ХОЛЕРА.
(Разсказъ).
I.
II.
III.
IV.
V.
Холера, Вагнер Николай Петрович, Год: 1895
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Пшервицкій и Кадынцевъ сидли, по обыкновенію, вечеромъ у Петра Петровича Слодимскаго.
Петръ Петровичъ былъ тузъ — воротила, милліонеръ, тайный совтникъ, строившій многія желзныя дороги.
Пшервицкій былъ тоже инженеръ, бойко шедшій впередъ и много общавшій впереди.
Кадынцевъ былъ домашній докторъ и другъ дома.
Тутъ-же въ кабинет сидла и жена Петра Петровича — Евдокія Федоровна — очень тучная и апатичная дама, не мшавшаяся ни въ управленіе домомъ, ни въ управленіе семьей и боле занимавшаяся длами благотворенія и гражданственности.
Семейныя дла шли какъ-то сами собою въ дом Петра Петровича, тмъ боле, что Евдокія Федоровна давно уже махнула рукой на свою супружескую связь. Она совершенно равнодушно смотрла на неврности мужа и не мшала ему заводить любовницъ сколько ему угодно и гд угодно. Она очень хорошо поняла, что принеся мужу двсти тысячъ приданаго, она исполнила все, что требовалось отъ нея. Притомъ она родила ему въ первый-же годъ ея замужества дочь Вру.
Теперь этой дочери шелъ уже двадцать первый годъ. Она была высокаго роста блондинка — стройная и красивая двушка. Она сидла тутъ-же, въ кабинет Петра Петровича, въ этомъ громадномъ кабинет съ пятью окнами на улицу. Онъ былъ наполненъ мебелью отъ Лизере — очень хорошей, мягкой мебелью — крытой темнымъ шагреневымъ сафьяномъ цвта marron brl. Громадные шкафы, вычурные, красивые съ книгами, масса бездлушекъ разбросанная тамъ и сямъ, высокія вазы китайскія и японскія — и ни одной картины, ни одного портрета — словомъ, это былъ роскошный кабинетъ длового человка.
— Я удивляюсь одному, говорила Вра, какъ до сихъ поръ не найдутъ средства уничтожить холеру… Я непремнно добралась-бы до сути, до причинъ,— отчего, гд и какъ она образуется?
Кадынцевъ, который ходилъ по кабинету взадъ и впередъ, при этихъ словахъ остановился, пристально посмотрлъ на Вру и на его тонкихъ губахъ заиграла усмшка.
— Это все мечты, Вра Петровна, сказалъ онъ. Когда у насъ нтъ основательныхъ знаній, то мы охотно предаемся мечтамъ. Это такъ пріятно мечтать.
— Нтъ! Да вы мн растолкуйте!… Отчего-же это мечты?… Браниться можно… но не должно. Мы оттого и не устраиваемъ нашу жизнь, что много бранимся и деремся.
— Совершенно врно! да прибавьте къ этому, что мы мало, очень мало знаемъ.
— Но! почему-же… Боже мой! и она нервно пожала плечами.
Петръ Петровичъ при этомъ очень рзко и полновластно, какъ всегда, вмшался въ разговоръ.
— А потому, что мы мало, очень мало знаемъ!… Кажется просто и ясно, сказалъ онъ, откинувъ свое полное, самодовольное, уже сильно раскраснвшееся лицо на спинку кресла: лицо это было обрамлено густыми и красиво расположенными волосами. Петръ Петровичъ ихъ тщательно красилъ и на видъ ему никакъ нельзя было дать боле 50 лтъ.
— Да почему-же мы, папа, очень мало знаемъ?…
— Почему?! Почему?! Почему? потому, потому! Ты опять принялась совопросничать!
— Вдь сколько васъ, медиковъ,— сказала Вра, не слушая возраженій отца и обращаясь къ Кадынцеву,— трудится и работаетъ надъ заразными болзнями и холерой въ особенности… и до сихъ поръ… Вдь это идетъ издавна?… Когда въ первый разъ начали изслдовать причины появленія холеры?…
— Это все равно, когда-бы ни начали, Вра Петровна. Мы только теперь, съ помощью сильныхъ увеличеній микроскопа дошли до изученія тхъ микроскопическихъ существъ, тхъ бациллъ, которыя производятъ холеру.
— Да! и теперь скажите — какія-же изъ этихъ существъ производятъ холеру?… Я вдь читала всю исторію о Коховскихъ запятыхъ и то, что говорятъ о нихъ индійскіе доктора и даже то, надъ чмъ трудится теперь въ Париж нашъ русскій ученый профессоръ Мечниковъ. При какихъ условіяхъ не заражаются люди этими ядовитыми паразитами?
Кадынцевъ вдругъ остановился невдалек отъ нея и, насмшливо раскланявшись ей, проговорилъ:
— Я преклоняюсь передъ вашей начитанностью и любознательностью.
