Громкий, пронзительный крик, словно рев раненого тигра, внезапно раздался в тишине чудного летнего вечера. Рысью бежавшие лошади остановились как вкопанные, кучер набожно перекрестился, а сидевший в коляске молодой офицер невольно вздрогнул и устремил взор по направлению к месту, откуда послышался крик.
— Что это такое? — спросил он.
— Должно быть, кто-нибудь зовет на помощь, — отвечал дородный, упитанный кучер.
— Если я не ошибаюсь, крик раздался со стороны реки.
В эту минуту до слуха путников долетел второй жалобный, душу раздирающий вопль, и что-то тяжелое упало в воду.
‘Вероятно, кто-нибудь утонул!’ — подумал молодой человек и, схватив револьвер, выскочил из коляски и побежал к берегу.
Солнце уже закатилось, под развесистыми ивами царил таинственный полумрак, тихо катились серые, свинцовые волны реки, но ни на берегу, ни вдали на поросшей густой травою ‘могиле героев’ не было ни души. Офицер готов уже был вернуться назад, как вдруг на противоположном берегу мелькнул силуэт человека в белом.
— Кто там? — закричал юноша.
Ответа не было.
— Стой!
Призрак исчез, но в кустах послышался шорох.
— Остановитесь, если не хотите, чтобы я вас застрелил! — воскликнул молодой путешественник.
На опушке леса показались две быстро удаляющиеся тени. Один за другим раздались два выстрела, затем все затихло, и сильно раздосадованный офицер вернулся назад и сел в коляску.
— Ну что, барин, кого вы там нашли? — спросил кучер.
— К сожалению, я опоздал, и мошенники успели убежать.
— Бог знает, были ли это мошенники! — заметил кучер. — Здесь творится что-то неладное!
— Что такое?
— Лучше об этом и не говорить, — отвечал верный слуга, боязливо озираясь по сторонам. — Поедемте-ка мы, барин, поскорее домой. Становится поздно… Маменька давно уже ждет вас.
И коляска быстро покатилась по ухабистой дороге.
Казимир Ядевский возвращался на родину после долговременного отсутствия.
Он служил в Москве, в Петербурге и даже на Кавказе, только недавно полк его был переведен в Киев, и молодой человек отпросился в отпуск для свидания со своей матерью, имение которой находилось неподалеку.
На западе догорала вечерняя заря, обдавая пурпурным цветом леса, холмы, долины и уединенные усадьбы, в чаще леса сверкали блуждающие огоньки, или, быть может, глаза волков, отправляющихся на добычу. Лошади быстро мчались по неровной дороге, пересекаемой болотами с перекинутыми через них полуразвалившимися мостами. Наконец вдали показалось село Конятино, тонувшее в зелени садов и огородов. Легкий дымок поднимался над соломенными кровлями хат, сквозь отворенные двери которых виделся огонь в очаге, у колодца, громко смеясь, разговаривали босоногие крестьянские девушки, собаки, завидя экипаж, залились дружным лаем.
Между тем, уже наступили сумерки. Казимир высунулся из коляски, чтобы взглянуть на родительский дом — сквозь густую зелень тополей виден был свет в окнах. Наконец ворота отворились, и старая лягавая собака с радостным визгом подбежала к коляске. Сердце юноши затрепетало при мысли, что он возвратился домой после стольких лет отсутствия!
Навстречу ему по ступенькам крыльца спускалась добрая старушка, его мать, она обняла, поцеловала, перекрестила свое ненаглядное сокровище и теперь смотрела на него, как будто не веря своим глазам.
— Ах, как долго продолжалась наша разлука! — наконец проговорила она, отирая радостные слезы. — Как ты вырос, возмужал… как тебе идет этот мундир!.. А уж как я боялась, чтобы тебя не убили на Кавказе!..
Целая толпа слуг окружила молодого барина — каждый старался поцеловать его руку. Старушка Ядевская никому не позволила прислуживать дорогому гостю: она сама подала ему ужин, сама налила в стакан венгерского вина, и затем села у окна, любуясь своим сыном.
