Грибуль, Санд Жорж, Год: 1875

Время на прочтение: 53 минут(ы)

Жорж Санд

Грибуль

Как Грибуль, боясь промокнуть, бросился в воду

Когда-то давно, очень давно жили муж с женою и у них был сын. Сына звали Грибулем, мать Бригулью, а отца Бредулем. Но у Бредуля с Бригулью, кроме Грибуля, было еще шестеро детей: три мальчика и три девочки. Грибуль был младший, стало быть всего-навсего у них было семеро.
Бредуль был смотрителем царской охоты, а потому жил в довольстве. Его красивенький дом с хорошеньким садом стоял посреди леса в прекрасной прогалине, и в нескольких шагах от окон вился ручеек, протекавший через весь лес. Он мог ловить рыбу и стрелять дичь сколько душе угодно, ему даже было позволено рубить на дрова деревья и обрабатывать довольно большой кусок земли, сверх всего этого царь платил ему жалованье за то, что он смотрел за охотой и за птичьим двором. Но такому злому человеку, каким был Бредуль, всего этого казалось мало. Он был очень корыстолюбив и думал только о том, как бы нажиться, а потому выпрашивал у путешественников деньги, обкрадывал их и продавал царскую дичь. Если бедные приходили в лес за хворостом, то он ловил их и отсылал в тюрьму, а богатым, которые ему хорошо платили, позволял сколько хотят охотиться в царском лесу. Царь давно уже сам не охотился: он был очень стар.
Хотя Бригуль и не отличалась добротой, но все-таки была намного лучше мужа, она тоже очень любила деньги, и как бы дурно ее муж ни поступал, но если он приносил деньги, она никогда его не бранила. Зато, когда его плутовство не удавалось, она так сердилась, что даже готова была прибить его.
Шестеро старших детей Бредуля и Бригули с раннего детства привыкали к грабежу и жестокости и росли негодяями. Едва выучивались они ходить и говорить, как уже начинали воровать и обманывать. Родители за это их очень любили и находили чрезвычайно умными. Только с маленьким Грибулем как отец, так и мать обращались очень дурно, они называли его трусом и дураком и постоянно повторяли, что он никогда не сравнится с братьями и сестрами.
А Грибуль был очень маленький мальчик, всегда чистый и опрятный. Он никогда не рвал своего платья, не пачкал рук и не делал никому зла. Он был способен на всякие выдумки, за что слыл дома дураком, между тем как на самом деле он был только осторожен и рассудителен. Например, когда ему было очень жарко и хотелось пить, он удерживался сколько мог, потому что знал по опыту: чем больше пьешь, тем больше хочется. Как бы ему ни хотелось есть, но если в это время встречался бедный, который просил у него хлеба, то он сейчас же отдавал ему свой кусок, говоря про себя: ‘Я знаю, как мучительно голодать и потому должен избавлять других от этого трудного состояния’.
Чтобы не отмораживать рук и ног, Грибуль первый придумал натирать их снегом. Он давал свои самые любимые игрушки детям, которых вовсе не любил, и когда его спрашивали, зачем он так делает, то он обыкновенно отвечал: ‘Чтобы полюбить этих дурных детей’. Он уже знал, что мы всегда привязываемся к тем, кому делаем добро.
Если днем ему хотелось спать, он начинал ходить или заниматься чем-нибудь, чтобы лучше уснуть ночью. Становилось ли ему вдруг страшно, он пел, чтобы испугать то, чего боялся сам. Как бы не хотелось ему играть, он всегда прежде заканчивал свое дело, потому что после работы всегда играется веселее. По своим летам он поступал очень умно и умел быть довольным, родители же принимали все за дурное, смеялись над ним и бранили его за его лучшие поступки. Мать часто била его, а отец всякий раз, когда он подходил к нему приласкаться, отталкивал его, говоря: ‘Поди прочь, дурак, из тебя никогда ничего путного не выйдет’.
Братья и сестры, видя, что родители не любят Грибуля, начали также презирать его и старались сердить, чем только могли, хотя Грибуль и переносил все с большим терпением, тем не менее его чрезвычайно огорчало подобное обращение, и потому очень часто он совершенно один уходил в лес поплакать наедине и попросить небо научить его поступать так, чтобы родители полюбили его настолько, насколько он сам любил их.
В этом лесу Грибуль больше всего любил один дуб. Это было большое, очень старое дуплистое дерево, снизу доверху обвитое плющом и мелким свежим мхом. Место, где рос дуб, находилось довольно далеко от дома Бредуля и называлось Шмелевым перекрестком. Никто не помнил, почему ему дано такое название. Предполагали, что какой-то богатый господин по имени Шмель посадил дуб, а дальнейших сведений о нем никто не имел. Туда почти никто не ходил, потому что вокруг дерева стеной росли колючие кустарники и на земле лежало множество камней, так что добраться до него было очень трудно. Но около самого дуба росла необыкновенно мягкая трава, усеянная множеством разных полевых цветов, а источник серебристой лентой протекал между мхом и терялся в соседних скалах.
Однажды бедного Грибуля бранили и обижали больше обыкновенного, он пошел по привычке к старому дубу поплакать о своем горе. Вдруг он почувствовал, что его что-то укусило в руку и, осматриваясь, увидел большого шмеля, который сидел не двигаясь и смотрел на него с презрением. Грибуль взял его за крылья, посадил на ладонь и сказал:
— Я тебе ничего не сделал, за что же ты меня кусаешь? Неужели и животные так же злы, как люди? Впрочем, это естественно: они животные, а люди должны были бы подавать им хороший пример. Лети и будь счастлив, я не убью тебя, хотя ты принял меня за врага, но, как видишь, ошибся, к тому же смерть твоя не вылечит меня от боли.
Шмель вместо ответа начал выгибать спину и водить лапками по крыльям и носу. Он поступил, как настоящий шмель, которому приятно и который позабыл, что сию же минуту нанес обиду.
— Раскаиваться тебе не в чем, а благодарить и подавно не за что, — прибавил Грибуль. — Мне только жаль, что у тебя такое дурное сердце, я должен признаться, что ты очень красив и такого большого шмеля я еще никогда не видел, одежда твоя черная с фиолетовым отливом, правда невеселая, но зато похожа на царскую мантию. Быть может, между шмелями ты значительное лицо, а потому и кусаешься так больно.
Грибуль говорил улыбаясь, хотя у самого от боли были слезы на глазах. Шмелю очень понравились такие слова, и он начал шевелить крыльями. Потом встал на ноги и как контрабас загудел глухим густым голосом, полетел и скоро скрылся из виду.
Грибуль знал целительное действие некоторых трав и, чтобы избавиться от боли, сорвал несколько листьев, вымыл руку в источнике, приложил их к больному месту, лег и заснул.
Вдруг он слышит во сне какую-то странную музыку, будто басы соборных певчих раздались из-под земли, они пели:
‘Зажужжим, зажужжим,
Приближается царь!’
А источник, сбегающий со скал, говорил звонким голосом цветам, растущим на его берегах:
‘Задрожим, задрожим,
Приближается враг!’
И ему казалось, будто толстые корни дуба извивались и ползли по траве, точно змеи. Барвинок и маргаритки закачались на стеблях, как от сильного ветра, большие черные муравьи, которые очень любят древесную кору, торопливо спускались по дубу, садились на задние лапы и с удивлением смотрели, что делается вокруг них, кузнечики выходили из нор и приставляли к отверстию свои носики. Вдруг листья и камыши так громко зашелестели, что Грибуль проснулся в испуге от всей этой сумятицы.
Но как же удивился Грибуль, когда увидел перед собою высокого толстого господина, одетого с ног до головы в черное по-старомодному сшитое платье. Этот господин смотрел на него во все глаза и сказал ему громким голосом, сильно картавя:
— Ты оказал мне услугу, я никогда этого не забуду. Теперь проси у меня чего хочешь, я для тебя все сделаю.
— Увы, милостивый государь, — отвечал Грибуль, дрожа от страха, — едва ли вы можете исполнить мою просьбу. Родители меня не любят, а я бы очень желал, чтобы они меня полюбили.
— Действительно, этого я не могу сделать, — сказал черный господин, — но все же я не хочу оставить тебя без награды. Что ты очень добр, это я знаю, и я желаю, чтобы ты был очень умен.
— Ах, милостивый государь, — вскричал Грибуль, — если для того, чтобы быть умным, нужно быть злым, то не давайте мне ума. Я желаю лучше остаться глупым, но добрым.
— А что ты сделаешь с твоей добротой среди злых? — сказал толстый господин, и глаза его засверкали, как два раскаленных угля.
— Я слишком глуп и не могу отвечать вам, — едва проговорил испуганный Грибуль, — но до сих пор я никому не делал зла и прошу вас, не внушайте мне желания вредить другим.
— Да ты, как я вижу, в самом деле дурак, — сказал черный господин. — Прощай, мне некогда терять с тобой время на доказательства, впрочем, мы еще увидимся, а когда тебе будет что нужно, обратись ко мне и помни, что я тебе все сделаю.
— Я вам очень благодарен, — отвечал Грибуль, и зубы у него стучали как в лихорадке. Господин отвернулся. От солнечных лучей его черное бархатное платье сначала показалось темно-синим, а потом перешло в превосходный фиолетовый цвет, борода ощетинилась и плащ надулся как шар, он глухо зарычал, страшнее львиного, тяжело поднялся с земли и скрылся в ветвях дуба.
Грибуль протер глаза и спросил себя, не во сне ли все это видел и слышал? Наконец он уверил себя, что это был действительно сон, и ему даже показалось, что он проснулся тогда только, когда улетел черный господин. Он боялся, что мать и отец будут его бранить и даже, чего доброго, бить за то, что его так долго не было, а потому он поднял палку и сумку и пошел домой.
Едва он вошел в комнату, как мать закричала:
— Наконец-то ты вернулся, кажется, давно бы пора! Вот дурак, а его ожидает такое счастье, о котором он, верно, никогда и не думал.
Сначала, как водится, она его долго бранила, потом потрудилась рассказать, что в лес приходил господин Шмель, остановился в их доме, съел большой горшок меду и заплатил золотую монету. Потом, пересмотрев друг за другом братьев и сестер Грибуля, спросил у Бригули: ‘Нет ли у вас еще детей, помоложе этих?’ И услыхав, что есть еще сын двенадцати лет по имени Грибуль, господин Шмель вскричал: ‘Какое превосходное имя, а ведь я давно ищу такого ребенка, пришлите его, пожалуйста, ко мне, и я сделаю его счастливым’.
— Но кто же такой этот господин Шмель? — спросил удивленный Грибуль. — Я его совсем не знаю.
— Господин Шмель, — отвечала мать, — богатый господин. Он приехал сюда затем, чтобы купить очень много земли и богатый дворец невдалеке от нас. Никто его не знает, но все говорят, что он очень добр и сорит деньгами. Быть может, он даже и глуп, потому что полюбил тебя за имя, но во всяком случае пойди к нему скорей, он, верно, сделает тебе богатый подарок.
— Как же мне найти его? — спросил Грибуль.
— Гм, я не знаю, — отвечала Бригуль, — я до того была изумлена, что даже и не подумала спросить, но по всей вероятности он уже живет в замке, который так хотел купить. Замок этот на опушке леса, ты очень хорошо знаешь местность и будешь окончательно глуп, если не найдешь человека, которого все знают и о котором говорят, как о чуде. Иди скорей, и что бы он тебе ни дал, неси домой, если он даст тебе деньги, то смотри, не бери себе ни копейки, если же что-нибудь съестное, не обнюхивай, а неси мне и отцу, как получил. В противном случае ты будешь наказан.
— Зачем вы мне все это говорите, милая маменька? — отвечал Грибуль. — Вы знаете, я никогда от вас ничего не скрывал и скорее решусь умереть, чем обмануть вас.
— Правда, ты слишком глуп, ну иди же и не рассуждай больше.
Грибуль пошел по указанной матерью дороге. Он скоро почувствовал сильную усталость, день уже клонился к вечеру, а он с утра ничего не ел. Он сел отдохнуть под фиговое дерево, но в это время года плодов еще не было, а голод совершенно его ослабил. Вдруг он услышал над головой жужжание пчел, привстав на цыпочки, он увидел в дупле мед. Он поблагодарил небо за посланную помощь и достал осторожно меду, не ломая сот, поел и уже хотел идти дальше, как вдруг из дупла раздался пронзительный голос, и он услышал слова:
— Остановите злодея! Скорее бегите ко мне, дочери мои, служанки и невольницы, уничтожим вора, разграбившего наши сокровища.
