъ было взято мсто въ дилижанс, отходящемъ изъ Ридинга въ Лондонъ въ восемь часовъ утра. Васъ встртитъ у гостинницы ‘Благо Коня’ въ Пиккадилли одинъ изъ нашихъ клерковъ и будетъ имть честь проводить васъ въ нашу контору по вышеозначенному адресу.

Имемъ честь быть вашими, милостивая государыня, покорными слугами

Кенджъ и Карбой.

Миссъ Эсфири Соммерсонъ’.

О, никогда не забыть мн того впечатлнія, ког рое произвело это письмо у насъ въ Гринлиф! Какъ нжно вс он привязались ко мн! Милосердный Господь, сжалившись надъ моей сиротской долей, привлекъ ко мн эти юныя сердца. Я едва могла перенести горесть разлуки не потому, что мн хотлось ихъ видть боле равнодушными (этого, признаюсь, я не желала), но во мн перемшалось удовольствіе и грусть, какое-то радостное самодовольство и сожалніе, такъ что мое сердце едва не разрывалось, переполненное умиленіемъ и восторгомъ.

Мн оставалось всего пять дней на сборы, каждую минуту я получала новые знаки любви и признательности отъ окружающихъ.

Наступилъ понедльникъ. Меня повели по всмъ комнатамъ, чтобъ поглядть на нихъ въ послдній разъ. Двочки нжно прощались со мной. Одна просила: ‘Дорогая Эсфирь, простись со мною у моей постели, тутъ, гд въ первый разъ ты такъ ласково утшала меня’, другая умоляла написать ей на память, что я ее буду любить, вс обнимали меня со слезами и съ восклицаніями: ‘что съ нами будетъ, когда голубушка Эсфирь насъ покинетъ?’ Я старалась высказать имъ, какъ я тронута ихъ добротой ко мн, какъ я благодарна каждой, какъ я ихъ люблю.

Что сталось съ моимъ сердцемъ, когда я увидла, что объ миссъ Доннъ жалютъ обо мн не мене ученицъ, когда служанки говорили: ‘Да хранитъ васъ Богъ, миссъ!’, когда хромой старикъ-садовникъ, который, казалось, и не замчалъ меня эти годы, побжалъ задыхаясь за каретой, чтобы вручить мн букетикъ герани, и сказалъ, что я была его свтомъ яснымъ (право, онъ такъ сказалъ). А когда, прозжая мимо школы для бдныхъ, я увидла дтей, махавшихъ шляпами и платками, а потомъ сдовласыхъ джентльмена и леди, которыхъ я иногда навщала, помогая ихъ дочерямъ въ занятіяхъ, и которые, хотя и считались первыми гордецами въ околотк, теперь кричали мн: ‘Эсфирь, прощайте, дай вамъ Богъ счастія!’ — что почувствовало тогда мое сердце! Я не могла удержаться отъ слезъ и, рыдая, повторяла: ‘какъ я благодарна, какъ я всмъ благодарна!’

Вскор у меня мелькнула мысль, что если я пріду заплаканная, причину моихъ слезъ могутъ истолковать дурно, и я старалась успокоиться, говоря себ: ‘ты должна это сдлать! Такъ надо, Эсфирь!’ Наконецъ, мало-по-малу, мн удалось овладть собою, я примочила глаза лавандовой водой, чтобъ изгладить слды слезъ, такъ какъ Лондонъ былъ уже близко.

Я была совершенно уврена, что мы пріхали, когда оставалось еще десять миль, а когда мы дйствительно пріхали, мн уже начинало казаться, что мы никогда не додемъ. Однакожъ, когда карета запрыгала по камнямъ мостовой и чуть не раздавила какой-то экипажъ, а другой экипажъ чуть не раздавилъ насъ, я поврила, что мы дйствительно у цли нашего странствія, и не ошиблась. Мы остановились.

На тротуар стоялъ молодой человкъ, должно быть какъ нибудь случайно выпачкавшійся въ чернилахъ, онъ обратился ко мн со словами:— Отъ Кенджа и Карбоя, миссъ, изъ Линкольнъ-Инна.

— Очень рада, сэръ.

Онъ чрезвычайно услужливо предложилъ мн руку, довелъ до экипажа, присмотрлъ за переноской моего багажа. Я освдомилась у него, не было-ли гд-нибудь по близости пожара, такъ улицы были полны густыми клубами дыма, и въ нсколькихъ шагахъ ничего нельзя было различить.

— О нтъ, миссъ, это лондонская особенность.

— Я никогда не слышала ни о чемъ подобномъ.

— Туманъ, миссъ.

— Неужели!

Мы медленно покатили по такимъ грязнымъ и мрачнымъ улицамъ, какихъ, я думаю, нтъ больше нигд въ свт, среди такой сумятицы и безпорядка, что я удивлялась, какъ здсь люди не теряютъ головы.

Потомъ, прохавъ подъ старыми воротами, мы вдругъ перенеслись въ тишину, и черезъ безмолвный скверъ подъхали къ углу страннаго зданія, къ подъзду съ крутой лстницей, напоминавшему церковную паперть, и здсь въ самомъ дл было кладбище, потому что изъ окна, освщающаго лстницу, я увидла снаружи подъ навсомъ огромные памятники. Здсь была резиденція Кенджа и Карбоя. Молодой человкъ провелъ меня черезъ контору въ кабинетъ Кенджа, тамъ никого не было. Онъ услужливо пододвинулъ для меня кресло къ огню, потомъ обратилъ мое вниманіе на маленькое зеркальце, висвшее на гвозд у камина:— Вотъ — въ случа если бы вы пожелали передъ представленіемъ лорду-канцлеру взглянуть на себя, оправиться посл дороги. Впрочемъ, — прибавилъ онъ любезно:— въ этомъ нтъ надобности, увряю васъ.

— Я должна представиться лорду-канцлеру?— спросила я съ совершеннымъ недоумніемъ.

— Только для формы, миссъ. Мистеръ Кенджъ теперь въ суд и поручилъ мн передать вамъ его привтствіе и предложить освжиться.

Онъ указалъ на маленькій столикъ съ бисквитами и графиномъ вина и пододвинулъ мн газеты, потомъ поправилъ огонь въ камин и удалился.

Все мн показалось страннымъ: и этотъ ночной сумракъ среди бла дня, и свчи, горвшія такимъ тусклымъ, блднымъ пламенемъ, что я не могла различать словъ въ газет и должна была ее бросить. Поглядвшись въ зеркало и убдившись, что моя шляпа въ порядк, я осмотрла комнату, полуосвщенную, съ пыльными ободранными столами, съ кучами бумагъ, со шкапами, полными книгъ, сулящихъ мало удовольствія читателю.

Я стала прохаживаться, предавшись своимъ мыслямъ, въ камин пылалъ огонь, свчи мерцали и оплывали, по временамъ являлся молодой человкъ и снималъ съ нихъ нагаръ грязными щипцами.

Наконецъ, черезъ два часа, явился мистеръ Кенджъ. Самъ онъ нисколько не измнился, и былъ очень удивленъ, но кажется и доволенъ, перемною во мн.

— Такъ какъ вы будете компаньонкой молодой леди, которая теперь въ кабинет лорда-канцлера, то мы полагаемъ, слдуетъ, чтобъ и вы тамъ присутствовали, миссъ Соммерсовъ. Надюсь, вы не испугаетесь лорда-канцлера?

— Нтъ, сэръ,— отвчала я, и дйствительно не видла причины, почему бы мн его бояться.

Мистеръ Кенджъ предложилъ мн руку, и мы отправились. Завернувъ за уголъ, мы прошли подъ колоннадой въ боковую дверь и, пройдя коридоръ, очутились въ удобной комнат, гд застали двушку и молодого человка. Они стояли, облокотясь о каминный экранъ и разговаривая между собою, при нашемъ появленіи они обернулись и я увидла прелестную двушку съ роскошными золотистыми волосами, нжными голубыми глазами и цвтущимъ открытымъ личикомъ.

— Миссъ Ада, это миссъ Соммерсонъ,— сказалъ Кенджъ.

Она пошла мн навстрчу съ привтливой улыбкой и протянула было руку, но передумала и поцловала меня. Своимъ безыскусственнымъ, обворожительнымъ обращеніемъ она сразу плнила меня, и черезъ нсколько минуть мы сидли уже рядомъ въ оконной ниш, болтая такъ легко и свободно, какъ старые друзья. Такая доброта съ ея стороны совсмъ ободрила меня. Какая тяжесть спала съ моей души, какое счастье почувствовать, что она доврится мн и полюбитъ меня!

Молодой человкъ, Ричардъ Карстонъ, былъ ея дальній родственникъ, она подозвала его къ намъ. Это былъ красивый юноша съ умнымъ лицомъ и съ искреннимъ, заразительнымъ смхомъ, стоя передъ нами, освщенный каминнымъ огнемъ, онъ казался такимъ довольнымъ, веселымъ. Ему было не больше девятнадцати лтъ, онъ былъ старше кузины двумя годами. Оба были сироты и — что меня крайне изумило — до сихъ поръ никогда не встрчались. Вс мы трое впервые встртились въ такомъ необычайномъ мст,— это было главной темой нашей бесды. Огонь въ камин уже пересталъ трещать и только мигалъ своими красными глазами, точно старый дремлющій канцлерскій левъ,— по сравненію Ричарда.

Мы разговаривали вполголоса, потому что въ комнату часто входилъ джентльменъ въ полной судейской форм и въ парик кошелькомъ, а въ растворенную дверь до насъ доносились издали протяжные звуки. По словамъ входившаго, это была рчь, которую держалъ адвокатъ по нашему длу къ лорду-канцлеру, самъ же лордъ-канцлеръ выйдетъ къ намъ черезъ пять минутъ, какъ сообщилъ онъ Кенджу.

Вскор мы услышали суету, шарканье ногъ. Кенджъ сказалъ намъ, что судъ разошелся и канцлеръ въ сосдней комнат.

Джентльменъ въ парик кошелькомъ широко распахнулъ дверь и пригласилъ насъ пожаловать. Кенджъ пошелъ первымъ, за нимъ моя милочка, иначе я не могу ее называть, такъ дорога она мн стала. Тамъ въ кресл за столомъ сидлъ лордъ-канцлеръ, весь въ черномъ, его судейская мантія, обшитая золотымъ галуномъ, лежала на сосднемъ стул. Онъ бросилъ на насъ пытливый, но ласковый, привтливый взглядъ.

Джентльменъ въ парик кошелькомъ положилъ связку бумагъ на сголъ и его лордство молча выбралъ одну и, перелистывая ее, спросилъ:

— Миссъ Клеръ, миссъ Ада Клеръ?

Мистеръ Кенджъ представилъ ее, и лордъ-канцлеръ посадилъ ее возл себя.

Я сейчасъ же замтила, что лордъ-канцлеръ восхищенъ и заинтересованъ ею, что очень тронуло меня, потому что у юнаго, прелестнаго сознанія не было другого дома, кром этого сухого оффиціальнаго мста, и вниманіе лорда великаго канцлера должно было замнять ей родительскія заботы и любовь.

— Джерндайсъ, о которомъ идетъ рчь,— началъ верховный судья, все еще перелистывая бумаги, — Джерндайсъ изъ Холоднаго дома?

— Точно такъ, сэръ,— подтвердилъ мистеръ Кенджъ.

— Печальное названіе,— замтилъ лордъ-канцлеръ.

— Но мсто не печальное, по крайней мр теперь,— возразилъ на это мистеръ Кенджъ.

— Холодный домъ находится…

— Въ Гертфордшир, милордъ.

— Джерндайсъ изъ Холоднаго дома не женатъ?

— Холостъ, милордъ.

Посл недолгаго молчанія канцлеръ спросилъ:

— Молодой мистеръ Ричардъ Карстонъ здсь?

Ричардъ подошелъ и поклонился.

— Гм!— произнесъ лордъ-канцлеръ и перевернулъ нсколько страницъ.

— Осмлюсь напомнить его милости, — замтилъ вполголоса Кенджъ,— мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома озаботился пригласить подходящую компаньонку для…

— Для Ричарда Карстона?— улыбаясь и тоже вполголоса спросилъ его лордство (какъ мн послышалось).

— Для миссъ Ады Клеръ. Вотъ эта молодая леди, миссъ Соммерсовъ.

Его лордство благосклонно посмотрлъ на меня и отвтилъ любезнымъ поклономъ на мой реверансъ.

— Кажется, миссъ Соммерсовъ не находится въ родств ни съ кмъ изъ лицъ, участвующихъ въ процесс?

— Нтъ, милордъ! и нагнувшись къ нему, Кенджъ прибавилъ что-то шопотомъ.

Его лордство, не отрывая глазъ отъ бумагъ, выслушалъ его, кивнулъ головою и больше не смотрлъ на меня до самаго нашего ухода. Кенджъ и Ричардъ стали со мною у двери, оставивъ милочку мою (какъ мн вновь хочется назвать ее) бесдовать съ лордомъ-канцл еромъ. Она разсказала мн посл, что онъ. разспрашивалъ ее, хорошо ли она обсудила сдланное предложеніе, надется ли быть счастливой подъ кровомъ мистера Джерндайса, и если надется, то почему. Потомъ онъ всталъ, любезно откланялся и, стоя минуты дв, говорилъ съ Ричардомъ такъ непринужденно, какъ будто и не былъ лордомъ-капцлеромъ, несмотря на свой высокій санъ, онъ понималъ, что чистосердечное, дружелюбное обращеніе лучшій доступъ къ юношескому сердцу.

— Очень хорошо!— сказалъ лордъ громко, — я отдамъ нужныя распоряженія. Мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома выбралъ, насколько я могу судить (при этомъ онъ взглянулъ на меня), прекрасную компаньонку для молодой леди, и все устроилось наилучшимъ образомъ при данныхъ обстоятельствахъ.

Онъ шутливо отпустилъ насъ, и мы вышли, восхищенные его привтливостью, благодаря которой онъ не только не потерялъ своего достоинства въ нашихъ глазахъ, а напротивъ, выигралъ.

Доведя насъ до колоннады, мистеръ Кенджъ вспомнилъ, что ему надо еще о чемъ-то спросить и вернулся назадъ, покинувъ насъ среди тумана у кареты лорда-канцлера, ожидающей со слугами его выхода.

— Ну, кончено!— вскричалъ Ричардъ.— Куда же мы теперь отправимся, миссъ Соммерсонъ!

— А вы разв не знаете?

— Конечно нтъ.

— А вы, моя милочка?— спросила я у Ады.

— Нтъ. Можетъ быть вы знаете?

— И я не знаю.

Мы, смясь, смотрли другъ на друга, сравнивая себя съ дтьми, заблудившимися въ лсу, когда смшная старушка въ измятомъ чепчик и съ толстымъ ридикюлемъ подошла къ намъ, улыбаясь и церемонно присдая.

— О! Несовершеннолтніе Джерндайсы! Очень счастлива, увряю васъ, что имю честь… Хорошее предзнаменованіе: юность, надежда и красота находятся здсь и не знаютъ, какъ выйти.

— Помшанная!— неосторожно шепнулъ Ричардъ, не думая, что она услышитъ.

— Правда, помшанная, молодой человкъ, отвтила она такъ быстро, что онъ совсмъ смутился.— Я тоже несовершеннолтней состояла подъ опекой суда. Въ то время я не была сумасшедшей, говорила она, низко присдая и улыбаясь за каждой фразой, — я была молода, полна надеждъ и кажется была красива. Теперь все пропало. Ни то, ни другое, ни третье ни къ чему не послужило. Я имю честь аккуратно присутствовать на судебныхъ засданіяхъ. Со своими документами я жду ршенія. Теперь ждать недолго. День суда настанетъ. Я открыла, что шестая печать, о которой говорится въ Апокалипсис,— печать Верховнаго суда. Я давно уже это открыла. Примите мое благословеніе!

Ада была испугана, и мн пришлось отвтить старушк. Чтобъ сдлать ей удовольствіе, я сказала, что мы ее благодаримъ и весьма ей обязаны.

— Да? сказала она жеманясь.— Надюсь. А вотъ и краснорчивый Кенджъ, тоже съ документами. Какъ поживаете, ваше высокоблагородіе?

— Отлично, отлично. Не безпокойте насъ, добрая женщина, отвчалъ Кенджъ, уводя насъ.

— Я ничмъ не докучаю, — продолжала старушка, идя слдомъ за Адой и мною.— Я хотла обимъ пожелать счастія. Разв это значитъ безпокоить? Я жду ршенья… Очень скоро. День суда настанетъ. Это для васъ хорошее предзнаменованіе. Примите мое благословеніе!

Она остановилась внизу лстницы. Оглянувшись назадъ, мы увидли, что она провожаетъ насъ глазами, бормоча:

— Молодость, надежда и кросота! Въ суд! И краснорчивый Кенджъ! А! Примите мое благословеніе!

ГЛАВА IV.
Заоблачная филантропія.

Когда мы вернулись въ кабинетъ Кенджа, онъ сообщилъ намъ, что мы переночуемъ у мистрисъ Джеллиби, и добавилъ, обращаясь ко мн:

— Полагаю, вы знаете, кто такая мистрисъ Джеллиби?

— Нтъ, не знаю, сэръ, можетъ быть мистеръ Карстонъ, или миссъ Клеръ…

Но и они ничего не знали объ этой дам.

— Возможно-ли! воскликнулъ мистеръ Кенджъ,— мистрисъ Джеллиби замчательная женщина.

Вставши спиной къ огню и устремивъ взоръ на пыльный предкаминный коверъ, какъ будто тамъ была написана біографія этой дамы, онъ продолжалъ:

— Она посвятила себя исключительно интересамъ ближнихъ. Въ разныя эпохи у нея были чрезвычайно разнообразныя увлеченія: въ настоящее время она вся поглощена Африкой и занята культурой кофейнаго дерева, воспитаніемъ туземцевъ и переселеніемъ на берега африканскихъ ркъ избытка англійскаго населенія. Я полагаю, что мистеръ Джерндайсъ, за которымъ ухаживаютъ вс филантропы, зная, какъ онъ любитъ помогать всякому хорошему длу, очень высокаго мннія о мистрисъ Джеллиби.

Кенджъ поправилъ свой галстукъ и обвелъ насъ взглядомъ.

— А мистеръ Джеллиби? вставилъ Ричардъ.

— Мистеръ Джеллиби… Я думаю, что охарактеризую его всего лучше, сказавъ, что онъ мужъ мистрисъ Джеллиби.

— Ничтожество? подсмялся Ричардъ.

— Я не сказалъ этого, серьезно отвтилъ Кенджъ,— я не могъ сказать этого, такъ какъ ничего не знаю о немъ. Я никогда не имлъ удовольствія его видть, можетъ быть онъ прекраснйшій человкъ, но вполн затмвается блестящими достоинствами своей супруги!

Затмъ онъ прибавилъ, что помстить насъ на ночь у Джеллиби — распорядился самъ Джерндайсъ, чтобы избавить насъ, утомленныхъ утреннимъ путешествіемъ, отъ далекаго перезда въ Холодный домъ въ такую темную ночь. Завтра же поутру насъ будетъ ждать карета мистрисъ Джеллиби.

Мистеръ Кенджъ позвонилъ, и въ кабинетъ вошелъ молодой человкъ. Назвавъ его мистеромъ Гуппи, Кенджъ спросилъ его, отосланъ ли мой багажъ. Мистеръ Гуппи отвтилъ, что багажъ отосланъ и карета готова къ вашимъ услугамъ.

— Мн остается только, говорилъ мистеръ Кенджъ, пожимая намъ руки,— выразить мое живйшее удовольствіе, (добрый вечеръ, миссъ Клеръ!), что дло устроилось, питаю (прощайте, миссъ Соммерсонъ!) надежду на то, что оно поведетъ къ счастію, благополучію (радъ, что имлъ честь съ вами познакомиться, мистеръ Карстонъ!) и будетъ выгодно всмъ участвующимъ во всхъ отношеніяхъ. Смотрите, Гуппи, доставьте ихъ туда благополучно.

— Куда это туда, мистеръ Гуппи? спросилъ Ричардъ, когда мы вышли.

— Въ Тевисъ-Иннъ, это недалеко, знаете, недалеко.

— Я не знаю, такъ какъ только что пріхалъ изъ Винчестера и никогда не бывалъ въ Лондон.

— Это сейчасъ за угломъ. Мы обогнемъ Ченсери-Ленъ, минуемъ Гольборнъ и черезъ пять минутъ на мст. Какъ видите, миссъ Соммерсонъ, кругомъ та же лондонская особенность. Не такъ ли?

Моя ошибка, повидимому, его ужасно забавляла.

— Да, въ самомъ дл, туманъ очень густой, сказала я.

— Я увренъ, что онъ на васъ не повліяетъ дурно, судя по вашему цвту лица, напротивъ, вы кажетесь еще лучше.

Мн самой было смшно, что я покраснла отъ этого комплимента, отъ котораго самъ мистеръ Гуппи былъ въ восторг. Усадивъ насъ въ карету онъ слъ на козлы. Мы весело билтали, смясь надъ своей неопытностью и незнакомствомъ съ Лондономъ. Прохавъ подъ аркой, мы свернули въ узкую улицу, загроможденную высокими домами — настоящій резервуаръ для храненія тумана, и подъхали къ двери съ грязной мдной дощечкой съ надписью ‘Джеллиби’. Множество народу, преимущественно дтей, толпилось подл дома.

— Не пугайтесь, сказалъ намъ мистеръ Гуппи въ каретное окно,— все дло въ томъ, что одинъ изъ маленькихъ Джеллиби застрялъ головой въ ршетк ограды двора.

— Бдное дитя! Пожалуйста, выпустите меня поскоре!

— Не безпокойтесь, миссъ. Съ маленькими Джеллиби всегда что нибудь случается, успокопвалъ меня мистеръ Гуппи, но я бросилась къ бдняжк.

Это былъ самый грязный ребенокъ, какого только можно себ представить, застрявъ своей шеей между прутьями ршетки, испуганный, раскраснвшійся, онъ громко кричалъ. Разносчикъ молока и церковный сторожъ тянули его за ноги на улицу, надясь вроятно, что отъ этого средства онъ сожмется и пролзетъ. Успокоивая ребенка, я замтила, что у него чрезвычайно большая голова, и подумала, что тамъ, гд прошла такая голова, пройдетъ и тло: поэтому я предложила толкать его впередъ. Мое мнніе было одобрено, и сторожъ съ разносчикомъ такъ энергично принялись выталкивать малютку, что немедленно бы выбросили его на дворъ, еслибъ я не придержала его за передникъ, пока Ричардъ и мистеръ Гуппи пробжали черезъ кухню и приняли его на свои руки. Все обошлось благополучно. Малютка остался цлъ и невредимъ и началъ неистово колотить мистера Гуппи палочкой отъ своего обруча.

Изъ домашнихъ никто не показывался, кром одной особы въ деревянныхъ башмакахъ, которая толкала ребенка снизу метелкой, не знаю зачмъ и не думаю, чтобы она сама это знала.

Поэтому я предположила, что мистрисъ Джеллиби не было дома, но къ моему удивленію, когда та-же особа встртила насъ въ коридор (уже безъ деревянныхъ башмаковъ) и вошла въ комнату перваго этажа, она доложила:

— Вотъ дв молодыхъ леди, мистрисъ Джеллиби.

На дорог попадалось множество дтей, и намъ стоило большого труда не наступить на нихъ въ темнот, когда же мы входили къ хозяйк дома, какой-то ребенокъ свалился съ лстницы съ большимъ шумомъ, стукаясь головой о каждую ступеньку. (Посл Ричардъ говорилъ, что онъ насчиталъ ихъ семь). Но на лиц мистрисъ Джеллиби не отразилось и тни того безпокойства, которое было на нашихъ, — она приняла насъ съ величайшимъ хладнокровіемъ. Это была красивая, полная женщина лтъ сорока или пятидесяти, очень маленькаго роста, съ прекрасными глазами, которые имли привычку смотрть куда-то вдаль, какъ будто бы (цитирую опять слова Ричарда) всматривались въ африканскій берегъ.

— Очень рада, что имю удовольствіе принять васъ у себя, сказала она пріятнымъ голосомъ.— Я чрезвычайно уважаю мистера Джерндайса, и вс, кмъ онъ интересуется, могутъ разсчитывать на мое вниманіе.

Поблагодаривъ ее, мы сли у двери на хромоногій увчный диванъ.

У мистрисъ Джеллиби были прекрасные волосы, но, по несчастію, занятія Африкой мшали ей чесаться, ея шаль, когда она встала къ намъ на встрчу, осталась на стул, и мы замтили, что ея платье не сходилось сзади и сквозь отверстіе видна была шнуровка корсета, что напоминало ршетку садовой бесдки. Комната, усянная бумагами и почти вся занятая огромнымъ письменнымъ столомъ, также забросаннымъ кучами бумагъ, была, должна сознаться, ужасно грязна. Разглядывая ее, мы продолжали прислушиваться къ рыданіямъ бднаго ребенка, упавшаго съ лстницы, кто-то въ задней кухн старался унять его плачъ.

Но больше всего поразила насъ двушка съ измученнымъ, болзненнымъ, хотя и миловиднымъ личикомъ, сидвшая за письменнымъ столомъ. Поглядывая на насъ, она грызла ручку пера. Она вся была выпачкана въ чернилахъ, и начиная съ растрепанныхъ волосъ до крошечныхъ ножекъ въ разорванныхъ и стоптанныхъ атласныхъ туфляхъ, ни одна часть ея одежды не находилась въ порядк и на своемъ мст.

— Вы меня находите, дорогія мои, по обыкновенію погруженной въ занятія, сказала мистрисъ Джеллиби, снимая нагаръ съ двухъ свчей въ жестяныхъ подсвчникахъ, которыя распространяли по комнат ужасный запахъ сала (другого огня въ комнат не было, а въ камин лежали угли, связка дровъ и кочерга).— Но вы меня извините. Въ настоящее время я занята Африкой. Это вовлекло меня въ переписку съ должностными лицами и многими частными людьми, принимающими близко къ сердцу интересы человчества. Къ счастью, дло подвигается впередъ. На будущей недл мы надемся имть отъ ста-пятидесяти до двухъ-сотъ семействъ, занятыхъ воздлываніемъ кофейнаго дерева и воспитаніемъ туземцевъ Борріобула-Га, на лвомъ берегу Нигера.

Такъ какъ Ада молчала, то отвчать должна была я, и сказала, что, вроятно, такой результатъ будетъ ей пріятенъ.

— Мн ужъ теперь пріятно, возразила мистрисъ Джеллиби.— Я посвятила всю мою энергію, всю себя этому длу. Но это пустяки, лишь бы только оно удалось! Я съ каждымъ днемъ больше врую въ успхъ. Меня очень удивляетъ, миссъ Соммерсонъ, что вы никогда не обращали своихъ мыслей къ Африк!

Этотъ переходъ былъ такъ неожиданъ, что я совершенно растерялась и заикнулась только о климатъ…

— Климатъ прекраснйшій на свт! воскликнула мистрисъ Джеллиби.

— Въ самомъ дл?

— Конечно, необходима осторожность. Но она необходима всюду. Если вы не будете остерегаться на Гольборн — васъ передутъ, этого никогда не случится, если вы примите предосторожности. Такъ и въ Африк.

— Безъ сомннія, отвтила я, думая о Гольборн.

— Можетъ быть, вамъ будетъ интересно взглянуть, сказала мистрисъ Джеллиби, подвигая къ намъ кипу бумагъ, — на нкоторыя изъ замтокъ, сдланныхъ по этому пункту и по главному вопросу, пока я кончу письмо, которое диктовала моей старшей дочери. Рекомендую — она мой секретарь

Двушка перестала грызть перо и отвтила на нашъ поклонъ полузастпчиво, полунадменно.

— Я сейчасъ кончу, хотя, прибавила мистрисъ Джеллиби съ улыбкой,— моя работа нескончаема. Гд мы остановились, Кадди?

— Посылаю свой привтъ мистеру Своллоу и прошу… прочитала Кадди.

— Прошу позволенія увдомить, согласно его письму по вопросу объ африканскомъ проект… Нтъ Пеппи. Нтъ, ни за что!

Пеппи, прервавшій африканскую корреспонденцію, былъ тотъ самый ребенокъ, который упалъ съ лстницы. Съ пластыремъ на лбу, онъ пришелъ показать свои ушибленныя колни, покрывавшія ихъ ссадины и грязь возбудили наше состраданіе, но мистрисъ Джеллиби сказала ему съ невозмутимымъ спокойствіемъ:

— Пошелъ прочь, негодный мальчикъ! и устремила свои прекрасные глаза снова къ Африк.

Такъ какъ она погрузилась въ диктовку, то я осмлилась, когда бдный Пеппи проходилъ мимо меня, остановить его и посадить на колни. Ребенокъ очень удивился, особенно, когда Ада поцловала его. Онъ задремалъ и, всхлипывая все рже и рже, уснулъ на моихъ руказъ. Я такъ занялась имъ, что забыла слдить за подробностями письма, хотя и вынесла впечатлніе, что оно имло чрезвычайно важное значеніе для Африки, и стыжусь, что такъ мало думала о немъ.

— Шесть часовъ! воскликнула мистрисъ Джеллиби.— А нашъ обденный часъ — пять, хотя, впрочемъ, у насъ нтъ опредленнаго времени и мы обдаемъ, какъ случится. Кадди, укажи миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ ихъ комнаты. Можетъ быть он желаютъ поправить свои туалеты.— Вы извините меня, конечно, что я такъ мало вами занималась. О, негодное дитя! Пожалуйста, спустите его съ рукъ, миссъ Соммерсонъ!

Я попросила оставить его у меня, искренно увряя, что онъ нисколько мн не мшаетъ, снесла его къ себ и уложила на свою постель.

Ад и мн отвели дв смежныя комнаты. Об были почти совершенно пусты и, тмъ не мене, въ обихъ царствовалъ безпорядокъ, занавска надъ моимъ окномъ была прикрплена вилкой.

— Быть можетъ, вамъ нужна горячая вода? спросила миссъ Джеллиби, ища и не находя кувшина.

— Если это васъ не затруднитъ…

— О, нисколько, вопросъ въ томъ, есть ли она, возразила миссъ Джеллиби.

Въ комнатахъ было холодно и сыро, и признаюсь, я чувствовала себя скверно, а Ада чуть не плакала. Однако же мы развеселились, занявшись распаковкой своихъ чемодановъ. Вернувшаяся миссъ Джеллиби заявила, что, къ несчастью, горячей воды нтъ, — не могутъ найти котелка, а чайникъ распаялся.

Мы просили ее не безпокоиться и поспшили переодться, чтобъ скоре сойти внизъ къ огню. Въ двери постоянно заглядывали дтскія головки, всмъ любопытно было видть необыкновенное явленіе — Пеппи, спящаго на моей постели, и я все время была подъ страхомъ, какъ бы дтскіе носики и пальчики не прищемились въ дверяхъ.

Намъ нельзя было запереться, такъ какъ у моей двери не было ручки, а въ комнат Ады хотя и была, но вертлась во вс стороны, не запирая двери. Поэтому я предложила дтямъ войти и расположиться у моего стола, а сама, одваясь, стала имъ разсказывать исторію Красной шапочки. Они притихли, какъ притаившіяся мышки, со включеніемъ и Пеппи, который проснулся передъ появленіемъ волка. Когда мы сходили внизъ, лстница была освщена свтильней, плавающей въ кружк съ надписью: ‘На память о Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ’. Въ гостиной, соединенной теперь съ рабочей комнатой мистрисъ Джеллиби открытыми дверями, молодая женщина съ распухшимъ лицомъ, подвязаннымъ фланелью, раздувала огонь и надымила такъ сильно, что мы начали кашлять и плакать, и должны были открыть окна на цлые полчаса.

Все это время мистрисъ Джеллиби въ сосдней комнат съ завиднымъ спокойствіемъ продолжала диктовать письма объ Африк, что было для насъ большимъ счастьемъ, такъ какъ мы съ Адой громко хохотали, слушая разсказъ Ричарда о томъ, какъ онъ умывался въ пирожной форм и на своемъ туалетномъ столик нашелъ котелокъ.

Мы сошли къ обду посл семи часовъ, и предостереженія мистрисъ Джеллиби относительно осторожности оказались очень полезны, такъ какъ дырявый коверъ, покрывавшій лстницу и не укрпленный прутьями, представлялъ настоящія тенета.

Намъ подана была рыба, ростбифъ, котлеты и пуддингъ,— превосходный обдъ, если бы былъ приготовленъ, какъ слдуетъ, но все это было сырое. Молодая женщина, закутанная фланелью, сунула вс блюда на столъ, какъ попало, и на томъ успокоилась, а посл обда оставила всю посуду на ступеняхъ лстницы.

Въ дверяхъ часто появлялась особа, которую мы видли въ деревянныхъ башмакахъ, по всей вроятности, кухарка, она появлялась по временамъ, ссорилась и бранилась съ первой за дверями, об жили, должно быть, какъ кошка съ собакой.

Обдъ тянулся долго, вслдствіе всякихъ неожиданныхъ случайностей, напримръ, блюдо съ картофелемъ опрокинулось въ угольный ящикъ, а ручка штопора оторвалась и ударила молодую женщину въ подбородокъ, но все время мистрисъ Джеллиби сохраняла полнйшее спокойствіе духа. Она сообщала намъ много интересныхъ подробностей о Барріобула-Га и тамошнихъ туземцахъ и получила въ продолженіе обда столько писемъ, что Ричардъ, сидвшій рядомъ съ нею, насчиталъ четыре конверта въ мясной подливк на ея тарелк. Это были письма отъ дамскихъ комитетовъ, отчеты и протоколы женскихъ митинговъ и запросы отъ людей, возбужденныхъ агитаціей филантроповъ, касательно культивированья кофе и туземцевъ. На нкоторыя письма требовались отвты, и хозяйка три или четыре раза высылала старшую дочь изъ-за обда писать ихъ. Какъ она была занята! Правду сказала она намъ, что принесла себя въ жертву дла.

Мн очень любопытно было знать, кто этотъ плшивый, смиреннаго вида господинъ въ очкахъ, который занялъ пустое мсто за столомъ уже посл того, какъ рыба была унесена. Повидимому, онъ тоже былъ причастенъ къ Барріобула-Га, только не какъ активный дятель, а какъ пассивный объекты по его безмолвію я приняла бы его за туземца, если бъ не блый цвтъ колеи.

Только когда мы вышли изъ-за стола, оставивъ его вдвоемъ съ Ричардомъ, у меня блеснула мысль: не это ли мистеръ Джеллиби? Да, это былъ онъ. Пришедшій вечеромъ молодой человкъ, по имени мистеръ Кволь, съ выпуклыми, лоснящимися висками, съ зачесанными назадъ волосами, отрекомендовавшійся Ад филантропомъ, сообщилъ ей, что онъ считаетъ супружескую чету Джеллиби — союзомъ духа и плоти. Этотъ молодой человкъ иного говорилъ о своемъ значеніи въ африканскомъ вопрос, о своемъ проект обучить колонистовъ Барріобула-Га вытачиванью фортепьянныхъ ножекъ и объяснялъ вс выгоды отъ осуществленія этого проекта. Онъ старался выставить передъ нами мистрисъ Джеллиби въ наилучшемъ свт, и поминутно задавалъ ей такіе вопросы: ‘я думаю, вы ежедневно получаете отъ ста-пятидесяти до двухъ-сотъ писемъ по африканскому вопросу? Если моя память мн не измняетъ, вы, кажется, однажды отослали съ одной почтой пять тысячъ циркуляровъ?’. И повторялъ намъ всякій пазъ отвть мистрисъ Джеллиби, точно переводчикъ.

Весь вечеръ мистеръ Джеллиби сидлъ въ углу, опершись головой о стнку въ глубокомъ уныніи. Ричардъ говорилъ, что, оставшись съ нимъ посл обда, мистеръ Джеллиби нсколько разъ открывалъ ротъ, какъ будто у него лежало что-то на душ, но сейчасъ же закрывалъ опять, чмъ приводилъ Ричарда въ великое смущеніе.

Мистрисъ Джеллиби, уютно расположившаяся въ своемъ кресл, какъ въ гнздышк, обложенномъ бумагами, весь вечеръ пила кофе и диктовала своей старшей дочери, а въ промежуткахъ вела диспутъ съ мистеромъ Кволемъ о всеобщемъ братств людей, по поводу чего высказывала самыя высокія и прекрасныя чувства.

Я не могла быть такой внимательной слушательницей, какъ мн хотлось, потому что Пеппи и остальныя дти столпились вокругъ меня и Ады, въ углу гостиной, требуя новой сказки. Я шепотомъ разсказала имъ о Кот въ сапогахъ и хотла начать новую исторію, когда мистрисъ Джеллиби, случайно вспомнивъ о дтяхъ, приказала имъ идти спать. Пеп’хи потребовалъ, чтобъ уложила его въ постельку непремнно я, и мн пришлось снести его наверхъ, гд молодая женщина съ фланелевой повязкой бросилась на толпу дтей, какъ драгунъ на непріятеля, и упрятала ихъ въ постели. Посл этого я постаралась привести немного въ порядокъ наши комнаты и раздуть огонь, едва тлвшій въ камин. ‘

Входя въ гостиную, я почувствовала на себ взглядъ мистрисъ Джеллиби — очевидно она презирала меня за суетность и пустоту, что меня очень огорчило, хотя я и сознавала, что не могу претендовать на высокій полетъ мыслей.

Только около полуночи мы улучили удобную минуту и скрылись въ свои комнаты, оставивъ мистрисъ Джеллиби въ обществ бумагъ и неизсякаемой чашки кофе, а ея дочь ручкой пера въ зубахъ.

— Какой странный домъ! сказала мн Ада, когда мы пришли наверхъ.— Удивительно, что кузенъ Джонъ отослалъ насъ сюда!

— Я милочка, совсмъ смущена. Какъ ни стараюсь понять — никакъ не могу.

— Чего? спросила Ада съ улыбкой.

— Всего. Можетъ быть и прекрасно намреніе мистрисъ Джеллиби облагодтельствовать африканскихъ туземцевъ, но Пеппи… хозяйство…

Ада засмялась, обнявъ меня рукой за шею и увряя меня, что я кроткое, доброе, милое созданіе и совсмъ завладла ея сердцемъ.

— Вы никогда не унываете! Такъ заботитесь о всхъ, такъ беззаботно веселы и такъ скромны Вы съумлибы сдлать уютнымъ и пріятнымъ даже этотъ домъ?

О, милочка! Въ простот души она не сознавала, что, украшая меня небывалыми достоинствами, хвалитъ себя, обнаруживая всю доброту своего сердца.

— Могу ли я задать вамъ одинъ вопросъ? спросила я, когда мы услись къ огню.

— Хоть тысячу!

— О вашемъ кузен Джерндайс, которому я столькимъ обязана. Опишите его мн.

Ада взглянула на меня изумленными глазами и, запрокинувъ свою золотистую головку, залилась такимъ очаровательнымъ смхомъ, что я не знала, чему больше удивляться: ея красот, или ея неподдльному изумленію.

— Эсфирь, вы хотите, чтобы я описала вамъ кузена Джерндайса?

— Да, милочка, я никогда не видла его.

— Да вдь и я никогда его не видала!

— Можетъ ли быть?

Ада разсказала мн, что помнитъ съ дтства, какъ ея мать со слезами на глазахъ разсказывала о доброт и великодушіи мистера Джерндайса, и говорила, что ему можно довриться больше, чмъ кому-либо на свт. Спустя нсколько мсяцевъ посл смерти ея матери, онъ написалъ Ад такое простое, искреннее письмо, такъ чистосердечно предлагалъ поселиться у него, прибавляя, что со временемъ, исцлятся раны, нанесенныя злосчастнымъ процессомъ. Она съ благодарностью приняла его предложеніе. Ричардъ получилъ подобное же посланіе и далъ такой же отвтъ. Онъ видлъ Джерндайса, но только разъ, пять лтъ тому назадъ въ Винчестерской школ. Объ этомъ онъ разсказывалъ Ад какъ-разъ въ ту минуту, когда я ихъ увидла въ первый разъ. Все что онъ могъ вспомнить о Джерндайс, это — что онъ ‘толстый, румяный малый’.

Вотъ все, что она могла мн сообщить. Я продолжала сидть передъ огнемъ, когда Ада уже улеглась, думала о Холодномъ дом и удивлялась, какимъ далекимъ кажется мн вчерашній вечеръ. Не знаю, куда бы занеслись мои мысли, если бы легкій стукъ въ дверь не призвалъ меня къ дйствительности. Я тихонько отворила дверь и увидла миссъ Джеллиби со сломанной свчою въ кривомъ подсвчник въ одной рук и съ рюмкой для яицъ въ другой.

— Покойной ночи! сказала она сердитымъ голосомъ.

— Покойной ночи!

— Могу я войти! неожиданно спросила она меня все тмъ же сердитымъ, отрывистымъ тономъ.

— Конечно. Только не разбудите миссъ Клеръ.

Она не захотла ссть, а стала у огня, обмакивая свой палецъ, выпачканный чернилами, въ рюмку съ уксусомъ и смачивая имъ чернильныя пятна на своемъ лиц. Долго стояла она безмолвно, мрачно нахмурившись,— и вдругъ сказала:

— Ахъ, какъ бы я хотла, чтобы проклятая Африка провалилась къ чорту!

Я было попробовала ее успокоить.

— Не говорите, миссъ Соммерсонъ! Я ее ненавижу! Отвратительная, мерзкая!

Я сказала, что она врно очень устала, приложила руку къ ея разгоряченному лбу и посовтовала ей лечь и успокоиться. Она продолжала стоять съ тмъ же угрюмымъ, нахмуреннымъ видомъ, потомъ неожиданно отставила рюмку и, обернувшись къ постели, на которой спала Ада, сказала:

— Какъ она хороша собой!

Я съ улыбкой подтвердила это.

— Сирота?

— Да.

— Но, должно быть, училась многому? Танцамъ, музык, пнію? Можетъ говорить по французски, уметъ шить, знаетъ географію, исторію и все остальное?

— Конечно.

— А я не знаю. Я ничего не знаю! Умю только писать. Я всегда пишу для мамы. Какъ не стыдно было вамъ двумъ пріхать сегодня вечеромъ любоваться моимъ невжествомъ! Наврно, теперь вы мечтаете о себ Богъ знаетъ что?

Я видла, что она едва удерживалась отъ слезъ, и молча глядла на нее. Надюсь, что она прочитала въ моемъ взгляд все участіе, которое я къ ней чувствовала.

— Это безобразіе!— продолжала она.— Вы и сами такъ думаете: весь домъ, дти, я — вс гадки! Папа жалокъ — и не удивительно! Присцилла пьяна — она постоянно пьяна! Стыдно будетъ съ вашей стороны, если вы станете отрицать, что не замтили, когда она прислуживала за обдомъ, какъ отъ нея несло кабакомъ. Вы вдь замтили это?

— Милочка, увряю васъ, не замтила!

— Вы замтили, не отрекайтесь, вы замтили!

— О милочка! Дайте мн сказать…

— Разсказывайте, вы вдь такъ умете разсказывать сказки, миссъ Соммерсонъ! Я не хочу васъ слушать.

— По вы выслушаете, если не хотите быть несправедливой. Повторяю, я не знала о томъ, что вы мн сейчасъ сказали, потому что служанка не подходила ко мн близко за обдомъ. Но разъ вы сказали, я, конечно, не сомнваюсь, и мн очень прискорбно это слышать.

— И вы, конечно, ставите себ это въ заслугу?

— Нтъ, дорогая моя, это было бы очень глупо.

Съ тмъ же недовольнымъ лицомъ она нагнулась надъ постелью и поцловала Аду, потомъ тихо подошла къ моему стулу. Ея грудь тяжело дышала, и мн было ее безконечно жаль, но я думала, что лучше молчать.

— Я хотла бы умереть!— вскричала она.— Я хотла бы, чтобъ вс мы умерли, это было бы самое лучше…

И она опустилась передо мной на колни, пряча свое лицо въ складкахъ моего платья, и, рыдая, стала умолять простить ее.

Я утшала ее, какъ могла, хотла поднять, но она упиралась.

— Вы учите двочекъ! О, если бы вы могли учить меня, какъ я стала бы у васъ учиться! Я такъ несчастна! Я такъ васъ люблю!

Никакъ нельзя было уговорить ее ссть рядомъ со мною, она продолжала стоять на колняхъ на скамеечк, уткнувшись въ мое платье. Мало по малу бдная измученная двушка заснула, я приподняла ея голову, положила на-свое плечо и закуталась вмст съ нею въ шаль, такъ какъ огонь потухъ и стало холодно. Сперва я напрасно старалась уснуть: передъ моими закрытыми глазами проносились образы, виднные втеченіе дня. Наконецъ, понемногу они стали сливаться, расплываться, мн стало казаться, что на моемъ плеч спитъ то Ада, то одна изъ моихъ прежнихъ подругъ въ Гринлиф, съ которыми я какъ будто разсталась уже давно, то помшанная старушка. Потомъ мн представился какой-то владлецъ Холоднаго дома, наконецъ я уже ничего не различала.

Когда я открыла глаза, подслповатый день слабо боролся съ туманомъ и передо мною стоялъ маленькій грязный призракъ: это былъ Пеппи въ чепчик и ночной рубашк, онъ выползъ изъ своей кровати и перебрался ко мн, отъ холода его зубы выбивали частую дробь.

ГЛАВА V.
Утреннее приключеніе.

Хотя утро было очень сырое и густой туманъ казался непроницаемымъ (говорю: казался, ибо оконныя стекла были такъ грязны, что сквозь нихъ даже яркій лтній день глядлъ бы тускло), но я уже достаточно ознакомилась съ неудобствомъ спать при незапирающихся дверяхъ, къ тому же очень интересовалась Лондономъ, и потому одобрила предложеніе миссъ Джеллиби прогуляться.

— Мама не скоро еще сойдетъ внизъ, да и тогда придется ждать завтрака по крайней мр часъ, папа закуситъ чмъ попало и уходитъ въ контору: онъ не знаетъ, что значитъ завтракать по-людски. Присцилла ставитъ ему съ вечера хлбъ и немножко молока, иногда случится, что молока не осталось, иногда ночью его выпьетъ кошка. Но я боюсь, что вы страшно устали и, можетъ быть, охотне поспали бы?

— Я совсмъ не устала, душечка, и съ удовольствіемъ прогуляюсь.

— Ну, если такъ, то я схожу за своими вещами.

Ада пожелала присоединиться къ намъ и черезъ десять минуть была готова. Я предложила Пеппи умыться, общая за это положить его на свою постель. Онъ милостиво соизволилъ выразить свое согласіе и даже не расплакался, хотя во время операціи имлъ видъ угрюмый и вообще отнесся къ ней съ такимъ удивленіемъ, какъ будто видлъ ее въ первый разъ, а потомъ моментально заснулъ. Я сама было колебалась позволить себ такой самовольный поступокъ относительно чужого ребенка, но потомъ ршилась, подумавъ, что никто этого и не замтитъ.

Окончивъ возню съ Пеппи, я помогла Ад одться, потомъ стала торопливо одваться сама и отъ всей этой суеты совсмъ разгорлась. Мы нашли миссъ Джеллиби за умываньемъ въ той комнат, гд она вчера занималась корреспонденціей.

Присцилла, съ грязнымъ подсвчникомъ въ рук, растапливала каминъ, бросая куски сала въ огонь, чтобъ онъ лучше разгорлся. Все было еще въ томъ вид, въ какомъ осталось со вчерашняго вечера: обденная скатерть не была снята, повсюду крошки, пыль, клочки бумаги. Наружная дверь стояла настежъ, на ршетк двора висли оловянныя кружки и кувшинъ, а кухарку мы встртити на улиц — она выходила изъ кабака, утирая рукавомъ губы. Поравнявшись съ нами, она сообщила намъ, что заходила туда узнать, который часъ.

Еще прежде мы встртили Ричарда, онъ бгалъ взадъ и впередъ по тротуару, чтобъ согрться, онъ очень удивился, что мы такъ рано встали, и съ удовольствіемъ присоединился къ нашей компаніи. Я и миссъ Джиллиби шли впереди, въ ней явилась ея вчерашняя рзкость, и, не скажи она вчера, что любитъ меня, я бы никакъ этого не подумала по ея теперешнему виду.

— Куда же вы хотите идти?— спросила она.

— Куда-нибудь,— отвчала я.

— Куда-нибудь — значитъ никуда,— сказала миссъ Джеллиби, внезапно останавливаясь.

— Ведите насъ, куда хотите.

Она зашагала большими шагами и потащила меня за собой.

— Мн все равно!— говорила она.— Будьте свидтельницей миссъ Соммерсонъ, что я это сказала. Пусть онъ со своей противной лысиной ходитъ къ намъ хоть тысячу лтъ, я все-таки не стану съ нимъ говорить. Они съ мамой строятъ изъ себя настоящихъ ословъ!

— Дорогая моя, ваша дочерняя обязанность… попыталась было я возразить на этотъ эпитетъ, но миссъ Джеллиби стремительно перебила:

— Не говорите мн о дочернихъ обязанностяхъ, миссъ Соммерсонъ! Гд же материнскія обязанности? Отданы безъ остатка человчеству и Африк. Такъ и спрашивайте у Африки въ чемъ должны состоять дочернія обязанности, это ея дло, а ужъ никакъ не мое! Вы возмущены? Ну, и я возмущена!

Она тащила меня все быстре и быстре.

— Повторяю, онъ можетъ ходить къ намъ сколько угодно, а я ни слова съ нимъ не скажу. Я его не выношу! Ихъ разговоры съ мамой я ненавижу и презираю больше всего на свт. Удивляюсь, какъ камни на мостовой у нашего дома не вышли изъ терпнья и остаются на мстахъ слушать всю эту галиматью и любоваться маминымъ хозяйствомъ!

Я поняла, что она говоритъ о мистер Квол, котораго мы видли вчера вечеромъ.

По счастію, насъ нагнали Ричардъ съ Адой и избавили меня отъ непріятной необходимости бесдовать на такую щекотливую тему.

Они спросили насъ смясь, ужъ не условились ли мы бжать на перегонки. Нашъ разговоръ прервался. Миссъ Джеллиби молча шла рядомъ со мною съ грустнымъ лицомъ.

Я разглядывала улицы, удивляясь ихъ безконечности и разнообразію, несмотря на ранній часъ, он кишли народомъ, пшеходы и экипажи сновали по всмъ направленіямъ, въ лавкахъ хлопотали съ устройствомъ обычной ежедневной выставки въ окнахъ, чистили, мели, странныя созданія въ отрепьяхъ рылись въ выметенномъ сору, разыскивая булавки и всякіе отбросы.

— Кузина, мы какъ будто и не выходили изъ суда, — говорилъ веселый голосъ Ричарда:— смотрите, другой дорогой мы пришли къ мсту нашей вчерашней встрчи и… что это? Клянусь большой канцлерской печатью, вдь это опять вчерашняя старушка!

И правда, вчерашняя старушка стояла передъ нами съ тми же улыбками и реверансами, и съ тмъ же покровительственнымъ видомъ говорила:

— А! Несовершеннолтніе Джерндайсы! Очень рада!

— Какъ вы рано вышли изъ дому, сударыня,— сказала я въ отвтъ на ея реверансъ.

— Да. Я всегда рано гуляю. До засданія. Здсь мсто уединенное. Я собираюсь съ мыслями передъ началомъ дневныхъ занятій, — говорила она жеманясь.— Мои занятія требуютъ размышленій. Слдить за судопроизводствомъ ужасно трудно.

— Кто это?— спросила у пеня потихоньку миссъ Джеллиби, крпко сжимая мою руку. Но у старушки былъ замчательно острый слухъ, — она услыхала и обратилась прямо къ двушк.

— Истица, дитя мое. Къ вашимъ услугамъ. Имю честь аккуратно присутствовать на всхъ судебныхъ засданіяхъ. Со своими документами. Имю удовольствіе говорить съ другою юной участницей въ тяжб Джерндайсъ?— спросила она, низко присвъ и склонивъ голову на бокъ.

Ричардъ, чтобъ загладить свою вчерашнюю оплошность, поспшилъ ласкою отвтить, что миссъ Джеллиби ничмъ не связана съ процессомъ.

— А, она не ожидаетъ ршенія? Но и она состарется. Только не такъ скоро. О нтъ! Это садъ Линкольнъ-Инна. Я зову его своимъ. Лтомъ это мое постоянное мстопребываніе. Птички здсь поютъ такъ мелодично! Я провожу здсь большую часть вакацій. Въ созерцаніи… Вы не находите, что вакаціи тянутся ужасно долго?

Чтобъ не обмануть ея ожиданій, мы поспшили согласиться.

— Когда листья съ деревьевъ опадутъ и вс цвты завянутъ, такъ что не останется ни одного на букетъ лорду-канцлеру, тогда вакаціи кончаются,— продолжала она:— и шестая печать Апокалипсиса снова начинаетъ господствовать. Соблаговолите зайти ко мн, посмотрть на мое жилище. Это будетъ для меня хорошимъ предзнаменованіемъ: юность, надежда, красота! Давно он не посщали меня!

Она взяла меня за руку и потащила за собой, кивая Ричарду и Ад, чтобъ они шли за нами. Я не знала, какъ отъ нея отдлаться, и взглядомъ просила Ричарда помочь мн, но должно быть приглашеніе заинтересовало его, или, можетъ быть, онъ боялся оскорбить старушку, только онъ не обращалъ вниманія на мои знаки и шелъ за нами, а съ нимъ и Ада. Между тмъ, наша странная проводница посылала намъ самыя любезныя улыбки, повторяя, что живетъ неподалеку. Дйствительно, это было близко. Черезъ боковую калитку она провела насъ въ узкую улицу, примыкающую непосредственно къ заднему фасаду Линкольнъ-Инна и отдленную отъ зданія суда только дворами да переулками. Тутъ старушка вдругъ остановилась со словами:— Вотъ моя квартира. Не угодно ли пожаловать!

Мы стояли передъ жалкой лавчонкой, надъ дверьми которой было написано крупными буквами:

КРУКЪ. СКЛАДЪ ТРЯПЬЯ И БУТЫЛОКЪ.

А внизу помельче

КРУКЪ.
ПОСТАВЩИКЪ КОРАБЕЛЬНЫХЪ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ.

На окн была изображена красная бумажная фабрика съ подъзжающими къ ней красными телгами, наложенными доверху красными мшками съ тряпьемъ. Тамъ и сямъ видн лись надписи: ‘Покупаютъ кости’. ‘Покупаютъ старое желзо, ломанную кухонную посуду’. ‘Покупаютъ негодную бумагу’. ‘Покупается подержанное платье мужское и женское’.

Казалось, что здсь покупаютъ все что угодно и ничего не продаютъ. На окн стояло множество бутылокъ самыхъ разнообразныхъ сортовъ: отъ инбирнаго пива, отъ содовой воды, изъ подъ ваксы, аптекарскіе пузырьки, винныя бутылки, стклянки изъ подъ пикулей, изъ подъ чернилъ.

Послднее слово мн напомнило, что кром множества пустыхъ чернильныхъ пузырьковъ еще много особенностей напоминало о близкомъ сосдств этой лавки съ судебными учрежденіями: она казалась грязнымъ паразитомъ, непризнаннымъ родственникомъ судебной палаты. На улиц у дверей лавчонки стояла хромоногая скамья, а на ней лежала груда книгъ съ ярлыкомъ: ‘Судебные уставы, по 9 пенсовъ за томъ’. Вс надписи были сдланы писарскимъ почеркомъ, какой я видла на бумагахъ въ контор Кенджа и Карбоя и въ письмахъ, которыя получала отъ нихъ. Тмъ же почеркомъ было написано объявленіе, не имющее ничего общаго съ лавкой и гласившее:

‘Почтенный человкъ сорока пяти лтъ ищетъ переписки, исполняетъ заказы скоро и аккуратно. Адресоваться: Немо, квартира мистера Крука’.

По стнамъ лавки висли подержанные синіе и красные мшки, у двери лежали кучи старыхъ пергаментныхъ свертковъ и выцвтшихъ рваныхъ бумагъ. Мн казалось, что вс ржавые ключи, которые сотнями валялись въ груд стараго желза, когда-нибудь отворяли двери и ящики юристовъ, что вс лохмотья, лежавшіе на сломанныхъ деревянныхъ всахъ и свшивавшіяся съ потолочной балки, нкогда были судейскими мантіями. ‘Для дополненія картины остается вообразить, что кости,— вонъ тамъ, въ углу,— и какъ чудесно он вычищены! взгляните! это кости несчастныхъ кліентовъ’, шепнулъ намъ Ричардъ.

Въ это пасмурное утро въ лавк, загороженной отъ свта стнами Линкольнъ-Инна, было совсмъ темно, и мы могли разсмотрть ея содержимое только благодаря фонарю, который держалъ старикъ въ очкахъ и мховой шапк. Теперь онъ повернулся къ двери и замтилъ насъ.

Это былъ маленькій сморщенный старикашка съ лицомъ, напоминающимъ лицо трупа, его голова ушла далеко въ плечи и дыханіе выходило густымъ паромъ, точно дымъ отъ горвшаго внутри огня. Брови и борода были совсмъ блыя, кожа сплошь изрзана глубокими морщинами и толстыми вздутыми жилами, что длало его похожимъ на старый древесный сукъ, осыпанный снгомъ.

— Хи-хи… Желаете что-нибудь продать? спросило старикъ, подходя къ двери.

Мы поспшили ретироваться и обратились къ нашей проводниц, которая въ эту минуту тщетно пыталась отворить свою дверь. Ричардъ сталъ было убждать ее, что такъ какъ мы имемъ удовольствіе знать, гд она живетъ, то можемъ уйти, и прибавилъ, что мы торопимся домой. Но отъ нея не такъ-то легко было отдлаться. Она такъ настойчиво просила насъ, особенно меня, войти хоть на минутку (для хорошаго предзнаменованія), что намъ оставалось только уступить. Къ тому же насъ разбирало любопытство, и когда старикъ сталъ въ свою очередь упрашивать: ‘Ну, ну, зайдите, сдлайте ей удовольствіе. Это займетъ не боле минутки. Заходите, заходите. Если та дверь не отворяется, пройдите черезъ лавку!’ — мы вошли, ободряемыя и поощряемыя Ричардомъ, и разсчитывая на его покровительство.

— Мой хозяинъ Крукъ, соблаговолила представить его намъ старушка:— прозванъ сосдями лордомъ-канцлеромъ, а лавку зовутъ Верховнымъ судомъ. Очень эксцентричный человкъ. Большой чудакъ, страшный чудакъ, увряю васъ.

Она покачала головой и постучала пальцемъ по лбу, давая понять, что мы должны быть къ нему снисходительны,— потому что… вы понимаете? онъ немного… того! сказала она съ чрезвычайной важностью. Старикъ, услыхавъ это, засмялся.

Положимъ, это правда, что меня зовутъ лордомъ ‘канцлеромъ, а лавку мою Верховнымъ судомъ, говорилъ онъ, идя впереди съ фонаремъ:— А знаете ли, за что прозвали такъ меня и мою лавку?

— Нтъ, отвчалъ Ричардъ довольно равнодушно.

— Видите-ли началъ было старикъ, останавливаясь и обернувшись къ намъ:— А, хи-хи-хи! Какіе прекрасные волосы! У меня внизу три мшка женскихъ волосъ, но такихъ шелковистыхъ и тонкихъ нтъ. Что за цвтъ! какая тонина!

— Ну, любезный, довольно! крикнулъ Ричардъ, возмущенный тмъ, что старикъ своей желтой рукой дотронулся до волосъ Ады.— Можете восхищаться про себя, какъ и мы, но вольностей себ не позволяйте!

Старикъ бросилъ на него быстрый взглядъ, но Ада, раскраснвшаяся отъ смущенія и похорошвшая такъ, что поразила даже ко всему, кром своего процесса, равнодушную старуху, поспшила вмшаться и сказала смясь, что гордится такимъ простодушнымъ комплиментомъ. Тогда мистеръ Крукъ вернулся къ начатому разсказу такъ же внезапно, какъ прервалъ его.

— Посмотрите, сколько у меня всякой всячины, говорилъ онъ приподнимая фонарь.— Сосди ничего не понимаютъ и думаютъ, что все это никуда не годный хламъ, который здсь гніетъ и пропадаетъ, потому то и окрестили такъ это мсто. У меня масса пергамента и старыхъ бумагъ, я люблю ржавчину, плсень и паутину. Мн все годится: доброму вору все въ пору. Что разъ попалось въ мои лапы, съ тмъ я ужъ не разстанусь (такъ думаютъ мои сосди, хоть толкомъ и не знаютъ). Я не люблю ничего переставлять, мести, вытирать, чистить или чинить. Вотъ почему они дали мн это скверное прозвище. Я на нихъ плюю! Каждый день я хожу въ Иннъ смотрть, какъ засдаетъ мой высокоблагородный ученый собратъ. Онъ меня не замчаетъ, но я за нимъ наблюдаю: между нами разница небольшая, оба копаемся въ грязи, хи-хи!— Леди Джэнъ!

Большая срая кошка спрыгнула съ ближайшей полки къ нему на плечо такъ неожиданно, что мы вздрогнули.

— Покажи имъ, какъ ты царапаешься. Ну, рви, леди Дженъ! говорилъ хозяинъ.

Кошка соскочила на полъ, вонзила свои острые, какъ у тигра, когти въ кучу тряпья и стала его раздирать съ такимъ скрипомъ, что я почуствовала оскомину на зубахъ.

— Такъ она бросится на всякаго, на кого я ее науськаю! сказалъ старикъ.— Я скупаю, между прочимъ, я кошачьи шкурки, эту также продали мн на шкуру, видите, какая красота! Но я не содралъ ее. (Въ суд не такъ поступаютъ, не такъ ли?)

Говоря это, онъ провелъ насъ черезъ лавку, отперъ заднюю дверь, которая вела внутрь дома, и остановился, положивъ руку на замокъ. Прежде чмъ пройти въ дверь, старушка любезно ему замтила:

— Будетъ, Крукъ! у васъ прекрасныя намренія, но вы надоли моимъ юнымъ друзьямъ. Они торопятся. Мн самой пора идти въ судъ. Мои молодые друзья — несовершеннолтніе участники въ тяжб Джерндайсъ.

— Джерндайсъ? съ испугомъ воскликнулъ старикъ.

— Джерндайсъ съ Джерндайсомъ,— громадный процессъ, пояснила она.

— Хи-хи! Кто бы подумалъ! проговорилъ онъ задумчиво и, видимо, чмъ то пораженный. Онъ смотрлъ на насъ съ такимъ любопытствомъ, и казался въ такомъ восторг, что Ричардъ замтилъ:

— Вы, кажется, взяли на себя трудъ принимать участіе въ длахъ, которыя разбираетъ вашъ достопочтенный ученый собратъ.

— Да, вы угадали, отвчалъ старикъ разсянно:— ваше имя?..

— Ричардъ Карстонъ.

— Карстонъ, повторилъ онъ медленно загибая указательный палецъ и продолжая загибать слдующіе при дальнйшемъ перечисленіи:— Да, тамъ есть эта фамилія и еще Бербери, Клеръ, Дэдлокъ.

— Онъ знаетъ о дл столько же, сколько настоящій лордъ-канцлеръ, получающій за это жалованье, замтилъ Ричардъ.

— Э, пробормоталъ старикъ, выходя изъ задумчивости:— Томъ Джерндайсъ… извините меня, что я такъ его называю, но въ суд его никогда не знали подъ другимъ именемъ, а было время, когда онъ былъ такъ же извстенъ тамъ, какъ теперь она (многозначительны!’! кивокъ въ сторону старухи). Томъ бывалъ здсь часто. Онъ пріобрлъ безпокойную привычку бродить около суда и разговаривать съ здшними лавочниками, заклиная ихъ избгать суда, какъ чумы, чтобы ни случилось. ‘Потому что, говорилъ Томъ, судиться — это все равно, что жариться на медленномъ огн, или чтобъ тебя растирали въ порошокъ между жерновами, судиться — значитъ умирать подъ пчелиными жалами, захлебываться капля по капл, сходить съума ежеминутно, изо дня въ день, изъ года въ годъ’… Онъ чуть-чуть не покончилъ съ собою вотъ на томъ самомъ мст, гд стоитъ молодая леди.

Мы слушали съ ужасомъ.

— Онъ вошелъ въ эту дверь въ день своей смерти, продолжалъ. старикъ, указывая пальцемъ на полу воображаемый путь Тома Джерндайса.— Весь околотокъ давно зналъ, что онъ покончить съ собой рано или поздно, и вроятно скоро. Такъ вотъ, въ этотъ день онъ вошелъ ко мн, прошелся по лавк, слъ на скамью, вонъ эту, и попросилъ меня (вы конечно понимаете, что я тогда былъ помоложе) привести ему пинту вина, ‘потому что’, говорилъ онъ: ‘я, Крукъ, совсмъ измучился,— мой процессъ опять въ суд. Теперь, я думаю, ршеніе наконецъ близко’. Мн не хотлось оставлять его одного и я уговорилъ его сходить въ таверну, что по ту сторону улицы, проводилъ его туда и видлъ въ окно, какъ онъ услся въ кресл у камина въ большой компаніи. Не усплъ я вернуться, какъ слышу выстрлъ,— бгу въ въ таверну, и вс сосди бгутъ туда, и каждый кричитъ: это Томъ Джерндайсъ! і.

Старикъ помолчалъ, поглядлъ на насъ, потомъ на фонарь, задулъ его и продолжалъ:

— Разумется мы не ошиблись. Хи-хи! Конечно вечеромъ, когда докладывалось дло, весь околотокъ собрался въ суд. Мой высокопоставленный ученый собратъ и компанія по обыкновенію копались въ грязи и притворялись, будто ничего не слыхали про случившееся, или, если и слыхали, то они тутъ не при чемъ. Охъ-хо-хо, Боже мой!

Розовое личико Ады смертельно поблднло, Ричардъ выглядлъ не лучше, я понимала, что они должны чувствовать, если даже я, не участница въ процесс, такъ взволнована.

Какое потрясеніе должны были испытать эти неопытныя молодыя сердца, узнавъ, что они наслдники цлаго ряда несчастій, оставившихъ по себ такія ужасныя воспоминанія. Я безпокоилась также о томъ, какъ подйствуетъ этотъ тяжелый разсказъ на бдную сумасшедшую, но, къ моему удивленію, старушка какъ будто и не слышала его и продолжала тащить насъ наверхъ, объясняя съ снисходительностью высшаго существа къ слабому смертному, что ея хозяинъ ‘немножко того… вы понимаете?’

Она занимала большую комнату на чердак, откуда открывался видъ на крыши Линкольнъ-Инна,— что, казалось, и было главной причиной, побудившей ее занять эту комнату. Она говорила, что можетъ видть отсюда Линкольнъ-Иннъ даже ночью, особенно при лунномъ свт. Комната была чистенькая, почти пустая, въ ней стояла только самая необходимая мебель, по стнамъ было прилплено нсколько старыхъ, вырванныхъ изъ книгъ гравюръ, изображающихъ адвокатовъ г канцлеровъ, и висло съ полдюжины ридикюлей и рабочихъ мшковъ ‘съ документами’ — какъ она намъ объяснила. Въ камин не было ни топлива, ни золы, нигд не видно ни принадлежностей одежды и ничего състного. На полк открытаго шкапа я замтила одну или дв пустыхъ тарелки, столько же чашекъ,— и только, все это было чисто-пачисто вытерто и пусто. Осмотрвшись кругомъ, я начала понимать, какой трогательный смыслъ скрывался подъ жалкой вншностью старухи.

— Я чрезвычайно польщена, могу васъ уврить, визитомъ несовершеннолтнихъ Джерндайсовъ, привтливо говорила наша бдная хозяйка:— очень обязана за хорошее предзнаменованіе. Мсто здсь уединенное. Удобно размышлять. Я очень ограничена въ выбор мста, такъ какъ мн необходимо слдить за судопроизводствомъ. Я живу здсь много лтъ. Дни провожу въ суд, а вечера и ночи тутъ. Ночи мн кажутся ужасно длинными, такъ какъ я мало сплю и много думаю. Иначе и нельзя, имя дло въ суд. Я въ отчаяніи, что не могу вамъ предложить шоколада. Вскор выйдетъ ршеніе, и я заживу на широкую ногу. Въ настоящее же время (ршаюсь открыться въ этомъ несовершеннолтнимъ Джерндайсамъ, но только подъ условіемъ строжайшей тайны) я часто нахожусь въ затрудненіи, какъ сохранить приличную вншность. Я часто страдала здсь отъ холода, бывали непріятности и похуже холода. Но это ничего не значитъ. Простите, что завела разговоръ о такихъ пустякахъ.

Она приподняла занавску, прикрывавшую узкое окно ея чердака и обратила наше вниманіе на висящія тамъ клтки съ птицами: жаворонками, коноплянками, щеглами, всхъ было по крайней мр штукъ двадцать.

— Я начала покупать ихъ съ цлью, которую вы сейчасъ поймете. Я хотла выпустить ихъ на волю въ тотъ день, какъ выйдетъ ршеніе. Да-а. А они умираютъ въ невол! Ихъ жизнь такъ коротка, а дло тянется такъ долго, что он умираютъ одна за другой, и мою коллекцію я должна постоянно возобновлять. Это все молодыя птицы, но сомнваюсь, доживетъ ли до освобожденія хотъ одна. Неправда ли, это ужасно?

Она не ждала отвтовъ на свои вопросы: должно быть она имла привычку задавать вопросы даже тогда, когда была одна.

— По временамъ, когда дло откладывается и большая печать снова господствуетъ, мн приходитъ мысль, что, можетъ быть, когда нибудь и меня найдутъ бездыханной здсь, гд я находила мертвыми столькихъ птичекъ!

Отвчая на глубокую жалость, которую онъ прочелъ въ глазахъ Ады, Ричардъ нашелъ случай незамтно положить на каминъ нсколько монетъ, пока мы стояли передъ клтками, притворяясь, что разсматриваемъ птицъ.

— Я не могу позволить имъ много пть, говорила старушка,— потому что (вамъ, быть можетъ, это покажется смшно) меня смущаетъ мысль, что они распваютъ здсь, пока я въ суд слжу за доказательствами. А мн нужно, понимаете, полное спокойствіе. Въ другой разъ я скажу вамъ ихъ имена. Не теперь. Пусть ихъ поютъ на здоровье въ день такого хорошаго предзнаменованія. Въ честь юности, надежды и красоты! проговорила она, сопровождая каждое изъ послднихъ словъ улыбкой и реверансомъ. Ну, дадимъ имъ свту!

И птички начали прыгать и щебетать.

— Я не могу впускать имъ свжаго воздуха, потому что кошка, леди Джэнъ,— вы видли ее внизу — точитъ на нихъ зубы. Она по цлымъ часамъ просиживаетъ за окномъ на перилахъ.— Я открыла, продолжала она таинственнымъ шепотомъ:— что ея врожденная кровожадность усилилась вслдствіе страха видть ихъ на свобод — это потому, что скоро выйдетъ ршеніе. Она страшно хитра и лукава. Я почти уврена, что это не кошка, а волкъ сказочный, — такъ трудно выгнать ее за дверь.

Не знаю, скоро ли бы мы съумли найти предлогъ закончить нашъ визитъ, но весьма кстати на сосднихъ часахъ пробило половина десятаго. Она поспшно схватила со стола мшокъ съ документами и спросила, не пойдемъ ли мы съ ней въ судъ? Мы сказали, что не пойдемъ, прибавивъ, что не намрены ее задерживать.

Отворяя дверь, она говорила:— Съ такимъ чудеснымъ предзнаменованіемъ мн сегодня боле, чмъ когда нибудь необходимо быть въ суд. Весьма возможно, что сегодня мое дло будетъ докладываться первымъ. У меня даже есть предчувствіе, что это непремнно такъ будетъ.

Спускаясь, она говорила намъ шепотомъ, что весь домъ набитъ хламомъ, который хозяинъ все скупаетъ, а продавать не хочетъ — потому что онъ немного… того, вы понимаете?

Во второмъ этаж она остановилась передъ мрачнаго вида дверью.

— Здсь живетъ другой жилецъ, переписчикъ, объяснила она намъ.— Уличные мальчишки говорятъ, что онъ продалъ душу чорту. Не знаю, что онъ сдлалъ съ полученными деньгами. Т-съ!

Очевидно она подозрвала, что жилецъ можетъ услышать ее даже отсюда, повторяя: ‘т-съ’ она отошла на ципочкахъ, какъ будто-бы звукъ ея шаговъ могъ передать ему, что она говорила.

Когда мы проходили черезъ лавку, мы застали старика за довольно страннымъ занятіемъ: онъ опускалъ черезъ люкъ, продланный въ полу, свертки старыхъ бумагъ въ яму врод колодца. Онъ работалъ такъ усердно, что съ него градомъ катился потъ. Опустивъ связку внизъ, онъ чертилъ мломъ на стнк крестикъ. Ричардъ, Ада и миссъ Джеллиби прошли впередъ за старухой, когда же я, въ свою очередь, проходила мимо Крука, онъ остановилъ меня за руку и написалъ мломъ на стн букву Д, выводя ее очень странно: онъ началъ букву съ конца и начертилъ ее наоборотъ. Это была заглавная буква, и не печатная, а совершенно такая, какую написалъ бы каждый клеркъ Кенджа и Карбоя.

— Можете вы это прочесть? спросилъ онъ, глядя на меня проницательнымъ взглядомъ.

— Конечно. Это не трудно.

— Что написано?

— Д.

Взглянувъ еще разъ на меня, потомъ на дверь, онъ стеръ написанное и вывелъ на томъ же мст ‘ж’, только на этотъ разъ маленькое, не прописное, и опять спросилъ:

— Что это?

Я отвтила.

Онъ быстро стеръ и снова писалъ буквы тмъ же страннымъ способомъ, начиная съ конца и спрашивая каждый разъ, какая это буква, пока не вышло слова: Джерндайсъ. Ни разу онъ не оставилъ на стнк двухъ буквъ вмст. Когда я прочла все слово, онъ засмялся и сталъ снова тмъ же страннымъ способомъ и такъ же быстро чертить новыя буквы, изъ которыхъ составилось: Холодный домъ.

Когда я съ удивленіемъ прочла эти два слова, онъ за смялся и спряталъ млъ.

— Хи-хи. Я имю способность, миссъ, чертить на память буквы, хоть не умю ни читать, ни писать!

Онъ казался мн такимъ отвратительнымъ (и кошка его съ такой злостью смотрла на меня, какъ будто-бы я была сродни тмъ птицамъ наверху), что я вздохнула съ облегченіемъ, когда въ дверяхъ показался Ричардъ со словами: — Надюсь, миссъ Соммерсонъ, что вы не заняты здсь продажей своихъ волосъ? Довольно съ мистера Крука и тхъ трехъ мшковъ!

Я поспшила пожелать мистеру Круку добраго утра и присоединиться къ своимъ друзьямъ. Разставаясь съ нами, старушка торжественно насъ благословила и повторила свое вчерашнее общаніе сдлать меня и Аду наслдницами своихъ будущихъ помстій. Поворачивая за уголъ, мы оглянулись назадъ и увидли въ дверяхъ лавки мистера Крука, смотрящаго намъ вслдъ. На его плеч сидла кошка и хвостъ ея торчалъ сбоку его мховой шапки, точно громадное перо.

— Вотъ наше первое лондонское приключеніе! сказалъ со вздохомъ Ричардъ.— Ахъ, кузина, какое скверное слово: Канцелярскій судъ!

— И для меня, съ тхъ поръ, какъ себя помню, прибавила Ада.— Какъ грустно, что я должна быть врагомъ столькихъ людей, да еще своихъ родственниковъ! А они, я уврена, со своей стороны питаютъ ко мн враждебныя чувства, и вс мы разоряемъ другъ друга, не зная зачмъ и почему, и всю нашу жизнь проведемъ во вражд и недоразумніяхъ. Долженъ же кто нибудь изъ насъ быть правъ? Не странно-ли что ни одинъ честный судья, серьезно изучавшій это дло, не могъ открыть этого втеченіе столькихъ лтъ?

— Да, кузина, вы правы: въ этой разорительной нелпой игр есть что-то дикое. Съ какимъ спокойствіемъ, съ какой безмятежностью занимались вчера судьи этимъ дломъ! а какъ подумаешь, сколько несчастій оно принесло,— кружится голова и сжимается сердце! Когда я спрашиваю себя, какъ могло это случиться съ людьми, допустивъ, что это люди неглупые и порядочные, — я теряю голову, а когда подумаю, что можетъ быть они дйствительно плуты,— у меня сердце разрывается. Но во всякомъ случа, Ада, — вдь я могу звать васъ Адой?

— Конечно, кузенъ Ричардъ!

— Во всякомъ случа, Ада, на насъ съ вами судъ не окажетъ дурного вліянія. Благодаря нашему доброму родственнику, мы столкнулись на жизненномъ пути и теперь насъ ничто не разлучитъ!

— Ничто, Ричардъ! тихо отвтила Ада.

Миссъ Джеллиби значительно пожала мою руку и посмотрла на меня выразительнымъ взглядомъ. Я улыбнулась ей, мы весело продолжали свой путь, и наша прогулка закончилась весело.

Спустя полчаса посл нашего возвращенія, явилась мистрисъ Джеллиби, затмъ втеченіе часа постепенно появлялись въ столовой разныя принадлежности завтрака.

Не сомнваюсь, что мистрисъ Джеллиби укладывалась вечеромъ въ постель и, вставъ поутру, совершала свой туалетъ такъ же, какъ и вс смертные, но по ея наружному виду этого нельзя было сказать: костюмъ ея оставался въ томъ самомъ состояніи, въ какомъ былъ вчера.

За завтракомъ она была очень занята, такъ какъ утренняя почта принесла ей кучу писемъ о Барріобула-Га, по ея словамъ, ей предстоялъ хлопотливый день. Дти вертлись вокругъ стола, безпрестанно падая и прибавляя новые синяки къ тмъ, которыми были испещрены ихъ ноги, представлявшія настоящую лтопись ихъ злоключеній. Маленькій Пеппи пропадалъ безъ всти втеченіе полутора часа, пока наконецъ полисменъ принесъ его домой съ Ньюгетскаго рынка. Спокойствіе, съ которымъ мистрисъ Джеллиби перенесла это отсутствіе, а потомъ его возвращеніе въ ндра семьи, не мало насъ удивило. Все это время она продолжала неутомимо диктовать Каролин, которая уже успла основательно выпачкаться въ чернилахъ.

Въ часъ за нами пріхала открытая коляска и повозка за нашими вещами. Мистрисъ Джеллиби просила насъ передать ея привтъ ея доброму другу мистеру Джерндайсу. Каролина оставила свою конторку, чтобъ насъ проводить, она крпко поцловала меня въ коридор и стала на крыльц, кусая перо и горько плача. Пеппи, по счастію, спалъ и тмъ избавилъ себя отъ тяжелыхъ минутъ разставанія, (у меня было нкоторое подозрніе, что онъ очутился на Ньюгетскомъ рынк, разыскивая меня). Остальныя дти окружили нашу коляску, влзали на запятки, безпрестанно падали, а когда мы тронулись, они пустились бжать за экипажемъ, рискуя попасть подъ колеса, чмъ привели насъ въ неописанный страхъ.

ГЛАВА VI.
Совсмъ дома.

Мы покатили къ западу. День совершенно прояснился. Теперь, при яркомъ солнечномъ сіяніи, безконечныя улицы съ блестящими магазинами, кипучая дятельность, пестрая толпа народа, которую вызвала на воздухъ хорошая погода,— поражали насъ гораздо больше.

Но вотъ великолпный городъ остался позади, и мы похали предмстьями, которыя, по моему, ничуть не уступали многимъ большимъ и красивымъ городамъ. Наконецъ мы очутились на настоящей проселочной дорог, и на встрчу намъ стали попадаться втряныя мельницы, стоги сна, верстовые столбы, фермерскія повозки, отъ которыхъ несся запахъ прлаго сна, качающіяся вывски постоялыхъ дворовъ, водопойныя колоды, деревья, изгороди, поля. Какъ хорошъ былъ этотъ окружающій зеленый пейзажъ впереди, и огромная столица въ отдаленіи! Подъ впечатлніемъ всего окружающаго мы такъ развеселились, что когда мимо прохала повозка, запряженная отличными лошадьми въ красной сбру съ бубенчиками, мы готовы были запть подъ музыку мелодичнаго звона.

— Эта дорога приводитъ мн на память моего тезку, Ричарда Виттингтона, особенно встрча съ этой повозкой… Однако, что бы это значило?

Мы остановились, и повозка остановилась. Музыка прекратилась и лишь изрдка, когда лошадь трясла головою, раздавался слабый звонъ.

— Нашъ кучеръ оглядывается на того, что детъ въ повозк. Тотъ идетъ къ намъ… продолжалъ Ричардъ: — Здравствуй, любезный! Что за странность? посмотрите, Ада, у него на шляп конвертъ съ вашимъ именемъ!

Дйствительно, за ленту шляпы этого человка былъ засунутъ конвертъ, и не одинъ, а цлыхъ три, адресованные Ад, Ричарду и мн. Онъ вручилъ ихъ каждому изъ насъ поочередно, при чемъ почтительно прочиталъ сперва вслухъ имя каждаго. На вопросъ Ричарда, отъ кого эти письма, онъ отвтилъ кратко: ‘Отъ хозяина, сэръ’, надлъ шляпу, щелкнулъ бичомъ, и снова залились колокольчики.

— Это повозка мистера Джерндайса? спросилъ Ричардъ у нашего возницы.

— Да, сэръ, детъ въ Лондонъ.

Мы развернули записки. Вс он были одинаковаго содержанія, въ каждой твердымъ, четкимъ почеркомъ было написано слдующее:

‘Желаю, милый другъ, чтобы мы встртились свободно и непринужденно, какъ старые друзья. Предадимъ прошлое забвенію, такъ будетъ удобне для васъ и для меня.

Любящій васъ
Джонъ Джерндайсъ’.

Изъ всхъ троихъ я, быть можетъ, мене всхъ могла удивляться этой записк, такъ какъ ни разу еще не имла случая поблагодарить того, кто столько лтъ былъ моимъ благодтелемъ и единственнымъ покровителемъ. Моя благодарность была такъ глубока, что до сихъ поръ я не думала о томъ, въ какихъ выраженіяхъ я ее выскажу, но теперь я почувствовала, что мн будетъ очень трудно встртиться съ нимъ, не промолвивъ ни слова о томъ, какъ я ему много обязана.

Но въ Ричард и Ад эти строки пробудили смутное воспоминаніе о томъ, что ихъ кузенъ Джерндайсъ всегда ненавидлъ всякія изъявленія благодарности и, чтобъ отъ нихъ избавиться, прибгалъ къ самымъ страннымъ способамъ, иногда же спасался бгствомъ. Ада припомнила, что она еще ребенкомъ слышала отъ матери, какъ однажды онъ оказалъ ей какую-то необыкновенно великодушную услугу, и какъ она отправилась его благодарить, увидавъ ее въ окно, онъ выскочилъ изъ дому черезъ черный ходъ, и цлыхъ три мсяца она о немъ не слыхала.

За этимъ разсказомъ послдовали другіе на ту же тему, и цлый день мы почти ни о чемъ больше не говорили. Если случайно и затрогивали какую-нибудь постороннюю тему, то скоро опять возвращались къ прежней: строили догадки о дом,— каковъ онъ съ виду, удобенъ ли, о томъ, когда мы прідемъ, когда увидимъ мистера Джерндайса, — сейчасъ же, или черезъ нсколько часовъ, что онъ намъ скажетъ, и что мы ему? и такъ безъ конца.

Дорога была тяжела для лошадей, поэтому, когда встртился подъемъ на гору, мы пошли пшкомъ, и это намъ такъ понравилось, что и потомъ, поднявшись на гору, мы не сли въ экипажъ, а продолжали идти. Въ Барнет намъ были приготовлены другія лошади, но, такъ какъ имъ только что задали корму, и приходилось ждать, то мы ршили прогуляться и пошли осмотрть поле знаменитаго сраженія, экипажъ нагналъ насъ часа черезъ два. Все это такъ замедлило поздку, что наступала уже ночь, когда мы прибыли въ городъ С. Альбанъ, Холодный домъ, какъ мы знали, находился отсюда въ двухъ-трехъ миляхъ.

Когда нашъ экипажъ запрыгалъ по камнямъ тряской мостовой, мы стали волноваться не на шутку, Ричардъ даже признался, что не прочь бы выскочить и убжать назадъ, а мы съ Адой дрожали съ головы до ногъ, несмотря на то, что, по случаю-холодной ночи, Ричардъ насъ старательно укуталъ. Когда мы выхали изъ города, Ричардъ сказалъ, что нашъ возница, принимавшій близко къ сердцу вс наши треволненія, обернулся и киваетъ намъ, мы съ Адой встали съ своихъ мстъ (Ричардъ ее заботливо поддерживалъ) и, вперивъ глаза въ темноту, старались при свт звздъ разглядть что-нибудь впереди. Тамъ, на верхушк холма, свтился огонекъ, нашъ возница, указавъ на него бичомъ, крикнулъ: ‘Вотъ и Холодный домъ!’ и пустилъ лошадей въ гору такимъ галопомъ, что втеръ и пыль пронеслись надъ нашими головами, точно струя воды надъ колесами мельницы. Свтъ то пропадалъ, то опять появлялся и вдругъ, когда мы повернули въ аллею, ярко блеснулъ намъ въ глаза, онъ выходилъ изъ окна стариннаго дома съ тремя шпицами на крыш.

Когда мы подъхали, зазвонилъ колокольчикъ, этотъ звонъ среди ночной тишины, лай собакъ, потокъ свта, вырвавшійся изъ открытыхъ настежь дверей, фырканье усталыхъ лошадей,— все это, вмст съ учащеннымъ біеніемъ нашихъ сердецъ, привело насъ въ какое-то странное замшательство.

— Ада, милая моя, Эсфирь, дорогая, добро пожаловать! Какъ я радъ, что васъ вижу. Рикъ, если бъ у меня была еще рука, я бы протянулъ ее вамъ!

Такъ говорилъ звучнымъ пріятнымъ голосомъ господинъ, обнимая одной рукой Аду, другой меня. Поцловавъ насъ съ отеческой нжностью, онъ повелъ насъ изъ сней въ маленькую комнатку, жарко натопленную и освщенную красноватымъ пламенемъ яркаго каминнаго огня. Здсь, поцловавъ насъ еще разъ, онъ усадилъ насъ рядомъ на диванъ противъ камина.

Я чувствовала, что при первомъ нашемъ поползновеніи къ изъявленію нжныхъ чувствъ, онъ обратится въ бгство.

— Теперь, Рикъ, у меня руки свободны. Одно слово, сказанное кстати, лучше цлой рчи. Я отъ души радъ васъ видть. Вы дома. Грйтесь!

Ричардъ почтительно, но по-товарищески пожалъ обими руками его руку и сказалъ, (такъ выразительно, что я было испугалась, какъ бы мистеръ Джерндайсъ не вздумалъ внезапно исчезнуть):

— Вы очень добры, сэръ! Мы вамъ очень обязаны! потомъ снялъ шляпу и пальто и услся у камина.

— Какъ вамъ понравилась поздка? Какъ вамъ понравилась мистрисъ Джеллиби, моя милая? спрашивалъ мистеръ Джерндайсъ, обращаясь къ Ад.

Пока Ада отвчала, я разсматривала его (нтъ надобности говорить, съ какимъ интересомъ). У него было красивое, выразительное, подвижное лицо, волосы серебристо стальнаго цвта. На мой взглядъ, ему было лтъ подъ-шестьдесятъ, но по онъ былъ крпокъ, свжъ и держался прямо. Съ перваго момента его голосъ показался мн знакомымъ, теперь же, по его оригинальнымъ манерамъ и веселому выраженію глазъ, я сразу узнала джентльмена, который халъ со мной въ дилижанс шесть лтъ тому назадъ въ памятный день моей поздки въ Ридингъ. Да, безъ сомннія, это онъ! Но какъ же я испугалась, когда, сдлавъ это открытіе, замтила его пристальный взглядъ: казалось, онъ прочелъ мои мысли и готовился обратиться въ бгство. Однако жъ, къ счастью, онъ остался и обратился ко мн съ вопросомъ: что я думаю о мистриссъ Джеллиби?

— Она очень занята Африкой, сэръ.

— Благородно! сказалъ мистеръ Джерндайсъ и прибавилъ:— но вы говорите то же, что сказала Ада (я не слыхала ея отвта), а, мн кажется, думаете еще что-то другое?

— Мы думаемъ, начала я, взглянувъ на Аду и Ричарда, которые ободряли меня взглядомъ, — что она, можетъ быть, слишкомъ мало заботится о своемъ дом.

— Пораженъ! вскричалъ мистеръ Джерндайсъ.

Я снова встревожилась.

— Ну, дорогая моя, я желаю знать ваши настоящія мысли. Я, можетъ быть, нарочно послалъ васъ туда.

Я продолжала все еще не совсмъ увренно:

— Мы думаемъ, что семейныя обязанности должны быть на первомъ план, а разъ ими пренебрегаютъ, этого нельзя, вознаградить никакой Африкой.

Тутъ Ричардъ пришелъ ко мн на помощь:

— Я, можетъ быть, выражусь нсколько рзко, сэръ, но ея дти, по истин, въ безобразномъ вид.

— У нея добрыя намренія, какъ-то торопливо возразилъ на это мистеръ Джерндайсъ.— Фу, какой рзкій восточный втеръ!

— Ревматизмъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Вроятно. Итакъ, маленькіе Джеллиби въ… Ахъ ты, Боже мой, проклятый восточный втеръ!

Выпаливая эти отрывистыя фразы, онъ два или три раза прошелся по комнат, держа кочергу въ одной рук и ероша волосы другой, онъ былъ такъ милъ въ своей добродушной досад, что мы невольно любовались имъ.

Онъ подалъ одну руку Ад, другую мн и попросилъ Ричарда свтить намъ, когда мы хотли идти, онъ неожиданно удержалъ насъ и сказалъ:

— Это дти… Неужели вы ничего не сдлали… не могли… сладкихъ пирожковъ съ малиной, съ изюмомъ, или чего-нибудь въ этомъ род?

— О, кузенъ! вырвалось у Ады.

— Хорошо, милочка. Я люблю это слово, зовите меня кузеномъ Джономъ, это будетъ еще лучше.

— Ну, такъ, кузенъ Джонъ, смясь начала опять Ада…

— Ха-ха-ха! Славно право! крикнулъ съ восторгомъ мистеръ Джерндайсъ.— Звучитъ необыкновенно мило! Ну, такъ что же, дорогая моя?

— У нихъ было кое-что получше пирожковъ — у нихъ была Эсфирь.

— А? Что же сдлала Эсфирь?

— Вотъ что, кузенъ Джонъ, продолжала Ада, сложивъ свои ручки на его рук и отрицательно кивая головой на мои знаки:— Эсфирь сразу съ ними подружилась. Она ихъ няньчила, укладывала спать, умывала, одвала, разсказывала имъ сказски, убаюкивала, покупала имъ игрушки. (О, моя добрая Ада! Я только всего и подарила маленькую оловянную лошадку Пеппи посл того, какъ его привели съ Ньюгетскаго рынка). А какъ она утшала бдную Каролину, старшую дочь мистрисъ Джеллиби, и какъ заботилась обо мн, какъ была ко мн предупредительна! Нтъ, Нтъ, Эсфирь, я не замолчу! Вы знаете, что я говорю правду!

Добрая двушка наклонилась къ мн, поцловала меня и, взглянувъ на своего опекуна, храбро сказала:

— Ужъ какъ хотите, кузенъ Джонъ, а за подругу, которую вы мн дали, я должна васъ благодарить, и благодарю!

Я опять подумала, что это вызоветъ бгство мистера Джерндайса, но онъ остался и спросилъ Ричарда:

— Какой, вы говорили, былъ втеръ, Рикъ?

— Сверный, сэръ.

— Вы правы. Втеръ не восточный. Я ошибся. Идемъ, двочки, я вамъ покажу вашъ домъ.

Это былъ одинъ изъ тхъ восхитительно неправильныхъ домовъ съ несмтнымъ количествомъ сней, корридоровъ, лстницъ и лсенокъ, гд вы идете то вверхъ, то внизъ, и, когда думаете, что обошли вс комнаты, неожиданно попадаете въ новыя, гд вы до сихъ поръ найдете старинныя комнатки съ жалюзи на окнахъ, обвитыхъ снаружи плющомъ. Къ числу такихъ комнатъ принадлежала и моя,— первая, въ которую мы вошли, потолокъ въ этой комнат шелъ такими прихотливыми сводами, образовывалъ столько угловъ, что я никогда не могла ихъ пересчитать, а каминъ, гд теперь пылалъ яркій огонь, былъ весь выложенъ блыми изразцами, на гладкой поверхности которыхъ блестящими языками играло пламя.

Спустившись по двумъ ступенькамъ, мы вошли въ прелестную маленькую гостиную, предназначенную для насъ, т. е. для меня и Ады, и выходящую прямо въ цвтникъ. Отсюда, поднявшись на три ступеньки, мы попадали въ комнату Ады съ огромнымъ окномъ, изъ котораго можно любоваться прекраснымъ видомъ (теперь въ него виднлось только темное пространство съ звзднымъ небомъ вверху), въ глубокой ниш окна могли помститься по крайней мр три Ады. Изъ этой комнаты черезъ маленькую галлерею, къ которой примыкали дв парадныя комнаты, и лстницу съ нсколькими развтвленіями можно было пройти въ парадныя сни. Но если бъ изъ моей комнаты вы прошли не въ спальню Ады, а по другому направленію, то по лсенк съ оригинально изогнутыми ступенями спустились-бы въ корридоръ, гд стояли какіе-то трехугольные столики, настоящій индостанскій стулъ, привезенный изъ Индіи неизвстно кмъ и когда и отличавшійся той особенностью, что могъ быть превращенъ въ диванъ, ящикъ и кровать, и во всхъ видахъ его бамбуковый остовъ напоминалъ птичью клтку.

Отсюда вы могли-пройти въ комнату Ричарда, служившую ему одновременно библіотекой, спальной и гостиной, и чрезвычайно удобную. Дальше, пройдя маленькій корридоръ, была спальня мистера Джерндайса, обставленная чрезвычайно просто, круглый годъ онъ спалъ съ открытымъ окномъ, и кровать его безъ занавсокъ стояла посреди комнаты для лучшаго доступа воздуха, рядомъ была маленькая уборная, гд онъ ежедневно бралъ холодныя ванны. Изъ уборной шелъ другой коридоръ съ лстницей на дворъ, откуда можно было слышать, какъ конюхи чистятъ лошадей, покрикивая: ‘тпру! но!’ и какъ стучатъ копыта по мощеному двору. Выйдя черезъ другую дверь изъ комнаты мистера Джерндайса (въ каждой комнат было по крайней мр по дв двери) и поднявшись на шесть ступенекъ, вы черезъ низкую арку входили въ первыя сни, удивляясь, какъ вы сюда попали, когда считали, что находитесь совсмъ въ другой сторон дома.

Обстановка, скоре старомодная, чмъ старая, соотвтствовала дому и, какъ и домъ, была чужда скучнаго однообразія.

Комната Ады была настоящій цвтникъ,— цвты всюду: на ситц мебели, на обояхъ, на бархат, вышивкахъ, на парч двухъ креселъ съ высокими спинками, которыя, какъ два жеманныхъ придворныхъ, стояли по об стороны камина въ обществ двухъ табуретовъ — точно двухъ пажей.

Наша гостиная была вся зеленая, по стнамъ висли въ рамкахъ лакированныя картины, изображавшія въ несмтномъ количеств удивительныхъ и удивленныхъ птицъ, которыя, казалось, съ изумленіемъ таращили глаза на все остальное: на форель въ стеклянной ваз, такую темную и блестящую, какъ будто ее полили соусомъ, на смерть капитана К/ка, на обработку чая въ Кита, написанную природнымъ китайскимъ живописцемъ.

Въ моей комнат были овальныя гравюры съ изображеніемъ мсяцевъ: молодыядамы, съ короткими таліями, въ огромныхъ шляпкахъ, подвязанныхъ подъ подбородкомъ, ворошили спо на лугу,— представляя іюнь, а въ вид эмблемы октября тонконогіе джентльмены въ треугольныхъ шляпахъ указывали почему то на деревенскую колокольню.

По всему дому было разсяно великое множество поясныхъ портретовъ карандашомъ, развшанныхъ безъ всякой симметріи, такъ что для молодого офицера, висвшаго въ моей комнат, я нашла пару въ китайской комнат, а для молодой двушки съ цвткомъ на груди — въ столовой. За то у меня висли еще дв картины: одна изображала господина съ привтливымъ лицомъ, въ костюм временъ королевы Анны, котораго четыре ангела манили на небо гирляндами, на другой были вышиты шерстью плоды, котелокъ и вс буквы алфавита.

Вся обстановка, начиная съ шкаповъ, столовъ, зеркалъ, занавсокъ, стульевъ и кончая флакончиками и подушечками для булавокъ на туалетныхъ столахъ, носила тотъ же отпечатокъ разнообразія. Но было во всемъ и нчто общее, — это безукоризненная чистота, мебель покрывалась чехлами бле снга, и во всхъ ящикахъ, везд, гд только было можно, были насыпаны розовые лепестки и душистая лавенда.

Такимъ показался намъ Холодный домъ въ день нашего прізда, таково было впечатлніе тепла, свта, уютности, которое онъ произвелъ на насъ своими ярко освщенными окнами, кое-гд занавсами, гостепріимнымъ звономъ посуды гд-то тамъ, въ отдаленіи, гд шли приготовленія къ обду, наконецъ сіяющимъ лицомъ привтливаго хозяина и даже свистомъ втра, акомпанировавшимъ всему, что мы слышали.

— Я очень радъ, что вамъ здсь нравится, сказалъ мистеръ Джерндайсъ, когда, обошедши весь домъ, мы вернулись въ нашу гостиную:— у насъ безъ претензій, за то удобно. Домъ станетъ еще лучше, когда его освтятъ молодыя лица. Намъ остается всего полчаса до обда. Не будетъ никого, кром самаго лучшаго созданія въ мір — ребенка.

— Эсирь, дти! воскликнула Ада.

— Я не въ буквальномъ смысл сказалъ: ребенка, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ.— По годамъ это не ребенокъ, а такой же старикъ, какъ я, но по простодушію, свжести чувствъ, восторженности и совершенной неспособности къ житейскимъ дламъ, это настоящее дитя.

Мы были очень заинтересованы.

— Онъ знаетъ мистрисъ Джеллиби, прибавилъ мистеръ Джерндайсъ:— онъ музыкантъ, любитель, но могъ бы быть виртуозомъ, онъ также живописецъ — дилетантъ, но могъ бы сдлаться настоящимъ художникомъ. Это человкъ необыкновенно одаренный и чрезвычайно привлекательный. Онъ неудачникъ во всемъ: въ денежныхъ длахъ, въ стремленіяхъ, предпріятіяхъ, въ своей семь, но не унываетъ. Совершенное дитя.

— Вы хотите сказать, что у него есть дти?— спросилъ Ричардъ.

— Да, съ полдюжины. Какое! Около дюжины, я думаю. Но ему и горя мало. Разв онъ могъ заботиться о дтяхъ? Самъ онъ всегда нуждался въ уход. Понимаете, это настоящее наивное дитя!

— И дти его должны были сами о себ заботиться? спросилъ Ричардъ.

— Совершенно врно, и лицо мистера Джерндайса мгновенно омрачилось.— Говорятъ, что дти бдняковъ выростаютъ и безъ всякаго ухода. Какъ бы то ни было, дти Гарольда Скимполя выросли. Боюсь, не перемнился ли опять втеръ? Что-то я себя скверно чувствую.

Ричардъ замтилъ, что мстность очень открыта.

— Да, открыта. Отъ этого то Холодный домъ необыкновенно чувствителенъ ко всякому порыву втра. Идемте однако. Рикъ: намъ съ вами по дорог.

Нашъ багажъ давно ужъ прибылъ, имя все подъ рукой, я скоро одлась и занялась распаковкой вещей.

Вошла служанка (не та что прислуживала Ад, а другая, которую я еще не видала) и подала мн корзиночку съ двумя связками ключей, къ каждому ключу былъ привязанъ ярлычокъ.

— Это для васъ, миссъ, сказала она.

— Для меня?

— Хозяйственные ключи, миссъ.

Мое изумленіе, кажется, удивило служанку и она прибавила: ‘Мн приказали принести ихъ вамъ, какъ только вы останетесь одн. Вдь вы миссъ Соммерсонъ, если я не ошибаюсь?

— Да.

— Въ большой связк ключи домашніе, а въ маленькой отъ погребовъ. Я покажу вамъ завтра, въ какое вамъ будетъ угодно время, шкапы и вс вещи.

Я сказала, что буду готова въ половин седьмого.

Когда служанка ушла, я еще долго стояла съ ключами въ рукахъ, совершенно растерявшись передъ возложенной на меня отвтственностью. Ада такъ меня и застала. Я показала ей ключи и повдала свое смущеніе передъ новой обязанностью, она принялась ободрять меня съ такой восхитительной увренностію, что съ моей стороны было бы просто неблагодарно не почувствовать прилива бодрости.

Конечно, я понимала, что она ставитъ меня такъ высоко лишь по доброт своей души, но мн это все таки было пріятно.

Когда мы сошли внизъ, намъ представили мистера Скимполя, который, стоя у камина, разсказывалъ Ричарду, какъ въ его время школьники играли въ мячъ.

Мистеръ Скимполь былъ маленькій человчекъ съ очень большой головой, нжныя черты его лица, ясный взглядъ, пріятный голосъ были необыкновенно привлекательны. Онъ говорилъ такъ непринужденно, легко, съ такой заразительной веселостью, что мы слушали его, какъ очарованные. Онъ былъ на видъ далеко не такимъ сильнымъ и здоровымъ, какъ мистеръ Джерндайсъ, но цвтъ лица у него былъ лучше и въ волосахъ не было сдины, отчего онъ казался моложе, вообще по наружности онъ походилъ скоре на преждевременно состарвшагося молодого человка, чмъ на старика. Его манеры и костюмъ были нсколько небрежны, а прическа и слабо завязанный галстухъ, съ разввающимися концами были совершенно такіе, какъ бываютъ на портретахъ артистовъ, писанныхъ ими самими, все это соединялось въ моемъ ум съ представленіемъ о романтическомъ юнош, который опустился и полинялъ подъ бременемъ житейскихъ невзгодъ.

Меня поражало, какъ могли сохраниться такія манеры и такая вншность у старика, прожившаго длинный рядъ годовъ, видвшаго и горе, и заботы.

Я поняла изъ разговора, что мистеръ Скимполь изучалъ медицину и даже жилъ въ званіи домашняго врача при двор какого-то нмецкаго принца. Но, по его словамъ, онъ былъ совершеннымъ ребенкомъ во всемъ, что касалось вса и мры, онъ зналъ о нихъ только, что они внушаютъ ему отвращеніе, и потому никогда не могъ прописать рецепта съ необходимой точностью. Вообще его голова не годилась для подобныхъ вещей, говорилъ онъ, и разсказалъ очень остроумно, какъ, когда за нимъ присылали, чтобъ пустить кровь принцу, или прописать рецептъ, его обыкновенно заставали въ постели за чтеніемъ газетъ или рисованіемъ фантастическихъ эскизовъ, и какъ онъ говорилъ въ такихъ случаяхъ, что не въ состояніи идти къ паціенту. Кончилось тмъ, что принцъ выразилъ свое неудовольствіе (въ чемъ, такъ откровенно сознавался самъ мистеръ Скимполь,— онъ былъ совершенно правъ). Лейбъ медику было отказано и въ утшеніе ему осталась одна любовь (прибавилъ онъ съ заразительной веселостью), такъ какъ къ тому времени онъ влюбился, женился и ‘окружилъ себя розовыми личиками’. Его добрый другъ мистеръ Джерндайсъ и другіе друзья помогли ему устроиться, доставляли разныя мста и занятія, но изъ этого толку не вышло, такъ какъ онъ долженъ признаться въ двухъ маленькихъ слабостяхъ:— первая — онъ не иметъ никакого представленія о времени, вторая: — не понимаетъ цнности денегъ. Вслдствіе этого онъ никогда не могъ удержаться на служб, или вообще длать какое-нибудь опредленное дло, никогда не могъ научиться знать цну чему-бы то ни было. Такъ онъ жилъ и такъ живетъ. Онъ любитъ читать газеты, длать наброски карандашомъ, любитъ природу, искусство и требуетъ отъ людей одного: не мшать ему жить. Это, право, немного, его желанія очень ограниченны: дайте ему газету, собесдниковъ, музыку, баранину, кофе, красивый пейзажъ, немного бристольской бумаги, какихъ-нибудь фруктовъ (соотвтственно времени года), бутылочку кларету,— и съ него довольно. Хоть онъ и дитя, но не проситъ, чтобъ ему достали съ неба луну. Онъ сказалъ людямъ: идите себ разными дорогами, носите красные или синіе мундиры, судейскія мантіи или докторскіе передники, гоняйтесь за славой и величіемъ, занимайтесь торговлей или ремесломъ, смотря по вкусу, и дайте жить Гарольду Скимполю.

И еще много на ту же тему говорилъ мистеръ Скимполь съ увлекательной веселостью и полнымъ безпристрастіемъ, какъ будто все, что онъ говорилъ, нисколько его не касалось, какъ будто Скимполь третье лицо, у котораго есть свои слабости, но есть и права настолько солидныя, что общество не можетъ ими пренебрегать и чуть ли не должно считать ихъ своимъ главнымъ дломъ.

Онъ насъ совсмъ очаровалъ, хотя я смутно чувствовала какую-то неловкость, не умя согласить его слова съ своимъ собственнымъ мнніемъ объ обязанностяхъ и долг человка (которое я проводила въ своей жизни, конечно, далеко не совершенно). Кром того меня смущала мысль: какимъ образомъ онъ съумлъ освободиться отъ этихъ обязанностей,— а что онъ считалъ себя отъ нихъ свободнымъ, я уже не сомнвалась,— такъ ясно онъ высказался.

— Я ничего не домогаюсь, продолжалъ мистеръ Скимполь съ той же свтлой улыбкой:— Собственность для меня не существуетъ. У моего друга Джерндайса есть этотъ превосходный домъ, за что я ему безконечно обязанъ. Я могу здсь рисовать, заняться музыкой или чмъ-нибудь другимъ. Когда я здсь, я какъ будто бы владю этимъ домомъ, но безъ всякихъ хлопотъ, издержекъ, отвтственности. Короче: у меня есть управляющій, по имени Джерндайсъ, который никогда не обманетъ моего доврія. Вы упомянули о мистрисъ Джеллиби, это женщина съ свтлымъ умомъ, сильной волей и необыкновенной способностью къ дловымъ подробностямъ,— женщина, способная предаться длу съ изумительной энергіей, но я не сожалю, что у меня нтъ ея сильной воли, необычайной энергіи и способности къ дловымъ мелочамъ, я удивляюсь этой женщин, но не завидую ей, я симпатизирую предмету ея заботъ, могу мечтать о немъ. Лежа на травк въ прекрасную погоду, я могу перенестись къ берегамъ Африки, обнимать туземцевъ, наслаждаться окружающей тишиной и представить себ густую чащу тропической растительности такъ живо, какъ будто я тамъ былъ. Я не знаю, правильное-ли употребленіе длаю изъ моихъ способностей, но другого я ничего не могу, а это исполняю превосходно. Васъ-же,— практичныхъ людей съ дловыми привычками, признавшихъ Гарольда Скимполя старымъ ребенкомъ, — прошу и умоляю объ одномъ: оставьте его жить, какъ ему нравится, восхищаться человческимъ родомъ, длать то, или другое, будьте добры: позвольте ему здить на своемъ коньк!

Очевидно мистеръ Джерндайсъ не остался глухъ къ такимъ заклинаніямъ,— доказательствомъ чему служило положеніе, занимаемое Скимполемъ въ его дом, однако мистеръ Скимполь счелъ нужнымъ пояснить это, обращаясь какъ-будто къ намъ, своимъ новымъ знакомымъ, но выражаясь безлично.

— Я завидую вамъ, великодушныя созданія, завидую вашей способности длать то, что вы длаете, — я самъ ничего бы больше не желалъ,— завидую, но и только. Я не чувствую къ вамъ пошлой благодарности, даже скоре чувствую, что вы должны быть мн благодарны за то, что я Даю вамъ возможность и доставляю удовольствіе примнять свое великодушіе. Я знаю, что вы это любите. Быть можетъ, я для того и явился на свтъ, чтобъ увеличить количество получаемыхъ вами наслажденій, быть можетъ, я длаю вамъ благодяніе, доставляя случай выводить меня изъ маленькихъ затрудненій. Зачмъ я буду сожалть о своей неспособности къ дламъ, къ житейскимъ мелочамъ, разъ она ведетъ за собою такія пріятныя послдствія? Я и не жалю!

Изъ всхъ шутливыхъ (но полныхъ значенія) рчей мистера Скимполя послдняя, повидимому, пришлась наиболе по вкусу мистеру Джерндайсу. Часто впослдствіи я спрашивала себя, дйствительно ли это странно, или только кажется мн страннымъ, какимъ образомъ этотъ человкъ, самый благодарный изъ всхъ людей, могъ такъ стыдиться чужой благодарности.

Мы были въ восторг. Я поняла, что мистеръ Скимполь отдалъ должную дань привлекательнымъ качествамъ Ады и Ричарда и, стараясь расположить ихъ къ себ, держалъ себя такъ откровенно въ первое же свиданіе. Ада и въ особенности Ричадъ были этимъ очень польщены и видимо оцнили довріе, съ которымъ этотъ привлекательный человкъ отнесся къ нимъ. Чмъ дальше, тмъ веселе лилась рчь мистера Скимполя. Онъ просто ослпилъ насъ своей увлекательной искренностію и оригинальной манерой касаться слегка всего, въ томъ числ и своихъ слабостей. Онъ какъ будто говорилъ: вы видите, я совершенно дитя, въ сравненіи со мною вы вс хитрецы (право меня онъ заставилъ видть себя въ такомъ свт), я веселъ и невиненъ, какъ дитя, забудьте земные заботы и забавляйтесь со мною!

Впрочемъ онъ былъ такъ чутокъ ко всему нжному и прекрасному, что уже этимъ однимъ покорялъ сердца. Вечеромъ, когда я приготовляла чай, а Ада въ сосдней комнат, аккомпанируя себ на фортепіано, нжно напвала Ричарду романсъ, который ему хотлось припомнить, мистеръ Скимполь подслъ ко мн и заговорилъ объ Ад въ такомъ восторженномъ тон, что я сразу его полюбила.

— Она точно утро со своими золотистыми волосами, голубыми глазами и свжимъ румянцемъ, говорилъ онъ:— Ясное лтнее утро. Здшнія птицы будутъ ошибаться, принимая ее за цвтокъ. Разв можно звать сиротой это юное прелестное созданіе, одинъ видъ котораго наполняетъ васъ радостью? Она — дитя вселенной!

Мистеръ Джерндайсъ, стоявшій возл насъ съ заложенными за спину руками, замтилъ съ улыбкой:

— Боюсь, не будетъ ли вселенная слишкомъ равнодушной матерью?

— Почемъ я знаю! крикнулъ беззаботно мистеръ Скимполь.

— Да я то знаю, сказалъ мистеръ Джерндайсъ.

— Ну, да, вы знаете общество, которое по вашему — вселенная, я же о немъ ровно ничего не знаю, ну, и оставайтесь при своемъ мнніи. По моему же, на ихъ пути (онъ значительно взглянулъ на молодую пару) не можетъ, не должно быть терній суровой дйствительности, онъ будетъ усыпанъ розами, будетъ лежать въ такой долин, гд нтъ ни осени, ни зимы, ни весны, а вчное лто. Годы пройдутъ для нихъ безслдно, и отвратительное слово: деньги — не коснется ихъ слуха.

Мистеръ Джерндайсъ улыбнулся и ударилъ его легонько по голов, какъ будто и вправду онъ былъ малымъ ребенкомъ, потомъ, сдлавъ нсколько шаговъ, остановился и посмотрлъ на молодыхъ людей: въ его задумчивомъ взгляд было какое-то благословляющее выраженіе, которое потомъ я часто (о, какъ часто!) видла у него и которое на долго запечатллось въ моемъ сердц. Въ сосдней комнат, озаренной мигающимъ пламенемъ камина, сидла Ада за фортепіано, а Ричардъ стоялъ наклонившись надъ ней, ихъ тни на стн сливались, и при колеблющемся свт вс окружающіе предметы принимали какія-то странныя, таинственныя очертанія. Ада играла такъ нжно и пла такъ тихо, что ея музыка слышалась не громче втра, проносившагося вдали надъ холмами.

На всей картин лежалъ отпечатокъ тайны будущаго и легкій намекъ на него въ настоящемъ. Но не для того, чтобъ высказать эту мысль, которая блеснула тогда у меня въ голов, вызвала я воспоминаніе объ этой сцен. Я и тогда понимала разницу между намреніемъ и исполненіемъ, между безмолвнымъ взглядомъ моего опекуна и потокомъ рчей, который ему предшествовалъ, но, хотя этотъ взглядъ остановился на мн только на минуту, я поняла его значеніе: мистеръ Джерндайсъ поврялъ мн свою надежду на то, что можетъ быть со временемъ Ада и Ричардъ соединятся боле тсными узами.

Такъ какъ мистеръ Скимполь игралъ на фортепіано и на віолончели, даже былъ немножко композиторомъ (онъ началъ было писать оперу, но ему скоро надоло и онъ довелъ ее только до половины) и исполнялъ свои сочиненія съ большимъ вкусомъ, то посл чая у насъ составился маленькій концертъ. Слушателями были: я, мистеръ Джерндайсъ и Ричардъ. Ричардъ былъ совершенно плненъ пніемъ Ады и объявилъ мн, что она знаетъ, кажется, вс существующія псни. Между тмъ мистеръ Скимполь какъ-то незамтно исчезъ, а за нимъ и Ричардъ. Пока я недоумвала, какъ могъ Ричардъ уйти и потерять случай слушать очаровавшее его пніе, изъ двери выглянула двушка (та самая, что приносила мн ключи) и спросила, не могу ли я выйти къ ней на минутку.

Когда за нами затворилась дверь залы, она сказала мн, всплеснувъ руками:

— О, миссъ, какое несчастіе! Пожалуйте наверхъ въ комнату мистера Скимполя, мистеръ Карстонъ очень васъ проситъ. Мистера Скимполя поразилъ ударъ, миссъ.

— Ударъ?

— Да, миссъ.

Я очень испугалась за исходъ этой внезапной болзни, но не растерялась, успокоила, какъ могла, служанку, приказала ей никого не тревожить и, собравшись съ духомъ, послдовала за нею наверхъ, стараясь припомнить, какое средство годится въ данномъ случа.

Когда мы пришли наверхъ, служанка распахнула передо мной дверь и, къ своему неописанному удивленію, я увидла мистера Скимполя не въ постели и не распростертымъ на полу, а весело бесдующимъ съ Ричардомъ у камина. Ричардъ съ нсколько смущеннымъ видомъ поглядывалъ на господина въ бломъ сюртук, который сидлъ на диван и старательно приглаживалъ носовымъ платкомъ свои и безъ того до невозможности прилизанные волосы.

— Слава Богу, что вы пришли, миссъ Соммерсонъ! обратился ко мн Ричардъ.— Вы можете помочь намъ совтомъ. Нашъ другъ, мистеръ Скимполь, не пугайтесь!.. арестованъ за долгъ.

— Дйствительно, миссъ Соммерсонъ, началъ мистеръ Скимполь съ пріятной улыбкой и обычной безмятежностью:— я попалъ въ такое положеніе, что боле чмъ когда нибудь нуждаюсь въ этомъ здравомъ смысл, спокойствіи, привычк къ послдовательности и разсудительности, которыми такъ богаты вы, какъ замтитъ всякій, имвшій счастіе пробыть четверть часа въ вашемъ обществ.

Человкъ на диван, страдавшій, повидимому, насморкомъ, фыркнулъ такъ громко, что я вздрогнула.

— Вашъ долгъ очень великъ, сэръ? спросила я мистера Скимполя.

— Дорогая миссъ Соммерсонъ, ничего не знаю: сколько-то фунтовъ, шиллинговъ, полупенсовъ, отвтилъ онъ, покачивая шутливо головой.

— Двадцать четыре фунта, шестнадцать шиллинговъ и семь съ половиною пенсовъ — вотъ сколько замтилъ незнакомецъ.

— Сколько же это выходить: много, мало? А? спросилъ Скимполь.

Незнакомецъ ничего не отвтилъ, но поднялъ такое богатырское сморканіе, что чуть не слетлъ съ дивана.

— Мистеръ Скимполь, сказалъ мн Ричардъ,— по своей деликатности не ршается обратиться къ кузену Джерндайсу, потому что недавно… такъ ли я понялъ, сэръ,— недавно?

— Совершенно врно, отвчалъ съ улыбкой мистеръ Скимполь.— Впрочемъ я забылъ, когда это было и какая сумма… Джерндайсъ и теперь охотно бы заплатилъ, но я предпочитаю имть новаго покровителя. Я охотне бы (и онъ посмотрлъ на меня и на Ричарда) развилъ великодушіе на новой почв и посмотрлъ бы на его расцвтъ въ новой форм.

— Что вы присовтуете, миссъ Соммерсонъ? спросилъ тихонько Ричардъ.

На это я сказала, что желала бы знать, какія послдствія ожидаютъ мистера Скимполя, если онъ не заплатитъ.

— Тюрьма или Коавинсъ {Долговое отдленіе для неисправныхъ должниковъ.}, отвчалъ незнакомецъ, бережно укладывая носовой платокъ въ стоявшую подл на полу шляпу.

— Могу я спросить, сэръ, что такое Коавинсъ?

— Коавинсъ? переспросилъ незнакомецъ:— домъ.

Мы съ Ричардомъ переглянулись. Больше всего меня поражало то, что арестъ мистера Скимполя смущалъ гораздо больше насъ, чмъ его самого. Онъ наблюдалъ за нами съ величайшимъ интересомъ, но, повидимому, представившееся затрудненіе нисколько не относилъ къ себ: онъ вполн умылъ руки въ этомъ дл и считалъ его нашимъ.

— Я полагалъ, началъ онъ, добродушно приходя намъ на помощь:— что мистеръ Ричардъ или его прелестная кузина, будучи участниками въ тяжб объ огромномъ наслдств, могутъ тотъ или другая, или оба вмст, подписать что нибудь. выдать какую нибудь росписку, ручательство, обязательство, или какъ это тамъ называется? я думаю, они легко могли бы это устроить, наврное есть какой нибудь способъ?

— Никакого, отрзалъ незнакомецъ.

— Неужели? мн — впрочемъ я, конечно, не судья въ этихъ длахъ,— мн это кажется очень страннымъ.

— Ужъ тамъ странно ли, нтъ ли, а говорятъ вамъ — невозможно, сказалъ незнакомецъ грубо.

— Не горячитесь, не волнуйтесь, любезнйшій, ласково успокоивалъ его мистеръ Скимполь, набрасывая въ то же время очеркъ его головы на обложк книги.— Истерзайтесь дломъ, котораго вы являетесь лишь исполнителемъ. Мы съумемъ отличить человка отъ должности, которую онъ исполняетъ, личность отъ профессіи. Мы не пропитаны предразсудками и охотно допускаемъ, что въ частной жизни вы можете бытъ весьма почтеннымъ человкомъ и даже съ большимъ природнымъ призваніемъ къ поэзіи, чего вы, пожалуй, даже и не подозрваете.

Незнакомецъ свирпо засоплъ. Не знаю ужъ, было ли это признаніемъ за собой поэтическихъ талантовъ, или негодующимъ отрицаніемъ.

— Ну, милая миссъ Соммерсонъ и милйшій мистеръ Ричардъ, какъ видите, я совершенно не способенъ помочь своему горю, сказалъ мистеръ Скимполь съ милой и доврчивой улыбкой, склонивъ голову на бокъ и разсматривая свой рисунокъ.— Я въ вашихъ рукахъ и прошу только свободы. Бабочки свободны и человчество конечно не откажетъ Гарольду Скимполю въ томъ, что дозволяетъ бабочкамъ.

— Вотъ что, миссъ Соммерсонъ: я получилъ десять фунтовъ отъ мистера Кенджа. Попытаемся уладить дло этой суммой,— шепнулъ мн Ричардъ.

У меня у самой было пятнадцать фунтовъ съ нсколькими пенсами, скопленныхъ за нсколько лтъ изъ моихъ карманныхъ денегъ. Я всегда боялась, что могу когда нибудь остаться безъ поддержки, одинокая, безъ родныхъ, безъ средствъ, и берегла эти деньги на черный день. Теперь я уже не нуждаюсь въ своемъ маленькомъ богатств, я сказала о немъ Ричарду и попросила его, пока я схожу за деньгами, какъ нибудь деликатно сообщить мистеру Скимполю, что мы будемъ имть удовольствіе освободить его изъ подъ ареста.

Когда я вернулась, мистеръ Скимполь, растроганный и сіяющій, поцловалъ мою руку: но радовался онъ опять таки не за себя, а за насъ (не могу не подчеркнуть еще разъ это удивительное явленіе): какъ будто лично у него не было никакихъ основаній радоваться, а наслаждался онъ единственно тмъ счастіемъ, которое доставило намъ. Ричардъ упросилъ меня принять на себя переговоры съ Коавинсомъ (такъ въ шутку прозвалъ незнакомца мистеръ Скимполь). Я отсчитала ему деньги и получила росписку.

Мистеръ Скимполь пришелъ въ восторгъ. Свою благодарность онъ выразилъ такъ деликатно, что я сконфузилась гораздо меньше, чмъ можно было ожидать. Положивъ деньги въ карманъ, Коавинсъ буркнулъ въ мою сторону:

— Мое почтенье, миссъ!

— Любезный другъ, обратился къ нему мистеръ Скимполь, становясь спиной къ огню и отбросивъ въ сторону на половину оконченный эскизъ:— я хотлъ бы спросить у васъ одну вещь, только не обижайте.

Отвтъ былъ, какъ мн послышалось: ‘Ну ладно’ или что-то въ этомъ род.

— Знали ли вы сегодня утромъ о порученіи, которое привело васъ сюда?

— Зналъ еще вчера вечеромъ.

— И это не испортило вамъ аппетита? Не разстроило васъ?

— Нисколько. Я зналъ, что если не захвачу васъ сегодня, то разыщу завтра утромъ. Одинъ день не длаетъ большой разницы.

— Но когда вы шли сюда, былъ такой прелестный день: солнце сіяло, птицы пли, втерокъ шелестлъ, свтъ я тни перебгали по полямъ.

— Ну, такъ что-жъ?

— О чемъ вы думали дорогой?

— О чемъ думалъ?— проворчалъ Коавписъ съ обиженнымъ видомъ: — у меня довольно дла и безъ думанья. Некогда мн, сударь, думать.

— Неужели вамъ не пришла въ голову слдующая мысль: Гарольдъ Скимполь любитъ сіяніе солнца, дуновеніе втерка, щебетаніе птицъ, этихъ артистовъ великаго храма природы, любитъ игру свта и тней — и я долженъ лишить Гарольда Скимполя этого единственнаго наслдія, которымъ онъ владетъ отъ рожденія! Неужели вы объ этомъ не думали?

— Разумется — не — думалъ, — проворчалъ Коавинсъ угрюмо, ршительно отрекаясь отъ навязываемыхъ ему нелпыхъ мыслей, что онъ съумлъ выразить только соотвтствующими удареніями и длинными паузами между словами, а при послднемъ слов такъ затрясъ головой, что она у него чуть не отвалилась.

— Поразительно страненъ процессъ мышленія у дловыхъ людей!— произнесъ задумчиво мистеръ Скимполь.— Благодарю васъ, любезный. Покойной ночи!

Наше отсутствіе должно было удивить оставшихся внизу, поэтому я поспшила сойти къ нимъ и застала Аду за работой, бесдующую у камина со своимъ опекуномъ. За мною явился мистеръ Скимполь, а вскор и Ричардъ.

Остальной вечеръ прошелъ у меня въ томъ, что я брала первый урокъ игры въ триктракъ у мистера Джерндайса, который очень любилъ эту игру, я хотла поскоре ей научиться, чтобы играть съ нимъ, когда у него не будетъ лучшаго партнера.

Мистеръ Скимполь исполнялъ на фортепіано отрывки изъ своей оперы, игралъ на віолончели, а въ промежуткахъ, обращаясь къ нашему столу, непринужденно сыпалъ искрами своего остроумія. Все это время въ голов у меня вертлся вопросъ, отчего это впечатлніе послобденнаго ареста передалось цликомъ намъ съ Ричардомъ, какъ будто арестованы были мы, а не онъ.

Мы разошлись очень поздно. Ада хотла было уйти въ одиннадцать часовъ, но мистеръ Скимполь услся за фортепіано, весело увряя ее, что самое лучшее средство продлить жизнь, это украсть нсколько часовъ у ночи. Только посл полуночи онъ взялся за подсвчникъ и скрылся, все съ тмъ же сіяющимъ лицомъ, я думаю, онъ удержалъ бы насъ до разсвта, еслибъ считалъ это приличнымъ.

Ада съ Ричардомъ замшкалась, бесдуя о мистрисъ Джеллиби, строя догадки о томъ, кончила ли она теперь свою диктовку. Вдругъ мистеръ Джерндайсъ, удалившійся было къ себ, вернулся въ гостиную.

— Дорогіе мои, что это такое, что это такое?— говорилъ онъ, ероша волосы и шагая взадъ и впередъ по комнат съ добродушной досадой на лиц.— Что мн сказали? Рикъ, дитя мое, Эсфирь, дорогая, что вы надлали! Зачмъ? Съ какой стати? Сколько вы истратили? Ахъ, втеръ опять перемнился, ужъ я чувствую!

Мы молчали, не зная, что сказать.

— Ну, ну, Рикъ, говорите. Я долженъ сейчасъ же покончить съ этимъ дломъ, а то не усну. Сколько вы дали денегъ? Говорятъ, вы вдвоемъ заплатили? И зачмъ? Съ чего вамъ это въ голову взбрело? Богъ мой, какой жестокій восточный втеръ!

— Я думаю, сэръ, что съ моей стороны будетъ не совсмъ честно, если я выдамъ мистера Скимполя. Онъ вполн положился на насъ…

— Богъ съ вами, дитя мое! Да вдь онъ на каждаго полагается!— воскликнулъ мистеръ Джерндайсъ, ударивъ себя по лбу и вцругъ останавливаясь передо мной.

— Неужели?

— На каждаго! Онъ завтра же попадетъ въ такіе же тиски! и мистеръ Джерндайсъ со свчой въ рук опять зашагалъ по комнат: — Онъ въ тискахъ со дня своего рожденія, онъ вчно въ затруднительномъ положеніи! Я увренъ, что газетное объявленіе объ его рожденіи было напечатано въ такой редакціи: — Въ прошлый вторникъ мистрисъ Скомпель, проживающая въ своемъ помстьи ‘Хлопотливая усадьба’, разршилась отъ бремени сыномъ въ затруднительномъ положеніи ‘,

Ричардъ расхохотался, однако сказалъ: — Какъ бы то ни было, сэръ, я не могу обмануть его доврія и сохраню его тайну. Конечно, если вы потребуете, чтобъ я сказалъ, я скажу, но думаю, что буду неправъ!

— Одобряю!— крикнулъ мистеръ Джерндайсъ, внезапно останавливаясь и длая тщетныя попытки запихать въ карманъ свой подсвчникъ.— Фу ты, Господи! Что же это я? Возьмите его отъ меня, мой другъ, не знаю, что я хотлъ съ нимъ сдлать. А все этотъ втеръ! Будь по вашему, Рикъ, я не стану допытываться, можетъ быть, вы и правы… Но… поймать двухъ юнцовъ и выжать изъ нихъ сокъ, какъ изъ пары свжихъ апельсиновъ! Нтъ, положительно, ночью будетъ буря!

Онъ то старательно совалъ руки въ карманы, то изо всхъ силъ теръ ими голову.

Я воспользовалась удобнымъ случаемъ и сказала, что въ такихъ вещахъ мистеръ Скимполь сущій ребенокъ.

— Какъ вы сказали, дорогая?— обрадовался мистеръ Джерндайсъ.

— Сущій ребенокъ, сэръ, и при томъ совсмъ особенный…

— Именно, именно!— подхватилъ онъ, мгновенно просіявъ.— Вашъ женскій умъ попалъ прямо въ цль. Онъ совершенное дитя. Я сказалъ вамъ это,— помните?— въ первый же разъ, какъ заговорилъ о немъ.

Мы сказали, что помнимъ.

— Онъ дитя. Разв не правда? и лицо мистера Джерндайса все боле и боле прояснялось.

Мы согласились, что правда.

— Разв можно хоть на минуту принять его за взрослаго человка? Это было ребячество съ вашей стороны, то есть я хочу сказать — съ моей стороны. Относиться къ нему, какъ къ взрослому, требовать отъ него отвтственности! Представить себ Гарольда Скимполя обдумывающимъ планы, послдствія, что нибудь смыслящимъ въ практическихъ длахъ! Ха-ха-ха!

Отрадно было видть, какъ темная туча сходитъ съ его яснаго лица, отрадно слышать, какъ онъ весело шутитъ, зная при томъ (этого невозможно было не знать), что источникъ этого веселья — его неисчерпаемая доброта, благодаря которой онъ мучился тмъ, что долженъ обвинить, осудить человка. Въ глазахъ Ады стояли слезы, которыя она старалась замаскировать смхомъ, и я чувствовала, что я сама готова заплакать.

— Что за голова у меня на плечахъ, — продолжалъ мистеръ Джерндайсъ:— какъ я раньше не сообразилъ! Вдь все дло съ начала до конца показываетъ какой онъ ребенокъ. Никто, кром ребенка, не подумалъ бы обратиться къ вамъ двоимъ? кому могло прійти въ голову, что у васъ есть деньги? Еслибъ дло шло о тысяч фунтовъ, вдь онъ и тогда поступилъ бы такъ же! И лицо мистера Джерндайса совсмъ просвтлло.

Все, что мы видли за этотъ вечеръ, подтверждало послднее замчаніе мистера Джерндайса, что мы и поспшили засвидтельствовать.

— Да, да, это несомннно! Однакожъ, Рикъ, Эсфирь и даже вы, Ада, потому что я неувренъ, пощадитъ ли его простодушіе вашъ маленькій кошелекъ — вы вс должны мн общать, что больше это не повторится. Никакихъ пожертвованій, ни одного пенни!

Мы общали, причемъ Ричардъ весело подмигнулъ мн на свой пустой карманъ, давая понять, что мы вн опасности нарушить данное слово.

— Что касается Скимполя, то все, что ему нужно, это кукольный домикъ съ хорошимъ столомъ и оловянными человчками, у которыхъ онъ могъ бы брать въ долгъ. Я думаю, онъ давно спитъ сладкимъ дтскимъ сномъ, пойду-ка и я успокою свою гршную голову на земномъ изголовь. Покойной ночи, дорогіе мои, да храпитъ васъ Богъ!

Пока мы зажигали свчи, онъ вернулся, заглянулъ въ дверь и сказалъ намъ съ улыбкой.

— Я смотрлъ на флюгеръ. Оказывается, напрасная тревога: втеръ южный!

И удалился напвая.

Разговаривая у себя наверху, мы съ Адой ршили, что эти причуды съ восточнымъ втромъ чистая выдумка, простой предлогъ, на который онъ сваливаетъ вс свои непріятности, чтобъ скрыть настоящую причину и какъ-нибудь не осудить или не оскорбить человка. Есть на свт много докучливыхъ ворчуновъ, которые вчно брюзжатъ на погоду и втеръ, стараясь этими придирками оправдать свой собственный сварливый нравъ. Какъ не похожъ на нихъ былъ этотъ эксцентричный человкъ! Къ чувству благодарности, которое я раньше питала къ нему, въ этотъ вечеръ прибавилась сердечная симпатія. Теперь я надялась, что скоро пойму его вполн.

Пока я была еще въ состояніи объяснять явныя противорчія въ характер мистера Скимполя или мистрисъ Джеллиби: мн не доставало опытности.

Впрочемъ, я этого и не пробовала.

Когда я осталась одна, мысли мои перенеслись къ Ад и Ричарду и къ тому, что доврилъ,— какъ мн показалось,— относительно ихъ мистеръ Джерндайсъ. Мысли вихремъ кружились въ моей голов и, можетъ быть, благодаря все тому же гадкому втру, постоянно обращались къ моей особ, занимаясь ею больше, чмъ бы слдовало. Я снова и снова переносилась въ домъ крестной матери, снова переживала дальнйшую эпоху моей жизни, туманные образы прошлаго вновь воскресали передо мною, вспоминались догадки, которыя я длала тогда о томъ, знаетъ ли мистеръ Джерндайсъ мою исторію, не онъ ли мой отецъ?

Но эти пустыя грезы давно уже разсялись.

‘Надо покончить и съ остальными’,— ршила я, вставая и отходя отъ камина.— Не мн мечтать о прошломъ, мн нужно работать, трудиться съ бодрымъ духомъ и признательнымъ сердцемъ’.

‘Долгъ, Эсфирь, прежде всего!’ — сказала я себ, встряхнувъ корзиночку съ ключами. Ключи зазвенли, какъ колокольчики, и подъ этотъ веселый звонъ я уснула, полная надеждъ.

ГЛАВА VII.
Дорожка привиднія.

Спитъ Эсфирь, или бодрствуетъ, а въ Линкольншир все идетъ дождь, день и ночь падаютъ дождевыя капли на широкія плиты террасы, называемой Дорожкой привиднія. Погода такая мерзкая, что врядъ ли самое живое воображеніе можетъ представить себ, что когда-нибудь прояснится. Впрочемъ, не только живое, но и никакое воображеніе здсь не работаетъ, потому что миледи и сэръ Лейстеръ (который, по правд сказать, мало отличается игрой воображенія) находится въ Париж, и тишина, какъ огромная птица съ тяжелыми крыльями, паритъ надъ Чизни-Вудомъ.

Фантазія можетъ здсь разыгрываться разв только у животныхъ. Можетъ быть на заднемъ двор за красной кирпичной оградой, въ длинномъ зданіи конюшенъ, увнчанномъ башенкой съ колоколомъ и часами съ огромнымъ циферблатомъ,— сборнымъ пунктомъ сосднихъ голубей, которые, судя по ихъ глубокомысленному виду, наблюдаютъ время по движеніямъ часовой стрлки,— можетъ быть, тамъ, на заднемъ двор, лошади мечтаютъ о хорошей погод и представляютъ ее себ лучше, чмъ конюхи. Можетъ быть старый рыжій (онъ слыветъ лучшимъ скакуномъ во всемъ округ), обращая свои большіе глаза къ ршетчатому окну надъ колодой съ сномъ, вспоминаетъ свжую яркую зелень на лугу (какъ она славно пахла!) рисуетъ въ своемъ воображеніи картину охоты и грезитъ, что несется съ собаками, пока конюхъ чиститъ сосднее стойло, поглощенный своей скребницей и щетками. Срый (онъ помщается противъ двери) нетерпливо побрякиваетъ недоуздкомъ, настораживаетъ уши и поворачиваетъ голову, какъ только отворяется дверь, причемъ конюхъ каждый разъ говорить: ‘ну, срый, смирно! Нтъ теб сегодня работы’, и очень можетъ быть, что срый знаетъ это такъ же хорошо, какъ и конюхъ.

Весьма возможно, что весь шестерикъ, который, повидимому, проводитъ такіе однообразные дни въ своихъ стойлахъ, находится въ живомъ общеніи между собою, весьма возможно, что какъ только затворится дверь, лошади вступаютъ въ оживленную бесду, гораздо боле интересную, чмъ та, которая идетъ въ ту минуту на кухн или въ трактир съ гербомъ Дэдлоковъ. Возможно и то, что он проводятъ время въ назиданіи, а пожалуй и въ развращеніи маленькаго пони, того, что расхаживаетъ на свобод въ угловомъ стойл.

Дворовый песъ дремлетъ въ своей конур, положивъ большую голову на переднія лапы, можетъ быть, онъ вспоминаетъ жаркій солнечный день, когда на всемъ двор нтъ ни клочка тни, когда выведенный изъ терпнія, задыхаясь отъ жары, онъ рычитъ, грызетъ свою цпь и ищетъ, на комъ бы ему выместить свою досаду. Теперь сощуривъ глаза въ полудремот, онъ грезитъ, что домъ полонъ гостей, что въ конюшняхъ и сараяхъ негд повернуться отъ лошадей и экипажей, а въ надворныхъ строеніяхъ толкутся кучера и лакеи. Вотъ онъ даже вылзъ изъ конуры, какъ будто для того, чтобъ удостовриться своими глазами, но видимо разочарованный, наврное ворчитъ про себя: ‘Все дождь и дождь. И нигд ни души!’ возвращается домой и, грустно звнувъ, ложится.

Охотничьи собаки на псарн за паркомъ тоже скучаютъ, ихъ заунывный вой доносится втромъ до самаго дома: его слышно на всхъ лстницахъ, во всхъ этажахъ, даже въ комнат миледи, можетъ быть собакамъ, въ то время, какъ кругомъ льются дождевые потоки, чудится, что он охотятся по окрестностямъ. Рзвые кролики съ предательскими хвостами, сидятъ въ своихъ норкахъ у корней деревьевъ, помышляютъ вроятно о томъ счастливомъ времени, когда втерокъ ласкалъ ихъ длинныя уши, когда они могли глодать сочные молодые побги.

На птичьемъ двор индйка, пребывающая подъ вчнымъ страхомъ передъ участью, грозящей о святкахъ ея потомству, вспоминаетъ о тхъ лтнихъ дняхъ, когда она водила дтей по проск парка къ амбарамъ, полнымъ ячменя. Недовольный гусь тщетно пытается пролзть подъ высокую калитку и, еслибъ умлъ, конечно, выразилъ бы свое предпочтеніе тому времени, когда лучи солнца, падая на эту самую калитку, отбрасываютъ на песокъ ея длинную тнь.

Но все-таки воображеніе мало работаетъ въ Чизни-Вуд, и еслибъ даже дятельность фантазіи проявилась здсь какъ-нибудь случайно, она, подобно всякому шуму въ этомъ старомъ пустомъ замк, унеслась бы далеко, въ таинственную область привидній.

Въ Линкольншир дождь шелъ такъ долго и такъ упорно, что мистрисъ Роунсвель, старая ключница въ Чизни-Вуд, нсколько разъ снимала свои очки и протирала стекла, чтобъ удостовриться, нтъ ли на нихъ капель дождя. Мистрисъ Роунсвель не слышитъ шума дождевыхъ потоковъ, такъ какъ немножко глуховата, хотя и не сознается въ этомъ.

Это красивая, очень чистоплотная старушка, толстая, но держится такъ прямо, что еслибъ посл ея смерти открылось, что вмсто корсета ей служила старая каминная ршотка,— это никого бы не удивило. На мистрисъ Роунсвель погода мало дйствуетъ, было бы только цло господское добро,— вотъ, по ея словамъ, единственная ея забота.

Она сидитъ въ своей комнат у полукруглаго окна. Ея комната въ нижнемъ этаж и выходитъ дверью въ корридоръ, а окномъ на гладкую квадратную площадку. Площадка обсажена кругомъ деревьями съ круглыми подстриженными верхушками, а между деревьями разставлены гладкіе круглые камни,— все вмст производитъ такое впечатлніе, какъ будто деревья собрались играть въ мячъ этими камнями.

Весь домъ лежитъ на мистрисъ Роунсвель: она можетъ отпирать его и запирать, мыть, чистить и суетиться, сколько ея душ угодно. Но теперь домъ запертъ и, погруженный въ величественный сонъ, покоится на широкой, закованной въ желзо груди мистрисъ Роунсвель.

Невозможно представить Чизни-Вудъ безъ мистрисъ Роунсвель, хотя она живетъ въ немъ всего пятьдесятъ лтъ. Еслибы мы спросили ее объ этомъ въ описанный дождливый день, она кы отвтила: ‘въ будущій вторникъ, если Богъ дастъ я до него доживу, минетъ ровно пятьдесятъ лтъ и три съ половиной мсяца’. Мистеръ Роунсвель умеръ незадолго до выхода изъ моды пудреныхъ париковъ и скромно сложилъ свою косичку (если ее съ нимъ положили) въ углу парка, у старой заплесневлой церкви. И онъ, и жена были родомъ изъ сосдняго торговаго города. Ея значеніе въ Чизни-Вуд началось со временъ покойнаго сэра Дэдлока, когда она отличилась особеннымъ искусствомъ въ приготовленіи молочныхъ скоповъ.

Настоящій представитель фамиліи Дэдлоковъ превосходный хозяинъ. На своихъ подчиненныхъ онъ смотритъ, какъ на людей, которые не могутъ имть ни своихъ отличительныхъ свойствъ, ни собственныхъ желаній и мнній, онъ убжденъ, что родился на свтъ съ цлью избавить ихъ отъ необходимости думать.

Еслибъ какъ-нибудь случайно онъ убдился въ противномъ,— это поразило бы его какъ ударъ грома, отъ котораго онъ не оправился бы до послдняго издыханія. Но онъ глубоко убжденъ, что общественное положеніе и слава отличнаго хозяина, которой онъ пользуется, обязываютъ его быть такимъ, каковъ онъ есть. Онъ очень цнитъ мистрисъ Роунсвелъ, считаетъ ее почтенной женщиной, вполн достойной доврія, узжая или возвращаясь въ Чизпи-Вудъ, онъ всегда подаетъ ей руку. Случись съ нимъ какое-нибудь несчастіе,— болзнь, увчье или что нибудь въ этомъ род,— онъ скажетъ, если только будетъ въ состояніи говорить:

‘Оставьте меня вс и пришлите ко мн мистрисъ Роунсвель’, сознавая, что при ней не пострадаетъ его достоинство.

Мистрисъ Роунсвель знала въ жизни горе. Старшій ея сынъ бжалъ изъ семьи, поступилъ въ солдаты и пропалъ безъ всти. Даже и теперь, когда она о немъ заговоритъ, ея руки, обыкновенно спокойно сложенныя на живот, простираются впередъ и дрожатъ отъ волненія, даже и теперь она любитъ вспоминать, какой это былъ красивый, веселый, добрый и умный малый! Второй сынъ, по распоряженію баронета, долженъ былъ воспитываться при матери и со временемъ занять мсто управляющаго въ Чизни-Вуд. Но еще въ школ въ этомъ ребенк проявились наклонности, не на шутку огорчавшія мистрисъ Роунсвель: мальчикъ устраивалъ паровыя машины изъ кастрюлекъ, придумывалъ разныя хитрыя приспособленія,— врод гидравлическаго насоса, который онъ изобрлъ, чтобъ его любимая канарейка могла сама себ накачивать воду,— ей стоило только приложиться плечомъ къ колесу.

Все это терзало материнское сердце мистрисъ Роунсвель. ‘Не поведетъ это къ добру’, говорила она. Больше всего она боялась, чтобы сынъ не пошелъ по дорог Уата Тайлора: она знала мнніе сэра Лейстера относительно профессій, съ которыми неразлучны дымъ и высокія трубы. Но обреченный гибели юный бунтовщикъ (очень кроткій и уступчивый въ другихъ отношеніяхъ) продолжалъ упорствовать въ своемъ призваніи, и кончилось тмъ, что онъ изобрлъ новую модель ткацкаго станка. Тогда мистрисъ Роунсвель. обливаясь слезами, открыла баронету отступничество своего сына. Серъ Лейстеръ сказалъ ей: ‘Любезная мистрисъ Роунсвель, я не охотникъ до словопреній. Лучше всего постарайтесь избавиться отъ этого малаго, опредлите его куда-нибудь на заводъ, гд-нибудь подальше на свер, гд занимаются желзнымъ производствомъ въ большихъ размрахъ. Для мальчика съ подобными наклонностями это самая подходящая дорога’.

И младшій сынъ мистрисъ Роунсвель ухалъ на сверъ. Тамъ онъ и выросъ, и если впослдствіи сэръ Лейстеръ о немъ когда-нибудь думалъ, (онъ можетъ быть когда-нибудь даже встрчалъ его, когда тотъ гостилъ у матери въ Чизни-Вуд), то наврное представлялъ себ его загорлымъ человкомъ свирпаго вида, съ выпачканными сажей лицомъ и руками, однимъ изъ тхъ, которые имютъ привычку собираться по ночамъ при свт факеловъ единственно затмъ, чтобы обсуждать преступные замыслы.

Тмъ не мене сынъ мистрисъ Роунсвель выросъ, устроился, женился, подарилъ своей матери внука, который въ свою очередь уже выросъ и, окончивъ ученье, совершилъ поздку заграницу, чтобы расширить кругъ своихъ познаній и лучше приготовиться къ жизненной борьб. Въ описанный ненастный день этотъ внукъ стоитъ передъ каминомъ въ комнат мистрисъ Роунсвель въ Чизни-Вуд.

— Ахъ, какъ я рада видть тебя, Уаттъ, какъ я рада, какъ я рада! Ты красивый малый, вылитый дядя Джорджъ! Ахъ, Боже мой! и при воспоминаніи о пропавшемъ сын руки мистрисъ Роунсвель по обыкновенію задрожали.

— Говорятъ, бабушка, что я похожъ на отца.

— И на него похожъ, дорогой мой, но больше на дядю Джорджа. Но, что отецъ твой, здоровъ? и мистрисъ Роунсвель опять сложила руки на живот.

— Благоденствуетъ, бабушка.

— Слава Богу.

Мистрисъ Роунсвель любитъ и младшаго сына, но относится къ нему съ тяжелымъ чувствомъ, какъ къ человку, который, будучи честнымъ солдатомъ, измнилъ своему знамени и предался врагу.

— Такъ онъ совершенно счастливъ?

— Совершенно, бабушка.

— Ну, слава Богу. Такъ онъ и тебя пустилъ по своей дорог, послалъ учиться въ чужія страны и все такое! Конечно, конечно, ему лучше знать. Нынче я перестала понимать то, что длается на свт за стнами Чизни-Куда, хоть я ужъ не молоденькая и видала на своемъ вку хорошихъ людей.

— Бабушка, кто эта хорошенькая двушка, которую я встртилъ у васъ? спрашиваетъ молодой человкъ, мняя предметъ разговора.— Вы ее звали Розой?

— Она дочь одной бдной деревенской вдовы, въ ныншнія времена, дитя мое, трудно обучать служанокъ, вотъ я и взяла нарочно молоденькую. Она понятлива и способна, изъ нея выйдетъ прокъ. Она и теперь уже очень толково показываетъ домъ постителямъ. Пока она живетъ у меня на моемъ стол.

— Надюсь, что я не прогналъ ее отсюда.

— Нтъ, врно она подумала, что мы будемъ говорить о семейныхъ длахъ. Она очень скромна, — это хорошее качество въ молодой двушя и рдкость по ныншнимъ временамъ.

Молодой человкъ наклоненіемъ головы одобряетъ эти безапелляціонные приговоры мудраго опыта. Вдругъ мистрисъ Роунсвель начинаетъ прислушиваться: ‘Стукъ колесъ!’ вскрикиваетъ она. Да, ея молодой собесдникъ давно ужъ его слышитъ.

— Боже мой, кто бъ могъ пріхать въ такую погоду?

Черезъ нсколько времени стучатъ въ дверь.

— Войдите!

Входитъ черноглазая темноволосая деревенская красавица, свжая, какъ роза, такъ что капли дождя, сверкающія въ ея волосахъ, кажутся росой на только что сорванномъ цвтк.

— Кто это пріхалъ, Роза? спрашиваетъ мистрисъ Броунсвель.

— Два молодыхъ джентльмена въ кабріолет, сударыня, они желаютъ видть домъ. Я имъ сказала, что это зависитъ отъ вашего разршенія, быстро прибавила она въ отвтъ на отрицательный жестъ мистрисъ Роунсвель.— Я вышла на подъздъ и сказала имъ, что теперь не время, но тотъ молодой джентльменъ, что правилъ экипажемъ, снялъ шляпу (несмотря на дождь) и просилъ передать вамъ эту карточку.

— Прочти, милый Уаттъ, говоритъ ключница.

Роза такъ сконфузилась, подавая ему карточку, что уронила ее на полъ, оба бросились поднимать и стукнулись лбами. Роза еще больше сконфузилась.

На карточк всего два слова: мистеръ Гуппи.

— Гуппи! повторила мистрисъ Роунсвель:— никогда не слыхала!

— Онъ говорилъ, что вы его не знаете, но оба они вчера ночью пріхали изъ Лондона на судебное засданіе въ десяти миляхъ отсюда, а засданіе рано кончилось. Онъ и говоритъ: ‘намъ, говоритъ, нечего было длать, а такъ какъ мы много наслышаны о Чизни-Вуд, то и ршили създить осмотрть его, несмотря на дурную погоду’. Они оба клерки, и онъ говорить, что хоть не занимается въ контор мистера Телькингорна, но въ случа надобности можетъ воспользоваться его именемъ.

Роза замолчала я тутъ только замтила, что произнесла цлую маленькую рчь, окончательно сконфузилась.

Мистеръ Тёлькингорнъ считается принадлежащимъ къ дому Дэдлоковъ, къ тому же, какъ говорятъ, онъ составлялъ завщаніе мистрисъ Роунсвель, поэтому она сдается и, милостиво дозволивъ прізжимъ осмотрть домъ, посылаетъ за ними Розу.

Внукъ внезапно загорается страстнымъ желаніемъ видть домъ и присоединяется къ компаніи, бабушка въ восторг, что онъ заинтересовался Чизни-Вудомъ, и выражаетъ желаніе сопровождать его, хотя, надо отдать ему справедливость, онъ усердно просить ее не безпокоиться.

— Весьма признателенъ вамъ, сударыня, говоритъ мистеръ Гуппи, совлекая съ себя, въ передней, насквозь промокшій дождевой плащъ.— Мы, лондонскіе адвокаты, не часто вызжаемъ изъ города, и, разъ это случится, стараемся воспользоваться своимъ временемъ, какъ можно лучше.

Старая ключница съ строгимъ лицомъ, но вжливо указываетъ рукой на широкую входную лстницу. Мистеръ Гуппи со своимъ спутникомъ слдуетъ за Розой, мистрисъ Роунсвель съ внукомъ идутъ за ними, а молодой садовникъ шествуетъ впереди и открываетъ ставни.

Мистеръ Гуппи и его пріятель, какъ это всегда случается со всми обозрвателями, сначала страшно волнуются и суетятся: смотрятъ не туда, куда слдуетъ, не на т вещи, которыя заслуживаютъ вниманія, а стоющія пропускаютъ, но вскор начинаютъ звать, высказываютъ глубокій упадокъ духа и совершенно выбиваются изъ силъ.

Мистрисъ Роунсвель, величественная, какъ самъ Чизнивудскій замокъ, держится въ сторон, гд нибудь въ оконной ниш или въ другомъ укромномъ уголк, и съ снисходительнымъ одобреніемъ прислушивается къ объясненіямъ Розы.

Что же касается внука, то его вниманіе къ нимъ настолько бросается въ глаза, что Роза конфузится больше прежняго и становится еще прелестне. Такимъ образомъ переходятъ изъ комнаты въ комнату. Молодой садовникъ впускаетъ свтъ въ мрачные покои, и портреты Дэдлоковъ выступаютъ передъ постителями на нсколько мгновеній, ставни затворяются, и портреты снова погружаются въ могильный мракъ. Обезкураженные постители въ отчаяніи: имъ начинаетъ казаться, что не будетъ конца этимъ Дэдлокамъ, фамильная гордость которыхъ состояла въ томъ, повидимому, чтобъ за вс семьсотъ лтъ своего существованія не сдлать ничего, что могло бы отличать ихъ другъ отъ друга.

Даже большая гостиная не можетъ оживить упавшій духъ мистера Гуппи, онъ такъ усталъ, что чуть не падаетъ въ обморокъ у порога и едва можетъ собраться съ силами, чтобы войти. Но портретъ надъ каминомъ, произведеніе кисти моднаго современнаго живописца, производитъ на него волшебное дйствіе. Онъ моментально приходитъ въ себя, глядитъ на портретъ съ необычайнымъ интересомъ и отъ восхищенія какъ будто приростаетъ къ мсту.

— Боже мой, кто это?— спрашиваетъ мистеръ Гуппи.

— Портретъ теперешней леди Дэдлокъ,— поясняетъ Роза,— необыкновенно похожъ и считается лучшимъ произведеніемъ художника.

— Что за чортъ! Я никогда не видалъ миледи, но я знаю это лицо!— чуть не съ ужасомъ говоритъ мистеръ Гуппи своему товарищу.— Есть ли копіи, гравюры съ этого портрета, миссъ?

— Портретъ никогда не былъ гравированъ. Сэръ Лей-стеръ не давалъ на это разршенія.

— Какъ странно!— шепчетъ мистеръ Гуппи:— пусть меня заржутъ, если я знаю почему мн такъ знакомъ этотъ портретъ. Такъ это миледи Дэдлокъ!

— Портретъ направо изображаетъ теперешняго сэра Лейстера Дэдлока, а налво покойнаго сэра Лейстера.

Но мистеръ Гуппи не удостаиваетъ вниманія этихъ вельможъ, онъ, не отрываясь, глядитъ на портретъ миледи.

— Просто необъяснимо, почему онъ мн такъ знакомъ! Я совсмъ смущенъ, и оглянувшись на присутствующихъ, мистеръ Гуппи прибавляетъ:— знаете, я думаю, что видлъ его во сн.

Но никто не интересуется снами мистера Гуппи, и возможность его предположенія остается невыясненной. Онъ такъ поглощенъ созерцаніемъ портрета, что отходить отъ него только тогда, когда ставни затворяются, онъ идетъ къ какому то чаду, ничмъ больше не интересуется и проходитъ по остальнымъ комнатамъ съ такимъ видомъ, какъ будто и тутъ отыскиваетъ портретъ леди Дэдлокъ. Онъ осматриваетъ ея комнаты, которыя, какъ самыя изящныя, показываются подъ конецъ, глядитъ въ окна, откуда миледи недавно созерцала отвратительную погоду, которая чуть ее не уморила,— но больше ни въ одной комнат нтъ ея изображенія.

Все на свт иметъ свой конецъ, даже нескончаемый рядъ покоевъ Чезни-Вудскаго дома, деревенская красавица заканчиваетъ свое объясненіе, по обыкновенію, слдующимъ образомъ:

— Нижняя терраса весьма замчательна: вслдствіе одного фамильнаго преданія, она называется Дорожкой привиднія.

— Неужели?— восклицаетъ мистеръ Гуппи съ жаднымъ любопытствомъ.— Какое же преданіе? Что нибудь общее съ портретомъ?

— Пожалуйста разскажите эту исторію,— проситъ вполголоса Уаттъ.

— Я не знаю ея, сэръ, и Роза краснетъ пуще прежняго.

— Она не разсказывается постителямъ и почти уже забыта,— говорить ключница, выступая впередъ.

— Извините меня, сударыня, но я опять таки позволяю себ спросить: не иметъ ли эта исторія какого нибудь отношенія къ тому портрету, потому что, увряю васъ, чмъ больше я о немъ думаю, тмъ больше убждаюсь, что онъ мн знакомъ.

Ключница ручается, что исторія нисколько не касается портрета. Мистеръ Гуппи весьма обязанъ ей за ея хлопоты и особенно за это сообщеніе. Подъ предводительствомъ садовника, они съ товарищемъ спускаются внизъ по другой лстниц, и слышно, какъ они узжаютъ.

Стемнло. Мистрисъ Роунсвель можетъ вполн положиться на скромность своихъ двухъ юныхъ слушателей и разсказываетъ имъ, какъ получила терраса свое таинственное прозвище.

Усвшись въ большое кресло передъ темнющимъ окномъ, она повствуетъ.— Въ нечестивыя времена царствованія Карла I, дорогіе мои (я разумю то нечестивое время, когда мятежники возстали противъ этого прекраснаго короля) Чизни-Вудомъ владлъ сэръ Морбери Дэдлокъ. Существовалъ ли до ткъ поръ какой нибудь разсказъ о фамильномъ привидніи, я не знаю и утверждать не могу, но весьма вроятно, что существовалъ.

Мистрисъ Роунсвель держится того мннія, что такая древняя и знатная фамилія непремнно должна имть свое привидніе,— это одна изъ привилегій высшихъ классовъ, отличіе благородныхъ фамилій, на которое не могутъ претендовать обыкновенные смертные.

Мистрисъ Роунсвель продолжаетъ:

— Нтъ надобности говорить, что сэръ Мербери Дэдлокъ былъ на сторон праведнаго мученика, но полагаютъ, жена его (въ ея жилахъ не было благородной крови) сочувствовала злоумышленникамъ, говорятъ, у нея были родственники между врагами короля и она находилась съ ними въ сношеніяхъ. Говорятъ, что когда сюда прізжалъ на совтъ кто нибудь изъ джентльменовъ, сторонниковъ короля, защитниковъ праваго дла, она всегда подслушивала у дверей комнаты, гд шли совщанія.— Уаттъ, не слышишь ли шаговъ по терасс?

Роза подвинулась къ ключниц.

— Я слышу, какъ дождь журчитъ по камнямъ и еще какіе то слабые звуки, точно эхо… Да, пожалуй, что шаги, только неровные, врод того, какъ ходятъ хромые, отвчалъ молодой человкъ.

Ключница величественно кивнула головой и продолжала: Частью вслдствіе разницы въ политическихъ мнніяхъ, частью отъ другихъ причинъ, сэръ Морбери и его жена жили не совсмъ ладно. Характеры у нихъ были разные, она была горда и гораздо моложе мужа, у нихъ не было дтей, которые могли бы ихъ сблизить. Посл смерти своего любимаго брата, убитаго въ междоусобную войну близкимъ родственникомъ сэра Морбери, она окончательно возненавидла весь родъ Дэдлоковъ. Говорятъ, что всякій разъ, какъ сэръ Морбери со своей свитой долженъ былъ хать на защиту королевскаго дла, она прокрадывалась ночью въ конюшни и портила ноги лошадямъ, чтобъ он хромали.

Однажды мужъ подстерегъ, какъ она шла въ конюшню, и пошелъ за ней слдомъ. Когда она подошла къ лошади, онъ схватилъ ее за руку и между ними завязалась борьба, упала ли она, или ее лягнула лошадь, только она повредила себ бедро и съ тхъ поръ стала чахнуть.

Мистрисъ Роунсвель продолжала едва слышнымъ шепотомъ:

— Прежде у миледи была прекрасная фигура и благородная поступь, несмотря на это, она ни разу не пожаловалась на свое увчье, на свои страданія. Цлые дни, во всякую погоду она или съ помощью палки, или держась за перила, ходила по терасс. Съ каждымъ днемъ ей становилось хуже, наконецъ въ одинъ вечеръ ея мужъ (съ которымъ она не сказала ни слова съ той достопамятной ночи), увидлъ въ окно, что она со всхъ ногъ упала на каменныя плиты террасы, и бросился къ ней на помощь. Она оттолкнула его, злобно на него взглянула и сказала: я хочу умереть здсь, на этой террас, и буду гулять здсь и тогда, когда меня похоронятъ, до тхъ поръ, пока не сокрушится гордость этого дома. И всякій разъ, когда несчастіе и позоръ будетъ грозить Дэдлокамъ, здсь будутъ слышаться мои шаги’.

Уаттъ смотритъ на Розу, та конфузится, хотя въ комнат почти темно, и не то отъ смущеній, не то отъ испуга, опускаетъ глаза.

Мистрисъ Роунсвель продолжаетъ:

— Выговоривъ свою угрозу, миледи умерла тутъ же на террасс, и съ той поры она носитъ названіе Дорожки привиднія. Если шумъ, который ты сейчасъ слышалъ, Уаттъ, только эхо, то странно, отчего онъ слышится именно по ночамъ и притомъ не всегда, часто его не бываетъ слышно по цлымъ мсяцамъ, но разъ его услышали, можно быть увреннымъ, что смерть или болзнь угрожаетъ фамиліи.

— А позоръ, бабушка?

— Позоръ никогда не касался Чизни-Куда, гордо возражаетъ ключница, и внукъ поспшно съ ней соглашается.

— Такъ вотъ, дтки, что гласитъ преданіе, но такъ это или нтъ, и отчего бы тамъ ни происходилъ этотъ звукъ,— онъ очень непріятенъ, говоритъ мистрисъ Роунсвель, вставая со стула.

— И замчательно, что нельзя его не слышать,— сама миледи говоритъ, а она ничего не боится. Никуда отъ него не спрячешься. Уаттъ, сзади тебя стоитъ большіе французскіе часы съ музыкой. Ихъ сюда нарочно поставили: когда они заведены, то ходятъ очень громко. Умешь ты обращаться съ такими вещами, Уаттъ?

— Кажется умю, бабушка.

— Такъ заведи ихъ.

Уаттъ заводитъ часы и музыку!

Теперь подойди сюда, говоритъ ключница.— Сюда, дружокъ, къ постели миледи, къ изголовью. Кажется еще не совсмъ стемнло, но все равно, прислушайся. Слышишь шаги на террас? Ихъ не заглушаетъ ни музыка, ни стукъ маятника, правда?

— Правда.

— То же и миледи говорить.

ГЛАВА VIII.
Много гр&#1123,ховъ.

Еще не разсвло, а я была ужъ на ногахъ. Зажженныя мною свчи отражались въ темныхъ стеклахъ окна, точно два маяка. Я съ интересомъ наблюдала, какъ, по мр наступленія дня, все мняетъ свой видъ и окружающіе предметы постепенно выступаютъ изъ мрака. Все рзче и рзче вырисовывался лежащій передо мною ландшафтъ, по которому свободно гулялъ втеръ, точно мысли, уносившія меня наканун въ далекую область минувшаго. Мн открывались незнакомые предметы сначала въ неясныхъ очертаніяхъ сквозь туманную дымку разсвта, кое гд сверкали еще послднія звзды. Но съ каждой минутой рамки картины раздвигались, вотъ тусклый сумракъ исчезъ, прояснло, и глазамъ моимъ представился поразительный по своей новости пейзажъ. Сочетанія предметовъ и красокъ были до такой степени разнообразны и незнакомы, что для того, чтобъ разсмотрть все въ подробности, понадобилось бы не мене часа времени.

Пламя моихъ свчей поблднло и какъ-то незамтно слилось со свтомъ дня, самые темные углы моей комнаты освтились, и яркій солнечный день засіялъ надъ веселымъ пейзажемъ, только высокая башня аббатства бросала на него легкую тнь, соотвтствующую суровому характеру зданія. Но я ужъ часто замчала, какъ подъ суровой вншностью скрывается кротость и нжность.

Домъ былъ въ такомъ порядк, а домочадцы такъ внимательны ко мн, что я безъ большого труда освоилась со своими ключами. Тмъ не мене первая попытка ознакомиться съ содержимымъ всхъ ящиковъ въ кладовыхъ и буфетахъ, записать количество вареній, соленій и консервовъ, стекла, фарфора и множества другихъ вещей (что я длала довольно медленно, по смшной привычк старыхъ двъ къ методичности) заняла у меня столько времени, что, услышавъ звонъ колокола, я просто не захотла врить, чтобъ это звонили къ завтраку.

Я поскоре приготовила чай, такъ какъ это тоже была моя обязанность, но, несмотря на поздній часъ, никто еще не сходилъ внизъ. Въ ожиданіи я ршила обойти садъ, это было прелестное мстечко. Къ лицевому фасаду дома вела красивая полукруглая аллея (та самая, по которой мы вчера подъхали), на песк до сихъ поръ оставались глубокія колеи, и я попросила садовника заровнять ихъ. За домомъ былъ хорошенькій цвтникъ, откуда я увидала Аду, она стояла у своего окна и посылала мн воздушные поцлуи. За цвтникомъ шелъ огородъ, дальше, за особой загородкой, стояли стоги сна и на конецъ хорошенькая, точно игрушечка, мыза.

Весь Холодный домъ со своими тремя шпицами на крыш, съ разнокалиберными, то большими, то маленькими, но необыкновенно красивыми окнами, съ увитымъ розами и жимолостью трельяжемъ на южной стн, со своимъ уютнымъ, простымъ и привтливымъ видомъ, былъ вполн достоинъ своего хозяина.— Такъ выразилась Ада, вышедшая ко мн на встрчу подъ руку съ кузеномъ Джономъ, за что кузенъ Джонъ щипнулъ ея хорошенькую щещку.

Мистеръ Скимполь былъ такъ же обворожителенъ за завтракомъ, какъ и наканун. Къ столу былъ поданъ медъ, и это дало ему поводъ произнести цлую рчь о пчелахъ.

— Я не имю ничего противъ меда, говорилъ онъ (еще бы: онъ съ такимъ удовольствіемъ уплеталъ его!),— но протестую противъ пчелъ, которыя имъ кичатся.

Онъ никакъ не могъ понять, почему пчелъ ставятъ въ образецъ людямъ? Вроятно пчел нравится длать медъ,— вдь никто не принуждаетъ, и смшно ставить ей въ заслугу ея вкусы.

— Еслибы каждый кондитеръ сталъ жужжать о себ по свту и накидываться на всякаго встрчнаго, требуя, чтобъ тотъ оцнилъ и похвалилъ его работу,— вдь этакъ и жить бы нельзя! И наконецъ, разв не смшно: не усплъ человкъ сколотить капиталецъ и обзавестись домомъ, и вдругъ его безъ церемоніи выкуриваютъ срой. Какого бы вы были мннія о манчестерскомъ фабрикант, еслибъ онъ занимался пряжей хлопчатой бумаги единственно съ цлью этимъ чваниться?

По мннію мистера Скимполя, шмель есть олицетвореніе боле веселой и остроумной мысли Шмель говоритъ просто,— извините меня, мн некогда заниматься сотами: на свт столько интереснаго, а моя жизнь такъ коротка. Дайте мн на свобод любоваться Божьимъ міромъ и пусть т, кого это не нимаетъ, позаботятся обо мн! Такова, по мннію мистера Скимполя, философія шмеля, и онъ находить ее превосходной, И наврное шмель, уживчивый малый (судя во всему, что о немъ знаютъ), желалъ бы находиться въ добромъ согласіи съ пчелами, еслибъ эти напыщенныя созданія не кичились такъ своимъ медомъ!

И онъ такъ остроумно распространялъ это разсужденіе на множество самыхъ разнообразныхъ предметовъ, что разсмшилъ насъ до слезъ, хотя и говорилъ со всею серьезностью, на какую былъ способенъ. Но меня ожидали мои обязанности и, оставивъ мистера Джерндайса, Ричарда и Аду внимать краснорчію мистера Скимполя, я удалилась.

Покончивъ съ хозяйственными хлопотами, я возвращалась по корридору со связкою ключей въ рук и услышала, что меня зоветъ мистеръ Джерндайсъ. Онъ былъ въ маленькой комнатк, рядомъ со своей спальней, множество книгъ и бумагъ придавало этой комнатк видъ библіотеки, а цлая коллекція сапогъ, башмаковъ и шляпныхъ картонокъ превращала ее въ какой-то музей.

— Садитесь, дорогая, сказалъ мн мистеръ Джерндайсъ:— Вы въ моей Ворчальн. Когда я не въ дух, я прихожу сюда ворчать.

— Значитъ, вы рдко здсь бываете, сэръ, замтила я.

— О, вы меня не знаете! Когда я разочарованъ или обманутъ.. т. е. когда дуетъ восточный втеръ, я удаляюсь сюда. Изъ всхъ комнатъ свою Ворчальню я посщаю всего чаще. Вы еще не знаете моего ужаснаго характера. Что съ вами, дорогая? Отчего вы такъ дрожите?

Я не могла сдержаться. Я старалась быть твердой, но наедин къ нимъ, встрчая ласковый взглядъ его добрыхъ глазъ, я была такъ счастлива, такъ тронута, что мое сердце переполнилось и… я поцловала ему руку. Не помню, что я ему сказала, и даже говорила ли что нибудь. Онъ страшно смутился и отошелъ къ окну, я было подумала, что онъ сейчасъ выскочитъ въ окно, но успокоилась, когда онъ обернулся, и по его глазамъ я догадалась, отчего онъ ихъ пряталъ отъ меня.

Онъ прикоснулся къ моей голов, говоря:

— Ну, ну, довольно. Не надо быть такой глупенькой!

— Больше этого не случится, сэръ, но на первый разъ мн было трудно удержаться… промолвила я.

— Вздоръ! Ничуть не трудно! И почему бы не такъ? Дло самое простое: я слышу о славной маленькой двочк, сиротк, у которой нтъ никого на свт, и забираю себ въ голову сдлаться ея покровителемъ. Она выростаетъ, боле чмъ оправдываетъ мое хорошее мнніе, и я остаюсь ея опекуномъ и другомъ. Что же тутъ удивительнаго? Ничего не можетъ быть проще! А теперь, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Ну-ка, покажи мн твое милое, доврчивое открытое личико.

Я сказала себ: ‘Эсфирь, другъ мой, ты меня удивляешь, разв этого ждутъ отъ тебя?’ и, сложивъ руки на корзинк съ ключами, призвала на помощь все свое хладнокровіе.

На лиц мистера Джерндайса выразилось полное одобреніе. Онъ началъ говорить со мною такъ доврчиво и просто, какъ будто мы бесдовали съ нимъ каждое утро съ незапамятныхъ временъ. Мн даже казалось, что такъ оно и было.

— Значитъ, Эсфирь, ты не имешь никакого понятія объ этомъ судебномъ процесс? спросилъ онъ меня.

Я отрицательно качнула головой.

— Сомнваюсь, есть-ли на свт человкъ, который бы въ немъ хоть что нибудь понималъ. Судейскіе крючки такъ дьявольски его запутали, что первоначальная причина тяжбы давно потонула въ рк временъ. Когда то дло шло о завщаніи, объ опек по завщанію, но теперь весь вопросъ вертится на судебныхъ издержкахъ. Мы являемся въ судъ, исчезаемъ, присягаемъ, допрашиваемся, передопрашиваемся, аргументируемъ, прикладываемъ печати, апеллируемъ, взводимъ обвиненія, вносимъ предложенія, вертимся вокругъ лорда-канцлера и его свиты, тратимся въ пухъ и прахъ, пока не разсыплемся въ прахъ сами. Теперь весь вопросъ въ судебныхъ издержкахъ, все остальное давно исчезло, аки дымъ.

Я замтила, что онъ началъ ерошить свои волосы, и, чтобъ отвлечь его вниманіе отъ непріятныхъ мыслей, спросила:

— Такъ все дло было въ завщаніи?

— Да, насколько можно добраться, дло было такъ: въ одинъ злосчастный день одинъ изъ Джерндайсовъ составилъ себ громадное состояніе и написалъ очень сложное завщаніе. Явился вопросъ, какъ устроить охранительную опеку надъ имуществомъ, и кончилось тмъ, что все имущество растаяло въ этомъ вопрос. Т, кто долженъ былъ получить по завщанію цлое богатство, доведены до такого ужаснаго состоянія, до такой нищеты, что, окажись они виновными въ похищеніи этихъ денегъ, и тогда постигшая ихъ кара была бы не больше Что касается самаго завщанія, то оно давно уже обратилось въ мертвую букву. Съ самаго начала этого злосчастнаго иска каждому участнику сообщается то, что уже извстно всмъ прочимъ, каждый долженъ имть копіи со всхъ вновь выходящихъ бумагъ, которыхъ накопляются цлые возы, долженъ платить за копіи, хоть и не получаетъ ихъ, и хоть никто въ нихъ не нуждается. И вы обязаны вертться въ этомъ блкиномъ колес, принимать участіе въ адской пляск издержекъ, взятокъ, и такой безсмыслицы, какая не снилась и вдьмамъ на шабаш. Правосудіе ставитъ вопросы закону, законъ возвращаетъ ихъ открытыми, законъ находитъ, что они неразршимы, правосудіе говоритъ, что законъ ошибается. И оба не могутъ ничего ршить безъ такихъ-то ходатаевъ, адвокатовъ со стороны А и такихъ-то со стороны В, и такъ дале до конца азбуки, точно сказка о бломъ бычк. И такъ идетъ дло изъ года въ годъ, изъ поколнія въ поколніе, и тяжба возобновляется вновь и вновь, никогда не кончаясь. И вы никакимъ способомъ не можете выйти изъ числа тяжущихся, потому что вы участникъ и должны оставаться участникомъ, нравится это вамъ, или нтъ. Но главное: не надо думать. Бдный Томъ Джерндайсъ, мой ддушка, началъ думать и дошелъ до самоубійства.

— Тотъ мистеръ Джерндайсъ, чью исторію я слышала? спросила я.

Онъ тихо наклонилъ голову.

— Да, Эсфирь, я его наслдникъ и это его домъ. Когда я сюда пріхалъ, это былъ настоящій Холодный домъ, на немъ отразилась нищета его хозяина.

— Какъ онъ измнился!

— Прежде онъ назывался: Домъ со шипцами, но ддушка далъ ему теперешнее названіе и поселился въ немъ затворникомъ. Съ утра до ночи корплъ онъ надъ грудами тяжебныхъ бумагъ, въ тщетной надежд распутать всю эту мистификацію и привести дло къ концу. Между чмъ домъ началъ разрушаться, втеръ свисталъ въ щеляхъ стнъ, дождь протекалъ сквозь дырявую крышу, двери отказывались служить, дорожки заросли сорною травою. Когда я впервые увидлъ то, что оставалось отъ этого дома, мн показалось, что и онъ посягнулъ на свою жизнь, за одно со своимъ несчастнымъ владльцемъ.

Къ концу разсказа мистеръ Джерндайсъ весь дрожалъ. Онъ всталъ, прошелся по комнат и мало по малу успокоился, лицо его прояснилось, онъ взглянулъ на меня, заложилъ руки въ карманы и слъ.

— Я вдь говорилъ теб, душечка, что здсь Ворчальня. Теперь сама видишь. Да, на чемъ, бишь, я остановился?

— На счастливой перемн, произведенной вами въ Холодномъ дом.

— Да, правда, на Холодномъ дом. Въ Лондон много нашихъ домовъ, и вс они и до сего дня въ такомъ же точно состояніи, въ какомъ былъ тогда Холодный домъ. Я сказалъ: нашихъ, подразумвая участвующихъ въ процесс, но я долженъ бы сказать, что вся эта недвижимость принадлежитъ судебнымъ издержкамъ: только судебнымъ издержкамъ достанется когда-нибудь то, что уцлетъ, только он могутъ получить что-нибудь для всхъ же другихъ процессъ былъ бльмомъ на глазу и не принесъ ничего, кром боли разочарованія. Въ Лондон цлая улица такихъ домовъ, они стоятъ точно слпые калки со своими окнами, заложенными камнемъ, съ выбитыми стеклами и рамами, съ оторванными, печально повисшими на одной петл ставнями, съ обломанными, заржавленными желзными ршетками, печи въ нихъ развалились, лстницы и двери обросли мохомъ и плсенью и угрожаютъ входящему смертью, балки подгнили и обвалились. Холодный домъ не былъ во владніи Верховнаго суда, но его хозяинъ былъ достояніемъ суда, и Холодный домъ былъ запечатанъ той же печатью, какъ и вс дома, состоящіе въ судебной опек: большою печатью Верховнаго суда. Кто ее не знаетъ въ Англіи? Дти, и т знаютъ!

— Но какъ измнился онъ теперь! опять сказала я.

— Да, отвчалъ онъ, повеселвъ:— очень умно съ твоей стороны обращать мое вниманіе на лицевую сторону медали! (Какой незаслуженный комплиментъ моему уму!) Да, все это такія вещи, что я позволяю себ думать о нихъ только въ своей Ворчальн. Впрочемъ, можешь разсказать Рику и Ад, если хочешь,— предоставляю это твоему усмотрнію и полагаюсь на твою разсудительность, прибавилъ онъ серьезнымъ тономъ.

— Мн кажется, сэръ… начала я.

— Душенька, зови меня лучше опекуномъ.

Онъ сказалъ это такъ небрежно, точно это былъ простой капризъ, но подъ этой небрежностью скрывалась глубокая нжность. Я опять почувствовала, что задыхаюсь отъ волненія, и сказала себ: ‘Эсфирь, возьми себя въ руки! Понимаешь,— ты должна!’ И чтобы окончательно прійти въ себя, я легонько встряхнула корзиночку съ ключами, крпко ее стиснула и спокойно отвтила:

— Мн кажется, опекунъ, что вы, полагаясь на мою разсудительность, слишкомъ высоко меня цните. Боюсь, что вы скоро во мн разочаруетесь: я далеко не умна. Вы и сами, конечно, скоро бы это замтили, еслибъ даже у меня не хватило мужества сознаться самой.

Но онъ ничмъ не обнаружилъ своего разочарованія, напротивъ! съ веселой улыбкой онъ сказалъ, что знаетъ меня отлично, и что для него я достаточно умна.

— Можетъ быть я сдлаюсь такой современенъ, но пока…

— Ты настолько умна, что можешь быть премилой хозяюшкой для всхъ насъ, дорогая моя, возразилъ онъ шутливо,— маленькой старушкой, про которую въ дтской псенк поется, какъ она въ своемъ усердіи хочетъ смести паутину даже съ неба. А ты будешь сметать съ нашего неба не только паутину, но всякое облачко, и твое хозяйничанье, Эсфирь, должно кончиться тмъ, что мы въ одинъ прекрасный день наглухо заколотимъ Ворчальню.

Съ этого дня у насъ вошло въ привычку давать мн разныя прозвища, звали меня старушкой, хозяюшкой, мистрисъ Шиптонъ, тетушкой Гоббардъ, матушкой Дурденъ и множествомъ подобныхъ именъ, за которыми мое собственное имя совершенно затерялось.

— Однакожъ вернемся къ серьезному разговору, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ:— Ричардъ красивый, много общающій юноша. Что съ нимъ длать?

Милосердый Боже! что за мысль спрашивать моего совта по такому важному вопросу!

— Онъ долженъ избрать себ профессію, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ, заложивъ руки въ карманы и комфортабельно вытянувъ ноги,— Онъ долженъ самъ сдлать выборъ. Само собой, что какъ только мы подымемъ этотъ вопросъ, все скопище париковъ закопошится, но такъ или иначе это должно быть сдлано.

— Скопище чего, опекунъ? переспросила я.

— Скопище париковъ,— это, по моему, единственное подходящее для нихъ имя. Ричардъ несовершеннолтній и состоитъ подъ опекой суда, и по вопросу о выбор для него профессіи вс они должны высказать свое мнніе: Кенджъ и Карбой скажутъ свое мнніе и какой-нибудь мистеръ Нкто, состоящій въ должности могильщика, погребающаго законныя основанія исковъ въ задней комнат Верховнаго суда, тоже скажетъ что нибудь по этому поводу, канцлеръ со всей своей свитой тоже изречетъ вское слово. Вс они получатъ за это прекрасное вознагражденіе, и вся процедура будетъ совершаться напыщенно, многословно, безтолково и дьявольски дорого, вотъ это я и называю болтовней париковъ. За что человчество наказано этою язвой? За чьи грхи столько юныхъ созданій попало въ эту яму?— не знаю, но дло обстоитъ такъ.

И мистеръ Джерндайсъ опять взъерошилъ свои волосы и намекнулъ на восточный втеръ. Но лучшимъ доказательствомъ его доброты было то, что, несмотря на сильное волненіе, при взгляд на меня лицо его приняло свое обычное кроткое выраженіе.

— Мн кажется, лучше всего спросить самого Ричарда, къ чему онъ чувствуетъ призваніе, замтила я.

— Я самъ то же думалъ. Знаешь, ты такъ умешь все улаживать, у тебя столько такта и хладнокровія,— поговори съ нимъ и съ Адой, и посмотримъ, что у тебя выйдетъ. Я увренъ, что молоденькая старушка отлично устроитъ это дло.

Я совсмъ растерялась передъ важностью возложеннаго на меня порученія. Я думала, что онъ самъ поговоритъ съ Ричардомъ, и никакъ не ожидала, что онъ поручитъ это мн. Я сказала, что постараюсь исполнить его просьбу, хотя и боюсь (я чувствовала, что необходимо повторить это),— что вовсе не такъ умна, какъ онъ воображаетъ, по опекунъ только разсмялся на это своимъ милымъ задушевнымъ смхомъ.

— Однако пойдемъ, на сегодня довольно съ насъ Ворчальни, сказалъ онъ вставая и отталкивая стулъ:— постой, одно послднее слово: нтъ ли у тебя на душ чего нибудь, о чемъ ты хотла бы спросить меня, дорогая Эсфирь?

Онъ такъ пристально смотрлъ на меня, что и я въ свою очередь внимательно на него взглянула и, понявъ его мысль, спросила:

— О себ, сэръ?

— Да.

Я осмлилась положить свою руку (она дрожала гораздо сильне, чмъ бы мн хотлось) на его и сказала:

— Я ни о чемъ не спрошу, опекунъ. Я уврена, что еслибъ должна была что нибудь знать, еслибъ это кому нибудь было нужно, вы сказали бы мн и безъ моей просьбы. Какое бы у меня было черствое сердце, еслибъ я не вполн вамъ довряла. Мн не о чемъ васъ спрашивать, ршительно не о чемъ!

Онъ взялъ меня подъ руку, и мы пошли къ Ад. Съ той минуты я чувствовала себя съ нимъ совершенно легко и непринужденно, но желала больше узнавать о себ и была вполн счастлива.

Первое время мы вели въ Холодномъ дом очень дятельную и суетливую жизнь, такъ какъ должны были перезнакомиться со всми, ближними и дальними сосдями, знакомыми мистера Джерндайса. Во всхъ, знавшихъ мистера Джерндайса, мы съ Адой подмтили любопытную черту: вс они нуждались въ деньгахъ.

Сидя съ нимъ по утрамъ въ Ворчальн и помогая ему разбирать письма и отвчать на нихъ, мы изумлялись тому, что почти вс его знакомые, повидимому, поставили себ задачей жизни устраивать комитеты, привлекать къ нимъ членовъ и занимать деньги на свои предпріятія. Дамы не уступали въ этомъ отношеніи мужчинамъ и, по моему, были даже назойливе. Он страстно кидались въ эти комитеты и съ необычайной стремительностью вербовали жертвователей на подписные листы, казалось, вся ихъ жизнь проходитъ въ раздач и разсылк по почт всюду, гд есть почтовыя конторы, подписныхъ листовъ всякаго рода со взносами отъ гинеи до пенса. Он нуждались во всемъ: въ старыхъ платьяхъ, изношенномъ бль, въ деньгахъ, угл, суп, кредит, автографахъ, фланели, он нуждались во всемъ томъ, что было и чего даже не было у мистера Джерндайса.

Предложенія не уступали въ разнообразіи просьбамъ,— предлагали выстроить новый домъ, выкупить изъ залога старый, возвести художественное зданіе (къ письму приложена гравюра), учредить по образцу средневковыхъ братствъ общину сестеръ Маріи, выразить благодарность мистрисъ Джеллиби, заказать портретъ масляными красками секретаря комитета для поднесенія его тещ, глубокая привязанность которой къ зятю всмъ извстна,— словомъ, предлагалось ршительно все, начиная съ полумилліонной ренты и кончая мраморнымъ монументомъ и серебрянымъ чайникомъ. Подписывались тоже весьма разнообразно, тутъ были и англійскія женщины, и дщери Великобританіи, сестры Вры, сестры Надежды, короче, сестры всхъ основныхъ добродтелей, были уроженки Америки и множество другихъ псевдонимовъ. Казалось, вс он только и длаютъ, что выбираютъ, баллотируютъ, вербуютъ членовъ десятками тысячъ, подаютъ голоса и представляютъ куда-то кандидатовъ.

Наши слабыя головы кружились при мысли о той лихорарадочной жизни, которую должны вести эти неутомимыя дамы. Изъ всхъ наиболе отличалась своей грабительской благотворительностью (если можно такъ выразиться) нкая мистрисъ Нардигль, которая, судя по числу писемъ, полученныхъ отъ нея мистеромъ Джерндайсомъ, имла почти такой же талантъ къ корреспонденціи, какъ и мистрисъ Джеллиби. Мы замтили, что втеръ постоянно мнялся, какъ только упоминалось имя мистрисъ Пардигль. Рчь мистера Джерндайса въ такихъ случаяхъ рзко прерывалась, и онъ заговаривалъ о томъ, что есть два рода благотворителей: одни мало длаютъ и много объ этомъ шумятъ, другіе потихоньку и безъ шума длаютъ много. Подозрвая, что мистрисъ Пардигль принадлежитъ къ первымъ, мы очень желали ее видть и очень обрадовались, когда въ одинъ прекрасный день она явилась къ намъ со своими пятью сыновьями.

Это была дама внушительныхъ размровъ, съ крупнымъ носомъ, осдланнымъ очками, и такимъ громовымъ голосомъ, что ему было тсно въ обыкновенной комнат и онъ постоянно какъ будто рвался на просторъ. Вообще мистрисъ Пардигль несомннно нуждалась въ простор, ибо не успла она войти въ комнату, какъ опрокинула нсколько (довольно далеко разставленныхъ) стульевъ подоломъ своего необъятнаго платья.

Только я и Ада оказались дома, мы приняли ее робко, охваченныя принесеннымъ ею съ собою холодомъ, отъ котораго совсмъ посинли (такъ по крайней мр намъ показалось) слдовавшіе за ней по пятамъ маленькіе Пардигли.

— Молодыя двицы, затараторила мистрисъ Пардигль посл первыхъ привтствій:— рекомендую, мои пять сыновей. Вамъ, можетъ быть, случалось встрчать ихъ имена (вроятно и не разъ) на подписныхъ листахъ, которые имются у моего многоуважаемаго друга, мистера Джерндайса. Эгбертъ, мой первенецъ, двнадцати лтъ, послалъ вс свои карманныя деньги (пять шиллинговъ и три пенса) Токагупскимъ индйцамъ, Освальдъ, мой второй сынъ, десяти съ половиною лтъ, тотъ самый ребенокъ, который пожертвовалъ два шиллинга и девять пенсовъ на великую національную манифестацію кузнецовъ, для той же цли мой третій сынъ девяти-лтній Френсисъ, далъ одинъ шиллингъ и шесть съ половиною пенсовъ, Феликсъ, четвертый, семи лтъ, послалъ восемь пенсовъ Обществу престарлыхъ вдовицъ, Альфредъ, младшій, пяти лтъ, добровольно вступилъ въ Союзъ Дтей Радости и обязался не употреблять во всю свою жизнь табаку ни въ какомъ вид.

Я никогда не видла дтей съ такими недовольными, сердитыми лицами, какъ у маленькихъ Пардиглей: это не была обыкновенная дтская досада, выражающаяся смшными гримасами, а дикое озлобленіе. При упоминаніи о Токагунскихъ индйцахъ Эгбертъ скроилъ такую свирпую дикарскую физіономію, что. его можно было смло принять за одного изъ самыхъ чистокровныхъ членовъ этого племени. Да и у остальныхъ дтей лица искажались при обозначеніи пожертвованныхъ ими суммъ, одинъ только маленькій новобранецъ въ Союзъ Дтей Радости продолжалъ стоять разинувъ ротъ съ прежнимъ тупоумнымъ видомъ.

— Вы постили мистрисъ Джеллиби, если я не ошибаюсь? продолжала мистрисъ Пардигль.

Мы отвтили, что даже ночевали тамъ.

— Мистрисъ Джеллиби — истинная благодтельница человческаго рода и вполн заслуживаетъ, чтобъ ей подали руку помощи, возгласила гостья своимъ громовымъ басомъ, (кстати, мн все казалось, что въ горл у нея сидить инструментъ, усиливающій ея голосъ, мн казалось, что и очки, въ качеств орудія, помогающаго зрнію, излишняя роскошь для ея выпученныхъ глазъ).— Мои мальчики тоже выказали свое сочувствіе африканскому вопросу, продолжала мистрисъ Пардигль: — Эгбертъ пожертвовялъ шиллингъ и шесть пенсовъ, т. е., вс свои карманныя деньги за девять недль: тоже сдлали Освальдъ и остальные по мр своихъ маленькихъ средствъ. Однако я не во всемъ согласна съ мистрисъ Джеллиби и не одобряю ея отношенія къ дтямъ. На какомъ основаніи они исключены изъ участія въ дл, которому она себя посвятила? Не знаю, кто изъ насъ правъ, можетъ быть я и заблуждаюсь, но у меня другой образъ мыслей и я всюду вожу за собою своихъ дтей.

При этихъ словахъ изъ устъ старшаго мальчика вылетлъ болзненный звукъ, который онъ постарался замаскировать звотой, но мы съ Адой остались при томъ убжденіи, что это былъ стонъ.

— Каждый день аккуратно они посщаютъ со мною утреннюю службу, для чего встаютъ въ шесть часовъ утра круглый годъ, даже зимой, и затмъ, втеченіе дня, ходятъ за мною всюду, куда призываетъ меня долгъ. Я состою попечительницей школъ и членомъ благотворительнаго общества, засдаю въ комитет народныхъ чтеній, въ комитет раздачи пожертвованій, въ мстномъ комитет о новорожденныхъ и во многихъ другихъ. Одн баллотировки отнимаютъ у меня массу времени, я думаю, нтъ человка, который былъ бы заваленъ работой, какъ я. По дти всюду мн сопутствуютъ и поучаются: знакомятся съ бднымъ классомъ, пріобртаютъ навыкъ къ благотворительнымъ занятіямъ, короче, получаютъ вкусъ ко всмъ этимъ вещамъ, что впослдствіи сдлаетъ ихъ полезными слугами ближнихъ и доставитъ удовлетвореніе имъ самимъ. Мои дти не легкомысленны — вс свои карманныя деньги они тратятъ подъ моимъ руководствомъ на пожертвованія съ благотворительною цлью, они посщаютъ такъ много публичныхъ митинговъ, выслушиваютъ столько лекцій, рчей, проповдей, собесдованій, какъ рдко удается молодому поколнію. Мой пятилтній Альфредъ, который, какъ я вамъ говорила, поступилъ въ Союзъ Дтей Радости, былъ въ числ немногихъ дтей, доказавшихъ, что они поступили въ этомъ случа вполн сознательно: въ достопамятный вечеръ своего вступленія въ Союзъ эти дти (въ томъ числ и мой Альфредъ) выслушали горячую рчь предсдателя, продолжавшуюся ровно два часа.

Альфредъ посмотрлъ на мать такими сердитыми глазами, какъ будто хотлъ сказать^ что онъ и до сихъ поръ не забылъ этого злосчастнаго вечера.

— Вы можетъ быть замтили на подписныхъ, листахъ, которые я присылала нашему уважаемому другу, мистеру Джерндайсу, что посл именъ моихъ птенцовъ въ конц всегда стоитъ: 0. А. Пардигль, чл. кор. общ., пожертвовалъ фунтъ стерлинговъ,— это ихъ отецъ. Мы обыкновенно наблюдаемъ одинъ и тотъ же порядокъ: я вношу свою лепту первая, затмъ слдуютъ дтскіе взносы, сообразно съ возрастомъ и средствами каждаго, а мистеръ Пардигль составляетъ арьерградъ. Онъ счастливъ, что можетъ подъ моимъ руководствомъ длать свои скромныя приношенія, и мы уврены, что, поступая такимъ образомъ, не только доставляемъ себ удовольствіе, но и показываемъ хорошій примръ нашимъ ближнимъ.

Пока я выслушивала эту тираду, у меня все время вертлся вопросъ: что если бы мистеръ Джеллиби сошелся гд-нибудь на обд съ мистеромъ Пардиглемъ и, оставшись посл обда съ нимъ наедин, вздумалъ бы открыть ему свою душу, услышалъ ли бы и онъ въ свою очередь такое же интимное признаніе отъ мистера Пардигля? Я покраснла, поймавъ себя на такой мысли, но не могла прогнать ее изъ головы.

— У васъ здсь отличное мстоположеніе, сказала мистрисъ Пардигль, подойдя къ окну.

Мы очень обрадовались возможности перемнись разговоръ и принялись расписывать красоты ландшафта, но очки на кругломъ нос отнеслись къ нимъ съ самымъ обиднымъ равнодушіемъ.

— Знаете вы мистера Гошера? спросила мистрисъ Пардигль.

Мы должны были сознаться, что не имемъ этого удовольствія.

— Большая потеря для васъ, заявила гостья убжденнымъ тономъ:— Гошеръ — страстный, пылкій ораторъ, полный огня. Вонъ та полянка какъ будто самой природой предназначена для публичнаго митинга, взобравшись здсь на повозку, мистеръ Гошеръ могъ бы при удобномъ случа говорить передъ вами цлые часы. Ну-съ, молодыя двицы, продолжала она, вставъ и отодвигая свой стулъ отъ окна, при чемъ какая-то невидимая сила опрокинула своявшій на порядочномъ разстояніи круглый столикъ съ моей рабочей корзиной:— теперь, я полагаю, вы достаточно меня знаете?

При этомъ щекотливомъ вопрос Ада посмотрла на меня съ самымъ откровеннымъ ужасомъ, а на моихъ щекахъ вспыхнулъ румянецъ, обнаружившій преступный характеръ моихъ мыслей.

— Полагаю, вамъ ясны наиболе выдающіяся стороны моего характера. Он такъ рзко бросаются въ глаза, что ихъ нельзя не замтить, да я ихъ и не скрываю. Скажу прямо: я человкъ труда, я люблю тяжелую работу, наслаждаюсь ею. Возбужденіе мн полезно, я такъ привыкла къ тяжелому труду, что не знаю усталости.

По долгу вжливости мы пробормотали, что такая черта большая рдкость и достойна всякой похвалы, или что-то въ этомъ род,— хорошенько не помню.

Я очень люблю дтей и всегда рада быть съ ними, но на этотъ разъ дтское общество доставило мн мало удовольствія. Какъ только мы вышли изъ дому, Эгбертъ, точно уличный попрошайка, сталъ канючить у меня шиллингъ на томъ основаніи, что его карманные деньги у него ‘зажилили’. На мое замчаніе, что такое выраженіе совершенно неприлично особенно по отношенію къ матери, онъ только пробурчалъ: ‘Подломъ ей’! и ущипнулъ меня за руку съ любезнымъ комментаріемъ. ‘Что? Не нравится’? Затмъ онъ продолжалъ уже но адресу матери: ‘Ну, не срамъ ли то, что она длаетъ? Увряетъ, что даетъ мн деньги, а потомъ сама отнимаетъ. И зачмъ она ихъ называетъ мопми, когда я не могу ихъ тратить, куда хочу’? Эти дерзкіе вопросы возбудили воинственный духъ въ Освальд и Френсис, и вс трое принялись щипать мои руки, такъ больно закручивая кожу, что я едва не кричала. Тмъ временемъ Феликсъ отдавилъ мн ноги, а членъ Союза Радости, который жертвовалъ цликомъ свои карманныя деньги и потому долженъ былъ воздерживаться не только отъ табаку, но и отъ сладкаго, такъ побагровлъ отъ огорченія и злости, когда мы проходили мимо лавки пирожника, что я чуть не умерла отъ испуга.

Никогда я такъ не страдала тломъ и душой, какъ во время этой прогулки съ милыми малютками, такъ безчеловчно отплатившими мн за то, что я отнеслась къ нимъ по человчески.

Я вздохнула съ облегченіемъ, когда мы наконецъ достигли цли нашего похода, хотя это было очень печальное мсто. Кирпичникъ жилъ въ одной изъ убогихъ лачугъ, разбросанныхъ вокругъ кирпичнаго завода, у разбитыхъ окопъ лачугъ лпились свиные хлва, въ садахъ передъ дверьми не было ничего кром лужъ стоячей вод, мстами вдоль стнъ стояли старыя кадки для стока дождевой воды, мстами для той же цли были покрыты ямы, превратившіяся въ колодцы съ жидкой грязью.

Кое-гд шатались или звали у дверей и оконъ мужчины и женщины. Когда мы проходили мимо, они стали подсмиваться надъ господами, которые суютъ носъ не въ свое дло и лучше бы сидли по домамъ, чмъ надодать добрымъ людямъ, да не пачкали бы башмачки, шляясь сюда смотрть, какъ живетъ простой народъ.

Мистрисъ Пардигль храбро открывала шествіе, громогласно порицая грубость и неопрятность этихъ людей (я думаю, каждый изъ насъ былъ бы не чище, живя въ подобномъ мст). Она привела насъ въ самую дальнюю лачугу, гд мы вс съ трудомъ помстилась, когда вошли.

Въ сырой и вонючей конур кром насъ были еще люди: женщина съ подбитымъ глазомъ няньчила у огня тяжело дышавшаго ребенка, мужчина съ страшно истощеннымъ лицомъ, весь выпачканный въ глин, лежалъ на полу и курилъ трубку, сильный, здоровый парень примрялъ собак ошейникъ, разбитная двушка стирала что-то въ грязной вод.

Когда мы вошли, вс взглянули на насъ, но никто не промолвилъ привтствія, женщина отвернулась, чтобы скрыть подбитый глазъ.

— Ну, друзья мои, какъ поживаете? произнесла мистрисъ Пардигль, но мн показалось, что сухой тонъ ея голоса не совсмъ соотвтствовалъ этому ласковому привтствію.— Вотъ я и опять у васъ. Помните, я говорила, что не знаю усталости. Я люблю тяжелый трудъ и врна своему слову.

— Я не понимаю, что значитъ усталость,— этого слова для меня не существуетъ. Попробуйте меня утомить, и вы увидите, что это невозможно, говорила мистрисъ Пардигль:— многочисленность препятствій, которыя я преодолваю, размры моей дятельности (хотя я я считаю ее бездлицею) меня самое часто поражаютъ. Бывало такъ, что мои птенцы и мистеръ Пардигль изнемогали отъ усталости только присутствуя при моей работ, я же оставалась свжа, какъ жаворонокъ.

Если сердитое лицо старшаго птенца могло стать еще сердите, то это случилось теперь. Я замтила, какъ онъ сжалъ руку въ кулакъ и какъ будто нечаянно стукнулъ ею въ дно своей шляпы.

— Моя неутомимость оказываетъ мн большія услуги, когда я длаю свои визиты бднякамъ. Если я встрчаю человка, который не желаетъ меня слушать, я ему прямо говорю: любезный, я не знаю усталости, я ни передъ чмъ не уступаю, начатое всегда довожу до конца. Это производитъ изумительное дйствіе. Какъ разъ сегодня я должна навстить нсколькихъ бдняковъ здсь по близости, надюсь, что вы, миссъ Соммерсонъ, и вы, миссъ Клеръ, будете мн сопутствовать.

Я попробовала было увильнуть, сославшись на неотложныя дла, но эта отговорка не была принята. Тогда я сказала, что не уврена въ своихъ силахъ: тутъ нужно умнье обращаться съ людьми, столь отличными отъ меня по своему положенію, нужно знаніе человческаго сердца,— въ чемъ я была совершенно неопытна. Прежде чмъ учить другихъ, я должна сама поучиться, я не могу поврить, что для того, чтобъ что нибудь сдлать, достаточно однихъ добрыхъ намреній. По всмъ этимъ причинамъ я считаю, что лучше всего будетъ, если я постараюсь быть полезной окружающимъ, буду оказывать имъ услуги по мр моихъ силъ, постепенно расширяя кругъ моихъ обязанностей. Все это я высказала только потому, что мистрисъ Пардигль была гораздо старше и опытне меня, къ тому же отличалась почти военной отвагой.

— Вы говорите такъ, вроятно, потому, миссъ Соммерсонъ, что неспособны къ тяжелой работ, къ тому напряженіе силъ, котораго она требуетъ, а въ этомъ вся суть. Но если вы не прочь посмотрть на меня въ дл (я сейчасъ со всмъ семействомъ отправляюсь къ сосднему кирпичнику, большому негодяю), я буду очень рада взять васъ съ собою, и миссъ Клеръ также, если она окажетъ мн честь.

Мы съ Лдой переглянулись, и такъ какъ все равно собирались итти гулять, то и приняли предложеніе. Сходивъ за шляпками, мы вернулись въ гостиную и застали, что дти толкутся въ углу, а мистрисъ Пардигль ходить по комнат, опрокидывая всю наличную легкую мебель.

Мистрисъ Пардигль завладла Адой, а я пошла съ дтьми. Ада говорила потомъ, что мистрисъ Пардигль всю дорогу разсказывала ей своимъ басомъ о кровопролитной борьб, которую она цлыхъ три года вела съ другой дамой. Весь вопросъ былъ въ томъ, чья кандидатка попадетъ въ пріютъ, и сколько ей пришлось подать просьбъ, предложеній, сколько разъ дло баллотировалось!

Повидимому, это состязаніе доставило удовольствіе всмъ участвующимъ, кром кандидатокъ, которыя и до сихъ поръ еще никуда не попали.

— Вс вы тутъ, или еще кого Богъ дастъ? проворчалъ лежащій на полу и, облокотившись на руку, принялся насъ разглядывать.

— Нтъ, мой другъ, мы вс здсь, отвчала мистрисъ Пардигль, усаживаясь на стулъ и опрокидывая другой.

— Потому что, видите ли, мн сдается, не мало ли васъ притащилось, проговорилъ мужчина, не выпуская изо рта трубки и продолжая насъ разсматривать.

Парень и двушка захохотали, къ нимъ присоединились и два молодца, которые зашли посмотрть на насъ и стояли у порога, заложивъ руки въ карманы.

— Вы не можете утомить меня, добрые люди, отвчала мистрисъ Пардигль.— Я люблю преодолвать препятствія, и чмъ больше вы затрудните мою работу, тмъ больше она доставитъ мн удовольствія.

— Облегчимъ ей работу, проворчалъ человкъ съ трубкой.— Я хочу, слышите ли, чтобъ это кончилось. Я не допущу, чтобъ вы распоряжались въ моемъ дом, выгоняли меня, какъ барсука изъ поры. Вы опять влзли сюда и по обыкновенію станете разспрашивать,— такъ и быть, я избавлю васъ отъ этого труда. Чмъ занята моя дочь? Отираетъ. Посмотрите, что это за вода, понюхайте ее,— каково пахнетъ? а вдь мы ее пьемъ! Какъ бы вамъ понравилось, если бы вамъ пришлось пить такую воду, небось подумали бы о джип! Моя лачуга грязна? Да, грязна и нездорова, у насъ пятеро дтей грязныхъ и больныхъ и, если они умрутъ въ дтств, тмъ лучше для нихъ и для насъ. Читалъ ли я книжонку, что вы оставили? Нтъ, не читалъ, здсь никто не уметъ читать, да если бы кто и умлъ, она намъ не годится. Эта книжка для ребятъ, а я не ребенокъ, можетъ быть вамъ вздумается оставить куклу, такъ мн ее няньчить? Какъ я себя велъ? Пьянствовалъ три дня, пропьянствовалъ бы и четвертый, кабы денегъ хватило. Ходилъ ли въ церковь? Нтъ, и не думалъ, да меня тамъ и не ждутъ,— для меня и церковный сторожъ слишкомъ важная персона. Почему у моей жены синякъ подъ глазомъ? Я подбилъ ей глазъ, если она скажетъ, что не я, то совретъ.

Онъ сунулъ въ ротъ трубку, которую вынулъ изо рта въ начал своей рчи, повернулся на другой бокъ и продолжалъ курить. Все это время мистрисъ Пардигль, не спуская глазъ, смотрла на него черезъ очки съ самымъ невозмутимымъ видомъ, точно нарочно разсчитаннымъ, чтобъ усилить его раздраженіе.

Она развернула назидательную книгу такимъ образомъ, какъ будто это палочка констебля, а она неумолимый стражъ, который отводить преступниковъ въ полицейскій участокъ.

Я и Ада въ качеств незванныхъ гостей чувствовали себя крайне неловко и намъ казалось, что мистрисъ Пардигль поступила бы несравненно лучше, прибгнувъ къ какому нибудь иному способу для уловленія душъ этого народа.

Дти угрюмо глазли по сторонамъ, хозяева не обращали на насъ никакого вниманія за исключеніемъ парня, который заставлялъ собаку лаять въ тхъ мстахъ, гд мистрисъ Пардигль читала особенно восторженно. Мы об болзненно чувствовали, что ей не удастся поколебать преграду между этими людьми и нами. Намъ казалось даже, что, какъ и ея напыщенныя рчи, книга дурно выбрана и не годилась бы для такихъ слушателей даже и въ томъ случа, еслибъ было предложена съ большимъ тактомъ и скромностью. Что же касается той книжки, о которой такъ презрительно отозвался кирпичникъ, то мистеръ Джерндайсъ отзывался о ней такъ: ‘сомнваюсь, чтобъ самъ Робинзонъ Крузе прочелъ ее даже въ томъ случа, еслибъ у него на остров не было никакихъ другихъ книгъ’.

Когда мистрисъ Пардигль стала собираться домой, мы почувствовали большое облегченіе.

Кирпичникъ повернулся къ ней въ полъ-оборота и проворчалъ сквозь зубы:

— Кончили вы?

— На сегодня довольно, любезный другъ. Но я никогда не утомляюсь и приду къ вамъ опять, когда наступитъ ваша очередь, отвчала мистрисъ Пардигль, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Прежде всего убирайтесь и оставьте насъ въ поко, а тамъ чудите себ, сколько влзетъ, и прибавивъ крпкое ругательство, кирпичникъ скрестилъ руки и закрылъ глаза.

Мистрисъ Пардигль встала, причемъ окружающіе предметы завертлись и попадали точно отъ порыва вихря, отъ котораго едва спаслась трубка хозяина. Взявъ за руки двоихъ дтей и приказавъ остальнымъ слдовать за собою, она выразила надежду, что закоснлые гршники выкажутъ признаки раскаянія къ слдующему ея визиту, и направилась въ сосднюю лачугу.

Вроятно и тамъ (надюсь, это не будетъ слишкомъ смлымъ замчаніемъ съ моей стороны) она такъ же блистательно доказала, что не была тмъ истиннымъ миротворцемъ, который творитъ дла милосердія отъ полноты души, а длала это единственно для расширенія поприща своей благотворительности.

Она думала, что мы послдуемъ за нею, но, когда мсто очистилось, мы подошли къ сидящей у камина женщин и спросили, чмъ боленъ ребенокъ, котораго она держала на рукахъ. Она ничего не сказала, только взглянула на него. Еще прежде мы замтили, что она старалась прикрывать рукой подбитый глазъ, какъ-будто желая устранить всякую мысль о чьемъ-либо буйств, насиліи и жестокомъ обращеніи съ ребенкомъ.

Ада наклонилась надъ малюткой и хотла прикоснуться къ его личику, но я потянула ее назадъ, замтивъ, что случилось: ребенокъ былъ мертвъ.

— О, Эсфирь! вскричала Ада, опускаясь передъ нимъ на колни:— Голубушка, Эсфирь, взгляни на крошку! какъ онъ покоенъ! Бдный маленькій страдалецъ! Какъ мн его жалко… и его, и мать. Никогда еще мн не было такъ жалко! Бдняжечка моя!

Нжное состраданіе, съ которымъ она горько плача склонилась надъ ребенкомъ, положивъ свою руку на руку матери, тронуло бы всякое материнское сердце. Бдная женщина сперва съ изумленіемъ взглянула на нее, потомъ залилась слезами. Я сняла съ ея колнъ легкую ношу, положила на столъ, потомъ постаралась украсить, чмъ могла, и прикрыла своимъ носовымъ платкомъ. Мы пробовали утшить бдную женщину, прошептавъ ей то, что сказалъ Спаситель о дтяхъ.

Она не вымолвила ни слова и зарыдала пуще прежняго.

Обернувшись я увидла, что парень увелъ собаку и стоялъ у дверей, глядя на насъ во вс глаза,— въ нихъ не было слезъ, но не было и прежняго дерзскаго выраженія, та же перемна произошла и съ двушкой, она сидла теперь въ углу, уставивъ глаза въ полъ.

Кирпичникъ всталъ, онъ продолжалъ курить трубку съ прежнимъ недоврчивымъ видомъ, но молчалъ.

Въ эту минуту въ комнату вбжала женщина, очень некрасивая и дурно одтая.

Она бросилась къ бдной матери съ крикомъ: Дженни, Дженни!

Услыхавъ этотъ голосъ, мать встала съ мста и бросилась на шею пришедшей. Та была далеко непривлекательна на видъ, ея лицо и руки носили слды побоевъ,— но когда она стала утшать бдную мать, смшивая свои слезы съ ея слезами, она не нуждалась въ красот. Все ея сочувствіе выражалось словами: ‘Дженни, Дженни!’ Но надо было слышать тонъ голоса, какимъ она произносила эти простыя слова.

Какъ трогательно было видть этихъ двухъ женщинъ, оборванныхъ, грубыхъ, избитыхъ, прижавшихся такъ тсно другъ къ другу, соединенныхъ такою сердечною привязанностью.

Я чувствовалъ, какъ много они значутъ другъ для друга, какъ общее жизненное горе сблизило ихъ сердца. ‘Лучшія стороны этихъ людей скрыты отъ насъ,— подумала я,— и мы даже неспособны ихъ понять. Что значитъ бднякъ для бдняка,— знаютъ только они сами, да Богъ’.

Мы сочли за лучшее потихоньку удалиться. Одинъ кирпичникъ, стоявшій у самой двери, замтилъ, что мы уходимъ, и посторонился, чтобы пропустить насъ, но сдлалъ видъ, будто, посторонился вовсе не для насъ, а случайно,— и когда мы поблагодарили его, даже не отвтилъ.

Всю дорогу домой Ада такъ горько плакала, что Ричардъ пришелъ въ отчаяніе (хотя и говорилъ мн потомъ, что слезы удивительно къ ней идутъ), и мы ршили сходить вечеромъ въ коттеджъ кирпичника и снести туда кое-что для ребенка.

Мы разсказали вкратц мистеру Джерндайсу обо всемъ виднномъ, и втеръ тотчасъ же перемнился.

Вечеромъ и Ричардъ сопровождалъ насъ къ мсту нашего утренняго путешествія.

Намъ пришлось идти мимо кабака, оттуда несся невообразимый гамъ, и въ числ людей, столпившихся у двери, мы замтили отца умершаго малютки, онъ кричалъ и шумлъ больше всхъ. Пройдя нсколько шаговъ, мы встртили парня, неразлучнаго съ собакой, и его сестру, двушка смялась и болтала на углу съ другими молодыми женщинами, но, увидвъ насъ сконфузилась, и когда мы проходили мимо, отвернулась.

Дойдя до лачуги, мы оставили Ричарда у дверей и вошли одн. Женщина, такъ сердечно утшавшая бдную осиротлую мать, была еще здсь, она съ безпокойствомъ выглянула въ дверь, услышавъ наши шаги.

— Ахъ, это вы, барышни! произнесла она испуганнымъ шепотомъ,— а я сторожу, не придетъ ли мой хозяинъ. У меня сердце не на мст. Если не застанетъ меня дома, убьетъ.

— Вы говорите про своего мужа? спросила я.

— Да, миссъ, про хозяина. Джени заснула. Она совсмъ измучилась. Семь сутокъ не спускала съ рукъ бднаго малютку, отдохнетъ, бывало, только тогда, когда я улучу свободную минутку и прибгу, подержать его.

Впустивъ насъ, она тихонько подошла къ постели, на которой спала Дженни, и положила подл нея то, что мы принесли. Не замтно было никакихъ попытокъ прибрать комнату (да едва ли это было и возможно), но маленькое восковое личико придавало ей какую то трогательную торжественность.

Ребенокъ былъ обмытъ, прибранъ, завернутъ въ чистый кусокъ холста и покрытъ моимъ платкомъ, на который т же самыя мозолистыя израненныя руки нжно положили пучекъ душистыхъ травъ.

— Богъ наградить васъ за доброе дло. Вы славная женщина, сказали мы ей.

— Я, барышня? переспросила она съ удивленіемъ:— т-ссъ! Дженни, Дженни!

Джени было заворочалась и простонала во сн, но звукъ знакомаго голоса успокоилъ ее, и она опять уснула.

Я приподняла платокъ, прикрывавшій свинцово-блдное личико ребенка, Ада наклонилась надъ нимъ и ея золотистые волосы окружили его блестящимъ ореоломъ. Какъ далека я тогда была отъ мысли, что этотъ платокъ посл недвижной, исполненной небеснаго мира груди младенца будетъ покоиться на сердц, полномъ тревогъ!

Стоя съ Адой у изголовья маленькаго мертвеца, я думала: ‘наврное ангелъ-хранитель этого малютки не забудетъ женщину, чья сострадательная рука позаботилась о маленькомъ мертвец’. И потомъ, когда мы уходили, мн казалось, что онъ взираетъ на нее, какъ она стоитъ у двери, провожая насъ, боязливо прислушиваясь и оглядываясь по сторономъ, вся трепеща отъ страха за себя, но все-таки повторяя ласковымъ успокоительнымъ шепотомъ: ‘Дженни, Дженни!’

ГЛАВА IX.
Знаки и намеки.

Не знаю, какъ это случается, что я пишу только о себ. Я все собираюсь писать о другихъ и стараюсь какъ можно меньше думать о себ, сержусь, когда мн приходится опять и опять выступать въ этомъ разсказ, повторяю себ: ‘ты пренесносное созданіе, моя милая, я не хочу, чтобъ ты всмъ надодала!’—но все напрасно. Надюсь, что тотъ, кому случится прочесть то, что я пишу, пойметъ, что на этихъ страницахъ такъ много говорится о моей особ лишь потому, что я вмст съ другими принимала участіе въ описываемыхъ событіяхъ и нельзя было выключить меня изъ числа дйствующихъ лицъ.

Вмст съ моей милочкой мы читали, работали, занимались музыкой, и среди этихъ занятій незамтно пролетали зимніе дни, точно яркокрылыя птички, Ричардъ, несмотря на то, что былъ большой непосда, проводилъ съ нами вс вечера и большую часть послобденнаго времени,— такъ наше общество ему нравилось. Я думаю, лучше сразу сказать, что онъ глубоко любилъ Аду, я сейчасъ же догадалась объ этомъ, хоть раньше никогда не видла влюбленныхъ. Само собою разумется, что я не говорила объ этомъ и даже виду не подавала, что я знаю что нибудь, напротивъ, я была такъ сдержана, такъ привыкла притворяться ничего не замчающей, что иногда мн приходило въ голову, не сдлалась ли я лицемркой. Но длать было нечего, оставалось только молчать, и я притаилась, какъ мышь, они были тоже сдержанны и скромны, какъ робкія мышки. Но они до такой степени простодушно не стснялись меня, ихъ взаимная любовь была такъ очаровательно папина, что по временамъ мн бывало очень трудно выдержать и не обнаружить, съ какимъ участіемъ я къ ней отношусь.

— Наша старушка такая превосходнйшая женщина, что я буквально не могу безъ нея жить, говорилъ Ричардъ, выходя рано утромъ въ садъ мн на встрчу, съ шутливымъ смхомъ и красня.— Прежде чмъ начать свой безтолковый день, прежде чмъ зассть за книги и инструменты или отправиться подобно бандиту рыскать по окрестнымъ горамъ и доламъ, я ощущаю неопреодолимую потребность зайти сюда и солидно, степенно погулять съ нашимъ общимъ покладистымъ другомъ. И вотъ я опять здсь.

— Знаешь, матушка Дурденъ, говорила мн вечеромъ Ада, прислонясь головкой къ моему плечу и глядя въ огонь, пламя котораго отражалось въ ея задумчивыхъ глазкахъ:— мн не хочется говорить, а только посидть возл тебя и помечтать. Мн хочется смотрть на твое милое лицо, прислушиваться къ вою втра и думать о бдныхъ морякахъ, которые теперь въ мор…

— Да, Ричардъ вроятно будетъ морякомъ: онъ съ дтство чувствовалъ склонность къ морю, мы часто говорили объ этомъ. Мистеръ Джерндайсъ писалъ къ одному изъ высокопоставленныхъ родственниковъ Ричарда, сэру Лейстеру Дэдлоку, прося его принять участіе въ молодомъ человк. Сэръ Лейстеръ соизволилъ отвтить, что ‘онъ будетъ счастливъ содйствовать планамъ молодого человка, если это окажется въ его власти, на что, къ сожалнію, мало вроятности’. Онъ прибавлялъ, что ‘миледи посылаетъ привтъ молодому человку, она помнить, что связана съ нимъ узами дальняго родства, и вполн уврена, что онъ окажется на высот своего долга во всякой приличной профессіи, какую пожелаетъ избрать’.

— Изъ чего слдуетъ, что я долженъ самъ себ проложить дорогу, сказалъ мн Ричардъ, прочтя это письмо.— Ну, такъ что-жъ! Многимъ это удавалось, не я первый, мн только хотлось бы для начала имть подъ своей командой каперское судно, чтобъ захватить лорда-канцлера и посадить его на голодный паекъ, пока онъ не произнесетъ ршенія по нашему длу. Отъ діэты онъ бы похудлъ и можетъ сталъ бы быстре ворочать умомъ.

Этотъ милый юноша по навалъ большія надежды, но съ неистощимой веселостью и живымъ умомъ въ немъ соединялась поразительная беззаботность, которая заставляла меня иногда не на шутку задумываться главнымъ образомъ потому, что онъ величалъ ее мудрымъ благоразуміемъ. Эта безпечность особенно ярко бросалась въ глаза въ его денежныхъ разсчетахъ, чтобъ охарактеризовать странный способъ его вычисленій — ничего не могу лучше придумать, какъ разсказать о деньгахъ, которыя мы съ нимъ ссудили мистеру Скимполю.

Не знаю, отъ самого-ли мистера Скимполя, или отъ Коавинса, только мистеръ Джерндайсъ узналъ цифру уплаченнаго долга и отдалъ деньги мн съ тмъ, чтобъ, удержавъ свою долю, я передалъ остальныя Ричарду. Сколько безполезныхъ издержекъ оправдывалъ онъ потомъ этой нежданной получкой! Онъ такъ говорилъ объ этихъ десяти фунтахъ, точно они были его новымъ сбереженіемъ, пріятной прибавкой къ его доходамъ. Если бы сложить вс издержки, которыя онъ ставилъ на счетъ этихъ несчастныхъ десяти фунтовъ, вышлабы весьма круглая сумма.

— О, благоразумная тетушка Гоббардъ, вдь я выигралъ десять фунтовъ по длу Коавннса, почему же не пожертвовать часть? говорилъ онъ мн, когда, нимало незадумываясь, ршилъ подарить пять фунтовъ кирпичнику.

— Какъ такъ выиграли? переспросила я.

— Почему мн не отдать эти десять фунтовъ, которые я разъ ужъ отдалъ съ удовольствіемъ, не надясь когда нибудь получить обратно. Вдь вы не станете отрицать, что на это не было никакой надежды?

— Нтъ, не стану.

— Ну, вотъ, значитъ я и выигралъ десять фунтовъ!

— Да вдь это т же самые, попыталась было я возразить.

— Это не мняетъ дла. У меня оказалось десятью фунтами больше, чмъ я разсчитывалъ, слдовательно я могу позволить себ истратить ихъ безъ угрызеній совсти.

Когда мы отговорили его отъ этой траты, убдивъ, что изъ нея не выйдетъ ничего хорошаго, онъ такимъ же точно способомъ счелъ эти пять фунтовъ въ приход.

— Позвольте, говорилъ онъ:— значитъ я съэкояомилъ пять фунтовъ на дл кирпичника, и если я прокачусь въ Лондонъ и истрачу на это четыре фунта, то у меня все-таки останется въ сбереженіи цлый фунтъ. А бережливость — прекрасная вещь: сберегъ пенни, пріобрлъ пенни.

Едва ли есть на свт другой такой же великодушный и откровенный человкъ какимъ былъ Ричардъ. Я очень скоро узнала его такъ коротко, точно онъ былъ мн роднымъ братомъ: пылкій, смлый, неугомонный, онъ въ то же время былъ чрезвычайно мягокъ и нженъ отъ природы, подъ вліяніемъ Ады послднее качество въ немъ замтно усилилось, и онъ сталъ самымъ очаровательнымъ собесдникомъ, — веселымъ, добродушнымъ, готовымъ отнестись къ каждому съ участіемъ и довріемъ.

Гуляя, болтая, просиживая съ ними цлые вечера, замчая ихъ возраставшую любовь, которую каждый изъ нихъ застнчиво скрывалъ отъ другого, какъ величайшую тайну, еще даже не подозрвая взаимности, я, право, не мене ихъ наслаждалась этими чудными грезами.

Такъ мы жили, когда однажды за завтракомъ мистеръ Джерндайсъ получилъ письмо.

Взглянувъ на адресъ, онъ воскликнулъ: ‘А! отъ Бойторна!’ и сталъ читать съ видимымъ удовольствіемъ. Прочитавъ нсколько строкъ, онъ мимоходомъ замтилъ, что Бойторнъ прідетъ къ намъ. Кто такой Бойторнъ?— этотъ вопросъ интересовалъ насъ всхъ, и кром того, — не знаю, какъ другихъ,— а меня занимала мысль, не помшаетъ ли ожидаемый гость установившемуся строю нашей жизни?

Боле сорока пяти лтъ тому назадъ мы съ этимъ малымъ были вмст въ школ, сказалъ мистеръ Джерндайсъ, хлопнувъ по письму, которое онъ положилъ на столъ. Въ т времена Лаврентій Бойторнъ былъ самый буйный, самый громогласный, самый искренній, смлый и ршительный мальчикъ и остался такимъ на всю жизнь. А что это за страшилище, еслибъ вы знали!

— Видомъ, сэръ? спросилъ Ричардъ.

— Да, и видомъ и всмъ. Онъ десятью годами старше меня, но гораздо молодцовате: на два дюйма выше и держится прямо, какъ старый солдатъ. Руки, какъ у кузнеца, грудь на выкат, и какое рыцарское сердце бьется въ этой груди! а легкихъ… другихъ такихъ легкихъ, пожалуй и не сыскать. Заговоритъ или засмется, или вздохнетъ — такъ домъ дрожитъ!

Рисуя намъ портретъ своего друга, мистеръ Джерндайсъ опять развеселился, и мы замтили хорошій знакъ: не было ни малйшаго указанія на перемну втра. Онъ продолжалъ:

— Что наврно привлечетъ ваши сердца, друзья мои, и что я самъ особенно цню въ этомъ человк,— это его внутреннія качества: теплота сердца, состраданіе, энтузіазмъ. Рчь Войторна поражаетъ не мене его голоса: онъ любитъ парадоксы, рзкости преувеличенія, вообще, всмъ степенямъ предпочитаетъ превосходную, въ качеств судьи и обличителя, онъ бываетъ свирпъ. Послушать его, такъ это какой-то дикарь, людодъ, я думаю, что у многихъ онъ и пользуется такой репутаціей. Но довольно о немъ, сами увидите. Васъ наврно удивитъ его покровительственный тонъ со мной: онъ не можетъ забыть, что въ школ я былъ въ младшихъ классахъ, а онъ въ старшихъ, и наша дружба началась съ того, что онъ вышибъ два зуба (онъ говорить — цлыхъ шесть) моему обидчику.

И обратясь ко мн, мистеръ Джердидайсъ прибавилъ:

— Дорогая моя, мистеръ Бойторнъ и его слуга будутъ здсь сегодня посл полудня.

Я сдлала вс нужныя распоряженія для пріема мистера Бойторна, и мы съ любопытствомъ стали ждать его прізда. Назначенное время прошло, но мистеръ Бойторнъ не показывался, наступилъ обденный часъ, а его все не было. Обдъ былъ отложенъ на часъ, мы сидли у камина, не зажигая свчей. Вдругъ входная дверь съ трескомъ распахнулась, и зала огласилась гнвными раскатами громоваго голоса:

— Джерндайсъ, насъ обманулъ какой-то разбойникъ, уврилъ, что надо взять вправо, а надо было влво. Этакій негодяй! Должно быть отецъ его совершенный подлецъ, что у него такой сынъ. Съ наслажденіемъ убилъ бы его, мерзавца!

— Разв онъ нарочно? спросилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Да онъ всю жизнь проводитъ въ томъ, что сбиваетъ съ пути путешественниковъ,— я совершенно въ этомъ убжденъ. Клянусь душой, когда онъ совтовалъ взять вправо, я тогда еще подумалъ, что мн никогда не случалось видть такой разбойничьей рожи. И я стоялъ съ нимъ лицомъ къ лицу и не свернулъ ему башки!

— Ты хочешь сказать — не вышибъ зубовъ? коварно замтилъ мистеръ Джерндайсъ/

Ха-ха-ха! разсмялся гость, и въ самомъ дл весь домъ задрожалъ отъ его смха.— Такъ ты еще не забылъ? Ха-ха-ха! Ну, да, тотъ мальчишка былъ тоже отъявленный негодяй. Помнишь ты его рожу? Клянусь душой, это было какое-то воплощеніе самаго чернаго вроломства, коварства и жестокости. Я увренъ, что такая рожа была бы пугаломъ даже въ шайк разбойниковъ по ремеслу. Встрть я его завтра на улиц, я свалю его, какъ подгнившій пень, клянусь честью!

Я въ этомъ не сомнваюсь, сказалъ со смхомъ мистеръ Джерндайсъ:— а пока судъ да дло, не хочешь ли пройти къ себ!

— Клянусь душой, Джерндайсъ, продолжалъ гость должно быть взглянувъ на часы:— будь ты женатъ, то, право, скоре, чмъ позволить себ явиться въ такой поздній часъ, я выпрыгнулъ бы въ окно и забрался бы на высочайшую вершину Гималайскихъ горъ!

— А можетъ быть чуточку пониже? замтилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Клянусь жизнью на Гималаи — ни аршиномъ ниже! Ни за что въ мір не позволилъ бы и себ такой непростительной дерзости, какъ заставить хозяйку дома ждать меня столько времени, да я скоре уничтожилъ, раздавилъ бы себя, какъ гадину!

Съ этими словами онъ взошелъ на лстницу. Громовые раскаты его хохота неслись теперь сверху, и слабое эхо вторило имъ изъ сосднихъ комнатъ, какъ вторили и мы, заражаясь его весельемъ.

Вс мы были расположены въ его пользу, въ его смх было столько чистосердечія, его сильный, звучный голосъ былъ до такой степени привлекателенъ, каждое слово такъ искренне, что неистовыя преувеличенія его рчи казались холостыми пушечными выстрлами, которые никого не убиваютъ. Но мы все-таки не ожидали, чтобъ составленное нами представленіе о немъ до такой степени подтвердилось его наружностью.

Мистеръ Джерндайсъ представилъ намъ красиваго старика крпкаго, высокаго, съ огромной сдой головой, когда онъ молчалъ, его прекрасное лицо было совершенно спокойно, онъ имлъ наклонность къ полнот и, еслибъ не замчательная подвижность, не дававшая ему ни минуты покоя, его подбородокъ непремнно превратился бы въ двойной.

По манерамъ онъ былъ вполн джентльменъ, настоящій рыцарь, нжная ласковая улыбка, освщавшая его лицо, когда онъ говорилъ, не оставляла никакого сомннія въ томъ, что этому человку нечего таить, что онъ является передъ вами такимъ, каковъ онъ есть, со всми своими достоинствами и недостатками. Видно было, что онъ, какъ выразился Ричардъ, не способенъ ограничиваться тсными рамками и стрлять изъ мелкаго оружія, потому и оглушаетъ пушеуными залпами холостыхъ выстрловъ.

За обдомъ я все время смотрла на него, и смотрла съ одинаковымъ удовольствіемъ и тогда, когда онъ, улыбаясь, разговаривалъ со мной и Адой, и тогда, когда, подстрекаемый мистеромъ Джерндайсомъ, разражался взрывомъ энергичныхъ выраженій, и тогда, когда, закинувъ голову назадъ, точно породистая собака, оглушалъ насъ своимъ раскатистымъ хохотомъ.

— Надюсь, ты привезъ свою птичку? спросилъ его мистеръ Джерндайсъ.

— Удивительная птица въ Европ, клянусь небомъ! отозвался тотъ:— Необыкновенное созданіе. Давайте мн за нее десять тысячъ гиней — не возьму, какъ честный человкъ. Я назначилъ ей пожизненную пенсію, на случай, если она меня переживетъ. Ея умъ и привязанность ко мн — феноменальны! Отецъ ея тоже выросъ на моихъ рукахъ и тоже, я вамъ скажу, необыкновенная была птица!

Предметъ всхъ этихъ похвалъ была крошечная канарейка, до того ручная, что слуга мистера Бойторна принесъ ее на пальц, облетвъ вокругъ комнаты она услась на голов своего хозяина. При вид этого хрупкаго созданія, спокойно сидвшаго на огромной голов, изрыгавшей такія неукротимыя рчи, я подумала, что эта картина — лучшая иллюстрація характера мистера Бойторна.

— Клянусь душою, Джерндайсъ, гремлъ мистеръ Бойторнъ, нжно поднося хлбную крошку къ клюву канарейки:— на твоемъ мст я схватилъ бы за шиворотъ всхъ этихъ крючкотворовъ и трясъ, пока не вытрясъ бы всхъ денегъ изъ ихъ кармановъ, или хоть костей изъ ихъ шкуры. Я добился бы ршенія, пробралъ бы ихъ не мытьемъ, такъ катаньемъ. Уполномочь меня, я обдлаю это для тебя съ величайшимъ удовольствіемъ.

Впродолженіе этой рчи канарейка спокойно клевала изъ его рукъ.

— Спасибо, Лаврентій, отвчалъ со смхомъ мистеръ Джерндайсъ,— но ты опоздалъ: дло въ такомъ положеніи, что никакая встряска всмъ судьямъ и адвокатамъ въ мір не подвинетъ его ни на іоту.

— На всей земл никогда не было и не будетъ такой адской трущобы, какъ эта канцелярія! Одно средство: подвести подъ нее хорошую мину (не жаля пороху), выбрать удобный денекъ, когда вс крысы будутъ въ сбор, и взорвать со всми протоколами, уставами, копіями, чтобъ не спаслась ни одна чернильная душа, начиная съ превосходительныхъ и кончая мелкою сошкой, начиная съ сынка главнаго казначея и кончая папенькой — сатаной!

Невозможно было удержаться отъ смха при вид выраженія непреклонной ршимости, съ какимъ онъ рекомендовалъ эту энергичную реформу. Видя, что мы смемся, онъ закинулъ назадъ голову, широкая грудь его такъ и заходила отъ хохота, и всмъ почудилось, что этотъ хохотъ разносится эхомъ по всей окрестности.

Но на птичку онъ не произвелъ ни малйшаго впечатлнія, она нисколько не испугалась, она чувствовала себя въ полнйшей безопасности и преспокойно клевала крошки со стола, повертывая головку то вправо, то влво и глядя ясными глазками на своего хозяина, точно и онъ былъ маленькой безобидною птичкой.

— Ну, а какъ твое дло съ сосдомъ о прав прозда по дорогамъ? спросилъ мистеръ Джерндайсъ:— Вдь и ты не избавленъ отъ возни съ канцелярской паутиной.

— Онъ подалъ на меня искъ за нарушеніе недвижимой собственности, я съ своей стороны обвинилъ его въ томъ же, отвчалъ мистеръ Бойторнъ:— Клянусь небомъ, онъ чертовски гордъ и простая нравственность не допускаетъ, чтобъ его имя было сэръ Лейстеръ, сэръ Люциферъ онъ — вотъ онъ кто!

— Весьма лестный комплиментъ нашему дальнему родственнику, сказалъ смясь мистеръ Джерндайсъ Ад и Ричарду.

— Я попросилъ бы прощенія у миссъ Клеръ и у мистера Карстона, но по выраженію прелестнаго личика молодой двицы и по улыбк юнаго ждентльмена заключаю, что въ этомъ нтъ надобности, ибо ясно, что они держатъ своего дальняго родственника на почтительномъ разстояніи.

— Скажите лучше,— онъ насъ держитъ, ввернулъ Ричардъ.

— Клянусь душою! я не видывалъ человка глупе, упряме и надменне этого Дэдлока, такой точно былъ его отецъ, да и ддъ не лучше! вырвался новый залпъ у мистера Войторна:— Это надутый головастикъ, болванъ, который по необъяснимой ошибк природы попалъ въ положеніе человка, а настоящее его значеніе — служить палкой для прогулокъ. Вс члены этой семьи воображаютъ о себ нивсть что, а на самомъ дл совершенные чурбаны. Но такъ или иначе, а ему но удастся запереть мою дорожку, сиди въ немъ хоть пятьдесятъ баронетовъ и живи они въ сотн Чизни-Вудовъ, вставленныхъ одинъ въ другой, какъ рзные шарики изъ слоновой кости китайской работы. Онъ пишетъ мн черезъ своего секретаря или не знаю тамъ какого агента: ‘Сэръ Лейстръ Дэдлокъ, баронетъ, свидтельствуетъ свое почтеніе мистеру Лаврентію Бойторну и позволяетъ себ обратить его вниманіе на то обстоятельство, что право прозда по дорог, которая ведетъ къ старому церковному дому, нын принадлежащему мистеру Бойторну, и составляетъ часть Чизни Вудскаго парка, принадлежитъ исключительно сэру Лейстеру, на основаніи чего сэръ Лейстеръ считаетъ нужнымъ запретить проздъ по упомянутой дорог’. Я отвчаю:— ‘Мистеръ Лаврентій Бойторнъ свидтельствуетъ свое почтеніе сэру Лейстеру Дэдлоку, баронету, и позволяетъ себ обратить его вниманіе на то обстоятельство, что никакихъ притязаній сэра Лейстера онъ не признаетъ, что же касается закрытія дороги, то онъ считаетъ нужнымъ прибавить, что будетъ очень радъ увидть человка, который осмлится ее закрыть’.

— Онъ посылаетъ, какого то одноглазаго негодяя, загородить въздъ на дорогу. Я отдлываю этого мерзавца пожарной трубой такъ, что отъ страху душа у него уходить въ пятки и онъ едва уноситъ ноги. Ночью они таки ставятъ загородку. Утромъ я ее ломаю и сжигаю. Онъ подкупаетъ новыхъ негодяевъ: т перелзаютъ ночью черезъ мою ограду и разгуливаютъ по моей земл. Я разставляю имъ западни, стрляю по ногамъ горохомъ, окачиваю изъ пожарнаго насоса, твердо ршившись освободить человчество отъ наглости этихъ разбойниковъ.— Онъ приноситъ на меня жалобу въ нарушеніи права собственности, я подаю на него такую же, онъ обвиняетъ меня въ самоуправств и оскорбленіи дйствіемъ, я защищаюсь отъ этихъ обвиненій и продолжаю свое. Ха-ха-ха!

Слушая его, можно было подумать, что это не человкъ, а зврь лютый,— съ такой свирпой энергіей онъ говорилъ. Но стоило вамъ заглянуть въ эти добрые глаза, такъ любовно смотрвшіе на птичку, которую онъ держалъ у себя на пальц, нжно расправляя ея перышки, и вы ни на минуту не усумнились бы, что передъ вами самый кроткій человкъ въ мір.

И кто бы, услышавъ этотъ заразительный смхъ, увидвъ это лицо, дышавшее такимъ широкимъ добродушіемъ, поврилъ, что у этого человка есть свои невзгоды, ссоры, непріятности и жизнь его не вся проходитъ, какъ улыбающійся лтній день.

— Нтъ, нтъ, говорилъ онъ:— никакимъ Дэдлокамъ не удастся отрзать мн дорогу! О миледи Дэдлокъ! я не говорю, (тутъ голосъ его на мгновеніе смягчился) — она настоящая леди, и я, какъ подобаетъ истинному джентльмену, отношусь къ ней съ глубокимъ почтеніемъ, но баронету не уступлю, хоть голова его и набита его семисотлтнимъ дворянствомъ. Человкъ, который поступивъ въ полкъ двадцатилтнимъ юношей черезъ недлю вызвалъ на дуэль и проучилъ своего старшаго офицера, самаго надменнаго и самоувреннаго франтика, какой когда либо носилъ мундиръ, такой человкъ не позволитъ водить себя за носъ какому нибудь сэру Люциферу изъ мертвыхъ и живыхъ!

— Надюсь, этотъ человкъ заступится и за своего младшаго товарища? спросилъ опекунъ.

— Еще бы! Ужъ конечно не дастъ его въ обиду! воскликнулъ мистеръ Бойторнъ, ударивъ его по влечу съ покровительственнымъ видомъ,— тонъ его былъ вполн серьезенъ, хотя онъ и улыбался.— Джерндайсъ, ты можешь вполн на него положиться! Ло чтобъ покончить съ этимъ дломъ о дорог (прошу извиненія у миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ, что такъ долго занималъ ихъ такимъ сухимъ предметомъ), — нтъ ли чего-нибудь на мое имя отъ Кенджа и Карбоя?

— Кажется нтъ, Эсфирь? спросилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Ничего нтъ, опекунъ.

— Весьма признателенъ за вниманіе, поблагодарилъ меня мистеръ Бойторнъ:— Мн не было надобности и разспрашивать,— достаточно недолгаго знакомства съ миссъ Соммерсонъ, чтобъ убдиться, какъ она внимательна ко всмъ, какъ все предупреждаетъ и предусматриваетъ.

Кажется вс они ршились окончательно меня захвалить.

— Я спросилъ потому, что еще не былъ въ город, такъ какъ пріхалъ сюда прямо изъ Линкольншира. Письма должны быть отосланы сюда, полагаю, что завтра получу извстіе о ход моего дла.

Впродолженіе вечера, который мы провели очень весело, я часто ловила его взглядъ, устремленный на Аду и Ричарда съ такимъ участіемъ и удовольствіемъ, отъ которыхъ его лицо казалось еще пріятне. Когда онъ расположился неподалеку отъ фортепіано слушать музыку, которую, какъ признался намъ, страстно любилъ (что, впрочемъ, и замтно было по его восхищенію), а мы съ опекуномъ услись играть въ триктракъ, я спросила мистера Джерндайса, женатъ ли его другъ.

— Нтъ, отвчалъ онъ.

— Такъ наврное когда нибудь имлъ намреніе жениться!

— Почему ты такъ думать? спросилъ онъ, улыбаясь.

Немножко покраснвъ отъ того, что выдала свою мысль, я стала объяснять:

— Потому, что во всей его манер есть что-то до такой степенно мягкое и нжное, онъ такъ ласковъ съ нами, что…

Я замолчала.

Мистеръ Джерндайсъ посмотрлъ на своего друга и сказалъ:

— Ты права, малютка, разъ онъ готовъ былъ жениться. Давно это было. Только разъ.

— Она умерла?

— Нтъ… умерла для него. Это отразилось на всей его послдующей жизни. Повришь ли, у него еще до сихъ поръ сердце и голова полны юношескаго романтизма.

— Знаете, опекунъ, я это сама почти угадала. Впрочемъ, теперь, посл того, какъ вы сказали, мн не мудрено это утверждать.

— Съ тхъ поръ онъ уже не въ силахъ былъ стать тмъ, чмъ мои’ бы быть, продолжалъ мистеръ Джерндайсъ,— и теперь, подъ старость, у него нтъ ни одной близкой души кром слуги да желтенькой птички. Твой ходъ, душа моя.

По тону опекуна я поняла, что больше нельзя продолжать разговора, такъ какъ угрожаетъ перемна втра. Поэтому я прекратила дальнйшіе разспросы, хотя была очень заинтересована.

Ночью меня разбудилъ громкій храпъ мистера Бойторна, и я опять раздумалась о старой исторіи его любви, пытаясь — почти невозможная вещь,— представить себ этихъ стариковъ молодыми, вернуть имъ прелесть юности. Я задремала, прежде чмъ въ этомъ успла, и мн приснилось, что я еще двочка и живу еще въ дом моей крестной. Почему снятся т или другіе сны, я не могу объяснить, ибо недостаточно знакома съ этимъ предметовъ, но замтно, что мн всегда снился этотъ періодъ моей жизни.

На слдующее утро мистеръ Бойторнъ получилъ письмо отъ Кенджа и Карбоя съ извщеніемъ, что въ полдень къ нему явится ихъ клеркъ. Это былъ какъ разъ тотъ день въ недл, когда я расплачивалась по счетамъ, подводила итоги расходамъ и вообще приводила въ порядокъ хозяйственныя дла, поэтому я осталась дома, а мистеръ Джерндайсъ съ Адой и Ричардомъ похали кататься, мистеръ Бойторнъ хотлъ, покончивъ дла съ клеркомъ, выйти имъ навстрчу.

Я сидла за работой, просматривая книжки поставщиковъ, складывая огромные столбцы цифръ, выдавая деньги и собирая росписки, когда мн доложили о мистер Гуппи.

Раньше мн почему-то, казалось что посланный отъ Кейджа и Карбоя окажется тмъ самымъ молодымъ человкомъ, который встртилъ меня въ контор дилижансовъ. Я рада была его видть, такъ какъ представленіе о немъ соединялось въ моемъ воспоминаніи съ началомъ моего теперешняго счастія.

Я едва узнала мистера Гуппи, таинмъ франтомъ онъ явился. Платье на немъ было съ иголочки, шляпа блестящая, сиреневыя перчатки, пестрый галстукъ, отливавшій всми цвтами радуги, въ петлиц торчалъ огромный оранжерейный цвтокъ, а на мизинц красовалось толстое золотое кольцо. На всю столовую отъ него распространялся запахъ медвжьей помады и еще какихъ-то другихъ благовоній. Я просила его приссть, и пока мы сидли вдвоемъ, въ ожиданіи возвращенія слуги, онъ такъ пристально смотрлъ на меня, что мн стало неловко.

Онъ складывалъ и перекладывалъ свои ноги и все смотрлъ на меня какимъ-то особеннымъ, не то испытующимъ, не то любопытнымъ взглядомъ, такъ что, задавая ему обычные въ такихъ случаяхъ вопросы,— врод того, что доволенъ ли онъ сегодняшней поздкой, и въ добромъ ли здоровь находится мистеръ Кенджъ,— я не ршалась поднять на него глазъ.

Когда слуга доложилъ, что мистера Гуппи просятъ пожаловать наверхъ, въ комнату мистера Бойторна, я сказала ему, что когда онъ переговорить съ мистеромъ Бойторномъ, то выйдетъ въ этой комнат готовый завтракъ, такъ какъ мистеръ Джерндайсъ надется, что онъ не откажется подкрпить свои силы.

Взявшись за ручку двери, онъ спросилъ съ непонятнымъ смущеніемъ: ‘А буду ли имть честь застать здсь васъ, миссъ?’ Когда я отвтила, что вроятно буду здсь, онъ поклонился и вышелъ, еще разъ взглянувъ на меня.

Я объяснила его странное поведеніе природной застенчивостью и ршила дождаться его, присмотрть, чтобы все было подано, какъ слдуетъ, а потомъ уйти.

Завтракъ былъ поданъ и долго стоялъ на стол, свиданіе мистера Бойторна съ мистеромъ Гуппи что-то затянулось, оно, повидимому, было бурное, такъ какъ, несмотря на то, что происходило за нсколько комнатъ, до меня по временамъ до. носился рыкающій басъ нашего гостя, должно быть въ т минуты, когда онъ разражался особенно сильными залпами угрозъ.

Наконецъ мистеръ Гуппи вернулся. Теперь посл совщанія съ мистеромъ Бойторномъ, онъ какъ-то еще присмирлъ и замтилъ мн чуть не шепотомъ:

— По моему, миссъ, это настоящій татаринъ!

— Не угодно ли закусить, сэръ, сказала я.

Онъ слъ за столъ и принялся какъ-то порывисто точить ножъ объ вилку, продолжая глядть на меня прежнимъ упорнымъ взглядомъ (это я чувствовала, хоть и не поднимала на него глазъ). Точеніе продолжалось такъ долго, что я наконецъ ршилась взглянуть на него, чтобъ нарушить оцпенніе, въ которомъ онъ находился, и отъ котораго, очевидно, не могъ отдлаться. Мой маневръ удался: онъ перевелъ глаза на стоявшее передъ нимъ кушанье и сталъ его разрзывать.

— Не угодно ли и вамъ чего-нибудь скушать? Не возьмете ли кусочекъ, миссъ?

— Нтъ, благодарю васъ, не хочу.

— Такъ-таки ршительно ничего не скушаете? спросилъ онъ еще разъ и при этомъ выпилъ залпомъ стаканъ вина.

— Нтъ, благодарю васъ. Я только затмъ ждала васъ, чтобъ узнать, не нужно ли вамъ чего-нибудь еще? Я прикажу.

— Очень вамъ обязанъ, миссъ. Передо мной все, чего я могу желать… то есть., по крайней мр… у меня всегда будетъ желаніе… бормоталъ мистеръ Гуппи и выпилъ еще два стакана вина одинъ за другимъ.

Я подумала, что лучше мн уйти, но какъ только я встала, онъ вскочилъ и сказалъ умоляющимъ голосомъ:

— Прошу прощенія, миссъ. Будьте великодушны, подарите мн одну минутку… для разговора по частному длу!

Не зная, что сказать, я опять сла.

— Прежде всего, миссъ, позволю себ выразить надежду, что то, о чемъ будутъ слдовать пункты, не поведетъ къ моему вреду, миссъ? началъ мистеръ Гуппи съ замтной тревогой, придвигая стулъ къ моему письменному столу.

— Не понимаю, что вы хотите сказать? отвчала я въ полномъ недоумніи.— Юридическій терминъ, миссъ. Я ‘хочу сказать, что, если нашъ разговоръ ни къ чему не приведетъ, то я надюсь, вы не употребите его мн во вредъ ни у Кенджа и Карбоя, ни въ другомъ мст, и я останусь тмъ, чмъ былъ, т. е. мое положеніе и мои виды на будущее не потерпятъ ущерба. Короче, дльце вполн конфиденціальное, и я надюсь, что все останется между нами.

— Я въ полномъ недоумнія, сэръ. Что можете вы конфиденціально сообщить мн, которую видите второй разъ въ жизни? Но, разумется, я не имю никакого желанія вредить вамъ.

— Благодарю васъ, миссъ. Этого совершенно достаточно, я вамъ врю.

Все это время мистеръ Гуппи то полировалъ себ лобъ носовымъ платкомъ, то крпко потиралъ руки одну о другую.

— Разршите мн, миссъ, еще стаканъ вина, я думаю, это будетъ способствовать свободному теченію моей рчи и удалить задержки, равно тягостныя намъ обоимъ.

Съ этими словами онъ отошелъ отъ меня. Я воспользовалась удобнымъ случаемъ и помстилась такъ, что столъ меня загораживалъ.

— Не позволите ли мн предложить вамъ вина? не угодно ли, миссъ? спросилъ мистеръ Гуппи, видимо ободрившійся посл новаго стаканчика.

— Нтъ, благодарю васъ.

— Ни даже полстаканчика? ни четверть? Нтъ, не желаете? Въ такомъ случа станемъ продолжать. Въ настоящее время, миссъ Соммерсонъ, мое жалованье у Кенджа и Карбоя два фунта стерлинговъ въ недлю. Когда я впервые имлъ счастье увидть васъ, оно достигало только одного фунта пятнадцати шиллинговъ и стояло на этомъ уровн долгое время. Теперь мн прибавили пять шиллинговъ, и эта прибавка обезпечена до истеченія срока, не превышающаго двнадцати мсяцевъ отъ настоящаго дня. У моей матери есть маленькая недвижимая собственность, приносящая ей небольшой ежегодный доходъ, на которой она живетъ, хоть и скромно, но вполн независимо въ Ольдъ-Стритъ-Род. Она обладаетъ всми свойствами, чтобы быть превосходной свекровью: ни во что не вмшивается, не сварлива, уживчиваго нрава. У нея есть свои слабости, но у кого ихъ нтъ? Во всякомъ случа она не выказываетъ ихъ при постороннихъ и когда бываютъ гости, вы свободно можете доврить ей вино и пиво, вообще спиртные напитки. Я живу въ Пентонъ-Плэс, Пентонвиль, мсто, правда, низменное, но открытое, воздухъ свжій и мстность считается одною изъ самыхъ здоровыхъ. Миссъ Соммерсонъ! Я васъ обожаю! Это слово слабо выражаетъ мои чувства! Соблаговолите принять мое признаніе и дозвольте, если можно такъ выразиться, приложить къ нему предложеніе руки и сердца!

Мистеръ Гуппи опустился на колни.

Меня загораживалъ столъ, поэтому я не очень испугалась и сказала:

— Встаньте, сейчасъ же встаньте, сэръ, и кончите эту смшную сцену, иначе вы заставите меня нарушить данное слово и позвонить.

— Выслушайте меня, миссъ! взывалъ мистеръ Гуппи, простирая руки.

— Я не стану ничего слушать, пока вы не встанете съ ковра и не сядете на прежнее мсто у стола. Вы сдлаете это, если у васъ осталась хоть капля здраваго смысла.

Онъ жалобно посмотрлъ на меня, однако поднялся и слъ.

— Какая насмшка, миссъ, говорилъ онъ, приложивъ руку къ сердцу и печально покачивая головой надъ подносомъ съ закуской:— Какая насмшка сидть за завтракомъ въ такую минуту, когда душа съ отвращеніемъ отвергаетъ всякую мысль о пищ!

— Прошу васъ кончить. Я васъ выслушала по вашей просьб и теперь въ свою очередь прошу васъ прекратить эту сцену.

— Извольте, миссъ. Моя любовь и почтеніе равняются моему повиновенію. О, если бъ я могъ поклясться вамъ въ нихъ передъ алтаремъ!

— Это совершенно невозможно. Не поднимайте этого вопроса.

— Я знаю, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, склоняясь надъ подносомъ и глядя на меня прежнимъ упорнымъ взглядомъ который я чувствовала, хоть и посмотрла въ другую сторону,— я знаю, что со свтской точки зрнія предложеніе ничтожнаго бдняка… Миссъ Соммерсонъ, ангелъ, не звоните!.. Я воспитанъ въ суровой школ и привыкъ къ разнообразнымъ случайностямъ жизненнаго поприща. Хотя я и молодъ, но пріобрлъ житейскую опытность и научился быть проницательнымъ: мн часто удавалось выигрывать дла, доискиваться доказательствъ тамъ, гд это казалось почти невозможнымъ. Благословенный вашей рукой, чего бы не сдлалъ я ради вашей выгоды! Я нашелъ бы средства обогатить васъ! Узналъ бы все, что васъ близко касается! Теперь, конечно, я ничего не знаю, но чего не открылъ бы, если бъ вы удостоили меня вашего доврія и вашего руководства!

Я отвтила ему, что его воззваніе къ моимъ выгодамъ (или къ тому, что онъ считалъ для меня выгодой) будетъ такъ же безуспшно, какъ и обращеніе къ моимъ чувствамъ. Теперь онъ наконецъ понялъ, что я хочу одного, чтобъ онъ поскоре ушелъ.

— Жестокая! воскликнулъ онъ: — Еще, еще лишь одно слово! О, ты не могла не замтить, какъ я былъ пораженъ твоей красотой еще въ тотъ день, когда впервые узрлъ тебя на двор Блой Лошади, конечно, ты замтила, что я не могъ не отдать должной дани твоимъ прелестямъ! Помнишь, какъ я откинулъ для тебя подножку экипажа? Правда, это была слабая дань, но я сдлалъ это единственно изъ уваженія къ твоей красот! Съ тхъ поръ твой образъ запечатллся въ моемъ сердц. Вечеромъ я ходилъ передъ домомъ Джеллиби, чтобы только взглянуть на стны, которыя тебя скрывали. Сегодняшняя поздка сюда, въ такую даль, совершенно не нужная — я нарочно придумалъ предлогъ для нея — была устроена единственно ради тебя. Если я заговорилъ о выгодахъ, то только для того, чтобы почтительно предложить себя и мои ничтожныя услуги въ твое распоряженіе. Любовь въ моемъ сердц была и всегда будетъ на первомъ мст.

— Мн было бы крайне прискорбно, мистеръ Гуппи, сказала я вставая и протягивая руку къ звонку, отнестись съ пренебреженіемъ ко всякому истинному чувству какого бы то ни было человка, хотя бы его признаніе было мн и непріятно. Если вы дйствительно думали дать мн доказательство своего хорошаго мннія обо мн, хотя для этого вы дурно выбрали мсто и время, я чувствую, что должна васъ благодарить. У меня мало основаній гордиться, и я вовсе не горда. Надюсь, прибавила я, мало думая о томъ, что говорю,— что вы уйдете, какъ будто и не было этихъ дурачествъ, и займетесь длами господъ Кенджа и Карбоя.

— Полминутки, миссъ, вскричалъ миссъ Гуппи, удерживая руку, которую я протянула къ звонку:— Этотъ разговоръ не поведетъ къ вреднымъ послдствіямъ?

— Я никогда не вспомню о немъ, пока вы сами не подадите къ этому повода.

— Четверть минутки, миссъ! Въ случа, если бы обдумавъ сказанное мною,— когда бы это ни случилось, хоть черезъ десять лтъ: время не иметъ для меня значенія, ибо чувства мои неизмнны — вы отмнили бы ваше ршеніе, особенно относительно той услуги, которую я могъ бы вамъ оказать, то мистеръ Вилльямъ Гуппи жительствуетъ въ ПептонъПлзс, нумеръ восемьдесятъ седьмой, а если перехалъ или умеръ, вслдствіе разбитыхъ надеждъ, или чего-нибудь подобнаго, то мистрисъ Гуппи — Ольдъ-Стритъ-Родъ, нумеръ триста второй.

Я позвонила. Вошелъ слуга, и мистеръ Гуппи, положивъ на столъ свою карточку, удалился съ печальнымъ поклономъ. Я подняла глаза и увидла, что въ дверяхъ онъ еще разъ остановился взглянуть на меня.

Я просидла за работой еще больше часу, заканчивая счеты и платежи. Когда я привела все въ порядокъ и убрала конторку, то встала такой спокойной и веселой, что, казалось, совсмъ забыла объ утреннемъ приключеніи.

Но когда я пришла наверхъ въ свою комнату, я стала смяться, вспомнивъ о немъ, и вдругъ заплакала къ величайшему своему удивленію. Однимъ словомъ, я несомннно волновалась. Я почувствовала, что въ моемъ сердц грубо затронули старую струну, которая не звучала съ того далекаго дня, когда я похоронила въ саду свою дорогую старую куклу.

ГЛАВА X.
Переписчикъ.

На восточномъ краю Ченсери-Лэна, или точне говоря въ Куксъ-Корт на Канцелярской улиц, ведетъ свою торговлю мистеръ Снегсби, поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.

Подъ тнью Куксъ-Корта, въ самомъ темномъ углу улицы, мистеръ Снегсби продаетъ всевозможные бланки для судебныхъ длъ, свитки и листы пергамента, бумагу разнаго формата: для векселей, для судебныхъ предписаній, бурую, блую, срую, протечную, гербовую, перья гусиныя и стальныя, чернила, резину, растушовки, штифтики, карандаши, сургучъ и облатки, красныя тесемки, зеленыя ленты, карманныя книжки, альманахи, счетныя книги, адресъ-календари, шнурки, линейки, письменные приборы, стеклянные и свинцовые, перочинные яожи, ножницы, шнуровальныя пглы и другія мелкія канцелярскія принадлежности.

Короче, мистеръ Снегсби продаетъ такое множество предметовъ, что перечислить ихъ вс нтъ никакой возможности. Торгуетъ онъ съ тхъ поръ, какъ по окончаніи ученья вступилъ въ компанію съ Пефферомъ. Тогда въ Куксъ-Корт совершился переворотъ: появилась новая, свженькая вывска съ надписью ‘Пефферъ и Снегсби’, замнившая стараго, почтенныхъ лтъ ветерана подъ скромнымъ именемъ: ‘Пефферъ’, которое почти нельзя было разобрать,— такъ обвился вокругъ него дымъ, этотъ лондонскій паразитъ, дымъ разълъ его, какъ разъдаетъ плющъ, вскормившее его растеніе.

Въ Куксъ-Корт давно не видно Пеффера, да никто и не ожидаетъ его увидть, потому что ужъ двадцать пять лтъ, какъ онъ отдыхаетъ на кладбищ у церкви Св. Андрея въ Гольборн подъ грохотъ телгъ и экипажей, неумолкаюшій цлый день и половину ночи, точно ревъ дракона.

Очень можетъ быть, что, когда смолкнетъ этотъ ревъ, онъ является въ Куксъ-Кортъ украдкой, но никто этого не знаетъ. Можетъ быть онъ прогуливается на свжемъ воздух, пока голосъ безжалостнаго птуха въ подвал маленькой молочной, что на Канцелярской улиц, не возвститъ ему минуту возвращенія въ могилу.

Можетъ быть, ему любопытно бы изучить способность птуха угадывать появленіе дневного свта, можетъ быть, онъ завидуетъ этой способности съ тхъ поръ, какъ самъ не можетъ наслаждаться дневнымъ свтомъ.

Если когда нибудь Пефферъ и посщаетъ Куксъ-Кортъ при блдномъ свт луны,— чего не можетъ положительно отрицать никакой торговецъ канцелярскими принадлежностями,— то онъ является невидимкой, и отъ этого никому ни тепло, ни холодно

Когда Пефферъ былъ еще живъ, а мистеръ Снегсби, впродолженіе семи долгихъ лтъ, состоялъ у него въ ученикахъ, въ томъ же помщеніи при Пеффер жила его племянница, приземистая сварливая двица съ чрезвычайно туго перетянутой таліей и чрезвычайно острымъ носомъ, который, подобно рзкому осеннему вечеру, становился къ концу еще остре.

Куксъ-Кортская молва гласила, что мать этой племянницы, когда та была еще ребенкомъ, очень заботилась о томъ, чтобъ талія ея достигла совершенства, и каждое утро собственноручно зашнуровывала ее, упершись ногой въ ножку кровати, для лучшей опоры. Говорили, что, кром наружныхъ средствъ, для той же цли употреблялись и внутреннія: она вливала ей въ горло цлыя пинты уксуса и лимоннаго соку, эти кислоты вълись въ паціентку, отразились на ея характер и заострили ея носъ.

Кто первый пустилъ этотъ слухъ — неизвстно, но должно быть онъ не достигъ ушей молодого Снегсби. или не имлъ на него вліянія, по крайней мр молодой человк настойчиво ухаживалъ за племянницей, одержалъ побду надъ ея сердцемъ и, достигнувъ совершеннолтія, взялъ себ разомъ двухъ компаньоновъ.

И такъ, въ настоящее время въ Куксъ-Корт на Канцелярской улиц мистеръ Снегсби и племянница составляютъ одно цлое, и послдняя до сихъ поръ заботится о своей таліи, которая если и не всмъ правится, то безспорно иметъ цнность рдкости.

Мистеръ и мистрисъ Снегсби составляютъ не только единую плоть, но, какъ утверждаютъ сосди, имютъ вдвоемъ одинъ голосъ, и голосъ этотъ, принадлежащій повидимому мистрисъ Снегсби, часто слышится въ Куксъ Корт, мистеръ Снегсби изъясняется обыкновенно не иначе, какъ устами своей дражайшей половины.

Мистеръ Снегсби кроткій, плшивый, робкій человчекъ съ блестящей лысиной и маленькимъ клочкомъ черныхъ волосъ на затылк, онъ иметъ наклонность къ тучности и покорности, Когда въ сромъ рабочемъ камзол и черныхъ коленкоровыхъ нарукавникахъ, стоя на порог своей двери, онъ созерцаетъ облака, или за конторкой въ темной лавк, съ тяжелой плоской линейкой въ рукахъ, кромсаетъ пергаментъ въ сообществ своихъ двухъ учениковъ, онъ производитъ впечатлніе застнчиваго, вполн безпритязательнаго существа.

Изъ подъ его ногъ въ эти часы часто слышится пронзительный голосъ, точно голосъ безпокойнаго духа, который не можетъ угомониться въ своемъ гробу,— вырываются жалобы и вопли, случается при этомъ, что, когда крикъ подымется до самыхъ высокихъ нотъ, мистеръ Снегсби замтитъ своимъ ученикамъ:

— Это моя женушка задаетъ нахлобучку Ос!

Имя, которое назвалъ мистеръ Снегсби, должно бы по удачному выраженію одного мстнаго остряка, принадлежать самой мистрисъ Снегсби, какъ необыкновенно мтко опредляющее ея наружность и ядовитый характеръ, по оно принадлежитъ не ей, а худенькой двушк изъ пріюта для бдныхъ. Это прозвище единственная ея собственность, за исключеніемъ маленькаго сундучка съ ея гардеробомъ и пятидесяти шиллинговъ годового жалованья.

Нкоторые утверждаютъ, что при крещеніи Оса получила имя Августы, выросла она въ Тутинг и была отдана по контракту одному изъ благодтелей, и хотя, по мннію всего прихода, развивалась тамъ при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ, по почему-то по временамъ ее ‘встряхивали припадки’, — происхожденія этой болзни никто изъ благотворительныхъ членовъ прихода не могъ объяснить.

Ос двадцать три или двадцать четыре года, но на видъ она десятью годами старше, благодаря своимъ страннымъ припадкамъ, она получаетъ такую несоразмрно дешевую плату. Оса такъ боится, чтобъ ее не отослали назадъ къ благодтелю, что работаетъ за семерыхъ, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда ее схватитъ припадокъ и ее находятъ распростертой,— съ головой въ ушат, въ помойной ям, въ кастрюл съ кушаньемъ, или вообще въ такомъ мст, около котораго се застигъ припадокъ.

Для родственниковъ и опекуновъ двухъ молодыхъ учениковъ мистера Снегсби Оса служить большимъ утшеніемъ, такъ какъ ршительно нельзя опасаться, чтобъ она приворожила ихъ юныя сердца. Требованіямъ своей хозяйки она тоже вполн удовлетворяетъ, ибо мистрисъ Снегсби можетъ сть и пилить ее, ничмъ не рискуя, и, наконецъ, доставляетъ много пріятныхъ минуть мистеру Снегсби, который увренъ, что длаетъ благодяніе тмъ, что держитъ се у себя.

Въ глазахъ Осы жилище поставщика канцелярскихъ принадлежностей есть храмъ, полный великолпія, маленькая гостиная верхняго этажа, вся закутанная чехлами, точно старая два въ передничк и папильоткахъ, кажется ей самой изящной комнатой во всемъ христіанскомъ мір. Видъ изъ оконъ,— съ одной стороны на Куксъ-Кортъ, наискось Канцелярской улицы, а съ другой — на задній дворъ тюрьмы Коавинсъ,— кажется ей ландшафтомъ неподражаемой красоты. Два портрета масляными красками (на которые очевидно живописецъ не пожаллъ масла), изображающіе любовно переглядывающихся мистера и мистрисъ Снегсби,—для нея произведенія кисти Рафаэля или Тиціана.

И такъ, за многія непріятности Оса иметъ и нкоторое вознагражденіе.

Мистеръ Снегсби, за исключеніемъ тайнъ своего ремесла, вс дла передалъ жен: она распоряжается деньгами, бранится со сборщиками податей, назначаетъ время и мсто воскресныхъ моленій, выдаетъ мистеру Снегсби разршенія на прогулки или другія увеселенія, не признаетъ за собой никакой отвтственности относительно обда и подаетъ къ столу, что ей вздумается.

Такимъ образомъ мистрисъ Снегсби служить предметомъ зависти для всхъ женъ въ околотк, не только по об стороны Ченсери-Лэна, но даже въ Гольборн, въ домашнихъ стычкахъ съ мужьями вс мстныя дамы обращаютъ ихъ вниманіе на разницу въ положеніи ихъ (т. е. женъ) и мистрисъ Снегсби, и въ поведеніи ихъ (т. е. мужей) и мистера Снегсби.

Сплетни и слухи подъ снью Куксъ-Корта носятся, какъ летучія мыши и толкаются во вс окна, и слухи эти гласятъ, что мистрисъ Снегсби ревнива и подозрительна, и по временамъ доводитъ мужа до того, что онъ убгаетъ изъ дому, слышно также, что мистеръ Снегсби сноситъ такое обращеніе только потому, что онъ трусливъ какъ заяцъ. Но замчено, что т самыя жены, которыя ставятъ его въ примръ своимъ своевольнымъ мужьямъ, въ дйствительности смотрятъ на него съ пренебреженіемъ. Особенно презираетъ его одна дама, мужъ которой подозрвается — и не безъ основанія — въ томъ, что въ супружескихъ стычкахъ частенько пускаетъ въ ходъ свой зонтикъ, въ вид исправительнаго средства.

Но вс эти неопредленные слухи насчетъ четы Снегсби возникли, быть можетъ, изъ того, что мистеръ Снегсби иметъ склонность къ созерцанію и поэзіи, любитъ, прогуливаясь лтокъ по Степль-Инну, наблюдать, какъ чирикаютъ воробьи и шелестятъ листья. Прохаживаясь по двору архива по воскресеньямъ посл полудня, любитъ разсказывать о добромъ старомъ времени, о томъ, что подъ угловой часовней можно открыть нсколько старыхъ каменныхъ гробницъ. Любитъ онъ также услаждать свое воображеніе воспоминаніями о многочисленныхъ канцлерахъ, вице-канцлерахъ и архиваріусахъ, которые сошли уже въ могилу. Разсказывая своимъ ученикамъ о томъ, какъ нкогда съ Гольборнскаго холма сбгалъ ручей, ‘чистый какъ хрусталь’, а на мст тротуаровъ были тропинки и вели он въ зеленые луга, онъ такъ одушевляется, такъ проникается пламенной страстью къ сельской природ, что не иметъ даже надобности отправляться за городъ.

День склоняется къ вечеру, газъ уже зажженъ, но свтитъ еще слабо, потому что не вполн стемнло.

Стоя у порога своей лавки, мистеръ Снегсби слдитъ за облаками и усматриваетъ на свинцовомъ неб, нависшемъ надъ Куксъ-Кортомъ, запоздавшую ворону, которая летитъ къ западу, пролетаетъ она надъ Канцелярскимъ переулкомъ, Линкольнъ Иннскимъ садомъ и направляется къ ЛинкольнъИнну.

Здсь, въ огромномъ дом, принадлежавшемъ нкогда знатному вельмож, а нын раздленномъ на нсколько квартиръ, сдающихся въ наемъ, живетъ мистеръ Телькингорнъ.

Этотъ домъ — излюбленное мсто юристовъ, они гнздятся въ этихъ бренныхъ останкахъ былого величія, какъ черви въ орх.

Въ бывшихъ чертогахъ до сихъ поръ уцлли широкія лстницы, просторные коридоры, высокія сни, уцлли даже расписные плафоны съ Аллегоріей въ римскомъ шлем и небесно-голубой тог, возлежащей на такой неприступной вышин среди баллюстрадъ, колоннъ, цвтовъ, облаковъ и толстоногихъ мальчугановъ, что у каждаго, кто на нее смотритъ, начинаетъ кружиться голова — впрочемъ, кажется, это общая участь всхъ аллегорій.

Здсь, среди ящиковъ съ именами знатнйшихъ фамилій, пребываетъ мистеръ Телькингорнъ въ т часы, когда его безмолвная фигура не присутствуетъ въ загородныхъ замкахъ, гд великіе міра сего умираютъ со скуки. Сегодня онъ здсь и сидитъ за столомъ такъ смирно, какъ старая устрица, которую нтъ возможности открыть.

На сколько можно различить въ сумрак сегодняшняго вечера, жилище мистера Телькингорна по виду похоже на него самого: нелюдимое, старомодное, съ отпечаткомъ какой-то холодной сдержанности, оно какъ будто старается ускользнуть отъ наблюденій.

Неуклюжія, допотопныя, съ широкими спинками кресла краснаго дерева, обитыя волосяной матеріей, такія тяжелыя, что ихъ не сдвинешь съ мста, покрытые банковыми скатертями, старинные на тонкихъ ножкахъ столы, гравированные портреты извстныхъ лицъ знатнйшихъ фамилій послдняго и предпослдняго поколнія,— вотъ что его окружаетъ.

На полу, у его ногъ, разостланъ толстый темный турецкій коверъ, на стол, въ серебряныхъ старомодныхъ подсвчникахъ, стоятъ дв свчи, которыя не въ состояніи достаточно освтить обширную комнату.

Заглавія на корешкахъ книгъ скрыты обертками, все, что можно запереть,— подъ замкомъ и нигд ни одного ключа, дв-три бумаги избгли обшей участи и лежатъ на стол.

Мистеръ Телькингорнъ не обращаетъ вниманія на лежащіе передъ нимъ документы, а занятъ тмъ, что молча и медленно перекладываетъ съ мста на мсто круглую крышку отъ чернильницы и два обломка сургуча,— эта работа помогаетъ его размышленіямъ. Онъ, видимо, не можетъ прійти къ какому-то ршенію: то крышка оказывается по середин, то палочка краснаго сургуча, то чернаго. Но это все не то. Мистеръ Телькингорнъ смшиваетъ все и начинаетъ сызнова.

Здсь, подъ расписнымъ плафономъ, съ котораго Аллегорія взираетъ на вторженіе мистера Телькингорна съ такимъ строгимъ видомъ, какъ будто угрожаетъ слетть на него и отрубить ему голову, здсь и жилище, и контора мистера Телькингорна.

Онъ не держитъ большого штата прислуги: у него только одинъ слуга — человкъ среднихъ лтъ, который почти не бываетъ подл него, а сидитъ обыкновенно на скамь въ передней и рдко обремененъ занятіями. Мистеръ Телькингорнъ не держится общепринятаго порядка и не нуждается въ клеркахъ, какъ другіе: великое хранилище тайнъ не можетъ доврять ихъ чужимъ рукамъ. Его кліенты нуждаются въ немъ самомъ, и онъ самолично выполняетъ все, что имъ нужно. Стряпчіе Темпля составляютъ вс бумаги, какія только могутъ понадобиться, по его таинственнымъ инструкціямъ, снимать съ нихъ копіи онъ отдаетъ поставщикамъ и за платой не стоитъ никогда. Человкъ среднихъ лтъ, сидящій на скамь въ передней, знаетъ о длахъ пэровъ не больше, чмъ первый встрчный подметальщикъ на Гольборнской улиц.

Красный сургучъ, черный, крышка отъ чернильницы, другая крышка, песочница… Такъ! Эту по середин, ту направо, эту налво. Колебаніе должно наконецъ прекратиться, теперь или никогда — это ясно.

Мистеръ Телькингорнъ встаетъ, поправляетъ очки, надваетъ шляпу, кладетъ въ карманъ рукопись и выходитъ, сказавъ человку въ передней:

— Я скоро вернусь.

Очень рдко скажетъ онъ ему что нибудь боле опредленное.

Путь мистера Телькингорна тотъ же, какимъ летла ворона, только короче: онъ направляется въ Куксъ-Кортъ, въ Канцелярскую улицу, къ Снегсби, спеціальному поставщику канцелярскихъ принадлежностей для суда, къ Снегсби, который беретъ на коммисію переписку бумагъ, снимаетъ копіи, перебливаетъ всевозможные судейскіе акты и проч. и проч.

Обыкновенно около шести часовъ пополудни надъ КексъКортомъ носится благоуханіе горячаго чаю, вырывается оно изъ дверей мистера Снегсби,— здсь день начинается рано: обдаютъ въ половин второго, ужинаютъ въ половин десятаго. Мистеръ Снегсби готовился уже спуститься въ подземные апартаменты для чаепитія, когда, выглянувъ въ дверь, увидлъ запоздалую ворону.

— Хозяинъ дома?

Пока ученики пьютъ чай на кухн въ обществ мистера и мистрисъ Снегсби, за лавкой присматриваетъ Оса, и слдовательно дв дочери портного, расчесывающія свои локоны передъ зеркаломъ во второмъ этаж противоположнаго дома, напрасно лелютъ надежду плнить ими сердца учениковъ и возбуждаютъ только никому ненужное удивленіе Осы, у которой волосы не хотятъ рости и, какъ всмъ извстно, никогда не выростутъ.

— Хозяинъ дома? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Да, онъ дома.

И Оса отправляется за нимъ, она рада предлогу исчезнуть изъ лавки, на которую смотритъ со смшаннымъ чувствомъ благоговнія и ужаса, какъ на складъ страшныхъ орудій судебныхъ пытокъ, какъ на мсто, куда опасно входить, когда газъ погашенъ.

Является мистеръ Снегсби, вспотвшій, съ лицомъ, лоснящимся отъ горячаго чаю и отъ масла, онъ торопливо проглатываетъ кусокъ хлба съ масломъ и говоритъ:

— Боже мой, мистеръ Телькингорнъ!

— Я къ вамъ на одно слово, мистеръ Снегсби.

Снегсби моментально расцвтаетъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Но отчего вы не прислали за мной своего слугу? Пожалуйте въ комнату за лавкой, сэръ.

Въ сосдней комнат стоитъ запахъ пергамента, она служить одновременно кладовой и конторой, тутъ же занимаются перепиской бумагъ.

Мистеръ Телькингоръ садится на стулъ передъ конторкой, противъ мистера Снегсби.

— Дло Джерндайса съ Джерндайсомъ, Снегсби.

— Слушаю, сэръ.

Снегсби прибавляетъ свта, повернувъ газовый рожокъ, и скромно кашляетъ въ кулакъ, предчувствуя поживу, какъ робкій человкъ, онъ привыкъ покашливать на разные манеры, что избавляетъ его отъ труда говорить.

— Недавно вы снимали для меня копіи съ нкоторыхъ бумагъ по этому длу.

— Такъ точно, сэръ.

— Одна изъ нихъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, ощупывая карманы и роясь не въ томъ, гд нужно (плотно закрытая устрица старой школы!),— написана особеннымъ почеркомъ который мн понравился. Случайно проходя мимо и думая, что я захватилъ эту рукопись съ собою, я зашелъ спросить васъ.. Но я не взялъ ее. Ничего, дло не важное, какъ нибудь въ другой разъ. Ахъ, вотъ она!.. Я зашелъ спросить васъ, кто это переписывалъ?

— Кто переписывалъ, сэръ? говоритъ Снегсби и, взявъ рукопись, кладетъ ее на конторку, повертывая и перелистывая лвой рукой, какъ умютъ длать только торговцы бумагой.— Мы сдавали ее на сторону, сэръ, у насъ тогда накопилось очень много работы. Сейчасъ я не могу вамъ сказать, кто ее переписывалъ. Справлюсь въ книг, сэръ.

Снегсби вынимаетъ изъ шкапа и длаетъ новую попытку проглотить кусокъ хлба съ масломъ, застрявшій у него въ горл, взглянувъ на копію, онъ начинаетъ водить указательнымъ пальцемъ по страниц:

— Джьюби, Покеръ… Джерндайсъ… Здсь, сэръ. Такъ. Какъ я это забылъ!.. Мы сдавали ее, сэръ, переписчику, который живетъ на той сторон улицы.

Мистеръ Телькнигорнъ увидлъ запись въ книг гораздо раньше Снегсби и усплъ прочесть ее прежде чмъ палецъ Снегсби остановился на ней.

— Какъ вы его зовете? Немо? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

— Немо, сэръ. Здсь обозначено: сорокъ два листа сданы въ среду въ восемь часовъ вечера, принесены въ четвергъ въ половин девятаго утра.

— Немо! повторяетъ мистеръ Телькингорнъ,— по латыни nemo значитъ никто.

— А по англійски нкто, сэръ, предлагаетъ свое мнніе Снегсби, почтительно покашливая.— Это имя человческое. Оно стоитъ здсь, какъ видите. Сорокъ два листа сданы въ среду въ восемь часовъ вечера, принесены въ четвергъ въ половин девятаго утра.

Уголкомъ глаза мистеръ Снегсби начинаетъ слдить за головой своей супруги, которая выглядываетъ изъ двери лавки, чтобъ узнать, по какой причин мужъ оставилъ свой чай недопитымъ. Мистеръ Снегсби выразительно покашливаетъ, желая ей сказать: милая, это заказчикъ.

— Въ половин девятаго, сэръ, повторяетъ мистеръ Снегсби.— Наши переписчики, живущіе поденной работой, часто имютъ странную судьбу. Можетъ быть это не настоящее его имя, а прозвище, которое онъ себ присвоилъ. Я припоминаю теперь, сэръ, что онъ назвалъ себя этимъ именемъ въ объявленіяхъ, которыя выставилъ въ главномъ правленіи, въ королевскомъ суд, въ судебныхъ палатахъ. Вс эти объявленія въ одномъ род, знаете: ‘такой-то ищетъ занятій и проч.’

Мистеръ Телькингорнъ смотритъ въ маленькое окно, выходящее на задній дворъ тюрьмы Коавинсъ, въ окнахъ которой появляется свтъ, кофейная Коавинса выходитъ сюда же, на шторахъ ея отражаются туманные силуэты нсколькихъ фигуръ. Мистеръ Снегсби пользуется удобнымъ случаемъ, поворачиваетъ слегка голову къ двери и, взглянувъ черезъ плечо на свою жену, начинаетъ беззвучно шевелить губами, произнося въ вид оправданія:— Тёль-кин-горнъ, бо-га-тый, влі-ятель-ный.

— Давали вы раньше работу этому человку? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Сколько разъ, сэръ! Даже для васъ!

— Я задумался о вещахъ боле важныхъ и позабылъ, гд онъ живетъ.

— На той сторон улицы, сэръ, тамъ, гд… мистеръ Снегсби въ третій разъ старается проглотить хлбъ съ масломъ, который заупрямился и никакъ не проходитъ:— гд лавка тряпья и бутылокъ.

— Не можете ли указать мн?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ.

Мистеръ Снегсби снимаетъ нарукавники и срый камзолъ, надваетъ черный сюртукъ, беретъ шляпу съ гвоздя.

— А вотъ и моя женушка! говоритъ онъ громко:— дорогая моя, будь такъ добра, скажи которому нибудь изъ молодыхъ людей, чтобъ пришелъ присмотрть за лавкой, пока я пройдусь недалеко съ мистеромъ Телькингорномъ. Мистрисъ Снегсби, сэръ. Черезъ дв минуты я вернусь, дружочекъ.

Мистрисъ Снегсби кланяется юристу, удаляется за прилавокъ, слдитъ за ними черезъ оконную штору, прокрадывается въ заднюю комнату и бросается къ записной книг, которая до сихъ поръ лежитъ открытой: очевидно она любопытна.

— Боюсь, сэръ, что и зврь, и берлога покажутся вамъ не особенно презентабельными, говоритъ мистеръ Снегсби, шествуя по улиц и почтительно предоставляя узкій тротуаръ въ распоряженіе мистера Телькингорна:— это ихъ общій жребій, сэръ. Особенность этого человка та, что онъ, кажется, никогда не спитъ. Если вамъ понадобится, онъ будетъ писать безъ конца, сколько назначите.

Теперь уже совсмъ смерклось и газовые рожки ярко свтятъ. Они идутъ натыкаясь на клерковъ, которые несутъ на почту сегодняшнія письма, на спшащихъ къ обду адвокатовъ и атторнеевъ, на просителей и отвтчиковъ, истцовъ и вообще на людей, которымъ вковая мудрость приказныхъ поставила милліоны препятствій, мшающихъ имъ отправлять житейскія дла, подобно прочимъ смертнымъ.

Вотъ они проходятъ то вмстилище всяческой грязи,— то мсто, гд лавируютъ въ невидимой грязи между закономъ и правосудіемъ, и ныряютъ въ видимой грязи улицы, какъ и откуда берется вся эта грязь — неизвстно, извстно только, что когда ея скопится слишкомъ много, ее надо счистить.

Судейскій крючекъ и судебный коммисіонеръ достигли наконецъ лавки тряпья и бутылокъ, громаднаго склада самыхъ отвратительныхъ товаровъ, пріютившейся подъ снью Линкольнъ-Иннской стны и принадлежавшей, какъ гласила надпись, нкоему Круку.

— Вотъ гд онъ живетъ, сэръ, говоритъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей.

— А, такъ это здсь, говоритъ безучастно мистеръ Тёлькигорнъ.— Благодарствуйте.

— Разв вы но зайдете, сэръ?

— Нтъ. Я въ настоящую минуту направляюсь въ Линкольнъ-Иннскій скверъ. Добрый вечеръ. Благодарю васъ.

Мистеръ Снегсби приподымаетъ шляпу и возвращается къ своей женушк и недопитому чаю.

Но мистеръ Телькингорнъ раздумалъ идти въ Линкольнъ-Инскій скверъ: пройдя немного, онъ повернулъ назадъ и вошелъ въ лавку мистера Крука.

Тутъ довольно темно, но при свт нагорвшей свчи можно различить старика и кошку, сидящихъ у камина въ глубин лавки.

Старикъ встаетъ и, взявъ въ руку свчу, идетъ навстрчу постителю.

— Дома жилецъ?

— Жилецъ или жилица, сэръ? спрашиваетъ мистеръ Крукъ.

— Жилецъ. Тотъ, что беретъ переписку.

Старикъ пристально разглядываетъ мистера Телькингорна, онъ знаетъ его въ лицо и иметъ смутное представленіе объ его извстности между аристократами.

— Вамъ угодно видть его, сэръ?

— Да.

— Мн и самому это рдко удается, усмхается мистеръ Крукъ:— позвать его сюда? Только мало, надежды, чтобъ онъ пришелъ, сэръ!

— Такъ я пойду къ нему самъ, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Второй этажъ, сэръ. Возьмите свчу. Сюда, наверхъ!

Мистеръ Крукъ въ сопровожденіи кошки становится у подножія лстницы и смотритъ вслдъ мистеру Телькингорну. Только что тотъ скрылся, старикъ смется:— Хи-хи!

Стряпчій глядитъ внизъ черезъ перила, кошка оскаливаетъ зубы и шипить на него.

— Смирно, леди Джэнъ! Будьте вжливы съ гостями милэди.

Мистеръ Крукъ догоняетъ постителя и говоритъ ему на ухо:— Знаете, что говорятъ о моемъ жильц?

— Что-жъ о немъ говорятъ?

— Говорятъ, что онъ продалъ душу чорту. Конечно, мы съ вами знаемъ, что чортъ не покупаетъ душъ, по могу сказать одно: я убжденъ, что мой жилецъ вступилъ бы въ эту сдлку скоре всякаго другого,— такой онъ мрачный и угрюмый. Не выводите его изъ терпнія, сэръ,— вотъ мой совтъ.

Кивнувъ головой, мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ свой путь. Онъ подходитъ къ грязной двери во второмъ этаж, стучится и не получаетъ отвта. Онъ отворяетъ дверь и при этомъ нечаянно тушить свчу. Въ комнат, куда онъ вошелъ, воздухъ такъ спертъ, что свча и сама бы погасла. Маленькая комната совсмъ черна отъ сажи сала и грязи. На ржавой каминной ршетк, такой помятой, какъ будто сама нищета сдавила ее своими острыми когтями, слабо тлетъ нсколько угольковъ. Въ углу у камина, на некрашеномъ сосновомъ стол, сплошь испещренномъ чернильными пятнами стоитъ изломанный пюпитръ. Въ другомъ углу покоится на стул старый рваный чемоданъ, замняющій комодъ и шкапъ, какъ видно, въ немъ не очень нуждаются, ибо об его крышки ввалились, какъ щеки умирающаго съ голоду бдняка.

Полъ ничмъ не прикрытъ только передъ каминомъ валяются истоптанные лохмотья веревочнаго мата. Нтъ занавсокъ, которые скрывали, бы ночную тьму но старыя выцвтшіе ставни притворены и сквозь ихъ щели голодъ можетъ бросить свой призрачный взглядъ на человка, лежащаго на кровати.

Противъ огня, на жалкой постели, представляющей какую-то смсь грязныхъ заплатъ, тощаго тюфяка и грубой парусины, стряпчій, остановившійся въ нершимости въ дверяхъ, видитъ распростертую человческую фигуру.

Весь костюмъ этого человка состоитъ изъ рубахи и панталонъ, ноги его босы, лицо кажется желтымъ при тускломъ свт свчи, совершенно оплывшей и превратившейся въ кучу сала.

Растрепанные волосы, сливаясь съ всклокоченной бородой и бакенбардами, окружаютъ лицо точно туманной пной.

Грязная и вонючая комната, сырой и затхлый воздухъ, трудно сразу ршить, какой запахъ боле всего поражаетъ обоняніе и чуть не доводитъ до обморока, но, сквозь общую затхлую, пропитанную табакомъ атмосферу, до стряпчаго доносится горькій непріятный запахъ опіума.

— Эй, пріятель! кричитъ стряпчій, стуча въ дверь желзнымъ подсвчникомъ.

Онъ думаетъ, что разбудилъ пріятеля, такъ какъ, хотя тотъ лежитъ немного отвернувшись, видно, что глаза его открыты.

— Ну, пріятель! Эй вы! снова кричитъ мистеръ Телькингорнъ.

Онъ повторяетъ свой стукъ, и свча, которая давно уже начала тухнуть, наконецъ гаснетъ и оставляетъ его въ потемкахъ, только узкіе глаза ставень блестятъ надъ постелью.

