Хмельницкие, или Присоединение Малороссии, Голота Петр Иванович, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 87 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ХМЛЬНИЦКІЕ
или
ПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

XVII ВКА

Соч. П. Голоты.

ЧАСТЬ III.

МОСКВА,
въ типографіи Лазаревыхъ Института
Восточныхъ языковъ.
1834.

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

съ тмъ, чтобы, по отпечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва. Іюля 21 дня, 1834 года.

Ценсоръ А. Болдыревъ.

ХМЛЬНИЦКІЕ

Нехай вчна буде слава,
Же презь шаблю маемъ права!

ЧАСТЬ III.

ГЛАВА XIII.

Идемъ матки ратоваты,
Не даймо ій погибаты!
Малор. дума.

Не допустимъ гирькой муки
Матц нашій бильше терпти,
Нуие врагивъ, нуте биты!
Тоже.

Еще въ недавнемъ времени пороги Днпровскіе были непреодолимымъ препятствіемъ и ужасомъ для самыхъ отважныхъ мореходцевъ, но время, нужды, образованность народа, и золото, которое, какъ говорится, камень долбитъ, побдили природу, и Русская пословица не даромъ говорится, что дло мастера боится, сбылась на самомъ дл. Теперь безъ всякой почти опасности можно отправлять суда чрезъ нихъ, и мореходцы, не блдня, припваючи отважно несутся въ пространный Лиманъ Днпра, оставляя за собою только блую клубящуюся пну и сердитый ропотъ волнъ. Не то было въ половину XVII столтія, тогда пороги сіи уподоблялись дикимъ каменистымъ и острымъ скаламъ, останавливавшимъ бурное стремленіе свирпаго Днпра, коего воды, съ ревомъ и шумомъ, разносившимся на нсколько верстъ, низвергались въ страшную бездну и наводили ужасъ и трепетъ на окрестныя мста. Самые зври и хищныя шпицы бгали сихъ мстъ, предпочитая онымъ дремучія дебри и вершины горъ, изрдка только черный воронъ вился надъ выброшенною волнами добычею, или голодный волкъ осмливался рыскать по опасному берегу, но и то не надолго. Во времена языческія, пороги сіи уподобили бы ступенямъ трона Нептунова, но мы не такъ суеврны и, благоговя къ Творцу еще большихъ чудесъ, удивляемся лишь Его могуществу, величію и сил. Бглецы, преступники, грабители, разбойники еще мене того обращали вниманіе на сіи ужасы и именно по этому даже и избрали ихъ мстомъ своею пребыванія, какъ надежнйшею защитою отъ преслдованія законовъ, или какъ уютнымъ гнздомъ, для произведенія замысловъ въ надлежащее дйствіе. Отсюда происхожденіе Запорожской счи и ея столь славныхъ, непобдимыхъ и страшныхъ Козаковъ. Сіи буйные, грубые и, можетъ быть, недостойные члены гражданственности, какъ бы озлобясь на весь міръ и благоустроенныя общества, составили отдльную республику, положили строгіе обычаи и правила (нельзя сказать законы), отъ коихъ, къ удивленію, никто не отступалъ, и чрезъ то сдлались могущественными и опасными для своихъ сосдей. Такъ часто своеволіе или судьба созидаютъ цлыя націи, даютъ имъ совершенно оригинальный, особенный характеръ, образъ мыслей, особенную нравственность, цивилизацію, особенную жизнь и совсмъ не т законы, которымъ они были прежде подчинены. Нельзя не вспомнишь при семъ высокаго изреченія: всякъ человкъ есть ложь, и не удивишься отъ чего грубые невжды-поселенцы, преступавшіе прежде на всякомъ шагу удобоисполнимые законы, съ невроятною, стоическою твердостію стали повиноваться своимъ гораздо суровйшимъ, жестокимъ основаннымъ на грубыхъ предразсудкахъ и невжественныхъ понятіяхъ. Такъ почитая грабежъ, разбои и убійство за самую необходимйшую цль бытія человческаго, они въ тоже самое время казнили смертію того, кто бы осмлился насладиться утхами даже законной любви, или уличенъ былъ въ воровств у своего собрата. Защищая Ляха противъ Русскаго, на завтра искали его гибели, соединясь съ прежними врагами. Словомъ, Запорожцы представляли собою странную смсь храбрости, честности и вмст непостоянства, варварства, даже любви къ родин {Надобно признаться, что Запорожцы не могли похвалиться самъ высокимъ чувствомъ, причина тому полагаю та, что не вс изъ нихъ были настоящіе Малороссіяне, а смсь изъ разныхъ Европейскихъ народовъ, и если удалось Хмльницкому склонитъ ихъ на свою сторону, то это надобно также отнести къ ихъ ненасытному корыстолюбію, желанію прославиться и случаю подраться.} и глубокаго почтенія, преданности къ вр, равняясь и съ первыми Римлянами и съ дикими обитателями Гренландіи. Но при всемъ томъ, сей союзъ братства, ибо иначе нельзя его назвать, былъ необходимъ и весьма полезенъ во многихъ случаяхъ и для многихъ враждующихъ Державъ, гд требовалась ихъ помощь, такъ на пр. Россіи, Польш и наконецъ Малороссіи, какъ мы посл сего увидимъ. Но кому уже они неизвстны, гд не пронеслось звучное имя Запорожцевъ и кмъ они не были описаны (хотя можетъ быть и съ ненадлежащею точностію)! А посему ограничимся покамстъ и симъ маловажнымъ предувдомленіемъ, необходимымъ впрочемъ для послдующихъ произшествій въ роман.

Во время, описываемое теперь, Запорожцы побунтовавъ по блу свту и успвши передраться и перессоришься съ Русскими, Поляками, Татарами и Турками, теперь оставались въ бездйствіи, занимались охотою, или разбоемъ по Дону и Донцу, немногіе только оставались въ сч, влача бездйственную, непревычную жизнь въ скук, тоск и отчаяніи, и предавая проклятію всхъ народовъ, вздумавшихъ безъ всякой важной причины жить сложа руки, и безмятежно бранили также Малороссіянъ за ихъ трусость и неготовность возстать еще разъ противъ Поляковъ, ршались даже сами сдлать нападеніе на пограничныя воеводства Польши, и одно лишь малочисліе ихъ удерживало сей пламенный порывъ страсти. Дабы хоть нсколько утишить свой гнвъ и какъ нибудь разсяться, Запорожцы въ самые бурные ненастные дни, когда разсвирпвшій Днпръ, выступая за предлы, истреблялъ все встрчающееся ему на пути, Запорожцы пускались въ легкихъ чайкахъ по вздымавшимся его валамъ, или преслдовали ожесточенныхъ зврей въ самыхъ ихъ логовищахъ, и наконецъ тшились взирая на борьбу стихій, предаваясь опасностямъ,ища смерти. Такъ грустна и безотрадна, жизнь кочующая, хищническая, буйная, безсемейная! Въ одинъ изъ таковыхъ дней, когда природа поссорясь, такъ сказать, сама съ собою, изъявила негодованіе зловщею, гибельною бурею, Запорожцы, собравшись на берегахъ Днпра, варили кашу, курили люльки, безчувственно, холодно смотрли на удальство своихъ товарищей, кои то показывались въ волнахъ, то опять надолго исчезали и неожиданно являлись вдругъ около зрителей, рукоплесканія, дикій, принужденный хохотъ и свисты, смшанные съ ревомъ и воемъ бури, заключали въ себ нчто ужасное и отвратительное, на грубыхъ лицахъ Козаковъ замтно однакожъ было тайное уныніе и грусть. Казалось, ничто не могло ихъ развлечь, хотя они и старались чмъ нибудь заняться, такъ на пр. плотный, здоровый мужчина, въ красной, засаленои и покрытой дегтемъ рубах съ плотно выстриженною макушкою и подрзанными въ кружокъ волосами, пододвинувшись къ пылавшему костру, разбиралъ по складамъ какую то ветхую книгу, по временамъ вздыхая и возводя очи гор. Другой, обладающій длинною, скелетною фигурою, нещадно курилъ трубку, запивая брагою, и браня скудоуміе и необразованность своихъ собратій, не находящихъ удовольствія, подобно Нмцамъ, его соотчичамъ, пресыщаться пивомъ, бутеръ бродомъ и вассеръ вейномъ. Безобразный Татаринъ, съ бритою головою, невроятно длинными, тонкими на конц усами, присвши на корточкахъ, длалъ нападеніе на оставшійся окорокъ конины, усугубляя сладость онаго добрымъ кумысомъ, между тмъ какъ прочіе, природные Козаки, въ ожиданіи, когда поспетъ каша, тянули изъ баклажекъ сивуху, приправляя горечь оной чеснокомъ, лукомъ и тому подобными яствами, отъ коихъ разливалось пріятное для обонянія ихъ благоуханіе. Одинъ только изъ нихъ не принималъ участія въ общемъ дд и, опершись на саблю, задумчиво глядлъ на безпредльную даль, изрдка поглаживалъ знакомую намъ Лыску, который не оставилъ своего господина, и теперь лежалъ у ногъ его, отвчая на ласки глухимъ взвизгиваніемъ и шевеля хвостомъ.

— ‘Э, эхъ! плохія времена! теб чай скучно теперь у насъ, Хмльницкій?’ — сказалъ потягиваясь Кошевой, занимавшій почетное мсто. Тимоей кивнулъ головою въ знакъ согласія, и опять продолжалъ смотрть.’

— ‘Мейнъ Готъ!’ — завизжалъ Нмецъ — ‘очень плоха времена, будь, мой Кошевой. О донеръ-веттеръ, мой пошла бъ, пошла передъ!….’

— ‘И безъ тебя бы, скаредный Нмчура, пошли, да куда прикажешь?’ — возвалъ Кошевой.

— ‘О моя-бъ пошла, свтъ польшой, моя-бъ пошла!’

— ‘Попъ свое, а чертъ свое!’ — вскричалъ съ негодованіемъ Атаманъ — ‘пожалуй ступай хоть къ самому сатан, своему ддушк, на котораго ты, мимоходомъ сказать, съ рожи-то довольно похожъ. *

— ‘Донеръ-веттеръ! твоя пальшой туракъ?’ — возопилъ вспыхнувшій Нмецъ, выхватя саблю, но ловкій ударъ Хмльницкаго вышибъ оную изъ рукъ его.

— ‘Эге, ге, ге!’ — воскликнулъ приподымаясь ужасной величины Запорожецъ — ‘это похоже что-то на нарушеніе устава. Берко, гд бишь колодка? забей Нмчуру, чтобы простылъ въ немъ жаръ, а не то, такъ мы не посмотримъ на его поджаристую милость, пожалуй у насъ не долго въ огонь головой, да и квитъ.’

Татаринъ оставилъ свое занятіе и раздвинулъ большую колоду, въ которую бдный Нмецъ въ минуту былъ забить.

— ‘Однакожъ’ — присовокупилъ Козакъ почесывая въ затылк и обращаясь къ Хмльницкому — ‘какъ посмотришь, такъ въ самомъ дл грусть возметъ. Что мы теперь? настоящія бабы! Да Кстати ужъ лучше веретено въ руки взять, а то вишь проклятый раскольникъ уши прожужжалъ своимъ чтеніемъ!’ — прибавилъ онъ толкнувши ногою книгу.— ‘Нагнали намъ эту голую русь, легко ли то и дло набожничаютъ. Гей, Остапъ! или какъ бишь тебя по письменски Евстафій что ли? не лучше ли любезный, табакомъ занюхать, грусть — кручину?’ — При чемъ онъ поднесъ лубянку съ зеленцомъ.

— ‘Иди и не согршай къ тому да не горше ты что будетъ!’ — возразилъ Русакъ, съ отвращеніемъ отклоняя отъ себя подносимое.

— ‘Говори проще, пріятель, а не то, не дадимъ каши, соловья баснями не кормятъ.’

— ‘Не о хлб единомъ живъ будетъ человкъ!’— отвчалъ раскольникъ съ умиленіемъ.

— ‘Не о хлб толкъ идетъ, дружище!’ — возразилъ Запорожецъ — ‘а нтъ ли въ Писаніи запрещенія на пьянство? Посмотри-ка пристальне, да поучи и насъ уму-разуму.’

— ‘Именно тамъ сказано: не упивайшеся виномъ….’

— ‘Довольно! ну, Тяпкинъ, какъ же быть? вдь мы, кажется, небезгршны съ тобою въ этой стать. Полно притворяться, прямо въ рай не пойдешь, также къ чертямъ на снданье.’

— ‘Что жъ длать? съ беззаконными беззаконенъ будеши и со строптивыми развратишися.— Подумай, Кошевой, чему не научимся съ такими забіяками?’

— ‘А языку-то нашему, да пснямъ, хоть лопни ужъ никакъ, ну да объ этомъ нчего и толковать, славно дерись, много пей, и пой — будешь нашъ братъ и товарищъ. Выпьемъ ка съ гора, не отляжетъ ли отъ сердца.’

— ‘Велика мудрость вашъ языкъ и псни?’ — возразилъ раскольникъ осушивши съ благоговніемъ полбокала.

— ‘Такъ докажи же, пріятель!’ — подхватилъ весело Запорожецъ — ‘Ну за мною!’

Бувъ тутъ да нема

Да поихавъ до млына

Нисъ кмъ ссти вечераты

Хиба сяду сама.

— ‘Теперь пой ты, увидимъ такъ ли храбръ на дл, какъ на словахъ.’

Тяпкинъ приосамился, отложилъ въ сторону книгу, пригладилъ усы и бороду и визгливымъ, дрожащимъ голосомъ затянулъ:

Былъ здсь да нту ти,

Вишь похалъ на мльницу,

Нтъ съ кмъ ссть мн поужинать,

Разв сяду одна.

Общій хохотъ прервалъ пніе Тяпкина. ‘Знатно! одолжилъ! ай да Тяпкинъ!’ — раздавалось со всхъ сторонъ и веселье зашумло было въ собраніи.

— ‘Ахти! подкусили окаянные!’ — воскликнулъ Тяпкинъ, всплеснувъ съ ужасомъ руками — ‘ни какъ нынче Пятничный день. Увы! Блаженъ мужъ, иже неиде на совтъ нечестивыхъ и на пути гршниковъ неста, но въ закон его поучашася день и нощь….

— ‘Послушай, Тяпкинъ, а вдь ты, помнится, не каждую ночь исполняешь это,’— прервалъ Запорожецъ — а помнишь ли наши разгульные набги?’

— ‘Виноватъ предъ Богомъ!’ — воззвалъ сокрушенно Тяпкинъ — ‘отправилъ сотъ нсколько съ бла свта, да впрочемъ въ Писаніи ничего не говорится ни о Татарахъ, ни о Полякахъ, ни даже о Русскихъ, дло иное, еслибъ они были чистые Хрістіяне.

— ‘Однакожъ и сихъ послднихъ случалось удить, не правда ли?….’

— ‘Что было сдлано, то поправлено, намдни я получилъ разршеніе отъ грховъ у нашего батьки, да прибавилъ къ тому сто и одинъ поклонъ, теперь съ Божію помощію пора бы и опять пустишься на промыселъ’

— ‘О, охъ пора!’ — воскликнули вс въ одинъ голосъ.

— ‘Я предчувствую, храбрые товарищи, что скоро наступишь славный для сего случай, я — сказалъ Небаба — ‘молодой товарищъ нашъ’ — прибавилъ онъ указывая на Хмльницкаго — ‘ давно общалъ уже доставить намъ оный.

— ‘Такъ зачмъ же дло стало?’ — подхватили прочіе.

— ‘А вотъ зачмъ’ — началъ Тимоей — Вы знаете, что начинать дло безъ размышленія, безъ плана и безъ цли очень безразсудно и даже невозможно, а посему надо непремнно обождать намъ моего отца, который не замедлитъ явиться, я въ этомъ совершенно увренъ. Онъ одинъ, можно ршительно сказать, знаетъ средства, какъ дйствовать съ успхомъ, и одинъ въ состояніи расторгнуть оковы, наложенныя на родину мою тяжелою рукою Поляковъ. Но, признаюсь, нетерпніе мое истощается, если онъ возвратился изъ Польши и получилъ мое письмо, то не думаю, чтобъ заставилъ насъ такъ долго ожидать. Знайте, храбрые мои друзья, что и Татарскій Ханъ, а можетъ быть и Молдавскій Господарь, будутъ намъ помощниками въ славномъ дл, — я имю объ этомъ достоврныя свднія и предчувствія, сообщилъ оныя отцу и если онъ получилъ ихъ, то не замедлитъ явиться къ намъ, въ противномъ случа вотъ вамъ рука моя, мы и безъ него начнемъ свои дйствія.’

— ‘Чмъ скоре, тмъ лучше!’ — закричали нетерпливые Запорожцы — ‘Былибы руки да сабли, мы съумемъ справиться хоть съ самыми чертями, в

— ‘Въ мужеств и сил вашей никто не посметъ усумниться, мои друзья, но кром оружія необходима здравая, благоразумная и искусная политика.

— ‘А что это такое за политика?’ — спросилъ удивленный разумъ.

— ‘Средство оградить себя безопасностію, и безъ излишняго пролитія крови достичь врне предположенной цли, средство приобрсть друзей, обмануть враговъ и терпливо находить мсто и случай, гд смертельно можно поразить непріятеля.’

— ‘Какой вздоръ!’— раздалось въ толп, окружившей Хмльницкаго — ‘чортъ ли въ ней? политика наша — сабля и средство не выдавать своихъ.’

— ‘А чтобъ не выдать своихъ,’ — подхватилъ Тимоей — ‘надобно, друзья, лишняя сила и хитрость — вотъ вамъ, коли хотите, часть политики, въ ней то невыразимо искусенъ отецъ мой, и по сей то причин безъ него мы ненадежно можемъ начать свои дйствія, в

— ‘Такъ подавай же его сюда!’ — закричали Запорожцы.— ‘Что это въ самомъ дл мы сидимъ, сложа руки для того, чтобъ дождаться одного человка, а между тмъ наши братья гибнутъ. Подавай намъ Хмльницкаго, пускай ведетъ насъ на тысячу смертей, хотя противъ цлыхъ легіоновъ демоновъ, мы безъ боязни пойдемъ.’

Восхищенный Тимоей бросился обнимать неустрашимыхъ товарищей, и можетъ быть въ сію роковую минуту любовь къ слав и ненависть къ врагамъ вы нудили бы у него согласіе ршиться на желаніе Запорожцевъ предводительствовать ими, но разсудокъ побдилъ взволновавшіяся чувства, онъ тяжело вздохнулъ и устремилъ мрачный взоръ на безпредльную даль. Въ это время свирпствовавшая буря утихла, тучи разсялись и солнце, склоняясь къ западу, озарило радостныя, но дикія лица Запорожцевъ, окружавшихъ Тимоея, который съ какимъ то дивнымъ выраженіемъ еще пристальне началъ смотрть въ даль, откуда облаками поднялась черная пыль. Лыска, досел лежавшая у ногъ своего хозяина, также обратила туда свое вниманіе, и посматривая то на Тимоея, то на поднявшуюся пыль, старалась обоняніемъ узнать приближавшихся гостей, наконецъ глухо, невнятно завыла, начала бишь хвостомъ, бгать около Хмльницкаго, и вдругъ съ осиплымъ лаемъ понеслась впередъ, на встрчу показавшимся безчисленнымъ всадникамъ.

— ‘Къ оружію, товарищи!’ — закричалъ Кошевой — ‘это непріятели.’

— ‘Успокойтесь, друзья моя!’ — воскликнулъ восторженный Тимоей — ‘вотъ отецъ мой съ своими сподвижниками. Согласны ли принять его, или теперь же остановлю благородный порывъ Малороссіянъ?’ — Съ сими словами онъ понесся на встрчу соотечественникамъ. Запорожцы съ громкими, дикими и нестройными криками послдовали его примру.

— ‘Хмльницкій съ нами’ — разразилось въ устахъ каждаго, и бурный восторгъ заставилъ биться сердце мужественныхъ Казаковъ при вид отца, повергнувшагося въ объятія сына.

— ‘Я вашъ и навсегда, мои добрые друзья!’ — воскликнулъ Хмльницкій, обращаясь къ Запорожцамъ — ‘примите и моихъ друзей въ свое сотоварищество, они на равн будутъ подвизаться съ вами за дло славное, великое и общеполезное. Я и подчиненные мн оруженосцы, которыхъ а усплъ собрать на пути къ вамъ, теперь ваши братьи, и выгоды наши должны быть общія.’

— ‘Будь нашимъ отцомъ!’ — воскликнули вс’ — дти твои суть наши братья!’

— ‘Благодарю васъ, храбрые Запорожцы. Какъ истинные сыны Отечества, вы принимаете въ немъ участіе и готовы жизнію своею искупить поношеніе и яремъ братій своихъ. Намреніе благородное, высокое и достойное имени Запорожцевъ, но замтьте, друзья мои, что мы обнажимъ оружіе не для корысти и тщеславія, но за отечество, за милую родину, за дтей, женъ и братьевъ нашихъ, наконецъ, что еще славне, за честь, права к собственность нашу — за свободу Вры. Если Создатель одарилъ самыхъ зврей и чтицъ орудіями къ защит своей свободы, то зачмъ же намъ, друзья, оставаться нечувствительными къ своей родинъ и влачить тяжкія оковы рабства въ дремот и постыдномъ невольничеств. И такъ побдимъ свое уничиженіе, расторгнемъ оковы рабства и отмстимъ за ужасную смерть нашихъ Гетмановъ, отцевъ и невинныхъ младенцевъ!— Вчная и громкая слава будетъ наградою за столъ похвальныя дла и дорогая свобода удловъ храбрыхъ и благочестивыхъ мужей!’

Мертвое молчаніе царствовало во время рчи Хмльницкаго, безчувственные и холодные Запорожцы утирали ркою хлынувшія слезы, и наконецъ чувства ихъ разразились въ единодушномъ восклицаніи,

— ‘Повелвай нами Хмльницкій! веди куда честь и польза требуютъ. Мы готовы отмстить за страдальцевъ нашихъ и за поруганіе святыни. Побдимъ, или падемъ со славою, но да не увидимъ боле поношенія нашего и не навлечемъ чрезъ то укоризны потомства.— И такъ будь нашимъ Гетманомъ!’

— ‘ Сколь не лестно для меня сіе достоинство, но не заслужа еще онаго, я не могу принять: одн заслуги должны быть наградою, но не увлекать насъ для пустаго тщеславія. Не забудьте общей цли и пользы — вотъ главныя условія. Прошу у васъ только одного повиновенія и безпрекословія моимъ распоряженіямъ, начнемъ съ того, что поелику я извиценъ отъ сына, что и Татарскій Ханъ и Молдавскій Господарь могутъ принять участіе въ судьб нашей, то полагаю за полезное воспользоваться ихъ расположеніемъ, и не прежде начать свои дйствія, пока не получимъ отъ нихъ вспоможенія. И такъ, любезный сынъ,’ — прибавилъ онъ обращаясь къ сему послднему — ‘продолжай начатое. Если ты усплъ имть переговоры съ будущими нашими друзьями’ то и не прерывай ихъ: отправляйся теперь же къ Хану и убдительнйше проси его о вспоможеніи.’

— ‘Батюшка! воля ваша законъ для меня, особливо когда собственныя мои желанія согласны съ оною. Благословите на путь чести и славы. Прощайте, добрые Запорожцы, вмсто себя я оставляю вамъ надежнйшаго и искуснйшаго руководителя. Прощайте, до будущаго, радостнаго свиданія!’

— ‘Такъ какъ и я знаю отчасти т мста, куда отправляется Тимоей,’— сказалъ Янко, обращаясь къ Зиновію — это для всякаго случая позвольте и мн сопутствовать ему.’

— ‘Съ Богомъ, мой добрый Нечай. Ты сдлалъ и такъ уже много для насъ.’

— ‘Вы сами сказали, чтобы не забывать общей цли и пользы, а поелику въ сопутствіи Тимоея я предполагаю ихъ, слдовательно для васъ ничего тутъ не длаю.’

— ‘Друзья!’ — воскликнулъ радостно Зиновій къ Запорожцамъ — ‘вотъ вамъ первый примръ, такъ должны дйствовать вс.’

— ‘И крики радости и печаль нкоторыхъ проводили друзей изъ Запорожской счи.

ГЛАВА XIV.

Кто сильно любитъ, тотъ ревнуетъ!
И Козловъ.

Кто щаслывь бувъ хоть часочекъ,
По вкъ не забуде.
Мал. псня.

Желая боле занять читателей и обратить вниманіе на романическую жизнь моихъ героевъ, нежели на дипломатику ихъ дйствій, я не позаботился описать посольства Тимоея въ Крымъ, что даже непростительно и достойно сожалнія, ибо Тимоей Хмльницкій, какъ извстно, былъ искуснйшій политикъ своего времени и много содйствовалъ успхамъ безсмертнаго отца. Но какъ быть! не мн данъ въ удлъ завидный талантъ, по сей части, описывать возвышенныя и славныя дла великихъ мужей! будемъ довольствоваться и малымъ, да притомъ же по пословиц моихъ земляковъ: что напысано пиромъ, того не вывезешь и воломъ.— И такъ довольно сказать, что Тимоей слишкомъ успшно исполнилъ порученіе Зиновія у Хана, коимъ и послано уже было войско въ Запорожье, о послдствіи всего этого скажется въ свое время. Такимъ образомъ Тимоей, радуясь благопріятному началу, поспшилъ счастливо и окончишь. Съ симъ намреніемъ онъ съ врнымъ и неразлучнымъ своимъ сопутникомъ Нечаемъ прибылъ и въ Яссы. Но съ какимъ трепетомъ и біеніемъ сердца онъ привтствовалъ сей древній городъ, знакомыя поля, роскошные сады и уютныя хижины, въ которыхъ онъ нкогда провелъ такъ счастливо нсколько мгновеній своей жизни! съ какою сладостною пріятностію припоминалъ прошедшее!— Такъ пробужденный посл очаровательнаго сна силится продолжишь свое упоеніе, припомнишь лучшее изъ видніи, желаетъ пробыть еще нсколько секундъ въ семъ волшебномъ забвеніи, но очарованіе разрушается и сонъ остается мечтою и предметомъ воспоминаніи. Вмст съ тихою невинною радостію заглянула и тоска въ сердце Козака, онъ не смлъ врить постоянству другихъ, не слишкомъ былъ увренъ въ себ, зналъ свое ничтожное, по его мннію, происхожденіе, обезчещенное именемъ раба. Эта мысль подавила его благородный духъ, тяжелымъ свинцомъ упала на сердце и отразила борьбу внутреннихъ чувствъ на мрачномъ чел Тимоея: кто сильно любитъ, тотъ ревнуетъ.