Грибуль тотчас понял, о ком шла речь, и очень испугался.
— Виноват, госпожи пчелы, — сказал он, дрожа от страха. — Я почти умирал с голоду и не мог нанести вам убытку, если поел вашего превосходного меда, ваш мед так вкусен, желт и душист, что сначала счел его за золото, а когда попробовал, то убедился, что он гораздо лучше чистого золота.
— Он неглуп, — проговорил молоденький приятный голос, — и за его милый отзыв о нашем меде прошу вас, маменька, помиловать его и позволить продолжать путь.
После этих слов в дереве раздалось жужжание, как-будто говорили все вдруг и о чем-то спорили, но никто не выходил. Грибуль убежал, и его никто не преследовал. Когда он отбежал подальше, ему захотелось обернуться, и он невольно остановился полюбоваться только что покинутым местом: так оно было великолепно. Лучи заходящего солнца падали на фиговое дерево и роскошно освещали его ветви, в этих полосах света, на которые даже трудно было смотреть из-за ослепительного блеска, вертелось, пело и танцевало множество полупрозрачных существ. Грибуль смотрел сколько мог, но оттого ли, что он сидел далеко, или оттого, что солнце светило в глаза, он не мог хорошенько разобрать того, что видел.
То казалось ему, что танцуют дамы и девицы в золоченых платьях с темными корсажами, то просто рой пчел толчется в полосах света.
Но ночь все приближалась, солнце село за кусты, а вместе с ним пропало и чудное видение. Грибуль опять пошел по дороге к замку.
Он шел долго, очень долго, и постоянно утешал себя, что уже немного остается до опушки, пока не увидел, что заблудился. Сел еще раз отдохнуть, и ему захотелось спать, но он побоялся волков и, чтобы не задремать, решил идти дальше сколько хватит сил. Наконец и силы ему изменили, он уже был готов упасть от усталости, как вдруг между деревьями увидел огни. Это ободрило его, он пошел в ту сторону и через несколько минут очутился перед прекрасным освещенным домом. В комнатах играла музыка и расхаживали гости, а на кухне повара усердно готовили ужин. Грибулю было очень совестно, что он пришел так поздно, но все же решился постучать у подъезда:
— Если хозяина дома зовут Шмель, то нельзя ли его видеть?
— Если вы Грибуль, то мы получили приказание хорошо принять вас, — отвечал швейцар. — Наш господин только что купил этот замок и сегодня дает большой бал. Поговорить с ним вы можете завтра, если вас зовут Грибуль.
— Ну и хорошо, — отвечал Грибуль, — меня-то именно и зовут Грибуль.
— Когда так, то пожалуйте ужинать и отдохните.
Швейцар тотчас же провел его в прекрасную комнату. Она была так хорошо убрана, что Грибуль принял ее за комнату хозяина дома, а на самом деле она принадлежала только его главному лакею. Ему подали на ужин плоды и самые лучшие конфеты. Грибуль охотнее бы съел тарелку хорошего супа и кусок хлеба, но спросить не смел, а когда он кое-как утолил свой голод, то слуга сказал, что он может лечь спать, если хочет.
Грибуль воспользовался позволением, но шум и говор со всех сторон не дали ему заснуть. Каждую минуту отворялись двери, и большие контрабасы гудели, как гром. Двери затворялись, музыка смолкала, но тут начинали в кухне греметь кастрюлями, в буфете звенеть посудой, слуги перешептывались и переглядывались, точно затевали что-то недоброе, так что Грибуль то прислушивался к окружающему, то дремал, и сам не мог разобрать, видит ли он все это во сне или наяву.
Вдруг ему показалось, что слуга, который все время так хорошо с ним обращался, вошел в комнату, подошел к постели и смотрит, спит ли он: — что же, в его безобразной толстой голове нет глаз! Грибуль очень перепугался и хотел говорить, но вдруг раздалось тик-так, слуга задвигал руками и ногами и полез на потолок, спустился, опять поднялся, чрезвычайно искусно и скоро перекрещивал это пространство нитями, а тик-так, как звук маятника, все продолжалось. Сначала эта игра занимала Грибуля, но когда слуга начал опутывать его нитями, то он не на шутку испугался и хотел закричать, но вместо крика у него вылетел из груди тоненький слабый звук, похожий на писк комара. Он попробовал вытащить руки из-под одеяла, но что же он увидел? — вместо рук у него маленькие тоненькие лапы, до того маленькие, что он боялся сломать их, если пошевелит. Наконец он увидел, что сделался маленькой мошкой, а тот, кого он принял за слугу господина Шмеля, был некто иной, как мохнатый паук обыкновенной величины, который старался завлечь его в паутину и съесть. Тут Грибуль от страха проснулся: в комнате был слуга, уже не паук, а обычный человек, он прятал в свой шкаф накраденные во время бала бутылки с вином, серебряные столовые приборы, великолепные вазы и другие драгоценные вещи, вероятно, пропавшее хотел поставить на счет какому-нибудь бедняку, который не успел снискать такого расположения у господина, каким пользовался он как старший слуга. Сначала Грибуль не понимал, что он делает, но догадался, когда слуга обернулся к нему с испуганным и угрожающим видом и сказал ему сухим разбитым голосом, походившим на стук старых стенных часов:
— Что вы на меня смотрите и отчего вы не спите?
Грибуль далеко не был так прост, как его считали, он сделал вид, будто ничего не замечает, встал и попросил позволения идти на бал, прибавил, что из-за шума он все равно спать не может.
Слуга был очень рад от него отвязаться и потому с радостью сказал:
— Идите, идите, вы совершенно свободны.
Грибуль шел все прямо, поднимался на лестницы, спускался с них, проходил ряд комнат и видел много вещей, о назначении которых даже не имел понятия, но они его не занимали. В одной из этих комнат сидело множество мужчин в черных платьях и богато одетых дам. Они играли в карты, в кости и спорили между собой о разложенных на столах грудах золота.
В другом зале мужчины, одетые тоже в черное, и разряженные дамы танцевали под звуки музыки. Нетанцующие же, казалось, смотрели на этих и до того громко жужжали, что совершенно заглушали музыку. В следующей комнате ели стоя, с жадностью и далеко не так опрятно, как привык Грибуль.
Гости бродили по комнатам, толкались, умирали от жары, и все это движущееся общество казалось печальным или сердитым. Наконец начало светать и открыли окна. Грибулю, заснувшему на скамье, показалось, что в отворенные окна вылетали целые рои шмелей, трутней и ос, и когда он открыл глаза, то был один среди пыли. Люстры погасли, измученные слуга бросились, как попало, на столы и на диваны. Другие же подбирали остатки после бала. Грибуль окончил свой сон под деревьями, в прекрасном саду, наполненном превосходными цветами.
Проснувшись совершенно бодрый и свежий, он увидел перед собой толстого, высокого господина в черной бархатной одежде с фиолетовым отливом, так похожего на того, которого он видел во сне под дубом, на Шмелевом перекрестке, что он даже подумал, что это тот же самый, а потому не вытерпел и сказал ему:
— А! Здравствуйте, господин Шмель, как поживаете со вчерашнего утра?
— Грибуль, — отвечал богатый господин тем же громким и картавым голосом, который Грибуль уже слышал во сне, — я очень рад тебя видеть, но мы встречаемся в первый раз, и твой вопрос меня удивляет. Я знаю, что ты пришел в эту ночь, но я уже спал и не видал тебя.
Грибуль подумал, что сказал глупость, напоминая о своем сне, как о деле, о котором господин Шмель обязан вспомнить, старался поправиться и спросил, не болен ли он был вчера.
— Нет, я здоров как нельзя лучше, — отвечал Шмель, — отчего тебе показалось, что я болен?
— Потому что вы вчера давали бал, — отвечал Грибуль, теряясь все более и более, — и я думал, что вы сами присутствуете на нем.
— Нет, мне это очень бы надоело, — отвечал господин Шмель. — Я давал бал, чтобы знали, что я богат, но избавляю себя от труда присутствовать на нем. Но поговорим лучше о тебе, дорогой Грибуль, ты очень хорошо сделал, что пришел ко мне, я желаю тебе добра.
— Только потому, что меня зовут Грибулем? — спросил Грибуль.
Он не смел задавать умных вопросов, боясь опять промахнуться.
— Да, только потому, что тебя зовут Грибулем, — отвечал господин Шмель, — это тебя удивляет, но помни, мой друг, что в жизни должно уметь пользоваться случаем, а не разбирать, как и что случилось.
— Итак, какое же добро хотите вы мне сделать? — спросил Грибуль.
— А это совершенно от тебя зависит, — отвечал господин Шмель.
Грибуль был в большом затруднении от всего, что он видел, ему ничего не хотелось особенно иметь, к тому же все показалось ему слишком богатым и прекрасным, чтобы честность его могла искуситься. Подумав немного, он сказал:
— Если вы можете сделать, чтобы родители меня полюбили, то я всю жизнь буду вам благодарен.
— Скажи мне прежде, за что они тебя не любят? — спросил господин Шмель, — мне кажется, ты очень миленький мальчик.
— Увы! Они говорят, что я глуп, — сказал Грибуль.
— В таком случае, тебе нужно дать ума, — ответил господин Шмель.
Грибуль, отказавшись во сне от ума, на этот раз не посмел сопротивляться.
— Но что же надо делать, чтобы быть умным? — спросил Грибуль.
— Надо заняться науками, мой друг. Я очень учен и могу учить тебя магии и волшебству.
— Как же буду я учиться таким наукам, которых названия даже не знаю, если я слишком глуп, чтобы выучиться чему бы то ни было?
— О, это вовсе нетрудно, — отвечал господин Шмель, — я сам буду учить тебя, но ты должен жить со мною и быть моим сыном.
— Вы очень добры, — сказал Грибуль, — но у меня есть родители, которых я очень люблю, и я не хочу с ними расстаться. Хотя, кроме меня, у них есть еще дети, которых они любят больше, чем меня, но я могу им быть полезным, и мне кажется, что было бы очень дурно с моей стороны, если бы я не захотел быть их сыном.
— Это совершенно зависит от тебя, — сказал господин Шмель. — Я никого не принуждаю. Прощай, Грибуль, если ты не хочешь у меня оставаться, то мне некогда с тобою разговаривать. Когда переменишь мнение или пожелаешь что-нибудь другое, приходи ко мне, я всегда рад тебя видеть.
С этими словами господин Шмель ушел, и Грибуль остался один. Он пошел домой, и по мере того как приближался к дому, у него становилось веселее на сердце, он рассуждал так:
— Господин Шмель, сам того не зная, дал мне средство заставить родителей полюбить меня, потому что, когда они узнают, что он предлагал мне оставить их и быть сыном такого богатого человека, как он, а я отказался, имея родителей, данных Богом, то они увидят, что я вовсе не зол.
Едва завидел он мать издалека, которая с нетерпением ждала его в конце сада, побежал и хотел весело броситься в ее объятия, но она не допустила его.
— Что принес ты? Где подарок, который он тебе дал? — спросила мать.
Увидев, что у него ничего нет, она подумала, что он потерял, и хотела уже прибить его, Грибуль просил ее прежде выслушать, и если он не исполнил своего долга, она может его наказать. Тогда он передал слово в слово свой разговор с господином Шмелем, но вместо благодарности и поцелуев, мать взяла ивовую ветку и начала его сечь, крича вместе с ним. Бредуль пришел узнать, в чем дело.
— Посмотри, этот осел, этот скверный, злой мальчишка не захотел быть сыном и наследником человека, который богаче самого царя, — кричала рассерженная мать. — Он был даже до того глуп, что, когда уходил, не попросил у него мешка с деньгами, или хорошего места для нас в его доме, или хоть порядочного куска земли для увеличения нашего имущества.
Бредуль, в свою очередь, принялся бить Грибуля и бил его так больно, что мать, боясь, что он убьет его, отняла, сказав:
— Ну, довольно на этот раз.