ГЛАВА XI.
Нашъ дорогой братъ.

Стряпчій остановился въ нершимости среди темной комнаты.

Вдругъ онъ почувствовалъ чье-то прикосновеніе къ своей рук. Онъ вздрогнулъ и спросилъ:

— Кто тутъ?

— Это я, произнесъ надъ самымъ его ухомъ голосъ хозяина дома:— вы, кажется, не могли его разбудить?

— Да.

— Гд ваша свча?

— Погасла. Вотъ она.

Крукъ беретъ ее, идетъ къ камину, нагибается къ зол и пробуетъ зажечь свчу, но его усилія тщетны, такъ какъ угли потухли.

Онъ кричитъ жильцу, чтобъ тотъ сходилъ зажечь свчу въ лавку — безполезно.

Старикъ отправляется самъ.

По какой-то причин мистеръ Телькингорнъ не остается ждать его въ комнат, а выходитъ на лстницу. Вскор стна озаряется свтомъ: старикъ медленно всходитъ по ступенькамъ, зеленоглазая кошка слдуетъ за нимъ по пятамъ.

— Онъ всегда такъ крпко спитъ? тихо спрашиваетъ стряпчій.

— Гм, не знаю, отвчаетъ старикъ, тряся головой и приподымая брови:— я почти ничего не знаю ни о немъ, ни объ его привычкахъ, кром того, что онъ рдко показывается на свтъ Божій.

Продолжая шептаться, оба разомъ входятъ въ комнату.

Когда внесли свчу, щели въ окнахъ пропадаютъ, какъ будто ихъ глаза закрылись, но глаза человка, лежащаго на постели, остаются открытыми.

— Боже милостивый! Онъ умеръ! восклицаетъ мистеръ Телькингорнъ.

Мистеръ Крукъ взялъ было свсившуюся руку человка, но мгновенно выпускаетъ се и рука тяжело раскачивается.

Съ минуту оба безмолвно смотрятъ другъ на друга.

— Надо послать за докторомъ. Выйдите на лстницу, сэръ, и позовите миссъ Флайть. Вонъ у кровати ядъ. Покричите Флайтъ, говоритъ Крукъ, распростирая надъ постелью свои костлявыя руки, точно крылья летучей мыши.

Мистеръ Телькингорнъ спшитъ на площадку и кричитъ:— Миссъ Флайтъ! Миссъ Флайтъ! Идите сюда! Скорй! Миссъ Флайтъ!

Крукъ слдитъ за нимъ глазами и, пока тотъ кричитъ на площадк, успваетъ прокрасться къ чемодану и вернуться назадъ.

— Бгите, Флайтъ, бгите за ближайшимъ докторомъ. Торопитесь!

Такъ говоритъ Крукъ своей жилиц, слабоумной старушк.

Она исчезаетъ въ одно мгновеніе ока и вскор возвращается въ сопровожденіи доктора съ густо обсыпанной табакомъ широкой верхней губой и густо уснащеннымъ шотландскими оборотами говоромъ. Докторъ ворчливо брюжжитъ, такъ какъ его оторвали отъ обда.

— Мертвъ, какъ фараонъ, клянусь моими предками, говорить онъ посл короткаго осмотра.

Мистеръ Телькингорнъ, стоя подл стула съ чемоданомъ, спрашиваетъ, давно ли онъ умеръ?

— Давно ли, сэръ? Да часа три тому назадъ, отвчаетъ докторъ.

— Да, около, того, отзывается съ другой стороны кровати смуглый молодой человкъ.

— Вы тоже медикъ, сэръ? спрашиваетъ первый.

Молодой человкъ даетъ утвердительный отвтъ.

— Въ такомъ случа я могу уйти, такъ какъ мн здсь нечего длать, говоритъ докторъ, этимъ замчаніемъ онъ заканчиваетъ свой краткій визитъ и идетъ кончать свой обдъ.

Смуглый молодой лкарь подноситъ подсвчникъ къ лицу умершаго переписчика, который оправдалъ теперь свое странное имя, потому что превратился въ ничто.

— Я его знаю въ лицо, онъ послдніе полтора года покупалъ у меня опіумъ. Кто нибудь изъ присутствующихъ ему родня? спрашиваетъ лкарь, обводя ихъ взглядомъ.

— Я его домохозяинъ, отвчаетъ съ гримасой Крукъ, взявъ свчу изъ протянутой руки доктора, — Какъ-то разъ онъ сказалъ мн, что я самый близкій изъ что родственниковъ.

— Онъ умеръ отъ слишкомъ большой дозы опіума, въ этомъ нтъ сомннія. Комната сильно пропахла опіемъ, говоритъ врачъ и, взявъ старый чайникъ, который ему подалъ Крукъ, прибавляетъ: — этого хватитъ, чтобъ убить дюжину людей.

— Какъ вы думаете, онъ сдлалъ это нарочно? спрашиваетъ Крукъ.

— Принялъ большую дозу?

— Да?

Крукъ причмокиваетъ губами, чуя, что въ воздух пахнетъ чмъ-то интереснымъ.

— Не могу вамъ сказать. Думаю, что это мало вроятно, такъ какъ онъ привыкъ къ большимъ пріемамъ опія. Но наврное утверждать никто не можетъ. Кажется, онъ былъ очень бденъ.

— Да, повидимому, говорить старикъ, бросая кругомъ такой острый взглядъ, что кажется, будто онъ занялъ глаза у своей кошки:— эта комната выглядитъ не роскошно. Но я, съ тхъ поръ, какъ онъ тутъ поселился, ни разу у него не былъ, а онъ былъ слишкомъ скрытенъ, чтобъ посвящать кого нибудь въ свои дла.

— Онъ остался вамъ долженъ?

— За шесть недль.

— Теперь онъ не заплатитъ, говоритъ молодой человкъ, еще разъ осмотрвъ трупъ.— Нтъ никакого сомннія, что онъ мертвъ, какъ египетская мумія, судя по его виду и обстановк, смерть была для него счастливымъ походомъ. Въ молодости, наврное, онъ былъ красивъ.

Съ этими словами молодой человкъ, видимо взволнованный, садится на край постели и, вглядываясь въ лицо покойника, кладетъ руку ему на сердце.

— Въ его манерахъ, помню, было что-то такое, что невольно наводило на мысль, не принадлежалъ ли онъ прежде къ хорошему обществу и уже впослдствіи палъ такъ низко. Такъ это или нтъ? продолжалъ докторъ, взглядывая на остальныхъ.

— Я могу сказать о немъ столько же, сколько о тхъ женщинахъ, чьи волосы лежатъ въ моихъ мшкахъ тамъ внизу, отвчалъ Крукъ.— Все, что я могу сказать о немъ, это — что онъ прожилъ у меня полтора года и все это время жилъ, ужъ тамъ кормился-ли, нтъ-ли,— этого не знаю, а жилъ перепиской бумагъ.

Впродолженіе этого разговора мистеръ Телькингорнъ, заложивъ руки за спину, стоялъ въ сторон возл стараго чемодана, повидимому безучастно и совершенно чуждый тхъ чувствъ, которыя волновали остальныхъ трехъ: любопытства мистера Крука, ужаса помшанной старушки и научнаго интереса, замтнаго въ молодомъ доктор, помимо его участія къ мертвецу, какъ къ человку.

Непроницаемое лицо мистера Телькингорна такъ же мало выражаетъ чувства, какъ его черное платье отражаетъ солнечные лучи. Глядя на него, никто не сказалъ бы, что онъ думаетъ что нибудь въ эту минуту: онъ не обнаруживаетъ ни терпнія, ни нетерпнія, ни вниманія, ни разсянности. Онъ весь ушелъ въ свою скорлупу, объ его ощущеніяхъ также трудно судить, какъ о звук дорогого инструмента, спрятаннаго въ футляръ.

Однако теперь и онъ вмшивается въ разговоръ, обращаясь къ молодому доктору своимъ безстрастнымъ дловымъ тономъ:

— Незадолго до васъ я пришелъ сюда съ намреніемъ дать переписку покойному, котораго до сихъ поръ никогда не видалъ, слышалъ только о немъ отъ своего поставщика Снегсби, торговца бумагой въ. Куксъ-Корт. Если здсь ничего не знаютъ о немъ, можетъ быть лучше послать за Снегсби?

Помшанная старушка, которую онъ часто встрчалъ въ суд, знаками изъявляетъ готовность сходить за Снегсби.

— А! пожалуйста сходите! говоритъ ей стряпчій,

Пока она ходитъ, докторъ оставляетъ безполезный осмотръ, накрываетъ мертвеца одяломъ и обмнивается нсколькими словами съ мистеромъ Крукомъ. Телькингорнъ все молчитъ, не покидая своего сторожевого поста у стараго чемодана.

Мистеръ Снегсби поспшно прибгаетъ, не успвъ даже спять сраго камзола и черныхъ нарукавниковъ, приговаривая:

— Боже милостивый, до чего дошло! Боже мой, что случилось!

— Не можете ли, Снегсби, дать домохозяину нкоторыя свднія объ этомъ несчастномъ человк? обращается къ нему мистеръ Телькингорнъ:— онъ, кажется, остался ему что-то долженъ, кром того, разумется, его надо хоронить.

Мистеръ Снегсби, откашлявшись почтительно, говоритъ въ руку:

— Но знаю, сэръ, что вамъ сказать, я могу только посовтовать послать за церковнымъ сторожемъ.

— Я не спрашивалъ у васъ совта, и самъ знаю, что посовтовать, возражаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Конечно, сэръ, никто не дастъ лучшаго совта, чмъ ваша милость, говоритъ мистеръ Снегсби, почтительно кашлянувъ.

— Я спрашивалъ у васъ какихъ нибудь указаній относительно его родныхъ, его прежняго мстожительства, вообще всего, что вы о немъ знаете.

Мистеръ Снегсби старается покашливаніемъ умилостивить мистера Телькингорна и отвчаетъ:

— Увряю васъ, сэръ, что я столько же знаю о немъ, откуда онъ явился, какъ о томъ…

— Куда онъ теперь отправился, подсказываетъ докторъ.

Молчаніе. Мистеръ Телькингорнъ смотритъ на мистера Снегсби. Крукъ съ полуоткрытымъ ртомъ ожидаетъ, кто заговоритъ первый.

— Относительно его родныхъ, сэръ, я могу сказать вамъ вотъ что. Еслибъ кто-нибудь предложилъ мн, Снегсби, что въ англійскомъ банк готовы для васъ двадцать тысячъ фунтовъ, если вы назовете хоть одного родственника этого человка,— я и тогда ничего не сказалъ бы. Поселился онъ здсь, въ этой лавк, полтора года тому назадъ, если я не ошибаюсь…

Крукъ утвердительно киваетъ головой:

— Да — ровно полтора года.

Посл этого подтвержденія мистеръ Снегсби продолжаетъ:

— Полтора года тому назадъ онъ пришелъ въ нашъ магазинъ и, заставъ тамъ мою женушку, такъ я привыкъ звать мистрисъ Снегсби, вручилъ ей образчикъ своего почерка, сказалъ, что нуждается въ переписк, и далъ понять, что — будемъ говорить прямо — (это любимое выраженіе мистера Снегсби, которое онъ употребляетъ безпрестанно, какъ бы извиняясь за свою простодушную откровенность), что находится въ очень стсненныхъ обстоятельствахъ. Моя жена вообще не благоволить къ незнакомцамъ, особенно когда,— будемъ говорить прямо,— когда они являются съ какими-нибудь просьбами, но, этотъ или расположилъ ее въ свою пользу — не могу вамъ объяснить, чмъ именно: небрежной ли прической и небритой бородой, — или по какимъ-нибудь другимъ женскимъ соображеніямъ, только она взяла образчикъ и записала адресъ.

Значительно откашлявшись, мистеръ Снегсби продолжаетъ:

— Моя женушка часто путаетъ имена и вмсто Немо ей послышалось Немвродъ. Вотъ она стала напоминать мн каждый день за обдомъ: ‘мистеръ Снегсби, вы не дали еще работы Немвроду. Отчего вы не дадите ему переписать тридцатъ восемь листовъ по процессу Джерндайсовъ!’ и тому подобное. Такимъ образомъ, онъ сталъ постепенно получать заказы отъ нашей фирмы. Вотъ все, что я о немъ знаю. Онъ работалъ очень скоро и могъ писать цлыя ночи напролетъ, если вы дадите ему, скажемъ, сорокъ пять листовъ въ среду вечеромъ, онъ принесетъ ихъ въ четвергъ утромъ. Все это,— заключаетъ свою рчь мистеръ Снегсби, вжливо указывая шляпой на постель,— уважаемый -джентльменъ, безъ сомннія, подтвердилъ бы вамъ, еслибъ могъ.

— Не лучше ли будетъ взглянуть вамъ — нтъ ли у него бумагъ, которыя могли бы пролить нкоторый свтъ на это дло, говоритъ Телькингорнъ Круку.— Назначатъ слдствіе и васъ будутъ допрашивать. Вы умете читать?

— Нтъ, не умю, отвчаетъ съ гримасой старикъ.

— Снегсби, говоритъ мистеръ Телькингорнъ,— осмотрите за него комнату, этимъ вы избавите старика отъ большихъ затрудненій. Такъ какъ я уже здсь, то пожалуй подожду, если вы поторопитесь, и впослдствіи, когда потребуется, могу засвидтельствовать, что все было выполнено, какъ должно.— Посвтите мистеру Снегсби, мы сейчасъ увидимъ, нтъ ли тутъ чего для васъ.

— Во-первыхъ, сэръ, говоритъ мистеръ Снегсби:— здсь старый чемоданъ.

— Да, правда, вотъ чемоданъ.

Мистеръ Телькингорнъ теперь только его замчаетъ, хотя стоялъ бокъ о бокъ съ нимъ, а въ комнат было очень мало вещей.

Старикъ-лавочникъ свтитъ и писчебумажный торговецъ начинаетъ обыскъ, лкарь прислонился къ углу камина, миссъ Флайтъ дрожитъ у двери и бросаетъ на всхъ боязливые взгляды. Старый воробей старой школы стоитъ на томъ же мст, въ той же поз, въ своемъ наглухо застегнутомъ черномъ плать и широкомъ бломъ галстук, завязанномъ бантомъ, который такъ хорошо знакомъ всмъ пэрамъ.

Въ старомъ чемодан оказывается нсколько поношенныхъ принадлежностей одежды, связка долговыхъ росписокъ ростовщика — этихъ входныхъ билетовъ на дорогу нищеты, смятый клочокъ пропахнувшей опіумомъ бумаги, на которомъ нацарапано: принято столько-то гранъ въ такой-то день, при чемъ дозы идутъ все возрастая: очевидно эта запись была начата съ намреніемъ правильно ее продолжать, но впослдствіи брошена.

Находятъ еще нсколько грязныхъ клочковъ,— вырзокъ изъ газетъ, судебными дознаніями о скоропостижно умершихъ. Больше въ чемодан нтъ ничего. Обыскиваютъ шкапчикъ съ посудой, ящикъ забрызганнаго чернилами стола, но нигд не оказывается ни старыхъ писемъ, ни другихъ бумагъ.

Молодой врачъ осматриваетъ платье переписчика и находитъ только перочинный ножикъ да нсколько пенсовъ.— Совтъ мистера Снегсби относительно церковнаго сторожа оказывается единственнымъ раціональнымъ. Помшанная старушка идетъ за сторожемъ, остальные выходятъ изъ комнаты.

— Не оставляйте здсь кошки, уведите ее, говоритъ врачъ.

Крукъ выгоняетъ кошку, и она бжитъ внизъ, махая своимъ гибкимъ хвостомъ и облизываясь.

— Доброй ночи! говоритъ мистеръ Телькингорнъ и возвращается домой къ Аллегоріи и размышленіямъ.

Новость успла уже облетть весь околотокъ, обыватели собираются въ группы потолковать о происшествіи. Уличные мальчишки, составляющіе авангардъ любопытныхъ, тсно обступаютъ окна мистера Крука. Полисменъ, побывавшій уже наверху, становится у дверей, какъ столпъ благочинія и порядка, и хотя по временамъ снисходительно допускаетъ мальчишекъ приблизиться, по иной разъ взглянетъ такъ грозно, что они такъ и разсыпятся во вс стороны, какъ горохъ.

Мистрисъ Перкинсъ, которая ужъ нсколько недль не говоритъ съ мистрисъ Ппперъ вслдствіе непріятнаго недоразумнія, происшедшаго изъ-за того, что юные Перкинсы ‘потрепали’ юныхъ Пиперовъ, теперь пользуется случаемъ возобновить дружескія сношенія съ бывшей пріятельницей.

Мальчикъ, разносящій напитки въ угловой кофейн, которому часто приходится имть дло съ пьяными людьми и полицейской частью, спшитъ воспользоваться своимъ положеніемъ привилегированнаго лица и вступаетъ въ конфиденціальную бесду съ полисменомъ, посл чего напускаетъ на себя видъ полнйшей неприступности, какъ будто участокъ и жезлъ полисмена ему нипочемъ.

Обыватели высовываются изъ оконъ и переговариваются черезъ улицу, изъ Ченсери-Лэна прибгаютъ развдчики узнать, что случилось, второпяхъ они не успли захватить шапокъ, но, поглощенные любознательностію, относятся къ этому обстоятельству съ большимъ хладнокровіемъ. Вообще преобладаетъ чувство удовольствія по поводу того, что покойникъ, прежде чмъ покончить съ собою, не отправилъ на тотъ свтъ мистера Крука, но къ этому удовольствію примшивается капелька столь свойственнаго человческой природ разочарованія, что этого не случилось.

Среди всхъ этихъ треволненій на сцену является приходскій сторожъ.

Хотя мстное населеніе относится вообще съ насмшкой къ церковному сторожу, но въ данную минуту онъ пользуется большой популярностью и уваженіемъ, какъ человкъ, который увидитъ трупъ.

Полисменъ считаетъ эту должность нелпостью, глупымъ остаткомъ тхъ варварскихъ временъ, когда еще существовали ночные сторожа, но пропускаетъ его, какъ неизбжное зло, которое надо терпть, пока правительство его не уничтожило.

Напряженіе умовъ достигаетъ высшей степени, изъ устъ въ уста и передается новость, что сторожъ явился и вошелъ къ покойнику.

Когда сторожъ выходитъ, волненіе, улегшееся было во время его отсутствія, снова растетъ.

Оказывается, что сторожъ не могъ добиться никакихъ свдній объ умершемъ для завтрашняго дознанія, не нашелъ никого, кто бы зналъ покойника. Немедленно указываютъ на нсколькихъ лицъ, но никто изъ указанныхъ не можетъ сказать ничего новаго.

Сторожъ сбивается съ толку и окончательно глупетъ, когда ему начинаютъ твердить что-нибудь врод того, что вотъ сынъ мистрисъ Гринъ, тоже переписчикъ, отлично зналъ, покойнаго,— подать его сюда!— оказывается, что сынъ мистрисъ Гринъ находится на корабл, который три мсяца тому назадъ отплылъ въ Китай, и сторожу предлагаютъ отнестись съ нимъ. по телеграфу черезъ лордовъ Адмиралтейства.

Сторожъ заходитъ въ сосднія лавки и квартиры, чтобъ разспросить жильцовъ, и всякій разъ запираетъ за собой двери, это выводитъ изъ себя преслдующую его по пятамъ толпу, раздраженную, кром того, его медленностью и глупостью.

Полисменъ улыбается мальчику изъ кофейной. Въ публик начинаетъ ослабвать интересъ и наступаетъ реакція. Тоненькіе дтскіе голоса дразнятъ сторожа тмъ, что онъ сварилъ, пріютскаго мальчика, пополняются хоромъ отрывки изъ народной псни на этотъ сюжетъ, подтверждающіе, что именно изъ этого мальчика, и ни изъ чего другого, былъ сваренъ бульонъ для Приходскаго Дома Призрнія Бдныхъ.

Полисменъ находитъ наконецъ нужнымъ поддержать уваженіе къ властямъ и хватаетъ за шиворотъ запвалу, хоръ обращается въ бгство, плнникъ отпускается на свободу лишь подъ условіемъ, что вс они немедленно уберутся и безпорядокъ прекратится. Условіе выполняется добросовстно.

Возбужденіе толпы замираетъ. Безстрастный полисменъ (и въ самомъ дл: что ему этотъ случай, эти нсколько лишнихъ капель опіума?), безстрастный полисменъ, со своей лоснящейся шляпой, въ несгибаемомъ камзол съ кожаной перевязью’ и всми остальными атрибутами, тяжелымъ шагомъ продолжаетъ свой обходъ, похлопывая одна о другую ладонями своихъ блыхъ перчатокъ и пріостанавливается на перекресткахъ посмотрть, не наклюнулось ли чего-нибудь, врод заблудившагося ребенка или смертоубійства.

Подъ покровомъ ночи слабоумный сторожъ обходитъ съ повстками весь Чевсери-Лэнъ, но въ этихъ повсткахъ фамиліи присяжныхъ совершенно перевраны и можно разобрать только фамилію самого сторожа, которая никому не нужна.

Повстки разнесены, свидтели увдомлены.

Сторожъ возвращается къ мистеру Круку, куда онъ назначилъ сойтись нсколькимъ бднякамъ, вс они уже въ сбор и проведены наверхъ. И теперь здсь, въ бдномъ жилищ труженика, узкіе глаза ставенъ равнодушно смотрятъ, какъ жители здшняго міра убираютъ покойника, придаютъ ему послдній земной образъ, который принялъ никто, и который кто изъ насъ не приметъ?

Всю ночь гробъ стоитъ рядомъ со старымъ чемоданомъ, а на кровати лежитъ одинокая фигура человка, прожившаго на свт сорокъ пять лтъ и оставившаго посл себя такъ же мало слдовъ, какъ заблудившееся дитя.

На слдующій день на двор необыкновенное оживленіе: настоящая ярмарка, какъ выражается мистрисъ Перкинсъ въ дружеской бесд съ мистрисъ Пиперъ, превосходнйшей женщиной, съ которой она вполн примирилась.

Коронеръ будетъ производить дознаніе въ зал ‘Солнечнаго Герба’, въ той самой, гд два раза въ недлю происходятъ музыкальныя собранія, всякій знаетъ, что этими собраніями дирижируетъ ‘извстная знаменитость’ и что въ нихъ принимаетъ участіе комическій пвецъ, маленькій Свайльсъ, который, какъ гласитъ афиша, надется, что друзья соберутся поддержать его первоклассный талантъ.

Нынче утромъ дла ‘Солнечнаго Герба’ идутъ блестящимъ образомъ, даже дти, подъ вліяніемъ всеобщаго возбужденія, ощущаютъ какую-то сверхъ-естественную потребность въ подкрпленіи силъ, и пирожникъ, примостившійся на этотъ случай на углу улицы, не можетъ не сознаться, что сегодня его пирожки исчезаютъ аки дымъ.

Сторожъ носится между лавкой мистера Крука и ‘Солнечнымъ Гербомъ’, показывая находящійся въ его распоряженіи предметъ всеобщаго любопытства немногимъ избраннымъ, на чью скромность онъ можетъ положиться, и получая въ вид благодарности стаканъ элю или какого-нибудь другого горячительнаго напитка.

Въ назначенный часъ прибываетъ коронеръ, котораго присяжные давно ждутъ, онъ встрченъ стукомъ кеглей, несущимся съ плотно убитой площадки кегельбана, смежной съ залой ‘Солнечнаго Герба’.

Коронеръ на своемъ вку постить больше кабаковъ, чмъ послдній пьяница, запахъ опилокъ, табачнаго дыма, спирта и пива неразлученъ для него со смертью въ самыхъ ужасныхъ ея видахъ. Сторожъ и хозяинъ трактира вводятъ его въ залу, гд онъ, положивъ шляпу на фортепіано, занимаетъ мсто во глав длиннаго стола, который составили изъ маленькихъ столиковъ, обильно изукрашенныхъ клейкими кружками отъ безчисленнаго множества перебывавшихъ на нихъ стакановъ и кружекъ.

За столомъ садится столько присяжныхъ, сколько можетъ помститься, остальные стоятъ прислонившись къ фортепіано, или же размщаются вокругъ плевальницъ и трубокъ. Надъ головой коронера виситъ желзное кольцо — ручка отъ колокольчика, что придаетъ этому величественному джентльмену такой видъ, какъ будто его сейчасъ повсятъ.

Присяжные вызываются по очереди и приводятся къ присяг.

Пока идетъ эта церемонія, волненіе въ публик возобновляется вслдствіе того, что въ залу вошелъ низенькій человчекъ въ широкихъ отложныхъ воротничкахъ, съ огромной, какъ пивной котелъ, головой, съ влажными глазами и краснымъ носомъ. Человчекъ сталъ скромно у двери, какъ и прочая публика, по видно, что зала ему хорошо знакома. Кругомъ перешептываются, называютъ его знаменитымъ Свайльсомъ и высказываютъ весьма правдоподобное предположеніе, что онъ явился сюда съ цлью изучить пріемы коронера и потомъ представить его передъ публикой, наврное это будетъ главный номеръ сегодняго концерта.

— И такъ, джентльмены, начинаетъ коронеръ.

— Молчать! кричитъ сторожъ (не подумайте однако, чтобъ это приказаніе относилось къ коронеру, хотя оно и можетъ такъ показаться съ перваго взгляда).

— И такъ, джентльмены, вы собрались сюда, чтобъ произвести дознаніе о смерти человка. Вамъ будутъ представлены свидтельскія показанія объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ эту смерть, и вы должны будете вынести…— Кегли! Какъ он мшаютъ!— Сторожъ, вы должны бы распорядиться прекратить игру!— вынести свой вердиктъ согласно этимъ показаніямъ, не руководствуясь никакими посторонними соображеніями. Прежде всего надо осмотрть трупъ.

— Дайте дорогу!— взываетъ сторожъ.

И длинная, нестройная процессія, напоминающая отчасти отсталыхъ провожатыхъ въ похоронномъ шествіи, тянется къ дверямъ мистера Крука, посл осмотра нкоторые присяжные выходятъ торопливо совсмъ блдные. Сторожъ особенно заботятся о двухъ джентльменахъ, въ довольно грязныхъ манжетахъ съ оторванными пуговицами, и прилагаетъ вс старанія, чтобъ они какъ можно лучше видли все, что нужно видть. Онъ заботился о нихъ и раньше въ зал ‘Солнечнаго Герба’, и поставилъ для нихъ особый столикъ, рядомъ съ коронеромъ, потому что это газетные хроникеры всхъ подобныхъ происшествій. Стороясъ, не чуждый нкоторыхъ человческихъ слабостей, хочетъ прочитать въ печати: ‘Муни, дятельный и расторопный сторожъ округа, сказалъ то-то подлалъ то-то’, и ласкаетъ себя надеждой, что фамилія Муни будетъ упомянута съ такой же фамильярностью и благосклонностью, какъ имя палача въ послдней стать.

Знаменитый Свайльсъ ожидаетъ возвращенія коропера и присяжныхъ въ залу ‘Солнечнаго Герба’, мистеръ Телькингорнъ также. Послдній былъ принятъ съ особеннымъ почтеніемъ и посаженъ между коронеромъ, угольнымъ ящикомъ и бильярдомъ.

Слдствіе продолжается.

Присяжные узнаютъ, какъ умеръ человкъ, о которомъ производится дознаніе, но и только.

— Джентльмены, присутствующій между нами знаменитый юристъ,— говоритъ коронеръ:— находился случайно при открытіи трупа умершаго, но онъ можетъ только повторить показанія, которыя мы уже слышали отъ доктора, хозяина, жилицы и писчебумажнаго торговца, и безполезно безпокоить его. Не найдется ли кого-нибудь въ числ присутствующихъ, кто бы могъ сообщить намъ, что-нибудь новое?

Мистрисъ Перкинсъ выталкиваетъ впередъ мистрисъ Пиперъ. Та приноситъ присягу.

— Анастасія Пиперъ, джентльмены. Замужняя женщина.

— Ну, мистрисъ Ппнеръ, что вы имете сказать по настоящему длу?

О, мистрисъ Пиперъ можетъ наговорить съ три короба и говорить безъ всякихъ знаковъ препинанія и преимущественно вводными предложеніями, но сказала мало новаго. Живетъ она въ Куксъ-Кортъ (гд ея мужъ иметъ столярную мастерскую), и давно уже въ сосдств извстно (какъ разъ за два дня передъ тмъ, какъ былъ крещенъ Александръ Джемсъ Пиперъ, а его крестили восемнадцати мсяцевъ и четырехъ дней, потому что до тхъ поръ было мало надежды, джентльмены, что онъ останется живъ: это дитя страдало зубами), давно извстно, что этотъ горемыка — какъ называлъ покойника мистрисъ Пиперъ — продалъ свою душу. Можетъ быть этотъ слухъ пошелъ отъ того, что у горемыки былъ страшный видъ. Видла я его часто, и такъ какъ отъ природы робка, то, боясь его свирпой наружности, остерегалась подпускать къ нему дтей (если сомнваются, она надется, что ее поддержитъ мистрисъ Перкинсъ, которая присутствуетъ здсь и заслуживаетъ полнаго доврія, такъ же, какъ ея мужъ и вся семья). Видла часто, какъ преслдовали дти съ крикомъ горемыку (потому что дти всегда останутся дтьми, и вы не можете требовать, чтобъ они были Соломонами, потому что въ свое время и вы сами ими не были). Вслдствіе всхъ этихъ толковъ и свирпаго выраженія лица, какое тогда было у горемыки, ей часто снилось, что онъ выхватываетъ изъ кармана острый ломъ и пробиваетъ голову Джонни (этотъ ребенокъ не знаетъ страха и постоянно бгалъ за нимъ по пятамъ и дразнилъ его). Но она никогда не видала, чтобъ горемыка на самомъ дл хватался за ломъ, или за другое острое орудіе, видла часто, какъ онъ молча уходилъ, когда за нимъ бжали дти, вроятно, онъ не питалъ особенной склонности къ дтямъ, никогда не разговаривалъ съ ними, да и со взрослыми не разговаривалъ, по крайней мр ей не случалось видть. (Ахъ, да! она забыла! есть одинъ человкъ, съ которымъ онъ иногда говорилъ: это мальчикъ, что подметаетъ улицу на перекрестк, еслибъ этотъ мальчикъ былъ здсь, онъ подтвердилъ бы ея слова).

Коронеръ спрашиваетъ, здсь ли мальчикъ?

Сторожъ отвчаетъ отрицательно. Коронеръ приказываетъ отыскать и привести его. Въ отсутствіе ‘дятельнаго и расторопнаго’ сторожа, коронеръ бесдуетъ съ мистеромъ Тёлькингорномъ.

Джентльмены, вотъ мальчикъ!

Да, вотъ онъ: грязный, охрипшій, въ отрепьяхъ. Разсказывайте, мальчикъ! Впрочемъ, позвольте: сперва необходимо выполнить нкоторыя предварительныя формальности,

Имя? Джо. Другого онъ не знаетъ: не знаетъ, что у каждаго человка должно быть еще второе имя, никогда не слыхивалъ объ этомъ. Не знаетъ, что Джо уменьшительное имя отъ другого, боле длиннаго, для него и это имя достаточно длинно и вполн удовлетворяетъ его. Уметъ ли подписать свое имя? Нтъ, не уметъ, никогда не былъ въ школ. Нтъ ни отца, ни матери, ни братьевъ, ни друзей, ни родного дома. Знаетъ, что такое метла и что лгать нехорошо, но кто ему сказалъ,— не помнитъ. Не уметъ сказать въ точности, что будетъ съ нимъ посл смерти, если онъ теперь солжетъ ‘господамъ’, но знаетъ, что за это его накажутъ, и подломъ, но этому будетъ говорить правду.

— Онъ не годится, джентльмены, — говоритъ коронеръ, грустно качая головой.

— Вы полагаете, что нельзя принять его показанія, сэръ?— спрашиваетъ одинъ добросовстный присяжный.

— Безъ всякаго сомннія,— говоритъ коронеръ:— вы слышали,— онъ не можетъ сказать въ точности, что съ нимъ будетъ на томъ свт. Мы въ суд, джентльмены, и не можемъ этого допустить. Ужасная безнравственность! Уведите мальчика.

Мальчика уводятъ къ великому назиданію присутствующихъ, главнымъ образомъ маленькаго Свайльса, комическаго пвца.

Есть другіе свидтели? Нтъ никого.

Очень хорошо. Джентльмены! Нкто найденъ мертвымъ вслдствіе пріема слишкомъ большой дозы опіума. Доказано, что втеченіе полутора года онъ пріобрлъ привычку употреблять опіумъ въ огромномъ количеств. Если вы полагаете, что изъ свидтельскихъ показаній слдуетъ прійти къ заключенію, что онъ совершилъ самоубійство,— постановите соотвтствующее опредленіе, если думаете, что смерть послдовала случайно,— произнесите согласный съ этимъ вердиктъ.

Вердиктъ произнесенъ: случайная смерть, вн всякихъ сомнній.

— Джентльмены, вы свободны. Прощайте!

Коронеръ, застегивая пальто, допрашиваетъ частнымъ образомъ, съ помощью мистера Телькингорна, отвергнутаго свидтеля.

Порочное созданіе знаетъ только, что покойный, онъ призналъ его по чернымъ волосамъ и желтому лицу, подвергался иногда преслдованію отъ дтей, которыя гонялись за нимъ съ гиканьемъ, что въ одну зимнюю холодную ночь, когда онъ, мальчикъ, дрожалъ на порог одной двери возл своего перекрестка, этотъ человкъ, проходя мимо, взглянулъ на него, подошелъ и сталъ разспрашивать. Узнавъ, что у мальчика никого нтъ на бломъ свт, онъ сказалъ: ‘и у меня нтъ никого!’ и далъ ему столько, чтобъ заплатить и за ужинъ, и за ночлегъ. Съ тхъ поръ этотъ человкъ часто съ нимъ разговаривалъ, спрашивалъ: крпко ли онъ спитъ, какъ онъ переноситъ холодъ и голодъ, желалъ ли бы онъ умереть и многое въ этомъ род. Когда у него не было денегъ, то, проходя мимо мальчика, онъ говорилъ: ‘сегодня я такъ же бденъ, какъ ты’, но когда деньги были, онъ всегда давалъ ему что нибудь.

— Онъ былъ очень добръ ко мн, — говоритъ мальчикъ, утирая глаза рванымъ рукавомъ: — я хотлъ бы, чтобъ онъ могъ слышать, какъ я это говорю, теперь, когда онъ лежитъ тамъ вытянувшись. Онъ очень былъ добръ ко мн!

Выходя мальчикъ встрчаетъ мистера Снегсби, который ждалъ его на лстниц. Мистеръ Снегсби суетъ ему въ руку полкроны и, приложивъ паленъ къ носу, шепчетъ внушительно: ‘смотри, не напоминай мн объ этомъ когда-нибудь, если увидишь меня съ женою, т. е. съ дамой, на своемъ перекрестк’.

Присяжные проводятъ еще нсколько времени въ ‘Солнечномъ Герб’ за частной бесдой, но подъ конецъ, среди облаковъ, наполняющаго залу, табачнаго дыма, остается не боле шести человкъ,— двое ушли въ Гэмистедъ, остальные четверо устроили складчину, чтобъ пойти по уменьшенной плат въ вечерній спектакль и завершить это ужиномъ съ устрицами.

Маленькаго Свайльса угощаютъ со всхъ сторонъ, когда его спрашиваютъ, что онъ думаетъ о коронерскомъ слдствіи, онъ, по своей склонности къ простонароднымъ выраженіямъ, характеризуетъ его такъ: ‘пишетъ мыслете’. Замтивъ, какой популярностью пользуется маленькій Свайльсъ, хозяинъ ‘Солнечнаго Герба’ разсыпается въ похвалахъ ему передъ присяжными и остальной публикой, утверждаетъ, что въ исполненіи характерныхъ псенъ у него нтъ соперниковъ, а комическихъ костюмовъ у него столько, что его гардеробъ займетъ цлую повозку.

Но вотъ ‘Солнечный Гербъ’ окутался ночною мглою и вдругъ засверкалъ блескомъ газа. Наступаетъ часъ музыкальнаго собранія.

‘Знаменитость’ занимаетъ свое мсто, противъ нея — маленькій Свайльсъ, друзья собрались поддержать первоклассный талантъ. Въ разгар вечера маленькій Свайльсъ подымается съ мста.

— Джентльмены, съ вашего позволенія я попробую представить сцену изъ дйствительной жизни, происходившую здсь сегодня утромъ.

Его поощряютъ аплодисментами и онъ уходитъ.

Возвращается онъ уже не маленькимъ Свайльсомъ, а коронеромъ, или, по крайней мр, человкомъ, похожимъ на коронера, какъ дв капли воды, и начинаетъ свой разсказъ о слдствіи, разнообразя его веселымъ припвомъ подъ акомпаниментъ фортепіано:

Ты не повришь,

Какъ ты хорошъ!

Бимъ, бамъ, бумъ,

Бимъ, бамъ, бумъ!

Наконецъ фортепіано умолкаетъ. Концертъ кончился. Постители музыкальнаго собранія давно храпятъ на своихъ постеляхъ. Вокругъ одинокой фигуры, которая отдыхаетъ теперь въ своемъ послднемъ земномъ жилищ, покой и безмолвіе — только продолговатые глаза ставенъ караулятъ ее въ ночной тиши.

Если бы мать покинутаго человка, леля его на своихъ рукахъ, прижимая къ своей груди, когда онъ малюткой подымалъ глаза къ ея любящему лицу и нжной рученкой обнималъ ея шею, могла бы провидть, что его ждетъ, какъ онъ, всми оставленный, будетъ лежать здсь одинъ,— какимъ невроятнымъ показалось бы ей это видніе! Или, если въ его лучшіе дни въ сердц его пылала страсть къ женщин, гд теперь эта женщина, которую онъ прижималъ къ своей груди, гд она въ эту минуту, когда здсь, въ убогой комнат — печальномъ пріют бдняка, лежитъ его одинокій трупъ, этотъ пепелъ потухшаго огня?

Непокойно прошла ночь въ заведеніи мистера Снегсби въ Куксъ-Корт, гд Оса разогнала сонъ у всхъ домочадцевъ своими припадками, которыхъ мистеръ Снегсби насчиталъ около двадцати за ночь.

Причина того, что она заболла именно сегодня, заключается въ томъ, что у нея отъ природы нжное сердце и такая впечатлительность, которая могла бы развиться въ фантазію, еслибъ не благотворительное вліяніе пріюта.

Какъ бы то ни было, разсказъ мистера Снегсби объ утреннемъ слдствіи, на которомъ онъ присутствовалъ, произвелъ на нее ужасное впечатлніе: за ужиномъ она свалилась на полъ въ кухн, выронивъ изъ рукъ голландскій сыръ, и съ ней сдлался припадокъ, за нимъ послдовалъ второй, третій и т. д.

Когда она приходитъ въ себя посл припадка, то начинаетъ терзаться страхомъ, какъ бы мистрисъ Снегсби не отказала ей отъ мста, и умоляетъ всхъ идти спать и оставить се лежать на каменномъ полу, надясь этимъ умилостивить хозяйку. Такими мольбами и заклинаніями бываютъ обыкновенно наполнены короткіе промежутки между ея припадками, въ такихъ заклинаніяхъ прошла и эта ночь.

Поэтому, несмотря на то, что мистеръ Снегсби самый терпеливый человкъ, но когда онъ услыхалъ, наконецъ, какъ птухъ на молочной ферм Канцелярской улицы выражаетъ свой безкорыстный восторгъ по случаю разсвта, онъ глубоко вздохнулъ, промолвивъ:— А я ужъ думалъ, что и ты умеръ!

Въ самомъ дл, любопытно, что иметъ въ виду эта птица, когда такъ неистово надрываетъ себ горло? какую задачу думаетъ она разршить? почему она кричитъ такъ яростно по поводу того, что ея нисколько не касается и до чего, по настоящему, ей не должно быть никакого дла? Впрочемъ, вдь и съ людьми бываетъ то же: разв не кричатъ они такъ же яростно по поводу самыхъ ничтожныхъ обстоятельствъ!

Но для насъ теперь дло не въ этихъ людяхъ, и не въ птух, а въ томъ, что наконецъ показался дневной свтъ, наступило утро, а затмъ и полдень.

Ровно въ полдень дятельный и расторонный сторожъ (въ утреннихъ газетахъ его таки наградили этими качествами) является къ мистеру Кругу со своими помощниками. Они берутъ тло нашего дорогого брата, покинувшаго земную юдоль, и несутъ на отвратительное, зараженное кладбище.

Кладбище расположено среди города, и заразныя болзни безпрепятственно распространяются на живущихъ возл братьевъ и сестеръ, пока другіе братья и сестры сгибаются въ три погибели у заднихъ дверей офиціальныхъ лицъ и чувствуютъ себя прекрасно во всхъ отношеніяхъ.

Вотъ пришли на кладбище, и здсь, на этомъ клочк земли, до такой степени загрязненномъ, что даже нецивилизованный турокъ отвергъ бы его съ отвращеніемъ и неприхотливый кафръ содрогнулся бы при вид его, предаютъ христіанскому погребенію тло нашего возлюбленнаго брата.

Дома обступили это мсто со всхъ сторонъ, и только узкій грязный проходъ ведетъ къ окружающей его желзной ршотк, у которой жизнь въ самыхъ жалкихъ своихъ формахъ сталкивается со смертью и ядовитое дыханіе смерти отравляетъ жизнь.

Здсь нашего возлюбленнаго брата опускаютъ на глубину одного или двухъ футовъ, зарываютъ его среди этой гнили, и когда онъ воскреснетъ, онъ встанетъ, какъ укоряющій призракъ-многимъ, съ такого смертнаго ложа — постыднаго свидтельства будущимъ вкамъ о томъ, какъ цивилизація и варварство уживались рядомъ на этомъ надменномъ остров.

Приди, ночная тьма! Для этого мста ты никогда не приходишь слишкомъ рано и не остаешься слишкомъ долго. Припте, блуждающіе огоньки, и освтите окна убогихъ лачугъ, вы, которые совершаете тамъ беззаконія, творите ихъ по крайней мр не въ виду этой сцены смерти!

Пусть ярче разгорится пламя газоваго рожка, такъ пасмурно мерцающаго надъ этой желзной ршоткой, которую окутываетъ отравленный липкій воздухъ! Пусть онъ зоветъ сюда каждаго прохожаго и кричитъ ему: взгляни сюда!..

Вмст съ ночною темнотою приходитъ сюда какая-то фигура съ опущенной головой. Она неловко пробирается по узкому проходу къ ршотк, останавливается передъ нею, берется руками за желзные прутья и долго смотритъ сквозь ихъ.

Потомъ пришедшій берется за метлу, принесенную съ собою, подметаетъ ступеньки и усердно прочищаетъ грязный проходъ. Съ какой нжностью старается онъ хоть немного красить этотъ грязный входъ! Кончивъ свою работу, онъ бросаетъ послдній взглядъ за ршотку и уходитъ.

Это ты, Джо? Свидтель, отвергнутый по той причин, что не могъ сказать въ точности какъ поступитъ съ тобою Тотъ, Кто сильне рукъ человческихъ. Ты еще не вполн погрязъ во тьм, что-то, напоминающее далекій яркій лучъ свта, блеснуло въ тхъ словахъ, которыя-ты бормоталъ подметая ступеньки: ‘Онъ былъ очень добръ ко мн, очень добръ!’

ГЛАВА XII.
На сторож.

Дождь въ Линкольншир наконецъ пересталъ и Чизни-Будъ ожилъ.

Мистрисъ Роунсвель погружена въ хозяйственныя хлопоты: сэръ Лейстеръ и миледи возвращаются изъ Парижа.

Свтская молва провдала объ этомъ и спшитъ обрадовать счастливою встью стосковавшуюся Англію, та же молва гласитъ, что прізжіе будутъ принимать блестящій кругъ избраннаго beau mond’а (молва слаба въ англійскомъ язык и легче выражается на французскомъ) въ своемъ родовомъ Линкольнширскомъ замк, который съ древнихъ временъ славится гостепріимствомъ. Въ честь ожидаемыхъ гостей въ Чизни-Вуд починили сломанную арку моста, и воды, возвращенныя въ надлежащія границы, текутъ мирно и составляютъ одно изъ лучшихъ украшеній вида, открывающагося изъ оконъ дома.

Солнце обливаетъ холоднымъ яснымъ свтомъ обнаженныя втви деревъ и одобрительно посматриваетъ, какъ рзкій втеръ развваетъ листья и высохшій мохъ. Солнечные лучи скользятъ по парку, преслдуя тни бгущихъ отъ нихъ облаковъ, гонятся за ними, но схватить не могутъ, заглядываютъ въ окна и бросаютъ на портреты предковъ такія прихотливыя свтлыя пскры и полосы, какія и не спились живописцамъ. На портретъ миледи, висящій надъ большимъ каминомъ, падаетъ снопъ косыхъ лучей, и въ направленіи этихъ лучей есть что-то зловщее: кажется, будто они поражаютъ ее въ самое сердце, какъ ударъ кинжала.

Подъ этимъ холоднымъ солнечнымъ свтомъ, въ этотъ рзкій втренный день миледи и сэръ Лейстеръ садятся въ свою дорожную карету, позади кареты на особомъ сидніи помщаются горничная миледи и преданный слуга сэра Лейстера.

Со звономъ и щелканьемъ бича вызжать они со двора Бристольскаго отеля на Вандомской площади, лошади, на которыхъ сидятъ верхомъ два центавра въ ботфортахъ и лакированныхъ шляпахъ, пробуютъ бросаться въ стороны и становиться на дыбы, втеръ развиваетъ ихъ гривы и хвосты.

Они дутъ галопомъ между полуосвщенной колоннадой улицы Риволи и садомъ злополучнаго дворца обезглавленнаго короля, прозжаютъ площадь Согласія и Елисейскія поля и черезъ заставу Звзды вызжаютъ изъ Парижа.

Правду сказать, путники дутъ не такъ быстро, какъ хотлось бы миледи, ибо и здсь она смертельно скучала: концерты, собранія, опера, театръ, катанья — все ей надоло, ей опостыллъ весь подлунный міръ.

Въ послднее воскресенье парижскій бдный людъ веселился, играя съ дтьми между статуями и подстриженными деревьями Тюльери, прогуливаясь по двадцати человкъ въ рядъ въ Елисейскихъ поляхъ, забавляясь деревянными лошадками и собачьей комедіей, нкоторые въ мрачномъ собор Богоматери болтали у подножія колоннъ при блеск колеблющагося пламени множества маленькихъ свчей въ заржавленныхъ люстрахъ. За стнами Парижа, въ окрестностяхъ, танцовали, любезничали, курили и пили, прогуливаясь по кладбищамъ, играли въ карты, домино, на бильярд, слушали кваканье лягушекъ, смотрли фокусы оборванныхъ шарлатановъ.

А миледи въ этотъ день терзалась: мрачное жестокое отчаяніе обхватило ее своими острыми когтями, какъ клещъ впилось въ ея сердце, она возненавидла свою служанку за ея веселое -настроеніе.

Понятно поэтому, отчего ей все кажется, что они не достаточно скоро покидаютъ Парижъ.

Она такъ устала душой, что не видитъ ничего свтлаго ни впереди, ни позади себя. Ея тоска окутала ее такими крпкими стями, которыя она не въ силахъ разорвать, для нея осталось одно средство, правда не радикальное, но способное хоть на время утишить ее боль, это средство — бжать отъ того послдняго мста, гд она пробовала успокоиться.

Вотъ покидаемый Парижъ уже вдали, пошли перекрещиваться безконечныя дороги, обставленныя деревьями въ зимнемъ убор.

Когда миледи оглядывается въ послдній разъ, Парижъ уже на нсколько миль позади, застава Звзды превратилась въ блестящую на солнц блую точку, а городъ кажется маленькимъ холмикомъ на равнин, надъ которымъ возвышаются дв темныя четырехугольныя башни, и лучи свта наклонно спускаются по нимъ, какъ ангелы во сн Іакова.

Сэръ Лейстеръ всегда доволенъ и рдко скучаетъ, когда ему нечего длать, онъ можетъ заниматься созерцаніемъ своего величія, имть такой неистощимый предметъ для размышленій — большое преимущество для человка.

Прочитавъ письма, онъ откидывается въ уголъ экипажа и начинаетъ размышлять о томъ, какое важное значеніе иметъ для общества такой человкъ, какъ онъ.

— Сегодня вы получили необыкновенно много писемъ, говоритъ миледи посл долгаго молчанія. Она очень утомлена, потому что прочитала уже цлую страницу за то время, какъ прохали двадцать миль.

— Въ нихъ нтъ ничего новаго. Ничего ршительно.

— Мн показалось, что длинное посланіе, то, что вы прочли первымъ,— отъ мистера Телькингорна?

— Вы все замчаете! говоритъ съ восхищеніемъ сэръ Лейстеръ.

— Ахъ, этотъ Телькингорнъ! Несноснйшій человкъ! издыхаетъ миледи.

— Да, я долженъ еще извиниться передъ вами: онъ проситъ передать вамъ что-то, говоритъ сэръ Лейстеръ, отыскивая и развертывая письмо:— я совершенно забылъ объ этомъ, потому что мы остановились для смны лошадей, какъ разъ когда я дочиталъ до этой приписки, онъ пишетъ… Сэръ Лейстеръ такъ медленно надваеть и такъ долго поправляетъ свои очки, что миледи начинаетъ немножко волноваться.— Онъ пишетъ: ‘относительно права на дорогу’… ахъ! это не то мсто,— простите! Онъ пишетъ… гм!.. а, вотъ оно: ‘покорнйше прошу передать мое нижайшее почтеніе миледи, которой, я надюсь, перемна мста принесетъ пользу. Сдлайте мн честь передать ей, если только это будетъ ей интересно, что по ея возвращеніи я могу сообщить ей нчто относительно человка, который переписывалъ показаніе, возбудившее ея любопытство. Я видлъ его’.

Миледи наклоняется впередъ и высовывается изъ окна.

— Вотъ что онъ поручаетъ передать вамъ, оканчиваетъ сэръ Лейстеръ.

— Мн хотлось бы немного пройтись! говоритъ миледи, не отымая головы отъ окна.

— Пройтись? въ умиленіи переспрашиваетъ сэръ Лейстеръ.

— Мн хотлось бы немного пройтись, повторяетъ миледи такъ явственно, что ошибиться невозможно:— пожалуйста, прикажите остановить экипажъ!

Карету остановили. Преданный слуга соскакиваетъ съ запятокъ, распахиваетъ дверцу, откидываетъ подножку, повинуясь нетерпливому движенію руки миледи.

Миледи выходитъ изъ экипажа такъ быстро и идетъ такъ скоро, что сэръ Лейстеръ, несмотря на свою крайнюю вжливость, не успваетъ ее догнать и остается позади. Однако черезъ дв-три минуты онъ ее нагоняетъ, она улыбается, отчего кажется еще прекрасне, взявъ его подъ руку, она идетъ съ нимъ впередъ, по черезъ четверть мили объявляетъ, что прогулка ей наскучила, и оба опять садятся въ карету.

Шумъ колесъ и стукъ копытъ продолжаются еще около трехъ дней, сопровождаемые хлопаньемъ бича, звономъ колокольчиковъ и подскакиваньемъ центавровъ.

Въ отеляхъ, гд останавливаются сэръ Лейстеръ и миледи, ихъ взаимная предупредительность и вжливость служатъ предметомъ всеобщаго восхищенія.

Содержательница ‘Золотой Обезьяны’ говоритъ:— не смотря на то, что милордъ гораздо старше миледи и могъ бы быть ея отцомъ, съ перваго взгляда видно, что они любятъ другъ друга.

Одинъ замчаетъ, какъ милордъ, обнаживъ свою почтенную серебристую голову и держа шляпу въ рук, подсаживаетъ миледи въ экипажъ, другой обращаетъ вниманіе на то, какъ миледи отвтила на любезность мужа, наклонивъ, въ знакъ благодарности, свою граціозную головку и нжно прикоснувшись къ его рук своими пальчиками.

Восхитительная картина!

Только море, какъ безстрастная стихія, нисколько не цнитъ великихъ міра сего и обходится съ ними совершенно такъ, ^|,жъ и съ простыми смертными.

Къ сэру Лейстеру оно вообще неблагосклонно: стоитъ ему ступить на палубу парохода и лицо его мгновенно покрывается зелеными пятнами на манеръ рокфорскаго сыра, и вся его аристократическая натура испытываетъ ужасныя потрясенія: море обходится съ нимъ, какъ крайній радикалъ. Впрочемъ, какъ только онъ сходитъ на землю, достоинство его возстановляется.

Переночевавъ въ Лондон, они дутъ въ Чизни-Вудъ. Они възжаютъ въ паркъ, когда день склоняется къ вечеру. Холодный воздухъ становится еще холодне, рзкій втеръ еще пронзительне, по мр того, какъ тни оголенныхъ деревьевъ въ лсу сливаются въ одну черную массу, по мр того, какъ темнетъ даже на Дорожк привидній, примыкающей къ западному фасаду дома и дольше освщаемой огненнымъ пламенемъ вечерней зари.

Грачи, качаясь въ своихъ высокихъ жилищахъ на сучьяхъ вязовъ, кажется, заняты обсужденіемъ вопроса: кто сидитъ въ карет, которая прозжаетъ подъ ними? Часть ихъ утверждаетъ, что это возвращаются хозяева Чизни-Куда, и оспариваютъ всхъ несогласныхъ съ такимъ предположеніемъ, затмъ вс смолкаютъ, какъ будто покончили съ этимъ вопросомъ, и вдругъ споръ опять разгорается, возбужденный одной упрямой птицей, которая съ соннымъ, по настойчивымъ видомъ противорчитъ всмъ своимъ карканьемъ.

Оставивъ грачей качаться и каркать, карета приближается къ дому, гд привтливо свтятся огоньки въ нсколькихъ окнахъ. Множество неосвщенныхъ оконъ придаетъ необитаемый видъ мрачному фасаду, съ прибытіемъ блестящаго общества, это вскор измнится.

Мистрисъ Роунсвель встрчаетъ прізжихъ и съ глубокимъ реверансомъ принимаетъ пожатіе руки, которымъ по своему обычаю удостоилъ ее сэръ Лейстеръ.

— Какъ поживаете, мистрисъ Роунсвель, очень радъ васъ видть?

— Имю честь привтствовать васъ, сэръ Лейстеръ, и надюсь, что вы въ добромъ здоровья?

— Превосходно себя чувствую, мистрисъ Роунсвель.

— По восхитительному виду миледи надо полагать, что и он въ добромъ здоровьи? продолжаетъ мистрисъ Роунсвель съ другимъ глубокимъ реверансомъ.

Миледи, не тратя лишнихъ словъ, заявляетъ, что она очень устала, въ чемъ была уврена заране, Роза стоить въ отдаленіи позади домоправительницы, миледи, несмотря ни на что, сохранила свою обычную наблюдательность и спрашиваетъ:

— Кто эта двушка?

— Я взяла ее, чтобъ понемногу пріучить къ длу, миледи. Ее зовувъ Роза.

— Роза, подойдите сюда.

Миледи знакомъ подзываетъ двушку и повидимому очень заинтересовалась ею.

— Знаете-ли, дитя мое, что вы очень хороши собою? говоритъ миледи, прикоснувшись къ ея плечу двумя пальчиками.

Роза отвчаетъ:— Нтъ, милэди.

Она не знаетъ, что ей длать, куда смотрть, и отъ смущенія она кажется еще прелестне.

— Сколько вамъ лтъ?

— Девятнадцать, миледи.

— Девятнадцать задумчиво повторяетъ миледи.— Берегитесь, чтобъ васъ не испортили лестью.

— Слушаю, миледи.

Миледи своими нжными пальчиками въ перчатк дотрогивается до ямочки на щек двушки и идетъ къ дубовой лстниц, гд сэръ Лейстеръ поджидаетъ ее, какъ врный рыцарь. Дэдлокъ-предокъ, изображенный на панели такимъ же толстымъ и глупымъ, какимъ былъ при жизни, смотритъ на эту сцену съ такимъ видомъ, какъ-будто ничего въ ней не понимаетъ, вроятно такое состояніе духа было ему боле всего свойственно въ дни королевы Елизаветы.

Весь этотъ вечеръ Роза проводитъ въ комнат ключницы и только и длаетъ, что превозносятъ до небесъ леди Дэдлокъ: какъ она привтлива, граціозна, красива, изящна! Какой у нея нжный голосъ, какъ она деликатна! Роза едва почувствовала прикосновеніе ея пальчиковъ. Все это мистрисъ Роунсвель подтверждаетъ съ самодовольной гордостью, нсколько, впрочемъ, сдержанно выражаясь насчетъ привтливости миледи: она не вполн уврена въ томъ, что миледи привтлива. Боже сохрани, чтобъ она позволила себ сказать неодобрительное слово о какомъ-нибудь изъ членовъ этой превосходной фамиліи, особенно о миледи, которою восхищается весь свтъ, но мистрисъ Роунсвель думаетъ, что еслибъ миледи была не такъ холодна и надменна, а держала бы себя немножко доступне — ее можно было бы назвать привтливой.

— Я почти готова пожалть, что у миледи нтъ дтей (мистрисъ Роунсвель прибавляетъ ‘почти’, ибо положительно высказаться въ такомъ смысл, что что нибудь въ семь Дэдлоковъ могло быть лучше, чмъ оно есть,— граничило бы въ ея глазахъ чуть что не съ богохульствомъ). Если бы у миледи была теперь взрослая дочь, у ноя былъ бы интересъ въ жизни, и это придало бы ей ту послднюю степень совершенства, которой ей только и не достаетъ.

— Пожалуй, бабушка, отъ этого бы она еще больше загордилась? спрашиваетъ Уаттъ. (Създивши домой, онъ, какъ добрый внукъ, пріхалъ опять навстить бабушку).

— Другъ мой, я не привыкла употреблять и даже выслушивать слова: боле, еще и тому подобное, когда ихъ прилагаютъ къ миледи въ смысл порицанія.

— Простите, бабушка. Но вдь миледи горда, разв это не правда.

— Еслибъ и правда, такъ у нея есть на то основанія: фамилія Дэдлоковъ всегда имла основаніе гордиться.

— Должно быть въ ихъ молитвенникахъ выпущено то мсто, гд говорится о гордости и тщеславіи, должно быть эти страницы есть только въ молитвенникахъ обыкновенныхъ смертныхъ, говоритъ Уаттъ и спшитъ прибавить:— Простите, бабушка! Я пошутилъ!

— Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ не могутъ быть предметомъ шутокъ, другъ мой.

— Сэръ Лейстеръ ни въ какомъ отношеніи не можетъ быть предметомъ шутки, и я почтительно прошу его прощенія. Бабушка, я думаю, что прибытіе хозяевъ и ожидаемые гости не могутъ препятствовать мн, какъ и всякому другому путешетвеннику, пробыть еще денька два въ ‘Дэдлокскомъ Герб?’

— Разумется, дитя мое.

— Я очень радъ, потому что… потому что страстно желаю поближе познакомиться съ прекрасными здшними окрестностями.

Онъ бросаетъ взглядъ на Розу, которая опустила глаза и покраснла, но, согласно старой примт, у нея должны бы горть уши, а не щеки, потому что въ эту минуту камеристка миледи говоритъ о ней съ величайшей запальчивостью.

Этой двушк тридцать два года, она француженка откуда-то съ юга, изъ Авиньона или Марселя, черноволосая, съ большими темными глазами, ее можно бы назвать красивой, еслибы ея ротъ не напоминалъ кошку, еслибъ сна не морщила такъ сердито свое лицо съ рзко выдающимися челюстями и еслибъ ея черепъ не былъ такимъ выпуклымъ.

Въ ея блдномъ лиц есть что-то язвительное и злобное, сверхъ того у нея удивительная способность видть углами глазъ, не поворачивая головы, отъ чего каждому пріятне находиться подальше отъ нея, особенно, когда она не въ дух. Несмотря на то, что одвается она съ большимъ вкусомъ и носитъ много украшеній, она кажется прирученной волчицей.

Она въ совершенств пзучила вс свои обязанности и ознакомилась съ англійскимъ языкомъ настолько, что говорить, какъ англичанка. Слдовательно теперь она не лзетъ за словомъ въ карманъ и выливаетъ на Розу цлый ушатъ бранныхъ словъ за то, что та приглянулась миледи, презрительный смхъ, которымъ она сопровождаетъ свои рчи, такъ непріятенъ, что преданный слуга, обдающій съ ней въ эту минуту, почувствуетъ большое облегченіе, когда она наконецъ замолчитъ.

— Ха-ха-ха! Она, Гортензія, пять лтъ служитъ миледи, и всегда ее держали на почтительномъ разстояніи, а эту куклу миледи, какъ только вошла въ домъ, приласкала и какъ еще нжно! Ха-ха-ха! ‘Знаете ли вы, что вы очень хороши, дитя мое?— Нтъ, миледи (хорошо, по крайней мр, что сама двчонка не заблуждается). Сколько вамъ лтъ, дитя мое? Берегитесь, чтобъ васъ не испортили лестью, дитя!— Вотъ потха!

Короче, мадемуазель Гортензія такъ поражена несправедливостью миледи, что но монетъ о ней забыть и повторяетъ свой ядовитый разсказъ вс слдующіе дни, когда за обдомъ собираются ея соотечественницы и другія двушки, состоящія при прізжихъ гостяхъ въ такомъ же званіи, какъ она сама при миледи, повторяетъ съ невыразимымъ наслажденіемъ, гримасничая, кидая свои косые взгляды углами глазъ и поджимая тонкія губы. Это выраженіе, обличающее дурное расположеніе духа, часто отражается и въ зеркал миледи, разумется тогда’ когда сама миледи не смотрятъ въ него.

Теперь въ Чизни-Вуд заняты вс зеркала, многіе посл долговременнаго отдыха, они отражаютъ всякія лица: красивыя, глупыя, молодыя, старыя, но желающія казаться молодыми, цлую коллекцію лицъ, пріхавшихъ въ Чизни-Вудъ въ январ погостить на одну или на дв недли,— лицъ, неустанно подстерегаемыхъ великосвтской молвой: этотъ могучій ловецъ передъ Господомъ начинаетъ свою охоту за ними съ перваго же дня ихъ появленія при С. Джемскомъ двор и трав ихъ, какъ гончая съ острымъ чутьемъ, до тхъ поръ, пока смерть не загонитъ ихъ въ могилу.

‘Линкольнширскій уголокъ’ ожилъ. Днемъ его лса оглашаются звуками выстрловъ и человческими голосами, всадники и экипажи оживляютъ аллеи парка, лакеи и слуги всякаго рода толкутся въ деревн и въ трактир съ гербомъ Дэдлоковъ, ночью можно видть издалека, какъ между деревьями, точно нитка драгоцнныхъ камней въ темной оправ, сверкаетъ рядъ освщенныхъ окопъ большой гостиной, той, гд надъ каминомъ виситъ портретъ миледи. По воскресеньямъ холодная маленькая церковь нагрвается почти до тепла изящною толпой, господствующій тамъ обыкновенно запахъ тлнія отъ праха погребенныхъ Дэдлоковъ заглушается тончайшими духами.

Собравшійся здсь блестящій кругъ избранныхъ совмщаетъ въ себ много ума, образованія, мужества, чести, красоты, добродтели, но со всми этими достоинствами есть въ немъ маленькій недостатокъ.

Какой же?— Дэндизмъ.

Нтъ больше Георга W, чтобъ предписывать моды современнымъ дэнди. Жаль! Исчезли туго накрахмаленные шейные платки, величиною съ полотенце, исчезли сюртуки съ короткими таліями, фальшивыя икры, корсеты, нтъ женоподобныхъ, изнженныхъ, каррикатурныхъ щеголей, которые въ опер падали въ обморокъ отъ восторга, такъ что ихъ надо было приводить въ чувство, поднося къ ихъ носу флаконъ съ нюхательными солями,— нтъ тхъ франтовъ, которые могли натягивать на себя лосиные панталоны только при помощи четырехъ человкъ, ходили смотрть на казни и мучились угрызеніями совсти отъ того, что раздавили букашку. Нтъ старинныхъ дэнди, но дэндизмъ еще существуетъ въ этомъ избранномъ кругу, и дэндизмъ боле вреднаго сорта, выражающійся въ вещахъ несравненно боле опасныхъ, чмъ полотенца вмсто галстуковъ, или пояса, препятствующіе пищеваренію, безсмысленность которыхъ была очевидна для всякаго разумнаго человка. Да, дэндизмъ несомннно существуетъ.

Въ обществ, которое собралось въ Чизни-Вуд, присутствуетъ нсколько лицъ, дамъ и мужчинъ, зараженныхъ дэндизмомъ самой новйшей моды, напримръ, дэндизмомъ религіи. Эти господа изъ какой-то сантиментальной потребности въ возбужденіи нервовъ условились плакаться на недостатокъ вры въ народ, разумя вру въ такія вещи, которыя были испытаны и найдены заслуживающими вры. Выходитъ такъ, какъ-будто простолюдинъ какимъ-то чудомъ вдругъ потерялъ вру въ фальшивый шиллингъ, когда увидлъ, что его нигд но берутъ. Эти господа, только для того, чтобъ сдлать народъ боле врнымъ старин и придать ему живописность, охотно остановили бы теченіе времени и вычеркнули бы изъ исторіи нсколько вковъ.

Есть дамы и мужчины, которые держатся другой моды, не мене изящной, хотя и не новой, эти дамы и мужчины покрываютъ весь міръ густымъ слоемъ лака, они отвергаютъ грубую дйствительность, для нихъ все должно быть безжизненно, во красиво. Они обрли прочный душевный покой: никогда и ни отъ чего не приходятъ въ восторгъ, никогда и ничмъ не огорчаются, не волнуются никакими идеями. По ихъ мннію, даже изящныя искусства должны пудриться и пятиться съ поклонами назадъ, не хуже лорда-камергера, должны наряжаться (руками портныхъ и модистокъ) по выкройкамъ модъ прошлыхъ поколніи и особенную заботу прилагать къ тому, чтобы не только не идти впереди вка, но и ни въ чемъ даже не подчиниться его вліянію.

Есть здсь и милордъ Будль, онъ пользуется въ своей партіи большой извстностью и въ совершенств знаетъ, что такое служебный постъ. Сидя съ сэромъ Дэдлокомъ за послобденной бутылкой вина, онъ съ большой важностью сообщаетъ ему, что положительно не видитъ, къ чему стремится ныншній вкъ, пренія не такія, какъ въ былое время. Палата не такая, даже Кабинетъ составляется не такъ, какъ прежде.

Онъ ршительно недоумваетъ, что будетъ, если падетъ настоящее министерство: верховной власти будетъ очень трудно составить новое министерство, — придется выбрать или лорда Кудля, или сэра Томаса Дудля, потому что герцогъ Фудль вроятно сочтетъ для себя невозможнымъ войти въ составъ министерства, если тамъ будетъ Гудль, такъ какъ они поссорились посл дла Худля. Итакъ, министерство внутреннихъ длъ и предсдательство въ Палат Общинъ придется отдать Джудлю, финансы Кудлю, колоніи Лудлю, вручить Мудлю портфель министра иностранныхъ длъ, а что же дать Нудлю? Предложить предсдательство въ Совт? Невозможно: это готовятъ для Пудля. Отдать Лсной департаментъ тоже нельзя, потому что это мсто годится разв только для Кудля. Что же изъ этого слдуетъ? А то, что государство въ опасности, на краю гибели и непремнно погибнетъ, ибо не можетъ дать соотвтствующаго мста Нудлю,— и это вполн очевидно и ясно для патріотизма сэра Лейстера Дэдлока.

На противоположномъ конц стола достопочтенный Вильямъ Вуффи, членъ парламента, оспариваетъ это мнніе. Конечно, онъ не сомнвается, что государство идетъ къ гибели,— въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія,— но причину этого онъ приписываетъ Куффи. Еслибы еще въ то время, какъ Куффи впервые вступилъ въ парламентъ, вы обошлись съ нимъ какъ слдуетъ, воспрепятствовали бы ему перейти на сторону Дуффи и заставили бы соединиться съ Хуффи, вы привлекли бы такого значительнаго сторонника, такого ядовитаго оратора, какъ Гуффи, васъ поддерживалъ бы при выборахъ такой богачъ, какъ Хуффи, вы избавились бы отъ такихъ трехъ противниковъ, какъ Джуффи, Куффи и Луффи и могли бы опереться на Муффи, его блестящія способности и знаніе дла придали бы силу вашему управленію, теперь же вы зависите отъ простого каприза какого нибудь Пуффля!

Мннія длятся по этому пункту и по другимъ не столь важнымъ, но для всего блестящаго общества избранныхъ вполн очевидно, что страна не можетъ имть другихъ интересовъ, кром Будля и его партіи, и Вуффи и его партіи.

Есть и другіе актеры для этой сцены, во они пока въ резерв. Есть огромное число сверхштатныхъ, къ которымъ можно, при случа, обратиться, на которыхъ можно разсчитывать для аплодисментовъ и шиканья (какъ на театральной сцен), но Будль, Вуффи, ихъ преемники, семейства, наслдники, исполнители, администраторы и агенты,— вотъ первостепенные актеры, вотъ природные руководители и вожаки, и другихъ не появится на сцен во вки вковъ.

Какъ бы то ни было, Чизни-Вудъ биткомъ набитъ гостями: изящнымъ камеристкамъ знатныхъ леди приходится тсниться, и сердца ихъ полны жгучаго недовольства, но помстить ихъ лучше нельзя, такъ какъ все полнымъ-полно. Во всемъ замк свободна только одна комната,— комната въ башн. Она не принадлежитъ къ числу самыхъ лучшихъ, обстановка въ ней хотя и удобная, но простая, старомодная и носитъ какой-то дловой характеръ,— это комната мистера Телькингорна. Ее не отдадутъ никому другому, такъ какъ мистеръ Телькингорнъ можетъ прибыть съ минуты на минуту. Но.пока его нтъ. Онъ обыкновенно появляется такъ: въ одно прекрасное утро приходитъ въ паркъ пшкомъ изъ деревни, проходитъ прямо въ свою комнату, какъ-будто никогда ее и не покидалъ, черезъ служанку увдомляетъ сэра Лейстера о своемъ прибытіи, на случай, еслибъ онъ понадобился, и за десять минутъ до обда появляется у дверей библіотеки. Ночью онъ засыпаетъ въ своей башенк подъ жалобный скрипъ флюгера, который вертится какъ-разъ надъ его головой, а по утрамъ, передъ завтракомъ, если погода хороша, можно видть, какъ его высокая черная фигура шагаетъ по террас, напоминая грамаднаго прогуливающагося ворона.

Каждый день передъ обдомъ миледи ищетъ его глазами во мрак библіотеки, но его все нтъ. Каждый день во время обда она бросаетъ взглядъ на тотъ конецъ стола, гд былъ бы поставленъ ему приборъ, еслибы онъ пріхалъ, но нтъ лишняго прибора. Каждый вечеръ миледи спрашиваетъ у своей горничной: мистеръ Телькингорнъ пріхалъ?

Отвть всегда одинъ и тотъ же:— нтъ еще, миледи.

Однажды, выслушавъ этотъ отвтъ, миледи, которой тогда расчесывали волосы, погрузилась въ глубокую задумчивость. Вдругъ она увидла въ зеркал, что черные глаза ея служанки слдятъ за ней съ жаднымъ любопытствомъ.

— Потрудитесь заняться своимъ дломъ, замтила она мадемуазель Гортензіи: — вы можете выбрать другое время, чтобъ любоваться своей красотой.

— Прошу прощенья. Я любуюсь красотой миледи.

— И въ такомъ случа это совершенно лишнее.

Разъ посл обда, незадолго до солнечнаго заката, когда яркія группы гостей, оживлявшія послдніе два часа Дорожку привидній, уже разошлись и на террас оставались только сэръ Лейстеръ и миледи, явился, наконецъ, мистеръ Телькингорнъ. Онъ подошелъ своимъ обычнымъ размреннымъ шагомъ, который никогда не ускорялъ и не замедлялъ. На лиц его была обычная маска непроницаемости — если только это была маска — и казалось, что въ каждой складк его платья сидятъ фамильные секреты. Но искренно ли онъ преданъ великимъ міра сего, или только отдаетъ имъ за извстную плату свои услуги,— это остается тайной, и онъ хранитъ эту тайну такъ же крпко, какъ и тайны своихъ доврителей. Въ этомъ отношеніи онъ самъ себ повренный, который никогда не обманетъ.

— Какъ поживаете, мистеръ Телькингорнъ? спрашиваетъ баронетъ, подавая ему руку.

Мистеръ Телькингорнъ совершенно здоровъ и сэръ Лейстеръ тоже совершенно здоровъ, и вс трое чрезвычайно этимъ довольны.

Законникъ, заложивъ руки за сппну, прогуливается по террас рядомъ съ баронетомъ, миледи идетъ рядомъ съ мужемъ по другую сторону.

— Мы давно вабъ поджидали, любезно замчаетъ сэръ Лейстеръ.— Это должно означать: мы помнимъ о вашемъ существованіи, мистеръ Телькингорнъ, даже тогда, когда васъ нтъ на лицо, чтобъ напоминать объ этомъ своимъ присутствіемъ, мы оставляемъ уголокъ въ своей памяти для васъ, сэръ,— замтьте это!

Мистеръ Телькингорнъ отлично понимаетъ, онъ почтительно склоняетъ голову, говоритъ, что весьма обязанъ и добавляетъ:

— Я прибылъ бы сюда гораздо раньше, еслибъ меня но задержали нкоторыя справки по вашему процессу съ Бойторномъ.

— Совершенно недисциплинированный человкъ, личность въ высшей степени опасная во всякомъ обществ, съ самымъ дурнымъ направленіемъ, внушительно замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Онъ упрямъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

— Меня это ничуть не удивляетъ, упрямство свойственно такому человку, говоритъ сэръ Лейстеръ, хотя самъ производитъ впечатлніе самаго упрямаго изъ смертныхъ.

— Вопросъ въ томъ, согласитесь ли вы пойти на какія-нибудь уступки? продолжаетъ юристъ.

— Ни на какія, отвчаетъ сэръ Лейстеръ:— Мн уступать?!

— Я не имлъ въ виду какихъ-либо важныхъ уступокъ. Я знаю, что вы не откажетесь отъ своихъ правъ. Я разумлъ второстепенные пункты.

— Мистеръ Телькингорнъ, отчеканиваетъ сэръ Лейстеръ:— въ моемъ дл съ мистеромъ Бойторномъ не можетъ быть рчи о второстепенныхъ пунктахъ. Я пойду дальше и замчу, что никакъ не могу согласиться съ тмъ, чтобъ какое бы то ни было мое право можно было признать второстепеннымъ. Говоря такъ, я отношу это не столько къ себ, какъ къ личности, сколько къ моимъ фамильнымъ правамъ, которыя я обязанъ поддерживать,

Мистеръ Телькингорпъ еще разъ почтительно склоняетъ свою голову и говоритъ:

— Теперь у меня есть инструкціи. Мистеръ Бойторнъ задастъ намъ много хлопотъ.

— Это ужъ такой безпокойный характеръ, прерываетъ его сэръ Лейстеръ:— онъ кажется на то и созданъ, чтобъ надодать порядочнымъ людямъ! У него отвратительный характеръ, пятьдесятъ лтъ тому назадъ его бы судили и пытали въ лондонской тюрьм, какъ соучастника въ какомъ-нибудь процесс демагоговъ, и наврное подвергли бы строгому наказанію.

Посл минутной паузы сэръ Лейстеръ добавляетъ:

— Повсили бы, колесовали или четвертовали.

И, произнеся этотъ смертный приговоръ своему противнику, сэръ Лейстеръ видимо снялъ съ своей благородной груди огромную тяжесть и успокоился, какъ-будто приговоръ былъ узко приведенъ въ исполненіе.

— Однако наступаетъ уже ночь, становится холодно и миледи можетъ простудиться, говорить онъ:— войдемъ въ комнаты, мой другъ.

Они поворачиваютъ къ входной двери, и тутъ миледи въ первый разъ обращается къ мистеру Телькингорну.

— Вы поручали передать мн что-то относительно того лица, о почерк котораго я какъ-то васъ спросила. Съ вашей стороны очень любезно помнить такое ничтожное обстоятельство, я сама совсмъ о немъ забыла, и ваша приписка въ письм къ сэру Лейстеру напомнила мн о немъ. Не могу представить себ, что могъ напомнить мн такой почеркъ, по, несомннно, что-то напомнилъ.

— Что-то напомнилъ? повторяетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Да, должно быть, что-нибудь напомнилъ, если я его тогда замтила, беззаботно отвчаетъ миледи:— и вы, въ самомъ дл, взяли на себя трудъ разыскать писавшаго эту бумагу, какъ вы ее называли?.. показаніе?

— Да.

— Странное названіе!

Они проходятъ въ эту минуту мрачную столовую нижняго этажа, освщаемую днемъ двумя большими окнами. Теперь здсь полумракъ. Огонь бросаетъ яркій свтъ на панели стнъ и слабо отражается въ оконныхъ стеклахъ, при блдномъ и холодномъ освщеніи осенняго заката виднется окружающій ландшафтъ, по которому, подъ свистъ холоднаго втра, медленно стелется срый туманъ, единственный путникъ, кром громады тучъ.

Миледи опускается въ большое кресло по одну сторону камина, сэръ Лейстеръ помщается въ другомъ кресл — напротивъ, стряпчій становится передъ огнемъ и защищаетъ отъ него лицо ладонью лвой руки, такимъ образомъ, ему удобнй слдить за миледи.

— Да, я навелъ справки объ этомъ человк и разыскалъ его, говоритъ мистеръ Телькингорнъ,— но странне всего то, что я нашелъ его…

— Не совсмъ приличнымъ? подсказываетъ миледи томнымъ голосомъ.

— Я нашелъ его мертвымъ.

— Богъ мой! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, пораженный не столько самимъ фактомъ, сколько нелпостью выбранной для разговора темы.

— Я пришелъ въ его квартиру — жалкое гнздо нищеты,— и нашелъ его мертвымъ.

Сэръ Лейстеръ вмшивается:

— Извините меня, мистеръ Телькингорнъ, но я думаю, чмъ меньше говорить о такихъ вещахъ…

— Пожалуйста, сэръ Лейстеръ, дайте мн выслушать до конца, это какъ разъ подходящій разсказъ для сумерекъ, перебиваетъ миледи:— Такъ вы нашли его мертвымъ? Это ужасно.

Мистеръ Телькингорнъ утвердительно киваетъ головой и продолжаетъ:

— Отъ своей ли руки…

Сэръ Лейстеръ опять пытается что-то возразить:

— По чести… по истин…

— Пожалуйста, дайте мн дослушать, останавливаетъ его миледи.

— Ваша воля — законъ, моя милая, но я долженъ сказать…

— Вамъ нечего сказать! Продолжайте мистеръ Телькингорнъ.

Сэръ Лейстеръ изъ любезности уступаетъ жен, но про себя все-таки думаетъ, что говорить о подобныхъ вещахъ, о такой грязи особамъ высшаго общества — это по истин… по истин…

Мистеръ Телькингорнъ возобновляетъ свой разсказъ съ возмутительнымъ спокойствіемъ:

— Я остановился на томъ, что нельзя сказать утвердительно, было ли это самоубійство, или нтъ, но во всякомъ случа несомннно, что онъ умеръ отъ своей собственной руки, хотя осталось неизвстнымъ, послдовала ли смерть случайно, или самоубійство было совершено съ заране обдуманнымъ измреніемъ. Присяжные на коронерскомъ слдствіи ршили, что онъ отравился случайно.

— Что за человкъ былъ этотъ несчастный? спрашиваетъ миледи.

Стряпчій качаетъ головой.

— Трудно сказать. Онъ жилъ въ страшной нищет и грязи, лицо у него было какъ у цыгана, волосы и борода нестрижены, нечесаны, судя по всему, я отнесъ бы его къ подонкамъ человческаго общества, но докторъ убжденъ, что когда-нибудь онъ занималъ лучшее положеніе въ свт и видомъ былъ не таковъ.

— Какъ же звали это жалкое созданіе?

— Его звали такъ, какъ онъ самъ себя назвалъ, настоящаго имени никто не зналъ.

— Даже и т, кто ухаживалъ за нимъ передъ смертью?

— За нимъ никто не ухаживалъ: его нашли уже мертвымъ, я его и нашелъ.

— И не нашлось никакого указанія…

— Никакого.

Посл нкотораго размышленія стряпчій прибавляетъ:

— Въ квартир былъ старый чемоданъ, но тамъ не оказалось никакихъ бумагъ.

Впродолженіе этого короткаго разговора миледи и мистеръ Телькингорнъ держатъ себя совершенно такъ же, какъ всегда, правда, они пристально глядятъ другъ на друга, что, впрочемъ, весьма понятно при разговор на такую необычную тему. Сэръ Лейстеръ все время упорно смотритъ въ огонь съ выраженіемъ лица точь въ точь такимъ, какъ у того Дэдлока, портретъ котораго украшаетъ входную лстницу. Но вотъ разсказъ оконченъ, и онъ съ надменнымъ видомъ возобновляетъ свой протестъ:

— Немыслимо, чтобы какое-нибудь сцпленіе идей могло напомнить миледи этого несчастнаго,— можетъ быть, впрочемъ, что въ качеств писца онъ писалъ просьбы о вспомоществованіи, какія получаетъ миледи. Во всякомъ случа, онъ, сэръ Лейстеръ, надется, что больше ничего не услышитъ о предмет, столь далекомъ отъ того положенія, какое миледи занимаетъ въ свт.

— Конечно, эти вещи ужасны, но на минуту он могутъ заинтересовать, говоритъ миледи, кутаясь въ свою пушистую мантилью:— Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, отворите мн дверь!

Мистеръ Телькингорнъ распахиваетъ и придерживаетъ дверь съ выраженіемъ глубокаго почтенія, и пропускаетъ миледи, она проходитъ мимо него съ обычнымъ усталымъ видомъ, но походка ея по обыкновенію исполнена смлой граціи.

Мистеръ Телькингорнъ и миледи встрчаются въ тотъ же день за обдомъ, встрчаются и на слдующій день, встрчаются ежедневно впродолженіе многихъ дней. Леди Дэдлокъ, какъ и всегда — божество томное, окруженное поклоненіемъ, но несмотря на фиміамъ, который ей воскуряютъ со всхъ сторонъ, она по прежнему смертельно скучаетъ на своемъ алтар. Мистеръ Телькингорнъ, какъ и всегда, изображаетъ собою безмолвное хранилище благородныхъ тайнъ и удивительно уметъ быть совсмъ какъ дома въ совершенно чуждой для него сфер. Оба они удляютъ другъ другу такъ мало вниманія, какъ только возможно для людей, живущихъ подъ одною крышею.

Очень можетъ быть, что мистеръ Телькингорнъ неутомимо подстерегаетъ миледи и не перестаетъ подозрвать ее, не довряя ея сдержанности, очень можетъ быть, что чмъ меньше вниманія, повидимому, обращаетъ онъ на нее, тмъ больше она на сторож, очень можетъ быть, что каждый изъ нихъ готовъ дать многое, чтобъ только узнать, что знаетъ другой.

Но до поры до времени все это скрыто въ глубокихъ тайникахъ ихъ душъ.

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсфири.

Много разъ мы держали совтъ о томъ, какую профессію избрать Ричарду, сперва, по желанію мистера Джерндайса, мы обсуждали этотъ вопросъ безъ него, потомъ и онъ принялъ участіе въ нашихъ совщаніяхъ, но долго мы не могли прійти ни къ какому ршенію: Ричардъ говорилъ, что онъ на все согласенъ. Когда мистеръ Джерндайсъ высказывалъ опасеніе, не поздно ли уже Ричарду по годамъ поступать во флотъ, оказалось, что Ричардъ думаетъ, что пожалуй и поздно, когда мистеръ Джерндайсъ спрашивалъ его мннія относительно военной службы,— Ричардъ отвчалъ: мысль недурна. Когда мистеръ Джерндайсъ совтывалъ ему хорошенько обдумать — было ли его прежнее влеченіе къ морю обыкновенной мальчишеской фантазіей или серьезной склонностью, Ричардъ отвчалъ:— Очень часто я самъ задавалъ себ этотъ вопросъ, но ршить не могъ.

По этому поводу мистеръ Джерндайсъ говорилъ мн:

— Не могу утверждать, чтобы въ нершительности его характера была виновата исключительно та, сотканная изъ проволочекъ и неопредленности, юридическая паутина, которая опутываетъ этого мальчика со дня его рожденія, но не сомнваюсь, что, въ числ другихъ своихъ грховъ, судъ повиненъ и въ этомъ. Онъ зародилъ или по крайней мр развилъ въ Ричард привычку откладывать всякое ршеніе, разсчитывать на какую нибудь счастливую случайность, относиться ко всему на свт нершительно и неопредленно. Подъ вліяніемъ окружающихъ обстоятельствъ часто мняется характеръ людей пожилыхъ и уже установившихся, и странно было бы ожидать, что на этомъ мальчик не отразятся вредныя вліянія его дтства.

Я соглашалась съ этимъ, но находила, что надо было отчасти винить и воспитаніе Ричарда за то, что оно не противодйствовало этимъ вреднымъ вліяніямъ и не дисциплинировало его характеръ. Онъ пробылъ восемь лтъ въ училищ, гд, насколько я помню, упражнялся лишь въ искусств сочинять латинскіе стихи, и научился писать ихъ въ совершенств и всякими размрами, но я никогда не слыхала, чтобъ тамъ хоть сколько нибудь позаботились изучить его склонности, подмтить недостатки и приспособить къ нимъ его воспитаніе. Напротивъ, онъ долженъ былъ приспособляться къ латинскимъ стихамъ, правда, что этотъ предметъ изучался такъ тщательно, что, еслибъ Ричардъ пробылъ въ училищ до глубокой старости, онъ и тогда постоянно совершенствовался бы въ латинскомъ стихосложеніи, пока для расширенія образованія не постарался бы забыть, какъ пишутся стихи.

Конечно, латинскіе стихи прекрасны, они удивительно содйствуютъ развитію юношества, въ высшей степени пригодны для разныхъ случаевъ и остаются въ памяти на всю жизнь, по вопросъ:не полезне было бы для Ричарда, еслибъ въ школ онъ изучилъ ихъ поменьше, а его самого изучили бы побольше.

Я настолько невжественна, что не знаю даже, писали ли юные классики древней Греціи и Рима столько стиховъ, сколько ихъ пишутъ по гречески и по латыни наши школьники, я не знаю, есть ли еще кром Англіи страна, гд былъ бы введенъ такой обычай?

Ричардъ задумчиво говорилъ вамъ:

— Я не имю ни малйшаго представленія о томъ, кмъ я желалъ бы быть, только знаю наврное, что не поступлю въ духовное званіе, въ остальномъ же это для меня почти то же, что игра въ орелъ и ршетку.

— Нтъ ли у тебя склонности къ профессіи Кенджа? спросилъ его мистеръ Джерндайсъ.

— Право не знаю… Я очень люблю греблю, а молодые клерки проводятъ много времени въ катаньяхъ на шлюпк. Это отличная профессія!

— Медицина… предложилъ было мистеръ Джерндайсъ.

— Вотъ это дло! вскричалъ Ричардъ.

(Я почти уврена, что никогда прежде онъ онъ не думалъ о медицин).

— Вотъ это дло! повторялъ Ричардъ съ величайшимъ энтузіазмомъ.— Положительно медицина мое призваніе: Ричардъ Карстонъ Д. М.!

Онъ не шутилъ, хотя и заливался самымъ искреннимъ смхомъ, онъ объявилъ, что профессія избрана, и чмъ боле онъ о ней думалъ, тмъ она для него привлекательне,— ‘что можетъ быть выше искусства исцлять людей?’ Ему казалось, что онъ самъ пришелъ къ этому заключенію,— счастливое заблужденіе!— самъ онъ никогда не могъ бы ршить, къ чему онъ боле всего склоненъ: онъ радостно ухватился за новую мысль, чтобъ только избавиться отъ тягостныхъ размышленій.

Желала бы я знать, всегда ли латинскіе стихи приводятъ къ такому результату, или же Ричардъ представляетъ единич ный случай?

Мистеру Джерндайсу стоило большого труда завести съ нимъ серьезный разговоръ, обратить его вниманіе на то, какъ важно здраво обсудить принимаемое ршеніе, чтобы не ошибиться. Посл такихъ разговоровъ Ричардъ становился чуточку серьезне, но неизмнно кончалъ тмъ, что уврялъ меня и Аду,— что ‘все обстоитъ благополучно’, и сейчасъ же заговаривалъ о другомъ.

— Клянусь небомъ! восклицалъ мистеръ Бойторнъ (нужно ли говорить, какъ горячо интересовался онъ этимъ вопросомъ, какое живое участіе принялъ въ обсужденіи его? Думаю, что нтъ, ибо онъ ничего не длалъ въ половину). Я чертовски радъ, что встрчаю молодого человка, пылко и благородно освящающаго себя этому высокому призванію. Чмъ больше пылкости онъ вложитъ въ это святое дло, тмъ лучше для человчества и тмъ хуже для корыстолюбивыхъ заправилъ, презрнныхъ плутовъ, которые постарались сдлать это славно искусство самымъ невыгоднымъ. Низко и подло назначать такое мизерное вознагражденіе корабельнымъ врачамъ! Будь моя воля, я бы сказалъ господамъ членамъ Совта Адмиралтейства: вотъ вамъ двадцать четыре часа сроку, или измните эту систему, или я подвергаю васъ сложному перелому обихъ ногъ и запрещаю врачамъ подавать вамъ помощь подъ страхомъ каторжныхъ работъ!

— Дай имъ хоть недлю сроку, попросилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Ни подъ какимъ видомъ! Двадцать четыре часа, ни секунды больше! кричалъ мистеръ Бойторнъ.— Что-же касается всхъ этихъ корпорацій, приходскихъ общинъ и тому подобныхъ собраній олуховъ и болвановъ, болтающихъ пустяки объ этомъ предмет,— ихъ всхъ надо сослать на ртутные рудники и на всю жизнь, хотя бы только для того, чтобы не допустить ихъ осквернять англійскій языкъ,— языкъ, на которомъ говорятъ во всемъ подлунномъ мір. А этимъ господамъ, которые низко эксплуатируютъ благородныхъ юношей, отдавшихъ свои лучшіе годы наук, вознаграждая ихъ за долголтнее и дорого стоющее обученіе, за ихъ неоцненныя услуги такъ, что этой подачкой не удовлетворился бы ни одинъ жалкій писарь,— этимъ господамъ я свернулъ бы шеи и для назиданія выставилъ бы ихъ головы въ медицинской академіи, чтобъ вс члены медицинской корпораціи, молодые въ особенности, могли во-очію убдиться, до какой степени толщины можетъ достигнуть человческій черепъ.

Закончивъ эту грозную тираду, онъ обернулся къ намъ съ пріятнйшей улыбкой и внезапно залился такимъ неудержимымъ хохотомъ, что, будь это не онъ, а кто-нибудь другой, можно было подумать, что онъ лопнетъ отъ напряженія.

Когда истекъ срокъ, данный Ричарду мистеромъ Джерндайсомъ на размышленіе, онъ продолжалъ утверждать, что его выборъ сдланъ, и успокопвать меня и Аду, что ‘все обстоитъ прекрасно’. Было ршено пригласить на совтъ мистера Кенджа. Мистеръ Кенджъ пожаловалъ къ обду, онъ развалился въ кресл, вертлъ свои очки, говорилъ своимъ сладкозвучнымъ голосомъ,— словомъ, продлалъ буквально все то, что запечатллось въ моей памяти еще съ тхъ поръ, какъ я видла его, когда была ребенкомъ.

— Да-а, это хорошая профессія, мистеръ Джерндайсъ, очень, очень хорошая, говорилъ Кенджъ.

Опекунъ замтилъ, взглянувъ на Ричарда:

— Да, но подготовительныя занятія требуютъ большого прилежанія.

— О, безъ сомннія, требуютъ большого прилежанія, подтвердилъ Кенджъ.

— Впрочемъ, въ большей или меньшей степени, прилежаніе необходимо при всякихъ серьезныхъ занятіяхъ, труда не избжать, какую не выбрать карьеру, продолжалъ опекунъ.

— Конечно, опять подтвердилъ Кенджъ.— И безъ сомннія, мистеръ Ричардъ Карстонъ, столь блестящимъ образомъ зарекомендовавшій себя — если можно такъ выразиться,— подъ снью классическаго дерева, гд протекли его юные годы, примнитъ на томъ славномъ поприщ, куда поступаетъ, принципы и знанія, пріобртенныя версификаціей стиховъ на томъ язык, на которомъ одинъ поэтъ сказалъ, если не ошибаюсь, такъ: ‘поэтомъ нельзя сдлаться, а надо родиться’.

— Можете быть уврены, я сдлаю все, что могу, чтобъ добиться цли, сказалъ Ричардъ со всмъ свойственнымъ ему чистосердечіемъ.

Мистеръ Кенджъ учтиво склонилъ голову.

— Превосходно. Теперь, когда мистеръ Ричардъ заврилъ насъ, что онъ разсчитываетъ добиться цли и сдлаетъ для этого все, что въ его власти (легкіе кивки мистера Кенджа осторожно, но явственно подчеркиваютъ послднія слова), теперь, мистеръ Джерндайсъ, намъ остается только изыскать лучшій способъ для достиженія цли его стремленій. Теперь вопросъ въ томъ, куда помстить въ настоящее время мистера Ричарда? Имется ли въ виду какой-нибудь врачъ-практикъ, пользующійся достаточной извстностью?

— Кажется, Рикъ, у тебя никого еще нтъ въ виду? спросилъ опекунъ.

— Никого, сэръ.

— Такъ съ. Теперь относительно мстопребыванія. Составили ли вы какой-нибудь опредленный планъ на этотъ счетъ? спросилъ Кейджъ.

— Н-нтъ, отвчалъ Ричардъ.

— Такъ-съ, еще разъ отмтилъ Кенджъ.

— Я желалъ бы нкотораго разнообразія, то есть, поправился Ричардъ,— по возможности обширнаго круга для наблюденій.

— Вполн основательное желаніе, одобрилъ мистеръ Кенджъ.— Я полагаю, мистеръ Джерндайсъ, что не можетъ быть ничего легче, какъ устроить это дло. Прежде всего намъ надо найти подходящаго врача-практика, въ чемъ затрудненія не встртится, какъ только станетъ извстно наше желаніе и,— надо ли добавить?— предлагаемое нами денежное вознагражденіе, трудность будетъ заключаться лишь въ выбор. Во-вторыхъ, намъ надо выполнить кое-какія формальности, которыя въ наше время требуются отъ тхъ, кто состоитъ подъ опекой суда. Въ скорости мы будемъ вполн удовлетворены и добьемся цли, говоря словами мистера Ричарда. Замчательное совпаденіе! вдругъ воскликнулъ мистеръ Кенджъ и добавилъ съ оттнкомъ меланхолія въ голос и улыбк:— Одно изъ тхъ, которыя не можетъ объяснить нашъ слабый умъ при современномъ ограниченномъ круг нашихъ знаній!— Не странно ли: у меня есть двоюродный братъ, медикъ, который, мн кажется, какъ разъ подходитъ къ вашимъ требованіямъ, и, какъ мн кажется, согласился бы на ваше предложеніе,— я, конечно, не могу поручиться за его согласіе, такъ же, какъ и за ваше, но мн кажется, онъ взялъ бы мистера Ричарда.

Это предложеніе пришлось очень кстати, и было ршено, что мистеръ Кенджъ повидается со своимъ двоюроднымъ братомъ.

Мистеръ Джерндайсъ еще прежде общалъ свозить насъ на мсяцъ или на два въ Лондонъ, теперь мы ршили, что подемъ вмст съ Ричардомъ и заодно устроимъ его.

Спустя недлю ухалъ отъ насъ мистеръ Бойторнъ, мы покинули Холодный домъ и поселились въ Лондон, въ веселенькой квартир въ Оксфордъ-Стрит, надъ лавкою обойщика.

Все въ Лондон насъ поражало, мы цлые дни проводили вн дома, осматривая достопримчательности, которымъ, казалось. конца не будетъ, съ восторгомъ посщали мы театры и видли вс пьесы, какія стоило смотрть. Упоминаю объ этомъ потому, что въ театр я опять встртилась съ мистеромъ Гуппи и съ этого времени онъ опять сталъ мн надодать.

Въ одинъ прекрасный вечеръ мы съ Адой сидли въ лож, Ричардъ занималъ свое любимое мсто позади кресла Ады, случайно взглянувъ въ партеръ, я увидла мистера Гуппи съ невозможно прилизанными волосами, онъ смотрлъ на меня въ упоръ, придавъ своему лицу выраженіе мрачнаго отчаянія. За все представленіе онъ ни разу не взглянулъ на актеровъ, а магнетизировалъ меня своимъ жалобнымъ взоромъ, и все время съ лица его не сходило заученное выраженіе глубокой скорби и безпредльнаго унынія.

Хотя все это было и смшно, но страшно меня стсняло и отравило мн удовольствіе на весь вечеръ. Съ этого времени, когда бы мы ни пришли въ театръ, всякій разъ я имла удовольствіе видть въ партер эту фигуру съ устремленнымъ на меня умоляющимъ взоромъ, съ тмъ же унылымъ видомъ, съ прилизанными волосами и въ невроятныхъ размровъ отложныхъ воротничкахъ.

Случалось, что мы прізжали въ театръ и его еще не было, я начинала надяться, что онъ вовсе не придетъ, но когда я, заинтересовавшись спектаклемъ, совершенно забывала про мистера Гуппи, я вдругъ встрчала его томный взиръ и могла быть уврена, что до конца вечера онъ ужъ не оставитъ меня въ поко.

Не могу выразить, какъ это мн было несносно: если бы онъ хоть причесалъ иначе волоса, хоть спряталъ бы свои воротнички, а то вчно лицезрть ту же глупую фигуру съ вытаращенными глазами, съ тмъ же глупымъ видомъ, долженствующимъ изображать мрачную меланхолію!

Меня такъ стсняло вчно чувствовать на себ его взглядъ, что я не могла ни смяться, ни плакать во время спектакля, ни шевельнуться, ни говорить,— мн казалось, будто я связана и двигаюсь не такъ, какъ всегда.

Я не могла уйти, въ аванъ-ложу, потому что Ада и Ричардъ привыкли, что я всегда была подл нихъ, и если бъ меня замнилъ кто-нибудь другой, они не могли бы разговаривать такъ свободно. И я оставалась въ лож, сама не своя, не зная, куда глаза двать, потому что чувствовала, какъ меня преслдуютъ эти влюбленные взоры, меня мучило и то, что ради меня этотъ молодой человкъ тратитъ такъ безразсудно свое скромное жалованье.

Я думала было разсказать обо всемъ мистеру Джерндайсу, но боялась, что пожалуй опекунъ приметъ это слишкомъ горячо и молодой человкъ лишится своего мста въ контор, а я вовсе не хотла ему повредить. Мн приходила также мысль довриться Ричарду, но потомъ подумала, что Ричардъ по всей вроятности воспылаетъ желаніемъ поставить мистеру Гуппи фонари подъ глазами, и ничего не сказала. Одно время мн казалось, что слдуетъ чмъ-нибудь выразить свое неудовольствіе мистеру Гуппи, напр., нахмурить брови или неодобрительно покачать головой,— по я чувствовала, что никогда на это не ршусь: хотла было написать его матери, но меня остановила мысль, что, завязавъ переписку, я пожалуй еще больше испорчу дло,— къ тому же заключенію приводили меня и вс остальныя предположенія, и въ конц концовъ я убдилась, что ршительно ничего не могу подлать.

Постоянство мистера Гуппи выражалось не только тмъ, что онъ аккуратно появлялся на каждомъ представленіи и въ каждомъ театр, гд были мы, но и тмъ, что мы непремнно встрчали его всюду, какъ только выходили изъ дому, два или три раза я видла даже, какъ онъ прицпился къ запяткамъ нашего экипажа, несмотря на гвозди, которые были тамъ натыканы. Если мы оставались дома, онъ помщался у фонарнаго столба противъ нашихъ оконъ. Квартира, которую мы занимали, была угловая и выходила на дв улицы, и фонарь приходился какъ разъ противъ оконъ моей спальни, такъ что по вечерамъ я остерегалась подходить къ окнамъ, и мои опасенія были основательны, ибо въ одну холодную лунную ночь я увидла мистера Гуппи, прислонившагося къ фонарному столбу и рискующаго схватить себ насморкъ.

Счастье еще, что онъ былъ занятъ въ теченіе дня, иначе я не имла бы ни минуты покоя.

Пока мы кружились въ вихр удовольствій, въ которомъ принималъ такое необычайное участіе и мистеръ Гуппи, дло, которое привело насъ въ городъ, подвигалось своимъ чередомъ. Двоюродный братъ мистера Кенджа, мистеръ Байгемъ Беджеръ, имлъ въ Чельзи обширную практику и кром того завдывалъ большой городской больницей. Онъ согласился зяниматься съ Ричардомъ и помстить его въ своемъ дом, повидимому, подъ руководствомъ мистера Беджера занятія Ричарда общали идти успшно, они понравились другъ другу, условіе между ними было заключено, согласіе лорда канцлера получено, и дло покончено. Въ тотъ день, когда контрактъ былъ ^подписанъ, мы вс были приглашены къ мистеру Веджеру, ‘отобдать въ тсномъ семейномъ кругу’,— какъ значилось въ пригласительной записк мистрисъ Беджеръ, и дйствительно, кром хозяйки и насъ съ Адой, дамъ не было. Въ гостиной хозяйку окружали самые разнообразные предметы, по которымъ можно было заключить, что она занималась всмъ понемножку, рисовала, играла на фортепіано, на арф, на гитар, рукодльничала, читала, сочиняла стихи, ботанизировала. На мой взглядъ, мистрисъ Беджеръ было лтъ пятьдесятъ, одта она была очень моложаво и обладала такимъ яркимъ цвтомъ лица, что къ числу другихъ ея талантовъ надо прибавитъ еще одинъ: она немножко румянилась, не въ укоръ ей будь сказано.

Мистеръ Беджеръ былъ блокурый румяный господинъ съ ослпительно блыми зубами, курчавыми волосами, нжнымъ голосомъ и глазами на выкат, — точно вчно чему-то удивлялся. Онъ былъ нсколькими годами моложе жены и ужасно ею восхищался, это восхищеніе основывалось на довольно курьезномъ факт,— на томъ, что онъ былъ ея третій мужъ. Не успли мы войти и уссться, какъ онъ съ торжественнымъ ни домъ обратился къ мистеру Джерндайсу:

— Едва ли вы поврите, что я третій мужъ мистрисъ Вайгемъ Беджеръ.

— Неужели?

— Да, третій. Не правда ли, миссъ Соммерсонъ, по виду мистрисъ Беджеръ нельзя подумать, чтобъ она была уже третій разъ замужемъ?

— Никакъ нельзя, поспшила подтвердить я.

— И оба были замчательные люди! продолжалъ мистеръ Беджеръ конфиденціальнымъ тономъ:— капитанъ королевскаго флота Своссеръ,— первый ея мужъ, былъ превосходнйшій морякъ, одинъ изъ лучшихъ офицеровъ своего времени. Имя же профессора Динго, моего достойнаго предшественника,— пользуется европейской извстностью.

Мистрисъ Беджеръ гордо улыбнулась, услышавъ эти слова, и въ отвтъ на ея улыбку супругъ продолжалъ:

— Да, душенька. Я только что сообщилъ нашимъ гостямъ, что до меня вы имли двухъ мужей, людей весьма замчательныхъ, чему мистеръ Джерндайсъ и миссъ Соммерсонъ врятъ съ трудомъ, какъ и вс.

— Мн не было и двадцати лтъ, когда я вышла за Своссера, капитана королевскаго флота, начала мистрисъ Беджеръ.— Я плавала съ нимъ въ Средиземномъ мор и сдлалась настоящимъ морякомъ. Въ день двнадцатой годовщины моей первой свадьбы я сдлалась женою профессора Динго.

— Европейской знаменитости! вставилъ шепотомъ мистеръ Беджеръ.

— Наша свадьба съ мистеромъ Беджеромъ была отпразднована въ тотъ же самый день года,— я привязалась къ этому дню.

— Такъ что, прервалъ мистеръ Беджеръ, подводя итогъ сказанному,— мистрисъ Беджеръ внчалась три раза, причемъ два первые мужа были замчательные люди, и свадьба каждый разъ происходила въ одинъ и тотъ же день и часъ: двадцать перваго марта, въ одиннадцать часовъ утра.

Мы поспшили выразить приличное случаю изумленіе.

— Мистеръ Беджеръ, я боюсь оскорбить вашу скромность, но позвольте мн поправить васъ и сказать: три замчательныхъ человка, замтилъ м-ръ Джерндайсъ.

— Благодарю, мистеръ Джерндайсъ, я всегда говорю ему то же, сказала мистрисъ Беджеръ,

— А что я всегда отвчаю вамъ, дорогая моя? Не стану изъ жеманства принижать себя, умалять извстность по своей спеціальности, которой я достигъ,— нашъ другъ мистеръ Карстонъ будетъ имть много случаевъ судить объ этомъ. Но я не выжилъ еще изъ ума и не настолько самонадянъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ намъ,— чтобъ приравнивать свою скромную репутацію къ той славной стез, которою шествовали такіе выдающіеся люди, какими были капитанъ Своссеръ и профессоръ Динго.

И отворивъ дверь въ смежную комнату, докторъ добавилъ:

— Можетъ быть, мистрисъ Джерндайсъ, вамъ будетъ интересно взглянуть: вотъ на этомъ портрет капитанъ Своссеръ, снятый по возвращеніи на родину посл стоянки у африканскихъ береговъ. Мистрисъ Беджеръ говоритъ, что у него на портрет такой желтый цвтъ лица отъ того, что онъ долго страдалъ отъ тамошней лихорадки. Но какая прекрасная голова!

Мы подтвердили хоромъ:— Прекрасная голова!

— Когда я на нее смотрю, я думаю — вотъ этого человка я счелъ бы за счастье знать лично, продолжалъ мистеръ Беджеръ.— Это лицо поражаетъ съ перваго взгляда и ясно говоритъ, что капитанъ Своссеръ былъ замчательный, изъ ряду вонъ выдающійся человкъ. По другую сторону портретъ профессора Динго, того я хорошо зналъ, я лчилъ его во время послдней болзни,— сходство удивительное! Надъ фортепіано портретъ моей жены, когда она была мистрисъ Своссеръ, надъ диваномъ моя жена, когда она была мистрисъ Динго. Портрета теперешней мистрисъ Беджеръ у меня нтъ, — я владю оригиналомъ и мн не нужно копій.

Доложили, что обдъ поданъ, и мы сошли въ столовую. Обдъ былъ отличный и превосходно сервированъ, но капитанъ и профессоръ не выходили изъ головы мистера Беджера и онъ ежеминутно угощалъ ими меня и Аду, которыя имли честь быть его сосдками и состоять подъ его исключительнымъ попеченіемъ.

— Вамъ угодно воды, миссъ Соммерсонъ? Позвольте, не нойте изъ этого стакана!— Джемсъ, принесите профессорскій кубокъ!

Ада похвалила искусственные цвты.

— Удивительно, какъ сохранились! Мистрисъ Байгемъ Беджеръ получила ихъ въ подарокъ во время своего путешествія по Средиземному морю.

Предлагая мистеру Джерндайсу стаканъ кларету, онъ сказалъ:— Только не этого. При такомъ торжественномъ случа я угощу васъ особеннымъ кларетомъ.— Джемсъ! капитанскаго вина!— Мистеръ Джерндайсъ, это вино привезено капитаномъ Своссеромъ, ужъ не могу сказать, сколько лтъ тому назадъ. Неправда ли, превосходное винцо, мистеръ Джерндайсъ? Дорогая моя, сдлайте мн удовольствіе, отвдайте этого вина.— Джемсъ, капитанскаго вина барын.— Ваше здоровье, душа моя!

Даже посл обда, когда мы, дамы, удалились въ гостиную, первый и второй мужья мистрисъ Беджеръ продолжали насъ преслдовать.

Мистрисъ Беджеръ сначала преподнесла намъ краткій очеркъ жизни и заслугъ капитана Своссера до его женитьбы, а затмъ перешла къ боле подробному изложенію, начиная съ того вечера, когда капитанъ влюбился въ нее на офицерскомъ балу, происходившемъ на палуб корабля ‘Крнилеръ’ во время стоянки въ Плимутской гавани.

— Милый старикъ ‘Криплеръ!’ говорила мистрисъ Беджеръ, мечтательно качая головой.— Это былъ благородный корабль, въ немъ ни сучка ни задоринки, говаривалъ бывало капитанъ Своссеръ, и дйствительно, онъ былъ удиферентованъ, какъ настоящее морское судно, имлъ отличный рангоутъ… извините, что я употребляю морскіе термины: въ т времена я была настоящимъ матросомъ. Въ память той блаженной минуты капитанъ Своссеръ еще боле полюбилъ этотъ бригъ и часто говаривалъ, когда тотъ сталъ уже негоденъ къ плаванію, что, будь онъ богатъ, непремнно купилъ бы старый остовъ ‘Криплера’ и веллъ бы выршатъ надпись на шканцахъ, гд мы съ нимъ танцовали, чтобъ отмтить то мсто, гд онъ причалилъ и спустилъ флагъ передъ огнями моихъ марсовыхъ фонарей — этимъ морскимъ выраженіемъ онъ обозначалъ мои глаза.

Мистрисъ Беджеръ грустно покачала головой, взглянувъ въ зеркало, и вздохнула.

— Между капитаномъ Своссеромъ и профессоромъ Динго большая разница, продолжала она съ грустной улыбкой.— Въ начал я долго ее чувствовала: въ моемъ образ жизни произошелъ цлый переворотъ. Но привычка въ соединеніи съ наукой примирили меня съ моей участью, — наука, главнымъ образомъ. Я была единственнымъ спутникомъ профессора въ его ботаническихъ экскурсіяхъ, мало по малу я стала забывать, что была когда-то морякомъ, и превратилась въ ученаго.

Не странно ли, что профессоръ былъ совершенная противоположность капитану Своссеру, а мистеръ Беджеръ нисколько не похожъ на нихъ обоихъ!

Затмъ мы перешли къ повствованію о болзненной кончин капитана и профессора.

Мистрисъ Беджеръ дала намъ понять, что она только разъ въ жизни любила безумно и что капитанъ Своссеръ былъ предметомъ этой пылкой страсти, полной юношескаго энтузіазма, который посл никогда ужъ не возвращался. Разсказывая о предсмертныхъ страданіяхъ профессора, мистрисъ Беджеръ подражала его слабому голосу, говорила зловщимъ шепотомъ: ‘Гд Лаура? Лаура, дай мн воды съ сухарикомъ!’ и профессоръ мало по малу испускалъ духъ, когда неожиданный приходъ мужчинъ сразу уложилъ его въ могилу.

Въ этотъ вечеръ, да и во вс послдніе дни, я замчала, что Ада и Ричардъ старались какъ можно больше быть вмст, конечно это было вполн естественно, такъ какъ вскор имъ грозила долгая разлука. Поэтому, когда мы вернулись домой и пришли въ свои комнаты, я не была особенно удивлена необыкновенной молчаливостью Ады, но я никакъ не ожидала того, что послдовало: она бросилась въ мои объятія, спрятала свое личико на моемъ плеч и шепнула мн:

— Эсфирь, я хочу теб сказать большой, секретъ!

Воображаю, какой у нея можетъ быть секретъ!

— Что такое Ада?

— Ахъ, Эсфирь, ты ни за что не угадаешь.

— Хочешь, попробую?

— Нтъ, нтъ, не надо! закричала Ада, испугавшись, что я въ самомъ дл угадаю.

— О чемъ же бы этотъ секретъ? спросила я, притворяясь, что пробую догадаться.

— Это о… Ричард, прошептала Ада.

— Ну, моя родная, что же съ нимъ такое? спросила я, цлуя ея свтлые волосы, такъ какъ лицо свое она прятала.

— Ты никогда не угадаешь, Эсфирь!

Мн доставляло такое удовольствіе чувствовать, какъ она тсно прижималась ко мн, пряча свою головку на моемъ плеч, что я не хотла ей помочь, зная къ тому же, что ея слезы вызваны не печалью, а смшаннымъ чувствомъ радости, гордости и надежды.

— Ричардъ говоритъ… я знаю, это глупо, потому что мы оба такъ молоды… но онъ говоритъ… (потокъ горючихъ слезъ)… что онъ любитъ меня, Эсфирь!

— Въ самомъ дл? Слыхано ли что нибудь подобное!.. сказала я.— Но, говоря правду, моя кошечка, я могла бы сказать теб это уже давнымъ-давно.

Въ радостномъ изумленіи Ада приподняла свое раскраснвшееся личико, обвилась вокругъ моей шеи и засмялась сквозь слезы. Весело было видть ея смущеніе и слышать ея радостный смхъ.

— Неужели, милочка, вы считали меня такой простофилей, что я ничего не замчаю? Кузенъ Ричардъ любить тебя всмъ сердцемъ, не знаю ужъ какъ давно!

— А мн ты никогда ни словомъ не заикнулась объ этомъ, упрекнула меня Ада, крпко цлуя.

— Я ждала, чтобъ мн сказали.

— А теперь, когда ты узнала, скажи, ты не думаешь, что это дурно?

Она смотрла такими умоляющими глазами, что подкупила бы меня, будь я даже самой старой и самой строгой дуэньей, но пока я еще далеко не была такой и потому поспшила отвтитъ отрицательно.

— Ну, милочка, начала было я:— теперь я знаю самое ужасное.

— Ахъ, Эсфирь, это еще не самое ужасное! воскрикнула Ада, крпче обвивая мою шею и пряча лицо у меня на груди.

— Неужели еще не все?

— Не все! тяжело вздохнула она.

Я продолжала шутить: — Не хочешь ли ты сказать, что и ты…

— Да, Эсфирь, да! ты знаешь, что я люблю его, говорила она сквозь слезы и вдругъ громко зарыдала:— Всмъ сердцемъ, всей душой люблю!

Опять я не могла удержаться отъ смха и сказала ей, что и это давнымъ-давно знаю.

Мы услись передъ огнемъ и я говорила одна, пока Ада не успокоилась и не развеселилась, впрочемъ, говорить пришлось не долго.

— Какъ ты думаешь, тетушка Дурденъ, знаетъ кузенъ Джонъ? вдругъ спросила Ада.

— Если только онъ не слпъ, кошечка моя, то долженъ знать.

— Надо переговорить съ нимъ до отъзда Ричарда, сказала она и робко прибавила:— Надо намъ съ тобой посовтоваться, можетъ быть ты скажешь опекуну? Ты не разсердишься, дорогая старушка, если Ричардъ войдетъ сюда?

— Такъ значитъ Ричардъ ждетъ за дверьми, плутовка?

— Наврное не знаю, думаю, что ждетъ, отвтила она застнчиво,— одной этой восхитительной наивностью она могла бы совершенно побдить меня, еслибъ давно уже не владла моимъ сердцемъ.

Конечно онъ былъ тутъ. Оба принесли себ по стулу и услись такъ, что я была въ середин, они по бокамъ, казалось, будто оба влюблены не другъ въ друга, а въ меня, — такъ нжно, доврчиво и ласково они ко мн относились.

Сначала велись самыя безтолковыя рчи,— я не пробовала прерывать ихъ, такъ какъ и сама находила въ нихъ удовольствіе, потомъ мы начали степенно разсуждать о томъ, какъ они молоды, какъ долго имъ надо ждать. Конечно, они не сомнвались, что будутъ счастливы: истинная прочная любовь преодолетъ вс препятствія, вдохнетъ въ нихъ твердую ршимость исполнять свой долгъ, дастъ имъ мужество, постоянство… Они готовы на все другъ для друга: Ричардъ говорилъ, что будетъ работать для Ады, не покладая рукъ, Ада общала то же со своей стороны… Мы просидли половину ночи за такими разговорами, они спрашивали моихъ совтовъ, называли меня самыми нжными именами, и когда мы разставались, я дала имъ общаніе, что завтра же переговорю съ кузеномъ Джономъ.

На другой день посл, завтрака я сошла въ комнату, которая въ нашей лондонской квартир исполняла должность ворчальни, и сказала опекуну, что мн поручили передать ему кое-что.

Захлопнувъ книгу, которую читалъ, онъ ласково сказалъ мн:

— Ужъ если старушка взяла на себя порученіе, то это наврное что нибудь хорошее.

— Надюсь, что да. Я даже уврена, что для васъ это ужъ не тайна, хоть и случилось только вчера.

— Вотъ какъ! Что же это такое, Эсфирь?

— Дорогой опекунъ, вы конечно помните тотъ счастливый вечеръ, когда мы впервые явились въ Холодный домъ. Помните, какъ Ада пла въ темной комнат?

Я хотла вызвать въ немъ воспоминаніе о томъ взгляд, которымъ мы при этомъ обмнялись, и достигла цли.

Посл нкотораго колебанія я продолжала:

— Потому что…

— Что же, голубушка? Не волнуйся такъ!

— Потому что Ада и Ричардъ полюбили другъ друга и объяснились.

— Какъ! уже? воскликнулъ опекунъ въ совершенномъ изумленіи.

— Да, уже. Правду сказать, опекунъ, я давно этого ожидала.

— Вотъ такъ штука!

Минуту или дв онъ сидлъ погруженный въ раздумье, на его выразительномъ лиц блуждала его всегдашняя добрая, прекрасная улыбка.

Потомъ онъ попросилъ меня передать имъ, что желаетъ ихъ видть. Когда они вошли, онъ отечески обнялъ Аду одною рукою и обратился къ Ричарду серьезно, но привтливо:

— Я счастливъ, что заслужилъ ваше довріе, мои милые, и надюсь, что сохраню его навсегда. Часто, когда я думалъ о тхъ отношеніяхъ, которыя установились между нами четверыми и такъ освтили и украсили мою жизнь, часто мн представлялась въ далекомъ будущемъ возможность боле тсныхъ узъ между тобой, Рикъ, и твоей хорошенькой кузиной… не конфузься, Ада, дорогая моя. По многимъ причинамъ я желалъ и желаю этого союза, но не теперь, Рикъ — въ далекомъ будущемъ.

— Отлично! благоразумно!— Но выслушайте меня, дорогіе мои. Пожалуй я долженъ бы сказать вамъ, что вы не знаете еще себя, я долженъ бы сказать: можетъ случиться многое, что измнитъ ваши отношенія и разлучитъ васъ, цпи, которыя вы на себя надваете,— конечно цпи изъ розъ и, по счастью, легко рвутся, но могутъ превратиться и въ свинцовыя.— Но я не стану вамъ предлагать этихъ правилъ мудрой осторожности: кому суждено узнать ихъ по опыту, тотъ узнаетъ и такъ слишкомъ скоро. Вроятно по прошествіи многихъ лтъ ваше чувство не измнится, вы останетесь другъ для друга тмъ же, чмъ и теперь,— предположимъ, что такъ и будетъ… но прежде, чмъ говорить дальше, я долженъ все-таки сказать слдующее: Если ваши чувства измнятся, если вы убдитесь, что лучше вамъ оставаться братомъ и сестрой, что вы заблуждались, разсуждая иначе въ ту пору, когда едва вышли изъ дтства,— извини меня, пожалуйста, Рикъ,— если вы въ этомъ убдитесь,— то не стыдитесь признаться мн: тутъ нтъ ничего ужаснаго, вещь самая обыкновенная.— Конечно, я не имю никакихъ правъ надъ вами, я только вашъ другъ и дальній родственникъ, но я хотлъ бы имть ваше довріе и, надюсь, не сдлаю ничего такого, чтобы лишиться его.

— Скажу за себя и за Аду: знаю, что и она думаетъ то же, что я. Сэръ! вы пріобрли права надъ нами обоими, эти права укрпляются съ каждымъ днемъ, ихъ источникъ — наше глубокое уваженіе, любовь, благодарность къ вамъ!

— Дорогой кузенъ Джонъ! сказала Ада, прильнувши къ его плечу:вы заняли въ моемъ сердц мсто моего отца, я перенесла на васъ ту любовь и уваженіе, которыя питала къ нему, и готова повиноваться вамъ, какъ отцу.

— Ну, довольно. Перейдемъ къ нашему предположенію, сказалъ мистеръ Джерндайсъ.— Бодро, полные надеждъ, взглянемъ на далекое будущее. Рикъ, ты вступаешь теперь въ свтъ, тебя примутъ тамъ, смотря по тому, каковъ ты самъ будешь. Врь въ Провидніе, но и въ свои силы, и не раздляй этихъ двухъ връ, какъ длали древніе язычники. Постоянство въ любви — вещь хорошая, но само по себ ничего не стоитъ, когда человкъ не обнаруживаетъ постоянства во всемъ, за что берется. Если ты не будешь твердо убжденъ въ этомъ, или не съумешь это убжденіе приложить къ длу, то, будь въ теб таланты хоть всхъ великихъ людей, прошлыхъ и настоящихъ,— ты ничего не добьешься. Если ты держишься той нелпой идеи, будто успхъ, всякій настоящій успхъ въ чемъ бы то ни было, въ великомъ или маломъ, можно вырвать у судьбы смаху,— разстанься съ этой мыслью, или разстанься съ Адой.

— Съ мыслью я охотно разстанусь, сэръ, отвчалъ Ричардъ улыбаясь:— тмъ боле, что уже давно отъ нея отказался, и стану терпливо пробивать себ дорогу, надясь заслужить въ будущемъ кузину Аду.

— Отлично! потому что, если ты сдлаешь Аду несчастной, теб не зачмъ было ея и домогаться! сказалъ мистеръ Джерндайсъ,

— Сдлать ее несчастной? Сохрани Богъ! Я готовъ скоре отказаться отъ ея любви! гордо отвтилъ Ричардъ.

— Хорошо сказано! Вотъ это хорошо сказано! вскричалъ мистеръ Джерндайсъ.— Ада останется дома со мною. Все пойдетъ хорошо, Рикъ, если мысль объ Ад будетъ всегда съ тобою, среди предстоящихъ теб трудовъ, и ты будешь ее любить столько же въ ея отсутствіи, какъ и тогда, когда увидишь ее, навщая насъ. Въ противномъ случа, худо будетъ.— Моя проповдь кончена. Я думаю, теперь вамъ съ Адой лучше всего пойти погулять.

Ада нжно поцловала опекуна, Ричардъ отъ всего сердца пожалъ ему руку, выходя изъ комнаты, оба обернулись и взглянули на меня, давая мн понять, что будутъ меня ждать.

Дверь стояла отворенной и мы невольно слдили глазами, какъ они проходили по смежной комнат, освщенной въ это мгновеніе яркимъ свтомъ солнца. Они шли подъ руку, Ричардъ, склонясь къ Ад, съ жаромъ говорилъ ей что-то, она слушала и смотрла на него такъ, какъ будто бы на свт кром него ничего не существовало.

Юные, красивые, полные радужныхъ надеждъ, они шли легкими шагами, облитые яркими солнечными лучами, ихъ радостныя мысли, наврное, переносились къ будущему, которое сулило имъ столько счастія, и освщали грядущіе годы такимъ же яркимъ свтомъ, какимъ солнце освщало теперь ихъ путь.

Но яркій потокъ солнечныхъ лучей прорвался лишь на минуту: какъ только Ричардъ и Ада скрылись изъ виду, и въ комнат сразу потемнло.

— Правъ ли я, Эсфирь? спросилъ меня опекунъ. (Онъ — воплощенная доброта и мудрость — спрашиваетъ меня, правъ ли онъ?!) и потомъ прибавилъ, задумчиво качая головой: — Рикъ можетъ пріобрсти т качества, которыхъ ему не достаетъ. Ад я не давалъ накакихъ совтовъ, Эсфирь. Ея другъ и совтникъ всегда подл нея.

И онъ ласково положилъ руку мн на голову.

Я была растрогана и, какъ ни старалась, не могла этого скрыть.

— Полно, полно! сказалъ онъ.— Мы позаботимся и о нашей маленькой хозяюшк, чтобъ не вся ея жизнь прошла въ заботахъ о другихъ.

— Заботахъ? Дорогой опекунъ, поврьте, я самое счастливое созданіе въ мір!

— Я-то поврю, но пожалуй встртится человкъ, который найдетъ то, чего не находитъ сама Эсфирь, — найдетъ, что наша старушка заслуживаетъ большаго, заслуживаетъ, чтобъ о ней думали больше, чмъ обо всхъ другихъ.

Я забыла упомянуть, что на обд ‘въ тсномъ семейномъ кругу’ было еще одно лицо. Это была не дама, а мужчина, очень смуглый молодой человкъ,— докторъ. Онъ держался очень сдержанно, но показался мн добрымъ и симпатичнымъ, по крайней мр таково было мнніе Ады и, когда она спросила меня, я съ ней согласилась.

ГЛАВА XIV.
Образецъ изящества.

На слдующій день Ричардъ отправился къ своимъ новымъ занятіямъ, разставаясь съ нами, онъ поручалъ Аду мн съ такой врой въ меня, съ такой любовью къ ней, что совершенно меня растрогалъ. Даже и теперь я умиляюсь при воспоминаніи о томъ, сколько привязанности ко мн выказали они оба даже въ описываемую эпоху, когда совершенно были поглощены другъ другомъ. Я была посвящена во вс ихъ дла, а когда они строили планы относительно своего будущаго, я непремнно въ нихъ фигурировала.

Я должна была писать Ричарду разъ въ недлю, посылая самый подробный отчетъ объ Ад (Ада общала ему писать черезъ день), а онъ долженъ былъ извщать меня о своихъ занятіяхъ и успхахъ, чтобъ я могла слдить, съ какой настойчивостью и усердіемъ онъ будетъ трудиться.

На свадьб я буду подругой невсты, а потомъ поселюсь съ ними и буду завдывать ихъ хозяйствомъ,— они же постараются устроить мою жизнь такъ, чтобъ я была всегда счастлива.

— А если въ довершеніе всего мы разбогатемъ, вскричалъ Ричардъ,— выиграемъ свой процессъ — вдь это возможно, Эсфирь!..

На ясное личико Ады набжала тнь.

— Ада, голубушка, почему жъ бы и не такъ? спросилъ онъ.

— Лучше бъ они сразу объявили насъ бдными, промолвила Ада.

— Не знаю… но во всякомъ случа они такъ привыкли тянуть, что сразу не ршатъ. Вдь Богъ знаетъ, сколько лтъ прошло, а они не пришли ни къ какому ршенію.

— Это правда, согласилась Ада, но по взгляду ея было видно, что она не отказывается отъ своей мысли.

Ричардъ продолжалъ настаивать:

— Вдь чмъ дальше, тмъ ближе къ окончанію, разв неправда, Ада?

— Ты знаешь лучше, Ричардъ. Но я боюсь, что мы сдлаемся несчастны, какъ только станемъ разсчитывать на этотъ злополучный процессъ.

— Разв мы станемъ надяться на него? Мы его знаемъ слишкомъ хорошо! сказалъ Ричардъ весело.— Я только говорю, что если этотъ процессъ сдлаетъ насъ богачами,— то я противъ этого ничего но имю. По торжественному постановленію, судъ, отвратительный судъ, состоитъ нашимъ опекуномъ, отсюда слдуетъ, что все, что онъ намъ дастъ,— если только дастъ что-нибудь,— будетъ принадлежать намъ законнымъ порядкомъ по праву, противъ этого никто не станетъ спорить.

— Но все-таки лучше забыть объ этомъ, отвтила Ада.

— Слушаю-съ. Предадимъ все это забвенію. Ршено и подписано. Хозяюшка, покажите свою одобряющую мордочку въ знакъ того, что вы скрпляете этотъ приговоръ.

Я въ эту минуту занималась укладкой книгъ и отозвалась изъ глубины сундука:

— Вы ее не увидите, такъ какъ называете такимъ сквернымъ словомъ, но хозяюшка одобряетъ и утверждаетъ ваше мудрое ршеніе.

Ршивъ разъ навсегда покончить съ этимъ дломъ и перестать мечтать о богатств, Ричардъ сейчасъ же сталъ строить такіе воздушные замки, какіе подъ стать разв какому-нибудь индійскому радж.

Онъ ухалъ бодрымъ и веселымъ, мы съ Адой скоро почувствовали его отсутствіе, безъ него намъ предстояла тихая и монотонная жизнь.

По прізд въ Лондонъ мы съ мистеромъ Джерндайсомъ сдлали визитъ мистрисъ Джеллиби, но не застали ее дома: она была куда-то отозвана на чашку чая и увела дочь съ собою. Такъ какъ предполагалось, что на этомъ вечер, кром чаю будутъ проливаться потоки краснорчія по вопросу объ ускореніи устройства европейскихъ колоній въ Барріобула-Га (для боле успшной культуры кофейнаго дерева и для просвщенія туземцевъ, погруженныхъ во мракъ невжества), то предвидлась необходимость написать нсколько писемъ, изъ чего слдовало, что миссъ Джеллиби предстоитъ очень много дла и очень мало удовольствія на этомъ праздник.

Такъ какъ мы не могли дождаться возвращенія мистрисъ Джеллиби, то зашли вторично, но опять не застали ее,— она сейчасъ посл завтрака отправилась въ Миль-Эндъ хлопотать, чтобъ Общество подаванія помощи лондонскимъ бднякамъ распространило свою дятельность на колонію Барріобула-Га.

Въ прошлый разъ я не видла Пеппи, такъ какъ его нигд не могли найти, и кухарка склонялась къ предположенію, не укатилъ-ли онъ на телг мусорщика, теперь я опять о немъ освдомилась. Въ коридор валялись еще устричныя раковины, изъ которыхъ онъ строилъ домикъ, но самого Пеппи не было видно, посл усердныхъ поисковъ кухарка объявила, что онъ ‘опять удралъ за баранами’.

— За баранами? переспросили мы съ нкоторымъ изумленіемъ.

— Да, по базарнымъ днямъ онъ ихъ провожаетъ иной разъ до конца города, и въ какомъ вид возвращается… нельзя себ представить!

На слдующее утро я и опекунъ сидли у окна, а Ада писала письмо (разумется къ Ричарду), когда доложили о приход миссъ Джеллиби. За нею шелъ Пеппи собственной персоной, сестра приложила вс усилія, чтобъ сдлать его хоть сколько-нибудь благообразне: умыла ему лицо и руки, смочила волосы и завила ихъ локонами.

Все, что было надто на этомъ ребенк, было или слишкомъ коротко, или слишкомъ длинно. Его голову украшала огромная шляпа врод епископской митры, а на рукахъ были напялены перчатки, которыя были бы впору разв новорожденному. Сапоги его годились бы любому пахарю, а изъ клтчатыхъ панталонъ, слишкомъ короткихъ, хотя и надставленныхъ у колнъ оборками (совершенно другого рисунка) выглядывали голыя ноги, испещренныя царапинами въ такомъ количеств, что представляли нкоторое подобіе географическихъ картъ. Огромныя бронзовыя пуговицы, которыя прежде вроятно украшали фракъ мистера Джеллиби, замняли недостающія пуговицы на его шотландской курточк. На всхъ частяхъ его одежды виднлись штопки и заплаты, шитыя наскоро и такимъ непостижимо страннымъ образомъ, что могли принадлежать только неопытной рук миссъ Джеллиби.

Сама же миссъ Джеллиби была неузнаваема,— такъ измнился къ лучшему весь ея вншній видъ, она казалась теперь очень хорошенькой.

Но взгляду, который она бросила на брата и потомъ на насъ, можно было заключить, что она отлично понимаетъ, сколько недостатковъ въ его костюм, несмотря на вс ея усилія.

— Богъ мой, какой восточный втеръ, воскликнулъ мистеръ Джерндайсъ, увидвъ входящихъ.

Мы съ Адой ласково приняли гостью и представили ее мистеру Джерндайсу. Садясь, она сказала ему:

— Мама просила вамъ кланяться и извиниться, что не могла прійти,— она очень занята корректурой своего проекта. Она только что разослала пять тысячъ новыхъ циркуляровъ и, зная, какъ вы этимъ интересуетесь, поручила сообщить вамъ объ этомъ и передать одинъ экземпляръ.

И миссъ Джеллиби съ мрачнымъ видомъ вручила ему этотъ подарокъ.

— Покорно благодарю. Весьма обязанъ мистрисъ Джеллиби. О Боже мой, какой ужасный втеръ!

Тмъ временемъ мы снимали съ Пеппи епископскую митру и спрашивали его, помнитъ ли онъ насъ. Сперва онъ дичился и прятался, но смягчился при вид сладкаго торта, милостиво соизволилъ ссть ко мн на колни и сидлъ, кушая тортъ, очень смирно. Когда мистеръ Джерндайсъ удалился въ свою временную ворчальню, миссъ Джеллиби начала со своей обычной стремительностью:

У насъ въ Тевисъ-Инн еще хуже прежняго. У меня нтъ ни минуты покоя отъ Африки. Лучше-бъ я была кмъ угодно…

Я попробовала сказать ей что нибудь въ утшеніе, но она но дала мн договорить:

— Это безполезно, миссъ Соммерсонъ, очень благодарна вамъ за доброе намреніе, но это безполезно,— со мною такъ ужасно обращаются!.. Еслибъ съ вами такъ обращались, и вы бы не выносили утшеній. Пеппи, отправляйся подъ фортепіано и играй, будто ты дикій зврь!

— Не хочу — отвтилъ Пеппи.

— Такъ ты такъ-то! неблагодарный, скверный, злой мальчишка! Никогда больше не стану заботиться о твоемъ костюм!— воскликнула со слезами миссъ Джеллиби.

— Ну, я пойду, Кадди, послушно сказалъ Пеппи, который въ сущности былъ очень добрый ребенокъ, и, чтобъ не огорчать сестру, сейчасъ же ползъ подъ фортепіано.

— Кажется вдь, что о такихъ пустякахъ не стоитъ плакать, но я такъ измучена, сказала намъ въ свое оправданіе бдная миссъ Джеллиби:— я до двухъ часовъ ночи писала подъ мамину диктовку новые циркуляры. Я такъ ненавижу Африку, что ужъ отъ одного этого у меня разбаливается голова до того, что я ничего не вижу и не понимаю, Взгляните вы на этого несчастнаго ребенка. Видали вы что нибудь ужасне?

Пеппи, сидвшій подъ фортепіано, пребывалъ въ счастливомъ невдніи недостотковъ своего костюма и, посматривая на насъ изъ своей берлоги, спокойно уплеталъ тортъ.

Миссъ Джеллиби придвинулась ближе къ намъ и продолжала:

— Я отослала его на другой конецъ комнаты, чтобъ онъ не слышалъ нашего разговора: дти такъ понятливы! Я сказала вамъ, что у насъ, хуже прежняго,— пап вскор придется объявить себя банкротомъ, тогда мама будетъ довольна! Ее надо за это благодарить, никого больше!

Мы выразили надежду, что дла мистера Джеллиби не въ такомъ ужъ отчаянномъ положеніи.

— Безполезно на это надяться… Вы говорите такъ по своей доброт,— сказала миссъ Джеллиби, качая головой:— папа говорилъ мн вчера утромъ (какой онъ былъ несчастный, еслибъ вы знали!), что онъ выбился изъ силъ. Я удивляюсь, какъ онъ до сихъ поръ выдержалъ: поставщики състныхъ припасовъ присылаютъ намъ то, что имъ заблагоразсудится, служанки длаютъ все, что хотятъ, у меня нтъ времени, еслибъ даже я умла, за всмъ присмотрть, а мама ни о чемъ не заботится. Не понимаю, какъ папа раньше не выбился изъ силъ: на его мст, я бы давно убжала изъ дому!

— Вроятно вашего отца удерживала отъ этого мысль о семь,— сказала я улыбнувшись.

— Прекрасная семья, нечего сказать! Какую отраду онъ въ ней находитъ? Счеты поставщиковъ, грязь, шумъ, безпорядокъ, дти безъ призора, вчно чего нибудь не хватаетъ! Въ этомъ безобразномъ дом всегда такой погромъ, точно происходитъ мытье половъ или стирка, а между тмъ ничего никогда не моютъ.

Миссъ Джеллиби топнула ногой и отерла слезы.

— Я не нахожу словъ, чтобъ выразить, до какой степени мн жаль папу и какъ я сержусь на маму! Больше я не могу выносить,— я ршилась. Я не хочу всю жизнь быть рабой и подчиняться тому, что меня назначаютъ въ жены мистеру Кволю. Выйти замужъ за филантропа: пріятная перспектива! Довольно ужъ съ меня, говорила бдная миссъ Джеллиби.

Признаюсь, что я сама почувствовала раздраженіе противъ мистрисъ Джеллиби, слушая все это, видя эту заброшенную двушку и зная, какъ много горькой правды было въ ея язвительныхъ словахъ.

— Я ршилась прійти къ вамъ только потому, что мы такъ подружились, когда вы у насъ останавливались: иначе мн было бы совстно прійти, потому что я знаю, какой я должна казаться въ вашихъ глазахъ. Я пришла еще потому, что по всей вроятности не увижу васъ, когда вы въ слдующій разъ прідете въ Лондонъ.

Она такъ выразительно произнесла послднія слова, что мы съ Адой переглянулись, предвидя что-то новое.

Миссъ Джеллиби продолжала, покачавъ головой:

— Да, по всей вроятности мы больше не увидимся! Я знаю, что могу положиться на васъ: вы меня не выдадите. Я помолвлена.

— И дома объ этомъ не знаютъ?— спросила я.

— Боже мой, миссъ Соммерсонъ, да разв можетъ быть иначе? стала оправдываться она, немного взволнованная, но нисколько не сердясь:— вы знаете маму, а пап я ничего не сказала, его же жаля, это сдлало бы его еще несчастне.

— А разв онъ не сдлается несчастне, когда вы выйдете замужъ безъ его ведома и согласія, душенька?

Миссъ Джеллиби стала понемногу успокаиваться.

— О нтъ, нтъ. Я постараюсь, чтобъ папа сталь счастливе, чтобъ онъ могъ отдохнуть, приходя ко мн. Я буду брать къ себ гостить Пеппи и остальныхъ по очереди, и буду о нихъ больше заботиться.

Въ бдной Каролин таилось много нжности: повряя намъ свои планы, она совсмъ расчувствовалась, а когда ей представилась незнакомая дотол квартира семейнаго счастья, она пришла въ такое умиленіе, что даже расплакалась.

Увидя это изъ своей пещеры, Пеппи растрогался въ свою очередь и опрокинулся навзничь съ громкимъ воплемъ. Его душевный миръ удалось возстановить только тогда, когда я, взявъ его на руки, поднесла поцловать сестру, водворила на прежнемъ мст — у себя на колняхъ — и доказала ему, что Кадди уже смется (она нарочно для этого засмялась). Ему было дозволено взять каждую изъ насъ за подбородокъ и погладить рученкой по щек, но боясь, что онъ не настолько еще успокоился, чтобъ выдержать заточеніе подъ фортепіано, мы поставили его на стулъ и позволили смотрть въ окно. Придерживая его за ногу, миссъ Джеллиби продолжала свою исповдь.

— Это началось съ вашего прізда къ намъ.

Весьма естественно, что мы освдомились, какимъ образомъ могло это случиться?

— Глядя на васъ, я почувствовала себя такой неуклюжей, что ршила во что бы то ни стало исправиться въ этомъ отношеніи и придумала учиться танцовать. Я сказала мам, что мн за себя стыдно и я хочу брать уроки танцевъ, въ отвтъ она только посмотрла на меня своимъ всегдашнимъ обиднымъ взглядомъ, какъ будто она меня не замчаетъ. Но я твердо ршилась и отправилась въ Ньюменъ-Стритъ въ классы мистера Тервейдропа.

— Такъ это тамъ… начала я.

— Да, тамъ. И помолвена я съ мистеромъ Тервейдропомъ. Ихъ два: отецъ и сынъ, мой мистеръ Тервейдропъ, разумется, сынъ. Жаль только, что я такъ дурно воспитана, но все-таки я наврно буду ему хорошей женой, потому что очень люблю его.

— Признаюсь, мн очень грустно это слышать,— сказала я.

— Не знаю, почему вамъ грустно,— отвтила она съ нкоторой тревогой.— Но такъ или иначе, я дала слово мистеру Тервейдропу, и онъ очень любитъ меня. Пока это тайна даже и для его отца, потому что старый мистеръ Тервейдропъ иметъ свою долю въ доходахъ отъ танцовальныхъ классовъ, и если сказать ему внезапно, что сынъ женится, это можетъ нанести ему тяжелое потрясеніе и разбить его сердце. Онъ очень благовоспитанъ, вполн джентльменъ.

— А жена его знаетъ объ этомъ?— спросила Ада.

— Жена старика? Ее на свт нтъ, онъ вдовецъ.

Здсь насъ прервали. Въ своемъ одушевленіи миссъ Джеллиби совершенно безсознательно дергала ногу Пенни, точно веревку отъ колокольчика, бдный мальчикъ, доведенный наконецъ до отчаянія, выразилъ свои страданія жалобнымъ воплемъ, а такъ какъ я была только слушательницей, то и взяла на свою отвтственность держать его. Испросивъ прощеніе Пеппи нжнымъ поцлуемъ и увривъ его, что она не хотла сдлать ему больно, Каролина продолжала:

— Вотъ положеніе вещей! Если я и заслуживаю порицанія, то виновата въ этомъ мама. Мы обвнчаемся, когда будетъ возможно, тогда я скажу пап и напишу мам, она не очень огорчится: вдь я для ней только пишущая машина.

И, подавивъ невольныя слезы, Кадди продолжала:

— Одно ужъ то хорошо, что, выйдя замужъ, я не буду больше слышать объ Африк, молодой мистеръ Тервейдропъ ненавидитъ ее ради меня, и еслибъ старикъ зналъ, что это за отвратительное мсто, онъ тоже возненавидлъ бы.

— Тотъ, который такъ благовоспитанъ — спросила я.

— Да, очень благовоспитанъ: онъ всюду прославился своими манерамя.

— Это онъ учить танцамъ?— спросила Ада.

— Нтъ, самъ онъ ничему не учитъ, но манеры у него удивительны!

Запинаясь, полная смущенія, Кадди сказала, что хочетъ сообщить намъ еще одну вещь и надется, что мы не разсердимся, когда узнаемъ: она воспользовалась знакомствомъ съ миссъ Флайтъ, маленькой помшанной старушкой, чтобъ по утрамъ, до завтрака, видться на нсколько минутъ со своимъ возлюбленнымъ,— только на нсколько минуть

— Я захожу къ ней и въ другое время, но Принцъ бываетъ тамъ только утромъ, молодого Тервейдропа зовутъ Принцъ,— я предпочла бы другое имя, потому что это звучитъ точно собачья кличка, но, конечно, онъ не самъ себя крестилъ. Старый мистеръ Тервейдропъ далъ ему это имя въ честь Принца Регента, которому онъ поклоняется за его изящныя манеры. Не думайте обо мн дурно потому, что я устраиваю эти свиданія у миссъ Флайтъ (въ первый разъ я была у нея вмст съ вами, помните?). Я хожу туда и ради ея самой: я очень ее полюбила и знаю, что и она меня любитъ. Если вы увидите молодого мистера Тервейдропа, я уврена, что онъ вамъ понравится, или по крайней мр вы не станете думать о немъ худо. Теперь я иду туда на урокъ, не смю просить насъ, миссъ Соммерсонъ, пойти со мною, но если вы пойдете… я… буду рада, очень рада, зокончила она дрожащимъ, умоляющимъ голосомъ.

Какъ разъ въ этотъ день мы съ опекуномъ уговорились отправиться къ миссъ Флайтъ, нашъ разсказъ о первомъ визиг очень заинтересовалъ его, по до сихъ поръ намъ всегда что нибудь мшало навстить старушку. Такъ какъ я знала, что имю вліяніе на миссъ Джеллиби и съумю удержать ее отъ всякаго слишкомъ опрометчиваго шага, если не оттолкну той доврчивости, съ которою бдняжка ко мн относилась, то я предложила такой планъ: мы втроемъ (она, я и Пенни) отправимся въ танцевальные классы, а потомъ встртимся съ Адой и опекуномъ у миссъ Флайтъ (я теперь только узнала имя помшанной старушки). Я поставила непремннымъ условіемъ, чтобъ оттуда Каролина и Пеппи вернулись къ намъ обдать,— этотъ пунктъ договора былъ принятъ съ удовольствіемъ обоими. Приведя Пеппи въ приличный видъ съ помощью мыла, воды, нсколькихъ булавокъ и головной щетки, мы вышли изъ дому и направили паши стопы къ Ньюменъ-Стриту, который лежалъ неподалеку.

Мы вошли въ ворота грязнаго дома: въ глубин ихъ помщался входъ въ танцовальные классы, тутъ же, какъ можно было заключить по дощечкамъ, прибитымъ надъ входной дверью, жили: учитель рисованія, торговецъ углемъ (конечно, уголь его былъ сложенъ гд нибудь въ другомъ мст) и литографъ. На самой большой дощечк, прибитой на самомъ видномъ мст, я прочла имя мистера Тервейдропа. Дверь была открыта настежь и переднюю загромождали: фортепіано, арфа и множество другихъ музыкальныхъ инструментовъ въ футлярахъ, при дневномъ свт видно было, что вс эти вещи сильно подержаны и потерты, ихъ вынесли изъ комнаты потому, какъ объяснила мн миссъ Джеллиби, что прошлый вечеръ танцовальную залу нанимали для концерта.

Мы взошли наверхъ, окна лстницы были украшены бюстами и все показывало, что домъ былъ очень хорошъ въ былое время, когда его держали въ чистот и порядк, и когда онъ не былъ еще проконченъ насквозь дымомъ. Танцовальная зала помщалась надъ конюшнями задняго двора и освщалась черезъ потолочныя окна: это была большая пустая комната съ прекраснымъ резонансомъ и съ запахомъ конюшенъ. Вдоль стнъ стояли тростниковыя скамьи. Стны были украшены живописными изображеніями лиръ, чередовавшихся со стеклянными старомодными канделябрами, которыя отъ старости растеряли свои грушевидныя надвски, какъ осенью древесныя втви теряютъ свои листья. Въ зал было нсколько двицъ отъ тринадцати до двадцатитрехлтняго возраста, я отыскивала взглядомъ между ними учителя, когда Кадди, ущипнувъ меня за руку, произнесла обычную формулу представленія.

— Миссъ Соммерсонъ, мистеръ Принцъ Тервейдропъ.

Я поклонилась маленькому голубоглазому человку, онъ былъ недуренъ собою и казался очень молодъ: льняные волосы, раздленные проборомъ по середин, вились на концахъ, въ лвой рук онъ держалъ смычекъ, а подъ мышкой маленькую скрипочку, одну изъ тхъ, которыя въ нашей школ мы звали карманными. Его ноги въ бальныхъ башмакахъ казались необыкновенно маленькими, и вообще во всей его наружности было что то женственое, наивное, что очень расположило меня въ его пользу, онъ произвелъ на меня странное впечатлніе: мн показалось, что онъ долженъ быть непремнно похожъ на свою мать, и что его мать при жизни не пользовалась ни особымъ вниманіемъ, ни особымъ хорошимъ обращеніемъ.

— Счастливъ познакомиться съ подругой миссъ Джеллиби, сказалъ онъ, низко поклонившись мн, и прибавилъ съ робкой нжностью:— Я начиналъ уже бояться, что миссъ Джеллиби сегодня не придетъ, такъ какъ обыкновенно она приходитъ раньше.

— Это моя вина, сэръ: я задержала ее, пожалуйста извините меня, сказала я.

— О, миссъ, ради Бога!..

Я прервала его:

Продолжайте свои занятія, прошу васъ, я не хочу быть причиной новой задержки.

Я отошла и услась между Пеппи (онъ, какъ старый знакомый, вскарабкался уже на угловую скамью) и пожилой дамой грознаго вида, которая явилась сюда со своими двумя племянницами, видно было, что сапожищи. Пеппи зажгли въ ея груди страшное негодованіе.

Между тмъ Принцъ Тервейдропъ настроилъ свою скрипочку и двицы готовились начать танцы, какъ вдругъ въ боковыхъ дверяхъ появился мистеръ Тервейдропъ-старшій во всемъ блеск своего изящества.

Это былъ толстый старикъ въ парик и фальшивыхъ бакенбардахъ, съ фальшивыми зубами и фальшивымъ цвтомъ лица, онъ весь былъ на ват, а на груди была подложена такая толстая подушка, что для полноты впечатлнія не хватало только звзды или широкой орденской ленты черезъ плечо. Онъ былъ надутъ и размалеванъ, подтянутъ и перетянутъ до послдней возможности. Его подбородокъ и даже уши тонули въ высокомъ галстук, затянутомъ до того, что глаза вылзали изъ орбитъ, казалось, стоитъ распустить этотъ галстукъ, и объемъ мистера Тервейдропа сразу удвоится. Тяжелую и необычайныхъ размровъ шляпу онъ держалъ въ рук какъ-то на отлет, полями вверхъ, и похлопывалъ по ней парой блыхъ перчатокъ, поза его была верхомъ изящества: онъ слегка ослъ на одну ногу, вздернулъ плечи, округлилъ локти, у него былъ лорнетъ, трость, табакерка, перстни, манжеты,— все, что угодно, за исключеніемъ естественности. Онъ не былъ похожъ ни на молодого человка, ни на старика: это былъ не человкъ, а вывска,— образецъ изящества.

— Отецъ! Гостья,— подруга миссъ Джеллиби, миссъ Соммерсонъ.

— Польщенъ присутствіемъ миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Тервейдропъ-старшій, и когда онъ поклонился, я увидла, какъ блки его глазъ наливались кровью.

— Мой отецъ замчательный человкъ, онъ всюду возбуждаетъ восхищеніе, сказалъ мн потихоньку сынъ съ такимъ глубокимъ убжденіемъ, что я была тронута.

Мистеръ Тервейдропъ старшій сталъ спиною и, махнувъ сыну перчатками, съ видомъ величайшей снисходительности проговорилъ:

— Продолжай, Принцъ, продолжай, мой сынъ.

Посл этого благосклоннаго дозволенія или, лучше сказать, приказанія, урокъ продолжался. Принцъ то игралъ на скрипочк, танцуя, то на фортепіано, стоя, то напвалъ тактъ своимъ слабымъ голоскомъ, поправляя ошибку какой-нибудь ученицы, онъ добросовстно занимался съ наимене способными, поправлялъ каждый шагъ, каждое движеніе и ни на минуту не оставался въ поко. Между тмъ его великолпный папенька стоялъ у огня, являя собою образецъ безукоризненной осанки.

— Вотъ онъ всегда такъ! сказала мн дама грознаго вида.— Спрашивается, съ какой стати онъ выставилъ на дверяхъ свою фамилію?

— У его сына та же фамилія.

— Онъ отнялъ бы у него и имя, если-бы только могъ, отозвалась она:— Взгляните, какъ одть сынъ! (Дйствительно, костюмъ молодого человка былъ потертъ почти до неприличія), а отецъ разукрасился, какъ кукла, по случаю своихъ изящныхъ манеръ. Задала бы я ему эти манеры!

Мн захотлось узнать побольше объ этомъ господин, и я спросила свою сосдку:

— Должно быть теперь онъ даетъ только уроки хорошихъ манеръ.

— Ни теперь, ни прежде, кратко отвтила та.

Посл минутнаго размышленія я освдомилась, не преподаетъ ли онъ фехтованія?

— Я увренна, что онъ вовсе не уметъ фехтовать, сказала грозная дама и въ отвть на мой вопросительный любопытный взглядъ сообщила нсколько подробностей изъ жизни мистера Тервейдропа старшаго, раздражаясь все боле и боле по мр развитія сюжета и завряя честнымъ словомъ, что все сущая правда.

Мистеръ Тервейдропъ былъ женатъ на маленькой болзненной женщин, учительниц танцевъ, имвшей много уроковъ (самъ же онъ всю жизнь только и длалъ, что любовался собою), и заставилъ ее работать, или по крайней мр допустилъ ее заработаться до смерти, чтобъ доставлять все, что ему было необходимо для поддержанія славы благовоспитаннаго джентльмена. Ему было необходимо показывать свои манеры лучшимъ знатокамъ, ему было необходимо постоянно имть передъ глазами лучшіе образцы, и для этого онъ долженъ былъ посщать всякія сборища фешенебельной публики, здить въ Брайтонъ и другія модныя мста, когда это требовалось по хорошему тону,— онъ прекрасно одвался и велъ праздную жизнь. Чтобъ доставить ему все это, бдная танцмейстерша трудилась до изнеможенія и продолжала бы трудиться и до сего времени, если бы у нея хватило силъ, потому что, несмотря на непомрный эгоизмъ этого человка, его жена, покоренная его изяществомъ, врила въ него до послдней минуты. На смертномъ одр она, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, поручила его сыну, какъ человка, который всегда будетъ имть право на сыновнюю преданность, какъ человка, которымъ долженъ гордиться и котораго долженъ уважать. Сынъ наслдовалъ отъ матери благоговніе передъ изяществомъ отцовскихъ манеръ, возросъ въ этихъ чувствахъ и до сихъ поръ сохранилъ вру въ отца, теперь, тридцати лтъ отъ роду, онъ работаетъ на отца по двнадцати часовъ въ сутки и продолжаетъ преклоняться передъ нимъ, какъ передъ божествомъ.

— Посмотрите, какъ онъ важничаетъ! продолжала моя собесдница, указывая съ негодованіемъ на мистера Тервейдропа, который натягивалъ узкія перчатки, не вдая о расточаемыхъ ему похвалахъ.— Вдь онъ мнить себя аристократомъ! А съ какой снисходительностью относится онъ къ сыну, какъ мастерски прикидывается любящимъ отцомъ! И обращаясь къ нему съ безконечной злобой, моя сердитая сосдка произнесла сквозь зубы:— О, попадись ты только мн!

Хотя услышанный мною разсказъ былъ далеко не веселаго свойства, но тутъ я не могла не улыбнуться. Нельзя было не врить, видя передъ собою отца и сына, не знаю, какъ-бы я отнеслась къ словамъ моей сосдки, не видя этой пары, не могу сказать, что бы я подумала о каждомъ изъ нихъ, если-бъ ничего о нихъ не слышала,— но одно до такой степени дополняло другое, что не оставляло никакихъ сомнній въ правдивости разсказа. Мои глаза переходили отъ сына, который такъ усердно трудился, къ отцу, который такъ великолпно позировалъ, вдругъ мистеръ Тервейдропъ старшій подошелъ ко мн, сменя ногами, и вступилъ со мной въ разговоръ.

Онъ началъ съ того, что спросилъ меня: всегда ли я дарю Лондонъ счастьемъ моего присутствія, или онъ удостоился этой чести только на время? Конечно, я не стала ему высказываться, что я думаю на счетъ счастья моего присутствія, и отвтила только, гд я живу.

— Отнесется ли снисходительно столь изящная и совершенная особа къ недостаткамъ, которыхъ не можетъ не замчать въ этомъ скромномъ убжищ? спросилъ онъ, поцловавъ пальцы своей правой перчатки, и, протянувъ ее по на правленію къ ученицамъ, прибавилъ:— мы длаемъ все, что можемъ, не жаля никакихъ усилій, чтобы шлифовать, шлифовать и шлифовать!

Онъ слъ подл меня и приложилъ вс старанія, чтобы придать себ ту позу, въ которой былъ изображенъ на портрет, висвшемъ надъ софою,— знаменитый образецъ, который онъ выбралъ себ для подражанія.

— Шлифовать, шлифовать и шлифовать, повторилъ онъ, взявъ понюшку табаку граціозно изогнутыми пальцами.— Въ отношеніи манеръ теперь уже не то, что прежде, если смю такъ выразиться предъ особой, которую и природа и искусство одарили несравненной граціей, прибавилъ онъ съ поклономъ въ мою сторону, при чемъ высоко поднялъ брови, закрылъ глаза и вздернулъ плечи.

— Не то, сэръ?

— Мы выродились, продолжалъ онъ, качая головой, насколько это позволялъ его галстукъ.— Вкъ всеобщаго равенства не благопріятствуетъ процвтанію изящныхъ манеръ и развиваетъ вульгарность. Можетъ быть я не вполн безпристрастенъ, и, конечно, не мн бы объ этомъ говорить, но много ужъ лтъ тому назадъ я прозванъ ‘Тервейдропъ-джентльменъ’, и его королевское высочество Принцъ Регентъ сдлалъ мн честь спросить обо мн, когда я поклонился ему въ Брайтон при его выход изъ павильона (чрезвычайно элегантной архитектуры). Его королевское высочество изволилъ спросить:— Кто это? Почему я его не знаю? Отчего у него нтъ тридцати тысячъ годового дохода?— Этотъ маленькій анекдотъ сдлался общимъ достояніемъ, сударыня, и теперь еще повторяется между лицами высшихъ классовъ общества.

— Неужели?

Онъ снова отвсилъ мн поклонъ.

— Да, въ высшихъ классахъ, гд еще влачитъ свое существованіе все, что осталось изящнаго въ Англіи. Увы, родная страна! ты выродилась и вырождаешься съ каждымъ днемъ. Немного осталось насъ, настоящихъ джентльменовъ, и я не вижу нашихъ преемниковъ — за нами идетъ поколніе ремесленниковъ.

— Можно надяться, что здсь поколніе джентльменовъ не исчезнетъ, сказала я.

— Вы очень добры, отвтилъ онъ и опять вздернулъ плечи, поклонился и улыбнулся.— Вы мн льстите. Нтъ! сколько я ни старался, я не могъ развить въ бдномъ моемъ мальчик эту отрасль искусства, я не хочу унижать моего дорогого сына, сохрани Боже! но у него нтъ… манеръ.

— Кажется, онъ превосходный учитель, замтила я.

— Поймите меня, милостивая государыня, онъ превосходный учитель, все, что можно пріобрсть, онъ пріобрлъ, все, что можно передать, онъ передаетъ, но есть вещи… и онъ взялъ новую понюшку табаку и отвсилъ новый поклонъ, какъ бы добавляя: вотъ это, напримръ!

Я бросила взглядъ на середину комнаты, гд поклонникъ Каролины, окруженный теперь лучшими ученицами, трудился еще усердне прежняго.

— Возлюбленное дитя! прошепталъ, поправляя галстукъ, мистеръ Тервейдропъ.

— Вашъ сынъ неутомимъ.

— Все, что я слышу изъ вашихъ устъ, вознаграждаетъ меня за несбывшіяся надежды. Въ нкоторыхъ отношеніяхъ мой сынъ идетъ по стопамъ своей матери, которая теперь въ лучшемъ мір, она была преданное созданье. О, женщина, любящая женщина… Какъ прекрасенъ вашъ слабый полъ! сказалъ мистеръ Тервейдропъ съ какой-то приторной слащавостью въ голос.

Я встала и присоединилась къ миссъ Джеллиби, которая надвала свою шляпку, урокъ кончился, вс одвались и собирались уходить. Я не могла понять, когда миссъ Джеллиби и несчастный Принцъ нашли время объясниться, но на этотъ этотъ разъ имъ не было возможности обмняться и дюжиной словъ.

— Дорогой мой, знаешь ли, который часъ? милостиво спросилъ сына мистеръ Тервейдропъ.

— Нтъ, папенька.

У сына часовъ не было, отецъ вынулъ прекрасные золотые часы съ такимъ видомъ, какъ будто подавалъ примръ человчеству, какъ слдуетъ совершать эту процедуру.

— Сынъ мой, теперь два часа. Помни, что въ три у тебя урокъ въ Кенсингтонской школ.

— У меня еще достаточно времени, папенька. Я перекушу чего-нибудь на скоро и отправлюсь.

— Торопись, дорогой мой мальчикъ. Ты найдешь на стол холодную баранину.

— Благодарствуйте. А вы, папенька, скоро уходите?

— Да, мой милый. Полагаю, тутъ мистеръ Тервейдропъ вздернулъ плечи и закрылъ глала въ скромномъ сознаніи своего достоинства:— полагаю, что я долженъ по обыкновенію показаться въ город.

— Пообдали бы вы гд-нибудь получше.

— Я такъ и намреваюсь, милое дитя. Спрошу себ скромный обдъ во французскомъ ресторан подъ Оперной Колонадой.

— Ну, и чудесно. Прощайте, папенька, сказалъ Принцъ, пожимая ему руку.

— Прощай, сынъ мой. Да благословитъ тебя Богъ! благоговйно произнесъ мистеръ Тервейдропъ.

Казалось, эти слова доставили сыну большое удовольствіе. Видя, какъ онъ восхищается и гордится своимъ отцомъ, какъ преданъ ему,— я почувствовала себя какъ будто виноватой передъ молодымъ человкомъ въ томъ, что не раздляю его слпой вры въ мистера Тервейдропа старшаго. За т нсколько мгновеній, когда онъ прощался съ нами (особенно съ одной изъ насъ), хорошее впечатлніе, которое произвелъ на меня Принцъ, еще боле усилилось. Какое состраданіе, какое участіе къ нему я почувствовала, когда увидла, что, несмотря на все свое желаніе побыть еще немного съ Кадди, онъ положилъ въ карманъ свою скрипочку и покорно отправился къ своему холодному жаркому и своимъ кенсингтонскимъ урокамъ. Я едва не боле сердитой дамы злилась въ эту минуту на его отца.

Когда мы выходили изъ дому, мистеръ Тервейдропъ-старшій отворилъ намъ дверь съ такимъ изящнымъ поклономъ, что оказался вполн достойнымъ своего знаменитаго образца (на сколько, конечно, я могу судить), съ той-же граціей онъ перевелъ насъ на другую сторону улицы и отправился въ городъ, показывать себя между немногихъ уцлвшихъ джентльменовъ.

На нсколько минутъ я такъ задумалась о томъ, что видла и слышала въ Ньюменъ-Стрит, что не была въ состояніи не только разговаривать съ Кадди, но даже сосредоточить вниманіе на томъ, что она мн говорила. Я думала, есть ли или были ли еще на свт джентльмены въ другихъ слояхъ общества, которые бы пріобрли свою репутацію исключительно своимъ вншнимъ видомъ?

Но такое предположеніе показалось мн дикимъ: невозможно, чтобъ на свт существовало много мистеровъ Тервейдроповъ,— и я ршила, что слдуетъ отдлаться отъ этой мысли и отдать свое вниманіе Кадди. Я такъ и сдлала. Мы проболтали съ ней всю дорогу до Линкольнъ-Инна, Кадди разсказала мн, что воспитаніе ея возлюбленнаго было очень запущено, его записки можно было прочесть съ большимъ трудомъ. Еслибъ еще онъ меньше заботился о своемъ правописаніи, а то онъ изъ усердія ставилъ столько лишнихъ буквъ въ самыхъ короткихъ словахъ, что казалось, будто они написаны на какомъ угодно язык, только не на англійскомъ.

— Конечно, бдняжка длаетъ это съ самыми лучшими намреніями, но результатъ выходитъ совсмъ не тотъ, какого онъ ожидаетъ! Но можно ли требовать, чтобъ онъ былъ образованъ, когда всю жизнь провелъ на танцовальныхъ урокахъ, играя на скрипк, или выдлывая на съ утра до ночи!?

Что-жъ такое, что онъ не уметъ писать: она можетъ писать письма за двухъ, вдь это ея ремесло. На что ей его ученость? Пусть онъ лучше будетъ добръ къ ней.

— Кром того, вдь и я не имю права быть слишкомъ требовательной,— я и сама мало образована, по милости мамы! Я почти ничего не знаю, говорила Кадди.

— Теперь мы съ вами одн, продолжала она,— и я должна вамъ сказать еще кое-что, мн не хотлось упоминать объ этомъ раньше, когда вы еще не видли Принца. Вы знаете, каковъ нашъ домъ,— тамъ я не могу научиться ничему, что необходимо знать жен Принца. У насъ хозяйство въ такомъ положеніи, что еслибъ я попробовала дома учиться хозяйничать, у меня опустились бы руки. Вотъ я и хожу практиковаться, къ кому, какъ вы думаете? Къ бдной миссъ Флайтъ! Рано утромъ я помогаю ей убирать комнату, чистить клтки, варю ей кофе — конечно, она показала мн, какъ это длается — и научилась приготовлять его очень хорошо — Принцъ говоритъ, что никогда не пилъ такого вкуснаго кофе и что я наврное угожу даже его отцу, который очень разборчивъ въ этомъ отношеніи. Кром того, я умю длать пуддингъ, знаю, какъ надо выбиралъ баранину, какъ покупать чай, сахаръ, масло и множество другихъ самыхъ необходимыхъ въ хозяйств вещей. Правда, я еще не научилась хорошо шить, продолжала Кадди, бросивъ взглядъ на косномъ Пеппи:— но я думаю, что со временемъ научусь. Съ тхъ поръ, какъ я дала слово Принцу и начала учиться хозяйству, я чувствую, какъ исправился мой характеръ, я даже стала гораздо снисходительне къ мам. Правда, сегодня утромъ у васъ я опять вышла изъ себя, но это отъ того, что я увидла васъ и миссъ Клеръ такими изящными, красивыми, мн стало стыдно за себя и за Пеппи,— но мн все-таки кажется, что мой характеръ сталъ лучше, чмъ прежде, и что я меньше злюсь на маму.

Бдная двушка говорила съ такой искренностью, ея разсказъ такъ тронулъ меня, что я сказала ей:

— Голубушка Кадди, я очень полюбила васъ, надюсь, мы сдлаемся друзьями.

— Ахъ, какъ я тогда буду счастлива! воскликнула она.

— Такъ станемъ-же друзьями съ этой минуты! будемъ почаще бесдовать о вашихъ затрудненіяхъ и стараться, какъ бы лучше все устроить.

Кадди пришла въ восторгъ. Я сказала ей со своей обычной старосвтской манерой все, что умла, чтобъ ободрить ее и вдохнуть въ нее мужество.

Я готова была все простить мистеру Тервейдропу, если только онъ хорошо приметъ свою невстку.

Тмъ временемъ мы подошли къ дому мистера Крука. Дверь въ квартиры жильцовъ стояла отворенной и на косяк былъ прибитъ билетикъ объ отдач въ наймы комнаты во-второмъ этаж. Увидвъ билетикъ, Кадди разсказала мн, пока мы взбирались наверхъ, что въ этой комнат кто-то скоропостижно умеръ и по этому поводу производилось слдствіе, а бдная старушка съ испугу захворала. Дверь этой комнаты теперь была растворена настежь, та самая мрачная дверь, на которую миссъ Флайтъ обратила мое вниманіе въ первое наше посщеніе.

Печальна была эта опустлая комната,— мрачная, унылая, она навела на меня тяжелое чувство, не только грусти, но какого-то страха.

— Вы блдны и дрожите! сказала мн Кадди, и я чувствовала, что комната навела на меня леденящій ужасъ.

Опекунъ съ Адой опередили насъ,— за разговорами мы съ Кадди шли очень тихо,— и мы застали ихъ уже на чердачк миссъ Флайтъ, они занимались разглядываньемъ птицъ, а у камина разговаривалъ съ хозяйкой молодой докторъ. Этотъ докторъ съ большой заботливостью и состраданіемъ ходилъ за ней во время ея болзни.

— Въ качеств врача я больше не нуженъ миссъ Флайтъ, ей гораздо лучше и завтра она опять можетъ явиться въ суд, куда стремится душою и гд ея отсутствіе, наврное, чувствуется всми, сказалъ докторъ.

Миссъ Флайтъ съ удовольствіемъ выслушала этотъ комплиментъ, а насъ привтствовала реверансомъ.

— Считаю за честь вторичное посщеніе несовершенно лтнихъ Джерндайсовъ! Счастлива принять подъ своей скромной кровлей Джерндайса изъ Холоднаго дома! (съ особымъ реверансомъ въ его сторону). Еще разъ здравствуйте, дорогая Фицъ-Джерндайсъ! (этимъ именемъ она окрестила Кадди и всегда ее такъ называла).

— Она была опасно больна? спросилъ доктора опекунъ.

Вопросъ былъ сдланъ шепотомъ, но она услыхала и сейчасъ же отвтила:

— Конечно больна, очень больна. Но не тлесныя муки — душевныя. Тло не такъ страдало, какъ нервы. Да, нервы… видите ли (тутъ она понизила голосъ и продолжала, вся дрожа): въ этомъ дом случилась смерть. Отъ яду. Я очень чувствительна къ такимъ ужасамъ. Это меня сильно напугало,— только одинъ мистеръ Вудкортъ знаетъ, какъ сильно.

И она представила съ большою торжественностью:

— Мистеръ Вудкортъ, мой врачъ,— несовершеннолтнія Джерндайсъ, Джерндайсъ изъ Холоднаго дома, Фицъ-Джерндайсъ.

— Миссъ Флайтъ, началъ докторъ серьезнымъ тономъ, нжно взявъ ее за руку:— миссъ Флайтъ описываетъ свою болзнь со своей обычной точностью. Она была встревожена печальнымъ происшедствіемъ, которое могло бы взволновать и боле крпкаго человка, отъ волненія и огорченія она захворала. За мной прислали, какъ только прискорбный случай былъ открытъ, къ сожалнію, для несчастнаго было слишкомъ поздно, но съ тхъ поръ я постоянно навщалъ миссъ Флайтъ и вознагражденъ тмъ, что могъ быть ей полезенъ.

— Самый добрйшій изъ всхъ докторовъ! сказала по секрету мн миссъ Флайтъ.— Я жду ршенія. Какъ только настанетъ этотъ день, я подарю ему богатое помстье.

Взглянувъ на нее съ доброй улыбкой, мистеръ Вудкортъ сказалъ:

— Черезъ два, три дня она будетъ такъ же здорова, какъ прежде, другими словами, — совершенно здорова. Слыхали вы объ ея счастьи?

— Необыкновенная, неслыханная вещь! воскликнула миссъ Флайтъ съ сіяющимъ лицомъ:— Каждую субботу краснорчивый Кенджъ или Гуппи, клеркъ краснорчиваго Кенджа, вручаетъ мн пакетъ съ банковымъ билетомъ. Всегда на одну и ту же сумму — представьте себ!— по одному шиллингу на день. Понимаете, какъ это пришлось кстати! Да-а! А откуда идутъ эти банковые билеты? Вотъ въ чемъ вопросъ. Сказать ли вамъ, что я думаю?— и миссъ Флайтъ отступила назадъ, придала своему лицу проницательное выраженіе и многозначительно потрясла указательнымъ пальцемъ правой руки: Я думаю, что ихъ присылаетъ лордъ великій канцлеръ, зная, какъ долго уже бездйствуетъ Большая печать. Охъ, какъ давно она бездйствуетъ! И онъ будетъ присылать ихъ до дня ршенія, котораго я жду. Понимаете, какъ это обязательно съ его стороны? Такимъ образомъ онъ самъ сознается въ своемъ промедленіи. Какъ деликатно! Когда я пришла въ судъ,— я со своими документами аккуратно посщаю судебныя засданія — я почти заставила его сознаться: я улыбнулась ему со своей скамьи, и онъ отвтилъ отвтилъ мн улыбкой. Не правда ли это большое счастье? Теперь, когда я больна, Фицъ-Джерндайсъ распоряжается моими деньгами и тратитъ очень расчетливо, много выгадываетъ для меня, очень много.

Я (такъ какъ она все время обращалась ко мн) поздравила ее съ счастливымъ приращеніемъ ея доходовъ и пожелала, чтобъ оно никогда не прекращалось. Мн не надо было долго ломать голову, чтобъ угадать источникъ этихъ денегъ и понять, кто былъ такъ внимателенъ къ бдной старушк, мн не надо было для этого даже глядть на моего опекуна, который въ это время весь погрузился въ разсматриваніе птицъ.

— Какъ вы зовете этихъ малютокъ, сударыня? есть у нихъ имена? спросилъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Я могу отвтить за миссъ Флайтъ, что у ея прачекъ есть имена, она общала намъ сказать ихъ.— Помнишь, Ада?

Ада хорошо это помнила.

— Разв я общала? спросила миссъ Флайтъ:— Ахъ, кто это? Зачмъ вы, Крукъ, подслушиваете у моей двери?

Дверя распахнулась и на порог появился старикъ, хозяинъ дома, съ мховой шапкой въ рукахъ, за нимъ стояла кошка.

— Я не подслушивалъ, миссъ Флайтъ. Я только что хотлъ постучаться. Йо вы такая скорая!

— Выгоните свою кошку на лстницу! прогоните ее! кричала сильно встревоженная старушка.

— Ба, ба! Нтъ никакой опасности, когда я тутъ, благородные леди и джентльмены, медленно проговорилъ мистеръ Крукъ, разглядывая насъ каждаго по одиночк своими хитрыми глазами:— Она ни за что не бросится на птицъ, если я ей. не прикажу.

— Извините моего хозяина, сказала съ многозначительнымъ видомъ старушка:— онъ…. того! совершенно!— Что вамъ надо, Крукъ? Вы видите, у меня теперь гости.

— Хи-хи! Вы вдь знаете, я канцлеръ.

— Ну, такъ-чтожъ изъ этого? спросила миссъ Флайтъ.

— Странно было бы канцлеру не знать кого-нибудь изъ Джерндайсовъ, не правда ли, миссъ Флайтъ? отвтилъ хихикая старикъ:— Я и позволилъ себ… Вашъ покойный слуга, сэръ. Я знаю дло Джерндайсовъ почти такъ-же хорошо, какъ и вы, сэръ. Знавалъ и стараго сквайра Тома, а васъ никогда еще не видывалъ, сэръ, даже въ суд, хотя бываю тамъ чуть не каждый день въ году.

— Я никогда не хожу туда, сказалъ мистеръ Джерндайсъ (и сказалъ правду: онъ положилъ себ за правило не показывайся въ суд ни при какихъ обстоятельствахъ).— Вы могли бы встртить меня гд угодно, только не тамъ.

— Вотъ какъ! Строгоньки вы, сэръ, къ моему достопочтенному ученому собрату, хотя въ Джерндайс это и не удивительно: обжегшись на молок, будешь дуть и на воду. Вы разсматривали птичекъ моей жилицы, мистеръ Джерндайсъ? Старикъ мало-по-малу подвигался впередъ, теперь онъ стоялъ возл опекуна и, дотронувшись до него локтемъ, уставился въ его лицо своими очками:— Миссъ Флайтъ ни за что не скажетъ именъ своихъ птицъ, если есть хоть малйшая возможностъ этого избжать,— это одна изъ ея странностей,— но имена есть у всхъ, она сама и придумала. Это онъ сказалъ опекуну шепотомъ, посл чего громко спросилъ:— Флайтъ, могу я ихъ перечесть?

При этомъ онъ подмигнулъ намъ и указалъ пальцемъ на старушку, которая отвернулась и притворилась, что занята чисткой клтокъ.

— Какъ хотите, пробормотала она суетливо.

Бросивъ еще разъ взглядъ на насъ, старикъ обернулся къ клткамъ и сталъ перечислять:

— Надежда, Радость, Юность, Миръ, Покой, жизнь, Прахъ, Пепелъ, Порча, Нужда, Гибель, Отчаяніе, Ярость, Смерть, Лукавство, Безуміе, Слова, Парики, Лохмотья, Пергаментъ, Прецедентъ, Грабежъ, Краснорчіе, Обманъ,— вотъ сколько ихъ тутъ собрано, и всхъ держитъ въ невол мой высокородный ученый собратъ.

— Какой рзкій втеръ! пробормоталъ опекунъ.

— Въ тотъ день, когда мой высокородный и ученый собратъ постановитъ ршеніе, он получатъ свободу, продолжалъ мистеръ Крукъ, опять подмигнувъ намъ.— И тогда,— если это когда нибудь случится — добавилъ онъ шепотомъ и со страшной гримасой,— он попадутся въ лапы такимъ птицамъ, которыя никогда не знали клтки.

— Никогда еще не было такого восточнаго втра, какъ сегодня! сказалъ опекунъ, притворяясь, что изъ окна ищетъ глазами флюгеръ.

Съ большимъ трудомъ удалось намъ уйти, и не миссъ Флайтъ насъ удерживала,— когда дло касалось удобствъ другихъ людей, она была очень понятлива,— а мистеръ Крукъ. Опекунъ никакъ не могъ отдлаться отъ старика, который слдовалъ за нимъ по пятамъ, точно пришитый. Старикъ предложилъ показать свой Канцелярскій судъ, т. е. свою лавку и весь странный винигретъ, который тамъ хранился: онъ старался какъ можно доле протянуть этотъ осмотръ, и все время ни на шагъ не отставалъ отъ мистера Джерндайса. Нсколько разъ онъ задерживалъ его подъ тмъ или другимъ предлогомъ, пока мы проходили дальше, его какъ будто мучило желаніе поговорить съ мистеромъ Джерндайсомъ о чемъ-то по секрету, но онъ никакъ не ршался начать. Я не могу себ представить физіономіи, на которой ясне бы, чмъ на лиц м-ра Крука въ тотъ день, отражались опасеніе, нершительность, мучительное желаніе сдлать что-то, на что у него не хватало смлости. Онъ неотступно слдилъ за мистеромъ Джерндайсомъ, не сводилъ глазъ съ его лица, идя сзади, наблюдалъ за нимъ такъ бдительно, какъ лукавая старая лиса за добычей, и безпрестанно оглядывался на него, если шелъ впереди.

Когда мы останавливались, онъ помщался противъ мистера Джерндайса, проводилъ рукою по своимъ полуоткрытымъ губамъ со страннымъ выраженіемъ сознанія своей власти, вращалъ глазами, хмурилъ свои сдыя брови такъ, что он совсмъ закрывали глаза, и, казалось, изучалъ каждую черту лица мистера Джерндайса.

Кошка сопутствовала намъ все время, наконецъ мы обошли весь домъ, осмотрли все рдкостное собраніе разнороднаго хлама и пришли въ комнату за лавкой. Тутъ на опрокинутомъ вверхъ дномъ пустомъ боченк, стоялъ пузырекъ съ чернилами и лежало нсколько обломанныхъ перьевъ и грязныхъ обрывковъ театральныхъ афишъ, вся стна было оклеена крупными печатными буквами различныхъ шрифтовъ.

— Что вы длаете въ этой комнат? спросилъ опекунъ.

— Пробую выучиться безъ чужой помощи читать и писать.

— Что жъ, подвигается?

— Мало. Плохо, отвтилъ съ раздраженіемъ мистеръ Крукъ:— Трудно учиться въ мои годы.

— Если бы у васъ былъ учитель, вамъ было бы легче.

— А можетъ быть онъ училъ бы меня не такъ, какъ надо, отвчалъ мистеръ Крукъ, и въ глазахъ его блеснула подозрительность.— Я Богъ знаетъ сколько потерялъ оттого, что не умлъ читать и писать, и не хочу потерять еще, если меня выучатъ навыворотъ.

— Навыворотъ? Кто же, по вашему мннію, способенъ на такую вещь? спросилъ опекунъ со своей добродушной улыбкой.

— Не знаю, мистеръ Джерндайсъ изъ Холоднаго дома отвтилъ старикъ, приподнявъ очки на лобъ и потирая руки.— Не знаю кто, но лучше полагаться на себя, чмъ на другихъ.

Эти отвты, эти странныя манеры побудили мистера Джерпіайса спросить у молодого доктора, когда мы вмст возвращались назадъ, дйствительно ли Крукъ помшанъ, какъ утверждала его жилица? Мистеръ Вудкортъ отвтилъ, что нтъ никакихъ основаній это думать.— Крукъ, какъ и вс невжественные люди, очень недоврчивъ и всегда боле или мене находится подъ вліяніемъ джина, который истребляетъ въ огромномъ количеств и въ чистомъ вид, наврное и мы замтили, какъ отъ старика несетъ водкой, и какъ пропахла ею комната за лавкой. Но до сихъ поръ онъ не обнаружилъ никакихъ признаковъ помшательства.

Дорогою я купила Пеппи втряную мельницу съ мшками муки, чмъ заслужила его расположеніе до такой степени, что онъ, когда мы вернулись домой, никому кром меня не позволилъ спять съ себя шляпу и перчатки, а за обдомъ пожелалъ сидть непремнно рядомъ со мною, сестра его сла съ другой стороны, рядомъ съ Адой, которой мы конечно уже разсказали со всми подробностями все, относительно помолвки Кадди. Мы изо всхъ силъ ухаживали за Пенни и его сестрою, она сіяла отъ восторга, мистеръ Джерндайсъ былъ въ такомъ-же веселомъ настроеніи, какъ и мы, и вс были довольны и счастливы.

Вечеромъ Кадди отправилась домой въ наемной карет вмст съ Пеппи, который спалъ глубокимъ сномъ, но все-таки крпко держалъ мельницу въ рукахъ.

Я забыла упомянуть, или по крайней мр не упомянула о томъ, что м-ръ Вудкортъ — тотъ самый смуглый молодой, врачъ, съ которымъ мы познакомились у мистера Беджера, и о томъ, что опекунъ пригласилъ его обдать, а онъ обдалъ у насъ. А когда вс разошлись, и я сказала Ад: ‘Ну, милочка, поговоримъ о Ричард’, она засмялась и сказала…

Но стоитъ ли повторять, что она сказала: она всегда любила пошутить:

ГЛАВА XV.
Белль-Ярдъ.

Пока мы были въ Лондон, мистера Джерндайса постоянно осаждала толпа филантроповъ,— дамъ и мужчинъ,— пріемы которыхъ крайне насъ изумляли. Въ числ самыхъ ярыхъ былъ мистеръ Кволь, явившійся вскор посл нашего прізда. Казалось, онъ погрузился въ филантропію весь, со своими блестящими висками, до самыхъ корней волосъ, которые въ неукротимомъ пылу филантропическаго азарта какъ будто готовились слетть съ его головы. Всякое дло было ему ни почемъ, но особенно искусенъ онъ былъ въ умньи курить фиміамы, онъ обладалъ замчательною способностью приходить въ восторгъ по всякому поводу и могъ купаться съ величайшимъ наслажденіемъ въ лучахъ любого свтила.

Когда мы его видли въ первый разъ, онъ былъ совершенно поглощенъ изумленіемъ передъ мистрисъ Джеллиби, и я тогда подумала, что онъ благоговетъ только передъ нею, вскор мн пришлось убдиться въ своей ошибк и открыть, что онъ былъ прихвостнемъ и трубачомъ всей клики.

Въ одинъ прекрасный день къ намъ явилась мистрисъ Пардигль съ какимъ-то подписнымъ листомъ, и съ ней мистеръ Кволь, все, что ни говорила мистрисъ Пардигль, мистеръ Кволь повторялъ за нею: онъ старался теперь превознести ее, какъ прежде превозносилъ мистрисъ Джеллиби.

Мистрисъ Пардигль прислала къ моему опекуну съ рекомендательной запиской своего краснорчиваго друга, мистера Гошера, съ мистеромъ Гошеромъ пришелъ и мистеръ Кволь. Мистеръ Гошеръ былъ господинъ золотушной комплекціи, съ влажной, потной кожей и огромнымъ, круглымъ, какъ луна, лицомъ, на которомъ сидли такіе крошечные глазки, что казалось, они перескочили сюда съ другого лица. Съ перваго взгляда въ немъ не было ничего привлекательнаго, но не усплъ онъ ссть, какъ мистеръ Кволь спросилъ потихоньку у меня и Ады, не находимъ ли мы, что величественное чело мистера Гошера сіяетъ духовной красотой, и не поражаемся ли мы изумительными очертаніями его лба? Короче сказать, изъ всхъ разнообразныхъ миссій, которыми задавались эти люди, ни одна не была намъ и вполовину такъ ясна, какъ миссія мистера Кволя: впадать въ экстазъ передъ миссіями всхъ другихъ, и ни одна не была такъ популярна въ ихъ сред.

Мистеръ Джерндайсъ попалъ въ это общество по своему мягкосердечію и по стремленію длать посильное добро, но вскор онъ понялъ всю несостоятельность этой компаніи, гд благотворительность являлась припадками, гд горластые заправилы, спекуляторы на дешевую популярность, облекались въ милосердіе, какъ въ мундиръ. Онъ понялъ этихъ людей, пылкихъ на словахъ, а на дл нетерпливыхъ и тщеславныхъ, раболпствующихъ до послдней степени низости передъ сильными міра сего, льстящихъ другъ другу. Онъ говорилъ намъ, что они невыносимы для тхъ, кто безъ шума и треска стремится помочь слабымъ подняться, вмсто того, чтобъ подымать ихъ понемножку при трубномъ звук и подъ гулъ самовосхваленій.

Помнится, когда былъ собранъ митингъ мистеромъ Гошеромъ для торжественнаго признанія заслугъ мистера Кволя (который передъ тмъ устроилъ такое же торжество мистеру Гошеру), то посл того, какъ послдній впродолженіе полутора часа говорилъ о предмет митинга и заклиналъ присутствовавшихъ учениковъ и ученицъ двухъ благотворительныхъ школъ, пожертвовать свои полупенсы, напомнивъ имъ о лепт вдовицы,— восточный втеръ дулъ цлыхъ три недли.

Я упомянула объ этихъ господахъ потому, что возвращаюсь опять къ мистеру Скимполю. Мн казалось, что характерная черта его натуры — ребяческая беззаботность, доставляла большое утшеніе моему опекуну именно своимъ контрастомъ съ пріемами этихъ людей, ему не могло не доставлять удовольствія, что онъ встртилъ хоть одного безхитростнаго, искренняго человка среди множества другихъ съ совершенно противоположными свойствами. Меня бы очень огорчило, еслибъ оказалось, что мистеръ Скимполь отгадалъ это и держитъ себя такъ съ разсчетомъ, я никогда хорошенько не понимала его и не мору утверждать положительно, являлся ли онъ для другихъ такимъ же, какимъ для моего опекуна.

Хотя мы и давно жили въ Лондон, но до сихъ поръ еще не видли мистера Скимполя,— онъ хворалъ и сидлъ дома, наконецъ, однажды утромъ онъ явился, милый и любезный по обыкновенію и веселе чмъ когда либо.

Вотъ и онъ! у него было разлитіе желчи,— болзнь богачей, на этомъ основаніи и онъ можетъ считать себя богачомъ,— такъ болталъ мистеръ Скимполь. Съ извстной, точки зрнія, судя по его расточительнымъ проектамъ, онъ и былъ богачомъ, своего доктора, напримръ, онъ награждалъ удивительно щедро: удвоивалъ и даже учетверялъ плату за его визиты. Онъ говорилъ доктору: ‘Вы заблуждаетесь, если думаете, что лечите меня даромъ, если бъ вы только знали, какъ я осыпаю васъ деньгами!’ — и ему такъ ясно представлялось, какъ онъ его осыпаетъ, какъ будто это такъ и было на самомъ дл. Вдь еслибъ у него были т тонкія бумажки, или, куски металла, которымъ люди придаютъ такое огромное значеніе, онъ съ радостью отдалъ бы ихъ доктору,— но ихъ не было и намреніе замняло исполненіе, а такъ какъ намреніе было вполн искреннее, то ему казалось, что деньги отданы и счеты покончены.— Мистеръ Скимполь говорилъ:

— Потому ли, что я не знаю цнности денегъ, только я часто испытываю это ощущеніе,— вдь это такъ естественно! Является, напримръ, мясникъ со своимъ счетцомъ,— онъ всегда выражается такъ нжно: ‘счетецъ’, чтобъ уплата показалась легче намъ обоимъ,— въ чемъ безсознательно проявляется поэтическая черта человческой природы. Я отвчаю мяснику: любезный другъ, представьте себ, что вы получили, и вы не станете ужъ безпокоиться приходить со своимъ счетцемъ. Я намреваюсь вамъ заплатить, предположите же, что вамъ уже заплачено.

Опекунъ разсмялся и сказалъ:

— А вдругъ мясникъ, вмсто того, чтобы поставлять вамъ говядину, ограничится однимъ намреніемъ?

— Поразительно! Дорогой Джерндайсъ, вы сказали какъ разъ то, что мн отвтилъ мясникъ, — онъ представилъ точь въ точь такое же возраженіе. ‘Позвольте васъ спросить, сэръ, зачмъ вы кушаете молодого барашка по восемнадцати пенсовъ фунтъ?’ Весьма естественно, что, удивленный этимъ вопросомъ, я отвтилъ: потому, почтенный, что я люблю молодого барашка.— Кажется, убдительно? На это онъ сказалъ: ‘А вы представляйте себ, что кушаете молодого барашка, точно такъ же, какъ совтуете мн представить, что вы расплатились со мною’. Обсудимъ хорошенько эти логическія положенія, любезный,— сказалъ я, то, что вы мн совтуете, невозможно: баранина у васъ есть, а денегъ у меня нтъ, такъ что, пока вы не отошлете баранину, вы ясно представить себ этого не можете, я же такъ живо представляю себ, что по счету уплачено, какъ будто въ самомъ дл ужъ уплатилъ. А почему? потому что ничего больше сдлать не могу.— Онъ ни слова не сказалъ въ отвтъ. Тмъ разговоръ и кончился.

— И онъ не принялъ законныхъ мръ?— спросилъ опекунъ.

— Законныя мры онъ принялъ, по тутъ онъ дйствовалъ уже подъ вліяніемъ страсти, а не разсудка. Слово ‘страсть’ напомнило мн о Войторн, — онъ пишетъ, что вы съ двицами общали пріхать къ нему въ Линкольнширъ погостить въ его одинокомъ жилищ?

— Онъ очень подружился съ моими двочками, и я общалъ ему привести ихъ,— отвтилъ м-ръ Джерндайсъ.

Мистеръ Скимполь сказалъ, обращаясь къ намъ съ Адой.

— Природа поскупилась для Бойторна на мягкіе оттнки, слишкомъ ужъ онъ грозенъ, — точно бурное море, слишкомъ запальчивъ, — точно быкъ, которому всякій цвтъ кажется краснымъ. По надо отдать справедливость и признать за нимъ достоинства хорошаго кузнечнаго молота!

Я бы удивилась, еслибъ эти два человка были другъ о друг высокаго мннія: мистеръ Бойторнъ придавалъ многому слишкомъ большое значеніе, мистеръ Скимполь слишкомъ мало значенія придавалъ всему. Къ тому же, я помню, нсколько разъ, когда рчь заходила о Скимпол, мистеръ Бойторнъ разражался очень суровыми отзывами, поэтому теперь я ограничилась тмъ, что повторила за Адой, какіе мы съ Войторномъ большіе друзья.

— Онъ и меня приглашалъ,— продолжалъ мистеръ Скимполь:— но можетъ ли ребенокъ довриться такому чудовищу? Впрочемъ, теперь, подъ нжной охраной двухъ ангеловъ, я ршаюсь хать. Онъ предлагаетъ заплатить за дорогу туда и обратно. Я думаю, это будетъ стоить нсколько шиллинговъ или фунтовъ, или что-нибудь въ этомъ род… шиллинги и фунты… Кстати, помните ли, миссъ Соммерсонъ, нашего друга, Коавинса?

Онъ задалъ этотъ вопросъ съ веселой и пріятной улыбкой, нисколько не смущаясь воспоминаніемъ о непріятномъ происшествіи.

— Да, помню,— отвтила я.

— Онъ арестованъ Великимъ судебнымъ приставомъ и никогда ужъ больше никого не арестуетъ.

То, что я услышала, меня поразило: въ моемъ ум какъ-то не соединялось никакое серьезное представленіе съ образомъ того человка, который въ тотъ памятный вечеръ пыхтлъ на соф и прилизывалъ свои волосы.

Мистеръ Скимполь продолжалъ:

— Вчера меня увдомилъ объ его смерти его преемникъ, который въ настоящую минуту сидитъ въ моей квартир и, какъ онъ выражается, ‘вступаетъ во владніе’. Онъ явился вчера, какъ разъ въ день рожденія моей голубоглазой дочурки, и я поставилъ ему на видъ все неприличіе и нелпость его поступка: ‘будь у васъ голубоглазая дочка, вамъ не понравилось бы, еслибъ я пришелъ незваный въ день ея рожденья?’ Но онъ все-таки остался.

Мистеръ Скимполь весело разсмялся надъ этимъ забавнымъ эпизодомъ, легко коснулся клавишъ фортепіано, у котораго сидлъ, и продолжалъ, прерывая свой разсказъ нжными аккордами (въ тхъ мстахъ я поставлю точки):

— И онъ разсказалъ мн… что Коавинсъ оставилъ… троихъ дтей… мать умерла раньше… профессія Коавинса… не совсмъ популярна… малютки Коавинса… въ жалкомъ положеніи…

Мистеръ Джерндайсъ вскочилъ, потеръ себ голову и началъ бгать по комнат, мистеръ Скимполь наигрывалъ любимую псню Ады, я глядла на мистера Джерндайса и понимала, что происходитъ въ его душ, Ада, кажется, тоже догадывалась.

М-ръ Джерндайсъ ходилъ, останавливался, потиралъ себ голову, наконецъ остановился передъ мистеромъ Скимполемъ и, положивъ руку на клавиши, сказалъ въ раздумьи:

— Мн это не нравится, Скимполь?

Мистеръ Скимполь, совершенно забывшій о чемъ шла рчь, посмотрлъ на него съ глубокимъ изумленіемъ. Мистеръ Джерндайсъ продолжалъ, прогуливаясь на небольшомъ пространств между фортепіано и угломъ комнаты и ероша свои волосы такъ, какъ будто бы дулъ страшный восточный втеръ.

— Этотъ. человкъ былъ необходимъ. Необходимость такихъ профессій вызывается нашими собственными ошибками, глупостями, незнаніемъ законовъ или нашими несчастіями, и мы не должны вымещать на нихъ свои вины. Своимъ ремесломъ онъ не вредилъ людямъ, а содержалъ дтей. Желательно было бы хорошенько разузнать объ этомъ.

— О Коавинс?!!— вскричалъ мистеръ Скимполь, понявшій наконецъ въ чемъ дло.— Нтъ ничего легче! Стоитъ только пойти на главную квартиру Коавинсовъ, тамъ узнаемъ все, что намъ будетъ угодно.

Мистеръ Джерндайсъ кивнулъ намъ,— мы только и ждали сигнала.

— Прогуляемся туда, дорогія двочки, эта прогулка ничмъ не хуже другихъ.

Мы не заставили себя ждать.

Мистеръ Скимполь отправился съ нами, радуясь предстоящей экспедиціи: это такъ ново для него, — отыскивать Коавинса, вмсто того, чтобы Коавинсъ разыскивалъ его!

Сперва онъ повелъ насъ въ Ченсери-Лэнъ и, указавъ на домъ съ желзными ршетками на окнахъ, назвалъ его замкомъ Коавинса. На нашъ звонокъ вышелъ изъ чего-то врод привратницкой довольно непрезентабельный малый. Взглянувъ на насъ сквозь желзные прутья калитки, онъ спросилъ: ‘что вамъ надо?’ и оперся подбородкомъ на острые наконечники прутьевъ.

— Здсь служилъ сыщикъ или полицейскій, или что-то въ этомъ род, который недавно умеръ?— спросилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Служилъ. Ну?

— Мн надо узнать его фамилію. Не можете ли сказать

— Его фамилія Неккетъ.

— А адресъ?

— Вель-Ярдъ, въ мелочной лавк, по лвую руку, спросите Блиндеръ.

— Былъ ли онъ… не знаю, какъ выразиться… былъ ли онъ трудолюбивъ?— пробормоталъ опекунъ.

— Неккетъ? О да! Выслживая дичь, онъ не зналъ усталости. Ужъ если онъ брался кого выслдитъ, просиживалъ, бывало, по восьми, по десяти часовъ на сторожевомъ посту гд-нибудь на углу улицы, не сходя съ мста.

— Могло быть и хуже: можно взяться и не исполнить,— сказалъ опекунъ, разговаривая самъ съ собою.— Благодарствуйте. Больше намъ ничего не нужно.

Мы ушли, а парень, склонивъ голову на бокъ, остался стоять у ршотки, облокотясь на нее руками, посасывая и поглаживая прутья.

У Линкольнъ-Инна насъ поджидалъ мистеръ Скимполь, который не хотлъ подходить близко къ Коавинсу, и мы вс вмст отправились въ Бель-Ярдъ, — узкій переулокъ, лежавшій неподалеку.

Скоро мы нашли мелочную лавочку, а въ ней добродушную пожилую женщину, которая страдала удушьемъ или водянкой, иди и тмъ и другимъ вмст. На мой вопросъ она сказала:

— Дти Неккета? Да, здсь, миссъ. Пожалуйте въ третій этажъ. Дверь какъ разъ противъ лстницы, и она подала ключъ черезъ прилавокъ.

Я поглядла на ключъ, потомъ на нее, — она очевидно считала, что я знаю, какъ поступить дальше.

Ключъ могъ быть только отъ комнаты дтей, поэтому, не распрашивая ее больше, я стала подниматься по темной лстниц, остальные послдовали за мною. Старыя доеки трещали подъ нашими ногами, хотя мы и старались ступать осторожно, во второмъ этаж одинъ жилецъ, обезпокоенный шумомъ нашихъ шаговъ, высунулся изъ двери и спросилъ, бросивъ нэ меня сердитый взглядъ:

— Вамъ нужно Гридли?

— Нтъ, сэръ, мы идемъ въ верхній этажъ,— сказала я.

Такъ же сердито посмотрлъ онъ и на остальныхъ, когда т проходили мимо, и довольно грубо отвтилъ на привтствіе моего опекуна. Это былъ высокій блдный человкъ съ выпуклыми глазами и черепомъ, почти совершенно лишеннымъ волосъ, глубокія морщины бороздили его преждевременно состарвшееся лицо, задорный взглядъ, рзкія грубыя манеры въ соединеніи съ высокой, не по лтамъ могучей фигурой почти испугали меня. Онъ держалъ перо въ рукахъ и, проходя мимо его комнаты, я замтила, что она вся усяна обрывками бумаги. Онъ не трогался съ мста, а мы стали взбираться выше.

Когда я постучала въ дверь противъ лстницы, мн отвтилъ тоненькій голосокъ изнутри:

— Мы заперты. Ключъ у мистрисъ Блиндеръ.

Я вложила ключъ въ замочную скважину и дверь отворилась. Мы увидли бдную съ покатымъ потолкомъ комнату, въ которой не было почти никакой мебели: маленькій пяти или шестилтій клопъ няньчилъ и баюкаль толстаго полуторагодовалаго ребенка. Несмотря на холодную погоду, въ камин не было огня, дти были закутаны въ старые платки и какія-то накидки, но все-таки ихъ маленькія фигурки ежились, а носы совсмъ покраснли отъ холода, мальчикъ ходилъ изъ угла въ уголъ, укачивая ребенка, котораго держалъ на рукахъ, положивъ его голову къ себ на плечо.

— Кто заперъ васъ здсь однихъ?

— Чарли,— отвчалъ мальчикъ, останавливаясь и глядя на насъ.

— Чарли, вашъ братъ?

— Нтъ, это сестра Шарлотта, папаша звалъ ее Чарли.

— Есть у васъ еще кто-нибудь, кром Чарли.

— Я и Эмма,— отвтилъ мальчикъ и принялся опять расхаживать по комнат, стараясь смотрть на насъ, отчего тискалъ нанковый чепчикъ кажется слишкомъ крпко.

Мы смотрли на этихъ дтей и молча перегдядывались.

Вдругъ въ комнату вошла двочка небольшого роста, ея хорошенькое личико смотрло не по лтамъ серьезно, одта она была какъ большая, чепчикъ былъ ей очень великъ, такъ же какъ и рабочій передникъ, о который она вытирала свои голыя руки. Не смотря на то, что ея пальцы поблли и сморщились отъ стирки и кое-гд на нихъ остались слды мыльной пны, ее можно было принять за ребенка, занятаго игрой въ прачки и представляющаго взрослую работницу очень правдоподобно и схоже.

Должно быть она была гд нибудь неподалеку и бжала во всю мочь, потому что еле переводила духъ, не могла выговорить ни слова и только молча вытирала передникомъ свои руки и смотрла на насъ.

Мальчикъ крикнулъ: ‘Вотъ и Чарли!’ Ребенокъ, котораго онъ нянчилъ, протянулъ къ ней свои рученки и сталъ съ крикомъ проситься къ ней на руки, она взяла его такъ ловко, какъ умютъ брать только женщины, и дитя съ любовью прильнуло къ ней, она смотрла на насъ изъ-за плеча.

Мы усадили ее на стулъ вмст съ ея ношей, мальчикъ держался за ея передникъ.

Опекунъ шепнулъ намъ:— Возможно-ли, чтобъ это дитя могло своей работой содержать остальныхъ! Посмотрите на нихъ, ради Бога посмотрите!

Дйствительно, стоило посмотрть, какъ эти трое дтей прижимались другъ къ другу, съ какой врой двое изъ нихъ полагались на третью, а эта третья, сама еще ребенокъ, сидла степенно и солидно, что совсмъ не вязалось съ ея дтской фигуркой.

— Чарли, который теб годъ? спросилъ опекунъ.

— Четырнадцатый.

— О, какой почтенный возрастъ! преклонный возрастъ, Чарли!

Не умю выразить съ какой нжностью произнесъ это мой опекунъ, сколько грусти и состраданія было въ этихъ шутливыхъ словахъ!

— Ты одна живешь съ этими малютками? продолжалъ онъ.

— Да, сэръ, съ тхъ поръ, какъ папаша умеръ, отвтила двочка, глядя на него съ полнымъ довріемъ.

— Какъ же вы живете, Чарли, чмъ вы живете? О! и опекунъ на минуту отвернулся.

— Посл смерти папаши я хожу на поденную работу, сегодня я стирала, сэръ.

— Господи помилуй! Да вдь ты такъ мала, что не достанешь до лохани!

Она быстро отвтила:

— О, нтъ сэръ, достаю: я надваю высокіе сапоги, которые прежде носила мамаша.

— А когда умерла твоя бдная мать?

— Мамаша умерла, когда родилась Эмма, сказала двочка, бросивъ взглядъ на ребенка, покоившагося на ея груди:— Тогда папаша сказалъ мн, что я должна замнить ей мать. Я и старалась. Такъ, что прежде еще, чмъ я начала ходить на работу, я работала дома: убирала, няньчила, стирала,— такъ понемножку и научилась, понимаете, сэръ.

— И часто ты ходишь на работу?

— Какъ только берутъ, отвчала съ улыбкой двочка:— вдь за это платятъ шестипенсовики и шиллинги…

— И уходя, ты всегда запираешь дтей?

— Видите, сэръ, такъ безопасне. Иногда къ нимъ заходитъ мистрисъ Блиндеръ, иногда мистеръ Гридли, а то и я прибгу на минутку. Они тутъ играютъ и Томъ нисколько не боится, что его запираютъ. Вдь не боишься, Томъ?

— Не боюсь, Чарли, мужественно отвтилъ Томъ.

— Когда наступитъ вечеръ и на двор зажгутъ фонари, въ комнат становится совсмъ свтло. Неправда ли, Томъ, почти свтло?

— Да, Чарли, почти свтло.

— Онъ у меня золото! сказала двочка съ материнской нжностью.— Когда Эмма устанетъ, онъ кладетъ ее на кровать, и самъ ложится, если усталъ. А когда я возвращаюсь, я приношу чего нибудь на ужинъ, тогда мы зажигаемъ свчу, и Томъ встаетъ и ужинаетъ со мною. Такъ вдь, Томъ?

— Да Чарли! и Томъ уткнулся лицомъ въ складки юбки и засмялся, а потомъ заплакалъ. Богъ знаетъ, чмъ были вызваны эти слезы: воспоминаніемъ ли объ ужин, самомъ великомъ удовольствіи въ его жизни, или любовью и благодарностью къ сестр, но это были первыя слезы, которыя мы здсь видли со времени нашего прихода. Маленькая сиротка разсказывала о смерти матери и отца такъ спокойно, какъ будто необходимость сохранить мужество, дятельная жизнь, полная заботъ, дтская гордость отъ сознанія, что она способна работать, какъ будто все это заглушило ея горе. Но теперь, когда заплакалъ Томъ, изъ ея глазъ выкатились дв тихія слезы, сама же она продолжала спокойно смотрть на насъ и не пошевельнулась, чтобъ не потревожить ни малйшимъ движеніемъ приникшихъ къ ней дтскихъ головокъ.

Мы съ Адой стояли у окна, притворялся, что разсматриваемъ крыши домовъ, черныя отъ копоти печныя трубы, чахлыя растеньица и клтки съ птицами, украшавшія окна у сосднихъ домовъ.

Вдругъ мы услышали голосъ мистрисъ Блиндеръ. Она поднялась изъ своей лавки (вроятно употребивъ на восхожденіе по лстниц все время, что мы здсь были) и теперь разговаривала съ опекуномъ.

— Немного я имъ длаю, что не беру съ нихъ платы за квартиру, у кого, сэръ, хватитъ духу брать съ нихъ! говорила хозяйка.

Опекунъ сказалъ намъ:

— Настанетъ время, когда эта добрая женщина узнаетъ, что длала много, ибо все, что сдлано одному изъ малыхъ сихъ… и, обратясь къ ней спросилъ: — Можетъ-ли работать это дитя?

Думаю, сэръ, что можетъ, отвтила мистрисъ Блиндеръ, съ трудомъ переводя духъ,— Она очень проворна. Надо было видть, какъ она ходила за дтьми посл смерти матери, весь околотокъ говорилъ объ этомъ. А какъ удивительно смотрла за отцомъ во время его болзни! ‘Мистрисъ Блиндеръ, говорилъ онъ мн передъ кончиной,— онъ лежалъ вонъ въ томъ углу,— мистрисъ Блиндеръ, плохое было мое ремесло, но прошлую ночь я видлъ ангела подл своей дочери и я ввряю ее Небесному Отцу!’

— Онъ не занимался никакимъ другимъ ремесломъ?

— Нтъ, сэръ, онъ былъ только сыщикъ, сперва, какъ только онъ поселился у меня, я не знала объ этомъ и, признаюсь, когда узнала, отказала ему отъ квартиры. Въ околотк косо смотрли на его занятіе, да и жильцы мои не одобряли,— вдь не особенно пріятно это ремесло, очень многіе требовали, чтобъ я прогнала Неккета, особенно мистеръ Гридли. а онъ хорошій жилецъ, хотя и вспыльчиваго нрава.

— И такъ вы ему отказали?

— Отказала. Но когда пришелъ срокъ, меня взяло сомнніе: я не замтила за нимъ ничего худого, онъ былъ аккуратенъ, трудолюбивъ, добросовстно исполнялъ дло, за которое взялся, а это много значитъ. Тутъ мистрисъ Блиндеръ, конечно безъ всякаго умысла взглянула на мистера Скимполя.

— Такъ, что вы оставили его?

— Я сказала ему, что если онъ уговоритъ мистера Гридли, я берусь поладить съ остальными и не стану обращать вниманія, нравится или не нравится это сосдямъ. Мистеръ Гридли согласился, правда неохотно: онъ всегда сурово относился къ Неккету, но къ дтямъ его былъ очень добръ посл его смерти, ужъ подлинно: не суди о человк, пока не увидишь его поступковъ!

— И многіе добры къ дтямъ?

— Нельзя сказать, чтобъ къ нимъ были недобры, но, конечно, не то было бы, если бъ отецъ занимался другимъ ремесломъ. Мистеръ Коавинсъ далъ гинею, сыщики сдлали складчину и нкоторые сосди устроили подписку, именно т, кто больше всхъ подтрунивалъ надъ бднымъ Неккетомъ, вообще не такъ ужъ худо. То же самое и съ Шарлоттой, иные не хотятъ нанимать ее потому, что она дочь сыщика: другіе берутъ, но попрекаютъ отцовскимъ ремесломъ, есть и такіе, которые ставятъ себ въ заслугу, что даютъ ей работу, все сбавляютъ ей плату и, вроятно, требовательне къ ней, чмъ къ другимъ. Но она терплива, понятлива и работаетъ изо всхъ силъ, такъ что къ ней относятся недурно, хотя могло бы быть и лучше!

Мистрисъ Блиндеръ присла, чтобъ отдохнуть посл такой длинной рчи.

Мистеръ Джерндайсъ повернулся къ намъ и хотлъ что-то сказать, но не усплъ, такъ какъ вошелъ въ комнату Гридли, о которомъ только что говорила мистрисъ Блиндеръ, тотъ самый человкъ, котораго мы встртили на лстниц. Онъ обратился къ намъ такъ, какъ будто наше присутствіе въ этой комнат выводило его изъ себя.

— Не знаю, леди и джентльмены, что вы здсь длаете, но вы должны извинить мое появленіе: я прихожу сюда не за тмъ, чтобъ глазть по сторонамъ. Здорово, Чарли. Ну, Томъ и малютка, какъ мы сегодня поживаемъ?

Дти смотрли на него, какъ на стараго знакомаго. Онъ ласково наклонился къ нимъ, хотя лицо его сохранило свое суровое выраженіе и манеры были грубы по прежнему. Замтивъ, какъ нженъ онъ съ дтьми, мистеръ Джерендайсъ простилъ ему грубость и отвтилъ кротко:

— Конечно никто сюда не придетъ глазть по сторонамъ.

— Можетъ быть, сэръ, можетъ быть, пробурчалъ тотъ, махнувъ терпливо рукою и сажая Тома къ себ на колни,— у меня нтъ охоты вступать въ препирательства съ леди и джентльменами. Я столько ужъ велъ споровъ на своемъ вку, что съ меня довольно на всю жизнь.

— Вроятно, у васъ есть достаточныя причины быть вспыльчивымъ и раздраженнымъ… началъ мистеръ Джерндайсъ.

— Еще что? у меня вздорный нравъ, я вспыльчивъ, невжливъ!

— Да, немножко.

Гридли спустилъ ребенка съ колнъ и подступилъ къ опекуну съ такимъ видомъ, какъ будто хотлъ его побить.

— Сэръ, знаете ли вы что-нибудь о Верховномъ суд?

— Къ своему несчастію, знаю.

— Къ несчастію? переспросилъ Гридли. Гнвъ его мгновенно утихъ.— Въ такомъ случа прошу прощенья, сэръ, я знаю, я не учтивъ и прошу у васъ извиненія! Сэръ!— тутъ онъ опять заговорилъ съ прежней запальчивостью — меня двадцать пять лтъ волочили по каленому желзу и я отвыкъ ступать по бархату, подите въ судъ и спросите, какими шутками услаждаются тамъ отъ скучныхъ занятій,— вамъ отвтятъ, что лучшая шутка сложена про шропширца. Этотъ шропширецъ — я! воскликнулъ онъ ударивъ себя кулакомъ въ грудь.

— Я и моя фамилія тоже многимъ доставили развлеченія въ этомъ присутственномъ мст, спокойно отвтилъ опекунъ:— наврное вы слышали мою фамилію — Джерндайсъ.

Гридли отвсилъ ему низкій поклонъ.

Мистеръ Джерндайсъ, я вижу, вы гораздо спокойне меня переносите нанесенныя вамъ несправедливости. Скажу больше,— эти леди и джентльменъ, конечно, ваши друзья, и я могу говорить въ ихъ присутствіи,— я бы рехнулся, если бъ иначе относился къ наносимымъ мн оскорбленіямъ, только тмъ и сохраняю свой разсудокъ, что злюсь на этихъ господъ, придумываю какъ бы имъ отомстить, и неотступно требую правосудія, въ которомъ мн отказываютъ. Только этимъ я и спасаюсь отъ сумасшествія! говорилъ онъ съ какой-то₄ грубой простотой.— Вы, можетъ быть, скажете, что я слишкомъ раздражаюсь, что длать,— такая натура ужъ: неправда меня возмущаетъ, и я выхожу изъ себя! Если я не буду тмъ, что есть, мн остается замереть въ вчной улыбк, какъ та помшанная, что вчно торчитъ въ суд. Если я сдамся и уступлю, значитъ я началъ выживать изъ ума.

Тяжело было видть страстное возбужденіе, въ которомъ онъ находился, его искаженное лицо, запальчивые жесты, какими онъ сопровождалъ свою рчь.

— Вникните въ мое дло,— мистеръ Джерндайсъ, — оно ясно, какъ Божій день. Насъ было два брата. Отецъ, фермеръ, оставилъ матери ферму, инвентарь и все прочее по завщанію въ пожизненное владніе, по смерти матери все должно было перейти ко мн съ тмъ, чтобъ я выплатилъ брату триста фунтовъ. Мать умираетъ. Спустя нкоторое время брать требуетъ завщанную сумму. Я и нкоторые родственники говоримъ, что часть своего наслдства онъ уже получилъ, живя у меня, пользуясь готовой квартирой, столомъ и прочимъ. Замтьте, вопросъ былъ только въ томъ, уплачена ли уже нкоторая часть трехсотъ фунтовъ? завщанія никто и не думалъ оспаривать. Братъ подаетъ на меня искъ, я обязанъ явиться въ этотъ проклятый Канцлерскій судъ, законъ принуждаетъ меня явиться, я долженъ дать отвтъ именно въ этомъ мст. Семнадцать человкъ свидтелей требуется для такого простого дла! Оно назначается къ слушанію черезъ два года, но когда наступаетъ срокъ, откладывается еще на два, пока судья (провалиться бы ему на томъ свт!) наведетъ справки дйствительно ли я сынъ своего отца,— чего не оспаривалъ ни одинъ смертный! Потомъ находятъ, что мало свидтелей (припомните: ихъ было семнадцать!), что пропустили еще одного, и дло пересматривается сначала. Къ тому времени судебныя издержки (хотя процессъ еще не докладывался въ суд) были уже втрое больше, чмъ’сумма, изъ-за которой завязалась тяжба. Мой братъ съ радостью отказался бы отъ своей претензіи, чтобъ только не платить больше судебныхъ издержекъ, на нихъ ушло все состояніе, завшанное мн отцомъ. Тяжба не ршена до сихъ поръ, она измучила меня, раззорила, довела до отчаянія, до того, что я сталъ такимъ, какъ видите! Конечно, мистеръ Джерндайсъ. въ вашемъ процесс замшаны тысячи, а въ моемъ, дло идетъ лишь о сотняхъ, по легче ли отъ того? Вся моя жизнь ушла на тяжбу, проклятая высосала изъ меня все до-чиста!

Опекунъ сказалъ, что отъ всего сердца сочувствуетъ его горю и вовсе не намренъ утверждать, чтобъ одинъ только онъ, Джерндайсъ, страдалъ отъ несправедливостей этой чудовищной системы.

Гнвъ мистера Гридли вспыхнулъ съ прежней силой.

— Системы! Со всхъ сторонъ я слышу это слово! Говорятъ, я не долженъ винить отдльныхъ лицъ,— виновата система. Приходишь въ судъ и говоришь: ‘Милордъ, скажите пожалуйста, гд же справедливость? Неужели вы осмлитесь сказать, что мн было оказано правосудіе, что я отпущенъ изъ суда удовлетвореннымъ?’. Милордъ ничего объ этомъ не вдаетъ, онъ поставленъ управлять системой. Являюсь въ Линкольнскій скверъ къ мистеру Телькингорну, судебному ходатаю,— этотъ человкъ приводитъ меня въ бшенство своимъ самодовольнымъ видомъ, да и какъ ему не быть довольнымъ! у нихъ у всхъ довольный видъ: вдь къ нимъ пошло все, что потерялъ я,— говорю ему, что ужъ отъ кого бы тамъ ни пришлось, а я добьюсь вознагражденія за мои убытки, добьюсь, чего бы это мн не стоило. Онъ не подлежитъ отвту: отвчать должна система! Не я буду, если не приму съ ними энергичныхъ мръ, не знаю, что я сдлаю, если окончательно выйду изъ себя! Я буду лицомъ къ лицу обвинять всхъ приспшниковъ этой системы передъ Вчнымъ Судіей!

Онъ былъ страшенъ. Еслибъ не видла своими глазами, я бы не поврила, что можно дойти до такого состоянія.

— И я ужъ началъ! сказалъ онъ, садясь и отирая потъ со лба.— Мистеръ Држеридайсъ, я уже началъ! Я буйствовалъ, знаю это, но я долженъ былъ такъ поступить. Я побывалъ уже въ тюрьм за оскорбленіе суда, я сидлъ въ тюрьм за угрозы стряпчему, и опять попаду туда за то и за другое. Шропширецъ, надъ которымъ они потшаются, часто обманывалъ ихъ ожиданія, хотя они потшались надо мною даже тогда, когда меня заключали подъ стражу и вели въ тюрьму. Они мн говорятъ, что я долженъ сдерживаться для своей же пользы, я отвчаю, что если стану сдерживаться, я рехнусь. Когда-то у меня былъ недурной характеръ, мои земляки помнятъ еще меня такимъ, но теперь я долженъ давать выходъ своимъ оскорбленнымъ чувствамъ: это только и держитъ мой мозгъ въ порядк. На прошлой недл лордъ-канцлеръ сказалъ мн: ‘Гридли, для васъ самихъ было бы лучше, если вы не тратили бы здсь по пусту свое время, а вернулись въ Шропширъ и занялись тамъ дломъ.’ — Милордъ, знаю, что для меня это лучше, а еще лучше было бы никогда не слышать самаго слова Верховный судъ, но, къ несчастію, я не могу отдлаться отъ прошлаго, а прошлое гонитъ меня сюда!— И онъ прибавилъ въ бшенств:— Кром того я хочу пристыдить ихъ, я буду являться въ судъ и стыдить ихъ до послдняго издыханія. Когда я буду знать, что мой конецъ близокъ, я притащусь въ судъ и тамъ умру, говоря имъ, пока хватитъ голоса: ‘вы вызывали меня сюда и отсылали назадъ много разъ, теперь вамъ придется отправить меня ногами впередъ!’

Онъ такъ сжился со своей злобой, копившейся втеченіи многихъ лтъ, что даже теперь, когда успокоился, его лицо не утратило злобнаго выраженія.

— Я пришелъ.сюда, чтобы взять дтей къ себ въ комнату: я люблю, когда они у меня играютъ, я никакъ не думалъ, что столько наговорю, но все равно. Ты не боишься меня, Томъ?

— Нтъ, вы вдь разсердились не на меня.

— Правда, дитя мое. Ты ужъ уходишь, Чарли, да? Ну, пойдемъ, крошка! Онъ взялъ младшую двочку на руки, она пошла къ нему очень охотно.— Знаешь я не удивлюсь, если мы найдемъ внизу пряничнаго солдатика. Побжимъ-ка взглянуть на него, ну, живо!

Онъ поклонился мистеру Джерндайсу, по прежнему неловко, но съ нкоторымъ почтеніемъ, слегка кивнулъ намъ и отправился въ свою комнату.

Тутъ въ первый разъ заговорилъ мистеръ Скимполь. Онъ началъ своимъ обычнымъ веселымъ тономъ:

— По истин, большое удовольствіе наблюдать, какъ все на свт приспособляется одно къ другому. Вотъ, напримръ, мистеръ Гридли, человкъ съ твердой волей, несокрушимой энергіей, котораго, выражаясь фигурально, можно уподобить свирпому кузнецу, мн такъ и представляется, какъ, много лтъ тому назадъ, этотъ Гридли вступалъ въ жизнь, точно влюбленный юноша, терзаемый невдомыми желаніями. И вотъ на его дорог является Канцлерскій судъ, доставляетъ ему все, въ чемъ онъ нуждался — и они связаны навки! Пожалуй, не случись этой встрчи, онъ былъ бы великимъ полководцемъ, разрушалъ бы города, или громилъ парламентъ, въ качеств политическаго дятеля. Теперь же Канцлерскій судъ и Гридли столкнулись, презабавно набросились другъ на друга и никому отъ этого не хуже, а Гридли, если можно такъ выразиться, получилъ занятіе на всю жизнь. Теперь обратимся къ Коавинсу, отцу этихъ прелестныхъ малютокъ. Коавинсъ можетъ служить восхитительной иллюстраціей высказаннаго положенія. Случилось, что даже онъ, мистеръ Скимполь, ропталъ на существованіе Коавинса, котораго встртилъ на своей дорог,— и, конечно, онъ могъ прожитьи безъ Коавинса! Было время, когда, будь мистеръ Скимполь султаномъ и явись къ нему великій визирь съ ежедневнымъ вопросомъ: чего пожелаетъ повелитель правоврныхъ отъ своего раба? онъ могъ бы отвтить: голову Коавинса! Однако что же оказывается? Все это время онъ доставлялъ заработокъ самому достойному человку, былъ его благодтелемъ, далъ ему возможность такъ чудесно воспитать этихъ прелестныхъ дтей, развить въ нихъ гражданскія добродтели. Такъ что теперь, оглядывая эту комнату, онъ умиляется сердцемъ, слезы навертываются ему на глаза и онъ думаетъ: ‘Я былъ покровителемъ Коавинса, вс его маленькія радости дло моихъ рукъ!’

Было что-то до такой степени плнительное въ его манер слегка касаться этихъ фантастическихъ струнъ, онъ казался такимъ жизнерадостнымъ ребенкомъ рядомъ съ этой серьезной дтворой, которую мы здсь видли, что даже опекунъ чуть-чуть улыбнулся, когда подошелъ къ намъ посл интимной бесды съ мистрисъ Блиндеръ.

Мы поцловали Чарли и вмст съ нею спустились съ лстницы. Передъ домомъ мы остановились, чтобъ посмотрть, какъ она пойдетъ на работу, не знаю, куда она шла, но мы видли, какъ это крошечное созданіе въ огромномъ чепц и передник взрослой работницы перебжало дворъ, исчезло подъ воротами и потонуло въ сутолок и шум огромнаго города, какъ капля росы въ океан.

ГЛАВА XVI.
Томъ-Отшельникъ.

Миледи Дэдлокъ не сидится на мст. Великосвтская молва въ полномъ недоумніи и едва успваетъ слдить за нею: сегодня она въ Чизни-Вуд, вчера была въ своемъ городскомъ дом, завтра можетъ быть окажется въ чужихъ краяхъ,— ничего нельзя сказать наврное. Даже сэръ Ленстеръ, несмотря на всю любезность, нсколько затрудняется поспвать за миледи, на помощь ему является его врный, неизмнный другъ — подагра и, вцпившись въ его ноги, приковываетъ его къ старинной дубовой опочивальн Чизпивуда.

Сэръ Лейстеръ принимаетъ подагру, какъ навожденіе злого духа аристократическаго происхожденія. Вс Дэдлоки по прямой мужской линіи съ незапамятныхъ временъ страдали подагрой, противъ этого нечего возразить, это можетъ быть доказано, сэръ.

Предки другихъ людей могутъ умирать отъ ревматизма, ихъ простая кровь можетъ заражаться пошлыми болзнями, но фамилія Дэдлоковъ выговорила себ исключительное право даже у смерти, этой всеобщей управительницы, и вс Дэдлоки умираютъ отъ своей собственной фамильной подагры.

Она передается членами этой генеалогической линіи отъ одного къ другому, вмст съ серебряной посудой, картинами и Линкольнширскимъ помстьемъ,— она составляетъ часть ихъ привилегій.

Хотя, конечно, сэръ Лейстеръ никогда не формулируетъ словами, по ему не чуждо такое представленіе, что ангелъ смерти, отправляя свои служебныя обязанности, сообщаетъ тнямъ аристократовъ: ‘Милорды и джентльмены, имю честь представить вамъ еще одного Дэдлока, прибывшаго сюда, какъ это удостоврено, вслдствіе фамильной подагры’.

Посему сэръ Лейстеръ предоставляетъ свои благородныя ноги въ распоряженіе этой благородной болзни, какъ бы отдавая этимъ должную дань своему имени и состоянію, врод того, какъ феодалы платили за свои лены. Правда, онъ находитъ, что подагра позволяетъ себ слишкомъ большую вольность, когда опрокидываетъ Дэдлока на спину, дергаетъ и колетъ его конечности, но онъ думаетъ: ‘вс мы подвергались этому, подагра наша собственность, сотни лтъ ужъ постановлено, что мы не скомпроментируемъ фамильный склепъ кончиной отъ какой нибудь простонародной болзни, и я долженъ подчиниться этому постановленію’.

Величественное зрлище представляетъ сэръ Лейстеръ, лежа съ пурпурно-золотистымъ лицомъ среди большой гостинной на любимомъ своемъ мст — передъ портретомъ миледи, сквозь длинный рядъ оконъ комнату озаряютъ широкія полосы свта, чередуясь съ нжными переливами тней. Баронету свидтельствуютъ о его величіи и древніе дубы, обступившіе замокъ и вками укоренившіеся въ почв, которая никогда не знала плуга и осталась до сихъ, поръ въ томъ вид, въ какомъ была, когда короли носились здсь со щитами и мечами или съ лукомъ и стрлами,— и предки, окружающіе его въ комнат, смотря на него со стнъ, они какъ будто говорятъ: ‘каждый изъ насъ на время здсь былъ дйствительностью и оставилъ свое живописное изображеніе и воспоминаніе, туманное, какъ греза, слабое, какъ т отдаленные голоса грачей, которые тебя усыпляютъ’.

И въ эти минуты баронетъ чувствуетъ себя великимъ. Горе Бойторну и всякому другому нахалу, который осмлится оспаривать хоть пядень его земли!

Теперь при сэр Лейстер находится только портретъ миледи, сама же она упорхнула въ Лондонъ, впрочемъ не намрена оставаться тамъ долго и скоро вернется, къ великому смущенію фешенебельныхъ умовъ. Городской домъ не приготовленъ къ принятію миледи, онъ угрюмъ и закутанъ въ чехлы, одинъ напудренный Меркурій безнадежно зваетъ у окна передней,— еще вчера вечеромъ въ дружеской бсд со своимъ знакомымъ, другимъ Меркуріемъ, такъ же, какъ и онъ, привыкшимъ къ хорошему обществу, онъ признавался, что если такой порядокъ вещей продлится, то для человка съ его принципами, съ его положеніемъ въ свт, остается одно — перерзать себ глотку.

Какая можетъ быть связь между Линкольнширскимъ замкомъ, лондонскимъ домомъ, напудреннымъ Меркуріемъ и мстопребываніемъ подметальщика Джо, непризнаннаго закономъ Джо, на котораго упалъ слабый лучъ свта, когда онъ мелъ ступеньки кладбищенскихъ воротъ? А какая связь между множествомъ людей, участвующихъ въ безчисленныхъ житейскихъ драмахъ, непостижимымъ образомъ сведенныхъ вмст несмотря на то, что ихъ раздляла огромная пропасть?

Джо ничего не вдаетъ о звеньяхъ той цни, которая сковываетъ его съ другими людьми, онъ мететъ себ цлый день, и еслибъ его спросили, онъ резюмировалъ бы свое міросозерцаніе: ‘Ничего я не знаю’!

Въ грязную погоду тяжело очищать перекрестокъ отъ грязи и еще тяжело жить этимъ заработкомъ,— это онъ знаетъ, хотя никто его этому не училъ: самъ догадался.

Джо проживаетъ или, врне, влачитъ свое существованіе въ развалинахъ, которыя между ему подобными извстны подъ именемъ улицы Тома-Отшельника. Вс порядочные люди обгаютъ эту мрачную улицу развалившихся домовъ, ею завладли разные предпріимчивые проходимцы, которые съумли воспользоваться ветхими строеніями, близкими къ полному разрушенію, устроились въ нихъ сами и стали отдавать въ наемъ. Теперь по ночамъ въ этихъ обвалившихся постройкахъ ютится нищета.

Грязная толпа кишитъ въ этихъ убогихъ развалинахъ, какъ паразиты въ разлагающемся тл, сюда, точно черви, пролзаютъ сквозь трещины стнъ и щели досокъ, засыпаютъ, свернувшись на полу, на который каплетъ дождь, и, расходясь, разносятъ съ собою повсюду заразу, ся на каждомъ шагу столько зла, что ни лорду Будлю, ни сэру Томасу Вудлю, ни герцогу Гудлю и ни одному изъ администраторовъ, кончая Фудлемъ, не исправить его и въ пятьсотъ лтъ, хотя они на то и рождены. _s

Подавно въ Том-Отшельник ужъ два раза слышался трескъ и вслдъ за тмъ поднималось густое облако пыли, точно отъ взрыва мины: это обрушивался какой-нибудь домъ. Посл такого происшествія въ газетахъ появлялась замтка, а въ сосдней больниц были заняты дв или три лишнихъ койки. Провалы остались въ полной неприкосновенности, они тоже даютъ пріютъ трущобнымъ обитателямъ и даже пользуются большой популярностью въ ихъ сред. Здсь много домовъ, близкихъ къ паденію, и очень можетъ быть, что въ Том-Отшельник ждутъ слдующаго обвала, какъ величайшаго благополучія.

Само собою разумется, что эта пріятная недвижимость принадлежитъ Канцлерскому суду, всякій, у кого есть хоть полъ-глаза во-лбу, сочтетъ обидой для своей проницательности, если вы предположите, что ему надо это объяснять.

Почему этому мсту дано названіе Тома-Отшельника? Потому ли, что оно служитъ нагляднымъ изображеніемъ перваго человка, запутаннаго въ процессъ Джерндайсовъ? потому ли, что Томъ жилъ здсь одинъ оденешенекъ посл того, какъ запрещеніе, наложенное судомъ, обратило эту улицу въ пустыню, а теперешніе жильцы еще не населили ее? потому ли дано это легендарное названіе, что его сочли достаточно выразительнымъ и подходящимъ для пристанища, откуда изгнанъ даже блдный призракъ надежды, которое навки отрзано отъ общества честныхъ людей?

Никто этого достоврно не знаетъ. Разумется, не знаетъ и Джо, ‘я ничего не знаю’, отвтилъ бы онъ, если-бъ его спросили.

Какъ удивительно, должно быть, чувствовать себя въ положеніи Джо! Бродить по улиц среди незнакомыхъ образовъ, пребывать въ совершенномъ невдніи смысла таинственныхъ значковъ, которые въ такомъ множеств попадаются на углахъ, улицъ, въ окнахъ, надъ лавками, надъ дверьми. Видть, какъ одни читаютъ, а другіе пишутъ, видть разносящихъ письма почтальоновъ и не имть ни малйшаго представленія о томъ, что все это значитъ, не понимать ни одной буквы этого языка, уподобляясь безгласному слпому камню.

Какъ должно быть странно становиться втупикъ, видя по воскресеньямъ людей съ молитвенниками въ рукахъ, направляющихся въ церковь, и думать, потому что вдь и Джо кое-когда думаетъ: ‘что все это значитъ? отчего это иметъ значеніе для другихъ, а для меня никакого?’

Когда на улиц тебя гоняютъ съ мста на мсто, толкаютъ, даютъ подзатыльники, потому что другимъ кажется, что у тебя нтъ дла, которое требуетъ твоего присутствія тутъ, тамъ или гд-нибудь въ другомъ мст, какъ должно быть странно чувствовать, что это дйствительно правда, и сознавать при томъ, что очутился же я какъ-нибудь здсь на земл, дожилъ я до извстныхъ лтъ и сталъ тмъ, что я есть, оттого, что вс пренебрегаютъ мною.

Какъ должно быть странно не только услышать, что тебя не считаютъ за человка, какъ тогда, когда позвали въ свидтели, но и чувствовать это всмъ существомъ всю свою жизнь, сознавать когда мимо тебя проходятъ лошади, собаки, рогатый скотъ, что ты по своему невжеству принадлежишь скоре къ нимъ, чмъ къ тмъ высшимъ существамъ, изысканныя чувства которыхъ оскорбляешь своимъ видомъ.

Какъ должны быть странны представленія Джо о судебномъ разбирательств, о судь, епископ, государств, о самомъ благодтельномъ для него учрежденіи — конституціи, если только онъ знаетъ о ней.

Необыкновенно странная вещь вся жизнь Джо и духовная и матеріальная, а смерть еще странне!

На встрчу утру, которое всегда запаздываетъ заглянуть въ эти края, выходитъ Джо изъ Тома-Отшельника, грызя на ходу грязную корку хлба. Много улицъ проходитъ онъ, но дома везд еще заперты, чтобъ удобне позавтракать, онъ присаживается на ступеньк подъзда Общества распространенія Евангелія въ языческихъ странахъ. Окончивъ свой завтракъ, Джо подметаетъ крыльцо въ знакъ признательности за пристанище и думаетъ про себя: ‘что это за зданіе такихъ огромныхъ размровъ?’

Бдный оборвышъ не иметъ ни малйшаго представленія о духовномъ мрак, въ который погружены коралловые рифы Тихаго Океана, и не вдаетъ, чего стоитъ обращеніе драгоцнныхъ душъ, проживающихъ подъ кокосовыми пальмами и хлбными деревьями.

Джо отправляется къ своему перекрестку и начинаетъ прибирать его къ наступающему дню.

Городъ пробудился: огромный волчокъ спущенъ, завертлся и зажужжалъ. Зачмъ-то читаютъ, пишутъ… возобновляется обычная суетливая жизнь посл ночного отдыха… Джо, какъ уметъ, подвигается впередъ въ этой сутолок, въ которой онъ понимаетъ не больше безсловесныхъ животныхъ. Сегодня базарный день. Быки, ослпленные, одурлые, раздраженные ударами, которые на нихъ сыплятся, мечутся, съ налитыми кровью глазами и съ пной у рта бросаются на каменныя стны, сшибаютъ съ ногъ ни въ чемъ неповинныхъ прохожихъ, ранятъ другъ друга. Какое сходство съ состояніемъ Джо! Огромное сходство!

Приходитъ оркестръ музыкантовъ и начинаетъ играть. Джо слушаетъ музыку. Слушаетъ ее и собака гуртовщика, которая поджидаетъ своего хозяина у дверей мясной лавки, должно быть она размышляетъ о баранахъ, которые были на ея попеченіи, но уже благополучно доставлены на мсто. Но вотъ она начинаетъ безпокоиться относительно трехъ или четырехъ: никакъ не можетъ вспомнить, гд она ихъ оставила, не сбились ли они съ дороги? и она оглядывается по сторонамъ, какъ будто ожидая ихъ увидть. Вдругъ она навостряетъ уши, прислушивается и вспоминаетъ все.

Эта овчарка настоящій бродяга: она привыкла къ кабакамъ и дурному обществу, она страшно зла и по первому свистку готова броситься на барана и рвать въ клочки его шерсть, но вмст съ тмъ она знаетъ свои обязанности, уметъ исполнять ихъ, люди позаботились воспитать ее, обучить, развить ея способности. Можно сказать почти наврное, что она и Джо слушаютъ музыку съ одинаковымъ животнымъ удовольствіемъ, что же касается до мыслей, желаній, веселыхъ или грустныхъ воспоминаній, стремленій къ чему-то высшему, которыя будитъ въ душ музыка, то въ этомъ отношеніи, вроятно, оба они, и собака и человкъ, стоятъ на одномъ уровн.

Но во всхъ другихъ отношеніяхъ собака стоитъ гораздо выше маленькаго слушателя въ человческомъ образ. Предоставьте потомковъ собаки самимъ себ, они одичаютъ (подобно Джо) и по прошествіи нкотораго времени такъ выродятся, что забудутъ даже лаять, но не разучатся кусать.

Погода испортилась, стало пасмурно, накрапываетъ изморозь. Джо выбивается изъ силъ на своемъ перекрестк, среди грязи, колесъ, лошадей, ударовъ бичей и зонтиковъ пшеходовъ, и за всю эту муку ему только-только удается добыть жалкіе гроши, которыми онъ заплатитъ за вонючій ночлегъ въ Том-Отшельник.

Смеркается. Въ лавкахъ зажгли газъ, по тротуарамъ забгалъ фонарщикъ со своей лстницей,— наступаетъ унылый вечеръ.

Мистеръ Телькингорнъ въ своемъ кабинет занятъ сочиненіемъ заявленія, съ которымъ завтра утромъ обратится въ ближайшій полицейскій участокъ, требуя задержанія опасной личности. Гридли, истецъ обманутый въ своихъ надеждахъ, являлся къ нему сегодня и былъ чрезвычайно дерзокъ, такихъ оскорбленій нельзя допустить и слдуетъ опять засадить Гридли въ тюрьму. Съ потолка Аллегорія, въ вид какого-то римлянина въ невозможной поз: ногами вверхъ, головой внизъ, съ вывихнутой рукой, которая по размрамъ годилась бы только Самсону, упорно указываетъ мистеру Телькингорну перстомъ на него, почему бы мистеру Телькингорну не обратить туда своихъ взоровъ? Но вдь римлянинъ вчно указываетъ на улицу, зачмъ же мистеру Телькингорну смотрть туда? А еслибъ онъ посмотрлъ и увидлъ проходящую мимо женщину что жъ изъ того? Вдь на свт столько женщинъ! Мистеръ Телькингорнъ думаетъ даже, что черезчуръ много: женщины — корень всякаго зла, хотя он-то и доставляютъ работу юристамъ.

Что жъ изъ того, что онъ увидлъ бы женщину, если даже она и старается пробраться незамтно? У всхъ женщинъ есть тайны-мистеръ Телькингорнъ превосходно это знаетъ.

Но немногія женщины похожи на ту, что прошла теперь мимо оконъ мистера Телькингорна, какъ не вяжутся ея изящныя манеры съ простымъ платьемъ: по костюму — это служанка изъ хорошаго дома, а по походк и по манер держаться — знатная дама. Она спшитъ, видно, что ноги ея не привыкли ступать по грязной мостовой, какъ она не старается подражать чужой походк. Ея лицо скрыто вуалью, но манеры такъ выдаютъ ее, что не одинъ прохожій бросаетъ на нее любопытный взглядъ.

Она идетъ не оборачиваясь, знатная дама или горничная, но она идетъ съ какой-то опредленной цлью и наврное съуметъ ея достигнуть. Она не оборачивается ни разу, пока не приходитъ на перекрестокъ, гд пребываетъ обыкновенно Джо со своей метлой, онъ подходитъ къ ней, прося милостыни, она все не оборачивается, переходитъ на другую сторону улицы и киваетъ ему, чтобъ онъ слдовалъ за нею.

Джо идетъ на разстояніи двухъ шаговъ отъ нея, пока они по входятъ въ какой-то пустынный дворъ.

— Ты тотъ мальчикъ, о которомъ я прочла въ газетахъ? спрашиваетъ она, не подымая вуаля.

— Я ничего не знаю про газеты, угрюмо говоритъ Джо, бросая взглядъ на вуаль,— я про нихъ и слыхомъ не слыхалъ.

— Тебя спрашивали на слдствіи?

— Ничего я не знаю про… а, вы говорите, про то, куда меня водилъ сторожъ? Тотъ ли я Джо, что былъ на разслдованіи?

— Да.

— Тотъ самый.

— Пойдемъ.

Джо слдуетъ за нею и говоритъ:

— Вы хотите знать про человка, про того, который умеръ?

— Тс! Говори шепотомъ! Да, про него. При жизни он былъ въ нужд, въ бдности?

— О, да!

— Неужели онъ былъ такой, какъ ты? съ отвращеніемъ спрашиваетъ женщина.

— Куда мн до него! Я простой бродяга. А вы знали его?

— Какъ ты смешь спрашивать меня объ этомъ?

Джо отвчаетъ съ величайшей почтительностью:

— Не обижайтесь, леди! (Даже и онъ ршилъ, что она должна быть знатная дама).

— Я вовсе не леди, а простая служанка.

— Вы хорошенькая, говоритъ Джо, далекій отъ всякаго намренія оскорбить, отдавая только должную дань восхищенію.

— Помолчи и слушай. Не разспрашивай меня и стань подальше. Можешь ты указать мн вс мста, о которыхъ говорилось въ газетномъ отчет: откуда онъ бралъ переписку, гд умеръ, куда тебя приводилъ сторожъ, гд его похоронили? Ты знаешь, гд его похоронили?

Джо киваетъ утвердительно головой, онъ кивалъ такъ и тогда, когда она перечисляла вс остальныя мста.

— Ступай и покажи мн эти страшныя мста. Когда подойдемъ, остановись и молчи, пока я не спрошу, и не оглядывайся назадъ. Если исполнишь все какъ слдуетъ, я теб хорошо заплачу.

Джо внимательно слушаетъ, но понимаетъ съ трудомъ и для лучшаго уразумнія отмчаетъ рукояткой метлы каждое слово. Онъ долго молча обдумываетъ то, что она сказала, наконецъ киваетъ своей лохматой головой и говоритъ:

— Меня не проведешь, не таковскій! Смотрите, не вздумайте задать тягу!

Служанка отступаетъ на шагъ съ восклицаніемъ:

— Что хочетъ сказать этотъ ужасный мальчишка?

— Понимаете, не удерете посл.

— Не понимаю. Ступай впередъ! Я дамъ теб столько Денегъ, сколько у тебя никогда не было.

Джо почесываетъ голову и посвистываетъ. Потомъ, взявъ метлу подъ мышку, отправляется въ путь, ловко ступая босыми ногами по камнямъ и грязнымъ лужамъ.

Куксъ-Кортъ. Джо останавливается. Молчаніе.

— Что здсь такое?

— Тутъ живетъ, кто давалъ ему работу, а мн далъ полъкропы, отвчаетъ Джо шопотомъ и не оглядываясь.

— Ступай дальше.

— Лавка Крука. Джо опять останавливается. Долгое молчаніе.

— Кто здсь живетъ?

— Здсь онъ жилъ, по прежнему тихо отвчаетъ Джо.

Молчаніе. Его спрашиваютъ, наконецъ:

— Въ которой комнат?

— Въ задней комнат, наверху. Съ угла улицы вы можете видть окно. Вонъ тамъ, вверху! Я видлъ его тамъ, когда онъ лежалъ вытянувшись, какъ палка. А вонъ на той сторон кабакъ, куда меня привелъ сторожъ.

— Ступай дальше.

На этотъ разъ ихъ путь не близокъ, но Джо отдлался отъ своего первоначальнаго подозрнія, точно выполняетъ уговоръ и идетъ, не оглядываясь. По извилистымъ вонючимъ переулкамъ добираются они, наконецъ, до узкаго перехода, запертаго желзной ршеткой и освщеннаго теперь газовыйь рожкомъ. Джо берется рукою за прутья и, взглянувъ за ршетку, говоритъ:

— Вотъ тутъ его положили.

— Здсь, въ этомъ ужасномъ мст?

— Тамъ, за ршеткой. Вонъ за той кучей костей у сорной ямы. Онъ лежитъ неглубоко: насилу впихнули, пришлось стать на гробъ, чтобъ вошелъ на мсто. Коли бъ дверца была отворена, я могъ бы метлой разрыть землю и показать вамъ его, только дверь-то всегда заперта. Джо трясетъ дверь и прибавляетъ:— Врно потому ее и запираютъ. Смотрите: крыса! Какъ разъ тамъ!

Джо гикаетъ на крысу и восклицаетъ:

— Смотрите, куда убжала,— въ землю!

Служанка стремительно кидается прочь отъ этой ужасной ршетки и прислоняется къ углу зловоннаго прохода, гд платье ея пачкается въ липкой грязи. Она отгоняетъ отъ себя Джо, машетъ ему руками, кричитъ, чтобъ онъ отошелъ подальше, что онъ внушаетъ ей отвращеніе. Джо стоятъ, вытаращивъ глаза. Она наконецъ приходитъ въ себя.

— Освящено это ужасное мсто?

— Чмъ, газомъ? спрашиваетъ Джо недоумвая.

— Кропили его святой водой?

Джо въ полномъ изумленіи.

— Я спрашиваю, кропили ли тутъ святой водой?

— Убей меня Богъ, если я знаю! Должно быть кропили. А хоть себ и кропили, такъ разв мсто отъ этого лучше? Ишь ты, нашла, что спросить.. кропили ли водой. Сказано: ничего я этого не знаю.

Служанка почти не слушаетъ то, что онъ говоритъ, и, кажется, мало думаетъ о томъ, что говоритъ сама.

Она снимаетъ перчатку, чтобъ вынуть деньги изъ кошелька. Джо безмолвствуетъ и замчаетъ про себя, какъ мала и бла эта рука и какія блестящія кольца носитъ хорошенькая служанка.

Она суетъ монету въ его руку, стараясь не дотронуться до него, и вздрагиваетъ, когда ихъ руки сталкиваются.

— Теперь покажи мн опять могилу, говоритъ она.

Джо просовываетъ рукоятку метлы между прутьями ршетки и съ величайшимъ усердіемъ указываетъ ей мсто. Онъ оглядывается, чтобъ узнать, поняла ли она, но оказывается, что ея ужъ нтъ.

Первымъ дломъ онъ подноситъ полученную монету къ газовому рожку: монета желтая,— Джо замираетъ отъ восторга, потомъ пробуетъ ее на зубахъ, чтобъ удостовриться, не фальшивая ли она, и наконецъ, прячетъ для большей сохранности за щеку. Затмъ онъ тщательно подметаетъ ступеньки и проходъ къ ршетк, и отправляется на ночлегъ къ Тому-Отшельнику. По дорог онъ останавливается чуть не у всхъ газовыхъ фонарей, чтобъ полюбоваться на монету, попробовать ее на зубахъ и еще разъ увриться въ томъ, что это настоящее золото.

Въ этотъ вечеръ напудренный Меркурій не можетъ пожаловаться на недостатокъ общества: миледи отправляется на званый обдъ, а посл постить два-три бала.

Сэръ Лейстеръ сидитъ на мст, въ Линкольнширскомъ замк, одинъ на одинъ со своей подагрой и жалуется мистрисъ Роунсвель на дождь, который такъ шумитъ на террас, что мшаетъ ему читать газету у камина уютной уборной.

— Лучше бы сэръ Лейстеръ помстился въ другой половин дома, говоритъ м-съ Роунсвель Роз:— его уборная, какъ и комнаты миледи, выходитъ окнами на террасу, а я никогда еще не слышала шаговъ привиднія такъ ясно, какъ въ эту ночь.

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсфири.

Нечего и говорить, что Ричардъ скоро забылъ о своемъ общаніи аккуратно писать, но за то онъ очень часто прізжалъ къ намъ, пока мы оставались въ Лондон. Онъ по прежнему восхищалъ всхъ своимъ блестящимъ умомъ, прекраснымъ расположеніемъ духа, не поддльной искренностью и заразительной веселостью, чмъ больше я его узнавала, тмъ больше любила. Какъ жаль, что воспитаніе не развило въ немъ настойчивости въ труд и умнья сосредоточивать свои силы! Система, которую практиковали надъ нимъ, какъ и надъ сотнями другихъ мальчиковъ, совсмъ не похожихъ другъ на друга ни характерами, ни способностями, пріучила его заниматься, какъ разъ настолько, чтобъ благополучно сдавать экзамены. Онъ то стремительно набрасывался на уроки, отвчалъ блистательно и получалъ самые лестные отзывы, то по недлямъ не заглядывалъ въ книгу, онъ привыкъ полагаться на свои силы и не научился управлять ими. Онъ былъ одаренъ отъ природы блестящими качествами, съ которыми могъ бы достойно занимать высокое положеніе на всякомъ поприщ, по, какъ вода и огонь — хорошіе слуги человка — становятся плохими господами, такъ вышло и съ этими качествами: если бъ Ричардъ съумлъ ихъ подчинить, они были бы его врными союзниками, теперь же, господствуя надъ нимъ, они сдлались его врагами.

Я высказываю здсь свои мннія не потому, чтобъ считала ихъ непреложной истиной, а лишь потому, что таковы дйствительно были мои мысли, а я хочу съ полной откровенностью изложить здсь все, что думала и чувствовала.

Опекунъ былъ совершенно правъ,— я часто имла случай наблюдать, что несчастная тяжба имла на характеръ Ричарда не меньшее, если не большее вліяніе, чмъ само воспитаніе: неопредленность положенія и постоянное ожиданіе богатыхъ милостей въ будущемъ придали ему беззаботность игрока, замшаннаго въ крупную игру.

Какъ-то разъ, когда опекуна не было дома, насъ постили мистеръ и мистрисъ Байгемъ Беджеръ. Понятно, что очень скоро разговоръ перешелъ на Ричарда. На мой вопросъ о немъ, мистрисъ Байгемъ Беджеръ сказала:

— Ахъ, мистеръ Карстонъ прекрасный молодой человкъ, истинное пріобртеніе для нашего общества. Капитанъ Своссеръ говаривалъ бывало, что мое присутствіе за обдомъ въ каютъ-кампаніи пріятне, чмъ земля въ виду при попутномъ втр, даже тогда, когда солонина становилась жестка, какъ ноки на форъ-марс. Этими морскими терминами онъ выражалъ, какъ высоко цнилъ мое общество. То же самое могу сказать о мистер Карстон. Но вы не обвините меня въ чрезмрной поспшности заключеній, если я выскажу свою мысль до конца?

Я дала надлежащій отвтъ, въ которомъ мистрисъ Беджеръ, судя по тону ея вопроса, нисколько, не сомнвалась.

— А миссъ Клеръ? спросила она медовымъ голосомъ.

Ада поспшила отвтить то же, что и я, но этотъ приступъ замтно ее встревожилъ.

— Видите, мои милыя… вы извините меня, что я такъ васъ называю?

Мы дали требуемое согласіе.

— Потому что вдь и въ самомъ дл вы такъ милы, вы, позволю Себ сказать, такъ очаровательно прелестны. И такъ, мои милыя, хотя я еще молода, по крайней мр мистеръ Байгемъ Беджеръ сдлалъ мн этотъ комплиментъ.

— Протестую! воскликнулъ мистеръ Беджеръ точно на публичномъ митинг:— это вовсе не комплиментъ!

— Хорошо, скажемъ такъ, хотя я молода еще…

— Вн всякаго сомннія! воскликнулъ мистеръ Беджеръ.

— Хотя я молода, но въ своей жизни имла множество случаевъ наблюдать молодыхъ людей,— сколько ихъ было на миломъ старомъ ‘Криплер!’. И посл, когда я съ капитаномъ Своссеромъ ходила въ Средиземное море, я пользовалась всякимъ случаемъ познакомиться съ мичманами, находившимися подъ командой капитана, у меня было много друзей между ними. Вы, мои милыя, не знаете людей этой профессіи и не поймете того, что можно было бы сказать по поводу отношенія мичмановъ къ денежнымъ счетамъ. Вы не то, что я, въ то время морская вода была моей стихіей, а я была настоящимъ матросомъ. Потомъ съ профессоромъ Дппго…

— Европейской знаменитостью, вставилъ шепотомъ мистеръ Беджеръ.

— Потерявъ перваго и выйдя замужъ за второго, продолжала мистрисъ Беджеръ, говоря о своихъ умершихъ мужьяхъ, какъ о слогахъ шарады:— я опять была такъ счастлива, что имла возможность длать наблюденія надъ молодежью: на лекціяхъ профессора Динго была всегда масса слушателей, и я, какъ жена знаменитаго ученаго, сама искавшая въ наук утшенія, поставила себ въ обязанность открыть свой домъ студентамъ, для боле широкаго обмна научныхъ мыслей. По вторникамъ бисквиты и лимонадъ были къ услугамъ тхъ изъ гостей, кто желалъ освжиться, и наука неограниченно царила на этихъ вечерахъ.

— Какъ должно быть замчательны были эти собранія, благоговйно прошепталъ мистеръ Беджеръ: — къ какимъ великимъ результатамъ должно было повести умственное общеніе съ такой выдающейся личностью!

— Теперь, будучи женою третьяго, мистера Беджера, я пополняю тотъ запасъ наблюденій, который накопился у меня при жизни капитана Своссера и расширился при профессор Динго, поэтому, приступая къ сужденію о мистер Карстон, я отнюдь не новичокъ. И такъ, мои милыя, мое мнніе такое, что онъ поторопился выборомъ профессіи и недостаточно обдумалъ этотъ выборъ.

Ада казалась очень встревоженной, и я спросила мистрисъ Беджеръ, на чемъ она основываетъ свое предположеніе.

— На характер и поведеніи мистера Карстона, дорогая миссъ Соммерсонъ! У него такой счастливый характеръ, что, вроятно, ему не придетъ въ голову разобраться въ своихъ чувствахъ, но онъ томится избранной профессіей и ничмъ не выказываетъ того интереса, по которому можно узнать истинное призваніе. Медицина не внушаетъ ему ничего, кром скуки,— это мало общаетъ въ будущемъ. Молодые люди, которые дйствительно любятъ медицину, въ род, напримръ, Аллана Вудкорта, чувствуютъ себя вполн вознагражденными за долгіе годы труда и лишеній уже тмъ, что пріобртаютъ познанія, хотя трудъ ихъ въ денежномъ отношеніи оплачивается очень скудно. Но я вполн убждена, что съ мистеромъ Карстовомъ этого не будетъ.

Ада робко спросила: — И мистеръ Беджеръ того же мннія?

— Сказать правду, миссъ Клеръ, мн не приходило въ голову разсматривать предметъ съ этой точки зрнія, пока ее не указала мистрисъ Беджеръ. Когда же она представила дло въ такомъ свт, я разумется отнесся къ нему съ величайшимъ вниманіемъ, ибо, помимо того, что природа щедро одарила мистрисъ Беджеръ, она имла рдкое счастье развить свой умъ подъ вліяніемъ двухъ такихъ замчательныхъ,— скажу боле,— такихъ удивительныхъ людей, какъ капитанъ королевскаго флота Своссеръ и профессоръ Динго. Короче, я пришелъ къ тому же заключенію, что и мистрисъ Беджеръ.

— У капитана Своссера были два правила, выраженныя имъ по обыкновенію фигурально: не жалй огня, когда грешь смолу, и — любишь чистоту, люби и швабру. Мн кажется, что эти морскія правила приложимы и къ медицинской профессіи.

— Ко всмъ профессіямъ! Поразительное умнье выразить мысль кратко и ясно!

— Когда мы съ профессоромъ Динго, во время нашей свадебной поздки, были въ Сверномъ Дэвоншир, многіе замчали ему, что онъ обезображиваетъ архитектурныя зданія, отбивая своимъ геологическимъ молоткомъ куски камней отъ домовъ и другихъ построекъ. Профессоръ отвчалъ, что для него не существуетъ никакихъ зданій, кром храма науки. Принципъ, какъ мн кажется, тотъ же?

— Совершенно тотъ же! Прекрасно сказано! То же самое замчаніе, миссъ Соммерсонъ, профессоръ сдлалъ во время своей послдней болзни, уже ничего не сознавая, въ бреду онъ держалъ геологическій молотокъ у себя подъ подушкой, какъ бы вы думаете, зачмъ? а чтобы отскать куски отъ тхъ, кто къ нему подходилъ. Вотъ, что значитъ руководящая страсть! Несмотря на несносныя отступленія, которыми они уснащали свою рчь, чувствовалось, что мнніе высказано ими безпристрастно и вполн основательно. Мы ршили ничего не говорить мистеру Джерндайсу и серьезно потолковать съ Ричардомъ въ первый же разъ, какъ онъ прідетъ.

Онъ пріхалъ на другой день. Когда я вошла въ комнату, гд они сидли съ Адой, то сейчасъ же я поняла по виду моей милочки, что она готова найти прекраснымъ все, что бы онъ ни сказалъ. Занявъ свое обычное мсто по другую сторону Ричарда, я освдомилась, какъ подвигаются его занятія?

— Хорошо.

— Видишь, Эсфирь! Можно ли отвтить лучше? вскричала торжествующимъ голосомъ наша баловница.

Я попробовала было взглянуть на нее съ подобающей строгостью, но это мн, конечно, не удалось.

— Хорошо? переспросила я.

— Да, довольно хорошо. Скучновато подъ часъ, по бываетъ и хуже.

— О, Ричардъ!

— Въ чемъ дло, Эсфирь?

— Бываетъ и хуже!

— Что жъ онъ такое сказалъ, госпожа ворчунья? и Ада убдительно взглянула на меня черезъ его плечо:— Бываетъ хуже, значитъ хорошо.

— Разумется! Ричардъ беззаботно тряхнулъ головою, чтобъ откинуть волосы со лба.— Къ тому же этотъ искусъ только на время, пока процессъ… Забылъ! запрещенная область! И такъ, все обстоитъ благополучно, поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.

Ада выразила на это полную готовность,— она была уврена, что вопросъ ршенъ, какъ нельзя боле удовлетворительно. Но мн казалось, что на этомъ нельзя остановиться, и я вернулась къ прежнему.

— Дорогіе мои, подумайте, какъ важно для васъ обоихъ, чтобъ Ричардъ высказался серьезно и безъ всякихъ оговорокъ, вдь этотъ вопросъ — вопросъ чести по отношенію къ вашему опекуну. Потолкуемъ лучше объ этомъ теперь, посл, пожалуй, будетъ поздно.

— Ну, поговоримъ, только я думаю, что Ричардъ правъ! сказала Ада.

Я опять сдлала попытку взглянуть на нее строго, но толку вышло мало: она была такъ обворожительно мила, такъ любила его!

— Вчера у насъ были мистеръ и мистрисъ Беджеръ, и кажется они думаютъ, что медицина не нравится вамъ, Ричардъ.

— Они такъ думаютъ? О, это мняетъ дло! Я не имлъ ни малйшаго представленія о томъ, что они уже пришли къ этой мысли, и не хотлъ ихъ огорчать. Правда, медицина мало меня прельщаетъ, но что жъ изъ этого, вдь занятія идутъ сносно?

— Слышишь, Ада?

Ричардъ продолжалъ полусерьезно, полушутя:

— Это правда, медицина не мое призваніе. Я мало изъ нея извлекаю, за то много узнаю о первомъ и второмъ муж мистрисъ Беджеръ.

— Еще бы! вскричала Ада въ полномъ восторг:— Эсфирь, мы вдь вчера говорили то же самое!

— Ужасно однообразно. Сегодня тоже, что вчера, завтра то же, что сегодня, продолжалъ Ричардъ.

— Такой упрекъ можно сдлать всякимъ занятіямъ, возразила я,— сама жизнь, кром нкоторыхъ исключительныхъ случаевъ, страшно однообразна.

— Вы такъ думаете? Можетъ быть вы и правы, сказалъ Ричардъ съ прежнимъ задумчивымъ видомъ, но вдругъ развеселился и прибавилъ:— Ну, мы описали кругъ и вернулись къ тому, съ чего начали. Медицина скучна, но бываетъ и хуже — значитъ все обстоитъ благополучно, и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.

Тутъ даже Ада покачала головой и взглянула на него съ серьезнымъ упрекомъ, хотя лицо ея дышало любовью къ нему, лицо, которое показалось мн такимъ доврчивымъ и простодушнымъ еще тогда, въ памятный вечеръ нашей прежней встрчи, когда я не могла знать, какое у нея доврчивое, безхитростное сердце.

Мн показалось, что теперь самый удобный случай. Я намекнула Ричарду, что, хотя онъ и бываетъ иногда черезчуръ беззаботенъ въ своихъ личныхъ длахъ, но наврное не намренъ быть такимъ по отношенію къ Ад, что изъ любви къ ней онъ долженъ постараться отнестись серьезно къ важному шагу, который будетъ имть вліяніе на всю ихъ жизнь.

Онъ выслушалъ меня съ полной серьезностью и отвтилъ:

— Дорогая матушка, я самъ много разъ думалъ объ этомъ и сердился на себя за то, что, при самомъ искреннемъ намреніи быть серьезнымъ, то или другое всегда мн мшало. Самъ я не знаю, какъ это случается, должно быть мн чего-то не хватаетъ. Даже и вы не знаете, какъ крпко а люблю Аду, но больше ни въ чемъ у меня нтъ постоянства.— И онъ прибавилъ съ досадой:— Медицина такая трудная вещь и столько отнимаетъ времени!

— Можетъ быть вы просто ее не любите, оттого она и кажется вамъ трудной?

— Бдняжка! Я нисколько не удивляюсь, что онъ не любитъ медицины, сказала Ада.

Нтъ! ршительно вс мои попытки внушить ей благоразуміе ни къ чему не вели! Я опять хотла взглянуть на нее строго, и опять не могла, а еслибъ и могла, какой бы вышелъ изъ этого толкъ, когда она смотрла на Ричарда, сложивъ свои ручки на его плеч, а онъ не отводилъ взора отъ ея голубыхъ глазъ? Нжно проводя рукою по ея золотистымъ локонамъ, онъ говорилъ:

— Видишь ли, мое сокровище, я можетъ быть нсколько поторопился, или не понялъ своихъ склонностей, кажется он дйствительно не къ тому направлены, но вдь я и не могъ ничего сказать, не испытавъ себя. Вопросъ теперь въ томъ, стоитъ ли передлывать то, что ужъ сдлано, какъ бы не вышло много шуму изъ пустяковъ.

— Ричардъ, голубчикъ, какъ можете вы называть это пустяками!

— Я сказалъ пустяки въ томъ смысл, что не вижу никакой необходимости мнять то, что уже сдлано.

Тутъ ужъ мы об стали доказывать ему, что не только стоитъ, но непремнно нужно исправить то, что сдлано. Я спросила его, думалъ ли онъ о томъ, къ какимъ занятіямь онъ всего боле склоненъ.

— На этотъ вопросъ, дорогая старушка, я могу отвчать утвердительно. Да, я думалъ и нахожу, что мн всего больше по душ юриспруденція.

— Юриспруденція? повторила Ада, точно пугаясь этого слова.

Ричардъ продолжалъ:

— Когда я буду въ контор Кенджа, предполагая, что я попаду въ ученики, именно, къ нему, я стану наблюдать за… гм! за запретной областью и, зная, что дло не заброшено, а направлено надлежащимъ образомъ, буду спокоенъ. Такимъ образомъ я буду имть возможность слдить за интересами Ады и за своими собственными, что одно и тоже.

Я никакъ не могла поврить прочности этого ршенія и видла по лицу Ады, какъ ее огорчали эти несбыточныя ожиданія и это влеченіе къ какому-то миражу. Но по моему мннію надо было поддержать въ немъ благое намреніе проявить хоть въ чемъ-нибудь постоянство, и поэтому я ограничилась совтомъ — хорошенько увриться въ томъ, что на этотъ разъ его ршеніе твердо.

— Дорогая моя Минерва, могу васъ уврить, что у меня много постоянства, не меньше, чмъ у васъ. Я ошибся, но мы вс подвержены ошибкамъ, въ другой разъ со мной этого ужъ не случится. Изъ меня выйдетъ такой юристъ, что на рдкость, если только стоитъ, по вашему, затвать столько шуму изъ пустяковъ.

Нершительность, сквозившая въ его послднихъ словахъ, заставила насъ еще разъ и еще серьезне повторить то, что мы уже высказали. Мы посовтовали ему разсказать обо всемъ мистеру Джерндайсу, Ричардъ отъ природы не былъ склоненъ къ скрытности и немедленно согласился. Мы сейчасъ же всей компаніей отправились къ опекуну и Ричардъ признался ему во всемъ. Тотъ выслушалъ очень внимательно и сказалъ:

— Рикъ, мы можемъ честно ретироваться, да такъ и сдлаемъ. Нужно только остерегаться,— ради твоей кузины, Рикъ, ради твоей кузины,— чтобъ не ошибиться вторично. Поэтому, относительно юридической карьеры, мы сдлаемъ маленькое испытаніе, положимъ нкоторое время на размышленіе, прежде чмъ окончательно ршиться: знаешь, семь разъ примрь, одинъ разъ отржь.

Ричардъ почувствовалъ вдругъ такой приливъ энергіи, что горлъ нетерпніемъ сію минуту отправиться въ контору мистера Кенджа и поступить къ нему въ ученье, впрочемъ, когда мы ему доказали, что въ такихъ длахъ нельзя спшить, онъ безпрекословно подчинился и удовольствовался тмъ, что, усвшись подл насъ, заговорилъ въ такомъ дух, какъ будто съ дтства у него было одно неизмнное желаніе, именно то, которое теперь овладло имъ. Опекунъ былъ съ нимъ добръ и ласковъ, но серьезенъ, такъ что, когда Ричардъ ушелъ и мы собрались расходиться по своимъ комнатамъ, Ада спросила его:

— Кузенъ Джонъ, вы не думаете дурно о Ричард?

— Нтъ, душа моя.

— Такъ естественно, что онъ могъ ошибаться въ такомъ трудномъ вопрос, это могло случиться со всякимъ.

— Да, да, душа моя. Не смотри такъ печально.

— Я вовсе не печальна, кузенъ Джонъ, отвтила Ада съ веселой улыбкой, и, не снимая своей руки, которую прощаясь положила ему на плечо, продолжала:— Я опечалилась бы лишь только въ томъ случа, если бъ вы стали дурно думать о Ричард.

— Я буду дурно думать о немъ, если черезъ него ты будешь несчастна, но и тогда виноватъ буду я, а не онъ, потому что я васъ свелъ. Но не стоитъ объ этомъ говорить: у него въ запас много времени и цлая жизнь впереди. Я о немъ дурно думаю? Нтъ, дорогая моя! Готовъ поклясться, что и ты не думаешь.

— Конечно нтъ, кузенъ Джонъ! я не могу и не могла бы ни въ какомъ случа думать о немъ дурно, если бы весь свтъ ополчился на него,— я только сильне бы его любила.

Положивъ руки ему на плечи и глядя ему прямо въ лицо, она произнесла эти слова съ такой спокойной увренностью, что казалась олицетвореніемъ правды. Опекунъ посмотрлъ на нее задумчивымъ взглядомъ и сказалъ:

— Вроятно предопредлено, чтобъ добродтели матерей засчитывались иногда дтямъ такъ же, какъ и грхи отцовъ! Спокойной ночи, крошка! Спокойной ночи, хозяюшка! Сладко почивайте, пріятныхъ сновъ!

Когда онъ провожалъ глазами уходящую Аду, я въ первый разъ замтила на его добромъ лиц какую-то тнь, это былъ уже не тотъ взглядъ, какимъ онъ смотрлъ на нее и на Ричарда, когда она пла при свт камина, и не тотъ, какимъ онъ еще недавно слдилъ за ними обоими, когда они проходили по комнат, озаренной солнечнымъ свтомъ. Даже тотъ взглядъ, который онъ бросилъ на меня посл ухода Ады, хотя и говорилъ мн по прежнему безъ словъ о многомъ, но не былъ уже такимъ спокойнымъ и полнымъ надеждъ, какъ прежде.

Ада никогда еще не расхваливала такъ Ричарда, какъ въ этотъ вечеръ. Она легла спать, не снявши браслета, который онъ ей подарилъ, и наврное видла его во сн, потому что, когда она заснула и я наклонилась, чтобы поцловать ее, у нея было такое счастливое и спокойное лицо.

Мн же совсмъ не хотлось спать, и чувствуя, что не засну, я сла работать, (само по себ, это, конечно, такой пустякъ, о которомъ не стоило бы и упоминать), я была какъ-то грустно настроена, сама не знаю, отчего, то есть думаю, что не знаю, а можетъ быть и знаю, но думаю, что не стоитъ объ этомъ говорить… Какъ бы то ни было, я ршилась усердно работать, чтобъ не дать себ унывать ни минуты. ‘Теб ли грустить, Эсфирь? разв ты несчастна? чего теб не достаетъ? Какое у тебя неблагодарное сердце!’ сказала я себ, и какъ разъ во время, потому что, взглянувъ на себя въ зеркало, увидла, что готова расплакаться. Если бъ я могла спать, то тотчасъ легка бы въ постель, но я чувствовала, что ршительно не способна уснуть, поэтому, вынувъ изъ рабочей корзины вышивку, которую готовила для Холоднаго дома, я принялась за нее съ твердой ршимостью не выпускать изъ рукъ до тхъ поръ, пока глаза не закроются сами собою, и тогда только лечь въ постель. Въ моей вышивк нужно было считать каждый крестикъ, такъ, что вскор работа поглотила все мое вниманіе. но мн не хватило шелка, я оставила его на рабочемъ стол въ той комнат, которая временно замняла ворчальню, взявъ свчу, я потихоньку спустилась по лстниц въ нижній этажъ.

Войдя въ комнату, я къ великому своему изумленію увидла, что опекунъ до сихъ поръ тамъ, онъ сидлъ передъ потухшимъ каминомъ, погруженный въ свои мысли, возл него валялась неразвернутая книга, сдые волосы въ безпорядк свшивались ему на лобъ, и лицо его казалось постарвшимъ на десять лтъ. Я сама испугалась неожиданности своего появленія и, посл минутной нершимости, хотла незамтно уйти, но въ это мгновеніе онъ разсянно откинулъ рукой волосы, увидлъ меня и вздрогнулъ.

— Эсирь!

Я объяснила ему, зачмъ пришла.

— За работой въ такой поздній часъ, дорогая моя!

— Я не могла уснуть и сла за работу нарочно, чтобъ утомить себя. Но и вы, дорогой опекунъ, такъ долго не ложитесь и кажетесь такимъ измученнымъ. Надюсь, у васъ нтъ горя, которое не давало бы вамъ спать?

— Ничего такого, хозяюшка, чтобы ты въ состояніи была понять.

Грустный тонъ, какимъ онъ произнесъ эти слова, былъ такъ новъ для меня, что я повторила ихъ про себя, чтобъ лучше вникнуть въ ихъ смыслъ: ‘ничего такого, чтобы я въ состояніи была понять’!

— Я думалъ о теб, Эсепрь, останься на минутку.

— Надюсь, не я причина вашего огорченія?

Онъ махнулъ рукою въ вид отрицанія и принялъ свой обычный видъ. Эта перемна была такъ изумительна и обнаруживала такое самообладаніе, что я опять повторила про себя въ недоумніи: ‘ничего такого, чтобы я въ состояніи была понять’.

— Сидя здсь, я думалъ о томъ, что ты должна узнать о себ все, что знаю я. Правда, это очень немного, почти что ничего.

— Дорогой опекунъ, когда вы объ этомъ заговорили со мною въ первый разъ…

Онъ перебилъ меня, предвидя заране, что я хочу сказать:

— Съ тхъ поръ я подумалъ, что твое нежеланіе разспрашивать и моя готовность сказать теб то, что мн извстно,— дв совершенно разныя вещи. Можетъ быть, я даже обязанъ сообщить теб то немногое, что знаю изъ твоей исторіи.

— Разъ вы такъ думаете, опекунъ, значитъ такъ оно и есть.

— Да, моя милая, я теперь такъ думаю, сказалъ онъ ласково, со своей доброй улыбкой, и продолжалъ, отчеканивая слова:— Если твое положеніе въ свт предубдитъ противъ тебя кого нибудь, мужчину или женщину, изъ такихъ людей, мнніемъ которыхъ стоитъ дорожить, надо, чтобъ хоть ты сама имла о немъ боле опредленное представленіе и не преувеличивала бы значенія ихъ мннія.

Я сла и, сдлавъ надъ собою нкоторое усиліе, постаралась успокоиться.

— Вотъ одно изъ моихъ раннихъ воспоминаній, опекунъ, — мн было сказано: твоя мать, Эсфирь, позоръ для тебя, а ты для нея. Наступитъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, какъ можетъ понять только женщина.

Повторяя эти слова, я закрыла лицо руками, но потомъ отняла ихъ и сказала ему, что я вчно благословляю его за то, что съ дтства до ныншняго часа не почувствовала того позора, который тяготетъ надо мною.

Онъ протянулъ руку, чтобъ остановить меня. Зная, что онъ не выноситъ благодарности, я замолчала.

Мистеръ Джерндайсъ началъ:

— Девять лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ я получилъ письмо отъ одной дамы, такихъ писемъ я никогда еще не читалъ: оно дышало суровой страстностью и несокрушимой энергіей. Ко мн она обратилась можетъ быть потому, что была предубждена въ мою пользу по своимъ личнымъ соображеніямъ, а можетъ быть и въ самомъ дл мои качества заслужили ея довріе. Она писала мн о сирот, двочк двнадцати лтъ, въ тхъ самыхъ жестокихъ выраженіяхъ, которыя сохранились въ твоей памяти, она писала, что воспитываетъ ее со дня рожденія въ тайн, скрывая всякій слдъ ея существованія. Меня спрашивали, возьмусь ли я докончить воспитаніе ребенка въ томъ случа, если писавшая умретъ прежде, чмъ двочка выростетъ, и оставитъ ее на свт одну безъ имени, безъ друзей, безъ родныхъ.

Я слушала молча и внимательно смотрла на него.

— Твои воспоминанія дтства дополнятъ теб, дорогая Эсфирь, мрачное міросозерцаніе писавшей, ложно понятыя сю религіозныя заповди омрачили ея душу, она была убждена, что дитя должно искупить грхъ, въ которомъ неповинно. Я пришелъ въ ужасъ при мысли о той мрачной жизни, которую должно влачить бдное маленькое созданьице, и отвтилъ на письмо.

Я взяла его руку и поцловала.

— Мн было поставлено требованіе, чтобъ я никогда не пытался увидть писавшую, которая давно уже чуждалась всякихъ сношеній съ людьми, но была согласна увидться съ довреннымъ лицомъ, которое я укажу. Я уполномочилъ Кенджа. Безъ всякой просьбы съ его стороны, совершенно добровольно, эта дама созналась, что живетъ подъ вымышленнымъ именемъ и приходится двочк теткой, если только можно признать родственныя узы при такихъ обстоятельствахъ. Она прибавила, чтобъ больше не ждали отъ нея никакихъ сообщеній (мой уполномоченный убдился, что это ршеніе непоколебимо), что она ни за что въ мір ничего больше не откроетъ. Милая Эсфирь, я сказалъ теб все.

Я держала его руку въ своей.

— Я видалъ свою питомицу чаще, чмъ она меня, прибавилъ онъ просто, не придавая никакого значенія этой нжной заботливости обо мн.— Я зналъ, что ее вс любятъ, что она счастлива и научилась быть полезной другимъ. Она заплатила мн сторицей за мои заботы, и платитъ каждый день, каждый часъ,

— А еще чаще благословляетъ своего опекуна, заступившаго ей мсто отца!

При слов ‘отецъ’ на его лиц появилось прежнее грустное выраженіе, онъ скоро справился съ собой, оно промелькнуло лишь на мгновеніе и непосредственно за моими словами,— это я хорошо замтила.

Значитъ мои слова огорчили его! И вновь я повторила про себя: ‘Я не въ состояніи понять, чего-то я не въ состояніи понять’.

Да, правда, я не поняла въ ту минуту и долго еще не понимала!

— Прими же отцовскій прощальный поцлуй и или спать, сказалъ онъ, цлуя меня въ лобъ.— Для работъ и думъ часъ слишкомъ поздній. Ты достаточно работаешь для всхъ насъ впродолженіе дня, дорогая хозяюшка.

Въ эту ночь я больше ужъ не работала и не предавалась грустнымъ мыслямъ, а раскрыла передъ Богомъ свое благодарное сердце и заснула сладкимъ сномъ.

На слдующій день у насъ былъ гость, мистеръ Алланъ Вудкортъ. Онъ пришелъ проститься, мы знали заране объ этомъ визит: онъ узжалъ въ Китай и Индію въ качеств корабельнаго врача и долженъ былъ пробыть тамъ долго, долго.

Я знала, что онъ очень небогатъ. Его мать, вдова, издержала вс сбереженія на его воспитаніе. У молодого врача, который еще мало извстенъ, не можетъ быть прибыльной практики въ Лондон, мистеръ Вудкортъ зарабатывалъ очень мало, хотя былъ занятъ цлые дни, а часто и ночи, подавая помощь сотнямъ бдныхъ людей, которые высоко цнили его искусство и благородную душу.

Онъ былъ семью годами старше меня. Впрочемъ, объ этомъ нтъ никакой надобности упоминать, наврядъ ли это къ чему-нибудь пригодится.

Онъ говорилъ намъ, что занимался медицинской практикой уже три или четыре года, и еслибъ у него хватило средствъ остаться въ Лондон еще на столько-же, онъ могъ бы и не хать въ такую даль. Но у него не было ни состоянія, ни доходовъ отъ практики, и онъ узжалъ. За послднее время онъ часто бывалъ у насъ, и мы съ грустью думали объ его отъзд, потому что онъ считался однимъ изъ лучшихъ врачей, даже знаменитые доктора ставили его высоко.

Теперь, пріхавъ къ намъ проститься, онъ въ первый разъ привезъ съ собою свою мать, красивую пожилую даму, съ блестящими черными глазами, очень гордую на видъ. Она была родомъ изъ Валлиса, въ числ ея предковъ былъ знаменитый Морганъ-онъ-Керригъ, происходившій изъ мстности, которая,— насколько я разслышала,— называлась Джимлетъ или какъ-то въ этомъ род, доблестный Морганъ-онъ-Керригъ былъ самымъ славнымъ изъ всхъ прославленныхъ героевъ и по знатности своего рода не уступалъ королямъ. Всю жизнь онъ бродилъ по горамъ и вчно съ кмъ-нибудь сражался, знаменитый бардъ, имя котораго звучало какъ-то врод Крумлинуоллинвэръ, восплъ его подвиги въ баллад, которая, помнится, называлась Мьюлиннупллинвудъ.

Повдавъ намъ о слав своего знаменитаго родственника, мистрисъ Вудкортъ выразила надежду, что ея сынъ Алланъ, куда бы ни забросила его судьба, будетъ всегда помнить о своемъ родословномъ древ и не уронитъ себя союзомъ съ особой низкаго происхожденія. Въ Индіи онъ наврное встртитъ много хорошенькихъ англичанокъ, которыя являются туда съ разсчетомъ подцпить мужа, между ними найдутся двушки съ хорошимъ состояніемъ, но для потомка такого знаменитаго рода ни богатство, ни привлекательность женщины не должны имть никакого значенія безъ знатности происхожденія, послднее должно для него стоять на первомъ мст. Она столько толковала о происхожденіи, что одну минуту я было подумала съ нкоторой болью, не иметъ-ли она въ виду мое происхожденіе, но что за нелпая мысль,— какое ей до этого дло!

Казалось, мистеру Вудкорту краснорчіе его матушки было не особенно пріятно, но онъ настолько уважалъ ее, что не далъ ей этого замтить, а незамтно перемнилъ разговоръ, поблагодаривъ моего опекуна за гостепріимство и за т счастливые часы — онъ такъ именно и сказалъ: счастливые часы,— которые онъ провелъ съ нами. Воспоминаніе о нихъ, говорилъ онъ, будетъ сопровождать его всюду, куда бы ни занесла его судьба, онъ будетъ беречь его, какъ величайшее сокровище. Потомъ онъ всталъ, простился съ опекуномъ, поцловалъ руку Ады, потомъ мою и ухалъ въ свое далекое, далекое странствованіе!

Въ тотъ день я была очень занята: писала въ Холодный домъ инструкціи слугамъ, написала нсколько записокъ за опекуна, вытерла пыль съ его книгъ и бумагъ, ключамъ моимъ досталось тоже много работы, они звенли безъ умолку. Смеркалось, а я все еще не кончила и сидла съ работой у окна, напвая про себя что-то, какъ вдругъ нежданно входитъ Кадди.

— Какіе прелестные цвты у васъ, Кадди! она держала въ рук маленькій, но восхитительный букетъ.

— Да, Эсфирь, я никогда не видла ничего подобнаго.

— Принцъ? шепнула я ей.

Кадди покачала головой, поднесла ихъ мн понюхать и отвчала,

— Нтъ, не Принцъ.

— Кадди, такъ у васъ два поклонника?

— Какъ, разв букетъ похожъ на что нибудь въ этомъ род? спросила Кадди.

Ущипнувъ ее за щеку, я повторила ея же вопросъ. Кадди вмсто отвта только засмялась. Потомъ сказала, что зашла ненадолго: черезъ полчаса Принцъ будетъ поджидать ее на перекрестк. Усвшись у окна, она весело болтала съ Адой и со мною, и по временамъ протягивала мн букетъ или прикладывала его къ моимъ волосамъ, чтобъ посмотрть, идутъ ли мн эти цвты. Уходя, она увела меня въ мою комнату и приколола цвты мн на платье.

— Мн! съ удивленіемъ вскричала я.

Она поцловала меня и отвтила:

— Да, вамъ. Кто-то оставилъ ихъ для васъ.

— Гд оставилъ?

— У бдной миссъ Флайтъ. Нкто, кто былъ очень добръ къ ней, узжая и спша на свой корабль, оставилъ у нея эти цвты часъ тому назадъ. Нтъ, не снимайте! Оставьте ихъ у себя! и Кадди заботливо поправила букетъ.— Нкто былъ тамъ при мн, и я убждена, что онъ оставилъ ихъ нарочно!

Ада подкралась сзади, обняла меня за талію и со смхомъ спросила:

— Разв букетъ похожъ на что нибудь въ этомъ род? О да, старушка ворчунья, конечно похожъ! Очень, очень похожъ на что-то въ этомъ род, дорогая моя!

ГЛАВА XVIII.
Леди Дэдлокъ.

Помстить Ричарда въ контору Кенджа оказалось не такъ легко, какъ думали сначала, главнымъ препятствіемъ былъ самъ Ричардъ. Какъ только онъ получилъ возможность оставить мистера Беджера во всякую минуту, въ него закралось сомнніе — слдуетъ ли бросать медицину? Онъ въ этомъ совсмъ не увренъ: профессія хорошая, онъ не можетъ утверждать, чтобы она внушала ему отвращеніе, не подождать-ли еще немного,— можетъ быть окажется, что медицина и есть его призваніе?

На этомъ основаніи онъ заперся въ своей комнат съ книгами и костями и въ небольшой срокъ прошелъ очень много, но черезъ мсяцъ его рвеніе начало остывать, потомъ совсмъ погасло, потомъ возгорлось съ прежней силой, и такъ дале. Его колебанія между юриспруденціей и медициной продолжались такъ долго, что прошла половина лта, прежде чмъ онъ ршился наконецъ разстаться съ мистеромъ Беджеромъ и поступить на испытаніе къ Кенджу и Карбою.

Посл всхъ этихъ капризовъ,— какъ это ни странно,— онъ преисполнился уваженіемъ къ себ за то, что на сей разъ ршился серьезно. Трудно было на него сердиться: такъ добродушно и весело онъ разсуждалъ, такъ горячо любилъ Аду.

— Что касается до мистераДжерндайса, говорилъ мн Ричардъ (къ слову сказать, м-ръ Джерндайсъ все это время находилъ, что восточный втеръ дуетъ съ ужаснымъ упорствомъ),— что касается до мистера Джерндайса, Эсфирь, это лучшій изъ людей! Я долженъ работать ужъ ради того только, чтобъ доставить ему удовольствіе, и вы увидите, какъ я буду работать, съ головой погружусь въ юриспруденцію.

Я не могла представить себ Ричарда серьезно работающимъ, это какъ-то совсмъ не вязалось съ его безпечно смющимся лицомъ, съ его склонностью ловить все на-лету и совершеннымъ неумньемъ что либо удержать. Тмъ не мене въ свои посщенія къ намъ онъ говорилъ, что удивляется, какъ еще не посдлъ за это время,— столько онъ работаетъ. Его ‘погруженіе въ науку’ началось, какъ я уже упомянула, въ середин лта, когда онъ поступилъ къ Кенджу попробовать. понравится-ли ему новая профессія.

Въ денежныхъ длахъ онъ остался такимъ же, какъ и былъ: щедрымъ, расточительнымъ, необыкновенно безпечнымъ, по самъ былъ вполн убжденъ, что онъ чрезвычайно разсчетливъ и бережливъ.

Какъ-то разъ при Ад я сказала ему полушутя, полусерьезно, что по его манер обращаться съ деньгами ему нуженъ заколдованный Фортунатовъ кошелекъ.

— Ада, мое сокровище, слышишь ли, что говоритъ старушка, и знаешь ли почему она это говоритъ? Потому что я недавно заплатилъ восемь фунтовъ съ чмъ-то за новый костюмъ. Но, оставшись у Беджера, я долженъ бы выложить сразу двнадцать фунтовъ за скучнйшія лекціи, теперь въ результат у меня четыре фунта экономіи.

Опекунъ долго обсуждалъ вопросъ объ устройств Ричарда въ Лондон на то время, пока продлится его предварительное испытаніе, ему нельзя было жить съ нами въ Холодномъ дом, откуда было слишкомъ далеко до Лондона.

— Если Ричардъ ршитъ окончательно поступить къ Кенджу, онъ можетъ нанять такую квартиру, гд и мы могли бы останавливаться во время пріздовъ въ Лондонъ, но, хозяюшка,— тутъ опекунъ многозначительно потеръ себ голову:— онъ все еще не ршилъ окончательно.

Кончилось тмъ, что ему наняли на мсяцъ чистенькую квартирку съ мебелью въ старинномъ дом, вблизи Сквера Королевы. Ричардъ сейчасъ же истратилъ вс свои наличныя деньги на покупку разныхъ ненужныхъ бездлушекъ для украшенія своего жилища, если мн съ Адой удавалось отговорить его отъ какой нибудь слишкомъ дорогой и слишкомъ безполезной покупки, которую онъ имлъ въ виду, Ричардъ запоминалъ ея стоимость, покупалъ что нибудь подешевле и разницу относилъ къ чистой прибыли.

За всми этими хлопотами нашъ визитъ къ Бойторну все откладывался, наконецъ Ричардъ водворенъ въ покой квартир и ничто не мшало нашей поздк. Въ эту пору года Ричардъ могъ совершенно свободно ухать изъ Лондона, но, поглощенный новизною своего положенія и своими попытками распутать тайны злополучнаго процесса, онъ отказался сопровождать насъ и тмъ далъ поводъ Ад разсыпаться въ похвалахъ его трудолюбію.