Да и было чем полюбоваться! Среднего роста стройный юноша, с правильными чертами лица, белокурыми волосами и большими, выразительными голубыми глазами был действительно очень хорош собою.
— Надолго ли ты ко мне приехал? — спросила мать.
— На две недели, моя дорогая! Киев отсюда недалеко, я буду часто ездить к тебе.
— А к Рождеству приедешь?
— Даже раньше, если будет возможно.
Казимир осмотрелся вокруг и с удовольствием отметил, что в обстановке комнат ничто не изменилось со времени его отъезда. Мебель стояла на прежних местах, вот диван, обтянутый знакомой цветной материей, у зеркала — старинные часы, над печкой — гипсовая статуя Дианы, на комоде — граненые стаканы, из которых он пил еще в детстве.
— Ну, что поделывает Эмма? — спросил он.
Ядевская пожала плечами.
— Надеюсь, что она не сбилась с пути истинного? — продолжал молодой человек.
— Как тебе сказать?.. И мать, и дочь сделались уж чересчур набожны… целый день молятся да поют псалмы… Ты, наверное, и не узнал бы своей прежней подружки.
— Я сейчас пойду к ним.
— К чему такая поспешность?
— Мне хочется поскорее увидеть мою маленькую Эмму, с которой мы когда-то строили карточные домики.
— Ступай, если хочешь, но ты будешь разочарован.
— Как далеко отсюда до Бояр? Я полагаю, не более четверти часа ходьбы?
— Вероятно, да…
Молодой человек зарядил ружье, взял фуражку, простился с матерью и вышел из комнаты.
Дорога шла через луг, на котором паслись лошади. Пастухи сидели у горящего костра, полная луна озаряла окрестность своим мягким серебристым светом, вдали слышался был плеск воды.
Сильно билось сердце юноши, когда он подходил к усадьбе села Бояры.
Он тихонько постучал в ворота — залаяла собака. Огромный двор был пуст, ни в одном окне не было огня, вокруг царила глубокая тишина, только стройные тополя таинственно шептались между собою.
Казимир постучался сильнее и вскоре услышал шорох приближающихся шагов.
— Кто там? — раздался хриплый, старческий голос.
— Дома ли госпожа Малютина?
— Нет.
— А барышня?
— И ее дома нет.
Молодой человек пожал плечами и, понурив голову, отправился в обратный путь через рощу. Пройдя несколько шагов, он заметил вдали между деревьями пылающий костер, вокруг которого мелькали черные тени.
— Кто вы такие? — спросил молодой человек, подходя ближе с ружьем в руках.
— Мы цыгане, сударь, — подобострастно отвечал рослый смуглый парень, кланяясь чуть не до земли.
Взору молодого офицера предстала живописная картина: на небольшой лужайке расположился цыганский табор — несколько палаток, позади которых стояли телеги и паслись стреноженные лошади. Пожилые цыгане спали у костра на подостланных плащах, молодой парень сдирал кожу с ягненка — вероятно, украденного, женщины занимались стряпней или убаюкивали ребятишек, дети голышом сновали взад и вперед, мешая старшим работать, за что получали пинки и подзатыльники, — брань, крик, визг, хохот, лай собак, — хаос в полном смысле этого слова.
Казимир не без любопытства осматривался, как вдруг к нему верхом на ручном медведе подъехала молодая красивая женщина, с пламенными черными глазами и растрепанными волосами. Фантастический ярко-красного цвета наряд ее был отделан белой овчиной.
Гордо, с насмешливой улыбкой на губах красавица кивнула головой незваному гостю.
— Зачем ты пришел к нам, прекрасный незнакомец? — спросила она, ловко соскакивая с медведя. — Подари мне что-нибудь… Я тебе погадаю. Мне известно не только твое прошлое, но и то, что ожидает тебя в будущем!
Молодой человек улыбнулся и подал ей серебряную монету. Она немедленно опустила монету в карман, и заговорила, внимательно рассматривая линии на его ладони.