— ‘Безумный!’ — сказалъ онъ — ‘чего я надюсь, чего требую? Прилично ли дочери Господаря питать нжныя уравнительныя чувства къ человку, который не можетъ называться даже свободнымъ. И по какому праву, въ силу какихъ предположеній я осмливался помышлять о любви Розанды? Я спасъ жизнь ея отцу, но не сдлалъ ли бы того всякій на моемъ мст? Она сама призналась въ своихъ чувствахъ, ласкала меня, покровительствовала, проливала слезы разлучаясь, просила даже поспшить опять къ ней, вступишь въ службу ея отца, прославить свое ими, дабы чрезъ то содлаться достойнымъ ея руки, и не она ль общалась до гроба не измнить Козаку?— По что значатъ клятвы въ этомъ род? и неблагодарность ли за мой поступокъ побуждала ее къ сему? Предписать законы сердцу не въ нашей вол. — Такъ, я не виню Розанды! Бдный, ничтожный Тимоей, ты одинъ достоинъ сожалнія, ты одинъ и долженъ испытать мученія страсти, зачмъ забылся ты?…

—‘И такъ Тимоей Хмльницкій тоже подверженъ отчаянію и малодушію?’ — перебилъ Янко, досел равнодушію внимавшій жалобамъ его.

— ‘Ахъ, любезный товарищъ, ничто въ мір не заставило-бы очей моихъ ороситься слезами, но сердце….

— ‘Если оно иметъ такую власть надъ тобою, то зачмъ не предположить, что и другіе подвержены подобной сил? Утшься, другъ, любовь, сказываютъ, хитра: она нердко прокладываешь тропинки отъ чертоговъ до бдныхъ хижинъ, равно дйствуетъ надъ Царями и ничтожными бурлаками Козацкими, хоть примромъ сказать надъ гульвисою Янкомъ. Да и то молвишь есть о чемъ и горевать, чортъ возьми! еще не вдаемъ ни про что, а ужъ заране собрались хныкать, словно, по какомъ нибудь покойник. Полно, Тимоей, не смялись бы голомшивые Молдаване.

— ‘Да, я хочу вришь, что Розанда не забыла еще меня. Что мн нужды въ приличіяхъ свта, въ правахъ родства?— Природа — вотъ сильнйшія нрава для человчества, она должна руководить ихъ дйствіями. Еслибъ я былъ Турецкій Султанъ, или, что еще боле, даже Московскій Царь, съ какою радостію предложилъ бы руку прекрасной, добродтельной, благородной Розанд, почему жъ не поврить, что и она одинакихъ со мною чувствъ, мыслей и намреній. Такъ ли Янко? Ахъ увряй меня, ради Бога, подкрпи мои сомннія, будь утшителемъ моимъ, я тебя о томъ умоляю.

— ‘Такъ, разумется такъ, чортъ возьми! Что тутъ еще за сомннія? Полно, братецъ, эдакъ, пожалуй, ты и меня разжалобишь до слезъ!’ — подхватилъ съ поспшностію Янко, стиснувъ кулакомъ слезу, готовую вырониться изъ очей.— ‘Смотри, пожалуй, экой недовирокъ, Господи ты Боже мои, что за бда бдущая и что за диковина, если ты любишь Розанду, а она тебя? Больше ничего, кром того, что въ шляп дло, и концы въ вод. Повеселй, Хмльницкій! Въ самомъ дл, что за грусть злодйка одолла тебя, плюнь на все, я увряю тебя, что Розанда еще не забыла того, кто спасъ жизнь ея отца.’

— ‘Да… и только! я хочу больше, сердце мое горитъ желаніемъ, чтобы она помнила простаго Козака Тимоея, меня самаго. Ахъ! я не знаю почему это для меня сомнительно…. столько времени…. блестящая участь Розанды могла привлечь къ ней тысячи поклонниковъ…. почему знать, быть можетъ одинъ изъ нихъ, счастливе меня, обратилъ ея вниманіе….’

— ‘Постой, постой! Если это и такъ, то разв мы заставимъ себя томиться въ неизвстности? Вотъ теб моя рука, нынче же все узнаешь.

— ‘Быть по твоему, добрый Янко! Съ своей стороны общаю теб, что если я несчастливъ, перестану роптать: съ судьбою не льзя спорить, но ежели еще она любитъ меня и отецъ, сей гордый, тщеславный владыка….’

— ‘О! плевать на отца! онъ, кажется, долженъ помнить тебя и обязанъ живйшею благодарностію. Чегожъ больше? въ противномъ случа, мы выкинемъ ему такія штуки….’

— ‘Да, мы постараемся побдить его великодушіемъ. Пойдемъ сражаться за него, падемъ на пол чести за славу имени прекрасной Розанды.’

— ‘Именно, любезнйшій! обними меня, я опять вижу въ теб отрасль Хмльницкаго. Иду ходатайствовать за тебя.’

‘Но я и забылъ въ упоеніи своемъ узнать средства, которыя ты хочешь употребить для узнанія ея сердца? я

— ‘Вотъ то-то-же влюбленные не обращаютъ никогда вниманія вокругъ себя. Неужели ты забылъ, что во время нашего пребыванія здсь, я угощалъ тебя нердко самымъ крупнымъ виноградомъ и самыми свжими и сочными плодами.’

— ‘Что жъ изъ этого слдуетъ?’

— ‘А то, что я знакомъ былъ съ Дейнекою, однимъ изъ Запорожцевъ, оставшихся здсь по старости лтъ и по неспособности переносить военныя трудности. Тутъ онъ сдланъ садовникомъ Господаря, живетъ припваючи, какъ бы не солгать, сказать, и я такъ не одинъ десятокъ бутылокъ Молдавскаго поглотилъ съ пріятелемъ. Ну теперь, я чай, все понятно. Прощай до времени!’

Долго провожалъ Тимоей глазами врнаго друга, наконецъ обратясь къ небесамъ, онъ послалъ къ нимъ душевный вздохъ, соединенный съ мольбою, и печально побрелъ ожидать приговора своей участи.

Разставшись съ Хмльницкимъ, Янко спшилъ къ дворцу Господаря, веселое лице, которое онъ принималъ для развлеченія Тимоея, покрылось мракомъ задумчивости и унынія.

Бдный Тымошь! подумалъ онъ, какъ мн жаль его и чмъ бы не пожертвовалъ я для блага такого друга, но могу ли доставить ему утшеніе въ то время, когда и самъ нуждаюсь въ ономъ? По крайней мр Розанда любила его, а Катя, милая дорогая сестра товарища… кто поручится мн, что она не презираетъ даже, бывшаго холопа Чаплицкаго? Ахъ! зачмъ я при теперешнихъ обстоятельствахъ не взялъ клятвы съ Тимоея, что онъ будетъ споспшествовать моему счастію! Но что я говорю, несмысленный? это значило бы убивать его, или стараясь за друга, имть въ виду свою пользу. Нтъ, это слишкомъ низко, и кои чоригь выдумалъ пословицу: своя сорочка къ тлу ближе? Пусть только Тимоей будетъ счастливъ, а ужъ онъ не оставитъ меня, въ противномъ случа, чортъ возьми, мн ли помышлять о любви въ то время, когда еще не удовлетворилъ я своей мести, когда обезчещенъ мой родъ…. Нтъ, это уже ршено! сперва сдлаюсь достойнымъ любви Катерины, а теперь не о томъ мысль, даже для пріятеля позабудемъ на время месть и будемъ только имть въ виду благо Тимоея и исполненіе общанія, даннаго ему.— Разсудивъ такимъ образомъ, Янко принялъ на себя по прежнему веселый и беззаботный видъ, затянулъ разгульную псню, толкнулъ высокую баранью шапку на ухо и, подобравши повыше саблю, гоголемъ пустился по широкой улиц, ведущей ко дворцу. Остановись неожиданно предъ обширнымъ и пышнымъ садомъ, обнесеннымъ со всхъ сторонъ желзными гратками, что длало его совершенно открытымъ, онъ ни мало удивился такому превращенію, воспослдовавшему вроятно по стараніямъ Дениски.

— ‘Ого! старый пріятель мои порядочно накутилъ тутъ. Да и то сказать, вдь онъ собаку сълъ въ этомъ род. Прибавилъ Печай покачивая головою, слегка посвистывая и внимательно разсматривая крупныя кисти винограда, роскошно перевиснувшія чрезъ перила, равно какъ пышныя каштаны, плняющіе взоръ абрикосы, персики и тому подобное: Всматриваясь боле, Козакъ примтилъ между кустарниками движущуюся фигуру человка съ бритою головою, съ необыкновенно длинными усами, безпрерывно шевелящимися какъ у таракана, и съ оселедцемъ, закрученнымъ рачительно за правое ухо, чрезъ которое извиваясь, упадалъ на открытую грудь, украшенную густымъ сдоватымъ мохомъ. Разсматривая этого человка, Янко подошелъ поближе и по багровому лицу рзко обозначенному глубокими чертами, и по широкимъ кумячевымъ, краснымъ шароварамъ, не могъ не признать въ немъ Дейнеки. Янко не хотлъ вдругъ начать съ нимъ разговора, дабы не прервать его занятій, Дейнека брилъ себ бороду широкою садовою косою, по-Козацки безъ пыла, по коего кривляньямъ, вздохамъ и частымъ возгласамъ можно было заключить, что Запорожецъ началъ уже отвыкать отъ прежней жизни. Выведенный изъ терпнія такимъ долгимъ мученіемъ Дейнеки, Янко снялъ значительно шапку, облокотился на гратки и, кашлянувши раза три, громогласно возвалъ:

— ‘Помогай Богъ братику!

— ‘Спасибо!’ — отвчалъ Запорожецъ не смотря на привтствовавшаго.

— Чи вже?

— Охъ ще!

— Давно?

— Давже!

— Ащо?

— Хоть плачь!

— За що?

— Свій грихъ!

— Колы?

— Разъ въ разъ!

— Не вже жъ?

— Да такъ!

— Брехня!

— Якъ бачь!

— Гай, гай!…

— Охъ, охъ!

— Глянь-бо?

— Дывлюсь!

— Пизнавъ?

— Ослпъ!

— Нечай!

— Иванъ?

— Ага!

— Не ты?

— Авже жъ!

Гой да! (*)

(*) Это обыкновенный разговоръ Малороссіянъ, который они очень понимаютъ.

— ‘Насилу то распозналъ давнишнаго знакомца, что, я чай, и въ ум не клалъ встртиться со мною въ сей жизни!’ — воскликнулъ Янко протягивая об руки — ‘Дай обнять товарища.’

— ‘Гора съ горою не сходится, а человкъ съ человкомъ всегда!’ — возразилъ Дениска, отбросивши мучительную косу и стараясь приподняться — ‘Какимъ это образомъ?’

— ‘Да такъ какъ видишь.’

— ‘Какъ же ты перемнился, мой голубь сизый, дай себя обнять, вотъ такъ. Подобру ли, поздорову?’

— ‘И такъ и сякъ!’

— ‘Что занесло тебя въ нашъ край? тутъ о нашихъ братьяхъ и слухъ запалъ, чай, важныя дла?’

— ‘Не легкая, проще сказать.

— ‘Ужъ не воина ли какая что ли опять? или ужъ нашимъ не возставать, одолли окаянные?’

— ‘Кой прахъ!’

— ‘Не говори этого, сердце вщунъ, вотъ и къ нашей Господаривн подобрался одинъ изъ этихъ Шмелевъ, то и дло жужжитъ въ уши день и ночь.’

— ‘Вотъ что! о чемъ же онъ жужжитъ!’

— ‘Да такъ о многомъ кое чемъ.’

— ‘На примръ. Ужъ не возбуждаетъ ли Господаря на воину противъ Русскихъ или противъ Турокъ?’

— ‘Мое ль это дло знать?’

— ‘Ну какъ, помилуй братецъ, не знать, свои ты человкъ, все это длается передъ глазами, ужъ не замышляютъ ли совсмъ подавить нашу братью?’

— ‘Вотъ съ чемъ подъхалъ?’

— ‘Чтожъ бы такое? ужъ не умеръ ли нашъ добрый Король?…. не хотятъ ли Лупулл доставить какую честь, или не хочетъ ли онъ самъ съ кмъ подраться?’

— ‘Кои прахъ!’

— ‘Что въ самомъ дл ты переминаешься? Чортъ возьми, я изъ кожи лзу вонъ, а онъ словно холодною водою окачиваетъ!’

— ‘Мы теперь квиты съ тобою, зачмъ же ты самъ прежде не давался на слова, врно больно хитеръ!’

— ‘Вольно теб было заводитъ разговоръ здсь, какой спсивецъ не позвалъ вишь и на хлбъ-соль.’

— ‘Виноватъ, любезнйшій, отъ радости у меня изъ головы вонъ родной обычай, а ты, я чай, продрогъ?’

— ‘Да, такъ почти, что-то кости поламываетъ, ужъ не отъ дороги ли полно?…’

— ‘Или отъ желанія промочить горло, что впрочемъ все равно и одно другому не помха. Ну пойдемъ ко мн, пріятель, я теб отворю калитку, ступай прямо къ концу сада, тамъ какъ разъ наткнешься на блую хатку, это моя, вотъ смотри! Гелъ, Генъ! видитъ ли?’

— ‘Ну какъ не видать? еще слава Богу, она изъ памяти не вышла. Кстати, что дочь твоя, чай, подросла, похорошла?’

— ‘Тамъ увидишь. А ужъ какое винцо!…’

— ‘Ну, ну поварачивайся, товаръ лицемъ продаютъ. Пожалуй заране слюнки потекутъ.

Не усплъ еще Янко дойти до калитки, какъ замтилъ вышедшую изъ хижины Дейнеки стройную и богато одтую Госпожу, сопровождаемую молоденькою двушкою. По ея благородной и скромной поступи, по ослпительной красот, а боле всего по дорогой одежд, Янко сей часъ узналъ Розанду, дочь Господаря. О! по этому я много кой чего узнаю объ ней у Дейнеки, когда она посщаетъ его домъ, подумалъ про себя Нечай и былъ пораженъ взглядомъ Розанды, какъ бы ненарочно на него брошеннымъ. Онъ поспшилъ снять шапку и низко поклониться. Дочь Господаря бъ свою очередь пришла въ смущеніе, остановилась, хотла было о чемъ-то спросить подошедшаго Дейнеку, но раздавшійся звонъ во дворц, приглашавшій къ завтраку, помшалъ ея намренію, и она съ видимымъ безпокойствомъ и досадою поспшила предстать предъ гордаго отца, который не терплъ медленности.

— ‘Какова наша панночка? узнаешь ли ты ее?’ — спросилъ Дейнека, отворяя калитку.

— ‘Не намъ съ тобою судить о такой высокой особ, Пане Тарасу!’ — отозвался Нечай.— Довольно сказать, что она ни чуть не измнилась по наружности, предполагаю и въ душ также.’

— ‘О! что за душа, любезный, ангельская! ей Богу право, ангельская, словца не услышишь суроваго, лица гнвнаго не узриши. Увидитъ ли бднаго, милость и щедрота ея немедленно польются, такая благосклонность во взгляд, да вотъ чего теб, недалеко сказать, лишь только она тебя замтила…

— ‘Ну, провалъ тебя возьми, такъ чтожъ? Не ужели ты и меня въ разрядъ нищихъ жалуешь? смотри, пожалуй! Лучше бы пріятель держать теб языкъ за зубами, ужъ ты черезъ чуръ словоохотливъ, прежняя дурь не вышла изъ головы, иногда слова обухомъ не вышибить, а чуть сама ползетъ.’

— ‘Не въ томъ дло, дружина,’ — перебилъ Дейнека трепля его по плечу — ‘я хотлъ сказать, что лишь она увидла тебя, то сей часъ, я чай, припомнила того Козака, который былъ товарищемъ славному Тимоею Хмльницкому.’

— ‘Вотъ что! такъ она и до сихъ поръ помнитъ насъ? посмотри, пожалуй, кажись статочное бъ ли дло Господаривн заниматься пустяками?’

— ‘Мягко стелетъ да жестко спать! Вишь ты, это у него пустяки спасти Господаря? По этому Катъ его бери, все на свт пустяки, даже, языкъ бы теб прикусить, даже и обработка садовъ пустяки, въ ум ли ты, Янко? Пустяки! вишь пустяки!’

— ‘Что и говорить? Противъ тебя спорить только лишь бду накликать, виноватъ до времени, однакоже скажи, пожалуй. Почему бы теб знать вс такія штуки, а? ужъ не колдунъ ли ты сдлался, или имешь разговоры съ барышнею?’

— ‘Мало ли а чего еще знаю, товарищь.’

— ‘Что жъ бы такое на примръ?…. Какъ посмотришь, ты сдлался здсь человкомъ нужнымъ.’

— ‘Да’ такъ знаешь, Богъ не оставляетъ своими милостями, ну и барышня…. Впрочемъ что же мы стоимъ здсь развся уши, взойдемъ-ка въ хату, не осуди, пожалуй, чмъ богаты, тмъ и рады, вишь и избушка — то какъ на курьихъ лапкахъ.’

— ‘Не красна хата углами, а красна пирогами!’ — возразилъ важно Нечай, переставляя свою ногу черезъ порогъ, и стараясь пролсть въ узенькую дверь.— ‘Только, кажись, входъ-то по твоему росту склеенъ.’

— ‘Не всмъ же быть и великанами, ко мн, кто никто, разв въ годъ одинъ пожалуетъ, да и то все поджаристые Молдаванешты. Ну къ длу, разговоръ въ сторону, я угощу пріятеля чудеснйшимъ винцомъ’ — прибавилъ Дениска, вытаскивая изъ подъ кровати огромную сулію и усаживаясь, по праву хозяина, на покут, предъ которымъ стоялъ небольшой столъ.

— ‘Что же братецъ!’ — возгласилъ Нечай,— ‘или ты не завтракаешь?… пить вино не закусывая, это ужь слишкомъ по Запорожски.’

— ‘Ошеломлъ, дружище, безъ дочери-то я почти не знаю, гд что стоитъ, впрочемъ вышкварки да быкусъ въ печи.’

— ‘Подавай ихъ сюда, меня оскома взяла. Вотъ такъ! теперь дло ладне пойдетъ, начинай-ка съ легкой руки.

Предки наши на весел любили попить, погулять, что называется припваючи, не съ Нмецкою флегмою, но отброся всю грусть кручину на сторону принимали видъ, соотвтственный занятію. Малороссіянинъ, который отъ природы будто молчаливъ, сухъ, холоденъ, угрюмъ, даже свирпъ, когда заблещетъ цлительная влага, разглаживаетъ глубокія морщины на чел, даетъ мсто живости, въ замнъ безпечности, протираетъ заране усы, потряхиваетъ плечами и отверзаетъ гортань, изъ которой готовъ хлынуть неизсякаемый потокъ выраженій шуточныхъ, остроумныхъ, затйливыхъ и шумныхъ. Не забывая длать честь Ноеву изобртенію, онъ въ тоже время весь дйствіе, весь жизнь — веселая, разгульная, молодецкая, сколько пословицъ, присказокъ, разсказовъ, и псень услышишь въ это время! Минута удовольствія перерождаетъ Малороссіянина, заливаетъ въ немъ внутренній огонь тайныхъ страстей, горестей и бдъ, тяжелыя думы его исчезнутъ вмст съ виннымъ паромъ, даже обременительное иго рабства длается для него ничтожнымъ, онъ смется надо всмъ и къ несчастію, быть можетъ, предаетъ все забвенію, жену, дтей, настоящее, прошедшее, будущее, самаго себя и все его окружающее, тогда онъ живетъ одною стихіею горлкою! Добиваюсь къ тому, чтобъ выговоришь нсколько извиненія моимъ Козакамъ, которые на сей разъ презрли свои обычаи и обратили вниманіе на одинъ предметъ. Хотя Дейнека и начиналъ было по старинному, но любопытство Нечая и собственная его словоохотливость того не позволили, только и усплъ онъ сдлать начало. Перекрестившись благоговйно и осня такимъ же знаменіемъ сулію, онъ налилъ большую чару, поднесъ ее передъ себя и кашлянувши возвалъ:

Изъ чаго ся чарочка?

Зъ не хворошу!

А чія вона дочка?

Виныкова!

Що зъ нею робыты?

Къ чему вона годна?

Треба іи питы

До дна!

Посл чего онъ залпомъ влилъ ее въ гортань и передалъ Нечаю, не заставившему себя долго просить. При семъ не лишне будетъ замтить, что просьбы, въ такомъ случа, играютъ немаловажную (юлъ и почитаются за необходимую принадлежность настоящаго веселія, обязанность хозяина смшить, веселить, заговаривать, не показывать печальнаго вида и пр. и пр. и пр., словомъ, въ полномъ смысл занимать гостей, въ противномъ случа и угощеніе его не въ прокъ — его же осудятъ. Обязанность сія простирается до того, что хозяинъ, не рдко предъ чваннымъ гостемъ, долженъ стоять на колнахъ, цловать руки, что я говорю? даже ноги, для того, чтобъ онъ выпилъ, буде же гость непреклоненъ (!!!), бдный хозяинъ почитаетъ это за немилость, тоскуетъ, груститъ, а хозяйка горько, неутшно плачетъ. Что же длать? что городъ, то норовъ, что деревня, то обычаи! своимъ добромъ набиваются, да есть такіе, которые и этимъ не дорожатъ.

— ‘Безъ присказокъ’ — возразилъ Янко поглоти изрядную порцію вы шкварокъ, теперь не о томъ рчь….

— ‘Будетъ и о томъ и именно теперь же начинается ъ — перебилъ Дейнека, наливая жестяную кварту.— ‘За здоровье и за будущее счастіе нашей барышни, съ ея женихомъ, пусть они скачутъ, да не плачутъ, пусть же радуются, веселятся, чтобъ ихъ занесло песками золота, чтобъ они не видли ни дня, ни ночи печальныхъ, чтобъ имъ жить не пережить, чтобъ имъ богатть и толстть, чтобъ имъ плодиться да не переводиться, чтобъ имъ…

— ‘Чтобъ тебя черти взяли, или языкъ отсохъ, что нибудь одно изъ двухъ!’ — вскричалъ разгнванный и изумленный Янко, выпуча свои большіе глаза на усерднаго доброжелателя новобрачнымъ.— ‘Къ чему твои безумныя рчи клонятся?’

— ‘Вишь какой палывода! смотри ты на него, ужъ мн не льзя и пожелать здравія брачной чет.’

— ‘Какой чет, безтолковой? въ ум ли ты?’

— ‘То тоже сидвъ бы Янъ… чего не скажу въ гостяхъ, коли не знаешь, такъ слушай, у насъ давно есть женишекъ.’

— ‘Какой? И кому? я тебя не понимаю’ — спросилъ съ безпокойствомъ Нечай.

— ‘Сынъ Короннаго Гетмана, Вишневецкій давно, говорю теб, присватался къ Господаривн…. вотъ почти сей часъ посл вашего отъзда…. да вишь Розанда больно не взлюбила его, такъ и гонишь съ глазъ долой, сохнетъ да чахнетъ. Ужъ чего ей не длали, женихъ какъ женихъ, а двка какъ ‘дурману, обълась, покойница жена ужъ и переполохъ ей выливала и горшки кажись на животъ набрасывала и злья разныя давала пить, шептала да охала, а все дло хоть брось.’

— ‘Ворожбу мимо, я вижу тутъ много вранья и вздору съ твоей стороны, но что длать? дурную траву не выкосишь. Дале.’

— ‘Никакого вздору тутъ нтъ, а я говорю….

— ‘Дале!’ — вскричалъ съ нетерпніемъ Нечай, ударя по столу кулакомъ.

— ‘Дале… эхъ какой огонь! гд это такъ набрался?’

— ‘Чортъ возьми! Дейнека, долго ли это будетъ?’

— ‘Говорю. Ну, такъ знаешь, какъ дали ей волю и все при утихло, Господарь опять началъ приставать къ дочери, а женихъ, какъ проклятый оводъ въ коня, вцпился. Розанда было и туда и сюда, да отецъ прикрикнулъ, что коли де ты не хочешь утшишь мою старость и послушаться отца, не дочь ты мн боле отъ сего дня. Взвыла было моя двка да взрыдала, но длать было нчего, дала свое согласіе, такъ теперь веселымъ паркомъ да и за свадебку, вотъ что, дурню ходышь!

— ‘И такъ погибло все кром чести!’ — подумалъ Янко, но вдругъ счастливая мысль мелькнула въ его голов, вдь она еще не за мужемъ! горевала — знать любила Тимоея, да и теперь такой взглядъ на меня бросила… О! чортъ возьми, если такъ, то разв мы не можемъ увезти ее… Спасибо за хлбъ за соль, Дейнека, я еще къ теб заверну. Прощай!’

— ‘Кудаже зато ты, помилуй!— ужъ не обидлъ ли я тебя своимъ безтолковьемъ какъ нибудь? обожди, пожалуста … мы еще не выпили и по чарк завтнаго, да вотъ къ стати и дочь.’

— ‘Ахъ хвала Богу, хвала Богу, Панъ-Отче!’ — восклицала сія послдняя, вбжавши опрометью въ комнату, но увидя незнакомаго, двушка закраснлась до ушей, потупила черныя очи и начала робко ощипывать передникъ.

— ‘Что тамъ такое, Галю? что мое рыбятико! не соромляйся дурочка, это Панъ Иванъ, ты знаешь, что жъ ты хотла сказать? я

— ‘Наша Панночка не выходитъ за мужъ?’

— ‘Какъ такъ! ‘— воскликнули оба Козака.

— ‘Такъ, не хочетъ да и только, лучше, говоритъ, пойду въ намастырь {Монастырь.}, нежели выйду противъ своей воли.’

— ‘Та, та, та! какія фигуры изволила вылить, по этому мое приготовленное вино хоть въ помои брось?’ — закричалъ Дейнека.

— ‘Чого же, Галю, женихъ сказалъ?’ — спросилъ обрадовавшійся Янко.

— ‘А что онъ будешь говорить больше, ужъ и такъ намъ надолъ!’ — возразила двушка, покачиваясь съ стороны на сторону и играя передникомъ.— ‘Онъ сказалъ, что если томиться такъ долго, такъ лучше ему ршительно и окончательно, такъ онъ говорилъ, узнать свою долю, и такъ если Панночка любишь кого другаго, то онъ отступается отъ своего счастія.’

