ХАЙ-ДВКА.
(Неоконченный этюдъ).
ХАЙ-ДВКА.
(Неоконченный этюдъ).
I.
II.
III.
IV.
Алексй Потхинъ.
Хай-девка, Потехин Алексей Антипович, Год: 1874
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Складчина. Литературный сборникъ составленный изъ трудовъ русскихъ литераторовъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губерніи
С.-Петербургъ, 1874
У богатаго торговаго крестьянина деревни Барашихи, Дмитрія Петрова, единственная дочь, Татьяна, года два уже считается невстой. Не налюбуется на нее досыта вся деревенская молодежь. Рдко задаются такія двки: высокая, коренастая, здоровая, сильная — сейчасъ видно, что не заморышъ, не на однихъ пустыхъ щахъ выросла, а что ей не въ диковинку ни пирогъ съ начинкой, ни баранина. Румянецъ у Татьяны во всю щеку, коса на спин ниже пояса, лицо гладкое, широкое, какъ булка сдобная, правда, пестритъ лтомъ отъ веснушекъ, да это не въ зазоръ крас двичьей, глаза хоть и маленькіе и сердитые, за то, бда, какіе юркіе, смлые, бойкіе, и брови надъ ними дугой, точно нарисованные. На языкъ Татьяна куда востра: какой бы ни былъ парень ловкій, разухабистый, хоть бы Питерецъ, а на словахъ ее не собьетъ и въ краску не вгонитъ: сама всякаго по косточкамъ переберетъ и на смхъ подниметъ. А если кто изъ парней, залюбовавшись на ея красу двичью, на грудь высокую, богатырскую, по мужицкой привычк, рукамъ волю дастъ, того такъ на-отмашь огретъ, что твой добрый сотскій, или староста: въ другой разъ не присунется. Веселье да смхъ Татьяна точно носила съ собой: куда ни прйдетъ, тамъ и смхъ и прибаутки, и псни, и пляска пойдутъ. А какъ нарядится въ праздничный день: вплететъ въ косу ленту цвтную, наднетъ рубашку кисейную, сарафанъ шелковый, еще бабушкинъ, да башмачки сафьянные красные (у одной только я били въ ту пору во всей деревн), такъ парни за ней, точно стая на свор, такъ и бгаютъ, пойдетъ въ хороводъ, никто лучше ея голосомъ не выведетъ, псни играть вздумаетъ: откуда что берется! и старыя вс знаетъ и новыя выдумываетъ: такія отхватываетъ, что и женатые, и старики даже, сойдутся иной разъ смотрть да слушать я только въ бороду себ посмиваются, на качеляхъ начаться начнетъ, такъ этакой смлости да силы не у всякаго и парня станетъ: смотрть духъ захватываетъ, того и жди, что черезъ перекладину перелтитъ, или веревка лопнетъ: только скрипъ идетъ, да красные башмачки сверкаютъ въ воздух. Вся деревня Танюхой любовалась и хвастала, на всю округу слава про нее прошла: даже изъ чужихъ деревень парни ходили, о праздникахъ, только посмотрть на нее и нарочно дружбу заводили съ барашихинскими ребятами, чтобы въ кругъ пускали: съ Танюхой попть да походить. И то чудное дло: вс Татьяну знали, вс про нее говорили, вс къ ней льнули, а не любили ее, ужъ очень она языкомъ ехидна была и нравомъ задорлива, супротивна: всякаго просметъ, прозубоскалитъ, все про всхъ знаетъ и на язычокъ свой подхватитъ, никому не поступится, а ужъ коли въ брань дло пойдетъ, лучше и не вступайся: безъ ножа заржетъ, на всю жизнь просметъ, такую мтку положитъ, что такъ съ ней и останешься и въ гробъ пойдешь. И какихъ, какихъ она людямъ прозвищъ не надавала, почитай вс въ деревн, по ея милости, съ фамяліями сдлались: Ивана, что у попа въ работникахъ былъ, Кутьей назвала, Василья, что шея длинная, Гусемъ сдлала, кого, Маклакомъ, кого Сычемъ, кого Квашней: да такъ мтко, такъ складно, съ такой прибауткой, что поневол подхватишь, и пойдетъ человкъ съ новымъ именемъ вмсто крестоваго. И народъ въ отмстку прозвалъ Татьяну, за веселость, за бойкость, за размашку, за языкъ ея длинный, неуступчивый, за голосъ звонкій, за ростъ и дородство — прозвалъ Хай-двкой. Такой бы двк, самой по себ, да и по семь ея богатой, давно бы замужемъ надо быть, да что-то мало сватовъ хало: нраву ли ея боялись женихи и ихъ отцы и матери, или то думали, что богатый мужикъ погнушается бдной родней и не отдастъ дочку въ бдную семью, а въ чужой домъ идти, призятиться, не всякому лестно, богатыхъ же жениховъ, и во всемъ по плечу Татьян и Дмитрію Петрову, было мало: какъ ни какъ, а Танюха третій годъ сидла въ двкахъ. Правда, отецъ съ матерью и не торопились отдавать ее за-мужъ: одно дтище, да и нужды никакой не знали, Татьяна сама дала замтить отцу, что пора ему подумать о выбор жениха. Среди всхъ мужиковъ и парней въ деревн, надъ которыми она потшалась и зубы свои вострила, билъ одинъ, на котораго и она лишній разъ взглядывала. Мужика этого звали Илюхой.
Сынъ нкогда очень богатаго торговца мужика, теперь прогорвшаго отъ какого-то неудачнаго торговаго предпріятія, Илья половину жизни своей проводилъ въ Петербург, занимаясь торговлей въ разносъ, по домамъ, всякой всячины, а больше всего: деревенскихъ холстовъ и полотенъ. Удалой, бойкій и расторопный отъ природы, Илья являлся въ деревню разухабистымъ краснобаемъ Питерцомъ. Женили его, лишь только минуло ему 18 лтъ, на двк, которая пятью годами была старше его и не отличалась ни умомъ, ни ростомъ, ни дородствомъ. Въ деревн вс знали, что онъ не любилъ ее. Молодой еще, хоть и женатый, не столько красивый, сколько соблазнительный для деревенскихъ красавицъ своей шляпой пуховою, плисовыми шароварами, жилетомъ расписнымъ и серебряной сережкой въ ух, онъ затмвалъ поголовно всхъ своихъ сверстниковъ и даже молодыхъ парней: и смлымъ взглядомъ, и дерзкой насмшливой рчью, и всей своей повадкой городской. Слава про Илью ходила въ деревн плохая: онъ и пьяница, онъ и мотъ, и картежникъ, и отъ жены гуляетъ, пожалуй и сплутуетъ безъ нужды, но на гулянкахъ, на пирушк, или въ хоровод, между парней и двокъ онъ былъ первый человкъ и игралъ почти такую же роль, какъ Татьяна. Разница была только въ томъ, что при веселости и удали характера, при бахвальств и краснобайств, Илья отличался какой-то доступностью, добродушіемъ: обругаетъ человка, позубоскалитъ надъ нимъ, но до сердца не обидитъ, побахвалится, наломается надъ своимъ братомъ, да тутъ же и угостить наровитъ. Его вс любили. Двки и бабы въ немъ души не слышали, и если бы не зазорно было, пожалуй, также бгали бы за нимъ стаями, какъ парни за Танюхой. Середи круга ходить съ Ильей каждая красная двица считала не только за удовольствіе, но и за особенную честь, потому никто не умлъ такъ голову склонить, такъ шляпу надть, такой поклонъ отдать, такъ плечомъ повести и платочкомъ махнуть, никто не могъ ногами такого выверта сдлать, какъ Илюшка-Питерецъ. И вотъ, бывало, любованье на всю деревню и молодымъ, и старымъ, какъ середи круга станутъ да пойдутъ Илья съ Татьяной: одинъ сухой да жилистый, кажись каждая косточка въ немъ вздрагиваетъ, каждый суставчикъ разговоръ ведетъ, другая точно лебедь блая плаваетъ.
Мудрено ли, что въ деревн толки и разговоры пошли:
Танюха въ кругу больше все съ Ильей стоитъ! Илюх счастье: облапилъ Танюху, только вывернулась, да отмахнулась, зардлась, а не ругается даже ни-ни!..
Илюха нынче въ Питер грибамъ сушенымъ торговать будетъ: слышно, съ Танюхой вмст въ лсъ по грибы ходятъ, къ зим значитъ запасаютъ: видли!..
