Характеры, или Нравы этого века, Лабрюйер Жан, Год: 1688

Переводы
Время на прочтение: 124 минут(ы)
Скачать в PDF

Жанъ де-Лабрюйеръ.

ХАРАКТЕРЫ
или
НРАВЫ ЭТОГО ВКА.

(Les Caract&egrave,res).

СЪ ПРЕДИСЛОВІЯМИ
Прево-Парадоля и Сентъ-Бёва.

ПЕРЕВОДЪ
П. Д. ПЕРВОВА.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева. Невскій просп., д. No 8.
1889.

Лабрюйеръ.

ЭТЮДЪ
Прево-Парадоля.

Легко ошибиться насчетъ Лабрюйера. То немногое, что извстно о его жизни, проведенной на служб у принца, горькіе намеки на несправедливое неравенство общественныхъ состояній и на свое подчиненное положеніе, гордыя жалобы на незаслуженное счастье и безнаказанную наглость вельможъ наконецъ нсколько словъ краснорчиваго негодованія по поводу народной нищеты могутъ заставить иныхъ читателей видть въ Лабрюйер противника общества того времени, нчто въ род реформатора или, какъ теперь говорятъ, одного изъ предвозвстниковъ французской революціи. Но подобный выводъ былъ бы неточнымъ: очень живо чувствуя несовершенства французскаго общества, какимъ Лабрюйеръ его видлъ и какимъ рисовалъ, онъ все-таки былъ далекъ отъ мысли, чтобы это положеніе вещей могло быть преобразовано, чтобы можно было сколько нибудь приблизиться къ вчнымъ законамъ справедливости Онъ былъ слишкомъ далекъ отъ революціи, чтобы предчувствовать ее, онъ былъ слишкомъ привязанъ лично къ своему мсту въ общественной іерархіи, чтобы думать, что ее нкогда можно будетъ передлать сверху донизу, онъ слишкомъ близко видлъ прочность того монархическаго и аристократическаго монумента, который внушалъ тогда уваженіе всей Европ, и которому не грозила еще никакая опасность, чтобы желать или предвидть, и притомъ издалека, разрушеніе или потрясеніе этого величественнаго сооруженія.
Лабрюйеръ чувствовалъ лучше всякаго другого и выражалъ часто самымъ удачнымъ способомъ все, что было противнаго природ въ томъ политическомъ и общественномъ стро, въ которомъ онъ занималъ свое скромное мсто, онъ видлъ, какое постоянное насиліе причинялъ справедливости подобный порядокъ вещей, но онъ понималъ, что общество должно было, въ силу извстныхъ условій, уклониться до извстной степени отъ справедливости и природы и, постоянно указывая въ своихъ сочиненіяхъ на это уклоненіе, никогда не выражалъ надежды увидть, какъ уклоненіе дойдетъ до крайности и наконецъ уменьшится, благодаря великодушію однихъ или мужеству другихъ, онъ чистосердечно врилъ, что завщаетъ потомству все, что огорчало его сердце или непріятно поражало его умъ. Но если въ немъ нельзя видть утописта или реформатора, все-таки было бы несправедливымъ видть въ немъ мизантропа и думать, что онъ не умлъ терпливо сносить то, что считалъ неизбжнымъ. Онъ не позволялъ себ предаваться ‘той безплодной зависти или той безсильной ненависти къ вельможамъ, которая не вознаграждаетъ насъ за ихъ блескъ и возвышеніе, но только къ нашей собственной нищет прибавляетъ невыносимое бремя счастья другихъ’. Онъ заботливо избгалъ всякаго безполезнаго униженія и безпрекословно покорялся необходимой зависимости. А потомъ, уединившись съ перомъ въ рук, подчиняясь только власти мысли и заботясь только о томъ, чтобы лучше ее выразить, онъ заставлялъ проходить передъ своими умственными очами это гордое общество и принялся обсуждать и описывать его съ трудолюбивымъ, но тонкимъ искусствомъ и очень часто настолько удачно, что навсегда запечатллъ свои изображенія въ памяти людей.
Почетной служб, на которой протекла вторая половина его жизни, предшествовало боле трудное время въ его жизни, достигнутое имъ положеніе можно разсматривать, сообразно съ правами того вка, какъ предлъ его честолюбія, какъ нкотораго рода вознагражденіе за предшествующіе труды. Мало извстно, какъ жилъ Лабрюйеръ до 36 лтъ, предаваясь безъ сомннія тому ‘ужасному труду’ пробиванья въ свтъ, который онъ обрисовалъ мимоходомъ столь трезвыми и живыми чертами въ начал главы ‘О личной заслуг’. ‘Пробился въ свтъ’ онъ, когда былъ приглашенъ преподавать исторію маленькому сыну великаго Конде. И вотъ онъ на всю жизнь связанъ съ этимъ гордымъ семействомъ, съ двумя принцами, изъ которыхъ одинъ, отецъ его ученика, ‘держалъ все въ трепет’, межъ тмъ какъ другой, герцогъ, его молодой ученикъ, не щадилъ даже своихъ друзей отъ ‘грубыхъ обидъ и жестокихъ шутокъ’. Не Лабрюйеръ, а Сенъ-Симонъ даетъ о нихъ такой отзывъ, но нтъ сомннія, что Лабрюйеръ держался съ ними на сторож, отдлываясь серьезностью, избгая фамильярности, которая скоро повела бы за собой презрніе къ нему, и внушая своею почтительностью уваженіе къ себ. Онъ имлъ передъ глазами безполезный и прискорбный примръ въ Сантел, который, предавшись безъ всякихъ разсужденій фамильярнымъ и опаснымъ шалостямъ этого семейства, искупалъ неразумную и почти ребяческую свою снисходительность такими обидами, которыхъ Лабрюйеръ не могъ бы снести. Извстно, что Сантёль получилъ однажды за параднымъ столомъ пощечину отъ герцогини, сопровождаемую стаканомъ съ водою, брошеннымъ въ его лицо, онъ удовольствовался тмъ, что восплъ въ прекрасныхъ латинскихъ стихахъ этотъ гнвъ богини противъ любимца музъ. Сантёль умеръ, какъ разсказываетъ Сенъ-Симонъ, отъ шутки герцога Конде, который опорожнилъ свою табакерку въ стаканъ съ шампанскимъ и заставилъ его выпить, ‘чтобы посмотрть, что выйдетъ изъ этого’. Это не совсмъ вроятно, но достоврно то, что жизнь Саптёля служила бы предостереженіемъ для Лабрюйера, если бы только Лабрюйеръ имлъ нужду въ предостереженіи. Но Лабрюйеръ велъ себя въ подобныхъ обстоятельствахъ съ тонкимъ и надежнымъ инстинктомъ и, доказывая безпрестанно, что онъ не забывалъ того, чмъ былъ обязанъ другимъ, онъ не давалъ другимъ, кто бы это ни былъ, забывать, чмъ они обязаны ему. Онъ говорилъ охотно и даже писалъ Бюсси-Рабютэну: ‘Ихъ высочества, при которыхъ я состою’, но онъ состоялъ при этихъ высочествахъ только въ той мр, въ которой позволяли нравы того времени самому честному человку и самому свободному уму.
Литературная слава, которая должна была придти на помощь его общественному положенію, пришла къ нему слишкомъ поздно, она была такъ-же блестяща, какъ внезапна, но онъ не имлъ почти времени ею наслаждаться. Первое изданіе ‘Характеровъ’ появилось въ 1688 г., а въ 1691 г., посл шестого изданія своего труда, онъ представилъ его французской академіи, но наткнулся на Павиллона, главнйшимъ правомъ котораго на память въ потомств было конечно то, что онъ выступилъ такимъ образомъ противъ Лабрюйера. Наконецъ въ 1693 г. академія исправила свою несправедливость въ отношеніи къ автору ‘Характеровъ’. Онъ былъ принятъ въ члены, хотя не безъ труда, и его вступительная рчь, такъ-же какъ и его избраніе, была предметомъ очень дкихъ критикъ. Три года спустя онъ умеръ отъ апоплексическаго удара.
Лю5илъ-ли онъ? и кто тронулъ его сердце? Это вопросъ открытый: настолько Лабрюйеръ оставилъ насъ въ неизвстности по этому поводу. Одни подозрваютъ, что Артеника, прекрасный портретъ которой какъ-бы замшался въ главу ‘о сужденіяхъ’, подлинное лицо, которое Лабрюйеръ сильно любилъ, и въ числ другихъ указаній они розыскиваютъ ея имя, которое будто скрыто подъ именемъ Артеники. Другіе увряютъ, что тутъ не могло быть и рчи о подобной личности, потому что если-бы Лабрюйеръ имлъ намреніе изобразить ее, то его похвалы были бы неосновательны, но это возраженіе очень слабо: любви свойственно видть личности и вещи въ иномъ свт, чмъ они бываютъ на самомъ дл.
Какъ-бы то ни было, но многія черты въ его произведеніяхъ показываютъ намъ, что ему была знакома, по крайней мр съ вншней стороны, въ своихъ дйствіяхъ страсть любви. Изъ иныхъ мстъ главы ‘О сердц’ видно, что ему не чуждъ былъ опытъ любви: ‘Начало и ослабленіе любви заставляетъ себя чувствовать вслдствіе затрудненія, въ которое мы попадаемъ, оставаясь одни’. ‘Если встрчается женщина, къ которой мы имли сильную страсть, но которая осталась холодной къ намъ, то, какую-бы важную услугу она ни оказала намъ въ послдующей нашей жизни, мы бжимъ отъ нея, подвергаясь большой опасности быть неблагодарными’.— ‘Если судить объ этой женщин по ея красот и молодости, по ея гордости и презрнію, то нтъ человка, который не сомнвался-бы, что онъ станетъ героемъ, которому суждено очаровать ее когданибудь. Но вотъ она сдлала выборъ: она остановилась на маленькомъ урод, у котораго не хватаетъ ума’. Нужно-ли видть въ подобныхъ словахъ приступъ личной ревности или это только банальная истина, которую Лабрюйеръ пытался возвысить, какъ онъ говорилъ, пріятностью стиля? Наконецъ нужно-ли заключать, что онъ не былъ женатъ, изъ той неизцлимой и безнадежной наклонности, на которую онъ очевидно указываетъ, выражаясь такъ тонко, въ слдующемъ мст: ‘Бываютъ подчасъ на пути жизни столь дорогія удовольствія и столь нжныя обязательства, недоступныя для насъ, что естественно желать по крайней мр, чтобы они были дозволены?’ Или онъ просто избгалъ брака, потому что бракъ ‘ставитъ всякаго въ свой рядъ’, между тмъ какъ человкъ свободный можетъ ‘подняться выше своей судьбы, замшаться въ міръ и идти наравн съ самыми честными людьми?’ Эти различные, но не исключающіе другъ друга мотивы имли несомннно свою долю вліянія на судьбу Ла брюйера, трудно предположить, чтобы онъ остался съ постоянно спокойнымъ сердцемъ среди этого изящнаго, празднаго и преданнаго удовольствіямъ общества, возможно, что онъ любилъ какую нибудь личность выше его по положенію въ обществ, но ниже по сердцу, а можетъ быть, она заслуживала питаемое къ ней чувство, но по понятіямъ того времени не могла отвчать ему и предаваться своей страсти безъ задержки, наконецъ, естественно и то, что онъ въ силу своего благоразумія и общепризнанной за нимъ твердости постоянно колебался ‘стать въ своемъ ряду’ вслдствіе брака и такимъ образомъ раздлить съ другимъ то положеніе, тяжесть и опасность котораго онъ такъ живо чувствовалъ.
Станемъ держаться его произведеній и не будемъ пытаться проникнуть дальше въ его душу. Лабрюйеръ не является однимъ изъ глубокихъ или честолюбивыхъ моралистовъ, которые открываютъ основаніе человческихъ чувствъ или ищутъ его, которые усиливаются слдовать за ними до ихъ источника, сводятъ ихъ одни на другія, и чмъ больше ихъ узнаютъ, тмъ больше уменьшаютъ ихъ число, такъ чтобы остановиться только передъ тми первичными импульсами, которые, подъ богатымъ разнообразіемъ формъ и названій, производятъ движеніе всего нашего существа и вс волненія нашей жизни. Онъ предоставляетъ такимъ людямъ, какъ Паскаль, Ларошфуко и Вовенаргъ, это смлое изслдованіе и эту великую любознательность, которая затрогиваетъ до основанія нашу природу. Его привлекаетъ скоре вншній видъ нашихъ страстей, чмъ ихъ источникъ: его особенно занимаетъ ихъ вншняя физіономія, ихъ невольный или разсчитанный ходъ, ихъ развитіе и дйствіе въ мір, ихъ комбинированье съ случайностями жизни и общественнымъ строемъ. Въ эту сторону влекли его и умъ, несозданный для высшей философіи (какъ это указываетъ его остроумная, но слабая статья ‘О вольнодумцахъ’), и его устраненіе отъ великихъ сюжетовъ, которые казались ему запрещенными для писателя, ‘родившагося христіаниномъ и французомъ’, и его вкусъ и талантъ изображать, который разсялъ въ его произведеніи столько живыхъ и заманчивыхъ комедій и, наконецъ, его наклонность писать съ совершенствомъ, удовольствіе, которое онъ испытывалъ, подыскивая изящныя выраженія, и та высокая цна, которую онъ приписывалъ изящному стилю. Такимъ образомъ онъ рисовалъ людей скоре со стороны ихъ вншности, чмъ самихъ въ себ, но такъ какъ вншняя сторона нашихъ страстей почти не измняется и только приспособляется къ разнообразію времени и мстъ, то онъ не разъ затрогивалъ и то, что не проходитъ черезъ преходящее мимо, и человкъ вчный часто встрчается въ его книг рядомъ съ человкомъ его вка и его страны. При всемъ томъ онъ особенно превосходенъ тогда, когда даетъ намъ свидтельство того, что видлъ: дворъ, вельможи, богачи, общество и свтскій разговоръ — лучшіе сюжеты его картинъ.
Трудно составить намъ теперь правильное понятіе о томъ, что называлось тогда ‘дворомъ’, особенно трудно вызвать намъ въ себ т образы и впечатлнія, которыя должно было пробуждать это слово въ ум Лабрюейра. Въ эту узкую область сходились тогда, какъ въ фокусъ, вс соціальныя вліянія, которыя теперь потеряли свою силу, снявши съ себя все. что было въ нихъ тяготющаго надъ умомъ людей. Никакое усиліе, напр., не дастъ намъ хорошо понять, въ сред равенства, въ которой мы теперь живемъ, что значило тогда различіе въ рожденіи и положеніи среди французскаго общества. Что бы тамъ ни говорили, для людей нашего времени рангъ и рожденіе не имютъ такого внушительнаго значенія и т-же самыя основанія, которыя не позволяютъ намъ почитать богатства выше той мры, въ какой это прилично, обязываютъ и тхъ, которые ими обладаютъ, всякими способами стараться примирить другихъ съ своимъ богатствомъ. Наконецъ, власть перестала быть исключительнымъ правомъ на уваженіе къ самой личности, и авторитетъ, особенно опирающійся на силу, далеко не сохраняя за собою престижа, достаточнаго для того, чтобы склонить къ себ сердца, не безъ труда достигаетъ того, чтобы окружить себя уваженіемъ, необходимымъ для поддержанія порядка и исполненія законовъ.
Но во времена Лабрюйера, престижъ рожденія и ранга, вліяніе наслдственнаго богатства, сила и блескъ власти были еще въ своей неприкосновенности и лежали всею своею тяжестью на тхъ, кто не имлъ участія въ этихъ якобы неоспоримыхъ правахъ на уваженіе со стороны другихъ. Даже боле, теперь эти преимущества, ставшія сами по себ непрочными и слабыми, разсялись въ сред цлаго общества, знатное рожденіе часто лишено богатства и удалено отъ власти, богатство, столь быстро въ иныхъ случаяхъ протекающее и всегда готовое ускользнуть, очень часто только само по себ и иметъ право на вниманіе со стороны другихъ, власть, почти столь-же перемнчивая, какъ и богатство, не знаетъ часто, что длать съ знатнымъ рожденіемъ, и не всегда поддерживается личной заслугой, но тогда рожденіе, власть, богатство, сосредоточенныя въ однхъ рукахъ, соединенныя на однихъ и тхъ-же лицахъ, представляли другъ для друга взаимную поддержку и къ своему собственному вліянію присоединяли силу и блескъ, происходящій отъ ихъ стеченія. Одно мсто, узкое пространство, одинъ пунктъ земного шара, находящійся по Лабрюйеру на 48о сверной широты и боле чмъ въ 1100 лье отъ моря Ирокезовъ и Гуроновъ’, содержитъ въ себ это блестящее общество, къ которому были обра щены вс взоры, этотъ ‘дворъ’, маленькое отечество на лон большого отечества, отечество единственное для большей части его обитателей, мстопребываніе всякаго авторитета, источникъ всхъ милостей, центръ всхъ удовольствій. Ни въ чемъ тамъ не было недостатка, что могло-бы способствовать наслажденію жизнью, такъ чтобы сдлать ее легкою, пріятно переносимою и услаждающею чувство. Власть почти не сопровождалась трудомъ и заботою, ибо она исходила отъ единственнаго владыки и смшивалась въ понятіяхъ людей съ его милостью, которая возвышаетъ того, кого коснулась, ничего отъ него не требуя. Отсутствіе тхъ трудовъ и заботъ, отъ которыхъ теперь не избавляетъ никого и самый высокій рангъ, давало свободное мсто праздности и длало необходимымъ развлеченіе: ‘праздныя души, превосходно выражается Лабрюйеръ, на которыхъ все производитъ на первыхъ порахъ живое впечатлніе’. Богатство, употребленное искусно въ дло, присоединяло блескъ и тонкость къ этому благоденствію и давало средства предупредить скуку разнообразіемъ забавъ, вжливость, усвоенная съ дтства и переданная съ кровью, смягчала отношенія людей и скользила съ какою-то прелестью даже по малйшимъ случаямъ жизни, наконецъ, склонность къ удовольствію французской расы и остроумная грація женщинъ — давали движеніе этой блестящей толп и примшивали вкусъ къ умственному удовольствію, испытываемому при поиск другихъ удовольствій.
Вотъ зрлище, которое Лабрюйеръ видлъ вблизи, не враждебно, но какъ то чуждо относясь къ нему, вотъ что онъ рисовалъ намъ, полагая въ этомъ основной фонъ и душу своего произведенія, не съ завистливою ненавистью, но съ нкоторою горечью и сдержаннымъ чувствомъ въ отношеніи къ тому, что было несправедливаго въ этомъ распредленіи жребіевъ, въ отношеніи къ обществу, которое расточало для нкоторыхъ себ подобныхъ, часто мене всего достойныхъ такой милости, все то, что можетъ заставить гордиться и щекочетъ человческое сердце, все вплоть до ‘счастья имть къ своимъ услугамъ людей, которые равнялись съ ними сердцемъ и умомъ и которые превосходили ихъ иногда’?

II.

Справедливо замчено, что знаменитые портреты, которые съ такою любовью мы перечитываемъ у Лабрюйера, вылиты не за одинъ пріемъ, но составлены изъ массы послдовательныхъ замтокъ, терпливо присоединенныхъ одн къ другимъ и искусно собранныхъ въ одно цлое. Его статьи нравственнаго содержанія составлены тмъ-же способомъ, какъ и его портреты. Нигд мы не видимъ, чтобы онъ входилъ въ сюжетъ смло, твердымъ и правильнымъ шагомъ шелъ до самаго конца. Напротивъ онъ проникаетъ въ него сотнею различныхъ путей, связывается имъ только на моментъ, чтобы Снова выйти изъ него, затмъ онъ опять возвращается къ нему, но уже подъ новой формой, измняетъ каждую минуту ходъ, фигуру, языкъ, не налегаетъ особенно ни на что, а между тмъ оканчиваетъ, сказавши все. Глава о двор, напр., начинается короткими и живыми изрченіями, продолжается въ вид общихъ или част пыхъ портретовъ, перемшивается небольшими непредвиднными и поучительными разсуженіями, которыя ведутъ сами съ собою выставленныя личности, и оканчивается, какъ и начинается, изрченіями. Повидимому тутъ вовсе нтъ чего-нибудь цлаго, нтъ вовсе одного корпуса, однако, когда мы прочитаемъ все, впечатлніе получается глубокое, картина оказывается полною, труднымъ кажется прибавить что-нибудь къ ней.
Можно думать, что послдовательность тхъ короткихъ кусковъ, изъ которыхъ состоитъ та или иная глава Лабрюйера, не была предршена заране и не была подчинена какому-нибудь закону искусства, потому что каждое изданіе увеличивало число ихъ и столь неплотная стка этой композиціи безъ усилій открывалась, чтобы дать мсто новому портрету или новому размышленію. Однакоже очарованіе, которое мы испытываемъ, пробгая этотъ родъ мозаики съ блестящими цвтами, пріятная легкость, съ которой мы проходимъ черезъ эти столь различные объекты мысли и столь разнообразныя формы языка, достаточно ясно даютъ намъ знать, что въ этой манер писать нтъ ничего труднаго для ума или противнаго природ. Если мы хотимъ немного помечтать и предаться иллюзіи, если хотимъ сами минуту поблуждать съ Лабрюйеромъ по свту и среди двора, оставаясь неизвстными, какъ и онъ, въ этой гордой толп и удаляясь вмст съ нимъ отъ нея, чтобы заставить пройти передъ собою эти модели, то мы найдемъ боле естественнымъ, чмъ всякое другое, то столь свободное и столь живое расположеніе, которое перемшало въ такомъ очевидномъ безпорядк эти изрченія, эти портреты и эти разсужденія. Лабрюйеръ размышляетъ и пишетъ что думаетъ, онъ смотритъ и рисуетъ что видитъ, онъ слушаетъ и повторяетъ, что слышалъ. Вотъ Н., который появляется съ большимъ шумомъ, всхъ раздвигаетъ, заставляя уступить себ мсто, лзетъ впередъ и почти толкается, онъ называетъ себя, вс вздохнули свободно, онъ входитъ только съ толпой. Вотъ другіе люди, которые входятъ не здороваясь, идутъ поднявши плеча, надуваются, спрашиваютъ, не смотря на васъ, и все до тхъ поръ, пока не является неожиданно вельможа, который сразу спускаетъ это притворное величіе. А вотъ проходятъ важно передъ вами Кимонъ и Клитандръ, у которыхъ единственное дло — казаться обремененными государственными длами. Что это за потокъ похвалъ, который наполняетъ вдругъ дворы, капеллу, который охватываетъ лстницу, залы, галлерею? Онъ всмъ по горло, его не удержишь. Это кто-то только-что получилъ новый постъ и вотъ весь міръ уносится потокомъ лести. Почему это Тимантъ, недавно почти покинутый всми, теперь окруженъ, какъ никогда, теперь такъ и осаждается людьми, которые вс хотятъ отвести его въ сторону, чтобы таинственно переговорить о чемъ-то? Явная немилость изгладила вс его заслуги, неожиданная милость только-что возвратила ихъ вс ему. А вотъ дальше смотрите, какъ пресмыкается еодотъ, готовый просить мста Кассини {Тогдашній директоръ парижской обсерваторіи.}, и притомъ съ основательными доводами, для швейцара или форейтора фаворита, если только представится случай, готовый всмъ пожертвовать для того, кто пользуется милостью. Послушайте это жалобное ворчанье придворнаго, получившаго отвращеніе, но только на одинъ день, къ своему печальному труду: ‘Дв трети моей жизни протекли, зачмъ-же мн столько безпокоиться въ остальную треть? Самая блестящая судьба не заслуживаетъ ни того мученія, которому я предаю себя, ни тхъ низостей, на которыхъ я самъ себя ловлю, ни тхъ униженій и того стыда, который я испытываю, пройдетъ тридцать лтъ и рухнутъ эти колоссы могущества, на которые смотрть можно, только поднимая вверхъ голову, мы исчезнемъ: исчезну и я, такъ мало стоющій вниманія, исчезнутъ и т, которыхъ я созерцалъ такъ жадно и отъ которыхъ ждалъ получить все свое величіе: самое лучшее изъ благъ, если только есть блага, это покой, уединеніе, мстечко, которое было-бы моимъ собственнымъ владніемъ’. Но вотъ показался повелитель, и вс обезображиваются отъ его присутствія, ихъ едва можно узнать, настолько черты ихъ измнились и осанка унизилась. Самые гордые становятся самыми ничтожными, скромный человкъ, спускаясь съ меньшей высоты, лучше выдерживаетъ себя. Наконецъ, вотъ начинается королевская месса, гд вельможи, образуя обширный кругъ у подножія алтаря и повернувши лицо къ государю, молятся, кажется, на него, а не на Бога.
Какой послдовательный очеркъ, какое строго-правильное описаніе двора и свта стоило-бы этой удивительной и прихотливой смси случаевъ, лицъ и мыслей, этого врнаго природ изображенія? Вельможи, богачи, ученые, адвокаты, проповдники, вс оригинальныя фигуры, которыя могутъ произойти изъ различныхъ комбинацій природы съ законами и обычаями свта, проходятъ живо передъ нами въ разнообразныхъ главахъ этого безсмертнаго труда, вс личности сохранили свою физіономію и свою походку, они какъ будто только и думаютъ, что о себ, они какъ-бы идутъ по своимъ дламъ, они толпятся и перемшиваются въ свободномъ развитіи этой книги, какъ они толпились въ тревог жизни.
Такъ и хочется назвать комедіей это произведеніе, когда видишь, какъ идутъ мимо съ такой естественностью столько оригинальныхъ характеровъ. А между тмъ это не комедія, не только потому, что въ поступкахъ всхъ этихъ лицъ нельзя схватить непрерывно-послдовательнаго дйствія, что эти лица не стремятся впередъ въ своихъ дйствіяхъ и не связаны другъ съ другомъ, но и потому, что ихъ характеры обрисованы боле умло, боле тонко и проницательно, чмъ характеры тхъ различнаго сорта личностей, которымъ комическій поэтъ назначаетъ двигаться на сцен и сильно захватывать духъ зрителя. Чтобы заинтересовать, чтобы тронуть и даже чтобы оставить въ воображеніи живое впечатлніе, комическій поэтъ неизбжно принужденъ нсколько насиловать природу и удаляться до извстной степени отъ правдоподобія. Онъ насилуетъ дйствительность различными манерами, не только сжимая и устремляя впередъ дйствіе больше, чмъ это допускаетъ обычный ходъ жизни, но и придавая характеру своихъ персонажей больше рельефа, а ихъ дйствіямъ больше горячности и ршительности, чмъ это позволяло-бы скромное воспроизведеніе природы. Комическій поэтъ заставляетъ понимать и удивляться личности, взятой изъ толпы, только рисуя ее боле яркими красками, заставляя ее идти скоре и толкая дальше, чмъ это сдлалъ-бы моралистъ, изучающій ту-же модель спокойно, съ единственною цлью изобразить ее ближе къ истин. Если хотите имть правильное понятіе объ этой разниц, если хотите почувствовать преимущество моралиста, рисующаго характеръ на свобод, передъ комическимъ поэтомъ, который не можетъ показать намъ этотъ характеръ иначе, какъ въ дйствіи, и который поневол заставляетъ дйствовать съ нкоторымъ излишкомъ, чтобы тмъ лучше могли мы понять его характеръ, прочтите у Лабрюйера портретъ Онуфрія, составленный съ очевиднымъ намреніемъ выставить на видъ вс ошибки противъ правдоподобія, въ которыхъ можно обвинить Тартюфа Мольера. Несомннно, что Онуфрій правдоподобне и ближе къ дйствительности, чмъ Тартюфъ. Онуфрій остерегся-бы сказать: ‘моя власяница’, ‘мое бичеваніе’, но онъ только такъ поступаетъ, что люди уврены, что онъ носитъ власяницу и подвергаетъ себя бичеванію, онъ не станетъ рисковать, ухаживая за женой того, кого онъ хочетъ обобрать, тмъ не мене онъ не дастъ ему спуску: это человкъ, готовый убжать и оставить въ рукахъ его свой плащъ, если онъ такъ-же не уврень въ ней, какъ въ себ самомъ. Онъ не любитъ такихъ опасностей, онъ знаетъ, гд найти женщинъ, которыя благоденствуютъ и цвтутъ подъ снью обта. Если онъ добивается наслдства, онъ нейдетъ напрямикъ: онъ не станетъ со скандаломъ сталкиваться съ правами слишкомъ сильными и слишкомъ ненарушимыми, но онъ — гроза побочныхъ родственниковъ. Наконецъ, онъ настолько искусился въ клевет, что не приметъ на себя труда злословить: онъ довольствуется тмъ, что подсмивается или вздыхаетъ по поводу поступка своего ближняго, ему незачмъ говорить, чтобы быть понятымъ. Этотъ лицемръ правдоподобне всякаго другого, онъ боле приспособился къ вншнимъ обстоятельствамъ, мы боле расположены чувствовать, какъ Онуфрій проползаетъ подъ нашими ногами, чмъ какъ Тартюфъ пускается во всю прыть черезъ вс законы общества, природныя связи и обычаи свта. Однако-же, они оба изъ одного и того-же семейства, это точь въ точь тотъ-же самый человкъ, котораго хотли намъ изобразить моралистъ и комическій поэтъ, но первый разсматриваетъ лицемра на Свобод и описываетъ его съ кропотливою врностью, а второй тащитъ его на сцену, насильно толкаетъ его изъ одной случайности въ другую вплоть до полнаго развитія его характера и до рушенія его плановъ. Комическому поэту не хватаетъ мста, времени, даже вниманія, чтобы вести насъ медленне и дальше во внутренній міръ его персонажа, онъ не можетъ его описывать намъ, онъ обязанъ заставлять его дйствовать, онъ повинуется законамъ театральной перспективы и преслдуетъ т сильные эффекты, которыхъ требуетъ сцена. У моралиста искусство боле тонко, у поэта оно боле внушительно. Чтобы украсить крупными чертами фреску или фризъ, которые издали и съ высоты будутъ поражать и ласкать нашъ взоръ, нужно больше мощи и мужества, чмъ чтобы отдлать ту нжную работу, по которой мы можемъ провести рукой и которую можемъ разсмотрть въ то-же время глазами.
Для Лабрюйера недостаточно точной истины въ вещахъ, онъ преслдуетъ съ такою-же кропотливостью или, лучше сказать, съ такимъ-же наслажденіемъ и истину въ терминахъ. Въ безконечномъ разнообразіи его оборотовъ гораздо мене фантазіи, чмъ это воображаютъ, у него почти нтъ ничего такого, что не было-бы выбрано съ большою разборчивостью, не было-бы поставлено на свое мсто и употреблено кстати. У него на все есть свое основаніе: оно видно и въ его манер начинать и заканчивать, въ его неожиданныхъ вставкахъ, въ его смлыхъ сравненіяхъ, въ градаціи его выраженій и фигуръ, которыя идутъ постоянно съуживаясь и обостряясь до самаго послдняго слова или послдней черты, на которой онъ останавливается, потому что, дйствительно, дальше ничего ужъ нтъ. Какой умлый пріемъ, напр., въ слдующемъ изображеніи продажныхъ душъ: ‘Есть души грязныя, испачканныя всякою грязью и соромъ, влюбленныя въ барышъ и интересъ,— какъ прекрасныя души влюблены въ славу и добродтель,— воспріимчивыя къ одному только удовольствію пріобртать и не терять, любознательныя и жадныя, если дло идетъ о десяти денье, вчно занятыя своими должниками, вчно горюющія о паденіи цнъ и запрещеніи монеты, погруженныя и какъ-бы совсмъ утонувшія въ контрактахъ и документахъ Это ужъ не родители, не друзья, не граждане, не христіане, это, можетъ быть, ужъ нелюди: у нихъ зато деньги’. А какая удачная смлость въ этомъ знаменитомъ обращеніи: ‘Бгите, удаляйтесь! Вы слишкомъ еще близко.— ‘Я подъ другимъ тропикомъ’, говорите вы.— Ступайте на полюсъ, въ другое полушаріе, взбирайтесь на звзды, если можете.— ‘Вотъ я тамъ’.— Хорошо: вы въ безопасности. Я открываю на земл человка жаднаго, ненасытнаго, неумолимаго: онъ хочетъ жить на счетъ всего того, что найдетъ на своемъ пути и при своихъ встрчахъ, онъ хочетъ, во что-бы то ни стало для другихъ, заботиться о себ одномъ, увеличить свое имущество, изобиловать всякими благами’. Живость оборота рчи здсь служитъ только легкимъ покровомъ для живого впечатлнія, и что можетъ быть остроумне этого пріема представить намъ такое ужасное лицо и убдить насъ бжать отъ него?
Но въ этихъ искусныхъ страницахъ, скажутъ, слишкомъ много остроумія, слишкомъ очевидно искусство, а какъ-бы удачно оно ни было, оно не въ прав выставлять себя на показъ. Трудно было-бы защитить Лабрюйера отъ этого упрека, да и зачмъ, впрочемъ, его защищать? Есть много способовъ хорошо писать, и если одинъ изъ нихъ можно предпочитать другому, все-таки достигнуть цли, это значить быть выслушаннымъ людьми и долго имъ нравиться и посл того, какъ перестанешь существовать. Каждый идетъ по своей дорог къ потомству и въ этомъ нтъ ничего дурного, лишь-бы только эта дорога привела туда. Поправк сказать, писатель не выбираетъ почти этой дороги: онъ незамтно увлекается по ней природой, и было-бы безполезнымъ насиліемъ пытаться свернуть на другую дорогу. Идеи представляются каждому изъ насъ подъ разнообразными видами и вызываютъ въ насъ разлитыя движенія, которыя искусство можетъ направлять, не измняя чувствительно теченія ихъ. Есть такіе писатели, на которыхъ вдохновеніе налетаетъ, какъ стремительный потокъ: они едва могутъ его сдержать, они имъ оглушены и почти опьянены, какъ это случилось однажды съ Руссо, такъ что мысль, которая ихъ давитъ, кипитъ въ нихъ и прорывается на свтъ широкимъ потокомъ краснорчія, но и тогда они хорошо знаютъ, что выражаютъ только незначительную часть того, что чувствуютъ, и что лучшая часть этой небесной росы, испаряясь, поднимается снова къ тмъ таинственнымъ странамъ, откуда она спустилась.
Иные съ идеями играютъ, какъ съ толпой нелюдимыхъ и легкихъ нимфъ: они преслдуютъ ихъ, настигаютъ, берутъ въ плнъ, украшаютъ съ любовью и, наконецъ, приводятъ ихъ къ намъ ручными и улыбающимися, покрытыми граціознымъ убранствомъ. Третьи писатели, будучи остроумными и ловкими работниками, идутъ по дорогамъ и собираютъ здсь рдкій алмазъ, тамъ дорогой перлъ, нкоторые изъ нихъ подбираютъ и голыши, по которымъ постоянно скользили глаза всхъ людей и которые долго попирались пренебрежительно ногами прохожаго, они ихъ терпливо очищаютъ, снимаютъ съ нихъ грубую оболочку, обтачиваютъ ихъ съ искусствомъ и покрываютъ гранями, столь удачно расположенными, столь ловко отполированными, что свтъ, играя въ нихъ, производитъ тысячу новыхъ эффектовъ и едва позволяетъ узнать ихъ, а такъ какъ они просты по природ и удобны для употребленія, то съ этихъ поръ они начинаютъ переходить изъ рукъ въ руки и увеличиваютъ собою общее богатство человчества. Лабрюйеръ одинъ изъ этихъ терпливыхъ и ловкихъ гранильщиковъ, которые взамнъ дара создавать и открывать получили способность и вкусъ украшать навсегда все то, до чего они коснулись. Онъ повиновался природ и, слдуя своей склонности, находилъ въ этомъ самое чистое наслажденіе. Онъ всматривался въ общую идею до того, что она у него начинала блестть, онъ такъ ее отдлывалъ, что она получала яркость, и если слово не казалось-бы нсколько жесткимъ для такого самого нжнаго и самого честнаго рода удовольствій, то можно было-бы сказать, что онъ вкушалъ, какъ эпикуреецъ, наслажденіе, производя новые плоды въ областяхъ человческаго духа, наиболе истощенныхъ культурою, такъ какъ онъ находилъ удовольствіе возобновлять всевозможными способами рессурсы (французскаго языка.

Лабрюйеръ.

ОЧЕРКЪ
Сентъ-Бёва.