— Ты будешь счастлив… очень счастлив в будущем… но, тебя подстерегают большие опасности, тебе предстоят испытания… Не бойся, ты преодолеешь их, если будешь смел и благоразумен. Ты встретишь двух женщин… ты полюбишь обеих… и они будут любить тебя… но одна из них будет твоим злым гением и, если не остережешься, она погубит тебя… Зато другая будет твоим ангелом-хранителем и в конце концов выручит тебя из беды…
Цыганка задумалась.
— Скажешь еще что-нибудь?
— Остальное все покрыто мраком… Но берегись, барин, твоя линия жизни перекрещена в нескольких местах…
В эту минуту в воздухе раздался какой-то странный звук, похожий на жалобный стон.
— Это что такое? — воскликнул юноша.
— Закрой глаза и уши, — таинственно проговорила предсказательница, — этих людей надо избегать… они опасны!
— О ком говоришь ты?
— Разве ты не слышишь, как они поют гимны, эти благочестивые люди, называющие себя посланниками неба?.. Это члены недавно возникшей секты… Берегись, барин, в воздухе пахнет кровью!..
Казимир побежал по направлению к реке, откуда доносились заунывные звуки, и при лунном свете увидел большую лодку, наполненную мужчинами и женщинами. Все они сидели, понурив головы, и пели, колотя себя кулаками в грудь. У руля был прикреплен пылающий факел, а посередине лодки возвышался деревянный крест. Из ран распятого Спасителя струилась алая кровь и крупными каплями падала на опущенные головы кающихся грешников.
Молодой человек не верил своим глазам, все это казалось ему каким-то странным, тяжелым сном.
II. Мать и дочь
На следующий день, часов около двенадцати, Казимир снова отправился в Бояры. Ворота были заперты. На стук отозвался вчерашний хриплый голос и объявил ему, что господ дома нет.
— Все равно — отвори!
— Мне приказано никого не впускать.
— Ну, это мы увидим! — и с этими словами молодой человек вскарабкался на стену и спрыгнул с нее во двор, посреди которого стояла старая баба.
— Да вы, должно быть, разбойник! — в ужасе всплеснула она руками.
— Разве ты не видишь, что я офицер, — улыбаясь, возразил молодой человек, — и, кроме того, старый знакомый твоей барыни.
Баба в недоумении пожимала плечами, но юноша не обратил на это внимания и, перебежав через двор, начал подниматься по каменным ступенькам крыльца.
В дверях его встретила высокая пожилая женщина, с горделивой осанкой.
— Госпожа Малютина?..
— Это я, милостивый государь.
— Неужели вы меня не узнали? Я Казимир Ядевский.
Неопределенная улыбка скользнула по губам Малютиной.
— Пожалуйте, — сказала она, протягивая гостю руку для поцелуя. — Эмма будет рада вас видеть… Вы очень возмужали.
— Наружность обманчива! — возразил юноша, следуя за хозяйкой в гостиную. — Я все тот же мальчишка, который в былые времена воровал у вас яблоки и сдобные лепешки.
Гостиная была пропитана каким-то странным запахом, напоминавшим не то церковь, не то аптеку — в ней, вероятно, давно не отворяли окон.
Мебель была покрыта чехлами из небеленого холста, — словно посыпана пеплом. Заметно было, что хозяйка редко принимает гостей. Это была женщина чрезвычайно представительной наружности, несмотря на свои сорок пять лет — совершенно седая. Но черные глаза ее блестели, а на полных щеках играл легкий румянец, так что ее вряд ли можно было назвать старухой.
Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошла молодая девушка высокого роста, со строгими, неподвижными, но, тем не менее, прелестными чертами лица.
— Эмма! — вскричал юноша, бросаясь ей навстречу.
— Это вы? — сквозь зубы процедила она и, протянув ему руку, села к окну, как бы желая показать, что его неожиданный визит не доставляет ей особенного удовольствия.