Стали разные слухи и до матери Татьяниной доходить, слухи неясные, неопредленные, но для материнскаго чутья понятные… Забжала къ ней какъ-то сосдка, баба старая, сварливая, надодница.
— Матрена Поликарповна, одолжи, говоритъ, пудикъ мучки. — Отдамъ, кось, съ нови…
— Знаемъ мы васъ, отдавальщиковъ, отвчаетъ мать Татьяны, Матрена Поликарповна. Взять-то ни всякій, а отдать-то никто.
— Одолжи, полно… Вось отдалимъ… Мой-отъ разбойникъ похалъ, вдь, въ городъ съ деньгами, общалъ куль привезти, да вотъ и съ деньгами-то пропалъ… а дома квашни растворить нечмъ.
— То-то вотъ и есть: меньше бы пьянствовали… У большака-то моего вонъ въ амбар-то вс стны крестами вымлены, а суски-то пусти… Весь хлбъ въ людяхъ, а отдачу-то вашу мы знаемъ: подожди, да помилуй, а сами въ кабакъ, да въ кабакъ…
— Отстань-ко, Поликарповна, возражаетъ осердившаяся сосдка. Кмъ ни сыты-то и самъ-дл какъ не нами? Какъ-бы не было экихъ-то пьяницъ, какъ мой разбойникъ, не было бы и у тебя пятистнной избы… Чей хлбъ-то дите? все мірской… Дашь пудъ, а наровишь два приполону взять… Кабакъ-отъ съ эстоль не състъ, что вы, міроды…
— Ну, а коли мы міроды, такъ и ступай съ Богомъ: нтъ у насъ про тебя…
— Такъ не дашь?
— Поищи у другихъ, коли мы твоимъ сыты: намъ твоего не надо…
— Такъ же дашь? пристаетъ сосдка, уже совсмъ готовая огрызнуться.
— Нту, нтъ… И давно теб говорю: нечего теб къ намъ и ходить: докука-то мн твоя давно ужъ надола… Отъ тебя только и рчей, что дай да подай, а замсть спасиба-то одна твоя ругань… Ступай съ Богомъ…
— Такъ не дашь?
— Нту… Что пристала: точно за своимъ добромъ. И большаку не велю теб давать… Вотъ что… Ты сначала старые-то долги отдай… И то міроды!.. И впрямь точно за своимъ пристала… Міроды!.. Ступай, ступай… Тебя не кто кликнулъ: сама пришла… Нтъ про тебя ничего… Ступай…
— Да я уйду… Уйду да и не приду… Наплевать какъ… А мотри, на покой звать будешь — и на покой не приду.
— Ну, Богъ милостивъ, стары ужъ мы съ тобой…
— Дочь, матка, молодая: смотри къ масляной-то замсть блиновъ кашу крестильную варить будешь…
— Что ты, злой духъ…
— Ничего, здорово живешь… Посл вспомнишь… Сосдка быстро скрылась, хлопнувши за собой дверью. Матрена Поликарповна задумалась: можетъ та и со зла сбрехнула, а можетъ и шла съ тмъ, чтобы разсказать, что люди прознали, да о чемъ слухъ недобрый пошелъ. Сторонніе люди всегда прежде досмотрятъ, да спознаютъ, отецъ съ матерью всегда посл людей: Матрена Поликарповна знала эту практическую истину.
— Эка я, думала она, дать-бы ей пудъ-то муки, куда-бы ужъ ни шло, да распросить-бы путемъ обо всемъ… Хоть-бы узнала, что люди говорятъ: какъ и съ кмъ… Сама двка не скажетъ!.. пожалуй спрашивай… А посл придетъ время и плачься съ ней… Вотъ говорила отцу: пора дочку за-мужъ. Вотъ такъ и есть… Нтъ, надо ему сказать: пускай скорй жениха ищетъ…
Во время разговора съ сосдкой, ни дочери, ни мужа не было дома: они были въ пол, Матрена Поликарповна домовничала одна и ей была полная свобода обсудить все дло и обдумать: что нужно предпринять въ виду недобрыхъ слуховъ. Она была женщина умная, толковая и съ характеромъ. Жизнь въ довольств помшала развиться въ ней сварливости и бранчивости, которыя составляютъ почти общее свойство деревенской бабы, вчной жертвы нужды, заботы и чрезмрныхъ трудовъ. Напротивъ, Матрена Поликарповна держала себя очень степенно, говорила всегда резонно и умренно, любила очень почетъ и возмущалась только тогда, когда его ей не оказывали. Она была большая охотница давать совты и чувствовала особенное расположеніе къ тмъ, кто ихъ просилъ у нея и выслушивалъ. Обо всякомъ дл любила она разсудить всесторонне и обстоятельно. Въ отношеніи къ мужу она была врная, преданная жена, къ дочери добрая, благоразумная мать, но любила, чтобы все длалось по ея вол и умла всегда настоять на своемъ. Это было тмъ удобне, что Дмитрій Петровъ, человкъ торговый, мало жившій дома, занятый и поглощенный исключительно одною заботою о стяжаніи, все домашнее хозяйство, весь распорядокъ въ дом охотно предоставилъ въ распоряженіе жены, такъ что она собственно была главою въ дон. Помогая сужу въ торговл, здя съ нимъ по базарамъ, сталкиваясь съ множествомъ разнаго народа, она умла различать людей, знала, какъ съ вжъ себя повести и о чемъ съ кмъ говорить. Въ себя и свой умъ она очень врила, и имла при этомъ характеръ настойчивый: что обдумывала, на что ршалась — къ тому шла неуклонно и считала обязанностью поставить на своемъ.
— Надо разузнать съ кмъ Танюха слюбилася, коли правду люди говорятъ! думала она сама съ собою. Если парень тихой, повадливой, можно и призятить — въ домъ взять. Ну, а ужъ если шалыганъ какой, гуляка, да больно бойкій, пускай не прогнвается, ни въ жисть не отдамъ за такого: не въ чужой же домъ отдавать намъ дочку: она у насъ одна, какъ перстъ, другихъ дтей нтъ, ну, а и въ свой домъ взять экого — Богъ съ нимъ, намаешься! Да и Танюх съ ея нравомъ надо мужа смирнаго, повадливаго, а то на ея характеръ да какого озорнаго взять — у нихъ поножовщина будетъ.
Разсудивши такимъ образомъ, Матрена Поликарповна тотчасъ же отправилась собирать справки. Не много ей нужно было употребить хитрости въ разговор съ сосдками, чтобы навести ихъ на интересовавшій ее вопросъ и узнать вс подробности, извстныя деревн о любовныхъ похожденіяхъ дочеи. Имя Ильи-Питерца очень разстроило Матрену Поликарповну.
— Ну, дочка, выбрала же хвата, думала она про-себя. Что ни на есть первый плутъ и озорникъ на всю деревню… Да хоть бы ужъ съ холостымъ-то, а то ну-ка съ женатымъ… Эка срамница, экой озоръ-двка… Что ты тутъ прикажешь длать!?
Какъ только воротилась Татьяна съ поля, жать отозвала ее въ свтелку.
— Честь имемъ проздравить, дочка милая! сказала она, церемонно сжимая губы и слегка кланяясь.
— Съ чмъ, матушка, проздравляешь-то? бойко спросила Татьяна,
— Какъ съ чмъ, матка? теб лучше знать: съ женишкомъ хорошимъ…
Матрена Поликарповна въ-упоръ смотрла дочери въ глаза.
— Аль кто засылалъ… Что больно рано: въ рабочую-то пору? спросила Татьяна, нсколько смущенная взглядами матери, но стараясь сохранить обычную бойкость.
— Кто къ намъ станетъ засылать? Кому нужда? Всякой знаетъ, что у насъ дочка сама себ жениха хорошаго выберетъ… Не станетъ ждать, чтобы отецъ съ матерью честнымъ порядкомъ выбрали, да благословили…
— Не вду, матушка, что ты говоришь… на счетъ чего и въ какую сторону….
— Какъ не вдать дочка: добрые люди съ чего нибудь да говорятъ и на женишка показываютъ, только отецъ-отъ съ матерью ничего не знаютъ…
— Ты слушай больше: добрые-то люди и нивсть что рады на меня наплести…
— Такъ неправду люди говорятъ, что ты съ Илюшкой Кузмичевымъ по грибы въ лсъ ходила?..
