М.Н. Катков
М.Н. Катков
Характер государственных преступлений в России
Характер государственных преступлений в России
Характер государственных преступлений в России, Катков Михаил Никифорович, Год: 1872
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Государственные преступления! Какие у нас бывают государственные преступления? Мы ничего не слыхали о претендентах на русский престол, думаем, что и никто на всей Руси ничего подобного не слышал. Все согласятся, что у нас нет партий династического характера и о государственных преступлениях в этом смысле не может быть у нас речи. Если у нас бывают государственные преступники, то — entendons nous — это не искатели короны. Стало быть, царствующая в России династия не имеет прямых и, так сказать, личных врагов. Если у нее есть враги, то это не ее враги, а чего-либо другого, с чем она связана. Она связана с Русской землей, и враги России, весьма естественно, враждуют против нее. Она управляет историческим движением русского народа, смыкая в себе его прошедшее с будущим, и весьма естественно, что враги русского народа суть также и ее враги. Она обеспечивает твердость русского государства, и само собой разумеется, что ее врагами становятся враги всего, в ограде государственной хранимого, всего, что государством зиждется и его признанием держится. Итак, верно то, что царствующая в России династия не имеет своих особых врагов и что ей не с кем и не с чем считаться собственно за себя. Какие бы там ни были у нас государственные преступники, но верно то, что они порождаются не династическими интересами и перед Верховной властью становятся преступными лишь потому, что умышляют против ограждаемых ею интересов народа, цивилизации, общества.
В этом отношении Россия есть крайняя противоположность Франции. Там, напротив, все сменявшиеся в нынешнее столетие династии и формы правления были в необходимости бороться с врагами, которые не были в то же время врагами страны. Вследствие революции власть во Франции отделилась от страны и стала предметом борьбы, переходя из рук в руки. На что, например, обращалась большая часть забот правительства Наполеона III? Не на то ли, чтобы обеспечить себя от претендентов на захваченную власть? Правительственная энергия расходовалась на борьбу за свое существование, и весьма естественно, что меры наполеоновского правительства были запечатлены характером самосохранения. Отбиваясь от своих опасностей, оно поднимало на ноги врагов государства, общества и всякого порядка, поражая эспинасовскими мерами людей, опасных ему, оно льстило демократическим страстям, подавало руку социализму и развращало общественное мнение.
В таком ли положении, по существу своему, находится правительство у нас?
Говоря, что престол в России не имеет особых врагов и отдельных опасностей и что он единое со страной, мы хотим сказать не фразу, употребляемую в парадных случаях, а также не изъявлять чувствование, которое могут разделять и не разделять другие, мы говорим простой факт, который отрицать невозможно, не отрекаясь от очевидности.
События и лица эпох более или менее отдаленных могут подлежать вопросу, но мы ограничиваемся явлениями, происходившими на наших глазах.
1863 год был обилен государственными преступниками. Какие это были люди? Противники ли только правительства? Или прежде всего враги нашего отечества, единства русского государства, целости Русской земли? Кто скажет, что в борьбе с ними правительство только себя отстаивало и что общество при этой борьбе могло оставаться нейтральным?
Что означал выстрел 1866 года? Был ли виновник его агентом партии, имевшей виды захватить в свои руки Верховную власть? Выстрел был совершен с мыслью, что он послужит сигналом ко всеобщему катаклизму. Преступник был орудием злоумышленного обмана, который пленил его скудоумное и испорченное воображение перспективой всеобщего разрушения. Следствием было обнаружено наскоро сколоченное общество молодых людей, нравственно погубленных нигилизмом нашего фальшивого образования, которые были уверены, что они составляют часть революционной сети, охватившей всю Европу. Заговорщикам этим было сказано, что общество всесветной революции в своих советах постановило начать дело с цареубийства во всех странах, чтобы воспользоваться неизбежными при этом замешательствами и низвергнуть в общую бездну весь политический, экономический и нравственный мир.
