Характеръ Наполеона.
Характеръ Наполеона.
Соч. Вальтера Скотта (*).
‘Сверная Пчела’, No 91, 1827
Характер Наполеона, Скотт Вальтер, Год: 1827
Время на прочтение: 5 минут(ы)
(*) Сообщаемъ сію статью читателямъ нашимъ не для того, чтобъ познакомить ихъ съ характеромъ Наполеона, но чтобъ дать образчикъ изъ новаго произведенія Вльтера-Скотта. Мы согласны съ Французскими Журналистами, что В. Скоттъ въ семъ твореніи пережилъ славу свою: смшно видть, какимъ Селадономъ онъ представляетъ своего героя. Между тмъ и въ ошибкахъ виденъ великій Писатель. Изд.
Личный характеръ Наполеона можетъ назваться любезнымъ, за исключеніемъ одной черты. Въ случа обиды, дйствительной или мнимой, онъ былъ вспыльчивъ и мстителенъ, но мирился даже со врагами, если они прибгали къ его милости. Между тмъ не имлъ онъ того великодушія, которое заставляетъ насъ уважать откровенность храбраго и благороднаго противника. Никто щедре его не награждалъ друзей за привязанность. Онъ былъ добрый супругъ, милостивый родственникъ и особенно нжный братъ, во всхъ отношеніяхъ, когда сіе не полагало преграды политическимъ его намреніямъ. Генералъ Гурго (Gourgaud), который въ Запискахъ своихъ не всегда съ похвалою объ немъ относятся, называетъ его Государемъ самымъ милостивымъ, который, всячески помогая своимъ служителямъ, съ радостію признавалъ въ нихъ истинныя достоинства, если находилъ оныя, даже нердко приписывалъ онъ такія качества, какихъ они въ самомъ дл не имли. Кротость, почти мягкосердечіе, равномрно составляетъ черту его характера. Осматривая мсто боя, которое честолюбіе его покрыло грудами мертвыхъ и издыхающихъ, онъ бывалъ тронуть во глубин души, и не только старался помогать страдальцамъ (отдавая приказанія, кои не всегда исполнялись, а часто и не могли быть исполнены), но и обнаруживалъ, что сердце его доступно чувствительности. Однажды, въ сопровожденіи нсколькихъ Генераловъ, онъ въ Италіи прозжалъ верхомъ чрезъ поле сраженія, а увидлъ собаку, которая лежала надъ трупомъ своего господина. Она подбжала къ приближавшемся, потомъ воротилась къ мертвому тлу, а начала жалобно выть, какъ бы прося о помощи. ‘Не знаю, было ли это дйствіе нечаянности явленіи’ — говоритъ самъ Наполеонъ — ‘или самаго обстоятельства, но я никогда не былъ такъ тронутъ при вид поля сраженія. Этотъ человкъ, подумалъ я, ‘можетъ быть, имлъ домъ, родныхъ, друзей, теперь онъ оставленъ всми, кром этой собаки. Какъ таинственны впечатлнія души нашей! Я могъ съ холоднымъ сердцемъ командовать въ сраженіяхъ, ршавшихъ участь цлой войны, могъ взирать безъ слезъ на маневры, коихъ исполненіе будетъ стоить много крови, а теперь визгъ собаки тронулъ меня и проникъ въ душу. Въ ту минуту я внялъ бы просьб непріятеля, въ ту минуту я понялъ, какимъ образомъ Ахиллъ, смягчась слезами Пріама, могъ уступить ему тло Гектора.’ — Сей анекдотъ доказываетъ, что въ сердц Наполеона раздавался гласъ человколюбія, который однако жъ умолкалъ предъ жестокими законами суровости воинской. Онъ говорилъ, что Государственный человкъ долженъ имть сердце въ голов, не собственныя чувства его часто невольно обнаруживались.
