П. А. Вяземскій
Грибодовская Москва
1874—1875.
I.
II.
Грибоедовская Москва, Вяземский Петр Андреевич, Год: 1875
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Вяземскій П. А. Полное собраніе сочиненій. Изданіе графа С. Д. Шереметева. T. 7.
Спб., 1882.
Сослуживецъ мой по Министерству Финансовъ и по выставк промышленности въ Москв (1831 г.), Польскаго происхожденія, и кажется, трагически кончившій жизнь въ Висбаден, или Гомбург, то-есть самоубійствомъ, описывалъ мн въ письм изъ Петербурга прискорбныя уличныя событія при появленіи холеры, и переходя въ разсказ своемъ къ другимъ предметамъ мене печальнымъ, заключалъ свое описаніе слдующими словами: ‘mais n’anticipons pas sur le pass’. То-есть въ приблизительномъ перевод: но не будемъ забгать впередъ въ минувшее. Мы очень смялись этому lapsus пера и логики, Онъ долго былъ между нами стереотипною поговоркою. Въ минувшемъ времени эти слова и могли казаться забавною обмолвкою. Но въ настоящее они получили дйствительное и едва ли не правильное значеніе. По крайней мр они часто приходятъ мн въ голову. Наши новйшіе сборники о старин нердко забгають впередъ, и слишкомъ далеко. Въ поискахъ, въ наздническихъ набгахъ своихъ они не удерживаются никакими границами, никакими законами приличія въ отношеніи къ мертвымъ, забывая при сей врной оказіи и живыхъ. Съ кладбищемъ и могилами должно также обращаться осторожно и почтительно. Не подобаетъ, не слдуетъ переносить на кладбище всякіе слухи и сплетни, подобныя тмъ, которыми пробавляются въ салонахъ живыхъ. Воейковъ говаривалъ: съ мертвыми церемониться нечего: ими хоть заборъ городи. Къ сожалнію, у насъ случается, что по поводу мертвыхъ городятъ всякую чепуху, а иногда, если и говорятъ правду, то такую, которую лучше бы промолчать. Не всякая правда идетъ въ дло и въ прокъ, правда не кстати, не во время неприлично сказанная, не далеко отстоитъ отъ лжи: часто смшивается съ нею. Хороша историческая истина, когда она просвтляетъ исторію, событіе или лице: когда старое объясняется, обновляется еще неизданными, неизвстными указаньями, источниками, хранившимися дотол подъ спудомъ. Но къ сожалнію оно бываетъ такъ не всегда. Все, что есть въ печи, все на столъ мечи. Ройся въ уголкахъ, въ завалинахъ, въ подвалахъ и выноси изъ избы какъ можно боле сора. Въ печи бываетъ и то, напримръ сажа, чмъ не слдуетъ убирать обденный столъ. Всякій соръ не есть еще святый пепелъ древности, мало ли что найдется въ дом, гд живутъ живые люди, но не все же найденное выставлять на показъ и на обнюхиванье, а наши новйшіе преподобные Несторы и журналисты тщательно все собираютъ, переливаютъ въ сосуды свои, боясь проронить каплю, упустить изъ вида малйшую соринку, пылинку, грязинку. Нтъ сомнвія, что возникшая страсть охотиться на полянахъ и въ дремучихъ лсахъ старины, дло полезное и похвальное. Нельзя не поблагодарить охотниковъ за ихъ труды и усердное полеваніе, но и здсь кстати сказать: pas trop de zle. За неимніемъ въ настоящее время свжей и сочной домашней живности, мы только и лакомимся,—по крайней мр я, и какъ знаю, многіе и другіе,— что питательною, вкусною добычею, которою нердко потчиваютъ насъ наши историческіе и литтературные Нимроды. Но зачмъ въ живую и лакомую пищу впускаютъ они иногда тукъ и тину: иногда такое, что ни рыба, ни мясо. Повара должны имть чуткое обоняніе, чтобы хорошенько разнюхать все сомнительное. Изыскатели старыхъ матеріаловъ должны обладать подобнымъ чутьемъ, которое въ дл письменной стряпни называется тактомъ, а такта у насъ часто и не имется. Не говоримъ уже о поварахъ, которые пожалуй и имли бы достаточно чутья, но для личной наживы подаютъ на столъ своимъ застольникамъ припасы сомнительные, иногда совершенно негодные, и такою контрабандою портятъ весь обдъ. Впрочемъ, есть и потребители, которымъ нужна пища съ острымъ душкомъ: ихъ грубое и толстокожее нёбо требуетъ пересола, переквашенья, чего то въ род мертвечины. Искусный поваръ, образованный въ хорошей школ и уважающій достоинство свое, никогда не согласится потворствовать ихъ одичалымъ аппетитамъ. Въ поваренномъ искусств есть также свой тактъ и свой слогъ, своя нра. Писатель также не долженъ угождать всмъ требователямъ и всмъ вкусамъ.