Что могло оставаться неясным в деле 1866 года, то совершенно раскрылось в прошлом году при разбирательстве так называемого Нечаевского дела в С.-Петербургской судебной палате. Этот процесс был поучителен во многих отношениях. Он бросил яркий свет на все нас окружающее. Не одни преступники были изобличены им, но и мы сами, наша интеллигенция, состояние нашего общества. На людей чутких и мыслящих он должен был произвести потрясающее действие. Он должен был выбить людей из рутинных отвлеченностей, открыть им глаза на действительное положение, освежить их умы, обновить их понятия. ‘Будьте, господа, чем хотите, либералами или консервативами, но будьте прежде всего людьми умными, людьми зрячими’, — таково было поучение, преподанное этим событием всему русскому обществу.
Все мы видели их, наших преступников, и слышали их исповедь. Мы знаем, кто они, не по чужой оценке, а от них самих. Это не люди какой-либо нравственной силы, с которой было бы можно считаться, это элементы порчи и тления. Это люди, еще более, чем своими действиями, опасные миазмами своего умственного состояния.
Нечаевский процесс показал до очевидности, какими неуловимыми переходами наши государственные преступники сливаются с непреступниками……
Мы знаем также, что существует какая-то международная организация злоумышленников, которая в каждой стране ищет и находит среду для своего действии. Если в других странах она эксплуатирует рабочие массы, то в нашем отечестве она, как известно, рассчитывает исключительно на образованные сферы и всего более на учащуюся молодежь, верно обозначая тем наше больное место и истинный источник преступных явлений в нашем отечестве.
Как было бы своевременно в нынешнюю эпоху политических переворотов, социальных реформ и сильных умственных движений, как было бы хорошо и кстати, если бы лучшие люди нашего общества приняли к сердцу вопросы образования и науки в нашем отечестве и поддержали своим сочувствием правительство, вступившее на путь благотворных преобразований в учебном деле, которое есть корень всему!
Но перейдем к другому. В Англии существует закон, именуемый ‘Habeas corpus’, в силу коего никто не может быть ни лишен свободы, ни подвергнуться домашнему обыску без судейского варранта. Но в Англии есть и еще кое-что. Там есть сильно организованное общество, которое бдительнее и крепче всякой жандармской команды охраняет спокойствие страны от злоумышленников. Так ли у нас? В Англии само дворянство или классы, соответствующие тому, что у нас называется дворянством, исправляют должность полиции и наблюдательной, и исполнительной. Мы говорим не фигурально, мы выражаемся в точном смысле. Почти каждый землевладелец в Англии служит мировым судьей, а мировой судья соединяет в своих руках и суд, и расправу, и местную полицию, и местную администрацию.
Таковы ли наши порядки? Таково ли наше общество? Пуще всего надобно опасаться слов, надобно принимать и отдавать их с осмотрительностью, чтобы не принять или не отдать фальшивой ассигнации. Вещи, которые означаются одним и тем же словом, часто существенно разнятся, и оттого происходят ошибки, часто весьма прискорбные. Судебные учреждения в Англии и России существенно разнятся, и в комбинациях политических никак нельзя наши судебные учреждения подставлять вместо английских и наоборот. Они разнятся не только по устройству, по характеру личного состава, но и по значению в государственной организации. Когда говорят, что в Англии закон ограждает частных лиц от произвола правительства, то это значит не совсем то, что нам с первого разу может представиться. В Англии у правительственных дел чередуются две политические партии, и пока одна из них находится у дел, ее зовут правительством. Но правительство в смысле более обширном и соответственном тому, какой имеет оно в других странах и у нас, есть вся организация власти, завершающаяся короной и опирающаяся на местную администрацию. Если ‘Habeas corpus’ ограничивает агентов исполнительной власти, которая находится в руках партии, то он нисколько не связывает правительство в обширном смысле этого слова. Некоторые из нечаевских деятелей, будь это в Англии, непременно, еще не дойдя до ассизов, попались бы под тяжелую полицейскую руку мирового судьи, насиделись бы в тюрьме и, пожалуй, были бы высечены в качестве бродяг. В случае же надобности в Англии предоставляется полная свобода действий и агентам исполнительной власти, полицейским и военным командам, как это недавно было в Ирландии. Никакое правительство не может отказаться от свободы действий для предупреждения и пресечения преступлений. Можно и должно желать, чтобы агенты правительства не употребляли своих полномочий во зло, можно и должно желать, чтобы это были люди во всех отношениях достойные, способные и чтобы они вместо врагов не попадали в друзей и вместо ограждения общества не вносили в него замешательства и расстройства. Но кто пожелает, чтобы власть связала себе руки и смотрела бы безучастно на происходящее вокруг? К чему же служила бы такая власть?