Но Вра тотчасъ-же прервала его:
— Полноте пожалуйста! не паясничайте! Я говорю серьезно, и прошу васъ такъ-же серьезно растолковать мн…
— Да ты что-же, перебилъ ее опять Петръ Петровичъ, хочешь серьезно заняться изученіемъ холеры?…
— Нтъ, папа!… дай мн пожалуйста допросить его.
— Допрашивай! я вдь не мшаю.
— Скажите мн, Александръ Дмитріевичъ, обратилась она снова къ Кадынцеву… Отчего появляется холера? Вдь она появляется періодически. Не такъ-ли?
Кадынцевъ пожалъ плечами.
— Этого мы не знаемъ, сказалъ онъ и услся на одинъ изъ ближайшихъ стульевъ.
— Но она иметъ опредленный періодъ?
— Опредленный періодъ она не иметъ… но обыкновенно продолжается мсяцъ, два, а затмъ уменьшается и исчезаетъ.
— Почему? спросила Вра.
Вмсто отвта Кадынцевъ снова пожалъ плечами, а Петръ Петровичъ опять захохоталъ и закричалъ:
— Допрашивай! Допрашивай его хорошенько! Прижимай къ стн, пусть дастъ отвтъ.
Кадынцевъ быстро поднялся со стула и сказалъ съ раздраженіемъ:
— Вы, Вра Петровна, воображаете, что все это такая легкая вещь…
— Да вы медикъ или нтъ?! перебила его она.
— Такъ что-же?…
— Сколько васъ медиковъ занимается изслдованіемъ появленія причинъ холеры и тому подобное?
— Очень немного…
— А остальные… ‘ихъ цль мелка, ихъ жизнь пуста!’
— Не всмъ-же… заниматься…
— Нтъ, всмъ, именно всмъ… Общей дружной работой…
Петръ Петровичъ опять захохоталъ.
— Вс, вс — дружной охотой… пойдемъ на врага!… Вотъ вамъ и женская логика, сказалъ онъ, обращаясь къ Пшервицкому.
Тотъ только пожалъ плечами.
— Вдь это, Вра Петровна, сказалъ Кадынцевъ, научная работа!… Тутъ нуженъ умъ, сообразительность, наблюдательность, а сердца, пылу здсь вовсе не требуется.
— Везд во всемъ должно быть чувство, сказала Вра съ убжденіемъ. Если-бы чувство руководило учеными, они давно-бы узнали все, что мшаетъ жить человку… Не было-бы ни бдности, ни болзни.
— Это опять мечты, утопія, сказалъ докторально Кадынцевъ. La critique est aise, mais l’art est difficile!…
Онъ проговорилъ эту пословицу съ очень неуклюжимъ произношеніемъ.
Прошло нсколько дней посл этого разговора и Вра набросилась на медицину съ той-же страстностью, съ какой она набрасывалась на каждое новое для нея занятіе.
— У ней загорится, говорилъ Петръ Петровичъ, и тогда ей вынь да выложи, и пылитъ и кипитъ.
Кадынцевъ принесъ ей руководство по бактеріологіи. Ей было мало. Она потребовала подлинныя работы въ спеціальныхъ журналахъ, и онъ принесъ ей журналъ Коха и анналы Пастеровскаго института. Онъ приносилъ ей все это съ усмшкой, какъ ребенку, который тшится серьезными вещами и разыгрываетъ изъ себя большого.
— Вы, Вра Петровна, воображаете,— говорилъ онъ,— что сейчасъ-же откроете Америку… Когда добросовстные, опытные ученые сломали себ зубы надъ этимъ и ничего не могутъ сдлать, то что-же можетъ сдлать дилетантъ? Вдь тутъ нужны факты, не пониманіе ихъ, а самые факты.
— Разсказывайте сказки… У дилетанта есть вра, что онъ откроетъ Америку, а вы и въ Америку-то не врите.
— Да на что-же намъ врить, когда мы знаемъ, что она есть, существовала и существуетъ.
— На то, чтобы сдлать больше, чмъ вы длаете.
— Больше не сдлаешь сколько у тебя есть силъ и энергіи.
Когда она прочла послднія работы въ коховскомъ журнал и въ анналахъ, то она спросила:
— Это все?
— Да что-же я вамъ еще дамъ? Больше ничего нтъ,— сказалъ онъ съ раздраженіемъ.— Больше мелкія замтки, разбросанныя въ спеціальныхъ медицинскихъ журналахъ.
Она отдала ему вс книги, сла въ уголъ на широкій диванъ и замолчала, а Кадынцевъ ораторствовалъ.
— Вы говорите, что нужна вра? Вы вотъ не врите въ нашу добросовстность! Вы все думаете: да! работаютъ они такъ себ, спустя рукава…
— Послушайте!— вдругъ спросила она:— уврены или убждены-ли вы въ томъ, что все, что недостаетъ намъ теперь, мы узнаемъ впослдствіи?
