ХОД СУДЕБ1
ХОД СУДЕБ1
ЦИРКУЛЯР г. МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
гг. НАЧАЛЬНИКАМ ГУБЕРНИЙ
ОТ 2-го ДЕКАБРЯ 1861 ГОДА No 70.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Ход судеб, Огарев Николай Платонович, Год: 1862
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том первый.
Государственное издательство политической литературы, 1952
Народ стоял в недоумении: в ‘Положении’ сказано, что земля есть собственность помещика, а усадьба и надел даны крестьянам в бессрочное пользование. Что же это такое? Если человек пользуется чем-нибудь, то есть владеет вещью бессрочно, навсегда и никто у него не может ее отнять,— ведь это-то и значит собственность. Помер человек — вещь переходит в семью, а нет семьи — переходит в мир. А земля, как достояние мирское, всегда переходит в мир. От этого, пока человек жив и несет тягло, то есть владеет землей, он несет и мирскую тягу, то есть платит подать. Теперь, земля усадебная и полевая, которою мир и преж сего завсегда владел, как своим мирским дедовским наследием, отдана миру в бессрочное пользование, чтоб он и владел ею навсегда, стало, она его собственность. А так как эта земля русская, то мир и должен за нее нести тягу на общую нужду всего русского народа, стало, и должен платить подать в казну, наравне со всем крестьянством и людом русским. С чего же выдумали, будто за землю, которая миру дана во владение навсегда, надо еще отбывать барщину, да платить оброки, да еще и землю урежут в пользу помещика, да еще и оброк повысят, а там твою же усадьбу, которая была у тебя в пользовании завсегда, покупай втридорога особо, и надел, который вечно был мирской, миром покупай особо. Были же они у крестьян во владении завсегда и оставлены им в угодье бессрочно: стало, это то же, что собственность, а не наем какой, где ты нанял на срок, а после срока и отдай хозяину, или хочешь купить, так торгуйся с хозяином и покупай как знаешь. Нет! Это не настоящая воля. Настоящая воля: владей всей землей, какою владел, управляйся миром да мирскими выборными, а подать миром и взыскивай с кого следует по тяглу и плати в казну на общие расходы целой России. Царь хотел дать настоящую волю, а это дворяне выдумали, что земля их собственность,— и подавай им барщину да оброки, да еще большой выкуп за усадьбу особо, да за надел особо, да еще земли у мира урежут. Что ж?, думает народ, тут что-нибудь да не ладно. Потерпим, подождем, царь увидит правду, возьмет дворян себе на жалование, а народу сельскому даст другую волю, настоящую.
Первым ответом на эту веру народную в царя было то, что в Казани царский генерал, с солдатами, мужика Антона Петрова застрелил да с ним больше сотни человек перестрелял, в Пензе нивесть сколько народу войском перегубили и везде, по всей России — где перестреляли безоружных крестьян, а где перепороли… Палачество да и только!
Задумался народ, а все веры в правду царскую не теряет. Потерпим, говорит, подождем, все же в сделки ни в какие с дворянами не пойдем, а будем отстаивать себя чем бог послал — где волостным сходом, где мировым посредством, придет время — царь даст другую волю, настоящую.
Стали дворяне роптать, что все что хорошего помещик придумает — народ говорит, что это правительство захотело, а что дурного произойдет от властей — народ говорит, что помещик виноват.
Рассердился государь. Летом сам поехал, собирал в разных местах старшин мирских и говорил, что никакой другой воли народу не даст, кроме того полурабства, что в ‘Положении’ придумано. Мало того, зимою приказал министру написать всем губернаторам, чтоб велели сказать народу и пропечатали бы, что никакой другой, настоящей воли народу не будет. Вот что писал министр:
Из доходящих до министерства внутренних дел сведений о положении крестьянского дела видно, что дальнейшему успешному ходу его, и в особенности составлению уставных грамот, во многих местах препятствуют распространившиеся между крестьянами превратные толки и укоренившиеся в них ложные надежды.— Они ожидают так называемой ими новой воли, с объявлением которой, по истечении двух лет, они получат будто бы какие-то новые льготы, в ‘Положениях’ 19 февраля неуказанные и от пользования коими будто бы будут устранены крестьяне, заключившие добровольные сделки с помещиками и подписавшие уставные грамоты. Для прекращения таких ложных ожиданий государю императору благо-угодно было, во время путешествия в Крым, неоднократно, и в разных местах, где его императорскому величеству были представляемы старшины обществ временно-обязанных крестьян, лично разъяснять им сущность дела и напоминать о лежащих на них обязанностях. Государь император, в таких случаях, соизволил говорить крестьянам, что никакой другой воли не будет, кроме той, которая дана, и потому крестьяне должны исполнять то, чего требуют от них общие законы и Положения 19 февраля.