Теперь, посл многихъ гадательныхъ предположеній, положительно извстно, что Лабрюйеръ родился въ Париж и что онъ былъ крещенъ 17 августа 1645 года. Это подтверждается метрической книгой прихода Saint-Christophe-en-Cit…
Изъ замтки, приписанной около 1720 г. о. Бужсрелемъ или о. Лелономъ въ мемуарахъ, находившихся въ библіотек Ораторіи {Ораторія Іисуса — конгрегація, основанная въ Париж въ 1614 году Бюрелемъ.}, видно, чти Лабрюйеръ былъ изъ этой конгрегаціи. Но неизвстно, получилъ-ли онъ въ ней просто воспитаніе или былъ нкоторое время ея членомъ. Его первое сношеніе съ Боссюэтомъ, можетъ быть, соприкасается съ этимъ обстоятельствомъ. Какъ-бы то ни было, но только что онъ купилъ должность французскаго казначея въ Кан, какъ Боссюэтъ, съ которымъ онъ, неизвстно какъ, познакомился, пригласилъ его къ герцогу Бурбонскому преподавать ему исторію. Остатокъ своихъ дней Лабрюйеръ провелъ въ дом Конде въ Версали, состоя при принц въ качеств литератора и получая тысячу экю пенсіи.
Превосходно изображаетъ его д’Оливе, который къ несчастью слишкомъ кратокъ, но слова котораго имютъ авторитетъ: ‘Мн обрисовали его, какъ философа, который заботится только о спокойной жизни съ друзьями и книгами, длая хорошій выборъ между тми и другими, не ищетъ, но и не избгаетъ удовольствія, всегда расположенъ къ скромной радости и искусно отыскиваетъ ее себ, онъ боится всякаго рода честолюбія, даже совстится высказать свой умъ’. Свидтельство этого академика поразительно подтверждается Сенъ-Симономъ: съ авторитетомъ свидтеля, котораго нельзя заподозрить въ снисходительности, настаиваетъ онъ именно на этихъ свойствахъ хорошаго вкуса и мудрости: ‘Публика потеряла, говоритъ онъ, человка, извстнаго умомъ, своимъ стилемъ и знаніемъ людей, я говорю о Лабрюйер, который умеръ отъ апоплексическаго удара въ Версали: онъ превзошелъ Теофраста, работая по слдамъ его, и неподражаемо изобразилъ въ своихъ новыхъ ‘Характерахъ* людей нашего времени. Это былъ, кром того, человкъ въ высшей степени честный, очень пріятный и простой въ обращеніи, безъ всякаго признака педантизма и очень безкорыстный. Я его настолько зналъ, что мн очень жаль его, жаль, что смерть его лишила насъ трудовъ, которыхъ можно было еще ждать отъ него по его возрасту и здоровью’. Буало относится къ его тону и манерамъ требовательне, чмъ Сенъ-Симонъ, онъ писалъ Расину 19 мая 1687 г.: ‘Максимиліанъ’ — къ чему эта кличка?— ‘постилъ меня въ Отейл {Мстечко близъ Парижа, гд жилъ Буало.} и прочелъ мн кое-что изъ своего Теофраста. Это очень честный человкъ, у котораго не было-бы ни въ чемъ недостатка, если-бы природа создала его столь-же пріятнымъ, какъ онъ желаетъ быть. Впрочемъ, у него есть умъ, знаніе и достоинство’. Мы вернемся къ этому сужденію Буало. Лабрюйеръ былъ въ его глазахъ уже въ нкоторомъ род человкомъ новыхъ поколній, однимъ изъ тхъ людей, въ которыхъ отживающее поколніе легко находитъ довольно сильное желаніе быть умне его или, по крайней мр, быть умнымъ по-своему.
Тотъ самый Сенъ-Симонъ, который жаллъ Лабрюйера и который не разъ бесдовалъ съ нимъ, рисуетъ намъ домъ Конде и, въ частности, герцога, ученика философа, чертами, которыя бросаютъ свтъ на внутреннее существованіе послдняго. По поводу смерти герцога (въ 1710 г.) онъ говорить намъ съ жаромъ, который перемшиваетъ все, но вмст съ тмъ даетъ возможность сразу все видть: ‘Онъ почти всегда казался взбшеннымъ. онъ былъ столь гордъ и дерзокъ, что къ нему едва можно было привыкнуть. Онъ обладалъ умомъ, начитанностью, остатками превосходнаго воспитанія’ — можно поврить!— ‘даже вжливостью и пріятностью, когда хотлъ, но онъ хотлъ очень рдко… Его свирпость доходила до крайности и проявлялась во всемъ. Это было пугало, передъ которымъ все бжало: даже друзья его никогда не были въ безопасности то отъ его крайнихъ оскорбленій, то отъ жестокихъ шутокъ прямо въ лицо и т. д.’ Онъ разсказываетъ, какъ въ 1697 г., въ Дижон, завдуя провинціальнымъ Бургонскимъ собраніемъ, вмсто принца Конде, своего отца, герцогъ показалъ, какъ водить дружбу съ принцами, давши хорошій урокъ тмъ, которые ищутъ этой дружбы. Напоивши однажды вечеромъ Сантёля шампанскимъ, онъ для забавы высыпалъ цлую табакерку испанскаго табаку въ большой стаканъ съ виномъ и предложилъ ему выпить, бдный Теодасъ, столь наивный и простодушный, хорошій собутыльникъ, чудакъ и острякъ, умеръ отъ ужасной рвоты. Таковъ былъ внукъ ‘великаго Конде’ и ученикъ Лабрюйера. Когда-то раньше поэтъ Саразэнъ {Подражатель Малерба, ум. 1654.} умеръ подъ палкой Конти, у котораго онъ былъ секретаремъ. Изъ тхъ энергичныхъ выраженій, которыми Сенъ-Симонъ характеризуетъ родъ Конде, видно, какъ герой постепенно выродился въ немъ въ человка, пригоднаго только для охоты на кабановъ. Во времена Лабрюйера въ этомъ род сохранялась еще большая доля ума, ибо, какъ говоритъ Сенъ-Симонъ о Сантел, ‘принцъ имлъ его почти всегда съ собой въ Шантильи, когда прізжалъ туда, герцогъ привлекалъ его ко всмъ своимъ забавамъ, изъ всего дома Конде онъ любилъ больше всего постоянно соперничать съ нимъ Составленіемъ разныхъ остроумныхъ вещей въ проз и стихахъ и изобртеніемъ всякаго рода забавъ, шутокъ и шалостей’. Въ качеств наблюдателя Лабрюйеръ долженъ былъ наглядно и ясно убдиться, что значило быть близко принятымъ въ это семейство, столь замчательное въ то время по соединенію счастливыхъ даровъ природы, блестящей свтскости, жестокости и разврата. Вс его замтки о герояхъ и дтяхъ боговъ получили свое начало отсюда: они написаны съ такою скрытою горечью.— Дти боговъ, такъ сказать, извлекаютъ себя изъ правилъ природы и являются, какъ бы исключеніемъ. Они не ждутъ почти ничего отъ времени и лтъ. Заслуги у нихъ предшествуютъ возрасту. Они рождаются образованными, они становятся совершенными людьми скоре, чмъ обыкновенные люди успютъ выйти изъ дтства’. Въ глав ‘О вельможахъ’ у него вырываются мысли, которыя особенно часто должны были приходить ему въ голову: ‘Преимущество вельможъ надъ другими людьми огромно въ одномъ отношеніи: пускай ужъ у нихъ будетъ хорошій столъ и богатая меблировка, пускай будутъ собаки, лошади, обезьяны, карлики, дураки и льстецы, но я завидую ихъ счастью имть къ своимъ услугамъ людей, которые равняются съ ними сердцемъ и умомъ, а иногда и превосходятъ ихъ’. Неизбжныя размышленія, которыя внушала ему скандальная безнравственность принцевъ, не пропали, какъ надо полагать, даромъ: они заставляли его высказываться такимъ, напр., образомъ: ‘Есть такая нищета на земл, что она сжимаетъ сердце. Инымъ нечего даже сть, иные боятся зимы: имъ страшно за жизнь. Въ иныхъ мстахъ дятъ незрлые плоды, насилуя землю и времена года, чтобы удовлетворить своему неизысканному вкусу. Простые буржуа, только потому, что они были богаты, имли смлость проглатывать сразу столько, сколько хватило бы на прокормленіе ста семействъ. Пусть, кто хочетъ, выступитъ противъ этихъ крайностей: я укрываюсь въ среду умренности’. ‘Простые буржуа’ подвернулись здсь очень кстати для того только, чтобы свалить вину на кого-нибудь, но я ручаюсь, что эта мысль написана гд-нибудь въ углу на одномъ изъ тхъ ужиновъ ‘полубоговъ’, на которыхъ герцогъ напаивалъ шампанскимъ Сантёля.
Лабрюйеру, любившему читать древнихъ авторовъ, пришла однажды мысль перевести Теофраста, и вотъ, благодаря этому переводу, онъ задумалъ коснуться вслдъ за нимъ и своихъ собственныхъ размышленій по поводу нравовъ новаго времени. Былъ-ли этотъ переводъ Теофраста для него только предлогомъ или онъ былъ въ самомъ дл ршающимъ пунктомъ и главною его цлью, трудно ршить. Больше вроятности въ послднемъ предположеніи, если имть въ виду ту форму изданія, подъ которой явились сначала ‘Характеры’, и то большое мсто, которое отведено было въ нихъ Теофрасту. Лабрюйеръ былъ глубоко проникнутъ тою мыслью, которою онъ начинаетъ свою первую главу, чтовсе уже сказано’, что ‘мы явились слишкомъ поздно: прошло боле семи тысячъ лтъ съ тхъ поръ, какъ есть люди и притомъ думающіе’. Онъ совтуетъ безпрестанно читать и перечитывать древнихъ, переводить ихъ по возможности и подражать имъ иногда: ‘писатели не умли бы достигнуть совершеннаго и, если можно, превзойти древнихъ, если бы не подражали имъ’. Къ древнимъ Лабрюйеръ присоединяетъ и лучшихъ между новйшими мыслителями, какъ бы отнимая у остальныхъ писателей все лучшее и самое прекрасное. При такомъ взгляд на дло онъ начинаетъ ‘собирать колосья’ и каждый колосъ, каждое зерно, которое онъ считаетъ достойнымъ вниманія, онъ кладетъ въ порядк передъ нами. Мысль быть разборчивымъ, зрлымъ, совершеннымъ очевиднымъ образомъ сильно занимаетъ его и вско свидтельствуетъ въ каждомъ изъ его словъ о томъ торжественномъ момент его вка, въ который ему пришлось писать. Это уже не былъ моментъ первыхъ опытовъ. Почти вс т, которые явились лучшими творцами, были живы. Мольеръ умеръ, не было уже Паскаля и Ларошфуко, но вс остальные были еще живы. Какой блестящій рядъ именъ! Какая величественная и совершенная аудиторія, уже нсколько угрюмая и молчаливая! Въ академической рчи Лабрюйеръ самъ перечислилъ эти блестящія имена, лично обращаясь къ нимъ, но они не разъ проходили передъ его умственнымъ взоромъ и прежде, когда онъ сидлъ за своею работою. А потомъ эти вельможи, ловкіе цнители ума! Этотъ замокъ Шантильи, служившій ‘подводнымъ камнемъ для дурныхъ произведеній’! Этотъ король, который изъ своего роскошнаго дворца властвовалъ всми! У такихъ-то строгихъ судей приходилось добиваться славы Лабрюйеру, появившемуся въ конц этого блестящаго турнира. Лабрюйеръ все это предусмотрлъ и потому смло выступилъ. Онъ зналъ мру, которой нужно было держаться, и пунктъ, въ который нужно было поражать. Скромно и увренно онъ шелъ впередъ, ни одного усилія не пропадало даромъ, ни одного слова не сказано попусту, съ первымъ же ударомъ онъ занимаетъ мсто, котораго не уступаетъ никому другому. Т, которые по расположенію своего ума и сердца, слишкомъ рдко впрочемъ встрчающемуся, ‘въ состояніи, какъ онъ говорить, предаваться удовольствію, доставляемому совершенствомъ произведенія’, испытали бы подобное, имъ только доступное ощущеніе удовольствія, если бы открыли маленькое изданіе Лабрюйера in-12, въ одномъ томик, 1688 г., въ 360 страницъ очень крупнаго шрифта, изъ которыхъ Теофрастъ съ предисловіемъ занимаетъ 149: здсь Лабрюйеръ уже весь на лицо, если не считать тхъ многочисленныхъ усовершенствованій, которыя мы находимъ въ послдующихъ изданіяхъ.
Позже, начиная съ 3-го изданія, Лабрюйеръ послдовательно многое прибавлялъ къ каждой изъ своихъ 16 главъ. Мысли, которыя, быть можетъ, на первое время, благодаря его осторожности, оставались въ портфел, смшныя стороны, которыя обнаружило передъ нимъ самое появленіе его книги, оригиналы, которые сами себя выдали, — все это обогащало и наполняло со всхъ сторонъ его образцовое произведеніе. Первое изданіе заключаетъ портретовъ несравненно мене, чмъ послдующія. Они возникли подъ перомъ автора, благодаря возбужденію и раздраженію, произведенному появленіемъ въ свтъ его произведенія, а сначала онъ заботился главнымъ образомъ дать рядъ нравственныхъ размышленій и замтокъ, ссылаясь даже по этому поводу на ‘Притчи’ Соломона. Характеры особенно развиты въ приложеніяхъ, а какое было настоящее намреніе автора, что было основнымъ началомъ его книги и, если можно такъ выразиться, счастливою случайностью ея появленія, это лучше видно въ ея первоначальной и боле короткой форм.
Если Лабрюйеръ родился въ 1644 г., то въ 1687 г. ему было уже 43 года: его привычки были уже прочно усвоены, жизнь была урегулирована, онъ ничего не измнилъ въ ней. Внезапная слава, доставшаяся ёму. не ослпила его, онъ обдумалъ все съ давнихъ поръ, онъ вывдалъ всякими способами, что такое слава, онъ хорошо зналъ, что онъ могъ бы ея и не имть и все-таки не потерять своей цпы изъ-за этого. Онъ говоритъ посл своего перваго изданія: ‘Сколько удивительныхъ людей, имвшихъ самый прекрасный геній, умерли, не заставивъ никого говорить о себ! Сколько живетъ еще такихъ людей, а между тмъ о нихъ не говорятъ и никогда не будутъ говорить’! Хотя его хвалили, осаждали изъявленіями, искали, но онъ чувствовалъ себя, можетъ быть, мене счастливымъ, чмъ до своего успха, и несомннно сожаллъ иной разъ, что выдалъ публик столь большую часть своей тайны. Подражатели, которые тотчасъ ринулись за нимъ со всхъ сторонъ, въ род аббата Вилльера. аббата Бельгарда (онъ еще не зналъ Бриллона, Аллеома и др., которыхъ голландцы не умли ни-какъ отличить отъ него), эти авторы, ‘родившіеся копіистами’, которые льнутъ ко всякому успху, какъ мухи къ сладкому кушанью, эти охотники до чужаго по временамъ должны были выводить его изъ терпнія, можно думать, что его совтъ, обращенный къ автору, ‘родившемуся копіистомъ’, и не встрчающійся въ первыхъ изданіяхъ, обращенъ былъ къ этому почтенному аббату Вилльеру. Принятый въ члены академіи 15 іюня 1693 г., въ то время, когда во Франціи было уже 7 изданій его ‘Характеровъ’, онъ умеръ внезапно отъ удара въ 1696 г., сойдя такимъ образомъ со сцены въ полной своей слав, прежде чмъ біографы и комментаторы ршились подойти къ нему, захватить его въ его скромномъ положеніи и записать его отвты на ихъ разспросы {Очевидно, что въ первый разъ, въ 1691 г. Лабрюйеръ получилъ въ свою пользу 7 голосовъ въ Академіи, самъ не зная объ этомъ, благодаря услуг де-Бюсси, который такимъ образомъ съ щекотливой предусмотрительностью предупредилъ автора ‘Характеровъ’. Сохранилось письмо съ благодарностью, адресованное ему Лабрюйеромъ (Nouvelles Lettres de Bussy — Rabulin, T. VII). Это единственное письмо, оставшееся отъ Лабрюйера. не считая ааписки съ шутливою бранью, адресованной Сантёлю и напечатанной въ собраніи сочиненій Сантёля (Santoliana).}. Адри цитируетъ рукописную замтку, находящуюся въ библіотек Ораторіи, что ‘маркиза Белльфорьеръ, съ которой Лабрюйеръ былъ очень друженъ, могла бы сообщить нсколько замтокъ о его жизни и характер’. Эта маркиза ничего намъ не оставила, вроятно, ея никто и не спрашивалъ. Будучи старухою въ 1720 г., къ которому относится упомянутая приписка, она очевидно была одною изъ тхъ личностей, которыя представлялись Лабрюйеру, когда онъ въ глав ‘О сердц’ писалъ: ‘Бываютъ подчасъ на пути жизни столь дорогія удовольствія, столь нжныя обязательства, недоступныя для насъ, что естественно желать по крайней мр, чтобы они были дозволены, такія сильныя чары можно преодолть только умньемъ съ достоинствомъ отказаться отъ нихъ’. Можетъ быть, она же внушила ему такія нжныя слова, доходящія до величія: ‘Бываютъ столь совершенные роды красоты, столь блестящаго достоинства, что люди, тронутые сю, ограничиваются тмъ, что смотрятъ на нее и говорятъ о ней’.
При небольшой требовательности есть средство возстановить въ воображеніи скрытую отъ насъ жизнь Лабрюйера, основываясь на нкоторыхъ его мысляхъ, которыя скрываютъ отъ насъ всю его судьбу и весь романъ его жизни. По его манер говорить о дружб, о томъ ‘вкус’, который онъ иметъ и котораго не могутъ постигнуть люди, родившіеся посредственностями, можно было-бы заключить, что ради нея онъ отказался отъ любви, но съ другой стороны изъ его способа постановки извстныхъ, захватывающихъ вниманіе вопросовъ можно было-бы заключить, что онъ обладалъ достаточною опытностью въ глубокой любви, чтобы пренебречь простою дружбою. Это разнообразіе превосходныхъ мыслей, изъ которыхъ по очереди можно создать нсколько послдовательныхъ образовъ, очаровательныхъ или глубокихъ, но которые не въ силахъ была одна личность взять прямо изъ своего собственнаго и единственнаго опыта, — объясняется гораздо проще. Мольера, напр., нельзя считать ни Алцестомъ, ни Филинтомъ, ни Оргономъ, ни Арганомъ, но онъ послдовательно является всмъ этимъ, Лабрюйеръ въ области морали обладаетъ такоюже способностью: онъ послдовательно бываетъ каждою выведенною имъ моральною личностью, онъ одинъ изъ немногихъ людей, которые узнали все.
При ближайшемъ изученіи Мольеръ окажется не всегда исполняющимъ то, что онъ проповдуетъ. Онъ воспроизводитъ житейскія дрязги, страсти, смшныя стороны, но въ жизни онъ самъ не прочь отъ всего этого. Лабрюйеръ никогда этого не е ілалъ-бы. Онъ подмтилъ небольшія несообразности въ Тартюф и его Онуфрій безупреченъ, то-же самое можно сказать о его поведеніи: онъ обдумываетъ все и принаравливается къ своимъ нравственнымъ изрченіямъ и своему опыту. Мольеръ поэтъ: онъ увлекается, онъ нерегуляренъ, это смсь наивности и огня, эти противорчія можетъ быть и длаютъ его боле пріятнымъ и великимъ. Лабрюйеръ — это мудрецъ. Онъ не былъ женатъ: ‘Человкъ свободный и не связанный женою, если только иметъ сколько-нибудь ума, можетъ, по его наблюденіямъ, подняться выше своей судьбы, замшаться въ міръ и идти наравн съ самыми честными людьми. Трудне это сдлать тому, кто связанъ обязательствами, бракъ, повидимому, ставитъ всякаго въ свой рядъ’. А если кому не нравится въ Лабрюйер этотъ разсчетъ быть холостымъ, тотъ можетъ предположить, что онъ любилъ, но встртилъ непреодолимыя препятствія и, отказавшись отъ цли, остался вренъ своимъ дорогимъ воспоминаніями.
Не разь замчено, какъ энергически проявляется человчная красота его сердца сквозь непреклонную опытность его ума ‘Положимъ, нужна конфискація земли и опись имущества, нужны тюрьмы и наказанія, но, оставляя въ сторон справедливость, законы, требованія жизни, я долженъ замтить. что для меня было постоянно новою вещью наблюденіе надъ тмъ, съ какою жестокостью одни люди обходятся съ другими’. Сколько стремленія къ реформамъ, которыя стали проводить съ тхъ поръ и которыя еще не доведены до конца, заключается въ этихъ словахъ. Сердце Фенелона билось гораздо сдержанне по поводу такихъ вопросовъ. Лабрюйеръ удивляется, какъ вещи для него постоянно новой, тому, что М. Севинье находила вполн простымъ или только нсколько страннымъ: въ Лабрюйер видно уже, какъ приближается XVIII в., который станетъ удивляться столькимъ вещамъ. Я только напомню ту страницу возвышеннаго характера, гд Лабрюйеръ говоритъ о крестьянахъ (см. главу ‘О человк’). Легко признать Лабрюйера въ портрет ‘философа, который, сидя въ своемъ кабинет и будучи постоянно доступенъ всмъ, не смотря на свои глубокомысленныя занятія, проситъ васъ войти и которому вы предложили бы вещь, цнимую имъ выше золота и серебра, если бы дали ему случай оказать вамъ услугу
Онъ былъ религіозенъ и глубоко убжденъ въ вр, какъ это доказываетъ его глава ‘О вольнодумцахъ’, которая прекрасно завершаетъ собою цлое, заключая вмст съ тмъ въ себ заготовленныя впредь мры противъ нападокъ, въ которыхъ не было недостатка, и глубокое убжденіе. Діалектика этой главы сильна и искренна, автору нужна была она, чтобы искупить ту легкость, съ которою этотъ философъ освобождался отъ узъ своего времени, чтобы прочне опереться и прикрыть свои нападенія на господствующее тогда притворное благочестіе. Лабрюйеръ не оставилъ наслдства, завщаннаго Мольеромъ: онъ продолжалъ эту мужественную войну на гораздо боле узкой сцен (другой сценой, впрочемъ, и не позволено было пользоваться), но съ оружіемъ, не мене мстительнымъ Онъ не только показывалъ пальцемъ на придворнаго, который прежде носилъ волосы, а теперь въ парик, въ стянутомъ плать, со сложенными руками, потому что онъ ханжа, онъ не только неизгладимыми чертами предвозвстилъ нечестивую реакцію противъ ханжества, явившуюся при регент (‘Ханжа — это тотъ, кто при корол атеист сталъ бы атеистомъ’), онъ прямо даже къ Людовику XIV обращается съ такимъ совтомъ, едва прикрытымъ похвалою: ‘Много требуется тонкости отъ религіознаго государя, чтобы преобразовать дворъ и сдлать его благочестивымъ, зная, до какой степени придворные хотятъ ему угодить и на чемъ они основываютъ свое счастье, онъ благоразумно щадитъ ихъ: онъ терпитъ, прикрываетъ, опасаясь, чтобы они не впали въ лицемріе или нечестіе, онъ ожидаетъ большаго отъ Бога и времени, чмъ отъ своего усердія и искусства’.
Не смотря на діалоги его о квіетизм, не смотря на нсколько его словъ, достойныхъ сожалнія, насчетъ отмны нантскаго эдикта, не смотря на одно мсто, гд онъ высказывается за магію, я скоре пытался бы заподозрить его въ свободомысліи, чмъ въ противоположномъ свойств. ‘Родившійся христіаниномъ и французомъ находитъ себя стсненнымъ въ сатир’, говорилъ онъ о себ. Если бы онъ, говоря такимъ образомъ, думалъ больше всего о Буало, то онъ долженъ былъ хоть нсколько думать и о себ самомъ, о тхъ ‘важныхъ сюжетахъ’, которые были ‘запретны’ и для него самого. Онъ ихъ касается слегка, но онъ тотчасъ же долженъ удалиться отъ нихъ. Онъ одинъ изъ тхъ умовъ, которымъ ничего не стоило бы безъ усилій и потрясеній выйти (если они не вышли еще) изъ всхъ случайныхъ обстоятельствъ, ограничивающихъ ихъ кругозоръ. Это видно не изъ того или иного взятаго отдльно выраженія, а изъ всего хода его разсужденій. Во многихъ мнніяхъ, какъ и въ стил, онъ довольно охотно присоединяется къ Монтеню.
О Лабрюйер есть три довольно важныя статьи. Первая по времени принадлежитъ аббату д’Оливе въ его Histoire de l’Acadmie. Тутъ проглядываютъ слды того способа судить объ автор, который раздляется многими ‘классическими’ умами конца XVII в. и начала XVIII, это время развитія слова и проясненія его, какъ я думаю, посл нкоторой темноты въ періодъ Буало и Расина. Д’Оливе находитъ у Лабрюйера слишкомъ много ‘искусства’, слишкомъ много ‘ума’, нкоторое злоупотребленіе метафорами. Онъ совтуетъ недоврчиво относиться къ слогу Лабрюнера, называя его ‘вынужденнымъ, натянутымъ, запутаннымъ’. Николь, о которомъ Лабрюйеръ, какъ кажется, говоритъ въ одномъ мст, что онъ ‘недостаточно думалъ’, находилъ, конечно, что этотъ новый моралистъ слишкомъ много думалъ, и очень сердился на него за то, что онъ слишкомъ тонко работаетъ. Мы вернемся къ этому вопросу. Жаль, что рядомъ съ этими сужденіями, которыя, исходя отъ человка со вкусомъ и авторитетомъ, имютъ свою цну, д’Оливе не далъ больше подробностей о Лабрюйер, по крайней мр объ его отношеніяхъ къ академіи. Принятіе Лабрюйера въ академію породило жалобы, о которыхъ онъ самъ разсказываетъ намъ въ предисловіи къ своей ‘Рчи’ и которыя требовали бы нкоторыхъ поясненій. Какъ ни былъ счастливъ сразу Лабрюйеръ, но ему, видно, пришлось выдержать въ свою очередь борьбу, подобно Корнелю, Мольеру, подобно всмъ истинно великимъ людямъ. Онъ былъ принужденъ ссылаться на свою главу ‘О вольнодумцахъ’ и тонко представить свое сочиненіе имющимъ религіозную цль, чтобы этимъ прикрыть отъ нападеній свою вру. Онъ принужденъ былъ отрицать дйствительность своихъ портретовъ, бросить въ лицо составителямъ ихъ ‘наглые ключи’, какъ онъ выражается. Марціалъ еще превосходно выразился по этому поводу: ‘Безчестно поступаетъ тотъ, что выказываетъ свою изобртательность въ чужой книг’.— ‘Право, я не сомнваюсь’, восклицаетъ Лабрюйеръ съ оттнкомъ гордости, на которую вынудили его обиды, — ‘что наконецъ публик до тошноты надостъ слушать нсколько лтъ, какъ старые вороны каркаютъ вокругъ тхъ, которые, обладая свободнымъ полетомъ и легкимъ опереньемъ, поднялись на нкоторую высоту славы, благодаря своимъ произведеніямъ’. Кто былъ этимъ ворономъ, этимъ Теобальдомъ, который очень широко звалъ во время рчи Лабрюйера и который съ нкоторыми академиками взбунтовалъ враждебную партію и ‘Изящнаго Меркурія’ (Mercure Galant), мстившаго за то, что Лабрюйеръ ставилъ его ниже всякой посредственности? Бансерадъ, къ которому легко можно отнести примты Теобальда, тогда уже умеръ. Не былъ-ли это Бурсо, который, не принадлежа самъ къ академіи, могъ соединиться въ нападкахъ съ нкоторыми членами ея? Или это старикъ Ройе? или кто другой съ такою-же силою? Д’Оливе очень осторожно выражается по этому поводу.
Два другіе важные очерка о Лабрюйер принадлежатъ Сюару {Сюаръ (1734—1817) издавалъ въ Париж Journal tranger и др. Лучшее изъ его сочиненій Lettres de l’anonyme de Vaugirard.}, писавшему о немъ въ 1782 г., и Викторену Фабру {Фибръ (1785—1836) пріобрлъ извстность ‘Похвальными словами’ въ честь Буало, Корнеля, Монтеня и Лабрюйера.} написавшему въ 1810 г. довольно глубокаго содержанія ‘Похвальное слово’. Изъ одного отрывка, находящагося въ l’esprit des Journaux (февр. 1782), анонимный авторъ котораго оцниваетъ очень тонко замтку Сюара, мы видимъ, что Лабрюйеръ, котораго уже мало читали и мало цнили при д’Оливе, въ XVIII в. вовсе не занималъ своего надлежащаго мста, Вольтеръ слегка касается его въ своемъ сочиненіи ‘Si&egrave,cles de Louis XIV’. ‘Маркизъ Вовенаргъ’, говоритъ анонимный авторъ (въ которомъ можно было-бы признать Фонтана или Тара) — почти одинъ изъ всхъ тхъ, которые говорили о Лабрюйер, глубоко чувствовалъ этотъ истинно великій и оригинальный талантъ. Но самъ Вовенаргъ не иметъ того значенія и авторитета, которые должны были-бы принадлежать писателю, находящемуся одновременно подъ вліяніемъ и обширной мудрости Локка, и оригинальной мысли Монтескье, и восторженнаго стиля Паскаля, и изящной прозы Вольтера, онъ не могъ составить репутаціи ни Лабрюйеру, ни себ’. Пятьдесятъ лтъ спустя, когда за Лабрюйеромъ былъ признанъ наконецъ геній, и самъ Вовенаргъ получилъ права на великаго учителя. Лабрюйеръ, котораго такъ медленно оцнивалъ XVIII в., имлъ съ этимъ вкомъ большое сходство.
Но среди такихъ прелестныхъ или глубокихъ очерковъ, каковы очерки Сюара и Фабра, среди массы остроумныхъ похвалъ проскальзываютъ такіе отзывы объ этомъ столь великомъ писател XVII в., которые поневол заставляютъ удивляться: Сюаръ, напр., говоритъ, что у Лабрюйера было ‘больше воображенія, чмъ вкуса’. Фабръ полный анализъ его заслугъ заканчиваетъ выводомъ, что онъ помстилъ бы его въ столь ограниченное число совершенныхъ образцовъ въ искусств писать, ‘если-бы онъ выказывалъ постоянно столько-же вкуса, сколько обнаруживаетъ ума и таланта’. Здсь въ первый разъ мы слышимъ, какъ затрогивается эта чувствительная струна у одного изъ великихъ писателей великаго вка, это происходить оттого, что Лабрюйеръ, явившись поздно и притомъ истиннымъ новаторомъ въ стил, склоняется уже къ слдующему вку. Онъ намъ намтилъ короткую исторію французской прозы слдующими словами: ‘Уже лтъ двадцать пишутъ правильно: писатели теперь — рабы конструкціи, они обогатили языкъ новыми словами, сбросили иго латинизма и довели стиль до чисто французской фразы, они снова нашли ту плавность, которую впервые ввели Малербъ и Бальзакъ и которой не имли столько авторовъ посл нихъ, они наконецъ ввели въ рчь весь порядокъ и всю чистоту, на какую она только способна, это нечувствительно повело къ тому, что они ввели въ нее и умъ’. Лабрюйеръ хотлъ ввести въ стиль именно этотъ умъ, котораго онъ не находилъ достаточно въ томъ стил, хорошіе образцы котораго ему предлагали Бюсси, Пеллисонъ. Флешье, Бугуръ, хоть безъ достаточнаго постоянства, безъ твердости и оригинальности. Посл Паскаля и Ларошфуко, вся задача Лабрюйера состояла въ томъ, чтобы имть изящную и нжную манеру изложенія и притомъ не походить на нихъ.
Буало, какъ моралистъ и критикъ, выразилъ много истинъ въ стихахъ съ извстнаго рода совершенствомъ. Лабрюйеръ хотлъ сдлать нчто подобное въ проз, и притомъ, какъ онъ вроятно думалъ про себя, нчто лучшее и боле закопченное. У Буало много мыслей правильныхъ, врныхъ, ставшихъ пословицами, но слишкомъ легко длающихся пошлыми, Лабрюйеръ никогда не писалъ ничего подобнаго и не допу скалъ въ свой избранный кругъ мыслей. Въ глубин своей души онъ находилъ, что это отзывалось бы излишкомъ чистаго здраваго смысла и было бы очень обыденнымъ, если не считать стиха, возвышающаго такую мысль. У него все выходитъ боле оригинальнымъ и новымъ, онъ проникаетъ глубже въ изгибы. Напр., вмсто такого рода сентенцій, свойственныхъ автору ‘l’Art potique’, какъ:
‘Что кто хорошо понимаетъ, то ясно и выражаетъ’, и т. д., Лабрюйеръ говоритъ намъ въ той удивительной глав ‘О произведеніяхъ ума’, которая служитъ для него его ‘Поэтическимъ искусствомъ’ и его ‘Реторикой’. Между всми различными выраженіями, которыя могутъ передать ту или иную изъ нашихъ мыслей, есть только одно, которое было бы хорошо, его не всегда встрчаешь, когда говоришь или пишешь, тмъ не мене несомннно, что оно существуетъ и что все то, что не подходитъ къ нему, слабо и не удовлетворяетъ умнаго человка, желающаго быть понятымъ’. Ясно чувствуется, насколько столь истинная и здравомыслящая проницательность второго критика перещеголяла здравый смыслъ перваго Въ подтвержденіе того мннія — далеко не новаго,— что въ Лабрюйер можно было провидть новатора, я могъ-бы привести сужденіе Виньель-Марвиля и жалобу, которую онъ поддерживаетъ по этому поводу вмст съ Костомъ и Бриллономъ, но такъ какъ понятія этихъ людей относительно стиля очень низки, то я держусь только приведеннаго мною отзыва д’Оливе. Вкусъ, значитъ, измнялся и Лабрюйеръ помогалъ этому ‘нечувствительно’. Вкъ приходилъ къ концу, въ великомъ ум могла зародиться мысль выражаться иначе, видоизмнить и обновить форму. У другихъ она скоро съ блескомъ вышла на свтъ ‘Персидскія письма’, предвозвщенныя и подготовленныя Лабрюйеромъ, скоро обозначили собою вторую эпоху. У Лабрюйера нтъ еще блеска, но мы его видимъ уже въ поискахъ за новыми прелестями и за остроуміемъ. Въ этомъ отношеніи онъ граничитъ съ XVIII в. больше, чмъ какой либо другой великій писатель его времени, съ нкоторыхъ сторонъ даже Вовенаргъ стоить ближе къ XVII в., чмъ онъ. Но нтъ… Лабрюйеръ вполн еще сынъ своего несравненнаго вка въ томъ отношеніи, что у него, среди постоянной работы обновленія, никогда, въ сущности, нтъ недостатка въ простомъ и неприхотливомъ вкус.
Хотя Лабрюйеръ особенно занятъ изображеніемъ человка и общества, но и природу онъ изображаетъ уже гораздо живописне, чмъ это длалось въ его время Какъ онъ хорошо изображаетъ намъ въ благопріятную минуту маленькій городокъ который кажется ему нарисованнымъ красками на склон холма! Какъ граціозно показываетъ намъ при сравненіи государя съ пастухомъ стадо, которое бродитъ по лугу и щиплетъ мелкую и нжную траву. Только ему могло придти въ голову вставить въ главу ‘О сердц’ дв такихъ, напр., мысли: ‘Есть мстности, которыя удивляютъ насъ, есть другія, которыя трогаютъ насъ и въ которыхъ намъ хотлось-бы жить’.— ‘Мн кажется, что люди зависятъ отъ мстности въ отношеніи своего ума, расположенія духа, страсти, вкуса и чувствъ’. Жанъ Жакъ Руссо и Бернардэнъ-де-Сенъ-Пьеръ съ своею любовью къ природ развили впослдствіи вс оттнки, заключенные и, такъ сказать, только еще дремлющіе въ этомъ скромномъ и прелестномъ абрис. Ламартинъ только перевелъ на стихотворный языкъ слова Лабрюйера, восклицая:
‘Скажите, бездушныя твари, чмъ вы влечете къ себ?
‘Иль вы надлены душой и силой нжно любить?
Лабрюйеръ полонъ этихъ блестящихъ зеренъ для будущихъ всходовъ.
Онъ уже обладаетъ искусствомъ (стоящимъ далеко выше тхъ ‘переходовъ’, которыхъ прямо требовалъ Буало) изъ отдльныхъ кусковъ составить книгу съ помощью связи, которая на первый взглядъ кажется скрытой, но которая неожиданно проявляется то тутъ, то тамъ. На первый взглядъ намъ кажется, что мы имемъ дло съ отрывками, расположенными другъ за другомъ, но когда мы входимъ въ этотъ ученый лабиринтъ, насъ постоянно ведетъ впередъ непрерывная нить. Каждая мысль исправляется, развивается, объясняется съ помощью сосднихъ мыслей. При этомъ всякую минуту примшивается нчто неожиданное, въ этой непрерывной игр приближенія и удаленія отъ того или иного предмета авторъ иной разъ внезапно поднимается до такой высоты, до которой не позволила-бы подняться непрерывная рчь (ср. обращеніе къ Зеновіи и т. п.). Вотъ, напр., отрывокъ письма или бесды, вымышленный или просто цликомъ откуда-нибудь вставленный въ главу ‘О сужденіяхъ’. (‘Онъ говорилъ, что умъ этой прекрасной особы былъ чистымъ алмазомъ, прекрасно оправленнымъ’, и т. д.). Этотъ отрывокъ есть тоже восхитительный драгоцнный камень, который все искусство Андре Шенье не могло-бы вставить въ оправу и такъ художественно отдлать. Я говорю съ намреніемъ объ Андре Шенье, не смотря на все его несходство съ Лабрюйеромъ: каждый разъ, какъ я читаю это мсто у Лабрюйера, мн вспоминается прелестный мотивъ Шенье:
Elle а vcu, Myrto, la jeune Tarentine… Если теперь удивляются, что Лабрюйеръ, соприкасавшійся столькими точками съ XVIII в., недостаточно былъ оцненъ имъ и прославленъ, то на это я прежде всего отвчу, что онъ былъ слишкомъ мудръ, слишкомъ безкорыстенъ и спокоенъ, онъ слишкомъ много занятъ былъ человкомъ, взятымъ вообще, и его всякаго рода видоизмненіями, онъ казался недостаточно дятельнымъ и недостаточно спеціализованнымъ союзникомъ этого вка, полнаго враждебности и страсти. Притомъ-же исчезла заманчивость нкоторыхъ его портретовъ, изображавшихъ ту или иную личность. Мода примшалась къ слав его книги, а моды проходятъ. Фонтенель открываетъ своимъ ‘Сидіасомъ’ XVIII в., относясь безразлично къ Лабрюперу, на что онъ имлъ полное право, такъ какъ тотъ задлъ его, проживши пятьдесятъ лтъ посл другихъ, Фонтенель имлъ такимъ образомъ полную возможность отплатить многимъ врагамъ своей юности. Вольтеръ въ Ско могъ бы распросить о Лабрюйер у Мелсзьё, одного изъ друзей дома Конде, который былъ въ нкоторомъ раз коллегой нашего философа по воспитанію герцогини Менъ и ея братьевъ и читалъ рукопись ‘Характеровъ’ до появленія ея въ печати, но Вольтеръ очевидно не позаботился этого сдлать. Только такому спокойному и тонкому уму, какъ Сюаръ, пришлось исправить эту несправедливую небрежность, прежде чмъ она укоренилась. Въ настоящее время Лабрюйеръ занялъ свое надлежащее мсто. Правда, иные возстаютъ отъ времени до времени противъ подобныхъ блестящихъ репутацій, пріобртенныхъ, повидимому, съ небольшимъ трудомъ, имъ хочется сбросить съ себя иго, но при каждомъ усиліи, направленномъ противъ этихъ репутацій, приходится сталкиваться съ массой удивительныхъ, законченныхъ, вчныхъ мыслей: он опутываютъ со всхъ сторонъ противника и захватываютъ его, какъ т чудныя кольца стки, которыя выковалъ Вулканъ.
Лабрюйеръ даетъ намъ занимательный подборъ выраженій и мыслей, которыя легко было бы сблизить съ почти такими-же мыслями нашего времени. Это особенно можно сказать о его мысляхъ, касающихся сердца и страстей, которыя и теперь еще ставятъ втупикъ пытливыхъ изслдователей внутренняго міра человка. Вспомнимъ мсто, гд онъ говоритъ о молодыхъ людяхъ, что они легче переносятъ уединеніе, чмъ старики, такъ какъ ихъ забавляютъ въ уединеніи страсти, его обращеніе къ Леліи можно легко сблизить съ уединенными прогулками Стеніо. Припомнимъ его жалобы на слабость человческаго сердца, которое слишкомъ скоро утшается и которому не хватаетъ неизсякаемыхъ источниковъ горя при иного рода потеряхъ, это мсто легко сблизить съ подобнымъ же мстомъ въ Атал. Наконецъ, у Лабрюйера является во всей своей прелести и та мечтательность, которою мы окружаемъ любимыхъ нами лицъ. Но хотя Лабрюйеръ и говоритъ, что выборъ мыслей есть своего рода изобртеніе, въ его книг столько соблазнительно-прелестныхъ мыслей, что если бы мы начали выбирать ихъ, то едва-ли бы кончили. Въ области политики у него также есть такія мысли, которыя и въ наше время не утратили своей новизны: стоитъ вспомнить хоть слдующее мсто: ‘Источникъ заблужденій въ политик состоитъ въ томъ, что думаютъ только о себ и о настоящемъ’.
Въ одномъ пункт писатели нашего времени не съумли бы не только подражать, но даже почитать его. Онъ наслаждался большимъ счастіемъ, но за то проявилъ большую мудрость: обладая такимъ огромнымъ талантомъ, онъ писалъ для того только, чтобы сказать, что думаетъ, чмъ меньше, тмъ лучше — вотъ его девизъ. Говоря однажды о м-мъ Гизо, мы указали, сколько замчательныхъ мыслей разсяно въ ея многочисленныхъ и темныхъ статьяхъ, откуда ихъ могла бы выбрать и извлечь разв только сочувственная рука. Лабрюйеръ, родившись для совершенства въ вкъ, благопріятствовавшій совершенству, не чувствовалъ себя вынужденнымъ разсвать свои мысли въ разныя времена по разнаго рода сочиненіямъ. Онъ составляетъ сразу цлый роскошный узоръ, подбирая ихъ каждую поодиночк: он блестятъ, какъ причудливыхъ цвтовъ бабочки на прекрасномъ бломъ пол. ‘Человкъ высшаго ума, говоритъ онъ, не всегда одинаковъ. Онъ входитъ въ восторгъ, но онъ и выходитъ изъ этого состоянія, въ послднемъ случа, если онъ мудръ, онъ говоритъ мало, ничего не пишетъ… Поетъ ли кто при насморк? Не ждутъ-ли, пока возвратится чистый голосъ?’ Большая часть недостатковъ въ литератур нашего времени происходитъ отъ подобной привычки или необходимости пть при всякомъ голос, имть порывъ во всякій часъ. Подъ столькими миловидными, рзвыми или торжественными формами въ глубин мы находимъ простую необходимость поскоре наполнить печатный листъ, поскоре составить томъ. Отсюда происходитъ несоразмрное развитіе подробностей: писатель, не зная, попадется-ли ему другой подобный случай, собираетъ ихъ. нанизываетъ, сплетаетъ. Возьмемъ лучшіе таланты, самыя прекрасныя поэмы, самыя изящныя страницы прозы: сколько въ нихъ умнья, легкости изложенія, сколько ловкости и ученаго труда! Но при всемъ томъ въ нихъ есть что-то такое, чего заурядные читатели не отличаютъ отъ остального и что можетъ пропустить мимо даже человкъ со вкусомъ, если не достаточно будетъ остороженъ, я говорю о призрак и ложномъ вид таланта, о томъ, что въ живописи называютъ ‘шикомъ’, что заключается въ умньи ловко владть рукою и тогда, когда умъ отказался уже работать. То, что составляетъ ‘шикъ’ въ лучшихъ произведеніяхъ настоящаго момента, поистин ужасно, я не осмливаюсь высказаться подробне, чтобы мой упрекъ не попалъ въ частности въ какого-нибудь извстнаго писателя. Возьмемъ-ли мы поэму или романъ, намъ попадаются мста, въ которыхъ человкъ, крпкій на ногахъ, встртилъ бы пустоту, для простого читателя эта пустота гораздо мене замтна. Да что говорить! Тутъ чуть-ли не скрывается весь секретъ производства, который такъ скрываютъ художники, чтобы не дискредитировать своего искусства. Не такимъ былъ въ свое время Лабрюйеръ, этотъ счастливый мудрецъ, онъ на досуг переводилъ Теофраста и каждую существенную мысль производилъ въ свое время, когда нужно было. Правда, что тысяча экю пенсіи, которую Лабрюйеръ получалъ въ качеств литератора герцога, и помщеніе въ замк Конде доставляли ему такія условія, какихъ не легко найти въ теперешнее время. Какъ бы то ни было, не обижая нашихъ заслуженныхъ и трудолюбивыхъ писателей, мы предложили бы имъ имть на стол книжку Лабрюйера, чтобы она напоминала немного о любви къ воздержности, о необходимомъ соотвтствіи между языкомъ и мыслью. Впрочемъ, что нибудь да значитъ и сожалніе, что мы не можемъ часто такъ поступать, какъ поступалъ Лабрюйеръ.