Вышеписанныя соображенія и замчанія не относятся до писемъ М. А. Волковой, о которой хотимъ сказать нсколько словъ. Строгость осужденья нашего на нихъ не падаетъ. Въ нихъ нтъ ничего исторически-предосудительнаго: он не посягаютъ, или рдко, и то слегка, на личность и достоинство государственныхъ дятелей и имена которыхъ мы привыкли уважать. Но въ ихъ обнародываньи много свтски-неловкаго и неприличнаго. И въ этомъ отношеніи он не первый примръ и вроятно, къ сожалнію, не послдній. Внна тому въ самой натур литтературы нашей и особенно журналистики. Та и другая худо справляются, когда имъ приходится прикоснуться къ такъ-называемому высшему обществу, а между тмъ такъ и тянетъ ихъ къ этому обществу, на которое смотрятъ они, разумется, свысока, съ какимъ-то, что называется неглиже сь отвагою, съ улыбкой презрительною, съ педагогическою важностью школьнаго учителя, съ суровымъ лицемъ неумолимаго и непогршимаго судіи. Но вс эти внушительныя и начальническія позы, вс эти усилія, притязанія на эфектъ и на напугиваніе оказываются безсодержательными и напрасными. Дло въ томъ, что большая часть литтературы нашей и журналистики, которая не есть литтература, въ ныншнемъ состав ея живутъ вн того общества, которое призываютъ он на свой судъ. Языкъ, нравы, обычаи этого общества, хорошія и худыя свойства его, имъ совершенно чужды. Они тутъ на чужой сторон, пришельцы, бездомные бобыли, какъ они не поражай этотъ высшій свтъ гражданскою смертью, какъ ни негодуй на него, кавъ ни проклинай его, но этотъ высшій свтъ околдовываетъ ихъ, омрачаетъ разсудокъ ихъ, какъ пріемъ дурмана или хашиша. Они предъ этимъ высшимъ свтомъ, какъ предъ маревомъ, которое притягиваетъ въ себ и пугаетъ ихъ. Часто поражаетъ ихъ то, что не стоило бы особеннаго вниманія, но въ скудости ихъ собственнаго, домашняго существованія и быта они часто невольно, безсознательно признаютъ, что на этой для нихъ terra incognita все-таки боле началъ жизни, все-таки боле разнородныхъ стихій, движенія, чмъ на ихъ голой и безплодной почв. Они хотятъ приглядться, прислушаться въ тому, что въ этомъ далекомъ мір длается и говорится: но глаза ихъ близоруки и тупы, уши ихъ не чутки, а потому и выводы и заключенія ихъ неосновательны, разумется, мы говоримъ здсь о томъ разряд литтераторовъ нашихъ, если еще литтераторы они, которые ходятъ въ чужой приходъ съ толкомъ своимъ, садятся въ чужія сани и становятся на цыпочвахъ и на подмосткахъ, чтобы высмотрть, что творится въ высокихъ хоромахъ. Здсь о истинныхъ талантахъ нашихъ, о труженикахъ мысли и науки, не можетъ быть и рчи.