— Убжденъ — сказалъ самоувренно Кадынцевъ.
— При той систем, при которой совершаются вс ваши работы?
— При той самой…
— Это неправда!.. Это или вамъ кажется или вы намренно лжете…
— Да это доказываетъ исторія, Вра Петровна, это доказываетъ прогрессъ нашихъ знаній. Посмотрите, что мы знали 40, 50 лтъ тому назадъ и что мы знаемъ теперь.
— Ничего! или почти ничего. Древніе египтяне гораздо больше вашего знали… гораздо больше!
Кадынцевъ пожалъ плечами.
— Вы врите баснямъ и сказкамъ,— сказалъ онъ и тоже замолкъ.
Онъ долго ходилъ большими шагами взадъ и впередъ по большому салону. Это было довольно рано утромъ, въ воскресенье. Онъ нарочно пріхалъ пораньше, чтобы застать Вру одну и поговорить съ ней ршительно.
Онъ сдлалъ ей предложеніе уже дв недли тому назадъ. Она не дала ему положительнаго отвта и назначила ему срокъ дв недли. Этотъ срокъ какъ разъ пришелся въ это воскресенье.
Побгавъ взадъ и впередъ по комнат, онъ рзко остановился передъ ней и спросилъ нсколько дрогнувшимъ и измнившимся голосомъ:
— Что-же, Вра Петровна? Вы хотли мн дать отвтъ сегодня.
Вра всплеснула руками, вскинувъ ихъ высоко надъ головой.
— Ахъ! какой-же вы чудакъ!— вскричала она…— Какой-же я вамъ дамъ отвтъ, когда мы не сходимся съ вами въ главномъ… Что-же вы хотите, чтобы мы разошлись съ вами на другой-же день посл свадьбы? Для этого не стоитъ жениться.
— Да въ чемъ-же мы съ вами не сходимся?
— Да во всемъ, въ чемъ угодно… хоть въ теперешнемъ спор… Мн противна эта самоувренность, съ которой вы, медики, толкуете обо всемъ, чего вы не понимаете.
— Да понимать-то тамъ, Вра Петровна, нечего…— сказалъ онъ жалобно и даже сложилъ руки умоляющимъ образомъ.
— Вы ршили, что въ древности люди были абсолютно глупы и крестъ надъ ними поставили.
Кадынцевъ молча стоялъ въ той-же комической, умоляющей поз и думалъ: ‘Это съ ней пройдетъ. Надо выждать. Горячка остынетъ и тогда она будетъ разсуждать хладнокровно’.
Онъ не былъ въ нее влюбленъ, но она ему нравилась, и не столько ея наружность, хотя и наружность была очень привлекательная, сколько т двсти тысячъ, которыя за ней дадутъ. Это было офиціально заявлено и объявлено. Самъ Петръ Петровичъ разъ за обдомъ громко при всхъ объявилъ и заявилъ:
— Я дамъ за ней двсти тысячъ и больше я не могу дать ничего. Я получилъ за женой двсти тысячъ и отдамъ ихъ въ приданое дочери. Не обязанъ-же я всю жизнь трудиться для семьи или еще хуже для своего зятя?!..
Пшервицкій считалъ себя также кандидатомъ въ женихи къ Вр, хотя и не длалъ ей еще предложенія. Онъ догадывался, что Кадынцевъ былъ его соперникъ и предоставлялъ ему полную свободу ухаживать за двушкой. Онъ думалъ, что сила не въ ней, а въ Петр Петрович и въ то время, когда Кадынцевъ разставлялъ сти Вр — Пшервицкій дйствовалъ на будущаго тестя. Онъ былъ увренъ, что если онъ заручится его согласіемъ, тогда такъ или иначе, а Вра Петровна и 200,000 чистоганомъ будутъ его врной добычей.
Къ этому должно добавить, что онъ былъ увренъ въ себ. Онъ былъ красивъ. Онъ имлъ собственныхъ нсколько десятковъ тысячъ и двсти тысячъ Вры его не очень соблазняли.— ‘Клюнетъ, такъ хорошо, а сорвется такъ вдь свтъ не клиномъ сошелся’, думалъ онъ. Притомъ онъ былъ увренъ, что Петръ Петровичъ не желаетъ Вр лучшаго зятя, чмъ онъ, Ипполитъ Алексевичъ Пшервицкій.
Должно и то сказать, что прежде жениховъ у Вры было много, но вс они понемногу отстали и стушевались.
Одни нашли ее слишкомъ умной и серьезной. Другіе находили ее странной, экстравагантной, экзальтированной — чуть не юродивой или по крайней мр психопаткой.
Изъ всхъ изъ нихъ остались только двое, которые упорно въ теченіе послднихъ двухъ лтъ добивались своей цли.