Мы отправились въ Линкольнширъ въ дилижанс, поздка была очень веселая: мистеръ Скимполь усердно развлекалъ насъ всю дорогу. Вся его мебель была отобрана за долгъ тмъ человкомъ, который такъ неожиданно явился къ нему въ день рожденья его голубоглазой дочки, но, повидимому, мысль объ этой утрат доставляла ему большое облегченіе.

— Прескучная вещь видть вокругъ себя всегда одни и т же стулья и столы, ихъ однообразіе дйствуетъ на душу угнетающимъ образомъ. Вы чувствуете, точно они смотрятъ на васъ неподвижнымъ, ничего не выражающимъ взглядомъ, и сами смотрите на нихъ до того, что начинаете дурть. Гораздо пріятне, когда ничто не привязываетъ васъ именно къ этому стулу или столу, а берете вы мебель на прокатъ и, какъ мотылекъ, перепархиваете съ розоваго дерева на красное, съ краснаго на орховое, отъ одного фасона къ другому, смотря по настроенію духа. Самое забавное въ этомъ происшествіи то, что за мебель до сихъ поръ не было заплачено въ магазинъ, а мой домохозяинъ преспокойно взялъ ее себ. Ну, разв это не смшно? Это верхъ комизма. Вдь мебельщикъ не давалъ моему хозяину обязательства платить за мою квартиру, зачмъ же хозяинъ хочетъ вынудить его къ этому? Если-бы у меня на носу былъ прыщикъ, который не нравился бы моему хозяину, не согласуясь съ его представленіями о красот, неужели же онъ ободралъ бы носъ мебельщика, на которомъ нтъ никакого прыщика? Неправильность такого силлогизма очевидна!

Мистеръ Джерндайсъ добродушно замтилъ:

— Изъ сего слдуетъ, что за столы и стулья долженъ заплатить тотъ, кто взялъ ихъ подъ арестъ? это очень мило.

— Разумется! Въ этомъ-то вся соль. Я говорилъ хозяину: за вещи, которыя вы такъ неделикатно у меня отобрали, заплатитъ мой превосходный другъ, мистеръ Джерндайсъ, отчего же вы не примете въ соображеніе его имущества? Но онъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на мои слова.

— И не согласился ни на одно предложеніе?

— Ни на одно, хотя предложенія были самаго практическаго свойства. Я его увелъ въ свою комнату и сказалъ: послушайте, вы вдь человкъ дловой, такъ и будемъ разсуждать, какъ подобаетъ дловымъ людямъ. Вотъ чернила, перо, бумага и печать. Что вы желаете? Я жилъ въ вашемъ дом нкоторое время, надюсь, къ нашему обоюдному удовольствію, по крайней мр до этого непріятнаго недоразумнія,— останемся же и на будущее время друзьями. Чего вамъ отъ меня нужно?— Онъ отвтилъ мн метафорой въ восточномъ вкус,— что онъ никогда не видлъ цвта моихъ денегъ.— Потому что ихъ у меня не бывало, любезный другъ, и я самъ не знаю, каковы они.— А что предложите вы мн, сэръ, если я вамъ дамъ отсрочку?— Я не имю никакого представленія, что такое отсрочка, мой добрый другъ, но вы, какъ человкъ дловой, знаете, что въ такомъ случа прибгаютъ къ помощи чернилъ, перьевъ, бумаги и печати, и я готовъ поступить по вашимъ указаніямъ. Не возмещайте же свои убытки на другомъ лиц: это чрезвычайно глупо, а дйствуйте, какъ человкъ дловой. Однако онъ не внялъ голосу благоразумія.

Если младенческая наивность мистера Скимполя имла свои неудобства, за то несомннно имла и свои преимущества. Во время путешествія у него былъ отличный аппетитъ, онъ не пренебрегалъ ни однимъ случаемъ чмъ нибудь подкрпиться (между прочимъ скушалъ цлую корзину отборныхъ оранжерейныхъ персиковъ) и ни разу не подумалъ о расплат. Точно такъ же, когда кучеръ отбиралъ отъ пассажировъ деньги за мста, мистеръ Скимполь спросилъ его, сколько ему дать, чтобъ онъ остался вполн доволенъ? И когда кучеръ отвтилъ великодушному и простоватому барину, что готовъ удовлетвориться полукроной, м-ръ Скимполь, замтивъ, что это требованіе довольно умренное, предоставилъ мистеру Джерндайсу уплатить эту сумму.

Погода была чудная. Зеленющіе хлба волновались, жаворонки заливались звонкими пснями, живыя изгороди были сплошь покрыты цвтами, густая листва одвала деревья, съ полей, засаженныхъ бобами, доносилось восхитительное благоуханіе. Подъ вечеръ мы добрались до городка, гд должны были высадиться изъ дилижанса, до тихаго глухого городка съ высокимъ церковнымъ шпицемъ, съ крестомъ на базарной площади, съ единственной улицей, залитой солнечнымъ свтомъ, съ прудомъ, въ которомъ бродила старая лошадь. Кое-гд въ тнистыхъ уголкахъ виднлись представители мстнаго населенія, предававшіеся сладкой дремот, лежа на травк. Посл шелеста листьевъ и колосьевъ, который сопровождалъ васъ всю дорогу, этотъ городокъ казался такимъ неподвижнымъ, жаркимъ, безмолвнымъ, какимъ бываетъ маленькій городокъ только въ Англіи.

У гостинницы насъ поджидалъ мистеръ Бойторнъ верхомъ на лошади, открытая коляска была готова, чтобъ доставить насъ въ его владнія, лежавшія въ нсколькихъ миляхъ отъ городка. Мистеръ Бойторнъ очень обрадовался намъ, проворно соскочилъ съ коня и отвсилъ намъ самый привтливый поклонъ.

— Что за отвратительный дилижансъ! Клянусь небомъ, это самая ужасная колымага, какая когда либо тащилась по земл! Опоздала на цлыхъ двадцать пять минутъ. Кучера надо повсить! Съ этими словами онъ по ошибк накинулся на мистера Скимполя.

— Неужели опоздалъ? Я вдь въ этомъ мало смыслю! отвтилъ ему м-ръ Скимполь.

— На цлыхъ двадцать пять минутъ, какое! на двадцать шесть минутъ! сказалъ Бойторнъ, доставая часы.— Въ экипаж дутъ дв дамы, а этотъ бездльникъ умышленно опаздываетъ на двадцать шесть минуть. Разумется умышленно, тутъ нельзя предположить случайной задержки: и отецъ его, и дядя были величайшіе негодяи, какіе когда либо сидли на козлахъ.

Выпаливая эти негодующія слова, онъ въ то же время съ самой изысканной любезностью подсаживалъ насъ въ коляску и весь сіялъ восторгомъ. Устроивъ насъ, онъ остановился съ непокрытой головою у дверцы и сказалъ:

— Милостивыя государыни, я въ отчаяніи, что вамъ придется прохать дв лишнихъ мили, но прямая дорога проходитъ черезъ паркъ сэра Дэдлока, а я поклялся, что при нашихъ настоящихъ отношеніяхъ ни моя нога, ни нога моей лошади не ступятъ на землю этого господина до послдняго моего издыханія!

И встртивъ взглядъ мистера Джерндайса, онъ залился своимъ оглушительнымъ хохотомъ, отъ котораго кажется задрожалъ даже этотъ оцпенлый городишка.

— Лаврентій, вс Дэдлоки теперь здсь? спросилъ опекунъ, когда мы катили по дорог, а мистеръ Бойторнъ скакалъ подл экипажа по зеленому дерну.

— Деревянный идолъ здсь, ха-ха-ха! и къ величайшему моему удовольствію лежитъ безъ ногъ, а миледи (тутъ мистеръ Бойторнъ по обыкновенію далъ понять почтительнымъ жестомъ, что совершенно исключаетъ ее изъ числа своихъ враговъ) ожидаютъ на дняхъ. Я нисколько не удивляюсь, что она оттягиваетъ свой пріздъ елико возможно. Какъ могло случиться, что это неземное существо вышло замужъ за такого крпколобаго истукана, какъ этотъ баронетъ? Неразршимая, непостижимая тайна! Ха-ха-ха!

— А наши ноги могутъ ступать на землю Дэдлоковъ, пока мы будемъ жить у тебя, или ты и намъ запретишь? спросилъ опекунъ.

— Я запрещаю своимъ гостямъ только одну вещь: упоминать объ ихъ отъзд, — отвчалъ мистеръ Бойторнъ, любезно склоняя голову передъ нами и улыбаясь своей милой улыбкой.— Къ величайшему огорченію, я лишенъ счастья сопровождать ихъ въ Чизни-Вудъ, гд мсто очень красивое. Но, клянусь свтомъ этого дня, Джерндайсъ, если вы, мои гости, явитесь съ визитомъ къ владльцу замка, можно сказать наврняка, что пріемъ будетъ не изъ горячихъ. Онъ и всегда облеченъ въ броню своего величія, врод тхъ старинныхъ часовъ въ великолпныхъ футлярахъ, которые никогда не заводятся и никогда не ходятъ. Ха-ха-ха! Но, помяните мое слово, что принимая друзей своего сосда и друга Бойторна, онъ напуститъ на себя всю неприступность, какая только у него имется въ запас.

— Я не поставлю его въ необходимость доказать это на дл. Полагаю, что онъ такъ же равнодушенъ къ чести познакомиться со мной, какъ и я съ нимъ. Я удовольствуюсь прогулкой по его владніямъ, можетъ быть осмотрю замокъ, какъ это длаютъ и другіе туристы.

— Отлично, очень радъ. Это будетъ боле соотвтствовать моему положенію въ здшнемъ обществ. Здсь на меня смотрятъ, какъ на второго Аякса, осмлившагося оскорбить Громовержца. Ха-ха-ха! Когда по воскресеньямъ я вхожу въ нашу маленькую церковь, почти вс прихожане пялятъ на меня глаза съ такимъ видомъ, какъ будто ожидаютъ, что я паду на землю, сраженный гнвомъ Дэдлока, и прахъ мой разветъ втеръ. Ха-ха-ха! Я увренъ, что и самъ онъ удивляется, какъ я остаюсь цлъ, потому что, клянусь небомъ, онъ самый тупой, самодовольный, нахальный, безмозглый изъ ословъ.

Тутъ вниманіе мистера Бойторна было отвлечено отъ владльца Чизни-Вуда, ибо мы выхали на вершину холма и нашъ другъ указалъ на самое помстье.

Живописный старинный домъ стоялъ посреди роскошнаго парка: за деревьями, неподалеку отъ замка, виднлся шпицъ церкви, о которой упоминалъ мистеръ Бойторнъ. Прекрасны были величественныя деревья, съ быстро смняющимися на ихъ листв трепетными, то свтлыми, то темными тнями, какъ будто отъ крыльевъ небожителей, парящихъ въ воздушной высот, прекрасны были мягкіе, зеленые склоны, сверкающіе серебромъ воды, садъ, гд пестрли правильно разбитыя, эффектныя клумбы самыхъ роскошныхъ цвтовъ. Несмотря на огромные размры, замокъ со своими щипцами, трубами, башнями, башенками, мрачнымъ подъздомъ, широкой террасой съ перилами и вазами, залитыми цлыми каскадами розъ, рисовался въ такихъ легкихъ очертаніяхъ, такое мирное, безмятежное спокойствіе царило вокругъ, что все вмст казалось фантастическимъ видніемъ. Домъ, садъ, террасы, зеленющіе склоны, древніе дубы, свтлыя воды, мхи и папоротники, деревья, виднвшіяся повсюду, куда проникалъ глазъ, даль, широко раскинувшаяся передъ нами и утопающая въ пурпурномъ сіяніи, — все производило впечатлніе ненарушимаго покоя, по крайней мр такъ казалось мн и Ад.

Мы въхали въ маленькую деревню съ трактиромъ, надъ которымъ качался гербъ Дэдлоковъ, мистеръ Бойторнъ обмнялся поклономъ съ молодымъ человкомъ, сидвшимъ у дверей трактира, на скамь, возл него, лежали рыболовныя снасти.

— Это внукъ ключницы, мистеръ Роунсвель, онъ влюбленъ въ одну хорошенькую двушку изъ замка. Леди Дэдлокъ приблизила эту двушку къ своей особ, — честь, которую мой юный другъ вовсе не цнитъ. Теперь онъ не могъ бы жениться, еслибъ даже Розочка была согласна, и вынужденъ пока утшаться, чмъ можетъ,— вотъ онъ отъ времени до времени и является сюДа на день, либо на два… ловить рыбу. Ха-ха-ха!

— Они уже обручены, мистеръ Бойторнъ?— спросила Ада.

— Не знаю, но кажется отлично понимаютъ другъ друга, дорогая миссъ Клеръ, впрочемъ, вы вроятно сами ихъ увидите, не вамъ меня спрашивать: вы компетентне меня въ этомъ дл.

Ада покраснла.

Мистеръ Бойторнъ на своемъ прекрасномъ сромъ кон легко опередилъ насъ, и когда мы подъхали къ дому, стоялъ въ дверяхъ съ непокрытой головой, гостепріимно протягивая руки намъ навстрчу. Мистеръ Бойторнъ жилъ въ хорошенькомъ домик, который прежде принадлежалъ приходу, къ дому примыкалъ красивый цвтникъ, передъ домомъ была гладкая лужайка, а за домомъ огородъ и фруктовый садъ. Кругомъ было изобиліе плодовъ земныхъ, все здсь зрло, наливалось… даже почтенная кирпичная стна, окружавшая садъ, и та, казалось, краснла и спла на солнц. Роскошно развилась здсь всякая растительность: липовыя аллеи превратились въ зеленые коридоры, яблони и вишни были усыпаны плодами, втви крыжовника гнулись подъ тяжестью ягодъ чуть не до земли, такое же обиліе было малины и клубники, а персики покрывали шпалеры цлыми сотнями. Подъ натянутыми стками и подъ ослпительно сверкавшими на солнц стеклянными рамами произростало цлое богатство стручковъ, гороху, огурцовъ и прочихъ овощей, на каждомъ шагу встрчались новыя сокровища растительнаго царства. Съ сосднихъ луговъ, гд убирали сно, доносился запахъ скошенной травы, къ аромату цвтовъ примшивался пряный запахъ огородныхъ растеній, и воздухъ былъ напоенъ такимъ благоуханіемъ, что казалось, возл дома раскинутъ гигантскій букетъ.

Въ пространств, ограниченномъ кирпичной стной, царила такая безмятежная тишина, что развшенные, въ качеств птичьихъ пугалъ, пучки перьевъ едва шевелились.

Въ сравненіи съ садомъ домъ содержался въ меньшемъ порядк, это былъ одинъ изъ тхъ домовъ, гд еще сохранились старинныя печи въ кухн, вымощенной краснымъ кирпичомъ, и толстые брусья на потолкахъ. Съ одной стороны къ дому прилегалъ спорный кусокъ земли, на которомъ днемъ и ночью дежурилъ поставленный мистеромъ Бойторномъ часовой, въ случа нападенія этотъ стражъ былъ обязанъ затрезвонить въ нарочито повшенный набатный колоколъ, спустить съ цпи огромнаго бульдога, конура котораго была поставлена возл сторожевого поста, и вообще привести въ разстройство непріятельскія силы. Не довольствуясь этими предосторожностями, мистеръ Бойторнъ разставилъ доски, на которыхъ огромными цвтными буквами были изображены предостереженія его собственнаго сочиненія:

‘Остерегайтесь бульдога, онъ очень золъ. Лаврентій Бойторнъ’.

‘Мушкеты заряжены крупной дробью. Лаврентій Бойторнъ’.

‘Волчьи западни и ружья со взведенными курками стоятъ здсь днемъ и ночью. Лаврентій Бойторнъ’.

‘Обратите вниманіе: всякій, кто осмлится безъ дозволенія ступить на эту землю, будетъ наказанъ самымъ жестокимъ образомъ всми средствами, какія могутъ имться въ распоряженіи частнаго лица, а затмъ подвергнется преслдованію по всей строгости законовъ. Лаврентій Бойторнъ’.

Когда нашъ хозяинъ показывалъ намъ эти зловщія надписи изъ окна гостиной, канарейка весело прыгала у него на голов, а самъ онъ заливался такимъ оглушительнымъ хохо_tтомъ, что я серьезно боялась, какъ бы онъ не повредилъ себ чего-нибудь.

— Отчего вы такъ безпокоитесь о томъ, чему не придаете серьезнаго значенія?— легкомысленно сболтнулъ мистеръ Скимполь.

— Не придаю серьезнаго значенія!— съ несказанной горячностью воскликнулъ мистеръ Бойторнъ.— Я не придаю серьезнаго значенія? Да я бы купилъ льва, вмсто собаки, еслибы умлъ съ нимъ обращаться, и выпустилъ бы на перваго разбойника, который осмлится нарушить мои права. Пусть сэръ Лейстеръ согласится ршить этотъ вопросъ поединкомъ, я готовъ выйти и сразиться съ нимъ на какомъ угодно оружіи. Вотъ какъ серьезно отношусь я къ этому вопросу. Какъ нельзя боле серьезно!

Мы пріхали къ мистеру Бойторну въ субботу и на другой день утромъ отправились въ маленькую церковь, находившуюся въ парк, насъ привела туда тропинка, прилегавшая къ спорной земл и красиво извивавшаяся между деревьями и зелеными лужайками. Въ церкви собралось немного прихожанъ, почти исключительно крестьянъ, были также слуги изъ замка, нкоторыхъ мы уже застали, другіе пришли посл, въ числ ихъ было много величественныхъ лакеевъ и типичный старый кучеръ, смотрвшій такъ торжественно-важно, какъ будто былъ оффиціальнымъ представителемъ того великолпія, которое возилъ въ каретахъ. Было много. молодыхъ и хорошенькихъ служанокъ, между ними рзко выдлялось старое, во все еще красивое лицо ключницы и ея полная, представительная фигура, красивая двушка, о которой разсказывалъ Бойторнъ, сидла возл ключницы, она была такъ хороша собою, что еслибы даже я не замтила, какъ краснла она, встрчаясь глазами съ юнымъ рыболовомъ, я узнала бы ее по красот. Рыболова я тоже узнала,— онъ сидлъ очень близко отъ красавицы, за ними наблюдала, и весьма недоброжелательно, какъ мн показалось, красивая, но непріятная двушка, француженка, она, впрочемъ, не выпускала изъ виду никого изъ присутствующихъ.

Колоколъ все звонилъ, такъ какъ важныя особы еще не прибыли, и у меня было время разсмотрть церковь. Это была старинная, темная, внушающая почтеніе церковь, съ какимъ-то землистымъ, могильнымъ запахомъ, густо затненныя древесными втками окна пропускали скудный свтъ, при которомъ вс лица казались блдными, а мдныя плиты на полу и надгробные памятники, пострадавшіе отъ времени и сырости,— совсмъ темными.

Посл сумрака, наполнявшаго церковь, солнечный свтъ, заливавшій маленькую паперть, откуда продолжалъ доноситься монотонный звонъ колокола, казался ослпительно яркимъ. Но вотъ со стороны паперти слышится какое-то движеніе, на лицахъ крестьянъ появляется выраженіе подобострастной почтительности, съ мистеромъ Бойторномъ происходитъ мгновенное превращеніе: онъ напускаетъ на себя самую мрачную свирпость и ршительно не хочетъ знать о существованіи кого-то,— по всмъ этимъ признакамъ я догадываюсь, что высокія особы прибыли, и что служба сейчасъ начнется.

— Господи! не вниди въ судъ съ рабомъ Твоимъ, яко да не оправдится предъ Тобою всякъ живый!

Забуду-ли я когда-нибудь, какъ забилось мое сердце отъ взгляда, который я встртила, когда вставала съ мста! Забуду-ли я, какъ оживились прекрасные гордые глаза, встртясь съ моими! Это было только мгновеніе,— я опустила свои глаза на молитвенникъ (какъ будто могла тамъ что-нибудь прочесть!), но прекрасное лицо навки запечатллось въ моей памяти.

Удивительно странно, что лицо этой дамы (хотя прежде я никогда его не видла, въ этомъ я была вполн уврена) пробудило во мн какое-то воспоминаніе, относящееся къ той эпох, когда я жила у своей крестной, мн вспомнились т дни, когда я, одвъ свою куклу, начинала наряжаться сама и становилась на цыпочки передъ своимъ маленькимъ зеркаломъ.

Не трудно было догадаться, что сдовласый джентльменъ со слабыми ногами, державшійся по всмъ правиламъ этикета и занимавшій вдвоемъ съ дамой всю огромную скамью, былъ сэръ Ленстеръ Дэдлокъ, а дама — леди Дэдлокъ, но я не могла понять, почему лицо ея явилось для меня какъ бы осколкомъ зеркала, въ которомъ отражались отрывки моихъ дтскихъ воспоминаній, почему, встртивъ ея взглядъ, я такъ смутилась и встревожилась.

Я ршилась преодолть эту непонятную слабость и попробовала какъ можно внимательне вслушиваться въ слова проповди, но странно: мн чудилось, что въ моихъ ушахъ раздается не голосъ проповдника, а голосъ крестной матери, который я хорошо, помнила. Это навело меня на мысли, нтъ ли случайнаго сходства между моей крестной и леди Дэдлокъ,— и я украдкой взглянула на нее.

Пожалуй, нкоторое сходство было, но выраженіе совсмъ другое,— въ лиц, которое я видла теперь передъ собою, совершенно отсутствовала та непреклонная суровость, которая была такъ же неразлучна съ лицомъ моей крестной, какъ морскія бури съ скалами. Нтъ, сходство было не такъ велико, чтобъ могло поразить, но я встрчала другихъ лицъ, которыя походили бы на величественное и надменное лицо лэди Дэдлокъ, и, тмъ, не мене, образъ этой аристократки, которую я никакъ не могла видть раньше и знала наврное, что вижу въ первый разъ, какой-то непонятной силой вызвалъ изъ прошедшаго мой собственный образъ, воскрешалъ передо мною маленькую Эсфирь Соммерсонъ, которая жила такимъ одинокимъ, заброшеннымъ ребенкомъ и день рожденія которой никому не приносилъ радости.

Мое безотчетное волненіе было такъ сильно, что я вся дрожала, меня смущалъ даже устремленный на меня наблюдательный взглядъ француженки, хотя эта особа одинаково бдительно слдила за всми съ минуты своего появленія въ церкви. Мало-по-малу однако я побдила свое странное волненіе. Когда передъ проповдью готовились пть, я опять взглянула на миледи, но она не обращала на меня вниманія, и біеніе моего сердца стихло.

Служба кончилась, сэръ Лейстеръ величественно, но съ чрезвычайной любезностью предложилъ руку супруг (хотя самъ могъ двигаться только при помощи толстой трости) и довелъ ее до маленькой запряженной пони коляски, въ которой они пріхали. Слуги разошлись, разошлись и прочіе прихожане, на которыхъ сэръ Лейстеръ впродолженіе службы взиралъ съ такимъ покровительственнымъ видомъ, какъ будто владлъ помстьями и въ небесныхъ обителяхъ,— какъ замтилъ мистеръ Скимполь къ полному восторгу мистера Бойторна.

— Онъ вритъ въ это, твердо вритъ, сказалъ мистеръ Бойторнъ:— въ это врили и отецъ его, и ддъ и праддъ.

Тутъ м-ръ Скимполь совершенно неожиданно замтилъ:

— А все-таки, чрезвычайно пріятно видть такого человка.

— Не можетъ быть! воскликнулъ Бойторнъ.

— Отчего-же? Онъ хочетъ относиться ко мн покровительственно? Отлично! Я подчиняюсь

— А я нтъ!

— Но вдь это влечетъ за собой многія неудобства, возразилъ мистеръ Скимполь своимъ легкомысленнымъ тономъ.— Зачмъ же причинять себ неудобства? Вотъ я, напримръ: я принимаю вещи, не мудрствуя лукаво, по дтски, и никогда не навлеку на себя хлопотъ. Являюсь я, положимъ, сюда и встрчаю могущественнаго магната, магнатъ требуетъ, чтобы ему воздавали почести, я говорю: ‘могучій владыка! ты хочешь почестей? вотъ он! Для меня удобне оказать ихъ, чмъ отказать въ нихъ,— вотъ он! Соблаговолишь ты показать мн что нибудь хорошенькое, я съ удовольствіемъ взгляну, соизволишь дать мн что нибудь,— я съ удовольствіемъ приму’. И могучій владыка безъ сомннія отвтитъ: ‘Вотъ умный малый,— онъ ничмъ не нарушитъ моего пищеваренія и не причинитъ мн разлитія желчи, онъ избавляетъ меня отъ необходимости выставлять, подобно ежу, колючія иглы’. И вамъ обоимъ пріятно. Вотъ мой взглядъ на вещи, выраженный по-просту, безъ затй.

— Но предположимъ, что на другой день вы являетесь въ другое мсто и попадаете къ человку противнаго лагеря. Какъ вы тогда поступите?

Мистеръ Скимполь отвтилъ съ величайшимъ чистосердечіемъ:

— Тогда я поступлю совершенно такъ-же: я скажу: ‘многоуважаемый Бойторнъ,— предположимъ, что вы этотъ воображаемый человкъ,— многоуважаемый Бойторнъ, вы противитесь могучему магнату? Превосходно, я также. Я считаю, что мое назначеніе въ человческомъ обществ — быть пріятнымъ, по моему мннію, таково назначеніе каждаго члена соціальной системы. Короче говоря, отъ этого зависитъ всеобщая гармонія. Поэтому, если вы протестуете, и я протестую.’ А теперь, превосходнйшій Бойторнъ, не пойдемъ ли мы обдать?

— На это превосходнйшій Бойторнъ можетъ сказать, началъ нашъ хозяинъ и лицо его покраснло отъ гнва:— Я бы…

— Понимаю, онъ съ удовольствіемъ соглашается.

— Пойти обдать! М-ръ Бойторнъ пріостановился: ударилъ палкой въ землю и разразился гнвнымъ крикомъ:— Да, но онъ прибавилъ бы, вроятно: ‘а гд же принципы, мистеръ Гарольдъ Скимполь? гд же принципы?’

— На это Гарольдъ Скимполь держалъ бы такой отвтъ: ‘Какъ вамъ не безъизвстно, я не имю никакого представленія о томъ, что такое принципы, не понимаю, что подразумваютъ подъ этимъ словомъ, не знаю, гд они, кто ихъ иметъ. Если У васъ они есть, и вы находите это для себя удобнымъ, я сердечно радъ, и отъ души васъ поздравляю. Но я ничего не знаю о принципахъ, увряю васъ, нисколько на нихъ не претендую и обхожусь безъ нихъ, потому что я простъ, какъ дитя’.

Все это м-ръ Скимполь высказалъ съ самой веселой и невинной улыбкой.

— Какъ видите, превосходнйшій Бойторнъ, я во всхъ случаяхъ останусь съ обдомъ.

Таковъ былъ одинъ изъ безчисленныхъ споровъ между ними. Я всегда со страхомъ ждала конца этихъ споровъ и уврена, что при другихъ обстоятельствахъ они могли бы закончиться бурнымъ взрывомъ со стороны нашего хозяина. Но онъ былъ высокаго понятія о долг гостепріимства, о своихъ обязанностяхъ, какъ хозяина, по отношенію къ намъ, гостямъ, къ тому же опекунъ обезоруживалъ его своимъ искреннимъ смхомъ, да и мистеръ Скимполь, какъ ребенокъ, надувающій мыльные пузыри, которые у него сейчасъ лопаются, никогда не доводилъ спора до крайнихъ предловъ. Мистеръ Скимполь, повидимому, совершенно не сознавалъ, на какой опасной почв онъ стоитъ, и обыкновенно посл такихъ бурныхъ преній принимался преспокойно набрасывать одинъ изъ тхъ эскизовъ парка, которыхъ онъ началъ множество и ни одного не кончилъ, или наигрывать на фортепіано отрывки разныхъ пьесъ, или напвать какой-нибудь мотивъ, или просто ложился на спину подъ деревомъ и смотрлъ на небо, послднее занятіе, по его словамъ, было наврное предназначено ему отъ природы, потому что въ высшей степени соотвтствовало его склонностямъ.

— Меня приводятъ въ восторгъ предпріятія, требующія крайняго напряженія силъ, говорилъ онъ, растянувшись на трав.— Въ этомъ отношеніи я истинный космополитъ, потому что отношусь съ глубокимъ сочувствіемъ ко всмъ великимъ предпріятіямъ, какой бы стран они ни принадлежали. Лежа въ тни, вотъ какъ теперь, я съ восхищеніемъ думаю о смльчакахъ, которые отправляются на поиски свернаго полюса или проникаютъ въ глубь тропическихъ странъ. Люди корыстолюбивые спрашиваютъ: ‘Что пользы человку хать къ сверному полюсу? какая ему отъ этого прибыль?’ — Не знаю, отвтить на это не берусь, по, можетъ быть, путешественникъ, самъ того не сознавая, отправился туда съ цлью занимать мои мысли, пока я лежу здсь. Возьмемъ самый крайній примръ: негра-невольника на американскихъ плантаціяхъ. Полагаю, что его работа очень тяжела, что онъ не любитъ ее, что его существованіе очень печально, но для меня онъ оживляетъ пейзажъ, придаетъ ему извстную долю поэзіи, можетъ быть, для того онъ и существуетъ на свт? Отчего не допустить такую догадку для объясненія существованія невольниковъ? Меня по крайней мр она очень трогаетъ, и я нисколько не удивился бы, если бъ она оказалась врна.

Въ такихъ случаяхъ я обыкновенно задавала себ вопросъ, думаетъ ли онъ когда нибудь о мистрисъ Скимполь и о своихъ дтяхъ? и съ какой точки зрнія представляются они уму этого космополита? По моему разумнію, эти лица, въ какомъ бы то ни было вид, вообще очень рдко представлялись его уму.

Прошла недля съ того памятнаго дня, когда такъ сильно забилось мое сердце при вид совершенно чужой мн женщины. Дни стояли теплые, ясные, мы съ наслажденіемъ бродили по лсамъ, любуясь солнечными лучами, которые, пробившись сквозь прозрачную листву, такъ красиво разсыпались по стволамъ, перемшиваясь съ тнью отъ втвей. Птицы заливались веселыми пснями, воздухъ дремалъ, точно убаюканный жужжаньемъ наскомыхъ.

У насъ былъ любимый уголокъ, устланный мохомъ и прошлогодними листьями, тутъ лежало нсколько упавшихъ деревьевъ, уже почти совсмъ обнаженныхъ, присвъ на нихъ, мы любили смотрть на зеленые своды, поддерживаемые безчисленнымъ множествомъ естественныхъ колоннъ., Стволы самыхъ дальныхъ деревьевъ, замыкавшихъ прогалины, были освщены такъ ярко, что казались блестящими въ сравненіи съ нашимъ тнистымъ уголкомъ, контрастъ былъ поразительный и видъ отсюда на зеленыя аллеи былъ такъ хорошъ, что, казалось, все это мсто перенесено на землю изъ лучшаго міра.

Въ субботу, черезъ недлю посл нашего прізда, мы сидли втроемъ, — мистеръ Джерндайсъ, Ада и я, въ своемъ любимомъ уголк, вдругъ послышались вдали раскаты грома и по листьямъ зашумли дождевыя капли. Всю недлю воздухъ былъ душенъ и тяжелъ, но гроза разразилась такъ внезапно, что застала насъ врасплохъ, прежде чмъ мы успли выбраться на окраину парка, громъ усилился, молнія сверкала безпрерывно и дождь стучалъ по листьямъ такъ сильно, какъ будто капли были свинцовыя. Оставаться подъ деревьями было опасно, добжавъ до ограды парка, мы перелзли черезъ нее по обросшимъ мохомъ уступамъ и бросились въ сторожку, стоявшую неподалеку. И прежде мы часто любовались мрачной красотой этой сторожки: вся увитая плющемъ, она пріютилась въ древесномъ сумрак надъ крутымъ оврагомъ, густо заросшимъ папоротниками, мы видли разъ, какъ собака сторожа нырнула въ эти папоротники, точно въ воду. Теперь, когда небо заволоклась тучами, въ домик было такъ темно, что войдя мы даже не замтили сторожа, пока онъ не подошелъ къ намъ съ двумя стульями въ рукахъ, — для меня и Ады.

Мы ршили переждать грозу въ сторожк, ея ршетчатыя двери были раскрыты настежь и мы сли у порога. Какое величественное зрлище было передъ нашими глазами! Втеръ трепалъ и гнулъ деревья, гналъ по небу дождевыя тучи, точно клубы дыма, сверкала ослпительная молнія, громъ гремлъ почти безъ промежутковъ. Сердце сжималось благоговйнымъ страхомъ передъ этими таинственными силами, во власти которыхъ наша жизнь, и въ то же время невольно думалось, какъ благодтельны эти силы: самый крошечный цвтокъ, самая ничтожная былинка освжены этой грозной бурей: она обновила все живущее.

— Не опасно ли сидть на такомъ открытомъ мст во время грозы?

— Нтъ, Эсфирь, отвтила Ада.

Но не я задала этотъ вопросъ.

Сердце мое забилось опять такъ же тревожно, какъ недлю назадъ. Я не слыхала раньше этого голоса, отчего же онъ такъ взволновалъ меня? отчего при звукахъ его, какъ и при вид лица этой женщины, передо мною вновь воскресала я сама въ безчисленныхъ образахъ?

Леди Дэдлокъ укрылась въ сторожк еще до нашего прихода и теперь вышла изъ темнаго угла. Она стояла за мною, положивъ руку на спинку моего стула. Когда я обернулась, то увидла надъ собой ея лицо, а ея руку возл своего плеча.

— Я васъ испугала?

— Нтъ, нисколько. И отчего бы мн пугаться?

— Я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Джерндайсомъ.

Узнавъ меня, вы мн оказываете больше чести, чмъ я могъ надяться, леди Дэдлокъ.

— Я узнала васъ въ воскресенье въ церкви. Крайне сожалю, что нкоторыя обстоятельства, въ которыхъ, впрочемъ, сэръ Лейстеръ отнюдь не виноватъ, длаютъ для меня невозможными боле близкія отношенія съ вами, пока вы живете здсь.

Опекунъ отвтилъ съ улыбкой:

— Я знаю, какія это обстоятельства. Очень благодаренъ вамъ за вниманіе.

Она подала ему руку съ какой-то своеобразной, видимо привычной ей, небрежной граціей и равнодушно продолжала разговоръ. Голосъ у нея былъ очень пріятный, граціозная, красивая, она въ совершенств владла собой, глядя на нее, я думала: ‘она можетъ привлечь къ себ всякаго, разъ найдетъ, что это стоитъ труда’. Она сла рядомъ съ нами на стулъ, который поставилъ для нея сторожъ.

— Пристроился ли тотъ молодой человкъ, о которомъ вы писали сэру Лейстеру? Сэръ Лейстеръ очень сожаллъ, что не имлъ возможности содйствовать желаніямъ этого юноши, сказала она мистеру Джерндайсу, почти не поворачивая головы въ его сторону.

— Надюсь, что да.

Повидимому она уважала мистера Джерндайса и хотла пріобрсти его расположеніе. Въ ея высокомрномъ обращеніи было что-то необыкновенно, привлекательное, и самое это обращеніе стало мало по малу проще, (я сказала бы свободне, но едва ли можно было держаться боле не принужденно, чмъ держалась она).

— Подъ вашей опекой состоитъ, кажется, еще одна молодая особа, миссъ Клеръ, вроятно это она?

Опекунъ представилъ ей Аду по всмъ правиламъ этикета.

— Вы лишитесь славы безкорыстнаго Донъ-Кихота, которою пользуетесь, если будете принимать подъ свое покровительство такихъ красавицъ, сказала ему леди Дэдлокъ черезъ плечо, потомъ, повернувшись ко мн, прибавила:— Представьте же мн и эту молодую особу.

— Миссъ Соммерсонъ фактически тоже состоитъ подъ моей опекой, но за нее я не отвчаю ни передъ какимъ лордомъ канцлеромъ.

— Миссъ Соммерсонъ потеряла родителей?

— Да.

— Она очень счастлива, имя такого опекуна.— И леди Дэдлокъ посмотрла на меня.

Я подтвердила, что для меня это большое счастье, и тоже взглянула на нее. Вдругъ по лицу ея пробжала тнь, она рзко отвернулась съ неудовольствіемъ и опять заговорила съ опекуномъ.

— Вка прошли съ тхъ поръ, какъ мы встрчались, мистеръ Джерндайсъ.

— Да, много времени. По крайней мр я такъ думалъ, пока не увидлъ васъ въ прошлую субботу.

— Какъ? и вы говорите комплименты, или вы считаете, что они необходимы при разговор со мною? Вроятно я пріобрла ужъ такую репутацію.

— Вы пріобрли такъ много, что должны нести за это маленькое возмездіе. Но я сказалъ правду.

— Такъ много!— повторила она и засмялась.— Да!

Ея обаяніе было такъ могущественно, она смотрла на меня и Аду съ видомъ такого превосходства, какъ будто мы были дтьми. Теперь, заглядвшись на дождь, она, казалось, совершенно забыла о нашемъ присутствіи и погрузилась въ свои мысли такъ свободно, точно была совершенно одна.

— Кажется, когда мы вмст были за границей, вы были ближе знакомы съ моей сестрою, чмъ со мною,— сказала наконецъ леди Дэдлокъ, взглянувъ на м-ра Джерндайса.

— Да, намъ съ нею приходилось чаще встрчаться, отвтилъ онъ.

— Наши дороги съ нею разошлись. Да и прежде между нами было мало общаго, наши характеры ни въ чемъ не сходились. Объ этомъ можно было жалть, но помочь, я думаю, было нельзя.

Леди Дэдлокъ опять заглядлась на дождь. Буря начала понемножку стихать. Ливень прекратился, не стало видно молній, громъ грохоталъ уже въ дальнихъ холмахъ, солнце засверкало на влажныхъ листьяхъ и въ дождевыхъ капляхъ. Мы сидли молча. Вдругъ на дорог показался маленькій фаэтонъ, который рзвыя пони везли прямо къ намъ.

— Возвращается посланный миледи съ экипажемъ, сказалъ сторожъ.

Когда фаэтонъ остановился, мы увидли, что тамъ сидло двое, первая вышла француженка, которую я видла въ церкви, а за нею та хорошенькая двушка, о которой говорилъ мистеръ Бойторнъ, об были нагружены шалями и мантильями, француженка подошла смло и самоувренно, другая — робко и нершительно.

— Я ваша камеристка, миледи. Порученіе относилось къ вашей служанк,— сказала француженка.

— Мн показалось, миледи, что оно относится ко мн, сказала молоденькая двушка.

— Я послала за вами, дитя, спокойно отвтила леди Дэдлокъ.— Накиньте на меня эту шаль.

Молодая двушка ловко набросила шаль ей на плечи, француженка, на которую не обращали ни малйшаго вниманія, смотрла на это, крпко стиснувъ зубы.

— Мн очень жаль, что теперь неудобно возобновить наше прежнее знакомство, сказала леди Дэдлокъ мистеру Джерндайсу.— Позвольте мн прислать фаэтонъ назадъ для вашихъ двицъ, онъ можетъ вернуться сюда очень скоро.

Когда это предложеніе было отклонено, она ласково простилась съ Адой, мн же не сказала никакого привтствія и, опираясь на руку Джерндайса, сла въ экипажъ, легкій дачный фаэтонъ съ верхомъ.

— Сядьте со мною, дитя, вы понадобитесь мн. Ступай.

Экипажъ покатился, француженка съ привезенными мантильями въ рукахъ осталась на томъ мст, гд вышла изъ фаэтона.

Я думаю, что гордому человку всего трудне выносить гордость другихъ. Месть француженки выразилась самымъ неожиданнымъ образомъ, она стояла неподвижно, пока фаэтонъ не скрылся изъ вида, потомъ, съ совершенно спокойнымъ лицомъ, сняла свои башмаки, бросила, ихъ на землю и пошла босикомъ по мокрой трав въ ту сторону, гд скрылся экипажъ.

— Эта двушка помшанная? спросилъ сторожа опекунъ.

— О нтъ, сэръ. Гортензія умомъ еще почище другихъ, отвчалъ тотъ, (онъ вмст со своей женой провожалъ глазами уходившую).— Но она страшно горда и вспыльчива, горда и вспыльчива какъ чортъ! Она злится, потому что видитъ, что ей даютъ отставку, а возвышаютъ надъ нею другую.

— Но зачмъ же она пошла босикомъ по мокрой земл? спросилъ опекунъ.

— Не знаю ужъ,— врно затмъ, чтобъ прохладиться.

— А можетъ быть она приняла воду за кровь, прибавила жена сторожа:— когда ея кровь разгорится, она способна идти по лужамъ крови такъ же, какъ теперь по вод.

Нсколько минуть спустя, мы шли мимо замка. Такъ же, какъ и тогда мы увидли его въ первый разъ, онъ производилъ впечатлніе безмятежнаго мира, дождевыя капли сверкали вокругъ, какъ алмазы, дулъ легкій втерокъ, птицы звонко щебетали, все ожило посл дождя, маленькій экипажъ, стоявшій у подъзда, блисталъ на солнц, точно сказочная серебряная колесница. Къ замку подвигалась медленно, но твердымъ, увреннымъ шагомъ фигура, такая же спокойная, какъ и окружающій ландшафтъ,— это шла мадемуазель Гортензія босикомъ но мокрой трав.

ГЛАВА XIX.
Проходи!

Въ окрестностяхъ Ченсери-Лэна настали каникулы.

Два прекрасныхъ корабля, Законъ и Правосудіе, выстроенные изъ тиковаго дерева, обшитые мдью, скрпленные желзомъ, облицованные бронзой, по которые, по какому-то необъяснимому случаю, никакъ не могутъ поднять парусовъ — разоружились, а Летучій Голландецъ съ толпой страшныхъ призраковъ, въ образ истцовъ, умоляющихъ всякаго встрчнаго разобрать ихъ документы, унесся неизвстно куда.

Судебныя палаты заперты, конторы стряпчихъ погружены въ крпкій сонъ, а въ Вестмпистеръ-Голл такъ пустынно, что могли бы безпрепятственно распвать соловьи и прогуливаться влюбленные,— которые тоже принадлежатъ къ классу просителей, но просителей нжныхъ, не похожихъ на тхъ, какіе встрчаются въ Вестминстеръ-Голл въ обыкновенное время.

Темпль, Ченсери-Йэнъ, Серджентъ-Иннъ, Линкольнъ-Иннъ со своими скверами похожи теперь на приморскія гавани во время отлива: судопроизводство, канцелярская волокита бросили якорь и сидятъ на меня, праздные клерки отъ нечего длать катаются на своихъ табуретахъ, которымъ суждено принять перпендикулярное положеніе только тогда, когда, съ наотупленіемъ сессіи, нахлынетъ приливъ и унесетъ съ собою всю тину, что накопилась за этотъ промежутокъ. Наружныя двери судебныхъ палатъ на запор, въ каморк привратника прошенія и пакеты скопились цлыми четвериками. Можно бы получить хорошій урожай травы, выросшей по щелямъ каменной мостовой передъ Линкольнъ-Иннской палатой, еслибъ не разсыльные, которые, за неимніемъ другого занятія, посиживаютъ въ тнистыхъ уголкахъ, накинувъ на голову свои блые передники въ защиту отъ мухъ, и выщипывая ее, пожевываютъ съ меланхолическимъ видомъ.

На весь Лондонъ остался только одинъ судья, да и тотъ навдывается въ свою камеру не боле двухъ разъ въ недлю. Еслибъ его могли видть теперь обитатели провинціальныхъ городовъ и мстечекъ его округа!

Ни пышнаго парика, ни красной мантіи, ни мховъ, ни жезлоносцевъ, ни копьеносцовъ,— въ камер засдаетъ коротко обстриженный, скромный джентльменъ самаго обыкновеннаго вида, въ блыхъ панталонахъ и свтлой шляп. Физіономія у судьи теперь такая же загорлая, какъ у моряка, а съ судейскаго носа подъ палящими лучами лтняго солнца облупилась кожа, возвращаясь домой, онъ обязательно заходить въ устричную лавку освжиться стаканомъ замороженнаго инбирнаго пива.

Представители англійской адвокатуры разсялись по лицу земли. Какъ можетъ Англія обходиться впродолженіе четырехъ долгихъ лтнихъ мсяцевъ безъ адвокатскаго сословія,— своего испытаннаго прибжища въ несчастій, своей законной славы и гордости въ красные дни? Какъ она безъ нихъ обходится,— это вопросъ особый, но достоврно, что въ настоящее каникулярное время Великобританія лишена своего щита.

Ученый джентльменъ, который негодовалъ на неслыханное оскорбленіе, нанесенное противною стороною самымъ нжнымъ чувствомъ его кліента,— негодовалъ такъ страшно, что, казалось, никогда не могъ успокоиться, теперь, проживая въ Швейцаріи, чувствуетъ себя гораздо лучше, чмъ можно было ожидать.

Ученый джентльменъ, который безпощадно разилъ своихъ противниковъ мрачными сарказмами, теперь во Франціи на Минеральныхъ водахъ и чувствуетъ себя такъ хорошо, какъ рыба въ вод.

Ученый джентльменъ, проливающій потоки слезъ надъ угнетенной невинностью по самому ничтожному поводу, за послднія шесть недль не выронилъ ни одной слезинки.

Сугубо ученый джентльменъ, холерическаго темперамента, пылкій по натур, но охладившій свой природный жаръ, купаясь въ водоемахъ и прудахъ юриспруденціи, и изощрившійся въ самыхъ хитрыхъ аргументахъ до такой степени, что ‘закорючки’, которыя онъ преподноситъ во время сессій судьямъ, ошеломляютъ не только всхъ непосвященныхъ, но и большинство посвященныхъ въ тайны юридическихъ изворотовъ, теперь этотъ ученый мужъ съ особеннымъ наслажденіемъ странствуетъ по жаркимъ и пыльнымъ окрестностямъ Константинополя.

Остальныхъ членовъ этого великаго національнаго палладіума вы найдете и на Венеціанскихъ лагунахъ, и на Нильскихъ водопадахъ, и на Германскихъ купаньяхъ, разсыпаны они и по всему песчанному берегу Англіи, но въ опустлыхъ окрестностяхъ Ченсери-Лэна наврядъ-ли встртите хоть одного изъ нихъ. Если же и мелькнетъ въ этой пустын одинокій представитель адвокатскаго сословія и наскочитъ на какого-нибудь истца, который бродитъ здсь по привычк, будучи не въ силахъ разстаться съ мстомъ своей пытки,— то оба такъ пугаются другъ друга, что, какъ сумасшедшіе, разбгаются въ разныя стороны.

Такихъ жаркихъ каникулъ давно ужъ не запомнятъ.

Молодые клерки влюблены до безумія и утопаютъ въ блаженств возл предмета своей страсти, кто въ Маргст, кто въ Рамсгет, кто въ Гревзенд, сообразно съ тмъ, кто какую ступень занимаетъ въ служебной іерархіи.

Вс клерки среднихъ лтъ начинаютъ думать о томъ, что по настоящему пора бы ихъ семьямъ перестать рости.

Бродячія собаки скитаются въ аллеяхъ Линкольнъ-Ипна и вокругъ сада, задыхаясь отъ жары, и въ тщетныхъ поискахъ за водой забираются подъ лстницы и жалобно воютъ.

Собаки,— вожатые слпцовъ, тащатъ своихъ хозяевъ къ водопроводнымъ кранамъ или къ ушатамъ съ водой. Жалкая лавчонка, гд на окн красуется ваза съ золотыми рыбками, и гд у дверей полито водой и прившенъ навсъ отъ солнца, кажется раемъ.

Темпль-Баръ такъ раскалился, что всю ночь подогрваетъ смежныя улицы Страндъ и Флитстритъ, врод того какъ внутренняя труба въ самовар.

Можно бы укрыться въ прохладныхъ конторахъ стряпчихъ, которыя раскинуты но близости Суда, но даже прохлада не стоитъ, чтобъ ее покупали такой дорогой цной,— цной мертвящей скуки, хотя въ прилегающихъ къ этимъ убжищамъ узкихъ переулкахъ такъ жарко, какъ въ печи. Въ околотк мистера Крука обыватели, задыхаясь въ комнатахъ, выносятъ стулья на улицу и располагаются у дверей, мистеръ Крукъ, покончивъ съ занятіями, тоже выходитъ на свжій воздухъ, въ сопровожденіи кошки, которой никогда не бываетъ жарко. Въ ‘Солнечномъ Герб’ на время лтняго сезона прекращены музыкальныя собранія, и маленькій Свайльсъ ангажированъ въ ‘Пастораль-Гарденъ’, что на Темз, онъ распваетъ тамъ подъ музыку самые невинные комическіе куплеты, совершенно идиллическаго содержанія, которые, какъ гласитъ афиша, ничмъ не оскорбятъ самаго изысканнаго вкуса.

На время каникулъ надъ всей мстностью, гд гнздятся юристы, праздность и меланхолія нависли, подобно громадному заплеснвлому покрывалу или гигантской паутин. Мистеръ Снегсби, поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей въ Куксъ-Корт, чувствуетъ на себ это вліяніе, не только душою, въ качеств человка съ созерцательной и чувствительной натурой, но и карманомъ, въ качеств вышеупомянутаго поставщика. Во время судебныхъ каникулъ у мистера Снегсби гораздо больше досуга для размышленій въ Степль-Инн и во двор Архивовъ, онъ говоритъ своимъ приказчикамъ, что стоитъ пораздумать надъ тмъ, какъ это у васъ стоитъ такая жаркая погода, когда море катить свои волны вокругъ нашего острова.

Сегодня Оса съ утра хлопочетъ надъ уборкой маленькой гости иной, потому что мистеръ и мистрисъ Снегсби ждутъ гостей, общество соберется немногочисленное, но за то самое избранное: мистеръ и мистрисъ Чедбендъ, и никого больше. Люди, мало знакомые съ мистеромъ Чедбендомъ, принимаютъ его обыкновенно за бывшаго моряка, ибо онъ иметъ привычку и на словахъ и въ письмахъ сравнивать себя съ кораблемъ, но они ошибаются: мистеръ Чедбендъ, по его собственному признанію, принадлежитъ ‘къ церкви’. Мистеръ Чедбендъ, не носитъ никакого духовнаго сана, и его гонители утверждаютъ, что онъ не иметъ сказать ничего такого, что бы оправдывало его добровольное зачисленіе себя въ ряды проповдниковъ, но у него есть свои послдователи, и мистрисъ Снегсби въ числ ихъ. Она прицпилась къ этому кораблю только недавно, когда жаркая погода разогрла ее религіозный пылъ.

— Моя женушка взялась за религію немножко круто, говоритъ мистеръ Снегсби воробьямъ Степль-Инна.

Итакъ Оса, на которую производитъ сильное впечатлніе то, что ей суждено прислуживать хоть временно такому человку, какъ мистеръ Чедбендъ, обладающему, какъ ей извстно, даромъ говорить впродолженіе четырехъ часовъ безъ перерыва, убираемъ маленькую гостиную и накрываетъ столъ для чая.

Мебель обтерта и выколочена, портреты мистера и мистрисъ Снегсби тронуты мокрой тряпкой, вынутъ лучшій чайный сервизъ и приготовлено великолпное угощеніе: аппетитный мягкій хлбъ, румяныя булочки, свжее масло, окорокъ, языкъ, нмецкія колбасы, нарзанныя тонкими ломтиками, анчоусы, изящно уложенные рядами и убранные петрушкой, будутъ еще и свжія яйца, которыя подадутся въ салфетк, и горячія гренки, поджаренные въ масл.

Мистеръ Снегсби въ своемъ лучшемъ сюртук, окинувъ взглядомъ вс приготовленія и многозначительно кашлянувъ въ руку, спрашиваетъ мистрисъ Снегсби:

— Въ которомъ часу, душенька, ты ожидаешь гостей?

— Въ шесть, отвчаетъ жена.

Мистеръ Снегсби замчаетъ вскользь самымъ кроткимъ голосомъ, что уже пробило шесть.

— Можетъ быть вамъ угодно ссть за столъ не дожидаясь ихъ? слдуетъ негодующій отвтъ мистрисъ Снегсби.

Кажется мистеръ Снегсби очень не прочь отъ этого, но онъ кашляетъ самымъ умиротворяющимъ образомъ и отвчаетъ:

— Нтъ, душенька, я просто сказалъ, что назначенное время…

— Что значитъ время въ сравненіи съ вчностью!

— Совершенная правда, моя милая, но когда ожидаютъ гостей къ чаю и длаютъ вс приготовленія… можетъ быть… позже чмъ… И когда часъ назначенъ, не лучше-ли явиться во время.

— Явиться во время! Назначенный часъ! Вы говорите такъ, какъ будто мистера Чедбенда вызвали на дуэль и онъ просрочилъ явиться.

— Совсмъ нтъ, совсмъ пть, душенька, бормочетъ мистеръ Снегсби.

Тутъ Оса, которая все это время стояла на страж у окна спальни, съ шумомъ и громомъ, точно домовой, слетаетъ съ лстницы, врывается въ гостиную и объявляетъ, что мистеръ и мистрисъ Чедбендъ показались на горизонт.

Вслдъ затмъ раздается звонокъ у наружной двери, и Ос, подъ страхомъ немедленнаго возвращенія въ ндра благотворительнаго учрежденія, гд она воспитывалась, внушается, какъ должно доложить о гостяхъ. Страшная угроза совершенно разстраиваетъ Осу, она съ испугу теряется и докладываетъ: ‘мистеръ и мистрисъ Чизмингъ, которая… который… церковникъ… или какъ это…’ и поспшно удаляется, терзаемая укорами совсти.

Мистеръ Чедбендъ — тучный господинъ съ масляной улыбкой, съ жирнымъ желтымъ лицомъ, производящій такое впечатлніе, какъ будто онъ весь пропитанъ ворванью, мистрисъ Чедбендъ — сумрачная, молчаливая женщина, суровая на видъ. Мистеръ Чедбендъ движется медленно и неуклюже, точно ученый медвдь, онъ не знаетъ, куда дть свои большія руки: он какъ будто мшаютъ ему, и кажется, не будь у него рукъ, онъ сталъ бы на четвереньки. Его голова всегда покрыта обильнымъ потомъ, когда онъ говоритъ, онъ простираетъ впередъ свою огромную лапищу, какъ бы предваряя слушателей, что будетъ назидать ихъ.

— Друзья мои! возглашаетъ мистеръ Чедбендъ:— Миръ дому сему! Хозяину его, хозяйк его, юной дв, отрокамъ,— миръ всмъ! А почему преподаю миръ вамъ, друзья мои? Что такое миръ, въ чемъ онъ: во вражд-ли? Нтъ. Въ распряхъ-ли? Нтъ. Есть-ли миръ любовь и милость? Есть-ли миръ прекрасенъ и пріятенъ, ясенъ и радостенъ? О, да! Вотъ почему, Друзья мои, я желаю мира вамъ и домочадцамъ вашимъ.

Мистрисъ Снегсби глубоко растрогана, поэтому мистеръ Снегсби полагаетъ, что отвтить ‘аминь’ будетъ вполн умстно. Его ‘аминь’ принятъ хорошо.

Мистеръ Чедбендъ продолжаетъ:

— Теперь, друзья мои, такъ какъ эта тема предо мною…

Въ дверяхъ показывается Оса. Мистрисъ Снегсби, не сводя глазъ съ мистера Чедбенда, шепчетъ зловщимъ, гробовымъ голосомъ:— Убирайся!

— Теперь, друзья мои, такъ какъ эта тема предо мною, на моей смиренной стез, то я воспользуюсь ею…

Слышно, какъ Оса шепчетъ:— Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй… Гробовой голосъ повторяетъ зловщимъ шепотомъ:— Убирайся!

— Теперь, друзья мои, спросимъ себя въ дух любви…

Оса все твердитъ про себя:— Тысяча семьсотъ восемьдесятъ второй…

Мистеръ Чедбендъ умолкаетъ съ видомъ человка, привыкшаго къ гоненіямъ и покоряющагося судьб, складываетъ свои жирныя уста въ томную улыбку и изрекаетъ:

— Выслушаемъ дву. Говорите, юная два!

— Тысяча семьсотъ восемьдесять второй, сэръ, желаетъ знать, когда же шиллингъ. За проздъ, задыхаясь выпаливаетъ Оса.

— За… за проздъ? переспрашиваетъ мистрисъ Чедбендъ, Оса повторяетъ:— Онъ требуетъ шиллингъ и восемь пенсовъ, или будетъ жаловаться въ судъ.

Дамы испускаютъ вопль негодованія, но мистеръ Чедбендъ, приподнявъ руку вверхъ, успокаиваетъ ихъ смятеніе.

— Друзья мои! Я вспомнилъ объ одномъ долг, который вчера забылъ вымолвить. Справедливость требуетъ, чтобъ я понесъ какое нибудь возмездіе, посему я не ронщу. Рахиль, дай ему восемь пенсовъ.

Мистрисъ Снегсби глубоко вздыхаетъ и упорно смотритъ на мужа, какъ бы говоря: ‘слышишь этого апостола?’ Ликъ мистера Чедбенда, лоснящійся отъ жира, сіяеть кротостью. Мистрисъ Чедбендъ отсчитываетъ деньги.

Его привычка, основное правило его дйствій — сводить такимъ образомъ свои счеты съ небомъ по самому ничтожному поводу и выставлять ихъ на показъ при всякомъ удобномъ случа.

— Друзья мои, восемь пенсовъ — небольшая сумма. Могло быть шиллингъ и четыре пенса, могло быть полкроны. Возрадуемся же и возвеселимся!

Съ этимъ замчаніемъ, которое онъ возглашаетъ точно стихъ изъ псалма, мистеръ Чедбендъ направляется къ столу, но, прежде чмъ ссть, воздымаетъ руку и обращается къ публик съ такимъ назиданіемъ:

— Друзья мои! Что разставлено здсь передъ нами? Подкрпительная пища. Нуждаемся-ли мы въ ней, друзья мои? Да, нуждаемся. А почему мы нуждаемся въ подкрпленіи? Потому что мы смертны, потому что мы заражены грхомъ, потому что мы живемъ на земл, а не въ воздух. Можемъ-ли мы летать, друзья мои? Нтъ, не можемъ. А почему мы не можемъ летать?

Тутъ мистеръ Снегсби, ободренный успхомъ своего ‘аминя’, осмливается отвтить боле увреннымъ и твердымъ голосомъ, чмъ въ первый разъ:

— Потому что у васъ нтъ крыльевъ.

Мистрисъ Снегсби грозно хмурится.

Мистеръ Чедбендъ игнорируетъ замчаніе мистера Снегсби и разбиваеть въ прахъ его скромную догадку.

— Я говорю, друзья мои, почему мы не можемъ летать? Потому-ли, что намъ назначено ходить? Да, потому. Можемъ ли мы ходить, не имя силъ? Нтъ, не можемъ. А что бываетъ съ нами, когда мы лишаемся силъ? Ноги отказываются носить наше тло, колни подгибаются, лодыжки Подворачиваются, и мы падаемъ. Откуда же. друзья мои, извлекаемъ мы силу, потребную нашимъ членамъ? Можетъ быть изъ хлба въ разныхъ его формахъ, продолжаетъ онъ, обводя взглядомъ столъ,— можетъ быть изъ масла, которое сбивается изъ молока, продукта, доставляемаго коровой? Можетъ быть изъ яицъ, которыя несутъ куры? Можетъ быть изъ ветчины, языка, колбасъ и тому подобнаго? Да, друзья мои. Приступимъ же къ земнымъ благамъ, которыя видимъ перецъ собою!

Гонители мистера Чедбенда не хотятъ признать особенный даръ краснорчія въ его, способности нанизывать слова одно на другое. Ужъ одно это можетъ служить доказательствомъ ихъ пристрастнаго отношенія къ нему, ибо каждый знаетъ по опыту, что ораторскій стиль мистера Чедбенда иметъ широкое распространеніе и массу почитателей.

Однако жъ на этотъ разъ мистеръ Чедбендъ умолкаетъ, усаживается за столъ и усердно налегаетъ на земныя блага, этотъ образцовый корабль построенъ такимъ образомъ, что кажется ему присуща способность превращать всякаго рода пищу въ тотъ составъ, которымъ пропитана вся его массивная фигура, когда онъ стъ, его можно сравнить съ маслобойней, гд фабрикація масла производится въ обширныхъ размрахъ. Въ описываемый лтній вечеръ эта способность широко примняется къ длу.

Въ это время, то есть въ самомъ разгар вечера, Оса, которая все еще не пришла въ себя и нсколько разъ приводила въ разстройство и себя, и пирующихъ разными неожиданными выходками, разъ, напримръ, она исполнила воинственную музыку на голов мистера Чедбенда, брякнувъ объ нее тарелки и увнчавъ этого джентльмена булочками,— итакъ, въ самомъ разгар вечера, Оса шепчетъ мистеру Снегсби, что его зовутъ.

— Меня зовутъ, будемъ говорить прямо: меня зовутъ въ лавку, говоритъ мистеръ. Снегсби вставая.— Прошу почтенное общество извинить меня, я отлучусь на минуту.

Сойдя внизъ, мистеръ Снегсби находитъ, что его приказчики погружены въ созерцаніе констэбля, который держитъ за руку маленькаго оборвыша.

— Боже мой! Въ чемъ дло? воскликнулъ Снегсби.

Констэбль отвчаетъ:

— Этотъ малый не слушаетъ приказаній и не уходитъ съ мста, хоть ему и говорено много разъ.

— Я никогда не остаюсь на одномъ мст, сэръ, отвчаетъ мальчикъ, размазывая рукой слезы по грязному лицу.— Я хожу, все хожу, съ тхъ поръ, какъ себя помню. Разв можно ходить больше моего?

— Онъ не хочетъ уходить, флегматично повторяетъ констэбль, ворочая головой, чтобъ придать ше боле удобное положеніе въ жесткомъ форменномъ воротник,— онъ не хочетъ уходить, несмотря на многократныя предупрежденія, поэтому я былъ принужденъ арестовать его. Это самый упрямый бродяга, какого я знаю. Онъ не хочетъ уходить.

— Лопни мои глаза, мн некуда уйти! и мальчикъ въ полномъ отчаяніи вцпляется руками въ волосы и топаетъ босою ногою объ полъ.

— Чтобъ не было ничего подобнаго! Слышалъ? У меня расправа коротка, говоритъ констэбль, встряхнувъ оборвыша съ самымъ равнодушнымъ видомъ.— Въ моихъ инструкціяхъ сказано, чтобъ ты уходилъ, и я твердилъ теб это пятьсотъ разъ.

— Куда-же? восклицаетъ малый.

— Въ самомъ дл, констэбль, вдь это вопросъ: куда? скажите пожалуйста, задумчиво вопрошаетъ мистеръ Снегсби, покашливая въ руку самымъ тревожнымъ и нершительнымъ своимъ кашлемъ.— Куда-же?

— Мои инструкціи не касаются этого. Въ моихъ инструкціяхъ сказано, чтобъ малый шелъ прочь. Слышишь, Джо? Что-жъ такого, что самыя крупныя свтила парламентскаго неба, несмотря на массу неотложной работы, втеченіе многихъ лтъ пребываютъ неподвижными, — ты и теб подобные не должны ссылаться на ихъ примръ, для васъ начертано одно полное глубокаго философскаго значенія правило, въ которомъ весь смыслъ вашего страннаго существованія на земл,— проходи! Скрыться со свта ты не можешь, Джо, ибо этого не допустятъ парламентскія свтила, по — проходи!

Мистеръ Снегсби ничего не можетъ возразить на это и ничего не возражаетъ, а только покашливаетъ самымъ безнадежнымъ образомъ, желая этимъ выразить, что не находить выхода изъ положенія Джо. Тмъ временемъ на лстниц показываются мистеръ и мистрисъ Чедбендъ и мистрисъ Снегсби, привлеченные шумомъ голосовъ, Оса какъ привела мистера Снегсби, не трогалась съ мста, такъ что теперь въ сбор все населеніе дома.

— Вопросъ въ томъ, сэръ, знаете ли вы этого малаго. Увряетъ, что вы его знаете, говоритъ констэбль мистеру Снегсби.

— Онъ вовсе его не знаетъ, ршительно отвчаетъ мистрисъ Снегсби съ своего возвышенія.

— Милая женушка! и мистеръ Снегсби возводитъ глаза на мистрисъ Снегсби.— Душенька, позвольте, потерпите минуточку. Я немного знаю этого юношу, и, на сколько знаю, не могу сказать о немъ ничего дурного, даже скоре напротивъ, и обратившись къ констэблю, онъ разсказываетъ грустную исторію своего знакомства съ Джо, умолчавъ, однако, о поваренной тому полукрон

— Ну, кажется до сихъ поръ все, что онъ разсказывалъ, правда. Когда я его арестовалъ на Гольборн, онъ сказалъ, что вы его знаете. Тогда одинъ молодой человкъ, находившійся у.ъ толп, заявилъ, что онъ васъ знаетъ, что вы почтенный коммерсантъ и что онъ явится самъ, въ случа если я сдлаю у васъ дознаніе. Впрочемъ, повидимому молодой человкъ не намренъ сдержать свое слово. Ахъ, вотъ и онъ!

Входитъ мистеръ Гуппи, киваетъ мистеру Снегсби, а передъ леди, стоящими на лстниц, снимаетъ шляпу со всей подобающей вжливостью.

— Я шелъ изъ конторы, когда попалъ на эту уличную сцену, и, услышавъ ваше имя, подумалъ, что не мшаетъ изслдовать это дло.

— Это очень любезно съ вашей стороны, сэръ. Я вамъ очень обязанъ, говоритъ Снегсби и пересказываетъ во второй разъ все, что знаетъ о Джо, опять-таки умалчивая о случа съ полукроной.

— Теперь я знаю, гд ты живешь, говоритъ констэбль Джо.— Ты живешь въ Том-Отшельник. Невинное и пріятное мсто для жизни, неправда-ли?

— Я не могу уйти оттуда и жить въ лучшемъ мст, сэръ, отвчаетъ Джо.— Если бы я пошелъ нанимать квартиру въ хорошихъ домахъ, хозяева со мною и говорить бы не стали. Кто согласился бы пустить въ хорошую квартиру такого нищаго, какъ я?

— Такъ ты очень бденъ? спрашиваетъ констэбль.

— Очень… всегда.

— Прошу васъ судите сами: обшаривъ его карманы, я нашелъ эти дв. полукроны, говоритъ констэбль и показываетъ деньги всему обществу.

— Мистеръ Снегсби! Это все, что осталось у меня отъ соверена, который мн дала дама подъ вуалью, она говорила, что она служанка. Приходитъ она разъ вечеромъ ко мн на перекрестокъ и проситъ, чтобъ я показалъ ей этотъ домъ, и домъ того, кому вы давали писать, который вотъ умеръ, и кладбище, гд его похоронили. Она говоритъ: ты тотъ мальчикъ, что былъ на разслдованіи? Я говорю: да, я она говоритъ: можешь ты показать вс эти мста? Я говорю — могу. Она говорить: покажи. Я показалъ, она дала мн соверенъ, и Джо утираетъ грязныя слезы,— пять шиллинговъ я заплатилъ въ Том-Отшельник, за размнъ тоже пришлось дать, да одинъ парень укралъ у меня еще пять, пока я спалъ, а еще мальчикъ укралъ девять пенсовъ, да хозяинъ слизнулъ еще больше.

— Неужели ты думаешь, что кто нибудь повритъ тому, что ты наплелъ про соверенъ и про даму? Неужели ты на это надешься? спрашиваетъ констэбль, скосивъ на мальчика глаза съ неизрченнымъ презрніемъ.

— Ничего я не думаю и ни на что не надюсь, сэръ, все это сущая правда.

— Каковъ! замчаетъ констэбль, обращаясь къ собранію.— Если я выпущу его теперь, поручитесь-ли вы, мистеръ Снегсби, что онъ не будетъ стоять на мст?

— Нтъ, не поручится! кричитъ, съ лстницы мистрисъ Снегсби.

— Женушка, милая! взываетъ супругъ.— Констэбль, я увренъ, что онъ не будетъ стоять на мст. Понимаешь, Джо, это необходимо.

— Я буду стараться, сэръ, говоритъ несчастный Джо.

— То-то же! Ты знаешь, какъ теб надо поступать, такъ и длай, говоритъ констэбль,— и помни, что въ слдующій разъ такъ легко не отдлаешься. Возьми свои деньги. Теперь, чмъ скоре ты очутишься за пять миль отсюда, тмъ лучше для всхъ.

Сдлавъ это послднее предостереженіе и указавъ рукою на западъ, какъ на сторону, куда Джо можетъ безпрепятственно удалиться, констэбль желаетъ всей компаніи добраго вечера и вскор Куксъ-Кортъ оглашается звуками его мрныхъ шаговъ, онъ идетъ по тнистой сторон улицы, снявъ свою форменную шляпу съ жолтымъ обручемъ, чтобъ хоть немного прохладиться.

Невроятная исторія, разсказанная Джо о дам и соверен, пробудила любопытство во всхъ присутствующихъ. Пытливый духъ мистера Гуппи иметъ особенную склонность къ свидтельскимъ показаніямъ, къ тому же мистеръ Гуппи жестоко соскучился отъ каникулярнаго бездйствія, поэтому онъ заинтересовывается этимъ случаемъ до такой степени, что производить прекрасный допросъ свидтелю по всей форм. Молодой юристъ такъ заинтересовываетъ дамъ, что мистрисъ Снегсби любезно приглашаетъ его наверхъ, въ гостинную, выпить чашку чая, если онъ извинитъ за безпорядокъ на чайномъ стол, такъ какъ они уже отпили чай.

Мистеръ Гуппи изъявляетъ согласіе. Джо отдается приказаніе слдовать за всми, и мистеръ Гуппи принимается за него со всмъ усердіемъ молодого юриста, вертитъ имъ на вс лады, точно это кусокъ масла, который можно скомкать и придать ему какую угодно форму, Джо терзаютъ по всмъ правиламъ юридической науки, допросъ выходитъ вполн образцовый какъ по ничтожности добытыхъ результатовъ, такъ и по своей продолжитсньпости. Мистеръ Гуппи упивается своимъ талантомъ, мистрисъ Снегсби чувствуетъ, что не только удовлетворена за любознательность, но и поднято достоинство торговаго заведенія ея мужа. Во все время, пока длится жаркая схватка мистера Гуппи съ безтолковымъ свидтелемъ, корабль мистера Чедбенда запасается матеріалами для производства жира и сидитъ на мели, ожидая удобнаго времени, чтобъ спуститься на воду.

— Ну, говоритъ наконецъ мистеръ Гупии:— или этотъ малый цпляется за свой разсказъ изъ упрямства, или тутъ есть что-то особенное, непохожее на все, что я до сихъ поръ встрчалъ въ моей практик у Кенджа и Карбоя!

Мистрисъ Чедбендъ шепчетъ что-то на ухо мистрисъ Снегсби, мистрисъ Снегсби восклицаетъ:— Не можетъ быть!

— Ужъ много лтъ! говоритъ на это мистрисъ Чедбендъ. Мистрисъ Снегсби поясняетъ клерку:— Мистрисъ Чедбендъ много лтъ знаетъ контору Кенджа и Карбоя. Мистрисъ Чедбендъ — супруга этого джентльмена — достопочтеннаго мистера Чедбенда.

— Неужели! восклицаетъ мистеръ Гуппи.

— Я знала контору Кенджа до моего брака, прибавляетъ мистрисъ Чедбендъ.

Мистеръ Гуппи переноситъ допросъ на нее.

— Вы участвовали въ какой-нибудь тяжб, сударыня?

— Нтъ.

— Такъ врно были прикосновенны къ какой нибудь, тяжб.

Мистрисъ Чедбендъ отрицательно качаетъ головой.

— Можетъ быть вы имли сношенія съ кмъ нибудь изъ тяжущихся, сударыня? продолжаетъ мистеръ Гуппи, который любитъ въ постройк своей рчи руководствоваться принципами, выработанными юридической практикой.

— Не совсмъ, отвчаетъ мистрисъ Чедбендъ, принимая его вопросъ за шутку и угловато улыбаясь.

— Не совсмъ, повторяетъ мистеръ Гуппи.— Превосходно. По имла ли какая-нибудь изъ знакомыхъ вамъ дамъ сношеній съ конторой Кенджа и Карбоя? Пока мы оставимъ въ сторон вопросъ о томъ, какого рода были сношенія. Или это былъ кто-нибудь изъ знакомыхъ вамъ мужчинъ? Не спшите, сударыня… Такъ скажите, мужчина или дама?

— Ни то, ни другое, отвчаетъ съ прежней улыбкой мистрисъ Чедбендъ.

— А! Такъ ребенокъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи и бросаетъ на изумленную мистрисъ Снегсби проницательный взглядъ, какими судьи мряютъ присяжныхъ.— Теперь, сударыня, не будете-ли такъ добры сказать, кто былъ этотъ ребенокъ.

— Наконецъ-то вы угадали, сэръ, отвчаетъ мистрисъ Чедбендъ съ новой улыбкой:— Ну такъ, сэръ, судя по вашей наружности, это было наврное до вашего поступленія въ контору. Мн была поручена двочка по имени Эсфирь Соммерсонъ, о которой должна была позаботиться контора Кенджа и Карбоя.

— Миссъ Соммерсонъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи въ сильномъ волненіи.

— Я говорю — Эсфирь Соммерсонъ, сурово отвчаетъ мистрисъ Чедбендъ.— Въ то время и помину не было о томъ, Чтобъ ее величать миссъ. Она была просто Эсфирь.— Эсфирь, поди туда, Эсфирь, сдлай то! И она должна была слушаться.

— Милостивая государыня! и мистеръ Гуппи направляется къ ней черезъ всю комнату: — Вашъ покорный слуга встрчалъ эту молодую двицу въ Лондон, когда она впервые появилась въ немъ по выход изъ учебнаго заведенія. Дозвольте мн имть удовольствіе пожать вашу руку.

Мистеръ Чедбендъ усматриваетъ въ этомъ обстоятельств удобный случай, чтобъ пойти полнымъ ходомъ, встаетъ, длаетъ обычный знакъ и отираетъ носовымъ платкомъ свою голову, съ которой струится потъ. Мистрисъ Снегсби шепчетъ:— Тс!

— Друзья мои! Всми благами, которыя были здсь пріуготованы для насъ, мы воспользовались съ надлежащей умренностью (конечно, говоря объ умренности, мистеръ Чедбендъ исключаетъ свою особу). Да наполнится этотъ домъ плодами земными! Да умножатся въ немъ хлбъ и вино! Преуспянія изобилія, благоденствія дому сему! Благопоспшенія, совершенствованія и благополучія дому сему! Но, друзья мои, не воспользовались ли мы здсь и другимъ чмъ нибудь кром земныхъ даровъ? Да, воспользовались. Чмъ же? Духовными благами? Да. Откуда же извлекли мы духовную пищу? Мой юный другъ, приблизься!

Джо, къ которому относится это обращеніе, топчется на мст, оглядывается по сторонамъ и подступаетъ къ краснорчивому проповднику, очевидно не вполн довряя его намреніямъ.

— Мой юный другъ, ты для насъ перлъ, ты для насъ алмазъ, ты для насъ драгоцнный камень, ты для насъ сокровище. И знаешь ли почему мой юный другъ?

— Не знаю, ничего я не знаю.

— Именно потому, что ты ничего не знаешь, ты для насъ неоцненное сокровище! Кто ты такой, мой юный другъ? Зврь лсной? Нтъ. Птица небесная? Нтъ. Морская или рчная рыба? Опять-таки нтъ: ты отрокъ, ты человческое существо, мой юный другъ. О, какая славная участь быть человческимъ существомъ! А почему это славная участь, мой другъ? Потому что ты способенъ воспринимать уроки мудрости, потому что ты способенъ извлечь пользу изъ этого поученія, которое я для твоего блага преподаю теб, потому что не столбъ, не бревно, не жердь, не чурбанъ, не палка, не камень.

О неизсякаемый источникъ живительной радости —

Обладать человческой душой, парящей къ небесамъ!

Купаешься ли ты нын въ этомъ источник, мой юный другъ? Нтъ, не купаешься. А почему? Потому что ты пребываешь во тьм, потому что ты пребываешь во мрак, потому что ты въ грх, потому что ты въ рабств. А что такое рабство, мой юный другъ? Спросимъ себя объ этомъ въ дух любви!

При этой громоносной тирад, Джо, который постепенно одурвалъ, подноситъ правую руку къ лицу и зваетъ на всю комнату.

Мистрисъ Снегсби въ полномъ негодованіи и выражаетъ увренность, что этотъ мальчикъ одинъ изъ приспшниковъ дьявола.

— Друзья мои! и мистеръ Чедбендъ оглядывается вокругъ съ масляной улыбкой, отъ которой его жирный подбородокъ собирается въ складки:— Я долженъ перенести посрамленіе, я долженъ перенести испытаніе, по всей справедливости я заслужилъ униженіе, я заслужилъ наказаніе, ибо прошлое воскресенье погршилъ: я думалъ съ гордостью о томъ поученіи, которое впродолженіе трехъ часовъ преподавалъ слушателямъ. Къ моему счастью, счеты теперь сведены, мой кредиторъ удовлетворенъ этимъ вознагражденіемъ. Возрадуемся же и возвеселимся!

Мистрисъ Снегсби совершенно потрясена.

— Друзья мои! говоритъ въ заключеніе мистеръ Чедбендъ, оглядывая свою аудиторію.— Довольно на сей день для нашего юнаго друга. Придешь ли ты завтра, мой юный другъ, узнать у этой доброй дамы, гд можешь найти меня, всегда готоваго поучать, и явишься ли ты ко мн, подобно жаждущей ласточк, на другой день, на третій и въ послдующій, и будешь ли ты являться втеченіе многихъ дней слушать мои поученія?

Послдняя фраза сказана съ игривостью, напоминающей грацію коровы.

Джо, у котораго на ум одно: какъ можно скоре ускользнуть, киваетъ уклончиво головой. Мистеръ Гуппи бросаетъ ему пенни, мистрисъ Снегсби кличетъ Осу и поручаетъ ей выпроводить его по-добру по-здорову, но на лстниц его настигаетъ мистеръ Снегсби и нагружаетъ разными остатками отъ закуски. Джо удаляется, прижимая добычу къ груди обими руками.

Удаляется и мистеръ Чедбендъ (какъ утверждаютъ его гонители, надо удивляться не тому, что онъ неопредленно долгое время можетъ извергать самую ужасную чепуху, а тому, какъ онъ, разъ начавши, когда-нибудь замолкаетъ) и скрывается въ ндра своего семейнаго очага, до той минуты, пока не представится новый удобный случай помстить легкій ужинъ въ его маслобойню для перегонки на масло.

Джо идетъ по улицамъ, пустыннымъ въ эту пору года, доходитъ до Блакфрайерскаго моста и присаживается на раскаленные солнцемъ камни, чтобы пость.

Онъ сидитъ, пережевывая свой ужинъ, и смотритъ на большой крестъ надъ соборомъ Св. Павла, сіяющій въ красновато-фіолетовыхъ облакахъ дыма.

По лицу мальчика можно предположить, что священная эмблема такъ же смутно представляется его уму, какъ и громадный непонятный городъ, который она увнчиваетъ, эта золотая эмблема сіяетъ въ такой недоступной для него вышин! И онъ сидитъ такъ до солнечнаго заката, рка быстро катитъ свои волны, двойной потокъ человческой толпы несется мимо него, все движется съ извстной цлью и въ извстномъ направленіи,— а онъ сидитъ, пока его не прогонятъ и не скажутъ ему: проходи!

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

Судебныя вакаціи тянутся и съ убійственной медленностью приближаются къ концу, точно тихая рка, лниво пробирающаяся къ морю но плоской равнин. Мистеръ Гуппи совсмъ изнылъ за это время, онъ иступилъ свой перочинный ножикъ и даже сломалъ его кончикъ, втыкая этотъ инструментъ во всхъ направленіяхъ въ свой пюпитръ, длалъ онъ это не потому, чтобъ хотлъ зла своему пюпитру, а потому, что надо же что нибудь длать. Притомъ надо придумать занятіе не слишкомъ возбуждающаго свойства, дабы не нарушать покоя физическихъ и умственныхъ силъ, и мистеръ Гуппи находитъ, что самыя подходящія для этого занятія — раскачивать табуретъ на одной ножк, ковырять ножомъ пюпитръ и звать.

Кенджъ и Карбой въ отлучк, главный клеркъ взялъ продолжительный отпускъ и гоститъ у отца, вольнонаемные писцы отпущены и вся контора покоится на мистер Гуппи и мистер Карстон. Мистеръ Карстонъ по цлымъ днямъ запирается въ кабинет мистера Кенджа, что выводитъ изъ себя мистера Гуппи. Въ откровенныя минуты, когда онъ ужинаетъ салатомъ изъ омара у своей матушки въ Ольдъ-Стритъ-Род, онъ высказываетъ ей съ горькимъ сарказмомъ свои опасенія, что контора слишкомъ невзрачное мсто для такихъ франтовъ, и знай онъ, что тамъ будетъ засдать такая персона, онъ приказалъ бы выкрасить за-ново полы и стны.

Каждаго, поступающаго въ контору Кенджа и Карбоя, мистеръ Гуппи подозрваетъ въ томъ, что тотъ питаетъ коварные замыслы противъ него, мистера Гуппи. Ясно, что каждый изъ этихъ новичковъ только о томъ и думаетъ, чтобъ выжить его, мистера Гуппи, если бъ его спросили: какъ, когда и почему,— онъ только бы прищурилъ бы глаза и покачалъ головой съ многозначительнымъ видомъ. Въ силу такихъ глубокомысленныхъ соображеній онъ самымъ искреннимъ образомъ хлопочетъ о томъ, чтобы разрушить заговоръ, котораго никогда не существовало, и обдумываетъ ходы въ игр, въ которой у него нтъ противника.

Новичекъ погруженъ въ разсматриваніе документовъ по длу Джерндайса съ Джерндайсомъ, и это доставляетъ неизреченное удовольствіе мистеру Гуппи, ибо онъ знаетъ напередъ, что изъ такого занятія не можетъ выйти ничего кром неудачи и огорченій, его удовольствіе раздляетъ третій его товарищъ по служб, вмст съ нимъ коротающій скучное каникулярное время въ контор Кенджа и Карбоя, молодой Смольвидъ, подающій большія надежды.

Линкольнъ-Иннъ сильно сомнвается, былъ ли когда нибудь ребенкомъ молодой Смольвидъ, хотя его обыкновенно зовутъ Смолемъ или Птенцомъ, потому что онъ совсмъ еще юноша. Ему немногимъ больше шестнадцати лтъ, но онъ большой дока въ юриспруденціи, съ успхомъ ухаживаетъ за продавщицей въ табачной лавочк по близости Ченсери-Лэна и ради этой леди порвалъ узы, которыя втеченіе многихъ лтъ связывали его съ другой. Смольвидъ — истинное порожденіе города,— хилое созданіе, съ слабыми членами, крошечнаго роста, но замтенъ издали по своей высочайшей шляп. Предметъ его честолюбивыхъ мечтаній — быть похожимъ на мистера Гуппи, который относится къ нему нсколько свысока, онъ одвается, какъ мистеръ Гуппи, подражаетъ его походк и голосу, копируетъ его во всемъ. Онъ иметъ честь пользоваться особымъ довріемъ мистера Гуппи и при разныхъ затруднительныхъ случаяхъ частной жизни этого джентльмена даетъ ему полезные совты, почерпнутые изъ глубины собственной житейской опытности.

Сегодня мистеръ Гуппи все утро виситъ на подоконник, высунувшись изъ окна, онъ перепробовалъ вс стулья и не нашелъ себ нигд удобнаго мста, онъ даже прикладывалъ голову къ желзной касс, чтобы прохладиться. Два раза мистеръ Смольвидъ былъ командируемъ за прохладительными напитками и разводилъ ихъ въ конторскихъ кружкахъ, размшивая линейкой. Мистеръ Гуппи предлагаетъ на разсмотрніе молодого Смольвида такой парадоксъ: ‘Чмъ больше пьешь, тмъ больше хочется пить’, и безнадежно опускаетъ истомленную голову на подоконникъ.

Взглядъ мистера Гуппи скользитъ разсянно по тнистымъ аллеямъ Линкольнъ-Ивискаго сквера, по грудамъ кирпичей и бочкамъ съ известковымъ растворомъ, вдругъ онъ усматриваетъ внизу, въ уединенной алле, пару роскошныхъ бакенбардъ, которыя направляются прямо къ нему, вслдъ за тмъ раздается тихій свистъ, и голосъ, который, очевидно, стараются сдержать, кричитъ:

— Эй, Гуппи!

— Смоль! Что бы вы думали,— вдь это Джоблингъ! говоритъ Гуппи, выведенный изъ дремоты.

Смоль тоже высовываетъ голову въ окошко и киваетъ Джоблингу.

— Откуда вы вынырнули? вопрошаетъ мистеръ Гуппи.

— Съ огородовъ, что подъ Дептфордомъ. Но дольше я тамъ не останусь. Я поступаю въ солдаты, это ршено. Ссудите мн полъ-кроны, я чертовски голоденъ!

Своимъ отощалымъ видомъ Джоблингъ и самъ напоминаетъ запущенное на смена огородное растеніе на грядкахъ подъ Дептфордомъ.

— Ршено — я солдатъ! Если есть полукрона, бросьте мн. Я пойду пообдаю.

— Хотите, пойдемъ вмст? предлагаетъ мистеръ Гуппи, бросая монету, которую Джоблингъ ловко подхватываетъ.

А долго придется васъ ждать?

— Не больше получаса. Я жду отступленія врага, отвчаетъ Гуппи, кивая головой на внутреннія комнаты.

— Какого врага?

— Новичка. Недавно поступилъ. Такъ подождете?

— Не можете ли дать мн чего-нибудь почитать тмъ временемъ? спрашиваетъ Джоблингъ.

Смольвидъ предлагаетъ ‘Юридическій Листокъ’, по Джоблингъ рзко отвергаетъ предложеніе, потому что ‘не выноситъ этой канители’.

— Я дамъ вамъ газету, говоритъ мистеръ Гуппи,— Смоль снесетъ вамъ, но лучше, еслибъ вы не показывались здсь. Сядьте на лстниц и читайте. Мсто спокойное.

Джоблингъ знакомъ изъявляетъ согласіе. Расторопный Смольвидъ снабжаетъ его газетами и отъ времени до времени выходитъ провдать его на площадку, изъ опасенія, что тому надостъ ждать и онъ улизнетъ раньше времени.

Наконецъ, врагъ удалился, и Смольвидъ приглашаетъ Джоблинга наверхъ.

— Ну, какъ же вы поживаете? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, пожимая ему руку.

— Такъ себ. А вы?

Мистеръ Гуппи отвчаетъ, что похвастать нечмъ, и мистеръ Джоблингъ отваживается спросить:

— А что подлываетъ она?

Мистеръ Гуппи принимаетъ это за непозволительную вольность и укоризненно замчаетъ:

— Джоблингъ, въ человческомъ сердц есть струны…

Мистеръ Джоблингъ извиняется.

— Только не объ этомъ, говоритъ мистеръ Гуппи, и видно, что онъ находитъ мрачное наслажденіе въ своихъ терзаніяхъ,— потому, что есть струны, Джоблингъ…

Джоблингъ опять извиняется.

Во время этого краткаго діалога дятельный Смольвидъ, который также приметъ участіе въ обд, написалъ на лоскутк бумаги канцелярскимъ почеркомъ: ‘Не замедлятъ вернуться’. Онъ прившиваетъ это заявленіе на ящикъ для писемъ, надваетъ свою высокую шляпу нсколько на бокъ, какъ носитъ свою мистеръ Гуппи, и объявляетъ патрону, что теперь ихъ больше ничто не удерживаетъ.

Съ общаго согласія отправляются обдать въ сосднюю харчевню, извстную между постителями подъ именемъ ‘Молніи-, тамъ прислуживаетъ толстуха лтъ сорока, которая, какъ утверждаютъ, произвела нкоторое впечатлніе на пылкаго Смольвида. Про него говорятъ, что онъ чародй, для котораго годы не имютъ никакого значенія, онъ развитъ не по лтамъ и обладаетъ мудростью столтней совы, если онъ лежалъ когда-нибудь въ колыбели, то надо думать, что и тогда былъ уже во фрак. У молодого Смольвида тонкій, опытный глазъ, онъ пьетъ и куритъ, съ видомъ ученой обезьяны, и носитъ такіе твердые воротнички, что не ворочаетъ шеей, его не проведешь, онъ — старый воробей. Короче, отъ младыхъ ногтей онъ вскормленъ Закономъ и Правосудіемъ и превратился во что-то врод чертенка въ человческомъ образ, чтобъ объяснить его земное происхожденіе, про него сложено въ конторахъ, будто его отецъ былъ Джонъ До, а мать — единственная женская отрасль фамиліи Po {Сокращенія въ дловыхъ бумагахъ очень употребительны въ Англіи, напримръ, вмсто повторенія именъ истца и отвтчика, въ адвокатской практик принято иногда обозначать ихъ терминами До и Ро. Прим. перев.}, такъ что его первое дтское платьице было сшито изъ синяго мшка {Юридическіе документы прячутся обыкновенно въ синіе мшки. Прим. перев.}.

Въ харчевн мистеръ Смольвидъ направляется прямо къ своему мсту, не удостоивъ ни малйшаго вниманія артистически разложенныхъ на окн блоснжныхъ птицъ, цвтную капусту, корзинъ съ зеленымъ горошкомъ, свжіе, блестящіе огурцы и мясныя туши, ожидающія вертела. Мистера Смольвида здсь знаютъ и цнятъ, у него есть свой излюбленный столикъ, онъ требуетъ себ вс газеты, и если ихъ удержатъ дольше десяти минутъ посл того, какъ онъ потребовалъ, то крпко достается отъ него старымъ, лысымъ завсегдатаямъ. Здсь ему не осмлятся подать начатый хлбъ и не подадутъ жаркого отъ плохого куска, а относительно подливки онъ неумолимъ. Зная объ его чародйственной сил и полагаясь на его испытанную опытность, мистеръ Гуппи держитъ съ нимъ совщаніе, составляя меню сегодняшняго пиршества, посл того, какъ служанка перечла имъ все, что имется въ буфет по части мясныхъ блюдъ, мистеръ Гуппи обращаетъ на него вопросительный взглядъ и говоритъ:

— Что вы выберете, Птенецъ?

Полный сознанія своего значенія, Птенецъ отдаетъ предпочтеніе телятин съ ветчиной и французскими бобами.

— Не забудьте фарша, Полли,— прибавляетъ онъ, выразительно прищуривъ свой опытный глазъ.

Гуппи и Джоблингъ требуютъ себ то же, къ этому прибавлено три пинты пива пополамъ съ портеромъ.

Служанка возвращается, неся въ рукахъ что-то врод Вавилонской башни, по при ближайшемъ изслдованіи оказывается, что это гора тарелокъ и блюдъ съ оловянными крышками, которая ставится передъ мистеромъ Смольвидомъ, онъ одобряетъ благосклоннымъ взглядомъ и подмигиваетъ служанк.

Затмъ почтенный тріумвиратъ удовлетворяетъ свой аппетитъ среди постоянной суеты, хлопанья дверей, звона посуды, грохота машины, которая подаетъ блюда изъ кухни, среди громкихъ выкрикивапій въ рупоръ новыхъ порцій и разсчетовъ за поданныя, въ жаркой атмосфер, пропитанной запахомъ дымящихся кушаньевъ, въ которой ножи и скатерти точно какимъ-то волшебствомъ покрываются саломъ и обливаются потоками пива и грязи.

Мистеръ Джоблингъ застегнутъ гораздо плотне, чмъ это обыкновенно принято, поля его шляпы лоснятся такъ, какъ будто по нимъ ползалъ слизнякъ, такое же явленіе наблюдается на разныхъ частяхъ его одежды, особенно на швахъ, вообще вся его наружность иметъ нсколько поблекшій видъ джентльмена въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, даже его пышныя бакенбарды повисли какъ-то уныло. Его аппетитъ таковъ, что повидимому онъ довольно долгое время воздерживался отъ употребленія пищи, онъ такъ скоро расправляется со своей порціей телятины, что уничтожаетъ ее безъ остатка, тогда какъ его компаньоны только что принялись за своп. Мистеръ Гуппи предлагаетъ ему потребовать вторую.

— Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю, пожалуй я не прочь.

И когда ему подаютъ вторую порцію, онъ нападаетъ на нее съ прежнимъ усердіемъ. Мистеръ Гуппи молча наблюдаетъ, какъ онъ, справившись наполовину со второй порціей телятины, потягиваетъ изъ кружки вторую порцію пива съ портеромъ, потомъ вытягиваетъ ноги и потираетъ руки. Мистеръ Гуппи смотритъ на него съ видимымъ удовольствіемъ и говоритъ:

— Вотъ вы опять сдлались человкомъ, Тони!

— Не совсмъ еще! Я чувствую себя такъ, точно вновь родился на свтъ.

— Не хотите-ли спросить себ какой-нибудь зелени? Латука, горошку, капусты?

— Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю… пожалуй я не прочь отъ капусты.

Приказаніе отдано при саркастическомъ поясненіи мистера Смольвида: ‘Только, пожалуйста, безъ улитокъ, Полли!’ Капуста появляется.

— Я чувствую, какъ росту, Гуппи, говоритъ Джоблингъ, аппетитно работая ножомъ и вилкой.

— Очень радъ это слышать.

— Право! Я чувствую, будто мн шестнадцать лтъ.

Онъ не произноситъ больше ни слова, пока не очищаетъ всей тарелки, и работаетъ съ такимъ похвальнымъ усердіемъ, что кончаетъ въ одно время со своими пріятелями, обогнавъ ихъ такимъ образомъ на порцію телятины съ ветчиной и на порцію капусты.

— Ну, Смоль, что вы намъ присовтуете на сладкое?

— Мозговой пуддингъ, не задумываясь отвчаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Гм, недурно! восклицаетъ Джоблингъ, приподнявъ брови:— Благодарствуйте, Гуппи, право не знаю, кажется я не прочь отъ мозгового пуддинга.

Поданы три порціи пуддинга, и Джоблингъ шутливо замчаетъ, что онъ уже достигъ цвтущаго возраста. За симъ слдуютъ по команд Смольвида три порціи честеру, три порціи рому и банкетъ достигаетъ своего зенита.

Мистеръ Джоблингъ кладетъ ноги на обитую ковромъ скамейку, на которой сидитъ, прислонившись сппной къ стн, и удобно разваливается.

— Я уже выросъ, Гуппи, и достигъ зрлыхъ лтъ.

— Скажите, что вы теперь думаете о… васъ не стсняетъ присутствіе Смольвида? спрашиваетъ Гуппи.

— Нисколько. Съ удовольствіемъ пью за его здоровье!

— И за ваше! отвчаетъ Смольвидъ.

— Я хотлъ спросить, что вы теперь думаете насчетъ поступленія въ солдаты?

— Что я могу сказать объ этомъ посл обда, милйшій Гуппи? Что думаешь до обда — одно, а думаешь посл обда — другое! Но всё-же и посл обда я задаю себ вопросъ: что мн длать, какъ я проживу? Знаете: Иль фо манже, какъ говорятъ французы, а для меня да необходима, какъ для француза, или даже боле.

Мистеръ Смольвидъ совершенно того-же мннія.

— Еслибъ кто-нибудь сказалъ мн даже въ то время, когда я скакалъ съ вами, Гуппи, въ Линкольнширъ осматривать замокъ Кестъ-Вудъ…

— Чизни-Вудъ, поправляетъ Смольвидъ.

— Чизни-Вудъ,— благодарю уважаемаго друга за эту поправку,— еслибы кто-нибудь сказалъ мн тогда, что мн придется такъ круто, я бы подрался съ нимъ, право, говоритъ Джоблингъ, съ видомъ отчаянія и покорности судьб прихлебывая ромъ, разбавленный водой,— я пустилъ бы ему пулю въ голову.

— Но, Тони, вы вдь и тогда были въ отчаянномъ положеніи, возражаетъ Гуппи, вы только о томъ и говорили, когда мы хали.

— Гуппи, я этого и не отрицаю, я былъ въ ужасныхъ обстоятельствахъ, но я думалъ, что они поправятся.

Какъ обыкновенна такая надежда: не на то разсчитываютъ люди, что поправятъ свои обстоятельства, а именно на то, что обстоятельства сами поправятся.

— Я твердо надялся на то, что обстоятельства поправятся и все устроится, продолжаетъ мистеръ Джоблингъ въ нсколько неопредленныхъ выраженіяхъ, вроятно, имя и самъ весьма смутное представленіе о томъ, какъ это могло бы случиться,— однако мн пришлось разочароваться, вышло не такъ. Но когда кредиторы стали осаждать контору и приносить на меня жалобы по всякимъ пустяковымъ, мерзкимъ счетамъ, мн отказали отъ мста, то же было и во всхъ мстахъ, куда я обращался: наводили обо мн справки, мое положеніе обнаруживалось, и меня выпроваживали. Что-же мн оставалось длать?— Скрываться и стараться жить какъ можно дешевле на Дептфордскихъ огородахъ. Но легко сказать: жить какъ можно дешевле. Извольте экономничать, когда вовсе нтъ денегъ! Эта такая же задача, какъ мотать деньги, когда ихъ нтъ.

Послднее легче, какъ полагаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Разумется! Послднее принято въ самомъ фешенебельномъ обществ, а у меня, сознаюсь, были всегда дв слабости: фешенебельность и бакенбарды. Но это благородныя слабости, чортъ возьми! прибавляетъ мистеръ Джоблингъ вызывающимъ тономъ посл того, какъ навдался въ свой стаканъ съ ромомъ.— Что-же остается длать молодому человку при такихъ обстоятельствахъ, какъ не обратиться къ вербовщику?

Теперь наступаетъ чередъ мистера Гуппи высказать свое мнніе по вопросу о томъ, что остается длать молодому человку.

Мистеръ Гуппи исполненъ величественной серьезности и иметъ видъ человка, который всю свою жизнь былъ жертвою глубокаго сердечнаго горя.

— Джоблингъ! Я и нашъ общій другъ Смольвидъ… (Мистеръ Смольвидъ скромно добавляетъ: ‘оба джентльмены’,— и отпиваетъ изъ стакана), много разъ имли разговоръ объ этомъ предмет съ тхъ поръ, какъ васъ…

— Выгнали,— говорите прямо, Гуппи! вдь вы это хотли сказать! съ горечью восклицаетъ мистеръ Джоблингъ.

— Нтъ,— какъ вы оставили Иннъ, деликатно подсказываетъ мистеръ Смольвидъ.

— Съ тхъ поръ, какъ вы оставили Иннъ, Джоблингъ. И я сообщилъ нашему общему другу планъ, который думаю вамъ предложить. Знаете вы Снегсби, поставщика канцелярскихъ принадлежностей?

— Знаю, что есть такой, но онъ не былъ нашимъ поставщикомъ, поэтому я не знакомъ съ нимъ.

— Онъ нашъ и я знакомъ съ нимъ, возражаетъ мистеръ Гуппи.— Недавно я ближе познакомился съ нимъ вслдствіе нкоторыхъ случайныхъ обстоятельствъ и былъ у него частнымъ образомъ, въ гостяхъ. Объ этихъ обстоятельствахъ нтъ надобности распространяться: они могутъ имть нкоторое отношеніе къ предмету, который омрачилъ мое существованіе, впрочемъ могутъ и не имть.

Мистеръ Смольвидъ и мистеръ Джоблингъ знаютъ коварную привычку мистера Гуппи возбуждать любопытство намеками на свои сердечныя невзгоды и затмъ остановить всякіе разспросы, деликатно, но строго напомнивъ объ извстныхъ струнахъ въ человческомъ сердц: поэтому ни тотъ, ни другой не попадаются въ ловушку и хранятъ молчаніе.

— Это можетъ быть, а можетъ и не быть, — повторяетъ мистеръ Гуппи.— Но это не идетъ къ длу. Достаточно упомянуть, что оба они, и мистеръ, и мистрисъ Снегсби съ удовольствіемъ окажутъ мн услугу, и что у Снегсби въ горячее время бываетъ много работы по переписк бумагъ. Онъ исполняетъ вс заказы Телькингорна и иметъ кром того превосходную практику. Нашъ общій другъ Смольвидъ можетъ подтвердить это, если захочетъ.

Мистеръ Смольвидъ киваетъ утвердительно и повидимому готовъ присягнуть.

— Господа судьи и господа присяжные,— я подразумваю васъ, Джоблингъ,— на мое предложеніе вы можете возразить, что это печальная перспестива для жизни. Согласенъ. Но лучше что-нибудь, чмъ ничего,.во всякомъ случа это лучше, чмъ рекрутчина. Вамъ нужно выждать, нужно, чтобъ время изгладило воспоминаніе о вашихъ послднихъ приключеніяхъ. Вы можете кончить чмъ-нибудь худшимъ, чмъ переписка бумагъ для Снегсби.

Джоблингъ готовъ возразить, но предусмотрительный Смольвидъ останавливаетъ его, строго кашлянувъ, и сказавъ: — Вспомните Шекспира!

— Это одна сторона вопроса, но есть и другая, перейдемъ къ ней. Знаете вы Крука, извстнаго по всему Лэну подъ именемъ лорда-канцлера? Ну же, Джоблингъ, вдь вы знаете Крука?— прибавляетъ мистеръ Гуппи тмъ самымъ тономъ, какимъ онъ ободряетъ свидтелей при допросахъ.

— Знаю въ лицо.

— Знаете въ лицо?— чудесно. А знаете старушку Флайтъ?

— Кто-же не знаетъ?

— Кто-жъ ее не знаетъ,— превосходно. Ну, слушайте. За послднее время въ мои обязанности входитъ передавать еженедльно этой Флайтъ извстную сумму за вычетомъ платы за квартиру, которую, согласно полученнымъ инструкціямъ, я вручаю аккуратно самому Круку въ ея присутствіи. Это повело къ тому, что у меня завязались сношенія съ Крукомъ и я познакомился съ его домомъ и съ его привычками. Я знаю, что у него отдается внаймы комната, вы можете нанять ее за самую ничтожную плату, поселиться тамъ подъ какимъ-нибудь чужимъ именемъ и жить такъ спокойно, какъ будто вы за сто миль отсюда. Онъ васъ ни о чемъ не будетъ раопрашивать и приметъ хоть сейчасъ по одному моему слову. Скажу вамъ, Джоблингъ, еще вотъ что (тутъ голосъ мистера Гуппи сразу понизился и сталъ дружески фамильярнымъ) — старикъ необыкновенный чудакъ, вчно роется въ старыхъ бумагахъ и старается самоучкой выучиться читать и писать, но по моему ни на волосъ не подвигается впередъ. Это необыкновенный чудакъ, и мн кажется, что можетъ быть стоитъ обратить на него вниманіе.

— Вы хотите сказать… начинаетъ Джоблингъ.

Мистеръ Гуппи пожимаетъ плечами и становится по прежнему сдержаннымъ.

— Я хочу сказать, что не могу понять. Обращаюсь къ нашему общему другу Смольвиду, пусть онъ подтвердитъ, слышалъ ли отъ меня, и но разъ, что я по могу понять этого старика.

Мистеръ Смольвидъ лаконически подтверждаетъ:

— Еще бы!

— Я многое видлъ въ своей дловой практик и въ жизни, для меня большая рдкость встртить человка, котораго я не разгадалъ бы боле или мене, но мн никогда не попадался старый плутъ до такой степени хитрый и скрытный, несмотря на то, что почти никогда не бываетъ трезвъ, понимаете, это замчательный субъектъ. Около него нтъ ни души, а говорятъ, что онъ страшно богатъ, можетъ быть онъ занимается контрабандой, или утайкой краденаго, или потихоньку промышляетъ закладами и ростовщичествомъ,— вс эти предположенія уже явились у меня,— во всякомъ случа, стоитъ узнать его поближе, и я не вижу, почему бы вамъ не заняться этимъ, если вс остальныя условія вамъ подходилъ.

Мистеръ Джоблингъ, мистеръ Группи и мистеръ Смольвидъ сидятъ облокотившись подбородкомъ на руки и уставивъ глаза въ потолокъ. По прошествіи нкотораго времени они прихлебываютъ изъ стакановъ, откидываются назадъ, закладываютъ руки въ карманы и смотрятъ другъ на друга.

Будь у меня та энергія, какой я обладалъ прежде, Топи, начинаетъ со вздохомъ мистеръ Гуппи, — но есть струны въ человческомъ сердц…

Мистеръ Гуппи топитъ свои разстроенныя чувства въ ром съ водой и заключаетъ рчь тмъ, что онъ уступаетъ этотъ интересный случай Джоблингу, предувдомляя его, что впродолженіе вакацій и вообще до тхъ поръ, пока дла его не пойдутъ на ладъ, кошелекъ мистера Гуппи, ‘въ размр трехъ, четырехъ и даже пяти фунтовъ’, къ его услугамъ. ‘Ибо никто не скажетъ, что Вильямъ Гуппи отвернулся отъ друга въ несчастій’, заключаетъ онъ высокопарно. Послдняя часть предложенія приходится до такой степени кстати, что Джоблингъ говоритъ растроганнымъ голосомъ.

Гуппи! вы славный малый, вашу руку!

— Вотъ она, Джоблингъ!

Гуппи, мы теперь друзья навки!

— Да, Джоблингъ!

Они пожимаюгь другъ другу руки и Джоблингъ прибавляетъ съ большимъ чувствомъ:

— Благодарю васъ, Гуппи. Пожалуй я не прочь выпить еще стаканчикъ за нашу дружбу.

Послдній жилецъ Крука умеръ въ этой комнат, замчаетъ вскользь мистеръ Гуппи.

— Умеръ! Однако!

— Было слдствіе: ршили, что смерть случайная. Вы не придаете этому значенія?

— Я не цридаю значенія, но онъ могъ бы выбрать другое мсто. Чортъ знаетъ, какъ странно, что онъ взялъ да и умеръ въ моей комнат!

Мистеръ Джоблингъ принимаетъ близко къ сердцу такое неслыханное самовольство, и нсколько разъ возвращается къ этому предмету, восклицая:— ‘разв нтъ другихъ мстъ! или: ‘вдь ему было бы непріятно, если-бъ я умеръ въ его комнат?’

Тмъ не мене, такъ какъ само собой разумется, что договоръ заключенъ, мистеръ Гуппи предлагаетъ отправить врнаго Смольвида развдать, дома ли Крукъ, и если да, то покончить дло немедля. Джоблингъ одобряетъ, Смольвидъ скрывается подъ высочайшей шляпой и выходитъ изъ комнаты походкой мистера Гуппи. Вскор онъ возвращается съ извстіемъ, что Крукъ дома: онъ видлъ въ дверь, какъ тотъ сидлъ въ комнат за лавкой и должно быть спалъ, какъ убитый.

— Въ такомъ случа я расплачусь, и пойдемъ. Смоль, сочтите, сколько за все?

Мистеръ Смольвидъ подзываетъ служанку и, моргнувъ ей глазомъ, начинаетъ:

— Четыре порціи телятины съ ветчиной — это три, четыре порціи картофеля — три и четыре {Пенса.}, порція капусты — три и шесть, три пуддинга — четыре и шесть, шесть хлбовъ — пять, три порціи сыра — пять и три, четыре пинты пива съ портеромъ — шесть и три, четыре порціи рому — восемь и три, да три Полли, итого восемь и шесть. Изъ этого полсоверена Полли получить восемь и шесть, и сдачи восемнадцать пенсовъ.

Это изумительное вычисленіе нисколько не утомило молодого Смольвида, онъ отпускаетъ друзей, хладнокровно кивнувъ имъ головою, а самъ остается, чтобъ отдать дань восхищенію Полли, если позволятъ обстоятельства, и прочесть сегодняшнія газеты.

Газетные листы такъ велики въ сравненіи съ его фигурой безъ шляпы, что когда онъ развернулъ Таймсъ, чтобъ пробжать городскую хронику, кажется, будто онъ собрался спать и завернулся въ простыню.

Мистеръ Гуппи и мистеръ Джоблингъ направляются къ лавк тряпья и старыхъ бутылокъ, гд находятъ Крука все еще спящимъ.

Онъ громко храпитъ, опустивъ голову на грудь, и не только не слышитъ, когда его окликаютъ, но даже не чувствуетъ, когда начинаютъ тормошить, около него, на стол, среди всякаго хлама стоитъ пустая бутылка отъ джипа и стаканъ. Воздухъ комнаты до такой степени пропитанъ спиртными парами, что даже зеленые глаза кошки, которая сидитъ на полк и смотритъ на постителей, щурятся и закрываются точно у пьяной.

— Вставайте! Мистеръ Крукъ! Эй, сэръ! кричитъ мистеръ Гуппи, встряхивая безчувственное тло старика.

Но съ такой же легкостью можно бы разбудить узелъ пропитаннаго спиртомъ стараго тряпья.

— Видали ли вы когда-нибудь, чтобъ пьяные, засыпая, впадали въ такое оцпенніе? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.

Если онъ всегда такъ спитъ, то я думаю, скоро этакъ заснетъ навки.

— Это скоре припадокъ, чмъ обыкновенный сонъ, говоритъ мистеръ Гуппи и опять толкаетъ старика: — Эй, ваше лордство.

— Его можно пятьдесятъ разъ обокрасть!

— Проснитесь!

Посл долгихъ хлопотъ старикъ открываетъ глаза, но кажется не видитъ ни постителей и ничего вокругъ. Хотя онъ переложилъ одну ногу на другую, скрестилъ руки и нсколько разъ раскрылъ и закрылъ свои пересохшія губы, но по прежнему не способенъ ничего понять.

— Во всякомъ случа онъ живъ, говоритъ мистеръ Гуппи.— Какъ поживаете, лордъ-канцлеръ? Я привелъ къ вамъ своего отца по маленькому длу.

Старикъ все еще сидитъ безъ сознанія, нсколько разъ чмокаетъ сухими губами и наконецъ длаетъ попытку встать, они помогаютъ ему, онъ прислоняется къ стн и смотритъ на нихъ во вс глаза.

— Какъ поживаете, мистеръ Крукъ? говоритъ мистеръ Гуппи, который нсколько опшилъ.— Какъ поживаете, сэръ? Вы смотрите молодцомъ, поэтому надюсь, что вы въ полномъ здравіи.

Вмсто отвта старикъ замахнулся рукою, неизвстно, на мистера Гуппи или безъ всякой цли — и покачнулся на мст, отвернувшись лицомъ къ стн и опершись о нее лбомъ, онъ стоитъ нсколько минутъ неподвижно, потомъ шатаясь идетъ ко входной двери. Отъ воздуха-ли, отъ движенія-ли на улиц, отъ времени ли, которое прошло, или отъ всхъ этихъ причинъ, только онъ приходитъ въ себя и возвращается назадъ довольно твердымъ шагомъ, поправивъ на голов свою мховую шапку, онъ устремляетъ проницательный взглядъ на пришедшихъ.

— Вашъ слуга, джентльмены. Я вздремнулъ немножко. Иногда меня трудно бываетъ разбудить.

— Да, трудновато, сэръ, отвчаетъ мистеръ Гуппи.

— А вы пробовали, а? подозрительно спрашиваетъ Крукъ.

— Да, немножко, объясняетъ Гуппи.

Взглядъ старика останавливается на бутылк, онъ беретъ се, разсматриваетъ, медленно наклоняетъ и опрокидываетъ кверху дномъ.

— Ну, да, кто-то ее опорожнилъ! воскликнулъ онъ.

— Увряю васъ, что мы ее нашли въ такомъ вид. Не позволите ли мн наполнить ее для васъ?

— Конечно, позволю, восклицаетъ въ восторг Крукъ.— Еще бы, объ этомъ не стоитъ и спрашивать. Вы ее можете наполнить вонъ тамъ, напротивъ, въ ‘Солнечномъ Герб’, спросите четырнадцатипенсовый Канцлерскій, тамъ ужъ знаютъ!

Онъ суетъ пустую бутылку мистеру Гуппи и такъ торопитъ его, что тотъ, кивнувъ своему другу, бросается бгомъ исполнять порученіе и очень скоро возвращается съ полной бутылкой, старикъ бережно беретъ ее въ руки, точно любимаго внука и нжно похлопываетъ. Отвдавъ изъ нея, онъ прищуриваетъ глаза и шепчетъ:

— А это не четырнадцатипенсовый Канцлерскій, нтъ! Это восемнадцатипенсовый!

— Я думалъ, что этотъ вамъ больше понравится, говорить мистеръ Гуппи.

— Вы, истинный джентльменъ, сэръ, отвчаетъ Крукъ и опять прихлебываетъ изъ бутылки, при чемъ его дыханіе обдастъ ихъ точно пламенемъ.

— Вы высокоблагородный баронъ!

Пользуясь этимъ благопріятнымъ моментомъ, мистеръ Гупик представляетъ своего друга, придумавъ ему экспромтомъ фамилію Уивль, и излагаетъ причину посщенія. Мистеръ Крукъ, по выпуская бутылку изъ рукъ, длаетъ, не торопясь, осмотръ гостю, и повидимому, остается доволенъ.

— Угодно посмотрть комнату, молодой человкъ? Прекрасная комната. Выблена заново, вымыта мыломъ и содой. Гм! За нее надо бы взять вдвое дороже, чмъ я назначаю, она стоитъ того, не считая моего общества, когда вы пожелаете имъ воспользоваться, и удивительной кошки, которая уничтожитъ вамъ всхъ мышей.

Отрекомендовавъ такимъ образомъ свою комнату, старикъ ведетъ ихъ наверхъ, въ самомъ дл комната гораздо чище прежняго и въ ней разставлена кое-какая старая мебель, которую старикъ вытащилъ изъ своихъ неисчерпаемыхъ складовъ.

Дло скоро улаживается, потому что мистеръ Крукъ радъ одолжить мистера Гуппи, который связанъ съ Кенджемъ и Карбоемъ, съ процессомъ Джерндайсовъ и съ другими извстными тяжбами, пользующимися его расположеніемъ, ршено, что мистеръ Уивль водворится въ квартир съ завтрашняго дня. Затмъ мистеръ Уивль съ мистеромъ Гуппи отправляются въ Курзиторъ-Стритъ, въ Куксъ-Корт, гд совершается представленіе перваго джентльмена мистеру Снегсби и, что всего важне, обезпечивается голосъ и расположеніе мистрисъ Снегсби. Затмъ подробный отчетъ обо всемъ происшедшемъ сообщаете? знаменитому Смольвиду, который ожидаетъ ихъ въ контор, облеченный для такого случая въ свою огромную шляпу.

Мистеръ Гуппи замчаетъ, что хорошо бы закончить этой день театромъ, но есть такія струны въ человческомъ сердц, которыя превратили бы это удовольствіе въ горькую насмшку.

На другой день въ сумерки мистеръ Уивль скромно является къ Круку, его багажъ не таковъ, чтобъ причинить кому-либо хлопоты или затрудненія, — мистеръ Уивль приноси гь его самъ въ новую квартиру, когда онъ засыпаетъ, узкіе глаза ставенъ смотрятъ на него съ удивленіемъ. Мистеръ Уивль весьма искусный человкъ на малыя дла, и на слдующій день, попросивъ иголку у миссъ Флайтъ и молотокъ у хозяина, устраиваетъ приспособленіе, замняющее драпри, а вмсто полокъ вбиваетъ нсколько крючковъ, на которые вшаетъ свои дв чайныхъ чашки, кувшинъ, и всякую-всячппу, точно морякъ, потерпвшій крушеніе и умющій извлечь пользу изъ всего.

Изъ всхъ немногочисленныхъ вещей, составляющихъ собственность мистера Уивля, онъ цнитъ боле всего,— конечно посл своихъ роскошныхъ бакенбардъ, къ которымъ онъ питаетъ всю ту любовь, какую только могутъ бакенбарды пробудить въ мужскомъ сердц, — посл бакенбардъ онъ цнитъ выше всего коллекцію избранныхъ гравюръ, извлеченную изъ истинно національнаго сочиненія: ‘Богини Альбіона или великолпная галлерея британскихъ красавицъ’, На этихъ гравюрахъ вс титулованныя леди и модныя львицы изображены съ самыми разнообразными улыбками, какія только можетъ произвести искусство въ соединеніи съ деньгами.

Онъ украшаетъ свою квартиру этими чудными портретами, которые, во время его пребыванія на Дептфордскихъ огородахъ, хранились въ картонк, помщеніи далеко ихъ не достойномъ. Теперь же, такъ какъ великолпныя британскія красавицы разодты во вс туалеты, какіе только можетъ выдумать человческое воображеніе, — такъ какъ он играютъ на всевозможныхъ музыкальныхъ инструментахъ, ласкаютъ собакъ всякихъ породъ, созерцаютъ ландшафты самаго разнообразнаго характера, окружены самыми фантастическими вазами и баллюстрадами, то впечатлніе получается поразительное.

У мистера Уивля такая же слабость къ модному свту, какая была у Тони Джоблинга, онъ достаетъ по вечерамъ газеты въ ‘Солнечномъ Герб’ и, читая-о блестящихъ метеорахъ, которые въ разныхъ направленіяхъ носятся по великосвтскому небу, получаетъ невыразимое удовлетвореніе. Онъ таетъ отъ удовольствія, узнавъ, что такой-то членъ блестящаго избраннаго общества вчера имлъ честь собрать это общество у себя, или что другой такой же блестящій членъ этого общества завтра будетъ имть честь его покинуть.

Знать, что длаютъ и будутъ длать британскія красавцы, какіе предполагаются браки въ сред британскихъ красавицъ, какіе въ обращеніи слухи на счетъ ихъ, знать объ этомъ — значитъ знать судьбы человчества, прочитавъ великосвтскія новости, мистеръ Уивль переносить свой взоръ на портреты и ему кажется, что онъ знакомъ съ оригиналами и хорошо ихъ знаетъ.

Говоря вообще, мистеръ Уивль жилецъ очень покойный, ловкій на вс руки и хитрый на выдумки, какъ уже было упомянуто, онъ уметъ стряпать и стирать, недурной плотникъ, а когда лягутъ вечернія тни, онъ пускаетъ въ ходъ свою наклонность къ общительности. Въ эту пору дня, если только онъ не принимаетъ у себя мистера Гуппи или его маленькаго двойника въ большой шляп, онъ выходитъ изъ своей мрачной комнаты и разговариваетъ съ Крукомъ или болтаетъ ‘очень свободно’, какъ выражаются Куксъ-Кортцы, желая его похвалить) со всякимъ, кто расположенъ къ бесд. Вслдствіе этого мистрисъ Пиперъ, которая признается въ околотк’ законодательницей общественнаго мннія, высказываетъ мистрисъ Перкинсъ два замчанія: Первое, что если ея Джонни будетъ носить когда-нибудь бакенбарды, она желаетъ, чтобъ они были точно такія, какъ у этого молодого человка, второе,— помяните мое слово, мистрисъ Перкинсъ,— этотъ молодой человкъ заполучитъ когда-нибудь вс деньжищи стараго Крука!

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидъ.

Въ зловонной мстности, во всхъ отношеніяхъ обиженной природой, не смотря на то, что одинъ изъ возвышенныхъ ея пунктовъ носитъ названіе Веселой горы, молодой Смольвидъ, нареченный при крещеніи Варфоломеемъ, а въ домашнемъ кругу извстный подъ именемъ Барта, проводитъ то недолгое время, которое у него остается свободнымъ отъ конторскихъ занятіи. Онъ живетъ въ глухой улиц, узкой, темной, всегда пустынной и печальной, похожей на склепъ, какимъ-то чудомъ уцллъ на этой улиц толстый пень стараго дерева, въ которомъ столько же жизненныхъ соковъ, сколько въ молодомъ Смольвид юношеской свжести.

Втеченіе многихъ поколній только одно дитя было въ фамиліи Смольвидъ,— были маленькіе старички и старушки, но

дтей не было, пока бабка молодого Смольвида, живущая еще понын, не впала въ состояніе дтства, лишившись разсудка, она ничего не замчаетъ, ничмъ не интересуется, потеряла память и соображеніе, и постоянно надо слдить, чтобъ она, сонная, не свалилась въ каминъ, ея дтскія выходки, вроятно, нсколько оживляютъ семейную жизнь Смольвидовъ.

Ддъ Варфоломея Смольвида тоже живъ, по лишился употребленія ногъ и почти не владетъ руками, хотя разсудокъ его здравъ и невредимъ, и въ его памяти держатся такъ же хорошо, какъ и прежде, четыре правила арифметики и небольшой запасъ свдніи, который онъ считаетъ пригоднымъ для жизни. Въ другихъ отношеніяхъ въ немъ незамтно никакой перемны, идеализмъ, восторженность, пониманіе прекраснаго и другія душевныя свойства, которыя считаются принадлежностью человческаго существа, какъ были въ зародыш въ его душ, такъ и остались въ вид личинокъ, никогда не развившись въ бабочекъ.

Отецъ этого милаго старичка изъ окрестностей Веселой горы принадлежалъ къ классу тхъ толстокожихъ двуногихъ пауковъ съ тугонабитой мошной, которые, растянувъ паутину, стерегутъ въ своихъ норахъ, когда попадутся неосторожныя мухи. Богъ, которому поклонялся этотъ старый язычникъ, назывался сложнымъ процентомъ, для него онъ жилъ, ради него женился, отъ него умеръ, когда въ одномъ маленькомъ, но честномъ дльц, — разсчитанномъ впрочемъ такъ, что весь убытокъ долженъ былъ пасть на долю другихъ,— онъ понесъ тяжелую потерю, въ немъ порвалось что-то, какой-то нервъ, необходимый для существованія, — ибо ни въ какомъ случа это не могло быть сердце,— и его карьера кончилась!

Такъ какъ онъ не пользовался хорошей репутаціей, то его часто приводили въ примръ несостоятельности воспитанія, ибо учась въ Безплатной школ, онъ прошелъ въ вопросахъ и отвтахъ полный курсъ исторіи такихъ древнихъ народовъ, какъ Аммореи и Хеттеяне. Его нравственныя свойства унаслдовалъ сынъ, которому съ раннихъ лтъ внушалось, какъ надо преуспвать въ жизни и котораго по двнадцатому году отецъ опредлилъ клеркомъ къ одному нотаріусу, ловкому дльцу, гд юноша жадный отъ природы, развилъ свои наслдственные таланты и оказалъ быстрые успхи въ наук учета векселей. Рано вступивъ въ жизнь и поздно женившись, по примру отца, онъ произвелъ въ свою очередь себ подобнаго сына, съ душой алчной и ненасытной, который тоже рано началъ свою дловую карьеру, поздно женился и сдлался отцомъ двухъ близнецовъ: сына Варфоломея и дочери Юдифи.

Все время, пока медленно росло фамильное древо Смольвидовъ, вс они очень рано начинали заниматься длами и очень поздно женились, развивали въ себ дловыя способности, удалялись отъ развлеченій и изгоняли изъ своего обихода романы, волшебныя сказки, басни и вымыслы, — все, что носитъ на себ отпечатокъ легкомыслія. Отсюда воспослдовало то, что въ этой фамиміи не бывало дтей, а т маленькія созданьица, которыя появлялись, маленькіе старички и старушонки, походили на старыхъ обезьянъ, только съ душевными способностями боле низкаго качества.

Въ настоящую минуту вышеупомянутые ддъ и бабка Смольвидъ сидятъ въ двухъ черныхъ волосяныхъ креслахъ на колесахъ, по обимъ сторонамъ камина, въ темной маленькой гостиной, которая на нсколько футовъ ниже поверхности улицы. Тутъ они проводятъ долгіе блаженные часы, мрачна, неуютна и негостепріимна эта комната: единственныя ея украшенія — грубыя банковыя скатерти на столахъ и чайный подносъ изъ желзнаго листа, по отсутствію всякихъ украшеній она служитъ недурнымъ аллегорическимъ изображеніемъ души старика Смольвида.

На каминномъ очаг два треножника для горшковъ и кастрюль,— присмотръ за ними лежитъ на ддушк Смольвидъ, мдный выступъ между треножниками исполняетъ роль подставки для жаренья мяса,— за этимъ тоже наблюдаетъ старикъ. Въ кресл почтеннаго старца, подъ сидньемъ, устроенъ ящикъ, и въ немъ, подъ защитой его скрюченныхъ ногъ, помщено все его состояніе, достигающее, какъ говорятъ баснословной цифры. За спиной Смольвида старая подушка: она у него всегда подъ рукой, чтобы было чмъ бросить въ подругу дней, когда та сдлаетъ неделикатный намекъ на деньги самый щекотливый предметъ для старика.

— Гд Бартъ? спрашиваетъ ддушка Смольвидъ Юдифь, сестру молодого Смольвида.

— Онъ еще не возвращался.

— Что, пора уже пить чай или нтъ?

— Нтъ еще.

— А много ли еще осталось времени?

— Десять минутъ.

— А?

— Десять минутъ! повторяетъ Юдифь громче.

— Э, десять минутъ! говоритъ ддушка Смольвидъ. Бабушка, которая что-то бормочетъ, кивая треножникамъ головой, слышитъ слово ‘десять’ и, вообразивъ, что дло идетъ о деньгахъ, начинаетъ выкрикивать точно старый вылинявшій попугай:

— Десять билетовъ! Десять десяти фунтовыхъ билетовъ!

— Замолчи, глупая башка, кричитъ почтенный старецъ и запускаетъ въ нее подушкой.

Результататъ этого метательнаго упражненія двоякій: голова старухи въ большемъ чепц пригвождается къ спинк кресла, такъ что, когда внучка извлекла ее на свтъ Божій, чепчикъ принялъ самый удивительный фасонъ, а усиліе, которое потребовалось отъ старика, отозвалось и на немъ самомъ, онъ опрокинулся назадъ, точно сломанная маріонетка. Въ такомъ вид почтенный джентльменъ кажется какой-то горой платья съ чернымъ колпакомъ наверху, и совсмъ не похожъ на одушевленное существо, пока руками внучки не производятся надъ нимъ дв операціи: сперва встряхиваютъ его, точно большую бутыль, потомъ взбиваютъ, какъ подушку. Посл примненія этихъ средствъ, подъ колпакомъ появляется какой-то намекъ на шею, и вотъ старикъ и спутница заката его жизни опять сидятъ другъ противъ друга, точно два часовыхъ, которыхъ забылъ смнить черный сержантъ — смерть.

Юдифь — особа, вполн подходящая къ этой чет, невозможно усомниться въ томъ, что она сестра мистера Смольвида-младшаго, такъ они похожи, если сложить обоихъ, то едва ли выйдетъ одинъ человкъ среднихъ размровъ. Въ Юдифи такъ рзко обозначилось вышеупомянутое сходство фамиліи Смольвидъ съ объезьянами, что, одтая въ шапочку и юбочку съ блестками, она могла бы плясать вмсто мартышки на крышк шарманки, не возбудивъ ни малйшаго подозрнія. Впрочемъ, теперь на ней самое обыкновенное, довольно неопрятное платье изъ какой-то темной матеріи.

У Юдифи никогда не было куколъ, она никогда не слыхала о Сандрильон, не знала никакихъ игръ. Разъ или два, когда ей было лтъ десять, ей случилось попасть въ дтское общество, но дти не умли играть съ Юдифью, и она не умла играть съ ними, она казалась существомъ иной породы, и съ обихъ сторонъ возникло инстинктивное отвращеніе.

Сомнительно, смется ли когда нибудь Юдифь, ей такъ рдко случалось видть смющихся людей, что по всей вроятности она и сама не уметъ смяться, безъ сомннія она не иметъ никакого понятія о томъ, что такое веселый юношескій хохотъ, ея лицо иметъ такой старческій видъ, такъ застыло въ одномъ выраженіи, что совершенно не поддается другимъ.

Такова Юдифь

А братъ ея никогда въ жизни не гонялъ кубарей и знаетъ о Мальчик-съ-пальчикъ и о Синдбад-мореход столько же, сколько о жителяхъ луны, ему также трудно было бы играть въ зайчика или въ крикетъ, какъ самому превратиться въ зайца или въ мячъ. Но все же онъ выше сестры, въ его узкомъ мір фактовъ есть маленькій просвтъ въ боле широкую область понятій мистера Гуппи, чмъ и объясняется его благоговніе передъ этимъ свтиломъ.

Юдифь ставитъ на столъ желзный подносъ и разставляетъ чашки и блюдечки съ такимъ звономъ, точно бьетъ въ гонгъ, она кладетъ хлбъ въ желзную корзину, а масло, въ очень умренномъ количеств, на оловянное блюдце. Ддушка Смольвидъ жадно смотритъ на приготовленія къ чаю и спрашиваетъ, гд двушка.

— Вы говорите о Чарли?

— А?

— Вы говорите о Чарли?

Послднее слово задваетъ въ бабушк какую-то пружину, она заливается хохотомъ и, кивая треножникамъ, начинаетъ нтъ: ‘Чарли на вод, Чарли по вод, Чарли на вод, Чарли по вод’! Старуха поетъ все съ большимъ и большимъ одушевленіемъ, ддушка бросаетъ взглядъ на подушку, но онъ не достаточно еще оправился отъ послдняго упражненія, наконецъ тишина возстановляется и онъ говоритъ:

— А! Такъ это ее зовутъ Чарли! она много стъ: лучше бы нанимать ее на своихъ харчахъ.

Юдифь прищуривается совершенно такъ, какъ братъ, качаетъ головой и складываетъ губы, чтобъ сказать нтъ, но не произноситъ этого вслухъ.

— Нтъ? Почему?

— Придется давать шесть пенсовъ въ день, а она обходится дешевле.

— Правда?

Юдифь киваетъ съ глубокимъ пониманіемъ дла и принимается рзать хлбъ тоненькими ломтиками и скупо намазывать его масломъ. ‘Чарли, гд ты?’ кричитъ она. На этотъ зовъ робко появляется двочка въ грубомъ передник, въ огромномъ чепчик и со щеткой въ рукахъ, которыя носятъ слды мыльной пны.

— Что ты тамъ длаешь? набрасывается на нее Юдифь съ видомъ старой вдьмы.

— Я прибирала заднюю комнату наверху, миссъ.

— Работай хорошенько и не болтай зря. У меня нельзя звать. Ступай, кончай поскорй! кричитъ Юдифь, топая ногой.— Съ вами, двчонками, больше возни, чмъ вы сами стоите!

Суровая матрона возвращается къ намазыванію тартинокъ, тнь ея брата, заглянувшаго въ окно, падаетъ на нее, и она съ ножомъ и хлбомъ въ рукахъ идетъ отворять дверь.

— Это ты, Барть? спрашиваетъ двушка.

— Я, отвчаетъ Бартъ.

— Ты проводилъ время со своимъ другомъ, а?

Бартъ утвердительно киваетъ головой.

— Обдалъ на его счетъ?

Бартъ опять киваетъ.

— Это хорошо. По возможности старайся жить на его счетъ, по остерегайся слдовать такому глупому примру. Это единственная польза, какую можно извлечь изъ этого друга! говоритъ мудрый старецъ.

Нельзя сказать, чтобы внукъ безусловно раздлялъ это мнніе, однако онъ удостоиваетъ его одобренія, слегка кивнувъ головой и прищуривъ глазъ, взявъ стулъ, онъ садится къ чайному столу. Надъ чашками наклоняются четыре старческихъ лица, похожихъ на зловщіе призраки, мистрисъ Смольвидъ отъ времени до времени приходитъ въ такое состояніе, что его надо встряхивать, точно черную стклянку аптекарской микстуры.

Почтенный старикъ продолжаетъ преподавать внуку уроки житейской мудрости:

Да, да! этотъ совтъ далъ бы теб и твой отецъ, еслибъ былъ живъ. Ты не помнишь своего отца, жаль, что не помнишь, онъ былъ весь въ меня, (изъ чего отнюдь не слдуетъ, чтобы у покойнаго джентльмена была особенно пріятная наружность).

Положивъ тартинку на колно, старикъ продолжаетъ:

— Да, онъ былъ истинный сынъ мой. А ужъ какъ считалъ! Пятнадцать лтъ, какъ онъ умеръ.

При этихъ словахъ мистрисъ Смольвидъ разражается по своему обыкновенію:

Пятнадцать сотенъ фунтовъ! Пятнадцать сотенъ фунтовъ въ черномъ ящик! Пятнадцать сотенъ фунтовъ заперто! Пятнадцать сотенъ фунтовъ припрятано!

Достойный супругъ, отложивъ въ сторону хлбъ съ масломъ, запускаетъ въ нее подушкой, голова старухи придавливается къ стнк кресла, а самъ старикъ въ изнеможеніи опрокидывается назадъ. Зрлище, которое онъ представляетъ посл такихъ увщаній, оригинально, но далеко не пріятнаго свойства, во первыхъ, потому, что отъ толчка черный колпакъ сползаетъ и закрываетъ ему одинъ глазъ, что придаетъ ему видъ подкутившаго чорта, во вторыхъ, потому, что при этомъ онъ осыпаетъ самой ужасной бранью свою супругу, въ третьихъ, потому, что контрастъ между такими энергичными дйствіями и безпомощной фигурой невольно наводитъ на мысль, какое это должно быть гадкое, злое существо и сколько вреда онъ принесъ бы, если бы могъ. Впрочемъ въ семь Смольвидъ подобныя сцены такъ часты, что проходятъ незамтно. Старика встряхиваютъ, подушка водворяется на свое обычное мсто, старую леди сажаютъ прямо, причемъ поправляютъ ей чепчикъ, если не забудутъ, и она сидитъ, готовая опять свалиться, какъ кегля

На этотъ разъ проходитъ довольно много времени, прежде чмъ старый джентльменъ оправляется на столько, что можетъ возобновить свою рчь, но и тогда онъ обильно уснащаетъ ее ласкательными эпитетами по адресу своей подруги жизни, равнодушной ко всему на свт, кром двухъ треножниковъ.

— Будь живъ твой отецъ, Бартъ, онъ нажилъ бы много денегъ,— ахъ болтливая старая корга! но только что онъ началъ возводить зданіе, на основаніе котораго., потратилъ столько лтъ,— замолчи старая сорока, ощипанная ворона, безмозглый попугай!— какъ заболлъ изнурительной лихорадкой и умеръ, не переставая до послдней минуты заботиться о длахъ, потому что былъ разсчетливый и бережливый человкъ. Старая хрычовка! Запустить бы въ тебя дохлой кошкой, вмсто подушки, да и запущу, если не перестанешь корчить дуру! Твоя мать была тоже экономная и умла беречь свое добро, какъ родила она тебя и Юдифь, такъ и сгорла, точно березовый трутъ. Ахъ поросячья голова, свиное рыло, старая чертовка!

Юдифь не интересуется разсказомъ старика, ибо слышитъ его уже не въ первый разъ. Она сливаетъ въ полоскательницу остатки чаю изъ чашекъ и блюдцевъ и выливаетъ туда же то, что осталось въ чайник,— это готовится вечерняя трапеза для поденщицы. Для нея же собраны въ желзную корзинку т немногочисленные огрызки хлба, которые все-таки остались, не смотря на строгую экономію, царствующую въ дом:

— Твой отецъ, Бартъ, былъ компаньономъ въ моихъ длахъ, и когда я умру, ты и Юдифь получите все. Рдкое счастье, что вы оба съ малолтства привыкли къ длу: Юдифь уметъ длать цвты, а ты изучилъ законы. Вамъ не надо будетъ тратить своихъ денегъ, и безъ нихъ проживете, а капиталъ вашъ будетъ рости. Когда я умру, Юдифь опять примется за цвты, а ты будешь продолжать занятія къ контор.

По виду Юдифи скоре можно предположить, что ея спеціальность приготовлять шипы, а по цвты, но на самомъ дл она изучила въ совершенств вс тайны цвточнаго мастерства. Когда старикъ заговорилъ о своей смерти, внимательный наблюдатель могъ бы подмтить въ глазахъ брата и сестры нкоторое нетерпніе узнать, — когда же настанетъ наконецъ это желанное событіе, и довольно опредленную увренность въ томъ, что ему давно пора совершиться.

Окончивъ свои приготовленія, Юдифь говоритъ:

— Я позову двушку пить чай сюда. Если ей дать въ кухн, она никогда не кончитъ.

Вслдствіе этого ршенія въ комнат появляется Чарли и подъ перекрестнымъ огнемъ четырехъ паръ глазъ принимается за полоскательницу съ чаемъ и за бренные останки хлба съ масломъ. Юдифь рядомъ съ этой свжей двочкой, за которой она бдительно надзираетъ, кажется существомъ, принадлежащимъ къ одной изъ отдаленнйшихъ геологическихъ эпохъ и прожившимъ несмтное число лтъ. Изумительно, съ какою внимательностью накидывается она на двочку и придирается къ ней по всякому ничтожному иди и безъ всякаго повода, она выказываетъ такое совершенство въ искусств муштровать прислугу, какого рдко достигаютъ даже старыя практичныя хозяйки. Когда ей показалось, что Чарли бросила вопросительный взглядъ на полоскательницу съ чаемъ, она топаетъ ногами, трясетъ головой и кричитъ:

— Ну, еще будешь звать по сторонамъ цлый часъ! шь поскоре и принимайся за работу.

— Слушаю, миссъ.

— Не болтай попусту, знаю я васъ. Длай свое дло молча, тогда поврю.

Чарли послушно отхлебываетъ большой глотокъ помоевъ и такъ спшитъ покончить съ обгрызками хлба, что миссъ Смольвидъ начинаетъ обвинять ее въ обжорств, которое ‘въ васъ, двушкахъ, отвратительно’.

Чарли трудно что-нибудь возразить противъ этого. Слышится стукъ въ дверь, Юдифь кричитъ:

— Посмотри, кто тамъ, да не жуй, какъ станешь отворять дверь.

Когда предметъ ея неусыпныхъ попеченій отправляется по этому приказу, Юдифь пользуется случаемъ, чтобъ сгрести остатки хлба и поставить въ полоскательницу грязныя чашки въ знакъ того, что считаетъ чаепитіе оконченнымъ.

— Ну, кто тамъ! что надо? рычитъ Юдифь.

Пришелъ какой-то мистеръ Джоржъ. Онъ входитъ въ комнату безъ доклада и безъ всякихъ лишнихъ церемоній.

— Ухъ, какъ у васъ жарко. Всегда у огонька, а? Впрочемъ, пожалуй, вы поступаете благоразумно, что привыкаете жариться.

Послднее замчаніе мистеръ Джоржъ длаетъ parte, кланяясь старику Смольвиду.

— А, это вы… Какъ поживаете? привтствуетъ его старикъ.

— Такъ себ, отвчаетъ мистеръ Джоржъ и берется за стулъ.— Съ вашей внучкой я имлъ уже честь познакомиться. Мое почтеніе миссъ!

— А это мой внукъ, его вы еще не видали, онъ занимается въ контор и рдко бываетъ дома.

— Честь имю кланяться. Очень похожъ на сестру, чертовски похожъ на сестру! говоритъ мистеръ Джоржъ, длая сильное, но нельзя сказать чтобы лестное удареніе на слов ‘чертовски’.

— Какъ ваши дла, мистеръ Джоржъ?

— Какъ по маслу.

Мистеръ Джоржъ смуглый человкъ лтъ пятидесяти, хорошо сложенный, съ добрымъ лицомъ, вьющимися черными волосами, ясными глазами и широкой грудью. Его сильныя, мускулистыя руки загорли такъ же, какъ и лицо, и повидимому привыкли къ тяжелой работ. Любопытна’его манера садиться: садясь онъ оставляетъ между своей спиною и спинкой стула промежутокъ, какъ будто для ранца или походной шинели, шагаетъ онъ тоже тяжелымъ размреннымъ шагомъ, къ которому очень шелъ бы звонъ шпоръ и бряцаніе сабли, теперь онъ гладко выбритъ, по по складу его рта можно заключить, что онъ много лтъ украшался длинными усами,— это предположеніе подтверждается и его привычкой подносить по временамъ смуглую руку къ верхней губ. Словомъ, по всему можно догадаться, что мистеръ Джоржъ былъ нкогда въ военной служб.

Удивительный контрастъ представляетъ мистеръ Джоржъ съ семействомъ Смольвидовъ! Наврное никогда солдату но случалось стоять постоемъ у хозяевъ, которые бы меньше подходили къ нему, чмъ эта семья къ мистеру Джоржу. Между ними столько же сходства, какъ между широкимъ палашомъ и ножемъ, которымъ открываютъ устрицы: такое же глубокое, поразительное различіе между его размашистыми манерами и ихъ скаредными привычками, между его звучнымъ басомъ и ихъ пронзительными жидкими голосами. Когда онъ сидитъ въ этой невзрачной гостиной, всегда нагнувшись впередъ, уперевъ руки въ колни и разставивъ локти, то кажется, что онъ могъ бы проглотить все семейство вмст съ четырьмя комнатами и кухней. Помолчавъ и оглянувъ комнату, мистеръ Джоржъ спрашиваетъ ддушку Смольвида:

— Зачмъ вы трете себ ноги? Чтобъ возбудить въ нихъ жизнь?

— Частью по привычк, мистеръ Джоржъ, а частью, правда, помогаетъ кровообращенію.

— Кро-во-обра-ще-нію… я не думаю, чтобъ изъ этого выходило много толку, говоритъ мистеръ Джоржъ, складывая руки на груди, отъ чего она кажется еще шире.

— Конечно, мистеръ Джоржъ, я старъ, но я еще бодръ, а посмотрите на нее,— говоритъ старикъ, кивая на жену,— а вдь я старше! Ахъ ты, старая чертовка! бормочетъ онъ, внезапно загораясь прежней злобой противъ старухи.

— Несчастная! говоритъ мистеръ Джоржъ, оборачиваясь къ ней.— Не браните ее, взгляните какая она жалкая. И чепчикъ съхалъ на бокъ! Приподымитесь, сударыня, вотъ такъ, такъ вамъ будетъ удобне.

Мистеръ Джоржъ поправляетъ чепчикъ, усаживаетъ старуху и, возвращаясь на свое мсто, говоритъ мистеру Смольвиду:

— Вспомните о своей матери, если не уважаете ее какъ, жену.

— Вы должно быть были превосходнымъ сыномъ, мистеръ Джоржъ! говоритъ старикъ, взглянувъ на него искоса.

— Лицо мистера Джоржа темнетъ, когда отвчаетъ:— Ну, нтъ!

— Меня это очень удивляетъ!

— Однакожъ это правда. Я долженъ бы быть хорошимъ сыномъ, и думалъ, что буду, но вышло не такъ. Я былъ очень дурнымъ сыномъ, мистеръ Смольвидъ, сказать короче:, никогда никому не принесъ радости.

— Быть не можетъ! восклицаетъ старикъ.

— Впрочемъ, чмъ меньше объ этомъ говорить, тмъ лучше. Къ длу! Вы помните условія договора: трубка табаку за двухмсячные проценты. Ну-съ, все въ исправности. Вы можете, не опасаясь, приказать подать мн трубку,, вотъ новый вексель, а вотъ проценты за два мсяца. Чортъ побери, трудненько было ихъ наскрести!

Говоря это атлетическій мистеръ Джоржъ сидитъ по прежнему со скрещенными руками, какъ будто готовясь проглотить все семейство, вмст съ квартирой. Тмъ временемъ ддушка Смольвидъ при помощи Юдифи достаетъ изъ запертаго бюро два черныхъ кожаныхъ портфеля, укладываетъ въ первый портфель только что полученный документъ, достаетъ изъ второго другой такой-же документъ и вручаетъ его мистеру Джоржу, который комкаетъ и скручиваетъ его такъ, чтобъ удобно было закурить трубку. Такъ какъ, прежде чмъ выпустить одинъ вексель изъ кожаной темницы, старикъ разглядываетъ въ очки и сличаетъ каждую букву обоихъ, — такъ какъ онъ трижды пересчитываетъ деньги и два раза требуетъ, чтобы Юдифь пересчитала ихъ вслухъ,— такъ какъ онъ весь дрожитъ, а потому двигается и говоритъ до невозможности медленно, то на совершеніе всей процедуры требуется не мало времени. Только тогда, когда все это покончено, онъ отрываетъ свои алчные глаза и пальцы отъ бумагъ, и отвчаетъ на замчаніе мистера Джоржа:

— Опасаюсь подать вамъ трубку? Мы не скареды, сэръ. Юдифь, распорядись подать трубку и стаканъ водки съ водой мистеру Джоржу.

Близнецы, до смшного похожіе другъ на друга, одинаково презрительно относятся къ гостю, упорно отводятъ глаза въ сторону, за исключеніемъ того времени, когда ихъ вниманіе было привлечено кожаными бумажниками, и теперь оба разомъ удаляются, предоставивъ гостя старику, точно два медвжонка, уступающіе путника медвдиц.

— Вроятно вы цлый день проводите въ этой комнат? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, продолжая сидть со скрещенными руками.

— Да, да.

— И ровно ничмъ не занимаетесь?

— Присматриваю за огнемъ, за варевомъ и за жаркимъ…

— Когда оно есть, выразительно добавляетъ мистеръ Джоржъ.

— Ну да, разумется, когда есть жаркое.

— Читаете вы что нибудь, или можетъ быть заставляете читать себ вслухъ?

Старикъ торжественно качаетъ головой.

— О нтъ! въ нашей семь никогда не было охотниковъ до чтенія. Дорогая забава! Глупость, праздная трата времени, безуміе! Нтъ, нтъ!

Переводя взглядъ съ жены на мужа, поститель говоритъ голосомъ, слишкомъ тихимъ, для тугого на ухо старика: ‘Васъ пара пятокъ, какъ я вижу!’ и добавляетъ громче:

— Я говорю…

— Слышу!

— Я говорю, что опоздай я на одинъ день, вдь вы бы продали мое имущество съ молотка?

— Что вы, другъ мой, никогда! восклицаетъ ддушка Смольвидъ, простирая къ нему руки, какъ бы съ тмъ, чтобъ его обнять.— Никогда я не поступилъ бы такъ, другъ мой! На мой пріятель изъ Сити, который далъ вамъ въ долгъ по моей просьб, тотъ, пожалуй, могъ бы…

— А! Такъ за него вы не поручитесь? продолжаетъ допрашивать мистеръ Джорджъ, прибавивъ потихоньку:— Ахъ ты старая лиса!

— На него нельзя положиться, другъ мой, за него я не могу ручаться, онъ будетъ требовать соблюденія договора въ точности.

— Чортъ бы его побралъ! говорить мистеръ Джоржъ.

Появляется Чарли съ подносомъ, на которомъ лежатъ трубка и маленькій свертокъ табаку и стоитъ стаканъ съ водкой, мистеръ Джоржъ обращается къ ней:

— Какъ ты здсь очутилась, двочка? У тебя нтъ фамильнаго сходства съ ними?

— Я работаю у нихъ, сэръ.

Кавалеристъ, если только мистеръ Джоржъ кавалеристъ или былъ имъ, снимаетъ большой чепчикъ съ ея головы прикосновеніемъ удивительно легкимъ для такой сильной руки и гладитъ ее по волосамъ:

— Ты немножко оживляешь этотъ печальный домъ: здсь такой же недостатокъ молодости, какъ и свжаго воздуху.

Отпустивъ ее, онъ закуриваетъ трубку и пьетъ за здоровье пріятеля изъ Сити, — единственнаго продукта фантазіи мистера Смольвида-старшаго.

— Такъ вы думаете, что онъ былъ бы неумолимъ а?

— Пологаго, что такъ, опасаюсь, что онъ принялъ бы ршительныя мры. Я знаю, онъ приступалъ къ продаж съ молотка имущества уже разъ двадцать, неосторожно прибавляетъ ддушка Смольвидъ. Неосторожно, потому, что его прекрасная половина, которая успла было задремать, внезапно просыпается отъ слова двадцать и начинаетъ бормотать:

— Двадцать тысячъ фунтовъ, двадцать тысяча-фунтовыхъ билетовъ въ ящик, двадцать гиней, двадцать милльоновъ, по двадцати процентовъ…

Подушка летитъ и прерываетъ ея бормотанье. Поститель, который видитъ этотъ странный экспериментъ въ первый разъ, спшитъ снять подушку, освободить и поправить голову старухи.

— Старая хрычовка, идіотка, скорпіонъ, дохлая жаба! Вдьма на памел, болтливая колдунья! Сжечь бы тебя на костр! рычитъ распростертый въ кресл старикъ.— Охъ, встряхните меня немножко, другъ мой!

Ошеломленный этой сценой, мистеръ Джоржъ смотритъ то на одного, то на другую, но согласно полученной инструкціи, беретъ почтеннаго старца за шиворотъ и приподнявъ его какъ куклу, кажется раздумываетъ, не встряхнуть ли его такъ, чтобъ на будущее время онъ лишился возможности бросаться подушками и отдалъ бы Богу душу. Однако онъ побждаетъ это искушеніе, встряхнувъ старика такъ сильно, что его голова подскакиваетъ, какъ у арлекина, онъ ловко сажаетъ его въ кресло и такъ энергично третъ, что тотъ не можетъ прійти въ себя цлую минуту, и только глазами моргаетъ.

— О Боже! взываетъ онъ наконецъ:— Довольно, довольно, другъ мой. О ради Бога! Я задыхаюсь, Боже мой!

Правду сказать, мистеръ Смольвидъ иметъ нкоторое подозрніе противъ своего дорогого друга, который кажется ему теперь еще громадне, чмъ прежде. Но страшилище спокойно усаживается на свое мсто и окружаетъ себя густыми клубами дыму, утшаясь про себя слдующимъ философскимъ разсужденіемъ:— Имя твоего пріятеля изъ Сити начинается съ буквы Ч и ты, любезный, совершенно правъ, придавая такую важность договору съ нимъ.

— Вы что-то говорите, мистеръ Джоржъ?

Кавалеристъ отрицательно качаетъ головой, продолжаетъ курить, опершись руками въ колни и разставивъ локти съ воинственнымъ видомъ, и съ большимъ вниманіемъ разглядываетъ мистера Смольвида, отмахивая по временамъ рукою клубы дыма, чтобъ лучше видть. Не измняя своей позы, онъ подноситъ къ губамъ стаканъ и говоритъ:

— Бьюсь объ закладъ, что я единственный человкъ между живыми и мертвыми, который попользовался отъ васъ трубкой табаку?

— Да, правда, мистеръ Джоржъ, я никого не принимаю у себя и не угощаю: я не имю на это средствъ. Но такъ какъ вы, по своей привычк шутить, поставили трубку въ число условій…

— Конечно, трубка табаку стоитъ сущіе пустяки, но мн пришла фантазія потребовать ее, чтобъ урвать у васъ хоть что нибудь взамнъ своихъ денегъ.

— О, вы человкъ весьма благоразумный, сэръ, весьма благоразумный, говоритъ ддушка Смольвидъ, потирая себ ноги.

Мистеръ Джоржъ, спокойно покуривая, отвчаетъ:

— О, я всегда былъ благоразумнымъ.— Пуфъ!— Прекрасное тому доказательство, что я попалъ сюда,— Пуфъ! И что я сталъ, тмъ, что есть.— Пуфъ!— Мое благоразуміе всмъ извстно.— Пуфъ!— Благодаря ему, я и имлъ такой успхъ въ жизни.

— Не унывайте, сэръ, вы можете еще понравиться.

Мистеръ Джоржъ смется и отпиваетъ изъ стакана.

— Разв у васъ нтъ родственниковъ, которые могли бы уплатить эту маленькую сумму? спрашиваетъ мистеръ Смольвидъ и глаза его загораются.— Или поручились бы за васъ, чтобъ я могъ уговорить своего пріятеля изъ Сити дать вамъ еще? Двухъ надежныхъ поручителей было бы достаточно для моего пріятеля. Нтъ ли у васъ такихъ, мистеръ Джоржъ?

Мистеръ Джоржъ хладнокровно продолжаетъ курить и отвчаетъ:,

— Если бъ и были, я не сталъ бы ихъ безпокоить. У нихъ и безъ того было довольно хлопотъ изъ за меня. Конечно, для бродяги, который растратилъ попусту лучшіе годы, было бы очень удобно явиться съ повинною къ тмъ почтеннымъ людямъ, которые никогда не видли отъ него радости, и жить на ихъ. счетъ. Но, по моему, это не годится: ужъ разъ ушелъ, такъ живи за свой счетъ и страхъ. Вотъ мое мнніе.

Ддушка Смольвидъ пытается намекнуть,

— Но, мистеръ Джоржъ, весьма естественная родственная привязанность…

— Къ двумъ надежнымъ поручителямъ? подсказываетъ мистеръ Джоржъ, продолжая спокойно покуривать свою трубочку, и качаетъ отрицательно головой.— Нтъ. Это не по мн.

Съ тхъ поръ какъ мистеръ Джоржъ усадилъ старика, тотъ понемножку все сползалъ съ кресла и теперь опять представляетъ изъ себя безформенную кучу тряпья. На этотъ разъ призывается Юдифь, и посл того какъ операція встряхиванья совершена, старый джентльменъ проситъ эту гурію остаться подл него, повидимому онъ остерегается затруднять мистера Джоржа вторичнымъ требованіемъ его услугъ.

Посл того, какъ все приведено въ порядокъ, старикъ говоритъ:

— Ахъ, мистеръ Джоржъ, какъ хорошо было бы для васъ, если бъ вы открыли слдъ капитана. Когда вы въ первый разъ явились сюда, прочитавъ въ газетахъ наше объявленіе,— говоря ‘наше’, я разумю своего пріятеля изъ Сити и еще двухъ, трехъ друзей, которые помщаютъ свои капиталы въ подобныя предпріятія и на столько привязаны ко мн, что часто оказываютъ мн вспомоществованіе въ моихъ стсненныхъ обстоятельствахъ, — еслибъ тогда вы помогли намъ въ розыскахъ, это припасло бы вамъ немалую выгоду.

— Хоть я и хотлъ бы разбогатть, но на сей разъ радуюсь, что этого не случилось, отвчаетъ мистеръ Джоржъ, который куритъ теперь далеко не съ прежней безмятеяспостью: съ тхъ поръ какъ вошла Юдифь, онъ, точно заколдованный, не можетъ оторвать отъ нея глазъ, хотя восхищенія въ нихъ незамтно.

— Почему же, мистеръ Джоржъ? спрашиваетъ раздраженно старикъ.— Почему же во имя… ахъ, ракалія! (Послднее относится, очевидно, къ дремлющей мистрисъ Смольвидъ).

— По двумъ причинамъ, товарищъ.

— А какія эти причины, мистеръ Джоржъ, во имя…

— Во имя вашего пріятеля изъ Сити?

— Да хоть его, если хотите! Такъ какія же это причины, мистеръ Джоржъ?

Отвчая ему, мистеръ Джоржъ не спускаетъ глазъ съ Юдифи: ея старообразное лицо такъ похоже на лицо дда, что онъ какъ будто не замчаетъ, къ кому изъ нихъ обращается.

— Во первыхъ, вы, господа, меня надули. Въ объявленіи было напечатано, что если явится мистеръ Гаудонъ, или капитанъ Гаудопъ, какъ вамъ больше нравится, то услышитъ нчто пріятное для себя.

— Ну? пронзительнымъ голосомъ поощряетъ его старикъ.

— Ну, не очень-то было бы ему пріятно, ему очутиться въ тюрьм.

— Почемъ знать? Кто нибудь изъ его богатыхъ родственниковъ могъ уплатить его долги или прійти къ соглашенію съ кредиторами. Кром того, вдь и онъ насъ обманулъ: онъ остался долженъ огромную сумму. Знай я это раньше, я задушилъ бы его своими руками. Когда я думаю о немъ, шипитъ старикъ, растопыривая безсильные пальцы,— я кажется и теперь задушилъ бы его, если бъ могъ!— И съ внезапнымъ порывомъ ярости онъ бросаетъ подушкой въ неповинную мистрисъ Смольвидъ, но на этотъ разъ подушка пролетаетъ мимо, безъ всякаго вреда для старухи.

Кавалеристъ, прослдивъ, куда упала подушка, обращаетъ свой взоръ на потухающую трубку, которую вынулъ изо рта, и говорить:

— Не вамъ толковать мн о томъ, какъ онъ прожигалъ жизнь и разорялся. Я былъ его правой рукой въ болзни и въ счастіи, въ богатств и бдности, и тогда, когда онъ былъ на пути къ полному разоренію. Я отвелъ его руку, когда для него все было потеряно и онъ хотлъ застрлиться.

— Жаль, что онъ не усплъ спустить курокъ,— говоритъ добрый старичекъ,— и не разбилъ себ головы на столько кусковъ, сколько долженъ фунтовъ.

— Въ такомъ случа она должна бы разлетться въ мелкіе дребезги,— хладнокровно замчаетъ кавалеристъ.— Все-таки въ былые дни онъ былъ молодъ, красивъ, полонъ надеждъ, и я радъ, что не зналъ, гд его найти, и не указалъ ему на ту пріятную перспективу, которую ему готовили. Вотъ причина нумеръ первый.

— А нумеръ второй еще лучше?— шипитъ старикашка?

— Пожалуй. Я изъ эгоистическихъ видовъ не хотлъ бы встрчаться съ нимъ, потому что за этимъ мн пришлось бы отправляться на тотъ свтъ.

— Почему же на тотъ свтъ?

— Потому что его нтъ на этомъ.

— Отчего вы такъ думаете?

— Не теряйте спокойствія духа, какъ вы потеряли свои деньги,— невозмутимо замчаетъ мистеръ Джоржъ, вытряхивая пепелъ изъ трубки.— Онъ давно утонулъ, я въ этомъ убжденъ. Онъ упалъ за бортъ корабля, случайно или нарочно — ужъ не знаю, можетъ быть вашъ пріятель изъ Сити знаетъ… Знакомъ ли вамъ этотъ мотивъ, мистеръ Смольвидъ?— прибавляетъ онъ, принимаясь насвистывать и акомпанируя себ ударами пустой трубки по столу.

— Нтъ, не знакомь. Мы не занимаемся подобными вещами.

— Это похоронный мартъ, который играютъ, когда хоронятъ военныхъ, самый подходящій конецъ къ этой исторіи. Теперь, если ваша прелестная внучка,— надюсь, вы меня извините, миссъ,— соблаговолитъ позаботиться объ этой трубк втеченіе двухъ мсяцевъ, вы избжите лишнихъ расходовъ по покупк покой къ слдующему разу. Добрый вечеръ, мистеръ Смольвидъ!

— Дорогой другъ мой! и старикъ протягиваетъ ему об руки.

— Итакъ, вы думаете, что вашъ пріятель изъ Сити будетъ неумолимъ, если я не внесу денегъ въ надлежащій срокъ?— спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, глядя на него съ высоты своего огромнаго роста, точно великанъ на пигмея.

— Боюсь, что такъ, милый другъ мой.

Мистеръ Джоржъ смется.

Посмотрвъ еще разъ на мистера Смольвида и отвсивъ поклонъ Юдифи, которая презрительно отвертывается, онъ выходитъ изъ комнаты, гремя воображаемой саблей и другими металлическими атрибутами военной формы. Когда дверь за нимъ затворилась, старикъ длаетъ отвратительную гримасу и посылаетъ ему вслдъ слдующее милое напутствіе:

— Проклятый мошенникъ! Изловлю-жъ я тебя, попадешься ты мн въ лапы, песъ!

Затмъ онъ переносится мысленно въ т восхитительныя области, которыя воспитаніе и жизнь открыли его уму, и ддушка съ бабушкой опять блаженствуютъ у камина, какъ два часовыхъ, которыхъ забылъ смнить вышеназванный черный сержантъ.

А пока эта чета врно на своемъ посту, мистеръ Джоржъ идетъ по улицамъ своей тяжелой походкой, съ развязнымъ видомъ, но съ серьезнымъ лицомъ. Восемь часовъ. Уже совсмъ смерклось. У Ватерлооскаго моста онъ останавливается пробжать афиши и ршаетъ идти въ Астлейскій театръ. Тамъ онъ восхищается лошадьми и гимнастическими штуками, критически относится къ оружію, неодобрительно къ битвамъ, въ которыхъ съ поразительною ясностью обнаружилось невжество актеровъ въ фехтованіи. Въ чувствительныхъ мстахъ пьесы онъ совершенно растроганъ, а въ послдней сцен, когда влюбленные наконецъ соединяются и императоръ Татаріи благословляетъ ихъ со своей колесницы, развертывая надъ ними англійскій флагъ, глаза мистера Джоржа увлажняются слезой.

Выйдя изъ театра, онъ опять переходитъ мостъ и держитъ къ Гей-Маркету и Лейчестеръ-Скверу, въ ту любопытную мстность, гд сгруппированы разныя приманки для привлеченія иностранцевъ: залы для игры въ мячъ, боксеры, учителя фехтованія, магазины стараго фарфора, игорные дома, выставки, и ютится пестрая смсь всякой голи.

Очутившись въ самомъ центр этой мстности и пройдя черезъ дворъ и чисто выбленныя сводчатыя ворота, мистеръ Джоржъ подходитъ къ большому кирпичному зданію, состоящему изъ голыхъ стнъ, пола и крыши на стропилахъ, въ которой продланы окна, на переднемъ фасад этого зданія, если тутъ есть фасадъ, написано: ‘Галлерея для стрльбы въ цль и проч. Джоржа’. Онъ входитъ въ галлерею для стрльбы въ цль и проч., освщенную газовыми рожками, теперь частью уже потушенными: кром двухъ блыхъ мишеней тутъ находятся приспособленія для стрльбы изъ лука и разныя принадлежности для фехтованія и для національнаго искусства — бокса. Такъ какъ ночью никто не занимается подобными упражненіями, то въ. галлере нтъ постителей, и она находится въ распоряженіи маленькаго уродца съ огромной головой, который спитъ на полу. Этотъ человкъ одтъ такъ, какъ одваются оружейники: въ зеленый банковый передникъ и колпакъ, его руки и лицо почернли отъ пороха, онъ лежитъ подъ ярко освщенной газовымъ рожкомъ блой мишенью и рядомъ съ ней кажется еще черне. Недалеко отъ него стоитъ столъ самой первобытной работы съ клещами и другими инструментами, которыми онъ работаетъ. Лицо его въ шрамахъ и рубцахъ, одна щека вся въ синеватыхъ пятнахъ, должно быть онъ не разъ былъ опаленъ порохомъ при исправленіи своихъ обязанностей.

— Филь! тихо окликаетъ мистеръ Джоржъ.

Филь мгновенно вскакиваетъ и отвчаетъ:— Есть!

— Что сдлано?

— Плохо. Пять дюжинъ изъ винтовки и дюжина изъ пистолета. И вс въ цль! говоритъ со вздохомъ Филь.

Когда Филь отправляется исполнять приказаніе, оказывается, что онъ сильно хромаетъ, хотя, не смотря на это, движется очень быстро. У него нтъ одной брови съ той стороны лица, гд щека опалена порохомъ, за то съ другой густая черная бровь,— это придаетъ ему какой-то странный зловщій видъ, кажется, съ его руками случались всевозможныя несчастія, судя по многочисленнымъ знакамъ, которые они по себ оставили, его пальцы искалчены на вс лады, скрючены, согнуты, покрыты шрамами. Повидимому, онъ очень силенъ, ибо ворочаетъ тяжелыя скамьи, какъ перышко, у него странная привычка: вмсто того, чтобъ прямо подойти къ вещи, которую нужно взять, онъ направляется къ ней обходомъ вокругъ галлереи, прихрамывая и шмыгая плечомъ по стнамъ, отъ чего на нихъ остался слдъ, который извстенъ въ галлере подъ названіемъ ‘полосы Филя’.

Заперевъ большую входную дверь и завернувъ газовые рожки, кром одного, охранитель галлереи мистера Джоржа завершаетъ свои дневные обязанности, притащивъ изъ деревяннаго чулана, пристроеннаго къ углу зданія, два матраца со всми остальными спальными принадлежностями. Онъ кладетъ ихъ въ противоположныхъ концахъ галлеріи, посл чего мистеръ Джоржъ устраиваетъ свою постель, а Филь свою.

Теперь, когда хозяинъ галлереи снялъ съ себя сюртукъ и жилетъ, въ немъ еще замтне солдатская выправка.

— Филь! говоритъ онъ, подходя къ уродцу:— вдь тебя, кажется, нашли на порог?

— Въ канав. Сторожъ споткнулся на меня.

— Значитъ, съ самаго ранняго дтства теб суждено быть бродягой?

— Стало быть такъ.

— Спокойной ночи, Филь!

— Спокойной ночи, старшина.

И въ постель Филь не можетъ отправиться прямымъ путемъ, а находитъ нужнымъ шмыгнуть плечомъ по двумъ стнамъ и только тогда укладывается спать. Кавалеристъ, пройдясь раза три по пространству, отдляющему мишень отъ прицла, и насмотрвшись на луну, которая свтитъ сквозь потолочныя окна, направляется къ своему ложу боле короткой дорогой и тоже ложится.

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Беккетъ.

Вечеръ жаркій, но Аллегорія Линкольнъ-Иннъ-Фильдса зябнетъ отъ холода, такъ какъ оба окна въ кабинет мистера Телькингорна растворены настежь, а комната высока, темна и въ ней всегда откуда нибудь дуетъ, эти качества не особенно желательны, когда наступаетъ ноябрь съ туманами и дождями, или январь со льдомъ и снгомъ, но имютъ свои достоинства въ знойную лтнюю пору. Потому-то въ сегодняшній вечеръ Аллегорія, несмотря на свои персикообразныя щеки, несмотря на колни, представляющія подобіе цвточныхъ букетовъ, несмотря на розовыя опухоли вмсто мускуловъ на икрахъ и на рукахъ, иметъ такой видъ, будто дрожитъ отъ холода.

Тучи пыли влетаютъ въ окна мистера Телькингорна, цлые запасы пыли скопились между бумагами и въ мебели. На всемъ лежитъ толстый слой пыли. Когда свжій втерокъ полей по ошибк залетитъ сюда и испуганный спшитъ поскоре выбраться въ глаза Аллегоріи попадаетъ столько-же пыли, сколько сословіе господъ юристовъ, или одинъ изъ его истинныхъ представителей, м-ръ Телькингорнъ, пускаетъ при случа въ глаза простыхъ смертныхъ.

Въ дловомъ кабинет мистера Телькингорна, наполненномъ пылью,— матеріаломъ, въ который когда-нибудь превратятся и его бумаги, и самъ онъ, и его кліенты, въ который суждено превратиться всмъ земнымъ предметамъ, одушевленнымъ и неодушевленнымъ, сидитъ въ, настоящую минуту у открытаго окна м-ръ Телькингорнъ собственной персоной и благодушествуетъ за бутылкой стараго портвейна.

При всей своей черствости, замкнутости и молчаливости, м-ръ Телькингорнъ знаетъ толкъ въ старомъ вин. Въ таинственномъ подвал, составляющемъ одинъ изъ многочисленныхъ его секретовъ, храпитъ онъ свой портвейнъ, которому нтъ цны. Въ такіе дни, какъ напримръ сегодня, когда онъ обдаетъ въ своей квартир однимъ кускомъ рыбы, говядины или цыпленкомъ изъ сосдняго ресторана, посл обда онъ спускается со свчой въ рук въ пустынныя области, которыя находятся подъ уединеннымъ чертогомъ, возвращеніе его возвщается отдаленнымъ громыханьемъ запирающихся замковъ,, съ драгоцнной бутылкой въ рукахъ, принося съ собою землистый запахъ погреба, онъ торжественно входитъ въ кабинетъ. Пятьдесятъ лтъ насчитывается лучезарному нектару, который льется изъ бутылки, онъ краснетъ въ стакан отъ скромнаго сознанія своего высокаго достоинства и наполняетъ комнату восхитительнымъ благоуханіемъ южныхъ гроздій.

Сидя при свт сумерекъ у открытаго окна, м-ръ Телькингорнъ смакуетъ свое винцо, этотъ нектаръ какъ будто нашептываетъ ему о своемъ пятидесятилтнемъ молчаніи и длаетъ его еще сдержанне. Боле непроницаемый, чмъ когда либо, сидитъ м-ръ Телькингорнъ, попивая винцо, случается ли ему при этомъ быть навесел,— покрыто мракомъ неизвстности. Въ эти часы сумерекъ онъ передумываетъ о всхъ извстныхъ ему тайнахъ, связанныхъ съ темными лсами и парками, съ пустынными запертыми чертогами, можетъ быть одну-дв мысли онъ удляетъ и самому себ: своей фамильной исторіи, своимъ капиталамъ, своему завщанію, которое остается для всхъ тайной. Быть можетъ въ эти часы вспоминаетъ онъ одного изъ своихъ друзей, стараго холостяка, тоже юриста, человка такого же закала, какъ онъ самъ, который до семидесяти пяти лтъ велъ такой же образъ жизни, но вдругъ, въ одинъ прекрасный лтній вечеръ, вроятно найдя такую жизнь слишкомъ монотонной, подарилъ свои золотые часы парикмахеру, не спша отправился домой, въ Темпль, и повсился.

Но сегодня вечеромъ мистеръ Телькингорнъ не одинъ и не предается своимъ обычнымъ мыслямъ: за тмъ же столомъ, но скромно отодвинувшись отъ него и неудобно примостившись на своемъ стул, сидитъ робкій человчекъ съ блестящей лысиной, почтительно покашливающій въ руку, когда, стряпчій угощаетъ его виномъ.

— Ну, Снегсби, разскажите-ка еще разъ эту странную исторію.

— Извольте, сэръ.

— Вы сказали мн, когда были такъ добры, зашли сюда вчера вечеромъ…

— За эту смлость я долженъ просить у васъ извиненія, сэръ, но вспомнивъ, что вы, повидимому, заинтересовались этимъ лицомъ, я подумалъ, что можетъ быть вы… именно… пожелаете…

Не таковскій человкъ мистеръ Телькингорнъ, чтобъ помочь мистеру Снегсби справиться съ его фразой или выяснить, какое могло быть у него желаніе, поэтому мистеръ Снегсби кончаетъ свою рчь смущеннымъ кашлемъ, повторивъ:— Я знаю, сэръ, что долженъ просить у васъ извиненія за эту смлость.

— Нисколько! Вы говорили, Снегсби, что отправились ко мн, не сообщивъ о своемъ намреніи вашей супруг. По моему мннію, вы поступили очень благоразумно, такъ какъ дло не такого рода, чтобъ можно было о немъ болтать.

— Видите ли, сэръ, моя женушка, — будемъ говорить прямо, — немного любопытна. Да, сэръ, она любопытна. Бдняжка подвержена спазмамъ и для нея полезно, чтобъ ея умъ былъ чмъ нибудь занятъ, вслдствіе этого ее занимаетъ ршительно все, касающееся и не касающееся ея, особенно послднее. У моей жены очень дятельный характеръ, сэръ.

Мистеръ Снегсби отпиваетъ изъ стакана и, кашлянувъ въ знакъ изумленія, бормочетъ:

— Боже мой, какое прекрасное вино!

— Поэтому вы промолчали о вчерашнемъ визит, и о сегодняшнемъ тоже?

— Да, сэръ. Въ настоящее время моя женушка,— будемъ говорить прямо,— въ набожномъ настроеніи, или по крайней мр такъ ей кажется, она посщаетъ вечернія размышленія, какъ это у нихъ называется, одного благочестиваго мужа, по фамиліи Чедбенда. Везъ сомннія, его проповди очень краснорчивы,— хотя я не вполн одобряю его стиль, впрочемъ, это не идетъ къ длу. Такимъ образомъ моя женушка занята, и потому теперь для меня легче уходить, не возбуждая подозрній.

Мистеръ Телькингорнъ одобрительно киваетъ.

— Снегсби, налейте себ вина.

— Благодарю васъ, сэръ. Необыкновенное вино, сэръ.

— Нынче рдкость такое вино. Ему боле пятидесяти лтъ.

— Неужели? Впрочемъ меня это не удивляетъ,— ему можно дать сколько угодно лтъ.

Воздавъ такимъ образомъ должную дань портвейну, мистеръ Снегсби скромно кашляетъ въ руку, какъ будто въ знакъ извиненія за то, что пьетъ это драгоцнное вино.

— Не потрудитесь ли вы еще разъ повторить то, что разсказалъ мальчикъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, заложивъ руки въ карманы панталонъ и опрокидываясь на спинку стула.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ.

Съ большою точностью, хотя и очень многословно, мистеръ Снегсби повторяетъ то, что слышали отъ Джо гости, собравшіеся въ его дом, когда разсказчикъ уже у конца своего повствованія, онъ вдругъ испуганно вздрагиваетъ и восклицаетъ:

— Господи помилуй! Я и не зналъ, что здсь есть еще одинъ джентльменъ!

Мистеръ Снегсби испугался, потому что увидлъ между собою и мистеромъ Телькингорномъ какого-то господина въ шляп и съ палкой въ рукахъ, который стоитъ у стола и внимательно слушаетъ, этого господина раньше не было въ комнат, онъ не входилъ въ дверь и не могъ войти въ окно. Въ комнат есть шкапъ, по петли его не скрипли, да и шаговъ не было слышно, тмъ не мене въ комнат очутился третій человкъ и спокойно стоитъ здсь, заложивъ руки за спину, со шляпой на голов и съ палкой въ рукахъ, въ поз внимательнаго. Это человкъ среднихъ лтъ, крпкаго сложенія, съ проницательнымъ взглядомъ, одтый въ черное, на видъ ршительный и спокойный. Онъ съ такимъ вниманіемъ разглядываетъ мистера Снегсби, точно хочетъ снять съ него портретъ, за исключеніемъ этого, да таинственности его появленія, въ немъ нтъ ничего замчательнаго, по крайней мр на первый взглядъ.

— Не обращайте вниманія на этого джентльмена,— говоритъ мистеръ Телькингорнъ самымъ невозмутимымъ тономъ:— это мистеръ Беккетъ.

— Неужели, сэръ?— отзывается мистеръ Снегсби, пробуя выразить кашлемъ, что онъ находится въ полномъ невдніи, кто такой мистеръ Беккетъ.

— Мн нужно было, чтобъ онъ слышалъ вашъ разсказъ, по нкоторымъ причинамъ я желалъ бы больше разузнать объ этомъ дл, а онъ очень ловокъ въ такихъ вещахъ. Ваше мнніе, мистеръ Беккетъ?

— Дло просто, сэръ. Наши люди запретили молодцу стоять на мст, и на прежнемъ мст его нтъ, поэтому если мистеръ Снегсби согласится пойти со мной въ улицу Тома-Отшельника и указать мн парня, мы приведемъ его сюда часа черезъ два, даже скоре. Конечно, я могъ бы сдлать это и безъ мистера Снегсби, но этотъ путь кратчайшій.

— Мистеръ Беккетъ — одинъ изъ высшихъ агентовъ сыскной полиціи,— поясняетъ своему гостю мистеръ Телькингорнъ.

— Неужели, сэръ?

И жалкій клочокъ волосъ на голов мистера Снегсби иметъ поползновеніе стать дыбомъ.

— Если вы ничего не имете возразить противъ того, чтобъ отправиться вмст съ мистеромъ Беккетомъ въ вышеупомянутое мсто, и потрудитесь сдлать это, я буду очень вамъ обязанъ.

Мистеръ Снегсби съ минуту колеблется, мистеръ Беккетъ проникаетъ въ самую суть его помысловъ.

— Не бойтесь повредить мальчику, будьте уврены, что вы не сдлаете ему ничего худого: мы только приведемъ его сюда, зададимъ ему нсколько нужныхъ вопросовъ и, заплативъ за безпокойство, отпустимъ во-свояси. Это будетъ для него очень выгодное дльце. Общаю вамъ, какъ честный человкъ, что вы увидите, какъ мальчикъ уйдетъ отсюда вполн довольный. Не бойтесь же, вы не можете ему повредить.

Вполн успокоенный мистеръ Снегсби говоритъ веселымъ голосомъ:

— Отлично, въ такомъ случа, мистеръ Телькингорнъ…

— Идите-ка сюда, мистеръ Снегсби.

И м-ръ Беккетъ беретъ мистера Снегсби за руку и отводитъ въ сторону, потомъ, ткнувъ его по пріятельски пальцемъ въ грудь, говоритъ конфиденціальнымъ тономъ:

— Вы, разумется, знаете свтъ, какъ человкъ дловой -и умный…

Кашлянувъ изъ скромности, коммисіонеръ отвчаетъ:

— Благодарствуйте, очень обязанъ за лестное мнніе, но…

— Вы человкъ дловой и умный, — повторяетъ Беккоть,— и такому человку, да еще занятому такимъ дломъ, какъ ваше, которое основывается на довріи къ честному слову, для котораго необходимъ человкъ съ головой на плечахъ, человкъ сметливый и проницательный, — у меня былъ дядя поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей,— нтъ надобности говорить, какого образа дйствія слдуетъ держаться въ данномъ случа. Вы сами лучше всякаго другого понимаете, что самое благоразумное хранить тайну такъ вдь,— хранить тайну?

— Конечно, еще бы!

— Вамъ, я не опасаясь могу сказать, — продолжаетъ Беккетъ невольно располагающимъ къ себ тономъ дружеской откровенности,— что дло идетъ, на сколько я понимаю, о небольшомъ состояніи, на которое имлъ право покойникъ, а женщина эта пустилась въ разные поиски относительно этой собственности, понимаете?

— А!— восклицаетъ мистеръ Снегсби, хотя понимаетъ повидимому довольно смутно.

— А вы желаете, конечно, чтобъ каждое лицо пользовалось тмъ, что ему принадлежитъ по закону, вы вдь желаете этого?— продолжаетъ мистеръ Беккетъ и любезно тыкаетъ его легонько пальцемъ въ грудь.

— Конечно!

И мистеръ Снегсби киваетъ головой. _е

— Чтобы содйствовать этому и вмст съ тмъ сдлать одолженіе, — какъ вы называете на своемъ дловомъ язык: кліентъ или заказчикъ, я забылъ какое выраженіе употреблялъ обыкновенно мой дядя?

— Я обыкновенно говорю: заказчикъ,— отвчаетъ мистеръ Снегсби.

— Именно такъ!

И мистеръ Беккетъ съ большимъ чувствомъ пожимаетъ ему руку.

— Чтобы содйствовать этому и вмст съ тмъ сдлать одолженіе выгодному заказчику, вы хотите отправиться со мною къ Тому-Отшельнику и затмъ держать это путешествіе въ строгомъ секрет, и даже посл никому никогда не обмолвиться ни словомъ. Сколько я понялъ, таково ваше намреніе?

— Именно, сэръ, вы меня поняли, — отвчаетъ мистеръ Снегсби.

— Такъ вотъ ваша шляпа.

Мистеръ Беккетъ распоряжается шляпой такъ, какъ будто это его собственная.

— Вы кажется готовы, я тоже.

Они уходятъ. Мистеръ Телькингорнъ остается допивать старый портвейнъ: ни малйшаго волненія не замтно на поверхности непроницаемыхъ глубокихъ тайниковъ его души.

— Не знаете ли вы одного очень хорошаго человчка, по имени Гридли?— дружески обращается мистеръ Беккетъ къ мистеру Снегсби, когда они спускаются съ лстницы.

Мистеръ Снегсби подумавши отвчаетъ:

— Нтъ, не знаю никого съ такой фамиліей. Зачмъ вы объ этомъ спросили?

— Просто такъ. Этотъ человчекъ, поддавшись порыву раздраженія, позволилъ себ оскорбить нкоторыхъ почтенныхъ особъ, а посл того, какъ я получилъ приказъ арестовать его, скрылся. Очень жаль, когда умный человкъ поступаетъ необдуманно.

По дорог мистеръ Снегсби замчаетъ, что его спутникъ, не смотря на то, что идетъ скорымъ шагомъ и повидимому съ самымъ беззаботнымъ видомъ успваетъ высмотрть все, что длается вокругъ, и манера ходить у него совсмъ особая: когда надо повернуть направо или налво, онъ притворяется, что намренъ идти прямо и только въ самый послдній моментъ сворачиваетъ, куда надо.

Встрчается констэбль, обходящій дозоромъ улицы, оба: констэбль и вожатый мистера Снегсби принимаютъ разсянный видъ и, устремивъ взоры въ пространство, расходятся въ разныя стороны, совсмъ не замчая другъ друга. Идетъ впереди приличный молодой человкъ, небольшого роста въ блестящей шляп, съ лоснящимися волосами, лежащими гладкими прядями по обимъ сторонамъ головы, мистеръ Беккетъ, не обращая на него повидимому никакого вниманія, мимоходомъ прикасается къ нему палкой, молодой человкъ оглядывается,— и немедленно куда-то испаряется.

Вообще мистеръ Беккетъ ничмъ не выдаетъ своихъ впечатлній, и лицо его измняется такъ же мало, какъ и траурное кольцо на его мизинц или та булавка въ очень широкой оправ, съ очень маленькими брильянтиками, которая украшаетъ его рубашку.

Наконецъ приходятъ къ Тому-Отшельнику. Мистеръ Беккетъ останавливается на углу и беретъ потайной фонарь у констэбля, стоящаго на этомъ посту, констэбль идетъ ихъ провожать, прикрпивъ себ къ поясу другой такой же фонарь. Шествуя между двумя проводниками, мистеръ Снегсби вступаетъ въ отвратительную улицу, которая никогда не просыхаетъ и не провтривается. Въ настоящее время въ другихъ мстахъ везд сухо, здсь же глубокая черная грязь и лужи стоячей воды. Зловонныя испаренія и видъ этой улицы такъ поражаютъ мистера Снегсби, что хотя онъ и прожилъ всю жизнь въ Лондон, онъ отказывается врить своимъ чувствамъ. Къ этой улиц съ грудами развалинъ примыкаютъ такіе ужасные переулки, что мистеръ Снегсби страдаетъ тлесно и душевно, чувствуя себя такъ, какъ будто съ каждымъ шагомъ все глубже погружается въ какую-то адскую бездну.

— Посторонитесь, мистеръ Снегсби, говоритъ Беккетъ, когда имъ встрчаются жалкія носилки, за которыми слдуетъ шумная толпа,— теперь здсь свирпствуетъ горячка.

Толпа оставляетъ прежній предметъ своего любопытства и обступаетъ трехъ прохожихъ, ужасныя лица мелькаютъ передъ ними, точно рой зловщихъ сновидній, потомъ разсыпаются по переулкамъ, прячутся въ развалинахъ, укрываются за стнами и преслдуютъ путниковъ криками и пронзительными свистками все время, пока т остаются въ этомъ мст.

— И въ этихъ домахъ горячка, Дэрби? хладнокровно спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, направляя свой фонарь на кучу смрадныхъ развалинъ.

Дэрби отвчаетъ:— Она здсь въ каждомъ дом, и прибавляетъ, что уже нсколько мсяцевъ, какъ горячка коситъ народъ цлыми десятками, едва успваютъ уносить: — мрутъ какъ овцы отъ паршей.

Продолжая путь, мистеръ Беккетъ длаетъ замчаніе, что мистеръ Снегсби дурно выглядитъ, тотъ отвчаетъ, что задыхается въ этомъ ужасномъ воздух.

Наводятъ справки въ разныхъ домахъ о мальчик по имени Джо, но въ Том-Отшельник рдко кто зовется христіанскимъ именемъ, даннымъ при крещеніи, и мистера Снегсби спрашиваютъ, можетъ быть ему нуженъ Морковка, Полковникъ, Висльникъ, Долото, Залай-завой, Верзила или Кирпичъ? Каждый разъ мистеръ Снегсби вновь повторяетъ описаніе наружности мальчика, котораго они ищутъ, мнніе раздляется относительно того, какая личность соотвтствуетъ этому портрету, одни утверждаютъ, что это Морковка, другіе полагаютъ, что рчь идетъ о Кирпич. Приводятъ Полковника, но онъ ничуть не похожъ на того, кого они ищутъ.

Всякій разъ, какъ мистеръ Снегсби со спутниками останавливаются, ихъ обступаютъ со всхъ сторонъ и изъ глубины грязной толпы раздаются любезные совты по адресу мистера Беккета, а какъ только они тронутся въ путь и опдть заблестятъ фонари, толпа разсыпается и слдуетъ заппми по прежнему, укрываясь въ переулкахъ и за стнами развалинъ.

Наконецъ находятъ лачугу, куда, говорятъ, приходитъ каждую ночь на ночлегъ парень по имени Голышъ, по всей вроятности это и есть тотъ Джо, котораго отыскиваютъ,— къ этому заключенію приходятъ посл того, какъ мистеръ Снегсби обмнивается нсколькими словами съ владлицей логовища, пьяной фигурой, укутанной въ какія-то черные лохмотья, которая поднялась навстрчу постителямъ съ кучи тряпья, набросаннаго на полу собачьей конуры, — собственнаго апартамента хозяйки. Голышъ пошелъ къ доктору за лекарствомъ для одной больной, но скоро вернется.

— А кто ночуетъ у васъ сегодня? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, открывая дверь въ другое помщеніе и освщая его фонаремъ.— Двое пьяныхъ мужчинъ и дв женщины. Нарвите здоровые, говоритъ онъ, разглядывая пьяныхъ и отводя руки, которыми они во сн закрыли лица.— Это ваши мужья, голубушки?

— Да, сэръ, наши мужья, отвчаетъ одна изъ женщинъ.

— Кирпичники?

— Да, сэръ.

— Что вы здсь длаете? Вы не лондонскіе?

— Нтъ, сэръ. Мы изъ Гертфордшира.

— Откуда именно?

— Изъ Сентъ-Альбана.

— Вы пришли пшкомъ?

— Вчера, сэръ. Теперь въ нашихъ мстахъ нтъ работы, .да кажется и здсь нечего ждать хорошаго, врядъ ли мы добьемся здсь чего нибудь!

— Мудрено чего нибудь добиться такимъ способомъ, киваетъ мистеръ Беккетъ на фигуры, распростертыя на полу.

Правда ваша: мы съ Джеппи хорошо это знаемъ, со вздоромъ отвчаетъ женщина.

Хотя и нсколько выше, чмъ предыдущая, эта комната все таки настолько низка, что если бы самый высокій изъ вошедшихъ захотлъ выпрямиться, то задлъ бы головою закопченый потолокъ, она непріятно поражаетъ вс пять чувствъ, воздухъ тутъ такъ испорченъ, что толстая свча горитъ блднымъ, тусклымъ свтомъ. По стнамъ стоятъ дв скамьи, третья, повыше, замняетъ столъ, мужчины лежатъ тамъ, гд свалились, женщины сидятъ у свчи, та, которая говорила съ мистеромъ Беккетомъ, держитъ на рукахъ грудного ребенка.

— Сколько времени малютк? На видъ онъ такой, будто вчера родился, спрашиваетъ мистеръ Беккетъ далеко не грубымъ голосомъ, когда свтъ фонаря падаетъ на ребенка, мистеру Снегсби почему то вспоминается другой младенецъ, котораго рисуютъ на картинахъ окруженнаго свтлымъ сіяніемъ.

— Ему еще нтъ трехъ недль, сэръ.

— Это вашъ ребенокъ?

— Мой.

Другая женщина, которая и раньше склонялась надъ ребенкомъ, теперь опять нагибается и цлуетъ его.

— Кажется, вы любите его не меньше матери, говоритъ мистеръ Беккетъ.

— У меня былъ такой же, да умеръ.

— Ахъ, Дженни, Дженни, это лучше! Гораздо лучше думать о мертвомъ, чмъ о живомъ, право лучше!

— Кажется вы не такая испорченная женщина, чтобъ желать смерти своему ребенку, строго говорить мистеръ Беккетъ.

— О Боже мой! ваша правда, сэръ, я не такая. Я могла бы жизнь за него отдать не хуже всякой благородной леди.

— Такъ не говорите же такихъ вещей. Зачмъ вы это. говорили? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ мягче.

Съ глазами, полными слезъ, женщина отвчаетъ:

— Мн это невольно пришло въ голову, посмотрла я, какъ онъ лежитъ вотъ этакъ, сонный, и подумала: зачмъ ему жить? Если-бъ онъ никогда больше не проснулся, знаю, я такъ горевала бы, что вы подумали бы. я рехнулась съ горя, отлично это знаю! Я была съ Дженни, когда она потеряла своего ребенка,— вдь я была съ тобою, Дженни, — и видла, какъ она убивалась. Но посмотрите вокругъ, взгляните на нихъ! и она указала на спящихъ, — посмотрите на мальчика, котораго ждете,— онъ вызвался сходить мн за лекарствомъ,— вспомните всхъ тхъ дтей, съ которыми по вашей должности вамъ часто приходится сталкиваться: они и выростаютъ подъ вашимъ присмотромъ.

— Ну, вы воспитаете своего такъ, что онъ будетъ хорошимъ человкомъ, выростетъ, вамъ помогать станетъ, будетъ присматривать за вами, когда состаретесь.

— Постараюсь, отвчаетъ женщина, утирая глаза, — прошлою ночью, когда я не могла заснуть отъ усталости и меня мучила лихорадка, я передумывала обо всемъ, что встртится ему въ жизни. Мой хозяинъ, можетъ, станетъ перечить мн, не захочетъ вести его по моему, выростетъ онъ подъ колотушками, увидитъ не разъ меня битой, опротиветъ ему дома, сдлается можетъ быть бродягой. Буду я изъ силъ выбиваться, и не буду въ состояніи ничмъ помочь, и, пожалуй, несмотря на вс мои заботы, онъ выростетъ дурнымъ человкомъ, и, можетъ, когда нибудь, сидя возл него, спящаго ужъ не такимъ спокойнымъ сномъ, какъ теперь, и вспоминая, какъ онъ лежалъ у меня на груди, я пожалю, что онъ не умеръ въ дтств, какъ ребенокъ Дженни.

— Полно, перестань Лиза! Ты устала и нездорова, дай-ка мн его, сказала Дженни, принимая отъ нея ребенка, она распахнула было на ней платье, но сейчасъ же поправила, прикрывъ чахлую, высохшую грудь, около которой покоился малютка. Баюкая его, Дженни принялась ходить по комнат, говоря:

— Изъ за моего добраго ребеночка я такъ люблю этого, изъ за него же и Лиза крпче его любитъ, хоть и приходятъ ей въ голову эти мысли. Когда она говоритъ о томъ, что лучше бы ему умереть, я думаю, что отдала бы какое угодно богатство, чтобъ вернуть своего милочку, но чувствуемъ мы одно и то же, сказать только вотъ не умемъ, а материнское сердце чувствуетъ одинаково.

Мистеръ Снегсби сморкается и сочувственно кашляетъ, въ это время слышится шумъ шаговъ, Беккетъ направляетъ свтъ фонаря на дверь и спрашиваетъ мистера Снегсби: — Ну, что скажете о Голыш,— онъ?

— Да, это Джо, отвчаетъ Снегсби.

Въ круг свта, который падаетъ на двери, появилась, точно колеблющееся изображеніе волшебнаго фонаря, фигура Джо, дрожащаго отъ мысли, что должно быть онъ провинился противъ требованіи закона, уйдя не достаточно далеко.

Однако посл того, какъ мистеръ Снегсби завряетъ его успокоительнымъ тономъ:— Это по одному выгодному для тебя дльцу, теб заплатятъ,— Джо приходитъ въ себя, и когда м-ръ Беккетъ уводитъ его изъ комнаты, чтобъ перемолвить два-три слова съ нимъ наедин, онъ повторяетъ свой разсказъ хотя и задыхаяясь, но вполн удовлетворительно.

— Мы съ парнемъ столковались, все отлично, говорить вернувшись мистеръ Беккетъ.— А теперь, мистеръ Снегсби, можно и въ путь отправляться.

Но, во первыхъ, Джо долженъ докончить то, что по доброт души взялся исполнить,— онъ передаетъ принесенное лекарство съ лаконическимъ наставленіемъ:— ‘примешь все, какъ есть’, во вторыхъ, мистеръ Снегсби долженъ положить на столъ полукрону, — панацею, которою онъ обыкновенно думаетъ исцлить вс скорби, въ третьихъ, мистеръ Беккетъ долженъ взять Джо за руку повыше локтя и подталкивать передъ собою,— профессіональный пріемъ, безъ котораго онъ не можетъ обойтись, когда ведетъ подобнаго субъекта.

Когда все это выполнено, выходятъ, пожелавъ женщинамъ покойной ночи, и еще разъ погружаются въ мракъ и зловоніе Тома-Отшельника. Идутъ опять такъ же, какъ добрались до этой норы, опять темныя личности, укрывающіяся въ развалинахъ, преслдуютъ ихъ свистками до самыхъ границъ Тома-Отшельника, гд фонари вручаются Дэрби, и преслдователи, точно черти, обреченные на заточеніе въ предлахъ этой мстности, съ воемъ возвращаются вспять и исчезаютъ изъ вида. Скорымъ шагомъ идутъ по другимъ улицамъ, боле свтлымъ и чистымъ (никогда не казались он мистеру Снегсби такими свтлыми и чистыми, какъ теперь), и наконецъ добираются до квартиры мистера Телькингорна.

Взойдя на темное крыльцо (квартира мистера Телькингорна въ первомъ этаж), мистеръ Беккетъ вспоминаетъ, что ключъ отъ двери у него въ карман и потому нтъ надобности звонить, но съ замкомъ онъ возится очень долго для человка опытнаго въ такого рода длахъ, и отворяетъ дверь съ большимъ шумомъ. Можетъ быть онъ стучитъ нарочно, чтобъ дать знать кому слдуетъ о своемъ возвращеніи.

Какъ бы то ни было, дверь наконецъ отперта.

Входятъ въ переднюю, тамъ горитъ лампа, мистера Телькингорна нтъ въ той комнат, гд онъ вечеромъ распивалъ свое винцо, гд онъ обыкновенно сидитъ, но свчи въ старомодныхъ серебряныхъ подсвчникахъ зажжены и ярко освщаютъ комнату. Мистеръ Беккетъ по прежнему крпко держитъ Джо повыше локтя и такъ пристально слдитъ за нимъ, что Снегсби кажется, будто у этого человка несмтное количество глазъ. Какъ только они вошли въ кабинетъ, Джо вздрагиваетъ и останавливается.

— Что съ тобой? спрашиваетъ его шепотомъ Беккетъ.

— Она!

— Кто?

— Дама.

— Посреди комнаты на самомъ освщенномъ мст стоитъ женская фигура, закутанная вуалемъ, стоитъ молча и не двигаясь, она обращена лицомъ къ двери, но какъ будто не замчаетъ входящихъ и неподвижна, какъ статуя.

— Почемъ ты узналъ, что это та самая дама? громко спрашиваетъ сыщикъ.

Пристально разглядывая незнакомку, Джо отвчаетъ:

— Я узналъ вуаль, шляпу и платье.

— Увренъ ли ты въ томъ? Взгляни еще разъ, говоритъ Беккетъ, наблюдая за нимъ съ величайшимъ вниманіемъ.

— Я и такъ гляжу во вс глаза. Это ея вуаль, шляпа и платье, отвчаетъ Джо.

— Ты мн толковалъ что-то про кольца?

— Тутъ у нея такъ и сверкало, говоритъ Джо, проводя пальцами лвой руки по суставамъ правой и не спуская глазъ съ закутанной фигуры.

Она снимаетъ перчатку и показываетъ ему правую руку.

— Что скажешь? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.

Джо качаетъ головой:— Кольца другія, да и рука не та.

— Что ты толкуешь! говорить Беккетъ, хотя очевидно онъ доволенъ, даже очень доволенъ.

— У той рука была бле, нжне и меньше.

— Ты скоро пожелаешь меня уврить, что я самъ себ маменька, отвчаетъ мистеръ Беккетъ.— Помнишь ли голосъ той дамы?

— Кажется помню.

Закутанная фигура говоритъ: — Похожъ онъ на этотъ? Я буду говорить, сколько угодно, если ты не увренъ, тотъ ли это голосъ, похожъ?

— Совсмъ не похожъ, съ ужасомъ говоритъ Беккету Джо.

— Какъ же ты сказалъ, что это та самая дама?

Джо въ полномъ недоумніи, хотя продолжаетъ твердить съ прежней увренностію свои запутанныя объясненія:

— Потому что вуаль, шляпа и платье, это все ея, а сама не она, не ея рука, кольца, голосъ, а вуаль, шляпа и платье ея, и на ней все сидло точно также, и ростъ такой же, какъ у той, что дала мн соверенъ и улизнула.

— Ну, не много же отъ тебя толку! пренебрежительно говоритъ мистеръ Беккетъ: — Все таки вотъ теб пять шиллинговъ, придумай, какъ бы получше ихъ истратить, а о прочемъ не безпокойся.

И Беккетъ, почти не двигая пальцами, перебрасываетъ монеты изъ одноніруки въ другую, точно фокусникъ — это искусство ему тоже знакомо, но онъ употребляетъ его только, когда желаетъ щегольнуть ловкостью, потомъ онъ кладетъ деньги столбикомъ на ладонь мальчика и выводитъ его за дверь. Мистеръ Снегсби, который среди этой таинственности чувствуетъ себя далеко не въ своей тарелк, остается одинъ съ закутанной фигурой, но черезъ секунду въ комнату входитъ мистеръ Телькингорнъ, вуаль подымается и дама оказывается француженкой съ довольно красивымъ лицомъ, іхотя въ выраженіи его есть что-то непріятное.

— Благодарю васъ, mademoiselle Гортензія, съ своимъ обычнымъ хладнокровіемъ говоритъ мистеръ Телькингорнъ — больше я не стану васъ безпокоить по случаю этого пари.

— Вы будете настолько добры, сэръ, чтобъ помнить, что я теперь безъ мста? спрашиваетъ mademoiselle Гортензія.

— Конечно, конечно!

— И удостоите меня чести вашей личной рекомендаціи?

— Все, что могу, mademoiselle Гортензія.

— Одно слово мистера Телькингорна иметъ такую силу!

— Къ вашимъ услугамъ, mademoiselle.

— Примите увреніе въ моей глубокой благодарности, сэръ.

— Спокойной ночи.

Mademoiselle Гортензія кланяется и выходитъ со свойственной француженкамъ граціей, мистеръ Беккетъ принимаетъ на себя обязанности церемоніймейстера, причемъ обнаруживаетъ такую-же ловкость и знаніе дла, какъ и во всемъ, за что онъ берется, и не безъ галантности провожаетъ ее по лстниц.

— Ну, Беккетъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, когда тотъ возвращается.

— Все вышло именно такъ, сэръ, какъ я предполагалъ. Несомннно, что другая была въ этомъ плать,— мальчикъ съ большой точностью запомнилъ цвтъ платья и все прочее. Мистеръ Снегсби! Я далъ вамъ честное слово, что мальчикъ будетъ отпущенъ по добру по здорову. Такъ ли вышло?

— Да, сэръ, вы сдержали свое слово. И если я больше не нуженъ мистеру Телькингорну, то я думаю… такъ какъ женушка станетъ безпокоиться…

— Благодарю васъ, Снегсби, вы больше не нужны. Очень обязанъ вамъ за ваши хлопоты.

— Не за что, сэръ. Позвольте пожелать вамъ покойной ночи.

Мистеръ Беккетъ провожаетъ его до дверей, нсколько разъ пожимаетъ ему руку и говоритъ:

— Мистеръ Снегсби, мн особенно въ васъ нравится то, что отъ васъ трудно что нибудь вывдать. Вы не такой человкъ, сэръ. Разъ вы сознали, что поступили правильно, что не сдлали ничего дурного, вы перестаете думать о совершившемся, какъ будто ничего и не было, и длу конецъ. Вотъ какъ вы поступаете.— То есть, конечно, я долженъ такъ поступить, сэръ.

— Ахъ, вы несправедливы къ себ! Вы именно такъ и поступаете, какъ слдуетъ, какъ должны поступить, говоритъ мистеръ Беккетъ и опять жметъ ему руку съ особенной нжностью.— Вотъ это-то и цнятъ въ человк вашей профессіи.

Мистеръ Снегсби бормочетъ какой-то подходящій отвтъ и отправляется домой, до такой степени смущенный событіями этого вечера, что не можетъ ршить, во сн или на яву онъ все это видлъ, во сн или на яву видитъ онъ теперь эти улицы, по которымъ идетъ, и этотъ мсяцъ, освщающій ему путь. Но вскор передъ нимъ доказательство того, что все это дйствительность,— несомннное доказательство въ образ мистрисъ Снегсби, бодрствующей въ папильоткахъ и ночномъ чепц. Она посылала уже Осу въ полицейскій участокъ съ офиціальнымъ заявленіемъ объ исчезновеніи мужа и втеченіе послднихъ двухъ часовъ съ величайшимъ совершенствомъ прошла черезъ вс степени обморока.

И,— какъ говоритъ съ большимъ чувствомъ маленькая женщина,— вотъ ваша благодарность!

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсфири.

Шесть пріятныхъ недль провели мы у мистера Бойторна и тогда только вернулись домой. За это время намъ часто случалось бывать въ парк, гулять по лсу, не разъ, если было по пути, заходили мы въ домикъ, гд укрывались отъ грозы, поболтать съ женою сторожа, но нигд не встрчали леди Дэдлокъ, лишь по воскресеньямъ видли ее въ церкви. Много гостей перебывало за это время въ Чизни-Вуд. по, несмотря на прекрасныя лица, окружавшія миледи, ея лицо всегда производило на меня то же впечатлніе, какъ и въ первый разъ. Даже теперь я не могу отдать себ отчета,— было ли это впечатлніе пріятное или тягостное, влекло ли меня къ ней, или отталкивало отъ нея, кажется, къ моему восхищенію примшивалась боязнь,— знаю только, что въ ея присутствіи мои мысли всегда переносились назадъ, къ ранней пор моей жизни.

Не разъ мн казалось, что и она также интересуется мною, что мое присутствіе, хотя можетъ быть нсколько иначе, но тоже волнуетъ ее, когда же я взглядывала н нее и видла се такой невозмутимой и неприступной, такой далекой отъ пеня, я чувствовала, что мое предположеніе нелпо. Мн казалось непростительной слабостью поддаваться странному впечатлнію, которое она на меня производила, и я изо всхъ силъ старалась не поддаваться.

Кажется, здсь умстно будетъ упомянуть объ одномъ случа. происшедшемъ незадолго до того, какъ мы оставили домъ мистера Бойторна.

Мы съ Адой гуляли въ саду, когда намъ сказали, что кто-то желаетъ говорить со мною, войдя въ маленькую столовую, я увидла горничную миледи, ту самую француженку, которая въ тотъ день, когда насъ застигла гроза, сняла башмаки и отправились въ замокъ босикомъ по мокрой трав.

— Mademoiselle!— начала она, пронизывая меня своимъ колючимъ взглядомъ: впрочемъ, видъ ея былъ самый любезный и въ манер не было ни подобострастія, ни дерзости.— Являясь сюда, я позволила себ слишкомъ большую смлость, но вы такъ добры, mademoiselle, что наврное извините меня.

— Вамъ не въ чемъ извиняться: мн передали, что вы желаете говорить со мною?

— Да, mademoiselle. Тысячу разъ благодарю за согласіе. Вы позволите мн говорить, не такъ-ли?

Она говорила быстро, самымъ непринужденнымъ тономъ.

— Разумется, сдлайте милость,— отвтила я.

— Вы такъ любезны, mademoiselle! Выслушайте же меня пожалуйста. Я оставила миледи, мы съ ней не могли поладить: миледи такъ горда, такъ высокомрна. Pardon! Вы совершенно правы, mademoiselle,— быстро прибавила она, угадавъ, что я хочу сказать, лишь только я успла подумать,— конечно, я не должна бы являться къ вамъ съ жалобами на миледи. Но больше я не скажу ни слова, кром того, что миледи горда и высокомрна. Это всему свту извстно.

— Пожалуйста къ длу.

— Сію минуту. Я такъ благодарна вамъ, mademoiselle, за вашу любезность. Mademoiselle, я невыразимо желаю поступить въ услуженіе къ молодой леди, такой же доброй, прекрасной, благовоспитанной, какъ вы. Вы настоящій ангелъ! Ахъ, если бъ я имла честь служить вамъ!

— Очень сожалю… начала было я.

— Не отказывайте мн впередъ, mademoiselle! И ея тонкія черныя брови нахмурились.— Не отнимайте у меня надежды. Я знаю, что мсто у васъ будетъ боле скромное, чмъ оставленное мною: придется жить въ деревн, ничего не значитъ,— именно этого я и желаю. Я знаю, что буду получать меньше жалованья, но я удовольствуюсь и малымъ.

— Увряю васъ, я не держу горничной, — отвтила я, смутясь при одной мысли имть при себ такую служанку.

— Ахъ, mademoiselle, почему же? Вы имли бы вполн преданную вамъ женщину, которая съ восторгомъ служила бы вамъ, честную, старательную, врную. Mademoiselle, я всмъ сердцемъ желаю поступить къ вамъ, о деньгахъ не будемъ говорить, берите меня такъ, даромъ.

Она говорила съ такимъ необыкновеннымъ пыломъ, что просто пугала меня, я невольно отступила назадъ, но она въ своемъ увлеченіи, казалось, этого не замчала и продолжала приставать ко мн, говоря быстро, хотя и сдержаннымъ голосомъ, держась изящно и вполн прилично.

— Mademoiselle! Я родомъ съ юга, мы народъ горячій, умемъ сильно любить и страстно ненавидть. Миледи была слишкомъ горда для меня, а я для нея, — теперь это дло прошлое, конченное. Примите меня въ услуженіе, и я буду служить вамъ врой и правдой. Я сдлаю для васъ больше, чмъ вы можете себ представить. Но все еще молчаніе! Mademoiselle, я сдлаю все, что только возможно. Если вы примете мои услуги, вы не раскаетесь, я буду служить вамъ хорошо. Вы даже не знаете, какъ я буду служить вамъ!

Пока я объясняла, почему мн невозможно взять ее,— при чемъ я не сочла нужнымъ прибавить, какъ мало желала этого,— она упорно смотрла на меня съ такимъ выраженіемъ, что мн казалось, я вижу передъ собою одну изъ тхъ женщинъ, которыя встрчались на Парижскихъ улицахъ въ эпоху террора. Она выслушала меня, ни словомъ не прерывая, и потомъ сказала своимъ пріятнымъ акцентомъ и самымъ кроткимъ голосомъ:

— Кончено! Вы не дадите мн иного отвта! Очень жаль, я должна отправиться въ другое мсто искать того, чего не нашла здсь. Позвольте мн поцловать вашу руку.

Коснувшись моей руки, она кажется успла въ одно мгновеніе разглядть на ней каждую жилку и посмотрла на меня еще внимательне прежняго. Сдлавъ послдній реверансъ, она спросила:

— Кажется, я удивила васъ, mademoiselle, въ тотъ день, когда была гроза?|

— Признаюсь, вс мы были изумлены.

— Я дала себ тогда обтъ, отвтила она, улыбаясь,— и хотла запечатлть въ своей памяти, что должна его сдержать. И я сдержу его. Adieu, mademoiselle!

Такъ кончилось наше свиданіе, и какъ я была рада, что оно кончилось!

Должно быть она вскор удалилась изъ тхъ мстъ, потому что больше я ее не встрчала. Теперь ничто не нарушало спокойствія этихъ пріятныхъ лтнихъ дней, какъ я уже говорила, когда шесть недль прошли, мы вернулись въ Холодный домъ.

Ричардъ прізжалъ къ намъ аккуратно каждую недлю въ субботу или воскресенье и оставался до понедльника, кром того, иногда совершенно неожиданно среди недли онъ прізжалъ верхомъ и, проведя вечеръ съ нами, узжалъ рано утромъ на слдующій день. Онъ былъ такой же оживленный, какъ всегда, говорилъ, что занимается усердно, но въ глубин души я не совсмъ была довольна имъ: мн казалось, что его рвеніе направлено не туда, куда слдуетъ, я была убждена, что ни къ чему, кром призрачныхъ надеждъ, не приведутъ его занятія роковымъ процессомъ, причинившимъ уже столько горя и несчастій. Теперь, по словамъ Ричарда, онъ постигъ самую суть этой загадки,— ничего нтъ проще, какъ устроить, чтобъ завщаніе, по которому ему и Ад достается не знаю ужъ сколько именно тысячъ фунтовъ, наконецъ было утверждено, если только въ Канцлерскомъ суд есть хоть капля здраваго смысла и справедливости (о, какъ страшно звучало въ моихъ ушахъ это слово ‘если’!), и счастливая развязка не замедлитъ послдовать въ самомъ непродолжительномъ времени. Въ доказательство онъ приводилъ вс аргументы, вычитанные имъ по этому вопросу, и каждый изъ нихъ укрплялъ его въ этомъ ослпленіи. Ричардъ сдлался завсегдатаемъ въ Канцлерскомъ суд, онъ говорилъ, что каждый день встрчаетъ тамъ миссъ Флайтъ и бесдуетъ съ ней,— что ему удалось заслужить ея благосклонность, и хотя онъ посмивается надъ нею, по жалетъ ее всмъ сердцемъ. Но ни разу не подумалъ онъ, что роковая цпь соединяетъ его цвтущую молодость съ ея увядшей старостью,— его надежды, свободныя, какъ втеръ, съ ея птицами, запертыми въ клтки, съ ея холоднымъ и голоднымъ чердакомъ, съ ея разстроеннымъ умомъ.

Ада любила Ричарда такъ сильно, что у нея не могло явиться никакихъ сомнній по поводу того, что онъ говорилъ или длалъ, опекунъ хотя и часто жаловался на восточный втеръ, хотя чаще обыкновеннаго бывалъ въ ворчальн, но хранилъ строгое молчаніе по этому предмету, поэтому, когда по просьб Кадди и Джеллиби я должна была отправиться въ Лондонъ, я написала Ричарду, чтобъ онъ встртилъ меня въ контор дилижансовъ, думая, что мы можемъ поговорить на свобод.

Когда я пріхала, онъ ужъ ждалъ меня, мы вышли, взявшись подъ руку, и при первой возможности заговорить съ нимъ серьезно, я спрашивала:

— Ну, Ричардъ, какъ вамъ кажется, на этотъ разъ ваше ршеніе прочно?

— О да, голубушка, все идетъ прекрасно.

— Но ршеніе ваше прочно?

— Что вы подъ этимъ подразумваете? спросилъ Ричардъ, весело засмявшись.

— Я спрашиваю относительно юриспруденціи.

— О все идетъ отлично.

— Вдь и раньше вы говорили то же, милый Ричардъ.

— По вашему такой отвтъ не годится, а? Ну, пожалуй, это и правда. Вы хотите узнать, окончательно ли я остановился на юриспруденціи?

Да — Какъ же я могу окончательно остановиться на этомъ?— И, желая показать трудность ршенія такого вопроса, Ричардъ сдлалъ выразительное удареніе на слов ‘окончательно’.— Можно ли что нибудь ршать окончательно, пока не ршено дло,— подъ этимъ словомъ я подразумеваю запрещенный предметъ.

— А вы думаете, что оно когда нибудь ршится?

— По крайней мр мн такъ сдается.

Нкоторое время мы шли молча, наконецъ Ричардъ заговорилъ съ той откровенностью, которая такъ къ нему располагала:

— Дорогая Есфирь, я понимаю васъ и отъ всего сердца желалъ бы быть боле постояннымъ,— разумется не относикльно Ады, которую люблю съ каждымъ днемъ все больше и больше,— но по отношенію къ самому себ, я не умю ясно выразить свою мысль, но вы понимаете, что я хочу сказать. Ужь я человкъ боле постоянный, я уцпился бы изо всхъ силъ за Беждера или за Кенджа и Карбоя, занимался бы ровно и систематически, не надлалъ бы долговъ…

— У васъ есть долги, Ричардъ?

— Да, небольшіе… Я сталъ немного играть на бильярд, ну и многое тому подобное… теперь, когда вы узнали, вы презираете меня, Эсфпрь, не правда ли?

— Вы отлично знаете, что нтъ.

— Вы лучше относитесь ко мн, чмъ я самъ. Меня страшно мучитъ, что у меня нтъ постоянства, но, дорогая Эсфирь, откуда же мн его взять? Если бъ вы поселились въ недостроенномъ дом, вы не могли бы прочно располагать въ немъ, если бъ вы были осуждены оставлять неоконченнымъ все, за что ни возьметесь, вамъ было бы трудно взяться за что бы то ни было,—такъ и со мною. Я родился и выросъ среди превратностей этого безконечнаго процесса, вліяніе его на меня началось еще съ той поры, когда я не зналъ хорошенько, что значитъ слово судъ, и продолжается до сихъ поръ. Вотъ я и вышелъ такимъ, какъ есть,— человкомъ, который по временамъ сознаетъ, что онъ вовсе недостоинъ любви та кого преданнаго существа, какъ кузина Ада.

Мсто, гд мы находились, было уединенное, закрывъ глаза руками, онъ зарыдалъ при послднихъ словахъ.

— О, Ричардъ, не горюйте! У васъ благородная натура, любовь Ады придастъ вамъ силъ на борьбу съ собою.

— Знаю, дорогая Эсфирь, знаю все это, проговорилъ онъ, сжимая мою руку.— Не обращайте вниманія на мою слабость. Давно ужъ у меня это лежитъ на душ много разъ хотлъ я поговорить съ вами, но или случая не было или мужества не хватало. Я знаю, что мысль объ Ад должна поддерживать меня, а выходитъ не такъ,—даже и тутъ мн не хватаетъ твердости. Я люблю Аду, готовъ за нее жизнь отдать, а длаю зло и ей и себ каждый день, каждый часъ. Но такъ не можетъ продолжатся вчно: дло будетъ слушаться послдній разъ и ршится въ нашу пользу, тогда вы и Ада увидите, какимъ я могу быть!

Мн было мучительно слышать его рыданія и видть его слезы, но оживленіе, съ которымъ онъ произнесъ послднія слова, надежда, звучавшая въ нихъ, опечалили меня еще больше.

— Эсфирь, я хорошо разсмотрлъ вс бумаги, я рылся въ нихъ цлые мсяцы, продолжалъ онъ и обычная веселость опять вернулась къ нему,—можете быть уврены, что ми выйдемъ изъ процесса побдителями. Правда, процессъ тянулся долгіе годы, но тмъ больше вроятности, что мы вскор дождемся его окончанія. Теперь наше дло опять стоитъ на очереди, скоро наконецъ послдуетъ благополучная развязка, и тогда увидите!

Вспомнивъ, что, говоря о Кендж и Карбо, онъ включилъ ихъ въ одну категорію съ мистеромъ Беджеромъ, я спросила, когда онъ намренъ зачислиться въ Линкольнъ-Иннъ.

— Опять! Я совсмъ не думаю зачисляться въ эту корпорацію отвчалъ онъ съ видимымъ усиліемъ,— довольно съ меня! Поработавши, какъ каторжный, надъ процессомъ Джерндайсовъ, я по горло насытился юриспруденціей и убдился, что не могу полюбить ее, кром того я становлюсь еще боле нершительнымъ оттого, что постоянно присутствую на мст дйствія!.. и къ нему вернулся прежній, самоувренный тонъ.— И такъ, весьма естественно, что теперь мои помыслы устремились… куда, какъ вы думаете?

— Не могу себ представить!

— Не смотрите такъ серьезно, дорогая Эсфирь. Я увренъ, что придумалъ самое лучшее, что могу сдлать. Такъ какъ я не нуждаюсь въ профессіи, которая давала бы средства къ жизни, потому что, когда процессъ кончится, я буду обезпеченъ, то и считаю эту карьеру, которая по характеру своему тоже боле или мене непостоянна, соотвтствующей тмъ условіямъ, въ какихъ я временно нахожусь, — какъ нельзя боле соотвтствующей могу сказать. Такъ куда же всего естественне было обратиться моимъ помысламъ?

Я взглянула на него съ недоумніемъ и отрицательно покачала головой.

— Какъ, а военная служба! отвтилъ Ричардъ съ глубокимъ убжденіемъ.

— Военная служба? переспросила я.

— Разумется, военная служба! Для этого надо только выправить патентъ, вотъ и все.

И онъ пустился въ объясненія, подтверждая ихъ вычисленіями, приготовленными заране въ его записной книжк, предположимъ, что онъ сдлаетъ въ шесть мсяцевъ, скажемъ, двсти фунтовъ долгу, въ такой же періодъ времени, служа въ арміи, онъ не задолжаетъ ни копейки, если твердо на это ршится, такимъ образомъ, поступивъ въ военную службу, онъ сберегаетъ четыреста фунтовъ въ годъ, т. е. въ пять лтъ дв тысячи фунтовъ,— сумму значительную. Потомъ онъ заговорилъ о жертв, которую приноситъ, разлучаясь на время съ Адой, о своей твердой ршимости вознаградить ея любовь, упрочить ея счастіе, побдить свои недостатки, пріобрсти устойчивость, которой ему не достаетъ, заговорилъ съ такой искренностью и простодушіемъ, что я почувствовала, какъ мучительно больно сжимается мое сердце. Я думала о томъ, чмъ это кончится, если такъ быстро, такъ безповоротно отразилась на лучшихъ свойствахъ его души роковая зараза, которая губила все, къ чему прикасалась.

Со всей пылкостью, на которую была способна, съ послдней искрой надежды, которая у меня еще сохранилась, я заговорила съ Ричардомъ, ради Ады я умоляла его не возлагать никакихъ упованій на Канцлерскій судъ. Ричардъ охотно соглашался со всмъ, что я говорила, краснорчиво громилъ Палату и все съ ней связанное, рисовалъ въ блестящихъ краскахъ, какимъ онъ станетъ… увы! тогда, когда злополучный процессъ выпуститъ его изъ своихъ когтей. Нашъ разворь продолжался долго, но въ сущности мы все топтались на одномъ мст.

Нуконецъ мы пошли къ Сого-Скверу, гд должна была ждать меня Каролина, назначившая это мсто потому, что тутъ мы могли поговорить спокойно, и потому еще, что оно неподалеку отъ Ньюменъ-Стрита. Кадди была въ томъ садик, что въ центр сквера,.и, увидавъ меня, поспшила къ намъ на встрчу. Перекинувшись съ нею нсколькими шутливыми фразами, Ричардъ оставилъ насъ вдвоемъ.

— У Принца есть ученикъ, черезъ котораго онъ досталъ ключъ отъ сада, если вы не прочь погулять тутъ со мною, мы запремъ калитку изнутри, и я могу на свобод разсказать вамъ то, для чего мн понадобилось выписать сюда мою милую голубушку.

— И прекрасно, душечка, вы не могли сдлать ничего лучше.

Кадди нжно поцловала меня, заперла калитку и, взявшись за руки мы стали расхаживать по саду, Кадди была въ полномъ восторг отъ нашего таинственнаго свиданія.

— Видите-ли Эсфирь: посл того, какъ вы сказали, что я сдлаю дурно, выйдя замужъ безъ вдома мамы, и что нехорошо, тоже оставлять ее въ полномъ невдніи относительно нашей помолвки,— хотя, должна признаться, я не врю, чтобъ мамаша много думала обо мн,— я ршила, что слдуетъ сообщить ваше мнніе Принцу. Во первыхъ потому, что я стараюсь примнять къ длу все, что вы мн совтуете, во вторыхъ, потому, что у меня нтъ секретовъ отъ Принца.

— Ну, чтожъ Кадди, онъ одобрилъ?

— О, голубушка моя! Увряю васъ, онъ одобритъ все, что бы вы ни сказали. Вы не имете ни малйшаго представленія о томъ, какого онъ о васъ мннія!

— Въ самомъ дл?

— Право! Другая на моемъ мст стала бы ревновать его къ вамъ, засмялась Кадди, лукаво покачавъ головой,— но меня это только радуетъ, потому что вы — первый другъ, который встртился мн въ жизни, и лучшій другъ, какой когда-нибудь у меня будетъ, по моему никто не можетъ уважать и любить васъ слишкомъ много.

— Честное слово, Кадди, это какой-то общій заговоръ противъ меня, вы вс поставили себ цлью захвалить меня! Но что же дальше?

— Сейчасъ скажу, и Кадди доврчиво скрестила свои руки на моей ше.— Ну, долго мы говорили объ этомъ, и я сказала: Принцъ, такъ какъ миссъ Соммерсонъ…

— Неужели вы такъ и назвали меня: миссъ Соммерсонъ.

Нтъ, конечно! я сказала Эсфирь, вскричала Кадди съ просіявшимъ лицомъ.— Я сказала Принцу: такъ какъ Эсфирь такого мннія, Принцъ, и постоянно продолжаетъ намекать на то же въ тхъ милыхъ записочкахъ, которыя вы такъ любите слушать, когда я читаю ихъ вамъ, то я ршила открыть всю правду мам, когда вы найдете удобнымъ. И мн кажется, Принцъ, Эсфирь думаетъ, что лучше, честне и благородне будетъ сказать вамъ обо всемъ своему отцу.

— Да, душечка, конечно, Эсфирь такъ думаетъ.

— Вотъ видите ли, я была права! воскликнула Кадди.— Ну, это очень встревожило Принца,— не потому, чтобъ онъ сомнвался въ себ,— а потому, что онъ питаетъ такое глубокое уваженіе къ старому мистеру Тервейдропу и боится, что при этой всти у отца можетъ сдлаться разрывъ сердца, или онъ упадетъ безъ чувствъ и вообще будетъ страшно пораженъ. Принцъ боится, что отецъ сочтетъ это непочтительностью въ себ и испытаетъ сильное потрясеніе, потому что, понимаете-ли, по своей утонченной натур старый мистеръ Тервейдропъ крайне чувствителенъ и впечатлителенъ.

— Будто?

— Ужасно впечатлителенъ!— Принцъ мн говорилъ. Такъ вотъ вс эти соображенія заставили мое милое дитя,— я не хотла сказать этого при васъ, Эсфирь, я часто называю Принца мое милое дитя… оправдывалась Кадди, сильно покраснвъ.

Я засмялась. Она тоже смялась и краснла, потомъ продолжала:

— Эти соображенія заставили его…

— Заставили кого?

— О, какая вы злая! упрекнула меня Кадди, и лицо ея запылало пуще прежняго,— милое дитя, если ужъ вамъ такъ хочется! Эти соображенія заставили его мучиться цлыя недли и откладывать объясненіе со дня на день. Наконецъ онъ сказалъ мн: ‘Кадди, мн кажется, будетъ легче начать разговоръ, если миссъ Соммерсонъ, которая пользуется расположеніемъ моего отца, согласится при этомъ присутствовать’, и я пообщала ему, что попрошу васъ…’ И посмотрвъ на меня робкимъ, по полнымъ надежды взглядомъ, она прибавила:— Кром того, я положила себ,— въ случа, если вы согласитесь,— просить васъ отправиться посл со мною къ мам. Вотъ что я подразумвала въ своей записк, когда писала, что собираюсь просить у васъ большого одолженія и помощи. Если вы, Эсфирь, согласитесь оказать мн эту услугу, мы оба вамъ будемъ ужасно благодарны.

— Дайте подумать, Кадди, отвчала я, притворившись, что мн надо обсудить этотъ вопросъ.— Правду сказать, я думаю, что, еслибъ понадобилось, я согласилась бы сдлать для васъ и побольше этого. Я готова къ услугамъ вашимъ и вашего милаго дитяти всегда, когда вамъ угодно.

Этотъ отвтъ привелъ Каролину въ совершенный восторгъ,— я думаю, никто въ мір не умлъ цнить такъ, какъ она, всякой незначительной услуги, самаго ничтожнаго одолженія. Мы прошлись раза два по саду, пока Кадди надвала новенькія перчатки и оправляла свой туалетъ, чтобы быть достойною ‘образца изящества’ и не потерять въ его мнніи, затмъ мы отправились прямо въ Ньюменъ-Стритъ. Разумется, Принцъ былъ по обыкновенію занять урокомъ. Когда мы вошли, онъ занимался съ двочкой, подающей очень мало надеждъ, неуклюжей какъ чурбанъ, съ надутымъ лицомъ и глухимъ голосомъ, при ней состояла чопорная мамаша, у которой былъ такой видъ, точно она чмъ-то недовольна. Смущеніе, въ которое нашъ приходъ повергъ учителя, конечно не содйствовало успшности преподаванія, и хотя урокъ продолжался, но толку выходило очень мало, наконецъ двочка перемнила башмаки, накинула шаль, чтобъ закрыть блое кисейное платье, и ушла вмст со своей мамашей.

Обмнявшись предварительно нсколькими словами, мы пошли разыскивать старика, и нашли въ единственной удобной комнат во всемъ дом,— его собственной. Онъ сидлъ на соф съ атрибутами своего изящества, шляпою и перчатками, и, подкрпляя себя легкой закуской, должно быть въ антрактахъ не торопясь совершалъ свой туалетъ, потому-что передъ нимъ стоялъ нессесеръ и лежали щетки и прочія туалетныя принадлежности,— все самаго изящнаго разбора.

— Отецъ! Миссъ Соммерсонъ, миссъ Джеллиби.

Польщенъ! Очарованъ! произнесъ мистеръ Тервейдропъ, вставая съ мста, и, приподнявъ плечи, отвсилъ намъ свой обычный поклонъ.— Прошу! (онъ подвинулъ намъ стулья). Садитесь! (Онъ поцловалъ кончики пальцевъ лвой перчатки). Я въ полномъ восторг. (И закативъ глаза, онъ сталъ ворочать блками)!— Мой скромный пріютъ превратился въ Эдемъ! (И онъ услся на софу такъ, какъ кром него не могъ бы сдлать ни одинъ джентльменъ во всей Европ).

— Опять застаете вы насъ, миссъ Соммерсонъ, среди тхъ же скромныхъ занятій: шлифуемъ, шлифуемъ! Опять прекрасный полъ поощряетъ и награждаетъ насъ, благосклонно удостоивая счастьемъ своего присутствія. Въ такія времена, какъ ныншнія, когда замчается страшный упадокъ въ отношеніи граціи со временъ Его Королевскаго Высочества принца Регента, моего патрона, смю сказать, особенно пріятно бываетъ узнать, что изящество еще не вполн попрано ногами жалкихъ ремесленниковъ и есть нкоторая надежда, что оно можетъ ожить, согртое улыбкой красоты.

Я промолчала, не найдя ничего подходящаго для отвта, онъ граціозно взялъ щепотку табаку.

— Дорогой сынъ мой, посл полудня у тебя четыре урока. Совтую теб закусить сандвичами и спшить.

— Благодарю васъ, папенька, я поспю. Милый папенька, могу ли просить васъ выслушать хладнокровно то, что я сейчасъ вамъ скажу?

— Праведное небо! воскликнулъ образецъ изящества, блдня отъ ужаса, потому что Принцъ и Кадди, взявшись за руки, опустились передъ нимъ на колни.

— Что такое? Въ здравомъ ли вы ум? Что это значитъ?

— Папенька! кротко отвтилъ Принцъ:— я люблю ее, мы обручены.

— Обручены! пролепеталъ мистеръ Тервейдропъ и, прислонившись къ спинк дивана, прикрылъ глаза рукою.— Мое сердце пронзено стрлой, пущенной рукой родного сына!

Принцъ продолжалъ, путаясь на каждомъ слов:

— Мы обручены уже давно… миссъ Соммерсонъ, узнавъ объ этомъ, посовтовала объявить обо всемъ вамъ, и была такъ добра, что согласилась присутствовать при этомъ. Папенька! Миссъ Джеллиби питаетъ къ вамъ глубокое уваженіе….

Мистеръ Тервейдропъ застоналъ.

— О, умоляю васъ, умоляю васъ, успокойтесь, папенька! И Принцъ торопливо прибавилъ:— Миссъ Джеллиби питаетъ къ вамъ глубочайшее уваженіе, забота о вашемъ спокойствіи будетъ всегда первой нашей обязанностью.

Мистеръ Тервейдропъ зарыдалъ.

— Успокойтесь, папенька, умоляю васъ! восклицалъ Принцъ.

— Сынъ мой! счастлива твоя святая мать, что ей не пришлось испытать этого удара. Разите глубже, не щадите! Убивайте на-повалъ!

— О, не говорите такъ, папенька! умолялъ Принцъ, заливаясь слезами.— Вы разбиваете мн сердце. Увряю васъ, что первое, чего мы желаемъ и къ чему будемъ стремиться — вашъ комфортъ. Каролина и я никогда не забудемъ своихъ обязанностей, она считаетъ своимъ долгомъ то, что я считаю своимъ,— мы часто объ этомъ бесдовали. Съ вашего одобренія и согласія, папенька, мы дадимъ обтъ сдлать вашу жизнь пріятной и счастливой.

— Рази глубже, рази на-повалъ, продолжалъ бормотать мистеръ Тервейдропъ, но, мн казалось, внимательно прислушивался къ словамъ сына.

— Милый, дорогой папенька, мы хорошо понимаемъ, что вы привыкли къ маленькимъ удобствамъ и имете на нихъ право, первой нашей заботой будетъ доставить вамъ эти удобства, мы поставимъ себ за честь, чтобы вы ни въ чемъ не нуждались. Если вы осчастливите насъ своимъ согласіемъ и дадите свое благословеніе, мы будемъ ждать со свадьбой, сколько вы назначите, и когда женимся, то, разумется, ваше благополучіе будетъ для насъ всегда на первомъ план. Вы всегда будете главой дома и хозяиномъ здсь, мы хорошо сознаемъ, что съ нашей стороны было бы преступленіемъ, еслибъ мы, забывъ свои обязанности, не стали изо всхъ силъ стараться сдлать вашу жизнь пріятной.

Мистеръ Тервейдропъ переживалъ жестокія внутреннія терзанія.

Наконецъ, пыхтя и отдуваясь въ своемъ тсномъ галстух, онъ выпрямился, принялъ подобающую позу на соф, предъ нами предстало безукоризненное воплощеніе благороднаго отца.

— Сынъ мой! Дти мои! Не могу противиться вашимъ просьбамъ, будьте счастливы! произнесъ онъ.

Никогда не видла я ничего подобнаго той картин, которую представлялъ этотъ старикъ, когда благосклонно помогалъ встать своей будущей невстк и протягивалъ руку сыну, который почтительно и съ трогательной благодарностью поднесъ ее къ губамъ.

— Дти мои! началъ мистеръ Тервейдропъ, усадивъ Каролину подл себя и отечески обнявъ ее лвой рукой, а правой упершись въ бокъ.— Сынъ мой, дочь моя! ваше счастье будемъ моей главной заботой, я буду стоять на страж его. Вы всегда будете жить у меня (вроятно онъ подразумвалъ: я всегда буду жить у васъ). Отнын этотъ домъ вашъ столько же, сколько и мой, считайте его своимъ. Дай Богъ, чтобъ еще много лтъ вы раздляли его со мной!

Дйствіе его изящныхъ пріемовъ было такъ могущественно, что Принцъ и Кадди были совершенно подавлены благодарностью, какъ будто онъ совершалъ въ ихъ пользу величайшее самопожертвованіе, а не пристраивался къ нимъ на хлба на всю жизнь.

— Что касается меня, дти, я въ той пор, когда листья блекнуть и желтютъ, и нельзя сказать, долго ли будутъ влачить жизнь эти послдніе останки истиннаго джентльменства въ нашъ вкъ ткачей и прядильщиковъ. Но пока продлятся дни мои, я долженъ отдавать свой долгъ обществу и буду по обыкновенію появляться въ город. Мои потребности ограничены и просты: вотъ эта скромная комнатка, необходимые предметы для моего туалета, легкій завтракъ и скромный обдъ — съ меня и достаточно. Разсчитывая на вашу привязанность въ соединеніи съ чувствомъ долга, я возлагаю на васъ удовлетвореніе этихъ потребностей, а объ остальномъ позабочусь самъ.

Они были буквально подавлены такимъ необкновеннымъ великодушіемъ.

— Сыпь мой, въ отношеніи того, чего теб не достаетъ,— изящества, съ которымъ надо родиться, которое можно развить воспитаніемъ, но нельзя пріобрсти, разъ его нтъ,— ты можешь положиться на меня. Я вренъ своему призванію со временъ блаженной памяти Его Королевскаго Высочества принца Регента, и не покину его! Нтъ мой сынъ! Если ты хоть-сколько нибудь гордишься скромнымъ положеніемъ, которое занимаетъ твой отецъ, будь увренъ, что оно никогда не затмится. У^тебя, Принцъ, качества совсмъ другія — не можемъ же мы вс быть одинаковы, желать этого было бы неблагоразумно,— работай будь, трудолюбивъ, добывай деньги и старайся расширить, на сколько возможно, кругъ своихъ учениковъ

— Расчитывайте на меня, милый папенька, я сдлаю все, что отъ меня будетъ зависть.

— Въ этомъ я не сомнваюсь: у тебя нтъ блестящихъ качествъ, сынъ мой, но ты трудолюбивъ и терпливъ. И такъ, дти мои, по примру святой женщины, на жизненномъ пути которой я имлъ счастье зажечь нсколько свтлыхъ лучей, заботьтесь о процвтаніи нашихъ классовъ, старайтесь удовлетворять мои скромныя потребности, и да благословитъ васъ Богъ!

Въ честь необыкновеннаго событія, мистеръ Тервейдропъ сдлался до того любезенъ, что я спросила Каролину, не пора ли намъ отправляться въ Тевисъ-Иннъ, если мы собираемся туда сегодня. Мы наконецъ ушли, разумется посл того, какъ помолвленные нжно простились другъ съ другомъ, Каролина была на верху блаженства и всю дорогу разсыпалась въ такихъ горячихъ похвалахъ старому мистеру Тервейдропу, что я ни за что не ршилась бы сказать ей ни одного слова ему въ осужденіе.

На окнахъ дома въ Тевисъ-Ипн были наклеены билетики съ извщеніемъ, что онъ отдается внаймы, самъ домъ казался еще грязне, мрачне, еще непрезентабельне прежняго. Дня за два передъ этимъ имя мистера Джеллиби появилось въ списк банкротовъ. Онъ былъ въ столовой съ двумя какими-то джентльменами, которые съ помощью счетныхъ книгъ, синихъ мшковъ и бумагъ, наваленныхъ цлыми грудами, длали отчаянныя усилія распутать его дла, самъ онъ, какъ мн показалось, когда Кадди по ошибк ввела меня въ эту комнату, совершенно отказывался понимать въ нихъ хоть что нибудь и сидлъ безмолвно и безучастно на углу большого обденнаго стола.

Дти шумли въ кухн совершенно одн, поднявшись наверхъ, въ комнату хозяйки дома, мы застали ее занятой обширной корреспонденціей: она распечатывала, прочитывала и сортировала письма, весь полъ вокругъ былъ усянъ лоскутками бумаги. Она была такъ погружена въ свои занятія, что хоть и посмотрла на меня тмъ страннымъ взглядомъ своихъ блестящихъ глазъ, который какъ будто виталъ гд-то въ другомъ мір, но не сразу узнала меня.

— А! миссъ Соммерсонъ! сказала она наконецъ.— А я думала совсмъ о другомъ. Надюсь, вы здоровы? Очень рада васъ видть. Какъ поживаетъ мистеръ Джерндайсъ и миссъ Клеръ?

Я съ своей стороны выразила надежду, что мистеръ Джеллиби хорошо себя чувствуетъ.

— Не совсмъ, отвтила мистриссъ Джеллиби самымъ спокойнымъ тономъ.— Въ его длахъ случилось разстройство, и онъ немножко не въ дух. По счастью для меня, мн некогда думать объ этомъ, — я такъ занята: въ настоящую минуту, миссъ Соммерсонъ, у насъ уже сто семьдесятъ семействъ, по пяти человкъ среднимъ числомъ въ каждомъ, частью ухали, частью узжаютъ на лвый берегъ Нигера.

Я подумала объ одномъ близкомъ ей семейств, которое не ухало и не узжало на лвый берегъ Нигера, и удивилась, какъ можетъ она быть столь спокойной.

— Я вижу, вы привели Кадди домой, замтила мистрисъ Джеллиби, бросивъ взглядъ на дочь.— Теперь для насъ большая рдкость видть ее дома, она почти совсмъ забросила свои прежнія занятія, такъ что я была принуждена нанять на ея мсто одного юношу.

— Я уврена, мамаша… начала Кадди.

— Ты вдь знаешь, Кадди, что я наняла себ въ помощники юношу,— онъ теперь обдаетъ,— зачмъ же ты противорчишь? возражала мистрисъ Джеллиби съ величайшей кротостью.

— Я не противорчу, мамаша, а только хотла сказать, что наврное вы не думали закабалить меня на всю жизнь въ черную работу.

Мистрисъ Джеллиби все это время продолжала распечатывать и сортировать письма, теперь она обвела ихъ выразительнымъ взглядомъ и отвчала съ ясной улыбкой:

— Я полагаю, милая моя, что твоя мать подаетъ теб примръ любви къ труду, кром того, что значитъ ‘закабалить въ черную работу?’ Если бы ты хоть сколько-нибудь сочувствовала судьбамъ человчества, ты была бы выше подобной идеи! Но у тебя, Кадди, нтъ ни малйшаго сочувствія,— я часто теб это говорила,— ни малйшаго сочувствія.

— Къ Африк, мама? Да, ни малйшаго.

— Разумется. Еслибъ по счастію я не была такъ занята, миссъ Соммерсонъ, — продолжала мистрисъ Джеллиби, благосклонно переводя на меня взглядъ, пока обдумывала, куда положить только что распечатанное письмо, — это бы огорчало и мучило меня. Но я должна думать о Барріубула-Га, мн необходимо сосредоточиваться, и въ этомъ одномъ мое спасеніе.

Каролина бросила на меня умоляющій взглядъ, и такъ какъ въ это время мистрисъ Джеллиби сидла обратившись ко мн лицомъ и созерцая далекіе берега Африки поверхъ моей шляпки, то я воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ коснуться предмета моего посщенія и привлечь къ нему вниманіе мистрисъ Джеллиби.

— Можетъ быть васъ удивляетъ, что я явилась сюда и прервала ваши занятія?— начала я.

— Я всегда рада васъ видть, — отвчала она, продолжая заниматься своимъ дломъ.

И прибавила съ кроткой улыбкой:

— Хоть и желала бы, чтобъ вы больше интересовались Барріубульскимъ проектомъ.

— Я пришла сюда съ Кадди, такъ какъ она думаетъ, что не должна имть секретовъ отъ своей матери, и находитъ, что мое присутствіе придастъ ей мужества и поможетъ сообщить вамъ одну ея тайну.

Мистрисъ Джеллиби на секунду оторвалась отъ своего занятія, покачала головой и безмятежно принялась за работу, сказавъ:

— Кадди, ты наврное собираешься сказать какую-нибудь глупость.

Кадди горько заплакала. Шляпка, у которой она развязала завязки, свалилась съ ея головы и тащилась за ней по полу.

— Мама! я помолвлена.

— Ахъ, Кадди, глупая двочка, какая ты простушка,— отвтила разсянно мистрисъ Джеллиби, глядя въ письмо, которое только что распечатала.

— Я помолвлена, мамаша, съ молодымъ мистеромъ Тервейдропомъ, который учитъ въ классахъ Ньюменъ-Стрита и мистеръ Тервейдропъ-старшій — онъ, мама, настоящій джентльменъ — далъ намъ свое согласіе, и я прошу вашего согласія, мамаша, потому что безъ него я не буду счастлива, никогда, никогда!— рыдала Каролина, которая забыла свои обычныя жалобы и все, кром своей привязанности къ матери.

— Видите, миссъ Соммерсонъ, какое счастье, что у меня столько занятій и что я принуждена постоянно сосредоточивать на нихъ свои мысли. Вотъ моя дочь помолвлена съ сыномъ танцмейстера, сама не симпатизируетъ судьбамъ человчества, хочетъ вступить въ среду, гд он не пользуются ни малйшимъ сочувствіемъ, тогда какъ одинъ изъ первыхъ филантроповъ нашего времени, мистеръ Кволь, говорилъ мн, что интересуется ею!

— Мама, я всегда ненавидла мистера Кволя, онъ внушаетъ мн отвращеніе!— со слезами отвчала Кадди.

— Кадди, Кадди!— съ величайшей снисходительностью вымолвила мистрисъ Джеллиби, распечатывая новый пакетъ.— Я не сомнваюсь, что ты его ненавидишь, и какъ же можетъ быть иначе: ты совершенно лишена гуманныхъ симпатій, которыми онъ переполненъ! Еслибы общественныя обязанности не были моимъ любимйшимъ чадомъ, еслибъ я не была занята дятельностію въ обширныхъ размрахъ и на широкомъ поприщ, тогда, миссъ Соммерсонъ, эти ничтожныя мелочи огорчали бы меня. Но позволю ли я, чтобъ глупыя выходки моей дочери, со стороны которой я не ожидала ничего другого, стала преградой между мной и огромнымъ африканскимъ континентомъ? Нтъ, нтъ и нтъ!— повторила мистрисъ Джеллиби самымъ спокойнымъ голосомъ и съ ясной улыбкой, продолжая распечатывать новые пакеты.

Я не знала, что сказать, потому что хотя и могла ожидать чего-нибудь подобнаго, но все-таки не была подготовлена къ полнйшему равнодушію, съ которымъ было принято извстіе, Кадди тоже, казалось, совершенно растерялась. Мистрисъ Джеллиби продолжала спокойно вскрывать и сортировать письма, повторяя по временамъ самымъ сладкимъ голосомъ:— нтъ, нтъ и нтъ!

— Мама, надюсь, вы не сердитесь на меня?— вымолвила, наконецъ, Каролина.

— Но истин, Кадди, ты неразумное дитя,— задавать такіе вопросы посл всего, что я высказала о томъ, какіе интересы наполняютъ мою душу!

— И я могу надяться, мама, что вы дадите свое согласіе и пожелаете намъ счастья?— спросила Кадди.

— Ты поступила, какъ глупая сумасбродная двочка, вмсто того, чтобъ посвятить себя на высокое служеніе обществу… но шагъ сдланъ: я взяла себ помощника, и больше объ этомъ не стоитъ говорить. Пожалуйста не надо, Кадди!— сказала она, когда дочь подошла поцловать ее, — ты мшаешь мн работать, а я должна покончить съ этой грудой писемъ до полученія вечерней почты.

Я подумывала было уйти, по меня остановили слдующія слова Каролины:

— Мама, вы позволите мн привести его къ вамъ?

Мистрисъ Джеллиби, которая уже погрузилась въ созерцаніе дальнихъ странъ, воскликнула:

— Бога ради, Каролина! Ты опять начинаешь! Кого привести?

— Его, мама.

— Кадди, Кадди!— укоризненно произнесла мистрисъ Джеллиби, недовольная тмъ, что ей надодаютъ такими пустяками, и прибавила съ видомъ мученицы:— Ты должна выбрать такой вечеръ, когда нтъ засданій Главнаго общества, собраній отдльныхъ секцій и вспомогательныхъ комиссій, ты должна сообразовать этотъ визитъ съ распредленіемъ моего времени. Вы очень добры, миссъ Соммерсонъ, что пришли сюда помочь этой дурочк. До свиданія! Мн не будетъ надобности извиняться передъ вами въ томъ, что у меня мало свободнаго времени, когда я скажу, что нынче утромъ я получила пятьдесятъ восемь писемъ отъ семействъ разныхъ фабричныхъ рабочихъ, желающихъ получить подробныя свдніи о природныхъ условіяхъ страны и о воздлываніи кофейныхъ плантацій.

Меня нисколько не удивило, что Кадди была печальна, когда мы спускались внизъ, что она разрыдалась, обнявъ меня за шею и повторяя, что лучше бы мать накричала на нее, разбранила ее, только бы не отнеслась къ ней съ такимъ обиднымъ равнодушіемъ, не удивилась я и тогда, когда Кадди сообщила мн, что ея гардеробъ такъ бденъ, что она не знаетъ даже, какъ ей прилично одться къ внцу. Мало-помалу мн удалось развеселить ее, распространившись о томъ, сколько можетъ она сдлать для своего несчастнаго отца и для Пеппи, когда у нея будетъ свой собственный домъ. Потомъ мы сошли внизъ, въ сырую темную кухню, гд Пеппи и его младшіе братья и сестры барахтались на каменномъ полу. Мы затяли съ ними такую возню, что я испугалась, какъ бы мое платье не разлетлось въ клочки, и во избжаніе этого прибгла къ волшебнымъ сказкамъ.

Время отъ времени изъ столовой слышались громкіе голоса, иногда раздавался стукъ упавшей мебели, и въ послднихъ случаяхъ мн всякій разъ чудилось, что это бдный мистеръ Джеллиби, посл тщетныхъ попытокъ разобраться въ своихъ длахъ, выскочилъ изъ-за обденнаго стола и бросился къ окну съ намреніемъ выпрыгнуть на мостовую.

Возвращаясь поздно вечеромъ домой, посл этого хлопотливаго дня, я на досуг много передумала о замужеств Кадди и пришла къ тому заключенію, что, несмотря на старика Тервейдропа, ея положеніе улучшится, и она станетъ счастливе. Хотя, повидимому, мало было шансовъ на то, чтобъ оба они когда нибудь поняли, что такое въ дйствительности образецъ изящества, но для нихъ такъ было пожалуй и лучше, да и кто пожелалъ бы имъ большей мудрости въ этомъ отношеніи? Что касается меня, я не желала имъ этого и почти стыдилась, что сама не могу врить въ него такъ, какъ они. Взглянувъ вверхъ на звзды, я вспомнила о тхъ, кто теперь плаваетъ въ далекихъ моряхъ, думала о томъ, какія-то звзды они теперь видятъ, и молилась, чтобъ мн всегда было даровано счастье быть полезной, на сколько могу, хоть кому-нибудь,

Когда я вернулась въ Холодный домъ, вс по обыкновенію такъ метъ обрадовались, что, еслибъ я не боялась ихъ огорчить, я бы заплакала отъ умиленія. Вс въ дом, отъ высшихъ до низшихъ, привтствовали меня съ такими веселыми лицами, такъ были счастливы услужить мн хоть чмъ нибудь, что я почувствовала себя самымъ счастливымъ созданіемъ въ мір.

Мы очень заболтались въ этотъ вечеръ, опекунъ и Лда заставили меня разсказать имъ все о Кадди, и я говорила, говорила безъ умолку, такъ что, придя къ себ въ комнату, я чуть не покраснла, вспомнивъ, сколько наболтала. Вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь, и посл того, какъ я сказала: ‘войдите!’ въ комнат появилась хорошенькая двочка въ траур и, сдлавъ мн реверансъ сказала топкимъ голосомъ:

— Къ вашимъ услугамъ, миссъ. Я Чарли.

— Ты Чарли?— съ удивленіемъ спросила я, наклоняясь къ ней, и, поцловавъ ее, прибавила: — Очень рада видть тебя, Чарли.

— Къ вашимъ услугамъ, миссъ. Я ваша служанка,— проговорила она своимъ нжнымъ голосомъ — Что такое?

— Мистеръ Джерндайсъ сдлалъ вамъ сюрпризъ, — я къ вашимъ услугамъ.

Обнявъ Чарли, я сла и молча смотрла на нее.

— О, миссъ!

Чарли захлопала рученками и по ея щекамъ съ ямочками покатились слезы.

— Представьте себ: Томъ въ школ, и учится такъ хорошо! А малютка Эмма у мистрисъ Блиндеръ, и та очень о ней заботится. Томъ бы и раньше поступилъ въ школу, Эмма и раньше бы перешла къ мистрисъ Блиндеръ, а я сюда, но мистеръ Джерндайсъ думалъ, что лучше намъ привыкнуть къ разлук по немножку, потому что мы такіе маленькіе. Отчего же вы плачете, миссъ? Не плачьте пожалуйста!

— Я не могу удержаться, Чарли.

— И я не могу удержаться, миссъ. Я къ вашимъ услугамъ, миссъ. Мистеръ Джерндайсъ думаетъ, что вы иногда будете меня учить. А съ Томомъ и Эммой мы будемъ видться разъ въ мсяцъ. Я такъ счастлива, такъ благодарна, миссъ!

И Чарли заплакала горючими слезами.

— Я такъ буду стараться быть вамъ хорошей служанкой!

— О, Чарли, не забывай никогда того, кто сдлалъ все это для васъ!

— Нтъ, миссъ, я никогда не забуду. И Томъ, и Эмма не забудутъ,— это сдлали вы, миссъ.

— Я ничего и не знала объ этомъ. Это все сдлалъ мистеръ Джерндайсъ, Чарли.

— Да, миссъ. Но онъ сдлалъ это ради васъ, чтобъ вы могли взять меня къ себ. Я — маленькій подарокъ вамъ отъ него, и все сдлано изъ любви къ вамъ. Будьте уврены, что и я, и Томъ всегда будемъ помнить это.

И, отеревъ глаза, Чарли вступила въ отправленіе своихъ обязанностей, принялась съ серьезнымъ видомъ взрослой расхаживать по комнат, прибирая все, что попадалось подъ руку, но вскор подошла ко мн неслышными шагами и опять стала просить:

— О, пожалуйста, не плачьте, миссъ!

— Не могу удержаться,— опять отвтила я.

— И я, миссъ, тоже не могу удержаться, — повторила Чарли.

Впрочемъ я плакала отъ радости, да и она также.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

Вскор посл того разговора со мною, о которомъ я дала здсь подробный отчетъ, Ричардъ повдалъ свои колебанія мистеру Джерндайсу. Хотя всть эта очень огорчила и разочаровала опекуна, но, какъ мн показалось, не была для него полнйшей неожиданностію.

Начались у нихъ долгія совщанія, часто они сидли вдвоемъ запершись до поздней ночи или все утро напролетъ, часто узжали на цлые дни въ Лондонъ, шли безконечные переговоры съ мистеромъ Кенджемъ. Опекунъ имлъ множество непріятныхъ хлопотъ, все это время онъ сильно страдалъ отъ перемнъ втра, безпрестанно ерошилъ свою гриву, такъ что кажется ни одного волоса не оставилъ на мст, по со мною и Адой былъ такъ же милъ, какъ всегда, хотя упорно обходилъ молчаніемъ то, что насъ интересовало. Отъ Ричарда, несмотря на вс наши старанія, мы не могли выпытать ничего, кром общихъ увреній, что все идетъ какъ нельзя лучше и кончится отлично, но это мало облегчало нашу тревогу.

Впрочемъ, потомъ мы узнали, что къ лорду-канцлеру обратились съ новымъ ходатайствомъ, гд въ защиту Ричарда указывалось на то, что онъ сирота и несовершеннолтній, и не знаю ужъ еще на что, въ суд было много преній по этому вопросу, лордъ-канцлеръ высказался публично въ томъ смысл, что Ричардъ непостоянный и взбалмошный юноша. Дло нсколько разъ откладывалось, отсрочивалось, выслушивалось, проходило разныя инстанціи, подавались новыя прошенія, наконецъ Ричардъ сталъ говорить намъ, что, вроятно, ему удастся поступить на службу не иначе какъ въ качеств семидесяти или восьмидесяти-лтняго ветерана. Ричардъ былъ вторично приглашенъ въ собственный лордъ-канцлера кабинетъ, гд его лордство весьма серьезно выговаривалъ ему за то, что онъ тратитъ по пусту время и не можетъ принять окончательнаго ршенія.

— Неправда ли, миленькая шутка эти упреки въ устахъ приказныхъ крючковъ? замтилъ намъ Рмчардъ, разсказывая объ этомъ.

Наконецъ было объявлено, что просьба уважена, фамилія Ричарда была занесена въ списки гвардейской кавалеріи, какъ кандидата на вакансію прапорщика, агенту была внесена нужная сумма на патентъ. Ричардъ по своему обыкновенію съ жаромъ набросился на изученіе предметовъ, необходимыхъ въ военной служб, и началъ вставать въ пять часовъ утра, чтобъ упражняться въ фехтованіи. Въ этихъ событіяхъ прошла судебная сессія, прошли вакаціи, иногда до насъ доходили слухи, что дло Джерндайсовъ вновь назначено къ слушанію или вновь отложено, что о немъ упоминалось или что оно докладывалось, что оно выступало на сцену или опять исчезало. Ричардъ жилъ теперь въ Лондон, у новаго учителя, и не могъ бывать у насъ такъ часто, какъ прежде, опекунъ по прежнему хранилъ строгое молчаніе, такъ прошло нсколько времени, пока Ричардъ получилъ чинъ прапорщика и предписаніе присоединиться къ своему полку, который стоялъ въ Ирландіи.

Съ этой встью онъ прискакалъ къ намъ вечеромъ на почтовыхъ, опекунъ имлъ съ нимъ долгій разговоръ, наконецъ, высунувъ голову въ дверь той комнаты, гд сидли мы съ Адой, закричалъ:

— Двочки, идите сюда!

Когда мы вошли, Ричардъ, который послднее время всегда бывалъ въ прекрасномъ настроеніи духа, стоялъ у камина пасмурный и сердитый.

— Ада! Рикъ и я несогласны во мнніяхъ. Полно, полно, Рикъ, смотри повеселе.

— Вы очень жестоки ко мн, сэръ, отвтилъ Ричардъ.— Это для меня тмъ чувствительне, что вы всегда были добры и внимательны ко мн. Я никогда не съумю отблагодарить васъ за все, что вы для меня сдлали. Безъ васъ я никакъ не могъ бы устроить теперь свое поступленіе въ полкъ.

— Пусть такъ, но мн хотлось бы сдлать для тебя нчто большее,— примирить тебя съ самимъ собою.

— Надюсь, вы извините меня, сэръ, если я скажу вамъ, что, по моему мннію, я лучшій судья во всемъ, что касается меня лично, отвтилъ Ричардъ надменно, хотя все еще сохраняя почтительный тонъ.

Мистеръ Джерндайсъ нисколько не потерялъ хорошаго расположенія духа посл такого отвта и шутливо замтилъ:

— Надюсь, ты извинишь меня, дорогой Ричардъ, если я скажу, что хотя съ твоей стороны совершенно понятенъ такой образъ мыслей, но я думаю иначе. Я долженъ исполнить свой долгъ, въ противномъ случа ты же самъ осудишь меня впослдствіи, когда будешь въ состояніи хладнокровно отнестись къ длу, а я хочу сохранить твое уваженіе.

Ада такъ поблднла, что опекунъ поспшилъ усадить ее въ свое большое кресло и самъ слъ подл.

— Это сущіе пустяки, дорогая моя, не волнуйся. Простая размолвка между друзьями, которую мы сочли нужнымъ сообщить теб, потому что ты причиной ея. Пожалуйста же не пугайся.

— Разъ я знаю, что это исходитъ отъ васъ, кузенъ Джонъ, я не пугаюсь, отвтила Ада, улыбаясь ему.

— Благодарю, душенька. Удли мн минуту вниманія, и старайся не смотрть на Рика, прошу и твоего вниманія, хозяюшка. И, взявъ въ свою руку ручку Ады, свсившуюся съ кресла, онъ продолжалъ:— Помнишь ли ты, дорогая двочка, нашъ разговоръ посл того, какъ маленькая старушка сообщила мн о вашей любви?

— Возможно ли, кузенъ Джонъ, чтобъ мы съ Ричардомъ могли когда нибудь забыть, съ какой добротой вы отнеслись къ намъ въ тотъ памятный вечеръ!

— Я никогда не забуду, сказалъ Ричардъ.

— Я тоже, повторила Ада.

— Тмъ легче, мн будетъ высказаться, тмъ легче намъ будетъ прійти къ соглашенію, сказалъ мистеръ Джерндайсъ съ просіявшимъ лицомъ.— Ада, птичка моя, ты знаешь, что теперь Рикъ избралъ себ профессію въ послдній разъ, чтобъ устроить его поступленіе на службу и снабдить всемъ нужнымъ, понадобится все, что осталось отъ его состоянія: оно все истрачено, и отнын онъ навки привязанъ къ тому пути, который избралъ.

— Совершенно врно: истрачено все, что у меня было,— я очень радъ, что узналъ объ этомъ,— но это далеко не все, что мн принадлежитъ, сэръ…

— Рикъ, Рикъ! въ ужас крикнулъ мистеръ Джерндайс измнившимся голосомъ, поднимая руки, какъ будто для того, чтобъ зажать себ уши,— ради Господа Бога не ожидай ничего отъ судебнаго ршенія, не возлагай никакихъ упованій на это проклятіе, которое тяготетъ надъ нашей семьею! Что бы ни выпало теб на долю въ этой жизни, никогда не обращай своихъ взоровъ къ ужасному призраку, который преслдуетъ насъ столько лтъ. Лучше жить въ долгъ, лучше просить милостыню, лучше умереть.

Горячность, съ которой было произнесено это воззваніе, напугала насъ, Ричардъ закусилъ губы и взглянулъ на меня, чувствуя, что я также думаю о томъ, какъ необходимо ему теперь сдержаться и не сказать того, что готовилось слетть съ его языка.

— Ада, голубушка моя, я говорю рзко, по вдь я живу въ Холодномъ дом и видлъ здсь во-очію послдствія того, отъ чего васъ предостерегаю, заговорилъ мистеръ Джерндайсъ своимъ прежнимъ тономъ.— Но довольно объ этомъ. Вступая теперь на новое поприще, Ричардъ рискуетъ всмъ, что иметъ. Послднее его имущество поставлено на карту. Поэтому я совтую и ему и теб, ради васъ обоихъ, разстаться чужими, съ сознаніемъ, что васъ ничто не связываетъ. Я долженъ пойти даже дальше. Выскажусь откровенно,— вы сами, по своей доброй вол, доврились мн, и я также свободно доврюсь вамъ, я попрошу васъ съ этого дня отказаться другъ отъ друга и сохранить только родственныя отношенія.

— Лучше сразу сказать, что вы потеряли ко мн всякое довріе, сэръ, и совтуете Ад сдлать то же.

— Лучше не говорить ничего подобнаго, Рикъ, потому что я этого не думалъ.

— Вы думаете, что я началъ дурно, сэръ, и это правда.

— Я высказалъ во время нашего послдняго разговора свое мнніе относительно тебя и свои надежды, отвтилъ мистеръ Джерндайсъ самымъ сердечнымъ и ободряющимъ тономъ:— ты вовсе еще и не начиналъ, твое время еще не прошло, наступаетъ минута серьезно отнестись къ жизни, начни же хорошо. Вы оба еще очень молоды, милые мои, будьте только братомъ и сестрой и ничмъ больше,— боле тсныя узы будутъ возможны, Рикъ, тогда, когда трудомъ ты пробьешь себ дорогу къ жизни, не раньше.

— Вы очень жестоки ко мн, сэръ,— я не могъ предположить, чтобъ вы были такъ жестоки.

— Мой дорогой мальчикъ, я жестокъ и къ самому себ, оттого что принужденъ огорчить васъ. Но отъ васъ самихъ зависитъ помочь горю. Ада! для него будетъ лучше, если онъ будетъ чувствовать себя свободнымъ, не связаннымъ юношеской клятвой. Рикъ! для нея это будетъ лучше, гораздо лучше, ты обязанъ сдлать это для нея. Ну, каждый изъ васъ и сдлаетъ то, что лучше для другого, и вамъ обоимъ будетъ лучше.

— Почему это будетъ лучше, сэръ? поспшно возразилъ Ричардъ.— Не то было, когда мы открыли вамъ свои сердца. Вы тогда говорили не то.

— Съ тхъ поръ мое мнніе измнилось, я не виню тебя, Рикъ, но мое мнніе измнилось.

— Относительно меня, сэръ?

— Относительно васъ обоихъ. Вы еще слишкомъ молоды, чтобъ поручиться другъ за друга, этого не слдуетъ допускать, и я не могу на это согласиться. Полно, милые мои, начнемъ сначала! Что прошло, то быльемъ поросло, перевернемъ страницу и начнемъ писать на чистомъ лист.

Ричардъ съ безпокойствомъ взглянулъ на Аду, но не скасказалъ ни слова.

— До сихъ поръ я избгалъ толковать объ этомъ съ вами и съ Эсфирью, чтобъ обсудить вопросъ всмъ вмст и чтобъ каждый могъ отнестись къ нему безъ предвзятаго мннія. Теперь же, высказавъ все это, искренне вамъ совтую, всмъ сердцемъ умоляю васъ отказаться другъ отъ друга. Предоставьте все времени, совсти, постоянству. Поступивъ иначе, вы раскаетесь и заставите меня каяться въ томъ, что я васъ сблизилъ.

За этимъ послдовало долгое молчаніе.

— Кузенъ Ричардъ! начала наконецъ Ада, поднявъ на его лицо нжный взглядъ ясныхъ голубыхъ глазъ,— по моему, посл всего, что намъ сказалъ кузенъ Джонъ, намъ не остается выбора. Относительно меня ты можешь быть совершенно спокоенъ, оставляя меня на попеченіи кузена Джона, будь увренъ, что мн не останется ничего желать, если я во всемъ буду слдовать его совтамъ… Я не сомнваюсь въ теб, кузенъ Ричардъ… (тутъ Ада немножко смутилась), я не думаю, чтобъ ты полюбилъ другую, но, что бы ни случилось, я никогда тебя не осужу и всегда буду желать теб счастія. Мн ты можешь врить, кузенъ Ричардъ, я не измнчива, но и не безразсудна… Вдь и для брата и для сестры можетъ быть тяжелая разлука, и мн очень тяжело, Ричардъ, но вдь это для твоего же счастія. Я всегда буду вспоминать о теб съ Эсфирью и… и можетъ быть ты будешь думать иногда обо мн, кузенъ Ричардъ. И такъ, теперь мы опять только братъ и сестра, Ричардъ, сказала она, вставая и протягивая ему дрожащую ручку,— можетъ быть навсегда, но я буду вчно молиться за своего дорого брата, чтобъ Богъ благословилъ его, гд бы онъ ни былъ.

Мн казалось, странно, что Ричардъ не можетъ простить опекуну высказаннаго имъ мннія, хотя самъ Ричардъ говорилъ мн то же и даже въ боле рзкихъ выраженіяхъ. Однако жъ дло было такъ. Съ грустью стала я замчать, что съ этой минуты Ричардъ никогда уже не былъ такъ откровененъ и простъ съ мистеромъ Джерндайсомъ, какъ прежде, тотъ же, хотя и имлъ уважительные поводы, нисколько но измнился по отношенію къ Ричарду, поэтому исключительно одинъ Ричардъ былъ причиной того отчужденія, которое возникло между ними.

Приготовленія къ отъзду и хлопоты объ экипировк скоро развлекли и даже утшили Ричарда въ разлук съ Адой, которая оставалась въ Гертфордшир, пока онъ со мною и съ мистеромъ Джерндайсомъ узжалъ на недлю въ Лондонъ. Онъ вспоминалъ о ней какъ-то порывами, и въ такія минуты проливалъ потоки слезъ и осыпалъ себя самыми тяжелыми упреками, но спустя нсколько минуть уже составлялъ несбыточные планы, толковалъ о томъ, какъ они оба вскор разбогатютъ, будутъ счастливы на вки, и опять становился такимъ же веселымъ, какъ всегда. Это было очень хлопотливое время, мы съ Ричардомъ бгали цлые дни по магазинамъ, покупая самыя разнообразныя вещи, которыя, по его мннію, были для него необходимы, не знаю ужъ, чего бы онъ не накупилъ, еслибъ его предоставить самому себ. Мн Ричардъ доврялъ безусловно, часто очень трогательно и съ большимъ чувствомъ каялся мн въ своихъ ошибкахъ и говорилъ о своемъ твердомъ намреніи исправиться, онъ столько твердилъ о томъ, какъ эти разговоры со мною ободряютъ его, что я не уставала съ нимъ бесдовать.

Всю эту недлю къ намъ ежедневно являлся фехтовать съ Ричардомъ одинъ бывшій кавалерійскій солдатъ, красивый, высокій человкъ съ открытымъ лицомъ и смлымъ видомъ, уже нсколько мсяцевъ Ричардъ бралъ у него уроки фехтованія. Я столько слышала про него и отъ Ричарда, и отъ опекуна, что однажды пошла съ работой въ ту комнату, куда онъ долженъ прійти.

— Доброе утро, мистеръ Джоржъ! сказалъ ему опекунъ, съ которымъ мы только вдвоемъ были дома въ то утро.— Мистеръ Карстонъ скоро вернется, а пока миссъ Соммерсонъ будетъ пріятно съ вами познакомиться. Садитесь.

Онъ слъ, не взглянувъ на меня, какъ мн показалось, немного смущенный моимъ присутствіемъ, и нсколько разъ провелъ своей массивной загорлой рукой по верхней губ.

— Вы пунктуальны, какъ солнце, сказалъ ему опекунъ.

— Военная выправка, сэръ. Въ силу привычки, только въ силу привычки. Я отнюдь не дловой человкъ.

— Однако жъ, какъ мн говорили, вы держите большое заведеніе?

— Я держу галлерею для стрльбы, только вовсе не большую.

— Каково стрляетъ и фехтуетъ мистеръ Карстонъ? спросилъ опекунъ.

— Недурно, отвчалъ мистеръ Джоржъ, скрестивъ руки на груди, отъ чего показался еще массивне.— Еслибъ мистеръ Карстонъ захотлъ, онъ могъ бы выучиться превосходно владть оружіемъ.

— Разв онъ не старается?

— На первыхъ порахъ, сэръ, онъ занимался очень усердно, но потомъ охладлъ. Вроятно его что-нибудь отвлекаетъ, можетъ быть мысль о какой-нибудь молодой леди? и въ первый разъ его ясные темные глаза обратились на меня.

— Увряю васъ, мистеръ Джоржъ, что отвлекаетъ его не мысль обо мн, хотя вы кажется подозрваете меня, отвтила я, смясь.

Его смуглое лицо покраснло, поклонившись мн по военному, онъ отвтилъ:— Надюсь, миссъ не обидлась. Я человкъ неотесанный.

— Напротивъ, я сочла это за комплиментъ.

Прежде онъ совсмъ не глядлъ на меня, за то теперь нсколько разъ подъ-рядъ бросилъ быстрый взглядъ на мое лицо и спросилъ опекуна съ застнчивостью, странной въ такомъ мужественномъ человк:

— Прошу прощенья, сэръ, но мы сдлали мн честь назвать имя молодой двицы…

— Миссъ Соммерсонъ.

— Миссъ Соммерсонъ, повторилъ онъ, взглянувъ на меня еще разъ.

— Вамъ знакома эта фамилія? спросила я.

— Нтъ, миссъ, я никогда ее не слыхивалъ. Я думаю, гд я васъ видлъ.

Такая искренность звучала въ его словахъ, что, поднявъ глава отъ работы, я съ любопытствомъ взглянула на него и сказала:

— Не думаю, чтобъ мы встрчались: я хорошо запоминаю лица.

— Я также, миссъ, отвтилъ онъ, смотря мн прямо въ лицо своими темными глазами.— Гм! съ чего мн это пришло въ голову!

Онъ опять густо покраснлъ и такъ былъ смущенъ своими попытками припомнить, какое воспоминаніе соединялось у него съ моимъ лицомъ, что опекунъ поспшилъ къ нему на выручку, спросивъ, много ли у него учениковъ.

Число ихъ постоянно мняется, сэръ, по большей части бываетъ достаточно, но прожить на этотъ заработокъ все таки трудно.

— А какого сорта люди приходятъ въ вашу галлерею?

— Разнаго сорта: англичане и иностранцы, отъ джентльменовъ до подмастерьевъ включительно. Случалось приходили француженки и очень искусно стрляли изъ пистолета, разумется являлись и сумасшедшіе, но они проникаютъ всюду, куда свободенъ доступъ.

— А не приходятъ ли къ вамъ практиковаться съ злостнымъ намреніемъ закончить свою практику на живыхъ мишеняхъ? шутливо спросилъ опекунъ.

— Рдко, однако бываютъ и такіе, но по большей части приходятъ или съ цлью развить въ себ ловкость, или просто отъ нечего длать.

Мистеръ Джоржъ выпрямился, уперся руками въ колни и прибавилъ:

— Прошу прощенья за нескромный вопросъ,— вы имете дло въ суд, если не ошибаюсь?

— Къ сожалнію, да.

— У меня бывалъ одинъ изъ вашихъ собратовъ.

— То есть изъ имющихъ дло съ судомъ? переспросилъ опекунъ.— Зачмъ же онъ васъ посщалъ?

— Этого человка столько таскали по мытарствамъ, такъ раздражили, утомили и измучили, что онъ совсмъ сбсился. Не думаю, чтобъ онъ хотлъ цлить въ кого нибудь, но ко мн онъ являлся раздраженный до послдней степени, уплачивалъ за пятьдесятъ выстрловъ впередъ и стрлялъ до тхъ поръ, пока становился весь красный. Какъ-то разъ, когда въ галлере не было кром него никакихъ постителей, онъ разсказалъ мн обо всхъ своихъ обидахъ. Товарищъ! отвтилъ я ему,— значитъ, стрльба служитъ вамъ предохранительнымъ клапаномъ, черезъ который вы выпускаете накопившуюся злобу: это было бы хорошо, не будь вы въ такомъ состояніи, теперь же мн совсмъ не нравится ваше увлеченіе стрльбой, на вашемъ мст я выбралъ бы что нибудь другое. Высказывая свое мнніе, я ожидалъ какой нибудь вспышки съ его стороны, такъ какъ онъ былъ страшно раздраженъ, но онъ принялъ мои слова очень хорошо, бросилъ стрлять, мы пожали другъ другу руки и съ тхъ поръ сдлались друзьями.

— Что это былъ за человкъ? спросилъ опекунъ, очень заинтересованный разсказомъ.

— Прежде, когда онъ еще не превратился въ разъяреннаго быка, котораго травятъ собаками, онъ былъ скромнымъ фермеромъ въ Шропшир, отвтилъ мистеръ Джоржъ.

— Его фамилія Гридли?

— Да, сэръ.

Пока я обмнивалась съ опекуномъ нсколькими словами, выражавшими удивленіе по поводу страннаго совпаденія, мистеръ Джоржъ опять нсколько разъ посмотрлъ на меня. Я объяснила ему, откуда мы знаемъ Гридли. Онъ принялъ объясненіе, какъ величайшую любезность съ моей стороны, и въ знакъ признательности опять поклонился мн по военному.

— Не могу понять отчего, но при взгляд на ваше лицо мн что-то припоминается, повторилъ онъ, вглядываясь въ меня, провелъ своей сильной рукой по темнымъ кудрямъ, какъ будто желая прогнать какую то неотвязную мысль, потомъ нагнулся немного впередъ, подбоченясь одной рукой, положивъ другую на колно, и въ печальномъ раздумь уставился въ полъ.

— Мн очень грустно было узнать, что вслдствіе своего раздраженнаго состоянія Гридли попалъ въ новыя непріятности и теперь скрывается, сказалъ опекунъ.

— Такъ и мн говорили, сэръ, отвтилъ мистеръ Джоржъ, продолжая задумчиво смотрть на полъ, — такъ и мн говорили.

— Не знаете ли, куда онъ скрылся?

— Нтъ, сэръ, я ничего не могу сказать о немъ, отвтилъ мистеръ Джоржъ, подымая глаза и выходя изъ своей задумчивости.— Я думаю, недолго ему маяться на свт. Даже самое мужественное., сердце, которое можетъ терпть цлые годы, но выдерживаетъ наконецъ.

Приходъ Ричарда прервалъ разговоръ. Мистеръ Джоржъ всталъ, опять раскланялся со мной по своему, распрощался съ опекуномъ и вышелъ изъ комнаты своей тяжелой походкой.

Это было утро дня, назначеннаго для отъзда Ричарда, вс покупки были сдланы, укладку вещей я кончила посл, полудня, и наше время было свободно до поздняго вечера, когда Ричардъ долженъ былъ отправиться въ Ливерпуль, а оттуда дальше. Въ этотъ день дло Джерндайсовъ опять стояло на очереди, поэтому Ричардъ предложилъ мн пойти въ судъ послушать, что тамъ длается. Такъ какъ это былъ послдній день его пребыванія съ нами, и онъ очень просилъ меня, я согласилась: кстати я ни разу еще не была въ суд. Мы отправились въ Вестминстеръ, гд въ то время происходили засданія Верховнаго суда, дорогою мы уговаривались о письмахъ, какія будемъ писать другъ другу, и строили радужные планы относительно будущаго. Мистеръ Джерндайсъ зналъ, куда мы идемъ, потому его, конечно, не было съ нами.

Когда мы вошли, лордъ-канцлеръ, тотъ самый, котораго я видла въ его собственномъ кабинет въ Линкольнъ-Иин, засдалъ чрезвычайно торжественно на своемъ возвышеніи, пониже его, на покрытомъ краснымъ сукномъ стол, лежали печати, жезлъ и стоялъ безвкусный букетъ, величиною съ цлый цвтникъ, наполнявшій благоуханіемъ всю залу. Еще пониже засдалъ длинный рядъ стряпчихъ съ кипами бумагъ на половик у ихъ ногъ, множество адвокатовъ въ парикахъ и маи тіяхъ, нкоторые изъ нихъ бесдовали, другіе спали, одинъ ораторствовалъ, но никто не удлялъ ему ни малйшаго вниманія. Лордъ-канцлеръ сидлъ прислонившись къ спинк своего удобнаго кресла, облокотясь на мягкія ручки и опустивъ голову на руку. Одни изъ присутствовавшихъ дремали, другіе читали газеты или прохаживались въ глубин залы, или, собравшись въ группы, о чемъ-то перешептывались, повидимому вс чувствовали себя прекрасно, никто никуда не спшилъ и каждый расположился, какъ ему было удобне.

При вид безмятежнаго спокойствія, царившаго здсь, при вид этихъ пышныхъ одяній и торжественной обстановки невольно приходило на мысль, какую жалкую жизнь влачатъ истцы, какой смертью они умираютъ, приходили на мысль лишенія и страданія горемыкъ, пущенныхъ по міру представителями этого великолпія. Столько разбитыхъ надеждъ, столько озлобленныхъ сердецъ, въ которыхъ бушуетъ раздраженіе,— что до того! изо дня въ день, изъ года въ годъ здсь плавно, невозмутимо, въ строгомъ порядк, съ тми же формальностями совершается все та же комедія. Величественно засдаютъ лордъ-канцлеръ и безчисленный сонмъ юристовъ, спокойно посматриваютъ они другъ на друга и на зрителей, какъ будто никто изъ нихъ и не слыхивалъ, что по всей Англіи считается горькой насмшкой слово ‘правосудіе’, представителями котораго они состоятъ, ради котораго они собрались здсь,— что общее мнніе признаетъ невозможнымъ чудомъ, чтобъ это гнусное, гадкое слово принесло кому-нибудь хоть крупицу добра.

Мн, неискушенной опытомъ, все это казалось какимъ-то страннымъ, невроятнымъ противорчіемъ, котораго я никакъ не могла постигнуть. Сидя тамъ, куда меня посадилъ Ричардъ, я старалась слушать и смотрть, но все, окружавшее меня, такъ мало походило на дйствительность, что казалось мн сномъ,— все, кром бдной помшанной, миссъ Флайтъ, улыбавшейся судьямъ со своей скамьи.

Какъ только миссъ Флайтъ увидла насъ, она направилась къ тому мсту, гд мы сидли, граціозно выразила свою радость привтствовать меня въ своихъ владніяхъ и стала указывать ихъ главныя достопримчательности съ величайшей гордостью и удовольствіемъ. Мистеръ Кенджъ тоже подошелъ къ намъ и, точно хозяинъ, считающій долгъ гостепріимства необходимымъ для поддержанія чести своего дома, привтствовалъ насъ со всей благосклонностью и скромностью, приличествующей владльцу.

— Неудачный день для посщенія, сказалъ онъ мн, — лучше бы вамъ прійти въ день перваго засданія, при начал сессіи, впрочемъ, и теперь зрлище внушительное, очень внушительное.

Спустя полчаса посл нашего прихода, дло, которымъ занимались,— если можно, говоря о господахъ юристахъ, употребить такое выраженіе,— повидимому угасло само собою, не приведя ни къ какому результату, что, конечно, всми и ожидалось. Лордъ-канцлеръ сбросилъ съ своего пюпитра связку бумагъ тмъ джентльменамъ, что сидли пониже, и кто-то провозгласилъ: Дло Джерндайса съ Джерндайсомъ! Поднялся шумъ и хохотъ, началось бгство изъ залы всхъ постороннихъ, стали появляться груды документовъ, толстыя связки бумагъ и туго набитые синіе мшки. Дло было поднято ‘для дальнйшаго хода и направленія’ объ опредленіи судебныхъ издержекъ, на сколько я могла помять (правду сказать, я понимала довольно смутно), но я насчитала двадцать три облаченныхъ въ парики джентльмена, которые приняли участіе въ обсужденіи вопроса, хотя, повидимому, понимали въ немъ не больше моего. Джентльмены тараторили на перебой, давали объясненія лорду-канцлеру, противорчили другъ другу, одни говорили, что дло было такъ, другіе, что оно было вотъ этакъ, нкоторые для шутки предлагали прочесть толстые томы показаніи, чмъ много позабавили остальныхъ, послышался хохотъ, шумъ, вс причастные длу пришли въ безотчетное веселое настроеніе и, видимо, окончательно перестали понимать другъ друга. Клерки продолжали приносить новыя кипы бумагъ, много рчей было начато и прервано, наконецъ черезъ часъ или около того пришли къ такому ршенію, какъ объяснилъ намъ мистеръ Кенджъ, чтобъ дло ‘пока отложить’, посл чего стали опять связывать и уносить бумаги, хотя далеко еще не вс были принесены.

Услышавъ, чмъ все кончилось, я взглянула на Ричарда и была поражена страдальческимъ выраженіемъ его молодого лица.

— Не можетъ же такъ продолжаться вчно, милая Эйфирь! Въ слдующій разъ будетъ больше удачи. Вотъ все, что онъ сказалъ мн.

Я видла мистера Гуппи, который разбиралъ и приносилъ бумаги мистеру Кенджу, онъ поклонился мн съ такой безнадежностью во взор, что я почувствовала живйшее желаніе поскоре удалиться, Ричардъ предложилъ мн руку, и мы направились было къ выходу, когда мистеръ Гуппи подошелъ къ намъ и сказалъ шепотомъ:

— Прошу прощенья у васъ, мистеръ Карстонъ, и у васъ, массъ Соммерсонъ, что задерживаю, но здсь есть одна знакомая мн дама, которая знаетъ миссъ Соммерсонъ и желала бы пожать ей руку.

При этихъ словахъ я увидла передъ собою мистрисъ Рахиль, которая жила при мн у моей крестной матери, встрча эта была такъ неожиданна, что мн почудилось, будто одно изъ моихъ воспоминаній облеклось въ тлесную оболочку.

— Какъ поживаете, Эсфирь? Узнали ли вы меня?

Я подала ей руку, сказала, что узнала ее и что она очень мало измнилась.

— Удивительно, какъ вы помните еще прежнее. Времена перемнились, сказала она со своей обычной суровостью.— Все-таки я рада, что вижу васъ, и что вы меня узнали. Стало быть не слишкомъ еще загордились. (Но, судя по ея виду, она не испытывала особенной радости, а скоре нкоторое разочарованіе оттого, что этого не случилось).

— Загордилась! Что вы, мистрисъ Рахиль! воскликнула я.

— Я вышла замужъ, Эсфирь, и называюсь теперь мистрисъ Чедбендъ, холодно поправила она.— Прощайте, Эсфирь, будьте здоровы.

Мистеръ Гуппи чрезвычайно внимательно выслушалъ нашъ краткій разговоръ, тяжело вздохнулъ надъ моимъ ухомъ и повелъ мистрисъ Рахиль, проталкивались сквозь толпу, потому что тамъ, гд мы остановились, тснилось множество народу: одни уходили, другіе входили. Мы съ Ричардомъ продолжали пробираться къ выходу, я еще находилась подъ впечатлніемъ неожиданной встрчи съ Рахилью, когда въ числ входящихъ увидла вдругъ мистера Джоржа, раздвигая толпу, онъ шелъ прямо на насъ и черезъ головы окружающихъ смотрлъ во внутренность залы, не замчая насъ. Когда я обратила на него вниманіе Ричарда, тотъ окликнулъ его:— Джоржъ!

— Какъ хорошо, что я встртилъ васъ, сэръ, и васъ, миссъ! Не кожете ли вы указать мн особу, которую я ищу, я совсмъ не знаю здшнихъ мстъ.

И съ этими словами онъ свернулъ въ сторону и, расчистивъ намъ дорогу, вывелъ изъ толпы, мы остановились въ углу за большой красной занавсью, и онъ продолжалъ:

— Здсь есть маленькая помшанная старушка, которую… Гм!

Я подняла палецъ въ знакъ молчанія, потому что миссъ Флайтъ стояла подл, она все время не отходила отъ меня и, какъ я къ своему величайшему смущенію замтила, старалась привлечь на меня вниманіе всхъ юристовъ, которыхъ знала, шепча каждому на ухо: ‘Тс! Это Фицъ-Джсридайсъ налво отъ меня!’

— Гмъ! Помните, миссъ, сегодня утромъ мы говорили объ одномъ человк? и м-ръ Джоржъ прибавилъ потихоньку, прикрывъ ротъ рукою:— о Гридли.

— Помню.

— Онъ скрывается у меня. Я не могъ сказать объ этомъ, не имя его разршенія. Онъ, миссъ, собрался въ послдній походъ и передъ этимъ забралъ себ въ голову капризъ повидаться вотъ съ нею. Говоритъ, что они могутъ понять другъ друга, что она была здсь для него другомъ. Я и пришелъ за нею, потому что, какъ посмотрлъ на Гридли, мн почудилось, что я слышу бой барабановъ, затянутыхъ чернымъ сукномъ.

— Сказать ей объ этомъ? спросила я.

— Будьте такъ добры! отвтилъ онъ, взглянувъ съ нкоторымъ страхомъ на миссъ Флайтъ.— Это Провидніе устроило мою встрчу съ вами, миссъ. Самъ я, наврное, не зналъ бы, какъ обойтись съ этой леди.

И положивъ руку на грудь, онъ стоялъ въ воинственной поз, пока я объясняла миссъ Флайтъ на ухо цль его прихода.

— Шропширецъ! мой сердитый другъ! почти такой же знаменитый, какъ я сама! воскликнула она.— Конечно, я съ величайшимъ удовольствіемъ буду ходить за нимъ.

— Тс! Онъ теперь скрывается и живетъ у мистера Джоржа. Это мистеръ Джоржъ.

— Не-у-же-ли? Горжусь тмъ, что имю честь! Военный, мой милочка, шепнула она мн,— военный, настоящій генералъ.

Бдная миссъ Флайтъ сочла необходимымъ какъ можно любезне привтствовать мистера Джоржа, чтобъ выразить свое уваженіе къ военному званію, и отпускала реверансъ за реверансомъ, такъ что уже я и не знаю, какъ мы выбрались изъ суда.

Когда наконецъ это удалось, она, продолжая величать мистера Джоржа генераломъ, взяла его додъ руку, къ величайшему удовольствію звакъ, которые съ любопытствомъ созерцали эту сцену. Онъ такъ растерялся, такъ убдительно просилъ меня ‘не дезертировать’, что я никакъ не могла ршиться покинуть его, главнымъ образомъ потому, что знала, какъ слушается меня всегда миссъ Флайтъ, къ тому же и она сказала мн: — Разумется, моя милая Фицъ-Джерндайсъ, вы будете намъ сопутствовать.

Ричардъ, очевидно, тоже желалъ идти съ ними, потому что безпокоился, благополучно ли они доберутся до цли своего странствія, и такъ ршено было, что мы отправимся вс вмст. Но прежде я написала на скоро карандашомъ нсколько строкъ мистеру Джерндайсу, объясняя, куда и зачмъ мы идемъ, такъ какъ, по словамъ Джоржа, Гридли, узнавъ объ его утреннемъ разговор съ моимъ опекуномъ, все время посл того вспоминалъ мистера Джерндайса. Записка, запечатанная мистеромъ Джоржемъ, который забжалъ для этого въ кофейню, была отправлена съ посыльнымъ.

Мы наняли извозчичью карету и пріхали въ одну изъ улицъ, примыкающихъ къ Лейчестеръ-Скверу, затмъ пошли по узкому двору, находившемуся передъ входомъ въ галлерею, м-ръ Джоржъ все время извинялся, что ведетъ насъ такой дорогой. Когда онъ взялся за ручку колокольчика своей двери, къ нему подошелъ почтенный сдовласый джентльменъ въ очкахъ, въ черномъ пальто и такихъ же штиблетахъ и въ широкополой шляп, въ рукахъ у него была толстая трость съ золотымъ набалдашникомъ.

— Извините меня, любезный другъ,— скажите это ли галлерея для стрльбы Джоржа?

— Точно такъ, сэръ, отвтилъ Джоржъ, взглядывая на надпись крупными буквами на выбленной стн галлереи.

— Ахъ, дйствительно! сказалъ пожилой джентльменъ, устремляя свой взглядъ но тому же направленію.— Благодарю васъ. Вы позволили?

— Да, сэръ. Джоржъ — это я.

— Неужели? Такъ вы мистеръ Джоржъ, какъ видите, я посплъ сюда скоре васъ. Безъ сомннія, это вы приходили за мной?

