‘Міръ Божій’, No 3, 1897
Гюи-де-Мопассан. Чудный друг и другие рассказы. Перевод Л. П. Никифорова, Мопассан Ги_Де, Год: 1897
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Гюи-де-Мопассанъ. Чудный другъ и другіе разсказы. Переводъ Л. П. Никифорова. Съ пред. Л. Н. Толстого. Москва, 1896. Взгляды Толстого на задачи искусства представляютъ, конечно, большой интересъ, гд бы они ни появлялись и по какому бы случаю они ни были высказаны. И все-таки нельзя не удивиться, что Толстой предпослалъ свои теоріи о томъ, что искусство должно быть построено исключительно на этической основ, произведеніямъ такого полнаго отрицателя этики, какъ Гюи-де-Мопассанъ. Взгляды, излагаемые Толстымъ въ его предисловіи, высоко поучительны и съ многими изъ нихъ можно вполн согласиться. Толстой даетъ крайне характерное опредленіе таланта, говоря, что онъ заключается ‘въ способности усиленнаго, напряженнаго вниманія, смотря по вкусамъ автора, направляемаго на тотъ или другой предметъ, вслдствіе котораго человкъ, одаренный этой способностью, видитъ въ тхъ предметахъ, на которые онъ направляетъ свое вниманіе, нчто новое, такое, чего не видятъ другіе’. Но кром таланта, онъ считаетъ необходимымъ для служенія искусству еще три условія: во-первыхъ, правильное, т. е. нравственное отношеніе автора къ предмету, во-вторыхъ, ясность изложенія или красоту формы, что одно и то же, и, въ-третьихъ, искренность, т. е. непритворное чувство любви и ненависти къ тому, что изображаетъ художникъ. Художникъ, лишенный нравственнаго критерія въ своемъ изображеніи жизни, кажется ему тмъ самымъ не художникомъ. Съ этимъ теоретическимъ опредленіемъ можно согласиться постолько, посколько этическое чувство, котораго Толстой требуетъ отъ писателя, сводится къ идейной основ художественныхъ произведеній. Конечно, отсутствіе святыни въ художник отражается и на его произведеніи, и чмъ выше то, къ чему стремится его духъ, тмъ глубже станетъ его изображеніе дйствительности, противопоставленной несбыточнымъ внутреннимъ идеаламъ. Но этотъ внутренній свтъ идеи, озаряющій творчество художника, не долженъ непремнно сводиться къ практическимъ жизненнымъ поученіямъ, какъ этого, очевидно, требуетъ Толстой. Писатель, оставаясь художникомъ, не долженъ непремнно стать проповдникомъ, требующимъ отъ людей слдованія извстнымъ жизненнымъ правиламъ. А между тмъ именно этого требуетъ Толстой, отвергая значеніе всякаго другого искусства, живущаго само въ себ и не дающаго непосредственныхъ выводовъ для вншней жизни.
И тмъ боле странно, что эти требованія Толстого примняются имъ къ Мопассану, у котораго можно отвергать не только практическую этику, но, можетъ быть, и внутреннюю святыню. Все предисловіе Толстого производитъ впечатлніе чего-то насильственнаго. Онъ не можетъ не сознавать, насколько понравившійся ему почему-то писатель далекъ отъ его собственнаго духовнаго міра. Но онъ учетъ его непремнно втянуть въ него. Онъ показываетъ съ этой цлью, что Мопассанъ, конечна, и безнравствененъ, и видитъ въ жизни одно лишь мелкое и грязное, но что, съ другой стороны, есть у него моменты раскаянія, когда высшее въ человк застилаетъ для него зрлище грязи и когда онъ стремится къ добру, отрицательно относясь къ жизненнымъ явленіямъ, гд торжествуетъ неправда и зло. Въ подтвержденіе этого представленія о Мопассан Толстой можетъ привести лишь нсколько разсказовъ, потому что большинство того, что писалъ Мопассанъ, слишкомъ явно протестуетъ противъ навязываемыхъ ему этическихъ стремленій. Но даже и это немногое требуетъ нкотораго насилія надъ авторомъ, чтобы быть понятымъ въ толстовскомъ смысл. Можно сказать въ общемъ, что толкованіе Толстымъ творчества Мопассана не доказываетъ ничего, кром желанія Толстого превознесть писателя, который понравился ему именно непосредственно своимъ талантомъ, а не своимъ отношеніемъ къ жизни. Чтобы связать свое міросозерцаніе съ парижскимъ художникомъ, нравственно извращеннымъ до послднихъ предловъ, Толстой, во-первыхъ, навязываетъ ему намренія, какихъ нельзя усмотрть даже въ тхъ разсказахъ, которые приводитъ Толстой, и затмъ беретъ подъ свою редакцію переводъ романовъ, изъ которыхъ выбрасываются вс характерныя для Мопассана вольности. Въ этомъ исправленномъ и истолкованномъ вид совершенно непохожій на себя Мопассанъ предстаетъ передъ русской публикой подъ соусомъ толстовскихъ идей. Ничего боле неожиданнаго и боле произвольнаго нельзя себ представить въ области литературной критики. Очевидно, чтобы понять Мопассана и оцнить то, что въ немъ есть хорошаго такъ же, какъ то, что въ немъ есть ложнаго, русскій читатель долженъ будетъ обратиться къ оригиналу, и тогда впечатлніе, которое онъ получитъ, едва ли сойдется съ разсужденіями Толстого.