— ‘Что же Розанда, чтожь Панночка?’

— ‘А что жъ Панночка? Панночка отвчала отцу, что сердце уже избрало вчнаго друга, съ которымъ и могила ее не разлучитъ, а безъ него и корона будетъ гробомъ! Вотъ что Панночка сказала. Ее еще спрашивали, кто такой ея избранной, а Панночка просила, чтобъ до времени умолчать объ немъ, и что даже, если они признаютъ избраннаго ея недостойнымъ и докажутъ это, то и она готова отказаться отъ него. Только она и говорила, больше ничего не говорила, ахъ виновата, я было совсмъ и забыла…

— ‘Что тамъ еще, моя ласточка, моя прескверная, поганая щебетунья?’ — спросилъ ласково отецъ, трепля ее по полной румяной щечк.

— ‘Панночка велла спросить, если я застану его Мосць Пана Ивана, не шошь ли онъ, который былъ съ Хмльницкимъ, а если тотъ, то гд его другъ, не здсь ли?’

— ‘Здсь, здсь, моя галочко, моя зирочко, мое серденько!’ — восклицалъ радостно Янко, цлуя благополучную встницу.

— ‘Геть бо, Пане Иване… что это такое…. вы цлуете меня… геть бо говорю вамъ… я такъ и заплачу.’

— ‘Дурочка!’ — подхватилъ отецъ — ‘старымъ знакомымъ разв не льзя этого сдлать?’

— ‘Ну теперь прощай, Дейнека, пожалуста безъ просьбъ, теперь он не нужны, а коли хочешь и тебя буду просить позволенія привести къ теб ныншній вечеръ Хмльницкаго?’

— ‘Сдлай милость, сдлай милость, очень радъ и хлбомъ и солью и всми животами движимыми и недвижимыми.’

— ‘А ты, Галю,’ — продолжалъ Янко обращаясь къ двушк — ‘скажи Панночк, что т Козаки, которые когда то были здсь, придутъ къ ней на поклонъ, когда она будетъ прогуливаться въ саду, только чуръ не болтать никому.’

— ‘Что это вы, стану я болтать, вошь еще славно…. съ чего вы взяли… ни за что’

— ‘А, а, а!… вотъ она штука то!… теперь я въ шолкъ взялъ, Дурню хоть чого не скажу… въ очи, а винъ каже дождь иде!’

— ‘То тоже любезный!’ — подхватилъ Янко. Ну оставайтесь съ Богомъ до вечера, да приготовь, Дейнека, вишневки.’

— ‘Теперь Хмльницкій торжествуй!’ думалъ про себя Нечай и спшилъ обрадовать друга счастливымъ окончаніемъ своего дла. Не нужно говорить, усплъ ли онъ произвести живйшее впечатлніе на умъ и сердце Тимоея, мы видли, въ какомъ положеніи его оставили. Теперь обратимся къ другимъ лицамъ.

ГЛАВА XV.

То Панъ Хмльницкій добре учинывъ,
Польшу засмутывъ.
Дума о Хмл.

Въ той часъ булы честь и слава
Войсковая справа,
Сама себе на смхъ де давала,
Непріятеля подъ ноги топтала.
Тоже.

По отбытіи Тимоея изъ счи, много важныхъ произшествіи случилось въ этой своевольной и гордой республик. Наставляемые опытнымъ вождемъ своимъ Зиновіемъ, Запорожцы боле и боле воспламенялись бурнымъ огнемъ отваги, укрплялись въ мужеств, приготовялись къ будущимъ подвигамъ и мысленно пресыщались полученіемъ богатой корысти, прославленіемъ своего имени и удовлетвореніемъ давнишней злобы, кипвшей въ сердцамъ ихъ противъ враговъ Украйны. Прочіе Запорожцы, досел разгуливавшіе по Дону, на Русскихъ границахъ и въ другихъ мстахъ, гд, подобно блкамъ, приготовляющимъ запасы на зиму, собирая подати съ купцовъ и зажиточныхъ людей, добывали копйку на черный годъ, теперь по отголоску роднаго чувства, при общемъ возстаніи всей счи, и они, какъ стая вороновъ, слетлись на готовую добычу. Нкоторые изъ нихъ зарубали уже имена свои, кровавыми буквами, на границахъ Польши, собрали также довольное количество пейсовъ и бородъ Жидовскихъ, изъ коихъ сплели себ нагайки, употребляемыя на спину потомковъ же Іудовыхъ, отняли нсколько сотенъ сабель и коней Польскихъ и перевшали не одинъ десятокъ тучныхъ Пановъ, предоставя свободу бднымъ рабамъ ихъ, которые умли воспользоваться симъ случаемъ, дабы, содлавшись Запорожцами, выместить прошедшія бды на спинахъ и головахъ прочихъ помщиковъ. Зиновій смотрлъ на все сіе какъ бы сквозь пальцы, ибо приостановить таковыя дйствія удальцевь значило-бы повелть затихнуть бур, или преградишь рукою стремленіе шумнаго и непокорнаго Днпра. Удачы Козаковъ подстрекнули и прочихъ послдовать ихъ примру, а свобода, доставленная нкоторымъ Малороссіянамъ, побудила и другихъ, страдавшихъ подъ гнетомъ чуждой власти, сдлаться независимыми. Такимъ образомъ, въ непродолжительное время, почти вся Малороссія узнала объ возстаніи Запорожцевъ, поспшно начала сбрасывать свои цпи, и съ шумною радостію стремиться въ объятія вольныхъ собратовъ, осыпая бранью, угрозами и проклятіями своихъ властителей, и всюду оставляя по себ кровавые слды, пожары и опустошенія.,

Съ перваго взгляда покажется страннымъ, отъ чего Малороссіяне, безпрерывно стараясь освободиться отъ тяжкой власти Поляковъ, досел не возставали съ такимъ единодушіемъ, упорствомъ, силою и отвагою? отъ чего, видя всегдашнія пораженія, вмсто того, чтобъ ослабть, они какъ будто возродились новымъ духомъ, какъ бы не знали, не имли пона, шія, не врили прежнимъ неудачамъ, и съ самоувренностію шли на явную, по видимому, погибель? Отъ чего съ такою быстротою пронеслась всть, что скоро ударитъ часъ освобожденія Малороссіи, и какъ удобно, съ охотою, не сомнваясь, врили сему? съ какимъ самопожертвованіемъ вс обрекли себя на службу родин и принесли послднее достояніе на олтарь любви къ отчизн!— Случалось ли видть вамъ двухъ опытныхъ, могучихъ борцевъ, замчать ихъ усилія, хитрости, неудачу, приискиваніе всхъ возможныхъ средствъ для поверженія противника, и когда вс сіи способы окажутся недйствительными, когда одинъ изнеможетъ отъ усиленныхъ натисковъ другаго, тогда пламеня гнвомъ, местію и стыдомъ, онъ собираетъ послднія силы, призываетъ въ помощь все оставшееся мужество и съ напряженіемъ, такъ сказать, всего существа своего, длаетъ ршительное усиліе надъ противникомъ, посл чего или побждаетъ или длается жертвою своего безсилія. Вотъ вамъ, по моему мннію, главная и основная причина, отъ чего Малороссіяне при одномъ звук о свобод, еще отдаленномъ, невнятномъ, но очень знакомомъ для нихъ, съ такою радостію и, можно сказать, дерзостію приговаривая: або Панъ, або пропавъ, шумными толпами понеслись подъ знамена Хмльницкаго, не очень впрочемъ довольнаго таковою ихъ поспшностію и открытіемъ своего замысла, который онъ хотлъ содержать до поры, до времени еще въ тайн. Но чему быть, того не миновать, и случившагося не льзя было поправить. Впрочемъ можно замтить, что опасенія Зиновія были почти напрасны, ибо Поляки такъ были уврены въ своей сил и укоренившейся чувств раболпства Козаковъ, къ которому они, казалось, привыкли, что и посл нсколькихъ удачь со стороны Запорожцевъ, посл всеобщаго возстанія, они съ пренебреженіемъ смотрли на кучу собравшихся пьяныхъ, по ихъ словамъ, мужиковъ, которыхъ разогнать и разсять достаточно одного Гайдука. Такое тщеславіе и самонадянность всегда наказываются, что мы и увидимъ въ послдствіи. Напротивъ того, Хмльницкій, полагаясь на Бога, дйствовалъ какъ можно осторожне, выбиралъ, созидалъ планы наиболе врне и надежне, углублялся въ самыя завтныя тонкости политики, и тогда уже ршился дйствовать, когда былъ увренъ въ несомннномъ успх, но и тутъ, какъ говорятъ, сдлалъ много ошибокъ…. Кто же совершенъ!… Такимъ образомъ чрезъ посольство Тимоея, Зиновій усплъ склонить на свою сторону Ислама II, и съ часу на часъ ожидалъ уже къ себ многочисленныя полчища Татаръ, извстныхъ тогда своимъ искусствомъ и умньемъ побждать. Все было обдумано и ршено. Поляки съ своей стороны начали помышлять объ уничтоженіи скопища бунтовщиковъ, но дйствія ихъ были недальновидны и пренебрежительны. Коронный Гетманъ Потоцкій едва ршился выслать тысячь до шести войска, включая въ то число и Малороссіянъ, присягнувшихъ въ врности Ржечи Посполитой. Слухъ о приближеніи Польскихъ войскъ усилилъ ярость и готовность въ сердцахъ Козаковъ, съ нестройными криками и изъявленіемъ буйной радости они безчисленными толпами собрались въ Никитиномъ рог, гд имлъ тогда свое мстопребываніе Хмльницкій, и требовали немедленнаго выступленія и битвы. Обнадеженные въ томъ и другомъ отъ имени самаго Зиновія, они съ веселыми, разгульными пснями расположились выпить, на остаткахъ погулять для бодрости, и попробовать своего оружія и коней, и вскор ржаніе сихъ послднихъ дало извстіе о начавшемся турнир.

— ‘Гей Почека!’ — гикнулъ одинъ незавиднаго роста Козакъ, обращаясь къ удалому назднику, рисовавшемуся на дикомъ Поляк — ‘ты намедни, кажись, хвастался своею лошаденкой, попробуемъ, не выдержитъ ли и мой Втрогонъ противъ хваленаго, держу на кварту браги и осьмуху горлки?’

— ‘Я не прочь и удвоить эту мру, только жаль тебя, Нехорошко, ты и такъ давно бурлакою ходишь, проигрышъ для тебя накладенъ!’

— ‘Отвтимъ за себя, а не то поддержутъ добрые люди. Гей Хлопцы, кто за меня?’

— ‘Я, я, я…’ раздалось во многихъ мстахъ.

— ‘Видишь ли? Будьте же свидтелями, товарищи, а ужъ замну Поляка. Ну, Почека, теперь нчего отнкиваться,’— прибавилъ Нехорошко и, заломивши шапку, приподнялся на стременахъ, подался впередъ и съ гикомъ, осыпавши добраго коня ударами, быстре молніи понесся на ровн съ своимъ противникомъ.

Вмсто шуму заступило мертвое молчаніе, вся душа зрителей перешла въ зрніе, коимъ слдили они успхи ратоборцевъ,

— ‘Чмъ чортъ не шутитъ!’ — сказалъ наконецъ одинъ, дрожа отъ какого-то повидимому страха — а пожалуй, чего добраго, проклятый Полякъ заломитъ Втрогона Нехорошкова, да что за бсова матерь, этотъ оплошалъ такъ…’

— ‘Шалишь, дружище!’ — отозвался другой — а это только хитрость, что называется, но нашински дла обдлываются. Нехорошко даетъ перевести духъ Втрогону, между тмъ какъ Почека объ этомъ не гугу, увидимъ кто будетъ въ выигрыш, а я за Нехорошка готовъ держать еще осьмухи дв!’

— ‘За Почеку хоть пять!’ — отозвался первый.

— ‘И такъ по рукамъ.’

— ‘А мн кажется, что оба не ударять лицемъ въ грязь,’ — отозвался еще кто то — ‘и за это готовъ я отвчать двумя квартами браги.’

— ‘Экую чепуху занесъ!’ — перебилъ его другой — ‘если хочешь проиграть, я принимаю твой вызовъ. Вотъ такъ — увидимъ.’

— ‘Знаете ли что, други?’ — возгласилъ еще одинъ — ‘вдь наздники то оба не успютъ, я такъ и ожидаю что кони падутъ.

— ‘Вотъ еще съ чмъ подъхалъ,’ — перебилъ сію рчь близь стоявшій Козакъ — ‘я держу ведро сивухи и дв кварты меду противъ этого.’

— ‘Пожалуй, я готовъ выпить на твой счетъ.’

Между тмъ, какъ производились подобные споры между Козаками, герои наши, подобно стрламъ Перуновымъ, неслись по чистому полю. Почека далеко оставилъ позади себя Нехорошка и, казалось, что сей послдній будетъ непремнно предметомъ всеобщаго осмянія. Но вдругъ, приостановя Втрогона, онъ взялъ повода въ зубы, схватилъ въ об руки нагайки и осыпая коня безпрерывными ударами, съ крикомъ пронесся мимо неосторожнаго Почекы, осадилъ его лошадь и круче поворотилъ назадъ. Шумныя привтствія встртили Нехорошка при его возвращеніи, и ядовитыя насмшки подоспвшаго вскор Почеку. Заклады были разыграны и выпиты звучные тосты въ честь лучшему назднику. Увлеченные симъ примромъ, многіе также пробовали свое искусство съ разными успхами и одинакими окончаніями, т. е. выпивкою, отъ чего молодецкая кровь ихъ вскипятилась и сердца преисполнились отвагою. Въ такую минуту Запорожцы была опасне всхъ подземныхъ духовъ.

Но вдругъ шумные, клики радости были прерваны внезапнымъ появленіемъ всадника, покрытаго потомъ и пылью. По нетерпнію, выражавшемуся во всхъ чертахъ его лица и по усталости измученнаго коня, можно было заключитъ, что не одна охота къ слав и грабежу завлекла его въ счь, но что нибудь поважне и необыкновенне.

— ‘Гд курень Хмльницкаго?’ — спросилъ онъ едва переводя Духъ — а или одного изъ вашихъ Начальниковъ?’

— ‘Курень Зиновія предъ твоими глазами,’ — отвчалъ молодой Козакъ, стоявшій съ длинною пикою у входа бдной хаты, которая помщала въ сіе время одного изъ великихъ вождей того вка — ‘но самъ Гетманъ, кажется, занятъ дломъ.

Слово Гетманъ, значительно произнесенное, привело въ смущеніе незнакомца.

— ‘Какъ, разв Зиновій усплъ уже сдлаться онымъ!’ — спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— ‘Ну, да хотя онъ и не согласился принять такой титулъ, пока, говоря его словами, не заслужитъ того, однакожъ это не мшаетъ намъ, по любви къ Хмльницкому, называть и почитать его, какъ бы онъ и впрямъ уже былъ Гетманомъ.’

Незнакомецъ задумался, машинально поворотилъ было назадъ своего коня, но былъ остановленъ тмъ же Козакомъ.

— ‘Что же ты, Вельможный? тьфу пропасть, да не какъ ты Полякъ…. далъ же было я звка упустишь такую птицу…. Постой, Панъ, мы поговоримъ съ тобою посвойски.’

Между тмъ толпа любопытныхъ окружила новое лице, и начала разсматривать его со всхъ сторонъ.

— ‘Ужъ не шпіонъ-ли это, братцы?’ — сказалъ кто то въ полголоса.

— ‘Статься можетъ!’ — подхватили прочіе.

— ‘Эй добродй, что теб у насъ надобно?’

— ‘Что сдлано, того не воротишь!’ — шепнулъ про себя Полякъ.— ‘Мн надобно было посмотрть,’ — прибавилъ онъ потомъ, обратясь съ веселымъ лицемъ къ Козакамъ — ‘готовы ли вы встртить непріятеля?’

— ‘А что, неужъ-то онъ близокъ?’

— ‘Почти подъ носомъ у васъ. Объ этомъ то предмет хотлъ было я поговорить съ вашимъ Гетманомъ, да этотъ молодецъ не допустилъ къ нему.’

— ‘Экой розиня!’ — прикрикнули многіе — ‘поставили олуха, будто дичь сторожить! Скоре къ Гетману!’

И вдругъ всть о приближеніи непріятеля, подобно электрической сил, сообщилась всмъ, и вмсто чоканія стакановъ раздался звонъ сабель и копій, ржаніе лошадей, и призывные клики къ оружію: на коней. Чрезъ нсколько минутъ торжество Бахуса исчезло и, казалось, самъ Марсъ снисшелъ къ своимъ любимцамъ, котораго встртила тишина, порядокъ и всеобщая готовность.

Зиновій Хмльницкій сидлъ за небольшимъ сосновымъ столикомъ въ своемъ курен и разбиралъ какія то бумаги. Высокія думы рисовались на его чел въ сію оковую минуту, съ необыкновенною живостію пробгалъ онъ огненными глазами разныя письма, и то улыбался, то принималъ на себя важный видъ, и въ то время залпомъ выпивалъ по нсколько чарокъ горлки, стоявшей передъ нимъ, отъ чего, по видимому, наполнялся опять вдохновенія, отваги и ршимости.— Наконець онъ взялъ еще разъ одно письмо, которое и прежде безпрерывно прочитывалъ, началъ высчитывать что то по пальцамъ, морщиться, ломать руки и поперемнно обращаться то къ письму, то къ любимому своему напитку, но вдругъ бросивши и то и другое, онъ съ гнвомъ Всталъ изъ за стола, пробжалъ по комнат и остановился предъ толпою чиновниковъ, безмолвно стоявшихъ передъ нимъ и ожидавшихъ его повелній.

— ‘Это не возможно!’ — вскричалъ онъ — такая неслыханная медленность!… проклятое корыстолюбіе! Сынъ мой не станетъ меня обманывать, онъ именно означилъ время, когда Тугай Беи пришлетъ своихъ Татаръ, но намстнику Перекопскому врно показалось незначительнымъ ной подарки, мои общанія…. время проходитъ, я не вижу Крымцевъ,!

— ‘А разв безъ нихъ дло не обойдется?’ — прервалъ Баданъ.— ‘Посмотри на множество храбрыхъ удальцовъ, готовыхъ по одному мановенію искуснаго вождя положишь свои головы за отечество!— Чего же намъ не достаетъ?… Мужества?… имъ съ избыткомъ преисполнены наши дружины! Любви къ родин и слав? но кто въ этомъ посметъ усу мнишься, кром Поляковъ! Великаго Полководца? но благодаря Бога и того наконецъ мы имемъ въ твоемъ лиц! И такъ повторяю, чего же не достаетъ намъ, чтобы и безъ Татаръ успть въ своемъ предпріятіи?’

— ‘Силы, любезный товарищъ, силы! Виговскій пишетъ, что непріятель близокъ границъ Запорожья, а на первый разъ надо бы не только поразить его, но потрясши, привести въ ужасъ и самую Польшу, ободришь Малороссіянъ, отклонишь союзниковъ нашего врага, которые при удач нашей не преминутъ поднять оружіе на общихъ притснителей, и тогда надежда не оставитъ насъ.’

— ‘Но и кром Татаръ мы можемъ имть союзниковъ, именно Молдаванъ.’

— ‘Не говори объ нихъ, я напередъ подозрваю, что робкій Лупулла до тхъ поръ не тронется съ мста, пока сильные не восторжествуютъ надъ слабыми, но я не буду нуждаться въ немъ! При успх и съ Божіею помощію самъ подъ стнами Яссъ подамъ ему совтъ, какъ обращаться съ тми, кои нкогда жертвовали за него своею жизнію.’

— ‘Впрочемъ позволь мн сказать еще одно обстоятельство: вступая въ союзъ съ Крымцами, не навлечемъ ли мы чрезъ сіе негодованія могущественной Россіи?’

— ‘Я и самъ опасался прежде сего несчастія, но по увренію Бояръ Русскихъ мы можемъ быть покойны до тхъ поръ, пока Татары не сдлаютъ нападенія на предлы Россіи, а удержать ихъ отъ сего намренія это ужъ мое дло.’

— ‘Никто не посметъ прекословишь теб, почтенный Хмльницкій, я хотлъ было только показать, что усердіе наше къ выполненію твоихъ плановъ безпредльно и готовность неистощима, хотя бы то было и безъ помощи другихъ.

— ‘О! кто въ этомъ не увренъ, любезный Раданъ, скажу теб еще боле: будущее у меня разочтено, и если бы Татары не пришли къ намъ, съ Божіею помощію мы постараемся и сами восторжествовать надъ непріятелемъ.’

—‘И чмъ скоре тмъ лучше?’ — подхвати ли прочіе.

— ‘Чу! что за крикъ! это не похоже на изъявленіе обыкновенной радости нашихъ дружинъ’ — сказалъ Зиновій, прислушиваясь къ возгласамъ Козаковъ.— ‘Кажется, Господа, желаніе ваше исполнится, Козаки на коняхъ, непріятель близокъ.’

‘Даже такъ, какъ Хмльницкій и не воображаетъ того!’ — возразилъ Полякъ, вошедшій въ сію минуту въ сопровожденіи молодаго Козака.’

— ‘Панъ Виговскій! возможно ли!’ — воскликнулъ Хмльницкій въ недоумніи.

— ‘Ничего нтъ удивительнаго. Желаніе споспшествовать общей польз привлекло меня предъ свтлыя очи Гетмана.’

— ‘Вы ошибаетесь, Виговскій, предъ вами простой Козакъ, пылающій общимъ рвеніемъ освободить родину отъ бдствій, мы не за титулами гонимся, не за богатствомъ и почестями: предоставляемъ это другимъ боле насъ достойнымъ.’

— ‘Вотъ вамъ рука моя!’ — позвалъ обрадованный Виговскій — ‘я съ вами однихъ чувствованій и мнній, но приступимъ къ длу. Я горлъ нетерпніемъ оказать пользу избранному воинству и сдлался на сей разъ шпіономъ. Напрасно думали вы скрыть свой благородный замыселъ, онъ открылся еще въ самомъ начал. Поляки досел не обращали на то вниманія, но нын обдумались и, полагаясь на мои увренія, что силы ваши незначительны. Коронный Гетманъ заблагоразсудилъ послать нкоторый, такъ сказать, отрядъ для ршительнаго истребленія взбунтовавшихся, не имя никакого понятія о сношеніи вашемъ съ Крымцами. Къ этому надобно прибавить, что большая чаешь этого отряда состоишь изъ Украинцевъ, предводительствуемыхъ Гетманомъ Барабашемъ, которые, разумется, при первомъ случа готовы присоединиться къ своимъ соотечественникамъ.

— ‘Догадались же они, кому поручить начальство надъ этимъ войскомъ!’ — сказалъ съ улыбкою Зиновій.

— ‘Надъ Поляками начальствуютъ сынъ Короннаго Гетмана Потоцкій, Чарнецкій и Сапга, люди хотя молодые, но одаренные прямымъ геройскимъ духомъ, впрочемъ не опасные, ибо силы ихъ незначительны, будучи къ тому еще раздлены по распоряженію Короннаго Гетмана. Одни изъ нихъ, подъ начальствомъ Барабаша, должны дйствовать на вод, остальные же на сухомъ пути. Предлагая вамъ планъ воинскихъ распоряженіи непріятеля, я призналъ за полезное посовтовать вамъ не медлишь нападеніемъ, пока еще не узнали настоящихъ вашихъ силъ. Первая побда, которую вы одержите, будетъ предвстницею могущества Малороссіи, дальнйшее же распоряженіе представляется воинскому генію Хмльницкаго.’

— ‘Отъ лица всего нашего войска приношу вамъ благодарность, Панъ Виговскій, за доставленныя намъ свднія, и не преминемъ воспользоваться вашимъ совтомъ, тмъ боле, что если Татары подарятъ насъ своимъ вспомоществованіемъ, то это будетъ тогда для насъ необходиме, ибо заключаю, что скоро Поляки образумятся и откроютъ глаза, усыпленныя роскошью и нгою.’

— ‘Предчувствую, что скоро Малороссія стряхнешь съ себя тяжкія цпи’ — воскликнулъ съ жаромъ Виговскій — ‘и вскор будетъ управляема Гетманомъ умнымъ и благодтельнымъ.’

— ‘И именно такимъ, какъ вы! Кто боле принесетъ ей пользы?’ — прибавилъ съ улыбкою Зиновій, пожимая руку честолюбца

— ‘Будемъ общими силами стараться о доставленіи выгодъ Малороссіи, посл первой же удачи со стороны вашей вы увидите въ стан своемъ Яна Виговскаго.

— ‘Съ радостію примемъ его въ свои объятія и будемъ по возможности пользоваться его полезными совтами.’

— ‘А онъ научаться отъ васъ воинскимъ доблестямъ. Богъ вамъ помощникъ, дйствуйте по его вол. До радостнаго свиданія!’

— ‘И такъ къ длу, храбрые мои сотоварищи!’ — воскликнулъ Хмльницкій, поднявъ саблю верхъ и обратясь къ многочисленной дружин, встртившей его громкими привтствіями.— ‘Или славная смерть не подъ ярмомъ врага, или свобода! Знайте, что вы вооружились за вру, за права свои и за благоденствіе цлаго края. За гробомъ ожидаетъ васъ вчная награда, въ сей жизни спокойствіе и миръ душевный. Дйствуйте жъ такъ, чтобъ и отдаленное потомство съ благодарностію вспомнило о насъ и чтобъ слава Запорожцевъ никогда не умолкла. Имя въ мысляхъ Бога, Поборника правымъ, а въ предмет освобожденіе отечества, вы твердою грудью встртите врага и кровію его омойте свой прежній стыдъ. Въ настоящемъ общаю вамъ возвращеніе всхъ сокровищъ, коими завладли Поляки и разширеніе предловъ нашей родины.’

— ‘Мы не хотимъ быть рабами иноврцовъ!’ — загремло въ воздух.— ‘Честь и свобода! веди насъ, Хмльницкій, на поле битвы, мы готовы встртить врага!’

— ‘И такъ впередъ, друзья! съ нами Богъ.