— Нтъ, сэръ.

— Неужели? Значить вашъ слуга приходилъ за мною. Я докторъ, и пять минутъ тому назадъ меня позвали навстить больного въ галлерею, для стрльбы Джоржа.

Мистеръ Джоржъ, обернувшись ко мн и Ричарду, проговорилъ:— Барабаны затянуты чернымъ сукномъ… и торжественно покачалъ головой.

Въ эту минуту дверь отворилъ человкъ страннаго вида въ зеленомъ колпак и зеленомъ передник, его платье, лицо и руки были выпачканы чернымъ. Пройдя по мрачному коридору, мы вступили въ галлерею,— просторную залу съ голыми кирпичными стнами, наполненную мишенями, ружьями, шпагами и другими подобными вещами.

Когда вс мы вошли, докторъ остановился, снялъ шляпу и какимъ-то чудомъ преобразился: на его мст стоялъ совсмъ другой человкъ. Этотъ человкъ быстро обернулся къ Джоржу, дотронулся до его груди указательнымъ пальцемъ и сказалъ:

— Взгляните-ка сюда, Джоржъ. Вы знаете меня и я знаю васъ. Вы человкъ бывалый, я тоже. Мое имя Беккетъ, какъ вамъ извстно, я получилъ приказъ арестовать Гридли, вы прятали его долго и очень искусно, надо отдать вамъ справедливость.

Мистеръ Джоржъ сурово посмотрлъ на него, закусилъ губы и покачалъ головой.

Тотъ продолжалъ:

— Джоржъ, вы человкъ здравомыслящій и съ хорошимъ направленіемъ, я посомнваюсь, что вы именно таковы. Замтьте: я обращаюсь къ вамъ не такъ, какъ ко всякому простому человку, потому что вы служили государству и знаете, что надо повиноваться, когда велитъ долгъ, слдовательно, вы далеки отъ того, что бы мн препятствовать, и, если я потребую вашей помощи, вы станете мн помогать, вотъ что вы сдлаете. Филь Скводъ! Не крадитесь втихомолку вонъ изъ галлереи, я васъ знаю и запрещаю вамъ это.

Человкъ, выпачканный чернымъ, дйствительно ковылялъ вдоль стны, опираясь на нее плечомъ, и съ угрожающимъ видомъ смотрлъ на ворвавшагося насильно постителя.

— Филь! сказалъ мистеръ Джоржъ.

— Чего изволите, старшина?

— Смирно!

Человкъ остановился съ тихимъ ворчаніемъ.

— Леди и джентльмены, извините, если что либо покажется вамъ непріятнымъ,, я Беккетъ, инспекторъ тайной полиціи. и долженъ исполнить здсь свою обязанность. Джоржъ, я знаю, гд тотъ человкъ, который мн нуженъ: прошлую ночь я взобрался къ вамъ на крышу и сквозь потолочное окно видлъ его и васъ съ нимъ. Онъ вотъ тамъ, продолжалъ Беккетъ, указывая рукою.— Тамъ онъ лежитъ на кушетк. Я долженъ видть его и сказать, что онъ арестованъ. Но вы меня знаете, значитъ знаете, что я не считаю нужнымъ прибгать къ строгимъ мрамъ. Дайте мн только слово честнаго человка, слово солдата, что не будете мн препятствовать, и этого достаточно,— я постараюсь сдлать для васъ все, что отъ меня зависитъ.

— Я слово даю, во съ вашей стороны это не хорошо, мистеръ Беккетъ.

— Вздоръ, Джоржъ? Не хорошо? и ткнувъ его опять пальцемъ въ грудь, мистеръ Беккетъ пожалъ ему руку.— А разв съ вашей стороны хорошо прятать мою добычу? Будьте же вы справедливы ко мн, бравый ветеранъ, настоящій рыцарь, Вильгельмъ Телль! Да, леди и джентльмены, онъ представляетъ собою лучшій образчикъ британскаго война. Я отдалъ бы пятидесятифунтовый билетъ, чтобъ имть такую фигуру!

Тутъ мистеръ Джоржъ, поразмысливъ немного, предложилъ, чтобъ сперва отправились къ ‘товарищу’, такъ онъ назвалъ Гридли, онъ съ миссъ Флайтъ, и получивъ на это согласіе Беккета, пошелъ съ нею въ противоположный уголъ галлереи, оставивъ насъ у стола, на которомъ лежали ружья.

Пока они отсутствовали, мистеръ Беккетъ воспользовался случаемъ поговорить со всми нами по очереди. Меня онъ спросилъ, не боюсь ли я, какъ большая часть молодыхъ леди, огнестрльнаго оружія, у Ричарда освдомился, хорошо ли онъ стрляетъ, а Филю задалъ нсколько вопросовъ относительно ружей: какое изъ нихъ по его мннію лучше, сколько оно можетъ стоить, если купить его изъ первыхъ рукъ, и т. п. Потомъ онъ высказалъ свое сожалніе по поводу того, что Филь даетъ волю порывамъ раздраженія, тогда какъ отъ природы кротокъ и нженъ, какъ красная двица.

Потомъ онъ проводилъ насъ къ выходу. Мы съ Ричардомъ собрались уходить, по мистеръ Джоржъ вышелъ къ намъ и сказалъ, что если мы не прочь навстить ‘товарища’, тотъ будетъ очень радъ насъ видть. Не усплъ онъ это сказать, какъ зазвонилъ колокольчикъ и явился опекунъ, ‘воспользовавшійся случаемъ’,— какъ онъ говорилъ,— ‘сдлать что нибудь для человка, который терпитъ одинаковое съ нимъ несчастіе’. Мы вчетверомъ вошли къ Гридли: онъ лежалъ въ чулан, отдленномъ отъ галлереи досчатой некрашеной переборкой, футовъ въ десять вышиною, не достигавшей крыши, такъ что надъ головою были стропила галлереи и потолочное окно, черезъ которое мистеръ Беккетъ выслдилъ Гридли.

Солнце близилось къ закату и низко стояло на неб, его пурпурные лучи падали сверху, оставляя полъ въ тни. На простой кушетк, покрытой простыней, лежалъ Шропширецъ, одтый почти такъ же, какъ и при первой нашей встрч, но до того измнившійся, что я съ трудомъ признала въ этомъ безкровномъ лиц то, которое осталось въ моей памяти.

Скрываясь въ этомъ убжищ, онъ не переставалъ писать обличенія судьямъ, о чемъ свидтельствовали исписанныя бумаги, которыми были завалены столъ и нсколько полокъ, испорченныя перья и другія письменныя принадлежности. Маленькая помшанная сидла подл больного и держала его за руку, они были совершенно поглощены другъ другомъ, для нихъ, какъ будто, не существовали другіе, трогательную картину представляли эти два существа, соединенныя роковой связью. Никто изъ насъ не ршился приблизиться къ нимъ и мы остановились въ отдаленіи.

Передъ нами была блдная тнь прежняго Шропширца: куда двался его голосъ, энергичное выраженіе лица, его пылкость и непоколебимое упорство, съ которымъ онъ боролся за свои права,— неправда одолла его наконецъ.

Гридли поклонился мн и Ричарду, а опекуну сказалъ:

— Вы очень добры, мистеръ Джерндайсъ, что пришли ко мн,— скоро меня уже не будетъ. Мн хочется пожать вамъ руку, сэръ,— вы хорошій человкъ, врагъ неправды. Богу извстно, какъ я высоко васъ уважаю.

И они горячо пожали другу другу руки, опекунъ сказалъ ему нсколько утшительныхъ словъ, Гридли отвтилъ:

— Можетъ быть вамъ покажется страннымъ, сэръ, но я не захотлъ бы васъ видть, если бы теперь мы встрчались въ первый разъ, но вы знаете, какъ я бросилъ имъ перчатку, какъ я боролся одинъ противъ всхъ, какъ я говорилъ имъ правду до конца, говорилъ, что они такое, что они сдлали со мною, вы знаете все это,— смотрите же теперь на эту развалину, мн все равно.

— Вы мужественно выдерживали эту неравную борьбу, сказалъ опекунъ.

— Да, сэръ, отвчалъ онъ со слабой улыбкой.— Я говорилъ вамъ, что со мной станется, когда я перестану бороться,— взгляните! Взгляните на обоихъ насъ, взгляните!— И просунувъ свою руку подъ руку миссъ Флайтъ, онъ привлекъ ее ближе къ себ.— Вотъ чмъ кончается моя повсть: пзо всхъ моихъ привязанностей, стремленій и надеждъ, изъ всхъ людей, мертвыхъ и живыхъ, мн близка одна эта бдная душа, и я ей но чуждъ. Насъ связываютъ долгіе годы страданій. Изъ всхъ связей, какія у меня на земл, это единственная, которую не порвалъ судъ!

— Примите мое благословеніе, Гридли, примите мое благословеніе, твердила со слезами миссъ Флайтъ.

— Безумецъ! Я думалъ, имъ никогда не удастся сломить меня! Я ршилъ, мистеръ Джерндайсъ, что этого не будетъ, я врилъ, что буду обличать ихъ до самой смерти за то, что они насмялись надо мною, но я изнемогъ! Не знаю, давно ли я началъ выбиваться изъ силъ,— мн кажется, я свалился въ какой нибудь часъ. Хотлъ бы, чтобъ до нихъ никогда не дошелъ слухъ о томъ, что у меня опустились руки, хотлъ бы, чтобъ каждый изъ здсь присутствующихъ заставилъ ихъ поврить, что я умеръ, не сдаваясь, и упорно продолжалъ вызывать ихъ на бой, какъ длалъ это много, много лтъ.

Здсь мистеръ Беккетъ, который услся въ уголку у двери, сталъ съ величайшимъ добродушіемъ утшать его по своему.

— Полно, полно, не отчаивайтесь, мистеръ Гридли, вы только немножко ослабли, это бываетъ со всми и со мной тоже. Ободритесь, встряхнитесь! Сколько разъ вы еще будете злиться на нихъ и выходить изъ себя, двадцать разъ еще я буду ловить васъ и арестовывать, если удастся.

Гридли сдлалъ отрицательный жестъ.

— Не качайте головой, лучше кивните въ знакъ согласія. Боже мой, сколько разъ я имлъ съ вами дло. Разв не видалъ я васъ во Флит {Лондонская тюрьма.}, за оскорбленіе суда, несчетное число разъ? Разв не являлся я въ судебную залу разъ двадцать нарочно, чтобъ посмотрть, какъ вы будете кидаться на лорда-канцлера, точно бульдогъ? Разв вы забыли, какъ, при самомъ начал своего похода противъ стряпчихъ, вы по два и по три раза въ недлю возмущали своими угрозами спокойствіе всхъ блюстителей общественнаго порядка? Спросите присутствующую здсь старую леди, она всегда при этомъ бывала. Встряхнитесь же, мистеръ Гридли, встряхнитесь, сэръ.

— Что вы съ нимъ сдлаете? шепотомъ спросилъ у него Джоржъ.

— Еще не знаю, отвчалъ также шепотомъ Беккетъ и продолжалъ громко,— вы говорите, что изнемогли, мистеръ Гридли: три недли вы водили меня за носъ, заставили карабкаться но крышамъ, точно кота-Ваську, и явиться сюда подъ видомъ доктора! Подите,— разв это похоже на изнеможеніе? Я скажу вамъ, въ чемъ вы теперь нуждаетесь, — въ возбужденіи. Да. Вамъ необходимо возбужденіе,— вотъ все, что вамъ надо. Вы къ нему привыкли и не можете безъ него обойтись,— я и самъ тоже привыкъ къ возбужденію. Ну, такъ вотъ предписаніе насчетъ васъ, вслдствіе жалобы мистера Телькингорна, — того, что изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса. Это предписаніе странствовало чуть не по всмъ графствамъ. Что вы скажете на предложеніе слдовать за мною? Вы выскажете судьямъ самые ядовитые аргументы, это будетъ вамъ полезно, освжитъ васъ, вы придумаете какую нибудь новую выходку противъ лорда-канцлера. Сдаваться. Меня удивляетъ, когда человкъ съ вашей энергіей говорятъ подобныя вещи. Вы не должны сдаваться. Не даромъ вы сдлались притчей во языцхъ въ Канцлерскомъ суд. Джоржъ, дайте руку мистеру Гридли, и мы посмотримъ, но лучше ли ему будетъ, когда онъ встанетъ.

— Онъ очень слабъ, сказалъ Джоржъ тихимъ голосомъ.

— Слабъ? со страхомъ повторилъ Беккетъ.— Я желалъ только ободрить его,— непріятно видть стараго знакомаго въ такомъ состояніи духа. Ничто бы его такъ не развеселило, какъ маленькая перебранка со мною. Онъ могъ бы разносить меня, сколько его душ угодно, я бы никогда не заявилъ на него претензіи.

Своды галлереи огласились воплемъ миссъ Флайтъ, который и до сихъ поръ раздается въ моихъ ушахъ:

— О, нтъ, Гридли… безъ моего благословенія! Посл столькихъ лтъ! такъ закричала она, когда онъ, тяжело упавъ навзничь, остался недвижимъ.

Солнце закатилось. Свтъ постепенно потухалъ, и тни ползли все выше. Но мн казалось, что тнь отъ этой пары: одного умершаго, другой живой, больше ночной тьмы омрачала отъздъ Ричарда, и сквозь прощальный привтъ Ричарда мн слышалось:

— Изъ всхъ моихъ привязанностей, стремленій и надеждъ, изъ всхъ людей, мертвыхъ и живыхъ, мн близка одна эта бдная душа, и я ей не чуждъ. Насъ связываютъ долгіе годы страданій. Изъ всхъ связей, какія у меня были на земл, это единственная, которую не порвалъ судъ!

ГЛАВА XXV.
Мистрисъ Снегсби все видитъ.

Въ Куксъ-Корт на Канцелярской улиц не спокойно: черное подозрніе проникло въ эту мирную обитель. Правда, большинство обывателей Куксъ-Корта живетъ себ по прежнему безмятежно, но мистеръ Снегсби перемнился, и его женушка знаетъ это.

Томъ-отшельникъ и Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ точно два неукротимыхъ скакуна прикованы къ колесниц воображенія мистера Снегсби: мистеръ Беккетъ погоняетъ, Джо и мистеръ Телькингорнъ сидятъ за пассажировъ, и вся эта компанія неотвязно преслдуетъ мистера Снегсби среди его мирныхъ занятій. Даже за семейной трапезой въ маленькой кухн, среди горячаго пара, который подымается съ обденнаго стола, его воображеніе уносится невдомо куда, и, отрзавъ первый кусокъ отъ бараньей ноги, мистеръ Снегсби оставался недвижимъ, вперивъ взоры въ кухонную стну.

Мистеръ Снегсби не можетъ понять, зачмъ онъ понадобился мистеру Телькингорну, что-то неладно, но что именно, для кого, гд. когда, какія послдствія могутъ изъ этого произойти, откуда ихъ ожидать, — все это ему неизвстно и составляетъ для него неразршимую загадку. Внушительное впечатлніе отъ коронъ, мантій, звздъ и подвязокъ, которыя блещутъ изъ подъ слоя пыли въ кабинет мистера Телькингорна, почтеніе передъ тайнами, извстными самому лучшему и самому неприступному изъ его заказчиковъ, этому юристу, передъ которымъ благоговетъ вся судейская братія и вся округа, воспоминаніе объ агент тайной полиціи, съ его указательнымъ пальцемъ, съ его плнительно-доврчивой манерой порабощать человка,— убждаютъ мистера Снегсби, что онъ участникъ какой-то страшной тайны. Но онъ не вдаетъ, въ чемъ состоитъ эта тайна,— это-то и усугубляетъ опасность положенія: каждый день, каждую минуту, при всякомъ звонк колокольчика, при каждомъ новомъ постител лавки, отъ каждаго полученнаго письма тайна можетъ обнаружиться, и, точно отъ подожженнаго фитиля, вспыхнетъ, задымится и взорветъ… кого?.. знаетъ только одинъ мистеръ Беккетъ.

Поэтому всякій разъ, какъ незнакомой человкъ входитъ въ лавку,— а сколько ихъ является въ теченіе дня! и спрашиваетъ, можно ли видть мистера Снегсби, сердце торговца писчебумажными принадлежностями тревожно колотится въ преступной груди. При такихъ вопросахъ онъ претерпваетъ ужасныя страданія, и если спрашивающій какой нибудь мальчишка, мистеръ Снегсби отводитъ свою душу, накидываясь на ни въ чемъ неповиннаго мальчишку и яростно допрашивая его, зачмъ онъ не говоритъ сразу, что ему нужно. Самые надодливые покупатели, самые назойливые мальчишки преслдуютъ мистера Снегсби даже во сн, пугаютъ всякими неожиданными вопросами, и нердко ночью, когда на маленькой ферм, что на Канцелярской улиц, птухъ, по своей необъяснимой привычк, прогорланить о близости утра, мистеръ Снегсби просыпается среди кошмара отъ того, что женушка расталкиваетъ его, спрашивая, что съ нимъ.

Сама его женушка тоже не малое для него затрудненіе. Сознавая каждую минуту, что онъ долженъ скрывать отъ нея тайну и крпко на крпко беречься ея прозорливости, мистеръ Снегсби принимаетъ въ ея присутствіи видъ провинившейся собаки, всячески избгающей встртить взглядъ своего хозяина. Эти опасные признаки замчены женушкой и не пропадаютъ для ноя безслдно, а приводятъ къ такому заключенію: у Снегсби есть что-то на душ!

Такимъ-то образомъ въ Куксъ-Корт на Канцелярской улиц закралось подозрніе, для мистрисъ Снегсби переходъ отъ подозрнія къ ревности такъ же естественъ и близокъ, какъ отъ Куксъ-Корта до Ченсери Лэна, такимъ-то образомъ въ Куксъ-Кортъ на Канцелярской улиц закралась и ревность. Разъ забравшись сюда, она попала на благодарную почву и разрослсь въ груди мистрисъ Снегсби пышнымъ цвтомъ: ревность подымаетъ ее по ночамъ съ постели и побуждаетъ осматривать карманы мужа, рыться въ его письмахъ, ревизовать грос-бухъ, счетныя книги, выручку, ящики и желзную кассу, подсматривать подъ окнами, подслушивать у дверей и перетолковывать вкось и вкривь результаты этихъ изслдованій.

Мистрисъ Снегсби неутомима въ преслдованіи своей идеи, такъ что всмъ начинаетъ казаться, что въ дом завелось привидніе: ибо въ самые неуказанные часы слышится скрипъ половицъ и шелестъ платья, приказчики думаютъ, что когда-нибудь здсь было совершено убійство. Оса держится какого-то поврья, почерпнутаго въ Тутинг, гд оно было очень распространено между сиротами, о сокровищ, зарытомъ въ погреб и охраняемомъ старикомъ съ длинной блой бородой, который заключенъ тамъ уже семь тысячъ лтъ за то, что прочелъ на выворотъ Отче нашъ.

Мистрисъ Снегсби неутомимо спрашиваетъ себя: ‘Кто былъ Немвродъ? Кто эта дама… эта тварь? Кто этотъ мальчикъ’?

Немвродъ такъ же мертвъ въ настоящее время, какъ тотъ могучій звроловъ, чьгмъ именемъ окрестила его мистрисъ Снегсби, о дам извстно слишкомъ мало, поэтому мысленное око мистрисъ Снегсби съ удвоенной бдительностію устремляется на мальчика. ‘Кто же этотъ мальчикъ’? Въ тысячу первый разъ спрашиваетъ себя мистрисъ Снегсби: ‘Кто этотъ’… И вдругъ ее осняетъ вдохновеніе.

Ясно, что у этого оборвыша нтъ никакой почтительности къ мистеру Чедбенду. Да и откуда ей взяться, когда на глазахъ у него такіе вредные примры! Мистеръ Чедбендъ веллъ ему прійти опять,— мистрисъ Снегсби слышала это собственными ушами,— чтобъ ему дали адресъ дома, гд будетъ происходить духовная бесда, по мальчишка не явился. Почему? Очевидно потому, что ему было сказано не приходить. Кто же запретилъ приходить, кто? А! теперь она понимаетъ все.

Къ счастію — и мистрисъ Снегсби топко улыбается и выразительно качаетъ головой — вчера на улиц мистеръ Чедбендъ встртилъ мальчишку, и такъ какъ онъ желаетъ воспользоваться этимъ подходящимъ субъектомъ для духовнаго назиданія избранной паствы, то остановилъ его и потребовалъ, подъ угрозой отдать его въ руки полиціи, чтобъ тотъ указалъ, гд онъ живетъ, и поклялся прійти въ Куксъ-Кортъ завтра вечеромъ. ‘Зав-тра ве-че-ромъ’! повторяетъ мистрисъ Снегсби съ выразительнымъ удареніемъ, и опять тонко улыбается и качаетъ головой. Завтра вечеромъ мальчишка будетъ здсь, завтра вечеромъ мистрисъ Снегсби не спуститъ глазъ съ него и еще кое съ кого, и…

— О, можете скрытничать сколько угодно, но меня вамъ не провести! съ презрительнымъ высокомріемъ восклицаетъ мистрисъ Снегсби.

Мистрисъ Снегсби никому не трубитъ въ уши своего открытія и сохранитъ свою тайну про себя.

Наступаетъ завтрашній день съ аппетитными приготовленіями для маслодльни, наступаетъ и вечеръ. Является мистеръ Снегсби, облеченный суртукъ, являются Чедбенды, и когда корабль уже нагруженъ, являются ученики и Оса, готовые вкусить духовной пищи, является наконецъ тотъ, кого мистеръ Чедбендъ хочетъ обратить на путь истины, является Джо съ опущенной головой, волоча ноги, комкая въ грязныхъ рукахъ лохмотья мховой шапки, точно пойманную птицу, которую онъ хочетъ ощупать прежде чмъ състъ сырьемъ.

Когда Оса вводитъ Джо въ гостинную, мистрисъ Снегсби пронизываетъ быстрымъ взглядомъ его и своего мужа. Ага, они переглянулись! Зачмъ мистеру Снегсби смотрть на этого мальчишку? Мистрисъ Снегсби все поняла: ясно, какъ Божій день, что мистеръ Снегсби отецъ этого мальчика. Въ противномъ случа зачмъ имъ обмниваться взглядомъ, зачмъ мистеру Снегсби смущаться и выразительно покашливать въ руку?

— Миръ вамъ, друзья мои! говоритъ Чедбендъ, подымаясь съ мста и вытирая обильныя выпотнія на своемъ маслянистомъ лик.— Миръ да будетъ съ нами! А почему такъ, друзья мои? вопрошаетъ съ маслянной улыбкой.— Ибо миръ не можетъ быть противъ насъ, ибо миръ долженъ быть для насъ, ибо миръ не приноситъ съ собою вражды, подобно хищному ястребу, ибо миръ сходить на насъ, аки голубь. Посему, друзья мои, да будетъ съ нами миръ! Отрокъ выступи на середину!

Мистеръ Чедбендъ простираетъ свою жирную длань и, опустивъ ее на руку Джо, обдумываетъ, куда бы лучше его поставить. Джо, пребывающій въ сильномъ сомнніи относительно намреній благочестиваго мужа, увренный, что ему угрожаетъ какая-то непріятность, бормочетъ:— Пустите! Ничего я вамъ не говорилъ. Пустите!

— Нтъ, юный другъ мой, не пущу, кротко отвчаетъ мистеръ Чедбендъ.— А почему? Ибо я длатель жатвы, ибо я радтель, ибо я труженикъ на пив, ибо ты посланъ мн и сдлаешься драгоцннымъ орудіемъ въ рук моей. Да послужитъ орудіе сіе на пользу вамъ, друзья мои, вамъ на утшеніе, вамъ на обогащеніе, вамъ на усовершенствованіе, вамъ на благо! Юный другъ мой, сядь на этотъ стулъ.

Джо должно быть вообразилъ, что достопочтенный джентльменъ намренъ остричь ему волосы, потому что онъ защищаетъ обими руками свою голову, всевозможными способами выказываетъ свое нежеланіе подчиниться приглашенію, и большихъ трудовъ стоитъ водворить его на желаемомъ мст.

Когда наконецъ его, точно безжизненное чучело, усаживаютъ на стулъ, мистеръ Чедбендъ отступаетъ къ столу и, воздымая свою медвжью лапу, возглашаетъ: ‘Друзья мои!’ подавая этимъ сигналъ къ тишин и вниманію. Приказчики хихикаютъ исподтишка и подталкиваютъ другъ друга локтемъ, Оса, отъ смшанныхъ чувствъ: благоговйнаго восторга передъ мистеромъ Чедбендомъ и состраданія къ одинокому отверженцу, несчастію котораго она глубоко сочувствуетъ, впадаетъ въ состояніе, близкое къ столбняку.

Мистрисъ Снегсби молчаливо заряжаетъ свои пороховыя мины, угрюмая мистрисъ Чедбендъ расположилась у огня и гретъ колна, находя, что ощущеніе тепла благопріятствуетъ воспріятію душеспасительныхъ увщаній.

Обыкновенный ораторскій пріемъ мистера Чедбенда — вперить взоръ въ кого нибудь одного изъ членовъ своей пастры и обращать вс свои разсужденія исключительно къ этому лицу. Отъ избраннаго, разумется, при этомъ ожидается, что онъ по временамъ будетъ выражать испытываемыя въ глубин души ощущенія подобающимъ образомъ: вздохомъ, воплемъ, ворчаньемъ, или инымъ, приличнымъ случаю, знакомъ. Какая нибудь старушка начинаетъ вторить съ сосдней скамьи, затмъ подхватываетъ еще кто нибудь, и такимъ образомъ умиленіе сообщается всмъ присутствующимъ, передается, какъ фантъ въ игр, отъ одного къ другому, до самыхъ закоренлыхъ гршниковъ, и, исполняя роль парламентскихъ рукоплесканій, пускаетъ корабль Чедбенда на всхъ парахъ. На этотъ разъ, возгласивъ свое обращеніе, мистеръ Чедбендъ, просто въ силу привычки, остановилъ взоръ свой на мистер Снегсби и тмъ обрекъ несчастнаго коммиссіонера, уже и безъ того достаточно смущеннаго быть непосредственной жертвой его краснорчія.

— Здсь, среди насъ, друзья мои, нкій язычникъ и идолопоклонникъ, обитающій въ ндрахъ Тома-Отшельника и скитающійся по лицу земли, аки овца безъ пастыря.

И мистеръ Чедбендъ подчеркиваетъ это мсто грязнымъ ногтемъ большого пальца, посылаетъ масляную улыбку мистеру Снегсби, долженствующую означать: если вы еще не побждены, то у оратора на готов аргументъ, который сразитъ васъ окончательно.

— Здсь, среди насъ, друзья мои, нашъ братъ, отрокъ. Безъ родителей, безъ родственниковъ, не имющій ни стадъ, ни табуновъ, ни золота, ни серебра, ни драгоцнныхъ камней. Почему же, друзья мои, онъ лишенъ этихъ благъ? Почему онъ не владетъ ими?

Мистеръ Чедбендъ задаетъ этотъ вопросъ такимъ тономъ, какъ будто предлагаетъ совершенно новую, очень трудную и замысловатую задачу на обсужденіе мистера Снегсби и умоляетъ того не отказываться ршить ее.

Мистеръ Снегсби, сильно встревоженный таинственнымъ взглядомъ, которымъ его только что подарила супруга (когда мистеръ Чедбендъ произнесъ слово — родители), отваживается на скромное заявленіе:

— Не знаю, сэръ.

За такое неумстное вмшательство мистрисъ Чедбендъ окидываетъ его грознымъ взглядомъ, а мистрисъ Снегсби восклицаетъ: — Стыдись!

— Я слышу голосъ, говоритъ Чедбендъ:— робкій ли это голосъ, друзья мои? Боюсь, что нтъ, хотя искренно желалъ бы, чтобъ это было такъ.

Протяжное ‘ахъ!’ вырывается изъ устъ мистрисъ Снегсби.

— Я слышу голосъ, который произнесъ: ‘не знаю’. Посему, друзья мои, я объясню вамъ причину. Я скажу вамъ, что этотъ братъ, присутствующій среди насъ, лишенъ родителей, родственниковъ, стадъ, табуновъ, золота, серебра и драгоцнныхъ камней потому, что онъ лишенъ свта, сіяющаго на нкоторыхъ изъ насъ. Что же это за свтъ? Я спрашиваю васъ, что это за свтъ?

Мистеръ Чедбендъ откидываетъ главу назадъ и умолкаетъ, но мистеръ Снегсби не идетъ уже, себ на погибель, на эту удочку. Мистеръ Чедбендъ нагибается впередъ, склоняется надъ столомъ и кидаетъ въ упоръ мистеру Снегсби свой отвтъ, пуская въ ходъ вышеупомянутый ноготь для большей убдительности.

— Это свтъ изъ свтовъ, лучъ изъ лучей, солнце изъ солнцъ, звзда изъ звздъ. Это свтъ истины!

Мистеръ Чедбендъ выпрямляется и бросаетъ торжествующій взглядъ на мистера Снегсби.— Вы не можете сказать мн, что она не есть свточъ изъ свточей, ибо я говорю вамъ и повторю мильонъ разъ, что истина — это свточъ изъ свточей. Я скажу вамъ, что я буду твердить это, нравится оно вамъ, или нтъ, и чмъ меньше вамъ нравится, тмъ громче я буду твердить, буду кричать въ рупоръ! Я скажу вамъ: попробуйте не согласиться съ этимъ, и вы падете, будете повержены въ прахъ, истерты въ порошокъ, сокрушены, разбиты въ дребезги!

Послдователи мистера Чедбенда давно замтили, что этотъ ораторскій пріемъ всегда оказываетъ изумительное дйствіе, въ данномъ случа результатъ его двоякій: чело оратора покрывается обильнымъ потомъ, а невинный мистеръ Снегсби представленъ несомннымъ врагомъ добродтели, человкомъ съ каменнымъ сердцемъ и мднымъ лбомъ. Несчастный коммиссіонеръ, выставленный въ такомъ свт, еще больше смущается и окончательно принимаетъ видъ мокрой курицы, и тутъ-то мистеръ Чедбендъ наноситъ ему послдній ударъ.

Впродолженіе нкотораго времени проповдникъ занятъ отираніемъ пота со своей добродтельной главы, отъ которой идетъ такой паръ, что, кажется, носовой платокъ сейчасъ загорится — такъ онъ курится посл каждаго утиранія.

— Друзья мои! продолжая разсуждать о предмет, который мы, по мр нашихъ слабыхъ силъ, пытаемся разъяснить, спросимъ себя, что такое истина, о которой я упомянулъ. Ибо, мои юные друзья (обращаясь внезапно къ приказчикамъ и Ос, чмъ приводитъ ихъ въ трепетъ), если врачъ рекомендуетъ мн принять каломель или касторовое масло, весьма естественно, что я стану вопрошать: что такое каломель? что такое касторовое масло? Весьма естественно мое желаніе получить о нихъ нкоторыя свднія, прежде чмъ принять одно или другое, или оба вмст. И такъ, мои юные друзья, что же такое истина? Опросимъ себя, что такое истина, когда она является въ будничномъ плать, въ неприкрашенномъ вид. Есть ли она обманъ?

‘А — ахъ’! изъ устъ мистрисъ Снегсби.

— Есть ли она скрытность?

Энергичная мимика мистрисъ Снегсби въ знакъ отрицанія.

— Есть ли она умолчаніе?

Очень долгое и очень упорное качаніе головой со стороны мистрисъ Снегсби.

— Да, друзья мои, все это не есть истина, ни одно изъ этихъ названій не приличествуетъ ей. Когда сей юный язычникъ, присутствующій среди насъ,— онъ теперь заснулъ, печатью равнодушія и погибели запечатаны его вжды, но не будите его, ибо таковъ мой удлъ: бороться, сражаться, изъ силъ выбиваться ради него,— когда сеи закоснлый язычникъ насказалъ намъ небылицъ про леди и про соверенъ, было ли это истиной? Нтъ. Былъ ли тутъ слдъ, капля, крупица истины? Нтъ, нтъ и нтъ.

Мистрисъ Снегсби впивается въ глаза мужа, стараясь проникнуть въ глубь его души, точно свидтельствуетъ черезъ окна какое нибудь подозрительное помщеніе, еслибъ мистеръ Снегсби могъ выдержать этотъ взглядъ,— онъ былъ бы не мистеръ Снегсби, и онъ не выдержалъ: онъ опустилъ глаза долу и голова его поникла.

— Ибо, мои юные друзья,— тутъ мистеръ Чедбендъ спускается до уровня пониманія своихъ юныхъ друзей, поясняя мысль нагляднымъ примромъ и смиренно улыбаясь отъ того, что длаетъ такое снисхожденіе,— если хозяинъ дома сего отправившись изъ жилища своего въ городъ, увидитъ угря и, вернувшись въ домъ свой, призоветъ жену свою и скажетъ ей: Радуйся со мною Сара, ибо я видлъ слона!— будетъ ли это истина?

Мистрисъ Снегсби заливается слезами.

— Или, положимъ, увидитъ слона и, вернувшись, скажетъ: вотъ былъ въ город, но видлъ только угря,— будетъ ли это истина?

Мистрисъ Снегсби громко рыдаетъ.

Мистеръ Чердбендъ, поощренный эффектомъ своего уподобленія, продолжаетъ:

— Или, юные друзья мои, положимъ, что безчеловчные родители задремавшаго язычника,— ибо, нтъ сомннія, у него были родители,— бросивъ его волкамъ и ястребамъ, дикимъ собакамъ, сернамъ и змямъ, вернулись въ свои обиталища къ трубкамъ и кружкамъ, къ флейтамъ и пляскамъ, къ крпкимъ напиткамъ и обильнымъ явствамъ,— будетъ ли это истина?

Мистрисъ Снегсби длается жертвой спазмъ, но сдается имъ не безъ боя, а съ такими криками и воплями, что они раздаются по всему Куксъ-Корту, наконецъ впадаетъ въ столбнякъ, и ее несутъ по узкой лстниц наверхъ, точно фортепіано.

Посл неистовыхъ воплей, свидтельствующихъ о невыразимыхъ страданіяхъ, которыя наводятъ ужасъ на всхъ присутствующихъ, изъ спальни являются послы съ извстіемъ, мистрисъ Снегсби лучше, хотя она очень слаба. Тогда мистеръ Снегсби, совершенно уничтоженный и оробвшій, осмливается выйти изъ-за дверей гостиной, куда былъ загнанъ при переноск безчувственнаго тла.

Все это время Джо сидитъ все на томъ же стул, теперь онъ проснулся и щиплетъ свою шапку, засовывая въ рогъ кусочки мха и выплевывая ихъ потомъ съ видомъ раскаянія, такъ какъ сознаетъ, что онъ неисправимый нечестивецъ, и что не стоило заставлять его не спать, потому что онъ все равно ничего не понимаетъ и никогда не пойметъ.

Однако же есть трогательная исторія, полная глубокаго интереса даже для тхъ, кто такъ близокъ къ животному, какъ ты, Джо,— исторія Того, Кто умеръ на земл за людей, и еслибы Чедбенды, не заслоняя теб свта своей особой, ограничились простой передачей этой исторіи, на столько краснорчивой, что она не нуждается въ ихъ прикрасахъ и добавленіяхъ,— ты не заснулъ бы, Джо, и многому бы научился, слушая ее.

Но Джо никогда не слыхалъ о книгахъ, гд разсказана эта исторія, для него нтъ разницы между тми, кто ихъ писалъ, и преподобнымъ Чедбендомъ, онъ знаетъ только послдняго, и готовъ скоре бжать цлый часъ не останавливаясь, чмъ въ теченіе пяти минутъ слушать его разглагольствованія

‘Дольше не стоитъ здсь оставаться’ думаетъ про себя Джо, ‘сегодня мистеръ Снегсби мн ничего но окажетъ’,— и пробирается къ лстниц.

Но внизу его встрчаетъ сострадательная Оса, она оперлась на перила кухонной лстницы и старается побороть приступъ надвигающагося припадка, вызваннаго завываніями мистрисъ Снегсби, она держитъ въ рукахъ свой ужинъ,— хлбъ съ сыромъ, чтобы вручить его Джо, съ которымъ въ первый разъ ршается обмняться нсколькими словами.

— Вотъ теб пость, бдный мальчикъ, говоритъ Оса.

— Благодарю, мэмъ.

— Ты голоденъ?

— Какъ волкъ.

— Гд твой отецъ и твоя мать?

Джо остается съ кускомъ во рту, вытаращивъ по нее изумленные глаза: эта выросшая безъ призора сирота положила руку ему на плечо, первый разъ въ его жизни случается, чтобы чья-нибудь рука ласково прикоснулась къ нему.

— Я ничего о нихъ не знаю.

— Я тоже ничего не знаю о своихъ, восклицаетъ Оса, стараясь подавить волненіе, при которомъ скоре можетъ наступить припадокъ, и быстро убгаетъ, точно чего-то испугавшись.

— Джо! шепчетъ мистеръ Снегсби, пока мальчикъ мшкотно спускается по ступенькамъ.

— Я здсь, мистеръ Снегсби.

— Я не зналъ, что ты уходишь. Вотъ теб полъ-кроны. Это хорошо, что ты ничего не сказалъ о той дам, которую мы съ тобой видли тогда вечеромъ. Могло бы выйти худо. Ты и всегда молчи.

— Я и то ухожу, сэръ.

За мистеромъ Снегсби крадется, какъ тнь, какой-то призракъ въ ночномъ чепц и пеньюар, провожаетъ его до дверей той комнаты, откуда онъ вышелъ, и проскальзываетъ на верхъ. Отнын эта тнь сопровождаетъ его, куда бы онъ ни шелъ, и, какъ его собственная тнь, не отстаетъ отъ него ни на шагъ, тиха и безмолвна.

И въ какую бы таинственную атмосферу ни попалъ мистеръ Снегсби и его собственная тнь, онъ долженъ остерегаться всякихъ тайнъ, ибо тамъ присутствуетъ и бдительная мистрисъ Снегсби — кость отъ костей его, плоть отъ плоти его, тнь его тни.

ГЛАВА XXVI.
Ловкіе стрлки.

Въ окрестности Лейчестеръ-Сквера заглянуло своими тусклыми глазами зимнее блднющее утро, но нашло тамъ очень мало желающихъ вставать съ постели. Большинство здшнихъ обывателей даже и въ лучшую пору года встаютъ поздно, ибо принадлежа къ хищнымъ птицамъ, являются на ночлегъ тогда, когда солнце высоко, а просыпаются и выходятъ на добычу, когда заблестятъ звзды.

Теперь на чердакахъ и въ верхнихъ этажахъ, за грязными занавсками и шторами, подъ защитой фальшивыхъ именъ, фальшивыхъ волосъ, фальшивыхъ драгоцнностей и титуловъ, фальшивыхъ исторій, вся мошенническая колонія спитъ первымъ крпкимъ сномъ: здсь и рыцари зеленаго поля, которые по личному опыту могутъ говорить о заграничныхъ галерахъ и отечественныхъ смирительныхъ домахъ, и трусливые шпіоны разныхъ національностей, вчно дрожащіе отъ страха за свою шкуру, и преслдуемые угрызеніями совсти предатели, негодяи и буяны, игроки, шулера и лжесвидтели, есть даже клейменые каленымъ желзомъ.

Здсь собрано больше зврства, чмъ было у Нерона, больше преступленій,-чмъ въ Ньюгет.

Чортъ отвратителенъ и во фланелевой блуз (онъ бываетъ ужасенъ и въ такомъ одяніи), по когда, воткнувъ въ манишку булавку онъ титулуется джентльменомъ, играетъ на бильярд и въ рулетку, понтируетъ, сводитъ близкое знакомство съ векселями долговыми росписками, тогда онъ является боле опаснымъ, лукавымъ и гадкимъ, чмъ во всякомъ другомъ вид, такимъ встртитъ его мистеръ Беккетъ, когда ему заблагоразсудится обревизовать ндра Лейчестеръ-Сквера.

По тусклое зимнее утро не нуждается въ подобныхъ джентльменахъ и не будитъ ихъ, за то будитъ мистера Джоржа и его наперсника, они подымаются съ постели, свертываютъ и убираютъ свои матрацы. Выбрившись передъ зеркальцемъ микроскопическихъ размровъ, мистеръ Джоржъ съ непокрытой головой и распахнутой грудью отправляется на маленькій дворикъ къ помп. Когда онъ возвращался назадъ, лицо его лоснится отъ желтаго мыла, ледяной воды, тренія и обливаній, онъ вытирается огромнымъ накатнымъ полотенцемъ, отдуваясь точно водолазъ, только что вылзшій изъ рки.

Чмъ больше онъ третъ себ голову, тмъ сильне закручиваются завитки его кудрявыхъ волосъ, и кажется, нельзя будетъ ихъ расчесать иначе, какъ при помощи скребницы или желзныхъ грабель. Наклонившись немного впередъ, чтобъ вода не попала на ноги, онъ третъ себ лицо, фыркаетъ, отдувается, и, поворачивая голову направо и налво, полируетъ голову и шею такъ, что кажется слзетъ кожа.

Все это время Филь, стоя на колняхъ и растапливая каминъ, такъ пристально смотритъ на своего принципала, какъ будто для него достаточно посмотрть на этотъ процессъ умыванья, чтобъ быть чистымъ, и какъ будто его подкрпитъ на весь день избытокъ здоровья, которымъ пышетъ отъ мистера Джоржа. Когда мистеръ Джоржъ вытерся, онъ начинаетъ чесать себ голову двумя жесткими щетками заразъ и такъ немилосердно, что Филь, который теперь, шмыгая плечомъ по стнамъ, подметаетъ галлерею, сочувственно моргаетъ.

Когда фундаментальная часть туалета окончена, орнаментальная беретъ не много времени. За тмъ мистеръ Джоржъ набиваетъ и зажигаетъ трубку, и начинаетъ курить, расхаживая по галлере по своему обыкновенію, онъ куритъ торжественно и прохаживается медленно: быть можетъ эта первая утренняя трубка посвящена памяти покойнаго Гридли. Посл нсколькихъ молчаливыхъ турокъ мистеръ Джоржъ говоритъ:

— Такъ теб, Филь, сегодня снилась деревня?

Филь, проснувшись, упомянулъ вскользь объ этомъ сн

— На что же она была похожа?

Подумавъ немного, Филь отвчаетъ:

— Не знаю, старшина.

— Какъ же ты узналъ, что это деревня?

— Должно быть потому, что тамъ была трава. А на ней лебеди,— прибавляетъ Филь посл нкотораго размышленія.

— Что же длали лебеди?

— Кажется, ли траву.

Хозяинъ продолжаетъ прогулку, а человчекъ принимается за приготовленія къ завтраку: они не слишкомъ сложны,— нужно приготовить вс принадлежности скромнаго завтрака на дв персоны и поджарить на каминной ршетк нсколько ломтиковъ ветчины, но такъ какъ за каждымъ предметомъ Филю необходимо обойти кругомъ всей галлереи, и онъ никогда не приноситъ двухъ вещей заразъ, то времени уходитъ много.

Наконецъ Филь доказываетъ, что все готово, мистеръ Джоржъ выколачиваетъ трубку, кладетъ ее на каминъ и садится за столъ: подавъ ему, Филь принимается завтракать самъ, усвшись на конц стола и пристроивъ тарелку къ себ на колни: можетъ быть онъ выражаетъ этимъ свое смиреніе или хочетъ скрыть свои черныя руки, а можетъ быть это его обыкновенная манера кушать.

— Деревня! Я думаю, ты на яву никогда ее и по видывалъ, Филь? говоритъ мистеръ Джоржъ, работая ножомъ и вилкой.

— Я видалъ разъ болота, отвчаетъ Филь, съ аппетитомъ уничтожая свой завтракъ.

— Гд же?

— Я не знаю, гд это было, но я ихъ видлъ, командиръ. Они такія плоскія, и тамъ сыро.

Старшина и командиръ — титулы, которыми, въ знакъ особаго почтенія и уваженія, Филь величаетъ своего хозяина, считая его одного достойнымъ ихъ.

— Я родился въ деревн, Филь.

— Въ самомъ дл?

— Да. И выросъ.

Филь очень заинтересованъ и выражаетъ это тмъ, что, поднявъ свою единственную бровь, почтительно взглядываетъ на хозяина и не сводитъ съ него глазъ даже тогда, когда проглатываетъ большой глотокъ кофе.

— Въ цлой Англія нтъ ни одной птички, псни которой я бы не слышалъ, нтъ ни куста или ягоды, которыхъ бы я не умлъ назвать, нтъ дерева, на которое я не влзъ бы. если бы понадобилось. Я былъ когда-то настоящимъ деревенскимъ мальчикомъ — моя матушка жила въ деревн.

— Чудесная, должно быть, старушка ваша, матушка, командиръ?

— И вовсе не была стара тридцать пять лтъ тому назадъ. Я готовъ биться объ закладъ, что и въ девяносто лтъ она будетъ такъ же широка въ плечахъ, какъ и я, и держаться будетъ такъ-же прямо.

— Она умерла девяноста лтъ, старшина?

— Нтъ! Впрочемъ Богъ съ ней. Что это мн вздумалось вспомнить деревню, деревенскихъ мальчиковъ, бглецовъ и тому подобные пустяки?— Все ты виноватъ. Значитъ, если несчитать болотъ, ты никогда не видалъ деревни, кром, какъ во сн?

Филь качаетъ головой.

— А хотлъ бы увидать?

— Н-нтъ, особеннаго желанія не имю.

— Съ тебя достаточно и города, а?

— Видите ли, командиръ, я не знаю ничего другого, къ тому же слишкомъ старъ, чтобы любить новинки.

— Сколько теб лтъ, Филь? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, поднося къ губамъ дымящееся блюдечко.

— Въ мои лта входитъ восемь. Мн не можетъ быть восемьдесятъ, не можетъ быть и восемнадцать, значить что-то среднее между чмъ и другимъ.

— Какъ? Что за чертовщина?— И мистеръ Джоржъ ставитъ на столъ блюдечко, не сдлавъ ни одного глотка, и начинаетъ смяться, но сейчасъ же умолкаетъ, замтивъ, что Филь что-то высчитываетъ на своихъ грязныхъ пальцахъ.

— Мн было ровно восемь,— такъ считали въ приход,— когда я ушелъ съ мдникомъ. Меня послали по длу, вотъ пошелъ я, и вижу: сидячъ мдникъ у стараго строенія возл яркаго огня. Онъ и говоритъ: ‘Не хочешь ли идти со мною, парень?’ Пожалуй,— говорю, и вотъ онъ вмст со мной отправился въ Клеркенвиль, тогда было первое апрля. Я умлъ считать до десяти. Когда снова наступило первое апрля, я сказалъ себ: теперь теб восемь лтъ и одинъ годъ, потомъ на слдующее первое апрля я сказалъ: вотъ теб восемь лтъ и два года. Потомъ мн стало уже десять лтъ и восемь, потомъ два раза десять и восемь. Тутъ мн трудно ужъ стало считать и я бросилъ, но я знаю, что въ моихъ лтахъ есть восемь.

— А! И мистеръ Джоржъ принимается за прерванный завтракъ.— Что же случилось съ мдникомъ?

— Пьянство довело его до больницы, а больница, какъ мн передавали, спровадила его прямо въ могилу, отвчаетъ таинственно Филь.

— Такимъ образомъ теб вышло повышеніе: ты сдлался его преемникомъ?

— Да, командиръ, практика, какая у него была, перешла ко мн, не очень-то много было работы, потому что кругомъ Саффронъ-Гилль, Гаттонъ-Гарденъ, Клеркенвиль, Смифильдъ,— мстность бдная, гд котлы служатъ, пока въ нихъ нечего и чинить. Главный доходъ хозяину былъ отъ странствующихъ мдниковъ, которые проживали у насъ, но меня они бросили: я не былъ похожъ на хозяина. Тотъ плъ имъ хорошія псни, я не зналъ ни одной, тотъ выбивалъ на желзныхъ и оловянныхъ горшкахъ всякія пьесы, я же умлъ только ихъ чинить, я отъ роду не могъ взять ни одной музыкальной ноты. Я тутъ еще женамъ ихъ не нравилось, что я безобразенъ.

— Он были слишкомъ разборчивы. Ты не хуже другихъ, Филь, говоритъ хозяинъ съ ласковой улыбкой.

— Нтъ, старшина, отвчаетъ Филь, качая головой, — нтъ. Когда я ушелъ съ мдникомъ, я, хоть и не могъ похвалиться наружностью, но былъ какъ люди. А какъ съ младости сталъ раздувать огонь ртомъ, да глотать дымъ, да то и дло обжигался да опалялъ волосы, да — видно ужъ на роду мн было написано такое несчастье — вчно попадалъ въ расплавленный металлъ, а какъ сталъ постарше, часто терплъ увчья отъ мдника, когда тотъ напивался пьянъ — рдкій день этого не было,— такъ и вышло, что красоты во мн большой не было, даже ужъ въ ту пору. А потомъ пробылъ двнадцать лтъ въ кузниц, гд рабочіе постоянно устраивали мн каверзы, да опалило меня случайно на газовомъ за вод, а какъ вылетлъ я изъ окна, когда набивалъ ракетныя гильзы для фейерверка, такъ и сталъ такимъ уродомъ, что хоть за деньги показывайся!

Очевидно вполн помирившійся съ такой участью, Филь проситъ налить ему вторую чашку кофе и, отпивая изъ нея, говоритъ:

— Вскор посл того, какъ меня выбросило ракетой изъ окна, я и увидлъ васъ, командиръ, въ первый разъ, помните?

— Помню, Филь, ты прогуливался по солнышку..

— Ползъ, старшина, ползъ у стнки.

— Да, совершенно врно, шелъ, опираясь о стнку.

— Въ больничномъ колпак! восклицаетъ Филь съ воодушевленіемъ.

— Да, въ колпак.

— И на костыляхъ!

Филь еще больше воодушевляется.

— И на костыляхъ.

— Вы тогда остановились, помните? Филь поспшно отодвигаетъ чашку съ блюдцемъ и снимаетъ тарелку съ колнъ.— И сказали: ‘товарищъ, ты былъ на войн?’ Я не отвчалъ, потому что очень удивился, какъ это такой сильный, высокій и здоровый человкъ не побрезгалъ заговорить съ хромымъ калкой, какимъ я былъ тогда. А вы говорите со мной отъ сердца, и такъ-то мн пріятно, тепло на душ, точно стаканчикъ водки проглотилъ. ‘Что съ тобой случилось, товарищъ? Ты тяжело контуженъ, гд у тебя болитъ, дружище? Ободрись и разскажи мн…’ Ободрись! да я и то ужъ ободрился. Я вамъ отвтилъ, слово за слово мы разговорились, и вотъ я здсь. И вотъ я здсь, командиръ! восклицаетъ Филь, и вскочивъ съ мста, начинаетъ ходить кругомъ, не отдавая себ, отчета, зачмъ онъ это длаетъ.

— Когда не хватитъ мишени, или когда надо будетъ поправить дла, скажите постителямъ, чтобъ цлили въ меня,— моя красота отъ этого не пострадаетъ. Пускай! Если понадобится, я и для бокса могу приготовиться, пусть тузятъ меня по голов,— я и не почувствую. Если потребуется имъ гимнастическій мячъ, могутъ зашвырнуть меня хоть въ Корнваллисъ, Девонширъ или Ланкаширъ,— мн вреда отъ этого не будетъ, меня въ жизни швыряли на всякія манеры.

Выпаливъ этотъ импровизированный спичъ, сопровождаемый соотвтствующей выразительной жестикуляціей, Филь Скводъ обходитъ вокругъ стнъ галлереи, быстро устремляется къ командиру и стукаетъ его головой въ грудь, чтобъ выразить всю свою преданность, затмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, принимается убирать завтракъ.

Весело засмявшись и потрепавъ его по плечу, мистеръ Джоржъ помогаетъ ему прибрать со стола и привести галлерею въ надлежащій порядокъ. Потомъ, повозившись нсколько времени съ гимнастическими гирями, онъ взвшивается на всахъ и, найдя, что ‘прибавилось жиру’, берется за шпагу и самымъ серьезнымъ образомъ фехтуетъ въ одиночку. Тмъ временемъ Филь садится за работу у своего стола, привинчиваетъ, отвинчиваетъ, чиститъ, разбираетъ, продуваетъ всякія, самыя крошечныя дырочки, словомъ, длаетъ все, что только можно сдлать при чистк огнестрльнаго оружія, и съ каждой минутой становится черне.

Вдругъ до хозяина и слуги доносится шумъ шаговъ въ коридор, какой-то странный шумъ, возвщающій прибытіе не совсмъ обыкновенныхъ постителей. Шаги раздаются все ближе и ближе, наконецъ въ галлерею вваливается группа такая удивительная, что съ перваго взгляда ее можно принять за одну изъ тхъ, которыя появляются на лондонскихъ улицахъ разъ въ годъ — пятаго ноября.

Группа состоитъ изъ безобразной немощной фигуры, которую несутъ въ кресл два носильщика въ сопровожденіи худощавой особы женскаго пола съ такимъ лицомъ, что еслибы ея губы не были крпко сжаты, ее можно бы принять за комическую маску, которая сейчасъ прочтетъ куплеты въ честь того достопамятнаго дня {Англійскіе простолюдины празднуютъ 5 ноября, день, когда былъ открытъ Пороховой заговоръ (5 ноября 1605 г. католики намревались взорвать посредствомъ пороховой мины Парламентъ вмст съ королемъ Іаковомъ). И донын въ этотъ день длаютъ чучело, изображающее главнаго заговорщика Гая Фокса, и издваются надъ нимъ. Примч. перев.}, когда собирались взорвать Англію на воздухъ.

Носильщики опускаютъ кресло на полъ, сидящая въ немъ фигура восклицаетъ: ‘О, Господи помилуй, я совсмъ разбитъ! Какъ поживаете, милый другъ мой, какъ поживаете?’ и мистеръ Джоржъ узнаетъ въ этой развалин достопочтеннаго мистера Смольвида, который собрался на прогулку съ внучкой въ качеств тлохранительницы.

— Мистеръ Джоржъ, дорогой другъ мой, какъ поживаете? повторяетъ мистеръ Смольвидъ, выпуская изъ правой руки шею носильщика, котораго чуть не задушилъ.— Вы удивлены, видя меня здсь?

— Я бы не больше удивился, увидя вашего пріятеля изъ Сити, отвчаетъ мистеръ Джоржъ.

— Я рдко выхожу! вздыхаетъ мистеръ Смольвидъ.— Много мсяцевъ уже прошло съ тхъ поръ, какъ я послдній разъ выходилъ изъ дому,— неудобно и очень убыточно. Но мн такъ хотлось повидать васъ, дорогой мистеръ Джоржъ. Какъ поживаете?

— Хорошо, надюсь, что и вы тоже.

— Дай Богъ вамъ всякаго благополучія, говоритъ мистеръ Смольвидъ, пожимая ему об руки.— Я взялъ съ собою внучку, Юдифь, нельзя было удержать ее дома, такъ горячо желала она васъ провдать.

— Гм! Однако жъ по ея виду этого не замтно! бормочетъ мистеръ Джоржъ.

— Вотъ мы наняли кэбъ, поставили туда кресло, а когда дохали до васъ, меня вынули изъ экипажа, посадили въ кресло и принесли сюда, чтобъ я могъ видть дорогого моего друга и его заведеніе. Это вотъ кучеръ, говоритъ мистеръ Смольвидъ, указывая на того носильщика, который подвергался опасности быть задушеннымъ и теперь уходитъ, растирая себ шею.— Ему не придется платить за то, что помогъ нести, это пойдетъ въ счетъ платы за проздъ.— И, указывая на другого носильщика, мистеръ Смольвидъ, прибавляетъ:— А вотъ этого мы наняли на углу за пинту двухпенсоваго пива. Юдифь, дай ему два пенса. Я не былъ увренъ, есть ли у васъ слуга, знай я это, я не нанималъ бы этого человка.

Взглянувъ на Филя, ддушка Смольвидъ не можетъ скрыть своего испуга и восклицаетъ:— Господи помилуй! И при настоящихъ обстоятельствахъ его страхъ довольно основателенъ, ибо Филь, никогда еще не видавшій чернаго колпака ддушки Смольвида, застылъ съ ружьемъ въ рукахъ въ такой поз, какъ будто собирался пристрлить старика, какъ какую-нибудь безобразную птицу вороньяго рода.

— Юдифь, дитя мое, отдай этому человку два пенса, и это слишкомъ большая плата за его услугу.

Человкъ этотъ принадлежитъ къ тмъ страннымъ образчикамъ человческаго рода, которые внезапно, точно грибы, выростаютъ передъ вами на западныхъ улицахъ Лондона, предлагая подержать лошадь или кликнуть извозчика. Нельзя сказать, чтобы его привели въ восторгъ два пенса, полученные отъ Юдифи, онъ подбрасываетъ монету на воздухъ, небрежно ловитъ и удаляется.

— Дорогой м-ръ Джоржъ, будьте такъ добры, помогите придвинуть меня поближе къ огоньку. Я привыкъ грться у огня, я вдь старикъ и скоро зябну. О, Господи помилуй!

Послднее восклицаніе вырывается у достопочтеннаго джентльмена отъ испуга: мистеръ Скводъ, какъ какой-то гномъ, схватываетъ его вмст съ кресломъ и ставитъ чуть не въ самый жаръ.

— Господи! Силы небесныя! твердитъ задыхаясь старикъ.— Дорогой другъ мой, вашъ слуга удивительно силенъ и проворенъ, удивительно проворенъ. Юдифь, отодвинь маня немножко. Мои ноги начинаютъ горть!

И дйствительно, носы присутствующихъ убждаются въ справедливости послдняго заявленія, обоняя запахъ горлой шерсти, подымающійся отъ чулокъ почтеннаго джентльмена. Прелестная два послушно исполняетъ просьбу старика, потомъ поправляетъ колпакъ, который надвинулся ему на глаза, точно черный гасильникъ на свчку.

Получивъ возможность оглянуться, мистеръ Смольвидъ замчаетъ на себ взглядъ мистера Джоржа и еще разъ жметъ ему руки.

— Дорогой другъ, какъ я радъ васъ видть. А, это ваш^езаведеніе? Прелестно, точно картинка. А что, не случается, чтобъ какое-нибудь изъ этихъ ружей случайно выстрлило? спрашиваетъ онъ, чувствуя себя немножко не по себ.

— О нтъ, не бойтесь.

— А вашъ слуга, онъ… о, Господи помилуй… онъ не можетъ выстрлить, нечаянно, разумется?

— До сихъ поръ онъ еще никого не ранилъ, кром себя, отвчаетъ улыбаясь мистеръ Джоржъ.

— И должно быть неоднократно! По, вдь, если онъ могъ ранить себя, значитъ можетъ ранить и другого, съ умысломъ… или безъ умысла… Мистеръ Джоржъ, прикажите ему положить это дьявольское ружье и убираться!

Повинуясь хозяйскому знаку, Филь удаляется съ пустыми руками на противоположный конецъ галлереи, успокоенный мистеръ Смольвидъ потираетъ себ ноги.

— Такъ вы поживаете хорошо? говоритъ онъ мистеру Джоржу, который стоить около него со шпагой въ рукахъ:— благодаря Бога благоденствуете?

Мистеръ Джоржъ холодно киваетъ головою и говоритъ.— Продолжайте. Вдь не затмъ же вы явились сюда, чтобъ сказать мн это.

— Ахъ, какой же вы шутникъ, мистеръ Джоржъ! Я не знаю другого такого пріятнаго собесдника!

— Ха-ха-ха! Продолжайте.

— Дорогой другъ мой… но этотъ мечъ на видъ преострый и пренепріятно сверкаетъ… Онъ можетъ случайно задть кого-нибудь… Я весь дрожу.— И пока кавалеристъ отходитъ въ сторону, чтобъ положить шпагу, старикъ говорятъ parte Юдифи:— Проклятый! что какъ ему взбредетъ въ голову покончить со мною счеты въ этомъ ужасномъ мст! А жаль, что нтъ старой вдьмы: я бы хотлъ, чтобъ онъ отрубилъ ей голову!

— Мистеръ Джоржъ возвращается, складываетъ на груди руки и, глядя сверху на старика, который съ каждой минутой сползаетъ все ниже въ своемъ кресл, спокойно говоритъ:

— Теперь приступимъ!

— Но къ чему же, къ чему, мой дорогой другъ? кричитъ мистеръ Смольвидъ, потирая себ руки и лукаво засмявшись.

— Къ трубк! отвчаетъ мистеръ Джоржъ съ величайшимъ спокойствіемъ, затмъ ставитъ стулъ къ камину, достаетъ трубку, набиваетъ и закуриваетъ съ самымъ хладнокровнымъ видомъ.

Это выводитъ изъ себя мистера Смольвида и, не зная, какъ приступить къ цли своего посщенія,— въ чемъ бы она ни заключалась,— онъ въ безсильной ярости царапаетъ ногтями воздухъ, горя желаніемъ вцпиться въ лицо мистера Джоржа и выцарапать ему глаза. Такъ какъ у стараго джентльмена длинные крючковатые ногти, высохшія жилистыя руки и водянистые зеленые глаза, то въ эту минуту онъ очень похожъ на злого духа, тмъ боле, что совершенно скатился съ кресла и представляетъ какую-то безформенную массу. Это зрлище дйствуетъ даже на Юдифь, хотя глаза ея привыкли къ подобнымъ картинамъ, она стремглавъ бросается къ старику — нельзя сказать, чтобы руководимая исключительно нжной привязанностью къ ддушк — и такъ встряхиваетъ, толкаетъ и поколачиваетъ его по всему тлу, что раздаются звуки, напоминающіе удары трамбовки мостильщика.

При помощи такихъ средствъ старикъ опять водворенъ въ кресл, и хотя у него поблло лицо и окоченлъ носъ, но онъ все еще продолжаетъ раздирать ногтями воздухъ. Юдифь подходитъ къ мистеру Джоржу и толкаетъ его въ спину своимъ костлявымъ пальцемъ, онъ подымаетъ голову, тогда она даетъ такой же толчокъ дду и, сведя ихъ такимъ образомъ вмст, устремляетъ свой жесткій взглядъ въ огонь.

— Ай, ай, ой, ой, ухъ! бормочетъ ддушка Смольвидъ, съ трудомъ подавляя свою ярость.— Дорогой другъ мой!

— Я уже сказалъ вамъ, чтобъ вы говорили сразу, что вамъ надо. Я человкъ прямой и не умю ходить вокругъ да около, у меня нтъ на это ни сноровки, ни умнья.— И мистеръ Джоржъ засовываетъ трубку въ ротъ.— Когда вы начинаете ткать свою паутину, я чувствую, что меня душитъ.— II онъ широко вбираетъ въ себя воздухъ всею грудью, какъ будто желая удостовриться, не задохся ли.

— Если вы явились съ дружескимъ визитомъ, я очень радъ,— милости просимъ! Если вы желали осмотрть мою движимость, — добро пожаловать. Если вы хотите взять что нибудь,— берите!

Прелестная Юдифь, не спуская взора съ каминной ршотки, опять даетъ тумака своему ддушк.

— Видите ли, и ваша внучка того же мннія. Не понимаю, ради какого дьявола эта молодая леди не хочетъ ссть, какъ добрые люди! говоритъ въ задумчивости мистеръ Джоржъ, глядя на Юдифь.

— Она находится возл меня, чтобъ помогать мн, сэръ, отвчаетъ ддушка Смольвидъ.— Я старый человкъ, сэръ, и нуждаюсь въ нкоторомъ вниманіи, я уже не такъ дряхлъ, какъ та ощипанная старая вдьма,— тутъ онъ невольно бросаетъ взглядъ на подушку,— но за мной нуженъ уходъ, мой дорогой другъ.

— Ну! и бывшій воинъ поворачиваетъ къ нему свой стулъ.— Что же дальше?

— Мой пріятель изъ Сити имлъ небольшое дльце съ однимъ изъ вашихъ учениковъ.

— Да? Жалю своего ученика.

Мистеръ Смольвидъ потираетъ себ ноги.

— Этотъ красивый юноша — теперь уже офицеръ, по фамиліи Карстонъ. Явились его друзья и уплатили все до чиста, очень благородно.

— Такъ они заплатили? говоритъ мистеръ Джоржъ.— Какъ вы думаете, не приметъ ли вашъ пріятель изъ Сити добраго совта отъ меня?

— Я полагаю, что приметъ, особенно отъ васъ.

— Въ такомъ случа я посовтую ему не имть больше длъ съ этимъ молодчикомъ: изъ него ничего ужъ нельзя высосать. Я знаю наврное, что онъ голъ, какъ соколъ.

— Нтъ, мой дорогой другъ, нтъ, мистеръ Джоржъ, нтъ, сэръ! возражаетъ ушка Смольвидъ, лукаво ухмыляясь и потирая свои тощія ноги.— Не совсмъ такъ, у молодого человка есть добрые друзья, есть жалованье, есть патентъ, который стоитъ кое что, если его продать, есть доля въ процесс, наконецъ можно разсчитывать на приданое его будущей жены, кром того, видите ли, мистеръ Джоржъ, мн кажется, мой пріятель разсчитываетъ на молодого человка еще въ одномъ отношеніи, говоритъ ддушка Смольвидъ, сдвинувъ свою ермолку и почесываясь за ухомъ, точно обезьяна.

Мистеръ Джоржъ отложилъ трубку и, облокотившись рукой на спинку стула, стучитъ правой ногой въ полъ, какъ будто не совсмъ довольный оборотомъ разговора.

Мистеръ Смольвидъ продолжаетъ:

— Но перейдемъ отъ одного предмета къ другому, отъ прапорщика къ капитану,— повысимъ нашу тему, какъ выразился бы какой нибудь шутникъ.

— О комъ вы теперь говорите? О какомъ капитан? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, нахмурившись и переставъ разглаживать воображаемые усы.

— О нашемъ капитан, о томъ, котораго мы оба знаемъ, о капитан Гаудон.

— Такъ вотъ въ чемъ дло! говоритъ мистеръ Джоржъ и потихоньку свищетъ, замтивъ, что и ддъ знучка пристально смотрятъ на него.— Вотъ вамъ что понадобилось! Ну, что же о немъ? Продолжайте, а то я скоро совсмъ задохнусь. Говорите же!

— Любезный другъ, ко мн обратились вчера, — Юдифь, встряхни меня немножко,— ко мн обратились по поводу капитана, и я до сихъ поръ остаюсь при томъ убжденіи, что онъ живъ.

— Чушь!

— Вы сдлали какое-то замчаніе, дорогой другъ? спрашиваетъ старикъ, приставивъ руку къ уху.

— Чушь!

— О! Судите сами по тмъ вопросамъ, которые были мн предложены и по тмъ резонамъ, которыми при этомъ руководились. Какъ вы думаете, чего хочетъ адвокатъ, который задаетъ эти вопросы?

— Поживы! отвчаетъ мистеръ Джоржъ.

— Ничего подобнаго!

— Въ такомъ случа онъ не адвокатъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, складывая руки съ видомъ непоколебимаго убжденія.

— Онъ юристъ, знаменитый юристъ, дорогой другъ мой. Онъ хочетъ видть образчикъ почерка капитана Гаудона для сравненія съ почеркомъ тхъ бумагъ, которыя находятся въ его распоряженіи. Онъ только взглянетъ и вернетъ обратно.

— Что же дальше?

— Вспомнивъ объявленіе, которымъ вызывались т, кто можетъ дать какія нибудь свднія о капитан Гаудон, этотъ юристъ пришелъ ко мн, точно такъ же, какъ и вы, дорогой другъ. Позвольте пожать вашу руку. Какъ я радъ, что вы пришли тогда! Какой дружбы былъ бы я лишенъ, если бы вы не пришли!

— Что же дале, мистеръ Смольвидъ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, выполнивъ съ нкоторой сухостью церемонію рукопожатія.

— У меня кром его подписи нтъ ни строки, написанной имъ. И яростно комкая въ рукахъ свой черный колпакъ, старикъ, которому пришло на память одно изъ немногихъ, извстныхъ ему молитвенныхъ прошеній, восклицаетъ: — Труса, потопа, огня, меча, на его голову! У меня только его подписи, полмилліона его подписей! Но у васъ, дорогой мистеръ Джоржъ,— и старикъ, задыхаясь, старается придать своей рчи прежній сладкій тонъ, пока Юдифь поправляетъ колпакъ на его голов, гладкой, какъ кегельный шаръ, — но у васъ наврное найдется письмо, или какая нибудь бумага, писанная имъ? Довольно строчки, написанной его рукой.

— Нсколько строчекъ, писанныхъ его рукой, можетъ быть у меня и найдутся, говорить въ раздумьи бывшій кавалеристъ.

— Лучшій другъ мой.

— А можетъ быть и нтъ.

— О! уныло восклицаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Еслибъ у меня были цлые мшки его писаній, я и тогда не показалъ бы вамъ даже такого маленькаго клочка, какой идетъ на забивку патрона, не узнавъ сперва, зачмъ вамъ это понадобилось.

— Сэръ, я сказалъ вамъ зачмъ, дорогой мистеръ Джоржъ, я объяснилъ вамъ зачмъ.

— Этого мало. Я хочу знать больше, прежде чмъ признаю причины уважительными.

— Въ такомъ случа не хотите ли отправиться къ адвокату? Милый другъ мой, не хотите ли сами повидаться съ этимъ джентльменомъ? торопливо предлагаетъ мистеръ Смольвидъ, вытаскивая своими костлявыми руками старые невзрачные серебряные часы.— Я говорилъ ему, что быть можетъ явлюсь къ нему сегодня между десятью и одиннадцатью, а теперь половина одиннадцатаго. Не хотите ли отправиться къ этому джентльмену, мистеръ Джоржъ?

— Гм! Мн это не совсмъ нравится, говоритъ съ большой серьезностью мистеръ Джоржъ.— Не знаю, почему вы такъ объ этомъ стараетесь.

— Я стараюсь обо всемъ, что можетъ пролить какой-нибудь свтъ на капитана Гаудона. Разв не провелъ онъ всхъ насъ? Разв не долженъ онъ намъ громадныхъ суммъ? Я стараюсь! Все относящееся къ нему кого можетъ касаться ближе, тмъ меня? Нтъ мой милый другъ, прибавляетъ старикъ понизивъ голосъ,— не думайте, что я хочу васъ обмануть, я далекъ отъ этого. И такъ, готовы ли вы отправиться со мною, мой дорогой другъ.

— Э, я буду готовъ въ минуту, но помните: я ничего не общаю.

— Да, да, дорогой мистеръ Джоржъ.

— А вы даромъ доставите меня туда, къ этому адвокату, и ничего не потребуете за провозъ? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, доставая шляпу и толстыя, много разъ мытыя замшевыя перчатки.

Эта шутка такъ нравится мистеру Смольвиду, что онъ долго заливается дребезжащимъ смхомъ, но все-таки не перестаетъ черезъ плечо слдить за мистеромъ Джоржемъ и пожираетъ его глазами, пока тотъ, на противоположномъ конц галлереи, отпираетъ висячій замокъ у грубаго шкапчика съ посудой, заглядываетъ туда, шарить на верхнихъ полкахъ и вынимаетъ что-то. Слышится шелестъ бумаги, мистеръ Джоржъ прячетъ какую-то вещь у себя на груди, Юдифь толкаетъ мистера Смольвида, мистеръ Смольвидъ толкаетъ Юдифь.

— Я готовъ, говоритъ подходя мистеръ Джоржъ.— Филь, снеси этого джентльмена въ экипажъ и не требуй съ него платы.

— Господи помилуй, Боже мой! Подождите минутку! вопитъ мистеръ Смольвидъ.— Вашъ слуга слишкомъ проворенъ. Уврены ли вы, что снесете меня осторожно, добрый человкъ?

Филь, не отвчая, схватываетъ кресло вмст съ его содержимымъ, мистеръ Смольвидъ умолкаетъ и заключаетъ его шею въ тсныя объятія. Филь мчится бокомъ по корридору, какъ будто получилъ приказаніе бросить старика въ ближайшій кратеръ вулкана, однако же въ конц концовъ благополучно сваливаетъ старика въ экипажъ, Юдифь усаживается подл, крыша кареты украшается кресломъ, мистеръ Джоржъ занимаетъ мсто на козлахъ.

Когда по временамъ мистеръ Джоржъ заглядываетъ сквозь стекло внутрь кареты, зрлище, которое представляется его глазамъ, приводитъ его въ совершенное смущеніе, угрюмая Юдифь сидитъ недвижимо, а старикъ въ съхавшемъ на одинъ глазъ колпак совсмъ сползъ съ сиднья на солому и безпомощно глядитъ своимъ свободнымъ глазомъ.

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ новый служака.

Не долго приходится мистеру Джоржу возсдать на козлахъ, такъ какъ цль странствія Линкольнъ Иннъ-Фильдсъ. Когда кучеръ остановилъ коней, мистеръ Джоржъ сходитъ и спрашиваетъ въ окно кареты:

— Вашъ юристъ мистеръ Телькингорнъ?

— Да, мой дорогой другъ, а вы его знаете?

— Слышалъ, кажется даже видлъ, но не знаю, и онъ меня не знаетъ.

За симъ слдуетъ переноска мистера Смольвида, что исполняется очень просто при помощи кавалериста, старика вносятъ въ кабинетъ стряпчаго и ставятъ передъ каминомъ на турецкомъ ковр. Мистера Телькингорна нтъ дома, но онъ скоро вернется, какъ сообщилъ имъ человкъ, сидвшій на скамь въ передней, поправивъ огонь, человкъ этотъ удаляется во свояси и гости остаются одни.

Мистеръ Джоржъ очень заинтересовался кабинетомъ стряпчаго, онъ осматриваетъ живопись на потолк, старыя юридическія книги, портреты знатныхъ кліентовъ и читаетъ вслухъ имена на ящикахъ.

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, баронетъ, читаетъ мистеръ Джоржъ съ задумчивымъ видомъ.— А! Замокъ Чизни-Вудъ. Гм! Долго созерцаетъ мистеръ Джоржъ эту надпись, какъ какую нибудь картину, и, отходя къ огню, повторяетъ,— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, баронетъ, замокъ Чизни-Вудъ, гм!

— Настоящій монетный дворъ, шепчетъ ддушка Смольвидъ, потирая ноги:— страшный богачъ!

— Кто? Этотъ джентльменъ, Телькингорнъ, или баронетъ.

— Этотъ джентльменъ, этотъ джентльменъ!

— Такъ и я слышалъ: знаетъ такія вещи, что наврное богатъ, объ закладъ можно биться. Здсь у нго недурно! говоритъ мистеръ Джоржъ, оглянувшись вокругъ:— посмотрите-ка вонъ на тотъ денежный сундукъ.

Приходъ хозяина прерываетъ разговоръ. Въ мистер Телькингорн, разумется, незамтно никакой перемны: одтъ старомодно, въ рукахъ очки въ потертомъ старомъ футляр, манеры сдержаны и сухи, голосъ жесткій и глухой, зоркая бдительность скрывается подъ маской безстрастія, критическій и даже, можетъ быть, презрительный взоръ. Если бы пэры знали его, они отыскали бы себ боле горячихъ поклонниковъ, боле врующихъ послдователей.

— Доброе утро, мистеръ Смольвидъ! говоритъ онъ входя.— Какъ я вижу, вы привели съ собою сержанта. Садитесь, сержантъ.

Снимая перчатки и укладывая ихъ въ шляпу, мистеръ Телькингорнъ смотритъ сквозь полузакрытыя вки на мистера Джоржа и, можетъ быть, говорить про себя: обработаемъ тебя, дружокъ!

— Садитесь, сержантъ! повторяетъ онъ подходя къ своему столу, который стоить у камина, и усаживаясь въ удобное кресло. Утро холодное и сырое!

Мистеръ Телькингорнъ гретъ у ршетки поочередно ладони и пальцы, посматриваетъ — сквозь маску, которая всегда на немъ — на тріо, усвшееся передъ нимъ небольшимъ полукругомъ, и обращается къ мистеру Смольвиду, котораго только что встряхнули, дабы онъ былъ въ состояніи принять участіе въ разговор.

— Я вижу, что вы, мистеръ Смольвидъ, привели съ собою нашего друга, сержанта.

— Да, сэръ! отвчаетъ тотъ, раболпствую передъ капиталами и вліяніемъ юриста.

— Что же говоритъ объ этомъ дл сержантъ?

— Мистеръ Джоржъ, это тотъ джентльменъ! говоритъ старикъ, указывая на стряпчаго движеніемъ дрожащей морщинистой руки.

Мистеръ Джоржъ кланяется джентльмену, но по прежнему сидитъ въ глубокомъ молчаніи на копчик стула и вытянувшись въ струнку, какъ будто на немъ полная походная аммуниція.

Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ:

— Ну, что же, Джоржъ? Кажется васъ зовутъ Джоржъ?

— Точно такъ, сэръ.

— Что же вы скажете, Джоржъ?

— Извините, сэръ, я желалъ бы знать, что вы скажете?

— Вы спрашиваете о наград?

— Я спрашиваю обо всемъ, сэръ.

Для мистера Смольвида это ужъ слишкомъ, онъ прорывается восклицаніемъ: ‘Чортова кукла!’ но немедленно проситъ извиненія у мистера Телькингорна за неловкое выраженіе, говоря въ свое оправданіе Юдифи:— Я вспомнилъ твою бабушку.

Мистеръ Телькингорнъ разваливается въ кресл, кладетъ ногу на ногу и поясняетъ мистеру Джоржу:

— Я полагалъ, сержантъ, что мистеръ Смольвидъ достаточно выяснилъ вамъ суть дла. Оно очень несложно. Вы служили когда-то подъ начальствомъ капитана Гаудона, ходили за нимъ во время его болзни, оказали ему много мелкихъ услугъ, были, какъ я слышалъ, его довреннымъ лицомъ. Такъ это или нтъ?

— Точно такъ, сэръ! отвчаетъ мистеръ Джоржъ съ военнымъ лаконизмомъ.

— Поэтому у васъ вроятно имется что нибудь, безразлично что,— счетъ, инструкція, письмо, что нибудь, писанное рукой капитана. Я желалъ бы сравнить почеркъ тхъ бумагъ, какія, можетъ быть, имются у васъ, съ тмъ, какимъ написаны бумаги, находящіяся въ моемъ распоряженіи. Если вы доставите мн эту возможность, вы получите приличное вознагражденіе за хлопоты: три, четыре, пять гиней.

— Благородно, мой дорогой другъ! кричитъ ддушка Смольвидъ, зажмуривъ глаза отъ восторга.

— Если этого мало, скажите прямо, по солдатски, сколько вы хотите. Вамъ нтъ необходимости разставаться съ принадлежащими вамъ бумагами, хотя я бы предпочелъ получить ихъ въ полную собственность.

Мистеръ Джоржъ сидитъ въ прежней поз, смотритъ то въ полъ, то въ потолокъ и молчитъ. Вспыльчивый мистеръ Смольвидъ царапаетъ ногтями воздухъ.

— Вопросъ во первыхъ въ томъ, начинаетъ мистеръ Телькингорнъ методично, сдержанно, съ видомъ полнйшаго равнодушія:— есть ли у васъ что нибудь, писанное рукой капитана Гаудона?

— Во первыхъ, есть ли у меня что нибудь писанное рукой капитана Гаудона? повторяетъ мистеръ Джоржъ?

— Во вторыхъ, сколько желаете за свои хлопоты?

— Во вторыхъ, сколько желаю за свои хлопоты? повторяетъ мистеръ Джоржъ.

— Въ третьихъ, вы сами можете судить, похожъ ли его почеркъ на этотъ, и мистеръ Телькингорнъ неожиданно вручаетъ ему связку изъ нсколькихъ исписанныхъ листовъ.

— Похожъ ли его почеркъ на этотъ? опять повторяетъ мистеръ Джоржъ. Онъ повторяетъ слова Телькингорна совершенно машинально, смотря на него въ упоръ, и хотя держитъ въ рук показанія по процессу Джерндайсовъ, которые даны ему на разсмотрніе, но не удостоиваетъ ихъ ни единымъ взглядомъ, судя по его виду, онъ погруженъ въ обдумываніе предложенныхъ вопросовъ и находится въ большомъ затрудненія.

— Ну, что же вы скажете? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Извините меня, сэръ, я не хотлъ бы впутываться въ это дло, отвчаетъ мистеръ Джоржъ, вставая и выпрямляясь во весь свой гигантскій ростъ.

Мистеръ Телькингорнъ по наружности совершенно спокоенъ, когда спрашиваетъ:— Почему же?

— Я солдатъ, сэръ, а не дловой человкъ. Въ штатскихъ длахъ я то, что называютъ — простофиля. У меня, сэръ, голова устроена такъ, что я ничего не смыслю въ длахъ. Я готовъ лучше выдержать перекрестный огонь, чмъ перекрестный допросъ. Часъ тому назадъ я говорилъ мистеру Смольвиду, что въ подобныхъ случаяхъ испытываю такое чувство, точно меня душатъ.— И оглянувъ компанію, мистеръ Джоржъ добавляетъ:— Вотъ и теперь я чувствую, что задыхаюсь.

Съ этими словами онъ длаетъ три шага впередъ, кладетъ бумаги на письменный столъ, отступаетъ и останавливается на прежнемъ мст, вытянувшись какъ палка, переводя глаза съ пола на потолокъ и заложивъ руки за спину, какъ бы во избжаніе того, чтобъ ему не вручили вторично какихъ нибудь документовъ.

Мистеръ Смольвидъ готовъ выйти изъ себя, онъ ужъ открываетъ ротъ, чтобъ обругаться, однако во-время сдерживается и, поперхнувшись однимъ изъ своихъ любимыхъ словечекъ, начинаетъ заикаясь и самымъ сладкимъ голосомъ убждать ‘своего дорогого друга’ не поступать опрометчиво, не упрямиться, а сдлать то, чего проситъ высокопочтенный джентльменъ, ибо тутъ нтъ ничего предосудительнаго, а для мистера Джоржа выгода несомннная. Мистеръ Телькингоръ ограничивается тмъ, что отъ времени до времени роняетъ фразы врод: ‘Конечно, сержантъ, вы лучшій судья въ томъ, что касается вашихъ интересовъ’, — ‘Но уврены ли вы, что никому не повредите своимъ отказомъ?’ — ‘Какъ вамъ угодно, какъ вамъ угодно’, ‘Разъ вы знаете, чего хотите, этого совершенно достаточно’. Онъ оставляетъ свои замчанія съ полнйшимъ равнодушіемъ и, взглянувъ на бумаги, лежащія на стол, приготовляется писать.

Мистеръ Джоржъ очень взволнованъ, онъ переминается съ ноги на ногу, переноситъ недоврчивый взглядъ съ расписаннаго потолка на полъ, на мистера Смольвида, на мистера Телькингорна и опять на потолокъ.

— Увряю васъ, сэръ, не въ обиду вамъ будь сказано,— здсь между вами и мистеромъ Смольвидомъ я задыхаюсь ежеминутно. Честное слово! Я вамъ не ровня, джентльмены. Не можете ли сказать мн, на случай, если у меня найдется образчикъ почерка, о которомъ вы спрашиваете, зачмъ онъ вамъ понадобился?

Мистеръ Телькингорнъ холодно качаетъ головою.

— Нтъ, я не могу вамъ сказать. Если бъ вы были дловой человкъ, мн не понадобилось бы объяснять вамъ, что, какъ бы ни были невинны побудительныя причины такихъ просьбъ, какъ моя, въ профессіи, къ которой я принадлежу, не принято ихъ сообщать. Но если вы боитесь причинить вредъ капитану Гаудону, можете быть спокойны.

— Еще бы, вдь онъ умеръ.

— Да? и мистеръ Телькингорнъ принимается писать.

Мистеръ Джоржъ смотритъ въ замшательств въ свою шляпу и говоритъ посл нкотораго молчанія.

— Мн очень жаль, что я не могъ дать вамъ боле удовлетворительнаго отвта. Пожалуй я посовтуюсь съ однимъ своимъ другомъ, также бывшимъ солдатомъ, онъ дльная башка, не то, что я,— и посмотрю, что онъ скажетъ. Я же… и мистеръ Джоржъ безнадежно проводитъ рукой по лбу, — я же чувствую, что совсмъ задохся и ничего не понимаю.

Мистеръ Смольвидъ, услышавъ, что авторитетъ, къ которому намрены прибгнуть за совтомъ,— старый солдатъ, принимается такъ энергично настаивать, чтобъ мистеръ Джоржъ поскоре посовтовался съ нимъ, и главное не забылъ упомянуть о наград въ пять гиней или боле, что мистеръ Джоржъ общаетъ непремнно повидаться со своимъ другомъ. Мистеръ Телькингорнъ не говоритъ ни слова.

— Значитъ, я съ вашего позволенія, сэръ, посовтуюсь со своимъ другомъ и явлюсь къ вамъ сегодня же съ ршительнымъ отвтомъ. Мистеръ Смольвидъ, если вы желаете, чтобъ васъ снесли съ лстницы…

— Сію минуту, дорогой другъ мой, сію минуту, только позвольте мн сказать два слова по секрету мистеру Телькингорну.

— Сколько угодно, сэръ. Не торопитесь.

Мистеръ Джоржъ удаляется въ другой конецъ комнаты и опять погружается въ созерцаніе денежныхъ ящиковъ и другихъ предметовъ.

— Не будь я слабъ, какъ чортова кукла, я бы, сэръ, вырвалъ у него эту бумагу,— она спрятана у него на груди подъ платьемъ, и потухшіе глаза старика вспыхиваютъ зеленымъ огонькомъ, когда онъ шепчетъ мистеру Телькингорну, притянувъ его къ себ за фалду сюртука.— Я своими глазами видлъ, какъ онъ пряталъ бумагу, и Юдифь видла. Говори же, вдь ты видла деревянное чучело, повсить бы тебя вмсто вывски тамъ, гд продаютъ палки.

За этимъ пылкимъ увщаніемъ слдуетъ такой толчокъ внучк, что обезсилвшій старикъ скатывается съ кресла, увлекая за собою мистера Телькингорна, внучка подхватываетъ его и встряхиваетъ пзо всей мочи.

— Любезный другъ, насиліе не въ моихъ правилахъ, замчаетъ ему холодно мистеръ Телькингорнъ.

— Знаю, сэръ, но вдь обидно. Это раздражаетъ еще больше, чмъ та болтливая сорока, твоя бабка, говоритъ старикъ, обращаясь къ невозмутимой Юдифи.— Знать, что у него есть то, что теб надо, и не имть возможности взять. Бродяга! Нужды нтъ, сэръ, нужды нтъ: не долго ему праздновать, онъ у меня въ тискахъ, и я его что дальше, то больше прижимаю. Я жъ его скручу! Я нажму впитъ, сэръ. Не хочетъ по доброй вол, заставимъ сдлать по невол. Теперь, дорогой мистеръ Джоржъ, говоритъ старикъ, выпуская мистера Телькингорна и отвратительно ему подмигивая,— теперь я готовъ принять вашу помощь, мой превосходнйшій другъ.

Несмотря на все самообладаніе мистера Телькингорна, на его лиц появляется слабая тнь улыбки, когда онъ, стоя на каминномъ ковр спиною къ огню, наблюдаетъ за тмъ, какъ отправляется въ путь мистеръ Смольвидъ. На прощальный поклонъ сержанта мистеръ Телькингорнъ отвчаетъ легкимъ кивкомъ.

Когда мистера Смольвида водворили въ кэб, сержантъ приходитъ къ заключенію, что гораздо легче было снести его съ лстницы, чмъ отдлаться отъ него теперь, ибо старикъ, дружески удержавъ его за пуговицу и пылая втайн страстнымъ желаніемъ разстегнуть ему сюртукъ и ограбить его, такъ распространился по поводу пяти гиней, что сержанту понадобилось употребить значительное усиліе, чтобъ вырваться отъ него. Наконецъ онъ освободился и отправляется на поиски своего совтника. Черезъ увнчанный башнями Темпль, черезъ Вайтфрайерсъ, Блакфрайерскій мостъ и Блакфрайерсъ-Родъ чинно шествуетъ мистеръ Джоржъ и вступаетъ въ улицу съ маленькими лавчонками, лежащую въ той мстности, гд дороги на Кентъ и Серрей сплетаются съ лондонскими улицами. Въ одну изъ такихъ маленькихъ лавчонокъ чі направляетъ свои стопы мистеръ Джоржъ, судя по выставленнымъ въ окн скрипкамъ, духовымъ инструментамъ, тамбуринамъ и треугольникамъ.— это инструментальный магазинъ. Въ нсколькихъ шагахъ отъ лавки мистеръ Джоржъ останавливается, увидвъ, что изъ лавки вышла женщина въ подоткнутой верхней юбк и съ маленькимъ деревяннымъ корытцемь въ рукахъ, женщина останавливается на краю мостовой и что-то полощетъ въ корытц Мистеръ Джоржъ говоритъ про себя: ‘Овощи моетъ. Вчно-то она что нибудь моетъ, только тогда и не плескалась въ вод, какъ хала на фур въ обоз’.

Предметъ этихъ размышленій такъ занятъ своимъ дломъ, что замчаетъ появленіе мистера Джоржа только тогда, когда, покончивъ съ полосканьемъ и выливъ воду въ канаву, подымаетъ голову и находитъ его возл себя.

Встрча сержанту далеко не лестная:

— Ахъ это вы, Джоржъ! Какъ увижу васъ, такъ и подумаю всякій разъ: провались онъ, чтобъ ему пусто было!

Но мистеръ Джоржъ не обращаетъ никакого вниманія на это привтствіе и идетъ за женщиной въ лавку, гд она, поставивъ корыто на прилавокъ и опершись на него руками, уже боле любезно здоровается съ гостемъ.

— Джоржъ, я волнуюсь за Матвя Бегнета только въ т минуты, когда вы возл него. Вы такой непосда, такой неугомонный…

— Знаю, знаю мистрисъ Бегнетъ.

— Какая же польза отъ того, что вы знаете? Отчего же не перемнитесь?

— Должно быть ужъ такая натура! отвчаетъ добродушно сержантъ.

— Большая мн будетъ радость, если вы изъ за своей натуры соблазните моего Мата бросить музыку и потянете куда нибудь въ новую Зеландію или въ Австралію? кричитъ мы стрисъ Бегнетъ довольно пронзительнымъ голосомъ.

Мистрисъ Бегнетъ нельзя назвать некрасивой: хотя она широка костью, хотя отъ солнца и втра кожа на лиц ея огрубла и покрылась веснушками, а волосы выцвли, но у нея блестящіе глаза и отъ нея пышетъ здоровьемъ и силой. Это добрая, дятельная женщина съ честнымъ и смлымъ лицомъ, лтъ сорока пяти или пятидесяти, одта она опрятно и просто, вся одежда на ней изъ самой прочной матеріи, единственное украшеніе въ ея костюм — обручальное кольцо, съ тхъ поръ, какъ оно было въ первый разъ надто, ея палецъ такъ растолстлъ, что оно уже не снимается и сойдетъ съ ней въ могилу.

— Мистрисъ Бегнетъ, даю вамъ слово, что Мату не будетъ отъ меня худа, можете на меня положиться.

— Надюсь, что могу. Но вы такой непосда!

И мистрисъ Бегнетъ прибавляетъ:— Ахъ, Джоржъ, Джоржъ, если бъ вы захотли угомониться и женились на вдов Джоя Пуча, когда онъ умеръ въ Сверной Америк,— она бы взяла васъ въ руки.

Сержантъ отвчаетъ полусерьезно, полушутя: — Конечно, тогда былъ удобный случай, но теперь я никогда ужъ не устроюсь, какъ порядочные люди. Можетъ быть со вдовой Джоя Пуча мн бы и хорошо жилось… въ ней было что-то такое и было что-то съ ея стороны… по я не могъ себя принудить. Вотъ если-бъ мн выпало счастье найти такую жонку, какъ подцпилъ себ Матъ!

Какъ женщина добродтельная, но въ то же время способная понимать шутки, мистрисъ Бегнетъ отвчаетъ на этотъ комплиментъ весьма своеобразно: въ лицо мистеру Джоржу летитъ пучокъ зелени, а мистрисъ Бегнетъ, захвативъ свое корыто, уходитъ въ комнату за лавкой.

М-ръ Джоржъ слдуетъ за нею по ея приглашенію.

— А, Квебекъ, Мальта, куколки мои. Подойдите и поцлуйте вашего верзилу.

Конечно нельзя предположить, чтобъ двумъ юнымъ двицамъ, которыхъ привтствуетъ мистеръ Джоржъ, были даны такія имена при крещеніи, но ихъ зовутъ такъ въ семь по мсту ихъ рожденія на походныхъ стоянкахъ, об сидятъ на трехногихъ табуретахъ и об за дломъ: младшая, пяти или шестилтняя двочка, учитъ буквы по копечной азбук, старшая, которой должно быть лтъ восемь или девять, учитъ сестру и шьетъ что-то чрезвычайно прилежно. Об привтствуютъ мистера Джоржа радостными восклицаніями, какъ стараго друга, и посл нсколькихъ поцлуевъ и веселыхъ прыжковъ ставятъ подл него свои табуреты.

— А какъ поживаетъ юный Вульвичъ? спрашиваетъ Джоржъ.

— Ахъ, поврите ли? получилъ ангажементъ въ театръ играть на флейт и вмст съ отцомъ участвуетъ въ военной пьес! восклицаетъ вся разрумянившаяся мистрисъ Бегнетъ, поворачиваясь къ гостю отъ своихъ кастрюль, — она занята стряпней.

— Браво, крестникъ! кричитъ Джоржъ, хлопнувъ себя по ляжк.

— Увряю васъ! Да, мой Вульвичъ молодецъ — настоящій британецъ!

— А Матъ дудитъ на своемъ фагот! Да вы теперь совсмъ респектабельные люди: семья, дти подростки, въ Шотландіи старая мать Матвя, и гд-то вашъ старикъ отецъ, вы съ ними переписываетесь, помогаете имъ понемножку… Ну, разумется, какъ не пожелать, чтобъ я провалился сквозь землю, конечно, я къ вамъ не подхожу.

Мистеръ Джоржъ задумывается, сидя передъ огонькомъ въ этой чисто выбленной комнат съ запахомъ казармы, съ поломъ, усыпаннымъ пескомъ, въ комнатъ, гд нтъ ничего лишняго, но за то нтъ ни пятнышка, ни пылинки нигд, начиная съ лицъ Квебека и Мальты и кончая блестящими оловянными горшками и сковородами на полкахъ.

Мистеръ Дясоржъ сидитъ погруженный въ раздумье, а мистрисъ Бегнетъ хлопочетъ надъ стряпней, когда возвращаются домой мистеръ Бегнетъ и юный Вульвичъ. Мистеръ Бегнетъ бывшій артиллеристъ, онъ высокъ и держится прямо, у него косматыя брови и бакенбарды, похожія на волокна кокосоваго орха, на голов совсмъ нтъ волосъ, лицо сильно загорлое. У него отрывистый, сильный и звонкій голосъ, напоминающій отчасти звукъ инструмента, которому онъ себя посвятилъ, и даже въ наружности его много общаго съ фаготомъ: онъ такой же длинный, несгибающійся, точно окованный мдью. Юный Вульвичъ являетъ собою типичный образецъ маленькаго барабанщика.

И отецъ, и сынъ радушно привтствуютъ гостя. Улучивъ удобную минуту, мистеръ Дясоржъ говоритъ, что пришелъ посовтываться о дл, но мистеръ Бегнетъ гостепріимно объявляетъ, что ничего не хочетъ слышать о длахъ до обда, и что его другъ получитъ отъ его совтъ не раньше, какъ получивъ порцію вареной свинины и зелени. Кавалеристъ соглашается и, чтобъ не мшать приготовленіямъ къ обду, оба выходятъ на улицу и принимаются расхаживать размреннымъ шагомъ, скрестивъ руки на груди, точно находятся на валу батареи.

— Ты меня знаешь, Джоржъ,— я плохой совтчикъ, говоритъ м-ръ Бегнетъ.— Теб дастъ совтъ старуха, она у меня голова, но я при ней объ этомъ молчокъ: надо поддерживать дисциплину. Подожди, пока она угомонится со своей стряпней, тогда и посовтуемся. Что старуха скажетъ, то и длай.

— То и сдлаю, Матъ. Мн дороже совтъ отъ нея, чмъ отъ цлой коллегіи.

— Что коллегія! Оставьте-ка любую коллегію въ другой части свта одну какъ перстъ въ сренькой мантиль и съ зонтикомъ — всего имущества. Умудрится ли она вернуться въ Европу? А моя старуха вернется, какъ пить дать, разъ вдь ужъ вернулась.

— Правда! говоритъ мистеръ Джоржъ.

— Пусть-ка коллегія ухитрится устроить цлый домъ, когда въ одномъ карман пусто, а въ другомъ нтъ ничего,— какъ было у моей старухи, когда она начала дло. А теперь посмотри, какъ шибко идетъ.

— Очень радъ слышать, Матъ, что дла твои хороши.

Мистеръ Бегнетъ подтверждаетъ это:— Старуха бережлива. У нея гд-то запрятанъ чулокъ съ деньгами, я его не видалъ, но знаю, что есть, подожди, пока она отстряпаетъ, тогда она все теб устроитъ.

— Сущій кладъ твоя старуха! восклицаетъ мистеръ Джоржъ.

— Лучше всякаго клада,— но при ней я молчокъ: надо поддерживать дисциплину. Вдь это она угадала мое музыкальное призваніе, безъ нея я бъ до сихъ поръ тянулъ лямку артиллериста. Шесть лтъ я пилилъ на скрипк, десять дулъ на флейт, старуха сказала: толку не будетъ, старанія много, а гибкости нтъ, попробуй фаготъ. И выпросила взаймы фаготъ у капельмейстера Карабинернаго полка. Я сталъ учиться. Упражнялся въ траншеяхъ: что дальше, то лучше, и выучился,— теперь этимъ живу.

Джоржъ замчаетъ, что мистрисъ Вогнетъ свжа, какъ роза, и румяна, какъ яблоко.

— Старуха настоящая красавица. Она точно прекрасный день,— что дальше, то лучше. Я никогда не видлъ ей равной, но при ней молчу: надо поддерживать дисциплину.

Продолжая бесду, друзья маршируютъ по улиц, пока Квебекъ и Мальта не являются съ приглашеніемъ воздать должное свинин и зелени.

Передъ обдомъ мистрисъ Бегнетъ читаетъ молитву, точно военный капелланъ, въ распредленіи кушаній, какъ и во всхъ хозяйственныхъ распоряженіяхъ, мистрисъ Бегнетъ обнаруживаетъ строго выработанную систему: на каждую тарелку она накладываетъ по своему усмотрнію свинины, подливки, зелени, картофеля и даже горчицы, передаетъ тарелку по принадлежности, потомъ наливаетъ всмъ пива изъ походной манерки, и только тогда, когда вс удовлетворены, принимается утолять свой голодъ и кушаетъ съ завиднымъ аппетитомъ. Сервировку стола составляетъ оловяная и роговая посуда, побывавшая на своемъ вку въ разныхъ частяхъ свта. Особенно замчателенъ ножъ молодого Вульвича, про который извстно, что въ разныхъ рукахъ онъ совершилъ полное кругосвтное путешествіе, теперь же онъ сталъ похожъ на устрицу, ибо иметъ сильную наклонность закрываться,— свойство, которое часто отбиваетъ аппетитъ у молодого музыканта.

По окончаніи обда, мистрисъ Бегнетъ съ помощью своихъ юныхъ отпрысковъ, которыя сами моютъ свои чашки, и тарелки, ножи и вилки, приводить обденную посуду въ прежній свтлый, блестящій видъ и убираетъ по мстамъ, но сперва подметаетъ каминъ, чтобы мистеръ Бегнетъ и гость могли немедленно закурить свои трубки. Эти хозяйственныя хлопоты сопровождаются безпрестанными путешествіями на дворъ за водой и частымъ употребленіемъ въ дло ведра, роль котораго заканчивается тмъ, что оно иметъ честь служить для омовеній самой хозяйки дома, посл чего она становится опять свжа, какъ роза, и усаживается за шитье.

Тогда, и только тогда мистеръ Бегнетъ,— предполагая, что стряпня выскочила у старухи изъ головы,— предлагаетъ сержанту изложить дло, мистеръ Джоржъ приступаетъ къ этому съ большой осторожностью, длая видъ, что обращается къ мистеру Бегнету, но ни на минуту — такъ же, какъ и бывшій артиллеристъ — не спуская глазъ со старухи, что же касается старухи, — она — сама скромность, вся поглощена своимъ шитьемъ.

Когда дло изложено, мистеръ Бегнетъ пускаетъ въ ходъ свою обычную уловку для поддержанія дисциплины.

— Это все, Джоржъ? спрашиваетъ онъ.

— Все.

— Ты поступишь сообразно съ моимъ мнніемъ?

— Да.

— Старуха, выскажи ему свое мнніе. Скажи, какъ, по моему, ему слдуетъ поступить.

Это мнніе заключается въ томъ, что слдуетъ стараться имть какъ можно меньше сношеній съ людьми, которые хитре насъ, и не путаться въ дла, которыхъ не понимаешь, что самое лучшее правило,— всегда избгать секретовъ, тайнъ, томныхъ длъ, и не зная броду не соваться въ воду. Таково мнніе мистера Бегнета, выраженное устами его жены, и, какъ вполн согласное съ собственнымъ мнніемъ мистера Джоржа, снимаетъ съ его души большую тяжесть, прогоняя вс сомннія и колебанія.

Ради такого случая слдуетъ выкурить вторую трубку и побесдовать о добромъ старомъ времени со всми членами семейства: у каждаго изъ нихъ имются свои воспоминанія, сообразно съ его возрастомъ.

Такимъ образомъ время летитъ незамтно, и мистеръ Джоржъ только тогда подымается съ мста, чтобъ распрощаться съ хозяевами, когда фаготу и флейт приходитъ пора отправляться въ театръ къ ожидающей ихъ публик. Но передъ уходомъ мистеръ Джоржъ долженъ еще въ качеств друга дома проститься съ Мальтой и Квебекомъ, опустить незамтно шиллингъ въ карманъ своего крестника и поздравить его съ успхами, такъ что уже совсмъ стемнло, когда мистеръ Джоржъ пускается въ путь въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсу.

Дорогою онъ думаетъ:— Всякій семейный домъ заставляетъ такого человка, какъ я, сильне чувствовать свое одиночество. Но хорошо я сдлалъ, что не промаршировалъ къ алтарю: я не созданъ для семейной жизни. Даже въ теперешнихъ лтахъ я все еще бродяга въ душ, и если бъ моя галлерея требовала отъ меня правильныхъ занятій, если бъ я не жилъ въ ней на бивуакахъ, по цыгански, я бы и ее бросилъ черезъ мсяцъ. Что-жъ! Давно ужъ никого я не позорю и не безпокою, спасибо и за то.

И онъ насвистываетъ, чтобъ прогнать невеселыя мысли.

Взойдя на лстницу мистера Телькингорна, онъ находитъ наружную дверь запертой, и такъ какъ на лстниц темно, онъ принимается шарить около двери, пробуя ее отворить и ощупью отыскивая ручку колокольчика, когда на лстниц появляется мистеръ Телькингорнъ,— спокойный по обыкновенію, и спрашиваетъ сердитымъ голосомъ:

— Кто тутъ? Что вы длаете?

— Извините, сэръ. Это я, сержантъ Джоржъ.

— Разв сержанта Джоржъ не видитъ, что моя дверь заперта?

— Я не могъ этого видть, и не видлъ, отвчаетъ немного уязвленный Джоржъ.

— Вы перемнили свое мнніе или остаетесь при прежнемъ? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ, во знаетъ отвтъ уже напередъ.

— Я остаюсь при прежнемъ, сэръ.

— Такъ я и думалъ. Вы больше не нужны, можете идти.

Открывая дверь своимъ ключемъ, мистеръ Телькингорнъ спрашиваетъ:

— Вы тотъ человкъ, у котораго нашли Гридли?

— Да, я тотъ человкъ. Что жъ изъ этого, сэръ? говоритъ мистеръ Джоржъ, остановись на ступенькахъ лстницы.

— Что изъ этого? Мн не нравятся ваши знакомства. Если бъ я зналъ сегодня утромъ, что тотъ скрывался у васъ, вы не переступили бы порога моей двери. Гридли опасный человкъ, наглецъ, злодй!

Произнося эти слова, мистеръ Телькингорнъ сверхъ обыкновенія возвышаетъ голосъ и, взойдя въ комнату, съ шумомъ захлопываетъ за собою дверь.

Мистеръ Джоржъ страшно раздраженъ такимъ пріемомъ, больше всего его возмущаетъ то, что клеркъ, подымавшійся на лстницу, слышалъ изъ всего разговора только послднія слова и, очевидно отнесъ ихъ къ нему, мистеру Джоржу.

— Нечего сказать, въ хорошемъ свт я выставленъ: опасный человкъ, наглецъ, злодй! ворчитъ старый служака, спускаясь съ лстницы, и энергично ругается.

Взглянувъ вверхъ, онъ видитъ, что клеркъ слдить за нимъ и старается разглядть его лицо, когда онъ проходитъ подъ лампой, это усиливаетъ гнвъ мистера Джорджа и втеченіе пяти минутъ онъ въ отвратительномъ настроеніи духа. Чтобъ выгнать изъ головы непріятное происшествіе, онъ опять принимается насвистывать, и на этотъ разъ направляется къ своей галлере.

ГЛАВА XXVIII.
Горнозаводчикъ.

Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ избавился на время отъ фамильной подагры и въ настоящую минуту на ногахъ въ буквальномъ и въ переносномъ смысл. Онъ пребываетъ въ своемъ ‘Линкольнширскомъ уголк’. Опять разлились воды и затопили низины, и, какъ хорошо не защищенъ Чизни-Вудскій замокъ, холодъ и сырость прокрались въ него и пронизываютъ баронета до самыхъ костей. Этихъ враговъ не можетъ прогнать даже яркое пламя толстыхъ сучьевъ и каменнаго угля,— продуктовъ современныхъ или допотопныхъ Дэдлокскихъ лсовъ, пылающее въ огромныхъ каминахъ, и въ сумеркахъ бросающее отблескъ на хмурый лсъ, который насупился, видя, какъ его деревья приносятся въ жертву огню. Трубы съ горячимъ паромъ проходятъ по всему дому, двери и окна тщательно обиты, повсюду спущены занавсы и разставлены экраны, но все это не можетъ восполнить недостатокъ тепла и не удовлетворяетъ сэра Лейстера. Поэтому въ одно прекрасное утро великосвтская молва доводитъ до всеобщаго свднія, что вскор ожидается прибытіе леди Дэдлокъ въ Лондонъ, гд она проведетъ нсколько недль.

Истина, печальная истина, что даже у великихъ людей бываютъ бдные родственники, на самомъ дл ихъ бываетъ даже больше, чмъ слдовало бы по справедливости. Самая чистая красная кровь, если ее беззаконно прольютъ, будетъ точно такъ же, какъ и кровь низшаго качества, громко вопіять, чтобъ ее услышали. Кузены сэра Лейстера, самыхъ дальнихъ степеней родства, т же жертвы убійства, ибо лишены того, что считаютъ принадлежащимъ себ по праву.

Между ними есть такіе бдняки, для которыхъ было бы большимъ счастьемъ, если бы они не были прикованы къ золотой цпи Дэдлоковъ цпочками изъ накладного серебра, а были бы скроены изъ простого желза и трудились бы на какомъ-нибудь скромномъ поприщ. Но они имютъ честь принадлежать къ благородной фамиліи, и вслдствіе этого служба для нихъ закрыта: они могутъ занимать мста только почетныя, но отнюдь не доходныя.

Поэтому бдные родственники гостятъ у богатыхъ кузеновъ, длаютъ долги, когда есть возможность, живутъ перебиваясь со дня на день, мужчины не находятъ себ невстъ, женщины не составляютъ партіи, т и другія катаются въ чужихъ каретахъ, сидятъ за обдами, которыхъ не готовили, и такъ-то проходитъ вся ихъ жизнь въ великосвтскомъ кругу.

Каждый изъ людей одного образа мыслей съ сэромъ Дэдлокомъ, начиная съ лорда Будля и герцога Фудля до самого Нудля, приходится ему родственникомъ боле или мене близкимъ, сэръ Лейстеръ точно именитый паукъ: повсюду раскиданы сти его родства. Гордясь тмъ, что состоитъ въ родств съ важными особами, сэръ Лейстеръ добръ и великодушенъ по отношенію къ мелкой сошк, какъ настоящій джентльменъ, исполненный чувства собственнаго достоинства.

И теперь, несмотря на сырость, сэръ Лейстеръ съ постоянствомъ мученика переноситъ нашествіе многочисленныхъ кузеновъ. Въ первомъ ряду и на первомъ мст между этими родственниками стоитъ Волюмнія Дэдлокъ, двица шестидесяти лтъ, связанная двойными узами высокаго родства, такъ какъ по матери она родня другой знатной фамиліи.

Въ молодости миссъ Волюмнія славилась удивительнымъ талантомъ вырзывать изъ цвтной бумаги различныя украшенія, пла по испански, аккомпанируя себ на гитар, и отличалась во французскихъ шарадахъ въ сельскихъ замкахъ своихъ богатыхъ родичей, такимъ образомъ дни ея жизни отъ двадцатаго до сорокового года текли очень пріятно. Къ тому времени она мало по малу начала замчать, что ея испанскіе романсы наводятъ на всхъ скуку, и удалилась въ Батъ, гд и живетъ очень скудно на деньги, которыя ежегодно присылаетъ ей въ подарокъ сэръ Лейстеръ, и откуда длаетъ по временамъ набги на замки своихъ родственниковъ.

Въ Бат у нея громадный кругъ знакомства среди древнихъ пугалообразныхъ джентльменовъ на тоненькимъ ножкахъ, облеченныхъ въ нанковые панталоны, въ этомъ уныломъ городк она занимаетъ высокое положеніе, во всхъ другихъ мстахъ она сама кажется пугачомъ, вслдствіе чрезмрнаго употребленія румянъ и пристрастія къ давно вышедшему изъ моды жемчужному ожерелью, похожему на четки изъ крошечныхъ яицъ.

Во всякой стран, гд правительство функціонируетъ нормально, Волюмнія непремнно получала бы пенсію, когда во глав управленія сталъ Вильямъ Буффи, вс ожидали, что эта почтенная двица будетъ занесена въ списки пенсіонеровъ и надлена сотней, другой фунтовъ въ годъ, но, противъ всякихъ ожиданій, Вильямъ Буффи почему то изволилъ найти этотъ актъ справедливости несвоевременнымъ. Это былъ первый признакъ, который ясно указалъ сэру Лейстеру, что страна стремится къ погибели.

Въ Чизни-Вуд гоститъ и достопочтенный Бобъ Стэбль, который уметъ приготовлять лошадиныя микстуры съ искусствомъ опытнаго ветеринара и стрляетъ лучше многихъ егерей. Онъ давно уже сгораетъ желаніемъ послужить отечеству въ какой-нибудь не слишкомъ утомительной должности, гд дла поменьше, а жалованья побольше и нтъ никакой отвтственности. Во всякой благоустроенной стран это желаніе, столь естественное въ благовоспитанномъ молодомъ человк хорошей фамиліи, было бы немедленно удовлетворено, но Вильямъ Буффи почему-то нашелъ несвоевременнымъ доставить мсто молодому человку,— это было вторымъ признакомъ, указавшимъ сэру Лейстеру, что страна стремится къ погибели.

Остальные родственники, собравшіеся въ замк леди и джентльмены различныхъ возрастовъ съ разными дарованіями, по большей части люди благовоспитанные и неглупые, могли бы хорошо устроиться въ жизни, еслибъ могли заглушить въ себ сознаніе, что они принадлежатъ къ знатной фамиліи, но это сознаніе ихъ совершенно подавляетъ, и они ведутъ праздную безцльную жизнь, сами не знаютъ, что длать съ собою, и другіе недоумваютъ, что длать съ ними.

Въ этомъ обществ, какъ и везд, царить миледи Дэдлокъ. Прекрасная, изящная, одаренная всми совершенствами и могущественная въ своемъ маленькомъ мірк,— маленькомъ, ибо фэшенебельный міръ не простирается отъ полюса до полюса,— она иметъ огромное вліяніе въ дом сэра Дэдлока и, несмотря на все свое равнодушіе и надменность, совершенствуетъ и облагораживаетъ все вокругъ. Кузены, даже т старшіе кузены, которые были скандализированы женитьбой сэра Лейстера на миледи, теперь поклоняются ей, точно феодальные вассалы, а достопочтенный Бобъ Стэбль ежедневно, посл перваго и второго завтрака, повторяетъ немногимъ избраннымъ свое оригинальное замчаніе — что миледи самая выхоленная женщина во всемъ табун.

Таковы гости, собравшіеся въ большой Чизни-Вудской гостиной въ сегодняшній пасмурный вечеръ, когда громкіе, но не долетающіе сюда, шаги на ‘Дорожк приведенія’ можно принять за шаги какого нибудь покойнаго кузена, скитающагося по морозу. Поздній вечеръ, скоро ужъ пора ложиться спать. Во всхъ спальняхъ горятъ яркіе огни, отбрасывающіе зловщія тни отъ мебели на потолокъ и на стны. Въ дальнемъ углу, у двери, на стол приготовлено множество подсвчниковъ, ожидающихъ, когда гостямъ будетъ угодно разойтись по своимъ комнатамъ.

Кузены зваютъ на отоманкахъ, кузены окружаютъ фортепіано, подносъ съ содовой водой, карточный столъ, кузены толпятся у огня, у другого огромнаго камина — ихъ въ комнат два — сидитъ сэръ Лейстеръ съ одной стороны, а съ другой миледи. Волюмнія, какъ одна изъ самыхъ привилегированныхъ родственницъ, сидитъ между хозяевами въ роскошномъ кресл, сэръ Лейстеръ съ очевиднымъ неудовольствіемъ бросаетъ взгляды на ея румяны и жемчужное ожерелье.

— Я часто встрчаю на лстниц прехорошенькую двушку, томно произноситъ миссъ Волюмнія, мысли которой, кажется, мало-по-малу засыпаютъ къ концу долгаго вечера съ плохо вяжущимся разговоромъ.— Это самая хорошенькая двушка, какую я когда-либо видла.

— Protge миледи, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Я такъ и думала. Я была уврена, что только необыкновенный взглядъ могъ оцнить эту двушку. Она — чудо что такое, можетъ быть нсколько грубый типъ красоты (этой оговоркой миссъ Волюмнія намекаетъ на свой собственный типъ), но въ своемъ род совершенство. Я никогда не видла такого цвтущаго лица.

Недовольный взглядъ, который сэръ Лейстеръ бросаетъ на ея румяна, повидимому подтверждаетъ это. Миледи отвчаетъ утомленнымъ голосомъ:

— Если тутъ и былъ чей-нибудь необыкновенный взглядъ, такъ это мистрисъ Роунсвель, а вовсе не мой. Роза — ея открытіе.

— Она ваша горничная?

— Нтъ, она состоитъ при мн въ качеств… право не знаю чего: исполняетъ мои порученія, служитъ мн вмсто секретаря, развлекаетъ меня.

— Вамъ нравится держать ее при себ, какъ хорошенькій цвтокъ, птичку, картину, болонку, нтъ, конечно, не какъ болонку, а какъ хорошенькую вещицу, говоритъ Волюмнія сочувственно.— Да, она обворожительна! Какъ мило, что эта восхитительная старушка ее разыскала. Должно быть мистрисъ Роунсвель теперь невроятныхъ лтъ, а все еще дятельна и красива. Положительно, это лучшій мой другъ!

Сэръ Лейстеръ сознаетъ, что эти похвалы заслуженны, и что ключниц Чизни-Вуда подобаетъ быть замчательной женщиной, кром того, онъ въ самомъ дл уважаетъ мистрисъ Роунсвель и любитъ слышать, когда ее хвалятъ, поэтому онъ говоритъ:

— Вы совершенно правы, Волюмнія! чмъ и приводитъ Волюмнію въ полный восторгъ.

— У нея, кажется, нтъ своей дочери?

— У мистрисъ Роунсвель? Нтъ, у нея сынъ, даже два сына.

Сегодня вечеромъ хроническая болзнь миледи — скука, особенно усилилась отъ присутствія Волюмніи, миледи подавляетъ звоту и бросаетъ взглядъ въ сторону подсвчниковъ.

Сэръ Лейстеръ продолжаетъ торжественно и мрачно:

— Вотъ замчательный примръ распущенности, въ которую впалъ нашъ вкъ въ своемъ стремленіи уничтожить вс границы, порвать вс оплоты, искоренить различія между сословіями,— по словамъ мистера Телькингорна, сыну мистрисъ Роунсвель было предложено вступить въ парламентъ.

Волюмнія пронзительно взвизгиваетъ.

— Да, въ парламентъ, повторяетъ сэръ Лейстеръ.

— Слыхано ли что-нибудь подобное? Во имя неба, кто это такой? восклицаетъ Волюмнія.

— Кажется онъ… горнозаводчикъ, медленно выговариваетъ сэръ Лейстеръ, какъ бы не совсмъ увренный въ безошибочности употребленнаго термина.

Волюмнія взвизгиваетъ еще пронзительне.

— Это предложеніе было имъ отклонено, если только сообщеніе мистера Телькингорна врно,— въ чемъ я не сомнваюсь, зная, какой онъ точный и пунктуальный человкъ, но отказъ нисколько не уменьшаетъ чудовищной аномаліи самаго явленія, которое грозитъ самыми неожиданными и, какъ мн кажется, страшными послдствіями.

Волюмнія встаетъ и направляется къ подсвчникамъ, сэръ Лейстеръ съ любезной предупредительностью идетъ черезъ всю гостиную, приноситъ ей одинъ и зажигаетъ свчу.

— Я долженъ просить васъ, миледи, остаться на нсколько минутъ, ибо этотъ индивидуумъ, о которомъ сейчасъ говорили, незадолго до обда прибылъ въ замокъ и просилъ меня въ очень приличной записк,— сэръ Лейстеръ со своей обычной правдивостью считаетъ своимъ долгомъ указать на это, — въ очень приличной и вжливой записк просилъ удостоить его свиданіемъ съ вами и со мною по поводу этой молодой двушки. Такъ какъ онъ узжаетъ сегодня въ ночь, то я отвтилъ, что мы примемъ его сегодня же передъ отходомъ ко сну.

Волюмнія въ третій разъ пронзительно взвизгиваетъ и выпархиваетъ изъ комнаты, пожелавъ хозяевамъ поскоре отдлаться отъ этого, какъ его… горнозаводчика!

Остальные кузены тоже вскор исчезаютъ, и по выход послдняго сэръ Лейстеръ звонитъ.

— Засвидтельствуйте мое почтеніе мистеру Роунсвелю. который находится въ квартир ключницы, и скажите, что теперь я могу его принять.

Миледи, которая разсянно слушала все, что говорилось, внимательно взглядываетъ на мистера Роунсвеля, когда тотъ входить въ комнату. Ему, должно быть, лтъ пятьдесятъ съ небольшимъ, у него, какъ и у матери, пріятная наружность и звучный голосъ, темные волосы начинаютъ исчезать съ широкаго лба, лицо открытое и умное. По наружности онъ смотритъ зажиточнымъ джентльменомъ, одтъ въ черное, довольно полонъ, но очень подвиженъ и энергиченъ. Держитъ себя совершенно просто и непринужденно, и не испытываетъ ни малйшаго смущенія въ присутствія высокопоставленныхъ лицъ.

— Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, я уже имлъ честь извиниться, что обезпокоилъ васъ. Постараюсь быть по возможности краткимъ. Благодарю васъ, сэръ Лейстеръ.

Голова Дэдлока обращается къ соф, стоящей между нимъ и миледи, мистеръ Роунсвель спокойно садится на указанное мсто.

— Въ настоящее время великихъ предпріятій у подобныхъ мн людей столько рабочихъ въ разныхъ мстахъ, что мы постоянно куда-нибудь спшимъ.

Въ Чизни-Вуд никто никуда не спшитъ, и сэръ Лейстеръ доволенъ, что горнозаводчикъ можетъ воочію убдиться, какъ все спокойно въ этомъ древнемъ дом, обросшемъ мирнымъ паркомъ, гд плющъ и мохъ безпрепятственно разростаются долгіе годы, гд сучковатые, бугристые вязы и тнистые дубы вросли въ папоротники и листья, скопившіеся сотнями лтъ, гд солнечные часы на террас безмолвно указываютъ время впродолженіе многихъ вковъ, время, которое составляетъ полную собственность каждаго изъ Дэдлоковъ точно такъ же, какъ замокъ и земельныя владнія.

И сэръ Лейстеръ, удобно расположившись въ кресл, противопоставляетъ неугомонной непосдливости горнозаводчиковъ величавое спокойствіе своей особы и своего замка.

— Леди Дэдлокъ была такъ добра, продолжаетъ мистеръ Роунсвель съ поклономъ и взглядомъ въ сторону миледи,— что приблизила къ себ одну красивую молодую двушку, по имени Розу. Мой сынъ влюбился въ эту двушку и просилъ моего согласія на бракъ съ нею, если она будетъ согласна,— впрочемъ, за этимъ, кажется, остановки не будетъ. До сегодняшняго дня я ни разу не видлъ этой двушки, но, хотя мой сынъ и влюбленъ, я имю довріе къ его здравому смыслу. Я нашелъ, что двушка вполн соотвтствуетъ тому понятію, которое я составилъ о ней по описанію сына, моя мать отзывается о ней съ большой похвалой.

— И Роза во всхъ отношеніяхъ этого заслуживаетъ, говоритъ миледи.

— Я очень счастливъ слышать это отъ васъ, леди Дэдлокъ, и нтъ надобности говорить, какую цнность иметъ для меня ваше доброе о ней мнніе.

— Это совершенно безполезно, замчаетъ сэръ Лейстеръ съ невыразимымъ величіемъ, находя, что горнозаводчикъ черезъ чуръ ужъ развязенъ.

— Вы правы, сэръ Лейстеръ, совершенно безполезно. Мой сынъ очень молодъ и Роза также, я самъ пробилъ себ дорогу въ свт, и сынъ долженъ сдлать тоже, поэтому не можетъ быть и вопроса о возможности ихъ женитьбы въ настоящее время. По предположимъ, что двушка приметъ его предложеніе, и я соглашусь на ихъ обрученіе,— я думаю лучше сразу высказаться откровенно, и увренъ, что вы, сэръ Лейстеръ, и вы, леди Дэдлокъ, поймете необходимость этого и извините меня: я ставлю условіемъ, чтобъ она не оставалась въ Чизни-Вуд. Поэтому, прежде чмъ вступить въ дальнйшіе переговоры съ сыномъ, я осмливаюсь сказать, что если удаленіе молодой двушки изъ замка будетъ почему нибудь неудобно или встртитъ какія либо возраженія съ вашей стороны, я оставлю дло въ прежнемъ положеніи и не дамъ ему дальнйшаго хода.

Поставить условіемъ, чтобъ двушка оставила Чизни-Вудъ! Въ голов баронета вихремъ проносятся вс его прежнія предчувствія относительно Уатта Тайлора и населенія горнозаводской Англіи, которое занято только тмъ, что при свт факеловъ куетъ крамолу, и отъ негодованія его почтенные сдые волосы становятся дыбомъ.

— Должны ли мы: я и миледи, понять васъ, мистеръ Роунсвель, въ томъ смысл, что по вашему мннію, сэръ, Чизни-Вудъ не достаточно хорошъ для этой двицы? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ, присоединяя имя миледи отчасти изъ любезности, но больше потому, что питаетъ большое довріе къ ея здравому смыслу,— или же вы подразумваете, что пребываніе въ Чизни-Вуд оскорбительно для нея?

— Конечно нтъ, сэръ Лейстеръ.

— Очень радъ это слышать, надменно замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Пожалуйста, мистеръ Роунсвель, объясните, что вы хотите сказать? говоритъ миледи, прерывая сэра Лейстера легкимъ жестомъ своей красивой ручки, точно отгоняетъ муху.

— Охотно, леди Дэдлокъ. Именно этого я и желаю.

Спокойное лицо миледи обращается къ энергичной физіономіи гостя, на которой написаны чисто саксонская настойчивость и ршительность, миледи слушаетъ его съ большимъ вниманіемъ и по временамъ наклоняетъ голову въ знакъ согласія, на ея лиц сквозь заученное выраженіе безстрастія проскальзываетъ живой интересъ и участіе, которыхъ она, несмотря на привычку къ сдержанности, не можетъ скрыть.

— Я сынъ вашей ключницы, леди Дэдлокъ, и мое дтство прошло въ этомъ дом, моя мать прожила здсь полстолтія и умретъ, безъ сомннія, здсь же. Она представляетъ собою, можетъ быть, одинъ изъ самыхъ лучшихъ образцовъ любящихъ, преданныхъ и врныхъ слугъ, которыми можетъ гордиться Англія, эту черту не могутъ ставить въ заслугу исключительно себ ни представители высшаго, ни представители низшаго сословій, такъ какъ такіе примры доказываютъ прекрасныя качества обихъ сторонъ: какъ одной, такъ и другой.

Такое трактованіе вопроса нсколько коробитъ сэра Лейстера, но по своей честности и правдивости онъ не возражаетъ и молча признаетъ справедливость объясненій горнозаводчика.

— Простите, что я говорю столь избитыя вещи, но мн не хотлось бы дать поводъ къ заключенію, будто я стыжусь положенія, какое моя мать занимаетъ въ этомъ дом (говоря это, гость бросаетъ взглядъ на баронета), или къ обвиненію меня въ недостатк уваженія къ Чизни-Вуду и фамиліи Дэдлоковъ. Разумется я желалъ бы,— да, я желалъ бы, леди Дэдлокъ,— чтобъ моя мать удалилась на покой посл столькихъ лтъ труда и провела остатокъ своихъ дней у меня. Но я понялъ, что разорвать крпкія узы, которыя связываютъ ее съ замкомъ, значитъ разбить ея сердце, поэтому давно уже оставилъ эту мечту.

Услышавъ, что мистрисъ Роунсвель внушается мысль разстаться съ домомъ, который она должна считать роднымъ, сэръ Лейстеръ снова вооружается всмъ своимъ великолпіемъ.

Горнозаводчикъ продолжаетъ просто и скромно:

— Я былъ подмастерьемъ и простымъ рабочимъ, жилъ долгіе годы на маленькомъ жалованьи, получилъ самое элементарное образованіе, самъ заботился пополнить его проблы. Жена моя — дочь надсмотрщика и воспитана очень просто. У насъ три дочери и сынъ, о которомъ я уже говорилъ, по счастью мы могли поставить ихъ въ лучшія условія, чмъ т, въ которыхъ выросли сами, и дали имъ хорошее, очень хорошее воспитаніе,— нашей главной заботой, нашимъ величайшимъ удовольствіемъ было сдлать ихъ достойными всякаго положенія въ обществ.

Въ послднихъ словахъ горнозаводчика звучитъ гордость, какъ будто онъ прибавляетъ про себя: ‘достойными занять мсто даже въ сред владльцевъ Чизни-Вуда’. Поэтому со стороны сэра Дэдлока его слова встрчены опять нкоторой демонстраціей великолпія.

— Все это очень обыкновенно въ класс, къ которому я принадлежу: у насъ, леди Дэдлокъ, чаще чмъ гд-нибудь бываютъ такъ называемые неравные браки. Сынъ сообщаетъ отцу, что онъ влюбленъ въ молодую работницу на фабрик. Услышавъ это, отецъ, нкогда и самъ работавшій на фабрик можетъ быть, сначала немного огорчится, можетъ быть, будетъ разочарованъ, такъ какъ имлъ другіе виды относительно своего сына, тмъ не мене есть нкоторые шансы на то, что онъ, наведя справки и узнавъ, что двушка безукоризнена, отвтитъ сыну: ‘Я долженъ прежде увриться въ прочности твоихъ чувствъ, я долженъ убдиться, что это не простое увлеченіе. Для васъ обоихъ это вопросъ очень серьезный, поэтому отложимъ его ршеніе на нкоторое время, я помщу ее для пополненія образованія на два года хоть въ тотъ пансіонъ, гд учились твои сестры, ты дашь мн слово, что будешь видться съ нею не чаще, чмъ это дозволяется порядками учебнаго заведенія. Если, по прошествіи этого времени, когда вы станете боле подходить другъ къ другу по образованію, ваше желаніе не измнится, я сдлаю, что отъ меня зависитъ, чтобъ устроить ваше счастіе’. Миледи! Я знаю много подобныхъ примровъ и полагаю, что они указываютъ мн въ данномъ случа надлежащій образъ дйствій.

Величественное негодованіе баронета наконецъ разражается. Онъ спокоенъ, но ужасенъ.

— Мистеръ Роунсвель, начинаетъ онъ, заложивъ правую руку за бортъ своего синяго фрака и принявъ позу, въ какой изображенъ въ фамильной галлере.— Мистеръ Роунсвель, вы сравниваете Чизни-Вудъ съ… здсь онъ длаетъ усиліе, чтобъ не задохнуться, съ фабрикой?

— Конечно, сэръ Лейстеръ, это два совершенно различныя мста, но въ настоящемъ случа, какъ мн кажется, между ними можно сдлать нкоторое сближеніе.

Сэръ Лейстеръ бросаетъ величественные взгляды по сторонамъ, чтобъ увриться, что онъ не спитъ, а слышитъ это на-яву.

— Извстно ли вамъ, сэръ, что молодая особа, которую миледи, мы-ле-ли приблизила къ себ, воспитывалась въ сельской школ Чизни-Вуда?

— Я знаю объ этомъ, сэръ Лейстеръ. Очень хорошая школа, фамилія Дэдлоковъ щедро ее поддерживаетъ!

— Въ такомъ случа, мистеръ Роунсвель, мн совершенно непонятно, какъ примнить только что высказанное вами къ данному случаю?

— Вамъ ‘станетъ это боле понятно, сэръ Лейстеръ, отвчаетъ горнозаводчикъ, немного покраснвъ,— когда я скажу вамъ, что не смотрю на обученіе въ сельской школ, какъ на образованіе, достаточное для жены моего сына.

Критиковать школу Чизни-Вуда, досел неприкосновенную!— отсюда недалеко и до потрясенія общественныхъ основъ,— это сопоставленіе во мгновеніе ока мелькаетъ въ ум баронета. Если эти ужасные люди, горнозаводчики, углепромышленники или какъ ихъ тамъ, забывши свое мсто, не только сами выходятъ изъ общественнаго положенія, къ которому предназначены,— а по логик баронета всякій безспорно и навки обреченъ пребывать въ томъ состояніи, въ которомъ рожденъ,— во стремятся и другимъ давать воспитаніе выше ихъ положенія, то что же можетъ отсюда воспослдовать, какъ не потрясеніе основъ, уничтоженіе различій между общественными классами и проч. и проч.

— Извините, я васъ прерву на одну минутку! говоритъ сэръ Лейстеръ миледи, замтивъ, что она собирается заговорить.— Мистеръ Роунсвель! наши взгляды на долгъ, на назначеніе человка, на воспитаніе, короче вс наши взгляды такъ діаметрально противоположны, что продолженіе нашихъ препирательствъ будетъ непріятно намъ обоимъ. Эта двушка почтена вниманіемъ и милостями миледи и, если пожелаетъ лишиться ихъ или поддаться вліянію кого-нибудь, кто, вслдствіе своихъ особливыхъ мнній — вы позволите мн такъ выразиться, хотя я охотно допускаю, что никто не обязанъ отдавать мн отчета въ своихъ мнніяхъ,— сочтетъ за лучшее лишить ее вниманія и милостей миледи, эта двушка свободна сдлать это во всякую минуту. Мы очень обязаны вамъ за откровенность, съ которой вы высказались, эта откровенность никоимъ образомъ не повліяетъ на положеніе молодой особы въ нашемъ дом. Кром этого мы ничего вамъ не можемъ сказать и просимъ, чтобъ вы были такъ добры, оставили эту тему.

Гость медлитъ съ минуту, ожидая, не скажетъ ли чего-нибудь миледи, но она безмолвствуетъ, тогда онъ подымается съ мста, говоря:— Позвольте мн поблагодарить васъ, сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, за ваше вниманіе. Я скажу только, что серьезно посовтую сыну побдить въ себ склонность къ этой двиц. Покойной ночи!

Сэръ Лейстеръ отвчаетъ, согласно своей джентльменской натур:

— Мистеръ Роунсвель, уже поздно, дороги темны, надюсь, ваше время не такъ уже драгоцнно и позволитъ мн и миледи предложить вамъ гостепріимство Чизни-Вуда хоть на одну ночь.

— Надюсь, вы не откажетесь? прибавляетъ миледи.

— Очень вамъ обязанъ, но я долженъ хать всю ночь, чтобъ завтра утромъ поспть на мсто въ назначенное время.

Горнозаводчикъ откланивается, сэръ Лейстеръ звонитъ, и когда гость выходитъ изъ комнаты, миледи встаетъ со своего мста.

Придя въ свой будуаръ, миледи садится у камина и, глядя на Розу, которая пишетъ въ сосдней комнат, погружается въ такую задумчивость, что не слышитъ даже шума на ‘Дорожк привиднія’. Наконецъ она зоветъ Розу:

— Подите сюда, дитя. Скажите мн правду: вы любите?

— О! миледи!

Взглянувъ на поникшее и раскраснвшееся личико, миледи говоритъ улыбаясь:

— Кого же? Внука мистрисъ Роунсвель?

— Да, миледи. Но я не знаю еще, люблю ли я его…

— Еще не знаетъ! Наивная крошка. А о его любви вы уже знаете?

— Кажется онъ немножко любитъ меня, миледи. И Роза заливается слезами.

Неужели это леди Дэдлокъ,— эта женщина, которая съ материнской лаской гладитъ темные волосы хорошенькой крестьяночки и съ такимъ участіемъ задумчиво смотритъ на нее? Да, это леди Дэдлокъ.

— Слушайте, дитя. Вы молоды, правдивы и, кажется, привязаны ко мн.

— Да, миледи. Больше всего на свт я хотла бы доказать вамъ свою привязанность.

— Я не врю, чтобъ вы такъ скоро захотли бросить меня, Роза, даже для возлюбленнаго.

— Нтъ, миледи, нтъ. И испуганная этой мыслью Роза въ первый разъ взглядываетъ на нее.

— Положитесь на меня, дитя, не бойтесь меня. Я желаю вамъ счастія и позабочусь о немъ, если только могу кого нибудь на земл сдлать счастливымъ.

Роза опять заливается слезами, падаетъ на колни къ ногамъ миледи и цлуетъ ея руку. Миледи стоитъ, глядя въ огонь, и сжимаетъ руку двушки въ своихъ, потомъ медленно выпускаетъ ее.

Замтивъ ея задумчивость, Роза потихоньку удаляется, но миледи все не спускаетъ глазъ съ пламени. Чего она тамъ ищетъ? О чемъ мечтаетъ? Не о другой ли рук, которой нтъ, которая никогда не существовала и которая однимъ прикосновеніемъ могла бы измнить ея жизнь? Или она прислушивается къ звукамъ на террас и думаетъ, на чьи шаги они похожи: на мужскіе? на женскіе? или на частый топотъ рзвыхъ дтскихъ ножекъ? Ее преслдуютъ грустныя мысли, иначе зачмъ бы этой высокомрной женщин, запоровъ двери, сидть одной одинешенькой у потухающаго камина?

На слдующій день узжаетъ Волюмнія, и до обда должны разъхаться вс остальные кузены, вся банда родственниковъ ужасается, выслушивая за завтракомъ разглагольствованія сэра Лейстера о потрясеніи основъ, разрушеніи границъ, колебаніи общественнаго строя и прочихъ гибельныхъ явленіяхъ, въ которыхъ повиненъ сынъ мистрисъ Роунсвель. Вся банда родственниковъ негодуетъ и естественно приписываетъ гибельныя явленія слабости Вилльяма Буффи, благодаря которой они такъ несправедливо лишены всякой поддержки: мстъ, пенсіи и прочихъ благъ.

Что касается Волюмніи, она такъ краснорчиво распространяется на ту же тему, когда сэръ Лейстеръ сводитъ ее подъ руку съ главной лстницы, какъ будто уже вся сверная Англія возстала съ цлью завладть ея жемчужнымъ ожерельемъ и баночкой съ румянами. За Волюмніей и вс остальные кузены, среди суеты своихъ лакеевъ и горничныхъ,— ибо, хотя и себя-то они содержатъ съ трудомъ, но обязаны держать слугъ — этого требуетъ ихъ общественное положеніе, какъ родственниковъ знаменитой фамиліи,— разсыпаются но всмъ четыремъ странамъ свта.

Зимній втеръ, что-то разгулявшійся сегодня, раскачиваетъ деревья вокругъ опуствшаго дома, и кажется, будто бдные родственники превратились въ эти сухіе листья, которые несутся по вол втра.

ГЛАВА XXIX.
Молодой человкъ.

Чизни-Вудъ запертъ, ковры свернуты въ трубки и лежатъ по угламъ опуствшихъ комнатъ, яркія шелковыя ткани облеклись покаянною власяницею грубаго холста, рзьба и позолота померкли, предки Дэдлоковъ вновь лишены дневного свта. Вокругъ дома листья нападали толстымъ слоемъ: хоть садовникъ и подметаетъ безпрестанно аллеи, хоть и увозитъ листья полными тачками, все-таки ихъ столько, что тонетъ нога.

Вокругъ Чизни-Вуда завываетъ втеръ, хлещетъ дождь, окна скрипятъ, трубы стонутъ. Туманами наполнены аллеи, туманы заволакиваютъ дальніе края горизонта, стелются надъ полями, точно печальная погребальная процессія. Въ холодныхъ пустыхъ чертогахъ стоитъ какой-то непріятный запахъ, напоминающій отчасти запахъ тлнія, наполняющій маленькую церковь парка, и невольно наводитъ на мысль, что покойные Дэдлоки разгуливаютъ ночью по заламъ замка.

Но въ лондонскомъ дом Дэдлоковъ жизнь пробудилась въ полномъ блеск, ибо почти никогда не случается, чтобъ Чизни-Вудъ и городской домъ расцвтали или замирали одновременно,— правда, за однимъ только исключеніемъ: въ случа смерти кого-нибудь изъ членовъ фамиліи, оба дома одинаково облекаются въ трауръ.

Роскошныя комнаты лондонскаго дома напоены свтомъ, тепломъ и благоуханіемъ, оранжерейные цвты изгоняютъ отсюда, на сколько возможно, воспоминаніе о зим, мягкіе ковры заглушаютъ всякій шумъ и только тиканье часовъ да трескъ пламени нарушаютъ тишину, поэтому въ своемъ городскомъ дом сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя такъ, точно его окоченвшее тло окутывается какой-то мягкой, радужной шерстяной тканью.

Съ наслажденіемъ, полный сознанія своего достоинства, покоитъ онъ свои члены передъ огромнымъ огнемъ въ библіотек, благосклонно скользитъ взоромъ по корешкамъ книгъ, или удостаиваетъ одобрительнаго взгляда произведенія изящныхъ искусствъ: сэръ Лейстеръ владлецъ многихъ старыхъ и новыхъ картинъ. Нкоторыя изъ этихъ картинъ принадлежатъ къ той школ, которую можно назвать школой маскарадныхъ баловъ, такъ какъ здсь искусство являетъ себя спеціалистомъ по костюмерной части, и произведенія этой школы — т же каталоги разныхъ продажныхъ вещей, напримръ: Три стула съ высокими спинками, одинъ столъ съ накрытымъ приборомъ, длинно-горлая бутылка съ виномъ, фляжка, женскій испанскій костюмъ, снятый съ натуры портретъ миссъ Джогъ въ три четверти, рыцарское вооруженіе и въ немъ Донъ-Кихотъ. Или: Каменная растрескавшаяся терраса, въ отдаленіи гондола, полный костюмъ венеціанскаго сенатора, богато вышитое блое атласное платье, снятый съ натуры портретъ миссъ Джогъ въ профиль, золотая турецкая сабля, богато украшенная на рукоятк драгоцнными камнями, настоящій очень рдкій мавританскій костюмъ и въ немъ Отелло.

Мистеръ Телькингорнъ очень часто появляется у Дэдлоковъ по дламъ, касающимся имній баронета, врод возобновленія арендныхъ договоровъ и т. п., ему часто приходится встрчаться съ миледи, оба по прежнему невозмутимо спокойны и мене чмъ когда либо обращаютъ вниманія другъ на друга. Быть можетъ, миледи боится мистера Телькингорна, быть можетъ мистеръ Телькингорнъ знаетъ объ этомъ, быть можетъ онъ подстерегаетъ ее упорно и постоянно, съ полнымъ хладнокровіемъ, безъ угрызеній совсти, безъ капли жалости. Быть можетъ ея красота, ея положеніе въ свт, окружающій ее блескъ только придаютъ ему боле рвенія въ преслдованіи своей жертвы, быть можетъ отъ этого онъ съ ней еще боле неумолимъ. Отъ того ли, что онъ хладнокровенъ и жестокъ, непреклоненъ въ исполненіи того, что считаетъ своимъ долгомъ, отъ того ли, что его грызетъ властолюбіе или мучитъ желаніе проникнуть въ тайну, которую отъ него прячутъ, отъ того ли, что онъ ненавидитъ весь этотъ блескъ, служа самъ слабымъ его лучомъ, отъ того ли, что, считая унизительной любезность своихъ знатныхъ кліентовъ, онъ таитъ и копитъ въ глубин души своей обиды и оскорбленія,— отъ всхъ ли этихъ причинъ порознь или вмст, но лучше было бы для миледи, еслибъ за нею слдили съ неусыпною бдительностью пять тысячъ паръ глазъ изъ великосвтскаго круга, чмъ глаза этого черстваго юриста въ галстук жгутомъ и въ черныхъ панталонахъ, подвязанныхъ у колнъ.

Сэръ Лейстеръ сидитъ въ комнат миледи, той самой, гд мистеръ Телькингорнъ читалъ показаніе по длу Джерндайсовъ. Миледи, какъ въ тотъ памятный день, сидитъ передъ каминомъ съ веромъ въ рук. Сэръ Лейстеръ сегодня особенно хорошо настроенъ, ибо нашелъ въ своей газет статью, въ которой прямо говорится объ оплотахъ и общественномъ зданіи то самое, что всегда говорятъ онъ, эта статья такъ подходитъ къ послднему случаю съ горнозаводчикомъ, что сэръ Лейстеръ нарочно пришелъ изъ библіотеки, чтобъ прочитать ее миледи.

— Написавшій эту статью, человкъ вполн здравомыслящій, замчаетъ баронетъ въ вид предисловія, посылая съ высоты своего величія снисходительный кивокъ автору статьи.

Но, несмотря на вс достоинства здравомыслящаго автора статьи, онъ кажется миледи нестерпимо скучнымъ, и посл тщетной попытки слушать, или, врне, казаться слушающей, она такъ задумывается, какъ будто не покидала Чизни-Вуда, и этотъ огонь, на который устремленъ теперь ея взоръ,— горитъ въ камин ея Чизни-Вудскаго будуара. Сэръ Лейстеръ, ничего не замчая, продолжаетъ читать, и лишь изрдка отымаетъ отъ глазъ двойной лорнетъ и останавливается, чтобы замтить: ‘Совершенно справедливо.— Очень ясно изложено.— Я самъ неоднократно высказывалъ это замчаніе’. И аккуратно каждый разъ теряетъ мсто, гд читалъ, и долго ищетъ, бгая глазами но газетнымъ столбцамъ.,

Величественно и внушительно читаетъ сэръ Лейстеръ. Вдругъ распахивается дверь и появляется напудренный Меркурій съ слдующимъ страннымъ докладомъ:

— Миледи! Молодой человкъ, по имени Гуппи!

Сэръ Лейстеръ умолкаетъ, удивленно раскрываетъ глаза и переспрашиваетъ зловщимъ голосомъ: ‘Молодой человкъ, по имени Гуппи?’ Оглянувшись онъ замчаетъ въ дверяхъ молодого человка, по имени Гуппи, очень смущеннаго и ни по манер, ни по наружности не производящаго внушительнаго впечатлнія.

— Скажите, о чемъ вы думаете, врываясь съ докладомъ о какомъ-то молодомъ человк, по имени Гуппи?

— Извините, сэръ Лейстеръ, но миледи изволила приказать, чтобъ впустить. этого молодого человка, когда онъ явится. Я не зналъ, что вы здсь, сэръ Лейстеръ.

Оправдываясь такимъ образомъ, Меркурій бросаетъ на молодого человка, по имени Гуппи, презрительный и негодующій взглядъ, который долженъ означать: ‘Ишь принесла нелегкая! Изволь теперь выслушивать выговоры изъ-за тебя’.

— Это правда, я отдала такое распоряженіе, говоритъ миледи.— Молодой человкъ подождетъ.

— Нтъ, миледи, если онъ пришелъ по вашему приказанію,— я удаляюсь.

И со своей обычной любезностью къ миледи, баронетъ спшитъ уйти, отвтивъ чуть замтнымъ кивкомъ на поклонъ молодого человка, котораго въ своемъ величіи принимаетъ за какого нибудь дерзкаго башмачника.

Когда слуга вышелъ, леди Дэдлокъ мряетъ молодого человка надменнымъ взглядомъ и, оставивъ его стоять у дверей, спрашиваетъ — что ему надо?

— Чтобъ ваше лордство были такъ добры, — удостоили меня краткимъ разговоромъ, отвчаетъ смущенный мистеръ Гуппи.

— Должно быть вы то лицо, отъ котораго я получила такое множество писемъ?

— Множество, ваше лордство,— вы правы. Я писалъ, пока ваше лордство не удостоили меня отвтомъ.

— Разв вы не могли высказать письменно то, что вамъ надо, и тмъ избавить меня отъ разговора, о которомъ просите?

Мистеръ Гуппи сжимаетъ губы и качаетъ головой.

— Вы удивительно назойливы. Если окажется, что ваши сообщенія не имютъ никакого отношенія ко мн — чего, разумется, и надо ожидать, — я попрошу васъ замолчать безъ всякихъ церемоній. А теперь, если угодно, говорите.

И миледи, беззаботно постукивая веромъ, снова обращаетъ взоръ къ камину, повернувшись спиною къ молодому человку, по имени Гуппи.

— Въ такомъ случа, съ позволенія вашего лордства, я приступлю прямо къ длу. Гм! Какъ я докладывалъ вашему лордству въ первомъ своемъ письм, я — клеркъ. Состоя въ юридической корпораціи, я пріобрлъ привычку не сообщать въ письмахъ ничего компрометирующаго, потому-то я и не упоминалъ, къ какой фирм принадлежу. Мое положеніе въ этой фирм и жалованье — вполн удовлетворительны. Теперь я могу открыть вашему лордству, что эта фирма — Кенджъ и Карбой въ Линкольнъ-Инн, и должна быть вамъ не безъизвстна по своему участію въ процесс Джерндайсовъ.

Лицо миледи начинаетъ выражать нкоторое вниманіе, она перестаетъ играть веромъ и, видимо, вслушивается. Ободренный молодой человкъ продолжаетъ:

Заодно сообщу вашему лордству, что къ упомянутому процессу не иметъ никакого отношенія то дло, вслдствіе ко тораго я такъ пламенно желалъ свиданія съ вами, что мое поведеніе могло вамъ показаться, и дйствительно показалось, навязчивымъ, даже дерзкимъ.

Мистеръ Гуппи пріостанавливается, ожидая получить увреніе въ противномъ, и, не получивъ его, продолжаетъ:

— Если бъ это дло касалось процесса Джерндайсовъ, я обратился бы къ повренному вашего лордства — мистеру Телькингорну, что изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса. Я имю удовольствіе быть съ нимъ знакомымъ — по крайней мр при встрчахъ мы раскланиваемся,— и я отправился бы прямо къ нему.

Миледи, полуобернувшись къ мистеру Гуппи, говоритъ: — Вы бы сли.

— Благодарю, ваше лордство, отвчаетъ мистеръ Гуппи садясь, и обращается за справками къ узенькой полоск бумаги, на которой онъ сдлалъ нсколько краткихъ замтокъ, относительно предположенныхъ сообщеній, но, когда онъ смотритъ теперь на эти замтки, значеніе ихъ покрывается для него глубокимъ мракомъ.— Я… ахъ, да!— прежде всего я долженъ замтить, что вручаю свою судьбу вашему лордству, ибо, есливы принесете на меня жалобу, по поводу настоящаго визита, Кенджу и Карбою или мистеру Телькингорну, я — сказать вамъ откровенно — окажусь въ очень непріятномъ положеніи, слдовательно, я вполн полагаюсь на ваше благородство.

Негодующимъ жестомъ руки съ веромъ миледи даетъ понять мистеру Гуппи, что онъ не стоитъ того, чтобъ на него жаловаться.

— Благодарю, ваше лордство, я вполн, удовлетворенъ. Теперь я… что, бишь, такое?.. Дло въ томъ, что я обозначилъ здсь заглавія тхъ пунктовъ, которыхъ намреваюсь коснуться, но написалъ ихъ сокращенно и не могу теперь добраться до ихъ смысла. Если ваше лордство разршитъ мн подойти на минуту къ окну, я…

Мистеръ Гуппи идетъ къ окну, натыкается на клтку съ птицами и въ замшательств проситъ у нихъ извиненія,— все это мало содйствуетъ уразумнію замтокъ, онъ что-то бормочетъ, горячится, краснетъ и наконецъ, поднеся бумагу къ самому носу, читаетъ:

— С.С., что же это значитъ? С.С.? А! Е. С. знаю, понялъ!

И покончивъ со своими недоумніями, мистеръ Гуппи отходитъ отъ окна и останавливается между своимъ прежнимъ мстомъ и кресломъ миледи.

— Не знаю, случалось ли вашему лордству видть, или можетъ быть вы изволили слышать про одну молодую леди, по фамиліи миссъ Соммерсонъ?

Миледи смотритъ ему въ глаза.

— Недавно я видла двушку съ такой фамиліей. Это было прошлую осень.

— Не поразило ли васъ сходство этой двицы съ кмъ-нибудь? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, скрестивъ руки, наклонивъ голову на бокъ и почесывая своимъ меморандумомъ уголокъ рта.

Миледи не сводитъ съ него глазъ.

— Нтъ.

— Не похожа ли она на кого-нибудь изъ лицъ, принадлежащихъ къ фамиліи вашего лордства?

— Нтъ.

— Я полагаю, ваше лордство едва ли помнитъ лицо миссъ Соммерсонъ?

— Я отлично помню эту молодую особу. Какое же отношеніе иметъ это ко мн?

— Увряю ваше лордство, что, имя образъ миссъ Соммерсонъ запечатлннымъ въ моемъ сердц, — о чемъ сообщаю вамъ по секрету, — я, когда имлъ честь осматривать замокъ Чизни-Вудъ, во время краткаго пребыванія съ моимъ другомъ въ графств Линкольнширъ, нашелъ такое огромное сходство между портретомъ вашей милости и миссъ Эсфирью Соммерсонъ, что оно совершенно меня ошеломило, такъ что въ ту минуту я не могъ даже отдать себ отчета, что именно меня поразило. Теперь же, когда я имю честь видть васъ близко — посл того, какъ видлъ портретъ, я нсколько разъ бралъ смлость смотрть незамченнымъ на ваше лордство, когда вы катались по парку, но ни разу не видлъ васъ такъ близко,— сходство еще боле изумительно, чмъ я предполагалъ.

Молодой человкъ, по имени Гуппи! было время, когда знатныя дамы жили въ укрпленныхъ башняхъ, охраняемыя врными пажами, въ т времена при одномъ такомъ взгляд, какой бросили сію минуту на васъ эти прекрасные глаза, ваша ничтожная жизнь пропала бы ни за грошъ!

Миледи медленно обмахивается веромъ и спрашиваетъ мистера Группи, какое ей дло до его страсти отыскивать сходства!

— Ваше лордство! Я приближаюсь къ цли, отвчаетъ онъ, вновь прибгая къ своимъ справкамъ.— Ахъ эти замтки, провались он совсмъ! А, мистрисъ Чедбендъ! Такъ.

Мистеръ Гуппи возвращается на мсто, выдвигаетъ свой стулъ немного впередъ и садится. Миледи сидитъ попрежнему спокойно, прислонившись къ спинк кресла, и хотя въ ея граціозной поз, можетъ быть, нсколько мене непринужденности, чмъ обыкновенно, но взглядъ ея не теряетъ обычной твердости.

— Позвольте еще минутку! мистеръ Гуппи еще разъ обращается къ своимъ замткамъ.— Е. С. два раза? Ахъ, да, такъ, теперь я все припомнилъ! и свернувъ лоскутокъ бумаги въ трубочку, онъ при дальнйшемъ изложеніи размахиваетъ имъ въ воздух точно камертономъ.

— Тайна покрываетъ рожденіе и младенчество миссъ Соммерсонъ. Я узналъ объ этомъ — сообщаю подъ секретомъ вашему лордству — вслдствіе моихъ занятій у Кенджа и Карбоя. Какъ я имлъ уже честь вамъ докладывать, образъ миссъ Соммерсонъ запечатлнъ въ моемъ сердц, поэтому, если бъ я могъ разъяснить эту тайну и доказать, что у нея есть родственники съ хорошимъ положеніемъ въ обществ, или открыть, что, имя честь принадлежать къ одной изъ дальнихъ втвей вашей фамиліи, она можетъ быть участницей въ процесс Джерндайсовъ, я имлъ бы нкоторое право надяться, что миссъ Соммерсонъ взглянетъ благосклонне прежняго на мое предложеніе. По истин, тогда она отнеслась къ нему совсмъ неблагосклонно.

Что то врод насмшливой улыбки мелькаетъ на лиц миледи.

— По странному стеченію обстоятельствъ, какія, впрочемъ, встрчаются въ практик людей нашей профессіи, — къ которой я могу себя причислить, потому что хотя еще и не утвержденъ окончательно, но уже получилъ отъ Кенджа и Карбоя удостовреніе о моихъ занятіяхъ въ контор, и какъ ни было трудно, но внесъ гербовыя пошлины, на которыя ушла большая часть маленькаго капитала моей матери, — я встртилъ случайно особу, служившую прежде у леди, которая воспитывала миссъ Соммерсонъ, пока мистеръ Джерндайсъ не взялъ ее на свое попеченіе. Эта леди, ваше лордство, звалась миссъ Бербери?

Не происходить ли мертвенный цвтъ лица миледи отъ зеленой шелковой подбивки вера, который она держитъ въ рук около лица, или же она такъ ужасно поблднла?

— Случалось ли когда-нибудь вашему лордству слышать о миссъ Бербери?

— Не знаю. Кажется. Да.

— Миссъ Бербери состояла въ родств съ фамиліей вашего лордства?

Губы миледи шевелятся, но не произносятъ ни звука. Она качаетъ головой.

— Она не родственница ли вашему лордству? Такъ! Но можетъ быть ваше лордство не знали о томъ, что родство существуетъ? Такъ! Значитъ, это могло быть? Такъ! Очень хорошо.

На каждый изъ этихъ вопросовъ миледи киваетъ головой.

— Миссъ Бербери была чрезвычайно скрытна, что въ женщин кажется необыкновеннымъ, ибо женскій полъ, по крайней мр среднихъ классовъ, иметъ большую склонность къ разговорамъ, поэтому моя свидтельница ничего не знала о томъ, есть ли у миссъ Бербери какіе-нибудь родственники. Только разъ, единственный разъ она была нсколько боле откровенна съ моей свидтельницей относительно одного пункта и сказала ей, что настоящее имя двочки не Эсфирь Соммерсовъ, а Эсфирь Гаудонъ.

— Боже мой!

Мистеръ Гуппи широко раскрываетъ глаза: взглядъ сидящей передъ нимъ женщины устремленъ на него, прежняя мрачная тнь лежитъ на ея лиц, попрежнему она держитъ веръ въ рук, губы ея попрежнему полураскрыты и брови немного сдвинуты, но она вся помертвла. Черезъ мгновеніе она видитъ, какъ къ ней возвращается сознаніе, какъ по всему ея тлу пробгаетъ содроганіе, точно зыбь по поверхности водъ, онъ видитъ, какъ трясутся ея губы, и она длаетъ невроятное усиліе надъ собою, чтобъ придать имъ спокойное выраженіе, видитъ, что она вернулась къ сознанію его присутствія и сказанныхъ имъ словъ.

Все это происходитъ въ такой короткій промежутокъ времени, что ея восклицаніе и обморочное состояніе исчезаютъ также безслдно, какъ черты тхъ долго лежавшихъ неприкосновенными труповъ, которые находятъ иногда въ гробницахъ и которые при первомъ соприкосновеніи съ воздухомъ-разсыпаются въ прахъ, точно отъ удара молніи.

— Вашему лордству знакома фамилія Гаудонъ?

— Я ее слышала прежде.

— Вроятно это фамилія кого-нибудь изъ дальнихъ родственниковъ вашего лордства по боковой линіи?

— Нтъ.

— Теперь, ваше лордство, я перехожу къ послднему пункту, насколько мн удалось его выяснить: я постоянно подвигаюсь впередъ и надюсь со временемъ выяснить его окончательно. Надобно вамъ сказать,— можетъ быть это какимъ-нибудь образомъ уже и дошло до вашего лордства,— что нсколько времени тому назадъ въ дом нкоего Крука близъ Ченсери-Лэна былъ найденъ мертвымъ переписчикъ, жившій въ крайней нищет. Было произведено дознаніе о его смерти, но онъ проживалъ подъ вымышленнымъ пменемъ, и настоящая его фамилія осталась неизвстной. Недавно мн удалось открыть, что фамилія его была Гаудонъ.

— Какое же мн до этого дло?

— Ахъ, ваше лордство, тутъ-то вся суть! Вскор посл смерти этого человка произошло одно странное обстоятельство: какая-то леди — переодтая — приходила осматривать мсто, гд разыгралось это происшествіе и могилу этого человка. Она наняла мальчишку подметальщика, чтобъ онъ показалъ ей то и другое. Еслибъ ваше лордство пожелали слышать подтвержденіе разсказанному отъ самого мальчика,— я могу достать его во всякую минуту.

Нтъ, этотъ оборвышъ не нуженъ миледи, и она не желаетъ слышать никакихъ подтвержденій.

— Могу васъ уврить, что это появленіе очень странно, еслибъ вы слышали, какъ мальчикъ разсказываетъ о кольцахъ, заблествшихъ на пальцахъ леди, когда она сняла перчатку, вамъ пришло бы на мысль, что это происшествіе очень романическое.

Брильянты сверкаютъ на рук, которая держитъ веръ, и такъ какъ она играетъ имъ, то камни блестятъ еще ярче, на лиц миледи опять то выраженіе, которое въ прежнія времена могло бы имть такія опасныя послдствія для молодого человка, по имени Гуппи.

— Думали, что переписчикъ не оставилъ посл себя ни одного лоскутка бумаги, по которому можно бы удостоврить его личность. но онъ оставилъ кое-что. Посл него осталась связка старыхъ писемъ.

Веръ по-прежнему мрно движется въ рук миледи, а сама она не спускаетъ глазъ съ мистера Гуппи.

— Письма были взяты и спрятаны, завтра вечеромъ он поступятъ въ мое распоряженіе.

— Еще разъ спрашиваю васъ: какое мн до этого дло?

— Я закончу вотъ чмъ, ваше лордство.

Мистеръ Гуппи встаетъ.

— Еслибъ вы пришли къ заключенію, что во всей этой цпи фактовъ: въ несомннномъ, поразительномъ сходств молодой двицы съ вами, которое принимается въ юридической практик, какъ положительное доказательство, — въ томъ обстоятельств, что она воспитана миссъ Бербери и миссъ Бербери удостоврила, что ея настоящее имя Гаудонъ, въ томъ, что ваше лордство очень хорошо знаете об эти фамиліи, и наконецъ въ смерти Гаудона со всми сопровождающими ее обстоятельствами,— еслибъ на основаніи всхъ этихъ фактовъ вы пришли къ заключенію, что ваши фамильные интересы требуютъ прекращенія этого дла, то я принесу вамъ найденныя бумаги. Я ничего не знаю объ ихъ содержаніи, за исключеніемъ того, что это старыя письма, до сихъ поръ я еще не имлъ ихъ въ своемъ распоряженіи. Какъ только получу, я принесу ихъ сюда и въ первый разъ загляну въ нихъ вмст съ вашимъ лордствомъ. Я кончилъ. Я говорилъ уже, что окажусь въ очень непріятномъ положеніи при малйшей жалоб съ вашей стороны, и что все хранится въ тайн.

Единственная ли это цль визита мистера Гуппи, или у него есть другая? Разоблачили ли его слова во всей полнот его намренія и подозрніе, которое привело его сюда, и, если нтъ, что за ними скрывается? Она можетъ смотрть на него, но онъ можетъ потупить глаза и сдлать такое лицо, какъ у опытнаго юриста на допрос, по которому ничего не прочитаешь.

— Можете принести письма, если хотите, говоритъ миледи.

— Клянусь честью, ваше лордство не слишкомъ-то щедры на поощренія, отвчаетъ онъ, нсколько обиженный.

— Вы можете, если вамъ угодно, принести письма, повторяетъ миледи тмъ же тономъ.

— Я принесу. Позвольте пожелать вашему лордству добраго утра!

На стол, возл миледи, стоить изящная бездлушка — окованный ларчикъ, отдланный въ вид стариннаго денежнаго сундука. Продолжая смотрть на мистера Гуппи, миледи придвигаетъ къ себ и отпираетъ ларчикъ.

— О, ваше лордство: не эти мотивы руководили мною, могу васъ уврить, я не приму ничего, тмъ не мене, весьма вамъ обязанъ. Желаю вамъ добраго утра.

Молодой человкъ удаляется съ поклономъ, внизу, надменный Меркурій не считаетъ своей обязанностью покинуть для него свой Олимпъ — у камина передней — и отворить ему дверь.

Сэръ Лейстеръ грется въ библіотек и сладко дремлетъ надъ газетой: нтъ ли въ дом причины, которая бы нарушила его покой и заставила вздрогнуть въ испуг, отъ которой бы старинные деревья Чизни-Вудскаго парка подняли къ небу свои сучковатыя руки, фамильные портреты нахмурились, фамильные доспхи зашевелились?

Нтъ. Пусть раздаются стоны, рыданія, крики, лондонскій отель Дэдлоковъ такъ тщательно огражденъ извн и внутри, что разв звукъ военной трубы донесся бы до ушей сэра Лейстера изъ комнаты миледи, да и то лишь въ вид слабаго эхо.

И однако въ этомъ дом изъ устъ колнопреклоненной фигуры вырывается безумный вопль:

— О дитя мое, дитя мое! Жестокая сестра уврила меня, что ты умерла, едва начавъ жить. Она отреклась отъ меня, отъ моего имени и взрастила тебя! О дитя мое, дитя мое!

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсфири.

Вскор посл отъзда Ричарда къ намъ пріхала гостья, пожилая дама, это была мистрисъ Вудкортъ. Она пріхала изъ Валлиса погостить у мистрисъ Байгемъ Беджеръ и ‘по желанію Аллана’ написала оттуда опекуну, что сынъ просилъ ее подлиться съ нами тми извстіями, какія она иметъ о немъ,— передать, что онъ совершенно здоровъ и ‘посылаетъ сердечный привтъ всмъ намъ’. Опекунъ пригласилъ ее въ Холодный домъ, и она прожила у насъ около трехъ недль. Со мною она была очень любезна и такъ необыкновенно сообщительна, что по временамъ я чувствовала себя съ ней крайне неловко: я не имла никакого права быть недовольной ея откровенностью, знала, что это нелпо съ моей стороны, но все же не могла не испытывать нкотораго неудовольствія, слушая ее.

Мистрисъ Вудкортъ была маленькая подвижная старушка, говоря со мною, она обыкновенно сидла сложивъ руки одну на другую и глядя мн прямо въ глаза. Быть можетъ, это и дйствовало на меня такъ непріятно, а можетъ быть меня смущалъ ея нарядъ и манеры, хотя впрочемъ я находила въ нихъ оригинальную прелесть. Не могу сказать, чтобы мн не нравилось ея живое и красивое лицо, очень хорошо сохранившееся для женщины ея лтъ, но отчего-то мн было страшно неловко въ ея присутствіи, и если я знаю теперь, отчего именно, то тогда не знала, или по крайней мр… впрочемъ не стоитъ объ этомъ говорить.

Какъ-то разъ, когда я подымалась къ себ на верхъ, чтобы ложиться спать, она зазвала меня въ свою комнату, гд я нашла ее сидящей въ большомъ кресл передъ каминомъ.

Господи помилуй, сколько наговорила она мн въ этотъ вечеръ о Морган онъ Керриг? Подъ конецъ я совершенно упала духомъ! Она декламировала строфы Крумлипуоллинвэра изъ Мьюдиннуаллинвуда, — впрочемъ не ручаюсь, что врно передаю эти имена,— и чрезвычайно одушевлялась выраженными въ нихъ чувствами, хотя, по незнанію валлійскаго нарчія, я только и поняла, что въ этихъ стихахъ воспвается славный родъ Моргана-омъ-Керрига.

— Вотъ наслдіе моего сына! сказала она въ заключеніе торжественно и величаво:— Гд бы онъ ни былъ, онъ можетъ разсчитывать, что къ нему будутъ относиться какъ къ родственнику Онъ-Керрига, у него можетъ и не быть состоянія, но, дорогая моя, при немъ всегда будетъ то, что лучше денегъ — происхожденіе отъ благородной фамиліи.

Я нсколько сомнвалась, станутъ-ли въ Кита и Индіи особенно заботиться о томъ, кто таковъ Морганъ-онъ-Керригъ, но, разумется, не высказала своихъ сомнній и ограничилась замчаніемъ, что прекрасная вещь — имть такихъ знатныхъ родственниковъ.

— Да, это очень важная вещь, дорогая моя! былъ отвтъ.— Но есть тутъ и свои невыгоды, напримръ: въ силу своего высокаго происхожденія сынъ очень стсненъ въ выбор жены, конечно, и особы королевской крови точно также стснены въ супружескомъ вопрос…

Тутъ она легонько ударила меня по рук и, погладила мое платье, какъ бы выражая этимъ, что, несмотря на раздляющее насъ разстояніе, все-таки иметъ хорошее мнніе обо мн.

— Покойный мистеръ Вудкортъ, дорогая моя, продолжала она растроганнымъ голосомъ, ибо у нея кром высокой генеалогіи было и любящее сердце,— происходилъ изъ знаменитой шотландской фамиліи Макъ-Куртовъ изъ Макъ-Курта. Онъ служилъ королю и отечеству въ качеств офицера королевскаго шотландскаго полка и умеръ на пол брани. Мой сынъ — послдній представитель двухъ древнихъ фамилій. Можетъ быть, Богъ благословитъ его поднять ихъ на прежнюю высоту союзомъ съ какой-нибудь не мене старинной фамиліей.

Напрасно пыталась я перемнить разговоръ, хотя бы только для разнообразія, а можетъ быть и… впрочемъ, нтъ необходимости распространяться о такихъ мелочахъ,— не было возможности отвлечь мистрисъ Вудкортъ отъ ея излюбленной темы.

На другой вечеръ она говорила мн:

— Дорогая моя, у васъ столько здраваго смысла, вы имете такой не по лтамъ разумный взглядъ на вещи, что мн очень пріятно бесдовать съ вами о своихъ семейныхъ длахъ. Вы мало знаете моего сына, но, можетъ быть, все-таки знаете на столько, что помните его?

— Да, мэмъ, я помню его.

— Мн кажется, дорогая моя, что вы очень врно оцниваете людей, и мн хотлось бы знать ваше мнніе о моемъ сын.

— О, мистрисъ Вудкортъ! Это такъ трудно!

— Почему трудно, дорогая моя, я не вижу причины?

— Трудно сказать мнніе…

— О человк, который такъ мало знакомъ? Да, это правда.

Я не то хотла сказать, такъ какъ мистеръ Вудкортъ часто бывалъ въ нашемъ дом и очень сблизился съ опекуномъ, я упомянула объ этомъ, прибавивъ, что повидимому мистеръ Вудкортъ очень свдущій врачъ,— насколько мы могли судить,— и что его доброта и великодушіе къ миссъ Флайтъ выше всякихъ похвалъ.

— Вы отдаете ему должную справедливость и очень точно его охарактеризовали, сказала мистрисъ Вудкортъ, пожимая мн руку.— Алланъ славный малый и къ своей профессіи относится безукоризненно, хоть я и мать ему, но не могу не сказать этого. Но должна сознаться, что у него, моя милая, есть и недостатки.

— Они есть у каждаго.

— Да, но у него такіе недостатки, отъ которыхъ онъ можетъ и долженъ исправиться, продолжала хитрая старуха, качая головой.— Я такъ привязана къ вамъ, что могу сообщить вамъ, какъ постороннему, нисколько не заинтересованному лицу, что мой сынъ — само непостоянство.

Я сказала, что, по моему мннію, едва ли это возможно, судя по репутаціи, которую онъ заслужилъ, и потому, съ какимъ постоянствомъ и рвеніемъ онъ исполняетъ обязанности своей профессіи.

— Опять таки вы правы, дорогая моя, возразила она.— Но, видите ли, говоря о его непостоянств, я имла въ виду вовсе не его профессію.

— О!

— Я говорила объ его непостоянств въ отношеніяхъ къ людямъ. Онъ съ восемнадцати лтъ любезничаетъ съ двицами, а на самомъ дл, представьте, никогда не интересовался ни одной изъ нихъ, ему и на мысль не приходитъ, что онъ можетъ кому нибудь повредить, или что его поведеніе можетъ значить что нибудь большее, чмъ простая вжливость любезнаго и веселаго молодого человка. Вдь это дурно съ его стороны, не правда ли?

— Конечно, сказала я, такъ какъ, повидимому, она ожидала отвта.

— Вдь это можетъ повести къ разнымъ недоразумніямъ, но такъ ли?

Я согласилась съ тмъ, что и это возможно.

— Поэтому я говорила ему много разъ, что ради себя и ради другихъ онъ долженъ быть боле остороженъ. А онъ всегда мн отвчаетъ: ‘матушка, я постараюсь исправиться, но вы лучше всхъ знаете меня, вамъ извстно, что я поступаю такъ безъ злого умысла, и даже, правду говоря, безъ всякаго обдуманнаго намренія. Конечно, все это такъ, но это не оправданіе. Впрочемъ, такъ какъ теперь онъ ухалъ далеко и на неопредленное время, и ему можетъ представиться тысячи случаевъ сдлать хорошую партію, то можно смотрть на это, какъ на дло прошлое. Ну, а вы, дорогая моя, что вы думаете о своей маленькой особ? вдругъ спросила она, улыбаясь и кивая мн.

— Я, мистрисъ Вудкортъ?

— Я не хочу быть такой эгоисткой, чтобъ говорить только о моемъ сын, который ухалъ на поиски счастья и жены, когда же вы, миссъ Соммерсонъ, станете отыскивать себ мужа и устраивать свою судьбу? А? Взгляните же! Какъ вы покраснли!

Не думаю, чтобъ я покраснла, — но, если и покраснла, это не важно, — я отвтила, что совершенно довольна своей судьбой и нисколько не желаю мнять ее.

— Сказать ли вамъ, душечка, что я всегда думаю о васъ и вашей будущей судьб?

— Скажите, если вы хорошій пророкъ.

— Ну, въ такомъ случа я скажу, что вы выйдете замужъ за человка богатаго, съ большими достоинствами, старше васъ годами, этакъ, двадцатью пятью. Изъ васъ выйдетъ прекрасная жена, мужъ васъ будетъ очень любить, и вы будете счастливы.

— Завидная участь, но почему же вы думаете, что это моя участь?

— Она вамъ подходитъ: вы такая хлопотунья, такая заботливая, и положеніе ваше такое особенное, что это какъ разъ вамъ подходитъ и непремнно такъ и будетъ. И никто искренне меня, душечка, не поздравитъ васъ съ такимъ бракомъ.

Странно, что мн могло быть непріятно слушать это, но кажется было… да, наврное было…

Эти вечернія бесды такъ разстраивали меня, что, бывало, я долго не могла уснуть, мн было стыдно признаться въ этомъ даже Ад, и отъ этого я чувствовала себя еще несчастне. Многое отдала бы я за возможность избжать интимныхъ изліяній этой старушки: он давали мн поводъ составлять о ней самыя противоположныя мннія. Иногда мн казалось, что она все выдумываетъ, въ другой разъ я думала, что она образецъ правдивости. По временамъ я считала ее очень хитрой, а черезъ минуту была уврена въ ея простосердечіи и въ отсутствіи всякаго лукавства въ ея благородной валлійской груди. И какое мн было до всего этого дло, почему это могло меня интересовать? Почему, отправляясь къ себ наверхъ со своей корзиночкой ключей и заходя по ея приглашенію въ ея комнату, я не могла разговаривать съ нею такъ же просто, какъ со всякой другой? почему меня мучили т безобидныя вещи, которыя она говорила? Меня влекло къ ней, въ этомъ нтъ сомннія, иначе зачмъ бы мн такъ безпокоиться о томъ, понравлюсь ли я ей, и такъ радоваться, когда я въ этомъ убдилась? зачмъ бы мн посл разговоровъ съ нею припоминать съ глубокой болью и тревогой каждое сказанное ею слово и взвшивать его на разные лады? Почему ея пребываніе въ нашемъ дом и эти интимныя бесды, которыя повторялись всякій вечеръ, были такъ тягостны мн, когда я въ то же время чувствовала, что такъ для меня лучше и спокойне, и радовалась, что она пріхала къ намъ?

Я не могла разобраться въ этихъ недоразумніяхъ и противорчіяхъ, по крайней мр если я и могла понять… но когда-нибудь опять вернусь къ этому, теперь не стоитъ объ этомъ распространяться.

Когда мистрисъ Вудкортъ узжала, мн было грустно съ нею разставаться, хотя я вздохнула съ облегченіемъ посл ея отъзда. Вслдъ за нею къ намъ пріхала Кадди Джеллиби и привезла цлый коробъ новостей, который занялъ насъ на долго.

Во первыхъ Кадди объявила: она ни за что не согласится приступить къ изложенію своихъ извстій прежде, чмъ не будетъ установлено, — что я лучшій совтчикъ въ мір. Ада поспшила заявить, что это вовсе не новость, я же, разумется, сказала, что он говорятъ глупости. Посл этого Кадди сообщила, что ея свадьба въ этомъ мсяц, и если мы съ Адой согласимся сопровождать ее къ внцу въ качеств свадебныхъ подругъ, то она будетъ счастливйшей двушкой на свт. Конечно, посл такой новости намъ надо было столько сказать другъ другу, что я думала, мы никогда не кончимъ.

Повидимому, несчастный отецъ Каролины довольно благополучно ‘прошелъ сквозь банкротство’, — какъ выражалась она, точно банкротство было чмъ-то врод тоннеля,— и кредиторы отнеслись къ нему очень мягко и сострадательно, хотя онъ до конца ничего не понялъ въ своихъ длахъ, но, такъ или иначе, все-таки закончилъ ихъ. Онъ отдалъ все, что имлъ (судя по его обстановк, я не думаю, чтобъ это было много), и каждый изъ его кредиторовъ вынесъ полную увренность, что больше онъ ничего не могъ сдлать.

Такимъ образомъ онъ съ честью вышелъ изъ своихъ затрудненій и, раздлавшись со своей ‘конторой’, долженъ былъ начинать жизнь сызнова. Я такъ и не узнала, что это была, за контора. Кадди говорила, что онъ былъ главнымъ агентомъ таможни, единственное, что мн было извстно о его длахъ, это то, что, когда ему нужно было денегъ больше обыкновеннаго, онъ отправлялся искать ихъ въ Доки и находилъ съ величайшимъ трудомъ.

Успокоивъ свою душу тмъ, что далъ себя остричь, какъ ягненка, мистеръ Джеллиби перехалъ съ семействомъ въ меблированныя комнаты на Гаттонъ-Гарденъ (явившись туда впослдствіи, я застала дтей за выщипываніемъ изъ обивки мебели конскаго волоса, которымъ они набивали себ ротъ). Тутъ-то Кадди устроила свиданіе между своимъ отцомъ и мистеромъ Тервейдрономъ.

Смиренный и кроткій мистеръ Джеллиби преисполнился тикимъ уваженіемъ къ изяществу мистера Тервейдропа, что они подружились очень легко. Такимъ образомъ мало-по-малу мистеръ Тервейдропъ освоился съ мыслью о женитьб сына, и его отцовскія чувства достигли такого верха великодушія, что онъ сталъ смотрть на это событіе, какъ на весьма близкое, и наконецъ, разршилъ молодой чет свить гнздышко въ танцовальныхъ классахъ Ньюменъ-Стрита.

— А вашъ папа что говоритъ, Каролина?

— О! Бдный папа только заплакалъ и сказалъ: ‘надюсь, что ваша жизнь сложится счастливе, чмъ моя’. Онъ не говорилъ этого при Принцъ, а сказалъ мн одной: ‘бдная двочка, тебя не научили, какъ сдлать домъ пріятнымъ мужу, но ты сама старайся объ этомъ, иначе, если ты его любишь, лучше убей его сразу, но не выходи за него’.

— Какъ же вы успокоили ого, Каролина?

— Мн очень тяжело было видть бднаго папу въ такомъ уныніи и слышать отъ него такія ужасныя вещи,— я не могла удержаться отъ слезъ. Потомъ я сказала, что отъ всего сердца желаю сдлать свой домъ пріятнымъ, я сказала еще: надюсь, папа, ты будешь приходить отдыхать къ намъ по вечерамъ, я постараюсь не быть для тебя такой дурной дочерью, какъ прежде, когда жила у тебя: буду заботиться о теб. Потомъ, когда я сказала, что буду брать Пеппи гостить къ себ, папа опять заплакалъ и сказалъ, что его дти индйцы.

— Индйцы, Кадди?

— Да, дикіе индйцы. Онъ сказалъ, (тутъ она такъ зарыдала, что далеко не была похожа на счастливйшую двушку въ свт), что самое лучшее для нихъ было бы убить ихъ томагавкомъ.

Ада усомнилась, дйствительно ли мистеръ Джеллиби питаетъ такія кровожадныя намренія.

— Разумется, папа не хотлъ бы видть своихъ дтей плавающими въ крови, онъ хотлъ только сказать, какъ они несчастны, оттого что они мамины дти, какъ несчастенъ онъ самъ, оттого что онъ ея мужъ. Я думаю то же самое, хотя это и можетъ показаться чудовищнымъ.

Я спросила Каролину, знаетъ ли мистрисъ Джеллиби о томъ, что день ея свадьбы назначенъ.

— Разв вы не знаете маму, Эсфирь! Разв можно сказать наврное, знаетъ она или нтъ! Я нсколько разъ ей говорила, а она всякій разъ посмотритъ на меня своимъ кроткимъ взглядомъ такъ… (тутъ Кадди пріостановилась и прибавила внезапно пришедшее ей на умъ сравненіе) — точно я какая нибудь далекая колокольная: потомъ покачаетъ головою и скажетъ: какая ты несносная, Кадди! Смотришь, она ужъ опять погрузилась въ свою Барріобульскую корреспонденцію.

— А ваше приданое, Каролина? спросила я, потому что съ нами она не стснялась.

— Ахъ, дорогая Эсфирь, я постараюсь приготовить себ что могу, и надюсь, что Принцъ никогда не станетъ мн пенять, что я явилась къ нему чуть ли не въ нищенскихъ лохмотьяхъ. Если бы дло шло объ экипировк кого нибудь изъ Барріобула-Га, мама бы очень хлопотала и ничего не забыла бы, но при настоящемъ положеніи вещей она и въ усъ не дуетъ.

Нельзя было упрекнуть Кадди въ недостатк дочерней любви,— она залилась слезами, упомянувъ объ этомъ печальномъ обстоятельств, какъ о неопровержимомъ факт, котораго къ сожалнію отрицать было нельзя.

Намъ съ Адой было очень жаль бдную двушку, которая, несмотря на вс неблагопріятныя условія, осталась такой хорошей, и мы об въ одинъ голосъ предложили маленькій планъ, который привелъ ее въ восторгъ. Онъ состоялъ въ томъ, что Кадди погоститъ у насъ три недли, а потомъ я на недлю поду къ ней, и мы вс вмст примемся разсчитывать, прикидывать, шить, кроить, чинить, словомъ, сдлаемъ все, что только можно придумать для ея экипировки. Опекунъ тоже остался доволенъ нашимъ планомъ, и на слдующій же день мы отправились въ Лондонъ и торжественно привезли оттуда Кадди вмст съ ея сундуками и со всми покупками, какія можно было сдлать на десяти фунтовый билетъ, подаренный ей отцомъ. Надо полагать, что мистеръ Джеллиби добылъ его въ Докахъ, но въ Докахъ ли или въ другомъ мст, а все-таки добылъ и подарилъ дочери.

Трудно сказать, чего не накупилъ бы ей мистеръ Джерндайсъ, если бы мы дали свое одобреніе, но мы разсудили, что ему слдуетъ ограничиться подаркомъ подвнечнаго платья и шляпы, онъ согласился, и если Кадди когда нибудь въ свою жизнь была счастлива, такъ это въ тотъ день, когда сла за шитье своего приданаго.

Бдная двушка была такъ неловко обращалась съ иглой, что колола себ пальцы съ такимъ же постоянствомъ, какъ прежде пачкала ихъ чернилами, сначала она всякій разъ при этомъ краснла, частью отъ боли, частью отъ сознанія своей неловкости, но вскор стала длать быстрые успхи. Мы работали день за днемъ съ величайшимъ усердіемъ и удовольствіемъ: я, она, Ада, моя маленькая служанка Чарли и модистка изъ города.

Кром того Кадди страстно желала, какъ она выражалась, ‘изучить хозяйство и обратилась съ просьбой быть ея руководительницей, къ кому же?— Ко мн! Учиться хозяйству у особы съ такой обширной опытностью, какъ моя,— помилосердуйте! я готова была принять это за шутку, засмялась, покраснла и сконфузилась. Но все-таки должна была сказать, что съ удовольствіемъ научу ее всему, что сама знаю, показала ей вс свои книги и хозяйственные пріемы. По тому жадному вниманію, съ какимъ она меня слушала, можно было предположить, что я посвящаю ее въ какія нибудь необыкновенно хитрыя открытія, а кто увидлъ бы, какъ она, заслышавъ звонъ моихъ ключей, выскакивала и бросалась ко мн, тотъ подумалъ бы, что ни одинъ изъ знаменитыхъ самозванцевъ не имлъ такого слпого приверженца, какъ Кадди Джеллиби.

Три недли пролетли незамтно среди шитья, хозяйственныхъ хлопотъ, уроковъ Чарли, вечернихъ партій въ триктракъ съ опекуномъ или дуэтовъ съ Адой.

Затмъ, оставивъ Холодный домъ и опекуна на попеченіе Ады и Чарли, я отправилась съ Кадди въ ея домъ, чтобъ посмотрть, что тамъ можно сдлать.

Говоря о дом Каролины, я подразумваю меблированныя комнаты Гатгопъ-Гардена, оттуда мы раза два навдывались въ Ньюменъ-Стритъ, гд тоже шли дятельныя приготовленія, клонившіяся главнымъ образомъ къ увеличенію удобствъ стараго мистера Тервейдропа, а между прочимъ и къ устройству новобрачной четы въ скудно меблированномъ помщеніи подъ самой крышей. Но первой нашей заботой было привести меблированную квартиру въ наивозможно приличный видъ къ свадебному завтраку и заблаговременно вндрить въ голову мистрисъ Джеллиби хотя слабое понятіе о предстоящемъ событіи.

Послднее было всего трудне, такъ какъ мистрисъ Джеллиби въ обществ молодого человка болзненнаго вида занимала лучшую переднюю комнату, — вторая была простой чуланъ,— вся эта комната была усяна обрывками бумаги, документами, касающимися Барріобула-Га, и походила на неопрятно содержимый хлвъ. Мистрисъ Джеллиби сидла тамъ цлый день, распивая крпчайшій кофе, диктуя, принимая въ назначенные часы постителей по Барріобульскимъ дламъ, болзненный молодой человкъ, который, какъ мн казалось, увядалъ съ каждымъ днемъ, обдалъ вн дома. Мистеръ Джеллиби, являясь домой, обыкновенно только вздыхалъ и удалялся внизъ на кухню, гд наскоро лъ, если у кухарки было что нибудь приготовлено, а потомъ, чувствуя, что онъ тамъ лишній, выходилъ на улицу и гулялъ по Гаттонъ-Гардой у, несмотря ни на какую погоду. Бдныя дти копошились обыкновенно на лстниц и безпрестанно скатывались внизъ.

Придать этимъ маленькимъ жертвамъ мало-мальски приличный образъ было совершенію невозможно въ тотъ небольшой промежутокъ времени, который былъ въ нашемъ распоряженіи, поэтому я предложила Кадди оставить ихъ въ день свадьбы въ мезонин, гд они спали, позаботившись, чтобы они чувствовали себя тамъ совершенно счастливыми, и сосредоточить главныя заботы на мистрисъ Джеллиби, ея комнат и свадебномъ завтрак. Правду говоря, мистрисъ Джеллиби требовала особеннаго вниманія, ибо со времени нашего перваго свиданія ршетка на ея спин расползлась еще шире, а волосы напоминали гриву ломовой лошади.

Мн казалось, что мы скоре приблизимся къ цли, если покажемъ мистриссъ Джеллиби приданое Кадди, и потому однажды вечеромъ, когда болзненный молодой человкъ ушелъ, я пригласила ее взглянуть на приданое, разложенное на постели Кадди. Она встала изъ за письменнаго стола со своей обычной кротостью и сказала:

— Дорогая миссъ Соммерсонъ, ваше участіе въ этихъ приготовленіяхъ доказываетъ вашу доброту, но они такъ смшны. Мн кажется такой нелпой мысль о томъ, что Кадди выходитъ замужъ. О, Кадди, глупенькая двочка!

Тмъ не мене она отправилась съ нами на верхъ и своимъ витающимъ въ пространств взглядомъ посмотрла на разложенныя вещи, но он пробудили въ ней совершенно другую мысль, потому что она сказала покачавъ головой и печально улыбнувшись:

— Дорогая миссъ Соммерсонъ! половины истраченныхъ на все это денегъ было бы достаточно этой глупой двочк, чтобъ совершенно экипироваться для поздки въ Африку!

Когда мы сошли внизъ, мистрисъ Джеллиби спросила меня, неужели эта скучная исторія должна совершиться въ будущую среду, и получивъ удовлетворительный отвтъ, спросила:— Неужели понадобится моя комната? Выносить мои бумаги немыслимо.

Я осмлилась заявить ей, что ея комната необходима, и выразила надежду, что на это время бумаги можно куда нибудь убрать.

— Конечно вамъ лучше знать, дорогая Соммерсонъ, но, принудивъ меня взять секретаря, Кадди доставила мн пропасть затрудненій, и при той масс работы, которая на мн лежитъ, я не знаю, какъ быть. Въ среду посл обда у насъ назначено собраніе Вспомогательной коммиссіи, и ея свадьба для насъ огромное неудобство.

— Которое больше не повторится, замтила я, улыбнувшись,— вдь, по всей вроятности, Кадди выйдетъ замужъ только разъ.

— Это правда, да, это правда. Ну, такъ длайте, какъ знаете.

Слдующимъ, стоящимъ на очереди вопросомъ было, какъ одть мистрисъ Джеллиби для предстоящаго торжества. По моему мннію, трудно увидть что нибудь интересне той картины, какую представляла она, когда, сидя за своей конторкой, смотрла на насъ своимъ свтлымъ взглядомъ, пока мы съ Кадди обсуждали этотъ важный вопросъ, и качала головой съ полусострадательной улыбкой, какъ и подобаетъ высшему существу, обреченному выносить вздорную болтовню.

Ограниченность гардероба мистрисъ Джеллиби и ужасное состояніе, въ какомъ онъ находился, увеличивали трудность нашей задачи, наконецъ намъ все-таки удалось изобрсти нарядъ, который приличествовалъ бы при подобномъ событіи матери средняго круга. Она не измнила себ и дальше, съ разсяннымъ видомъ отдалась въ руки портнихи и, примряя изобртенный нами костюмъ, съ величайшей кротостью высказала мн, какъ она жалетъ, что мои помыслы не обращены къ Африк.

Размры ихъ квартиры были далеко не обширны, но я думаю, еслибы мистрисъ Джеллиби помстить въ качеств единственной жилицы въ соборъ Св. Павла или Св. Петра, то единственное преимущество отъ увеличенія ея обиталища состояло бы въ томъ, что она развела бы грязь и безпорядокъ на большемъ пространств.

Во время этихъ Приготовленій къ свадьб я вынесла убжденіе, что всякая вещь, принадлежащая семейству Джеллиби и способная разбиться, была разбита, все, что можно было испортить, было такъ или иначе попорчено, везд, гд могла помститься грязь, она была,— начиная съ дтской колнки и кончая дверной дощечкой.

Бдный мистеръ Джеллиби, когда былъ дома, обыкновенно сидлъ, молчаливо прислонившись головой къ стн, когда онъ увидлъ, что мы съ Кадди хотимъ попытаться водворить какой нибудь порядокъ среди этого хаоса и мерзости запустнія, онъ снялъ сюртукъ и приготовился намъ помогать. Но когда мы раскрыли шкапы, изъ нихъ стали появляться на свтъ Божій такія удивительныя вещи: куски заплесневлыхъ пироговъ, прокисшія бутылки вина, чепчики мистрисъ Джеллиби, письма, чай, вилки, разрозненные сапоги и дтскіе башмаки, полнья, облатки, крышки кастрюль, растаявшій сахаръ въ обрывкахъ бумажныхъ сверчковъ, скамеечки, щетки, хлбъ, шляпки, книжки въ замасленныхъ переплетахъ, оплывшіе огарки въ сломанныхъ подсвчникахъ, орховыя скорлупки, головки и шейки раковъ, поддонники, перчатки, кофейная гуща, зонтики и такъ дале,— что мистеръ Джеллиби испугался и все бросилъ. Но аккуратно каждый вечеръ онъ приходилъ, снималъ сюртукъ и садился, опершись головой о стну, готовый помогать намъ, если бы только зналъ, какъ за это приняться.

— Бдный папа, говорила мн Кадди наканун великаго дня, когда мы наконецъ водворили нкоторый порядокъ.— Съ моей стороны дурно оставить его, но что могла бы я для него сдлать, если бы и осталась! Съ тхъ поръ, какъ я познакомилась съ вами, я много разъ принималась за уборку дома, но безполезно: мама и Африка перевертываютъ все вверхъ дномъ. У насъ ни разу не было непьющей служанки, мама портитъ все.

Мистеръ Джеллиби не могъ слышать ея словъ, но все таки былъ грустенъ и, кажется, даже плакалъ.

— Какъ болитъ за него мое сердце! рыдала Кадди.— Сегодня меня преслдуетъ мысль, что, женясь на мам, папа наврное такъ-же былъ увренъ въ своемъ счастьи, какъ уврена я, выходя за Принца. Какое ужасное разочарованіе!

— Дорогая моя Кадди! произнесъ мистеръ Джеллиби, медленно обводя глазами комнату. (Это было въ первый разъ, что я услышала отъ него три слова подъ рядъ).

— Что папа? вскричала Кадди, подбгая и крпко обнимая его.

— Дорогая моя, никогда не отдавай своей привязанности…

— Кому, папа? прошептала Кадди.— Неужели Принцу?

— Нтъ, моя дорогая, Принца люби, но никогда не отдавай своей привязанности…

Описывая нашъ первый визитъ въ Тевисъ-Иннъ, я говорила, какъ, по словамъ Ричарди, мистеръ Джеллиби, оставшись съ нимъ наедин посл обда, много разъ раскрывалъ ротъ, но умолкалъ, не произнеся ни звука. Такая ужъ у него была привычка. И теперь онъ нсколько разъ раскрывалъ ротъ и качалъ головою съ меланхолическимъ видомъ.

— Что ты хотлъ сказать, папа? Кому я не должна отдавать свою привязанность? спрашивала Кадди, продолжая обнимать и ласкать его.

— Не отдавай своей привязанности миссіямъ, дитя мое.

Мистеръ Джеллиби застоналъ и опять прижался головою къ стн. Это былъ единственный разъ, когда я слышала отъ него нкоторый намекъ на Барріобульскій вопросъ. Вроятно, когда нибудь прежде онъ былъ живе и разговорчиве, но впалъ въ полную апатію задолго до того, какъ мы съ нимъ познакомились.

Я думала, что въ эту ночь мистрисъ Джеллиби никогда на кончитъ пробгать своимъ яснымъ взоромъ бумаги и пить свой кофе. Пробило двнадцать часовъ, прежде чмъ мы получили комнату въ свое распоряженіе, и очистка ея казалась до такой степени невозможна, что Кадди, выбившись изъ силъ, сла на полъ въ самую пыль и заплакала, но вскор она утшилась, и мы съ ней сдлали чудеса, прежде чмъ легли спать. На утро комната приняла совершенно другой, почти веселый видъ, при помощи небольшого количества цвтовъ, мыла, воды и нкоторыхъ перестановокъ. Завтракъ, хотя и простой, былъ сервированъ мило, а Кадди была очаровательна, но когда явилась моя милочка, я подумала, что никогда не видла личика прелестне.

Мы устроили для дтей особый завтракъ на верху и посадили Пеппи во глав стола, когда Кадди явилась къ нимъ въ своемъ свадебномъ плать, они захлопали въ ладоши и завизжали отъ восторга. Кадди плакала отъ мысли, что покидаетъ ихъ, и продолжала обнимать и цловать то того, то другого, такъ что мы были вынуждены обратиться къ помощи Принца, чтобъ увести ее, и… какъ ни грустно, но должна сознаться, что Пеппи его укусилъ.

Внизу мистеръ Тервейдропъ-старшій — нельзя передать словами съ какимъ изяществомъ онъ держался — милостиво благословилъ Кадди и далъ понять опекуну, что счастье его сына — дло его рукъ, и что онъ принесъ въ жертву ему свои личныя удобства.

— Мой дорогой сэръ, говорилъ онъ: — молодые будутъ жить со мною, мой домъ на столько великъ, что они помстятся удобно, и мой кровъ пріютитъ ихъ. Я желалъ бы — вы конечно поймете, мистеръ Джерндайсъ, что я хочу сказать, такъ какъ вы помните моего знаменитаго патрона, Принца Регента,— я желалъ бы, чтобъ мой сынъ взялъ себ жену изъ семьи, одаренной большимъ изяществомъ, но… да будетъ воля Божія!

Мистеръ и мистрисъ Пардигль были въ числ гостей. Мистеръ Пардигль былъ человкъ упрямаго вида, съ щетинистыми волосами, въ широкомъ жилет, онъ неумолкая гудлъ раскатистымъ басомъ о своей лепт, о лепт мистрисъ Пардигль, о лепт своихъ пяти малютокъ. Мистеръ Кволь, съ волосами, откинутыми по обыкновенію назадъ, и съ боле обыкновеннаго лоснящимися висками, тоже присутствовалъ, но не въ качеств отвергнутаго жениха, а въ качеств избраннаго одной, хотя и не молодой, но незамужней леди, миссъ Упскъ. По словамъ опекуна, призваніе миссъ Упскъ, которая тоже была въ числ гостей, состояло въ томъ, чтобы доказать міру, что назначеніе женщины таково же, какъ и назначеніе мужчины, и что единственная истинная миссія обоихъ — посщать вс публичные митинги и постановлять деклараціи обо всемъ на свт.

Гости были немногочисленны, но, какъ и слдовало ожидать отъ гостей мистрисъ Джеллиби, вс они посвятили себя разнымъ общественнымъ дламъ. Кром лицъ, о которыхъ я упомянула, была еще очень неопрятная дама въ съхавшемъ на бокъ чепчик и въ плать, къ которому былъ приклеенъ магазинный этикетъ съ обозначеніемъ цны, въ ея дом, какъ разсказывала мн Кадди, было грязно и голо, за то свою церковь она разукрасила точно выставку рдкостей. Вереницу гостей заключалъ сварливый джентльменъ, который кричалъ, что вс люди ему братья, но, повидимому, состоялъ въ самыхъ холодныхъ отношеніяхъ со своей большой семьей.

Самое наивное простодушіе не могло бы придумать боле неподходящей компаніи для этого торжества, изъ всхъ разнообразныхъ миссій, которыми задавались присутствовавшіе, они не выносили только одной, самой простой — жизни для семьи.

Мы еще не успли ссть за столъ, какъ миссъ Уиксъ заявила намъ негодующимъ тономъ, что со стороны тирановъ-мужчинъ низкая клевета говорить, что женщина предназначена, главнымъ образомъ, для узкой сферы семейныхъ интересовъ.

Другой особенностью собравшагося общества было то, что, за исключеніемъ мистера Кволя, призваніемъ котораго, какъ я выше упоминала, было курить фиміамы всмъ своимъ единомышленникамъ, никому изъ членовъ этого общества не было дла до миссій остальныхъ.

Мистрисъ Пардигль была твердо убждена, что ея система дйствій — накидываться на бдныхъ, навязывая имъ благодянія точно горячешную рубашку,— единственная непогршимая, и но признавала никакихъ другихъ средствъ для спасенія человчества, миссъ Уискъ не мене твердо была убждена, что отъ всхъ золъ на свт можетъ спасти только эмансипація женщины отъ рабства, въ которомъ ее держитъ тиранъ-мужчина, между тмъ какъ мистрисъ Джеллиби сидла улыбаясь какой-то своей мечт и не видла ничего ближе Баріобула Га.

Но я отдалилась отъ своего повствованія, возвращаюсь къ свадьб Каролины. Мы вс похали въ церковь, гд мистеръ Джеллиби передалъ дочь жениху. Я не съумю описать ту величественную позу, которую принялъ мистеръ Тервейдропъ-старшій, обнявъ шляпу лвой рукой и повернувъ ее отверстіемъ впередъ, такъ что внутренность ея была направлена на священнослужителя, точно жерло пушки,— какъ онъ закатывалъ глаза подъ самый парикъ, какъ онъ впродолженіе всей церемоніи сталъ позади насъ, невстиныхъ подругъ, вздернувъ плечи, и какой церемонный поклонъ отвсилъ намъ потомъ. Миссъ Уиксъ, наружность которой я никакъ не могу назвать пріятной, а манеры изящными, внимала словамъ обряда съ негодующимъ лицомъ, точно считала и ихъ отчасти отвтственными въ порабощеніи женщины.

Мистрисъ Джеллиби со своей ясной улыбкой и свтлымъ взоромъ казалась особой, до которой происходящее относилось мене, чмъ до кого-либо. По окончаніи обряда мы. какъ подобаетъ, вернулись домой къ завтраку, и мистрисъ Джеллиби услась во глав стола, а мистеръ Джеллиби на нижнемъ конц, Кадди передъ завтракомъ прокралась наверхъ, чтобъ еще разъ обнять дтей и сказать имъ, что ее зовутъ теперь Тервейдропъ. Но это извстіе вмсто того, чтобъ обрадовать Пеппи, повергло его въ бурное отчаяніе, которое выразилось такимъ брыканьемъ, что Каролина принуждена была послать за мной, но я ничего не могла подлать, пока не пообщала взять его къ парадному столу. Когда мы съ нимъ сошли внизъ, и онъ услся у меня на колняхъ, мистрисъ Джеллиби, увидя какой на немъ передникъ, замтила только. ‘Ахъ, противный Пеппи, ты настоящій поросенокъ!’ Но нисколько не смутилась. Пеппи держалъ себя очень мило, за тмъ только исключеніемъ, что окунулъ въ рюмку голову Ноя, котораго принесъ съ собою (изъ ковчега, подареннаго мною передъ тмъ, какъ отправляться въ церковь) и непремнно хотлъ ее обсосать. Мистеръ Джерндайсъ со своимъ мягкимъ характеромъ, находчивостью, привтливостью съумлъ сдлать даже этотъ завтракъ пріятнымъ, несмотря на то, что собравшееся общество крайне затрудняло эту задачу: повидимому каждый изъ гостей былъ способенъ говорить только о себ и о своей дятельности, и притомъ такъ, какъ будто на свт ничего больше и не существовало. Несмотря на все это, опекунъ съумлъ развеселить Кадди, придать должное значеніе торжеству и вообще сдлать такъ, что мы и не замтили, какъ прошелъ завтракъ. Боюсь и подумать, что бы мы длали безъ него, ибо въ этой компаніи, презиравшей и новобрачную, и новобрачнаго, и мистера Тервейдропа-старшаго, который въ свою очередь, въ силу своего изящества, относился свысока къ собравшемуся обществу, наше положеніе было далеко не изъ пріятныхъ.

Наконецъ настало время отъзда, вс вещи Кадди были уложены въ наемную карету, которая должна была отвезти новобрачныхъ въ Гревзендъ. Трогательно было видть привязанность Каролины къ ея жалкому дому и нжность, съ которой она при прощаньи повисла на ше матери.

— Какъ мн жаль, что я не могла продолжать писать подъ вашу диктовку, мама! рыдала Кадди.— Надюсь, вы простили меня?

— Ахъ, Кадди, Кадди! Сколько разъ я говорила теб, что наняла помощника и что это дло конченное.

— Правда, вы не сердитесь на меня? нисколько не сердитесь? Скажите, что не сердитесь, прежде чмъ я уду.

— Сумасшедшая двочка! Разв я кажусь сердитой? способна ли я сердиться, есть ли у меня на это время?

— Позаботьтесь о пап, пока меня не будетъ.

Мистрисъ Джеллиби разсмялась и потрепала ее по щек.— У тебя голова набита романтическимъ вздоромъ, Кадди: узжай, мы съ тобой разстаемся друзьями. Прощай, Кадди, будь счастлива!

Тогда Кадди повисла на ше отца и прижалась щекой къ его лицу, точно онъ былъ ребенкомъ, котораго надо утшить. Все это происходило уже въ передней. Выпустивъ ее изъ объятій, мистеръ Джеллиби слъ на лстницу и, уткнувшись лицомъ въ носовой платокъ, прижался головой къ стн, мн кажется, я даже почти уврена, что стны доставляли ему нкоторое утшеніе.

Взявъ за руку Кадди, Принцъ глубоко растроганный и съ величайшей почтительностью повернулся къ своему отцу, поза котораго въ эту минуту была неподражаема.

— Еще разъ благодарю васъ, папенька! сказалъ Принцъ, цлуя ему руку.— Безгранично благодаренъ вамъ за вашу доброту и за согласіе на нашъ бракъ. Я знаю, что и Кадди глубоко чувствуетъ вашу доброту.

— О да, да! рыдала Каролина.

— Дорогой сынъ мой, дорогая дочь моя, я исполнилъ свой долгъ. Если въ эту минуту духъ святой женщины паритъ надъ нами и смотритъ на насъ,— въ этомъ, а также и въ вашей привязанности моя награда. Я врю, что и вы, сынъ мой и дочь моя, тоже никогда не нарушите вашего долга.

— Никогда, папенька! вскричалъ Принцъ.

— Никогда, никогда, дорогой мистеръ Тервейдропъ! сказала Каролина.

— Этого и слдуетъ ожидать. Дти мои, мой домъ — вашъ домъ, мое сердце принадлежитъ вамъ. Пока смерть не разлучитъ насъ, я никогда васъ не покину. Дорогой сынъ мой, ты кажется расчитывалъ быть недлю въ отсутствіи?

— Недлю, папенька. Мы вернемся домой ровно черезъ недлю отъ сегодняшняго дня.

— Дорогое дитя, надюсь, ты позволишь мн даже при настоящихъ исключительныхъ обстоятельствахъ посовтовать теб строгую пунктуальность. Теб очень важно не потерять уроковъ, ученики, посщающіе тебя, могутъ быть недовольны, если ты выкажешь пренебреженіе къ своимъ обязанностямъ.

— Черезъ недлю отъ сегодняшняго дня мы прідемъ къ обду, папенька.

— Хорошо. Вы найдете, дорогая Каролина, пылающій огонь въ своей комнат, а въ моей васъ будетъ ждать обдъ. Ни слова! прибавилъ онъ, великодушно предупреждая возраженія, которыя пытался было сдлать Принцъ въ своемъ смиреніи.— Ни слова! Вы съ Каролиной еще не успете осмотрться въ своемъ новомъ помщеніи, поэтому въ день прізда будете обдать у меня. Ну, да благословитъ васъ Богъ!

Они ухали. Я не знала, кому больше удивляться: мистрисъ Джиллиби или мистеру Тервейдропу: Ада и мистеръ Джерндайсъ сознались, когда мы посл заговорили объ этомъ, что они пребывали въ такомъ же недоумніи. Но прежде чмъ новобрачные ухали, я получила самый неожиданный и краснорчивый комплиментъ отъ мистера Джеллиби: онъ подошелъ ко мн въ передней, взялъ меня за об руки, горячо пожалъ ихъ и дважды открылъ ротъ. Такъ какъ я поняла, что онъ хотлъ выразить, то смутилась и сказала:

— Сдлайте милость, сэръ, пожалуйста не говорите объ этомъ!

— Надюсь, это будетъ счастливый бракъ, опекунъ, сказала я, когда мы втроемъ возвращались домой.

— Надюсь, хозяюшка. Но терпніе. Увидимъ.

— Разв втеръ сегодня восточный? ршилась я спросить.

Онъ засмялся и сказалъ:— Нтъ.

— Но, кажется, сегодня долженъ бы быть восточный втеръ. замтила я.

Онъ опять отвтилъ: ‘Нтъ’. Моя Ада съ увренностью повторила ‘нтъ.’, и покачала своей хорошенькой головкой, которая съ цвтами въ золотистыхъ волосахъ казалась олицетвореніемъ весны. Я не могла удержаться и поцловала ее, потомъ сказала:— Много ты знаешь о восточномъ втр, моя дурнушка!

То, что они отвтили, было вызвано ихъ любовью ко мн и ничмъ больше, я это знаю и помню, что это было уже давно, но слова, которыя сказали они тогда, доставляютъ мн и теперь столько удовольствія, что я запишу ихъ, хотя, быть можетъ, и вычеркну посл. Они сказали, что въ присутствіи одной особы восточный втеръ не сметъ дуть, они сказали, что везд, гд бы ни появилась госпожа Ворчунья, она приноситъ съ собою солнечный свтъ и нжный лтній втерокъ.

ГЛАВА XXXI.
Сид&#1123,лка и больная.

Вернувшись домой посл долгаго отсутствія, я какъ-то вечеромъ поднялась къ себ на верхъ взглянуть, какъ подвигается чистописаніе Чарли. Это искусство давалось ей съ большимъ трудомъ, когда она писала, казалось, что не она водитъ перомъ, а перо въ ея рук превращается въ одушевленное существо и настойчиво лзетъ не туда куда надо, кривитъ, останавливается, брызжетъ, идетъ бокомъ на поворотахъ, словомъ, упрямится, какъ не вызженный оселъ потъ сдломъ. Просто удивительно, какъ изъ подъ этой пухленькой рученки могли выходить такія старческія, скорченныя, сморщенныя буквы, которыя такъ и шатались во вс стороны. Однако во всхъ другихъ работахъ Чарли была необыкновенно искусна, и такихъ ловкихъ, маленькихъ пальчиковъ, какъ у нея я никогда не видывала.

Бросивъ черезъ ея плечо взглядъ въ тетрадь, гд буква о являлась четыреугольной, грушеобразной, треугольной и присдала на разные лады, я сказала:

— Ну, Чарли, мы длаемъ успхи. Если бы только намъ удалось сдлать о круглымъ, больше нечего было бы и желать.

Я написала одно о, Чарли тоже стала выводить о, по ея перо не захотло закончить букву какъ слдуетъ, а украсило ее большущимъ узломъ.

— Не горюй, Чарли, со временемъ научимся!

Чарли положила перо, чистописаніе было кончено, она нсколько разъ сжала и разжала свою застывшую отъ долгаго напряженія рученку, посмотрла на исписанную страницу серьезнымъ исполненнымъ гордости взглядомъ, не лишеннымъ, впрочемъ, и нкотораго сомннія, потомъ встала и присла ко мн.

— Благодарствуйте, миссъ. Не знаете ли вы одну бдную женщину, по имени Джонни?

— Жену Кирпичника? Знаю.

— На дняхъ, когда я выходила изъ дому, она подошла ко мн и сказала, что вы ее знаете. Она спросила, не горничная ли я молодой леди, то есть ваша миссъ, и я сказала, что да.

— Я думала, что она совсмъ отсюда ухала.

— Да, миссъ, по теперь она опять вернулась и живетъ тамъ, гд прежде жила, и Лиза съ нею. Вы и Лизу знаете?

— Кажется я видла ее, только не знала, какъ ее зовутъ.

— И она такъ мн сказала! Да, миссъ, он об вернулись, весь свтъ исколесили.

И Чарли посмотрла на меня широко раскрытыми большими глазами, еслибъ въ ея чистописаніи буквы выходили такими же круглыми, лучшаго нельзя бы и желать.

— Знаете, миссъ, эта Джепни три или четыре дня бродила вокругъ нашего дома, въ надежд увидть васъ, миссъ, хоть издали,— ей только того и было надо, она говоритъ,— но вы были ухавши. И представьте, миссъ, когда она увидала меня, ей показалось по моему виду, что должно быть я и есть ваша горничная!

И Чарли залилась гордымъ и радостнымъ смхомъ.

— Неужели, Чарли?

— Правда, миссъ, по моему виду!

И Чарли въ живйшемъ восторг принялась было опять хохотать, но вдругъ сдлала круглые глаза и напустила на себя серьезный видъ, какой подобаетъ моей горничной. Мн никогда не надодало смотрть, какъ Чарли, торжествуя отъ сознанія высокаго поста, который занимаетъ, стояла передо мною со своимъ юнымъ личикомъ, крошечной фигуркой и степенными движеніями, сквозь которыя такъ забавно прорывались по временамъ взрывы дтскаго веселья.

— Гд же ты встртила ее, Чарли?

Тогда моя маленькая горничная отвтила: ‘У дверей доктора, миссъ’, ея личико опечалилось,— она еще не сняла своего траурнаго платья. На мой вопросъ, не больна ли жена кирпичника, Чарли отвтила: ‘нтъ’. Былъ боленъ какой-то чужой мальчикъ, пришедшій въ Сентъ-Альбанъ неизвстно откуда, у котораго, какъ сказала мн Чарли, не было ни матери, ни отца, никого на свт.— ‘Такъ было бы и съ нашимъ Томомъ, миссъ, если бы я и Эмма умерли вслдъ за отцомъ’. И круглые глаза Чарли наполнились слезами.

— Такъ Дженни приходила за лекарствомъ для этого мальчика?

— Да, она мн сказала, что онъ сдлалъ разъ то же для нея.

И крпко прижавъ къ себ скрещенныя руки, Чарли такъ выразительно посмотрла на меня, что мн стоило небольшого труда прочесть ея мысли.

— Мн кажется, Чарли, лучше всего намъ съ тобою сходить къ Дженни и посмотрть, что тамъ можно сдлать.

Ея полную готовность доказала та быстрота, съ какой она принесла мою шляпку и вуаль и помогла мн одться, а потомъ зашпилила на себ теплый платокъ, придававшій ей такой старушечій видъ. Мы вышли изъ дому, не сказавъ никому ни слова.

Ночь была холодная и бурная, деревья гнулись отъ втра, дождь, который шелъ съ небольшими перерывами уже нсколько дней и лилъ сегодня весь день, все не прекращался, небо хоть и очистилось мстами, но было мрачно даже тамъ, гд надъ нашими головами блестло нсколько звздъ.

На свер и сверо запад, гд солнце закатилось три часа тому назадъ, оставалась красивая, но вмст съ тмъ зловщая блдная полоса свта, на которой вырисовывались мрачные ряды волнистыхъ тучъ, напоминавшихъ море, застывшее въ моментъ сильной бури. Въ сторон Лондона, надъ огромнымъ пространствомъ горизонта, нависло красновато-коричневое облако свта, при взгляд на это тускло мерцающее таинственное облако невольно рождалась мысль о небесномъ огн, озаряющемъ съ высоты невидимые дома громаднаго города и лица многихъ тысячъ его обитателей, и контрастъ между двумя освщеніями поражалъ своею торжественностью.

Въ эту ночь мн и на мысль не приходило того, что должно было вскор со мною случиться,— въ этомъ не можетъ быть сомннія,— и однакожъ я твердо помню, что въ то мгновеніе, когда я, пріостановившись у садовой калитки и взглянувъ на небо, тронулась въ путь, я испытала странное неопредленное ощущеніе: мн представилась я сама, но не такою, какой я была, а въ какомъ-то новомъ образ. Я хорошо помню, что это было со мною именно тамъ и въ ту минуту, испытанное впечатлніе всегда вспоминается мн въ связи съ этимъ мстомъ и временемъ, и вмст съ ними воскресаютъ въ моей памяти вс мельчайшія подробности обстановки: отдаленный гулъ людскихъ голосовъ въ город, лай собаки и шлепанье по грязи колесъ какого-то экипажа, спускавшагося подъ гору.

Это былъ вечеръ субботы, и потому большая часть населенія того мстечка, куда мы шли, отсутствовала, пьянствуя по разнымъ кабакамъ. Теперь здсь было гораздо тише, чмъ тогда, когда я увидла эту мстность впервые, но грязь и нищета остались т же. Въ печахъ, гд обжигался кирпичъ, горлъ огонь, распространяя вокругъ удушливые пары и блдно синеватый свтъ.

Мы подошли къ коттеджу, гд на грязномъ покрытомъ заплатами окн тускло горла свча, постучались въ дверь и вошли. Мать ребенка, умершаго при насъ, сидла на стул у кровати по одну сторону камина, гд слабо мерцалъ огонь: противъ нея, прислонившись къ камину, сидлъ на полу на корточкахъ мальчикъ въ лохмотьяхъ. Подъ мышкой онъ держалъ рваную мховую шапку, прижимая ее къ себ, точно какую нибудь драгоцнность, онъ пытался согрться у огня и дрожалъ такъ, что тряслись окна и ветхая дверь. Воздухъ въ лачуг былъ еще боле спертый, чмъ при первомъ моемъ посщеніи, и имлъ какой-то совершнено особый, нездоровый запахъ.

Какъ только мы вошли, я, не снимая вуаля, заговорила съ женщиной, вдругъ мальчикъ вскочилъ и уставился на меня съ какимъ-то необъяснимымъ выраженіемъ ужаса и изумленія. Это произошло очень быстро, было ясно, что причина его испуга — я, поэтому я не подошла къ нему, а осталась стоять на прежнемъ мст.

— Не хочу я идти на кладбище, бормоталъ мальчикъ.— Говорятъ вамъ не пойду!

Я подняла вуаль и продолжала говорить съ Дженни.

— Не обращайте на него взиманія, мэмъ, сказала она мн шепотомъ:— Онъ сейчасъ придеть въ себя. И, обратившись къ мальчику, спросила:— Джо, что съ тобою?

— Знаю, знаю, зачмъ она пришла! кричалъ онъ.

— Кто?

— Вонъ та леди. Она пришла, чтобъ тащить меня туда, гд хоронятъ. Не хочу идти на кладбище, я ненавижу кладбище, она хочетъ закопать меня.

Его опять охватила дрожь, и когда онъ прислонился къ стн, вся лачуга такъ и затряслась.

— Вотъ такъ-то цлехонькій день несетъ чепуху, мэмъ! сказала съ состраданіемъ Джепни.— Что ты таращишь глаза, Джо? Это миледи.

— Она миледи? переспросилъ мальчикъ и, оттнивъ рукою свои воспаленные глаза, принялся разсматривать меня.— Она похожа на ту. Шляпка не такая, платье не такое, а все-таки похожа.

Моя малютка Чарли, со своей преждевременной опытностью въ обращеніи съ больными и несчастными, сняла съ себя шляпу и платокъ, взяла стулъ, увренно подошла къ мальчику и усадила его со всми пріемами старой, опытной сидлки, съ тою только разницей, что ни у одной сидлки не было такого цвтущаго юнаго личика, внушившаго, повидимому, больному такое довріе къ Чарли.

— Скажите вы мн толкомъ: это та леди, та другая?

Чарли покачала головой и методично оправила его лохмотья такъ, чтобъ ему было по возможности тепле.

— А! Ну, теперь и мн кажется, что не та, пробормоталъ мальчикъ.

— Я пришла посмотрть, не могу ли что нибудь сдлать для тебя, сказала я.— Что съ тобою?

— Я все мерзну, отвтилъ мальчикъ хрипло, глядя на меня дикимъ, блуждающимъ взглядомъ.— И все ко сну клонить, и голова кружится, а во рту сухо, и кости болятъ, такъ что моченьки моей нтъ.

— Когда онъ пришелъ сюда? спросила я Дженни.

— Сегодня утромъ, мэмъ, я нашла его на краю города, я еще прежде, въ Лондон, знала его. Такъ вдь, Джо?

— Въ Том-Отшельник, сказалъ мальчикъ.

Онъ только на очень короткое время могъ сосредоточивать свое. вниманіе и смотрть осмысленно, вслдъ за такими свтлыми промежутками его голова, ослабвъ, тяжело падала, и онъ говорилъ, какъ въ полудремот.

— Когда онъ пришелъ изъ Лондона? спросила я.

Мн отвтилъ самъ мальчикъ, теперь весь багровый отъ жару.— Я пришелъ вчера, мн приказали идти.

— Куда?

— Куда нибудь, отвтилъ онъ немного громче.— Я долженъ былъ ходить и все ходилъ, ходилъ, гораздо больше, чмъ прежде, съ тхъ поръ, какъ та, другая, дала мн соверенъ. Мистрисъ Снегсби все меня подстерегаетъ, все погоняетъ, чтобъ я шелъ. Что я ей сдлалъ? И вс они меня стерегутъ, и все погоняютъ, все погоняютъ. Вс твердятъ мн: проходи!— и гонятъ меня, какъ только я проснусь и до поздней ночи. Я долженъ былъ идти куда нибудь. Вотъ я и шелъ. Она сказала мн въ Том-Отшельник, что она изъ Сатальбана, я и отправился по Сатальбанской дорог, мн все равно, по какой ни идти.

Онъ всякій разъ кончалъ свою рчь тмъ, что обращался къ Чарли.

— Что съ нимъ длать? спросила я у Дженни, отведя ее въ сторону.— Въ такомъ состояніи ему нельзя продолжатъ путь, еслибъ даже онъ шелъ съ какой нибудь опредленной цлью, а онъ даже не знаетъ, куда идетъ.

— Я и сама знаю объ этомъ ровнехонько столько же, сколько новорожденный младенецъ, можетъ быть новорожденный могъ бы сказать даже больше моего, еслибъ умлъ говорить, отвтила Дженни, глядя на мальчика съ глубокой жалостью.— Я продержала его у себя цлый день, дала ему бульону и лекарства, а Лиза пошла попытать, нельзя ли его куда-нибудь пристроить, мой малютка спитъ вонъ тамъ,— это Лизинъ ребенокъ, только я часто зову его своимъ. Но я не могу держать долго этого бднягу: если мой мужъ придетъ и застанетъ его, онъ вытолкнетъ его въ шею, да пожалуй еще и поколотитъ. Постойте! Кажется Лиза идетъ.

Въ комнату вошла другая женщина, мальчикъ вскочилъ на ноги, должно быть у него смутно мелькнула мысль, что ему надо уходить. Я не замтила, какъ проснулся малютка, спавшій на постели, и когда Чарли взяла его на руки, только теперь я увидла, что она ходитъ по комнат, баюкая его, она держала и носила его съ материнской нжностью и ловкостью, точно все еще жила на чердак мистрисъ Блиндеръ съ Томомъ и Эммой.

Подруга Дженни побывала во многихъ мстахъ, толкалась въ разныя двери, но вернулась ни съ чмъ. Въ больницахъ ей сперва отвтили, что слишкомъ рано, а потомъ сказали, что слишкомъ поздно, одно офиціальное лицо отсылало ее къ другому, а второе опять къ первому, такъ и перебрасывали изъ рукъ въ руки, какъ мячикъ.

Когда я слушала ее, мн невольно пришло на мысль, что эти господа получаютъ свое жалованье не за исполненіе своихъ обязанностей, а за ловкость, съ какой уклоняются отъ нихъ.

Въ заключеніе она сказала, едва переводя дыханіе отъ страха и отъ поспшности, съ какой бжала:

— Дженни, твой хозяинъ возвращается домой и мой недалеко. Мы больше ничего не можемъ сдлать для мальчика, помоги ему Боже!

Об собрали нсколько пенсовъ и сунули ихъ въ руку мальчика. Пробормотавъ что-то врод благодарности, Джо поплелся къ выходу въ полу-забытьи, не понимая хорошенько, чего отъ него требуютъ.

— Дай мн ребенка, голубушка! сказала пришедшая женщина Чарли.— Спасибо! Прощай Дженни! Если мой хозяинъ придетъ добрый, я общаю вамъ, молодая леди, что посмотрю, нельзя ли будетъ помстить парня до утра гд-нибудь около обжигательныхъ печей.

Она поспшно убжала, и когда мы проходили мимо ея коттеджа, она стояла у дверей, убаюкивая псней ребенка и безпокойно поглядывая на дорогу, откуда долженъ былъ прійти ея мужъ. Я не ршилась остановиться поговорить съ ней, боясь навлечь на нее непріятности, но сказала Чарли. что невозможно оставить мальчика умирать на улиц. Проворство Чарли равнялось ея присутствію духа, зная лучше меня, что надо длать, она быстро проскользнула впередъ, и у обжигательныхъ печей мы уже яагнали Джо.

Вроятно при начал своего странствія онъ несъ подъ мышкой узелокъ съ пожитками, который у него украли или онъ самъ потерялъ, я думаю такъ потому, что онъ продолжалъ прижимать къ себ свою рваную шапку, а самъ шелъ съ непокрытой головой, несмотря на проливной дождь. Когда мы окликнули его, онъ остановился и, увидвъ меня, опять выказалъ вс признаки ужаса, его блестящіе глаза впились въ мое лицо, и даже припадокъ дрожи на время прекратился. Я сказала ему, чтобъ онъ шелъ съ нами, что мы позаботимся пріискать ему на ночь какой-нибудь пріютъ.

— Не нужно. Я могу прилечь у горячихъ кирпичей.

— Вдь ты можешь тамъ умереть, сказала ему Чарли.

— Умираютъ везд. Умираютъ и у себя на квартир.— она знаетъ гд, я ей показывалъ, умираютъ въ Том-Отшельник, въ развалинахъ. Какъ я посмотрю, больше народу умираетъ, чмъ живетъ. И онъ спросилъ у Чарли хриплымъ шепотомъ:— Если она не та, другая, такъ ужъ ни какъ не иностранка, значитъ ихъ всхъ три?

Чарли взглянула на меня съ нкоторымъ страхомъ. Я тоже немного трусила, когда мальчикъ впивался въ меня своимъ блестящимъ взглядомъ, но, когда я кивнула ему, онъ безпрекословно повернулъ и послдовалъ за нами, убдившись, что имю на него нкоторое вліяніе, я направилась прямо домой. Идти было недалеко — нужно было только подняться на вершину холма, но дорога была безлюдна, мы встртили всего только одного человка, и я опасалась, доведемъ ли мы мальчика безъ посторонней помощи, такимъ неврнымъ, колеблющимся шагомъ онъ шелъ. Однако онъ не жаловался и — если можно такъ выразиться — относился къ своему состоянію какъ-то безучастно.

Я оставила его на время въ передней, онъ забился въ оконную нишу и какъ-то весь съежился, но я сомнваюсь, чтобъ окружавшій его комфортъ и яркое освщеніе произвели на него особенное впечатлніе: онъ оглядывалъ ихъ совершенно безучастно. Войдя въ гостиную, чтобъ переговорить съ опекуномъ, я застала тамъ мистера Скимполя, который пріхалъ, какъ онъ это часто длывалъ, не предупредивъ заране и не захвативъ съ собою никакихъ вещей, все, что ему было нужно, онъ обыкновенно бралъ у мистера Джерндайса.

Они оба пошли со мною взглянуть на мальчика, слуги тоже собрались въ передней. Чарли стояла возл мальчика, онъ дрожалъ, забившись въ нишу окна, точно загнанное въ берлогу раненое животное. Опекунъ задалъ ему нсколько вопросовъ, пощупалъ ему голову, заглянулъ въ глаза и сказалъ:

— Онъ кажется серьезно боленъ, какъ вы думаете, Гарольдъ?

— Лучше бы вамъ выпроводить его отсюда, отвтилъ мистеръ Скимполь,

— Что вы хотите сказать? строго спросилъ опекунъ.

— Дорогой Джерндайсъ, вы знаете, я дитя. Сердитесь на меня, если по вашему я этого ^заслуживаю, но у меня врожденное отвращеніе къ такимъ вещамъ, и было даже тогда, когда я занимался медициной. Вы сами понимаете, что есть опасность съ такимъ больнымъ, его лихорадочное состояніе — штука очень скверная.

Мистеръ Скимполь вернулся въ гостиную, усвшись на табуретъ передъ фортепіано и весело поглядывая на насъ, онъ со своей обычной беззаботностью сказалъ намъ слдующее:

— Вы скажете — это ребячество. Да, можетъ быть, но я дитя и никогда не претендовалъ на то, чтобъ меня считали взрослымъ. Если вы выпроводите этого мальчика на улицу, вы только вернете его туда, гд онъ пребывалъ и раньше, ему отъ этого не будетъ хуже, чмъ было. Если хотите, можете даже сдлать такъ, чтобъ ему было лучше: дайте ему шестипенсовикъ, или пять шиллинговъ, или десять фунтовъ… вамъ лучше знать, сколько именно — я не математикъ, но такъ или иначе избавьтесь отъ него!

— А что онъ будетъ длать? спросилъ опекунъ.

Мистеръ Скимполь пожалъ плечами и улыбнулся своей обворожительной улыбкой:

— Клянусь честью, я не имю объ этомъ ни малйшаго понятія! Но, разумется, что-нибудь да сдлаетъ.

Опекунъ, которому я наскоро разсказала о безполезныхъ попыткахъ двухъ женщинъ пристроить мальчика, принялся расхаживать по комнат, ероша себ волосы и говоря:

— Будь этотъ оборвышъ преступникомъ и сиди онъ въ тюрьм, для него были бы открыты двери больницъ и за нимъ ухаживали бы, какъ и за всякимъ другимъ мальчикомъ Великобританскаго королевства. Не ужасно ли это?

Дорогой мой Джерндайсъ! Простите за наивность вопроса, исходящаго отъ наивнаго существа, совершеннаго невжды въ людскихъ длахъ, — отчего же въ такомъ случа ему бы не сдлаться преступникомъ?

Опекунъ остановился и посмотрлъ на мистера Скимполя съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ, въ которомъ къ негодованію примшивалась невольная улыбка. Мистеръ Скимполь, нисколько не смущаясь, продолжалъ тмъ же задушевнымъ тономъ.

— Мн сдается, нашего юнаго друга нельзя заподозрить въ излишней деликатности, а по-моему съ его стороны было бы гораздо благоразумне и, пожалуй, даже приличне, еслибъ онъ обнаружилъ нкоторую дозу дурно направленной энергіи, которая привела бы его въ тюрьму, въ этомъ было бы больше отваги и даже нкоторая своеобразная поэзія.

— Кажется, на свт нтъ другого подобнаго вамъ ребенка! замтилъ опекунъ, возобновляя свою безпокойную прогулку изъ угла въ уголъ.

— Вы думаете? Я и самъ такъ думаю. Признаюсь, я не вижу, почему бы нашему юному другу не постараться, по мр силъ, найти случай облечься той поэзіей, которая ему доступна? Несомннно, что онъ явился на свтъ съ аппетитомъ, и, по всей вроятности когда онъ здоровъ, аппетитъ у него превосходный. Ну-съ, отчего жъ бы ему въ самомъ дл, когда наступить часъ, въ который онъ больше любитъ обдать,— должно быть около полдня,— не заявить обществу: ‘Я голоденъ, но будете ли вы такъ добры дать мн приборъ и покормить меня?’ Общество взяло въ свое исключительное распоряженіе систему распредленія приборовъ и проповдуетъ, что долженъ быть приборъ и для нашего юнаго друга, однако не даетъ ему этого прибора. Тогда онъ говоритъ: ‘Въ такомъ случа извините, если я самъ его возьму’. Вотъ что я понимаю подъ дурно направленной энергіи, которая иметъ за собою разумныя основанія и нкоторый романическій ореолъ. Если бы нашъ молодой другъ явился выразителемъ такой энергіи, я заинтересовался бы имъ больше, чмъ теперь, когда онъ оказывается простымъ бродягой, какихъ много.

— А между тмъ, теперь ему худо, ршилась я вставить свое замчаніе,

— А между тмъ, теперь ему худо, какъ справедливо замтила практичная, здравомыслящая миссъ Соммерсонъ, весело подхватилъ мистеръ Скимполь.— Поэтому я и посовтовалъ бы вамъ выпроводить сего юнца, прежде чмъ ему станетъ еще хуже.

Я, кажется, никогда не забуду пріятной улыбки, съ которой онъ проговорилъ эти слова. Опекунъ повернулся ко мн и сказалъ:

— Конечно, я могъ бы, хозяюшка, устроить, чтобъ его сейчасъ же приняли въ больницу, для этого мн стоило бы только създить туда самому — хотя это ужасно, что при его положеніи необходимы такія мры. Но теперь ужъ поздно, нрчь темная, погода отвратительная, а онъ совсмъ выбился изъ силъ. Въ комнатк надъ конюшней есть удобная постель: лучше мы помстимъ его тамъ на ночь, а утромъ перевеземъ въ больницу, закутавши хорошенько.

— Вы таки возвращаетесь къ этому юнош? спросилъ мистеръ Скимполь, видя, что мы уходимъ и присаживаясь къ роялю.

— Да, сказалъ опекунъ.

— Какъ я завидую вашей организаціи, Джерндайсъ! игриво воскликнулъ мистеръ Скимполь: — Вы и миссъ Соммерсонъ не обращаете вниманія на опасность и на тому подобныя вещи, вы готовы всякую минуту куда-нибудь идти, что-нибудь длать. Вотъ что значить воля! У меня совсмъ нтъ воли. И не то, чтобы я не хотлъ, а не могу, да и только.

— Кажется, вы не можете даже присовтовать какого-нибудь лекарства этому мальчику? проговорилъ опекунъ, бросивъ на него черезъ плечо полусердитый взглядъ — именно полусердитый, потому что опекунъ никогда, кажется, не могъ серьезно разсердиться на мистера Скимполя, считая его существомъ, къ которому нельзя предъявлять такихъ требованій, какъ ко взрослымъ людямъ.

— Дорогой Джерндайсъ, я замтилъ въ его карман сткляночку съ прохладительной микстурой, пусть онъ ее приметъ,— вотъ лучшій совтъ, какой можно дать. Прикажите побрызгать уксусомъ комнату, гд онъ будетъ спать, и поддерживать въ ней умренную температуру, а его укрыть, но такъ, чтобъ ему не было слишкомъ жарко. Впрочемъ,— давать совты — просто дерзость съ моей стороны: миссъ Соммерсонъ отлично знаетъ вс эти средства и иметъ такой удивительный распорядительный талантъ, что съуметъ все устроить.

Мы вернулись въ переднюю и объяснили Джо нашъ планъ относительно его устройства, Чарли повторила ему наши объясненія, но онъ принялъ ихъ съ тмъ безжизненнымъ равнодушіемъ, которое я уже и прежде въ немъ замтила, и такъ апатично смотрлъ на всю возню, которую подняли для него какъ-будто все это длалось для кого-нибудь другого. Прислуга отнеслась къ мальчику очень сострадательно и такъ усердно намъ помогала, что вскор комната надъ конюшней была готова и нсколько человкъ перенесли его туда, хорошо закутаннаго, черезъ сырой дворъ, пріятно было видть, какъ вс были добры къ нему, какъ безпрестанно величали его то молодцомъ, то старикашкой, въ полномъ убжденіи, что это должно очень его оживить.

Чарли распоряжалась всми приготовленіями и безчисленное множество разъ пропутешествовала изъ дома въ комнату больного съ разными вещами, которыя, по нашему мннію, могли доставить ему нкоторый комфортъ и подкрпить его силы. Опекунъ самъ сходилъ къ нему передъ тмъ, какъ лечь спать, и вернувшись въ ворчальню, чтобы написать по поводу мальчика письмо, которое посланный долженъ былъ на разсвт отвезти въ городъ, сообщилъ мн, что повидимому больной чувствуетъ себя лучше и скоро уснетъ.

— Его заперли снаружи, сказалъ мн опекунъ, чтобъ онъ какъ-нибудь не выскочилъ въ бреду, и я принялъ мры, чтобъ самый легкій шумъ въ его комнат былъ услышанъ.

Ада не выходила въ этотъ вечеръ изъ своей комнаты по случаю простуды, такъ что мистеръ Скимполь все время сидлъ одинъ и развлекался, наигрывая и напвая отрывки изъ разныхъ патетическихъ арій, мы издали слышали, какъ онъ плъ съ большимъ чувствомъ. Когда мы вернулись въ гостиную, онъ объявилъ, что споетъ намъ маленькую балладу, которая пришла ему въ голову ‘ propos нашего молодого друга’, и тотчасъ заплъ о крестьянскомъ мальчик, который:

Въ пучину свта брошенъ, скитаться обреченъ,

Лишенъ родного крова, родителей лишенъ.

Исполнивъ балладу съ большимъ вкусомъ и одушевленіемъ, онъ сказалъ намъ, что она всегда вызываетъ у него слезы. Весь остальной вечеръ онъ былъ особенно веселъ, по его словамъ, сознаніе, что онъ находится въ кругу людей, имющихъ счастье быть дльными людьми, настроило его такъ радостно, что онъ готовъ ‘щебетать какъ птичка’. Попивая свой негусъ {Примчаніе: Негусъ — вино, подогртое съ разными пряностями.}, онъ поднялъ стаканъ ‘за здравіе нашего юнаго друга’ и тутъ же сочинилъ и развилъ остроумную гипотезу о томъ, что можетъ быть этому мальчику предназначено подобно Виттингтону, сдлаться впослдствіи лондонскимъ лордъ-мэромъ, и тогда онъ откроетъ богоугодное заведеніе имени Джерндайса, домъ призрнія имени Соммерсонъ и учредить ежегодное паломничество въ Ст. Альбанъ. Безъ всякаго сомннія нашъ молодой другъ превосходнйшій юноша въ своемъ род, но онъ не во вкус Гарольда Скимполя. Когда Гарольдъ Скимполь въ первый разъ узналъ каковъ Гарольдъ Скимполь, онъ сперва очень изумился, по потомъ принялъ его со всми его недостатками, ршивъ, что самое лучшее — философски отнестись къ факту, и думаетъ, что и мы должны съ этимъ согласиться.

Послднее донесеніе Чарли было, что больной успокоился, изъ моего окна былъ виденъ фонарь, который ему оставили, фонарь мирно горлъ, и я легла въ постель, счастливая сознаніемъ, что мальчикъ нашелъ пріютъ. Незадолго до разсвта меня разбудилъ говоръ и какое-то необычное движеніе на двор, я одлась, взглянула въ окно и, увидвъ одного изъ нашихъ слугъ, который вчера былъ въ числ наиболе симпатизирующихъ мальчику, спросила его, не случилось ли чего въ дом. (фонарь продолжалъ по прежнему горть въ комнатк надъ конюшней).

— Мальчикъ, миссъ…

— Что съ нимъ, ему хуже?

— Его нтъ, миссъ.

— Умеръ?

— Не умеръ, миссъ, а исчезъ.

Когда онъ исчезъ, какъ, почему — оставалось загадкой! Дверь была на замк, фонарь стоялъ по прежнему на окн, только и можно было предположить, что пролзъ черезъ трапъ въ полу, который велъ въ пустой каретный сарай, но трапъ былъ опущенъ и не похоже было на то, чтобъ его поднимали. Все было по мстамъ. Когда этотъ фактъ былъ ясно установленъ, мы должны были допустить грустное предположеніе, что ночью больнымъ овладлъ припадокъ бреда и, увлеченный какой-нибудь галлюцинаціей или преслдуемый воображаемымъ страшилищемъ, онъ прокрался вонъ и блуждаетъ теперь гд нибудь безпомощный, страдающій. Вс мы были такого мннія, за исключеніемъ мистера Скимполя, онъ по своему обыкновенію легко отнесся къ этому случаю.

— Нашему молодому другу пришло въ голову, что со своею злокачественной лихорадкой онъ далеко не пріятный сожитель, и, будучи отъ природы крайне деликатенъ, онъ постарался избавить домъ отъ своего присутствія — такъ шутилъ по этому поводу мистеръ Скимполь.

Было произведено цлое разслдованіе, обшарили каждое мстечко, обыскали обжигательныя печи, постили коттеджи кирипчниковъ, подробно допросили обихъ женщинъ, но он ршительно ничего не знали и нельзя было усомниться въ искренности ихъ неподдльнаго изумленія. Погода давно стояла сырая, и всю ночь шелъ дождь, поэтому на земл нельзя было найти слдовъ. Изгородь и ровъ, стны, скирды и стога, все было осмотрно нашими людьми на большое разстояніе вокругъ, такъ какъ предполагали, не лежитъ ли мальчикъ гд нибудь безъ чувствъ или мертвый, но не нашлось ни малйшаго указанія его присутствія гд нибудь по близости. Съ той минуты, какъ его оставили одного въ комнат надъ конюшней, никто его не видлъ: онъ исчезъ безслдно.

Поиски продолжались пять дней, я не думаю, чтобъ они прекратились и тогда, но мое вниманіе было отвлечено другимъ, на вки памятнымъ мн событіемъ. Однажды вечеромъ, когда Чарли опять занималась чистописаніемъ въ моей комнат, а я сидла съ работой противъ нея, я почувствовала, что столъ весь трясется, взглянувъ на Чарли, я увидла, что она дрожитъ съ головы до ногъ.

— Чарли, теб холодно?

— Кажется да, миссъ, отвтила она, — не знаю, что со мною, я не могу удержаться отъ дрожи, вчера, въ это же самое время, со мною было то же. Пожалуйста не безпокойтесь, мн немного нездоровится.

Я услышала голосъ Ады и бросилась къ двери, соединяющей мою комнату съ нашей общей, и заперла ее на ключъ. Ада просила меня отпереть, но я сказала: — Теперь нельзя, голубушка, уходи. Я сейчасъ къ теб приду.

Ахъ! много много, времени прошло, прежде чмъ мы съ ней свидлись!

Чарли заболла, спустя двнадцать часовъ ей было худо. Я помстила ее въ своей комнат, уложила на свою постель и осталась при ней сидлкой. Я сообщила опекуну о ея болзни и объяснила, почему должна отдлиться отъ Ады и не видться съ нею. Вначал Ада безпрестанно подходила къ дверямъ, плакала, звала меня, осыпала упреками, но я написала ей длинное письмо, я написала, что она мучитъ меня, что я чувствую себя несчастной и заклинаю ее во имя любви ко мн, ради моего спокойствія не подходить къ моей комнат, и могу позволить ей только подходить къ моему окну, которое выходитъ въ садъ. Посл этого она стала часто приходить ко мн подъ окно.

И прежде, когда мы почти не разлучались, я любила ея голосъ, но какъ я полюбила его теперь, когда слушала ее изъ-за оконной занавси! Какъ полюбила я его посл, когда настало самое тяжелое время!

Мн поставили кровать въ нашей общей гостиной, Ада перешла въ другую часть дома, раскрывъ двери въ мою комнату, я превратила об комнаты въ одну и имла возможность поддерживать въ нихъ чистый воздухъ. Вс слуги были такъ добры, что съ величайшей радостью готовы были являться во всякую минуту днемъ и ночью, и помогать мн ухаживать за больной, ни малйшаго признака боязни или неохоты не было ни въ комъ изъ нихъ, но я ршила, что лучше выбрать какую нибудь одну солидную женщину, на которую можно было положиться, что она станетъ соблюдать осторожность и не будетъ видться съ Адой. Такимъ образомъ я могла иногда выйти подышать свжимъ воздухомъ, и, когда больная не нуждалась въ моихъ услугахъ, я гуляла съ опекуномъ, если не было опасности встртить Аду.

Бдной Чарли становилось все хуже и хуже, ей грозила смерть, много долгихъ дней и ночей пролежала она тяжко больная, но малютка была такъ терплива, обнаруживала столько мужества, что часто, сидя у ея постели и держа ея голову въ своихъ рукахъ,— въ такомъ положеніи она чувствовала себя спокойне,— я часто молилась Небесному Отцу, чтобъ онъ далъ мн никогда не забыть этого урока, который давала мн своимъ примромъ моя маленькая сестра во Христ.

Сначала меня очень безпокоила мысль, что, если даже Чарли выздороветъ, ея хорошенькое личико измнится и будетъ обезображено — она была такъ прелестна съ этими ямочками на щекахъ! Но потомъ мысль объ этомъ исчезла передъ сознаніемъ грозящей ей смертельной опасности.

Когда ей было особенно худо, она постоянно переносилась мыслью къ постели умирающаго отца и къ дтямъ, оставленнымъ на ея попеченіи, и совсмъ не узнавала меня, я тогда брала ея голову въ свои руки, и безпокойный бредъ мало по малу утихалъ, въ такія минуты я обыкновенно думала, какъ сообщу двумъ осиротвшимъ крошкамъ о смерти этой малютки, которую любящее сердце научило, какъ замнить имъ мать.

Въ другіе моменты она узнавала меня, говорила со мною, просила передать Тому и Эмм, какъ она ихъ любила, какъ она уврена, что Томъ выростетъ хорошимъ человкомъ. Въ эти минуты она разсказывала мн то, что читала своему отцу во время его болзни: о юнош, единственномъ сын вдовы, котораго несли хоронить, о дочери сотника, воскрешенной милосердной рукой на смертномъ одр. Она разсказывала мн, какъ, посл смерти отца, въ первомъ припадк горя она на колняхъ молилась, чтобы Богъ воскресилъ его и возвратилъ бднымъ дтямъ, она говорила, что если ей не суждено выздоровть и она умретъ, можетъ быть и брату ея придетъ въ голову молиться, чтобъ Богъ ее воскресилъ, и чтобы тогда я сказала ему, что вс эти люди, возвращенные на землю во время оно, были воскрешены только за тмъ, чтобы убдить насъ во всеобщемъ воскресеніи въ день судный.

Но во вс періоды болзни Чарли ни на секунду не оставляли т хорошія качества, о которыхъ я не разъ говорила: и часто, очень часто вспоминала я, какъ уповалъ на Бога бдный отверженецъ ея отецъ и врилъ, что Тотъ пошлетъ ей Ангела хранителя. И Чарли не умерла. Опасность исчезала мало по малу, и Чарли начала поправляться, долго пробывъ между жизнью и смертью. Сначала у меня не было никакой надежды на то, что ея личико останется такимъ, какъ было, и не будетъ обезображено, но вскор я стала убждаться въ противномъ и увидла, какъ возвращается къ ней прежняя миловидность.

Великое это было утро, когда я могла сообщить о полномъ выздоровленіи Чарли Ад, стоявшей въ саду, великій былъ этотъ вечеръ, когда Чарли и я пили наконецъ вмст чай въ комнат, сосдней съ той, гд. она лежала во время болзни!

Но въ этотъ же самый вечеръ я почувствовала ознобъ. Къ счастью для обихъ насъ, мысль о томъ, что я заразилась отъ Чарли той же болзнью, пришла мн въ голову уже тогда, когда двочка лежала въ постели и спала мирнымъ сномъ, за чаемъ я не обращала еще вниманія на свое нездоровье, но теперь я знала уже наврное, что не замедлю послдовать примру Чарли.

Утромъ однакожъ я была еще въ силахъ встать рано, отвтить на привтствіе моей милочки, стоявшей подъ окномъ и поговорить съ нею столько же, какъ обыкновенно. Но я смутно вспоминала, что ночью расхаживала по комнатамъ не совсмъ сознательно, хотя и помнила, гд я нахожусь, а по временамъ я испытывала сгранное ощущеніе, будто я росту и толстю. Въ тотъ же вечеръ мн было на столько скверно, что я ршилась приготовить Чарли къ тому, что меня ожидало, и, имя это въ виду, сказала ей:

— Ты теперь совсмъ здорова, Чарли?

— О, да!

— На столько здорова, что я могу сказать теб одинъ секретъ?

— Да, конечно, миссъ! съ восторгомъ вскричала Чарли, но радостное выраженіе ея лица сейчасъ же исчезло, ибо она прочла секретъ по моему лицу, она вскочила съ кресла и бросилась ко мн на грудь съ воплемъ:— О, миссъ, это я сдлала, это я виновата!

И многое въ томъ же род говорила она, ея благодарное сердечко разрывалось отъ горя. Давъ ей выплакаться, я сказала:

— Ну, Чарли, если я заболю, вся моя надежда на тебя. Ты оправдаешь мое довріе, если отнесешься къ моей болзни съ тмъ же мужествомъ и спокойствіемъ, съ какимъ относилась къ своей.

— Дайте мн поплакать еще немножко! О дорогая моя, голубушка моя, дайте мн поплакать еще чуточку. Я буду потомъ благоразумна!

Не могу вспомнить безъ слезъ, съ какой любовью и преданностью вырывались у нея эти слова, какъ крпко обнимала она меня. Я дала ей выплакаться, и намъ обимъ стало легче.

— Теперь вы можете сказать мн, что хотли, миссъ. Я слушаю васъ.

— Немногое мн остается сказать, Чарли. Вечеромъ я сообщу о своей болзни доктору, который лечилъ тебя, и скажу, что ты будешь моей сидлкой.

Бдная двочка поблагодарила меня отъ всего сердца.

— Утромъ, когда ты услышишь въ саду голосъ миссъ Ады, если я не буду уже въ состояніи подойти къ окошку, скажи ей, что я сплю, что я устала и заснула. Все время, пока я буду больна, не пускай никого въ комнату и держи ее точно такъ же, какъ я держала во время твоей болзни.

Чарли общала исполнить все въ точности, и я легла, потому что чувствовала себя очень дурно. Вечеромъ я видлась съ докторомъ и добилась его согласія не говорить пока никому въ дом о моей болзни. Я очень неясно помню, какъ ночь смнилась днемъ, а день ночью, но въ это первое утро я могла еще подойти къ занавск и поговорить съ моей милочкой. На слдующее утро я слышала, какъ она звала меня, — о какъ дорогъ былъ теперь мн ея голосъ!— черезъ силу я сказала Чарли, мн было трудно говорить, чтобъ она отвтила, что я сплю. Я слышала, какъ нжно она произнесла.

— Ради всего на свт, не разбуди ее, Чарли!

— Чарли, какова сегодня на видъ моя любимица? спросила я.

— Какъ будто немного печальная, отвтила двочка, гладя въ окно сквозь занавску.

— Но все такая же прелестная?

— Да, миссъ… Она все еще смотритъ въ окно.

Богъ да благословитъ ея ясные голубые глазки!

Я подозвала Чарли и дала ей послднее порученіе:

— Слушай, Чарли. Когда Ада узнаетъ о моей болзни, она будетъ пытаться войти ко мн въ комнату. Ни за что не впускай ее, Чарли, если меня любишь! Чарли, если ты впустишь ее хоть на минуту, я умру!

— Я не пущу ее. Она не войдетъ сюда, общала Чарли.

— Врю, врю теб, голубушка. Теперь подойди, сядь возл меня и возьми меня за руку. Я хочу чувствовать твое прикосновеніе, Чарли, потому что я не могу тебя видть: я ослпла.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Назначенный часъ.

Ночь надвигается на Линкольнъ-Иннъ,— безпокойную, шумную долину, пріютившуюся подъ снію Закона, гд истцы и днемъ-то находятъ мало свта, ночь надвигается на Линкольнъ-Иннъ, даже свчи въ конторахъ юристовъ погасли, клерки сбжали по ветхимъ деревяннымъ лстницамъ и разсялись кто куда. Только что замеръ заунывный бой часовъ: пробило девять, вс входы заперты, ночной сторожъ — величественный мужчина, имющій удивительную способность ко сну, началъ свое дежурство въ привратницкой. Ряды оконъ надъ лстницами, съ лампами, мерцающими подобно очамъ Правосудія, подслповатаго Аргуста съ нахлобученными на глаза непроницаемыми колпаками, подмигиваютъ звздамъ.

Въ грязноватыхъ оконцахъ подъ крышами тамъ и сямъ виднются тускло свтящіяся точки, указывающія мста, гд писцы и мудрые законовды продолжаютъ еще работать надъ запутываніемъ движимыхъ и недвижимыхъ имуществъ въ юридическія сти, считая въ среднемъ улов около двнадцати жертвъ на каждый акръ земли.

Хотя время, положенное для занятій въ присутственныхъ мстахъ, уже миновало, но эти трудолюбивые, какъ пчелы, благодтели себ подобныхъ еще продолжаютъ заниматься своимъ ремесломъ, ибо ихъ работа съ каждымъ днемъ все боле и боле округляетъ счетъ кліента.

Въ сосднемъ квартал, тамъ, гд находится мстопребываніе лорда-канцлера изъ лавки тряпья и бутылокъ, замтно всеобщее стремленіе къ ужину и пиву. Мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ вышли къ дверямъ своихъ квартиръ, сыновья этихъ дамъ, соблазнившись приглашеніемъ своихъ сверстниковъ поиграть въ прятки, впродолженіе нсколькихъ часовъ стремительно летали по переулкамъ Ченсери-Лэна или лежали въ засад къ величайшему замшательству прохожихъ, теперь мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ поздравляютъ другъ друга съ тмъ, что дти наконецъ улеглись спать и он могутъ поболтать на свобод.

Предметомъ ихъ бесды служитъ по обыкновенію мистеръ Крукъ и его жилецъ, тотъ фактъ, что мистеръ Крукъ ‘вчно подъ хмлькомъ’ и вроятность завщанія въ пользу молодого человка. Но кром того имъ есть что сказать другъ другу о музыкальныхъ собраніяхъ въ ‘Солнечномъ Герб’, откуда черезъ полуоткрытыя окна доносятся звуки фортепіано и гд маленькій Свайльсъ, который только что привелъ любителей музыки въ неистовый восторгъ, насмшивъ ихъ до упада, теперь перешелъ къ другому жанру и сентиментально заклинаетъ ихъ ‘слушать, слушать, слушать, какъ водопадъ шумитъ’.

Мистрисъ Перкинсъ и мистрисъ Пиперъ обмниваются мнніями по поводу другой знаменитости, принимающей участіе въ Музыкальныхъ собраніяхъ, имя которой тоже красуется въ рукописной афиш, выставленной въ окн ‘Солнечнаго Герба’. Мистрисъ Перкинсъ достоврно извстно, что, хотя эта особа значится въ афиш подъ именемъ ‘миссъ Мельвильсонъ’, она замужемъ уже полтора года, и каждый вечеръ въ помщеніе Музыкальныхъ собраній приносится грудной младенецъ, чтобы получить въ антрактахъ между музыкальными номерами ту пищу, которая свойственна его возрасту.

— Я скоре готова бы продавать на улиц спички, чмъ заниматься такой профессіей, говоритъ мистрисъ Перкинсъ. Мистрисъ Пиперъ, какъ и слдуетъ ожидать, вполн раздляетъ это мнніе и предпочитаетъ аплодисментамъ толпы скромную жизнь частнаго лица,— благодаря Бога сама эна, разумется и мистрисъ Перкинсъ также, пользуется безукоризненной репутаціей.,

Въ это время появляется мальчикъ изъ ‘Солнечнаго Герба’ и приноситъ мистрисъ Пиперъ къ ужину пинту пнящагося нива, принявъ отъ него кувшинъ, мистрисъ Пиперъ удаляется во-свояси, пожелавъ доброй ночи мистрисъ Перкписъ, которая держитъ въ рук свою пинту пива, принесенную изъ той же гостинницы однимъ изъ юныхъ Перкинсовъ, пока онъ не улегся еще спать.

Слышно хлопанье ставенъ въ запирающихся лавкахъ, разносится запахъ табаку отъ закуренныхъ трубокъ, наконецъ падающія звздочки въ верхнихъ окнахъ указываютъ на то, что вс отошли на покой. Теперь полисменъ начинаетъ свой обходъ: постукиваетъ по дверямъ, пробуетъ запоры, подозрительно осматриваетъ попадающіеся на встрчу узлы, руководствуясь предположеніемъ, что вс люди на свт длятся на такихъ, которые обкрадываютъ, и на такихъ, которыхъ обкрадываютъ.

Ночь душная, хотя изъ земли подымаются холодныя испаренія и наполняютъ воздухъ туманомъ, ночь, которою воспользуются бойни, сточныя трубы, вредныя для здоровья фабрикаціи, канавы со стоячей водой, кладбища, чтобъ прибавить работы чиновнику, который ведетъ списки умершихъ.

Оттого-ли, что въ воздух есть что-то особенное,— и въ самомъ дл въ немъ много кое-чего,— оттого ли, что у мистера Уивля есть что-нибудь на душ, только мистеръ Уивль, Джоблингъ тожъ, не въ своей тарелк. Онъ по крайней мр разъ двадцать въ часъ выходитъ изъ комнаты на улицу, эти хожденія начались, какъ только стемнло, и участились съ тхъ поръ, какъ лордъ-канцлеръ заперъ свою лавку — что онъ сдлалъ сегодня раньше обыкновеннаго, въ дешевенькой бархатной шапочк, туго стягивающей его черепъ и придающій невроятные размры его бакенбардамъ, мистеръ Уивль то появляется у себя наверху, то показывается въ дверяхъ, выходящихъ на улицу.

Нтъ ничего необыкновеннаго въ томъ, что мистеру Снегсби сегодня тоже не по себ, ибо подъ бременемъ тайны, лежащей у него на душ, онъ теперь всегда боле или мене не въ дух. Какая-то непонятная сила толкаетъ его къ лавк старьевщика: ему сдается, что здсь-то и кроется источникъ тайны, въ которой онъ состоитъ участникомъ, хотя и не посвященнымъ. Лавка мистера Крука неотразимо влечетъ къ себ мистера Снегсби, даже сегодня, выйдя посл ужина съ твердымъ намреніемъ погулять не боле десяти минутъ, пройтись только до конца Ченсери-Лэна, онъ у ‘Солнечнаго Герба’ переходить на другую сторону и приближается къ дому мистера Крука.

— Какъ, это мистеръ Уивль? Это вы тутъ? и поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей останавливается побесдовать.

— Да, это я, мистеръ Снегсби.

— Вы, какъ и я, вышли подышать чистымъ воздухомъ передъ сномъ?

— Ну, здсь не очень-то надышишься, да и тотъ воздухъ, какой есть, далеко не чистый! отвчаетъ мистеръ Уивль, поглядывая въ оба конца переулка.

— Совершенно врно, сэръ. Не замчаете ли вы, и мистеръ Снегсби нсколько разъ съ разстановками втягиваетъ въ себя и нюхаетъ воздухъ,— не замчаете ли вы, мистеръ Уивль, что здсь,— будемъ говорить прямо,— какъ будто припахиваетъ саломъ?

— Да, сегодня вечеромъ я и самъ замтилъ какой-то особенно странный запахъ, отвчаетъ мистеръ Уивль.— Должно быть въ ‘Солнечномъ Герб’ жарятъ котлеты.

— Вы думаете, это пахнетъ котлетами? Гм! Котлеты? и мистеръ Снегсби опять нюхаетъ воздухъ.— Да, должно быть котлеты. Но, вроятно, поваръ зазвался: котлеты пригорли, сэръ! И мн кажется… мистеръ Снегсби еще разъ вдыхаетъ воздухъ, потомъ плюетъ и утираетъ ротъ,— мн кажется, будемъ говорить прямо, что котлеты были далеко не свжія, когда ихъ поставили жариться.

— Похоже на то. Воздухъ пропитанъ заразой.

— Да, такая атмосфера дйствуетъ на расположеніе духа, говоритъ мистеръ Снегсби.

— Клянусь Св. Георгіемъ! Она наводитъ на меня ужасъ!

— Это, видите ли, потому, что вы живете въ уединенномъ мст, въ комнат, съ которой связаны мрачныя воспоминанія, и мистеръ Снегсби бросаетъ черезъ плечо своего собесдника взглядъ въ темный корридоръ, потомъ отступаетъ на шагъ, чтобы окинуть взглядомъ весь домъ.— Я не могъ бы жить въ такой комнат совершенно одинъ, какъ живете вы, сэръ. Я бы такъ мучился и терзался, что иногда по вечерамъ выбгалъ бы вонъ и стоялъ на улиц, чтобъ только не сидть тамъ. Но правда, вы не видли въ этой комнат того, что видлъ я. Это большая разница.

— Вся эта исторія мн достаточно хорошо извстна, отвчаетъ мистеръ Уивль.

— Происшествіе не изъ особенно пріятныхъ! и мистеръ Снегсби скромнымъ покашливаніемъ въ руку выражаетъ непреложность своего убжденія.— Мистеръ Крукъ долженъ бы принять это во вниманіе при назначеніи квартирной платы. Надюсь, что онъ взялъ это въ разсчетъ?

— Конечно, ему слдовало бы такъ посгупить, но не думаю, чтобъ онъ это сдлалъ.

— Вы находите эту плату высокой, сэръ? Въ нашемъ околотк квартирная плата высока, не знаю почему, по близость суда подымаетъ цны на все. Я не хочу этимъ сказать что нибудь дурное объ учрежденіи, которое даетъ мн средства къ жизни… прибавляетъ мистеръ Снегсби, кашлянувъ въ вид оправданія.

Мистеръ Уивль опять поглядываетъ въ оба конца переулка, а потомъ смотритъ на коммиссіонера, поймавъ его взглядъ, мистеръ Снегсби смущается, отводитъ глаза въ сторону, смотритъ на звзды и выражаетъ покашливаніемъ затруднительное положеніе, въ которое онъ поставленъ разговоромъ. Потирая руки онъ начинаетъ:

— Достойный примчанія фактъ: онъ былъ…

— Кто онъ? перебиваетъ мистеръ Уивль.

— Покойникъ, отвчаетъ мистеръ Снегсби и, скосивъ правую бровь, указываетъ головой на лстницу.

— Ахъ, вотъ вы про что! Я думалъ о немъ уже кончено, говоритъ мистеръ Уивль, какъ будто предметъ разговора не особенно ему пріятенъ.

— Я хотлъ только указать на достойный примчанія фактъ: онъ явился, поселился здсь и былъ въ числ моихъ переписчиковъ, и вы тоже явились, живете здсь и тоже переписываете для меня. Конечно, тутъ нтъ ничего унизительнаго, вставляетъ мистеръ Снегсби, испугавшись, какъ бы его не поняли въ томъ смысл, будто онъ предъявляетъ права хозяина на мистера Уивля.— Я знавалъ одного переписчика который поступилъ потомъ на пивоварню и сдлался очень почтеннымъ человкомъ, чрезвычайно почтеннымъ человкомъ, сэръ, прибавляетъ мистеръ Снегсби съ нкоторымъ предчувствіемъ, что едва ли онъ этимъ поправитъ дло.

— Да, это фактъ, достойный примчанія, какъ вы выразились, отзывается Уивль, принимаясь опять оглядывать переулокъ.

— Не виденъ ли въ этомъ какъ бы перстъ Провиднія? вопрошаетъ мистеръ Снегбси.

— Пожалуй.

— Именно перстъ Провиднія, несомннно перстъ Провиднія. И мистеръ Снегсби покашливаетъ на этотъ разъ утвердительно.— Ну, мистеръ Уивль, кажется, я долженъ пожелать вамъ покойной ночи… Мистеръ Снегсби произносить это такъ, какъ будто чрезвычайно сожалетъ о томъ, что надо уходить, хотя, съ той минуты, какъ остановился, все время обдумывалъ, какъ бы сдлать это половче.— Пора мн домой, а то моя женушка хватится меня. Покойной ночи, сэръ!

Если мистеръ Снегсби спшитъ домой, чтобы избавить мистрисъ Снегсби отъ безпокойства,— то онъ можетъ не торопиться, ибо его женушка не спускаетъ съ него глазъ впродолженіе всей его прогулки: она крадется за нимъ, накинувъ на голову носовой платокъ, и, пробираясь мимо мистера Уивля, бросаетъ пытливый взглядъ на этого джентльмена и на его дверь.

— Вы-то во всякомъ случа узнаете меня потомъ, мэмъ, говоритъ про себя мистеръ Уивль:— Но, кто бы вы ни были, я не могу сдлать комплимента вашей наружности и вашему головному убору. Ахъ, этотъ малый, кажется, никогда не придетъ!

Но пока онъ говоритъ, этотъ малый подходитъ. Мистеръ Уивль многозначительно подымаетъ палецъ, увлекаетъ пришедшаго въ коридоръ, запираетъ входную дверь и оба отправляются на верхъ: мистеръ Уивль ступаетъ тяжело, мистеръ Гуппи, ибо это онъ. взбгаетъ по лстниц удивительно легко. Когда двери комнаты тщательно заперты, начинается тихій разговоръ.

— Я думалъ, вы пропадете гд нибудь у чорта на куличкахъ, и не придете, говоритъ Тони.

— Почему же? Я сказалъ вдь: около десяти.

— Вы сказали около десяти, да, вы сказали около десяти, но по моему было уже десять разъ десять, по моему теперь уже сто: никогда въ моей жизни время не тянулось такъ, какъ сегодня!

— Отчего? Что случилось?

— Ровно ничего, но пока я задыхался отъ копоти въ этой миленькой конур, чего мн только не лзло въ голову! Одно страшне другого! Ахъ, эта каторжная свча! И Тони указываетъ на стоящую на стол восковую свчу, на которой нагаръ виситъ огромнымъ кочномъ, а воскъ оплылъ въ вид погребальнаго савана.

— Это легко поправить, говоритъ Гуппи, взявъ въ руки щипцы.

— Вы думаете? Вовсе не такъ легко, какъ вамъ кажется. Она все время такъ коптитъ.

— Да что такое съ вами, Тони? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, остановившись со щипцами въ рук передъ другомъ, который епдитъ, упершись локтями въ столъ.

— Вилльямъ Гуппи, я въ уныніи, отвчаетъ другъ.— Во всемъ виновата эта невыносимо мрачная, убійственная комната и тотъ старый чортъ внизу.

Мистеръ Уивль сердито отпихиваетъ локтемъ лоточекъ со щипцами, опускаетъ голову на руку, кладетъ ноги на каминную ршетку и смотритъ въ огонь. Мистеръ Гуппи наблюдаетъ за нимъ, качаетъ головой и въ самой непринужденной поз садится по другую сторону стола.

— Кто это разговаривалъ съ вами, Тони, кажется Снегсби?

— Да будь онъ… да, это былъ Снегсби, измняетъ Тони конструкцію начатой фразы.

— По длу?

— Нтъ, не по длу. Онъ шатался тутъ по близости и подошелъ ко мн отъ нечего длать.

— Я такъ и думалъ, что это Снегсби, и сочтя за лучшее, чтобъ онъ не видлъ меня, остановился подождать, когда онъ уйдетъ.

— Опять за прежнее, Вильямъ Гуппи! восклицаетъ Тони, поднявъ на минуту глаза на своего друга.— Какая таинственность и скрытность! Клянусь Св. Георгіемъ, еслибъ мы совершили убійство, мы и тогда не могли бы окружить себя большей таинственностію!

Мистеръ Гуппи длаетъ видъ, что улыбается, и чтобы перемнить разговоръ, смотритъ съ восхищеніемъ — искреннимъ или притворнымъ — на великолпную галлерею британскихъ красавицъ, украшающую комнату. Онъ заканчиваетъ свое обозрніе повшеннымъ надъ каминомъ портретомъ леди Дэдлокъ, изображающимъ ее на террас съ пьедесталомъ и съ вазой на пьедестал, съ шалью на ваз, съ роскошной шубой на шали, съ рукою на роскошной шуб и съ браслетомъ на рук.

— Портретъ леди Дэдлокъ удивительно похожъ, говоритъ мистеръ Гуппи:— такъ, кажется, и заговорить.

— Очень бы этого желалъ, ворчитъ Тони, не мняя позы:— по крайней мр могъ бы разговаривать здсь съ великосвтской львицей!

Мистеръ Гуппи убждается, что ласковымъ обращеніемъ сегодня не проймешь мистера Уивля и, перемнивъ тонъ, адресуется къ нему съ такимъ увщаніемъ:

— Тони, я умю уважать мрачныя чувства, никто лучше меня не знаетъ, что длается съ человкомъ, когда имъ овладетъ грусть, и можетъ быть никто въ свт не иметъ такого права знать это, какъ человкъ, въ сердц котораго запечатлвъ неизгладимый образъ, но всему есть границы, особенно когда присутствуетъ сторона ни въ чемъ неповинная, не причинившая вамъ никакихъ обидъ, и я долженъ поставить вамъ на видъ, Тони, что не считаю въ настоящемъ случаваше обращеніе достаточно гостепріимнымъ и джентльменскимъ.

— Вилльямъ Гуппи, вы слишкомъ жестоки!

— Можетъ быть, сэръ, отвтствуетъ Вилльямъ Гуппи,— по я жестоко уязвленъ.

Мистеръ Уивль соглашается допустить, что онъ былъ неправъ, и проситъ мистера Вилльяма Гуппи забыть и простить, во мистеръ Вилльямъ Гуппи, одержавъ верхъ, не сразу уступаетъ просьбамъ друга, а продолжаетъ сыпать горькіе упреки.

— Нтъ, Тони, вы бы должны вникнуть, какъ вы оскорбляете чувства человка, у котораго въ сердц запечатлвъ неизгладимый образъ,— человка, несчастнаго въ самыхъ нжнйшихъ своихъ привязанностяхъ, гд вибрируютъ самыя тончайшія струны. Вы, Тони, обладаете всмъ, что можетъ очаровывать взоры и внушать симпатію, не въ вашемъ характер — и къ счастью для васъ: я, быть можетъ, радъ бы былъ сказать тоже о себ,— не въ вашемъ характер порхать надъ однимъ цвткомъ. Для васъ открытъ цлый цвтникъ и на легкихъ крыльяхъ вы перепархиваете отъ одного цвтка къ другому. И однако жъ, Тони, я неспособенъ бы былъ оскорбить, безъ повода, даже такія чувства, какъ ваши!

Тони вторично умоляетъ простить и забыть, и восклицаетъ энергично:

— Вилльямъ Гуппи! довольно!

Вилльямъ Гуппи снисходить къ этой мольб, говоря:

— Самъ я никогда не началъ бы этого разговора!

— Перейдемъ теперь къ этимъ письмамъ, говоритъ Тони, поправляя огонь въ камин.— Не странно ли со стороны Крука назначить для передачи ихъ мн такое необыкновенное время: полночь?

— Очень странно. И съ чего взбрела ему въ голову такая фантазія?

— Разв онъ знаетъ съ чего? Онъ и самъ не знаетъ,— сказалъ, что сегодня его рожденье и что онъ отдаетъ мн письма ровно въ полночь. Онъ будетъ мертвецки пьянъ къ тому времени, онъ пьянствовалъ весь день.

— А не забудетъ онъ о назначенномъ час?

— Забудетъ? Можете быть покойны: онъ никогда ничего не забываетъ. Я видлъ его сегодня около восьми часовъ,— помогалъ ему запирать лавку,— письма были у него въ мховой шапк, онъ мн показывалъ. Когда мы заперли лавку, онъ вынулъ ихъ изъ шапки, слъ передъ каминомъ и сталъ ихъ пересматривать. Я посл слышалъ изъ своей комнаты, какъ онъ завывалъ внизу, точно втеръ въ непогоду, распвая свою единственную псню о Харон и пьянчуг Бибо, который переселился на тотъ свтъ пьянымъ. А потомъ притихъ, точно старая крыса въ своей нор.

— И вы пойдете къ нему ровно въ двнадцать часовъ?

— Да, въ двнадцать часовъ, потому-то я и сказалъ вамъ, когда вы вошли, что мн кажется, будто теперь не десять часовъ, а сто.

Мистеръ Гуппи кладетъ ногу на ногу и нсколько минутъ сидитъ въ безмолвномъ размышленіи, потомъ спрашиваетъ:

— Тони, онъ все еще не уметъ читать?

— Онъ никогда не научится. Онъ знаетъ буквы и уметъ писать ихъ по одиночк, при моей помощи онъ сдлалъ въ этомъ успхи, по никакъ не можетъ научиться складывать,— для этого искусства онъ слишкомъ старъ и слишкомъ много пьетъ.

— Какъ же онъ разобралъ имя Гаудонъ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, то и дло перекладывая свои вытянутыя ноги.

— Не могъ онъ разобрать. Вы знаете, какую странную способность онъ иметъ запоминать очертанія буквъ, и какъ точно онъ срисовываетъ на глазъ цлыя слова. И эту фамилію онъ написалъ мн такимъ образомъ, очевидно запомнивъ направленіе линій въ буквахъ, и спросилъ у меня, какое это слово.

— Тони! говорить мистеръ Гуппи, продолжая перекладывать свои ноги на разные лады. Не можете ли вы сказать, какой рукой писаны эти письма: мужской или женской?

— Женской. И ставлю пятьдесятъ противъ одного, что писавшая ихъ настоящая леди: буквы очень наклонныя, и буква н кончается длиннымъ торопливымъ росчеркомъ.

Впродолженіе этого разговора мистеръ Гуппи кусалъ ногти большихъ пальцевъ то на той, то на другой рук, мняя палецъ каждый разъ, какъ мнялъ положеніе ногъ, онъ хотлъ сдлать это и теперь, но вдругъ его вниманіе сосредоточивается на рукав сюртука и онъ съ ужасомъ принимается его разглядывать.

— Тони, что происходитъ сегодня въ этомъ дом? Не загорлось ли въ труб?

— Загорлось въ труб?!

— Взгляните, сколько сажи! Взгляните сюда на мою руку и на столъ! Посмотрите, какъ она впиталась въ матерію: и не сдуешь, и пачкаетъ, точно черное сало.

Въ нмомъ изумленіи смотрятъ они другъ на друга, Тони выходитъ на лстницу, прислушивается, взбирается наверхъ, сходитъ внизъ, по все спокойно, и, возвратившись назадъ, онъ повторяетъ мистеру Гуппи замчаніе, сказанное имъ недавно мистеру Снегсби, относительно котлетъ, которыя жарятся въ ‘Солнечномъ Герб’. Они садятся у огня, очень близко другъ къ другу, прислонившись къ другому краю стола, мистеръ Гуппи все еще съ невыразимымъ отвращеніемъ разсматриваетъ свой рукавъ, возобновляя прерванный разговоръ:

— Такъ это тогда старикъ сообщилъ вамъ, что взялъ письма изъ чемодана своего умершаго жильца?

Тони, трусливо поглаживая свои бакенбарды, отвчаетъ:

— Да, тогда. Тогда-то я и черкнулъ записочку своему дорогому другу, высокоуважаемому Вилльяму Гуппи, увдомляя его о назначенномъ на эту ночь свиданіи и не совтуя ему приходить рано, потому что старый чортъ Крукъ топкая бестія.

Развязный тонъ свтскаго молодого человка, свойственный мистеру Упилю, сегодня какъ-то ему не дается, онъ забылъ даже о своихъ банкенбардахъ и, повидимому, опять становится жертвой страха, посл того какъ подозрительно оглянулся назадъ.

— Вы должны, принести эти письма въ свою комнату, чтобъ прочесть и вникнуть въ ихъ содержаніе, а потомъ разсказать ему, — такой кажется былъ у васъ уговоръ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи, кусая отъ безпокойства ноготь большого пальца.

— Говорите тише. Да, мы такъ съ нимъ условились.

— Я сказалъ вамъ, Тони, какъ…

— Говорить вамъ — тише! прерываетъ его опять Тони.

Мистеръ Гуппи киваетъ своей умной головой, придвигается еще ближе и понижаетъ голосъ до шепота.

— Я сказалъ вамъ, какъ поступить. Первое: надо приготовить другую, совершенно такую же связку, такъ что, еслибъ старикъ потребовалъ письма въ то время, какъ они будутъ у меня, вы могли бы дать ему эту связку.

— Врне всего, что онъ откроетъ подлогъ при первомъ взгляд на связку, это въ пятьсотъ разъ вроятне при такихъ дьявольскихъ глазахъ, какъ у него.

— Тогда мы сбросимъ маску: письма не принадлежатъ ему и никогда не принадлежали, вы, узнавъ это, передали ихъ мн, своему другу юристу — для безопасности. Въ крайности, если онъ этого потребуетъ, письма вдь будутъ цлы и мы всегда можемъ ему вернуть.

— И — да, нершительно допускаетъ мистеръ Уивль.

— Тони, какъ вы это говорите! Ужъ не сомнваетесь ли вы въ Вилльям Гуппи? Не подозрваете ли меня въ какомъ нибудь зломъ умысл?

— Вилльямъ! мои подозрнія не заходятъ за предлы того,что я знаю, торжественно отвчаетъ мистеръ Уивль.

— А что вы знаете? настаиваетъ мистеръ Гуппи, невольно возвышая голосъ. Но Тони еще разъ предостерегаетъ его:— ‘говорите тише!’ и беззвучно шевеля губами, мистеръ Гуппи повторяетъ свой вопросъ.

— Я знаю три вещи. Во первыхъ то, что мы тутъ съ вами шепчемся и секретничаемъ, какъ пара заговорщиковъ.

— Ну, такъ чтожъ! При другомъ образ дйствій мы оказались бы парой дураковъ, ибо это единственный путь обдлать то, что намъ надо. Второе?

— Второе — мн непонятно, какая намъ будетъ прибыль отъ всего этого?

Мистеръ Гуппи обращаетъ глаза къ портрету леди Дэдлокъ и отвчаетъ:

— Я просилъ васъ, Тони, слпо положиться въ этомъ на честь вашего друга, не говоря уже о томъ, что дльце это сослужитъ службу, какъ я разсчитываю, вашему другу въ отношеніи тхъ струнъ человческой души, которыя… которыхъ не слдуетъ затрогивать пока,— вашъ другъ не дуракъ и знаетъ, что длаетъ. Что это такое?

— Это бьетъ одиннадцать въ Собор Св. Павла. Прислушайтесь: сейчасъ раздастся звонъ башенныхъ часовъ по всему Сити.

Друзья сидятъ молча, прислушиваясь къ металлическому звону, который раздается на разныхъ башняхъ, ближнихъ и дальнихъ, высокихъ и низкихъ, и звучитъ на самые разнообразныя тоны. Когда наконецъ замираетъ послдній ударъ, наступившая тишина кажется еще таинственне. Обыкновеннымъ послдствіемъ разговора шепотомъ является одно непріятное ощущеніе: въ окружающей атмосфер молчанія чудится странный трескъ и шорохъ, шелестъ отъ рянія безплотныхъ одеждъ, какіе-то таинственные шаги, отъ которыхъ не остается слдовъ ни на песк морскомъ, ни на свжемъ снгу. Такое ощущеніе является теперь у обоихъ друзей, имъ кажется, что воздухъ наполненъ призраками, и оба, точно по уговору, разомъ оборачиваются посмотрть, заперта ли дверь.

— Ну, Тони? говоритъ мистеръ Гуппи, придвигаясь поближе къ огню и неизмнно продолжая грызть свой ноготь.— А третье-то что же?

— То, что далеко не пріятная вещь составлять заговоры противъ покойника въ комнат, гд онъ умеръ, особенно если и самъ живешь въ той же комнат.

Противъ него мы не составляемъ никакого заговора.

— Можетъ быть, но все-таки это мн не нравится. Поживите-ка здсь сами, посмотримъ, что вы скажете.

— А относительно того, что онъ умеръ въ этой комнат, говоритъ, обходя вопросъ, мистеръ Гуппи,— такъ въ каждой почти въ комнат кто нибудь да умеръ.

— Да, но въ другихъ комнатахъ мертвецовъ оставляютъ въ поко и… и они оставляютъ васъ въ поко! отвчаетъ Тони.

Они глядятъ другъ на друга. Мистеръ Гуппи высказываетъ торопливое замчаніе, что своимъ заговоромъ они, — онъ въ этомъ увренъ,— оказываютъ услугу покойнику. Мистеръ Уивль проходитъ это замчаніе глубокимъ молчаніемъ и такъ неожиданно принимается мшать огонь, что мистеръ Гуппи вздрагиваетъ, какъ будто тотъ запускаетъ щипцы не въ каминъ, а въ его собственное сердце.

— Тьфу! Этой отвратительной сажи, кажется, стало еще больше! говоритъ мистеръ Гуппи.— Откроемъ окно и впустимъ немного воздуху, здсь смертельная духота.

Они подымаютъ раму и высовываются изъ окна, противоположные дома стоятъ такъ близко, что совсмъ загораживаютъ небо, но огоньки, мелькающіе тамъ и сямъ въ засаленныхъ окнахъ, и отдаленный стукъ экипажей доказываютъ, что тамъ есть люди и движеніе, поэтому друзья начинаютъ чувствовать себя лучше. Мистеръ Гуппи постукиваетъ пальцами по подоконнику и опять принимается шептать.

— Кстати, Тони, не забудьте, что я не посвящалъ въ это дло старикашку Смольвида (мистеръ Гуппи разуметъ подъ этой кличкой мистера Смольвида), его ддъ тонкая бестія. И вся семейка пронюхала бы объ этомъ,

— Не бойтесь, не забуду, я обо всемъ помню.

— Какъ вы думаете, начинаетъ опять мистеръ Гуппи,— правда ли, что у Крука есть другія важныя бумаги, какъ онъ хвастался вамъ, когда между вами завязалась эта дружба?

Тони качаетъ головой.

— Не знаю. Понятія не имю. Если намъ удастся кончить это дло, не возбудивъ подозрній, мн будетъ легче разузнать объ этомъ. Теперь же, когда я не видалъ этихъ бумагъ, что я могу о нихъ знать, когда онъ и самъ не знаетъ? Старикъ выудитъ оттуда какое нибудь слово и напишетъ мломъ на стн или на стол, и спрашиваетъ, что оно значитъ, но легко можетъ быть, что весь его архивъ, съ начала до конца, состоитъ изъ негодныхъ бумагъ, которыя онъ скупалъ Богъ всть зачмъ. То, что онъ владетъ важными бумагами — пунктъ его помшательства, чтобъ прочесть ихъ, онъ учится читать цлую четверть вка — такъ по крайней мр онъ мн говорилъ.

— Вопросъ въ томъ, какъ эта мысль пришла ему въ голову? вопрошаетъ посл нкотораго размышленія мистеръ Гуппи, прищуривъ одинъ глазъ.— Быть можетъ, онъ нашелъ эти бумаги въ какой нибудь купленной вещи, запрятанными въ такое мсто, гд нельзя было подозрвать ихъ присутствія, и изъ этого вывелъ своей хитрой башкой, что они имютъ большую цнность.

— А можетъ быть ему подсунули эти бумаги, увривъ, что он очень цнны, или, можетъ быть, онъ помшался на этомъ отъ разныхъ причинъ: отъ того, что постоянно возится со всякимъ хламомъ, отъ того, что болтается въ Канцлерскомъ суд и вчно слышитъ толки о всевозможныхъ документахъ, замчаетъ мистеръ Уивль.

Мистеръ Гуппи киваетъ головой, взвшивая про себя возможность всхъ этихъ предположеній, и, сидя на подоконник, продолжаетъ въ задумчивости постукивать по немъ пальцами, но вдругъ поспшно отдергиваетъ руку.

— Ахъ, чортъ, что это такое? Взгляните на мои пальцы!

Его пальцы выпачканы какою-то густою желтою жидкостью, отвратительнаго запаха, отвратительною на видъ и на ощупь: это какое-то тошнотворное масло, возбуждающее невольное отвращеніе. Оба вздрагиваютъ.

— Что это такое! Вы выливали что нибудь за окно?

— Выливалъ что нибудь за окно? Ничего, клянусь вамъ! Ничего, съ тхъ поръ, какъ живу здсь! кричитъ мистеръ Уивль.

— Однако же взгляните сюда!

Когда къ окну подносятъ свчу, видно, какъ густая жидкость медленно просачивается изъ угла рамы, стекаетъ внизъ и образуетъ вонючую лужицу.

— Ужасный домъ! восклицаетъ мистеръ Гуппи, запирая окно.— Дайте мн поскоре воды, или я отрублю себ руку.

Онъ моетъ руки, третъ, скребетъ, нюхаетъ и опять моетъ, такъ долго, что, когда кончаетъ эту операцію и, выпивъ стаканъ водки, становится передъ каминомъ, бьетъ двнадцать въ собор св. Павла, и вслдъ за тмъ начинаютъ бить вс другіе башенные часы, и во мрак ночи съ разныхъ высотъ и на разные тоны протяжно несутся звонкіе удары.

— Вотъ, наконецъ, назначенный часъ. Идти?

Мистеръ Гуппи киваетъ головой и даетъ другу подзатыльникъ ‘на счастье’, но не той рукой, которая была запачкана, а лвой. Мистеръ Уивль уходитъ, а мистеръ Гуппи располагается у камина и старается заглушить свое нетерпніе, убждая себя, что ждать придется долго. По черезъ какую нибудь минуту на лстниц раздается скрипъ шаговъ и Топи опрометью вбгаетъ въ комнату.

— Ужъ получили?

— Получилъ, какже! Старика нтъ!

Мистеръ Уивль въ такомъ переполох, что мистеръ Гуппи пугается въ свою очередь и бросается къ нему съ громкимъ восклицаніемъ:

— Что случилось?

— Я никакъ не могъ добиться, чтобъ онъ услышалъ мой стукъ, отворяю потихоньку дверь и заглядываю… Тамъ такой же запахъ гари, та же сажа и то же вонючее масло, а старика нтъ!

Послднія слова вырываются у мистера Уивля какимъ-то стономъ.

Мистеръ Гуппи беретъ свчу, и оба, полумертвые отъ страха, отправляются внизъ, держась за руки. Толкаютъ дверь и входятъ въ комнатку за лавкой. У самаго порога — кошка, она вся ощетинилась, но шипитъ не на нихъ, а на что-то, лежащее у камина. Комната полна какимъ-то удушливымъ дымомъ, хотя въ комнат чуть тлетъ слабый огонекъ, стны и потолокъ покрыты какой-то жирной копотью. Все на своихъ обычныхъ мстахъ: и стулья, и столъ, и бутылка на стол, которая неизмнно тутъ присутствуетъ. На спинк стула виситъ мховая шапка и пальто старика.

Указывая своему другу на вс эти предметы дрожащимъ пальцемъ, мистеръ Уивль шепчетъ:

— Посмотрите: все, какъ я вамъ говорилъ. Когда я его видлъ въ послдній разъ, онъ снялъ шапку, вынулъ изъ нея маленькую связку писемъ, повсилъ пальто, и, когда я выходилъ, онъ стоялъ, перелистывая письма какъ разъ на томъ мст,— вонъ тамъ, гд теперь лежитъ на полу эта черноватая кучка.

Не повсился ли онъ? Оба подымаютъ глаза къ потолку?— Нтъ.

— Посмотрите, шепчетъ Тони.— Вонъ тамъ на полу, возл ножки стула валяется грязный шнурокъ, какими связываютъ перья въ пучки. Этимъ шнуркомъ были обвязаны письма, передъ тмъ, какъ начать ихъ перелистывать, онъ медленно развязалъ шнурокъ и, искоса поглядывая на меня со своей хитрой усмшкой, бросилъ его сюда. Я замтилъ тогда, куда онъ упалъ.

— Что съ кошкой? Обратите на нее вниманіе! говоритъ мистеръ Гуппи.

— Взбсилась. И не мудрено въ такомъ дьявольскомъ мст!

Они подвигаются впередъ, осторожно осматриваясь. Кошка остается тамъ, гд ее нашли, оскалившись на какой-то предметъ, лежащій между двухъ стульевъ у камина.

— Что тутъ такое? Посвтите.

Тутъ обгорлъ небольшой кусокъ пола, тутъ испепелившаяся связка сожженныхъ бумагъ, пропитанныхъ чмъ-то жирнымъ, тутъ… что это: остатки обгорлаго полна, покрытые блымъ пепломъ, или угли? О, ужасъ! Это онъ! Эта куча золы, отъ которой они стремглавъ бгутъ на улицу, уронивъ свчу, толкая и сваливая съ ногъ другъ друга,— это всё, что осталось отъ Крука!

— Караулъ! Помогите! Сюда, поскоре!

Сбгается огромная толпа, но помочь никто не можетъ. Лордъ-канцлеръ, врный и въ послднемъ акт своему титулу, умеръ смертью, подобающей канцлерамъ всхъ судовъ и властямъ всякихъ наименованій, начальствующимъ въ такихъ мстахъ, гд подъ личиной правосудія царитъ несправедливость.