Огорченный Грибуль спросил, что же делать ему, чтобы им нравиться, прибавив, что если уж непременно нужно, чтобы он жил с господином Шмелем, то он покоряется их воле. Хотя мать, еще несколько любившая его за его характер и желавшая видеть его богатым и хорошо одетым, сказала ‘да’, отец, который не верил в его доброту и думал, что невозможно забыть все оскорбления, какими его постоянно осыпали, не согласился. Он думал, что будет гораздо выгоднее посылать его время от времени к господину Шмелю: тот, верно, будет давать деньги, а Грибуль, боясь наказания, всегда принесет их домой.
Через два или три дня его одели как могли хуже, надели на него изорванный жилет, толстые деревянные башмаки, грязный сюртук и послали так к господину Шмелю, чтоб он подумал, что родители не в состоянии одевать его лучше и сжалился бы над ними, в то же время ему велели спросить очень большую сумму денег.
Грибуль, любивший во всем опрятность и чистоту, был до того унижен, когда его заставили явиться в таком грязном рубище, что у него выступили слезы на глазах. Но господин Шмель принял его от этого не хуже, несмотря на ворчание и грубый голос, он казался добрым человеком, и, видимо, очень любил Грибуля, хотят тот не мог объяснить себе, за что.
— Я очень доволен, что ты подумал о себе, Грибуль, — сказал господин Шмель, — возьми, что тебе понравится.
Господин Шмель привел его в большой подвал, там лежали грудами золото, бриллианты, жемчуг и различные драгоценные камни, по ним ходили, как по песку, кроме того, там было еще вырыто семь глубоких ям, наполненных доверху разными сокровищами.
Грибуль, исполняя приказание родителей, брал только золото, он не знал, что бриллианты еще драгоценнее. Ему было велено принести как можно больше, и он набил золотом все карманы, но без малейшего удовольствия, как-будто набирал камни. Он не понимал, к чему такое богатство.
Потом он поблагодарил господина Шмеля больше из вежливости, чем от удовольствия, и пошел домой, думая: ‘Теперь родители увидят, что я исполнил их волю, и, быть может, поцелуют меня’.
Грибуль устал нести столько золота. А так как ему пришлось проходить невдалеке от Шмелева перекрестка, то он и свернул немного с дороги, чтоб отдохнуть под старым дубом. Он съел несколько желудей с этого дерева, которые всегда казались ему лучшими во всем лесу, действительно, они были сладки, как сахар, и мягки, как масло. Потом напился из ручья воды и прилег было вздремнуть, вдруг откуда-то взялись его три брата и три сестры, они бросились на него и начали его щипать, кусать, царапать и отнимать золото.
Грибуль, сколько мог, защищал свое богатство и уговаривал их так:
— Дайте мне только донести его до дому, чтоб отец и мать видели, что я исполнил их приказание, и тогда берите его, если хотите.
Но они не слушали его, а продолжали бить и грабить, вдруг в дупле раздался страшный шум, будто в нем шел концерт на десяти тысячах контрабасов, и вслед затем целые рои трутней, ос и шмелей всех родов бросились на братьев и сестер Грибуля, они стали их так больно жалить и гнать, что те прибежали домой страшно распухшие, одни почти слепые, а у других руки были не тоньше головы, все были чрезвычайно обезображены, немилосердно кричали. Грибуль же хотя и находился посреди роя, но не был ни разу укушен, он подобрал свое золото и принес его домой.
Пока мать мыла и перевязывала детей, отец, заботившийся только о деньгах, обыскивал Грибуля и расспрашивал его, на этот раз он похвалил его и упрекнул только в том, что он ленив и неженка и что мог бы принести вдвое больше.
Других детей уложили в постель, они действительно были очень больны, так что думали, что некоторые из них совершенно ослепнут.
На другой день, когда Бредуль хотел с женою пересчитать золото, они были очень удивлены, увидев, что оно тает в руках и протекает между пальцами на стол в виде желтой жидкости, которая была не что иное, как мед, да еще самого дурного качества, он был скорей горек, чем сладок.
— Ладно, — сказала Бригуль, сердито глядя на стол, — Шмель колдун и перехитрить его трудно. Ссориться же с ним незачем, а лучше, вместо того, чтобы просить у него денег, пошлем-ка сами ему подарок. Мне показалось, что он очень любит мед и, без сомнения, он сыграл с нами эту злую шутку для того, чтоб мы догадались прислать ему его.
— Теперь я понимаю, в чем дело, — отвечал Бредуль, — пошлем ему самого лучшего меду из наших ульев, надеюсь, что он хорошо нам за него заплатит.
На следующий день положили на осла большой бочонок превосходного меду и послали с ним Грибуля к господину Шмелю.
Едва Грибуль поравнялся с фиговым деревом, где еще недавно видел такие чудеса, как из дерева с шумом вылетели пчелы, бросились на осла, который, как следует ослу, перепугался, сбросил с себя бочонок и пустился в галоп, крича изо всех сил.
Тогда Грибуль, которого все это заставило призадуматься, увидел перед собой двух дам необыкновенной красоты в сопровождении такого множества дам и девиц, что пересчитать их не было возможности. Самая высокая из них была очень богато одета, казалось, она не шла, а будто плыла по воздуху. Подле нее грациозно выступала красивая княжна.
— Глупец! — сказала старшая (по ее царской мантии Грибуль узнал в ней царицу). — Ты дважды заслужил смерть, потому что ты освободил первого любимца царя шмелей, нашего смертельного врага, но княжна, моя дочь, которую ты видишь перед собой, испросила тебе помилование, она думает, что ты можешь оказать нам услугу. Посмотрим, можно ли на тебя положиться?
— Приказывайте, что угодно, госпожа царица, — отвечал Грибуль, — я никогда не имел намерения оскорбить вас, и к тому же вы так прекрасны, что я всегда с удовольствием готов вам служить.
— Дитя мое, — сказала царица смягченным голосом, потому что она любила всякую лесть, — слушай хорошенько, что я буду говорить тебе. Оставь ничтожный мед, который ты нес царю шмелей, а передай ему лучше эти слова, они ему больше понравятся. Скажи ему, что царица пчел устала от войны и что она знает, что в последнее время трутни и шмели до того многочисленны и сильны, что в битве сопротивляться им очень трудно. Промышленники готовы уделить часть собранных богатств победителям и заключить с ними мир. Я знаю, что царь шмелей считает себя до того сильным, что вздумает предложить нам унизительные условия, но я знаю также и то, что он давно уже добивался руки моей дочери и даже потерял надежду получить ее когда-либо. Скажи, что я согласна на замужество моей дочери с ним с тем только условием, чтобы он оставил в покое наши ульи и довольствовался значительною частью наших сокровищ, которые княжна получит в приданое.
После этих слов царица, дочь и весь двор скрылись, и Грибуль видел множество пчел, сидящих кучами по ветвям фигового дерева. Он пошел своей дорогой, рассказал господину Шмелю, что родители послали ему целый бочонок самого лучшего меду, но царица пчел отняла его, и передал все слова, которые она приказала сказать царю шмелей.
— Так как вы во всем очень сведущи, — прибавил Грибуль, — то не можете ли вы мне сказать, где живет такой царь, если только это не вы сами, я всегда это подозревал, хотя за это я вовсе не имею о вас дурного мнения.
— Все это бредни и выдумки, — ответил Шмель. — Хорошо, хорошо, Грибуль, ты исполнил возложенное поручение. Но поговорим лучше о тебе, мой друг, убедился ли ты теперь, что никогда не будешь прав перед своими родителями? Они слишком хитры, а ты уж очень прост. Не хочешь ли ты остаться у меня? И тогда тебе уже больше незачем их бояться, а со временем ты будешь таким умным человеком, что станешь управлять всей землей.
Грибуль вздохнул, во ничего не отвечал. Господин Шмель быстро повернулся и ушел прочь: он вообще не оставался долго на одном месте, имел постоянно озабоченный вид, хотя никогда никто не видел его за делом. Каждый раз, когда Шмель говорил Грибулю, что он хочет оставить его у себя и учить, Грибулю становилось страшно, хотя он сам не знал отчего. Он воротился к родителям и рассказал все, как случилось. Он очень боялся признаться, что царица пчел отняла у него мед и обратила в бегство осла, но, делать нечего, сказать все же было надо. Тогда он сказал в извинение, что имел дело не с простыми пчелами, а с самой царицей, ее двором и всем войском.
Он ожидал, что его сочтут за лгуна и выдумщика, но Бредуль, веривший в колдунов, и даже когда-то сам пробовавший им сделаться, почесал за ухом и сказал жене:
— Тут очевидное колдовство, у Грибуля есть надежда сделаться богаче самого царя, потому что он может быть колдуном. Правда, он слишком прост для этого, но и то сказать, ведь от господина Шмеля зависит дать ему ум. Не будем же далее сопротивляться, пусть он делает, что хочет, иначе он разорит нас и погубит всех наших детей. Теперь я понимаю, что все осы и трутни, так больно ужалившие их, были не простые насекомые. Пошлем же к нему Грибуля, потому что, когда Грибуль будет не беднее самого царя, он из одного самолюбия возведет своих родных в высшие должности.
Тогда, обратясь к Грибулю, он сказал:
— Послушай, мальчуган, воротись сию же минуту к господину Шмелю и скажи ему, что твой отец тебя ему отдает, но смотри, берегись рассердить его чем-нибудь. Останься у него, я приказываю это, если же ты не послушаешься, то будь уверен, что умрешь у меня под палкой.
Бедный Грибуль, отвергнутый родителями, вышел из дому со слезами на глазах. В эту минуту матери стало грустно, и она вышла проводить его немного, потом она поцеловала его и простилась. Грибуль был так доволен этой лаской, что с удовольствием покорился своей участи, думая, что, быть может, теперь они полюбят его и станут ласкать, когда он придет повидаться с ними.
Господин Шмель принял Грибуля очень хорошо. Он велел одеть его в богатое платье, дал ему прекрасную комнату, посадил обедать с собою за один стол и приставил служить ему трех пажей. Потом он стал учить его магии.
Но Грибуль не делал больших успехов. Его заставляли писать цифры за цифрами, делать вычисления за вычислениями, а это его нисколько не занимало, тем более, что он не знал, к чему все эти премудрости могут пригодиться. Его богатство также не делало его счастливым, он желал только быть всегда чистым и опрятно одетым.
Господина Шмеля он видел очень мало и то всегда занятого чем-то важным, он трепал его по щеке и говорил: учись цифрам, вычисляй с учителем, которого я к тебе приставил, а когда будешь все это знать, я сам буду твоим учителем и посвящу тебя во все тайны науки.
Грибуль очень желал полюбить господина Шмеля, который делал для него так много добра, но никак не мог в этом успеть. Господин Шмель был шутлив, но не забавен, шумлив, но не весел, и расточителен, но не благотворителен. Никто не знал, о чем он думает, если только он о чем-нибудь думал. Иногда он был груб, но по большей части равнодушен. У него была страсть, противная для Грибуля — есть только мед, сиропы и разные сласти, что, впрочем, не мешало ему толстеть и жиреть. Ел он с жадностью и чрезвычайно неопрятно. Грибуль не любил его целовать, потому что борода его была всегда в сахаре. Но несмотря на свои огромные расходы, господин Шмель день ото дня становился богаче.
Спустя некоторое время в их царство приехала прекрасная и богатая княжна с царицей, своей матерью, чтобы выйти замуж за господина Шмеля. Дело было скоро кончено. Праздники по этому случаю давались великолепные, пригласили и царя, который остался очень доволен, что присутствовал на свадьбе, а после свадьбы оказалось, что господин Шмель сделался вдвое богаче против прежнего.
Жена его была очень красива и очень умна, она всегда ласково обращалась с Грибулем, но несмотря на это Грибуль не мог любить ее так, как бы хотел. Он всегда ее боялся, потому что она напоминала ему княжну пчел, ему казалось, что он видел ее под фиговым деревом в тот день, когда целый рой пчел обратил в бегство осла, а когда она целовала его, то он как-будто чувствовал, что она жалит его. Она, подобно мужу, ела только мед и сиропы, что было Грибулю так противно в господине Шмеле. К тому же она постоянно говорила об экономии, Грибуля учили считать, и она беспрестанно мучила его, говоря, что он должен учиться скорей применять это искусство к производительности.