——

— ‘Не тучи громовыя по небу идутъ, не втры буйныя по лсамъ воютъ, несутся храбрые Козаки на встрчу врагу малосильному. То не громъ грохочетъ и не молнія горитъ, сверкаютъ копья удалыхъ, несется гулъ отъ копытъ конскихъ, то не черный боръ стоитъ, и не вихрь шумитъ — Запорожцы поютъ, разглагольствуютъ. Не орелъ ли паритъ по поднебесью? нтъ, то вождъ Козаковъ, Богомъ данный мужъ. Впереди всегда, онъ отвагой кипитъ, ободряетъ своихъ, угрожаетъ врагу, за отчизны, любовь и за вру отцовъ не щадитъ ничего, не жалетъ себя. Налетлъ соколомъ, нарать дичи Ляховъ и разсялъ ихъ прахъ по лицу земли, и омылъ кровью ихъ прежній стыдъ и срамъ, возвратилъ дтище къ груди матери.’

Такъ говорятъ добрые старички, раскащики о славномъ подвиг Хмльницкаго. Оставя нкоторую чаешь своего войска подъ начальствомъ Радана на островахъ, онъ съ прочна и стремительно понесся на встрчу непріятеля, удивленнаго такимъ быстрымъ движеніемъ. Не имя надлежащихъ свдній и способовъ описать достославную битву на Желтыхъ водахъ, со всми ея подробностями, конечно очень занимательными, ибо они доказывали бы геній Полководца и степень тогдашняго Донскаго искусства, скажу только о послдствіяхъ оной. Вожди Польскія, не получая подкрпленія, ршились мужественно защищаться и дорого продать свою жизнь, а почему, не будучи въ состояніи вступить, по обычаю Запорожцевъ, въ рукопашный бой, они открыли губительный огонь изо всхъ орудій. Долго продолжалась такая неравная битва, толпы Козаковъ примтно рдли и начинали отступать, пламень отваги и мужества началъ остывать и даже отчаяніе проступило на лицахъ нкоторыхъ, но не измнялся геній Хмльницкаго: плоды политики его послужили въ семъ случа къ польз и слав Козаковъ. По распоряженію Зиновія, прибывшіе Крымцы съ ужаснымъ гикомъ кинулись съ тыла на враговъ, смяли, растроили ихъ и подали возможность Козакамъ съ новымъ рвеніемъ и надеждою сдлать вторичное нападеніе. Поляки не устояли и обратили тылъ, еще нсколько времени рогатки обоза спасали ихъ отъ всеобщаго истребленія, будучи окружены превосходными силами, оставшіеся положили оружіе и сдались въ плнъ. Обрадованный первою побдою, Хмльницкій спшитъ на помощь оставленнымъ на островахъ, и въ то время, какъ воины Барабаша, не получая подкрпленія отъ Потоцкаго и будучи сильно поражаемы Островитянами, начали въ безпорядк отступать, явился, какъ нкій Ангелъ примиритель между членами одного семейства. Миръ Христіанству) восклицаетъ онъ, держа въ рук блое знамя съ изображеніемъ креста, и громы умолкаютъ, ярость и мщеніе, изображавшіяся на лицахъ воиновъ, замняются тихою, благоговйною радостію и удивленіемъ. Друзья! продолжаетъ онъ! противъ кого вооружились вы и за кого проливаете кровь? Не корысть заставила насъ поднять оружіе, но любовь къ отечеству, къ чадамъ, къ женамъ нашимъ. Вс народы длали тоже, самые зври и птицы до истощенія силъ защищаютъ свои пещеры и гнздилища, жизнь и свободу. Почтожъ намъ, братья, оставаться нечувствительными? Поляки, вооружившіе васъ, должны быть общими врагами, отъ нихъ страждетъ наша честь, права, собственность и даже вроисповданіе, остается при насъ одна жизнь, но и та ненадежная, постылая, угнетаемая страхомъ и отчаяніемъ. Тщетно предки наши подвизались за выгоды Польши — заслуги ихъ вознаграждены всякаго рода тира яствами и презрніемъ, смертію славныхъ Гетмановъ и даже младенцевъ, которые съ невинностію тщетно умоляли ихъ о пощад. Вс они приняли мученическій внецъ за свою родину и вру отцевъ, они вопіютъ къ вамъ изъ гробовъ, требуя мщенія и обороны отечеству.’

Съ слезами умиленія слушали Хмльницкаго воины Барабаша, проклиная минуту, въ которую они согласились поднять оружіе на своихъ, единоврцевъ и братьевъ.

— ‘Повелвай нами, Хмльницкій!’ — воскликнули они — а мы готовы умереть за вру и отечество, отмстимъ за страдальцевъ и поруганіе святыни! Побдимъ или падемъ со славою, но да не узримъ поношенія нашего и не навлечемъ укоризны отечеству!’

— ‘И безъ того никогда бы не подняли мы оружія противъ своихъ,’ — отозвался Джеджелеи, бывшій потомъ Полковникомъ — ‘если бы не рабская покорность воли магнатамъ нашего презрннаго Гетмана и не излишняя его слабость!’

— ‘Гд онъ?’ — закричали прочіе — ‘пусть кровію своей злодй омоетъ наше преступленіе и позоръ! Барабашъ долженъ погибнуть смертію предателя и раба!’

Тщетно Зиновій истощалъ свое краснорчіе, подкрпляемое мольбами, совтами и угрозами, несчастный Барабашъ былъ вытащенъ изъ за кустовъ, гд онъ скрывался, и брошенъ въ толпу разъяренныхъ.

— ‘Говори, бездльникъ!’ — заревлъ Джеджелей — ‘что понудила тебя потворствовать вол Ляхамъ?’

— ‘Но всмъ видимостямъ’ — отозвался трепещущій Гетманъ — ‘въ этомъ была не моя воля,’

— ‘Чья же, робкій заяцъ!’ — продолжалъ испытатель — ‘воля силы?’

— ‘Заключаю, что это должно было такъ а не иначе.’

— ‘Га!’ — раздалось въ толп — и такъ мы должны были сдлаться жертвою безсилія и глупости начальника? Таковъ ли долженъ быть у насъ Гетманъ въ теперешнихъ обстоятельствахъ!’ — повторяли прочіе’— пусть будетъ онымъ Хмльницкій!— Погибель трусу измннику и вроломцу!

— ‘И да погибнетъ память его!’ — съ шумомъ воскликнулъ Джеджелеи и за нимъ вс вообще.

— ‘Спаси меня, Кумъ!’ — вопіялъ бдный Барабашъ — ‘ибо по всмъ видимостямъ заключаю, что жизнь моя на волоск.’

Но уже сабли сверкнули, Хмльницкій закрылъ лице руками, кровь брызнула и пала первая жертва слабости. Козаки съ изступленными криками провозгласили паденіе своего Гетмана, казалось, что со смертію его окончилось для нихъ иго рабства и они явились свободными, сильными и готовыми на все для утвержденія сихъ качествъ своихъ. И въ самомъ дл съ помощію такихъ поборниковъ Хмльницкій надлалъ чудесъ и прославилъ себя взятіемъ Курсуня, Кудака, Черкассъ, Канева и прочихъ городовъ Малороссійскихъ, признавшихъ его за Гетмана, и проникнулъ до Блой Церкви, гд и основалъ главную свою квартиру. Къ сему надо присовокупитъ, что Виговскій сдержалъ свое слово и былъ полезенъ новому Гетману во многихъ случаяхъ. Но пора обратиться къ оставленному въ Молдавіи Тимоею.

ГЛАВА XVI.

Нетиштеся вороженьки,
Не тшитиеся съ того
Колы буде Божа воля,
То буду я ёго.
Мал. пс.

Въ пышной диванной Господаря, обитой пурпуровымъ штофомъ, съ позолотою и серебряными кистями, и устланной, восточными коврами, сидли самъ Лупулла и молодой Вишневецкій, облокотись небрежно на искусно вырзанныя ручки дивана, обитаго мягкимъ бархатомъ, и проводили послобденное время въ куреніи трубокъ и въ разговор между собою. На широко-плоскомъ лиц Господари рзко выражались его недальній, но хитрый умъ, соединенный вмст съ подозрительнымъ и робкимъ характеромъ. Напротивъ того, на открытомъ чел Ляха рисовались важность, гордость и чувствованіе своего Шляхетскаго достоинства

— ‘И такъ счастіе мое рушилось,’ — сказалъ сей послдній, выпустя густую струю дыма — ‘при всхъ усиліяхъ и никакъ не могъ понравишься панн Розаид.’

— ‘Пустое, вельможный Панъ Димитрій,—‘ возразилъ Лупулла! ‘—для двушки ея лтъ вовсе неприлично забирать дурь въ голову и разсуждать о томъ, нравишься ли ей избранный отцомъ женихъ или нтъ, она должна исполнять мою волю.’

— ‘Для меня весьма пріятне было бы, если бы желанія прекрасной Розанды согласовались не только съ разсудкомъ, но и съ сердцемъ, въ противномъ случа я не могу надеться на свое блаженство.’

— ‘Смшны мн вс эти молодые люди, которые безпрерывно мечтаютъ, что супружеское счастіе основывается именно на какой-то пылкой, бурной страсти. Какъ они ошибаются въ семъ случа, мало ли примровъ, что сей пароксизмъ чувствъ мгновенно проходя, превращается потомъ въ скучный, холодный ненавистный переломъ жизни. Привычка, искусство умть повелвать и повиноваться, вотъ надежные поруки семейнаго счастія, все прочее юношескій бредъ, одни. картины романическаго воображенія. Увряю васъ, что рука моей дочери будетъ принадлежать тому, кого изберетъ ея отецъ.’

— ‘Но я далъ честное слово отстать отъ своихъ искательствъ на руку Розанды, если сердце ея избрало достойне меня, а честное слово для Поляка должно быть свято, притомъ же и вы согласились на сіе.’

— ‘Будучи напередъ увренъ, что достойне васъ она никого не можетъ избрать….

— ‘А ежели….

— ‘Какъ вы мало о себ думаете! Если Вишневецкій почтенъ отъ Лупуллы, то Розанда должна благоговть къ нему.

— ‘Очень благодаренъ за расположеніе, но, признаюсь, у женщинъ свой вкусъ.’

— ‘Помилуйте! увряю васъ, что это только одна хитрость со стороны дочери, ея ужасаетъ супружеская, обязательная жизнь, она любитъ двическую свободу, невинныя радости, больше ничего.’

— ‘Дай Богъ, чтобъ это такъ было, но у меня сердце вщунъ…’

— ‘Перестанемъ те говорить о томъ, что по маловажности своей не заслуживаетъ особеннаго вниманія, и обратимся къ длу боле интересному. Не можетъ быть, я все еще сомнваюсь, чтобы малосильный, ничтожный Хмльницкій могъ настать противъ могущественной Польши и нанести ей такой ощутительный вредъ.’

— ‘Къ сожалнію эта истина доказана длами Зиновія, но кто виноватъ въ томъ? мы сами! Съ самаго начала еще можно было погасить пожаръ, двинувшись превосходными силами на толпу мятежниковъ, а теперь, пожалуй, онъ въ состояніи угрожать и самому Господарю Молдавскому.’

— ‘Этого ужъ слишкомъ много для простою Запорожца. Какъ врный союзникъ Полыни, я всегда готовъ вспомоществовать ей своими силами, и въ такомъ случа не боюсь никакихъ угрозъ буйныхъ бродягъ.’

— ‘Вы можете положиться въ этомъ на наше слово. Не съ тмъ я присланъ отъ лица всего Сената, дабы, вооружая васъ противъ Козаковъ, имть въ предмет отвлеченіе Хмльницкаго отъ Польши, но дабы увидть ваше расположеніе къ намъ и участіе. Скажу боле: кто виноватъ въ нарушеніи повиновенія Козаковъ?.. самъ Король….

— Что вы чрезъ это хотите сказать?— это, что Сенатъ вооруженъ противъ его, и народъ желаетъ перемны Правителя.

— ‘Но изъ сего ничего особеннаго не слдуетъ, силы Польши не у величаться, потеряннаго не возвратить.’

— ‘А мы такъ напротивъ думаемъ, что избравши на престолъ сосдняго владтеля, мы чрезъ присоединеніе его областей увеличимъ свое могущество, новый Король не вздумаетъ потакать бунтовщикамъ и дла примутъ прежній ходъ.’

— ‘А, по этому у васъ начали помышлять о временахъ Баторія и Собіескаго, такъ, я вижу что въ Польш опять возникли великіе умы, которые умютъ избрать достойнаго властителя, а какъ вы думаете, мои любезнйшій зятюшка, на кого жребій падаетъ?’

— ‘До времени я не смю вамъ открыть сего, но обстоятельства объяснять все дло, довольно для васъ, что Господарь Молдавскій, отъ вс къ уважаемъ, иметъ много доброжелателей на своей сторон, изъ числа которыхъ есть самый ревностнйшій, вашъ покорный слуга, потомокъ бывшаго Короля, съ которымъ не унизительно будетъ сочетать дочь великаго Лупуллы.’

— ‘О! будьте уврены въ томъ, Наияснйшій Панъ Вишневецкій, чтобъ имть на своей сторон такого сильнаго помощника, кто не пожертвовалъ бы всмъ возможнымъ.’

— ‘Довольно этого, я вижу ваши намренія и рано или поздно они исполняться. Владиславъ окруженъ врагами…. слабъ…. старъ…. подверженъ болзнямъ… далеко ли до гроба…. вы меня понимаете, теперь извстна вамъ и послдняя тайна моего посольства, оставляю васъ поразмыслить о такомъ важномъ дл, и испрашиваю позволенія удалишься.’

— ‘О! нтъ, Боже васъ сохрани, не уходите, я теперь имю нужду въ совтник, вы меня очень обяжете согласившись провести со мною лишній часъ, но такъ какъ вы имете привычку подъ вечеръ прогуливаться въ саду, то позвольте и мн раздлишь съ вами это удовольствіе.’

Между тмъ Хмльницкій, упоенный любовію, забывая все въ мір для идола сердца своего, спшилъ, хотя одинъ разъ еще въ жизни, взглянуть на ту, за которую онъ готовъ былъ сразиться съ полвселенною, если бы она объявила свои права на прекрасную Розанду, спшилъ еще разъ услышать изъ прелестныхъ устъ магическое слово люблю, согрться, такъ сказать, огнемъ ея очей черныхъ, какъ осенняя полночь, блистательныхъ какъ ясный день, и привтливыхъ какъ ранній лучъ денницы воскресить свои чувства обольстительною надеждою, или умереть у ногъ неблагодарной, забывшей его.

Не стану описывать радушнаго пріема, который сдлалъ герою нашему Дейнека, такія сцены можно чувствовать, понимать, но не описывать. Видали ли вы если кто, благоговя къ той особ, которую онъ хочетъ принять въ своемъ дом, истощаетъ вс усилія, дабы сдлать угодное дорогому гостю, и все таки кажется не успваетъ въ достиженіи своей цли, бываетъ самъ собою недоволенъ, смшивается, робетъ, длается неловкимъ и заботливою наружностію своей показываетъ будто гость ему въ тягость — это подобіе того пріема, который сдлалъ Дейнека, за всмъ тмъ Тимоей слишкомъ высоко оцнилъ услугу садовника Господарскаго и горячо принялъ это къ сердцу. Не стану даже говорить и о томъ, какъ любопытная, рзвая, но стыдливая и неловкая Галя, единственная дочь Деинеки, желая видть новаго и настоящаго по ея мннію жениха, удовлетворивши такому преступному для 16-ти лтней двушки желанію, бгала изъ угла въ уголъ, принималась что нибудь длать и опять оставляла это занятіе, поправляла волоса, вертла передникъ, прыгала, смялась, безпрерывно повторяла: якій же винъ урядчивый, якій же винъ гарный, да моторный. Довольно сказать, что, при появленіи его, она тотчасъ скрылась и, спустя нсколько, возвратившись, шепнула Тимоею, дабы не упустилъ случая воспользоваться хорошею погодою и, погулявши въ саду, зашелъ въ любимую Розанды бесдку, гд, можетъ быть, удастся и ее увидть. Восхищенный Тимоей съ восторгомъ возблагодарилъ природу, споспшествующую его дйствіямъ и намреніямъ и, взявши за руку товарища своей жизни неразлучнаго Нечая, поспшилъ къ назначенной цли. Гуляя по саду въ ожиданіи вечера, Тимоей не могъ скрыть радости, овладвшей всмъ его существомъ, каждой цвточекъ, каждая шравка, или какая нибудь незначительная вещь, поперемнно обращали на себя его вниманіе, онъ лобызалъ ихъ, прижималъ къ сердцу, какъ предметы воспоминанія дней минувшихъ, сладостныхъ, незабвенныхъ. Смотря на сего героя битвъ, украшеннаго отпечатками его храбрости и опрометчивости, можно было удивляться его ребячеству — чего Не длаетъ всемогущая, всепобждающая любовь!… Я видлъ льва, котораго свирпость укрощали появленіемъ львицы супруги, тогда онъ длался кротче ягненка, ласкове врной собаки. Напротивъ того Нечай былъ грустенъ, скученъ, задумчивъ, казалось, радость друга была ему въ тягость. Такая перемна въ вчно веселомъ и шутливомъ Янк не могла быть незамченою Тимоеемъ.

— ‘Что съ тобою, Нечай?’ — спросилъ онъ — ‘ты совсмъ на себя не похожъ, къ чему такая печаль?’

— ‘Если говоришь правду, то я и самъ не могу дать отчета въ собственныхъ чувствахъ, бываютъ минуты, въ которыя человкъ, какъ-бы приговоренный къ пытк, или къ позорной смерти, упадаетъ духомъ и невольно плачетъ о чемъ-то, и эти минуты есть убійственныя въ жизни, он пришли теперь для меня.’

— ‘Но разв нтъ средствъ отклонить отъ себя подобное бдствіе? О мой другъ, ты всегда принималъ во мн живйшее участіе, обними меня и радуйся моему благополучію.’

— ‘Отъ всего сердца, добрый товарищъ, отъ всей души!’ — воскликнулъ Нечай съ чувствомъ, прижимая друга къ груди, во Бога ради умоляю тебя, не спрашивай о причин моего горя, — оно неизбжно, я я плачу дань ему съ покорностью, иногда, коли хочешь, даже съ пріятностію.’

— ‘Изъ словъ твоихъ ясно вижу, что теб извстна причина твоихъ тайныхъ горестей, зачмъ-же скрывать ихъ отъ друга? между нами не должно быть ничего таинственнаго: скрытность есть преграда дружб и непростительно платить оною за мою откровенность. Знай же, что до тхъ поръ я не приму тебя въ свои объятія, пока ты не раскроешь предо мною своего сердца, кто знаетъ? можетъ быть и я въ свою очередь буду теб полезенъ.’

— ‘Ахъ! ты одинъ только и можешь пособить мн, но на колняхъ я готовъ умолять тебя, только не въ эту минуту, не при такомъ обстоятельств, иначе ты можешь подумать, что я требую отъ тебя жертвы за свою услугу.’

— ‘А почему-же ты одинъ только присвоилъ себ право услуживать другимъ? за чмъ-же хочешь имть меня въ долгу? Нтъ, любезный Нечай, говори все, что у тебя на сердц, требуй, всего, что только въ силахъ я сдлать, и я буду благословлять случай, доставившій мн невыразимое удовольствіе сдлать полезное другу.’

— Отъ тебя, знать, ничмъ не отдлаешься, однако замть, что если я открою то, чего бы не хотлось мн сдлать, въ такомъ случа настоятельно потребую исполненія просьбы.’

— ‘Безъ условій я на все согласенъ.’

— ‘Помнишь-ли когда мы прежде были въ Молдавіи, я говорилъ теб, что я любилъ и можетъ быть безъ надежды? по этому самому я хотлъ заглушить чувство, которое могло бъ быть причиною моего несчастія. Возвратясь на родину, я увидлъ опять обожаемый предметъ и любовь гораздо пламенне, неизъясниме зажглась въ бдномъ сердц, я не въ силахъ теперь побдить себя, эта любовь нескоропреходящее чувство, но постоянная, чистйшая, возвышенная, все побждающая…. По ты меня понимаешь, ты самъ любишь, преимущество, или разница состоятъ только въ томъ, что ты близокъ къ своей цли, а я…. ужасная противоположность!

— ‘Я понимаю, ты говоришь о моей сестр. Точно между нами существуетъ ужасная противоположность, ты дйствительно любимъ, а я еще долженъ сомнваться, ты уже соединенъ почти….’

— ‘Ахъ! но я не могу еще назвать ее своею предъ алтаремъ Творца, я не получилъ еще ея руки. Къ тому же она дочь Гетмана.’

— ‘И сестра простаго Козака, твоего друга.’

— ‘Тимоей! ты меня приводишь въ восхищеніе. И такъ дай клятву, что сестра твоя будетъ принадлежать мн во что бы то ни стало.’

— ‘Хмльницкій никогда не измняли своему слову!— Вотъ теб моя рука, но помилуй, я тутъ не вижу жертвы съ моей стороны: сестра моя давно теб общана. Если это причина твоей сильной горести, то я нехорошо понялъ твой характеръ.’

— ‘Слушай дале. Теперь слдуетъ непросить у тебя общаніе пожертвовать всмъ милымъ и дорогимъ для тебя въ жертву другу, тогда лишь только я буду вполн благополученъ.

— ‘Я не знаю чего ты отъ меня потребуешь, я не надюсь, чтобы жертва, приносимая въ пользу твою, могла быть сопряжена съ потерею моей чести, добраго имени, а что всего боле — чести моего рода. ‘

— ‘О Боже мой! можешь ли ты объ этомъ подумать? напротивъ, я стараюсь, дабы родъ Хмльницкаго не имлъ ни одного пятна въ своемъ герб.’

— ‘И такъ говори же, требуй отъ меня невозможнаго даже, я всмъ пожертвую для поддержанія чести Хмльницкаго.’

— ‘Вопервыхъ ты долженъ воспротивишься своему отцу….’

— ‘Что это значитъ, Нечай! не измна ли здсь скрывается….’

— ‘Выслушай безъ гнва и подозрній. Скажу коротко: Зиновій любитъ Лудвигу — это неоспоримая истина, но если она сдлается его женою….’

— ‘Клянусь небомъ никогда! она обезчещена Чаплицкимъ, она любитъ этого изверга рода человческаго, этого вампира, злодя, которому я поклялся отмстить во что бы то ни стало.’

— ‘И смерть котораго я готовъ замнять своею головою! Къ этому прибавь, что если Лудвига будетъ принадлежать твоему отцу, то сестра твоя никогда мн.’

— ‘Хмльницкіе не допустятъ себя до такого позора, чтобъ гнушались прочіе вступить съ ними въ родство!!’

— ‘Не сердись, Тимоей, ты меня опять не понялъ, Лудвига…. Но со временемъ все откроется, я не хочу заране себя позорить.’

— ‘Что это значитъ? неужели….’

— ‘Остановись, товарищи! это роковая, ужасная тайна, которая не мн принадлежитъ — могил.’

— ‘А! теперь я отчасти постигаю причины твоей угрюмости и задумчивости! Ну, другъ, клятва за клятву, он должны быть священны!’

— ‘Кончено.— Теперь день близокъ вечера. Прости мни, другъ, я отвлекъ тебя отъ желанной цли, спши въ объятія твоего ангела, я буду ожидать тебя у Дейнеки.’

Посл сего разговора радость Хмльницкаго вдругъ замнилась какимъ то безпокойнымъ раздумьемъ и неудовольствіемъ. Несчастный! ожидалъ ли онъ, что предъ самою блаженнйшею минуту въ жизни встртитъ первую и самую несносную непріятность?’

Это заставило его предаться какимъ то предчувствіемъ сужденію объ измн, притворств и нечистой совсти, и наконецъ расположило его духъ ршительно невыгоднымъ для любви образомъ. Прислонясь къ дереву близь обтованной бесдки, онъ съ жадностію устремилъ неподвижный взоръ вдаль и съ нетерпніемъ ожидалъ появленія его божества, шопотъ листьевъ, перепархиванье птичекъ и свистъ саранчи, все приводило его въ трепетъ, и онъ уподоблялся теперь младенцу, оставленному въ непроходимомъ лсу, среди зврей, при свирпющей бур, гд на каждомъ шагу долженъ былъ встрчать опасности, или несчастному моряку, когда онъ страшиться каждую минуту налетть на подводный камень. Наконецъ что-то мелькнуло, сердце замерло въ немъ, голова закружилась, колна начали сгибаться и онъ въ безсиліи опустился на дерновую скамью.— Какъ поразительно первое свиданіе посл долгой разлуки! Кто испыталъ это на себ, тотъ понимаетъ меня.

— ‘Тимоей!’ — шепнулъ кто-то невдалек.— ‘Тимоей!’ — повторилось еще ближе, и глазамъ Хмльницкаго представилась Розанда, обольстительная какъ Майскій день, роскошная какъ природа востока, прелестная какъ Гурія, какъ Аврора, и упоншельна, какъ любовь. Это ты, мой милый другъ!’

— ‘Это ты, мой ангелъ?’

Были первыя слова ихъ, и они бросились въ объятія. Долгое молчаніе ничмъ не прерывалось, они пожирали другъ друга жадными, испытующими глазами. Какъ много хотлось имъ высказать другъ другу, надлать вопросовъ! и за всмъ тмъ они не сказали ничего.

— ‘И ты не измнилась, Розанда? ты не забыла бднаго Козака, ты не презрла его пылкихъ, огненныхъ, непобдимыхъ чувствъ?’

— ‘Ты все также ревнивъ, Тимоей, какъ и прежде. Могу ли я забыть тебя? скоре мн можно предаться подозрнію, въ вашей стран такъ много прелестныхъ, что я должна была опасаться за тебя.’

— ‘Взгляни на голубое небо, на немъ много блистательныхъ свтилъ, но что вс они значатъ въ сравненіи съ этою юною Луною?’

— ‘Еще будетъ время поговоришь о небесахъ, теперь обратимъ вниманіе на земное.— Что привело тебя въ Яссы, когда соотечественники твои стараются свергнуть иго Ляховъ и прославляютъ свое имя?’

— ‘Таже самая цль. Я имю порученіе склонить твоего отца взять нашу сторону….

— ‘Напрасный трудъ, мой милый, къ несчастію, Ляхи совершенно овладли сердцемъ престарлаго моего отца, они Длаютъ надъ нимъ что хотятъ, и теперь, когда дошла до насъ всть, что Хмльницкій нсколько разъ разбилъ уже Поляковъ, они еще боле стараются вооружить Господаря противъ Козаковъ и, какъ кажется, войска наши готовятся въ походъ.’

