В. О. Ключевский
H. M. Карамзин
[Не ранее 4 марта 1898 г.]
I. КАРАМЗИН1
II. H. M. КАРАМЗИН
III. H. M. КАРАМЗИН1
АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Р. А. Киреева, А. А. Зимин
КОММЕНТАРИИ
H. M. Карамзин, Ключевский Василий Осипович, Год: 1898
Время на прочтение: 12 минут(ы)
В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения
М., ‘Наука’ 1983
К[арамзин] смотрит на исторические явления, как смотрит зритель на то, что происходит на театральной сцене. Он следит за речами и поступками героев пьесы, за развитием драматической интриги, ее завязкой и развязкой. У него каждое действующее лицо позирует, каждый факт стремится разыграться в драмат[ическую] сцену. По временам является на сцену и народ, но он остается на заднем плане, у стены, отделяющей сцену от кулис, и является обыкновенно в роли deus ex machina2 или в виде молчаливой, либо бестолково галдящей толпы. Он выводится не как историческая среда, в которой действуют герои, а тоже в роли особого героя, многоголового действующего лица. Герои Карамзина действуют в пустом пространстве, без декораций, не имея ни исторической почвы под ногами, ни народной среды3 вокруг себя. Это — скорее воздушные тени, чем живые исторические лица. Они не представители народа, не выходят из него, это особые люди, живущие своей особой героической жизнью, сами себя родят, убивают один другого и потом куда-то уходят, иногда сильно хлопнув картонной дверью. Они ведут драматическое движение, но сами не движутся, не растут и не стареют, уходя со сцены такими же, какими пришли на нее: русские князья южной Руси XI—XII в. говорят, мыслят и чувствуют так же, как русские князья северной Руси XIV и XV в., т. е. как мыслил ист[орик]. Это люди разных хронологических периодов, но одинакового исторического возраста. Они говорят и делают, что заставляет их говорить и делать автор, п[отому] что они герои, а не потому что они герои, что говорят и делают это4. От времени до времени сцена действий у К[арамзина] пустеет: герои прячутся за кулисы и зритель видит одни декорации, обстановку, быт, житейский порядок — это в так называемых внутренних обозрениях (число их). Но среди этого житейского порядка не видать живых людей и не поймешь его отношения к только что ушедшим героям: не видно ни того, чтобы из их речей и поступков должен был сложиться именно такой порядок, ни того, чтобы их речи и поступки были внушены таким порядком. Таким образом, у К[арамзина] действующие лица действуют без исторической обстановки, а историческая обстановка является без действующих лиц. Потому действующие лица кажутся невозможными, а обстановка действия ненужной. Но лишенные исторической обстановки, действующие лица у К[арамзина] окружены особой нравственной атмосферой: это — отвлеченные понятия долга, чести, добра, зла, страсти, порока, добродетели. Речи и поступки действующих лиц у К[арамзина] внушаются этими понятиями и ими же измеряются, это своего рода лампочки, прикрытые от зрителя рампой и бросающие особый от общего освещения залы свет на сцену. Но К[арамзин] не заглядывает за исторические кулисы, по следит за исторической связью причин и следствий, даже как будто неясно представляет себе, из действия каких исторических сил слагается исторический процесс и как они действуют. Потому у него с целой страной совершаются неожиданные перевороты, похожие на мгновенную передвижку театральных декораций, вроде, например, его взгляда на ход дел в Р[усской] земле до Ярослава I и после него, в удельное время, когда, по его словам, ‘государство, шагнув в один век от колыбели своей до величия, слабело и разрушалось более 300 лет’ (2, 65). Зато нравственная правда выдерживается старательно, порок обыкновенно наказывается, по крайней мере всегда строго осуждается, страсть сама себя разрушает и т. п. Взгляд К[арамзина] на историю строился не на исторической закономерности, а на нравственно-психологической эстетике. Его занимало не общество с его строением и складом, а человек с его личными качествами и случайностями личной жизни, он следил в прошедшем не за накоплением средств материального и духовного существования человечества и не за работой сил, вырабатывавших эти средства, а за проявлениями нравственной силы и красоты в индивидуальных образах или массовых движениях, за этими, как он говорит, ‘героями добродетели, сильными мышцею и душою, или за яркими чертами ума народного свойства, нравов, драгоценными своею древностию’ [ib, 66]. Он не объяснил и не обобщил, а живописал морализировал и любовался, хотел сделать из истории Р[оссии] не похвальное слово русскому народу, как Ломоносов, а героическую эпопею русской доблести и славы. Конечно, он много помог русским людям лучше понимать свое прошлое, но еще больше он заставил их любить его. В этом главная заслуга его труда перед р[усским] обществом и главный недостаток ого перед ист[орической] р[усской] наукой:.
