Георг Борн
Георг Борн
Грешница и кающаяся
Грешница и кающаяся
Часть I
Часть I
ПРОЛОГ
ПРОЛОГ
I. ‘ГЕРМАНИЯ’
I. ‘ГЕРМАНИЯ’
II. ВЪЕЗД КОРОЛЯ
II. ВЪЕЗД КОРОЛЯ
Грешница и кающаяся. Часть 1, Борн Георг, Год: 1870
Время на прочтение: 400 минут(ы)
Черные тучи нависли над Германией. Казалось, приближалась буря, готовая ежеминутно разразиться над всей Европой.
Вот уже несколько лет не умолкал звон французского оружия. Гордый властелин Франции, недавний капрал, а ныне император, обдумывал новые грандиозные планы, желая обратить мир в обширное поле битвы, что повергло страны в еще невиданный доселе ужас.
Казалось, само небо предупреждает о грядущих бедах встревоженные народы кометой с огненно-красным хвостом, которая прочертила его с востока на запад.
Народы в страхе преклоняли колена, взывая к Всевышнему, прося отвратить грозящую гибель.
Но гроза надвигалась, тучи сгустились еще больше, горизонт совсем потемнел, слышались первые раскаты грома.
Европа чувствовала наступающее бедствие, но решительно не знала, как его отвратить.
Любезный читатель, дай руку, и перенесемся с тобой в это время, в величественный замок графа Станислава Понинского.
В замке, предаваясь веселью, похоже, не замечали таинственной кометы. Все окна там светились яркими огнями, весенний воздух свежестью наполнял высокие, роскошные залы, где происходила весьма важная встреча польских магнатов с французским императором Наполеоном I.
За длинным резным столом кедрового дерева, ломившимся под тяжестью редкостных яств и вин, в благоухании цветов сидели именитые гости графа.
Искусно освещенный фонтан, голубые брызги которого доставали почти до потолка, распространял освежающую прохладу. Прекрасные черкешенки, два года назад привезенные графом в имение, наполняли шампанским бокалы гостей.
Старинные знамена Польши и Литвы свешивались с высоких стен, золотые канделябры наполняли богатые чертоги ослепительным блеском.
Почетное место занимал император Франции, герой Аустерлица и Маренго. Он часто останавливал взгляд на прекрасной дочери графа, сидевшей напротив. Планы особой важности вынудили Наполеона приехать со свитой сюда на эту важную встречу из Дрездена.
Этот невзрачный на вид человек, маленького роста, с резкими чертами лица и необыкновенно живыми глазами, полными энергии, отваги и недюжинного ума, прибыл в сопровождении прекрасного Мюрата для того, чтобы здесь, во дворце графа Понинского, вместе со своим министром Талейраном встретиться с князем Юзефом Понятовским.
Войска Наполеона уже заняли все большие дороги, ведущие через Магдебург, Данциг и Дрезден к Висле. Император успел склонить Польшу на свою сторону, обещав восстановить независимость Польского королевства. Для окончательных переговоров великий завоеватель прибыл теперь на это пиршество. Возрождение Польского королевства было заветнейшей мечтой каждого поляка. Наполеон не ошибся: этим обещанием он склонил вождей польской партии на свою сторону. А исполнение его в сущности не противоречило планам французского императора, наоборот, он рассчитывал привлечь на свою сторону весь польский народ.
Сейчас, находясь во владениях графа Понинского, император был в приподнятом настроении. Прекрасная дочь хозяина замка произвела на него чарующее впечатление. За один ее взгляд он готов был отдать и полмира.
— У вас есть еще дети, граф? — обратился Наполеон к Понинскому.— Или эта прекрасная роза Польши — ваше единственное утешение?
— Да, сир, графиня Валеска — мое единственное утешение. К сожалению, у меня нет сыновей, которых я с радостью поставил бы под ваши знамена.
— Граф, ваша собственная храбрость и красота вашей дочери вполне послужат тому заменой. Я далек от лести,— продолжал император,— но ваше отечество имеет прекраснейших женщин.
— И храбрых мужей,— добавил Мюрат.
— Я не знаю, как и благодарить ваше величество за высокую честь, оказанную мне сегодня,— подняв бокал, князь осушил его вместе с Наполеоном.