Если разобрать все хорошенько, то после свадьбы дом господина Шмеля стал, правда, смирнее, но нисколько не веселее прежнего. Госпожа Шмель была скупа и заставляла работать всех без отдыха. Государство от этого улучшалось и обогащалось. В нем производились всевозможные работы, строили города, морские пристани, дворцы, театры, делали мебель, ткали великолепные материи, давали праздники, на которых все были одеты в золотую парчу, кружева и бриллианты. Все было до того хорошо и роскошно, что иностранцы приходили в изумление. Но бедным от этого не было лучше. Для того, чтоб заработать копейку в этом государстве, нужно было быть или очень ученым, или очень сильным, или уж очень ловким, лишенных же большого ума, познаний и здоровья все презирали и забывали: им приходилось воровать, просить милостыню или умирать с голоду, заметно стало, что все сделались злыми, одни оттого, что были уж очень счастливы, другое — потому, что не довольно счастливы. Все спорили и ненавидели друг друга. Отцы упрекали детей, что тихо растут и не могут добывать денег, дети — родителей, что не скоро умирают и не оставляют им наследства. Мужья и жены не любили друг друга, потому что господин Шмель и жена его, примеру которых все следовали, женившись по расчету, терпеть не могли друг друга и постоянно упрекали друг друга в происхождении. Госпожа Шмель говорила своему мужу, что он низкого происхождения, а господин Шмель называл ее чучелом, набитым дворянством. Иногда дело доходило даже до грубостей. Он обвинял жену в скупости, а она называла его вором.
Грибуль не присутствовал при этих домашних ссорах и не понимал, отчего в таком богатом и прекрасном царстве так много недовольных и несчастных людей. Со своей стороны, он мог бы быть очень счастлив, потому что родители его, разбогатев, уже больше не мучили его, а господин Шмель, постоянно занятый своими делами, не противоречил ему ни в чем. Но у Грибуля было тяжело на сердце, хотя он и сам не знал, почему. Ему скучно было жить всегда одному, у него не было товарищей его лет, прочие же дети, по наущению родителей, завидовали его богатству, тому, что бы он хотел знать, его не учили, господин Шмель осыпал его подарками и всякими удовольствиями, не разбирая, чего они стоили, но, казалось, заботился о нем не более, как о первом попавшемся на глаза. Господин Шмель вообще никогда не оказывал ни уважения, ни презрения, и раз, когда Грибуль вздумал предостеречь его и сказал, что старший слуга его обкрадывает, то он ответил: ‘Хорошо, хорошо! Он делает свое дело’.
Наконец, когда Грибулю исполнилось пятнадцать лет, господин Шмель взял его под руку и сказал:
— Мой молодой друг, ты будешь моим наследником, ибо решено судьбой, что у меня не будет детей от последнего брака. Я это знал и потому не боялся обидеть тебя своей женитьбой, ты будешь очень богат, да что я говорю, ты уж и теперь богат, потому что все, что мое — твое. Но после меня тебе будет много хлопот и забот и придется много выдержать битв, чтоб удержать за собою все имущество, потому что семейство моей жены меня ненавидит. Оно не объявляет мне войны только из боязни ко мне. Все пчелиное племя в заговоре против меня и ждет только удобного случая, чтоб напасть на мои владения и захватить все, что, по их мнению, им принадлежит. Пора, наконец, посвятить тебя в мои тайны, чтобы ловкость спасла тебя от насилия. Итак, идем со мной.
С этими словами господин Шмель сел с Грибулем в карету и приказал ехать к Шмелеву перекрестку. Когда они подъехали к дубу, господин Шмель отослал экипаж, потом он взял Грибуля за руку, велел ему сесть на корни дуба и спросил:
— Ел ли ты когда-нибудь эти желуди?
— Да, — отвечал Грибуль, — они очень хороши, остальные же во всем лесу горьки и годны разве только для свиней.
— В таком случае ты дальше ушел, чем думаешь. А так как эти желуди тебе нравятся, то поешь их теперь.
Грибуль ел с удовольствием, потому что они напоминали ему его детство, но тотчас же почувствовал, что им овладевает сильный сон, и ему казалось, что он видит и слышит господина Шмеля только во сне.
Сначала ему показалось, что господин Шмель ударил по дубовой коре и дуб раскрылся, тогда Грибуль увидел внутри дерева превосходный пчелиный улей с восковыми сотами и золотым медом, каждая пчелка сидела в своей сочной, чистой ячейке. Но по всем комнаткам звучали нежные голоски:
‘Соберем, соберем,
Сбережем, сбережем,
Откажем, откажем,
Ужалим, ужалим!’
Только громкий голос заставил их замолчать, закричав из глубины улья:
‘Молчите, молчите!
Приближается враг!’
Тоща господин Шмель зажужжал, полез по дереву и начал стучать крыльями и лапами в ячейку царицы, которая загородилась чем могла, и задвинула все засовы. Господин Шмель издал звук, подобный охотничьей трубе, на его зов явились тысячи, миллионы шмелей, трутней и ос, сначала в виде тучи на небе, а вскоре огромным войском, которое бросилось на улей.
Пчелы решились выйти на защиту, и Грибуль был очевидцем ужасной битвы, в которой каждый старался проколоть врага жалом или съесть его голову. Но драка сделалась еще ужаснее, когда с дерева спустилось новое войско. Новоприбывшие, не принимая участия в споре, кажется, заботились только о том, чтобы убивать кого попало, а потом уносить трупы и есть их. Эго была целая республика толстых больших муравьев, столица которых находилась невдалеке от места битвы, в ней они прохлаждались на листьях и в то же время лизали вытекавший из улья мед, до которого муравьи такие же большие охотники, как и шмели. Всякий раз, когда раненое насекомое падало на спину и валялось в конвульсиях бешенства и предсмертных страданий, муравьев двадцать бросалось его кусать, щипать, рвать и потом, заставив его умереть медленною смертью, они сзывали своих товарищей, и те уносили мертвеца в муравейник. В этой суматохе мед, вытекавший из выломанных дверей ячеек, так облепил сражающихся и грабителей, что тут погибло большое число, одни из них задохнулись и утонули, другие же были ранены неприятелем, против которого не могли защищаться. Наконец, поле сражения осталось за трутнями, и тогда у них началась отвратительная оргия. Победители обжирались медом среди жертв, ступая по трупам матерей и детей, и все они до того гнусно напились, что многие умерли от расстройства желудка или валялись как попало, между мертвыми и умирающими.
Что касается господина Шмеля, которому на серебряном блюде поднесли ключи от улья, то он смеялся самым наглым образом и, взяв Грибуля за шиворот, сказал:
— Поди, трус, пользуйся своею частью, ведь для тебя была устроена вся эта резня. Иди же, пользуйся ею, ешь, бери, грабь и убивай.
И он бросил его на дно улья, которое превратилось в кровавое озеро. Грибуль забился, чтоб вылезть оттуда, и, катясь вдоль дуба, упал в столицу муравьев. В одну минуту на него бросилось несколько миллионов челюстей и так больно защипали его, что он вскрикнул и проснулся. Но, открыв глаза, он уже ничего не видел прежнего. Дуб заклеился, муравейник исчез, несколько пчел летало около кашки, да несколько трутней пило воду с прибрежных цветов, забрызганных ручьем, а господин Шмель, спокойный, как обыкновенно, насмешливо смотрел на Грибуля.
— Ну, почтеннейший соня, — сказал он, — так-то ты пользуешься первым уроком. Я объясняю законы природы, а ты изволишь спать.
— Извините меня, — отвечал Грибуль, все еще оцепеневший от ужаса. — Я сам не рад, что заснул, потому что видел страшный сон.
— Хорошо, хорошо, — возразил господин Шмель, — нужно привыкать ко всему. Но на чем, бишь, мы остановились?
— Право, ничего не помню, — отвечал Грибуль.
— Да, — сказал господин Шмель, — я объяснил тебе естественную историю трутней и пчел. Последние работают для своего употребления, говорю тебе, они очень искусны, очень деятельны, очень богаты и очень скупы. Первые же не так хорошо работают и не умеют делать мед, но зато умеют брать его. Муравьи также неглупы: они превосходно строят города, наполняют их трупами, которыми питаются зимою, нет народа, который бы грабил больше их и лучше соединялся между собою, чтобы вредить другим. Хочешь сберегать, подобно пчелам, или же грабить, как трутни? По-моему, вернее заставлять работать других, а самому только брать. Поверь, друг мой, сила и ловкость — единственные пути к постоянному счастью. Скупцы собирают медленно и мало пользуются своим имуществом, грабители же, хотя и тратят, но всегда богаты, потому что, когда запас их выходит, они опять берут, а так как бережливые работники всегда найдутся, то и есть всегда средство обогатиться на их счет. Я сказал тебе, мой друг, последнее слово науки: выбирай, и если хочешь быть шмелем, я тебя сделаю таким магом, как я сам.
— А что будет со мною, когда я сделаюсь магом? — спросил Грибуль.
— Тогда ты будешь уметь брать, — отвечал господин Шмель.
— Что же нужно сделать, чтоб быть магом?
— Клятвенно отказаться навсегда от сожаления и от глупой добродетели, которую называют честностью.
— Все ли маги дают это обещание? — спросил Грибуль.
— Есть и такие, которые поступают обратно: они берут себе за правило служить, покровительствовать и любить все, что дышит, но это дураки, они из тщеславия берут на себя название добрых духов и не имеют никакой власти над землей. Они живут в цветах, в скалах и в степях. Люди не слушают их и даже не знают их совсем, эти бедные духи живут воздухом и росою, и в голове у них так же пусто, как в желудке.
— Итак, господин Шмель, вам, видно, не удалось вложить мне ума, потому что я предпочитаю этих духов вашим, и ни за что на свете не буду учиться грабить и убивать. Счастливо оставаться! Благодарю вас за все ваши добрые намерения, но позвольте мне вернуться к моим родителям.
— Глупец! Родители твои трутни, они даже забыли свое происхождение и живут теперь в привычках, свойственных их племени. Они били тебя за то, что ты не умел воровать, и знай, что теперь убьют, когда узнают, что ты не хотел учиться.
— В таком случае я пойду в степи, где, как вы говорите, живут добрые духи.
— Ну, это тебе не удастся, мой друг, — сказал сердито господин Шмель, и глаза его заблестели, как два раскаленных угля. — У меня есть свои причины на то, чтоб ты не уходил от меня, а если вздумаешь сопротивляться, я закусаю тебя до смерти.
С этими словами господин Шмель распустил крылья и, приняв вид страшного насекомого, пустился со злостью преследовать Грибуля, бежавшего со всех ног. Сначала Грибулю удалось защищаться, отгоняя его шляпой, но потом, увидев, что насекомое все-таки закусает его, бедный мальчик решительно не знал, что делать, он бросился в ручей и быстро поплыл по течению, но Шмель и тут не оставил его: каждую минуту он старался укусить его в глаза и ослепить, так что он должен был опустить голову в воду, рискуя задохнуться. Тогда Грибуль, видя, что уже нет надежды на спасение, закричал:
— Добрые духи! Помогите мне! Не допустите этому злодею овладеть мною!
В ту же минуту из дикой лилии вылетела хорошенькая стрекоза с голубыми крылышками, приблизилась к Грибулю и сказала ему: ‘Следуй за мною, плыви и не бойся’. Она полетела перед ним, и сейчас же пошел проливной дождь, страшно рассердивший господина Шмеля, который не умел летать под дождем, стрекоза же все летела вперед и смеялась над Шмелем. Ручей надулся и нес Грибуля, у которого уже не хватало сил плыть. Господин Шмель все еще пробовал преследовать свою жертву, но дождь, падавший крупными каплями, сшиб его в воду. Он, спасаясь, кое-как достиг вплавь береговой травы, где Грибуль и потерял его из вида. Между тем Грибуль, подвигаясь вперед под предводительством стрекозы, поравнялся с родительским домом. Он увидел своих братьев и сестер, которые смотрели в окно и, думая, что он тонет, громко смеялись. Грибуль хотел остановиться и поздороваться с ними, но стрекоза не позволила.
— Плыви за мной, — сказала она, — если ты меня оставишь, то пропадешь.
— Благодарю вас, госпожа стрекоза, — отвечал Грибуль, — я буду во всем вас слушаться.
И, отпустив дерево, за которое он было ухватился, поплыл так скоро, как тек сам ручей, который теперь, превратившись в поток, катил свои воды с быстротою стрелы. Когда он проплыл родительский дом и сад, то услышал, как братья и сестры смеялись над ним, крича, что есть мочи: ‘Конец Грибулю: он хотел спастись от дождя и бросился в реку’.