1 Наверху, Лелевель о Карамз[ине]: ‘Р[усская] стар[ина]’, [18]78 г., 2 авг[уст].
2 Букв. ‘Бог из машины’ (лат.). Неожиданно появляющаяся сила, благополучно разрешающая казавшееся безвыходным положение.
3 Над строкой: атмосф[еры].
4 Внизу сноска: Они не потому герои, что г[ово]рят и делают то, что заставляет…, а потому г[ово]рят и делают это, что они — герои.
Оптимизм, космополитизм, европеизм, абсолютизм, республиканизм (33 гл.) — оставлены. Остался сентиментальным моралистом XVIII в. и приверженцем просвещения, как лучшего пути к доброй нравственности, которая — основание государственного] развития и благоустройства. Остались и особенности его духа, развитые его литературной деятельностью, впечатлительность без анализа впечатлений, изобразительность1 без чутья2 движения, процесса. Наблюдения и принесенные ими разочарования из либералиста в консерватора-патриота: ‘Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для граждан, насильственные потрясения гибельны’ (гл. 28). Перемена во взгляде на реформу Петра. Впрочем, уцелел и еще один след влияния на него просветительной философии: историческая методика школы Руссо. Сочувствие к республиканскому правлению в ‘Марфе Посаднице3‘ — влечение чувства, не внушение ума: политические и патриот[ические] соображения склоняли к монархии, и притом к самодержавной. В той же повести слова кн. Холмского. В спорах о лучшем образе правления для России он стоял на одном положении: Ро[ссия] прежде всего д[олжна] быть великою, сильною и грозною в Европе, и только самодержавие может сделать ее таковою. Это убеждение, вынесенное из наблюдения над пространством, составом населения, степенью его развития, международным положением России, К[арамзин] превратил в закон основной исторической жизни России по методу опрокинутого исторического силлогизма: самодержавие — коренное начало русского государственного современного порядка, следовательно], его развитие — основной факт русской исторической жизни, самая сильная тенденция всех ее условий.
Остатки старого миросозерцания и новые его элементы в ‘Истории г[осударства] Р[оссийского]’. Как она писалась (гл. 83 сл.). В 1815 г. готовы были 8 томов (до 1560 г.). Выход их в 1816—[18]17 гг.4 в Петербурге. Успех. Гл. 86. Впечатление — слова Пушкина+: ib.
Программа и метод: Пред[исловие], 23f и 21т. Недостаток критики источников: краткий их перечень во введении.
1. Взгляд на ход русской истории. ‘Зап[иска] о древней и новой России’. Происхождение и отношение к Истории: 2238i. Москов[ские] князья: 2247i. Петр I: 2249, 2254. Переход к реформам Александра: 2271. Люди, не учреждения важны: 2343. Екатерина [II]: 2265 сл. — Указ о экзаменах: 2297. Ошибка А[лександра] I: 2334, 2335f. Заключение: 2348i.
1 Над строкой: воображение над мышлением.
2 Над строкой: вдумчивости.
3 Над строкой: 1803 г.
4 Над строкой: нач[але] 1818 г.