Называйте эту смерть, какъ вамъ заблагоразсудится, приписывайте ее кому хотите, говорите, что ее можно бы предупредить такъ или иначе, — она все таки остается смертью, происходящей отъ испорченныхъ соковъ пропитаннаго алкоголемъ тла, смертью отъ самовозгаранія, и ни какой другой изъ всхъ смертей, отъ которыхъ сходятъ въ могилу {Примчаніе: По поводу смерти Крука, Диккенсъ въ предисловіи къ Холодному дому говоритъ слдующее:

‘Многіе отрицаютъ возможность смерти отъ самовозгаранія, посл того, какъ ота глава появилась въ печати, мой добрый другъ мистеръ Льюисъ, предполагая, что такая смерть опровергнута всми авторитетами пауки (впослдствіи онъ убдился въ своемъ заблужденіи), напечаталъ нсколько талантливыхъ писемъ ко мн, въ которыхъ доказывалась невозможность самовозгаранія. Нтъ надобности говорить, что, печатая эту главу, я не вводилъ читателей въ заблужденіе ни преднамренно, ни по небрежности, и, прежде чмъ взяться за описаніе смерти Крука, позаботился изслдовать этотъ предметъ. Въ печати извстпо около 30 описаній подобныхъ случаевъ, изъ нихъ самый замчательный — смерть графини Корнеліи де-Боли Цезенатъ, тщательно изслдованный и списанный Джузеппе Бьянчини, довольно извстнымъ ученымъ литераторомъ того времени, опубликовавшимъ свой отчетъ въ 1731 году въ Верон. Обстоятельства, сопровождавшія этотъ случай, установлены съ полной точностью, ими я и воспользовался для описанія смерти Крука. Другой замчательный примръ былъ въ Реймс 6-ю годами раньше, о немъ повствуетъ Ле-Ка, одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ французскихъ врачей.

Жертвой этого случая была женщина, мужа которой несправедливо обвинили въ ея убійств, но посл аппеляціи его оправдали, такъ какъ было доказано съ полной очевидностью, что она умерла отъ самовозгаранія.

Не считаю нужнымъ прибавлять что либо къ этимъ фактамъ и къ ссылкамъ на т авторитеты, которые читатель найдетъ на страницахъ печатнымъ отчетовъ и наблюденій извстныхъ медицинскихъ профессоровъ, французскихъ, англійскихъ, шотландскихъ, новйшаго времени.}.

ГЛАВА II.
Конкурренты.

Присутствовавшіе на коронерскомъ слдствіи въ ‘Солнечномъ Герб’ два джентльмена, коихъ обшлага и пуговицы не говорятъ въ пользу ихъ аккуратности, явились опять въ предлы этой мирной обители, они нагрянули изумительно скоро, — правду говоря, за ними сбгалъ ‘дятельный и расторопный’ сторожъ, — переспросили весь околотокъ и, засвъ въ зал ‘Солнечнаго Герба’, принялись за работу: легкое перо ихъ такъ и летаетъ по тончайшей бумаг. Они пишутъ, что вчера, около полуночи, мстность прилегающая къ Ченсери-Лэну, была потрясена слдующимъ необычайнымъ открытіемъ. Безъ сомннія, читатели помнятъ, — продолжаютъ они — то тяжелое впечатлніе, которое нсколько времени тому назадъ произвелъ на публику таинственный случай смерти отъ опіума, происшедшій въ первомъ этаж дома, гд помщается магазинъ тряпья, бутылокъ и корабельныхъ принадлежностей, содержимый чрезвычайно эксцентрическимъ старикомъ, отъявленнымъ пьяницей, по имени Крукомъ. По замчательному совпаденію, Крукъ былъ допрашиваемъ на слдствіи, которое, какъ вроятно помнятъ, происходило въ ‘Солнечномъ Герб’, превосходно содержимой таверн, непосредственно примыкающей съ западной стороны къ упомянутому помщенію и состоящей въ завдываніи вполн почтеннаго трактирщика, Джемса Джоржа Богсби.

Дале разсказывается, какъ можно многословне, что обитателями той мстности, въ которой произошелъ трагическій случай, составляющій предметъ настоящей статьи, былъ замченъ вчера вечеромъ впродолженіи нсколькихъ часовъ какой-то особенный запахъ. До какой степени одно время усилился этотъ запахъ, можно судить по тому замчанію, которое мистеръ Свайльсъ, комическій пвецъ, ангажированный мистеромъ Д. Д. Богсби, сообщилъ нашему репортеру, это замчаніе сдлано было мистеромъ Свайльсомъ миссъ М. Мельвильсонъ, леди, претендующей, не безъ основанія, на музыкальный талантъ и также приглашенной мистеромъ Д. Д. Богсби принять участіе въ ряду концертовъ, извстныхъ подъ именемъ Музыкальныхъ собраній или музыкальныхъ митинговъ, которые происходить въ ‘Солнечномъ Герб’ подъ управленіемъ Д. Д. Богсби, согласно постановленію Георга П. Мистеръ Свайльсъ сказалъ ей, что дурное состояніе атмосферы въ этотъ вечеръ причинило серьезный вредъ его голосу,— подлинное его выраженіе было: ‘Я сегодня все равно, что опорожненный почтовый ящикъ: у меня нтъ ни единой ноты’.

Дале говорится, какъ замчаніе мистера Свайльса было цликомъ подтверждено двумя почтенными замужними женщинами, проживающими въ томъ же квартал: мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ, обими было замчено зловоніе, которое по ихъ мннію распространялось изъ помщенія, занимаемаго мистеромъ Крукомъ, погибшимъ ужасною смертью.

Все это и многое другое излагаютъ тутъ же на мст два джентльмена, составившіе при настоящей печальной катастроф полюбовное товарищество, а юное населеніе квартала, повскакавъ съ постелей, карабкается на окно ‘Солнечнаго Герба’, чтобы взглянуть хоть на макушки репортерскихъ головъ.

Взрослые такъ же, какъ и мелюзга, не спятъ эту ночь и, напяливъ на себя что попало, толкутся вокругъ злополучнаго дома, который не сходитъ у нихъ съ языка. Миссъ Флайтъ храбро извлекли изъ ея комнаты, какъ будто та была уже объята пламенемъ, и пристроили вмст съ постелью въ ‘Солнечномъ Герб’. Это почтенное заведеніе всю ночь на пролетъ не гаситъ газовыхъ рожковъ и не запираетъ дверей, потому что общественныя волненія какого бы то ни было рода благопріятствуютъ его операціямъ, заставляя населеніе нуждаться въ подкрпленіи силъ. Съ самаго дня коронерскаго дознанія не уничтожалось здсь такого количества водки съ водой и подкрпляющихъ закусокъ съ чеснокомъ. Когда мальчикъ подручный услышалъ о происшествіи, то немедленно засучилъ рукава до самыхъ плечъ и сказалъ: ‘Будетъ намъ работа!’ При первомъ крик о помощи юный Пиперъ помчался за пожарными и торжественно вернулся, помщаясь на верху бранспойта, среди пожарныхъ касокъ и факеловъ, и держась изо всхъ силъ, чтобъ не выскочить на галоп. Посл тщательнаго изслдованія всхъ трещинъ и щелей, одна каска остается и медленно прохаживается по улиц въ обществ двухъ полисменовъ, которые приставлены сторожить домъ. Каждый обыватель, свободно располагающій шестипенсовикомъ, испытываетъ непреодолимое желаніе выразить этому тріо свое сочувствіе въ вид какого нибудь жидкаго угощенія.

Мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи помщаются у стойки, и чтобъ побудить ихъ остаться, ‘Солнечный Гербъ’ готовъ предложить къ ихъ услугамъ все, что содержится за стойкой.

— Теперь не въ такое тремя, чтобъ трястись надъ деньгами, говоритъ мистеръ Богсби, хотя при этомъ очень внимательно слдитъ за тми, которыя протекаютъ въ его конторку:— приказывайте, джентльмены, и къ вашимъ услугамъ все, что вамъ будетъ угодно потребовать!

По этому приглашенію друзья, особенно мистеръ Уивль, требуютъ столько, что наконецъ уже затрудняются отдать себ ясный отчетъ, что именно они требуютъ. Всмъ вновь прибывшимъ они разсказываютъ съ разными варіаціями о томъ, что они длали эту ночь, что говорили, что думали, что видли.

Между тмъ то тотъ, то другой изъ полисменовъ мелькаетъ у дверей и, пріотворивъ одну половинку на длину вытянутой руки, заглядываетъ изъ наружнаго мрака внутрь заведенія, не потому, чтобы онъ имлъ какія либо подозрнія, а просто такъ, чтобъ знать на всякій случай, что тамъ длается.

Ночь медленно протекаетъ среди этихъ событій и застаетъ обывателей квартала не въ постели, а на ногахъ, несмотря на неурочное время, вс угощаютъ или сами угощаются и ведутъ себя какъ люди, неожиданно получившіе наслдство. Но вотъ ночь удаляется тяжелой стопою, фонарщикъ начинаетъ свой обходъ и уничтожаетъ свтлыя верхушки фонарей, точно исполнитель повелній какого нибудь деспота, отскающій головы, пытавшіяся разсять царящій въ стран мракъ. Такъ или иначе, по наступаетъ день.

И день, даже лондонскій день, различаетъ своимъ тусклымъ окомъ, что весь кварталъ бодрствовалъ цлую ночь: не только головы спящихъ, лежащія на столахъ, и ноги покоящіяся на жесткомъ полу вмсто постели, но даже кирпично-известковая физіономія самого квартала кажется измученной и усталой. Теперь пробудилось уже населеніе окрестностей и, узнавъ о происшествіи, сбгается отовсюду полуодтое, запыхавшееся и пристаетъ ко всмъ съ разспросами о случившемся. Два полисмена и каска, боле безстрастные по наружности чмъ остальные, должны порядкомъ поработать, охраняя дверь злолополучнаго дома.

— Боже милостивый, джентльмены! Что я слышу! говоритъ, прибгая въ попыхахъ мистеръ Снегсби.

— Да, правда, отвчаетъ ему одинъ полисменъ.— Вышелъ казусъ, можно сказать. Проходите, проходите!

— Боже милостивый, джентльмены, продолжаетъ мистеръ Снегсби, подавшись немного назадъ:— Я былъ у этой двери прошлою ночью между десятью и одиннадцатью и разговаривалъ съ молодымъ жильцомъ.

— Да? Въ такомъ случа вы можете найти молодого человка въ слдующемъ дом, говоритъ полисменъ.— Проходите, проходите!

— Надюсь, онъ не раненъ? спрашиваетъ мистеръ Снегсби.

— Раненъ, нтъ?— съ какой стати?

Мистеръ Снегсби, совершенно неспособный отвтить не только на этотъ, но и на всякій другой вопросъ направляется къ ‘Солнечному Гербу’ и находитъ мистера Уивля поникшимъ въ изнеможеніи надъ чашкой чая съ гренками, съ лицомъ, истощеннымъ волненіями и окруженнымъ облаками табачнаго дыма.

— Ахъ, и мистеръ Гуппи здсь? восклицаетъ мистеръ Снегсби.— Господи помилуй, во истину во всемъ этомъ виденъ перстъ Провиднія! Моя жен… Даръ слова покидаетъ мистера Снегсби, ибо онъ видитъ, что дама, которую онъ собирался назвать, вошла въ залу ‘Солнечнаго Герба’, несмотря на ранній часъ дня и, остановившись у пивной бочки, устремила на него такой укоризненный взглядъ, что языкъ его прилипъ къ гортани.

— Дорогая моя, лепечетъ онъ, когда языкъ его наконецъ развязался:— не хочешь ли спросить чего нибудь? Не хочешь ли, напримръ,— будемъ говори,ь прямо,— выпить капельку грогу?

— Нтъ.

— Милочка моя, ты знаешь этихъ двухъ джентльменовъ?

— Да! отвчаетъ мистрисъ Снегсби не сводя глазъ съ супруга и совершенно игнорируя двухъ остальныхъ. Бдный мистеръ Снегсби не можетъ выносить подобнаго обращенія и. взявъ супругу за руку, отводитъ ее въ сторону къ сосдней бочк.

— Дорогая женушка, почему ты такъ на меня смотришь? Пожалуйста, умоляю тебя, не смотри на меня такъ.

— Разв я могу передлать свои глаза? да если бы и могла не желала бы.

Мистеръ Снегсби говоритъ:— Неужели? кашляетъ умиротворяющимъ образомъ и нсколько времени пребываетъ въ раздумьи, потомъ кашляетъ уже смущенно и, доведенный до крайней степени замшательства пристальнымъ взглядомъ жены, произноситъ:— Да, это ужасная тайна, душенька!

— Это ужасная тайна! повторяетъ мистрисъ Снегсби, потрясая головой.

— Милая женушка, продолжаетъ мистеръ Снегсби жалобнымъ голосомъ.— Ради всего святого не говори со мною съ этимъ горькимъ выраженіемъ и не смотри на меня такимъ испытующимъ взоромъ. Умоляю, заклинаю тебя! Ради самого Создателя! Ужъ не подозрваешь ли ты, что я хочу предать кого нибудь самосожиганію?

— Объ этомъ я ничего не могу сказать.

Мистеръ Снегсби, наскоро взвсивъ свое несчастное положеніе, видитъ, что онъ тоже ничего не можетъ сказать, ибо не можетъ положительно отрицать свое соучастіе въ прискорбномъ происшествіи, онъ принималъ участіе,— въ чемъ, и самъ не знаетъ и запутанъ въ какую-то тайну, и возможно, что,— не вдая того,— замшанъ какимъ нибудь образомъ и въ настоящей катастроф. Мистеръ Снегсби трусливо отираетъ лобъ платкомъ и тяжело вздыхаетъ.

— Жизнь моя! говоритъ несчастный:— позволь мн спросить, зачмъ ты, такая щепетильная и осмотрительная въ своихъ поступкахъ, явилась въ ранній часъ утра въ винный погребокъ?

— А зачмъ вы явились сюда? спрашиваетъ въ свою очередь мистрисъ Снегсби.

Дорогая моя, я пришелъ только чтобъ разузнать объ этомъ приключеніи съ почтеннымъ старикомъ, который… сгорлъ. Мистеръ Снегсби длаетъ паузу, чтобъ подавить тяжелый вздохъ:— Потомъ за завтракомъ я разсказалъ бы теб…

— Да, вы разсказали бы,— вдь вы мн все разсказываете, мистеръ Снегсби!

— Все! Жен…

Мистрисъ Снегсби смотритъ съ мрачной улыбкой, какъ ростетъ смущеніе ея мужа, наконецъ говорить:

— Я была бы очень довольна, если бы вы соблаговолили вернуться со мною домой. Полагаю, мистеръ Снегсби, что тамъ вы въ большей безопасности, чмъ гд бы то ни было.

— Душенька, я… конечно я могу пойти, разумется… Я готовъ идти съ тобою.

Мистеръ Снегсби обводитъ растеряннымъ взглядомъ буфетную стойку, желаетъ мистеру Уивлю и мистеру Гуппи добраго утра, выражаетъ свое удовольствіе видть ихъ цлыми и невредимыми и выходить вслдъ за супругой изъ ‘Солнечнаго Герба’. Вслдствіе упорства, съ какимъ смотритъ на него весь этотъ день мистрисъ Снегсби, его подозрнія относительно того, не отвтственъ-ли онъ какими-то необъяснимыми путями въ печальной катастроф, о которой говоритъ весь околодокъ, переходитъ въ увренность. Внутреннія страданія мистера Снегсби такъ велики, что у него даже блуждаетъ смутная мысль, не отдаться-ли ему въ руки правосудія, чтобъ, если онъ невиненъ, его оправдали, а если виновенъ, наказали по всей строгости законовъ.

Окончивъ завтракъ, мистеръ Гуппи и мистеръ Уивль направляютъ стопы свои въ Линкольнъ-Иннъ, чтобы погулять въ сквер и, насколько возможно, разсять этой прогулкой мрачную паутину, которая заволакиваетъ ихъ умственныя способности.

— Тони, теперь самая благопріятная минута поговорить о томъ, что необходимо выяснить немедля, говоритъ мистеръ Гуппи посл того, какъ они молча обошли скверъ съ четырехъ сторонъ.

— Вотъ что я скажу вамъ, Вилльямъ Гуппи! отвчаетъ мистеръ Уивль, обращая на пріятеля зврскій взглядъ.— Если опять заговоръ, лучше и не заикайтесь. Довольно съ меня, не хочу больше участвовать въ заговорахъ. Скоро мы сами взлетимъ на воздухъ отъ вашихъ минъ.

Это возраженіе до такой степени непріятно мистеру Гуппи, что его голосъ дрожитъ, когда онъ отвчаетъ нравоучительнымъ тономъ:

— Я думалъ, Тони, что пережитое нами въ прошлую ночь послужитъ вамъ урокомъ никогда боле не вдаваться въ личности.

На это мистеръ Уивль отвтствуетъ:

— Я думалъ, Вилльямъ, что это послужитъ вамъ урокомъ никогда боле не пускаться въ заговоры.

Тогда мистеръ Гуппи спрашиваетъ:

— Кто пускается въ заговоры?

— Вы, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ.

— Нтъ! возражаетъ мистеръ Гуппи.

— Да, вы! настаиваетъ мистеръ Джоблингъ.

— Кто это говоритъ? спрашиваетъ мистеръ Гуппи.

— Я говорю, отвчаетъ мистеръ Джоблингъ.

Тогда мистеръ Гуппи возражаетъ:— Ахъ, неужели?

На что мистеръ Джоблингъ отвчаетъ:— Да, въ самомъ дл.

Оба разгорячились, и нкоторое время ходятъ молча, чтобъ охладить свой пылъ.

— Тони! говоритъ наконецъ мистеръ Гуппи.— Если-бъ вы выслушали своего друга, вмсто того чтобъ набрасываться на него, то не впали-бы въ такую ошибку. Но, какъ человкъ вспыльчиваго характера, вы не въ состояніи размышлять. Владя всмъ, что чаруетъ глазъ…

— Къ чорту глаза! быстро прерываетъ мистеръ Уивль.— Говорите прямо то, что хотите сказать.

Мистеръ Гуппи убждается, что его другъ въ мрачномъ и прозаическомъ настроеніи, и только тонъ незаслуженный обиды, которымъ онъ продолжаетъ свою рчь, выдаетъ оскорбленныя его чувства.

— Тони, когда я упомянулъ объ обстоятельств, которое мы должны выяснить какъ можно скоре, я былъ далекъ отъ самаго невиннаго заговора. Вы знаете, что въ судебной практик напередъ обсуждаютъ, какіе факты будутъ показаны свидтелями, желательно или нтъ, чтобы и мы знали, какіе факты намъ показывать на слдствіи, которое будетъ произведено по поводу смерти несчастнаго стараго скря… джентльмена? (Мистеръ Гуппи хотлъ сказать скряги, но спохватился, что слово джентльменъ боле приличествуетъ обстоятельствамъ).

— Какіе факты? Да просто факты!

— Факты, касающіеся слдствія, то есть, — и мистеръ Гуппи перечисляетъ ихъ по пальцамъ:— что именно мы знали о его привычкахъ, когда видли его въ послдній разъ, въ какомъ положеніи онъ тогда находился, открытіе, которое мы сдлали, и какъ его сдлали.

— Да, это факты, говоритъ мистеръ Уивль.

— Мы сдлали открытіе вслдствіе того, что старикъ по своей эксцентричности назначилъ вамъ прійти ровно въ полночь, чтобъ вы прочли ему какую-то бумагу, — какъ вы и раньше часто длали, ибо самъ онъ не умлъ читать. Я проводилъ этотъ вечеръ у васъ, вы позвали меня внизъ и т. д. Вроятно, вы согласитесь, что на слдствіи, которое производится только объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ смерть человка, нтъ никакой необходимости докладывать о томъ, что выходитъ за предлы этихъ фактовъ.

— Да, я полагаю, что необходимости нтъ.

— Надюсь, что это не заговоръ? говоритъ оскорбленный мистеръ Гуппи.

— Если вы не имли въ виду ничего другого, отвчаетъ ему мистеръ Уивль,— я беру назадъ свое замчаніе.

— Теперь, Тони, говоритъ мистеръ Гуппи, взявъ его опять подъ руку и возобновляя прогулку медленнымъ шагомъ,— въ качеств вашего друга мн хотлось бы знать, думаете-ли вы все-таки о громадныхъ преимуществахъ, которыя передъ вами откроются, если вы будете продолжать жить на этой квартир?

— Что вы хотите сказать? спрашиваетъ Тони, останавливаясь.

— Думаете-ли вы о громадныхъ преимуществахъ, которыя передъ вами откроются, если вы останетесь жить на этой квартир?

— На этой квартир? Тамъ? спрашиваетъ мистеръ Уивль, указывая въ ту сторону, гд находится лавка тряпья и бутылокъ.

Мистеръ Гуппи киваетъ головой.

— Я не останусь тамъ ни одной ночи, хоть вы меня озолотите! говоритъ мистеръ Уивль, вперивъ въ своего друга свирпый взглядъ.

— Вы серьезно говорите?

— Серьезно-ли? Разв похоже, чтобъ я болталъ зря? Да я убжденъ, что иначе не въ состояніи поступитъ, говоритъ мистеръ Уивль съ неподдльной дрожью.

— И такъ возможность, потому что такъ слдуетъ смотрть на этотъ вопросъ, возможность, даже большая вроятность вступить въ обладаніе движимымъ имуществомъ, принадлежавшимъ старому одинокому человку, не имвшему, повидимому, на свт ни одной близкой души, врный случай, который дается вамъ въ руки, узнать истину о хлам, хранившемся у старика, все это не перевшиваетъ въ вашихъ глазахъ впечатлній минувшей ночи,— такъ ли я васъ понимаю? говоритъ раздосадованный мистеръ Гуппи, кусая большой палецъ.

— Разумется не перевшиваетъ. И вы способны такъ хладнокровно настаивать, чтобъ я остался жить тамъ? съ негодованіемъ восклицаетъ мистеръ Уивль.— Перезжайте туда сами!

— Я, Тони? Но вдь раньше я тамъ не жилъ и не могу перехать ни съ того, ни съ сего, тогда какъ вы уже живете тамъ, говоритъ мистеръ Гуппи успокоительнымъ тономъ.

— Милости просимъ, можете располагаться въ моей комнат, какъ дома, отвчалъ ему другъ.

— Значитъ, если я васъ хорошо понялъ, Топи, вы ршительно и окончательно отказываетесь отъ всего?

— Вы говорите сущую истину,— да, отказываюсь, отвчаетъ Тони съ видомъ непоколебимаго убжденія.

Пока они бесдуютъ такимъ образомъ, по скверу катится наемная карета, на козлахъ которой видна огромная шляпа, внутри экипажа, и, слдовательно, мене доступные взорамъ публики, хотя отчетливо видимые для двухъ друзей, такъ какъ карета остановилась очень близко отъ нихъ,— сидятъ мистеръ и мистрисъ Смольвидъ съ внучкой Юдифью.

Во всхъ членахъ этой компаніи замтны торопливость и возбужденіе, когда огромная шляпа, украшающая мистера Смольвида-младшаго, слзла съ козелъ, мистеръ Смольвидъ-старшій высовываетъ голову изъ окна кареты и кричитъ мистеру Гуппи:

— Какъ поживаете, сэръ, какъ поживаете?

— Удивляюсь, зачмъ понадобилось Смолю и всей семейк тащиться сюда въ такой ранній часъ? говоритъ мистеръ Гуппи, кивнувъ своему закадычному другу.

— Дорогой мой сэръ! продолжаетъ кричать ддушка Смольвидъ!— сдлайте одолженіе, будьте вы съ вашимъ другомъ такъ любезны, перенесите меня въ здшнюю харчевню, пока Бартъ съ сестрою снесутъ туда свою бабку. Не потрудитесь-ли вы оказать эту услугу старому человку?

Мистеръ Гуппи смотритъ на своего пріятеля, повторяя вопросительно: ‘Въ здшнюю харчевню?’ и друзья приготовляются нести почтенную ношу въ ‘Солнечный Гербъ’.

— Вотъ теб плата за проздъ! говоритъ патріархъ, свирпо оскалившись и грозя кучеру безсильнымъ кулакомъ.— Попроси-ка у меня еще хоть пенни и я притяну тебя къ суду. Милые молодые люди пожалуйста осторожне со мною. Позвольте мн обнять васъ за шею, я не буду жать очень крпко. О, Господи помилуй! О, мои косточки!

Хорошо, что ‘Солнечный Гербъ’ недалеко, ибо лицо мистера Уивля еще на половин пути принимаетъ такой видъ, точно онъ пораженъ апоплексіей, къ счастію однакожъ эти опасные симптомы осложняются только произнесеніемъ хриплыхъ звуковъ, обличающихъ затрудненное дыханіе, мистеръ Уивль благополучно заканчиваетъ взятую на себя обязанность, и привтливый старый джентльменъ согласно собственному желанію водворенъ въ зал ‘Солнечнаго Герба’.

— Боже мой, стонетъ мистеръ Смольвидъ, еле переводя духъ и оглядываясь по сторонамъ.— Господи помилуй! Ахъ, мои кости и поясница, какъ он поютъ и болятъ. Угомонишься-ли ты, дурья голова! Полно теб топтаться, плясать и подскакивать, ощипаный попугай. Садись!

Это краткое увщаніе вызвано упорствомъ, съ которымъ мистрисъ Смольвидъ, какъ только очутилась въ комнат, начинаетъ сменить ногами и присдать всмъ неодушевленнымъ предметамъ, акомпанируя себ какимъ-то бормотаньемъ и напоминая пляску вдьмъ на шабаш. Вроятно, нервная болзнь бдной старухи и разстройство ея умственныхъ способностей виноваты въ этихъ демонстраціяхъ, въ настоящую минуту он сосредоточены на виндзорскомъ кресл — близнец того, въ которомъ сидитъ ея достойный супругъ, и прерываются только тогда, когда внуки усаживаютъ ее насильно въ это кресло, а тмъ временемъ ея владыка осыпаетъ ее цлымъ потокомъ краснорчивыхъ эпитетовъ, изъ коихъ чаще другихъ повторяется: галка со ‘свинячей’ головой. Наконецъ, обращаясь къ мистеру Гуппи, ддушка Смольвидъ вопрошаетъ:

— Слышали-ли вы, господа, какое здсь случилось несчастіе?

— Слышали ли! Да вдь мы первые его открыли!

— Вы открыли! Вы оба открыли! Бартъ,— они открыли!

Молодые люди смотрятъ во вс глаза на старшаго и младшаго Смольвидовъ, которые осыпаютъ ихъ любезностями.

— Дорогіе друзья мои! хнычетъ ддушка Смольвидъ, протягивая имъ руки.— Тысячу разъ благодарю васъ за то, что взяли на себя печальный трудъ открытія останковъ брата мистрисъ Смольвидъ.

— А? произноситъ мистеръ Гуппи.

— Брата мистрисъ Смольвидъ, дорогой другъ мой, — ея единственнаго родственника. Между нами не было сношеній, — о чемъ мы теперь крайне сожалемъ,— но покойный самъ не хотлъ ихъ поддерживать. Онъ недолюбливалъ насъ: онъ всегда былъ эксцентриченъ, очень эксцентриченъ. На случаи, если не осталось завщанія,— что почти несомннно,— я достану приказъ объ охраненіи имущества. Я пріхалъ взглянуть на имущество,— оно должно быть опечатано, оно должно быть охраняемо. Я пріхалъ взглянуть на имущество! повторяетъ мистеръ Смольвидъ, загребая воздухъ всми десятью пальцами.

— Мн кажется, Смоль, говоритъ неутшный мистеръ Гуппи,— вы могли бы сообщить, что старикъ вамъ дядя.

— Вы оба такъ мало говорили мн о знакомств съ нимъ, что я думалъ сдлать вамъ пріятное, поступая такъ же, отвчаетъ этотъ старый воробей и глаза его блещутъ скрытой радостью.— Къ тому же я не очень-то гордился этимъ родственникомъ.

— Кром того, я полагаю, вамъ безразлично — былъ ли онъ намъ родня, или нтъ! прибавляетъ Юдифь, съ тмъ же злораднымъ блескомъ въ глазахъ.

— Онъ ни разу въ жизни не видлъ меня, замчаетъ Смоль.— Не знаю, какъ бы я могъ представить его вамъ!

— Онъ никогда не поддерживалъ сношеній съ нами, вмшивается въ разговоръ старый джентльменъ,— объ этомъ мы теперь крайне сожалемъ, но я пріхалъ взглянуть на имущество и на бумаги. Наши права доказаны: документы въ рукахъ моего повреннаго. Мистеръ Телькингорнъ изъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдса былъ такъ добръ, что согласился дйствовать въ качеств моего повреннаго, а у него, доложу вамъ, комаръ носу не подточитъ. Крукъ былъ единственный братъ мистрисъ Смольвидъ, у Крука больше не было родныхъ, и у нея нтъ родныхъ кром него. Я говорю о твоемъ брат, старая колотовка, ему было семьдесятъ шесть лтъ.

Мистрисъ Смольвидъ немедленно принимается раскачивать головою и пищать:— Семьдесятъ шесть фунтовъ, семь шиллинговъ и семь пенсовъ, семьдесятъ шесть тысячъ мшковъ съ деньгами, семь тысячъ шестьсотъ милліоновъ пачекъ банковыхъ билетовъ.

— Эй, кто нибудь, дайте мн пивную кружку! кричитъ супругъ въ отчаяніи, безпомощно оглядываясь и не находя возл себя ничего, что могло бы служить метательнымъ снарядомъ.— Подайте мн хоть плевательницу! Сдлайте одолженіе, дайте мн что нибудь твердое, чтобъ я могъ въ нее кинуть! Старая вдьма, собака, ободранная кошка, горластая чертовка!

Тутъ мистеръ Смольвидъ, до послдней степени возбужденный собственнымъ краснорчіемъ, за неимніемъ подъ рукой ничего боле подходящаго, изо всхъ силъ толкаетъ Юдифь на бабку, а самъ валится на спинку кресла, точно пустой мшокъ.

— Встряхните меня, пожалуйста, будьте благодтели! раздается слабый голосъ изъ кучи тряпья, въ которой что-то копошится.— Я пріхалъ взглянуть на имущество. Встряхните меня и кликните полицейскаго, что стоитъ у сосдняго дома, я долженъ съ нимъ объясниться относительно имущества. Мой повренный сейчасъ явится сюда, чтобъ принять охранительныя мры. Ссылка или вислица тому, кто осмлится коснуться имущества!

И пока почтительные внуки подымаютъ и усаживаютъ дда, употребляя обычныя въ такихъ случаяхъ возбуждающія средства въ вид встряхиванья и постукиванья кулакомъ, онъ продолжаетъ повторять, какъ эхо:— Иму… иму… имущества, имущества!

Мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи смотрятъ другъ на друга, первый съ видомъ человка, еще раньше отказавшагося отъ всякихъ притязаній на личную выгоду, второй съ выраженіемъ разочарованія, какъ у человка, который еще питалъ нкоторыя надежды. Но притязанія Смольвидовъ неоспоримы: приходитъ клеркъ мистера Телькингорна, покинувъ свой постъ на скамь у кабинета стряпчаго, и увдомляетъ полицію, что мистеръ Телькингорнъ ручается за то, что у этихъ ближайшихъ родственниковъ имются въ порядк вс доказательства ихъ правъ на наслдство, и что, по истеченіи установленнаго срока и выполненіи всхъ формальностей, они законнымъ образомъ вступятъ во владніе. Такимъ образомъ права мистера Смольвида удостоврены, и онъ допускается выразить свое соболзнованіе визитомъ въ домъ мистера Крука, его вносятъ по лстниц въ опустлую комнату миссъ Флайтъ, и кажется, будто въ ея птичникъ ворвалась отвратительная хищная птица.

Всть о неожиданномъ появленіи наслдника быстро облетаетъ весь околотокъ, поддерживаетъ въ публик интересъ къ событію и благопріятствуетъ процвтанію ‘Солнечнаго Герба’. Мистерисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ полагаютъ, что для молодого человка будетъ тяжелымъ ударомъ, если покойный не сдлалъ завщанія, и находятъ, что наслдники должны бы выдать ему въ утшеніе какой нибудь подарокъ. Юные Пиперъ и Перкинсъ, въ качеств членовъ того неугомоннаго кружка молодежи, который наводить ужасъ на всхъ пшеходовъ Чепсери-Лэна, цлый день сгараютъ и превращаются въ пепелъ то позади водокачальной помпы, то подъ крытыми воротами, откуда вся окрестность оглашается дикими воплями и причитаніями товарищей надъ ихъ останками.

Маленькій Свайльсъ и миссъ М. Мельвильсонъ, чувствуя, что при такихъ чрезвычайныхъ событіяхъ падаетъ грань, отдляющая знаменитостей отъ простыхъ смертныхъ, дружески бесдуютъ съ поклонниками ихъ талантовъ. Мистеръ Богсби докладываетъ публик, что главной новинкой музыкальныхъ собраній на слдующей недл будетъ: Смерть короля, народная псня, исполненная хоромъ, въ которомъ примутъ участіе вс силы трупы. ‘Д. Д. Богсби’ — извщаетъ афиша,— ‘несмотря на значительныя издержки по постановк этого хора, предлагаетъ его публик вслдствіе общаго желанія, выраженнаго высокоуважаемыми постителями, и въ честь недавняго печальнаго событія, которое произвело на всхъ столь сильное впечатлніе’.

Обывателей особенно безпокоитъ одинъ пунктъ, касающійся покойника, а именно: дадутъ ли его гробу надлежащіе размры, несмотря на малый объемъ того, что туда положатъ? Но посл заявленія гробовщика, побывавшаго въ тотъ же день у стойки ‘Солнечнаго Герба’, что ему заказавъ ‘шестифутовой’, волненіе умовъ успокоивается и всми признается, что поведеніе мистера Смольвида длаетъ ему большую честь.

И вн квартала, далеко за предлами его, сильное возбужденіе, люди науки, философы являются взглянуть на мсто происшествія, экипажи высаживаютъ на перекрестк членовъ медицинской профессіи, прибывающихъ съ той же цлью, никогда еще въ этой мстности не слыхано такой массы ученыхъ разсужденій о воспламеняемости газовъ и о фосфористомъ водород. Нкоторые изъ помянутыхъ авторитетовъ, разумется умнйшіе, съ негодованіемъ доказываютъ, что покойникъ не могъ умереть тою смертью, какой умеръ. Другіе авторитеты, для доказательства того, что такая смерть возможна, напоминаютъ первымъ о судебныхъ слдствіяхъ, напечатанныхъ въ шестомъ том философскихъ трактатовъ, объ одной книг, довольно извстной въ англійской судебной медицин, о случившейся въ Италіи смерти графини Корнеліи Боли, подробно изложенной Бьянчини, пребендаріемъ Веронскимъ, авторомъ довольно ученаго труда, извстнымъ въ свое время не за послдняго дурака, о свидтельств господъ Фодеро и Меръ, двухъ дерзкихъ французовъ, осмлившихся изслдовать этотъ предметъ, и наконецъ о подтверждающемъ свидтельств господина Ле-Ка, извстнаго въ свое время французскаго медика, который былъ до того неделикатенъ, что не только жилъ въ дом, гд случилось самовозгараніе, но и -описалъ подробно этотъ случай.

Несмотря на вс эти возраженія, первые авторитеты продолжаютъ смотрть на упрямство, съ которымъ покойный Крукъ избралъ такой путь для переселенія въ лучшій міръ, какъ на ничмъ не смываемую личную обиду.

Чмъ меньше понимаютъ обыватели въ этихъ разсужденіяхъ, тмъ большее получаютъ удовольствіе, но буфету ‘Солнечнаго Герба’ это правится больше всхъ.

Затмъ является художникъ, рисующій иллюстраціи для газетъ, у нихъ заране набросанъ первый планъ съ фигурами, готовый появиться на всякой иллюстраціи, что бы она ни изображала: кораблекрушеніе у береговъ Корнваллиса, смотръ войскамъ въ Гайдъ-Парк или митингъ въ Манчестер. Артистъ, расположившись въ комнат мистрисъ Перкписъ, отнын навки прославленной, набрасываетъ на доск домъ мистера Крука въ натуральную величину и, посл того, какъ былъ допущенъ заглянуть въ дверь роковой комнаты, изображаетъ этотъ апартаментъ въ три четверти мили длиною и пятьдесятъ ярдовъ вышиною, что особенно восхищаетъ населеніе квартала.

Все это время вышеупомянутые два джентльмена мелькаютъ то тутъ, то тамъ, присутствуютъ на ученыхъ диспутахъ, пробираются всюду, слушаютъ все и поминутно ныряютъ въ залу ‘Солнечнаго Герба’, гд ихъ легкое перо летаетъ по тончайшей бумаг.

Наконецъ является коронеръ и производится слдствіе, совершенно такъ, какъ и въ прошлый разъ, съ тою разницей, что на сей разъ коронеръ относится съ особой внимательностью къ разбираемому случаю, какъ изъ ряда вонъ выходящему, и въ частной бесд съ джентльменами, вошедшими въ составъ присяжныхъ, говоритъ имъ:

— Это какой-то несчастный, роковой домъ, джентльмены, бываютъ иногда такія совпаденія, они принадлежатъ къ категоріи тайнъ, превышающихъ человческій разумъ.

Посл чего выступаетъ на сцену шестифутовый предметъ, возбуждая во многихъ изумленіе.

Во всхъ этихъ перипетіяхъ мистеръ Гуппи,— за исключеніемъ того времени, когда даетъ свое свидтельское показаніе, — играетъ самую ничтожную роль: его отгоняютъ, какъ будто онъ ничмъ не отличается отъ прочей публики, онъ можетъ смотрть только съ улицы на таинственный домъ съ горькимъ сознаніемъ, что самъ оттуда изгнанъ, и съ сокрушеніемъ видитъ, какъ мистеръ Смольвидъ замыкаетъ дверь. Но прежде, чмъ кончится вся эта процедура, т. е. до наступленія ночи, слдующей за катастрофой, мистеръ Гуппи долженъ еще сообщить нчто миледи Дэдлокъ.

Поэтому, съ тяжелымъ сердцемъ и съ горькимъ сознаніемъ того, что онъ не сдержалъ слова, молодой человкъ, по имени Гуппи, является около семи часовъ вечера въ городской отель Дэдлоковъ и проситъ доложить о немъ миледи. Меркурій отвчаетъ, что миледи детъ на званный обдъ,— разв онъ не видлъ кареты у подъзда? Да, онъ видлъ карету но все-таки ему надо видть миледи. Меркурій съ радостью, какъ онъ заявляетъ о томъ своему сослуживцу-камердинеру, ‘надавалъ бы тумаковъ’ молодому человку, но данныя ему инструкціи категоричны, и онъ съ угрюмымъ видомъ предлагаетъ мистеру Гуппи подождать въ библіотек.

Итакъ, пока идутъ докладывать, мистеръ Гуппи оставленъ въ огромной, полуосвщенной комнат онъ безпокойно оглядывается по сторонамъ: во всхъ тнистыхъ уголкахъ ему мерещится черная кучка углей, подернутыхъ блымъ пепломъ. Онъ слышитъ какой-то шелестъ, вдругъ это… Нтъ, это не привидніе, а прекрасное существо изъ плоти и крови облеченное въ блестящій нарядъ.

— Прошу прощенья у вашего лордства, смущенно бормочетъ мистеръ Гуппи,— я явился въ такое неудобное время…

— Я сказала вамъ, что вы можете прійти во всякое время. Миледи садится и такъ же, какъ и въ прошлый разъ смотритъ на него въ упоръ.

— Благодарю ваше лордство за вашу привтливость.

— Садитесь, говоритъ миледи, далеко не привтливымъ тономъ.

— Не знаю, стоитъ ли садиться и задерживать ваше лордство: я не принесъ тхъ писемъ, о которыхъ говорилъ, когда имлъ честь постить ваше лордство.

— Вы пришли только за тмъ, чтобъ это сказать?

— Только за тмъ, чтобъ это сказать, ваше лордство.

Мистеръ Гуппи, огорченный и подавленный, чувствовалъ себя и прежде крайне неловко, теперь же онъ совершенно уничтоженъ ослпительнымъ блескомъ своей собесдницы. Миледи отлично знаетъ какое дйствіе производитъ ея наружность, она изучила его до тонкости и уметъ имъ пользоваться въ совершенств. Когда она такъ холодно смотритъ въ упоръ на мистера Гуппи, онъ не только сознаетъ, что потерялъ всякую путеводную нить къ уразумнію того, чмъ заняты ея мысли, но и съ каждой минутой сильне чувствуетъ, какъ она все боле и боле отдаляется отъ него.

Очевидно, она не заговоритъ, значитъ, онъ долженъ начать.

— Словомъ, ваше лордство, произноситъ онъ трусливымъ тономъ раскаивающагося вора: лицо, отъ котораго я долженъ былъ получить внезапно, скончалось и…

Мистеръ Гуппи умолкаетъ, миледи доканчиваетъ за него:

— И письма пропали?

— Кажется такъ, ваше лордство.

Можетъ быть, онъ хоть теперь увидитъ на ея лиц слабый отпечатокъ облегченія, доставленнаго этимъ извстіемъ? Нтъ, онъ не увидитъ ничего подобнаго, еслибъ даже это прекрасное лицо не производило на него такого подавляющаго впечатлнія, и онъ могъ бы прямо смотрть на него. Заикаясь, онъ приноситъ неловкое извиненіе за свою неудачу.

— Это все, что вы хотли мн сказать? спрашиваетъ леди Дэдлокъ, выслушавъ его бормотанье.

Мистеру Гуппи кажется, что онъ все сказалъ.

— Обдумайте хорошенько, уврены ли вы въ этомъ, такъ какъ вамъ въ послдній разъ представляется случай говорить со мною.

Мистеръ Гуппи увренъ, что ему больше нечего сказать, и на самомъ дл у него теперь вовсе нтъ желанія продолжать разговоръ.

— Довольно. Избавляю васъ отъ извиненій. Прощайте.

И миледи звонитъ Меркурія, чтобъ онъ показалъ дорогу молодому человку, по имени Гуппи.

Случайно въ то же время въ дом находится пожилой человкъ, по имени Телькингорнъ. Этотъ пожилой человкъ открываетъ дверь библіотеки и входитъ неслышными шагами какъ разъ въ тотъ моментъ, когда первый оставляетъ комнату, и они сталкиваются лицомъ къ лицу. Вошедшій и миледи обмниваются взглядомъ — и на мгновеніе маски сброшены. Промелькнуло подозрніе, быстрое какъ молнія, еще мгновеніе — и все исчезло.

— Виноватъ, леди Дэдлокъ, тысячу разъ прошу извиненія, никакъ не ожидалъ найти васъ здсь въ этотъ часъ, думалъ, что въ комнат нтъ никого. Извините!

— Въ чемъ же? небрежно роняетъ она.— Пожалуйста оставайтесь здсь. Я сейчасъ узжаю. Мн больше нечего Сказать этому молодому человку.

Смущенный молодой человкъ кланяется и подобострастно освдомляется, какъ здоровье мистера Телькингорна.

— А, отъ Кенджа и Карбоя, кажется? спрашиваетъ стряпчій, пристально глядя изъ-подъ нахмуренныхъ бровей на мистера Гуппи, хотя и призналъ его съ перваго взгляда.

— Да-съ, отъ Кенджа и Карбоя, мистеръ Телькингорнъ. По фамиліи Гуппи, сэръ.

— Да, да. Благодарствуйте, мистеръ Гуппи, я здоровъ.

— Весьма счастливъ это слышать, сэръ. Ваше здоровье драгоцнно для славы нашей профессіи.

— Благодарю васъ, мистеръ Гуппи.

Мистеръ Гуппи выскальзывалъ изъ комнаты. Мистеръ Телькингорнъ сводить миледи съ лстницы и провожаетъ до кареты, рядомъ съ этой черной, старообразной фигурой ея блестящая красота выигрываетъ, какъ брилліантъ отъ фольговой оправы. Возвращаясь въ комнаты, мистеръ Телькингорнъ потираетъ себ подбородокъ и впродолженіе вечера очень часто повторяетъ этотъ жестъ.

ГЛАВА III.
Винтъ нажатъ.

— Что-же это такое? говоритъ мистеръ Джоржъ:— холостой зарядъ, или боевая картечь? Щелканье курка, или выстрлъ?

Предметъ этихъ размышленій — распечатанное письмо, повидимому, крайне встревожившее стараго служаку: онъ то поднесетъ его къ самому носу, то отдалитъ на всю длину руки, то подержитъ въ одной рук, то переложитъ въ другую, то подниметъ брови, то нахмурится, читаетъ его, склонивъ голову направо, читаетъ его, склонивъ голову налво, но ничто не помогаетъ. Положивъ письмо на столъ и разгладивъ тяжелой ладонью, мистеръ Джоржъ начинаетъ задумчиво расхаживать по галлере, останавливаясь по временамъ, чтобы снова, со свжей головой, взглянуть на него, но даже и это ни къ чему не ведетъ.

— Холостой зарядъ, или боевая картечь? размышляетъ мистеръ Джоржъ.

Филь Скводъ, занятый раскрашиваніемъ мишеней, напваетъ въ темп скораго марша голосомъ, напоминающимъ громъ турецкихъ барабановъ, что онъ непремнно вернется къ оставленной красотк.

— Филь! кричитъ мистеръ Джоржъ, подзывая его кивкомъ головы.

Филь приближается по своему обыкновенному способу: шмыгнувъ сначала плечомъ по стн, онъ кидается къ своему командиру, точно идетъ въ атаку штыками, его черное лицо испещрено брызгами блой краски, рукояткой кисти онъ почесываетъ свою единственную бровь.

— Филь, вниманіе! Слушай!

— Слушаю, командиръ.

‘Сэръ, позволяю себ напомнить вамъ, хотя, какъ вамъ извстно, законъ не обязываетъ меня къ этому, что завтра наступаетъ срокъ векселя, выданному вамъ мистеромъ Матвемъ Бегнетомъ и акцептованному вами, суммою девяносто семь фунтовъ, четыре шиллинга, десять пенсовъ, каковую сумму потрудитесь приготовить и внести по предъявленію.

Вашъ покорный слуга Джошуа Смольвидъ’.

— Что скажешь на это, Филь?

— Скверно, командиръ.

— Почему?

— Потому что всегда скверно, когда треоуютъ денегъ,— мн такъ кажется, отвчаетъ Филь, подумавъ и проводя ручкой киски поперечную морщину на лбу.

— И замть, Филь, говоритъ солдатъ, присаживаясь къ столу,— что я уплатилъ уже добрую половину этой суммы въ вид процентовъ и тому подобнаго.

Филь пятится назадъ съ ужасной гримасой на своемъ исковерканномъ лиц, намекая этимъ на то, что, по его мннію, упомянутое обстоятельство нисколько не улучшаетъ дла.

— И замть еще, Филь, продолжаетъ солдатъ, останавливая его возраженія движеніемъ руки,— всегда признавалось, что вексель можетъ быть отсроченъ, какъ это у нихъ тамъ называется, и онъ переписывался уже безконечное множество разъ. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что теперь конецъ.

— Ты думаешь? Гм! Я самъ думаю.

— Джошуа Смольвидъ — тотъ, котораго приносили сюда въ кресл?

— Тотъ самый.

— Командиръ, говоритъ Филь торжественно,— у него жадность піявки, изворотливость зми, лапы, какъ у паука, онъ сожметъ въ нихъ, какъ въ клещахъ.

Выразивъ такъ картинно свое мнніе и выждавъ, не потребуется ли отъ него новыхъ замчаній, мистеръ Скводъ возвращается на прежнее мсто къ прерванному занятію и вновь принимается общать прежнимъ ритмомъ, но еще съ большей энергіей, воображаемой красотк, что онъ непремнно къ ней вернется.

Джоржъ складываетъ письмо и, возобновивъ маршировку, подходитъ къ Филю.

— А вдь есть одинъ способъ уладить дло, говоритъ тотъ, лукаво поглядывая на своего командира.

— Знаю какой — заплатить деньги. Да, еслибъ это я могъ. Филь качаетъ головой.

— Нтъ, старшина, есть способъ получше,— тутъ онъ артистически взмахиваетъ кистью,— сдлайте то, что я теперь длаю.

— Облиться? {Непереводимыя игра словъ: whitewash — блить, а также посадить въ тюрьму за долги. Примч. перевод.}

Филь киваетъ головой.

— Прекрасный способъ! А подумалъ ли ты, что будетъ тогда съ Бегнетами? Знаешь ли ты, что они разорятся, уплативъ мои долги? То, что ты мн предлагаешь, безчестно, Филь! Клянусь жизнью, безчестно! говоритъ солдатъ, глядя на него съ негодованіемъ.

Филь, стоя на одномъ колн передъ мишенью и растирая пальцемъ блый ободокъ чернаго кружка, раскрываетъ ротъ съ тмъ, чтобъ въ энергичномъ протест высказать, что онъ совсмъ забылъ объ отвтственности Бететовъ и больше всего на свт желаетъ, чтобъ не тронули ни единаго волоска на ихъ головахъ, но въ это время въ коридор раздаются шаги и веселый голосъ спрашиваетъ, дома ли мистеръ Джоржъ. Бросивъ взглядъ на своего командира, Филь ковыляетъ къ дверямъ, говоря: ‘Дома, мистрисъ Бегнетъ, дома’, и вслдъ за тмъ въ дверяхъ появляется старуха въ сопровожденіи мистера Бетета.

Когда старуха выходитъ изъ дому,— въ какое бы то ни было время года,— на ней всегда одна и та же срая мантилья, очень подержаная, неизящная, но замчательно чистая, несомннно та самая, которая такъ дорога мистеру Бегнету тмъ, что вернулась изъ другой части свта въ Европу вмст съ мистрисъ Бегнетъ и зонтикомъ. Этотъ зонтикъ тоже неизмнная принадлежность туалета мистрисъ Бегнетъ, когда она вн дома, цвта онъ такого, который неизвстенъ въ подлунномъ мір, ручка представляетъ неправильный деревянный крючокъ, кончикъ увнчанъ какимъ-то металлическимъ предметомъ, похожимъ на миніатюрную модель такого верообразнаго окна, какія бываютъ надъ входными дверями, это украшеніе ничмъ не выказываетъ стремленія оставаться на своемъ посту съ тою непоколебимостью, какой слдуетъ ожидать отъ предмета, такъ долго пробывшаго въ Британской арміи. По тому, какъ обвисла одежда, облекающая этотъ зонтикъ, ясно, что его корсетъ не совсмъ исправенъ,— это обстоятельство быть можетъ зависитъ отъ того, что втеченіе долгихъ лтъ онъ исполняетъ должность то буфета (дома), то дорожнаго мшка (въ путешествіяхъ).

Старуха никогда его не раскрываетъ, вполн полагаясь на предохранительныя свойства своей мантильи съ огромнымъ капюшономъ, а употребляетъ лишь въ качеств жезла, чтобъ указывать на рынк выбранную часть говядины, либо пучекъ зелени, или привлечь вниманіе продавца дружескимъ толчкомъ въ бокъ. Никогда также не выходитъ она изъ дому безъ своей базарной корзинки, представляющей собою какой-то колодезь изъ ивовыхъ прутьевъ съ двойною крышкой.

Поэтому, когда загорлое пышущее свжестью лицо мистрисъ Бегнетъ въ шляп изъ грубой соломы появляется въ галлере для стрльбы, ей и теперь неизмнно сопутствуютъ три вышеназванные предмета.

— Ну, Джоржъ, старый товарищъ, какъ поживаете въ это чудное солнечное утро? спрашиваетъ она и, сильно тряхнувъ его руку, садится, чтобъ отдохнуть отъ ходьбы. Имя способность, укрпившуюся отъ долгихъ странствій на верху багажныхъ фуръ и въ другихъ тому подобныхъ положеніяхъ,— удобно устраиваться во всякомъ мст, мистрисъ Бегнетъ сейчасъ же развязываетъ ленты шляпки, откидываетъ ее назадъ, складываетъ руки на груди и такимъ образомъ располагается вполн комфортабельно на жесткой скамь.

Темъ временемъ мистеръ Бегнетъ пожимаетъ руку мистеру Джоржу и Филю, котораго мистрисъ Бегнетъ подарила ласковымъ поклономъ и добродушной улыбкой.

— Джоржъ! быстро продолжаетъ мистрисъ Бегнетъ:— мы съ Дубомъ — она часто называетъ такъ супруга: товарищи по полку дали ему это призвище въ честь его дубоватой физіономіи,— мы съ Дубомъ зашли къ вамъ, чтобъ по обыкновенію исполнить все, что касается поручительства. Дайте ему подписать новый вексель.

— А я собирался сегодня къ вамъ, черезъ силу говоритъ мистеръ Джоржъ.

— Мы такъ и думали, поэтому нарочно вышли пораньше, чтобъ застать васъ, а Вульвичъ,— что за безподобный мальчикъ!— остался смотрть за сестрами. Мой Дубокъ послднее время ведетъ сидячую жизнь,— такъ что прогулка ему полезна. Но что съ вами, Джоржъ? Вы на себя но похожи! прерываетъ мистрисъ Бегнетъ свою веселую болтовню.

— Да, мн не по себ, отвчаетъ солдатъ:— меня кое-что смущаетъ, мистрисъ Бегнетъ.

Ея проницательные ясные глаза быстро угадываютъ истину,

— Джоржъ! произноситъ она, поднявъ указательный палецъ:— Не говорите, что неблагополучно съ поручительствомъ! Не говорите этого, Джоржъ ради дтей!

Солдатъ смотритъ не нее съ перепуганнымъ лицомъ.

— Джоржъ! И мистрисъ Бегнетъ то выразительно потрясаетъ обими руками въ воздух, то опускаетъ ихъ на колна.— Если вы допустили, чтобы съ поручительствомъ Матвя было неблагополучно, если вы вовлекли его въ бду и ему угрожаетъ распродажа имущества,— я по вашему лицу, какъ по открытой книг, читаю, что ему грозитъ бда,— вы поступили безсовстно и жестоко. Да, повторяю вамъ, Джоржъ, жестоко! Вотъ вамъ!

Мистеръ Бегнетъ, неподвижный, какъ фонарный столбъ или водокачальная помпа, прикрываетъ свое лысое темя огромной рукой, какъ бы защищая голову отъ льющагося душа, и въ большомъ переполох смотритъ на жену.

— Джоржъ! продолжаетъ она: — Вы меня удивляете! Джоржъ, мн стыдно за васъ! Джоржъ, я не могла бы поврить, что вы способны на такую вещь! Я всегда знала, что вы тотъ камень, который перекатывается съ мста на мсто и никогда не обрастаетъ мохомъ, но мн и въ голову не приходило, что вы способны отнять у дтей Бегнета ту капельку мху, что устилаетъ ихъ гнздышко. Вы знаете, какой трудолюбивый, работящій парень Матъ, вы знаете, каковы Квебекъ, Мальта и Вульвичъ, и я никогда не думала, что у васъ хватитъ духу такъ поступить съ нами. О, Джоржъ!

И мистрисъ Бегнетъ наивнымъ жестомъ утираетъ себ глаза краемъ мантильи.

— Какъ могли вы такъ поступить!

Мистрисъ Бегнетъ умолкаетъ. Мистеръ Бегнетъ снимаетъ руку головы, какъ будто бы душъ прекратился, и безутшно глядитъ на Джоржа. Джоржъ весь побллъ и съ отчаяніемъ смотритъ на срую мантилью и соломенную шляпу.

— Матъ! начинаетъ онъ убитымъ голосомъ, обращаясь къ товарищу, но продолжая смотрть на старуху:— Меня очень огорчаетъ, что ты принялъ это такъ близко къ сердцу, потому что, надюсь, дло еще не такъ плохо. Сегодня утромъ я получилъ это письмо (онъ читаетъ его вслухъ), но надюсь, что все можно еще уладить. Вы правы, я катящійся камень и никогда не приносилъ добра тмъ, на чьей дорог попадался. Невозможно любить твоихъ дтей и жену больше, чмъ люблю ихъ я, старый бездомный бродяга, и я надюсь, что, помня это, ты постараешься простить мн то зло, какое я имъ сдлалъ. Не думай, чтобъ я скрылъ что нибудь отъ тебя, Матъ, письмо получено только четверть часа тому назадъ.

— Старуха, шепчетъ мистеръ Бегнетъ посл краткаго молчанія:— выскажи ему мое мнніе.

— Ахъ, отчего онъ не женился на вдов Джоя Пуча! говоритъ мистрисъ Бегнетъ, не то плача, не то смясь:— онъ никогда не попалъ бы въ такую бду!

— Старуха говоритъ дло. Отчего ты не женился?

— Наврное у нея есть теперь лучшій мужъ, отвчаетъ Джоржъ.— Какъ бы то ни было, я не женился и стою тутъ передъ вами каковъ есть. Что мн длать? Все, что у меня есть,— вы видите, это не мое, а ваше, скажите слово и я продамъ все до нитки. Еслибъ я надялся выручить этой продажей нужную сумму, я бы распродалъ все уже давнымъ-давно. Врь, Матъ, что я не отдамъ въ жертву тебя и твое семейство, скоре продамъ себя. Кабы только знать, кто захочетъ купить такую подержанную истрепанную ветошку! восклицаетъ онъ, съ презрніемъ ударивъ себя въ грудь.

— Старуха, шепчетъ мистеръ Бегнетъ:— выскажи ему мое мнніе до конца.

— Джоржъ, принявъ все въ соображеніе, васъ можно винить лишь въ томъ, что вы затяли дло, не имя средствъ.

— Да, это вполн въ моемъ вкус, соглашается бдный солдатъ, сокрушенно качая головой.

— Молчи! Старуха еще не кончила, слушай, что я скажу дальше, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

— По настоящему, вы не должны бы просить о поручительств и пронимать его, но что сдлано, то сдлано. Вы всегда были честный, прямодушный малый, насколько это въ вашей власти, хотя и втрогонъ. Съ другой стороны, согласитесь, Джоржъ, что намъ нельзя не безпокоиться, когда такая бда виситъ надъ нашими головами. Итакъ простите насъ, Джоржъ, забудьте, что я вамъ наговорила, такъ что ли? Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ!

Мистрисъ Бегнетъ протягиваетъ одну руку Джоржу, другую мужу, мистеръ Джоржъ беретъ ихъ обоихъ за руки и держитъ, пока говоритъ.

— Увряю васъ, я бы отдалъ все на свт, чтобъ избавить васъ отъ этой отвтственности. Но все, что я успвалъ насобирать за два мсяца, уходило на проценты. Мы съ Филемъ тратимъ на себя немного, но галлерея не даетъ столько, сколько я ожидалъ, короче говоря,— это далеко не монетный дворъ. Вы говорите: дурно, что я за нее взялся. Согласенъ. Но, длая этотъ шагъ, я думалъ, что галлерея дастъ мн опредленное положеніе и средства, вы пробовали разочаровывать меня и, клянусь душою, я очень благодаренъ вамъ и стыжусь за себя.

Заключивъ свою рчь этими словами, мистеръ Джоржъ пожимаетъ руки обоимъ, потомъ отступаетъ и останавливается въ такой поз, какъ будто имъ сказано послднее слово, и онъ ждетъ, что его сейчасъ разстрляютъ со всми почестями, подобающими военному.

— Джоржъ, выслушай меня до конца, говоритъ мистеръ Бегнетъ, бросивъ взглядъ на жену:— старуха, продолжай.

Мистеру Бегнету осталось высказать немногое: прежде всего слдуетъ заняться письмомъ, и потому онъ совтовалъ бы Джоржу немедленно отправиться вмст къ мистеру Смольвиду, памятуя, что главная задача — спасти невиннаго мистера Бегнета, у котораго нтъ денегъ на уплату по векселю. Мистеръ Джоржъ вполн одобряетъ этотъ совтъ, надваетъ шляпу и готовится промаршировать съ товарищемъ въ непріятельскій лагерь.

— Джоржъ, не обращайте вниманія на глупое слово знаете нашъ бабій языкъ? говоритъ мистрисъ Бегнетъ, потрепавъ его по плечу.— Я ввряю вамъ свой Дубокъ, и уврена, что вы его выручите.

Джоржъ находитъ, что это хорошо сказано, и общаетъ выручить мистера Бегнета, чего бы это ему ни стоило.

Посл того мистрисъ Бегнетъ съ просіявшимъ лицомъ отправляется вмст со своей мантильей, корзинкой и зонтикомъ домой къ остальнымъ членамъ семейства, а товарищи длаютъ вылазку во вражескій лагерь въ надежд смягчить мистера Смольвида.

Врядъ ли въ цлой Англіи найдутся два человка мене способные, чмъ мистеръ Джоржъ и Матвй Бегнетъ, добиться чего-нибудь отъ ддушки Смольвида, несмотря на ихъ воинственный видъ, широкія квадратныя плечи и тяжелую поступь, врядъ ли въ цлой Англіи найдется пара дтей боле простосердечныхъ и неумлыхъ въ житейскихъ длахъ Смольвидскаго пошиба. Пока они съ большой важностью шествуютъ по улицамъ, ведущимъ въ область Веселой горы, мистеръ Бегнетъ, замтивъ задумчивость своего спутника и приписывая ее недавней вспышк мистрисъ Бегнетъ, говоритъ:

— Джоржъ, ты знаешь старуху: она мягка и нжна, какъ воскъ, но затронь ея дтей или мужа, она вспыхнетъ, какъ порохъ.

— Это длатъ ей честь, Матъ.

— Джоржъ, все, что ни сдлаетъ старуха,— длаетъ ей честь! говоритъ мистеръ Бегнетъ, смотря прямо передъ собою.— Но я не говорю этого ей,— надо поддерживать дисциплину.

— Ее надо цнить на всъ золота, замчаетъ Джоржъ.

— На всъ золота!? Въ старух сто семьдесятъ четыре фунта всу, ты думаешь, я возьму взамнъ сто семьдесятъ четыре фунта золота, или какого бы то ни было металла? Нтъ, не возьму, потому что металлъ, изъ котораго она сдлана, драгоцнне всхъ!

— Правда твоя, Матъ.

— Съ тхъ поръ, какъ она взяла меня, принявъ отъ меня обручальное кольцо, она на всю жизнь завербовала себя на службу мн и дтямъ. Она такъ врно, такъ горячо предана своему знамени, что дотронься до насъ пальцемъ, она ощетинится и возьмется за оружіе. Ты, Джоржъ, не обращай вниманія, когда она, исполняя долгъ службы, подымаетъ пальбу по всей линіи. Не обращай вниманія, потому что она только врна своему знамени.

— Богъ да благословитъ ее, Матъ, отвчаетъ Джоржъ,— за это я ставлю ее еще выше.

— И ты правъ, добавляетъ мистеръ Бегнетъ въ величайшемъ энтузіазм, хотя на его деревянномъ лиц не трогается ни одинъ мускулъ.— Какъ высоко ни поставьте ее, хоть на Гибралтарскую скалу,— все еще будетъ мало по ея заслугамъ. Но я никогда не говорю этого при ней: надо поддерживать дисциплину.

Похвальное слово въ честь мистрисъ Бегнетъ кончается только тогда, когда они подходятъ къ дому ддушки Смольвида, что у Веселой горы. Дверь отворяетъ неизмнная Юдифь, которая далеко не благосклонно обозрваетъ пришельцевъ съ головы до ногъ и оставляетъ стоять у дверей, пока сама идетъ справиться у оракула, впускать-ли ихъ. Должно быть оракулъ отвтилъ утвердительно, судя по тмъ словамъ, которыя по возвращеніи слетаютъ съ ея медовыхъ устъ:— Входите. коли надо.

Обласканные этимъ привтствіемъ, старые служаки входятъ въ комнату и застаютъ мистера Смольвида съ ногами въ ящик для бумагъ, точно онъ принимаетъ ножную бумажную ванну, а старуху съ подушкой на голов, что придаетъ ей сходство съ птицей, покрытой темнымъ, чтобъ замолчала.

— Дорогой другъ мой! восклицаетъ ддушка Смольвидъ, привтливо протягивая об тощія руки на встрчу сержанту:— Какъ поживаете, какъ поживаете? Кто это съ вами, мой дорогой другъ?

— Это Матвй Бегнетъ, мой товарищъ, отвчаетъ мистеръ Джоржъ, не способный еще настроить себя миролюбиво,— тотъ, что помогъ мн въ нашей сдлк.

— А, мистеръ Бегнетъ, неужели! И старикъ, приложивъ руку къ глазамъ, разсматриваетъ мистера Бегнета.— Надюсь, вы здоровы, мистеръ Бегнетъ? Красивый мужчина, мистеръ Джоржъ,— какой воинственный видъ!

Стульевъ гостямъ не предлагаютъ, мистеръ Джоржъ придвигаетъ одинъ товарищу, другой себ и оба садятся: мистеръ Бегнетъ такъ, какъ будто можетъ сгибаться только пополамъ.

— Юдифь, принеси трубку.

— Не знаю, стоитъ-ли безпокоиться барышн, вставляетъ мистеръ Джоржъ,— сказать по правд, сегодня я вовсе не расположенъ курить.

— Да? переспрашиваетъ старикъ. Юдифь принеси трубку.

— Дло въ томъ, мистеръ Смольвидъ, что я сегодня не въ своей тарелк, вашъ другъ изъ Сити, кажется, началъ выкидывать со мною скверныя штуки.

— Помилуйте, онъ этого никогда не длаетъ, говоритъ мистеръ Смольвидъ.

— Никогда не длаетъ? Очень радъ слышать, а я было думалъ, что это его шутки,— вы понимаете, я говорю о письм.

Ддушка Смольвидъ гнусно улыбается, признавъ письмо.

— Что значитъ это письмо? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ.

— Юдифь, ты, принесла трубку? Подай мн. Вы спрашиваете, мой добрый другъ, что оно значитъ?

— Э, да вы сами знаете, мистеръ Смольвидъ, что порядочно таки моихъ деньжонокъ перепало уже вамъ, отвчаетъ солдатъ, принуждая себя говорить по возможности мягко и убдительно, держа въ одной рук письмо, а кулакомъ другой упираясь въ бокъ.— Теперь мы съ вами лицомъ къ лицу, и оба хорошо знаемъ, какой былъ уговоръ, я готовъ сдлать то, что мы длали всякій разъ, какъ истекалъ срокъ, и оставить дло въ прежнемъ положеніи. Раньше я никогда не получалъ отъ васъ писемъ, и сегодня утромъ ваше письмо меня встревожило, потому что мой другъ, Матвй Бегнетъ, какъ вы знаете, не бралъ у меня этихъ денегъ…

— Этого я не знаю, хладнокровно заявляетъ мистеръ Смольвидъ.

— Какъ не знаете? Вы забыли, я вамъ говорилъ.

— Да, вы мн говорили, но я все таки не знаю.

— Ну, а я такъ знаю, говоритъ солдатъ, проглатывая свою ярость.

— А, это дло другое, съ величайшимъ добродушіемъ изрекаетъ ддушка Смольвидъ и прибавляетъ:— по положеніе мистера Бегнета нисколько не мняется отъ того, бралъ онъ деньги, или нтъ.

Несчастный Джоржъ длаетъ большое усиліе надъ собою, чтобы не помшать благопріятному теченію дла и умилостивить мистера Смольвида, поймавъ его на слов.

— Именно то, что вы сказали, мистеръ Смольвидъ, я самъ хотлъ сказать: такъ или иначе, но находящійся здсь Матвй Бегнетъ является отвтственнымъ лицомъ, это обстоятельство, видите ли, чрезвычайно тревожитъ его достойную супругу и меня тоже такъ какъ онъ семейный человкъ, а вовсе по такой никуда негодный бобыль, какъ я. Ну, мистеръ Смольвидъ, продолжаетъ солдатъ, пріобртая больше самоувренности по мр того, какъ съ такой истинно солдатской ловкостью подвигаетъ дло,— хотя мы съ вами до нкоторой степени и друзья, я все таки знаю, что не могу просить васъ освободить моего друга отъ отвтственности.

— Зачмъ-же такая скромность? просить вы меня можете обо всемъ, мистеръ Джоржъ.

Сегодня въ шутливомъ настроеніи ддушки Смольвида есть что-то людодское.

— А вы можете отказать, не такъ-ли? Или можетъ быть не столько вы, сколько вашъ пріятель изъ Сити? Ха-ха ха.

— Ха-ха-ха! вторитъ ддушка Смольвидъ, его смхъ звучитъ такъ рзко, его зеленые глаза блестятъ такимъ зловщимъ свтомъ, что врожденная серьезность мистера Бегнета усугубляется отъ созерцанія этого достойнаго старика.

— Ладно! простодушно продолжаетъ Джоржъ.— Я очень радъ, что мы съ вами можемъ толковать объ этомъ въ топ шутки, потому что я хочу кончить дло къ обоюдному удовольствію. Мы тутъ оба,— не угодно-ли вамъ, мистеръ Смольвидъ, покончить это дло тутъ-же на мст такъ, какъ мы длали и прежде? Вы снимете большую тяжесть съ души мистера Бегнета и успокоите его семейство, сказавъ ему, что нашъ уговоръ остается въ полной сил.

Тутъ пронзительный голосъ какого-то привиднія, если это только не расшалившаяся Юдифь, насмшливо восклицаетъ:— Ахъ, Боже правый!

Впрочемъ, когда изумленные постители оглядываются, Юдифь по прежнему храпитъ молчаніе, хотя подбородокъ ея еще вздрагиваетъ отъ насмшливой и презрительной улыбки.

Серьезность мистера Бегнета еще усугубляется.

Тецерь заговариваетъ мистеръ Смольвидъ, все еще держащій трубку въ рукахъ.

— Вы, кажется, спрашивали меня, мистеръ Джоржъ, что значитъ это письмо?

— Да, я спрашивалъ, отвчаетъ солдатъ своимъ откровеннымъ тономъ,— но теперь, когда все устраивается такъ пріятно, я о немъ не забочусь.

Мистеръ Смольвидъ прицливается трубкой въ голову сержанта, но нарочно длаетъ промахъ, трубка летитъ на полъ и разбивается въ дребезги.

— Вотъ что оно значитъ, мой дорогой другъ. Я разорю васъ, я раздавлю васъ, я изотру васъ въ порошокъ. Убирайтесь къ чорту!

Друзья приподымаются и смотрятъ другъ на друга, Серьезность мистера Бегнета достигаетъ высшей степени.

— Убирайтесь къ чорту! повторяетъ старикъ.— Надоли мн ваши трубки, ваша нахальная болтовня. Туда же! Независимый, гордый солдатъ! Ступайте къ моему повренному,— вы должны помнить, гд онъ живетъ,— были тамъ уже разъ: не хотите ли показать тамъ свою независимость? Ступайте, мой дорогой другъ, тамъ можетъ быть и будетъ удача. Отвори дверь, Юдифь, и выпроводи на улицу этихъ хвастуновъ. Кликни на помощь, если не захотятъ идти. Гони ихъ вонъ!

Старикъ оретъ во все горло, и мистеръ Бегнетъ, прежде чмъ товарищъ опомнился отъ изумленія, беретъ его за плечи и направляетъ къ выходу, торжествующая Юдифъ немедленно захлопываетъ за ними дверь.

До крайности смущенный мистеръ Джоржъ стоитъ нсколько минутъ неподвижно, устремивъ взоръ на дверной молотокъ. Мистеръ Бегнетъ, серьезность котораго достигла крайнихъ предловъ, прохаживается взадъ и впередъ, точно часовой, передъ маленькимъ окномъ гостиной, каждый разъ заглядываетъ туда и, повидимому, обдумываетъ что-то про себя.

— Ну, Матъ, надо попытаться у стряпчаго! говоритъ мистеръ Джоржъ, когда наконецъ пришелъ въ себя.— А что ты думаешь объ этомъ мошенник?

Мистеръ Бегнетъ останавливается, бросаетъ прощальный взглядъ на окно и, указавъ головою на комнату, произносить:

— Будь здсь старуха, я бъ ему задалъ!

Отведя такимъ образомъ душу и разршившись отъ своихъ размышленій, мистеръ Бегнетъ пускается въ путь, шагая въ йогу съ товарищемъ. Когда они являются въ Линкольнъ-ИннъФильдсъ, мистеръ Телькингорнъ оказывается занятъ и его нельзя видть. Онъ кажется вовсе не расположенъ ихъ принять, потому что по прошествіи часа клеркъ, призванный звонкомъ въ кабинетъ стряпчаго и воспользовавшійся случаемъ доложить о нихъ, выноситъ далеко неутшительный отвть: мистеру Телькингорну нечего имъ сказать, лучше имъ и не дожидаться понапрасну.

Однакожъ они остаются ждать со стойкостью военныхъ людей, наконецъ колокольчикъ звонитъ вторично, и изъ кабинета выходитъ кліентъ, который былъ у мистера Телькингорна. Это красивая старуха не кто иная, какъ мистрисъ Роунсвель, ключница Чизни-Вуда. Она со старомоднымъ реверансомъ выходитъ изъ святилища и тихо затворяетъ за собою дверь. Здсь должно быть относятся къ ней съ почтеніемъ, потому что клеркъ встаетъ съ своего мста, чтобъ проводить ее къ выходу, благодаря его за услугу, мистрисъ Роунсвель замчаетъ двухъ товарищей.

— Извините за вопросъ, сэръ, кажется эти джентльмены военные?

Клеркъ взглядываетъ на нихъ вопросительно, мистеръ Джоржъ у камина углубился въ разсматриваніе календаря, поэтому отвчать берется мистеръ Бегнетъ:

— Точно такъ, сударыня. Прежде были военными.

— Такъ я и думала, уврена была. У меня такъ и забилось сердце, какъ увидла васъ, джентльмены, это всегда со мной бываетъ, когда я вижу военныхъ. Да хранитъ васъ Богъ, джентльмены! Простите старуху, — у меня былъ сынъ, который пошелъ въ солдаты, Красивый былъ юноша, смлый и по своему добрый, хотя нкоторые и старались очернить его въ глазахъ бдной матери. Простите, что обезпокоила васъ, сэръ. Богъ да благословитъ васъ, джентльмены!

— И васъ также, сударыня! отвчаетъ мистеръ Бегнетъ отъ всего сердца.

Есть что-то трогательное въ горячности, съ какою говорить мистрисъ Роунсвель, въ трепет, который пробгаетъ по ея чопорной фигур, но мистеръ Джоржъ такъ занятъ календаремъ,— кажется прошлогоднимъ,— что подымаетъ глаза только тогда, когда за ушедшей заперлась дверь.

— Джоржъ! шепчетъ угрюмо мистеръ Бегнетъ, когда тотъ наконецъ оторвался отъ календаря.— Не унывай. Мы солдаты, разв можно распускать нюни? Развеселись, сердечный.

Клеркъ опять отправился въ кабинетъ стряпчаго доложить, что постители все еще здсь, и слышно, какъ въ отвтъ ему мистеръ Телькингорнъ говоритъ сердитымъ голосомъ:

— Въ такомъ случа пусть войдутъ!

Войдя въ большую комнату съ расписаннымъ плафономъ, друзья застаютъ мистера Телькингорна стоящимъ передъ каминомъ.

— Ну-съ, что вамъ понадобилось? Сержантъ, я вдь говорилъ вамъ въ послдній разъ, чтобъ и духу вашего здсь не было.

Сержантъ, совершенно выбитый изъ колеи за послднія нсколько минутъ и не похожій на себя, отвчаетъ, что, получивъ вотъ это письмо, ходилъ объясняться по поводу его къ мистеру Смольвиду, а тотъ отослалъ его сюда.

— Мн нечего вамъ сказать, говоритъ мистеръ Телькингорнъ.— Если вы длаете долги, то должны платить ихъ или нести соотвтствующія послдствія. Кажется не стоило приходить сюда затмъ, чтобы это узнать?

Сержантъ къ сожалнію долженъ сознаться, что у него нтъ денегъ.

— Прекрасно, въ такомъ случа за васъ заплатитъ другой, вотъ этотъ человкъ, если это онъ.

Сержантъ съ огорченіемъ долженъ сказать, что и у того тоже нтъ денегъ.

— Отлично, вы оба должны заплатить или оба подвергнетесь преслдованію и оба пострадаете. Нельзя безнаказанно прикарманивать чужіе фунты, шиллинги и пенсы.

Стряпчій садится въ свое удобное кресло и принимается мшать въ камин.

Мистеръ Джоржъ надется, что мистеръ Телькингорнъ будетъ такъ добръ…

— Повторяю вамъ, сержантъ, мн нечего сказать. Я не люблю людей, съ которыми вы близки, и не нуждаюсь въ вашихъ посщеніяхъ. Я не занимаюсь взысканіями по векселямъ, это не моя спеціальность, мистеръ Смольвидъ заблагоразсудилъ поручить мн свое дло, но обыкновенно я такихъ длъ не веду, обратитесь къ Мильхиседеку въ Клиффордсъ-Инн.

— Извините меня, сэръ, но, какъ ни мало вы меня поощряете и какъ ни непріятенъ этотъ разговоръ намъ обоимъ, я все-таки прошу разршенія сказать вамъ два слова съ глазу на глазъ.

Мистеръ Телькингорнъ встаетъ и, заложивъ руки въ карманы, отходитъ къ оконной ниш.

— Ну, мн некогда!

Хотя онъ кажется воплощеннымъ равнодушіемъ, но это не мшаетъ ему окинуть солдата проницательнымъ взглядомъ, причемъ онъ позаботился стать спиною къ свту, а солдата поставить лицомъ къ окну.

— Сэръ! Человкъ, пришедшій со мною — тотъ самый, который запутанъ въ моемъ несчастномъ дл,— такъ, здорово живешь,— и моя единственная забота избавить его отъ непріятностей, которыя могутъ угрожать ему изъ-за меня. Онъ человкъ семейный и вполн почтенный, служившій въ королевской артиллеріи…

— Любезный, до вашей артиллеріи со всми офицерами, солдатами, пушками, фурами, лошадьми и аммуниціей мн столько же дла, сколько до прошлогодняго снга.

— Можетъ быть, сэръ. Но я-то очень забочусь о томъ, чтобъ Бегнетъ, его жена и дти не пострадали изъ за меня. Если я могу ихъ выручить тмъ, что вы прежде хотли отъ меня получить, я не колеблясь готовъ вамъ отдать эту вещь.

— Вы захватили ее съ собою?

— Я принесъ ее, сэръ.

Сержантъ, запомните то, что я вамъ скажу, ибо это мое послднее слово, продолжаетъ стряпчій своимъ холоднымъ, безстрастнымъ тономъ, который сильне всякой гнвной вспышки дйствуетъ на того, съ кмъ онъ говоритъ.— Поймите слдующее: вы можете, если угодно, оставить здсь на нкоторое время ту вещь, которую принесли съ собою, вы можете, если угодно, унести ее обратно. Въ случа если вамъ будетъ угодно оставить ее здсь, я могу привести ваше дло въ прежнее положеніе, даже сдлаю больше: выдамъ вамъ письменное обязательство, что этого человка, Бегнета, не тронутъ до послдней крайности, т. е. что кредиторъ станетъ взыскивать съ него только тогда, когда съ васъ ужъ нечего будетъ взять. Въ дйствительности это для него полное освобожденіе. Что же, ршаетесь?

Сержантъ опускаетъ руку въ карманъ, говоря:

— Я долженъ ршиться, сэръ.

Мистеръ Телькингорнъ надваетъ очки, садится и, написавъ обязательство, медленно прочитываетъ его мистеру Бегнету, сопровождая соотвтствующими разъясненіями. Слушая его, мистеръ Бегнетъ устремляетъ взоръ къ потолку, опять прикрываетъ рукой свою лысину въ защиту отъ новаго словеснаго душа и повидимому крайне нуждается въ присутствіи старухи, чтобы выразить свое мнніе.

Джоржъ вынимаетъ изъ грудного кармана сложенную бумагу и дрожащей рукой кладетъ ее возл стряпчаго.

— Это только небольшое письмо съ инструкціями, сэръ, послднее, какое я отъ него получилъ.

Вы можете, мистеръ Джоржъ, съ такимъ же успхомъ смотрть на мельничный жерновъ, наблюдая, не измнится ли его выраженіе, какъ на физіономію мистера Телькингорна, когда онъ раскрываетъ и читаетъ бумагу.

Съ лицомъ безстрастнымъ, какъ сама смерть, онъ опять складываетъ бумагу и прячетъ въ конторку, затмъ ему больше нечего длать съ постителями, какъ только распроститься съ ними довольно невжливымъ кивкомъ и сказать ледянымъ тономъ:

— Можете идти.— Проводите этихъ людей.

Клеркъ выпроваживаетъ ихъ, и они отправляются въ резиденцію мистера Бегнета къ обду,

Сегодня обдъ состоитъ для разнообразія не изъ вареной свинины, а изъ вареной говядины и овощей, мистерисъ Бегнетъ распредляетъ кушанье совершенно такъ, какъ и въ первый разъ, и приправляетъ его тмъ же добродушіемъ, ибо она принадлежитъ къ той рдкой пород женщинъ, которыя принимаютъ все, что выпадаетъ на ихъ долю добраго, безъ всякой задней мысли о томъ, не могло-ли оно быть лучше, и умютъ найти свтлый лучъ во всякомъ темномъ облак, появившемся на ихъ горизонт. Въ настоящемъ случа облакомъ является нахмуренное чело мистера Джоржа, его необыкновенная задумчивость и печаль, чтобъ прогнать это облако, мистрисъ Бегнетъ разсчитываетъ сперва на соединенныя ласки Квебека и Мальты. Но оказывается, что эти молодыя двицы слишкомъ чувствительны къ грустному виду верзилы, который сегодня совсмъ не похожъ на ихъ веселаго друга, поэтому мистрисъ Бегнетъ мигаетъ этой легкой пхот и оставляетъ мистера Джоржа въ поко, надясь, что онъ самъ развернетъ фронтъ на открытомъ пол домашняго очага. Однако онъ продолжаетъ пребывать въ сомкнутомъ стро и епдитъ задумчивый и пасмурный.

Все время, пока продолжаются долгія послобденныя омовенія и хожденія за водой, а солдаты сидятъ съ трубками, видъ у мистера Джоржа такой-же, какъ и за обдомъ, онъ забываетъ курить, задумчиво глядитъ въ огонь и даже допускаетъ трубку погаснуть, поведеніе мистера Джоржа такъ пугаетъ мистера Бегнета, наполняетъ грудь его такой тревогой, что даже табакъ не доставляетъ ему никакого удовольствія. Поэтому, когда наконецъ появляется мистрисъ Бегнетъ, вся разрумянившаяся отъ холодной воды, и садится за шитье, мистеръ Бегнетъ окликаетъ ее и многозначительно подмигиваетъ, чтобъ, дескать, разузнала, въ чемъ дло.

— Джоржъ, какой вы сегодня унылый! говоритъ она, спокойно работая пглою.

— А что, плохой собесдникъ, не такъ-ли?

— Совсмъ не похожъ на нашего верзилу, мамаша! кричитъ маленькая Мальта.

— Должно быть онъ боленъ, мамаша! добавляетъ Квебекъ.

— Оттого, что не похожъ на вашего верзилу? Разумется, это дурной знакъ, говоритъ Джоржъ, цлуя обихъ двицъ.— Да, это правда, боюсь, что правда. Онъ вздыхаетъ.— Эти крошки всегда правы.

— Джоржъ, говорить мистрисъ Бегнетъ, прилежно работая, — если вы настолько злы, чтобы помнить еще рзкое слово старой солдатки, которая должна бы, по настоящему, откусить себ языкъ и почти готова это сдлать, то я ужъ и не знаю, что мн вамъ сказать.

— Милая, добрая душа! отвчаетъ солдатъ.— Объ этомъ и разговора не можетъ быть.

— Потому что въ самомъ дл,— божусь вамъ,— я только и хотла сказать, что ввряю вамъ свой Дубокъ и уврена, что вы его выручите. И вы благородно поступили, выручили таки!

— Благодарю васъ, голубушка. Я радъ, что вы обо мн хорошаго мннія.

И, такъ какъ мистрисъ Бегнетъ сидитъ подл него, онъ беретъ руку, въ которой она держитъ иголку, и крпко пожимаетъ, потомъ внимательно смотритъ ей въ лицо, пока она работаетъ, и, взглянувъ на Вульвича, сидящаго въ уголку, длаетъ ему знакъ подойти.

— Слушай, мальчикъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, нжно проводя рукой по волосамъ, — взгляни на это доброе, ласковое лицо. Оно свтится любовью къ теб, дружокъ. Пока она слдовала за твоимъ отцомъ въ походахъ и заботилась о своихъ малюткахъ, оно загорло отъ солнца и втра, но пышеть здоровьемъ и свжестью, какъ сплое яблоко на дерев.

Лицо мистера Бегнета выражаетъ, на сколько позволяютъ его деревянныя черты, полнйшее согласіе и одобреніе.

— Настанетъ время, дружокъ, когда волосы твоей матери посдютъ, лицо покроется морщинами и она превратится въ красивую почтенную старушку. Старайся теперь, пока ты молодъ, о томъ, чтобъ тогда ты могъ сказать: ‘Не отъ меня эта сдина, не отъ меня эти морщины!’ Заботься объ этомъ теперь, Вульвичъ, потому что, когда ты станешь взрослымъ мужчиной, изъ всхъ твоихъ мыслей эта будетъ самая пріятная.

Мистеръ Джоржъ заключаетъ свою рчь тмъ, что встаетъ со стула, усаживаетъ мальчика на свое мсто подл матери и какъ-то торопливо говоритъ, что выкуритъ свою трубку на улиц.

ГЛАВА IV.
Разсказъ Эсфири.

Я пролежала больная нсколько недль, и прошлая моя жизнь отошла для меня въ область блдныхъ воспоминаній, причиной этого была не столько продолжительность времени, которое я проболла, сколько перемна въ привычкахъ — слдствіе моей неподвижности и безпомощности. Уже при самомъ начал болзни мн стало казаться, что прошлое отодвинулось отъ меня куда-то на неизмримое разстояніе, отдльные періоды моей жизни какъ-то сливались въ моемъ представленіи, хотя въ дйствительности ихъ раздляли длинные промежутки. Болзнь какъ-будто перенесла меня черезъ темное озеро, и все, пережитое мною, осталось на томъ далекомъ берегу, гд я разсталась съ здоровьемъ.

Сначала меня очень тревожило, что я не исполняю своихъ хозяйственныхъ обязанностей, но вскор он стали такъ же далеки отъ меня, какъ мои давнишнія занятія въ Гринлифскомъ пансіон, или какъ т дни, когда съ сумкой подъ мышкой я возвращалась изъ школы въ домъ крестной и рядомъ со мною двигалась моя маленькая тнь. Я поняла теперь то, что прежде никогда не приходило мн въ голову: какъ въ сущности коротка жизнь, какое крошечное мсто въ сознаніи человка занимаетъ она.

Въ самую тяжелую пору болзни особенно мучительно было это перепутываніе между собою разныхъ періодовъ моей жизни, мн одновременно представлялось, будто я ребенокъ, взрослая пансіонерка, хозяйка Холоднаго дома, будто на мн лежатъ заботы и обязанности каждаго изъ этихъ положеній и я безуспшно пытаюсь согласовать ихъ.

Вроятно, немногіе изъ тхъ, кто не былъ самъ въ такомъ положеніи, поймутъ меня и смогутъ представить себ это мучительно-тревожное состояніе. Поэтому едва ршаюсь упомянуть о томъ, какъ въ эту долгую ночь, — все это время казалось мн одной ночью, хотя конечно, за этотъ промежутокъ, ночи много разъ смнялись днями,— я все взбиралась по какой то колоссальной лстниц, но что-то всегда мшало мн добраться до верхушки, и, какъ червякъ, котораго я видла разъ въ саду, я снова принималась лсть наверхъ. Въ промежуткахъ я иногда вполн отчетливо, а иногда какъ-то смутно сознавала, что лежу на своей постели, разговаривая съ Чарли, я узнавала ее, чувствовала ея прикосновеніе, но все-таки говорила жалобнымъ голосомъ: ‘Ахъ, Чарли, какая безконечная лстница, она все растягивается и кажется доходитъ до самаго неба!’ И опять принималась карабкаться по ступенькамъ.

Рискну ли разсказать о тхъ еще боле тяжелыхъ минутахъ, когда я висла гд то въ безграничномъ темномъ пространств и была однимъ изъ звеньевъ какого-то огненнаго не то кольца, не то ожерелья или сверкающаго круга, въ такія минуты я молила только объ одномъ, чтобы меня вырвали изъ этой ужасной огненной цпи или какъ нибудь освободили отъ мучительнаго сознанія, что я составляю съ ней одно нераздльное цлое.

Быть можетъ лучше бы не говорить объ этихъ видніяхъ больного воображенія, быть можетъ разсказъ о нихъ утомителенъ и непонятенъ, но я вызываю эти воспоминанія не затмъ, чтобъ заставить другихъ пережить тяжелыя минуты, и не потому, чтобъ эти воспоминанія были мн пріятны, но мн кажется, что, чмъ боле мы будемъ знать объ всхъ такихъ непонятныхъ и мучительныхъ проявленіяхъ болзни, тмъ скоре научимся ихъ облегчать.

Вроятно для многихъ понятне будетъ то безмятежное состояніе, которое наступило для меня потомъ, восхитительный долгій сонъ, блаженный покой, когда я была настолько слаба, что относилась совершенно равнодушно къ собственному существованію и — по крайней мр мн теперь такъ кажется,— услышала бы о томъ, что я умираю, безъ малйшаго волненія только лишь съ нжнымъ сожалніемъ о тхъ, кого я покидаю. Въ такомъ то состояніи я была, когда впервые зажмурилась отъ блеснувшаго мн въ глаза свта и съ безграничной радостью, которую не выразить словами, узнала, что я опять вижу.

Я слышала, какъ Ада день и ночь плакала у дверей, какъ она называла меня жестокой и говорила, что я ее не люблю, какъ умоляла, чтобъ ее впустили ходить за мной, но, когда только была въ силахъ, я говорила: ‘ни за что дорогая моя, ни за что!⁴ и снова повторяла Чарли, чтобъ она не впускала ее ко мн, даже если я умру. Чарли въ это трудное время была врна мн всмъ своимъ великимъ сердцемъ, и своей маленькой ручонкой держала дверь на замк.

Когда мое зрніе стало укрпляться и съ каждымъ днемъ глаза мои привыкали выносить все больше и больше свта, я могла читать письма, которыя Ада писала мн каждый день утромъ и вечеромъ, и, не опасаясь повредить ей, могла подносить ихъ къ губамъ и прижиматься къ нимъ щекой. Я могла видть, какъ моя нжная и заботливая служаночка расхаживаетъ по обимъ комнатамъ, приводя все въ порядокъ, какъ она весело разговариваетъ съ Адой черезъ окно, уже не закрытое занавской. Я могла понять, оттого въ домъ такая тишина, и оцнить, какая въ этомъ выражалась заботливость со стороны тхъ, кто всегда былъ такъ добръ ко мн. Я могла облегчать слезами свое переполненное сердце и, несмотря на свою слабость, была такъ же счастлива, какъ прежде, когда наслаждалась полнымъ здоровьемъ.

Мало по малу начали возвращаться мои силы, я уже не лежала больше въ странной неподвижности, безучастно наблюдая за всмъ, что для меня длается, а стала понемножку владть своими членами, оказывать сама себ услуги, стала опять интересоваться жизнью и привязываться къ ней.

Какъ памятенъ мн тотъ вечеръ, когда, обложенная подушками, я сла въ постели для перваго торжественнаго чаепитія въ обществ Чарли! Какъ была счастлива, какъ суетилась милая малютка, этотъ ангелъ Божій, посланный въ нашъ гршный міръ для утшенія слабыхъ и несчастныхъ! Она поминутно останавливалась среди своихъ хозяйственныхъ приготовленій, клала голову ко мн на грудь и нжно ласкалась, повторяя, какъ она рада, какъ она рада! Кончилось тмъ, что я была принуждена сказать:

— Чарли, голубушка, если ты будешь такъ продолжать, мн придется опять лечь, потому что я слабе, чмъ думала.

Тогда она притихла, какъ мышка, и молча занялась своимъ дломъ, перебгая изъ одной комнаты въ другую, и ея сіяющее личико мелькало то тутъ, то тамъ, то исчезало въ тни, то появлялось освщенное этимъ божественнымъ, дивнымъ солнцемъ!

Когда все было готово, и у моей постели стоялъ приготовленный и украшенный любящей рукой Ады чайный столъ съ разными соблазнительными лакомствами, со сверкающей блой скатертью и букетомъ цвтовъ, я почувствовала себя на столько сильной, чтобъ спросить Чарли о томъ, что уже нсколько времени занимало меня.

Я начала съ того, что похвалила ее за отличное содержаніе комнаты, дйствительно нигд не было ни пятнышка, ни пылинки, воздухъ чистый и свжій, вообще съ трудомъ врилось, чтобы въ этой комнат такъ долго лежалъ больной человкъ. Мои комплименты привели Чарли въ восторгъ, ея личико расцвло ярче прежняго.

— Однако, Чарли, здсь не достаетъ чего-то, къ чему я привыкла, сказала я, оглядываясь вокругъ.

Бдная малютка тоже оглянулась и покачала головой съ слабой попыткой показать, что не понимаетъ, о чемъ я говорю.

— Картины вс на своихъ мстахъ?— спросила я.

— Вс до одной, миссъ.

— А мебель?

— Вся, я только кое-что передвинула, чтобъ было попросторне.

— Однако недостаетъ какого-то знакомаго предмета. Ахъ, знаю! Не достаетъ зеркала.

Чарли выскочила изъ-за стола, сдлавъ видъ, что забыла что-то въ сосдней комнат, и я слышала, какъ она тамъ разрыдалась.

Теперь я была уврена въ томъ, о чемъ такъ часто думала, и могла благодарить Бога, что ударъ не былъ для меня неожиданнымъ. Я кликнула Чарли, она вошла, стараясь казаться улыбающейся, но на самомъ дл ея лицо было очень печально. Я обняла ее и сказала:

— Не стоитъ горевать, Чарли, надюсь, что отлично проживу и безъ прежняго лица.

Я настолько уже поправилась, что могла сидть въ кресл и даже, опираясь на Чарли, доплелась въ сосднюю комнату, тамъ зеркало тоже исчезло съ своего обычнаго мста, но это не прибавило новой горечи къ ниспосланному мн испытанію.

Все это время мистеръ Джерндайсъ горячо желалъ меня видть, и теперь не было боле причинъ отказывать себ въ этомъ счастіи. Онъ пришелъ утромъ и въ первую минуту только и могъ выговорить, крпко обнявъ меня:

— Милая, дорогая двочка!

Я давно знала,— и кто могъ знать лучше меня?— какой глубокій источникъ любви и великодушія таился въ его сердц, и разв мое безобразіе и т мелкія страданія, которыя оно мн причиняло, не выкупались тмъ, что я занимала такое важное мсто въ этомъ благородномъ сердц? ‘Да, я не ошиблась’,— думала я:— ‘онъ увидлъ меня и любитъ не меньше прежняго, онъ увидлъ меня и любитъ еще сильне, о чемъ же мн сокрушаться?’

Онъ опустился на софу подл меня, поддерживая меня одной рукой, и нсколько времени закрывался отъ меня, но когда отнялъ руку, на лиц его было обыкновенное милое выраженіе, такое, лучше котораго на свт никогда не бывало и быть не можетъ.

— Трудное мы пережили время!— сказалъ онъ, — какой непреклонной была наша маленькая старушка.

— Это вдь къ лучшему, опекунъ.

— Къ лучшему? разумется, — какъ и все, что она длаетъ, нжно проговорилъ онъ.— Но мы съ Адой чувствовали себя такими одинокими и несчастными! Твоя подруга Кадди безпрестанно являлась справляться о теб, вс, кто тебя знаетъ, сильно безпокоились за тебя. Бдный Рикъ даже мн написалъ, такъ безпокоился.

Изъ писемъ Ады мн было извстно о посщеніяхъ Кадди, но о Ричард я ничего не знала и сказала это опекуну.

— Да, голубушка, я счелъ за лучшее не говорить Ад.

— Вы сказали, что онъ вамъ написалъ,— продолжала я, длая такое же удареніе на этомъ слов, какое сдлалъ онъ,— какъ будто это вещь необыкновенная, вдь съ его стороны такъ естественно написать своему лучшему другу!

— Душа моя, онъ далеко не увренъ, что я его лучшій другъ, и обратился ко мн только потому, что не могъ получить отвта отъ тебя самой, а другого пути узнать о теб не было, написалъ холодное, надменное, сухое, злобное письмо. Ну, чтожъ, милая старушечка, надо быть снисходительнымъ, его нельзя винить. Процессъ Джерндайсовъ измнилъ его до неузнаваемости и выставилъ меня передъ нимъ въ ложномъ свт. Я видлъ на своемъ вку еще худшіе плоды злополучнаго процесса, худшіе во много разъ. Будь въ немъ запутаны ангелы, наврное даже на нихъ отразилось бы его пагубное вліяніе.

— Однакоже васъ процессъ нисколько не измнилъ.

— Что ты, голубушка!— отвтилъ онъ смясь.— Несчетное множество разъ южный втеръ превращался изъ-за него въ восточный. Рикъ не довряетъ мн и подозрваетъ меня, законники, съ которыми онъ связался, учатъ его не доврять мн и подозрвать меня. Ему насказали, что наши интересы противоположны, что наши притязанія расходятся и тому подобное. А между тмъ, если бъ я только могъ выкарабкаться изъ этихъ горъ бумаги, нагроможденныхъ крючкотворами, изъ этой грязи, въ которой такъ давно треплется мое бдное имя, если бъ я могъ уничтожить ее, отказавшись отъ своихъ правъ,— небу извстно, что я сдлалъ бы это сію же минуту? Но я не могу этого сдлать, теперь это уже не въ человческой власти. Если бъ я могъ вернуть Рику его прежній счастливый характеръ, я съ радостью отказался бы отъ всхъ денегъ, оставленныхъ въ судейской касс всми умершими истцами, какіе были прикованы къ колесниц правосудія, исколесовавшей имъ сердце и душу,— хотя этихъ денегъ столько, что изъ ихъ можно бы воздвигнуть высочайшую пирамиду въ память величайшаго беззаконника — Канцлерскаго суда.

— Неужели Ричардъ можетъ подозрвать васъ! воскликнула я съ изумленіемъ.

— Ахъ, душа моя, душа моя! Тонкій ядъ, продуктъ всей лжи и обмановъ, естественно развиваетъ эту болзнь. Эта гибельная отрава заразила его кровь, и въ его глазахъ вс предметы теряютъ свой настоящій видъ. Не его это вина!

— Но это ужасное несчастье, опекунъ.

— Да, ужасное несчастье — подпасть подъ вліяніе злосчастнаго процесса. Большаго несчастія я не знаю. Мало по малу онъ дошелъ до того, что съ полнымъ довріемъ сталъ опираться на подгнившій камышевый стебель, и все окружающее кажется ему такимъ же гнилымъ и неустойчивымъ, какъ его шаткая опора. Но отъ всей души повторяю: мы должны быть снисходительны къ бдному Рику, сколько на своемъ вку пришлось мн видть такихъ же прекрасныхъ молодыхъ сердецъ, испорченныхъ той же заразой!

Я все таки не могла удержаться, чтобъ не сказать ему, какъ изумлена и огорчена неудачей его благихъ безкорыстныхъ намреній.

— Ты не должна такъ говорить, госпожа ворчунья, отвтилъ онъ шутливо.— Надюсь, что Ада на меня не пожалуется, а это уже что нибудь да значитъ Я мечталъ, что эти юныя существа будутъ считать меня другомъ, я думалъ, что наша дружба будетъ крпка и устоитъ, несмотря ни на какія тяжбы. Но я грезилъ о невозможномъ. Дло Джерндайса противъ Джерндайса было нянькой и воспитателемъ Ричарда.

— Но, опекунъ, разв нельзя надяться, что жизненный опытъ заставитъ его понять, какъ горько онъ ошибается?

— Будемъ надяться, дорогая Эсфирь, что это случится, и случится не слишкомъ поздно. Во всякомъ случа мы не должны строго относиться къ нему. Много ли найдется вполн сложившихся зрлыхъ людей, хорошихъ людей, которые, попали въ этотъ же судъ въ качеств истцовъ, уцлютъ и не перемнятся къ худшему въ одинъ, два много три года? Какъ же удивляться тому, что это случилось съ Рикомъ?

Тутъ опекунъ понизилъ голосъ и заговорилъ такъ, точно размышлялъ вслухъ.

— Несчастный юноша сначала не могъ поврить,— да и кто бы могъ?— что судъ то, что онъ есть на самомъ дл. Съ искреннимъ, горячимъ довріемъ этотъ юноша ждетъ, что судъ войдетъ въ его интересы и разршитъ его тяжбу, но судъ медлитъ, тянетъ, выматываетъ изъ него жилы, раздражаетъ, мучитъ, выводитъ его изъ терпнія, шагъ за шагомъ разбиваетъ его розовыя надежды, но такъ какъ юноша все еще вритъ, все еще жаждетъ правосудія, то начинаетъ считать всхъ на свт лицемрами и лжецами. Такъ-то! Недовольно объ этомъ, дорогая моя.

Опекунъ продолжалъ заботливо поддерживать меня, обнявъ одной рукою, его нжность растрогала меня до слезъ, я склонилась къ нему на плечо съ такою любовью какъ-будто онъ былъ моимъ отцомъ. Наступило молчаніе. Я обдумывала, какъ бы мн повидаться съ Ричардомъ, и ршила, что, какъ только поправлюсь совсмъ, непремнно увижусь съ нимъ и попытаюсь все уладить.

— Однако есть лучшіе предметы для разговора въ такой радостный день, какъ день выздоровленія нашей дорогой двочки. Я долженъ былъ начать съ исполненія одного порученія. Когда Ада можетъ прійти къ теб, голубушка?

Я уже думала объ этомъ. Этотъ вопросъ былъ отчасти въ связи съ исчезновеніемъ зеркалъ, правда, только отчасти, ибо я знала, что Ада не измнится ко мн оттого, что измнилось мое лицо.

— Дорогой опекунъ, я такъ долго была разлучена съ нею, что… хотя она мн дороже свта…

— Знаю, госпожа ворчунья, отлично знаю.

Онъ былъ такъ добръ, его прикосновеніе выражало столько состраданія и такую нжную привязанность, его голосъ вливалъ столько утшенія въ мое сердце, что я смолкла на мгновеніе, будучи не въ состояніи продолжать.

— Ты устала, сказалъ онъ,— отдохни немножко.

— Я такъ цолго не видлась съ Адой, начала я опять посл небольшой паузы,— что желала бы еще нсколько времени побыть одной. Лучше бы мн ухать отсюда, прежде чмъ мы съ ней увидимся. Если бы можно было мн съ Чарли ухать куда нибудь въ деревню, какъ только я буду въ состояніи двигаться… въ деревн мои силы скоро окрпнутъ, я оживу отъ свжаго воздуха и отъ предвкушенія счастія быть снова съ Адой. Такъ, мн кажется, будетъ лучше для насъ обихъ.

Можетъ быть мое желаніе привыкнуть немного къ своему обезображенному лицу прежде свиданія съ Адой было большимъ малодушіемъ, но я не могла отъ него отдлаться, хотя и страстно желала увидть Аду. Я была уврена, что опекунъ понялъ, какое побужденіе руководило мною, но это меня не смутнло, я знала, что онъ извинитъ мн мое малодушіе.

— Пусть наша избалованная старушка длаетъ по своему, хоть я знаю, что ея непреклонность заставитъ кое кого пролить много слезъ. Взгляни, вотъ письмо отъ Бойторна. Онъ, какъ настоящій рыцарь, отдаетъ въ твое распоряженіе весь свой домъ, откуда нарочно выхалъ заране, клянется небомъ и землей и всми страшными клятвами, какія только можетъ вытерпть бумага, что если ты не передешь, онъ не оставитъ въ своемъ дом камня на камн!

И опекунъ подалъ мн письмо отъ Бойторна.

Безъ всякаго общепринятаго обращенія, врод: ‘Дорогой Джерндайсъ’ и т. п., оно прямо начиналось такъ: ‘Клянусь, что если миссъ Соммерсонъ не поселится въ моемъ дом, который я оставляю сегодня въ часъ пополудни’… Дальше въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, но съ величайшей серьезностью излагалось упомянутое предложеніе.

Читая это посланіе, мы смялись отъ души, что, впрочемъ, не помшало намъ воздать должное доброт его автора. Было ршено, что я завтра же отошлю мистеру Бойторну благодарственное письмо, въ которомъ скажу, что принимаю его предложеніе. Оно пришлось мн очень по сердцу, ибо изъ всхъ мстъ, о которыхъ я могла мечтать, ни одно не нравилось мн такъ, какъ Чизни-Вудъ.

— Ну, милая хозяюшка, проговорилъ опекунъ, вынимая часы.— мн пора уходить, я заране ршилъ, что не буду у тебя засиживаться, чтобъ не утомить тебя, и теперь мн осталась всего одна минутка. У меня есть къ теб еще одна челобитная. Маленькая миссъ Флайтъ, услышавъ о твоей болзни, пришла сюда изъ Лондона, сдлавъ ни больше, ни меньше какъ двадцать миль въ бальныхъ башмакахъ, только затмъ, чтобъ разузнать о теб. Хорошо еще, что мы были дома, а то ей и назадъ пришлось бы возвращаться пшкомъ.

— Опять по старому! Кажется, вс до одного въ заговор, чтобъ осчастливить меня!

— Ну, мышка, если теб не будетъ слишкомъ утомительно принять это безобидное созданіе, прежде чмъ ты подешь спасать обреченный на разрушеніе домъ Бойторна, я увренъ, что ты этимъ обрадуешь ее и осчастливишь такъ, какъ не могъ бы осчастливить даже я, хотя и ношу обаятельное имя ‘Джерндайсъ’.

Безъ сомннія, онъ понималъ, что свиданіе съ этимъ бднымъ, обиженнымъ судьбою существомъ будетъ для меня хорошимъ урокомъ. Я, кажется, не съумла вполн выразить, съ какимъ искреннимъ удовольствіемъ приму ее. И прежде я ее жалла, но никогда еще не сочувствовала ей такъ, какъ теперь, и прежде я всегда рада была успокоить и утшить ее, но прежде это и на половину не радовало меня такъ, какъ теперь. Мы условились относительно дня, когда миссъ Флайтъ прідетъ раздлить мой ранній обдъ.

Когда опекунъ ушелъ, я опустила голову на подушку и молила Бога простить мн, что, осыпанная Его дарами, я такъ преувеличивала тяжесть посланнаго мн испытанія. Мн вспомнилась дтская молитва, которую я возсылала къ небу въ одинъ давно прошедшій день моего рожденія, прося Бога сдлать меня трудолюбивой, твердой, смиренной, дать мн возможность длать добро другимъ и заслужить капельку любви къ себ. Мн пришло на память счастіе, которымъ я наслаждалась, привязанность ко мн всхъ этихъ любящихъ сердецъ,— и совсть упрекнула меня. Если теперь я выкажу слабость, къ чему послужили благодянія, которыя были мн дарованы? Я повторила мою старую дтскую молитву тми же словами, и прежній миръ сошелъ въ мою душу. Опекунъ сталъ приходить ко мн каждый день. Спустя недлю или около того, я могла ходить по своимъ двумъ комнатамъ и вести долгіе разговоры съ Адой изъ-за оконной занавски, я ее еще не видла, ибо не имла мужества взглянуть на ея прелестное личико, хотя могла легко сдлать это такъ, чтобъ она меня не замтила.

Въ назначенный день пріхала миссъ Флайтъ. Бдная старушка, совершенно забывъ свою обычную чопорность, вбжала въ комнату съ восклицаніемъ:— Дорогая моя Фицъ-Джерндайсъ! бросилась ко мн на шею и осыпала меня поцлуями.

— Ахъ, Боже мой! воскликнула она, опустивъ руку въ ридикюль,— у меня здсь только документы. Дорогая Фицъ-Джерндайсъ, одолжите мн носовой платокъ.

Чарли подала ей платокъ, и добрая старушка, прижавъ его къ глазамъ обими руками, минутъ десять проливала слезы.

— Я плачу отъ радости, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, поторопилась она объяснить.— Вовсе не отъ огорченія, а отъ радости, что опять вижу васъ, отъ удовольствія, что имю честь быть у васъ. Я васъ люблю, дорогая моя, гораздо больше, чмъ канцлера, хотя и посщаю аккуратно его засданія. Кстати, милая моя, по поводу носового платка…

Тутъ миссъ Флайтъ вопросительно взглянула на Чарли, которая выходила на встрчу дилижансу. Чарли взглянула на меня и, повидимому, не особенно поощряла продолженіе повствованія.

— Очень хорошо! Совершенная правда. Съ моей стороны было нескромно заговорить объ этомъ, но, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, по временамъ — скажу вамъ откровенно, ибо вамъ бы и въ голову не пришло,— у меня тутъ… немножко… путается, докончила она, указывая себ на лобъ.— Больше ничего.

— Что вы мн хотли сказать? спросила я улыбаясь, такъ какъ знала, что ей ужасно хочется разсказать.— Вы возбудили мое любопытство и должны его удовлетворить.

Миссъ Флайтъ поглядла на Чарли, какъ-будто спрашивая у нея совта въ этомъ важномъ дл. Та сказала:

— Въ такомъ случа, мэмъ, лучше скажите, и миссъ Флайтъ стала ее ужасно благодарить.

— Наша маленькая пріятельница удивительно умна, сказала она мн со своимъ таинственнымъ видомъ.— Мала, но чрезвычайно умна! И такъ, моя милая, вернемся къ этому интересному разсказу,— это всего только разсказъ, но, по моему, очаровательный. Та особа, которая провожала насъ отъ дилижанса, бдно одтая и въ такой неизящной шляпк…

— Это Дженни, миссъ, вставила Чарли.

— Именно, именно, согласилась миссъ Флайтъ съ пріятной улыбкой,— Дженни, да. И что же она разсказала нашей маленькой пріятельниц?! Какая-то леди подъ вуалью приходила въ коттеджъ разспрашивать о здоровь моей милой Фицъ-Джерндайсъ и унесла съ собою на память носовой платокъ, только потому, что онъ принадлежалъ прежде моей дорогой Фицъ-Джерндайсъ. Это длаетъ честь дам подъ вуалью, не правда-ли?

— Я съ удивленіемъ посмотрла на Чарли. Она сказала:

— Дженни говоритъ, миссъ, что, когда умеръ ея малютка, вы оставили у нихъ свой платокъ, она его сняла и спрятала вмст съ вещами, какія остались отъ бэби. Я думаю, миссъ, она поступила такъ отчасти потому, что онъ покрывалъ малютку.

— Мала, по чрез-вы-чай-но умна! прошептала миссъ Флайтъ, указывая себ на лобъ, чтобъ сильне выразить весь умъ Чарли.— И какъ толково говоритъ! Гораздо толкове всхъ адвокатовъ, какихъ я слышала.

— Я помню это, Чарли, сказала я,— что же дальше?

— Ну вотъ, миссъ, этотъ самый платокъ леди и унесла. Дженни просила сказать вамъ, миссъ, что она не отдала бы этого платка ни за какія сокровища, но леди взяла его потихоньку и оставила вмсто него деньги. Съ вашего позволенія, миссъ, Дженни ее совсмъ не знаетъ.

— Кто жъ бы это могъ быть? сказала я.

— Дорогая моя, сказала миссъ Флайтъ, таинственно приблизивъ губы къ моему уху, — по моему мннію, только не говорите этого нашей маленькой пріятельниц, это была жена лорда-канцлера. Онъ вдь женатъ. Я слышала, она ужасно съ нимъ обращается. Представьте, даже бросаетъ бумаги его лордства въ каминъ, когда онъ отказывается платить по счетамъ ювелира!

Я не задумывалась много надъ тмъ, кто была эта леди: я ршила, что это, должно быть, была Каролина, кром того мое вниманіе было отвлечено гостьей, которая повидимому озябла и проголодалась, пока хала. Когда принесли обдъ, я должна была помочь ей принарядиться въ старый обтрепанный шарфъ, она облеклась въ поношенныя заштопанныя перчатки, которыя привезла съ собой въ бумажномъ свертк, и была вполн довольна собою.

Я предсдательствовала за обдомъ, состоявшимъ изъ рыбы, жареной курицы, телятины, зелени и пудинга съ мадерой. Я такъ радовалась, видя, какъ довольна миссъ Флайтъ, съ какимъ достоинствомъ, съ какими церемоніями она кушаетъ, что вскор забыла обо всемъ другомъ. Когда передъ нами поставили дессертъ, приготовленный руками моей милочки, которая никому не уступала права заботиться обо мн, миссъ Флайтъ такъ разболталась и казалась такой счастливой, что я, зная, какъ она любитъ говорить о себ, придумала навести ее на мысль разсказывать свою исторію. Я начала такъ:

— Скажите, миссъ Флайтъ, давно вы посщаете засданія лорда-канцлера?

— О, ужъ много лтъ, очень много лтъ, дорогая моя. Я жду ршенія. Теперь ждать недолго.

Несмотря на то, что надежда никогда не покидала старушку, она такъ заволновалась, что у меня явилось сомнніе, хорошо ли я сдлала, затронувъ эту тему, и я ршила перевести разговоръ на что нибудь другое.

— Отецъ мой ожидалъ ршенія, и братъ, и сестра, вс они ждали ршенія, и я жду.

— Они вс..

— Умерли, пока тянулось дло.

Я видла, что ей хочется продолжать, и подумала, что, пожалуй лучше будетъ поддержать разговоръ.

— Не благоразумне ли было бы съ вашей стороны не ждать больше? сказала я.

— Да, разумется, отвтила она быстро.

— И не посщать больше суда?

— Конечно. Очень мучительно, дорогая Фицъ-Джерндайсъ, вчно ожидать того, что никогда не наступить. Очень мучительно, увряю васъ. Я стала кости да кожа.

И она протянула мн руку, которая въ самомъ дл была поразительно худа.

— Но, дорогая моя, въ суд есть какая-то страшная притягательная сила. Тс! Не говорите объ этомъ нашей маленькой пріятельниц, когда она вернется. Она можетъ испугаться и совершенно основательно. Да это мсто страшно влечетъ къ себ: вы не можете разстаться съ нимъ, вы должны ждать.

Я пробовала ее разуврить. Она выслушала меня терпливо, съ улыбкой на губахъ, но у нея былъ уже готовъ отвтъ.

— А! Вы думаете, я говорю такъ оттого, что свихнулась. Это вдь очень глупо — свихнуться, все тогда путается въ голов. Но, дорогая, я бываю въ суд много лтъ, и я хорошо замтила: это вліяніе печати и жезла, которые лежатъ на стол.

Я спросила, въ чемъ же, по ея мннію, выражается ихъ дйствіе?

— Въ притяженіи, отвтила миссъ Флайтъ,— они притягиваютъ къ себ людей, высасываютъ изъ нихъ здоровье, умъ, вс хорошія качества, лишаютъ ихъ спокойствія. Я чувствовала, какъ по ночамъ они отымаютъ у меня покой. Эти дьяволы околдовываютъ своимъ холоднымъ блескомъ!

Она нсколько разъ шлепнула меня по рук и весело закивала, какъ будто желая дать мн этимъ понять, что, хоть ея рчи и мрачны, хоть она сообщаетъ такія ужасныя тайны, во мн лично нечего бояться.

— Позвольте, я разскажу вамъ, какъ было со мной. Прежде чмъ они притянули меня, что я длала? Играла на тамбурин? Нтъ, вышивала въ тамбуръ. И моя сестра тоже занималась вышиваньемъ, а отецъ и братъ работали на постройкахъ. Мы жили вс вмст. И очень прилично, дорогая, моя, очень прилично! Сперва они притянули отца, понемножку, исподволь. Тогда семья распалась. Черезъ нсколько лтъ онъ превратился въ раздражительнаго, угрюмаго, озлобленнаго банкрота, у котораго ни для кого не было ни добраго слова, ни добраго взгляда. А прежде онъ былъ совсмъ другой, милая Фицъ-Джерндайсъ, совсмъ другой! Его посадили въ долговую тюрьму, тамъ онъ и умеръ. За отцомъ покатился подъ гору братъ… къ пьянству, къ нищет къ смерти. Потомъ и сестру затянуло, тс! куда — не спрашивайте. Я захворала. Я была въ нищетъ. Тогда я услыхала, я еще и прежде слышала, что не всхъ этихъ несчастіяхъ виноватъ судъ. Выздороввъ, я пошла взглянуть на это чудовище, увидала его, и меня тоже затянуло.

Когда она кончила свой короткій разсказъ, который передавала тихимъ надорваннымъ голосомъ, какъ будто еще подъ свжимъ впечатлніемъ испытаннаго потрясенія, къ ней вернулся ея обыкновенный привтливый, полный достоинства видъ.

— Вы не врите мн, дорогая? Пусть! когда нибудь поврите. Я немного свихнувшись, но я замтила! За эти годы я видла много новичковъ, они являлись, ничего не подозрвая, и попадали подъ вліяніе жезла и печати. Такъ было съ моимъ отцомъ, съ братомъ, съ сестрою и со мною. Я слышала, какъ краснорчивый Кенджъ и остальные говорятъ новичкамъ: ‘Вы не знаете миссъ Флайтъ? вы еще здсь внов. Вы должны подойти и представиться миссъ Флайтъ’. Пре-крас-но! Горжусь честью! Они смются, но я напередъ знаю, Фицъ-Джерндайсъ, что съ ними случится. Я знаю лучше ихъ, когда начнется дйствіе притягательной силы. О, я изучила признаки! Я видла, какъ они появились у Гридли, и видла, чмъ онъ кончилъ. Дорогая Фицъ-Джерндайсъ, и она опять понизила голосъ:— я замтила ихъ появленіе у нашего друга, несовершеннолтняго Джерндайса. Надо удержать его, иначе онъ затянется и погибнетъ.

Нсколько минутъ она смотрла на меня молча. Но мало-по-малу лицо ея оживилось, она улыбнулась,— можетъ быть потому, что боялась, не были ли ея рчи слишкомъ мрачны, а можетъ быть потому, что растеряла связь мыслей, и продолжала другимъ тономъ, чинно прихлебывая вино:

— Да, дорогая моя, какъ сказала, жду ршенія. Скоро. Знайте,— тогда я выпущу на свободу моихъ пташекъ и пожалую изъ своихъ владній нкоторыхъ лицъ.

Меня поразилъ ея намекъ на Ричарда и зловщій смыслъ ея безсвязныхъ рчей, которымъ ея собственный жалкій видъ служилъ превосходной иллюстраціей.

Къ счастью, она опять была совершенно довольна собой и сіяла улыбкой.

Положивъ свободную руку на мою, она весело заговорила:

— Вы однако еще не поздравили меня, дорогая, ни слова не сказали о моемъ доктор.

Я созналась, что совершенно ее не понимаю.

— О моемъ доктор, мистер Вудкорт, дорогая, который былъ такъ внимателенъ ко мн, несмотря на то, что лечилъ меня даромъ. Впрочемъ это только пока. Настанетъ день! Я хочу сказать: день ршенія, которое разрушитъ чары жезла и печати.

— Мистеръ Вудкортъ теперь далеко, да, мн кажется, ужъ и время прошло для такого поздравленія.

— Какъ, дитя мое, вы не знаете, что съ нимъ случилось, возможно ли!

— Не знаю.

— Но вдь объ этомъ вс говорили, моя радость!

— Вы забываете, какъ давно я не выхожу отсюда.

— Правда, дорогая, виновата. По вмст съ остальнымъ я потеряла и память. Какая губительная сила, не правда ли? И такъ, дорогая моя, у береговъ Остъ-Индіи случилось ужасное кораблекрушеніе.

— Кораблекрушеніе! Мистеръ Вудкортъ…

— Не волнуйтесь, милочка, онъ вн опасности. Ужасная сцена. Смерть въ разныхъ видахъ. Сотни умершихъ и умирающихъ. Огонь, буря, мракъ. Утопающіе выброшены на скалу. Мой дорогой докторъ — герой. Хладнокровенъ и храбръ. Спасаетъ жизнь многимъ, не жалуется ни на голодъ, ни на жажду, закутываетъ своимъ платьемъ тхъ, кто лишился одежды, становится предводителемъ, указываетъ что надо длать. Вс ему подчиняются, онъ ходитъ за больными, погребаетъ умершихъ и наконецъ спасаетъ всхъ, кто остался въ живыхъ. Несчастные боготворятъ его, дорогая моя! Когда они добрались до твердой земли, вс пали къ его йогамъ, благословляя его. Теперь молва о немъ гремитъ по всей стран. Постойте, гд мой ридикюль? Прочтите, вы должны прочесть, я захватила съ собою.

И я прочла эту благородную исторію медленно и не вполн понимая смыслъ того, что читала, потому что глаза мои застилало слезами и я неясно различала слова. Нсколько разъ впродолженіе чтенія длинной статьи, вырзанной миссъ Флайтъ изъ газеты, я такъ плакала, что должна была откладывать газету въ сторону.

Я гордилась тмъ, что знаю человка, совершившаго такое благородное, мужественное дло, я торжествовала отъ того, что онъ покрылъ себя неувядаемой славой, я такъ восхищалась его подвигомъ, что завидовала тмъ несчастнымъ, которые упали къ его ногамъ и благословляли своего спасителя. Я сама готова была преклонить колни передъ нимъ, который былъ далеко… и, полная восторга, осыпать его благословеніями за его мужество и великодушіе. Я чувствовала, что никто… ни мать, ни сестра, ни жена… не могли бы чтить его больше меня. Никто!

Гостья предложила эту статью мн въ подарокъ. Когда стало смеркаться и миссъ Флайтъ начала прощаться, боясь пропустить дилижансъ, съ которымъ должна была вернуться въ Лондонъ, она все еще разсказывала о кораблекрушеніи, а я все еще не успокоилась и не могла освоиться со всми подробностями этого происшествія.

— Дорогая моя, говорила она, заботливо укладывая шарфъ и перчатки,— моему храброму доктору должны пожаловать титулъ и, безъ сомннія, пожалуютъ. Какого вы объ этомъ мннія?

Я конечно была согласна, что онъ заслужилъ титулъ, но не могла согласиться съ тмъ, что онъ дйствительно его получитъ.

— Отчего? спросила миссъ Флайтъ съ нкоторой рзкостью.

Я сказала, что въ Англіи не принято жаловать людямъ титулы за гражданскія заслуги, какъ-бы он ни были велики и славны, за однимъ, впрочемъ, исключеніемъ, — когда эти заслуги въ томъ, что человкъ нажилъ большой капиталъ.

— Боже правый! Какъ можно говорить подобныя вещи! воскликнула она.— Разв вы не знаете,— вс, кто составляетъ украшеніе Англіи, кто отличился на поприщ науки, поэзіи, прославился какими-нибудь талантами или гуманными подвигами,— вс возводятся въ знатное достоинство. Оглянитесь вокругъ, моя милая, и всмотритесь. Должно быть, теперь ваши мысли немножко путаются, если вы не знаете, что по этой-то причин титулы и не переводятся въ нашей стран.

Кажется, она искренно врила тому, что говорила, потому что были моменты, когда разсудокъ совершенно покидалъ ее.

Теперь я должна разстаться съ тайной, которую долго пыталась скрыть.

Иногда мн казалось, что мистеръ Вудкортъ любитъ меня, и что, будь онъ богаче, онъ быть можетъ открылъ бы мн свою любовь, прежде чмъ ухать.

Иногда мн казалось, что его признаніе доставило бы мн огромную радость.

Но какъ хорошо, что этого не случилось!

Еслибъ между нами была переписка, сколько бы выстрадала я теперь, когда должна была бы вернуть слово, данное той, которую онъ зналъ прежде.

Да, гораздо лучше, что такъ вышло. Богу угодно было милостиво избавить меня отъ этой муки, я могла съ облегченнымъ сердцемъ повторить мою дтскую молитву и стараться слдовать тому высокому примру, который подавалъ мн Алланъ Вудкортъ. Мы ничмъ не были связаны, между нами не было цпи, которую я должна была-бы порвать, или онъ долженъ бы влачить.

Отнын я буду идти скромной тропою долга, передъ нимъ же открытъ широкій, славный путь. И хотя насъ раздляетъ теперь огромной разстояніе, я буду стремиться къ тому, чтобъ встртить его, когда онъ вернется, съ сердцемъ чистымъ, чуждымъ себялюбивыхъ мыслей, встртить его лучшей, чмъ я была тогда, когда лицо мое имло нкоторую привлекательность въ его глазахъ.

ГЛАВА V.
Чизни-Вудъ.

Мы съ Чарли отправились въ Линкольнширъ не одн: опекунъ ршилъ, что непремнно доставитъ меня въ домъ Бойторна самъ и сопровождалъ насъ до самаго мста. Два дня мы были въ дорог. Дуновеніе втерка, благоуханіе полей, цвтокъ, листокъ, былинка, мимолетное облачко,— все въ природ казалось мн прекраснымъ и восхищало меня. Это было первое, что я выиграла болзнью. Какъ незначительна была моя потеря въ сравненіи съ этой открывшейся мн полнотой наслажденія твореніемъ Божіимъ.

Опекунъ хотлъ сейчасъ же вернуться домой, дорогой мы назначили день, когда прідетъ ко мн Ада, а пока я приготовила ей письмо, которое онъ взялся доставить.

Мы прибыли на мсто въ прекрасный лтній вечеръ, и черезъ полчаса опекунъ ухалъ назадъ.

Если бы я была сказочной принцессой, крестницей какой-нибудь доброй феи, которая создала бы для меня дворецъ мановеніемъ волшебной палочки, мн и тамъ не могло бы быть лучше, чмъ въ дом мистера Бойторна.

Сколько приготовленій къ моему прізду, какое нжное вниманіе ко всмъ моимъ вкусамъ и привычкамъ!

Осматривая комнаты, я нсколько разъ должна была садиться,— такъ была взволнована. Восхищеніе Чарли, которой я показывала домъ, помогло мн успокоиться, посл того, какъ мы обошли садъ и она исчерпала весь свой словарь выраженій удивленія, я почувствовала себя въ томъ безмятежно счастливомъ состояніи, въ какомъ и должна была быть.

Напившись чаю, я сказала себ: ‘Эсфирь, теперь ты настолько уже пришла въ себя, что можешь написать нсколько благодарственныхъ словъ гостепріимному хозяину’.

Онъ оставилъ мн записочку, въ которой горячо привтствовалъ меня и поручалъ моимъ заботамъ свою канарейку — высшее доказательство его доврія.

Отвчая на это милое посланіе, я писала, что вс его любимые цвты и деревья живы и здоровы, а лучшая изъ птицъ прощебетала мн самое радушное привтствіе, сидя на моемъ плеч, къ необыкновенному восторгу моей маленькой служанки, потомъ пристроилась на жердочк въ углу клтки, и я не могу доложить ему въ точности, спитъ-ли она уже, или нтъ. Окончивъ письмо, я занялась распаковкой и разборкой своихъ вещей и отправила Чарли спать пораньше, сказавъ ей, что сегодня она мн больше не понадобится.

Я еще ни разу не смотрлась въ зеркало, моего зеркала мн до сихъ поръ не вернули и я на этомъ не настаивала. Я знала, что это непростительная слабость съ моей стороны, но сказала себ, что начну борьбу съ нею тогда, когда буду здсь. Потому-то мн и хотлось остаться одной, когда Чарли ушла, я сказала себ:

‘Эсфирь, если ты намрена быть счастливой, если ты дала слово быть твердой, то и должна его сдержать’.

И я ршилась сдержать его, но сперва еще разъ постаралась припомнить вс дарованныя мн блага, помолилась и нсколько времени просидла въ раздумьи.

Хотя болзнь была опасна, но мн не обрзали волосъ, они были по прежнему длинны и густы, я распустила ихъ, тряхнула головой и подошла къ туалету, зеркало было покрыто кисейной занавской, я откинула ее и стояла, глядя сквозь густую волну волосъ, закрывавшихъ мн лицо.

Потомъ я отвела волосы и ршительно взглянула въ зеркало, ободряемая яснымъ взоромъ, который смотрлъ на меня оттуда. Да, я очень измнилась, ужасно измнилась. Въ первую минуту это чужое лицо такъ поразила меня, что я готова была закрыться руками и убжать, если-бъ не ободрялъ меня тотъ же ясный взглядъ. Вскор я нсколько освоилась со своей покой физіономіей и лучше, чмъ въ первую минуту, могла судить о происшедшей перемн.

Лицо мое было вовсе не такое, какъ я ожидала, впрочемъ, я не ожидала ничего опредленнаго и всякая перемна поразила бы меня.

Красавицей я никогда не была и не считала себя, но какая огромная разница! Какъ я подурнла! Благодареніе Богу — Онъ помогъ мн: слезы, упавшія изъ глазъ моихъ, были безъ горечи, лились не долго, и я была въ состояніи остаться передъ зеркаломъ все время, пока причесывалась на ночь, сердце мое было полно признательности.

Одинъ вопросъ смущалъ меня и, прежде, чмъ заснуть, я долго его обдумывала. Я сохранила букетъ мистера Вудкорта, когда цвты завяли, я высушила ихъ и положила въ свою любимую книгу, объ этомъ никто не зналъ, даже Ада. Теперь я сомнваюсь, имю ли я право сохранять подарокъ, посланный той, которой боле не существуетъ,— не будетъ ли такой поступокъ неблагороднымъ но отношенію къ нему. А я не хотла допускать неблагородныхъ побужденій даже въ самые сокровенные уголки моего сердца, которые навсегда останутся неизвстны ему, не хотла, такъ какъ могло бы быть, что я любила бы его, что я была бы связана съ нимъ. Наконецъ я пришла къ заключенію, что могу сохранить цвты только какъ воспоминаніе о томъ, что невозвратно прошло, забыто и погребено. Можетъ быть мои волненія покажутся пустыми, но я относилась къ нимъ въ высшей степени серьезно.

На другой день я постаралась встать пораньше, и когда Чарли на цыпочкахъ вошла въ комнату, она застала меня уже передъ зеркаломъ.

— Боже милостивый, миссъ! вскричала она въ испуг.— Вы тутъ!

— Да, отвтила я, спокойно закалывая косы.— Я совершенно здорова и счастлива.

Видно было, что великая тяжесть спала съ ея души, но еще большую тяжесть я сняла со своей: теперь я знала худшее и была спокойна. Продолжая свой разсказъ, я не буду скрывать моментовъ, когда мной овладвала слабость, но мн всегда скоро удавалось преодолвать ее и ясное настроеніе духа мн не измнило.

Желая до прізда Ады совершенно оправиться тломъ и духомъ, я распредлила время такъ, чтобы вмст съ Чарли проводить цлый день на свжемъ воздух. Мы ршили гулять до завтрака, рано обдать, опять гулять до и посл обда, а посл чая, походивъ немного по саду, рано укладываться спать. Мы ршили, что въ окрестности не останется ни одного пригорка, на который бы мы не взобрались, но будетъ поля, тропинки, дороги — гд бы мы не побывали.

Въ дом не было недостатка въ разныхъ подкрпительныхъ и возстановляющихъ силы средствахъ, добрая ключница мистера Бойторна вчно бгала за мною съ какимъ нибудь кушаньемъ или напиткомъ: стоило мн лодолыге остаться въ парк, какъ она выростала словно изъ подъ земли съ корзинкой въ рукахъ, и на веселомъ лиц ея можно было прочесть, какъ важно кушать почаще для подкрпленіе силъ. Былъ пони, предназначенный для моихъ поздокъ верхомъ, хорошенькій пони съ огромной головой, короткой шеей и гривой, падавшей ему на глаза.

Онъ могъ, — когда хотлъ, — бжать самымъ покойнымъ легкимъ галопомъ и былъ для меня сущій кладъ. Черезъ нсколько дней посл моего прізда онъ ужо прибгалъ на мой зовъ, когда я приходила на выгонъ, лъ изъ моихъ рукъ и бгалъ за мною какъ собака. Мы съ нимъ такъ прекрасно понимали другъ друга, что, когда на какой нибудь тнистой тропинк онъ, бывало, заупрямится и начнетъ трусить лнивой рысцой, мн стоило только шлепнуть его по ше и сказать: ‘Лохматка, отчего ты не бжишь въ галопъ, ты знаешь, какъ я люблю галопъ, врно ты заснулъ, глупенькій!’—и Лохматка уморительно встряхивалъ головой и пускался галопировать, а отставшая Чарли заливалась веселымъ смхомъ, звучавшимъ лучше всякой музыки. Не знаю, кто окрестилъ Лохматку его именемъ, но оно удивительно шло къ его взъерошенной шерсти.

Разъ запрягли мы Лохматку въ маленькую колясочку и торжественно покатили по зеленымъ проскамъ парка, мы прохали уже около пяти миль и превозносили нашего конька до небесъ, какъ вдругъ ему очевидно не понравилось, что всю дорогу надъ нимъ вьется рой маленькихъ мошекъ, кружится около его ушей и не отстаетъ отъ него ни на шагъ, и онъ остановился, чтобъ поразмыслить надъ этимъ. Должно быть онъ пришелъ къ заключенію, что надо положить предлъ нахальству мошекъ, и ршительно отказался двигаться впередъ, я передала вожжи Чарли, вышла изъ экипажа и пошла пшкомъ, Лохматка очень добродушно и бодро пошелъ за мною, просовывая голову мн подъ руку и потираясь ушами о рукавъ моего платья. Напрасно я говорила ему: ‘Ну, Лохматка, если теперь я сяду, ты наврное пойдешь и самъ’,— только что я садилась, онъ опять останавливался какъ вкопанный.

Я была принуждена вести его всю дорогу, и въ такомъ порядк мы вернулись домой, къ большому восторгу всего населенія.

Намъ съ Чарли казалось, что нтъ людей дружелюбне жителей этого мстечка, уже черезъ недлю вс радостно встрчали насъ, и всякій разъ, какъ намъ случалось проходить мимо, а это бывало по нскольку разъ въ день, изъ всхъ коттеджей высовывались головы съ ласковыми привтствіями. И въ первый мой пріздъ я уже знала большинство взрослыхъ и почти всхъ дтей, но теперь даже самая колокольня смотрла на меня, точно закадычный другъ.

Въ числ моихъ новыхъ друзей была одна старушка, жившая въ крытомъ соломой, ослпительно бломъ домик, такомъ крошечномъ, что когда на окна снаружи надвалась ставня, он закрывали весь передній фасадъ.

У старушки былъ внукъ матросъ, я разъ писала ему отъ ея имени и въ заголовк письма нарисовала каминъ, у котораго онъ выросъ, а подл дтскій тубаретъ, стоявшій на своемъ старомъ мст, вся деревня нашла мой рисунокъ верхомъ совершенства, когда-же изъ Плимута пришелъ отвтъ, гд внукъ писалъ, что увезетъ мой рисунокъ съ собой въ Америку, на мою долю выпала вся слава, которая въ дйствительности должна была относиться къ исправности почты.

Такимъ образомъ пролетало мое время среди долгихъ прогулокъ, игръ съ дтьми, болтовни съ разными знакомыми, визитовъ въ коттеджи, куда меня усердно приглашали, учебныхъ занятій съ Чарли, за сочиненіемъ ежедневныхъ писемъ къ Ад, мн некогда было думать о своей утрат, и я почти всегда бывала весела. Если иногда и являлись печальныя мысли, я спшила чмъ нибудь заняться и забывала о нихъ. Однажды, впрочемъ, меня кольнуло больне, чмъ я ожидала, это было, когда одинъ ребенокъ спросилъ: ‘Мама, отчего леди не такая хорошенькая, какъ прежде?’ — Но, когда я увидла, что этотъ малютка любитъ меня по-прежнему, когда онъ покровительственно и участливо провелъ своей мягкой рученкой но моему лицу, я совершенно успокоилась. Сколько было случаевъ, доказавшихъ мн къ моему утшенію, что благороднымъ сердцамъ свойственно относиться съ участіемъ и деликатностью къ людскомъ недостаткамъ. Одинъ изъ такихъ случаевъ особенно тронулъ меня.

Случилось мн разъ зайти въ маленькую церковь, когда тамъ только что кончилось внчанье и новобрачные расписывались въ книг. Женихъ, которому первому подали перо, поставилъ вмсто подписи креста’, въ свою очередь поставила крестъ и невста, тогда какъ я знала, что она не только самая хорошенькая двушка въ деревн, но и лучшая ученица въ школ, я взглянула на нее съ удивленіемъ.

Она отвела меня въ сторону и со слезами на глазахъ шепнула: ‘Онъ славный, добрый парень, миссъ, но не уметъ писать… Теперь онъ уже началъ учиться у меня и… я не хотла пристыдить его!’ — ‘Чего же мн бояться’,— подумала я, ‘когда даже въ простой крестьянской двушк можно встртить столько деликатности!’

Свжій живительный воздухъ скоро вернулъ мн прежній здоровый цвтъ лица, Чарли расцвла на славу, ея личико такъ и пылало свжимъ румянцемъ, мы очень весело проводили день и очень крпко спали ночью.

У меня было любимое мстечко, въ Чизни-Вудскомъ парк, со скамьи, которая тамъ стояла, открывался восхитительный видъ: густыя деревья въ этомъ мст немного раздвигались и открывался ясный, залитый солнцемъ ландшафтъ необыкновенной красоты. Я стала приходить сюда каждый день и сидла на скамь по цлымъ часамъ, отсюда была видна живописная терраса, прозванная ‘Дорожкой привидній’ и особенно украшавшая этотъ видъ. Зловщее названіе террасы и старая фамильная легенда, связанная съ ней и разсказанная мн мистеромъ Бойторномъ, придавали пейзажу таинственную окраску и увеличивали его привлекательность. Вблизи былъ холмикъ, на которомъ росло несмтное множество фіалокъ, Чарли очень любила собирать полевые цвты и привязалась къ этому мсту не меньше меня.

Безполезно заниматься вопросомъ, почему я никогда не подходила близко къ замку и ни разу не побывала внутри, хотя и слышала, что хозяевъ не было и ихъ скоро не ждали: нельзя сказать, чтобъ замокъ не интересовалъ меня и не возбуждалъ моего любопытства, напротивъ, сидя на своей скамь, я часто строила предположенія о томъ, какъ тамъ расположены комнаты, слышится-ли по временамъ эхо, похожее на шаги, доносящіеся съ ‘Дорожки привидній’.

Можетъ быть, хотя леди Дэдлокъ и отсутствовала, но меня отдаляло отъ замка то неопредленное чувство, которое она мн внушала, впрочемъ я не уврена въ этомъ. Ея образъ естественно соединялся съ замкомъ въ моихъ мысляхъ, но я не могу утверждать положительно, чтобъ онъ меня отталкивалъ, хотя и было что-то въ этомъ род.

По этой причин, или врне безпричинно, но я ни разу не подходила къ замку до того дня, къ которому приближается теперь мое повствованіе.

Однажды посл долгой прогулки я услась на своемъ любимомъ мстечк, а Чарли неподалеку рвала фіалки.

Глядя на ‘Дорожку привидній’, на которую падала густая тнь отъ дома, я рисовала въ своемъ воображеніи женскій призракъ, бродящій здсь, если врить разсказамъ, вдругъ я замтила между деревьями чью ту приближающуюся фигуру.

Аллея была такъ длинна и листья бросали такую густую тнь, что я сперва не могла различить, кто это. Мало-по-малу я разсмотрла, что это фигура женщины, дамы, и наконецъ узнала леди Дэдлокъ, она была одна, направлялась въ мою сторону и шла, къ моему удивленію, гораздо быстре, чмъ обыкновенно.

Меня смутило ея неожиданное появленіе: я хотла было встать и продолжать прогулку, но не могла двинуться, что то приковало меня къ мсту,— не ея торопливый жестъ, которымъ она просила меня остаться, не эти протянутыя ко мн руки и быстрые шаги, не огромная* перемна въ манер, не отсутствіе ея обычной надменной замкнутости, нтъ не это, а что-то въ ея лиц, что-то, о чемъ я мечтала и грезила, когда была ребенкомъ,— что-то, чего я никогда не видла въ другихъ лицахъ и раньше не замчала въ ней.

Испугъ и слабость овладли мною и я кликнула Чарли, леди Дэдлокъ на минуту остановилась и стала опять очень похожей на ту, какой я ее знала раньше.

— Боюсь, что испугала васъ, миссъ Соммерсонъ, заговорила она, медленно приближаясь.— Вы еще не совсмъ оправились, я слышала, вы были очень больны, и сильно тревожилась о васъ.

Я не могла поднять глазъ на ея блдное лицо, не могла подняться со скамьи. Она подала мн руку, и смертельный холодъ этой руки, противорчившій спокойному выраженію, которое она старалась придать своимъ чертамъ, только увеличилъ непобдимое обаяніе, которое она производила на меня. Мысли вихремъ кружились въ моей голов.

— Вы кажется начинаете по-немножку поправляться? съ участіемъ спросила она.

— Минуту назадъ я чувствовала себя совершенно здоровой, леди Дэдлокъ.

— Это ваша молоденькая служанка?

— Да.

— Не отошлете-ли вы ее впередъ и не позволите-ли мн проводить васъ до дому?

— Чарли, отнеси цвты домой, я приду вслдъ за тобою.

Чарли сдлала низкій реверансъ, надла шляпку и ушла.

Леди Дэдлокъ сла рядомъ со мною.

Словами не выразить того, что я почувствовала, увидвъ въ рук миледи тотъ носовой платокъ, которымъ я когда то накрыла умершаго ребенка.

Я смотрла на нее, по ничего не видла, не слышала и задыхалась, сердце билось у меня въ груди такъ бурно и неукротимо, что мн казалось, жизнь покидаетъ меня, но когда она прижала меня къ груди, обливая слезами, осыпала поцлуями и нжными ласками, я пришла въ себя.

Когда же она опустилась на колни съ крикомъ: ‘Дитя мое, дитя мое, я твоя преступная, несчастная мать! Прости меня!’ — когда я увидла ее на земл у своихъ ногъ въ отчаянныхъ душевныхъ мукахъ, то, несмотря на все свое волненіе, почувствовала глубокій приливъ благодарности къ Божьему Промыслу, измнившему мои черты, чтобъ сходство нашихъ лицъ не могло опозорить ее, чтобъ никто, взглянувъ на насъ, не могъ заподозрить нашей кровной близости.

Я стала подымать ее, умоляя, заклиная не стоять передо мною въ этомъ положеніи, не предаваться такому отчаянію, я высказала это въ безсвязныхъ словахъ: кром душившаго меня волненія, меня просто пугало, что я вижу ее у своихъ ногъ. Я сказала ей,— или пыталась сказать,— что если я, ея ребенокъ, могла когда-нибудь прощать ее, то сдлала это ужо много, много лтъ тому назадъ.

Я сказала, что мое сердце переполнено любовью къ ней, что эта любовь врожденная, которую минувшее не измнило и не могло измнить, что теперь, когда мать впервые прижала меня къ груди своей, не мн требовать у нея отчета въ данной мн жизни, что мой долгъ благословлять ее и принять съ распростертыми объятіями, хотя бы даже весь свтъ отъ нея отвернулся, что я только и прошу позволить мн любить ее.

Мы сжали другъ-друга въ объятіяхъ. Кругомъ въ лсу царило безмолвіе и покой, не было покоя только въ нашихъ взволнованныхъ сердцахъ.

— Поздно благословлять меня, поздно! простонала моя мать.— Я должна одна идти своей печальной дорогой, куда-бы она меня ни привела. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ все боле и боле омрачается мой путь,— это наказаніе, которое опредлено мн здсь на земл, я несу его молча и скрываю.

Даже говоря о своихъ страданіяхъ, она облеклась обычной маской гордаго равнодушія, хотя впрочемъ сейчасъ-же опять ее сбросила.

— Я должна хранить тайну, если только можно ее сохранить, не ради себя, но ради мужа. Я жалкое, гадкое созданіе!

При этихъ словахъ въ ея глухомъ голос зазвучало подавленное отчаяніе ужасне самаго раздирательнаго вопля. Закрывъ лицо руками, она отклонилась отъ моихъ объятій, точно не хотла, чтобъ я касалась ея, ни убжденіями, ни ласками я не могла добиться, чтобъ она встала. Нтъ, нтъ только въ этомъ положеніи она можетъ говорить со мною, съ другими и въ другое время она должна быть надменна и горда, но теперь, въ эту единственную минуту жизни, когда она можетъ быть сама-собой, она хочетъ униженій, хочетъ оскорбленій.

Она говорила, что во время коей болзни была близка къ безумію,— незадолго передъ тмъ она узнала, что ея дочь жива, раньше она и не подозрвала, что я ея дочь. Она послдовала за мною сюда, чтобы со мною поговорить наедин единственный разъ въ жизни, отнын мы не должны ни видться, ни сообщаться, и въ этой жизни вроятно никогда больше не обмняемся ни единымъ словомъ.

Она дала мн письмо, написанное ею только для меня одной, прочитавъ письмо, я должна немедленно его уничтожить, не ради ея, но ради ея мужа и себя самой, отнын я должна считать ее умершею.

Она меня любитъ со всмъ пыломъ материнской любви и проситъ, если только я могу, врить этому хоть по тмъ мукамъ, въ которыхъ ее вижу, быть можетъ при мысли о томъ, сколько она выстрадала, я немножко пожалю ее. Ей никто не можетъ помочь, надежды для нея не существуетъ, ея удлъ — бороться за сохраненіе своей тайны, чтобъ открытіе этой тайны не покрыло позоромъ и безславіемъ имя, которое она носитъ. Возл нея не можетъ быть привязанностей и ни одно человческое существо не въ состояніи ей помочь.

— Но разв тайна можетъ открыться? разв теб угрожаетъ эта опасность, дорогая матушка?

— Да, недавно она чуть не открылась, спасъ случай, но какой нибудь другой случай можетъ все погубить завтра, посл завтра, каждую минуту.

— Есть кто-нибудь, кого ты боишься?

— Не дрожи и не плачь, дорогое дитя мое. Я не стою твоихъ слезъ, сказала матушка, цлуя мои руки, — да, есть человкъ, котораго я боюсь.

— Врагъ и не другъ. Человкъ слишкомъ безстрастный, чтобы быть врагомъ или другомъ. Это стряпчій, сэра Лейстера, исполнительный какъ машина, черствый, заботящійся только о своихъ выгодахъ, да о томъ, чтобы пользоваться репутаціей лица, которому извстны тайны всхъ знатныхъ фамилій.

— Онъ что-нибудь подозрваетъ?

— Многое.

— Неужели онъ подозрваетъ тебя? спросила я въ тревог.

— Да, онъ всегда на сторож и всегда слдитъ за мной. Я могу сбивать его съ толку, но не могу совсмъ избавиться отъ него.

— Разв въ немъ нтъ ни капли жалости? ни капли совсти?

— Ни того, ни другого. Въ [немъ нтъ и злобы. Онъ равнодушенъ къ всему, кром своего призванія. А призваніе его — развдывать секреты и пользоваться властью, которую они ему даютъ. Въ этомъ онъ не иметъ соперниковъ.

— Разв нельзя довриться ему?

— Не стану и пытаться. Богъ всть, какъ кончится мрачный путь, по которому я иду столько лтъ, но я до конца пойду одна, можетъ быть конецъ ужъ близокъ, можетъ быть далекъ, но пока длится моя жизнь, я никуда не сверну съ моего пути.

— Матушка, дорогая матушка, ты твердо ршилась?

— Да, я ршилась. Я такъ долго громоздила безуміе на безуміе, гордость, презрніе и дерзость такъ долго были единственнымъ моимъ оружіемъ, я такъ ушла въ тщеславіе, что теперь мн остается одно: бороться съ опасностью, пока я жива. Опасность обвилась вокругъ меня, какъ эти деревья вокругъ дома, но все-таки мой путь останется тотъ же, для меня нтъ другихъ путей и быть не можетъ.

— Мистеръ Джерндайсъ… начала была я, но матушка перебила меня:

— Онъ подозрваетъ?

— Нтъ, наврное нтъ. Можешь быть покойна! и я пересказала ей то, что опекунъ зналъ изъ моей исторіи.— Но онъ такъ добръ, такъ уменъ, что еслибъ зналъ, онъ могъ бы…

Матушка, продолжавшая стоять въ прежней поз, поднесла руку къ моимъ губамъ и остановила меня.

— Ему можешь все сказать, проговорила она посл недолгаго молчанья.— Даю теб свое полное разршеніе, — только этотъ жалкій даръ и можетъ дать своему заброшенному ребенку такая мать, какъ я,— но если разскажешь ему, не говори объ этомъ мн, настолько гордости у меня еще осталось.

Не могу въ точности припомнить всего, что я ей сказала, потому что отъ волненія и отчаянія я и сама хорошенько не понимала того, что говорю, хотя каждое слово моей матери навки запечатллось въ моей памяти, я жадно ловила звуки этого печальнаго голоса, такъ мало мн знакомаго, несмотря на то, что то былъ голосъ моей матери: я не слышала его съ первыхъ дней младенчества, не научилась отличать его изъ тысячи другихъ голосовъ, онъ не баюкалъ меня въ колыбели, не посылалъ мн благословеній и одобреній на жизненномъ пути. Я объяснила ей, или врне пыталась объяснись ей, что мистеръ Джерндайсъ, который былъ для меня лучшимъ изъ отцовъ, съуметъ помочь и ей. Матушка отвчала, что это невозможно: помочь ей никто не можетъ, она должна одиноко идти по пустын, которая лежитъ передъ нею.

— Дитя мое, дитя мое, въ послдній разъ! Это послдніе поцлуи! Въ послдній разъ обвиваются твои руки около моей шеи. Мы не встртимся больше. Я должна остаться такой, какъ была,— вотъ моя награда, вотъ мой приговоръ. Если ты услышишь про блестящую, счастливую, окруженную поклоненіемъ и лестью леди Дэдлокъ, вспомни, какія душевныя язвы таптъ подъ этой маской твоя жалкая мать! Подумай тогда о томъ, какъ она страдаетъ, какъ ее гложетъ совсть, какъ она душитъ въ груди свою единственную истинную любовь, и, если можешь, прости свою мать и молись, чтобъ Богъ послалъ ей прощеніе!

Еще нсколько минутъ мы сжимали другъ друга въ объятіяхъ, но она была настолько тверда, что отвела мои руки, поцловала меня въ послдній разъ и, не допустивъ обнять ее еще разъ, исчезла между деревьями. Я осталась одна.

Передо мною частью въ тни, частью на солнц лежалъ старинный замокъ со своими террасами и башнями, когда я увидла его впервые, онъ представлялся мн воплощеніемъ безмятежнаго мира, теперь же мн чудилось, что я вижу передъ собою жестокаго, безжалостнаго тюремщика моей матери. Я была такъ потрясена, что сначала чувствовала себя такою же слабою и безпомощною, какъ недавно на одр болзни, но вскор опомнилась при мысли объ опасности, кото рая угрожала моей матери, о необходимости быть на сторож и удалить отъ нея всякое самое ничтожное подозрніе. Я приняла предосторожности, чтобъ Чарли не догадалась, что я плакала: заставила себя думать, что священный долгъ обязываетъ меня сдерживаться и быть предусмотрительной. Однакожъ не скоро удалось мн совладать съ приступами горя, и прошло больше часу прежде, чмъ я была въ состояніи вернуться домой. Я шла очень тихо и сказала Чарли, которая поджидала меня у садовой ршетки, что, разставшись съ леди Дэдлокъ, я захотла еще погулять, и потому очень устала и хочу поскоре лечь въ постель. Оставшись одна въ своей комнат, я совершенно безопасно могла прочесть письмо. Изъ него я поняла — и это было для меня большимъ утшеніемъ — что мать не бросала меня: ея старшая и единственная сестра,— та, которую въ дтств я звала крестной,— открыла во мн признаки жизни, когда вс остальные сочли меня мертворожденной, и хотя она вовсе не желала, чтобъ я жила, руководимая суровымъ чувствомъ долга, втайн взрастила меня и посл моего рожденія никогда ужъ не видалась съ моей матерью. Такъ необычайно было мое вступленіе въ свтъ: въ представленіи моей матери, до самаго послдняго времени, я была существомъ, которое никогда не жило, не дышало, не имло имени и было похоронено. Увидвъ меня въ первый разъ въ церкви, она вздрогнула, подумавъ о той, которая, еслибъ жила, была бы похожа на меня, но только одна эта мысль и пришла ей въ голову. Нтъ пока необходимости говорить о томъ, что еще заключалось въ письм: для этого будетъ свое время и свое мсто.

Первой моей заботой по прочтеніи письма было сжечь его и уничтожить даже пепелъ. Тяжело стало у меня на сердц, мн невольно думалось: зачмъ меня взрастили, зачмъ я не умерла ребенкомъ, надюсь, такая мысль не покажется слишкомъ чудовищной: вдь я сознавала, что такъ было бы лучше для другихъ, что многіе были бы отъ этого счастливе. Меня страшило мое собственное существованіе, такъ какъ оно грозило опасностью моей матери и позоромъ благородной фамиліи, и я была потрясена мыслью, что мн при самомъ рожденіи предназначалось умереть, а я, по недоразумнію, осталась жить. Вс эти мысли невыносимо терзали меня, наконецъ я уснула совершенно измученная, по, проснувшись, опять заплакала, вспомнивъ, что все-таки живу на свт, увеличивая этимъ бремя мученій для другихъ. Больше прежняго пугалась я себя самой при мысли о томъ существ, противъ котораго я была живой уликой,— о владтельниц Чизни-Вуда, о новомъ значеніи тхъ ужасныхъ словъ, которыя раздавались теперь въ моихъ ушахъ подобно ропоту грозныхъ морскихъ валовъ: ‘Твоя мать, Эсфирь, позоръ для тебя, а ты для нея, настанетъ время, и скоро, когда ты поймешь это лучше, поймешь, какъ можетъ понять только женщина’ и вслдъ за этимъ ‘молись ежедневно, чтобъ грхи другихъ не упали на твою голову’.

Я не могла разобраться во всхъ этихъ мысляхъ, мн казалось, что часъ воздаянія насталъ, что стыдъ и позоръ пали на меня.

День угасъ, наступилъ вечеръ печальный и мрачный, а я все терзалась отчаяніемъ. Я вышла изъ дому и направилась къ парку, я шла, машинально слдя за тнями, сгущавшимися на деревьяхъ, за увреннымъ полетомъ летучихъ мышей, которыя по временамъ чуть не задвали меня крыльями, сама не знаю, какъ я подошла къ замку, быть можетъ, будь я въ другомъ настроеніи и лучше владй собой, я постаралась бы этого избжать, но теперь случилось такъ, что я выбрала тропинку, которая вела прямо къ замку.

Я не ршилась остановиться и разсмотрть замокъ, а постаралась поскоре пройти мимо садовой террасы, откуда неслось упоительное благоуханіе, мимо широкихъ дорожекъ, мимо грядокъ съ выхоленными цвтами, мимо мягкихъ дерновыхъ лужаекъ, я видла, какъ хорошъ и величественъ замокъ, видла слды, которые безжалостное время оставило на старинныхъ каменныхъ парапетахъ, балюстрадахъ, на ступеняхъ широкихъ лстницъ, видла, какъ мохъ и цпкій плющъ обвились вокругъ нихъ и около пьедестала солнечныхъ часовъ, слышала журчанье фонтана. Дорога поворачивала мимо длинныхъ рядовъ темныхъ оконъ, окна шли въ перемежку съ стрльчатыми башенками и чрезвычайно оригинальными портиками, на которыхъ старые львы и какія-то фантастическія чудовища выступали изъ темныхъ углубленій и, вставъ на дыбы и оскалившись на надвигающійся вечерній сумракъ, сжимали въ когтяхъ щиты съ гербами.

Повернувъ къ воротамъ, дорожка перескала дворъ, куда выходилъ главный подъздъ (тутъ я ускорила шаги), и приходила мимо конюшенъ, здсь до меня донеслись какіе то глухіе звуки: не то шелестъ втра въ густой листв плюща, покрывавшей высокую красную стну, не то жалобный скрипъ флюгера, не то отдаленный собачій лай или крикъ птуха. Дальше меня встртилъ сладкій запахъ липъ и шелестъ ихъ листьевъ, и при поворот тропинки я очутилась у южнаго фасада дома, надо мною была балюстрада ‘Дорожки привидній’, въ одномъ изъ оконъ, выходившихъ на террасу, виднлся свтъ — должно быть то была комната моей матери.

Эта часть дороги была вымощена такъ же, какъ и терраса, что возвышалась надъ моей головой, и шаги мои, дотол неслышные, будили эхо на плитахъ террасы.

Я ни разу не останавливалась, но мимоходомъ успвала разсмотрть все окружающее, теперь я пошла быстре, и освщенное окно осталось уже позади, когда эхо моихъ шаговъ навело меня на мысль о томъ, какая ужасная правда въ легенд о ‘Дорожк привидній’:— вдь это я должна навлечь несчастіе на величественный домъ, вдь это мои шаги, какъ грозное предупрежденіе, раздаются на плитахъ террасы.

Меня охватилъ такой ужасъ, что я вся похолодла и, убгая отъ самой себя, опрометью бросилась назадъ, по той же дорог, по которой пришла, и ни разу не останавливалась, пока не выбжала за ограду и не оставила за собой зловщій паркъ.

Только тогда я начала наконецъ понимать, какъ неблагодарно, несправедливо съ моей стороны падать духомъ и считать себя несчастной, когда, запершись на ночь въ своей комнат и вдоволь наплакавшись, принялась за чтеніе ожидавшихъ меня писемъ.

Письмо моей милочки, которая должна была пріхать завтра, дышало такой радостью отъ предвкушенія предстоящаго свиданія, что я была бы каменной, если-бъ оно меня не тронуло.

Отъ опекуна тоже было письмо: онъ просилъ меня сказать госпож ворчунь, — если я встрчу гд нибудь эту даму,— что безъ нея вс адски скучаютъ, хозяйство на волосъ отъ гибели, никто кром нея не уметъ ходить ‘при ключахъ’ и вс домочадцы находятъ, что домъ сталъ совсмъ не тотъ, и грозятъ взбунтоваться, если она не скоро вернется.

Два такихъ письма не могли не убдить меня, что я любима и счастлива гораздо больше, чмъ того заслуживаю, мало по малу мысли мои перенеслись къ прошлому и привели меня въ боле спокойное состояніе, въ какомъ мн и надлежало быть.

Я видла ясно, что не могла быть предопредлена къ смерти или обречена не быть въ числ живыхъ, такъ какъ мн назначалась жизнь полная счастія, я видла ясно, какъ много соединилось, чтобы содйствовать моему благополучію,— что во фраз: ‘грхи отцовъ падаютъ на дтей’, не можетъ быть того зловщаго смысла, который пугалъ меня сегодня утромъ.

Я сознавала, что такъ же невинна въ своемъ рожденіи, какъ какая нибудь принцесса въ томъ, что она королевская дочь, что за мое рожденіе Небесный Отецъ не накажетъ меня, какъ не наградитъ принцессу за то, что она принцесса.

Потрясеніе, пережитое мною въ этотъ день, научило меня, что я могу найти утшеніе и облегченіе, несмотря на обрушившійся на меня ударъ.

Я повторила свой обтъ и молила Бога дать мн силу его исполнить, я излила свое сердце въ этой молитв и почувствовала, какъ начинаетъ разсиваться мракъ, окутывавшій меня съ утра, я проспала ночь совершенно спокойно, и, когда утренній свтъ разбудилъ меня, вчерашнія мрачныя мысли безслдно исчезли.

Моя дорогая двочка должна пріхать въ пять часовъ пополудни, какъ убить время до ея прізда? Конечно, лучше всего предпринять длинную прогулку по дорог, откуда она должна пріхать. Поэтому я, Чарли и Лохматка (осдланный, потому что посл того рокового скучая мы никогда больше его не запрягали) пустились въ экскурсію. Вернувшись домой, мы произвели генеральный смотръ дому и саду, убдились, что все въ такомъ вид, лучше какого нельзя и желать, выпустили канарейку изъ клтки, чтобъ она, какъ самое главное украшеніе дома, была на готов къ пріему гостей.

Тмъ не мене до прізда Ады оставалось еще два долгихъ часа, которые показались мн цлой вчностью, должна признаться, что все это время мучилась мыслью о своемъ безобразіи, я такъ горячо любила мою милочку, что ужасно боялась дйствія, которое должно произвести на нея мое лицо. Меня пугало это не потому, чтобы въ сердц моемъ еще оставался ропотъ противъ постигшаго меня удара,— я знаю, что этого не было,— но я не могла не задавать себ вопроса: приготовлена-ли она къ тому, что увидитъ? Не испытаетъ-ли она при первомъ взгляд на меня разочарованія и страха? Вдь я могу показаться ей гораздо хуже, чмъ она ожидаетъ, вдь ея взглядъ будетъ искать стараго друга, Эсфирь, и не найдетъ! Вдь она должна будетъ понемногу привыкать къ новому, незнакомому ей образу!

Я была уврена заране, что она не съуметъ скрыть отъ меня своего перваго впечатлнія, я слишкомъ хорошо изучила вс выраженія ея милаго личика, по которому можно было читать какъ по открытой книг, и обдумывала, могу ли я поручиться за себя, если увижу, что мои опасенія оправдались.

Да, мн казалось, что могу, посл вчерашняго вечера мн казалось, что я могу, но томиться тревогой ожиданія, думать безъ конца все объ одномъ и томъ же, было плохой подготовкой къ предстоящему свиданію, поэтому я ршила отправиться на встрчу Ад и сказала Чарли, что пойду одна. Чарли одобрила мое ршеніе, какъ одобряла все, чего мн хотлось, и я пошла.

Не успла я дойти до второго верстового столба, какъ вся затрепетала, увидвъ впереди пыль на дорог, — хотя отлично знала, что это еще не былъ и не могъ быть дилижансъ,— и ршилась вернуться домой, но какъ только повернула, еще больше испугалась, что дилижансъ нагонитъ меня, и всю почти дорогу бжала бгомъ.

Только когда я была уже дома, мн пришло въ голову: хорошую штуку я выкинула: раскраснлась, и стала еще хуже!

Наконецъ, когда я думала, что до прізда Ады остается еще боле получаса, Чарли вдругъ закричала мн:— Вотъ она, миссъ! Она идетъ сюда.

Не думая о томъ, что длаю, я взбжала наверхъ въ свою комнату, спряталась за дверь, притаилась за ней, вся дрожа, и не тронулась съ мста даже тогда, когда услышала на лстниц голосъ Ады: ‘Эсфирь, дорогая, любимая, гд ты? Милая старушка! Госпожа ворчунья!’

Она вбжала въ комнату и хотла было уже уйти, когда увидла меня за дверью. О, безцнная двушка, прежній ласковый взглядъ, прежняя нжность, прежняя любовь и привязанность! И ничего больше, ровно ничего!

О, какъ я была счастлива, когда милая хорошенькая подруга опустилась подл меня на полъ (я сидла на полу) и, прижавшись своей свжей щечкой къ моему рябому лицу, покрыла его слезами и поцлуями, называя меня всми нжными именами, какія можно придумать, баюкая меня, какъ малаго ребенка, и прижимая къ своему врному сердечку.

ГЛАВА VI.
Джерндайсъ съ Джерндайсомъ.

Если бы тайна, которую я должна была скрывать, касалась одной меня, я бы сейчасъ же доврила ее Ад, но эта тайна была не моя и мн казалось, что, пока не представится крайней необходимости, я не имю права подлиться сю даже съ опекуномъ. Я должна была одна нести эту тяжесть, теперь мн было ясно, въ чемъ заключается мой долгъ, и, чтобъ выполнять его, я не нуждаюсь въ одобреніи и поощреніи, такъ какъ меня поддерживала любовь моей милочки.

Нердко впрочемъ по ночамъ, когда Ада спала и кругомъ стояла ничмъ ненарушимая тишина, воспоминаніе о матери мучило меня и не давало мн уснуть, въ другое же время я гнала его прочь, и Ада видла меня такой, какою я была прежде, за исключеніемъ конечно той перемны, о которой я уже много говорила и которой больше не намрена касаться.

Сначала мн было очень трудно казаться спокойной, особенно въ первый вечеръ, когда Ада за работой спросила меня, нтъ ли въ настоящее время кого нибудь изъ Дэдлоковъ въ замк, и я была принуждена отвтить утвердительно, упомянувъ, что третьяго дня въ парк леди Дэдлокъ разговаривала со мною. Еще затруднительне стало мое положеніе, когда Ада спросила, о чемъ мы говорили, я сказала, что миледи разспрашивала о моей болзни и была очень любезна, на что Ада, признавъ красоту и изящество миледи, замтила, что у нея очень надменныя манеры и леденящій взглядъ.

Тутъ. Чарли подоспла мн на выручку, совершенно того не сознавая, разсказавъ, что миледи пробыла въ замк всего дв ночи по дорог изъ Лондона въ какой то замокъ въ сосднемъ графств. Чарли вполн оправдывала пословицу о маленькой птичк, у которой кого-токъ остеръ, потому что успвала въ нсколько часовъ слышать и узнавать столько, сколько мн не удавалось и въ цлый мсяцъ.

Мы пробыли ровно мсяцъ въ дом мистера Бойторна. Прошло не больше недли съ прізда моей милочки, когда разъ вечеромъ, посл того какъ мы, кончивъ помогать садовнику при поливк цвтовъ, вернулись въ комнаты и только что зажгли свчи, Чарли съ многозначительнымъ видомъ появилась за кресломъ Ады и таинственнымъ киваніемъ вызвала меня изъ комнаты.

— Ахъ, миссъ, васъ спрашиваютъ въ ‘Герб Дэдлоковъ’, прошептала она, сдлавъ круглые глаза.

— Что такое? Не можетъ быть, чтобъ меня вызывали въ харчевню! Кто меня спрашиваетъ?

— Не знаю, кто, миссъ, отвчала Чарли, выставивъ впередъ свою мордочку и крпко прижимая руки къ завязкамъ передника, какъ она длала всегда, когда предвкушала что нибудь таинственное и заманчивое.— Джентльменъ, миссъ, поклонъ, миссъ, не угодно-ли вамъ пожаловать, только и всего.

— Какой поклонъ? должна была переспросить я, такъ какъ, не смотря на наши уроки, грамматика Чарли все еще прихрамывала.

— Отъ него, миссъ.

— А почему же ты являешься посломъ?

— Не я посломъ, а Вилльямъ Грёббль, миссъ.

— Какой Вилльямъ Грёббль?

— Мистеръ Грёббль, разв вы не знаете миссъ? И Чарли произнесла съ разстановкой, точно читала вывску:

— ‘Гербъ Дэдлоковъ’ Вилльяма Грёббля.

— Ахъ, содержатель харчевни!

— Именно, миссъ. Еще жена у него такая красивая, только сломала ногу у самой косточки, такъ не срослось. А братъ ея,— пильщикъ, миссъ, и теперь епдитъ въ острог,— совсмъ спился съ-кругу, они такъ и ждутъ, что пиво отправитъ его на тотъ свтъ.

Я не могла придумать, кто бы могъ спрашивать меня въ ‘Герб Дэдлоковъ’, и такъ какъ теперь я всего боялась, то и ршила отправиться туда одна. Приказавъ Чарли принести мн шляпку, вуаль и шаль, я торопливо одлась и пошла по узкой холмистой улиц, которая была мн такъ же знакома, какъ садъ мистера Бойторна.

Мистеръ Грёббль поджидалъ меня, стоя въ одномъ жилет въ дверяхъ своей чистенькой таверны.

Увидвъ меня, онъ обими руками снялъ шляпу, и держа ее такъ, точно это желзная кастрюля (на видъ она была не легче кастрюли), провелъ меня по усыпанному пескомъ корридору въ свою лучшую горницу, очень чистую, загроможденную массой растеній, съ ковромъ, съ раскрашеннымъ изображеніемъ королевы Королины, со множествомъ раковинъ, съ огромнымъ количествомъ чайныхъ подносовъ, двумя чучелами рыбъ подъ стеклянными колпаками и прившаннымъ подъ потолкомъ не то яйцомъ, не то тыквой,— наврное не знаю и сомнваюсь, чтобы кто нибудь зналъ.

Я хорошо знала въ лицо мистера Грёббля, такъ какъ онъ вчно торчалъ въ дверяхъ своего заведенія, это былъ толстякъ среднихъ лтъ, пріятной наружности, который, повидимому, нигд даже у домашняго очага, не разставался со своей шляпой и не снималъ сапогъ съ отворотами, но сюртукъ надвалъ только отправляясь въ церковь.

Онъ снялъ со свчи, отступилъ на шагъ, чтобъ посмотрть хорошо ли вышло, и исчезъ изъ комнаты совершенно неожиданно для меня, такъ какъ я только что собралась спросить, кто меня вызывалъ. Въ эту минуту изъ другой комнаты до меня донеслись какіе-то, какъ мн показалось, знакомые голоса, но сейчасъ же умолкли. Раздались быстрые, легкіе шаги, дверь моей комнаты отворилась и передо мною стоялъ… кто же?— Ричардъ!

— Дорогая Эсфирь, мой лучшій другъ!

И онъ горячо, по братски поздоровался со мной, отъ изумленія и удовольствія я чуть было не забыла сказать ему, что Ада здсь и здорова.

— Какъ всегда, предупреждаете мои мысли,— все та же! сказалъ Ричардъ, усаживая меня и самъ садясь возл.

— Я приподняла вуаль.

— Все та же! повторилъ онъ по прежнему ласково и сердечно.

Тогда я совсмъ откинула вуаль, положила руку ему на плечо и, глядя ему въ глаза, поблагодарила за ласковую встрчу и сказала, что страшно рада его видть, тмъ боле что сама еще во время болзни ршила переговорить съ нимъ.

— Милый другъ, ни съ кмъ мн не хотлось такъ побесдовать, какъ съ вами, надо, чтобъ вы поняли меня.

— А мн надо, чтобъ вы поняли другихъ.

— Вы подразумваете Джона Джерндайса, не такъ ли?

— Да.

— Это меня тмъ боле радуетъ, что я самъ собирался говорить именно о немъ, я хочу, чтобъ вы меня поняли, но замтьте — вы, только, вы! Я не обязанъ отчетомъ ни мистеру Джерндайсу, ни кому бы то ни было.

Мн было непріятно слышать, что онъ говоритъ такимъ тономъ о мистер Джерндайс, и я замтила ему это.

— Ну, хорошо, голубушка, не станемъ пока объ этомъ распространяться. Я теперь намренъ мирно отправиться подъ руку съ вами въ ваше здшнее обиталище и сдлать своимъ визитомъ сюрпризъ прелестной кузин. Надюсь, что, несмотря на всю вашу преданность Джону Джерндайсу, вы разршите мн такую вольность?

Дорогой Ричардъ, вы знаете, что и въ Холодномъ дом васъ примутъ съ распростертыми объятіями, что, если только вы захотите, его домъ — вашъ домъ, вы знаете, что и здсь вы будете дорогимъ гостемъ.

— Такъ можетъ говорить только лучшая изъ старушекъ! весело вскричалъ Ричардъ.

Я освдомилась, доволенъ ли онъ своей службой.

— Да, пожалуй. Все идетъ прекрасно. На время эта штука не хуже прочихъ. Не знаю, что буду о ней думать, когда мое положеніе опредлится, но тогда я могу продать патентъ и… теперь впрочемъ не стоитъ разводить эту скучную матерію.

Такъ молодъ, красивъ, во всхъ отношеніяхъ полная противоположность миссъ Флайтъ, — и однако въ его грустномъ, мрачномъ, тревожномъ взор мелькаетъ ужасное, роковое сходство съ бдной помшанной!

— Я теперь въ отпуску, сказалъ Ричардъ.

— Въ самомъ дл?

— Да. Я пріхалъ въ Лондонъ, чтобъ посмотрть… въ какомъ положеніи стоитъ мое дло до начала вакацій, сказалъ Ричардъ, принудивъ себя разсмяться.— Мы пустимъ-таки въ ходъ эту старую тяжбу, даю вамъ слово!

Не удивительно, что я недоврчиво покачала головой.

— Вы правы, тема далеко не изъ пріятныхъ, продолжалъ Ричардъ, и прежняя тнь омрачила его лицо.— Ну ее ко всмъ чертямъ! Какъ вы думаете, кто здсь со много?

— Неужели я слышала голосъ мистера Скимполя?

— Именно. Вотъ человкъ! Никто не длаетъ мн столько добра, какъ этотъ очаровательный ребенокъ!

Я спросила, знаетъ ли кто-нибудь объ ихъ отъзд.

Ричардъ сказалъ, что нтъ, и разсказалъ, какъ онъ зашелъ къ старому младенцу — такъ онъ называлъ Скимполя,— и тотъ сообщилъ ему, гд мы находимся въ настоящее время, а когда Ричардъ выразилъ желаніе повидаться съ нами, старый младенецъ вызвался ему сопутствовать, вотъ онъ и захватилъ его съ собою.— Онъ стоить,— я говорю не о мизерныхъ издержкахъ,— дороже всякаго золота. Это такой весельчакъ, такое безкорыстное созданіе, а какъ свжъ и юнъ душою!

Я не видла доказательства безкорыстія стараго младенца въ томъ, что онъ возложилъ на Ричарда уплату своихъ дорожныхъ издержекъ, но не высказала своей мысли, ибо въ комнату вошелъ самъ мистеръ Скимполь и разговоръ перемнился.

При вид меня мистеръ Скимполь пришелъ въ неописанный восторгъ, по его словамъ, впродолженіе шести недль моей болзни онъ проливалъ цлые потоки сочувственныхъ слезъ и никогда въ жизни не былъ такъ счастливъ, какъ въ тотъ день, когда услышалъ о моемъ выздоровленіи.

— Теперь, говорилъ онъ,— я начинаю понимать, зачмъ въ мір такая смсь добра и зла, посл того какъ кто-нибудь былъ боленъ, я чувствую, что больше цню здоровье, не знаю почему, но въ мір такъ устроено: оттого что А косъ, В, который видитъ прямо, чувствуетъ себя счастливе, оттого что у С деревянная нога, Д пріятне сознавать, что въ его шелковомъ чулк нога изъ плоти и крови.

— Дорогая миссъ Соммерсонъ, вотъ нашъ общій другъ Ричардъ, полный яркихъ видній грядущаго, которыя онъ вызываетъ изъ тьмы Канцлерскаго суда. Разв не восхитительно? Разв не прелесть? Вдь это сама поэзія! Въ древнія времена пастушокъ населялъ пустынныя рощи и поляны веселымъ хороводомъ нимфъ, пляшущихъ подъ звуки свирли Пана, современный пастушокъ, идиллическій Ричардъ, оживляетъ мрачные своды судебной палаты, заставляя Фортуну съ ея веселой свитой рзвиться подъ мелодическіе звуки судебныхъ ршеній. Это прелестно! Какой-нибудь желчный брюзга можетъ быть скажетъ: ‘Стало быть вы защищаете эти злоупотребленія законниковъ?’ Я отвчу: ‘Ворчливый другъ! Я ихъ не защищаю, но нахожу въ нихъ своего рода удовольствіе, ибо мой другъ юный пастушокъ превращаетъ ихъ въ нчто, имющее огромное очарованіе для моего слабаго ума. Я не ршусь утверждать, что злоупотребленія именно для того и существуютъ, хотя и это возможно, ибо я дитя среди васъ, ворчливыхъ дльцовъ, и не мое призваніе давать вамъ или себ отчетъ въ чемъ бы то ни было’.

Я начала серьезно бояться, что Ричардъ не могъ выбрать себ худшаго друга, мн было очень грустно, что именно въ такое время, когда онъ всего боле нуждался въ строгихъ принципахъ и устойчивости, около него находится втреный человкъ съ развязаннымъ отношеніемъ ко всему на свт, привлекательный въ своей распущенности и совершенно лишенный всякихъ принциповъ.

Мн было понятно, почему такой человкъ, какъ опекунъ, много испытавшій въ жизни, насмотрвшійся благодаря фамильному бдствію на отвратительныя кляузы и ссоры, находилъ огромное облегченіе въ простодушной искренности, съ которой мистеръ Скимполь признавался въ своихъ слабостяхъ, но я не могла убдить себя, что въ profession de foi мистера Скимполя дйствительно столько безъискусственности, сколько казалось съ перваго взгляда, мн сдавалось, что эта profession de foi служитъ ему не хуже любой профессіи, освобождая его отъ хлопотъ и заботъ.

Мы пошли втроемъ, но мистеръ Скимполь остался у калитки, а мы съ Ричардомъ тихонько вошли въ домъ и я сказала:

— Ада, милочка, со мною пришелъ одинъ джентельменъ, который желаетъ тебя видть.

По ея вспыхнувшему и просіявшему личику не трудно было прочесть, какъ нжно она его любитъ, и онъ понялъ это, какъ поняла и я: они встрчались какъ простые кузены, но эта родственная встрча была сшита слишкомъ блыми нитками.

Я старалась не поддаваться дурнымъ предчувствіямъ, которыя у меня возникли, но я не могла не видть, что Ричардъ продолжаетъ питать прежнія чувства къ своей кузин, разумется онъ, какъ и всякій, восхищался ею, но мн казалось, что теперь онъ еще пламенне прежняго возобновилъ бы юношескіе обты, которые ихъ связывали, и что его удерживаетъ только сознаніе, что она слишкомъ уважаетъ общаніе, данное опекуну.

Меня мучила мысль, что пагубное вліяніе распространилось даже на его отношенія къ Ад,— что пока дло Джерндайсовъ у него на ум, онъ не можетъ даже къ этому, какъ и ко всмъ другимъ вопросамъ, относиться съ надлежащей серьезностью и честностью. Ахъ, я никогда не узнаю, чмъ былъ бы Ричардъ, еслибъ его не коснулась эта зараза.

Самымъ искреннимъ тономъ онъ объявилъ Ад, что его посщеніе не есть тайная вылазка съ цлью нарушить условія договора, который она приняла отъ мистера Джерндайса (черезчуръ слпо и доврчиво, по его мннію),— что онъ явился открыто, чтобъ повидаться со мной и съ нею и оправдать въ нашихъ глазахъ ту позицію, которую былъ вынужденъ занять по отношенію къ мистеру Джерндайсу.

Теперь объясняться неудобно: сейчасъ явится ‘старый младенецъ’, поэтому онъ проситъ назначить завтра утромъ часъ, когда онъ могъ бы поговорить со мною откровенно. Я предложила ему прогулку въ парк въ семь часовъ утра, на что онъ и согласился. Вслдъ за тмъ явился мистеръ Скимполь и забавлялъ насъ цлый часъ, онъ усердно просилъ свиданія съ маленькой Коавинсъ, то есть Чарли, и сказалъ ей покровительственнымъ тономъ, что изо всхъ силъ старался доставить работу ея отцу и что, если кто нибудь изъ ея братьевъ поторопится заняться той же профессіей, онъ, мистеръ Скимполь, общаетъ доставить ему заработокъ.

— Потому что, говорилъ мистеръ Скимполь, благодушно поглядывая на насъ изъ-за стакана съ виномъ,— потому что я вчно ловлюсь въ ихъ сти. Я какъ утлый челнъ постоянно ныряю, но меня всегда выноситъ на поверхность. Вы знаете, что по неимнію презрннаго металла самъ я не могу всплыть, во есть лица, которыя владютъ имъ, и меня всегда кто-то спасаетъ. Меня не удастся поймать, какъ какого нибудь скворца. Вы спросите, кто меня выручаетъ,— клянусь честью, не могу вамъ сказать, но выпьемъ за здоровье этого таинственнаго незнакомца, да благословитъ его Богъ!

На другой день Ричардъ немного проспалъ, но ждать его пришлось не очень долго и мы вдвоемъ направились въ паркъ. Утро было ясное и росистое, на неб ни облачка, птицы заливались райскими пснями, деревья, трава, папоротники были разубраны блестящими искрами, лсъ сталъ еще красиве вчерашняго, казалось, будто ночью, когда онъ былъ объятъ богатырскимъ сномъ, природа приложила вс старанія, чтобъ пріукрасить его къ ныншному дню, не забывъ ни однаго крошечнаго листочка.

— Какъ здсь хорошо! вскричалъ Ричардъ, оглядываясь кругомъ.— Сюда не врывается диссонансомъ стукъ и грохотъ юридической машины.

Да, но и здсь гармонія нарушалась однимъ диссонансомъ.

— Знаете что, старушка, какъ только мои дла окончательно устроятся, я пріду сюда и заживу на поко!

— Къ чему откладывать, отчего не зажить на поко теперь же? спросила я.

— О, теперь! не только жить спокойно, но даже предпринять что-нибудь опредленное и то нельзя, невозможно, по крайней мр для меня.

— Почему?

— Вы знаете почему, дорогая Эсфирь. Еслибъ вы были принуждены жить въ недостроенномъ дом, который должны сломать до основанія и перестроить сегодня, завтра, на будущей недл, словомъ неизвстно когда, то вамъ трудненько было бы жить въ немъ покойно и устраиваться прочно. Такъ и со мною. Теперь! Слово ‘теперь’ не существуетъ для насъ, истцовъ.

Опять подмтила я у Ричарда вчерашній мрачный взглядъ и почти начала врить въ роковую притягательную силу, о которой толковала моя помшанная пріятельница. Страшно сказать, но въ этомъ взгляд было что-то, напоминающее несчастнаго покойнаго Гридли.

— Дурное начало для нашего разговора, Ричардъ.

— Я зналъ, что вы это скажете, госпожа ворчунья.

— И не я одна, голубчикъ Ричардъ, не я предупреждала васъ не возлагать надеждъ на фамильное проклятіе.

— Опять Джонъ Джерндайсъ, опять вы къ нему возвращаетесь! нетерпливо вскричалъ Ричардъ.— Ладно! Все-ровно, рано или поздно мы должны были коснуться его, потому что онъ главная цль моего разговора съ вами. Лучше ужъ сразу! Дорогая Эсфирь, какъ можете вы быть такъ слпы? Неужели вы не видите, что онъ лицо заинтересованное, для него, конечно, лучше, чтобъ я ничего не зналъ о процесс и не заботился о немъ, по для меня то не выгодно.

— О, Ричардъ! воскликнула я съ упрекомъ.— Возможно ли, вы, который знали его, видли и слышали, жили подъ его кровомъ,— какъ у васъ языкъ поворачивается высказывать такія недостойныя подозрнія, хотя бы даже въ этомъ уединенномъ мст, гд кром меня никто васъ не услышитъ?

Ричардъ густо покраснлъ, по врожденному благородству своей натуры, онъ почувствовалъ справедливость упрека: Онъ помолчалъ съ минуту и сказалъ глухимъ голосомъ:

— Вы кажется знаете, Эсфирь, что я не подлецъ, я понимаю, что недовріе и подозрніе — жалкія качества въ человк моихъ лтъ.

— Знаю, Ричардъ, что вы честный человкъ, совершенно уврена.

— Милая двушка, это такъ похоже на васъ! Вы доставляете мн громадное утшеніе. Я такъ нуждаюсь въ утшеніи среди всхъ этихъ проклятыхъ дть!

— Отлично знаю, дорогой Ричардъ, такъ же хорошо знаю, какъ вы сами, вс такія кривотолкованія чужды вашей натур. И знаю даже, и вы, конечно, тоже, причину этой перемны.

— Такъ, сестричка, такъ, сказалъ Ричардъ немножко веселе,— вы, несмотря ни на что, относитесь ко мн по прежнему хорошо. Но вспомните: если я имлъ несчастіе попасть подъ дурное вліяніе, то и онъ не могъ его избжать,— если оно отразилось на мн, то должно было отразиться и на немъ. Я не стану утверждать, чтобы мистеръ Джерндайсъ не былъ честнымъ человкомъ вн этой юридической паутины, но она, какъ вамъ извстно, портитъ всхъ, кого ни коснется, вы сто разъ слышали объ этомъ отъ него самого. Отчего же одинъ онъ избжалъ заразы?

— Потому что онъ не такой, какъ другіе, онъ человкъ исключительный и, кром того, всегда держался далеко отъ злополучнаго процесса.

— Потому что, потому что! съ живостью подхватилъ Ричардъ.— Я не увренъ, чтобы было правдоподобно сохранять такое наружное равнодушіе. Но оно очень удобно. Это можетъ побудить другихъ заинтересованныхъ лицъ отнестись спустя рукава къ своимъ интересамъ, люди могутъ умереть, спорные пункты могутъ забыться и все можетъ кончиться къ самому полному благополучію.

Мн такъ стало жаль Ричарда, что я не ршилась упрекнуть его хотя бы даже взглядомъ, я вспомнила, съ какимъ благородствомъ отнесся опекунъ къ его заблужденіямъ, какъ снисходительно говорилъ о нихъ.

— Эсфирь, заключилъ Ричардъ,— я пріхалъ сюда не за тмъ, чтобъ заочно осыпать обвиненіями Джона Джерндайса, я пріхалъ, чтобъ оправдаться самому. Скажу вамъ вотъ что все шло прекрасно, и мы были въ наилучшихъ отношеніяхъ пока я былъ безпечнымъ мальчикомъ и не заботился объ этой тяжб, но какъ только я сталъ ею интересоваться и вникать въ дло, все перевернулось. Тогда-то Джонъ Джерндайсъ открылъ, что мы съ Адой должны прервать наша отношенія, что я не гожусь для нея, если не перемню своего предосудительнаго направленія. Ну, Эсфирь, своего предосудительнаго направленія я не перемню и не намренъ снискивать милостей Джона Джерндайса неблаговиднымъ компромиссомъ, котораго онъ не въ прав мн предписывать. Понравится ему или нтъ, но я намренъ отстаивать свои права и права Ады. Я много думалъ объ этомъ и окончательно ршился.

Бдный Ричардъ! Его лицо, голосъ и манеры доказывали, что онъ въ самомъ дл много объ этомъ думалъ!

— И я честно высказалъ ему свое мнніе,— надо вамъ сказать, что я писалъ ему,— я сказалъ: чмъ притворяться, лучше быть въ открытой вражд, поблагодарилъ его за доброжелательство и покровительство, которое онъ мн оказывалъ, и объявилъ, что наши дороги расходятся и что я пойду своей дорогой. По одному изъ завщаній, которыя имются при дл, я долженъ получить больше его, не берусь ршать, чтобъ именно это завщаніе было утверждено, но въ его пользу имются нкоторые шансы.

— Я не отъ васъ перваго узнаю объ этомъ письм, дорогой Ричардъ, я слышала о немъ раньше и при этомъ не было сказано ни одного гнвнаго или обиднаго для васъ слова.

— Неужели? отозвался Ричардъ, немного смягчаясь.— Очень радъ, я говорилъ, что онъ человкъ честный во всемъ, кром этого злополучнаго процесса. Я всегда говорилъ это и не сомнвался въ его честности. Знаю, что мои теперешніе взгляды кажутся вамъ черствыми и такими же покажутся Ад, когда вы ей разскажете, о чемъ мы говорили. Но, еслибы вы вникли въ это дло, какъ я, еслибъ вы зарывались въ документы такъ же добросовстно, какъ длалъ это я въ бытность мою у Кенджа и Карбоя, еслибъ вы изучили всю массу этихъ исковъ, встрчныхъ исковъ, обвиненій, жалобъ, вы сказали бы, что я еще слишкомъ умренъ.

— Можетъ быть. А какъ вы думаете, Ричардъ, много ли правды во всхъ этихъ документахъ?

— Гд-нибудь да есть же правда въ этой тяжб…

— То есть, была когда-то, перебила я,

— Нтъ, есть и должна быть, продолжалъ онъ запальчиво,— надо только вывести ее на свтъ Божій! Допустить, чтобъ Ада была взяткой, которой покупаютъ мое устраненіе отъ дла! Разв такимъ путемъ можно содйствовать обнаруженію истины? Вы говорите, процессъ измнилъ меня, Джонъ Джерндайсъ говоритъ, что процессъ измнялъ, измняетъ и будетъ измнять каждаго, кто приходитъ съ нимъ въ соприкосновеніе,— тмъ съ большимъ правомъ я ршаюсь сдлать все, что въ моей власти, чтобы наконецъ привести его къ концу.

— Все, что въ вашей власти, Ричардъ! Неужели вы думаете, что другіе втеченіе столь долгихъ лтъ не длали всего, что было въ ихъ силахъ? И разв своей гибелью они облегчили хоть сколько-нибудь трудность задачи?

— Не можетъ же это тянуться вчно! возразилъ Ричардъ съ такой запальчивостью, что мн снова пришелъ на память несчастный Гридли,— я молодъ, энергиченъ, а энергія и твердая ршимость творятъ чудеса. Другіе отдавались длу только вполовину. Я отдаюсь ему весь, я длаю его цлью моей жизни.

— О, Ричардъ, дорогой Ричардъ! тмъ хуже, тмъ хуже!

— Не бойтесь за меня, отвтилъ онъ ласково.— Вы милая, добрая, умная, благоразумная двушка, вы благословеніе Божіе, но у васъ есть свои предразсудки. Вернусь опять къ Джону Джерндайсу. Долженъ вамъ сказать, дорогая Эсфирь, что т отношенія, въ которыхъ мы были съ нимъ прежде и которыя онъ считаетъ самыми подходящими, въ сущности были неестественны.

— Вы считаете вражду и непріязнь боле естественными отношеніями, Ричардъ?

— Нтъ, этого я не говорю. Я хотлъ только сказать, что наше общее участіе въ процесс ставитъ насъ въ такое положеніе другъ къ другу, съ которымъ несовмстимы добрыя отношенія. Видите, еще одна причина, чтобъ ускорить развязку тяжбы! Когда она воспослдуетъ, я, быть можетъ, приду къ убжденію, что ошибался въ Джон Джерндайс. Когда я избавлюсь отъ заботъ, связанныхъ съ тяжбой, мое сознаніе прояснится и, быть можетъ, я соглашусь съ тмъ, что вы говорили нынче, я тогда постараюсь загладить свою ошибку.

Все, все откладывается до этого воображаемаго ршенія! До тхъ поръ все оставляется невыясненнымъ и неопредленнымъ!

— Теперь, о лучшая изъ другой, — я хотлъ бы дать понять кузин, что въ моихъ отношеніяхъ къ Джону Джерндайсу я вовсе не являюсь вздорнымъ, непостояннымъ, своенравнымъ человкомъ, что у меня есть свои основанія и резоны. Я желалъ бы, чтобъ именно вы объяснили ей это, потому что знаю ея уваженіе и почтеніе къ кузену Джону, вы же, хоть и не одобряете мой образъ дйствій, по,— я знаю,— передадите ей въ боле мягкой форм и… и къ тому же… тутъ онъ запнулся, — однимъ словомъ я… я не хотлъ бы явиться сварливымъ, подозрительнымъ сутягой въ глазахъ такого искренняго существа, какъ кузина Ада.

Я сказала ему, что въ послднихъ словахъ онъ больше похожъ самъ на себя, чмъ во всемъ томъ, что говорилъ раньше.

— Можетъ быть и такъ, да, мн кажется, вы правы, голубушка. Со временемъ я буду способенъ вести свою игру открыто, не бойтесь, тогда все уладится.

Я спросила, не желаетъ ли онъ передать Ад еще что-нибудь, или это все?

— Конечно не все. Я не стану скрывать отъ нея, что Джонъ Джерндайсъ отвтилъ на мое письмо совершенно такъ, какъ всегда, называлъ меня своимъ дорогимъ Рикомъ, пытался опровергнуть мои взгляды, убждалъ, что они не могутъ служить основаніемъ для разлада между нами и все въ томъ же род. Но это нисколько не мняетъ дла. Я хочу еще, чтобъ Ада знала, что хоть я теперь и рдко съ ней вижусь, я слжу за ея интересами такъ же заботливо, какъ за своими — мы съ ней плывемъ въ одной и той же лодк. Пусть она не вритъ, если обо мн станутъ распускать слухи, будто я взбалмошный, безразсудный, напротивъ, я только и думаю, что объ окончаніи дла: съ нимъ связаны вс мои планы. Будучи совершеннолтнимъ, идя тмъ путемъ, который выбралъ, я не считаю себя обязаннымъ отдавать отчетъ въ моихъ поступкахъ Джону Джерндайсу, но Ада, пока все еще несовершеннолтняя, состоитъ подъ опекой, и я не прошу возобновить ея слово. Къ тому времени, когда она будетъ свободно дйствовать самостоятельно, а я тмъ боле, мы въ денежномъ отношеніи будемъ занимать иное положеніе въ свт, въ этомъ я увренъ. Если вы, дорогая Эсфирь, передадите ей все это съ вашей обычной осторожностью, то окажете мн величайшую услугу и я накинусь на процессъ Джерндайсовъ съ удвоенной энергіей. Разумется, я не прошу длать изъ нашего разговора тайну для Холоднаго дома.

— Ричардъ, вы мн такъ довряете,— не примете ли отъ меня совта?

— Не могу принять, если онъ касается предмета нашего разговора. Всякому же другому вашему совту охотно послдую, дорогая Эсфирь.

Какъ будто въ его жизни существовали другіе интересы, какъ будто вся его дятельность, вся его личность не были окрашены однимъ цвтомъ!

— Но вы позволите мн сдлать одинъ вопросъ?

— Еще бы! отвчалъ онъ смясь.— Не знаю, кто больше васъ иметъ на это право!

— Вы упомянули о неопредленности своего настоящаго положенія…

— Можетъ ли быть иначе, когда у меня нтъ пока ничего опредленнаго?

— У васъ опять долги?

— Разумется, отвчалъ онъ, удивленный наивностью вопроса.

— Почему же ‘разумется’?

— Разв можно вполн отдаться длу, не входя въ издержки? Вы забываете, а можетъ и не знаете, что мы съ Адой имемъ доли въ обоихъ завщаніяхъ, вопросъ только въ сумм, достанется ли намъ большая или меньшая, во всякомъ случа проигрыша для меня быть не можетъ. Да благословитъ Богъ ваше доброе сердце, безцнная Эсфирь, но,— прибавилъ онъ веселымъ тономъ, забавляясь моей тревогой,— не безпокойтесь за меня, я вывернусь.

Меня такъ глубоко волновала грозящая ему опасность что я сдлала еще одну попытку предостеречь его, сказала ему все, что только могла придумать, умоляла его и отъ себя, и ради Ады одуматься, пока не поздно, пробовала доказать его заблужденіе. Онъ выслушалъ меня нетерпливо и кротко, но слова мои не произвели на него никакого дйствія. Конечно, этому нечего было удивляться посл того, какъ онъ такъ отнесся къ письму мистера Джерндайса, но я все-таки ршила испытать еще вліяніе Ады, поэтому, вернувшись домой къ завтраку, пересказала Ад нашъ разговоръ и объяснила, почему я страшусь, что Ричардъ погибнетъ самъ и загубитъ ея жизнь. Она очень огорчилась, хотя далеко не раздляла всхъ моихъ опасеній и была уврена,— какъ это было естественно со стороны такого любящаго созданія!— что Ричардъ со временемъ сознаетъ свои заблужденія, теперь же она написала ему слдующее письмо:

‘Милый и дорогой кузенъ, Эсфирь пересказала мн, о чемъ вы говорили, и я пишу теб, чтобъ въ свою очередь повторить еще разъ то, что она говорила: рано или поздно ты поймешь,— въ этомъ я глубоко убждена,— что кузенъ Джонъ воплощенная правда, доброта и искренность, и горько раскаешься, что хотя и ненамренно, но былъ къ нему несправедливъ.

‘Не знаю, какъ выразить то, что я хочу еще сказать, но ты наврное поймешь мою мысль. Очень боюсь, дорогой кузенъ, что ты отдался этому злополучному процессу отчасти ради меня и ради меня длаешь себя несчастнымъ, а разъ ты несчастливъ, несчастлива и я.

‘Если это такъ, если, посвящая себя этимъ занятіямъ, ты длаешь это ради меня, то умоляю тебя, откажись отъ нихъ, самое лучшее, что ты можешь сдлать для моего счастія, это,— навсегда разстаться съ роковой тнью, которая омрачила наше рожденіе.

‘Не сердись на меня за эти слова, заклинаю, умоляю тебя — откажись навсегда отъ этого дла ради меня, ради твоего собственнаго счастія. Умоляю тебя всмъ святымъ! У меня врожденное отвращеніе къ этому источнику бдствій, который былъ причиною того, что мы осиротли съ самаго ранняго дтства. Сколько съ тхъ поръ случаевъ убдиться, что онъ никому не принесъ добра и отрады, а одно лишь горе.

‘Дорогой кузенъ, мн нтъ надобности говорить, что ты совершенно свободенъ и что по всей вроятности теб встртится кто-нибудь, кого ты полюбишь больше, чмъ свою первую любовь. Я уврена, что твоя избранница предпочтетъ раздлить съ тобою скромную долю и жить въ бдности, но съ тмъ, чтобъ ты былъ счастливъ и спокойно шелъ по избранной дорог, исполняя свой долгъ, вмсто того чтобъ надяться на богатство или даже — если это когда-нибудь сбудется — жить въ богатств, которое будетъ куплено цною долгихъ лтъ томительныхъ ожиданій, тревогъ и мученій. Не удивляйся, что при своей неопытности и незнаніи свта я берусь утверждать это такъ смло и ршительно, по сердце говоритъ мн, что я права.

Навсегда преданная теб кузина Ада’.

Это письмо сейчасъ же привело къ намъ Ричарда, но нисколько его не переубдило:— отлично: посмотримъ кто былъ правъ, онъ намъ докажетъ — вотъ увидите! Судя по тому, какимъ оживленнымъ и возбужденнымъ онъ явился, было очевидно, что письмо доставило ему большое удовольствіе, но и только, я могла утшаться лишь надеждой на то, что впослдствіи, когда онъ станетъ перечитывать письмо, оно произведетъ на него боле сильное впечатлніе.

Ричардъ и мистеръ Скимполь взяли себ мста въ дилижанс, который долженъ былъ пойти на слдующее утро, а этотъ день ршили провести у насъ, и я сказала себ, что непремнно поговорю съ мистеромъ Скимполемъ, благодаря тому, что мы цлые дни проводили вн дома, удобный случай скоро представился. Со всевозможной деликатностью я намекнула мистеру Скимполю, какая на немъ лежитъ отвтственность за поощреніе Ричарда идти по избранному пути.

— Отвтственность, дорогая миссъ Соммерсонъ? повторилъ онъ, подхватывая это слово съ самой пріятнйшей улыбкой,— я послдній человкъ въ свт, къ которому приложимо слово отвтственность, я никогда не былъ и не буду такимъ человкомъ.

— Мн кажется, что каждый долженъ нести отвтственности за свои поступки, осмлилась я замтить съ нкоторой робостью, ибо онъ былъ гораздо старше и опытне меня.

— Въ самомъ дл? шутливо переспросилъ мистеръ Скимполь, какъ будто изумленный тмъ, какъ я смотрю на этотъ вопросъ.— Вдь каждый обязанъ также платить свои долги, а я нтъ. Взгляните,— и онъ вынулъ изъ кармана горсть серебра,— вотъ деньги. Я не имю ни малйшаго представленія о томъ, сколько тутъ, и не въ состояніи ихъ пересчитать. Можетъ быть тутъ четыре шиллинга и девять пенсовъ, можетъ быть четыре фунта и девять пенсовъ. Говорятъ, что я долженъ гораздо боле этого — очень возможно, охотно признаю, что я долженъ столько, сколько добрые люди дали мн взаймы. Если они не перестаютъ давать, съ какой стати я перестану брать? Вотъ вамъ въ сжатомъ вид образчикъ воззрній Гарольда Скимполя. Если это называется отвтственностью, значитъ я отвствененъ за свои поступки.

Онъ преспокойно спряталъ деньги въ карманъ и посмотрлъ на меня съ такой ясной улыбкой, какъ будто только что разсказалъ весьма забавный анекдотъ про какого-нибудь своего знакомаго, онъ почти убдилъ меня, что къ нему и въ самомъ дл нельзя прикладывать обыкновенную мрку.

— Разъ вы упомянули объ отвтственности, миссъ Соммерсонъ, я долженъ сознаться, что не имлъ счастія знать никого, кто бы боле васъ подходилъ къ этому представленію. Когда я вижу васъ, прилагающей вс усилія, чтобъ съ изумительнымъ совершенствомъ выполнить систему, которую вы создали, мн хочется сказать, и я очень часто говорю про себя — вотъ это отвтственность!

Трудно было посл этихъ словъ приступить къ выясненію моей мысли, но я продолжала упорствовать и высказала мистеру Скимполю нашу общую надежду, что онъ не только не будетъ поддерживать Ричарда въ его опасныхъ иллюзіяхъ, но постарается отвлечь его отъ нихъ.

— Охотно исполнилъ бы ваше желаніе, дорогая миссъ Соммерсонъ, кабы могъ, но я не умю хитрить и притворяться. Если Ричардъ беретъ меня за руку, идетъ въ Вестминстерскую палату и вводитъ меня въ химерическій кортежъ Фортуны, говоря: ‘Скимполь, присоединитесь къ веселому хороводу’, я не могу не сдлать того, о чемъ онъ проситъ. Знаю, что здравый смыслъ этого не одобряетъ, но у меня нтъ здраваго смысла.

— Къ большому несчастію Ричарда, замтила я.

— Вы такъ думаете? Ну, нтъ, не говорите.— Предположимъ, что Ричардъ находится въ области господина Здраваго Смысла — превосходнаго во всхъ отношеніяхъ человка, немножко угрюмаго, ужасно практичнаго, съ размненнымъ десяти фунтовымъ билетомъ въ каждомъ карман, съ разграфленной счетной книжкой въ рук, словомъ, какъ дв капли воды похожаго на сборщика податей. Нашъ милый Ричардъ, пылкій, полный надеждъ, презирающій препятствія, съ сердцемъ, въ которомъ поэзія бьетъ ключомъ, говоритъ своему почтенному спутнику: ‘видите этотъ золотой горизонтъ, который открывается передо мною, яркій, прекрасный, радостный, я перепрыгну черезъ окружающій ландшафтъ и брошусь туда’. Но почтенный спутникъ сбрасываетъ его съ облаковъ на землю три помощи своей разграфленной счетной книжки и самымъ прозаическимъ языкомъ объясняетъ ему, что онъ съ своей стороны не видитъ ничего подобнаго, и доказываетъ, какъ дважды два четыре, что на горизонт нтъ ничего, кром плутней, взятокъ, париковъ и мантій.— Знаете, вдь это очень тяжелый пріемъ, до крайности благоразумный разумется, но непріятный. Я на него неспособенъ: у меня нтъ разграфленной счетной книжки, я ни капли не похожъ на почтеннаго сборщика податей, никогда не былъ и не хочу быть почтеннымъ. Какъ на странно, но это такъ.

Продолжать бло безполезно, окончательно потерявъ всякую надежду на мистера Скимполя, я предложила ему догнать Аду и Ричарда, которые насъ немного опередили.

Пока мы гуляли, мистеръ Скимполь описывалъ намъ въ комическомъ вид фамильные портреты замка Дэдлоковъ, гд онъ былъ сегодня утромъ. Тамъ были, по его словамъ, такія надменныя пастушки — прежнія леди Дэдлокъ,— что мирные посохи въ ихъ рукахъ превращались въ смертоносное оружіе.

Он пасли свои стада напудренныя, затянутыя и въ мушкахъ, для вящшаго устрашенія простыхъ смертныхъ, точно т вожди дикихъ племенъ, которые, готовясь въ бой, раскрашиваются по-военному.

Былъ тамъ одинъ Дэдлокъ, изображенный на пол битвы, причемъ взорванный подкопъ, клубы дыма, молніи выстрловъ, горящій городъ, осажденная крпость — все помщалось между задними ногами его лошади, вроятно для того, чтобъ показать, какъ мало вниманія обращаютъ Дэдлоки на подобные пустяки. Весь знаменитый родъ Дэдлоковъ представлялся мистеру Скимполю въ вид огромной коллекціи набитыхъ чучелъ со стеклянными глазами, размщенныхъ подъ стеклянными колпаками по разнымъ жердочкамъ, въ разнообразныхъ, полныхъ достоинства позахъ.

Всякій разъ, какъ при мн теперь называли фамилію Дэдлокъ, я чувствовала себя крайне неловко, поэтому я вздохнула съ облегченіемъ, когда Ричардъ, замтивъ какого-то незнакомца, который шелъ къ намъ на встрчу, бросился къ нему съ восклицаніемъ изумленія.

— Господи, да это Вольсъ! вскричалъ мистеръ Скимполь.

— Должно быть другъ Ричарда? спросили мы.

— Другъ и совтникъ въ юридическихъ вопросахъ, былъ отвтъ.— Вотъ миссъ Соммерсонъ, если вамъ нуженъ здравый смыслъ, отвтственность, почтенность, соединенные въ одномъ лиц, то образецъ такихъ добродтелей — Вольсъ.

— Для насъ новость, сказали мы мистеру Скимполю,— что у Ричарда есть повренный Вольсъ.

— Онъ взялъ Вольса, кажется, тогда, когда вышелъ изъ-подъ опеки и разошелся съ нашимъ общимъ знакомымъ, сладкорчивымъ Кенджемъ, то есть наврное тогда, потому что я и свелъ ихъ.

— Вы его давно знаете? спросила Ада.

— Вольса? У меня съ нимъ такого же рода знакомство, какъ со многими господами той же профессіи. Онъ обошелся со мной очень вжливо, принимая,— какъ это у нихъ тамъ называется,— мры въ порядк гражданскаго судопроизводства, которыя кончились тмъ, что онъ арестовалъ меня. Кто-то былъ такъ добръ, что уплатилъ мой долгъ, суммою въ четыре съ чмъ-то пенса,— цифру фунтовъ и шиллинговъ забылъ, помню только, что кончалось четырьмя пенсами, и мн тогда показалось очень страннымъ, что я долженъ кому-то четыре пенса. Посл того я и свелъ ихъ съ Ричардомъ, Вольсъ просилъ меня рекомендовать его. На сколько припомню, прибавилъ мистеръ Скимполь съ добродушнйшей улыбкой, будто длая нечаянное открытіе,— Вольсъ даже подкупилъ меня, вручивъ мн сколько-то денегъ и назвавъ ихъ коммиссіонными. Кажется, онъ далъ мн пяти фунтовый билетъ… да, припоминаю, именно такъ!

Его дальнйшія воспоминанія относительно этого пункта были прерваны Ричардомъ, который вернулся къ намъ очень взволнованный и торопливо представилъ намъ мистера Вольса. Это былъ высокій, тонкій, сутуловатый человкъ лтъ пятидесяти, съ красной сыпью на лиц и съ топкими губами, которыя онъ поджималъ точно отъ холода. Онъ былъ въ черныхъ перчаткахъ, одтъ во все черное, застегнутъ до самаго подбородка, всего замчательне въ немъ были его безжизненныя манеры и тяжелый взглядъ, упорно направленный на Ричарда.

— Надюсь, я не помшалъ вамъ, леди, сказалъ мистеръ Вольсъ, и тутъ я замтила въ немъ вторую особенность — манеру говорить какимъ-то желудочнымъ голосомъ.— Мистеръ Карстонъ взялъ съ меня слово сообщать ему всякій разъ, какъ его дло будетъ назначено къ слушанію, и такъ какъ вчера, уже посл-и того, какъ почта была отослана, одинъ изъ моихъ клерковъ увдомилъ меня, что дло, сверхъ всякихъ ожиданій, назначено на завтра, то сегодня поутру я выхалъ сюда, чтобъ посовтоваться съ моимъ доврителемъ.

— Да, сказалъ Ричардъ, поглядывая на насъ съ торжествующимъ видомъ, — мы не позволимъ длу тащиться, какъ прежде, черепашьимъ шагомъ. Мы его пустимъ въ ходъ. Мистеръ Вольсъ, надо поискать какого-нибудь возницу, чтобъ добраться до почтовой станціи и захватить вечерній дилижансъ.

— Все, что вамъ угодно, сэръ. Я весь къ вашимъ услугамъ.

— Постойте, и Ричардъ взглянулъ на часы,— у насъ впереди еще часъ. Я забгу въ ‘Дэдлокскій Гербъ’, уложу чемоданъ, закажу гигъ, фаэтонъ или что тамъ случится, и вернусь къ чаю. Кузина Ада, Эсфирь, вы позаботитесь о мистер Вольс до моего возвращенія?

И Ричардъ, волнуясь и спша, исчезъ въ сумрак надвигающагося вечера, мы же двинулись домой.

— Разв присутствіе мистера Карстона въ суд необходимо, сэръ? Разв онъ можетъ чмъ нибудить помочь? спросила я.

— Нтъ, миссъ. Сомнваюсь, отвчалъ мистеръ Вольсъ.

Мы об выразили сожалніе, что Ричардъ детъ, когда ему предстоитъ только разочарованіе.

— Мистеръ Карстонъ поставилъ, себ за правило самому наблюдать за своими интересами, а когда кліентъ заявляетъ намъ требованіе, въ которомъ нтъ ничего беззаконнаго, мы должны повиноваться. Мое правило въ длахъ — честность и прямота. Я вдовецъ съ тремя дочерьми: Эммой, Джэнъ и Каролиной, и мое главное желаніе — исполнять свои обязанности и оставить имъ честное имя… Здшняя мстность кажется мн очаровательной, миссъ.

Такъ какъ это замчаніе относилось ко мн, ближайшей сосдк мистера Вольса, то я поспшила поддержать его и перечислила главныя красоты здшней мстности.

— Удивительное мстечко! У меня есть престарлый родитель, живущій въ Таунтонской долин, своей родин и тамошняя мстность мн очень нравится. Я не имлъ ни малйшаго представленія, что здсь такое привлекательное мстечко.

Чтобъ поддержать разговоръ, я спросила мистера Вольса, желалъ-ли бы онъ постоянно жить въ деревн.

— Ахъ, миссъ, вы затронули мою слабую струну. Я не пользуюсь хорошимъ здоровьемъ, у меня попорчено пищевареніе, и еслибъ я думалъ только о себ, то удалился бы на лоно природы, тмъ боле что дловыя заботы лишаютъ меня возможности пользоваться обществомъ, особенно обществомъ дамъ, тогда какъ я всегда питалъ къ нему особенную слабость. По у меня три дочери: Эмма, Джэпъ и Каролина, и престарлый родитель, поэтому я не имю права поддаваться эгоистическимъ стремленіямъ. Правда, теперь я освобожденъ отъ обязанности содержать бабушку, которая умерла на сто второмъ году отъ рожденія, но на мн осталась еще масса обязанностей, требующихъ, чтобъ машина всегда была въ ходу.

Благодаря его безжизненному желудочному голосу, нужно было большое вниманіе, чтобъ разслушать, что онъ говоритъ.

— Извините, что я упомянулъ о своихъ дочеряхъ, он моя слабость. Мое единственное желаніе — обезпечить имъ самостоятельное положеніе и вмст съ тмъ оставить доброе имя.

Мы подошли къ дому мистера Бойторна, гд насъ ожидалъ чай.

Скоро пришелъ и Ричардъ, онъ торопился, волновался и, нагнувшись надъ стуломъ мистера Вольса, шепнулъ ему что-то на ухо. Тотъ отвчалъ громко, конечно, насколько могъ.

— Хотите взять меня съ собою, сэръ? Мн совершенно все равно, какъ вамъ будетъ угодно: я весь въ вашемъ распоряженіи.

Изъ этого мы поняли, что мистеръ Скимполь займетъ завтра въ дилижанс одинъ два мста, за которыя было уже уплачено. Такъ какъ разлука съ Ричардомъ очень огорчала и тревожила насъ обихъ и мы были нерасположены пользоваться обществомъ мистера Скимполя, то деликатно намекнули ему, что, проводивъ путешественниковъ, удалимся къ себ, оставивъ его въ ‘Герб Дэдлоковъ’.

Ричардъ, которому все представлялось въ радужныхъ краскахъ, былъ въ очень веселомъ настроеніи, пока мы шли на вершину холма за деревней, гд было приказано ждать экипажу. Какой-то человкъ съ фонаремъ въ рукахъ держалъ подъ уздцы необычайно сухопарую блую лошадь.

Никогда не забуду этихъ двухъ фигуръ, сидящихъ рядомъ въ экипаж при тускломъ освщеніи фонаря: Ричардъ съ возжами въ рукахъ, цвтущій, смющійся, полный огня, мистеръ Вольсъ, невозмутимый подтянутый, весь въ черномъ, не сводящій съ своего юнаго спутника упорнаго взгляда, точно змя, которая хочетъ околдовать свою добычу. Передо мной такъ и встаетъ эта картина: душная, темная ночь, вспыхивающая зарница, пыльная дорога, замкнутая изгородями и высокими деревьями, костлявая блая лошадь и экипажъ, покатившій рысью къ роковому ‘Джерндайсу съ Джерндайсомъ’.

Вотъ что сказала мн въ этотъ вечеръ моя милочка: будетъ-ли Ричардъ богатъ, окруженъ друзьями или разоренъ и одинокъ, для нея это составитъ лишь ту разницу, что въ послднемъ случа онъ будетъ больше нуждаться въ преданномъ сердц, и это сердце должно любить его еще сильне. Какъ бы мало ни думалъ онъ о ней среди своихъ заблужденій, она всегда будетъ думать только о немъ, все ея счастіе въ томъ, чтобъ посвятить себя ему.

Сдержала-ли она свое слово?

Я гляжу на свой жизненный путь, который становится все короче и короче и близится къ концу, и надъ мертвымъ моремъ несчастнаго процесса, надъ всмъ пепломъ, выброшеннымъ имъ на берегъ, я вижу одинъ неизмнный, исполненный доброты и преданности прекрасный образъ моей милочки.

ГЛАВА VII.
Борьба.

Погостивъ у мистера Бойторна ровно столько, сколько предполагали, мы вернулись въ Холодный домъ и были встрчены съ радушіемъ, растрогавшимъ меня до глубины души. Здоровье мое совершенно поправилось, силы вернулись, и найдя въ своей комнат ожидающіе моего возвращенія хозяйственные ключи, я позвонила ими, точно для меня наступалъ новый годъ, и подъ этотъ веселый звонъ я сказала себ: помни свой долгъ, Эсфирь! Не бда, что теб стало немножко тяжеле исполнять его: будь по прежнему бодра и весела, будь довольна своей участью. За работу!

Первые дни по прізд я была занята по горло: пришлось пересмотрть столько счетовъ, открыть и перебрать столько ящиковъ и шкаповъ, столько разъ пропутешествовать въ ворчалыпо и обратно, вообще столько суетиться, что у меня не было ни минуты свободной. Только когда все было приведено въ порядокъ и пошло своимъ чередомъ, я могла създить на нсколько часовъ въ Лондонъ, меня побудило совершить эту поздку нчто, заключавшееся въ письм, уничтоженномъ мною въ Чизни-Вуд.

Предлогомъ для своей поздки я избрала посщеніе Кадди Джеллиби — я такъ привыкла къ ея двичьей фамиліи, что не могла звать ее иначе,— и написала ей записку, въ которой предупреждала, что мн надо сдлать въ Лондон одинъ дловой визитъ и я прошу ее сопутствовать мн.

Я выхала изъ дому такъ рано, что когда дилижансъ прибылъ въ Лондонъ, утро едва занималось. Кадди, не видвшая меня со дня свадьбы, такъ обрадовалась, осыпала меня такими нжными ласками, что я начала бояться, какъ бы мужъ не приревновалъ ее ко мн, но и онъ въ свою очередь отнесся ко мн съ самымъ искреннимъ расположеніемъ, короче сказать, повторилась та же исторія: меня баловали не по заслугамъ.

Когда я пріхала, мистеръ Тервейдропъ-старшій былъ еще въ постели и Кадди варила шоколадъ, который долженъ былъ снести къ нему въ комнату меланхолическій маленькій подмастерье (мн показалось очень страннымъ, что у танцмейстера можетъ быть подмастерье). Кадди сказала мн, что ея свекоръ необыкновенно добръ и внимателенъ и что ихъ совмстная жизнь очень счастлива. Подъ счастливой совмстной жизнью она подразумвала, должно быть то, что свекоръ жилъ въ хорошей квартир и пользовался всми удобствами, а они съ мужемъ обрзывали себя во всемъ и ютились въ двухъ крошечныхъ комнаткахъ надъ конюшнями.

— Что подлываетъ ваша мама, Кадди?

— Я слышу о ней отъ папы, но видимся мы очень рдко. Къ моему удовольствію, мы въ дружб, но мама считаетъ такой нелпостью мой бракъ съ танцмейстеромъ, что, кажется, боится, какъ бы самой не попасть черезъ насъ въ нелпое положеніе.

Я не могла не подумать, что лучшая предосторожность, какую могла принять мистрисъ Джеллиби, чтобъ не попасть въ нелпое положеніе,— это пополнить свои семейныя обязанности, прежде чмъ унестись за края горизонта въ поискахъ дла.

— А вашъ папа?

— Онъ приходитъ ко мн каждый вечеръ, сказала Кадди,— и съ такимъ удовольствіемъ епдитъ вонъ въ томъ уголку, что просто наслажденіе смотрть!

Взглянувъ по указанному направленію, я увидла на стн слдъ, оставленный головою мистера Джеллиби,— отрадно было узнать, что онъ нашелъ наконецъ мсто, куда могъ преклонить голову.

— А вы, Кадди?— держу пари, что вы постоянно заняты?

— Да, это правда. Скажу вамъ, душечка, подъ большимъ секретомъ, что я готовлюсь, чтобъ самой давать уроки, Принцъ не крпкаго здоровья и я хочу помогать ему. У бднаго мальчика столько дла: занятія въ школахъ и на дому, частные уроки и потомъ подмастерья.

Это слово казалось мн такимъ дикимъ, что я освдомилась, много ли у нихъ подмастерьевъ.

— Четыре, одинъ живущій и три приходящихъ, отвтила Кадди,— хорошія дти, только, когда соберутся вмст, начинаютъ играть, вмсто того чтобъ заниматься дломъ, поэтому тотъ мальчикъ, котораго вы видли, теперь упражняется въ одиночку въ пустой кухн, другихъ мы тоже стараемся, по мр возможности, размщать въ разныхъ углахъ дома.

— Чтобъ они упражнялись?

— Да. Они практикуются въ тхъ на, которыя имъ показаны, а потомъ танцуютъ вс вмст въ класс, въ настоящее время года они берутъ урокъ въ пять часовъ утра.

— Какая трудолюбивая жизнь! воскликнула я.

— Не правда-ли? отозвалась улыбаясь Кадди.— Когда позвонятъ утромъ,— колокольчикъ проведенъ къ намъ въ комнату, чтобъ не безпокоить мистера Тервейдропа,— и, выглянувъ въ окно, я вижу ихъ у подъзда съ бальными башмаками подъ мышкой, мн всегда приходятъ на память трубочисты.

Въ какомъ странномъ свт предстала передо мною одна, изъ отраслей изящныхъ искусствъ!

Кадди была вполн довольна эффектомъ своего разсказа и весело продолжала передавать подробности о своихъ занятіяхъ.

— Вы понимаете, дорогая Эсфирь, въ видахъ экономіи мн необходимо умть немножко играть на фортепіано и на скрипк, поэтому я учусь теперь на томъ и на другомъ. Еслибы мама была какъ добрые люди, я хоть сколько нибудь да знала бы музыку, но меня никогда не учили, и сперва, сознаюсь, эта сторона дла сильно меня обезкураживала. Но у меня отличный слухъ, работать я привыкла — за это-то во всякомъ случа слдуетъ поблагодарить маму,— а твердая воля преодолваетъ все.

Съ этими словами Кадди подсла смясь къ старому визгливому фортепіано и съ большимъ одушевленіемъ сыграла кадриль. Кончивъ, она встала очень довольная собой и сказала улыбаясь и красня:

— Не смйтесь, пожалуйста, не смйтесь!

Я скоре готова была заплакать, но удержалась и стала хвалить ее отъ чистаго сердца, ибо была вполн убждена, что хоть она всего только танцмейстерша, что хоть ея честолюбивыя мечты не заносятся высоко, но избранный ею простой, честный путь упорнаго труда не хуже любой изъ ‘миссій’.

— Дорогая, вы не поврите, какъ вы меня обрадовали, восторженно говорила Кадди,— вы не можете себ представить, сколькимъ я вамъ обязана: какъ измнилась моя жизнь! Помните, на что я была похожа въ тотъ первый вечеръ,— невжда, замарашка! Кто-бы тогда подумалъ, что я буду учительницей танцевъ? Кому могло прійти въ голову все то, что со мной случилось!

Тутъ вернулся ея мужъ — онъ уходилъ, чтобъ мы могли наговориться всласть — и сталъ готовиться къ уроку, который долженъ былъ сейчасъ начаться въ зал. Кадди сказала, что готова меня сопровождать хоть сейчасъ, но было еще слишкомъ рано, поэтому мы втроемъ спустились къ ученикамъ, и я тоже приняла участіе въ танцахъ.

Трудно себ представить что нибудь оригинальне этихъ учениковъ. Кром, того меланхолическаго подмастерья, который упражнялся въ одиночку въ кухн (надюсь, что не это грустное одиночество было причиной его меланхоліи), было еще два другихъ мальчика и худая, грязная двочка въ газовомъ плать, высокая не по лтамъ, въ безобразной шляпк, тоже газовой, своя бальные башмаки она принесла въ старомъ потертомъ бархатномъ ридикюл. Мальчики, когда не танцевали, были такими, какими бываютъ вс мальчики, то есть съ карманами, набитыми бичевками, камешками, игральными костями, ноги у нихъ, особенно пятки, были въ ужасномъ вид. Я освдомилась у Кадди, что заставило ихъ родителей выбрать своимъ дтямъ эту профессію. Кадди сказала, что не знаетъ наврное: можетъ быть они предназначаются въ танцмейстеры, а можетъ быть въ балетъ. Вс были изъ бдныхъ семействъ, мать меланхолическаго мальчика держала пивную лавочку.

Мы съ величайшей серьезностью танцовали цлый часъ, меланхолическій мальчикъ выдлывалъ ногами настоящія чудеса, было очевидно, что его меланхолія доходитъ только до пояса.

Кадди подъ руководствомъ своего мужа пріобрла своеобразную. грацію, которая необыкновенно шла къ ея хорошенькому личику и фигурк, она ужъ и теперь помогала ему въ занятіяхъ съ учениками, онъ только наигрывалъ на скрипочк и длалъ на, когда до него доходила очередь выдлывать какую нибудь фигуру.

Жеманство двочки въ газовомъ плать, ея презрительное отношеніе къ мальчикамъ — такъ и просились на картину.

Такимъ-то образомъ мы танцовали ровно часъ, потомъ мужъ Кадди отправился куда-то на урокъ, Кадди пошла переодться, чтобъ идти со мною, а я осталась въ зал. Приходящіе подмастерья вышли на лстницу, чтобы перемнить башмаки, и принялись таскать за волосы живущаго,— такъ по крайней мр можно было заключить по его крикамъ. Вернулись они въ растегнутыхъ курточкахъ съ засунутыми въ карманы туфлями, вынули изъ узелковъ хлбъ съ холодной говядиной и расположились бивуакомъ подъ одной изъ нарисованныхъ на стн лиръ. Газовая двочка торопливо переобулась въ стоптанныя ботинки, засунула туфли въ ридикюль, нахлобучила на голову свою безобразную шляпку и, отвтивъ на мой вопросъ: любитъ-ли она танцовать,— ‘только не съ мальчиками’, съ презрительнымъ видомъ вышла изъ залы.

— Мистеръ Тервейдропъ въ отчаяніи, сказала мн Кадди,— что не усплъ кончить своего туалета и лишенъ удовольствія видть васъ. Вы большая его фаворитка, Эсфирь.

Я сказала, что весьма обязана ему за честь, но конечно не особенно огорчилась тмъ, что не унижу мистера Тервейдропа.

— Туалетъ мистера Тервейдропа требуетъ много времени, продолжала Кадди,— вдь его вс знаютъ и онъ долженъ поддерживать свою репутацію. Вы не можете себ представить, какъ онъ добръ къ пап, по цлымъ вечерамъ разсказываетъ ему о принц Регент, и я никогда не видла папу такимъ оживленнымъ.

Мн ужасно понравилась эта картина: мистеръ Тервейдропъ, развертывающій всю глубину своего изящества передъ мистеромъ Джеллиби! Я спросила у Кадди, неужели мистеру Тервейдропу удалось сдлать ея отца разговорчивымъ?

— Это нельзя сказать, но самъ-то онъ разговариваетъ съ папой, а папа въ восторг отъ него и очень любитъ его слушать. Разумется, я знаю, что у папы нтъ никакихъ притязаній на изящество, но они все таки сошлись и сдлались большими друзьями. Прежде я никогда не видала, чтобъ.папа нюхалъ табакъ, теперь же всякій разъ, какъ мистеръ Тервейдропъ протянетъ ему свою табакерку, онъ непремнно возьметъ щепотку и нюхаетъ ее весь вечеръ.

Какія странныя вещи случаются на свт: мистеръ Тервейдропъ, выручающій мистера Джеллиби изъ Барріобула-Га! Я не могла себ представить ничего забавне.

— Признаться, я очень боялась, продолжала Каролина посл нкотораго колебанія,— не будетъ ли Пеппи безпокоить мистера Тервейдропа, но старикъ удивительно добръ къ мальчику, проситъ даже присылать его къ себ, дорогая моя! Позволяетъ ему подавать себ въ кровать газету, отдаетъ корочки отъ своего торта, даетъ разныя маленькія порученія, посылаетъ ко мн, чтобъ я дала ему шестипенсовикъ, и такъ дале. Короче, весело закончила Кадди,— я счастливйшая женщина и должна ежеминутно благодарить небо. Куда же мы пойдемъ, Эсфирь?

— Въ Ольдъ-Стритъ-Родъ, мн надо сказать нсколько словъ клерку одного стряпчаго, тому самому, который былъ высланъ на встрчу мн въ контору дилижансовъ, когда я въ первый разъ въ жизни пріхала въ Лондонъ и въ первый разъ увидала васъ. Этоіъ клеркъ и привезъ тогда насъ къ вамъ.

— Значитъ, я самое подходящее лицо, чтобъ проводить васъ къ нему, сказала Кадди.

Мы направились въ Ольдъ-Стритъ-Родъ, въ жилище мистрисъ Гуппи, ея квартира оказалась въ первомъ этаж и сама хозяйка, пока мы о ней спрашивали, выглядывала изъ-за двери съ опасностью быть прищемленной, какъ орхъ. Вслдъ за тмъ она предстала передъ нами, прося пожаловать въ комнаты. Это была старуха въ огромномъ чепц, съ краснымъ носомъ, съ бгающими глазками, постоянно чему-то улыбающаяся. Маленькая пріемная была прибрана къ пріему гостей, тутъ вислъ портретъ сына мистрисъ Гуппи.

Тутъ же былъ и оригиналъ портрета, одтый необычайно пестро, когда мы вошли, онъ сидлъ у стола и, приставивъ указательный палецъ ко лбу, казался погруженнымъ въ чтеніе юридическихъ бумагъ.

— Миссъ Соммерсонъ! произнесъ мистеръ Гуппи, вставая,— пустыня превратилась въ оазисъ! Маменька, будьте такъ добры, подайте стулъ другой леди и не торчите на дорог.

Мистрисъ Гуппи, которой не сходящая съ устъ улыбка придавала шаловливый видъ, поспшила исполнить просьбу сына и услась въ уголку, прижимая обими руками къ груди носовой платокъ, точно припарку.

Я представила Кадди, и мистеръ Гуппи объявилъ, что каждый, кто друженъ со мною, будетъ у него желаннымъ гостемъ. Потомъ я приступила къ цли моего посщенія.

— Я взяла на себя смлость послать вамъ записку, сэръ.

Вмсто отвта мистеръ Гуппи вытащилъ изъ кармана, который былъ поближе къ сердцу, мою записку, поднесъ ее къ губамъ и, пряча на прежнее мсто, отвсилъ мн поклонъ, причемъ маменька его пришла въ такое веселое настроеніе, что завертла головой, не переставая улыбаться, и дружески подтолкнула Кадди локтемъ въ бокъ.

— Могу я сказать вамъ нсколько словъ наедин? спросила я.

Вроятно я никогда не увижу ничего подобнаго тмъ штукамъ, которыя вдругъ стала выкидывать мистрисъ Гуппи: она залилась неслышнымъ смхомъ, закивала головой и, прижимая платокъ къ губамъ, стала осыпать Каролину дружескими толчками то локтемъ, то плечемъ, то рукой, словомъ пришла въ такой неистовый восторгъ, что съ большимъ трудомъ прослдовала наконецъ съ Каролиной въ сосднюю спальню.

— Миссъ Соммерсонъ, извините причуды родительницы, поглощенной мыслью о счасть сына. Маменька въ нсколько возбужденномъ состояніи, но она дйствуетъ подъ вліяніемъ родительскихъ чувствъ.

Едва ли кто нибудь можетъ такъ покраснть и такъ измниться въ одно мгновеніе, какъ покраснлъ и измнился мистеръ Гуппи, когда я подняла вуаль.

— Я предпочла повидаться съ вами здсь, а не въ конторі, Кенджа, потому что, помня о томъ, что вы сказали мн во время нашего интимнаго разговора, я боялась поставить васъ въ затруднительное положеніе своимъ визитомъ туда.

Было очень ясно, что и теперь я поставила его въ затруднительное положеніе: никогда мн не случалось видть, чтобъ человкъ такъ смутился, испугался, изумился и растерялся.

— Миссъ Соммерсонъ, бормоталъ онъ,— извините, но въ нашей профессіи необходима… ясность… вы сослались на случай… когда я… когда я имлъ честь сдлать вамъ признаніе, которое…

Онъ поперхнулся, точно у него что-то застряло въ горл, поднесъ руку къ горлу, закашлялся, сдлалъ гримасу, попробовалъ проглотить, опять закашлялся, безпомощно оглянулся вокругъ и сталъ перелистывать бумаги.

— Со мной что-то врод головокруженія, миссъ, объяснилъ онъ,— какъ будто ударило въ голову. Я, кх! я отчасти подверженъ такимъ припадкамъ, кх! Клянусь св. Георгіемъ!

Я дала ему время прійти въ себя, онъ нсколько разъ приложилъ руку къ голов, потомъ оттолкнулъ стулъ въ самый уголъ и продолжалъ:

— Я хотлъ только замтить… кх! должно быть что нибудь въ бронхахъ… гм!.. замтить, что вы тогда изволили отвергнуть мое признаніе. Вы… вы вроятно не станете на это возражать? Хотя при пашемъ разговор и нтъ свидтелей, но можетъ быть для вящшаго успокоенія васъ самихъ… вы согласитесь подтвердить этотъ фактъ.

— Само собою разумется, мистеръ Гуппи, — я отвергла ваше предложеніе безусловно и безъ всякихъ ограниченій.

— Благодарю васъ, миссъ, отвтилъ онъ принимаясь мрять столъ дрожащей рукой.— Этого совершенно достаточно. Ваше показаніе длаетъ вамъ честь. Кх! Вы конечно не оскорбитесь, если я упомяну, хотя нтъ надобности говорить объ этомъ особ съ такимъ здравымъ умомъ… если я упомяну, что такъ какъ мое предложеніе было отвергнуто, то дло на томъ и кончилось.

— Само собою разумется.

— Можетъ быть… Кх! Можетъ быть это пустая формальность, но, если вы не будете имть ничего противъ, то для вящшаго успокоенія… васъ самихъ… потрудитесь еще разъ подтвердить это, миссъ.

— Охотно, вполн подтверждаю все сказанное вами.

— Благодарю васъ. Очень благородно съ вашей стороны, признаюсь! Крайне сожалю, что положеніе моихъ длъ въ связи съ обстоятельствами, надъ которыми я не властенъ, ставитъ меня въ невозможность возобновить мое предложеніе хотя бы въ далекомъ будущемъ, но воспоминаніе о немъ останется для меня навсегда священнымъ, связаннымъ… кх! съ храмомъ дружбы.

Бронхитъ мистера Гуппи прошелъ, онъ пересталъ мрять столъ.

— Могу я изложить теперь то, что желала сказать вамъ? начала я.

— Удостоите меня большой чести, увряю васъ, отвтилъ мистеръ Гуппи.— Я знаю, съ вашимъ здравымъ умомъ и яснымъ пониманіемъ вещей вы никогда не измните справедливости, и я съ удовольствіемъ выслушаю все, что вы намрены мн сообщить.

— Вы тогда намекнули…

— Извините, миссъ, въ этой забытой области лучше избгать неясныхъ выраженій, я не признаю, чтобъ я на что нибудь намекалъ.

— Вы тогда сказали, начала я опять,— что можете найти средства содйствовать моимъ интересамъ, произвести благопріятную перемну въ моей судьб, сдлавъ открытія, предметомъ которыхъ буду я. Полагаю, что вы почерпнули эту увренность изъ того, что я сирота, всмъ обязанная своему благодтелю, мистеру Джерндайсу. Я только затмъ и пришла, чтобъ просить васъ мистеръ Гуппи, оставить всякую мысль быть мн полезнымъ въ этомъ отношеніи. Я часто объ этомъ думала, особенно посл своей болзни, и наконецъ ршилась, на тотъ случай еслибъ вы вернулись къ своему намренію и вздумали приводить его въ исполненіе, повидаться съ вами и убдить васъ, что вы заблуждаетесь. Вы не можете сдлать никакого открытія, которое было бы мн полезно или пріятно. Мн извстна моя исторія и, могу васъ уврить, что посредствомъ своихъ открытій вы никоимъ образомъ не можете содйствовать моему благополучію. Быть можетъ вы давно уже оставили этотъ проектъ, если такъ, извините, что я васъ напрасно безпокоила, если жъ нтъ, умоляю васъ поврить тому, что я говорю, и навсегда отказаться отъ своего намренія. Прошу васъ сдлать это ради моего спокойствія.

— Долженъ признаться, миссъ, что вы высказались съ такимъ здравомысліемъ и пониманіемъ дла, которыя длаютъ вамъ честь. Ничто не можетъ быть для меня утшительне такого здраваго взгляда на вещи, и если я питалъ нкоторыя заблужденія относительно вашихъ намреній, то готовъ принести повинную. Надюсь, вы поймете, миссъ, что такое предложеніе извиненій съ моей стороны ограничивается, какъ должны подсказать вамъ вашъ здравый умъ и пониманіе вещей, лишь настоящими обстоятельствами.

Мистеръ Гуппи пересталъ вилять, казался очень сконфуженнымъ и повидимому совершенно искренно былъ радъ возможности сдлать что нибудь для меня.

— Будьте такъ добры, позвольте мн досказать, сэръ, и глядя ему въ глаза, я продолжала:— Мой визитъ сюда обставленъ такъ, что о немъ никто не узнаетъ, потому что вы сами просили меня не разглашать о нашемъ интимномъ разговор, а я уважаю вашу просьбу и, какъ вы должны помнить, всегда уважала. Я упомянула о своей болзни. Не вижу, почему бы мн не сказать, что теперь исчезли т деликатныя причины, которыя могли бы удержать меня отъ обращенія къ вамъ, потому-то я и обращаюсь къ вамъ съ вышеизложенной просьбой. Надюсь, вы сдлаете это для меня.

Надо отдать справедливость мистеру Гуппи, онъ конфузился все Сильне и сильне, и отвчая мн сконфузился до того, что весь запылалъ:

— Даю вамъ честное слово, клянусь жизнью, душей, что, пока живъ, буду дйствовать согласно вашему желанію, миссъ Соммерсонъ, и никогда не сдлаю шага въ противоположномъ направленіи. Чтобъ васъ окончательно успокоить, я готовъ торжественно поклясться: давая въ настоящую минуту вышереченное общаніе… касающееся стоящаго на очереди вопроса, продолжалъ онъ торопливо, точно повторяя заученную формулу,— клянусь, я говорю правду, чистую правду, одну только правду..

— Этого совершенно достаточно, перебила я, вставая.— Очень вамъ благодарна. Кадди, пойдемъ!

Кадди вернулась вмст съ маменькой мистера Гуппи, которая адресовала теперь ко мн вс свои подмигиванья, улыбочки и подталкиванья локтемъ, и мы откланялись.

Мистеръ Группи проводилъ насъ до дверей съ видомъ человка, который не вполн очнулся отъ сна, такимъ мы его и оставили:

Но черезъ минуту онъ выскочилъ за нами на улицу безъ шляпы, съ развевающимися волосами и остановилъ насъ.

— Миссъ Соммерсонъ, клянусь честью, вы можете на меня положиться! сказалъ онъ съ жаромъ.

— Вполн полагаюсь.

— Извините, миссъ, продолжалъ мистеръ Гуппи, переминаясь на мст и очевидно не зная, уііти или остаться,— не согласитесь ли вы, для вящшаго своего успокоенія — ибо я отъ души желаю, чтобъ вы успокоились, повторить въ присутствіи этой леди, свидтельницы съ вашей стороны, повторить высказанныя вами завренія…

— Кадди, сказала я, обращаясь къ ней,— можетъ быть вы не очень удивитесь, услышавъ, что никогда не существовало никакого обязательства…

— Или какого бы то ни было общанія вступить въ бракъ… подсказалъ мистеръ Гуппи.

— Или какого бы то ни было общанія вступить въ бракъ, повторила я,— между этимъ джентльменомъ…

— Вилльямомъ Гуппи, жительствующимъ въ ПентонъПлзс, Пентонвиль близъ Миддльсекса, пробормоталъ онъ,

— Между этимъ джентльменомъ, Вилльямомъ Гуппи, жительствующимъ въ Пентонъ-Плзс, Пентонвиль близъ Миддльсекса, и мною.

— Благодарю васъ. Для полноты… кх! извините, какъ имя и фамилія этой леди?

Я сказала.

— Замужняя? Точно такъ, замужняя, благодарю васъ. Урожденная Каролина Джеллиби, проживала въ двицахъ въ Тевисъ-Инн въ округ Сити, но другого прихода, а нын жительствуетъ въ Ньюменъ-Стритъ, Оксфордъ-Стрить. Весьма обязанъ.

Онъ убжалъ, но сейчасъ же опять догналъ насъ.

— Касательно же извстнаго вамъ дла я вполн искренно, вполн искренно сожалю о томъ, что положеніе моихъ длъ въ связи съ обстоятельствами, надъ которыми я не властенъ, препятствуетъ возобновленію того, что покончено нсколько времени тому назадъ, сказалъ онъ съ безпомощнымъ и безнадежнымъ видомъ.— Но теперь это совершенно невозможно. Я сошлюсь на васъ,— скажите, возможно-ли?

Я сказала, что разумется невозможно, что тутъ не можетъ быть и вопроса.

Онъ поблагодарилъ, опять убжалъ и опять вернулся.

— Вы поступили въ высшей степени благородно, миссъ. Если бы можно было воздвигнуть алтарь въ храм дружбы… клянусь душою, вы вполн можете разсчитывать на меня, за исключеніемъ самой нжной изъ страстей!

Борьба, бушевавшая въ груди мистера Гуппи, и вызванныя ею безчисленныя колебанія между нами и материнскимъ жилищемъ слишкомъ бросались въ глаза, особенно потому, что дулъ сильный втеръ, разввавшій его волосы (которые давно бы слдовало остричь), и мы прибавили шагу, чтобъ избавиться отъ него. Я вздохнула съ облегченіемъ, когда мы отошли на приличное разстояніе, но, оглянувшись въ послдній разъ, мы увидли мистера Гуппи, все еще колеблющагося и терзаемаго внутренней борьбой.

ГЛАВА VIII.
Стряпчій и кліентъ.

Имя мистера Вольса, сопровождаемое надписью: ‘въ первомъ этаж’, красуется на одной изъ дверей Симондсъ-Ипна въ Ченсери-Лэн. Унылое, невзрачное, блдное, подслповатое зданіе этотъ Симондсъ-Иннъ, онъ похожъ на огромный сорный ящикъ съ ршетомъ и двумя отдленіями, глядя на него, невольно кажется, что Симондъ былъ въ свое время большимъ скрягой, построившимъ это зданіе изъ никуда негоднаго матеріала, который охотно поддался ржавчин и плсни, порч и разрушенію, чтобъ своимъ убожествомъ сохранить для потомства имя Симонда. Въ этомъ-то грязноватомъ зданіи, увковчивающемъ память Симонда, водружено юридическое знамя мистера Вольса.

Контора мистера Вольса занимаетъ очень скромное положеніе и боле чмъ скромное помщеніе, она прижалась въ углу и прищуривается на глухую стну. Сдлавъ три шага по темному коридору съ выбитымъ поломъ, кліентъ натыкается на черную какъ сажа дверь мистера Вольса, пріютившуюся въ такомъ мст, гд въ самое яркое лтнее утро царитъ глубочайшій мракъ, у перегородки, отдляющей лстницу подвальнаго этажа, о которую запоздавшіе юристы часто разбиваютъ лбы. Размры конторы таковы, что одинъ изъ клерковъ можетъ отворять входную дверь не вставая съ мста, а другой, сидящій рядомъ съ первымъ за тмъ же столомъ, можетъ съ такимъ же удобствомъ мшать въ камин.

Въ комнат пахнетъ плсенью и пылью и какъ будто слышится еще прокислый запахъ бараньяго жира, происходящій отъ того, что здсь ночью, а часто и днемъ жгутъ сальныя свчи и постоянно перебирають и перевертываютъ пергаментные листы въ замасленныхъ ящикахъ. Воздухъ душный и спертый. Съ незапамятныхъ временъ стны не блились, полы не красились, трубы вчно дымятъ, стны и потолокъ закоптли, окна съ тусклыми разбитыми стеклами, имющими наклонность всегда быть грязными, обладаютъ страннымъ свойствомъ захлопываться сами собою, чмъ и объясняется обычай закладывать къ жаркую погоду полно между ихъ челюстями.

Мистеръ Вольсъ очень солидный человкъ, большихъ длъ онъ не ведетъ, но человкъ онъ очень солидный. Всми знаменитыми стряпчими, составившими или составляющими себ кругленькое состояніе, признано, что мистеръ Вольсъ — человкъ вполн солидный. Онъ никогда не даетъ маху,— первый признакъ солидности для стряпчаго, второй признакъ солидности,— онъ сдержанъ и серьезенъ, у него пищевареніе не въ порядк,— это ужъ высшій признакъ солидности. Сверхъ того онъ сдираетъ шкурки съ живыхъ кліентовъ на шубки своимъ дочерямъ и содержитъ престарлаго родителя въ Таунтонской долин.

Основной принципъ англійской юриспруденціи — создавать себ занятіе, другого опредленнаго, яснаго, послдовательно выдержаннаго принципа въ ней нтъ. Разсматривая съ этой точки зрнія, англійская юриспруденція превращается въ стройную, послдовательную систему вмсто того чудовищнаго лабиринта, какимъ склонны считать ее непосвященные. Выясните разъ навсегда этимъ профанамъ, что главный ея принципъ создавать себ занятія на ихъ счетъ, — и они наврное угомонятся и перестанутъ роптать.

Но такъ какъ этотъ принципъ не выясненъ съ полной опредленностью, то непосвященные, понимая его лишь отчасти, да и то смутно, и чувствуя, какъ больно онъ отзывается на ихъ карман и душевномъ спокойствіи, ропщутъ и негодуютъ.

Тогда на сцену выдвигается въ вид неопровержимаго аргумента солидность мистера Вольса. ‘Отмнить это постановленіе, дорогой сэръ?’ говоритъ мистеръ Кенджъ уязвленному кліенту.— ‘Что вы? Это немыслимо. Отмните его — и какими послдствіями отзовется вашъ необдуманный шагъ на цломъ класс судебныхъ ходатаевъ, достойнымъ представителемъ которыхъ служитъ,— позвольте сказать вамъ, — мистеръ Вольсъ, повренный противной стороны въ настоящемъ дл? Этотъ классъ, сэръ, исчезнетъ съ лица земли. Не можете-же вы допустить,— скажу больше,— соціальная система не можетъ допустить утрату людей, подобныхъ мистеру Вольсу, дятельныхъ, ревностныхъ, стойкихъ, проницательныхъ. Я понимаю, дорогой сэръ, что вы теперь возбуждены противъ существующаго порядка вещей, который, сознаюсь, сложился нсколько неблагопріятно для васъ, но никогда не подамъ голоса за уничтоженіе людей, подобныхъ мистеру Вольсу’.

Солидность мистера Вольса съ ошеломляющимъ успхомъ приводилась въ доказательство даже передъ парламентскими комиссіями, какъ это явствуетъ изъ слдующихъ офиціальныхъ замтокъ одного знаменитаго стряпчаго.

Вопросъ (нумеръ пятьсотъ семьдесятъ тысячъ восемьсотъ девяносто шестой).— Насколько я понялъ, эти юридическіе пріемы безспорно замедляютъ ходъ судопроизводства?

Отвтъ.— Да, они причиняютъ нкоторое замедленіе.

Вопросъ.— И требуютъ значительныхъ издержекъ?

Отвтъ.— Разумется, нельзя же вести дло даромъ.

Вопросъ.— И доставляютъ огорченія?

Отвтъ.— Я не подготовленъ отвчать на этотъ вопросъ, мн они не доставляли огорченій,— напротивъ.

Вопросъ.— Какъ вы думаете, не послужитъ ли ихъ уничтоженіе къ ущербу для судебныхъ ходатаевъ?

Отвтъ.— Въ этомъ я не сомнваюсь.

Вопросъ.— Можете ли вы назвать кого-нибудь изъ судебныхъ ходатаевъ, къ ущербу котораго поведетъ сія мра?

Отвтъ.— Не колеблясь назову мистера Вольса, онъ будетъ разоренъ.

Вопросъ.— Считается ли мистеръ Вольсъ солиднымъ человкомъ въ своей профессіи?

Отвтъ, который оказывается роковымъ, потому что на десять лтъ погребаетъ коммиссію.— Мистеръ Вольсъ считается однимъ изъ солиднйшихъ членовъ профессіи.

Въ дружеской частной бесд авторитеты, не мене безкорыстные, скажутъ вамъ, что они ршительно недоумваютъ, куда стремится нашъ вкъ: мы несемся къ пропасти, каждый день хотимъ что-нибудь мнять, тогда какъ эти перемны грозятъ гибелью людямъ, подобнымъ мистеру Вольсу, человку вполн почтенному, у котораго престарлый родитель въ Таунтонской долин и три непристроенныя дочери на рукахъ.— ‘Еще шагъ въ томъ же направленіи, говорятъ они, — и что станется съ родителемъ мистера Вольса?— Погибнетъ.— А съ тремя дочерьми?— Сдлаются блошвейками или пойдутъ въ гувернатки’.

Выходитъ такъ: будь мистеръ Вольсъ и его родственники каннибалами и предложите уничтожить людодство, эти господа закричатъ вамъ въ добродтельномъ негодованіи: Какъ! отмнить людодство! Да вдь этакъ вы заставите Вольсовъ умереть съ голоду!

Словомъ, мистеръ Вольсъ со своими тремя дочерьми и престарлымъ родителемъ играетъ роль безсмнной подпорки, назначенной поддерживать подгнившій фундаментъ, обратившійся въ развалину, которая угрожаетъ общественной безопасности. Для очень многихъ въ большинств случаевъ вопросъ заключается вовсе не въ томъ — смнится ли зло добромъ (такія соображенія имъ совершенно чужды), а въ томъ — будетъ ли выгодно или невыгодно легіону почтенныхъ господъ Вольсовъ.

Черезъ десять минутъ лордъ-канцлеръ надолго закроетъ засданія передъ каникулами.

Мистеръ Вольсъ и его юный кліентъ, сопутствуемые кучей синихъ мшковъ, набитыхъ какъ попало и раздувшихся подобно удавамъ, только-что пожравшимъ свою добычу, вернулись изъ офиціальнаго вертепа. Мистеръ Вольсъ, невозмутимый и безстрастный, какъ и подобаетъ вполн солидному человку, снимаетъ черныя перчатки, такъ тсно сжимающія его руки, что кажется, будто онъ сдираетъ съ нихъ кожу, снимаетъ свою плотно облегающую голову, шляпу, точно скальпируетъ себя и садится къ письменному столу. Кліентъ бросаетъ перчатки и шляпу на полъ, отипхиваетъ ихъ ногою, не заботясь, куда он отлетятъ, со вздохомъ, похожимъ на стонъ, бросается въ кресло, подпираетъ рукой свою усталую голову и кажется воплощеніемъ юношескаго отчаянія.

— Опять ничего, ровнешенько ничего! восклицаетъ Ричардъ.

— Не говорите ‘ничего’, сэръ, безмятежно отвтствуетъ Вольсъ.— Вполн достаточно, сэръ, вполн достаточно.

— Что же сдлано? уныло спрашиваетъ Ричардъ.

— Вопросъ не такъ поставленъ. Надо спросить: что длается?

— Что же длается? сердито повторяетъ Ричардъ.

Мистеръ Вольсъ, облокотившись на стулъ, играетъ пальцами, методично сводя и разводя ихъ концы. Вперивъ въ кліента упорный и тяжелый взглядъ, онъ говоритъ:

— Многое длается, сэръ. Мы уперлись плечомъ въ колесо, мистеръ Карстонъ, и колесо начинаетъ вертться.

— Да, вмст съ Иксіономъ {Миологическіе Иксіонъ, низверженный Юпитеромъ въ преисподнюю гд былъ привязанъ къ вчно вращающемуся колесу. Прим. перев.}! Какъ прожить эти четыре или пять проклятыхъ мсяцевъ! восклицаетъ юноша, вскочивъ съ мста и принимаясь ходить по комнат.

— Мистеръ Карстонъ! говорить Вольсъ, неотступно слдя за нимъ глазами.— У васъ нетерпливый характеръ, это меня крайне огорчаетъ. Извините, если я посовтую вамъ не горячиться, не раздражаться, не тратить силъ понапрасну. Слдуетъ быть терпливе и лучше владть собой.

— То есть я долженъ подражать вамъ, мистеръ Вольсъ? говорить Ричардъ съ нетерпливымъ смхомъ, снова усаживаясь и бшено постукивая ногой по истертому ковру.

— Сэръ, возглашаетъ мистеръ Вольсъ, глядя на кліента точно пожираетъ его глазами со всмъ аппетитомъ, свойственнымъ законнику,— сэръ! возглашаетъ безжизненный, безкровный мистеръ Вольсъ своимъ замогильнымъ голосомъ: — я не настолько самонадянъ, чтобъ вамъ или кому бы то ни было ставить въ образецъ для подражанія. Позвольте мн оставить своимъ тремъ дочерямъ безупречное имя,— съ меня и довольно, я не эгоистъ. Но разъ вы заговорили обо мн такъ опредленно, я долженъ засвидтельствовать, что былъ бы не прочь удлить вамъ немного моей — вы, кажется, склонны называть это безчувственностью, пусть такъ, возражать не буду,— немного моей безчувственности.

— Мистеръ Вольсъ, возражаетъ нсколько смущенный кліентъ, — я вовсе не хотлъ обвинять васъ въ безчувственности.

— Мн кажется, вы обвинили, хотя и безсознательно, отвчаетъ невозмутимый Вольсъ.— Что-жъ, это весьма естественно. Долгъ повелваетъ мн сохранять все свое хладнокровіе въ вашихъ же интересахъ и я вполн понимаю, что при такомъ возбужденномъ состояніи, какъ у васъ въ настоящую минуту, это можетъ показаться безчувственностью. Мои три дочери знаютъ меня лучше, престарлый родитель знаетъ меня лучше: конечно, они знаютъ меня лучше чмъ вы, и, помимо того, проницательное око любви не то, что недоврчивое око кліента. Я не жалуюсь, сэръ, на эту недоврчивость,— она въ порядк вещей,— напротивъ, я желаю контроля, я домогаюсь контроля. Но, мистеръ Карстонъ, не забывайте, что ваши собственные интересы требуютъ отъ меня хладнокровія и методичности, я не могу иначе поступать, хотя бы вамъ даже и не нравилось!

Бросивъ взглядъ на конторскую кошку, подстерегающую у норки мышь, мистеръ Вольсъ переводитъ свой околдовывающій взоръ на кліента и продолжаетъ едва слышнымъ голосомъ, который выходитъ изъ его застегнутаго сюртука такъ глухо, точно въ груди его сидитъ нечистый духъ, твердо ршившійся не покидать своей позиціи.

— Вы спрашиваете, сэръ, что вамъ длать на вакаціяхъ, полагаю, что молодой офицеръ, если пожелаетъ, всегда найдетъ чмъ развлечься. Если бы вы спросили меня, что я буду длать впродолженіи вакацій, я не затруднился бы отвтить на вашъ вопросъ. Я посвящу себя вашимъ интересамъ, изо дня въ день я буду на своемъ посту, занятый вашими интересами. Это мой долгъ, мистеръ Карстонъ, и для меня вакаціи не составляютъ разницы, если вы пожелаете посовтоваться со мною о своихъ интересахъ, вы всегда найдете меня здсь. Другіе юристы на каникулахъ узжаютъ изъ Лондона, я не узжаю,— говорю это не въ осужденіе имъ, просто говорю, что не узжаю. Это бюро — ваша скала, сэръ!

Мистеръ Вольсъ ударяетъ по бюро, оно издаетъ глухой звукъ, точно пустой гробъ, впрочемъ этотъ звукъ не производитъ такого впечатлнія на Ричарда, напротивъ онъ дйствуетъ на него ободряющимъ образомъ, и мистеру Вольсу быть можетъ это извстно.

— Я отлично знаю, мистеръ Вольсъ, говоритъ Ричардъ боле дружескимъ тономъ,— что вы такой человкъ, на котораго можно вполн положиться, имть дло съ вами, значитъ имть цло съ человкомъ, который не даетъ себя провести. Но поставьте себя на мое мсто, представьте, что вы выбиты изъ колеи, влачите жизнь, полную неопредленности, погружаетесь съ каждымъ днемъ все глубже и глубже въ эту темную пучину, постоянно переходите отъ надежды къ разочарованію, убждаетесь, что вы сами мняетесь къ худшему и что въ окружающемъ нтъ никакой перемны къ лучшему, и вы станете по временамъ смотрть на этотъ процессъ такъ же мрачно, какъ я.

— Вы знаете сэръ, я никогда не обнадеживаю, я съ самаго начала говорилъ вамъ, мистеръ Карстонъ, что никогда не обнадеживаю, особенно въ подобной тяжб, гд большая часть издержекъ превышаетъ доходы съ имущества, и слишкомъ опрометчиво отнесся бы къ своей доброй слав, еслибъ сталъ подавать надежды, ибо могло бы показаться, что я обнадеживаю васъ изъ-за своихъ выгодъ. Но тмъ не мене, когда вы говорите, что нтъ перемны къ лучшему, то въ интересахъ простой истины я долженъ это отрицать.

— Какъ? спрашиваетъ Ричардъ съ прояснвшимъ лицомъ.— Откуда вы это видите?

— Мистеръ Карстонъ, представитель вашихъ интересовъ…

— Вы сказали уже — скала.

— Именно, сэръ, подтверждаетъ мистеръ Вольсъ, кивнувъ головой и постукивая по своему гробу, въ которомъ, судя по звуку, мертвецъ давно уже превратился въ прахъ — скала, это уже что нибудь да значитъ. Дале, ваши интересы выдлены и боле не теряются среди другихъ интересовъ,— это тоже ужъ кое-что. Мы не даемъ процессу дремать, мы его будимъ, расталкиваемъ, даемъ ему ходъ, — это опять что нибудь да значить. Онъ уже и по существу и по имени принадлежитъ не одному только Джерндайсу, теперь ужъ никто изъ другихъ истцовъ не можетъ направлять его, сообразуясь только со своимъ желаніемъ,— и это, безъ сомннія, составляетъ нчто.

Ричардъ внезапно краснетъ и ударяетъ кулакомъ по столу,

— Мистеръ Вольсъ! еслибъ въ тотъ день, когда я впервые явился въ домъ Джона Джерндайса, кто нибудь сказалъ мн, что онъ далеко не тотъ безкорыстный другъ, какимъ мн казался, что онъ — то, во что мало по малу превратился, я бы въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ опровергнулъ эту клевету, я бы горячо защищалъ его. Такъ былъ я не опытенъ! Теперь же онъ является въ моихъ глазахъ воплощеніемъ процесса, для меня процессъ — это Джонъ Джерндайсъ, чмъбольше я страдаю, тмъ больше негодую на Джона Джерндайса, всякая новая проволочка, всякое новое разочарованіе — есть для меня новое оскорбленіе, нанесенное его рукой.

— Нтъ, нтъ, не говорите этого, останавливаетъ Ричарда мистеръ Вольсъ.— Мы должны быть терпливы, это нашъ долгъ. Кром того я никого не осуждаю, никогда неосуждаю.

— Мистеръ Вольсъ! возражаетъ раздраженный кліентъ,— вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, что онъ затушилъ бы дло, еслибъ могъ.

— Правда, онъ не дятеленъ, повидимому неохотно соглашается мистеръ Вольсъ,— онъ не дятеленъ. Тмъ не мене у него могутъ быть самыя лучшія намренія. Кто можетъ читать въ человческомъ сердц, мистеръ Карстонъ?

— Вы, говорить Ричардъ.

— Я?!

— Настолько по крайней мр, чтобъ проникнуть въ его намренія. Противоположны или нтъ наши интересы? Отвчайте! и Ричардъ сопровождаетъ послднія слова тремя ударами по спасительной скал.

Вольсъ отвчаетъ не моргнувъ глазомъ и не выходя изъ своей неподвижности:

— Мистеръ Карстонъ! Я нарушилъ бы долгъ, который лежитъ на мн, какъ на вашемъ повренномъ и совтчик, я обманулъ бы ваше довріе, еслибъ сталъ утверждать, что ваши интересы тождественны съ интересами мистера Джерндайса. Этого нтъ, сэръ. Я никогда не истолковываю мотивовъ чьихъ нибудь дйствій. Я самъ отецъ и имю отца и никогда не истолковываю мотивовъ. Но передъ велніями долга моей профессіи я не могу отступить, хотя бы даже это посяло разладъ въ семь. Я понимаю вашъ вопросъ такъ, что вы теперь обращаетесь ко мн, какъ къ своему юридическому совтчику, и въ качеств такового отвчаю: да, ваши интересы противоположны.

— Разумется такъ! вы открыли это уже давнымъ давно.

— Мистеръ Карстонъ, я никогда не говорю о третьемъ лиц боле того, что необходимо. Я желаю оставить своимъ тремъ дочерямъ: Эмм, Джэнъ и Каролин незапятнанное имя и незначительныя крохи, заработанныя неусыпнымъ трудомъ. Кром того я желаю жить въ мир съ моими собратами по профессіи. Когда мистеръ Скимполь сдлалъ мн честь — я не говорю: высокую честь, ибо до лести никогда не унижусь, — познакомилъ меня съ вами въ этой самой комнат, я тогда же сказалъ, что не могу ни подать вамъ совта, ни высказать своего мннія относительно вашихъ длъ, пока он вврены другому члену нашей корпораціи, и я высказался о контор Кенджа и Карбоя въ такихъ выраженіяхъ, къ какимъ меня обязывало мое высокое къ ней уваженіе. Тмъ не мене вы заблагоразсудили оставить ихъ, поручили свои интересы мн, я принялъ ихъ съ честными намреніями. Теперь въ этой контор ваши интересы стоятъ на первомъ план. Мое пищевареніе, какъ можетъ быть вамъ случалось уже слышать, далеко не въ удовлетворительномъ состояніи и покой былъ бы мн очень полезенъ, но пока я вашъ представитель, я не буду знать покоя. Вы найдете меня на своемъ посту всегда, когда я вамъ понадоблюсь, вызывайте меня куда угодно, и я явлюсь. Втеченіе вакацій я посвящу все свободное время на боле близкое и подробное ознакомленіе съ вашимъ дломъ, на изобртеніе всякихъ способовъ, чтобъ посл Михайлова дня сдвинуть небо и землю, включая разумется и лорда-канцлера, когда же я наконецъ поздравлю васъ, сэръ, добавляетъ мистеръ Вольсъ съ суровостью бойца, твердо ршившагося выиграть битву,— когда я наконецъ поздравлю васъ отъ всего сердца со вступленіемъ во владніе имуществомъ — я могъ бы сказать богатствомъ, по мой принципъ — никогда не обнадеживать,— вы мн не будете должны ничего, кром маленькаго излишка, который можетъ оказаться сверхъ обыкновеннаго счета но такс, какіе обыкновенно предъявляются кліенту стряпчимъ по разсчету всей суммы имущества. Отъ васъ, мистеръ Карстонъ, я требую только разршенія исполнять свой долгъ ревностно и дятельно, а не такъ рутинно и вяло, какъ это длалось прежде. Только этой степени доврія я и домогаюсь. Когда дло будетъ доведено до благополучнаго конца, кончится и наше знакомство.

Декларація принциповъ мистера Вольса сопровождается добавочной оговоркой: такъ какъ мистеръ Карстонъ возвращается въ полкъ, то не заблагоразсудитъ ли онъ выдать своему повренному чекъ на двадцать фунтовъ?

— Потому что послднее время, сэръ, у меня было много консультацій по вашему длу, а это стоитъ денегъ, замчаетъ мистеръ Вольсъ, перелистывая свою записную книгу,— я же далеко по капиталистъ. Когда мы впервые вошли въ сношенія, я объявилъ вамъ откровенно — стряпчій долженъ быть какъ можно боле откровененъ съ кліентомъ, таковъ мой принципъ,— что я не капиталистъ и что если вамъ нуженъ капиталъ, то лучше оставить дло у Кенджа. Нтъ, мистеръ Карстонъ, здсь вы не найдете ни преимуществъ, ни невыгодъ капитала. Здсь,— мистеръ Вольсъ ударяетъ по бюро,— ваша скала. Здсь не претендуютъ ни на что большее.

Уныніе кліента мало по малу исчезло, въ душ его воскресаетъ надежда, онъ беретъ перо и пишетъ вексель, впрочемъ не безъ нкоторыхъ мучительныхъ размышленій и соображеній о срок, который онъ можетъ назначить для уплаты, принимая во вниманіе скудныя средства повреннаго. Между тмъ мистеръ Вольсъ, застегнутый на вс пуговицы тлесно и душевно, внимательно слдитъ за своимъ кліентомъ, а рядомъ конторская кошка подстерегаетъ мышь у норы.

Засимъ кліентъ пожимаетъ руку стряпчему и умоляетъ его всмъ святымъ употребить вс силы, чтобъ развязать его съ Канцлерскимъ судомъ. Мистеръ Вольсъ, который никогда не обнадеживаетъ, кладетъ руку ему на плечо и говоритъ улыбаясь:

— Всегда на своемъ посту, сэръ, вы сами или ваше письмо всегда застанете меня здсь,— у колеса.

Такимъ образомъ они разстаются.

Оставшись одинъ, мистеръ Вольсъ переноситъ изъ своей записной книги въ счетную разныя мелкія суммы, предназначенныя на самыя настоятельныя надобности трехъ дочекъ, такъ лисица или волчица пересчитываетъ цыплятъ или заблудившихся путниковъ, постоянно имя въ виду своихъ дтенышей, не въ обиду будь сказано тремъ тощимъ, невзрачнымъ, жеманнымъ двицамъ, проживающимъ вмст съ родителемъ въ одномъ изъ грязныхъ коттеджей Кеннингтона, утопающемъ въ болотистой почв чахлаго сада.

Выйдя изъ унылаго Симопдсъ-Инна на залитый солнцемъ Ченсери-Лэнъ (ибо бываютъ дни, когда и здсь бываетъ солнце), Ричардъ поворачиваетъ къ Линкольнъ-Инну и задумчиво идетъ въ тни его деревьевъ. Какъ часто падала трепетная тнь Линкольнъ-Иннскихъ деревьевъ на такихъ прохожихъ, бредущихъ медленной стопой, съ поникшей головой, съ нахмуреннымъ челомъ, грызущихъ ногти съ разсяннымъ, мечтательнымъ видомъ, разоренныхъ, истощенныхъ, жизнь которыхъ отравлена навки. Тотъ, кого теперь осняютъ эти деревья, пока еще не въ лохмотьяхъ, но можетъ и это случиться,— вдь Канцлерскій судъ руководится только прецедентами и кром нихъ не признаетъ ничего, а сколько такихъ прецедентовъ уже бывало! Почему же одинъ Ричардъ избжитъ судьбы, которая постигла тысячи его предшественниковъ?

Но паденіе Ричарда совершилось такъ недавно, что онъ считаетъ пока свой случай исключительнымъ и безцльно бродитъ тутъ, разставаясь съ этими мстами на нсколько долгихъ мсяцевъ съ большой неохотой, хотя они и ненавистны ему. Его сердце гложетъ забота, сомннія, подозрительность, но въ немъ найдется мсто и для горькаго изумленія, когда онъ вспомнитъ, какимъ онъ былъ въ свое первое посщеніе Линкольнъ-Инна, какъ тогда и онъ самъ, и все окружающее было другимъ въ его глазахъ. Но несправедливость рождаетъ несправедливость, борьба съ тнями, изъ которой онъ всегда выходитъ побжденнымъ, побуждаетъ его искать противника въ сред живыхъ существъ, онъ чувствуетъ какое-то мрачное облегченіе, обращая свою вражду отъ неосязаемаго, неопредленнаго, никмъ не понятаго процесса къ человку, бывшему его другомъ, желавшему спасти его отъ гибели. Ричардъ говорилъ Вольсу правду. Въ какомъ-бы онъ ни былъ настроеніи — раздраженномъ или кроткомъ, онъ всегда одинаково винитъ въ своихъ несчастіяхъ одного и того-же человка: только съ этой стороны онъ встртилъ противодйствіе, разумется умышленное, и ясно, что такой умыселъ могъ родиться только у того, чья жизнь направлена на осуществленіе затаенной цли. Кром того для Ричарда служитъ до нкоторой степени оправданіемъ въ собственныхъ глазахъ то, что у него есть противникъ и притснитель изъ плоти и крови.

Или ужъ Ричардъ такое чудовище, или, быть можетъ, въ день судный, когда ангелъ развернетъ свитокъ беззаконій, окажется, что Канцлерскій судъ богатъ подобными прецедентами?

Пока Ричардъ, погруженный въ свои мысли, проходить черезъ скверъ и исчезаетъ въ южныхъ воротахъ, за нимъ слдятъ дв пары глазъ, встрчающихъ подобныя фигуры не впервые. Обладатели этихъ глазъ мистеръ Гуппи и мистеръ Уивль, бесдующіе между собою, опершись на ршетку сада. Ричардъ прошелъ мимо нихъ, но не замтилъ ихъ, ибо онъ не видитъ ничего вокругъ.

— Вилльямъ, говоритъ мистеръ Уивль, расправляя бакенбарды,— вонъ прошло самовозгараніе, хоть и медленное, но ужъ во всякомъ случа врное.

— Онъ съ головой ушелъ въ дло Джерндайсовъ и должно быть теперь по уши въ долгу. Я о немъ всегда зналъ немного: въ бытность свою у насъ онъ задиралъ носъ и заносился выше пирамидъ. Я очень былъ радъ, когда избавился отъ него и какъ отъ сослуживца, и какъ отъ кліента.

Мистеръ Гуппи перекладываетъ руки, мняетъ позу и возобновляетъ прерванный разговоръ:

— И такъ, Тони, какъ я уже сказалъ, они возятся тамъ до сихъ поръ, перебираютъ весь хламъ,— пересматриваютъ бумаги, роются въ грудахъ тряпья. При этакой скорости имъ и семи лтъ будетъ мало.

— И Смоль имъ помогаетъ?

— Уже съ недлю, какъ онъ ушелъ отъ насъ. Сказалъ Кенджу, что у его дда много длъ и старику не подъ силу справляться одному, такъ что нужна его помощь. Между Смоломъ и мною возникла было нкоторая холодность изъ-за того, что онъ такъ скрытничалъ, но онъ утверждаетъ, что первые начали мы съ вами, а такъ какъ отчасти оно и въ самомъ дл было такъ, то я постарался стать съ нимъ на прежнюю ногу. Отъ него-то я и узналъ, что они до сихъ поръ тамъ возятся.

— Вы къ нимъ не заглядывали?

— Тони, говоритъ въ нкоторомъ замшательств мистеръ Гуппи:— правду сказать, я недолюбливаю этотъ домъ, мн не хочется идти туда одному, потому-то я и предлагаю отправиться вмст, вдь надо же вамъ забрать ваши вещи. Теперь самое подходящее время. Тони! мистеръ Гуппи облекается таинственностью, умиляется и становится краснорчивъ:— необходимо еще разъ запечатлть въ вашей душ, что независящія отъ меня обстоятельства внесли грустную перемну въ планы, которые я лелялъ съ такой любовью, и навсегда уничтожили неизгладимый образъ, о которомъ вы знаете изъ моихъ дружескихъ изліяній. Мой кумиръ разбитъ, низвергнутъ! Мое единственное желаніе касательно извстнаго предмета, который я хотлъ добыть при вашемъ дружескомъ содйствія, теперь въ томъ, чтобъ оставить его въ поко и предать все забвенію. Тони, вы знали этого хитраго чудака, эту жертву самовозгоранія. Какъ по вашему мннію — скажите: возможно ли, вроятно-ли, чтобъ посл того, какъ вы видлись съ нимъ въ послдній разъ, ему пришло въ голову спрятать куда нибудь эти бумаги? Возможно-ли, что он не погибли въ ту ночь?

Мистеръ Уивль нкоторое время размышляетъ и затмъ отрицательно качаетъ головой, — нтъ. Этого онъ не думаетъ.

— Тони! говоритъ мистеръ Гуппи, когда они тронулись въ путь по направленію къ Корту,— поймите меня хорошенько. Не вдаваясь въ подробности, я повторяю, что кумиръ разбитъ и мн больше некому служить, остается лишь предать прошлое забвенію. Я далъ слово, что все будетъ предано забвенію, я обязанъ сдлать это и для самого себя, и во имя разбитаго кумира, и во имя обстоятельствъ, надъ которыми я не властенъ. Еслибъ вы жестомъ или взглядомъ дали мн понять, что видли гд нибудь въ своей бывшей квартир бумаги, сколько нибудь похожія на т, я бы бросилъ ихъ въ огонь, взявъ на себя всю отвтственность

Мистеръ Уивль одобрительно киваетъ. Мистеръ Гуппи, который значительно выросъ въ собственномъ мнніи посл своей рчи, изложенной на половину юридическимъ, на половину романтическимъ языкомъ, ибо мистеръ Гуппи иметъ страсть прибгать въ разговорахъ или къ форм допроса, или къ форм спича,— мистеръ Гуппи, полный достоинства, сопровождаетъ своего друга къ Корту.

Никогда, съ тхъ поръ, какъ существуетъ Кортъ, не было здсь такого обилія новостей: происходящее въ лавк тряпья и бутылокъ даетъ неисчерпаемый источникъ для пересудовъ, регулярно каждое утро, ровно въ восемь часовъ, прибываетъ сюда мистеръ Смольвидъ-старшій въ сопровожденіи своей супруги, Юдифи и Барта, регулярно каждый день они остаются въ лавк вплоть до девяти часовъ вечера, подкрпляясь скуднымъ обдомъ на скорую руку, который приносятъ имъ изъ харчевни, осматривая, переворачивая копаясь, ныряя въ сокровищахъ оплакиваемаго дорогого покойника. Никто не знаетъ, въ чемъ заключаются эти сокровища, они держать это въ глубокой тайн и весь околотокъ сходитъ съ ума отъ любопытства, возбужденному воображенію мерещатся гинеи, сыплющіяся изъ старыхъ чайниковъ, пуншевые бокалы, биткомъ набитые кронами, тюфяки и подушки креселъ, начиненные банковыми билетами.

Вс окрестные обитатели запасаются шестипенсовыми книжечками, съ раскрашенной картинкой на заголовк, содержащими исторію Даніэля Денсера и его сестры, и мистера Эльвеса изъ Суффолька, и приписываютъ мистеру Круку вс факты, заключающіеся въ этихъ подлинныхъ исторіяхъ. Оба раза, когда прізжалъ мусорщикъ, чтобъ забрать негодную бумагу, золу и разбитыя бутылки, вс обыватели собирались и жадно накидывались на увозимыя корзины сора.

Много разъ встрчали рыскающихъ по сосдству двухъ джентльменовъ легкаго пера, только теперь они бродятъ въ одиночку, избгая другъ друга, такъ какъ прежнее ихъ товарищество распалось. ‘Солнечный Гербъ’ на своихъ музыкальныхъ вечерахъ мастерски уметъ попасть въ тонъ преобладающаго интереса.

Маленькаго Свайльса съ его пародіями на излюбленную тему встрчаютъ громкими рукоплесканіями, и, поощряемый горячимъ одобреніемъ всей аудиторіи, этотъ талантливый пвецъ возвышается почти до вдохновенія.

Даже миссъ М. Мельвильсонъ, исполняя на афиш каледонскую псню — Дремали мы, выразительно подчеркиваетъ припвъ ‘котъ любитъ сало’ и лукаво киваетъ при этомъ головой въ сторону сосдняго дома, и вс мгновенно понимаютъ, что эти слова должны означать: ‘мистеръ Смольвидъ любитъ загребать деньги’, и всегда требуютъ повторенія.

Какъ бы то ни было, а въ Корт все таки до сихъ поръ ничего не открыли, это-то и подстрекаетъ всхъ, какъ сообщаютъ мистрисъ Пиперъ и мистрисъ Перкинсъ жильцу мы? етера Крука, прибытіе котораго послужило сигналомъ къ стеченію всхъ жителей околотка.

Когда мистеръ Уивль и мистеръ Гуппи подъ недремлющимъ окомъ Куксъ-Кортскихъ обывателей стучатся въ завтную дверь, ихъ популярность достигаетъ высшей точки, но когда, въ противность общимъ ожиданіямъ, ихъ впускаютъ, они немедленно теряютъ свой престижъ и публика ршаетъ, что это не къ добру.

Ставни въ дом заперты, въ нижнемъ этаж такая темнота, что безъ свчи ничего не видно.

Внезапно перейдя отъ солнечнаго свта къ мраку, постители, которыхъ мистеръ Смольвидъ-младшій впускаетъ въ комнату за лавкой, сначала не видятъ ничего, кром какихъ-то тней, и только постепенно начинаютъ различать мистера Смольвида-старшаго, который сидитъ въ своемъ кресл на краю люка, похожаго на могилу, набитую бумагами, добродтельная Юдифь роется въ этой могил точно гробокопатель женскаго пола. Тутъ же на полу возсдаетъ мистрисъ Смольвидъ, осыпанная съ ногъ до головы клочками печатной и писанной бумаги — вроятно это супружескія привтствія, полученныя ею втеченіе дня. Вся компанія, со Смолемъ включительно, почернла отъ пыли и грязи и смахиваетъ на скопище дьяволовъ, это впечатлніе усиливается общимъ видомъ комнаты, если только это возможно, въ ней теперь еще больше хламу и сору, чмъ было прежде. Особенно зловщій видъ придаютъ ей слды, оставшіеся отъ прежняго хозяина, о которомъ напоминаютъ даже эти написанныя мломъ на стнахъ буквы.

При вход постителей мистеръ Смольвидъ и Юдифь одновременно останавливаются въ своемъ занятіи.

— Ахъ! каркаетъ старикъ.— Какъ поживаете джентльмены, какъ поживаете? Пришли за своими вещами, мистеръ Уивль? Превосходно, превосходно. Ха-ха-ха! А мы ужъ собирались продать ихъ, чтобъ выручить квартирную плату,— он вдь занимаютъ комнату. Но, я полагаю, чувствуете здсь себя какъ дома? Очень радъ васъ видть, очень радъ!

Мистеръ Уивль благодаритъ и боязливо озирается, мистеръ Гуппи длаетъ то же, взоръ мистера Уивля не открываетъ ничего новаго, глаза мистера Гуппи, заканчивая обозрніе, встрчаютъ острый взглядъ мистера Смольвида-старшаго.

Обходительный старикъ продолжаетъ бормотать, какъ испорченная шарманка, у которой къ концу піесы не хватаетъ нотъ: ‘какъ поживаете, какъ по… какъ…’, и умолкаетъ съ насмшливой гримасой, когда мистеръ Гуппи испуганно вздрагиваетъ, увидвъ въ темномъ углу мистера Телькингорна, стоящаго въ спокойной поз, заложивъ руки за спину.

— Джентльменъ былъ такъ добръ, что взялъ на себя трудъ дйствовать въ качеств моего повреннаго, говоритъ ддушка Смольвидъ:— конечно я неподходящій кліентъ для джентльмена такого полета, но онъ такъ добръ, что согласился на мою просьбу.

Мистеръ Гуппи легонько подталкиваетъ локтемъ своего друга, чтобъ заставить его оглянуться, и почтительно кланяется мистеру Телькингорну, который отвчаетъ легкимъ наклоненіемъ головы. Судя по всему, мистеръ Телькингорнъ не принимаетъ участія въ томъ, что здсь происходитъ, это его лишь забавляетъ какъ курьезъ.

— Однако тутъ собрана значительная движимость, замчаетъ мистеръ Гуппи мистеру Смольвиду.

— Тряпье и хламъ, мой дорогой другъ,— хламъ и тряпье! Я, Бартъ и Юдифь пробуемъ составить опись тому, что можно продать, но до сихъ поръ намъ не удалось найти ничего стоющаго, не удалось найти, не удалось, не уда…

И мистеръ Смольвидъ опять умолкаетъ, а взоры мистера Уивля и мистера Гуппи еще разъ обгаютъ комнату.

— Сэръ, мы не станемъ васъ дольше безпокоить, говоритъ мистеръ Уивль,— не позволите-ли намъ подняться въ мою комнату.

— Куда угодно, дорогой сэръ, куда угодно. Пожалуйста располагайтесь какъ дома.

Очутившись на верху, мистеръ Гуппи вопросительно поднимаетъ брови и взглядываетъ на Тони, Тони качаетъ головой.

Комната кажется имъ мрачной, ужасной, на заржавленной ршетк камина еще съ той достопамятной ночи лежитъ зола, все въ комнат внушаетъ пріятелямъ величайшее отвращеніе, прежде чмъ прикоснуться къ чему-нибудь, они сначала заботливо сдуваютъ пыль. У нихъ нтъ ни малйшаго желанія продлить свое посщеніе, они торопятся упаковать вещи и ршаются говорить только шепотомъ.

— Посмотрите! Тони въ испуг отступаетъ.— Сюда пришла эта ужасная кошка!

Мистеръ Гуппи прячется за стулъ.

— Смоль разсказывалъ мн о ней. Въ ту ночь она металась какъ угорлая, потомъ забралась на крышу, дв недли пропадала, и наконецъ кубаремъ выкатилась изъ трубы, тощая, какъ скелетъ. Отвратительное животное! Взгляните: право она все понимаетъ. Глядитъ такъ, будто въ ней сидитъ самъ Крукъ. Брысь! Убирайся, дьяволъ ты этакій!

Леди Джэнъ вовсе не намрена повиноваться, она стоитъ въ дверяхъ, оскалившись какъ тигръ и выгнувъ хвостъ, на нее натыкается входящій мистеръ Телькингорнъ, она проскальзываетъ между его ногъ и съ зловщимъ ворчаньемъ, изогнувшись дугой, взбгаетъ на лстницу, вроятно затмъ, чтобъ опять скитаться на чердак и опять вернуться черезъ печную трубу.

Мистеръ Гуппи, могу я сказать вамъ два слова? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

Мистеръ Гуппи занятъ тмъ, что снимаетъ со стны Блестящую Галлерею британскихъ красавицъ и укладываетъ сіи произведенія искусства въ ихъ прежнее хранилище.

— Сэръ, отвчаетъ онъ покраснвъ.— Я желаю быть вжливымъ со всякимъ членомъ нашей корпораціи, а тмъ боле съ такимъ извстнымъ, могу добавить: такимъ знаменитымъ, какъ вы, но я долженъ поставить условіемъ, сэръ, чтобъ вы говорили то, что хотите мн сказать, въ присутствіе моего Друга.

— Вотъ какъ!

— Да, сэръ. У меня есть свои резоны, они не личнаго характера, но для меня ихъ вполн достаточно.

— Безъ сомннія, безъ сомннія, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, такой-же неподвижный и невозмутимый, какъ каминъ, къ которому онъ теперь подходитъ.— То, что я хочу сказать не настолько важно, чтобъ вы безпокоились предписывать мн условія, мистеръ Гуппи.— Онъ умолкаетъ улыбаясь, и улыбка его такая же мрачная и безцвтная, какъ его платье.— Васъ надо поздравить, мистеръ Гуппи, вы счастливый молодой человкъ, сэръ.

— Это правда, сэръ, не могу пожаловаться.

— Пожаловаться?! Высокопоставленные друзья, свободный доступъ въ знатные дома, пріемъ у элегантныхъ леди! Да, мистеръ Гуппи, въ Лондон многіе отдали-бы свои уши, чтобъ быть на вашемъ мст!

Мистеръ Гуппи, готовый повидимому отдать въ эту минуту свои покраснвшія уши, чтобъ очутиться на мст этихъ людей, отвчаетъ:

— Сэръ, я усердно занимаюсь своей профессіей, безукоризненно исполняю свои обязанности у Кенджа и Карбоя, и мои знакомые и друзья не имютъ никакого отношенія ни къ нимъ и ни къ кому другому изъ членовъ нашей корпораціи, не исключая даже мистера Телькингорна. Я не обязанъ давать вамъ отчетъ, несмотря на все мое уваженіе къ вамъ, и ни мало не желая васъ оскорбить, повторяю, не желая васъ оскорбить…

— О, разумется!

— Я не намренъ давать вамъ какихъ-бы то ни было объясненій.

— Совершенно правильно. Мистеръ Телькингорнъ холодно киваетъ.— Прекрасно. Но этимъ портретамъ я заключаю, обращается онъ къ изумленному Тони,— что вы, сэръ, очень интересуетесь великосвтскимъ обществомъ,— добродтель, свойственная почти всмъ англичанамъ.

Мистеръ Телькингорнъ все это время неподвижно стоялъ у камина, но теперь поворачивается и очки его направляются въ другую сторону.

— Кто? Леди Дэдлокъ А! Большое сходство въ своемъ род, но недостаетъ выраженія сильной воли. Добрый день, джентльмены, добрый день.

По уход Телькингорна, мистеръ Гуппи, котораго прошибъ потъ отъ волненія, нервно оканчиваетъ укладку Блестящей Галлереи, заключая ее портретомъ леди Дэдлокъ, и торопливо говоритъ изумленному товарищу:

— Тони, кончимъ поскорй и выберемся отсюда. Напрасно скрывать отъ васъ доле, что между мною и тою изъ представительницъ высшей аристократіи, которую я держу теперь въ рукахъ, существовали сношенія и тайное соглашеніе. Могло настать время, и я открылъ-бы вамъ эту тайну. Теперь это время никогда не настанетъ. Я долженъ предать все забвенію,— меня обязываетъ къ тому и данная мною клятва, и мой разбитый кумиръ, и обстоятельства, надъ которыми я не властенъ. Во имя нашей дружбы, во имя уваженія, которое, по собственному вашему признанію, вы питаете къ высшему кругу, во имя тхъ незначительныхъ выгодъ, которыя я могу вамъ доставить, предайте все забвенію, не предлагая мн ни одного вопроса!

ГЛАВА IX.
Національныя и домашнія дла.

Нсколько недль Англія находилась въ самомъ бдственномъ положеніи: лордъ Кудль хотлъ выйти изъ министерства, сэръ Томасъ Дудль не хотлъ вступать, а такъ какъ кром Кудля и Дудля въ Великобританіи нтъ людей, достойныхъ стоять у кормила, то несчастная страна оставалась безъ правительства.

Надо еще благодарить Бога, что между этими двумя великими людьми не состоялась дуэль, которая одно время считалась неизбжной, ибо, еслибы дйствіе обоихъ пистолетовъ оказалось одинаково губительно и Кудль съ Дудлемъ убили бы другъ друга, то, надо полагать, Англіи пришлось бы ждать до тхъ поръ, пока не подростутъ и не примутъ бразды правленія маленькіе Кудль и Дудль, бгающіе теперь въ курточкахъ и короткихъ панталончикахъ.

Но, къ счастью, это ужасное національное бдствіе было устранено: лордъ Кудль во-время открылъ, что сказанныя имъ въ пылу дебатовъ слова: ‘отъ всей души презираю подлую и низкую дятельность сэра Томаса Дудля’, должны были означать, что рознь партій не мшаетъ ему отдать должную дань восхищенія этой дятельности, а съ другой стороны сэръ Томасъ Дудль, какъ оказалось, былъ внутренно глубоко убжденъ, что лордъ Кудль послужитъ образцомъ добродтели и доблести для потомства.

Но все-таки втеченіе нсколькихъ недль Англія была въ большомъ затрудненіи. ‘Какъ бы она перенесла бурю, не имя кормчаго?’ спрашивалъ весьма резонно сэръ Лейстеръ Дэдлокъ.

