Ги де Мопассан
Ги де Мопассан
Хитрость
Хитрость
Хитрость, Мопассан Ги Де, Год: 1882
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Источник текста: Ги де Мопассан — Полное собрание сочинений и письма в 15т., т.3
Книгоиздательское товарищество ‘Просвещение’, С.-Петербург, 1908 г.
Переводчик: С.Б.
OCR и проверка орфографии: Оскар Уайльд
Молодая пациентка и старый доктор беседовали у камина. Она чувствовала некоторое недомогание, как это часто бывает у хорошеньких женщин: немного малокровна, нервна, какая-то усталость, являющаяся иногда у новобрачных в конце первого месяца брака, если он заключен по любви.
Она полулежала в своем кресле и болтала:
— Нет, доктор, я никогда но пойму, как может женщина обманывать своего мужа. Я допускаю даже, что она не любит его, не принимает во внимание своих о битов и клятв! Но как решиться отдаться другому мужчине? Как скрыть это от всех? Как можно любить среди лжи и измены?
Доктор засмеялся:
— Что касается последнего, то это не трудно. Уверяю вас, что об этих подробностях даже и не думают, когда является желание согрешить. Я даже убежден, что женщина только тогда созрела для истинной любви, когда она прошла через все неприятности и всю пошлость супружеских отношений, представляющих не что иное, по словам одного знаменитого человека, как обмен дурных настроений в течение дня и скверных запахов в течение ночи. Это необыкновенно верно. Женщина способна страстно любить только по выходе замуж. Если бы я хотел сравнить ее с домом, то сказал бы, что он становится обитаемым лишь только после того, как муж обжил этот дом. Что касается притворства, то все женщины проведут в таких случаях кого угодно. Самые простенькие прямо неподражаемы и гениально выпутываются из самых трудных обстоятельств.
Но молодая женщина, казалось, не верила.
— Нет, доктор, только, когда разразится удар, воображаешь, что следовало бы сделать в опасных обстоятельствах, и женщина, конечно, скорее способна терять голову, чем мужчина.
Доктор всплеснул руками.
— После удара говорите вы! Это мы, мужчины, начинаем соображать только после удара. Но вы!.. Вот, послушайте, я расскажу вам небольшое происшествие, случившееся с одной из моих пациенток, которую, как говорится, я причастил бы без исповеди.
Это случилось в одном из провинциальных городов. Раз вечером, когда я уснул первым крепким сном, от которого так трудно сразу очнуться, мне показалось, будто все колокола в городе бьют в набат на пожар.
Я вдруг проснулся: звонил колокольчик у входной двери и самым отчаянным образом. Так как мой слуга, по-видимому, не откликался, то я, в свою очередь, дернул звонок над своей кроватью, и вскоре хлопнула дверь, шаги нарушили ночную тишину спящего дома, и ко мне вошел Жан с письмом следующего содержания: ‘Г-жа Лелиевр убедительно просит доктора Симеона немедленно пожаловать к ней’.
Я колебался: нервный припадок, думал я, истерика, ерунда, а я очень устал. И я ответил: ‘Доктор Симеон чувствует себя очень плохо и просит г-жу Лелиевр потрудиться пригласить его товарища, доктора Боннэ’.
Я сунул это письмо в конверт, отдал его и моментально уснул.
Около получаса спустя, снова раздался звон, и Жан, войдя, сказал:
— Там кто-то пришел, не знаю, мужчина или женщина, уж очень закутан. Желает поговорить с господином доктором по очень спешному делу. Он говорит, что вопрос идет о жизни двух человек.
Я вскочил я произнес:
— Просите.
Я ждал, сидя на кровати.
Что-то вроде черного призрака появилось на пороге, и едва Жан скрылся — фигура открылась. Это оказалась Берта Лелиевр, совсем молодая женщина, вышедшая замуж три года назад за одного богатого купца, в городе говорили, что он женился на самой хорошенькой девушке в провинции.
Она была страшно бледна, лицо её подергивалось, как у безумной, и руки дрожали. Два раза она пыталась говорить, но с уст её не слетало ни звука. Наконец, она пробормотала:
— Скорей… скорей… доктор… Идемте… Мой… мой любовник умер в моей комнате…
Она, задыхаясь, умолкла, потом продолжала:
— Мой муж сейчас… сейчас вернется из клуба…
Я вскочил с постели, забыв, что в одной рубашке, и оделся в несколько секунд.
— Это вы сами приходили сейчас? — спросил я потом.
— Нет… это моя горничная… она знает…— отвечала она, выпрямившись, как статуя, и окаменев от волнения. Потом, помолчав, прибавила:
— Я оставалась… возле него…
И крик мучительного горя сорвался с её уст. Задыхаясь до хрипоты, она заплакала, зарыдала безумными слезами, спазмами, сдавившими ей горло. Но потом слезы её вдруг пропали, иссякли, точно внутренний огонь осушил их, и, став трагически спокойной, она сказала:
— Идемте скорей.
Я был готов.
— Чёрт возьми! — вскричал я, — я не велел заложить своей кареты!
— У меня есть, — отвечала она. — Его карета меня ждет.
Она закуталась вся с головой, и мы поехали.
Когда она очутилась рядом со мной, в темной карете, она вдруг схватила меня за руку и, сжимая ее в своих тонких пальцах, шептала отрывистым голосом, с видимой болью в сердце:
— О, если бы вы знали, если бы вы знали, как я страдаю! Я любила его, любила безумно в течение шести месяцев.