Цель труда К[арамзи]на морально-эстетическая: сделать из русской истории изящное назидание (Предисловие]) в образах и лицах. Поэтому у него события — картины, исторические] деятели либо образцы мудрости и добродетели, либо примеры обратного качества2. Назидательная тенденция побуждает рисовать явления с поучительной стороны, а как источники не дают для того материала, то восполнять их психологической выразительностью. Восстановить психологию давно минувших деятелей — одна из важных задач исторического изучения. Но как К[арамзин] этого и не пытался сделать, то его психологии — просто подсказывание историческому лицу своих собств[енных] чувств и мыслей: 2245i. Ошибки — Собор 1613 г.: 2246—47m. Научная задача не идет далее возможно точного воспроизведения хода отдел[ьных] событий в хронол[огическом] порядке и х[аракте]ра лиц и их действий, но связи причин и следствий, нити событий, последовательного движения народной жизни, того, что зовем истор[ическим] процессом, не видит читатель. Нет критики (источников, ни критики) фактов (вместо первой — обширные выписки в примечаниях), вместо второй — моральные сентенции или похвальные слова, как у древнерусского летописца. К[арамзин] не изучал того, что находил в источниках, а искал в источниках, что ему хотелось рассказать живописного и поучительного3. Не собирал, а выбирал факты, данные. Отсюда у него истор[ические] чудеса: нач[ало] 2 т. (Бестужев-Рюмин+, 24m).
Нет движений пред неподвижной мыслью.
Ищет в каждом лице и событии, насколько осуществлялась добродетель и справедливость, а не следит, как вырабатывалась та и другая. В сущности это — одно и то же, но с разных точек зрения, измерение сверху и снизу: один — насколько поднялась над уровнем минуты, а другой — насколько не дошла до высшего, идеального. То же, что один говорит: 3 часа 40 м[инут], другой — 4 без 20 мин[ут]. Но впечатление разное: один констатирует постепенный прогресс, другой утверждает вечную отсталость жизни. У первого — люди развиваются, у второго — они вечно несовершенны. Поэтому научная история оптимистична, а моралист-историк д[олжен] б[ыть] пессимистом. Научный историк изучает природу общежития4, моралист — судит людей. Гл. 94f.
Гл. 13 и 15.
В струю сентим[ентально]сти, к[ото]рую повел Руссо. Эстетика, философия чувства, человечество: космополитизм К[арамзина]: 157, оптимизм: Гл. 29, 20. Революция выводила из ароматной сферы личного чувства и мечты в действительность историческую: Гл. 26i. Мечты о будущем и идеализация прошлого: Гл. 32. Отказ от оптим[изма]: 22m. ‘Наталья’+, 18. Истор[ический] метод просвет[ительской] философии.
Мысль о русской истории: Ко[ялович, с.] 154:1) предмет искусства5, 2) аналогия к[а]к метод изучения, 3) мысль о национальной] самобытности как стимул воображения (‘Наталья’. Ко[ялович, с.] 158). 4) мораль: Гл. 31. Отношении к революции и исторический консерватизм: Гл. 29 и 28. Перемена космополитического взгляда на Петра: Гл. 41.
Явления прошлого облекаются в терминологию современности: 2231, Бест[ужев-Рюмин], 23т.
Впечатлительность без анализа впечатлений, изобразительность без сути процесса, морализации явлений6.
Кн[язь] ‘Голицын — 247f. из непонимания, а не ошибочного понимания.
Карамзин — у Руссо современные потребности, нужды современности в начале как факты истории. Колыбель человечества исторического наполнилась негативами современного положения.
Европ[ейское] влияние и впечатление, русские историографические предания. — Разочарование в будущем человечества повело к наклонности идеализировать местную старину. Литературное воспитание развило интерес к личной жизни на счет понимания быта масс. История государей российских.
Изучать историю, чтобы написать ее: мысль сосредоточивается на подборе фактов, не на их связи7.
1 Наверху пометки написаны синим карандашом: Писали на службе. К[арамзин] — писать не служа. Записка: 2240—40. Екат[ерина]: II, 62 и 65. Самодерж[авие]: 72. В верхнем углу синим карандашом, написано: Карамзин.