По высочайшему повелению, покорнейше прошу ваше превосходительство сообщить всем мировым посредникам, чтобы они объявили о таковых высочайших отзывах волостным правлениям и, при всяком случае, в своих объяснениях с крестьянами, положительно указывали на слова, которые крестьяне некоторых губерний имели счастье непосредственно слышать от государя императора.
Настоящий циркуляр вы, кроме того, не оставите напечатать в ‘Губернских ведомостях’.
Пуще прежнего народ призадумался. Стало, и в правду царскую верить не приходится. Недаром в писании сказано: не надейтеся на князеви. Видно, царь — не народный царь, а дворянский царь. Как же тут быть? Не скоро ума приложишь.
А между тем и дворянам туго пришлось. Хотя и сказал царь в своей речи ко дворянству, что он ‘сам первый дворянин в государстве’, стало заявил себя как есть, что он хочет быть главою дворянскою, а не народною, а все ж он первый стал отменять крепостную кабалу. Правда, отменил он ее так, что никто не знает, ни что теперь делать, ни что вперед будет, а выходит все же, что крепостному рабству отныне на Руси не бывать и сызнова во веки веков не возвращаться. Задумалось и дворянство, стало смекать: что оно такое теперь значит? Что это такое за сословие дворянское? Стало смекать и пошло в разноголосицу.
Старые бары осердчали: ‘мы, говорят, век свой и предки наши царям службу служили и кровь свою за них и за отечество — вот хотя в 12-м году — проливали, нельзя наших прав отнять, нельзя нашей земли отдать мужикам необразованным’. Эдаких старых господ, народу лиходеев, число не малое.
‘Что же, говорят они, мы теперь станем без крепостных? Если уже у нас людей и землю отнимают, то давай нам право одним заправлять всем государством’.
Другие, молодые,— правда, не много их, но со дня на день понаберется и побольше — тоже осердчали, только не за дворян, а за народ и говорят старым барам: ‘Куда вам заправлять государством? Вы только думаете, что вы образованные, потому что в военных да в штатских мундирах ходите, а на деле-то у мужика, которого вы необразованным называете, смыслу побольше, чем у вас. Чем вы кичитесь, что цари вам и предкам вашим народную землю пораздавали и самый народ вам в крепость отдали за то, чтоб вы народные трудовые деньги долею себе брали, а больше бы в царскую казну доставляли? Чем вы кичитесь, что вы в 12-м году жертвовали? Правда, жертвовали вы и своей кровью, а еще больше кровью своих крепостных людей, да деньгами, с крестьян собранными. Какая честь в том, что вы до сих пор только и делали, что, по милости царской, народ обирали? Какая честь в том, что вас назвали дворянами, то есть царскими дворовыми людьми, иначе опричниками, а попросту сказать — чиновниками? Что за честь, что когда цари стали называться по-немецки императорами, то и вас одели в немецкое платье, для различия — что в немецком платье человек — барин, его жалуют и жалованьем и поместьями, а в чепане человек — раб, его секут, обирают и отдают в крепость. Чем бы вас ни жаловали, жалованьем или поместьями, все равно, вы чиновники. Вы и до сих пор одни всем заправляли и грабили и довели русскую землю до разорения. Пора перестать управляться чиновниками, а начать управляться всему люду русскому своими выборными людьми, как встарь было до татар и до царей. Пора жить по-человечески: землю народную обратно народу отдайте и сами заодно с народом трудитесь, и что ваш голос на волостных сходах, что крестьянский голос все одну бы силу имел, ни больше ни меньше, и чтоб название дворянина исчезло бы навеки и был бы только один народ русский, одно земство, и управлялся бы сообща по селам и городам своим миром, и съезжался бы по волостям, где найдет нужным, обсуждать чего ему надо, что переменить, что оставить по-старому. Чтоб каждый человек свободно молился бы <,по>, своей вере, свободно учился бы всякому ремеслу и всякой грамоте в какой школе хочет, судился бы одинаким судом, не крестьянским или дворянским, а единым, для всех равным, торговал бы чем кто хочет без запрета, и подать все бы платили наравне. Да чтоб подать эту назначал не царский дворянин и чиновник, не министр какой, а была бы она определена на сходках народных, по нужде общей и по могуте мирской’.