Предисловіе Лабрюйера.

(Къ шестому и послднему при его жизни изданію).

Я возвращаю публик то, что она дала мн: я заимствовалъ отъ нея матеріалъ для этого труда, справедливость требуетъ, чтобы я, окончивъ его со всмъ вниманіемъ къ истин, на какое только я способенъ и какое публика заслуживаетъ отъ меня, отплатилъ ей за это: она можетъ просмотрть на досуг этотъ портретъ, который я сдлалъ съ нея и, если признаетъ въ себ нкоторые недостатки, которыхъ я касаюсь, то исправить ихъ въ себ. Это единственная цль, которую писатель долженъ ставить себ, а также и единственный успхъ, на который онъ долженъ по крайней мр надяться, но какъ люди не получаютъ полнаго отвращенія къ пороку, такъ не нужно переставать и упрекать ихъ, они, можетъ быть, были бы хуже, если бы вдругъ у нихъ не Стало цензоровъ и критиковъ: это и побуждаетъ проповдывать и писать, ораторъ и писатель не съумютъ удержать радости, если имъ рукоплещутъ, но они должны были бы краснть за себя, еслибы своими рчами и сочиненіями они искали только похвалъ, впрочемъ одобреніе, если оно оказывается самымъ несомнннымъ и самымъ недвусмысленнымъ, есть уже перемна въ нравахъ и преобразованіе тхъ, которые ихъ читаютъ или слушаютъ. Говорить и писать нужно только съ цлью наставленія и, если выходитъ такъ, что писатель или ораторъ нравится, то не нужно по крайней мр въ этомъ раскаяваться, если это служитъ для того, чтобы внушить и заставить понять истины, которыя должны наставлять. Когда же въ книг проскользнуло нсколько мыслей или разсужденій, которыя не имютъ ни огня, ни склада, ни живости другихъ мыслей, то хотя бы они повидимому допущены были для разнообразія, для того, чтобы дать отдыхъ уму, чтобы сдлать его боле бодрымъ и внимательнымъ къ тому, что за ними слдуетъ, читатель можетъ все-таки осудить ихъ и авторъ долженъ изгнать ихъ, если только, впрочемъ, они не являются понятными, близкими, поучительными и приспособленными для простого народа, которымъ непозволительно пренебрегать, вотъ правило. Есть и другое: мн бы очень хотлось, чтобы читатель не потерялъ изъ виду заглавія книги и помнилъ бы постоянно, при всякомъ чтеніи этого труда, что это характеры или нравы того вка, который я изображаю, ибо хотя они часто заимствованы у французскаго двора и людей моей націи, тмъ не мене нельзя ихъ съузить, пріурочивъ къ одному только двору, нельзя ихъ заключить въ одну только страну, иначе моя книга потеряла бы многое изъ обширности своего содержанія и полезности, удалилась бы отъ плана, который я себ поставилъ, именно рисовать людей вообще, а равно и отъ тхъ основаній, которыя входятъ въ порядокъ главъ и въ извстнаго рода незамтную послдовательность составляющихъ ихъ размышленій. Посл этого столь необходимаго предостереженія, послдствія котораго читатель достаточно пойметъ, я, полагаю, въ прав протестовать противъ всякой досады, всякой жалобы, всякаго злобнаго толкованія, всякаго ложнаго примненія и всякой цензуры противъ холодныхъ забавниковъ и злонамренныхъ читателей: нужно умть читать и потомъ молчать или передавать прочитанное и притомъ не больше и не меньше того, что прочитано, если читатель можетъ это сдлать иной разъ, этого недостаточно, нужно еще желать этого, безъ этихъ условій, чего-же въ прав требовать авторъ, точный и кропотливый, отъ извстнаго рода умовъ, въ награду за свой трудъ? По моему мннію, ему посл этого не стоитъ и продолжать писать, если онъ предпочитаетъ свое собственное удовлетвореніе польз нсколькихъ лицъ и усердію къ истин. Я признаюсь, впрочемъ, что съ 1690 г. и до пятаго изданія я колебался между нетерпніемъ дать моей книг съ помощью новыхъ характеровъ больше округленности и лучшую форму и страхомъ, какъ бы иные не сказали: ‘Да кончатся-ли когда эти характеры, дождемся-ли мы чего-нибудь другого отъ этого писателя?’ Умные люди говорили мн съ одной стороны: ‘Содержаніе основательно, полезно, пріятно, неистощимо, живите дольше и обрабатывайте его безъ перерыва, пока живы, что могли бы вы лучшаго сдлать? Нтъ года, чтобы безуміе людей не могло вамъ доставить содержанія на цлый томъ’. Другіе съ большимъ основаніемъ заставляли меня бояться капризовъ толпы и легкомыслія публики, которой я, впрочемъ, столь признательно доволенъ, и не переставали мн внушать, что, такъ какъ лтъ тридцать уже никто не читаетъ иначе, какъ отъ скуки, то людямъ нужно новое содержаніе, новыя заглавія, которыя могли бы ихъ развлекать, что эта косность наполнила лавки и наводнила свтъ за все это время холодными и скучными книгами, съ дурнымъ слогомъ, безъ всякаго содержанія, безъ правилъ и малйшей выдержанности, противными нравственности и благопристойности, написанными съ поспшностью и читаемыми тоже съ поспшностью только ради ихъ новизны, что если я умю только увеличивать свою книгу, полную разсужденій, то я лучше всего сдлалъ бы, если бы успокоился. И вотъ я принялъ къ свднію кое-что изъ этихъ двухъ столь противоположныхъ совтовъ, чтобы примирить ихъ какимъ нибудь образомъ: я не задумался прибавить нсколько новыхъ замчаній къ тмъ, которыя уже вдвое расширили первое изданіе моего труда, но чтобы не принуждать публику пробгать то, что было въ немъ стараго, чтобы дать ей возможность прямо перейти къ новому, я позаботился отмтить для нея эту вторую прибавку особыми знаками, такъ чтобы у ней было прямо передъ глазами то, что она только и желала читать, я думалъ также, что небезполезно будетъ отмтить и первую прибавку какимъ-нибудь другимъ знакомъ, который служилъ бы ей показателемъ постепеннаго развитія моихъ ‘Характеровъ’ и помогалъ бы сдлать желанный выборъ при чтеніи, а такъ какъ можно было опасаться, что это развитіе пойдетъ до безконечности, то я прибавилъ ко всей этой точности искреннее общаніе не длать больше попытокъ въ этомъ род. А если кто обвинитъ меня, что я не сдержалъ своего слова, вставивъ въ три послдующихъ изданія довольно большое число новыхъ замтокъ, тотъ увидитъ по крайней мр, что, смшавъ ихъ съ прежними и уничтоживъ вовсе замтки на поляхъ, я не столько думалъ о томъ, чтобы дать ему новый матеріалъ для чтенія, сколько о томъ, чтобы оставить, если придется, потомству свое произведеніе о нравахъ боле полнымъ, боле законченнымъ и урегулированнымъ. Это, впрочемъ, вовсе не правила нравственности, которыя я хотлъ бы преподать, они являются какъ бы законами въ области морали, а я, признаюсь, не имю ни достаточно авторитета, ни достаточно геніальности, чтобы стать законодателемъ, я знаю даже, что я погршилъ противъ обычнаго изложенія нравственныхъ изреченій, которыя на манеръ оракуловъ должны были бы быть краткими и сжатыми, нкоторыя изъ моихъ замтокъ кратки, но другія боле обширны: о вещахъ думаютъ различнымъ манеромъ и излагаютъ мысль также съ помощью совершенно различныхъ оборотовъ: то въ вид сентенціи, то въ вид метафоры или какой-нибудь другой фигуры, то въ вид параллели, то въ вид простого сравненія, то берутъ фактъ цликомъ, то одну его черту, то описываютъ, то рисуютъ, этимъ объясняется то длиннота, то краткость моихъ размышленій, наконецъ, составители нравственныхъ правилъ хотятъ, чтобы имъ врили, а я, напротивъ, согласенъ, чтобы о мн говорили, что я иной разъ неправильно сдлалъ наблюденіе и замчаніе, лишь бы читатель длалъ ихъ правильне.

Характеры или нравы этого вка.

1688.

О произведеніяхъ ума.

Все уже сказано, мы явились слишкомъ поздно: прошло боле семи тысячъ лтъ съ тхъ поръ, какъ есть люди и притомъ думающіе. Что касается нравовъ, то здсь самое прекрасное и лучшее уже предвосхищено, намъ остается только собирать колосья посл древнихъ и посл лучшихъ между новйшими мыслителями.

——

Нужно стараться только правильно мыслить и выражаться, а не желать склонить другихъ къ нашему вкусу и нашимъ чувствамъ: это было бы слишкомъ большой задачей.

——

Чтобы составить книгу, нужно быть мастеромъ, какъ и для того, чтобы сдлать часы, недостаточно ума, чтобы быть авторомъ. Одинъ чиновникъ по своимъ заслугамъ мтилъ въ высшія должности: онъ былъ человкъ проницательный и практичный въ длахъ, онъ напечаталъ сочиненіе по нравственности, но оно оказалось въ высшей степени смшнымъ.

——

Не такъ легко составить себ имя превосходнымъ произведеніемъ, какъ заставить цнить посредственное произведеніе съ помощью уже пріобртеннаго имени.

——

Произведеніе сатирическое или содержащее факты, которое передано въ рукописныхъ листахъ изъ-подъ плаща съ условіемъ возвратить тмъ же способомъ, сходитъ за чудесное, даже если оно на самомъ дл посредственно, печатаніе для него — подводный камень.

——

У многихъ сочиненій по нравственности, если отнять предувдомленіе къ читателю, посвятительную надпись, предисловіе, оглавленіе, одобрительные отзывы, то едва останется столько страницъ, чтобы он заслуживали названіе книги.

——

Есть иныя вещи, въ которыхъ посредственность невыносима: поэзія, музыка, живопись, публичная рчь. Какое наказаніе слушать пышную декламацію холодной рчи и произнесеніе посредственныхъ стиховъ со всею напыщенностью плохого поэта!

——

Иные поэты склонны въ драматическомъ произведеніи къ длиннымъ рядамъ пышныхъ стиховъ, которые кажутся сильными, возвышенными и исполненными великихъ чувствъ, публика жадно слушаетъ, расширивъ глаза и открывши ротъ, думаетъ, что это ей правится и, чмъ меньше понимаетъ, тмъ больше удивляется’ ей некогда перевести духъ, она едва поспваетъ ободрять крикомъ и рукоплескать. Я думалъ когда-то, во время моей первой юности, что эти мста были ясны и вразумительны для авторовъ, для партера и амфитеатра, что авторы понимали сами себя, что я самъ виноватъ, что ничего не понималъ въ ихъ словахъ при всемъ своемъ вниманіи Но я былъ обманутъ.

——

Досел не появлялось почти образцоваго произведенія ума, которое было бы результатомъ труда нсколькихъ лицъ: Гомеръ составилъ Иліаду, Вергилій Энеиду. Титъ Ливій свои Декады, великій ораторъ римскій свои Рчи.

——

Въ искусств есть пунктъ совершенства, какъ въ природ есть пунктъ добротности или зрлости, кто чувствуетъ и любитъ этотъ предлъ, тотъ иметъ совершенный вкусъ, а кто не чувствуетъ его, кто любитъ то, что выше или ниже этого предла, у того неразвитый вкусъ. Есть, значитъ, хорошій и дурной вкусъ, и не безъ основанія спорятъ о вкусахъ.

——

Между людьми гораздо больше пылу, чмъ вкуса или, лучше сказать, мало людей, у которыхъ умъ сопровождался бы врнымъ вкусомъ и здравомыслящей критикой.

——

Жизнь героевъ обогатила исторію, а исторія разукрасила дянія героевъ, такимъ образомъ я не знаю, кто кому боле обязанъ: т-ли, которые писали исторію, тмъ, которые доставили имъ столь благородный матеріалъ, или эти великіе люди своимъ историкамъ.

——

Куча эпитетовъ — плохія похвалы: факты даютъ похвалу и манера ихъ разсказывать.

——

Весь умъ автора состоитъ въ томъ, чтобы хорошо опредлять и хорошо рисовать. Моисеи, Гомеръ, Платонъ, Вергилій, Горацій выше другихъ писателей только по ихъ выраженіямъ и образамъ: чтобы писать естественно, сильно, тонко, нужно выражать истину.
Съ слогомъ мы должны были сдлать то, что сдлали съ архитектурой: въ послдней совсмъ оставили готическій стиль, который ввело варварство для дворцовъ и храмовъ, тутъ обратились къ дорическому, іоническому и коринскому стилю, то. что можно было видть уже только въ развалинахъ древняго Рима и старинной Греціи, сдлалось новымъ и блеститъ въ нашихъ портикахъ и перистиляхъ. Точно также писатели не умли бы достигнуть совершеннаго и, если можно, превзойти древнихъ, если бы не подражали имъ.
Сколько вковъ протекло прежде, чмъ люди могли, въ наукахъ и искусствахъ, вернуться ко вкусу древнихъ и достигнуть наконецъ простоты и естественности!
Иной питается древними и лучшими умами новйшими, выжимаетъ ихъ, извлекаетъ изъ нихъ, какъ только можетъ больше, начиняетъ ими свои произведенія, а когда наконецъ становится авторомъ и думаетъ, что идетъ совершенно одинъ, возстаетъ противъ нихъ и третируетъ ихъ, какъ то дитя, которое бьетъ свою кормилицу, подросши и окрпши на ея хорошемъ молок.
Одинъ новйшій авторъ {Вроятно Лабрюйеръ разуметъ здсь Шарля Перро, члена Французской академіи, сочиненіе котораго Parall&egrave,le des anciens et des modernes только что появилось.} доказываетъ обыкновенно, что древніе ниже насъ, двумя способами: теоретическими доводами и примрами, но доводы онъ извлекаетъ изъ своего собственнаго вкуса, а примры беретъ изъ своихъ произведеній. Онъ признается, что у древнихъ есть прекрасныя черты, какъ бы он ни были неровны и неправильны, онъ ихъ приводитъ и он столь прекрасны, что заставляютъ читать его критику.
Нкоторые таланты {Буало и Расинъ.} въ угоду древнимъ высказываются противъ новйшихъ, но они внушаютъ подозрніе и оказываются судьями въ своемъ собственномъ дл: настолько ихъ произведенія составлены во вкус древности, такихъ судей устраняютъ.

——

Писатели должны были бы охотно читать свои произведенія тмъ, которые настолько разумютъ ихъ, чтобы исправить и оцнить. Не желать для своего произведенія ни совтовъ, ни поправокъ со стороны другихъ значитъ быть педантомъ. Автору нужно съ одинаковой скромностью принимать похвалу и критику своихъ произведеній.

——

Между всми различными выраженіями, которыя могутъ передать ту или иную изъ нашихъ мыслей, есть только одно, которое было бы хорошо: его не всегда встрчаешь, когда говоришь или пишешь, тмъ не мене несомннно, что оно существуетъ и что все то, что не подходитъ къ нему, слабо и не удовлетворяетъ умнаго человка, желающаго быть понятымъ.

——

Хорошій и заботливо пишущій авторъ часто испытываетъ на себ, что выраженіе, котораго онъ очень долго искалъ, не зная его, и которое наконецъ нашелъ, есть то самое, которое было самымъ простымъ и самымъ естественнымъ и повидимому должно было бы притти на умъ съ самаго начала, безъ всякихъ усилій.
Т, которые пишутъ по расположенію духа, принуждены часто перемарывать свое произведеніе, такъ какъ расположеніе непостоянно: оно видоизмняется въ нихъ, смотря по случайностямъ, они поэтому скоро охлаждаются для тхъ выраженій и терминовъ, которые имъ больше всего нравились.
Та самая врность ума, которая даетъ намъ возможность писать хорошія вещи, заставляетъ насъ опасаться, что он ненастолько еще хороши, чтобы ихъ читали.
Посредственный умъ думаетъ, что онъ пишетъ чудесно, сильный умъ думаетъ, что онъ пишетъ основательно.

——

‘Меня убдили, говоритъ Аристъ, прочитать свои произведенія Зоилу: я прочиталъ. Они его восхитили сперва и, прежде чмъ онъ имлъ время найти ихъ дурными, онъ скромно похвалилъ ихъ въ моемъ присутствіи и съ тхъ поръ не хвалитъ ихъ ни передъ кмъ. Я его извиняю, я не требую отъ него большаго для автора, мн даже жаль его, что онъ выслушалъ прекрасныя вещи, какихъ онъ вовсе не длалъ’.

——

Кто по своему положенію находитъ себя изъятымъ отъ авторскаго самолюбія, тотъ испытываетъ страсти или нужды, которыя развлекаютъ его и длаютъ хладнокровнымъ къ мннію другихъ, никто почти не бываетъ въ состояніи предаваться удовольствію, доставляемому совершенствомъ произведенія: причина этого заключается то въ расположеніи его ума или сердца, то въ его судьб.

——

Удовольствіе критики лишаетъ насъ удовольствія быть живо тронутыми оч^въ прекрасными вещами.

——

Многіе люди въ состояніи понять достоинство рукописи, которую имъ прочли, но не могутъ высказаться въ ея пользу, пока не увидятъ, какой она имла пріемъ въ свт, появившись въ печати, или какой она встртила успхъ у знатоковъ, они не рискуютъ своими голосами и предпочитаютъ идти за толпой, а тогда они говорятъ, что они первые одобрили это произведеніе и что публика приняла ихъ мнніе. Эти люди упускаютъ изъ рукъ самые прекрасные случаи убдить насъ, что они обладаютъ способностью и свдніями, что они умютъ правильно судить, находить хорошимъ то, что хорошо, и лучшимъ то, что лучше. Прекрасное произведеніе попадаетъ въ ихъ руки, это первое произведеніе автора, который не составилъ еще себ громкаго имени: ничто еще не предупреждаетъ въ его пользу, имъ нтъ нужды, превознося его сочиненія, угождать или льститъ вельможамъ, никто васъ, Зелоты, не проситъ кричать: ‘Это образцовое произведеніе ума! Человчество дальше не пойдетъ: только до такой высоты могло подняться человческое слово! Впредь о вкус писателей станутъ судить только по соотношенію съ этимъ произведеніемъ’. Все это преувеличенныя и противныя фразы, отъ нихъ ветъ какимъ-то холодомъ, он вредятъ даже тому, что можно хвалить и что дйствительно хотятъ похвалить. Почему вы не скажете просто: ‘Это хорошая книга’? Вы, правда, говорите это, но уже вслдъ за всей Франціей, вслдъ за иностранцами и своими соотечественниками, когда она перепечатана уже всей Европой и переведена на нсколько языковъ. Но тогда уже поздно.

——

Иные, прочитавши произведеніе, выносятъ изъ него черты, совершенно ими непонятыя, къ тому-же они искажаютъ ихъ своими собственными добавленіями. И вотъ уже искаженныя и обезображенныя черты, представляющія собою не что иное, какъ ихъ собственныя мысли и выраженія, они подвергаютъ критик, настаивая, что он дурны, и вс соглашаются съ ними въ этомъ, но то мсто сочиненія, которое они только искажаютъ, а не цитируютъ, на самомъ дл вовсе не такъ дурно.

——

Что вы скажете о книг Гермодера?’ — ‘Она плоха,’ отвчаетъ Антимъ.— ‘Чмъ-же плоха’?— ‘Да ее не стоитъ называть и книгой, не стоитъ и толковать о ней’, продолжаетъ онъ.— ‘А вы читали ее’?— ‘Нтъ’, говоритъ Антимъ. Почему бы ужъ не прибавить ему, что Фульвія и Меланья осудили ее, не читая, а онъ другъ ихъ обихъ.

——

Арсеній созерцаетъ людей съ самой высоты своего ума и въ томъ отдаленіи, въ которомъ онъ видитъ ихъ, онъ приходитъ какъ-бы въ ужасъ отъ ихъ ничтожества. Захвалевный, восторжевный, превознесенный до небесъ людьми, которые дали общаніе взаимно удивляться другъ другу, онъ думаетъ, что какія-бы достоинства онъ ни имлъ, онъ обладаетъ всмъ тмъ, чмъ только можно обладать и чего онъ никогда не будетъ имть. Занятый и наполненный своими высокими идеями, онъ едва успваетъ произнести нсколько прорицаній, стоя по своему характеру выше людскихъ сужденій, онъ предоставляетъ зауряднымъ душонкамъ заслугу послдовательной и однообразной жизни, онъ отвтственъ за свое непостоянство только передъ тмъ кружкомъ людей, которые преклоняются передъ нимъ:.они одни умютъ судить, умютъ мыслить, умютъ писать и обязаны писать, кром ихъ сочиненій, нтъ ни одного произведенія ума, какъ-бы оно ни было хорошо принято въ свт и какъ-бы ни удовлетворяло вкусу всхъ честныхъ людей, которое онъ удостоилъ-бы чтенія, ужъ не говорю о томъ, чтобы онъ захотлъ одобрить. Онъ не способенъ исправиться, благодаря этому изображенію: онъ его не станетъ и читать.

——

Теокритъ знаетъ вещи довольно безполезныя, чувства у него постоянно какія-то особенныя, онъ мене глубокъ, чмъ методиченъ, онъ упражняетъ только свою память, онъ отвлечененъ, презрителенъ, такъ и кажется, что онъ постоянно смется въ самомъ себ надъ тми, которыхъ онъ считаетъ не стоющими себя. Какъ-то случайно мн пришлось ему читать свое произведеніе, онъ слушаетъ. Чтеніе кончено. Онъ говоритъ мн о своемъ произведеніи.— ‘А о вашемъ,— спросите вы,— что-жъ онъ думалъ?’ Я ужъ вамъ сказалъ: онъ говорилъ мн о своемъ.

——

Какъ-бы ни было полно произведеніе, оно все растаяло-бы отъ критики, еслибы авторъ захотлъ врить всмъ рецензентамъ, изъ которыхъ каждый уничтожилъ-бы то мсто, которое ему меньше всего нравится.

——

Легко сдлать такой опытъ, чтобы на десять такихъ лицъ, которыя хотятъ вычеркнуть изъ книги какое-нибудь выраженіе или какую-нибудь подробность, пришлось такое же число лицъ, протестующихъ. Одни кричатъ: ‘Зачмъ вычеркивать эту мысль? Она нова, она прекрасна и оборотъ удивительный’. Другіе, напротивъ, утверждаютъ, что они пропустили бы эту мысль или дали бы ей другой способъ выраженія. ‘Вотъ это выраженіе, говорятъ одни, въ вашемъ произведеніи умно придумано: оно рисуетъ вещь во всей ея натуральности’.— ‘Есть у васъ слово, говорятъ другіе, рискованное: да притомъ же оно не достаточно выражаетъ то, что вы хотите, можетъ быть, обозначить имъ’. И вс эти люди высказываются такъ по поводу одной и той же черты, одного и того же слова, вс они знатоки и выдаютъ себя за знатоковъ. Какой же выборъ сдлать автору, какъ не осмлиться на этотъ разъ стать на сторону тхъ, которые его одобряютъ?

——

Серьезный авторъ не обязанъ наполнять свой умъ всякими нелпостями, всякими мерзостями и дурными словами, которыя можно сказать, всякими глупыми толкованіями, которыя можно примнить къ тмъ или инымъ мстамъ его произведенія, а тмъ боле онъ не обязанъ уничтожать такія мста. Онъ убжденъ, что какою бы кропотливою точностью ни отличалась его манера писать, холодныя насмшки злыхъ шутниковъ есть неизбжное зло и что самыя лучшія вещи часто служатъ имъ только для того, чтобы разсказать какую-нибудь глупость.

——

Если врить инымъ живымъ и ршительнымъ умамъ, то и словъ слишкомъ много для выраженія чувствъ: по ихъ мннію, нужно было бы говорить знаками или, ничего не говоря, дать себя понять. Какъ вы ни стараетесь быть сжатыми и краткими, какую репутацію вы ни пріобрли въ этомъ, они все-таки находятъ васъ многорчивымъ, они готовы все замнить, имъ хот лось, чтобы писали для нихъ однихъ. Періодъ они понимаютъ по одному слову, стоящему въ начал, по одному періоду — всю главу. Вы имъ прочли одно мсто изъ книги, имъ довольно: они знаютъ все въ подробности, они понимаютъ произведеніе. Сплетеніе загадокъ для нихъ было бы занимательнымъ чтеніемъ, для нихъ бда, что этотъ изуродованный слогъ, который ихъ восхищаетъ, рдко встрчается и что мало писателей его употребляютъ. Сравненіе чего-нибудь съ потокомъ, теченіе котораго хотя быстро, но ровно и однообразно, или съ пожаромъ, который распространяется далеко по лсу, гонимый втромъ, и истребляетъ дубы и сосны, не заключаетъ въ себ, по ихъ мннію, никакого краснорчія: покажите имъ греческій огонь, который ихъ изумилъ бы, или молнію, которая ихъ ослпила бы, тогда они оставятъ васъ въ поко.

——

Какое удивительное разстояніе между красивымъ произведеніемъ и произведеніемъ совершеннымъ или во всхъ отношеніяхъ правильнымъ! Я не знаю, найдено-ли еще произведеніе этого послдняго рода. Для рдкихъ геніевъ, можетъ быть, мене трудно встртить великое и возвышенное, чмъ избжать всякой ошибки. Сидъ {Сидъ Корнеля явился въ 1636 г. Французская академія на первыхъ порахъ забраковала эту трагедію.} при появленіи встртилъ всеобщій голосъ удивленія, онъ видлъ себя боле сильнымъ, чмъ авторитетъ и политика, напрасно пытавшіеся его уничтожить, въ его пользу соединились умы, постоянно раздленные въ своихъ мнніяхъ и чувствахъ. Вельможи и народъ — вс читаютъ его на память, такъ что всякій впередъ знаетъ въ театр, что будутъ сейчасъ играть актеры, Сидъ наконецъ является однимъ изъ самыхъ прекрасныхъ произведеній, какія только можно создать, и одна изъ лучшихъ критикъ, какую только мы имемъ, это критика Сида.

——

Когда чтеніе возвышаетъ вашъ духъ и внушаетъ вамъ благородныя и мужественныя чувства, не ищите другой мрки для оцнки произведенія: оно хорошо и сдлано рукой мастера.

——

Каписъ {Бурсо, комическій писатель, подражатель Мольера.}, который выдаетъ себя за судью въ вопрос о красот стиля и думаетъ, что пишетъ, какъ Буругъ Рабютэнъ, противится голосу народа и одинъ утверждаетъ, что Дамисъ {Буало.} плохой авторъ. Дамисъ же уступаетъ большинству и толкуетъ простодушно съ публикой, что Каписъ холодный писатель.

——

Обязанность обозрвателя новостей — сказать, что такая то книга пошла въ ходъ, напечатана она у Крамоази такимъ-то шрифтомъ, хорошо сброшюрована, на прекрасной бумаг, продается за столько-то. Онъ долженъ знать и названіе книжной лавки, въ которой она продается, но его желаніе критиковать книгу было бы безумнымъ.
Высшая задача такого обозрвателя — это пустыя разглагольствованія о политик.
Онъ ложится спокойно спать, а новость ночью теряетъ всю свою новизну, встаетъ онъ, а новость уже приходится бросить.