Как Грибуль, боясь быть сожженным, бросился в огонь

Когда Грибуль проплыл около 800 верст, то почувствовал усталость и проголодался, хотя был в дороге не более двух часов. Давно уже он оставил за собою ручей и плыл по открытому морю, сам того не замечая, он думал, что видит все это во сне, а потому и не понимает хорошенько, что происходит вокруг него. Голубенькая стрекоза исчезла, по всей вероятности, она оставила его там, где ручей впадал в реку, речка же снова впадала в реку, которая уже и донесла его до моря.
Когда Грибуль опомнился, то едва мог узнать себя: ничего в нем не было более человеческого: вместо рук и ног у него были тоненькие веточки с мокрыми зелеными листьями, вместо туловища — кусок дерева, покрытый мхом, вместо головы — большой испанский сахарный желудь, по крайней мере, он заключал так по сладкому вкусу во рту, которого у него уже не было. Он чрезвычайно удивился, увидев себя в этом положении, и никак не мог объяснить себе, каким образом путешествие превратило его в плывущую дубовую ветку. Большие рыбы, попадавшиеся ему навстречу тысячами, обнюхивали его и с отвращением отворачивали голову. Морские птицы бросались на него с намерением проглотить, но, рассмотрев поближе, находили, что такое кушанье им не по вкусу, и отлетали прочь. Наконец, прилетел большой орел, осторожно взял его клювом и поднялся в воздух.
Грибулю стало немного страшно на такой высоте, но вскоре он почувствовал, что воздух не только высушил его, но даже возвратил силу и доставил пищу, потому что голод его прошел, и если бы не некоторые беспокойства насчет того, что сделает с ним орел, то он был бы совершенно доволен. Но, продолжая думать и рассуждать в своем новом виде, он скоро решил так: я недалеко от земли, потому что меня вытащил из воды орел, который вовсе не морская птица, есть меня он также не будет, потому что орел питается мясом, а не желудями, верно, он хочет употребить меня для своего гнезда, и я скоро очутюсь на верхушке какого-нибудь дерева или на скале.
Предположения Грибуля сбылись. Он скоро увидел берег большого необитаемого острова, на котором были только деревья, травы и цветы, которые блестели от солнечных лучей и наполняли воздух своим благоуханием на пространстве 80 верст в окружности.
Орел положил его в свое гнездо и полетел отыскивать новые ветви. Когда Грибуль увидел, что остался один, ему захотелось уйти, но как это исполнить, когда у него нет ни рук ни ног?
— Когда я был на воде, то она, толкая, заставляла меня, по крайней мере, подвигаться вперед, — сказал он, — но что теперь будет со мною? Теперь я срезанная ветка, брошенная на произвол ветра, конечно, я скоро завяну, высохну, а потом и совсем умру.
И Грибуль заплакал, но потом, ободрившись, рассуждал так:
— Если волшебницы или добрые духи покровительствовали мне против нападений страшного Шмеля, то, по всей вероятности, они сделали со мной это превращение для того, чтобы спасти от его преследований.
И ему очень хотелось призвать их опять, а в особенности он желал видеть около себя голубенькую стрекозу, говорившую с ним на ручье, но, увы, он был нем, подобно пню, и не мог сделать ни малейшего движения.
Но вот вдруг поднялся сильный ветер, опрокинул орлиное гнездо и перенес Грибуля на середину острова.
Едва коснулся он земли, как увидел, что все травы и цветы зашевелились вокруг него, прекрасный белый нарцисс, стебель которого его задержал, нагнулся, поцеловал его в щеку и сказал:
— Наконец-то ты здесь, милый Грибуль, давно уже мы ждем тебя!
Маргаритка засмеялась и сказала:
— Теперь-то мы будем веселиться, и Грибуль, верно, не отстанет от нас.
А резвый овес закричал:
— Я надеюсь, что мы отпразднуем большим балом прибытие Грибуля.
— Потерпите, — возразил нарцисс, казавшийся рассудительнее других, — пока царица не поцелует Грибуля, вы ничего не можете ему сделать.
— Правда, — отвечали другие растения, — а пока заснем. Но примем предосторожность против ветра, который сегодня что-то очень развеселился, чтобы он не унес у нас Грибуля, перевьемся над ним.
Тогда нарцисс распустил над головою Грибуля один из своих больших листьев и сказал:
— Спи, Грибуль, вот тебе и зонтик.
Пять-шесть буквиц легли у ног его, несколько молодых ландышей сели на грудь, и около дюжины хорошеньких барвинок так искусно обвили его с обеих сторон своими стеблями, что никакой сильный ветер не мог унести его.
Грибуль, привлеченный запахом приветливых растений, свежестью травы и тенью, доставленной нарциссом, сладко заснул, ландыши нашептывали ему тысячу различных усыпляющих рассказов, бельцы напевали песенки, в которых не было ни рифмы, ни смысла, но от них снились приятные сны.
Наконец Грибуля разбудили громкие голоса. Вокруг него пели, танцевали, все были необыкновенно веселы, вьюнки раскачивались точно колокола, когда в них звонят, злаки щелкали точно кастаньетками, ландыши прыгали и кланялись, сам степенный нарцисс пел, что было силы, а бельцы хохотали во все горло.
— Глупые дети, — сказал тогда материнским тоном приятный голосок, — не скажете ли вы мне сегодня какой-нибудь хорошей новости?
В ту же минуту тысячи голосов закричали вместе: ‘Грибуль! Грибуль! Грибуль!’. И все растения отодвинулись от него разом, будто отдернули занавес, и удивленный Грибуль увидел доброе, ласковое лицо царицы.
Царицей лугов был тонкий, прекрасный цветок, чрезвычайно роскошный и душистый, который является весною и любит прохладные места.
— Встань же, мой милый Грибуль, и приди поцелуй твою крестную мать, — сказала она.
Грибуль тотчас же почувствовал, что у него появились руки, ноги, лицо, и что он стал человеком, как должно. Он встал очень легко, и весь луг, увидев настоящего Грибуля, закричал от радости. Царица сбросила с себя свой очаровательный вид и явилась в настоящем виде, то есть волшебницей, теперь она была прекраснее дня, свежее мая и белее снега, на голове у нее была корона царицы лугов, сплетенная из цветов, которая, перемешавшись с ее прекрасными светлыми волосами, была красивее всех жемчужных корон на свете.
— Теперь встаньте и вы, дети мои, пусть Грибуль увидит и вас такими, как вы есть.
С минуту длилось замешательство, нарцисс первый заговорил:
— Дорогая царица, ты знаешь, что для того, чтобы явиться нам во всей красоте, мы должны прежде увидеть твою божественную улыбку, а сегодня ты до того занялась прибытием Грибуля, что забыла нас одарить ею.
Очень естественно, что при таком упреке царица улыбнулась. Грибуль, к которому эта улыбка также относилась, вдруг почувствовал такую необыкновенную радость, что даже думал, что умрет от нее. Весь луг также почувствовал ее действие. Казалось, будто солнечный луч, только гораздо светлее и приятнее того, который согревает людей, оживил и преобразил все эти живые существа. Все травы, цветы и кустарники, находящиеся на этом острове, обратились в сильфов, маленьких волшебниц и добрых духов, одни явились в виде детей, прекрасных, как сами амуры, прелестных девушек и веселых умных юношей, другие приняли вид прекрасных дам, почтенных стариков и людей открытой и твердой наружности. Одним словом, весь этот мир, состоящий из стариков и молодых, больших и маленьких, был прекрасен, и смотреть на него было приятно. Все были одеты в самые тонкие ткани, — одни в блестящие, другие в такие приятные для глаз, как цвета растений, которые они избрали для своего имени и для своего преобразования. Дети делали тысячу милых шалостей, пожилые смотрели на них с нежностью и поощряли веселиться. Молодые пели, танцевали и восхищали всех своею красотою и ловкостью. Все звали друг друга братьями и сестрами, и так нежно любили один другого, как будто были детьми одной матери, матерью же их была царица лугов, вечно молодая и вечно прекрасная, которая повелевала своею улыбкой и управляла своею нежностью.
Царица взяла Грибуля за руку и провела среди многочисленного общества, собравшегося на лугу. Когда все его поласкали и понежили, она сказала:
— Теперь ты свободен, поди играй, веселись, сколько душе твоей угодно, праздник этот продолжится недолго, потому что у меня много дел. Он продолжится всего только сто лет, постарайся в это время выучиться нашей магии. Здесь делают все скоро и хорошо. После праздника я поговорю с тобою и скажу, что должен ты знать, чтоб быть настоящим магом.
— Хорошо, моя дорогая маменька, — сказал Грибуль, — я чувствую к вам такое доверие, что сделаю все, что вы ни пожелаете. Но кто же займется здесь моим воспитанием?
— Все, — отвечала царица, — все не менее меня учены. Я передала всем детям свои знания и мудрость.
— А разве вы уйдете от нас на эти сто лет? — спросил Грибуль, — я умру тогда со скуки, я вас так люблю, как бы любил свою мать, если бы только она позволила мне любить себя.
— Нет, я останусь здесь и проведу это короткое время с тобою и другими моими детьми, — отвечала царица. — Я буду посреди вас, ты всегда будешь меня видеть и всегда, когда только захочешь, можешь подойти ко мне спросить, что тебе нужно, или просто поговорить, но посмотри, твои братья и сестры ждут тебя с нетерпением: они хотят веселиться с тобою. Не будь же нечувствителен, посмотри, как они теперь счастливы и веселы, но все это обратится в горечь и слезы, когда они узнают, что ты их не так любишь, как они тебя.
— Нет, нет! Я этого не хочу, — вскричал Грибуль и бросился в середину веселой толпы.
Грибуль не спрашивал себя, отчего все эти добрые, прекрасные и счастливые люди так полюбили его, его, бедного, чужого мальчика, пришедшего из царства злых. Он даже и не думал усомниться, истинно ли все это. Он почувствовал вдруг, как приятно быть любимым, и без дальнейших рассуждений сам старался всех полюбить. Праздник был прекрасен, и погода все время стояла превосходная. Иногда, правда, шел дождь, но дождь теплый, пропитанный самыми лучшими духами на свете, как духи розы, фиалки, резеды, туберозы и других цветов, одинаково приятное было чувство, когда падал такой дождь и после, когда он высыхал на волосах от солнечных лучей, которые, казалось, торопились его выпить. Иногда бывали и бури, поднимался ветер, гремел гром, зрелище было превосходное, и на него все смотрели, ничего не платя. Там было множество больших пещер, в них-то укрывались все, смотрели, как бушевали море и молния по всем направлениям, рассекая небо, и прислушивались к свисту ветра, который выл на разные голоса в соседних скалах и шумел деревьями. Никто ничего не боялся, даже маленькие сильфы и молодые кобольды. Они знали, что с ними не может случиться никакого несчастья. Когда от бурь ручьи надувались и превращались в потоки, молодые девушки и особенно дети радовались и шумели, когда им удавалось перескочить через них, если же случалось кому упасть в поток, то смех становился еще сильнее, потому что в этом царстве не только никто не умирал, но даже никто никогда не был болен. Иногда, впрочем, бывали и неприятные случаи. Шалуны сильфы падали с верхушки деревьев, а молодые девушки царапали руки о розовые кустарники или об акации. Юноши, упражняясь в силе, нечаянно скатывали со скал камни на почтенных старичков, которые, вовсе не думая об опасности, разговаривали в нескольких шагах.
Но стоило только увидеть им рану, велика она была или мала, из одной капли крови, сбегались все, каждый спешил пролить слезу на рану, и от первой слезы она тотчас же заживала. Но все же она причиняла всем минутную скорбь, потому что все разом чувствовали боль, перенесенную раненым. Тогда немедленно являлась царица, а так как рана уже зажила, то она улыбалась, ее улыбка утешала всех, и прежняя веселость возвращалась в ту же минуту.
