Гугеноты-‘освободители’
Гугеноты-‘освободители’
Гугеноты-‘освободители’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В. В. Розанов
Прекрасное понятие и прекрасное слово ‘образование’, ‘образованность’, ‘образованные люди’, вовлеченное в водоворот политики и политиканства, полный мути и сора, превратилось в русской жизни в специальный термин: ‘интеллигенция’, ‘интеллигент’. ‘Интеллигент’ — это не значит действительно образованный человек, вдумчивый, анализирующий, сомневающийся, — наследник Фауста и Гамлета. О, далеко не то. Это — ходячая ‘программа’, коротко обрубленная и набранная такими огромными буквами, что за версту можно читать. ‘Интеллигент’ — это человек, давший себя ‘на подержание’ которой-нибудь из левых партий, для вывески и ношения ее плакатов. Год назад, когда в Петербурге ожидались черносотенные ‘выступления’, эта интеллигенция имела скорбно-саркастический вид, как Авель, приготовившийся быть убитым Каином, и жаловалась, что ‘по полиции и среди подонков столичного населения дан лозунг — бить интеллигенцию’, с каковым криком если не на этой, то на той неделе пойдут по домам и улицам хулиганы и начнут избивать студентов, курсисток, вообще людей в очках и сюртуках. ‘Бей интеллигенцию’ — это было живое слово, насмешливо передававшееся в Петербурге всю предшествовавшую зиму.
Но ничего подобного не случилось. Авели остались целы, а повалились ‘Каины’, т.е. обозванные Каинами, люди черной окраски, старого образа мыслей, ‘не интеллигенты’. Вся Россия разделилась на сторонников ‘освободительного движения’ и не сторонников его. Явился террор мысли, искоренение ‘старого образа мыслей’, притом такое искоренение, какого и не снилось не то что пугалам прежнего времени, хотя бы проклятым на всех литературных перекрестках Руничам, Магницким и пр., но даже и самому Аракчееву. Читаете телеграмму из Митавы от 22 августа, и у вас волосы дыбом станут: ‘В квартире убитых пастора Циммермана и жены его найдено объявление, что он приговорен был к смерти за осуждение революции. Раньше появились прокламации, что пасторы, осуждающие в проповедях революцию, подлежат расстрелу’… Сын этого пастора был только что привезен в гимназию отцом и узнал об умерщвлении отца и матери на акте в гимназии. Предоставляем всем, предоставляем особенно ‘Речи’ вдуматься в чувства мальчика, вдуматься в то, какие чувства к ‘свободе’ и ‘освободительному движению’ и к ‘свободной жизни’ закладываются в 10 — 11-летнюю грудь… Что вырастет из сегодняшних событий через 10 — 15 — 20 лет!
С лицемерием, которому трудно подыскать параллели, в ‘освободительной’ печати указывается при малейшем проявлении где-нибудь национально-русского чувства, что ‘замышляется настоящая Варфоломеевская ночь’ на бедную, гонимую интеллигенцию. Помните ли вы сон Митрофана из ‘Недоросля’, где сему сынку своей матери привиделось, как мамаша его била папашу и ‘так намучалась бивши’. Сожаления Митрофана совершенно совпадают со скорбью нашей интеллигенции, которая бьет, бьет ‘истинно русских людей’, как она насмешливо зовет просто русских людей, и все еще остается много этой ‘недобитой темноты’, любящей свое отечество и верящей в него. ‘Так устали рученьки’, — произносит г-жа ‘интеллигенция’, обновляя бельгийские браунинги. Варфоломеевская ночь давно уже настала, и нечего ‘Речи’, ‘Стране’, ‘Товарищу’, ‘Понедельнику’ и пр. и пр. плутовски косить глаза на сторону и жаловаться в притворном страхе: ‘Как бы нас не убили!’, ‘Собираются убивать!’, ‘Чиновники полиции печатают черносотенные воззвания’, а в ‘Правительственном Вестнике’ телеграммы на Высочайшее Имя — того же содержания: ‘После этого нас непременно станут убивать черносотенцы, как католики гугенотов в Варфоломеевскую ночь’.
И бумага терпит. И люди не краснеют… Целые столбцы газет ежедневно наполнены характернейшими случаями Варфоломеевской ночи, сущность и ужас которой и заключались именно в том, что борьба религиозная переведена была в остервенелое разбойничье нападение ночью, буквально точь-в-точь, как у нас, где борьба политическая переведена тоже в пальбу и резьбу. Только режут и стреляют на этот раз гугеноты-‘освободители’ при благословениях ‘святейшей заграницы’, которая на этот раз уподобляется папе римскому.
‘Речь’ в одном из первых нумеров по возобновлении своем напечатала докторальным тоном длинную статью, где, жеманно порицая революционные злодеяния, проводила, ‘однако же, ту разницу между ними и правительственными репрессиями, что покушения революционеров никогда не простирались на выразителей идеи, какова бы она ни была, на представителей мысли и слова, а только на людей, у власти стоящих, т.е. на представителей и осуществителей силы и действия: и этим они гуманно возвышаются над старым режимом, который казнил за мысль, преследовал слово, ‘идею’. Так пел соловушка, и с таким самогипнозом, что, читая, — верилось. Теперь мы предлагаем органу ‘кадетов’ в свою очередь ‘выйти из-за ширм’, как звал он нас, и рассмотреть случай гибели пастора Циммермана и его жены из-за ‘порицания в проповедях революции’, чистосердечно сознаться, что в той длинной принципиальной статье он лгал и что революционеры людей враждебного образа мыслей убивают не только самих, но и убивают их с женами, уже решительно ни к чему не причастными.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1906. 25 авг. No 10937.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_gugenoty-osvoboditeli.html.