Гумилев Н. Чужое небо
Гумилев Н. Чужое небо
Третья книга стихов. СПб.: Аполлон, 1912. Ц. 1 р.
Гумилев Н. Чужое небо, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Михаил Кузмин
Хотя в перечне ‘книг того же автора’ ‘Чужое небо’ можно принять за четвертую книгу стихов, мы предпочтем видеть в ней второй шаг того пути, в котором первым были ‘Жемчуга’. Действительно, ‘Романтические цветы’ вошли как отдел в ‘Жемчуга’, а ‘Путь конквистадоров’ автор не счел нужным переиздавать. Мы даже склонны думать, что ‘Чужое небо’ временно вышло отдельным сборником, чтобы потом занять место отдела в следующей большой книге. Мы имеем в виду отнюдь не малый объем сборника, а некоторый его переходный характер.
Значительно отличаясь от ‘Жемчугов’, он куда-то ведет, но едва ли всегда приводит, оставляя впечатление интермеццо, роздыха на зеленой лужайке между двумя странствиями. Может быть, бСльшая разреженность образов и облегченность фактуры, более интимная мечтательность и простая лиричность ‘Чужого неба’ заставляют нас так думать. Нас не удивляет, что, когда поэт опустил поводья и поднял забрало, лицо его сделалось определеннее и ближе, нежели когда он покорял с ‘конквистадорами’ неизвестные земли или нырял в океан за жемчугами. И мы отчетливее услышали его голос, его настоящий голос.
Из утверждений поэта нам кажутся наиболее характерными и симптоматичными следующие:
В каждой луже запах океана,
В каждом камне веянье пустынь.
Затем:
И в юном мире юноша Адам,
Я улыбаюсь птицам и плодам.
Затем хотя и переводное, но, очевидно, близкое автору, несомненно любящему Теофила Готье, но несколько преувеличивающему его значение для наших дней:
Созданье тем прекрасней,
Чем взятый матерьял
Бесстрастней —
Стих, мрамор иль металл.
Эти три утверждения намекают на известную поэтику, ретроспективно распространяясь и на первую книгу разбираемого автора. К ‘Жемчугам’, может быть, это применимо даже в большей степени. Мысль о бесстрастности материала, конечно, наименее нова, но стремление или способность слышать ‘в каждой луже запах океана’ приводит Гумилева не к символизму, а к методу делать проекции от любого переживания или лирического эпизода — иногда столь отдаленные, что они затемняют и даже несколько притупляют само чувство. Наиболее ценное по значению и новизне есть заявление о юноше Адаме. Этот взгляд, юношески мужественный, ‘новый’, первоначальный для каждого поэта, взгляд на мир, кажущийся юным, притом с улыбкою всему, — есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия.
Но самому Гумилеву окружающий его мир, вероятно, не представляется достаточно юным, потому что он охотнее обращает свои взоры к девственным странам, где, конечно, свободнее проявлять даже те прерогативы Адама, в силу которых он давал названия животным и растениям… Вследствие этого желания поэт то изобретает небывалых зверей (‘Укротитель зверей’), то открывает десятую музу (‘Музу дальних странствий’), то дает ангелу-хранителю сестру (‘Ангел-хранитель’), то пересоздает ‘Дон Жуана’. Это беспокойное искание права названий удовлетворится лишь тогда, когда юноша Адам опустит свой восторженный и слишком дальнозоркий глаз на землю, на которой он стоит, и она воистину предстанет ему новой, ждущей еще своего имени. Пока же, несмотря на прекрасные лирические пьесы вроде ‘Тот другой’, ‘Современность’, ‘Однажды вечером’, ‘Она’, ‘Я верил, я думал…’, ‘Любовь’, поэт предпочитает сны и мечтания. ‘Вы мне снились’, — как говорит его Дон Жуан. Интересно, что в этой пьесе, где Дон Жуан противополагается ‘крикливым словам и изжитым чувствам’ ставшего ученым Лепорелло, этот последний вышел гораздо более действенным, нежели говорящий пламенно и красноречиво лишь о мечтах и снах Дон Жуан, так что, переменив эпитеты, можно было бы на него самого обратить этот упрек:
Он заключит вас в сладкий склеп
Прекрасных слов и чувств не житых.
Теперь мы без боязни можем сказать, что несколько опасались этого склепа и для Гумилева, открывшего новой книгой широко двери новым возможностям для себя и новому воздуху. Если правда, что искусство творит жизнь, то наш поэт хотел бы жизнь юную, первозданную, улыбающуюся, полную всяческих возможностей, и человека в юном расцвете сил, с буйно бегущей кровью, с открытым и смелым взором.
Остается добавить, что, будучи менее насыщена, чем ‘Жемчуга’, новая книга Гумилева разнообразнее, может быть, по ритмам и строфам, причем в этом последнем отношении весьма примечательна поэма ‘Открытие Америки’, где каждая строфа — из 6 строк с двумя рифмами, причем четырнадцать строф каждой песни исчерпывают все возможные комбинации двух рифм в шести строках.
Впервые опубликовано: ‘Аполлон’. 1912. N 2. С. 73-74.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/kuzmin/kuzmin_rec_gumilev_chujoe_nebo.html.