— Мало ли народу въ лсу ходитъ: не я одна, никому не закажешь…
— Такъ неправда, что Илюшка и около нашего овина ночью шлялся…
— Можетъ и шлялся, почему я знаю?… Я не сторожу по ночамъ…
— Да ты сторожить-то не сторожишь, а больно рано нынче по утрамъ-то встаешь… Ни свтъ, ни заря тебя на гумн видли…
— Такъ можетъ не заспалось… и встала… Не велика напасть: рано утромъ встала да на гумно вышла. Видно, кто и раньше всталъ, коли меня видлъ.
— Да не въ томъ напасть, двушка, что рано встаешь, а въ томъ, за какимъ дломъ идешь, да что добрые люди говорятъ…
— А пущай говорятъ, что хотятъ: всхъ не переслушаешь…. Поговорили бы со мной: я бы ротъ-то замазала…
— Не замажешь, дочка, коли хвостъ не чистъ… И опять что говорятъ: Вонъ Коробиха-то приходила да на покой напрашивалась… Такъ матери-то эти разговоры слушать не очень-то лестно. И опять то сказать, дочка: я теб мать, а не потатчица… Ты хоть разговорку-то эту и бойко со мной ведешь, а я ужъ вижу по всему, что слухъ-то не даромъ про тебя прошелъ… Хоть ты у насъ одна, да я мать-то у тебя одна: такъ ты бы ужъ лучше матери-то повинилась, коли грхъ попуталъ… Мы теб не злоди: лучше матери-то никто не покроеть…
У Татьяны вдругъ навернулись на глазахъ слезы. Она бросилась къ матери на шею.
— Матушка болзная, доняла ты меня… Кажись, ни слова бы не молвила, кабы стала ты меня бить да тиранять… А ужъ теперь винюсь теб… Прикрой ты мой стыдъ… Окрутите что ли съ кмъ нибудь…
— Экая ты озорная двка, безстыжая, Татьяна: хоть бы ты не съ женатымъ-то… Не нашла ты холостаго-то, да получше… хоть бы не съ этакимъ плутомъ, пропойцей связалась-то… Нешто на лясы-то да балясы его польстилася, такъ, кажись, нечего: ты сама на нихъ мастерица… А онъ, поди, чай, на всхъ перекресткахъ похваляется, да бахвалятся тобой, по всему свту хорошую на тебя помолвку пускаетъ… Въ немъ стыда-то да совсти не много: ему ротъ не замажешь… Знаю я его… Онъ и жен-то своей прямо скажетъ, что съ тобой гулялъ: небойсь и жены не пожалетъ… Ему что? ему все равно… Ахъ ты, Танюха, Танюха!.. Экого сокола выбрала… Ну, какъ я отцу-то скажу про это?… Вдь онъ не мать… Онъ спасиба не скажетъ… Подумала ли ты о своей головушк?…
Татьяна, молча и отворотясь въ сторону, слушала всю длинную рчь матери. При послднихъ словахъ она вдругъ повернулась къ матери: глаза ея, до сихъ поръ подернутые слезой, вдругъ высохли и загорлись сердитымъ огнемъ.
— А я вотъ что, матушка, о своей голов подумала… Зачто я Илюшку полюбила? про то я одна знаю… Пускай онъ плутъ, пускай пьяница, а нтъ мн лучше его… Любъ мн онъ… Ужъ коли не умла концы спрятать: коли прознали люди про нашу любовь… значитъ такова моя судьба: надо съ милымъ дружкомъ разставаться, за постылаго подъ внецъ идти… Мужа съ живой женой не разведешь… Пришло вамъ мн суженаго выбирать… свой стыдъ, а мой грхъ покрывать… Кого выберете, за того и пойду: супротивничать родителямъ двк нельзя… Да я за свой грхъ и не стану… Съ кмъ поставите подъ внецъ: съ тмъ я стану… Мн все едино… Согршила, погуляла на свою двичью волю: теперь ваша власть: выбирайте съ кмъ мн жисть коротать… А только вотъ что, матушка, молвлю я теб, а ты батюшк скажи: коли станете вы меня срамить, да попрекать, да тиранить, хорошаго не будетъ… Что ни на есть надъ собой сдлаю… А вы лучше окрутите меня поскорй съ кмъ хотите… Вотъ и весь мой сказъ….
Матрена Поликарповна недовольно покачала головой и вдругъ не нашлась даже что и возразить дочери.
— Не для ради тиранства, а для науки, поучить бы тебя надо, Татьяна, сказала она подумавши: больно уже ты озорна, да безстыжа стала… Да ужъ за покорство твое буду просить отца простить твой грхъ… Только смотри: ты ужъ хоть пообщайся мн, что теперь-то не станешь бгать къ Илюшк…
— Не стану!.. ршительно отвтила Татьяна, отворотясь отъ матери.
— Хоть бы ты поклонилась матери-то въ ноги, хоть бы прощенья попросила за свой грхъ… Неужто у тебя нтъ ни стыда, ни совсти?
Татьяна встала и молча поклонилась матери въ ноги.
— Ужъ за покорство за твое и я тебя ругать не стану… Помни же, что общала!… проговорила Матрена Поликарповна, и вышила изъ свтелки. Она знала смлый и неуступчивый характеръ дочери, знала, что съ нею ссорой да бранью ничего не сдлаешь — и была довольна уже и тми вншними знаками покорности, которые почти выпросила у дочери.
Ночью у Матрены Поликарповны была секретная бесда съ мужемъ. Она все разсказала ему.
— Экой разбойникъ, экой мошенникъ! гнвался Дмитрій Петровъ на Илью. Весь родъ ихъ этакой поганой. Вотъ и отецъ-то: какой капиталъ важный имлъ — много ли осталось?… А Илюшка-то и остатки промытаритъ, совсмъ, смотри, прогоритъ…. въ конецъ… по міру пойдетъ!.. А Таньку надо постегать хорошенько… Вотъ что..— Ну что ты стеганьемъ возьмешь… Она двка характерная: съ ней бды только наживешь, — коли крпко за нее взяться… Да и что теперь: хошь стегай, хошь истирань всю, ужъ все одно — не поможешь..
— А ты чего же прежде-то смотрла!
— Э-эхъ, Дмитрій Петровичъ, разв за двкой усмотришь… Наша Танька умная, а не то что за ней, за послдней дурой, какова есть дура-двка по деревн, такъ и за той въ этомъ дл не доглядишь: всякаго проведетъ… Вдь не на привязи же ее, въ самъ дл, али не за замкомъ держать.
— Знамо, ужъ ваша сестра, коли непутная которая, такъ ужъ ты ее ничмъ не отвадишь…
— Такъ вотъ то-то и есть… А ужъ и Танюхины годы такіе пришли… Позасидлась она у насъ въ двкахъ-то… Сами мы виноваты: давно бы пора ее замужъ выдать… Нечего бы сватовъ-то ждать, а самимъ бы надо женишка ей поискать… Намъ же не въ люди ее отдавать, а надо къ себ въ домъ принять, такъ самимъ бы и поискать… Пускай хоть я не изъ богатой семьи, да чтобы паренекъ-отъ смирный, чтобы и у тебя въ послушаньи былъ… е съ нея-то чтобы не больно спрашивалъ…
— Да ужъ и мн, признаться, одному-то трудненько приходится… Чего бы лучше, какъ бы подъ рукой-то свой человкъ былъ: и послать куда съ товаромъ, и все такое… и по дому присмотрть… И знамо, первое дло, чтобы смирный былъ, да непьющій… У меня, правда, и на слуху есть парень-то, въ Мандурахъ, Сажины: очень одобряютъ, и грамотный, говорятъ… А намъ, къ нашему длу, грамотный человкъ дорогаго стоитъ: и прочитать что, и записать…
— Да ужъ это на что бы лучше… Такъ чего же, отецъ, думать-то… Вотъ бы и разузнать хорошенько… Семьи-то хорошей?… На знати семья-то у тебя, отца-то знаешь, али нтъ? Парень-то каковъ изъ себя?…
— Никого не знаю, никого еще не видалъ… А такъ разговорка разъ была у меня съ Демьяномъ, знаешь, изъ Мандуровъ: пряжу я у него бралъ, такъ зашли въ трактиръ чаю напиться… Они сродни Демьяну-то, такъ онъ сказывалъ: семья, говоритъ, смирная, а большая — нуждаются… А парень, говорятъ, чудесный, смирный и начетчикъ… Въ церкви на крылосу поетъ и дома, говоритъ, какъ праздникъ, развернетъ, говоритъ, псалтирь и въ голосъ такъ и читаетъ…
— Ахъ, отецъ, такъ это чудесно… это бы надо парня-то посмотрть… Что же ты мн ничего не сказалъ до сей поры?…
— Да и изъ ума вонъ совсмъ. Тутъ съ пряжей-то, да долго ее здилъ собиралъ, и забылъ совсмъ, теперь вотъ только вспомнилъ.