Таких из дворян не много, которые так думают. А все же есть, и все же их прибывает, и народ мало-помалу спознает, что это его люди, сердцем искренние и мыслью праведные. А по большей части во дворянстве люди междоумки. Они и к старым барам не тянут, потому что видят — их дело и несправедливо и неразумно, начался народ освобождаться,— останавливать его, задерживать в крепости, не отдать ему его земли и не дать ему управляться по-своему,— как бы самим голов не сложить. А от людей праведных они тоже поотстали, уж больно своего богатства да приволья жалко. Таких междоумков во дворянстве всего больше. Только не знают они, как им быть и куда пристать. Приволье-то дворянское с каждым днем все меньше и меньше становится. Прежде можно было кой-как землю обрабатывать барщиной или оброком жить, теперь народ на барщину идет плохо, на оброк не идет вовсе, уставных грамот, т. е. кабальных записей, не подписывает. Прежде можно было помещику поместье заложить и перезаложить в казенные опекунские советы и приказы, а теперь казна перестала ссужать. Царские министры придумали: деньги, что в советах и в приказах лежали, взять взаймы в казну и выдать вкладчикам, тех денег хозяевам, казенные заемные расписки, облигации, а для ссуды помещикам пусть богатые люди сбегутся промеж себя в компании и выдают свои деньги под залог как знают. А про ссуды крестьянам царь с министрами не подумали. Только оказалось, что и людей-то с большими деньгами нет, а у которых, у немногих, они и водятся, то те под помещичьи залоги не раскошелятся: дело неверное, доходов у помещиков нет, работы остановились, свои мужики на работу не идут, потому что все же вольные, а чужих нанять нельзя, потому что все же все крепостные, никто свободно на заработок итти не может. Видят междоумки-дворяне — их дело плохо, что они не бары — это они поняли. Поняли, что они все были чиновниками, только не на жалованьи, а на поместьях, вместо жалованья получили поместья за то, чтоб управлять народом. Теперь у них поместья отходят, стало, все равно они что чиновники в отставке, без места. Что же они такое? Все то же, что всякий человек, который не чиновник,— они то же, что народ. Поневоле придется и междоумкам пристать к людям искренним и просто стать наравне и заодно с народом. Только как же это сделать? А царь испугался, что дворянство думает, что, переставши быть барами, оно перестанет быть особым сословием дворянским. Велел министру их утешать. Министр в своей газете, в ‘Северной почте’2, и велел напечатать следующее:
‘По случаю происходящих в разных губерниях дворянских губернских выборов в некоторых газетах напечатаны статьи, в которых обсуживаются вопросы о значении дворянства после издания положения 19 февраля и о тех предположениях, которые по сему поводу могли бы быть представлены губернскими дворянскими собраниями на усмотрение правительства. В некоторых статьях развивается мысль, что с отменою крепостного права русское дворянство утратило отдельное значение в ряду государственных сословий, и само должно заявить об этой утрате. Подобные статьи не выражают мысли правительства, не согласны с точным смыслом новых узаконений и не соответствуют правильному развитию проистекающих от них последствий. Высочайше утвержденными положениями 19 февраля только отменено, согласно с желанием самого дворянства и при его содействии, крепостное право на дворовых людей и на крестьян, водворенных в помещичьих имениях. Русское дворянство, сохраняя преемственную память о своих подвигах на поле войны и на поприще гражданских заслуг, не могло и не может признавать крепостного права коренным условием своего существования. Оно приняло, согласно с указаниями высочайшей воли государя императора, ревностное участие в деле отмены этого права, и ныне, конечно, не забудет, что оно призвано не к самоуничтожению, но к дальнейшему непосредственному участию при введении в действие тех законоположений, которыми означенное право навсегда отменено’.