Кадынцевъ постоянно поддерживалъ въ ней серьезныя отношенія ко всякому длу, хотя самъ не врилъ въ эти отношенія и былъ вообще неисправимымъ скептикомъ.
Пшервицкій ловилъ минуты ея увлеченій и капризовъ и являлся всегда кстати и во-время къ ея услугамъ. Онъ доставалъ ей самый послдній и модный французскій романъ, привозилъ ей букетъ, который она пожелала имть, именно въ то время, когда вообще цвтовъ было трудно достать. Привозилъ билеты въ концертъ или на балъ. Наконецъ, онъ готовъ былъ пть съ ней дуэты по цлымъ вечерамъ, хотя и зналъ, что эти дуэты нисколько не подвигаютъ дло впередъ и что завтра она будетъ такъ-же далека отъ него, какъ и во вс предыдущіе дни.
Между тмъ время шло и холера развивалась. Въ одно ненастное утро Петру Петровичу доложили, что поваръ Данилычъ заболлъ холерой. Это было въ тотъ самый день, когда Петръ Петровичъ давалъ полу-офиціальный и, такъ сказать, ‘политическій’ обдъ. На него онъ позвалъ двухъ ‘особъ’, на помощь которыхъ весьма разсчитывалъ.
Петръ Петровичъ вскочилъ и съ яростью набросился на камердинера.
— Какая холера!.. Дуракъ!.. Никакой холеры!? Никакой холеры нтъ!.. Врно обълся, облопался чего-нибудь!..
И онъ сейчасъ-же послалъ къ Кадынцеву съ запиской, прося его крайне убдительно пріхать ‘немедленно’.
Черезъ полчаса Кадынцевъ пріхалъ и его провели прямо въ кухню. Она была въ подвальномъ этаж, который тянулся подъ всмъ громаднымъ домомъ Петра Петровича. Комнаты въ немъ были большія, но низкія, со сводами и темныя. Это были какіе-то подземные сараи, въ которыхъ постоянно царствовалъ чадъ, дымъ и всякая вонь отъ всякихъ отбросовъ.
Кадынцевъ брезгливо спустился по каменной лстниц съ пологими, но сильно избитыми ступенями, и вошелъ въ комнату больного. Подл его постели стояла его жена, въ дальнемъ углу копошились трое дтей, а на стул у его постели сидла Вра.
— Вра Петровна!— вскричалъ Кадынцевъ.— Зачмъ вы здсь?! Здсь вамъ вовсе не мсто…
Вра быстро поднялась со стула.
— Я давала ему лимонной кислоты,— сказала она.— Каждые два часа по пятнадцати капель, а на животъ положила горячей золы. Теперь ему лучше… и стало лучше не отъ этихъ средствъ, а отъ увренности въ томъ, что онъ не брошенъ, что за нимъ ухаживаютъ, его берегутъ… А теперь предоставляю его вамъ.
И она быстро пошла вонъ. И только теперь Кадынцевъ замтилъ, что она была растрепанная, что ея большая русая коса свшивалась свободно на ея блый пеньюаръ, а на ея ногахъ были надты одн туфли и не было чулокъ.
Она напомнила Кадынцеву Маргариту въ ‘Фауст’ и Валентину въ ‘Гугенотахъ’.
Кадынцевъ осмотрлъ пульсъ и языкъ больного и изъ разспросовъ убдился, что холера не ‘спшная’, какъ онъ называлъ сильныя заболванія этой эпидеміи.
Осмотрвъ больного и прописавъ какую-то микстуру, боле для очистки совсти, такъ-какъ Вра сдлала все, что было необходимо по его убжденію, онъ поднялся наверхъ въ кабинетъ Петра Петровича.
— Вдь этакая ракалія!— встртилъ его Петръ Петровичъ, крпко пожимая ему руку…— Сегодня у меня обдаютъ князь X. и Константинъ Петрокичъ, а онъ, бестія, ухитрился заболть. Напрно облопался чего нибудь. Вы не разспрашивали?
— Нтъ!.. Вдь это все равно. Вроятно выпилъ сырой воды и этого довольно. Но зарожденіе можетъ быть и отъ непосредственнаго контакта… Я при немъ нашелъ Вру Петровну. Это очень опасно для нея.
— Ну! Вотъ подите!— вскричалъ Петръ Петровичъ и сильно заволновался.— Что вы съ ней подлаете?!.. Ни я, ни жена ничего!.. Никакого вліянія! Это просто какая-то психопатка, юродивая, ‘что хочу, то и длаю!’
— Все-же какъ нибудь… необходимо,— и онъ досталъ папиросу и закурилъ.
— Что хочетъ, то и длаетъ! Конечно, это больше дло матери слдить за дочерью… Да мать-то какая-то индифферентная. Ее ничмъ не проймешь и ничмъ не удивишь.— И онъ тотчасъ-же послалъ человка съ приказаніемъ позвать Вру Петровну къ нему.