2 Над строкой: наоборот.
3 Над строкой: Ко[ялович]+, с. 171.
4 Над строкой: люд[ей].
5 Над строкой: живопись.
6 Далее: Программа К[арамзи]на: Бест[ужев-Рюмин] 20i.
Примеры понимания: 23 in, f. 24 m. 27 m.
Значение самодержавия: Бест[ужев-Рюмин] 27 f. Зап[иски] 2343, 2238.
Ход работы: Ко[ялович] 168 f. 172 i: выработка стиля.
Впечатление: Ко[ялович] 172 m. Гл. 86.
Как писать историю: Письма [русского путешественника с.] 157.
7 На обороте: Карамзин. Шлёцер.
В. О. Ключевский — буржуазный русский историк второй половины XIX—начала XX в. — вошел в науку как автор всемирно известного курса русской истории, выдержавшего много изданий не только в нашей стране, но и за ее пределами. Капитальные труды В. О. Ключевского о Боярской думе, происхождении крепостного права, Земских соборах и т. д. входят в сокровищницу русской дореволюционной историографии, содержат целый ряд тонких наблюдений, которыми историки пользуются до настоящего времени. Только в последнее время, после издания отдельных специальных курсов1 и исследований их2, выяснилось, что об этом историке можно говорить как о крупном историографе и источниковеде. Однако до сих пор не все специальные курсы, статьи, очерки и наброски историка опубликованы. Настоящее издание, которое является продолжением публикации рукописного наследия В. О. Ключевского3, в значительной степени восполняет этот пробел.
Первым публикуется курс ‘Западное влияние в России после Петра’, который был прочитан В. О. Ключевским в 1890/91 уч. году. Тема о культурных и политических взаимоотношениях России и Запада привлекала внимание Ключевского особенно в 1890-е годы. Им были написаны статьи »Недоросль’ Фонвизина’, ‘Воспоминание о Новикове и его времени’, ‘Два воспитания’, ‘Евгений Онегин и его предки’. Публикуемый курс является как бы продолжением его исследования о западном влиянии в XVII веке4. В нем основное внимание уделено новым явлениям в истории России, происходившим в результате реформ Петра I. Эти изменения Ключевский связывал прежде всего с влиянием Западной Европы на политическую структуру общества, на образование, быт и культуру. Под термином ‘западное влияние’ Ключевский часто понимает не механическое перенесение идей и политических учреждений западноевропейских стран (в первую очередь Франции) в Россию, а изменения русской действительности, главным образом относящиеся к господствующему классу — дворянству, под влиянием новых условий жизни страны. Поэтому курс представляет значительный интерес (несмотря на его незаконченность) для изучения общей системы исторических взглядов Ключевского. Готовя к изданию V часть курса русской истории, Ключевский наряду с другими материалами привлекал частично и текст этого специального курса.
Раздел ‘Историографические этюды’ открывают четыре наброска первостепенной важности по ‘варяжскому вопросу’, где Ключевским высказано весьма ироническое отношение к названной проблеме, считавшейся в дворянско-буржуазной исторической науке одной из главнейших в истории Древней Руси.
Большой историографический интерес представляют никогда не публиковавшиеся очерки и наброски Ключевского о своих коллегах — историках прошлого и настоящего для Ключевского времени. Глубокие, меткие, образные, порой едкие характеристики не утратили значения и для современной исторической науки. Эти материалы существенно добавляют и обогащают широко известные статьи ученого о С. М. Соловьеве, И. Н. Болтине, Ф. И. Буслаеве, Т. Н. Грановском и других историках, изданные ранее ‘Лекции по русской историографии’5 и фрагменты историографического курса6.