Но лучше всего то, что сама Англія повидимому, мало заботилась о грозящей ей гибели, какъ во дни оны, передъ потопомъ, такъ и теперь, ли, пили, женились и выходили замужъ. Но лордъ Кудль понималъ опасность, и вс ихъ послдователи и приспшники имли, на сколько возможно, ясное понятіе объ угрожающей опасности, наконецъ сэръ Томасъ Дудль соблаговолилъ оправдать возлагаемыя на него надежды и вступилъ въ управленіе, онъ сдлалъ даже больше: привелъ съ собою всхъ племянниковъ, кузеновъ и остальныхъ родичей. Значитъ можно было надяться, что старый корабль не потонетъ.

Дудль нашелъ, что онъ долженъ обратиться къ стран, и вотъ онъ опрокидывается на нее въ образ совереновъ и пива, и благодаря этой метаморфоз иметъ возможность появляться одновременно во многихъ мстахъ заразъ. Вся Великобританія занята упрятываніемъ въ карманы Дудля въ вид совереновъ, поглощеніемъ его же въ вид пива и вмст съ тмъ,— несомннно въ видахъ преуспянія своей славы и нравственности,— клянется и божится, что не длаетъ ни того, ни другого.

Лондонскій сезонъ заканчивается, потому что Дудлисты и Кудлисты разсеваются повсюду, чтобъ помочь Великобританіи въ сихъ благочестивыхъ упражненіяхъ.

Изъ всхъ этихъ признаковъ мистрисъ Роунсвель, ключница Чизни-Вуда, заключаетъ, хотя соотвтственныя инструкціи еще не получены, что слдуетъ ожидать скораго прибытія въ замокъ владльцевъ со всей свитой родственниковъ и другихъ лицъ, долженствующихъ разными путями содйствовать великому конституціонному длу. Величественная старуха пользуется случаемъ доказать, что замокъ всегда на-готов: полы сіяютъ, какъ зеркала, ковры и занавсы выбиты и вычищены, пышныя постели взбиты, буфеты и кухни во всеоружіи, — все готово поддержать подобающимъ образомъ достоинство Дэдлоковъ.

Прекрасный лтній вечеръ на закат, вс приготовленія кончены, величественнымъ и печальнымъ смотритъ старинный домъ, въ которомъ столько приспособленій для жилья, и нтъ обитателей, если не считать фамильныхъ портретовъ.

‘Да, они жили въ свое время, они были и исчезли’, могъ бы думать кто-нибудь изъ живыхъ Дэдлоковъ, проходя по картинной галлер, ‘они такъ же видли, какъ и я теперь вижу, эту тихую, безмолвную галлерею, они такъ же думали, какъ думаю я, о той пустот, которая образуется, когда они исчезнутъ со сцены, они такъ же, какъ теперь я, съ трудомъ могли себ представить, какъ это на свт обойдется безъ нихъ, такъ же были далеки отъ моего міра, какъ далекъ теперь отъ меня ихъ міръ, отдленный гробовой стной отъ всего живого, такъ же умерли, какъ умру и я, не оставивъ по себ ни слда, ни сожалній’.

Прекрасенъ снаружи старый замокъ въ этотъ часъ заката: солнце позолотило срые камни, окна кажутся огненными, сквозь нихъ льются внутрь обильные, широкіе, могучіе потоки свта, отъ которыхъ оттаиваютъ даже замороженные Дэдлоки. Тни листьевъ играютъ на портретахъ и придаютъ имъ странныя выраженія: заставляютъ подмигивать плотнаго судью въ углу, одаряютъ ямочкой на подбородк баронета съ жезломъ въ рукахъ и съ выпученными глазами, на грудь каменной красавицы-пастушки бросаютъ горячее свтлое пятно, которое могло бы согрть этотъ камень сто лтъ назадъ, прабабку Волюмнію въ башмакахъ съ высокими каблуками, ужасно похожую на свою правнучку, одваютъ сіяніемъ, точно святую, придворную фрейлину Карла И, съ огромными круглыми глазами и другими соотвтствующими прелестями, заставляютъ купаться въ переливающихся волнахъ свта и тни.

Солнечный свтъ меркнетъ. Паркетъ темнетъ, сумракъ медленно ползетъ вверхъ но стнамъ и укладываетъ Дэдлоковъ въ могилу, какъ сдлали въ свое время смерть и годы. Тнь развсистаго дуба, падая на висящій надъ каминомъ портретъ миледи, заставляетъ се блднть и трепетать, кажется, будто огромная рука держитъ надъ нею густое покрывало, выжидая момента, чтобъ его накинуть. Тни сгущаются, взбираются выше и выше, вотъ только на потолк остался красноватый отблескъ, вотъ и онъ погасъ.

Весь ландшафтъ, который днемъ съ террасы казался такимъ близкимъ, удаляется, расплывается, обращается въ туманные призраки,— какъ и многія другія прекрасныя вещи на свт, близкія и легко достижимыя съ перваго взгляда.

Поднимается легкій туманъ, на землю пала роса, сладкія благоуханія сада носятся въ воздух. Деревья слились въ одну сплошную массу, пока восходящая луна не бросила между стволами свтлыхъ полосъ, при этомъ освщеніи аллеи превратились въ придлы какого-то храма съ фантастически изогнутыми арками.

Луна поднялась выше, величественный замокъ кажется теперь еще боле безлюднымъ и похожъ на тло, отъ котораго отлетла жизнь. Теперь, попавъ въ эти комнаты, даже страшно подумать о тхъ изъ Дэдлоковъ, кто еще недавно покоился въ этихъ пустынныхъ спальняхъ, уже не говоря о мертвецахъ.

Теперь часъ призраковъ, когда каждый уголъ обращается въ пещеру, каждая уходящая внизъ ступенька — въ колодезь, когда цвтныя стекла бросаютъ блдный фантастическій отблескъ на полъ, когда везд мерещатся какія-то темныя лстницы, когда испуганному воображенію кажется, что доспхи на стнахъ украдкой шевелятся, а въ шлемахъ и каскахъ подъ опущенными забралами скрываются головы.

Но изъ всхъ тней Чизни-Вуда первой появляется и послдней исчезаетъ та, которая падаетъ въ большой гостинной на портретъ миледи, въ этотъ часъ, при другомъ освщеніи, она мняетъ свой видъ, превращаясь въ поднятыя руки, угрожающія прекрасному лицу, которое дрожитъ и трепещетъ отъ ужаса.

— Она не совсмъ здорова мэмъ, говоритъ груммъ, допущенный къ аудіенціи у мистрисъ Роунсвель.

— Миледи нездорова? Что съ ней?

— Миледи все прихварывала, мэмъ, съ тхъ поръ, какъ въ послдній разъ жила здсь, — то есть, я хочу сказать, останавливалась, словно перелетная птичка. Съ тхъ поръ миледи на рдкость какъ мало вызжаетъ, все больше сидитъ въ своей комнат.

— Томасъ, говоритъ ключница съ гордымъ, самодовольствомъ, — Чизни-Вудъ скоро поправитъ миледи. Нигд нтъ такого чистаго воздуха, это самое здоровое мсто на свт.

Можетъ быть Томасъ иметъ по этому предмету особое мнніе и вроятно намекаетъ на это, поглаживая свою лоснящуюся голову, но воздерживается отъ дальнйшихъ возраженій и удаляется на кухню, гд услаждаетъ себя элемъ и пирогомъ съ говядиной.

Грумъ Томасъ — та рыба-лоцманъ, которая предшествуетъ боле родовитой акул. На слдующій вечеръ прибываютъ баронетъ и миледи съ огромнымъ кортежемъ, съ родными и присными, собравшимися со всхъ четырехъ странъ свта. Съ этихъ поръ по всей стран, но главнымъ образомъ тамъ, гд Дудль разливается золотымъ или пивнымъ дождемъ, начинаютъ рыскать какія-то таинственныя, темныя личности — просто напросто люди отъ природы безпокойнаго нрава, которые нигд и никогда ничмъ не могутъ заняться.

При настоящихъ обстоятельствахъ, когда дло идетъ о спасеніи отечества, сэръ Лейстеръ находитъ кузеновъ полезными. Невозможно найти человка, боле подходящаго, чмъ достопочтенный Бобъ Стэбль, для предсдательствованія на охотничьихъ обдахъ, трудно найти людей боле подходящихъ для скитаній по избирательнымъ собраніямъ и боле способныхъ поддержать старушку Англію, чмъ остальные кузены. Волюмнія немножко безтолкова, но она благороднаго происхожденія, многіе цнятъ ея игривый разговоръ, ея французскіе каламбуры, которые настолько устарли, что съ теченіемъ времени стали опять новостью, цнятъ честь вести къ обду двицу изъ рода Дэдлоковъ и даже танцовать съ нею. При настоящихъ обстоятельствахъ танцы являются патріотическимъ дломъ, и Волюмнія безъ устали прыгаетъ для блага неблагодарной страны, не удостоившей ея даже пенсіи.

Миледи не старается занимать многочисленныхъ гостей г рдко показывается днемъ, такъ какъ все еще хвораетъ, не одно лишь ея появленіе доставляетъ огромное облегченіе на всхъ этихъ скучныхъ обдахъ, несносныхъ завтракахъ, балахъ и другихъ меланхолически-церемонныхъ торжествахъ, ибо. что касается сэра Лейстера, онъ ршительно не способенъ понять, какъ кто-нибудь, удостоенный чести быть подъ его кровомъ, можетъ еще въ чемъ-нибудь нуждаться, и своимъ величественнымъ самодовольствомъ производитъ на общество дйствіе великолпнаго холодильника.

Каждый день кузены галопируютъ или трусятъ рысцой то по пыльнымъ улицамъ, то по проселочнымъ дорогамъ, разъзжая по избирательнымъ собраніямъ и комитетамъ (въ кожаныхъ перчаткахъ и съ биному. въ рукахъ — по деревнямъ, въ замшевыхъ и съ хлыстикомъ — по городкамъ), каждый день рапортуютъ о своихъ подвигахъ сэру Лейстеру, и каждый день по поводу этихъ рапортовъ, обыкновенно посл обда, сэръ Лейстеръ преподаетъ имъ свои поученія.

Каждый день вс незанятые люди безпокойнаго права имютъ такой видъ, какъ будто нашли себ занятіе. Каждый день Волюмнія бесдуетъ съ сэромъ Лейстеромъ о положеніи націи, и на основаніи этихъ бесдъ баронетъ начинаетъ склоняться къ заключенію, что Волюмнія мыслящая женщина, а вовсе не такая простушка, какою онъ считалъ ее прежде.

— Какъ идутъ наши дла? Все ли у насъ благополучно? спрашиваетъ миссъ Волюмнія въ ажитаціи.

Важныя національныя дла близятся къ концу, еще нсколько дней — и золотой и пивной дождь прекратится. Въ гостиной только что показался по окончаніи обда сэръ Лейстеръ — яркая звзда первой величины, — окруженный тучами кузеновъ.

— Волюмнія, отвчаетъ сэръ Лейстеръ, держащій въ рукахъ какой-то длинный реестръ,— наши дла идутъ удовлетворительно.

— Удовлетворительно! только-то!

На двор прекрасная лтняя погода, но для сэра Лейстера до вечерамъ разводятъ въ камин огонь. Онъ садится на свое обычное мсто у экрана и повторяетъ твердымъ и отчасти недовольнымъ тономъ, который долженъ означать: я не то, что вс простые смертные, и слова мои нельзя понимать въ такомъ простомъ смысл.

— Волюмнія, наши дла идутъ удовлетворительно.

По крайней мр нтъ оппозиціи вашей партіи? Вопрошаетъ Волюмнія съ надеждой.

— Нтъ, Волюмнія. Безумная страна, — съ сожалніемъ долженъ констатировать прискорбный фактъ,— во многомъ утратила здравый смыслъ, но…

— Но не настолько, чтобъ дойти до оппозиціи вамъ. Какъ я рада это слышать.

Этими словами Волюмнія опять входитъ въ милость. Сэръ Лейстеръ благосклонно склоняетъ голову, какъ бы говоря: А все-таки она мыслящая женщина, хотя по временамъ и бываетъ опрометчива.

Замчаніе перезрлой красавицы является въ сущности совершенно излишнимъ: сэръ Лейстеръ предъявляетъ масс свою кандидатуру какъ приказъ по арміи, который подлежитъ наискорйшему исполненію. Относительно же двухъ другихъ принадлежащихъ ему мстъ, мене важныхъ, онъ ограничивается тмъ, что просто посылаетъ туда своихъ кандидатовъ съ заказомъ мастерамъ: потрудитесь выкроить изъ этого матерьяла двухъ членовъ парламента и прислать, когда будутъ готовы.

— Однакожъ, Волюмнія, я долженъ сказать, что, къ сожалнію, во многихъ мстахъ народъ обнаружилъ дурное направленіе и правительство встртило оппозицію самую опредленную и самую неукротимую!

— Пре-зрн-ны-е! произноситъ Волюмнія.

Оглянувъ кузеновъ, размстившихся на оттоманкахъ и диванахъ, сэръ Лейстеръ продолжаетъ:

— И даже во многихъ, точне говоря во всхъ мстахъ, гд правительство одержало верхъ надъ крамольниками…

Замтимъ мимоходомъ, что Кудлисты всегда крамольники въ глазахъ Дудлистовъ, которые въ свою очередь занимаютъ то же положеніе у Кудлистовъ.

— …хотя мое достоинство, какъ англичанина, оскорбляется, но я принужденъ признать, что даже и тамъ наша партія восторжествовала лишь при помощи громадныхъ издержекъ: сотенъ (сэръ Лейстеръ глядитъ на кузеновъ и его благородное негодованіе растетъ), сотенъ тысячъ фунтовъ!

Если у Волюмніи есть недостатокъ — то это избытокъ наивности, конечно, наивность удивительно идетъ къ передничку и пелеринк, но не совсмъ гармонируетъ съ румянами и жемчужнымъ ожерельемъ. Какъ бы то ни было, наивность побуждаетъ миссъ Волюмнію спросить:

— На что?

— Волюмнія! строго предостерегаетъ ее сэръ Лейстеръ.— Волюмнія!

— Нтъ, нтъ, не то! восклицаетъ Волюмнія, слегка взвизгнувъ.— Какъ я глупа! Я хотла сказать: какъ жаль!

— Очень радъ слышать, что вы хотли сказать, ‘какъ жаль’, произноситъ сэръ Лейстеръ.

Волюмнія спшитъ высказать, что всхъ этихъ возмутительныхъ людей, которые оскорбляюгь достоинство англичанъ, слдуетъ судить, какъ измнниковъ, и насильно заставить ихъ поддерживать правое дло.

— Очень радъ слышать, Волюмнія, повторяетъ баронетъ, умилостивленный и смягченный такими чувствами,— очень радъ слышать, что вы хотли сказать: ‘какъ жаль’, ибо это позоръ для избирателей. Но такъ какъ вы неосторожно, хотя и не преднамренно, задали мн необдуманный вопросъ: ‘на что?’ то позвольте отвтить вамъ: на необходимыя издержки. Полагаю, что здравый смыслъ подскажетъ вамъ не затрогивать боле этого предмета ни здсь, ни гд бы то ни было въ другомъ мст.

Сэръ Лейстеръ считаетъ себя обязаннымъ сдлать Волюмніи это внушеніе, ибо много толкуютъ о томъ, что въ двухъ стахъ петиціяхъ ‘необходимыя издержки’ будутъ названы словомъ ‘подкупъ’, ибо нашлись такіе безстыдные насмшники, которые предложили выпустить изъ церковной службы молитву о членахъ перламента и предписать конгрегаціи врныхъ молиться о шестьсотъ пятидесяти восьми джентльменахъ, потерявшихъ умственныя способности.

Нсколько оправившись посл полученнаго выговора, Волюмнія говорить:

— Я думаю, мистеру Телькингорну была масса работы.

Сэръ Лейстеръ широко раскрываетъ глаза.

— Не знаю, почему у мистера Телькингорна должно прибавиться работы? Онъ не кандидатъ. Не знаю, какія обязательства могли на немъ лежать?

Волюмнія думаетъ, что быть можетъ онъ содйствовалъ. Сэръ Лейстеръ хотлъ бы знать: кому и въ чемъ? Совершенно растерявшаяся Волюмнія смущенно лепечетъ, что быть можетъ кто нибудь нуждался въ совтахъ и указаніяхъ мистера Телькни горна.

Сэръ Лейстеръ не иметъ ршительно никакихъ свдній о томъ, нуждался ли это время какой нибудь кліентъ мистера Телькингорна въ его помощи.

Леди Дэдлокъ сидитъ у открытаго окна, положивъ руку на подоконную подушку и устремивъ взглядъ въ паркъ, гд ложатся ночныя тни, съ тхъ поръ, какъ упомянуто имя стряпчаго, она, повидимому, прислушивается къ разговору.

Необычайно тщедушный кузенъ съ усиками тайно замчаетъ со своей кушетки:

— Вче’а я отъ кого-то с’ыша’ъ, что Теъкинго’въ уха’ъ по какому-то д’у въ го’нозаводческій ок’угъ и ве’нется сегодня, пожа’уй онъ явится съ встью о по’аженіи Куд’я.

Въ эту минуту Меркурій, явившійся съ кофе, докладываетъ сэру Лейстеру, что мистеръ Телькингорнъ прибылъ и теперь обдаетъ. Миледи на мгновеніе поворачиваетъ голову, потомъ по прежнему смотритъ въ окно.

Волюмнія объявляетъ, что она въ восторг отъ прізда очаровательнаго мистера Телькингорна. Это такой оригинальный, такой загадочный человкъ, знаетъ кучу интересныхъ вещей и молчитъ какъ могила. Волюмнія убждена, что онъ франкмасонъ, наврное онъ начальникъ ложи, носитъ передникъ и возсдаетъ какъ идолъ среди шандаловъ и лопатокъ. Вс эти игривыя замчанія прелестной двы высказываются дтски наивнымъ тономъ.

— Съ тхъ поръ, какъ я здсь, онъ еще ни разу и былъ въ Чизни-Вуд. Я боялась, что онъ разобьетъ мн сердце своимъ непостоянствомъ. Иногда мн казалось, что онъ уже умеръ!

Какая-то тнь легла на лицо миледи, можетъ быть это надвинулся вечерній сумракъ, а можетъ быть ея чело омрачилось мыслью: ‘я желала ‘бы, чтобъ онъ умеръ!’

— Здсь мистеръ Телькингорнъ всегда-желанный гость, говоритъ сэръ Лейстеръ.— Онъ всегда и везд одинаково скроменъ. Это вполн достойная личность и пользуется заслуженнымъ уваженіемъ.

Разслабленный кузенъ думаетъ, что ‘Тёъкппго’въ ко’оссаъно богатъ’.

— Везъ сомннія онъ занимаетъ прочное положеніе, говоритъ сэръ Лейстеръ.— Ему отлично платятъ, а въ высшемъ обществ онъ принятъ почти на равной ног.

Вс вздрагиваютъ: по близости раздался выстрлъ.

— Ахъ, Боже мой, что это! взвизгиваетъ Волюмнія.

— Это крыса, говорить миледи,— должно быть застрлили крысу.

Входитъ мистеръ Телькингорнъ въ сопровожденіи Меркуріевъ съ зажженными лампами и свчами.

— Нтъ, нтъ, не надо, говоритъ сэръ Лейстеръ.— Вы, миледи, не прочь посидть въ сумеркахъ?

Напротивъ, миледи очень рада.

— А вы, Волюмнія?

О! сидть и бесдовать въ темнот — для Волюмніи ничего не можетъ быть восхитительне!

— Въ такомъ случа унесите огонь, говоритъ сэръ Лейстеръ.— Прошу меня извинить, Телькингорнъ, какъ поживаете?

Мистеръ Телькингорнъ приближается по обыкновенію не спша, свидтельствуетъ свое почтеніе миледи, пожимаетъ руку сэру Лейстеру и садится по другую сторону маленькаго столика съ газетами — мсто, которое онъ всегда занимаетъ, когда готовится что нибудь сообщить баронету.

Сэръ Лейстеръ выражаетъ опасеніе, какъ бы миледи, которой и безъ того нездоровится, не простудилась у открытаго окна, миледи благодаритъ его, но желаетъ остаться у окна, потому что здсь больше воздуха. Сэръ Лейстеръ встаетъ, укутываетъ ее шарфомъ и возвращается на прежнее мсто. Тмъ временемъ мистеръ Телькингорнъ нюхаетъ табакъ.

— Чмъ кончилась битва? спрашиваетъ сэръ Лей стеръ.

— Неудачей. Дло провалилось съ самаго начала: они провели своихъ кандидатовъ. Вы совершенно разбиты: три противъ одного.

Мистеръ Телькингорнъ настолько политиченъ, что не иметъ никакихъ политическихъ мнній, поэтому онъ не говоритъ ‘мы’, а ‘вы’ разбиты.

Сэръ Лейстеръ величественъ въ своемъ гнв. Волюмнія никогда не слыхивала ничего подобнаго. Разслабленный кузенъ утверждаетъ, что такъ будетъ, пока ‘не заткнутъ г’отокъ этимъ ме’завцамъ’.

Когда возстановилось молчаніе, мистеръ Телькингорнъ говоритъ:

— Это вдь то именно мсто, гд хотли выставить кандидатомъ сына мистрисъ Роунсвель.

— Да, я помню, вы тогда говорили: онъ имлъ настолько такта и смысла, что отклонилъ это предложеніе. Никоимъ образомъ не могу одобрить мнній, выраженныхъ имъ въ этой самой комнат во время нашего свиданія, но съ удовольствіемъ отдаю ему справедливость: этимъ отказомъ онъ безспорно выказалъ пониманіе приличій.

— Которое однакожъ не помшало ему принять дятельное участіе въ настоящихъ выборахъ.

Слышно, какъ сэръ Лейстеръ тяжело переводитъ духъ.

— Такъ-ли я васъ понялъ? Сынъ мистрисъ Роунсвель принялъ участіе въ настоящихъ выборахъ?

— Необычайно дятельное.

— Противъ…

— Конечно противъ васъ. Онъ не дурной ораторъ, говоритъ ясно и энергично. Его рчь очень повредила вамъ, онъ иметъ большое вліяніе. Онъ былъ полнымъ господиномъ при подач голосовъ.

Хотя никому не видно, но для всхъ несомннно, что сэръ Лейстеръ выказываетъ величественное изумленіе.

Мистеръ Телькингорнъ продолжаетъ, какъ заведенная машина.

— И ему много помогалъ сынъ.

— Его сынъ? переспрашиваетъ сэръ Лейстеръ съ зловщею мягкостью.

— Да, его сынъ.

— Тотъ, который хотлъ жениться на двушк, находящейся въ услуженіи у миледи?

— Тотъ самый. У него только одинъ сынъ.

Посл томительной паузы, впродолженіе которой присутствующіе слышали сопніе баронета и могли догадываться о степени его изумленія, сэръ Лейстеръ говоритъ:

— Въ такомъ случа клянусь честью и жизнью, клянусь моей репутаціей и принципами,— оплоты, охранявшіе общество, подорваны, воды хлынули и уничтожили вс границы, расшатали вс связи, которыми держится общественный строй!

Общій взрывъ негодованія. Волюмнія думаетъ, что настало время, когда власть должна вступиться и принять ршительныя мры. Разслабленный кузенъ думаетъ, что: ‘ст’ана бшены мъ га’опомъ несется къ чо’ту’.

— Прошу прекратить обсужденіе этого вопроса, говоритъ задыхаясь сэръ Лейстеръ.— Комментаріи излишни. Что касается до молодой двушки, надюсь, миледи…

— Я не намрена съ ней разстаться, отзывается со своего мста миледи тихимъ, но ршительнымъ тономъ.

— Я не думалъ этого предлагать, возражаетъ сэръ Лейстеръ,— очень радъ, что вы такъ ршили. Я льщу себя надеждой, что, сочтя ее достойной своего покровительства, вы употребите все свое вліяніе, чтобъ удалить ее отъ этихъ опасныхъ людей. Вы можете указать ей, какъ гибельно отзовутся связи съ такими людьми на обязанностяхъ и принципахъ, вы можете сохранить ее для лучшей доли. Ей можно дать понять, что, вроятно, черезъ нкоторое время въ Чизни-Вуд для нея найдется мужъ, который… посл минутнаго размышленія сэръ Лейстеръ добавляетъ:— который не оторветъ ее отъ алтарей предковъ.

Сэръ Лейстеръ предлагаетъ миледи свои замчанія съ тою же почтительностью и вжливостью, съ какой всегда обращается къ ней. Въ отвтъ она только киваетъ головою. Луна взошла и своимъ блднымъ холоднымъ сіяніемъ освщаетъ лицо миледи.

— Однакожъ замчательно какъ эти люди по своему горды.

— Горды? Сэръ Лейстеръ не вритъ своимъ ушамъ.

— Меня нисколько не удивитъ, если они откажутся отъ этой двушки, не дожидаясь, чтобъ она отказалась отъ нихъ, и не только отецъ, а даже и влюбленный разумется въ томъ случа, если она, останется въ Чизни-Вуд при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Вотъ какъ! говоритъ сэръ Лейстеръ весь дрожа.— Вы, мистеръ Телькингорнъ, должны ихъ близко знать, вы были тамъ.

— Именно такъ, сэръ Лейстеръ, это фактъ. Да вотъ, я могу разсказать одну исторію, съ разршенія миледи…

Миледи даетъ разршеніе наклоненіемъ головы. Волюмнія въ восторг,— исторія! Наконецъ-то мистеръ Телькингорнъ что нибудь разскажетъ! а будетъ въ ней привидніе?

— Нтъ, это не сказка, а быль.

Мистеръ Телькингорнъ на минуту умолкаетъ и затмъ повторяетъ гораздо выразительне, чмъ говоритъ обыкновенно:

— Быль, миссъ Дэдлокъ. Подробности я узналъ только недавно, сэръ Лейстеръ, ихъ немного. Эта исторія подтверждаетъ на примр то, что я сказалъ. Имена лицъ я пока опущу, надюсь, леди Дэдлокъ не сочтетъ меня за это невжливымъ.

При свт каминнаго огня можно видть, что мистеръ Телькингорнъ поворачивается къ окну, освщенному луною. Цри свт луны можно видть леди Дэдлокъ, спокойную и невозмутимую.

— У одного согражданина этого мистера Роунсвеля, находящагося въ совершенно такихъ же обстоятельствахъ, и притомъ, какъ мн разсказывали, человка состоятельнаго, была дочь, которая обратила на себя вниманіе одной знатной леди,— знатной не въ сравненіи съ нимъ, а настоящей знатной леди: мужемъ ея былъ джентльменъ такой же высокопоставленный какъ вы, сэръ Лейстеръ.

Сэръ Лейстеръ снисходительно киваетъ и говорить:

— Такъ, мистеръ Телькингорнъ,— это должно означать, что, въ такомъ случа, леди дйствительно стояла необычайно высоко.

— Эта леди, богатая, прекрасная, полюбила двушку, приблизила къ себ и была къ ней очень добра. Но у леди, при ея высокомъ положеніи, была одна тайна, которую она скрывала много лтъ. Въ ранней молодости она была обручена съ однимъ негодяемъ,— онъ былъ офицеръ, кажется капитанъ,— знакомство съ которымъ не могло повести ни къ чему хорошему. Замужъ за него она не вышла, но у нея былъ ребенокъ, и капитанъ былъ отцомъ этого ребенка.

При свт камина можно видть, что мистеръ Телькингорнъ смотритъ на освщенное луною окно. При свт луны можно видть спокойный и невозмутимый профиль леди Дэдлокъ.

— Когда капитанъ умеръ, леди сочла себя спасенной, но вслдствіе стеченія обстоятельствъ тайна открылась, не буду утомлять васъ разсказомъ о томъ, какъ это случилось, какъ мн передавали, началось съ того, что леди позволила себ однажды неосторожно чему-то удивиться. Это показываетъ, какъ трудно даже самымъ твердымъ людямъ — она была очень твердаго характера — быть постоянно на-сторож. Можете себ представить, какое впечатлніе произвело въ дом открытіе тайны, можете представить себ, сэръ Лейстеръ, въ какомъ гор былъ мужъ. Но въ настоящую минуту это насъ не касается. Когда согражданинъ мистера Роуисвеля узналъ все, онъ не допустилъ свою дочь пользоваться покровительствомъ знатной леди и жить въ ея дом, ему казалось, что оставаться тамъ — позоръ и униженіе для его дочери. До такой степени онъ былъ гордъ. И онъ увезъ свою дочь, нисколько не оцнивъ оказанной ему и ей чести, напротивъ, онъ такъ сердился, такъ стыдился положенія, которое занимала его дочь, какъ-будто эта леди была самой послдней женщиной. Вотъ и весь мой разсказъ. Надюсь, леди Дэдлокъ извинитъ за грустную исторію.

По поводу слышаннаго высказываются мннія, боле или мене несогласныя съ млніемъ Волюмиіи. Прелестная два не можетъ поврить, чтобъ могла быть такая леди, и считаетъ всю исторію выдумкой. Большинство склоняется къ мннію, высказанному разслабленнымъ кузеномъ въ нсколькихъ краткихъ словахъ:

— Е’унда. Къ чо’ту этого сог’ажданина.

Сэръ Лейстеръ приписываетъ все Уату Тайлору и предсказываетъ, какихъ грядущихъ событій слдуетъ ожидать.

Общій разговоръ продолжается недолго, ибо съ тхъ поръ, какъ начались ‘необходимыя издержки’, въ Чизни-Вуд ложатся поздно, сегодня же первый вечеръ, который проводятъ въ своемъ семейномъ кругу, посл десяти часовъ сэръ Лейстеръ проситъ мистера Телькингорна позвонить, чтобъ принесли свчи. Къ этому времени потокъ луннаго свта затопилъ все окно, у котораго сидитъ миледи. Теперь, въ первый разъ за весь вечеръ, миледи мняетъ позу, встаетъ съ мста и подходить къ столу за стаканомъ воды, кузены, щурясь, какъ летучія мыши, отъ яркаго свта, бросаются толпою, чтобъ подать миледи стаканъ. Волюмнія, которая всегда не прочь подкрпиться, за неимніемъ лучшаго тоже беретъ стаканъ съ водой и отпиваетъ крошечный глотокъ, какъ птичка. Миледи, граціозная, самоувренная, провожаемая восхищенными взорами, медленно проходитъ анфиладу комнатъ, рядомъ съ Волюмніей, и прелестная нимфа далеко не выигрываетъ отъ этого сосдства.

ГЛАВА X.
Въ комнат мистера Телькингорна.

Мистеръ Телькингорнъ приходитъ въ свою комнату въ башн немного усталый, вроятно, съ дороги, хотя онъ халъ не спша. На его лиц такое выраженіе, точно онъ исполнилъ трудное дло и доволенъ собою.

Сказать о человк, такъ строго и неуклонно обуздывающемъ всякое проявленіе своихъ чувствъ, что онъ торжествуетъ, было бы такою же нелпостью, какъ предположить, что его можетъ волновать любовь, жалость или тому подобныя романтическія слабости.

Онъ только спокойно доволенъ. Быть можетъ, онъ наслаждается сознаніемъ своей усилившейся власти теперь, когда, крпко сжавъ и заложивъ за спину жилистыя руки, онъ безшумно прогуливается по комнат.

На огромномъ письменномъ стол лежитъ груда бумагъ, тутъ же горитъ лампа подъ зеленымъ абажуромъ, лежатъ очки, къ столу придвинуто удобное кресло — по всему видно, что мистеръ Телькингорнъ намревался передъ сномъ еще позаняться. Но онъ не расположенъ работать: заглянувъ мелькомъ въ приготовленныя бумаги, причемъ онъ низко пригибается къ нимъ, такъ какъ, по слабости зрнія, вечеромъ плохо разбираетъ даже печать, онъ открываетъ окно и выходитъ изъ своей башни на свинцовую кровлю. Тамъ онъ медленно ходитъ взадъ и впередъ, прохлаждая себя, если только можетъ прохлаждать себя такой хладнокровный человкъ, посл исторіи, разсказанной имъ въ большой гостиной.

Были времена, когда такіе ученые мужи, какъ мистеръ Телькингорнъ, взбирались по ночамъ на башни и глядли на небо, чтобъ по звздамъ прочесть свою судьбу, сегодня на неб видны миріады звздъ, правда, не очень блестящихъ при яркомъ свт лупы. Если мистеръ Телькингорнъ, прогуливаясь но свинцовымъ плитамъ, отыскиваетъ на неб свою звзду, то, должно быть, это одна изъ самыхъ блдныхъ звздъ, когда на земл у нея такой представитель.

Быть можетъ, незачмъ мистеру Телькнигорну такъ далеко отыскивать свою судьбу, быть можетъ, она начертана гораздо ближе.

Онъ продолжаетъ ходить, мысли его, вслдъ за взглядомъ, унеслись куда-то въ даль, вдругъ онъ останавливается у окна,— онъ видитъ устремленные на него чьи-то глаза. Его комната низка, наружная дверь какъ разъ противъ окна и въ эту стеклянную дверь смотрятъ изъ корридора чьи-то глаза. Онъ хорошо знаетъ эти глаза. Ужъ много лтъ къ его щекамъ не приливала кровь такъ* сильно и внезапно, какъ теперь, когда онъ узналъ леди Дэдлокъ.

Онъ входитъ въ комнату, миледи тоже входитъ и запираетъ за собою не только стеклянную, но и вторую плотную дверь. Въ ея глазахъ что-то тревожное — гнвъ или страхъ? Видъ у нея такой же, какъ и въ гостиной два часа тому назадъ, та же невозмутимость, то же самообладаніе.

Страхъ или гнвъ?— онъ не можетъ ршить. Эта блдность, эта сосредоточенность — признаки страха или гнва?

— Леди Дэдлокъ?

Она молчитъ и опускается въ кресло.

Они смотрятъ другъ на друга, какъ два изваянія.

— Зачмъ разсказали вы имъ всмъ мою исторію?

— Мн было нужно увдомить васъ, леди Дэдлокъ, что она мн извстна.

— Вы давно ее знаете?

— Подозрвалъ давно, достоврно узналъ недавно.

— Нсколько мсяцевъ тому назадъ?

— Нтъ, нсколько дней.

Онъ стоитъ передъ ней, положивъ одну руку на спинку стула, другую заложивъ за бортъ своего старомоднаго жилета, въ той же самой поз, въ какой онъ всегда стоитъ передъ пою со времени ея замужества, та же формальная учтивость, то же сдержанное вниманіе, которыя могутъ быть и вызовомъ, все тотъ же холодный, непроницаемый человкъ и держитъ себя на томъ же почтительномъ разстояніи какъ-будто ничто не измнилось.

— Правда относительно бдной двушки?

Онъ качаетъ головою и наклоняется впередъ, не вполн понимая вопросъ.

— То, что вы разсказали, правда? Ея друзья знаютъ мою исторію? Она сдлалась притчей во языцхъ, о ней кричатъ на улицахъ?

Такъ: гнвъ, страхъ, стыдъ — все вмст. Какая однако энергія у этой женщины, какъ она сдерживаетъ чувства, бушующія въ ея груди!

Такъ думаетъ мистеръ Телькингорнъ, глядя на миледи, и его лохматыя сдыя брови сдвигаются чуточку больше обыкновеннаго подъ ея пристальнымъ взоромъ.

— Нтъ, леди Дэдлокъ, это только гипотеза, возникшая у меня вслдствіе нсколькихъ высокомрныхъ словъ, безсознательно сказанныхъ сэромъ Лейстеромъ. Но когда узнаютъ все, эта гипотеза станетъ дйствительностью.

— Значитъ, пока еще не знаютъ?

— Нтъ.

— Могу ли я отвратить бду, грозящую бдной двушк, и спасти ее прежде, чмъ все узнается?

— По этому пункту не могу вамъ дать удовлетворительнаго отвта, леди Дэдлокъ, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ и, съ жаднымъ любопытствомъ наблюдая ея внутреннюю борьбу, думаетъ: ‘Самообладаніе и сила этой женщины просто изумительны!’

— Сэръ, начинаетъ она, сдлавъ надъ собой неимоврное усиліе, чтобъ говорить явственно, — я выскажусь ясне. Не оспариваю вашей гипотезы, я давно ее предвидла такъ же ясно, какъ вы, и почувствовала ея неизбжность, когда увидла впервые мистера Роунсвеля. Я поняла, что, знай онъ всю правду, онъ счелъ бы мою привязанность и покровительство неизгладимымъ пятномъ для бдной, ни въ чемъ неповинной двушки. Но я интересуюсь этой двушкой, врне — интересовалась, ибо меня больше здсь не будетъ, и, если вы общаете помнить объ этомъ, попираемая вами женщина сочтетъ это за большую милость съ вашей стороны.

Внимательно слушающій мистеръ Телькингорнъ отвергаетъ послднія слова миледи, выражая пожатіемъ плечъ свое самоуничиженіе, и еще больше сдвигаетъ свои сдыя брови.

— Вы меня предупредили объ огласк, которая меня ожидаетъ,— благодарю васъ. Можетъ быть, вы хотите чего-нибудь отъ меня потребовать? Можетъ быть, я могу избавить мужа отъ лишнихъ тревогъ, подтвердивъ ему точность вашего открытія? Я напишу все, что вамъ будетъ угодно продиктовать. Я готова.

‘Она и въ самомъ дл готова!’ думаетъ стряпчій, видя, какъ она твердою рукою беретъ перо.

— Я не хочу васъ безпокоить, леди Дэдлокъ, пощадите себя.

— Я сказала уже, что давно этого ждала. Я не хочу себя щадить, не хочу, чтобъ меня щадили. Вы не можете мн сдлать ничего хуже того, что уже сдлали. Кончайте же начатое.

— Леди Дэдлока, я ничего не намренъ длать. Разршите мн сказать вамъ нсколько словъ.

Они и теперь продолжаютъ подстерегать другъ друга и наблюдать другъ за другомъ, а въ открытое окно звзды наблюдаютъ за ними. Вокругъ замка лежатъ мирныя поляны, облитыя луннымъ свтомъ: обширный домъ тихъ и покоенъ какъ могила. Какъ могила! Гд заступъ и могильщикъ, которые въ эту мирную ночь зароютъ послднюю важную тайну вмст со всми другими, похороненными въ груди мистера Телькингорна? Можетъ быть этотъ могильщикъ еще не родился? можетъ быть заступъ еще не выкованъ? Странно ломать голову надъ такими вопросами, но, можетъ быть, еще странне не думать о нихъ въ эту лтнюю ночь подъ наблюдательнымъ взглядомъ звздъ.

— О своемъ раскаяніи, угрызеніяхъ совсти, о своихъ чувствахъ я не скажу ни слова, продолжаетъ леди Дэдлокъ.— Я пройду ихъ молчаніемъ, ибо вы все равно для нихъ глухи.

Онъ пробуетъ притворно протестовать, но она отклоняетъ эти поползновенія презрительнымъ жестомъ.

— Я пришла сюда, чтобъ говорить совсмъ о другомъ. Мои драгоцнности цлы, ихъ найдутъ на своемъ мст, платья мои и вс цнныя вещи тоже цлы. Я взяла небольшую сумму денегъ, чтобъ не привлечь на себя вниманія, я надла чужое платье. Я ухожу навсегда, поручаю вамъ передать объ этомъ кому слдуетъ. Вотъ все, о чемъ я васъ прошу.

— Виноватъ, миледи, кажется я не вполн хорошо васъ понялъ, говоритъ неподвижный какъ статуя мистеръ Телькингорнъ.— Вы удаляетесь?

— Да, навсегда. Въ эту же ночь, сейчасъ.

Мистеръ Телькингорнъ качаетъ головой. Она встаетъ, онъ не мняетъ позы, продолжаетъ держаться за спинку стула и качать головой.

— Что? Что вы хотите этимъ сказать?

— Вы не уйдете, лэди Дэдлокъ, говоритъ онъ невозмутимо.

— Но мое исчезновеніе необходимо. Разв вы забыли, что я навлекаю позоръ и безчестіе на этотъ домъ. Разв вы забыли, гд вы?.. Разв вы забыли, чей это домъ?

— Нтъ, не забылъ.

Не удостоивъ его отвтомъ, она идетъ къ выходу, мистеръ Телькингорнъ попрежнему неподвиженъ, когда рука ея уже на ручк двери, онъ говоритъ, даже не повысивъ голоса.

— Соблаговолите остановиться и выслушать меня, леди Дэдлокъ, иначе я забью въ набатъ, подыму весь домъ и разскажу при всхъ вашу исторію.

Онъ побдилъ. Она дрожитъ, растерянно подноситъ руку къ голов — признаки сами по себ ничтожные, но когда опытный глазъ мистера Телькингорна подмчаетъ въ такой особ минутную нершительность — онъ знаетъ ей цну.

Онъ быстро повторяетъ:— Соблаговолите выслушать меня, леди Дэдлокъ, — и указываетъ на кресло, съ котораго она встала, она колеблется, но онъ опять знакомъ предлагаетъ ей ссть, и она садится.

— Не стану оправдываться, леди Дэдлокъ, въ непріятныхъ отношеніяхъ, которыя между нами возникли, ибо не я въ нихъ виноватъ. Вамъ хорошо извстно положеніе, которое я занимаю при сэр Лейстер, вроятно вы давно уже поняли, что именно отъ меня скоре всего можно было ожидать этого открытія.

— Сэръ, говоритъ она, не подымая глазъ,— лучше мн ухать, лучше вамъ не удерживать меня. Мн больше нечего сказать.

— Извините, леди Дэдлокъ, я долженъ просить васъ выслушать меня до конца.

— Въ такомъ случа я буду слушать у окна, здсь я задыхаюсь.

Подозрительный взглядъ, который онъ бросаетъ на нее, когда она подходитъ къ окну, выдаетъ его опасеніе. Не задумала ли она броситься внизъ, чтобъ размозжить себ голову о выступы и карнизы и упасть бездыханной на плиты террасы? Но онъ разувряется, увидвъ, какъ спокойно стоитъ она у окна, даже не прикасаясь къ нему и глядя на звзды — только не на т, что сіяютъ въ вышин: ея мрачный взоръ устремленъ на звзды, которыя низко стоятъ вдали, надъ горизонтамъ. Стоя за ея спиной, онъ ни на секунду не выпускаетъ ее изъ виду.

— Леди Дэдлокъ, я не пришелъ еще ни къ какому удовлетворительному ршенію, я не выяснилъ, что мн длать и какъ я поступлю, а пока попрошу васъ хранить тайну, которую вы хранили столько лтъ, и не удивляться, если и я буду молчать.

Онъ пріостанавливается, ожидая, но скажетъ ли она чего-нибудь, но она молчитъ.

— Извините, леди Дэдлокъ, это чрезвычайно важно. Вы удостаиваете меня своимъ вниманіемъ?

— Да.

— Благодарствуйте. Зная твердость вашего характера, я не долженъ бы и предлагать этотъ вопросъ, но когда я дйствую, я имю привычку изслдовать почву на каждомъ шагу. Единственное, что необходимо взять въ соображеніе въ настоящемъ случа — сэръ Лейстеръ.

— Тогда зачмъ же вы меня задерживаете? спрашиваетъ она тихимъ голосомъ, не сводя глазъ съ далекихъ звздъ.

— Именно потому, что его надо взять въ соображеніе, леди Дэдлокъ. Мн нтъ надобности говорить вамъ, какъ онъ гордъ и какъ слпо онъ вритъ въ васъ, если бы луна скатилась съ неба, это не такъ изумило бы его, какъ необходимость признать, что вы, его жена, упали съ недосягаемой высоты, которую всегда занимали въ его глазахъ.

Она тяжело и быстро дышетъ, но больше ничто не обличаетъ ея волненія, она стоитъ передъ нимъ такою же, какъ онъ видлъ ее всегда въ кругу поклоняющагося ей блестящаго общества.

— Знайте, леди Дэдлокъ, что еще недавно я скоре понадялся бы вырвать своими руками какой нибудь могучій дубъ здшняго парка, чмъ подорвать вашу власть надъ сэромъ Лейстеромъ и пошатнуть его вру въ васъ. И даже теперь я все еще колеблюсь, не потому, чтобъ опасался, что онъ не поврить,— даже и ему теперь невозможно не поврить,— но потому, что ничто не можетъ подготовить его къ такому удару.

— Даже мое бгство? Подумайте еще объ этомъ.

— Нечего и думать. Ваше бгство, леди Дэдлокъ, поведетъ къ неминуемой огласк и раснесетъ истину по всему свту, тогда честь фамиліи погибла.

Ршительный тонъ его отвта не допускаетъ никакихъ возраженій.

— Говоря, что надо взять въ соображеніе сэра Лейстера, я подразумвалъ и честь фамиліи, ибо это одно и то же. Сэръ Лейстеръ и баронетство, сэръ Лейстеръ и Чизни-Вудъ, сэръ Лейстеръ и его предки, сэръ Лейстеръ и родовое имніе — вещи неразлучныя, полагаю, нтъ надобности докладывать вамъ объ этомъ, леди Дэдлокъ? говоритъ мистеръ Телькингорнъ.

— Продолжайте.

— Изъ этого слдуетъ, что мн надо многое обдумать, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ своимъ обычнымъ, дловымъ тономъ. Дло должно быть замято, если только возможно, а разв это будетъ возможно, когда сэръ Лейстеръ сляжетъ отъ горя въ постель и сойдетъ въ могилу? Если я завтра нанесу ему этотъ ударъ, чмъ объяснимъ мы свту перемну въ немъ,— неизбжное послдствіе потрясенія? Что могло удалить васъ изъ дому? Тогда-то, леди Дэдлокъ, молва неизбжно разнесется повсюду, тогда-то о васъ станутъ кричать на улицахъ, и помните, что позоръ ляжетъ не на васъ однхъ,— въ настоящемъ случа я не могу принимать васъ въ соображеніе,— но и на вашего мужа, леди Дэдлокъ, на вашего мужа.

Онъ излагаетъ факты ясно, не спша, точно читаетъ дловую бумагу.

— Съ другой стороны дло представляется такъ, сэръ Лейстеръ преданъ вамъ до потери разсудка, быть можетъ даже то, что мы съ вами знаемъ, не въ силахъ будетъ убить эту преданность.— Я беру крайній случай, но онъ возможенъ. Въ этомъ случа лучше, чтобъ онъ ничего не зналъ. Здравый смыслъ говоритъ, что такъ будетъ лучше и для него, и для меня. Я долженъ все это принять въ разсчетъ и комбинація всхъ этихъ условій длаетъ ршеніе весьма затруднительнымъ.

Она не двигается, звзды, на которыя устремленъ ея взоръ, начинаютъ блднть и, кажется, ихъ холодный свтъ заморозилъ ее.

— Житейская опытность привела меня къ выводу, мистеръ Телькингорнъ засовываетъ руки въ карманы и продолжаетъ трактовать вопросъ съ пріемами длового человка, безучастнаго какъ машина,— житейская опытность привела меня къ тому выводу, что для большинства людей, которыхъ я зналъ на своемъ вку, было бы лучше никогда по жениться. По крайней мр въ трехъ четвертяхъ ихъ огорченій была виновата женитьба, такъ я думалъ, когда женился сэръ Лейстеръ, такъ продолжаю думать и теперь. Но объ этомъ но стоитъ распространяться. Я поступлю такъ, какъ укажутъ обстоятельства, а пока долженъ проситъ васъ хранить свою тайну, я со своей стороны тоже буду молчать.

— И я должна влачить ту же жизнь, терзаться изо дня въ день для вашего удовольствія? спрашиваетъ она, все не сводя глазъ съ далекихъ звздъ.

— Боюсь что такъ, леди Дэдлокъ.

— Вы считаете необходимымъ, чтобъ я оставалась привязанной къ позорному столбу?

— Я убжденъ въ необходимости того, что вамъ предлагаю.

— И я должна стоять на этихъ пышныхъ подмосткахъ, разыгрывая роль въ жалкой комедіи, которую играю столько лтъ, и дожидаясь, когда он рухнутъ подо мною по вашему сигналу? медленно произноситъ она.

— Посл предупрежденія, леди Дэдлокъ, посл предупрежденія. Я не сдлаю ни шага, не предупредивъ васъ.

Она задаетъ вопросы машинально, точно повторяя ихъ на память, или говоря во сн:

— Мы должны встрчаться по прежнему?

— Совершенно такъ-же, какъ прежде, если вы позволите.

— И я должна скрывать свою вину такъ-же, какъ скрывала ее столько лтъ?

— Такъ-же, какъ скрывали ее столько лтъ. Я первый не упомянулъ бы объ этомъ, леди Дэдлокъ, но теперь я могу вамъ напомнить, что тайна не сдлалась ни тяжеле, ни хуже, ни лучше, чмъ была. Теперь я знаю ее, раньше только подозрвалъ, но вдь и раньше мы никогда вполн не довряли другъ другу.

Нсколько минутъ она стоить молча, замкнувшись въ своемъ ледянымъ спокойствіи, потомъ спрашиваетъ:

— На сегодняшній вечеръ нашъ разговоръ конченъ?

— Мн бы хотлось, чтобъ вы подтвердили, что согласны на мои условія, леди Дэдлокъ, говоритъ методическій мистеръ Телькингорнъ, потирая руки.

— Подтверждаю.

— Прекрасно. Въ заключеніе по привычк къ аккуратности, позволю себ себ напомнить вамъ слдующее,— на случай, если бы понадобилось довести этотъ фактъ до свднія сэра Лейстера: впродолженіе нашей бесды мною было ясно заявлено что, единственное соображеніе, которое я принимаю въ разсчетъ — сэръ Лейстеръ, его честь и фамильная репутація. Я былъ бы счастливъ принятъ въ соображеніе и леди Дэдлокъ, если бы допускали обстоятельства, но къ несчастію это невозможно.

— Я могу засвидтельствовать вашу врность фактамъ, сэръ.

Слушая его и отвчая ему, она сохраняетъ все ту же задумчивость и неподвижность, наконецъ поворачивается и идетъ къ двери все съ той же данной ей отъ природы и тщательно выработанной гордой осанкой.

Мистеръ Телькингорнъ распахиваетъ передъ нею двери — совершенно такъ, какъ сдлалъ бы вчера или десять лтъ тому назадъ,— и отвшиваетъ свой обычный церемонный поклонъ, когда она проходить мимо. Но взглядъ, которымъ его даритъ прекрасное лицо, исчезая во мрак, не похожъ на всегдашній ее взглядъ, и жестъ, которымъ отвчаютъ на его почтительный поклонъ, не ея обыкновенный жестъ, тмъ не мене, оставшись одинъ, мистеръ Телькингорнъ думаетъ: ‘какое удивительное самообладаніе у этой женщины!’.

Онъ еще больше укрпился бы въ своемъ мнніи, если бы видлъ, какъ эта женщина мечется по своей комнат съ безпорядочно распущенными волосами, съ лицомъ, искаженнымъ страданіемъ, заломивъ руки надъ головою.

Онъ призадумался бы еще больше, если бъ видлъ, какъ эта женщина, не останавливаясь ни на секунду, не зная усталости, ходить всю ночь напролетъ подъ акомпаниментъ зловщихъ шаговъ на ‘Дорожк привидній’.

Такъ какъ стало холодно, онъ запираетъ окно, спускаетъ занавски, ложится въ постель и засыпаетъ. Но вотъ звзды погасли и блдный разсвтъ, заглянувъ въ башню, застаетъ почтеннаго джентльмена въ самый невыгодный для него моментъ: глядя на него теперь, при тускломъ свт ранняго утра, кажется, что могильщикъ получилъ уже заказъ и заступъ скоро примется за работу.

То же блдное утро заглядываетъ и къ сэру Лейстеру, который въ сладкомъ сновидніи милостиво отпускаетъ грхи покаявшейся стран, и къ кузенамъ, которымъ спится, что они занимаютъ важные служебные посты и расписываются въ полученіи жалованья, — и къ цломудренной Волюмніи, одаряющей своей рукой и приданымъ въ пятьдесятъ съ чмъ-то фунтовъ отвратительнаго генерала съ фальшивыми зубами на подобіе фортепіанныхъ клавишей, который давно уже служитъ предметомъ восхищенія въ Бат и предметомъ ужаса во всякомъ другомъ мст. Заглядываетъ оно и въ маленькія комнатки подъ чердакомъ, на заднемъ двор и надъ конюшнями, въ комнатки, гд боле скромному честолюбію грезится блаженство въ каморк привратника или законный бракъ съ Виллемъ или съ Салли.

Выше и выше поднимается на неб яркое солнце, а съ нимъ и все подымается: Вилли и Салли, влажныя испаренія земли, поникшіе листья и цвты, птицы, зври и пресмыкающіеся, подымаются садовники и метутъ дорожки и укатываютъ изумрудные бархатистые газоны, подымается дымъ отъ разведеннаго въ кухн огня и клубится въ прозрачномъ воздух, подымается наконецъ и флагъ надъ башней, гд безмятежно покоится мистеръ Телькингорнъ, и, весело развваясь, возвщаетъ міру, что сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ изволятъ находиться дома и готовы оказать гостепріимный пріемъ въ своемъ родовомъ замк.

ГЛАВА XI.
Въ кабинет мистера Телькингорна.

Отъ волнующихся пажитей и развсистыхъ дубовъ Чизни-Вуда мистеръ Телькингорнъ переносится въ душный, жаркій, пыльный Лондонъ.

Способъ, посредствомъ котораго онъ отправляется изъ замка въ Лондонъ и обратно,— составляетъ одну изъ его непроницаемыхъ тайнъ: въ Чизни-Вудскихъ чертогахъ онъ появляется всегда такъ неожиданно, какъ будто его квартира рядомъ съ замкомъ, а въ свой дловой кабинетъ возвращается такъ, какъ будто вовсе не вызжалъ изъ ЛинкольнъИннъ-Фильдса. Онъ не переодвается въ дорожный костюмъ и никогда не говоритъ о своихъ путешествіяхъ. Только сегодня утромъ онъ исчезъ изъ комнатки въ башн, а теперь въ сумеркахъ уже стоитъ у дверей своей квартиры въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс.

Подобно черной лондонской ворон, избгающей общества другихъ птицъ, свившихъ гнзда въ этихъ Линкольнъ-Иннскихъ поляхъ {Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ буквально значитъ: поля Линкольнъ-Инна. Примч. перев.}, гд барашки встрчаются только въ вид пергамента, козлики — въ вид париковъ, гд журчащіе ручейки замняются потоками юридическаго витійства,— этотъ стряпчій, высохшій и увядшій, живетъ одиноко среди людей, сторонится отъ нихъ, онъ состарился, не зная сладкихъ юношескихъ грезъ и смлыхъ порывовъ, онъ такъ долго вилъ свое гнздо въ изгибахъ и пзворотахъ человческой натуры, что совсмъ позабылъ ея высшее и лучшее назначеніе.

Теперь онъ бредетъ домой, раскаленные дома, раскаленная мостовая обращаютъ улицы въ какія-то чудовищныя печи, мистеръ Телькингорнъ задыхается отъ жажды и мечтаетъ о своемъ освжительномъ пятидесятилтнемъ портвейн.

Фонарщикъ съ лстницей подъ мышкой бгаетъ по той сторон Фильдса, куда выходитъ домъ мистера Телькингорна, когда этотъ верховный жрецъ благородныхъ тайнъ входитъ въ свой мрачный дворъ. Онъ подымается по лстниц и готовъ уже незамтно прокрасться въ темную переднюю, когда въ конц лстницы встрчаетъ робкаго человка, который гнется передъ нимъ въ три погибели.

— Кажется Снегсби?

— Точно такъ, сэръ. Надюсь, вы здоровы, сэръ Я только что былъ у васъ и возвращаюсь домой.

— Что такое? Вамъ что нибудь нужно?

— Да, сэръ, отвчаетъ мистеръ Снегсби, не ршаясь надть шляпы изъ почтенія къ лучшему заказчику.— Я очень бы желалъ сказать вамъ нсколько словъ, сэръ.

— Не можете ли сказать здсь?

— Какъ вамъ угодно, сэръ.

— Ну, говорите.

Стряпчій опирается о желзныя перила верхней площадки лстницы и устремляетъ взглядъ на ламповщика, который зажигаетъ теперь фонари на двор.

— Это касается… начинаетъ мистеръ Снегсби таинственнымъ шепотомъ.— будемъ говорить прямо, касается иностранки, сэръ.

Мистеръ Телькингорнъ удивленно вглядывается на него.

— Какой иностранки?

— Француженки, если Не ошибаюсь. По незнакомству съ французскимъ языкомъ, могу судить только по ея манерамъ и по наружности, что она француженка, можетъ быть и не француженка, по во всякомъ случа, наврное, иностранка. Та, что была въ вашей квартир въ тотъ вечеръ, когда я и мистеръ Беккетъ имли честь явиться къ вамъ, еще съ нами былъ подметальщикъ.

— Ахъ, да, mademoiselle Гортензія.

— Точно такъ-съ, и мистеръ Снегсби смиренно кашляетъ, прикрывъ ротъ шляпой.— Я не имю счастія знать иностранныхъ именъ, но не сомнваюсь, что это… она.

Мистеръ Снегсби пробуетъ повторить названное имя, но его усилія тщетны, и онъ опять сосредоточенно кашляетъ въ вид извиненія.

— Что же вы о ней скажете, Снегсби?

Поставщикъ писчебумажныхъ принадлежностей приступаетъ къ своему сообщенію, пользуясь шляпой, какъ прикрытіемъ.

— Трудненько приходится мн, сэръ. Моя семейная жизнь очень счастлива, по крайней мр на сколько можно ожидать счастія отъ семейной жизни, но моя женушка иметъ склонность къ ревности. И, понимаете, тутъ зачастила эта иностранка, такая миловидная — отбою отъ нея нтъ, повадилась шляться въ лавку,— я не любитель сильныхъ выраженій, сэръ, во право же иначе нельзя выражаться,— отбою отъ нея нтъ… повадилась шляться въ домъ… вы понимаете, что… не такъ ли, сэръ?.. Вдь посудите сами, сэръ!

Мистеръ Снегсби заканчиваетъ свою рчь самымъ жалобнымъ тономъ и разражается кашлемъ, долженствующимъ пополнить вс недомолвки.

— Что же вамъ, собственно, отъ меня нужно? спрашиваетъ мистеръ Телькингорнъ.

— Сэръ, поставьте себя на мое мсто, и вы поймете, что я долженъ чувствовать, будучи связанъ неразрывными узами съ такой впечатлительной женщиной, какъ моя жена. Надо вамъ сказать, сэръ, что иностранка,— вы сейчасъ изволили произнести ея имя самымъ настоящимъ французскимъ языкомъ, какъ я полагаю,— какъ-то поймала въ тотъ вечеръ имя Снегсби,— она, знаете, такая проворная, сообразительная,— поразспросила и прямешенько направилась въ мою лавку. Приходитъ она въ обденное время, Оса, наша двушка, ужасно робкое созданіе, иметъ, знаете ли, при падки, такъ испугалась этой иностранки,— у нея въ самомъ дл пронзительный такой взглядъ и голосъ, какъ у зми, человку со слабой головой не мудрено напугаться, что вмсто того, чтобъ отказать, впустила ее, а сама покатилась съ кухонной лстницы, пересчитала вс ступеньки головой и грохнулась въ такомъ припадк, какихъ, я думаю, нигд больше и не видано. Счастье еще, что такъ случилось, по крайности хоть женушка была занята, и я пошелъ въ лавку одинъ. Иностранка сказала мн, что такъ какъ чиновникъ мистера Телькингорна, — вроятно такъ по ихнему называется клеркъ, — всегда ей отказываетъ, то она намрена ходить ко мн въ лавку, пока ее не примутъ у васъ.— Съ тхъ попъ она и повадилась шляться… патетически возглашаетъ мистеръ Снегсби и энергично повторяетъ,— шляться въ Куксъ-Кортъ. Невозможно передать всхъ послдствій, которыя вытекаютъ изъ этихъ посщеній. Я не изумлюсь, узнавши, что и въ сосдяхъ пробудились какія-нибудь обидныя подозрнія на мой счетъ, не говоря уже о моей женушк, что ужъ само собой разумется. Тогда какъ, беру небо въ свидтели! мистеръ Снегсби потрясаетъ головой,— я не имлъ никакого понятія объ иностранкахъ, исключая тхъ, которыя прежде, бывало, ходили съ пучкомъ метелокъ и съ ребенкомъ на рукахъ, а въ ныншнее время ходятъ съ тамбуриномъ и въ серьгахъ.

Мистеръ Телькингорнъ серьезно выслушиваетъ эту тираду и, когда коммиссіонеръ умолкаетъ, спрашиваетъ:

— Все, Снегсби?

— Все, сэръ, отвчаетъ Снегсби, и кашель выразительно дополняетъ: ‘но и этого съ меня слишкомъ достаточно’.

— Не знаю, чего хочетъ mademoiselle Гортензія, если только она не рехнулась?

— Даже и въ такомъ случа, сэръ, жалобно отзывается мистеръ Снегсби,— не большое утшеніе, когда какой-нибудь иностранный кинжалъ или другое смертоносное оружіе направлено на семейныя ндра.

— Конечно, конечно. Этому надо положить конецъ. Душевно сожалю, что вамъ причинили столько безпокойствъ. Если она опять явится, пришлите ее ко мн.

Мистеръ Снегсби, изогнувшись въ дугу, почтительно откланивается, кашляетъ въ вид извиненія за то, что обезпокоилъ, и съ облегченнымъ сердцемъ отправляется въ путь. Мистеръ Телькингорнъ идетъ къ себ, бормоча:

— Кажется, женщины на свт только за тмъ и существуютъ, чтобъ отравлять жизнь добрымъ людямъ. Мало было госпожи, теперь еще служанка! Ну, съ этой тварью я не стану долго церемониться!

Съ этими словами онъ отпираетъ дверь, идетъ ощупью по темнымъ комнатамъ, зажигаетъ свчи и осматривается. Въ комнат не настолько свтло, чтобъ можно было разглядть всю аллегорію на потолк, по можно ясно различить вылзающаго изъ облаковъ несноснаго римлянина съ его протянутымъ, вчно на что-то указующимъ перстомъ. Впрочемъ, мистеръ Телькингорнъ не удостоиваетъ римлянина своимъ вниманіемъ, вынувъ изъ кармана маленькій ключикъ, онъ отпираетъ ящикъ, изъ ящика беретъ другой ключъ и отпираетъ сундукъ, изъ сундука достаетъ опять ключъ, и такъ добирается до огромнаго ключа отъ погреба, съ которымъ намревается спуститься въ ту таинственную область, гд хранится старый портвейнъ. Со свчей въ рук подходитъ онъ къ двери, когда снаружи раздается стукъ.

— Кто это? А, это вы, сударыня! Вы пришли очень кстати, я только что о васъ слышалъ. Ну-съ, что вамъ надо?

Съ этими словами онъ обращается къ своей гость, mademoiselle Гортензіи, ставитъ свчу на каминъ въ передней и похлопываетъ себя ключомъ по высохшей щек.

Прежде чмъ отвтить, эта особа кошачьей породы, крпко сжавъ губы и бросая искоса на стряпчаго злобные взгляды, безшумно запираетъ за собою дверь.

— Много мн пришлось безпокоиться, пока я васъ наконецъ застала, сэръ.

— Вамъ пришлось безпокоиться!

— Я много разъ приходила сюда, сэръ, но мн всегда говорить: мистеръ Телькингорнъ ушелъ, мистеръ Телькингорнъ занятъ, мистеръ Телькингорнъ — то, мистеръ Телькингорнъ — другое, словомъ — для васъ его нтъ дома.

— Совершенная правда.

— Неправда. Ложь!

Въ манерахъ mademoiselle Гортензіи прорывается иногда что-то, до такой степени напоминающее тигрицу, готовую сдлать прыжокъ, что т, кто иметъ съ нею дло въ такія минуты, инстинктивно вздрагиваютъ и отступаютъ. Такъ было теперь и съ мистеромъ Телькингорномъ, хотя mademoiselle Гортензія стоить неподвижно, хотя ея глаза, искоса мечущіе искры, полузакрыты, и она только презрительно улыбается и покачиваетъ головой.

— Ну, сударыня, говоритъ стряпчій, нетерпливо постукивая ключомъ по каминной доск,— если вамъ есть что сказать мн, говорите.

— Сэръ, вы нехорошо со мной поступили, вы были скаредны и скупы.

— Гм! скареденъ и скупъ? переспрашиваетъ онъ, почесывая носъ кончикомъ ключа.

— Да. Нтъ надобности повторять, вы сами отлично это знаете. Вы поймали меня, обошли, ловко выпытали, что вамъ было надо, добились, чтобъ я показала вамъ мое платье, которое было на миледи въ тотъ вечеръ, просили меня явиться въ немъ, когда должны были привести сюда мальчишку. Разв не такъ? Говорите!— Mademoiselle Гортензія снова готовится сдлать прыжокъ.

‘Мегера!’ кажется думаетъ при себя мистеръ Телькингорнъ, недоврчиво глядя на нее, и говорить вслухъ:

— Я вамъ заплатилъ, милашка.

— Вы мн заплатили! презрительно повторяетъ взбшенная mademoiselle Гортензія.— Два соверена! Вотъ они, я ихъ не тратила, не размнивала даже, я отказываюсь отъ нихъ, я ихъ презираю, бросаю!

И она исполняетъ это буквально: бросаетъ деньги на полъ съ такой силой, что они подскакиваютъ, быстро кружатся и раскатываются въ разные углы.

— Вотъ вамъ! большіе глаза mademoiselle Гортензіи опять исчезаютъ подъ полуопущенными вками.— Ахъ, мой Богъ, вы заплатили!

Мистеръ Телькингорнъ почесываетъ голову ключомъ, пока она заливается саркастическимъ хохотомъ.

— Должно быть вы богаты, красавица, что такъ расшвыриваете деньги! спокойно замчаетъ онъ.

— Я богата: я очень богата ненавистью. Я отъ всего сердца ненавижу миледи, вы это знаете.

— Знаю? Откуда я могъ бы знать?

— Вы превосходно это знали еще прежде, чмъ обратились ко мн съ разспросами. Вы превосходно знали, какъ я на нее р-р-р-р-разозлена.— Кажется mademoiselle Гортензія ршительно не въ состояніи достаточно энергично выговорить букву р въ послднемъ слов, несмотря на то, что крпко сжимаетъ руки и стискиваетъ зубы, думая этимъ себ помочь.

— А, я зналъ! неужели? говоритъ мистеръ Телькингорнъ, внимательно разсматривая бородку ключа.

— Конечно знали! я не слпа. Потому-то вы такъ увренно обратились ко мн. И вы были правы! Я ее нена-ви-жу!— Mademoiselle Гортензія складываетъ руки, отвертывается и послднія слова бросаетъ ему черезъ плечо.

— Это все, или есть еще что-нибудь, что бы вы желали сказать мн, mademoiselle?

— Я все еще безъ мста. Поставьте меня на мсто, найдите мн хорошее мсто на выгодныхъ условіяхъ. Если не можете или не хотите, поручите мн слдить за ней, подстерегать ее, я помогу вамъ опозорить и обезчестить ее, охотно помогу. Я буду вамъ хорошей помощницей. Я вдь знаю, изъ-за чего вы хлопочете, вы хотите ея позора! Будто я этого не знаю!

— Кажется, вы очень много знаете, замчаетъ мистеръ Телькингорнъ.

— А разв нтъ? Неужели я такъ наивна, что такъ и поврю, какъ неразумное дитя, будто я должна была прійти въ томъ плать и встртиться съ мальчишкой по поводу какого-то пари? Ахъ, мой Богъ, пари!

Всю эту тираду вплоть до слова ‘пари’ mademoiselle произносить иронически-вжливымъ, мягкимъ тономъ, который внезапно переходить въ желчный и презрительный, причемъ ея черные глаза мгновенно раскрываются во всю ширину и мечутъ молніи.

— Разсмотримъ теперь, какъ стоитъ дло, говорить мистеръ Телькингорнъ, почесывая ключомъ подбородокъ и хладнокровно глядя на нее.

— Разсмотримъ, соглашается mademoiselle и гнвно трясетъ головой.

— Вы явились ко мн съ чрезвычайно скромной просьбой, которую только что изволили изложить, и если я не соглашусь ее исполнить, вы опять придете.

— Да, опять и опять приду, отвчаетъ mademoiselle, продолжая трясти головой,— буду приходить несчетное множество разъ. Буду приходить вчно!

— Вроятно также и къ мистеру Снегсби? Такъ какъ вашъ визитъ ко мн не удался, то вы опять станете являться къ нему?

— Опять, опять и опять! твердитъ она въ какомъ-то самозабвеніи.— Безчисленное множество разъ, вчно!

— Очень хорошо. Теперь позвольте мн, mademoiselle Гортензія, посовтовать вамъ взять свчку и подобрать свои деньги, кажется вы найдете ихъ у перегородки, гд обыкновенно сидитъ клеркъ, вонъ тамъ въ углу.

Она презрительно глядитъ на него черезъ плечо, смется и не двигается съ мста.

— Не желаете?

— Не желаю.

— Вы станете немного бдне, я немного богаче. Только и всего. Взгляните сюда, сударыня, это ключъ отъ моего погреба. Очень большой, не правда-ли? Но тюремные ключи еще больше. Въ этомъ город есть исправительные дома,— тамъ даютъ работу и женщинамъ,— ршетки у нихъ толстыя и крпкія, и ключи по всей вроятности огромные. Боюсь, что женщин съ вашимъ умомъ и энергіей будетъ не совсмъ пріятно, когда за нею повернется одинъ изъ такихъ ключей и запретъ ее надолго. Какъ вы думаете?

Не моргнувъ бровью, mademoiselle отвчаетъ самымъ любезнымъ тономъ:

— Я думаю, что вы презрнный негодяй.

— Можетъ быть, отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ сморкаясь.— Но я не спрашивалъ, что вы думаете обо мн, я спрашивалъ, что вы думаете о тюрьм?

— Ничего. Это меня не касается.

— И очень касается, сударыня, говоритъ стряпчій и съ медлительной осторожностью укладываетъ носовой платокъ въ карманъ и поправляетъ жабо,— законы въ Англіи настолько деспотичны, что запрещаютъ безпокоить англійскаго гражданина, даже дамамъ, хотя бы даже визитами,— если эти визиты ему нежелательны. И если ему вздумается пожаловаться, докучливую даму берутъ и запираютъ въ тюрьму, гд она должна подчиниться очень строгой дисциплин. За нею повертывается ключъ, вотъ такъ! и онъ показываетъ своимъ ключомъ, какъ это длается.

— Въ самомъ дл? спрашиваетъ mademoiselle тмъ же любезнымъ тономъ.— Это забавно! Но, право, не могу взять въ толкъ, какимъ образомъ это можетъ касаться меня!

— Попробуйте еще разъ прійти ко мн или къ мистеру Снегсби, и вы узнаете, мой прекрасный другъ.

— Что же? Быть можетъ тогда вы посадите меня въ тюрьму?

— Быть можетъ,

Повидимому невозможно, чтобъ у особы, которая находится въ такомъ шутливомъ и пріятномъ настроеніи, какъ mademoiselle въ эту минуту, появилась на губахъ пна,— это было бы страннымъ противорчіемъ, однако, при взгляд на ея тигровый ротъ кажется, что она къ этому близка.

— Однимъ словомъ, сударыня,— хотя я буду въ отчаяніи, ршившись на такой невжливый поступокъ, — по если вы когда-нибудь позволите себ явиться безъ приглашенія сюда или туда,— я буду вынужденъ отдать васъ въ руки полиціи, тамъ очень любезны, но имютъ позорный обычай, провожая по улиц надодливыхъ особъ, связывать имъ руки. Такъ-то, душенька!

Mademoiselle Гортензія протягиваетъ къ нему руку и шипитъ:

— Попробую! Посмотримъ, осмлитесь ли вы это сдлать!

— И если, продолжаетъ мистеръ Телькингорнъ, не обращая на нее вниманія,— если я доставлю вамъ мсто, хорошее мсто за тюремнымъ замкомъ, много пройдетъ времени, пока васъ опять выпустятъ на свободу.

— Посмотримъ! повторяетъ mademoiselle тмъ же тономъ.

Стряпчій продолжаетъ, будто не слышитъ:

— А теперь вамъ лучше уйти. Двадцать разъ подумайте, прежде чмъ явиться сюда.

— Подумайте лучше вы! Двсти разъ подумайте о томъ, что вы сказали! отвчаетъ она.

— Вы знаете, что ваша госпожа отказала вамъ захватъ необузданный характеръ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, провожая ее къ выходу.— Возьмите себя въ руки и примите къ свднію то, что я вамъ сказалъ, ибо, сударыня, свои общанія я всегда сдерживаю, свои угрозы всегда исполняю.

Она спускается съ лстницы, не отвчая и даже не обернувшись.

Удостоврившись, что она ушла, мистеръ Телькингорнъ въ свою очередь спускается внизъ, приноситъ покрытую паутиной бутылку и принимается не спша наслаждаться ея содержимымъ, по временамъ, закинувъ голову на спинку стула, онъ видитъ надъ собой упрямаго римлянина съ протянутой рукой.

ГЛАВА XII.
Разсказъ Эсфири.

Говорить ли о томъ, что я много думаю о своей матери? Она приказала мн считать ее умершей, но я не могла забыть, что она жива, и вмст съ тмъ, не осмливалась ни сближаться съ ней, не писать ей, боясь увеличить опасность, которая ей угрожала. Порой, при мысли о томъ, что я для нея живая угроза, меня охватывалъ тотъ же ужасъ къ себ самой, какой я испытала, когда впервые узнала роковую тайну. Я не смла произносить имени леди Дэдлокъ. Мн казалось, что я не имю даже права слышать о ней, если, какъ это иногда случалось, при мн заговаривали о ней, я старалась не слушать, пробовала считать про себя, мысленно повторять наизусть какіе-нибудь стихи, или просто уходила изъ комнаты.

Часто это было совершенно излишнимъ — теперь я это знаю, но тогда я боялась, не заставитъ ли меня то, что я услышу, какъ-нибудь невольно выдать тайну.

Говорить ли о томъ, какъ часто я вспоминала голосъ моей матери, мечтая услышать его еще разъ — чего мн страстно хотлось,— думая о томъ, какъ это грустно и странно, что онъ такъ непривыченъ для моего слуха.

Говорить ли о томъ, какъ жадно я ловила все, что говорилось въ печати о моей матери, какъ часто я проходила мимо ея городскаго дома, который неотразимо привлекалъ меня, хотя я и боялась взглянуть на него, какъ однажды я увидла ее въ театр, и она увидла меня, но среди разношерстнаго общества, наполнявшаго зрительную залу, мы были такъ далеки другъ отъ друга, что всякая мысль о связи между нами казалась сномъ.

Но стоитъ ли объ этомъ говорить? Мой жребій былъ такъ счастливъ, на своемъ жизненномъ пути я встртила столько доброты и великодушія, что было бы неблагодарностью съ моей стороны распространяться о единственномъ облак, омрачавшемъ мою свтлую долю.

Въ этотъ промежутокъ Ричардъ часто бывалъ темою нашихъ разговоровъ съ опекуномъ, Ада такъ любила Ричарда, что хотя и очень огорчалась его несправедливостью къ опекуну, но порицать его не могла. Опекунъ не упрекнулъ его ни однимъ словомъ.

— Рикъ заблуждается, дорогая моя, говорилъ онъ ей.— Вс мы ошибаемся. Надюсь, что время укажетъ ему его заблужденія и при твоей помощи онъ образумится.

Посл мы узнали то, что тогда только подозрвали, а именно, что мистеръ Джерндайсъ хоть и уповалъ на время, но не разъ пытался и самъ открыть глаза Ричарду: писалъ ему, здилъ къ нему, бесдовалъ съ нимъ, испробовалъ все, что подсказало ему его доброе сердце. Но бдный Ричардъ оставался глухъ и слпъ: если онъ несправедливъ, то по окончаніи процесса постарается это загладить, если онъ заблуждается,— тмъ больше основаній направить вс силы на то, чтобъ разсять тучи, которыя затуманиваютъ все вокругъ него и сбиваютъ его съ толку, если его подозрнія и неврное пониманіе вещей — порожденія процесса, то дайте ему кончить процессъ и выйти на путь истины,— таковъ былъ его неизмнный отвтъ. ‘Джерндайсъ съ Джерндайсомъ’ такъ завладли имъ, что нельзя было привести ни одного довода, котораго бы онъ не подтасовалъ такимъ образомъ и не обратилъ въ новое доказательство въ пользу своего образа дйствій.

Опекунъ какъ-то даже сказалъ:— Кажется мы только вредимъ бдному малому, стараясь его убдить, и будетъ больше проку, если мы предоставимъ его самому себ.

Однажды при удобномъ случа я намекнула опекуну, что, по моему мннію, мистеръ Скимполь плохой совтчикъ для Ричарда.

— Совтчикъ? повторилъ, смясь опекунъ.— Душа моя, кто же возьметъ Скимполя въ совтчики?

— Врне сказать, онъ иметъ дурное вліяніе на Ричарда, онъ поощряетъ его фантазію.

— Поощряетъ? Этотъ веселый мотылекъ, это созданіе не отъ міра сего можетъ забавлять и развлекать Ричарда, но спрашивать у него совта или искать поощреній Ричардъ не станетъ. Кому же придетъ въ голову серьезно относиться къ такому ребенку, какъ Скимполь!

— Скажите, кузенъ Джонъ, какъ могло случиться, что онъ остался такимъ ребенкомъ на всю жизнь? спросила только что подошедшая къ нимъ Ада.

— Какъ могло случиться? переспросилъ растерявшійся опекунъ, потирая голову.

— Да.

— Онъ человкъ чувства… впечатлительный… воспріимчивый… у него пылкое воображеніе, началъ опекунъ съ большими разстановками, и сталъ еще больше ерошить волосы,— эти качества въ немъ нисколько не дисциплинированы. Должно быть въ молодости имъ восхищались и превозносили за эти качества, мало придавая значенія ихъ правильному развитію, вотъ онъ и вышелъ такимъ какъ есть. Разв не правда? спросилъ опекунъ и вдругъ умолкъ, онъ ожидалъ найти въ насъ сочувствіе, это было по его взгляду.

Ада переглянулась со мной и выразила сожалніе, что мистеръ Скимполь вводятъ Ричарда въ издержки.

— Гм, гм! это не годится. Надо положить этому конецъ, этого не будетъ, торопливо заговорилъ опекунъ.

— По моему всего непріятне то, что мистеръ Скимполь за пятифунтовый билетъ свелъ Ричарда съ Вельсомъ, сказала я.

— Что ты говоришь! темная тнь пробжала по лицу опекуна.— Впрочемъ это похоже на него, это похоже на него. Онъ это сдлалъ не изъ алчности къ деньгамъ,— онъ ихъ вовсе не цнитъ. Онъ ведетъ Ричарда къ Вольсу, такимъ образомъ сближается съ Вольсомъ, и тотъ даетъ ему заимообразно пять фунтовъ. Дале этого онъ ничего не видитъ, и не считаетъ, что сдлаетъ что-либо дурное. Бьюсь объ закладъ, что онъ же самъ вамъ и разсказалъ?

— Да.

— Такъ и есть! вскричалъ опекунъ съ торжествующимъ видомъ.— Такой ужъ человкъ. Вдь еслибъ онъ считалъ свой поступокъ дурнымъ, или даже подозрвалъ, что тутъ есть что нибудь дурное, онъ не разсказалъ бы, а онъ разсказываетъ съ тмъ же простодушіемъ, съ какимъ бралъ эти деньги. Вы непремнно должны видть его въ домашней обстановк, вы тогда лучше его поймете, мы должны отдать ему визитъ и предостеречь его относительно Ричарда… Богъ съ вами, милыя!— это младенецъ, сущій младенецъ.

И такъ, въ одно прекрасное утро мы пріхали въ Лондонъ и появились у дверей мистера Скимполя. Онъ жилъ въ Сомерсъ Тоун, около полигона, въ то время тамъ ютилось много испанскихъ изгнанниковъ: намъ встрчалось нсколько фигуръ въ большихъ плащахъ, съ сигарами въ зубахъ. Оттого ли, что мистеръ Скимполь былъ сверхъ ожиданій хорошимъ жильцомъ, благодаря щедрости своего неизвстнаго друга, который въ конц концовъ всегда оплачивалъ его квартиру,— оттого ли, что, вслдствіе его неспособности къ дламъ, хозяевамъ трудно было выжить его изъ дома, но онъ много лтъ проживалъ въ одномъ и томъ же дом. Этотъ домъ, какъ и слдовало ожидать, находился въ состояніи, близкомъ къ разрушенію: въ ршетк, замыкавшей дворъ, не доставало нсколькихъ прутьевъ, бакъ для воды былъ дырявый, дверной молотокъ отсутствовалъ, ручка колокольчика оторвалась давнымъ давно, судя потому, какъ заржавла проволка, и только грязные слды ногъ на порог показывали, что домъ обитаемъ.

Намъ отворила дверь особа весьма неряшливая и такая толстая, что казалось, вс прорхи на ея плать и дыры на башмакахъ появились оттого, что и платье и башмаки лопнули отъ напора жира, какъ перезрвшій стручекъ.

Она заслонила было проходъ своимъ могучимъ тломъ, но узнавъ мистера Джериджайса — вроятно его образъ связывался въ ея ум съ получкой жалованья — ретировалась и пропустила насъ въ домъ.

Дверной замокъ не дйствовалъ, и ей пришлось прибгнуть къ помощи цпи, тоже сломанной, чтобъ запереть входную дверь, посл чего она попросила насъ пожаловать наверхъ.

Мы поднялись по лстниц, блистающей полнымъ отсутствіемъ украшеній, если не считать тхъ же грязныхъ слдовъ, мистеръ Джерндайсъ безъ всякихъ церемоній вошелъ прямо въ комнаты, мы послдовали за нимъ. Комната, куда мы вошли, была темная, грязная, но обставлена съ нкоторой роскошью, правда довольно жалкаго свойства: тутъ было фортепіано, софа, скамеечка, удобное кресло и разная другая мягкая мебель, много вышитыхъ подушекъ, книгъ, нсколько картинъ и гравюръ, газеты, ноты, рисовальныя принадлежности. Разбитое стекло въ одномъ изъ грязныхъ оконъ замнялось бумагой, приклеенной облатками, за то на стол стояли тарелки съ ароматными персиками, виноградомъ и пирожнымъ, и бутылка искрометнаго вина. Самъ мистеръ Скимполь въ халат полулежалъ на соф, прихлебывая горячій кофе изъ дорогой фарфоровой китайской чашки (было около полудня), и любовался роскошными желтофіолями, разставленными на балкон. Наше появленіе нисколько его не смутило, онъ всталъ и принялъ насъ со своей обычной безпечной веселостью.

Вотъ какъ я живу, сказалъ онъ, когда мы, не безъ нкоторыхъ затрудненій, такъ какъ почти вс стулья оказались сломанными, наконецъ разслись по мстамъ.

— Вотъ какъ я живу! Вы меня застаете за скромнымъ завтракомъ. Есть люди — и много — которымъ на завтракъ нужно цлую баранью ногу или ростбифъ. Я не таковъ: дайте мн персикъ, чашку кофе, кларетцу — съ меня и довольно, я люблю ихъ за то, что они напоминаютъ мн солнце, а въ бараньей ног и въ ростбиф нтъ ничего, кром животнаго удовлетворенія.

— Эта комната — пріемный кабинетъ нашего друга, то есть была бы, еслибъ онъ практиковалъ въ качеств врача, это его святилище, его студія, сказалъ нашъ опекунъ.

— Да, проговорилъ Скимполь, оглядываясь вокругъ съ лучезарной улыбкой: — это моя клтка, клтка, гд пташка осуждена жить и пть. Ей иногда выщипываютъ перья и обрзываютъ крылья, но она знай себ поетъ!

Онъ протянулъ намъ тарелку съ виноградомъ, повторяя:

— А она знай себ ноетъ, хоть и слабымъ голоскомъ, а все поетъ!

— Чудесный виноградъ. Подарокъ? освдомился опекунъ.

— Нтъ, мн присылаетъ его нкій любезный садовникъ. Вчера его работникъ, который приноситъ обыкновенно виноградъ, пожелалъ узнать, ждать ли ему денегъ.— ‘Не совтую, любезный другъ’, говорю я ему,— ‘если вы дорожите своимъ временемъ’,— должно быть дорожитъ, потому что ушелъ.

Опекунъ взглянулъ на насъ съ улыбкой, будто спрашивая: ‘Вдь правда, младенецъ не отъ міра сего?’

— Этотъ день будетъ навки памятенъ намъ, весело продолжалъ мистеръ Скимполь, наливая въ стаканъ кларету.— Мы назовемъ его днемъ Сентъ-Клеръ и Сентъ-Соммерсонъ. Вы должны познакомиться съ моими тремя дочерьми, свою голубоглазую дочку я зову Красотой, другую Чувствомъ, третью Искусствомъ. Вы должны познакомиться съ ними, он будутъ въ восторг.

Онъ хотлъ-было позвать дочерей, но опекунъ просилъ его подождать одну минуту, такъ какъ онъ иметъ сказать ему нсколько словъ.

— Дорогой Джерндайсъ, отвтилъ мистеръ Скимполь, возвращаясь на мсто,— не одну, а сколько угодно минутъ. Здсь не дорожатъ временемъ, мы никогда не знаемъ который часъ и не безпокоимся объ этомъ. Скажутъ: такъ вы не добьетесь успха въ жизни, — конечно, но мы на это и не претендуемъ.

Опекунъ взглянулъ на насъ, какъ бы говоря: ‘Слышите?’

— То, что я хочу сказать вамъ, Гарольдъ, касается Рика, началъ онъ.

— Лучшаго моего друга! воскликнулъ мистеръ Скимполь съ сердечнымъ порывомъ.— Кажется, мн бы не слдовало дружить съ нимъ, такъ какъ вы въ размолвк, но это выше моихъ силъ, онъ полонъ поэзіи юности, и я люблю его. Moжетъ быть вамъ это и не нравится, но ничего не подлаешь — я люблю его.

Заразительная искренность этого признанія, совершенно, повидимому, исключавшая возможность корыстныхъ побужденій, плнила не только опекуна, но кажется и Аду, по крайней мр въ это мгновеніе.

— Гарольдъ, любите его на здоровье, сколько хотите, но пожалйте его кошелекъ, возразилъ мистеръ Джерндайсъ.

— Его кошелекъ? Я что-то перестаю понимать.

Мистеръ Скимполь подлилъ себ вина, обмакнулъ въ него пирожное, покачалъ головой и улыбнулся намъ съ Адой, намекая, что едва-ли и дальше что-нибудь пойметъ.

Тогда опекунъ выразился ясне:

— Когда вы съ Ричардомъ куда-нибудь отправляетесь, вы не должны допускать, чтобъ онъ платилъ за васъ.

Лицо мистера Скимполя озарилось веселой улыбкой отъ комичности такого заявленія.

— Что же прикажете мн длать, любезный Джерндайсъ? Когда онъ меня приглашаетъ, я не могу отказать, а какъ я заплачу за себя, не имя денегъ? Да еслибъ он у меня и были, я не зналъ бы, что съ ними длать. Я спрашиваю: сколько? Мн, положимъ, отвчаютъ, семь шиллинговъ шесть пенсовъ — и я ничего не понимаю, для меня это китайская грамота. Не могу я заговорить на язык, котораго не знаю, а денежные термины для меня именно такой неизвстный языкъ.

Опекунъ ничуть не разсердился на этотъ простодушный отвтъ и только сказалъ:

— Ну, хорошо, когда вы задумаете отправиться куда-нибудь съ Рикомъ, берите денегъ у меня (разумется, ему объ этомъ ни слова) и, вручивъ ихъ Ричарду, предоставляйте ему расплачиваться.

— Милый Джерндайсъ, я готовъ исполнить все, что доставитъ вамъ удовольствіе, но лзвппите, мн это кажется празднымъ формализмомъ, предразсудкомъ. Кром того, даю вамъ честное слово, миссъ Клеръ и миссъ Соммерсонъ, я считалъ мистера Карстона колоссально богатымъ. Я думалъ, что ему стоитъ написать чекъ, вексель, росписку или что-нибудь въ этомъ род, и деньги польются дождемъ.

— Но въ дйствительности это вовсе не такъ, сэръ. Ричардъ бденъ, сказала Ада.

— Неужели? Вотъ не ожидалъ! проговорилъ мистеръ Скимполь съ ясной улыбкой.

— И не станетъ богаче отъ того, что вруетъ въ свою подгнившую опору, выразительно сказалъ опекунъ, положивъ руку на рукавъ мистера Скимполя, — смотрите не поощряйте его въ этой вр, Гарольдъ.

— Мой добрый другъ и вы, дорогія мои миссъ Соммерсонъ и миссъ Клеръ! Да разв я способенъ на это? Это не по моей части, — это дла, а въ длахъ я ровно ничего не смыслю. Не я его поощряю — онъ увлекаетъ меня. Онъ становится на арену тяжебныхъ подвиговъ, развертываетъ передо мною блестящую перспективу и говоритъ: вотъ разультаты моихъ стараній, восхищайся. И я восхищаюсь блестящей перспективой, какъ и всмъ красивымъ, по, разумется, ничего въ ней не понимаю,— такъ ему и говорю.

Неподдльное чистосердечіе и какая-то дтская безпомощность, съ какими онъ все это излагалъ, развязность, съ какой онъ восхищался своимъ невдніемъ, оригинальный пріемъ взять подъ покровительство себя самого и защищать эту эксцентричную особу, въ соединеніи съ присущей ему восхитительной непринужденностью,— все это говорило въ пользу мннія опекуна.

Когда мистеръ Скимполь былъ тутъ, то чмъ больше я на него смотрла, тмъ мене вроятнымъ казалось мн предположеніе, чтобъ онъ могъ строить козни, утаивать что-нибудь или на кого-нибудь вліять, по когда онъ отсутствовалъ, я начинала этому врить и мн было непріятно думать, что онъ находится въ сношеніяхъ съ однимъ изъ дорогихъ мн лицъ.

Освдомившись, оконченъ ли — какъ онъ выразился — его допросъ, мистеръ Скимполь съ сіяющимъ лицомъ отправился за своими дочерьми (сыновья его въ разное время сбжали изъ родительскаго дома), оставивъ мистера Джерндайса въ полномъ восторг отъ того, какъ блистательно оправдался его другъ. Черезъ нсколько минуть мистеръ Скимполь вернулся въ сопровожденіи своихъ трехъ дочерей и ихъ матери. Должно быть, когда-нибудь эта женщина была красавицей, но теперь отъ всей ея красоты остался только римскій носъ, сама же она была хилая, дряхлая отаруха, согнувшаяся подъ бременемъ вчныхъ домашнихъ неурядицъ.

— Вотъ моя Красота — Аретуза — пошла по стопамъ отца: играетъ и поетъ, вотъ Чувство — Лаура, играетъ, но не поетъ, вотъ Искусство — Китти, поетъ, но не играетъ, вс мы немножко рисуемъ, сочиняемъ и не имемъ ни малйшаго представленія о времени и деньгахъ^Мистрисъ Скимполь вздохнула, вроятно этотъ вздохъ означалъ, что она съ удовольствіемъ вычеркнула бы послднее качество изъ списка фамильныхъ добродтелей, мн показалось, что ей очень хотлось, чтобъ опекунъ замтилъ этотъ вздохъ, и что она вздыхаетъ такъ и при каждомъ удобномъ случа.

Поглядывая на насъ своими живыми глазами, мистеръ Скимполь продолжалъ:

— Любопытно подмчать семейныя особенности, въ нашей семь вс — дти, и я — самый младшій.

Дочери, повидимому очень его любившія, улыбнулись, очевидно имъ, особенно младшей, очень нравилось это забавное обстоятельство.

— Не такъ ли, дорогія мои? Именно такъ и иначе быть ле можетъ, потому что, какъ поется про собаку: ‘какъ идти противъ природы?’ Вотъ у миссъ Соммерсонъ поразительныя способности къ хозяйству и необъятное знаніе разныхъ дловыхъ мелочей, она пожалуй не повритъ, что въ этомъ дом не знаютъ, какъ готовятся котлеты. Однако это совершенная правда. Мы не имемъ никакого понятія о поваренномъ искусств, намъ совершенно неизвстно употребленіе иглы и нитки. Мы восхищаемся тмъ, кто обладаетъ практической мудростью, которой намъ недостаетъ, но не сердитесь же и вы на насъ за этотъ недостатокъ, господа мудрецы! Да и что имъ сердиться? Живи и жить давай другимъ — вотъ нашъ девизъ. Кормитесь своей практической мудростью, а мы будемъ кормиться вами!

Онъ засмялся, но, какъ всегда, говорилъ съ полной искренностью и именно то, что думалъ,— такъ по крайней мр мн казалось.

— Мы сочувствуемъ всему, не такъ ли, мои розы?

— О да, папа! закричали вс три въ одинъ голосъ.

— Это наша спеціальность среди житейскаго волненья: смотрть на него, интересоваться имъ мы можемъ,— мы смотримъ и интересуемся, чего же больше? Вотъ моя красавица уже три года какъ замужемъ за такимъ же младенцемъ, какъ она сама, и иметъ теперь еще двухъ ребятъ. Съ политико-экономической точки зрнія это дурно, по тмъ не мене очень пріятно, вс эти маленькія событія подали поводъ къ семейнымъ торжествамъ и дали намъ возможность проявить наши общественные инстинкты: въ одно прекрасное утро она ввела въ нашу семью своего молодого мужа и они вмст съ птенцами свили свое гнздышко у насъ подъ крышей. Когда-нибудь Чувство и Искусство послдуютъ этому примру, и мы заживемъ припваючи,— не знаю чмъ, но заживемъ.

Юная мать двухъ птенцовъ казалась слишкомъ молодой, и я не могла не пожалть и ея, и ея дтей. Было очевидно, что вс сестры выросли, какъ трава въ пол, и имли какъ разъ настолько разныхъ случайныхъ познаній, сколько это было нужно, чтобъ обладательницы ихъ могли служить игрушками для своего отца въ часы его досуга.

Художественные вкусы папаши выражались даже въ прическахъ дочекъ, каждая убирала волосы въ соотвтственномъ стил: Красота носила классическую прическу, распущенные локоны Чувства лежали въ лирическомъ безпорядк, волосы Искусства были собраны въ изящную діадему съ массой мелкихъ кудряшекъ, спускавшихся на лобъ до самыхъ глазъ. Костюмы, довольно впрочемъ неопрятные и небрежные, соотвтствовали прическамъ.

Изъ разговора съ ними мы об пришли къ заключенію, что эти молодыя леди представляютъ совершенное подобіе отца.

Мистеръ Скимполь ршилъ ухать къ намъ и пошелъ переодваться, пока онъ переодвался, мистеръ Джерндайсъ, который все время тормошилъ свои волосы и неоднократно намекалъ на перемну втра, бесдовалъ въ уголку съ мистрисъ Скимполь, и намъ показалось, что мы слышали звяканье денегъ.

— Позаботьтесь о своей мам, мои розы, сказалъ мистеръ Скимполь, вернувшись въ комнату.— Она сегодня дурно себя чувствуетъ. Я уду денька на два къ мистеру Джерндайсу, наслушаюсь пнія жаворонковъ: оно поможетъ мн сохранить хорошее расположеніе духа, вы знаете, что дома оно подвергалось и подвергается тяжелымъ испытаніямъ.

— Ахъ, этотъ отвратительный человкъ! вздохнуло Искусство.

— И какъ разъ въ ту минуту, когда папа любовался голубымъ небомъ, сидя среди своихъ желтофіолей! отозвалась Лаура сочувственнымъ тономъ.

— Да, этотъ поступокъ былъ крайне грубъ и обнаружилъ полнйшее отсутствіе гуманныхъ чувствъ и поэзіи, добродушно согласился мистеръ Скимполь и въ поясненіе намъ добавилъ:— моихъ дочерей очень оскорбилъ поступокъ одного почтеннаго…

— Почтеннаго! Папа! съ негодованіемъ воскликнули сестры.

— Одного грубіяна, представляющаго изъ себя нчто врод ощетинившагося ежа въ человческомъ образ — это нашъ сосдъ булочникъ, одолжилъ намъ два кресла — намъ нужны были кресла, ему они были не нужны, и намъ казалось весьма естественнымъ, что онъ отдаетъ ихъ намъ. Ну-съ, мы стали пользоваться этими креслами, и они понятно немножко поистерлись, тогда онъ вдругъ требуетъ ихъ обратно. Мы вернули. Вы думаете тмъ дло и кончилось? Какъ бы не такъ! Онъ жалуется, что кресла истрепались. Я ему весьма резонно объяснилъ его заблужденіе, я сказалъ: ‘Неужели вы въ ваши годы не знаете, что кресла не такой предметъ, который ставится на полку, чтобъ имъ любовались, чтобъ его созерцали издали на почтительномъ разстояніи? Неужели вы не знали, что мы беремъ ихъ затмъ, чтобъ сидть на нихъ?’ Но онъ не хотлъ слышать никакихъ резоновъ, не внималъ голосу разсудка и употребилъ очень рзкія выраженія. Я однако не вышелъ изъ терпнія и обратился къ нему съ такимъ воззваніемъ: ‘Любезный другъ, несмотря на огромную разницу въ нашихъ дловыхъ способностяхъ, и я, и вы — дти одной великой матери-природы. Въ это цвтущее лтнее утро вы видите передо мною цвты (я тогда лежалъ на соф), надо мною безоблачное небо, подл меня на стол плоды, воздухъ напоенъ благоуханіемъ и я погруженъ въ созерцаніе природы, во имя нашего братства, заклинаю васъ — не заслоняйте отъ меня этотъ источникъ высокихъ наслажденій, не ставьте между имъ и мною нелпую фигуру разъяреннаго булочпика’.— Но, представьте себ, и мистеръ Скимполь изумленно приподнялъ брови,— онъ упорно продолжалъ и продолжаетъ становиться между нами и мшать мн наслаждаться природой. Вотъ почему я радуюсь, что избавлюсь отъ него хоть на два дня, ухавъ къ моему дорогому другу Джерндайсу.

Повидимому, отъ разсчетовъ мистера Скимполя совершенно ускользнуло, что его жена и дочери остаются въ жертву булочнику, но для нихъ это не было новостью, а вошло уже въ порядокъ вещей. Прощаніе его съ семействомъ было чрезвычайно нжно, но онъ сохранилъ свою обычную веселость и спокойствіе духа и послдовалъ за ними какъ ни въ чемъ не бывало. Спускаясь по лстниц, мы сквозь открытыя двери имли случай замтить, что собственный апартаментъ мистера Скимполя былъ настоящій палаццо въ сравненіи съ остальными комнатами.

У меня не было никакого предчувствія, что, прежде чмъ кончится этотъ день, случится нчто такое, что меня очень встревожитъ и поведетъ къ навки мн памятнымъ событіямъ, всю дорогу домой мистеръ Скимполь былъ въ удар и невозможно было о чемъ нибудь задуматься, ибо нельзя было слушать его и не восхищаться. Онъ совершенно очаровалъ насъ съ Адой, а что касается опекуна, то втеръ, который съ тхъ поръ какъ мы побывали въ Сомерсъ-Тоун грозилъ на весь день остаться восточнымъ, совершенно перемнился, не успли мы отъхать и двухъ миль.

Если во многихъ вещахъ ребячество Скимполя оставалось подъ сомнніемъ, то во всякомъ случа для всхъ было ясно, что онъ совершенно по дтски радовался перемн мста и хорошей погод, несмотря на забавныя выходки, которыми онъ потшалъ насъ всю дорогу, онъ нисколько не утомился и прежде всхъ насъ очутился въ гостинной. Не кончивъ еще возни со своими ключами, я уже услыхала, какъ онъ распваетъ за фортепіано разныя баркароллы и нмецкіе романсы.

Передъ обдомъ мы собрались въ гостинной, мистеръ Скимполь все еще сидлъ у фортепіано, извлекая по временамъ лнивые аккорды и въ промежуткахъ разсказывая о своемъ намреніи окончить набросокъ развалинъ Веруламскаго аббатства, начатый имъ года два тому назадъ и успвшій тогда ему прискучить, въ это время опекуну подали карточку и онъ съ удивленіемъ громко прочелъ:

Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ.

Все закружилось передъ моими глазами и прежде чмъ я могла опомниться, поститель былъ уже въ комнат, если бъ я была въ состояніи двинуться, я бы убжала, но я настолько потеряла присутствіе духа, что даже не въ силахъ была отойти дальше къ окну, гд сидла Ада. Я ничего не видла и не понимала, гд я. Услышавъ свою фамилію, я догадалась, что опекунъ представляетъ меня гостю.

— Пожалуйста садитесь, сэръ Лейстеръ.

Поблагодаривъ вжливымъ поклономъ, сэръ Лейстеръ слъ.

— Имю честь постить васъ, мистеръ Джерндайсъ…

— Сэръ Лейстеръ, вы длаете мн честь.

— Благодарствуйте,— постить васъ по дорог изъ Линкольншира, чтобъ выразить мое сожалніе по поводу того, что мои непріязненныя отношенія съ извстнымъ вамъ джентльменомъ, у котораго вы гостили, вслдствіе чего я воздержусь отъ дальнйшихъ коментарій на его счетъ, воспрепятствовали намъ и леди, которымъ вы сопутствовали, осмотрть въ моемъ замк Чизни-Вуд то немногое, что достойно вниманія просвщенныхъ цнителей съ утонченнымъ вкусомъ.

— Вы очень любезны, сэръ Лейстеръ. Позвольте поблагодарить васъ отъ имени этихъ леди, присутствующихъ здсь въ настоящую минуту, и отъ своего.

— Неужели извстный джентльменъ,— отъ дальнйшихъ намековъ на него воздержусь по тмъ причинамъ, о которыхъ уже упомянулъ,— неужели, мистеръ Джерндайсъ, этотъ джентльменъ, сдлалъ мн честь и такъ ошибочно истолковалъ мой характеръ, что поселилъ въ васъ спасенія, будто въ моемъ Линкольнширскомъ замк вы не будете приняты съ тою привтливостью и учтивостью, съ какою живущимъ въ замк предписано встрчать всхъ леди и джентльменовъ, являющихся въ мой домъ. Если это такъ, прошу васъ замтить, сэръ, что фактъ извращенъ.

Опекунъ протестовалъ жестомъ противъ такого предположенія, но промолчалъ.

— Мн очень прискорбно было узнать, продолжалъ сэръ Лейстеръ съ внушительнымъ видомъ,— очень при-скорб-но, могу васъ уврить, мистеръ Джерндайсъ, узнать отъ ключницы Чизни-Вуда, что та же причина воспрепятствовала одному изъ членовъ вашего общества, повидимому знатоку въ изящныхъ искусствахъ, осмотрть фамильные портреты такъ внимательно и подробно, какъ онъ хотлъ, и какъ они, по крайней мр нкоторые изъ нихъ, этого заслуживаютъ.

Тутъ сэръ Лейстеръ вынулъ карточку, поднесъ ее къ лорнету и прочелъ немного запинаясь, но сохраняя величественный видъ: — Мистеръ Гиррольдъ… Геральдъ… Гарольдъ… Скамилингъ… Скумилингъ… Прошу извинить! Скимполь.

— Вотъ мистеръ Гарольдъ Скимполь, сказалъ немного удивленный опекунъ.

— О! весьма радъ встртить мистера Скимполя! воскликнулъ сэръ Лейстеръ.— Пользуюсь случаемъ выразить ему лично свое сожалніе по этому поводу. Надюсь, сэръ, что, когда вы будете опять находиться въ моемъ сосдств, васъ ни что боле не удержитъ отъ ближайшаго ознакомленія съ достопримчательностями замка.

— Вы чрезвычайно любезны, сэръ Лейстеръ. Получивъ такое поощреніе, я конечно не премину доставить себ это удовольствіе и буду имть честь вторично постить ваше великолпное жилище. Владльцы замковъ, подобныхъ Чизни-Вуду,— благодтели общества, прибавилъ мистеръ Скимполь со своей обычной шутливой непринужденностью.— Они по своей доброт хранятъ множество дивпыхъ произведеній искусства и великодушно предоставляютъ восхищаться имъ намъ бднякамъ. Лишить себя предлагаемаго удовольствія, но заплатить должную дань восхищенія этимъ сокровищамъ, значило бы быть неблагодарнымъ къ нашимъ благодтелямъ.

Сэру Лейстеру видимо весьма понравились чувства, высказанныя мистеромъ Скимполемъ.

— Вы артистъ, сэръ?

— Нтъ, только любитель, человкъ совершенно праздный.

Повидимому это еще больше понравилось сэру Лейстеру. Онъ выразилъ надежду, что быть можетъ по счастливой случайности будетъ самъ въ Чизни-Вуд, когда мистеръ Скимполь въ слдующій разъ прідетъ въ Линкольнширъ. Мистеръ Скимполь объявилъ, что будетъ очень польщенъ, если удостоится этой чести.

Сэръ Лейстеръ продолжалъ, обращаясь опять къ опекуну.

— Мистеръ Скимполь разсказалъ ключниц, которая, какъ онъ, быть можетъ, замтилъ, принадлежитъ къ числу старинныхъ преданныхъ слугъ фамиліи…

— Это было, когда я прізжалъ навстить миссъ Соммерсонъ и миссъ Клеръ и заходилъ въ замокъ, вставилъ въ поясненіе намъ мистеръ Скимполь.

— Мистеръ Скимполь разсказалъ, что въ первый разъ прізжалъ въ Чизни-Вудъ со своимъ другомъ, мистеромъ Джерндайсомъ…

Сэръ Лейстеръ поклонился обладателю этого имени.

— Отсюда я и узналъ обстоятельство, по поводу котораго имлъ честь высказать свое сожалніе. Очень прискорбно, что это случилось съ джентльменомъ, который принадлежитъ къ числу старинныхъ знакомыхъ леди Дэдлокъ и даже состоитъ съ ней въ дальнемъ родств, съ джентльменомъ, къ которому, какъ я узналъ отъ самой миледи, она питаетъ глубокое уваженіе. Могу васъ уврить, мн очень прискорбно.

— Пожалуйста не говорите больше объ этомъ, сэръ Лейстеръ, отвтилъ опекунъ.— Я и вс мы чрезвычайно цнимъ ваше вниманіе. Ошибка произошла по моей вин и я спшу принести оправданіе.

За все время я ни разу не подняла глазъ, ни разу не взглянула на гостя и, какъ мн казалось, даже не слышала того, что говорилось, удивительно, какъ я могла возстановить теперь этотъ разговоръ, такъ я была смущена тогда присутствіемъ человка, котораго инстинктивно старалась избгать. Я слушала машинально, ничего не понимая, въ голов у меня стучало, сердце билось неудержимо.

— Миледи сообщила мн, что имла удовольствіе случайно встртиться съ вами, мистеръ Джерндайсъ, и съ вашими воспитанницами во время ихъ пребыванія въ нашемъ сосдств: позвольте мн, мистеръ Джерндайсъ, повторить вамъ и этимъ леди, что я надюсь быть въ Чизни-Вуд, когда вы почтите его своимъ посщеніемъ, произнесъ сэръ Лейстеръ вставая.— Обстоятельства не позволяютъ мн сказать, что я буду польщенъ визитомъ мистера Бойторна, но эти обстоятельства касаются одного только упомянутаго джентльмена и не распространяются ни на кого другого.

— Вамъ извстно мое мнніе о немъ, замтилъ намъ вскользь мистеръ Скимполь, — это бшеный быкъ, которому всякій цвтъ кажется краснымъ.

Сэръ Лейстеръ закашлялся, какъ бы не желая ничего слышать о такомъ человк, какъ Бойторнъ и чрезвычайно церемонно и учтиво простился съ нами.

Я бгомъ пустилась въ свою комнату и оставалась тамъ до тхъ поръ, пока ко мн не вернулось самообладаніе, къ счастью мое волненіе не было ни кмъ замчено, и, вернувшись въ гостиную, я къ своей радости услышала только нсколько шутокъ на мой счетъ, на ту тему, что я испугалась и онмла при вид великаго линкольнширскаго баронета.

Я ршила, что теперь настало время разсказать опекуну мою исторію, ибо я боялась, что буду поставлена въ необходимость встртиться съ матерью въ ея дом и поддерживать съ нею сношенія, я боялась даже того, что мистеръ Скимполь, мой знакомый, воспользуется любезностью ея мужа, и чувствовала, что не могу дальше одна, безъ помощи опекуна, руководить собою.

Вечеромъ, когда мы разошлись посл обычной бесды съ Адой и въ нашей общей гостиной, я вышла изъ своей комнаты и отправилась въ библіотеку въ надежд застать тамъ опекуна, такъ какъ знала, что передъ тмъ какъ лечь спать онъ всегда читаетъ. И въ самомъ дл изъ коридора я увидла въ библіотек свтъ.

— Опекунъ, можно войти?

— Конечно, хозяюшка. Что случилось?

— Ничего особеннаго. Я хочу поговорить съ вами объ одномъ касающемся меня дл и подумала, что теперь это всего удобне. Онъ придвинулъ мн стулъ, потомъ закрылъ и отложилъ свою книгу, на добромъ лиц, которое обратилось теперь ко мн, я, замтила кром глубокаго вниманія, то самое странное выраженіе, какое видла въ ту ночь, когда онъ сказалъ, что я чего-то не въ состояніи понять.

— Все, что касается тебя, дорогая Эсфирь, касается насъ всхъ. Я слушаю тебя съ величайшимъ вниманіемъ.

— Я знаю это. Опекунъ, я такъ нуждаюсь въ вашемъ совт, въ вашей поддержк! О, если бъ вы знали, какъ я нуждаюсь въ нихъ сегодня!

Его, очевидно, встревожило мое волненіе.

— Я съ нетерпніемъ ждала минуты, когда можно будетъ поговорить съ вами, особенно съ тхъ поръ, какъ ушелъ нашъ сегодняшній гость.

— Гость! Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ?

— Да.

Онъ скрестилъ руки и съ глубокимъ изумленіемъ смотрлъ на меня, ожидая, что я скажу дальше. Я не знала, какъ начать.

— Вотъ никогда не подумалъ бы, Эсфирь, что есть какое-нибудь отношеніе между тобою и нашимъ гостемъ, онъ — но слдній, про кого я могъ бы это подумать! замтилъ улыбаясь опекунъ.

— Еще очень недавно я сама не поврила бы этому.

Улыбка исчезла съ его лица и оно стало серьезно. Онъ подошелъ къ двери, чтобъ убдиться, хорошо ли она заперта, и вернулся на прежнее мсто около меня.

— Помните, опекунъ, что говорила леди Дэдлокъ о своей сестр въ тотъ день, когда насъ застигла гроза?

— Конечно, помню.

— Она говорила, что ея сестра и она были несходныхъ характеровъ, что ихъ дороги разошлись.

— Помню, помню.

— Отчего он разошлись, опекунъ?

Его лицо разомъ измнилось, когда онъ взглянулъ на меня.

— Дитя мое, что за вопросъ! Я не знаю, полагаю, что не знаетъ никто, кром нихъ. Кому извстны тайны этихъ двухъ гордыхъ, прекрасныхъ женщинъ? Ты видла леди Дэдлокъ, если бы ты видла ея сестру, то знала бы, что та была такъ же надменна и горда, какъ и эта.

— Ахъ, опекунъ, я видла, я часто видла ее!

— Ты?

Онъ на минуту остановился, закусивъ губы.

— Эсфирь, когда ты разъ, давно уже, спросила у меня, почему Бойторнъ не женился, и когда я отвтилъ, что онъ долженъ былъ считать умершей ту, на которой собирался жениться, что это имло роковое вліяніе на его послдующую жизнь,— скажи, ты тогда знала уже, кто была эта женщина?

— Нтъ, опекунъ, отвтила я съ ужасомъ, смутно предчувствуя истину.— Нтъ, даже и теперь не знаю.

— Это была сестра леди Дэдлокъ.

Я едва собралась съ силами, чтобъ выговорить:

— Умоляю васъ, скажите, почему она съ нимъ разсталась?

— Это было ея ршеніе и мотивы его остались скрыты въ ея непреклонной душ. Онъ предполагалъ,— по это лишь его предположеніе, что она была смертельно оскорблена, что ея гордость была больно задта въ ссор съ сестрой. Ему она написала только, что съ того дня, какъ онъ получитъ ея письмо, она умретъ для него — и буквально исполнила слово,— что она принимаетъ свое ршеніе, зная его гордую натуру и его высокое понятіе о чести, что, будучи сама такою же гордой и такихъ же понятій, какъ онъ, она приноситъ эту жертву и считаетъ своимъ долгомъ жить и умереть вдали отъ свта. И она сдержала слово до конца,— вроятно теперь она уже умерла: съ этой минуты не только онъ, но и никто ее больше не видлъ и ничего о ней не слышалъ.

— О, что я надлала! Сколько горя я причинила, сама того не зная! воскликнула я, давая выходъ своему отчаянію.

— Ты, Эсфирь?

— Да, я, хотя и невольно. Сомнній быть но можетъ — эта сестра, удалившаяся отъ міра — та, съ которой связаны мои первыя воспоминанія.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ онъ въ испуг.

— Да, опекунъ, да! А ея сестра — моя мать!

И я хотла разсказать ему все, что заключалось въ письм моей матери, но въ ту минуту онъ отказался меня слушать.

Онъ заговорилъ со мною и разъяснилъ мн все то, что я сама смутно сознавала и на что надялась въ боле спокойныя свои минуты, въ его словахъ было столько мудрости и нжности, что хотя и раньше, втеченіе долгихъ лтъ, я была проникнута признательностью къ нему, но, мн казалось, никогда я еще не любила его такъ, какъ теперь, сердце мое переполнилось благодарностью.

Онъ проводилъ меня до дверей моей комнаты и простился со мной нжнымъ поцлуемъ. Лежа въ постели, я думала о томъ, удастся ли мн въ моей скромной сфер, посвятивъ ему всю свою жизнь, отдавъ вс силы своей души на пользу ближнимъ и заглушивъ въ себ эгоистическія стремленія, доказать, какъ высоко я его чту и благославляю.

ГЛАВА XIII.
Письмо и отвтъ.

На слдующее утро опекунъ позвалъ меня въ свою комнату и я разсказала ему все, что осталось недосказаннымъ въ прошлую ночь. Онъ сказалъ, что мн остается одно: хранить тайну и избгать встрчъ, врод вчерашней, мои чувства онъ вполн понималъ и раздлялъ. Относительно мистера Скимполя онъ общалъ, что устроитъ такъ, чтобъ тотъ не воспользовался любезнымъ приглашеніемъ сэра Ленстера. Онъ сказалъ, что искренно желалъ бы быть полезнымъ той, которой нтъ надобности называть, но ни помочь, ни посовтовать ничего не можетъ.

Если ея опасенія относительно стряпчаго, о которомъ она мн говорила, основательны, въ чемъ опекунъ почти не сомнвался, то это грозитъ открытіемъ тайны, мистеръ Джерндайсъ зналъ этого стряпчаго въ лицо, зналъ ту репутацію, которою онъ пользуется, и считалъ его очень опаснымъ человкомъ.

Но, что бы ни случилось,— настойчиво повторялъ онъ по своей доброт и привязанности ко мн,— чтобы ни случилось, я не должна винить себя и такъ же мало способна повліять на ходъ событій, какъ онъ самъ.

— Насколько я понялъ, эти подозрнія возникли вдь помимо тебя? Ты тутъ попрячемъ?

— Да, что касается стряпчаго. Но съ тхъ поръ какъ я все узнала, еще два человка возбуждаютъ во мн опасеніе.

И я разсказала о мистер Гуппи и о его смутныхъ догадкахъ, которыхъ начала бояться съ той минуты, какъ поняла ихъ значеніе, впрочемъ теперь, посл свиданія въ Ольдъ-Стрит, я была уврена въ его молчаніи.

— Въ такомъ случа онъ не идетъ въ счетъ, кто же другой?

Я напомнила ему о француженк, которая такъ запальчиво добивалась поступить ко мн въ услуженіе.

— Эта особа пожалуй опасне клерка, проговорилъ онъ задумчиво.— Впрочемъ она тогда искала мста и, такъ какъ видла васъ Адой раньше, то ничего нтъ страннаго, что ей пришло въ голову обратиться къ теб. Вдь она только и просила взять ее въ горничныя, больше ни о чемъ и разговору не было?

— Она держала себя такъ странно!

— Она держала себя странно и тогда, когда сняла башмаки и отправилась гулять такимъ оригинальнымъ образомъ, рискуя поплатиться жизнью за свою любовь къ прохлад. Но строить предположенія о томъ, что могло бы случиться,— значитъ безплодно мучить себя, если пуститься въ такія толкованія, то всякому безобидному пустяку можно придать зловщій смыслъ. Не приходи въ отчаяніе, старушка, и оставайся такою, какою была прежде, когда ничего не знала,— это лучшее, Что ты можешь сдлать. Теперь, когда я знаю твою тайну…

— Мн уже стало легче, опекунъ.

— Теперь я, насколько это для меня возможно, стану внимательно слдить за всмъ, что происходитъ въ семейств баронета, и, если мн представится случай оказать даже самую ничтожную услугу той, имени которой лучше не называть даже здсь, я не премину это сдлать изъ любви къ ея дочери.

Я поблагодарила его отъ всего сердца. Было-ли время, чтобъ я могла не благодарить его!

Я направилась-было къ двери, но онъ попросилъ меня остаться на минутку. Обернувшись, я увидла на его лиц опять то же странное выраженіе и вдругъ, сама не знаю почему у меня блеснула новая мысль,— мн показалось, что теперь я понимаю это выраженіе.

— Дорогая Эсфирь, давно уже я собираюсь сказать теб. нчто.

— Что такое, опекунъ?

— Меня всегда немного затрудняло и теперь еще затрудняетъ, какъ высказать то, что я хочу, ибо я желалъ бы, чтобъ это было изложено какъ можно ясне, чтобъ ты имла возможность хорошенько обдумать вопросъ со всхъ сторонъ. Лучше я выскажусь письменно, если ты ничего не имешь противъ. Согласна?

Дорогой опекунъ, разв я могу быть несогласна.

— Взгляни, голубушка моя, такой ли я въ эту минуту, какъ обыкновенно? спросилъ онъ съ веселой улыбкой.— Кажусь ли я теб тмъ же чистосердечнымъ, прямымъ, старосвтскимъ чудакомъ, какъ и всегда?

Я съ жаромъ отвтила:— Совершенно такимъ же,— и это была совершенная правда, потому что его нершительность и неувренность продолжались не боле минуты и къ нему опять вернулась его симпатичная, искренняя, непринужденная манера.

— Не кажется-ли теб, что у меня какія-нибудь заднія мысли, что я о чемъ нибудь умалчиваю, или что-либо скрываю!

И его ясные, свтлые глаза обратились ко мн.

Я не колеблясь сказала:— Нтъ.

— Вришь ли ты мн? можешь ли вполн на меня положиться, дорогая Эсфирь?

— Вполн!

— Милая, дорогая двушка! Дай мн руку.

Онъ взялъ мою руку и, слегка сжимая въ своей, глядлъ мн въ лицо своимъ честнымъ, открытымъ взоромъ, тмъ взоромъ, къ которому я такъ привыкла, который сразу сдлалъ для меня его домъ своимъ и убдилъ, что я нахожусь подъ надежной защитой.

— Какую перемну произвела во мн ты, старушка, съ того зимняго дня, когда я увидлъ тебя въ дилижанс. Сколько добра сдлала ты мн съ тхъ поръ!

— Ахъ, опекунъ, сколько съ тхъ поръ вы для меня сдлали!

— Вотъ еще! Объ этомъ не стоитъ и вспоминать.

— Этого нельзя забыть.

— Теперь это надо забыть. Эсфирь, сказалъ онъ кротко, но серьезно.— Это надо забыть на нкоторое время. Ты должна помнить только одно: чтобы ни случилось, я никогда не измнюсь къ теб. Можешь ли ты вполн этому поврить?

— Могу и врю.

— Этого довольно, это все, что нужно. Но я не долженъ ловить тебя на слов. Я до тхъ поръ не напишу того, что собираюсь высказать, пока ты не убдишься, что я никогда не измнюсь въ отношеніи тебя. Если по зрломъ размышленіи ты въ этомъ вполн убдишься, то черезъ недлю пришли ко мн Чарли ‘за письмомъ’, но если въ теб останется хотя-бы малйшее сомнніе, не присылай. Помни: я врю, что въ этомъ, какъ и всегда, ты поступишь по совсти. Если въ теб останется хоть капля сомннія относительно этого пункта, не присылай!

— Опекунъ, я и теперь уже вполн убждена, и такъ же невозможно, чтобъ мое убжденіе измнилось, какъ невозможно, чтобъ вы измнились ко мн. Я пришлю Чарли за письмомъ.

Онъ пожалъ мн руку и не прибавилъ больше ни слова. Мы оба ни словомъ, ни намекомъ но вспоминали объ этомъ разговор всю недлю. Насталъ условленный день. Вечеромъ, придя въ свою комнату, я сказала Чарли:

— Поди, постучи въ дверь мистера Джерндайса и скажи, что ты пришла за письмомъ.

Чарли вышла, я прислушивалась къ ея удаляющимся шагамъ и никогда еще прихотливые корридоры и закоулки стариннаго дома но казались мн такими безконечными, какъ въ этотъ вечеръ. Вотъ она возвращается, переходитъ съ лстницы на лстницу, поворачиваетъ изъ коридора въ коридоръ и появляется съ письмомъ.

— Положи на столъ, Чарли.

Чарли пополняетъ приказаніе и уходитъ. Письмо передо мною, но я не беру его и думаю о многомъ. Сначала я припомнила свое нерадостное дтство, когда я была робкимъ, запуганнымъ ребенкомъ, потомъ перешла къ тому тяжелому времени, когда моя тетка лежала мертвая, съ такимъ суровымъ, холоднымъ лицомъ, а я была совершенно одинокой, несмотря на присутствіе Рахили. Потомъ мн вспомнились т дни, когда все вокругъ меня измнилось, точно чудомъ,— я нашла друзей, меня любили, потомъ первая встрча съ дорогой двушкой, въ которой я нашла сестру, скрасившую своей привязанностью мою жизнь. Я вспомнила яркій лучъ, привтливо блеснувшій намъ навстрчу изъ этихъ самыхъ оконъ въ холодную свтлую ночь, я вновь пережила всю свою счастливую жизнь, свою болзнь, открытіе тайны. Я думала о томъ, какъ измнилась я сама, и о томъ, что никто изъ окружающихъ не измнился ко мн. И все это счастіе, освтившее мою жизнь, разливалось точно сіяніе отъ одной центральной фигуры — отъ человка, представителемъ котораго было это письмо.

Я распечатала его и прочла. Оно дышало такой любовью и безкорыстной преданностью, такая забота обо мн сказывалась въ каждомъ слов, что мои глаза не разъ застилались слезами, прежде чмъ я прочла, но все-таки я прочла, прочла три раза под-рядъ. Я впередъ угадывала содержаніе письма и не ошиблась: онъ спрашивалъ, хочу ли я стать хозяйкой Холоднаго дома.

Это не было объясненіе въ любви, хотя и выражало глубокую любовь. Письмо было написано такъ, какъ онъ всегда говорилъ со мной, мн казалось, я вижу въ каждой строчк его лицо, его добрый, ласковый взглядъ, слышу его голосъ.

Онъ обращался ко мн такъ, какъ будто мы обмнялись ролями, какъ-будто вс благодянія исходили отъ меня, а чувства, ими вызванныя, принадлежали ему. Онъ напиралъ на то, что я молода, а онъ прожилъ уже лучшую пору жизни, что онъ былъ въ зрлыхъ годахъ, когда я была ребенкомъ, напоминалъ о своихъ сдинахъ, просилъ меня все это принять въ соображеніе и серьезно обдумать. Онъ говорилъ, что я ничего не выиграю отъ этого брака, и ничего не потеряю, отвергнувъ его, что новыя узы не могутъ увеличить той нжной привязанности, которую онъ ко мн питаетъ, и каково бы ни было мое ршеніе, по его мннію оно будетъ именно такимъ, какое нужно.

Посл нашего разговора онъ еще обдумывалъ этотъ шагъ и ршился на него хотя бы только за тмъ, чтобъ показать мн на такомъ, довольно жалкомъ примр, что на свт есть люди, готовые съ радостью опровергнуть зловщее пророчество, омрачившее мое дтство. О счастьи, которымъ я одарю его, онъ не хочетъ говорить: я и сама должна всегда помнить, что не я ему обязана, а онъ мой неоплатный должникъ.

Часто думая о будущемъ, предвидя, что скоро настанетъ время, когда Ада, близкая къ совершеннолтію, захочетъ оставить паръ, что строи нашей жизни измнится, онъ сталъ привыкать къ мысли о томъ предложеніи, которое мн теперь длаетъ. Если я чувствую, что могу дать ему драгоцннйшее право стать моимъ покровителемъ, если я почувствую, что буду счастлива, сдлавшись подругою его послднихъ лтъ, привязанность къ которой убьетъ въ немъ только смерть, — если я это почувствую и скажу ему объ этомъ, то даже тогда онъ не будетъ считать меня связанной своимъ словомъ. Письмо это такъ неожиданно для меня, что я должна имть время хорошенько его обдумать, прежде чмъ сдлаю окончательный шагъ.

Въ заключеніе онъ просилъ, что бы я ни ршила, ничего не измнять въ нашихъ прежнихъ отношеніяхъ, и желалъ сохранить за собой прежнее имя, которымъ я привыкла его звать, что же касается до маленькой ключицы, милой ворчуньи, она всегда удержитъ за собою прежнее мсто въ его сердц.

Такова была сущность письма. Оно было написано съ такимъ благородствомъ и безпристрастіемъ, какъ будто мистеръ Джерндайсъ былъ въ самомъ дл мой опекунъ, взявшійся передать своей воспитанниц предложеніе своего друга и обязанный безкорыстно обсудить его во всхъ подробностяхъ.

Но онъ ни словомъ не намекалъ на то, что давно уже думалъ объ этомъ предложеніи, но не длалъ его раньше, когда я была красива,— что продолжалъ любить меня по прежнему, несмотря на то, что мое лицо обезображено и не представляетъ ни для кого привлекательности.

Онъ не намекалъ, что открытіе тайны моего рожденія не поколебало его привязанности. Чмъ больше я нуждалась въ поддержк врнаго друга, тмъ больше я могла разсчитывать на него, его великодушіе перевсило и мое безобразіе, и мое позорное наслдство. На это онъ не намекалъ.

Но я знала это. Его предложеніе было внцомъ тхъ неисчислимыхъ благодяній, которыми я была осыпана, и я знала, что мн длать. Посвятивъ свою жизнь его счастью, я все еще недостаточно отблагодарю его.

И однакожъ, прочитавъ письмо, я заплакала, не только отъ избытка сердца, не только отъ неожиданности перспективы, которая открывалась передо мной, — потому что все-таки это была неожиданность, хотя я и предчувствовала содержаніе письма, нтъ, я плакала такъ, какъ-будто утратила что-то дорогое, чего не умла назвать, о чемъ не имла яснаго представленія. Я была очень счастлива, благодарна, полна радостныхъ упованій, но все-таки я плакала.

Я подошла къ своему старому зеркалу: глаза у меня были красные и распухшіе.

‘Неужели это ты, Эсфирь?’ упрекнула я себя и чуть было опять не заплакала, но удержалась.

‘Ну, теперь ты станешь опять похожа на ту, какою была, когда твои глаза утшили тебя въ потер красоты’, сказала я, принимаясь распускать волосы. ‘Когда ты будешь хозяйкой Холоднаго дома, ты должна быть весела, какъ птичка. И отчего теб не быть веселой? Начни же теперь’.

Распустивъ волосы, я опять подошла къ зеркалу уже совсмъ спокойная, изрдка только подступали рыданія оттого, что я не могла сразу успокоиться, но больше я уже не плакала.

‘Теперь, Эсфирь, ты счастлива на всю жизнь: счастлива потому, что окружена дорогими лицами, счастлива потому, что остаешься въ миломъ старомъ дом, счастлива потому, что имешь возможность длать добро, счастлива потому, что обладаешь незаслуженной любовью лучшаго изъ людей’!

‘Что бы я почувствовала, что было бы со мною, еслибъ опекунъ женился на другой?’ подумала я, ‘тогда бы дйствительно мое положеніе измнилось’. И мн такъ живо представилось, какою печальной стала бы тогда моя жизнь, что я схватила свои ключи и поцловала ихъ, прежде чмъ уложить въ корзиночку.

Причесываясь на ночь передъ зеркаломъ, я размышляла о томъ, какъ часто я повторяла себ прежде, что мое безобразіе и обстоятельства моего рожденія могутъ побудить меня лишь къ тому, чтобы быть дятельной, полезной, терпливой, служить другимъ, не помышляя о себ. И я сказала себ: ‘Какъ теб не стыдно, Эсфирь! Нашла время унывать и плакать! Для твоихъ слезъ не можетъ служить оправданіемъ новость и неожиданность этого предложенія, если ты сама не думала быть когда нибудь хозяйкой Холоднаго дома, то другіе думали за тебя. Помнишь, какъ еще тогда, когда не было этихъ рябинъ, мистрисъ Вудкортъ предсказала теб это…’

Должно быть произнесенное имя напомнило мн ихъ… высохшіе остатки цвтовъ… Теперь ихъ лучше уничтожить, эти засохшіе цвты, хотя они всего лишь воспоминаніе о невозвратномъ прошломъ, да, лучше ихъ уничтожить.

Книга, въ которой они лежали, была въ сосдней комнат, нашей общей гостиной, примыкавшей къ комнат Ады. Я пошла туда со свчой, достала цвты и, увидавъ въ открытую дверь мою милочку спящей, прокралась и тихонько поцловала ее. Что за непростительная слабость,— слеза скатилась изъ моихъ глазъ на ея прелестное личико,— о чемъ мн было плакать!

А когда я приложила увядшіе, блдные цвты къ ея губамъ,— разв это не было еще боле непростительной слабостью! Я думала о любви къ Ричарду, хотя что же тутъ было общаго съ этими цвтами? Я вернулась въ комнату, поднесла ихъ свч, и черезъ мгновеніе они обратились въ пепелъ.

Когда на другое утро я сошла къ завтраку, то нашла опекуна такимъ же, какъ всегда: тотъ же открытый, прямодушный взглядъ, та же простота въ каждомъ движеніи! я тоже держалась, какъ всегда, или по крайней мр такъ мн казалось. Впродолженіи дня нсколько разъ случалось, что мы оставались вдвоемъ, и я думала, вотъ онъ сейчасъ заговоритъ о письм. Но онъ молчалъ.

Такъ было и на слдующій день, такъ прошла почти недля, я все ждала, чтх’ онъ спроситъ о письм, но онъ не спрашивалъ. Можетъ быть онъ ждетъ отвтнаго письма, съ безпокойствомъ думала я, и не разъ, запершись вечеромъ у себя, пыталась писать, но меня не удовлетворяло то, что выходило изъ подъ моего пера. ‘Подожду еще день’,— говорила я себ каждый вечеръ, и прождала еще семь дней, а онъ все не заговаривалъ.

Наконецъ какъ то разъ мы втроемъ собирались идти гулять,— мистеръ Скимполь уже ухалъ отъ насъ, я сошла внизъ прежде Ады. Опекунъ былъ въ гостиной и смотрлъ въ окно, услышавъ мои шаги, онъ обернулся и сказалъ, улыбаясь:— Ахъ, это ты, старушка!— и опять повернулся къ окну.

Я ршила поговорить съ нимъ теперь — я нарочно поторопилась одться и прійти сюда.

— Опекунъ, сказала я немного дрожащимъ голосомъ, — когда вы хотите получить отвтъ на письмо, за которымъ приходила Чарли?

— Когда онъ будетъ готовъ, дорогая Эсфирь.

— Онъ уже готовъ.

— Его принесетъ Чарли? спросилъ онъ шутливо.

— Нтъ, опекунъ, я сама принесла.

И обвивъ руками его шею, я поцловала его. Онъ спросилъ:

— Это — хозяйка Холоднаго дома?

Я сказала:— Да.

Но наши отношенія ни въ чемъ не измнились, когда пришла Ада, мы отправились гулять и я ничего не сказала даже ей.

ГЛАВА XIV.
Залогъ.

Однажды утромъ, кончивъ возню по хозяйству, я нагуливалась по саду вдвоемъ съ Адой, случайно обернувшись къ дому, я замтила входящую въ дверь длинную, худую фигуру, въ которой признала мистера Вольса. Ада только что говорила мн о своихъ надеждахъ на то, что Ричардъ охладетъ къ процессу именно оттого, что такъ ревностно за него взялся, поэтому, чтобъ не огорчать ее, я ничего не сказала о виднной мною фигур.

Вскор въ саду появилась Чарли, продираясь сквозь кусты и перепрыгивая черезъ грядки, она кричала!

— Миссъ, извольте идти, васъ зоветъ мистеръ Джерндайсъ.

У Чарли была одна особенность: если ей давали порученіе, она вмняла себ въ обязанность какъ можно скоре передать его тому, до кого оно касалось, поэтому и теперь она стала кричать, чтобъ я ‘изволила идти’, когда я еще не могла ее услышать, и накричалась до хрипоты.

Я сказала Ад, что сейчасъ вернусь, и пошла за Чарли. По дорог я спросила ее, нтъ-ли кого-нибудь у мистера Джерндайса. Чарли,— грамматика которой, должна признаться къ своему стыду, длала мало чести моему педагогическому таланту, отвчала:

— Есть, миссъ, джентльменъ, что еще былъ въ деревн у мистера Ричарда.

Трудно найти двухъ людей, представляющихъ такой полный контрастъ, какъ мой опекунъ и мистеръ Вольсъ, — подумала я, увидвъ ихъ сидящими за столомъ другъ противъ друга. Одинъ — душа на распашку, другой — сама скрытность, одинъ — плотный, широкоплечій, другой сутоловатый, тощій, у одного звучный громкій голосъ, другой, когда говоритъ, похожъ на безгласную рыбу, развающую пасть.

— Кажется ты знаешь мистера Вольса, дорогая Эсфирь, сказалъ опекунъ (и не особенно любезно должна сознаться).

Мистеръ Вольсъ приподнялся и опять слъ, онъ былъ совершенно такимъ же, какимъ я видла его рядомъ съ Ричардомъ въ гиг: застегнутъ на вс пуговицы, облеченъ въ черныя перчатки, съ тою разницей, что теперь, за отсутствіемъ Ричарда, взоръ его былъ устремленъ въ пространство.

Опекунъ продолжалъ, глядя на эту черную фигуру такъ, какъ будто это была какая-нибудь зловщая птица:

— Мистеръ Вольсъ принесъ дурныя всти о нашемъ несчастномъ Рик.

Онъ сдлалъ замтное, удареніе на слов ‘несчастный’, какъ бы желая показать, что мистеръ Вольсъ отчасти виноватъ въ несчастіяхъ Ричарда.

Я сла между ними. Мистеръ Вольсъ сохранялъ полнйшую неподвижность, только тихонько ковырялъ своей черной лапой одинъ изъ красныхъ прыщиковъ на своемъ желтомъ лиц.

— Такъ какъ вы съ Рикомъ большіе друзья, то я хотлъ знать твое мнніе. Будьте добры, мистеръ Вольсъ, разскажите ей.

— Я уже имлъ честь докладывать мистеру Джерндайсу, миссъ Соммерсонъ, что мн, какъ юридическому совтнику мистера Карстона, извстны стсненныя обстоятельства, въ которыхъ онъ находится въ настоящее время. Его положеніе затруднительно вслдствіе свойства выданныхъ имъ долговыхъ обязательствъ, которыя подлежатъ безотлагательной уплат, должная имъ сумма не особенно велика, но при его денежныхъ средствахъ ему трудно собрать и уплатить даже таковую. Я много разъ отклонялъ грозившую ему бду, но всему есть границы, и теперь мы ихъ перешли. Чтобъ избавить мистера Карстона отъ непріятностей, я часто расплачивался изъ собственнаго кармана, но мн необходимо вернуть выданныя много деньги,— я далеко не капиталистъ, служу единственной опорой престарлаго родителя въ Таунтонской долин и кром того стараюсь обезпечить будущность трехъ любимыхъ дочерей. Положеніе мистера Карстона таково, что я опасаюсь, не будетъ ли онъ вынужденъ продать свой патентъ, во всякомъ случа я счелъ необходимымъ довести объ этомъ до свднія его родныхъ.

Наступило молчаніе, если можно такъ выразиться, потому что, когда говорилъ мистеръ Вольсъ, его глухой голосъ почти не нарушалъ безмолвія.

Мистеръ Вольсъ, смотрвшій во время своей рчи на меня, теперь опять вперилъ взоръ въ пространство.

— Подумай, что будетъ съ бднымъ малымъ, когда онъ лишится послдняго ресурса? сказалъ опекунъ.— А что я могу подлать! Ты знаешь его, Эсфирь, онъ теперь ни за что въ мір не приметъ помощи отъ меня. Предложить помощь или даже намекнуть ему объ этомъ, только раздражить его еще больше.

Мистеръ Вольсъ снова обратился ко мн:

— Замчаніе мистера Джерндайса совершенно справедливо, это вопросъ трудный. Я ршительно не вижу, какъ выйти изъ затрудненія, и не могу посовтовать, что длать.— Не съ этой цлью я и явился сюда. Цль моего посщенія — сообщить вамъ въ конфиденціальной бесд о положеніи длъ, чтобъ не было потомъ нареканій и упрековъ, что я не дйствовалъ открыто. Откровенность въ длахъ мой принципъ, я желаю оставить посл себя доброе имя. Если бы я принялъ въ соображеніе только свои интересы и заговорилъ бы о нихъ съ мистеромъ Карстовомъ, меня бы не было здсь, какъ вы и сами конечно знаете, ибо онъ бы этому воспротивился. Мое посщеніе не иметъ офиціальнаго характера, я явился въ качеств частнаго лица, заинтересованнаго въ этомъ дл только какъ членъ общества, какъ сынъ и какъ отецъ семейства, закончилъ мистеръ Вольсъ.

Намъ казалось, что мистеръ Вольсъ говоритъ правду, указывая на то, что его побуждало сообщить намъ о положеніи Ричарда лишь сознаніе лежащей на немъ отвтственности. Все, что я могла придумать, это похать въ Диль, гд тогда стоялъ полкъ Рачарда, повидаться съ нимъ и попытаться, насколько возможно, отвратить отъ него грозящую опасность. Я не стала совтоваться съ мистеромъ Вольсомъ, а шепотомъ сообщила свой планъ опекуну, пока мистеръ Вольсъ грлъ у камина свою худобу и траурныя перчатки.

Опекунъ боялся, что меня утомитъ эта поздка, но такъ какъ боле основательныхъ возраженій у него не нашлось, то мн удалось получить его согласіе, и тогда уже мой проектъ былъ представленъ на разсмотрніе мистера Вольса.

— Сэръ, миссъ Соммерсонъ увидится съ мистеромъ Карстовомъ, сказалъ опекунъ.— Мы надемся, что его положеніе еще поправимо. Не позволите ли предложить вамъ чмъ-нибудь подкрпиться посл дороги?

— Весьма благодаренъ, мистеръ Джерндайсъ, сказалъ Вольсъ, простирая впередъ свою черную лапу, чтобъ помшать опекуну позвонить.— Весьма благодаренъ, но долженъ отказаться. У меня разстроенное пищевареніе и плохой аппетитъ: если я съмъ что-нибудь сытное въ эту пору дня, не знаю, какія могутъ быть послдствія. Теперь, когда я откровенно передалъ вамъ все, позвольте попросить у васъ разршенія распроститься.

— Ахъ, когда-то и вамъ и намъ удастся распроститься съ этимъ процессомъ, который привелъ васъ сюда! сказалъ опекунъ съ горечью.

Мистеръ Вольсъ склонилъ голову на бокъ, онъ стоялъ у камина и черная краска, которая пропитывала его насквозь, теперь испарялась, распространяя далеко не пріятное благоуханіе.

— Мы скромные труженики, честолюбіе которыхъ заключается лишь въ томъ, чтобъ составить себ репутацію солидности, мы только и можемъ, что налегать изо всхъ силъ на колесо юридической машины, и мы это длаемъ, сэръ, по крайней мр я это длаю и, не желая дурно думать о своихъ собратахъ по профессіи, полагаю, что и они длаютъ то же. Миссъ, надюсь вы не забудете что не слдуетъ упоминать моего имени при вашемъ свиданіи съ мистеромъ Карстовомъ?

Я общала не забыть.

— Весьма обяжете, имю честь кланяться. Мистеръ Джерндайсъ, имю честь кланяться, сэръ.

Мистеръ Вольсъ дотронулся до моихъ пальцевъ черной перчаткой (мн почти не врилось, что она облекаетъ живое тло), потомъ прикоснулся къ рук опекуна, и длинная тощая фигура исчезла. Мн представилось, какъ въ этотъ солнечный день онъ детъ отъ насъ въ Лондонъ на верху омнибуса и по пути замораживаетъ даже зерна въ ндрахъ земли.

Нельзя было не разсказать Ад, куда я ду и зачмъ, она очень встревожилась и огорчилась, но въ ея преданномъ сердечк не нашлось для Ричарда никакихъ иныхъ словъ, кром сожалній и оправданій. Побуждаемая любовью, — бдная двушка не переставала его любить!— она написала ему длинное письмо, которое и вручила мн.

Чарли должна была сопровождать меня въ эту поздку, хотя это было совершенно излишнимъ и я охотно оставила бы ее дома. Добравшись до Лондона, мы заняли два мста въ почтовой карет и, выхавъ въ тотъ часъ, когда обыкновенно ложились спать, покатили къ морю въ сторону Кента.

Намъ пришлось хать всю ночь, но такъ какъ мы вдвоемъ занимали цлую карету, то расположились довольно удобно. Я испытывала то, что, вроятно, испытывали бы многіе на моемъ мст: переходила отъ надежды къ унынію: то мн казалось, что изъ моей поздки выйдетъ толкъ, что съ моей стороны это самый разумный поступокъ, какой я могла сдлать, то являлись сомннія, и я начинала дивиться себ самой, какъ я могла ожидать отъ нея какихъ-нибудь полезныхъ результатовъ. Какимъ-то я найду Ричарда, что скажу ему, что онъ скажетъ мн — эти вопросы занимали меня всю ночь и я ршала ихъ то такъ, то иначе, смотря по настроенію духа, а колеса всю ночь выстукивали все тотъ же припвъ, заставлявшій меня почему-то вспоминать о письм опекуна.

Наконецъ мы въхали въ узкія улицы Диля, очень печальныя въ это сырое, туманное утро.

Я никогда не видла ничего уныле этой длинной плоской набережной съ немногими безпорядочно разбросанными деревянными и каменными домами, загроможденной навсами, мачтами со снастями и блоками, кабестанами, лодками, и этихъ песчаныхъ пустырей, заросшихъ травою и водорослями. Море тяжело волновалось подъ густой пеленой сдого тумана, не видно было ни одной живой души, кром работающихъ спозаранку канатчиковъ, съ головы до ногъ обмотанные паклей, они имли такой видъ, точно жизнь имъ совсмъ опротивла и они ршились скрутить себя въ веревку.

Но когда мы очутились въ теплой комнат прекрасной гостинницы и, умывшись и переодвшись, услись за ранній завтракъ (такъ какъ ложиться спать было уже поздно) въ маленькой комнатк, напоминавшей корабельную каюту и потому несказанно восхищавшей Чарли, тогда Диль показался намъ веселе. Туманъ раздвинулся, точно занавсъ, и показалось безчисленное множество кораблей, о близости которыхъ мы раньше и не подозрвали, по помню ужъ, сколько кораблей, по словамъ слуги, стояло тогда въ гавани, — нкоторые были огромныхъ размровъ, особенно одинъ корабль Индійской компаніи, только что пришедшій.

Когда солнце прорвалось сквозь облака, посеребрило мстами темную, поверхность моря и прихотливо освтило эти корабли, когда на нихъ закипла жизнь и движеніе, когда вокругъ нихъ суетливо засновали лодки,— все вмст представило очень красивую картину.

Насъ особенно интересовалъ окруженный множествомъ лодокъ огромный великанъ, пришедшій сегодня въ ночь изъ Индіи, мы думали о томъ, какъ счастливы т, кто на немъ вернулся на родину. Чарли засыпала меня вопросами о путешествіяхъ, о жаркой Индіи съ ея тиграми и змями, такъ какъ эти вещи интересовали ее и удерживались въ ея памяти лучше, чмъ грамматика, то я поспшила удовлетворить ея любопытству. Я разсказала ей, что бываютъ кораблекрушенія и случается, что путешественниковъ выбрасываетъ на необитаемыя скалы, что находчивость и мужество одного спасаютъ иногда всхъ, и на вопросъ Чарли, какъ это можетъ случиться, я разсказала ей все, что нкогда узнала изъ газетной статьи.

Я хотла послать Ричарду записку съ увдомленіемъ о своемъ прізд, по потомъ подумала, что лучше явиться безъ предупрежденій. Я не знала наврное, удастся ли мн до него добраться, такъ какъ онъ жилъ въ казармахъ, на всякій случай мы отправились на рекогносцировку. Заглянувъ въ казарменный дворъ, пустынный въ этотъ утренній часъ, я увидла у входа въ караульню сержанта и освдомилась у него, гд живетъ мистеръ Карстовъ, онъ далъ мн проводника, который повелъ насъ по какимъ-то истертымъ лстницамъ и наконецъ постучался у одной двери.

— Что надо? раздался изнутри голосъ Ричарда.

Оставивъ Чарли въ коридор, я подошла къ полуоткрытой двери и сказала:

— Можно войти, Ричардъ? Это я, ворчунья.

На полу комнаты были разбросаны въ страшномъ безпорядк чемоданы, платья, футляры, книги сапоги, щетки, самъ Ричардъ въ статскомъ плать писалъ у стола нечесаный, полуодтый, его дикій видъ вполн гармонировалъ со всей окружающей обстановкой.

Все это я разсмотрла уже потомъ. Придя въ себя посл перваго изумленія, Ричардъ радостно меня обнялъ, усадилъ и осыпалъ самыми искренними привтствіями. Милый Ричардъ! со мной онъ былъ всегда тотъ же. До самаго конца онъ встрчалъ меня съ прежней веселой лаской, всегда напоминавшей мн его раннюю счастлувую юность.

— Силы небесныя, старушка! Какимъ втромъ васъ занесло? Вотъ не ожидалъ! Что-нибудь случилось! Ада здорова?

— Совершенно здорова, хорошетъ съ каждымъ днемъ.

— Ахъ, бдная Ада! проговорилъ онъ.— Я тольчо что писалъ вамъ, Эсфирь.

Какой измученный растерянный видъ былъ у этого красиваго цвтущаго юноши, когда, безпомощно откинувшись назадъ, онъ комкалъ въ рук мелко исписанный листъ бумаги.

— Вы трудились надъ этимъ длиннымъ письмомъ за тмъ, чтобъ я его даже не прочла?

— Ахъ, дорогая, отвчалъ онъ съ безнадежнымъ жестомъ,— разв ужъ одинъ видъ этой комнаты не говоритъ вамъ о томъ, что здсь все кончено.

Я стала убждать его не падать духомъ и сказала, что, узнавъ случайно о его затруднительномъ положеніи, пріхала, чтобъ вмст съ нимъ пообдумать, какъ лучше поступить.

— Это похоже на васъ, Эсфирь, только тутъ вы ничмъ не поможете,— это ужъ не похоже на васъ, сказалъ онъ съ печальной улыбкой.— Я вышелъ въ отставку и сегодня узжаю, вс затрудненія уладились продажей моего патента. Ну, что прошло, то быльемъ поросло. И служба по-боку, туда же, за остальнымъ! Теперь, перебравъ вс свтскія профессіи, мн остается только поступить въ духовное званіе.

— Ричардъ, неужели ничего нельзя поправить? попыталась я возразить.

— Нельзя, Эсфирь. Я такъ близокъ къ позору, что мое начальство очень охотно обойдется безъ меня. И они правы,— помимо долговъ, и кредиторовъ и тому подобныхъ прелестей, я самъ по себ не гожусь для этой службы. У меня только одно на ум,— то, чему я отдался всмъ сердцемъ и душой. Еслибы этотъ мыльный пузырь не лопнулъ теперь, разв я могъ остаться въ полку? продолжалъ онъ, съ ожесточеніемъ разрывая свое письмо на мелкія части.— Мн пришлось бы ухать, а разв я могу ухать! Какъ могу я ухать, когда по опыту знаю, что нельзя довряться даже Вольсу, если не стоишь надъ нимъ!

Должно быть, по моему лицу онъ угадалъ, что я хочу сказать, потому что, взявъ мою руку, которая лежала у него на плеч, закрылъ ею мой ротъ.

— Нтъ, госпожа ворчунья, запрещаю! Нельзя касаться двухъ предметовъ: первый — Джонъ Джерндайсъ, второй — вы сами знаете. Зовите это безуміемъ, но я не могу отъ него излечиться, ничто мн не поможетъ. Но это вовсе не безуміе, а единственная цль въ жизни, которая мн остается. Жаль, что и прежде я далъ себя убдить свернуть съ этой дорога. Бросить ее, потративъ столько времени, переживъ столько тревогъ и мученій,— умно, очень умно! Нкоторые люди очень бы этого желали, но я никогда не доставлю имъ этого удовольствія.

При томъ настроеніи, въ которомъ онъ находился, я сочла за лучшее не противорчить ему, чтобъ не раздражить его еще больше, я достала письмо Ады и вложила ему въ руку.

— Я долженъ прочесть его теперь? спросилъ онъ.

Я кивнула головой, онъ положилъ письмо на столъ, подперъ голову рукою и началъ читать. Прочтя нсколько строкъ, онъ опустилъ голову на, об руки, чтобъ спрятать отъ меня свое лицо, потомъ всталъ, подошелъ съ письмомъ къ окну, какъ будто у стола было плохо видно, и продолжалъ читать тамъ, повернувшись ко мн спиною. Сложивъ письмо, онъ еще нсколько минутъ простоялъ у окна, и когда наконецъ вернулся на прежнее мсто, я замтила слезы въ его глазахъ.

— Вамъ, конечно, извстно, о чемъ она пишетъ? спросилъ онъ меня разстроганнымъ голосомъ и поцловалъ письмо.

— Да, Ричардъ.

— Предлагаетъ мн свое маленькое состояніе, которое скоро получитъ въ свое распоряженіе, ровно столько, сколько я уже истратилъ, продолжалъ онъ, постукивая ногой объ полъ,— проситъ меня взять его, расплатиться съ долгами и остаться на служб.

— Ваше спокойствіе для нея дороже всего. Да, Ричардъ, у нея благородное сердце.

— Ахъ, я хотлъ бы умереть!

Онъ опять подошелъ къ окну и склонилъ голову на руку, мн тяжело было видть его такимъ, но я не прерывала молчанія, надясь, что горе сдлаетъ его боле уступчивымъ, по своей неопытности я никакъ не ожидала, что его волненіе разразится взрывомъ негодованія.

— И такое-то сердце старается отнять у меня Джонъ Джерндайсъ! И безцнная двушка длаетъ мн свое великодушное предложеніе изъ дома этого самаго Джона Джерндайса и съ его великодушнаго соизволенія и поощренія! Новая попытка подкупить меня!

— Ричардъ, стыдитесь! воскликнула я подымаясь съ мста.— Я не хочу слышать отъ васъ такихъ недостойныхъ клеветъ!

Въ первый разъ въ жизни я разсердилась на него. Но когда я увидла его измученное лицо и эти жалкіе, умоляющіе глава, мой гнвъ мгновенно растаялъ и, положивъ руку ему на плечо, я сказала:

— Пожалуйста, Ричардъ, не говорите со мной этимъ тономъ

Ричардъ объявилъ, что онъ кругомъ виноватъ, и усердно просилъ у меня прощенія. Я принудила себя ему улыбнуться, но не могла сразу успокоиться посл своей спышки и вся дрожала. Ричардъ слъ около меня и возобновилъ прежній разговоръ.

— Припять это предложеніе,— пожалуйста, простите меня, Эсфирь, я очень сожалю, что разсердилъ васъ,— принять предложеніе моей безцнной кузины, само собою разумется, невозможно. Да и помимо того, я могу показать вамъ бумаги, которыя васъ убдятъ, что все кончено — я навсегда разпростился съ краснымъ мундиромъ. Но среди всхъ моихъ огорченій и тревогъ меня все-таки утшаетъ мысль, что я охраняю интересы Ады, занимаясь преслдованіемъ своихъ. Вольсъ, приводя въ дйствіе машину, работаетъ благодареніе Богу, столько же для Ады, сколько и для меня.

Надежда освтила его лицо, но меня это только еще больше огорчило.

Ричардъ продолжалъ въ какомъ-то экстаз:

— Нтъ, нтъ, еслибы даже мн принадлежало маленькое состояніе Ады, я не употребилъ бы ни одного фартинга на то, чтобъ остаться на служб, для которой я не созданъ, которая мн надола и нисколько меня не интересуетъ. Я употребилъ бы его туда, гд ставка крупне, гд Ада могла бы выиграть больше. Не тревожьтесь обо мн! У меня на ум только одно — наше дло, я буду работать надъ нимъ, вмст съ Вольсомъ. Совсмъ безъ средствъ я не останусь: продавъ патентъ, я буду въ состояніи развязаться съ ростовщиками, которые теперь хотятъ получить все сполна, тогда же, какъ говоритъ Вольсъ, я могу войти съ ними въ сдлку и въ мою пользу очистится кое-что. Но довольно объ этомъ. Вы должны передать отъ меня письмо Ад, дорогая Эсфирь, и уврить ее и себя, что не все погибло и я еще не разоренъ.

Не стану пересказывать того, что я говорила, ибо это мало интересно, всякій догадается, что въ моихъ словахъ не могло быть ничего особенно умнаго. Могу только сказать, что они шли прямо отъ сердца, онъ слушалъ меня терпливо и видимо былъ разтроганъ. Я видла, что теперь безполезно касаться тхъ двухъ предметовъ, о которыхъ онъ запретилъ мн говорить, я убдилась въ справедливости замчанія опекуна, что мы только вредимъ Ричарду, пытаясь переубдить его, и лучше, предоставить его самому себ.

Поэтому я ограничилась тмъ, что попросила у него доказательствъ, которыми онъ общалъ убдить меня, что дйствительно все кончено (я все еще думала, что ему только такъ кажется). Онъ немедленно показалъ мн бумаги, изъ которыхъ было ясно, что онъ вышелъ въ отставку, изъ его словъ я пришла къ заключенію, что у мистера Вольса есть копіи этихъ бумагъ и что Ричардъ не сдлалъ ни одного шага безъ совта своего стряпчаго.

И такъ, какіе же результаты моей поздки въ Диль? Я удостоврилась въ участіи мистера Вольса, передала письмо Ады, а теперь довезу Ричарда до Лондона. Какъ ни грустно это было, но приходилось признать, что больше я ничего не могу сдлать. Я ршила вернуться въ гостинницу и дожидаться тамъ, пока Ричардъ соберется въ дорогу, онъ набросилъ плащъ и проводилъ меня до воротъ.

Мы съ Чарли пошли по набережной. Въ одномъ мст толпа народа окружала нсколькихъ флотскихъ офицеровъ, которые высаживались съ шлюпки на берегъ. По тому интересу, съ которымъ къ нимъ относились, я подумала, что они, должно быть, съ индійскаго корабля, и мы съ Чарли остановились, чтобъ взглянуть на нихъ. Они шли медленно, добродушно разговаривая съ окружавшей толпой и переговариваясь между собою, взгляды, которые они бросали вокругъ, показывали, какъ ихъ радуетъ возвращеніе на родппу.

— Чарли, Чарли, пойдемъ скорй!

И я такъ быстро пошла впередъ, что моя служаночка едва могла за мною поспвать. Я перевела духъ не раньше, какъ очутившись въ нашей комнатк-каютк, и тогда только могла поразмыслить, стоило ли мн бжать. Въ одномъ изъ загорлыхъ лицъ я узнала Аллана Вудкорта и испугалась, что и онъ меня узнаетъ и увидитъ мое обезображенное лицо. Я не приготовилась еще къ этой встрч и мужество оставило меня.

‘Этого не должно быть, сказала я себ,— это лишено всякаго смысла. Съ чего теб приходить въ такое отчаяніе, ты не хуже и не лучше, чмъ была въ послднее время. Гд же твоя ршимость, Эсфирь, призови ее, призови!’

Я вся дрожала, металась по комнат и долго не могла успокоиться, наконецъ, къ моей радости, я овладла собой.

Офицеры вошли въ гостинницу, я слышала, какъ они болтали, подымаясь по лстниц, и среди другихъ голосовъ узнала голосъ мистера Вудкорта.

Для меня было большимъ облегченіемъ ухать домой такъ, чтобъ онъ не подозрвалъ о моемъ присутствіи, но я ршилась сдлать иначе.

‘Нтъ, моя милая, нтъ, нтъ и нтъ!’

Я подняла наполовину вуаль, т. е., врне сказать опустила на половину, хотя это, впрочемъ не важно, и послала ему свою карточку, написавъ на ней, что случайно нахожусь здсь съ мистеромъ Карстовомъ.

Мистеръ Вудкортъ сейчасъ же пришелъ. Я сказала ему, что очень рада одной изъ первыхъ поздравить его съ прибытіемъ въ Англію. Я видла, какъ онъ опечалился, взглянувъ на меня: онъ жаллъ меня.

— Вы потерпли кораблекрушеніе и чуть не погибли съ тхъ поръ, какъ покинули родину, мистеръ Вудкортъ, но едва ли можно назвать несчастіемъ случай, который далъ вамъ возможность принести столько добра и показать столько мужества. Мы съ горячимъ интересомъ прочли о вашихъ подвигахъ, первая разсказала мн о нихъ ваша прежняя паціентка, миссъ Флайтъ, когда я стала выздоравливать посл тяжелой болзни.

— Ахъ, маленькая миссъ Флайтъ! Что она? Живетъ по прежнему?

— Но прежнему.

Теперь я настолько успокоилась, что сняла вуаль.

— Она сохранила къ вамъ глубокую благодарность, мистеръ Вудкортъ. У поя любящее сердце, я это знаю по опыту.

— Да?.. Вы такъ думаете? Я… я очень этому радъ.

Онъ едва могъ говорить отъ жалости.

— Да. Я была глубоко тронута ея участіемъ и привязанностью ко мн въ то время, о которомъ только-что говорила.

— Мн очень грустно слышать, что вы были больны.

— Я была очень больна.

— Вы совсмъ оправились?

— Ко мн вернулись и прежнее здоровье, и прежняя веселость, мн легко было поправиться: моя жизнь у добраго опекуна такъ счастлива, что мн не остается желать ничего лучшаго.

Я видла, что онъ такъ жалетъ меня, какъ, пожалуй, и я сама не жалла. Я видла, что мн приходится его успокоивать, и это придало мн новое мужество. Я заговорила о его путешествіи, о его возвращеніи на родину, разспрашивала о томъ, какъ онъ намренъ теперь устроиться, вернется ли опять въ Индію.

Онъ сказалъ, что едва ли вернется, такъ какъ тамъ счастье ему такъ же мало благопріятствовало, какъ и здсь: онъ ухалъ простымъ корабельнымъ врачемъ и такимъ же вернулся. Наша бесда продолжалась въ томъ же дух, я съ радостью стала замчать, что мн удалось смягчить, если можно такъ выразиться, потрясеніе, которое онъ испыталъ при вид меня. Явился Ричардъ,— онъ еще внизу узналъ, кто сидитъ у меня,— они встртились съ искреннимъ удовольствіемъ.

Посл первыхъ привтствій они заговорили о длахъ Ричарда, и хотя онъ былъ теперь въ добромъ и веселомъ настроеніи, такъ какъ обрадовался встрч съ мистеромъ Вудкортомъ, котораго очень любилъ, но мистеръ Вудкортъ сейчасъ же понялъ, что не все обстоитъ благополучно. Я замтила это по тому, какъ тревожно онъ вглядывался въ лицо Ричарда, какъ часто смотрлъ на меня, будто желая убдиться, извстно ли мн что-нибудь.

Ричардъ предлагалъ мистеру Вудкорту хать въ Лондонъ съ нами, но онъ не могъ, такъ какъ долженъ былъ пробыть на корабл еще нсколько дней. Онъ остался обдать съ нами, несмотря на то, что мы должны были обдать очень рано, и сталъ опять такимъ, какимъ былъ всегда, я тоже совсмъ успокоилась, когда увидла, что мн удалось разсять его грусть.

Но онъ былъ все-таки озабоченъ, его тревожилъ Ричардъ, и когда тотъ вышелъ присмотрть за укладкой вещей въ карету, онъ заговорилъ о немъ. Я не считала себя въ прав разсказывать всю исторію Ричарда, но сообщила въ нсколькихъ словахъ объ отчужденіи, возникшемъ между нимъ и мистеромъ Джерндайсомъ, и объ его увлеченіи злополучнымъ процессомъ.

Мистеръ Вудкортъ слушалъ съ большимъ интересомъ и ныразилъ искреннее сожалніе.

— Я замтила, какъ внимательно вы за нимъ наблюдали, сказала я.— Вы врно нашли въ немъ большую перемну?

— Да, онъ перемнился, сказалъ мистеръ Вудкортъ, грустно покачавъ головой.

Я почувствовала, какъ кровь прилила къ моимъ щекамъ, и отвернулась, но мн скоро удалось побдить свое волненіе.

— Не то, чтобъ онъ похудлъ или пополнлъ, моложе или старше, блдне или румяне, но въ его лиц появилось какое-то новое выраженіе. Такого взгляда я никогда не видывалъ у людей молодыхъ. Тугъ и тревога, и утомленіе жизнью… Это взглядъ еще не вполн созрвшаго отчаянія.

— Не болнъ ли онъ, какъ вы думаете?

— Нтъ. На видъ онъ крпкаго здоровья.

— Мы слишкомъ хорошо знаемъ, что на душ у него неспокойно, продолжала я.— Мистеръ Вудкортъ, вы подете въ Лондонъ?

— Завтра или посл завтра.

— Ричардъ очень нуждается въ друг, мистеръ Вудкортъ. Онъ всегда любилъ васъ. Пожалуйста, навщайте его, когда поселитесь въ Лондон, пожалуйста, поддержите его, подружитесь съ нимъ, если можете. Вы окажете ему этимъ огромную услугу, вы не можете себ представить, какъ и Ада, и мистеръ Джерндайсъ, и я будемъ вамъ благодарны!

— Миссъ Соммерсонъ, заговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ,— именемъ Бога общаю вамъ быть ему врнымъ другомъ. Принимаю его, какъ залогъ, какъ священный залогъ!

— Да благословить васъ Богъ!— И глаза мои наполнились слезами, этихъ слезъ я не стыдилась: вдь я плакала не о себ.— Ада любитъ его,— мы вс его любимъ,— но такъ, какъ она, никто не можетъ любить. Я передамъ ей то, что вы сказали. Благодарю васъ за все, да благословитъ васъ Богъ.

Только что мы успли обмняться этими словами, вошелъ Ричардъ и, взявъ меня подъ руку, повелъ усаживать въ карету. Не подозрвая ничего о нашемъ разговор, онъ сказалъ:

— Вудкортъ, пожалуйста не забывайте меня въ Лондон.

— Забыть васъ? Да у меня тамъ почти нтъ друзей кром васъ! Какъ васъ тамъ найти?

— Я еще самъ не знаю, гд пріищу себ квартиру, ока залъ Ричардъ посл нкотораго раздумья.— Справьтесь у Вольса въ Симондсъ Инн.

— Непремнно справлюсь.

Они крпко пожали другъ другу руки.

Когда я сидла уже въ карет, а Ричардъ оставался еще на улиц, мистеръ Вудкортъ дружески положилъ руку ему на плечо и взглянулъ на меня. Я поняла и знакомъ поблагодарила его.

Бросивъ на него послдній взглядъ, когда экипажъ тронулся съ мста, я замтила, съ какою грустью онъ смотрлъ на меня, и это меня обрадовало,— какъ мертвеца, который, вновь постивъ здшній міръ, нашелъ бы, что о немъ хранятъ нжное воспоминаніе, что его жалютъ и не совсмъ еще забыли.

ГЛАВА XV.
Держите!

Томъ-Отшельникъ окутанъ мракомъ, съ той минуты, какъ закатилось солнце, тьма сгущалась, прибывала, росла и постепенно охватило все до послдняго закоулка. Сначала кое-гд еще виднлись слабые огоньки, горвшіе въ зараженномъ воздух такъ тускло, какъ лампада жизни въ Том-Отшельник, и, какъ она, проливали дрожащій свтъ на разные ужасы. Но и эти огоньки потухли. Луна взглянула на Тома-Отшельника такимъ холоднымъ блднымъ окомъ, точно признала въ немъ достойнаго соперника своимъ мертвымъ пустынямъ, опустошеннымъ вулканическимъ огнемъ.

Но и луна скрылась. Самый мрачный изъ адскихъ кошмаровъ навалился на Тома-Отшельника и онъ заснулъ тяжелымъ сномъ.

Много великолпныхъ рчей говорилось о Том въ парламент и вн его, много запальчивыхъ диспутовъ велось о томъ, какъ вывести его на путь спасенія. Кому предоставить его исправленіе: констэблямъ, бидлямъ, англиканской или иной церкви, мірянамъ? Спасетъ ли его сила витійства, или колокольный звонъ, или смягченіе нравовъ? Предоставить ли ему смести вороха полемической мякины собственными средствами, или онъ долженъ быть обреченъ на уничтоженіе?

Изъ всего этого шума и гама выяснилось одно: существуетъ множество теорій, по которымъ Томъ можетъ или долженъ быть спасенъ такъ-то и такъ то, но ни одна изъ этихъ теорій еще не примнялась на практик. А пока свтлыя упованія медленно зрютъ, Томъ прежнимъ ршительнымъ шагомъ идетъ къ гибели. Но онъ мститъ за себя. Самъ вольный втеръ, во мрак этой ночи, служитъ ему гонцомъ. Каждая капля испорченной крови Тома-Отшельника распространяетъ заразу и несетъ смерть, она проникнетъ сегодня въ жилье какого-нибудь знатнаго рода, сольется съ высокопробной кровью, въ которой даже химическій анализъ не открылъ бы ни малйшей примси, и его свтлость не посметъ сказать ‘нтъ’ и отвергнуть унизительный союзъ. Каждый атомъ вонючей грязи Тома-Отшельника, каждый кубическій дюймъ зачумленнаго воздуха, которымъ онъ дышетъ, служатъ длу отмщенія. Онъ мстить за себя своей испорченностью, невжествомъ, развратомъ, порочностью, своими преступными дяніями, и его месть поражаетъ все общество снизу до верху, до самыхъ гордыхъ и высшихъ его представителей. По истин Томъ отмщенъ.

Когда Томъ-Отшельникъ отвратительне, — днемъ или ночью,— вопросъ спорный, но въ пользу дня можно привести тотъ доводъ, что никакое воображеніе не въ состояніи,представить Тома хуже, чмъ онъ есть въ дйствительности, и что, чмъ больше его видишь, тмъ ужасне онъ кажется.

Свтаетъ. Появляется солнце. Для достоинства націи несомннно было-бы лучше, чтобъ солнце никогда не всходило надъ британскими владніями, если между ними ему суждено озарять такія отвратительныя чудовища, какъ Томъ-Отшельникъ.

Въ этотъ ранній часъ на пустынной улиц показывается какой-то смуглый загорлый джентльменъ, очевидно предпочитающій прогуливаться, вмсто того, чтобъ томиться безсонницей. Дорогой онъ часто останавливается и съ любопытствомъ оглядывается вокругъ, но въ его темныхъ глазахъ замтно не одно только любопытство, а глубокое участіе и состраданіе: повидимому онъ видитъ нищету не впервые и уметъ понимать ее.

По сторонамъ грязной сточной канавы, образующей главную улицу Тома-Отшельника, стоятъ запертыя молчаливыя развалины, кром нихъ ничего больше не видно вокругъ, ни одного живого существа не попадается на встрчу смуглому джентльмену. Наконецъ онъ замчаетъ одинокую женскую фигуру, сидящую у входа въ одинъ изъ домовъ, и направляетъ свои шаги въ ту сторону. Подойдя къ женщин, онъ видитъ, что ея платье забрызгано грязью, покрыто пылью, ноги изранены, должно быть она пришла издалека. Она сидитъ на порог, облокотившись рукой о колно и положивъ голову на руку, въ такой поз,— точно кого-то ждетъ. Подл нея парусинный мшокъ, она вроятно дремлетъ, потому-что не обращаетъ никакого вниманія на шумъ приближающихся шаговъ.

Дорожка такъ узка, что когда Алланъ Вудкордъ подходитъ къ тому мсту, гд сидитъ женщина, онъ долженъ свернутъ въ сторону, чтобъ не задть ея. Заглянувъ ей въ лицо и увидавъ, что она смотритъ на него, онъ останавливается.

— Что съ вами?

— Ничего, сэръ.

— Вы не можете достучаться. Вамъ надо сюда войти?

— Мн сюда не надо, я жду, когда встанутъ въ другомъ дом. Я присла здсь на солнышк, чтобъ погрться, терпливо отвчаетъ женщина.

— Вы, кажется, устали, жаль, что вамъ приходится ждать на улиц.

— Благодарю васъ, сэръ. Это ничего.

Въ его манер замтна привычка разговаривать съ бдняками, онъ не впадаетъ ни въ покровительственный, ни въ снисходительный тонъ, не говоритъ слащавымъ языкомъ нравоучительныхъ дтскихъ книжекъ,— излюбленный пріемъ многихъ въ разговорахъ съ простымъ народомъ,— женщина чувствуетъ себя съ нимъ совершенно свободно и просто.

— Дайте-ка мн взглянуть, что это у васъ на лбу,— я докторъ, говоритъ онъ, наклоняясь къ ней.— Не пугайтесь, я не сдлаю вамъ больно.

Конечно, нжное прикосновеніе этой опытной руки не причинить боли, скоре облегчитъ страданіе. Женщина пробуетъ возразить, увряя, что это пустяки, по почувствовавъ прикосновеніе его пальцевъ къ раненому мсту, подымаетъ голову, чтобъ онъ могъ лучше разглядть рану.

— Сильно ушиблено, кожа глубоко разорвана. Должно быть очень болитъ?

— Немножко болитъ, сэръ, отвчаетъ женщина, слова дрожитъ на ея щек.

— Позвольте я попробую, нельзя ли вамъ помочь. Мой носовой платокъ не разбередитъ вашей раны.

— О, я уврена, сэръ.

Онъ вытираетъ запекшуюся кровь и осматриваетъ рану, потомъ осторожно сжимаетъ ея края, достаетъ изъ кармана футляръ съ медицинскими инструментами, накладываетъ повязку и, пока совершаетъ эту операцію, продолжаетъ разговаривать съ женщиной, улыбнувшись тому, что изъ улицы устроилъ хирургическую палату, онъ спрашиваетъ:

— Вашъ мужъ кирпичникъ?

— Какъ вы это узнали? говоритъ изумленная женщина.

— Я догадался потому, что на вашемъ плать и на мшк пристала глина, къ тому же мн извстно, что кирипчники часто ходятъ работать изъ одного мста въ другое, а также къ сожалнію и то, что они дурно обращаются съ женами.

Женщина быстро взглядываетъ на него, какъ будто хочетъ что-то возразить, но, почувствовавъ легкое прикосновеніе его руки и увидвъ его серьезное спокойное лицо, опять опускаетъ глаза.

— Гд вашъ мужъ? спрашиваетъ докторъ.

— Вчера съ нимъ случилась непріятность, сэръ, но сегодня онъ долженъ былъ зайти за мною, я его жду.

— Съ нимъ случится когда-нибудь непріятность и похуже, если онъ будетъ давать волю своимъ тяжелымъ кулакамъ. Но, какъ ни безчеловченъ его поступокъ, вы ему прощаете, и я не скажу боле ни слова, пожелаю только, чтобъ онъ былъ достоинъ вашего прощенія. У васъ нтъ дтей?

— Я зову одного ребенка своимъ, но это Лизинъ ребенокъ.

— Врно вашъ собственный умеръ? Бдный малютка!

Перевязка кончена, женщина встаетъ и благодарить, докторъ останавливаетъ ее добродушнымъ жестомъ и спрашиваетъ:

— Гд вы живете постоянно, далеко отсюда?

— Двадцать дв или двадцать три мили отсюда, въ С. Альбан, сэръ. Вы знаете С. Альбанъ? Вы вздрогнули, сэръ?

— Да, знаю. Въ свою очередь позвольте и мн задать вамъ вопросъ: есть у васъ деньги, чтобъ заплатить за квартиру?

— Есть, сэръ, и она показываетъ деньги.

Она принимается опять благодарить, онъ желаетъ ея добраго утра и уходить.

Томъ-Отшельникъ все еще объятъ сномъ и представляетъ безлюдную пустыню. Однако не совсмъ! Достигнувъ того мста, откуда замтилъ издали женщину, докторъ видитъ какую-то фигуру въ рубищ, которая крадется по улиц, прижимаясь къ грязнымъ стнамъ, повидимому безъ всякой надобности, и выставивъ впередъ руку. Это мальчикъ, подростокъ, исхудалый, съ лихорадочно блестящими глазами. Онъ такъ старается пройти незамченнымъ, что даже появленіе прилично одтаго незнакомца не заставляетъ его обернуться. Закрывшись рванымъ рукавомъ, онъ переходитъ на другую сторону улицы и, съежившись, безпокойно выставивъ руку впередъ, продолжаетъ идти, едва волоча ноги. Онъ одтъ въ какія-то ужасныя отрепья, невозможно сказать изъ какого матерьяла было когда-то платье, теперь его лохмотья цвтомъ и видомъ напоминаютъ пучекъ болотной, полусгнившей травы.

Алланъ Вудкортъ пріостанавливается, чтобъ взглянуть на оборвыша, и смутно припоминаетъ, что уже видлъ гд-то эту фигуру, онъ не можетъ вспомнить гд и когда, но она вызываетъ въ немъ какое-то воспоминаніе. Вроятно онъ видлъ этого мальчика въ какомъ-нибудь госпитал или пріют, странно только, почему онъ такъ хорошо его замтилъ.

Размышляя объ этомъ, мистеръ Вудкортъ приближается уже къ выходу изъ Тома-Отшельника, какъ вдругъ слышитъ за собою топотъ бгущихъ ногъ и, обернувшись, видитъ, что оборвышъ во всю мочь бжитъ по улиц, а за нимъ гонится жена кирпичника.

— Держите, держите его! кричитъ она задыхающимся голосомъ.

Алланъ бжитъ черезъ улицу, чтобъ преградить мальчику дорогу, но тотъ проворне его: онъ пригибается, ловко увертывается изъ его рукъ, бросается въ сторону и летитъ впередъ. Женщина продолжаетъ кричать: ‘Держите, держите!’ Думая, что мальчикъ ее обокралъ, Алланъ продолжаетъ погоню, онъ нсколько разъ настигаетъ мальчика и готовъ уже его схватить, но тотъ повторяетъ прежній маневръ — нагибается, увертывается и бросается въ сторону. Преслдователь могъ-бы въ этихъ случаяхъ сбить его съ ногъ, но онъ боится его ушибить, и трагикомическая погоня продолжается. Наконецъ выбившійся изъ силъ бглецъ бросается въ глухой переулокъ, здсь груда гнилыхъ досокъ преграждаетъ ему путь, онъ падаетъ и остается лежать на земл, тяжело дыша. Задыхающійся преслдователь останавливается подл, дожидаясь пока прибжитъ жена кирпичника.

— Ахъ, Джо, наконецъ-то ты мн попался! кричитъ она.

— Джо! повторяетъ Алланъ, внимательно вглядываясь въ оборвыша.— Такъ, наврное это онъ, я теперь вспомнилъ, какъ этого самаго парня допрашивалъ коронеръ.

— Да, я видлъ васъ на разслдованіи, хнычетъ Джо,— ну и что-же изъ того? Разв вы не можете оставить меня въ поко. Я ужъ и такъ несчастенъ, вамъ все мало. Чего вы отъ меня хотите? За мной то и дло гоняются то одинъ, то другой, я весь высохъ, сталъ кожа да кости. Разв я виноватъ, что попалъ на разслдованіе? Я ничего не сдлалъ. Онъ былъ очень добръ ко мн, очень добръ, онъ одинъ изъ всхъ разговаривалъ со мной на перекрестк. Разв за это? Я и самъ хотлъ-бы умереть. Не знаю отчего я до сихъ поръ еще не бросился внизъ головой въ воду, право не знаю!

Онъ говорятъ это прерывающимся голосомъ, по лицу его текутъ неподдльныя слезы. Лежа подъ заборомъ, въ этихъ лохмотьяхъ, онъ похожъ на огромный грибъ или на какой-то чудовищный наростъ, выросшій изъ грязи въ этомъ заброшенномъ углу. Сжалившись надъ нимъ, Алланъ спрашиваетъ у женщины.

— Что вамъ сдлалъ этотъ несчастный? Обокралъ васъ?

Она скоре съ удивленіемъ, чмъ съ гнвомъ смотритъ на распростертую фигуру и качаетъ головой.

— Обокралъ? Нтъ, о нтъ, сэръ. Онъ всегда былъ добръ ко мн, оттого-то я и удивилась…

Алланъ съ недоумніемъ смотритъ то на одного, то на другую, ожидая объясненія этой загадки.

— Пришелъ онъ ко мн, сэръ,— я про тебя говорю, Джо.— пришелъ онъ ко мн въ С. Альбанъ больной, я не смла оставить у себя его, а молодая леди — Богъ да благословитъ ее, голубушку,— сжалилась надъ нимъ и взяла къ себ.

Алланъ вздрагиваетъ и съ ужасомъ отступаетъ отъ лежащаго оборвыша.

— Истинная правда, сэръ, взяла это она его къ себ, устроила. удобно и покойно, а онъ, неблагодарная тварь, въ ту-же ночь убжалъ и съ тхъ поръ ничего про него не было слышно, точно со свту сгинулъ, пока вотъ наконецъ не попался теперь мн на глаза. А молодая лэди, такая хорошенькая, захватила отъ него болзнь и вся красота ея пропала, теперь ее узнать едва можно, разв только по ангельскому характеру, по нжному голоску и ласковому взгляду. Зналъ ты, объ этомъ, неблагодарный, что ты всему причиной? Зналъ ты, какъ заплатилъ за ея ангельскую доброту? спрашиваетъ женщина, приходя все въ большую ярость, заливаясь гнвными слезами.

Совершенно оглушенный тмъ, что онъ услышалъ, мальчикъ въ замшательств размазываетъ рукою грязь по лицу п. уставившись въ землю, дрожитъ съ головы до ногъ, такъ что трясется вся груда досокъ, къ которой онъ прислонился.

Алланъ простымъ, по выразительнымъ жестомъ останавливаетъ женщину.

— Ричардъ говорилъ мн, бормочетъ онъ,— да, я о немъ слышалъ. Погодите минутку… Я съ нимъ поговорю.

Онъ отходить въ сторону и нсколько минутъ стоитъ неподвижно, разсянно глядя передъ собой, когда онъ возвращается, его лицо спокойно, но женщина къ своему изумленію замчаетъ теперь, что онъ какъ будто борется съ невольнымъ отвращеніемъ къ мальчику.

— Ты слышалъ, что она говорить? Встань!

Мальчикъ, весь дрожа, медленно становится на ноги и принимаетъ позу, которую обыкновенно принимаютъ ему подобные, находясь въ затруднительномъ положеніи,— высоко приподнимаетъ плечи, прислоняется бокомъ къ груд досокъ и украдкой почесываетъ правой рукой лвую, а лвой ногой треть правую.

— Ты слышалъ, что она говоритъ? Она говоритъ правду, я это знаю. Съ тхъ поръ ты жилъ здсь?

— Провались я на этомъ мст, если до сегодняшняго дня хоть разъ приходилъ сюда.

— А зачмъ теперь пришелъ?

Джо озирается, какъ загнанный зврь, потомъ смотритъ на ноги спрашивающаго и наконецъ отвчаетъ:

— Я ничего не знаю, ничего не умю, ничего не могу заработать. Мн нечего сть, я боленъ. Я подумалъ: пойду я въ Томъ-Отшельникъ, пока еще никто не вставалъ, спрячусь гд нибудь въ развалинахъ, а когда стемнетъ, пойду попрошу деньжонокъ у мистера Снегсби. Онъ не откажетъ, онъ всегда даетъ сколько нибудь, не то что мистрисъ Снегсби — она то всегда меня прогоняетъ, да и вс меня гоняютъ.

— Откуда ты теперь явился?

Джо опять озирается, опять упирается взглядомъ въ колни допрашивающаго и въ заключеніе отворачивается съ такимъ видомъ, какъ будто ршился хранить молчаніе.

— Слышишь, я спрашиваю, откуда ты явился?

— Шатался далеко, отсюда не видать.

Алланъ длаетъ надъ собой огромное усиліе, и побдивъ свое отвращеніе, подходитъ ближе и съ участіемъ склоняется надъ нимъ.

— Скажи мн, отчего ты оставилъ тотъ домъ, куда, на свое несчастіе, привела тебя добрая леди, сжалившись надъ тобою.

Тутъ Джо, позабывъ о своемъ прежнемъ намреніи, внезапно разражается горячимъ потокомъ словъ, обращаясь къ женщин, онъ объявляетъ, что ничего не зналъ о болзни молодой леди,— въ первый разъ слышитъ,— онъ ни за что въ свт не пошелъ-бы за ней, еслибъ зналъ, что она заболетъ, для нея онъ готовъ дать изрзать себя на куски,— она была такъ добра къ нему, очень добра.— Его слова сопровождаются горькими рыданіями, и по всему видно, что онъ говоритъ вполн искренно.

Алланъ Вудкортъ убждается, что тутъ нтъ притворства и, принудивъ себя дотронуться до него, ласково говорить.

— Полно, Джо, разскажи все, какъ было.

— Нтъ, не смю. Джо опять отворачивается и принимаетъ прежнюю позу.— Не смю и не хочу.

Алланъ продолжаетъ его уговаривать, наконецъ Джо подымаетъ голову и, оглянувшись кругомъ, говоритъ шепотомъ:

— Ну, такъ и быть, кое что скажу. Меня увели оттуда. Вотъ вамъ!

— Увели! Ночью?

Джо такъ боится, не подслушиваютъ-ли его, что оглядываетъ не только весь переулокъ, но и всю груду досокъ, подозрительно косясь на щели, точно боится, не прячется-ли кто за ней, не смотрятъ-ли на него сверху.

— Кто тебя увелъ?

— Не смю назвать? Не смю, сэръ.

— Мн нужно это знать. Скажи ради той молодой леди. Положись на меня, я никому не скажу.

— А какъ онъ услышитъ? возражаетъ Джо, боязливо качая головой.

— Да вдь его здсь нтъ…

— Вы такъ думаете! Онъ везд. Нтъ такого мста, куда бы онъ не пробрался.

Алланъ недоумваетъ, но ему сдается, что въ странныхъ рчахъ мальчика кроется правда, поэтому онъ терпливо ждетъ боле яснаго отвта. Это терпніе обезоруживаетъ Джо и наконецъ съ отчаяніемъ онъ шепчетъ доктору на ухо какое-то имя.

— А, вотъ кто! Что же ты сдлалъ?

— Ничего, сэръ. Я ничмъ ихъ не прогнвилъ, кром того, что останавливался иной разъ, а мн приказано проходить — да вотъ еще разслдованіе. Теперь я не останавливаюсь, пока не дойду до кладбища, больше мн некуда идти.

— Нтъ, Джо, мы постараемся, чтобъ ты не попалъ на кладбище. Но скажи-же, что онъ съ тобою сдлалъ?

— Отвелъ меня въ гошпиталь, шепчетъ Джо,— какъ меня вылсчили, далъ мн четыре монеты — полукроны что ли и говоритъ: ‘Убирайся, ты никому здсь не нуженъ, ступай себ по добру по здорову и не смй останавливаться! Чтобъ, говоритъ, я тебя никогда не видлъ. Ближе какъ на сорокъ миль, говоритъ, и не подходи къ Лондону, а то раскаешься’. И если онъ увидитъ, будетъ плохо, а онъ увидитъ, побей меня Богъ! Пока я маюсь на бломъ свт, мн отъ него не спрятаться,— такъ заключаетъ Джо свой разсказъ, сопровождаемый прежними предосторожностями и тревожными поглядываніями по сторонамъ.

Алланъ нсколько времени стоитъ въ раздумьи, потомъ, обращаясь къ женщин и ободряя Джо взглядомъ, говоритъ:

— Онъ не такой неблагодарный, какъ вы думали. Были причины, заставившія его уйти оттуда, хотя но моему и не важныя.

— Благодарю васъ, сэръ, благодарю! восклицаетъ Джо.— Ну, что, теперь вы видите, что понапрасну меня обидли? Передайте молодой леди то, что сказалъ джентльменъ, и я не стану на васъ сердиться, вы добрый. Я помню, какъ вы были добры ко мн.

— Джо, говорить мальчику Алланъ, — чмъ прятаться въ развалинахъ, пойдемъ-ка лучше со мною: я пріищу для тебя мстечко получше. Чтобъ на насъ не обратили вниманія, я пойду по одной сторон, а ты по другой, я знаю, что если ты дашь слово, ты не убжишь.

— Не убгу, коли не увижу его, сэръ.

— Отлично, значитъ ты даешь слово. Половина города уже на ногахъ, а черезъ часъ и вс подымутся, пойдемъ. Прощайте, голубушка.

— Прощайте, сэръ, еще разъ благодарю васъ за вашу доброту.

Сидя на своемъ мшк, женщина съ большимъ вниманіемъ вслушивалась въ разговоръ: теперь она встаетъ и подымаетъ мшокъ.

— Скажите только молодой леди, что кабы я зналъ, то не пошелъ бы къ ней, скажите ей то, что слышали отъ джентльмена! повторяетъ Джо, кивая головой. Онъ весь дрожитъ, переступаетъ съ ноги на ногу, щурится и размазываетъ по лицу грязь, не то смясь, не то плача.

— Простившись съ женщиной, онъ слдуетъ за Алланомъ, крадучись по другой сторон улицы и прижимаясь къ стнамъ домовъ. Въ такомъ порядк оба выходятъ за черту Тома-Отшельника и вступаютъ въ область солнечнаго свта и чистаго воздуха.

ГЛАВА XVI.
Завщаніе Джо.

Алланъ Вудкортъ и Джо идутъ по улицамъ. Высоко подымаются шпицы церквей, воздухъ при утреннемъ освщенія такъ ясенъ и прозраченъ, такъ мняетъ перспективу, что кажется будто городъ обновился за ночь. Алланъ занятъ мыслью о томъ, куда помстить своего спутника,— ‘не странно ли, думаетъ онъ,— что въ самомъ центр цивилизаціи трудне найти мсто для существа въ человческомъ образ, чмъ для бродячей собаки? Но какъ это ни странно, а фактъ остается фактомъ’.

Сперва Алланъ часто оглядывается, чтобъ удостовриться слдуетъ ли за нимъ Джо, но, видя всякій разъ на противуположной сторон улицы мальчика, который осторожно пробирается у самыхъ стнъ, цпляясь рукой за каждый камешекъ, за каждую дверь и бросая отъ времени до времени внимательные взоры на своего вожатаго, Алланъ вскор убждается, что тотъ и не думаетъ бжать. Успокоившись на этотъ счетъ, онъ затмъ уже, но развлекаясь обдумываетъ что длать.

Лавка пирожника на углу улицы напоминаетъ ему о томъ, что надо сдлать прежде всего, онъ останавливается и знакомъ подзываетъ Джо. Тотъ переходить улицу колеблющимся, нершительнымъ шагомъ, сложивъ лвую руку горстью, онъ вертитъ въ ней кулакомъ правой руки, растирая грязь въ природной ступк природнымъ пестикомъ. Завтракъ, который поставили передъ Джо, кажется ему верхомъ роскоши, онъ принимается глотать кофе и пожирать хлбъ съ масломъ, оглядываясь по сторонамъ, какъ пугливый зврекъ. По онъ скоро перестаетъ сть: онъ такъ боленъ и измученъ, что потерялъ аппетитъ.

— Я думалъ, что умираю отъ голода, говоритъ Джо, изумленно глядя на завтракъ:— а кусокъ въ горло не лзетъ.

Алланъ Вудкортъ кладетъ ему руку на грудь и щупаетъ пульсъ.

— Джо, вздохни!

— Тяжело, давитъ, словно телга детъ… говоритъ Джо.

Онъ могъ бы прибавить: и стучитъ какъ телга, но не прибавляетъ, а только бормочетъ:

— Меня гонятъ, сэръ.

Алланъ смотритъ, пть ли по близости аптеки, аптеки нтъ, но есть таверна, это еще лучше. Онъ приноситъ вина, даетъ мальчику выпить и внимательно наблюдаетъ за нимъ. Вино быстро его оживляетъ.

— Выпей-ка еще, Джо! Такъ. Теперь отдохни минутъ пять, а танъ опять въ путь.

Оставивъ Джо на скамь въ лавчонк, Алланъ Вудкортъ прохаживается на солнц, поглядывая украдкой на мальчика, чтобъ тотъ не замтилъ, что за нимъ наблюдаютъ. Мальчикъ согрлся и оживился, если только можетъ проясниться такое измученное лицо, то его лицо прояснилось, онъ принимается сть хлбъ, который раньше безнадежно отложилъ въ сторону. Замтивъ эти благопріятные признаки, Алланъ завязываетъ съ нимъ бесду и съ немалымъ удивленіемъ узнаетъ о леди подъ вуалью и о послдствіяхъ этого приключенія. Джо медленно жуетъ и медленно разсказываетъ, когда и повсть, и хлбъ кончены, они опять пускаются въ путь.

Алланъ ршилъ посовтоватся о мальчик со своей старинной паціенткой, доброй хлопотуньей, миссъ Флайтъ, и теперь направляется къ предламъ той мстности, гд впервые встртился съ Джо. Но все измнилось въ лавк тряпья и бутылокъ: миссъ Флайтъ тамъ больше не живетъ, лавка заперта и какая-то особа неопредленнаго возраста съ рзкими чертами лица, покрытаго пылью (никто иная, какъ интересная Юдифь), отвчаетъ на его вопросы очень кратко и съ кислой миной. Впрочемъ, поститель доволенъ и такими отвтами: онъ узналъ, что миссъ Флайтъ со своими птицами водворилась въ Белль-Ярд у мистрисъ Блиндеръ. Это очень близко, и скоро миссъ Флайтъ, которая встаетъ очень рано, такъ какъ но можетъ опоздать къ началу засданій судейскаго Дивана, гд предсдательствуетъ ея лучшій другъ лордъ-канцлеръ, выбгаетъ къ своему доктору на лстницу и встрчаетъ его съ распростертыми объятіями и радостными слезами.

— Мой дорогой докторъ! Высокопревосходительный, храбрйшій и славнйшій изъ офицеровъ! восклицаетъ миссъ Флайтъ.

Миссъ Флайтъ выражается нсколько странно, но рчь ея такъ искренна и чистосердечна, какъ дай Богъ любому умнику. Алланъ, всегда внимательный къ бдной старух, терпливо ждетъ, когда она кончитъ съ изъявленіями восторга, и тогда только, указавъ на дрожащаго на порог мальчика, говоритъ зачмъ онъ пришелъ.

— Нельзя ли помстить его гд-нибудь поблизости? Вы, при вашемъ ум и опытности, наврное можете дать мн хорошій совтъ.

Чрезвычайно польщенная комплиментомъ, миссъ Флайтъ начинаетъ обдумывать этотъ вопросъ, но долго ей ничего не приходитъ въ голову. У мистрисъ Блиндеръ все занято, она сама занимаетъ комнату бднаго Гридли.

— Ахъ, Гридли! восклицаетъ она, всплеснувъ руками.— А, придумала! Дорогой докторъ, намъ поможетъ генералъ Джоржъ!

И миссъ Флайтъ бжитъ къ себ на верхъ, чтобы надть свою жалкую шляпку, истрепанную шаль и захватить ридикюль съ документами. Вернувшись во всеоружіи, она въ нсколькихъ безсвязныхъ словахъ объясняетъ доктору, что генералъ Джоржъ, котораго она иногда посщаетъ, знаетъ ея дорогую Фицъ-Джерндайсъ и принимаетъ большое участіе во всемъ, что до нея касается, изъ этого Алланъ заключаетъ, что теперь они на врномъ пути. Онъ говоритъ Джо въ вид ободренія, что скоро конецъ ихъ странствіямъ, и они идутъ къ генералу, къ счастью это близко.

Наружный видъ галлереи Джоржа производитъ на Аллана самое благопріятное впечатлніе и предвщаетъ удачу, ему внушаетъ довріе и фигура самаго мистера Джоржа, котораго они застаютъ за утренними упражненіями: онъ безъ сюртука и его мускулы, развитые постоянными занятіями со шпагой и съ гимнастическими гирями, выпукло обрисовываются подъ тонкими рукавами рубашки, въ зубахъ онъ держитъ неизмнную трубку.

— Честь имю кланяться, сэръ, говоритъ Джоржъ, отдавая поклонъ по военному и съ добродушной улыбкой, освщающей все его лицо до корней курчавыхъ волосъ, почтительно выслушиваетъ миссъ Флайтъ, которая торжественно и многословно выполняетъ церемонію представленія.

Мистеръ Джоржъ вторично кланяется.

— Морякъ, сэръ?

— Горжусь тмъ, что меня приняли за моряка, но я всего только корабельный врачъ.

— Неужели, сэръ! А я думалъ, что вы изъ синихъ мундировъ.

Алланъ выражаетъ надежду, что ради этого мистеръ Джоржъ быть можетъ скоре извинитъ его вторженіе, а главное не броситъ своей трубки, какъ, повидимому, намревался сдлать мистеръ Джоржъ.

— Вы очень добры сэръ. Такъ какъ я знаю по опыту, что моя трубка но безпокоитъ миссъ Флайтъ, то, если и вамъ она не будетъ непріятна… и вмсто окончаніи фразы мистеръ Джоржъ опять засовываетъ трубку въ ротъ.

Алланъ разсказываетъ ему исторію Джо, солдатъ слушаетъ его съ серьезнымъ лицомъ.

— Вотъ этотъ парень? спрашиваетъ мистеръ Джоржъ, взглянувъ на входную дверь, у которой стоить Джо, глазя на огромныя, совершенно непонятныя для него буквы, выведенныя на блой стн.

— Да. Я въ большомъ затрудненіи, мистеръ Джоржъ. Помщать его въ госпиталь, даже еслибъ можно было его немедленно туда пристроить и уломать его тамъ остаться, ма не хочется, ибо я предвижу, что онъ тамъ долго не усидитъ. Рабочій домъ по моему тоже не годится, еслибъ даже, чтобы опредлить его туда, у меня хватило терпнія выслушивать разныя отговорки, клянчить, пройти по всмъ мытарствамъ. Система, до которой, признаюсь, я не охотникъ.

— Кто же до этого охотникъ! замчаетъ мистеръ Джоржъ.

— Я убжденъ, что онъ не останется ни въ больниц, ни въ рабочемъ дом, ибо чувствуетъ необъяснимый ужасъ къ одному человку, который запретилъ ему являться въ Лондонъ, по своему невжеству онъ считаетъ этого человка вездсущимъ и всевдущимъ.

— Простите, сэръ, вы не назвали имени этого человка, или это тайна?

— Мальчикъ длаетъ изъ него тайну, но я скажу вамъ,— это Беккетъ.

— Тотъ, что служить въ тайной полиціи?

Да — Я его знаю, сэръ, говоритъ мистеръ Джоржъ, выпустивъ клубъ дыму и вздохнувъ всею грудью,— мальчикъ отчасти правъ, потому что… это ловкая шельма. Мистеръ Джоржь умолкаетъ и продолжаетъ курить, многозначительно поглядывая на миссъ Флайтъ.

— Я хотлъ-бы дать знать мистеру Джерндайсу и миссъ Соммерсонъ, что нашелся этотъ мальчикъ, разсказывающій такую странную исторію, и устроить такъ, чтобъ они могли, если пожелаютъ, повидаться съ нимъ, поэтому въ настоящее время я хотлъ бы помстить его въ какой нибудь приличной квартир у людей порядочныхъ. Но, какъ видите, самъ Джо че очень то приличенъ, продолжаетъ Алланъ, замтивъ, что мистеръ Джоржъ смотритъ на мальчика,— въ этомъ-то и затрудненіе. Не знаете-ли вы кого нибудь, кто согласился-бы принять его на нкоторое время? Я заплачу впередъ.

Задавая этотъ вопросъ, Алланъ замчаетъ возл сержанта какого-то уродца съ грязнымъ лицомъ, который не сводитъ глазъ съ лица мастера Джоржа. Сдлавъ нсколько затяжекъ, сержантъ вопросительно взглядываетъ на уродца, тотъ отвчаетъ ему выразительнымъ подмигиваніемъ.

— Доложу вамъ, сэръ, что я охотно дамъ разбить себ голову, если это можетъ доставить удовольствіе миссъ Соммерсонъ, и считаю великой честью оказать ей всякую самую ничтожную услугу. Вы видите наше помщеніе: мы съ Филемъ живемъ какъ бездомные бродяги, если это помщеніе вамъ подходитъ, можете имъ располагать для мальчика. Платы не требуется, кром какъ за паекъ. Наши дла, сэръ, далеко не процвтаютъ, насъ могутъ каждую минуту вытолкать въ шею. Но въ такомъ вид, какъ оно есть, и до тхъ поръ, пока мы его занимаемъ,— это помщеніе къ вашимъ услугамъ, сэръ. Мистеръ Джоржъ сопровождаетъ эту рчь выразительнымъ жестомъ и добавляетъ:— Такъ какъ вы принадлежите къ медицинскому сословію, то полагаю, я могу разсчитывать, что болзнь этого несчастнаго наврное не заразительна?

Алланъ въ этомъ совершенно увренъ.

— Потому что, сэръ, мы видли уже, чмъ это грозитъ, говоритъ мистеръ Джоржъ, грустно качая головой.

Новый знакомый мистера Джоржа отвчаетъ только тяжелымъ вздохомъ.

— Но долгомъ считаю сказать вамъ, что онъ плохъ, говоритъ Алланъ, подтвердивъ еще разъ свое увреніе въ незаразительности болзни.— Онъ очень слабъ и истощенъ, имало надежды, чтобъ онъ поправился.

— Вы думаете, что его болзнь смертельна.

— Боюсь, что такъ.

— Въ такомъ случа, сэръ, мн кажется, чмъ скоре взять его съ улицы, тмъ лучше, говоритъ сержантъ ршительномъ тономъ.— Эй, Филь, приведи парня!

По слову командира мистеръ Скводъ бочкомъ устремляется къ выходу, мистеръ Джоржъ откладываетъ въ сторону выкуренную трубку.

Вотъ и Джо. Онъ не изъ Такагупекихъ индйцевъ мистрисъ Пардигль, объ не изъ Барріобула-Га и потому не принадлежитъ къ числу агнцевъ, пасомыхъ мистрисъ Джеллиби: то, что въ немъ есть непріятнаго, не смягчается отдаленностью пространства и знакомства, онъ не заморское произведеніе, онъ одинъ изъ обыкновеннйшихъ продуктовъ отечественной фабрикаціи.

Грязный, безобразный, оскорбляющій наши утонченныя чувства, онъ только душою язычникъ, а тломъ — одно изъ самыхъ обыкновеннйшихъ твореній, порожденныхъ нашими улицами. Отечественная грязь облпляетъ его, отечественные паразиты пожираютъ его отечественныя язвы и отечественное рубище покрываетъ его тло, невжество, которое ставитъ это созданіе съ безсмертной душой ниже безсловесныхъ животныхъ, взросло на отечественной почв, въ отечественномъ климат. Вступи впередъ, Джо. Съ ногъ до головы въ теб нтъ ничего интереснаго! Медленно волоча ноги. Джо входитъ въ галлерею, останавливается у двери, сжавшись въ комочекъ и не подымая глазъ, повидимому онъ чувствуетъ, что производитъ на присутствующихъ отталкивающее впечатлніе и всей своей особой, и тмъ, чему былъ невольной причиной. Онъ тоже чуждается этихъ людей: у него нтъ ничего общаго съ ними, ему пть мста между ними, у него ни съ кмъ нтъ общаго, ему нигд нтъ мста: ни между животными, ни между людьми.

— Джо, взгляни сюда,— это мистеръ Джоржъ.

Джо долго не ршается отвести глазъ отъ пола, подымаетъ ихъ на мгновеніе и сейчасъ же опускаетъ.

— Это твой другъ, онъ беретъ тебя къ себ.

Джо загребаетъ воздухъ рукой точно ложкой (вроятно этотъ жесть долженъ означать поклонъ), переступаетъ съ ноги на ногу, мнется на мст и посл нкотораго размышленія бормочетъ, что онъ много благодаренъ.

— Здсь ты будешь въ полной безопасности. Теперь теб. остается только слушаться и выздоравливать. И помни, Джо, ты долженъ сказать намъ всю правду о томъ, что съ тобой было.

— Провались я на этомъ мст, если не скажу! говоритъ Джо, прибгая къ своему любимому обороту.— Я не длалъ ровно ничего кром того, что разсказалъ вамъ и изъ за чего попалъ въ бду. До тхъ поръ у меня только и была одна бда, что я голодаю, ничего не умю, ничего не знаю.

— Врно, Джо. Слушай, что теб скажетъ мистеръ Джоржъ, я вижу, что онъ хочетъ поговорить съ тобою.

— Я только хотлъ указать ему, сэръ гд онъ можетъ лечь и выспаться. Иди-ка сюда! Съ этими словами мистеръ Джоржъ ведетъ Джо на другой конецъ галлереи и отворяетъ дверь чуланчика.— Вотъ тутъ ты будешь спать, здсь есть матрацъ, и если ты будешь хорошо себя вести, то останешься у меня пока захочетъ мистеръ… извините, сэръ (солдатъ справляется съ карточкой, поданной ему докторомъ),— мистеръ Вудкортъ. Не пугайся, когда услышишь выстрлъ: стрлять будутъ въ мишень, а не въ тебя. Я хотлъ бы посовтовать вамъ одну вещь, сэръ.— Филь, подойди сюда.

Филь идетъ на зовъ командира по всмъ правиламъ своей тактики.

— Сэръ, вотъ человкъ, котораго ребенкомъ нашли въ канав, слдовательно ему вполн естественно принять участіе въ этомъ несчастномъ, не такъ-ли Филь?

— Точно такъ, командиръ.

— Мн пришло въ голову, сэръ, продолжаетъ мистеръ Джоржъ самоувреннымъ тономъ стараго служаки, подающаго свой голосъ на военномъ совт, собравшемся вокругъ барабана на пол битвы,— не худо бы, чтобъ этотъ человкъ сводилъ парня въ баню и купилъ ему хоть какую нибудь одежду…

— О, предусмотрительный мистеръ Джоржъ, я только что хотлъ васъ объ этомъ просить! говоритъ Алланъ, вынимая кошелекъ.

И такъ Джо въ сопровожденіи Филя отправляется, чтобъ заняться приведеніемъ въ порядокъ своей особы.

Миссъ Флайтъ, совершенно восхищенная успхомъ своей выдумки, торопится въ судъ, опасаясь какъ-бы лордъ-канцлеръ не сталъ о ней безпокоиться и какъ-бы, чего Боже сохрани, въ ея отсутствіе не вынесли ршенія, котораго она такъ долго ожидаетъ, ‘вдь вы понимаете, высокоуважаемый генералъ, и вы, дорогой докторъ, что посл столькихъ лтъ ожиданія такое несчастіе было-бы смшно до нелпости’!

Алланъ тоже уходитъ за лекарствомъ для мальчика, аптека близко, онъ скоро возвращается и присоединяется къ сержанту, марширующему по галлере.

— Насколько я понялъ, сэръ, вы хорошо знаете миссъ Соммерсонъ? спрашиваетъ его мистеръ Джоржъ.

— Да.

— Вы не родственникъ-ли ея, сэръ?

— Нтъ.

— Извините мое любопытство, сэръ. Мн подумалось, не оттого ли вы принимаете такое участіе въ этомъ бдняк, что миссъ Соммерсонъ, на свое несчастіе, принимала въ немъ участіе, по крайней мр я могу сказать это о себ.

— И я тоже, мистеръ Джоржъ.

Сержантъ искоса окидываетъ взглядомъ смуглое лицо доктора, его темные глаза, всю его высокую фигуру и повидимому остается доволенъ результатомъ осмотра.

— Пока вы ходили, сэръ, я все думалъ объ этомъ парн и кажись могу безошибочно сказать, что знаю домъ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс, куда водилъ его Беккетъ. Парень не знаетъ имени человка, который тамъ живетъ, но я могу сказать: это Телькингорнъ. Это врно, какъ дважды-два-четыре.

— Телькингорнъ? повторяетъ Алланъ, вопросительно глядя на сержанта.

— Да, сэръ. Я знаю его и знаю, что онъ и раньше имлъ дла съ Беккетомъ по поводу одного, теперь уже умершаго человка, который его оскорбилъ. Да, сэръ, на свое горе я знаю Телькингорна.

Аллану, разумется, очень интересно знать, что это за человкъ.

— Что это за человкъ? Вы спрашиваете про наружность?

— Въ лицо-то я его знаю. Нтъ, каково съ нимъ имть дло?

— Ну, такъ я скажу вамъ, сэръ, говоритъ сержантъ, внезапно распаляясь гнвомъ и покраснвъ какъ макъ,— это ужасный, отвратительный человкъ! Это даже не человкъ, а просто / заржавленный карабинъ. Онъ поджариваетъ васъ на медленномъ огн. Клянусь Георгіемъ! Онъ причинилъ мн больше тревогъ, непріятностей и огорченій, чмъ вс другіе люди вмст взятые. Вотъ какой человкъ Телькингорнъ!

— Простите, что затронулъ ваше больное мсто.

— Вы ничуть не виноваты, сэръ, но въ самомъ дл это мое больное мсто. Сержантъ останавливается, широко разставляетъ ноги и подноситъ широкую ладонь къ воображаемымъ усамъ.— Судите сами: онъ взялъ такую власть надо мною, что, какъ я уже говорилъ, можетъ въ каждую минуту вытолкать меня отсюда въ шею. Онъ постоянно держитъ меня подъ страхомъ, не хочетъ выпустить изъ когтей и не хочетъ проглотить. Иду къ нему, чтобъ внести деньги, или справиться о срок платежа,— онъ не хочетъ ни принять, ни выслушать меня и отправляетъ къ Мельхиседеку въ Клиффордсъ-Иннъ, а Мельхиседекъ изъ Клиффордсъ-Инна отправляетъ опять къ нему, и вотъ я, какъ маятникъ, хожу отъ одного къ другому. Точно я сдланъ изъ такого же камня, какъ онъ самъ! Вся моя жизнь проходитъ теперь въ томъ, что я шатаюсь около его порога, а ему и горя мало! Онъ к въ усъ не дуетъ! Ужъ именно старый, заржавленный карабинъ. Онъ доведетъ меня до того… Ба! я хотлъ сказать глупость, забылся! виноватъ, мистеръ Вудкортъ. Сержантъ возобновляетъ свою маршировку,— Скажу только одно: счастье его, что онъ старый человкъ. Очень радъ, что мн никогда не придется сойтись съ нимъ въ открытомъ пол, потому что, случись это при томъ бшенств, до котораго онъ меня доводитъ, ему бы не сдобровать!

Мистеръ Джоржъ такъ разгорячился, что чувствуетъ необходимость утереть лицо рукавомъ, даже и тогда, когда насвистывавшемъ національнаго гимна ему удается успокоить душевную бурю, его грудь все еще тяжело дышетъ, а голова трясется, не говоря уже о томъ, что онъ безпрестанно хватается за открытый воротъ рубашки, точно ему тсно и онъ боится задохнуться. Словомъ Алланъ Вудкортъ нисколько не сомнвается, что мистеру Телькингорну не сдобровать бы въ случа вышеупомянутой встрчи въ открытомъ пол.

Тутъ возвращается Джо со своимъ вожатымъ, который заботливо укладываетъ его въ постель. Аллапъ собственноручно выполняетъ надъ больнымъ все, что предписываетъ врачебная наука, поручаетъ больного Филю и даетъ ему вс нужныя инструкціи.

Утро уже на исход, когда Алланъ можетъ наконецъ отправиться домой, но и тутъ не даетъ себ отдыха: наскоро позавтракавъ и переодвшись, онъ детъ къ мистеру Джерндайсу и сообщаетъ ему о своей находк.

Мистеръ Джерндайсъ выказываетъ глубокій интересъ ко всему, сообщепоому Алланомъ, детъ вмст съ нимъ къ больному и, какъ надежному другу, повряетъ ему, что дйствительно есть причины хранить это происшествіе въ глубокой тайн.

Мистеру Джерндайсу Джо почти дословно повторяетъ свой разсказъ, разница только въ томъ, что теперь телга давитъ еще тяжело и звучитъ еще глуше.

— Оставьте меня здсь,— мн тутъ такъ покойно,— не гоните меня, говоритъ Джо слабющимъ голосомъ,— пожалуйста, если кому-нибудь изъ васъ случится идти тамъ, гд я прежде стоялъ съ метлой, скажите мистеру Снегсби, что Джо, котораго онъ знаетъ, все идетъ впередъ, какъ приказано, и что я ему много благодаренъ. Кабы такой несчастный, какъ я, умлъ благодарить, то благодарилъ бы еще больше.

Втеченіе двухъ дней Джо безпрестанно заговариваетъ о мистер Снегсби, такъ что Алланъ, по своей доброт, ршается, посовтовавшись съ мистеромъ Джерндайсомъ, сходить въ Куксъ-Кортъ, пока еще телга не сломалась.

Мистеръ Снегсби въ сромъ рабочемъ камзол и люстриновыхъ нарукавникахъ просматриваетъ, стоя за конторкой, только что полученный отъ переписчиковъ контрактъ изъ множества пергаментныхъ листовъ, необъятный, какъ пустыня, и такой же унылый, только изрдка попадающіяся большія буквы нсколько нарушаютъ томительное однообразіе пустыни и спасаютъ путника отъ отчаянія. Мистеръ Снегсби прерываетъ свое занятіе и привтствуетъ постителя тмъ кашлемъ, который у него всегда предшествуетъ дловымъ переговорамъ.

— Не узнаете меня, мистеръ Снегсби?

Прежнія опасенія все еще владютъ душой бумажнаго торговца, сердце его начинаетъ усиленно биться, онъ едва можетъ отвчать:

— Нтъ, сэръ, не могу припомнить. Мн кажется,— будемъ говорить прямо,— что я никогда васъ не видалъ.

— Два раза, сэръ, разъ у смертнаго ложа, другой…

‘Начинается’, думаетъ бдный коммиссіонеръ, узнавъ постителя. ‘Теперь дошло до самаго главнаго, скоро будетъ взрывъ’. Но онъ сохраняетъ еще на столько присутствія духа, чтобъ провести постителя въ комнату за лавкой и затворить дверь.

— Вы женаты, сэръ?

— Нтъ.

— Хоть вы и холостой, но не постараетесь-ли говорить потише, печально шепчетъ мистеръ Снегсби.— Пусть пропадетъ мое торговое заведеніе и пятьсотъ фунтовъ въ придачу, если моя женушка насъ не подслушиваетъ!

Мистеръ Снегсби опускается на стулъ въ глубокомъ уныніи и прислоняется къ конторк.

— Своихъ секретовъ у меня никогда не бываетъ, сэръ, я ни разу не обманулъ моей женушки съ того дня, какъ далъ ей свое имя. Я ничего не желалъ скрывать отъ нея, будемъ говорить прямо, не могъ скрывать, не смлъ. И вотъ теперь я до такой степени опутанъ тайнами и секретами, что жизнь стала мн въ тягость.

Поститель изъявляетъ свое соболзнованіе и спрашиваетъ хозяина: не помнитъ-ли онъ Джо?

Тяжелый вздохъ вырывается изъ груди мистера Снегсби.

— Вы не могли назвать ни одного человка, разумется кром меня, противъ котораго моя женушка была бы такъ непоколебимо вооружена, какъ противъ Джо.

Алланъ освдомляется, за что мистрисъ Снегсби такъ нерасположена къ Джо?

— За что? съ отчаяніемъ восклицаетъ мистеръ Снегсби, схватившись за единственный клокъ волосъ, уцлвшій на затылк его лысой головы.— Разв я знаю! Вы не задали бы такого вопроса женатому человку, еслибъ сами не были холостъ. Дай вамъ Богъ подольше остаться холостымъ!

Закончивъ свою рчь такимъ добрымъ пожеланіемъ, мистеръ Снегсби выражаетъ кашлемъ свою покорность Провиднію и, скрпя сердце, ршается выслушать доктора.

Когда тотъ кончилъ, взволнованный мистеръ Снегсби мняется въ лиц и говоритъ подавленнымъ голосомъ:

— Опять! И съ другой стороны тоже! одинъ торжественно запрещаетъ мн говорить о Джо даже моей женушк, другой — то-есть вы сэръ, точно также запрещаетъ упоминать о Джо кому бы то ни было, а особенно тому первому. Есть отъ чего помшаться! Да вдь такъ,— будемъ говорить прямо,— угодишь прямо въ Бедламъ {Сумасшедшій домъ. Примчаніе переводчика.}!

Но это все-таки лучше того, чего ожидалъ мистеръ Снегсби: онъ не взлетаетъ на воздухъ отъ взрыва мины, не летятъ кубаремъ въ разверзшуюся пропасть. Будучи человкомъ съ мягкимъ сердцемъ, онъ крайне опечаленъ тмъ, что услышалъ о положеніи Джо, и общаетъ ‘заглянуть вечеркомъ, если можно будетъ устроить это половче’.

И вечеркомъ онъ исполняетъ свое общаніе, но нетрудно догадаться, что ему не удается провести мистрисъ Снегсби.

Джо очень радъ видть своего стараго друга и, когда остается съ нимъ наедин, объявляетъ, что мистеръ Снегсби необыкновенно добръ, притащившись въ такую даль, чтобъ навстить его. Растроганный мистеръ Снегсби немедленно кладетъ на столъ полукрону,— волшебное лекарство, которое, по его мннію, должно врачевать всякіе недуги.

— Какъ ты себя чувствуешь, бдный парнюга? спрашиваетъ мистеръ Снегсби мальчика, сочувственно кашляя.

— Мн теперь счастье, мистеръ Снегсби, отвчаетъ Джо,— я ни въ чемъ не нуждаюсь. Мн такъ хорошо, что вы не можете себ представить. Мистеръ Снегсби! Я очень горюю, что сдлалъ это, но, ей Богу, я не затмъ пошелъ туда.

Коммиссіонеръ тихонько кладетъ на столъ другую полукрону и спрашиваетъ, о чемъ именно онъ горюетъ, что такое онъ сдлалъ?

— Мистеръ Снегсби, я пошелъ туда и занесъ болзнь этой леди, что приходила,— не той, что прежде была, а другой,— и никто изъ нихъ ничего мн за это не сказалъ, потому что они добрые, а я такой несчастный. Леди пришла вчера навстить меня и говоритъ:— Ахъ, Джо!— А мы думали, ты пропалъ!— такъ это она говоритъ и сла возл, улыбается, такъ ласково смотритъ на меня и ни словечка о томъ, что я ей сдлалъ, я тогда отвернулся къ стн и мистеръ Джендаръ, я видлъ, тоже отвернулся. А мистеръ Вудкутъ сталъ давать мн чего-то выпить, онъ всегда и днемъ и ночью чего то мн даетъ, и какъ наклонился онъ ко мн и сказалъ, чтобъ я не горевалъ, и я вижу, что у него у самого капаютъ слезы, да, мистеръ Снегсби.

Коммиссіонеръ кладетъ на столъ третью полукрону: ничто кром повторенія этого врнаго средства не можетъ успокоить его разстроенныхъ чувствъ.

— Я и подумалъ, мистеръ Снегсби, пожалуй вы умете писать крупно?

— Да, Джо, благодареніе Богу, умю.

— Очень, крупно, какъ можно крупне? стремительно перебиваетъ его Джо.

— Да, мой бдный мальчикъ.

Джо смется отъ удовольствія.

— Вотъ я и подумалъ, мистеръ Снегсби, что, когда наконецъ я пойду отсюда далеко, далеко, дальше чего ужъ не могу уйти, не будете ли вы такъ добры написать очень крупно, такъ чтобъ каждый могъ прочитать издали, что я взаправду очень горевалъ о томъ, что надлалъ, и, еслибъ зналъ, никогда не пошелъ бы туда, и что я видлъ, какъ корчился мистеръ Вудкутъ и какъ онъ разъ заплакалъ и прошу его простить меня. Если вы напишете это очень крупно, чтобъ вс поняли, онъ, быть можетъ, и простить.

— Вс поймутъ, Джо.

Джо опять смется.

— Благодарю васъ, мистеръ Снегсби, вы очень добры, теперь мн гораздо лучше.

Добрый мистеръ Снегсби началъ было кашлять, но поперхнулся и кашель оборвался. Онъ кладетъ тихонько четвертую нолукрону — никогда еще ему не приходилось прибгать къ такой большой доз, — прощается и уходитъ. Они съ Джо больше не увидятся на земл. Никогда не увидятся.— Ибо телга, которая такъ давитъ грудь Джо, приближается къ концу своего странствія, обломанная, разбитая, она, не отдыхая ни днемъ, ни ночью, тащится въ гору по крутой каменистой дорог, по скоро уже восходящее солнце не застанетъ ее на мст.

Филь Скводъ, выпачканный пороховымъ дымомъ, отправляетъ теперь двойныя обязанности, сидлки и оружейника, сидя въ углу за своимъ рабочимъ столикомъ, онъ часто поглядываетъ на Джо, ласково киваетъ ему зеленымъ банковымъ колпакомъ, одобрительно подмигиваетъ единственной бровью и говоритъ:

— Ободрись, мальчуганъ, ободрись!

Сюда часто приходитъ мистеръ Джерндайсъ, а Алланъ присутствуетъ почти постоянно, и у того, и у другого часто является мысль: какъ странно судьба сплела жизнь этого отверженца съ жизнью другихъ, совершенно чуждыхъ ему людей.

Сержантъ тоже нердко заходитъ сюда, и когда на порог появится его атлетическая фигура, то избытокъ жизни и силъ которымъ отъ него пышетъ, повидимому, сообщается Джо: мальчикъ отвчаетъ на веселый голосъ Джоржа, онъ и самъ смотритъ бодре и веселе. Сегодня Джо не то спить, не то лежитъ въ какомъ-то оцпененіи. Алланъ Вудкортъ только что пришелъ и стоитъ, склонившись надъ нимъ, наблюдая этотъ разрушающійся организмъ, потомъ присаживается на край постели, какъ когда-то на смертное ложе переписчика, и выслушиваетъ сердце и грудь мальчика. Телга все еще катится, но скоро, ужъ скоро остановится. Джоржъ молча и неподвижно стоитъ въ дверяхъ, Филь прерываетъ свою работу и замираетъ съ молоточкомъ въ рукахъ. Мистеръ Вудкортъ оглядываете,), его лицо выражаетъ серьезное вниманіе человка, занятаго своимъ дломъ, и, бросивъ сержанту многозначительный взглядъ, онъ длаетъ знакъ Филю убрать свою работу. Когда молоточекъ Филя снова застучитъ, на немъ окажется ржавое пятно.

— Что съ тобою, Джо? ты испугался?

— Мн почудилось, говоритъ Джо въ испуг,— мн почудилось, что я опять въ Том-Отшельник. Здсь нтъ пикою кром васъ, мистеръ Вудкортъ?

— Никого.

— И я не въ Том-Отшельник, скажите правду, сэръ?

— Нтъ.

Джо опять закрываетъ глаза и бормочетъ: ‘Спасибо’. Нсколько времени Алланъ внимательно за нимъ наблюдаетъ, потомъ, нагнувшись къ его уху, говоритъ тихо, во внятно:— Джо! Знаешь-ли ты какую либо молитву?

— Я ничего не знаю, сэръ.

— Самую коротенькую.

— Никакой не знаю, сэръ. У мистера Снегсби какъ-то читалъ молитву мистеръ Чедбелдсъ, но я ничего не понялъ, онъ какъ будто самъ съ собою разговаривалъ. Онъ мн тогда наговорилъ, но я ничего не понялъ. Бывало и другіе джентльмены приходили въ Томъ Отшельникъ и читали молитвы, и тоже все какъ будто говорили сами себ, или перекорялись другъ съ другомъ: вы, дескать, не такъ молитесь, какъ нужно, а съ нами они не говорили. Мы никогда ничего не знали. И я никогда не слыхалъ, какъ надо молиться.

Чтобъ сказать все это, Джо потребовалось много времени, нужно было имть привычное и опытное ухо, чтобъ разслышать и понять, что онъ сказалъ. Проходитъ нсколько минутъ. Джо дремлетъ, или лежитъ въ забытьи, вдругъ онъ вскакиваетъ и хочетъ спрыгнуть съ постели.

— Джо, что съ тобой?

— Мн пора на кладбище, сэръ! говоритъ Джо, дико озираясь.

— Лигъ, разскажи мн, про какое кладбище ты толкуешь.

— Тамъ они его положили, того, кто былъ добръ ко мн, очень добръ. Мн тоже пора туда, я попрошу, чтобъ меня положили вмст съ нимъ. Мн надо туда, надо чтобъ меня ламъ закопали. Бывало, онъ говоритъ мн: ‘сегодня, Джо, я такъ же бденъ, какъ и ты’. И я скажу теперь, что я такъ-же бденъ, какъ онъ, и лягу съ нимъ.

— Посл, Джо, посл.

— Пожалуй они не захотятъ меня положить съ нимъ, если я пойду одинъ. Пообщайте мн, сэръ, что вы проводите пеня и положите вмс съ нимъ.

— Общаю, Джо.

— Благодарю васъ, сэръ, благодарю. Имъ нужно будетъ найти ключъ отъ дверцы, прежде чмъ они меня впустятъ, потому что дверца всегда заперта. Тамъ есть ступепька я ее часто подметалъ… Ахъ, какъ стало темно, сэръ. Когда-же разсвтетъ?

— Скоро, Джо, сейчасъ.

Сейчасъ. Телга разбита въ куски, трудный путь близокъ къ концу.

— Джо, мой голубчикъ!

— Я слышу, сэръ. Темно, но я иду ощупью… иду… дайте мн руку.

— Можешь ты повторять за мной, Джо?

— Я стану повторять за вами что угодно, сэръ, я знаю,— что вы ни скажете, все будетъ хорошо.

— Отче нашъ…

— Отче нашъ… какъ хорошо…

— Иже еси на небеси…

— На нсбеси… оттуда придетъ свтъ?

— Онъ уже пришелъ, Джо. Да святится имя твое…

— Святится… твое…

Свтъ озарилъ тьму, омрачавшую его путь. Умеръ!

Умеръ, ваша свтлость. Умеръ, милорды и джентльмены. Умеръ, ваше преподобіе и высокопреподобіе. Умеръ, слышите ли вы мужчины, и женщины, у кого есть въ сердц искра небеснаго состраданія. Умеръ, какъ умираютъ вокругъ насъ каждый день.

ГЛАВА XVII.
Развязка.

Опять Линкольнширскій замокъ закрылъ свои безчисленныя очи, опять Лондонскій отель пробудился. Въ Линкольншир мертвые Дэдлоки дремлютъ въ золотыхъ рамахъ и. когда втеръ стонетъ въ большой картинной галлере, кажется, будто они тяжело вздыхаютъ. Въ Лондон живые Дэдлоки гремятъ своими каретами, разгоняя ночной мракъ ихъ огненными глазами, а Дэдлокскіе Меркуріи, посыпавъ главы пепломъ, см рчь пудрой,— въ знакъ своего уничиженія, дремлютъ не утрамъ у маленькихъ оконцевъ переднихъ.

Фешенебельный міръ — своеобразная планета почти пять миль въ окружности — завертлся и теперь въ полномъ ходу, солнечная система почтительно движется въ назначенныхъ ей предлахъ.

Тамъ, гд сборища всего многочисленне, гд огни горятъ всего ярче, гд присутствуетъ все, что чаруетъ чувства изысканностью и изяществомъ, тамъ и леди Дэдлокъ. Она не сходить съ той лучезарной высоты, которая была ею завоевана. Хотя теперь разбита ея прежняя увренность въ томъ, что подъ покровомъ надменности она можетъ скрыть все, что ей будетъ угодно, хотя она не знаетъ, останется ли завтра для окружающихъ такою же, какъ была сегодня, — но не въ ея характер опускать голову или сдаваться, когда на нее съ завистью устремлены тысячи глазъ.

Про нее теперь говорятъ, что за послднее время она стала еща прекрасне, еще надменне. Разслабленный кузенъ говоритъ:

— К’асоты хоть на цлую сво’у женщинъ… но какого-то т’евожнаго со’та… напоминаетъ ту безпокойную особу… у Шекспп’а, кото’ая ходитъ по ночамъ и моетъ уки.

Мистеръ Телькингорнъ ничего не говоритъ, ни на что не смотритъ, теперь, какъ и прежде, въ своемъ старомодномъ бломъ галстук юнъ стоитъ у дверей салоновъ, принимая покровительство пэрства и ни единымъ знакомъ не обнаружилъ своихъ чувствъ. Изъ всхъ мужчинъ онъ послдній, въ комъ можно предполагать хотя малйшую власть надъ миледи, изъ всхъ женщинъ она послдняя, въ комъ можно предполагать хотя малйшій страхъ передъ нимъ.

Со времени ихъ послдняго свиданія въ башенной комнат Чизни-Вуда ее мучилъ одинъ вопросъ, теперь она ршилась, она обдумала что ей длать.

Въ большомъ свт утро, хотя солнце маленькихъ людей давно уже перешло за полдень. Меркуріи, измученные долгимъ глазньемъ въ окна, предаются въ прихожей сладкому отдохновенію, свсивъ головы на грудь, точно перезрлые подсолничники, ихъ аксельбанты и галуны еще боле увеличиваютъ сходство.

Сэръ Лейстеръ въ библіотек спитъ ради блага страны надъ отчетомъ парламентской коммиссіи, миледи сидитъ въ той комнат, гд она давала аудіенцію молодому человку, по имени Гуппи. Съ нею Роза, она читала ей, писала подъ ея диктовку, а теперь занята какимъ-то вышиваніемъ. Миледи долго молча смотритъ на хорошенькую головку Розы, склоненную надъ работой, сегодня она уже не въ первый разъ смотритъ на нее.

— Роза!

Прелестное личико весело обращается къ миледи, но при вид ея серьезнаго взгляда выражаетъ недоумніе и безпокойство.

— Посмотрите, заперта ли дверь.

Роза пополняетъ приказаніе и вернувшись смотритъ еще боле изумленной.

— Я хочу откровенно поговорить съ вами, дитя мое, я знаю, что могу разсчитывать если не на вашу разсудительность, то на вашу привязанность, поэтому передъ вами и не стану притворяться. Я ввряюсь вамъ, не говорите никому о томъ, что я вамъ скажу.

Застнчивая красавица съ жаромъ общаетъ быть достойной доврія миледи.

— Знаете ли вы, Роза, говоритъ лэди Дэдлокъ, длая ей знакъ придвинуться поближе,— знаете ли вы, что съ вами я совсмъ не такая, какъ съ другими?

— Да, миледи, со мною вы добре. Я часто думаю о томъ, что только я одна знаю, какая вы на самомъ дл.

— Вы такъ думаете? Бдное дитя!

Какая-то насмшка, впрочемъ не относящаяся къ Роз, звучитъ въ этихъ словахъ. Устремивъ задумчивый взоръ на молодую двушку, миледи умолкаетъ и какъ-то уходитъ въ себя.

— Думали ли вы когда нибудь, Роза, что вы мое утшеніе, моя отрада? Что я счастлива присутствіемъ подл меня молодого существа, такого безыскусственнаго, любящаго и преданнаго, какъ вы?

— Не знаю, миледи, почти не смю надяться… но желала бы этого отъ всего сердца.

— Врьте, что это такъ, моя крошка.

Хорошенькое личико краснетъ отъ удовольствія, но пасмурное выраженіе прекраснаго лица миледи удерживаетъ двушку отъ изъявленій радости, застнчивымъ взглядомъ она спрашиваетъ объясненія.

— Когда я скажу вамъ: Уходите, Роза, бросьте меня!— я сказку это съ огорченіемъ и болью въ сердц, и когда вы уйдете, дитя, я сильно почувствую свое одиночество.

— Миледи, чмъ я васъ прогнвила?

— Ничмъ. Подите сюда.

Роза садится на скамеечку у ногъ миледи, та кладетъ, руку на ея темную головку съ той же материнской лаской, какъ въ ту достопамятную ночь, посл посщенія горнозаводчика.

— Я сказала вамъ, Роза, что желаю вашего счастья и устрою его, если только могу сдлать кого нибудь счастливымъ на земл. Но оставить васъ у себя я не могу, есть причины, не имющія никакого отношенія къ вамъ, по которымъ вамъ будетъ гораздо лучше не оставаться дольше у меня. Я ршила, что вы не останетесь, и написала отцу вашего жениха, сегодня онъ будетъ здсь. Я поступила такъ изъ любви къ вамъ.

Плачущая двушка покрываетъ поцлуями руки миледи. ‘Что будетъ со мною, когда я разстанусь съ вами!’ твердить она.

Вмсто отвта миледи цлуетъ ее.

— Ты будешь счастлива, ты будешь любима, дитя мое!

— Ахъ, миледи, иногда,— простите, что позволяю себ говорить такъ смло,— иногда мн приходило въ голову, что вы несчастливы.

— Я!

— Будете ли вы счастливе, отославъ меня? Умоляю васъ, подумайте, позвольте мн остаться съ вами, пожалуйста!

— Я уже сказала, дитя, что поступаю такъ ради васъ, а не ради себя! Все кончено. Помните, Роза, что по. отношенію къ вамъ я всегда та, какою вы меня теперь видите, а не та, какою я буду отнын. Помните это и никому не говорите,— сдлайте это для меня! Между нами теперь все кончено.

Она отрывается отъ своей любимицы и выходитъ изъ комнаты.

Когда, нсколько времени спустя, миледи вновь появляется на лстниц, она холодне и высокомрне, чмъ когда либо, глядя на нее теперь, можно подумать, что чувство, нжность, участіе навсегда исчезли со свта вмст съ тми чудовищами, которыя населяли землю въ глубокой древности. Меркурій доложилъ о мистер Роуисвел — это и есть причина появленія миледи, по она направляется не туда, гд ждетъ мистеръ Роунсвель, а въ библіотеку: тамъ сэръ Лейстеръ, и миледи желаетъ сперва переговорить съ нимъ.

— Сэръ Лейстеръ, я хотла… но вы заняты.

— О, нтъ! Тутъ только мистеръ Телькингорнъ.

Всегда близко, всегда тутъ. Ни минуты покоя, ни минуты отдыха.

— Виноватъ, леди Дэдлокъ. Прикажете удалиться?

Она говоритъ, что въ этомъ нтъ надобности, и добавляетъ взглядомъ: вы знаете, что въ вашей власти остаться, если вы пожелаете.

Мистеръ Телькингорнъ подвигаетъ ей кресло съ неуклюжимъ поклономъ и становится у противоположнаго окна, заслоняя собою послдній свтъ угасающаго дня, тнь отъ его фигуры падаетъ на миледи и омрачаетъ все вокругъ нея, какъ самъ онъ омрачаетъ ея жизнь.

Улица, куда выходитъ окно, одна изъ самыхъ фешенебельныхъ, но какъ она печальна! Два ряда ея пышныхъ домовъ-дворцовъ такъ сурово глядятъ другъ на друга, точно это не созданія рукъ человческихъ изъ обыкновеннаго камня, а одушевленныя, постепенно окаменвшія существа. Эта улица такъ угрюма въ своемъ великолпіи, такъ далека отъ малйшаго намека на веселье, что двери и окна ея палатъ, кажется, навки замкнулись въ мрачномъ величіи своей черной окраски и пыли, а примыкающія къ нимъ сзади огромныя конюшни, гд на простор гулко раздается эхо, имли такой суровый видъ, какъ будто предназначены для помщенія каменныхъ коней благородныхъ статуй. Замысловатыя хитросплетенія изъ желза осняютъ подъзды палатъ, а въ глубин этихъ окаменлыхъ бесдокъ разваютъ свою пасть гасильницы для факеловъ, вышедшихъ изъ употребленія и смненныхъ выскочкой-газомъ. Кое-гд среди заржавленной листвы еще уцлло желзное кольцо, и дерзкіе мальчишки даже изловчаются бросать сквозь него шайки — единственное употребленіе, которое имютъ теперь эти кольца, слды блаженной памяти исчезнувшаго масла. Впрочемъ масло еще не совсмъ покинуло эти края, кое-гд виднются нелпые стеклянные стаканчики съ выпуклымъ дномъ врод устрицы, которые, совершенно такъ же, какъ и ихъ владлецъ въ Палат лордовъ, каждую ночь щурятся и дуются на дерзкіе свточи новйшихъ временъ.

Поэтому не особенно удивительно, что леди Дэдлокъ не иметъ охоты взглянуть на окно, у котораго стоитъ мистеръ Телькингорнъ, и все-таки… и все-таки она бросаетъ по этому направленію одинъ взглядъ, который говоритъ о томъ, какъ дорого бы она дала, чтобъ эта черная фигура куда нибудь сгинула.

Сэръ Лейстеръ извиняется передъ миледи. Она желала что-то сказать?

— Только-то, что пріхалъ мистеръ Роунсвель, по моему приглашенію, лучше теперь же кончить съ этимъ вопросомъ относительно молодой двушки. Мн это смертельно наскучило.

— Чмъ могу вамъ… служить? довольно нершительно спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.

— Примемъ его здсь и покончимъ разъ навсегда это дло. Не угодно ли вамъ будетъ за нимъ послать?

— Будьте такъ добры, мистеръ Телькингорнъ, позвоните. Благодарствуйте. Попросите пожаловать сюда… говоритъ сэръ Лейстеръ появившемуся Меркурію, не сразу вспоминая, какъ прозывается этотъ промышленникъ,— пожаловать сюда этого желзнаго мастера.

Меркурій отправляется за названнымъ джентльменомъ и вводитъ его въ библіотеку. Сэръ Лейстеръ милостиво привтствуетъ желзнаго гостя.

— Надюсь, что вы здоровы, мистеръ Роунсвель, прошу садиться.— Мой повренный, мистеръ Телькингорнъ.— Миледи пожелала говорить съ вами, мистеръ Роунсвель… сэръ Лейстеръ величественнымъ мановеніемъ руки передаетъ гостя миледи.

— Съ величайшимъ вниманіемъ выслушаю все, что лэдіі Дэдлокъ будетъ угодно сообщить мн, отвчаетъ желзный мастеръ.

Обернувшись къ ней, онъ находитъ, что теперь она производитъ мене благопріятное впечатлніе, чмъ въ первый разъ: она окружена леденящей атмосферой неприступной надменности и ничто въ ея манерахъ не вызываетъ на откровенность, какъ было въ прошлое свиданіе.

— Позвольте спросить васъ, сэръ, былъ ли у васъ съ вашимъ сыномъ разговоръ о его… каприз? спрашиваетъ леди Дэдлокъ самымъ небрежнымъ тономъ, не считая нужнымъ подарить гостя взглядомъ.

— Если память мн не измняетъ, леди Дэдлокъ, то въ тотъ разъ, когда я имлъ удовольствіе васъ видть, я говорилъ, что серьезно посовтую сыну побороть… этотъ капризъ. (Повторяя слово ‘капризъ’, мистеръ Роунсвель длаетъ на немъ выразительное удареніе).

— Вы такъ и сдлали?

— Само собою разумется.

Сэръ Лейстеръ скрпляетъ отвтъ мистера Роунсвеля одобрительнымъ кивкомъ, — похвально: разъ желзный мастеръ сказалъ, что сдлаетъ, онъ былъ обязанъ сдлать. Въ этомъ отношеніи, какъ оказывается, нтъ разницы между простымъ и драгоцннымъ металлами. Весьма похвально.

— Что же, послдовалъ онъ вашему совту?

— По истин, не могу вамъ дать точнаго отвта, леди Дэдлокъ. Боюсь, даже почти увренъ, что нтъ. Люди нашего круга часто такъ упорно привязываются къ своимъ капризамъ, что имъ бываетъ не такъ-то легко отъ нихъ отдлаться. Мн кажется, настойчивость — свойство нашего сословія.

Сэръ Лейстеръ подозрваетъ, не кроется ли въ этой настойчивости зловщій Уатъ Тайлорскій смыслъ, и гнвается втихомолку.

Мистеръ Роунсвель держится вполн прилично и учтиво, но,— насколько позволяютъ эти границы,— очевидно согласуетъ свой тонъ съ пріемомъ, оказаннымъ ему въ этотъ разъ.

— Я освдомляюсь потому, что много думала объ этомъ вопрос, и онъ мн ужасно наскучилъ.

— Мн очень жаль, могу васъ уврить.

— При томъ же я вполн согласна съ тмъ, что было высказано сэромъ Лейстеромъ. (Баронетъ польщенъ). И такъ, если вы не можете поручиться, что капризъ вашего сына прошелъ, то для двушки будетъ лучше разстаться со мной.

— Никоимъ образомъ не могу поручиться, леди Дэдлокъ.

— Въ такомъ случа лучше ей ухать.

— Извините, миледи, почтительно прерываетъ ее баронетъ,— не будетъ ли это незаслуженнымъ оскорбленіемъ для молодой особы? Передъ нами молодая особа, (величественный жесть правой руки сопровождаетъ изложеніе дла, сэръ Лейстеръ преподноситъ его слушателямъ на ладони, какъ на блюд) — передъ нами молодая особа, которая имла счастье привлечь на себя вниманіе и благосклонность высокопоставленной леди, молодая особа живетъ подъ высокимъ покровительствомъ, окруженная разнообразными преимуществами своего положенія, безспорно огромными, — безспорно огромными, сэръ,— для молодой особы ея круга. Является вопросъ: должна ли молодая особа лишиться этихъ неисчислимыхъ преимуществъ и этого счастія (заключая свою фразу, сэръ Лейстеръ въ вид извиненія отвшиваетъ горнозаводчику полный достоинстива поклонъ) только потому, что удостоилась вниманія сына мистера Роунсвеля. Заслужила ли она это наказаніе? Справедливо ли такое ршеніе? Этимъ ли мы ршили на предыдущемъ совщаніи?

— Виноватъ, не позволите ли мн высказаться, сэръ Лейстеръ? прерываетъ отецъ сына мистера Роунсвеля.— Я полагаю, что можно сократить нашу бесду, если мы согласимся не принимать въ соображеніе преимуществъ здшняго положенія молодой особы. Если вы,— на что я, впрочемъ, не въ нрав разсчитывать,— не забыли одно ничтожное обстоятельство, то потрудитесь припомнить, что моей первоначальной мыслью было не оставлять се здсь.

Не принимать въ соображеніе преимущества состоять подъ покровительствомъ Дэдлоковъ! О! Сэръ Лейстеръ не можетъ не врить своимъ ушамъ, которые перешли къ нему отъ длиннаго ряда предковъ, иначе имъ ни за что не поврилъ бы, что они точно передали слова желзнаго мастера.

Но прежде чмъ баронетъ усплъ прійти въ себя отъ изумленія, миледи замчаетъ съ величайшей холодностью:

— Совершенно безполезно входить въ эти подробности. Двушка очень добра, я противъ ноя ничего не имю, но она остается на столько нечувствительной къ многочисленнымъ выгодамъ своего положенія, что нисколько ихъ не цнить, и даже влюбилась,— по крайней мр вообразила, что влюбилась.

Сэръ Лейстеръ проситъ позволенія замтить, что это совершенно мняетъ дло, къ тому же онъ твердо убжденъ, что миледи въ своихъ ршеніяхъ руководствуется наилучшими основаніями и мотивами, и потому вполн согласенъ съ высказаннымъ ею мнніемъ, молодой особ лучше удалиться.

— Какъ справедливо замтилъ сэръ Лейстеръ въ наше послднее свиданіе, когда мы, кажется, вполн исчерпали эту тему, мы не намрены входить съ вами въ какія бы ты ни было сдлки. И теперь я просто говорю, что при настоящихъ условіяхъ двушка здсь не у мста и лучше ей ухать, я ей объ этомъ уже заявила. Отослать ли ее назадъ въ деревню, или вы возьмете се,— что вы предполагаете?

— Могу я говорить откровенно, леди Дэдлокъ?

— Сдлайте одолженіе.

— Я предпочелъ бы поскоре облегчить васъ отъ непріятной обузы и теперь же удалить молодую двушку отъ занимаемаго ею положенія.

— Сказать откровенно, я и сама того же мннія, говоритъ миледи тмъ же умышленно беззаботнымъ тономъ.— Должна ли я понять изъ вашихъ словъ, что вы берете ее съ собою?

Желзный мастеръ отвшиваетъ безстрастный поклонъ.

— Сэръ Лейстеръ, пожалуйста позвоните.

Мистеръ Телькингорнъ идетъ отъ окна къ колокольчику и звонитъ.

— Забыла о васъ, благодарю.

Мистеръ Телькингорнъ съ обычнымъ поклономъ спокойно возвращается на мсто, появляется Меркурій, получаетъ соотвтствующія инструкціи, выскальзываетъ изъ комнаты, приводитъ Розу и исчезаетъ.

Роза плакала и теперь еще очень печальна. Когда она входитъ, горнозаводчикъ встаетъ со стула, беретъ се за руку и остается съ нею у двери, собираясь откланяться.

— Вы видите, о васъ позаботились, говоритъ двушк миледи съ прежнимъ скучающимъ видомъ,— вы удете отсюда подъ надежнымъ покровительствомъ. Я не забыла упомянуть о томъ, что вы двушка добрая, плакать вамъ не о чемъ.

— Кажется, она плачетъ оттого, что узжаетъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ и, заложивъ руки за сипну, выступаетъ немного впередъ.

— Видите ли, она не получила хорошаго воспитанія, быстро отвчаетъ мистеръ Роунсвель, точно радуясь тому, что стряпчій далъ ему случай высказаться,— она неопытная двочка и не уметъ скрывать своихъ чувствъ. Еслибъ она осталась здсь, сэръ, она, безъ сомннія, во многомъ бы усовершенствовалась.

— Безъ сомннія, серьезно отвчавъ мистеръ Телькингорнъ.

Роза рыдая говоритъ, что плачетъ оттого, что разстается съ миледи, что она была очень счастлива въ Чизни-Вуд, у миледи, и безконечно благодарна ей за все.

— Полно, глупенькая! останавливаетъ ее шепотомъ, по нисколько не сердись мистеръ Роунсвель,— о чемъ вамъ горевать. если вы любите Уатта!

Миледи равнодушно говоритъ:

— Довольно, дитя, довольно. Вы добрая двушка. Прощайте.

Сэръ Лейстеръ сохраняетъ величественный нейтралитетъ и молчитъ, погрузившись въ святилище своего синяго фрака.

Мистеръ Телькингорнъ стоитъ у окна, выходящаго на улицу, усянную теперь огоньками лампъ, его фигура рисуется въ неясныхъ очертаніяхъ, и миледи кажется, будто эта фигура какъ-то выросла и стала еще черне, чмъ прежде.

— Сэръ Лейстеръ и леди Дэдлокъ, говорить горнозаводчикъ посл нкотораго молчанія.— Прежде чмъ проститься, я долженъ принести извиненіе въ томъ, что, хотя и не по собственному почину, обезпокоилъ васъ вторично этимъ наскучившимъ вамъ предметомъ. Теперь, могу васъ уврять, я хорошо понялъ, какъ должна была вамъ наскучить такая ничтожная. мелочь леди Дэдлокъ. Если у меня остаются какія-нибудь сомннія и недовольство собой, такъ только въ томъ, зачмъ я гь самаго начала, не подымая шума изъ пустяковъ, не постарался увезти отсюда мою молоденькую пріятельницу. Но мн казалось, конечно я преувеличивалъ важность этого ничтожнаго вопроса, мн казалось, что я окажу вамъ боле почтенія и поступлю честне, объяснивъ вамъ положеніе вещей, освдомившись о вашихъ желаніяхъ и сообразуясь съ вашими удобствами. Надюсь, вы извините мое малое знакомство съ обычаями большого свта.

Эти слова вызываютъ сэра Лейстера изъ его святилища.

— Мистеръ Роунсвель, не извиняйтесь, я полагаю, что ни той, ни другой сторон нтъ надобности въ оправданіяхъ.

— Весьма радъ это слышать, сэръ Лейстеръ. Если позволите, я повторю на прощанье то, что сказалъ въ прошлый разъ по поводу долговременныхъ сношеній моей матери съ вашимъ семействомъ, я тогда сказалъ, что такія сношенія доказываютъ достоинства обихъ сторонъ, а теперь могу сказать іо же по поводу этой двочки, обнаружившей при разставаніи столько безкорыстной преданности къ миледи. Полагаю, что моя мать воспитала въ ней эти чувства, но разумется и леди Дэдлокъ содйствовала ихъ развитію тмъ глубокимъ участіемъ и снисходительнымъ вниманіемъ, съ какими, надо полагать, относилась къ молодой двушк.

Можетъ быть эти слова слдуетъ понимать въ ироническомъ смысл, но они гораздо ближе къ правд, чмъ думаетъ мистеръ Роунсвель, впрочемъ, хоть онъ и обращается въ ту сторону темной комнаты, гд сидитъ миледи, но тонъ его, какъ всегда, простъ и прямодушенъ.

Сэръ Лейстеръ встаетъ и кланяется, мистеръ Телькингорнъ опять звонить, опять влетаетъ Меркурій, и мистеръ Роунсвель съ Ризой ославляютъ домъ.

Вносятся свчи. Мистеръ Телькингорнъ по прежнему стоитъ у окна, заложивъ руки за сипну, миледи сидитъ на прежнемъ мст передъ этой мрачной фигурой, которая заслоняетъ отъ нея не только ясный день, но и темную ночь. Миледи очень блдна, когда она встаетъ съ мста, чтобъ удалиться къ себ, мистеръ Телькингорнъ думаетъ: ‘Какова! Самообладаніе изумительное! Выдержала роль до конца!’

Но и самъ онъ выдержалъ роль, свою вчную роль безучастнаго зрителя, и теперь, когда онъ распахиваетъ двери передъ этой женщиной, сти паръ глазъ, въ сто разъ боле проницательныхъ, чмъ глаза сэра Лейстера, не нашли бы въ исполненіи этой роли ни малйшаго изъяна.

Леди Дэдлокъ обдаетъ сегодня одна и у себя въ комнат: сэръ Лейстеръ долженъ былъ отправиться на выручку Дудлистовъ для пораженія крамольниковъ Кудлистовъ. За обдомъ леди Дэдлокъ, смертельно блдная и своимъ видомъ вполн оправдывающая слова, сказанныя о ней разслабленнымъ кузеномъ, освдомляется, ухалъ ли сэръ Лейстеръ?— Да.— А мистеръ Телькингорнъ?— Нтъ.— Что онъ длаетъ?— Меркуріи полагаетъ, что онъ занять писаньемъ писемъ въ библіотек, миледи желаетъ его видть?— Нтъ.

Но мистеръ Телькингорнъ желаетъ видть миледи. Онъ свидтельствуетъ ей свое почтеніе черезъ Меркурія и спрашиваетъ не угодно ли ей будетъ принять его посл обда,— ему надо сказать ей нсколько словъ. Миледи желаетъ принять его сейчасъ. Онъ приходитъ, и хотя приходить съ ея позволенія, но разсыпается въ извиненіяхъ, что помшалъ ей обдать. Когда они остаются одни, миледи жестомъ останавливаетъ эти изліянія, которыя звучатъ для нея насмшкой, и спрашиваетъ, что ему нужно.

— Вотъ, что леди Дэдлокъ, говоритъ стряпчій, садясь и медленно потирая свои угловатыя ноги: — меня изумляетъ избранный вами образъ дйствій.

— Неужели?

— Да-съ, весьма и весьма изумляетъ. Я не былъ къ нему подготовленъ и считаю его нарушеніемъ нашего договора и вашего общанія. Это ставитъ насъ въ новое положеніе, леди Дэдлокъ. Я вынужденъ сказать, что весьма не одобряю вашего образа дйствій.

Онъ перестаетъ тереть ноги и, упершись руками въ колни, выжидательно смотритъ на нее. Онъ по обыкновенію хладнокровенъ, ничто въ немъ не измнилось, но онъ держитъ себя какъ-то свободне — это новость, и хотя трудно опредлить, въ чемъ именно разница, но это не ускользаетъ отъ вниманія миледи.

— Я не вполн васъ понимаю.

— О, вы понимаете! Я увренъ, что вы понимаете. Не притворяйтесь и не увертывайтесь, леди Дэдлокъ, вы любите эту двушку.

— Что жъ изъ этого, сэръ?

— Вы знаете — и я знаю,— что вы отослали ее вовсе но по тмъ причинамъ,— на которыя указали, но затмъ, чтобъ по возможности удалить ее,— извините за напоминаніе — этого требуетъ дло, отъ огласки и позора, который вамъ угрожаетъ.

— Что жъ изъ этого, сэръ?

— Ну-съ, я протестую, леди Дэдлокъ, отвчаетъ юристъ, перебросивъ ногу на ногу и поглаживая колно,— я считаю этотъ поступокъ опаснымъ, въ немъ не было никакой необходимости, онъ вызоветъ въ дом догадки, недоумнія, толки и такъ дале. Кром того онъ нарушаетъ нашъ договоръ: вы должны были остаться такою же, какою были прежде, а между тмъ, согласитесь, и вамъ, и мн вполн ясно, что сегодня вечеромъ вы были далеко не тою, какъ обыкновенно. Да-съ, клянусь моей душой, это ясно, какъ Божій день.

— Знаю, что моя тайна… начинаетъ она.

Но мистеръ Телькингорнъ ее прерываетъ:

— Леди Дэдлокъ, обсуждаемый вопросъ относится къ дловой области, а въ длахъ слдуетъ выражаться какъ можно точне, позвольте мн замтить, что вы ошибаетесь,— это ужъ не ваша тайна, это тайна моя, тайна, которая хранится ради сэра Лейстера и фамиліи. Еслибъ это была ваша тайна, леди Дэдлокъ, мы не вели бы теперь этого разговора.

— Совершенная правда. Зная, что тайна извстна, и вспомнивъ то, что вы говорили, разсказывая мою исторію моимъ гостямъ, я сдлала все, что было въ моей власти, чтобы удалить невинную двушку отъ угрожающаго мн позора, который могъ бы отразиться и на ней. Я дйствовала согласно заране принятому ршенію, ничто въ свт не могло бы поколебать моего ршенія или повліять на меня.

Миледи говоритъ вполн обдуманно, голосъ ея звучитъ вполн внятно, наружно она такъ же безстрастна, какъ и онъ. Что касается мистера Телькингорна, то онъ обсуждаетъ трактуемый вопросъ съ такой методичностью, какъ будто передъ нимъ не живая женщина, а неодушевленный предметъ.

— Въ самомъ дл? И такъ, видите, леди Дэдлокъ, вамъ нельзя довряться, вы огласили дло, — таково буквальное значеніе вашего поступка,— поэтому вамъ нельзя довряться.

— Можетъ быть вы потрудитесь припомнить, что во время нашего ночного разговора въ Чизни-Вуд я выразила нкоторое безпокойство относительно этого пункта?

— Да, холодно отвчаетъ мистеръ Телькингорнъ, подымаясь съ мста и становясь у камина.— Да, леди Дэдлокъ, я помню, вы дйствительно упоминали объ этой молодой двушк, но это было до заключенія нашего договора, а по смыслу и по букв этого договора не допускаются какія бы то ни было дйствія съ вашей стороны, связанныя со сдланнымъ мною открытіемъ. Тутъ не можетъ быть никакихъ другихъ толкованій. Что касается того, чтобъ избавить эту двушку отъ грозящаго позора, то разв это можетъ имть какое нибудь значеніе? Пощадить ее! Тутъ задта честь фамиліи, леди Дэдлокъ, тутъ надо прямо идти къ цли, не оглядываясь по сторонамъ, не обращая вниманія на то, что попадется на пути, ничего не щадя, попирая все подъ ногами!

Она смотрла на столъ, но теперь подымаетъ глаза и взглядываетъ на него, на ея лиц выраженіе непреклонной ршимости, зубы крпко прикусили нижнюю губу.

‘Эта женщина поняла меня’, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, когда она снова опускаетъ глаза: ‘ее не пощадятъ, зачмъ же ей щадить другихъ?’

Нсколько времени они сидятъ молча. Леди Дэдлокъ не дотрогивалась до кушаньевъ, но нсколько разъ твердою рукою наливала себ воды. Вставъ изъ за стола, она садится въ длинное кресло и откидывается на спинку, чтобъ скрыть лицо. Ничто въ ней не обнаруживаетъ слабости и не вызываетъ состраданія, она задумчива, мрачна, сосредоточена.

‘Эта женщина стоитъ изученія’, думаетъ мистеръ Телькингорнъ, стоя у камина и опять заслоняя ей свтъ своей темной фигурой. И онъ изучаетъ ее молча и не спша, она, должно быть, тоже изучаетъ что-то не спша и, повидимому, вовсе не намрена прервать молчаніе, хотя бы мистеръ Телькингорнъ простоялъ здсь до полночи. Онъ вынужденъ заговорить первый.

— Осталось самое непріятное, леди Дэдлокъ, но что длать: наше свиданіе дловое, а дло дломъ. Нашъ договоръ нарушенъ, женщина съ вашимъ умомъ и характеромъ должна быть готова теперь ко всему. И такъ, я объявляю нашу сдлку уничтоженной и отнын стану дйствовать по собственному усмотрнію.

— Я къ этому давно готова.

Мистеръ Телькингорнъ склоняетъ голову.

— Не стану васъ больше утруждать, лэди Дэдлокъ.

Онъ хочетъ уйти, но миледи останавливаетъ его съ вопросомъ.

— Должна-ли я понять это какъ предупрежденіе съ вашей стороны? Я желаю это выяснить.

— Это не то предупрежденіе, которое имлось въ виду прежде, ибо то предполагало бы существованіе договора въ полной сил. Но, по существу дла, это одно и то же, разница только въ пониманіи спеціалиста.

— Я не получу отъ васъ вторичнаго предупрежденія?

— Совершенно врно, не получите.

— Вы намрены открыть глаза сэру Лейстеру сегодня?

— Вопросъ слишкомъ прямой, говоритъ мистеръ Телькингорнъ, улыбаясь и покачавъ головой.— Нтъ, не сегодня.

— Завтра?

— По зрломъ размышленіи, я считаю за лучшее воздержаться отъ отвта на вашъ вопросъ, леди Дэдлокъ. Если бы я сказалъ вамъ, что самъ еще не знаю — когда, вы бы мн не поврили, и такой отвтъ былъ бы безцленъ. Быть можетъ завтра, быть можетъ нтъ, боле я ничего не скажу: вы приготовлены и я не стану возбуждать ожиданій, которыхъ факты могутъ и не оправдать. Желаю вамъ добраго вечера.

Повернувъ къ нему свое блдное лицо, она протягиваетъ руку и опять останавливаетъ его, когда онъ подходитъ къ дверямъ.

— Вы еще остаетесь? Говорятъ, вы писали въ библіотек, вы идете теперь туда?

— Я зайду туда только за шляпой, я ухожу домой.

Она прощается съ нимъ какимъ-то страннымъ, почти неуловимымъ поклономъ одними глазами, и онъ уходитъ.

Выйдя изъ комнаты, мистеръ Телькингорнъ смотритъ на свои часы, ему кажется что они идутъ неврно. Надъ лстницей висятъ рдкіе великолпные часы, которые славятся своей необыкновенной точностью. Ну, что вы скажите? спрашиваетъ ихъ мистеръ Телькингорнъ. Что-то вы скажете?

Что если часы скажутъ ему: ‘Не ходи домой’! Отнын они прославятся на вки, если скажутъ этому человку, — только ему одному изъ всхъ людей, которые останавливались передъ ними за все время ихъ существованія: ‘Не ходи домой’! Но часы внятно и звонко бьютъ три четверти восьмого и снова принимаются тикать.

А, да вы хуже, чмъ я о васъ думалъ, говоритъ мистеръ Телькингорнъ своимъ часамъ.— Дв минуты впередъ! Вы хотите заставить меня поторопиться жить.

Что если бы часы воздали ему добромъ за зло и протикали въ отвтъ: ‘Не ходи домой’!

Онъ выходитъ на улицу и идетъ въ тни высокихъ чертоговъ. Много тайнъ, денежныхъ затрудненій и разныхъ длъ щекотливаго свойства, имющихъ отношеніе къ этимъ домамъ, скрыто подъ старымъ жилетомъ изъ чернаго атласа, самые кирпичи и известка этихъ домовъ, кажется, не имютъ тайнъ отъ этого человка, высокія трубы телеграфируютъ ему фамильные секреты, и однако на протяженіи цлой мили ни одинъ голосъ не шепнетъ ему: ‘Не ходи домой’!

Когда, миновавъ районъ фешенебельныхъ улицъ, онъ попадетъ въ городскую сутолоку и среди грохота экипажей, гула голосовъ, топота ногъ идетъ мимо освщенныхъ магазиновъ, обдуваемый западнымъ втромъ, тснимый толпою, идетъ, влекомый къ цли безжалостной судьбой, изъ всего, что онъ встрчаетъ на пути, ничто не говоритъ ему: ‘Не ходи домой’!

Онъ входитъ въ свой мрачный кабинетъ, зажигаетъ свчи, оглядываетъ комнату и видитъ римлянина съ протянутой рукой, но разв есть сегодня что нибудь новое въ этой протянутой рук, въ порхающихъ вокругъ рзвыхъ группахъ? И онъ не получаетъ послдняго предостереженія: ‘Уходи отсюда’!

Сегодня ночь лунная, по луна на ущерб и теперь только подымается надъ великимъ лондонскимъ столпотвореніемъ, звзды сіяютъ такъ же, какъ сіяли надъ свинцовой крышей башни Чизни-Вуда. На нихъ глядитъ ‘эта женщина’, какъ привыкъ въ послднее время называть ее мистеръ Телькингорнъ. Ея душа скорбитъ и волнуется, она не находитъ себ покоя, высокія комнаты кажутся ей тсными и душными, она не можетъ ихъ больше выносить,— она задыхается и ршаетъ пойти погулять въ сосдній съ домомъ садъ.

Такъ какъ миледи причудлива и своенравна во всхъ своихъ поступкахъ, то все, что она ни длаетъ, не возбуждаетъ большого изумленія въ окружающихъ. Закутавшись въ широкую мантилью, она выходитъ изъ дома. Меркурій съ ключомъ сопровождаетъ ее, отомкнувъ калитку сада, онъ, по приказанію миледи, вручаетъ ей ключъ и удаляется. Миледи погуляетъ, чтобъ облегчить головную боль, быть можетъ часъ, быть можетъ дольше, конвоировать ее не нужно. Калитка повертывается на пружинахъ и захлопывается. Миледи исчезаетъ въ густой тни деревьевъ.

Чудная ночь, яркая луна, множество звздъ на неб. Мистеръ Телькингорнъ направляется въ погребъ, раскрывъ и запоровъ за собою громозвучныя двери, онъ переходитъ черезъ дворъ,— маленькій дворъ, напоминающій тюрьму, и случайно взглянувъ на небо, думаетъ: ‘какая чудная ночь, какая яркая луна, какое множество звздъ. И какъ тиха эта ночь’!

Да, очень тиха. Кажется, что луна, сіяющая тамъ въ вышин, проливаетъ тишину и спокойствіе всюду даже туда, гд жизнь кипитъ горячимъ ключомъ. Ночь тиха не только на пыльныхъ проселочныхъ дорогахъ и на вершинахъ холмовъ откуда стелется на далекое пространство деревенскій пейзажъ, мирно уснувшій въ рамк деревьевъ и покрытый сдоватымъ налетомъ тумана.

Ночь тиха не только въ садахъ и паркахъ, на росистыхъ, яркозеленыхъ поемныхъ лугахъ и на рк, что блеститъ, взвиваясь между веселыми островками, шумливыми запрудами и чуткими камышами, тишина стоитъ и тамъ, гд рка пробирается среди тсно сжавшихся въ кучу домовъ, гд въ ней отражаются мосты, гд отъ длинныхъ набережныхъ и массы судовъ она кажется черной и страшной, тишина и тамъ, гд рка поворачиваетъ отъ этихъ безобразныхъ громадъ къ болотамъ съ ихъ угрюмыми маяками, напоминающими скелеты, и тамъ, гд она разливается въ глубокихъ и высокихъ берегахъ, покрытыхъ нивами, втряными мельницами и колокольнями, и вливаетъ свои воды въ вчно волнующееся море.

Ночь тиха не только надъ морской пучиной и на берегу, откуда сторожъ маяка слдитъ за кораблемъ, который, распустивъ крылья, несется по свтлой полос, пожалованной луною повидимому въ его исключительное распоряженіе.

Не только тамъ, но даже надъ огромнымъ неугомоннымъ Лондономъ воцарился покой. Его колокольни, башни и громадный единственный куполъ принимаютъ боле воздушныя очертанія, задымленныя крыши подъ блднымъ лучезарнымъ освщеніемъ кажутся не такими грубыми, уличный шумъ стихаетъ, на мостовыхъ рже и тише раздаются шаги прохожихъ.

Въ поляхъ, гд обитаетъ мистеръ Телькингорнъ, гд пастушки неумолкаемо играютъ на юридическихъ свирляхъ, гд держатся обычая не выпускать овечекъ изъ загородки, пока не выстригутъ ихъ на-голо, въ этихъ идиллическихъ поляхъ совсмъ не слышно городского шума въ эту тихую лунную ночь,— онъ доносится сюда лишь слабымъ отдаленнымъ жужжаніемъ, какъ-будто тамъ, вдалек, не городъ., а огромный звенящій стаканъ.

Что такое? Откуда этотъ выстрлъ? Кто стрлялъ?

Рдкіе пшеходы вздрагиваютъ, останавливаются, оглядываются. Раскрываются окна и двери, въ нихъ показываются люди. Выстрлъ громко прозвучалъ и раскатился глухимъ отголоскомъ. Онъ былъ сдланъ въ одномъ изъ домовъ, говорятъ прохожіе. Онъ разбудилъ всхъ окрестныхъ собакъ, он заливаются отчаяннымъ лаемъ, испуганныя кошки перебгаютъ улицу. Среди воя и лая собакъ начинаютъ бить башенные часы, словно и они испугались. Смолкнувшій-было уличный шумъ тоже какъ-будто ростеть и, кажется, сейчасъ превратится въ крикъ.

Но скоро все затихаетъ. Прежде чмъ раздался послдній, десятый ударъ башенныхъ часовъ, опять воцаряется безмолвіе, а когда часы кончили бить, чудная ночь, ясная луна и множество звздъ по-прежнему дышатъ мирной тишиной.

Былъ ли обезпокоенъ мистеръ Телькингорнъ?

Въ его окнахъ темно и тихо, дверь его кабинета заперта. И въ самомъ дл, должно вдь случиться что-нибудь необыкновенное, чтобъ вызвать его изъ его раковины. Его не слышно и не видно, разв только пушечный выстрлъ выведетъ этого заржаввшаго старика изъ его безстрашной неподвижности.

Много лтъ настойчивый римлянинъ указываетъ съ потолка безъ всякаго опредленнаго смысла. Почему же именно сегодня искать въ этой указующей рук какого-то новаго смысла? Какъ и всякій прямолинейный римлянинъ или даже британецъ, онъ проникнутъ одной идеей — указывать, вчно называть, поэтому весьма естественно, что онъ въ своей невозможной поз указываетъ и сегодня всю ночь напролетъ: и при лунномъ свт, и въ темнот, и на разсвт и при восход солнца, настойчиво указываетъ на одну точку, но никто не обращаетъ на него вниманія.

Но когда насталъ день и пришли люди убирать комнаты, тогда,— потому ли, что указывающая рука римлянина иметъ сегодня какой-нибудь особый смыслъ, какого прежде не было, потому ли, что человкъ, вошедшій первымъ, вдругъ сошелъ съ ума, но, взглянувъ вверхъ на протянутую руку, а потомъ на то мсто, куда она указываетъ,— онъ вскрикиваетъ и опрометью убгаетъ. Другіе, взглянувъ по тому же направленію, тоже кричатъ и бгутъ вонъ, на улиц подымается тревога.

Что жъ это значитъ? Въ комнат темно отъ толстыхъ шторъ, и люди, непривычные къ темнот посл уличнаго свта, входятъ осторожно и, тихо, но тяжело ступая, выносятъ что-то въ сосднюю спальню. Цлый день шепчутся, удивляются, старательно изслдуютъ каждый уголокъ комнаты, заботливо осматриваютъ слды ногъ на полу, внимательно изучаютъ расположеніе мебели. Каждый непремнно взглянетъ вверхъ на римлянина и вс шепчутъ: ‘Если бъ онъ могъ разсказать о томъ, что видлъ’!

Онъ указываетъ на столъ, гд стоитъ почти не початая бутылка вина, стаканъ, дв свчи, потушенныя, должно быть, вскор посл того, какъ были зажжены. Онъ указываетъ на пустой стулъ и на пятно на полу возл этого стула, небольшое пятно, которое легко можетъ быть прикрыто рукой.

Вс эти предметы приходятся на одной линіи съ протянутой рукой. Возбужденному воображенію можетъ показаться, что тутъ кроется нчто до того ужасное, отъ чего можно сойти съ ума не только толстоногимъ мальчуганамъ на потолк, но даже облакамъ, цвтамъ и баллюстрадамъ — короче всей Аллегоріи.

Во всякомъ случа несомннно, что каждый, входящій въ эту темную комнату и увидвшій эти предметы, непремнно взглянетъ на таинственнаго римлянина,— точно онъ безгласный, онмвшій отъ ужаса свидтель совершеннаго преступленій.

Пройдетъ много лтъ, а въ Фильдсъ-Инн все еще будутъ разсказывать странныя исторіи объ этомъ пятн на полу, которое такъ невелико и такъ неистребимо, и пока римлянинъ будетъ указывать съ потолка — то-есть пока его пощадятъ пыль, плсень и паутина — въ его протянутой рук будутъ видть больше значенія, чмъ она имла во времена мистера Телькингорна. Ибо эти времена навки миновали, а римлянинъ указывалъ въ тотъ вечеръ на преступную руку, которая поднялась на старика, а потомъ всю ночь напролетъ указывалъ на него самого, лежащаго на полу лицомъ внизъ съ прострленнымъ сердцемъ.

ГЛАВА XVIII.
По служб нтъ дружбы.

Сегодня великій день въ дом мистера Матвя Бегнета, иначе Дуба, экс-артиллериста, а нын фаготиста,— торжественный день, который ежегодно ознаменовывается роскошнымъ пиромъ.

Сегодня въ этой семь празднуютъ день рожденія.

Это не день рожденія самого мистера Бегнета, ибо тотъ день отличается отъ другихъ лишь особенно звонкимъ поцлуемъ, которымъ поутру хозяинъ музыкальнаго магазина надляетъ дтей, лишней трубкой, которую онъ выкуриваетъ посл обда, и вечерними размышленіями о томъ, что почувствовала бы теперь его бдная мать,— эта тема неисчерпаема главнымъ образомъ потому, что почтенная старушка умерла лтъ двадцать тому назадъ. Есть люди, которые рдко вспоминаютъ объ отц и въ счетной книг своей памяти весь активъ сыновней привязанности переносятъ повидимому на имя матери. Мистеръ Бегнетъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, восторженная оцнка достоинствъ собственной супруги заставляетъ его даже считать слово ‘сокровище’ именемъ существительнымъ женскаго рода.

Это и не день рожденія кого-либо изъ дтей, т дни конечно отличаются отъ прочихъ искренними пожеланіями счастья, выраженіями взаимной любви и пудингомъ за обдомъ, но рдко ознаменовываются чмъ-нибудь большимъ. Правда, въ послдній день рожденія Вульвича мистеръ Бегнетъ, замтивъ, какъ мальчикъ выросъ и возмужалъ, высказалъ нсколько глубокихъ соображеній по поводу того, сколько перемнъ несетъ съ собою время, и ршилъ проэкзаменовать сына въ катехизис. Но посл вопросовъ подъ нумеромъ первымъ и вторымъ (Какъ твое имя? Кто теб далъ это имя?) память ему измнила и, заключивъ экзаменъ, онъ замнилъ третій вопросъ такимъ: Какъ теб нравится твое имя? Впрочемъ вопросъ былъ предложенъ такимъ серьезнымъ и многозначительнымъ тономъ, что сошелъ за настоящій богословскій.

Но то былъ особенный случай, который нельзя считать отличительнымъ признакомъ всхъ подобныхъ торжествъ.

Сегодня рожденье старухи, великій годовой праздникъ, отмченный краснымъ крандашомъ въ календар мистера Бегнета. Счастливое событіе празднуется всегда по опредленной программ, съ незапамятныхъ временъ установленной мистеромъ Бегнетомъ и вошедшей въ обычай. Мистеръ Бегнетъ глубоко убжденъ, что жареная курица за обдомъ — царское блюдо, поэтому неизмнно каждый годъ въ этотъ день рано поутру онъ отправляется на рынокъ и покупаетъ пару куръ, при чемъ неизмнно каждый годъ его надуваютъ, надляя парой самыхъ древнихъ птицъ, какія только украшаютъ собой европейскіе курятники.

Вернувшись домой со своей драгоцнной добычей, завязанной въ чистый носовой платокъ, блый съ голубой каемкой, (тоже неизмнная принадлежность этихъ ежегодныхъ экскурсій) мистеръ Бегнетъ за завтракомъ обыкновенно предлагаетъ старух ршить, что бы она желала имть къ обду. По счастливому совпаденію, со стороны мистрисъ Бегнетъ всегда слдуетъ отвтъ, что ей хотлось бы жареной курицы: тогда мистеръ Бегнетъ вытаскиваетъ изъ потаеннаго убжища свой узелъ и развязываетъ его среди общаго изумленія и восторга. Вслдъ за тмъ онъ объявляетъ, что сегодня старуха должна сидть сложа руки, расфрантившись въ свое лучшее платье и не принимая участія ни въ какихъ хозяйственныхъ хлопотахъ, которыя берутъ на себя онъ и его юные отпрыски. Такъ какъ мистеръ Бегнетъ не особенно славится своимъ повареннымъ искусствомъ, то старух отъ его предложенія больше чести, чмъ удовольствія, но она очень весело покоряется своей участи.

Сегодня мистеръ Бегнетъ уже исполнилъ вс обычныя церемоніи: пріобрлъ на рынк два экземпляра птицъ куриной породы (изъ тхъ, которымъ, по пословиц, все пшеница), изумилъ и обрадовалъ всю семью неожиданнымъ ихъ появленіемъ изъ узла, и теперь самолично завдуетъ стряпней, а мистрисъ Бегнетъ, разодтая въ самое парадное платье, сидитъ на почетномъ мст, хотя у нея сильно чешутся руки, ибо она видитъ, что все идетъ шиворотъ на выворотъ.

Мальта и Квебекъ накрываютъ на столъ, а Вульвичъ, какъ ему и приличествуетъ, состоитъ подъ командой отца и занятъ манипуляціями съ вертеломъ. По временамъ мистрисъ Бегнетъ, замтивъ какое-нибудь упущеніе, морщится, качаетъ головой и подаетъ глазами знаки маленькому поваренку и его сестрамъ.

— Ровно въ половин второго, минута въ минуту, будетъ готово, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

Мистрисъ Бегнетъ съ сокрушеніемъ замчаетъ, что вертелъ остановился и одна изъ птицъ начинаетъ подгорать.

— У тебя будетъ царскій обдъ, старуха, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

Мистрисъ Бегнетъ широко улыбается, по душевное разстройство, написанное на ея лиц, поражаетъ любящаго сына до глубины сердца, онъ спрашиваетъ взглядомъ, въ чемъ дло, и остается съ разинутымъ ртомъ, совершенно позабывъ о вертел. Къ счастью его старшая сестра догадывается о причин волненія матери и наставительнымъ тумакомъ приводитъ брата въ чувство. Остановившійся вертелъ приходитъ въ движеніе, и мистрисъ Бегнетъ со вздохомъ облегченія закрываетъ глаза.

— Джоржъ конечно придетъ ровно въ половин пятаго, говоритъ мистеръ Бегнетъ.— Сколько уже лтъ старуха, какъ онъ приходитъ къ намъ въ этотъ день?

— Столько, сколько нужно, чтобъ изъ молодой превратиться въ старуху, кажется такъ, Дубокъ? отвчаетъ мистрисъ Бегнетъ, смясь и качая головой.— Ровно столько, ни больше ни меньше.

— Старуха, не говори вздору. Ты такъ же молода, какъ была прежде, если еще не моложе. Всякій знаетъ, что это правда.

Мальта и Квебекъ кричатъ, хлопая въ ладоши, что верзила наврно принесетъ мам подарокъ, и начинаютъ строить догадки — какой.

— Знаешь, Дубокъ, что мн сдается,— не собирается ли Джоржъ опять начать рыскать по блу свту?

Мистрисъ Бегнетъ, пока говоритъ, взглядомъ напоминаетъ Мальт поставить на столъ соль, а покачиваніемъ головы даетъ понять Квебеку, что перецъ не нуженъ.

— Джоржъ никогда не сдлается дезертиромъ, возражаетъ мистеръ Бегнетъ.— Онъ не кинетъ стараго товарища въ минуту опасности. Не бойся.

— Нтъ, Дубъ, нтъ. Я знаю, что онъ на это не способенъ, я хотла сказать совсмъ не то. Я хотла сказать, что онъ удеретъ, какъ только выпутается изъ своихъ денежныхъ передрягъ, вотъ что я думаю.

Мистеръ Бегнетъ спрашиваетъ: почему?

Жена задумчиво отвчаетъ:

— Онъ сталъ какой-то нетерпливый и безпокойный, не могу сказать, чтобъ онъ былъ теперь мене чистосердечнымъ: еслибъ онъ сталъ неискреннимъ онъ не былъ бы Джоржемъ, но его что-то гнететъ, ему, видимо, не по себ.

— Это все стряпчій. Онъ самого дьявола выведетъ изъ себя.

— Да, похоже на то, соглашается старуха.— Такъ то, мой Дубокъ.

Разговоръ на время прерывается, такъ какъ мистеръ Бегнетъ вынужденъ вс силы своей души направить на обдъ, который находится въ большой опасности, ибо об курицы, сухія отъ природы, ни за что не хотятъ стать сочными, сколько ихъ ни поливаютъ бульономъ, и давно уже утратили блоснжный цвтъ. То же непостижимое упрямство обнаруживаютъ и картофелины: какъ только начнутъ ихъ чистить, они трескаются по всмъ направленіямъ, словно пораженныя землетрясеніемъ, и крошатся на мелкіе кусочки. Куриныя ноги тоже доставляютъ не мало заботъ,— он гораздо длинне, чмъ бы слдовало, и покрыты крупными чешуйками.

Мистеръ Бегнетъ, пустивъ въ ходъ всю свою ловкость, выходитъ наконецъ побдителемъ изъ всхъ этихъ затрудненій и объявляетъ, что обдъ поданъ, усаживаются за столъ, мистрисъ Бегнетъ садится по правую сторону мужа въ качеств гостьи.

Хорошо, что день рожденья старухи бываетъ разъ въ году, ибо такое лакомое блюдо, если бъ оно появлялось за обдомъ даже только два раза въ годъ, грозило бы самыми гибельными послдствіями. Въ любопытныхъ экземплярахъ, поданныхъ мистеромъ Бегнетомъ въ вид жаркого, вс тоненькія жилки и связки, свойственныя птицамъ куриной породы, превратились въ гитарныя струны, крылья врзались въ мясо такъ глубоко, точно вковыя деревья въ землю, ноги такъ тверды, что должно быть всю свою долгую и бурную жизнь эти птицы посвятили неутомимымъ упражненіямъ въ ходьб и въ бганьи на перегонки.

Но мистеръ Бегнетъ, въ полномъ невдніи маленькихъ недостатковъ своего жаркого, отъ всего сердца угощаетъ супругу, упрашивая ее кушать побольше этого тонкаго блюда, а такъ какъ добрая старуха ни за что въ мір не доставитъ хотя бы минутнаго огорченія своему Дубку, особенно въ такой день, то ея пищеваренію угрожаетъ серьезная опасность. Какъ юный Вульвичъ, не принадлежа къ семейству страусовъ, можетъ глодать палки,— это остается неразршимымъ вопросомъ для его матери.

По окончаніи торжественнаго пира старуха подвергается новому испытанію: она должна сидть на почетномъ мст и, въ качеств безучастной зрительницы, взирать, какъ прибираютъ комнату, подметаютъ очагъ, моютъ и чистятъ посуду. Об молодыя двицы во всхъ своихъ пріемахъ подражаютъ матери и даже подбираютъ свои юбочки такъ же, какъ она, энергія и восторженность, которую он обнаруживаютъ въ исправленіи сихъ хозяйственныхъ обязанностей, общаютъ много въ будущемъ, но въ настоящемъ внушаютъ ихъ матери сильное безпокойство. Одинъ ужъ видъ дочекъ, поглощенныхъ хозяйствомъ, зрлище слишкомъ трогательное, чтобъ мистрисъ Бегнетъ могла взирать на него со всмъ хладнокровіемъ, приличествующимъ ея положенію, но если принять во вниманіе, что къ этому присоединяется еще звонъ посуды, бряцанье оловянныхъ котелковъ, стукъ щетки, неумолкаемая болтовня и расплескиваніе воды въ самомъ неумренномъ количеств, то неудивительно, что старуха не перестаетъ горть на медленномъ огн. Наконецъ сложный процессъ чистки конченъ, улыбающіяся Квебекъ и Мальта выходятъ въ свжихъ сухихъ платьицахъ, на стол появляются трубки, табакъ, бутылка, стаканы, и старуха впервые вкушаетъ міръ душевный въ продолженіе этого пріятнаго дня.

Когда посл обда мистеръ Бегнетъ занимаетъ свое обычное мсто у камина, стрлки часовъ очень близки къ половин пятаго, когда он показываютъ ровно половину, мистеръ Бегнетъ возвщаетъ:

— Джоржъ! Точенъ по военному!

Да, это Джоржъ. Онъ приноситъ искреннія поздравленія старух, цлуетъ ее ради торжественнаго случая, здоровается съ дтьми и мистеромъ Бегнетомъ и желаетъ всмъ счастья.

— Джоржъ, дружище! что съ вами? спрашиваетъ мистрисъ Бегнетъ, внимательно вглядываясь въ него.

— Со мной?

— Вы блдны — конечно, насколько это возможно при вашей чернот, вы разстроены. Посмотри, Дубокъ, разв не правда?

— Джоржъ, объясни старух, въ чемъ дло.

— Очень жаль, что я блденъ и кажусь разстроеннымъ, я не зналъ этого, говоритъ кавалеристъ, проводя рукою по лбу.— Дло въ томъ, что мальчикъ, который жилъ у меня, умеръ вчера вечеромъ, и это меня разстроило.

— Бдняжка, такъ онъ умеръ! говоритъ мистрисъ Бегнетъ съ матерпискимъ состраданіемъ въ голос.

— Я не хотлъ говорить о такой неподходящей матеріи въ сегодняшній день, но, какъ видите, вы выпытали отъ меня, не усплъ я войти, говоритъ кавалеристъ боле веселымъ тономъ,— вы такая проворная, мистрисъ Бегнетъ.

— Правда, старуха на это молодецъ. У нея живо, что твой порохъ.

— А кром того она виновница сегодняшняго торжества, и на это мы ее украсимъ! восклицаетъ мистеръ Джоржъ.— Я принесъ небольшую брошку, штучка не изъ важныхъ, какъ видите, только и есть въ ней хорошаго, что эта вещица — знакъ памяти.

Подарокъ встрченъ рукоплесканіями и восторженными прыжками со стороны юныхъ членовъ семейства и какимъ-то благоговйнымъ изумленіемъ со стороны мистрисъ Бегнетъ.

— Старуха, выскажи ему мое мнніе объ этой вещиц, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

— Просто чудо что такое! восклицаетъ мистрисъ Бегнетъ.— Я не видывала ничего прелестне!

— Такъ. Это мое мнніе, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

Мистрисъ Бегнетъ, вытянувъ руки во всю длину, поворачиваетъ брошку во вс стороны, говоря:

— Такая прелесть, что пожалуй и слишкомъ хороша для меня.

— Неправда. Это не мое мнніе, говоритъ мистеръ Бегнетъ.

— Но во всякомъ случа тысячу разъ васъ благодарю, старый дружище, говоритъ мистрисъ Бегнетъ, протягивая ему руку съ блестящими отъ удовольствія глазами. И хоть иногда я, какъ сварливая солдатка, ворчу на васъ, но все таки мы съ вами навкъ останемся добрыми старыми друзьями. Теперь извольте-ка сами надть мн эту брошку на счастье.

Дти тсно обступаютъ ихъ, чтобъ видть, какъ совершается церемонія, мистеръ Бегнетъ съ большимъ интересомъ смотритъ черезъ голову Вульвича и на его деревянномъ лиц выражается такая дтская радость, что мистрисъ Бегнетъ не можетъ удержаться и заливается веселымъ хохотомъ, повторяя:

— Ахъ, Дубокъ, Дубокъ, какой ты у меня славный старичина!

Но кавалеристу не удается надть свой подарокъ, его рука дрожитъ, онъ волнуется и роняетъ брошку, подхвативъ ее на лету, онъ оглядывается на всхъ и говоритъ:

— Просто смшно: сегодня я положительно не въ своей тарелк, не гожусь даже на такой пустякъ!

Мистрисъ Бегнетъ ршаетъ, что противъ этого недуга единственное средство — трубка, во мгновеніе ока прикрпляетъ брошку сама и заставляетъ кавалериста ссть на его уютное мстечко и закурить.

— Если это не настроитъ васъ на ладъ, Джоржъ, взглядывайте почаще на вашъ подарокъ и оба эти средства ужъ наврное подйствуютъ.

— Я и самъ знаю, что по настоящему оно должно бы такъ быть, мистрисъ Бегнетъ, отвчаетъ Джоржъ,— но мрачныя мысли слишкомъ овладли мною. Все этотъ бдный парень, такъ тяжело было смотрть, какъ онъ умираетъ, и не быть въ состояніи помочь.

— Что вы говорите, Джоржъ. Разв вы не помогли ему, не пріютили подъ своимъ кровомъ!

— Я сдлалъ то немногое, что могъ,но я хотлъ сказать, мистрисъ Бегнетъ, что никто не позаботился научить его, чему слдовало, онъ едва могъ отличить правую руку отъ лвой. И поздно ужъ было ему чмъ нибудь помочь.

— Ахъ, бдное созданіе! говоритъ мистрисъ Бегнетъ.

— Это невольно приводитъ мн на память Гридли, продолжаетъ мистеръ Джоржъ, все еще не замчая трубки и проводя рукою по волосамъ,— то тоже былъ ужасный случай въ своемъ род, и оба они вызываютъ во мн воспоминаніе о старомъ мазурик съ каменнымъ сердцемъ, который погубилъ обоихъ. А какъ подумаешь объ этомъ заржавленномъ карабин, какъ онъ стоитъ себ въ углу равнодушный, невозмутимый и все ему трынъ-трава,— такъ вся кровь и закипитъ.

— Совтую вамъ, Джоржъ, закурить трубку и выбросить изъ головы грустныя мысли, этакъ будетъ во всхъ отношеніяхъ лучше.

— Вы правы. Я послдую вашему совту, говоритъ Джоржъ.

И онъ закуриваетъ трубку, хотя продолжаетъ хранить негодующій и серьезный видъ, который производитъ сильное впечатлніе на юныхъ Бегнетовъ и даже заставляетъ мистера Бегнета отложить на время церемонію провозглашенія тоста за здоровье мистрисъ Бегнетъ: этотъ тостъ онъ произносить всегда самъ, сопровождая его краткой рчью образцоваго изящества.

Но когда юныя двицы составили напитокъ, извстный подъ названіемъ ‘смси’, а трубка Джоржа разгорлась, мистеръ Бегнетъ считаетъ возможнымъ приступить къ упомянутому тосту и обращается къ обществу со слдующимъ спичемъ:

— Джоржъ, Вульвичъ, Квебекъ, Мальта! Сегодня день ея рожденья. Сдлайте цлый походный перегонъ, а другой такой не найдете. За ея здоровье!