— Князь,— обратился император к князю Понятовскому,— отчего вы так хмуритесь и все время молчите? Казалось бы, грядущая корона должна была бы вас окрылить, добавить энергии и сил.
— Простите, сир. Я, право, сам не понимаю, что со мной происходит. Какая-то неведомая тоска мучит меня с тех пор, как в небе появилась эта комета. Теперь, ваше величество, вы знаете, решается судьба моей родины.
И я робею. Что несет за собой это знамение?
Талейран едва заметно улыбнулся словам князя Понятовского.
Что значила эта улыбка? Даже такой тонкий физиономист, как Наполеон, не мог ее разгадать, да и сам Талейран был для него вечной загадкой.
— Вы о комете, князь? Пойдемте, я покажу вам в утешение, что моя звезда превосходит эту комету своим блеском,— воскликнул Наполеон, поднимаясь и подавая тем самым знак встать из-за стола.
Он подошел к одному из высоких окон, Понятовский последовал за ним.
Из окна залы было видно ночное небо, на нем ярко сверкала комета с длинным огненным хвостом.
Наполеон хотел показать польскому магнату, как однажды уже показывал генералу Фешу, свою счастливую звезду, он указал на небо, Понятовский посмотрел туда, но ничего не увидел.
Ззезда Наполеона исчезла, ее скрыл шлейф кометы.
Князь Талейран издали наблюдал за сценой у окна. ‘Ты сам подобен этой комете,— сказал он, мысленно обращаясь к императору.— Только твой путь залит кровью и гибель твоя недалека. Над тобой уже витает грозовая туча’.
Наполеон, казалось, почувствовал эти мысли Талейрана и обратился к князю Понятовскому:
— Нам нужна еще одна битва, и тогда мы перейдем к умственным занятиям. Мы должны поспешить, чтобы англичане не опередили нас в использовании открытия, которое обещает изумительные результаты, я имею в виду силу пара. Открытие это должно принадлежать нам, и только тогда мы сможем говорить о своем духе изобретательности.
— Недавно произведенные опыты,— сказал Талей-ран,— дали блестящие результаты — пару принадлежит будущее. Настанет время, когда два великих властелина будут править миром.
— Какие же? — быстро обернулся император.
— Пар и буква.
— Как это понять, господин министр? — проговорил Наполеон не без досады, так как надеялся, что Талей-ран назовет его имя.
— Я говорю о силе пара и газеты, сир. Именно они станут распространять образованность и цивилизацию. В настоящее время они только в зародыше, но придет час, и они станут поистине могущественными.
— Ваше пророчество не совсем ясно и несколько преувеличено, — ответил Наполеон, не любивший газет, и направился к графине Валеске.
Лицо Талейрана приняло странное выражение, Талейран не был другом Наполеона, но император нуждался в нем и прислушивался к его словам — они всегда были обдуманны, ловки и мудры.
Долголетнее пребывание этого министра Наполеона на своем посту наделило его способностью сразу отличать задатки великого и ясно читать книгу будущего.
Талейран пристально посмотрел вслед удаляющемуся Наполеону, он не переставал удивляться, как такой невзрачный с виду человек может держать в своих руках судьбу государей Европы. Затем он подошел к польским генералам и предложил тост за благоденствие их отечества, и вместе с Мюратом они осушили свои бокалы до дна.
— Дай Бог нам счастья,— проговорил Мюрат,— у нас огромные силы: около ста тысяч войска и пятнадцать тысяч пушек, сперва покорим одну, а затем примемся и за другую часть света.
Глаза Понятовского горели, даже пожилой граф не’ мог сдержать радости, слушая эти гордые планы. Они так увлеклись разговором, что забыли о Наполеоне.
Император же тем временем, пользуясь общим разговором, вышел из залы и в сопровождении прекрасной графини Валески спустился в залитый огнями парк.
Ионинский был очень богат. И он сделал все, чтобы по достоинству принять освободителя Польши. Несчастный граф не подозревал, что пустил волка в овчарню, что этот человек отнимет у него последнее счастье, лишит последней отрады в жизни.
Празднество в замке было в разгаре, а Валеска и Наполеон медленно прогуливались по дорожкам парка. Высокие фонтаны дарили воздуху освежающую прохладу, тропические растения и благоухающие розы придавали всему какую-то волшебную прелесть.