В этом царстве все питались плодами, зернами и цветочным соком, их там так прекрасно приготовляли и так искусно смешивали, что трудно было сказать, которое из этих изысканных блюд было лучше. Все вместе стряпали, подносили и ели. Собеседников выбирать здесь было незачем: старые и молодые, веселые и серьезные были одинаково приятны. С одними смеялись до упаду, а ум и мудрость других уважали. Хотя с умными каждый становился степеннее, тем не менее никто не скучал, потому что они умели хорошо рассказывать и со всеми обращались дружески. Ночи были так же прекрасны, как и дни, каждый, где находился, там и засыпал, на мху, на траве, в пещерах, освещенных тысячью светящихся червяков. Кому не хотелось спать в прекрасную лунную ночь, тот гулял по лесу, по воде, по горам, и всегда было ему с кем поговорить, потому что повсюду встречались толпы, которые играли на каком-нибудь инструменте или прославляли красоту природы и счастье взаимной любви. И вот, сто лет протекли так скоро, как будто прошел всего только один день, когда вечером сотого года царица подошла к Грибулю и взяла его за руку, он очень удивился, ему казалось, что кончается только первый день.
— Друг мой, — сказала она, — пойдем со мною, праздник кончается, и мне нужно поговорить с тобой.
И она поднялась с Грибулем на вершину самой высокой скалы на всем острове, показала ему, как прекрасно царство цветов, где при свете звезд еще пело и танцевало его счастливое и веселое население, матерью которого она была.
— Увы! — сказал Грибуль, и в продолжении ста лет ему в первый раз сделалось очень грустно. — Неужели я должен буду расстаться со всеми моими друзьями? Сделаться опять дубовой веткой? Неужели я должен воротиться в землю, где царствуют скупые пчелы и воры-шмели? Дорогая маменька, не оставляйте меня и не отсылайте меня от себя, здесь только я и могу жить, вдали же от вас я умру с горя.
— Я никогда тебя не оставлю, Грибуль, — сказала царица, — и если хочешь, можешь остаться с нами, но прежде выслушай, что я тебе скажу, и тогда делай, как знаешь.
— Земля, в которой ты родился и которая теперь называется царством шмелей, потому что господин Шмель признан в ней царем, до твоего рождения была, как все земли, то есть в ней добро было смешано со злом, хорошие люди с дурными. Родители твои были не из лучших, дети во всем походили на них. Ты родился последний, к счастью случилось, что в минуту твоего рождения я проходила по лесу, где жил твой отец. Мать твоя лежала в постели, а отец, рассматривая тебя, нашел, что ты гораздо слабее других его детей. Он стоял у порога своего дома и говорил сердитым голосом: ‘Вот мальчишка, который мне будет дороже стоить, чем впоследствии принесет пользы’.
В эту минуту я проходила по ручью в виде голубой стрекозы, — это превращение я принуждена принимать в тех местах, где боюсь встретиться с царем шмелей. Я поняла, что отец твой далеко не добрый человек, а потому не будет тебя любить. Этого несчастья я не могла отстранить, но мое постоянное побуждение делать добро везде, где я прохожу, навело меня на мысль принять тебя в число моих крестников и одарить тебя добротою и кротостью, в моих глазах это был лучший подарок, какой я могла тебе сделать.
Я поцеловала тебя, слегка дотронулась жезлом и продолжала путь, тогда у меня было поручение к царице волшебниц, и первой моей заботой было, когда я пришла к ней, попросить позволения сделать тебя счастливым. На это она тотчас же согласилась, но вскоре пришел царь шмелей, он сердился на нее и на меня, наговорил множество угроз, сказал, что земля, в которой ты родился, была ему обещана и что никто не имеет власти ни над одним из ее жителей, как бы мал он ни был.
Ты должен знать, что по нашим законам каждому племени высших духов, как добрых, так и злых, населяющий мир волшебниц и гениев, назначается жилищем большая или меньшая часть земли, но это право дается на несколько лет или веков, по истечении которых мы меняем место нашего жительства, чтобы известная часть земли не осталась вечно злой и несчастной. От этого происходит, что цветущие народы впадают в варварство, а варварские начинают процветать, смотря по тому, доброе или злое влияние царствует в ней.
Царица волшебниц справедлива, насколько это возможно, она имеет дело со множеством злых духов, с которыми добрые духи с основания мира принуждены вести постоянную войну, но в главной книге волшебств сказано, что злые духи и дети тьмы исправятся, и что царица не должна ни истреблять их, ни лишать средств к исправлению. А потому она обязана слушать их обещание, иногда верить их раскаянию и позволять им начинать новые опыты. Но иногда они употребляют во зло ее доброту и терпение, тогда она наказывает их, заставляя жить годами, а иногда и по нескольку сот лет в виде каких-нибудь растений или зверей. Мы все можем превращаться, когда захотим, но если превращение было наказанием, то мы уже не можем изменить наложенный на нас вид до тех пор, пока царица сама не снимет наказания.
— Я совершенно уверен, что вы никогда не подвергались такому наказанию, — сказал Грибуль.
— Правда, — отвечала скромно царица лугов, — но возвратимся к твоей истории, для большей ясности прежде всего скажу тебе, что царь шмелей, царствовавший прежде на твоей родине около четырехсот лет, очень дурно поступал с жителями и страшно опустошил ее, за что и подвергся такому постыдному наказанию. Он сделался простым шмелем, настоящим грубым животным, осужденным ползать, опустошать и жужжать по старому дубу в лесу, который он сам посадил.
— Как, — спросил Грибуль, — разве гений может существовать в таком ничтожном виде и жить целые века жизнью животного?
— Это случается сплошь и рядом, — отвечала волшебница. — Они ничем не отличаются от обыкновенных животных, исключая чувство собственного ничтожества, стыда и печального бессмертия. Когда ты явился на свет, царь шмелей был в этом превращении уже триста восемьдесят восемь лет. Тебе триста восемьдесят восемь лет кажутся очень долгим сроком, но для бессмертных существ это ничего не значит, и наказание было еще не очень жестоко.
— Каким же образом царь шмелей, превратись в простого глупого шмеля, мог находиться во дворце царицы волшебниц, когда вы пришли просить позволения сделать меня счастливым? — спросил Грибуль, отличавшийся всегда быстрым соображением.
— Дело вот в чем, — отвечала царица лугов, — каждые сто лет (это все равно, что каждый час в вашей жизни) царица волшебниц собирает совет и позволяет всем подчиненным, даже осужденным на земле на самые постыдные превращения, являться в суд просить какой-нибудь милости, дать отчет в каком-нибудь поручении или раскаяться. Но дурные гении горды, они редко чистосердечно покоряются. Царь шмелей приходил для того, чтобы показать свое презрение к царице. Он доказывал это явно, даже напомнил царице, что она сама сказала, что на четвертом столетии наказание с него снимется, и что с этой минуты он снова получит власть над своей родиной. ‘Следовательно, — говорил он, — Грибуль принадлежит мне, а потому царица лугов (я опускаю все обидные слова, которые он мне наговорил) не имеет никакого права отнять его у меня для того, чтобы одарить и научить его, как ей вздумается’.
Царица волшебниц, подумав несколько минут, произнесла следующий приговор: ‘Царица лугов, дочь моя, одарила этого человеческого ребенка кротостью и добротой, дара волшебниц никто не может уничтожить, если он дан с колыбели. Итак, Грибуль будет кроток и добр, но по справедливости он все же принадлежит тебе. Но я приму некоторые меры и, если ты рассудителен, то они удержат тебя от желания мучить и обижать его. Только его рукой ты будешь освобожден от наказания. В тот день, когда он скажет тебе: ‘Поди и будь счастлив’, ты перестанешь быть простым шмелем, можешь оставить свой старый дуб и царствовать на этой земле. Но помни, ты должен сделать его очень счастливым, потому что, если он когда-нибудь захочет уйти от тебя, я позволю его крестной матери покровительствовать ему и, если он даже потом придет наказать тебя за неблагодарность, ты не получишь от меня никакой помощи против него’.
Этими словами царица окончила заседание, я воротилась на мой остров, а царь шмелей к своему старому дубу, где ровно через двенадцать лет ты, увлеченный добротою своего сердца, сказал роковые слова: ‘Поди и будь счастлив’.
Злое насекомое, укусившее тебя, в ту же минуту снова сделалось царем шмелей и стало называться господином Шмелем, царица запретила ему браться за оружие, а потому он не мог насильно ни овладеть старым царем, ни сделаться могущественным.
Но ты сам видел, Грибуль, какие средства употребил этот злой гений. Он прилетел и подкупил своим богатством жителей твоей родины. Сам же увеличил свое имущество, женившись на княжне пчел, которую вернее можно назвать княжной собирателей сокровищ. Он очень многих обогатил, и государство, по-видимому, было в цветущем состоянии, но, не преследуя бедных, он так повел свои дела, что им оставалось умирать с голоду, потому что сумел сделать богачей себялюбивыми и жестокими. Бедные от постоянных раздражений и страданий становились с каждым днем невежественнее и злее, наконец дошли до того, что в этом несчастном царстве все стали ненавидеть друг друга, даже были случаи, что многие умирали там от скуки и горя, некоторым же жизнь до того надоела, что они решались на самоубийство, хотя, судя по их богатству, им, кажется, ничего более не оставалось желать.
— Итак, Грибуль, — продолжала царица, — вот уже прошло сто лет с тех пор, как ты оставил свою родину, предположение царицы волшебниц оправдалось. Твое доброе сердце не в состоянии было вынести естественного ужаса, который вселял в тебя царь шмелей. Он захотел удержать тебя силой, но я спасла тебя от его когтей, он царствует до сих пор и все еще жив, как бессмертное существо, хотя он состарился и постоянно говорит о своем близком конце, но это он делает только для успокоения своих подданных. Родителей твоих уже более нет на свете. Из всех твоих знакомых также нет никого в живых. Богатство и злоба в этом царстве увеличиваются с каждым днем, люди дошли до того, что режут друг друга. Они обкрадывают друг друга, один разоряет другого, все друг друга ненавидят, и каждый старается убить, кого может. Пчелы, трутни и муравьи занимаются такой же гнусной работой, они точно так же вредят друг другу и пожирают своих врагов. Все это произошло оттого, что дух грабежа и скупости вытеснил из сердца духа доброты и сострадания ту великую науку, которой из всех жителей, рожденных в этом несчастном царстве, владеешь ты один.
Грибуль стал оплакивать смерть своих родителей, и, быть может, он проплакал бы долго, но царица лугов, желая, чтобы он выслушал ее со вниманием, своей волшебной улыбкой совершенно успокоила его. И он почувствовал, что как-будто проснулся от тяжелого сна, не видел больше прошедшего и думал только о будущем.
— Дорогая маменька, — сказал он, — вы говорите, что из всех моих соотечественников я один обладаю этой высокой наукой. Прежде мне всегда говорили, что я слишком глуп. Царь шмелей пробовал было учить меня. Я три года учился у него науке о цифрах и до сих пор не знаю, к чему она мне может пригодиться. Вы меня привели сюда и доставили мне сто лет такого счастья и удовольствия, о котором прежде я даже не имел понятия, здесь все только развлекали, ласкали меня и старались, чтобы я был доволен, и в самом деле, я был до того счастлив, доволен и весел, что даже и не подумал никогда ни о чем спросить, и я чувствую, что я теперь настолько же маг, насколько я и был в первый день, когда пришел сюда.
— Итак вы видите, что я или глуп, или уж очень ветренен, — право, мне даже самому за себя совестно, кажется, в продолжение ста лет я мог бы и даже должен был бы выучиться всему, что только может знать смертный, который живет среди волшебниц и духов.
— Ты напрасно обвиняешь себя, Грибуль, — сказала царица, — и ошибаешься, если думаешь, что ничему не научился. Спроси свое сердце, не владеет ли оно той превосходной тайной, о которой смертный имеет только предчувствие.
— Увы, дорогая маменька, — отвечал Грибуль, — я выучился здесь только одному — любить всем сердцем.
— Хорошо, — отвечала царица духов, — но не выучили ли тебя еще чему-нибудь мои дети?
— Они мне показали счастье быть любимым, счастье, о котором я всегда мечтал, но которым до прихода сюда ни разу не наслаждался.
— Это так, — сказала царица, — что же хочешь ты знать еще прекраснее и вернее этого? Ты знаешь то, о чем не знают умники твоей родины, то, что они уже совершенно позабыли и даже не подозревают, что оно существует. Грибуль, ты маг и добрый дух, ты обладаешь наукой и умом больше, чем все ученые в царстве шмелей.
— Итак, — сказал Грибуль, который начинал ясно понимать самого себя и сознался, что он не так глуп, как считал себя, — вы одарили меня той самой наукой, которая вылечит жителей моей родины от злобы и страданий.