Тостъ принимается съ большимъ энтузіазмомъ. Старуха обыкновенно благодаритъ въ столь же лаконическихъ и ясныхъ выраженіяхъ, отвчая: ‘О за ваше!’ отвшиваетъ каждому изъ присутствующихъ по поклону и выпиваетъ въ честь каждаго по большому глотку. Но на этотъ разъ вслдъ за этой церемоніей съ ея стороны слдуетъ совершенно неожиданное восклицаніе:— Какой-то господинъ!

Да, къ величайшему изумленію маленькаго общества какой-то господинъ заглядываетъ въ дверь пріемной. Это человкъ съ живыми проницательными глазами, на каждаго изъ присутствующихъ и на всхъ вмст онъ глядитъ такъ, что производить впечатлніе довольно замчательнаго человка.

— Джоржъ, говоритъ онъ кланяясь,— какъ поживаете?

— Какъ! Это вы, Беккетъ? восклицаетъ Джоржъ.

— Да, отвчаетъ тотъ, входя въ комнату и затворяя за собою дверь.— Я проходилъ мимо, вдругъ вижу въ окн лавки музыкальные инструменты,— у меня есть пріятель, который ищетъ случая купить подержанную, но хорошую віолончель,— вижу веселое общество, и, какъ мн показалось, васъ въ углу комнаты, я былъ увренъ, что не ошибусь, и зашелъ. Какъ теперь идутъ ваши дла, Джоржъ? Помаленьку? А вы какъ поживаете, сударыня, и вы, комендантъ? Ахъ, Боже мой, здсь и дтки! и мистеръ Беккетъ раскрываетъ объятія.— Покажите мн дтей, и вы можете веревки изъ меня вить. Поцлуемся, ангелочки! Нтъ надобности спрашивать, кто вашъ отецъ и ваша мать — никогда въ жизни не видывалъ такого разительнаго сходства!

Новаго гостя принимаютъ радушно, онъ садится подл Джоржа и беретъ къ себ на колни Квебека и Мальту.

— Поцлуемся еще разокъ, красоточки, поцлуи — единственное, до чего я лакомъ. Господи благослови, какія у васъ здоровенькія дтки, сударыня! Сколько имъ можетъ быть лтъ? По виду я далъ бы восемь и десять.

— Вы почти угадали, сэръ, отвчаетъ мистрисъ Бегнетъ.

— Я всегда угадываю, отзывается мистеръ Беккетъ,— очень ужъ люблю дтей. У моего друга ихъ девятнадцать человкъ, сударыня, вс одной матери, и она все еще свжа, какъ утренняя роза,— конечно, далеко не такъ, какъ вы, по чести говорю. Что это у тебя, милочка? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, ущипнувъ Мальту за щеку.— Персикъ, настоящій персикъ, Господь съ нимъ! А какъ ты думаешь, милочка, согласится папаша порекомендовать подержанную віолончель хорошаго тона другу мистера Беккета? Моя фамилія Беккетъ, какая смшная {Мистеръ Беккетъ намекаетъ на то, что слово bucket значитъ бадья, ведро.}, неправда-ли?

Такимъ образомъ мистеръ Беккетъ завоевываетъ сердца своего семейства. Мистрисъ Бегнетъ забываетъ о томъ, какъ она должна держать себя въ этотъ высокоторжественный день, и услуживаетъ гостю, собственноручно набивая ему трубку и наполняя стаканъ. Она объявляетъ, что всегда рада такому милому гостю, особенно сегодня, такъ какъ онъ другъ Джоржу, а тотъ сегодня не въ своей тарелк.

— Не въ своей тарелк! Вотъ новости. Въ чемъ дло, Джоржъ? Отчего вы не въ своей тарелк? Разв васъ что-нибудь угнетаетъ?

— Ничего особеннаго, отвчаетъ Джоржъ.

— Я былъ въ этомъ увренъ. Что же можетъ васъ угнетать? Разв этихъ крошекъ можетъ что-нибудь угнетать? Конечно нтъ. Но настанетъ время, когда он начнутъ сокрушать молодецкія сердца, попомните мое слово, сударыня! Хоть я и не пророкъ, но говорю это смло.

Восхищенная мистрисъ Бегнетъ надется, что у мистера Беккета есть свои дтки.

— Увы, сударыня! Поврите-ли — нтъ! Все мое семейство состоитъ изъ жены и жилицы. Мистрисъ Беккетъ такъ же любитъ дтей, какъ и я, и очень желаетъ имть ихъ, но — нтъ! Въ семъ мір блага распредлены неравномрно, но человкъ не долженъ роптать. Какой у васъ прелестный дворикъ, сударыня! Есть въ немъ выходъ на улицу?

— Нтъ онъ глухой.

— Не можетъ быть? Никогда бы этого не сказалъ. Знаете, никогда ни одинъ дворъ не нравился мн такъ, какъ этотъ. Позвольте взглянуть? Благодарствуйте. Да, я вижу, дйствительно нтъ выхода. Но какіе удивительно пропорціональные размры!

Окинувъ дворъ проницательнымъ взглядомъ, мистеръ Беккетъ возвращается на прежнее мсто рядомъ со своимъ другомъ Джоржемъ и ласково треплетъ его по плечу.

— Ну, каково теперь ваше настроеніе, Джоржъ?

— Прекрасное.

— Вотъ это дло. И разв можетъ быть иначе. Человкъ съ вашей наружностью и съ вашимъ здоровьемъ не иметъ права падать духомъ. Съ такою грудью нельзя падать духомъ, не правда-ли? Что же можетъ васъ угнетать?

Мистеръ Беккетъ, обладающій такимъ талантомъ вести разговоръ и такимъ неистощимымъ запасомъ разнообразныхъ словечекъ нсколько разъ повторяетъ эту фразу, обращаясь къ своей трубк, которую онъ въ эту минуту закуриваетъ, и при этомъ на лиц его появляется особенное, присущее ему выраженіе — выраженіе человка, который къ чему-то прислушивается. Но солнце его общительности меркнетъ не надолго: затмніе проходитъ и солнце блеститъ еще ярче.

— А это братецъ, милочки? обращается онъ къ Мальт и Квебеку, спрашивая о Вульвич.— Славный юноша. Врно вашъ братъ только по отцу, ангелочки? Онъ слишкомъ великъ, чтобъ быть вашимъ сыномъ, сударыня.

— Тмъ не мене онъ мой сынъ, могу васъ уврить, говоритъ улыбаясь мистрисъ Бегнетъ.

— Никогда бы не поврилъ. Впрочемъ онъ похожъ на васъ, этого нельзя отрицать. Богъ мой, онъ поразительно похожъ на васъ! но въ верхней части лица есть что-то отцовское.

И мистеръ Беккетъ, прищуривъ одинъ глазъ, сравниваетъ лица отца и сына, пока мистеръ Бегнетъ курить въ блаженномъ самодовольстиіи.

Мистрисъ Бегнетъ пользуется удобнымъ случаемъ, чтобы сказать гостю, что ея сынъ — крестникъ Джоржа.

— Крестникъ Джоржа! восклицаетъ самымъ задушевнымъ тономъ мистеръ Беккетъ.— Я долженъ еще разъ пожать руку крестнику Джоржа. И крестный отецъ, и крестникъ длаютъ честь другъ другу. Къ чему вы готовите сынка, сударыня? Выказываетъ-ли онъ склонность къ какому-нибудь музыкальному инструменту?

Мистеръ Бегнетъ неожиданно вступаетъ въ разговоръ:

— На флейт играетъ. Чудесно.

— Поврите-ли, мальчикомъ я самъ игралъ на флейт восклицаетъ мистеръ Беккетъ, пораженный этимъ совпаденіемъ.— Правда, я не учился правильно, какъ, вроятно, учится этотъ юноша, а игралъ по слуху. Господи! Британскіе гренадеры — вотъ псня, которая согретъ всякаго англичанина. Не можете ли вы, милый юноша, сыграть намъ Британскихъ гренадеровъ?

Для собравшагося общества ничего не можетъ быть пріятне этого приглашенія. Юный Вульвичъ немедленно отправляется за флейтой и исполняетъ эту трогательную мелодію, пока онъ играетъ, мистеръ Беккетъ съ большимъ одушевленіемъ отбиваетъ тактъ и не пропускаетъ случая тонкимъ фальцетомъ подхватить припвъ: Грен-а-а-а-д-е-е-ры, грен-а-а-ад-е-е-ры! короче, обнаруживаетъ такое глубокое пониманіе музыки, что мистеръ Бегнетъ вынимаетъ трубку изо рта и высказываетъ свое убжденіе въ томъ, что гость превосходный пвецъ. Мистеръ Беккетъ принимаетъ этотъ комплиментъ очень скромно: не отрицаетъ, что когда то пвалъ, но исключительно лишь для собственнаго удовольствія, чтобы излить чувства, волновавшія его грудь, и никогда не былъ настолько самоувренъ, чтобъ выступать со своимъ пніемъ въ обществ.

Тмъ не мене, такъ какъ его упрашиваютъ спть что нибудь и такъ какъ сегодня его нельзя упрекнуть въ недостатк любезности, онъ уступаетъ общимъ просьбамъ и поетъ:

‘Поврь, если твои очаровательныя прелести’.

Этотъ романсъ, какъ сообщаетъ онъ мистрисъ Бегнетъ, былъ его могущественнымъ союзникомъ, когда онъ стремился тронуть сердце мистрисъ Беккетъ, тогда еще молодой двушки, и склонилъ ее идти съ нимъ подъ внецъ, или, по собственному выраженію мистера Беккета:— ‘нанесъ ей послдній ударъ’.

Словомъ, блестящій гость придалъ вечеру такой новый и живой интересъ, что мистеръ Джоржъ, не обнаружившій особаго удовольствія при его появленіи, невольно начинаетъ гордиться тмъ, что доставилъ своимъ друзьямъ знакомство съ такимъ обходительнымъ, любезнымъ, обладающимъ столькими талантами и пріятнымъ во всхъ отношеніяхъ человкомъ. Мистеръ Бегнетъ начинаетъ такъ цнить новое знакомство, что, выкуривъ еще одну трубку, проситъ гостя почтить ихъ домъ своимъ посщеніемъ и въ будущемъ году въ этотъ день.

Если что можетъ еще боле скрпить и упрочить уваженіе, которымъ мистеръ Беккетъ преисполнился къ почтенному семейству, такъ это только причина сегодняшняго праздника, съ восторженнымъ энтузіазмомъ онъ пьетъ за здоровье мистрисъ Бегнетъ, заране общаетъ спустя двнадцать мсяцевъ явиться въ этотъ день, записываетъ его для памяти въ огромную черную записную книгу и выражаетъ надежду, что мистрисъ Беккетъ и мистрисъ Бегнетъ близко сойдутся. Чмъ была бы общественная жизнь безъ узъ дружбы? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ. Онъ самъ принадлежитъ къ сфер общественной жизни, но тамъ не находитъ счастія, и долженъ его искать въ тсномъ кругу семейнаго блаженства.

Тутъ мистеру Беккету въ свою очередь весьма естественно вспомнить о друг, которому онъ обязанъ новымъ пріятнымъ знакомствомъ, и онъ вспоминаетъ, и еще ближе придвигается къ нему, о чемъ бы ни шелъ разговоръ, онъ не сводитъ съ мистера Джоржа нжнаго взгляда и объявляетъ, что отправится домой вмст съ нимъ. Онъ интересуется даже сапогами мистера Джоржа и внимательно разглядываетъ ихъ, пока тотъ, скрестивъ ноги, куритъ у камина.

Наконецъ мистеръ Джоржъ встаетъ и начинаетъ прощаться, въ то же мгновеніе, по какой-то таинственной симпатіи, соединяющей дружескія сердца, подымается и мистеръ Беккетъ. Прощаясь, онъ еще разъ выражаетъ свою страстную любовь къ дтямъ и вспоминаетъ порученіе своего отсутствующаго друга.

— А что же насчетъ подержанной віолончели, можете вы порекомендовать мн какую нибудь?

— Хоть цлый десятокъ.

— Очень вамъ обязанъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, крпко пожимая руку мистеру Бегнету.— Вы истинный другъ! Только помните: чтобъ была хорошаго тона. Мой другъ въ музык собаку сълъ, и Моцарта, и Генделя, и всхъ остальныхъ знаменитостей отжариваетъ на славу.

И, понизивъ голосъ, мистеръ Беккетъ добавляетъ конфиденціальнымъ тономъ:

— Вамъ нтъ надобности слишкомъ спускать цну, конечно я не желаю, чтобъ мой другъ переплатилъ, но надо чтобъ и вы получили слдуемый процентъ на комиссію и за потерю времени. Это въ порядк вещей, каждый долженъ чмъ нибудь жить.

Мистеръ Бегнетъ киваетъ старух: какой, дескать, кладъ мы съ тобой открыли.

— Если я зайду къ вамъ завтра, скажемъ въ половин одиннадцатаго, продолжаетъ мистеръ Беккетъ,— можете вы тогда сказать мн цны нсколькихъ віолончелей хорошаго тона?

Ничего нтъ лучше. Мистеръ и мистрисъ Бегнетъ выражаютъ полную готовность дать требуемыя свднія и даже намекаютъ другъ другу, что не мшало бы достать еще нсколько штукъ, чтобъ выборъ былъ больше.

— Благодарю, благодарю. Покойной ночи, сударыня, покойной ночи, милочки. Премного благодаренъ вамъ за этотъ вечеръ, одинъ изъ пріятнйшихъ въ моей жизни.

Напротивъ, это они должны быть благодарны за удовольствіе, которое онъ доставилъ имъ своимъ обществомъ, и об стороны разстаются со взаимными добрыми пожеланіями,

— Ну, теперь идемъ, дружище, говоритъ мистеръ Беккетъ, выходя изъ лавки, и беретъ Джоржа подъ руку.

Стоя на порогъ, Бегнеты смотрятъ, какъ они идутъ рядомъ по улиц, и старуха говоритъ своему Дубу:

— Онъ словно прилипъ къ Джоржу, кажется въ самомъ дл онъ его очень любитъ.

Переулки, по которымъ лежитъ ихъ путь, узки и дурно вымощены, такъ что идти подъ руку не совсмъ то удобно, и мистеръ Джоржъ скоро предлагаетъ идти гуськомъ, но мистеръ Беккетъ не хочетъ выпустить его изъ дружескихъ объятій и говоритъ:

— Погодите минутку, Джоржъ, потолкуемъ-ка сперва.

И вслдъ за этими словами онъ направляетъ Джоржа въ таверну, входить за нимъ, запираетъ дверь и, ставъ противъ него лицомъ къ лицу, прислоняется къ ней спиною.

— Ну, Джоржъ, дружба дружбой, а служба службой. Когда отъ меня зависитъ, я не смшиваю эти дв вещи, сегодня вечеромъ я старался быть пріятнымъ,— сошлюсь на васъ,— согласитесь, что я старался быть пріятнымъ. А теперь, Джоржъ, вы должны считать себя арестованнымъ.

— Арестованнымъ? За что? спрашиваетъ кавалеристъ, какъ громомъ пораженный.

Отвчая ему, мистеръ Беккетъ для вящшаго вразумлнія пускаетъ въ ходъ свой жирный указательный палецъ:

— Джоржъ, вы хорошо знаете, что служба — одно, а частный разговоръ — другое. Я долженъ васъ предупредить, что всякое слово, которое вы теперь скажите, можетъ быть употреблено противъ, васъ, поэтому, Джоржъ, относитесь осмотрительно ко всякому своему слову. Слыхали вы объ убійств?

— Объ убійств?

— Джоржъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, не переставая подкрплять свою рчь выразительнымъ движеніемъ указательнаго пальца,— запомните хорошенько то, что я вамъ сказалъ. Я васъ ни о чемъ не разспрашиваю, вы были сегодня очень разстроены, я только спрашиваю, слыхали вы объ убійств?

— Нтъ. Какое убійство? Гд?

— Джоржъ, не говорите, не компрометируйте себя, я самъ вамъ скажу, зачмъ вы понадобились. Въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс совершено убійство… джентльмена, по имени Телькингорна. Онъ былъ застрленъ вчера вечеромъ. За этимъ вы мн и понадобились.

Сержантъ опускается на ближайшій стулъ, потъ крупными каплями выступаетъ на его лбу, смертельная блдность покрываетъ его лицо.

— Беккетъ! Возможно ли,— мистеръ Телькингорнъ убитъ и вы подозрваете меня?

Продолжая дйствовать указательнымъ пальцемъ, мистеръ Беккетъ отвчаетъ:

— Джоржъ, это возможно, потому что это фактъ. Преступленіе совершено вчера въ десять часовъ вечера. Вроятно вы помните, гд были вчера въ десять часовъ вечера и, безъ сомннія, можете это доказать.

— Вчера вечеромъ, вчера вечеромъ… повторяетъ въ раздумья Джоржъ, и вдругъ его осняетъ:— Великій Боже! да вдь вчера вечеромъ я былъ тамъ!

— Такъ и мн сообщали, говоритъ спокойно мистеръ Беккетъ,— такъ и мн сообщали. Кром того вы часто бывали тамъ, многіе видли, какъ вы бродили около дома, извстно, что вы неоднократно спорили съ покойнымъ и быть можетъ, я не утверждаю этого, замтьте, я говорю только — быть можетъ, слышали, какъ онъ называлъ васъ: опасный человкъ, наглецъ, злодй!

Сержантъ открываетъ ротъ, какъ бы съ тмъ, чтобъ подтвердить это, но говорить не можетъ.

— Джоржъ! Мистеръ Беккетъ ставитъ свою шляпу на столъ и продолжаетъ, поглядывая на кавалериста съ озабоченнымъ видомъ обойщика, который собирается снять съ окна мрку для драпировки:— Впродолженіе всего сегодняшняго вечера мое желаніе было и есть устроить все наипріятнйшимъ образомъ. Выскажусь ясно: сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ предложилъ награду въ сто гиней, мы съ вами всегда были друзьями, но долгъ прежде всего, разъ сотня гиней должна кому нибудь достаться, то отчего-жъ бы не заработать ее мн, такъ же, какъ и всякому другому? Изъ всхъ этихъ причинъ, надюсь, ясно вытекаетъ, что я долженъ васъ арестовать, и пусть меня повсятъ, если я этого не сдлаю. Кликнуть кого нибудь на подмогу, или считать дло копченнымъ?

Джоржъ теперь совершенно пришелъ въ себя, онъ встаетъ и выпрямляется, какъ истый солдатъ.

— Идемъ, я готовъ! говорить онъ.

— Погодите минутку.

И совершенно какъ обойщикъ, намревающійся навсить драпировку на окно, роль котораго играетъ Джоржъ, мистеръ Беккетъ вынимаетъ изъ кармана пару ручныхъ кандаловъ.

— Это мой долгъ Джоржъ. Дло слишкомъ серьезно.

Джоржъ краснетъ отъ негодованія, но посл минутнаго колебанія протягиваетъ об руки, крпко сжавъ ихъ вмст.

— Надвайте!

Мистеръ Беккетъ моментально застегиваетъ кандалы.

— Ну, какъ? удобны? Если нтъ, скажите,— у меня есть другая пара въ запас, потому что я хочу обладить дльце наипріятнйшимъ образомъ, насколько мн позволяетъ долгъ.

Онъ задаетъ вопросы тономъ солиднаго купца, который заботится исполнить заказъ самымъ добросовстнымъ образомъ къ полному удовольствію покупщика.

— Годятся? Отлично. Теперь, какъ видите, Джоржъ, продолжаетъ онъ, доставая изъ угла плащъ и накидывая его на сержанта,— я позаботился, чтобъ ваша гордость не страдала, когда мы выйдемъ отсюда, и нарочно припасъ эту штуку. Ну, кто теперь узнаетъ?

— Довольно и того, что я знаю, возражаетъ сержантъ.— А теперь окажите мн одну услугу: надвиньте мн шляпу на глаза.

— Извольте, только къ чему? Вы будете имть жалкій видъ.

— Съ этими украшеніями на рукахъ я не могу смотрть въ лицо встрчнымъ прохожимъ, рзко возражаетъ ему мистеръ Джоржъ.— Бога ради, надвиньте мн шляпу.

Мистеръ Беккетъ уступаетъ такимъ настойчивымъ просьбамъ, потомъ надваеть шляпу самъ и выводитъ свой призъ изъ таверны, сержантъ идетъ по улиц своимъ обыкновеннымъ мрнымъ тяжелымъ шагомъ, но голова его держится не такъ прямо, какъ всегда, мистеръ Беккетъ направляетъ его, куда слдуетъ, подталкивая локтемъ на перекресткахъ и при поворотахъ.

ГЛАВА XIX.
Разсказъ Эсфири.

Вернувшись изъ Диля, я нашла дома письмо отъ Кадди Джеллиби: мы все еще продолжали ее такъ называть, она писала, что ея здоровье, сильно пошатнувшееся въ послднее время, стало еще хуже, и что она будетъ невыразимо рада, если я навщу ее. Къ этому очень коротенькому письму, написанному ею въ постели, было приложено другое отъ ея мужа, въ которомъ онъ убдительно просилъ меня пріхать. У Кадди былъ теперь ребенокъ, котораго я крестила,— крошечная несчастная двочка съ худенькимъ сморщеннымъ личикомъ, совершенно исчезавшимъ подъ оборкой чепчика, ея тоненькія рученки съ длинными пальцами всегда прижаты къ подбородку, и въ этой поз она лежала неподвижно цлые дни, широко раскрывъ глазки, будто удивляясь, отчего это она такъ мала и слаба. Когда ея трогали, она начинала пищать, но вообще была удивительно покойна, и повидимому единственнымъ ея желаніемъ было неподвижно лежать и думать. На ея прозрачномъ личик проступали темныя жилки, а подъ глазами были темныя пятна, точно въ воспоминаніе тхъ дней, когда бдная Кадди купалась въ чернилахъ, на людей непривычныхъ эти темныя пятна производили удручающее впечатлніе.

Но сама Кадди привыкла къ нимъ, и для нея этого было достаточно. Лежа больная, она развлекалась мечтами о воспитанія маленькой Эсфири, о ея замужеств и даже о ея дтяхъ, представляла себя бабушкой другихъ маленькихъ Эсфирей, въ этихъ мечтахъ было столько благоговйнаго обожанія къ крошечному существу, составляющему всю ея гордость, что я чуть было не пересказала ихъ здсь во всхъ подробностяхъ, но къ счастью во время вспомнила, что такимъ образомъ Богъ знаетъ куда удалюсь отъ своего повствованія.

Возвращаюсь къ письму Каролины. Надо сказать, что съ той ночи, когда она спала у меня на колняхъ, у нея создался въ отношеніи меня одинъ предразсудокъ: она почти или, точне сказать, вполн была уврена, что мое присутствіе приноситъ ей счастье. Мн просто совстно говорить о такой смшной фантазіи, порожденной ея привязанностью ко мн, но когда Кадди заболвала, эта фантазія переходила въ несомннный фактъ.

Поэтому, съ согласія опекуна, я немедленно отправилась въ Лондонъ со скорой почтой, Кадди и Принцъ очень мн обрадовались. На другой день и на третій я опять здила къ нимъ. Съ этими поздками я устроилась очень удобно: мн надо было только встать пораньше, чтобъ сдлать вс нужныя распоряженія по хозяйству, прежде чмъ ухать. Несмотря на это, посл третьей моей поздки, когда я вернулась домой только поздно вечеромъ, опекунъ сказалъ:

— Ну, старушка, этакъ нельзя. Постоянные перезды въ конецъ изведутъ нашу госпожу ворчунью, вдь и капля долбитъ камень. Мы на время передемъ въ Лондонъ и поселимся на нашей прежней квартир.

— Только не для меня, дорогой опекунъ, я нисколько не устаю.

И это была сущая правда, эти поздки доставляли мн только удовольствіе: я была счастлива тмъ, что могу быть полезна.

— Ну, въ такомъ случа мы подемъ для меня, или для Ады, или для насъ обоихъ. Помнится, завтра чье-то рожденье.

— Да, завтра, сказала я, цлуя Аду, которой завтра долженъ былъ исполниться двадцать одинъ годъ.

Опекунъ продолжалъ полушутя, полусерьезно:

— Это великое событіе доставитъ моей прелестной кузин нкоторыя хлопоты, придется выполнить необходимыя формальности, утверждающія за ней независимое распоряженіе имуществомъ, такъ что теперь Лондонъ для всхъ насъ самое подходящее мсто. И такъ мы подемъ въ Лондонъ, это ршено, теперь второй вопросъ: въ какомъ вид сегодня Каролина?

— Очень плоха, опекунъ. Боюсь, что здоровье и силы не скоро къ ней вернутся.

— Что ты хочешь этимъ сказать? какъ не скоро?

— Вроятно она пролежитъ еще нсколько недль.

— А!

И опекунъ началъ расхаживать по комнат, заложивъ руки за спину,— врный признакъ, что его занимала какая-то мысль.

— А что ты скажешь про доктора, который ее лечитъ? Хорошій ли онъ докторъ?

Я должна была признаться, что хоть и не могу утверждать противнаго, но что мы съ Принцемъ все-таки ршили сегодня посовтоваться еще съ кмъ-нибудь.

— Не зачмъ далеко ходить — пригласить Вудкорта! быстро сказалъ опекунъ.

Эта мысль не приходила мн въ голову я застала меня врасплохъ, все, что было связано съ этимъ именемъ, на одну минуту воскресло въ моей душ, и я смутилась.

— Ты не имешь ничего возразить противъ него?

— О нтъ, опекунъ!

— А какъ ты думаешь, не будетъ ли больная недовольна.

Напротивъ, я не сомнвалась, что она отнесется къ мистеру Вудкорту съ большимъ довріемъ и будетъ ему очень рада. Я сказала, что она хорошо его знаетъ, потому что часто видла во время болзни миссъ Флайтъ.

— Отлично! Сегодня онъ былъ здсь, завтра я съ нимъ увижусь и все устрою.

Во время этого краткаго разговора мы съ Адой не обмнялись ни однимъ взглядомъ и она не сказала ни одного слова, но, несмотря на это, я чувствовала, что она вспомнила тотъ вечеръ, когда, такъ весело смясь, она обняла меня за талію, и когда эта самая Кадди принесла прощальный букетъ мистера Вудкорта. И я подумала: ‘нужно сказать имъ обимъ, что я буду хозяйкой Холоднаго дома, если я буду продолжать это откладывать, то стану недостойной любви его хозяина въ собственныхъ глазахъ’.

Поэтому, когда мы пришли къ себ наверхъ и долго не ложились спать, дожидаясь, когда пробьетъ полночь, чтобъ мн первой обнять Аду и поздравить съ днемъ рожденія, я разсказала ей о благородств и доброт ея кузена Джона и о счастливой будущности, которая мн предстояла. Если со времени нашей первой встрчи было время, чтобъ любовь Ады ко мн выразилась сильне и нжне обыкновеннаго, такъ это было именно теперь.

Я испытывала огромную радость отъ сознанія этой любви и оттого, что мн больше нечего скрывать. Всего нсколько часовъ тому назадъ я не находила ничего дурного въ своемъ молчаніи, но теперь оно мн казалось непростительной скрытностью, и я стала въ десять разъ счастливе прежняго, когда сняла со своей души эту послднюю тяжесть.

На другой день мы ухали въ Лондонъ. Наша старая квартира была свободна, и, не прошло получаса съ нашего прізда, какъ намъ стало казаться, что мы оттуда и не вызжали.

Мистеръ Вудкортъ обдалъ у насъ, и намъ было настолько весело, насколько могло быть безъ Ричарда, его отсутствіе, разумется, было особенно чувствительно именно въ этотъ день.

Прошло два мсяца или даже боле, все это время я почти не отходила отъ Кадди и рже чмъ когда-нибудь, конечно, за исключеніемъ времени моей болзни, видла Аду, она часто приходила къ Кадди, по тамъ мы об думали только о томъ, какъ бы развлечь и развеселить больную, и не могли вести нашихъ обычныхъ задушевныхъ бесдъ. Мы бывали вмст только тогда, когда я вечеромъ возвращалась домой, но это случалось рдко, такъ какъ, пока Кадди было худо, я оставалась ночевать у нея.

Что за доброе созданіе была Каролина! Какъ самотверженна, безропотна, какъ поглощена заботами о муж, ребенк, объ удобствахъ старика Тервейдропа, какъ мучилась тмъ, что она всмъ въ тягость, что не можетъ помогать мужу въ его трудахъ! Только тутъ я узнала ее вполн.

Странно было видть эту блдную, безпомощно распростертую фигуру тутъ, гд цлые дни напролетъ шли танцы, гд скрипка начинала пиликать съ ранняго утра, а маленькій замарашка въ одиночку вальсировалъ въ кухн!

По просьб Кадди, я взяла на себя заботу объ ея комнат, я помстила ее вмст съ кроватью въ боле свтлый уголокъ, гд было больше воздуха, и постаралась придать комнат веселый видъ, каждое утро, покончивъ съ уборкой и положивъ на руки Каролины мою маленькую тезку, я садилась подл съ работой и мы болтали или я читала ей что нибудь вслухъ. Въ одну изъ такихъ спокойныхъ минутъ я разсказала ей о судьб, которая меня ожидала.

Кром Ады у насъ бывали и другіе постители. Чаще всхъ заходилъ Принцъ, онъ являлся въ промежуткахъ между уроками, робко входилъ, робко садился подл Кадди и глядлъ на нее и на ребенка любящими, тревожными глазами.

Какъ бы ни чувствовала себя Кадди, она всегда говорила Принцу, что ей лучше, и я — да проститъ мн небо,— всегда это подтверждала. Обыкновенно Принцъ посл этого становился веселй, иногда даже вынималъ свою скрипочку и игралъ, чтобъ позабавить малютку, но послднее никогда ему не удавалось, ибо моя крошечная тезка упорно не желала замчать его усилій.

Приходила къ намъ и мистрисъ Джеллиби, такая-же невозмутимая, такая-же растрепанная, какъ и всегда, съ тмъ же яснымъ взоромъ, съ тмъ-же разсяннымъ видомъ, она садилась подл внучки, но не глядя на нее, а устремивъ взоры куда-то въ даль, вроятно созерцая мысленно маленькихъ чернокожихъ на берегахъ Барріобула-Га, говорила съ пріятной улыбкой:

— Ну, Кадди, дитя мое, какъ ты себя чувствуешь?

И не слушая отвта, принималась повствовать о множеств получаемыхъ и отправляемыхъ ею писемъ или объ удивительной производительности кофейныхъ плантацій Барріобула-Га. Къ нашей низменной сфер дятельности она питала холодное презрніе, котораго не трудилась даже скрывать.

Приходилъ къ вамъ и мистеръ Тервейдропъ, составлявшій предметъ непрерывныхъ заботъ Кадди и днемъ и ночью. Если ребенокъ кричалъ, надо было поскоре заставить его замолчать, чтобъ онъ не обезпокоилъ мистера Тервейдропа, если ночью приходилось развести огонь, надо было сдлать этокакъ можно тише, чтобъ но нарушить сна мистера Тервейдропа, если для удобствъ Кадди могло пригодиться что нибудь изъ домашнихъ вещей, она первая прежде всего заботливо обсуждала, не понадобится ли эта вещь мистеру Тервейдропу.

Мистеръ Тервейдропъ отплачивалъ за это вниманіе тмъ, что разъ въ день осчастливливалъ комнату больной своимъ посщеніемъ, не внося въ нее впрочемъ особенной радости, онъ выказывалъ намъ столько покровительственнаго снисхожденія, такъ милостиво озарялъ насъ блескомъ своей изысканной особы, что, не знай я его такъ хорошо, я могла бы подумать, что онъ благодтель Кадди, осчастливившій ее на всю жизнь.

— Милая моя Каролина, скажите, лучше вамъ сегодня? спрашивалъ онъ, наклоняясь къ ней, насколько это позволялъ его корсетъ.

— Благодарствуйте, мистеръ Тервейдропъ, гораздо лучше, былъ обычный отвтъ.

— Восхищенъ! очарованъ! А наша дорогая миссъ Соммерсонъ еще не совсмъ изнемогла подъ бременемъ усталости?

И онъ закрывалъ вки и посылалъ мн воздушный поцлуй, надо сказать, что къ моему счастью онъ пересталъ дарить меня особымъ вниманіемъ съ тхъ поръ, какъ лицо мое такъ страшно измнилось.

— Нисколько, обыкновенно отвчала я.

— Я въ восторг! Миссъ Соммерсонъ, мы должны позаботиться о нашей дорогой Каролин, мы должны не щадить ничего, что можетъ возстановить ея силы. Надо подкрпить ее питаніемъ. Дорогая Каролина, великодушно обращался онъ къ своей невстк, — вы ни въ чемъ не должны нуждаться, мое сокровище. Смло объявляйте свои желанія, каждое изъ нихъ будетъ удовлетворено. Все, что есть въ дом, все, что есть въ моей комнат, къ вашимъ услугамъ.

И, въ порыв великодушія, онъ прибавлялъ:

— Вы даже можете не принимать въ соображеніе моихъ скромныхъ потребностей, если они могутъ нарушить ваши удобства, милая Каролина. Ваши удобства важне моихъ.

Особыя права, которыя онъ стяжалъ своимъ изяществомъ, такъ закрпились давностью (сынъ унаслдовалъ увренность въ нихъ отъ матери), что много разъ я видла, какъ Кадди и ея мужъ проливали слезы, растроганные такимъ великодушнымъ самопожертвованіемъ.

— Полно, полно, дорогіе мои, протестовалъ мистеръ Тервейдропъ.

Но исхудалая рука Кадди обвивалась вокругъ его жирной шеи и, видя это, я въ свою очередь не могла удержаться отъ слезъ, хотя и совершенно по другой причин.

— Я вдь общалъ не оставлять васъ. Взамнъ этого я прошу только, чтобъ вы исполняли свой долгъ и любили меня. Богъ да благословитъ васъ. Я иду гулять въ паркъ.

И онъ шелъ дышать чистымъ воздухомъ, чтобъ возбудить аппетитъ передъ обдомъ въ ресторан. Я стараюсь не быть не справедливой къ мистеру Тервейдропу и добросовстно передаю то, что видла, но право я не замтила въ этомъ старик никакихъ хорошихъ чертъ, кром одной — привязанности къ Пеппи. Онъ торжественно водилъ мальчика гулять, но всегда передъ тмъ, какъ идти обдать, отсылалъ домой, награждая иногда при этомъ полупенсовикомъ. По даже и эта безкорыстная привязанность мистера Тервейдропа недешево обходилась Кадди и ея мужу, ибо, чтобъ Пеппи могъ идти рука объ руку съ профессоромъ изящества, необходимо было украсить его подобающимъ образомъ и одть съ головы до ногъ во все новое, конечно на счетъ молодыхъ супруговъ.

Послдній нашъ гость былъ мистеръ Джеллиби. Онъ приходилъ обыкновенно вечеромъ, спрашивалъ у Калли своимъ кроткимъ голосомъ, какъ она себя чувствуетъ, садился въ углу, прислонившись головой къ стн, и больше ужъ во весь вечеръ не развалъ рта. Я очень любила его посщенія. Какъ только онъ видлъ, что я чмъ нибудь занята, онъ снималъ сюртукъ, какъ будто собирался проявить необычайную дятельность, но дальше сниманья сюртука никогда не шелъ. Единственнымъ его занятіемъ было сидть, прислонясь головой къ стн, не сводя глазъ съ задумчиваго ребенка, и я до сихъ поръ не могу отдлаться отъ убжденія, что они вполн понимали другъ друга.

Въ числ нашихъ гостей я не назвала мистера Вудкорта, такъ какъ онъ навщалъ Кадди въ качеств врача: теперь онъ лечилъ ее. Отъ его леченья она стала быстро поправляться, и не удивительно,— онъ былъ такой внимательный, неутомимый и искусный врачъ.

За это время я часто видла его, хотя все-таки не такъ часто, какъ можно бы предполагать, потому что нердко, передъ тмъ какъ онъ долженъ былъ пріхать, я уходила домой, зная, что когда онъ съ Каролиной, я могу быть за нее совершенно спокойна. Тмъ не мене мы все таки иногда встрчались. Теперь я была вполн довольна собой, но все-таки меня радовала мысль о томъ, что онъ пожаллъ обо мн и, какъ мн казалось, теперь еще жалетъ. Мистеръ Вудкортъ не имлъ еще никакихъ опредленныхъ плановъ на будущее, а пока помогалъ мистеру Беджеру въ его многочисленныхъ занятіяхъ.

Къ тому времени, какъ Кадди начала поправляться, я стала замчать перемну въ Ад. Не умю объяснить въ чемъ именно выразилась эта перемна, я замтила ее во многихъ мелочахъ, ничтожныхъ каждая порознь, но въ сложности имющихъ значеніе. Я видла, что Ада не такъ весела и не такъ откровенна со мною, какъ была прежде. Она по-прежнему горячо любила меня,— въ этомъ я ни на минуту не сомнвалась, но ее мучило какое-то тайное горе, которымъ она не длилась со мною и которое, какъ мн казалось, соединялось съ какимъ-то тайнымъ сожалніемъ.

Я ршительно не могла понять, что бы это было, хотя и часто объ этомъ думала, и, такъ какъ счастье моей любимицы было мн очень дорого, то я сильно безпокоилась. Наконецъ, убдившись, что Ада что-то отъ меня скрываетъ, повидимому изъ боязни меня огорчить, я вообразила… что ее тревожитъ… моя будущность.

Не знаю, съ чего мн это представилось, и какъ я себя въ этомъ убдила. Я и не подозрвала, что съ моей стороны такое предположеніе эгоистично. Сама я была вполн довольна, счастлива и ни о чемъ не печалилась, но мн казалось, что хотя сама я давно разсталась съ извстными мыслями, хотя теперь все измнилось, но Ада не забыла о томъ, что нкогда было. Такое толкованіе казалось мн почему-то вроятнымъ и я думала: ‘чмъ мн разуврить мою милочку и доказать ей, что она ошибается? Надо постараться быть какъ можно веселе и дятельне’.

Болзнь Кадди конечно отчасти мшала моимъ домашнимъ обязанностямъ,— впрочемъ по утрамъ я всегда успвала распорядиться по хозяйству и приготовить завтракъ опекуну, онъ даже часто говаривалъ въ шутку, что у старушки наврно есть двойникъ, потому что она успваетъ быть заразъ въ двухъ мстахъ,— но теперь я ршила стать вдвое прилежне и веселе. Я расхаживала по дому, весело побрякивая ключами, пла вс, какія знала, псни, неутомимо работала, болтала цлые дни безъ умолку.

Но по прежнему какая то тнь лежала между мною и Адой.

Однажды вечеромъ, когда мы сидли втроемъ, опекунъ сказалъ мн, закрывая книгу:

— Итакъ, тетушка Тротъ, Вудкортъ поставилъ на ноги Кадди Джеллиби?

— Да, и еслибъ ея благодарность могла его обогатить, онъ сталъ бы богачемъ, опекунъ.

— Отъ всего сердца желалъ бы, чтобъ онъ разбогатлъ, сказалъ онъ.

Разумется и я этого желала.

— Еслибъ мы знали, какъ это устроить, мы бы его сдлали Крезомъ, не такъ-ли, хозяюшка?

Я разсмялась и сказала, что такое богатство могло бы его испортить, онъ пересталъ бы работать и многіе, хотя бы напримръ Кадди и миссъ Флайтъ, лишились его услугъ.

— Врно, я этого не сообразилъ. Ну, дать ему такое состояніе, которое вполн бы его обезпечивало, — это, я полагаю, можно? Сдлать его настолько богатымъ, чтобъ онъ могъ работать спокойно, не тревожась о будущемъ? Настолько богатымъ, чтобъ онъ могъ зажить своимъ домкомъ, завелъ бы своихъ пенатовъ и, быть можетъ, свою домашнюю богиню.

— Это дло другое, сказала я,— съ этимъ, конечно, мы вс согласимся!

— Разумется мы вс согласимся, сказалъ опекунъ.— Я высоко чту и глубоко уважаю Вудкорта и постарался, — конечно, какъ можно деликатне,— развдать его планы. Трудно предлагать помощь независимому человку, особенно такому гордому, какъ онъ, а я былъ бы очень радъ, еслибъ могъ или по крайней мр зналъ, какъ ему помочь. Кажется онъ почти ршился на вторичное путешествіе, жаль потерять такого человка.

— Это путешествіе можетъ открыть ему новый міръ, сказала я.

— Быть можетъ, согласился онъ.— Кажется отъ стараго свта онъ ничего не ждетъ. Знаешь, иногда мн кажется, что его здсь встртило какое-нибудь сильное разочарованіе или горе. Не слыхала-ли ты чего-нибудь?

Я покачала головой.

— Гм! врно я ошибся.

Я подумала, что для успокоенія Ады мн слдуетъ нарушить наступившее молчаніе и стала напвать любимую псню опекуна.

— Такъ вы думаете, опекунъ, что мистеръ Вудкортъ ршился на новое путешествіе? спросила я, допвъ свою псню.

— Я въ этомъ далеко не увренъ, дорогая моя, но, мн, сдается, похоже на то, какъ будто бы онъ собирается хать.

— Разумется всюду, куда бы онъ ни похалъ, ему будутъ сопутствовать наши добрыя пожеланія, сказала я.— Конечно, онъ отъ этого не станетъ богаче, но по крайней мр не сдлается и бдне.

— Правда твоя, хозяюшка.

Я сидла на своемъ обычномъ мст, по крайней мр оно стало такимъ посл письма опекуна: я сидла возл опекуна, а Ада напротивъ, взглянувъ на нее, я увидла, что ея глаза полны слезъ и слезы катятся по ея щекамъ. Я подумала, что должна остаться спокойной и веселой, чтобъ разсять ея грусть. Какъ далека я была отъ того, что на самомъ дл угнетало ея душу!

Я обняла ее, положила ея головку къ себ на плечо и, сказавъ, что она вроятно больна, увела ее изъ комнаты. Найди она съ моей стороны хоть малйшее поощреніе, она, вроятно, открыла бы мн свою душу, разсказала бы то, къ чему я совсмъ не была подготовлена, но мн не пришло въ голову, что ее нужно поощрять къ откровенности.

— О дорогая Эсфирь, сказала она, когда мы пришли къ себ наверхъ.— Еслибъ я могла заставить себя высказаться теб и кузену Джону, когда вы оба со мною!

— Въ чемъ дло, Ада? Отчего же ты не можешь?

Она только поникла головою и тсне прижалась ко мн.

— Разв ты забыла, моя радость, что мы люди стараго закала, и давно уже признано, что я самая скромнйшая изъ женщинъ? спросила я, улыбаясь.— Разв ты забыла, какъ благороденъ этотъ человкъ, который сдлалъ мою жизнь такой счастливой? Конечно не забыла, Ада, не могла забыть.

— Конечно нтъ, Эсфирь.

— Въ такомъ случа, дорогая моя, такъ какъ наврное нтъ ничего дурного въ томъ, что ты хотла сказать, отчего же бы теб и не сказать? *

— Ничего дурного, Эсфиры О, какъ подумаю о другихъ счастливыхъ годахъ, объ отцовскихъ заботахъ, которыми онъ съ такою любовью окружалъ меня, о дружб, соединявшей всхъ насъ, о теб… что мн длать, что мн длать!

Съ немалымъ изумленіемъ посмотрла я на свою любимицу, но сочла за лучшее приласкать ее вмсто отвта и, чтобъ прекратить этотъ тяжелый разговоръ, стала припоминать разные мелкіе случаи нашей общей жизни. Только тогда, когда Ада заснула, я пошла проститься съ опекуномъ, и вернувшись отъ него, сла подл спящей.

При взгляд на ея лицо у меня мелькнула мысль, которая за послднее время часто приходила мн въ голову: какъ измнились эти прекрасныя черты! Я не могла ршить, въ чемъ именно выражается перемна, но несомннно было что-то новое въ этомъ лиц, которое я такъ хорошо изучила. ‘Она тревожится за Ричарда’, подумала я, мн вспомнились надежды, которыя прежде питалъ мистеръ Джерндайсъ относительно ихъ обоихъ, и мн стало грустно. Я страшилась подумать о томъ, чмъ кончится ихъ любовь.

Возвращаясь домой отъ Кадди, я часто заставала Аду за шитьемъ: что она шила,— я не знала, такъ какъ при моемъ появленіи она всегда прятала свою работу, ящикъ, гд она лежала, былъ теперь на половину выдвинутъ, но я въ него не заглянула, хотя меня очень занимала мысль, что бы тамъ могло быть.

Цлуя ее на прощанье, я замтила, что она спитъ засунувъ руку подъ подушку, словно пряча ее.

Какъ мало я была похожа на ту, какою они меня считали, какою я сама себ казалась! Поглощенная собою, я думала, что лишь забота обо мн волнуетъ душу моей милочки и, чтобъ успокоить ее, дло стоитъ только за мною!

И въ такомъ самообольщеніи я заснула: и съ нимъ же встала на другое утро, но прежняя тнь лежала между мною и моей милочкой.

ГЛАВА XX.
Разгадка.

Въ первый же день своего прізда въ Лондонъ мистеръ Вудкортъ отправился въ Симондсъ-Иннъ къ Вольсу, ибо съ того дня, какъ я просила его быть другомъ Ричарда, онъ ни на минуту не забылъ даннаго общанія. Онъ сказалъ, что принимаетъ Ричарда, какъ священный залогъ, и всегда былъ вренъ своему слову.

Онъ засталъ мистера Вольса въ контор и сказалъ, что по уговору съ Ричардомъ зашелъ справиться объ его адрес.

— Сію минуту, сэръ. Мистеръ Карстонъ живетъ не Вотъ знаетъ какъ далеко отсюда. Прошу садиться, сэръ.

Мистеръ Вудкортъ поблагодарилъ и сказалъ, что кром справки объ адрес у него нтъ никакихъ длъ къ мистеру Вольсу.

Сію минуту, отвчалъ мистеръ Вольсъ, все еще не давая адреса.— Мн кажется, сэръ, что вы имете вліяніе на мистера Карстона, я хорошо знаю, что вы имете на него вліяніе.

— Значитъ вы знаете объ этомъ больше меня.

— Сэръ, это входитъ въ кругъ моихъ обязанностей, отвчалъ мистеръ Вольсъ, по обыкновенію застегнутый на вс пуговицы во всхъ смыслахъ.— Одна изъ обязанностей моей профессіи — изучать людей, которые ввряютъ мн свои интересы. Меня, на сколько я знаю, нельзя упрекнуть въ томъ, что я не исполняю обязанностей, возложенныхъ на меня моей профессіей, конечно, быть можетъ иной разъ, дйствуя съ самыми лучшими намреніями, я преступаю свои обязанности, но не сознательно, сэръ.

Мистеръ Вудкортъ опять освдомляется объ адрес.

— Позвольте сэръ, минутку терпнія. Мистеръ Карстомъ замшанъ въ крупную игру и, разумется, не можетъ играть безъ… надо ли говорить безъ чего?

— Безъ денегъ, вроятно?

— Да, это настоящее слово, если говорить откровенно, откровенность — мое основное правило, хотя съ этимъ правиломъ я не много выигрываю, врне сказать, много теряю. Я ничего не скажу о шансахъ, которые имются въ этой игр у мистера Карстона, отказаться отъ игры, которая велась такъ долго и такъ упорно, было бы, быть можетъ, съ его стороны въ высшей степени неблагоразумно, а можетъ быть совсмъ напротивъ, объ этомъ я ничего не скажу, сэръ, и мистеръ Вольсъ стукнулъ по конторк для большей убдительности,— положительно ничего не скажу.

— Вы кажется забыли, сэръ, что я ни о чемъ васъ и не спрашиваю, замтилъ ему мистеръ Вудкортъ,— все, что вы говорите, нисколько меня не интересуетъ.

— Извините, сэръ, вы несправедливы къ себ, возразилъ на это мистеръ Вольсъ. Да, сэръ, ужъ извините меня, но я не могу допустить, чтобъ въ моей контор и съ моего вдома вы клеветали на себя. Васъ интересуетъ все, что иметъ отношеніе къ вашему другу. Я хорошо знаю человческую натуру, сэръ, и ни на мгновеніе не соглашусь допустить, чтобъ такой человкъ, какимъ вы кажетесь, не интересовался тмъ, что касается его друга.

— Пусть такъ, но боле всего я интересуюсь его адресомъ.

— Онъ живетъ подъ номеромъ… кажется я уже вамъ сказалъ, замтилъ въ скобкахъ мистеръ Вольсъ. Если мистеръ Карстонъ желаетъ продолжать игру въ надежд выиграть крупную ставку, онъ долженъ имть фонды. Поймите меня, пожалуйста: въ настоящее время въ его распоряженіи есть фонды,— не спрашиваю откуда, но есть, для того же, чтобъ продолжать игру и впредь, надо заготовить ихъ больше, если только мистеръ Карстонъ не откажется отъ того, что было уже имъ поставлено на карту,— вопросъ, ршить который можетъ только онъ самъ. Я пользуюсь случаемъ откровенно изложить эти обстоятельства вамъ, какъ другу мистера Карстона. Я всегда радъ являться представителемъ мистера Карстона въ предлахъ, обезпеченныхъ спорнымъ имуществомъ, пойти дальше я не могу. Дальше я не могу дйствовать, сэръ, ибо это послужитъ во вредъ моимъ тремъ дочерямъ или моему престарлому родителю, который живетъ въ Таунтонской долин и которому я служу единственной опорой, или еще кому-нибудь. Тогда какъ я не желаю,— пусть это слабость, или безуміе,— называйте какъ хотите,— я не желаю приносить вредъ кому бы то ни было.

Мистеръ Вудкортъ довольно сухо одобряетъ такое ршеніе.

— Я желаю, сэръ, оставить посл себя доброе имя, посему пользуюсь всякимъ случаемъ для выясненія положенія мистера Карстона его друзьямъ. Что касается меня, сэръ,— труждающійся достоинъ пропитанія, я исполняю трудъ, за который взялся, и зарабатываю на свое пропитаніе. Для этого я нахожусь здсь, съ этой цлью имя мое написано на дверяхъ этой конторы.

— Но адресъ мистера Карстона, мистеръ Вольсъ?

— Кажется я вдь уже говорилъ вамъ. сэръ. Онъ живетъ рядомъ съ моей конторой, во второмъ этаж. Мистеръ Карстонъ желаетъ быть какъ можно ближе къ своему повренному, и я ничуть не противъ этого, ибо домогаюсь контроля надъ собою.

На этомъ мистеръ Вудкортъ разстался съ мистеромъ Вольсомъ и отправился отыскивать Ричарда, начиная теперь понимать ту перемну въ Ричард, которая его такъ поразила при первой встрч.

Онъ нашелъ Ричарда въ комнат самаго огромнаго и печальнаго вида, врод той, въ которой я застала его въ казармахъ, Ричардъ сидлъ передъ раскрытой книгой, но не смотрлъ въ нее, его мысли витали гд-то далеко, Дверь стояла открытой, и пока Ричардъ не очнулся отъ своего раздумья, мистеръ Вудкортъ, оставаясь незамченнымъ, нсколько времени наблюдалъ за нимъ, онъ говорилъ мн потомъ, что никогда не забудетъ угрюмаго и унылаго выраженія его лица и всей его позы.

— Вудкортъ, милый другъ! вскричалъ Ричардъ, бросаясь къ нему съ отверстыми объятіями,— вы явились среди моихъ мечтаній какъ призракъ.

— Какъ дружественный призракъ, добавилъ мистеръ Вудкортъ.— Какъ идутъ дла въ мір смертныхъ? спросилъ онъ, усаживаясь подл.

— Довольно скверно и вяло, по крайней мр мои.

— Вы про что именно говорите?

— Про судебныя дла.

— Я что-то и не слыхивалъ, чтобъ они когда нибудь шли хорошо, замтилъ мистеръ Вудкортъ, покачавъ головою.

— Я тоже, грустно сказалъ Ричардъ.— Да кто же объ этомъ слышалъ! Его лицо мгновенно прояснилось и онъ Сказалъ свойственнымъ ему откровеннымъ тономъ:

— Я не хочу, Вудкортъ, чтобъ вы заблуждались на мой счетъ, если бъ даже отъ этого я и выигралъ въ вашемъ уваженіи. Знайте, что за это время я не сдлалъ ничего хорошаго, у меня но было дурныхъ намреній, но, повидимому, я не способенъ ни на что путное. Можетъ быть для меня было бы лучше держаться въ сторон отъ стей, въ которыя судьба запутала меня, но я этого не думаю, хотя вроятно вы уже слышали или услышите совершенно противоположныя мннія. Чтобы покончить съ этой длинной исторіей, я скажу, что вроятно прежде мн не доставало твердой цли, но вотъ она у меня явилась,— или овладла мною,— и теперь я ужъ не могу съ ней развязаться: слишкомъ поздно. Берите меня, каковъ я есть.

— Съ условіемъ, чтобъ вы взяли меня взамнъ.

— Васъ! воскликнулъ Ричардъ.— О, вы способны заниматься своей профессіей ради нея самой, вы, идя за своимъ плугомъ, не оборачиваетесь назадъ, вы можете создать себ цль въ жизни изъ чего угодно. Мы съ вами совершенно разные люди.

Въ словахъ Ричарда звучало сожалніе о самомъ себ, къ нему вернулся его прежній убитый видъ.

— Ну, будетъ ныть! вскричалъ онъ вдругъ, стряхивая съ себя грустное настроеніе.— Всему бываетъ конецъ. Поживемъ, увидимъ. И такъ, вы постараетесь сдлать изъ меня что нибудь путное, а пока берете меня, каковъ я есть.

— Разумется, беру.

Они пожали другъ другу руки, и хотя оба разсмялись, но я могу поручиться, что по крайней мр одинъ отнесся къ этому рукопожатію въ высшей степени серьезно.

— Вы явились мн, какъ посланникъ Божій, я никого не вижу кром Вольса, сказалъ Ричардъ.— Для закрпленія нашего дружескаго договора я прежде всего и разъ навсегда долженъ выяснить вамъ одинъ пунктъ, если я оставлю его невыясненымъ, едва ли вамъ удастся сдлать изъ меня что нибудь путное. Вы знаете конечно, что я люблю кузину Аду.

Мистеръ Вудкортъ отвчалъ, что я намекала ему отъ этомъ.

— Пожалуйста но считайте меня чудовищемъ эгоизма, не думайте, что я ломаю себ голову и надрываю грудь надъ этимъ проклятымъ процессомъ только изъ-за своихъ личныхъ интересовъ. Интересы Ады дороги мн не меньше моихъ собственныхъ и неразлучны съ ними, такъ что Вольсъ работаетъ для насъ обоихъ. Примите это къ свднію!

Ричардъ такъ настаивалъ на этомъ пункт, что мистеръ Вудкортъ поспшилъ его уврить, что всегда отдавалъ ему должную справедливость въ этомъ отношеніи.

Ричардъ продолжалъ говорить съ какимъ-то паосомъ, хотя очевидно слова его выливались экспромтомъ и въ нихъ не было ничего заученнаго.

— Видите ли, Вудкоргъ, для меня невыносима мысль, что я могу показаться низкимъ эгоистомъ вамъ, такому славному человку, который такъ дружески относится ко мн. Добиться правосудія необходимо столько же для Ады, сколько и для меня, вложить въ это дло вс свои силы необходимо какъ для нея, такъ и для меня, я рискнулъ всми крохами, какія могъ наскрести, чтобъ и ей и мн развязаться наконецъ съ этимъ дломъ. Умоляю васъ, примите это въ соображеніе!

Посл, когда мистеръ Вудкортъ поразмыслилъ объ этомъ разговор, его сильно поразило, что Ричардъ съ такой тревогой настаивалъ на одномъ и томъ же пункт, и разсказывая мн о своемъ визит въ Симондсъ-Иннъ, мистеръ Вудкортъ особенно долго остановился на этомъ обстоятельств. Этотъ разсказъ воскресилъ мои прежнія опасенія относительно того, что небольшое состояніе Ады поглощено мистеромъ Вольсомъ, Ричардъ же совершенно искренно оправдывалъ себя тми доводами, которые привелъ мистеру Вудкорту.

Это свиданіе происходило тогда, когда я еще только начала ходить за больной Каролиной, теперь же я возвращаюсь къ тому утру, которое слдовало за моимъ послднимъ разговоромъ съ Адой, когда я безуспшно пыталась разогнать тнь, раздлявшую насъ.

Въ это утро я предложила Ад пойти навстить Ричарда, къ моему удивленію она колебалась принять это предложеніе и далеко не такъ обрадовалась, какъ я ожидала.

— Не поссорились ли вы за это время? спросила я ее

— Нтъ, Эсфирь.

— Можетъ быть ты не имла о немъ извстій?

— Нтъ, имла.

Слезы на глазахъ, на лиц написана любовь… я ничего не понимала. Не пойти ли мн къ нему одной?

Нтъ. Ада думала, что лучше и ей пойти со мною.

Хочетъ ли она идти со мной?

Да, хочетъ.

Можемъ ли мы отправиться сейчасъ?

Пожалуй, пойдемъ сейчасъ.

Я ршительно не могла понять Аду, эти слезы на глазахъ, это лицо, дышавшее любовью…

Мы собрались и пошли. День былъ пасмурный, по временамъ накрапывалъ холодный дождь. Это былъ одинъ изъ тхъ безотрадныхъ дней, когда все принимаетъ угрюмый и печальный видъ, дома хмуро глядли на насъ, тучи плыли и клубы дыма слпили намъ глаза, на пути не встрчалось ничего, что носило бы отпечатокъ веселья, въ чемъ можно было бы найти облегченіе. Среди этихъ мрачныхъ ухабистыхъ улицъ моя прелестная спутница представлялась мн существомъ изъ другого міра. Мн казалось, что я никогда еще не встрчала на улицахъ столько погребальныхъ процессій, какъ въ этотъ день.

Прежде всего намъ предстояло найти Симондсъ-Иннъ, мы хотли было справиться въ какой-нибудь лавк, гд его искать, по Ада замтила, что вроятно Симондсъ-Иннъ находится гд нибудь по близости Канцлерскаго суда, поэтому мы ршились идти въ этомъ направленіи и вблизи Ченсери-Лэна увидли надпись ‘Симондсъ-Иннъ’. Теперь надо было найти домъ, я помнила, что Ричардъ живетъ рядомъ съ конторой Вольса, но гд искать эту контору?

Ада предложила посмотрть, не она ли помщается тамъ, на углу, оказалось, что тамъ дйствительно была контора Вольса. Но рядомъ съ нею два дома, который же намъ нуженъ? Я подошла къ одному, Ада къ другому, и опять оказалось, что она угадала.

Мы поднялись во второй этажъ, на дверной дощечк, похожей на могильную плиту, была написана блыми буквами фамилія Ричарда.

Я хотла было постучать, но Ада повернула дверную ручку и мы вошли. За столомъ, заваленнымъ пыльными связками документовъ, сидлъ Ричардъ, поглощенный просмотромъ этихъ бумагъ, показавшихся мн пыльными зеркалами, въ которыхъ отражалась его душа. Тамъ и сямъ на документахъ повторялись роковыя слова: ‘Джерндайсъ съ Джерндайсомъ’.

Ричардъ принялъ насъ очень радушно, усадилъ и сказалъ:

— Приди вы немножко раньше, вы застали бы у меня Вудкорта. Онъ находитъ еще время навщать меня, другой, будь у него на плечахъ вдвое меньше работы, считалъ бы невозможнымъ выбрать свободную минутку. Онъ такой веселый, бодрый, живой, такъ все понимаетъ, полная противоположность мн, когда онъ входить, моя комната свтлетъ и опять погружается во мракъ съ его уходомъ.

‘Да благословитъ его Богъ, онъ вренъ слову’, подумала я.

— Онъ не раздляетъ тхъ надеждъ, Ада, которыя питаемъ мы съ Вольсомъ, продолжалъ Ричардъ, бросая унылый взглядъ на связки бумагъ,— но онъ лицо не заинтересованное и не посвященъ въ тайны судебной процедуры, мы же знаемъ ихъ и вполн изучили дло. Трудно ожидать, чтобъ Вудкорть нашелъ дорогу въ этомъ лабиринтъ.

Онъ закинулъ руки за голову и его взглядъ опять обратился къ бумагамъ, разбросаннымъ на стол, тутъ я замтила, какъ глубоко ввалились его глаза, какими огромными они стали, какъ пересохли его губы, какъ обкусаны его ногти.

— Здорово ли жить въ этой мстности, Ричардъ?

— Дорогая моя Минерва, отвчалъ мн Ричардъ съ прежнимъ веселымъ смхомъ,— конечно вы здсь не найдете деревенскаго приволья, да и вообще веселаго здсь мало, когда солнце заглянетъ сюда однимъ глазомъ, можно биться объ закладъ, что въ другихъ мстахъ оно сіяетъ во всемъ своемъ великолпіи. Но въ настоящее время это мсто для меня самое подходящее, тутъ близко отъ конторы и Вольса.

— Пожалуй быть подальше отъ того и отъ другого… попыталась я намекнуть.

— Было бы для меня полезнй? подхватилъ Ричардъ, принудивъ себя разсмяться.— Что жъ, пожалуй оно и такъ! Но перехать отсюда возможно для меня только въ одномъ или, врне, въ двухъ случаяхъ: или тогда, когда будетъ кончено съ искомъ, или тогда, когда будетъ кончено съ истцомъ. Но конечно прежде кончится искъ, дорогая моя, прежде искъ!

Послднія слова были обращены къ Ад, я не видла ея лица, потому что она сидла повернувшись къ нему.

— Мы ведемъ процессъ на славу, продолжалъ Ричардъ,— и Вольсъ это вамъ скажетъ. Мы то и дло подталкиваемъ его, спросите у Вольса, мы не даемъ ему дремать. Вольсъ знаетъ вс ихъ извороты и закорючки, мы постоянно держимъ ихъ на чеку и не разъ уже приводили въ изумленіе. Попомните мои слова, мы подымемъ на ноги это сонное царство!

Для меня всегда было тяжеле видть Ричарда въ минуты надежды, чмъ въ минуты отчаянія, ибо въ такія минуты въ немъ не было ничего похожаго на человка, окрыленнаго надеждой, когда я видла, какъ онъ насильно принуждалъ себя казаться бодрымъ, и какъ, сознавая это, старался замаскировать это сознаніе лихорадочнымъ одушевленіемъ, у меня больно сжималось сердце.

Но теперь, когда на его прекрасномъ лиц неизгладимо запечатллись душевныя муки, онъ производилъ еще боле тяжелое впечатлніе, чмъ прежде. Говорю ‘неизгладимо’, ибо я глубоко убждена, что еслибъ въ эту минуту роковая тяжба закончилась вдругъ согласно его самымъ блестящимъ мечтаніямъ, его черты сохранили бы до самой смерти слды раннихъ тревогъ, самоугрызеній и испытанныхъ разочарованій.

Ада все еще сидла безмолвно и неподвижно.

— Я такъ привыкъ къ дорогой старушк, мн такъ пріятно видть сочувствіе на ея лиц, которое нисколько не измнилось съ тхъ прошлыхъ незабвенныхъ дней…

— Что вы, что вы, Ричардъ!

Я улыбнулась и покачала головой.

— Нисколько не измнилось съ тхъ прошлыхъ незабвенныхъ дней, задушевно повторилъ Ричардъ, пожимая мою руку и глядя на меня тмъ братскимъ взглядомъ, котораго ничто не могло измнить:— мн такъ легко въ ея присутствіи, что передъ нею я не буду притворяться. У меня бываютъ колебанія, это правда, иногда я надюсь, иногда почти отчаиваюсь. Я такъ усталъ, закончилъ онъ, нжно выпуская мою руку и отходя отъ меня.

Онъ нсколько разъ прошелся по комнат и, опустившись на диванъ, мрачно проговорилъ:

— Я такъ усталъ, это такая тяжелая работа!

Онъ сказалъ это задумчивымъ тономъ и, склонивъ голову на руку, уставился глазами въ полъ. Ада встала, сняла шляпку, опустилась на колни подл него и обняла его за шею, покрывъ его голову своими золотистыми волосами, точно сіяніемъ.

Обративъ ко мн свое лицо,— о какое любящее и преданное лицо!— она спокойно сказала:

— Дорогая Эсфирь, я больше не вернусь домой!

Мн сразу все стало ясно.

— Я не пойду съ тобою, я останусь съ моимъ милымъ мужемъ: мы обвнчаны уже два мсяца. Иди одна, дорогая Эсфирь, я туда больше не вернусь.

Съ этими словами она прижала голову Ричарда къ своей груди. Я видла передъ собою любовь, которую могла убить только смерть.

— Сокровище мое, разскажи Эсфири, какъ все случилось, сказалъ Ричардъ, прерывая молчаніе.

Прежде чмъ Ада подошла ко мн, я бросилась ей на встрчу и, обнявъ ее, прильнула щекой къ ея щек,— разв намъ надо было говорить!

— Крошка моя, лббимая моя, бдная моя двочка! говорила я съ невольной жалостью.

Я очень любила Ричарда, но глубоко жалла Аду.

— Эсфирь, простишь ли ты мн? Проститъ ли кузенъ Джонъ?

— Дорогая моя, ни на минуту не оскорбляй его такимъ сомнніемъ, а что касается до меня!..

И въ самомъ дл, что мн было прощать ей!

Я отерла ей глазки и сла на диван между нею и Ричардомъ, мн вспомнился тотъ вечеръ, когда они впервые взяли меня въ свои повренныя и, усадивъ меня между собою, счастливые и безпечные разсказали мн, какъ все случилось.

— Я говорила Ричарду, что все мое состояніе принадлежитъ ему, начала Ада,— но онъ не хотлъ брать, что же мн оставалось, какъ не сдлаться его женою, вдь я такъ любила его!

— А вы это время были такъ поглощены своей дятельностью сестры милосердія, о превосходнйшая изъ женщинъ! подхватилъ Ричардъ.— Разв могли мы улучить минутку поговорить съ вами, да и кром того мы недолго обдумывали этотъ шагъ: въ одно прекрасное утро пошли и обвнчались.

— А когда все было кончено, Эсфирь, я часто думала разсказать теб, да все не ршалась. То мн казалось, что я должна сказать теб сама, то, что лучше теб ничего не знать пока, а главное, что необходимо скрывать отъ кузена Дисона,— словомъ я не могла ни на что ршиться и очень волновалась.

Какой эгоисткой я была, что не подумала объ этомъ раньше! Не помню, что я ей отвтила, я была такъ огорчена и вмст съ тмъ такъ любила ихъ обоихъ и такъ радовалась тому, что они меня любятъ! Мн было такъ ихъ жаль и въ то же время я такъ гордилась ихъ взаимной любовью! Никогда не случалось мн испытывать такихъ радостныхъ и вмст съ тмъ такихъ тяжелыхъ ощущеній, и я никакъ не могла ршить, какія изъ этихъ ощущеній преобладаютъ въ моемъ сердц. Но я была тутъ съ ними не затмъ же, чтобъ наводить на нихъ тоску своими мрачными предчувствіями, и я ничего не сказала о нихъ.

Когда я немного успокоилась и пришла въ себя, моя милочка достала обручальное кольцо, которое было спрятало у нея на груди, поцловала его и надла на палецъ. Мн вспомнилось то, что я видла наканун, и я сказала Ричарду, что Ада надваетъ на ночь обручальное кольцо. Ада красня спросила меня, откуда я это знаю, я разсказала, какъ замтила вчера, что она спитъ, засунувъ руку подъ подушку, и подумала, зачмъ она ее прячетъ. Тогда они принялись разсказывать мн, какъ это все произошло, и снова радость и скорбь одновременно овладли мною, я старалась прятать отъ молодой четы свое лицо, чтобъ скрыть отъ нихъ то, что происходило въ моемъ сердц.

Наконецъ пора было подумать о возвращеніи домой. Минута разставанія была самая тяжелая, моя милочка пришла въ совершенное отчаяніе, обняла меня за шею, называла всми нжными именами, какія могла придумать, и твердила:— Что я буду длать безъ тебя, Эсфирь, что я буду длать!

Ричардъ волновался не меньше ея, а я, еслибъ строго-настрого не запретила себ, оказалась бы самой малодушной изъ всхъ трехъ.

— Ну, признаюсь, я никогда не видла такой равнодушной жены, она, кажется, совсмъ не любитъ своего мужа. Ради всего святого, Ричардъ, возьмите вы ее отъ меня! говорила я, а сама крпко прижимала къ себ Аду и горько плакала надъ нею. Прошу молодую чету помнить, что я ухожу только до завтра, а завтра опять приду и буду ходить, пока своей особой не намозолю глазъ Симондсъ-Инну, поэтому я не прощаюсь съ вами, Ричардъ,— зачмъ прощаться, когда увидишься такъ скоро!

Я передала ему съ рукъ на руки мою милочку, мое сердце разрывалось при мысли о результат, я медлила, чтобъ бросить еще одинъ взглядъ на дорогое лицо.

Я весело сказала, что, если не получу приглашенія приходить, пожалуй и не ршусь позволить себ такую смлость, тогда моя безцнная двочка подняла голову и отвтила мн слабой улыбкой сквозь слезы, я въ послдній разъ сжала въ своихъ объятіяхъ прелестное личико, поцловала его въ послдній разъ и смясь выбжала изъ комнаты.

Но какъ горько я заплакала, когда очутилась одна на лстниц! Мн казалось, что я навсегда потеряла Аду, я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной, у меня такъ сжималось сердце при мысли, что вернувшись домой я не найду тамъ моей милочки. И, заливаясь слезами, я долго ходила взадъ и впередъ въ темномъ уголку подъ лстницей. Давъ выходъ своему горю, я мало по малу успокоилась, взяла карету и отправилась домой.

Я не застала опекуна: тотъ бдный мальчикъ, котораго я подобрала въ С. Альбан, недавно отыскался и теперь умиралъ (въ тотъ день онъ уже умеръ, но я еще объ этомъ не знала), опекунъ пошелъ навстить его и не вернулся къ обду, такъ что я была совершенно одна.

Я опять начала плакать. Не думаю, чтобъ это было дурно съ моей стороны,— вдь такъ естественно, что я не могла еще привыкнуть къ разлук съ моей милочкой: три-четыре часа слишкомъ небольшой срокъ посл долгихъ лтъ, прожитыхъ вмст. Я не могла забыть той совершенно неподходящей для нея обстановки, въ которой я ее оставила, мсто, гд она будетъ жить, рисовалось мн въ такихъ мрачныхъ, непривлекательныхъ краскахъ, я такъ стремилась къ ней, мн такъ хотлось побыть вблизи ея и хоть чмъ-нибудь доказать ей мою любовь, что вечеромъ я ршилась опять пойти въ Симондсъ-Иннъ, чтобъ хоть издали взглянуть на ея окна.

Можетъ быть это было сумасбродствомъ съ моей стороны, но тогда я этого не находила и даже теперь не нахожу. Я посвятила Чарли въ тайну, и въ сумерки мы съ нею вышли изъ дому, когда мы подошли къ новому жилищу моей милочки, уже совсмъ стемнло и въ ея окнахъ сквозь спущенныя шторы виднлся свтъ. Три или четыре раза мы медленно прошлись мимо дома, не сводя глазъ съ этихъ оконъ, и чуть не столкнулись съ мистеромъ Вольсомъ, который въ это время вышелъ изъ своей конторы и, прежде чмъ повернуть домой, остановился и взглянулъ на т же окна.

Эта сухопарая черная фигура, этотъ мрачный, пустынный переулокъ только усилили мое грустное настроеніе, я думала о молодости, красот, о любви дорогой подруги, которыя нашли себ убжище тутъ, въ этомъ ужасномъ мст, такъ мало имъ соотвтствующемъ!

Мсто было уединенное, безлюдное, и я подумала, что могу вполн безопасно, никмъ не замченная, прокрасться къ дверямъ ихъ квартиры. Оставивъ Чарли внизу, я поднялась по лстниц, тускло освщенной масляными лампами, и прислушалась. Мн послышалось, что среди гробовой тишины ветхаго дома я слышу говоръ ихъ юныхъ голосовъ, я прильнула губами къ черной доск двери, напоминавшей надгробную плиту, поцловала ее, мысленно посылая этотъ поцлуй Ад, и сошла внизъ въ боле спокойномъ состояніи духа.

Мн казалось, что я побыла нсколько мгновеній съ моей милочкой и она стала теперь не такъ отъ меня далека, и хотя я все еще не привыкла къ перемн, которую внесла въ мою жизнь разлука съ ней, но, вернувшись домой, я почувствовала нкоторое облегченіе.

Опекунъ былъ уже дома и задумчиво стоялъ у окна, выходившаго на темную улицу. При моемъ появленіи его лицо просвтлло, онъ подошелъ къ своему всегдашнему мсту, взглянулъ на меня и сказалъ:

— Старушка, ты плакала?

— Да, немножко, опекунъ. Ада такъ несчастна, такъ горюетъ.

Я положила руку на спинку его кресла и замтила по его глазамъ, что мои слова и взглядъ, который я бросила на пустой стулъ Ады, приготовили его къ тому, что я собиралась сказать.

— Она вышла замужъ?

Я разсказала ему все, я сказала ему, что первое, о чемъ заговорила Ада, было — проститъ ли ее кузенъ Джонъ.

— Мн нечего ей прощать, сказалъ онъ.— Дай Богъ счастья ей и Ричарду!

И у него, какъ у меня, первымъ чувствомъ была жалость къ молодой чет:— Бдная двочка, бдная двочка! Бдный Рикъ, бдная Ада!

Посл этого онъ умолкъ, я тоже молчала. Наконецъ, тяжело вздохнувъ, онъ проговорилъ!

— Да, дорогая, моя, Холодный домъ быстро пустетъ!

Онъ сказалъ это такъ грустно, что, какъ ни неловко мн было объ этомъ говорить, я все-таки сказала:

— Но его хозяйка осталась, опекунъ, и приложитъ вс усилія, чтобъ сдлать его счастливымъ!

— Она успетъ въ этомъ, дорогая.

Со времени письма по произошло никакой разницы въ нашихъ отношеніяхъ, не измнились они и теперь.

Онъ посмотрлъ на меня своимъ прежнимъ яснымъ отеческимъ взоромъ, положилъ, по своей старой привычк, свою руку на мою и повторилъ:

— Она успетъ въ этомъ, дорогая, но все-таки,— о, милая старушка!— Холодный домъ быстро пустетъ.

Я была огорчена, что онъ не прибавилъ ни слова больше, и испытывала нкоторое разочарованіе: я боялась, что не была для него той, какой хотла быть съ тхъ поръ, какъ отвтила на его письмо.

ГЛАВА XXI.
Упрямство.

Было раннее утро, мы сидли за завтракомъ, когда торопливо вошелъ мистеръ Вудкортъ и сообщилъ ужасную новость: въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс совершено убійство, подозрніе пало на мистера Джоржа и онъ заключенъ въ тюрьму. Мистеръ Вудкортъ прибавилъ, что сэромъ Лейстеромъ Дэдлокомъ предложена крупная награда за отысканіе преступника. Я была такъ ошеломлена, что сначала не могла понять, почему сэръ Лейстеръ такъ заинтересовался этимъ преступленіемъ, но нсколькихъ словъ было достаточно, чтобъ мн все стало ясно: убитый былъ стряпчій сэра Лейстера. Я тотчасъ же вспомнила какъ боялась моя мЯть этого человка.

Столь неожиданное и столь ужасное исчезновеніе лица, такъ долго подозрвавшаго и подстерегавшаго ее, котораго и она въ свою очередь такъ долго подозрвала и подстерегала, по отношенію къ которому у нея не могло быть добрыхъ чувствъ, такъ какъ она всегда считала его тайнымъ и очень опаснымъ врагомъ, это исчезновеніе такъ меня потрясло, что первой моей мыслью была мысль о матери. Какъ мучительно должно быть слышать о такой страшной кончин и не быть въ состояніи пожалть объ убитомъ! Какъ ужасно вспомнить, что, быть можетъ, были минуты, когда желала смерти этому старику, который такъ быстро вычеркнутъ изъ числа живыхъ!

Такія мысли толпились въ моей голов, увеличивая смущеніе и тревогу, которую я всегда испытывала, когда при мн произносилось имя матери, я была такъ взволнована, что едва могла высидть за столомъ, и была совершенно неспособна слдить за разговоромъ.

Когда я немножко оправилась, то замтила, что и опекунъ страшно пораженъ, у нихъ съ мистеромъ Вудкортомъ шелъ горячій разговоръ объ обвиняемомъ: они припоминали все, что мы о немъ знали хорошаго, и то благопріятное впечатлніе, которое онъ произвелъ на всхъ насъ. Когда я стала вслушиваться въ то, что они говорили, мною овладлъ страхъ за мистера Джоржа, въ моей душ воскресло все участіе, которое я къ нему питала, и я совершенно пришла въ себя.

— Опекунъ, неужели вы думаете, что онъ въ самомъ дл виновенъ?

— Дорогая моя, я не могу этого думать. Чтобъ такой прямодушный добрый человкъ, этотъ Геркулесъ съ дтской душой, эта олицетворенная храбрость и скромность, чтобъ такой человкъ былъ виновенъ въ такомъ ужасномъ преступленіи? Я отказываюсь этому врить. Не то, что не хочу, а не могу врить, не могу!

— И я не могу, сказалъ мистеръ Вудкортъ.— Но мы не вримъ, потому что хорошо его знаемъ, факты же говорятъ противъ него. Онъ питалъ къ покойному враждебныя чувства и неоднократно высказывалъ ихъ во всеуслышаніе. Говорятъ, онъ даже грозилъ ему, и я самъ былъ свидтелемъ, съ какой запальчивостью онъ выражался о Телькингорн, кром того онъ признаетъ, что за нсколько минутъ до совершенія убійства находился одинъ на мст преступленія. Я искренно врю, что онъ такъ же далекъ отъ всякаго участія въ этомъ дл, какъ я самъ, но есть много основаній, чтобъ обвиненіе пало на него.

Совершенно врно, замтилъ опекунъ и, обратившись ко мн, прибавилъ: — мы окажемъ ему плохую услугу, если станемъ закрывать глаза на истинное значеніе этихъ фактовъ.

Разумется, нельзя было не согласиться, что если не для насъ, то для другихъ обстоятельства говорили противъ мистера Джоржа,— это я сознавала, но въ то же время я подумала, и не могла удержаться, чтобъ не высказать своей мысли, что какъ ни тяжелы эти улики, мы не должны бросать его въ бд.

— Сохрани Боже, сказалъ опекунъ.— Мы будемъ отстаивать его такъ же, какъ онъ отстаивалъ тхъ двухъ несчастныхъ. (Опекунъ подразумвалъ мистера Гридли и мальчика, которыхъ мистеръ Джоржъ пріютилъ подъ своимъ кровомъ).

Мистеръ Вудкортъ разсказалъ намъ, что слуга мистера Джоржа, пробгавшій сегодня по улицамъ всю ночь, какъ сумасшедшій, прибжалъ къ нему еще задолго до разсвта и передалъ, что сержантъ больше всего безпокоился, чтобъ мы не сочли его преступникомъ, и поручилъ заврить насъ въ его невинности, подтвердивъ ее торжественной клятвой отъ его имени. Мистеръ Вудкортъ только тмъ и успокоилъ врнаго слугу, что общалъ рано поутру сходить къ намъ и передать порученіе сержанта. Мистеръ Вудкортъ собирался навстить заключеннаго и сказалъ, что пойдетъ къ нему прямо отъ насъ, когда опекунъ объявилъ, что идетъ съ нимъ.

Сержантъ очень любилъ меня и я его, но помимо того у меня были особыя причины, извстныя только одному опекуну, интересоваться этимъ дломъ, въ которомъ онъ обвинялся, и принимать его близко къ сердцу. Лично для меня имло огромную важность, чтобъ былъ открытъ настоящій преступникъ, а не подозрвали невинныхъ, ибо одно неосновательное подозрніе могло смниться другими, еще боле неосновательными. Словомъ, я считала своей обязанностью, своимъ прямымъ долгомъ пойти къ арестованному и, такъ какъ мистеръ Джерндайсъ не пытался меня отговаривать, то мы отправились втроемъ.

Тюрьма, гд сидлъ мистеръ Джоржъ, было огромное зданіе со множествомъ дворовъ и коридоровъ, однообразно вымощенныхъ и до того похожихъ другъ на друга, что, проходя по нимъ, я поняла, почему люди, заключенные въ этихъ каменныхъ ящикахъ, такъ дорожатъ всякой случайно занесенной крошечной травкой.

Мы нашли сержанта въ комнат со сводчатымъ потолкомъ, напоминающей погребъ, стны этой комнаты были ослпительно блы, отъ чего окованная желзомъ дверь и массивная ршетка на окн казались еще черне, чмъ были въ дйствительности.

Сержантъ стоялъ въ углу, должно быть раньше онъ сидлъ на скамь, по всталъ, заслышавъ скрипъ замка и стукъ отпираемыхъ засововъ. Увидвъ насъ, онъ сдлалъ шагъ впередъ и поклонился намъ, какъ мало знакомый, по когда я подошла къ нему съ протянутой рукой, онъ мгновенно понялъ, зачмъ мы пришли, и просіялъ.

— Вы сняли съ моей души большую тяжесть, миссъ и джентльмены, сказалъ онъ, вздохнувъ съ облегченіемъ, и съ искренной радостью поздоровался съ нами.— Теперь я не забочусь о томъ, чмъ это кончится.

Онъ совсмъ не походилъ на арестанта, своей солдатской выправкой и хладнокровнымъ видомъ онъ скоре напоминалъ одного изъ стражей, караулящихъ тюрьму.

— Теперяшняя моя квартира не совсмъ подходящее мсто для дамъ, пожалуй даже меньше, чмъ моя галлерея, но я знаю, миссъ Соммерсонъ великодушно извинитъ.

Онъ подвелъ меня къ скамь, на которой прежде самъ сидлъ и, повидимому, былъ очень доволенъ, когда я на нее сла.

— Благодарю, миссъ!

— Джоржъ! такъ какъ мы не нуждаемся въ какихъ бы то ни было завреніяхъ съ вашей стороны, чтобы признать вашу невинность, то, полагаю, нтъ надобности подтверждать, что мы вполн убждены въ пей, сказалъ опекунъ.

— Разумется, сэръ, благодарю васъ отъ всего сердца. Еслибъ я былъ убійцей, разв я могъ бы смотрть вамъ въ глаза и продолжать скрывать свое преступленіе. Поврьте, ваше посщеніе глубоко меня трогаетъ, я не умю красно говорить, но я глубоко чувствую, миссъ Соммерсонъ и джентльмены, глубоко чувствую.

Онъ положилъ руку на грудь и низко намъ поклонился. Онъ сейчасъ же опять выпрямился, но въ этомъ простомъ движеніи выразилось глубокое чувство.

— Во-первыхъ, не можемъ ли мы сдлать чего-нибудь для вашихъ личныхъ удобствъ? началъ опекунъ.

— Для чего, сэръ? переспросилъ Джоржъ.

— Для вашихъ удобствъ. Не нуждаетесь ли вы въ чемъ-нибудь, что могло бы облегчить вамъ тягость заключенія?

Мистеръ Джоржъ подумалъ и сказалъ:

— Очень вамъ обязанъ, сэръ, но табакъ здсь запрещенъ, а больше я ни въ чемъ не нуждаюсь.

— Можетъ быть потомъ вы вспомните о чемъ-нибудь еще, пожалуйста, Джоржъ, если вамъ что-нибудь понадобится, обращайтесь къ намъ.

— Благодарю васъ, сэръ, отвчалъ мистеръ Джоржъ, и его загорлое лицо озарилось обычной добродушной улыбкой,— хотя такой бродяга, какъ я, вдоволь поколесившій по блусвту, ко всему привыкаетъ и не чувствуетъ особенныхъ неудобствъ даже въ такомъ мст, какъ это.

— Второй вопросъ: ваше дло, продолжалъ опекунъ.

— Точно такъ, сэръ, проговорилъ мистеръ Джоржъ, складывая на груди руки съ полнйшимъ самообладаніемъ, но съ нкоторымъ любопытствомъ.

— Въ какомъ оно положеніи?

— Теперь все идутъ допросы, сэръ, Беккетъ далъ мн понять, что ихъ предстоитъ цлый рядъ, время отъ времени меня будутъ допрашивать для выясненія дла. Я не вижу, чмъ эти допросы могутъ способствовать выясненію дла, но вроятно Беккетъ ужъ знаетъ.

— Господи помилуй, что это за человкъ! воскликнулъ съ сердцемъ пораженный опекунъ, по своей старой привычк къ оригинальнымъ и запальчивымъ выходкамъ.— Говорить о себ, точно о постороннемъ!

— Виноватъ, сэръ, отвчалъ мистеръ Джоржъ, — очень цню вашу доброту, но не вижу, какъ иначе можетъ относиться къ подобнымъ вещамъ человкъ невинный. Ему остается или смотрть съ моей точки зрнія, или разбить себ голову о стну.

— До нкоторой степени это справедливо, согласился опекунъ, смягчившись.— Но, мой добрый другъ, даже и невинный долженъ позаботиться о своей защит.

— Конечно, сэръ, я такъ и длаю. Я сказалъ этимъ господамъ: джентльмены, у такъ же невиненъ, какъ и вы, вс факты, которые приводятъ противъ меня — справедливы, больше я ничего не знаю. И я буду стоять на своемъ. Что жъ я могу сдлать еще для своей защиты? Я говорю правду.

— Одной правды недостаточно, замтилъ опекунъ.

— Неужели сэръ? Значитъ меня ждетъ мало хорошаго, добродушно проговорилъ мистеръ Джоржъ.

— Вамъ необходимъ адвокатъ, продолжалъ опекунъ.— Мы постараемся найти вамъ хорошаго.

— Простите, сэръ, сказалъ сержантъ, длая шагъ назадъ,— очень вамъ обязанъ, но мое ршеніе твердо,— я долженъ васъ просить пощадить меня отъ людей этого сорта.

— Вы не хотите віять адвоката?

— Нтъ, сэръ, Мистеръ Дясоржъ весьма энергично покачалъ головою.— Премного вамъ благодаренъ, но адвоката я не возьму.

— Почему же?

— Не люблю я этого крапивнаго смени, отвчалъ мистеръ Джоржъ.— Гридли тоже ихъ не любилъ, да и вы сами,— не сочтите дерзостью съ моей стороны, что я позволю себ такъ много,— и вы сама, мн думается, тоже ихъ не долюбливаете.

— Да вдь тутъ другое дло, сталъ объяснять немного растерявшійся опекунъ,— это уголовный судъ, Джоржъ.

— Можетъ быть, сэръ, я не знакомъ съ ихъ названіями, но я вообще противъ крапивнаго смени.

Онъ измнилъ теперь позу и стоялъ, положивъ одну изъ своихъ массивныхъ рукъ на столъ, а другою опершись въ бокъ, являя собою яркій типъ человка, котораго ничмъ не проймешь, разъ онъ забралъ себ что-нибудь въ голову. Напрасно мы его убждали, онъ слушалъ съ кротостью, которая, такъ шла къ его исполинской фигур, но было очевидно, что наши увщанія дйствуютъ на него не больше, чмъ на тюремныя стны.

— Скажите пожалуйста, мистеръ Джоржъ, неужели-же у васъ нтъ никакого желанія направить свое дло такъ или ніаче? спросила я.

— Я жилалъ-бы одного, миссъ, чтобъ меня судилъ военный судъ, но я знаю, что это невозможно. Если вы будете такъ добры удлить мн минуту вниманія, я постараюсь объяснить вамъ, какъ съумю, свое поведеніе.

Онъ посмотрлъ на всхъ насъ по очереди, сдлалъ такое движеніе головою, какъ будто поправлялъ тугой форменный галстукъ, или тсный воротникъ несуществующаго мундира, и посл минутнаго размышленія продолжалъ:

— Миссъ, меня арестовали, заковали въ кандалы и привели сюда, и вотъ я стою здсь передъ вами опозоренный, заклейменный. Моя галлерея обшарена сверху до визу, все, что я имлъ — очень немногое — перерыто, перевернуто вверхъ дномъ и вотъ, какъ я уже сказалъ — я стою здсь передъ вами. Я особенно и не жалуюсь, хоть за мной и нтъ той вины, изъ за которой мн отвели эту квартиру, но я хорошо понимаю, что не проводи я такъ безразсудно свою молодость, этого бы не случилось. Но какъ-бы то ни было, бда случилась, вопросъ въ томъ, какъ ее встртить.

Онъ замолчалъ, потеръ свой смуглый лобъ, застнчиво-добродушно взглянулъ на насъ и сказалъ, въ вид извиненія:— Я такой плохой говорунъ, что долженъ чуточку подумать, прежде чмъ продолжать.

Чуточку подумавъ, онъ началъ:

— Да, какъ встртить бду. Покойный, скончавшійся такъ ужасно, былъ самъ адвокатъ, я не хочу поносить умершихъ, но, будь онъ живъ, я сказалъ-бы, что онъ держалъ меня въ дьявольскихъ тискахъ. Понятно, что моя симпатія къ ихъ ремеслу не могла отъ этого усилиться. Еслибъ я сторонился отъ нихъ подальше, я не угодилъ-бы въ такое теплое мстечко, впрочемъ я не то хотлъ сказать. Ну предположимъ, что я убилъ его, предположимъ, что я застрлилъ его изъ того пистолета, носившаго слды недавняго выстрла, который найденъ Беккетомъ въ моей квартир, — ей Богу, съ тхъ поръ, какъ я тамъ поселился, онъ могъ-бы находить каждый день тамъ такіе пистолеты. Какъ поступилъ-бы я въ этомъ случа, лишь только очутился бы здсь? Взялъ бы адвоката.

Онъ опять замолчалъ, прислушиваясь къ скрипу замковъ и стуку засововъ, и только, когда отворившаяся дверь опять заперлгЛь, возобновилъ свою рчь. Я посл объясню зачмъ отпиралась дверь.

— Я взялъ-бы адвоката, и онъ сказалъ-бы, какъ мн доводилось столько разъ читать въ газетахъ: мой кліентъ молчитъ, мои кліент не хочетъ оправдываться, мой кліентъ то, се, пятое, десятое. Очень хорошо. По моему разумнію, не въ обычаяхъ этого племени дйствовать прямо или признать, что другіе могутъ такъ дйствовать. Скажемъ теперь, что я невиновенъ и беру адвоката, онъ будетъ столько-же склоненъ считать меня виновнымъ, сколько невиновнымъ, даже первое вроятнй. Но какъ онъ будетъ дйствовать въ томъ и въ другомъ случа? Совершенно такъ, какъ еслибъ я въ самомъ дл былъ преступникъ: зажметъ мн ротъ, чтобъ я не могъ себя скомпрометировать, припрячетъ одни факты, раздуетъ другіе, пустится играть словами и быть можетъ оправдаетъ меня. Но, миссъ Соммерсонъ, хорошо-ли добиваться оправданія такими средствами и не лучше-ли быть повшеннымъ, дйствуя по моему? извините, что я заговорилъ при дамахъ о такихъ непріятныхъ вещахъ.

Онъ такъ одушевился, что больше ужъ не являлось надобности ‘чуточку подумать’.

— Я предпочитаю быть повшеннымъ, дйствуя по своему. И такъ и будетъ! Я не то хочу сказать, чтобъ я имлъ особенную охоту попасть на вислицу, конечно я желаю этого не боле всякаго другого! и продолжая стоять въ прежней поз, онъ приподнялъ брови и обвелъ насъ серьезнымъ взглядомъ:— я хочу только сказать, что долженъ или выйти отсюда чистымъ отъ всякаго подозрнія, или совсмъ не выйти. Поэтому, когда противъ меня приводятъ истинные факты, я говорю: это правда, такъ оно и было. Когда-же мн говорятъ: смотрите,— всякимъ словомъ, которое вы скажете, воспользуются, я отвчаю: мн это ршительно все равно, пользуйтесь моими словами какъ знаете. Если вся правда, которую я имъ говорю, не можетъ доказать моей невинности, то еще невроятне, чтобъ это удалось, когда имъ будетъ извстна только частица правды, да и та въ искаженномъ вид. И за такое оправданіе я не дамъ ломаннаго гроша.

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ по каменному полу вернулся къ столу и закончилъ свою рчь такъ:

— Премного благодарю васъ, миссъ и джентльмены, за ваше вниманіе, а еще больше за ваше участіе. Въ такомъ-то положеніи находится мое дло, по крайней мр такимъ оно представляется старому солдату, который умомъ такъ-же тупъ, какъ старый палашъ. Я ничего хорошаго не сдлалъ за всю свою жизнь, кром того, что исправно исполнялъ свой солдатскій долгъ, и если теперь мн предстоитъ худшее, я пожну то, что посялъ. Когда я опомнился посл поразившаго меня удара — не много надо было времени, чтобъ прійти въ себя такому бродяг какъ я, который видалъ всякіе виды,— когда я опомнился, я обдумалъ, какого пути мн слдуетъ держаться — и теперь вы меня видите на этомъ пути. На немъ я и останусь. У меня нтъ родственниковъ, которые стали-бы несчастны изъ за меня, которыхъ огорчило-бы мое осужденіе. Вотъ все, что я имю сказать.

Дверь отворялась, чтобъ пропустить въ камеру двухъ лицъ: мужчину, который, какъ и мистеръ Джоржъ, съ перваго-же взгляда производилъ впечатлніе бывшаго военнаго, хотя и не имлъ такой счастливой наружности какъ сержантъ, и здоровую статную женщину съ загорлымъ, обвтрившимся лицомъ и блестящими глазами, женщина держала въ рукахъ корзину.

Оба стояли молча и съ большимъ вниманіемъ слушали то, что говорилъ сержантъ. Когда они вошли, онъ не прервалъ своей рчи, а только привтствовалъ ихъ дружескимъ поклономъ и ласковымъ взглядомъ.

Теперь онъ подошелъ къ нимъ, крпко пожалъ имъ руки и сказалъ:

— Миссъ Соммерсонъ, джентльмены,— это мой старый товарищъ Матвй Бегнетъ, а это его жена, мистрисъ Бегнетъ.

Мистеръ Бегнетъ поклонился намъ по солдатски, не сгибая туловища, мистрисъ Бегнетъ сдлала реверансъ.

— Это истинные мои друзья, продолжалъ мистеръ Джоржъ:— у нихъ меня и арестовали.

— Подержанная віолончель, вставилъ мистеръ Бегнетъ и сердито дернулъ головой.— Хорошаго тона. Для друга за деньгами не постоитъ!

— Матъ, сказалъ мистеръ Джоржъ:— ты слышалъ, что я говорилъ леди и джентльменамъ, я увренъ, что ты одобришь меня.

Мистеръ Бегнетъ на минуту задумался, посл чего повернулъ вопросъ на усмотрніе жены.

— Старуха, выскажи ему мое мнніе.

Мистрисъ Бегнетъ, которая тмъ временемъ открыла корзинку и вынула изъ нея кусокъ ветчины, черный хлбъ, чай и сахаръ въ маленькихъ сверткахъ, сказала:

— Джоржъ, вы отлично знаете, что онъ не одобритъ. Можно съума сойти, какъ послушаешь, что вы тутъ несете! Вы намрены добиваться оправданія ни такимъ путемъ, ни этакимъ. Что вы хотите доказать этой щепетильностью? Все это вздоръ и чепуха.

— Не будьте столь суровы ко мн въ моемъ несчастій, мистрисъ Бегнетъ! весело проговорилъ сержантъ.

— О, подите вы съ вашими несчастіями! воскликнула мистрисъ Бегнетъ,— они не сдлали васъ разсудительне, не выжали изъ васъ ни одного путнаго слова! Никогда не слыхивала, чтобъ человкъ говорилъ такія глупости: мн просто стыдно было слушать, что вы тутъ плели почтенной публик. Адвокаты! Отчего же-бы и не взять ихъ хоть цлую дюжину, если джентльменъ совтуетъ?

— Вы разумная женщина, мистрисъ Бегнетъ, сказалъ опекунъ,— надюсь, вы. убдите его.

— Его, сэръ? Боже милостивый, никогда! Вы не знаете Джоржа. Взгляните! Мистрисъ Бегнетъ, оставивъ корзинку, чтобъ удобне дйствовать, указала на мистера Джоржа обими руками.— Взгляните на него: это самый своенравный и упрямый человкъ, какой когда нибудь былъ на земл! выведетъ васъ изъ терпнія, а все будетъ стоять на своемъ! Скоре вы своими собственными руками сдвинете съ мста сорокавосьмифунтовую пушку, чмъ подйствуете на этого человка, когда онъ забралъ что нибудь себ въ голову. Разв я его не знаю! Разв я не знаю васъ, Джоржъ? Надюсь, вы не станете утверждать, что я васъ не знаю посл столькихъ лтъ!

Негодованіе мистрисъ Бегнетъ произвело поразительное дйствіе на ея мужа: онъ нсколько разъ покачалъ головой, какъ-бы говоря: ‘Сдавайся, братъ!’ Между тмъ мистрисъ Бегнетъ многозначительно поглядывала на меня, я поняла, что она хочетъ сказать мн что-то, хотя я совершенно не догадывалась, что бы это могло быть.

— Но я давнымъ-давно дала себ зарокъ ничего вамъ не совтывать, продолжала мистрисъ Бегнетъ, сдувая какую то соринку съ ветчины и снова взглядывая на меня.— Еслибъ леди и джентльмены знали васъ такъ-же хорошо, какъ я, они дали-бы себ такой-же зарокъ. А пока, если вы изъ упрямства не откажетесь принять отъ насъ обдъ, то извольте получить.

— Принимаю и тысячу разъ благодарю, отвтилъ сержантъ.

— Неужели? Вы меня удивляете, продолжала мистрисъ Бегнетъ свою добродушную болтовню.— Я не удивилась бы, еслибъ по вашему выходило, что слдуетъ уморить себя голодомъ. Это было бы похоже на васъ! Вроятно скоро вы и къ этому придете.

Тутъ она еще разъ взглянула на меня, потомъ на дверь, и я поняла, что она хочетъ, чтобъ мы ушли и подождали се на улиц. Передавъ это съ своей стороны съ помощью такихъ-же знаковъ опекуну и мистеру Вудкорту, я встала.

— Мы будемъ надяться, мистеръ Джоржъ, что вы еще подумаоте и когда мы придемъ къ вамъ въ слдующій разъ, найдемъ васъ боле благоразумнымъ.

— Но и тогда вы не найдете меня боле благодарнымъ, чмъ теперь, миссъ Соммерсонъ.

— Быть можетъ, тогда намъ скоре удастся убдить васъ! сказала я.— Подумайте о томъ, что разоблаченіе тайны и открытіе настоящаго преступника могутъ имть важное значеніе не только для васъ, но и для другихъ лицъ.

Я сказала это, отвернувшись отъ сержанта и направляясь къ выходу.

Мистеръ Джоржъ почтительно выслушалъ меня, но обратилъ мало вниманія на мои слова. Какъ мн потомъ говорили, онъ все время пристально разсматривалъ меня. Окинувъ взглядомъ мою фигуру, онъ сказалъ:

— Странно! Однако вдь пришла мн тогда въ голову эта мысль!

Опекунъ спросилъ, какая мысль.

— Видите-ли, сэръ, когда въ ту ночь судьба привела меня на мое несчастіе къ дверямъ покойнаго, я встртилъ на лстниц женщину, до того похожую на миссъ Соммерсонъ, что, когда она проходила мимо меня, я чуть было не заговорилъ съ нею.

Я такъ задрожала, какъ не дрожала никогда ни раньше, ни посл и надюсь до конца дней моихъ не испытаю вторично этого ужаснаго ощущенія.

— Когда я подымался на верхъ, эта женщина сходила по лстниц, и когда она поравнялась съ освщеннымъ луною окномъ, я замтилъ, что на ней широкая черная мантилья съ бахромой. Конечно этотъ случай нисколько не идетъ къ длу, но миссъ Соммерсонъ показалась мн въ эту минуту до того похожей на ту даму, что я невольно вспомнилъ о ней.

Не могу опредлить, не могу описать тхъ чувствъ, которыя овладли мною при этихъ словахъ, достаточно сказать, что хотя я не осмливалась задавать себ какихъ нибудь опредленнымъ вопросовъ, но во мн укрпилось неясное сознаніе какой-то лежащей на мн отвтственности,— сознаніе, которое явилось у меня еще прежде, какъ только я услышала объ этомъ убійств, мн казалось, что мой долгъ помочь выясненію обстоятельствъ этого дла. Но въ то же время я была твердо убждена, что мн ршительно нтъ причинъ чего нибудь бояться, и съ негодованіемъ отвергла бы такое предположеніе, какъ совершенную нелпость.

Мы вышли изъ тюрьмы и ходили втроемъ взадъ и впередъ не подалеку отъ воротъ, которыя выходили на пустынную, безлюдную улицу. Ждать пришлось недолго, вскор Бегнеты тоже вышли и скорымъ шагомъ направились къ намъ.

Въ глазахъ мистрисъ Бегнетъ стояли слезы, лицо ея раскраснлось, на немъ выражалось сильное волненіе.

— Джоржу я и виду не подала, были ея первыя слова, когда она подошла къ намъ,— но, знаете, миссъ, мн сдается, дла бднаго малаго изъ рукъ вонъ плохи!

— Если онъ позаботится о себ, станетъ благоразумне и приметъ предлагаемую помощь, они могутъ поправиться, сказалъ опекунъ.

— Конечно вамъ лучше знать, сэръ, отвчала съ живостью мистрисъ Бегнетъ, утирая глаза краемъ своей срой мантильи.— Но онъ меня очень разстроилъ. Онъ поступилъ ужасно необдуманно, наговорилъ пропасть такого, чего никогда не думалъ, господа судьи не могутъ понять его такъ хорошо, какъ понимаемъ мы съ Дубомъ. Кром того тутъ сошлась такая куча неблагопріятныхъ для него обстоятельствъ, такая куча свидтелей будетъ показывать противъ него, и этотъ Беккетъ такой хитрецъ!

— Ловко поддлался! Подержанная віолончель! Мальчикомъ, говоритъ, игралъ на флейт! прибавилъ мистеръ Бегнетъ съ величайшей серьезностью.

— Вотъ, что я скажу вамъ, миссъ,— говоря ‘миссъ’, я подразумеваю васъ всхъ господа.— Отойдемъ подальше въ уголокъ, я скажу тамъ.

И мистрисъ Бегнетъ торопливо отвела насъ къ стн, она долго задыхалась и не могла говорить, такъ что даже мистера Бегнета заставила сказать:

— Начинай же, старуха!

— Скажу вамъ, миссъ, проговорила она, развязывая ленты своей шляпки, чтобъ вдохнуть больше воздуха, — вы скоре сдвинете съ мста Дуврскій замокъ, чмъ убдите Джоржа отказаться отъ принятаго ршенія, если только не найдете новую силу, способную его сдвинуть. Я нашла такую силу!

— Вамъ просто цны нтъ! сказалъ опекунъ.— Продолжайте, продолжайте!

— Знайте, миссъ, что все, что говоритъ Джоржъ о своихъ родственникахъ — вздоръ! продолжала волнуясь и спша мистрисъ Бегнетъ, скрпляя каждую фразу похлопываніемъ одной руки о другую.— Его родные ничего но знаютъ о немъ, но онъ о нихъ знаетъ. Въ разныя времена онъ разсказывалъ мн о нихъ и я знаю о нихъ больше, чмъ кто нибудь другой. Не даромъ онъ какъ-то заговорилъ съ Вульвичемъ о сдинахъ и морщинахъ матерей! Пятьдесятъ фунтовъ прозакладую, что въ тотъ день онъ видлъ свою мать. Она жива и ее надо сейчасъ-же привезти сюда.

И мистрисъ Бегнетъ, засунувъ въ ротъ нсколько булавокъ, принялась подбирать и подкалывать свои юбки такъ, чтобъ он не спускались ниже края мантильи, этотъ маневръ она выполнила съ удивительнымъ проворствомъ и ловкостью.

— Дубъ, ты позаботишься о дтяхъ. Дай мн зонтикъ, старина, я отправляюсь въ Линкольнширъ за старухой матерью Джоржа.

— Богъ съ вами! вскричалъ опекунъ, опуская руку въ карманъ — Какъ-же она подетъ? Довольно-ли у нея денегъ?.

Мистрисъ Бегнетъ опять обратилась къ своимъ юбкамъ, вытащивъ изъ кармана кожаный кошелекъ, она торопливо пересчитала нсколько лежавшихъ тамъ шиллинговъ, посл чего съ самымъ довольнымъ видомъ опустила его опять въ карманъ.

— Не хлопочите обо мн, миссъ, я жена солдата и привыкла путешествовать, сказала она и, цлуя мужа, прибавила:— одинъ теб, старина, а три дтямъ. Прощай, я отправлюсь въ Линкольнширъ за матерью Джоржа.

И пока мы изумленно переглядывались, она уже приступила къ осуществленію своего плана, зашагала ршительнымъ шагомъ по улиц и скоро ея срая мантилья скрылась за угломъ.

— Мистеръ Бегнетъ! какъ вы ее пустили? проговорилъ опекунъ.

— Разв можно ее не пустить? Разъ она точно также вернулась домой изъ другой части свта. Въ этой же мантиль и съ этимъ же зонтикомъ. Что старуха скажетъ, то сдлаетъ. Ужъ сдлаетъ! Когда старуха сказала: ‘я это сдлаю’, непремнно сдлаетъ.

— Значитъ, она такая-же искренняя и благородная женщина, какою кажется съ виду, сказалъ опекунъ,— и если она такая, какою кажется, то невозможно сказать о ней ничего лучшаго.

Мистеръ Бегнетъ, который было пошелъ своей дорогой, обернулся къ намъ и сказалъ:

— Она знаменщикъ беспримрнаго, отборнаго батальона. Другой такой на свт нтъ. Но я при ней объ этомъ молчокъ: надо поддерживать дисциплину.

ГЛАВА XXII.
Слдъ.

При существующихъ обстоятельствахъ мистеръ Беккетъ часто совщается со своимъ жирнымъ указательнымъ пальцемъ, всякій разъ, какъ мистеру Беккету предстоитъ обсудить дло, полное столь животрепещущаго интереса, какъ настоящее, его указательный палецъ возводится въ достоинство дружественнаго чародя.

Мистеръ Беккетъ подноситъ его къ уху и онъ нашептываетъ ему удивительныя вещи, мистеръ Беккетъ подноситъ его къ губамъ и онъ налагаетъ на нихъ печать молчанія, мистеръ Беккетъ потираетъ имъ свой носъ и его чутье изощряется, мистеръ Беккетъ поводитъ имъ передъ провинившимся человкомъ и тотъ поддается чарамъ на свою погибель. Когда мистеръ Беккетъ ведетъ частыя совщанія со своимъ указательнымъ пальцемъ, авгуры храма сыскной полиціи безошибочно предсказываютъ, что скоро за преступленіемъ послдуетъ должное возмездіе.

Въ другое время мистеръ Беккетъ является снисходительнымъ философомъ, усердно, добродушно наблюдающимъ человческую натуру, не расположеннымъ строго относиться къ дурачествамъ и слабостямъ человковъ. Мистеръ Беккетъ посщаетъ огромное множество домовъ, бродитъ по безконечному числу улицъ, съ утомленнымъ видомъ человка, скучающаго за недостаткомъ опредленной цли. Онъ въ высшей степени доброжелательно относится къ своему ближнему и не пропускаетъ случая распить съ нимъ бутылочку, другую. Въ деньгахъ не стсняется, въ обращеніи мягокъ и привтливъ, въ разговор интересный и пріятный собесдникъ, но подъ этимъ мирнымъ потокомъ его вншней жизни струится въ глубин другое теченіе — теченіе указательнаго пальца.

Время и мсто не связываютъ мистера Беккета, вдь человкъ, взятый въ общемъ понятіи этого слова, безъ отношенія ко времени и пространству — существо свободное, такъ и мистеръ Беккетъ: сегодня онъ здсь, а завтра тамъ, съ тою только разницей, что посл завтра опять будетъ здсь.

Сегодня вечеромъ онъ случайно разсматривавъ желзныя гасильницы на подъзд городского отеля Дэклоковъ, завтра утромъ прогуливается по свинцовымъ плитамъ Чизни-Вуда, гд нкогда гулялъ старикъ, тни котораго принесено въ вид умилостивительной жертвы сто гиней. Мистеръ Беккетъ перерываетъ ящики, карманы, письменный столъ и прочія вещи убитаго, а спустя нсколько часовъ бесдуетъ наедин съ римляннномъ, сличая его указательный палецъ со своимъ.

Конечно такія занятія несогласимы съ радостями семейной жизни, но извстно, что въ послднее время мистеръ Беккетъ не бываетъ дома, хотя вообще высоко цнитъ общество мистрисъ Беккетъ — леди, которая обладаетъ отъ природы настоящимъ геніемъ по сыскной части, могла бы совершить великія дла, будь ея дарованія развиты надлежащимъ образомъ профессіональными упражненіями, но пока она не возвышается надъ уровнемъ талантливой диллетантки. И такъ, хотя вообще мистеръ Беккетъ высоко цнитъ общество своей супруги, но теперь онъ держится вдали отъ домашняго очага,— супруга-же ищетъ утшенія въ дружб и разговорахъ съ жилицей, которая къ счастью оказывается любезной и обходительной дамой, и чрезвычайно заинтересовываетъ мистрисъ Беккетъ.

Огромная толпа собирается въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс въ день похоронъ. Собственно говоря въ этой толп, кром сэра Ленстера Дэдлока, присутствующаго собственною особой, всего три человка, а именно: лордъ Дудль, Вильямъ Вуффи и разслабленный кузенъ, очутившійся здсь вроятно для ровнаго счета, число траурныхъ каретъ несчетно. Пэрство прислало больше соболзнованія на четырехъ колесахъ, чмъ когда-либо было видно въ этихъ краяхъ. Судя по тому обилію гербовъ, которые собраны здсь на дверцахъ траурныхъ каретъ, можно думать, что Геральдическая корпорація потеряла сразу папеньку и маменьку.

Герцогъ Фудль прислалъ пышное сооруженіе, разукрашенное въ пухъ и прахъ серебряными ступицами, патентованными осями, снабженное всми новйшими усовершенствованіями и тремя шестифутовыми гигантами, возвышающимися на запяткахъ на подобіе траурнаго султана. Вс до одного величественные лондонскіе кучера облеклись сегодня въ трауръ, и еслибъ покойный зналъ толкъ въ лошадиныхъ статьяхъ, чего, судя по его виду, совершенно нельзя было предположить, то сегодня онъ долженъ бы быть совершенно доволенъ.

Среди всхъ этихъ факельщиковъ, экипажей, печально выступающихъ, облеченныхъ въ трауръ ногъ, спокоенъ и невозмутимъ мистеръ Беккетъ, спрятанный въ глубин одной изъ неутшныхъ каретъ, онъ сквозь спущенныя занавси наблюдаетъ собравшуюся публику. Проницательнымъ взоромъ окидываетъ толпу (впрочемъ когда же этотъ зоркій глазъ смотритъ иначе?), выглянетъ то изъ одного окна кареты, то изъ другого, то взглянетъ вверхъ на окна домовъ, то на длинный рядъ человческихъ головъ, ничто отъ него не ускользаетъ.

— А, вы здсь, моя дражайшая половина! говорить мистеръ Беккетъ, обращаясь мысленно къ своей супруг, которая присутствуетъ на похоронахъ съ его согласія и стоитъ у дверей дома покойнаго.

— И вы здсь! Вы очень хорошо сегодня выглядите, мистрисъ Беккетъ.

Процессія пока еще не двигалась съ мста, ждутъ пока вынесутъ виновника этого пышнаго собранія. Мистеръ Беккетъ сидитъ въ первой карет и смотритъ въ окно, раздвинувъ при помощи указательныхъ пальцевъ занавски на ширину тончайшаго волоска.

Обстоятельство, много говорящее въ пользу супружеской любви мистера Беккета: вниманіе его все время приковано къ мистрисъ Беккетъ.— А, вы здсь, моя дражайшая половина! тихо бормочетъ онъ,— и жилица съ вами. Я замтилъ васъ, мистрисъ Беккетъ, надюсь, вы въ добромъ здоровь, моя милая!

Больше мистеръ Беккетъ не говоритъ ни слова, но продолжаетъ самымъ внимательнымъ образомъ глядть въ щелочку занавсокъ, пока не выносятъ изъ дому упрятанное въ тсный ящикъ хранилище благородныхъ тайнъ. Гд-то он теперь? Скрыты ли въ безмолвной груди покойника? Летятъ ли вслдъ, сопровождая его въ неожиданное странствіе?

Процессія трогается и видъ, открывающійся изъ каретнаго окна, измняется, мистеръ Беккетъ располагается поудобне и, чтобъ не терять времени, принимается изучать внутреннее устройство кареты, на тотъ случай, что и эти свднія могутъ пожалуй когда нибудь пригодиться.

Великъ контрастъ между мистеромъ Телькингорномъ, запрятаннымъ въ своемъ тсномъ экипаж, и мистеромъ Беккетомъ, притаившимся въ своей каретъ, между крошечной ранкой, погрузившей одного въ непробудный сонъ, котораго не можетъ нарушить даже тряска по камнямъ мостовой, и маленькимъ кровавымъ слдомъ, который наэлектризовалъ у другого каждый волосокъ на голов. Но обоимъ нтъ никакого дла до этого контраста и онъ не волнуетъ ни одного изъ нихъ.

Мистеръ Беккетъ не намренъ хать до самаго кладбища, когда наступаетъ удобная по его мннію минута, онъ выскальзываетъ изъ кареты одному только ему извстнымъ способомъ и направляется къ дому сэра Ленстера Дэдлока.

Въ настоящее время онъ почти живетъ тамъ, ему разршено приходить и уходить, когда ему вздумается, его встрчаютъ какъ желаннаго гостя, за нимъ ухаживаютъ, онъ изучилъ весь домъ какъ свои пять пальцевъ и свободно разгуливаетъ въ атмосфер величественной таинственности.

Мистеру Беккету не надо ни стучать, ни звонить, ему данъ ключъ и онъ можетъ приходить и уходить, когда вздумается.

Когда онъ проходитъ переднюю, Меркурій докладываетъ:— Еще письмо вамъ, мистеръ Беккетъ, недавно принесли съ почты, и вручаетъ ему пакетъ.

— Еще одно? гм!

Если Меркурія и томитъ любопытство къ письмамъ, получаемыхъ мистеромъ Беккетомъ, то этотъ осторожный человкъ не таковскій, чтобъ удовлетворить такое праздное любопытство. Онъ смотритъ въ лицо Меркурію такъ, какъ будто это какой-то неодушевленный предметъ, удаленный на нсколько миль и который онъ желаетъ разсмотрть не торопясь и основательно.

— Нтъ ли у васъ съ собою табакерки? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.

Къ несчастію Меркурій не нюхаетъ табаку.

— Не можете ли раздобыть мн откуда нибудь щепотку табаку? Я буду вамъ очень благодаренъ. Все равно какого сорта — исключительнаго пристрастія я ни къ одному не питаю. Благодарствуйте!

Мистеръ Беккетъ не спша беретъ понюшку изъ табакерки, которую откуда-то добылъ ему Меркурій, втягиваетъ табакъ сперва одной ноздрей, потомъ другой, съ видомъ знатока, смакующаго удовольствіе, объявляетъ по зрломъ размышленіи, что табакъ великолпенъ, и уходитъ съ письмомъ въ рук.

Хотя мистеръ Беккетъ, идя по лстниц и входя въ маленькую комнату передъ библіотекой, иметъ видъ человка, который ежедневно получаетъ груды писемъ, однако на самомъ дл большая корреспонденція вовсе не въ его привычкахъ. Онъ не охотникъ писать, самъ управляетъ перомъ точно той палочкой, которую постоянно носитъ съ собою въ карман, чтобъ имть подъ рукой доказательство своей власти, и не совтуетъ вступать съ нимъ въ переписку, считая этотъ путь слишкомъ наивнымъ и прямолинейнымъ, а потому непригоднымъ для длъ тонкаго свойства, къ тому же онъ неоднократно видлъ на своемъ вку, какъ компрометирующія письма выступали въ качеств уликъ, и привыкъ къ мысли, что надо быть молокососомъ, чтобъ писать письма. Изъ этого слдуетъ, что мистеръ Беккетъ не подерживаетъ правильной корреспонденціи, тмъ не мене за послдніе сутки онъ получилъ ровно шесть писемъ.

— Посмотримъ, тотъ ли почеркъ? говоритъ мистеръ Беккетъ, выкладывая письмо на столъ.— Тже-ли два слова?

Какія же это два слова?

Мистеръ Беккетъ поворачиваетъ ключъ въ дверномъ замк, развязываетъ шнурокъ, охватывающій черную записную книгу, книгу Судебъ для многихъ, вынимаетъ оттуда другое письмо и кладетъ рядомъ съ первымъ, въ обоихъ четко написано одно и то же: ‘леди Дэдлокъ’.

Прочитавъ письмо, мистеръ Беккетъ говори т:

— Такъ-съ. Но я могъ бы заработать свои денежки и безъ этихъ анонимныхъ писемъ.

Положивъ оба письма къ книгу Судебъ и снова обвязавъ ее шнуркомъ, мистеръ Беккетъ отпираетъ дверь и какъ разъ во время, потому что ему несутъ обдъ и графинъ хереса на поднос. Въ откровенной бесд въ дружескомъ кругу мистеръ Беккетъ часто признается, что любить старый Остъ-Индскій хересъ больше всего на свт, поэтому теперь онъ наливаетъ полный стаканъ и пьетъ, причмокивая губами. Вдругъ его осняетъ новая мысль.

Онъ тихонько отворяетъ дверь въ библіотеку и заглядываетъ: библіотека пуста, огонь въ камин медленно гаснетъ, окинувъ комнату бглымъ взглядомъ, мистеръ Беккетъ подходитъ къ столу, куда кладутъ обыкновенно вс получаемыя письма, и теперь тутъ лежитъ куча конвертовъ на имя сэра Лейетера. Мистеръ Беккетъ наклоняется надъ столомъ и разсматриваетъ адресы.

— Ни одного, написаннаго тмъ почеркомъ, имъ пишутъ только мн. Завтра могу довести и это до свднія сэра Лейстера.

Вернувшись къ себ, мистеръ Беккетъ съ большимъ аппетитомъ оканчиваетъ обдъ и погружается въ послобденную дремоту, изъ которой его выводитъ приглашеніе пожаловать въ гостинную, послднее время сэръ Лейстеръ приглашаетъ его каждый вечеръ, чтобъ узнать, нтъ ли. чего новаго. Въ гостинной кром сэра Лейстера присутствуютъ Волюмнія и разслабленный кузенъ, до крайности утомленный похоронами.

Мистеръ Беккетъ кланяется совершенно различнымъ образомъ тремъ присутствующимъ особамъ: отвшиваетъ почтительный поклонъ-сэру Лейстеру, галантный Волюмніи, а разслабленному кузену киваетъ какъ старому знакомому, какъ бы говоря: ‘Вы одинъ изъ городскихъ львовъ и мы знаемъ другъ друга’. Раздавъ такимъ образомъ каждому по образчику своего _такта, мистеръ Беккетъ потираетъ руки.

— Не сообщите ли чего нибудь новенькаго, инспекторъ? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.— Не желаете ли побесдовать со мною наедин?

— Еще не сегодня, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронеть.

— Мое время въ полномъ вашемъ распоряженіи въ интересахъ отмщенія за поруганное величіе законовъ, продолжаетъ баронетъ.

Мистеръ Беккетъ кашляетъ и смотритъ на румяны и ожерелье Волюмніи такимъ взглядомъ, какъ будто почтительно ей докладываетъ: ‘могу васъ уврить — вы прелестны, я видлъ сотню женщинъ, которыя въ ваши годы были на видъ куда хуже васъ’.

Прекрасная Волюмнія, которой вроятно вдомо могущественное дйствіе ея чаръ, отрывается отъ писанія записочекъ, долженствующихъ быть сложенными въ вид треугольныхъ шляпъ, и задумчиво поправляетъ жемчужное ожерелье. Мистеръ Беккетъ мысленно оцниваетъ жемчугъ и находитъ, что онъ такъ же далекъ отъ настоящаго, какъ сама Волюмнія отъ поэзіи въ своихъ записочкахъ.

— Заклинаю васъ, инспекторъ, продолжаетъ чрезвычайно выразительно сэръ Лейстеръ,— употребить все ваше искусство для раскрытія этого ужаснаго злодянія, если я не усплъ еще попросить васъ объ этомъ, то пользуюсь настоящимъ случаемъ поправить это упущеніе. За деньгами не стойте, вс издержки я принимаю на себя, для преслдованія той цли, за которую вы взялись, я не остановлюсь ни передъ какой суммой.

Въ благодарность за такую щедрость, мистеръ Беккетъ отвшиваетъ сэру Лейстеру вторичный поклонъ.

Въ порыв благородныхъ чувствъ сэръ Лейстеръ прибавляетъ:

— Со времени этого чудовищнаго злодянія моя душа потрясена и наврядъ-ли когда нибудь оправится, но сегодня, посл того, какъ былъ преданъ земл прахъ этого врнаго, ревностнаго, преданнаго слуги нашей фамиліи, она полна негодованіемъ.

Голосъ сэра Лейстера дрожитъ, сдая голова трясется, на глазахъ слезы, лучшія его чувства затронуты.

— Торжественно объявляю, что пока преступленіе не будетъ раскрыто и преступникъ не получить должнаго возмездія, я считаю, что на моемъ имени, лежитъ пятно. Джентльменъ, посвятившій мн часть своей жизни, джентльменъ, посвятившій мн послдній день своей жизни, джентльменъ, который сидлъ за моимъ столомъ и спалъ подъ моей крышей, отправляется изъ моего дома къ себ и мене чмъ черезъ часъ убитъ. Я не берусь утверждать, что за нимъ не слдили отъ самаго моего дома, что его не подстерегли въ самомъ моемъ дом, что это преступленіе не было вызвано его сношеніями съ моимъ домомъ, которыя могли дать поводъ подозрвать у него большое состояніе и служили гораздо боле сильнымъ доказательствомъ въ пользу этого предположенія, чмъ его скромный образъ жизни. Если при помощи моего вліянія, моего положенія, моихъ средствъ, я не добьюсь открытія виновнаго, я буду считать себя не исполнившимъ долга, который мн предписываетъ уваженіе къ памяти покойнаго, всегда исполнявшаго свой долгъ по отношенію ко мн.

Пока взволнованный баронетъ съ большимъ жаромъ произносилъ эту тираду, оглядываясь кругомъ, какъ будто держитъ рчь передъ огромнымъ собраніемъ, мистеръ Беккетъ смотритъ на него съ самымъ серьезнымъ видомъ и, какъ ни дерзко такое предположеніе, въ этой серьезности замтно что-то похожее на состраданіе.

— Сегодняшняя печальная церемонія, явившаяся поразительнымъ доказательствомъ уваженія, которое цвтъ англійскаго общества питалъ къ моему почившему другу (сэръ Лейстеръ длаетъ удареніе на слов ‘другъ’, ибо смерть сглаживаетъ вс различія), усугубила силу удара, нанесеннаго мн этимъ ужаснымъ и дерзкимъ преступленіемъ. Если-бъ совершившій его былъ мой братъ, а не пощадилъ-бы даже его.

Мистеръ Беккетъ смотритъ еще серьезне. Волюмнія замчаетъ, что покойный былъ честнйшій и симпатичнйшій человкъ.

— Потеря такого человка конечно огромное лишеніе для васъ, миссъ, отвчаетъ мистеръ Беккетъ льстивымъ тономъ.— Потеря его должна чувствоваться всми.

Миссъ Волюмнія даетъ понять своимъ отвтомъ, что потрясеніе испытанное ея чувствительной душой, не изгладится до конца ея дней, что ея нервы навсегда разбиты и на устахъ ея никогда боле не заиграетъ улыбка. Тмъ временемъ она складываетъ въ вид треугольной шляпы записку, предназначенную въ Ватъ къ пугалообразному генералу которому она описываетъ печальное происшествіе, погрузившее ее въ меланхолію.

Да, это ужасное потрясеніе для деликатной женской натуры, но современемъ оно изгладится, говоритъ мистеръ Беккетъ сочувственнымъ тономъ.

Волюмнія непремнно желаетъ знать, какъ стоитъ дло: этотъ ужасный солдатъ уличенъ?— кажется это такъ называется? Были у него соучастники, или какъ это тамъ зовется? И многое множество такихъ наивныхъ вопросовъ задаетъ она сыщику.

— Видите-ли, миссъ, отвчаетъ мистеръ Беккетъ, вращая, для большей убдительности, указательнымъ пальцемъ и по своей природной галантности едва не сказавъ вмсто ‘миссъ’ — ‘моя милйшая’,— не легко отвчать на эти вопросы въ настоящую минуту, именно въ настоящую минуту. Я занимаюсь этимъ дломъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, поутру, въ полдень и вечеромъ (въ виду важности разговора мистеръ Беккетъ привлекаетъ къ нему и баронета), но, по причин выпитаго стакана хереса, не думаю, чтобъ могъ изложить его теперь съ надлежащею ясностью. Съ радостью отвтилъ-бы на ваши вопросы, миссъ, но долгъ мн запрещаетъ. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ будетъ вскор извщенъ обо всемъ, что удалось открыть (мистеръ Беккетъ снова становится серьезенъ), надюсь къ его полному удовлетворенію.

Разслабленный кузенъ выражаетъ надежду, что ‘какой нибудь безд’никъ… будетъ казненъ… для п’им’а’.— П’аво, нынче такъ-же т’удно попасть на вис’ицу, какъ по’учить мсто въ десять тысячъ въ годъ. Конечно… повсить для п’им’а… ес’и даже и не того, кто виноватъ… все ‘учше, чмъ никого не повсить…

— Вы знаете жизнь, сэръ! восклицаетъ съ восхищеніемъ мистеръ Беккетъ, подмигивая глазомъ и сгибая палецъ,— вы можете подтвердить леди все, что я сказалъ. Вамъ не надо говорить, что разъ я получилъ инструкціи — дло не стоитъ, вамъ доступно то, что не доступно для понимая дамы, особенно занимающей такое высокое положеніе въ обществ, какъ вы, миссъ! заканчиваетъ мистеръ Беккетъ, покраснвъ, такъ какъ опять едва удержался, чтобъ не сказать ‘милйшая’.

— Инспекторъ вренъ своему долгу, Волюмнія, онъ совершенно правъ, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Весьма счастливъ, удостоившись чести вашего одобрнія, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ.

— Въ самомъ дл, Валюмнія, далеко не похвально задавать инспектору такіе вопросы. Онъ лучшій судья своихъ поступковъ, такъ какъ на немъ лежитъ отвтственность за нихъ. И не намъ, которые участвуемъ въ изданіи законовъ, не намъ вмшиваться и отклонять отъ пути долга тхъ, кто приводитъ ихъ въ исполненіе, или… тутъ сэръ Лейстеръ принимаетъ боле суровый тонъ, такъ какъ Валюмнія пыталась его прервать, прежде чмъ онъ закончилъ фразу:— или тмъ, кто мститъ за ихъ поруганіе.

Волюмнія съ величайшей почтительностью объясняетъ, что не простое любопытство, столь свойственное вообще легкомысленнымъ молодымъ двушкамъ, побудило ее задать эти вопросы, а глубокое участіе и искреннее сожалніе, вызванныя въ ней смертью человка, потеря котораго оплакивается всми.

— Въ такомъ случа вы должны-бы быть еще боле сдержаны.

Мистеръ Беккетъ пользуется наступившей паузой и говоритъ:

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, съ вашего позволенія я могу сказать многоуважаемой леди — разумется между нами,— что я считаю это великолпное дло вполн законченнымъ и надюсь добыть черезъ нсколько часовъ то немногое, чего еще недостаетъ для его полнаго выясненія.

— Очень радъ слышать, говоритъ сэръ Лейстеръ.— Это длаетъ вамъ большую честь.

— Надюсь, сэръ Лейстеръ Дэддокъ баронетъ, что если мн это дло доставитъ честь, то вполн удовлетворитъ и другихъ. Назвавъ его великолпнымъ, я разумется, миссъ, отнесся къ нему съ моей точки зрнія, продолжаетъ мистеръ Беккетъ, серьезно поглядывая на сэра Лейстера.— Разсматриваемыя съ другой точки зрнія, эти дла всегда влекутъ за собою боле или мене непріятныя послдствія, намъ приходится, миссъ, открывать довольно необыкновенныя вещи, семейныя тайны, которыя вы, миссъ, сочли-бы совершенно невроятными.

Слегка взвизгнувъ по своему обыкновенію, наивная Волюмнія не соглашается допустить возможность такого предположенія.

— Да, это бываетъ даже и въ почтенныхъ фамиліяхъ, въ благородныхъ фамиліяхъ, въ знаменитыхъ фамиліяхъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, съ серьезнымъ видомъ поглядывая въ сторону сэра Лейстера.— Я и раньше имлъ честь предлагать свои услуги знаменитымъ фамиліямъ, и вы не можете себ представить,— то есть я хотлъ сказать,— даже вы не можете себ представить (эти слова обращаются къ разслабленному кузену), какія вещи узнаешь о томъ, что тамъ происходить.

Разслабленный кузенъ, который, изнемогая отъ скуки, занимается тмъ, что накидываетъ себ на голову диванныя подушки, отвчаетъ звая какимъ-то мычаньемъ, долженствующимъ означать: ‘воображаю!’

Сэръ Лейстеръ находить, чт,о пора отпустить инспектора, онъ произноситъ: ‘очень хорошо. Благодарствуйте’, сопровождая эти слова величественнымъ мановеніемъ руки, которое, прекращая дальнйшія пренія, должно кром того означать, что если знаменитыя фамиліи заводятъ непохвальныя привычки, то и должны принимать вс вытекающія отсюда послдствія.

— Не забывайте, инспекторъ, снисходительно добавляетъ онъ,— что я въ полномъ вашемъ распоряженіи во всякую минуту.

Мистеръ Беккетъ, по прежнему серьезный, спрашиваетъ, удобно-ли будетъ сэру Лейстеру удостоить его аудіенціи завтра поутру, въ случа если дло подвинется впередъ, какъ онъ ожидаетъ.

Сэръ Лейстеръ отвчаетъ: ‘къ вашимъ услугамъ, во всякое время’.

Мистеръ Беккетъ длаетъ свои три поклона и удаляется, но вспомнивъ объ одномъ упущенномъ изъ виду обстоятельств, благоразумно возвращается вспять и тихо спрашиваетъ сэра Лейстера:

— Могу я узнать, кто вывсилъ на лстниц объявленіе о наград за поимку преступника?

— Его вывсили по моему приказанію, отвчаетъ сэръ Лейстеръ.

— Не сочтите, сэръ, слишкомъ большой смлостью съ моей стороны, если я позволю себ спросить: съ какою цлью вы это сдлали?

— Я выбралъ лстницу, какъ самое видное мсто. Я желалъ дать понять публик, какъ велико совершенное злодяніе, какъ твердо мое ршеніе воздать за него должное возмездіе, какъ невозможно преступнику надяться избгнуть наказанія. Но если вы, инспекторъ, какъ боле меня знакомый съ дломъ, найдете какія нибудь возраженія…

Мистеръ Беккетъ не можетъ представить никакихъ возраженій: разъ объявленіе выставлено, лучше его не снимать, отвсивъ свои три поклона, онъ удаляется и, запирая дверь, слышитъ легкій визгъ Волюмніи, предшествующій замчанію, что этотъ очаровательно-страшный мужчина — совершенный Синяя Борода.

По своей, общительности и умнью сходиться съ людьми всякаго званія, мистеръ Беккетъ останавливается въ передней у затопленнаго камина, гд такъ тепло и уютно въ эти первые зимніе дни, и съ восхищеніемъ любуется Меркуріемъ.

— Я думаю въ васъ будетъ шесть футовъ и два дюйма? говоритъ мистеръ Беккетъ.

— Три.

— Неужели? У васъ такія широкія плечи, что вы кажетесь ниже, конечно, будь у васъ поджарыя ноги, было бы другое дло, но вы прекрасно сложены. Служили вы когда нибудь натурщикомъ для скульптора? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ тономъ знатока, сопровождая свой вопросъ соотвтствующимъ взглядомъ и жестомъ.

Нтъ Меркурій никогда не былъ натурщикомъ.

— Непремнно, непремнно побывайте. У меня есть другъ, довольно извстный скульпторъ королевской академіи, который хорошо заплатитъ за возможность воспроизвести изъ мрамора такія формы. Миледи, кажется, нтъ дома?

— Обдаетъ въ гостяхъ.

— Должно быть она каждый день вызжаетъ?

— Да.

— Нисколько не удивительно! Такая прекрасная, граціозная, изящная женщина такъ-же украшаетъ общество, какъ свжее лимонное дерево обденный столъ. Вашъ отецъ имлъ тотъ же родъ занятій, что и вы?

Отвть отрицательный.

— А мой отецъ — такъ тотъ, какъ и вы, служилъ по найму. Онъ былъ сперва пажомъ, потомъ перебывалъ въ выздныхъ, въ буфетчикахъ, въ дворецкихъ и наконецъ сдлался трактирщикомъ. Жилъ окруженный общимъ уваженіемъ и смерть его всми оплакивалась: на смертномъ одр онъ говорилъ, что то время, когда онъ жилъ въ услуженіи, было самымъ лучшимъ временемъ его жизни, такъ оно и было. Вратъ у меня тоже живетъ въ услуженіи и зять тоже. Что, миледи хорошаго характера?

Меркурій отвчаетъ:— Пожаловаться нельзя.

— А! немного избалована, капризна? Боже мой, при такой красот, это можно предвидть. Но вдь за это мы еще больше любимъ женщинъ, не правда-ли?

Заложивъ руки въ карманы своихъ персиковыхъ панталонъ, симметрично разставивъ ноги, облеченныя въ шелковыя чулки, и принявъ видъ опытнаго сердцеда, Меркурій соглашается съ замчаніемъ мистера Беккета. Слышится стукъ колесъ, раздается оглушительный звонокъ.

— Это она! Легка на помин! говоритъ мистеръ Беккетъ.

Двери распахиваются и миледи проходитъ черезъ переднюю. Она все еще очень блдна, одта въ полутрауръ, два великолпныхъ браслета украшаютъ ея руки. Красота ли этихъ рукъ, или эти изящные браслеты привлекаютъ вниманіе мистера Беккета? Онъ впивается въ нихъ взглядомъ, побрякивая чмъ-то въ карман, должно быть мелкой монетой.

Миледи замчаетъ его издали и вопросительно взглядываетъ на другого Меркурія, который сопровождаетъ ее.

— Мистеръ Беккетъ, миледи.

Мистеръ Беккетъ расшаркивается и выступаетъ впередъ, поводя по губамъ своимъ пальцемъ-чародемъ.

— Вы дожидаетесь аудіенціи у сэра Лейстера!

— Нтъ, миледи, я только что былъ у него.

— Вы хотите что нибудь сообщить мн?

— Пока ничего, миледи,

— Открыли вы что нибудь новое?

— Немногое, миледи.

Она обмнивается съ нимъ на ходу этими словами, проходитъ дальше, почти не замедляя шага и, едва касаясь ступенекъ лстницы, подымается на верхъ. Подойдя къ подножію лстницы, мистеръ Беккетъ смотритъ, какъ миледи всходитъ по тмъ ступенькамъ, но которымъ недавно старый джентльменъ сошелъ въ могилу: она проходитъ мимо грозныхъ группъ съ оружіемъ въ рукахъ, разставленныхъ по лстниц и повторяющихся на стн въ вид зловщихъ тней, она проходить мимо печатнаго объявленія, на которое взглядываетъ мимоходомъ, и исчезаетъ изъ вида.

— Она въ самомъ дл красавица, говоритъ мистеръ Беккетъ, вернувшись къ Меркурію.— Хотя у нея болзненный видъ.

Меркурій сообщаетъ ему, что миледи не крпкаго здоровья и часто страдаетъ головными болями.

— Неужели? какая жалость! Лучшее средство противъ головныхъ болей прогулки.

— Она пробовала это средство, замчаетъ Меркурій.— Гуляетъ иногда часа по два, когда чувствуетъ себя плохо, иной разъ даже по вечерамъ.

— Вы наврное знаете, что въ васъ шесть футовъ три дюйма? извините, что прерву васъ на минуту.

— Наврно.

— Я просто не могу этому поврить, такъ вы пропорціонально сложены. Даже гвардейцы, хоть они и считаются красавцами, сравнительно съ вами просто медвди. Такъ она гуляетъ по вечерамъ, вроятно при лунномъ свт? Да, при лунномъ свт само собой разумется, само собой разумется, поддакиваетъ мистеръ Беккетъ не то вопросительно, не то утвердительно.— А вы, я думаю, не имете привычки прогуливаться, вроятно некогда?

— Да, но кром того Меркурій и не любитъ гулять, онъ предпочитаетъ кататься.

— Еще бы, какая разница! Она кажется ходила гулять въ тотъ самый вечеръ, о которомъ теперь столько говорятъ? говорить мистеръ Беккетъ, гря руки и съ удовольствіемъ поглядывая на яркое пламя.

— Ходила! я самъ провожалъ ее въ садъ, что насупротивъ.

— И оставили ее тамъ одну, я васъ тогда видлъ.

— Я васъ не видлъ, говоритъ Меркурій.

— Я торопился, потому что шелъ навстить больную тетку, она живетъ въ Чельси, ей девяносто лтъ, одинокая женщина, съ капитальцемъ. Да, я случайно проходилъ тогда мимо. Позвольте: который тогда былъ часъ? Кажется еще не было десяти.

— Половина десятаго.

— Правда, да, да, такъ. Если не ошибаюсь, миледи была закутана въ широкую черную мантилью съ длинной бахромой?

— Совершенно врно.

— Да, да, конечно.

Мистеру Беккету надо вернуться наверхъ, у него тамъ неоконченная работа, но прежде онъ долженъ пожать руку Меркурію въ благодарность за пріятный разговоръ и повторить свой совтъ, не вздумаетъ-ли онъ когда нибудь, когда у него выберется свободный получасикъ, подарить его, въ виду обоюдной выгоды, скульптору королевской академіи?

ГЛАВА XXIII.
Взрывъ мины.

Освжившись сномъ, мистеръ Беккетъ встаетъ на слдующій день очень рано и готовится къ генеральному сраженію. Облекшись въ чистую рубашку и пригладивъ при помощи мокрой щетки,— инструмента, употребляемаго имъ въ торжественныхъ случаяхъ, жидкіе клочки волосъ, которые еще уцлли на его голов посл жизни, посвященной суровому труду, мистеръ Беккетъ закладываетъ фундаментъ для будущихъ дйствій въ вид завтрака изъ двухъ бараньихъ котлетъ, яицъ, чаю, хлба съ масломъ, мармелада и прочаго въ соотвтствующихъ количествахъ. Подкрпивъ такимъ образомъ свои силы и окончивъ совщаніе очень тонкаго свойства, которое онъ держалъ со своимъ пальцемъ-чародемъ, мистеръ Беккетъ конфиденціально поручаетъ Меркурію ‘осторожно увдомить сэра Лейстера Дэдлока, что мистеръ Беккетъ готовъ къ его услугамъ всегда, когда ему будетъ угодно’. Получивъ милостивый отвтъ, что сэръ Лейстеръ поспшитъ со своимъ туалетомъ и черезъ десять минутъ сойдетъ къ мистеру Беккету въ библіотеку, мистеръ Беккетъ отправляется въ указанный апартаментъ и становится передъ каминомъ, устремивъ взоръ въ пылающіе уголья и приложивъ къ подбородку свой волшебный палецъ.

Мистеръ Беккетъ иметъ задумчивый видъ человка, на которомъ лежитъ важная обязанность, но онъ спокоенъ и увренъ въ себ, по выраженію лица, его можно принять за знаменитаго игрока въ вистъ, который играетъ на крупную ставку, напримръ въ сто гиней, и иметъ на рукахъ хорошія карты, но собирается мастерски розыграть игру, чтобъ не уронить своей высокой репутаціи. Ни волненія, ни безпокойства не замтно на лиц мистера Беккета при появленіи сэра Лейстера, онъ смотритъ на баронета, пока тотъ медленно подходитъ къ своему креслу, съ такимъ-же серьезнымъ выраженіемъ какъ вчера, и въ этой серьезности, какъ ни дерзко такое предположеніе, опять замтно что-то похожее на состраданіе.

— Весьма сожалю, инспекторъ, что заставилъ васъ ждать, но я всталъ сегодня нсколько поздне обыкновеннаго, ибо не совсмъ хорошо себя чувствую. Волненія послднихъ дней слишкомъ сильно на мн отразились. Я подверженъ припадкамъ подагры (другому сэръ Лейстеръ не сказалъ бы этого, но, очевидно, отъ мистера Беккета ничего не скроешь), и настоящія обстоятельства вызвали такой припадокъ.

Сэръ Лейстеръ съ трудомъ опускается въ кресло и морщится отъ боли, мистеръ Беккетъ подходитъ ближе и опирается рукой на столъ. Взглянувъ на сыщика, сэръ Лейстеръ говоритъ:

— Я не знаю, желали-ли вы бесдовать со мною наедин? Предоставляю это на ваше усмотрніе, если вы найдете нужнымъ бесдовать со мною наедин,— я соглашаюсь и одобряю, въ противномъ случа, такъ какъ миссъ Дэдлокъ интересовалась…

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, нашъ разговоръ требуетъ строжайшей тайны, говоритъ мистеръ Беккетъ, убдительно склонивъ голову на бокъ и приставивъ указательный палецъ къ уху въ вид серьги.— Вы сейчасъ сами увидите, что тутъ необходима строжайшая тайна. Мн всегда пріятно присутствіе леди, особенно такой высокопоставленной, какъ миссъ Дэдлокъ, но, не принимая въ разсчетъ своихъ личныхъ вкусовъ, я беру на себя смлость заврить васъ въ необходимости самой строжайшей тайны.

— Для меня-этого совершенно достаточно.

— Это до такой степени необходимо, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что я попрошу у васъ позволенія запереть дверь на ключъ.

Получивъ разршеніе, мистеръ Беккетъ искусно и безъ всякаго шума выполняетъ эту предосторожность и, ставъ на колни, прилаживаетъ ключъ такъ, чтобъ заглянуть въ замочную скважину нельзя было.

— Вчера вечеромъ я докладывалъ вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что мн не достаетъ очень немногаго для окончательнаго пополненія дла, теперь я его пополнилъ и собралъ вс улики противъ лица, совершившаго преступленіе.

— Противъ солдата?

— Нтъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, нтъ.

Сэръ Лейстеръ удивленъ. Онъ спрашиваетъ арестованъ ли преступникъ?

Посл нкоторой паузы, мистеръ Беккетъ отвчаетъ:

— Преступленіе совершено женщиной.

— Праведное небо! задыхаясь восклицаетъ сэръ Лейстеръ, откидываясь на спинку кресла.

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ! начинаетъ мистеръ Беккетъ, стоя возл баронета у стола и вращая своимъ указательнымъ пальцемъ,— я долженъ приготовить васъ къ цлому ряду обстоятельствъ, которыя могутъ, осмлюсь даже сказать, должны потрясти васъ. Но, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, вы джентльменъ, а я знаю что такое джентльменъ, и къ чему способенъ джентльменъ. Джентльменъ смло и стойко выдерживаетъ ударъ, который его постигаетъ, нтъ такого потрясенія, которое джентльменъ не могъ бы мужественно перенести. Взять хоть бы васъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Если вамъ суждено вынести тяжелый ударъ, вы естественно, подумаете о фамиліи, которую носите, вы спросите себя, какъ перенесли бы такой ударъ ваши предки, начиная съ Юлія Цезаря (ужъ не заходя дальше въ глубь временъ), вы припомните десятки своихъ предковъ, которые перенесли бы его мужественно, и сами перенесете его мужественно, ради нихъ и ради чести своей фамиліи. Такъ вы будете разсуждать и такъ поступите, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ.

Сэръ Лейстеръ сидитъ безпомощно откинувшись на спинку кресла, уцпившись руками за его ручки, и съ окаменлымъ лицомъ глядитъ на мистера Беккета.

— Приготовивъ васъ такимъ образомъ, я попрошу васъ ни на одну минуту не безпокоиться тмъ, что кое-что изъ вашихъ фамильныхъ тайнъ стало мн извстно, я столько знаю о разныхъ особахъ высокаго и низкаго происхожденія, что однимъ свдніемъ больше, однимъ меньше — ровно ничего не значитъ. Не думаю, чтобъ на жизненной арен могло случиться такое движеніе, которое удивило-бы меня, нтъ ни одного, которое показалось-бы мн страннымъ: я по опыту считаю всякое движеніе, если только оно въ дурномъ направленіи, весьма вроятнымъ. Вотъ почему я говорю вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ: не смущайтесь и не разстраивайтесь тмъ, что мн извстно кое-что изъ вашихъ фамильныхъ длъ.

— Благодарю васъ за эти приготовленія, отвчаетъ посл нкотораго молчанія сэръ Лейстеръ, не двинувъ ни однимъ мускуломъ,— я вовсе не считаю ихъ необходимыми, но тмъ не мене они длаютъ честь вашимъ добрымъ намреніямъ. Будьте такъ добры продолжайте и, пожалуйста сядьте, если это васъ не затруднитъ.

Сэра Лейстера повидимому угнетаетъ тнь, падающая на него отъ фигуры мистера Беккета,

Нтъ, это нисколько его не затруднитъ. Мистеръ Беккетъ садится и его тнь уменьшается.

— Посл этого краткаго предисловія, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я приступаю къ длу. Леди Дэдлокъ…

Сэръ Лейстеръ приподымается, свирпо гладить на мистера Беккета, и тотъ, чтобъ смягчить гнвъ баронета, начинаетъ играть своимъ волшебнымъ пальцемъ…

— Леди Дэдлокъ предметъ всеобщаго восхищенія. Да, ея лордство — предметъ всеобщаго восхищенія…

— Я предпочелъ-бы, инспекторъ, чтобъ имя миледи не произносилось при этомъ разговор, сухо возражаетъ сэръ Лейстеръ.

— И я желалъ-бы этого, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, но это невозможно.

— Невозможно?

Мистеръ Беккетъ ршительно качаетъ головой.

— Это совершенно невозможно. То, о чемъ я буду говорить, иметъ отношеніе къ ея лордству. Она есть ось, около которой все вращается.

— Инспекторъ, говоритъ сэръ Лейстеръ съ пылающимъ взоромъ и дрожащими губами,— вы знаете, что предписываетъ вамъ долгъ, исполняйте свой долгъ, но берегитесь выходить за его предлы. Я не потерплю этого, я не допущу этого. Вы берете на себя отвтственность за то, что вводите въ этотъ разговоръ имя миледи, вы берете на себя отвтственность за эту смлость. Имя миледи принадлежитъ къ числу такихъ, съ которыми нельзя неосторожно шутить.

— Я говорю то, что я долженъ сказать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, и ни слова больше.

— Надюсь, что вы сможете это доказать. Хорошо продолжайте, сэръ.

Бросивъ взглядъ на пылающіе гнвомъ глаза, которые избгаютъ теперь встртиться съ его глазами, на гнвную фигуру, которая дрожитъ съ головы до ногъ, хотя и усиливается казаться спокойной, мистеръ Беккетъ продолжаетъ тихимъ голосомъ:

— Мой долгъ сказать вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ давно питалъ подозрнія на счетъ леди Дэдлокъ.

— Если-бы онъ осмлился заикнуться мн о своихъ подозрніяхъ, чего онъ никогда не длалъ,— я убилъ-бы его собственными руками! восклицаетъ сэръ Лейстеръ, ударивъ по столу. Но въ самомъ разгар своего гнва останавливается подъ пристальнымъ взоромъ хитрыхъ глазъ мистера Беккета, который медленно двигаетъ указательнымъ пальцемъ и терпливо, но вмст съ тмъ самоувренно качаетъ головой.

— Покойный мистеръ Телькингорнъ былъ скрытенъ и непроницаемъ, я не берусь говорить о томъ, что было у него на ум вначал, но я знаю изъ его собственныхъ устъ, что онъ давно уже подозрвалъ леди Дэдлокъ, прежде чмъ по ея волненію, при вид одного почерка, открылъ — въ этомъ самомъ дом и въ вашемъ присутствіи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ,— существованіе одного человка, проживавшаго въ большой бдности, человка, который до вашего знакомства съ миледи, былъ ея любовникомъ и долженъ былъ жениться на ней,— мистеръ Беккетъ останавливается и осторожно прибавляетъ:— непремнно долженъ былъ на ней жениться. Изъ его собственныхъ устъ я знаю, что когда этотъ человкъ умеръ, мистеръ Телькингорнъ имлъ подозрнія, что леди Дэдлокъ потихоньку и одна одинешенька постила жалкую лачугу, гд жилъ этотъ несчастный, и ходила на его могилу. Я самъ удостоврился въ томъ, что леди Дэдлокъ дйствительно ходила туда, переодвшись въ платье своей служанки, я убдился въ этомъ собственными глазами и ушами, ибо мистеръ Телькингорнъ поручилъ мн уличить ея лордство,— извините за этотъ терминъ, который мы употребляемъ въ своей практик,— и я вполн въ этомъ усплъ. Я свелъ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс на очную ставку эту служанку съ лицомъ, которое было провожатымъ миледи, и не осталось ни малйшаго сомннія въ томъ, что она ходила туда переодвшись, безъ вдома служанки, въ ея платье. Я старался вчера немного подготовить васъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, къ этимъ непріятнымъ открытіямъ, говоря, что даже въ знаменитыхъ фамиліяхъ случаются иногда самыя странныя вещи. Я вполн убжденъ, что покойный мистеръ Телькингорнъ до своего послдняго часа занимался разслдованіями этого дла, и что въ тотъ самый вечеръ у него былъ горячій разговоръ съ леди Дэдлокъ. Вамъ стоитъ только передать все это леди Дэдлокъ и спросить ея лордство, не ходила ли она посл того, какъ мистеръ Телькингорнъ ушелъ отъ васъ, для окончательнаго съ нимъ объясненія къ нему на квартиру въ широкой черной мантиль съ съ длинной бахромой.

Сэръ Лейстеръ сидитъ недвижимо, какъ статуя, устремивъ взглядъ на страшный палецъ, который роется въ самыхъ завтныхъ тайникахъ его сердца.

— Передайте это ея лордству отъ меня, Беккета, инспектора тайной полиціи, и если она затруднится припомнить эти обстоятельства, скажите, что это безполезно, что инспектору Беккету извстны вс подробности: онъ знаетъ, что она встртилась на лстниц съ солдатомъ — вы его такъ зовете, хотя онъ давно вышелъ изъ военной службы, онъ знаетъ, что она замтила этого солдата. Долженъ ли я разсказывать обо всемъ подробно, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, чтобъ вы мн поврили?

Сэръ Лейстеръ сидитъ закрывъ лицо руками, стонъ вырывается изъ его груди, онъ проситъ мистера Беккета на минуту замолчать. Спустя нсколько времени онъ отымаетъ руки, его лицо по уступаетъ въ близн его сдинамъ, но онъ сохраняетъ наружное спокойствіе и полное достоинства выраженіе, вызывающее невольное уваженіе въ мистер Беккет. Кром обычной присущей баронету надменности, въ немъ замтна какая то странная одеревенлость и, когда посл нсколькихъ тщетныхъ попытокъ онъ начинаетъ говорить, то говоритъ медленно, невнятно и часто запинаясь. Однакожъ ему удается овладть собою настолько, чтобъ сказать, что онъ не понимаетъ, почему такой преданный и исполнительный джентльменъ, какъ покойный мистеръ Телькингорнъ, не довелъ до его свднія это печальное, тягостное, непредвиднное, подавляющее, невроятное извстіе.

— За разъясненіемъ этого обстоятельства, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, тоже обратитесь къ ея лордству, спросите, справедливо ли то, что вамъ скажетъ Беккетъ, инспекторъ тайной полиціи. Вы узнаете,— или я сильно ошибаюсь,— что покойный мистеръ Телькингорнъ намревался сообщить вамъ все, когда настанетъ удобное по его мннію время, я пойду дальше и скажу, что онъ далъ объ этомъ понять ея лордству. Быть можетъ онъ собирался открыть вамъ все въ то самое утро, когда я осматривалъ его трупъ! Вдь вы не знаете, что я буду длать и говорить черезъ пять минутъ времени, и если бы я былъ сейчасъ убитъ, вы тоже могли бы удивляться, почему я не сдлалъ того или другого, не такъ ли?

Правда. Сэръ Лейстеръ вынужденъ съ этимъ согласиться. Въ эту минуту оба слышать какой то шумъ и громкіе голоса въ передней. Мистеръ Беккетъ прислушивается, идетъ къ двери, тихо отпираетъ ее, снова прислушивается и, вернувшись на прежнее мсто, торопливо, хотя и сохраняя полное спокойствіе, шепчетъ баронету:

— Эта несчастная фамильная тайна, какъ я предвидлъ и боялся, получила огласку, — смерть мистера Телькингорна случилась такъ внезапно, есть нкоторая вроятность затушить это дло, принявъ людей, которые теперь тамъ въ передней спорятъ съ вашими слугами. Ради чести фамиліи, угодно ли вамъ будетъ сохранять спокойствіе, пока я буду раздлываться съ этими людьми? Угодно ли вамъ будетъ отвчать однимъ наклоненіемъ головы, когда мн придется спрашивать васъ?

Сэръ Лейстеръ невнятно отвчаетъ:— Длайте, какъ будетъ лучше, инспекторъ.

Мистеръ Беккетъ, многозначительно изогнувъ свой волшебный палецъ, съ поклономъ выскальзываетъ изъ комнаты и черезъ мгновеніе шумъ въ передней смолкаетъ. Спустя очень недолгое время, мистеръ Беккетъ опять появляется, предшествуя Меркурію и другому божеству въ пудр и штанахъ персиковаго цвта, несущимъ кресло, въ которомъ сидитъ старикъ. Процессію замыкаютъ мужчина и дв женщины. Мистеръ Беккетъ очень предупредительно и любезно распоряжается установкой кресла, отпускаетъ обоихъ Меркуріевъ и опять замыкаетъ дверь. Сэръ Лейстеръ взираетъ ледянымъ взглядомъ на это дерзкое вторженіе въ предлы его святилища.

— Быть можетъ вы знаете меня, леди и джентльмены, начинаетъ мистеръ Беккетъ конфиденціальнымъ тономъ, — я Беккетъ инспекторъ тайной полиціи, и вотъ доказательство моей власти (онъ вынимаетъ изъ кармана свой полицейскій жезлъ). Вы хотли видть сэра Лейстера Дэдлока баронета. Хорошо, онъ передъ вами, но помните далеко не всякій удостаивается этой чести. Вы старый джентльменъ, прозываетесь Смольвидомъ, это ваша фамилія, я хорошо знаю, что ваша фамилія Смольвидъ.

— И вы никогда не слышали о ней ничего дурного! кричитъ мистеръ Смольвидъ пронзительнымъ голосомъ.

— А знаете-ли вы за что убили поросенка? спокойно спрашиваетъ Беккетъ, глядя въ упоръ на стараго джентльмена.

— Нтъ.

— Его убили за то, что онъ пронзительно визжалъ. Не ставьте же себя въ такое положеніе. Разв вамъ часто приходится разговаривать съ глухими? прибавляетъ Беккетъ.

— Моя жена глуха, огрызается Смольвидъ.

— Причина уважительная, чтобъ повышать голосъ, говоря съ ней, но такъ какъ ея здсь нтъ, то не потрудитесь-ли вы понизить свой голосъ на одну или на дв октавы, чмъ и меня весьма обяжете и больше расположите всхъ въ свою пользу.— Другой джентльменъ, кажется, проповдникъ?

— По имени Чедбендъ, вставляетъ мистеръ Смольвидъ, который теперь говоритъ уже гораздо тише.

— У меня былъ нкогда сослуживецъ, собратъ по ремеслу, носившій такую фамилію, говоритъ мистеръ Беккетъ, пожимая проповднику руку,— поэтому мн очень пріятно ее слышать. А это, безъ сомннія, мистрисъ Чедбендъ?

Мистеръ Смольвидъ представляетъ и другую даму:

— А вотъ это мистрисъ Снегсби.

— Жена поставщика канцелярскихъ принадлежностей, одного изъ моихъ друзей? Люблю его, какъ брата! Ну-съ, въ чемъ дло?

Мистеръ Смольвидъ, нсколько опшившій отъ быстроты такого перехода, спрашиваетъ:

— Вы хотите знать, что привело насъ сюда?

— О, вы отлично знаете, что я хочу знать. Говорите то, что вы собирались сказать въ присутствіи сэра Лейстера Дэдлока баронета. Ну-съ?

Мистеръ Смольвидъ манитъ рукою мистера Чедбенда и шепчется съ нимъ. Посл чего мистеръ Чедбендъ, у котораго на чел и на ладоняхъ рукъ обильна выступило масло, говоритъ:

— Хорошо, пусть вы первый,— и отступаетъ на прежнее мсто.

— Я былъ кліентомъ и другомъ мистера Телькингорна, пищитъ мистеръ Смольвидъ, я имлъ съ нимъ дла. Я былъ полезенъ ему, а онъ мн. Покойный Крукъ приходился мн шуриномъ, онъ былъ единственный братъ старой сороки, то есть мистрисъ Смольвидъ. Я вступилъ во владніе имуществомъ Крука и осмотрлъ вс принадлежавшія ему бумаги и вещи. Я при себ веллъ перерыть все до послдней нитки, и вотъ нашлась связка писемъ, оставшихся посл умершаго жильца Крука, они были засунуты за полку, на которой спала леди Джэнъ,— кошка Крука,— онъ имлъ привычку все куда нибудь запрятывать. Мистеръ Телькингорнъ пожелалъ взять эти письма и взялъ, но сперва я самъ заглянулъ въ нихъ. Я человкъ дловой и потому пересмотрлъ всю связку, въ ней были письма любовницы умершаго жильца, она подписывалась Гонорія. Вдь это не совсмъ обыкновенное имячко! Гонорія! Нтъ ли въ этомъ дом леди, которая подписывается Гонорія? О, конечно, нтъ, конечно, нтъ! И не подписывается-ли она тмъ-же почеркомъ? О, нтъ, конечно, нтъ!

Тутъ припадокъ кашля схватываетъ мистера Смольвида среди его тріумфа и его рчь прерывается восклицаніемъ:— О, Боже милостивый! Я весь разбитъ!

Подождавъ, пока онъ оправится, мистеръ Беккетъ спрашиваетъ:

— Когда же вы приступите къ тому, что иметъ какое-нибудь отношеніе къ присутствующему здсь сэру Лейстеру Дэдлоку баронету?

— Разв я не приступилъ уже? Разв все это не иметъ отношенія къ этому джентльмену? Разв капитанъ Гаудонъ, его навки любящая Гонорія и ихъ ребенокъ не относятся къ длу? Ладно, въ такомъ случа я желаю знать, куда длись письма! Если это не касается сэра Лейстера Дэдлока, то касается меня, я хочу знать, гд они, я не намренъ спокойно примириться съ ихъ исчезновеніемъ. Я отдалъ ихъ моему другу и повренному мистеру Телькингорну, а не какому-нибудь бродяг.

— Вдь онъ заплатилъ вамъ за нихъ, и хорошо заплатилъ, говоритъ мистеръ Беккетъ.

— Что такое? Я хочу знать, кто ихъ сцапалъ, и еще я хочу, мистеръ Беккетъ,— и вс мы того же хотимъ,— мы хотимъ, чтобъ было выказано боле усердія и расторопности въ розыскахъ убійцы мистера Телькингорна. Намъ извстно, кому было нужно и выгодно это убійство, и мы находимъ, что вы сдлали слишкомъ мало для выясненія дла. Если этотъ бродяга, Джоржъ, принималъ участіе, то лишь въ качеств сообщника, его науськали. Вы отлично понимаете, что я хочу сказать.

— А я скажу вамъ вотъ что, говоритъ мгновенно измнившій свое обращеніе мистеръ Беккетъ, подступая къ старику и сообщая своему пальцу чарующее могущество:— будь я проклятъ, если потерплю, чтобъ путались въ мои дла, чтобъ мн мшали и пытались опередить событія хоть на одну секунду! Вы хотите большаго усердія и расторопности? Вы этого хотите? Взгляните сюда на эту руку и скажите: неужели вы думаете, что я не знаю, когда именно настанетъ нужная минута протянуть ее и схватить убійцу?

Такое страшное могущество видно въ этомъ человк, что, несомннно, его слова не могутъ быть пустою похвальбой, мистеръ Смольвидъ начинаетъ извиняться. Мистеръ Беккетъ, вполн успокоившійся посл своей гнвной вспышки, прерываетъ его словами:

— Совтую вамъ выкинуть изъ головы это преступленіе, оно касается только меня. Вы заглядываете въ газеты? Меня не удивитъ, если въ скоромъ времени въ нихъ вы прочтете что-нибудь интересное, если только вы умете читать. Я знаю свое дло, вотъ все, что я имю вамъ сказать. Перейдемъ теперь къ другому. Вы хотите знать у кого письма? Я могу вамъ сказать, — они у меня. Узнаете?

Мистеръ Смольвидъ смотритъ алчными глазами на маленькую связку, извлеченную мистеромъ Беккетомъ изъ какихъ-то сокровенныхъ тайниковъ его сюртука, и удостовряетъ, что письма т самыя.

— Что еще имете вы сказать? спрашиваетъ мистеръ Беккетъ.— Только не развайте такъ широко ротъ, потому что это вамъ не къ лицу.

— Мн надо пятьсотъ фунтовъ.

— Вы хотите сказать пятьдесятъ? шутливо поправляетъ мистеръ Беккетъ.

Нтъ, повидимому мистеръ Смольвидъ хотлъ сказать именно пятьсотъ.

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мн обсудить эту сторону вопроса (сэръ Лейстеръ машинально киваетъ головой), хотя я не имю полномочій принимать какія-либо условія или давать общанія. И вы хотиге, чтобъ я серьезно обсуждалъ такое нелпое требованіе? Пятьсотъ фунтовъ! Сто за глаза довольно. Не хотите-ли лучше сказать сто?

Мистеру Смольвиду совершенно ясно, что лучше ему этого не говорить.

— Въ такомъ случа послушаемъ, что скажетъ мистеръ Чедбендъ. Господи! Какъ давно я не слыхалъ о моемъ старинномъ сослуживц съ этой фамиліей. Онъ былъ во всхъ отношеніяхъ самый умренный человкъ, какого я когда-либо встрчалъ!

По этому приглашенію мистеръ Чедбендъ, улыбнувшись своей жирной улыбкой и растеревъ масло между ладонями, выступаетъ впередъ и произноситъ слдующее:

— Друзья мои, мы, — сирчь Рахиль, моя жена, и я,— находимся нын во дворцахъ богачей и вельможъ. Почему же находимся мы нын во дворцахъ богачей и вельможъ? Потому-ли, что насъ пригласили? Потому-ли, что мы званы пировать и веселиться, играть на лютняхъ и участвовать въ пляскахъ вмст съ ними? Нтъ. Зачмъ же мы здсь, друзья мои? Потому-ли, что мы обладаемъ преступной тайной и явились сюда требовать хлба, вина и елея, или, что одно и то же, динаріевъ для пріобртенія оныхъ? Да, это весьма вроятно, друзья мои.

Мистеръ Беккетъ, внимательно его слушавшій, говоритъ:

— Вы человкъ дловой и поэтому совершенно правильно охарактеризовали цль вашего посщенія. Вы изволили сказать правду, нельзя выразиться ясне.

— Въ такомъ случа, братъ мой, дозвольте намъ въ дух любви продолжать начатое, говоритъ мистеръ Чедбендъ съ хитрымъ выраженіемъ въ глазахъ.— Приблизься, Рахиль, жена моя!

Мистрисъ Чедбендъ приближается чрезвычайно охотно, оттсняетъ мужа на задній планъ и съ жесткой улыбкой становится передъ мистеромъ Беккетомъ.

— Если вы хотите знать, что мы знаемъ, я вамъ скажу, говоритъ она.— На моихъ рукахъ росла миссъ Гаудонъ, дочь ея лордства. Я была въ услуженіи у сестры ея лордства, возмущенная позоромъ, который ея лордство навлекла на нее, она уврила ея лордство, что ребенокъ умеръ при самомъ рожденіи,— дйствительно онъ былъ очень близокъ къ этому, — но на самомъ дл дочь ея лордства жива и я ее знаю.

Мистрисъ Чедбендъ, сильно подчеркивавшая слова ‘ея лордства’, складываетъ руки съ ядовитой усмшкой и смотритъ въ упоръ на мистера Беккета.

— Долженъ-ли я заключить, что вы желаете получить двадцатифунтовый билетъ, или какой-нибудь подарокъ въ эту цпу?

Мистрисъ Чедбендъ только смется въ отвтъ и презрительно спрашиваетъ, отчего ой не ‘предлагаютъ’ двадцать пенсовъ?

— Теперь слово за вами, почтенная супруга моего друга, поставщика писчебумажныхъ принадлежностей, говоритъ мистеръ Беккетъ, маня пальцемъ мистрисъ Снегсби.— Съ какою цлью пожаловали вы, сударыня?

Слезы и причитанія мистрисъ Снегсби сперва мшаютъ изложенію цли ея визита, по постепенно выясняется, что она оскорбленная и угнетенная женщина, обманутая и покинутая мужемъ, который окружилъ себя таинственностью, что единственнымъ ея утшеніемъ въ скорбяхъ было сочувствіе покойнаго мистера Телькингорна, онъ выказывалъ ей столько участія, случайно являясь въ Куксъ-Кортъ во время отсутствія ея вроломнаго мужа, что она привыкла длиться съ винъ своимъ горемъ. За исключеніемъ ея присутствующихъ друзей, кажется вс въ заговор противъ нея: мистеръ Гуппи, клеркъ Кенджа и Карбоя, который былъ сперва откровененъ и привтливъ какъ ясный полдень, сталъ скрытенъ и мраченъ какъ темная полночь, безъ сомннія по наущенію и по проискамъ мистера Снегсби, изъ того же источника вытекаетъ и перемна въ мистер Упил, пріятел мистера Гуппи, таинственно проживавшемъ въ Куксъ-Корт. Вотъ и Крукъ, и Немвродъ, и Джо, вс трое уже умершіе, были тоже ‘въ заговор’, какъ они въ немъ участвовали, мистрисъ Снегсби и’ объясняетъ, но твердо знаетъ, что Джо — сынъ мистера Снегсби,— ‘знаетъ такъ-же врно, какъ еслибъ это. объявилъ гласъ трубный’. Она слдила за мужемъ, когда тотъ ходилъ навщать мальчика въ послдній разъ: зачмъ-бы ему ходить, если-бъ мальчикъ не былъ его сыномъ?

Въ послднее время ея единственнымъ занятіемъ было слдить потихоньку за мистеромъ Снегсби и совокуплять во едино вс подозрительныя обстоятельства. О! какъ много было этихъ подозрительныхъ обстоятельствъ! Преслдуя ночью и днемъ свою цль — вывести на свжую воду вроломство мужа, она свела мистера Телькингорна съ Чедбендами, повдала ему о перемн, которую замтила въ мистер Гуппи, и такимъ образомъ случайно помогла раскрыть обстоятельства, о которыхъ только что слышали присутствующіе, но это было сдлано ею лишь между прочимъ, главная же ея цль — добиться полнаго изобличенія мистера Снегсби и расторженія ихъ брака.

Все это мистрисъ Снегсби явилась засвидтельствовать какъ оскорбленная женщина, какъ другъ мистрисъ Чедбендъ, какъ послдовательница мистера Чедбенда, какъ несчастная личность, оплакивающая покойнаго мистера Телькингорна, обо всемъ этомъ она сообщаетъ по секрету, очень неясно и сбивчиво, не имя никакой корыстной цли, плана или проекта, кром того, о которомъ уже было упомянуто, и напускаетъ всмъ въ глаза тучи пыли, которая всюду сопутствуетъ несчастной жертв, сопровождая непрестанную работу этой втряной мельницы, перемалывающей супружескую ревность.

Пока это вступленіе подвигается по маленьку впередъ,— на что требуется довольно продолжительное время,— мистеръ Беккетъ, съ одного взгляда оцнившій прозрачность уксуснаго краснорчія мистрисъ Снегсби, совщается съ своимъ волшебнымъ пальцемъ и устремляетъ всю силу своей проницательности на господъ Чедбендовъ и Смольвида. Сэръ Лейстеръ замкнутъ въ прежнюю оболочку и сохраняетъ полную неподвижность, и только изрдка взглядываетъ на мистера Беккета, какъ на свою послднюю опору.

— Хорошо, теперь я васъ понимаю, говоритъ мистеръ Беккетъ жен коммиссіонера,— такъ какъ сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мн заняться этимъ дльцемъ (сэръ Лейстеръ опять машинально киваетъ головой), то я постараюсь теперь въ него вникнуть. Не стану намекать на преступное соглашеніе съ цлью вымогательства денегъ, ибо вс мы люди благовоспитанные и наше общее желаніе устроить дло наипріятнйшимъ образомъ, но вотъ чему я не могу не удивляться: тому шуму, который вы подняли въ передней. Вдь этотъ шумъ только вреденъ вашимъ интересамъ, такъ по крайней мр смотрю я.

— Мы хотли войти, оправдывается мистеръ Смольвидъ.

— Разумется вы хотли войти, весело соглашается мистеръ Беккетъ,— но любопытно, какъ человкъ вашихъ лтъ,— возрастъ, который, замтьте, я считаю почтеннымъ,— какъ человкъ съ такимъ умомъ,— безъ сомннія очень изощреннымъ,— какъ человкъ, лишенный употребленія ногъ,— обстоятельство, вызвавшее столько хлопотъ для водворенія васъ на это мсто,— какъ такой человкъ не принялъ въ соображеніе что дло, подобное настоящему, требуетъ строжайшей тайны иначе оно не дастъ ему ни гроша. А вы поддались раздраженію и потеряли почву изъ подъ ногъ! заканчиваетъ мистер, Беккетъ тономъ дружескаго увщанія.

— Я только говорилъ, что не уйду, пока обо мн не доложатъ сэру Лейстеру Дэдлоку, возражаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Вотъ то-то и есть! Тутъ-то вы и поддались раздраженію, въ другой разъ вы постарайтесь быть осторожне и это поможетъ вамъ заработать малую толику деньжонекъ. Не позвонить-ли, чтобъ васъ снесли внизъ?

— Когда же мы услышимъ что нибудь полезне пустой болтовни? грозно спрашиваетъ мистрисъ Чедбендъ.

— Вотъ истая женщина! Прекрасный полъ всегда любопытенъ! любезно замчаетъ мистеръ Беккетъ.— Завтра или посл завтра я буду имть удовольствіе пригласить васъ, не забуду* и мистера Смольвида съ его просьбой о ста фунтахъ.

— О пятистахъ фунтахъ! восклицаетъ мистеръ Смольвидъ.

— Номинально пусть будетъ пятьсотъ, говоритъ мистеръ Беккетъ, протягивая руку къ колокольчику.— А пока могу-ли я пожелать вамъ добраго утра отъ себя и отъ имени хозяина этого дома? спрашиваетъ онъ вкрадчивымъ голосомъ.

Ни у кого не хватаетъ смлости противорчить, и почтенная компанія удаляется въ томъ-же порядк, какъ пришла. Мистеръ Беккетъ провожаетъ ее до дверей и, вернувшись говоритъ серьезнымъ дловымъ тономъ.

— Вамъ ршать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, купить-ли молчаніе этихъ людей, съ своей стороны я-бы посовтовалъ, и полагаю, что его можно купить очень дешево. Вы видли, какъ и та и другая сторона эксплуатировали въ свою пользу этотъ маринованный огурецъ, мистрисъ Снегсби, она не иметъ никакого представленія о томъ, сколько вреда принесла, собравъ воедино вс разрозненные концы. Покойный мистеръ Телькингорнъ держалъ въ рукахъ всхъ этихъ людей и умлъ управлять ими, но съ тхъ поръ, какъ его вынесли ногами впередъ, они не чувствуютъ надъ собою узды и тянутъ каждый въ свою сторону. Такъ ведется на свт: Кошки нтъ, мышамъ раздолье.— Ледъ сломается — воды бгутъ. Теперь у насъ на очереди та особа, которую надлежитъ арестовать.

Сэръ Лейстеръ какъ будто просыпается, хотя глаза его были все время широко раскрыты, и напряженно слдитъ глазами за мистеромъ Беккетомъ, который смотритъ на часы.

— Особа, которую надлежитъ арестовать, находится теперь въ этомъ дом, продолжаетъ мистеръ Беккетъ, (онъ бодръ духомъ, его рука не дрожитъ, когда онъ прячетъ часы),— я арестую ее въ вашемъ присутствіи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, но не говорите ни слова, не шевелитесь, все произойдетъ тихо, безъ малйшаго шума. Сегодня вечеромъ, если вамъ будетъ угодно, я зайду, чтобъ узнать ваши желанія относительно несчастной фамильной тайны, и постараюсь придумать лучшій способъ, чтобъ избжать огласки. Не волнуйтесь, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, по поводу ареста, который сейчасъ воспослдуетъ. Вы увидите, какъ просто это дло съ начала до конца.

Мистеръ Беккетъ звонить, шепчетъ Меркурію какое-то коротенькое приказаніе и, сложивъ руки на груди, становится за дверью.

По прошествіи одной или двухъ минуть дверь медленно растворяется и входитъ француженка,— mademoiselle Гортензія. Въ ту-же минуту мистеръ Беккетъ захлопываетъ дверь и прислоняется къ ней спиной, mademoiselle Гортензія оглядывается и замчаетъ сэра Лейстера Дэдлока.

— Извините, мн сказали, что въ комнат нтъ никого, бормочетъ она и поворачивается къ двери.

Тутъ она лицомъ къ лицу встрчается съ мистеромъ Беккетомъ, она смертельно блднетъ, лицо ея судорожно передергивается.

— Это моя жилица, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, говорить мистеръ Беккетъ, кивая на нее.— Эта иностранка уже нсколько времени живетъ у меня.

— Какое-жъ до этого дло сэру Лейстеру, мой ангелъ? спрашиваетъ шутливымъ тономъ mademoiselle.

— Мы сейчасъ увидимъ какое ему до этого дло, отвчаетъ мистеръ Беккетъ.

Mademoiselle Гортензія смотритъ на него грозно нахмурившись, потомъ презрительно улыбается.

— Что за таинственность! Не пьяны-ли вы?

— Совершенно трезвъ, мой ангелъ.

— Я пришла въ этотъ отвратительный домъ вмст съ вашей женой, нсколько минутъ тому назадъ она оставила меня одну, и мн сказали, что она зоветъ меня сюда. Я прихожу, оказывается ее здсь нтъ. Съ какою цлью вы вздумали меня дурачить?

Mademoiselle стоить спокойно, скрестивъ на груди руки, но въ ея смуглой щек что-то дергается, точно пружина въ часахъ.

Мистеръ Беккетъ вмсто отвта только грозить ей пальцемъ.

— Ахъ, Богъ мой, — да вы просто слабоумный идіоты кричитъ mademoiselle и, закинувъ голову назадъ, заливается смхомъ.— Пропустите меня, толстый кабанъ!

Она топаетъ ногой и длаетъ угрожающій жесть.

— Нтъ, mademoiselle, вы пойдете и сядете на тотъ диванъ! холодно и ршительно говоритъ мистеръ Беккетъ.

— Не сяду! отвчаетъ mademoiselle Гортензія, неистово потрясая головой.

— Mademoiselle, вы сядете на тотъ диванъ, повторяетъ мистеръ Беккетъ, стоя неподвижно и только шевеля пальцемъ.

— Зачмъ?

— Затмъ, что я васъ арестую, какъ обвиняемую въ убійств, нтъ надобности говорить вамъ въ какомъ. Но я хочу быть вжливымъ, если только обстоятельства это позволятъ, съ представительницей прекраснаго пола, а тмъ боле съ иностранкой. Если это окажется невозможнымъ, я буду вынужденъ обойтись съ вами сурово, а за этими стнами найдутся люди, которые обойдутся съ вами еще сурове, поэтому, въ качеств друга, совтую вамъ поторопиться ссть на тотъ диванъ.

Mademoiselle покоряется, пружинка въ щек ея дергается еще быстре и сильне, она шепчетъ сдавленнымъ голосомъ:— Вы дьяволъ.

— Такъ-то лучше! одобрительно говоритъ мистеръ Беккетъ.— Впрочемъ нельзя было и ожидать иного образа дйствія отъ молодой иностранки съ вашимъ умомъ. Теперь я вамъ дамъ слдующій совть: не говорите слишкомъ много, вы не ожидали, что вамъ придется здсь разговаривать, постарайтесь держать свой язычекъ на привязи. Короче, чмъ меньше вы будете, парле’, тмъ лучше, понимаете? заканчиваетъ мистеръ Беккетъ, прибгая изъ любезности къ французскому языку.

Черные глаза француженки мечутъ молніи, ротъ ея оскалился, какъ у тигрицы, она сидитъ, вытянувшись въ струнку, стиснувъ руки и крпко упершись ногами въ полъ. Судя по ея виду, всякій подумалъ-бы, что она бормочетъ про себя проклятія мистеру Беккету.

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, начинаетъ мистеръ Беккетъ, и съ этой минуты палецъ-чародй ни на секунду не остается въ поко,— эта француженка, моя жилица, была въ услуженіи у ея лордства въ ту эпоху, о которой я вамъ говорилъ. Будучи необыкновенно запальчиваго нрава, она и раньше была раздражена противъ ея лордства, когда-же ее разсчитали…

Ложь! Я сама потребовала разсчета! кричитъ mademoiselle Гортензія.

— Отчего же вы не слдуете моему совту? спрашиваетъ ее мистеръ Беккетъ жалобнымъ, почти умоляющимъ тономъ,— меня удивляетъ, что вы такъ неблагоразумно себя компрометируете!— поймите, всякое сказанное вами слово обратится противъ васъ. Не обращайте вниманія на мои слова до тхъ поръ, пока отъ васъ не потребуютъ показаній. Я не къ вамъ обращаюсь.

— Разсчитали! яростно кричитъ mademoiselle.— Ея лордство! Хороша она, нечего сказать! Да я бы погубила свою репутацію, оставшись у такой позорной женщины, какъ ея лордство!

— Честное слово, я вамъ удивляюсь! увщеваетъ ее мистеръ Беккетъ.— Я думалъ, что французы очень вжливая нація, въ самомъ дл думалъ, и вдругъ слышу, что француженка произноситъ подобныя слова въ присутствіи сэра Лейстера Дэдлока баронета.

— Онъ. обманутый дуракъ! кричитъ mademoiselle.— Я плюю на него, на его домъ, на его имя!— и за каждымъ словомъ она йлюеть на коверъ.— О, небо! Онъ — великій человкъ! Неподражаемо!

Сэръ-Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, говоритъ сыщикъ,— эта дерзкая иностранка съ такимъ же упрямствомъ забрала себ въ голову, что она иметъ право требовать покровительства покойнаго мистера Телькингорна, потому только, что принимала участіе въ томъ дл, о которомъ я вамъ говорилъ, хотя ей было щедро заплачено за безпокойство и потерю времени.

— Ложь! Я швырнула ему его деньги!

— Если вы будете ‘парле’, послдствія падутъ на васъ, замчаетъ мистеръ Беккетъ въ скобкахъ.— Я не могу положительно утверждать, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, поселилась ли въ моемъ дом эта особа нарочно, чтобъ отвести мн глаза, и было ли уже преступленіе задумано ею тогда, но несомннно одно: съ тхъ поръ, какъ она сдлалась моей жилицей, она ‘тала бродить около квартиры покойнаго мистера Телькингорна съ намреніемъ надодать ему и точно такъ же преслдовала одного несчастнаго коммиссіонера, котораго запугала чуть не до полусмерти.

— Ложь! все ложь!

— Убійство было совершено, и вамъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, извстны сопровождавшія его обстоятельства. Теперь я прошу у васъ на нкоторое время усиленнаго вниманія. Я былъ вызванъ и дло поручили мн, я осмотрлъ трупъ, квартиру, бумаги и все остальное. На основаніи свдній, полученныхъ мною отъ одного клерка, жившаго въ томъ же дом, я арестовалъ Джоржа, такъ какъ его видли у дома въ тотъ самый вечеръ и около того часа, когда было совершено убійство, кром того, по показаніямъ свидтелей, нсколько разъ слышали, какъ Джоржъ бранилъ покойнаго и грозилъ ему. Если вы спросите меня, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ, считалъ ли я Джоржа убійцей съ самаго начала, я чистосердечно отвчу вамъ: Нтъ, не считалъ. Но, тмъ не мене, это было возможно, а такъ какъ противъ него были достаточно сильныя улики, то мой долгъ былъ арестовать его и заключить въ тюрьму. Теперь замчайте!

Тутъ мистеръ Беккетъ приходитъ въ нсколько возбужденное состояніе, насколько это для него возможно, наклоняется впередъ и таинственнымъ мановеніемъ указательнаго пальца приготовляетъ къ тому, что теперь воспослдуетъ, mademoiselle Гортензія, мрачно нахмурившись, пристально глядитъ на него и крпко сжимаетъ свои пересохшія губы.

— Вернувшись домой посл ареста Джоржа, я засталъ эту молодую особу за ужиномъ съ моей женой. Съ первой минуты своего появленія въ нашемъ дом жилица выказала сильную любовь къ мистрисъ Беккетъ, но въ этотъ вечеръ она была особенно любезна, даже пересаливала. Точно такъ-же пересаливала она и въ изъявленіяхъ своего уваженія и всего такого къ незабвенной памяти покойному мистеру Телькингорну. Я сидлъ напротивъ и, какъ увидлъ ее съ ножомъ въ рук, клянусь Богомъ! мн тогда же блеснула мысль: это ея дло!

Mademoiselle едва слышно шепчетъ сквозь зубы:

— Вы дьяволъ!

— Теперь вопросъ: гд же она была въ вечеръ убійства? Она была въ театр,— въ самомъ дл была, какъ я посл въ томъ убдился,— и до убійства, и посл него. Зная, что я имю дло съ ловкой пройдохой и что уличить ее будетъ очень трудно, я придумалъ для нея ловушку такую, какой еще никогда не придумывалъ, и пошелъ на такой рискъ, на какой никогда еще не шелъ. Пока мы бесдовали за ужиномъ, я обдумалъ планъ дйствій. Когда же мы разошлись и улеглись спать, я, зная какъ малъ нашъ домъ и какъ тонокъ слухъ у этой особы, заткнулъ простыней ротъ мистрисъ Беккетъ, чтобъ у нея не вырвалось отъ удивленія какого-нибудь неосторожнаго восклицанія и разсказалъ ей въ чемъ дло.— Милая моя, старайтесь не возвращаться къ прежнему, иначе я свяжу вамъ ножки.

Прервавъ такимъ образомъ свою рчь, мистеръ Беккетъ безшумно приближается къ Гортензіи и кладетъ ей на плечо свою тяжелую руку.

— Что вамъ отъ меня нужно? спрашиваетъ она.

— Перестаньте думать о томъ, чтобъ выскочить изъ окна, отвчаетъ мистеръ Беккетъ, убдительно вращая пальцемъ.— Вотъ что мн нужно. Ну-съ, возьмите мою руку, я сяду подл васъ, чтобъ вамъ было ловче. Возьмите же мою руку. Вы знаете, что я человкъ женатый, вы знакомы съ моей женой, поэтому вы смло можете взять мою руку.

Болзненный стонъ вырывается изъ пересохшихъ губъ Гортензіи, она борется съ собой, но уступаетъ.

— Ну, теперь опять все въ порядк. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, настоящее дло никогда не могло бы быть приведено къ настоящему положенію, если-бъ не мистриссъ Беккетъ,— рдкая женщина, какихъ одна на тысячу, какое! одна на сто тысячъ! Съ тхъ, какъ я поручилъ ей эту молодую особу, моя нога не была больше въ моемъ дом, хотя впрочемъ, я поддерживалъ сношенія съ мистрисъ Беккетъ, посылая ей, когда было нужно, записки въ молок и въ хлб. Слова, сказанныя мной, когда я заткнулъ ей ротъ простыней, были слдующія: ‘Моя милая, берешься ли ты постоянно поддерживать въ нашей жилиц увренность, что мои подозрнія направлены противъ Джоржа, прочивъ другого, противъ третьяго? Берешься ли ты безъ устали подстерегать ее день и ночь? Берешься ли ты сказать: мн будетъ извстенъ каждый ея шагъ, она, не подозрвая того, будетъ моей плнницей, ей также не удастся ускользнуть изъ моихъ рукъ, какъ не удастся избжать смерти, ея жизнь будетъ моей жизнью, ея душа моей душой, пока я не уличу ее въ томъ, что это она совершила убійство. Берешься-ли ты это сказать?’ Мистрисъ Беккетъ отвчала мн, на сколько ей позволяла простыня: ‘Беккетъ, я берусь!’ И сообразно съ этимъ она начала дйствовать и дйствовала блистательно!

— Ложь, все ложь! прерываетъ! его mademoiselle.

— Посудите сами, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, оправдались ли мои разсчеты: былъ ли я правъ, когда разсчиталъ, что эта пылкая молодая особа опять пересолитъ и въ другихъ отношеніяхъ? Да, я былъ правъ. Какъ вы думаете, что она пыталась сдлать? Пожалуйста не принимайте этого близко къ сердцу. Она пыталась свалить это убійство на ея лордство!

Сэръ Лейстеръ приподымается, но шатаясь падаетъ опять въ кресло.

— Въ этомъ намреніи ее поощрило то обстоятельство, что, какъ ей было извстно, я безвыходно находился въ вашемъ дом, я длалъ это нарочно. Откройте теперь эту записную книжку, которую я позволяю себ бросить вамъ, и загляните въ письма, которыя я получилъ, въ каждомъ всего только два слова: ‘Леди Дэдлокъ’. Раскройте одно, адресованное вамъ,— я его перехватилъ сегодня утромъ — вы въ немъ прочтете: ‘Леди Дэдлокъ убійца’. На меня эти письма сыпались градомъ. Что вы скажете, узнавъ, что мистрисъ Беккетъ подсмотрла, какъ эта молодая особа писала эти письма? Что вы скажете о мистрисъ Беккетъ, которая втеченіе этого получаса раздобыла перья и чернила, которыми писались эти записки, оторванные полулисты и такъ дале? Что вы скажете о мистрисъ Беккетъ, которая прослдила, какъ эта особа относила свои письма на почту?

Такъ, торжествуя, спрашиваетъ мистеръ Беккетъ, восхищенный геніемъ своей супруги. По мр того, какъ онъ приближается къ концу своего повствованія, два обстоятельства особенно достойны замчанія: во первыхъ, что онъ мало-по-малу утверждаетъ за собой право собственности на mademoiselle Гортензію, во-вторыхъ, что самая атмосфера, которой она дышетъ, какъ будто сжимается и съуживается, какъ будто плотная сть тсне обвиваетъ эту задыхающуюся женщину.

— Нтъ сомннія, что ея лордство было въ томъ дом въ этотъ полный приключеній вечеръ, и моя пріятельница-француженка видла ея лордство вроятно сверху лстницы. Ея лордство, Джоржъ и моя пріятельница-француженка были тамъ одинъ за другимъ, но такъ какъ это обстоятельство иметъ мало значенія, то я не стану на немъ останавливаться. Я нашелъ пыжъ отъ заряда, которымъ былъ убитъ мистеръ Телькингорнъ: этотъ пыжъ состоитъ изъ куска бумаги, вырванной изъ печатнаго описанія Чизни-Вуда, вы скажете это не важно. О нтъ! Когда моя пріятельница-француженка, не замчая, что за нею слдятъ и считая себя въ безопасности, порвала остальной кусокъ бумаги, и когда мистрисъ Беккетъ подобрала и сложила вмст вс клочки, — оказалось, что въ лист не достаетъ именно того куска, который былъ употребленъ на пыжъ. Чудеса, не правда-ли?

— Вы что-то ужъ очень долго и много лжете, вмшивается mademoiselle.— Кончите-ли вы наконецъ свое лганье, или оно будетъ продолжаться до завтра?

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, продолжаетъ мистеръ Беккетъ, который находитъ наслажденіе въ произнесеніи полнаго титула сэра Лейстера и не прощаетъ себ, когда про пуститъ хоть одну изъ его составныхъ частей,— послдній пунктъ, къ изложенію котораго я теперь приступаю, докажетъ вамъ какъ необходимо терпніе въ нашемъ дл и какъ вредна торопливость. Я наблюдалъ эту молодую особу безъ ея вдома вчера, когда, по предложенію моей жены, она явилась вмст съ ней на похороны, у меня было уже тогда столько уликъ противъ нея, я видлъ на ея лиц такое выраженіе, которое не оставляло ни малйшаго сомннія въ ея преступности, я такъ былъ возмущенъ ея злымъ умысломъ противъ ея лордства, къ тому-же и минута была такая подходящая для воздаянія ей должнаго возмездія, — какъ вы это зовете, — что, будь я неопытнымъ молокососомъ, конечно, я арестовалъ-бы ее тутъ-же. Потомъ вчера вечеромъ, когда ея лордство, эта леди, возбуждающая всеобщее восхищеніе, вернулась домой, когда она проходила мимо меня, похожая, клянусь Богомъ! на Венеру, вышедшую изъ пны морской, мысль о томъ, что на нее, безвинную, взводятъ такое ужасное, несправедливое обвиненіе, была такъ непріятна, что я едва не положилъ конца игр. Что-жъ-бы я потерялъ, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ?— Я не добылъ-бы орудія преступленія. Моя плнница предложила мистрисъ Беккетъ отправиться прямо съ похоронъ на маленькую загородную прогулку, он похали въ омнибус съ тмъ, чтобы напиться на открытомъ воздух чаю въ одномъ весьма приличномъ ресторан. Надо замтить, что вблизи этого ресторана есть прудъ. За чаемъ моя плнница хватилась своего носового платка и, вспомнивъ, что забыла его въ той комнат, *Гд он оставили шляпки, отправилась за нимъ, отсутствіе ея продолжалось довольно долго, и вернулась она запыхавшись. Моя жена все это замтила и по возвращеніи домой, извстнла меня обо всхъ своихъ наблюденіяхъ и подозрніяхъ. Я сдлалъ нужныя распоряженія, и этой же ночью два человка обыскали прудъ, меньше чмъ черезъ шесть часовъ былъ извлеченъ на поверхность карманный пистолетъ. Теперь, моя милая, протяните ваши руки и держите ихъ такъ. Не бойтесь, я не сдлаю вамъ больно.

И въ одинъ мигъ мистеръ Беккетъ надлъ ей на руки кандалы:

— Разъ! два! Готово!

Онъ встаетъ, она тоже.

— Гд ваша вроломная, гнусная, проклятая жена? спрашиваетъ она, взглядывая на него изъ-подъ опущенныхъ вкъ, почти совершенно скрывающихъ ея глаза.

— Она похала впередъ въ полицію, вы тамъ съ нею увидтесь, отвчаетъ мистеръ Беккетъ.

— Какъ я хотла-бы поцловать ее! задыхаясь восклицаетъ mademoiselle Гортензія, съ видомъ разъяренной тигрицы.

— Вроятно вы хотли-бы укусить ее, говоритъ мистеръ Беккетъ.

— Съ наслажденіемъ разорвала-бы въ клочки! отвчаетъ mademoiselle Гортензія, сверкая глазами.

— Я ожидалъ услышать это отъ васъ, съ величайшимъ спокойствіемъ замчаетъ мистеръ Беккетъ.— Вы женщины, когда поссоритесь, относитесь другъ къ другу удивительно враждебно. Вроятно на меня вы и въ половину такъ не сердитесь?

— Нтъ. Хотя и вы дьяволъ.

— А, то ангелъ, то дьяволъ! Но примите въ соображеніе — это моя служба. Позвольте мн поправить на васъ шаль, мн не въ первый разъ приходится прислуживать дамамъ. Теперь дло только за шляпкой, идемъ, на улиц насъ ждетъ кэбъ.

Бросивъ негодующій взглядъ въ зеркало mademoiselle во мгновеніе ока оправляется и, надо отдать ей справедливость, принимаетъ необыкновенно изящный видъ.

— Послушайте, мой ангелъ, говоритъ она, саркастически кивнувъ головой,— вы очень умны, но можете-ли вернуть къ жизни старикашку?

Мистеръ Беккетъ отвчаетъ:

— Ну, не совсмъ.

— Смшно! Слушайте еще. Вы очень умны, но можете ли сдлать ее честной женщиной?

— Не злорадствуйте, отвчаетъ мистеръ Беккетъ.

— Или вернуть ему прежнее высокомріе? кричитъ mademoiselle, съ неизреченнымъ презрніемъ указывая на сэра Лейстера.— Ахъ! взгляните вы на него! О, бдный младенецъ! Ха-ха-ха!

— Довольно, довольно, эти рчи еще хуже прежняго. Идемте!

— А, вы этого не можете сдлать? Ну, въ такомъ случа идемъ. Я готова, теперь пусть хоть смерть,— мн все равно. Идемъ, мой ангелъ. Прощай, старый хрычъ! ты мн жалокъ, я пре-зи-ра-ю тебя!

Съ этими словами она стискиваетъ такъ крпко зубами, точно ея ротъ закрылся пружиной. Невозможно описать, какъ мистеръ Беккетъ уводитъ изъ комнаты mademoiselle Гортензію: онъ исполняетъ это совершенно особеннымъ, свойственнымъ лишь ему одному образомъ, окружая и обволакивая ее точно облакомъ, и исчезаетъ съ ней, подобно доморощенному Юпитеру, похищающему предметъ своей страсти.

Оставшись одинъ, сэръ Лейстеръ долго сидитъ въ той-же поз, будто все еще слушаетъ, будто его вниманіе все еще приковано къ тому, что совершается вокругъ. Наконецъ онъ оглядываетъ опустлую комнату, встаетъ шатаясь, отталкиваетъ кресло и, придерживаясь за столъ, длаетъ нсколько шаговъ, потомъ останавливается, издаетъ какіе-то невнятные звуки и подымаетъ глаза,— его взглядъ устремляется въ одну точку.

Что онъ тамъ видитъ, Богъ всть. Зеленые дубы Чизни-Вуда, гордый замокъ съ портретами предковъ, незванныхъ пришельцовъ, оскорбляющихъ его родовое наслдіе, полицейскихъ, дерзко налагающихъ руки на его святая святыхъ тысячи пальцевъ, указывающихъ на него, тысячи лицъ, насмхающихся надъ нимъ.

И если такія тни проносятся предъ его отуплымъ взглядомъ, то витаетъ передъ нимъ и другой призракъ, который даже въ свомъ теперешнемъ состояніи онъ могъ-бы ясно назвать, и къ одному этому призраку обращается онъ, когда рветъ свои сдые волосы, къ нему одному простираются его руки.

Это она, кмъ втеченіе многихъ лтъ онъ гордился, кого считалъ главной опорой своего достоинства, но дорожилъ ею не изъ самолюбія, а любилъ ее ради ея самой. Да, онъ любилъ ее, восхищался ею, уважалъ ее и поставилъ ее высоко, чтобъ весь свтъ уважалъ ее и восхищался ею.

Это она, для кого среди жизни, стсненной узкими рамками формальностей и этикета, въ его сердц былъ неизсякаемый запасъ нжности и любви, это была самая чувствительная струна въ его сердц, и теперь, среди испытываемыхъ имъ мученій, она звучитъ всего больне.

Онъ видитъ только ее и забываетъ о себ, ему невыносима мысль, что она упала съ высокаго пьедестала, который такъ украшала собой. И даже въ ту минуту, когда онъ, лишаясь чувствъ, падаетъ на полъ, забывъ о своихъ страданіяхъ, помнитъ только о ней, одно ея имя слышится явственно среди его несвязныхъ рчей, и произноситъ онъ его съ состраданіемъ и скорбью, но не съ упрекомъ.

ГЛАВА XXIV.
Бгство.

Въ ту ночь, когда инспекторъ тайной полиціи Беккетъ еще не нанесъ своего ршительнаго удара, о которомъ только что было разсказано, и подкрплялъ свои силы сномъ, готовясь къ генеральному сраженію, въ ту самую ночь почтовая коляска катила по замерзшей дорог изъ Линкольншира въ Лондонъ.

Желзныя дороги вскор перескутъ эту мстность, скоро здсь застучатъ позда, локомотивъ, разсыпая снопы искръ, промчится какъ метеоръ по мирному ландшафту, и свтъ луны померкнетъ передъ блескомъ желзнодорожныхъ огней. Но это время пока еще не настало, хотя оно и близко: вс приготовленія сдланы, путь распланированъ, вхи поставлены. Мосты уже строятся, и ихъ каменные устои, еще не связанные между собою, печально переглядываются черезъ потоки и стремнины, точно созданные изъ извести и цемента несчастные влюбленные, союзу которыхъ мшаютъ непреодолимыя препятствія, воздвигаемыя и неоконченныя насыпи загромождены телгами и тачками, треножники съ высокими вхами торчатъ на вершинахъ холмовъ, гд какъ говорятъ, будутъ тоннели. Глядя на вс начатыя работы, нельзя себ представить, что среди этого хаоса когда-нибудь водворится порядокъ.

Но не заботится о желзной дорог почтовая коляска, которая катится въ зимнюю ночь изъ Линкольншира въ Лондонъ по замерзшей дорог. Въ этой коляск сидитъ мистрисъ Роунсвель, почтенная ключница Чизни-Вуда, а рядомъ съ ней мистрисъ Бегнетъ въ своей срой мантиль и съ зонтикомъ въ рукахъ. Мистрисъ Бегнетъ предпочла-бы сидть на передней скамейк, на мст открытомъ доступу свжаго воздуха и боле подходящемъ къ ея обычному способу передвиженія, но мистрисъ Роунсвель слишкомъ заботится о комфорт своей спутницы, чтобъ согласиться на такое предложеніе.

Мистрисъ Роунсвель не знаетъ, какъ ей благодарить старуху, она держитъ ее за руку и, несмотря на грубость и жесткость этой руки, часто подноситъ се къ губамъ, безпрестанно повторяя:

— Добрая душа, вы тоже мать, потому-то вы и отыскали мать моего Джоржа.

— Ахъ, Джоржъ всегда былъ откровененъ со мною, мэмъ, и какъ сказалъ онъ разъ моему Вульвичу: ‘когда ты выростешь и встанешь взрослымъ мужчиной, для тебя не будетъ лучшаго утшенія, какъ знать, что не по твоей вин покрылось морщинами лицо твоей матери и посдли ея волосы’, я тогда-же подумала: ‘должно быть недавно случилось что нибудь, вызвавшее въ его душ воспоминаніе о матери’. Въ послднее время онъ часто говорилъ мн, что былъ дурнымъ сыномъ.

— Никогда, моя голубушка, никогда! возражаетъ мистрисъ Роунсвель, заливаясь слезами.— Джоржъ — да благословитъ его Богъ,— всегда былъ любящимъ и почтительнымъ сыномъ, но онъ былъ горячаго, даже сумасброднаго права и сбжалъ въ солдаты. Я знаю, почему онъ не писалъ намъ: сперва ожидалъ, чтобъ его произвели въ офицеры, а когда увидлъ, что не дождется производства, наврное сталъ считать себя ниже насъ и не хотлъ позорить насъ своимъ низкимъ положеніемъ. Наврное такъ. О! у моего Джоржа еще въ дтств было львиное сердце!

И руки пожилой леди по прежнему дрожатъ, когда она вспоминаетъ о томъ, какой красивый, веселый, ласковый юноша былъ Джоржъ, какой разумникъ, какъ вс его любили въ Чизни-Вуд, какъ любилъ его сэръ Лейстеръ, тогда еще молодой человкъ, какъ къ нему льнули даже собаки, и даже т, кто сердился на него, простили ему, когда онъ ухалъ. И посл всего этого увидть его въ тюрьм!— Широкій корсажъ тяжело вздымается на груди мистрисъ Роунсвель, и чопорная прямая фигура гнется подъ бременемъ скорби.

Съ безошибочнымъ инстинктомъ добраго сердца мистрисъ Бегнетъ не мшаетъ своей спутниц предаваться ея горю (она и сама утираетъ ладонью свои добрые глаза), и тогда только, когда та наплакалась вволю, начинаетъ ее ободрять веселой болтовней.

— Вотъ я и говорю Джоржу, когда пошла звать его пить чай — онъ курилъ на улиц: Джоржъ, что у васъ сегодня болитъ? Я видла васъ во всякихъ передлкахъ, и въ хорошую и въ дурную пору, и дома и на чужбин, но никогда не видла, чтобъ вы были въ такой меланхоліи: вы сегодня похожи на кающагося гршника’.— Именно отъ того, что я сегодня въ меланхоліи и каюсь, именно отъ этого я и такой, мистрисъ Бегнетъ’, говоритъ Джоржъ.— ‘Что-жъ вы такое сегодня сдлали, старый дружище? Онъ покачалъ головой и говоритъ: ‘Не сегодня, мистрисъ Бегнетъ, а давнымъ давно, теперь ужъ не поправишь. Если я и попаду когда нибудь на небо, такъ не за то, кто былъ хорошимъ сыномъ для своей матери. Больше ничего вамъ не скажу’.— Ну мэмъ, какъ онъ это сказалъ, мн и приди въ голову мысль, которая и прежде у меня бывала, вотъ я и вытянула отъ Джоржа, почему именно въ этотъ день онъ раздумался объ этихъ вещахъ. Онъ разсказалъ, что въ этотъ день случайно въ пріемной стряпчаго видлъ одну даму, которая напомнила ему его мать: тутъ онъ совсмъ забылся и описалъ мн, какою была эта дама много лтъ тому назадъ. Когда онъ кончилъ, я спросила, кто эта дама, онъ и говоритъ: мистрисъ Роунсвель, ключница замка Дэдлоковъ Чизни-Вуда въ Линкольншир, она служитъ имъ боле пятидесяти лтъ’. Джоржъ и прежде говоритъ, что онъ родомъ изъ Линкольншира. Въ этотъ вечеръ, когда онъ ушелъ, я сказала мужу: Дубъ, держу пари на сорокъ пять фунтовъ, что это его мать!’

Все это мистрисъ Бегнетъ разсказываетъ по крайней мр въ двадцатый разъ впродолженіе послднихъ четырехъ часовъ и, какъ голосистая птица, заливается самыми высокими нотами, чтобъ старая леди могла разслышать ея разсказъ, несмотря на стукъ колесъ.

— Богъ да благословитъ васъ, добрая душа. Благословляю и благодарю васъ.

— Не стоитъ благодарности, мэмъ, увряю васъ, вы лишь по своей доброт благодарите меня. Не забудьте же, мэмъ, какъ только вы убдитесь, что Джоржъ дйствительно вашъ сынъ, вы должны уговорить его употребить вс усплія, чтобъ оправдаться отъ обвиненія, въ которомъ онъ такъ-же невиненъ, какъ мы съ вами. Не достаточно что истина и справедливость на его сторон, ему нужны еще законъ и законники! восклицаетъ старуха, очевидно вполн убжденная, что законъ и законники не имютъ ничего общаго съ истиной и справедливостью и состоятъ съ ними въ вчной вражд.

— У него будетъ все, что только можетъ ему помочь, я съ радостью истрачу вс свои сбереженія, чтобы выручить его. Сэръ Лейстеръ сдлаетъ все, что отъ него зависитъ, вся фамилія сдлаетъ все, что только возможно. Я… я знаю кое-что, голубушка. Я буду просить, какъ мать, которая не видла сына столько лтъ и наконецъ нашла его въ тюрьм.

Необычайное волненіе старой ключницы, прерывистый голосъ, странное выраженіе, съ которымъ она, ломая руки, произноситъ послднія слова, все это производитъ сильное впечатлніе на мистрисъ Бегнетъ и при другихъ обстоятельствахъ сильно изумило-бы ее, но теперь она объясняетъ вс эти явленія скорбью, которую вызываетъ въ сердц матери грустное положеніе сына. Однако для мистрисъ Бегнетъ все-таки удивительно, что мистрисъ Роунсвель какъ безумная шепчетъ нсколько разъ имя миледи.

Ночь проходитъ, разсвло, почтовая коляска, катясь среди утренней мглы, кажется какимъ-то фантастическимъ видніемъ, какъ и вся окружающая обстановка, деревья, плетни и заборы кажутся какими-то призрачными и только постепенно принимаютъ свои настоящія очертанія. Вотъ и Лондонъ. Путешественницы выходятъ изъ коляски, старая ключница въ большомъ волненіи и тревог, мистрисъ Бегнетъ такая-же свжая и бодрая, какою была-бы, если-бъ, при томъ-же вооруженіи и экипировк, высадилась на мыс Доброй Надежды, островахъ Вознесенія, въ Гонгъ-Конг или какой нибудь другой военной стоянк.

Но когда он подходятъ къ тюрьм, гд заключенъ мистеръ Джоржъ, почтенная леди облекается той броней степенности, которая, вмст съ платьемъ цвта лавенды, составляетъ неотъемлемую принадлежность ея особы. Съ виду она похожа на рдкую драгоцнную вазу стариннаго фарфора, красивую и величественную, но сердце ея бьется усиленно, и корсажъ поднимается выше чмъ когда нибудь за вс эти долгіе годы, когда ее волновало воспоминаніе о сын.

Он застаютъ дверь тюремной камеры отворенной: тюремщикъ выходитъ оттуда при нихъ, старуха быстро длаетъ ему знакъ молчать, онъ отвчаетъ кивкомъ головы и молча пропускаетъ ихъ въ открытую дверь. Все совершается такъ тихо, что Джоржу, который сидитъ за столомъ и пишетъ, не приходитъ въ голову, что онъ не одинъ въ комнат, и, погруженный въ свое занятіе, онъ не подымаеть глазъ при стук запирающейся двери. Старая ключница смотритъ на солдата, одного взгляда на дрожащія руки было-бы достаточно для мистрисъ Бегнетъ, чтобъ разсялись вс ея сомннія относительно ихъ родства, еслибъ такія сомннія у нея еще оставались…

Ни слово, ни жесть, ни даже шелестъ платья не выдаютъ волненія мистрисъ Роунсвель, пока она стоитъ, глядя на сына, не подозрвающаго о ея присутствіи, только дрожащія руки выражаютъ ея чувства. Сколько краснорчія въ этихъ рукахъ! Мистрисъ Бегнетъ понятенъ ихъ языкъ: он говорятъ о благодарности, радости, огорченіяхъ, о надежд, о любви, не угасавшей съ тхъ поръ, когда этотъ сильный мужчина былъ юношей, о томъ, что этотъ блудный сынъ занималъ въ сердц матери первое мсто, о томъ, что его любили, гордились имъ. И языкъ этихъ рукъ такъ трогателенъ, что слезы сверкаютъ въ глазахъ мистрисъ Бегнетъ и сбгаютъ по ея загорлымъ щекамъ.

— Джоржъ Роунсвель! Дорогое дитя мое! взгляни на меня.

Джоржъ вскакиваетъ, бросается на шею матери и опускается передъ нею на колна.

Оттого-ли, что его душой овладло позднее раскаяніе, оттого-ли, что ему вспомнились раннія впечатлнія дтства, но онъ складываетъ руки, какъ ребенокъ на молитв, протягиваетъ ихъ къ матери, опускаетъ голову и плачетъ.

— Джоржъ, дорогой сынъ мой, любимецъ мой? Гд ты былъ эти долгіе мучительные годы? Изъ юноши онъ превратился въ взрослаго мужчину, въ сильнаго красиваго мужчину, такимъ точно я представляла его себ, я знала, что онъ такой, если по милости Божіей еще живъ!

Она задаетъ ему безконечные вопросы, онъ не устаетъ отвчать, все это время старуха стоитъ, отвернувшись и опершись рукой о выбленную стну, она прислоняется къ ней лбомъ и утираетъ глаза концомъ своей заслуженной срой мантильи, она такъ счастлива, какъ только можетъ быть счастлива лучшая изъ старухъ.

— Матушка, говоритъ Джоржъ, какъ только они немного успокоились,— прости меня, мн нужно твое прощеніе.

Простить его! О, она отъ всего сердца прощаетъ его, она давно уже простила. Въ ея завщаніи, много, много лтъ тому назадъ, онъ названъ любимымъ сыномъ Джоржемъ, и никогда она не врила дурнымъ слухамъ, что про него распускали. Если-бъ она умерла, не дождавшись счастья видть его,— а она очень стара и жить ей остается недолго,— то до послдняго вздоха она благословляла-бы своего любимаго сына Джоржа.

— Матушка, я принесъ теб много горя и заслужилъ свою награду,— я это понялъ въ послдніе годы. Оставляя домъ, я не особенно безпокоился о томъ, что покидаю,— боюсь, матушка, что я ни о чемъ тогда не думалъ — бжалъ изъ дому, завербовался въ солдаты, безумствовалъ и далъ поводъ думать, что мн ни до кого нтъ дла, и никому нтъ дла до меня.

Глаза его теперь сухи, носовой платокъ убранъ, по иногда въ его голос звучатъ подавленныя рыданія и онъ говорятъ нжнымъ тономъ, составляющимъ странный контрастъ съ его обычной рчью и манерой.

— Какъ теб извстно, матушка, я написалъ тогда домой, что опредлился въ полкъ подъ другой фамиліей и узжаю въ чужіе края. На чужбин я одно время думала’ написать домой, но отложилъ до слдующаго года, когда мои дла по-‘ правятся, а когда пришелъ тотъ годъ, я опять отложилъ до слдующаго, по мои дла не поправлялись, такъ прошло десять лтъ моей службы, я началъ стариться и спросилъ себя: ‘зачмъ я буду писать’?

— Я не виню тебя, дитя, но отчего-же ты не успокоилъ меня, Джоржъ? Ни одного словечка матери, которая такъ тебя любила, она вдь тоже становится все старе и старе.

Это замчаніе чуть не вызвало новыхъ слезъ изъ глазъ Джоржа, онъ громко откашливается, чтобъ прочистить горло, и успваетъ овладть собою.

— Боже, прости мн! Я думалъ, матушка, что для тебя будетъ небольшимъ утшеніемъ слышать обо мн. Ты жила, окруженная всеобщимъ уваженіемъ, мой братъ, имя котораго попадалось мн въ газетахъ, благоденствовалъ и пользовался извстностью на свер. Я же былъ бездомный бродяга-солдатъ, который не только не добился такого успха, какъ братъ, а окончательно испортилъ свою жизнь: молодость прошла безслдно, я позабылъ то немногое, чему учился, сталъ ни къ чему и ни на что неспособенъ. Чмъ могъ я заняться? Столько времени было потрачено даромъ, что наверстывать его было поздно. Ты, матушка тогда перенесла уже самое худшее, ставши взрослымъ, я понялъ, что ты грустила обо мн, оплакивала меня, молилась за меня,— но твоя скорбь уже миновала или утихла отъ времени. И въ твоихъ воспоминаніяхъ я казался лучше, чмъ былъ на самомъ дл.

Старая леди грустно качаетъ головой и, взявъ его сильную руку, кладетъ себ на плечо.

— Я не говорю, что это дйствительно было такъ, но мн такъ казалось, дорогая матушка. И даже теперь я говорю: что могло-бы выйти хорошаго, если-бъ я далъ всть о себ? Конечно, дорогая матушка, для меня изъ этого вышло-бы много хорошаго — въ этомъ-то и заключалась-бы низость такого поступка: ты разыскала-бы меня, выкупила-бы изъ службы, взяла-бы въ Чизни-Вудъ, свела-бы съ братомъ и съ братниной семьей, стала-бы мучиться мыслью, какъ сдлать изъ меня что-нибудь путное. Но какъ могли-бы вы положиться на себя, когда я самъ себ не врилъ. Разв не былъ-бы вамъ въ тягость, разв не былъ-бы для васъ безчестіемъ лнивый парень, прошедшій солдатчину, который самъ считалъ себя опозореннымъ и ни на что не годнымъ, кром военной службы! Какъ-бы я взглянулъ въ лицо дтямъ моего брата? Разв могъ я имть претензію служить имъ примромъ въ качеств дяди,— я, бродяга, бжавшій изъ родного дома, сдлавшій несчастной свою родную мать? И всякій разъ, когда я длалъ такой генеральный смотръ самому себ, я говорилъ: ‘Нтъ, Джоржъ, ты самъ во всемъ виноватъ,— какъ постелишь такъ и поспишь’.

Мистрисъ Роунсвель выпрямляется во весь свой величественный ростъ и горделиво смотритъ на старуху, какъ-бы говоря: ‘Я вамъ говорила!’

Чтобъ выразить свое участіе къ разговору и облегчить взволнованныя чувства, старуха изо всей силы хлопаетъ Джоржа зонтикомъ по плечу, этотъ пріемъ повторяется черезъ небольшіе промежутки времени, врод припадковъ періодическаго умопомшательства, неизмнно сопровождаясь обращеніемъ къ срой мантиль и выбленной стн.

— Такъ-то, матушка, и пришелъ я къ мысли, что для меня самое лучшее лечь на постель, которую я самъ себ приготовилъ, на ней и умереть. И я бы непремнно такъ и сдлалъ, — хотя я нсколько разъ видлъ тебя въ Чизни-Вуд, когда ты этого и не подозрвала, — я бы такъ и сдлалъ, если-бъ не она — жена моего стараго товарища, съ которой, какъ оказалось, мн не по силамъ тягаться. Но я ей благодаренъ за то, что она оказалась искусне меня. Отъ всего сердца говорю вамъ спасибо, мистрисъ Бегнетъ!

Мистрисъ Бегнетъ отвчаетъ на это двойной порціей ударовъ по плечу Джоржа.

Тогда старая леди обращается къ своему Джоржу, къ своему найденному любимому сыну, называя его своей радостью и гордостью, своимъ свтикомъ яснымъ, солнышкомъ, озарившимъ закатъ ея жизни, и всми нжными именами, какія можетъ придумать материнское сердце, и умоляетъ его обратиться за совтомъ къ опытному адвокату, принять помощь, какую могутъ доставить деньги и вліяніе, согласиться дйствовать такъ, какъ слдуетъ дйствовать въ такомъ опасномъ положеніи, и не упрямиться, хотя-бы онъ и разсчитывалъ на свою правоту. Онъ долженъ думать только о томъ, какъ будетъ безпокоиться и мучиться его бдная мать, пока онъ не получить свободы, и если онъ не дастъ общанія исполнить ея просьбу, онъ разобьетъ ей сердце.

Джоржъ зажимаетъ ей ротъ поцлуемъ и говоритъ:

— Матушка, мн не трудно согласиться, приказывай, и я, хоть и поздно, стану теб во всемъ повиноваться. Мистрисъ Бегнетъ, вы конечно позаботитесь о матушк?

Старуха пребольно хлопаетъ его зонтикомъ.

— Познакомьте ее съ миссъ Соммерсонъ и мистеромъ Джерндайсомъ, они одного съ нею мннія, отъ нихъ она получитъ самые лучшіе совты и самую энергичную помощь.

— Ахъ, Джоржъ, говоритъ старая леди.— Надо какъ можно скоре послать за твоимъ братомъ. Хотя я сама и не знаю, но слышала, что за предлами Чизпи-Куда онъ славится какъ очень умный человкъ и можетъ быть теперь очень полезенъ.

— Матушка, только что получивъ твое прощеніе, могу я обратиться къ теб съ просьбой,— не рэно-ли?

— Разумется, нтъ, мой милый.

— Въ такомъ случа прошу тебя объ одной великой милости. Не давай знать моему брату.

— О чемъ?

— Обо мн. Мн нестерпима мысль, что онъ узнаетъ обо мн: этого я не вынесу. Онъ велъ себя совсмъ не такъ, какъ я, за то время, пока я несъ солдатскую лямку, онъ высоко поднялся, у меня не настолько наглости, чтобъ встртиться съ нимъ здсь въ тюрьм, обвиненнымъ въ тяжкомъ преступленіи. Разв можно ожидать, что эта встрча будетъ пріятна такому человку, какъ онъ? Нтъ, это невозможно. Матушка, окажи мн великую милость, какой я и не заслуживаю: только отъ него одного сохрани въ тайн, что я нашелся, скрой это отъ него!

— Но не на всегда-же, дорогой мой?

— Если и не навсегда,— хотя можетъ случиться, что я и объ этомъ стану просить,— то по-крайней мр теперь, умоляю тебя. Если ему когда-нибудь придется узнать о томъ, что его блудный братъ нашелся, я хотлъ-бы, чтобъ онъ узналъ объ этомъ отъ меня самого, по тому, какъ онъ ко мн отнесется, будетъ видно какъ мн поступать дальше: сдлать-ли шагъ къ нему, или бить отбой.

Такъ какъ ясно, что относительно этого пункта ршеніе Джоржа неизмнно, и по лицу мистрисъ Бегнетъ видно, что всякія попытки его поколебать будутъ напрасны, старая леди даетъ молчаливое согласіе. Джоржъ горячо ее благодаритъ.

— Во всхъ другихъ отношеніяхъ я буду послушенъ и сговорчивъ, дорогая матушка, но на этомъ я стою твердо. Теперь я готовъ ко всему, даже къ пріему законниковъ. И бросивъ взглядъ на столъ, онъ прибавляетъ: — Я составлялъ здсь краткую записку о моемъ знакомств съ покойнымъ, о томъ, какъ я былъ вовлеченъ въ это несчастное дло, я писалъ ясно и точно, какъ пишутся военные приказы,— чи слова лишняго, только необходимые факты. Я хотлъ прочесть эту записку, когда меня спросятъ на суд, что я могу сказать въ свою защиту. Надюсь, что я буду имть возможность сдлать это и теперь, но больше у меня нтъ своей воли.

Такимъ образомъ дло приведено къ благополучному концу и, такъ какъ уже поздно, то мистрисъ Бегнетъ объявляетъ, что пора по домамъ. Еще и еще старая леди обнимаетъ своего ненагляднаго сына, еще и еще прижимаетъ се солдатъ къ своей широкой груди.

— Куда вы отвезете мою мать, мистрисъ Бегнетъ?

— Я отправлюсь въ Лондонскій отель Дэдлоковъ, дорогой мой. Мн необходимо быть тамъ по дламъ, отвчаетъ мистрисъ Роунсвель.

— Мистрисъ Бегнетъ, позжайте съ моей матерью чтобъ доставить ее благополучно на мсто! Впрочемъ вы, разумется, такъ и сдлаете: мн не зачмъ и просить.

Въ самомъ дл не зачмъ — зонтикъ мистрисъ Бегнетъ убдительно это доказываетъ.

— Примите же ее отъ меня, и вмст съ нею примите мою благодарность. Передайте отъ меня поцлуи Мальт, Квебеку и Вульвичу и сердечный привтъ Дубу, а это вамъ, хотлъ бы, чтобъ мой поцлуй превратился въ золотой слитокъ! съ этими словами Джоржъ цлуетъ загорлый лобъ старухи, и дверь камеры запирается за уходящими.

Никакія просьбы старой ключницы не могутъ заставить старуху дохать въ экипаж до своего дома, она весело выскакиваетъ у дверей Дэдлокскаго отеля, помогаетъ мистрисъ Роунсвель взойти на лстницу, распростившись съ нею, маршируетъ домой и, вернувшись въ ндра семьи, сейчасъ же принимается мыть капусту, какъ будто ровно ничего и не случилось.

Миледи въ той комнат, гд въ послдній разъ бесдовала съ убитымъ, сидитъ на томъ же мст, на которомъ сидла въ тотъ вечеръ, и смотритъ въ тотъ уголъ, откуда онъ такъ безстрастно изучалъ ее. Стучатъ въ дверь. Кто тамъ? Мистрисъ Роунсвель. Что такъ неожиданно привело мистрисъ Роунсвель въ Лондонъ?

— Горе, миледи, тяжелое горе. Могу я сказать вамъ нсколько словъ?

Что еще случилось? Какое событіе могло такъ взволновать эту женщину, всегда такую спокойную, которую ея госпожа привыкла считать гораздо счастливе себя, отчего у нея такой смущенный видъ, отчего такъ недоврчиво смотрятъ ея добрые глаза?

— Въ чемъ дло? Сядьте, успокойтесь.

— О, миледи, миледи! Я нашла своего сына,— младшаго, который много лтъ тому назадъ поступилъ въ солдаты. Нашла его въ тюрьм!

— За долги?

— О, нтъ, миледи, я сію же минуту съ восторгомъ уплатила бы его долги.

— За что же онъ въ тюрьм?

— Онъ обвиняется въ убійств, миледи, въ убійств, въ которомъ такъ-же неповиненъ, какъ я. Онъ обвиняется въ убійств мистера Телькингорна.

Что хочетъ она сказать этимъ взглядомъ, этими умоляющими жестами? Зачмъ подходитъ такъ близко? Какое письмо у нея въ рук?

— Деди Дэдлокъ, добрая, милостивая, великодушная леди! Ваше сердце должно понять меня, ваше сердце должно простить меня. Я служила фамиліи, когда васъ еще не было на свт, я ея врная, преданная слуга. Но подумайте о моемъ сын, котораго обвиняютъ такъ несправедливо.

— Я не обвиняю его.

— Нтъ, миледи, нтъ! Его обвиняютъ другіе, онъ въ тюрьм, въ опасности. О, леди Дэдлокъ, если вы можете сказать хоть слово, которое можетъ выяснить его невинность, скажите!

Какія иллюзія у этой старухи? Какую власть предполагаетъ она въ женщин, которую молитъ разсять несправедливыя подозрнія, если они дйствительно несправедливы? Прекрасные глаза миледи смотрятъ на мистрисъ Роунсвель съ изумленіемъ, почти со страхомъ.

— Миледи, вчера вечеромъ я выхала изъ Чизни-Вуда, и шаги на ‘Дорожк привиднія’ раздавались такъ неумолкаемо и такъ звонко, какъ ни разу еще не приходилось мн слышать за эти годы. Уже давно каждую ночь, какъ только стемнетъ, эти звуки отдаются въ вашихъ комнатахъ, но вчера они были особенно ужасны. Когда же совсмъ стемнло я, получила это письмо.

— Какое письмо?

— Тс! Тс! Ключница оглядывается и испуганно шепчетъ:— Я ни словомъ никому не заикнулась о немъ, я не врю тому, что въ немъ написано, я знаю, что это неправда, я вполн уврена, что это неправда. Но мой сынъ въ опасности, и вы сжалитесь надо мною. Если вы знаете что нибудь, неизвстное другимъ, если у васъ есть какое нибудь подозрніе, если вы владете какой нибудь путеводной нитью, и какая нибудь тайная причина побуждаетъ васъ скрывать, то подумайте обо мн, дорогая леди, и ршитесь объявить все, что вамъ извстно! Это все, что я считаю возможнымъ. Я знаю, у васъ не злое сердце, но вы всегда твердою стопою шли своей дорогой, удалялись отъ своихъ друзей, и вс, кто восхищается вами,— а кто вами не восхищается?— вс знаютъ, что вы недоступно далеки отъ нихъ. Миледи, быть можетъ, вы не хотите разсказывать о томъ, что вамъ извстно, изъ гордости или презрнія, если это такъ, молю васъ, подумайте о преданной слуг, которая всю жизнь отдала вашей фамиліи и горячо ее любитъ, подумайте о ней и смягчитесь, помогите доказать невинность моего сына. О, миледи, добрая миледи! простодушно прибавляетъ ключница въ свое оправданіе:— Я занимаю низкое положеніе, вы такъ недоступно высоко поставлены, что не можете себ представить всю силу моей любви къ моему дтищу, но она такъ велика, что дала мн смлость явиться сюда и просить васъ не относиться къ намъ съ презрніемъ и сдлать для насъ въ это ужасное время то, что въ вашей власти!

— Я должна это прочесть?

— Когда я уйду. Прочтите и припомните то, о чемъ прошу.

— Не знаю, что я могу сдлать, я не скрываю ничего, что могло бы помочь вашему сыну. Я никогда его не обвиняла.

— Миледи, быть можетъ, прочтя это письмо, вы больше пожалете моего безвинно обвиненнаго сына.

Старая ключница уходить, оставивъ миледи съ письмомъ въ рук.

Правда, что отъ природы у миледи не злое сердце, было время, когда видъ почтенной старухи, умоляющей ее съ такимъ жаромъ, глубоко бы ее растрогалъ, но теперь въ ней незамтно даже удивленія, она давно привыкла подавлять всякій порывъ состраданія и не выдавать своихъ настоящихъ чувствъ, она прошла по собственному желанію долгій курсъ въ той губительной школ, которая закупориваетъ въ сердц вс ощущенія, выливая въ одинаковыя формы, облекая одинаковымъ лоскомъ хорошее и худое, чувство и безчувственность, участіе и черствость.

Миледи раскрываетъ письмо, оно заключаетъ въ себ печальный разсказъ о томъ, какъ былъ найденъ трупъ мистера Телькнигорна, лежащій на полу съ прострленнымъ сердцемъ, внизу же подписано имя миледи и рядомъ одно только слово: ‘Убійца’.

Письмо выпадаетъ изъ ея рукъ, она не знаетъ, какъ долго пролежало оно на полу, по оно все еще тамъ, когда она замчаетъ передъ собою Меркурія, докладывающаго о молодомъ человк, по имени Гуппи. Кажется слуга повторилъ свой докладъ нсколько разъ, но долго звуки напрасно раздавались въ ея ушахъ, пока она поняла ихъ значеніе.

— Пусть войдетъ!

Мистеръ Гуппи входитъ. Миледи держитъ въ рукахъ письмо, которое успла поднять съ пола, и пробуетъ собраться съ мыслями. Въ глазахъ мистера Гуппи она все та же леди Дэдлокъ, гордая, надменная, холодная.

— Быть можетъ ваше лордство вначал отнесетесь неблагосклонно къ визиту человка, посщенія котораго никогда не были пріятны вашему лордству,— на что онъ и не жалуется ибо принужденъ признать, что съ виду нтъ никакихъ особенныхъ причинъ, чтобы они оказались таковыми. Но надюсь, когда я изложу мотивы, которые привели меня сюда, вы извините мое вторженіе.

— Излагайте же ваши мотивы.

— Благодарю, ваше лордство. Но я долженъ сперва предпослать имъ нкоторыя необходимыя поясненія, говорить мистеръ Гуппи, усаживаясь на кончик стула и ставя шляпу на коверъ у своихъ ногъ.— Миссъ Соммерсонъ,— образъ которой, какъ я докладывалъ вашей милости, былъ нкогда запечатлвъ въ моемъ сердц, но потомъ изглаженъ обстоятельствами, въ которыхъ я не властенъ,— сообщила мн, посл того какъ я въ послдній разъ имлъ удовольствіе быть у вашей милости, что главное ея желаніе — чтобъ я не длалъ ни одного шага, въ какомъ бы то ни было направленіи, имющаго какое нибудь отношеніе къ ней. А такъ какъ желанія миссъ Соммерсонъ для меня законъ,— за исключеніемъ всего того, что связано съ обстоятельствами, въ которыхъ я не властенъ, то я никакъ но ожидалъ, что буду имть честь еще разъ явиться къ вашему лордству.

И однако онъ явился, сухо напоминаетъ ему миледи.

— И однако явился, соглашается мистеръ Гуппи.— Я и имю въ виду сообщить вамъ въ строжайшей тайн цль моего посщенія.

— И главное изложить ее какъ можно короче и какъ можно ясне, говорить ему миледи.

— Я это и длаю, возражаетъ мистеръ Гуппи оскорбленнымъ тономъ.— Наипаче прошу ваше лордство обратить особенное вниманіе на то, что не мое личное дло привело меня сюда: не какой-нибудь личный интересъ побудилъ меня явиться къ вамъ. Еслибъ дло не касалось общанія, даннаго мною миссъ Соммерсонъ, которое для меня священно,— то, положительный фактъ, моя тнь никогда бы не омрачила больше вашего порога.

Мистеръ Гуппи находитъ, что теперь самая благопріятная минута, чтобъ обими руками взъерошить себ волосы.

— Осмлюсь напомнить вашему лордству, что будучи у васъ въ послдній разъ, я столкнулся съ однимъ изъ знаменитйшихъ представителей нашей профессіи, потерю котораго мы вс теперь оплакиваемъ. Съ того самаго времени эта личность стала ко мн въ такія отношенія, которыя я могу назвать весьма непріятными, такъ что неоднократно мн приходилось сомнваться, не пошелъ ли я какъ нибудь нечаянно противъ желаній миссъ Соммерсонъ. Плохая рекомендація для человка, если онъ самъ себя хвалитъ, по про себя я все-таки скажу, что смыслю кое что въ длахъ.

Леди Дэдлокъ бросаетъ на него суровый вопросительный взглядъ, мистеръ Гуппи немедленно отводитъ глаза въ сторону.

— Въ самомъ дл, въ комбинаціи съ другими обстоятельствами очень трудно было понять, что имла на ум эта личность, и все время, пока она была въ живыхъ, я былъ совершенно сбитъ съ панталыку, ваше лордство, вращаясь въ высшихъ кругахъ, не пойметъ этого выраженія, это значить: поставленъ въ тупикъ. Опять и Смоль тоже,— это одинъ изъ моихъ друзей, неизвстный вашему лордству,— Смоль тоже сталъ такимъ скрытнымъ и двуличнымъ, что по временамъ у меня такъ и чесались руки вцпиться ему въ волосы. Но мн помогли отчасти мои скромные таланты и отчасти мой другой другъ, по имени Тони Уивль,— онъ отличается самымъ аристократическимъ направленіемъ, у него въ комнат всегда виситъ портретъ вашего лордства,— такъ что теперь у меня есть весьма основательныя опасенія. Вслдствіе этихъ опасеній я и явился предупредить ваше лордство, что вамъ слдуетъ быть на-сторож. Во-первыхъ, позвольте спросить, не было-ли у васъ сегодня утромъ довольно необыкновенныхъ постителей,— я подразумваю не гостей изъ высшаго общества, а такихъ людей, какъ напримръ бывшая горничная, миссъ Бербери, или безногій старикъ въ кресл?

— Нтъ, не было.

— Однако-жъ могу васъ уврить, эти люди вошли сего:, дня въ вашъ домъ и были приняты: я самъ видлъ ихъ у подъзда и, чтобъ избжать встрчи съ ними, подождалъ за угломъ, пока они вышли.

— Зачмъ мн это знать, и какое вамъ до этого дло? Я васъ не понимаю. Что вы хотите сказать?

— Я пришелъ предупредить ваше лордство, что вамъ слдуетъ быть на-сторож. Можетъ быть вамъ нечего опасаться, но я сдлалъ все, что отъ меня зависло, чтобъ сдержать слово, данное мною миссъ Соммерсонъ. По нкоторымъ словамъ, которыя случайно вырвались у Смоля, и на основаніи тхъ свдній, которыя намъ удалось изъ него выжать я сильно подозрваю, что письма, которыя я долженъ былъ принести вашему лордству, не пропали, какъ я предполагалъ, то, что должно было остаться неизвстнымъ, стало извстнымъ. Я сильно подозрваю, что постители, о которыхъ я упоминалъ, приходили сюда требовать денегъ, и деньги были имъ даны, или общаны.

Мистеръ Гуппи подымаетъ шляпу и встаетъ.

— Вашему лордству лучше знать, иметъ ли какое-нибудь значеніе, мое сообщеніе или нтъ, но въ томъ и другомъ случа я дйствовалъ согласно желаніямъ миссъ Соммерсонъ: ни во что не вмшиваясь, предоставилъ дла ихъ собственному теченію и, насколько возможно, исправилъ то, что было мною начато. Этого съ меня достаточно. Въ случа, если я позволилъ себ слишкомъ большую вольность предупреждать ваше лордство, когда въ этомъ не предвидится никакой надобности, надюсь, вы забудете о моихъ догадкахъ, какъ забуду и я о вашемъ неодобреніи. Теперь позвольте мн откланяться и уврить васъ, что отнын вамъ нечего опасаться моихъ посщеній.

Миледи почти не удостаиваетъ вниманіемъ прощальныя слова мистера Гуппи, но черезъ нсколько минуть посл его ухода звонитъ.

— Гд сэръ Лейстеръ?

Меркурій рапортуетъ, что въ настоящее время сэръ Лейстеръ находится въ библіотек.

— Былъ у него кто нибудь сегодня утромъ?

Да, нсколько человкъ, по длу. Меркурій описываетъ этихъ людей и его описаніе совершенно сходится съ тмъ, что говорилъ о нихъ мистеръ Гуппи. Довольно, Меркурій можетъ идти.

И такъ все погибло. Ея имя на устахъ этихъ людей, ея проступокъ сталъ извстенъ мужу, ея позоръ огласится — и въ добавокъ ко всему, кром этого громоваго удара, который она такъ давно уже предвидла, ее еще обвиняютъ въ убійств ея врага.

Онъ былъ ея врагъ, и она часто,— о, какъ часто,— желала его смерти. Онъ въ могил, но даже и теперь преслдуетъ ее. Это ужасное обвиненіе — новая казнь, которая поразила ее его безжизненная рука. И въ тотъ роковой вечеръ она потихоньку ходила къ нему и незадолго передъ тмъ отпустила двушку, которая была къ ней близка,— это вроятно объяснятъ тмъ, что она желала избавиться отъ лишнихъ глазъ, когда все это приходитъ ей на память, она вздрагиваетъ, будто ея шеи уже коснулись руки палача.

Она бросается на полъ, зарывается лицомъ въ подушки кровати, распустившіеся волосы покрываютъ ея плечи. Она вскакиваетъ, мечется по комнат, снова падаетъ на голъ, бьется и стонетъ. Ею овладваетъ невыразимый ужасъ, ея терзанія не могли-бы быть сильне, если-бъ она въ самомъ дл была виновна въ убійств. Потому что ужасная перспектива, открывшаяся передъ нею съ этимъ убійствомъ, заслонялась отъ нея до сихъ поръ ненавистной фигурой этого человка, которая въ ея воображеніи принимала гигантскіе размры и мшала ей видть вс послдствія, какія поведетъ за собой его смерть, но они хлынули на нее стремительнымъ потокомъ съ той минуты, какъ эта фигура исчезла.

Теперь она ясно видитъ, что, призывая смерть на голову этого человка, думая, что исчезновеніе его принесетъ ей свободу, она, въ сущности, желала приближенія того момента, когда все, что онъ держалъ въ своихъ рукахъ, разсыплется въ разныя стороны и разсется повсюду. И когда онъ умеръ, она почувствовала облегченіе, но чему-же ей было радоваться?— Выпалъ краеугольный камень, поддерживавшій мрачный сводъ, и сводъ начинаетъ разсыпаться на тысячу кусковъ, которые раздавятъ и сокрушатъ все вокругъ!

Ужасная мысль подкрадывается къ ней: ей кажется, что отъ этого преслдователя, живого или мертваго, непроницаемаго и неумолимаго въ гробу, нтъ спасенія нигд кром могилы.

Ее преслдуютъ, ей остается только бжать,— такъ думаетъ она, подавленная ужасомъ, стыдомъ, угрызеніями совсти, отчаяніемъ, даже самоувренность,— сила, которая ее постоянно поддерживала, отлетаетъ отъ нея, точно листокъ, унесенный могучимъ порывомъ втра.

Она торопливо пишетъ нсколько строкъ своему мужу и, запечатавъ записку въ конвертъ, оставляетъ на стол. Вотъ эти строки:

‘Если меня подозрваютъ или обвиняютъ въ убійств, врьте, я невинна. По только въ этомъ я и могу оправдаться, остальныя обвиненія, которыя на меня возводятъ,— вы о нихъ слышали, или услышите — справедливы. Въ тотъ роковой вечеръ онъ объявилъ, чтобъ я была готова, что онъ намренъ открыть вамъ все, когда онъ ушелъ, я вышла изъ дому подъ предлогомъ прогулки въ саду, куда часто ходила, но въ дйствительности я пошла къ нему съ послдней просьбой — не длить ужасной пытки, которою онъ такъ долго,— о! вы не знаете какъ долго — меня мучилъ, и великодушно вывести меня изъ томительной неизвстности, завтра же разсказавъ вамъ обо всемъ.

‘У него было тихо и темно. Я позвонила два раза но не получила отвта и ушла.

‘У меня нтъ больше дома, я больше не стану обременять васъ своимъ присутствіемъ. Дай Богъ, чтобъ въ вашемъ справедливомъ гнв вы забыли женщину, которая была недостойна вашей великодушной привязанности, которая стыдится васъ и себя и, уходя изъ вашего дома, пишетъ вамъ это послднее прости’.

Она накидываетъ вуаль, одвается по дорожному, но не беретъ съ собой ни денегъ, ни драгоцнностей. Долго прислушивается, потомъ сходитъ съ лстницы и, выждавъ минуту, когда передняя пуста, крадется къ выходу, дверь за ней затворяется, и она исчезаетъ среди завываній зимней вьюги.

ГЛАВА XXV.
Преслдованіе.

Безстрастный, какъ и приличествуетъ его высокому сану, лондонскій отель Дэдлоковъ смотритъ по прежнему на другіе дома и никакимъ вншнимъ признакомъ не выдаетъ, что внутри его по все благополучно. Подъзжаютъ кареты, хлопаютъ входныя двери, обмниваются свтскими визитами, глаза прохожихъ ослпляютъ ветхія очаровательницы съ шеей скелета и съ яркими, какъ персики, щеками, которыя при дневномъ свт придаютъ ихъ обладательницамъ довольно зловщій видъ, превращая этихъ обворожительныхъ фей въ какіе то чудовищные призраки, соединяющіе въ одномъ лиц образъ красавицы и образъ смерти. Появляются извлеченные изъ холодныхъ сараевъ и мягко покачиваются на рессорахъ экипажи съ коротконогими кучерами въ блоснжныхъ парикахъ, утопающими въ мягкихъ козлахъ, съ изящными Меркуріями, возвышающимися на запяткахъ въ треугольныхъ шляпахъ и съ тростью, знакомъ своего достоинства, въ рукахъ. Райское зрлище!

Лондонскій отель Дэдлоковъ снаружи нисколько не измнился, и пройдутъ часы, прежде чмъ нарушится величественное оцпененіе, царящее внутри. Но вотъ прекрасная Волюмнія, подверженная болзни, господствующей въ этихъ чертогахъ, почувствовавъ острый припадокъ скуки, ршается искать спасенія въ перемн мста и направляется въ библіотеку, легонько постучавшись и не получивъ отвта, она отворяетъ дверь и заглядываетъ, въ библіотек никого не видно, и она смло входитъ.

Въ заросшемъ травой город антиковъ, Бат, игривая миссъ Дэдлокъ пользуется репутаціей крайне любопытной двицы, которая не пропуститъ случая бросить нескромный взглядъ на все, что подстрекаетъ ея любознательность. Понятно, что она пользуется настоящей удобной минутой, чтобъ на вести свой золотой лорнетъ на письма и бумаги своего знатнаго родственника, какъ птичка порхаетъ она по комнат, заглядываетъ то въ одинъ, то въ другой документъ и, полная жаднаго любопытства, неугомонно носится отъ одного стула къ другому. Среди этихъ изслдованій ея ноги спотыкаются о какой-то предметъ, она направляетъ туда лорнетъ и видитъ своего родственника, распростертаго на полу, какъ величественное подрубленное подъ корень дерево. При этомъ изумительномъ зрлищ обычное взвизгиваніе Волюмніи звучитъ гораздо правдоподобне и быстро подымаетъ на ноги весь домъ. Слуги бгаютъ изъ комнаты въ комнату, раздаются оглушительные звонки, шлютъ за докторомъ, ищутъ повсюду леди Дэдлокъ и нигд ее не находятъ. Никто не видлъ ее съ тхъ поръ, какъ она въ послдній разъ призывала Меркурія, на ея стол находятъ письмо, адресованное сэру Лейстеру, но, такъ какъ повидимому онъ получилъ посланіе изъ другого міра, требующее въ отвтъ его личнаго появленія, то вс языки живые и мертвые для него равнозначущи.

Его кладутъ въ постель, согрваютъ, трутъ, обмахиваютъ веромъ, кладутъ ему на голову ледъ, пробуютъ вс средства, чтобъ привести его въ чувство. Проходитъ день, наступаетъ ночь, прежде чмъ онъ перестаетъ хрипть и въ его неподвижномъ взгляд замчаются признаки, показывающіе, что онъ различаетъ свчу, поднесенную къ его глазамъ. Мало-по-малу его состояніе начинаетъ улучшаться, онъ можетъ двигать головой, рукою, и показываетъ глазами, что слышитъ и понимаетъ.

Сегодня утромъ, когда постигъ его роковой ударъ, онъ былъ красивымъ величественнымъ джентльменомъ, съ благородной осанкой, нсколько слабымъ на ноги, но съ здоровымъ, немного полнымъ лицомъ, теперь въ кровати лежитъ дряхлый старикъ съ ввалившимися щеками, слабая тнь прежняго сэра Дэдлока. У него былъ громкій, звучный голосъ, и такъ какъ онъ всю жизнь былъ глубоко убжденъ въ огромной важности для всего человчества каждаго сказаннаго имъ слова, то привыкъ говорить вско и властно, теперь же онъ можетъ только шептать, и этотъ шепотъ также невнятенъ, какъ безсвязны и непонятны его рчи.

У постели его любимая врная ключница, ее первую онъ замчаетъ и ясно выражаетъ свое удовольствіе при вид ея.

Тщетно пытается онъ заговорить, рчь его никому непонятна, тогда онъ знакомъ требуетъ себ карандашъ, мистрисъ Роунсвель первая угадываетъ его желаніе и приноситъ ему аспидную доску.

Посл нкотораго раздумья онъ начинаетъ медленно царапать на доск какіе-то каракули, совсмъ не похожіе на его прежній почеркъ.

— ‘Чизни-Вудъ?’

Ключница отвчаетъ, что онъ въ Лондон. Сегодня утромъ въ библіотек ему сдлалось дурно, она благодаритъ Бога, что, случайно пріхавъ въ Лондонъ, можетъ ходить за нимъ.

— Ваша болзнь не серьезная, вс доктора говорятъ, что завтра-же вамъ будетъ гораздо лучше, прибавляетъ она, и слезы бгутъ по ея старымъ щекамъ.

Внимательно оглядвъ комнату и всхъ стоящихъ у кровати, онъ пишетъ: ‘Миледи’.

— Миледи ухала изъ дома, прежде чмъ вамъ сдлалось дурно, она еще не знаетъ о вашей болзни.

Сэръ Лейстеръ волнуется и упорно продолжаетъ указывать на слово, написанное на доск, когда его пробуютъ успокоивать, его волненіе только возрастаетъ: видя, что присутствующіе, не зная что сказать, съ недоумніемъ переглядываются, онъ приписываетъ: ‘ради Бога, гд?’ и жалобнымъ стономъ умоляетъ отвтить.

Ршаютъ, что ключница должна подать ему письмо миледи, о содержаніи котораго никто не догадывается. Ключница раскрываетъ письмо и держитъ его передъ глазами больного, онъ съ трудомъ прочитываетъ его два раза, переворачиваетъ, чтобъ никто не могъ прочесть, и со стономъ опускается на подушки. Съ нимъ длается второй обморокъ, и проходитъ часъ, прежде чмъ онъ раскрываетъ глаза на рукахъ своей преданной старой слуги, доктора видятъ, что при ней онъ чувствуетъ себя лучше, и, когда ихъ услуги не нужны, отходятъ въ сторону, оставляя его на ея попеченіи.

Онъ опять требуетъ доску, но не можетъ вспомнить слово, которое хочетъ написать. Нельзя равнодушно смотрть на его мученія, на его досаду и нетерпніе, кажется онъ сойдетъ съ ума отъ отчаянія, что не можетъ выразить желаніе, которое необходимо какъ можно скоре привести въ исполненіе.

Онъ пишетъ на доск букву Б и останавливается, его не понимаютъ, его старанія усиливаются, наконецъ онъ пишетъ впереди ‘м-p’ и старая ключница высказываетъ догадку, не спрашиваетъ-ли онъ мистера Беккета. Благодареніе Богу, она угадала.

— Мистеръ Беккетъ въ дом, онъ пришелъ вечеромъ, какъ общалъ. Угодно-ли баронету, чтобъ онъ вошелъ?

Да, не можетъ быть никакихъ сомнній, что баронетъ иметъ горячее желаніе видть мистера Беккета и хочетъ, чтобъ вс, за исключеніемъ ключницы, вышли изъ комнаты. Это немедленно исполняется, и мистеръ Беккетъ входитъ къ больному, кажется это единственный человкъ на земл, на котораго возложены теперь вс упованія сэра Лейстера.

— Мн очень грустно видть васъ въ такомъ положеніи, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Вы должны ободриться, этого требуетъ честь фамиліи.

Сэръ Лейстеръ подаетъ ему письмо миледи и, пока онъ читаетъ, пристально смотритъ ему въ лицо.

— Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я васъ понимаю,— говоритъ умный взглядъ мистера Беккета и его многозначительно согнутый указательный палецъ.

Сэръ Лейстеръ пишетъ на доск: ‘Полное прощеніе. Найдите’…

Мистеръ Беккетъ не даетъ ему кончить.

— Я найду ее, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ. Но мои поиски должны начаться тотчасъ, нельзя терять ни минуты.

Съ той-же быстротой онъ схватываетъ другую мысль баронета, увидвъ, что его взоръ обращается къ стоящей на стол шкатулк.

— Взять ее, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ! Ну да разумется. Отпереть однимъ изъ этихъ ключей? Такъ, самымъ маленькимъ конечно? Именно. Вынуть эти банковые билеты? Вынимаю. Сосчитать? Сію минуту. Двадцать и тридцать — это пятьдесятъ, еще двадцать, семьдесять, да пятьдесятъ, его двадцать, и сорокъ, сто шестьдесятъ. Взять ихъ на расходы? Хорошо возьму и разумется дамъ отчетъ въ истраченныхъ деньгахъ. Не жалть денегъ? Конечно нтъ.

Быстрота и безошибочность толкованій мистера Беккета отзывается чмъ-то сверхъ естественнымъ, мистрисъ Роунсвель, которая ему свтитъ, чувствуетъ даже головокруженіе отъ скорости, съ какою работаютъ его глаза и руки.

— Вы, почтенная леди, должно быть мать Джоржа? спрашиваетъ ее мистеръ Беккетъ, который уже усплъ наднь шляпу и теперь застегиваетъ сюртукъ.

— Да, сэръ, я его мать, его несчастная мать.

— Я такъ и думалъ, судя потому, что сейчасъ узналъ отъ него, могу васъ обрадовать: больше вамъ нечего горевать, вашъ сынъ свободенъ. Да не плачьте-же, вамъ надо ухаживать за сэромъ Лейстеромъ Дэдлокомъ баронетомъ, вамъ не слдуетъ плакать. Говорю вамъ, вашъ сынъ свободенъ, посылаетъ вамъ сердечный привтъ и надется скоро съ вами увидться. Онъ вышелъ съ честью изъ этого дла, на его репутаціи нтъ ни малйшаго пятна, она такъ-же чиста, какъ ваша, а ваша — бле снга — готовъ прозакладывать фунтъ стерлинговъ. Можете мн врить, потому что это я и арестовалъ вашего сына. При этомъ случа онъ тоже держалъ себя мужественно, вообще онъ превосходный человкъ, а вы превосходная дама, мать и сынъ вполн достойны другъ друга, такихъ людей можно бы показывать за деньги для примра. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, я доведу до конца то, что вы мн поручили. Не бойтесь, я ни на шагъ не уклонюсь въ сторону, не буду спать, бриться и мыться, пока не найду то, что долженъ найти. Сказать все, что только можно сказать о вашемъ прощеніи и любви? Скажу, сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ, желаю вамъ скоре поправляться, а фамильныя дла помаленьку наладятся. О, Богъ мой! Сколько разъ случались въ другихъ фамиліяхъ подобныя происшествія, и съ теченіемъ времени все приходило въ порядокъ!

Съ этой заключительной фразой мистеръ Беккетъ выходитъ изъ комнаты, глядя передъ собою съ такимъ сосредоточеннымъ видомъ, какъ будто его взоръ уже пронизываетъ ночную тьму, отыскивая тамъ слдъ бглянки.

Первое, что онъ длаетъ,— отправляется на половину миледи и ищетъ въ ея комнатахъ какого нибудь указанія, которое могло-бы ему помочь. Комнаты миледи сегодня не освщены, и мистеръ Беккетъ, заперевъ дверь, чтобъ избжать нескромныхъ глазъ, обходитъ ихъ съ восковой свчей въ рук, которую держитъ высоко надъ головою, составляя мысленно опись всмъ изящнымъ бездлушкамъ.

— Благоухающій роскошный будуаръ! говоритъ мистеръ Беккетъ (утренняя побда освжила его познанія въ французскомъ язык).— Не мало денежекъ на него потрачено! Трудненько ей, должно быть, было разстаться съ такими вещицами!

Открывая и закрывая ящики стола, заглядывая въ шкатулки и футляры, онъ видитъ свое отраженіе въ безчисленныхъ зеркалахъ, это даетъ ему поводъ къ нравоучительнымъ размышленіямъ:

— Кто увидлъ-бы меня теперь, могъ-бы подумать, что я одинъ изъ представителей высшаго общества, собирающійся на раутъ. Мн начинаетъ казаться, что чуть-ли я не одинъ изъ блестящихъ гвардейскихъ франтовъ.

И продолжая свой осмотръ, онъ открываетъ изящную шкатулочку, спрятанную въ ящик комода, тамъ онъ находитъ тонкія эфирныя перчатки, а подъ ними блый носовой платокъ.

— Гм! разсмотримъ васъ получше, говорить мистеръ Беккетъ, поднося платокъ къ свту.— Почему васъ хранятъ отдльно? Какая тому причина? Принадлежите-ли вы ея лордству, или кому нибудь другому? Вроятно гд нибудь на васъ есть мтка.

Онъ находить мтку и читаетъ: Эсфирь Соммерсонъ.

— Эге! Вотъ оно что! говоритъ мистеръ Беккетъ, приставивъ палецъ къ уху.— Ладно, я беру васъ съ собой.

И онъ заканчиваетъ свои розыски такъ-же спокойно и методично, какъ ихъ велъ, заботливо приводитъ вс вещи въ такой видъ, въ какомъ ихъ нашелъ, и пять минутъ спустя незамтно выскальзываетъ на улицу.

Бросивъ взглядъ на тускло освщенные окна комнаты сэра Лейстера, мистеръ Беккетъ во всю прыть мчится на извощичью биржу, нанимаетъ экипажъ и приказываетъ везти себя въ галлерею для стрльбы Джоржа.

Мистеръ Беккетъ не претендуетъ на то, чтобъ считаться знатокомъ лошадей, но онъ потратилъ таки денегъ на эту отрасль спорта, вс свои познанія по этому предмету онъ резюмируетъ такъ: ‘если я говорю, что лошадь побжитъ, я знаю, что говорю’. И въ настоящемъ случа онъ не далъ промаха въ выбор лошади, бшеннымъ аллюромъ мчитъ его рзвый конь, а мистеръ Беккетъ между тмъ окидываетъ внимательнымъ взглядомъ своихъ проницательныхъ глазъ каждую встрчную фигуру, робко прокрадывающуюся въ ночной темнот, освщенныя окна домовъ, перекрестки, мрачное небо, землю, покрытую тонкимъ слоемъ снга — ничто и никто не ускользаетъ отъ его вниманія, ибо везд можетъ найтись что нибудь такое, что поможетъ ему въ его поискахъ. Когда экппажъ останавливается, отъ лошади подымается такой паръ, что мистеръ Беккетъ исчезаетъ въ немъ, какъ въ облак.

— Дай ей немножко вздохнуть, я сейчасъ вернусь.

Мистеръ Беккетъ бжитъ по длинному деревянному коридору и застаетъ Джоржа за трубкой.

— Я такъ и думалъ, что застану васъ за трубкой посл всхъ вашихъ передрягъ. Нельзя терять лишнихъ словъ. Дло чести! Надо спасать женщину. Миссъ Соммерсонъ, та, что была здсь, когда умиралъ Гридли — вдь это ея имя, я знаю,— гд она живетъ?

Кавалеристъ только что вернулся оттуда и даетъ мистеру Беккету требуемый адресъ.

— Вы не раскаетесь, Джоржъ. Покойной ночи.

И онъ уже на улиц, мелькомъ вспоминая, какъ Филь съ открытымъ ртомъ глядлъ на него во вс глаза, опять лошадь несется въ галопъ, и опять онъ выходитъ изъ экипажа, исчезая въ облак пара.

Мистеръ Джерндайсъ единственный въ дом человкъ, который еще на йогахъ, онъ только что собирался лечь спать, услышавъ громкій звонокъ, онъ отрывается отъ книги и самъ отворяетъ дверь мистеру Беккету.

— Не тревожьтесь, сэръ.

И гость уже въ передней онъ запираетъ дверь и, положивъ руку на замокъ, вступаетъ въ конфиденціальную бесду съ мистеромъ Джерндайсомъ.

— Имлъ уже удовольствіе раньше встрчаться съ вами. Инспекторъ Беккетъ. Взгляните на этотъ платокъ, сэръ, платокъ миссъ Эсфири Соммерсонъ, я нашелъ его четверть часа тому назадъ тщательно спрятаннымъ въ шкатулк леди Дэдлокъ. Нельзя терять ни минуты. Дло идетъ о жизни и смерти. Вы знаете леди Дэдлокъ?

— Да.

— Сегодня утромъ была открыта одна тайна, касающаяся фамильныхъ длъ Дэдлоковъ. Съ сэромъ Лейстеромъ сдлался ударъ,— параличъ или апоплексія,— его долго не могли привести въ чувство и драгоцнное время потеряно. Леди Дэдлокъ сегодня, вскор посл полудня, исчезла и оставила мужу письмо, которое общаетъ мало хорошаго. Взгляните, оно со мною.

Прочитавъ письмо, мистеръ Джерндайсъ спрашиваетъ сыщика, что онъ о немъ думаетъ.

— Но знаю. Похоже на самоубійство. Во всякомъ случа опасность растетъ съ каждой минутой и каждая минута приближаетъ насъ къ развязк. Я далъ-бы по сту фунтовъ за каждый протекшій часъ. Теперь къ длу, мистеръ Джерндайсъ. Сэръ Лейстеръ Дэдлокъ баронетъ поручилъ мн спасти ее, я долженъ найти се и передать ей его полное прощеніе, деньги и власть у меня есть, по мн нужно еще кое-что, мн нужна миссъ Соммерсонъ.

— Миссъ Соммерсонъ? смущенно повторяетъ мистеръ Джерндайсъ.

— Мистеръ Джерндайсъ, я обращаюсь къ вамъ какъ къ доброму гуманному человку и въ такихъ обстоятельствахъ, которыя случаются не часто, отвчаетъ мистеръ Беккетъ, внимательно вглядываясь въ его лицо и читая его мысли.— Если когда нибудь промедленіе бывало опасно, такъ это теперь, если когда нибудь вы станете раскаиваться, такъ оттого, что были причиной этого промедленія. Говорю вамъ: съ тхъ поръ, какъ леди Дэдлокъ исчезла, прошло восемь или десять часовъ, каждый изъ нихъ стоитъ по крайней мр ста фунтовъ. Мн поручено найти ее, я инспекторъ Беккетъ. Кром всего остального, что удручаетъ ее, она думаетъ, что ее подозрваютъ въ убійств. Не зная того, что мн поручено сообщить ей, она придетъ въ отчаяніе, узнавъ что я ее преслдую, но если со мною будетъ молодая двушка, къ которой она особенно расположена — я не говорю ни слова больше и не задаю никакихъ вопросовъ,— то леди Дэдлокъ скоре повритъ, что я явлюсь съ дружественнымъ намреніемъ. Пустите со мною эту молодую двушку и мое дло выиграно: если леди Дэдлокъ жива, мн удастся убдить се и спасти. Пустите меня одного, дло станетъ гораздо трудне, конечно, я сдлаю все, что отъ меня зависитъ, но не отвчаю за то, что изъ этого выйдетъ. Время летитъ, уже первый часъ, когда пробьетъ второй — еще однимъ потеряннымъ часомъ будетъ больше, а теперь каждый стоитъ уже не сто, а тысячу фунтовъ.

Онъ говорить правду, безспорно, это дло не терпитъ отлагательства, мистеръ Джерндайсъ проситъ его подождать, пока онъ переговорить съ миссъ Соммерсонъ. Мистеръ Беккеть соглашается, но не остается въ комнат, согласно своимъ принципамъ не терять даромъ времени, онъ взбирается на лстницу, слдитъ за своимъ кучеромъ и все время, пока идутъ переговоры, бродить по лстниц въ потьмахъ. Мистеръ Джерндайсъ очень скоро появляется и сообщаетъ, что миссъ Соммерсонъ сейчасъ выйдетъ и будетъ готова сопровождать его всюду, куда понадобится. Мистеръ Беккетъ очень доволенъ и выражаетъ свое полное одобреніе.

Пока мистеръ Беккетъ ожидаетъ у дверей выхода своей спутницы, онъ мысленно взбирается на высокую башню и устремляетъ взоръ въ темную загадочную даль. Онъ видитъ оттуда одинокія фигуры, бредущія по безлюднымъ улицамъ, по дорогамъ, по пустырямъ, заросшимъ верескомъ, видитъ одинокія фигуры, лежащіе подъ стогами сна, но той кого онъ ищетъ, тамъ нтъ. Онъ видитъ другія фигуры, глядящія внизъ черезъ перила мостовъ, или покоящіяся на темномъ дн ркъ, и видитъ безформенныя тла, увлекаемыя теченіемъ, и къ нимъ-то приковывается его вниманіе.

Гд-же она? Живая или мертвая, гд она?

Если-бъ мистеръ Беккетъ развернулъ спрятанный имъ платокъ, и тотъ могъ-бы волшебной властью вызвать передъ нимъ то мсто, гд былъ взятъ, воспроизвести печальный пейзажъ, окружающій коттеджъ, гд онъ закрывалъ мертваго ребенка, увидлъ-ли-бы тогда мистеръ Беккетъ ту, кого отыскиваетъ?

На пустыр, озаряемомъ синеватымъ пламенемъ обжигальныхъ печей, гд втеръ треплетъ соломенныя крыши убогихъ хижинъ кирпичнаго завода, гд вода и глина промерзли насквозь, гд машина, приводимая въ движеніе тощей слпой клячей, кажется орудіемъ пытки,— на этомъ мрачномъ пустыр идетъ одинокая фигура.

Ее засыпаетъ снгомъ, ее гонитъ втромъ дальше и дальше, повидимому для нея порваны вс узы, связывавшія ее съ людьми.

Фигура женская, по эта женщина одта въ жалкое рубище, въ такое рубище, въ какомъ никто никогда не выходилъ изъ великолпныхъ Дэдлокскихъ чертоговъ.

ГЛАВА XXVI.
Разсказъ Эсфири.

Я уже лежала въ постели и крпко спала, когда опекунъ постучался въ дверь моей комнаты и просилъ меня немедленно встать. На мой торопливый вопросъ, что случилось, онъ сказалъ мн, что тайна моей матери стала извстна сэру Лейстеру Дэдлоку, что моя мать бжала и что у насъ въ настоящую минуту находится человкъ, которому поручено разыскать ее и уврить въ полномъ прощеніи и неизмнной привязанности сэра Лейстера. Этотъ человкъ просить меня сопутствовать ему, надясь, что мои просьбы и убжденія скоре повліяютъ на мою мать.

Самое главное изъ того, что мн сообщили, я поняла, но была такъ поражена и такъ торопилась, что, несмотря на вс усилія, не могла побдить своего волненія и прошли цлые часы прежде, чмъ я пришла въ себя.

Я не будила ни Чарли и никого изъ слугъ, проворно одлась, закуталась потепле и сошла внизъ къ мистеру Беккету — онъ оказался тмъ лицомъ, которому было поручено розыскать мою мать.

Опекунъ раньше объяснилъ мн, почему мистеру Беккету пришла мысль обо мн, тутъ-же въ передней при свт свчи, которую держалъ опекунъ, мистеръ Беккетъ прочелъ мн письмо, оставленное моей матерью въ ея комнат. Не прошло и десяти минутъ посл моего пробужденія, какъ я уже сидла рядомъ съ мистеромъ Беккетомъ въ экипаж, который мчалъ насъ по лондонскимъ улицамъ.

Мистеръ Беккетъ сталъ меня распрашивать очень осторожно, но необыкновенно искусно: объяснивъ предварительно, что отъ моихъ отвтовъ зависитъ очень многое, онъ просилъ меня отвчать какъ можно точне.

Его главные вопросы были: часто-ли видлась я съ матерью, которую онъ всегда называлъ леди Дэдлокъ, когда и гд говорила я съ ней въ послдній разъ и какъ очутился у нея мой платокъ. Когда вс эти пункты были выяснены, онъ просилъ меня хорошенько подумать и отвтить не торопясь, не знаю-ли я кого нибудь, кто пользовался бы довріемъ моей матери и къ кому она могла бы обратиться при существующихъ обстоятельствахъ.

Кром опекуна я не знала никого, кто пользовался бы довріемъ моей матери, но потомъ назвала еще мистера Бойторна, мистеръ Бойторнъ пришелъ мн въ голову потому, что мн вспомнилось съ какимъ рыцарскимъ уваженіемъ произносилъ онъ всегда имя леди Дэдлокъ, вслдъ затмъ вспомнилось и все то, что разсказывалъ опекунъ о помолвк мистера Бойторна съ ея сестрою, о роковой связи, которой не подозрвалъ мистеръ Бойторнъ, но которая тмъ не мене существовала между его судьбою и судьбой моей матери.

Пока мы разговаривали, мой спутникъ веллъ остановить экипажъ, чтобъ мы могли лучше слышать другъ друга, и снова веллъ гнать во всю мочь, когда нашъ разговоръ кончился. Скоро мистеръ Беккетъ сказалъ мн, что обдумалъ планъ дальнйшихъ дйствій, и началъ было излагать его, но при моемъ волненіи я была совершенно неспособна его понять.

Отъхавъ недалеко отъ нашего дома, мы остановились у какого-то освщеннаго газомъ зданія, похожаго на присутственное мсто. Мистеръ Беккетъ ввелъ меня въ этотъ домъ и усадилъ въ кресло у яркаго огня, теперь былъ уже второй часъ въ начал, какъ показывали часы, висвшіе на стн. Два полицейскихъ, которые въ своихъ щеголеватыхъ мундирахъ вовсе не походили на людей, всю ночь не ложившихся спать, писали у стола, безмолвіе и тишина повидимому царили въ этомъ дом, только изъ подвальнаго этажа слышались какіе-то возгласы и стукъ въ дверь, но никто изъ присутствующихъ не обращалъ на нихъ вниманія.

Мистеръ Беккетъ призвалъ третьяго полицейскаго, сказалъ ему на ухо свои инструкціи и, когда тои, ушелъ, сталъ въ полголоса что-то диктовать двумъ первымъ. Когда они кончили, мистеръ Беккетъ прочелъ мн то, что было записано. Это было описаніе примтъ моей матери: оно отличалось необыкновенной точностью.

Тогда былъ вызванъ еще одинъ полицейскій (ихъ въ сосдней комнат спіло нсколько человкъ), ему вручили листки съ примтами и онъ немедленно скрылся.

Все сдлалось удивительно скоро и, хотя никто не торопился, ни одной секудпы не пропало даромъ. Какъ только бумага была отправлена по назначенію, оба полицейскихъ принялись за прерванную работу, мистеръ Беккетъ подошелъ къ камину и принялся поочередно грть подошвы своихъ сапоговъ.

— Тепло-ли вы одты, миссъ Соммерсонъ? спросилъ онъ замтивъ, что я смотрю на него.— Погода холодная, тяжело путешествовать въ такую ночь для особы съ нжной организаціей.

Я сказала, что не боюсь холода и одта тепло.

— Наша поздка можетъ затянуться, замтилъ онъ,— но это ничего, миссъ, если кончится хорошо.

— Дай Богъ, чтобъ кончилось хорошо!

Онъ успокоительно кивнулъ головой.

— Во всякомъ случа, что бы не случилось, но волнуйтесь. Чмъ хладнокровне и спокойне вы будете, тмъ будетъ лучше для васъ, для меня, для леди Дэдлокъ, для сэра Лейстера Дэдлока баронета.

Мистеръ Беккетъ былъ очень добръ и любезенъ, пока онъ спокойно стоялъ у огня гря ноги потирая лицо указательнымъ пальцемъ, я, глядя на него, почувствовала непоколебимое довріе къ проницательности этого человка.

Не было еще и четверти второго, когда я услышала стукъ копытъ и скрыпъ колесъ подъхавшаго экипажа.

— Теперь мы покатимъ, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мой спутникъ, подавая мн руку, полицейскіе простились со мною вжливымъ поклономъ и мы вышли. На улиц насъ ждала коляска, запряженная парой почтовыхъ лошадей, мистеръ Беккетъ любезно усадилъ меня, самъ слъ на козлы, человкъ, котораго онъ посылалъ за экипажемъ, подалъ ему потайной фонарь, мистеръ Беккетъ отдалъ какое-то приказаніе кучеру и мы покатили.

Мн казалось, что я сплю и грежу, мы хали такъ быстро и по такому лабиринту узкихъ улицъ, что я скоро потеряла всякое представленіе о томъ, гд мы, знаю только, что мы нсколько разъ перезжали Темзу и повидимому все время кружились въ густой сти грязныхъ переулковъ, примыкающихъ къ берегу рки, среди доковъ, бассейновъ, разводныхъ мостовъ, высокихъ зданій пакгаузовъ и корабельныхъ мачтъ. Наконецъ мы остановились на углу отвратительнаго зловоннаго переулка, застоявшуюся атмосферу котораго не могъ очистить даже втеръ, постоянно дуюшій съ рки. При свт фонаря я увидла, что мистеръ Беккетъ бесдуетъ съ людьми, которые представляли нчто среднее между полисменами и матросами, на сырой стн, у которой они стояли, была прибита дощечка, на ней я прочла надпись: ‘Найденные утопленники’ и поняла какое ужасное подозрніе привело насъ сюда.

Я не смла поддаваться своей слабости, мн не было надобности напоминать себ, что я здсь не затмъ, чтобъ своимъ малодушіемъ затруднять и замедлять поиски и тмъ уменьшать надежду на ихъ благополучный исходъ, и я осталась спокойной, по никогда не забуду я того, что выстрадала въ этомъ ужасномъ мст.

Все это было похоже на страшный кошмаръ. Изъ лодки вышелъ какой-то человкъ, весь покрытый тиной, въ высокихъ намокшихъ сапогахъ, раздувшихся отъ воды, и въ мокрой шляп, онъ пошептался съ мистеромъ Беккетомъ и повелъ его куда-то внизъ по скользкимъ ступенькамъ. ‘Врно, онъ хочетъ что-нибудь ему показать’, подумала я. Возвращаясь назадъ, они вытирали руки и платье, точно эти руки прикасались къ чему нибудь мокрому, но, благодареніе Богу, это было все-таки не то, чего я страшилась!

Переговоривъ съ остальными людьми, мистеръ Беккетъ, котораго кажется вс знали и уважали, вошелъ въ домъ, оставивъ меня одну съ кучеромъ, который ходилъ около лошадей, стараясь согрться. Наступилъ приливъ, я слышала какъ въ конц переулка плескалась вода, какъ волны подходили все ближе и ближе ко мн, конечно он не могли достать до того мста, гд стоялъ нашъ экипажъ, но втеченіе этихъ немногихъ минутъ мн сто разъ казалось, что вотъ сейчасъ он принесутъ къ ногамъ лошадей трупъ моей матери.

Наконецъ мистеръ Беккетъ вышелъ, потушилъ фонарь, наказалъ своимъ спутникамъ смотрть въ оба и занялъ свое мсто на козлахъ.

— Миссъ Соммерсонъ, пожалуйста не тревожьтесь тмъ, что мы зазжали сюда, сказалъ онъ оборачиваясь ко мн.— Мн надо было самому взглянуть, все-ли въ исправности. Погоняй, любезный!

Мы похали назадъ прежней дорогой,— не могу утверждать, что по тмъ-же самымъ улицамъ, я была слишкомъ взволнована, чтобъ замчать отличительные признаки улицъ, по которымъ мы хали — говорю такъ потому, что общій характеръ улицъ былъ тотъ же. Мы останавливались на минуту у другой такой-же станціи или конторы, наврное не знаю, и опять перехали рку. За все время нашей поздки бдительность мистера Беккета ни на секунду не ослабвала, но она, если только было возможно, удвоилась, когда мы перезжали мостъ: онъ всталъ во весь ростъ, заглянулъ черезъ перила на рку, потомъ спрыгнулъ съ козелъ и догналъ промелькнувшую мимо насъ женскую фигуру и посмотрлъ на мрачную водяную бездну съ такимъ выраженіемъ, что у меня замерло сердце.

Ужасенъ былъ видъ этой рки: черная, таинственная, она быстро текла въ низкихъ плоскихъ берегахъ и какіе-то неопредленные, страшные образы, не то дйствительные, не то призрачные — виднлись въ ея бурныхъ волнахъ, ужасомъ и смертью вяло отъ нея. Много разъ видла я эту рку съ тхъ поръ и при дневномъ и при ночномъ освщеніи, и всякій разъ при взгляд на нее я переживаю съизънова впечатлнія, которыя испытала въ эту памятную поздку. Въ моей памяти встаетъ мостъ, тускло освщенный газомъ, рзкій втеръ, безжалостно хлещущій безпріютную женскую фигуру, мимо которой мы прохали, монотонный стукъ колесъ, фонаря экипажа и при блдномъ ихъ свт лицо, подымающееся изъ страшныхъ черныхъ волнъ.

Долго мы хали по безлюднымъ улицамъ, наконецъ вмсто мостовой подъ ногами лошадей оказалась мягкая проселочная дорога и городскіе дома остались позади, вскор я узнала знакомую мн дорогу въ С. Альбанъ. Въ Барнет насъ ждала подстава, мы быстро перемнили лошадей и покатили дальше, было очень холодно, земля была покрыта снжной пеленой, но теперь снгъ пересталъ.

— Эта дорога ваша старинная знакомая, не правда ли? весело спросилъ меня мистеръ Беккетъ.

— Да.— Удалось вамъ собрать какія нибудь свднія?

— Ничего врнаго, сказалъ онъ.— Но еще слишкомъ рано.

Онъ не пропускалъ ни одного придорожнаго трактира, гд виднлся свтъ, чтобъ не зайти туда (въ т времена въ этой мстности было много трактировъ), разспрашивалъ всхъ сторожей на заставахъ. Везд онъ весело болталъ, угощалъ, побрякивалъ деньгами, разсыпался въ любезностяхъ, но какъ только онъ занималъ свое мсто на козлахъ его лицо принимало прежнее серьезное, сосредоточенное выраженіе и онъ то и дло говорилъ кучеру озабоченнымъ тономъ:— Погоняй, любезный, погоняй!

При такихъ остановкахъ неудивительно, что въ шестомъ часу утра намъ оставалось еще нсколько миль до С. Альбана, выйдя изъ одного трактира мистеръ Беккетъ подалъ мн чашку чая.

— Выпейте, миссъ Соммерсонъ, это васъ подкрпитъ. Кажется, вы начинаете понемножку приходить въ себя?

Я поблагодарила и кивнула головой.

— Сначала вы были совсмъ ошеломлены, и не удивительно, ей Богу! Тс! Все отлично. Она впереди.

Я чуть было не закричала отъ радости, но мистеръ Беккетъ многозначительно поднялъ палецъ и я сдержалась.

— Она прошла здсь пшкомъ около девяти часовъ вечера. У Гайгетской заставы въ первый разъ я слышалъ о ней, но у меня оставались еще сомннія, я прослдилъ ея путь дальше, иногда терялся, но теперь несомннно, что она впереди. Кучеръ возьми чашку и блюдце, и если ты не розиня, то постарайся поймать другой рукой эту полукрону. Разъ, два, три! Ловко! Ну, теперь, любезный, пусти-ка въ галопъ!

Не задолго передъ разсвтомъ мы были въ С. Альбан и тогда только я начала понемногу приходить въ себя и понимать событія минувшей ночи, тогда только убдилась, что все это не было сномъ.

Мы оставили карету на почтовой станціи, мой спутникъ приказалъ, чтобъ свжія лошади были на готов, подалъ мн руку и мы направились къ Холодному дому.

— Такъ какъ это ваше постоянное мстожительство, то надо справиться, не спрашивала ли васъ особа такихъ-то примтъ, или если не васъ, то мистера Джерндайса. Я не очень надюсь, чтобъ она заходила сюда, но это возможно.

Когда мы всходили на холмъ, день уже занимался, мой спутникъ окинулъ мстность проницательнымъ взглядомъ и напомнилъ мн, какъ я шла здсь съ моей маленькой служанкой и бднымъ Джо, по презванію Голышемъ, въ тотъ вечеръ, который по очень основательнымъ причинамъ навки врзался въ моей памяти.

Меня удивило, откуда мистеръ Беккетъ можетъ знать, когда и съ кмъ я здсь проходила.

— Вы тогда встртили человка какъ разъ на этомъ самомъ мст, сказалъ мистеръ Беккетъ.

Я и это хорошо помнила.

— Это былъ я, сказалъ мистеръ Беккетъ, и увидя мое изумленіе, прибавилъ:

— Въ тотъ вечеръ я пріхалъ сюда, чтобъ разыскать этого мальчика. Быть можетъ выходя изъ дому вы слышали стукъ колесъ моего экипажа, потому что я тогда же узналъ васъ и вашу служанку. Изъ справокъ, наведенныхъ въ городк, я узналъ, гд найду мальчика, и направлялся къ коттеджу кирпичника, когда встртилъ его съ вами.

— Разв онъ совершилъ какое нибудь преступленіе? спросила я.

— Нтъ, его не обвиняли ни въ какомъ преступленіи, хладнокровно отвчалъ мистеръ Беккетъ, снимая шляпу,— но онъ былъ неудобенъ. Дльце, по которому онъ мн понадобился, касалось леди Дэдлокъ, онъ но умлъ держать языка на привязи и болталъ о случайной услуг, оказанной имъ покойному мистеру Телькингорну, объ услуг, за которую было хорошо заплачено. Нельзя было позволять ему выкидывать такія штуки, поэтому я предупредилъ его, чтобъ онъ убирался изъ Лондона, и въ этотъ вечеръ пріхалъ нарочно, чтобъ внушить ему, что разъ ужъ онъ ушелъ изъ Лондона, то пусть держится подальше отъ него и хорошенько зарубитъ себ на носу, что ему будетъ плохо, если я его опять тамъ поймаю.

— Бдняга! сказала я.

— Да, бдняга, согласился мистеръ Беккетъ,— и очень безпокойный, чмъ дальше отъ Лондона, тмъ онъ былъ для насъ лучше. Когда я увидлъ, что вы ведете его къ себ, я пошелъ за вами.

— За чмъ же? спросила я.

— Затмъ, милая миссъ, что у васъ онъ далъ бы полную волю своему языку, который былъ у него черезъ чуръ длиненъ.

Хотя теперь мн удалось припомнить этотъ разговоръ, но въ то время мн было не до того и я едва слушала, что говорить мистеръ Беккетъ, мн было ясно только, что мистеръ Беккетъ говорилъ все это, чтобы развлечь меня: проникнутый такимъ добрымъ намреніемъ, онъ часто заговаривалъ о постороннихъ предметахъ, а между тмъ по лицу его было видно, что только одно у него на ум. Онъ продолжалъ занимать меня, когда мы вошли въ садовую калитку.

— Вотъ мы и пришли. Какъ красиво это уединенное мстечко! Какъ граціозно вьется дымокъ надъ трубой. У васъ рано разводятъ огонь, это доказываетъ исправность прислуги. Но имя дло съ прислугой, надо прежде всего обращать вниманіе на то, кто ходитъ къ ней въ гости, вы никогда не будете знать каковы ваши слуги, если не будете знать, кто къ нимъ ходитъ. Представьте себ такую вещь: вы идете на кухню и нечаянно натыкаетесь на незнакомаго парня за кухонной дверью,— вы ни за что не отдлаетесь отъ подозрнія, что онъ прокрался къ вамъ съ преступнымъ намреніемъ.

Мы были уже передъ домомъ, мистеръ Беккетъ сначала внимательно разсмотрлъ слды ногъ на песк и только тогда обратилъ свое вниманіе на домъ.

— Когда къ вамъ прізжаетъ старый младенецъ, всегда ли вы отводите ему одно и тоже помщеніе? спросилъ онъ, глядя на окна комнаты, въ которой обыкновенно жилъ мистеръ Скимполь, когда гостилъ у насъ.

— Вы знаете мистера Скимполя!

— Какъ вы его назвали? Скимполь? Я часто желалъ знать его фамилію. Скимполь! А по имени вроятно не Джонъ и не Джемсъ?

— Его зовутъ Гарольдъ.

— Гарольдъ, такъ. Преудивительный чудакъ этотъ Гарольдъ, сказалъ мистеръ Беккетъ, выразительно глядя на меня.

— Онъ человкъ совсмъ особенный, сказала я.

— Не иметъ представленія объ деньгахъ, но тмъ не мене беретъ ихъ очень охотно, замтилъ мистеръ Беккетъ.

Я не могла удержаться, чтобъ не сказать:

— Врно вы хорошо знаете мистера Скимполя.

— Я вамъ разскажу, миссъ Соммерсонъ, какъ я съ нимъ познакомился, это немного отвлечетъ васъ отъ предмета, къ которому прикованы ваши мысли, и будетъ вамъ полезно. Этотъ-то Гарольдъ и указалъ мн, гд я найду Голыша, въ ту ночь я ршилъ во что бы-то ни стало добыть его, и замтивъ тнь въ одномъ изъ оконъ вашего дома, бросилъ туда горсть песку. Окно отворилось и въ немъ показался Гарольдъ. Съ перваго же взгляда я подумалъ: ‘эге, да ты именно такой человкъ, какого мн нужно’. И я принялся его умасливать, сказалъ, что не хочу подымать на ноги весь домъ, когда вс уже улеглись спать, заговорилъ о томъ, какая жалость, что добрыя молодыя леди пріютили у себя этого бродягу, и, видя съ кмъ имю дло, намекнулъ, что не пожаллъ бы пяти фунтоваго билета, чтобъ избавить домъ отъ Голыша, не подымая переполоха. Онъ удивленно приподнялъ брови и весело сказалъ мн: ‘Мой другъ, безполезно говорить мн о пятифунтовомъ билет, я совершенное дитя въ этихъ вещахъ и не имю никакого представленія о деньгахъ’. Разумется я смекнулъ, какъ слдуетъ это понимать, и вполн убдившись, что не ошибся, что онъ именно такой человкъ, какого мн нужно, завернулъ камешекъ въ банковый билетъ и бросилъ ему въ окно. Онъ засмялся, весь просіялъ и сказалъ мн съ самымъ невиннымъ видомъ: ‘Вдь я не знаю цнности подобныхъ вещей, что мн съ этимъ длать?’ — ‘Истратить это, сэръ!’ отвтилъ я. Онъ продолжалъ: ‘Но меня надуютъ при размн, право только деньги даромъ пропадутъ’. Боже мой, еслибъ вы видли, съ какимъ лицомъ онъ это говорилъ! Разумется онъ указалъ мн, гд найти Голыша, и я безъ труда нашелъ его.

Я сказала, что такой поступокъ со стороны мистера Скимполя былъ вроломствомъ по отношенію къ опекуну и что мистеръ Скимполь перешелъ тутъ всякія границы ребяческой наивности.

— Миссъ Соммерсонъ, я вамъ дамъ хорошій совтъ, за который меня поблагодаритъ вашъ мужъ, когда дастъ Вогь вы счастливо выйдете замужъ и заживете своимъ домкомъ. Если вамъ кто нибудь скажетъ, что онъ не понимаетъ толку въ деньгахъ,— зорко смотрите за своимъ кошелькомъ, потому что онъ въ опасности — это такъ же врно, какъ дважды-два-четыре. Если вамъ кто нибудь объявить: я ничего не смыслю въ мірскихъ длахъ, ибо я простъ какъ дитя — знайте, что такой человкъ не любитъ никого кром себя, считаетъ себя номеромъ первымъ и говоритъ такъ для того, чтобъ избжать отвтственности за свои поступки. Во мн нтъ ни капли поэзіи — за тмъ исключеніемъ, что я не прочь иногда попть въ дружескомъ кругу.— я человкъ дла и изъ жизненнаго опыта вывелъ такое правило: тотъ, кто слабъ въ одномъ, будетъ слабъ и во всемъ. Это пр вило мн никогда и измняло, не измнитъ и вамъ, и всякому. Вслдъ за симъ предостереженіемъ противъ излишней доврчивости, позвольте мн позвонить и вернуться къ нашему длу.

Я думаю, что дло ни на секунду не выходило у него изъ головы, судя по выраженію его лица.

Домашніе очень удивились моему неожиданному появленію въ этотъ ранній часъ и при томъ съ такимъ провожатымъ, и разумется удивленіе ихъ не уменьшилось отъ заданныхъ мною вопросовъ. Мн отвчали, что ни вчера, ни сегодня не приходило никого, не могло быть сомннія, что намъ говорили правду.

— Въ такомъ случа, миссъ Соммерсонъ, поспшимъ въ коттеджъ кирпичниковъ, и если вы будете такъ добры исполнить мою просьбу, я попрошу васъ разспрашивать этихъ людей. Задавая вопросы, лучше всего держаться какъ можно естественне, но мн тутъ нечему учить васъ — будьте сами собою, этимъ все сказано.

Не медля ни минуты, мы тронулись въ путь. Коттеджъ мы нашли запертымъ и видно было, что въ немъ никто не живетъ: къ намъ вышелъ, услышавъ нашъ стукъ, одинъ изъ сосдей. Отъ него мы узнали, что об женщины съ мужьями живутъ теперь не здсь, а въ жалкомъ покосившемся домишк, одиноко стоявшемъ на краю участка, занятаго обжигательными печами и длинными шеренгами сложенныхъ для просушки кирпичей.

Это было недалеко отъ коттеджа, всего какихъ нибудь сто ярдовъ. Дверь лачуги мы нашли полуотворенной, я толкнула ее и вошла.

Мы застали хозяевъ за завтракомъ, во ихъ было только трое,— недоставало Дженни, матери умершаго малютки, ребенокъ другой женщины спалъ въ углу. При моемъ появленіи женщина встала, а кирпичники, по обыкновенію безмолвные и мрачные, привтствовали меня угрюмымъ поклономъ.

Они переглянулись, увидвъ входящаго за мною мистера Беккета, меня удивило, что и женщина повидимому его знала, само собою разумется, что, прежде чмъ войти, я спросила — можно ли.

Лиза (единственное ея имя, которое было мн извстно) предложила мн свой стулъ, но я сла на скамью у камина, а мистеръ Беккетъ прислъ на уголку кровати. Теперь, когда мн предстояло вступить въ разговоръ съ людьми, которые не питали ко мн дружескихъ чувствъ, я не въ силахъ была побдить свое волненіе, у меня кружилась голова. Я не знала какъ начать, и залилась слезами.

— Лиза, я хала долго, хала всю ночь, несмотря на холодъ и снгъ, чтобъ разспросить васъ о дам…

— Которая была здсь, вставилъ мистеръ Беккетъ самымъ спокойнымъ и увреннымъ тономъ, обращаясь ко всему обществу,— о дам, которая была здсь сегодня ночью.

— А кто сказалъ вамъ, что здсь была какая-нибудь дама?— спросилъ мужъ Дженни, оставляя завтракъ и мряя взглядомъ мистера Беккета.

— Одинъ человкъ, по имени Михаилъ Джексонъ, въ синемъ бархатномъ двубортномъ жилет съ перламутровыми пуговицами, безъ запинки отвтилъ мистеръ Беккетъ.

— Лучше бы ему заниматься своимъ дломъ и не совать свой носъ въ чужія, проговорилъ кирпичникъ.

— Кажется онъ теперь безъ мста, потому и проводитъ время въ разговорахъ, отвтилъ не моргнувъ глазомъ мистеръ Беккетъ въ извиненіе Михаила Джаксона.

Лиза не садилась и стояла, опершись на спинку стула, поглядывая на меня съ какимъ-то нершительнымъ видомъ, мн казалось, что ей хочется поговорить со мной наедин, но она не сметъ. Не знаю, сколько бы времени она простояла въ этой поз, но ея мужъ, который продолжалъ додать кусокъ хлба съ саломъ, постучалъ по столу рукояткой своего складного ножа и веллъ ей ссть, прибавивъ съ ругательствомъ, что ей-то ужъ во всякомъ случа не слдуетъ соваться въ чужія дла.

— Мн очень хотлось бы видть Дженни, она, я уврена, сказала бы мн все, что знаетъ объ этой дам, которую мн необходимо догнать,— вы не можете себ представить, какъ это важно. Скоро ли вернется Дженни? Гд она?