Стало, царь хочет, чтоб дворянство осталось особо от народа, потому что дворянские предки отличались заслугами на царской службе. А какие же это были заслуги? Кроме редких людей, которые отличались на защите отечества, где они? Да и те не все из дворян: если был в старые времена Пожарский из князей, то рядом с ним стоит и Минин из мещан. Если были в новые времена из государственных людей умные люди, то кого ни возьми: Меньшиков, при Петре первом,— из блинников, Сперанский, при Александре Павловиче,— из поповичей. А большая-то часть попала во дворянство, разжившись на службе, то есть грабежом. Иным роздали поместья за убийство Петра III. По этим ли по заслугам надо дворянству оставаться особым сословием? И чего же царь испугался, что дворянство перестанет быть особым сословием? Понятно чего: перестанет человек быть дворянином, перестанет быть и чиновником. Кем же народом-то заправлять? Придется народу дозволить управляться самому собою — а этого-то властям и не хочется.
Да, может, и поздновато принялись петербургские власти утешать русское дворянство. Не туда его тянет. Перестает быть лестным дело чиновничье, подвластное и нечестное, перестает быть лестным прозвище дворянское, прозвище царского дворового человека. Всем хочется стать на свои ноги, жить хозяином, управляться с общего промеж себя согласия, а не по приказу начальства. Только по разноголосице одним хочется стать вровень с народом и управляться всем вместе, бессословно, а другим хочется стать выше народа и управлять особо. И тем и другим в нищету впасть страшно, и просят они только какого-нибудь вознаграждения, а земли, которыми народ владеет, согласны ему отдать и всякие барщины и оброки прекратить, чтоб был народ волен и землей владел. Все говорят, что это время, где ни то ни се, и их и самих крестьян разор разоряет.
Во многих губерниях просит дворянство развязать дело напрямки, иные просят, чтоб им из дворян в крестьяне приписаться, другие просят, чтоб у всех права были одинаковы, что у дворян, что у крестьян, третьи просят себе особых прав.
Смоленской губернии дворянство просило, в прошлом августе, дело напрямки развязать, земли крестьянам отдать, выкуп от казны положить. А в декабре, на своих выборах дворянских, решило царя просить об уравнении дворянских и крестьянских прав 3.
В Тверской губернии дворянство также просило дело напрямки развязать. Да просило еще, чтоб народ мог сам выбирать мировых посредников, так большинством голосов и положило. Дворянин Унковский, по выбору крестьян, пошел в сельские старшины 4. Еще один дворянин просил о зачислении его в временно-обязанные крестьяне, к другому дворянину.
Симбирской губернии дворянин Мясоедов, женившись на дочери государственного крестьянина села Покровского, Мензелинского уезда, Оренбургской губернии, просил в оном селе приписаться в государственные крестьяне. Присутственное место ему отказало: дворянина, мол, сечь нельзя, а мужика сечь надо,— стало, как же будет — мужик, а сечь его нельзя? Это чиновникам не по нутру.
Московское дворянство, на выборах в нынешнем январе месяце, решило просить царя: 1) чтобы управление по губернии было больше выборное, а не казенное и чтоб каждый чиновник за свои действия отвечал перед судом и законом, а не перед начальством, 2) чтоб права личные и по имуществу для всех граждан (то есть всех людей) в государстве были ограждены тем, что суд творился бы не втихомолку, не на бумаге, в присутственных местах, а происходил бы суд словесно, чтоб всякий мог в суд притти и слушать, как судьи судят — право или не право, чтоб при всяком суде судья полагался не на то, что подьячий на бумаге настрочил, а на то, что скажут свидетели, присягнувшие, что станут говорить правду, потому что судье мудрено покривить душой, когда народ слышит, как он судит, 3) чтоб развязать, наконец, крестьян с помещиками и чтоб казна на себя взяла всякие оброки и выкупы, выделить немедленно крестьянам землю по уставным грамотам, 4) чтоб правительство печатало, сколько у него долгу, сколько каких доходов и сколько расходов, чтобы каждый человек про то знал и совет подал, потому что казна не сегодня-завтра в прах разорится, 5) чтоб обо всех переменах в государстве позволено было каждому свое мнение печатать в книгах и газетах и, таким образом, в общем деле свой голос подать и свой совет заявить. А затем московское дворянство и говорит государю: вы, ваше величество, сказали, что своему верному дворянству верите, то прикажите дворянству, из среды себя, выбрать людей, чтоб они совещались и рассудили, каким способом впредь должностных в управление выбирать, как землю для раскладки податей ценить, какие заемные поземельные банки завести и как сельские суды устроить.