Что, если бы правительство наше захотело сделать эксперимент и запретило бы своим агентам принимать меры к предупреждению и пресечению преступлений: кому прежде всего пришлось бы плохо? Кто завопил бы, кто стал бы жаловаться и сетовать на бездействие правительства? Нет сомнения, что московское дворянство, без различия партий, стало бы усердно ходатайствовать во имя священнейших интересов не только своих, но и всего общества о мерах к поддержанию порядка и общественной безопасности. Люди, живущие в безопасности, привыкают думать, что безопасность есть дело даровое, как воздух, и держится сама собою. Ценить ее начинают они по мере того, как чувствуют ее утрату.
Впрочем, московское дворянство, о котором мы упомянули, ценит общественную безопасность и никак не пожелает прекращения мер, которыми она держится. Правда, в своем заседании 22 января дворянское собрание приняло постановление, которое как будто говорит противное, но это только так кажется. Мы сообщили все происходившее по сему предмету прения в предупреждение неверных толков, к которым они подавали повод.
Нет, московское дворянство вовсе не думало ходатайствовать о том, чтобы правительство отменило или изменило статью ‘Устава о предупреждении и пресечении преступлений’. Вот эта статья:
‘Губернаторы, местные правления и земские полиции и вообще все места и лица, имеющие начальство по части гражданской или военной, обязаны всеми зависящими от них средствами предупреждать и пресекать всякие действия, клонящиеся к нарушению должного уважения к вере или же общественного спокойствия, порядка, благочиния, безопасности личной и безопасности имуществ, руководствуясь как данными им наказами и инструкциями, так и правилами, в сем Уставе определенными.
Примечание 1. К мерам предупреждения и пресечения преступлений относятся: отдача под надзор полиции, воспрещение жительства в столицах или иных местах, а также высылка иностранцев за границу. Меры сии могут быть определяемы, в некоторых особенных случаях, порядком, для сего установленным, без формального производства суда’.
Итак, повторим, московское дворянство и в помысле не имело желать, чтобы правительство отказалось от принятия мер к ограждению общественной безопасности. Ни один из ораторов не протестовал против этого закона.
О чем же ходатайствовать постановило собрание? В прошлом году состоялся новый закон о порядке производства дознаний о государственных преступлениях. Закон этот есть несомненное улучшение, и притом либерального свойства. Жандармское управление, которое до сих пор исключительно заведовало делами этого рода, совершило акт мудрого самоограничения. Отныне в дознаниях и следствиях по делам политическим принимает участие судебное ведомство в лице прокуратуры. ‘Дознания о государственных преступлениях, — сказано в законе (ст. 22), — производятся под наблюдением, на общем основании, лиц прокурорского надзора’. Два ведомства, одно — руководящееся чисто политическими соображениями, другое — имеющее своим призванием блюсти закон, действуют совокупно и дополняют друг друга. Не жандармские чины, а прокурор дает дальнейший ход делу: прокурор представляет произведенное дознание министру юстиции. Министр юстиции, как главный прокурор, по соглашению с шефом жандармов решает, есть ли основание продолжать дело’, ‘или испрашивает Высочайшее повеление о прекращении производства, с оставлением в последнем случае дела без дальнейших последствий, или же с разрешением оного в административном порядке’. (‘Устав о предупреждении преступлений, ст. 1, прим. 1 по прод. 1868 г.)