Будучи математикомъ отъ природы и по привычк, Наполеонъ любилъ порядокъ и благонравіе, въ которомъ первый ясно отсвчивается. Ругательныя сочиненія того времени выставляютъ нсколько противныхъ примровъ, но безъ доказательствъ. Наполеонъ уважалъ самого себя, зналъ, сколь важно общественное мнніе, и потому не ршился бы предаться низкому сладострастію. Обративъ вниманіе на природныя его способности, можемъ предположить, что если бы онъ не вышелъ изъ круга частной жизни, гд силпыя страсти не столъ часто находятъ пищу, то сдлался бы такимъ человкомъ, которому всякій захотлъ бы быть другомъ, никто — непріятелемъ. Но время и великія воинскія и политическія дарованія съ невроятною скоростію возвели его на высочайшую степень могущества и — искушенія.
Какъ полководецъ, онъ исполински слдовалъ по стопамъ Фридриха Великаго, и завоевывалъ столицы и Царства, между тмъ какъ Фридрихъ, на его мст, покорилъ бы только область или городъ. Система его состояла въ томъ, чтобы обращать всю свою силу на слабую сторону противника. Такимъ образомъ онъ часто останавливалъ движеніе двухъ частей непріятельскаго воинства, разбивая между тмъ третью, пользуясь потомъ своимъ положеніемъ, истреблялъ остальныя по одиначк. Для сего онъ научилъ своихъ Генераловъ раздлять корпуса во время похода, какъ для скорйшаго движенія, такъ я для успшнйшаго продовольствія, научилъ ихъ соединять оные въ минуту боя на такомъ мст, гд вовсе не ждутъ нападенія, слдственно и противиться не могутъ.
Для достиженія той же цли, онъ оставлялъ багажъ, безъ котораго, хотя и съ нуждою, обойтись можно было, замнялъ недостатокъ магазиновъ контрибуціями, налагаемыми на частныхъ людей и на цлыя области по правильной систем мародерства (грабительства), отмнилъ употребленіе палатокъ, устроивалъ биваки, когда не было деревень на пути, и когда время не дозволяло строить шалаши.— Система Наполеонова была гибельна для войска, ибо онъ часто не имлъ лазаретовъ. Моро называлъ его завоевателемъ, который жертвуетъ ежедневно, если взять среднее число, десятью тысячьми воиновъ, но продолжая сіи пожертвованія, онъ достигъ той цли, къ которой оныя клонились. Когда Союзники научились избгать его перваго нападенія, тогда только усилія подвижныхъ колоннъ его сдлались тщетными.
Тактика Наполеона была не мене оригинальна. Движенія его на мст боя производились съ быстротою молніи и съ такимъ же успхомъ.— Во время самаго сраженія, равно какъ и въ приготовительныхъ маневрахъ, онъ занималъ непріятеля на различныхъ пунктахъ, и устремлялъ на одинъ изъ нихъ всю тяжесть своихъ полчищъ,— До начатія сраженія, онъ начертывалъ уже планъ, какъ прорвать линію, или обойти флангъ непріятельскій, но, сокрытый во множеств другихъ движеній, сей планъ исполняемъ былъ только въ то время, когда физическія и моральныя силы непріятеля начинали ослабвать.— Тогда выводилъ онъ свою гвардію, которая стояла въ готовности, скучая бездйствіемъ, подобно алчнымъ псамъ, устремлялись воины сіи на враговъ, дабы однимъ ударомъ ршить участь того дня, и сіе почти всегда имъ удавалось.— Онъ предпочиталъ колонны линіямъ, можетъ быть, потому, что могъ совершенно полагаться на преданность и храбрость офицеровъ, которые предводительствовали оными.— Любовь солдатъ пріобрталъ онъ то частыми награжденіями и отличіями, то благосклонными бесдами, то вниманіемъ къ нуждамъ ихъ: все сіе, въ соединеніи съ выгодами неограниченнаго начальства, доставило ему помощь войска во время возмущенія 13 Брюмера, а въ послдствіи Императорскій титулъ.