Наполеон и Валеска оказались одни среди этих райских кущ. Они шли по аллее, усаженной с обеих сторон пальмами и миртами.
— Этот парк так прекрасен,— проговорил император, входя с юной графиней в затененную беседку,— что, отдыхая здесь, подле вас, графиня, мне кажется, будто я оказался в каком-то сказочном мире.
— Странно, сир,— отвечала юная графиня не без кокетства,— я и вообразить себе не могла, что вам достанет терпения просидеть хоть четверть часа в обществе женщины.
— Если она так соблазнительно хороша, как графиня Валеска, то самый стойкий мужчина не мог бы поступить иначе, поддавшись вашим чарам,— император опустился на оттоманку подле гордой польки.
Молодая графиня почувствовала, как рука императора призывно обвила ее тонкий стан, щеки девушки пылали, блестели в полутьме глаза. Пленительной улыбкой отвечала она на страстный шепот Наполеона.
Гордая дочь графа Понинского забыла обо всем. Сладостное забытье овладело прекрасной Валеской и Наполеоном. Она отдалась ему.
Страстные объятия были недолгими. Императору показалось, что кто-то неподалеку тихо произнес имя Жозефины.
Он быстро оправился — кто осмелился подслушать его?
Император обернулся.
На мраморных ступенях лестницы стояла побледневшая графиня Понинская… Мать знала повадки Наполеона и решилась последовать за дочерью. Но было поздно! Позорное клеймо пало на род Понинских — дочь сделалась любовницей императора…
Тем временем в залу, где собрались гости, в смятении вбежали лакеи.
— Господин граф! — докладывали они наперебой,— несчастье случилось… Лошади понесли карету, запряженную четверкой вороных. Подавило детей и стариков. Лошади мчались по улицам… Даму под черной вуалью выбросило из кареты… Кучер с размозженной головой лежит в ста шагах отсюда.
Гости оцепенели от ужаса.
Слова прислуги не замедлили подтвердиться.
С шумом и треском протащили обезумевшие лошади сломанную пустую карету по городу, пока не исчезли в темноте ночи. Сбежавшаяся толпа с участием смотрела на прекрасную даму, распростертую на земле. Она говорила что-то на непонятном языке. Никто не знал ни ее, ни того, откуда и куда она ехала. Через несколько минут тут же, на месте, она даровала жизнь мальчику и сразу же скончалась.
Отблеск кометы, ярко сиявшей на небе, упал на новорожденного младенца, которого бедные крестьяне осторожно уложили на собранные молодые ветки и листья. Кто-то побежал за благочестивым отшельником Иоганном, жилище которого находилось поблизости.
Почтенный старик, который слыл ученым и добродетельным человеком, не медля пришел. Сложив молитвенно руки при виде мертвой неизвестной и новорожденного младенца, он проговорил:
— Свет погряз во грехах и во мраке. Но после дней испытания и бедствий настанет другое время и раздастся глас Божий. Он провозгласит мир всем смертным, свободу и любовь! Отдайте мне этого младенца. Эбергард пусть будет его имя в память того дня, в который он был нам подарен.
Отшельник Иоганн взял ребенка на руки и еще раз склонился над безжизненной матерью, подняв молитвенный взор к небу. Крестьяне запомнили некоторые из произнесенных ею слов и повторили их мудрому старику.
— Она была немкой,— проговорил он, не переводя, того, что услышал,— и на память ребенку я возьму вот этот амулет, что висит на ее шее, может быть, он пригодится когда-нибудь мальчику, которого я возьму к себе в келью.
Старик посмотрел на амулет, это было драгоценное украшение со странными, непонятными знаками. В золотом овале, обрамленном сверкающими бриллиантами, были выложены из жемчужин три таинственных знака — крест, солнце и череп. Все это было очень тонкой, искусной работы. Старик-отшельник молча надел цепочку на шею младенца, бережно завернул его в свой широкий плащ и унес.
Крестьяне вместе с отцом Иоганном схоронили незнакомую даму, посадили на могиле цветы, а вокруг нее деревья.
Никто так и не узнал имени несчастной, неизвестно было и куда скрылись лошади с разбитой каретой.
Мальчик рос у старика-отшельника, который, подобно пастырю в пустыне, учил, просвещал и утешал народ.
Граф Станислав Понинский застрелился в ту же ночь, не в силах пережить позор дочери, мать в отчаянии прокляла ее.