——

Философъ проводитъ всю жизнь въ наблюденіяхъ надъ людьми и употребляетъ свои способности на то, чтобы распознавать въ нихъ пороки и смшное. Если онъ даетъ своимъ мыслямъ тотъ, а не иной оборотъ, то это онъ длаетъ не столько по авторскому тщеславію, сколько для того, чтобы выставить найденную имъ истину въ полномъ свт, что необходимо для произведенія впечатлнія, которое должно служить его намренію. Тмъ не мене иные читатели думаютъ, что они вознаграждаютъ его съ лихвою, если говорятъ поучительнымъ тономъ, что они прочли его книгу и что въ ней есть умъ, но философъ возвращаетъ имъ назадъ вся ихъ похвалы, которыхъ онъ и не искалъ своимъ трудомъ и своими безсонными ночами, у него задачи гораздо выше, онъ дйствуетъ съ боле возвышенною цлью: онъ ищетъ у людей боле важнаго и рдкаго успха, чмъ похвалы и даже чмъ признательность, онъ хочетъ ихъ сдлать лучшими.

——

Глупцы читаютъ книгу и ничего не понимаютъ, умы посредственные думаютъ, что понимаютъ ее въ совершенств, великіе умы иной разъ понимаютъ ее не всю: они находятъ темнымъ, что дйствительно темно, равно какъ находятъ яснымъ, что ясно, острые умы хотятъ найти темнымъ и то, что не темно, не понять и того, что очень понятно.

——

Авторъ напрасно старается вызвать удивленіе къ своему произведенію. Глупцы удивляются иногда, но за-то они глупцы. Люди ума заключаютъ въ себ смена всхъ истинъ и всхъ чувствъ, ничто для нихъ не ново, они мало удивляются, но они одобряютъ.

——

Я не знаю, можно-ли когда нибудь встртить въ письмахъ больше ума, больше изящныхъ оборотовъ, больше прелести, больше прекраснаго слога, чмъ это видимъ въ письмахъ Бальзака и Воатюра, они свободны отъ чувствъ, которыя стали господствовать только съ ихъ времени и которыя обязаны своимъ происхожденіемъ женщинамъ. Этотъ полъ пойдетъ дальше нашего въ этомъ род писанія: он находятъ легко подъ своимъ перомъ обороты и выраженія, которые у насъ являются часто только результатомъ долгаго труда и тяжелыхъ поисковъ, он очень удачны въ выбор терминовъ и помщаютъ ихъ столь правильно, что, какъ бы ни были они хорошо извстны, все-таки имютъ прелесть новизны и кажутся созданными только для того употребленія, которое изъ нихъ длаютъ женщины: имъ только свойственна способность выразить въ одномъ слов все чувство и провести нжно мысль, которая нжна сама по себ, он образуютъ неподражаемымъ сцпленіемъ рчь, которая течетъ естественно и связана только чувствомъ. Если бы женщины всегда были исправны, я смло могъ бы сказать, что письма нкоторыхъ изъ нихъ, можетъ быть, были бы самымъ лучшимъ, что только написано на нашемъ язык {‘Все это мсто, повидимому, внушено чтеніемъ писемъ г-жи Севивье. Собраніе ихъ явилось въ печати долгое время спустя посл смерти Лабрюйера, но можетъ быть, онъ знакомъ былъ съ нимъ по рукописямъ, ходившимъ по рукамъ. Впрочемъ, г-жа Севивье была не единственной женщиной этой эпохи, которая писала письма съ небрежностью, полною граціи, и съ привлекательною замысловатостью стиля’ (Оже). Севинье умерла въ 1696 г.}…

——

Единственный недостатокъ Теренція, что онъ очень холоденъ, но какая у него чистота, какая точность, какая вжливость, какое изящество, какіе характеры! Единственный недостатокъ Мольера, что онъ не избгаетъ жаргона и барбаризмовъ и не отличается чистотой слога, но за-то какой у него огонь, какая естественность, какой запасъ милыхъ шутокъ, какое воспроизведеніе нравовъ, какіе образцы, какой бичъ смха! Какой человкъ вышелъ бы изъ этихъ двухъ комиковъ!

——

Я прочелъ Малерба и Теофиля {Теофиль Віо (1590—1626).}, они оба понимаютъ естественность, съ тою разницею, что первый, пользуясь полнымъ и однороднымъ стилемъ, сразу показываетъ, что есть въ природ боле прекраснаго и благороднаго, боле наивнаго и простого, онъ даетъ намъ живопись или исторію. Второй — то безъ разбора и безъ точности, свободнымъ и нервнымъ перомъ слишкомъ обременяетъ свои описанія, напирая на детали и производя анатомированье, то выдумываемъ, преувеличиваетъ, переходитъ за предлы истиннаго въ природ, онъ даетъ намъ романъ.

——

Ронсаръ {Ронсаръ (1532—1573), основатель школы поэтовъ, исключительно и неудачно подражавшей древнимъ. Франціада Ронсара положила начало эпическимъ поэмамъ, написаннымъ въ подраженіе Гомеру.} и Бальзакъ {Бальзакъ р. 1594 г., ум. 1655 г.} заключали въ себ, каждый въ своемъ род, достаточно хорошаго и дурного, чтобы образовать посл себя великихъ людей въ области поэзіи и прозы.

——

По пріемамъ изложенія и стилю, можно думать, что Маро {Маро (1495—1554), открывающій собою рядъ придворныхъ поэтовъ, писалъ псни, повсти, элегіи, особенно эпиграммы.} писалъ посл Ронсара, между Маро и нами разница заключается почти только въ нкоторыхъ отдльныхъ словахъ.

——

Ронсаръ и современные ему авторы больше повредили стилю, чмъ послужили его усовершенствованію, они замедлили его на пути совершенствованія, они подвергали его опасности навсегда отстать отъ совершенства и не возвращаться уже къ нему. Удивительно, что произведенія Маро, столь естественныя и легко написанныя, не могли сдлать изъ Ронсара, впрочемъ, полнаго жара и энтузіазма, поэта боле значительнаго, но что, напротивъ, за Белло, Жоделлемъ и дю-Барта такъ скоро слдовали Раканъ и Малербъ, и что нашъ языкъ не усплъ испортиться, какъ уже снова исправился {Реми Белло, Этьень Жоделль (1532—1573) и дю-Барта — послдователи Ронсара, называвшіе себя La pleiad franaise (‘Французская плеяда’), безусловное подражаніе древнимъ и придворная лесть — отличительныя свойства этой школы. Изъ произведеній Ракана (1589—1670), ученика Малерба, извстны ‘Mmoires pour la vie du Malherbe’, ‘Bergeries’, кром того, онъ писалъ много одъ духовнаго содержанія.}.

——

Нельзя извинить Маро и Раблэ, что они внесли грязь въ свои сочиненія, оба они имли достаточно генія и естественности, чтобы обойтись и безъ этого, даже съ точки зрнія тхъ, кто ищетъ въ автор скоре смшного, чмъ удивительнаго. Раблэ особенно непостижимъ, его книга, что бы тамъ ни говорили, есть необъяснимая загадка, это — химера, это — лицо прекрасной женщины съ ногами и хвостомъ — зми или какого-нибудь другого боле безобразнаго животнаго, это чудовищное соединеніе утонченной и остроумной морали съ грязной испорченностью. Гд онъ дуренъ, тамъ онъ идетъ далеко за предлы самаго дурного,— это очаровательность негодяя, гд онъ хорошъ, тамъ онъ доходитъ до изысканнаго и превосходнаго, тамъ онъ можетъ угодить самому нжному вкусу.

——

Два писателя порицали въ своихъ произведеніяхъ Монтэня, котораго я, какъ и они, не считаю изъятымъ отъ порицанія. Очевидно, оба они ни коимъ образомъ не могли оцнить его. Одинъ недостаточно думалъ, чтобы получить вкусъ къ автору, который думаетъ много, другой думаетъ слишкомъ тонко, чтобы умть приспособиться къ мыслямъ, которыя вполн естественны.

——

Стиль важный, серьезный, кропотливый иметъ широкую будущность. Аміо {Жакъ Аміо (1513—1593) — переводчикъ греческихъ классиковъ, особенно Плутарха.} и Коэддето читаютъ, но кого читаютъ изъ ихъ современниковъ? У Бальзака термины и выраженія нове, чмъ у Воатюра, но послдній, по пріемамъ изложенія, по духу, по естественности не похожъ ни въ чемъ на современныхъ нашихъ писателей: послднимъ легче было вовсе пренебречь имъ, чмъ подражать ему, а небольшое число писателей, идущихъ вслдъ за нимъ, не могутъ его догнать.

——

H. G. {Полагаютъ, что тутъ разумется тогдашній журналъ ‘Le Mercure galant’, хотя иниціалы не совсмъ подходятъ.} ниже всякой посредственности, но онъ не ниже другихъ произведеній подобнаго рода. Не меньше нужно изобртательности, чтобы обогатиться глупой книгой, чмъ бываетъ глупости у того, кто покупаетъ ее. Но не рисковать подчасъ большими нелпостями, — значитъ не знать вкуса публики.

——

Очевидно, опера есть общій набросокъ сравнительно съ драматическимъ представленіемъ. Она даетъ идею о немъ. Не понимаю, какъ это опера съ ея столь совершенной музыкой и вполн королевской постановкой могла въ конц-концовъ мн наскучить. Есть въ опер мста, вполн совершенныя, по иной разъ случается желать, какъ бы скоре окончилось представленіе, это происходитъ отъ недостатка театральнаго эффекта, дйствія, вещей, которыя интересовали-бы.
Опера до сихъ поръ есть не поэма, а стихи, это и не спектакль съ тхъ поръ, какъ Амфіонъ съ своимъ отродьемъ распорядился удалить театральныя машины. Опера стала концертомъ или, иначе сказать, это пнье подъ аккомпаниментъ инструментовъ. Утверждать, какъ это длаютъ, что машина только дтская забава, что она прилична только въ театр маріонетокъ, значитъ даться въ обманъ и развивать дурной вкусъ: машина усиливаетъ и украшаетъ фикцію, поддерживаетъ въ зрителяхъ ту пріятную иллюзію, которая и составляетъ все удовольствіе, получаемое отъ театра, прибавляя къ ней элементъ чудеснаго. Для ‘Вереникъ’ и ‘Пенелопы’ не нужно ни полетовъ, ни колесницъ, ни перемнъ, но это нужно для оперъ: опера, поставленная такимъ образомъ, держала бы въ одинаковомъ очарованіи умы, глаза и уши зрителей {Именемъ Амфіони, древнйшаго греческаго музыканта, сына Зевса, воспитаннаго самими музами, Лабрюйеръ называетъ Джіованни Люлли, которому Людовикъ XIV поручилъ управленіе скрипичнымъ оркестромъ, такъ называемымъ ‘bande des petits violons’. Съ 1672 г. Люлли былъ директоромъ парижской Большой оперы. Своими операми (‘Изида’, ‘Армида’ и др.) онъ началъ новую эпоху французской музыки.— Пьесы подъ названіемъ ‘Вероника’, написаны Корнейлемъ и Расиномъ. ‘Пенелопу’ написалъ аббатъ Жене, она представлена въ 1684 г.}.

——

Какъ хлопочутъ эти люди! Театръ, машины, балетъ, стихи, музыка, все представленіе — дло ихъ рукъ вплоть до залы, въ которой идетъ представленіе, считая и крышу, и четыре стны, начиная съ ихъ основанія. Охота на вод, очаровательный обдъ въ лсу {‘Охотничье rendez-vous въ лсу въ Шантяльи’ (Лабр.).}, ‘чудо лабиринта’ {‘Очень остроумно устроенный ужинъ въ лабиринт въ Шантильи’ (Лабр.).} — все это плодъ ихъ изобртательности! Я сужу объ этомъ по ихъ торопливости, по ихъ довольному виду при всякомъ успх. Если я обманываюсь, если они вовсе не содйствовали устройству такого пышнаго, роскошнаго и продолжительнаго праздника, если одному кому-нибудь принадлежитъ проектъ и издержки, то я удивляюсь двумъ вещамъ: спокойствію и невозмутимости того, кто все это устроилъ, и суетн и хлопотамъ тхъ, которые ничего не сдлали.

——

Знатоки или люди, считающіе себя знатоками, убдительно и ршительно высказываются о представленіи, ставя себя такимъ образомъ въ крпкое положеніе, они раздляются на противныя партіи, изъ которыхъ каждая, побуждаемая совершенно другимъ интересомъ, а не интересомъ публики и справедливости, удивляется одной поэм, одному музыкальному произведенію и освистываетъ всякое другое. Своимъ пыломъ въ защит своихъ претензій они одинаково вредятъ и противоположной партіи, и своей собственной, они тысячами противорчій отбиваютъ охоту у поэтовъ и музыкантовъ, замедляютъ прогрессъ наукъ и искусствъ, лишая ихъ того плода, который они могли бы извлечь изъ соревнованія и свободы, которую имли бы превосходные художники, создавая свои произведенія, каждый въ своемъ род и сообразно съ своимъ геніемъ.

——

Отчего это зрители такъ свободно смются въ театр, а плакать стыдятся? Неужели расчувствоваться отъ жалостнаго не такъ естественно, какъ разсмяться отъ смшного? Или насъ удерживаетъ искаженіе чертъ лица, которое произошло бы при плач? Но лицо больше искажается при неумренномъ смх, чмъ при самой горькой печали, при смх и при плач люди одинаково отворачиваютъ въ сторону свое лицо въ присутствіи вельможъ и всхъ, къ кому они относятся съ почтеніемъ. Или это потому, что намъ непріятно показать себя нженкой и обнаружить нкоторую слабость, особенно по ложному поводу, когда мы оказались бы простофилями? Но, не говоря уже о важныхъ лицахъ и сильныхъ умахъ, которые находятъ слабость въ излишнемъ смх, равно какъ и въ плач, и которые остерегаются одинаково того и другого, спрашивается, какого же впечатлнія ожидать отъ трагической сцены? Ждать, чтобы она возбудила смхъ? А между тмъ вдь истина такъ же живо изображается, какъ и въ комическомъ произведеніи. Въ томъ и другомъ род душа одинаково доходитъ до истиннаго прежде, чмъ быть тронутою, ее одинаково легко удовлетворить тмъ и другимъ, то и другое можетъ быть одинаково правдоподобнымъ. Поэтому какъ не странно слышать, что во всемъ театр поднимается всеобщій смхъ по поводу иного мста комедіи — это предполагаетъ, что данное мсто очень понравилось и очень естественно исполнено, — такъ точно сдерживать свои слезы значитъ причинять себ крайнее насиліе, притворный смхъ, которымъ хотятъ прикрыть свои слезы, ясно доказываетъ, что естественнымъ воздйствіемъ великой трагедіи было бы то, если бы вс плакали свободно, на глазахъ другъ у друга, пока только текутъ слезы. Впрочемъ, если даже никто не станетъ стсняться плакать, скоро придется убдиться, что случаевъ плакать въ театр не больше, чмъ случаевъ простудиться.

——

Трагическое произведеніе съ самаго начала своего сжимаетъ ваше сердце и едва даетъ вамъ во время всего своего хода свободу вздохнуть и прійти въ себя, а если оно и даетъ вамъ нкоторый отдыхъ, то разв для того, чтобы погрузить васъ въ новыя пропасти и въ новыя тревоги, оно доводитъ васъ до ужаса своею жалостливостью или наоборотъ до жалостливости своимъ ужасомъ, оно ведетъ васъ до катастрофы среди слезъ, рыданій, неизвстности, среди надежды и страха, среди неожиданностей и ужасовъ. Трагедія вовсе не есть сплетеніе красивыхъ чувствъ, нжныхъ изъявленій, изящныхъ бесдъ, пріятныхъ портретовъ, притворныхъ словъ, рдко настолько забавныхъ, чтобы возбудить смхъ, сплетеніе, сопровождаемое, правда, послдней сценой, въ которой упрямцы оказываются неслушающими никакихъ резоновъ и для приличія проливается наконецъ кровь какого-нибудь несчастнаго, которому это упрямство стоило жизни {Возстаніе — обыкновенная развязка трагедій’ (Лабр.).}.

——

Недостаточно того, если въ театр не выставляется дурныхъ нравовъ: они должны быть, кром того, благопристойны и поучительны. Смшное можетъ быть столь низкимъ и грубымъ, или даже столь пошлымъ и пустячнымъ, что ни поэту не позволительно останавливать на немъ вниманіе, ни зрителямъ невозможно развлекаться имъ. Крестьянинъ или пьяница доставляетъ нсколько сценъ составителю фарсовъ, но онъ съ трудомъ только проникаетъ въ истинную комедію, какъ можно поставить его въ основу или сдлать его главнымъ лицомъ въ комедіи? Намъ скажутъ, что эти характеры естественны: но при такомъ взгляд весь театръ займутъ, пожалуй, слуги, которые свистятъ отъ нечего длать, больные въ своихъ халатахъ, пьяные, которые будутъ спать или которыхъ будетъ тошнить. Есть-ли что-нибудь боле естественное? Вотъ вамъ изнженный человкъ: онъ встаетъ поздно, часть дня проводитъ за туалетомъ, смотрится въ зеркало, прыскаетъ себя духами, прикрпляетъ себ мушки, получаетъ любовныя записки и пишетъ на нихъ отвты. Поставьте такое лицо на сцену: чмъ дольше онъ у васъ будетъ продолжать свои занятія, тмъ онъ естественне и тмъ боле подходитъ къ своему оригиналу, но за-то эта роль тмъ будетъ безцвтне и безвкусне.

——

Романъ и комедія, кажется, одинаково могутъ быть полезными и вредными. Въ нихъ бываютъ столь великіе примры постоянства, добродтели, нжности и самоотреченія, столь прекрасные и совершенные характеры, что нужно удивляться, какъ молодая особа, бросая посл чтенія взоръ на все окружающее, находя кругомъ только предметы недостойные и стоящіе далеко ниже того, чему она только что удивлялась, все-таки способна хоть на малйшее къ нимъ пристрастіе.

——

Корнель не находитъ себ равнаго въ мстахъ, гд онъ превосходенъ, у него тогда оригинальный и неподражаемый характеръ, но онъ не везд одинаковъ, его первыя комедіи сухи, вялы и не позволяли надяться, что онъ впослдствіи пойдетъ такъ далеко, равнымъ образомъ и его послднія произведенія заставляютъ удивляться, съ какой онъ палъ высоты. Въ нкоторыхъ изъ его лучшихъ пьесъ есть неизвинительныя ошибки противъ нравовъ, проглядываетъ стиль декламатора, останавливающій дйствіе и длающій его вялымъ, есть небрежности въ стихахъ и выраженіи, появленія которыхъ нельзя понять въ столь великомъ человк. То, что въ немъ есть наиболе выдающагося, это — возвышенный умъ, которому онъ обязанъ иными стихами, удачне которыхъ мы ничего нигд не читали, ходомъ своихъ пьесъ, иной разъ идущимъ въ разрзъ съ правилами древнихъ, и наконецъ своими развязками, ибо онъ не всегда подчинялся вкусу грековъ и ихъ великой простот, онъ любилъ, напротивъ, обременять сцену происшествіями, изъ которыхъ онъ почти всегда выходилъ съ успхомъ, особенно онъ удивителенъ по крайнему разнообразію и столь малому сходству въ плав между столь большимъ числомъ составленныхъ имъ произведеній. Въ произведеніяхъ Расина, повидимому, больше взаимнаго сходства, они больше имютъ въ виду одну и ту-же цль. Но за то онъ ровенъ, выдержанъ, всегда одинъ и тотъ-же какъ въ план, такъ и въ ход своихъ пьесъ, которыя вс правильны, съ здравымъ содержаніемъ и естественны, таковъ же онъ и въ стихосложеніи, которое у него правильно, богато римами, изящно, разнообразно и гармонично: онъ точный подражатель древнихъ, которымъ онъ кропотливо слдовалъ въ чистот и простот дйствія, у него нтъ недостатка въ великомъ и чудесномъ, какъ у Корнеля нтъ недостатка въ трогательномъ и патетичномъ.
Какая нжность разлита во всмъ Сил, въ Поліевкт и въ Гораціяхъ! Какое величіе въ Митридат, Пор, Бурр! Эти два поэта ознакомили насъ съ страстями, которыя были любимыми еще у древнихъ, такъ какъ трагическіе поэты часто изображали ихъ въ своихъ пьесахъ, мы говоримъ объ ужас и жалости: Орестъ въ ‘Андромах’ Расина, ‘Федра’ того-же автора, ‘Эдипъ и Горацій’ Корнеля служатъ тому доказательствомъ. Если позволительно длать между ними какое-нибудь сравненіе и указать, что въ томъ и другомъ есть наиболе ему свойственнаго, чмъ онъ чаще всего блеститъ въ своихъ произведеніяхъ, то можно такъ выразиться: Корнель подчиняетъ насъ своимъ характерамъ и своимъ идеямъ, Расипъ прилаживаетъ ихъ къ нашимъ, тотъ рисуетъ людей, какими они должны быть, этотъ такими, какими они есть, въ первомъ больше того, чему мы удивляемся и чему должны даже подражать, во-второмъ больше того, что мы признаемъ въ другихъ и что испытываемъ въ самихъ себ, одинъ возвышаетъ, удивляетъ, господствуетъ, поучаетъ, другой нравится, возбуждаетъ, трогаетъ, проникаетъ, первымъ усвоено все, что есть самаго прекраснаго, самаго благороднаго и самаго властнаго въ разум, вторымъ — что есть наиболе лестнаго и наиболе нжнаго въ страсти, у того изреченія, правила, наставленія, у этого вкусъ и чувства, пьесы Корнеля боле овладваютъ нами, пьесы Расина боле потрясаютъ и смягчаютъ, Корнель нравственне, Расинъ естественне, одинъ какъ будто подражалъ Софоклу, другой обязанъ больше Эврипиду. Народъ называетъ краснорчіемъ ту легкость, съ которою иные говорятъ долго и одни, соединенную съ порывами жестикуляціи, звучностью голоса и силою легкихъ. Педанты также допускаютъ краснорчіе только въ ораторской рчи и не отличаютъ его отъ нагроможденія фигуръ, употребленія пышныхъ словъ и округленности періодовъ.
Логика, очевидно, есть искусство убдить въ какой-нибудь истин, а краснорчіе есть душевный даръ, который длаетъ насъ владыками сердца и ума другихъ, съ помощью котораго мы внушаемъ имъ и убждаемъ, въ чемъ только намъ угодно.
Краснорчіе можетъ проявляться въ бесдахъ и во всякомъ род сочиненій, оно рдко тамъ, гд его ищутъ, но оно подчасъ бываетъ тамъ, гд его вовсе не ищутъ. Краснорчіе для возвышеннаго есть то-же, что цлое для своей части.
Что такое возвышенное? Это понятіе кажется еще не опредленнымъ. Фигура-ли это? Происходитъ-ли оно изъ фигуръ, по крайней мр нкоторыхъ? Во всякомъ-ли род сочиненій можетъ быть возвышенное, или оно возможно только въ важныхъ сюжетахъ? Можетъ-ли, напр., въ эклогахъ блистать что-нибудь другое, кром прекрасной естественности, а въ дружескихъ письмахъ и бесдахъ что нибудь другое, кром большой нжности Не есть-ли возвышенное именно та естественность и нжность произведеній, которая составляетъ ивой разъ ихъ совершенство? Что-же такое, наконецъ, возвышенное? Куда оно входитъ?
Синонимами называемъ нсколько словъ или нсколько фразъ, означающихъ одну и ту-же вещь. Антитеза — это противоположеніе двухъ истинъ, изъ которыхъ одна бросаетъ свтъ на другую. Метафора или сравненіе заимствуетъ отъ посторонней вещи чувственно-постигаемый и естественный образъ истины. Гипербола есть преувеличенное выраженіе истины, которое служитъ для того, чтобы привести умъ къ лучшему ея познанію. Возвышенное рисуетъ только истину, но въ благородномъ сюжет, оно рисуетъ ее всю цликомъ, въ ея причинахъ и послдствіяхъ, оно есть выраженіе или образъ, самый достойный этой истины. Посредственные умы не могутъ найти единственнаго выраженія и пользуются сипонимами. Молодые люди ослплены блескомъ антитезъ и пользуются ими. Строгоправильные умы, предпочитающіе брать точные образы, естественно склонны къ сравненію и метафор. Умы живые, полные огня, которыхъ уноситъ богатое воображеніе за предлы правилъ и соразмрности, имютъ большой вкусъ къ гипербол. Къ возвышенному даже между великими геніями способны только самые благородные.

—-

Всякій писатель, чтобы соблюсти чистоту стиля, долженъ поставить себя на мсто своихъ читателей, разсматривать свое собственное произведеніе, какъ вещь, которая первый разъ попадается ему для чтенія, въ которой онъ не принималъ никакого участія и которую авторъ отдалъ ему на критику, онъ долженъ убдиться, что его поняли не потому только, что читатели сами способны понимать, но потому, что онъ дйствительно понятенъ.

——

Пишутъ для того только, чтобы быть понятыми, но писатель долженъ по крайней мр дать возможность понимать прекрасныя вещи. Правда, что онъ долженъ имть чистый слогъ и пользоваться подходящими терминами, но нужно еще, чтобы эти годные термины выражали собою благородныя, живыя, основательныя мысли, чтобы они заключали въ себ самый прекрасный смыслъ: пользоваться чистотою и ясностью рчи для сухого и безплоднаго содержанія, не отличающагося ни солью, ни пользой, ни новизной, это значитъ длать изъ нихъ дурное употребленіе. Что пользы читателямъ легко понимать вздорныя и дтскія вещи, иной разъ глупыя и пошлыя, и, зная хорошо мысль автора, скучать при чтеніи его произведенія?
Если авторъ допускаетъ нкоторую глубину въ своихъ сочиненіяхъ, если онъ добивается утонченности слога, а иногда слишкомъ большой нжности, то это онъ длаетъ потому, что иметъ хорошее мнніе о своихъ читателяхъ.

——

Книги, составленныя людьми партіи, имютъ то неудобство, что легко становятся скучными для чтенія, такъ какъ въ нихъ не видно истины: факты въ нихъ искажены, доводы за и противъ приведены не во всей своей сил и не всею своею точностью, а особенно много терпнія требуетъ чтеніе жесткихъ и обидныхъ словъ, которыми угощаютъ другъ друга важные люди, длающіе изъ какого-нибудь пункта ученія или спорнаго факта личную ссору. Эти произведенія имютъ ту особенность, что они не заслуживаютъ ни того обширнаго спроса, который имютъ въ теченіе извстнаго времени, ни того глубокаго забвенія, въ которое они попадаютъ потомъ: лишь только погаснетъ огонь раздора, они становятся альманахами за прошлые годы.

——

Слава и заслуга для иныхъ людей состоитъ въ томъ, чтобы хорошо писать, а для нкоторыхъ — не писать вовсе.

——

Уже лтъ двадцать пишутъ правильно. Писатели теперь — рабы конструкціи, они обогатили языкъ новыми словами, сбросили иго латинизма и довели стиль до чисто французской фразы, они снова нашли ту плавность, которую впервые ввели Малербъ и Бальзакъ и которой не имли столько авторовъ посл нихъ, они, наконецъ, ввели въ рчь весь порядокъ и всю чистоту, на какую она только способна, это нечувствительно повело къ тому, что они ввели въ нее и умъ.

——

Есть такіе художники и спеціалисты своего дла, что умъ ихъ такъ же обширенъ, какъ то искусство или та наука, которою они занимаются, они, благодаря генію и изобртательности, отдаютъ своему искусству съ избыткомъ все, что получаютъ отъ него и его началъ, они выходятъ изъ его предловъ, чтобы облагородить его, они уклоняются отъ правилъ, если они не ведутъ ихъ къ великому и возвышенному, они идутъ въ одиночку, безъ компаніи, но они заходятъ очень высоко и проникаютъ очень далеко, будучи твердыми и самоувренными вслдствіе успха и выгодъ, которыя они извлекаютъ иной разъ изъ неподчиненія правиламъ. Умы правильные, покойные и умренные не только не достигаютъ ихъ высоты, не только не удивляются имъ, но и не понимаютъ ихъ вовсе, а тмъ боле не хотятъ имъ подражать, они остаются спокойными въ своей сфер, доходятъ только до извстнаго пункта, который бываетъ предломъ ихъ способности и свдній, они не идутъ дальше потому, что не видятъ ничего за этими предлами, они могутъ быть первыми только во второмъ сорт и отличаться только передъ посредственностью.

——

Есть умы — если смю такъ сказать — низшіе и подчиненные: они, повидимому, созданы только для того, чтобы быть сборникомъ, реестромъ или магазиномъ всхъ произведеній другихъ геніевъ, они — плагіаторы, переводчики, компиляторы, они не мыслятъ, но говорятъ то, что авторы мыслили, такъ какъ выборъ мыслей есть изобртеніе, то они дурно и неправильно длаютъ этотъ выборъ: они склонны скоре передать много вещей, чмъ превосходныя вещи, въ нихъ нтъ ничего оригинальнаго, которое принадлежало-бы онъ, они знаютъ только то, что выучили, а учатъ они то, что весь свтъ вполн игнорируетъ: это — пустое и сухое знаніе, лишенное пріятности и пользы, оно не пригодится въ бесд, оно стоитъ вн людскихъ отношеній, оно похоже на монету, которая вышла изъ обращенія. Удивляешься ихъ чтенію и въ то-же время скучаешь отъ ихъ разговора и отъ ихъ произведеній, вельможи и простой народъ смшиваютъ ихъ съ учеными, а умные люди относятъ ихъ къ педантамъ.

——

Критика часто не есть знаніе, это ремесло, гд нужно больше здоровья, чмъ ума, больше труда, чмъ способности, больше привычки, чмъ генія, если ее пишетъ человкъ, который читаетъ все безъ разбора, или, если она производится только на основаніи извстныхъ главъ, то она портитъ и читателей, и писателей.

——

Я совтую автору, родившемуся копіистомъ и столь скромному, что высшее желаніе его — работать по слдамъ кого-нибудь, выбирать себ за образецъ только тотъ сортъ произведеній, гд есть умъ, воображеніе или даже эрудиція: если такой авторъ не достигнетъ высоты своихъ оригиналовъ, по крайней мр онъ приблизится къ нимъ и заставитъ читать себя. Напротивъ, онъ долженъ избгать, какъ подводнаго камня, подражанія тмъ, которые пишутъ по расположенію, которыхъ сердце заставляетъ говорить, внушая имъ слова и образы, которые извлекаютъ, такъ сказать, изъ своей внутренности все то, что они выражаютъ на бумаг, это — опасные образцы: они легко могутъ заставить впасть въ холодное, низкое и смшное тхъ, кто задумаетъ слдовать имъ. Дйствительно, мн смшно было бы смотрть на человка, который серьезно захотлъ бы говорить тономъ моего голоса или походить на меня лицомъ.

——

Родившійся христіаниномъ и французомъ находитъ себя стсненнымъ въ сатир, важные сюжеты для него запретны, онъ затрогиваетъ иногда ихъ, но вслдъ затмъ обращается къ малымъ вещамъ, возвышая ихъ красотою своего генія и своего стиля.

——

Нужно избгать пустого и дтскаго стиля изъ опасанія уподобиться Дориласу и Гандбургу {‘Утверждаютъ, что подъ именемъ Дориласа Лабрюйеръ разуметъ Варилласа, историка довольно занимательнаго, но очень неточнаго. Что касается имени Гандбурга, то несомннно, что это пародія на имя Мембурга, такъ какъ hand по-нмецки и по-англійски значитъ то-же, что main по-французски (рука)’. Мембургъ (1610—1686) — французскій церковный историкъ, защитникъ галликанцевъ.}, въ нкоторыхъ сочиненіяхъ, напротивъ, можно рискнуть и своеобразными выраженіями, можно употреблять переносныя и живописующія слова, жаль, что инымъ не доставляетъ удовольствія употребленіе узкихъ выраженій и пониманіе ихъ.

——

Если писатель заботится угодить только вкусу своего вка, то онъ больше заботится о своей личности, чмъ о своихъ сочиненіяхъ, нужно постоянно стремиться къ совершенству, и тогда потомство съуметъ воздать намъ ту справедливость, въ которой иногда отказываютъ намъ наши современники.

——

Не должно выставлять смшное тамъ, гд вовсе нтъ его, это значитъ портить вкусъ, извращать свое сужденіе и сужденіе другихъ, но разъ есть смшное, его должно видть и извлекать съ граціей, такимъ способомъ, который и нравится, и поучаетъ.

——

‘Горацій или Депрео сказали это раньше васъ’ — Я врю вамъ въ этомъ, я сказалъ то-же самое, но по-своему. Неужели посл нихъ мн нельзя и думать о томъ, о чемъ они думали, что истинно, о чемъ многіе будутъ думать посл меня?

О личной заслуг.

Кто даже отличается самыми рдкими талантами и самыми выдающимися заслугами, и тотъ легко убдится въ своей безполезности, если только приметъ во вниманіе, что посл его смерти міръ даже и не почувствуетъ его гибели и что масса людей будутъ готовы занять его мсто въ мір.

——

У многихъ людей только одно имя иметъ кое-какое значеніе: если же посмотрть на нихъ поближе, то окажется, что они вовсе ничего не стоятъ, между тмъ издали они внушаютъ уваженіе къ себ.

——

Какъ я ни убжденъ, что лица, избранныя для отправленія различныхъ должностей, смотря по способностямъ и профессіи, хорошо исправляютъ эти должности, все-таки я беру на себя смлож сказать, что въ мір, быть можетъ, найдется не мало такихъ личностей — все равно, извстны он или неизвстны, — которыя исправили бы подобную должность еще лучше, хотя имъ и не даютъ ея, я приведенъ къ такому заключенію необыкновеннымъ успхомъ иныхъ людей, которые только случайно заняли тотъ или иной постъ и отъ которыхъ никто не ожидалъ никакихъ великихъ длъ.
Сколько удивительныхъ людей, имвшихъ самый прекрасный геній, умерли, не заставивъ никого говорить о себ! Сколько живетъ еще такихъ людей, а между тмъ о нихъ не говорятъ и никогда не будутъ говорить!

——

Если за человка некому хлопотать, если онъ не принадлежитъ ни къ какой шайк или корпораціи, если онъ стоитъ въ одиночку и вмсто всякихъ рекомендацій иметъ за собою только много личнаго достоинства, то какого ужаснаго труда стоитъ ему пробиться въ свтъ сквозь окружающій его мракъ и итти въ уровень съ фатомъ, который тмъ не мене пользуется уваженіемъ!

——

Никто почти по своему собственному побужденію не задумывается надъ заслугами другого. Люди дотого заняты сами собою, что не имютъ досуга углубляться въ другихъ или различать ихъ заслуги, поэтому-то, обладая большою заслугою, а еще большею скромностью, такъ легко можно долго остаться въ неизвстности.

——

Часто не хватаетъ генія и большихъ талантовъ, но иной разъ не хватаетъ просто подходящихъ случаевъ выказать себя, иные заслуживаютъ похвалу за то, что сдлали, а иные и за то, что могли бы сдлать.

——

Легче найти умъ, чмъ людей, которые пользуются своимъ умомъ или которые цнятъ умъ другихъ и извлекаютъ изъ него какую-нибудь пользу.

——

Инструментовъ больше, чмъ мастеровъ, между послдними дурныхъ больше, чмъ хорошихъ. Что вы подумаете о томъ, кто хочетъ пилить съ помощью рубанка или беретъ пилу для того, чтобы стругать?

——

Нтъ въ мір столь труднаго мастерства, какъ умнье составить себ громкое имя. Жизнь оканчивается, а мы только что сдлали черновой набросокъ нашей работы.

——

Что длать съ Эгезиппомъ, который проситъ себ мста? Куда его опредлить, въ финансовое вдомство или въ военную службу? Это все равно: дло ршается одной матеріальной выгодой. Онъ одинаково способенъ и имть дло съ деньгами или составлять счеты и носить оружіе. ‘Онъ годенъ на всё’, говорятъ его друзья. А это значитъ, что онъ къ одному длу иметъ не больше таланта, чмъ къ другому, или, иначе говоря, онъ ни къ чему не способенъ. Большая часть людей, которые въ юности заняты были только собою и испорчены лнью или удовольствіями, придя въ боле зрлы* возрастъ, находятся въ ложной увренности, что стоитъ имъ только очутиться безъ мста или въ пужд, и государство обязано дать имъ мсто или прійти къ нимъ на помощь: они рдко извлекаютъ пользу изъ того столь важнаго урока, что люди, достигшіе должностей, должны были употребить первые годы своей жизни на подготовку, съ помощью обученія и труда, къ занимаемому ими теперь положенію, что само государство имло нужду въ ихъ дятельности и ихъ свдніяхъ, что они были какъ-бы необходимымъ камнемъ при постройк цлаго зданія и что собственныя выгоды государства требовали отъ него, чтобы оно возвысило или украсило почестями такихъ людей.
Мы должны стараться сдлать себя вполн достойными какой-нибудь должности, а остальное не касается насъ: это уже дло другихъ….