— А у вас кто-нибудь проснулся? — спросил я.
— Никто, кроме Розы, — отвечала она. — Роза всё знает.
Мы остановились у её подъезда, все в доме, действительно, спали. Мы вошли тихо, без шума отперли ключом дверь и на цыпочках поднялись наверх. Испуганная горничная сидела на верхней ступеньке лестницы, со свечкой, не смея со страху сидеть возле покойника.
Я вошел в комнату. В ней всё было перевернуто вверх дном, точно тут происходила борьба. Измятая в беспорядке постель была открыта и точно ждала кого-то. Одна простыня спустилась на пол. Мокрые салфетки для компрессов валялись на полу возле таза и стакана. Уже у двери слышан был смешанный запах столового уксуса и духов. Труп лежал на спине посреди комнаты, на полу.
Я подошел, осмотрел, ощупал его, приподнял веки, тронул руки и, обернувшись к дрожавшим точно на морозе женщинам, сказал:
— Помогите мне положить его на кровать.
Мы тихо уложили его. Я послушал сердце, приложил зеркало к его рту и пробормотал:
— Кончено. Поскорее оденем его.
Это было ужасно. Я поочередно брал его руки и ноги и всовывал их в платье, подаваемое женщинами, одевая его, как огромную куклу.
Мы натянули на него носки, кальсоны, штаны, жилетку, потом фрак, куда с большим трудом всунули руки.
Когда понадобилось застегнуть ботинки, обе женщины стали на колени, а я светил им. Но так как ноги немного отекли, то это было страшно трудно сделать. Не найдя крючка для сапог, они вытащили из своих волос шпильки.
Когда этот ужасный туалет был кончен, я осмотрел пашу работу и сказал:
— Надо бы его причесать немного. Горничная пошла за гребнем и щеткой своей госпожи, но так как она дрожала и невольно рвала длинные, спутанные волосы, то г-жа Лелиевр сердито выхватила гребень из ее рук и нежно, точно лаская, сама причесала его. Она поправила прибор, расчесала бороду, потом медленно намотала на палец усы и расправила их, как, вероятно, привыкла делать во время свиданий с ним.
И вдруг, выронив из рук всё, что она держала, она схватила безжизненную голову своего любовника и долго, с отчаянием созерцала не улыбавшееся ей более мертвое лицо. Потом, бросившись на него, она крепко обняла его, покрывая безумными поцелуями. Её поцелуи сыпались, как удары, на сомкнутые уста, на потухшие очи, на виски, на лоб. Наклонившись к его уху, точно он мог ее еще услышать, и как бы желая произнести слово, чтобы сделать объятия еще жарче, она раз десять под ряд повторила раздирающим голосом:
— Прощай, мое сокровище.
Часы пробили двенадцать. Я вскочил.
— Чёрт возьми, двенадцать часов. Это час закрытия клуба. Побольше энергии, сударыня!
Она выпрямилась.
— Вынесемте его в гостиную, — приказал я. — Мы возьмем его все трое, и в гостиной посадим на диван, а потом я зажгу канделябры.
Наружная дверь отворилась и хлопнула. То возвращался муж.
— Поскорее, Роза, принесите таз с водой и полотенца, и приведите в порядок комнату. Торопитесь, чёрт возьми! Г. Лелиевр идет уже!
Я слышал приближающиеся по лестнице шаги. Руки в темноте нащупывали стену.
— Сюда, мой друг! — закричал я, — у нас случилось несчастье.
Изумленный супруг появился на пороге с сигарой во рту.
— Что? Что такое? Что случилось?
.— Мой друг, — начал я, подходя к нему, — вы застаете нас в большом затруднении. Мы с приятелем приехали в его карете и заболтались здесь с вашей женой. Он вдруг ослабел и вот уже два часа, несмотря на все наши старания, мы не можем привести его в чувство. Я не хотел звать чужих. Помогите мне снести его вниз. У него дома мне удобнее будет возиться с ним.
Супруг, всё в удивлении, но без всякой задней мысли, снял шляпу, потом поднял под мышки своего, безвредного отныне, соперника. Я впрягся в его ноги, как в оглобли, и в таком виде мы спустились с лестницы, при тем жена на этот раз светила нам.
Когда мы очутились у подъезда, я, чтобы обмануть кучера, поставил труп на ноги и сказал ему ободряющим тоном:
— Ничего, мой друг, не волнуйтесь. Вам уже лучше, не правда ли? Будьте бодрее, немного бодрее, сделайте небольшое усилие, я всё пройдет.
Почувствовав, что он вот-вот упадет и выскользнет из моих рук, я схватил его за плечи и сильным ударом втолкнул в карету. Потом влез следом за ним.
— Как вы думаете, это опасно? — спросил меня с тревогой супруг.
— Нет, — ответил я, улыбаясь, и взглянул на жену. Она взяла под руку своего законного мужа и вперила пристальный взор в темную глубь кареты.
Я пожал им руки и велел трогать. Всю дорогу покойник валился на мое правое ухо.
Когда мы приехали к нему, я сказал, что он дорогою потерял сознание. Я помог внести его в комнату, потом констатировал смерть. Тут я разыграл новую комедию перед его растерявшейся семьей. Наконец, я добрался до своей постели, проклиная всех влюбленных на свете.
Доктор, по-прежнему улыбаясь, умолк.
— Зачем вы рассказали мне эту ужасную историю?— спросила, вся съежившись, молодая женщина.
— Чтобы, при случае, предложить вам свои услуги, — отвечал он с изысканным поклоном.