Видно, что везде дворянство сильно двигается. Только как же это рассудить? Ведь вот московское дворянство все о чем просит, все дело требует, а устроить его, говорит, нам, дворянам одним, своими выборными. Это, стало, и уставные-то грамоты, и оценку земель на выкуп крестьянам — все они одни устроят, а выгодно ли, невыгодно ли — народ только поклонись да скажи спасибо. Хорошо — царь верит дворянству, да народу-то доверять дворянству не с чего.
Вот смоленское дворянство хочет вровень стать с крестьянами, только как? — неизвестно, в газетах печатать не смеют. Вот тверское дворянство хочет, чтоб народ вместе с ним посредников выбирал, будто хочет примириться с народом. Иной просится в крестьяне, хорошо, который из бедных, сам пахать привык, он и взаправду в крестьянство просится, своим дворянством только тяготится. А которые не из бедных, они с чего? Разве царю назло, что вот у дворян крепостных людей отнимают, то мы лучше сами в крестьяне пойдем? Где народу поверить, что они в самом деле о ним заодно, по-братски жить хотят? Мудрено поверить! Века рубцами на народной спине выпечатались, откуда же веру взять? Как узнать, кто из дворян до народа искренний человек, кто неискренний?
Положим, что искреннего человека чутьем узнаешь, да не в искренности их дело. Лишь бы они свои чины поскидали да перестали бы управлять, а управлялись бы сообща с народом: выберут крестьянина в старшины по волости — крестьянина бы слушались, выберут крестьянина в судьи — к нему бы и шли на суд, чтоб различия в правах и выборах никакого не было. А там, согласятся они на это по любви к народу или царю назло — это дело их совести, а на деле миру все равно.
Вот самый тяжелый вопрос — в земле. Трудно им землей поступиться: жить привыкли по-белому. Тут, по самой по правде, следовало бы все земли к селам прирезать и выдать дворянам тягловой пай, но до сущей правды дойти мудрено, если — грех пополам — на мировую пойти, то пусть оставят крестьянам всю землю, какой они теперь владеют, а если где помещик по корысти мало давал, то по общему соседскому присуду из помещичьей земли к крестьянской прирезать, а за то, что земля за ними считаться не будет, пусть казна из податей выдаст им по скольку они с казной условятся, сколько кому — промеж себя разберутся, и сколько лет из податей им выплачивать — с казной порешат. Это будет им в пособие, или в вознаграждение, в мировую с народом. А там, когда подать с подушной будет переведена на поземельную и они о своих земель подать платить станут, выйдет, что они друг другу станут выплачивать вознаграждение вместе с остальным народом. Лет через тридцать семь уплата покончится и подать обратится на общие нужды. А покамест пускай они приписываются к селам и волостям и несут земскую повинность по раскладке. Иные из них и пораспродадут земли то селам в мир, то другим крестьянам или купцам, так что если не мы, то дети наши промеж себя так перемешаются, что и не узнаешь, кто из дворян, кто из крестьян, кто из разночинцев. Только что иной будет побогаче, другой победнее,— а все же единый народ русской, его мирское дело — смотреть за тем, чтоб богатство бедности не заедало и у каждого человека была бы земля и пристанище.
Видя все это движение и сомнение в дворянстве и в народе, сам царь призадумался. Если б он был до народа искренний человек, он бы помог сословиям воедино соединиться и одним миром управляться, он бы начал с того, что уничтожил бы чины и допустил бы всех — любого в должности выбирать, без различия сословий. Что ж бы стал дворянин без чина? Пуще чем без поместья, со всем бы остальным людом сравнялся.