— ‘Это самое большее изъ несчастій, которое можетъ постигнуть насъ, но неужели вліяніе твое надъ отцемъ не распространяется до такой степени, какъ прежде? неужели ты не захочешь отвратишь бури, собирающейся надъ головою твоего обожателя? О! мой ангелъ, умоляю тебя отъ лица всхъ соотечественниковъ моихъ, не заставляй насъ проливать кровь подданныхъ того, къ дочери коего я питаю самыя священныя чувства!’

— ‘Милый Тимоей, съ нкотораго времени я потеряла довріе у Господаря, при теперешнемъ случа ходатайство мое въ пользу Козаковъ почтется преступленіемъ.’

— ‘Ахъ! вроятно ты намекаешь на принужденіе, которое длаютъ теб, дабы ты отдала сердце другому?’

— ‘Нтъ, никогда не будетъ этого, скоре отдамъ его хладной сырой могил, но вчнымъ обладателемъ моимъ будетъ милый, неизмнный Тимоей, клянусь въ томъ небесами!’

— ‘Дочь преступная! кто позволилъ теб призывать имя Божіе всуе!’ — закричалъ Лупулла, съ яростію вбжавши въ бесдку. Такъ вотъ идолъ твоего сердца, его то ты предпочла благородному, именитому Вишневецкому?’

— ‘Да, я предпочитаю сына великаго Хмльницкаго незначительному вельмож!’ возразила съ твердостію Розанда — Я предпочитаю того, кто спасъ жизнь моему родителю., и никакія силы и средства не могутъ разлучить съ нимъ, — я его на вки!’

— ‘Жестокая! ты убиваешь старость своего отца, ты позоришь его сдины предъ глазами твоего знаменитаго жениха!’

— ‘Прошу не безпокоиться обо мн!’ сказалъ съ важностію подошедшій Полякъ — ‘я не унижусь до того, чтобы состязаться съ презрннымъ Козакомъ, съ сыномъ мятежника и холопа!’

— ‘Дерзновенный!’ — вскричалъ съ бшенствомъ Хмльницкій — ‘не выводи меня изъ границъ благоприличія и должнаго уваженія къ тому, предъ лицемъ коего мы теперь находимся.’

— ‘Этому-же случаю обязанъ ты и тмъ, что я по праву твоего Начальника не арестую бунтовщика и не пошлю въ станъ Польскій, гд вроятно повытрясли бы изъ тебя высокія и нжныя чувства.’

— ‘Нахалъ! я выхожу изъ себя.’

— ‘Умолкни, несчастный! — отозвался Лупулла — а я проклинаю тотъ случай, въ который спасъ ты мн жизнь, расплачиваюсь съ тобою, даруя оную и теб, но сію же минуту оставь мои владнія, иначе я не ручаюсь за свое общаніе.’ — Какъ! простому Козаку имть дерзость обольстить дочь Господаря — это не слыхано! это чрезвычайно!’

— ‘Не вс великіе люди были обязаны своимъ величіемъ происхожденію, благородный Господарь, и запретить чувствамъ своимъ противишься природ, это не въ нашей вол.’

— ‘Но это будетъ состоять въ моей. Розанда! сію же минуту подай руку Вишневецкому, или перестань называться моею дочерью!’

— ‘О! вы этого не сдлаете, мой добрый, любезный родитель, по слезамъ вашимъ вижу, что сердце отцовское говоритъ въ пользу дочери. Батюшка! не сдлайте меня несчастливою навки, я не могу принадлежать Вишневецкому, но если такова воля ваша, то я не буду принадлежать также и Хмльницкому.’

— ‘Боже мой! Розанда! что ты сказала?’ — воскликнулъ отчаянно Тимоей.

— ‘То, что всякая покорная дочь сдлала бы на моемъ мст’ — сказала она подойдя къ Хмльницкому. Пусть-же этотъ поцлуи обожаемому мною будетъ послднимъ утшеніемъ въ моей жизни и вчною преградою искателямъ моей руки.’ Я иду въ монастырь.

Въ недоумніи вс стояли, повся головы.

— ‘Что вы скажете на это, вельможный Панъ Вишневецкій?’ — спросилъ съ горестію Лупулла.

— ‘Я никогда не старался насильно сдлаться милымъ прекрасной Розанд, а посл всего здсь случившагося долженъ даже отказаться отъ ея руки и уступить счастливому сопернику, которому при первомъ же случа я постараюсь своротить шею.’

— ‘И лучшій къ тому случай, я думаю, теперешній,’ — прервалъ его Тимоей — ‘у ногъ Розанды одинъ изъ насъ долженъ непремнно положить свою голову! ‘

— ‘Дерзкій рабъ!’ — воскликнулъ Лупулла — ‘ты много позволяешь себ въ нашемъ присутствіи, мы объявили уже свою волю, повинуйся оной.’ — Тимоей бросилъ убійственный взглядъ на Ляха, потомъ горестно посмотрлъ на Розанду, поддерживаемую отцомъ.— ‘Прости!’ — прошепталъ онъ едва внятно.

— ‘Прости на вки, мой ангелъ!’ — воскликнула Розанда, заглушаемая рыданіями.

— ‘Нтъ! клянусь Всевышнимъ, рано или поздно ты будешь принадлежать мн, а принужу къ тому твоего гордаго отца!’ — воскликнулъ Хмльницкій и, закрывъ глаза рукою, съ горестію удалился отъ мста своего несчастій и потерянной надежды.

— ‘Подлый холопъ!’ — возваль Ляхъ.— ‘Откуда такая смлость?— Но будетъ время я проучу его, впрочемъ мы разстаемся по прежнему доброжелателями, благородный Господарь, и будемъ стараться къ достиженію извстной вамъ цли, а тамъ, кто знаетъ, можетъ быть и прекрасная Розанда одумается и свяжетъ нашу дружбу своею драгоцнною рукою!’

— ‘Никогда! никогда! Хмльницкій или могила! средины не должно быть!’ — восклицала безотрадная, будучи почти насильно увлекаема отцемъ.

Въ отчаяніи, какъ сумасшедшій, Хмльницкій бгалъ по саду, истреблялъ попадавшіеся ему на встрчу цвты, рвалъ на себ волосы, скрежеталъ зубами и безпрерывно дотрогиваясь до сабли, посматривалъ въ ту сторону, гд такъ не кстати поминалъ его блаженству ненавистный Ляхъ.

— ‘Кровь и адъ! я гд нибудь его встрчу и тогда пусть смерть искателя будетъ наградою моей потери, или погибнетъ Хмльницкій, ему нтъ боле счастья въ сей постылой жизни, пускай умру въ стран чуждой, отдаленной, и прахъ мои да развется бурнымъ втромъ! Пусть крикъ чернаго ворона будетъ мн надгробною пснію, но останется въ утшеніе то, что надъ могилою моею канетъ драгоцнная слеза Розанды — боле нтъ желаній, мн не остается уже ничего!’

— ‘А слава, любезный другъ, а спасеніе отечества?’ — сказалъ подошедшій Нечан.

— ‘Кто говоритъ мн о слав? Слава — это мимолетный гулъ, отдаленный рокотъ грома, мгновенно исчезающіе, что они оставляютъ посл себя?— удивленіе, одно темное воспоминаніе и по обыкновенному ходу длъ, забвеніе! Какая польза въ томъ, что за необыкновенные труды, подъятые въ жизни сей, кто нибудь незначительный вспомнитъ, что былъ нкогда такой-то, прославилъ себя тмъ’то, и слава Богу, если скажетъ хоть это… Сколько безсмертныхъ, сколько истинно великихъ для насъ неизвстны? Поврь, что вс герои нашей родины, всю жизнь свою посвятившіе для блага человчества, даже по именамъ своимъ не будутъ извстны и единоплеменникамъ. И такъ оставимъ въ поко будущее, я жажду жизни въ настоящемъ отравительной, сладостной, изящной.’

— ‘Что съ тобою, Тимоей? я не узнаю тебя! Не ты ли нкогда говорилъ, что мы живемъ и дйствуемъ не для невждъ, не для слабыхъ, изнженныхъ сластолюбцевъ, которые не примутъ на себя труда подумать: существуютъ ли они даже сами, но для людей истинно образованныхъ: они оцнятъ по достоинству наши подвиги, сохранятъ въ памяти славныя имена и передадутъ отдаленному потомству, а какое чувство останется въ сердцахъ соотечественниковъ — разв этимъ можно пренебречь? Ты говорилъ, чтобъ жить, надобно существовать, существуя, надо дйствовать такъ, чтобъ изъ дйствій нашихъ произошла новая жизнь, сильная, безпредльная, неизмняемая. Хмельницкій, мы оживемъ въ потомств!’

— ‘Ахъ, товарищъ, извини порыву моего негодованія, въ теперешнія минуты я готовъ излить желчь на весь свтъ, на всю природу, на все земное, на все, что только носитъ образъ человка.’

— ‘Неужели измнила теб Розанда?’

— ‘О, это неземное существо не способно къ убійству, она меня любитъ, я испыталъ, видлъ это.’

— ‘О чемъ же ты безпокоиться?’

— ‘Ахъ! не спрашивай больше, она не можетъ принадлежать мн, она окружена чудовищами, исчадіями ада, которыя не выпускаютъ ея изъ когтей своихъ, которые съ алчностію высасываютъ изъ нея кровь, и живую обрекли могил. Поклянусь еще разъ, Хмльницкій исторгнетъ ее и оттуда. Что мн ихъ знатность, богатство и почести? Знатность это пылинка, случайно вознесенная бурею на высокую скалу, дунетъ втерокъ и она опять превратится въ ничтожество. Богатство — это сосудъ, полный дорогой влаги, одинъ неосторожный толчекъ, и куда двались сокровища. А почести — посмотри на это пугалище, поставленное въ саду для робкихъ птицъ, они страшатся его до времени, но рука садовника столкнетъ чучело и оно сдлается сдалищемъ трепетавшихъ его. Одинъ лишь тотъ великъ и славенъ, шло собственными длами заслужилъ сіи почетныя, священныя титла, постараюсь сдлаться достойнымъ оныхъ и докажу этимъ гордецамъ, трусамъ, что твердая, звонкая мдь всегда достойна быть смшана съ блестящимъ, но мягкимъ золотомъ. Любезный другъ, полетимъ на родину и постараемся оправдать олова свои на самомъ дл. Розанда, милая Розанда, ты или моя или ничья!’

ГЛАВА XVII.

Ой хто въ лс озовися,
Да выкрешемъ огню,
Да потягнемъ люльки
Нежурися!
Мал. пс.

Въ Кіев, прямо къ Васильковской застав, находится одна изъ лучшихъ тамошнихъ улицъ, съ незапамятныхъ временъ именуемая Ризницкою. Во время, описываемое нами, она еще не могла похвалиться изящностію зданій, чистотою и обширностію. На ней боле всего селилисъ Жиды, которые ни въ какомъ случа не могутъ похвалиться опрятностію. Но за то въ 1649 году она по многолюдству своему могла поспорить съ лучшею даже въ столицахъ, причиною сего обстоятельства было ожиданіе въ Кіевъ прославленнаго Гетмана и признаннаго героя, побдителя Зиновія Хмльницкаго. Уже всть о смерти любимаго Козаками, но ненавидимаго Поляками, Владислава IV давно пронеслась въ Малороссіи и получила дань признательныхъ слезъ. Молва выдумывала разныя причины такому событію. Иные говорили, что Дворянство Польское, будучи недовольно имъ за отнятіе ихъ владній, желало перемны Короля, другіе, и большее число, утверждаютъ, будто смерть Короля была дломъ Іезуитовъ, что подтверждалось восшествіемъ на престолъ брата его, Кардинала, Іезуита, Яна Казимира II, человка нрава суроваго и непреклоннаго. Нсколько голосовъ намекали на супругу Владислава, которая потомъ вышла за брата его, этого же самаго Казимира II. Не наше дло входить въ разбирательство подобныхъ слуховъ, основанныхъ на одномъ только вроятіи, мы пишемъ Романъ — не Исторію, довольно сказать, что Хмльницкій боле всхъ чувствовалъ сію потерю (ибо рано или поздно онъ надялся примириться съ Владиславомъ) и боле всхъ способствовалъ къ возведенію на престолъ Яна Казимира, а посему, посл възда въ Кіевъ, онъ намревался торжественно отслужить панихиду о покойномъ Корол, праздновать возшествіе новаго и шутъ принять пословъ Польскихъ. Для сего обстоятельства, на канун възда Гетмана, древняя столица Россіи была иллюминована самымъ блистательнымъ образомъ, казалось, весь городъ былъ зажженъ и разноцвтные огни, отражаясь по зыбямъ величественнаго Днпра, представляли великолпную картину. Народъ шумлъ, веселился и гурьбою ходилъ по улицамъ, любуясь богатымъ празднествомъ, особливо Рзницкая привлекала къ себ большое число любопытныхъ. Здсь даже самые Козаки, пребывшіе нарочно изъ стана прежде обыкновеннаго, взявшись за руки, горделиво посматривая на другихъ, также принимали участіе въ общемъ веселіи. Два изъ нихъ, позамчательне прочихъ, съ любопытствомъ остановились передъ однимъ ветхимъ домикомъ, предъ коимъ трепещущею рукою престарлый Евреи ставилъ закопченую плошку, а мальчикъ лтъ 6-ти того же отродья, осторожно подливалъ масло, боязливо посматривая на своего патріарха.

— ‘Мовша, сынъ дьявола! не пролей, говорю я теб!’ — взвизгнулъ Жидъ приударя по макушк бднаго ребенка и, вырвавши изъ рукъ у него бутылку, началъ самъ по каплямъ вливать масло, стараясь только поддержать, а не увеличить горніе. Разореніе, дали бугъ, разореніе бдности!’ продолжалъ онъ, утирая кулакомъ раскраснвшіе глаза. ‘Повыдумывали какое то освщеніе — охъ, ой ней, ужъ мн это освщеніе послднюю коййку съ плечь тянутъ! Бодай на его черный годъ пришелъ, чтобъ онъ шелъ не вернулся, чтобъ на него злыдни напали, чтобъ ему свта Божьяго не видать, охъ, ой, вей, пришла на насъ невзгода, чтобъ ему ни дна не покрышки, на завтра оліи въ кашу недостанетъ, пропалы наши головы, охъ ней! что бъ онъ не мавъ ни кошки ни собаки, чтобъ онъ самъ брехавъ и мышей ловивъ, чтобъ онъ своего не мавъ, а по чужимъ карманамъ руки гривъ!’

— ‘Кого это такъ, любезнйшій, подчивать изволишь?’ — спросилъ одинъ изъ Козаковъ — ‘ужъ не Гетмана ли?’

— ‘Крый Боже, Панове, что это вы?’— воскликнулъ затрепетавшій Жидъ, уроня плошку съ масломъ — ‘Какъ это можно? Да здравствуетъ онъ многія лта, подобно Маусаилу! да изліется на него щедроты Бога Авраама и Исаака! Какъ это можно? Я проклинаю хлопца что Панство видите, разорилъ онъ меня въ конецъ, Хамово отродье!’ — закричалъ онъ, поднявши опять на воздухъ Мовшу — ‘Своимъ прыганьемъ ты опять надлалъ мн тысячу пакостей и убытковъ, послднее масло пролилъ, ой, ней! что я теперь буду длать? подбирай съ Земли, крысенокъ, а иначе я съ тебя духъ вытрясу.’

Бдный Мовша съ визгомъ, стремительно бросился наполнить разбитую бутылку, все таки дрожа отъ страха и опасаясь вторичнаго нападенія.

— ‘Кой прахъ!’ — продолжалъ тотъ же Казакъ — ‘кажись это Лейба. Здорово дружище? узналъ ли меня?’

— ‘Нхъ Панъ выбачы!’ — подхватилъ Жидъ, согнувшись въ дугу и подталкивая ногою Мовшу, давая чрезъ то разумть, чтобъ онъ оставилъ свое занятіе и присоединился къ нему воздать почтеніе знакомымъ.— ‘Теразъ я вельми не добачаю.’

— ‘Полно вздоръ молоть! Ну какъ не узнать Янка, холопа Чаплицкаго!’

— ‘Нхъ Панъ жіе! дали бугъ не позналемъ, але-жъ такая давность! Съ тхъ поръ я усплъ разориться въ конецъ, по маленьку добраться до Кіева съ подросшимъ внучкомъ (кланяйся, Мовша!), всюду насъ бдныхъ гонятъ, а за что…. нхъ Панъ Богъ змилуется надъ нами! А Вацъ Панъ съ Старостой прибыли…. на Пану Казацкій мундуржъ.’

— ‘Ну, да это не мшаетъ все таки числишься намъ пріятелями, впрочемъ кому бы ты пожелалъ боле добра: Ляхамъ или Козакамъ?’

— ‘Я не знаю какъ, Наияснйшій.

— ‘Да ты какъ, ужъ мы, разумется, другимъ не пожелаемъ, а себ.’

— ‘Помоги Богъ и нашимъ и вашимъ!’

— ‘Обыкновенный отвтъ. Но это въ сторону, скажи-ка лучше, съ кмъ ты здсь?’

— ‘Самъ какъ палецъ, какъ бдный палецъ, дали бугъ, якъ палецъ.’

— ‘Ну такъ я заверну къ теб на дняхъ въ гости.’

— ‘Что ваша мосць говоритъ? крый Боже!’ — возопилъ поблднвшій Жидъ.— ‘У меня избушка на курьихъ лапкахъ, такая невзрачная, такая вонючая, смердючая, плюгавая…

— ‘Что за бда, для Козака и это раздолье, приготовь только сивухи, да свинова уха. Ну перестань морщиться, прощай!’

— ‘Экая у тебя страсть балагурить со всякимъ встрчнымъ и поперечнымъ,’ — отозвался другой Козакъ, поворота въ слдующую улицу — а а со мной двухъ словъ еще не вымолвилъ.’

— ‘Изволь, любезный Раданъ, я готовъ удовлетворить твоему любопытству, спрашивай о чемъ угодно, но напередъ хочу уврить тебя, что я даромъ ни съ кмъ слова не молвлю. У меня съ Лейбой короткая связь — это преимущественный мошенникъ, и пребываніе его въ Кіев для меня очень подозрительно, я постараюсь хорошенько развдать обо всемъ. Теперь твоя очередь, изволь, я готовь отвчать.’

— ‘Давно ли съ Тимоеемъ возвратились вы изъ Молдавіи? Я его еще не видалъ. Ну что каковъ? онъ не перемнился, все по прежнему?’

— ‘Мы прибыли еще только вчера. Отецъ за что-то журилъ его, предполагаю, за неуспшное посольство въ Молдавію. Но когда узналъ, что Лупулла принялъ его не ласково, то взбсился и угрохалъ проучить этого гордеца. Похваляя любовь Тимоея къ Розанд, вроятно имя и свои политическіе виды, онъ общалъ сыну, во что бы то ни стало, женить его на дочери Господаря, а что скажетъ Зиновій Хмльницкій, тому такъ и быть. Я напередъ радуюсь счастію любезнаго, достойнаго друга.’

— ‘Зиновій, кажется, безъ ума отъ сына, да и то сказать, есть за что и полюбить его. Онъ много сдлалъ намъ пользы во время пребыванія своего въ Крыму. Зиновій часто говоритъ, что счастіемъ своимъ обязанъ въ 4-хъ Богу, во 2-хъ народу и въ 3-хъ сыну.’

— ‘Плодъ недалеко отъ дерева падаешь, что шутъ и говорить много!’ — перебилъ Нечай — ‘а скажи-ка лучше, дорогой свтъ, что моя нареченная? здорова ли она? гд она, моя несравненная?’

— ‘Неужели не удалось теб видть ее? все семейство теперь съ Гетманомъ.’

— ‘Не знаю какъ это случилось, но Боже мой, что я говорю, я не догадываюсь о своемъ несчастій, быть можешь Гетманъ не согласится выдать за меня милую Катю.’

— ‘Вишь что!— А полковникомъ ты за что же сдланъ? Не тужи, Нечай, я говорилъ объ этомъ съ Гетманомъ, онъ и руками и ногами. Лишь бы хорошо, говоритъ, жили, а я въ любви имъ не помха.’

— ‘О благодтель мой! какъ я много теб обязанъ!’ — воскликнулъ восторженный Нечай, прижимая Радана.— ‘И такъ я могу теперь поспшить къ ногамъ моей дражайшей Катерины, могу свободно говоришь о своихъ чувствахъ, глядть ей прямо въ глаза, любоваться ея прелестью… даже, о восторгъ! даже прижимать, напечатлть первый поцлуй на ея розовыхъ устахъ и услышать сладостное люблю отъ предмета моего обожанія, о! полечу сей часъ же, сію минуту. Прости мн, добрый, дорогой Раданъ, а тебя оставляю.’

Раданъ на силу могъ освободиться изъ тсныхъ объятій товарища и, съ улыбкою глядя на скорый его побгъ, мысленно призывалъ благословеніе Вышняго на добраго Нечая, потомъ замтя, что время уже близко къ полуночи, также побрелъ къ своему посту.

Нечай, будучи въ самой высокой степени упоенія, весело пробгалъ улицы Кіевскія, напвая про себя страстныя псни и смшивая ихъ думами о походахъ, восклицаніями о своемъ счастіи и изрдка нжными вздохами, данью внутренняго треволненія. Проходя по Рзницкой, онъ вспомнилъ о престарломъ Лейб и невольно остановился предъ его избушкой. Глухой говоръ, происходящій въ оной, не кстати смутилъ его духъ и подстрекнулъ любопытство, для него показалось страннымъ, отъ чего въ то время, когда уже вс почти огни потухли въ город и воцарилась мертвая тишина, у одного Лейбы свтился огонекъ. Подозрніе закралось въ сердце недоврчиваго Козака и онъ вознамрился исполнить теперь же общаніе, данное не за долго передъ симъ Лейб. Не смотря на лай собакъ, раздавшійся въ разныхъ сосднихъ дворахъ, онъ безъ шуму перепрыгнулъ черезъ низкій заборъ, осторожно подошелъ къ полузакрытой ставн и могъ свободно разсмотрть, что происходило внутри обиталища Лейбы. Прямо противъ окна, облокотись на столъ, сидлъ какой то Ляхъ, густые сдые волосы на голов, на огромныхъ бакенбардахъ, усахъ и еще не вышедшей изъ моды со временъ Сигизмунда рояли, скрывали почти вс черты его лица, онъ съ жадностію глядлъ на согбенно стоявшаго предъ нимъ Лейбу и со вниманіемъ слушалъ каждое его слово.

— ‘И ты говоришь правду?’ — спросилъ задумчиво Полякъ.

— ‘Якъ Пана Бога кохамъ! я тутъ ни одного лишняго словечка не прибавилъ.’

— ‘Отъ кого ты слышалъ вс эти глупости?’

— Найяснйшій Староста, по приказанію Вацъ-Пана я везд старался узнать объ ея мстопребываніи, такъ мудрено ли, что наконецъ усплъ въ этомъ?’

— ‘Боже мой! это Чаплицкій!’ — шепнулъ про себя Нечай, невольно схватившись за саблю.— а Бездльникъ, какъ же искусно онъ умлъ скрыть себя подъ этимъ парикомъ.’

— ‘И я вамъ повторяю,’ — продолжалъ Лейба — ‘что съ тхъ поръ, какъ вельможный развелся съ нею, она думала было удалиться въ тотъ монастырь, гд въ дтств еще воспитывалась, то есть, въ Кіев, на пути, именно къ Блой Церкв, отъ сильной горести она занемогла, и была даже близка смерти, въ это время Хмльницкій основалъ свою главную квартиру въ этомъ же мст, узналъ о положеніи Лудвиги, старался объ ея исцленіи, и вотъ она и до сихъ поръ при немъ.— Говорятъ, но възд въ Кіевъ онъ намренъ сочетаться съ нею законнымъ бракомъ.’

— ‘Несчастный! теперь все погибло.’ — подумалъ Нечай.— ‘Почему же Раданъ не сказалъ мн этого. Правда, онъ не знаетъ роковой тайны, для него все равно.’

— ‘И такъ она измнила мн, безпутная!’ — воскликнулъ съ гнвомъ Чаплицкій. Я ненарочно подозрвалъ ее и прежде въ преступномъ чувств къ этому Гайдамак, къ этому нарушителю общественнаго порядка, зажигателю, грабителю, разбойнику. О! я отмщу за себя примрнымъ образомъ, а вроломной….

— ‘Найснйшій говоритъ такія вещи, которыя ни на что ни похожи. Кто сказалъ вамъ, что она вроломная? напротивъ, такой любви, какую она къ вамъ питаетъ, я еще не слыхивалъ.— Доказательство, что она, будучи еще въ самой цвтущей молодости, согласилась было на вки заключить себя въ монастырь.’

— ‘Что же побуждаетъ ее отдать руку Зиновію въ то время, когда она уже принадлежитъ другому?’

— ‘Самъ Найвельможный! зачмъ было искать развода съ нею?’

— ‘Бездльникъ! за тмъ, что она посмялась надо мною, желала моей погибели, доставивши Хмльницкому свободу, видишь, какія произошли отъ того послдствія.’

— ‘Охъ, вижу, на мою голову, кому больше это видть, какъ не бднымъ Евреямъ, того и гляди, что можетъ быть, завтра прибьютъ гвоздемъ яломокъ къ голов. Однакожъ, нхъ Панъ выбдчы, мы люди глупые, важныхъ длъ не разумемъ, вашихъ добродтелей не имемъ, потому, что за нихъ у насъ кожу съ плечь дерутъ, однакожъ….’

— ‘Что ты тутъ будешь говорить мн объ однакожъ, пресмыкающаяся тварь? я не хочу ничего знать и слышать объ однакожъ. Для меня довольно того, что своимъ неблагоразумнымъ поступкомъ, разумется, произщедшимъ отъ любви къ этому дьяволу, она погубила цлую Польшу, и чуть было не предала меня самаго въ руки варвару.’

— ‘А почему ей это знать? Я хотлъ было сказать, что у насъ, ничтожныхъ Евреевъ, отецъ, мать, благодтели могутъ требовать отъ насъ всякихъ пожертвованій. Онъ былъ ей вторымъ отцомъ, невинно страдалъ, такъ какъ же добренькой женщин не искупитъ его отъ бды? И теперь поразмыслите хорошенько, что побуждаетъ ее отдашь руку Хмльницкому — благодарность, Найяснйшій, сущая благодарность, якъ честный Еврей естемъ, что она.’