В следующем году Валеска родила девочку, получившую титул графини,— Наполеон, для подтверждения дворянства со стороны матери, послал на крестины одного из своих приближенных.
Комета исчезла, но на пути во вторую часть света Наполеон встретил неожиданное препятствие — пожар Москвы положил конец его ненасытной жажде завоеваний. Польша была потеряна и разделена, князь Понятовский героически погиб в сражении.
Счастье еще раз улыбнулось могущественному императору, чтобы потом очень быстро угаснуть навсегда.
Наполеон Бонапарт, оставленный всеми, умер изгнанником на пустынном острове, затерявшемся среди океана.
Старая графиня Понинская вскоре вслед за мужем последовала в могилу. Графиня Валеска отправилась со своим ребенком в Германию и в Париж и так необузданно предалась развлечениям, что средства ее скоро истощились.
Прошли десятки лет.
И вот только теперь, после этого вступления, начинается наш рассказ.
Над морем нависли черные тучи, ветер все выше поднимал холодные волны Северного моря, ежеминутно готова была разразиться гроза, которая на море вдвое страшнее и опаснее, чем на суше. Даже бывалые моряки с опаской поглядывали на приближение этого страшного явления природы.
Прекрасно оснащенный пароход, направляясь через Па-де-Кале в Лондон, боролся с разыгравшейся стихией. Пенящиеся волны с шумом обрушивались на борт корабля, то высоко поднимая судно над бурным морем, то бросая его в бездну.
Матросы, четко исполняя команды капитана, держались за снасти. Геркулесовского сложения капитан, рискуя быть смытым волной, не сходил с кормы. Железной рукой правил он пароходом, стараясь держать ‘Германию’ — так называлось судно — подальше от берега, так как она находилась в самом опасном месте Северного моря.
‘Германия’ приближалась к острову Шернес, до лондонских доков было уже недалеко, но казалось, пароходные колеса работали вхолостую — ветер и волны противодействовали их силе. Раскаты грома заглушали голос капитана. Стена дождя обрушилась на и без того промокших до костей матросов.
Опершись о переднюю мачту ‘Германии’, на палубе стоял высокий красивый господин, без страха и смятения глядя на происходящее. Дождь насквозь промочил его темный плед, накинутый на плечи, и надвинутую на глаза шляпу с широкими полями. Правой рукой он держался за мачту, казалось, буря, свирепствовавшая вокруг, и борьба стихий доставляют ему какую-то радость, так спокойно и беззаботно смотрел он на разъяренное море, которое каждую секунду грозило гибелью и ему и его кораблю.
‘Германия’ приближалась к тому месту побережья, где (в то время, когда происходит наш рассказ) недалеко от шлюза Екатерининского дока находились лоцманский и казенные дома Лондонского порта.
Несколько таможенных чиновников и морской офицер стояли на берегу возле катера, на котором обычно подъезжали к прибывающим кораблям, но в который боялись сесть, так как сегодня даже лоцманы со страхом и молитвой принимались за свою опасную работу.
— Странно,— проговорил один из таможенных чиновников, глядя в подзорную трубу,— название корабля не соответствует флагу.
— В самом деле,— согласился другой.— Посмотрите, пароход уже ясно виден: ‘Германия’ — и бразильские цвета на флаге. Ну, если буря не справится с ним, посмотрим, что на нем находится… Какое великолепное оснащение! Одна, две, три… шесть пушек на борту.
Офицер, стоявший возле катера, стал еще внимательнее всматриваться в подзорную трубу. Пароход, целиком окрашенный в черный цвет, казался издали каким-то чудовищем, боровшимся с волнами.
— Смотрите, смотрите, он гибнет! — закричал один из чиновников. Все с ужасом наблюдали за кораблем.— Лоцманы не подоспеют к нему вовремя. Порыв ветра, наверно, разбил корабль вдребезги.
Тяжелое молчание последовало за этими словами.
— Нет, господа, взгляните, ‘Германия’ снова поднялась из бездны… Кажется, ветер начинает стихать… Лоцманская лодка приближается к пароходу.
И тут чиновники с удивлением заметили, что на судне отказались от помощи лоцманов.
Человек, неподвижно стоявший, опершись о мачту, был либо владельцем корабля, либо пассажиром, кроме него и экипажа на палубе никого не было.