Въ подтвержденье нашихъ оцнокъ укажемъ, напримръ, на письма подлежащія разсмотрнію нашему. Они, по большой части, не заслуживаютъ гласности, которую имъ придали. Писавшая ихъ была, безъ сомннія, умная двица, часто съ воззрніями довольно врными и мткими, но все не выходятъ они изъ разряда обыкновеннаго. Если наши издатели знали-бы покороче среду, изъ которой эти письма вышли, они знали бы, что можно въ этой сред отыскать двадцать, тридцать переписовъ не тольво равныхъ, но и много превосходящихъ ту, которую они предлагаютъ любопытству читателей. Они думаютъ, что отрыли новинку, рдкость: а въ этой новинк ничего нтъ новаго. Въ этой рдкости ничего нтъ рдкаго, по крайней мр для тхъ, которымъ среда эта знакома и такъ сказать родственна. Для другихъ же постороннихъ людей тутъ не найдется пищи заманчивой, лакомой. Писавшая ихъ достаточно была умна, чтобы осмять предпріятіе обнародыванія этихъ писемъ, если могла-бы она предвидть, что попадетъ она за нихъ въ журналистику и въ исторію. Самое заглавіе, приданное этой переписк, не кстати и произвольно. Въ этихъ письмахъ нисколько не обрисовывается Грибодовская Москва. Скоре тутъ проглядываетъ Москва анти-грибодовская. Тутъ не видать ни Фамусова, ни многихъ домочадцевъ и постителей кружка его. Да и пора, наконецъ, перестать искать Москву въ комедіи Грибодова. Это разв часть, закоулокъ Москвы. Рядомъ или надъ этою выставленною Москвою была другая свтлая, образованная Москва. Вольно-же было Чацкому закабалить себя въ темной Москв. Впрочемъ въ каждомъ город не только у насъ, но и за границею, найдутся Фамусовы своего рода: найдутся и другія лица, сбивающіяся на лица, возникшія подъ кистью нашего комика. Суетность, низкопоклонство, сплетни и все тому подобное не одной Москв прирожденныя свойства: найдешь ихъ и въ другихъ Европейскихъ городахъ. Во всякомъ случа Грибодовская Мосвва не отражается въ письмахъ М. П. Волковой. Ни въ ней, ни въ той, къ которой они писаны нтъ и оттнковъ, которые оправдали бы заглавія предлагаемой картины. Об были родныя Москвички: он могли сблизиться и подружиться вслдствіе обстоятельствъ, нкоторыхъ общихъ сочувствій, но впрочемъ он другъ на друга мало походили. Изъ самихъ писемъ Волковой видно, что во многихъ мнніяхъ и сужденіяхъ он расходились. Можетъ быть въ этихъ противорчіяхъ и таилась главная связь ихъ взаимныхъ отношеній. Посредственные и слабоумные люди любятъ однихъ своихъ прихожанъ, они отворачиваются отъ людей, записанныхъ въ другомъ приход. Княжна Одоевская (вышедшая посл замужъ за Сергя Степановича Ланскаго) была особенно миловидна и граціозна, онъ былъ влюбленъ въ нее и воспитаніе ея было совершенно особенное. Ея мать, которую прозвали въ Москв Madame de Genlis, по образовательнымъ и педагогичесвимъ наклонностямъ ея, прилежно и своеобразно пеклась о дочери своей. Заботы ея удались, вроятно и по даровитой натур воспитанницы. Посл смерти родителей своихъ жила она у дяди своего, Ланскаго, который былъ кажется, Московскимъ губернаторомъ. Показалась она въ свт и вызжала съ теткою. Появленіе ея въ обществ, на частныхъ балахъ, въ Московскомъ Благородномъ Собраніи было блистательно и побдительно. Въ тогдашней Москв было много красавицъ, но эта новая звзда заняла свое