Да нет в царях искренности до народа, как и пророк Самуил сказал Израилю, когда царя выбирали. Не хочется царю расстаться с чиновничеством, не хочется, чтоб народ управлялся своими выборными, которые во всех своих делах отчет давали бы. Хочется царю заправлять народом через своих чиновников, они хоть и грабят, да зато никто ни в чем народу отчета не дает, а только начальству, а оно всему мирволит, лишь бы нажива была. А чуть кто из народа скажет, что дело несправедливо,— в острог его, а если кто напишет да напечатает, что дело несправедливо,— и того пуще: в Сибирь его, на каторгу его. Дело все идет на бумаге, все шито да крыто, никто и не заметит, а заметил, то и пикнуть противу начальства не смей.
Не хочется царю расстаться с чиновничеством. А что ж такое чиновничество? Оно-то и есть дворянство. Все и стали в такую ложь, что не знают, как повернуться. Если царь даст народу права, он дворянства лишится, значит, чиновничества лишится, народ сам миром управляться станет, значит, у царя такой слепой власти не будет — и начинает царь дворянству мирволить. Дворянство хочет само собой управляться, значит, царскую власть ограничить, от царя отстать — значит перестать быть чиновником. Перестать быть чиновником — значит к народу пристать, потому что народ от царя еще терпел, а уж если чиновники помимо царя управлять захотят, то народ их не вытерпит, с лица земли сотрет. Выходит в самом-то деле, что у дворянства-чиновничества поддержка — царь, а у царя поддержка — дворянство-чиновничество. А народу-то при этом плохо.
Да и всем плохо. Не хочется царю расстаться с чиновничеством, а между тем и с чиновничеством дело нейдет. Везде безденежье да бессудье, казна отощала индо соседние народы на смех подымают. От этого царь и начал все переменять по-новому, только неискренно, стало, и нерешительно, и выходит все ни то ни се, так что кажется — назначена перемена, а на деле остается по-старому.
Так, крепостное состояние уничтожили, а без помещика село управляться не может, землю отдали крестьянам в пользование, да урезали, отдали ее бессрочно, то есть на веки веков, а сказали, что земля помещичья, крестьян, хотя бы и с землей, продавать запретили, а земли с крестьянами продавать позволили.
Учредили комитет для того, чтоб подвести под одно право всех крестьян разных управлений — государственных, удельных, бывших крепостных помещичьих. Вот уж год прошел, а комитет ничего не сделал, и приходится вышедшим из крепости селам и деревням составлять волости чересполосные, потому что им с государственными или удельными в одну волость соединяться нельзя, затем что у них разное начальство.
Суды нехороши. Комиссию назначили, как переиначить. Комиссия нашла, что хорош суд только гласный, всенародный, а оставила его попрежнему, по-чернильному, только новых подьячих-поверенных придумала, чтоб помимо этих казенных поверенных никто бы по своему выбору поверенного не брал.
Сказали, что мещанству жить тяжело. Назначили комиссию. Нашла комиссия, что, точно, тяжело мещанству, и порешила, чтоб льготы дать, чтоб в купечество, в гильдию легко было приписываться, да чтоб мещанин, если 435 руб. сер. внесет, от рекрутства был бы избавлен (как будто легко мещанину 435 руб. сер. внести!), а подати попрежнему оставили, только лавочную и всякую торговую пошлину еще мудренее распределили.
Сказали, что земская повинность тяжела. Назначил царь комиссию. Комиссия нашла, что, точно, земская повинность тяжела, что надо, чтоб земство само своим сходом решало, что ему нужно и на какие расходы сбирать повинность, а натуральную повинность решила перевести на денежную. Только комиссия нашла, что есть земские повинности, которые не то, что земские, а государственные повинности, стало, их надо перечислить в подать, о которой земству не приходится рассуждать, нужна ли она или нет, а платить ее без всяких рассуждений. К этому разряду отошли и натуральные повинности, которые, стало, переведут на деньги и обратят в подать, таким образом, четыре пятых доли из денежных земских повинностей причисляют к государственной подати. Стало, рассуждать земству можно будет только об одной пятой доле теперешних земских повинностей. И выйдет, что станет земская повинность еще тяжеле, чем была.