— Такъ надо бы създить, отецъ, разузнать, чтобы намъ бъ осени-то, коли Богъ на сердце положитъ, да лады дастъ, — я свадьбу бы сыграть…
— Время-то больно теперь не такое: самая горячая работа подходитъ.
— Что длать-то, отецъ… Ужъ согршили, такъ надо какъ нибудь хлопотать поскоре… Самому некогда, ну такъ хоть я сьзжу въ Мандуры-то тамъ, ровно бы за какимъ дломъ, въ базарный день: разузнаю все… Что же, вдь, не Богъ знаетъ что, хоть и двадцать пять верстъ… съзжу! А мн еще то по мысли, что парень-то не здшній, а дальній: по теперешнему-то нашему горю все лучше, не на слуху… А здшніе-то, смотри-ка теперь: скоро вс въ голосъ закричатъ, чужому-то горю всякій радъ…
— Ладно, пожалуй, създи… проговорилъ, звая, Дмитрій Петровъ. А надо бы эту Таньку постегать… хоть бы для понятія… Озорница экая…
— Ну, отецъ, ты этого и не затвай… только срамъ одинъ, хуже… Ужъ произнеси на себ… Что длать-то?…
Но Дитрій Петровъ своимъ храпомъ далъ знать жен, что онъ спитъ. Матрена Поликарповна, лежа около него, долго ворочалась и не могла уснуть, обдумывая предстоящую поздку въ Мандуры.
Матрена Поликарповна принялась за розыска женихи и за сватовство съ ретивостью, свойственною всмъ замужнимъ крестьянскимъ женщинахъ. Для нихъ нтъ дла боле пріятнаго, боле интереснаго и увлекательнаго, какъ свадьба со всми ея подробностями: для Матрены Поликарповны это любезное дло сопровождалось еще особенной прелестью таинственности, хитрыхъ подходовъ, къ которымъ она должна была прибгать, чтобы разузнать о будущемъ своемъ зят и объ его семь всю подноготную.
Мандуры — село небольшое, но съ еженедльнымъ базаромъ. Это дало Матрен Поликарповн поводъ отправиться въ него въ одинъ изъ базарныхъ дней подъ предлогомъ продать нсколько новинъ и скупить пряжи. Она очень хорошо знала, что длается это зимою, раннею весною и поздней осенью, а не въ настоящую рабочую пору, посл Петрова дни, но другаго предлога для объясненія своей поздки придумать не могла, а надо же было что нибудь сказать сосдкамъ на вопросъ: куда? да зачмъ здила? Матрена Поликарповна наравн съ мужомъ занималась торговлей, когда позволяло домашнее хозяйство: скупала пряжу, раздавала ее въ точу на холсты и полотна, которые потомъ и продавала, значитъ выздъ ея изъ дона по торговому длу не могъ ни въ комъ возбудить особаго вниманія.
Въ Мандурахъ Матрена Поликарповна какъ слдуетъ въхала на базаръ, заняла мсто съ своей телегой, отпрягла лошадь, привязала ее сзади, выложила наружу въ телег для виду нсколько холстовъ и сама сла возл нихъ, не ожидая покупателей и продавцевъ, но высматривая какого нибудь знакомаго человка, съ которымъ можно бы было рчь повести о нужномъ дльц. Недолго ждала она, въ ней скоро подошелъ тотъ самый Демьянъ, о которомъ говорилъ въ ночной бесд Дмитрій Петровъ. Его-то больше всего и хотлось повидать Матрен Поликарповн, и она очень обрадовалась этой встрч, но и виду не показала. Демьянъ человкъ знакомый и не кое-какой: хоть и не богатъ, а все маленькая копйка водится, маклачилъ онъ пряжей, скупалъ ее у бабъ по мелочи и потомъ перепродавалъ крупнымъ покупателямъ, въ числ которыхъ считался и Дмитрій Петровъ: это-то ихъ и познакомило.
— Матрен Поликарповн! сказалъ онъ подходя. Какими такими судьбами?
— А вотъ новинишекъ осталось: завалялись… Около-то насъ вс ужъ накупились, такъ и надумалъ большакъ-то: създи, чу, въ Мандуры — не продашь ли тамъ. Да и пряжи купишь, коли попадется: можетъ у кого тоже завалялась отъ весны-то…
Демьянъ сейчасъ смекнулъ, что тетка Матрена не за тмъ пріхала, ибо очень хорошо зналъ, что въ лтнюю пору ихнаго товара ни купить, ни продать нельзя, но тоже и вида не показалъ, что не поврилъ Матрен.
— Ну, давай Богъ теб купить и продать поскладне да повыгодне… Чай, ночуешь здсь: я бы теб товарца-то поискалъ да показалъ…
— Нтъ, ночевать-то бы мн не охота: время-то, знаешь, какое, тоже работа въ пол, лошадь-то больно нужна дома…
— Эка, тамъ теб бы надо ее хоть на дворъ поставить покормиться-то, а то что здсь на жар да на мухахъ стоитъ: какая да… Тоже дорога до васъ не ближняя, чай, пристала…
— Да у меня знати-то тутъ никого нтъ: не вду куда поставить-то…
— Ко мн бы, по знакомству, да только что изба-то моя въ отдальности отсюда: на вскраю живу… Да постой-ка, у меня сватъ здсь есть: Сажины прозываются… Вотъ тутъ недалечко и изба-то ихняя… Къ нему и поставимъ.
— Экой мужикъ умный, подумала про-себя Матрена, сейчасъ дломъ смекнулъ, что надо: и видно, что торговый человкъ! — Сажиныхъ-то ей и нужно было, для нихъ-то она и въ Мандури хала.
— Какіе это Сажины? спросила она вслухъ. Ничто я про нихъ и не слыхивала…
— Не сумлвайся, тетка Матрена, мужикъ степенный, работящій… Семья только его съла: хода не даетъ, да и самъ-то вдовъ, а то бы онъ, куда т! — отъ людей бы не отсталъ… Вотъ сыновья-то стали подростать, такъ и онъ поправляться началъ: старшаго-то женилъ о запрошломъ год, а второй ужъ тоже женихъ… Семенъ… Ахъ какой пречудесный парень: такой смирный, ровно двка… И грамотный… Подишь ты вотъ, старикъ-отъ какой: даромъ что экая семья, а сына грамот обучилъ…
— Ахъ, почтенный, стало быть, человкъ… умный!… А матери-то нтъ?…
— То-то нтъ, вдовъ: года три ужъ побывшилась… Ну, а за вдовца при малыхъ дткахъ кто пойдетъ, сама ты подумай: такъ безъ хозяйки цлый годъ и жилъ. Вотъ ужъ теперь сноху-то взялъ, такъ она и большничаеть… Да что говорить: люди первый сортъ, вся семья… Не сумлвайся, тетка Матрена… пристань, за постой ничего не возьмутъ — не бойся!… Я говорю хоть лошадь-то передохнетъ маленько въ тньк-то…
— Да я оченно благодарна, только бы какъ… потому люди незнакомые…
— Говорю не сумлвайся: съ полнымъ удовольствіемъ! не взыщи только: чмъ богаты… Ты постой-на тутъ, а я сбгаю только узнаю: есть ли кто въ изб-то… Да коли котораго парня захвачу, такъ я приведу: онъ теб и лошадь отведетъ…
— Покорно теб благодарю за твою ласку и неоставленіе…
— Ну-на полно, Матрена Поликарповна: кажись, на-знати люди… Дмитрій-то Петровъ почитай одинъ всю пряжу у меня забираетъ… Можетъ, когда и не оставитъ: и деньжонками ссудитъ подъ пряжу, особливо, какъ ежели Богъ дастъ…
Но Демьянъ спохватился и не докончилъ словъ, которыя были бы теперь еще очень преждевременны и неприличны.