— Без всякого сомнения, — отвечала царица, — но какое тебе до них дело, мой друг? Злых тебе бояться больше незачем, здесь ты защищен от злобы царя шмелей. Пока ты живешь на моем острове, ты бессмертен, тебя не посетит никакая печаль, и ты проведешь целые века в постоянных праздниках. Забудь же людскую злобу и оставь их страдать по-прежнему. Вернемся же теперь на бал и на концерт. Для тебя я охотно продолжу их еще на день в сто лет.
Прежде, чем ответить, Грибуль спросил совета у своего сердца, и вот что пришло ему в голову: крестная маменька, по всей вероятности, говорит это только для того, чтобы испытать меня, если я приму ее предложение, она не будет более уважать меня, да и я сам потеряю к себе всякое уважение. И он бросился на шею своей крестной матери и сказал:
— Улыбнитесь же мне вашей прекрасной улыбкой, дорогая маменька, чтобы я не умер от печали, расставаясь с вами, потому что я должен оставить вас. Хотя в настоящее время у меня нет ни родины, ни родителей, ни друзей, но я чувствую, что как сын этой земли я ей обязан служить. Так как теперь я один обладаю самой лучшей тайной на свете, то и должен поделиться ею с бедными людьми, ненавидящими друг друга, которые вполне достойны сожаления. Хотя по вашей доброте я и буду здесь счастлив, как все ваши духи, но я все же простой смертный и потому хочу сообщить вашу науку другим смертным. Вы научили меня любить, и я чувствую, что люблю этих злых людей, хотя, быть может, они будут меня ненавидеть, — прошу вас, отпустите меня к ним.
Царица поцеловала Грибуля, но, несмотря на все желание, она не в силах была улыбнуться.
— Иди, сын мой, — сказала она, — сердце разрывается на части при расставании с тобой, но теперь я люблю тебя еще больше, потому что ты понял свою обязанность и моя наука принесла плоды твоей душе. Я не даю тебе ни талисмана, ни жезла для охранения от нападения злых шмелей, потому что в книге судеб сказано, что каждый смертный, посвящающий себя какому-либо делу, должен жертвовать всем и даже жизнью. Я только помогу тебе сделать людей несколько лучше, для этого позволю тебе нарвать столько цветов на моих лугах, сколько захочешь взять с собой, и всякий раз, когда ты дашь понюхать даже самый маленький из них смертному, он смягчится и будет сговорчивее, остальное же зависит от твоего ума. Что же касается царя шмелей и всей его родни, они давно бы уже испарились, если бы это зависело от цветов, потому что с сотворения мира они питаются самыми лучшими их соками, но это не имело никакого влияния на их жадность и зверский, жестокий характер. Остерегайся насколько возможно этих мучителей, я постараюсь помочь тебе, но я не скрываю от тебя, что это будет ужасная и очень опасная борьба, а выхода из нее я не знаю.
Грибуль, вздыхая и со слезами на глазах, пошел рвать себе большой букет цветов. Все жители счастливого острова исчезли. Праздник кончился и только всякий раз, когда Грибуль нагибался за цветком, он слышал тоненький грустный голосок, который говорил:
— Бери, бери, милый Грибуль, бери мои листья, ветви и цветы, если они могут принести тебе какую-нибудь пользу, только вернись поскорее к нам.
У Грибуля было очень тяжело на сердце, ему хотелось бы перецеловать каждую травку, каждый цветочек и каждое дерево на всем острове, но наконец он пошел к берегу, крестная мать уже ожидала его. Она держала в руках розу, от которой оторвала один лепесток, бросила его в воду и сказала Грибулю:
— Вот твой корабль, поезжай, желаю тебе счастливого пути.
Она его нежно поцеловала, Грибуль прыгнул в розовый лепесток и менее, чем через два часа был уже на своей родине.
Когда он подъезжал к берегу, сбежалась толпа матросов и смотрела с удивлением, как пристает к берегу мальчик на розовом лепестке, должно заметить, что Грибуль в проведенные им сто лет на острове цветов не состарился ни на один день, по-прежнему ему было только пятнадцать лет, а так как для своих лет он был очень мал и худ, то больше десяти и нельзя было дать. Матросы долго любовались Грибулем и его кораблем, они только и думали о том, как бы овладеть розовым лепестком, который в самом деле был удивительно хорош. Он был величиной с лодку и до того плотен, что ни одна капля воды не попадала внутрь его. ‘Вот новое изобретение, которое дорого можно продать, — говорили моряки. — Мальчик, не продашь ли твое изобретение?’
Так как эти моряки были очень богаты, то они предлагали Грибулю деньги, набивая цену и угрожая друг другу.
— Если моя лодка вам нравится, господа, то возьмите ее, — сказал Грибуль.
Едва успел он окончить эти слова, моряки яростно бросились к лодке, толкая кого попало, вырывая друг у друга клочья волос, дрались и бросались в воду. Но так как лодка была розовым лепестком с волшебного острова, то едва они до нее дотронулись, очарование пропало, и у них в руках остался обыкновенный лепесток, но его приятный запах успокоил их и вместо того, чтобы продолжать начатую драку, они решили сохранить чудную лодку и показывать ее, как редкость, всему обществу. Когда предложение было всеми принято, они пришли благодарить Грибуля за его щедрый подарок, и как они ни были еще грубы в обращении, но все охотно пригласили Грибуля пойти с ними пообедать и жить в одном из домов, который он сам выберет.
Грибуль принял предложение отобедать, но так как на нем было платье, в котором он сто лет тому назад оставил родину, то скоро сделался предметом любопытства целого города, который был морским портом. Все пришли к дверям харчевни, где он обедал с моряками. Весть о его прибытии в розовом лепестке быстро распространилась. Толпа волновалась и начала кричать, что нужно взять этого ребенка, посадить в клетку и показывать за деньги по всему царству.
Моряки, угощавшие Грибуля, пробовали разогнать толпу, но когда увидели, что с каждой минутой она возрастает, то посоветовали ему пройти через заднюю дверь и где-нибудь спрятаться.
— Тебе приходится иметь дело со злыми людьми, — говорили моряки. — Они способны убить тебя, когда начнут драться за то, кому из них владеть тобой.
— Я пойду к ним, — сказал Грибуль, вставая, — и постараюсь успокоить их.
— Не делай этого, — сказала старуха, подававшая обед, — ты поступишь, как покойник Грибуль, про которого мне рассказывала моя бабушка, что он утонул в реке, желая спастись от дождя.
Грибуль чуть-чуть не рассмеялся, но он встал из-за стола и, отворив дверь, пошел в середину толпы, держа букет перед собой, всякий раз, когда на него кто-нибудь нападал, он подносил ему к носу цветы. Когда он сделал этот опыт над толпой, то они окружили его и стали защищать против остальных. Так как цветы с волшебного острова никогда не вяли и не теряли запаха, хоть бы нюхало сто тысяч человек, то мало-помалу все население этого города успокоилось, никто уже не хотел более посадить Грибуля в клетку, напротив, каждый готов был сделать для него пир или, по крайней мере, хоть расспросить его о земле, в которой он был, о путешествиях, сколько ему лет и отчего ему вздумалось ехать по морю в розовом лепестке.
Грибуль рассказал всем, что он приехал с острова, куда всякий может отправиться, если только добр и имеет способность любить, он также говорил о счастье, которым все там наслаждаются, о красоте, спокойствии, свободе и доброте жителей, впрочем был осторожен, чтобы не узнали в нем того самого Грибуля, имя которого уже вошло в пословицу, и старался, сколько мог, не повредить доброму имени царицы лугов в царстве шмелей.
Он сказал этим людям удивительную новость, что там научили его любить и быть любимым.
Сначала его слушали со смехом и считали сумасшедшим, потому что подданные царя Шмеля были большие насмешники и давно уже больше никому и ничему не верили, но все же рассказы Грибуля занимали их. Его простодушие, древний язык и платье, чем были старше, тем новее казалось им искусство ясно и хорошо рассказывать, множество басен, сказок и песен, которым в играх на острове цветов выучили его сильфы, — все нравилось им в нем. Дамы и умнейшие люди города наперерыв старались говорить с ним и тем больше ценили его наивность, потому что их язык сделался высокомерен и был разработан до тонкостей. Им было все равно, что Грибуль не слыл за особенно замечательный ум, за скороспелого ученого, изучившего древних писателей, или поэтом, который преобразует всю республику ученых. Невежды не шли даже так далеко, эти бедные люди слушали его без утомления, сами не понимая, зачем все эти повести и сказки, но, когда он пел или говорил, они чувствовали себя гораздо счастливее и лучше обыкновенного.
Грибуль прожил целую неделю в этом городе и пошел в другой. Благодаря цветам и умению приятно говорить он везде был хорошо принят и в скором времени приобрел такую известность, что все о нем говорили, богатые люди даже приезжали издалека посмотреть на него. Все удивлялись его доверчивому характеру и тому, что он так бодро идет навстречу всем опасностям, его прозвали Грибулем, хотя никто не знал, что это и есть его настоящее имя, все говорили, что он оправдывает пословицу, но каждый также замечал, что опасность будто избегала его по мере того, как он напрашивался на нее.
Наконец дошла и до царя шмелей весть о приезде Грибуля и о всех его чудесах, потому что Грибуль успел уже обойти полцарства и составил себе большую партию из людей, которые начали рассуждать, что счастье состоит не в богатстве, а в доброте характера. Многие богачи отдавали свои деньги неимущим и даже разорялись из-за них, говоря, что они так поступают для того, чтобы достигнуть истинного счастья. Невидавшие Грибуля смеялись над этой новой модой, но стоило только им увидеть его, и они сами начинали говорить и делать то же, что и Грибуль.
Эти толки обратили на себя внимание царя шмелей. Ему пришло в голову, что названный Грибуль может быть и есть тот самый, которого, несмотря на все усилия, ему не удалось удержать при своем дворе, он вспомнил также, что с исчезновением Грибуля, несмотря на все его богатство и могущество, он был очень несчастлив, потому что чувствовал, что с каждым днем он становился жаднее, злее, недоверчивее, и что все его ненавидят еще более. Он вздумал снова призвать Грибуля к себе, приласкать его, а если нужно будет, то даже запереть в башню и беречь, как талисман против несчастий. Он послал к нему посольство с просьбой придти жить при его дворе.
Грибуль принял предложение и отправился в Шмелеград, несмотря на все просьбы своих новых друзей, которые боялись злых умыслов царя. Грибуль хотел поделиться своей тайной со столицей царства и потому говорил: ‘Теперь бы я делал добро, а то что за беда, если со мной случится несчастье’.
Царь принял Грибуля очень ласково, сделал вид, будто не узнает его и будто совершенно забыл прошедшее. Грибуль видел очень хорошо, что он нисколько не переменился и даже не думает исправиться. Сам же Грибуль только о том и думал, как бы поскорей понравиться жителям столицы и передать им свою науку. Когда царь заметил, что эта наука очень скоро изучается и до того всем нравится, что уже начинают видеть его собственные недостатки, не слушаться его и даже угрожать, что вместо него сделают царем Грибуля, то страшно рассердился, но сдержал гнев и, хитря до последней возможности, призвал Грибуля к себе в кабинет и сказал ему:
— Меня уверяют, милый Грибуль, что у тебя есть букет цветов, отвращающий все дурное, а так как у меня очень болит голова, то дай, пожалуйста, мне их понюхать, быть может, они и помогут мне.
В эту минуту Грибуль позабыл, что крестная мать говорила ему: ‘Ты ничего не можешь сделать ни с царем шмелей, ни с его семейством, сами цветы мои не имеют никакого влияния на этих злых духов.’ Бедный ребенок напротив думал, что такие редкие растения всегда способны смягчить злой нрав царя. Он снял с груди драгоценный букет, который был все так же свеж, как в ту минуту, когда он его нарвал, и который никакая человеческая сила не в состоянии была отнять, потому что каждый, кто нюхал его, был очарован. Но, когда он поднес его царю, царь тотчас же впустил свое ядовитое жало в середину самой красивой розы. Из середины розы вырвался пронзительный крик, и вытекла крупная слеза. Грибуль от испуга и отчаяния уронил букет.
Царь шмелей схватил его, разорвал на части, растоптал ногами и захохотал.