Об устройстве для крестьянства ссудной казны и беззапретной для крестьянства и мещанства торговли никто не позаботится, а только, за что царь с своими чиновными комиссиями ни примется,— ничто не спорится. Немогута круглая!
Говорят, людей у него нет! Была бы искренность до народа — нашлись бы и люди. Да искренности нету, и выходит немогута.
Чем же все это кончится?
Если народ в земле пойдет на мировую, как мы сказали, да если дворянство сложит с себя чины, да на равных правах с крестьянством, без всякого различия, пойдет на сходы и станет управляться и судиться общими выборными бессословно, да если царь откажется от заправления народа своими чиновниками как вздумается, а даст народу управляться своим миром и мирское решение уважать станет и будет не то, что немецким ханом каким-то, солдатами по народу стреляющим, да палачами народ секущим, а мирным старшиною всех русских областей, уважающим волю народную,— ну тогда спокойно и достойно будет расти свобода и могущество единого, бессословного русского народа.
Ну, а если ни царь от чиновничества и бессудного управления народом не откажется, ни дворянство не захочет бессословно слиться с народом,— тогда что? Тогда — я повторю, что в 1820 году господин Каразин писал императору Александру I:
‘Я вижу императорский престол потонувшим в крови дворянства’ 5.
Перед тем как Христос был схвачен воинами кесаревыми, он молился: Господи! да мимо мя идет чаша сия.
Молимся и мы с народом русским: да мимо идет чаша крови.
А пройдет она мимо или нет — кто знает.
Ход судеб вырастает из дел людских и обстоятельств. Его не остановишь!
1 Статья напечатана в ‘Колоколе’ 15 февраля 1862 г., л. 122— 123. Подпись ‘Н. Огарев’. Была выпущена также в виде брошюры, отпечатанной в лондонской Вольной типографии (см. ‘Русская подпольная печать’, No 414).
2 ‘Северная почта’ — официальная правительственная газета, организованная министром внутренних дел П. А. Валуевым, начавшая выходить с 1 января 1862 г. под редакцией А. В. Никитенко. Газета заменила собой ранее выходивший ‘Журнал Министерства внутренних дел’.
3 В неподписанной заметке Огарева ‘Смоленское дворянство’ в л. 121 ‘Колокола’ от 1 февраля 1862 г. был изложен, по полученному письму, один из прочитанных на дворянских выборах проектов, принадлежавший князю П. П. Гурко (Друцкой-Соколинский), который предлагал ‘просить государя о даровании равенства прав крестьянству и дворянству’. Огарев заключал заметку следующим: ‘Мы убедительно просим поскорее известить нас, в чем именно заключается проект, в чем состоит уравнение прав крестьянства и дворянства’, и прибавлял: ‘…нас берет раздумье: как же проект смоленского дворянства решает поземельный вопрос? Отданы ли земли крестьянам? Ведь это главное, без этого юридическое уравнение перед законом остается голословием’.
4 Возникшее в феврале 1862 г. так называемое ‘дело тверских мировых посредников’ заключалось в следующем: тверское губернское собрание дворянства, признав неудовлетворительными ‘Положения 19 февраля’, высказалось за немедленный обязательный выкуп крестьянских наделов при содействии государства, за финансовые реформы, с тем чтобы система зависела ‘от народа, а не от произвола’. Одновременно с этим группа тверских мировых посредников отказалась применять в своей деятельности ‘Положения 19 февраля’ и решила руководствоваться постановлениями дворянского собрания. Тринадцать посредников было арестовано, посажено в Петропавловскую крепость и присуждено к длительному заключению (впоследствии отмененному).
Об А. М. Унковском см. примечание 7 к ‘Письмам к соотечественнику’.
5 Огарев говорит о В. Н. Каразине и его обращении к Александру I после восстания Семеновского полка с письмом о приближении ‘грозы’, т. е. революции. Приведя слова Наполеона: ‘Странно, что в этот век просвещения государи видят грозу только тогда, когда она уже разражается’, Каразин ‘молил’ Александра I внять его предупреждению. Александр I приказал ему изложить все в письме В. П. Кочубею, и именно в последнем заключается возглас: ‘Горе нам! Престол потонет в крови дворянства!’