— ‘Машкара! я раздроблю тебя на части, не выводи меня изъ терпнія!’ — закричалъ вспыльчиво Чаплицкій, поднявши руку вверхъ, но Лейба ускользнулъ и сложа руки на грудь, опять смиренно приготовился слушать Пана.— ‘Какой благодарности можетъ требовать отъ нея общія нашъ врагъ? Не должна ли она всми возможными средствами каждую минуту искать случая, чтобъ пронзишь сердце изверга

— ‘Ахъ, ахъ, что это вы, Найяснйшій?— онъ спасъ ей жизнь, а она будетъ лишать его оной! Гд жъ это такъ водится? Что вы ни говорите, такъ она во всхъ случаяхъ права. Что оставалось ей длать посл того, какъ вы оставили, презрли, забыли ее? больше ничего, какъ предаться вол своего благодтеля. Но знаете ли что — явитесь вы теперь съ прежней любовью къ ней, и она, могу уврить васъ, забудетъ свой долгъ, свои обязанности и добродтель, и снова послдуетъ за вами, хоть на край свта.’

— ‘Искуситель! такъ помоги же моей страсти, безъ Лудвиги я не могу существовать.’

— ‘Теперь, крый Боже! я самъ еще ничего не знаю, есть ли у меня голова на плечахъ, или она уже торчитъ на копьяхъ Козацкихъ.’

— ‘Но если я приставлю на мсто оной золотую, неужели и тогда откажетъ Лейба? ты такъ всегда былъ вренъ мн.’

— ‘Другія времена, другія племена! Найяснйшій, ежели залецишь межъ вороны, то треба кракаць якъ и они. Я теперь ничего не могу сдлать, и такъ много рискую собою, отдавши вамъ свою хату на прожитокъ.’

— ‘Безмозглый! ты знаешь, я нахожусь въ числ посольства къ Гетману, слдовательно моя особа неприкосновенна.’

— ‘О, охъ! другой не мыслитъ объ этомъ такъ, какъ напримръ бурлака Янко, повстрчавшійся на мою бду ныншній вечеръ со мною. Онъ общался зайти ко мн въ гости, что будетъ, если увидитъ васъ?’

— ‘Мы расчищаемся съ нимъ за старые долги!’ — возразилъ Ляхъ, гордо ударивши по сабл.

— ‘Ней, ней, ратуйте, караулъ!’ — закричалъ неистово Лейба, упавши на полъ и указывая трепещущею рукою на окно.

— ‘Что съ тобою, Лайдакъ?’ — спросилъ въ свою очередь смутившійся Ляхъ.

— ‘Пропала моя голова! вай миръ, онъ здсь! Ариханде шателе, ариханде мамеле — Янко здсь!’

Вошедшій Нечай прекратилъ его крикъ и недоумніе Чаплицкаго.

— ‘Цсъ, ни слова!’ — прошеплъ онъ — ‘я пришелъ не губишь, а помочь вашей бд.’

— ‘Охъ, какая тутъ помощь?’ — визжалъ Лейба — ‘пришовъ на насъ черный годъ!’

— ‘Замолчи, скаредный!’ — прервалъ его Нечаи — ‘въ другое время я не совтовалъ бы Пану Старост встрчаться со мною гд бы то ни было, но при теперешнихъ обстоятельствахъ длать нечего, надо помочь ему, потому, что въ этомъ заключается и мое благополучіе.’

— ‘Ни въ какомъ случа я не могу принять помощи отъ Янка!’ — возразилъ Ляхъ.

— ‘Я силою предложу теб оную. Слушай! выбирай любое: или сей часъ ступай за мною на свиданіе съ Лудвигой, убди ее слдовать за собою, или какъ злйшаго непріятеля я представлю тебя Хмльницкому.’

— ‘Но можно ли мн положишься на твое общаніе?’

— ‘Поврь, что еслибъ я въ этомъ случа не для себя старался, то не сталъ бы такъ долго тратить словъ по пустому, надо быть слиткомъ глупу съ твоей стороны, чтобъ не понять этого. Теперь, а думаю, продолжаютъ еще шумное празднество въ стан, Зиновій любитъ погулять, и такъ слдуй за мною — вотъ удобный случай, который никогда не возвратится.’

— ‘И вотъ моя рука, я на все согласенъ.’

— ‘Теперь твоя очередь, Лейба, помогать Пану Чаплицкому безъ всякаго опасенія со стороны насилія Козаковъ, я въ этомъ порука’ — продолжалъ Печай.— ‘Найди пару самыхъ лучшихъ коней, Панъ, я чай, не пожалетъ на это денегъ — и ожидай насъ у первой виты {Столбъ, на которомъ означается число верстъ.} что къ стану. Если въ случа (чего даже не можетъ быть) кто спроситъ чьи кони, скажи Нечая, понимаешь ли?’

— ‘Охъ, какъ не понимать, но уже и такъ моимъ старымъ костямъ много на вку досталось.’

— ‘Полно охать, Іуда!’ — прервалъ развеселившійся Ляхъ, выброса на столъ полновсный кошелекъ, заставившій запрыгать маленькіе глазки Лейбы — ‘будь увренъ, что такая услуга не останется безъ награжденія.’

— ‘Хе, хе! нчего съ Панствомъ робыть,’ — подхватилъ Лейба, трепещущею рукою принимая кошелекъ — ‘скачи враже, якъ Панъ каже, будетъ все исполнено.’

— ‘Теперь поелику Панъ, по видимому мастеръ принимать на себя различныя рожи, то не угодно ли будетъ, снявши весь этотъ головный уборъ, выпачкать какъ можно больше лице сажей, вмсто кунтуша надть мою куртку, а я, по Запорожски и подъ веселую руку, могу обойтися и безъ оной, для Лудвиги у меня въ ставк найдется и другая. Вошь такъ…. теперь Намъ Староста, какъ дв капли воды похожъ если не на Запорожца, то по крайней мр на дьявола, нчего звать, впередъ Чаплицкій!’

Козацкій станъ, расположившійся за Кіевомъ, представлялъ въ сію ночь самую блистательную картину воинскаго празднества. Будучи, такъ сказать, весь въ пламени, онъ напоминалъ симъ героямъ о тхъ битвахъ, гд они прославили свое звучное имя и обозначили его на скрижаляхъ временъ и въ сердцахъ благодарнаго потомства. За то далеко разносились удалыя псни Донцевъ и Запорожцевъ, нестройные визги Татаръ, также не преминувшихъ потшаться кумысомъ, и веселое ржаніе врныхъ коней, какъ будто принимавшихъ живйшее участіе въ общей радости. Здсь разныя племена, чуждыя по нарчью, происхожденію и образу жизни, составляли какъ будто одно согласное счастливое семейство. Одна слава — была ихъ общественнымъ девизомъ и одинъ Хмльницкій — предметомъ обожанія. За то и онъ умлъ цнить ихъ преданность и обладалъ способностію вполн владычествовать надъ ихъ сердцами. Не жаля никакихъ издержекъ, Гетманъ хотлъ потшить своихъ героевъ, напомнить имъ о быломъ и поощрить на будущее, и Козаки старались вполн оправдать его довріе веселясь, что называется, до упаду. Это тмъ боле было кстати, что уже вс знали о намреніи Гетмана вступить во второй бракъ. Каждый Козакъ съ восторгомъ разсказывалъ другому, какъ Хмльницкій, выводя невсту предъ глаза всхъ, поклонился воинству почти до земли и просилъ полюбить и жаловать его будущую жену, какъ Гетманшу. Громкіе клики радости не умолкали до полуночи, но съ этихъ поръ, когда уже въ город почти прекратилась иллюминація въ стан Козаковъ, торжество веселія, казалось, только началось еще, тушь наступило веселіе у самаго Гетмана, а кому неизвстна охота Хмльницкаго до шумныхъ пиршествъ? Звуки музыки раздались у главной ставки, и весь станъ превратился въ хаосъ, всякій безъ исключенія спшилъ порадоваться радости Начальника и изъявить это пронзительными восклицаніями. Земля дрогнула отъ топота пустившихся въ танцы, и дальный боръ заревлъ отъ шума, грохота и криковъ. Не смотря на сіе неустройство, весь станъ былъ обведенъ очередною цпью, вншній порядокъ ограждался ршительною безопасностію. Въ это время Нечай съ своимъ сопутникомъ приближался къ первому посту и былъ удивленъ страннымъ явленіемъ: Запорожскій Козакъ сидлъ вмст съ Венгерскимъ Гусаромъ, и жарко изъясняясь на разныхъ нарчіяхъ, другъ другу непонятныхъ, безпрерывно хохотали, обнимались и запивали стоявшею предъ ними сивухою. Увидя постороннихъ, они тотчасъ вскочили и Запорожецъ, пошатываясь, грозно окликнулъ: кто идетъ?’

— ‘Полковникъ Нечай. А ты что, любезнйшій, кажется, Довбыло, подлываешь съ этимъ Гусарикомъ?’

— ‘Да такъ, какъ видите, добродію, потшаемся разговорами.’

— ‘Полно, понимаете ли вы другъ друга?

— ‘А какъ не понимать, у насъ есть переводчикъ!’ — возразилъ Запорожецъ, указывая ни боченокъ сивухи.

Нечай невольно разсмялся и, посовтовавши страннымъ друзьямъ не слишкомъ довряться такому непостоянному переводчику, поспшилъ окончить начатое предпріятіе. Проведя Чаплицкаго въ свою ставку, подтвердивши ему положиться на него и не выходить изъ оной до времени, онъ поспшилъ вмшаться въ толпу веселящихся.

Въ открытой и богатоубранной палатк за роскошнымъ столомъ, согнувшимся подъ тяжестью разныхъ лакомыхъ блюдъ и дорогихь винъ, пировалъ Гетманъ съ своими избранными чиновниками и воинами, и будучи самъ на весел, принуждалъ и другихъ не отставать, а дабы боле поощритъ ихъ къ сему, повеллъ дочери подносить каждому заздравные тосты, а самъ принималъ оные изъ рукъ прелестной Лудвиги, блиставшей на семъ праздник драгоцнными нарядами и своей личной красотой и любезностію. Сердце Нечая сжалось при семь зрлищ и готово было разорваться отъ досады и отчаянія.

— ‘Лудвига, ты забыла о первомъ муж, преступная!’ — шепнулъ онъ въ то время, какъ она подошла на край палатки. Мгновенно она оборотилась и невольно вскрикнула.

— ‘Что это значитъ, милая Лудвига? что тебя напугало?’ — спросилъ съ участіемъ Гетманъ,

Лудвига сдлала усиліе, чтобъ засмяться.— ‘Ахъ, это пресмшно, я и до сихъ поръ не могу равнодушно взглянуть на мужественное лице Нечая, особливо ежели это случится нечаянно.’

— ‘Разв онъ здсь? А, милости просимъ, Панъ Полковникъ, я люблю мужественныя лица, подъ ними скрываются высокая душа и благородное, геройское, Козацкое сердце. Не такъ ли, Господа?— И такъ за здоровье Пана Нечая, кто не выпьетъ за оное, тотъ не желаетъ и мн добра. Катю, подноси своему нареченному жениху, избавителю твоего отца, поздравь его съ чиномъ, и, вмст съ поцлуемъ, уврь въ моемъ расположеніи, въ своей любви и въ непремнности имющаго быть союза,’ Катерина, съ застнчивостію, подошла къ смутившемуся герою и робко напечатлла первый поцлуй любви.

— ‘Браво!’ — раздалось со всхъ сторонъ — ‘да здравствуютъ молодые!’

Звонъ чарокъ выразилъ желаніе и послужилъ предлогомъ къ дальнйшимъ подвигамъ такого рода. Нечай не чувствовалъ самаго себя, огонь пожиралъ его внутренность и дрожь пробгала по тлу: эта минута была самая мучительная въ его жизни.

— ‘Ободрись, Нечай!’ — сказалъ Тимоеей, взявши его за руку и выведя изъ палатки — ‘я понимаю тебя, дорогой товарищъ, будь покоенъ, мы уладимъ все дло какъ не льзя лучше.’

Нечай взглянулъ на утшителя и содрогнулся, замтя смертную блдность на пасмурномъ лиц Тимоея.

— ‘Любезный другъ, кажется, утшеніе необходимо намъ обоимъ, ты такъ смущенъ, растроенъ.’

— ‘Отецъ мои великъ, но кто безъ слабостей! Никакія мольбы не могли смягчить его сердца и перемнишь намренія вступить въ бракъ съ этой ненавистной женщиной. Впрочемъ не робй, я далъ клятву воспрепятствовать этому браку и ныншную же ночь исполню оную.’

— ‘Боже мой, ты меня пугаешь. Какимъ образомъ?

— ‘Ахъ не спрашивай объ этомъ, я приношу дружб жертву, тяжкую, ужасную, но не давши слова, держись, а давши, крпись, клятва великое дло!…. Да, такъ! на завтра же Лудвиги не станетъ.’

— ‘Удержись, несчастный! на какое постыдное дло ты обрекъ себя.’

— ‘Но измнить дружб, попрать клятву, это не постыдне ли, мои другъ? Нтъ, я ежеминутно буду слдить каждый ея шагъ, и смерть Лудвиги да очиститъ вс ея прошедшія преступленія и напасти, она не должна быть виновницею никакихъ бдъ.’

— ‘Хмльницкій, ты этого не сдлаешь, не посмешь сдлать.’

— ‘Цсъ!’ — прошиплъ Тимоей почти въ безуміи.— ‘Она прошла въ свою палатку. Га, увидимъ, кто будетъ такъ дерзокъ что помшаетъ мн исполнить мое предпріятіе!’ — прибавилъ онъ выхватя кинжалъ.

— ‘Остановись, Тимоей! ироніи лучше грудь Нечая, если для исполненія клятвы твоей нужна чья либо кровъ, я общалъ отцу, поверженному на смертный одръ, пещись о благ его дочери. Лудвига моя сестра.

— ‘Сестра!’ — воскликнулъ удивленный Тимоей.— ‘Несчастный братъ! несчастный другъ, несчастный любовникъ! Скажи же мн, что остается намъ длать?’

— ‘Ты клялся споспшествовать моему благополучію, клялся также отмстить Чаплицкому, которая клятва теб святе?’

— ‘Об равносильны, но я отдаю преимущество первой, впрочемъ къ чему этотъ вопросъ?’

— ‘Къ несчастію я не могъ оправдать надежду моего отца, преступная сестра отдала сердце и руку Чаплицкому, длать нчего, она должна хотя для моего счастія и принадлежать ему на вки. Чаплицкій здсь, я провелъ его, давши честное слово защитить отъ всякаго оскорбленія. И такъ, любезный другъ, помоги мн способствовать ихъ побгу.’

— ‘Велика и эта жертва, но для друга я на все согласенъ.’

— ‘Кончено. Старайся прекратить празднество какъ можно скоре, займи отца, такъ чтобъ онъ не могъ замтить отсутствія Лудвиги, все прочее я беру на себя. Теперь сестра вроятно-освобождена отъ исполненія своей должности, я иду къ ней.— Прощай до времени!’

Лудвига, посл первыхъ словъ Нечая, произнесенныхъ такъ нечаянно и въ такое время, совсмъ перемнилась, изъ веселой и беззаботной сдлалась вдругъ мрачною, печальною и задумчивою. Зиновій, причтя это къ усталости, просилъ ей успокоиться и оставить веселящихся. Теперь, въ своемъ уединеніи, она вполн предалась тоск, закравшейся въ ея грудь, образъ Чаплицкаго живо представился ея воображенію, прежняя любовь возбудилась съ новою силою, и слезы невольно покатились изъ ея очей. Она уважала Хмльницкаго, благоговла къ его особ, но питать къ нему страсти пылкой, пламенной — не могла, не умла, и теперь, когда должна была сочетаться съ нимъ до гроба, ей напоминаютъ о первомъ муж, о ея обязанности, и кто же? злйшій врагъ Чаплицкому, безпрестанный ея преслдователь.— Къ чему, и для чего? непонятная вещь!— Размышленія ея прерваны были шорохомъ, раздавшимся отъ поднятія занавса палатки, и изумленнымъ глазамъ Лудвиги представился блдный, обезображенный Нечай.

— ‘И опять ты, непостижимый для меня человкъ! Скажи, какая еще жертва нужна теб, я готова исполнить оную, но избавь меня отъ своего ужаснаго присутствіи?’

— ‘Лудвига! а знаетъ ли почему оно для тебя ужасно?— Совсть угрызаетъ тебя за твои проступки, невдомое чувство говоритъ теб: вотъ строгій судья, знающій твое поведеніе, вотъ кому ты доли, на давать отчетъ въ ономъ — Неужели сердце Лудвиги до сихъ поръ не признало во мн сына покойнаго Буцая?’

— ‘Братъ мой!… увы! зачмъ же такъ Долго ты скрывалъ отъ меня свое имя, узнавши оное, быть можетъ, я не была бы несчастна. Ахъ! позволь хотя въ объятіяхъ твоихъ уронить слезу раскаянія и попросить прощенія о прошедшемъ.’

— ‘Забудемъ оное, Лудвига, и постараемся въ будущемъ сдлаться достойными другъ друга. Я даже не открылъ бы себя, если бы не обстоятельства того требовали, слушай и отвчай откровенно: любишь ли ты еще Чаплицкаго?’

— ‘О! не спрашивай объ этомъ, ты меня убиваешь.’

— ‘Лудвига, я требую повиновенія.’

— ‘Братъ мой! другъ мой! кляни меня, я преступна, я люблю Чаплицкаго выше всего возможнаго, невыразимаго, боле жизни настоящей и…’

— ‘Довольно этого. Ты должна я принадлежать ему, тмъ боле, что въ этомъ состоитъ и мое счастіе.’

— ‘Увы! любовь моя напрасна, жестокій презрлъ ее, и разстался со мною на всегда!’

— ‘А вотъ онъ самъ объяснитъ теб это!’ — возразилъ Нечаы, сдлавши знакъ стоявшему позади палатки Чаплицкому.

— ‘Чаплицкій въ стан Козаковъ!’ — воскликнула удивленная Лудвига.

— ‘Чего не длаетъ любовь, милая супруга, если можно еще именовать такъ измнницу Лудвигу Но перестанемъ длать упреки, посл слышаннаго мною могу ли надяться обладать на всегда безцнною рукою и нжнымъ сердцемъ той, которой слово отнын будетъ мн закономъ?’

— ‘Неужели думаешь ты, что Гетманство обольщало мое честолюбіе? о врь, мой ангелъ, сердце мое никогда бъ не принадлежало другому! Пусть брать вторично соединитъ наши руки и поклянемся не разставаться до могилы.’

— ‘Отъ всего сердца!’ — воскликнулъ Чаплицкій — ‘клянусь всми силами небесными обожать тебя, даже если можно и за предлами гроба.’

— ‘Теперь, Лудвига, вотъ мой Козацкій плащь и шапка,’ — сказалъ Нечай — ‘въ этомъ наряд на тебя никто не обратитъ вниманія. Съ Богомъ, прощайте! Но, Чаплицкій, не совтую теб встрчаться вторично со мною, не забудь, что ты убійца моего отца!’

Шумный пиръ стараніемъ Тимоея скоро окончился, тмъ боле, что Зиновій отъ излишняго употребленія вина сдлался неспособнымъ продолжать оный. На другой день звонъ колоколовъ возвстилъ торжественный въздъ Малороссійскаго войска въ Кіевъ. Но Хмльницкій былъ угрюмъ и дикъ, ни на что не обращалъ вниманія, ко всему былъ равнодушенъ, но при всемъ томъ старался не показывать виду, будто извстіе о бгств Лудвиги могло потрясти великую его душу, и когда Митрополитъ Іосифъ и духовенство при отправленіи молебствія наименовали его Богданомъ, тогда величественное чело его просіяло, онъ сдлался есь восторгъ, высокій, божественный.

— ‘Я быль увренъ,’ сказалъ онъ — ‘что найду признательныя сердца, которыя поймутъ и оцнятъ меня.’ — И въ тотъ же вечеръ, призвавши Тимоея, Нечая и дтей своихъ, сказалъ:

— ‘Провиднію не угодно было, чтобъ та, которая содлалась почти причиною нашего возстанія, была моею женою, я хотлъ изъ благодарности, что она нкогда возвратила мн свободу, осчастливить ее, она пренебрегла этимъ — Богъ между нами судья! И такъ пускай же ты одинъ, благородный Нечай, воспользуешься данью моей признательности. Вотъ теб рука моей дорогой Кати. Спшите предъ алтаремъ Всевышняго дать взаимные обты въ вчной любви и да будетъ надъ ваши его благословеніе! ‘

— ‘Да здравствуетъ нашъ благодтель и отецъ!’ — воскликнули восторженныя дти?

— ‘Да будетъ долголтенъ нашъ добрый Гетманъ!’ — повторная предстоявшіе.

ГЛАВА XVIII.

Ой вы, Яссы мои, Яссы!
Булы ести барзо красны,
Да вже не будете таки
Якъ придутъ Козаки.
Дума о Хмл.

Зиновій Богданъ Хмльницкій былъ на верху своего могущества, силы и славы, осыпаемый благословеніями преданнаго народа, получая дань уваженія отъ царственныхъ сосдей и владтелей, онъ не могъ еще назвать себя вполн счастливымъ, былъ увренъ въ перемнчивой дружб корыстолюбивыхъ и коварныхъ Татаръ, не слишкомъ полагался на льстивыя общанія возведеннаго чрезъ его посредство на престолъ — Короля-Іезуита, и видлъ какъ-бы холодность Россіи, которая, не принимая участія въ его побдахъ, даже отчасти страшилась могущественнаго Гетмана, сколько ни старался сей послдній уврить ее въ своей непоколебимой преданности и любви, и сколько не показывалъ желанія подвергнуть себя защит высокаго Монарха. Оставался одинъ Султанъ, истощавшій различныя средства и способы, чтобъ преклонишь вождя Козаковъ на свою сторону, но Хмльницкій былъ слишкомъ опытенъ въ познаніи сердца человческаго, чтобы, посвятивши всю жизнь для блага Провидніемъ ввреннаго ему народа, повергнуть его изъ одной пучины бдствія въ другую, вра праотцевъ его страдала отъ угнетенія Поляковъ-Христіанъ, что-же было бы когда бъ оная состояла подъ покровительствомъ враговъ Христіанства!…

Видя себя одного оставленнаго на произволъ судьбы, Гетманъ нердко предавался черной дум, грусть тяжелымъ свинцомъ лежала у него на сердц и онъ старался изыскивать въ ум своемъ вс возможные способы, ршительно и на всегда облегчить участь своего народа обезпечишь спокойствіе милой родины. Узнавши же, что Россія тогда только приметъ Малороссію подъ свою мощную руку, когда они сами успютъ отдлишься отъ Польши, союзницы ея, Гетманъ, возложивши всю надежду на Бога, предположилъ достигнуть сей высокой цли, во что бы то ни стало. Для сихъ, столь важныхъ причинъ, Хмльницкій призналъ за необходимое увеличишь свои силы и распространить политическія связи чрезъ родственный союзъ сына своего съ дочерью Молдавскаго Господаря.— Предстояла одна только трудность склонить силою Лупуллу на сіе согласіе, но теперь Гетманъ отдыхалъ на лаврахъ, слдовательно было время и возможность раздлить силы свои и поручить начальство надъ одной изъ оныхъ Тимоею, а пламенная, непобдимая любовь сего послдняго была врнйшею порукою въ успх. Побда препятствіе съ этой стороны, Зиновій, съ согласія Турецкаго двора, далъ знать Господарю, что буде онъ не согласится добровольно признать аяшемъ сына его, сто тысячъ брачныхъ гостей насильно постятъ Молдавскія владнія.

Всть о семъ скоро разнеслась въ Яссахъ, и повергла въ уныніе робкихъ Молдаванъ, неоднократно испытавшихъ уже силу рукъ Запорожцевъ.

Народъ безпрерывно шумными толпами тснился на площади, совтовался какъ избгнуть опасности и отвратить предстоявшую бурю, а между тмъ гордый Лупулла, не желая унизишься на вынужденное согласіе, велъ переговоры съ Вишневецкимъ и Поляками. Къ этому наиболе побуждалъ его Чаплицкій, робкій Староста, боясь мщенія Хмльницкаго, зная, что сей послдній неоднократно требовалъ выдачи его у Короля, и видя возраставшее могущество Гетмана, для безопасности почелъ за нужное удалиться съ похищенною Лудвигою въ Молдавію, гд до перемны обстоятельствъ думалъ спокойно насладиться жизнію…. И вскор, чрезъ его посредство и стараніе явились предъ Лесами Поляки, подъ предводительствомъ молодаго Витневецкаго. Надясь на свое искусство и силы, Польскій вождь съ нетерпніемъ ожидалъ соперника, дабы на пол битвы ршить, кто изъ нихъ достоинъ обладать рукою прекрасной Розанды. Воины его равно горли нетерпніемъ посчитаться съ Козаками за старые долги и потому, въ ожиданіи будущихъ благъ, беззаботно предавались веселію на счетъ бдныхъ Молдаванъ.