До недавнего времени работы Ключевского в области всеобщей истории не были известны даже специалистам. Однако Ключевский уже на студенческой скамье проявил большой интерес к этой проблематике. Так, он тщательно конспектировал курс С. В. Ешевского, который был литографирован по его записи. Он написал работу ‘Сочинение епископа Дюрана’, перевел и дополнил русским материалом книгу П. Кирхмана ‘История общественного и частного быта’7. По окончании Московского университета молодой Ключевский читал в Александровском военном училище (где он преподавал 17 лет, начиная с 1867 г.) лекции по всеобщей истории. Фрагмент этого курса, относящийся к истории Великой Французской революции, был опубликован8. Позднее сам Ключевский отмечал влияние Гизо на формирование его исторических взглядов.
В 1893/94 и 1894/95 уч. г. Ключевский читал в Абастумане курс ‘Новейшей истории Западной Европы в связи с историей России’9. Он писал развернутые конспекты, которыми, очевидно, пользовался при чтении лекций. Именно этот расширенный конспект, состоящий из трех тетрадей, публикуется нами в основном корпусе издания. Он обнимает время от Французской революции 1789 г. до отмены крепостного права и реформ Александра II. Согласно записи Ключевского10, курс был им рассчитан на 134 уч. часа и включал в себя 39 тем. Этот сложный по составу курс насыщен большим фактическим материалом, за которым видна напряженная работа. О том свидетельствует и большое количество сносок и помет Ключевского, которые дают возможность представить круг использованных автором источников: иностранных и русских.
Помимо конспектов, составленных для своего личного пользования, Ключевский писал и развернутые планы курса, один из которых публикуется в Приложении. В результате в архиве Ключевского отложился довольно богатый комплекс материалов абастуманского курса, среди которых конспект ‘о Екатерине II — Александре II’, наброски о Франции, Австрии и Венгрии и другие. Ряд помет в абастуманских тетрадях, а также в литографиях ‘Курса русской истории’ (в частности, литографии Барскова и Юшкова) свидетельствуют о том, что Ключевский предполагал использовать отдельные тексты при подготовке к печати пятой части ‘Курса’. Абастуманский курс бесспорно является важным источником для изучения эволюции исторических взглядов Ключевского и для исследования проблемы изучения в России всеобщей истории вообще и истории Французской революции в частности.
Литературоведческие взгляды Ключевского находят отражение в разделе ‘Мысли о русских писателях’, где содержатся характеристики от М. Ю. Лермонтова до А. П. Чехова. Собственное научно-литературное (и часто литературное) творчество историка представлено в разделах ‘Литературно-исторические наброски’ и ‘Стихотворения и проза’, которые раскрывают Ключевского с новой, не только с чисто учено-академической стороны. Здесь помещены его стихотворения, художественная проза.
В приложении печатаются: к курсу ‘Западное влияние в России после Петра’ черновые материалы к отдельным лекциям и три наброска ‘Древняя и новая Россия’, к рукописи ‘Русская историография 1861—93 гг. Введение в курс лекций по русской историографии II-ой половины XIX в.’, к курсу ‘Новейшая история Западной Европы в связи с историей России’ — план этого курса 1893—1894 уч. г.
Публикуемые в настоящем издании рукописи В. О. Ключевского хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее — ГБЛ), в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР (далее — ОРФ ИИ), в Архиве Академии наук СССР (далее — Архив АН СССР) и в отделе письменных источников Государственной публичной Историческом библиотеки (далее — ГПИБ).
Обычно в печатных работах Ключевский опускал свой справочно-научный аппарат, но в его черновых рукописях часто можно встретить указания на источники. Особенно богат сносками, пометами и отсылками конспект абастуманского курса, где полностью ‘открыт’ научный аппарат, что позволяет судить о круге его источников и увеличивает тем самым ценность публикуемого текста. Воспроизведение помет Ключевского, дополнительных текстов на полях и вставок дает представление о процессе работы ученого над текстами.