— У ней какія-то дикія завиральныя идеи,— продолжалъ онъ обрисовывать ее Кадынцеву.— Она не признаетъ никакихъ условій и приличій и вся полна какими-то фантазіями… Къ жизни она не способна, совсмъ не способна…
И онъ махнулъ рукой, но тутъ-же подумалъ: ‘зачмъ это я такъ его расхолаживаю? Вдь онъ одинъ изъ обожателей, жениховъ’.
Посланный за Врой вернулся и доложилъ, что барышня изволятъ почивать, что она всю ночь не спала и что горничная не осмливается ихъ разбудить. Петръ Петровичъ махнулъ рукой.
Кадынцевъ ухалъ, но, узжая, просилъ Петра Петровича:
— Пожалуйста, устройте какъ-нибудь, чтобы Вра Петровна не дышала холернымъ воздухомъ и не прикасалась къ больному… Вдь это очень опасно. Я еще заду.
— Да, да! Я постараюсь это устроить,— сказалъ Петръ Петровичъ.
Во второмъ часу пріхалъ Пшервицкій. Въ передней человкъ сообщилъ ему, что поваръ Данилычъ захворалъ холерой.
Пшервицкій слегка поблднлъ. На его красивомъ лиц ясно вырисовался испугъ, онъ постоялъ нсколько секундъ, придерживая рукой пальто, которое человкъ снималъ съ него. И потомъ, оправившись, быстро сбросилъ его и двинулся въ залу.
‘Чего я трушу?— подумалъ онъ,— точно уже со мной холера. А говорятъ, что не надо бояться ея, что всякій страхъ, всякое волненіе опасно’.
И онъ вошелъ въ кабинетъ къ Петру Петровичу.
— У васъ я слышалъ случилось несчастье?— сказалъ онъ, пожимая ему руку.
— Дда! Представьте себ… Каналья обълся тухлятиной, тухлымъ мясомъ, вроятно запилъ сырой водой и… готовъ, а я сегодня, какъ нарочно, пригласилъ обдать князя N. и Константина Петровича… Я просто не знаю, что длать… Посылалъ къ кухмистеру… Тутъ есть недалеко очень порядочный кухмистеръ… занятъ… Пришлось положиться на поваренка… четырнадцати-лтняго мальчишку…
— Это Мишка?!
— Да, Мишка…
Въ это время вошла Евдокія Федоровна и какъ только вошла, сейчасъ-же опустилась на первое кресло. Лицо ея было разстроено.
— Послушай, Петръ Петровичъ, сказала она кислымъ, унылымъ голосомъ.— Такъ вдь нельзя!.. Я разспросила, отчего онъ захворалъ… Оттого, будто-бы, что ты не позволяешь покупать мяса для людей дороже десяти копеекъ.
Петръ Петровичъ вскипятился.
— Вотъ! Изволите видть!— вскричалъ онъ, обращаясь къ Пшервицкому.— Инкриминація! Я, оказывается, виноватъ въ томъ, что поваръ обълся тухлаго мяса. Я нарочно кормлю ихъ тухлымъ мясомъ… изъ скупости… Да! это всякое терпніе лопнетъ!.. И это жена производитъ слдствіе! инкриминируетъ ея супруга!.. Это чортъ знаетъ что такое!..
И онъ забгалъ по кабинету.
— Я еще теб должна сказать, Петръ Петровичъ,— продолжала Евдокія едоровна тмъ-же унылымъ, апатичнымъ голосомъ,— что у насъ Вра захворала…
— Какъ?.. Когда?.. Чмъ захворала?..
И онъ остановился передъ Евдокіей едоровной.
— Я не знаю… У ней жаръ… и затмъ тошнота… Elle а dj vomit plusieurs fois et puis… elle а desenterie…
Послднія едова она произнесла почти шопотомъ.
Петръ Петровичъ схватился за голову.
— Этого еще не доставало!— вскричалъ онъ…— Вотъ!.. Вотъ! Это все твои недосмотры!.. Твое воспитаніе!.. И что это Кадынцевъ не детъ, общался захать…
— И исполнилъ общаніе,— сказалъ Кадынцевъ, приподнявъ портьеру и войдя въ кабинетъ.
— Отецъ родной!.. Вы слышали?— спросилъ его Петръ Петровичъ, бросившись къ нему навстрчу и пожимая его руку.
— Не только слышалъ, но и видлъ Вру Петровну. Я только сейчасъ отъ нея. Она теперь спитъ.
Когда Кадынцевъ пріхалъ, то человкъ, снимавшій съ него пальто, сказалъ ему, что Вра захворала. Кадынцевъ прямо отправился къ ней въ ея комнату. Горничная опросила барышню и чрезъ нсколько минутъ впустила его.