Казимир не мог отвести от нее взгляд. В его отсутствие она расцвела и из ребенка превратилась во взрослую красивую девушку, к которой вовсе не шел ее полумонашеский наряд и строгая прическа: ее белокурые с золотистым отливом волосы были гладко зачесаны за уши и заплетены в массивную косу. Ни ленточки, ни цветочка — ничего.
— По-видимому, вы живете в совершенном уединении, — начал молодой человек.
— Как видите, — сухо отвечала Малютина.
— Неужели такая жизнь может нравиться Эмме?
— Я вполне разделяю устремления моей матери, — равнодушно проговорила девушка. — Вам, привыкшему вращаться в блестящем вихре модного света, такой образ жизни может показаться странным, даже смешным, но мы к нему привыкли и довольствуемся им. На свете так много злых людей… так много обольстительных искушений, с которыми человеку трудно бороться… Живя в уединении, легче уберечься от греха и спасти свою душу.
— В Киеве жизнь очень приятна, уверяю вас, — заметил Казимир.
— Вы служите в Киеве? — спросила Эмма.
— Да, туда недавно перевели наш полк.
Эмма бросила на мать выразительный взгляд и задумалась.
Заметно было, что в голове ее бродит какая-то неотвязная мысль, но черты ее лица оставались по-прежнему неподвижны, только густые брови слегка нахмурились, да губы крепко сжались.
— К чему такие церемонии со мною, милая Эмма? — сказал юноша, подходя к подруге своего детства. — Разве вы забыли, как мы вместе играли и проказничали? Неужели я стал для вас совершенно чужим человеком?
Он взял ее за руку, но рука эта была гладка и холодна, как змея, и Эмма тут же ее отдернула.
— Скажите, чем я перед вами провинился? Ну, хоть взгляните на меня поласковее…
— Я теперь уже не та, что была прежде.
— Даже в отношении ко мне?
— Разумеется, — как бы нехотя проговорила Эмма и отвернулась в сторону.
В сердце Казимира боролись два совершенно противоположных чувства: любовь к очаровательной, загадочной красавице разгорелась в нем новой силой, и в то же время рядом с Эммой и ее матерью его охватывала тревога, необъяснимый страх леденил его сердце.
Следующий визит его был удачнее: он застал Эмму одну. Когда он проходил по двору, она стояла у открытого окна. Молодому человеку показалось, что на губах ее играет какая-то неуловимая, язвительная усмешка.
— Вы опять пришли, — встретила она его с оскорбительным равнодушием.
— Как видите, — отвечал он, — у меня достало на это храбрости… Недаром же я солдат!
— Но я дома одна и не могу принять вас.
— Одна? Тем лучше! Какое нам дело до светских приличий! Что за церемонии между старыми друзьями!
— Ну, так пожалуйте.
Из передней, где перед огромным распятием теплилась лампада, Казимир вошел в пропитанный запахом ладана коридор, в конце которого, у отворенно двери, ждала его молодая хозяйка.
— В сущности, мне нечего бояться, — сказала она. — Это чистое ребячество с моей стороны.
— Умные речи и слушать приятно! — улыбнулся молодой офицер, крепко пожимая руку Эммы. — Так как первый шаг за пределы светских приличий уже сделан, то я воспользуюсь этим и попрошу вас говорить мне по-прежнему ‘ты’, как в прежние времена, когда мы играли вместе и вы назывались моей маленькой женой. Помните, как мы с вами строили домики из снопов?
— Извольте, я согласна, но с условием, что вы не будете за мною ухаживать.
— Даю вам честное слово, Эмма, я затаю в глубине сердца свою любовь к вам… Вспомните слова поэта: ‘Ведь сердце любит, не спросясь!’ С ним справиться трудно!
— Этого я не могу тебе запретить, — спокойно сказала красавица, — но не рассчитывай на взаимность, я никогда никого не полюблю и никогда не выйду замуж.
— Ты намерена сделаться Христовой невестой?