— Возведенный такимъ образомъ на высочайшую степень человческаго могущества, Наполеонъ укрпилъ свои престолъ демократіею, которая отверзла ему собственное его поприще, возвышая людей достойныхъ по всмъ отраслямъ Государственной службы. Вотъ ключъ къ Наполеоновой политик! Его даръ читать въ сердцахъ, добродушіе и точность въ соображеніяхъ, — въ минуты хладнокровія, онъ дйствительно имлъ сіи дарованія и добродтели, — столь успшно служили ему при употребленіи сего способа, что онъ, не взирая на перемны счастія, никогда не терялъ случая угодишь народу, отличая достойнаго и награждая мужа съ дарованіями. Нердко онъ самъ ссылается на это въ разговорахъ своихъ, и симъ пріобртаетъ право на похвалу нашу.— Мы нисколько не затрудняемся сказать, что ободреніе та’ ланшовъ всякаго рода большею частію послужило къ слав его.— По несчастію, онъ любилъ и награждалъ достоинство не потому, что пекся о благ общественномъ, не потому, что уважалъ похвальное, но по себялюбивой политик, которой должно приписать нкоторыя его бдствія, почти вс политическія не, удачи и преступленія, и малую часть его успховъ. Сужденіе о немъ брата его Луціана, произнесенное вроятію въ минуту неудовольствія, подтверждается почти всми, которые его окружали. ‘Его поведеніе’ — сказалъ Луціанъ: ‘совершенно зависитъ отъ политики, ‘основаніемъ же политик его служитъ — эгоизмъ.’
Воспитаніе его, вполовину монашеское, вполовину военное, удалившее его отъ всхъ связей общества, возродило въ немъ это себялюбіе, оно питаемо было увренностію, которая долженствовала вкрасться въ душу его, что подобнаго ему нтъ между людьми обыкновенными, съ коими онъ обращался, и наконецъ оно сдлалось закоренлою привычкою, когда онъ, при вступленіи на поприще жизни, увидлъ себя одного, безъ друзей, безъ покровителей.— Похвалы, которыми его превозносили, равно какъ и повышенія, относились не къ нему лично, а къ генію его, а тотъ, который самъ себ проложилъ дорогу, не могъ чувствовать благодарности къ людямъ, кои убгали его, потому только, что не осмливались ему противиться. Честолюбіе его, хотя величавое въ дйствіяхъ и послдствіяхъ, было тотъ же эгоизмъ — въ другомъ вид.
Но себялюбіе его не походило на тотъ низкій презрнный порокъ, который въ частной жизни побуждаетъ къ скупости, обманамъ и притсненіямъ, который тогда только дйствуетъ, когда выгода служитъ приманкою, когда сердце затворено для возвышенныхъ чувствованій. Эгоизмъ Наполеоновъ, проистекавшій изъ того же мутнаго источника, — былъ благороденъ, величественъ.— Такъ управляетъ одинъ механизмъ крыльями и орла и курицы: послдняя взлетаетъ только на жердочку свою, орелъ же паритъ къ высотамъ горнимъ. Наполеонъ любилъ Францію, ибо она была его собственностію: онъ осыпалъ ее благодяніями, ибо ему принадлежали плоды оныхъ, какого бы они рода пи были, исправленіе ли законовъ, или распространеніе предловъ Государства. Онъ хвалился, что представляетъ своею особою, въ одно время, и народъ и Монарха, въ лиц его сосредоточивались права, величіе, слава цлой Франціи, и потому онъ обязанъ былъ вести себя сообразно достоинству Государства и властелина. При всемъ томъ Государство могло отдлишься отъ Монарха, что и случилось, и посл сего, себялюбивый характеръ Бонапарта умлъ заниматься бездлками на остров Эльб. Дарованія его, подобно волшебному шатру въ Арабской сказк, были столь гибки, чти могли заниматься то длами и участью половины свта, то малою скалою на Средиземномъ мор, даже домомъ, въ которомъ онъ обиталъ.— Имемъ причину думать, что Наполеонъ радостно пожертвовалъ бы жизнію для блага Франціи, но не можемъ скрыть и того, что онъ не поднялъ бы руки, чтобы осчастливить ее водъ скипетромъ Бурбоновъ, или бъ заслуга сія не увеличила его собственной славы. Словомъ, себялюбіе его было неподвижнымъ средоточіемъ круга, который могъ расширяться до безконечности.