Въ одну ночь, когда вс почти въ стан предавались сладостному усыпленію и мертвая тишина лишь изрдка прерывалась однообразными звуками переклички часовыхъ, изъ за дальнаго лсу показался человкъ, поспшно идущій къ стану. Луна, нырявшая въ тусклыхъ облакахъ, то скрывала его, то отражалась на блдномъ лиц и обнаруживала страсти, волновавшія душу путника. Часовой, стоявшій на семъ пост, преспокойно облокотись на ружье, наслаждался непобдимою дремотною. Подходя къ нему, незнакомецъ остановился, положилъ было руку на саблю, но какъ бы опомнясь, опять отнялъ оную. ‘Зачмъ, сказалъ онъ, лишать жизни солдата, хотя правда и не исполняющаго своего долга, но жалкаго потому, что готовится проливать кровь, самъ не зная за что, ныншную ночь судьба и такъ ршитъ его участь, но за то рука моя не обагрится преступнымъ образомъ. Да, я и такъ избралъ незавидную роль шпіона, но это дло относится ко мн, и я долженъ самъ дйствовать: честь и любовь, вотъ что я долженъ приобртать.’ Потомъ подбжавъ стремительно къ часовому: ‘Такъ то ты исполняешь приказъ начальника, негодный!’ закричалъ онъ на Польскомъ діалект — ‘хорошо, любезный, хорошо! Я сей часъ велю смнить тебя и тогда, милости просимъ, къ Вишневецкому.’ — Солдатъ не могъ опомнишься отъ ужаса, хотлъ отдать честь ружьемъ, но руки его замерли, глаза смотрли неподвижно въ противную сторону и лихорадочная дрожь пронимала до костей. Собравшись съ духомъ, онъ робко посмотрлъ вокругъ себя, но грозный требователь былъ уже далеко. ‘Ахъ, такъ и быть!’ воскликнулъ бдный Полякъ, заливаясь слезами — ‘остаться здсь разстрляютъ, убжать — быть можетъ постигнетъ одинакая участь, но ужъ по крайней мр еще остается время пожить, а можетъ быть и избгнуть отъ ранней смерти! Съ сими словами посмотрвши еще разъ на раскинутые шатры своихъ соотчичей, онъ бросился бжать прямо къ синвшему вдали лсу, но новое удивленіе оковало снова вс чувства Ляха, ему показалось, что изъ за кустовъ выглядывали безобразныя рожи съ торчащими, какъ у таракановъ, усами и съ красной головою, украшенною чмъ-то на подобіе роговь. Не вря собственнымъ чувствамъ, онъ посмотрлъ назади себя, но и тутъ, какъ саранча, пошли подобныя существа въ густой трав. ‘Если это чертовское увеселеніе,’ подумалъ онъ перекрестясь, ‘то оно не тронетъ меня, въ противномъ случа не худо и мн послдовать ихъ примру.’ Съ сими словами онъ приникъ къ земл и ршился ожидать конца своей участи. Между тмъ незнакомецъ усплъ окинуть бглымъ взглядомъ Польскій станъ и уврился въ совершенной безпечности, Ляховъ: все было погружено въ роковой сонъ я покрыто таинственнымъ, гибельнымъ мракомъ, въ одномъ шатр лишь брезжилъ огонекъ. Незнакомецъ догадался что это было мстопребываніе и осторожными шагами приблизимся къ ставк, звуки голоса, исходившіе изъ оной, усугубили его вниманіе и онъ весь обратился въ слухъ.

— ‘И ты увренъ’— сказалъ одинъ — ‘что она можетъ еще полюбить меня посл всего того, что случилось было въ глазахъ моихъ въ бытность этого сорванца Хмльницкаго?’

— ‘Вишневецкій! ты не знаешь женщинъ. Правда, любовь ихъ пламенне, чисте, постоянне нашей, потому что, будучи почти всегда праздными, он безпрестанно рисуютъ въ воображеніи своемъ образъ милаго предмета своей страсти, вс мысли ихъ заняты однимъ, вс чувства направлены къ главному, сердце въ эти минуты побждаетъ разсудокъ и такую любовь истребить трудно, но не льзя сказать — невозможно. Женщины способное насъ къ принятію живйшихъ впечатлніи, надобно только имть способность внушить имъ оныя безъ домогательствъ, безъ настойчивости ожидать перелома страсти, стараться изгладить изъ памяти прежняго обожателя, тогда поврь мн, въ воображеніи ихъ такъ перемшаются даже самыя лица искателей, что въ одномъ она будетъ любитъ другаго, и тогда побда одержана.

— ‘Нтъ правила безъ исключенія, любезный Чаплицкій, и Розанда ршительно выходитъ изъ этого правила. Да, мн кажется, что она никогда не престанетъ ненавидть меня.’

— ‘А разв нтъ другихъ способовъ. Послушай, Вишневецкій, я разговаривалъ съ Розандою о предстоящей войн, она не одобряетъ поступокъ Хмльницкаго, что онъ для приобртенія руки ея идетъ разорять владнія Господаря, разв не льзя уврить ее, что не любовь руководствуетъ дйствіями Хмльницкаго, но одна жажда приобртенія чужой собственности, намреніе разорить, опустошить, овладть Молдавіей) — и тогда кто же боле удостоится ея вниманія, какъ не тотъ, кто для отца Розанды, для спасенія родины ея жертвуетъ собою, своею будущностію, не смя даже надяться на лестную неблагодарность? О поврь, никакая нжная дочь и патріотка не устоитъ противъ такого талисмана.’

— ‘Злодй!’ подумалъ незнакомой поправя винтовку, висвшую у него за спиной.

— ‘Да что, помилуй братецъ, есть тысяча и безъ того способовъ,’ — продолжалъ Чаплицкій — ‘притомъ же Хмльницкій, статься можетъ, будетъ убитъ, или по крайней мр прогнанъ, тогда Розанда по невол должна потерять всякую надежду когда либо соединиться съ нимъ, а вкъ проводить въ скучномъ одиночеств пригоженькой двушк несбыточное, невозможное дло.’

— ‘Положимъ, это все такъ, но если на бду нашу вздумается этому дряхлому Господарю струсить Козаковъ, и измни намъ, выдать Розанду за ихъ молодаго предводителя, не находя ничего предосудительнаго вступить въ родство съ прославленнымъ Гетманомъ, любимцемъ его владыки Султана, что ты на это скажеть?’

— ‘Вотъ статья, которая по истин могла бы заставить насъ призадуматься, если бы прежде сего я не взялъ своихъ мръ, пора открыть теб роковую тайну, въ которой ты также долженъ занять немаловажную роль…. Что это? какъ будто слышенъ шумъ… Боже мой все ли у насъ въ порядк?’

— ‘Вишневецкій не допуститъ напасть на себя въ расплохъ? не безпокойся, ты немного трусоватъ, шумъ полеваго втра кажется теб гикомъ Татаръ и Козаковъ, однакожъ ты меня заинтересовалъ, изволь же теперь продолжать.’

Чаплицкій примтно подвинулъ стулъ и разговоръ ихъ сдлался отрывистое, тише, незнакомецъ приподнялъ немного одну занавсъ и могъ свободно разсматривать злодевъ, пожиравшихъ другъ друга жадными, любопытными глазами.

— ‘Замть,’ — началъ Чаплицкій — ‘что посл побды, которую если удастся одержать Хмльницкому надъ нами, первое требованіе отъ Господаря была бы выдача меня, посему неудивительно, что не желая, дабы дло сіе окончилось миромъ, я простеръ виды свои насчетъ безопасности гораздо дале, нежели ты представить можеть. Господарь давно подозрваетъ и боится своего Великаго Лагофета, который, по видимому, собирается заступить его мсто, я умлъ вкрасться въ довренность Стефана Бурдуца….. узнать его будущіе планы и предложить свои и соотечественниковъ моихъ услуги. Народъ любитъ его, недостаетъ только законнаго предлога свергнуть Лупуллу съ престола, измна его будетъ достаточна для сего. И такъ, Вишневецкій, для своей и общей пользы соглашаешься ли ты вспомоществовать Бурдуцу въ такомъ дл?’

— ‘Но послушай, что же я тутъ выигрываю? одна Розанда можетъ вознаградить меня за вс мои труды, издержки и безпокойства.’

— ‘Она-то и вознаградитъ тебя.

— ‘Какимъ-бы это образомъ?’

— ‘По вол новаго Господаря, это не то, что отецъ: сказано, сдлано.’

— ‘Вотъ теб моя рука, для приобртенія Розанды я ршился на все.’

Чаплицкій хотлъ было протянуть руку, но вдругъ раздался выстрлъ и онъ упалъ къ ногамъ удивленнаго Вишневецкаго, съ ужасомъ сей послдній замтилъ улыбку удовлетвореннаго мщенія на блдномъ лиц стоявшаго предъ нимъ Хмльницкаго и повторенные выстрлы во всемъ стан.— ‘Онъ убитъ мною, какъ подлецъ, а — сказалъ Тимоей — ‘Вишневецкій, ты свободно можешь помрять силы свои со мною.’

Вишневецкій съ яростію схватилъ было саблю, но ужасный, пронзительный гикъ Татаръ съ одной и разразившійся громъ пушекъ съ другой стороны напомнили ему его должность, и онъ съ ловкостію, отрази ударъ Хмльницкаго, выбжалъ изъ ставки и первому попавшемуся Литаврщику повеллъ бить тревогу.

Описывать битву и въ особенности такую, которую вели Татары и Козаки, значитъ не понимать важности и трудности этого предпріятія. Надо перенестись въ то время, напитаться духомъ тогдашняго героизма, искусства и мстительности, надо постигнуть всю кровожадность страшныхъ Татаръ, коихъ одного имени достаточно было для обращенія въ бгство цлыхъ полчищь. Въ ей время они еще были въ слав и сил, но уже продавали сіи качества за деньги, подобно Швейцарской пхот въ конц среднихъ временъ. Одни Козаки были страшны для нихъ, можно же вообразить, что были они въ совокупности, особливо тогда, какъ всякій, не щадя послдней капли крови, силился подражать великому вождю своему. Тимоей былъ везд первымъ, гд только рука его должна была ршишь побду, вопль женщинъ, крикъ дтей, скрежетъ зубовъ и стоны умирающихъ оглашали воздухъ, въ город также вс суетились, бгали, но никто не осмливался подать помощь союзникамъ и землякамъ. Сраженіе было продолжительное, упорное и ужасное, наконецъ весь станъ объялся пламенемъ и уподобился аду, безъ милосердія сожигающему несчастныя жертвы.

— ‘Побда!’ — закричалъ обагренный кровію и закоптвшій дымомъ Тимоей, въ одной рук потрясая хоругвь съ гербомъ Польскимъ, а въ другой незастывшую еще саблю.

— ‘Вишневецкій бжалъ въ городъ,’ — подхватилъ прилетвшій Нечай — ‘прикажешь окончить дло, что ли?’

— ‘Любезный другъ, не кровь пришелъ я проливать сюда, вольно имъ было упорствовать, пускай бжитъ трусъ, бгствомъ не спасетъ себя отъ посрамленія, да кажется не съ кмъ ужъ намъ больше и справляться?’

— ‘Признаюсь, порядочную мы имъ задали пирушку! Кричите ура, Козаки, гикните-ка, Татары молодцы!’

Окрестность встрепенулась отъ выполненія сего приказанія и опять наступила мертвая тишина.

— ‘Помогите, спасите!’ — раздался въ сторон женскій голосъ, и Нечай вздрогнулъ при звук онаго.— ‘Это сестра!’ — Сказалъ онъ поблднвъ.

— ‘Я понимаю, что это значитъ, отозвался Хмльницкій — ‘она проситъ помощи своему супругу. Нечай, ты хотлъ отмстить смерть своего отца, или за мной и полюбуйся мученіями его убійцы!’

Изъ полусгорвшаго шатра, въ судорожныхъ движеніяхъ выпалзывалъ Чаплицкій, смерть изображалась на его чел и ядъ мести во взор.

— ‘Это ты, моя Лудвига!’ — простоналъ онъ — ‘Чего ты отъ меня хочешь? Кончина милыхъ отравительна для сердца, оставь меня, не усугубляй моихъ мученій.’

— ‘Нтъ, не оставляй меня, безцнный милый другъ! Живи для блага моего, что мн жизнь безъ тебя? ты можешь, ты долженъ еще жить!’ — воскликнула рыдающая Лудвига, упавъ на его грудь и покрывая посинлыя уста его жаркими поцлуями.

— ‘Ахъ! уже поздно, Лудвига, мертвые не воскресаютъ, но чу! я слышу сюда идутъ!’ — прошиплъ онъ при поднявшись.— Га! это общій врагъ нашъ, это отродье ада, Хмльницкій. Дражайшая! они хотятъ разлучишь насъ на вки, а — простоналъ онъ, прижимая ея къ сердцу — ‘но нтъ, мы клялись въ врности и за гробомъ насталъ случай выполнишь наши клятвы на самомъ дл. Плюю на всхъ моихъ враговъ, и смюсь ихъ тщетнымъ усиліямъ мучить меня въ своихъ рукахъ!’ — присовокупилъ онъ и, сдлавши послдне усиліе, увлекъ въ пылавшій шатеръ и беззащитную Лудвигу.

— ‘Поздняя помощь!’ — воскликнулъ печально Нечай, но твои судьбы неисповдимы, Всевышній! быть можетъ Теб благоугодно было наказать преступницу такою ужасною смертію, буди воля Твои святая!’ — Посл сего, сдлавши три земныхъ поклона, онъ съ веселою улыбкою обратился къ Тимоею.— ‘Не смущайся, любезный другъ, прошедшаго не льзя возвратить, окончимъ начатое, пусть хоть одного тебя я буду видть счастливымъ, мой другъ.— Впередъ, въ Яссы!’

Между тмъ Молдаване мятежною толпою тснились вокругъ дома Господаря и громогласно требовали появленіи его, или выдачи дочери.

Господарь ломалъ руки, бгалъ по комнат, и изрдка бросалъ, то жалостные, то гнвные взгляды на блдную, какъ приговоренную къ смерти, Розанду.

— ‘Вотъ до чего довела твоя безпутная любовь къ холопу!’ — сказалъ онъ остановясь вдругъ предъ трепещущей дочерью.

— ‘Батюшка!’ — воскликнула она съ умоляющимъ взоромъ.

— ‘Никогда-бы поля Молдавіи не упились кровію твоихъ соотечественниковъ и моихъ друзей, проклятія не висли надъ сдою головою твоего отца, и онъ съ благословеніями народа взошелъ бы въ могилу.’

— ‘Батюшка!’ — повторила Розанда’, заливаясь слезами.

— ‘Видано ли когда, чтобъ глупая, презрнная чернь смла предписывать законы вол Господаря, вторгаться насильно въ его домъ и, можетъ быть, посягать на жизнь, поругаться надъ моей беззащитной головою….

— ‘Батюшка! пощадите меня, или я принуждена буду сказать вамъ, что кто въ этомъ виноватъ, какъ не вы сами?’

— ‘Преступная! ты осмливаешься еще осуждать поступки своего отца!— Говори, что ты можешь сказать въ оправданіе своихъ словъ?’

— Разв Хмльницкій не достоинъ меня, разв отецъ его не равенъ вамъ по сану величію, по уму?’

— ‘Они рабы — я владыка.’

— ‘Опасайтесь, чтобъ свинцовая рука Султана не отяготла надъ вами! Вы должны искать такихъ сильныхъ союзниковъ, какъ великій Гетманъ, который страшенъ даже для самой Отоманской Порты.’

— ‘Я и безъ того искалъ его дружбы, но не родства, я не унижусь….

Въ сіе время крики побды страшно зазвучали въ ушахъ Господаря, и народъ еще яростне началъ требовать выдачи Розанды.

— ‘Какъ теб это покажется?’ — про, шепталъ смущенный Лупулла.

— ‘Не желая унизиться, вы точно теперь близки того, но я ручаюсь за благородную душу Хмльницкаго, что онъ поступитъ въ этомъ случа, какъ великодушный побдитель и будетъ до могилы вамъ врный союзникъ и оберегатель. Вы знаете, въ какой сил Лагофетъ, Богъ знаетъ, что еще можетъ случиться.’

— ‘Боже мой! вы ничего не слышите, благородный Господарь!’ — воскликнулъ, едва переводя духъ отъ усталости и страха, вбжавшій Дейнека — а народъ бунтуетъ и чуть было не побилъ каменьями возвратившагося съ битвы Вишневецкаго, если бы сей послдній не спасся въ дом Лагофета, теперь яростная чернь отворила ворота побдителямъ и вторгнулась во дворецъ, жизнь вата въ опасности.’

— ‘Измна! это козни Лагофета!’ — воззвалъ отчаянно Лупулла.— ‘Дочь моя, обними меня въ послдній разъ! Если не станетъ меня, ищи покровительства Хмльницкаго.’

Розанда съ рыданіемъ бросилась въ его объятіи и, казалось, не хотла пережить престарлаго отца.— ‘Нтъ! я не оставлю васъ, пускай или умру вмст, или возвращу вамъ жизнь и Господарство!’ — Трескъ и стукъ раздавались примтно ближе и ближе, и наконецъ роковой ударъ отозвался въ послдней двери, соскочившей съ крюковъ, свирпыя рожи Молдаванъ показались изумленнымъ взорамъ Господаря, но присутствіе Розанды остановило ихъ дерзость. Долго продолжалось молчаніе съ обихъ сторонъ, наконецъ кто-то шепнулъ: ‘Что же остановились? берите дочь, тащите отца!’ — Молдаване готовы были ринуться на беззащитныхъ, но роковое:

— ‘Стой! ни съ мста, если кто дорожитъ жизнію!’ — громоподобнымъ голосомъ произнесенное сзади, охладило ихъ ярость и принудило попятиться назадъ, и въ туже минуту, сопровождаемый нсколькими Козаками и Нечаемъ, предсталъ Хмльницкій, потрясающій саблею.

— ‘Дерзкіе! и — грозно сказалъ онъ оборотись къ оробвшимъ злодямъ — ‘какъ осмлились вы помыслить поднять руку на своего Владыку, и кто позволилъ вамъ самопроизвольно требовать того, что до васъ не касается?— Удалитесь, повелваю вамъ!’ — Сіи, спустя уши и согнувшись въ поясъ, подлыя орудія воли другихъ смиренно вышли вонъ.

— ‘Позволитъ-ли благороднйшій Господарь’ — присовокупилъ тихо Тимоей преклони одно колно — ‘просишь у него прощенія, что я безъ воли его вознамрился съ войскомъ погостить въ его столиц, и засвидтельствовать глубочайшее почтеніе моего отца, вмст съ просьбою не отказать его сыну называться и вашимъ вмст? Между прочимъ отвта моего онъ ожидаетъ въ Каменецъ Подольск.’

— Хмльницкій! дорого стоить мн твое угощеніе, но ты спасъ мн жизнь въ другой разъ, дочь увряетъ меня, что ты будешь оберегателемъ моей власти….

— ‘Клянусь въ томъ самимъ Богомъ!’ воскликнулъ съ жаромъ Тимоей.

— ‘И такъ вотъ рука твоей прекрасной Розанды.’

— ‘Моей!’ — закричалъ изступленный Хмльницкій, заключая въ объятія бросившуюся къ нему Роланду, и жаркій поцлуй любви былъ встникомъ ихъ блаженства. Чрезъ нсколько времени пышно Совершено было бракосочетаніе Тимоея Хмльницкаго, сына Гетмана Малороссіи, съ Розандою, единственною дочерью Господаря Молдавскаго, который самъ сопровождалъ юную чету въ Каменецъ Подольскъ, гд ожидалъ ихъ Зиновій-Богданъ-Хмльницкій. Это событіе случилось въ 1652 году. Пріятно бы было оканчивать романы подобнымъ благополучіемъ, гд порокъ наказывается, а добродтель торжествуетъ, гд слава и геройство доставляютъ блаженство и въ этой скучной жизни, но человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ.

Слдуя Исторіи, я съ прискорбіемъ долженъ придержаться истины и тмъ огорчишь, можетъ быть, хотя одно чувствительное сердце. Можетъ быть многіе воскликнутъ, ‘Помилуйте, Г. Голота, вы дарите насъ уже третьемъ романомъ подобнаго почти окончанія!’ Что жъ длать? слава и громкое имя соотечественниковъ моихъ нердко умирали подобнымъ образомъ!… Тмъ восхитительне смерть шла, если не въ одномъ, то по крайней мр въ другомъ отношеніи.

ГЛАВА XIX.

Отъ всхъ сторонъ ворогуютъ,
Огнемъ, мечемъ руинуютъ.
Отъ всхъ нема зычливости
А ни слушной учтивости.
Дума мал.

По удаленіи Господаря изъ Яссъ, между жителями сперва тайно, а въ послдствіи времени и явно, начали распространяться ропотъ и неудовольствіе, даже самые благонамренные осуждали Лупуллу, что онъ оставилъ въ ихъ отечеств многочисленное войско Ляховъ, Богъ знаетъ съ какого цлію. Иные говорили, что не имя денегъ, чмъ вознаградить по напрасно понесенные убытки Поляками, онъ позволилъ имъ взятъ контрибуцію съ города, другіе и большая часть, что гнваясь на народъ за ослушаніе, онъ вознамрился подвигнуть Гетмана, дабы онъ силою своего оружія заставилъ смириться буйныхъ. Какъ бы то ни было, но негодованіе было общее, и граждане толпами, безъ всякой повидимому цли, тснились вокругъ дома великаго Лагофета и безпрерывно восклицая, желали ему здравія и величія. Можно было догадаться, что большая часть восклицающихъ были подкуплены на этотъ, подвигъ и чрезъ то увлекли за собою другихъ, коимъ щедрою рукою Степанъ Бурдуцъ разсыпалъ золото и продовольствіе, увряя при семъ, что Ляхи гостятъ у нихъ не какъ враги, но какъ доброжелатели, въ чемъ они сами скоро уврятся. И въ самомъ дл народъ замчалъ, что безврестанно гонцы летали то къ Лагофету, то отъ него, въ дом примтна была суматоха и волненіе, Бурдуцъ никуда не выходилъ, и даже пронеслась молва,что скоро пребудетъ въ Яссы какой то значительный вельможа. Любопытство подстрекало многихъ увидть сего необыкновеннаго человка, и потому многіе даже не отходили отъ дворца Лагофета. Наконецъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, отъ дворца до самыхъ городскихъ воротъ были разставлены въ два ряда воины Вишневецкаго, который и самъ въ непродолжительномъ времени вмст съ Бурдуцомъ въ великолпныхъ одеждахъ явились на крыльц, и въ туже минуту два гонца, летвшіе отъ воротъ во всю прыть, остановились предъ ними и донесли, что давно ожиданный гость наконецъ въхалъ въ городъ, чернь шумною толпою хлынула туда и жадными глазами пожирала статнаго, отучнвшаго вельможу, въ великолпномъ Польскомъ плать, рисовавшагося на Арабскомъ жеребц масаковаго цвту. Лагофетъ привтствовалъ его пожатіемъ руки, а Вишневецкій дружескими объятіями.

— ‘Позвольте представить вамъ общаго нашего друга и помощника, котораго мы такъ нетерпливо желали видть,’ — сказалъ Вищневецкій войдя въ комнаты — ‘это Панъ Виговскій, Генеральный Писарь войска Запорожскаго.’

Оба знакомлющіеся почтительно поклонилась и быстрыми глазами измряли другъ друга, на лиц Виговскаго явилась лукавая полуулыбка.

— ‘Не надобно повторять теперь,’ — сказалъ онъ — ‘что должно быть основаніемъ и неразрывною цпью нашего дружества, они мн давно извстны изъ писемъ Чаплицкаго, Вишневецкаго и наконецъ Вашей Мосьци. Условія священны и непоколебимы. Вы хотите быть Господаремъ, я Гетманомъ, для вашего благополучія не долженъ существовать Лупулла, для моего — сынъ Гетмана. Съ нимъ самимъ я еще не въ силахъ состязаться, надо признаться, что онъ одаренъ необыкновеннымъ умомъ и силою воли!’ — примолвилъ онъ невольно вздохнувши.

— ‘Съ вашими чрезвычайными способностями всего можно достигнуть почти безъ пролитія крови’ — отозвался Бурдуцъ.

— ‘Человкъ рожденъ для того, чтобы безпрерывно усовершаться, вамъ остается одна только ступень до высокаго могущества, которому не было равнаго, ибо вы будете самовластительнымъ, независимымъ Гетманомъ.’

— ‘Я съ вами согласенъ, великій Лагофетъ, всякій долженъ стараться объ возвышеніи и облагороженіи своего существа, въ свт называютъ такихъ людей эгоистами себялюбцами, ха, ха! Смшно! я желалъ бы знать, кто же не эгоистъ въ семъ мір? Я беру за текстъ своего разсужденія любовь къ ближнему. Всякъ долженъ любить ближняго, какъ самаго себя, слдственно я долженъ любить себя для ближняго, долженъ любить себя, для себя, отсюда себялюбіе — эгоизмъ. По этому то въ моемъ понятіи, что выгодно для меня, должно быть выгодно для ближняго, и на оборотъ, вотъ цементъ нашей дружбы. Я не стану говорить о тхъ, кто старается достигнуть почестей и богатства для дтей, для поддержанія, то есть, своего имени или, лучше сказать, для продолженія любви къ самому себ, кто созидаетъ или разрушаетъ царства, силится прославить себя мудрецомъ, будто для блага общаго, но истинно изъ любви къ самому себ.’

— ‘По этому вводители Христіанства, издатели полезныхъ законовъ, распространители просвщенія, каратели порока, по вашему мннію эгоисты?’ — подхватилъ съ жаромъ Вишневецкій.

— ‘На это не могу отвчать вамъ ни да ни нтъ,’ — отвчалъ съ презрительною улыбкою безнравственный Виговскій — ‘я хорошо объ этомъ предмет еще не поразмыслилъ, но желалъ бы знать, что вы называете порокомъ, для котораго находятся каратели. Если человкъ созданъ въ сей жизни для благополучія, то онъ долженъ стремиться достигнуть его всми возможными способами, и на поврку выходитъ, что чмъ боле кто плутоватъ (по вашему), тотъ счастливе.’

— ‘Слдовательно’ — продолжалъ Вишневецкій — ‘герои, не щадившіе жизни, бывшіе чрезъ то несчастливы въ семъ мір, какъ напр. хотя бы Малороссійскіе Гетманы Наливайко, Остраница и проч., имъ надо отдать надлежащую честь, они трудились для родины, не для себя, слдовательно и они эгоисты.’

— ‘И тутъ я могъ бы вамъ сказать да, но допущу, что нтъ правила безъ исключенія. Въ самомъ дл есть такіе люди, которые, по странному заблужденію ума, всю жизнь свою трудятся для другихъ: — это фанатики, изувры, сумасшедшіе, или, какъ ихъ называютъ, благонамренные. По моему, трудясь для другихъ, надо трудиться для себя, и на оборотъ, чему примромъ можетъ служить вашъ покорнйшій слуга. Разсужденія мои ведутъ къ тому, что во всякомъ случа вы можете положиться на меня, мы вс стремимся къ одинакой цли.’

Вишневецкій закусилъ губы и холодно пожалъ поданную ему руку хитрецомъ.

— ‘Разсужденія ваши о предназначеніи человка въ сей жизни, Панъ Виговскій, и — отозвался Бурдуцъ посл нкотораго размышленія — ‘навели меня на мысль: вс ли люди стремятся къ сему предназначенію, достигаютъ ли его, достигнемъ ли мы съ вами, и въ чемъ состоитъ это предназначеніе, то есть счастіе?’ — Виговскій сдлалъ гримасу на подобіе печальной улыбка.