Вра лежала на кушетк все въ томъ-же пеньюар, въ которомъ онъ видлъ ее утромъ, лежала покрытая теплымъ ваточнымъ одяломъ и лисьимъ салопомъ.
Лицо ея было синевато блдно, но покойно и даже весело.
— Здравствуйте!— сказала она упавшимъ голосомъ, протягивая ему руку…— А я испытала…
— Что такое, что вы испытали?
— Холера у него, у Данилыча явилась отъ воды. Я выпила стаканъ этой воды, которую онъ пилъ… Вы знаете… прямо изъ крана… И вотъ вы видите…
— И для этого опыта вы рисковали собой! своей жизнью!— вскричалъ онъ съ ужасомъ.
— Ну! такъ что-жъ?.. Если-бы и вы рисковали жизнью въ вашихъ опытахъ, то поврьте, что вы теперь гораздо боле-бы знали.
— Да какъ-же это можно!.. Какъ-же ршиться…
— Вы видите, что я ршилась,— сказала она съ торжествомъ.
Кадынцевъ пожалъ плечами, взялъ ее за руку, чтобы пощупать пульсъ и затмъ сдлалъ ей нсколько вопросовъ относительно припадковъ ея болзни, на которые она отвчала съ улыбкой.
Наконецъ, онъ сказалъ:
— Это, Вра Петровна, у васъ все творитъ ваша экзальтація, глупая и противная, простите вы меня…
— Да если-бы больше было этой экзальтаціи…— проговорила Вра,— то было-бы лучше. Веселе было-бы жить на свт.
Она сдлала нсколько судорожныхъ движеній ногами, нахмурилась и закусила нижнюю губу.
‘Теперь не должно съ ней спорить и раздражать ее’,— подумалъ Кадынцевъ.
— Оставимте теперь,— сказалъ онъ,— вс эти споры… Вамъ теперь необходимъ покой. Отъ этого покоя, помните, зависитъ теперь спасеніе вашей жизни… Что вы принимали до сихъ поръ?
Но она не отвтила на этотъ вопросъ.
— Вы говорите,— проговорила она съ усиліемъ,— что отъ этого зависитъ спасеніе моей жизни… Какъ будто эта жизнь какое-то сокровище, которое нужно спасать…
— Вра Петровна, оставимте теперь эти теоріи… прошу васъ…
Но она сдлала рзкое движеніе, отбросила полу салопа, лежавшаго на ея ногахъ и приподнялась, на рукахъ.
— Вы говорите, что жизнь моя зависитъ отъ покоя? А могу-ли я быть покойна… когда меня мучитъ сомнніе и внутреннее безпокойство.
— Что-же васъ мучитъ?
— Да все!— и она опрокинулась на подушки, нахмурилась и заплакала.
— Вра Петровна!.. я, какъ врачъ, обращаюсь къ вамъ съ покорнйшей просьбой… будьте благоразумны и хладнокровны.
— Меня мучитъ и то, что Данилычъ захворалъ, и то что онъ и семья его живутъ въ какихъ-то подвалахъ среди чада и вони… Разв вы согласились-бы жить тамъ, гд онъ теперь живетъ съ семьей, съ женой и дтьми?..
И она плакала.
— Вра Петровна! я умоляю васъ!.. Оставьте это теперь… У насъ еще будетъ время… дайте теперь овладть болзнью.
Она быстро сбросила салопъ и одяло и встала съ кушетки. Глаза ея горли… Все лицо дышало энергіей.
— Вы думаете, что я боюсь вашей холеры… Не боюсь я ея и ничего не боюсь… Я теперь здорова — совершенно здорова. На меня теперь нашла бодрость духа… И никакая холера мн не страшна.
— Вра Петровна!— вскричалъ Кадынцевъ…— Эта бодрость духа самая обманчивая вещь… она быстро пройдетъ.
— Да! пройдетъ и человкъ будетъ опять тряпкой, трухой и животнымъ… А если-бы вы воспитывали и поддерживали въ немъ эту энергію, то вся ваша аптека-бы… къ чорту пошла, и она схватила со столика какіе-то пузырьки и сбросила ихъ на полъ.
Пузырьки разбились и жидкость, которая была въ нихъ, пролилась.
— Вра Петровна!— вскричалъ Кадынцевъ…— Я ухожу! Мн здсь нечего длать. Вы раздражены, вн себя.
И онъ рзко повернулся и пошелъ къ дверямъ.
— Постойте!— вскричала она повелительно…— Бжать можно отъ всего… только отъ правды и совсти никуда не убжишь… А вы бжите отъ правды… Вы видите, что безъ всякихъ лкарствъ… одинъ внутренній подъемъ духа изгоняетъ болзнь… Зачмъ-же вамъ эти глупыя лкарства… эта соляная кислота?.. Одинъ изъ васъ предлагаетъ кислоту, другой — щелочь.