Рукописи Ключевского имеют сложную систему отсылок, помет и указаний на источники, литературу, собственные труды — опубликованные, литографированные, рукописные. Места вставок и переносов текста отмечались им условными значками, подчеркиваниями и отчеркиваниями на полях чернилами или различными карандашами — простым, красным, синим. Так как цвет карандаша несет определенную смысловую нагрузку, то в подстрочных примечаниях во всех подобных случаях указывается цвет и способы написания пометы. Если подчеркивания и значки не оговариваются в подстрочных примечаниях, то это означает, что они написаны тем же карандашом или чернилами, что и основной текст. Начало и конец вставок автора отмечены в тексте одинаковыми цифрами, а в примечаниях — через тире (например,5-5). В ряде случаев Ключевский пользовался условными обозначениями и сокращениями, которые не удалось расшифровать. В подобных случаях они даются в двойных круглых скобках (( )).
Нередко при воспроизведении выдержек из источников Ключевский сокращал текст приводимых цитат, но смысл их передавал верно. Фактические ошибки встречаются крайне редко.
Часто в рукописях Ключевского встречаются первые буквы латинских слов, означающих: p. (pagina) — страница, i (initium) — начало, m. (medium) — середина, f. (finis) — конец, n. (nota) — примечание, t. (totum) — всё, ib. (ibidem) — там же, id. (idem) — он же.
В публикации воспроизводятся без оговорок: подчеркивания и отточия Ключевского, исправления, сделанные им над строкой в случае их полного согласования с основным текстом и авторские изменения порядка слов в предложении, которые даются в последнем варианте. Описки исправляются без оговорок. Отсутствующие в рукописях даты восстанавливаются составителями в квадратных скобках, в примечаниях даются обоснования. Пояснения составителей даются в квадратных скобках. Звездочкой + отмечен комментируемый в примечаниях текст.
Переводы с иностранных языков даются под строкой.
1 Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению. — Соч. М., 1959, т. 6, Он же. Терминология русской истории. — Там же, Он же. Лекции по русской историографии. — Там же. М., 1959, т. 8. Сюда же относится и неоднократно издававшийся курс ‘История сословий в России’.
2 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966, Чумаченко Э. Г. В. О. Ключевский — источниковед. М., 1970, Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.
3 Ключевский В. О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.
4 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в.: Историко-психологический очерк. — В кн.: Ключевский В. О. Очерки и речи: Второй сборник статей. М., 1913.
5 Ключевский В. О. Соч., т. 8.
6 Из рукописного наследия В. О. Ключевского: (Новые материалы к курсу по русской историографии / Публ. А. А. Зимина, Р. А. Киреевой. — В кн.: История и историки: Историографический ежегодник, 1972. М., 1973.
7 Кирхман П. История общественного и частного быта. М., 1867.
8 Ключевский В. О. Записки по всеобщей истории / Публ. Р. А. Киреевой, А. А. Зимина, Вступ. статья М. В. Нечкиной. — Новая и новейшая история, 1969, No 5/6.
9 Подробнее см.: Нечкина М. В. В. О. Ключевский: История жизни и творчества, с. 325—347 и Предисловие к настоящему изданию.
10 См. с. 384—385 настоящего издания.
Отрывки датируются условно по почтовому штемпелю конверта, на обороте которого написан один из них.
I. Карамзин. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 12, Д. 2, л. 79— 80 об. Автограф. Карандаш.
II. H. M. Карамзин. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 2, л. 77—77 об. Автограф. Карандаш.
слова Пушкина. — Возможно Ключевский имел в виду эпиграмму А. С. Пушкина на ‘Историю государства Российского’ H. M. Карамзина:
‘В его ‘Истории’ изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута’.
(Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М., 1962, т. 1, с. 341).
III. Карамзин. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 2, л. 75 об.—76. Автограф. Карандаш.
Бест[ужев-Рюмин]. — Имеется в виду книга: Бестужев-Рюмин К. 11. Русская история. СПб., 1872. Т. 1, 2.
Ко[ялович].— Имеется в виду книга: Коялович М. О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. СПб., 1884.
‘Наталья’. — Речь идет о новости H. M. Карамзина ‘Наталья, боярская дочь’.