——

‘Полагай свое достоинство въ такихъ вещахъ, которыя зависятъ не отъ другихъ, а отъ тебя самого, или ужъ вовсе не хвались своими достоинствами!’ Вотъ неоцнимое правило, дающее на практик безчисленные результаты! Оно полезно для слабыхъ, для добродтельныхъ и для тхъ, которые имютъ столько ума. что онъ ихъ длаетъ владыками своего счастья или покоя. Оно гибельно для вельможъ, оно уменьшило-бы ихъ дворъ или, лучше сказать, число ихъ рабовъ, оно уронило-бы ихъ спесь съ немалой долею ихъ авторитета, такъ что отъ всего ихъ величія остались-бы только сладкія кушанья да экипажи, оно лишило бы ихъ удовольствія, которое они испытываютъ, когда кто нибудь ихъ проситъ, ходатайствуетъ передъ ними, умоляетъ ихъ, когда они заставляютъ ждать или отказываютъ, общаютъ и не даютъ, оно отбило-бы у нихъ охоту выдвигать иной разъ въ свтъ глупцовъ и унижать всякими способами заслугу, которую имъ нужно было-бы отличить, оно изгнало-бы изъ дворовъ происки, коварство, взаимные подкопы, униженіе, лесть, плутовство, изъ шумнаго, полнаго движенія и интригъ двора оно сдлало-бы нчто въ род комической или даже трагической пьесы, для которой мудрецы были-бы только зрителями, оно возвратило-бы людямъ различныхъ положеній ихъ человческое достоинство и прояснило-бы ихъ лица, оно расширило-бы ихъ свободу, оно пробудило-бы въ нихъ, рядомъ съ природными талантами, стремленіе къ труду и упражненію, оно возбудило-бы ихъ къ соревнованію, къ желанію славы, оно внушило-бы любовь къ добродтели, изъ пустыхъ, безпокойныхъ, безполезныхъ, часто обременительныхъ для государства придворныхъ оно сдлало-бы мудрыхъ хозяевъ, превосходныхъ отцовъ семейства, неподкупныхъ судей, хорошихъ офицеровъ, великихъ полководцевъ, ораторовъ, философовъ, оно повело-бы за собой одно разв неудобство, именно, что они тогда оставили-бы своимъ намстникамъ больше хорошихъ примровъ, чмъ сокровищъ.

——

Во Франціи нужно имть много твердости и обширнаго ума, чтобы обойтись безъ должностей и службы и согласиться такимъ образомъ жить дома безъ дла, никто почти не иметъ столько заслугъ, чтобы играть эту роль съ достоинствомъ, столько содержательности, чтобы наполнить праздное время, не прибгая къ тому, что простой народъ называетъ длами, а между тмъ въ чемъ же и состоитъ препровожденіе времени у мудреца? Если бы размышленія, бесды, чтеніе назывались у насъ трудомъ, то мы не сказали бы. что мудрецъ проводитъ время праздно.

——

Человкъ съ заслугами, состоя въ должности, никогда не бываетъ докучливъ своимъ тщеславіемъ. Онъ не ослпленъ тмъ постомъ, который занимаетъ, а скоре чувствуетъ себя униженнымъ людьми, занимающими высшій постъ, котораго онъ не добился, хотя и считаетъ себя достойнымъ. Онъ скоре безпокоится, чмъ гордится или презираетъ другихъ, и поэтому только самому себ и служитъ въ тягость.

——

Человку съ заслугами не легко быть постоянно въ милости, но совсмъ не по тмъ причинамъ, которыя можно было бы предположить. Онъ на столько скроменъ, что не позволяетъ себ думать, что онъ доставитъ принцамъ какое-нибудь удовольствіе, если будетъ стоять у нихъ на дорог, если будетъ лзть имъ на глаза и выставлять свое лицо, онъ скоре склоненъ думать, что онъ имъ надодаетъ, нужно убдить его, что этого требуютъ общепринятые обычаи и обязанность его, тогда только онъ ршится показать себя. Тому, напротивъ, кто много о себ думаетъ, кого обыкновенно называютъ ‘бахваломъ’, доставляетъ большое удовольствіе выставлять себя на показъ, онъ тмъ съ большею самоувренностью составляетъ себ карьеру, что неспособенъ вообразить себ, что вельможи, которые его замтили, думаютъ о немъ совершенно иначе, чмъ онъ самъ.

——

Честный человкъ собственноручно вознаграждаетъ себя за свое усердіе, при исполненіи своей обязанности, именно тмъ удовольствіемъ, которое доставляется ему этимъ исполненіемъ, онъ безразлично относится къ похваламъ, почету и признательности, которыхъ иногда ему не удается получить.

——

Еслибы я взялъ на себя смлость сравнить между собою два совершенно неравныя по виду положенія, то я сказалъ бы, что мужественный человкъ думаетъ объ исполненіи своихъ обязанностей почти такъ-же, какъ кровельщикъ о покрытіи дома крышею, ни тотъ, ни другой не ищутъ случая подвергнуть жизнь опасности, но опасность ихъ и не отклоняетъ отъ дла, опасность смерти для нихъ — неудобство въ ихъ занятіи, по вовсе не препятствіе, первому нечмъ хвастаться, если онъ появится у траншеи, овладетъ укрпленіемъ или возьметъ съ бою окопъ, подобно тому, какъ и второй не хвастается, что взобрался на самую высокую крышу или на шпицъ колокольни, они оба приставлены для того только, чтобы хорошо исполнить свое дло, между тмъ какъ фанфаронъ только и заботится о томъ, чтобы о немъ говорили, что онъ хорошо то или иное сдлалъ.

——

Скромность для заслуги то-же, что тни для фигуръ на картин: она придаетъ ей силу и рельефъ.
Простая вншность — это обычный костюмъ простыхъ людей, выкроенный для нихъ именно и по ихъ мрк, но для людей, наполнившихъ свою жизнь великими дяніями, простая вншность есть украшеніе, я сравнилъ бы ихъ съ красотою, которая остается въ пренебреженіи, но которая тмъ самымъ становится еще заманчиве.
Иные люди, довольные сами собою, какимъ-нибудь дломъ или произведеніемъ, которое имъ кое-какъ удалось, слыша, что скромность прилична великимъ людямъ, осмливаются быть скромными, притворяются простыми и добродушными: но они похожи на тхъ людей низкаго роста, которые наклоняются у двери изъ опасенія, какъ бы не удариться лбомъ въ притолоку.

——

‘Вашъ сынъ заика, не заставляйте его всходить на трибуну, ваша дочь рождена для свта, не заключайте ее въ среду весталокъ. Ксантъ, вашъ отпущенникъ, хилъ и робокъ, не мшкайте, удалите его изъ легіоновъ и съ военной службы’.— ‘Я хочу его выдвинуть впередъ’, отвчаете вы.— ‘Надлите его богатствами, завалите землями, титулами и помстьями, пользуйтесь временемъ: мы живемъ въ такомъ вк, когда все это ему принесетъ больше чести, чмъ храбрость’.— ‘Но это слишкомъ дорого будетъ мн стоить’, возражаете вы.— ‘Неужели вы серьезно говорите это, Крассъ? Подумайте, что вдь это только капля, которую вы почерпнули бы изъ Тибра, чтобы обогатить любимаго вами Ксанта и чтобы предупредить т горькія послдствія, къ которымъ приведетъ его исполненіе вовсе несвойственной ему обязанности’.

——

Въ своихъ друзьяхъ мы должны видть только одну добродтель, которая привязываетъ насъ къ нимъ, не разбирая, въ счастливомъ они положеніи или въ несчастномъ, когда мы чувствуемъ себя способными слдовать за ними во время ихъ несчастья, то мы должны смло и доврчиво водить съ ними дружбу и во время наибольшаго ихъ благополучія.

——

Если такъ часто случается, что насъ живо трогаютъ рзкія вещи, то почему же насъ такъ мало трогаетъ добродтель?

——

Если счастье заключается въ знатномъ происхожденіи, то не меньшее счастье и быть такимъ, о которомъ никто не станетъ освдомляться, знатнаго-ли онъ происхожденія.

——

На поверхности земли отъ времени до времени появляются рдкіе и замчательные люди, которые блещутъ своею добродтелью и распространяютъ чудный свтъ своими выдающимися качествами, они похожи на т необыкновенныя свтила, происхожденія которыхъ мы не знаемъ, равно какъ не знаемъ, что сталось съ ними, когда они исчезли, у нихъ нтъ ни предковъ, ни потомковъ, они одни составляютъ собою все свое поколніе.

——

Бодрый умъ открываетъ намъ нашъ долгъ и нашу обязанность, если есть опасность, онъ научаетъ насъ ее встртить: онъ внушаетъ мужество или замняетъ его.

——

Когда кто отличается въ своемъ искусств, придавая ему все совершенство, на которое оно способно, то онъ въ нкоторомъ род выходитъ за его предлы и сравнивается съ тмъ, что только есть наиболе благороднаго и возвышеннаго. В. называютъ живописцемъ В., К.— музыкантомъ К., автора Пирама — поэтомъ, а Миньяра называютъ просто Миньяромъ, Люлли — просто Люлли, Корнеля — просто Корнелемъ {Трагедія ‘Pyrame et Thisb’ принадлежитъ Прадону (1632—1698), противнику Расина и Буало, написавшему кром того ‘Regulus’, ‘Tamerlan’ ‘La Troade’ и др. трагедіи. Современниками Лабрюйера были два брата Миньяры (1608—1668, 1610—1695), оба живописцы, особенно славился младшій, сдлавшійся придворнымъ живописцемъ посл Лебрена. Буквы В. и К. могутъ указывать на Виньона и Коласса, современниковъ Лабрюйера.}.

——

Человкъ свободный и не связанный женою, если только иметъ сколько-нибудь ума, можетъ подняться выше своей судьбы, замшаться въ міръ и идти наравн съ самыми честными людьми. Трудне это сдлать тому, кто связанъ обязательствами, бракъ, повидимому, ставитъ всякаго въ свой рядъ.

——

Нужно признаться, что посл личной заслуги больше всего почета и блеска люди извлекаютъ изъ выдающагося сана и большихъ титуловъ, кто не уметъ быть Эразмомъ, тотъ мечтаетъ быть епископомъ. Иные, чтобы пріобрсти больше извстности, надъ ваютъ на свою особу одежду перовъ, орденскія цпи, облаченье примаса, пурпуръ, имъ не мшало-бы получить и тіару, а какая нужда, напр., Трофиму {Здсь разумютъ Боссюэта.} быть кардиналомъ?

——

‘Золото блеститъ, говорите вы, на плать Филемона’. Но оно блеститъ такъ-же и у купцовъ.— ‘Онъ одтъ въ самыя лучшія ткани’.— Но он не мене пышно раскинуты и въ лавкахъ.— ‘Шитье и украшенія придаютъ платью еще больше великолпія’…— Ну что-жъ? я хвалю работу мастера.— ‘Спросятъ у него, который часъ, онъ вынимаетъ такіе часы, что чудо смотрть: чашка на его шпаг изъ оникса, на пальц у него большой алмазъ — такое совершенство, такъ и блещетъ въ глаза…у него можно найти любую изъ тхъ рдкостныхъ бездлушекъ, которыя носятъ столько-же изъ тщеславія, сколько для употребленія, онъ не отказываетъ себ ни въ какомъ украшеніи, какъ молодой человкъ, женившійся на богатой старух’. Вы наконецъ возбуждаете во мн любопытство: надо посмотрть, по крайней мр, эти столь драгоцнныя вещи.
Пришлите мн, пожалуйста, это платье и эти драгоцнности Филемона… а особу его я ужъ вамъ оставляю.
Ты обманываешь себя, Филемонъ, если думаешь, что тебя больше почитаютъ за твою блестящую карету, за ту толпу бездльниковъ, которая слдуетъ за тобою, за ту шестерку, которая везетъ тебя, если отбросятъ все это убранство, столь чуждое теб, чтобы проникнуть до самой сути, то ты окажешься просто фатомъ.
Это не значитъ, что иной разъ нужно извинить человку, который, обладая большой свитой, богатымъ платьемъ и великолпнымъ экипажемъ, полагаетъ, что это выше знатнаго рожденія и ума: свой приговоръ онъ читаетъ въ пріемахъ и глазахъ тхъ, которые съ нимъ говорятъ.

——

Человкъ, который живетъ при двор, часто въ город носитъ длинную мантію изъ шелка или голландскаго сукна, широкій поясъ, опоясанный высоко по животу, сафьяновые башмаки, такую-же ермолку съ прелестной мереей {Насчки, углубленія на сафьян.}, искусно сдланный и хорошо накрахмаленный воротничекъ, человкъ у котораго искусно убраны волосы и румяный цвтъ лица, который, кром того, помнитъ кое-какія метафизическія тонкости, уметъ объяснить, что такое ‘свтъ славы’ и знаетъ точно, какъ можно видть Бога, такой-то человкъ и называется ученымъ ‘докторомъ’. А настоящій ученый — это скромная личность, которая заперлась въ своемъ кабинет и всю свою жизнь размышляетъ, ищетъ, справляется, сличаетъ, читаетъ или пишетъ.

——

У насъ солдатъ — храбръ, а чиновникъ образованъ, мы дальше этого не идемъ. У римлянъ чиновникъ былъ храбръ и солдатъ образованъ, римлянинъ совмщалъ въ себ и солдата, и чиновника.

——

Мн кажется, что герой можетъ быть только въ одномъ род дятельности, именно на войн, а великій человкъ можетъ явиться во всякомъ род дятельности: будетъ-ли онъ чиновникъ, военный, кабинетный ученый или придворный — все равно, но тотъ и другой, вмст взятые, не составятъ еще добродтельнаго человка.

——

На войн разница между героемъ и великимъ человкомъ небольшая, вс военныя доблести проявляетъ и тотъ, и другой, но тмъ не мене первый, кажется, долженъ быть молодымъ, предпріимчивымъ, очень храбрымъ, стойкимъ въ опасностяхъ, безстрашнымъ, а второй долженъ отличаться большимъ смысломъ, далекою предусмотрительностью, высокою способностью и долгимъ опытомъ. Александръ, можетъ быть, былъ только героемъ, а Цезарь былъ великимъ человкомъ.

——

Эмиль {Полагаютъ, что Лабрюйеръ хотлъ здсь изобразить ‘великаго Конде’, дда своего ученика.} родился такимъ, какими великіе люди длаются только съ помощью систематическаго обученія, размышленія и опытности, въ первые годы жизни ему оставалось только дополнить данные природою таланты и довриться своему генію, онъ исполнялъ и дйствовалъ, прежде чмъ знать, или, лучше сказать, онъ зналъ то, чему никогда не учился. Игры его дтства были уже не разъ побдами. Его жизнь, сопровождаемая величайшимъ счастьемъ въ соединеніи съ величайшею опытностью, была-бы знаменита, благодаря уже тмъ подвигамъ, которые онъ совершилъ со времени своей юности, онъ уловилъ вс удобные случаи для побды, какіе только представлялись съ тхъ поръ, а если не было такихъ случаевъ, онъ создавалъ ихъ, благодаря своей доблести и счастливой звзд, онъ одинаково изумителенъ какъ въ тхъ длахъ, которыя совершилъ, такъ и въ тхъ, которыя могъ-бы совершить. На него смотрли, какъ на человка неспособнаго уступить непріятелю, склониться передъ числомъ или препятствіями, какъ на существо высшаго рода, полное надеждъ и свдній, усматривающее все и тамъ, гд никто еще ничего не видлъ, какъ на предвстника побды для тхъ легіоновъ, во глав которыхъ онъ стоялъ, такъ какъ самъ онъ стоилъ нсколькихъ легіоновъ, онъ былъ великъ въ счастіи, но еще боле великъ въ то время, когда судьба ему противилась, снятіе осады или отступленіе его еще боле облагораживало. чмъ его тріумфы, онъ отдыхалъ только посл выигранныхъ битвъ и взятія городовъ, онъ былъ исполненъ славы и скромности, ‘я бжалъ’ онъ говорилъ съ такою-же прелестью, какъ и: ‘мы разбили’. Это былъ человкъ, преданный государству, своему семейству, глав своего семейства, искренній къ Богу и къ людямъ, столь глубоко почитавшій заслуги, какъ будто он были для него въ рдкость, онъ былъ правдивъ, простъ, великодушенъ, ему не хватало только самыхъ маловажныхъ добродтелей.

——

Дти боговъ {Дти, внуки, вообще потомство королевской крови (Лабр.)}, такъ сказать, извлекаютъ себя изъ правилъ природы и являются какъ-бы исключеніями. Они не ждутъ почти ничего отъ времени и лтъ. Заслуги у нихъ предшествуютъ возрасту. Они рождаются образованными, они становятся совершенными людьми скоре, чмъ обыкновенные люди успютъ выйти изъ дтства.

——

Люди близорукіе — я хочу сказать объ умахъ ограниченныхъ и сжатыхъ въ своей маленькой сфер — не могутъ понять всей совокупности талантовъ, какую мы замчаемъ иногда въ одномъ лиц, гд они видятъ пріятное, тамъ не замчаютъ солиднаго, гд они открыли, по ихъ мннію, граціозность, проворство, гибкость, ловкость въ тл, тамъ не хотятъ допустить душевныхъ даровъ, глубины, разсудительности, мудрости, они не хотятъ допустить въ исторіи Сократа того факта, что онъ плясалъ.

——

Нтъ почти человка столь совершеннаго и столь необходимаго для своихъ близкихъ, чтобы въ немъ не нашлось такой черты, которая уменьшаетъ сожалніе о немъ.

——

Человкъ съ умомъ и съ простымъ и прямымъ характеромъ можетъ попасть въ какую-нибудь ловушку, ему не приходитъ и въ голову, чтобы кто-либо захотлъ поставить ему ловушку или одурачить его: эта доврчивость длаетъ его мене осторожнымъ, а злые шутники поддваютъ его съ этой стороны. Но при второй попытк имъ придется потерпть неудачу: онъ разъ только дался въ обманъ.
Я заботливо буду избгать случая обидть кого-нибудь, если я справедливъ, но прежде всего я умный человкъ, если нисколько не дорожу своими интересами.

——

Какъ ни развязно, просто, незамтно мы поступаемъ, все-таки везд проглядываютъ наши манеры, которыя выдаютъ насъ. Глупецъ входитъ и выходитъ, садится и встаетъ, молчитъ и стоить на ногахъ — все это не такъ, какъ умный человкъ.

——

Я знаю Мопса по одному визиту, который онъ сдлалъ мн, не зная меня. Онъ вызывается свести вовсе незнакомыхъ людей къ другимъ, которыхъ тоже не знаетъ, онъ посылаетъ письма женщинамъ, съ которыми не знакомъ, которыхъ только видлъ, онъ проникаетъ въ кружокъ почтенныхъ личностей, которыя не знаютъ, кто онъ, тутъ онъ лзетъ съ своими рчами, часто смшными, не ожидая, когда спросятъ, не замчая, какъ его прерываютъ, онъ входитъ иной разъ въ собраніе, располагается, гд вздумается, не обращая никакого вниманія ни на другихъ, ни на себя самого, у него отнимаютъ мсто, назначенное для министра, онъ садится на мсто, назначенное для герцога или пера, на него смется общество, а онъ одинъ важенъ и не смется: прогоните собаку съ кресла короля, она заберется на стулъ проповдника, на свтъ онъ смотритъ безразлично, безъ всякаго стсненія и стыда, ему, какъ и глупцу, не отъ чего краснть.

——

Цельзъ иметъ скромный чинъ, но вельможи его терпятъ, онъ не ученый, у него мало заслугъ, но онъ знакомъ съ людьми, имющими много заслугъ, онъ не богатъ способностями, но у него есть языкъ, который можетъ служить толмачемъ, и ноги, которыя могутъ переносить его съ мста на мсто. Онъ рожденъ для постоянной ходьбы, для выслушиванья порученій и передачи ихъ. для оказыванья услугъ, для того, чтобы переусердствовать при исполненіи порученія и получить отказъ, для того, чтобы мирить людей, которые ссорятся при первомъ свиданіи, для того, чтобы успвать въ одномъ дл и оставлять безъ вниманія тысячу другихъ, для того, чтобы приписывать себ всю славу успха и отклонять на другихъ ненависть за дурной исходъ, онъ знаетъ вс ходячіе толки, вс городскія исторійки, онъ самъ ничего не длаетъ, а только говоритъ или слушаетъ, что длаютъ другіе, онъ большой охотникъ до новостей: онъ знаетъ уже семейные секреты, онъ посвященъ въ самыя глубокія тайны, онъ скажетъ вамъ, почему тотъ-то въ опал, почему другой снова призванъ, онъ знаетъ основаніе и причины раздора двухъ братьевъ и разрыва двухъ министровъ: не предсказалъ-ли онъ первымъ печальныя послдствія ихъ разлада? Не говорилъ-ли онъ о послднихъ, что ихъ единеніе будетъ непродолжительнымъ? Не самъ-ли онъ слышалъ т обидныя слова, которыя были сказаны при ссор? Не онъ-ли былъ посредникомъ при переговорахъ? Захотли-ли ему поврить? выслушали-ли его? Да кому говорите вы объ этомъ? Кто больше его принималъ участіе во всхъ интригахъ двора? Если бы это было не правда, если бы онъ не мечталъ, по крайней мр, и не воображалъ себ этого, то разв онъ сталъ бы уврять васъ въ этомъ? Разв у него такой былъ бы важный и таинственный видъ, какъ у человка, только что вернувшагося изъ посольства?

——

Мениппъ — это птица, разукрашенная разнообразными перьями, которыя не идутъ къ ней, онъ не говоритъ, онъ не чувствуетъ, онъ только повторяетъ чувства и разговоры, онъ даже такъ натурально пользуется умомъ другихъ, что самъ оказывается первымъ въ числ обманутыхъ: онъ часто думаетъ, что высказалъ свой вкусъ, изложилъ свою собственную мысль, между тмъ какъ все это только эхо, идущее отъ какого нибудь другого лица, съ которымъ онъ только что бесдовалъ. Это человкъ, который четверть часа въ мод, а минуту спустя опускается, падаетъ, теряетъ тотъ небольшой блескъ, который приписывали ему люди съ короткою памятью, и впадаетъ въ отчаяніе, онъ одинъ только не знаетъ, что въ немъ ни капли нтъ чего-либо возвышеннаго и героическаго, неспособный понять, до какой высоты можетъ подняться умъ человка, онъ наивно думаетъ, что сколько у него есть ума, это и все, что только люди могутъ имть, поэтому-то онъ такъ держитъ себя, какъ человкъ, которому нечего ужъ себ желать въ этомъ отношеніи и который никому ужъ не завидуетъ, онъ часто говоритъ самъ съ собою и не скрываетъ этого, прохожіе, видя его, постоянно предполагаютъ, что онъ принимаетъ какое-нибудь важное ршеніе или приходитъ къ заключенію, что противъ такой-то вещи нечего сказать, если вы поздороваетесь съ нимъ, то этимъ только приведете его въ замшательство: онъ не знаетъ, отвчать-ли ему на ваше привтствіе или нтъ, пока онъ размышляетъ, вы уже ушли слишкомъ далеко, благодаря своему тщеславію, онъ слыветъ за честнаго человка: тщеславіе поставило его выше себя самого, сдлало его тмъ, чмъ онъ вовсе не былъ. Смотря на него, невольно думаешь, что онъ занятъ только своею особою и увренъ, что все къ нему отлично идетъ, что его костюмъ отлично подобранъ: онъ думаетъ, очевидно, что вс глаза обращены на него, что люди только и длаютъ, что смняютъ другъ друга съ цлью посмотрть на него.

——

Кто занимаетъ дворецъ съ двумя аппартаментами, предназначенными для двухъ временъ года, детъ въ Лувръ ночевать на антресоляхъ, тотъ не обнаруживаетъ еще въ этомъ поступк своей скромности. Кто воздерживается отъ вина, чтобы сохранить тонкую талію, а между тмъ только и длаетъ, что пируетъ, того еще нельзя назвать трезвымъ или умреннымъ, кто оказываетъ какую-нибудь помощь бдному другу, надовшему своими просьбами, о томъ можно сказать, что онъ покупаетъ себ покой, но нельзя сказать, что онъ щедръ. Только мотивъ даетъ достоинство человческимъ дйствіямъ, а безкорыстіе придаетъ имъ совершенство.

——

Ложное величіе неприступно, такъ какъ оно чувствуетъ себя слабымъ, то прячется или по крайней мр не показываетъ себя съ лица: оно показываетъ себя лишь настолько, сколько нужно для того, чтобы произвести впечатлніе и не обнаружить своего истиннаго ничтожества. Истинное величіе свободно, кротко, доступно и популярно, оно позволяетъ подходить и касаться себя, оно ничего не теряетъ, если смотрть на него вблизи, чмъ больше его узнаешь, тмъ больше ему удивляешься, оно благосклонно склоняется къ низшимъ и безъ усилій возвращается къ своему естественному состоянію, иногда оно оставляетъ въ сторон или ослабляетъ свои преимущества, но оно постоянно въ силахъ возвратить ихъ себ и снова заставить ихъ цнить, оно смется, играетъ и шутитъ, но съ достоинствомъ, къ нему приближаются свободно, но вмст съ тмъ съ осторожностью, оно иметъ благородный и привтливый характеръ, внушающій уваженіе и довріе, а отсюда происходитъ, что государи намъ кажутся великими и даже очень великими, а сами мы не чувствуемъ своего ничтожества.

——

Мудреца отъ честолюбія излчиваетъ самое честолюбіе, онъ стремится къ столь великимъ вещамъ, что не можетъ ограничиться тмъ, что иные зовутъ сокровищами, онъ не довольствуется чинами, богатствомъ, милостью при двор, въ этихъ, столь ничтожныхъ, преимуществахъ онъ ничего не видитъ такого, что было бы настолько хорошо и прочно, чтобы наполнить его сердце, что стоило бы его заботъ и его желаній, ему приходится даже употреблять усилія, чтобы не слишкомъ презирать все это, его способна искусить только та слава, которая должна родиться изъ добродтели вполн чистой и простой, но люди не даютъ ему почти ничего подобнаго, и онъ проходитъ мимо ихъ.

——

Тотъ добръ, кто длаетъ добро другимъ, если онъ терпитъ для того добра, которое длаетъ, то онъ очень добръ, если онъ терпитъ отъ тхъ, кому сдлалъ это добро, то онъ обладаетъ столь великою добротою, что она можетъ увеличиться только въ томъ случа, когда увеличатся его страданія, если же онъ умретъ изъ-за этого, то его добродтель достигнетъ въ такомъ случа крайняго предла: она героична и совершенна.

О женщинахъ.

Мужчины и женщины рдко согласны въ оцнк достоинства женщины: ихъ интересы слишкомъ различны, женщины другъ другу нравятся вовсе не тмъ, чмъ он нравятся мужчинамъ, что въ послднихъ зажигаетъ безчисленными способами сильныя страсти, то между первыми производитъ отвращеніе и антипатію.

——

Въ нкоторыхъ женщинахъ есть искусственное величіе, обусловленное движеніемъ глазъ, держаніемъ головы, походкою, но дальше этого оно не идетъ, ихъ ослпительный умъ производитъ впечатлніе, но его цнятъ потому только, что онъ не глубокъ. Но есть другія женщины, у которыхъ величіе просто, естественно, не зависитъ отъ жестовъ и походки, но иметъ источникъ въ ихъ сердц и есть какъ бы слдствіе высокаго рожденія, он обладаютъ кроткимъ, но внушительнымъ достоинствомъ, соединеннымъ съ тысячею добродтелей, которыхъ он не могутъ скрыть при всей своей скромности, такъ какъ он невольно пробиваются наружу и показываются тмъ, кто иметъ глаза.

——

Я видлъ, какъ иныя женщины съ тринадцати до двадцати двухъ лтъ желали быть двицею, и ври томъ красивой, а посл этого возраста — стать мужчиною.

——

Иныя молодыя особы не достаточно знакомы съ преимуществами счастливой природы и не знаютъ, какъ было-бы полезно сохранить ихъ, он ослабляютъ эти столь рдкіе и столь хрупкіе дары неба натянутыми манерами и дурной подражательностью, у нихъ звукъ голоса и походка заимствованные, он изысканно передлываютъ себя, смотрятъ въ зеркало, чтобы знать, достаточно-ли далеко удалились отъ природы. Не мало труда он употребляютъ, а въ результат — меньше нравятся.

——

Наряжаться и румяниться, въ глазахъ женщины, право, не значитъ выдавать поддльное за настоящее, это хуже переряживанья и маскарада, гд никто не усиливается казаться не тмъ, каковъ онъ на дл, а только заботится о томъ, чтобы скрыть себя и сдлать неузнаваемымъ, но женщины силятся поразить взоры, желаютъ выказать себя съ вншней стороны наперекоръ истин, это уже родъ лжи.
О женщинахъ судить нужно, принимая въ разсчетъ все отъ обуви до прически, почти такъ же, какъ рыбу измряютъ отъ хвоста до головы.

——

Если женщины хотятъ быть прекрасными только въ своихъ собственныхъ глазахъ и нравиться самимъ себ, то, безъ сомннія, он могутъ слдовать своему вкусу и своимъ капризамъ въ манер украшать себя, въ выбор наряда и костюма, но если он желаютъ понравиться только мужчинамъ, если для нихъ он румянятся и раскрашиваютъ себя, то я, собравши голоса, заявляю отъ лица всхъ мужчинъ или, по крайней мр, отъ лица наибольшей части ихъ, что блила и румяны длаютъ женщинъ страшными и противными, а одни румяны старятъ ихъ и искажаютъ, что мужчинамъ также противно видть рзкій переходъ красокъ на ихъ лиц, какъ фальшивые зубы во рту или восковые шарики въ челюстяхъ, что они серьезно протестуютъ противъ всей той искусственности, благодаря которой женщины длаютъ себя противными: ненавидть этихъ раскрашенныхъ женщинъ не только не гршно, но, напротивъ, это послднее и самое дйствительное средство исцлить ихъ.
Если бы женщины отъ природы были такими, какими он длаются искусственно, если бы он въ одинъ моментъ потеряли всю свжесть цвта лица, если бы лицо у нихъ оказалось такого краснаго или свинцоваго цвта, какой он получаютъ съ помощью румянъ и всякихъ красокъ, то он были бы вполн безутшны.

——

Кокетка не измняетъ своей страсти нравиться и тому мннію, которое она иметъ о своей красот, время и лта по ея взгляду покрываютъ морщинами и портятъ только другихъ женщинъ, она забываетъ, по крайней мр, что возрастъ написанъ на лиц, тотъ же нарядъ, который нкогда украшалъ ея юность, начинаетъ наконецъ безобразить ее, обнаруживая ея недостатки, которы произошли отъ ея старости, въ гор-ли она или въ горячк, жеманство неразлучно съ ней, она и умираетъ разряженною и въ цвтныхъ лентахъ.

——

Элиза слышала, какъ другая кокетка говорила, что ей кажется смшнымъ хвастаться юностью и надвать узкіе наряды, которые вовсе не идутъ уже къ сорокалтней женщин. Элиз исполнилось сорокъ лтъ, по годы для нея имютъ меньше двнадцати мсяцевъ и вовсе не старятъ ея, она уврена въ этомъ, когда она смотрится въ зеркало, кладетъ на лицо румяны или мушки, то она согласна, что въ извстномъ возраст никакъ непозволительно представлять себя молодою и что Клариса дйствительно смшна съ своими мушками и румянами.

——

Женщины принаряживаются для любовниковъ, если ждутъ ихъ, но если он захвачены врасплохъ, то забываютъ при приход ихъ то положеніе, въ которомъ находятся: он ужъ не видятъ сами себя, у нихъ ужъ нтъ столько досуга, сколько он удлили бы людямъ, безразлично къ нимъ относящимся, он чувствуютъ безпорядокъ, въ которомъ ихъ застали, оправдываются въ немъ передъ любовниками или моментально исчезаютъ и возвращаются наряженными.

——

Красивое лицо — это самое прекрасное изъ всхъ зрлищъ, самая пріятная гармонія — это звукъ голоса той, которую любишь.

——

Забава зависитъ отъ выбора, а красота — это нчто боле существенное и боле независящее отъ вкуса и мннія.

—-

Бываютъ столь совершенные роды красоты и столь блестящаго достоинства, что люди, тронутые ею, ограничиваются тмъ, что смотрятъ на нее и говорятъ о ней.

——

Красивая женщина, обладающая качествами честнаго человка, представляетъ собою что только встрчается наиболе прелестнаго въ жизненныхъ сношеніяхъ: въ ней мы находимъ вс достоинства обоихъ половъ.

——

У молодой двушки невольно вырываются иныя незначительныя проявленія чувства, которыя однако сильно убждаютъ и замтно льстятъ тому, кмъ они вызваны. У мужчинъ почти ничего не вырывается невольно: ихъ ласки подчинены вол, они говорятъ, дйствуютъ, хлопочутъ, поэтому мене убждаешься въ ихъ страсти.

——

Капризъ у женщинъ стоитъ рядомъ съ красотой, чтобы быть противовсомъ для нея и чтобы она мене вредила мужчинамъ, которыхъ безъ этого средства не легко вылчить отъ страсти.

——

Женщины привязываются къ мужчинамъ съ помощью благосклонности, которую он имъ оказываютъ, мужчины же излчиваются, благодаря этой самой благосклонности.

——

Женщина до того забываетъ мужчину, котораго она уже не любитъ, что не помнитъ даже той благосклонности, которую онъ получилъ отъ нея.

—-

X женщина, у которой есть только одинъ ухаживатель, думаетъ, что она вовсе не кокетка, а за которой многіе ухаживаютъ, та только и думаетъ о кокетств.

——

Такая женщина не бываетъ кокеткою въ силу своей крпкой привязанности къ одному человку, такую зовутъ безумною за ея дурной выборъ.

——

Прежній ухаживатель такъ мало цнится, что уступаетъ мсто мужу, но и послдній не долго лержится: его смняетъ новый ухаживатель, перебившій ему дорогу.

—-

Прежній ухаживатель боится или презираетъ новаго соперника, смотря по характеру той личности, которой онъ служитъ.

—-

Прежнему ухаживателю часто не достаетъ только имени мужа у женщины, которая его привлекаетъ, а это много значитъ: безъ этого обстоятельства онъ тысячу разъ могъ бы пропасть.

—-

Волокитствомъ у женщины, кажется, даже прикрашивается ея кокетство, напротивъ, мужчина, который кокетничаетъ, есть нчто худшее, чмъ волокита, мужчина, который кокетничаетъ, и женщина, которая ухаживаетъ, стоятъ другъ друга.

——

Мало встрчается секретныхъ ухаживаній, многихъ женщинъ легче назвать по имени ихъ любовниковъ, чмъ по имени ихъ мужей….

——

Ухаживающая женщина хочетъ, чтобы ее любили, а кокетк достаточно, если ее находятъ достойной любви, если она слыветъ за такую, первая ищетъ, кому отдать сердце, вторая довольствуется тмъ, что нравится мужчинамъ, первая послдовательно переходитъ отъ одного предмета обожанія къ другому, вторая иметъ сразу нсколько любовныхъ интригъ, въ одной господствуетъ страсть и удовольствіе, въ другой тщеславіе и легкомысліе, волокитство есть слабость сердца или, можетъ быть, порокъ тлосложенія, кокетство есть разстройство въ ум, женщина, ищущая поклонниковъ, внушаетъ опасеніе, кокетка — презрніе. Соединеніе этихъ двухъ характеровъ даетъ третій, который хуже всхъ.

——

Слабая женщина это та, которую упрекаютъ въ такомъ недостатк, въ которомъ она упрекаетъ сама себя, у которой сердце въ разлад съ разумомъ, которая хочетъ вылчить себя, но не вылчитъ или вылчитъ слишкомъ поздно.

——

Непостоянная женщина та, которая уже не любитъ, легкомысленная та, которая любитъ уже другого, втреная та, которая не знаетъ, любитъ-ли она и кого любитъ, равнодушная та, которая никого не любитъ.

——

Вроломство во всякой личности есть, съ позволенія сказать, ложь, въ женщин это искусство сказать или сдлать что-нибудь такое, что вводитъ въ обманъ, а иногда пустить въ дло клятвы и общанія, съ которыми ей ничего не остается длать, какъ только нарушить ихъ.
Если неврная женщина извстна за таковую лицу заинтересованному въ ней, то она просто неврна, если же она думаетъ, что она врна, то она вроломна.
Изъ вроломства женщинъ можно извлечь ту пользу, что оно излчитъ отъ ревности.