— Никто не предлагалъ никогда щелочи. Это вы опять фантазируете.
Но Вра уже не слушала его. Она была въ томъ возбужденіи, которое парализуетъ всякую чувствительность, которое подчиняется только интимной, сердечной иде человка и подчиняетъ ей весь организмъ.
— Вы воображаете,— говорила она твердымъ голосомъ,— что знаніе дается тому, кто, не любитъ… Вы жестоко ошибаетесь!.. Только чистымъ сердцамъ дается вдніе.
‘Господи!— думалъ Кадынцевъ — и откуда, откуда у ней берется этотъ восторженный, ветхозавтный слогъ!’
— А вы отъ него, отъ этого чистаго вднія убгаете!
— Вра Петровна,— вскричалъ онъ умоляющимъ голосомъ.— Ей Богу… я сейчасъ-же уйду и онъ ршительно повернулъ къ двери.
Она замолкла. Онъ взглянулъ на ея лицо и вдругъ бросился къ ней. Лицо ея сдлалось страшно блднымъ. Она пошатнулась, и онъ подхватилъ и поддержалъ ее. При этомъ его поразилъ крпкій, одуряющій запахъ какихъ-то сильныхъ духовъ, которыми, казалось, было пропитано ея платье и даже вся ея комната.
Онъ тихо, бережно, какъ малаго ребенка, поддержалъ ее и уложилъ на кушетку… Она дышала тяжело и при каждомъ выдыханіи легкій, едва слышный стонъ вылеталъ изъ ея груди.
Кадынцевъ взялъ стулъ и слъ подл кушетки.
Она долго лежала неподвижно. Наконецъ, дыханіе ея сдлалось ровнымъ, покойнымъ. На щекахъ выступилъ румянецъ, на всемъ тл потъ и она тихо заснула.
Кадынцевъ еще посидлъ около нея нсколько минутъ. Затмъ глубоко вздохнулъ, тихонько всталъ и на цыпочкахъ пошелъ въ кабинетъ Петра Петровича.
‘Не приведи Богъ,— думалъ онъ,— имть дло съ психопатками’.
Проходя по коридору, онъ встртилъ горничную и сказалъ ей внушительно: ‘Не входите къ ней. Не будите ее. Какъ можно тише и осторожне. Вы понимаете?!’
Горничная молча кивнула головой.
Идя въ кабинетъ къ Петру Петровичу, онъ думалъ: ‘Можетъ быть, сильнымъ возбужденіемъ, потрясеніемъ всей ея физики и разршится эта болзнь… Потъ и сонъ добрые помощники натуры’.
Гости собрались къ обду. Пшервицкій намревался удрать, но подумалъ, что можетъ быть что-нибудь здсь и перепадетъ, не даромъ-же Петръ Петровичъ угощалъ обдомъ князя N. и Константина Петровича. А холера не състъ.
И онъ согласился на уговоры Петра Петровича остаться обдать.
Къ концу обда всякая мысль о холер у всхъ присутствующихъ совершенно исчезла.
Евдокія Федоровна, просидвъ у постели больной около получаса и убдившись, что она спитъ покойно, ушла въ столовую. Впрочемъ, она усадила двушку подл ея постели и строго-на-строго наказала ей, чтобы она сейчасъ-же бжала къ ней, если Вра проснется.
Но она не просыпалась.
Подали шампанское. Петръ Петровичъ предложилъ тостъ за желзную дорогу въ Сибирь. Эта дорога тогда была только въ самомъ интимнйшемъ проект.
Константинъ Петровичъ предложилъ тостъ за Петра Петровича, какъ за старйшаго строителя русскихъ желзныхъ дорогъ. Князь N., который вообще считался ‘виверомъ’, разсказалъ кстати какой-то современный анекдотъ, гд фигурировала желзная дорога и женщина — хорошенькая баронесса. Петръ Петровичъ отъ души хохоталъ и разсказалъ анекдотъ, въ которомъ фигурировала еще боле хорошенькая, женщина и самый анекдотъ былъ еще интимне и откровенне.
Въ это время лакей доложилъ Евдокіи Федоровн, что Вра Петровна проситъ къ себ ея пр—ство и Евдокія Федоровна пошла, не торопясь и сожаля, что ей не удалось дослушать окончаніе анекдота.
Она застала въ комнат Вры Кадынцева. Онъ уже боле часа сидлъ у ней и ухаживалъ за больной.
Когда онъ вошелъ къ ней, она уже лежала пластомъ на кушетк. У ней былъ сильный жаръ… Глаза горли. Губы сохли. Она тяжело дышала.
‘Реакціи не произошло!— подумалъ Кадынцевъ,— это скверно!’
— Какъ вы чувствуете себя? спросилъ онъ ее.
— Ничего!.. Такъ себ… отвтила она задыхаясь.— Я, знаете-ли, все думала теперь… Отчего люди не любятъ людей?..