Некоторым закон, о коем идет речь, показался не совсем полным. Эти лица предложили собранию ходатайствовать о том, чтобы к двадцати девяти статьям этого закона присоединить еще тридцатую. Предложение это после некоторых прений принято в собрании слабым большинством. Проектируемая статья состоит в том, чтобы всякий дворянин, о котором производилось дознание по политическому преступлению, не был подвергаем административным мерам, которые значатся в вышеприведенном примечании к статье первой ‘Устава о предупреждении и пресечении преступлений’, разве он сам предпочтет это формальному суду. Устав, как уже сказано, удерживается в силе, за местной администрацией оставляется право, по усмотрению, ограничивать свободу лиц, считаемых ею неблагонадежными. Но от действия этого Устава изъемлются и ставятся как бы в привилегированное положение те лица, которым посчастливилось подвергнуться прокурорскому и жандармскому дознанию и которые, на основании этого дознания, высшей правительственной властью признаны если не преступниками, подлежащими формальному суду, то людьми, готовыми совершить преступное действие. Не странно ли это?
‘Дворянин, — сказано в проектируемой дворянством новой статье закона, — отдается под предварительное следствие и под суд, если он сам того потребует, до истечения двухнедельного срока со дня объявления ему административного распоряжения, которым ограничивается его личное право’. Но кто же будет обвинять его на суде, если правительство не находит основания предавать его суду? Если дознание не открыло факта преступления, формально предусмотренного законом, но открыло факты, убеждающие правительство в опасности или неблагонадежности лица, должно ли оно отказаться от принятия тех предохранительных мер, какие в подобных случаях принимаются его местными агентами? Или, быть может, система мер, которые у нас в подобных случаях употребляются, кажется неудовлетворительной? Но в таком случае лучше было бы проектировать изменение ‘Устава о предупреждении и пресечении преступлений’.
Мы отнюдь не считаем образцовым наш ‘Устав о предупреждении и пресечении преступлений’. Он страдает крайней неопределенностью и нуждается в серьезном пересмотре. Благодаря закону 19 мая 1871 года неблагонадежные в политическом отношении люди более обеспечены, чем мирные граждане, которые ни в каких политических преступлениях не подозреваются, но которых местный администратор может высылать по личному усмотрению без всякого соглашения с другим независимым от него ведомством.
Признаемся, мы не понимаем смысла предложения, которое обсуждалось в заседании 22 января, и объясняем его только недоразумением. Лица, которые внесли и поддерживали это предложение, руководились, вне сомнения, самыми лучшими намерениями, но нам кажется (и мы позволим себе заметить это), что они не сообразили всех обстоятельств и элементов вопроса, который их занял, и не отдали себе отчета в том, чего желают. Нельзя не сочувствовать желанию, чтобы человек, несправедливо оговоренный, имел возможность оправдаться. Но проектируемый способ, очевидно, не применим, а установленный новым законом порядок дознания государственных преступлений совершенно обеспечивает заподозренных лиц от несправедливых наговоров. Опасаться, кажется, нечего.
Мы опасаемся другого — мы опасаемся, чтобы опрометчивыми постановлениями дворянство не повредило своему кредиту. Никто более нас не будет сожалеть об этом. В наше тревожное время особенно желательно, чтобы государственный дух, которым всегда отличалось наше дворянство, возвышался, а не падал. Вместо того чтобы проектировать новые статьи закона, основанные на недоразумении, вместо того чтобы пускаться в прения, не ведущие ни к какому результату, вместо ходатайств никому непонятных, не лучше ли, не полезнее ли, не согласнее ли было бы со значением и преданием дворянства сделать демонстрацию против общественного слабодушия и растления, которыми и порождаются и поддерживаются наши государственные преступники?
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1872. No 27, 29 января.