——

Инымъ женщинамъ въ теченіе своей жизни приходится поддерживать двойное обязательство, причемъ одинаково трудно то и другое разорвать или скрыть, для одного не достаетъ только брачнаго контракта, а для другого только сердца.

——

Если судить объ этой женщин по ея красот и молодости, по ея гордости и презрнію, то нтъ человка, который не сомнвался бы, что онъ станетъ героемъ, которому суждено очаровать ее когда-нибудь. Но вотъ она сдлала выборъ: она остановилась на маленькомъ урод, у котораго не хватаетъ ума.

——

Есть женщины, уже увядшія, которыя по своему дурному характеру назначены какъ будто самой природой для того, чтобы быть удломъ для молодыхъ людей, не очень добродтельныхъ. Право, не знаю, кого больше жалть: пожилую-ли женщину, которая нуждается въ кавалер, или кавалера, который нуждается въ старух.

——

Человка, забракованнаго при двор, отлично принимаютъ въ город, въ какомъ-нибудь переулк, будь онъ въ пестромъ галстух и въ пестромъ костюм, онъ не уступитъ какому-нибудь буржуа съ перевязью, передъ нимъ стушевываются мстные представители власти: онъ отодвигаетъ ихъ на задній планъ и самъ занимаетъ ихъ мсто, его охотно слушаютъ, его любятъ, никто не въ силахъ устоять противъ золотого пояса и благо пера, противъ человка, который говоритъ съ королемъ и видитъ министровъ. Его ревнуютъ мужчины и женщины, ему удивляются и завидуютъ, а за четыре лье разстоянія онъ возбуждаетъ жалость.

——

Столичный мужчина для провинціальной женщины тоже, что для столичной женщины придворный мужчина.

——

Пустому и болтливому мужчин, большому фразеру и злому шутнику, говорящему о себ самоувренно, а о другихъ презрительно, запальчивому, высокомрному, дерзкому, безнравственному и безчестному, не обладающему ни каплей разсудка, но очень свободнымъ воображеніемъ, не хватаетъ только красивыхъ чертъ лица и стройной таліи, чтобы быть предметомъ обожанія для многихъ женщинъ.

——

Въ видахъ ли таинственности или вслдствіе склонности къ ипохондріи, эта женщина любитъ слугу, та монаха, а Дорина своего врача?

——

‘Росцій очень мило выходитъ на сцену’. Да, Лелія, притомъ же у него отлично сложены ноги, онъ хорошо играетъ, у него роли длинныя, ему стоитъ, говорятъ, открыть ротъ, чтобы въ совершенств декламировать. Но у одного-ли его столько прелести въ исполненіи? Разв ужъ непремнно его занятіе самое благородное и самое честное, какое только можетъ быть? Росцій притомъ же и не можетъ быть къ вашимъ услугамъ: у него есть другая, да если бы этого и не было, на него ужъ имютъ виды: Клавдія ждетъ, пока ему надостъ Мессалина. Возьмите, Лелія, Батилла. Гд вы найдете — ужъ не говорю о кавалерахъ, которыхъ вы презираете, но даже между актерами — молодого человка, который такъ высоко поднимался бы въ танцахъ и такъ хорошо исполнялъ капріолу? Или для васъ лучше Кобъ, который, выкидывая ноги впередъ, перевертывается въ воздух, прежде чмъ стать на землю? Но разв вы не знаете, что онъ уже не молодъ? Къ Батиллу, говорите вы, у васъ сильное влеченіе, но онъ чаще отказываетъ женщинамъ, чмъ увлекается ими. Если такъ, вотъ вамъ Драконъ, игрокъ на флейт: ни одинъ изъ его собратій по искусству не уметъ такъ искусно играть на гобо и свирли, да онъ уметъ извлекать чудные звуки изъ какого угодно инструмента, при томъ же онъ шутникъ большой, онъ заставитъ смяться даже ребятъ или бабъ. А кто лучше Дракона стъ и пьетъ въ компаніи за столомъ? Онъ перепоитъ всю компанію и тогда только самъ опьянетъ. Вы вздыхаете, Лелія? Что это значитъ? Неужели Драконъ уже сдлалъ выборъ или, къ несчастью, васъ кто нибудь уже предупредилъ? Или онъ ужъ наконецъ связался съ Цезоніей, которая столько бгала за нимъ, которая пожертвовала для него такой толпой любовниковъ, можно сказать даже, всмъ цвтомъ римской молодежи? Вдь Цезонія изъ патриціанскаго семейства, притомъ такъ молода, такъ красива, такъ серьезна! Мн жаль васъ, Лелія, если вы заразились тмъ новомоднымъ вкусомъ, который получили столько римскихъ женщинъ къ тмъ мужчинамъ, которымъ по ихъ профессіи постоянно приходится быть на виду у другихъ. Что станете вы длать, когда даже лучшій человкъ этого сорта завладетъ вами? Остается еще Бронтъ, палачъ. Въ народ только и толкуютъ объ его сил и ловкости, это молодой человкъ съ широкими плечами и узкой таліей, впрочемъ, онъ — черный: это негръ.

——

Для свтскихъ женщинъ садовникъ есть просто садовникъ, каменьщикъ — только каменьщикъ, но для другихъ женщинъ, дальше стоящихъ отъ свта, каменьщикъ есть человкъ, садовникъ тоже человкъ. ‘Кто боится покушенія, для того все — искушеніе’.

——

Иныя женщины посвящаютъ себя монастырямъ и любовникамъ, он любятъ ухаживанье и благотворительность, у нихъ и въ оград храма есть хоры и часовни, гд он читаютъ любовныя записки и гд никто не видитъ, молятся-ли он Богу или еще что длаютъ.

——

Что такое женщина, которой руководятъ? Не есть-ли это женщина, боле угодливая въ отношеніи къ своему мужу, боле кроткая къ свой прислуг, боле привязанная къ своему семейству и своимъ дламъ, боле пылкая и искренняя къ своимъ друзьямъ, мене слпо поддающаяся тому или иному расположенію духа, мене привязанная къ личнымъ интересамъ и удобствамъ жизни? Я не говорю, что она расточаетъ богатства своимъ дтямъ, которыя и безъ того уже богаты: она, будучи богатою сама и имя во всемъ излишекъ, доставляетъ имъ только необходимое и тмъ не мене соблюдаетъ въ отношеніи къ нимъ ту справедливость, которую она обязана соблюдать. Кто больше ея свободенъ отъ самолюбія, кто меньше удаленъ отъ другихъ? кто больше свободенъ отъ всякихъ личныхъ прихотей?— ‘Нтъ, это совсмъ не то’, говорите вы. ‘Такъ что же такое женщина, которой руководятъ?’ снова я повторяю свой вопросъ. ‘Это женщина, говорите вы, которая иметъ духовнаго руководителя’.
Если духовникъ и руководитель {Нужно отличать духовника (confesseur), у котораго женщины исповдывались, отъ другого духовнаго лица (directeur, духовный руководитель), къ которому он обращались за совтами, наставленіями и т. д.} не согласны другъ съ другомъ относительно правилъ поведенія, то кого же женщин выбирать въ третейскіе судьи?

——

Суть дла для женщины не въ томъ, чтобы имть духовнаго руководителя, а въ томъ, чтобы жить такъ просто, чтобы можно было обойтись и безъ него.

——

Если бы женщина въ числ другихъ слабостей могла признаться духовнику своему и въ тхъ слабостяхъ, которыя она иметъ къ своему духовному руководителю, признаться, сколько времени она тратитъ на бесды съ нимъ, то, быть можетъ, на нее было бы наложено въ вид эпитиміи требованіе отказаться отъ него.

——

Я бы желалъ, чтобы мн можно было кричать изо всхъ силъ тмъ святымъ людямъ, которые сами нкогда были увлечены женщинами: ‘Бгите отъ женщинъ! Не беритесь руководить ими, предоставьте другимъ заботу объ ихъ спасеніи!’

——

Быть кокеткою и, вмст съ тмъ, ханжею — это слишкомъ противорчитъ обязанностямъ жены: она должна была-бы выбрать что-нибудь одно.

——

Я все откладывалъ, я все терплъ, но наконецъ я поневол долженъ высказаться и я надюсь даже, что моя откровенность будетъ полезна тмъ женщинамъ, которыя, не довольствуясь однимъ духовникомъ, не длаютъ никакого различія при выбор своихъ духовныхъ руководителей. Я не перестаю недоумвать и изумляться при вид иныхъ личностей (я не хочу ихъ называть): я смотрю на нихъ во вс глаза, они говорятъ, я внимательно слушаю, я навожу справку, собираю факты и не понимаю, какъ это люди, въ которыхъ я вижу все діаметрально противоположное сильному уму, здравому смыслу, опытности въ мірскихъ длахъ, знанію людей, религіи и нравственности, воображаютъ себ, что Богъ долженъ возобновить съ ними дни чудеснаго избранія апостоловъ и совершить чудо въ ихъ лиц, длая ихъ, какъ-бы они ни были мелки и ничтожны духомъ, способными къ спасенью душъ, къ этому самому трудному и возвышенному длу, если-же, напротивъ, они считаютъ себя рожденными для этого столь высокаго и труднаго служенія, доступнаго столь немногимъ, если они убждены, что, служа этому длу, они упражняютъ только свои природные таланты и слдуютъ просто своему призванію то я еще меньше понимаю это.
Я хорошо вижу, что пріятно стать хранителемъ семейныхъ тайнъ, необходимымъ посредникомъ при примиреніи, исполнять порученія или подыскивать прислугу, находить открытыми для себя вс двери въ дворахъ вельможъ, часто обдать за хорошимъ столомъ, прогуливаться по большому городу въ карет, наслаждаться прелестнымъ убжищемъ въ деревн, видть, какъ не одно высокопоставленное лицо заинтересовано въ твоемъ здоровья и въ твоей жизни, охранять для другихъ и для самого себя вс человческіе интересы, вотъ это все и заставило выдумать благовидный и безупречный предлогъ — заботу о душахъ, изъ-за этого-то и выросъ въ мір этотъ неистощимый разсадникъ духовныхъ руководителей.

——

Набожность у иныхъ лицъ, особенно у женщинъ, является, какъ страсть или слабость извстнаго возраста или какъ мода, которой нужно слдовать. Прежде он недлю считали по днямъ игры или спектакля, по днямъ концерта, маскарада или прекрасной проповди: въ понедльникъ он теряли деньги у Исмены, во вторникъ — время у Климены, въ среду — репутацію у Целимены, наканун он знали все наслажденіе, которое ждетъ ихъ на другой и на третій день, одновременно он наслаждались и настоящимъ удовольствіемъ, и тмъ, которое не могло ихъ миновать впредь, имъ хотлось-бы, если можно, соединить вс удовольствія въ одинъ день: это было ихъ единственной тревогой, единственнымъ предметомъ ихъ треволненій, если он иной разъ были въ опер, то жалли, что нельзя быть на комедіи. Но вотъ другія времена и другіе нравы, теперь он преувеличенно склонны къ воздержанью и уединенію, он уже не открываютъ глазъ, которые даны, чтобы смотрть, он не находятъ употребленія для своихъ чувствъ, он — невроятная вещь!— и говорятъ мало, правда, он еще думаютъ, и притомъ довольно много, о себ самихъ, но довольно дурно о другихъ, у нихъ явилось соревнованіе въ добродтели и самоисправленіи, соединенное съ нкоторою долею ревности, он не прочь первенствовать въ этомъ новомъ род жизни, какъ это длали въ томъ род, который только что оставили изъ разсчета или вслдствіе отвращенія: прежде он весело губили себя любовными интригами, хорошимъ столомъ и праздностью, а теперь печально губятъ себя самомнніемъ и завистью.

——

Если я женюсь. Гермасъ, на скупой женщин, она меня не раззоритъ, если на картежниц, она можетъ обогатиться, если на ученой, она съуметъ меня образовать, если на цломудренной, ее никто не увлечетъ, если на вспыльчивой,— она разовьетъ во мн терпніе, если на кокетк, она захочетъ мн понравиться, если на охотниц до любовныхъ интригъ,— она можетъ въ конц концовъ и меня полюбить. ‘А если на ханж’, спрашиваетъ Гермасъ, ‘то чего теб ждать отъ женщины, которая и Бога хочетъ обмануть, и сама себя обманываетъ?’

—-

Женщиной легко управлять, лишь-бы мужчина взялъ на себя этотъ трудъ. Одинъ даже управляетъ нсколькими, онъ развиваетъ ихъ умъ и память, установляетъ и опредляетъ ихъ религіозныя убжденія, пытается даже направлять ихъ сердце, он не выскажутъ ни одобренія, ни порицанія, ни похвалы, ни осужденія, не обратившись за совтомъ къ его взорамъ и его лицу, онъ хранитель ихъ радостей и печалей, желаній и ревности, ненависти и любви, онъ заставляетъ ихъ прерывать связь съ любовниками, ссоритъ и миритъ ихъ съ мужьями, извлекаетъ для себя пользу изъ ‘междуцарствія’. Онъ принимаетъ на себя заботу объ ихъ длахъ, хлопочетъ по ихъ процессамъ, переговариваетъ съ судьями, рекомендуетъ своего врача, купца, тхъ или иныхъ мастеровъ, вмшивается въ наемъ квартиры, въ меблировку ея, заказываетъ для нихъ экипажъ, его можно видть въ одной съ ними карет на городскихъ улицахъ или на загородныхъ гуляньяхъ, онъ сидитъ на ихъ скамь во время проповди, въ ихъ лож во время представленія комедіи, онъ длаетъ съ ними одни и т-же визиты, сопровождаетъ ихъ на воды, въ путешествіяхъ, занимаетъ самую удобную комнату у нихъ въ деревн. Онъ старетъ, а не теряетъ авторитета, немного ума. а много времени ему требуется для того, чтобы сохранять его, дти, наслдники, невстка, племянница, прислуга — все отъ него зависитъ. Начинаетъ онъ съ того, что заставляетъ себя цнить, а кончаетъ тмъ, что заставляетъ себя бояться. Когда же умираетъ этотъ столь старинный и столь необходимый другъ, его никто не оплакиваетъ, десятокъ женщинъ, для которыхъ онъ былъ тиранномъ, съ его смертью получаютъ въ наслдство свободу.

——

Нкоторыя женщины захотли скрыть свое поведеніе подъ вншнимъ видомъ скромности, но изъ безпрестаннаго притворства получился одинъ только результатъ, въ которомъ никогда не было обману: о нихъ стали говорить, что ихъ можно было-бы принять за весталокъ.

——

Для женщины служитъ сильнымъ доказательствомъ ея чистоты и прочно установленной репутаціи, если ея даже слегка не задваетъ близкое знакомство съ другого сорта женщинами, вовсе не похожими на нее, и если при всей склонности людей къ злымъ толкамъ, для объясненія этого знакомства прибгаютъ къ другому какому-нибудь мотиву, а не къ сходству нравовъ.

——

Комическій писатель утрируетъ на сцен свои персонажи, поэтъ вдается въ излишнія описанія, художникъ, рисующій съ натуры, усиливаетъ и преувеличиваетъ страсти, контрасты, позы, а художникъ, снимающій копію, если не измряетъ циркулемъ величинъ и пропорцій, то увеличиваетъ свои фигуры и придаетъ всмъ составнымъ частямъ своей картины больше объема, чмъ он имютъ въ оригинал. То же можно сказать о недоступности женщинъ: это воображаемая мудрость.
Бываетъ ложная скромность, но она есть тщеславіе, бываетъ ложная слава, это легкомысліе, бываетъ ложное величіе, это ничтожество, бываетъ ложная добродтель, но это лицемріе, есть и ложная мудрость — это недоступность женщины.
Недоступная женщина отдлывается умньемъ держать себя и словами, мудрая женщина должна отдать отчетъ во всемъ своемъ поведеніи: первая слдуетъ своему расположенію и нраву, вторая своему разуму и сердцу, первая серьезна и строга, вторая при различныхъ встрчахъ именно такова, какою должна быть, первая скрываетъ слабости подъ благовидною вншностью, втирая скрываетъ богатые запасы подъ свободнымъ и естественнымъ видомъ. Недоступность насилуетъ умъ, не скрываетъ ни возраста, ни безобразія, часто даже обусловливается ими, мудрость, напротивъ’ прикрываетъ тлесные недостатки, облагораживаетъ духъ, юность длаетъ только боле привлекательною, красоту — боле опасною для мужчинъ.

——

Зачмъ сваливать вину на мужчинъ, что женщины необразованы? Какими законами, какими указами, какими граматами имъ запрещено открыть глаза и читать, удерживать въ ум прочитанное, отдавать себ отчетъ въ своихъ рчахъ и длахъ? Не сами-ли он установили этотъ обычай — ничего не знать то благодаря слабости своего тлосложенія или лности своего ума, то благодаря заботамъ о своей красот или легкомыслію, которое мшаетъ имъ предаваться продолжительному изученію, то благодаря ихъ исключительной способности къ ручнымъ издліямъ, то вслдствіе хлопотъ по хозяйственнымъ дламъ, то вслдствіе природной непривычки къ труднымъ и серьезнымъ вещамъ, то вслдствіе склонности къ любопытству, совершенно неудовлетворяющей ума, то вслдствіе крайней неохоты упражнять свою память? Но чему ни приписывать это невжество женщинъ, мужчины тмъ счастливы, что женщины, господствующія надъ ними въ столькихъ другихъ отношеніяхъ, въ этомъ отношеніи, уступаютъ имъ.
На ученую женщину смотрятъ, какъ на красивое оружіе: оно искусно вычеканено, удивительно хорошо отполировано, съ очень изысканной отдлкой, это кабинетная вещица, которую показываютъ любопытнымъ, но которая не бываетъ въ употребленіи, не годится ни на войн, ни на охот, все равно, какъ манежная лошадь, хотя и отлично обученная.
Если знаніе и мудрость соединены въ одномъ лиц, я не освдомляюсь насчетъ пола, я просто удивляюсь, если же вы скажете мн, что умная женщина почти не стремится быть ученой или что ученая женщина почти не умна, то вы, значитъ, забыли уже, что только-что прочли, что женщинамъ мшаютъ пріобрсти знанія т или иные недостатки: а отсюда и слдуетъ, что чмъ меньше этихъ недостатковъ, тмъ женщины умне и что такимъ образомъ умная женщина боле способна стать ученою, а съ другой стороны, ученая женщина, будучи ученою только потому, что она смогла преодолть много недостатковъ, оказывается и боле умною.

——

Нейтралитетъ между женщинами, которыя одинаково нами любимы, но которыя прекратили знакомство изъ-за какихъ-нибудь постороннихъ для насъ интересовъ, дло трудное. Приходится часто или сдлать выборъ между ними, или обихъ потерять.

—-

Есть такія женщины, которыя больше любятъ свои деньги, чмъ своихъ друзей, и своихъ любовниковъ больше, чмъ свои деньги.

——

Удивительно видть въ сердц иныхъ женщинъ нчто боле живое и боле сильное, чмъ любовь къ мужчинамъ, я хочу сказать о честолюбіи и страсти къ игр, такія женщины длаютъ мужчинъ цломудренными, отъ своего пола он сохраняютъ одно только платье.
Женщины представляютъ собою крайности, он лучше или хуже мужчинъ.

——

Большая часть женщинъ не иметъ почти принциповъ, он руководятся сердцемъ и зависятъ въ своихъ правахъ отъ тхъ, кого любятъ.
Женщины идутъ въ любви дальше большей части мужчинъ, но мужчины превосходятъ ихъ въ дружб.

——

Мужчины служатъ причиною того, что женщины не любятъ другъ друга.
Опасно передразнивать. Элиза, будучи уже старухою, хочетъ сдлать смшной молодую женщину, а вмсто того сама длается безобразною, она меня пугаетъ: чтобы передразнить ее, она строитъ гримасы и кривляется, длаясь сама противною, она тмъ самымъ заставляетъ считать боле красивою ту, надъ которой она смется.

——

Въ город желаютъ, чтобы многіе идіоты и идіотки имли умъ, при двор желаютъ, чтобы многіе люди не имли ума, если они имютъ его много, между лицами этого послдняго рода красивая женщина едва спасается отъ другихъ женщинъ.

——

Мужчина врне хранитъ тайну другого, чмъ свою собственную, женщина, напротивъ, бережетъ лучше свой секретъ, чмъ секретъ другой.
Какъ бы ни была сильна любовь въ сердц двушки, все-таки матеріальный интересъ и честолюбіе увеличиваютъ ее нсколько.

——

Бываетъ пора, когда дочери самыхъ богатыхъ родителей непремнно должны выбрать себ партію, если он упустятъ первые случаи, то почти всегда готовятъ себ продолжительное раскаяніе, такъ и кажется, что репутація ихъ богатствъ уменьшается вмст съ репутаціей ихъ красоты. Молодой двушк, напротивъ, все благопріятствуетъ вплоть до мннія мужчинъ, которые любятъ приписывать ей вс преимущества, какія только могутъ сдлать ее боле желательною.

——

Сколькимъ двушкамъ большая красота ни на что не послужила, кром того, что заставляла ждать для нихъ большого счастья.

——

Красивыя двушки способны отомстить тмъ изъ своихъ любовниковъ, съ которыми он дурно обошлись, выходомъ замужъ за какого-нибудь противнаго или негоднаго мужчину или за старика.

——

Большая часть женщинъ судятъ о достоинств и вншней порядочности мужчины по тому впечатлнію, которое онъ на нихъ производитъ, и почти не находятъ ни того, ни другого въ мужчин, къ которому не питаютъ никакихъ чувствъ.

——

Мужчина, который затрудняется узнать, измняется-ли онъ. начинаетъ-ли старть, можетъ это прочесть въ глазахъ молодой женщины, съ которой онъ встрчается, и въ тон ея голоса: такимъ образомъ онъ легко узнаетъ то, что опасается знать. Суровая школа!

——

Женщина, которая не сводитъ глазъ съ одной и той же личности, и женщина, которая постоянно отворачивается отъ одной и той же личности, наводятъ на одну и ту-же мысль о себ.

——

Женщинамъ не дорого стоитъ сказать то, чего он вовсе не чувствуютъ, а мужчинамъ еще меньше стоитъ высказать, что они чувствуютъ.

——

Бываетъ иной разъ, что женщина скрываетъ отъ мужчины всю страсть, которую она питаетъ къ нему, между тмъ какъ онъ, съ своей стороны, притворяется въ страсти, которой на самомъ дл не чувствуетъ.

——

Предположимъ, что мужчина равнодушенъ, но хочетъ убдить женщину въ страсти, которой онъ не питаетъ, спрашивается, не легче-ли ему произвести впечатлніе на ту, которою онъ любимъ, чмъ на ту, которая его вовсе не любитъ?

——

Мужчина легко можетъ обманывать женщину притворною привязанностью, лишь-бы онъ имлъ гд-нибудь въ другомъ мст истинную привязанность.

——

Мужчина громко выражаетъ свое негодованіе противъ женщины, которая его не любитъ, и утшаетъ себя, женщина производитъ меньше шуму, когда она покинута, и долго остается неутшною.

——

Женщины излчиваются отъ своей лности тщеславіемъ или любовью, напротивъ, въ женщинахъ живого характера лность есть предзнаменованіе любви.

——

Если женщина пишетъ съ увлеченіемъ, то вполн несомннно, что она увлечена, но не совсмъ ясно, тронута-ли она. Живая и нжная страсть, очевидно, задумчива и молчалива, для женщины, которая не свободна отъ страсти, самая настоятельная задача, наиболе ее волнующая, состоитъ не столько въ томъ, чтобы убдить, что она любитъ, сколько въ томъ, чтобы увриться, любима ли она.

——

Гликерія не любитъ женщинъ, ненавидитъ ихъ общество и ихъ визиты, прячется отъ нихъ, даже часто отъ своихъ друзей: ихъ у нея небольшое число, она строга къ нимъ, держитъ ихъ въ рукахъ, не позволяя имъ ничего такого, что выходитъ за предлы дружбы, она разсянна съ ними, отвчаетъ односложно и, повидимому, не прочь отдлаться отъ нихъ. Она живетъ нелюдимой отшельницей въ своемъ дом, ея дверь лучше охраняется и ея комната боле недоступна, чмъ у Монторона и Эмери {Монторонъ — главный казначей, ему Корнель посвятилъ трагедію ‘Цинна’, сравнивая его съ Августомъ. Эмери — былъ главнымъ контролеромъ, а потомъ сталъ суперинтендантомъ финансовъ посл отставки маршала Ламейллерей.}. Одну только Коринну она ждетъ и принимаетъ, когда угодно, она обнимаетъ ее не разъ, увряетъ въ любви, бесдуетъ съ ней наедин въ укромномъ кабинет, слушаетъ ее, напрягая все свое вниманіе, жалуется ей на всякаго другого, кром нея, готова ей высказать все, что угодно, но сама ни о чемъ ее не разспрашиваетъ, повряя ей вс тайны. Гликерію можно видть въ обществ подруги и двухъ мужчинъ и на бал, и въ театр, и по дорог въ Венузію, гд они дятъ первые плоды, иногда ее можно встртить одну въ носилкахъ по дорог въ предмстье, гд у нея есть прелестные виноградники, или у дома Канидіи, которая знаетъ столь пріятныя тайны, общаетъ молодымъ двушкамъ счастливый бракъ, предсказываетъ время и обстоятельства. Обыкновенно-же она по является съ простой и небрежной прической, въ домашнемъ плать, безъ кузова, на мулахъ, она прекрасна въ этомъ экипаж, ей недостаетъ только свжести, по всему видно, что она питаетъ къ кому-то сильную привязанность, которую заботливо прикрываетъ отъ глазъ мужа, она льститъ ему, ласкаетъ его, каждый день подбираетъ для него новыя нжныя имена, она ночуетъ всегда дома, съ своимъ милымъ супругомъ, утромъ она раздляетъ свое время между туалетомъ и записками, которыя ей нужно прочитать. Отпущенникъ приходитъ къ ней переговорить по секрету, это Парменонъ, ея любимецъ, котораго она держитъ, не смотря на антипатію къ нему хозяина дома и зависть слугъ. Да, по правд сказать, кто лучше Парменона развдаетъ вс намренія, кто лучше передастъ отвтъ? кто меньше говоритъ о томъ, о чемъ нужно молчать? кто уметъ открыть съ меньшимъ шумомъ потаеннную дверь? кто искусне проведетъ по маленькой лстниц? кто лучше выведетъ по той дорог, по которой вошли?

——

Я не понимаю, какъ мужъ, который подчиняется только своему расположенію духа и своему нраву, не скрываетъ ни одного изъ своихъ недостатковъ, а напротивъ, выказываетъ себя съ своихъ дурныхъ сторонъ, который скупъ, слишкомъ небреженъ въ своемъ наряд, рзокъ въ отвтахъ, невжливъ, холоденъ и молчаливъ, можетъ надяться, что оградитъ сердце молодой женщины отъ попытокъ ея ухаживателя, который пускаетъ въ дло нарядъ и великолпіе, угодливость, вс заботы и усердіе, вс способности и лесть.

——

Мужъ каждаго почти соперника создаетъ своими руками: это какъ бы подарокъ, который онъ сдлалъ своей жен. Онъ хвалитъ передъ ней его прекрасные зубы и его красивую голову, онъ принимаетъ благосклонно его заботы и его визиты, ему съ роду ничего не казалось вкусне дичи и трюфелей, присланныхъ его другомъ. Онъ даетъ ужинъ и говоритъ гостямъ: ‘Кушайте вотъ это! Это Леандръ прислалъ, это мн стоило одного только ‘спасибо’!

——

Есть такія жены, для которыхъ какъ будто не существуетъ мужа, такъ что о немъ никто въ свт и не вспоминаетъ. Живъ-ли онъ или ужъ нтъ, никому неизвстно, онъ служитъ въ своемъ семейств примромъ робкаго молчанія и совершеннаго подчиненія, между нимъ и женой какъ будто не было никакого брачнаго контракта: если не считать того, что онъ не родитъ, то онъ — жена, а она — мужъ, они цлые мсяцы проводятъ въ одномъ и томъ же дом безъ малйшей опасности встртиться, несомннно только, что они — сосди, хозяинъ платитъ поварамъ, а ужинаютъ постоянно у хозяйки. Между ними нтъ ничего общаго, ни спальни, ни стола, ни даже имени, они живутъ на римскій или на греческій ладъ: у каждаго изъ нихъ свое имя и только современемъ, только посвятившись въ тайны городского жаргона, узнаешь наконецъ, что М. Б. двадцать лтъ уже оффиціально состоитъ мужемъ госпожи Л.

—-

Другія женщины, у которыхъ нтъ столько безпутства, чтобы сдлать своего мужа какъ-бы несуществующимъ, доходятъ до такого же положенія, благодаря своему знатному происхожденію и связямъ, благодаря богатому приданому, которое он принесли, благодаря прелестямъ своей красоты, благодаря своему достоинству, благодаря тому, что иные называютъ добродтелью.

——

Мало женщинъ столь совершенныхъ, чтобы он не заставляли мужа хоть разъ въ день раскаиваться, что у него есть жена, и находить счастливыми тхъ, у кого нтъ женъ.

—-

Нмая и тупая печаль не въ мод, жены плачутъ, причитаютъ: он такъ тронуты смертью мужа, что не забываютъ ни малйшаго обстоятельства.

—-

Нельзя ли открыть искусства заставить свою жену любить себя?

——

Нечувствительная женщина это та, которая не видала еще того, кого ей суждено любить.

——

Была въ Смирн очень красивая двушка, которую звали Эмирой, но она была извстна во всемъ город не столько красотою, сколько строгостью нравовъ и особенно равнодушіемъ ко всмъ мужчинамъ, на которыхъ она смотрла, по ея словамъ, безъ всякой опасности, съ тмъ только расположеніемъ, съ которымъ она относилась къ своимъ друзьямъ и братьямъ, она нисколько не врила тмъ безумствамъ, которыя, какъ ей говорили, производила любовь во вс времена, а тхъ безумствъ, которыя она сама видла, она не могла понять: она знала только дружбу. Молодая и очаровательная особа, которой она была обязана этимъ опытомъ дружбы, длала эту дружбу столь пріятною, что Эмира только и думала, какъ бы дольше ее протянуть, и не могла представить себ, чтобы какое-нибудь другое чувство могло охладить то уваженіе и довріе къ подруг, которымъ она была такъ довольна, она только и толковала, что объ Евфросиніи,— это было имя ея врной подруги, — и вся Смирна только и говорила о ней и объ Евфросиніи: ихъ дружба вошла въ пословицу. У Эмиры были два брата, они были молоды, замчательно красивы, вс городскія женщины были влюблены въ нихъ, и она ихъ всегда любила, какъ только сестра любитъ братьевъ. Въ домъ ея отца имлъ доступъ одинъ жрецъ Юпитера, которому она понравилась, онъ осмлился объясниться съ нею, но получилъ только презрительный отказъ. Подобную же смлость имлъ и одинъ старикъ, который понадялся на свое знатное происхожденіе и большія богатства, но и онъ испыталъ ту-же участь. Она между тмъ торжествовала, хотя въ глазахъ братьевъ, жреца и старика была безчувственною. Казалось, небо хотло подвергнуть ее самымъ сальнымъ испытаніямъ, но эти испытанія только сдлали ее боле недоступною и укрпили за ней репутацію двушки, до которой не можетъ коснуться любовь. Изъ трехъ любовниковъ, которые увлеклись послдовательно ея прелестью и въ которыхъ она не боялась видть самую сильную страсть, первый въ любовномъ восторг пронзилъ себ грудь у ея ногъ, второй, полный отчаянія потому, что его не выслушали, искалъ себ смерти въ войн съ Критомъ, а третій умеръ отъ томленія и безсонницы. Мстителя за нихъ еще не появлялось. Старикъ, который былъ такъ несчастливъ въ своей любви, излчился отъ своей страсти, поразмысливъ о своемъ возраст и о характер той личности, которой онъ хотлъ понравиться. Онъ пожелалъ снова съ ней повидаться, она его терпла. Онъ привелъ къ ней однажды своего сына, молодого человка, съ пріятной физіономіей, съ очень благородной осанкой. Она имъ заинтересовалась, но такъ какъ онъ сильно стснялся въ присутствіи своего отца, то она нашла, что онъ не достаточно уменъ, и желала, чтобы онъ былъ поумне, но вотъ онъ увидлъ ее наедин, поговорилъ съ ней и выказалъ умъ, но такъ какъ онъ мало смотрлъ на нее и еще меньше говорилъ о ней и о ея красот, то она была удивлена и стала какъ будто негодовать, что такой красивый а умный человкъ не уметъ ухаживать. Она переговорила о немъ съ своей подругой, та захотла посмотрть на него. При свиданіи, онъ не спускалъ глазъ съ Евфросиніи и сказалъ ей, что она — красавица. Эмира, прежде столь равнодушная, сдлалась ревнивою, понявши, что Ктезифонъ говорилъ по убжденію, и что онъ не только уметъ ухаживать, но даже оказывается нжнымъ. Съ тхъ поръ она мене свободно стала чувствовать себя при подруг, ей захотлось увидть ихъ вмст во второй разъ, чтобы еще боле выяснить дло, при второмъ свиданіи она увидла еще боле того, что боялась увидть: ея подозрнія перешли въ несомннность. И вотъ она начинаетъ удаляться отъ Евфросиніи, не признаетъ уже за ней достоинствъ, которыя прежде ее очаровывали, теряетъ охоту къ разговорамъ съ нею, она ужъ не любитъ ея, и эта перемна заставляетъ ее чувствовать, что любовь въ ея сердц за ступила мсто дружбы. Ктезифонъ и Евфросинія видятся каждый день, любятъ другъ друга, думаютъ о брак, наконецъ, вступаютъ въ бракъ, эта новость распространяется по всему городу, вс толкуютъ о томъ столь рдкомъ счастьи, котораго добивалась эта любящая другъ друга пара, соединившись бракомъ. Эмира узнаетъ объ этомъ и приходитъ въ отчаяніе: въ ней снова заговорила вся ея любовь, она всячески ищетъ Евфросинію изъ-за одного удовольствія видть Ктезифона, но молодой мужъ влюбленъ въ свою жену и находитъ себ госпожу въ своей супруг, въ Эмир онъ видитъ только подругу той личности, которая ему дорога. Эта несчастная двушка теряетъ сонъ, отказывается отъ ды, она слабетъ, ея умъ помутился: она принимаетъ своего брата за Ктезифона и разговариваетъ съ нимъ, какъ съ любовникомъ, придя въ себя, она краснетъ за себя, но скоро впадаетъ въ боле сильное помшательство и уже не краснетъ: она никого уже не узнаетъ. Теперь она боится мужчинъ, но уже слишкомъ поздно: она уже безумна, по временамъ только разсудокъ къ ней возвращается, но отъ этого ей длается еще хуже. Молодежь Смирны, которая видла ее столь гордою и недоступною для чувства, теперь находитъ, что боги ее слишкомъ тяжело наказали.

О сердц.

Въ чистой дружб есть наслажденіе, котораго не могутъ до стигнуть люди, родившіеся посредственностями.

——

Дружба можетъ существовать между людьми различныхъ половъ, даже свободная отъ всякой грубости. Между тмъ женщина всегда на мужчину смотритъ, какъ на мужчину и, обратно, мужчина въ женщин видитъ только женщину. Подобная связь не бываетъ ни страстью, ни чистой дружбой, это явленіе особаго рода.

——

Любовь рождается внезапно, безъ всякихъ размышленій, въ силу темперамента или слабости, красивыя черты привлекаютъ наше вниманіе и ршаютъ дло. Дружба, напротивъ, образуется постепенно, съ теченіемъ времени, въ силу практики и продолжительнаго знакомства. Сколько ума требуется для друзей, сколько сердечной доброты, привязанности, услугъ и угодливости, а между тмъ за нсколько лтъ результатовъ тутъ получается гораздо меньше того, что могутъ сдлать въ одинъ моментъ красивое лицо или прекрасная ручка.

——

Время укрпляетъ дружбу и ослабляетъ любовь.

——

Пока любовь продолжается, она поддерживается сама собою, а иногда такими вещами, которыя, повидимому, должны были-бы погасить ее: капризами, суровостью, разлукою, ревностью, дружба, напротивъ, нуждается въ поддержк: она погибаетъ отъ недостатка заботливости, доврія и услужливости.

——

Крайняя любовь — боле обыкновенное явленіе, чмъ совершенная дружба.