— Такъ ты пообожди, Матрена Поликарповна, продолжалъ онъ. Я минутой сбгаю, а ты тмъ часомъ на базар-то погуляй: можетъ и товарцу поприсмотришь, али купецъ какой набжитъ… у тебя что купитъ…
Демьянъ ушелъ, а Матрена Поликарповна думала про-себя: ужъ, видно, такое это Божье произволеніе! Надо же такъ быть: какъ пріхала, такъ и Демьяна встртила… И парень-то грамотный, а Дмитрію Петровичу куда какъ хотлось грамотнаго-то зятя… Да ужъ и на что же лучше по нашему положенію: парень не балованный, смирный, выросъ не въ богатств, работящій да еще и грамот знаетъ… Надо Господа благодарить, боли дло сдлается… Вотъ только большака самого, да домъ посмотрть… А тутъ и сватовъ посылать… Эхъ, Танюха, Танюха, еще Божіе милосердіе къ намъ гршнымъ велико: ну-на, и изъ чужой стороны, ничего не знаетъ, и человкъ-отъ хорошій, смирный…
Среди такихъ размышленій Матрена Поликарповна замтяла еще издали Демьяна, который шелъ по направленію къ ней въ сопровожденіи молодаго парня. Тетка Матрена сейчасъ смекнула, что Демьянъ велъ жениха, и стала внимательно всматриваться въ него.
— Хозяева милости просятъ, Матрена Поликарповна, сказалъ Демьянъ подходя. Вотъ Сеня теб лошадь-то запряжетъ и отведеть на дворъ вмст съ возомъ… На базар-то, видно, ужъ нечего ждать: расходится… Да и базаришко-то былъ дрянной, народу-то совсмъ нтъ никого…
Семенъ поклонился Матрен Поликарповн. Это былъ молодой парень, высокій, худощавый, смугловатый, съ длиннымъ блднымъ лицомъ, на которомъ торчала маленькая бородка и какъ-то полусонно смотрли большіе черные, глубоко впавшіе глаза. На первый взглядъ онъ казался недуренъ собою, но имлъ видъ какъ-будто запуганнаго и пришибеннаго, добродушно-глуповатая улыбка не сходила съ его красивыхъ губъ. Очевидно на показъ и второпяхъ онъ надлъ праздничный синій кафтанъ сверху грязной обыденной рубахи. Семенъ, но своему вншнему виду, сразу понравился Матрен Поликарповн. Она съ охотою соглашалась, чтобы онъ запрягъ въ телегу ея лошадь и втихомолку наблюдала, какъ онъ это длалъ. Расторонаый дядя Демьянъ, помогавшій Семену, усплъ я въ этомъ отношеніи отрекомендовать его будущей тещ съ самой выгодной стороны: лошадь была мигомъ запряжена и Семенъ съ возжами въ рукахъ уже сидлъ на передк.
— Присядите, тетенька, али пшкомъ дойдете? спрашивалъ онъ Матрену Поликарповну.
— Позжайте, любезинькій, шажкомъ, а мы съ дядей Демьяномъ за вами пойдемъ. Ужъ оченно мн совстно на вашей ласк…
— Ничего, тетенька… Пожалуйте, милости просимъ.
Телега тронулась.
— Пречудесный парень! — говорилъ Дежьявъ, кивая на Семена.
— Да, должно быть тихій…
— И-и… одно слово красная двка… А работникъ какой, для дома….. Пословный парень…
Изба Семенова отца произвела на Матрену Поликарповну весьма неблагопріятное впечатлніе: она носила на себ вс признаки бдности, недостаточности и даже безхозяйственности владльцевъ. Крыша на двор раскрыта, крыльцо гнилое пошатнулось, разбитое окно заткнуто тряпицей — все это мозолило глаза богатой и заботливой хозяйки, какою была Матрена, но за то въ изб ее встртила вся семья съ такимъ почтеніемъ, внимательностію, угожденіемъ, что дурное впечатлніе скоро изгладилось. Что же длать съ бдностью-то, думала Матрена, она не все отъ человка, бываетъ и отъ Бога: не дастъ Богъ счастья, такъ ничего не подлаешь. А они люди добрые, простые, радльяые такіе!… Да, вдь, и не въ этой же изб жить Танюшк: слава Богу, въ своей проживетъ.
Разговоръ шелъ все о вещахъ постороннихъ: объ урожа, повинностяхъ, о поп, о торговл, о семь, изъ которой взята сноха, и только мимоходомъ коснулся лтъ Семена и его грамотноcти. Семенъ почти вовсе не принималъ участія въ разговор и на вопросы прямо къ нему обращенные отвчалъ коротко и скромно, что очень понравилось Матрен.
Посл двухъчасоваго пребыванія въ душ ея сложилось окончательное убжденіе, что Семенъ — суженый Татьяны. Прощаясь, она сдлала даже тонкій намекъ на это.
— Прощайте, Сидоръ Спиридоновичъ, говорила она отцу Семена. Покорнйше благодарю на привт и ласк вашей. Напредки не оставьте. Хоть и далеко живемъ, а всяко бываетъ… Гора съ горой не сходится, а промежъ людей мало ли что бываетъ: и чужіе родне родныхъ прилучаются… Къ намъ милости просимъ: Богъ дастъ путь-дорога лежать будетъ въ нашу сторону… Просимъ милости: не оставьте…
Демьянъ и Семенъ провожали Матрену Поликарповну до самаго выгона, и она очень любезно распрощалась съ женихомъ.
— Ну, теперь смотри, скоро сватовъ пришлетъ, сказалъ Демьянъ Семену, оставшись съ нимъ наедин. Счастливъ ты, Сенька: у Дмитрія-то Петрова деньжищъ этихъ лопатой не проворотишь… Да и двка-то — король…
Семенъ осклабился.
— Что же не кланяешься, не благодарствуешь мн?… Али не чувствуешь?…
— Чего не чувствовать, дядюшка Демьянъ… Завсегда долженъ чувствовать…
— То-то же! Смотри, женишься, чтобы завсегда я былъ первымъ гостемъ… А когда нужда, на оборотъ и деньжонокъ дай… Крпонекъ Дмитрій-то Петровъ, а все ты замсть сына у него будешь: дочь-то одна… Все онъ долженъ тебя къ длу своему приспособить, все деньги въ рукахъ будутъ… Вотъ ты завсегда дядю Демьяна и помни, что который все твое благополучіе вотъ теб предоставить…
— Буду помнить, дядюшка Демьянъ.
— То-то, смотри…
Посл секретнаго разговора съ женою, Дмитрій Петровичъ, при встрч съ дочерью, не вступая ни въ какія объясненія, ограничился только очень коротенькимъ внушеніемъ:
— Ты что выдумала, озорница, а?… сказалъ онъ Татьян. Возжами бы тебя нужно за это… Ишь ты!… Ты гляди у меня, чтобы и духа этого больше не было… Безстыжіе глаза!… Кто тебя теперь возметъ экую?… Слышь, чтобы и званія и духа того не было около тебя… и близко не подпущай его въ себ… А Татьяна молча, насупившись и отворотясь, слушала отца и знала, что онъ примется ее бить, но Дмтрій Петровъ ушелъ изъ избы, только крпко хлопнувъ дверью, и затмъ считалъ вс своя обязанности, какъ отца, исполненными. Онъ былъ человкъ неразговорчивый и безучастный ко всему, кром прибытка. Самъ себ составивши состояніе, онъ только и думалъ, только и заботился, что о сохраненіи и увеличенія его: стремленіе къ нажив поглотило всего его, безраздльно. Живя ладно съ женою, имя только одну дочь, онъ никогда не обижалъ ихъ, не отказывалъ ни въ чемъ нужномъ, давалъ имъ полную свободу, но ни жена, ни дочь не видали никогда отъ него ни особенной заботы о себ, ни тмъ боле ласки. Онъ не былъ ни золъ, ни эгоистъ, но и не жилъ для семьи своей: на базар, въ торговл, за своимъ дломъ — вотъ гд была его настоящая жизнь, здсь онъ былъ и веселъ, и разговорчивъ, и оживленъ, домой онъ приходилъ только сть и спать.
Дочь ничего къ нему не чувствовала: ни любви, ни привязанности, но признавала за нимъ право взыскивать и наказывать, и всегда ждала отъ отца скоре брани и побоевъ, чмъ ласковаго слова, хотя не видала, и не слыхала ни того, ни другаго. Какъ ни была смла и бойка Татьяна, но отца она побаивалась. Оставшись одна посл его угрозы, она задумалась.