— Нет… Живя в свете и постоянно борясь с искушениями, спастись труднее, чем за высокими стенами монастыря, такой подвиг важнее во всех отношениях.
— Мне кажется, что ты относишься ко мне так недоверчиво только потому, что я военный.
— Вовсе нет! И война имеет свою хорошую сторону, с ее помощью множество людей попадают в рай… Великая заслуга перед Господом — умереть на поле битвы!
Казимир не без удивления взглянул на свою собеседницу. Она сидела, опустив голову на грудь, у забранного железной решеткой окна, словно преступница в тюрьме. Незатейлива была обстановка ее более чем скромной комнаты: простая кровать под белым пологом, столик, пара стульев, да образ Спасителя в золотой ризе, под которым висела плеть.
‘Это что такое? — промелькнуло у него в голове. — Неужели ее фанатизм доходит до абсурда… до самобичевания?’
Он положительно терялся в догадках.
Через несколько дней Казимир снова явился в Бояры. Эмма была в саду. На ней было простенькое белое платье, которое очень шло ей. Внезапное появление Казимира испугало ее — она вздрогнула и покраснела.
— Неужели мое присутствие так для тебя неприятно, что ты смущаешься и дрожишь? — с упреком заметил юноша.
— Напрасно ты так думаешь, — возразила Эмма. — Я никого и ничего не боюсь… Ты знаешь, что я к тебе хорошо расположена, — насколько мне это позволено, — а, значит, я всегда рада тебя видеть… Откровенно говоря, тебе бы следовало избегать встреч со мною.
— Это совершенно справедливо.
— Но не в том смысле, в каком ты думаешь.
— А в каком же?
Вместо ответа девушка сорвала ветку шиповника и так сильно ударила себя ею по руке, что на коже выступила кровь.
— Что ты делаешь?! — вскричал Казимир.
— То, что мне приятно, — было лаконическим ответом.
— Неужели тебя тешит эта добровольная пытка?
— Она полезна и приятна для тех, кто желает спасти свою душу и пренебрегает земными благами.
— Ты воображаешь, что Бог создал тебя для одних страданий, а не для радостей и земных наслаждений?
— Так говорят мужчины — закоренелые грешники,
женщины несравненно строже относятся к своим словам и поступкам, — вот почему они меньше грешат.
— Следовательно, ты безгрешна, — с коварной улыбкой сказал молодой человек, — в таком случае возведи и меня на ту лучезарную высоту, на которой ты стоишь.
— Не проси меня об этом… Тернист и труден путь, ведущий в царство небесное!
Эмма устремила на юного грешника взор, полный сострадания.
— Уходи, уходи отсюда! — прибавила она с мольбой в голосе. — Меня ищут… меня зовут… — и, кивнув ему головой, убежала по направлению к дому.
Не успела она скрыться из виду, как у садовой калитки показался высокий красивый мужчина, лет сорока, с бородой и вьющимися светло-русыми волосами, в широкой черной одежде. Правильные черты его лица носили на себе отпечаток железной воли и безмерного властолюбия.
‘Кто это? — подумал Казимир Ядевский. —
Духовная особа или воплощенный демон? Что за чудеса?..
Не понимаю!’
III. Эмма
Как хороши бывают первые дни сентября в благословенной Малороссии! Яркие, но не жгучие лучи солнца золотят скошенные поля и нивы, деревья в садах подернулись желтизной, их ветви пригибаются к земле под тяжестью плодов, цветут астры и георгины, по синему, прозрачному небу тянутся стаи аистов, воздух пропитан ароматом запоздалых трав. В шинках слышны веселые песни и звуки незатейливых сельских инструментов, на гумнах — мерный стук цепов.
В один из таких прекрасных дней, рано утром, Казимиру Ядевскому вздумалось пойти на охоту. Настреляв полный ягдташ бекасов, он прилег отдохнуть на берегу реки, в тени старой ивы, легкий ветерок пробегал по зеркальной поверхности воды и казалось, что она усыпана миллионами золотых блесток. Долго лежал усталый охотник, мечтая об Эмме, как вдруг вдали на реке показалась лодка, и перед ним предстал предмет его поэтических грез, в белой одежде, среди водяных лилий.