и почетное мсто въ сіяющемъ созвздіи. Въ т счастливые года Московскаго процвтанія молодежь изъ гвардіи прізжала зимою на отпускъ въ Москву: себя показать и на красавицъ посмотрть. Въ одну изъ такихъ зимъ явился молодой гусаръ, тогда извстный боле проказами своими и нкоторыми бойкими стихами. Это былъ Денисъ Давыдовъ. Онъ не замедлилъ влюбиться въ княжну Одоевскую и прозвадъ ее Галатеею: а соперника, который также вздыхалъ по ней и тяжело за нею увивался, рослаго гвардейскаго офицера, прозвалъ онъ Полиемомъ. Тогда поэтическое баснословіе было у насъ еще въ ходу и всмъ понятно. Но ни Аткреонъ подъ доломаномъ, ни дюжій циклопъ, хотя и двуглазый не тронули сердца Московской Нереиды. Неуязвленное и свободное, по врайней мр повидимому, перенесла она его въ Петербургъ, куда переселилась съ родственниками. Поздне вышла она замужъ за С. С. Ланскаго. Въ двадцатыхъ годахъ находимъ ихъ въ Москв: мужъ и жена имли порядочное, скоре блестящее состояніе, домъ ихъ сдлался изъ первыхъ въ столиц. Лучшее общество въ Москв пристало къ нему и водворилось въ немъ. Навщающіе Москву иностранцы, особенно Англичане, пользовались въ немъ не только хлбосольствомъ, этою Славянскою и особенною Московскою доблестью, но и просвщеннымъ гостепріимствомъ. Хозяйка знакомила ихъ съ Москвою, съ ея достопримчательностями, а лучше всего знакомила ихъ съ прирожденнымъ достоинствомъ и плнительными свойствами Русской образованной женщины. Не чуждая Русской и иностранной литтератур, въ особенности Англійской и Французской, она иногда переводила для иноплеменныхъ гостей своихъ замчательнйшія страницы, обратившія вниманіе ея въ Русскихъ журналахъ или вновь появившейся книг.
Умная пріятельница ея не обижена была, въ равной степени, этою невыразимою прелестью женственности, которая впрочемъ дается отъ природы не всмъ женщинамъ. Въ ней было что-то боле ршительное и бойкое. Воспитаніе ее вроятно, было боле практическое, чмъ идеальное. Ея, мать, женщина уважаемая въ Москв за твердый разсудокъ свой и за нравственное достоинство, на которомъ умла она основать положеніе свое въ обществ, не пускалась въ умозрительныя задачи: она просто воспитала дтей своихъ, какъ вообще тогда воспитывали, не мудрствуя лукаво и не гоняясь за журавлями въ неб. Между тмъ все обошлось благополучно: дочери ея и вообще все семейство, заключающееся въ двухъ дочеряхъ и трехъ сыновьяхъ, было одарено отличными музыкальными способностями и по части инструментальной, и по части голосовой. Екатерина Аполлоновна (вышедшая впослдствіи замужъ за Рахманова) была прелестной красоты и отличная піанистка. Многіе изъ нас заглядывались тогда на голубые глаза ея, на золотистые, блокурые локоны и заслушивались ея оживленной, блестящей и твердой игрой. Не одно сердце трепетало при встрч съ нею и заплатило дань красот ея. Старшая сестра ея Марія, была очень музыкально образована и пла съ искусствомъ и чувствомъ. Братъ ихъ Сергй Аполлоновичъ, былъ также отличный музыкантъ. Многіе годы былъ онъ однимъ изъ любезнйшихъ собесдниковъ Петербургскихъ салоновъ. Онъ былъ въ ближайшихъ сношеніяхъ съ графомъ и графинею Нессельроде, съ графомъ Киселевымъ, Орловымъ, княземъ Алексемъ едоровичемъ. Съ семействомъ Вьельгорскихъ былъ онъ въ родственной