— Вамъ теперь меньше всего нужно думать объ чемъ-бы то ни было.
— Какъ-же? удивилась она… Безъ думы!.. такъ лучше… Думы вдь мшаютъ чувству, или чувство мшаетъ думамъ. И все это пустякъ… Белиберда! ерунда!!..
Она остановилась и вытянула руки, а ноги ея свела судорога. И по всему лицу ея прошла какъ будто также судорога. Брови сдвинулись и мышцы щекъ и челюстей сократились. Она закусила нижнюю губу. Краска на нсколько мгновеній прилила ей къ лицу. Затмъ вся она какъ будто опустилась, поблднла и прошептала:
— Больно!..
Дыханіе ея было коротко и прерывисто. Глаза какъ-бы остолбенли и уставились прямо на Кадынцева. Онъ торопливо схватилъ и сталъ щупать пульсъ.
— Вамъ,— сказалъ онъ тихо и какъ-бы задумчиво,— необходимо теперь беречь свои силы…
Она пошевелила рукой и тихо спросила:
— Къ чему?
— Какъ къ чему?! Чтобы жить…
Она ничего не отвтила и только спустя нсколько минутъ тихо, съ усиліемъ прошептала:
— Жить, чтобы беречь силы… беречь силы, чтобы жить… Глупо!..
Прошептавъ эти слова, она замолкла. Кадынцевъ пристально и тревожно смотрлъ на ея лицо.
‘Комотозный процессъ уже начался, думалъ онъ. Преодолетъ или нтъ?! Кто побдитъ, сила жизни или сила смерти… сила жизни! Да что это такое!!’
Онъ снова тихо пощупалъ ея пульсъ… Затмъ быстро всталъ и почти бгомъ бросился въ коридоръ, гд стояла двушка,
— Попросите поскоре,— сказалъ онъ ей,— вина, шампанскаго… у нихъ, вроятно, найдется… Вы поняли… скорй, скорй!
Двушка поняла только, что нужно скоре шампанскаго и опрометью бросилась по длинному коридору.
‘Врно барышн захотлось шампанскаго, думала она.— У ней, что захочетъ, то и дай, да выложи… то-то скоре, скоре!’
И она сказала Семену буфетчику, что барышн надо шампанскаго.
— Да вдь она больна.
— Дохторъ приказалъ.
— Ну! Дохторъ?! Не околетъ безъ шампанскаго-то. Подождетъ.
А Кадывцевъ считалъ секунды, держа часы въ одной рук, а другою — держа руку Вры за ея пульсовую артерію.
Пульсъ тихій, едва замтный, вдругъ сдлалъ нсколько полныхъ сильныхъ удара. ‘Это перебои’, подумалъ Кадынцевъ.
Но за этими перебоями слдовали ровные полные удары — и все лицо Вры зацвло яркимъ румянцемъ.
Она широко раскрыла глаза, широко раскрылись ихъ зрачки, такъ что цвтъ глазъ изъ голубо-сраго сдлался почти чернымъ.
‘Что за чортъ! подумалъ Кадынцевъ. Это опять какой-то сюрпризъ. Врно въ ея исковерканной натур все идетъ не такъ, какъ у другихъ людей’.
— А я знаю, о чемъ вы думаете!— сказала Вра голосомъ окрпшимъ, но какимъ-то сиплымъ.— Вы думаете, что у меня натура безалаберная… А почему вы знаете, можетъ быть моя натура боле нормальна, чмъ ваша… Вдь попадаютъ-же изъ юродивыхъ въ блаженные и святые!..
— Вра Петровна!— сказалъ Кадынцевъ серьезно…— Я прошу! Я умоляю васъ! Не играйте жизнью… Можетъ быть, теперь это послдняя вспышка ея… послдняя надежда…
— А вотъ и шампанское! проговорила она, протягивая руку къ Дуняш, которая въ это время вошла съ маленькимъ серебрянымъ подносомъ, на которомъ стояла откупоренная уже бутылка шампанскаго съ двумя плоскими бокалами.
Кадынцевъ быстро привсталъ, обернулся и, взявъ бутылку, налилъ одинъ изъ бокаловъ и подалъ его Вр.
— Выпейте!— сказалъ онъ,— чтобъ поддержать ваши силы.
— Хорошо! Я люблю шампанское…
Она хотла приподняться и не могла. Сильная краска быстро выступила на ея лиц и также быстро сбжала. Она поблднла.
Кадынцевъ поддержалъ ее и помогъ ей поднести бокалъ къ губамъ. Она почти залпомъ выпила полбокала и остановилась.
— Пейте все!— настаивалъ Кадынцевъ.— Это не повредитъ.
Она выпила остальное и тихо опустилась на подушки.
— Я пьяна!— прошептала она съ улыбкой.— За чье-же здоровье я теперь выпила?..