Увидя Казимира, девушка невольно вздрогнула, но тут же причалила к берегу и, протянув руку, сказала:
— Ты охотишься в этих местах?
— Да, истратил горсть пороху… а теперь отдыхаю, мечтая о тебе… Возьми меня с собой, ангел небесный?
— Какой же я ангел!.. Садись, и для тебя найдется местечко в моей лодке.
Казимир вскочил в лодку и сел у руля, собака легла у его ног.
— Прекрасен Божий мир! — начал он, любуясь живописным ландшафтом. —
Природа — это обширный храм, в котором каждый человек может молиться или предаваться глубоким размышлениям!
— По-твоему, наша земля — это прекрасный алтарь, с которого возносится к небесам фимиам наших молитв… Это только так кажется!.. В сущности же, она — огромный жертвенник, на котором страдают Божьи создания во славу Творца своего.
— Какое ужасное умозаключение!
— Было время, когда и я наслаждалась жизнью и мечтала о счастье… Но настал день, когда я убедилась в своем заблуждении, когда завеса упала с моих глаз, и я взглянула на жизнь по— настоящему… Я ужаснулась!.. Мне показалось, что солнце померкло, что земля покрылась ледяной корой… Сердце замерло в моей груди!.. Ты счастлив, потому что наслаждаешься настоящим и надеешься на прекрасное будущее… Для меня радости и надежды не существует… Я сознаю, что мир есть чистилище, что мы созданы для того, чтобы каяться, молиться и страдать!
— Да это какие-то дикие, чисто индейские воззрения! — воскликнул молодой человек. — К сожалению, они проникли в Россию и, под видом различных сект, проповедуют идеи, чуждые православной вере. Уж не принадлежишь ли и ты к одной из этих сект, Эмма?
— Нет, — с принужденной улыбкой возразила красавица, — то, что я тебе говорю, настолько очевидно, что каждому бросается в глаза, стоит только всерьез задуматься над целью нашей жизни.
Молодые люди причалили к берегу, выбрались из лодки и пошли по лугу. Вскоре они набрели на муравейник.
— Взгляни на это маленькое чудо, — сказал Казимир, — как умно устроена их крошечная республика. Неужели ты думаешь, что и эти трудолюбивые создания несчастны?
— Да, и они несчастны, потому что и у них есть властители и рабы. Посмотри, как твои хваленые республиканцы терзают бедную улитку! Предположим даже, что эти муравьи счастливы, но их счастье можно мгновенно разрушить! — и Эмма с явной злобою начала топтать муравейник ногами.
Казимир молча склонил голову и пошел по тропинке в рощу. Там девушка обратила внимание своего спутника на птичье гнездо в дупле старого дерева.
— Не правда ли, как мило?! Настоящая идиллия! Заботливая мать семейства кормит своих птенцов… Трогательная картина! Но она кормит их насекомыми, которым это едва ли приятно.
В эту минуту ястреб налетел на беззащитную птичку и вонзил в нее свои когти. Казимир схватил ружье и выстрелил в хищника. Ястреб упал на землю вместе со своей жертвой.
Эмма захохотала.
— А ты, человек, краса и венец творения, что ты делаешь? — воскликнула она. — Ты убиваешь не хуже других! Куда ни взглянешь, везде мучения, насилие, кровопролитие, смерть и уничтожение!
На этом их разговор оборвался, и они молча дошли до усадьбы села Бояры. У ворот Казимир простился с Эммой. Тяжелые думы бродили в его голове, когда он возвращался домой.
На другой день какая-то неведомая сила вновь потянула его в Бояры. Против обыкновения ворота были открыты. На дворе стояла повозка, обтянутая холстом и запряженная тройкой тощих лошадей. У кухни на скамье сидел еврей в черном долгополом кафтане и считал что-то по пальцам.