связи по жен своей, сестр графа Михаила Юрьевича. Долго живъ въ обществ, онъ многое зналъ отъ другихъ: много подмтилъ и самъ собою. Между тмъ сношенія съ нимъ были совершенно надежны. Онъ не былъ присяжнымъ встовщикомъ и никакія сплетни не находили въ немъ удобнаго псрехода въ городскую молву. Разговоръ его былъ живой, часто остроумный, съ нкоторымъ оттнкомъ насмшливости, но всегда умряемый законами приличія и обычаями свтскаго благовоспитанія. Кажется, въ первыхъ годахъ царствованія Императора Николая былъ онъ предназначаемъ въ попечители Московскаго Университета, но по какимъ-то обстоятельствамъ назначеніе не состоялось. Племянникъ Родіона Александровича Кошелева и потому пользовавшійся благорасположеніемъ князя Александра Николаевича Голицына, онъ и въ царствованіе Александра I не сдлалъ что называется блестящей служебной каръеры. Онъ, полагать должно, былъ характера и привычекъ довольно независимыхъ. Долгая отставка не тяготила его: многіе у насъ не умютъ уживаться съ нею: они смотрятъ какими-то разрозненными томами въ богатой общественной библіотек. Волковъ не обижался своею разрозненностью, не стовалъ на нее, не рвался онъ, чтобы какъ нибудь прильнуть къ роскошному эвземпляру и попасть въ офиціальный каталогъ. Онъ не состоявшій ни при чемъ и ни при комъ умлъ усвоить себ приличное мсто въ высшемъ обществ, гд такіе образцы, что ни говори о чиновничеств, все-таки встрчаются, Правда, и то сказать — онъ любилъ играть въ карты, игралъ въ коммерческія игры по высовой цн, игралъ мастерски и вмст съ тмъ былъ, что называется, благороднымъ и пріятнымъ игрокомъ. Такими свойствами и качествами пренебрегать не слдуетъ. Это, своего рода талантъ, онъ достойно цнится въ обществ, не только въ нашемъ, но и въ Париж, и въ Лондон. Не даромъ Талейранъ говоритъ, что не умющій играть въ вистъ готовитъ себ печальную старость. Онъ почиталъ вечерній вистъ пріятнымъ умственнымъ развлеченіемъ и отдыхомъ, чуть и не гигіеническимъ упражненіемъ, способствующимъ хорошему пищеваренію и долголтію. Сергй Аполлоновичъ въ этомъ отношеніи, наслдовалъ привычкамъ и дарованіямъ матери своей Маргариты Александровны. За исключеніемъ какихъ нибудь городскихъ праздниковъ и собраній и лтнихъ мсяцевъ, которые проводила въ подмосковной, она по вечерамъ была всегда дома и принимала близкихъ себ и гостей. Эти вечера подъ дятельнымъ предсдатедьствомъ хозяйки, походили иногда на засданія игорной академіи. Разговоръ былъ тутъ на второмъ план, но однакоже не было недостатка и въ немъ. Въ Москв разсчитывали, что по обилію расхода на карточныя колоды въ этомъ дом — извстно, что остающійся съ выигрышемъ обыкновенно платитъ по 5 рублей за пару колодъ — прислуга безъ всякой придачи могла достаточно содержать себя. Вотъ, разв въ этомъ отношеніи, можетъ быть оправдано заглавіе, приданное помянутой переписк: Грибодовская Москва. Но эта мстная черта, вроятно не была извстна ни Грибодову, ни издателямъ переписви.
Кстати замтить, что еслибы Сергй Аполлоновичъ оставилъ-бы по себ свой дневникъ, то онъ былъ-бы гораздо любопытне и занимательне писемъ сестры, не смотря на то, что какой-то рецензентъ этихъ писемъ, нашелъ въ писавшей ихъ сходство съ Чацкимъ.
Не хитрому уму не выдумать и ввкъ.