——

Любовь и дружба исключаютъ другъ друга.

——

Кто испыталъ сильную любовь, тотъ пренебрегаетъ дружбою, а кто истощилъ свои силы на дружбу, тотъ ничего еще не сдлалъ для любви.

——

Любовь начинается любовью, а отъ самой сильной дружба можно перейти только къ слабой любви.

——

Больше всего походятъ на живую дружбу т связи, которыя заставляетъ насъ сохранять интересъ нашей любви.

——

Сильно любятъ только разъ, именно первый разъ, послдующая любовь не настолько уже невольна.

——

Отъ любви, которая рождается внезапно, лчиться приходится очень долго.

——

Если любовь растетъ мало-по-малу, постепенно, то она слишкомъ походитъ на дружбу, чтобы быть сильною страстью.

——

Кто настолько любитъ, что желаетъ любить въ милліонъ разъ больше, тотъ уступаетъ въ любви только тому, кто любитъ больше, чмъ хотлъ бы.

——

Если я соглашаюсь, что при сильной страсти можно любить кого-нибудь больше, чмъ самого себя, то кому это пріятне: тому-ли, кто любить, или тому, кто любимъ?

——

Люди часто хотятъ любить, но не могутъ добиться успха, они ищутъ для себя отговорки, но не могутъ найти: и вотъ они вынуждены оставаться свободными.

——

Т, которые любятъ сначала другъ друга самою сильною страстью, скоро, каждый съ своей стороны, начинаютъ способствовать уменьшенію взаимной любви, такъ что наконецъ совсмъ исчезаетъ взаимная любовь. Кто, мужчина или женщина, помогаетъ больше этому разрыву? Это не легко ршить: женщины обвиняютъ мужчинъ, что они втрены, а мужчины говорятъ о женщинахъ, что он легкомысленны.

——

Въ любви, какъ кто ни бываетъ щекотливъ, легче извинить ошибки, чмъ въ дружб.

——

Это пріятная месть для того, кто сильно любитъ, если онъ всякимъ своимъ поступкомъ изъ неблагородной личности длаетъ самую неблагодарную.

——

Грустно любить, не обладая большимъ состояніемъ, которое даетъ намъ средства осыпать удовольствіями любимый предметъ и сдлать его настолько счастливымъ, чтобы большаго счастья онъ и не желалъ.

——

Если встрчается женщина, къ которой мы имли сильную страсть, но которая осталась холодной къ намъ, то, какую-бы важную услугу она ни оказала намъ въ послдующей нашей жизни, мы бжимъ отъ нея, подвергаясь опасности быть неблагодарными.

——

Большая признательность уноситъ съ собою не мало влеченія и дружбы къ той личности, которая оказала намъ благодяніе.

——

Быть съ любимымъ человкомъ — этого уже достаточно: мечтать, говорить съ нимъ, ничего не говорить, думать о немъ, думать о вещахъ постороннихъ — это все равно, лишь-бы быть при немъ.

——

Отъ ненависти до дружбы не такъ далеко, какъ отъ антипатіи до дружбы.

——

Кажется, люди мене рдко переходятъ отъ антипатіи къ любви, чмъ къ дружб.

——

Въ дружб довряютъ свою тайну, а въ любви она сама вырывается наружу.

——

Можно имть довріе къ кому-нибудь, не имя сердца, а кто иметъ сердце, тотъ не нуждается въ особой откровенности и довріи: ему все открыто.

——

Въ дружб мы видимъ только т недостатки, которые могутъ повредить нашимъ друзьямъ, а въ любимомъ человк мы замчаемъ только т недостатки, отъ которыхъ мы сами терпимъ.

——

Только изъ перваго неудовольствія въ любви и изъ первой ошибки въ дружб можно сдлать хорошее употребленіе.

——

Если ужъ ревностью названо несправедливое, воображаемое и неосновательное подозрніе, то та ревность, которая справедлива, естественна, основательна и подтверждена опытомъ, заслуживала бы другого названія.

——

Темпераментъ много значитъ въ ревности, она не всегда предполагаетъ сильную страсть, а между тмъ сильная любовь безъ щекотливости — это парадоксъ.

——

Часто случается, что отъ мнительности терпитъ только одно лицо, а кто терпитъ отъ ревности, тотъ заставляетъ страдать и другихъ.

——

Женщины, которыя нисколько не щадятъ насъ и не упускаютъ ни одного случая ревновать насъ, не заслуживали-бы съ нашей стороны никакой ревности, если-бы мы руководствовались скоре ихъ чувствами и ихъ поведеніемъ, чмъ нашимъ сердцемъ.

——

Охлажденіе и ослабленіе дружбы иметъ свои причины, а въ любви почти не бываетъ другихъ основаній къ разрыву, какъ излишняя взаимная любовь.

——

Человкъ не боле властенъ постоянно любить, чмъ былъ властенъ не любить.

——

Любовь умираетъ отъ потери вкуса и забвеніе хоронитъ ее.

——

Начало и ослабленіе любви заставляетъ себя чувствовать вслдствіе затрудненія, въ которое мы попадаемъ, оставаясь одни.

——

Прекращеніе любви есть чувствительное доказательство того, что человкъ ограниченъ и что сердце иметъ свои предлы.

——

Любовь — слабость, но и лчиться отъ нея — часто тоже слабость. Излчиваются отъ нея точно такъ-же, какъ утшаются: но навсегда остается въ сердц предметъ, который можно оплакивать постоянно и любить постоянно.

——

Иныя потери должны были-бы вызывать въ сердц неистощимые источники скорби Чтобы выйти изъ сильной печали, нужна добродтель или сила духа. Обыкновенно мы горько плачемъ и сильно бываемъ тронуты, но потомъ оказываемся столь слабыми и легкомысленными, что утшаемся.

——

Если очень некрасивая женщина заставляетъ себя полюбить, то такая любовь можетъ быть только безумно-страстной, потому что она возникаетъ или вслдствіе какой-нибудь особой слабости любовника или благодаря боле таинственнымъ и боле непреодолимымъ прелестямъ, чмъ красота.

——

Иные долго еще видятся по привычк и толкуютъ на словахъ о взаимной любви, между тмъ ихъ манеры давно уже говорятъ, что они не любятъ другъ друга.

——

Желать забыть кого-нибудь — это значитъ думать о немъ. Любовь иметъ то общее съ угрызеніями совсти, что она разжигается вслдствіе размышленій и усилій избавиться отъ нея. Чтобы ослабить свою страсть, нужно вовсе, если можно, не думать о ней.

——

Изъ любви хотятъ сдлать полное счастье, а если это не удается, изъ нея длается полное несчастіе.

——

Раскаиванье въ своей любви есть благо въ сравненіи съ необходимостью жить съ тмъ, кого ненавидишь.

——

Какимъ-бы безкорыстіемъ мы ни отличались въ отношеніи тхъ, кого мы любимъ, все-таки иной разъ нужно принудить себя и имть великодушіе получить отъ нихъ услугу.

——

Тотъ можетъ брать, кто испытываетъ столь же высокое удовольствіе получая, какое испытываетъ другъ его, давая ему.

——

Давать это значитъ дйствовать, а не страдать отъ своихъ благодяній или уступать надодливости или нужд тхъ, которые просятъ.

——

Если мы оказали услугу тмъ, кого мы любимъ, то, что бы ни случилось, никогда не должны думать о своихъ благодяніяхъ.

——

Латинская пословица говоритъ, что ненавидть стоитъ меньшаго труда, чмъ любить, иначе говоря, дружба больше служитъ въ тягость, чмъ ненависть. Правда, мы избавлены отъ необходимости оказывать благодянія своимъ врагамъ, но разв ничего не стоитъ мстить имъ? Если пріятно и естественно длать зло тому, кого мы ненавидимъ, то разв мене пріятно длать добро тому, кого мы любимъ? не будетъ-ли непріятнымъ и труднымъ вовсе не длать добра?

——

Мы испытываемъ удовольствіе, встрчаясь глазами съ тмъ, кому мы только что оказали благодяніе.

——

Не знаю, можно-ли назвать благодяніемъ и то, которое попадаетъ на неблагодарнаго или на недостойнаго, и заслуживаетъ ли оно еще признательности.

——

Щедрость состоитъ не столько въ томъ, чтобы давать много, сколько въ томъ, чтобы давать кстати.

——

Если правда, что сожалніе или состраданіе есть испытыванье самого себя на мст несчастныхъ, то почему-же они такъ мало получаютъ отъ насъ облегченія въ своихъ несчастіяхъ?

——

Лучше подвергаться неблагодарности, чмъ оставлять безъ вниманія несчастныхъ.

——

Опытъ подтверждаетъ, что слабость и снисходительность къ самому себ и суровость къ другимъ — одинъ и тотъ-же порокъ.

——

Человкъ, упорный въ труд и неумолимый къ самому себ, снисходителенъ къ другимъ только по чрезвычайнымъ причинамъ.

——

Въ какую-бы тягость ни служилъ намъ бднякъ, мы едва чувствуемъ свои выгоды, если наконецъ онъ выходитъ изъ нашей зависимости, точно также радость, испытываемая вами по поводу возвышенія нашего друга, нсколько умряется той небольшой досадой, которую мы испытываемъ, видя его выше насъ или наравн съ нами. Такимъ образомъ, мы плохо миримся сами съ собою: намъ хочется, чтобы у насъ были зависящіе отъ насъ и чтобы это ничего не стоило намъ, но мы также хотимъ и добра своимъ друзьямъ, а если это случается, то мы не всегда съ перваго же разу бываемъ рады этому.

——

Иной зоветъ, приглашаетъ, предлагаетъ свой домъ, свой столъ, свое добро и свои услуги, но дло въ томъ, сдержитъ-ли онъ свое слово.

——

Для себя довольно и одного врнаго друга, слишкомъ много уже и того, что мы его встртили, но для услуги другимъ, сколько-бы ни было врныхъ друзей, все мало.

——

Когда мы столько уже сдлали для тхъ или иныхъ лицъ, что давно должны были-бы заслужить ихъ расположеніе, а межъ тмъ дло не подвигается впередъ, то есть еще одно средство — это ничего не длать для нихъ.

——

Жить съ своими врагами такъ, какъ будто-бы они когда-нибудь должны стать нашими друзьями, и жить съ своими друзьями такъ, какъ будто-бы они могли сдлаться нашими врагами, не значитъ жить по правиламъ дружбы или такъ, какъ свойственно чувству независимости. Это вовсе не правило нравственности, это — правило политики.

——

Мы не должны длать себя врагами тхъ, которые, при ближайшемъ съ ними знакомств, могли-бы попасть въ число нашихъ друзей, мы должны выбирать столь надежныхъ и такой строгой честности друзей, чтобы они, если перестанутъ быть друзьями, не захотли-бы употребить во зло наше довріе или заставить бояться себя, какъ враговъ.

——

Пріятно заводить дружбу въ силу вкуса и уваженія, но трудно заводить дружбу изъ-за матеріальнаго интереса, это значитъ ‘хлопотать’.

——

Нужно скоре добиваться расположенія тхъ, кому мы хотимъ добра, чмъ тхъ, отъ кого мы надемся получить добро.

——

Не одинаково легко и пріятно гнаться за своимъ счастьемъ и за вздорными вещами, удовлетворяющими прихоть, слдуя своимъ капризамъ, мы испытываемъ чувство свободы, напротивъ, гоняясь за упроченіемъ своего положенія, мы испытываемъ чувство рабства, человку естественно желать многаго, а стараться мало, считать себя достойнымъ того, чтобы найти счастье, не ища его.

——

Кто уметъ достигнуть блага, къ которому стремится, тотъ не станетъ отчаиваться, если оно не дается ему, а кто желаетъ вещи съ слишкомъ большимъ нетерпніемъ, тотъ слишкомъ много влагаетъ въ нее своего усердія, чтобы получить достаточное вознагражденіе въ случа успха.

——

Иные люди столь горячо и ршительно стремятся къ чему-нибудь, что, изъ страха не добиться цли, не забываютъ ничего, что нужно было бы сдлать для того, чтобы не добиться ея.

——

Самыя сильныя желанія наши не исполняются, а если исполняются, то не во время и не при такихъ обстоятельствахъ, когда они доставили бы намъ крайнее удовольствіе.

——

Нужно смяться прежде, чмъ добьешься счастья, а иначе можно умереть, не дождавшись случая смяться.

——

Жизнь коротка, если она заслуживаетъ этого имени только тогда, когда она пріятна, потому что если соединить вмст вс часы, которые мы проводимъ за тмъ, что намъ нравится, то изъ большаго числа лтъ нашей жизни едва составится нсколько мсяцевъ.

——

Какъ трудно быть довольнымъ кмъ-нибудь!

——

Мы не могли бы удержаться отъ радости, еслибы видли, какъ погибаетъ злой человкъ, мы, въ этомъ случа, получили бы плодъ отъ нашей ненависти, его гибель была бы для насъ тмъ единственнымъ удовольствіемъ, котораго мы ждали. Вотъ онъ умираетъ, наконецъ, но выходитъ, что наши интересы не позволяютъ намъ радоваться этому: онъ умеръ слишкомъ скоро, или слишкомъ поздно.

——

Гордому человку трудно извинить тому, кто захватываетъ его на ошибк и жалетъ его не безъ основанія, гордость смягчается только тогда, когда онъ возьметъ верхъ и на другого кого-нибудь свалитъ свою вину.

——

Какъ мы все боле и боле привязываемся къ лицамъ, которымъ мы длаемъ добро, точно такъ-же мы сильно ненавидимъ тхъ, которыхъ мы сильно оскорбили.

——

Одинаково трудно потушить въ начал чувство обиды и сохранить его, спустя много лтъ.

——

Ненавидятъ врага и думаютъ ему отомстить — вслдствіе слабости, а успокаиваются и не мстятъ — вслдствіе лни.

——

Позволить управлять собою значитъ выказать столько же лности, сколько слабости.
Нельзя думать, что можно управлять человкомъ сразу, безъ всякихъ приготовленій въ важномъ для него самого или для его близкихъ дл, онъ, въ такомъ случа, прежде всего почувствовалъ бы власть и попытку взять верхъ надъ его умомъ и, вслдствіе стыда или по капризу, свергнулъ бы съ себя это иго. Нужно начинать съ малыхъ вещей, а потомъ уже бываетъ неминуемъ переходъ къ наиболе важнымъ вещамъ. Иной начинаетъ съ того, что побудитъ кого-нибудь, напримръ, отправиться въ деревню или вернуться въ городъ, а кончаетъ тмъ, что диктуетъ ему завщаніе, по которому онъ отказываетъ его сыну наслдство.
Чтобы управлять кмъ-нибудь долго и абсолютно, нужно имть легкую руку и какъ можно меньше давать ему чувствовать его зависимость.
Иные позволяютъ управлять собою до извстнаго предла, но за этимъ предломъ не поддаются управленію. Управлявшій ими сразу теряетъ путь къ ихъ сердцу и уму: ихъ не могутъ уже обмануть ни твердость, ни изворотливость, ни сила, ни ловкость, съ тою только разницею, что иные длаются такими въ силу разумныхъ основаній, а иные по своему темпераменту и расположенію духа.
Есть люди, которые не слушаютъ ни резоновъ, ни добрыхъ совтовъ и которые добровольно сбиваются съ дороги изъ страха быть управляемыми.
Другіе согласны быть управляемыми своими друзьями въ неважныхъ вещахъ, но за то считаютъ себя въ прав въ свою очередь ими управлять въ вещахъ важныхъ и значительныхъ.
Дранкъ хочетъ выдать себя за человка, управляющаго своимъ господиномъ, хотя послдній, какъ и публика, вовсе не увренъ въ этомъ. Если кто безпрестанно говоритъ съ вельможей, которому онъ служитъ, даже въ такихъ мстахъ и въ такое время, когда это мене всего прилично, шепчетъ ему на ухо или передаетъ что-нибудь въ таинственныхъ выраженіяхъ, смется до упаду въ его присутствіи, перебиваетъ его слова, становится между нимъ и тми, которые съ нимъ говорятъ, презрительно относится къ тмъ, которые хотятъ заслужить себ милость, или ждетъ съ нетерпніемъ, пока они удалятся, садится рядомъ съ нимъ въ слишкомъ свободной поз, опирается рядомъ съ нимъ спиной о каминъ, дергаетъ его за платье, идетъ за нимъ по пятамъ — если кто такимъ образомъ старается выказать себя фамильярнымъ и ведетъ себя на столько вольно, то все это показываетъ, что онъ фатъ, а не фаворитъ.
Умный человкъ не позволяетъ управлять собою и не ищетъ случая управлять другими, онъ хочетъ, чтобы одинъ разумъ всегда управлялъ.
Я не прочь былъ бы довриться разумному лицу и пользоваться его руководствомъ во всхъ вещахъ, безусловно и всегда, я былъ бы увренъ, что я хорошо поступаю, не заботясь обсуждать свои поступки, я пользовался бы спокойствіемъ человка, которымъ управляетъ разумъ.

——

Вс страсти обманчивы, он притворяются, сколько можно, въ глазахъ другихъ, он прячутся отъ самихъ себя, нтъ порока, который не имлъ бы ложнаго сходства съ какою-нибудь добродтелью и не пользовался бы ею.

——

Иной открываетъ молитвенникъ, онъ имъ тронутъ, открываетъ другую книгу — о любовныхъ приключеніяхъ — и она производитъ впечатлніе. Могу-ли я посл этого сказать, что одно сердце соединяетъ противоположныя вещи и допускаетъ непримиримое?

——

Люди меньше краснютъ отъ своихъ преступленій, чмъ отъ своихъ слабостей и изъ-за тщеславія, иной на глазахъ у всхъ несправедливъ, жестокъ, вроломенъ, склоненъ къ клевет, а прячетъ свою любовь или свое честолюбіе безъ всякой цли.

——

Почти не бываетъ такихъ случаевъ, гд можно было бы сказать: ‘Я былъ честолюбивъ’, человкъ или вовсе не бываетъ честолюбивымъ, или всегда честолюбивъ, но бываетъ время, когда мы признаемся, что ‘любили’.

——

Люди начинаютъ съ любви, а оканчиваютъ честолюбіемъ, и не часто чувствуютъ себя спокойне, чмъ въ тотъ моментъ, когда умираютъ.

——

Страсти ничего не отбитъ стать выше разума, но высшій ея тріумфъ бываетъ тогда, когда она пересиливаетъ матеріальный интересъ.

——

Сердце длаетъ людей боле общительными и обходительными, чмъ умъ.

——

Иными великими чувствами и благородными и возвышенными дйствіями мы обязаны не столько сил нашего ума, сколько нашей природной доброт.

——

Нтъ въ мір боле прекраснаго излишества, чмъ излишняя признательность.

——

Тотъ вполн лишенъ ума, у кого не найдется его даже въ любви, въ злоб или въ нужд.

——

Есть мстности, которымъ мы удивляемся, есть другія, которыя трогаютъ насъ и въ которыхъ намъ хотлось бы жить. Мн кажется, что люди зависятъ отъ мстности въ отношеніи своего ума. расположенія духа, страсти, вкуса и чувства.

——

Стоило бы завидовать только тмъ, кто поступаетъ честно, еслибы для насъ не было лучшаго удла — именно поступать еще честне, пріятно было бы отплатить такимъ образомъ тмъ, кто возбуждаетъ въ насъ подобное соревнованіе.

——

Иные удерживаются отъ любви и отъ писанія стиховъ, какъ отъ двухъ слабостей, въ которыхъ они не осмливаются признаться, слабости сердца и слабости ума.

——

Бываютъ подчасъ ни пути жизни столь дорогія удовольствія и столь нжныя обязательства, недоступныя для насъ, что естественно желать, по крайней мр, чтобы они были дозволены, такія сильныя чары можно преодолть только умньемъ съ достоинствомъ отказаться отъ нихъ.

Объ обществ и разговор.

Самый противный характеръ это полная безхарактерность.

——

Глупецъ любитъ надодать, а умный человкъ чувствуетъ, когда онъ умстенъ и когда нагоняетъ скуку, онъ уметъ исчезнуть за минуту раньше, чмъ станетъ надодать въ чемъ-нибудь.

——

На каждомъ шагу встрчаешь злыхъ шутниковъ: ими во всей стран хоть прудъ пруди. Остроумный забавникъ — рдкая вещь: кто родился такимъ — и тому очень трудно долго выдерживать эту роль, не такъ-то часто человкъ, заставляющій насъ смяться, заставляетъ вмст съ тмъ и цнить себя.

——

Многіе склонны къ непристойностямъ, еще больше злорчивыхъ или сатирическихъ умовъ, по мало деликатныхъ умовъ. Чтобы шутить граціозно и удачно выказать остроуміе даже въ мелкихъ вещахъ, нужно слишкомъ много манеръ, учтивости и даже не мало плодовитости, подтрунивать такимъ образомъ значитъ создавать, длать кое-что изъ ничего.

——

Если бы мы обращали серьезное вниманіе на все, что только говорится безцльнаго, пустого и дтскаго въ обыкновенныхъ нашихъ бесдахъ, то намъ стыдно было бы говорить или слушать, и мы, можетъ быть, осудили бы себя на постоянное молчаніе, которое въ людскихъ сношеніяхъ было бы хуже безполезныхъ разговоровъ. Поэтому нужно приспособляться ко всмъ умамъ, допускать въ вид неизбжнаго зла передачу ложныхъ новостей, пустыя разсужденія о текущихъ общественныхъ длахъ или объ интересахъ государей, изъявленіе прекрасныхъ чувствъ, въ которыхъ всегда приходится впослдствіи разочаровываться, нужно позволить Аронку привести въ разговор пословицу, а Мелинду разсказать о себ, о своихъ припадкахъ, мигреняхъ и безсонниц.

——

Часто приходится видть людей, которые въ разговорахъ, будучи едва знакомы съ вами, надодаютъ вамъ смшными выраженіями, неожиданными и несвойственными языку оборотами рчи, связывая, напр., такія слова, которыхъ никто никогда не соединяетъ вмст, и придавая словамъ такое значеніе, какого они никогда не имли. Въ своей рчи они не слдуютъ ни разуму, ни общепринятому способу выраженія, они одержимы какою-то страстью къ вычурному, такъ что желаніе постоянно острить, а, если можно, то и блистать, незамтно обращаетъ ихъ рчь въ какой-то, имъ однимъ свойственный жаргонъ, который длается наконецъ ихъ природнымъ языкомъ, къ тому же они сопровождаютъ свою вычурную рчь и притворной жестикуляціей, и безобразнымъ произношеніемъ. Вс они довольны сами собою и пріятностью своего ума, нельзя сказать, чтобы они были совершенно лишены его, но жаль, что у нихъ его мало, еще хуже то, что ихъ терпятъ.

——

‘Что такое вы говорите? я никакъ не услжу. Повторите, пожалуйста! Впрочемъ, я все-таки не услжу… А! наконецъ догадываюсь, вы хотите, Аеисъ, сказать мн, что теперь холодно. Что же вы прямо не скажете: ‘стало холодно’? Вы хотите сообщить мн, что дождь идетъ или снгъ идетъ… Такъ скажите прямо: ‘дождь идетъ’, ‘снгъ идетъ’. Вы находите красивымъ мое лицо и желаете осчастливить меня этимъ, такъ скажите: ‘Какое у васъ прекрасное лицо’!— ‘Но это слишкомъ прямо, слишкомъ ясно’, говорите вы.— Ну такъ что же? неужели это для васъ такое большое несчастіе, если васъ понимаютъ, когда вы говорите. и если вы станете говорить, какъ вс? Одного, Асисъ, не хватаетъ вамъ и другимъ такимъ же любителямъ пышнаго слога, вы и не подозрваете этого, вы удивитесь моимъ словамъ… Вамъ не хватаетъ ума! Но это еще не все: въ васъ есть нчто худшее, я говорю о вашемъ убжденіи, что вы умне другихъ. Вотъ источникъ вашей пышной галиматьи, вашихъ запутанныхъ фразъ, вашихъ громкихъ, но ничего не означающихъ слонъ. Когда я вижу, какъ вы подходите къ человку или входите въ комнату, мн такъ и хочется дернуть васъ за платье и сказать вамъ на ухо: ‘Не хлопочите показаться умнымъ: у васъ нтъ ни капли ума, это ваша роль… Говорите только, пожалуйста, простымъ языкомъ, такимъ, какимъ говорятъ т, въ которыхъ вы не находите ни капли ума, можетъ быть, тогда и поврятъ, что вы умны’…

——

Кто можетъ поручиться, что избжитъ въ обществ встрчи съ пустыми, легкомысленными, фамильярными, слишкомъ развязными людьми, которые въ компаніи постоянно говорятъ и невольно заставляютъ другихъ постоянно слушать себя? Ихъ слышно уже въ передней, они входятъ безнаказанно, они не боятся, что ихъ не пустятъ: они продолжаютъ свой разсказъ, не обращая ни малйшаго вниманія ни на того, кто входитъ и выходитъ, ни на общественное положеніе и заслуги лицъ, составляющихъ собравшійся кружокъ: они перебиваютъ того, кто началъ разсказывать новость, и принимаются разсказывать ее по-своему, лучше, они только что получили ее отъ Цаме, Руччелаи или Кончини {Это три итальянца, привезенные во Францію королевою Маріею Медичи и осыпанные ея милостями. Авторъ переноситъ дйствіе въ эпоху царствованія Генриха IV.} съ которыми на самомъ дл, они вовсе незнакомы и никогда не разговаривали, а еслибы разговаривали, то съ полнымъ подобострастіемъ, иной разъ они подходятъ къ самому знатному лицу изъ всего собранія, чтобы передать ему на ухо какое-нибудь обстоятельство, котораго никто не знаетъ и которое они не хотятъ сообщать другимъ, разсказывая исторію, они пропускаютъ нкоторыя имена, чтобы кто не узналъ сути дла и не уличилъ ихъ во лжи, есть вещи, которыхъ они ни за что не скажутъ, сколько бы вы ни просили и ни умоляли ихъ, иныхъ людей они ни за что не назовутъ: будутъ уврять, что поклялись честью не называть, что это большой секретъ, что это тайна… притомъ же вы требуете отъ нихъ невозможнаго: они вовсе и не знаютъ тхъ фактовъ и тхъ именъ, о которыхъ вы спрашиваете ихъ.

——

Аррій все прочелъ, все видлъ — онъ хочетъ убдить всхъ въ этомъ, это человка, универсальный — онъ выдаетъ себя за такого. Онъ предпочтетъ солгать, чмъ промолчать или оказаться незнающимъ чего-нибудь. За столомъ говорятъ объ одномъ вельмож одной изъ сверныхъ столицъ, онъ перебиваетъ тхъ, которые хотли было разсказать, что знаютъ объ этой отдаленной стран, онъ какъ у себя дома: разсказываетъ о правахъ ея, о тамошнихъ женщинахъ, законахъ и обычаяхъ, пересказываетъ исторіи, которыя тамъ случались, находитъ ихъ очень забавными и самъ первый смется до упаду. Кто-то осмлился противорчить ему и прямо доказываетъ, что онъ говоритъ неправду, Аррій не смущается, напротивъ, съ азартомъ прерываетъ возразившаго ему: ‘Я, говоритъ, ничего не стану разсказывать такого, чего подлинно не знаю, я это слышалъ отъ Сетона, французскаго посланника при этомъ двор: онъ на-дняхъ вернулся въ Парижъ, я съ нимъ близко знакомъ, я его подробно разспрашивалъ и онъ мн все до капли разсказалъ’. И вотъ онъ снова принялся за свой разсказъ еще съ большею самоувренностью, но вдругъ одинъ изъ гостей говоритъ ему: ‘Вы сію минуту и говорили съ Сетономъ’.

——

Въ бесдахъ нужно держаться середины между молчаливостью или отвлеченностью, которая, удаляя насъ далеко отъ предмета рчи, иной разъ заставляетъ насъ задавать неподходящіе вопросы или давать глупые отвты, и между докучливою внимательностью къ каждому ничтожному словечку, которое вырвется изъ устъ, и страстью подхватывать его, шутить по поводу него, находить въ немъ таинственный смыслъ, котораго никто не видитъ, искать въ немъ проницательности и остроумія, и все изъ-за того только, чтобы имть случай вставить въ рчь и свое острое словцо.

——

Имть пристрастіе къ самому себ и сильно быть убжденнымъ, что имешь много ума, свойственно почти только тому, кто или вовсе не иметъ его, или иметъ мало Бда тогда тому, кому придется вести бесду съ такимъ человкомъ! Сколько придется ему выслушать красивыхъ фразъ! сколько пышныхъ словъ, которыя, какъ мыльные пузыри, минуту блестятъ, а потомъ лопаются! Если онъ разсказываетъ новость, то не столько для того, чтобы сообщить ее слушателямъ, сколько для того, чтобы заслужить имя хорошаго разскащика: въ его устахъ она становится романомъ, онъ заставляетъ дйствующихъ лицъ думать на свой манеръ, влагаетъ имъ въ уста свои пріемы рчи, заставляя ихъ подолгу говорить, онъ пускается затмъ въ постороннія области, которыя могутъ сойти за эпизоды, но которыя заставляютъ и говорящее лицо, и слушателя, терпливо ждущаго конца, забывать суть исторіи. Что было бы съ вами и съ нимъ, еслибы, къ счастью, не явилось новое лицо, при вход котораго разсказъ прекратился и кружокъ слушателей разошелся!

——

Я слышу Теодекта еще изъ передней, чмъ ближе, тмъ громче его голосъ, вотъ онъ вошелъ! Онъ смется, кричитъ, шумитъ, вс затыкаютъ уши: это — громъ, не такъ страшно то, что онъ разсказываютъ, какъ страшенъ тонъ его разсказа, если онъ успокоится и прекратитъ свой шумъ, то только для того, чтобы болтать вздоръ и глупости: онъ такъ мало обращаетъ вниманія на время, личность, приличіе, что каждый бываетъ недоволенъ имъ, хотя бы онъ и не имлъ намренія лично досадить ему: не усплъ онъ еще ссть, какъ уже надолъ, самъ того не замчая, всему обществу. Подаютъ обдъ, онъ первый садится за столъ и притомъ на первое мсто, женщины у него по правую и по лвую руку, онъ стъ, пьетъ, ведетъ разговоръ, шутитъ, перебиваетъ — все за разъ, для него нтъ никакого различія въ лицахъ, нтъ ни хозяина, ни гостей, онъ злоупотребляетъ безразсуднымъ уваженіемъ, которое оказываютъ ему. Неизвстно, онъ-ли или Эвтидемъ даетъ пиръ. Онъ присвоиваетъ себ вс распоряженія по столу, всякій предпочтетъ предоставить ему все цликомъ, чмъ спорить съ нимъ, напившись и навшись, онъ опять принимается за свое. Если идетъ игра, онъ объигрываетъ, осмиваетъ проигравшаго и обижаетъ его, публика на его сторон, ему сходитъ съ рукъ любое нахальство. Я ухожу, наконецъ: я неспособенъ больше терпть Теодекта и тхъ, кто его терпитъ.

——

Троилъ полезенъ тмъ, у кого слишкомъ много богатства: онъ избавляетъ ихъ отъ затрудненій, испытываемыхъ вслдствіе такого излишка, онъ избавляетъ отъ труда копить деньги, заключать условія, запирать сундуки, носить при себ ключъ и бояться домашняго вора, онъ помогаетъ имъ въ удовольствіяхъ и способенъ служить имъ впослдствіи при ихъ страданіяхъ, онъ ихъ направляетъ, руководитъ ихъ поведеніемъ, онъ служитъ домаш нимъ оракуломъ. Его ршеній ждутъ… что я говорю ‘ждутъ’! ихъ предвидятъ, угадываютъ, скажетъ онъ о какомъ нибудь раб: ‘его нужно наказать’, и вотъ раба бьютъ, скажетъ о другомъ, что его нужно отпустить на волю, и его отнускаютъ, видятъ, что какой-нибудь паразитъ не смшитъ его, заключаютъ, что онъ ему не нравится, и паразиту отказываютъ отъ дому. Хозяинъ счастливъ ужъ и тмъ, что Троилъ оставляетъ ему его жену и дтей. Садится онъ за столъ, заявляетъ, что такое-то блюдо вкусно, и вотъ хозяинъ и гости, вшіе до сихъ поръ безъ всякихъ разсужденій, тоже находятъ, что оно вкусно и никакъ не могутъ насться имъ, если онъ скажетъ, что такое-то блюдо не вкусно, вс, кто уже началъ сть, не осмливаясь проглотить куска, который уже во рту, выбрасываютъ его на землю, вс глаза устремлены на него, всякій наблюдаетъ за его движеніями, за его лицомъ, прежде чмъ высказать свое мнніе насчетъ поданнаго вина или мяса. Вы его постоянно найдете въ дом богача, которымъ онъ управляетъ: тамъ онъ стъ, спитъ, прохаживается для пищеваренія, ссорится съ своимъ слугой, отсылаетъ назадъ своихъ кредиторовъ, туда приносятъ ему его заказы, онъ замняетъ хозяина и господствуетъ въ пріемной, онъ принимаетъ поклоны и знаки почтенія отъ тхъ, кто, будучи похитре другихъ, хочетъ дойти до хозяина не иначе, какъ черезъ Троила. Если кто при вход не строитъ, на свое несчастіе, почтительной къ нему физіономіи, онъ нахмуриваетъ лобъ и отворачивается, если тотъ къ нему подходитъ, онъ не поднимается съ мста, если тотъ садится около него, онъ удаляется прочь, если тотъ заводитъ съ нимъ разговоръ, онъ не отвчаетъ, если тотъ продолжаетъ все-таки говорить, онъ переходитъ въ другую комнату, если тотъ слдуетъ за нимъ, онъ взбирается по лст ниц: онъ скоре готовъ пробжать по всмъ этажамъ или броситься въ окно, чмъ сойтись съ человкомъ, лицо или звукъ голоса котораго ему не нравится. То и другое пріятно въ Троил и онъ этимъ удачно пользуется, чтобы вкрасться въ довріе и пріобрсти всъ. Современемъ все становится подъ его опеку, такъ что ему не зачмъ уже поддерживать себя и стараться упрочить свое положеніе тми способностями, которыя съ перваго-же разу заставили его цнить: много-много, если онъ иной разъ выйдетъ изъ своей задумчивости и молчаливости для того, чтобы противорчить, даже для того, чтобы окритиковать что нибудь, и то не больше раза въ день онъ соизволитъ выказать свой умъ. Ужъ не ищите, чтобы онъ соображался съ вашими чувствами, чтобы онъ угодилъ вамъ или похвалилъ васъ: вы не уврены даже, постоянно-ли ему пріятно ваше одобреніе, терпитъ-ли онъ вашу угодливость.
Предоставить волю говорить тому незнакомцу, которому пришлось случайно сидть рядомъ съ вами въ общественной карет, когда вы дете на праздникъ или на спектакль, чтобы познакомиться съ нимъ, вамъ стоитъ только его выслушать. Вы узнаете его имя, мстожительство, его имущественное положеніе, его должность, должность его отца, семейство, изъ котораго происходитъ его мать, его родню, связи, гербъ его дома, вы поймете, что онъ благороднаго происхожденія, что у него есть замокъ, богатая мебель, слуги и карета. Есть люди, которые говорятъ не подумавши, другіе, напротивъ, черезчуръ внимательны къ тому, что говорятъ! Говоря съ ними, вы чувствуете всю тяжелую работу ихъ ума, они какъ будто напичканы фразами и хитрыми словечками, они цликомъ сосредоточены на своихъ жестахъ и движеніяхъ, это — ‘пуристы’ {Черезчуръ заботятся о чистот языка.}, они не рискуютъ ни малйшимъ словечкомъ, если бы даже оно на самомъ дл произвело самый лучшій эффектъ, у нихъ ничего не вырывается наудачу, ничто не течетъ свободнымъ потокомъ, они говорятъ точно и скучно.

——

Умная бесда состоитъ не столько въ томъ, чтобы выказать много ума, сколько въ томъ, чтобы заставить другихъ найти его въ себ, кто выходитъ съ бесды довольнымъ собою и своимъ умомъ, тотъ вполн доволенъ вашимъ умомъ. Люди вовсе не желаютъ удивляться намъ: они желаютъ сами понравиться, они не такъ стараются научиться, даже не такъ стараются насладиться, какъ понравиться и заслужить рукоплесканія, доставить удовольствіе другому трудне всего.