— Вотъ теперь вс узнали, думала она. Прощай, мой Илюшенька — голубчикъ, прощай удалая головушка. Не много ни погуляли съ тобой, своей волюшкой потшились, разведутъ насъ теперь по угламъ: теб съ женой постылой жить, меня окрутятъ съ немилымъ мужемъ мыкаться… А и разбойникъ-же этотъ Илюшна: ровно ворожбой какой приворожилъ меня. Вдь, не писаный же онъ, и знаю, что женнинъ мужъ, а такъ бы я все на него и смотрла, такъ бы все его рчей и слушала… Ни стыдобушки, ни зазорушки, мн нтъ передъ нимъ… Ужъ сказала, что не стану съ нимъ водиться: такъ не стану, а хоть разокъ еще одинъ да повидаю его, разбойника, хоть въ глаза его плюну безстыжіе за то, до чего онъ меня, двку, довелъ, что люди вс пальцами показываютъ, да на смхъ поднимаютъ, хоть попрекну, что отъ живой жены за двкой бгаетъ и концовъ хоронить не уметъ. Вотъ пускай теперь, злодй, знаетъ, что пойду за-мужъ не по выбору, а за кого велятъ… Ужъ хоть наплачусь, да и наругаюся надъ нимъ, супостатомъ: не замай двкина сердца, не привораживай, коли взять за себя нельзя… Ну-ка, и самъ-дл первая я двка была на всю округу, какой бы парень самый наилучшій на меня не польстился, а онъ, разбойникъ, ну-ка, что со мной сдлалъ… И чмъ онъ, чмъ только въ себ привораживалъ?… Куда у меня разумъ-то длся, чмъ онъ языкъ-отъ мой рзвый припечаталъ, чтобы обрить, оборвать его, насмшника, чмъ онъ силу изъ меня вынялъ, чтобы не идти мн, двк, къ дому, когда звалъ, чтобы руки ему обломать, когда обнялъ впервой… Нтъ, вдь, сами ноженьки бжали къ нему, сами рученьки держали его, самъ языкъ слова говорилъ ласковыя, небранчивыя, а сердечушко при немъ, разбойник, то застынетъ совсмъ, то восколыхнется, ровно нивсть радость какая вмст съ нимъ придетъ… Погоди-жъ ты, супостатъ, живи-жъ ты теперь съ нелюбой женой, пускай она теб твои космы чешетъ, пускай она теб сладкія рчи говоритъ, ей свои шутки шути, своя прибаутки разсказывай, съ ней и въ хороводахъ ходи, съ ней и псни пой…
Татьяна совсмъ притихла, сла за точу и почти никуда не выходила изъ дона. Настоящая причина отъзда матери въ Мандуры была ей неизвстна, но она, конечно, не врила, что мать детъ туда, ради торговли, и догадывалась, что дло идетъ объ ея сватовств. Когда мать ухала, первою мыслью Татьяны было воспользоваться ея отсутствіемъ для послдняго свиданія съ Ильею. Матрена Поликарповна похала съ ночи, чтобы къ утру доспть на базаръ, отецъ присматривать не станетъ, слдовательно, отлучиться изъ дома было очень удобно. Но какъ дать знать Иль, какъ вызвать его изъ избы? думала Татьяна, сидя ночью у раскрытаго окошка своей свтелки. На улиц было все тихо, только ржали лошади, пасшіяся на скошенныхъ гумнахъ, да перекликались изрдка птухи. Вдругъ Татьяна услышала, что ее кто-то снизу, съ улицы, назвалъ по имени. Она высунулась изъ окна и въ тни, въ углу дома, съ трудомъ разсмотрла прижавшуюся фигуру человка, въ которомъ тотчасъ же узнала Илью.
— Экой мой духъ, подумала Татьяна, точно кто ему сказалъ. Вотъ мужикъ-отъ… Ровно ножъ вострый въ сердце…
— Выйдешь, аль нтъ? прошепталъ тотъ же голосъ.
— Нишкни… Сейчасъ… также тихо отвчала Татьяна.
Босая, неслышнымъ шагомъ, несмотря на свое дородство, спускалась Татьяна съ крыльца, и еще не сошла съ послднихъ ступенекъ, какъ ее обхватили руки вывернувшагося изъ-за стны Ильи.
— Лапушка! приговаривалъ онъ, снимая Татьяну съ крыльца и сбираясь ее поцловать, но Татьяна съ силой вырвалась и оттолкнула его отъ себя.
— Что ты? спросилъ удивленный Илья.
— Нишкни… Иди сюда… проговорила Татьяна, пробираясь около стны дона и двора.
Илья шелъ вслдъ за нею.
Когда они дошли такимъ образомъ до самаго укромнаго и скрытаго отъ чужихъ глазъ мста, между полнницны дровъ, стоявшихъ сзади двора, Татьяна остановилась. Илья бросился было въ ней съ ласками, но она опять сурово оттолкнула его.
— Да что ты, Танюха? спросилъ опять вновь озадаченный Илья. Со сна что-ли сердита?
— Не цловаться я съ тобой пришла, не миловаться: на то время прошло, другъ сердечный… Посчитаться я съ тобой хочу: зачмъ ты, чужой мужъ, меня, двку, съ пути сбилъ, зачмъ на-смхъ людямъ пустилъ? зачмъ меня въ сухоту вогналъ?…
— Да что? Али что подлалось?
— Что подлалось — ты самъ давно знаешь… только объ этомъ рчей у насъ съ тобой не было. А вотъ теперь время пришло и рчь о томъ завести… Вс люди про нашу любовь прознали: до матушки съ батюшкой довели… Была я двка первая, стала черезъ тебя, разбойника, послдняя… Теперь мн жениха ищутъ: найдутъ, не спросятъ: любъ ли? силкомъ отдадутъ двку гулящую…
— А ты не ходи, коли не любъ…
— Да любой-то мой чужеженнинъ мужъ… Приворотникъ-то мой — злодй мой проклятый. За него что-ли я пойду? Ну-ка молви, безстыжіе глаза!…
— Такъ, али ты впервой узнала, что я чужеженнинъ мужъ… Кажись, не чужой деревни, въ одной живемъ… Не силкомъ бралъ, по любви сошлись…
— Я-то знала, да про любовь-то нашу люди не знали… Силкомъ-то меня взять мало кто возьметъ, да любовь-то моя съ чего ко мн пристала? Вотъ ты что мн молви: съ зелья-ли, съ приворота-ли, али съ обхода какого?
— Съ удали молодецкой, съ припвки моей, да съ присвисту — вотъ съ чего, Танюша…..
— А ты не замай, не трожь, теб говорятъ. Не затмъ пришла… Теб лясы точить да бахвалиться, а мн горе горевать да плакаться: такъ не такая я, парень, двка…. Коли не умлъ отъ людскаго глаза уберечься, коли далъ прознать людямъ про нашу пробывку полюбовную, про мой стыдъ что съ мужикомъ женатымъ связалась, коли приходитъ мн теперь за-мужъ идти за не-милаго, такъ не тшиться же и теб моей красой… Былъ у тебя свтъ въ глазахъ, была Танюха, что ни на есть первая двка, хороводница, псельняца, а теперь нтъ про тебя ее, а есть про тебя одна жена не-милая, плаксивая, слюнявая… Ступай къ ней, а здсь теб нтъ череда… Слышалъ….
— Такъ-то, Татьяна Дмитревна… проговорилъ озадаченный, неожидавшій такой выходки Илья.
— Такъ-то, Илья Кузьмичъ… Уходи, проваливай… Поищи другой экой-то двки: воли найдешь, приходи похвастаться… Если угодила я своей рчью теб подъ сердце, такъ мн и лучше не надо… слаще мн это меда… счастливо оставаться!..
Татьяна пошла прочь отъ Ильи. Онъ нагналъ и схватилъ ее за руку.
— Не трожь, а то на всю деревню закричу: всъъ перебуначу… громко сказала Татьяна, вырывая свою руку. Подъ къ жен: на что лучше своя законная…. прибавила она со злобнымъ смхомъ, ускоряя шаги къ дому.
— Татьяна Дмитренна, да чтожъ ты и самъ-дл… Чтожъ ты моихъ-то рчей не хочешь выслушать… говорилъ Илья, слдуя за ней.
— Свои-то рчи ты жен побереги, да и мои перескажи: вотъ, молъ, двка какая, но разлучница, сама милаго дружка прогнала отъ себя, къ жен спать послала…
Татьяна подходила къ крыльцу. Илья опять хотлъ остановить ея.
— Таня, лапушка, да постой…
— Миндали-то эти ты жен разводи, а мн до тебя никакого дла нтъ… Проваливай… Отстань, надсадникъ ты мой окаянный… При послднихъ словахъ въ голос Татьяны слышались слезы, но она съ такой силой толкнула Илью, который было ее обнялъ, что тотъ едва устоялъ на ногахъ, и быстро безъ всякой уже осторожности избжала на крыльцо, и захлопнула за собою снную дверь.