Въ русскомъ перевод, покровительствуемомъ Толстымъ, заключается одинъ изъ большихъ романовъ Мопассана, ‘Bel ami’, очень неудачно переведенный заглавіемъ ‘Чудный другъ’. По широт, съ которой захвачена парижская жизнь, по обилію типичныхъ подробностей, рельефныхъ фигуръ и безпощадно-спокойному изображенію газетныхъ кулисъ, романъ этотъ исполненъ мастерски. Но въ немъ нтъ и помина судейской роли, которую Толстой приписываетъ автору. Мопассанъ никого не обличаетъ, и его герой, незначительный человкъ, длающій непонятно быструю карьеру въ журналистик и покоряющій вс женскія сердца, написанъ имъ безъ злобы, безъ осужденія, а чисто эпически, какъ одинъ изъ типовъ парижской культуры. И вс лица, которыя его окружаютъ, журналисты, играющіе въ бильбоке въ то время, какъ за стнами думаютъ, что здсь происходитъ серьезное совщаніе, вся система рекламы и нравственнаго растлнія, объединяющая въ одно цлое редакторовъ, писателей, репортеровъ и дльцовъ,— все это живетъ въ роман Мопассана такъ же просто, какъ въ дйствительности. Этотъ романъ Мопассана мене, чмъ вс другіе, заглядываетъ въ глубь человческой души. Мопассанъ занятъ исключительно изображеніемъ того, какъ отражаются нравы культурнаго Парижа на людяхъ ничтожныхъ сами по себ, но которые становятся интересными лишь своими отношеніями, вс ихъ помыслы направлены на вншнюю жизнь. Психологія въ этомъ роман Мопассана чисто бытовая и лишена всякихъ философскихъ намреній. Поклоненіе мірскимъ идоламъ и стремленіе отвоевать себ жизненныя блага на счетъ другого — этимъ ограничивается вся душевная жизнь мопассановскихъ героевъ. Ни одного свтлаго образа нтъ во всемъ роман и даже вс женщины, которыя оказываются жертвами безумнаго и тупого красавца, въ свою очередь, презрнны по своимъ помысламъ. Послдняя же картина — апоеозъ торжествующей пошлости, которая завоевываетъ все, что въ условномъ смысл называется счастьемъ, совершенно не написана въ обличительномъ смысл. Въ душ автора нтъ желанія иного исхода.
То же самое можно сказать и о всхъ другихъ большихъ романахъ и маленькихъ повстяхъ Мопассана, за немногими исключеніями. Они раскрываютъ грязь и пошлость французской культуры и очень рдко изображаютъ истинно человческую душу. Даже жертвы нравовъ, которые Мопассанъ описываетъ, большею частью такія же мелкія натуры, порабощенныя условными понятіями. Толстой справедливо говоритъ о роман ‘Une vie’, какъ объ исключеніи. Тамъ есть женщина, страдающая отъ уродства жизни, жертва своей извращенной среды. Это изъ немногихъ вещей Мопассана, гд проглядываетъ тоска художника по исчезнувшей изъ французской жизни чистот. Маленькіе же разсказы Мопассана, составляющіе художественные перлы своимъ насмшливымъ описаніемъ дйствительности и споимъ умньемъ схватить основной характеръ явленій, описывая самое маленькое и ничтожное, тоже не свидтельствуютъ о твердомъ нравственномъ критеріи автора. Напротивъ того, въ нихъ авторъ часто увлекается желаніемъ изобразить всякіе извращенные, болзненные вкусы современнаго француза и говоритъ объ явленіяхъ, наимене привлекательнымъ съ нравственной точки зрнія.
Есть, впрочемъ, у Мопассана цлый рядъ произведеній, въ которыхъ изъ реалиста онъ становится художникомъ настроеній. Таковъ въ переведенномъ на русскій яз. сборник разсказъ ‘Разводъ’, такова вся его книжка ‘Sur l’eau’, удивительный маленькій разсказъ ‘Одиночество’ и т. д. Изображая интимную сторону жизни современнаго Парижа, Мопассанъ не любилъ людей и, отходя отъ нихъ, погружался иногда въ собственную больную и одинокую душу. Тамъ онъ находилъ сомннія, печаль и страстное неутолимое желаніе найти нчто прекрасное. Оскорбляемый уродствомъ жизни, онъ боллъ тоской по красот. Утопая въ грязи, онъ мечталъ о чистот. Въ этомъ вся идейная сторона творчества Мопассана. Въ этомъ — контрастъ настроеній, составляющій непремнное условіе художественнаго творчества. Но опять-таки отъ этихъ чисто эстетическихъ стремленій далеко до проповди нравственности, которую въ немъ находить Толстой.