——

Въ разговорахъ и въ сочиненіяхъ вовсе не требуется слишкомъ много воображенія, оно часто производитъ только пустыя и дтскія мысли, которыя нисколько не содйствуютъ усовершенствованію вкуса и нашему улучшенію, наши мысли должны быть приняты въ хорошемъ смысл, должны имть здравое основаніе и быть результатомъ нашего сужденія.

——

Большое несчастье — не имть достаточно ума, чтобы хорошо выражать свои мысли, и не имть достаточно разсудительности, чтобы молчать. Въ этомъ заключается причина всякаго нахальства.

——

Говорить о вещи скромно, что она хороша или что она дурна, и приводить доказательства, почему она такова, это требуетъ разсудительности и умнья выражаться, это трудно.

——

Легче ршительнымъ тономъ высказать мнніе, что такая-то вещь отвратительна, а такая-то чудесна: такой тонъ не нуждается въ доказательствахъ!
Ничто такъ не противорчитъ божескимъ и человческимъ законамъ, какъ если все, что ни говоришь въ бесд съ другимъ, даже самыя незначительныя вещи подкрплять длинными и скучными клятвами. Честный человкъ говоритъ ‘да’ или ‘нтъ’ и то заслуживаетъ вры: его характеръ служитъ клятвенной порукой за него, давая вру его словамъ и привлекая къ нему всякаго рода довріе.

——

Кто постоянно толкуетъ, что онъ честенъ, что онъ никому не вредитъ, что онъ вполн согласенъ, что зло, которое готовишь другому, можетъ постичь самого, и клянется, чтобы ему поврили, тотъ не уметъ даже поддлаться подъ добродтельнаго человка.— Добродтельный человкъ при всей своей скромности не сумлъ-бы добиться, чтобы о немъ не говорили того, что говорятъ о безчестномъ человк.

——

Что нибудь одно: Клеонъ говоритъ или несовсмъ вжливо, или несовсмъ справедливо, но онъ прибавляетъ, что онъ говоритъ, какъ длалъ и какъ думалъ.

——

Можно говорить хорошо, говорить легко, говорить справедливо, говорить кстати, противъ послдняго гршитъ тотъ, кто распространяется о великолпномъ пир, который онъ только что далъ, говоря съ людьми, доведенными до необходимости беречь свой хлбъ, кто. въ присутствіи больныхъ разсказываетъ чудеса о своемъ здоровь, кто говоритъ рчь о своихъ богатствахъ, доходахъ и своей обстановк съ человкомъ, у котораго нтъ ни ренты, ни своего жилища, однимъ словомъ, кто говоритъ о своемъ счастьи передъ несчастными. Такія бесды слишкомъ тяжелы для слушателей, сравнивая свое положеніе съ вашимъ, они начинаютъ чувствовать ненависть.

——

‘Съ васъ достаточно богатства’, говоритъ Евтифронъ, ‘вы, по крайней мр, должны быть богачами: у васъ десять тысячъ ливровъ ренты, и притомъ въ земельныхъ фондахъ, это очень хорошо, это пріятно имть: иной счастливъ и при меньшихъ капиталахъ’. Между тмъ у самаго Евтифрона пятьдесятъ тысячъ ливровъ дохода, а онъ увренъ, что у него и половины нтъ того, что онъ заслужилъ, онъ оцниваетъ васъ, опредляетъ ваши расходы, но если-бы онъ считалъ васъ достойными большаго благосостоянія, даже того, къ которому онъ самъ стремится, то онъ. конечно, пожелалъ-бы вамъ достигнуть его. Онъ не одинъ производитъ такую дурную оцнку и такія неучтивыя сравненія: міръ полонъ Евтифроновъ.

——

Нкто, слдуя обычаю хвалить знаменитость и по привычк къ лести и преувеличенію, поздравляетъ Теодема съ рчью, которой онъ вовсе не слышалъ и о которой никто пока не могъ дать ему отчета, онъ не преминулъ похвалить его талантъ, его жесты, а особенно врность его памяти. А врно только то, что Теодемъ запутался…

——

Бываютъ такіе рзкіе, безцеремонные и самодовольные люди, что, будь они праздны и безъ всякаго дла, они все-таки всячески стараются отвязаться отъ васъ и безъ дальнйшихъ разговоровъ выпроваживаютъ васъ, иной разъ они велятъ сказать, что они ухали, а сами прячутся, они не мене нахальны, чмъ т, которые нарочно останавливаютъ васъ только для того, чтобы наскучить вамъ, они, можетъ быть, мене докучливы, и только.

——

Говорить и обижать для иныхъ людей одно и то-же, они остры и язвительны, ихъ слогъ пропитанъ желчью, насмшки, обиды, оскорбленія такъ и текутъ съ ихъ губъ, какъ слюна, имъ полезне было бы быть нмыми или глупыми, имъ живость и умъ больше вредятъ, чмъ другимъ глупость, мало того, что они постоянно колко возражаютъ, они часто дерзко нападаютъ, ихъ удары сыплются на все, что только попадетъ имъ на языкъ, на присутствующихъ и на отсутствующихъ, они толкаютъ и спереди, и съ боку, какъ бараны, а кто отъ барановъ требуетъ, чтобы они не имли роговъ? Точно также нтъ никакой надежды исправить этимъ изображеніемъ столь грубыхъ, своенравныхъ и неподатливыхъ людей, лучше всего, какъ только замтишь ихъ издали, бжать отъ нихъ во всю прыть и безъ оглядки.

——

Есть такого характера люди, съ которыми никогда не нужно связываться, на которыхъ какъ можно меньше нужно жаловаться и противъ которыхъ непозволительно даже оправдываться.

——

Кому случается быть между двумя лицами, которыя находятся въ сильной ссор, но изъ которыхъ одинъ правъ, а другой нтъ, тотъ по большей части осуждаетъ того или другого, съ цлью ли избавить себя отъ необходимости разсудить, кто правъ, или по своему темпераменту, проявленіе котораго мн всегда казалось тутъ неумстнымъ. Это важный урокъ, неминуемая побудительная причина бжать на востокъ, когда фата видишь на запад, чтобы избжать такимъ образомъ возможности раздлять съ нимъ одну и ту же вину.

——

Мн не нравится человкъ, къ которому я не могу первый подойти или обратиться съ привтствіемъ прежде, чмъ онъ со мной поздоровается, не унижаясь въ его глазахъ и не затрогивая этимъ того хорошаго мннія, которое онъ иметъ о самомъ себ. Монтэнь говорилъ: ‘Я хочу имть руки свободными, быть кстати вжливымъ и привтливымъ, чтобы посл не мучила совсть. Я не могу идти совершенно наперекоръ своей склонности, въ разрзъ со своею природою, которая ведетъ меня къ тому, кого я вижу идущимъ мн на встрчу. Если онъ равенъ мн, если онъ мн не врагъ, я предупреждаю его при встрч, разспрашиваю о его длахъ и здоровь, предлагаю ему свои услуги, не считаясь, кто кому больше оказалъ ихъ, и не крича безцеремонно: ‘кто идетъ’? Но мн не нравится тотъ, кто, судя по тому, насколько я знаю его привычки и образъ дйствія, лишитъ меня этой свободы и прямоты. Какъ я могу все припомнить кстати и, лишь только завижу такого человка, принять на себя важный и внушительный видъ, который предупредилъ бы его, что я цню его высоко, даже боле: для этого я долженъ припомнить свои хорошія качества и свое положеніе, а равно и его дурныя качества, и потомъ произвести между ними сравненіе, это для меня слишкомъ большой трудъ, я совсмъ не способенъ на такую быструю и внезапную сообразительность, если-бы это мн разъ и удалось, я не позволилъ-бы поддаться этому и изобличить себя въ обман второй разъ: я не могу насиловать себя и принуждать себя изъ-за кого-нибудь быть гордымъ’.

——

Можно обладать добродтелью, способностью и хорошимъ поведеніемъ и все-таки быть невыносимымъ. Манеры, которыми пренебрегаютъ, какъ неважною вещью, часто заставляютъ людей ршительно произносить о васъ хорошее или дурное мнніе, если вы обратите вниманіе на то, чтобы сдлать ихъ пріятными и вжливыми, то вы легко предупредите дурныя о васъ сужденія, люди ужъ легко могутъ счесть иного за гордеца, за неучтиваго, спсиваго и неуслужливаго, но еще легче прослыть обладающимъ совершенно противоположными качествами.

——

Вжливость не всегда внушаетъ доброту, справедливость, снисходительность и благодарность, она даетъ, по крайней мр, вншнюю благопристойность, заставляя человка быть такимъ снаружи, какимъ онъ долженъ быть внутри.
Можно опредлить внутренній духъ вжливости, но трудно установить практическія правила. Она слдуетъ обычаю и установленнымъ привычкамъ, она связана съ временемъ, мстомъ и личностями, она не одинакова у обоихъ половъ и въ различныхъ общественныхъ положеніяхъ, одного ума еще мало для нея: ей научаются вслдствіе подражанія, въ ней нужно усовершенствоваться, одни темпераменты воспріимчивы только къ вжливости, другіе годны только для обладанія большими талантами или высокою добродтелью: правда, вжливыя манеры даютъ ходъ заслуг и длаютъ ее пріятною, а чтобы поддерживать себя, не обладая вжливостью, нужно имть очень выдающіяся качества.
Внутренній духъ вжливости, кажется мн, состоитъ въ нкотораго рода стараніи своими словами и манерами сдлать другихъ довольными нами и самими собою.

——

Неумренно хвалить въ присутствіи тхъ, кого вы попросили спть или поиграть на инструмент, какую-нибудь другую личность, имющую т-же самые таланты, значитъ гршить противъ вжливости, равно какъ хвалить другого поэта въ присутствіи тхъ, кто читаетъ вамъ свои стихи.

——

Устраивая въ честь кого-нибудь пиръ или празднество, предлагая кому-нибудь подарокъ или доставляя удовольствія, можно поступать двояко: устроить все хорошо или только по вкусу этого лица, послдній способъ предпочтительне.

——

Кто отвергаетъ равнодушно всякія похвалы, тотъ поступаетъ нсколько жестоко, нужно быть чувствительнымъ къ похваламъ добродтельныхъ людей, которые искренно хвалятъ насъ за то, что стоитъ похвалы.

——

Умный и по природ гордый человкъ не потеряетъ своей гордости и непреклонности и среди бдности, недостатокъ благосостоянія долженъ былъ-бы, напротивъ, смягчить его нравъ, сдлавъ его боле кроткимъ и общительнымъ.

——

Не выносить вс дурные характеры, которыми полонъ міръ, не значитъ еще обладать очень хорошимъ характеромъ, въ людскихъ сношеніяхъ одинаково нужны и золотыя монеты, и мелкія деньги.

——

Жить съ людьми, которые находятся въ ссор, и слышать постоянно ихъ взаимныя жалобы, это значитъ не выходить, такъ сказать, изъ судебной залы и съ утра до вечера слушать судебныя пререканія истцовъ и отвтчиковъ.

——

Мы знавали людей, которые всю жизнь провели въ тсномъ единеніи: у нихъ было общее имущество, общее жилище, они не теряли другъ друга изъ виду. Такъ прошло лтъ 80, вдругъ они догадались, ч^о они должны покинуть другъ друга и порвать взаимныя связи, имъ оставалось жить всего какой-нибудь день и они не нашли въ себ смлости провести его вмст, они поспшили порвать все прежде, чмъ умереть, только до этихъ поръ хватило имъ запаса взаимной снисходительности, они ужъ слишкомъ долго показывали образецъ своею жизнью, минутой раньше они умерли бы въ близкомъ единеніи и оставили бы по себ рдкій примръ постоянства въ дружб.

——

Внутренняя жизнь семействъ иной разъ смущается недовріемъ, ревностью и антипатіей, между тмъ какъ довольная, мирная и веселая вншность обманываетъ насъ и заставляетъ предполагать о мир, котораго вовсе нтъ, если посмотрть на такую жизнь глубже, то выйдетъ далеко не то. Вашъ визитъ только что прекратилъ домашнюю ссору, которая тотчасъ же снова начнется, какъ вы уйдете.

——

Въ обществ разумъ прежде всего уступаетъ, самыхъ умныхъ людей часто ведетъ самый безумный и самый странный, вс изучаютъ его слабости, его расположеніе духа, его капризы и приноравливаются къ нимъ, вс избгаютъ случая задть его, вс ему уступаютъ, малйшее проясненіе на его лиц вызываетъ похвалы ему, ему и то уже ставятъ въ похвалу, что онъ не всегда невыносимъ, его боятся, берегутъ, слушаются, а иной разъ и любятъ.

——

Только тотъ, кто имлъ прежде побочныхъ родственниковъ иди и теперь еще иметъ и ведетъ съ ними дло о наслдств, можетъ сказать, какъ дорого это стоитъ.

——

Клеантъ {Это мсто напоминаетъ Плутархи (Біогр. Павла Эмилія).} очень честный человкъ: онъ выбралъ себ въ жены самую лучшую въ мір и самую разумную женщину, и мужъ и жена составляютъ собою всю красу того общества, въ которомъ они находятся, ни въ комъ не увидишь столько честности и вжливости… Завтра они разстаются, у нотаріуса уже готовъ бракоразводный актъ. Есть, правду сказать, такія заслуги, которыя вовсе не созданы для того, чтобы быть вмст, есть такія добродтели, которыя непримиримы.

——

Можно увренно разсчитывать на приданое, на вдовью часть, на брачный контрактъ, но на ‘пропитаніе’ можно только слабо разсчитывать, оно зависитъ отъ непрочнаго единенія между свекровью и снохой, которое исчезаетъ часто въ самый годъ свадьбы.

——

Тесть любитъ зятя, свекоръ любитъ сноху, теща не любитъ зятя, а свекровь не любитъ снохи. Все обоюдно.

——

Меньше всего въ мір мачиха любитъ дтей своего мужа, чмъ она больше влюблена въ своего мужа, тмъ она зле къ нимъ.
Изъ-за мачихъ приходится покидать родной городъ или село, он не меньше населяютъ землю нищими, бродягами, слугами и рабами, чмъ бдность.

——

Г. и X.— сосди по деревн, ихъ земли соприкасаются, они живутъ въ пустынной и уединенной мстности, далеко отъ городовъ и всякаго общества, казалось бы, что стремленіе избжать полнаго одиночества и любовь къ обществу должны были бы заставить ихъ искать взаимнаго сближенія, а между тмъ невыразимо пустая бездлица заставила ихъ прервать сношенія и сдлала ихъ непримиримыми врагами, такъ что ихъ ненависть перейдетъ и къ потомкамъ ихъ. Никогда родственники и даже братья не ссорились изъ-за такихъ пустяковъ.

——

Положимъ, что на земл было бы всего два человка, которые одни обладали бы ею и раздлили бы ее между собою, я убжденъ, что у нихъ скоро явился бы какой-нибудь предлогъ къ разрыву, хотя бы только изъ-за границъ.

——

Часто проще и полезне самимъ примриться къ другимъ, чмъ другихъ заставлять приноравливаться къ намъ.

——

Я приближаюсь къ небольшому городку, вотъ я уже на высот, откуда онъ открывается передо мной: онъ расположенъ на склон косогора, рчка орошаетъ его стны и течетъ потомъ по прелестному лугу, густой лсъ навваетъ на него прохладный втерокъ. Погода столь ясна и благопріятна для моихъ наблюденій, что я могу сосчитать его башни и колокольни, онъ мн кажется нарисованнымъ на склон холма. Я невольно восклицаю: ‘Какое удовольствіе жить подъ прекраснымъ небомъ и въ столь прелестномъ мстечк’! Я спускаюсь въ городъ и не усплъ провести въ немъ двухъ ночей, какъ уже сталъ походить на его обитателей: мн уже хочется выйти изъ него.

——

Одной вещи никогда не видывали подъ небеснымъ сводомъ и по всмъ признакамъ никогда не увидятъ — это городка, который не раздленъ на партіи, гд семьи живутъ дружно другъ съ другомъ, братья двоюродные относятся другъ къ другу доврчиво, братъ не ведетъ за собою междоусобицъ, сословная рознь не проявляется ежеминутно ни въ храм, ни въ процессіяхъ, ни на похоронахъ, откуда изгнаны навсегда сплетни, ложь и клевета, гд мирно бесдуютъ другъ съ другомъ уздный судья и президентъ, выборные и засдатели, гд старость живетъ въ ладахъ съ канониками, гд каноники не презираютъ капеллановъ, гд послдніе терпятъ пвчихъ.

——

Провинціалы и глупцы всегда готовы сердиться и думать, что надъ ними насмхаются или ихъ презираютъ, дозволять себ шутку, даже самую невинную и самую позволительную, можно только съ людьми вжливыми или умными.

——

Нечего тягаться первенствомъ съ важными и незначительными людьми: первые защищены своею важностью, а вторые отразятъ васъ своею грубостью.

——

Человкъ съ заслугами понимаетъ, отличаетъ и укрываетъ другого человка съ заслугами, кто хочетъ быть оцненъ, тому нужно жить съ людьми, которыхъ цнятъ.

——

Кто высоко выдается надъ другими, кому никто не можетъ дать отпора, тотъ никогда не долженъ пускаться въ колкія насмшки.

——

У насъ бываютъ такіе маленькіе недостатки, осуждать которые мы охотно допускаемъ другихъ, и не приходимъ въ негодованіе, если ихъ осмиваютъ, вотъ подобные-то недостатки мы и должны выбирать въ другихъ людяхъ для подсмиванья надъ ними.

——

Смяться надъ умными людьми — это привиллегія глупцовъ, они въ мір то-же, что шуты при двор: съ нихъ никто не беретъ примра.

——

Насмшка часто доказываетъ скудость ума.

——

Вы думаете, что этотъ человкъ одураченъ вами, а если онъ притворяется одураченнымъ, то кто больше одураченъ: онъ или вы?

——

Если вы тщательно присмотритесь къ людямъ, которые никого не могутъ хвалить, всякаго порицаютъ и никмъ недовольны, то вы узнаете, что это т самые люди и есть, которыми никто не доволенъ.

——

Презрніе и чванство въ обществ ведетъ къ результату какъ разъ противоположному тому, котораго ищутъ, воображая, что этимъ заставятъ цнить себя.

——

Удовольствіе дружбы поддерживается сходствомъ вкуса во всемъ, что касается нравовъ, и нкоторымъ различіемъ въ мнніяхъ по вопросамъ знанія, въ силу этого друзья или укрпляютъ другъ друга въ своихъ чувствахъ, или упражняютъ и научаютъ другъ друга своими спорами.

——

Нельзя далеко итти въ дружб, если друзья не расположены извинять другъ другу небольшіе недостатки.

——

Сколько приходится выставлять прекрасныхъ, но безполезныхъ резоновъ передъ тмъ, кто находится въ большомъ несчастій, если пытаются успокоить его! Вншнія обстоятельства иной разъ сильне въ этомъ случа разума и природы, ‘шьте, спите, не позволяйте себ умирать отъ печали, думайте о жизни!’ Все это холодныя увщанія, ни къ чему не ведущія.— ‘Разв разумно такъ предаваться безпокойству?’ — Не значитъ-ли это сказать: ‘Разв не безумно быть несчастнымъ’?

——

Совтъ, столь необходимый въ дловой практик, иной разъ въ общежитіи бываетъ вреденъ тому, кто даетъ его, и безполезенъ тому, кто получаетъ его: въ области нравственности вы заставляете замчать недостатки, въ которыхъ люди сами не признаются или которые почитаютъ даже добродтелью, въ произведеніяхъ вы мараете мста, которыя кажутся удивительными для ихъ автора, которыми онъ больше всего любуется, думая, что онъ превзошелъ тутъ самаго себя. Вы теряете, такимъ образомъ, довріе вашихъ друзей, не длая ихъ ни лучшими, ни боле способными.

——

Не такъ давно встрчались кружки изъ личностей обоего пола {Жеманницы и ихъ обожатели.} близкихъ по складу ума, гд проводили время въ бесдахъ. Искусство говорить понятно они предоставляли простымъ людямъ, а у нихъ вещь, высказанная несовсмъ ясно, влекла за собою другую, еще боле темную, а за послдней слдовалъ рядъ настоящихъ загадокъ, впрочемъ, всегда сопровождаемыхъ продолжительными одобреніями, во всемъ, что они называли утонченностью, чувствительностью, силою и топкостью выраженія, они дошли до того, что перестали быть понимаемыми и сами себя понимать Для поддержанія этихъ разговоровъ не нужно было ни здраваго смысла, ни разсудительности, ни памяти, ни малйшей способности, нуженъ былъ только умъ, но не въ лучшемъ смысл этого слова, а умъ фальшивый, въ которомъ слишкомъ большую роль играло воображеніе.
Я знаю, Теобальдъ, вы постарли. но какъ мн поврить, что вы потупли, что вы теперь ужъ не поэтъ и не острякъ, что вы теперь настилько-же плохой судья всякаго рода произведеній, на сколько плохой авторъ, что у васъ уже не осталось слда простоты и деликатности въ вашей бесд? Вашъ свободный и надменный видъ увряетъ и убждаетъ меня въ совершенно противномъ: вы и сейчасъ все еще тотъ, какимъ были нкогда, а. можетъ быть, даже лучше, вдь если въ ваши лта вы такъ живы и стремительны, то какимъ-же молодцомъ вы были во время своей юности, когда вы влюбляли въ себя и кружили голову женщинамъ, которыя клялись только вами и вашимъ словомъ, которыя говорили: ‘Какъ это восхитительно!.. что онъ сказалъ?’

——

Стремительно говорятъ при разговорахъ часто изъ-за тщеславія или вслдствіе такого ужъ расположенія духа, но рдко обнаруживаютъ при этомъ достаточно вниманія, иной, пылая желаніемъ отвтить на то. чего даже не слышалъ, слдитъ только за своими мыслями и излагаетъ ихъ безъ всякаго отношенія къ разсужденіямъ другого лица, собесдники на столько далеки отъ того, чтобы найти вмст истину, что даже не сговорились еще на счетъ того, чего ищутъ. Кто могъ-бы, выслушавши такую бесду, записать ее, тотъ иной разъ показалъ-бы намъ прекрасныя вещи, но не приведшія ни къ какому результату.

——

Нкоторое время господствовали у насъ пошлые и дтскіе разговоры, вертвшіеся постоянно около вздорныхъ вопросовъ, имющихъ отношеніе къ сердцу и къ тому, что называютъ страстью или нжностью, чтеніе нкоторыхъ романовъ ввело эти разговоры въ обычай между самыми порядочными людьми въ город и при двор, потомъ они вышли изъ моды и ихъ переняло мщанство съ разными остротами и двусмысленностями.

——

Иныя городскія женщины на столько утонченны, что не знаютъ или не смютъ назвать по имени улицы, площади, разныя общественныя мста, которыя, по ихъ мннію, не на столько благородны, чтобы знать ихъ. Он говорятъ ‘Лувръ’, ‘Королевская площадь’, но иныя названія он замняютъ описательными оборотами и перифразами, лишь-бы не произнести ихъ, а если такія имена соскользаютъ съ языка, то непремнно съ какимъ-нибудь видоизмненіемъ слова, съ какими-нибудь предосторожностями, въ этомъ отношеніи он мене естественны, чмъ придворныя женщины, которыя, имя нужду при разговор назвать, напримръ, базаръ, прямо и говорятъ ‘базаръ’ {Городомъ Лабрюйеръ называетъ Парижъ, въ противоположность двору и провинціи.}.

——

Если кто иной разъ притворяется, что не помнитъ именъ, которыя онъ считаетъ темными по происхожденію, или если нарочно коверкаетъ ихъ при произношеніи, то это потому, что онъ очень высокаго мннія о своемъ имени {Говорятъ, что это намекъ ни маршала Ришелье.}.

——

Въ веселомъ расположеніи духа, въ вольной бесд, иной разъ говорятъ довольно непристойныя вещи, не скрывая ихъ непристойности и находя ихъ хорошими только потому, что он крайне дурны, эта низкая манера шутить перешла отъ народа, которому она свойственна, даже къ большей части придворной молодежи и заразила ее уже. Правда, что въ этой манер слишкомъ много пошлости и грубости, чтобы бояться, что она распространится дальше и сдлаетъ еще больше успховъ въ стран, которая есть средоточіе хорошаго вкуса и вжливости, все-таки нужно внушать отвращеніе къ ней тмъ, кто держится ея, ибо, если бы ея не было, то ея мсто въ ихъ ум и въ ихъ обычныхъ бесдахъ замнило бы что-нибудь лучшее.

——

Не знаю, что лучше: говорить-ли дурныя вещи или говорить вещи хорошія, но которыя всякому извстны, и притомъ выдавать ихъ за новость?

——

‘Луканъ прекрасно выразился… Очень мтко сказалъ Клавдіанъ… У Сенеки есть подобное мсто’… За этими словами слдуетъ длинная латинская цитата, произносимая часто передъ людьми, которые ничего не понимаютъ, но притворяются понимающими. Но все дло тутъ въ томъ, что нужно имть большой смыслъ и много ума, умный человкъ могъ бы обойтись и безъ древнихъ или, прочитавши ихъ тщательно, съ умлъ бы выбрать самыхъ лучшихъ и притомъ цитировать ихъ кстати.

——

Гермагоръ не знаетъ, кто теперь королемъ въ Венгріи, онъ удивляется, что никто никогда не упоминаетъ о корол Богеміи, не говорите съ нимъ о войнахъ Фландріи и Голландіи или увольте его, по крайней мр, отъ отвта вамъ: онъ смшиваетъ времена, онъ не знаетъ, когда эти войны начались и когда кончились, сраженія, осады — все для него ново, но за то онъ свдущъ въ войн гигантовъ, онъ разскажетъ ходъ ея и малйшія подробности, ничто отъ него не ускользнетъ, онъ распутаетъ даже ужасный хаосъ двухъ царствъ, Вавилонскаго и Ассирійскаго, онъ знаетъ доподлинно о египтянахъ и ихъ династіяхъ Онъ ни разу не видалъ Версаля и не увидитъ его, но онъ почти видлъ своими глазами Вавилонскую башню, онъ сосчиталъ ея ступени, знаетъ, сколько строителей завдывали постройкой ея, знаетъ имена строителей. Онъ считаетъ Генриха IV сыномъ Генриха III. Онъ, по крайней мр, не хочетъ ничего знать насчетъ династій французскихъ, австрійскихъ, баварскихъ. ‘Какая мелочь!’ говоритъ онъ, а самъ помнитъ наизусть весь рядъ индійскихъ или вавилонскихъ царей, имена Апронала, Геригебала, Ноеснемордаха, Мардокемпада ему такъ же близки, какъ намъ имена Валуа и Бурбоновъ. Онъ спрашиваетъ, былъ-ли когда-нибудь женатъ императоръ, но онъ отлично знаетъ, что Никъ имлъ двухъ женъ. Ему говорятъ, что король пользуется отличнымъ здоровьемъ, онъ сейчасъ же припоминаетъ, что Тетмозисъ, фараонъ египетскій, пользовался хорошимъ здоровьемъ и что унаслдовалъ это тлосложеніе отъ своего предка Алифармутозиса. Чего онъ не знаетъ? что скрыто отъ него въ почтенной древности? Онъ скажетъ вамъ, что Семирамида, или, по мннію нкоторыхъ, Серимарида говорила, какъ и сынъ ея Пишась, что ихъ нельзя было различить, когда они говорили, но потому-ли, что мать имла такой же мужской голосъ, какъ сынъ, или потому, что сынъ имлъ такой же женственный голосъ, какъ у матери его, этого онъ не берется ршить, онъ напомнитъ вамъ, что Немвродъ былъ лвша, а Сезострисъ одинаково владлъ обими руками, что ошибочно предполагать, будто Артаксерксъ былъ названъ Длиннорукимъ потому, что у него руки ниспадали до колнъ: нтъ, онъ названъ такъ по той причин, что у него одна рука была длинне другой, онъ прибавитъ, что есть авторитетные писатели, которые утверждаютъ, что длинне была правая рука, но что, по его, по крайней мр, мннію, есть много основаній предполагать, что длинне была лвая.

——

Асканій — ваятель, Гегіонъ — литейщикъ, Эскинъ — валяльщикъ, а Цидій — острякъ: это — его профессія, у него есть вывска, мастерская, работа на заказъ, подмастерья, которые работаютъ подъ его руководствомъ, ему нужно не больше мсяца на составленіе стансовъ, которые онъ вамъ общалъ, если онъ сдержитъ слово, данное Досиее, которая заказала ему элегію, одна идиллія ужъ на станк, это для Краптора, который ее печатаетъ, надясь получить за нее богатую награду. Вотъ проза и стихи, чего вамъ угодно? Онъ успваетъ одинаково въ томъ и другомъ. Попросите у него утшительнаго письма или письма по поводу отлучки, онъ возьмется составить, когда вы получите его совсмъ готовымъ, войдите въ его магазинъ, тамъ есть, что выбрать, у него есть особый другъ, который исправляетъ всего одну въ своей жизни должность, именно онъ долго общаетъ представить его въ томъ или иномъ свтскомъ кружк и, наконецъ, вводитъ его въ домъ, какъ человка рдкаго и съ изысканнымъ обращеніемъ, и вотъ нашъ Цпдій, какъ артистъ, который поетъ, или какъ виртуозъ на лир, который играетъ въ присутствіи лицъ, долго добивавшихся его послушать, откашливается, поднимаетъ свои манжеты, протягиваетъ руку и важно начинаетъ изрекать свои мысли, содержащія квинтъ-эссенцію мудрости, и свои софистическія умствованія, онъ не походитъ на тхъ, которые, согласно съ своими принципами и на разумномъ основаніи добиваясь истины, которая одна, стараются высказаться другъ передъ другомъ, чтобы прніти къ соглашенію въ своихъ мнніяхъ, онъ открываетъ ротъ только для того, чтобы противорчивъ. ‘Мн кажется’, граціозно говоритъ онъ, ‘что все это бываетъ напротивъ, а не такъ, какъ вы говорите’…— ‘Я не могу согласиться съ вашимъ мнніемъ’…— ‘И я когда-то былъ безъ ума отъ этого, какъ вы теперь, но… нужно принять въ разсчетъ три вещи’… И вотъ, объясняя эти три вещи, онъ прибавитъ и четвертую. Пошлый тотъ говорунъ, который, не успвши еще войти въ собраніе, ищетъ уже какой-нибудь женщины, чтобы вкрасться къ ней въ довріе, выставить ей на показъ свое остроуміе или свою философію и пустить въ дло свои рдкія способности, ибо говоритъ ли онъ или пишетъ, никакъ нельзя предположить, чтобы онъ добивался отличить истинное отъ ложнаго, разумное отъ нелпаго, онъ избгаетъ единственно того, чтобы не высказаться въ томъ же смысл, какъ другіе, и не быть съ кмъ-нибудь одного мннія, поэтому онъ выжидаетъ, пока каждый въ кружк выяснитъ свое мнніе по предложенному вопросу, на который онъ часто даже самъ наводитъ бесду, для того, чтобы догматически высказать что-нибудь новое, но, по его мннію, ршительное и не допускающее возраженій. Цидій равняется Лукіану и Сенек, ставитъ себя выше Платона, Вергилія и еокрита, а его льстецы заботливо стараются всякій день укрпить его въ этомъ мнніи. Раздляя взгляды и вкусъ съ тми, которые презираютъ Гомера, онъ мирно ожидаетъ, пока люди разуврятся въ Гомер и предпочтутъ ему новйшихъ поэтовъ, онъ на этотъ случай самъ становится во глав послднихъ, а ужъ онъ знаетъ, кому присудить второе мсто… Это, однимъ словомъ, смсь педантизма и жеманства, человкъ, созданный на удивленіе мщанства и провинціи, но въ которомъ не замтно ничего великаго, кром того мннія, которое онт иметъ о самомъ себ.

—-

Догматическій тонъ внушается только глубокимъ невжествомъ: кто ничего не знаетъ, тотъ думаетъ учить другихъ тому, что онъ самъ только-что узналъ, а кто много знаетъ, тому почти и въ голову не приходитъ, чтобы кто-нибудь могъ не знать того, что онъ говоритъ, поэтому онъ говоритъ боле равнодушно.

—-

Самыя важныя вещи нужно высказывать просто, напыщенность портитъ ихъ, съ другой стороны, и самыя незначительныя вещи нужно высказывать съ благородствомъ: он только и поддерживаютъ себя тономъ и способомъ выраженія.

—-

Мн кажется, что высказаться можно еще боле тонко, чмъ написать.

—-

Сдлать людей способными хранить тайну можетъ только врожденная порядочность или хорошее воспитаніе.

—-

Всякая доврчивость опасна, если она не полная, немного такихъ случаевъ, гд не нужно всего высказывать или всего скрывать. Тотъ ужъ слишкомъ много разболталъ о своей тайн, кто думаетъ скрыть въ ней одно какое-нибудь обстоятельство, разсказывая все остальное.

—-

Иные общаютъ намъ хранить тайну и сами же разоблачаютъ ее, не замчая этого, они еще не открыли рта, а ихъ уже слышатъ, у нихъ можно читать на лиц и въ глазахъ, у нихъ грудь какъ будто прозрачна. Другіе, если и не проговариваются о тома, самомъ, что имъ доврено, за то говорятъ и дйствуютъ такъ, что тайна открывается сама собою. Наконецъ, третьи ни во что ставятъ вашу тайну, къ какимъ бы послдствіямъ это ни вело: ‘Это тайна’, говорятъ они, ‘такой-то мн сообщилъ ее и запретилъ мн разсказывать о ней’…. и сейчасъ-же разсказываютъ.

—-

Разоблаченіе тайны это ошибка того, кто ее доврилъ.

—-

Никандръ бесдуетъ съ Элизой, какъ онъ мирно и пріятно жилъ съ своей женой съ самой женитьбы до смерти ея, онъ не разъ повторяетъ, что ему очень жаль, что она не оставила ему дтей, онъ разсказываетъ, какіе у него дома въ город, сколько у него земли въ деревн, вычисляетъ доходы, которые она ему приноситъ, сообщаетъ планъ построекъ, описываетъ мстоположеніе, преувеличиваетъ удобства помщеній, роскошь и опрятность меблировки, увряетъ, что онъ любитъ хорошій столъ и экипажи, жалуется, что его жена не совсмъ любила игры и общество. ‘Вы столь богаты’, говорилъ ему одинъ изъ друзей, почему вы не купите этой должности? почему бы вамъ не сдлать этого пріобртенія: оно расширило-бы границы вашихъ владній?’ — ‘Меня считаютъ обладателемъ такого большого богатства, какого даже и нтъ у меня, добавляетъ онъ. Онъ не забываетъ упомянуть о своемъ происхожденіи и о своихъ связяхъ, не разъ повторяя: ‘г. суперинтендантъ мой двоюродный братъ’, ‘супруга канцлера моя родственница’…. и т. д. Онъ разсказываетъ факты, доказывающіе, какъ недоволенъ онъ своими близкими родными, даже тми, которымъ предстоитъ получить посл него наслдство: ‘Но виноватъ-ли я?’ говоритъ онъ Элиз, ‘обязанъ-ли посл этого я желать имъ добра? Посудите сами!’ Затмъ, онъ сообщаетъ, что у него слабое здоровье, говоритъ о склеп, въ которомъ должны его похоронить. Онъ вкрадчивъ, льстивъ и услужливъ по отношенію ко всмъ окружающимъ ту особу, по которой онъ вздыхаетъ. Но Элиза не иметъ мужества стать богатой, выйдя замужъ. Въ тотъ моментъ, когда онъ говоритъ, докладываютъ о кавалер, который однимъ своимъ присутствіемъ сбиваетъ совсмъ съ позиціи нашего богача, послдній поднимается съ разстроеннымъ и печальнымъ видомъ и отправляется въ другое мсто, чтобы и тамъ сообщить, что ему хочется жениться.

—-

Умный человкъ иной разъ избгаетъ свта изъ опасенія скуки.

‘Пантеонъ Литературы’, 1889

Лабрюйер Жан
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Характеры, или Нравы этого века. Часть вторая, Лабрюйер Жан, Год: 1688
  2. О справедливости, Спенсер Герберт, Год: 1890
  3. Избранные мысли Лабрюйера,, Лабрюйер Жан, Год: 1908
  4. Курс эстетики, или Наука изящного. Первая часть, Гегель Георг-Вильгельм-Фридрих, Год: 1835
  5. Критика чистого разума, Кант Иммануил, Год: 1781
  6. Мысли по поводу объяснения природы, Дидро Дени, Год: 1754
  7. Нравственные основы жизни. Том I, Вейсс Франсуа-Родольф, Год: 1785
  8. Философия истории, Эйкен Рудольф-Кристоф, Год: 1907
Электронная библиотека