Придя въ свтелку, она бросилась на лавку и на-взрыдъ заплакала.
Илья нсколько минутъ постоялъ около крыльца, почесался, выругался, и пошелъ домой.
Матрена Поликарповна подробно сообщила мужу о результатахъ своей поздки и своихъ наблюденій.
— Мн очень пришолся по мысли паренекъ-то, заключила она: такой смирный, поклончивый…
— А пуще всего грамотный: это-то вотъ мн ужъ очень любо… замтилъ Дмитрій Петровъ.
— Ну и самъ-то старикъ ничего, человкъ разсудительный… Конечно, бдность у нихъ, недостатки, да, вдь, кто какъ кого Богъ наградитъ….. А по моему, изъ бдной-то семьи намъ лучше еще взять: больше въ глаза будетъ смотрть, больше станетъ слушаться: знаетъ, что все у тестя да у тещи въ рукахъ.. И родня-то все ужъ больше будетъ съ почтеніемъ да съ угожденіемъ…
— Такъ что-же, надо если хлопотать…
— Надо, надо, Дмитрій Петровичъ: ни искать другаго, ни думать нечего… Парень подходящій!… нечего сказать!… Вотъ, смотри, дядя Демьянъ, онъ мужикъ догадливый, онъ домекнулъ дломъ-то, смотри гд нибудь да ужъ до тебя дотолкнется и рчь заведетъ на-счетъ этого, такъ ты его больно-то и не отваживай, тянуть-то нечего, а такъ молви слово, что, молъ, у насъ въ дону двери для добрыхъ людей не заперты, завсегда милости просимъ… Обо всякомъ-молъ дл говорить надо помолившись да подумавши…
Но Дмитрію Петровичу не пришлось искать и долго ждать встрчи съ дядей Демьяномъ. Въ первый же ближайшій праздникъ онъ самъ явился прямо въ домъ къ Дмитрію Петрову. Матрена, завидя его, тотчасъ же удалила изъ избы Татьяну, и послала разбудить и позвать спавшаго мужа.
— Вотъ, Матрена Поликарповна, не въ долгихъ я къ вамъ Богъ привелъ… Не осудите! говорилъ, раскланиваясь, Демьянъ.
— Оченно благодарна, милости просимъ. Дорогимъ гостямъ завсегда ради… Али къ большаку на-счетъ какихъ вашихъ дловъ?
— Да, то есть, дльцо-то оно у меня, конечно… Наши торговыя дла такія, что завсегда объ нихъ разговоръ имть можно… Нтъ, тутъ я за должишкомъ здилъ вотъ въ Тропинаское, да по сосдству и къ какъ, миоздомъ… Гд же Дмитрій-то Петровичъ?..
— Да онъ дома… Поди, чай, спитъ праздничнымъ дломъ на сновал… Сейчасъ придетъ…. Да чтой-то ты гд слъ, дядя Демьянъ, больно далеко… Садись поближе къ столу-то, честне будетъ.
— Ужъ больно ты меня почёстно примаешь, Матрена Поликарповна, больно высоко садишь… замтилъ лукаво Демьянъ, пересаживаясь къ столу подъ образами. Господи благослови, мсто-то хорошо: крпко бы мн на немъ сидть, да съ той же честью уйти, съ коей пришелъ… Бываетъ то не хорошо, Матрена Поликарповна, какъ гостя-то посадятъ высоко, а посл за рукавъ и выведутъ изъ избы-то…
— Это, вдь, Демьянъ… какъ васъ по батюшк-то?..
— Прохорычъ… привставши и поклонившись отвтилъ тотъ..
— Это, Демьянъ Прохорычъ, отъ рчей бываетъ: какія кто рчи говоритъ… Боли рчи т отъ гостя по мысли да по сердцу, такъ его не то что подъ Богонъ садятъ, а и угощеніе правятъ, а коли рчи не въ согласъ идутъ, такъ извстное дло: взялъ за рукавъ да я вывелъ…
— Это такъ, Матрена Поликарповна, врно твое слово: коли я, быть, купецъ и пришелъ къ теб за товаромъ, а товаръ-то у тебя не продажный… ну, ты стало быть мн и отказъ предлагаешь: вотъ Богъ, а вотъ порогъ… Или хоть онъ и продажный, да не по моей сил, и обидно теб даже, что я съ немытой рожей язнулся и торговать-то его… Ну стало быть теб тоже рчей со мной тратить не приходится, а значитъ: за руку, да и вонъ изъ избы… Это такъ, врно: тутъ и обижаться нечмъ, на все власть — воля Божія, Божіе положеніе… о томъ ему, Создателю, и молимся… Одинъ богатъ да уменъ… другой бываетъ и бденъ да счастливъ. Какъ кого Господь наградитъ… О томъ и я теб благодарствую, Матрена Поликарповна, что ты насъ при нашей бдности и при вашемъ богачеств на большое мсто сажаешь… То-то и спрашиваю, крпко ли мн будетъ сидть… Не обидть бы тебя… Такъ ли, я говорю?…
— Счастье-то въ людяхъ, говорятъ, отъ ума живетъ, Демьянъ Прохоричъ: который человкъ и бдный, да наградить его Создатель разумомъ, онъ никогда никого не обидитъ, потому слова знаетъ умныя, и разговоръ такой поведетъ, что можетъ всякое дло себ-на счастье поворотить… А у насъ съ мужемъ такой ладъ: умному человку завсегда большое мсто…
— На томъ покорнйше благодаримъ, Матрена Поликарповна, что не обезсудила, первымъ рчамъ моимъ остуды не дала… а тамъ Богъ…
Въ это время въ избу вошелъ Дмитрій Петровичъ. Онъ былъ со сна, глаза красные, лицо потное, въ волосахъ торчало сно.
— А-а, Прохорычъ… Добро пожаловать…
Демьянъ церемонно раскланивался и уступалъ свое мсто хозяину.
— Садись-ка, садись… Что-же, хозяйка, самоварчикъ бы наставила. А я, братъ, соснулъ чудеснымъ манеромъ… на свженькомъ-то снц важно… Вотъ теперь чайку-то испить первый сортъ… Что жъ, Поликарповна, наставь самоварчикъ-то для гостя…
Но Матрена даже не пошевелилась: ея лицо выражало неудовольствіе. Дмитрій Петровичъ догадался, что еще разговора окончательнаго не было и что слдовательно угощать свата еще рано и неприлично.
— Ну что, какъ дла? обратился онъ къ Демьяну.
— А что, Дмитрій Петровичъ, дла на свт всякія: и худыя, и хорошія…. Кому какъ Богъ дастъ… Иной бьется-бьется, а ничего не дается, а другому все въ руку…
— Знамо, все отъ Бога, отвтилъ, звая въ руку, Дмитрій Петровъ. Надо больше Богу молиться, гршны мы, мало Богу-то молимся…
— Иной и Богу-то молиться не уметъ… Хорошо какъ кто въ грамоту ученъ, тому хорошо: развернулъ Божію книгу, да и читай… Его и Богъ скорй услышитъ…
— Это врно…
— Вотъ у Сажиныхъ, ты, Матрена Поликарповна, видла: оба парня-то хороши, и старшій, и меньшой, и разумъ-то у нихъ ровный, а меньшой-то завсегда верхъ возьметъ, потому грамотный: въ церковь ли пришелъ — сейчасъ на крылосъ, руку приложить — сейчасъ бгутъ за Семеномъ, его и попъ знаетъ, и все такое… И пойдетъ человкъ въ люди. Правильно ли я говорю, Дмитрій Петровичъ?.. Матрена Поликарповна?
Но Дмитрій Петровичъ вмсто отвта только промычалъ что-то и звнулъ въ руку, а Матрена Петровна даже глазомъ не моргнула, точно ничего и не слыхала.
Прошло нсколько мгновеній совершеннаго молчанія. Демьянъ кашлянулъ.
— Вотъ ты гостилась у Сажиныхъ-то, Матрена Поликарповна: какъ теб семья-то ихная?…
— Ничего, они люди такіе ласковые, привтные… Нужда, видно, только большая…
— Сама видла, какая семья-то?.. А ничего, они поправляются… Вотъ старикъ-отъ срубы присматриваетъ, другую избу хочетъ ставить: неравно, говоритъ, сына втораго женю, такъ, чтобы было гд жить съ женой, ему, говоритъ, и отдамъ, и самъ, говоритъ, съ нимъ буду жить, да помогать, а старшій пускай говоритъ, живетъ въ отдл…. Что-же, вдь, это онъ правильно говоритъ, что надо ему меньшаго сына на первыхъ порахъ поддерживать: ему помогать?