— Что, дружок, — сказал он Грибулю, — видишь, как обращаюсь я с твоим талисманом, теперь увидим, кто из нас сильнее.
— Увы! — сказал Грибуль, — вы знаете, что я никогда ни одного слова не говорил против вас, я нисколько не завидую вам, а если я и учил кротости и терпению, то ведь это не может вам повредить, вам остается только делать то же самое, то есть подавать хороший пример.
— Хорошо, хорошо, — сказал царь, — мне нравятся, твои маленькие стишки и веселые песни, но так как я не хочу ничего терять, то ты пойдешь в безопасное место, где хорошо будут за тобой присматривать.
После этих слов он позвал свою стражу, а так как у Грибуля уже не было более цветов, то она взяла его, сковала и бросила в темную тюрьму, в которой было множество жаб, саламандр, ящериц, летучих мышей, пауков и всякого рода неприятных животных, но они не причиняли никакого вреда Грибулю, который в скором времени сделал их ручными и даже снискал дружбу пауков, напевая им хорошенькие песенки, до которых те оказались большими охотниками.
Но, тем не менее, участь бедного Грибуля не стала от этого счастливее, его морили голодом и жаждой и даже не давали соломы для постели. Он был закован в такие тяжелые цепи, что не мог двинуться с места, и хотя он ни разу не произнес ни одной жалобы, но тюремщики обижали его грубыми словами и били.
Между тем исчезновение Грибуля скоро заметили. Сначала царь уверял, что он послал его при посольстве к одному из своих соседей, но каким-то образом дознались, что он заключен в тюрьму. Тогда злые, которых было еще довольно много, говорили, что царь очень хорошо сделал и что с его стороны было бы очень умно, если бы он поступил точно так же со всеми, которые осмелились презирать богатство и хвалить доброту.
Люди же, умевшие сделаться добрыми, плакали о Грибуле и за то преследовались несколько времени угрозами и различными оскорблениями, но так как Грибуля, который удерживал их и проповедывал прощение, с ними не было, они восстали, началась ужасная война, которая в скором времени предала все царство огню и мечу.
Грибуль с сердцем, разрывающимся от печали, прислушивался из своей тюрьмы к крикам и жалобам, а тюремщики говорили ему:
— Полюбуйся на твою работу, ты воображаешь, что научил людей быть счастливыми, посмотри же, что случилось, — разве любят они друг друга, и каково идут все дела!
Еще немного, и Грибуль совершенно потерял бы присутствие духа и даже стал бы сомневаться в царице лугов, но он, сколько мог, воздерживался от отчаяния и говорил про себя: ‘Моя крестная мать придет на помощь этому бедному царству, и, если я сделал ему зло, то она исправит его’.
Грибуль вообще спал очень мало, но одну ночь, когда он совсем не мог заснуть и смотрел на лунный луч, проходивший сквозь трещину в стене, он увидел, что что-то шевелится в этой светлой полосе, и всматриваясь, узнал свою дорогую крестную мать в виде голубой стрекозы.
— Грибуль, — сказала она, — настала минута, когда ты должен решиться на все, наконец получила я позволение от царицы волшебниц победить царя шмелей и навсегда выгнать его из этого царства, но условие так ужасно, что у меня не хватает сил его сказать.
— Говорите! Дорогая маменька, — вскричал Грибуль, — нет жертвы, на которую бы я не был способен для того, чтобы завоевать и спасти это несчастное царство.
— А если смерть? — сказала царица лугов таким печальным голосом, что летучие мыши, ящерицы и пауки проснулись в холодном поту.
— Даже если и смерть, — отвечал Грибуль, — пусть исполняется воля небесной силы! Только бы вы, любезная маменька, вспоминали обо мне с любовью, да еще на острове цветов пели бы иногда песни в память бедного Грибуля, и я буду совершенно счастлив.
— Итак, приготовься умереть, Грибуль, — сказала царица, — потому что завтра возгорится новая война, гораздо ужаснее теперешней. Завтра ты погибнешь в мучениях, около тебя не будет ни одного дружеского существа, и ты даже будешь лишен утешения видеть победу моего войска, потому что ты будешь одною из первых жертв. Чувствуешь ли ты в себе довольно бодрости?
— Да, маменька, — сказал Грибуль.
Волшебница поцеловала Грибуля и исчезла. Время до утра тянулось очень долго, бедный Грибуль, чтоб победить страх ожидающей его смерти, пел в своей тюрьме сладким и трогательным голосом песни, которым он выучился на острове цветов. Ящерицы, саламандры, пауки и крысы, служившие ему товарищами, были до того этим тронуты, что пришли, уселись вокруг него и в свою очередь запели на своем языке погребальную песнь, а сами проливали слезы и бились головою о стену.
— Друзья мои, — сказал Грибуль, — хотя я очень немного понимаю ваш язык, но вижу, что вы грустите по мне и жалеете меня. Это меня трогает, потому что я далеко не презирал вас за ваше безобразие и печальное положение, напротив, я уважаю вас столько же, сколько уважал бы, если бы вы были бабочками с великолепными крылышками или самыми лучшими птицами. Для меня было достаточно видеть ваше доброе сердце, чтобы составить о вас хорошее мнение. Прошу вас, когда меня уже более не будет, и если на мое место поступит какой-нибудь новый бедный узник, то будьте с ним так же дружны и ласковы, как вы были со мной.
— Милый Грибуль, — сказала совершенно по-человечески толстая крыса с белой бородой, — мы такие же люди, как и ты. Ты видишь в нас последних смертных, которые после твоего отъезда из этого царства, сто лет тому назад, сохранили любовь к добру и уважение к справедливости. Ужасный царь шмелей не в состоянии был погубить нас, а потому бросил в тюрьму и осудил нас на это безобразное превращение, но мы слышали слова волшебницы и видим, что час нашего освобождения настал. Мы этим обязаны твоей смерти и вот почему вместо того, чтоб радоваться, мы плачем.
Начало светать, раздался погребальный звон колоколов, потом поднялась страшная суматоха: крики, смех, угрозы, песни и проклятия, вслед за этим раздались звуки труб, барабанов, флейт, ружейные выстрелы, пушечная пальба, будто растворился сам ад. Это началась сильная битва. Царица лугов предводительствовала бесчисленною армией птиц, приведенных ею с острова цветов, она появилась в воздухе сначала в виде большой черной тучи, и через несколько минут можно было разглядеть, что это — бесчисленное множество пернатых воинов с крыльями, которые спускались на царство пчел и трутней.
При виде этого подкрепления восставшие взялись за оружие, бывшие на стороне царя сделали то же и построились для битвы на большой равнине.
Царь шмелей, не имевший привычки смотреть наверх, а по крысьему всегда вниз, сначала не беспокоился о возмущении. Он собрал свое войско, вооружил более сорока миллионов молодых шмелей, у царицы пчел, его жены, было столько же сестер, из них она составила полк очень опасных амазонок. Но кто-то поднял голову и, увидев войско царицы лугов в воздухе, донес царю, который тотчас же сделался очень мрачен и начал страшно жужжать.
— Опасность очень велика, — сказал он. — Пусть же эти презренные смертные дерутся между собой и делают, как знают, нам впору только защищать самих себя против угрожающего войска птиц.
Тогда царица пчел, его жена, сказала ему:
— Государь, в настоящую минуту вы совершенно потерялись, мы никогда не можем защищаться против птиц, они очень проворны и вооружены гораздо лучше нас. Мы раним только нескольких, а они пожрут нас сотнями. Но остается одно средство, — кончить мировою, для этого выведем из тюрьмы Грибуля, любимого крестника царицы лугов, поставим его на костер, наполненный трутом и серой, и скажем царице, что сейчас же подложим огонь, если она не удалится.
— На этот раз вы правы, — сказал царь.
Как сказано, так и сделано. Грибуля поставили на костер и окружили войском шмелей. Одного очень красноречивого рогача послали для переговоров к царице лугов, ему было велено объявить решение, что если она начнет битву, то бедного Грибуля сожгут живым.
Сердце царицы разрывалось, когда она увидела Грибуля на костре, и у ней не хватило духа принести его в жертву, она уже подала приказание к отступлению, но когда Грибуль увидел и понял, что происходит в сердце царицы и в ее войске, то вырвал горящий факел, воткнул его в середину костра и сам бросился в пламя, которое тотчас же его пожрало.
Приверженцы царя начали смеяться и говорили:
— Ну, этот Грибуль так же хитер, как и прежний: тот, боясь дождя, бросился в воду, а этот от страха быть сожженным, бросился в огонь. Теперь вы видите, что этот проповедник высших блаженств дурак и сумасшедший.
Но недолго пришлось им смеяться: смерть Грибуля была сигналом к общей битве, обе стороны бросились одна на другую.
В это время полки шмелей и пчел сражались с птицами. Все приняли волшебный вид, люди с ужасом смотрели на сражение, о котором не имели прежде даже понятия.
Насекомые в человеческий рост с остервенением сражались с птицами, из которых самая маленькая была величиной со слона. Воюющие животные по временам вонзали свое острое жало в самые нежные места жаворонкам, ольманкам и голубям, но зато проворные птицы пожирали пчел тысячами, орлы каждым взмахом крыла убивали их сотнями, казуары подставляли свои непроницаемые шлемы их ядовитым стрелам, а птица оруженосец со стальными бодцами на каждом крыле в минуту прокалывала до двадцати неприятелей. Спустя час после начала отчаянной схватки и ужасных воплей все войско шмелей и их союзников лежало на земле. Раненые птицы сидели на ветвях, где благодаря улыбке царицы лугов тотчас же вылечились. А победительница царица, приняв вид женщины необыкновенной красоты с черными большими крыльями из голубого газа, спустилась со своими придворными на костер Грибуля.
— Смертные, — сказала она жителям царства, — положите оружие и забудьте вашу ненависть. Обнимитесь, любите друг друга, прощайте друг другу и будьте счастливы. Это приказывает вам царица волшебниц, она поручила мне передать вам ее слова.
При этих словах царица лугов улыбнулась, и в ту же минуту мир был заключен.
— Не бойтесь более шмелей и пчел, управлявших вами, — сказала царица. — Их злые души предстанут на суд перед верховным советом волшебниц, который решит их участь. Что же касается их бренных останков, то вы сейчас увидите, что с ними будет.
Из земли тотчас же вышло бесчисленное войско черных чудовищных муравьев, они торопливо собирали трупы еще умирающих насекомых и уносили их в свои жилища с такой радостью и жадностью, что противно было на них смотреть.
Посмотрев некоторое время на это гнусное зрелище, толпа вернулась к костру Грибуля, от которого осталась только груда пепла, а на верхушке ее распустился прекрасный цветок, известный под именем незабудки. Царица лугов сорвала его и приколола себе на грудь. Потом она и все ее войско взяли пепел с костра Грибуля, поднялись в воздух и, улетая, рассыпали его по всему царству.
Сейчас же появились цветы, поля покрылись жатвой, деревья плодами, и явились тысячи богатств, которые во сто раз вознаградили потери, нанесенные войной. С тех пор на родине Грибуля все жили счастливо под покровительством царицы лугов, а в память Грибуля был воздвигнут храм. Каждый год в день его смерти со всего царства приходили жители с букетами незабудок и пели песни, которым он их выучил. В этот день государственным законом было приказано уничтожать все распри и прощать все ошибки и обиды. От этого плохо пришлось судьям и адвокатам, которых очень много развелось во время царя Шмеля. Но они принялись за другие занятия, потому что настало время, когда не было тяжб и все решалось миром.
Что касается Грибуля, то, сделавшись маленьким голубым цветочком, он ничего от этого не потерял. Крестная мать унесла его на свой остров, где до конца существования волшебниц, — а конец их существования никому не известен, — он был попеременно то сто лет миленьким голубым цветочком, спокойным и счастливым на берегу источника, на волшебном лугу, то другие сто лет — молодым прекрасным сильфом и пел, танцевал, смеялся, любил и веселился в честь своей крестной матери.

———————————————————————

Источник текста: Бабушкины сказки / Жорж-Санд, Пер. с фр. А.Н. Толиверовой. С рис. худож. С.С. Соломко, бар. М. Клодта и др., и с портр. авт. — 5-е изд. — Санкт-Петербург: А.Ф. Девриен, [1913]. — [6], 445 с., 1 л. фронт. (портр.), ил. , 22 см.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека