В. П. Авенариус
В. П. Авенариус
Хитрая наука
Хитрая наука
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/avenarius.jpg)
Хитрая наука, Авенариус Василий Петрович, Год: 1885
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Источник текста: В. П. Авенариус — Детские сказки.
Типография С. Добродеева, С.-Петербург, 1885 г.
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Цитаты Уайльда
В некотором царстве жила-была старуха бедная, бесприютная. Был у неё сын, и захотелось ей отдать сына в такую науку, чтобы можно было не работать, а сладко есть и пить, да в обновках ходить. Только кого не спросит — все её на смех подымают.
— Ишь, чего захотела! Губа-то у тебя не дура. Хоть весь свет исходи, а такой науки не найдёшь.
А старухе все неймется, продала свою избушку и говорит сыну:
— Собирайся-ка в путь, пойдем искать легкого хлеба!
Вот и собрались они, пошли. Ходят из города в город, где ни спросят — никто даром учить не берется, а про хитрую-то науку, что надо старухе, никто и слыхом не слыхал. Исходили все царство, повернули назад. Идет старуха с сыном, пригорюнилась.
Попался им навстречу человек и спрашивает старуху:
— Чего, бабушка, пригорюнилась?
— Как мне, батюшка, не пригорюниться! — отвечает старуха. Вот водила-водила сына, никто не берет без денег в науку, как легкий хлеб добывать, как без работы сладко есть и пить, и в обновках ходить.
— Отдай мне, я выучу, — сказал встречный. — Ровно через три года, в этот самый день, в этот самый час приходи сюда за сыном. Да смотри: коли не просрочишь, придешь вовремя, да узнаешь своего сына — бери его назад, и за учение не возьму с тебя ни копейки, а коли до трех раз не узнаешь — оставаться ему у меня навсегда.
— Как, — говорит потихоньку старуха, — не узнать своего родного дитя?
Так обрадовалась, старая, что и не спросила: кто такой встречной, где живёт? Отдала сына и распрощалась с ним на целые три года: ‘Живи, не тужи!’
А встречный был — последний колдун. Другие все уже померли, а он один со своей дочкой остался.
Вот прошли три года, не просрочила старуха условного дня, с утра забралась на то самое место, присела на камешек и ждет. Подошел тот самый час, идет по дороге колдун, увидал ее:
— Что, спрашивает, — за сыном пришла?
— За сыном, батюшка.
Засвистал колдун молодецким посвистом, откуда ни возьмись вдруг двенадцать пчел, жужжат вокруг старухи, с испугу она только руками отмахивается. Усмехнулся колдун:
— Не бойся, старая. Тут и сын твой. Выучил я его всем хитростям. Коли найдешь его — бери себе.
— Что ты меня дурачишь, добрый человек? — сказала старуха, — где тут быть моему сыну? Я дала тебе молодца, а это пчелы.
— Не пчелы, — отвечает колдун, — а двенадцать молодцев. Все также искали легкого хлеба, попали ко мне в науку, да одиннадцать-то из них навсегда так при мне и остались — оттого, что родители не смогли их признать. Двенадцатый — твой сын, не признаешь — и ему при мне остаться на веки вечные.
Побледнела старуха, так и затряслась:
— Батюшки, да как же мне признать-то? Все пчелы — одна в одну…
Тут одна пчелка как подлетит к старухе, да хлопнет ее в щеку — старуха взвизгнула, в сторону шарахнулась: ‘Ах ты, проклятая!’
— Ну, так что же, не признаешь? — спросил еще раз колдун.
— Не признаю.
Так тогда приходи же теперь за сыном через другие три года. Пчела-то, что хлопнула тебя по щеке — и был твой сын. Заплакала старуха и воротилась назад одна-одинешенька. Выждала три года и опять идет за сыном. Пришел колдун, свистнул своим молодецким посвистом, и прилетело двенадцать белых голубей.
— Узнавай сына! — говорит старухе.
Вот она смотрела-смотрела: все двенадцать перо в перо, хвост в хвост, голова в голову равны: как тут узнать? Все сидят смирно, а один голубь нет-нет да носиком перышки и давай обчищать. Видит старуха, да невдомек ей. ‘Нет, не признаю’, — говорит она.
— А этот-то, что перышки обчищал, и есть твой сын, — сказал колдун. — Приходи же опять через три года, то будет последний раз. Коли и тогда не угадаешь — простись с сыном навеки.
Прошли еще три года, идет старуха за сыном в последний раз. Свистнул колдун своим молодецким посвистом, и прибежало двенадцать жеребцов — все в одну стать, одной масти, вороные, и гривы на одну сторону.
— Ну, который же твой сын?
Раз прошла старуха мимо жеребцов — ничего не заметила, в другой раз прошла — тоже ничего. А как проходила в третий раз — один жеребец и топни о землю копытом. Догадалась тут старуха, указала: ‘Вот мой сын!’
— Узнала, матушка, узнала! — сказал колдун. — Не ты мудра-хитра, мудр-хитер твой сын! Да делать нечего, бери его домой.
А конь уже оборотился молодцем, и пошли мать с сыном домой.
— Ну, матушка, — говорит сын, — каково тебе жилось без меня?
— Ох, холодно, голодно! — сказала старуха. — И крышу-то у избенки нечем починить, и перекусить нечего.
— Ста рублей тебе на первый раз хватит?
— Ста рублей? — вскричала старуха. — Да я в жизни ста рублей за раз не видела. Где они у тебя?
— Погоди. Слушайся только меня. Видишь, охотники скачут?
Смотрит старуха: и впрямь, навстречу охотники скачут, зверя красного промышляют: впереди лиса бежит, от них уйти норовит.
— Я обернусь гончей, — говорит сын, — схвачу лисицу. Как станут охотники отбивать зверя, скажи им: ‘Господа охотники, это мой пес, я тем голову свою кормлю!’. Станут они меня торговать у тебя, а ты требуй сто рублей. Да только, чур, смотри: ошейника не продавай.
Сказал так-то, да в ту же минуту ударился о землю и оборотился гончей, нагнал лисицу и схватил её. Наехали охотники, напустились на старуху: ‘Ах ты, старая! Что нашу охоту перебиваешь?’
— Господа охотники, — сказала старуха, — это мой пес, я тем голову свою кормлю.
— Продай нам пса, — говорят охотники.
— Сто рублей.
Отсчитали ей сполна сто рублей. Только начала старуха ошейник снимать, куда там, охотники и слышать не хотят, упираются. ‘Я ошейника не продавала, — говорит старуха, -я продала одну собаку’.
А охотники: ‘Нет! Кто купил собаку, тот и ошейник купил’. Старуха и отдала пса с ошейником, забрала деньги и пошла домой.
Вот охотники едут себе да едут, глядь — бежит лисица. Пустили за ней своих гончих, те гоняли-гоняли, не могли достать. ‘Пустим, братцы, нового пса!’ — говорит один охотник.
Только пустили, смотрят: лиса бежит в одну сторону, пес — в другую. И убежал за старухой. Нагнал ее, ударился о землю и сделался молодцем по-прежнему.
— Эх, матушка! — говорит. — Зачем с ошейником продала? Не повстречай мы лисицы, я бы не воротился, так бы и пропал ни за что!
Воротились они домой, и живут потихоньку. Крышу починили, едят не сыто, не голодно, да избушка вся ветхая, того гляди — повалится, ветер в щели так и свищет, да и в кошеле уже стало посвистывать: из ста-то рублей еле сто копеек осталось.
— Эх, сыночек! — говорит старуха. — Вот кабы было чем лесу купить, да новую избенку — избу целую выстроить.
— Ну, так слушай. Обернусь я птичкой, понеси меня на базар и продай за двести рублей. Только, чур, клетки не продавай, не то домой не ворочусь.
По сказанному, как по-писанному, ударился о землю, сделался райской птичкой — ну, краше не бывало! Посадила ее старуха в клетку и понесла продавать. Обступили старуху люди, наперебой торгуют дивную птичку: так она всем показалася! А колдун тут как тут, признал старуху и догадался, что у нее за птичка в клетке сидит. Спросила она двести рублей, те заторговались, а он, не торгуясь, выложил все деньги и взял клетку.
— Погоди, погоди, — говорит старуха, — я клетки не продавала.
Заспорил колдун туда-сюда, да, благо, добрые люди вступились, не дали отнять у старухи клетку. Делать нечего, взял колдун одну птичку, завернул в платок и понес домой.
— Ну, дочка, — говорит дома, — купил я опять нашего молодца!
— Где он, покажи.
Распахнул колдун платок, а птичка как юркнет из рук, прямо в открытое окошко, поднялась вверх, сердечная, и скрылась с глаз, только хвост показала!
Пришла старуха в избу, оглянулась, а сын уже вслед идет.
— Спасибо, — говорит, — родная мама, что на этот раз не выдала.
Выстроили избу на славу. Только смотрит старушка в окошко на двор, да поохивает.
— Что с тобой, матушка? — говорит сын. — Аль не можется?
— Ничего, голубчик, — говорит старуха. — Да вон, как погляжу, изба избой у нас, а во дворе -хоть шаром покати — ни коровушки, ни лошадки, ни свинки, ни курки.
— Этому можно помочь, — говорит сын. — Я обернусь нынче жеребцом, веди меня на ярмарку и бери триста рублей. Только смотри: жеребца продавай, а узды — ни-ни!
Ударился о сыру землю и оборотился жеребцом, повела его старуха на ярмарку продавать. Обступили старуху торговые люди, все барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а старуха просит того дороже, триста рублей, ни копейки не спускает. Откуда ни возьмись — колдун, узнал опять. ‘Вот мой супостат! Будешь меня помнить’, — думает он.
— За сколько жеребца продаешь, старуха? — спрашивает.
— За триста рублей. Меньше не возьму.
— Вот тебе все триста.
Бросил ей деньги и вскочил на коня. Хотела было старуха узду снять, толкнул он её на землю, усмехнулся:
— Что ты, бабушка! Где это видано, чтобы коня без повода продавать! Эй, поберегись! Ударил по коню — и был таков! Только тут догадалась старуха, кто купил у нее сына, горько заплакала она, и деньгам не рада.
А колдун три дня, три ночи ездил на лихом жеребце, скакал без отдыха по горам, по долам, пока совсем не упарился, тогда поехал домой, привязал коня за кольцо к столбу туго-натуго, притянул голову так высоко, что еле дышать можно. Сам вошел в избу и хвастается перед дочкой:
— Ну, теперь ему не уйти, — говорит, — шабаш!
— Кому это, батюшка?
— А нашему молодцу. Вон на дворе привязан, стоит.
Побежала девица посмотреть коня. Видит, стоит конь до смерти измученный, весь в мыле, а голова совсем кверху подтянута.
— Ах ты, бедный, — говорит, — как тебя изъездил батюшка. Как подвязал! Ан нет, чтобы напоить, накормить!
Захотела она подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем, как вырвется из рук.
— Спасибо, красная! — крикнул ей человеческим голосом, бросился в чистое поле и пошел версты отсчитывать.
Побежала дочь к отцу: ‘Ай, батюшка’ — говорит — ‘прости! Грех меня попутал, коня упустила’.
Как услышал про это отец, мигом хлопнулся о сыру землю, сделался серым волком и пустился в погоню. Вот-вот близко, вот настигнет, в клочки разорвет. Слышит конь погоню, ударился о землю, полетел по поднебесью белым лебедем. Волк тут же перекинулся черным коршуном и летит за ним следом. Нагоняет коршун лебедя: вот-вот ударит! Видит лебедь — внизу река течет, — бултых прямо в воду, обернулся ершом, ощетинился. А коршун за ним щукою, не отстает. Ерш живо юркнул в нору рака, щука ерша не берет с хвоста.
— Эй, ты, ерш, — говорит щука, — повернись головой, я тебя съем!
— Врешь, проклятая щука! — отвечает ерш. — Ерша — не съешь, подавишься. А коли ты, щука, востра, глотай ерша с хвоста.
И так стояли они трое суток. Вздремнулось наконец щуке, а ерш — шмыг из норы и побежал водою дальше. Бежал-бежал, добрался к плотам, где царская дочь белье мыла, прыгнул из воды, перекинулся золотым кольцом, да прямо подкатился к ней под ноги. Подняла царевна кольцо, надела на пальчик, и любуется, а сама говорит: ‘Кабы по этому колечку да найти мне добра молодца — жениха себе!’ А щука уже тут как тут, обернулась добрым молодцем. Подошел молодец к царевне, а сам-то разбойником высматривает и проговаривает: ‘Так и так, подняла ты мое колечко, отдай назад, да и выходи за меня’.
Осерчала царевна, сдернула кольцо с пальчика и бросила на землю. ‘Как бы не так’, — говорит. А колечко рассыпалось мелкими зернами, и одно зернышко подкатилось царевне под башмачок. Колдун мигом обернулся петухом и давай клевать зерна: поклевал все, взлетел на окно, захлопал крыльями и закричал: ‘Кукареку! Кого хотел, того и съел!’
Тут выкатилось из-под царевнина башмачка последнее зернышко и оборотилось ясным соколом. Бросился сокол на петуха, запустил в него свои острые когти, стал щипать-теребить — только перья летят! И разорвал его надвое. Потом ударился о сыру землю и стал таким красавцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать. Царевне он так приглянулся, что сейчас же за него и она вышла, еле поспел молодец позвать на свадьбу старуху-мать. А как обрадовалась мать, то и сказать нельзя.
— Вот, мол, не думала, не гадала, а в царицы попала! Ну, спасибо тебе, родимый сын, утешил на старость. Добыл-таки легкого хлеба!
Добыл он легкого хлеба, да с той же поры и позабыл свою науку. И сколько после этого ни ходило людей за легким хлебом, никто уже не находил: с последним колдуном сгинула и хитрая наука.