— Что же, дай Богъ добра всякому хорошему человку!.. уклончиво проговорила Матрена.
— Нтъ, я на-счетъ того, что Семену-то, коли отецъ выстроитъ ему новую-то избу, да женитъ и самъ къ нему перейдетъ жить — и очень превосходно будетъ. Жена въ дому будетъ большая, отецъ на-счетъ поля, а онъ самъ человкъ грамотный: ты его куда хошь поверни, онъ на всякую руку…. и торговлей можетъ заняться…
Демьянъ примолкъ и опять ожидалъ какого либо замчанія.
— Конечно, всякій человкъ старается, чтобы какъ ему было лучше и вольготне… опять также уклончиво проговорила Матрена.
Затмъ опять наступило молчаніе. Демьянъ снова кашлянулъ.
— Ну, хозяева, сказалъ онъ наконецъ: посадили ни меня въ мсто, сдлали ни меня гостемъ, не обезсудьте теперь на моихъ рчахъ… Онъ привсталъ и поклонился.
— Говори: послушаемъ! сказалъ Дмитрій Петровичъ.
— Коли будете говорить къ длу, такъ и мы вамъ буденъ отвчать по длу, а на бездльныя рчи мы не отвтчики! прибавила съ своей стороны Матрена Поликарповна съ гордымъ достоинствомъ и спокойствіемъ.
— По моему бы моя рчь къ длу и отъ чистаго сердца, а люба ли она вамъ будетъ, вы мн по длу и скажете, а въ обиду себ не полагайте. Сама ты видла, Матрена Поликарповна, парня Семена Сажина: каковъ онъ есть изъ себя человкъ и что въ него Богомъ положено, мн говорить о томъ, стало быть, нечего… Сама ты изволила молвить, что по уму человку и счастье бываетъ… Надо дло говорить: о Семеновомъ счасть и пришелъ я вамъ кланяться… Если не противны вамъ мои слова, примите меня за свата: у васъ товаръ, у меня купецъ: не богатъ да тароватъ, не знатенъ да уменъ, не съ гордостью, а съ поклономъ да съ почестью… Не знаю во что положите: подъ Богомъ ли сидть да съ хозяевами въ согласіи хлбъ-соль водить, или поклонъ да и вонъ, отъ воротъ поворотъ да и съ Богомъ домой?… На чемъ поршите, то и говорите: мы бьемъ челомъ съ поклономъ и съ прошеньемъ, а тамъ Божья воля да родительская…
Демьянъ вновь поклонился и замолчалъ. Матрена удерживалась отъ отвта, уступая эту честь и право большаку, хотя ей сильно хотлось говорить.
— Говори, жена: это ваше бабье дло… Ты мать!… сказалъ Дмитрій Петровичъ.
— Мы купцомъ не брезгуемъ, хоть и товаръ у насъ не дешевый, не хаеный… Поклонъ вашъ и почтеніе за цну беремъ, хоть купцы вы и не богатые. Не все богатство — и человкъ нуженъ, не все деньги — и послуга дорога, а больше того миръ да любовь и къ родителямъ почтеніе. Семенъ Сидоровичъ не зазорный женихъ: тихой онъ парень и смирный, и при грамот — этого отнять у него нельзя. А только то надо, сватушка, въ ум вамъ держать, что дочь-то у насъ одна, какъ свтъ въ глазахъ, какъ сердце въ утроб… Отдать ее въ люди, ровно свтъ изъ глазъ вынуть, этого и думать нечего: въ люди мы ее не отдадимъ. Не со свекромъ ей жить и со свекровью, а такъ мы въ ум положили: пущай она намъ въ домъ сына приведетъ, чтобы намъ старикамъ смотрть да тшиться, да уму-разуму дтей учить и внучатъ качать, и изъ теплыхъ рукъ своимъ дткамъ, за ихъ любовь и почтеніе, что ни скопимъ — все пожаловать… Вотъ вы что, сватушка, должны въ предмет имть: коли къ тому рчь ваша шла, такъ и разговоръ у насъ будетъ, а коли къ чему другому, такъ сочти, что и рчей твоихъ не было, что и не слыхали мы ихъ.
— Да, это говорить нечего: въ чужой домъ не отдамъ… подхватилъ Дмитрій Петровичъ, которому многорчіе Демьяна и жены уже стало надодать. Коли хочетъ призятиться, такъ вотъ толкуйте съ женой: она парня хвалитъ… А это нечего пустое и говорить: избу выстроитъ, да отдлитъ сына… и самъ съ нимъ жить будетъ… Намъ это не подходящее. Пустое дло… Если хочетъ къ намъ въ домъ идти, сыномъ мн быть, да слушаться, да съ женой ладно жить — это другой разговоръ…
— Обидненько будетъ, Дмитрій Петровичъ…
— Чего обидно… Одежи я имъ обоимъ нашью вволю, свадьбу сыграю на свой счетъ… ужъ свата ни до чего не доведу: весь мой изъянъ… Только бы было въ чемъ жениху подъ внецъ встать, вотъ и вся его трата… Какая тутъ обида?… Для него лучше не надо… за счастье долженъ считать… Такъ что ли?… Коли ладно, такъ давай по рукахъ бить, да пропой пить, а посл того чайку… У меня совсмъ въ горл пересохло… Тутъ канитель-то тянуть нечего… Надо дло говорятъ… Ну?.. ставить что ли самоваръ-то?…
Дмитрій Петровичъ протянулъ къ Демьяну руку ладонью вверхъ. Матрена Поликарповна хмурилась и была не довольна такимъ грубимъ и быстрымъ поворотомъ дла: по ея мннію, мужъ велъ себя крайне неприлично, и безъ достоинства, по ея мннію, обрядъ сватовства, такъ прекрасно начатый, былъ вполн испорченъ и нарушенъ торопливостью и рзкостью мужа. Но длать было нечего: Демьянъ перекрестился и ударилъ по рук Дмитрія Петровича.
— Будь Божья воля. Поцлуемся, сватушка! сказалъ онъ при этомъ.
— Вы хоть бы помолились сначала… сказала съ неудовольствіемъ Матрена Поликарповна.
— Чтожъ все одно: мы и теперь помолимся! возразилъ Дмитрій Петровичъ, вставая и обращаясь къ образамъ.
— Господи благослови, проговорилъ Демьянъ, также вставая и крестясь: подай, Господи, на согласъ да любовь и на всякое благополучіе… Творецъ милостивый… Пресвятая Богородица… Матушка, неопалимая купина, не опали ты насъ гршныхъ… продолжалъ онъ, размашисто крестясь и вздыхая.
— Ну, сватушка, свахонька… дай Господи! обратился Демьянъ къ хозяевамъ, кланяясь. По началу бы и конецъ святой… Ни кто бы не перешелъ, не перехалъ… Тьфу, тьфу!…. Демьянъ плюнулъ по сторонамъ.
— Дай Богъ… дай Богъ!… отвчала повеселвшая Матрена Поликарповна.
— Теперь, свахонька, съ вашего позволенія, можно и выпять помолившись-то, чтобы дло наше крпче было…
— Давай, давай, жена, скоре… Есть ли дома водка-то?..
— Ну какъ не быть… Сейчасъ подамъ…
— Какъ у тебя не быть въ дому, Дитрій Петровичъ, весело сказалъ Демьянъ: чай, полная чаша всего…
— Да, братъ, благодаримъ Создателя… Слава Богу, живемъ по трудамъ по своимъ…
— Сватушка, пожалуйте-ка, подчивала Матрена Поликарповна Демьяна.
— Съ васъ, свахонька…
— Ну, будьте здоровы. Всмъ бы намъ на радость, на союзъ да любовь.
— Дай Богъ!
Матрена Поликарповна пригубила, за ней Демьянъ и Дмитрій Петровичъ.
Хозяинъ веллъ полуштофъ оставить на стон, а Матрена Поликарповна побжала ставить самоваръ. Такимъ образомъ судьба Татьяны была ршена.
Сваты долго еще сидли и долго толковали о всхъ будущихъ свадебныхъ порядкахъ, въ Ильинъ день назначили быть погляденкамъ и запою, а самое внчанье положили сдлать посл Успенья, тотчасъ по окончаніи яроваго жнитва.