Казимир заглянул в окно гостиной и немало удивился, увидев Эмму перед зеркалом в роскошном шелковом платье, вышитых золотом туфельках и бархатной, подбитой соболями шубке. Коса, переплетенная жемчугом, диадемой лежала на ее прелестной головке.
— Какая ты красавица! — в восторге воскликнул юноша.
Эмма вздрогнула и, побледнев, устремила на него взор, полный упрека.
— И ты наряжаешься, — продолжал он, — но только не для меня.
— Я примеряю платье, — спокойно возразила девушка, — там, на дворе, дожидается портной.
— Прекрасно… но ведь не для того же ты заказала себе этот наряд, чтобы повесить его в шкаф, где он будет изъеден молью.
— Ты слишком любопытен.
— Нет, я только удивляюсь… Этот наряд неприличен при той маске святости, которую ты носишь.
— Я не ношу никакой маски, — с горькой усмешкой возразила Эмма. — Наряжают и жертву, идущую на заклание, точно так же, как и жрицу, держащую в руке нож.
— Которую же из двух ты изображаешь?
— Быть может, и ту и другую.
— Для меня ты идеал моих юношеских грез, красивейшая из женщин!
С тобой могут соперничать по красоте только изящные произведения греческих ваятелей или таких художников, как Тициан и Веронезе!
Под влиянием страстного порыва юноша вскочил через окно в гостиную, обнял Эмму и крепко поцеловал ее.
Удивительно, но девушка не рассердилась на него за эту бурную выходку, она даже не защищалась от его поцелуев, она только внимательно посмотрела на него и сказала с необыкновенной кротостью:
— Я уже предостерегала тебя, Казимир, и советовала держаться от меня подальше. Я не верю твоей любви, потому что не могу любить тебя, а пламя, не имеющее пищи, само собою угасает. Знай, что если бы я только захотела, ты сделался бы моим рабом, но я этого не желаю.
— Но почему же ты не хочешь? Мы созданы друг для друга… Согласись быть моей женой!
Эмма отрицательно покачала головой.
— Быть может, ты любишь другого?
— Нет.
— Я тебя не понимаю!
— Не старайся заглядывать в мою душу… Забудь меня…
Твоя цветущая молодость вызывает во мне сочувствие, я не отвергаю тебя потому, что сердце мое еще свободно… Ты погибнешь, если я когда-нибудь полюблю тебя. Беги от меня, пока еще не поздно!
— А что если уже поздно?
— В таком случае, это предопределение судьбы и оно должно исполниться.
— Следовательно, ты позволяешь мне надеяться?
Эмма села на диван и глубоко задумалась.
— Я храбр, — продолжал юноша, — и, чтобы завоевать тебя и назвать своей женой, готов сражаться хоть с демонами!
— Но не с Богом, Казимир! Власть его безгранична… Путь, по которому я иду, труден, мрачен, полон бедствий и нравственных страданий, но он ведет меня к лучезарному свету… Не стремись идти по нему рядом со мной. Ах, если бы я могла рассказать тебе!.. Но нет, я не смею… На уста мои наложена печать безмолвия.
— Скажи мне только, что ты меня любишь.
— Нет, я не люблю тебя… и ты должен благодарить за это Бога.
IV. Поручение
Целая вереница разнообразных мыслей преследовала Казимира Ядевского, когда он, подавленный, возвращался домой.
Смеркалось. Скрестив руки на груди, в глубокой задумчивости, стояла Эмма у окна. Ей мерещились привидения в длинных белых саванах, демоны в образе огромных летучих мышей, карлики с седыми бородами…
Внезапное появление на дворе рослого молодого малороссиянина вывело девушку из оцепенения.
— Это ты, Долива? — спросила она.
— Да, — отвечал гигант, — меня прислал священник… он просит вас приехать к нему.
— Сегодня?
— Точно так.
Эмма кивнула и, поспешно переодевшись, вышла на крыльцо.