Лиза готова была отвтить, но кирипчникъ съ новымъ ругательствомъ далъ ей пинка своимъ тяжелымъ сапогомъ и предоставилъ отвчать мужу Дженни. Тотъ нсколько времени угрюмо молчалъ, наконецъ повернулъ ко мн свою косматую голову.

— Не очень-то я люблю, когда господа жалуютъ ко мн въ домъ, кажется я ужъ говорилъ вамъ объ этомъ, миссъ. Я къ нимъ не лзу и удивляюсь, отчего они не могутъ оставить меня въ поко. Воображаю, какой бы шумъ поднялся, еслибъ я забрался въ ихъ хоромы! Однакожъ вы все-таки получше другихъ и я отвчу вамъ, хотя предупреждаю, я не допущу, чтобъ меня выгоняли какъ барсука изъ поры. Вы хотите знать — скоро ли вернется Дженни? Нтъ, не скоро. Гд она? Пошла въ Лондонъ.

— Сегодня ночью? спросила я.

— Да, отвтилъ онъ, сердито дернувъ головой.

— Но она была дома, когда приходила эта дама? Что она говорила? Куда пошла отсюда? Прошу, умоляю, отвтьте на этотъ вопросъ, будьте такъ добры. Мн непремнно нужно это знать, я въ такомъ отчаяніи.

— Кабы хозяинъ позволилъ мн говорить и не ругался… робко начала женщина.

— Твой хозяинъ накостыляетъ теб шею, если ты будешь путаться въ то, что тебя не касается, выразительно проговорилъ ея мужъ и пробормоталъ какое-то проклятіе.

Посл нкотораго молчанія мужъ Дженни опять повернулся ко мн и съ большой неохотой продолжалъ своимъ обычнымъ ворчливымъ тономъ:

— Была ли здсь Дженни, когда приходила госпожа? Да, была. Что ей сказала госпожа? Я вамъ скажу, что ей сказала госпожа: Помните, говорить, я приходила однажды къ вамъ разспрашивать о той молодой миссъ, которая бывала у васъ? Помните, я тогда дала вамъ денегъ за платокъ, который оставила у васъ молодая миссъ? Да, Дженни помнила и мы вс помнили. Дома ли теперь молодая миссъ? Нтъ, она ухавши. Ну, хорошо, теперь примчайте: дама-то пришла, къ намъ пшкомъ и всю дорогу шла одна одинешенька — страннымъ это намъ показалось,— и спрашиваетъ это она, можетъ ли посидть съ часокъ,— вотъ тамъ, гд вы сидите. Разумется, отчего-жъ и нтъ, вотъ она посидла и ушла. Было тогда двадцать минутъ двнадцатаго, а можетъ и двадцать минутъ перваго, у насъ вдь нтъ карманныхъ часовъ, чтобъ узнавать время, даже и стнныхъ часовъ въ завод нтъ. Куда она пошла, вы спрашиваете? Не знаю куда. Она пошла по одной дорог, Дженни по другой,— одна пошла къ Лондону, другая въ противоположную сторону. Вотъ и все. Спросите хоть этого человка, онъ былъ свидтелемъ, онъ скажетъ то-же.

Мужъ Лизы повторилъ:

— Да, это все.

— Плакала ли эта дама? спросила я.

— Ручьемъ разливалась. Башмаки у нея были ни на что не похожи, платье тоже, но Сама на мой взглядъ ничего.

Женщина сидла скрестивъ руки и уставившись въ полъ Ея мужъ повернулъ свой стулъ такъ, что теперь сидлъ прямо (іротивъ нея и положилъ на столъ свой молотоподобный кулакъ, какъ будто готовясь привести въ исполненіе свою угрозу, если жена вздумаетъ ослушаться его приказанія.

— Надюсь, вы позволите мн спросить у вашей жены, какою была на видъ эта дама?

— Ладно. Слышишь, что она говоритъ. Отвчай, да покороче! крикнулъ онъ жен.

— Она дурно выглядла, блдная такая, истомленная. Очень дурно выглядла.

— Много она говорила?

— Очень мало и совсмъ охрипшимъ голосомъ.

Отвчая мн, Лиза не сводила глазъ съ мужа, каждый разъ испрашивая взглядомъ его разршенія.

— Очень она была слаба? Дали вы ей чего нибудь пость или выпить?

— Говори, сказалъ мужъ въ отвтъ на ея вопросительный взглядъ,— скажи и баста!

— Она выпила водицы, миссъ, Дженни принесла ей хл ба и чаю, но она едва къ нимъ притронулась.

— А когда она уходила отсюда… начала было я, но мужъ Дженни нетерпливо прервалъ меня.

— Когда она уходила отсюда, то направилась прямо на сверъ, по большой дорог. Наведите справки, если не врите, спросите по дорог, вамъ скажутъ то же самое. Теперь все переговорили и баста!

Я взглянула на своего спутника, и увидвъ, что онъ уже всталъ и готовъ идти, поблагодарила кирпичниковъ и простилась.

Когда мы уходили, Лиза пристально посмотрла на мистера Беккета, а онъ на нее.

— Ну, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мн мистеръ Беккетъ, когда мы шли назадъ, — часы ея лордства остались у нихъ, это несомннно.

— Вы ихъ видли? вскричала я.

— Я ихъ не видлъ, но такъ-же увренъ въ этомъ, какъ еслибъ видлъ ихъ собственными глазами. Иначе зачмъ бы кирпичнику говорить о двадцати минутахъ, о томъ, что у него нтъ карманныхъ часовъ? Двадцать минуть! Разв онъ опредляетъ когда нибудь время съ такой точностью? Ужъ не то что минуты, дай Богъ, чтобъ и половины-то считалъ! Итакъ, или ея лордство сама отдала ему часы, или онъ ихъ отнялъ, я думаю врне, что она сама отдала. Но за что она дала ему часы? за что?

И пока мы торопливо шли впередъ, онъ нсколько разъ повторилъ этотъ вопросъ, повидимому колеблясь между разными отвтами, которые приходили ему въ голову.

— Еслибъ мы могли не жалть времени,— а это единственная вещь, которую въ настоящемъ случа надо жалть,— мы могли бы остаться и добиться чего нибудь отъ этой женщины, но это слишкомъ неврный шансъ, чтобъ при существующихъ обстоятельствахъ на него положиться. Они не спустятъ съ нея глазъ, а всякому дурню извстно, что такая женщина, какъ она — забитая, запуганная, на которой съ головы до ногъ нтъ живого мста,— будетъ, что-бы ни случилось, стоять за своего мужа, который се бьетъ и тиранитъ. Что-то они скрываютъ. Досадно, что мы не видли другой женщины.

— Я очень объ этомъ жалю, потому что Дженни была мн очень предана и наврное не устояла бы противъ моихъ просьбъ.

— Очень возможно, миссъ Соммерсонъ, сказалъ мистеръ Беккетъ въ раздумьи,— что ея лордство послало эту женщину въ Лондонъ съ запиской къ вамъ, очень возможно, что ея лордство отдала часы за то, чтобъ мужъ позволилъ ей исполнить это порученіе. Хотя такое толкованіе и не такъ ясно, какъ бы мн хотлось, но оно очень вроятно. Бросать деньги сэра Лейстера Дэдлока баронета этимъ грубіянамъ мн не хотлось бы, да я и не вижу, чтобъ изъ этого вышелъ кікой нибудь толкъ при настоящихъ обстоятельствахъ Итакъ въ дорогу, миссъ Соммерсонъ. Впередъ! И будемъ спокойно относиться ко всему, что-бы насъ ни ожидало.

Мы еще разъ зашли въ Холодный домъ, я торопливо написала нсколько строкъ опекуну и мы поспшили отправиться на почтовую станцію, гд насъ уже ждали лошади, черезъ нсколько минутъ мы опять мчались по большой дорог.

Снгъ, который началъ идти на разсвт, теперь усилился и валилъ густыми хлопьями, въ нсколькихъ шагахъ уже ничего не было видно, потому что день былъ очень пасмурный и насъ окутывала густая снжная завса. Было очень холодно и снгъ хрустлъ подъ копытами лошадей, точно мелкія ракушки, какія встрчаются на морскомъ берегу.

Лошади часто скользили и спотыкались, и мы были принуждены останавливаться, чтобъ дать имъ отдохнуть, одна пристяжная упала три раза, прежде чмъ мы дохали до слдующей станціи, и такъ тряслась и шаталась, что кучеръ наконецъ слзъ съ козелъ и взялъ се подъ уздцы. Я не могла ни сть, ни спать, безпрестанныя остановки и медленность, съ какою мы подвигались впередъ, такъ разстроили мои нервы, что мною овладло безразсудное желаніе выйти изъ экипажа и идти пшкомъ, но мой спутникъ былъ благоразумное и ему удалось уговорить меня остаться въ экипаж.

Энергія мистера Беккета, поддерживаемая извстнаго рода удовольствіемъ, которое онъ находилъ въ своей работ, ни на минуту не ослабвала. Онъ заходилъ во вс дома, какіе попадались по дорог, бесдовалъ какъ со старыми знакомыми съ людьми, которыхъ видлъ первый разъ въ жизни, заходилъ грться къ каждому встрчному огоньку, не пропускалъ ни одной таверны, ни одного питейнаго заведенія, чтобъ не зайти чего-нибудь выпить, дружески болталъ съ извозчиками, колесниками, кузнецами, сборщиками дорожныхъ пошлинъ на заставахъ, тмъ не мене ни одной минуты не пропадало у него даромъ и, садясь на козлы, онъ опять становился серьезенъ, сосредоточенъ и говорилъ озабоченнымъ тономъ: Погоняй, любезный, погоняй!

На слдующей станціи, гд мы мняли лошадей, я оставалась въ экипаж, а мистеръ Беккетъ отправился на конскій дворъ: вернувшись оттуда, онъ подошелъ ко мн, проваливаясь по колно въ рыхлый снгъ, ему ужъ не въ первый разъ приходилось путешествовать такимъ образомъ съ тхъ поръ, какъ мы выхали изъ С. Альбана.

Мокрый снгъ покрывалъ его точно корой и стекалъ съ его платья.

— Не теряйте бодрости, миссъ Соммерсонъ. Можно сказать наврное, что оно прошла здсь. Описываютъ ея костюмъ и нтъ сомнній, что платье именно то, которое на ней было надто.

— Она все еще идетъ пшкомъ? спросила я.

— Все еще пшкомъ. Вроятно она направляется къ тому джентльмену, о которомъ вы говорили. Хотя одно обстоятельство меня смущаетъ: то что онъ живетъ въ томъ же графств и такъ близко отъ замка.

— Я такъ мало о ней знаю. Быть можетъ кто-нибудь изъ ея друзей, мн неизвстный, живетъ тутъ гд нибудь по близости.

— Это правда. Но что бы ни случилось, не унывайте, милая миссъ, и старайтесь беречь свои силы. Погоняй, любезный!

Снгъ пополамъ съ дождемъ шелъ весь день безостановочно, густой туманъ, съ ранняго утра окутавшій землю, ни на минуту не прояснялся. Я не видывала дороги ужасне той, по которой мы хали: иногда мн казалось, что мы сбились съ пути и демъ по вспаханному полю или по болоту.

Я утратила всякое представленіе о томъ, сколько прошло времени съ минуты нашего отъзда, мн представлялся какой-то неопредленный періодъ безконечной продолжительности и — странное дло — мн тогда казалось, что мучительная тревога, которая меня тогда терзала, была уже неразлучна сонной во всю мою прежнюю жизнь.

Чмъ дальше мы подвигались впередъ, тмъ больше войн укрплялось предчувствіе, что мистеръ Беккетъ начинаетъ терять прежнюю увренность. Онъ такъ-же заговаривалъ чуть-ли не съ каждымъ встрчнымъ, по, садясь на козлы, становился гораздо серьезне, чмъ прежде.

Во время одного особенно длиннаго и утомительнаго перезда, я видла, какъ онъ съ самымъ безпокойнымъ видомъ безпрестанно поводилъ пальцемъ по губамъ, я слышала, какъ онъ разспрашивалъ всхъ извозчиковъ и подводчиковъ, какіе хали намъ на встрчу, о лицахъ, какихъ они видли по дорог. Отвты ихъ были неутшительнаго свойства, но все-таки, садясь на козлы, онъ въ вид ободрнія подмигивалъ мн глазомъ или длалъ успокоительный жесть указательнымъ, пальцемъ, хотя самъ и казался встревоженнымъ.

Когда мы добрались наконецъ до станціи и стали мнять лошадей, онъ сказалъ мн. что ею начинаетъ удивлять, отчета такъ давно потерялъ слдъ той, кого мы отыскиваемъ, потерять слдъ въ одномъ мст ровно ничего не значитъ, его можно найти въ другомъ, по теперь онъ исчезъ вдругъ самымъ необъяснимымъ образомъ и до сихъ поръ не отыскивается.

Мои опасенія укрпились, когда мистеръ Беккетъ началъ вылзать на всхъ перекресткахъ и отправлялся на развдки.

— Вамъ, милая миссъ, все-таки не слдуетъ унывать, говорилъ онъ возвращаясь, — наврное на слдующей станціи мы опять найдемъ потерянный слдъ.

Но слдующая станція, какъ и прежнія, не дача намъ никакихъ новыхъ указаній. При этой станціи была гостинница, очень помстительная и комфортабельная, несмотря на свое уединенное мстоположеніе, когда нашъ экипажъ въхать въ широкія ворота, не успла я опомниться, какъ у дверецъ коляски появилась хозяйка съ тремя красивыми дочерьми и стала упрашивать меня зайти и чмъ-нибудь подкрпиться, пока станутъ перепрягать лошадей. Мн показалось неловко отказаться, он привело меня въ тепло натопленную комнату и оставили одну.

Какъ теперь помню, комната эта была угловая: изъ одного окна былъ виднъ дворъ, гд конюхи выпрягали изъ грязной коляски усталыхъ, забрызганныхъ грязью лошадей, а за дворомъ черезъ отворенныя ворота виднлась большая дорога, надъ которой тяжело качалась вывска гостинницы, изъ другого окна виднлся мрачный сосновый лсъ.

Талый снгъ медленно капалъ съ втокъ угрюмыхъ сосенъ на мокрые сугробы, ночь наступала и надвигающійся мракъ казался еще угрюме отъ контраста съ яркимъ отблескомъ огня въ оконныхъ стеклахъ. Я глядла на этотъ хмурый лсъ, на черныя проталины въ снгу, изъ которыхъ сочилась вода, и думала о привтливой хозяйк гостинницы, окруженной любящими лицами дочерей, и о моей матери, умирающей гд нибудь въ такомъ же лсу.

Я испугалась, увидвъ, что добрыя двушки съ матерью суетятся около меня, но я помнила, что долго всми силами старалась побороть свою слабость, прежде чмъ лишилась чувствъ,— это было все-таки утшеніемъ.

Меня уложили около камина на широкомъ диван, обложили подушками и добрая хозяйка объявила, что я ни въ какомъ случа не могу продолжать путешествіе, а должна у нихъ переночевать, замтивъ какъ страшно я встревожилась при мысли, что меня здсь удержатъ, она взяла назадъ свое предложеніе и стала уговаривать меня отдохнуть хоть полчасика.

Какъ добра и ласкова была эта женщина, какъ ухаживали за мною ея хорошенькія дочери! Он уговорили меня състь горячаго супу и цыпленка, пока мистеръ Беккетъ обсушится и пообдаетъ въ зал, но когда къ огню былъ придвинутъ круглый столикъ съ обдомъ, я — какъ мн ни жаль ‘5ыло огорчать добрыхъ хозяевъ — не могла заставить себя притронуться къ нему, а выпила только подогртаго вина и съла ломтикъ поджареннаго хлба.

Ровно черезъ полчаса коляска съ грохотомъ въхала подъ широкій навсъ воротъ, и добрые хозяева, которые меня согрли, обласкали и ободрали, свели меня внизъ. Прощаясь съ ними, я должна была уврить ихъ. что мои силы совершенно возстановились и что со мной больше не случится обморока, я отъ всего сердца поблагодарила ихъ за ласку. Экипажъ готовъ былъ уже тронуться, когда младшая дочь, цвтущая девятнадцатилтняя двушка — уже невста, какъ он мн сказали — вскочила на подножку экипажа и поцловала меня, съ тхъ поръ я никогда больше съ ней не встрчалась, но всегда вспоминаю о ней, какъ о своемъ друг.

Скоро исчезли изъ виду огни, горвшіе въ окнахъ гостинницы, отъ которыхъ вяло такимъ тепломъ и свтомъ среди мрака и холода ночи, и опять принялись мы мсить грязь и шлепать по лужамъ. Нашъ экипажъ съ трудомъ подвигался впередъ, впрочемъ дорога была не хуже тхъ, по которымъ мы хали до сихъ поръ, и до слдующей станціи было всего девять миль. Мой спутникъ курилъ, сидя на своемъ обычномъ мст. Замтивъ въ гостинниц съ какимъ наслажденіемъ онъ затягивался изъ трубки и окружалъ себя облаками табачнаго дыма, я просила, чтобъ онъ курилъ и дорогой, не стсняясь моимъ присутствіемъ.

Его энергія не ослабвала ни на минуту, онъ по прежнему соскакивалъ съ козелъ, завидя по дорог какой-нибудь жилой домъ или человческую фигуру. Несмотря на то, что на коляск были фонари, онъ зажегъ свой потайной фонарикъ, къ которому должно быть очень привыкъ, и часто направлялъ его на меня, чтобъ видть, хорошо ли я себя чувствую. Я не закрывала маленькаго окна, которое было сбоку коляски: мн, казалось, что вмст съ этимъ окномъ для меня закроется послдняя надежда.

Мы приближались къ станціи, а потерянный слдъ все еще не отыскивался. Съ безпокойствомъ взглянула я на мистера Беккета, когда мы остановились мнять лошадей, по его лицу, сохранявшему серьезность, я поняла, что ему все еще ничего не удалось узнать. Минуту спустя, когда я, откинувшись въ глубь экипажа, сидла прислонившись къ спинк, мистеръ Беккетъ съ фонаремъ въ рук заглянулъ въ окно: лицо его преобразилось, теперь это былъ совершенно другой человкъ.

— Что такое? Она здсь?

— Нтъ, нтъ, не обманывайтесь, милая миссъ, здсь никого нтъ. Но я теперь знаю, что длать.

Ледяныя сосульки облпляли его рсницы и волосы, висли на складкахъ его платья, прежде чмъ заговорить, онъ смахнулъ снгъ съ лица и перевелъ духъ.

— Милая миссъ Соммерсонъ, продолжалъ онъ, стряхивая снгъ, напавшій на фартукъ коляски,— не огорчайтесь тмъ, что я теперь предприму. Вы вдь меня знаете: я инспекторъ Беккетъ, на котораго вы можете смло положиться. Мы совершили длинный путь совершенно напрасно, но это ничего не значитъ. Эй, закладывайте четверку обратныхъ лошадей. Да поживй!

На двор произошелъ общій переполохъ, какой-то человкъ прибжалъ изъ конюшни узнать: ‘точно-ли требуютъ обратныхъ лошадей?’

— Обратныхъ, толкомъ вамъ говорятъ — обратныхъ!

— Какъ? Неужели мы возвращаемся, неужели мы демъ въ Лондонъ? съ изумленіемъ спросила я.

— Да, мы возвращаемся, миссъ Соммерсонъ. Не пугайтесь, вы вдь знаете меня. Я теперь послдую за другой, клянусь…

— За другой? повторила я.— За кмъ?

— Вы кажется зовете ее Дженни, такъ вотъ за ней я и послдую. Ведите скоре лошадей, каждому крону на водку. Проснитесь-же, эй вы!

— Вы не бросите ту, кого мы разыскиваемъ, вы не оставите ее на произволъ судьбы въ такую ужасную ночь, при томъ душевномъ состояніи, въ которомъ она находится! вскричала я, хватая его за руку.

— Вы правы, милая миссъ, я ее не брошу. Но теперь надо догонять другую. Живе поворачивайтесь съ лошадьми. Послать нарочнаго верхомъ на слдующую станцію, чтобы четверка на подставу была готова, пусть вышлетъ оттуда другого впередъ, чтобъ намъ заготовили лошадей на всхъ станціяхъ. Не пугайтесь, голубушка моя.

Отдавая эти приказанія, мистеръ Беккетъ въ необыкновенномъ возбужденіи бгалъ по двору, понукая конюховъ, эта перемна въ мистер Беккет еще больше смущала меня, чмъ внезапное измненіе нашего маршрута. Я еще не оправилась отъ замшательства, какъ верховой уже помчался заготовлять, намъ подставы, а конюхи съ необыкновенной быстротой запрягали лошадей въ нашу коляску.

— Голубушка моя, заговорилъ мистеръ Беккетъ, вскочивъ на козлы и заглядывая внутрь экипажа,— вы извините мою фамильярность,— пожалуйста постарайтесь не волноваться и не безпокоиться. Больше пока ничего вамъ не скажу, но вдь вы знаете меня, голубушка, не правда-ли?

Я сказала, что конечно онъ лучше меня знаетъ какъ дйствовать, по вполн-ли онъ увренъ въ томъ, что именно такъ надо дйствовать? Нельзя-ли мн одной хать дальше… и въ своемъ отчаяніи я опять схватила его руку и прошептала:— Отыскивать… мою мать?

— Знаю, знаю, милая миссъ, сказалъ онъ,— но неужели вы думаете, что я не знаю, что длаю? Вдь я инспекторъ Беккетъ, или вы не врите мн?

Могла-ли я сказать, что не врю?

— Ну, вооружитесь-же мужествомъ и положитесь на меня. Ваши интересы я такъ-же близко принимаю къ сердцу, какъ интересы сэра Лейстера Дэдлока баронета. Ну, успокоились вы теперь?

— Успокоилась, сэръ.

— И такъ за нею! Погоняй, любезный!

И наша коляска покатила назадъ по той-же печальной дорог, по которой пріхала, комки мерзлой грязи летли отъ нея во вс стороны, точно изъ подъ колесъ водяной мельницы.

ГЛАВА XXVII.
Зимній день и зимняя ночь.

Но прежнему безстрастный, какъ и приличествуетъ его высокому сану, лондонскій отель Дэдлоковъ держитъ себя съ обычнымъ достоинствомъ на фешенебельной улиц, унылой въ своемъ великолпіи.

Время отъ времени въ маленькихъ окнахъ передней показываются напудренныя головы и поглядываютъ на безпошлинную пудру, сыплющуюся въ такомъ изобиліи съ неба, а у яркаго огня, разведеннаго въ той же передней по случаю сильнаго мороза, персиковый цвтъ распускается такъ роскошно, точно въ теплиц.

Приказано объявлять, что миледи ухала въ Линкольнширъ и въ скоромъ времени вернется. Но хлопотунь-молв некогда отправляться въ Линкольнширъ, она остается въ Лондон и облетаетъ весь городъ. Молва утверждаетъ, что съ несчастнымъ сэромъ Лейстеромъ поступили отвратительно, разсказываютъ, моя милая, возмутительныя вещи! Пикантная новость забавляетъ весь свтъ, имющій пять миль въ окружности. Становится почти неприличнымъ не знать, что у Дэдлоковъ не все благополучно.

Одна изъ очаровательницъ съ персикоподобными щеками и съ шеей скелета уже знаетъ изъ самыхъ врныхъ источниковъ вс главные пункты прошенія о развод, которое сэръ Лейстеръ собирается подать въ Палату лордовъ.

У Блеза и Спаркля, ювелировъ, у Шина и Глосса, содержателей моднаго магазина, происшествіе въ дом баронета извстно со всми подробностями и долго будетъ животрепещущей новостью, злобою дня. Высокія покровительницы этихъ фирмъ, мнящія себя на недоступной высот, какъ нельзя лучше вымриваются и взвшиваются въ этихъ магазинахъ, какъ и всякій другой предметъ, имющій отношеніе къ торговл, и самый неопытный изъ новичковъ, стоящихъ за прилавкомъ, въ совершенств понимаетъ, какъ воспользоваться свжей новостью.

— Наши кліенты, мистеръ Джонсъ, говорятъ Блезъ и Спаркль, нанимая такого новичка,— наши кліенты, сэръ,— бараны, настоящіе бараны: куда пойдуіъ вожаки, туда и вс остальные, не выпускайте изъ виду этихъ вожаковъ, мистеръ Джонсъ, и все стадо ваше.

То-же говорятъ Шинъ и Глоссъ своимъ Джонсамъ, поучая ихъ, какъ обращаться съ представителями моднаго свта, чтобъ вводить въ моду то, что будетъ угодно Шину и Глоссу.

Исходя изъ тхъ-же непогршимыхъ принциповъ, мистеръ Следдери, книгопродавецъ, одинъ изъ самыхъ главныхъ погонщиковъ стада великолпныхъ барановъ, говоритъ:

— Да, сэръ, конечно между моими покупателями изъ высшаго круга ходятъ упорные слухи о происшествіи съ леди Дэдлокъ,— надо-же о чемъ-нибудь говорить? Стоитъ только задать тонъ одной или двумъ леди, которыхъ я могъ бы назвать, чтобъ новость облетла всхъ. Леди Дэдлокъ очень популярна среди моихъ покупателей изъ высшаго круга, будь это какая-нибудь спекуляція, можно-бы заработать хорошія деньги. Если ужъ я говорю, сэръ, можете бытъ уврены, что это врно, я вмнилъ себ въ обязанность изучить это общество въ совершенств и умю заводить его какъ часы.

И такъ молва растетъ и крпнетъ въ город и не хочетъ летть въ Линкольнширъ. Вдохновленный ею, достопочтенный мистеръ Стебль въ половин шестого по полудни (по Конногвардейскому меридіану) изрекъ новый афоризмъ, общающій превзойти тотъ, которымъ онъ стяжалъ себ славу остроумца. ‘Я зналъ,— сказалъ мистеръ Стебль,— что леди Дэдлокъ самая выхоленная женщина во всемъ табун, но я не имлъ понятія о томъ, что она съ норовомъ’. Эта острота встртила блестящій пріемъ въ кружкахъ спортсменовъ.

На пирахъ и праздникахъ въ тхъ сферахъ, которыя леди Дэдлокъ такъ часто дарила своимъ присутствіемъ.— между созвздіями, среди которыхъ она еще вчера блистала, какъ звзда первой величины, она тоже составляетъ предметъ преобладающаго интереса: Что такое? Кто, когда, гд, какъ это было? Милыя пріятельницы разбираютъ ее по косточкамъ самымъ изысканнымъ языкомъ, приправленнымъ наиотборнйшими выраженіями свтскаго жаргона, модными словечками, которыя теперь въ ходу, украшеннымъ самоновйшимъ произношеніемъ и доведеннымъ до совершенства вжливымъ равнодушіемъ.

Удивительно вдохновляющимъ образомъ дйствуетъ эта благодарная тема: даже люди, которые досел но обнаруживали никакихъ талантовъ, изрекаютъ мткія словца. Одну изъ такихъ остротъ Вильямъ Вуффи приноситъ въ Парламентъ изъ клуба, гд обдалъ, и глава оппозиціи передаетъ ее членамъ своей партіи вмст съ табакеркой, пользуясь этимъ средствомъ, чтобъ сплотить во едино тхъ, кто смотритъ врозь, и эффектъ покой остроты таковъ, что спикеръ {Спикеръ — президентъ Палаты Общинъ. Примчаніе переводчика.}, которому въ свое время уже успли шепнуть ее незамтнымъ образомъ изъ-за его парика, вынужденъ три раза призывать къ порядку, прежде чмъ его требованіе оказываетъ надлежащее дйствіе.

Не мене удивительно другое обстоятельство: люди, вращающіеся на границахъ того круга, къ которому принадлежать кліенты мистера Следдери, люди, не знающіе и никогда но знавшіе леди Дэдлокъ, считаютъ необходимымъ для поддержанія своей репутація притворяться, что происшествіе съ ней и Лія нихъ интересно, и для нихъ составляетъ новость дня, и пересказывать его изъ вторыхъ рукъ самымъ изысканнымъ языкомъ, приправленнымъ наиотборнйшими выраженіями свтскаго жаргона, модными словечками, какія теперь въ ходу, украшеннымъ новйшимъ произношеніемъ и доведеннымъ до совершенства вжливымъ равнодушіемъ. Вс эти блестки тоже позаимствованы изъ вторыхъ рукъ, но въ низшихъ планетныхъ системахъ среди звздочекъ меньшихъ величинъ эти подержанные аксесуары сходятъ за новые.

Если-бы промежъ этихъ мелкихъ спекулянтовъ попался жрецъ искусства, науки или литературы, онъ имлъ бы случай покрыть себя неувядаемой славой, найдя такіе великолпные костыли для поддержанія той изъ девяти хилыхъ сестрицъ, которой онъ служитъ.

Такъ проходитъ зимній день вн Дэдлокскихъ чертоговъ, какъ-же онъ проходитъ внутри ихъ?

Сэръ Лейстеръ въ постели, но можетъ уже говорить, хотя съ большимъ трудомъ и очень невнятно, доктора предписали ему молчаніе и спокойствіе, и дали опіумъ для облегченія страданій, такъ какъ его старинный врагъ, подагра, жестоко его мучитъ. Онъ не спитъ, во по временамъ его оковываетъ тяжелая дремота, онъ веллъ придвинуть свою кровать поближе къ окну, когда ему сказали, что сегодня дурная погода, и поставить се такъ, чтобъ ему было видно, что длается на улиц. Онъ смотритъ, какъ за окномъ злится вьюга, осыпая землю то снгомъ, то изморозью.

Въ дом мертвая тишина, при малйшемъ шум рука сэра Лейстера хватается за грифель, старая ключница, которая сидитъ подл него, угадываетъ, что онъ хочетъ написать и шепчетъ: ‘Нтъ, онъ еще не вернулся, сэръ Лейстеръ. Онъ ухалъ вчера поздно ночью, съ его отъзда прошло очень мало времени’.

Сэръ Лейстеръ опускаетъ руку и снова смотритъ на снгъ и изморозь, смотритъ такъ долго, что отъ вида крутящихся снжныхъ хлопьевъ и крупинокъ изморози у него начинаетъ кружиться голова и онъ на минуту закрываетъ глаза.

Онъ смотритъ въ окно съ тхъ поръ, какъ разсвло. Заря едва занималась, когда онъ вспомнилъ, что необходимо приготовить комнаты миледи къ ея прізду, на двор холодно и сыро, надо у нея затопить каминъ пожарче. ‘Скажите людямъ, что она сегодня прідетъ, и пожалуйста присмотрите за всмъ’,— пишетъ онъ на доск, и мистрисъ Роунсвель, скрпя сердце, повинуется его желанію.

— Боюсь я, Джоржъ, говоритъ старуха сыну, который сидитъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, чтобъ имть возможность побесдовать съ матерью, когда у нея выдается свободная минута,— боюсь я, что миледи никогда больше не будетъ въ этомъ дом.

— Зачмъ такія дурныя предчувствія, матушка!

— Боюсь, что ее никогда не будетъ и въ Чизни-Вуд.

— Но почему же ты такъ думаешь?

— Какъ посмотрла я вчера на миледи и какъ взглянула она на меня, мн показалось, Джоржъ, что шаги на ‘Дорожк привидній’ совсмъ таки ее уходили.

— Такъ вотъ что! Ты сама придумываешь себ пустые страхи изъ этой старой сказки.

— Нтъ, мой милый, нтъ. Скоро шестьдесятъ лтъ, какъ я служу фамилія и раньше никогда за нее не боялась, но теперь она гибнетъ, древняя знаменитая фамилія Дэдлоковъ гибнетъ.

— Богъ милостивъ, матушка.

— Благодарю Создателя, что Онъ далъ мн вку, что я не очень еще стара и дряхла и могу ходить за сэромъ Лейстеромъ въ его болзни и гор: я знаю, что ему пріятне принимать услуги отъ меня, чмъ отъ кого-либо другого. Но шаги на ‘Дорожк привидній’ уходятъ миледи, привидніе давно преслдуетъ ее, ей не сдобровать.

— Богъ милостивъ, матушка. Дастъ Богъ, все обойдется.

— Дай-то Богъ, Джоржъ! отвчаетъ старуха, качая головой.— Но если мое предчувствіе окажется врнымъ и надо будетъ извстить его, кто ршится ему сказать?

— Это ея комнаты, матушка?

— Да, ея. Он остались нетронутыми, въ томъ вид, какъ она ихъ оставила.

Бросивъ взглядъ вокругъ, Джоржъ говоритъ понизивъ голосъ:

— Теперь я начинаю понимать твои страхи, матушка. Зловщій видъ у этихъ комнатъ, гд все приготовлено для той, которая здсь жила, а она бросила ихъ и скитается безпріютная, Богъ всть гд.

Сержантъ не далекъ отъ истины, какъ всякая разлука служитъ прообразомъ послдняго разставанія, такъ и пустыя комнаты, лишенныя присутствія того, кто въ нихъ жилъ, нашептываютъ вамъ грустныя мысли о томъ, какою нкогда будетъ ваша комната. Роскошные покои миледи кажутся пустынными, заброшенными, мрачными, а въ ея будуар, гд сегодня ночью мистеръ Беккетъ производилъ свои розыски, не только разбросанные украшенія и наряды, но даже самыя зеркала, привыкшія отражать эти уборы, когда они были частью ея самой, имютъ унылый видъ. Пасмурный холодный день кажется холодне и пасмурне здсь, въ этихъ опустлыхъ чертогахъ, чмъ во многихъ убогихъ хижинахъ, едва защищенныхъ отъ непогоды. Несмотря на то, что слуги разводятъ въ каминахъ яркія огни и отодвигаютъ кушетки и кресла къ стекляннымъ экранамъ, чтобы красноватый отблескъ пламени могъ освтить самые дальніе углы, ничто не можетъ разогнать тяжелое облако грусти, нависшее надъ этими покоями.

Старая ключница остается съ сыномъ на половин миледи, пока не окончены вс приготовленія къ прізду хозяйки дома, и тогда только возвращается къ сэру Лейстеру.

Во время ея отсутствія Волюмнія занимала ея мсто у постели больного, но румяны и жемчужное ожерелье, составляющіе, какъ говорятъ, лучшее украшеніе Бата, при настоящихъ обстоятельствахъ доставляютъ больному сомнительное утшеніе. Нельзя заподозрить, чтобъ Волюмнія догадалась о томъ, что произошло (и въ самомъ дл она не знаетъ истины), поэтому для нея очень затруднительно найти подходящій сюжетъ для разговора и она не можетъ придумать ничего лучшаго, какъ безъ всякой надобности разглаживать простыни на кровати, или съ величайшей осторожностью на цыпочкахъ бродить по комнат. Иногда она пристально вглядывается въ лицо своего кузена и шепчетъ себ подъ носъ: ‘Спитъ’, это замчаніе возмущаетъ сэра Лейстера и онъ съ негодованіемъ пишетъ на доск: ‘Нтъ, не сплю’.

Поэтому Волюмнія безпрекословно уступаетъ свое мсто у постели старой ключниц, а сама садится въ отдаленіи у стола и по временамъ сочувственно вздыхаетъ. Сэръ Лейстеръ смотритъ на падающіе снжные хлопья и крупинки и прислушивается, не раздастся-ли шумъ шаговъ, которыхъ онъ ждетъ, преданная ключница, которая кажется вышедшей изъ рамы стариннаго портрета, чтобъ ухаживать за Дэдлокомъ, получившимъ приглашеніе пожаловать въ другой міръ, смотритъ на своего господина и въ ушахъ ея немолчно раздается эхо ея собственнаго вопроса: ‘Кто ршится ему сказать?’

Сегодня утромъ сэръ Лейстеръ предалъ себя въ руки камердинера и, на сколько позволяютъ обстоятельства, придалъ своей особ’ представительный видъ. Онъ сидитъ, обложенный подушками, причесанный точно такъ, какъ чешется всегда, на немъ блоснжное блье и изящный шлафрокъ, лорнетъ и часы у него подъ рукою. Необходимо — быть можетъ не столько для поддержанія его собственнаго достоинства, сколько ради нея — чтобъ видли, что онъ ни мало не разстроенъ и такой-же, какъ и всегда.

Женщины болтливы, и Волюмнія, хоть она и изъ фамиліи Дэдлоковъ, не представляетъ исключенія, безъ сомннія сэръ Лейстеръ и удерживаетъ ее при себ затмъ, чтобъ лишить се возможности болтать, о чемъ не слдуетъ.

Онъ чувствуетъ себя очень худо, но мужественно не поддается ни тлеснымъ, ни душевнымъ мукамъ.

Прелестная Волюмнія принадлежитъ къ числу тхъ милыхъ рзвушекъ, которыя не могутъ долго хранить молчаніе, чтобъ не попасть въ когти страшнаго чудовища — скуки, поэтому вскор цлый рядъ неподдльныхъ звковъ указываетъ на приближеніе этого чудовища. Волюмнія чувствуетъ, что нельзя побдить эту звоту ничмъ кром разговора, и принимается расточать комплименты сыну мистрисъ Роунсвель, заявляя, что это положительно одинъ изъ самыхъ красивыхъ мужчинъ, какихъ она когда-либо видла, такая воинственная осанка была только у одного человка… ея лучшаго друга, котораго она боготворила… лейб-гвардейца, убитаго при Ватерлоо.

Сэръ Лейстеръ слушаетъ эти комплименты съ такимъ изумленіемъ и такъ недоумвающе смотритъ на мистрисъ Роунсвель, что та считаетъ необходимымъ объяснить:

— Сэръ Лейстеръ, миссъ Дэдлокъ говоритъ не о старшемъ моемъ сын, а о младшемъ, онъ нашелся, онъ вернулся ко мн.

Сэръ Лейстеръ нарушаетъ молчаніе громкимъ возгласомъ:

— Джонъ! Вашъ сынъ Джонъ вернулся, мистрисъ Рсунсвелъ?

— Да, сэръ Лейстеръ, благодареніе Богу вернулся, отвчаетъ ключница, утирая слезы.

Бе окрпли-ли его надежды, когда онъ узналъ, что вернулся тотъ, кто пропадалъ такъ долго, что нашелся тотъ, кого такъ долго считали погибшимъ? Не думаетъ-ли онъ: ‘Бри тхъ средствахъ, какими я располагаю, разв я не разыщу ее,— вдь прошло всего только нсколько часовъ, онъ-же отсутствовалъ цлые годы’!

Безполезно теперь упрашивать его замолчать, онъ хочетъ говорить и будетъ говорить. Рчь его, хотя довольно невнятная, неумолкаема:

— Отчего вы мн объ этомъ не сказали, мистрисъ Роунсвель?

— Это случилось только вчера, сэръ Лейстеръ, и такъ какъ вы себя дурно чувствовали, я не ршилась васъ безпокоить.

Тутъ втренная Волюмнія, слегка взвизгнувъ по своему обыкновенію, вспоминаетъ, что никто не долженъ былъ знать, что онъ сынъ мистрисъ Роунсвель, даже ей мистрисъ Роунсвель объ этомъ не говорила. Мистрисъ Роунсвель протестуетъ такъ горячо, что ея корсажъ высоко подымается, она утверждаетъ, что, какъ только бы поправился сэръ Лейстеръ, она-бы непремнно ему сказала:

— Гд теперь Джоржъ, мистрисъ Роунсвель? спрашиваетъ сэръ Лейстеръ.

Мистрисъ Роунсвель, встревоженная тмъ, что больной не повинуется докторскимъ предписаніямъ, отвчаетъ, что Джоржъ въ Лондон.

— Гд именно?

Мистрисъ Роунсвель вынуждена отвтить, что онъ здсь.

— Приведите его ко мн, сейчасъ приведите.

Старух ничего не остается, какъ пойти за сыномъ.

Для пріема Джоржа сэръ Лейстеръ слегка мняетъ позу и выпрямляется, потомъ опять устремляетъ взоръ въ окно и прислушивается, не раздадутся-ли шаги, которыхъ онъ такъ жадно ждетъ: на улиц постлана солома, чтобъ стукъ колесъ не безпокоилъ больного, и она моасстъ подъхать такъ, что онъ не услышитъ.

Онъ сидитъ глубоко задумавшись, повидимому уже забывъ о своемъ желаніи видть Джоржа, когда тотъ входитъ въ комнату вмст съ матерью. Неслышными шагами приближается Джоржъ къ постели баронета, онъ покраснлъ, ему стыдно за себя.

— Господи, да это въ самомъ дл Джоржъ! восклицаеп. сэръ Лейстеръ.— Помните вы меня, Джоржъ?

Чтобъ разобрать, что говорить больной, солдатъ долженъ пристально смотрть на него и напряженно вслушиваться въ его слова, съ помощъю матери ему удается понять предложенный вопросъ.

— У меня была-бы очень плохая память, еслибъ-бъ я забылъ васъ, сэръ Лейстеръ.

— Когда я смотрю на васъ, Джоржъ Роунсвель, говоритъ сэръ Лейсгеръ, съ трудомъ справляясь со своимъ языкомъ,— я какъ будто вижу васъ мальчикомъ въ Чизпи-Вуд… Я помню васъ — отлично помню.

Онъ не спускаетъ глазъ съ сержанта, пока на нихъ не показываются слезы, тогда онъ опять обращается къ окну, за которымъ бушуетъ зимняя вьюга.

— Виноватъ, сэръ Лейстеръ, не позволите-ли приподнять насъ немного? Вамъ такъ неудобно.

— Пожалуйста Джоржъ, будьте такъ добры.

Солдатъ беретъ его на руки, какъ ребенка, осторожно приподымаетъ и усаживаетъ лицомъ къ окну.

— Благодарю васъ, Джоржъ. Какой вы сильный… а нжность въ рукахъ такая-же, какъ у вашей матери. Благодарю васъ.

Онъ знакомъ запрещаетъ солдату уходить. Дясоржъ остается у постели и стоитъ неподвижно, ожидая пока съ нимъ заговорятъ.

— Отчего вы скрывались. Джоржъ? спрашиваетъ наконецъ сэръ Лейстеръ.

— Правду говоря, оттого, что мн нечмъ было похвастаться, сэръ Лейстеръ. И теперь,— если-бы вы не были нездоровы, что надюсь по долго продлится,— я и теноръ постарался-бы, чтобъ вы не узнали о моемъ существованіи. Теперь не время объяснять, почему-бы я это сдлалъ, и не трудно догадаться, что эти объясненія длаютъ мн мало чести. Хотя мннія объ этомъ предмет могутъ расходиться въ частностяхъ, по относительно одного пункта не можетъ быть разногласій, мн нечмъ было похвастать.

— Вы были въ солдатахъ, вы служили отечеству, замчаетъ сэръ Лейстеръ.

Джоржъ отвчаетъ поклонившись по военному:

— Что до этого, сэръ Лейстеръ, то я исполнялъ свой служебный долгъ, это-то по крайней мр я длалъ.

— Вы застаете меня, Джоржъ, въ очень плохомъ состояніи здоровья.

— Мн очень прискорбно объ этомъ слышать и еще прискорбне видть васъ въ такомъ положеніи, сэръ Лейстеръ.

— Я врю, Джоржъ, что васъ это огорчаетъ. Въ добавокъ къ моей старинной болзни со мной неожиданно сдлался припадокъ. Не могу двигаться, говоритъ сэръ Лейстеръ, длая попытку указать рукой на пораженную параличомъ сторону тла, и, прикоснувшись къ губамъ, добавляетъ:— говорить трудно.

Джоржъ отвчаетъ ему сочувственнымъ взглядомъ и опять кланяется. Въ памяти обоихъ воскресаетъ время, когда они оба были юношами (сержантъ былъ гораздо моложе) и вмст росли въ Чизни-Вуд, оба умиляются.

Повидимому сэръ Лейстеръ намревается сказать что-то очень важное, прежде чмъ снова заключиться въ молчаніе, онъ старается приподняться на подушкахъ, замтивъ это, Джоржъ опять беретъ его на руки и усаживаетъ.

— Благодарю васъ, Джоржъ, вы точно второй я. Помню, какъ въ Чизни-Вуд вы носили за мной запасное ружье. При настоящихъ обстоятельствахъ вы для меня одинъ изъ самыхъ близкихъ людей, одинъ изъ самыхъ близкихъ.

Когда Джоржъ приподымалъ баронета, то положилъ его руку себ на плечо, сэръ Лейстеръ медлитъ ее снять.

— Я хотлъ еще сказать, продолжаетъ сэръ Лейстеръ,— я хотлъ еще сказать нсколько словъ по поводу моего припадка, который къ несчастью случился одновременно съ тмъ, какъ между мной и миледи произошло легкое недоразумніе. Это не была размолвка,— я не хочу сказать, что это была размолвка, потому что ничего подобнаго между нами не было,— это было недоразуменіе, касающееся обстоятельствъ, которыя имютъ значеніе только для насъ однихъ и лишаютъ меня на нкоторое время общества миледи. Она нашла нужнымъ ухать на время, но я увренъ, что она скоро вернется. Волюмнія, вы слышите, что я говорю? Я не совсмъ свободно владю рчью и можетъ быть произношу слова недостаточно внятно.

Его слова совершенно понятны Волюмніи и, дйствительно, онъ говоритъ гораздо ясне: минуту назадъ нельзя было даже предполагать, чтобъ онъ могъ говорить такъ отчетливо. По его лицу видно, чего ему это стоитъ, какія усилія онъ длаетъ надъ собою, ничто кром могущественнаго чувства, одушевляющаго его, не могло-бы дать ему на это достаточно силъ.

— Потому-то, Волюмнія, я и говорю въ вашемъ присутствіи, въ присутствія моей старой слуги и друга, мистрисъ Роунсвель, правдивость и врность которой неоспоримы, въ присутствіи ея сына Джоржа, который явился какъ воспоминаніе моей юности, проведенной въ дом моихъ предковъ — Чизни-Вуд, говорю на случай, если со мной повторится припадокъ, если я не выздоровлю, если я буду не въ состояніи ни говорить, ни писать, хотя надюсь, до этого не дойдетъ…

Старая ключница тихонько всхлипываетъ, Волюмнія такъ взволнована, что на ея щекахъ выступила свжая краска, солдатъ, скрестивъ на груди руки и почтительно склонивъ голову, весь превратился въ слухъ.

— Потому-то я, торжественно призвавъ васъ всхъ въ свидтели, начиная съ васъ, Волюмнія, что мои отношенія къ леди Дэдлокъ нисколько не измнились, удостовряю, что она никогда не подавала мн ни малйшаго повода жаловаться на нее, что я всегда питалъ къ ней глубочайшую привязанность, которая осталась во всей сил. Скажите это ей, и всмъ другимъ. Если вы хоть на іоту измните мои слова, то будете виновны въ умышленномъ вроломств.

Волюмнія, вся дрожа, заявляетъ, что она буквально исполнитъ его требованіе.

— Положеніе, занимаемое миледи, такъ высоко, она такъ хороша, такъ совершенна, на столько выше всхъ, кмъ она окружена, что не можетъ не имть враговъ и клеветниковъ. Пусть же знаютъ они, какъ знаете теперь вы, что, находясь въ здравомъ ум и твердой памяти, я объявляю, что не измнилъ завщанія, которое сдлалъ въ ея пользу, ни на крупицу не уменьшилъ того, что было мною ей отдано, мои отношенія къ ней нисколько не измнились, и я неотмняю — хотя имю полную возможность это сдлать, если-бы желалъ, не отмняю ни одного акта, который сдлалъ для обезпеченія ея благосостоянія и благополучія.

Во всякое другое время напыщенная рчь сэра Лейстера можетъ казаться, и дйствительно кажется, нсколько смшной, но теперь глубоко трогательна и ни въ комъ не вызоветъ улыбки.

Благородная страстность и преданность, съ которыми онъ такъ по рыцарски выступилъ на защиту жены, великодушно забывъ ради нея о своей оскорбленной гордости, о своихъ душевныхъ ранахъ,— просты, мужественны, правдивы и достойны высокаго уваженія. Такія качества, въ комъ бы они не проявлялись, въ простомъ-ли мастеровомъ, или въ высокоблагородномъ джентльмен, одинаково длаютъ ихъ достойными уваженія: являясь въ такомъ свт, и тотъ и другой — оба дти праха — одинаково блещутъ, одинаково высоко подымаются надъ обыкновеннымъ уровнемъ.

Обезсилвъ посл страшнаго напряженія, сэръ Лейстеръ опускаетъ голову на подушки и закрываетъ глаза, но не боле какъ на минуту, и потомъ снова принимается слдить, какъ бушуетъ за окномъ непогода, и снова начинаетъ прислушиваться, не раздается-ли шумъ знакомыхъ шаговъ. Сержанта’ пользуется всякимъ случаемъ быть ему полезнымъ, его услуги всегда принимаются охотно и мало по малу онъ становится необходимымъ. Обь этомъ между ними не сказано ни слова, по имъ не нужно словъ, чтобъ это понять. Сержантъ стоитъ на караул за кресломъ матери, шагахъ въ двухъ отъ постели, чтобъ не быть слишкомъ на виду.

Мало по малу день начинаетъ склоняться къ вечеру. Снгъ превратился въ мелкую изморозь и густой туманъ становится все темне и темне, пламя каминовъ ярче играетъ на мебели и на стнахъ комнатъ. Мракъ сгущается, на улицахъ вспыхиваетъ яркое пламя газовыхъ рожковъ, а удержавшіе свою позицію на этой фешенебельной улиц упрямые масляные фонари, у которыхъ источникъ жизни на половину замерзъ въ эту зимнюю ночь, еле дышатъ, уподобляясь высокороднымъ рыбамъ, вытащеннымъ изъ воды. Высшій свтъ, весь день подъзжавшій по разостланной на улиц солом къ подъзду Дэдлокскаго отеля, ‘засвидтельствовать свое почтеніе’, возвратившись во свояси и переодвшись, обдаетъ и перемываетъ косточки ‘этой дорогой миледи’ со всми изысканными ухищреніями и прикрасами самаго новйшаго фасона, о которыхъ уже говорилось.

Сэръ Лейстеръ чувствуетъ себя хуже, онъ безпокоится, томится, тревожится. Волюмнія, которой на роду написано длать все невпопадъ, зажигаетъ свчу, но ее немедленно велятъ загасить, такъ какъ пока вовсе еще не темно. Однако-жъ на самомъ дл въ комнат совсмъ стемнло, на двор уже ночь. Черезъ нсколько времени Волюмнія возобновляетъ свою попытку.

— Нтъ, потушите свчу, еще не томно.

Старая ключница первая догадывается, что сэръ Лейстеръ старается обмануть себя, поддерживая иллюзію, что еще не поздно.

— Дорогой сэръ Лейстеръ, глубокоуважаемый господинъ мой, тихо шепчетъ она ему, — ради вашего-же блага прошу, умоляю васъ, позвольте мн спустить занавски, зажечь свчи и устроить васъ покойне. Вы истомитесь, лежа въ этихъ непроглядныхъ потемкахъ, прислушиваясь ко всякому шороху, вглядываясь въ ночной мракъ. Башенные часы будутъ бить своимъ чередомъ, ночь будетъ идти своимъ чередомъ, и молоди вернется своимъ чередомъ.

— Знаю, мистрисъ Роунсвель, но я такъ слабъ… онъ такъ давно ухалъ.

— Не очень давно ухалъ, сэръ, не прошло еще и сутокъ посл его отъзда.

— Ахъ, какъ он длинны, какъ он длинны!

Онъ произноситъ эти слова съ такимъ стономъ, отъ котораго у нея надрывается сердце.

Она знаетъ, что теперь не время зажигать свчи, ибо слезы его такъ священны, что ихъ не слдуетъ видть даже ей. Поэтому она долго сидитъ неподвижно и безмолвно среди ночной темноты, по прежнему царствующей въ комнат. Потомъ, осторожно ступая, она начинаетъ ходить по комнат, то поправитъ огонь въ камин, то подойдетъ къ окну и посмотритъ на улицу, и наконецъ сэръ Лейстеръ, который усплъ овладть собой, говорить ей:

— Вы сказали правду, мистрисъ Роунсвель, не станетъ хуже, если сознаешься, что уже поздно, а ихъ все еще нтъ. Зажгите свчи.

Когда комната освтилась и сквозь опущенныя шторы онъ уже не можетъ слдить за погодой, ему остается только прислушиваться. Но всякій разъ, какъ мистрисъ Роунсвель или ея сыпь находятъ предлогъ сходить въ комнату миледи посмотрть, не потухъ-ли тамъ каминъ и все-ли готово къ ея прізду, сэръ Лейстеръ забываетъ о своихъ душевныхъ и тлесныхъ мукахъ и оживляется: этотъ жалкій предлогъ намекаетъ на ея возвращеніе и поддерживаетъ въ немъ надежду.

Наступаетъ полночь и тянется все та же томительная неизвстность. Изрдка мимо оконъ продетъ экипажъ, никакихъ другихъ звуковъ не раздается въ эту позднюю пору на малолюдныхъ аристократическихъ улицахъ, разв забредшій по ошибк въ этотъ полярный поясъ какой нибудь пьяница пройдетъ мимо, заплетаясь ногами о мостовую и загорланивъ какую-нибудь дикую псню. Въ эту зимнюю ночь такъ тихо, что каждый отдаленный звукъ, который поймаетъ чуткое ухо, производитъ такое же впечатлніе, какъ слабый огонекъ, мелькнувшій среди ночной темноты, — посл нихъ мракъ кажется еще гуще, тишина еще ужасне.

Вся прислуга отправлена спать (приказаніе, исполненное съ величайшей охотой, такъ какъ прошлую ночь никто не ложился), только мистрисъ Роунсвель и Джоржъ бодрствуютъ въ комнат больного.

Тихо, тихо тянется время, врне оно совсмъ остановилось, замерло между двумя и тремя часами пополуночи: такъ кажется сэру Лейстеру, онъ томится желаніемъ знать, какова погода, онъ этимъ особенно безпокоится съ тхъ поръ, какъ лишенъ возможности наблюдать самъ, что длается на улиц.

Повинуясь его желанію, Дясоржъ, который каждые полчаса обходить патрулемъ ея комнаты, чтобъ узнать все-ли въ исправности, расширяетъ область своихъ изслдованій до дверей и приноситъ самый лучшій рапортъ, какой можно сдлать о самой дурной погод, ибо все еще мороситъ и даже на тротуарахъ нога вязнетъ по щиколку въ таломъ снгу.

Волюмнія въ своей комнат, примыкающей къ одной изъ самыхъ дальнихъ площадокъ лстницы, гд нтъ уже ни позолоты, ни рзьбы,— въ комнат, предназначенной для помщенія бдныхъ родственниковъ, украшенной отвратительнымъ портретомъ сэра Лейстера, изгнаннымъ сюда за его недостатки, и выходящей окнами на печальный дворъ, гд днемъ можно видть какіе-то высохшіе кустарники, похожіе на листья допотопнаго чернаго чая.

Въ этой-то комнат Волюмнію преслдуютъ страхи одинъ другого ужасне, по всей вроятности не послднее мсто между ними занимаетъ мысль о томъ, что станется съ ея маленькимъ доходомъ, если съ сэромъ Лейстеромъ ‘что нибудь случится’. Подъ словомъ ‘что-нибудь’ Волюмнія подразумваетъ только одну единственную вещь, ту послднюю вещь, какая можетъ случиться со всякимъ баронетомъ въ сей земной юдоли.

Вслдствіи этихъ страховъ, терзающихъ душу миссъ Волгами іи, она не можетъ лечь въ постель, не можетъ даже высидть въ своей комнат, а повязавъ голову необъятнымъ шарфомъ и задрапировшись шалью, бродитъ по дому точно привидніе, отдавая предпочтеніе роскошнымъ теплымъ комнатамъ, приготовленнымъ для той, которая все еще не вернулась. Такъ какъ при настоящихъ обстоятельствахъ уединеніе мысль не мыслимая, то Волюмніи сопутствуетъ въ ея странствіяхъ горничная, которую нарочно для этого подняли съ постели, озябшая, сонная и въ такомъ настроеніи духа и съ такимъ выраженіемъ лица, какіе могутъ быть у горничной, до глубины души возмущенной тмъ, что она должна прислуживать бдной родственниц, тогда какъ она твердо ршила жить только у такихъ господъ, которые получаютъ не мене десяти тысячъ фунтовъ въ годъ.

И госпожа, и служанка относятся очень благосклонно къ періодическимъ визитамъ мистера Джоржа, он меньше чувствуютъ свое одиночество и считаютъ себя подъ надежной защитой, когда онъ, обходя дозоромъ домъ, заходитъ въ ту комнату, гд он сидятъ. Заслышавъ его шаги об длаютъ маленькія приготовленія къ его пріему и прихорашиваются, остальное время проходитъ у нихъ или въ томительномъ молчаніи, или въ нелишенныхъ нкоторой язвительности діалогахъ по поводу того, свалилась-ли бы миссъ Дэдлокъ (сидящая у самаго камина, поставивъ ноги на ршетку.) въ горящее пламя, если-бъ къ ея величайшему неудовольствію не была спасена ангеломъ хранителемъ въ образ горничной, во время подоспвшей на выручку.

— Ну, какъ себя теперь чувствуетъ сэръ Лейстеръ, мистеръ Джоржъ? спрашиваетъ Волюмнія, поправляя на голов шарфъ.

— Все также, миссъ, сильно страдаетъ, очень слабъ, а по временамъ даже бредить.

— Что спрашивалъ онъ обо мн? освдомляется Волюмнія нжнымъ голоскомъ.

— Нтъ, миссъ, не могу сказать, чтобъ спрашивалъ. По крайней-мр я не слыхалъ.

— Какая печальная ночь, мистеръ Джоржъ.

— Да, миссъ. Не лучше-ли вамъ лечь спать?

— Гораздо бы лучше вы сдлали, миссъ Дэдлокъ, если-бъ пошли да легли, ядовито прибавляетъ горничная.

Волюмнія отвчаетъ, что это совершенно невозможно: могутъ о ней спросить, она можетъ вдругъ понадобиться, она никогда не проститъ себ, если ‘что нибудь случится’, а она не будетъ на своемъ посту. Она проходитъ молчаніемъ вопросъ горничной: почему постъ миссъ Дэдлокъ здсь, въ будуар миледи, а не въ ея комнат, которая гораздо ближе къ сэру Лейстеру, и продолжаетъ стоять на томъ, что останется на своемъ посту. Къ этому заявленію она энергично прибавляетъ, что ‘все равно не сомкнетъ ни одного глаза’ — какъ будто у нея ихъ тридцать или сорокъ, какъ-то трудно согласить это съ тмъ, что черезъ пять минутъ оба ея глаза закрываются — фактъ не подлежащій никакимъ сомнніямъ.

Но когда время подходитъ къ 4 часамъ и все еще нтъ ничего новаго, твердость Волюмніи начинаетъ ослабвать или врне укрпляться, ибо теперь она полагаетъ свой долгъ въ томъ, чтобъ встать свжей и бодрой завтра, когда въ ней больше будутъ нуждаться, какъ бы ей ни хотлось остаться на своемъ посту, она должна его оставить: долгъ требуетъ отъ ноя этого акта самопожертвованія.

Поэтому, когда опять появляется Джоржъ со своимъ: ‘Не лучше-ли вамъ лечь спать, миссъ’? и служанка повторяетъ еще ядовите: ‘Гораздо бы лучше вы сдлали, миссъ Дэдлокъ, еслибъ пошли да легли’, миссъ Волюмнія кротко встаетъ, говоря: ‘Длайте со мной что хотите’.

Мистеръ Джоржъ не хочетъ ничего лучшаго, какъ, предложивъ ей свою руку, благополучно доставить ее до дверей комнаты бдныхъ родственниковъ, служанка не хочетъ ничего лучшаго, какъ безъ лишнихъ церемоній упрятать Волюмнію на постель. И то и другое безпрепятственно исполняется, и теперь сержантъ, совершая свои обходы, не встрчаетъ ни души.

Погода все не улучшается. Съ карнизовъ перилъ, портиковъ, съ колоннъ, пилястръ, съ каждаго выступа каплетъ растаявшій снгъ, словно отыскивая себ пріютъ, онъ пробрался черезъ притолку наружныхъ дверей, скопился подъ ними, заползъ въ углы оконныхъ рамъ, въ каждую незамтную трещинку, скважинку и медленно тамъ умираетъ. Снгъ нападалъ всюду: на крышу, на окопныя стекла, подъ лстницей, просочился даже сквозь нихъ и каплей, на каменный полъ съ такимъ же правильнымъ стукомъ, какъ на ‘Дорожк Привиднія’.

Безмолвный величественный домъ напоминаетъ Джоржу Чизни-Вудъ, когда со свчою въ рук онъ идеи, по лстницамъ и параднымъ комнатамъ, въ его памяти воскресаютъ воспоминанія былыхъ дней, онъ думаетъ обо всемъ, что случилось съ нимъ за эти послднія недли, о веселомъ дтств, проведенномъ на лон сельской тишины, о томъ какъ странно связались теперь между собою два періода его жизни, раздленныя долгимъ промежуткомъ времени, ему живо представляется образъ убитаго старика, а отъ него мысль мистера Джоржа переносится къ женщин, которая покинула эти роскошныя палаты, полныя воспоминаній о ея недавнемъ присутствіи.

Думаетъ Джоржъ и о владльц этихъ роскошныхъ палатъ, о предчувствіяхъ своей матери, и повторяетъ про себя: кто ‘ршится ему сказать?’ Онъ смотритъ по сторонамъ и думаетъ, что какъ вдругъ передъ его глазами явится образъ, при вид котораго онъ убдится, что все было лишь сномъ, и почувствуетъ, что его присутствіе здсь — непростительная дерзость.

Но онъ по прежнему одинъ въ этихъ чертогахъ и кругомъ все тотъ-же мракъ, та же подавляющая гробовая тишина.

— Все-ли готово, Джоржъ Роунсвель?

— Все въ исправности, сэръ Лейстеръ.

— Никакихъ встей?

Солдатъ качаетъ головой.

— Нтъ-ли письма, котораго, быть можетъ, до сихъ поръ не замтили?

И сознавая самъ безполезность такого вопроса, сэръ Лейстеръ, не дожидаясь отвта, опускаетъ голову на подушку.

Джоржъ Роунсвель, одинъ изъ самыхъ близкихъ къ нему людей — какъ назвалъ его самъ сэръ Лейстеръ,— ухаживаетъ за нимъ во всю томительно-долгую зимнюю ночь, приподымаетъ, усаживаетъ удобне и, угадывая его невысказанное желаніе, тушитъ свчи и отдергиваетъ занавски при первыхъ проблескахъ разсвта. Занимается день, тусклый, холодный, безцвтный, онъ является подобно призраку, посылая впередъ мертвенно-блдный лучъ, который какъ будто говорить: Взгляните вы, кто здсь бодрствуетъ, что я вамъ принесъ? Кто ршится сказать ему?

ГЛАВА XXVIII.
Разсказъ Эсфири.

Было три часа утра, когда показались первые лондонскіе дома и шоссейныя дороги смнились улицами. Оттепель все еще не прекращалась, снгъ продолжалъ идти, дороги стали еще ужасне и теперь намъ приходилось прозжать ихъ ночью, такъ что обратный путь нашъ совершился при несравненно худшихъ условіяхъ. Тмъ не мене энергія моего спутника не ослабвала, мн казалось, что только благодаря ей мы и подвигаемся впередъ, что не лошади, а эта энергія движетъ нашъ экипажъ. Лошади, выбившись изъ силъ, останавливались на полъ-дорог на крутыхъ подъемахъ, пугались шумныхъ потоковъ, преграждавшихъ путь, скользили и падали, путаясь въ упряжи, но мистеръ Беккетъ со своимъ фонарикомъ всегда былъ наготов и являлся на помощь, затрудненія улаживались и опять слышался, безъ малйшихъ варіацій, неизмнный, спокойный припвъ: ‘Погоняй, любезный!’

Я терялась въ недоумніи передъ ршимостью и самоувренностью этого человка: теперь онъ уже не колебался, куда направить нашъ путь, и всю дорогу ни разу не останавливался для разспросовъ. Лишь тогда, когда до Лондона оставалось всего нсколько миль, онъ иногда слзалъ съ козелъ, но теперь для него было достаточно двухъ трехъ словъ и мы снова катили впередъ. Не было еще четырехъ часовъ, когда мы пріхали въ Ислингтонъ.

Не стану говорить о своемъ недоумніи, не стану говорить о мукахъ, какія я испытывала при мысли, что съ каждой минутой мы все дальше и дальше удаляемся отъ моей матери. Кажется, я твердо надялась на то, что мистеръ Бойкотъ поступаетъ такъ, какъ нужно, и иметъ основательныя причины стараться догнать женщину, которую мы преслдуемъ, но я тщетно ломала себ голову, стараясь догадаться, что именно онъ иметъ въ виду, что станемъ мы длать, когда настигнемъ эту женщину, чмъ вознаградимъ такую потерю времени. Меня всю дорогу неотвязно преслдовали эти вопросы и пока мы дохали я совершенно измучилась.

Мы остановились у извозчичьей биржи. Мой спутникъ расплатился съ почтарями, до такой степени выпачканными, какъ будто не только коляска, а и они тоже тащились по грязнымъ дорогамъ, отдалъ имъ краткую инструкцію, куда отвезти экипажъ, и усадилъ меня въ наемную карету, которую самъ выбралъ изъ стоящихъ на бирж.

— Ахъ, какъ вы измокли, голубушка! сказалъ онъ, усаживая меня въ экипажъ.

До сихъ поръ я на это не обращала вниманія и теперь только замтила, какъ промокло мое платье: растаявшій снгъ попадалъ ко мн въ коляску, и кром того нсколько разъ я выходила изъ экипажа, когда упавшая лошадь начинала биться и брыкаться. Я сказала мистеру Беккету, что на такой пустякъ не стоитъ обращать вниманія, но извозчикъ все-таки принесъ охапку чистой сухой соломы и окуталъ меня ею, такъ что я совершенно согрлась.

— Теперь, голубушка, сказалъ мистеръ Беккетъ, заглядывая въ окно экипажа,— мы отправляемся на розыски этой женщины, они, быть можетъ, будутъ продолжительны, но не смущайтесь. Вы уврены, что у меня есть на то важныя при чины, вполн уврены, не такъ-ли?

Я не знала о томъ, какія это причины, не знала, что скоро пойму значеніе его словъ, однако отвчала, что я вполн на него полагаюсь.

— Вполн можете положиться, милая миссъ, отвтилъ онъ.— Я вамъ вотъ что скажу: если вы подарите мн хоть половину того доврія, съ какимъ я отношусь къ вамъ, посл того какъ имлъ съ вами дло, съ меня и того будетъ достаточно. Господи! Вы ни въ чемъ не были помхой. Никогда не видывалъ молодой особы, какого-бы то ни было сословія,— а мн приходилось видть представительницъ самыхъ высшихъ слоевъ общества,— которая вела бы себя такъ, какъ вы, съ той минуты, какъ васъ подняли съ постели. Вы образецъ — вотъ что! да, вы образецъ! съ жаромъ воскликнулъ мистеръ Беккетъ.

Конечно я была очень рада слышать, что не была для него обузой, и, высказавъ это, прибавила, что надюсь не затруднять его и впредь.

— Милая миссъ, отвтилъ онъ,— если молодая особа покладиста и мужественна, мужественна и покладиста — я больше ничего отъ нея не требую, этого боле чмъ достаточно, такая двушка — царица, и вы такая, миссъ.

Съ этими ободряющими словами (они въ самомъ дл ободрили меня въ т тяжелыя, мучительныя минуты) мистеръ Беккетъ взобрался на козлы и мы опять покатили. Куда мы хали, я не знала и даже теперь не знаю, казалось мы выбирали самыя узкія, самыя скверныя улицы Лондона, всякій разъ, какъ я видла, что мистеръ Беккетъ даетъ новыя инструкціи кучеру, я безошибочно угадывала, что теперь мы углубимся въ лабиринтъ узкихъ и глухихъ переулковъ. Изрдка мы выбирались на боле широкія улицы или подъзжали къ домамъ, которые своей величиной и ярко освщенными окнами отличались отъ прочихъ: это были такіе-же полицейскіе посты, какъ тотъ, который мы постили въ начал нашего путешествія, мы заходили въ эти дома и мистеръ Беккетъ совщался со своими собратьями по профессіи. Иногда онъ выходилъ на перекрестк и въ такихъ случаяхъ таинственный свтъ его фонарика притягивалъ къ себ другіе фонари, они начинали выползать изъ разныхъ темныхъ закоулковъ, точно мошки на огонь, и открывалось новое совщаніе. Повидимому область нашихъ изслдованій постепенно съуживалась, теперь уже каждый встрчный полицейскій былъ въ состояніи сказать то, что было нужно знать мистеру Беккету, и указать ему, куда хать. Съ однимъ изъ такихъ полицейскихъ мистеръ Беккетъ вступилъ въ продолжительный разговоръ и, какъ я заключила по его одобрительнымъ кивкамъ, остался очень доволенъ свдніями, какія получилъ. Онъ вернулся ко мн съ озабоченнымъ и серьезнымъ видомъ.

— Я знаю, миссъ Соммерсонъ, что вы не станете волноваться, что бы ни случилось, поэтому безъ дальнйшихъ предисловій скажу вамъ, что мы настигли ту, которую отыскиваемъ, и что вы можете быть полезны, хотя я еще не знаю какимъ именно образомъ. Какъ мн ни совстно обращаться къ вамъ съ такой просьбой, но не потрудитесь-ли вы, голубушка, пройтись немного пшкомъ?

Конечно я сейчасъ-же выскочила изъ экипажа и взяла его подъ руку.

— Не легко идти съ вами въ ногу, но торопитесь говорилъ мистеръ Беккетъ.

Несмотря на все мое смущеніе и волненіе, мн показалось, что я узнаю улицу, по которой мы шли.

— Это кажется Гольбронъ? спросила я.

— Да, а узнаете улицу, куда мы теперь поворачиваемъ?

— Какъ будто похоже на Ченсери-Лэнъ.

— Именно такъ она и прозывается, милая миссъ отвчалъ мистеръ Беккетъ.

Я слышала какъ часы пробили половину шестого, когда мы поворачивали на Ченсери-Лэнъ, мы шли молча и такъ скоро, какъ только можно идти по скользкой, обледенлой мостовой. На встрчу намъ по узкому тротуару шелъ какой-то человкъ, закутанный въ плащъ, поровнявшись съ нами, онъ отступилъ въ сторону, чтобъ уступить мн дорогу, и въ это мгновеніе я услышала изумленное восклицаніе и свое имя, произнесенное голосомъ мистера Вудкорта.

Неожиданная встрча съ нимъ ночью, посл лихорадочныхъ ощущеній, пережитыхъ мною во время нашихъ скитаній, такъ поразила меня, что я расплакалась. Не могу сказать — тяжелое или пріятное чувство я испытывала въ ту минуту,— мн кажется, что съ такимъ-же чувствомъ я услышала бы его голосъ, еслибъ была одна гд нибудь далеко на чужбин.

— Дорогая миссъ Соммерсонъ, вы на улиц въ такой ранній часъ и въ такую погоду!

Чтобъ избавить меня отъ объясненій, онъ тутъ-же прибавилъ, что слышалъ отъ мистера Джерндайса, что я должна была ухать по одному крайне важному длу. Я объяснила ему, что мы вышли изъ экипажа нсколько минуть тому назадъ и теперь идемъ… тутъ я взглянула на моего спутника.

— Теперь, мистеръ Вудкордъ, мы идемъ въ сосднюю улицу, сказалъ мистеръ Беккетъ, схвативъ на лету изъ моихъ словъ фамилію мистера Вудкорта.— Инспекторъ Беккетъ, къ вашимъ услугамъ.

Мистеръ Вудкортъ, несмотря на мои протесты торопливо снялъ съ себя плащъ и накинулъ на меня.

— Вотъ это дло! воскликнулъ мистеръ Беккетъ, помогая ему,— отлично, превосходно!

— Могу я идти съ вами? спросилъ мистеръ Вудкортъ.

Не зная, къ кому изъ насъ онъ обращается, я молчала, отвтить взялся мистеръ Беккетъ.

— Господи, конечно можете! воскликнулъ онъ.

Все это произошло въ нсколько секундъ, и черезъ мгновеніе, закутанная плащемъ, я уже шла между ними.

— Я только что отъ Ричарда, сказалъ мистеръ Вудкордъ,— я просидлъ у него всю ночь съ десяти часовъ.

— Какъ, онъ боленъ?

— Нтъ, нтъ, успокойтесь — онъ не боленъ. Вчера онъ не совсмъ хорошо себя чувствовалъ, на него нашелъ припадокъ унынія и слабости,— вы знаете какимъ утомленнымъ и разбитымъ онъ иногда бываетъ,— и Ада посылала за мной, вернувшись домой поздно вечеромъ, я засталъ ея записку и отправился къ нимъ. Ричардъ скоро оживился и Ада въ полномъ убжденіи, что это благодаря мн,— хотя право не знаю ври чемъ тутъ былъ я,— была такъ счастлива, что я остался у нихъ, пока онъ не заснулъ крпкимъ сномъ, надюсь, что и Ада теперь крпко спитъ.

Могла-ли я отдлить дружеское участіе, которое онъ выказывалъ къ молодымъ супругамъ, его чуждую всякой аффектаціи преданность имъ, благодарность и довріе, съ какими относилась къ нему Ада за его заботы о Ричард, могла-ли я отдлить все это отъ общанія, которое онъ далъ мн? Съ моей стороны было-бы неблагодарностью, еслибъ я забыла слова, сказанныя имъ въ тотъ день, когда онъ былъ такъ опечаленъ перемной въ моей наружности: ‘Принимаю его какъ залогъ, какъ священный залогъ’.

Съ Ченсери Лэна мы повернули въ какую-то узкую улицу, мистеръ Беккетъ, который все время пристально вглядывался въ мистера Вудкорта, сказалъ:

Мистеръ Вудкортъ, у насъ есть дло къ проживающему здсь поставщику канцелярскихъ принадлежностей, нкоему Снегсби. Какъ, вы его знаете? воскликнулъ мистеръ Беккетъ, который при своей проницательности угадывалъ все съ одного взгляда.

— Да, я немного знаю мистера Снегсби, я заходилъ къ нему.

— Неужели? Въ такомъ случа, сэръ, будьте такъ добры, позаботьтесь о миссъ Соммерсонъ, я долженъ оставить ее на нсколько минутъ, мн надо зайти сюда перекинуться двумя-тремя словами съ мистеромъ Снегсби.

Послдній полицейскій, съ которымъ совщался мистеръ Беккетъ, молча стоялъ позади насъ и я не замчала его до той минуты, пока онъ отвтилъ на мой вопросъ о томъ, какіе это крики я слышу?

— Не тревожьтесь, миссъ, это кричить служанка мистера Снегсби, сказалъ полицейскій.

— Видите-ли, у нея бываютъ иногда припадки, сказалъ мистеръ Беккетъ,— очевидно въ эту ночь съ ней случился припадокъ и совсмъ не кстати, мн нужно добыть отъ нея кое-какія свднія, непремнно надо какимъ-бы то ни было способомъ привести ее въ чувство.

— Нтъ худа безъ добра, мистеръ Беккетъ,— не случись съ ней припадка, они-бы вс теперь спали, а теперь пришлось цлую ночь съ ней возиться, сказалъ полицейскій.

— Да, правда, согласился мистеръ Беккетъ.— Дайте-ка мн свой фонарь, въ моемъ свча вся выгорла.

Этотъ разговоръ происходилъ шопотомъ на разстояніи нсколькихъ шаговъ отъ того дома, изъ котораго слышались крики. Мистеръ Беккетъ, открывъ фонарь, откуда вырвался яркій кружокъ свта, двинулся къ дому и постучался. Ему отперли посл того, какъ онъ дважды повторилъ свой стукъ, и онъ вошелъ, оставивъ насъ на улиц.

— Миссъ Соммерсонъ, если я могу остаться при васъ, не будучи назойливымъ, пожалуйста разршите мн это, сказалъ мистеръ Вудкортъ.

— Вы очень добры, сказалъ я.— Я не стала-бы скрывать отъ васъ этой тайны, еслибъ она была моя, но это чужая тайна.

— Я отлично это понимаю. Поврьте, я ее буду уважать и останусь около васъ только до тхъ поръ, пока это будетъ можно.

— Я вполн вамъ врю, я знаю, какъ свято вы держите свое слово.

Очень скоро снова заблестлъ яркій кружокъ свта и возл насъ появился мистеръ Беккетъ съ серьезнымъ лицомъ.

— Миссъ Соммерсонъ, пожалуйста зайдите и посидите тамъ у камина. Мистеръ Вудкортъ! какъ оказывается изъ полученныхъ мною свдній, вы докторъ, не потрудитесь-ли вы взглянуть на больную и посовтовать, какъ привести ее въ чувство? Она прячетъ гд-то письмо, которое мн непремнно нужно добыть: въ ея сундук нтъ этого письма, должно быть оно у нея, но ее такъ скорчило и скрутило, что къ ней страшно приступиться, боишься, какъ-бы не сдлать ей больно.

Мы вс трое вошли въ домъ, несмотря на холодную и сырую погоду, воздухъ въ этомъ дом былъ спертый и душный. Въ коридор за дверью стоялъ маленькій человкъ въ сромъ сюртук, робкій, печальный и, судя по виду, очень добрый и кроткій.

— Пожалуйте по лстниц внизъ, мистеръ Беккетъ, сказалъ онъ,— леди извинить, что я попрошу ее пожаловать въ кухню,— въ будни кухня замняетъ у насъ гостиную, на нею спальня Осы, тамъ она, бдняжка, все еще катается въ корчахъ.

Мы отправились внизъ въ сопровожденіи мистера Снегсби,— я скоро узнала, что это былъ онъ самъ, въ кухн у камина сидла мистрисъ Снегсби съ красными глазами и очень суровымъ лицомъ.

— Женушка, произнесъ мистеръ Снегсби, идя за нами,— прекрати хоть на одну минуту впродолженіе этой нескончаемой ночи свои,— будемъ говорить прямо,— враждебныя дйствія, къ намъ пожаловали инспекторъ Беккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди.

Мистрисъ Снегсби посмотрла на насъ съ величайшимъ изумленіемъ, которое съ ея стороны было вполн понятно, на меня-же взглянула особенно свирпо.

— Женушка, продолжалъ мистеръ Снегсби, садясь въ самомъ дальнемъ уголку у двери, какъ будто сидть въ присутствіи жены было съ его стороны непростительной дерзостью.— По всей вроятности ты пожелаешь узнать, зачмъ инспекторъ Беккетъ, мистеръ Вудкортъ и леди пожаловали въ этотъ часъ въ Куксъ-Кортъ Курзиторъ-Стритъ. Я не знаю, зачмъ они пожаловали, не имю объ этомъ ни малйшаго представленія. Если-бъ даже они стали мн объяснять съ какою цлью пришли, наврядъ-бы я понялъ и потому предпочитаю не спрашивать.

Сидя въ своемъ уголку и подперевъ щеку рукою, онъ казался мн такимъ жалкимъ, пріемъ, оказанный мн его женою, былъ такъ нелюбезенъ, что я готова была уже извиниться и уйти, но тутъ заговорилъ мистеръ Беккетъ.

— Лучшее, что вы теперь можете сдлать, мистеръ Снегсби,— это проводить мистера Вудкорта къ вашей Ос…

— Къ моей Ос! Мистеръ Беккетъ, пощадите, сэръ! Меня теперь станутъ обвинять и въ этомъ!

Мистеръ Беккетъ не подумалъ исправить указанной ошибки и продолжалъ:

— Вы, мистеръ Снегсби, подержите свчу, или подержите больную, вообще сдлаете то, что понадобится, и такъ или иначе будете полезны. На свт нтъ человка, который былъ-бы способне васъ на эти вещи, потому что, при вашей привтливости и мягкости, у васъ сердце, способное сочувствовать ближнимъ. Мистеръ Вудкортъ, будьте такъ добры, взгляните на больную и если только можно будетъ достать письмо, то принесите его мн, какъ только получите.

Когда они ушли, мистеръ Беккетъ заставилъ меня ссть у огня и спять мои сырые башмаки, которые онъ поставилъ сушиться на каминную ршетку, все это время онъ говорилъ, не умолкая.

— Не смущайтесь, миссъ, непривтливыми взглядами мистрисъ Снегсби, ибо она жертва печальнаго заблужденія. Она сейчасъ узнаетъ, какъ горько она заблуждалась, не знаю, будетъ-ли пріятно узнать это дам, которая вообще претендуетъ на безошибочность своихъ умозаключеній, но она узнаетъ,— я сейчасъ ей объясню.

Тутъ мистеръ Беккетъ кончилъ возню со мной и съ мокрыми шалями, и съ мокрой шляпой въ рукахъ, самъ весь мокрый сталъ передъ каминомъ и обратился къ мистрисъ Снегсби.

— Ну-съ, первое, что я вамъ скажу: странно, какъ это замужняя женщина, обладающая качествами, которыя вы быть можетъ назовете прелестями,— знаете: ‘Поврь, если твои очаровательныя’… et cetera?— вамъ конечно хорошо званомъ этотъ романсъ, потому что вамъ не разубдить меня, что вы принадлежите къ хорошему обществу,— прелестями, иначе неотразимою привлекательностью, которая — замтьте должна-бы вамъ внушить довріе къ самой себ, — странно, какъ такая женщина впала въ ошибку?

Мистрисъ Снегсби, казалось, нсколько встревожилась, гнвъ ея поутихъ и она, заикаясь, спросила, что подразумваетъ мистеръ Беккетъ?

— Что подразумваетъ мистеръ Беккетъ? повторилъ онъ, и по лицу его я увидла, что онъ внимательно прислушивается къ тому, что происходитъ въ сосдней комнат, и нетерпливо ждетъ письма, я сама страшно волновалась, потому что теперь уже понимала, какую огромную важность должно имть это письмо.

— Я скажу вамъ, сударыня, что подразумваетъ мистеръ Беккетъ. Сходите въ театръ посмотрть Отелло,— эта трагедія какъ разъ для васъ.

Мистрисъ Снегсби освдомилась, почему онъ ей рекомендуетъ посмотрть Отелло.

— Почему? Потому что вы, если не остережетесь, кончите тмъ же. Я знаю, что даже въ эту самую минуту вы не свободны отъ подозрній относительно этой молодой леди. Сказать-ли вамъ, кто эта молодая леди? Хорошо, скажу, такъ какъ вы умная женщина, пока не сядете на своего конька. Вы знаете меня и помните, гд мы съ вами видлись въ послдній разъ и о чемъ тогда толковалось. Помните, не такъ-ли? Отлично. Такъ вотъ эта молодая леди и есть та молодая леди.

Мистрисъ Снегсби повидимому поняла его намекъ лучше, чмъ я.

— И Голышъ, или, какъ вы его зовете, Джо, былъ замшанъ въ это-же самое и ни во что больше, и извстный вамъ переписчикъ былъ замшанъ въ это-же самое и ни во что больше, и вашъ мужъ, знавшій объ этомъ дл столько же, сколько вашъ праддушка, былъ замшанъ, благодаря покойному мистеру Телькингорну — своему лучшему заказчику, въ ту-же исторію и ни во что больше. И вся остальная компанія была замшена въ то-же самое и ни во что. больше. А замужняя женщина, обладающая вашими прелестями, закрываетъ свои глазки — очень блестящіе, могу добавить — и бьется своимъ столь изящно сформированнымъ лбомъ о стну. Мн стыдно за васъ.— Кажется пора-бы уже мистеру Вудкорту его добыть.

Мистрисъ Снегсби покачала головой и приложила платокъ къ глазамъ.

— И это все? О, нтъ! продолжалъ возбужденнымъ тономъ мистеръ Беккетъ.— Посмотримъ, что дальше. Другая особа, замшенная въ то-же самое и ни во что больше, женщина въ самомъ жалкомъ положеніи, приходитъ сюда поздно вечеромъ, бесдуетъ съ вашей служанкой и отдаетъ ей бумагу, за которую я далъ-бы сотню фунтовъ. Что-же длаете вы? Прячетесь, подстерегаете ихъ и, зная какая болзнь у вашей служанки и какого ничтожнаго повода достаточно, чтобъ свалить ее съ ногъ, бросаетесь на нее такъ стремительно и свирпо, что она падаетъ и лежитъ безъ чувствъ теперь, когда, быть можетъ, жизнь человка зависитъ отъ ея слова.

Его послднія слова были полны такого ужаснаго значенія, что я невольно стиснула руки, почувствовавъ, какъ вся комната закружилась въ моихъ глазахъ. Но это скоро прошло. Мистеръ Вудкортъ вошелъ, подалъ мистеру Беккету какой-то листъ бумаги и ушелъ.

Бросивъ быстрый взглядъ на эту бумагу, мистеръ Беккетъ продолжалъ:

— Мистрисъ Снегсби, единственно, чмъ вы можете искупить свою вину, это дать мн теперь возможность побесдовать наедин съ присутствующей здсь молодой леди. Если вы знаете, какъ помочь джентльмену, находящемуся въ сосдней комнат, и чмъ можно поставить на ноги вашу служанку, принимайтесь-ка за это поскоре, да половче.

Въ одинъ моментъ мистрисъ Снегсби вылетла изъ кухни и мистеръ Беккетъ заперъ за ней дверь.

— Голубушка моя, вы тверды? вы вполн уврены въ себ?

— Вполн.

— Чей это почеркъ?

То былъ почеркъ моей матери. На измятомъ, изорванномъ клочк бумаги, выпачканномъ и мокромъ, было написано карандашомъ нсколько словъ, на этомъ клочк бумаги, сложенномъ въ вид письма, стоялъ мой адресъ.

— Вы знаете ея руку, и если чувствуете въ себ достаточно твердости, то прочтите это письмо вслухъ, только отъ слова до слова.

Эти строки писались въ разное время, въ нсколько пріемовъ. Я прочла слдующее:

‘Я шла въ коттеджъ съ двоякой цлью: вопервыхъ, мн хотлось, если только возможно, увидть еще разъ ту, которой мн такъ дорога, но не говорить съ нею, а только увидть, такъ чтобъ она не знала даже о моемъ присутствіи вблизи ея. Другою моей цлью было спастись отъ погони и исчезнуть безслдно. Не обвиняйте женщину, которая помогла мн въ исполненіи моего намренія, она согласилась на мои просьбы только тогда, когда я уврила ее, что это послужитъ ко благу той, которая дорога и ей въ память ея умершаго ребенка. Согласіе мужчинъ я купила, но она помогла мн безкорыстно’.

‘Я шла’,— это было написано ею въ коттедж, сказалъ мой спутникъ.— Это доказываетъ, что я угадалъ врно. Я былъ правъ.

Слдующія строки были написаны позже:

‘Долго я скиталась, много миль я прошла и чувствую, что скоро умру. Ахъ, эти улицы! Я хочу одного — умереть. Когда я покидала домъ, у меня было на ум другое, худшее, но теперь я спасена, новое преступленіе не прибавится къ моимъ грхамъ. Когда меня найдутъ мертвой,— мою смерть припишутъ холоду, сырости, усталости,— да, я отъ нихъ страдаю, но умру отъ другого. Меня разомъ покинуло все, что такъ долго меня поддерживало, ужасъ и укоры совсти сведутъ меня въ могилу, такъ и слдуетъ по справедливости’.

— Мужайтесь, проговорилъ мистеръ Беккетъ.— Тутъ есть еще нсколько словъ.

Послднія строки были написаны еще позже, и судя по ихъ виду, он писались въ темнот.

‘Я сдлала все, что могла, чтобъ исчезнуть безслдно. Меня скоро забудутъ и я по крайней мр не буду позоромъ для него. На мн не найдутъ ни одной вещи, по которой могли-бы признать меня. Это письмо я отдамъ теперь-же. Мн часто приходило на умъ то мсто, гд я засну вчнымъ сномъ,— если только у меня хватить силъ туда добраться.— Прощай, Прости’.

Мистеръ Беккетъ, поддерживавшій меня рукой, теперь нжно опустилъ меня въ кресло.

— Ободритесь! Быть можетъ вы скажете, что я жестоко съ вами поступаю, голубушка, но я попрошу васъ, какъ только вы почувствуете себя въ силахъ, надть башмаки и быть наготов:

Я пополнила все, чего онъ отъ меня требовалъ, но такъ какъ онъ ушелъ и я долго оставалась одна, то могла помолиться о своей несчастной матери. Я слышала, какъ въ сосдней комнат вс, подъ руководствомъ мистера Вудкорта, хлопотали около больной служанки, какъ мистеръ Вудкортъ часто заговаривалъ съ нею. Наконецъ онъ вышелъ оттуда вмст съ мистеромъ Беккетомъ и сказалъ, что по его мннію, лучше всего мн разспросить ее о томъ, что мы желали знать, такъ какъ очень важно, чтобы вопросы были ей предложены въ самой мягкой и ласковой форм. Онъ не сомнвался, что теперь она въ состояніи отвчать, если только ее не станутъ запугивать и она будетъ спокойна.

Мистеръ Беккетъ сказалъ, что ее надо было спроситъ о слдующихъ трехъ вещахъ: какъ это письмо попало въ ея руки, что произошло между ею и той женщиной, которая отдала ей письмо, куда пошла та женщина.

Стараясь не забыть и не перепутать эти вопросы, я пошла за мистеромъ Беккетомъ въ сосднюю комнату, мистеръ Вудкортъ хотлъ-было остаться въ кухн, но я попросила его идти съ нами. Бдная двушка сидла на полу, гд ее уложили, когда она свалилась въ припадк. Это была очень некрасивая, болзненная, жалкая двушка съ грустнымъ и добрымъ лицомъ, на которомъ еще оставалось какое-то отуплое выраженіе. Я стала подл нея на колни и положила ея голову себ на плечо, она обвилась руками вокругъ моей шеи и залилась слезами.

— Бдняжка, сказала я, прижавшись щекой къ ея лбу, сама горько плача и вся дрожа:— жестоко безпокоить васъ теперь, когда вы больны, но намъ необходимо знать, какъ къ вамъ попало это письмо, отъ этого зависитъ больше, чмъ вы можете себ представить.

Она жалобно пролепетала, что у нея не было дурного умысла,— не было дурного умысла мистрисъ Снегсби.

— Мы въ этомъ вполн уврены, сказала я,— пожалуйста разскажите, какъ къ вамъ попало это письмо.

— Я скажу вамъ, добрая барышня, скажу чистую правду, я скажу чистую правду, мистрисъ Снегсби.

— Я вамъ врю, разскажите-же, какъ вы его получили.

— Хозяева меня послали по длу, добрая барышня, было уже темно, совсмъ темно, возвращаясь домой, я встртила женщину, съ виду простолюдинку, она насквозь вымокла и была вся въ грязи, она смотрла на нашъ домъ, и когда увидла, что я собираюсь войти, позвала меня и спросила, тутъ-ли я живу. Я сказала: да тугъ, она сказала, что знаетъ въ этомъ околотк только два-три мста, да заблудилась и не можетъ ихъ найти. Ахъ, что мн длать, что мн длать! Они мн ни за что не поврятъ! Она ничего дурного мн не сказала, и я не говорила ей ничего дурного, божусь вамъ, мистрисъ Снегсби.

Чтобъ бдная двушка могла продолжать, пришлось попросить мистрисъ Снегсби, чтобъ та ее успокоила, и я должна прибавить, что она сдлала это съ большою готовностью и видимо раскаиваясь въ своемъ прежнемъ поведеніи.

— Такъ она заблудилась и не могла найти тхъ мстъ? спросила я.

Двушка покачала головой.

— Да, да, не могла найти. Она совсмъ изъ силъ выбилась, хромала и была ужасно жалкая, такая жалкая, что если-бы вы увидли ее, мистеръ Снегсби, вы-бы наврное дали ей полкроны.

— Да, да, голубушка моя, вроятно далъ-бы, сказалъ какъ-то сконфуженно мистеръ Снегсби.

— И говорила такъ жалостно, что просто сердце надрывалось, продолжала двушка, глядя на меня широко раскрытыми глазами.— Спросила, не знаю-ли я дорогу на кладбище. На какое кладбище,— спрашиваю.— На то, говоритъ, гд хоронятъ бдныхъ. Я сказала, что сама выросла въ бдности и что такія кладбища есть въ каждомъ приход. Она говоритъ: я спрашиваю про то кладбище, которое недалеко отсюда, къ нему ведетъ длинный проулокъ и ступенька и дверца изъ желзной ршетки.

Я должна была опять успокоить бдную двушку и, пока уговаривала ее, замтила, какъ встревоженъ мистеръ Беккетъ тмъ, что онъ услышалъ.

— Боже мой, Боже мой, что мн длать? кричала двушка, схватившись руками за голову. Она спрашивала о кладбищ, гд похороненъ тотъ человкъ, который пилъ сонное зелье,— вы тогда, вернувшись домой, разсказывали намъ, мистеръ Снегсби,— и какъ сказала она это, я перепугалась до полусмерти. О, я и теперь боюсь, мистеръ Снегсби. Держите, держите меня!

— Вамъ теперь лучше, сказала я,— пожалуйста продолжайте, умоляю васъ, продолжайте.

— Сейчасъ, сейчасъ! Только не сердитесь на меня, добрая барышня, за то, что я больна.

Сердиться на нее, бдняжку!

— Ну, вотъ, уже прошло. Она спросила, могу-ли я разсказать, какъ пройти на это кладбище, я разсказала, а она посмотрла на меня такими глазами, будто ничего не видитъ, а сама такъ и качается, вотъ-вотъ упадетъ. Вынула письмо, показала мн и говоритъ: если бросить въ почтовый ящикъ, все сотрется, ничего не поймутъ и не пошлютъ, не соглашусь ли я взять его и снести, мн заплатятъ тамъ на мст. Я сказала, что согласна, если тутъ нтъ ничего дурного, она успокоила меня, что тутъ нтъ ничего дурного, я и взяла письмо. Она говоритъ тогда, что ей нечего мн дать, я говорю, я и сама бдна, мн ничего отъ васъ не нужно. Она сказала: ‘да благословитъ васъ Богъ’ и ушла.

— Ушла…

— Да, продолжала она, предупреждая мой вопросъ,— ушла туда, по той дорог, которую я ей указала. А я вошла въ домъ, а мистрисъ Снегсби вдругъ выскочила изъ-за двери, схватила меня за руку, и я испугалась.

Мистеръ Вудкортъ осторожно взялъ бдную двушку изъ моихъ рукъ, мистеръ Беккетъ закуталъ меня плащомъ и въ одно мгновеніе мы были на улиц. Мистеръ Вудкортъ не ршался было, идти за нами, но я просила его не оставлять меня, а мистеръ Беккетъ добавилъ:

— Лучше вамъ пойти съ нами, быть можетъ вы намъ понадобитесь. Нельзя терять ни минуты.

У меня остались самыя смутныя впечатлнія отъ этого путешествія. Помню, что то былъ ни день, ни ночь, утро уже занялось, но фонари на улицахъ не были еще потушены, помню рдкихъ, озябшихъ прохожихъ, помню мокрыя крыши, переполненныя водосточныя трубы и желоба, изъ которыхъ вода лилась ручьемъ, помню почернлыя кучи льда и снга, преграждавшія намъ путь, узкіе дворы и переулки, по которымъ мы проходили. Но въ то же время помню, что въ моихъ ушахъ ясно и внятно звучалъ голосъ больной двушки и я чувствовала ея прикосновеніе на своей рук. Запачканные фасады домовъ принимали въ моихъ глазахъ человческій образъ и упорно смотрли на меня, ворота какихъ то огромныхъ шлюзовъ открывались и закрывались гд то въ воздух, или въ моей голов, и эти призрачные образы казались мн боле реальными, чмъ сама дйствительность.

Наконецъ мы остановились подъ мрачнымъ убогимъ сводомъ, въ глубин надъ желзной ршетчатой дверцей горлъ фонарь, утренній свтъ едва проникалъ сюда. Дверца была заперта, за нею виднлось кладбище, ужасное мсто, откуда медлилъ уходить ночной мракъ, я съ трудомъ различала нсколько жалкихъ, скученныхъ могилъ, въ перемежку съ грудами щебня, грязныя лачуги, въ окнахъ которыхъ кое-гд мелькали огоньки, окаймляли кладбище.

Точно какая то накожная болзнь, сырость покрывала стны этихъ лачугъ густымъ слоемъ плсени.

У дверцы, на ступеньк, пропитанной липкой сыростью, среди грязи и зловонія этого ужаснаго мста лежала женщина, при вид которой у меня вырвался крикъ ужаса и жалости — то ^ыла Дженни, мать умершаго малютки.

Я бросилась къ ней, но мои спутники не пустили меня, и мистеръ Вудкортъ въ страшномъ волненіи, даже со слезами на глазахъ, сталъ умолять меня, чтобы я сперва выслушала то, что скажетъ мистеръ Беккетъ.

Я повиновалась.

— Миссъ Соммерсовъ, вдумайтесь въ мои слова, поймите он обмнялись платьями въ коттедж.

Он обмнялись платьями въ коттедж,— я повторила про себя эти слова, я понимала ихъ смыслъ, но была неспособна сдлать изъ нихъ какой нибудь выводъ.

— Одна вернулась, а другая пошла дальше по дорог. Но она пошла только затмъ, чтобъ обмануть преслдующихъ — такъ он условились,— и пройдя немного, свернула въ сторону и кратчайшей дорогой вернулась домой. Подумайте минутку!

Я опять повторила про себя то, что онъ сказалъ, не имя ни малйшаго представленія объ истинномъ значеніи этихъ словъ. Я видла предъ собою распростертую на ступеньк у двери мать умершаго малютки. Она лежала тутъ, обвивъ рукою прутъ желзной ршетки, точно обнимая его, безпріютная, измученная, безъ чувствъ.

Она лежала тутъ, она, которая недавно говорила съ моей матерью и принесла письмо отъ нея, она, въ рукахъ которой была единственная путеводная пить, дававшая мн надежду спасти мою мать, она, отыскиваемая нами такъ долго, доведенная до такого ужаснаго положенія, исполняя порученіе моей матери, которой быть можетъ теперь уже нельзя помочь,— она лежала тутъ и меня къ ней не пускали!

Я видла, какое торжественное лицо у мистера Вудкорта, съ какимъ состраданіемъ онъ на меня смотритъ, но ничего не понимала, я видла, какъ онъ далъ знакъ мистеру Беккету отступить назадъ, но ничего не понимала, я видла, какъ онъ благоговйно снялъ шляпу и, несмотря на рзкій втеръ, стоялъ съ непокрытой головой, но все таки я ничего не понимала.

— Идти-ли ей?

— Да, пусть подойдетъ, пусть ея руки коснутся ея, ея права выше нашихъ.

Я подошла къ дверц, наклонилась, приподняла тяжелую голову, отвела прочь длинные влажные волосы и повернула ее лицомъ къ себ. Это была моя мать, холодная, мертвая.

ГЛАВА XXIX.
Перспектива.

Перехожу къ изложенію другихъ событій, я уже столько говорила о себ и такъ много еще остается сказать, что не буду много распространяться о своемъ гор. Въ доброт окружавшихъ меня я почерпнула такое утшеніе, о которомъ даже теперь не могу вспомнить равнодушно. Я была больна, по болзнь моя была непродолжительна, я даже не упомянула бы о ней, если-бъ могла пройти молчаніемъ горячее сочувствіе и нжныя попеченія, которыми меня окружали.

И такъ перехожу къ изложенію другихъ событій.

Пока я хворала, мы оставались въ Лондон, по приглашенію опекуна, къ намъ пріхала гостить мистрисъ Вудкортъ. Когда опекунъ нашелъ, что я совсмъ оправилась и ожила, такъ что могутъ возобновиться наши обычныя бесды (хотя по настоящему я поправилась гораздо раньше, но онъ ни за что не хотлъ мн врить), тогда я съ работой въ рукахъ заняла свое всегдашнее мсто подл него. Онъ самъ назначилъ часъ, когда мн прійти, и мы были одни.

— Добро пожаловать въ ворчальню, тетушка Тротъ! сказалъ онъ, встрчая меня поцлуемъ.— Я хочу сообщить теб свой маленькій планъ. Я расчитываю остаться въ Лондон мсяцевъ на шесть, быть можетъ дольше, какъ случится. Короче сказать, намренъ прижать здсь нкоторое время.

— А какъ-же Холодный домъ?

— Э, Холодный домъ долженъ научиться самъ о себ заботиться! возразилъ онъ.

Мн показалось, что въ его голос прозвучала грустная нотка, но, взглянувъ на него, я увидла, что обычная милая улыбка освщала его доброе лицо.

— Холодный домъ долженъ самъ о себ заботиться, повторилъ онъ уже весело.— Онъ далекъ отъ Ады, дорогая Эсфирь, а Ада очень въ теб нуждается.

— Какъ это похоже на васъ, опекунъ, подумать о томъ, что осчастливитъ насъ обихъ.

— Я далекъ отъ безкорыстія — если ты собираешься прославлять во мн эту добродтель,— въ моемъ план много эгоизма. Когда ты станешь постоянно разъзжать, то рдко будешь со мною, кром того я хочу слушать почаще и побольше объ Ад, при моихъ теперешнихъ отношеніяхъ съ Ричардомъ, я хочу получать всти и о немъ, бдняжк.

— Видлись вы сегодня съ мистеромъ Вудкортомъ?

— Я каждое утро вижусь съ Вудкортомъ, матушка Дюрденъ.

— Что онъ говорить о Ричард? все то-же?

— Все то-же. Онъ не видитъ въ Ричард никакой физической болзни, но тмъ не мене очень за него безпокоится Да разв можно не безпокоиться?

Во время моей болзни Ада навщала насъ ежедневно, иногда даже по два раза въ день, но мы предвидли, что это не можетъ продолжаться тогда, когда мое здоровье возстановится. Мы оба знали, что ея сердце попрежнему переполнено горячей любовью и благодарностью къ кузену Джону, мы не винили Ричарда въ томъ, что онъ желаетъ, чтобъ Ада держалась насъ подальше,— но съ другой стороны мы знали, что она чувствуетъ себя обязанной ради Ричарда посщать насъ какъ можно рже. Опекунъ со своей обычной деликатностью предвидлъ это и постарался дать ей замтить, что считаетъ такой образъ дйствій съ ея стороны вполн правильнымъ.

— Милый Ричардъ, несчастный сумасбродный мальчикъ! Когда-же онъ пойметъ свою ошибку?

— Во всякомъ случа не теперь, сказалъ опекунъ.— Чмъ больше онъ страдаетъ, тмъ больше ненавидитъ меня: вдь онъ считаетъ меня одной изъ главныхъ причинъ своихъ страданій.

Я не могла не прибавить:

— Но это такъ безсмысленно со стороны Ричарда.

— Ахъ, госпожа ворчунья, госпожа ворчунья! что-же другое ты найдешь въ Джерндайс съ Джерндайсомъ! Въ этомъ дл все безсмысленно и несправедливо. И съ верху, и съ низу, и въ середк,— все безсмысленно и несправедливо до конца — если только у этого несчастнаго дла когда нибудь будетъ конецъ. Откуда могъ Ричардъ, весь поглощенный этой тяжбой, набраться здраваго смысла! Нельзя собрать виноградныхъ гроздій съ терновника, и смоквъ съ чертополоха.

Неизмнное благодарство и безпристрастіе, съ которыми опекунъ относится къ Ричарду, такъ меня трогали, что когда разговоръ касался этой темы, всегда кончалось тмъ, что я очень скоро умолкала.

— Воображаю, какъ удивились-бы лордъ-канцлеръ, вицеканцлеръ и вся остальная братія, если-бъ такое странное явленіе случилось съ однимъ изъ истцовъ, я съ своей стороны не меньше удивился-бы, узнавъ, что изъ пудры, которую эти ученые мужи разсваютъ со своихъ париковъ, выросли розы.

Онъ замолчалъ, взглянувъ въ окно, чтобъ узнать откуда дуетъ втеръ, и, опершись на спинку моего кресла, продолжалъ:

— Такъ-то хозяюшка. Предоставимъ времени и счастливымъ обстоятельствамъ снести этотъ подводный камень и будемъ думать объ одномъ: какъ спасти Аду отъ крушенія. Ни онъ, ни она не могутъ заставить меня считать ихъ чужими. Поэтому я просилъ Вудкорта и тебя прошу не заговаривать объ этомъ предмет съ Ричардомъ. Оставьте его въ поко. Черезъ недлю, черезъ мсяцъ, черезъ годъ, раньше или позже, но Ричардъ увидитъ меня въ настоящемъ свт: я подожду.

Я должна была сознаться, что уже нсколько разъ говорила съ Ричардомъ о запрещенномъ предмет и, какъ мн сдастся, мистеръ Вудкортъ тоже говорилъ.

— Да, онъ самъ мн признался, сказалъ опекунъ.— Ну, и прекрасно. Онъ заявилъ свой протестъ, госпожа ворчунья сдлала то-же и дло съ концомъ, и довольно. А теперь я перейду къ мистрисъ Вудкортъ. Нравится она теб?

Вопросъ показался мн какимъ-то внезапнымъ. Тмъ не мене я отвтила, что мистрисъ Вудкортъ мн очень нравится и я нахожу, что теперь она стала гораздо пріятне.

— И мн то-же кажется, сказалъ опекунъ.— Рже появляется родословное дерево, не такъ часто фигурируетъ Морганъ-онъ, какъ бишь его?

Я созналась, что именно это имла въ виду, говоря, что мистрисъ Вудкордъ стала пріятне, хотя въ сущности Морганъ не сдлалъ намъ никакого зла, даже тогда, когда фигурировалъ чаще…

— Но все-таки лучше, что онъ остался въ родныхъ горахъ, перебилъ меня опекунъ.— Да, я съ тобой согласенъ. Такъ значитъ ты одобришь мой проектъ — просить мистрисъ Вудкортъ остаться у насъ подольше?

Да, хотя…

Опекунъ посмотрлъ на меня, ожидая, что я скажу дальше.

Но мн нечего было сказать, по крайней мр я ничего не сказала. У меня было смутное сознаніе, что лучше-бы не приглашать эту особу на долго, но объяснить, почему это было-бы лучше, я не могла. Я не могла-бы этого объяснить пожалуй даже себ самой, а ужъ другимъ и подавно.

— Вудкорту приходится часто бывать здсь по сосдству и онъ можетъ заходить къ своей матери такъ часто, какъ только пожелаетъ, это разумется будетъ пріятно имъ обоимъ. Кром того она подружилась съ нами и полюбила тебя.

Да, этого нельзя было отрицать. Противъ этого я ничего не могла возразить, все устраивалось къ общему удовольствію и лучшаго проекта нельзя было придумать.

И однако мн было далеко не по себ. Что съ тобою Эсфирь? Опомнись!

— Въ самомъ дл это отличный планъ, опекунъ, лучше нельзя и придумать.

— Врно, хозяюшка?

— Врно, отвтила я не колеблясь.

— Значить быть по сему, сказалъ опекунъ.— Ршено единогласно.

— Ршено единогласно! повторила я, принимаясь за работу.

Я вышивала скатерть для его стола съ книгами, я начала эту работу еще до злополучной поздки и теперь опять принялась за нее, я показала ее опекуну и она удостоилась его величайшихъ похвалъ. Подробно объяснивъ какъ будетъ расположенъ узоръ и какой эффектъ онъ будетъ производить, я вернулась къ прежнему разговору.

— Помните, опекунъ, мы какъ-то говорили о мистер Вудкорт передъ тмъ, какъ Ада оставила насъ, вамъ тогда казалось, что онъ собирается еще разъ попытать счастья въ чужихъ краяхъ. Говорили вы съ нимъ посл того объ этомъ?

— Да, хозяюшка, и не разъ.

— Что-же, ршился онъ на новое путешествіе?

— Врне, что нтъ.

— Можетъ быть у него явились какіе нибудь другіе планы?

— Можетъ быть, осторожно отвтилъ опекунъ.— Черезъ полгода или около того открывается мсто врача для бдныхъ въ одномъ городк въ Іоркшир. Городокъ этотъ иметъ будущность, мстоположеніе чудесное, вс выгодныя стороны города и деревни: ручейки и людныя улицы, фабрики и поля, для такого человка это просто кладъ. Я подразумваю человка, у котораго хотя и бываютъ иногда, какъ и у всхъ, честолюбивыя мечты, но который способенъ удовлетвориться даже самымъ скромнымъ положеніемъ, если только оно даетъ ему возможность приносить пользу ближнимъ. Честолюбіе удлъ всхъ благородныхъ душъ, но только такое, которое спокойно идетъ по избранному пути, не длая судорожныхъ попытокъ взлетть превыше небесъ, такое честолюбіе въ моемъ вкус. Честолюбіе Вудкорта именно такого сорта,

— Такъ онъ получитъ это мсто? спросила я.

— Я не оракулъ, я не могу дать положительнаго отвта, сказалъ улыбаясь опекунъ.— Я думаю, что получитъ. Его репутація стоитъ тамъ очень высоко, такъ какъ въ числ потерпвшихъ кораблекрушеніе были люди изъ той мстности. Какъ это ни странно, но на сей разъ боле достойный иметъ боле шансовъ на успхъ. Не думай, чтобъ мсто было особенно доходное,— одно изъ обыкновенныхъ: работы много, вознагражденіе ничтожное, но оно общаетъ много въ будущемъ.

— Счастье для бдныхъ этого городка, если выборъ падетъ на мистера Вудкорта.

— Да, хозяюшка, я въ этомъ увренъ.

Больше мы не говорили объ этомъ, опекунъ не сказалъ ни слова и о будущности Холоднаго дома, впрочемъ это было въ первый разъ, что я въ траурномъ плать заняла свое обычное мсто возл него, и именно этому платью я приписала причину такого умолчанія.

Опять возобновились мои ежедневные визиты въ унылый, мрачный закоулокъ, гд жила моя милая Ада. Я обыкновенно навщала ее по утрамъ, но если у меня выдавался свободный часъ, и въ другое время я надвала шляпку и летла въ Ченсери-Лэнъ. Я не боялась надость молодымъ супругамъ своими посщеніями, когда я растворяла дверь и появлялась на порог: я была свой человкъ и входила не постучавшись.

Днемъ Ричарда почти никогда не было дома, въ другое время я его заставала всегда или за писаньемъ, или за просматриваніемъ документовъ по длу Джерндайса, никогда не сходившихъ со стола.

Нердко я находила его стоящаго съ понурымъ видомъ у дверей мистера Вольса, иногда встрчала на сосднихъ улицахъ: онъ шелъ медленнымъ шагомъ, задумчиво покусывая ногти, часто мы съ нимъ сталкивались возл Линкольнъ-Инна, того самаго Линкольнъ-Инна, гд я увидла его впервые. О, какая огромная перемна!

Я знала, что деньги Ады растаяли вмст со свчами, горвшими въ темной контор мистера Вольса, да и въ начал ихъ брачной жизни ихъ капиталъ былъ не великъ, такъ какъ у Ричарда были долги, когда онъ женился. Теперь, когда мн приходилось слышать, что мистеръ Вольсъ ‘стоитъ у колеса машины’, я уже знала, что подъ этимъ надо подразумвать.

Изъ моей милочки вышла превосходная хозяйка, она длала просто чудеса экономіи, но я знала, что они все-таки бднютъ съ каждымъ днемъ.

Ада блестла въ этомъ жалкомъ закоулк, какъ яркая звздочка, ея присутствіе украшало даже это мсто и при ней оно казалось другимъ. Хотя теперь она была блдне, чмъ въ т дни, когда жила въ Холодномъ дом,— хотя она отчасти утратила свою природную веселость и живость, но лицо ея было безмятежно и мн казалось иногда, что, ослпленная любовью къ Ричарду, она не видитъ, что ему грозитъ.

Какъ-то разъ я отправилсь къ нимъ обдать, подходя къ Симонсъ-Инну, я встртила миссъ Флайтъ. Она только что была съ визитомъ у несовершеннолтнихъ Джерндайсовъ,— какъ она продолжала ихъ звать, и теперь была въ полномъ восторг отъ выполненной ею церемоніи.

Я знала отъ Ады, что каждый понедльникъ, ровно въ пять часовъ, миссъ Флайтъ являлась къ нимъ съ какимъ-то необыкновеннымъ блымъ бантомъ на шляп, который появлялся на ней только въ этихъ экстренныхъ случаяхъ, и съ огромнымъ ридикюлемъ въ рукахъ.

— Дорогая моя! Какъ я рада васъ видть, заговорила миссъ Флайтъ.— Вы конечно идете навстить интересную чету несовершеннолтнихъ Джерндайсовъ? Наша красавица дома и будетъ въ восторг отъ вашего посщенія.

Значить Ричардъ еще не вернулся? Это меня радуетъ, я боялась, что немного опоздала.

— Нтъ, онъ еще не вернулся, сказала миссъ Флайтъ.— Онъ цлый день провелъ въ суд, когда я уходила, онъ вмст съ Вольсомъ оставался еще тамъ. Надюсь, вы не любите Вольса? Не любите! Онъ человкъ опасный.

— Боюсь, что теперь вы чаще прежняго встрчаете Ричарда въ суд?

— Дорогая моя, я вижу его тамъ ежедневно и ежечасно. Помните, что я вамъ говорила о притягательной сил Канцлерскаго стола? Посл меня онъ теперь самый усердный изъ истцовъ, онъ уже начинаетъ забавлять нашихъ господъ юристовъ. Они вдь живутъ очень дружно, наши господа юристы.

Какъ грустно было слышать такія рчи изъ устъ бдной помшанной, хотя он и не были для меня неожиданностью.

— Однимъ словомъ, моя достоуважаемая пріятельница, продолжала миссъ Флайтъ, приблизивъ свои губы къ моему уху, съ покровительственнымъ и вмст таинственнымъ видомъ,— я должна открыть вамъ одну тайну: я назначала его своимъ душеприказчикомъ. Поименованъ, уполномоченъ и утвержденъ въ моемъ завщаніи. Да-съ.

— Неужели?

— Да-съ, повторила миссъ Флайтъ съ самой пріятной улыбкой.— Уполномоченнымъ душеприказчикомъ и попечителемъ,— это термины, принятые у насъ въ суд. Я ршила, что когда меня не станетъ, онъ будетъ достойнымъ мн преемникомъ: такъ аккуратно посщаетъ онъ засданія. Онъ будетъ тоже дожидаться ршенія.

Я невольно вздохнула.

— Одно время я думала, продолжала миссъ Флайтъ, вздохнувъ въ свою очередь,— поименовать, уполномочить и утвердить душеприказчикомъ покойнаго Гридли. Тотъ тоже регулярно посщалъ засданія, онъ былъ образецъ аккуратности, могу васъ уврить. Но онъ умеръ, бдняга, и я назначила ему замстителя. Только никому ни слова, это секретъ.

Она съ величайшими предосторожностями раскрыла ридикюль и показала мн лежащую тамъ сложенную бумагу, якобы документъ, утверждающій Ричарда въ правахъ душеприказчика.

— Открою вамъ, моя возлюбленная, еще одинъ секретъ. Я увеличила свою коллекцію птицъ.

— Въ самомъ дл? спросила я, зная, что она любитъ чтобъ выказывали интересъ къ ея конфиденціальнымъ сообщеніямъ.

Она кивнула мн нсколько разъ, лицо ея стало серьезно и печально.

— Дв новыхъ. Я назвала ихъ несовершеннолтними Джерндайсами. Они въ клтк вмст съ остальными, вмст съ Надеждой, Радостью, Юностью, Миромъ, Покоемъ, жизнью, Прахомъ, Пепломъ, Порчей, Нуждой, Гибелью, Отчаяніемъ, Яростью, Смертью, Лукавствомъ, Безуміемъ, Словами, Париками, Лохмотьями, Пергаментомъ, Прецедентами, Грабежомъ, Краснорчіемъ, Обманомъ.

Бдная старушка поцловала меня съ такимъ взволнованнымъ лицомъ, какого я никогда еще у нея не видла, и ушла. Меня бросило въ дрожь отъ странной манеры, съ какою она называла имена своихъ птицъ,— она произносила ихъ такъ, будто боялась вслушаться въ звуки, слетавшія съ ея устъ.

Эта бесда настроила меня далеко не весело и я охотно отказалась-бы отъ общества мистера Вольса, котораго Ричардъ пришедшій вслдъ за мной, привелъ обдать и оставилъ вдвоемъ со мною, пока самъ вмст съ Адой хлопоталъ въ другой комнат надъ приготовленіями къ обду.

Мистеръ Вольсъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ завести со мною конфиденціальный разговоръ, онъ подошелъ къ окну, у котораго я сидла, и началъ съ Симондсъ-Инна.

— Печальное мсто, миссъ Соммерсовъ, для всякаго неофиціальнаго лица, сказалъ онъ, пачкая своей черной перчаткой стекло, которое хотлъ протереть для меня.

— Да, здсь не на что смотрть.

— И слышать нечего, миссъ, добавилъ онъ.— Заходятъ иногда сюда странствующіе музыканты, но ихъ сейчасъ гонятъ: мы юристы народъ немузыкальный. Надюсь, мистеръ Джерндайсъ такъ здоровъ, какъ того желаютъ его друзья?

Я поблагодарила и сказала, что мистеръ Джерндайсъ совершенно здоровъ.

— Я не имю удовольствія принадлежать къ числу его друзей, продолжалъ мистеръ Вольсъ,— и знаю, что онъ изъ числа тхъ людей, которые взираютъ неблагосклоннымъ окомъ на представителей нашей профессіи. Тмъ не мене, что-бы о насъ ни говорили, какъ бы ни были предубждены противъ насъ,— мы жертвы предразсудка,— нашъ образъ дйствій полнйшая прямота. Какимъ на вашъ взглядъ кажется мистеръ Карстовъ?

— Онъ выглядитъ очень дурно. Кажется онъ въ постоянной тревог.

— Совершенно врно, подтвердилъ мистеръ Вольсъ.

Его черная долговязая фигура почти касалась головою потолка низенькой комнаты, онъ стоялъ за моей еппной, ощупывая прыщи на своемъ лиц, точно это были какія-нибудь драгоцнныя украшенія, и его желудочный голосъ звучитъ такъ ровно и гладко, какъ можетъ звучать только голосъ человка, которому чужды вс человческія чувства и страсти.

— Кажется мистеръ Карстонъ пользуется совтами мистера Вудкорта? спросилъ онъ.

— Мистеръ Вудкортъ безкорыстный другъ мистера Карстона, отвтила я.

— Я разумлъ, что мистеръ Вудкортъ въ качеств медика подаетъ ему врачебные совты.

— Трудно врачевать больную душу.

— Совершенно врно.

Въ этомъ тощемъ, безкровномъ, алчномъ, безстрастномъ человк было что то напоминающее вампира, мн казалось, что я вижу, какъ Ричардъ чахнетъ подъ взоромъ этихъ глазъ.

— Миссъ Соммерсовъ, продолжалъ мистеръ Вольсъ, медленно потирая свои руки въ перчаткахъ, словно для его замороженнаго осязанія было все равно, облекаетъ ли его руки черная лайка или собственная кожа,— мистеръ Карстонъ заключилъ очень необдуманный бракъ.

Я просила, чтобъ онъ позволилъ мн съ этимъ несогласиться, и съ негодованіемъ сказала, что Ричардъ обручился, будучи очень молодымъ, когда передъ нимъ открывалась лучшая и боле отрадная будущность. Тогда онъ еще не поддавался несчастному вліянію, которое въ настоящее время омрачило его жизнь.

— Совершенно врно съ, опять подтвердилъ мистеръ Вольсъ.— И все-таки въ виду того, что я считаю прямоту обязательной для себя, я попрошу у васъ позволенія замтить, что, по моему мннію, это очень необдуманный бракъ. Я долженъ высказать такое мнніе, принимая во вниманіе не только родственниковъ мистера Карстона, ибо имю весьма естественное желаніе защитить себя отъ нареканій, но и свою репутацію, которой дорожу, какъ ради себя, лично — въ качеств представителя юридической профессіи, извстнаго своей солидностью, такъ и ради своихъ трехъ дочерей, будущность которыхъ стремлюсь обезпечить, и, осмлюсь даже добавить, ради своего престарлаго родителя, которому служу единственной опорой.

— Этотъ бракъ, мистеръ Вольсъ, былъ-бы самымъ счастливымъ и во всхъ отношеніяхъ лучшимъ, если-бъ можно было убдить Ричарда бросить злополучное дло, которымъ онъ занимается подъ вашимъ руководствомъ.

Мистеръ Вольсъ беззвучно кашлянулъ, или врнй глотнулъ воздухъ, прикрывъ ротъ перчаткой, и склонилъ голову на бокъ, какъ бы желая дать этимъ понять, что не сметъ со мною спорить.

— Это вполн возможно, миссъ Соммерсовъ, сказалъ онъ,— я охотно допускаю, что молодая леди, которая такъ необдуманно приняла имя мистера Карстона,— я увренъ, что вы не вступите со мною въ пререкательство изъ-за того, что я повторяю мнніе, высказанное мною по обязанности къ родственникамъ мистера Карстона,— я охотно допускаю, что эта молодая леди въ высшей степени привлекательна. Дла лишаютъ меня возможности посщать общество, за исключеніемъ круга людей моей профессіи, но, не будучи свтскимъ человкомъ, я все же считаю себя на столько компетентнымъ, чтобъ утверждать, что эта молодая леди въ высшей степени привлекательна. Что касается до красоты, то я въ ней не судья, такъ какъ съ юности не привыкъ удлять ей много вниманія, но я полагаю, что и въ этомъ отношеніи эта молодая леди одарена соотвтствующими качествами, ибо таково, какъ мн случалось слышать, мнніе клерковъ Инна, а въ этомъ отношеніи я на нихъ вполн полагаюсь. Что-же касается занятій мистера Карстона своими интересами…

— Своими интересами, мистеръ Вольсъ!

— Виноватъ! отозвался мистеръ Вольсъ и продолжалъ тмъ-же желудочнымъ голосомъ и безстрастнымъ тономъ,— интересы мистера Карстона — таковъ терминъ, употребляемый въ нашей практик — заключаются въ завщаніи, которое оспаривается передъ судомъ. Относительно этого пункта,— то есть занятій мистера Карстона своими интересами, я въ первый-же разъ, какъ имлъ удовольствіе съ вами бесдовать, желая всегда и во всемъ дйствовать прямо, сказалъ вамъ,— эти слова были потомъ записаны мною въ памятную книжку, которую я могу показать вамъ во всякое время, — сказалъ вамъ, что мистеръ Карстонъ поставилъ себ за правило лично слдить за своими интересами, и что, когда кліентъ ставитъ мн правило, въ которомъ нтъ ничего безнравственнаго, то есть противузаконнаго, мы должны повиноваться. Мое правило въ длахъ — честность и прямота. Но говоря съ кмъ либо изъ родственниковъ мистера Карстона, я ни въ какомъ случа не стану представлять положеніе вещей въ лучшемъ вид, чмъ оно есть въ дйствительности. Я былъ откровененъ съ мистеромъ Джерндайсомъ, буду откровененъ и съ вами: я считаю, что это долгъ, предписываемый мн моей профессіей, хотя и очень обременительный. Какъ мн ни непріятно, но я прямо скажу, что, по моему мннію дла мистера Карстона очень плохи, самъ онъ въ очень плохомъ состояніи и на его бракъ я смотрю, какъ на необдуманный бракъ.— Здсь-ли, сэръ? Да, я здсь, мистеръ Карстовъ, наслаждаюсь пріятной бесдой съ миссъ Соммерсовъ и весьма благодаренъ вамъ, сэръ, за это удовольствіе.

Такимъ образомъ мистеръ Вольсъ прервалъ свою рчь, обращаясь къ Ричарду, который тмъ временемъ вошелъ въ комнату.

Не трудно было понять, что добросовстность, съ которой мистеръ Вольсъ спасалъ себя и свою репутацію солидности, доказывала только, что худшія наши опасенія за его несчастнаго кліента не преувеличены.

Мы сли обдать и я воспользовалась случаемъ получше разсмотрть Ричарда, мистеръ Вольсъ, снявшій наконецъ свои перчатки,— хотя онъ сидлъ какъ разъ противъ меня,— насъ раздлялъ только узкій столъ, не могъ служить мн въ этомъ помхой, потому что все время не сводилъ глазъ съ лица своего кліента. Я нашла Ричарда похудвшимъ, сильно осунувшимся, одтъ онъ былъ неряшливо, видъ у него былъ разсянный, минутами онъ принуждалъ себя казаться оживленнымъ, но это неестественное оживленіе сейчасъ же смнялось опять мрачной задумчивостью.

Его прекрасные ясные глаза, прежде такіе веселые, теперь потускнли и пріобрли такое тревожное выраженіе, что стали неузнаваемы. Не могу сказать, что онъ постарлъ, но у молодости бываютъ свои инвалиды,— юность и юношеская красота Ричарда совершенно пропали. лъ онъ мало, совсмъ не замчая повидимому, что стъ, сдлался гораздо нетерпливе, скоро раздражался — раздражался иногда даже на Аду. Легкомысленная беззаботность былыхъ дней не совсмъ его покинула и по временамъ проскальзывала въ немъ, врод того, какъ иногда я, смотрясь въ зеркало, замчала мимолетный отблескъ былыхъ чертъ, напоминавшій мое прежнее лицо. Онъ иногда смялся, но смхъ его звучалъ такъ-же печально, какъ дальній отголосокъ веселыхъ звуковъ.

Однако ко мн онъ не измнился и по прежнему чистосердечно радовался моему присутствію, мы весело болтали о прошлыхъ счастливыхъ дняхъ. Повидимому нашъ разговоръ былъ не интересенъ мистеру Вольсу, хотя по временамъ онъ широко развалъ ротъ, вроятно желая изобразить улыбку. Вскор посл обда онъ всталъ и попросилъ у дамъ позволенія вернуться въ свою контору.

— Вчно поглощенъ длами! вскричалъ Ричардъ.

— Да, мистеръ Карстонъ, нельзя пренебрегать интересами кліентовъ, интересы доврителей должны занимать первое мсто въ мысляхъ человка, принадлежащаго къ нашей профессіи и желающаго сохранить доброе имя среди своихъ собратьевъ по ремеслу и всего общества вообще. Необходимость отказать себ въ настоящую минуту въ удовольствіи наслаждаться пріятной бесдой, вызвана до нкоторой степени моимъ служеніемъ вашимъ интересамъ.

Ричардъ отвтилъ, что онъ въ этомъ не сомнвается, и пошелъ проводить мистера Вольса. Вернувшись, онъ нсколько разъ повторилъ, что Вольсъ отличный человкъ, надежный, врный человкъ, который длаетъ то, за что берется, словомъ отличный человкъ! Онъ упорно твердилъ объ этомъ, и мн пришло въ голову, не начинаетъ-ли и самъ онъ сомнваться въ мистер Вольс.

Онъ въ изнеможеніи бросился на диванъ, а мы съ Адой занялись уборкой комнаты,— у нихъ не было особой служанки, кром той, которая прислуживала всмъ жильцамъ. Покончивъ съ уборкой, Ада сла за свое пьянино и запла любимую псню Ричарда, лампу вынесли въ сосднюю комнату, потому что Ричардъ жаловался, что у него болятъ глаза.

Я сла подл Ады, ея пніе какъ-то грустно меня настроило, мн показалось, что такъ-же оно подйствовало на Ричарда, что по этой-то причин онъ и просилъ вынести лампу. По временамъ Ада вставала, подходиа къ Ричарду, наклонялась къ нему и о чемъ нибудь съ нимъ заговаривала. Пришелъ мистеръ Вудкордъ, онъ слъ рядла съ Ричардомъ, завелъ съ нимъ самый непринужденный полушутливый, полусерьезный разговоръ и незамтно выспросилъ его, какъ онъ себя чувствуетъ и какъ провелъ сегодняшній день, потомъ предложилъ ему воспользоваться свтлой лунной ночью и немножко погулять на мосту. Ричардъ охотно согласился и они ушли.

Мы продолжали сидть рядомъ у пьянино, я обняла Аду за талію, она положила свою лвую руку на мою, а правою продолжала беззвучно перебирать клавиши.

— Никогда Ричардъ такъ хорошо себя не чувствуетъ, какъ при Аллан Вудкорт, никогда не бываю я такъ покойна за Ричарда, какъ тогда, когда онъ съ Вудкортомъ. За это мы должны благодарить тебя, Эсфирь.

Я сказала ей, что я тутъ не при чемъ: мистеръ Вудкортъ бывалъ въ дом кузена Джона и познакомился тамъ со всми нами, и помимо того онъ всегда любилъ Ричарда, а Ричардъ любилъ его, и такъ дале.

— Все это такъ, сказала Ада,— но тмъ, что онъ сдлался для насъ такимъ преданнымъ другомъ — мы обязаны теб.

Я подумала, что лучше не пытаться переубдить ее и за молчала. Я чувствовала, какъ она дрожала.

— Эсфирь, милая Эсфирь, я хочу быть хорошей женой Ричарду, ты должна меня научить.

Я должна ее научить! Я промолчала, потому что по трепетанію ея руки, лежащей на клавишахъ, поняла, что она собирается мн что-то сказать.

— Не думай, что, выходя замужъ за Ричарда, я не понимала что ему грозитъ. Я долго жила подъ вашимъ крылышкомъ счастливо, безмятежно, любимая, балованная, не зная ни горя, ни заботъ, но все-таки, выходя замужъ, я сознавала въ какой опасности Ричардъ.

— Знаю, знаю это, моя возлюбленная.

— Выходя за него, я надялась, что, быть можетъ, мн удастся убдить его, что онъ ошибался,— что сдлавшись моимъ мужемъ, онъ съ другой точки зрнія взглянетъ на будущность,— что ради меня онъ покинетъ путь, который ведетъ его къ гибели. Но еслибъ у меня и не было этой надежды, я все-таки вышла-бы за него, да, Эсфирь, все-таки-бы вышла.

Она произнесла эти слова твердымъ и ршительнымъ тономъ, и, какъ-бы подтверждая ихъ, бгавшая по клавишамъ рука мгновенно замерла.

— Не думай, голубушка, что я не вижу того, что ты видишь,— что у меня нтъ такихъ же опасеній, какъ у тебя. Никто не понимаетъ Ричарда лучше меня. Самая величайшая мудрость не могла-бы лучше изучить его, чмъ моя любовь.

Съ какой скромностью, съ какой нжностью она это сказала, какъ дрожала ея рука, опять забгавшая по клавишамъ, не вызывая изъ нихъ звуковъ! Милая, дорогая Ада!

— Я вижу его каждый день въ самыя тяжелыя минуты, я наблюдаю за нимъ, когда онъ спить, я изучаю малйшую перемну въ его лиц. Но выходя за него, я твердо ршила, если Богъ мн поможетъ, никогда не показывать ему, что онъ меня огорчаетъ, чтобъ отъ этого онъ не сталъ еще боле несчастнымъ. Я хочу, чтобъ возвращаясь домой онъ не замчалъ и тни безпокойства въ моемъ лиц, я хочу, чтобъ онъ видлъ меня такою, какою онъ полюбилъ меня. Съ этой мыслью я выходила за него замужъ, она только и поддерживаетъ меня.

Я чувствовала, что Ада задрожала еще сильне, и молча ждала, что она скажетъ еще: я отчасти догадывалась о томъ, что услышу.

— И еще одно поддерживаетъ меня, Эсфирь…

Она умолкла, рука ея все еще продолжала двигаться по клавишамъ.

— Я гляжу въ будущее и вижу сильнаго союзника. Ри’ чардъ, обративъ ко мн свой взоръ, найдетъ у меня на груди существо, которое будетъ краснорчиве и могущественне меня,— существо, которое, быть можетъ, вернетъ его на настоящій путь.

Ея рука остановилась. Она обняла меня, я прижала ее къ своему сердцу.

— Если крошечному существу не удастся это сдлать, гляжу въ боле далекое будущее, я яумаю о томъ времени, когда я состарюсь, быть можетъ умру, я представляю себ красавицу дочь, которая будетъ тогда уже счастливой матерью семейства, и думаю какъ она будетъ гордиться отцомъ, какимъ утшеніемъ будетъ для него. Или благороднаго, отважнаго юношу, такого же прекраснаго и полнаго надеждъ, какимъ былъ когда-то его отецъ, но несравненно боле счастливаго. Я думаю о томъ, какъ онъ, полный почтенія къ сдинамъ отца, будетъ гулять съ нимъ въ солнечный день и говорить про себя: ‘Благодарю Бога за то, что онъ мой отецъ. Роковое наслдство загубило его жизнь, но я его вознаградилъ за все’.

О, моя милочка! Какое золотое сердце билось такъ сильно въ ту минуту у меня на груди.

— Эти надежды поддерживаютъ меня, Эсфирь, и я знаю, что он придадутъ мн силъ. Только иногда, когда я взгляну на Ричарда, он отлетаютъ прочь и страхъ сжимаетъ мн сердце.

Я пыталась ободрить ее и спросила, чего она боится. Она отвчала, заливаясь слезами.

— Я боюсь, что ему не придется увидть своего ребенка!

ГЛАВА XXX.
Открытіе.

Никогда не изгладятся изъ моей намяли т дни, когда я посщала жалкій закоулокъ Симондсъ-Инна, который моя милочка украшала своимъ присутствіемъ. Съ тхъ поръ я тамъ была только разъ, больше никогда не видла и не хочу видть этого мста, но въ моей памяти оно навсегда останется окруженнымъ печальнымъ ореоломъ.

Разумется не проходило дня, чтобъ я не заходила туда. Первое время я раза два или три заставала тамъ мистера Скимполя, безпечно болтающаго и лниво перебирающаго фортепіанные клавиши. У меня были сильныя сомннія относительно того, какъ отзывается это знакомство на кошельк Ричарда, и кром того мн казалось, что безпечная веселость мистера Скимполя врывается слишкомъ рзкимъ диссонансомъ въ грустную жизнь Ады. Изъ своихъ наблюденій я убдилась, что Ада одного со мною мннія, а потому по зрломъ размышленіи ршилась сходить потихоньку къ мистеру Скимполю и попробовать какъ можно деликатне разъяснить ему неумстность его визитовъ въ Симондсъ-Иннъ. Мысль объ Ад придала мн смлости.

И такъ въ одно прекрасное утро я взяла съ собой Чарли и отправилась въ Сомерсъ-Тоунъ, подойдя къ дому, я чуть было не вернулась назадъ, ибо поняла, какъ отчаянно безнадежна моя попытка и какъ много вроятностей за то, что я потерплю пораженіе. Но разъ я уже пришла, надо было довести дло до конца. Дрожащей рукой постучалась я въ дверь,— въ буквальномъ смысл рукой, потому что молотокъ отсутствовалъ,— и посл долгихъ переговоровъ съ ирландкой, которая при помощи кочерги раскалывала на двор дно отъ бочки на щепки, была допущена въ докъ.

Мистеръ Скимполь лежалъ на диван и игралъ на флейт, онъ пришелъ въ восторгъ отъ моего посщенія. Какъ же ему принимать меня? Которую изъ дочерей позвать для предсдательствованія на торжеств пріема такой гостьи? Кого я изберу: Красоту, Чувство или Искусство? Или, можетъ быть, я предпочитаю соединить ихъ въ одномъ прелестномъ букет?

Совсмъ смущенная, я отвчала, что, если можно, я желала бы побесдовать съ нимъ однимъ.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, миссъ Соммерсовъ, но только не о длахъ, сказалъ онъ съ обворожительной улыбкой, передвигая свой стулъ поближе ко мн.— Если не о длахъ, то разговоръ съ вами доставитъ мн удовольствіе.

— Хотя и не о длахъ, но не совсмъ пріятнаго свойства, отвтила я.

— Въ такомъ случа лучше не говорите, сказалъ онъ съ плнительной откровенностью.— Зачмъ говорить о непріятныхъ вещахъ? Я этого никогда не длаю. Если ужъ я, ‘которому до васъ, какъ до звзды небесной далеко’, никогда не позволю себ говорить о непріятныхъ вещахъ, тмъ боле не подходитъ это вамъ, такой прелестной особ. Итакъ, покончивъ съ этимъ вопросомъ, поговоримъ о чемъ нибудь другомъ.

Несмотря на все мое замшательство, у меня хватило мужества намекнуть, что я все-таки осталась при своемъ желаніи.

— Я счелъ бы это ошибкой, сказалъ онъ весело разсмявшись,— еслибъ не зналъ, что миссъ Соммерсонъ неспособна ошибаться.

— Мистеръ Скимполь, сказала я, подымая на него глаза,— я часто отъ васъ слышала, что вы совершенный невжда въ житейскихъ длахъ…

— Вы подразумваете трехъ господчиковъ изъ банка — Ф, Ш {Фунтъ, шиллингъ и пенсь. Примч. переводч.} и ихъ младшаго компаньона П? сказалъ мистеръ Скимполь съ ясной улыбкой.— Не имю объ нихъ ни малйшаго представленія!

— Въ такомъ случа вы быть можетъ скоре извините мою смлость. Мн кажется, вы серьезно должны подумать о томъ, что Ричардъ теперь бдне прежняго.

— Представьте себ,— и я тоже! по крайней мр такъ говорятъ.

— Онъ находится въ очень стсненныхъ обстоятельствахъ.

— Полнйшая параллель! вскричалъ онъ съ радостныхъ лицомъ.

— Это весьма естественно доставляетъ Ад много тайныхъ тревогъ. Мн кажется, что посщенія гостей доставляютъ ей въ настоящее время мало удовольствія, и такъ какъ кром того на душ Ричарда лежитъ тяжелая забота, то я ршилась сказать вамъ… что если вамъ не…

Я была въ сильномъ затрудненіи, не зная, какъ изложить свою просьбу, но мистеръ Скимполь схватилъ об мои руки и съ самымъ лучезарнымъ лицомъ предупредилъ мои слова.

— Не ходить туда? Конечно, разумется. Зачмъ же мн туда ходить? Гд я бываю, я бываю для удовольствія, я не хожу туда, гд бывать непріятно, я вдь созданъ для наслажденій. Непріятности сами приходятъ ко мн, когда я имъ нуженъ. Правду говоря, я въ послднее время находилъ мало удовольствія въ своихъ визитахъ къ Ричарду и вы со своей практической мудростью указали мн причину. Наши молодые друзья утратили ореолъ юношеской поэзіи, который такъ украшалъ ихъ, и начинаютъ говорить: ‘вотъ человкъ, который нуждается въ гинеяхъ’.— Да, я всегда нуждаюсь въ гинеяхъ, хотя и не для себя — ихъ требуютъ мои поставщики. Затмъ наши юные друзья, сдлавшись корыстолюбивыми, говорятъ: ‘вотъ человкъ, который занялъ у насъ гинеи’, — да, я у нихъ занималъ, я всегда занимаю. Такимъ образомъ наши юные друзья превратились въ людей прозаическихъ,— о чемъ нельзя не пожалть, утратили прежнее обаяніе и посщенія ихъ не доставляютъ мн ни малйшаго удовольствія. Зачмъ же въ такомъ случа я стану къ нимъ ходить? Нелпо!

Разсуждая такимъ образомъ, онъ смотрлъ на меня, весь сіяя улыбкой, въ которой сквозило что-то до такой степени безкорыстно-добродушное, что я ршительно не знала, что и думать.

— Кром того, весело продолжалъ свою аргументацію мистеръ Скимполь тономъ глубокаго убжденія,— если я не хожу туда, гд не могу получить удовольствія, что было бы измной всей задач моей жизни и чудовищной безсмыслицей съ моей стороны, зачмъ же я буду ходить туда, гд я могу доставить неудовольствіе? Если я буду навщать нашихъ юныхъ друзей въ ихъ настоящемъ душевномъ состояніи, мои визиты могутъ доставлять имъ неудовольствіе. Мой видъ будетъ связанъ для нихъ съ непріятными мыслями, они, быть можетъ, скажутъ: ‘вотъ человкъ, который занялъ у насъ гинеи и не можетъ намъ отдать’. Разумется, я не могу отдать, это неоспоримо. И посему во имя дружбы я не долженъ къ нимъ приближаться, что я и сдлаю.

Въ заключеніе онъ поцловалъ мою руку и поблагодарилъ меня. Только безподобный тактъ миссъ Соммерсовъ, сказалъ онъ, могъ открыть ему глаза.

Я была очень сконфужена, но успокоила себя мыслью, что если главная цль достигнута, то не все ли равно, какъ онъ истолкуетъ мои побужденія. Но, идя сюда, я намревалась поговорить съ мистеромъ Скимполемъ еще объ одномъ и ршила, что не стану откладывать.

— Прежде чмъ уйти, я должна сказать вамъ, мистеръ Скимполь, еще одну вещь: я была несказанно удивлена, узнавши недавно изъ достоврнаго источника, что вамъ было извстно, кто увелъ изъ Холоднаго дома несчастнаго маленькаго бродягу, и что предложенный вамъ за это подарокъ былъ принятъ. Я ничего не говорила опекуну, не желая напрасно огорчать его, но должна вамъ сказать, что была очень удивлена вашимъ поступкомъ.

— Неужели это васъ удивило? Не можетъ быть! проговорилъ онъ, вопросительно подымая брови.

— Да, я была крайне удивлена.

На лиц мистера Скимполя появилось недоумвающее выраженіе, онъ задумался, но, очевидно не въ силахъ будучи разршить своихъ недоумній, съ самымъ любезнымъ видомъ спросилъ:

— Вы вдь знаете, что я дитя, почему же вы удивились?

Не хотлось мн пускаться въ обсужденіе такого вопроса, но, видя что мистеръ Скимполь непремнно этого желаетъ, я въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ, какія могла подыскать, дала ему понять, что его поступокъ заключалъ въ себ пренебреженіе къ самымъ основнымъ нравственнымъ обязанностямъ. Онъ выслушалъ меня съ большимъ интересомъ и удовольствіемъ, и съ самой неподдльной наивностью воскликнулъ:

Неужели? Вы знаете, что я слагаю съ себя отвтственность за свои поступки, я не могу брать на себя отвтственности. Отвтственность — такая вещь, которая всегда была выше или ниже моего пониманія. Я даже не зналъ, что совершилъ предосудительный поступокъ, но, когда глубокоуважаемая миссъ Соммерсовъ, славящаяся пониманіемъ практическихъ вопросовъ, съ присущей ей ясностью изложила мн дло, я начинаю понимать, что главнымъ образомъ весь вопросъ въ деньгахъ, не такъ ли?

Я по неосторожности сдлала утвердительный знакъ.

— А, ну въ такомъ случа безполезно и говорить,— я не пойму, сказалъ мистеръ Скимполь, безнадежно качая головой.

Я встала, чтобъ уйти, и намекнула ему, что предосудительность его поступка въ томъ, что онъ обманулъ довріе опекуна, допустивъ подкупить себя.

— Милая миссъ Соммерсонъ, отвтилъ онъ со свойственной ему чистосердечной улыбкой,— меня нельзя подкупить.

— Какъ, даже мистеру Беккету?

— Ни ему и никому другому. Я не придаю никакой цнности деньгамъ. Я ничего о нихъ не знаю, я не забочусь о нихъ, не нуждаюсь въ нихъ, не храню ихъ — он тотчасъ же уплываютъ изъ моихъ рукъ. Какъ же могутъ меня подкупить?

Я дала ему замтить, что остаюсь при особомъ мнніи, хотя и не могу его доказать.

— Я именно такой человкъ, продолжалъ мистеръ Скимполь,— который въ этомъ случа находится въ особенно счастливомъ положеніи: въ этомъ случа я стою выше остального человчества и поступаю какъ философъ. Я не иду на буксир предразсудковъ и свободенъ какъ втеръ. Какъ жены Цезаря — меня подозрніе не можетъ коснуться.

Видано ли когда что-либо подобное этой легкости и игривому безпристрастію! Онъ обращался съ вопросомъ точно съ мячикомъ, подбрасывая какъ ему угодно.

— Замтьте, какъ было дло, миссъ Соммерсонъ. Вотъ мальчикъ, котораго приводятъ въ домъ и укладываютъ въ постель, несмотря на вс мои возраженія. Bon. внезапно, точно съ неба падаетъ, является незнакомецъ, требующій мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на вс мои возраженія. Вотъ банковый билетъ, предложенный незнакомцемъ, требующимъ мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на вс мои возраженія. Вотъ Скимполь, принимающій банковый билетъ, предложенный незнакомцемъ, требующимъ мальчика, котораго привели въ домъ и уложили въ постель, несмотря на вс мои возраженія. Таковы факты. Отлично. Откажется ли Скимполь взять банковый билетъ? Зачмъ ему отказываться? Скимполь протестуетъ и говоритъ Беккету: ‘Зачмъ мн этотъ билетъ? Я не знаю въ немъ толку, онъ мн безполезенъ, возьмите его’. Беккетъ упрашиваетъ взять. Есть ли причины, по которымъ Скимполю, человку не идущему на букспр предразсудковъ, слдуетъ принять билетъ? Да, есть. Скимполь ихъ видитъ. Какія же это причины? Скимполь такъ разсуждаетъ самъ съ собой: ‘Вотъ прирученная рысь, дятельный полицейскій агентъ, умный человкъ съ энергіей, направленной особеннымъ образомъ, у котораго тонко развиты познавательныя и исполнительныя способности, который разыскиваетъ нашихъ бжавшихъ друзей и враговъ, возвращаетъ намъ похищенную собствеи ность, достойно мститъ за насъ, когда насъ убьютъ. Этотъ дятельный полицейскій агентъ и умный человкъ изъ занятій своимъ ремесломъ пріобрлъ непоколебимую вру въ могущество денегъ, онъ находитъ, что эта вра приноситъ ему много пользы и самъ съ помощью ея приноситъ пользу обществу. Неужели же потому только, что у меня нтъ такой вры,— я долженъ поколебать вру Беккета, умышленно притупить одно изъ его орудій и тмъ парализовать его будущія операціи? И кром того, если со стороны Скимполя предосудительно брать деньги, то со стороны Беккета еще предосудительне предлагать ихъ,— гораздо предосудительне, ибо онъ въ житейскихъ длахъ не такой младенецъ какъ Скимполь. Но Скимполь хочетъ быть хорошаго мннія о Беккет, Скимполь полагаетъ, что порядокъ вещей обязываетъ его быть хорошаго мннія о Беккет, государство требуетъ отъ него доврія къ Беккету. Скимполь такъ и поступаетъ, вотъ и все.

Мн нечего было возражать на положенія, представленныя мн мистеромъ Скимполемъ въ свою защиту и я съ нимъ распрощалась. Но мистеръ Скимполь, находившійся въ очень веселомъ настроенія духа, не хотлъ и слышать, чтобъ я вернулась домой въ сопровожденіи одной ‘маленькой Коавинсъ’, непремнно пожелалъ проводить меня самъ и всю дорогу занималъ меня самымъ разнообразнымъ интереснымъ разговоромъ. Прощаясь, онъ уврялъ меня, что никогда не забудетъ, съ какимъ безподобнымъ тактомъ открыла я ему глаза на положеніе нашихъ молодыхъ друзей.

Такъ какъ посл этого свиданія мн ни разу не пришлось встртиться съ мистеромъ Скимполемъ, то, чтобъ къ нему ужъ больше не возвращаться, я разскажу здсь все, что знаю о его дальнйшей судьб. Отчужденіе, возникшее между нимъ и опекуномъ, подготовленное рядомъ предшествующихъ фактовъ, было вызвано главнымъ образомъ тмъ, что, какъ мы впослдствіи узнали отъ Ады, мистеръ Скимполь не обратилъ ни малйшаго вниманія на просьбу опекуна относительно Ричарда.

Мистеръ Скимполь былъ очень много долженъ опекуну, но это обстоятельство не играло никакой роли въ охлажденіи, возникшемъ между ними. Мистеръ Скимполь умеръ пять лтъ спустя, онъ оставилъ дневникъ, письма и другіе біографическіе матерьялы, посл его смерти его мемуары были опубликованы, въ нихъ онъ представлялъ себя несчастной жертвой, противъ которой было въ заговор все человчество. Говорятъ, что эта книга читается съ большимъ удовольствіемъ, сама я ничего въ ней не прочитала, кром одной, случайно попавшейся мн на глаза фразы: ‘Джерндайсъ, подобно большинству людей, которыхъ я знаю,— воплощенный эгоизмъ’.

Теперь я перехожу къ той части моей исторіи, которая касается меня особенно близко,— къ изложенію происшествій, къ которымъ я совсмъ не была подготовлена.

Если въ моей душ мелькали иногда воспоминанія, связанныя съ моимъ прежнимъ лицомъ, они воскресали какъ образы невозвратнаго прошлаго періода моей жизни, который канулъ въ вчность такъ-же, какъ и дтство и младенчество мое. Я не скрывала здсь, что были минуты, когда я поддавалась слабости, на сколько сохранила ихъ моя память, я добросовстно ихъ записала, надюсь, что до конца моего повствованія, который теперь уже не далекъ, мн удастся продолжать свой разсказъ съ тою же добросовстностью.

Пролетло нсколько мсяцевъ, моя милочка, поддерживаемая тми надеждами, о которыхъ она мн говорила, продолжала по прежнему озарять какъ яркая звзда жалкій уголъ Ричарда. Ричардъ, казавшійся теперь еще боле измученнымъ и страшнымъ, ежедневно бывалъ въ суд, даже въ т дни, когда, какъ ему было извстно,— не было ни малйшаго шанса на то, что будетъ докладываться его дло, онъ все-таки съ разсяннымъ видомъ высиживалъ все засданіе отъ начала до конца. Ричардъ сдлался въ суд одной изъ достопримчательностей. Не знаю, помнилъ ли кто-нибудь изъ господъ судейскихъ, какимъ былъ Ричардъ, когда впервые появился между ними?

Ричардъ былъ весь поглощенъ своей ide fixe и въ свтлые промежутки самъ признавался, что ‘свободно дышетъ только съ Вудкортомъ’. Одному мистеру Вудкорту удавалось развлечь и расшевелить его, одинъ мистеръ Вудкортъ умлъ пробуждать его изъ летаргіи, которая оковывала его душу и тло и приступы которой являлись все чаще и чаще и несказанно насъ тревожили. Моя милочка была права, говоря, что если онъ преслдуетъ свою цль съ такою страстностью отчаянія, то больше всего ради нея. Я не сомнваюсь, что, изъ за нея, его желаніе вернуть потерянныя деньги разгоралось въ немъ все сильне и стало наконецъ похоже на изступленіе азартнаго игрока.

Я уже упоминала о томъ, что бывала у своихъ друзей во всякую пору дня, если мн случалось долго у нихъ засидться, я обыкновенно прізжала домой съ Чарли, иногда опекунъ ждалъ меня гд-нибудь по сосдству и мы возвращались вдвоемъ. Однажды мы съ нимъ условились встртиться въ восемь часовъ, въ этотъ вечеръ я не могла съ обычной пунктуальностью явиться въ назначенное мсто, потому что непремнно хотла кончить работу, которую длала для Ады, но все-таки оставалось нсколько минутъ до восьми часовъ, когда я закрыла свою рабочую корзинку, поцловала Аду и вышла, такъ какъ уже смеркалось, то мистеръ Вудкортъ пошелъ меня проводить.

Мсто, гд обыкновенно встрчалъ меня опекунъ, было неподалеку и мистеръ. Вудкортъ провожалъ меня туда не въ первый разъ, когда мы пришли, опекуна еще не было, мы прождали съ полчаса, прохаживаясь взадъ и впередъ, но онъ все не являлся. Оставалось предположить или что ему нельзя было прійти, или что онъ былъ, но ушелъ, не дождавшись меня, мистеръ Вудкортъ предложилъ проводить меня до дому.

Въ первый еще разъ мн случалось идти съ нимъ вдвоемъ такъ далеко, обыкновенно онъ провожалъ меня только до того мста, гд ждалъ опекунъ. Всю дорогу мы говорили о Ричард и Ад, я не благодарила мистера Вудкорта за то, что онъ для нихъ длаетъ — моя благодарность была выше всякихъ словъ, но надялась, что онъ пойметъ ее безъ словъ.

Прійдя къ намъ, мы узнали, что ни опекуна, ни мистрисъ Вудкортъ нтъ дома, мы вошли въ ту комнату, куда я привела раскраснвшуюся Аду въ тотъ день, когда объявила опекуну о томъ, кто избранникъ ея сердца,— въ ту комнату, откуда мы съ опекуномъ смотрли, какъ они шли, озаренные солнечнымъ сіяніемъ, въ цвт юности и надежды.

Мы стояли у отвореннаго окна и глядли на улицу, когда мистеръ Вудкортъ заговорилъ со мною. Я узнала, что онъ любитъ меня, что мое обезображенное лицо для него все еще остается прежнимъ, въ его глазахъ перемна въ моемъ лиц не имла никакого вліянія на него, я узнала, что чувство, принятое мною за состраданіе и жалость, было преданной, великодушной, врной любовью. Но я узнала это слишкомъ поздно, слишкомъ поздно, слишкомъ поздно! Эта нехорошая мысль первая промелькнула у меня въ голов: слишкомъ поздно!

— Когда я вернулся на родину, говорилъ онъ,— когда я вернулся такимъ же бднякомъ, какимъ ухалъ, и встртилъ васъ, вы едва только оправились отъ болзни, но уже были поглощены заботами о другихъ, ни одной самолюбивой мысли…

— О, мистеръ Вудкортъ, перестаньте, перестаньте! Я не заслуживаю вашихъ похвалъ, въ то время я думала почти только о себ.

— О, моя возлюбленная, Богу извстно, что я говорю правду, что это не пристрастная похвала влюбленнаго. Вы не знаете, что видятъ въ Эсфири Соммерсонъ вс окружающіе, вы не знаете, сколько сердецъ привлекла она къ себ, какую любовь, какое благоговніе она всмъ внушаетъ.

— О, мистеръ Вудкортъ, великое дло заслужить любовь! Я горжусь тмъ, что удостоилась этого счастья, по плачу, слушая васъ — это и радостныя и горькія слезы: я радуюсь, что заслужила любовь, горюю о томъ, что такъ мало ея достойна. По я не свободна и не могу принять вашей любви.

Я сказала это тверже, чмъ можно было ожидать, потому что, когда онъ расточалъ мн незаслуженныя похвалы, я по дрожанію его голоса поняла, какъ глубоко онъ вруетъ въ ихъ правду, и почувствовала горячее желаніе быть боле достойной его любви. Для этого по крайней мр еще не было слишкомъ поздно: хотя посл непредвидннаго объясненія между нами все должно было кончиться, но всю свою жизнь я могла стремиться сдлаться боле достойною его любви. Эта мысль была для меня утшеніемъ, была для меня могучимъ импульсомъ и я чувствовала, какъ его слова подняли во мн чувство сознанія собственнаго достоинства.

Онъ прервалъ молчаніе.

— Было-бы плохимъ доказательствомъ моего доврія къ той, которая всегда будетъ мн дорога такъ-же, какъ теперь, если-бъ посл того, какъ я услышалъ отъ нея, что она не можетъ принять моей любви, я сталъ-бы настаивать, сказалъ онъ, и глубокое чувство, звучавшее въ его словахъ, вызвало изъ глазъ моихъ слезы, но вмст съ тмъ укрпило меня.— Скажу вамъ только одно, дорогая Эсфирь: любовь, которую я унесъ за собою за море, превратилась теперь въ восторженное обожаніе. Я всегда надялся открыть вамъ свою любовь, какъ только мн улыбнется счастье и мое положеніе упрочится, и всегда боялся, что моя любовь не встртитъ отвта. Сегодня вечеромъ мои надежды и мои опасенія осуществились. Но я огорчаю васъ, простите, не буду больше.

Въ моей душ промелькнуло что-то похожее на одно изъ тхъ возвышенныхъ чувствъ, какія онъ считалъ мн присущими, забывая о себ, я только жалла его, мн захотлось утшить его въ понесенной потер, успокоить его горе, но и тутъ онъ предупредилъ меня, прекративъ разговоръ, который по его мннію огорчалъ меня.

— Дорогой мистеръ Вудкортъ, сказала я,— прежде чмъ мы разстанемся, я хотла бы сказать вамъ одну вещь. Наврядъ-ли я съумю выразить то, что желаю сказать,— даже наврное не съумю… но…

Прежде чмъ продолжать, я должна была призвать на помощь мысль о томъ, что я должна сдлаться боле достойною его любви, его печали.

— Я глубоко тронута вашимъ великодушіемъ и буду хранить какъ драгоцнность воспоминаніе о немъ до конца жизни я знаю, какъ измнилось мое лицо, я знаю, что моя исторія для васъ не тайна, и понимаю все благородство такой врной любви. Ваши слова не такъ-бы меня тронули, будь они сказаны другимъ, они имютъ для меня особенную цнность, оттого что я слышу ихъ отъ васъ. Ваша любовь не пропадетъ безслдно,— она сдлаетъ меня лучше.

Онъ закрылъ глаза рукою и отвернулся. Могла-ли я надяться стать когда-нибудь достойной этихъ слезъ?

— Если среди вашихъ общихъ заботъ объ Ад и Ричард, которыя конечно будутъ продолжаться по прежнему, надюсь, при боле счастливыхъ условіяхъ, вы найдете когда-нибудь во мн что нибудь лучшее, то знайте, что этимъ я обязана вамъ, что источникомъ этой перемны былъ нашъ теперешній разговоръ. Врьте, дорогой мистеръ Вудкортъ, что я никогда не забуду этого вечера, пока бьется мое сердце, мысль о томъ, что я заслужила вашу любовь, будетъ моей радостью и гордостью.

Онъ взялъ мою руку и поцловалъ. Теперь онъ опять былъ самимъ собою, и я почувствовала, что мое мужество крпнетъ.

— Изъ того, что вы сказали, я заключаю, что ваши планы увнчались успхомъ? спросила я.

— Да, отвтилъ онъ.— Я добился успха, благодаря мистеру Джерндайсу. Вы которая знаете его такъ хорошо, можете себ представить, какъ усердно онъ помогалъ мн.

— Богъ да благословитъ его за это, сказала я, подавая ему руку,— и да благословитъ васъ Богъ на вашемъ новомъ поприщ.

— Помня это пожеланіе, я стану лучше исполнять свои новыя обязанности, сказалъ онъ,— я буду смотрть на нихъ, какъ на другой священный залогъ, полученный отъ васъ.

— Ахъ, Ричардъ! Что будетъ съ нимъ, когда вы удете? невольно вскрикнула я.

— Я еще не сейчасъ ду, но во всякомъ случа я никогда не оставлю Ричарда, дорогая миссъ Соммерсонъ.

Я считала необходимымъ, прежде чмъ мы разстанемся, сказать ему еще одно, если-бъ я умолчала объ этомъ, то былабы недостойной той любви, которую не могла принять.

— Мистеръ Вудкортъ, прежде чмъ мы простимся, вамъ наврное будетъ пріятно узнать, что передо мной открывается ясное и свтлое будущее и счастье мое такъ велико, что я не могу желать ничего лучшаго и мн не остается ни о чемъ жалть.

Онъ сказалъ, что очень радъ это слышать.

— Съ дтства я была предметомъ неусыпныхъ великодушныхъ заботъ лучшаго изъ людей, меня привязываютъ къ нему такія крпкія узы преданности, благодарности, любви, что всей моей жизни не хватить для выраженія чувствъ, которыми я къ нему преисполнена.

— Я раздляю эти чувства, сказалъ онъ,— вы говорите о мистер Джерндайс.

— Вамъ извстны его достоинства, но никто не понимаетъ хорошо, какъ я, все величіе его души. Его высокія качества всего ярче обнаружились именно въ томъ, какъ онъ открылъ передо мною это счастливое будущее. Если-бы ваше уваженіе не принадлежало уже ему, если-бъ вы не чтили уже его высоко, теперь посл того, что я вамъ сказала, вы оцнили бы и полюбили его ради меня, ради того, что онъ даетъ мн такое счастье.

Онъ съ жаромъ отвчалъ мн, что именно таковы его чувства къ мистеру ДжерндайсуЯ опять протянула ему руку, говоря:

— Покойной ночи, прощайте!

— Первымъ вы прощались со мною до завтра, вторымъ навсегда?

— Да.

— Покойной ночи, прощайте!

Онъ ушелъ, я осталась стоять у окна и продолжала глядть на темную улицу. Не прошло и минуты посл его ухода какъ мужество оставило меня, я подумала о его любви, постоянств, великодушіи, и слезы хлынули ручьемъ изъ моихъ глазъ.

Но то не были слезы сожалнія или горя,— о, нтъ! Онъ назвалъ меня возлюбленной, сказалъ, что я на вки буду ему дорога, и я ликовала, мн казалось что сердце мое не выдержитъ счастья, какимъ меня подарило его признаніе.

Первая дикая мысль, мелькнувшая у меня, на вки исчезла. Нтъ, не слишкомъ поздно услышала я его признаніе, оно вдохновитъ меня быть доброй, врной, признательной, довольной своею участью. Какъ легокъ мой путь, насколько онъ легче его пути!

ГЛАВА XXXI.
Другое открытіе.

У меня не хватило мужества видть кого-нибудь въ этотъ вечеръ, у меня даже не хватило мужества видть свое лицо, я боялась видть свои слезы, которыя могли служить мн упрекомъ.

Прійдя въ свою комнату, я не зажигала свчи, въ темнот помолилась, въ темнот раздлась и легла, мн не нужно было свта, чтобъ прочесть письмо опекуна, которое я знала наизусть. Я достала его, прочла при ясномъ свт высокой любви, который отъ него разливался, и ложась спать положила его подл себя на подушку.

На другой день я встала очень рано и предложила Чарли пойти погулять. Мы купили цвтовъ и, вернувшись домой, связали изъ нихъ букетъ, которымъ украсили столъ, и занялись приготовленіями къ завтраку, но было все-таки очень рано и я предложила Чарли дать ей урокъ, пока мистрисъ Вудкортъ и опекунъ сойдутъ въ столовую. Чарли отъ радости захлопала въ ладоши (ея познанія въ грамматик нисколько не подвинулись впередъ) и мы об погрузились въ занятія.

Когда опекунъ пришелъ въ столовую, онъ сказалъ, что я свже моихъ цвтовъ, а мистрисъ Вудкортъ продекламировала и перевела строфу изъ Мьюлиннупллинвуда, гд сравнила меня съ горой, освщенной румяною зарей.

Посл этихъ милыхъ комплиментовъ мое мужество еще окрпло и я, кажется, стала больше походить на гору. Когда завтракъ былъ оконченъ, я выбрала удобную минуту и, убдившись, что опекунъ одинъ у себя въ комнат (той, вчерашней), пошла къ нему. Онъ писалъ письма. Извинившись за свое вторженіе, я вошла, позванивая своими ключами, и притворила за собою дверь.

— А, хозяюшка, теб нужно денегъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, у меня еще много.

— Я увренъ, что на свт никогда не было хозяйки, которая умла-бы такъ беречь деньги, какъ наша скопидомка, сказалъ онъ.

Онъ положилъ перо, откинулся на спинку кресла и смотрлъ на меня. Мн часто приходилось говорить о его лиц, но такого радостнаго и добраго лица, какое было у него въ это утро, я никогда еще не видла, онъ сіялъ такимъ счастіемъ, что, глядя на него, я думала: ‘сегодня утромъ ему удалось совершить какой-нибудь великодушный поступокъ’.

Ласково улыбнувшись мн, онъ повторилъ задумчиво.

— На свт никогда не было хозяйки, которая умла-бы такъ беречь деньги, какъ наша скопидомка.

Онъ сохранилъ въ разговорахъ со мною свой прежній шутливый тонъ, который я такъ любила, я заняла свое обычное мсто на стул, который стоялъ тутъ спеціально для меня, и сказала:

— Дорогой опекунъ, мн надо васъ о чемъ-то спросить. Можете вы меня въ чемъ-нибудь упрекнуть?

— Упрекнуть? Что ты, голубушка!

— Выла-ли я той, какой хотла быть съ тхъ поръ… какъ принесла отвтъ на ваше письмо?

— Ты была именно такою, какою я всегда хотлъ тебя видть, моя прелесть.

— Очень рада это слышать. Помните, вы спросили: ‘это хозяйка Холоднаго дома?’ И я отвтила: ‘да’.

Опекунъ кивнулъ головой. Онъ обнялъ меня за талію, словно отъ чего-то оберегая, и улыбаясь смотрлъ мн въ глаза.

— Съ тхъ поръ вы только разъ говорили со мною на эту тему.

— Да, и сказалъ тогда, что Холодный домъ быстро пустетъ, вдь это правда, моя дорогая.

— А я сказала, что его хозяйка осталась, робко напомнила я.

Онъ не отнималъ своей руки, которая какъ-бы охраняла меня, съ его лица не сходила свтлая, добрая улыбка.

— Дорогой опекунъ, я знаю, что вы не заговаривали объ этомъ, уважая мое горе и сочувствуя постигшему меня несчастію, но прошло уже столько времени и, какъ вы сами замтили сегодня, я теперь совсмъ оправилась. Быть можетъ вы ждете, чтобъ я заговорила первая, быть можетъ это моя обязанность. Опекунъ, я сдлаюсь хозяйкой Холоднаго дома, когда вамъ будетъ угодно.

— Какая симпатія между нами! весело проговорилъ онъ.— Я думалъ о томъ-же въ ту минуту, когда ты вошла, въ послднее время я только объ этомъ и думаю,— разумется за однимъ исключеніемъ: мысль о бдномъ Рик никогда не выходитъ у меня изъ головы. И такъ, старушка, когда же мы дадимъ хозяйку Холодному дому?

— Когда хотите.

— Въ будущемъ мсяц?

— Хорошо, въ будущемъ мсяц, дорогой опекунъ.

— Значитъ день, когда я сдлаю счастливйшій и лучшій шагъ въ моей жизни, день, когда счастливе меня не будетъ человка на свт, день, въ который я дамъ хозяюшку Холодному дому, наступитъ въ будущемъ мсяц, сказалъ опекунъ.

Я обняла его за шею и поцловала, какъ и въ тотъ день, когда принесла отвтъ на его письмо.

Въ дверяхъ появился слуга и доложилъ о мистер Векког, что было впрочемъ совершенно безполезно, такъ какъ самъ мистеръ Беккета’ выглядывалъ изъ-за его плеча.

— Мистеръ Джерндайсъ и миссъ Соммерсонъ, проговорилъ мистеръ Беккетъ, задыхаясь отъ скорой ходьбы,— простите великодушно мое безцеремонное вторженіе и разршите внестпі сюда человка, который дожидается на лстниц? Онъ боится привлечь на себя вниманіе, оставаясь тамъ долго. Благодарю васъ.

И мистеръ Беккетъ, перегнувшись черезъ перила лстницы, закричалъ:

— Потрудитесь внести кресло сюда.

По этому странному приказанію два носильщика внесли въ комнату параличнаго старика въ черномъ колпак. Когда онъ былъ водворенъ на мсто, мистеръ Беккетъ веллъ носильщикамъ уйти и съ большой таинственностью заперъ дверь на задвижку.

— Вы знаете меня, мистеръ Джерндайсъ, и вы, миссъ Соммерсомъ, тоже, началъ мистеръ Беккетъ, снимая шляпу и принимаясь дйствовать такъ хорошо мн памятнымъ указательнымъ пальцемъ.— Этотъ джентльменъ, прозывающійся Смольвидъ, тоже меня знаетъ. Онъ промышляетъ вексельками, попросту говоря ростовщикъ. Вдь такъ,

Мистеръ Беккетъ пріостановился, обращаясь къ джентльмену, о которомъ шла рчь и который все время смотрлъ на него очень подозрительно. Повидимому теперь этотъ джентльменъ намревался затять съ мистеромъ Беккетомъ споръ по поводу приписанной ему профессіи, но ему помшалъ жестокій припадокъ кашля.

— Это вамъ будетъ урокомъ! сказалъ мистеръ Беккетъ.— Коли-бъ вы не вздумали противорчить некстати, съ вами-бы этого не случилось. Теперь я обращаюсь къ вамъ, мистеръ Джерндайсъ. Изволите-ли видть, у меня были дла съ этимъ джентльменомъ по порученію сэра Лейстера Дэдлока баронета и мн приходилось у него бывать, онъ занимаетъ помщеніе, въ которомъ жилъ прежде Крукъ, торговецъ корабельными принадлежностями,— родственникъ этого джентльмена. Если не ошибаюсь, вы кажется знали Крука?

Опекунъ сказалъ, что зналъ.

— Хорошо-съ! Надо вамъ сказать, что этотъ джентльменъ наслдовалъ имущество, оставшееся посл Крука, всякій хламъ, въ числ которыхъ были цлыя груды старыхъ никуда негодныхъ бумагъ.

Мы не совсмъ понимали мистера Беккета. Мистеръ Беккеть избгалъ всякаго слова и взгляда, противъ которыхъ могъ-бы протестовать старикъ, подозрительно слдившій за нимъ, но его хитрые глаза очень ловко съумли дать намъ понять, что онъ говоритъ по предварительному соглашенію съ мистеромъ Смольвидомъ и могъ-бы поразсказать объ этомъ джентльмен гораздо больше, если-бъ считалъ это благоразумнымъ. Трудность его задачи увеличивалась еще тмъ, что мистеръ Смольвидъ, будучи глухъ, съ напряженнымъ вниманіемъ смотрлъ ему въ лицо.

— Ну-съ, изволите видть, вступивъ во владніе имуществомъ, этотъ джентльменъ естественно начинаетъ рыться въ старыхъ бумагахъ.

— Что начинаетъ? Повторите! закричалъ пронзительнымъ голосомъ мистеръ Смольвидъ.

— Начинаетъ рыться, повторилъ мистеръ Беккетъ.— Какъ человкъ осторожный и привыкшій вникать въ свои дла, вы начинаете рыться въ старыхъ бумагахъ, которыя достались въ ваше владніе, вдь такъ?

— Ну, да, разумется.

— Ну, да, разумется, и было-бы очень непохвально, еслибъ вы этого не сдлали. И вотъ такимъ образомъ вамъ удалось найти, продолжалъ мистеръ Беккетъ, шутливо нагибаясь къ старику, который отнюдь не раздлялъ его веселости,— найти бумагу съ подписью Джерндайса. Не такъ-ли?

Мистеръ Смольвидъ съ безпокойствомъ взглянулъ на насъ и нехотя кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Въ свободное время,— на досуг,— потому что вы конечно не особенно любопытствовали прочесть эту бумагу — и съ какой стати вамъ любопытствовать?— въ свободное время вы заглянули въ эту бумагу и что-же?— вы открыли, что это завщаніе. Не смшно-ли! вы открыли, что это завщаніе.

Все это мистеръ Беккетъ проговорилъ съ тмъ-же безпечно-веселымъ лицомъ, точно разсказывалъ смшной анекдотъ, чтобъ позабавить мистера Смольвида, которому впрочемъ это не доставляло ни малйшаго удовольствія.

— Не знаю, завщаніе-ли, или что другое, проворчалъ мистеръ Смольвидъ. Онъ въ это время сползъ съ кресла и сталъ похожъ на какой-то узелъ съ тряпьемъ. Мистеръ Беккетъ посмотрлъ на него такимъ взглядомъ, какъ будто вотъ-вотъ вцпится въ него, но тмъ не мене продолжалъ нагибаться къ нему съ любезной улыбкой, искоса поглядывая на насъ.

— Однако-жъ бумага сильно безпокоила и смущала васъ, ибо вы имете нжную душу, продолжалъ мистеръ Беккетъ.

— А? Что вы сказали? Что я имю? спросилъ мистеръ Смольвидъ, прикладывая ладонь къ уху.

— Я сказалъ, что вы имете нжную душу.

— О! хорошо, продолжайте.

— Такъ какъ вы много слышали о знаменитомъ судебномъ процесс, гд фигурируетъ имя Джерндайса, и знали, что Крукъ скупалъ всякое старье: мебель, книги, бумаги и тому подобное, не любилъ разставаться со всмъ этимъ хламомъ и все старался научиться читать, то вы подумали — и нельзя не сознаться, что никогда вы не разсуждали боле здраво: ‘Эге, надо держать ухо востро, а то еще попадешь въ бду съ этимъ завщаніемъ!’

— Какъ вы объ этомъ узнали, Беккетъ? спросилъ съ тревогой старикъ, не отнимая ладони отъ уха,— говорите-же, только безъ затихъ глупыхъ фокусовъ. Подымите меня, чтобъ я могъ лучше слышать. О Боже, я весь разбитъ! О мои косточки! Я совсмъ задохся, я хуже той трещотки, старой вдьмы, что осталась дома.

Мистеръ Беккетъ въ одинъ моментъ приподнялъ старика и, когда тотъ пересталъ кашлять и браниться, весело продолжалъ:

— А такъ какъ я часто бывалъ въ вашемъ дом, то вы взяли меня въ повренные, не такъ-ли?

Едва-ли можно было ясне выразить неохоту и неудовольствіе, чмъ сдлалъ это мистеръ Смольвидъ, подтверждая слова Беккета, было очевидно, что мистеръ Беккетъ послдній человкъ, котораго онъ взялъ-бы въ свои повренные, если бъ была какая-нибудь возможность отъ этого уклониться.

— Мы съ вами обсудили дло наипріятнйшимъ манеромъ: я подтвердилъ ваши опасенія на счетъ того, что вы мо-же-те по-пасть въ са-мое не-прі-ятное по-ло-женіе, если скроете это завщаніе, выразительно продолжалъ мистеръ Беккетъ,— поэтому мы ршили, что оно будетъ отдано мистеру Джерндайсу, здсь присутствующему, безъ всякихъ условій на счетъ вознагражденія. Если-же окажется, что завщаніе это дйствительно иметъ какую-нибудь цнность, вы вполн полагаетесь на то, что мистеръ Джерндайсъ васъ не обидитъ. Такъ вдь мы ршили, не правда-ли?

— Да, такъ, неохотно согласился мистеръ Смольвидъ.

— Но всмъ этимъ причинамъ, продолжалъ мистеръ Беккетъ, внезапно утрачивая всю свою любезность и принимая офиціальный видъ,— въ настоящую минуту завщаніе находится при васъ и вамъ остается только вынуть его изъ кармана.

Бросивъ на насъ искоса быстрый взглядъ и торжественно потерши носъ указательнымъ пальцемъ, мистеръ Беккетъ впился глазами въ друга, почтившаго его своимъ довріемъ, и протянулъ къ нему руку за бумагой. Съ большой неохотой пополнилъ мистеръ Смольвидъ то, чего отъ него требовали, нсколько разъ повторилъ, что онъ человкъ бдный, живущій своимъ ремесломъ, и вполн полагается на мистера Джерндайса, который конечно не оставить его честности безъ награды. Онъ вытащилъ изъ кармана грязную пожелтвшую бумагу, бумага была опалена снаружи и обгорла по краямъ, точно ее бросили въ огонь и потомъ вытащили.

Мистеръ Беккетъ съ ловкостью фокусника въ одинъ мигъ передалъ эту бумагу отъ мистера Смольвида опекуну и, прикрывъ ротъ рукою, шепнулъ ему:

— Они никакъ не могли сговориться за сколько ее продать, перекорялись и ссорились. Я выложилъ имъ двадцать фунтовъ. Тогда внуки накинулись на старика за то, что онъ такъ долго зажился на свт, а потомъ перегрызлись между собой. Господи, вотъ семейка! вс, кром старухи бабки, да и то только потому, что она слабоумная, готовы продать другъ-друга ни за грошъ.

— Мистеръ Беккетъ, сказалъ опекунъ,— иметъ-ли эта бумага какую-нибудь цнность или нтъ, во всякомъ случа я вамъ очень обязанъ. Если за ней признаютъ какое-нибудь значеніе, я сочту себя обязаннымъ вознаградить мистера Смольвида соотвтственно.

— Не думайте, что соотвтственно вашимъ достоинствамъ, дружески пояснилъ старику мистеръ Беккетъ, — а соотвтственно цнности бумаги.

— Да, именно это я и хотлъ сказать. Какъ вы быть можетъ замчаете, мистеръ Беккетъ, я воздерживаюсь отъ разсматриванія этого документа: по правд сказать, дло это мн такъ опротивло, что я давно уже отъ него отрекся и отступился. Но мы съ миссъ Соммерсонъ немедленно передадимъ этотъ документъ моему повренному, который сейчасъ-же оповститъ о его существованіи всхъ остальныхъ лицъ, заинтересованныхъ въ этомъ процесс.

— Ничего лучше нельзя было придумать, замтилъ мистеръ Беккетъ своему компаньону,— и такъ какъ вамъ теперь выяснено, что никто не будетъ обиженъ,— что, разумется, должно доставить большое облегченіе вашей взволнованной душ,— то мы можемъ заняться церемоніей доставки васъ во-свояси.

Онъ отперъ дверь, кликнулъ носильщиковъ, пожелалъ намъ добраго утра и удалился, кинувъ намъ многозначительный взглядъ и махнувъ на прощаніе указательнымъ пальцемъ,

Мы сейчасъ похали въ Линкольнъ-Иннъ, мистеръ Кейджъ не былъ занятъ въ суд и сидлъ въ своемъ пыльномъ кабинет, загроможденномъ грудами документовъ и книгъ наводящаго уныніе вида.

Мистеръ Гуппи подалъ намъ стулья, мистеръ Кенджъ выразилъ свое удивленіе и удовольствіе видть въ своей контор такого рдкаго гостя. Онъ по-прежнему вертлъ свой лорнетъ когда говорилъ, и больше чмъ когда-нибудь былъ похожъ на краснорчиваго Кейджа.

— Вроятно благотворное вліяніе миссъ Соммерсонъ (тутъ мистеръ Кенджъ поклонился мн) побудило мистера Джерндайса (тутъ онъ отвсилъ поклонъ опекуну) измнить свое враждебное отношеніе къ процессу и къ Канцлерскому суду, этимъ,— если мн будетъ дозволено такъ выразиться,— этимъ столпамъ, занимающимъ столь видное мсто въ величественномъ храм нашей профессіи.

— Я думаю, что миссъ Соммерсонъ, которая видла къ какимъ результатамъ приводитъ близкое знакомство съ Канцлерскимъ судомъ и процессомъ, не станетъ употреблять своего вліянія въ ихъ пользу. Тмъ не мене мое сегодняшнее посщеніе тсно связано съ процессомъ и судомъ. Мистеръ Кенджъ, прежде чмъ я отдамъ вамъ эту бумагу, позвольте разсказать вамъ, какъ она попала въ мои руки.

И опекунъ разсказалъ вкратц о визит мистера Беккета и мистера Смольвида.

— Дло не могло-бы быть изложено ясне и цлесообразне, если-бъ даже излагалось передъ судомъ! сказалъ мистеръ Кенджъ, выслушавъ опекуна.

— А разв вы знаете случай, когда англійское право или англійское судопроизводство отличалось-бы ясностью и цлесообразностью? спросилъ опекунъ.

— Ахъ, что вы это! могъ только выговорить мистеръ Кенджъ.

Кейджъ не придалъ, повидимому, сначала особеннаго значенія новому документу, но увидвъ его ближе, выказалъ больше интереса, когда-же, вооружившись лорнетомъ, онъ прочиталъ первыя строки, на лиц его изобразилось неподдльное изумленіе.

— Читали вы эту бумагу, мистеръ Джерндайсъ?

— Нтъ, не читалъ.

— Но, мой дорогой сэръ, вдь это завщаніе, составленное позже тхъ, которыя находятся при дл! Повидимому оно написано завщателемъ собственноручно, составлено и засвидтельствовано по форм. И хотя, какъ можно судить по знакамъ, оставленнымъ огнемъ, его намревались уничтожить, но оно не уничтожено и остается въ полной сил.

— Пусть такъ, какое мн до этого дло? сказалъ опекунъ

— Мистеръ Гуппи! крикнулъ въ другую комнату мистеръ Кенджъ,— извините мистеръ Джерндайсъ.

— Что прикажете, сэръ?

— Мистеръ Вольсъ изъ Симондсъ-Инна. Засвидтельствуйте мое почтеніе. Джерндайсъ съ Джерндайсомъ. Желалъ-бы его видть.

Мистеръ Гуппи исчезъ.

— Вы спросили меня, мистеръ Джерндайсъ, какое вамъ до этого дло? Если-бъ вы прочли этотъ документъ, то увидли-бы, что онъ, значительно уменьшая причитающуюся вамъ долю наслдства, все-таки предоставляетъ вамъ довольно крупную сумму, довольно крупную сумму, повторилъ мистеръ Кенджъ и сдлалъ успокоительный жестъ рукою.— Вы увидли-бы, что этотъ документъ увеличиваетъ части мистера Карстона и миссъ Ады Клеръ, нын мистрисъ Карстонъ.

— Кенджъ, сказалъ опекунъ,— я былъ-бы очень доволенъ, если-бъ все огромное состояніе, отданное этой тяжбой въ распоряженіе подлаго Канцлерскаго суда, досталось моимъ молодымъ родственникамъ. Но неужели вы хотите уврить меня, что можетъ выйти что нибудь путное изъ Джерндайсъ съ Джерндайсомъ?

— Ахъ какой предразсудокъ, мистеръ Джерндайсъ! Дорогой сэръ, мы въ великой стран и ея судебная система — великая система, да великая система, сэръ!

Опекунъ промолчалъ. Явился мистеръ Вольсъ, преисполненный почтенія къ профессіональному превосходству мистера Кенджа.

— Какъ поживаете, мистеръ Вольсъ? Не потрудитесь-ли приссть возл меня и взглянуть на эту бумагу.

Мистеръ Вольсъ слъ на указанное мсто и прочелъ бумагу отъ слова до слова, онъ ни капельки не взволновался, впрочемъ онъ ни отъ чего не волновался. Когда онъ кончилъ чтеніе, то отошелъ съ мистеромъ Кенджемъ къ окну и, прикрывъ ротъ черной перчаткой, о чемъ-то долго ему говорилъ. Я нисколько не удивилась-бы, если-бъ они заспорили, такъ какъ мн было хорошо извстно, что никогда еще не было случая, чтобъ два человка на чемъ нибудь сошлись по длу Джерндайса съ Джерндайсомъ, но повидимому то, что говорилъ мистеръ Вольсъ, заслужило одобреніе мистера Кенджа. Ихъ разговоръ почти исключительно состоялъ изъ словъ: докладъ, недвижимое имущество, судебныя издержки и тому подобное.

Когда они кончили, то подошли къ столу и стали говорить громко.

— Это замчательный документъ, мистеръ Вольсъ, сказалъ Кенджъ.

— Да, дйствительно, отвтилъ Вольсъ.

— Это очень важный документъ, мистеръ Вольсъ, сказалъ Кенджъ.

— Да, дйствительно, повторилъ Вольсъ.

— И, какъ вы справедливо замтили, мистеръ Вольсъ, когда дло будетъ слушаться въ слдующую сессію, появленіе этого документа будетъ неожиданнымъ и интереснымъ событіемъ, сказалъ мистеръ Кенджъ, бросивъ на опекуна торжествующій взглядъ.

Мистеръ Вольсъ былъ польщенъ, какъ естественно долженъ быть польщенъ скромный ходатай по дламъ, стремящійся сохранить за собой репутацію солидности, когда его мнніе встрчаетъ поддержку такого высокаго авторитета.

— Я когда начинается слдующая сессія? спросилъ опекунъ посл небольшой паузы, во время которой мистеръ Кенджъ побрякивалъ деньгами въ карман, а мистеръ Вольсъ ковырялъ свои прыщи.

— Слдующая сессія, мистеръ Джерндайсъ, начнется въ будущемъ мсяц. Само собой разумется, что за это время мы выполнимъ вс необходимыя формальности, соберемъ вс’ необходимыя показанія касательно этого документа, само собой разумется, что, когда дло будетъ назначено къ докладу, вы, по обыкновенію, получите отъ насъ увдомленіе.

— На которое я, по обыкновенію, не обращу вниманія, это тоже само собою разумется.

— Вы, при своемъ обширномъ ум, дорогой сэръ, склонны повторять простонародные предразсудки, говорилъ мистеръ Кенджъ, провожая насъ къ выходу.— Мы благоденствующее государство, мистеръ Джерндайсъ, да, благоденствующее государство, мы великая страна, мистеръ Джерндайсъ. Эта великая, обширная система, мистеръ Джерндайсъ. Неужели же вы хотите, чтобъ у великой страны была маленькая система? Быть не можетъ, быть не можетъ.

Онъ говорилъ это, стоя на верхней площадк и мягко поводя правой рукой, словно накладывая серебряной лопаткой цементъ своего краснорчія на величественное зданіе юридической системы, чтобъ оно простояло еще тысячу вковъ.

ГЛАВА XXXII.
Желзо и сталь.

Галлерея для стрльбы въ цль мистера Джоржа отдается внаймы, все обзаведеніе распродано, а самъ Джоржъ въ Чизнивуд, гд сопровождаетъ сэра Лейстера въ его поздкахъ верхомъ, слдя за каждымъ движеніемъ его коня, потому что этимъ конемъ управляетъ слабая, неврная, старческая рука. Но сегодня Джоржъ детъ одинъ, детъ далеко, онъ держитъ путь на сверъ, въ страну желза.

Въ этой стран, куда възжаетъ теперь Джоржъ, нтъ свжихъ зеленыхъ дубравъ Чизни-Вуда, каменноугольныя шахты, зола, высокія трубы, красныя кирпичныя строенія, чахлая зелень, жаркіе огни — вотъ отличительныя черты этой мстности, надъ которой нависло густое облако дыма, никогда не озаряемое молніей. Каваллеристъ детъ, озираясь по сторонамъ и разглядывая эти встрчные предметы, его взоръ ищетъ чего-то вдали.

Наконецъ на мосту, перекинутомъ черезъ черный каналъ, среди хлопотливаго города, гд отовсюду слышится звонъ желза, гд дыму и огней стало еще больше, кавалеристъ, весь выпачканный каменноугольной пылью здшнихъ дорогъ, останавливаетъ коня и спрашиваетъ у встрчнаго рабочаго, не знаетъ-ли онъ имени Роунсвель?

— Какъ не знать! Это все равно, что вы бы спросили здсь, знаю ли я свое имя.

— Значитъ это имя очень извстно, товарищъ?

— Роунсвель? Еще-бы.

— Гд-жъ мн его искать? спрашиваетъ кавалеристъ, гляця впередъ.

— Что,— банкъ, заводъ, или домъ?

— Ты! Роунсвель-то видно важная птица, не лучто-ли мн вернуться, бормочетъ кавалеристъ.— Видите-ли, я и самъ не знаю куда мн нужно. Какъ вы думаете, найду я мистера Роунсвеля на завод?

— Не всегда легко сказать, гд его найти… въ эту пору дня на завод застанете его сына или его самого, когда онъ въ город, но онъ часто узжаетъ по дламъ.

— А гд его заводъ?

Видитъ онъ то трубы, самыя высокія? Да, видитъ. Такъ вотъ надо хать все время и смотрть на эти трубы, когда он окажутся слва, повернуть, тамъ будетъ длинная кирпичная стна, которая тянется во всю улицу,— это и есть заводъ Роунсвеля.

Поблагодаривъ за эти указанія, солдатъ прощается съ рабочимъ и детъ, оглядываясь по сторонамъ. Назадъ онъ не возвращается и оставляетъ своего коня въ харчевн, гд и самъ охотно-бы остался, въ этой харчевн обдаютъ какіе-то люди — рабочіе Роунсвеля, какъ сообщаетъ конюхъ мистеру Джоржу.

Въ эту пору дня часть рабочихъ мистера Роунсвеля распускается для обда и весь городъ наводненъ дюжими, плечистыми молодцами, выпачканными сажей.

Мистеръ Джоржъ подходитъ къ воротамъ въ длинной кирпичной стн и заглядываетъ внутрь, онъ видитъ желзо въ разныхъ фазахъ выдлки и во всевозможныхъ видахъ: въ вид полосъ, слитковъ, листовъ, въ вид котловъ, паровиковъ, цилиндровъ, зубчатыхъ колесъ, валовъ, рельсовъ, желзо выгнутое въ самыя причудливыя формы, какія имютъ отдльныя части разныхъ машинъ, заржавленное желзо, сваленное въ груды, желзо вновь нарождающееся на свтъ, кипящее и сверкающее въ горнахъ, брызжущее фейерверками искръ подъ ударами парового молота, желзо раскаленное до бла и до красна, желзо черное и холодное, онъ ощущаетъ желзный вкусъ, желзный запахъ, слышитъ визгъ и лязгъ желза,— передъ нимъ какое-то столпотвореніе Вавилонское.

‘Да тутъ просто голова разболится’, говорить про себя мистеръ Джоржъ, отыскивая глазами контору.— ‘Кто это идетъ? Судя по фамильному сходству, должно быть мой племянникъ — вылитый я въ молодости’.

— Честь имю кланяться, сэръ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ. Вы кого нибудь ищете?

— Виноватъ, вы должно быть мистеръ Роунсвель-младшій?

— Да.

— Я ищу вашего отца, сэръ, я желалъ-бы съ нимъ поговорить.

Молодой человкъ отвчаетъ:— Вы очень удачно выбрали время, отецъ какъ разъ теперь здсь, и ведеть мистера. Джоржа въ контору.

‘Вылитый я въ его годы, дьявольски похожъ на меня!, думаетъ кавалеристъ, слдуя за своимъ провожатымъ. Они подходятъ къ зданію, стоящему на двор, тутъ въ верхнемъ этаж помщается контора. При вид джентльмена, сидящаго въ контор, мистеръ Джоржъ краснетъ какъ макъ. Молодой человкъ спрашиваетъ его.

— Какъ о васъ сказать отцу? Ваша фамилія?

Весь поглощенный мыслью о желз, Джоржъ отвчаетъ: ‘Сталь’ и подъ этимъ именемъ его представляютъ мистеру Роунсвелю.

Мистеръ Роунсвель сидитъ за столомъ, на которомъ навалены счетныя книги и огромные листы бумаги, покрытые столбцами цифръ и разными хитрыми чертежами. Контора убрана незатйливо, стны голыя, окна тоже голыя, выходятъ на дворъ, гд не видно ничего кром желза. На стол лежатъ образцы разнаго желза, все покрыто желзной пылью, изъ окопъ видно, какъ густой дымъ валитъ изъ высокихъ трубъ завода и смшивается съ темнымъ облакомъ дыма, нависшимъ надъ городомъ.

— Я весь къ вашимъ услугамъ, мистеръ Сталь, говоритъ горнозаводчикъ, когда поститель услся на одномъ изъ жесткихъ стульевъ.

Опустивъ лвую руку со шляпой на колни, нагнувшись впередъ и стараясь не встрчаться съ глазами брата, мистеръ Джоржъ отвчаетъ:

— Мистеръ Роунсвель, боюсь, что вы найдете мой визитъ скоре дерзкимъ, чмъ пріятнымъ. Я прежде служилъ въ драгунахъ, былъ у меня товарищъ, большой мой пріятель, который, если не ошибаюсь, приходился вамъ братомъ. Но было-ли у васъ брата, который доставилъ вашей семь много непріятностей, убжалъ изъ дому и не сдлалъ ничего путнаго, кром того, что не показывался на глаза своимъ роднымъ?

— Уврены-ли вы въ томъ, что ваша фамилія Сталь? спрашиваетъ горнозаводчикъ измнившимся голосомъ.

Солдатъ не знаетъ что отвчать и растерянно смотритъ на брата, тотъ вскакиваетъ, называетъ его по имени и обнимаетъ.

— Вишь ты какой проворный, гд мн съ тобой тягаться! говоритъ Джоржъ со слезами на глазахъ.— Здравствуй, дружище! Вотъ ужъ никогда не думалъ, что ты такъ мн обрадуешься. Здравствуй, дружище, здравствуй!

Братья жмутъ другъ другу руки и нсколько разъ обнимаются, Джоржъ продолжаетъ твердить: ‘Здравствуй, здравствуй, дружище!’ — посл чего всякій разъ неизмнно повторяетъ, что никогда не думалъ, чтобъ братъ такъ ему обрадовался.

— Какъ я былъ далекъ отъ этого, пдучи къ теб, говорилъ мистеръ Джоржъ, отдавъ брату полный отчетъ о событіяхъ, предшествовавшихъ его прізду.— Я не хотлъ признаваться, кто я, я ршилъ, что если ты благосклонно отнесешься къ моему имени, я увдомлю тебя потомъ письменно. Но меня нисколько не удивило-бы, если-бъ всть о моемъ возвращеніи пришлась теб вовсе не по душ.

— Ты сейчасъ увидишь, какъ будетъ встрчена эта новость въ моемъ дом. Сегодня у насъ великій день, ты, старый служака, не могъ выбрать лучшаго дня для своего визита. Сегодня у насъ обрученіе моего сына Уатта съ одной такой хорошенькой и милой двушкой, какую теб наврядъ-ли случалось видть, сколько ты ни странствовалъ по блу свту. Свадьба назначена черезъ годъ, завтра невста съ одной изъ твоихъ племянницъ детъ въ Германію для довершенія своего образованія. По случаю этого событія у насъ пиръ горой и ты будешь героемъ дня.

Мысль о томъ, что онъ будетъ фигурировать на домашнемъ торжеств, въ качеств героя дня, такъ смущаетъ мистера Джоржа, что онъ настойчиво просить уволить его ои’ этой чести, но ему приходится сдаться на усиленныя просьбы брата и племянника, которому мистеръ Джоржъ. тоже не преминулъ повторить, что онъ никакъ не думалъ, чтобъ они такъ обрадовались.

Его ведутъ въ изящно отдланный домъ, представляющій самое пріятное соединеніе простыхъ привычекъ отца и матери съ боле изысканными и утонченными вкусами дтей, выросшихъ въ боле счастливыхъ условіяхъ. Здсь мистеръ Джоржъ приходитъ въ еще большее смущеніе отъ изящества и образованности своихъ племянницъ, отъ красоты Розы, своей будущей племянницы, отъ ласковой встрчи, оказанной ему этими молодыми двицами, и все это кажется ему какимъ-то сномъ.

Почтительность, съ которой относится къ нему племянникъ, наводитъ Джоржа на грустныя мысля и вызываетъ въ его душ горькое сожалніе о прошломъ. Но непринужденное веселье, искреннее радушіе, съ которымъ къ нему относятся, скоро разгоняютъ это мрачное облако и онъ къ общему удовольствію даетъ общаніе присутствовать на свадьб и даже быть посаженымъ отцомъ. Какъ кружится голова у мистера Джоржа, когда онъ лежитъ въ эту ночь на роскошной постели въ дом своего брата, размышляя обо всемъ виднномъ! Онъ долго не можетъ заснуть и ему все чудится, что племянницы, на которыхъ онъ весь вечеръ взиралъ съ такимъ священнымъ трепетомъ, танцуютъ нмецкій вальсъ на его стеганомъ одял.

На слдующее утро братья запираются въ комнат горнозаводчика и старшій со свойственной ему простотой и ясностью объясняетъ младшему, какъ онъ пристроитъ его къ длу — у себя на завод, Джоржъ крпко стискиваетъ руку брата и говоритъ:

— Милліонъ разъ благодарю тебя за истинно-братскій пріемъ и еще больше за твое доброе намреніе устроить мою будущность. У меня на этотъ счетъ есть свой планъ, по прежде чмъ сообщить его теб, я долженъ переговорить съ тобою объ одномъ семейномъ дл.— Онъ складываетъ на груди руки и, устремивъ на брата взглядъ, полный непоколебимой твердости, спрашиваетъ:— Какъ устроить, чтобъ матушка согласилась вычеркнуть меня?

— Я не совсмъ понимаю, что ты хочешь сказать, Джоржъ?

— Я говорю, братъ, какъ устроить, чтобъ матушка вычеркнула меня? Она должна это сдлать.

— Вычеркнула изъ завщанія, ты хочешь сказать?

— Ну да, конечно. Она должна вычеркнуть меня, отвчаетъ солдатъ еще боле ршительнымъ тономъ.

— Разв это такъ необходимо, милый Джоржъ?

— Безусловно необходимо. Иначе мое возвращеніе будетъ низостью и я не поручусь, что не удеру опять. Подло явиться въ родной домъ, какъ снгъ на голову, затмъ, чтобъ украсть у твоихъ дтей, если не у тебя, то, что вамъ принадлежитъ по праву. Свои права я давнымъ давно потерялъ. Я только въ томъ случа могу остаться и смотрть вамъ прямо въ глаза, если меня вычеркнутъ. Ты считаешься умнымъ и практичнымъ человкомъ и можешь посовтовать мн, какъ это устроить.

— Я могу посовтовать теб этого не устраивать, отвчаетъ спокойно горнозаводчикъ.— Подумай о матушк, вспомни ея радость, когда ты вернулся. Неужели ты думаешь, что есть какая-нибудь возможность убдить ее вычеркнуть изъ завщанія ея любимаго сына! Неужели ты думаешь, что можно предложить ей такую вещь, не рискуя оскорбить ее — почтенную старуху! Ты сильно ошибаешься, если такъ думаешь. Нтъ, Джоржъ, ты долженъ привыкнуть къ мысли остаться не вычеркнутымъ. Впрочемъ, я думаю, тутъ мистеръ Роунсвель взглядываетъ на огорченнаго брата и веселая улыбка появляется на его лиц,— ты можешь устроить это иначе.

— Какъ?

— Если ужъ теб непремнно этого хочется, то ты вдь можешь распорядиться по своему усмотрнію тми деньгами, какія будешь имть несчастіе получить.

— Да, это правда, говоритъ задумчиво Джоржъ, потомъ беретъ руку брата и спрашиваетъ: — Ты скажешь объ этомъ жен и дтямъ?

— И не подумаю.

— Благодарю. Не скажешь-ли ты имъ, что хоть я и бродяга и втрогонъ, но не подлецъ?

Горнозаводчикъ подавляетъ невольную улыбку и изъявляетъ свое согласіе.

— Благодарю, благодарю, ты снялъ съ моей души огромную тяжесть, говорилъ солдатъ глубоко вздохнувъ. Его руки, до сихъ поръ сложенныя на груди, опускаются на колни, грудь высоко поднимается.— Но все-таки я хотлъ бы, чтобъ меня вычеркнули!

Теперь, когда братья сидятъ рядомъ, они ужасно похожи другъ на друга и, если-бъ не эта немного неуклюжая простота и совершенное отсутствіе свтскаго лоска, характеризующіе младшаго, были-бы похожи еще больше.

— Ну, все равно, говоритъ мистеръ Джоржъ, стараясь скрыть свое разочарованіе.— Поговоримъ теперь о моихъ планахъ. Какъ добрый братъ, ты предлагаешь мн остаться здсь и общаешь пристроить меня къ длу, созданному твоимъ умомъ и настойчивостью. Спасибо теб. Это по братски, впрочемъ я ужъ объ этомъ говорилъ. Благодарю тебя отъ всего сердца, и мистеръ Джоржъ крпко жметъ руку брата.— Но дло въ томъ, что я… какъ бы это теб объяснить?.. нчто врод сорной травы и теперь ужъ поздно пересаживать меня въ благоустроенный садъ.

— Дорогой мой Джоржъ, говоритъ старшій братъ съ ласковой улыбкой и глядя ему въ глаза своимъ серьезнымъ, умнымъ взглядомъ,— предоставь это мн: попробуемъ.

Джоржъ качаетъ головой.

— Я знаю, ты-бы могъ меня устропть, еслибъ это вообще было возможно, но это невозможно. Невозможно, сэръ. А между тмъ съ другой стороны я могу быть полезенъ — не Богъ знаетъ какъ, но все-таки могу быть полезенъ сэру Лейстеру Дэдлоку,— онъ вдь теперь боленъ — вслдствіе семейныхъ огорченій,— и я знаю, что старику пріятне, чтобы за нимъ ходилъ я — сынъ нашей матери, чмъ всякій другой.

Открытое лицо старшаго брата омрачается легкой тнью, когда онъ отвчаетъ:

— Разумется, дорогой Джоржъ, если ты предпочитаешь приписаться къ домашней команд сэра Лейстера Дэдлока…

— Довольно, братъ, не говори такъ, останавливаетъ его солдатъ, положивъ ему руку на колно.— Ты не одобряешь моего плана, я на это не въ претензіи. Ты не привыкъ быть подъ командой, а я привыкъ. Ты самъ командиръ, все вокругъ тебя олицетворенный порядокъ и дисциплина, а я нуждаюсь въ дисциплин. Мы смотримъ на вещи разными глазами. Я не о казарменныхъ своихъ манерахъ говорю: дло не въ нихъ, я знаю, что здсь не станутъ обращать на нихъ вниманія и уже вчера вечеромъ я чувствовалъ себя здсь совершенно свободно. Чизни-Вудъ больше по мн, тамъ больше мста для сорной травы. И потомъ старуха наша будетъ въ восторг, если я поселюсь тамъ. По всмъ этимъ причинамъ я ршился принять предложеніе сэра Лейстера. Когда я пріду къ вамъ на будущій годъ на свадьбу, или въ другой разъ, ты можешь быть покоенъ: у меня хватитъ смысла держать въ резерв Чизни-Вудскую домашнюю команду и не пускать ее маневрировать на вашей территоріи. Еще разъ спасибо. Вспоминая о теб, я всегда буду съ гордостью думать, что ты основатель фамиліи Роунсвелей.

— Конечно, Джоржъ, теб лучше знать, говоритъ мистеръ Роунсвель, отвчая на рукопожатіе брата.— Длай какъ знаешь. Надюсь только, что теперь мы уже не потеряемъ другъ друга изъ вида.

— О, этого не бойся. А теперь, братъ, прежде чмъ я уду, я попрошу тебя, если тебя не затруднитъ, прочесть одно мое письмо. Я написалъ его въ Чизни-Вуд и привезъ съ собой, чтобъ послать отсюда, потому-что помтка Чизяи-Вудъ можетъ возбудить грустныя воспоминанія въ той особ, которой адресовано письмо. Я плохой писака, а это письмо для меня особенно важно, мн хотлось-бы, чтобъ оно было написано ясно и въ то-же время деликатно.

Съ этими словами Джоржъ подаетъ горнозаводчику письмо, написанное немного блдными чернилами, но четкимъ круглымъ почеркомъ, и тотъ читаетъ слдующее:

‘Миссъ Эсфирь Соммерсомъ!

‘Инспекторъ Беккетъ сообщилъ мн, что въ бумагахъ извстнаго вамъ лица было найдено письмо ко мн, полученное мною изъ-за границы отъ другого лица. Беру на себя смлость увдомить васъ, что въ этомъ письм было всего нсколько строкъ, заключавшихъ просьбу передать приложенное запечатанное письмо одной молодой, въ то время незамужней леди, которая жила въ Англіи, и объясненіе, когда, гд и какъ это сдлать. Я тогда же въ точности выполнилъ эти инструкціи.

‘Дале считаю нужнымъ объяснить, что письмо было вытребовано отъ меня подъ предлогомъ сличенія почерка, иначе я ни за что-бы съ нимъ не разстался — скоре далъ-бы себя убить — ибо я всегда думалъ, что въ моихъ рукахъ оно безопасне, чмъ въ рукахъ всякаго другого.

‘Позволю себ еще сказать, что еслибъ только я подозрвалъ, что извстный намъ обоимъ несчастный джентльменъ еще живъ, я бы не успокоился, пока не открылъ-бы его убжища и не изъ одного только чувства долга, ибо я былъ очень привязанъ къ этому человку. Но по слухамъ (офиціальнымъ) онъ считался утонувшимъ, и дйствительно, это фактъ, что онъ упалъ ночью за бортъ транспортнаго корабля, только что передъ тмъ прибывшаго изъ Вестъ-Индіи и стоявшаго въ одной изъ ирландскихъ гаваней, я самъ это слышалъ отъ офицеровъ и команды корабля и знаю, что происшествіе было опубликовано офиціально.

‘Засимъ позвольте простому и смиренному солдату уврить васъ, что онъ всегда былъ и будетъ вашимъ слугой и почитателемъ и цнить ваши высокія качества гораздо больше, чмъ съумлъ высказать въ этомъ незатйливомъ посланіи.

‘Имю честь быть вашимъ покорнымъ слугой.

Джоржъ’.

— Немножко формально, замчаетъ старшій брать, складывая письмо съ недоумвающимъ лицомъ.

— Но ничего такого, чего-бы не должна была читать самая благовоспитанная и лучшая изъ молодыхъ особъ? спрашиваетъ младшій.

— Ровно ничего.

И письмо запечатывается и откладывается въ сторону вмст съ желзной корресподенціей этого дня. Покончивъ съ этимъ дломъ, мистеръ Джоржъ дружески прощается съ семействомъ брата и готовится къ отъзду. Но брату жаль разставаться съ нимъ такъ скоро, онъ предлагаетъ довести его въ открытомъ экипаж до мста ночевки и остаться съ нимъ до утра, а стараго кровнаго Чизни-Вудскаго коня сдать слуг, который и доставитъ его въ назначенное мсто. Предложеніе принято съ радостью, слдуетъ веселая поздка, веселый ужинъ, на другой день веселый завтракъ и все время дружеская бесда. Затмъ братья еще разъ долго и крпко жмутъ другъ другу руки и разстаются, горнозаводчикъ поворачиваетъ на сверъ, къ дыму и огнямъ, а солдатъ къ зеленющимъ полямъ.

Задолго до наступленія вечера тяжелая военная рысь его коня раздается смягченнымъ звукомъ въ устланной торфомъ Чизни-Вудской алле, когда онъ прозжаетъ подъ ея старыми вязами, побрякивая воображаемыми шпорами и саблей.

ГЛАВА XXXIII.
Разсказъ Эсфири.

Однажды утромъ, вскор посл моего конфиденціальнаго разговора съ опекуномъ, онъ подалъ мн запечатанный пакетъ и сказалъ: ‘Это для будущаго мсяца, моя дорогая’. Въ пакет оказались деньги — двсти фунтовъ.

Я начала потихоньку длать необходимыя приготовленія. Въ своихъ покупкахъ я руководствовалась вкусомъ опекуна, который, разумется, давно изучила, я хотла, чтобы мои обновки понравились ему, и надялась, что мн удастся ему угодить. Я никому не разсказывала о своихъ приготовленіяхъ, отчасти потому, что не хотла заране огорчать Аду (я помнила, какъ она огорчилась извстіемъ о моей помолвк), отчасти потому, что опекунъ тоже молчалъ. Я знала, что во всякомъ случа наша свадьба произойдетъ просто и тихо. Быть можетъ, я только скажу Ад: ‘Не придешь-ли завтра, моя милочка, взглянуть на наше внчанье?’ а можетъ быть даже и ей скажу только тогда, когда мы будемъ обвнчаны. Мн даже казалось, что именно такъ я поступила бы, еслибъ это зависло отъ меня одной.

Я сдлала въ этомъ случа только одно исключеніе — въ пользу мистрисъ Вудкордъ. Я сказала ей, что выхожу замужъ за мистера Джерндайса и что мы уже давно помолвлены. Она очень обрадовалась. Вообще она всячески старалась меня обласкать и была со мной гораздо добре и мягче, чмъ въ первый свой пріздъ. Она буквально распиналась въ своемъ желаніи быть мн полезной, но едва-ли нужно говорить, что я не злоупотребляла ея добротой и пользовалась ею лишь настолько, чтобъ она не могла обидться моимъ отказомъ.

Само собой разумется, что, какъ ни была я занята всей этой возней съ покупками и приготовленіями, я не забывала ни объ опекун, ни о моей милочк. Такимъ образомъ все мое время было наполнено, чему я была очень рада, что-же касается до Чарли, то ее нельзя было разсмотрть за грудами шитья. Величайшимъ ея наслажденіемъ и гордостью было окружить себя со всхъ сторонъ корзинами и ящиками съ полотномъ и матеріями, впрочемъ она при этомъ не столько шила, сколько таращила свои круглые глаза, изумлялась, какъ много ей еще предстоитъ работы, и старалась убдить себя, что пора-же наконецъ за нее приниматься.

Надо сказать, что я не могла согласиться съ мнніемъ опекуна на счетъ найденнаго завщанія и питала по этому поводу кое-какія смлыя надежды. Кто изъ насъ былъ нравъ — скоро выяснится, а пока я многаго ждала отъ процесса Джерндайса съ Джерндайсомъ. На Ричарда открытіе завщанія подйствовало возбуждающимъ образомъ, вызвало въ немъ порывистую дятельность и какъ будто подбодрило его на нкоторое время, во на мой взглядъ это возбужденіе было какое-то лихорадочное, и я начинала бояться, что даже надежда не можетъ уже теперь вполн его оживить. Изъ нсколькихъ словъ, сказанныхъ какъ-то опекуномъ, я поняла, что наша свадьба совершится не раньше конца судебной сессіи, и догадалась почему: опекунъ не могъ не знать, что мн будетъ пріятне внчаться, когда дла Ричарда и Лды устроятся къ лучшему.

До начала сессіи оставалось очень немного, когда опекуна вызвали въ Іоркширъ по длу мистера Вудкорта. Онъ и раньше говорилъ мн, что тамъ понадобится его присутствіе. Разъ вечеромъ, когда я только что вернулась отъ моей милочки и сидла посреди своихъ обновокъ, размышляя о своей будущей судьб, мн подали письмо отъ опекуна. Онъ просилъ меня пріхать къ нему, объяснялъ, что для меня уже взято мсто въ такомъ-то дилижанс и что я должна выхать завтра въ такомъ-то часу, и прибавлялъ въ постскриптум, что мн придется разстаться съ Адой всего на нсколько часовъ.

Я никакъ не ожидала, что мн предстоитъ такая поздка, тмъ не мене мои сборы были кончены въ полчаса и на другой день рано утромъ я была уже въ дорог. Я хала весь день, и весь день удивлялась, зачмъ я могла понадобиться опекуну, мн приходило въ голову то то, то другое, я перебрала всевозможныя объясненія, но какъ далека я была отъ истины!

Былъ вечеръ, когда я пріхала на мсто. Опекунъ встртилъ меня. Увидвъ его, я успокоилась, я начинала уже бояться, не захворалъ-ли онъ, тмъ боле, что письмо было совсмъ коротенькое. Но онъ былъ тутъ, здоровый и веселый, и когда я увидла, какимъ внутреннимъ довольствомъ сіяетъ его милое лицо, я сейчасъ-же сказала себ: ‘Онъ опять сдлалъ доброе дло’. Впрочемъ немного нужно было проницательности, чтобъ объ этомъ догадаться: разв уже самое присутствіе его здсь не было добрымъ дломъ?

Въ гостинниц насъ ожидалъ ужинъ, и когда мы остались одни, опекунъ сказалъ:

— Я думаю, старушк не терпится узнать, зачмъ я ее вызвалъ?

— Это правда, опекунъ, отвчала я.— Хоть я и не Фатима, а вы не Синяя Борода, но меня немножко мучитъ любопытство.

— Ну, моя радость, я хочу, чтобъ ты спала спокойно и не стану томить тебя до завтра, проговорилъ онъ весело.— Видишь-ли: мн хотлось выразить чмъ нибудь мое уваженіе и признательность Вудкорту, мн хотлось показать ему, какъ я цню его доброту къ бдняжк Джо, его заботы о нашихъ молодыхъ супругахъ и доброе отношеніе ко всмъ намъ. Когда было ршено, что онъ поселится здсь, мн пришло въ голову устроить ему простое, но уютное помщеніе, я распорядился подыскать подходящій домикъ, купилъ его очень дешево, отдлалъ и хочу просить Вудкорта принять его отъ меня въ знакъ моей дружбы. Но когда третьяго дня я ходилъ осматривать домъ,— онъ уже совсмъ отдланъ,— я увидлъ, что я не настолько хозяинъ, чтобы судить, все-ли тамъ какъ слдуетъ, и потому ршилъ выписать сюда лучшую хозяйку, какую знаю, чтобъ она помогла мн своими драгоцнными совтами. И вотъ хозяйка пріхала и смется надо мной… ай, ай! и плачетъ! Зачмъ-же это, старушка?

Затмъ, что онъ былъ такой добрый, великодушный, такой безконечно добрый и милый! Я хотла сказать ему, что я о немъ думаю, начала, но не могла выговорить ни слова.

— Полно, полно, сказалъ онъ.— Ты преувеличиваешь, моя милая. Ахъ, да какъ она рыдаетъ, моя голубушка, какъ она рыдаетъ!

— Это отъ радости, опекунъ, отъ радости и благодарности.

— Ну, полно, полно. Я очень радъ, что ты довольна. Я такъ и думалъ, что ты обрадуешься. Я хотлъ сдлать пріятный сюрпризъ маленькой хозяйк Холоднаго дома.

Я поцловала его, вытерла слезы и сказала:

— Теперь я понимаю, я давно видла это по вашему лицу.

— Ну?! Быть не можетъ! сказалъ онъ.— Какая однако она у насъ проницательная!

Онъ былъ такъ неподдльно веселъ, что скоро и я развеселилась и даже стала почти стыдиться своихъ слезъ. Но когда я пришла въ свою комнату и легла, я опять заплакала. Да, признаюсь, я заплакала. Надюсь, что это были радостныя слезы, хотя и не вполн уврена, что радостныя. Я два раза повторила про себя его письмо отъ слова до слова.

Настало чудное лтнее утро и посл завтрака мы отправились осматривать домъ, о которомъ я, въ качеств образцовой хозяйки, должна была высказать ршающее мнніе. Мы вошли въ цвтникъ черезъ боковую калитку, ключъ отъ которой былъ у опекуна, и первое, что я увидла, были мои цвты и грядки, то есть расположенные совершенно въ томъ порядк, какъ у меня дома.

— Какъ видишь, моя дорогая, сказалъ опекунъ, слдя сіяющими глазами за моимъ лицомъ,— я воспользовался твоимъ планомъ, потому-что, конечно, твой планъ самый лучшій.

Мы прошли хорошенькій фруктовый садикъ, гд краснли вишни изъ-за зеленыхъ листьевъ и тнь отъ яблонь весело играла на трав, и подошли къ дому. Это былъ просто коттеджъ, деревенскій коттеджъ съ кукольными комнатками, но такой хорошенькій, такой тихій и уютный, съ такимъ роскошнымъ видомъ изъ оконъ! Кругомъ разстилались зеленющія поля, вдали слышался шумъ мельницы и сверкала рка, то прячась за кустами и деревьями, то снова выглядывая на поворот за мельницей и потомъ еще ближе, у веселаго городка за широкимъ лугомъ, гд виднлись пестрыя группы крикетистовъ и разввался флагъ надъ блой палаткой. И когда мы обходили хорошенькія комнатки и потомъ вышли на маленькую веранду съ изящными деревянными колоннами, увитыми жимолостью и жасминомъ, везд и во всемъ — въ узор обоевъ на стнахъ, въ цвт обивки на мебели, въ расположеніи хорошенькихъ бездлушекъ на этажеркахъ и столахъ — во всемъ я узнавала мои привычки и вкусы, мои маленькія причуды и фантазіи, которыми вс они всегда восхищались и по поводу которыхъ подшучивали надо мной.

Я не находила словъ выразить, какъ я восхищалась всмъ этимъ, но въ то же время въ моей душ поднялось одно тяжелое сомнніе. Я думала: ‘Ахъ, будетъ-ли онъ отъ этого счастливе? Не лучше ли бы было для его спокойствія, еслибъ ему не напоминали обо мн?’ Потому-что хоть я и не была тмъ совершенствомъ, какимъ онъ меня считалъ, но онъ крпко меня любилъ (я даже надялась, что онъ не забылъ бы меня и безъ напоминаній), но мой путь былъ легче и я могла бы примириться даже съ этимъ, еслибъ это сдлало его счастливе.

Опекунъ отъ души наслаждался моимъ восхищеніемъ.

— Ну, старушка, сказалъ онъ, — хочешь теперь знать, какъ зовется этотъ домъ?

Никогда не видла я у него такого радостнаго и вмст горделиваго выраженія.

— Какъ, дорогой опекунъ?

— Пойди, сюда, дитя мое, и взгляни сама.

Онъ повелъ меня къ главному крыльцу, гд мы еще не были, но на полдорог остановился и спросилъ:

— Неужели ты не догадываешься, голубушка?

— Нтъ, сказала я.

Мы поднялись на крыльцо и онъ показалъ мн надпись: Холодный домъ.

Онъ повелъ меня въ садъ, усадилъ на скамью, слъ подл меня и, взявъ мою руку въ свои, заговорилъ:

— Дорогая моя двушка, надюсь, что въ томъ, что произошло между нами, я былъ нссовсмъ эгоистомъ, надюсь, что я заботился и о твоемъ счастіи. Когда я писалъ свое письмо, на которое ты принесла такой милый отвтъ (при этихъ словахъ онъ улыбнулся), я, можетъ быть, слишкомъ много думалъ о себ, но я думалъ и о теб. Могъ-ли бы я когда нибудь, при другихъ обстоятельствахъ, вернуться къ моей давнишней мечт сдлать тебя своей женой — я часто мечталъ объ этомъ, когда ты была еще совсмъ молоденькая — не стану и спрашивать себя. Я вернулся къ этой мечт, я написалъ свое письмо, и ты мн отвтила. Ты слдишь за моими словами, дитя мое?

Я вся похолодла и дрожала, но не проронила ни одного слова. Я сидла, не сводя съ него глазъ, лучи заходящаго солнца мягко озаряли сквозь листву его непокрытую голову, и мн казалось, что его окружаетъ ангельское сіяніе.

— Выслушай меня, моя радость. Подожди говорить, теперь мой чередъ. Когда именно я началъ сомнваться, хорошо-ли я сдлалъ, принявъ свое ршеніе,— это не важно. Пріхалъ Вудкортъ и я пересталъ сомнваться.

Я обхватила руками его шею, упала головой къ нему на грудь и зарыдала.

— Такъ, положи сюда головку, дитя мое, сказалъ онъ, тихонько прижимая меня къ себ.— Отнын я твой опекунъ и отецъ. Ты можешь мн спокойно довриться.

Кроткій и ласковый, какъ ясный майскій день, свтлый и радостный, какъ солнечный лучъ, онъ продолжалъ:

— Пойми меня, дорогая двушка. Я не сомнвался, что, выйдя за меня, ты будешь довольна своей участью и не будешь считать себя несчастной, я зналъ, что значитъ для тебя долгъ и какое у тебя преданное сердце. Но я понялъ, что есть человкъ, съ которымъ ты будешь счастливе. Ничего нтъ удивительнаго въ томъ, что я проникъ тайну этого человка, когда старушка и не подозрвала о ней: вдь я лучше ея зналъ, какое она золото и какъ крпко можно ее любить. Алланъ Вудкортъ давно и самъ открылъ мн свою тайну, я же разсказалъ ему свою только вчера, за нсколько часовъ до твоего прізда. Но я не хотлъ допустить, чтобъ мою Эсфирь не вполн оцнили, я не хотлъ допустить, чтобъ хоть одна капелька ея высокихъ качествъ осталась незамченной и неоцненной, я не хотлъ допустить, чтобы знаменитая фамилія Морганъ-опъ-Керригъ приняла ее только изъ милости,— нтъ, ни за какія блага въ мір, ни даже за вс горы Валлиса, будь он хоть золотыя!

Тутъ онъ поцловалъ меня въ лобъ и я опять заплакала. Я не могла равнодушно слышать его похвалъ, у меня разрывалось сердце отъ мучительнаго наслажденія, которое он мн доставляли.

— Перестань, старушка, не плачь. Сегодня у насъ радостный день. Я цлые мсяцы ждалъ этого дня! говорилъ онъ съ какимъ-то восторгомъ.— Еще нсколько словъ, старушка, и моя сказка сказана. И такъ, я ршилъ не давать въ обиду моей Эсфири, я поговорилъ откровенно съ мистрисъ Вудкортъ. я сказалъ ей: ‘Сударыня, я вижу, я не только вижу, но даже знаю, что вашъ сынъ любитъ мою питомицу. Я увренъ, что и она любятъ вашего сына, я увренъ, что она пожертвуетъ своей любовью чувству долга и привязанности ко мн, пожертвуетъ такъ беззавтно, такъ самоотверженно, такъ свято, что вы и но догадаетесь объ ея жертв’. Потомъ я разсказалъ ей нашу исторію — твою и мою, и сказалъ: ‘А теперь, сударыня, когда вы все знаете, поживите съ нами и присмотритесь поближе къ моей двочк, взвсьте все, что вы увидите, вспомните ея родословную — я считалъ унизительнымъ скрыть отъ поя твою исторію, Эсфирь — и когда составите опредленное мнніе, скажите мн, гд истинное благородство’. И молодецъ-же эта старуха, Эсфирь! Да здравствуетъ ея честная валлійская кровь! воскликнулъ опекунъ съ энтузіазмомъ.— Я почти увренъ, что теперь ея старое сердце бьется такой-же горячей восторженной любовью въ нашей дорогой двочк, какъ и мое собственное.

Онъ нжно приподнялъ мою голову, я прижалась къ нему и онъ нсколько разъ поцловалъ меня, какъ самый добрый, любящій отецъ.

— Еще одно слово. Когда Алланъ Вудкортъ говорилъ съ тобой, моя дорогая, онъ говорилъ съ моего вдома и согласія, но я не подавалъ ему надеждъ, мн хотлось сдлать сюрпризъ вамъ обоимъ, это была моя награда и я былъ настолько мелоченъ, что не ршился отъ нея отказаться. Мы условились, что онъ разскажетъ мн, что ты ему отвтишь, и онъ разсказалъ. Больше мн нечего прибавить. Дорогая моя, Алланъ Вудкортъ видлъ мертвымъ твоего отца, видлъ мертвой твою мать… Вотъ Холодный домъ, сегодня я даю ему хозяйку и, видитъ Богъ, это счастливйшій день моей жизни.

Онъ всталъ и поднялъ меня. Мы были не одни. Мой мужъ (вотъ уже семь счастливыхъ лтъ, какъ я зову его этимъ именемъ) стоялъ подл меня.

— Алланъ, сказалъ опекунъ,— примите отъ меня добровольный даръ — лучшую жену, о какой можетъ мечтать человкъ. Что мн сказать кром того, что вы достойны такой жены? Примите вмст съ ней этотъ скромный домъ — ея приданое. Вы знаете, чмъ она сдлаетъ для васъ этотъ домъ, Алланъ, вы знаете, чмъ она сдлала для меня его тезку. Позвольте мн иногда любоваться вашимъ счастьемъ, больше мн ничего не нужно. Неужели-же можно сказать посл этого, что я чмъ нибудь пожертвовалъ.

Онъ еще разъ поцловалъ меня. Слезы стояли въ его глазахъ. Онъ прибавилъ тихимъ голосомъ:

— Эсфирь, дорогая моя, посл столькихъ лтъ общей жизни, мы разстаемся, потому что это все-таки разлука. Я знаю, что моя ошибка принесла теб гор. Забудь о ней, прости твоего стараго опекуна и, если можно, пусть онъ займетъ въ твоемъ сердц свое прежнее мсто. Алланъ, возьмите ее.

И онъ пошелъ отъ насъ подъ зеленымъ сводомъ листьевъ, онъ остановился на залитой свтомъ лужайк и, обернувшись къ намъ, весело сказалъ:

— Я буду гд нибудь здсь недалеко. Какой однако сегодня чудесный западный втеръ, старушка! Настоящій западный. Только предупреждаю: не благодарить меня. Я теперь возвращаюсь къ моимъ молодымъ привычкамъ и, если меня вздумаютъ благодарить, убгу и никогда не вернусь.

Что это было за счастье! Какая радость, какой блаженный покой, сколько надеждъ, какою благодарностью были переполнены паши сердца! Было ршено, что мы обвнчаемся въ конц мсяца, но когда мы передемъ въ нашъ новый домъ, это зависло отъ того, какъ сложатся дла Ричарда и Ады.

На другой день мы вернулись домой втроемъ. Какъ только мы пріхали, Алланъ побжалъ къ Ричарду, чтобъ сообщить ему и моей милочк радостную всть. Я тоже собиралась зайти къ ней попозже, но прежде хотла напоить чаемъ опекуна и посидть подл него на своемъ старомъ мст: мн не хотлось, чтобъ оно опустло такъ скоро.

Дома мы узнали, что въ этотъ день къ намъ три раза заходилъ какой-то молодой человкъ и спрашивалъ меня, и когда наконецъ ему сказали, что, по всей вроятности, я не вернусь раньше десяти часовъ вечера, онъ объявилъ, что ‘зайдетъ около десяти’. Вс три раза онъ оставлялъ по карточк и на всхъ трехъ стояло: мистеръ Гуппи.

Меня естественно занимало, зачмъ могъ могъ являться этотъ гость, и такъ какъ съ его именемъ у меня были связаны такія смшныя воспоминанія, то я и тутъ не могла удержаться отъ смха и кстати разсказала опекуну, какъ мистеръ Гуппи сдлалъ мн предложеніе и потомъ взялъ его назадъ.

— Ну, если такъ, мы непремнно примемъ этого героя, сказалъ опекунъ.

Такимъ образомъ прислуг было приказано принять гостя, когда онъ придетъ, и вслдъ затмъ гость явился.

Онъ немного сконфузился, увидвъ, что я не одна, ко сейчасъ-же оправился и сказалъ опекуну:

— Мое почтеніе, сэръ. Какъ поживаете?

— Благодарю васъ. Какъ вы? спросилъ опекунъ.

— Слава Богу, сэръ, помаленьку, отвчалъ мистеръ Гуппи.— Позвольте представить вамъ мою мать, мистрисъ Гуппи изъ Ольдъ-Стритъ-Рода, и моего лучшаго друга, мистера Уивля, то есть врне сказать, мой другъ былъ извстенъ подъ именемъ Уивля, но настоящая его фамилія Джоблингъ.

Опекунъ попросилъ гостей садиться и они сли.

— Тони, обратился мистеръ Гуппи къ своему другу посл нсколькихъ минутъ неловкаго молчанія.— Не начнете-ли вы?

— Нтъ, лучше вы, отвчалъ другъ довольно кислымъ тономъ.

— Дло въ томъ, мистеръ Джерндайсъ, сэръ, началъ, подумавъ, мистеръ Гуппи къ величайшему удовольствію своей мамаши, которое она выразила тмъ, что подтолкнула локтемъ мистера Джоблинга, а мн выразительно подмигнула,— дло въ томъ, что я разсчитывалъ застать миссъ Соммерсонъ одну и неожиданная честь вашего присутствія нсколько меня смутила. Но, можетъ быть, вы уже знаете отъ миссъ Соммерсонъ о томъ, что между нами произошло.

— Да, миссъ Соммерсонъ мн говорила, отвчалъ, улыбаясь, опекунъ.

— Это облегчаетъ дло, сказалъ мистеръ Гуппи.— Сэръ, я только-что кончилъ ученье у Кенджа и Карбоя къ удовольствію обихъ сторонъ, какъ я надюсь. Теперь, посл экзамена, который могъ-бы свести съ ума всякаго крещеннаго человка — такую кучу никому не нужной чепухи пришлось заучить, я принятъ въ число атторнеевъ и уже получилъ свидтельство. На всякій случалъ я захватилъ его съ собой. Желаете взглянуть?

— Благодарю васъ, мистеръ Гуппи, отвчалъ опекунъ.— Я и такъ охотно врю, что вашъ документъ иметъ законную силу — кажется, я выражаюсь достаточно юридически?…

Тогда мистеръ Гуппи, который уже собирался вытащить что-то изъ бокового кармана, отложилъ свое намреніе и продолжалъ безъ документа.

— Самъ я не имю капитала, но у моей матери есть небольшая собственность въ вид годовой ренты…

Тутъ мать мастера Гуппи пришла въ такой неописанный восторгъ, что, не зная, чмъ его выразить, неистово завертла головой, закрыла носъ платкомъ и опять подмигнула мн.

— …И у меня никогда не будетъ недостатка въ нсколькихъ фунтахъ, если бы они понадобились на веденіе длъ, и притомъ безъ процентовъ, а это вдь большое преимущество, заключилъ съ чувствомъ мистеръ Гуппи.

— Разумется, сказалъ опекунъ.

— У меня есть кое какія связи, продолжалъ мистеръ Гуппи,— больше все по сосдству съ Волькотъ-Скверомъ въ Ламбет. Поэтому я нанялъ домъ въ той мстности, какъ говорятъ мои друзья, замчательно выгодно,— и дйствительно дешево до смшного, и замтьте: простночныя зеркала и вшалки въ счетъ годовой платы!— и тамъ-же думаю открыть свою контору.

Тутъ мать мистера Гуппи впала въ настоящій экстазъ и завертла головой съ удвоенной скоростью, посылая всему обществу самыя игривыя улыбки.

— Въ дом шесть комнатъ, не считая кухни, продолжалъ мистеръ Гуппи,— и друзья моя находятъ, что квартира очень удобна. Говоря ‘мои друзья’, я подразумваю главнымъ образомъ моего друга Джоблинга, который знаетъ меня (тутъ мистеръ Гуппи нжно взглянулъ на своего друга), кажется, съ младенческихъ дней?…

Мистеръ Джоблингъ подтвердилъ это заявленіе, слегка задвигавъ ногами подъ стуломъ.

— Мой другъ Джоблингъ будетъ помогать мн въ качеств клерка и будетъ жить въ томъ-же дом, сказалъ мистеръ Гуппи.— Моя мать тоже будетъ жить въ дом, когда кончится срокъ ея квартир въ Ольдъ-Стритъ-Род, слдовательно въ обществ не будетъ недостатка. У моего друга Джоблинга аристократическіе вкусы, онъ внимательно слдитъ за всми происшествіями въ высшихъ кругахъ общества, и онъ вполн одобряетъ мое настоящее намреніе.

Мистеръ Джоблингъ сказалъ: ‘Разумется’ и слегка отодвинулся отъ локтя матери мистера Гуппи.

— Я думаю, сэръ, мн нтъ надобности повторять вамъ, такъ какъ вы уже знаете объ этомъ отъ миссъ Соммерсонъ… мамаша, сдлайте милость, сидите спокойно… что въ былыя времена образъ миссъ Соммерсонъ былъ запечатлвъ въ моемъ сердц и что я длалъ ей брачное предложеніе.

— Я объ этомъ слышалъ, сказалъ опекунъ.

— Обстоятельства, надъ которыми я не властенъ и даже напротивъ, продолжалъ мистеръ Гуппи,— изгладили на время изъ моего сердца этотъ образъ. Все это время поведеніе миссъ Соммерсонъ было въ высшей степени благородно, смю даже сказать — великодушно.

Опекунъ весело улыбнулся и потрепалъ меня но плечу.

— Въ настоящее время, сэръ, продолжалъ мистеръ Гуппи,— я нахожусь въ такомъ состояніи духа, что мн хотлось-бы отплатить великодушіемъ за великодушіе. Я хочу доказать миссъ Соммерсонъ, что и я могу возвыситься до благороднаго поступка, на что она, можетъ быть, не считала меня способнымъ. Я чувствую, что образъ, который, какъ мн казалось, навки изгладился изъ моего сердца, живетъ въ немъ по прежнему. Власть его надо мной попрежнему громадна, и вотъ, уступая этому чувству, я ршился пренебречь обстоятельствами, надъ которыми никто изъ насъ не властенъ, и возобновить предложеніе, которое я имлъ честь сдлать миссъ Соммерсонъ въ былыя времена. И такъ, повергаю къ ногамъ миссъ Соммерсонъ домъ въ Волькотъ-Сквер, мою контору и себя и прошу ее милостиво принять этотъ скромный даръ.

— Дйствительно, это очень великодушно съ вашей стороны, сэръ, замтилъ опекунъ.

— Сэръ, я хочу быть великодушнымъ, чистосердечно отвтилъ мистеръ Гуппи.— Впрочемъ, я отнюдь не считаю, чтобы, возобновляя свое предложеніе миссъ Соммерсонъ, я жертвовалъ собой, мои друзья тоже этого не думаютъ. Тмъ не мене есть обстоятельства, которыхъ нельзя не принимать въ разсчетъ, такимъ образомъ одно уравновшивается другимъ и не та, ни другая сторона не остается въ убытк.

— Я беру на себя отвтить вамъ отъ имени миссъ Соммерсонъ, сказалъ со смхомъ опекунъ и взялся за колокольчикъ.— Миссъ Соммерсонъ очень благодарна вамъ за ваше лестное предложеніе и желаетъ вамъ добраго вечера и всякаго благополучія.

— Какъ! пробормоталъ растерянно мистеръ Гуппи.— Какъ мн васъ понимать, сэръ? Что это: согласіе, отказъ или отсрочка?

— Ршительный отказъ, съ вашего позволенія.

Мистеръ Гуппи недоврчиво посмотрлъ на своего друга, потомъ на мать, которая вдругъ страшно разсердилась, потомъ въ полъ и наконецъ въ потолокъ.

— Такъ вотъ оно что! проговорилъ онъ.— А вы, Джоблингъ, еслибъ вы въ самомъ дл были моимъ другомъ, какъ увряете, вы бы давно подали руку моей матери и увели бы ее изъ чужого дома и ужъ никакъ не допустили-бы ее оставаться тамъ, гд она лишняя.

Но мистрисъ Гуппи ршительно не пожелала, чтобъ ее увели изъ чужого дома. Она и слышать объ этомъ не хотла.

— Это еще что! обратилась она къ опекуну.— Какъ вы смете! Убирайтесь! По вашему мой сынъ для васъ не хорошъ? Сами-то хороши. Убирайтесь, говорятъ вамъ!

— Послушайте, почтеннйшая, мн кажется, съ вашей стороны несовсмъ логично просить меня убраться изъ моего собственнаго дома, сказалъ опекунъ.

— Мн нтъ до этого дла, отвчала мистрисъ Гуппи.— Убирайтесь. Мы вамъ нехороши, такъ пойдите, поищите: можетъ, найдете получше!

Я никакъ не ожидала, чтобы мистрисъ Гуппи была способна на такой переходъ отъ самой необузданной веселости къ столь-же необузданному гнву.

— Ступайте, поищите, можетъ, найдете лучше! повторила мистрисъ Гуппи.— Убирайтесь.

Ее видимо въ высшей степени удивляло и оскорбляло, что мы не трогаемся съ мста.

— Что жъ вы не уходите? Чего вы тутъ торчите?

— Мамаша, остановилъ ее сынъ, который все время старался стать такъ, чтобъ загородить ее отъ насъ, отталкивалъ ее плечомъ всякій разъ, какъ она налегала на опекуна.— Мамаша, придержите вашъ языкъ.

— Ни за что, Вилльямъ, отвчала она.— Не замолчу, пока онъ не уберется.

Тмъ не мене мистеръ Гуппи съ помощью мистера Джоблинга кое-какъ угомонилъ свою мамашу (которая подъ конецъ сдлалась невыносимо назойлива), вывелъ изъ комнаты и потащилъ внизъ по лстниц противъ всякаго ея желанія, причемъ съ каждой ступенькой ея голосъ повышался на полтона и она продолжала настаивать, чтобы мы немедленно отправлялись искать жениховъ ‘получше’, а главное ‘сію минуту убирались’.

ГЛАВА XXXIV.
Заря новой жизни.

Судебная сессія началась, и опекунъ получилъ отъ Кенджа увдомленіе, что дло будетъ слушаться черезъ два дня. Такъ какъ я возлагала большія надежды на новое завщаніе и очень волновалась, то мы съ Алланомъ ршили идти на засданіе. Ричардъ не находилъ себ мста отъ волненія и былъ такой слабый и жалкій, хотя болзнь его была попрежнему скоре нравственная, чмъ физическая, что моя милочка очень нуждалась въ поддержк. Но она ждала своего врнаго союзника — теперь ждать оставалось уже очень недолго — и не падала духомъ.

Дло должно было разбираться въ Вестминстер. Я думаю, оно разбиралось тамъ уже разъ сто, но я не могла отдлаться отъ мысли, что на этотъ разъ оно наконецъ приведетъ къ какому нибудь результату. Мы вышли изъ дома сейчасъ же посл завтрака, чтобы прійти заблаговременно, и вдвоемъ — какъ это было странно и какъ радостно! направились по оживленнымъ улицамъ къ Вестминстеру.

Мы шли, разговаривая о Ричард и объ Ад и мечтая, какъ мы устроимъ ихъ новую жизнь. Вдругъ я услыхала знакомый голосъ: ‘Эсфирь, Эсфирь, голубушка моя!’ Это была Кадди Джеллиби, она кричала мн, высунувшись изъ окна одноконной наемной каретки (у нея было теперь столько уроковъ, что она нанимала экипажъ для разъздовъ) съ такимъ лицомъ, точно хотла расцловать меня на разстояніи сотни ярдовъ. Передъ тмъ я послала ей записку, въ которой сообщила о своей помолвк и разсказала о томъ, что для меня сдлалъ опекунъ, но не могла выбрать минутки свободной, чтобъ ее навстить. Конечно, мы сейчасъ же повернули и подошли къ ней. Добрая двочка была въ такомъ дикомъ восторг, такъ захлебывалась отъ радости, вспоминая тотъ вечеръ, когда она принесла мн цвты, такъ неистово мяла меня въ своихъ объятіяхъ вмст съ головой и со шляпкой, называя всми ласкательными именами, какія только могла придумать, и разсказывая Аллану, что я для нея сдлала, что мн не оставалось ничего больше, какъ войти въ карету и дать ей наговориться и нацловаться всласть. Алланъ стоялъ у окна кареты, счастливый и довольный, кажется, не меньше самой Кадди, о себ ужъ и не говорю. Не знаю, какъ я вырвалась отъ Кадди, помню только, что я смялась, какъ сумасшедшая, была очень красная и растрепанная и смотрла вслдъ ея экипажу, а она смотрла на насъ, высунувшись изъ окна, пока могла насъ видть.

Эта встрча задержала насъ, и когда мы пришли въ Вестминстеръ, засданіе уже началось. Но это было еще не самое худшее: зала засданія была биткомъ набита народомъ и мы не могли ни видть, ни слышать, что тамъ происходило. А происходило, должно быть, что-то смшное и интересное, потому что безпрестанно раздавался смхъ, призывы къ порядку и вс проталкивались впередъ. Происходило что-то такое, что очень забавляло господъ юристовъ, въ заднихъ рядахъ толпы стояло нсколько человкъ молодыхъ адвокатовъ (я узнала ихъ по парикамъ) и всякій разъ, какъ одинъ изъ нихъ сообщалъ что нибудь товарищамъ по поводу дла, они закладывали руки въ карманы и покатывались со смху, топоча ногами отъ восторга.

Мы спросили своего сосда, не знаетъ-ли онъ, какое дло разбирается. Онъ сказалъ: Джерндайса съ Джерндайсомъ. На нашъ вопросъ, пришли-ли къ какому нибудь результату, онъ отвчалъ, что наврное не знаетъ, что въ этомъ дл никто никогда ничего не зналъ и не знаетъ, но кажется, дло кончилось. Кончилось на сегодня? спросили мы. Нтъ, совсмъ.

Совсмъ?

Услышавъ этотъ невроятный отвтъ, мы переглянулись, не вря своимъ ушамъ. Неужели завщаніе положило таки конецъ этой нескончаемой тяжб и Ричардъ съ Адой будутъ богаты? Просто не врилось — такъ это было хорошо.

Мы недолго оставались въ неизвстности, скоро толпа зашевелилась и двинулась къ выходу, унося съ собой испорченный воздухъ, наполнившій залу. Вс по прежнему чему-то смялись и гораздо больше походили на публику, выходящую изъ цирка или балагана, чмъ на людей, только что постившихъ храмъ правосудія. Мы стояли въ сторон, высматривая, не увидимъ-ли знакомое лицо. Въ это время стали выносить бумаги — груды бумагъ въ мшкахъ и просто въ связкахъ, которыя по своимъ размрамъ не умщались въ мшки, цлые вороха бумагъ всхъ видовъ и форматовъ, такіе вороха, что клерки, которые ихъ несли, шатались подъ ихъ тяжестью, сваливали ихъ какъ попало въ уголъ и возвращались за новымъ грузомъ. Даже эти клерки смялись. Взглянувъ мелькомъ на бумагу и увидвъ въ нсколькихъ мстахъ заголовокъ: ‘Джерндайсъ съ Джерндайсомъ’, мы спросили стоявшаго подл нихъ джентльмена, съ виду судейскаго, правда-ли, что дло кончилось.

— Да, слава Богу, кончилось наконецъ, отвчалъ онъ и расхохотался.

Тутъ мы увидли мистера Кенджа. Онъ выходилъ изъ залы засданія, сіяя достоинствомъ и благосклонностью и прислушиваясь къ тому, что ему говорилъ мистеръ Вольсъ, который держался очень почтительно и самъ несъ свой мшокъ. Мистеръ Вольсъ замтилъ насъ первый.

— Здсь миссъ Соммерсонъ и мистеръ Вудкортъ, сэръ, сказалъ онъ Кенджу.

— Гд? Ахъ да, въ самомъ дл! и мистеръ Кенджъ приподнялъ шляпу и поклонился мн съ утонченною вжливостью.— Какъ ваше здоровье? Очень радъ васъ видть. Мистера Джерндайса нтъ съ вами?

Я напомнила ему, что мистеръ Джерндайсъ никогда здсь не бываетъ.

— Да, правда, сказалъ мистеръ Кенджъ,— впрочемъ на этотъ разъ хорошо, что его нтъ, ибо его упорное предубжденіе — надюсь, мой отсутствующій другъ не обидится, если я позволю себ назвать этимъ именемъ его странный взглядъ на эти вещи — ибо его упорное предубжденіе могло-бы получить сегодня нкоторую поддержку — безъ всякихъ основаній, разумется, но могло-бы получить поддержку.

— Позвольте узнать, чмъ у васъ кончилось сегодня? спросилъ Алланъ.

— Виноватъ… Какъ вы сказали? переспросилъ мистеръ Кенджъ съ удручающею вжливостью.

— Чмъ кончилось сегодня?

— Чмъ кончилось? повторилъ мистеръ Кенджъ.— Г-мъ, да. Результатъ незавидный. Незавидный. Мы должны были сложить оружіе передъ — если можно такъ выразиться — передъ неодолимой преградой.

— Не можете-ли вы сказать намъ по крайней мр, была-ли признана подлинность завщанія? спросилъ Алланъ.

— Сказалъ-бы съ величайшимъ удовольствіемъ, еслибъ могъ, отвчалъ мистеръ Кенджъ,— но мы его не разсматривали, мы его не разсматривали.

— Мы его не разсматривали, повторилъ, какъ эхо, мистеръ Вольсъ своимъ глухимъ желудочнымъ голосомъ.

— Вы должны вспомнить, мистеръ Вудкортъ, замтилъ мистеръ Кенджъ убдительно успокоительнымъ тономъ, пуская въ ходъ свою серебряную лопаточку,— что это обширное дло, запутанное дло, сложное дло. Недаромъ Джерндайса съ Джерндайсомъ прозвали памятникомъ судебной практики.

— Памятникомъ, давно увнчаннымъ статуей терпнія, замтилъ Алланъ.

— Хорошо сказано, сэръ, произнесъ мистеръ Кенджъ съ легкимъ снисходительнымъ смхомъ.— Хорошо сказано. Но вы должны вспомнить, мистеръ Вудкортъ (тутъ онъ сталъ серьезенъ почти до суровости), что безчисленныя трудности этого огромнаго дла, мастерская тонкость изслдованія, которой оно требовало, и формы судопроизводства взяли массу труда, терпнія, искусства, краснорчія, знаній, ума — высокаго ума, мистеръ Вудкортъ. Втеченіе многихъ лтъ весь цвтъ адвокатуры, осмлюсь сказать, и зрлые осенніе плоды — были къ услугамъ Джерндайса съ Джерндайсомъ. А разъ публика пользуется преимуществомъ обращаться за помощью къ этой великой сил — украшенію страны, она должна платить за это преимущество деньгами или иными цнностями.

— Мистеръ Кенджъ, сказалъ Алланъ, видимо догадавшійся въ чемъ дло,— извините меня, мы спшимъ… Долженъ-ли я понять васъ въ томъ смысл, что все имущество поглощено судебными издержками?

— Гм… кажется, что такъ, отвчалъ мистеръ Кенджъ.— Мистеръ Вольсъ, что вы скажете?

— Кажется, такъ, сказалъ мистеръ Вольсъ.

— Значитъ тяжба умретъ, такъ сказать, своею смертью?

— Вроятно, отвчалъ мистеръ Кенджъ.— Мистеръ Вольсъ?…

— Вроятно, повторялъ мистеръ Вольсъ.

— Дорогая моя, это убьетъ Ричарда, шепнулъ мн Алланъ.

На его лиц была написана такая тревога, онъ такъ хорошо зналъ Ричарда, да и сама я такъ насмотрлась въ послднее время, какъ этотъ процессъ постепенно его убивалъ, что слова моей милочки: ‘Боюсь, что онъ не увидитъ своего ребенка’, показались мн вщими и прозвучало въ моихъ ушахъ, какъ погребальный звонъ.

— Если вы желаете видть мистера Карстона, сэръ, вы найдете его въ зал суда, сказалъ мистеръ Вольсъ.— Я оставилъ его тамъ, онъ очень взволновалъ и хотлъ немного оправиться прежде ч мъ идти домой. Мое почтенье, сэръ. Мое почтенье, миссъ Соммерсонъ.

Онъ посмотрлъ на меня своимъ непріятнымъ, зминымъ взглядомъ и глотнулъ воздуха, словно проглотилъ послдній кусокъ своего кліента, потомъ, наскоро завязавъ шнурки своего мшка, пустился догонять мистера Кейджа, какъ будто боялся потерять хоть секунду драгоцннаго собесдованія съ этимъ джентльменомъ, и вслдъ затмъ его черная, наглухо застегнутая тощая фигура исчезла за дверью въ конц коридора.

— Дорогая моя, предоставь мн Ричарда, вдь ты давно уже сдала его на мои руки, сказалъ мн Алланъ.— Позжай домой, разскажи обо всемъ мистеру Джерндайсу и потомъ приходи къ Ад.

Я просила его не провожать меня до кареты и какъ можно скоре идти къ Ричарду. Вернувшись домой, я разсказала опекуну, чмъ кончилось дло. Онъ нисколько не огорчился — за себя. Онъ сказалъ:

— Чмъ бы ни кончилась эта проклятая тяжба, слава Богу, что кончилась. Это большое счастье. Но Ричардъ и Ада… Бдныя дти!

Мы проговорили о нихъ все утро, обсуждая, что можно было для нихъ сдлать. Посл обда опекунъ пошелъ со мной въ Симондсъ-Иннъ и довелъ меня до ихъ квартиры. Я стала подниматься по лстниц. Услышавъ мои шаги, моя милочка выбжала ко мн навстрчу въ маленькій коридоръ и съ плачемъ бросилась ко мн на шею, но сейчасъ-же овладла собой и сказала, что Ричардъ нсколько разъ спрашивалъ обо мн. Она разсказала мн, что Алланъ нашелъ его одного въ углу залы, онъ былъ какъ въ столбняк. Когда Алланъ его окликнулъ, онъ заговорилъ рзко, гнвно, обращаясь къ воображаемымъ судьямъ. Вдругъ изо рта у него хлынула кровь и туіъ Алланъ увелъ его и привезъ домой.

Когда я вошла, онъ лежалъ на диван съ закрытыми глазами. На стол стояли лекарства, шторы были спущены, комната провтрена и прибрана. Алланъ стоялъ подл больного, наблюдая за нимъ съ серьезнымъ лицомъ. Лицо Ричарда показалось мн совсмъ безкровнымъ, и только тутъ, когда я увидла его спокойно лежащимъ съ закрытыми глазами, я въ первый разъ замтила, какъ онъ исхудалъ. Но несмотря на это онъ былъ такой красивый, какимъ я давно его не видала.

Я молча сла подл него. Онъ скоро открылъ глаза и сказалъ слабымъ голосомъ, но съ прежней своей улыбкой:

— Поцлуйте меня, тетушка Дюрденъ.

Я очень удивилась и обрадовалась, что, несмотря на свою слабость, онъ такой веселый. Онъ сказалъ, что не находитъ словъ выразить, какъ онъ радъ нашей помолвк, говорилъ, что мой мужъ былъ ангеломъ-хранителемъ для него и для Ады, благодарилъ насъ обоихъ, сказалъ, что желаетъ намъ всякаго счастья и всхъ радостей, какія только бываютъ въ человческой жизни. Когда я увидла, какъ онъ взялъ руку моего мужа и прижалъ ее къ груди, я думала, что у у меня сердце разорвется отъ жалости.

Мы старались какъ можно больше говорить о будущемъ и онъ нсколько разъ повторилъ, что непремнно прідетъ на нашу свадьбу, если будетъ въ состояніи держаться на ногахъ.

— Даже больной пріду, Ада какъ нибудь меня довезетъ.

— Да, да, мой голубчикъ, будь покоенъ, непремнно подемъ.

Но когда моя милочка, такая прелестная и ясная въ своей самоотверженной любви, говорила ему эти полныя надежды слова, когда она такъ врила въ близкую помощь, которую принесетъ ей съ собою крошечное существо — тогда я уже знала… знала!…

Ему было вредно много говорить и мы замолчали. Я взяла работу — дтскую рубашечку — и притворилась, что прилежно шью: онъ вдь всегда подтрунивалъ надъ моимъ трудолюбіемъ. Ада наклонилась къ нему и положила его голову къ себ на плечо. Онъ безпрестанно засыпалъ и всякій разъ, какъ просыпался, если не видлъ Аллана, спрашивалъ: ‘Гдже Вудкортъ?’

Наступилъ вечеръ. Я подняла глаза отъ работы и видла, что въ дверяхъ стоитъ опекунъ.

— Кто тамъ, тетушка Дюрденъ? спросилъ Ричардъ.

Дверь была у него въ головахъ, но онъ догадался по моему лицу, что кто-то вошелъ.

Я взглянула на Аллана, онъ кивнулъ головой, и я нагнулась къ Ричарду и сказала ему. Тогда опекунъ тихонько подошелъ къ постели и взялъ руку Ричарда.

— О сэръ, вы добрый человкъ, вы добрый человкъ! сказалъ Ричардъ и въ первый разъ заплакалъ.

Опекунъ слъ на мое мсто, не выпуская его руки.

— Дорогой мой Рикъ, сказалъ онъ,— тучи разсялись, насталъ ясный день. Мы прозрли. Мы вдь вс были немножко не въ своемъ ум, Рикъ. Ну, слава Богу, все прошло… Какъ ты себя чувствуешь, мой мальчикъ?

— Страшная слабость, сэръ, но я скоро поправлюсь. Надо начать новую жизнь.

— Вотъ это я люблю! Что врно, то врно, весело сказалъ опекунъ.

— Только теперь я начну ужъ не по старому, проговорилъ Ричардъ съ грустной улыбкой.— Я получилъ хорошій урокъ, сэръ. Тяжелый урокъ, но вы можете, по крайней мр, быть покойны, что я его твердо запомнилъ.

— Да, да, дружокъ, я знаю, сказалъ опекунъ, стараясь его успокоить.

— Знаете, сэръ, продолжалъ Ричардъ,— мн кажется, ничего бы на свт мн не хотлось такъ, какъ видть ихъ домъ — тетушки Дюрденъ и Вудкорта. Еслибъ меня можно было перевезти туда, когда я немножко окрпну, я увренъ, что тамъ я бы поправился скоре всего.

— Мы со старушкой тоже думаемъ, Рикъ, сказалъ опекунъ.— Не дальше какъ сегодня мы съ ней объ этомъ толковали. Вроятно, супругъ ея ничего не будетъ имть противъ. Какъ ты думаешь?

Ричардъ улыбнулся и поднялъ руку, отыскивая Аллана, который стоялъ сзади у ея изголовья.

— Я не говорю объ Ад, сказалъ Ричардъ,— но я много думалъ и думаю о ней. Вотъ она, моя радость! Ходитъ за больнымъ, когда сама нуждается въ уход… Милая моя, бдняжечка!

Онъ притянулъ ее къ себ и обнялъ. Мы молчали. Онъ тихонько выпустилъ ее, Она посмотрла на насъ, подняла глаза къ небу и губы ея слабо пошевелились.

— Когда я переду къ нимъ въ ихъ Холодный домъ, сказалъ Ричардъ,— я много разскажу вамъ, сэръ. А вы покажете мн домъ. Да? Вдь вы тоже прідете?

— Непремнно, мой милый.

— Спасибо. Какой вы добрый… все тотъ же, сказалъ Ричардъ.— Впрочемъ вы всегда тотъ же. Они разсказали мн, какъ вы устроили все до послднихъ мелочей, ничего не забыли, и все, какъ любитъ Эсфирь. Мн будетъ казаться, что я опять въ старомъ Холодномъ дом.

— Надюсь, Рикъ, что ты и туда прідешь. Я вдь теперь опять бобылемъ сталъ, и если вы съ Адой прідете ко мн, вы сдлаете доброе дло. Доброе дло, моя дорогая, повторилъ онъ Ад.

Онъ нжно погладилъ ея золотистые волосы и прижалъ къ губамъ одинъ локонъ. Мн кажется, въ эту минуту онъ далъ себ клятву быть ей отцомъ, если она останется одна.

— Это былъ тяжелый бредъ больного. Правда? сказалъ Ричардъ, горячо сжимая руку опекуна обими руками.

— Да, Рикъ, тяжелый бредъ, ничего больше.

— Ну васъ хватитъ доброты забыть обо всемъ? Вы простите и пожалете бднаго больного, когда онъ проснется? Будете снисходительны къ нему? ободрите его своей поддержкой?

— Конечно, Рикъ. Разв и самъ я не такой-же больной?

— Я начну новую жизнь! проговорилъ Ричардъ съ сіяющими глазами.

Мой мужъ придвинулся къ Ад и торжественно приподнялъ руку, длая знакъ опекуну, чтобъ онъ молчалъ.

— Когда-же я увижу деревню, милый домъ, гд все напоминаетъ о прошломъ, гд я наберусь силъ разсказать, чмъ была для меня Ада, припомнить вс мои вины, покаяться въ своей слпот, гд я научусь быть наставникомъ и опорой моему будущему ребенку? Когда я его увижу?

— Какъ только немного окрпнешь, дорогой мой, отвчалъ опекунъ.

— Ада, жизнь моя!

Онъ сталъ приподыматься. Алланъ приподнялъ его такъ, чтобъ онъ могъ положить голову ей на грудь, онъ только этого и хотлъ.

— Я сдлалъ теб много зла, моя любимая. Я омрачилъ твой свтлый путь. Со мной ты узнала бдность и заботы. Я растратилъ твои послднія средства. Простишь-ли ты меня, моя Ада, прежде чмъ я начну новую жизнь?

Ясная улыбка озарила его лицо, когда она его поцловала. Онъ, какъ ребенокъ, прижался щекой къ ея груди, обнялъ ее за шею и съ послднимъ прощальнымъ вздохомъ началъ новую жизнь. Не эту гршную жизнь — нтъ, другую… ту жизнь, гд искупаются вс грхи, гд нтъ ни печали, ни воздыханія.

Поздно вечеромъ, когда все успокоилось, бдная помшанная миссъ Флайтъ пришла ко мн и съ плачемъ разсказала, что она выпустила на волю своихъ птицъ.

ГЛАВА XXXV.
Времена перемнились.

Въ Чизни Вуд тишина и безмолвіе, и безмолвіе окутываетъ своимъ покровомъ послднія событія фамильной исторіи. Ходитъ слухъ, будто сэръ Лейстеръ заплатилъ кое кому за молчаніе, но это вялый, хилый, робкій слухъ, который почти не подаетъ признаковъ жизни и, вспыхнувъ слабой искоркой, сейчасъ же опять замираетъ. Достоврно извстно только то, что красавица лэди Дэдлокъ покоится въ фамильномъ склеп въ одной изъ отдаленныхъ частей парка, гд деревья сплетаются надъ темнымъ сводомъ, гд крикъ совы оглашаетъ по ночамъ сосдніе лса, но откуда привезли се домой, чтобъ положить въ этомъ уединенномъ мст среди таинственныхъ отголосковъ, и какъ она умерла — это остается для всхъ тайной. Дв-три изъ ея прежнихъ пріятельницъ, преимущественно изъ числа фей съ персикообразными щеками и скелетообразными шеями, пробовали напоминать о ней обществу, граціозно играя своими огромными верами, съ улыбкой мертвеца на карминовыхъ губахъ, точно вдьмы, заигрывающія со смертью за недостаткомъ другихъ поклонниковъ, он высказывали свое удивленіе по поводу того, какъ могли похоронить эту женщину въ фамильномъ склеп и неужели кости умершихъ Дэдлоковъ не перевернутся въ гробахъ отъ такой профанаціи Но умершіе Дэдлоки отнеслись къ этому факту очень спокойно и, насколько извстно, не думали протестовать.

Порой въ этомъ уединенномъ мст, вдоль узенькой аллеи, которая къ нему ведетъ со стороны заросшаго папоротниками оврага, слышится приближающійся стукъ лошадиныхъ подковъ. Вслдъ затмъ показывается верхомъ на старой лошади сэръ Лейстеръ — дряхлый, сгорбленный, почти слпой, но все еще величавый, и рядомъ съ нимъ, тоже верхомъ, высокій человкъ съ военной осанкой, который внимательно слдитъ за поводьями. Они подъзжаютъ къ дверямъ склепа, лошадь сэра Лейстера останавливается сама, сэръ Лейстеръ обнажаетъ голову, остается неподвижнымъ нсколько минутъ, и затмъ они поворачиваютъ назадъ.

Война съ дерзкимъ Бойторномъ все еще продолжается, хотя и безъ прежняго пыла, то затихая, то опять разгораясь, какъ потухающій костеръ. Говорятъ, что когда посл смерти жены сэръ Лейстеръ перехалъ въ Линкольнширъ, мистеръ Бойторнъ выказалъ полную готовность отказаться отъ своихъ правъ на спорную землю, но сэръ Лейстеръ понялъ это какъ снисхожденіе къ его болзни и несчастію, и такъ разгнвался и огорчился, что мистеръ Бойторнъ былъ вынужденъ вторгнуться во владнія сосда, чтобы сколько нибудь его успокоить. Такимъ образомъ громоносныя объявленія мистера Бойторна по прежнему красуются на спорной меж и самъ мистеръ Бойторнъ, съ канарейкой на голов, по прежнему громитъ сэра Лейстера въ святилищ своего домашняго очага, воюетъ онъ съ нимъ и въ старой маленькой церкви, заявляя свой протестъ тмъ, что кротко игнорируетъ его присутствіе. Но говорятъ (шепотомъ), что чмъ сильне свирпствуетъ мистеръ Бойторнъ противъ своего стараго врага, тмъ больше онъ ему длаетъ уступокъ, и что сэръ Лейстеръ въ своей величественной неприступности и не подозрваетъ, съ какою заботливостью къ, нему относятся. Не подозрваетъ онъ и того, какая тсная связь общихъ страданій существуетъ между нимъ и его врагомъ, какъ близко соединила ихъ судьба двухъ сестеръ и, конечно, его врагъ, который знаетъ это теперь, никогда ему не скажетъ. И война продолжается къ удовольствію обихъ сторонъ.

Въ одномъ изъ коттеджей парка, въ томъ, что виденъ изъ замка и гд когда-то — когда весеннія воды заливали Линкольнширъ — игралъ ребенокъ сторожа, на котораго любила смотрть миледи, живетъ теперь высокій человкъ съ военной осанкой, бывшій солдатъ. По стнамъ коттеджа висятъ великолпно вычищенныя ружья — память прошлаго, чистка этихъ ружей — любимое занятіе хромого человчка, который состоитъ при Чизни-Вудской конюшн. Человчекъ этотъ большой хлопотунъ, онъ вчно сидитъ у дверей конюшни и вчно что нибудь чиститъ или полируетъ: то стремя, то мундштукъ, то бляху отъ упряжи, словомъ все, что иметъ какое нибудь отношеніе къ конюшн и что можно, полировать. Это лохматый, безобразный, искалченный человчекъ, что-то врод старой дворняжки, видно, что жизнь порядкомъ его потрепала. Зовутъ его Филь.

Пріятно смотрть на величавую фигуру старой домоправительницы (она очень подалась за это время и стала плохо слышать), когда она идетъ въ церковь, опираясь на руку сына, пріятно видть, какъ оба они относятся къ сэру Лейстеру и онъ къ нимъ. Впрочемъ, мало кто это видитъ при томъ безлюдьи, которое царитъ теперь въ замк. Правда, лтомъ у матери и сына бываютъ гости, въ ясные лтніе дни между деревьями парка показываются иногда срая мантилья и зонтикъ, совершенно неизвстные дотол въ этихъ палестиеахъ. Въ ясные лтніе дни можно видть, какъ дв юныя двицы рзвятся точно молодыя лошадки въ самыхъ завтныхъ уголкахъ парка, а у дверей коттеджа въ благорастворкнномъ вечернемъ воздух дружно вьются дв струйки табачнаго дыма. Въ эти дни изъ оконъ коттеджа несутся звуки флейты, наигрывающей вчно-юныхъ ‘Британскихъ гренадеровъ’, а когда наступитъ вечеръ, можно видть, какъ передъ коттеджемъ маршируютъ въ ногу дв высокія фигуры, и слышать, какъ одна изъ нихъ говоритъ деревяннымъ голосомъ: ‘Но при старух я объ этомъ ни гугу: надо поддерживать дисциплину’.

Большая часть комнатъ замка стоятъ запертыя и не показываются постителямъ, но сэръ Лейстеръ, величественный не смотря на свое горе и немощи, по прежнему возсдаетъ въ длинной гостинной, на старомъ мст передъ портретомъ миледи. Свтъ одинокой лампы, загороженный со всхъ сторонъ широкими экранами, освщаетъ по вечерамъ только одинъ этотъ уголъ и, кажетзя, съ каждой минутой убываетъ, чахнетъ и вотъ-вотъ погаснетъ. И въ самомъ дл еще немного — и свтъ навсегда погаснетъ для сэра Лейстера, еще немного и, заплесневлая дверь фамильнаго склепа, эта угрюмая дверь, которая такъ туго отворяется и такъ крпко запирается,— отворится и поглотитъ его навки.

Волюмнія, на которую время дйствуетъ разв только въ томъ смысл, что румяна на ея лиц становятся все красне, а блила желте, читаетъ сэру Лейстеру въ долгіе зимніе вечера, прибгая ко всевозможнымъ хитростямъ, чтобы скрыть звоту, особенно помогаетъ ей въ этихъ случаяхъ ея жемчужное ожерелье, которое она зажимаетъ въ своихъ розовыхъ губкахъ и тогда зваетъ со спокойной совстью. Безконечныя пережевыванія вопроса о Вуффи и Будл, силящіяся доказать, какъ мерзокъ Будль и безпороченъ Буффи и какъ страна стремится къ погибели оттого, что обожаетъ Будли и ненавидитъ Буффи, или возносится на верхъ благополучія, оттого что обожаетъ Буффи и ненавидитъ Будля, ибо тутъ не можетъ быть середины,— составляютъ главный предметъ этихъ чтеній. Сэръ Лейстеръ не взыскателенъ насчетъ выбора чтенія и, повидимому, не особенно внимательно слдитъ за предметомъ, хотя всякій разъ, какъ Волюмнія умолкаетъ, онъ просыпается, громко повторяетъ послднее слово и съ явнымъ неудовольствіемъ освдомляется, не устала-ли она. Впрочемъ Волюмнія, порхая по своему обыкновенію, какъ птичка, и роясь для развлеченія въ бумагахъ, напала на одинъ весьма интересный и близко ея касающійся документъ, который успокоилъ ее на случай, еслибы съ ея родственникомъ ‘что нибудь случилось’, этотъ документъ вполн вознаграждаетъ ее за утомительное чтеніе и держитъ на почтительномъ разстояніи даже ея страшнаго дракона — скуку.

Кузены совсмъ разлюбили Чизни-Вудъ, они не выносятъ наполняющаго его унынія и заглядываютъ сюда только во время охотничьяго сезона. Тогда въ рощахъ раздаются ружейные выстрлы, и разлнившіеся егеря и загонщики ждутъ изнывающихъ отъ скуки кузеновъ въ условленныхъ пунктахъ. Разслабленный кузенъ, который, прізжая въ Чизни-Вудъ, окончательно ослабваетъ, цлые дни валяется на диван — конечно, когда не охотится — и также стонетъ изъ-подъ подушекъ, жалуясь на ‘эту п’оклятую т’ущобу, гд чувствуешь себя заживо похо’оненнымъ’.

Единственные свтлые дни, какими судьба балуетъ Волюмнію въ эти трудныя времена, это т рдкіе дни, когда она можетъ облагодтельствовать графство или страну, почтивъ своимъ присутствіемъ общественный балъ. Въ эти дни прекрасная два появляется изъ своей комнаты настоящей сильфидой и летитъ подъ конвоемъ кузена за четырнадцать миль по тряской дорог въ допотопную клубную залу, которая триста шестьдесятъ четыре дня въ обыкновенномъ году и триста шестьдесятъ пять въ високосномъ служитъ складочнымъ мстомъ для опрокинутыхъ вверхъ ножками старыхъ столовъ и стульевъ. Въ эти дни она плняетъ сердца своей любезностью, дтской рзвостью и легкостью своихъ ножекъ, какъ въ т блаженныя времена, когда безобразный старый генералъ въ Бат еще не пріобрлъ ни одного зуба изъ тхъ, которыхъ у него теперь полонъ ротъ, по дв гинеи за штуку. Въ эти дни она порхаетъ аристократической нимфой между пестрыми парами танцующихъ. Въ эти дни ее осаждаютъ кавалеры съ чаемъ, съ лимонадомъ, съ пирожнымъ и съ любезностями. Въ эти дни она добра и жестока, мила и капризна, величественна и неприступна, неистощимо-разнообразна. Въ эти дни она до смшного похожа на маленькіе стеклянные канделябры прошлаго столтія, украшающіе клубную залу: со своими тоненькими поясками, отбитыми украшеніями, обсыпавшимися призматическими подвсками съ ихъ радужнымъ подмигиваньемъ, эти канделябры — вылитая Волюмнія въ миніатюр.

Въ осттльное время жизнь Волюмніи въ Линкольншир — сплошная пустыня, гд печальный домъ печально смотритъ, какъ обступившія его со всхъ сторонъ деревья стонутъ, ломаютъ руки, качаютъ головами и обливаютъ слезами его окна въ безвыходномъ отчаяніи, пышный лабиринтъ, который, кажется, никогда не принадлежалъ старинной фамиліи человческихъ существъ, сколько бы ни увряли въ противномъ оставшіеся посл нихъ портреты, а всегда былъ собственностью старой семьи отголосковъ, выходящихъ при малйшемъ звук изъ своихъ могилъ и звонко раскатывающихся по всему зданію, лабиринтъ пустынныхъ лстницъ и коридоровъ, гд царитъ такая мертвая тишина, что стоить вамъ ночью уронить въ своей комнат гребешокъ, и по всему дому побгутъ таинственные звуки — не то глухіе удары, не то крадущіеся шаги, страшное мсто, которое не всякій ршится обойти одинъ, гд служанка дико взвизгиваетъ, если изъ камина выпадетъ уголекъ, гд та-же служанка то и дло принимается плакать безъ всякой причины, становится жертвой непобдимаго малодушія и наконецъ проситъ разсчета и уходитъ.

Такъ идетъ жизнь въ Чизни-Вуд. Все здсь теперь — мракъ и запустніе, ни лтнее солнце, ни зимній холодъ не вносятъ перемны въ эти угрюмые, неподвижные чертоги. Но разввается днемъ пестрый флагъ, не сверкаютъ ночью длинные ряды освщенныхъ оконъ, никто не прізжаетъ и не узжаетъ, нтъ ни хозяевъ, ни гостей, которыя оживляли-бы эти застывшія комнаты. Ни жизни, ни движенія. Заносчивость и гордость древняго жилища Дэдлоковъ никому больше не колютъ глазъ: он покинули его и отдали во власть мертвому покою.

ГЛАВА XXXVI.
Конецъ разсказа Эсфири.

Вотъ уже семь счастливыхъ лтъ, какъ я стала хозяйкой Холоднаго дома. Еще нсколько словъ — и я навсегда прощусь съ моимъ неизвстнымъ другомъ, для котораго пишу свой разсказъ. У меня останутся о немъ хорошія воспоминанія, какъ-то будетъ онъ вспоминать обо мн?

Мою милочку сдали на мои руки, и втеченіе нсколькихъ недль я не отходила отъ нея ни на минуту. Дитя, на которое возлагалось столько надеждъ, явилось на свтъ прежде, чмъ успли обложить дерномъ могилу отца. Это былъ мальчикъ, и мы — я, мой мужъ и опекунъ — дали ему имя его отца.

Помощь, которой такъ горячо ждала моя милочка, пришла, пришла не для отца, а для бдной молодой матери — такъ судила Божественная мудрость. Но кому-бы ни было послано это дитя, его могущество было поразительно. Когда я увидла, какъ сильны эти маленькія слабыя ручки, какъ цлительно дйствуетъ ихъ прикосновеніе на мою милочку, какъ надежда постепенно оживаетъ въ ея измученномъ сердц, я сознала съ новой силой неисчерпаемую благость Небеснаго Творца.

И мать, и сынъ были здоровы. Съ какою радостью я увидла, что моя милочка стала понемножку выходить въ мой садикъ и гулять тамъ съ ребенкомъ на рукахъ! Я была тогда уже замужемъ. Я была счастливйшею изъ смертныхъ.

Около этого времени къ намъ пріхалъ опекунъ и спросилъ Аду, когда она вернется домой.

— И здсь, и тамъ ты у себя дома, моя дорогая, сказалъ онъ ей,— по за старымъ домомъ право первенства. Какъ только ты и твой мальчикъ будете въ силахъ предпринять поздку, прізжайте и вступайте во владніе вашимъ домомъ.

Ада назвала его ‘своимъ дорогимъ кузеномъ Джономъ’, но онъ сказалъ: ‘Нтъ, зови меня опекуномъ. Отнын я опекунъ — твой и мальчика. Я люблю это имя, оно напоминаетъ мн хорошее время’. И она назвала его опекуномъ и съ этого дня всегда такъ зоветъ. Дти тоже зовутъ его опекуномъ. Я говорю ‘дти’, у меня дв маленькія дочки.

Трудно поврить, что Чарли (все такая-же пучеглазая к безграмотная) замужемъ за мельникомъ — нашимъ сосдомъ, а между тмъ это фактъ, и даже въ эту минуту, когда я пишу за своимъ столомъ и ясное лтнее утро ласково заглядываетъ ко мн въ окно, я вижу, какъ начинаетъ вертться колесо ихъ мельницы. Надюсь, что мельникъ не избалуетъ Чарли, онъ очень ее любитъ, а она гордится, что сдлала такую хорошую партію, потому-что онъ очень зажиточный и считался лучшимъ женихомъ въ округ. Кстати о Чарли, право, иногда мн кажется, что вс эти семь лтъ время простояло неподвижно, какъ стояло мельничное колесо полчаса тому назадъ, потому-что маленькая Эмма, сестра Чарли, вылитая Чарли въ ея годы. Что касается Тома, брата Чарли, то, право, я ужъ боюсь и говорить, сколько онъ прошелъ изъ арифметики въ своей школ, чуть-ли что не началъ десятичныя дроби. Онъ живетъ у мельника въ ученикахъ, чудесный мальчикъ, страшно застнчивый, вчно влюбляется и ужасно стыдится своей слабости.

Кадди Джеллиби провела у насъ послдніе каникулы, счастливая и веселая, какъ птичка: цлые дни танцовала съ дтьми и въ дом, и вн дома, съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто никогда въ жизни не давала уроковъ танцевъ. Кадди теперь уже не нанимаетъ, а держитъ свой собственный маленькій экипажъ, и живетъ не въ Ньюменъ-Стрит, а на цлыхъ дв мили западне. Она очень много трудится, потому-что ея мужъ, котораго она обожаетъ, охромлъ и не можетъ ей помогать, но она вполн довольна своей судьбой и не знаетъ усталости. Мистеръ Джеллиби проводитъ вс свои вечера въ ея новомъ дом, какъ всегда, въ углу, прислонясь головой къ стн. Я слыхала, что мистрисъ Джеллиби заявляла всмъ и каждому, какъ она была потрясена замужествомъ и унизительными занятіями дочери, но я надюсь, что она благополучно пережила свое горе. У нея вышли также большія непріятности со стороны Барріобула-Га: африканская миссія потерпла полную неудачу вслдствіе того, что Барріобульскій король проявилъ ршительное стремленіе продавать за ромъ всхъ миссіонеровъ, которые не умерли отъ тамошняго климата, по теперь она занялась вопросомъ о прав женщинъ засдать въ парламент, и Кадли увряетъ, что эта миссія требуетъ еще больше переписки, чмъ прежняя. Чуть было не забыла сказать о бдной маленькой дочк Кадди: она теперь не такой заморышъ, какъ была, но она глухонмая. Я думаю, на всемъ свт не найти другой такой нжной матери, какъ Кадди, невозможно перечесть, какое множество занятій для глухонмыхъ изучила она въ свои рдкіе часы досуга, чтобы облегчить несчастье своего ребенка.

Кажется, я никогда не кончу о длахъ Кадди: сейчасъ вспомнила о Пеппи и о мистер Тервейдроп-старшемъ. Пеппи служитъ въ таможн и на очень хорошемъ счету. Мистеръ Тервейдропъ-старшій близокъ къ апоплексіи, по прежнему прогуливаетъ по городу свою осанку, попрежнему наслаждается жизнью и попрежнему идолъ всего дома. Онъ продолжаетъ покровительствовать Пеппи и какъ-то намекнулъ, что намренъ завщать ему свои любимые французскіе стнные часы, которые стоятъ въ его уборной и которые… принадлежатъ не ему.

Изъ первыхъ-же денегъ, которыя намъ удалось скопить, мы пристроили къ нашему хорошенькому домику маленькую ворчальню спеціально для опекуна и открыли ее съ большой помпой въ первый же разъ, какъ онъ къ намъ пріхалъ. Я стараюсь говорить объ этомъ шутя, потому что подхожу къ концу своей исторіи и мое сердце полно безотчетной грусти, но когда я говорю о немъ, слезы бгутъ изъ моихъ глазъ.

Когда я гляжу на него, въ моихъ ушахъ раздаются слова бднаго Ричарда: ‘Вы добрый человкъ, сэръ’. Для Ады и для ея хорошенькаго мальчика онъ самый любящій изъ отцовъ, для меня онъ то, чмъ всегда былъ — можно ли сказать что-нибудь большее? Онъ лучшій другъ моего мужа, любимецъ нашихъ дтей, предметъ всеобщей глубокой любви и уваженія. Я смотрю на него, какъ на высшее существо, но въ то же время чувствую себя съ нимъ такъ легко и свободно, что часто сама удивляюсь. Вс мои старыя прозвища остались за мной, и всякій разъ, какъ онъ у насъ бываетъ, я попрежнему сижу подл него на своемъ старомъ мст. Тетушка Дюрденъ, госпожа ворчунья, хозяюшка, старушка — другихъ названій мн нтъ, и я отвчаю: ‘Да, дорогой опекунъ’ — совершенно такъ, какъ прежде.

Съ того дня, какъ онъ подвелъ меня къ крыльцу нашего дома и заставилъ прочесть надпись, я ни разу не слыхала о восточномъ втр. Какъ-то разъ я сказала ему: ‘Кажется, теперь втеръ никогда не дуетъ съ востока’, и онъ отвтилъ: ‘Никогда, съ того дня онъ навсегда покинулъ этотъ румбъ компаса’.

Мн кажется, моя милочка стала красиве прежняго. Выраженіе скорби, такъ долго не сходившее съ ея невиннаго личика (теперь оно исчезло) придало ему какую-то особенную чистоту — что-то божественное. Я часто смотрю на нее украдкой, когда она въ своемъ черномъ плать (она до сихъ поръ ходитъ въ черномъ) учитъ читать моего Ричарда, и — не знаю, какъ это выразить — какая-то тихая радость разливается въ моей душ, когда я подумаю, что она вспоминаетъ свою Эсфирь въ своихъ молитвахъ.

Я сказала: ‘моего Ричарда’. Мальчикъ говоритъ, что у него дв мамы, одна — Ада, другая — я.

Мы не богаты, но нивъ чомъ не нуждаемся и считаемъ себя богачами. Я со всхъ сторонъ слышу благословенія моему мужу. Я рдко выхожу, но куда-бы я ни пришла — будь то домъ богача или бдняка — я слышу похвалу ему или читаю ихъ въ благодарныхъ взглядахъ. Каждый вечеръ, ложась въ постель, я знаю, что въ этотъ день мой мужъ облегчилъ чьи-нибудь страданія или утшилъ кого-нибудь въ трудную минуту. Я знаю, что ни одинъ изъ тхъ, кого уже не могла спасти земная помощь, благословлялъ его на своемъ смертномъ одр за его доброту и терпніе. Разв это не значитъ быть богатымъ?

Даже меня любятъ и благословляютъ за то, что я его жена. Даже ко мн относятся съ такой лаской и вниманіемъ, что подчасъ мн становится стыдно. Всмъ этимъ я обязана ему. Онъ моя любовь, моя гордость! Меня любятъ ради него, какъ и я — все, что-бы я ни длала, длаю ради него.

Дня два тому назадъ, покончивъ съ приготовленіями къ прізду моей милочки, опекуна и маленькаго Ричарда (мы ждемъ ихъ завтра), я сидла на крыльц — на моемъ миломъ, вчно-памятномъ крылечк — и ждала Аллана. Онъ скоро пришелъ.

— Что ты тутъ длаешь, моя хозяюшка? спросилъ онъ.

— Такой чудесный лунный вечеръ, Алланъ, что я соблазнилась, вышла посидть и задумалась.

— О чемъ же ты думала, моя дорогая? спросилъ онъ опять.

— Какой ты любопытный! Стыдно даже признаваться о чемъ я думала, но пожалуй я теб скажу. Я думала о себ, о своемъ лиц, какимъ оно было давно, когда мы съ тобой познакомились.

— Что же ты о немъ думала, моя трудолюбивая пчелка?

— Я думала, что невозможно, чтобы ты любилъ меня больше, даже еслибъ я осталась такою, какъ была.

— Такою, какъ была? повторилъ онъ со смхомъ.

— Ну, да!

— Дорогая моя тетушка Дюрденъ, сказалъ Алланъ, взявъ мою руку и продвая ее подъ свою.— Смотришься ты когда-нибудь въ зеркало?

— Конечно, смотрюсь, ты самъ сколько разъ видлъ.

— Какъ-же ты не знаешь, что ты теперь въ двадцать разъ красиве, чмъ была?

Я этого не знала, не знаю и теперь. Но я знаю, что мои дочки прехорошенькія, что моя милочка красавица, что у меня очень красивый мужъ, что у моего опекуна одно изъ самыхъ добрыхъ и милыхъ лицъ и что вс они прекрасно обходятся безъ моей красоты… даже если допустить, что…

Конецъ.

Чарльзъ Диккенсъ.

Холодный домъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.Въ Верховномъ суд.

ГЛАВА II.Въ большомъ свт.

ГЛАВА III.Эсфирь.

ГЛАВА IV.Заоблачная филантропія.

ГЛАВА V.Утреннее приключеніе.

ГЛАВА VI.Совсмъ дома.

ГЛАВА VII.Дорожка привиднія.

ГЛАВА VIII.Много гр&#1123,ховъ.

ГЛАВА IX.Знаки и намеки.

ГЛАВА X.Переписчикъ.

ГЛАВА XI.Нашъ дорогой братъ.

ГЛАВА XII.На сторож.

ГЛАВА XIII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XIV.Образецъ изящества.

ГЛАВА XV.Белль-Ярдъ.

ГЛАВА XVI.Томъ-Отшельникъ.

ГЛАВА XVII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XVIII.Леди Дэдлокъ.

ГЛАВА XIX.Проходи!

ГЛАВА XX.Новый жилецъ.

ГЛАВА XXI.Семейство Смольвидъ.

ГЛАВА XXII.Мистеръ Беккетъ.

ГЛАВА XXIII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXIV.Апелляція.

ГЛАВА XXV.Мистрисъ Снегсби все видитъ.

ГЛАВА XXVI.Ловкіе стрлки.

ГЛАВА XXVII.Еще одинъ новый служака.

ГЛАВА XXVIII.Горнозаводчикъ.

ГЛАВА XXIX.Молодой человкъ.

ГЛАВА XXX.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXXI.Сид&#1123,лка и больная.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.Назначенный часъ.

ГЛАВА II.Конкурренты.

ГЛАВА III.Винтъ нажатъ.

ГЛАВА IV.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА V.Чизни-Вудъ.

ГЛАВА VI.Джерндайсъ съ Джерндайсомъ.

ГЛАВА VII.Борьба.

ГЛАВА VIII.Стряпчій и кліентъ.

ГЛАВА IX.Національныя и домашнія дла.

ГЛАВА X.Въ комнат мистера Телькингорна.

ГЛАВА XI.Въ кабинет мистера Телькингорна.

ГЛАВА XII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XIII.Письмо и отвтъ.

ГЛАВА XIV.Залогъ.

ГЛАВА XV.Держите!

ГЛАВА XVI.Завщаніе Джо.

ГЛАВА XVII.Развязка.

ГЛАВА XVIII.По служб нтъ дружбы.

ГЛАВА XIX.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XX.Разгадка.

ГЛАВА XXI.Упрямство.

ГЛАВА XXII.Слдъ.

ГЛАВА XXIII.Взрывъ мины.

ГЛАВА XXIV.Бгство.

ГЛАВА XXV.Преслдованіе.

ГЛАВА XXVI.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXVII.Зимній день и зимняя ночь.

ГЛАВА XXVIII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXIX.Перспектива.

ГЛАВА XXX.Открытіе.

ГЛАВА XXXI.Другое открытіе.

ГЛАВА XXXII.Желзо и сталь.

ГЛАВА XXXIII.Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXXIV.Заря новой жизни.

ГЛАВА XXXV.Времена перемнились.

ГЛАВА XXXVI.Конецъ разсказа Эсфири.

Читайте также:

ГЛАВА I.
Въ Верховномъ суд.

ГЛАВА II.
Въ большомъ свт.

ГЛАВА III.
Эсфирь.

ГЛАВА IV.
Заоблачная филантропія.

ГЛАВА V.
Утреннее приключеніе.

ГЛАВА VI.
Совсмъ дома.

ГЛАВА VII.
Дорожка привиднія.

ГЛАВА VIII.
Много гр&#1123,ховъ.

ГЛАВА IX.
Знаки и намеки.

ГЛАВА X.
Переписчикъ.

ГЛАВА XI.
Нашъ дорогой братъ.

ГЛАВА XII.
На сторож.

ГЛАВА XIII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XIV.
Образецъ изящества.

ГЛАВА XV.
Белль-Ярдъ.

ГЛАВА XVI.
Томъ-Отшельникъ.

ГЛАВА XVII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XVIII.
Леди Дэдлокъ.

ГЛАВА XIX.
Проходи!

ГЛАВА XX.
Новый жилецъ.

ГЛАВА XXI.
Семейство Смольвидъ.

ГЛАВА XXII.
Мистеръ Беккетъ.

ГЛАВА XXIII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXIV.
Апелляція.

ГЛАВА XXV.
Мистрисъ Снегсби все видитъ.

ГЛАВА XXVI.
Ловкіе стрлки.

ГЛАВА XXVII.
Еще одинъ новый служака.

ГЛАВА XXVIII.
Горнозаводчикъ.

ГЛАВА XXIX.
Молодой человкъ.

ГЛАВА XXX.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXXI.
Сид&#1123,лка и больная.

ГЛАВА I.
Назначенный часъ.

ГЛАВА II.
Конкурренты.

ГЛАВА III.
Винтъ нажатъ.

ГЛАВА IV.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА V.
Чизни-Вудъ.

ГЛАВА VI.
Джерндайсъ съ Джерндайсомъ.

ГЛАВА VII.
Борьба.

ГЛАВА VIII.
Стряпчій и кліентъ.

ГЛАВА IX.
Національныя и домашнія дла.

ГЛАВА X.
Въ комнат мистера Телькингорна.

ГЛАВА XI.
Въ кабинет мистера Телькингорна.

ГЛАВА XII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XIII.
Письмо и отвтъ.

ГЛАВА XIV.
Залогъ.

ГЛАВА XV.
Держите!

ГЛАВА XVI.
Завщаніе Джо.

ГЛАВА XVII.
Развязка.

ГЛАВА XVIII.
По служб нтъ дружбы.

ГЛАВА XIX.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XX.
Разгадка.

ГЛАВА XXI.
Упрямство.

ГЛАВА XXII.
Слдъ.

ГЛАВА XXIII.
Взрывъ мины.

ГЛАВА XXIV.
Бгство.

ГЛАВА XXV.
Преслдованіе.

ГЛАВА XXVI.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXVII.
Зимній день и зимняя ночь.

ГЛАВА XXVIII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXIX.
Перспектива.

ГЛАВА XXX.
Открытіе.

ГЛАВА XXXI.
Другое открытіе.

ГЛАВА XXXII.
Желзо и сталь.

ГЛАВА XXXIII.
Разсказъ Эсфири.

ГЛАВА XXXIV.
Заря новой жизни.

ГЛАВА XXXV.
Времена перемнились.

ГЛАВА XXXVI.
Конецъ разсказа Эсфири.