— ‘Это все равно’ — сказалъ онъ — а если бы кто спросилъ: вс ли должны поддерживать жизнь, данную отъ Бога, поддерживаютъ ли они оную, и въ чемъ состоишь истинное здоровье? Истиннаго счастія нтъ въ мір семъ! Если есть будущая жизнь, то разв тамъ, здсь о счастіи различнаго мннія: иные полагаютъ его въ безсмертномъ имени, но что за нужда: будутъ ли надъ гробомъ моимъ гремть проклятія или благословленія,— они не помшаютъ наскомымъ преспокойно точить, истреблять мои смрадный трупъ и превращать его въ прахъ, въ ничтожество. Другіе поправляютъ счастіе въ спокойствіи духа и совсти, значитъ: въ совершенномъ бездйствіи, этого положенія не льзя допустить въ гражданскомъ обществ, по этому всякое холодное, глупое, безчувственное существо есть счастливое, человкъ, въ обморок находящійся есть счастливъ.’

— ‘О, совсмъ не такъ!’ — возразилъ Вишневецкій.— ‘Говорятъ спокойствіе совсти и духа есть торжество добродтели, слдовательно вчная жизнь, но только тихая безъ взрывовъ, безъ мятежей, сладостная, обворожительная’

— ‘Молодой человкъ!’ — воскликнулъ Вишневецкій, качая головою — ‘въ чемъ состоитъ добродтель? Можетъ ли хотя одинъ человкъ назваться спокойнымъ? Это понятія неосуществленныя. Если бы и былъ добродтельный, то не могъ бы вполн быть спокойнымъ, добродтель гонима. Положимъ, гоненіе безсильно смутишь его, но положеніе его семейства и будущая участь онаго….’

— ‘Въ самомъ дл мы вс такъ созданы,’ — перебилъ Бур.шмъ — ‘что желанія наши ни какъ не ограничиваются, мы жаждемъ все большаго, а потому бываемъ безпокойны.— Если ограничатся вс наши желанія, мы будемъ счастливы, говорятъ, въ будущей жизни это исполнится.’

— ‘Слдовательно’ — подхватилъ Виговскій, воспользовавшійся этой минутой — ‘никто не въ состояніи противиться закону природы, мы должны желать большаго и стараться удовлетворить сему чувству. Отсюда третій разрядъ людей, полагающихъ счастіе въ удовлетвореніи желаній, по сему бываютъ мгновенія счастія и мы обязаны ловить эти мгновенія.’

— ‘Именно!’— подхватили два прочіе собесдника и руки ихъ крпко сцпились между собою.

— ‘Вина’ — закричалъ Бурдуцъ — ‘и приступимъ къ длу!’

Приказаніе его тотчасъ было выполнено, бокалы налиты съ жемчужной влагой и Лагофеть приподнялъ одинъ изъ нихъ вверхъ.

— ‘За исполненіе нашихъ плановъ!….

— ‘Виватъ!’ — подхватили прочіе — Они исполнятся!’ — прибавилъ Виговскій.— ‘Вотъ вамъ письма, которыя подтвердятъ мои слова. Татарскій Ханъ на нашей сторон, при первомъ появленіи Козаковъ, Татары отдлятся, Волохи и Трансильванцы уже на пути. Хотя меня Хмльницкій посылалъ туда за своими длами, по кто же виноватъ, что они не согласны соединишься съ нимъ?’

— ‘Но самъ Гетманъ не помшаетъ ли нашимъ успхамъ?’ — прибавилъ Бурдуцъ.

— ‘О. будьте спокойны. Божіею милостію мы, Генеральный Писарь войска Запорожскаго, имемъ полное вліяніе на характеръ Гетмана, происками моими онъ опять увлеченъ въ войну съ Поляками, слдовательно одинъ Тимоей съ какими нибудь 8 тысячами явится къ вамъ, и тогда надюсь, Панъ Вишневецкій съумешъ разставить ему силки и отмстить за все прошедшее. Для избжанія же всякаго подозрнія я сей часъ отправляюсь къ Гетману, доношу Лупулл о нкоторыхъ неустройствахъ, произшедшихъ въ его Господарств, онъ упроситъ зятя сопутствовать ему и….

— ‘Да здравствуетъ Панъ Виговскій, будущій Гетманъ войска Запорожскаго и всея сущія Украины!’

— ‘Предъ отъздомъ надобно еще исполнить одинъ обрядъ,’ — прибавилъ Виговскій — ‘представьте меня народу!’

Весь городъ, удивленный такимъ необычайнымъ пріемомъ, сдланнымъ неизвстному человку, изъ любопытства желая узнать кто онъ и каковъ, столпился на главной площади, гд надо было прозжать Ваковскому. При появленіи его, волны народа отхлынули и онъ съ Лагофетомъ явился посреди онаго.

— ‘Почтенные воины и граждане Молдавскіе!’ — сказалъ онъ, снявши высокую шапку и почтительно поклонясь на вс стороны — ‘вы находитесь въ крайне бдственномъ положеніи, вашъ бывшій Господарь, выдавши дочь свою за сына моего Гетмана и благодтеля, и будучи удрученъ старостію, по сему чувствуя себя неспособнымъ управлять вами, желаетъ уступить свое мсто зятю и подчинить васъ власти Козаковъ.’ — Явный ропотъ и негодованіе распространились съ шумомъ въ народ.

— ‘Не хотимъ! этого быть не должно!’ — воскликнули вс.— ‘Къ чорту чужеземное иго!’

— ‘Будучи посланникомъ къ вамъ отъ Гетмана, я и прежде предвидлъ вашу благородную ршимость и негодованіе, а потому, снисходя ходатайству за васъ великаго Лагофета, и соболзнуя лично о Молдаванахъ, какъ о пріятеляхъ Польш моей родин, я вмсто того, чтобы склонить сосдей вашихъ быть вамъ врагами, помощію золота Лагофета, пекущагося о благ своихъ соотечественниковъ, подвигнулъ ихъ на помощь къ вамъ, сего дня же, я думаю, они явятся предъ стнами вашего города, и тогда пусть Лагофетъ распоряжается ими, какъ его необыкновенный умъ ему то внушитъ.’

— ‘Да здравствуетъ нашъ великій Лагофетъ!’ — загремло въ воздух — ‘одинъ онъ достоинъ быть нашимъ Господаремъ.’

Лагофетъ униженно раскланивался народу за привтствія (къ коимъ большая половина была уже подготовлена), представлялъ, что не для высокаго сана, но для спасенія отечества онъ ршился на такое предпріятіе. Шумъ и радостныя восклицанія не прерывались и такія же провождали измнника и неблагодарнаго друга, Виговскаго, коего золото было единственнымъ идоломъ, а удовлетвореніе желаніи — цлью.

ГЛАВА XX.

Зозуля литала, надъ нымъ куючи
А коныки ржали его везучи,
Колеса скрипли подъ нымъ котоючись
Козаки тужили за нымъ идучи!
Малор. псня.

Въ пространной гостиной, на великолпной соф сидла Розанда въ черномъ одяніи и, склонясь прелестно округленной ручкой на маленькой столикъ, о чемъ-то размышляла, потупившійся взоръ, изрдка сверкавшій алмазными брызгами, частые вздохи и блдность на лиц доказывали ея внутреннія страданія, противъ нея находилась также задумчива и пасмурна дочь Гетмана, ныншняя супруга Нечая.

— ‘Зачмъ заране тревожить себя мрачными думами,’ — сказала она — ‘вдь Виговскій сказывалъ, что этотъ мятежъ ничего нтъ легче утишить.’

— ‘А любовь народа, милая сестрица?’ — прервала печально Розанда — ‘она на всегда потеряна?….’

— ‘Можно тысячью способами опять ее возвратить.’

Розанда тяжело вздохнула и покачала головою.

— ‘Чернь не понимаетъ въ чемъ состоитъ истинная любовь, страхъ раждаетъ и поддерживаетъ оную, но если эта самая чернь можетъ быть подкуплена — такъ владыка ея несчастливъ.’

— ‘Но гд любовь родилась отъ страха, тамъ она и возстановляется этимъ же чувствомъ. Не забудь, сестрица, что Тимоей сопутствуетъ Господарю, и силу руки его, я думаю, испытали многіе враги.’

— ‘Кто въ этомъ боле увренъ, какъ не я, милая Катю!’ — произнесла протяжно Розанда — ‘но законы судьбы неисповдимы, а послдствія случая необыкновенны. Знаешь ли, сестрица, бываетъ такія минуты, въ которыя самъ не постигаешь, отъ чего хочется плакать и вздыхать. Какъ не разувряй себя, какъ не обольщай… но тяжелый свинецъ невольно давитъ сердце, я врю предчувствіямъ.’

— ‘Странная вещь!’ — воскликнула Катерина, невольно призадумавшись — ‘нсколько разъ братъ мой былъ въ опасности, нсколько разъ ходилъ и не на такія сраженія, я всегда была спокойна и даже весела, что представляется ему случай прославить свое имя, а нын, что то въ груди невольно тснится.’

— ‘Мн припоминается теперь мое младенчество,’ — перебила Розанда — ‘нсколько разъ учитель твердилъ намъ, что мы состоимъ изъ тла и души, которыя тсно связаны между собою, если тло иметъ власть надъ душою, человкъ безчувственъ, если душа отдляется при сильныхъ ощущеніяхъ, мы способны предвидть, предчувствовать, хотя нсколько темно, будущее, ма кажется я нахожусь теперь въ такомъ состояніи, и будущее что-то не слишкомъ много радостей для меня общаешь.’

— ‘Самъ Виговскій для меня подозрителенъ,’ — продолжала Катерина ‘— если онъ веселъ, то для другихъ это врный знакъ печали, но гасъ…. кто то идетъ.’

Взошли два старика, Гетманъ и Господарь, и, печально посмотрвъ на своихъ дочерей, покачали головою.

— ‘Настоящія бабы!’ — произнесъ насмшливо Хмльницкій — ‘нарядились въ черное, какъ будто живыхъ собираются погребать! Полноте стыдить имена своихъ супруговъ и отцовъ, а ты Катерина еще дочь Козака!’

— ‘Батюшка!’ — возразила сія послдняя — ‘вы можете быть уврены въ моей твердости, а черное платье всегда прилично горести.— Розанда въ первые еще разлучается съ своимъ супругомъ.’

— ‘Экая бда! надо радоваться случаю, что мой сынъ будетъ полезенъ Господарю, а на счетъ его личности я увренъ, что ни огонь, ни вода его не возьмутъ.’

— ‘Разв измна!…’ сказала сквозь зубы Розанда.

— ‘Ну дти!’ — присовокупилъ Хмльницкій, захлопавъ въ ладоши — ‘пора прощаться, да и въ путь съ Богомъ.’

Въ тоже время явился Нечай. Мгновенно бросившійся въ объятія Материны, блаженство это продолжалось одну минуту. Нечай сталъ на своемъ мст какъ ни въ чемъ не бывало. За нимъ слдовалъ мрачный, угрюмый, съ измнившимся лицемъ Тимоей и, не дойдя до половины комнаты, остановился, казалось, онъ не ршался проститься съ предметомъ, поддерживающимъ его бытіе.

— ‘Розанда! прекрасная Розанда!’ — воскликнулъ онъ — ‘ты клялась отцу, что я буду его оберегателемъ — исполняю твою клятву.’

— ‘Я уврена въ теб!’ — прервала рыдающая супруга — ‘но, милый другъ, щади, умоляю тебя, щади себя въ опасностяхъ для любящей тебя Розанды.’

Съ сими словами они поверглись въ объятія, существа ихъ слились въ одинъ продолжительный поцлуй, изобильно оросившійся слезами, казалось, никто не въ силахъ былъ разлучить ихъ, но вдругъ Тимоей вырвался, махнулъ рукою Нечаю и быстро исчезъ изъ глазъ неутшныхъ друзей.

— ‘Дай еще хоть одинъ разъ полюбоваться собою, мой милый,’ — восклицала убитая тоскою Розанда — ‘но Боже мой, ты убгаешь меня, быть можетъ я не увижу тебя! Постой, жестокій! ахъ!… мн чудится звукъ оружія… вроломство друзей… дымящаяся кровь…. смерть….. безпредльная разлука…. вчность…. Боже, пощади меня!’ — Она упала безъ чувствъ.

Рыдающіе отцы старались отнесши ее въ спальню, куда препроводили и Катерину, для прислугъ и утшенія.

— ‘Эхъ мн эти женщины!’ — ворчалъ Хмльницкій — ‘они ни куда не годятся для воина, по невол вспомнишь Запорожье, то-то славное житье!’

Первый предметъ, представившійся Розанд, когда она открыла мутный взоръ, была тоскующая Катерина, которая безъ свидтелей могла свободно проливать слезы. Едва лишь замтила она пришедшую въ чувство невстку, какъ въ ту же минуту старалась утереть глаза, дабы не оставишь и малйшаго слда печали.

— ‘И ты плачешь, милая Катя?’ — произнесла она протяжно — ‘ахъ ты счастлива, что можешь слезами облегчить сердце, я не имю права и на это.’

— ‘Слезы счастью непоможутъ! поютъ наши добрые Козаки’ — отвчала Катерина.

— Да, и ты точно несчастлива, и у тебя нтъ брата!’

— ‘И супруга!’ — прибавила тихо дочь Гетмана — ‘но онъ никогда не оставитъ Тимоея. Ахъ! въ самомъ дл,’ — прибавила она нсколько веселе — ‘что мы за жены воиновъ, что не умемъ перенести и минутной разлуки съ ними. Что будетъ, то будетъ, а будетъ то, что Богъ дастъ, твердитъ нашъ почтенный отецъ.’

— ‘Желала бы и я утшить себя этою мыслію, но въ самомъ дл, къ чему же слишкомъ предаваться печали, супругъ мой исполняетъ свою обязанность, я клялась за него въ этомъ: онъ возвратитъ похищенное достояніе отцу, и тогда возвратится еще славне, еще миле.’

— ‘А признаться надо, что, посл долгой разлуки, обворожительно прижать милаго къ сердцу. Тимоей же тебя очень любитъ, я никогда не видала его въ такомъ положеніи, какъ онъ прощался съ тобою!’

— ‘Да! я уврена, онъ слишкомъ меня любитъ и эта то любовь порукою мн въ будущемъ моемъ блаженств, мн теперь даже досадно, что я показала себя слишкомъ слабою въ присутствіи его и великаго Гетмана.— Теперь, Катю, дабы показать, что мы не предаемся грусти и отчаянію, возьми гитару и спой мою любимую псню.’

Катерина съ радостію исполнила ея просьбу, раздались гармоническіе звуки гитары и комната огласилась ангельскимъ напвомъ.

Засвистали Козаченьки

Въ походъ зъ полуночи,

Заплакала Марусенька

Свои ясны очи.

Не плачь, не плачь, Марусенько,

Не плачь, не журися

За своего миленькаго,

Богу помолися!

Стоить мсяцъ надъ горою

Да солнца не мае,

Маты сына въ дороженьку

Слизно провожае:

Прощай, мылыи міи сыночку

Да не забавляйся,

Чрезъ чотыры недлоньки

До дому вертайся.

Ой радъ бы я матусенько,

Скорше вернуться,

Да щось кинь мій вороненькій

Въ воротахъ спиткнувся!

Ой Богъ знае колы вернусь

Въ якую годыну!

Пріймнжъ мою Марусеньку

Якъ ридну дытыну.

Прійми іи матусенько,

Вс въ Божія вол!

Бо хто знае: чи живъ вернусь,

Чи ляжу на пол?

Сильное ржаніе лошадей прервало усладительную псню, и об сестры бросились въ окошку: Гетманъ съ Господаремъ сидли уже на коняхъ и первый, отдавши нкоторыя приказанія людямъ, свиснулъ на коня, и какъ молнія исчезъ изъ глазъ изумленныхъ сестеръ. За нимъ послдовалъ также и Господарь. Не успли еще опомниться он, какъ взошелъ Козакъ и объявилъ, что Ясновельможные Паны велли имъ отдать поклонъ и пожурить, чтобъ не печалились, они отправились въ Чигоринъ, откуда съ войскомъ двинутся опять къ Каменецъ-Подольску, гд вновь открылись военныя дйствія съ Поляками.

— ‘И такъ мы одн остались въ Суботов, какъ въ могил!’ — сказала со вздохомъ Розанда.

— ‘Да будетъ власть Господня!и — прибавила Катерина.

Спустя нсколько времени, посл произшествія здсь описаннаго, Розанда въ одно прекрасное утро прогуливалась по обыкновенію въ саду и со вниманіемъ читала какую то книгу. Все еще по видимому предавалось покою и ничто не нарушало обворожительнаго молчанія. Солнце едва лишь только начало показываться изъ за горъ, будучи привтствуемо пніемъ птицъ и стономъ соловья, вокругъ Розанды природа дышала нгой и упоеніемъ Мая, но углубленная въ чтеніе, она не обращала ни на что вниманія, наконецъ отдаленный взрывъ и трескъ грома, или чего-то подобнаго тому, потрясли и оковали вс ея чувства, она уронила книгу изъ рукъ и, стоя неподвижно, прислушивалась, не повторится ли еще разъ необыкновенный звукъ, который она ни какъ не хотла признать за раскатъ грома, но все по прежнему безмолствовало, одинъ лить жаворонокъ, ныряя въ воздух, привтствовалъ прекрасный день упоительнымъ щебетаньемъ. Розанда долго преслдовала его взорами, но и предвстникъ погоды оставилъ наконецъ Субботово. Сердце Розанды невольно сжалось, грусть овладла ею, слезы канули на полуоткрытую грудь, безпрерывно тснимую вздохами, и она хотла уже было прекратить утренную прогулку, какъ вдругъ появленіе блдной и встревоженной Катерины остановило ея намреніе.

— ‘Что съ тобою, мой ангелъ?’ — спросила она съ безпокойствомъ.

— ‘Пріхалъ посланный отъ батюшки, это другъ дома нашего, почтенный Раданъ.’

— ‘Тмъ лучше, мы что нибудь услышимъ радостное объ родныхъ.’

— ‘Ахъ, нтъ! меня какое то предчувствіе безпокоитъ. Раданъ рдко бывалъ такъ печаленъ и это ничего добраго не общаетъ. Укрпись духомъ, милая сестрица, онъ проситъ позволенія предстать предъ тебя.’

— ‘Не задерживай его, Бога ради! введи сюда, по крайней мр участь наша ршится поскоре.’ — Катерина дала знакъ и посдвшій Радань явился съ поникшею головою.

— ‘Что скажете новинькаго, нашъ почтенный другъ?’— спросила трепещущая Розанда.

— ‘Поклонъ Гетмана и требованіе, чтобъ вы въ наступающія минуты явили себя героинею и достойною супругою безсмертнаго его сына!’

— ‘Не ужели Гетманъ сомнвается во мн и такъ мало цнишь мою твердость?’

Онъ далекъ отъ этихъ мыслей, но, будучи Козакомъ, не вритъ, чтобъ въ то время, когда надо женщинамъ плакать, он бы веселились.

— ‘Говорите ясне, Пане Раданъ!’ — прервала нетерпливо Розанда.

— ‘Желали бы вы услышать, что супругъ вашъ находится въ плну у Татаръ, Венгерцевъ, или и того хуже, у непримиримаго врага вашего отца, Степана Бурдуца?’

— ‘Боже меня сохрани отъ этого! сынъ Гетмана не можетъ найтись въ такомъ бдственномъ положеніи.’

— ‘Хотя бы даже это стоило ему жизни’

Розанда не ршалась отвчать, наконецъ въ полголоса, почти невнятно, произнесла:

— ‘Хотя бы и эта жертва требовалась.’

— ‘И такъ онъ вполн остался героемъ и оправдалъ ваше довріе, вмст съ выполненіемъ своего обта.’

— ‘Значитъ, онъ не существуетъ боле!’ вскричала отчаянно Катерина въ то время, когда Розанда, какъ пораженная тысячью громами или подобно мраморной статуи, стояла неподвижно, безжизненно. Въ сіе время раздался прежній трескъ и громъ, но уже явственне и понятне.

— ‘Что означаютъ эти удары? говорите намъ, Бога ради!’ — продолжая дочь Гетмана, сжимая руку Радана.

— ‘Я вполн долженъ выполнить волю Гетмана и повелителя моего и разсказать вамъ все дло по порядку. Когда войска наши выступили изъ Украины, общимъ и главнымъ предводителемъ въ это время былъ Тимоей. При появленіи его, союзныя войска бунтовщика мгновенно разсялись, вся твердость и мужество ихъ исчезли, и съ перваго разу Хмльницкій возвратилъ было Яссы вельможному своему тестю, но возвращаясь назадъ, онъ явно замтилъ ропотъ, похожій на возмущеніе, между нкоторыми отрядами войска, для сего раздлилъ начальство между тремя вождями, а самъ принялъ начальство надъ подозрительными Татарами. Нечаю поручилъ Запорожцевъ, а мн Украинскихъ Козаковъ. Въ такомъ порядк, поражая вторично напавшихъ союзниковъ, мы пришли къ Сутчав. Здсь Тимоей укрпился и длалъ частыя вылазки, наносившія большой вредъ непріятелю. Между тмъ число противниковъ нашихъ день ото дня увеличивалось и положеніе нате становилось опасне, но что значило бы сила противъ отважности и геніяльнаго ума Тимоея, если бы онъ доле остался живъ между нами….

— ‘Слдовательно онъ погибъ?’ — возопила отчаянно Розанда.

— ‘Отъ рукъ измнившихъ намъ Татаръ, которые, при первомъ визг своихъ одноземцевъ съ противной стороны, обратили противъ насъ оружіе, и первой жертвою ихъ кровожадности и сребролюбія — былъ великій и незабвенный предводитель нашъ Тимоей Хмльницкій.’

Вмсто криковъ, воплей, слезъ и отчаянія, Розанда съ дикою улыбкою смотрла неподвижно на злополучнаго встника и шевелила губами, можно однакожъ было разслышать нкоторыя слова:

— ‘Безумная! за чмъ предаваться отчаянію? не ты ли этого хотла… не ты ли послала его на смерть…. ты предузнала его конецъ… радуйся же исполненію своихъ желаніи!’

— ‘Сколько же погибло нашихъ вмст съ безсмертнымъ братомъ?’ — спросила рыдающая Катерина.

— ‘Изъ 8 тысячъ осталось только четыре, которые сопровождаютъ гробъ своего предводителя.’

— Не палъ ли въ числ погибшихъ и мой супругъ?’ — прибавила она почти шопотомъ.

— ‘Нечай? о, безъ него мы бы вс погибли! Когда сынъ Гетмана умиралъ на нашихъ рукахъ и просилъ, дабы мы передали послдній вздохъ его милой супруг…’

— ‘Послдній вздохъ онъ посвятилъ мн!— простонала Розанда — ‘Боже мой! и я лишена блаженства принадлежать ему….’

— ‘Нечай, указывая на посинлый трупъ друга,’ — продолжалъ Раданъ — ‘вскричалъ Запорожцамъ: Друзья, теперь остается намъ только сохранить безцнные остатки нашего вождя, или погибнуть вмст съ нимъ, окажемъ себя героями, достойными предводительства Хмльницкаго!’

— ‘Ура!…. отвтствовали Запорожцы и отчаянно ринулись исторгнуть добычу изъ рукъ похитителей: три мсяца защищались мы упорно, ожидая помощи отъ Гетмана, но онъ занимался въ это время переговорами съ Русскимъ дворомъ. Радуясь этому обстоятельству, мы не отчаявались, что скоро будемъ спасены, и наконецъ къ довершенію нашихъ ожиданій явилось 20 тысячь войска, предводимаго Кіевскимъ Полковникомъ, но оно подоспло поздно: Хмльницкій не существовалъ уже, по крайней мр мы имли возможность хотя драгоцнные остатки его доставить въ Субботово… они скоро явятся, я слышу звонъ колоколовъ.’

Въ самомъ дл заунывный звонъ, пушечные выстрлы и крикъ народа оглушали воздухъ, и въ непродолжительномъ времени показалась погребальная церемонія. Впереди шествовалъ Митрополитъ съ многочисленнымъ духовенствомъ, за ними братъ покойника, 15-ти лтній Юрій, держа въ рукахъ обнаженную саблю, неразлучную спутницу Тимоея. Потомъ великолпный балдахинъ, везомый шестеркою вороныхъ коней, и поддерживаемый по обимъ сторонамъ полковниками и знатными сановниками войска Запорожскаго, впереди коихъ находились Нечай и Виговскій, сей послдній казался неутшнымъ, между тмъ какъ первый сохранялъ мрачное равнодушіе. Позади всхъ толпился народъ и войско, и рыданіями своими заглушалъ погребальные напвы. Катерина и Роданъ бросились на встрчу шедшихъ, но Розанда оставалась неподвижною, когда-же усопшій былъ внесенъ въ церковь, построенную Гетманомъ, и раздался общій ружейный залпъ, она, какъ бы выведенная изъ безчувствія, залилась слезами и съ неистовымъ крикомъ полетла отдать послдній поцлуй другу. Народъ отхлыну ль и Розанда, блдная какъ смерть, съ распущенными волосами, бросилась на трупъ и, казалось, сцпила свое существо съ онымъ, но и въ гроб, казалось, слышны были слова: ‘Ты этого хотла, а исполнилъ твою клятву!’

Самаго Гетмана въ это время не было, онъ постановлялъ условія, въ силу коихъ ршался отдать Украйну подъ покровительство Россіи, и посему погребеніе сына веллъ оставишь до своего прибытія, слдовательно Розанда имла случай утолять свою горесть слезами и отчаяніемъ, всхъ убгая, ни съ кмъ не говоря, и не желая никого видть, она день и ночь проводила на гробь, бесдуя съ отсутствующимъ супругомъ. Наконецъ прибылъ и Гетманъ, оплакавши потерю, ничемъ незамнимаго сына, который одинъ только въ состояніи былъ поддержать его планы, и поблагодари Нечая и дружину его за то, что они и мертваго не отдали въ руки враговъ, онъ съ великолпіемъ предалъ земл остатки сына 27 Декабря 1654 года.

Вскор за симъ объявлено было народу, что вся Украина и Запорожье присоединены, для общаго блага, на вчныя времена къ единоврной Россіи, и Козаки свободне вздохнули, надясь на спокойствіе и благословляя память безсмертнаго благодтеля родины великаго Гетмана Зиновія Богдана Хмльницкаго.

КОНЕЦЪ.

ХМЛЬНИЦКІЕилиПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.

ХМЛЬНИЦКІЕ

ЧАСТЬ III.

ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

ГЛАВА XVI.

ГЛАВА XVII.

ГЛАВА XVIII.

ГЛАВА XIX.

ГЛАВА XX.

Читайте также:

ХМЛЬНИЦКІЕ
или
ПРИСОЕДИНЕНІЕ МАЛОРОССІИ.