На дворе стояла уже оседланная лошадь. Красавица ловко вскочила на нее и с места галопом выехала за ворота. Быстро мчалась она, с легкостью преодолевая препятствия, и вскоре подъехала к воротам Окоцина.
Это был древний польский замок, построенный на холме по ту сторону Днепра и обнесенный высокой стеной.
Узенький мостик, перекинутый через глубокий ров, вел прямо к массивным воротам. Эмма остановила свою лошадь. По условленному знаку, поданному девушкой, ворота медленно отворились, и она въехала во двор, где ее встретил седой старик в темно-синем казакине и помог сойти с лошади.
Пройдя по длинному, слабо освещенному коридору, Эмма тихонько постучала в маленькую, обитую железом дверь.
— Кто там? — произнес кто-то мягким, чрезвычайно приятным голосом.
— Это я.
— Войди.
Комната средней величины была похожа на тюремную камеру: единственное окно ее было заделано железной решеткой, стены выкрашены в серый цвет, на одной из них — огромное распятие и под ним плеть. На деревянной кровати вместо тюфяка лежала охапка соломы, рядом, на полу — кусок черного хлеба и кружка с водой. У окна стоял грубо сколоченный из досок некрашеный стол, на котором лежало раскрытое Евангелие. Комната освещалась двумя восковыми свечами.
У стола, склонив голову на руку, сидел человек, которого Казимир видел в Боярах несколько дней назад. Густые длинные светло-русые волосы и такая же борода окаймляли красивое лицо, ничем не напоминавшее бледный, изнуренный лик аскета. На щеках его играл легкий румянец, большие голубые глаза смотрели гордо и повелительно, полные красные губы невольно наводили на мысль о греховных наклонностях — одним словом, все в этой загадочной личности изобличало высокомерного деспота.
Стоя на коленях и смиренно склонив голову, ожидала Эмма приказаний своего повелителя.
— Я призвал тебя сюда, — начал он плавным, низким голосом, — с целью послать в Киев по весьма важному делу.
— Ты уже говорил мне об этом, апостол.
— Когда же ты можешь выехать?
— Приказывай, я сделаю, как ты велишь.
— В таком случае, поезжай дня через три, я уже отправил в Киев все необходимые распоряжения.
— Не узнали бы меня там?
— Ты будешь жить под своим именем. Я даю тебе очень важное поручение и надеюсь, что оно будет исполнено в точности — вот почему я избрал именно тебя. Ты обладаешь светлым умом, твердым характером и непреклонной волей, что ты уже неоднократно доказала, но скажи мне откровенно, чувствуешь ли ты себя вполне достойной принять эту великую обязанность, достаточно ли чисты и непорочны твои помыслы?
— Нет, апостол.
— Исповедуйся в грехе, отягощающем твою совесть.
Эмма наклонилась и молча прикоснулась губами к ногам своего повелителя.
— Ты влюблена?
— Нет, апостол.
— В твоем сердце вновь возникло нежное чувство к твоему старому другу?
Девушка подняла голову и смело посмотрела в глаза своего собеседника.
— Я не люблю его, — проговорила она с неподражаемой уверенностью. — Но любовь его, словно солнечный луч, озарила мою душу и возбудила во мне желание стать счастливой женой и матерью. Мною овладело сомнение.
— И он надеется, что ты будешь его женой?
— Да… несмотря на то, что я советовала ему избегать меня.
— Не отнимай у него надежды, — сказал апостол. — Он живет в Киеве и при случае сможет защитить тебя. Будь благоразумна, не оскорбляй его, иначе он из друга превратится в твоего злейшего врага.
— Постараюсь.
— Поезжайте вместе в Киев и как можно чаще гуляйте по улицам города. Не скрывай, что он за тобою ухаживает, я так хочу.
— Я готова безусловно повиноваться тебе.
— Этот офицер может быть тебе полезен в том кругу, в котором ты будешь вращаться. Возложенная на тебя обязанность очень затруднительна… Знакома ли ты с графом Богуславом Солтыком?