— Странное общество! — пробормотал офицер.— Не станем мешкать, господа, сядем скорее в катер, погода, по-видимому, проясняется.
Чиновники не замедлили последовать за офицером, чтобы исполнить свои обязанности, к тому же им любопытно было узнать, что это за пароход, пришедший под бразильским императорским флагом.
Матросы, увидев знак, поданный офицером, быстро подскочили к нему, и через несколько мгновений шлюпка под парусом мчалась по бурному морю.
‘Германия’ подошла ближе, далеко оставив позади себя лодку лоцманов, будто желая продемонстрировать, что и без посторонней помощи спокойно может достичь доков.
Таможенные чиновники поняли, что не ошиблись,— это был действительно прекрасно оборудованный пароход.
Послышался свисток с капитанского мостика. Раздался голос: ‘Стоп!’, и через несколько минут пароход, остановился, хотя волны все еще продолжали бросать его то в одну, то в другую сторону.
Господин с темным пледом на плечах продолжал неподвижно стоять у мачты, только по его большим выразительным глазам видно было, что он принимал участие в этой встрече.
Матросы перекинули железный с крючьями на концах мостик с одного борта на другой, чтобы таможенные чиновники могли перейти на пароход, где уже царили спокойствие и образцовый порядок, будто судно только что вышло из гавани.
Капитан с приветливой улыбкой принял чиновников.
Они убедились, что ‘Германия’ в самом деле была построена по последнему слову техники и с большим комфортом, узнали они и о том, как совмещались название корабля и его флаг.
— Потрудитесь передать,— начал один из таможенных чиновников,— объявление о грузе и корабельные бумаги.
— Вот, господа, и то и другое,— ответил на отличном английском языке человек в пледе и передал ему красивый большой бювар с золотым гербом.
Таможенные чиновники раскрыли роскошный бювар и стали рассматривать тщательно сложенные бумаги. Лица их не смогли скрыть изумления.
От капитана ‘Германии’ не ускользнула эта перемена выражения на лицах чиновников, а когда морской офицер тоже подошел взглянуть на бумаги, он молча указал на господина в пледе, как будто хотел сказать: вот тот, кому принадлежит ‘Германия’ и кто мигом сумел внушить уважение к себе.
Англичане с интересом посматривали на незнакомца, вся фигура которого действительно вызывала невольное уважение. Окладистая темно-русая борода окаймляла его загорелое лицо. Взгляд его больших, пламенных глаз был серьезным, и вместе с тем в нем светилась доброта.
— Все ли формальности соблюдены, господа? — поинтересовался он.— В таком случае позвольте приветствовать вас и пригласить в салон. Сандок!
На зов явился негр.
— Накрой на стол, Сандок,— приказал незнакомец по-португальски.— Полагаю, господа,— продолжил он по-английски,— что по пути к докам нам лучше всего провести время за бутылкой вина, так как на ‘Германии’ нет никого, кроме меня, моих вещей и команды.
Таможенные чиновники не без удовольствия приняли приглашение и разрешили капитану пристать к Екатерининскому доку, приказав своим матросам вернуться на катере к караульне. Затем они последовали за хозяином в салон, рассыпаясь в похвалах его превосходному пароходу.
Таможенникам не раз приходилось встречать прекрасные, комфортабельные суда, но при виде ‘Германии’ они должны были сознаться, что такого блестящего убранства, как здесь, им встречать не доводилось. Роскошь превзошла все их ожидания.
Широкий и длинный прохладный салон был наполнен матовым светом, проходившим через толстые хрустальные стекла. Стены его были сделаны из душистого розового дерева, удивительная резьба воспроизводила тропический пейзаж, на фоне которого стояла вокруг волшебной красоты вилла — по всей вероятности, это были владения новоявленного Креза. Позолоченные кресла окружали стол, на котором накрыт был воистину ужин. На серебряных блюдах паштеты чередовались со всевозможной дичью, что не могло не изумить офицера и таможенников.
— Господа,— отвечал, улыбаясь, владелец ‘Германии’,— за все время путешествия из Рио-де-Жанейро в Лондон, мы ни в чем не испытывали нужды. Мой пароход содержит все, что необходимо для жизни, в том числе булочную и ледник, откуда Сандок принесет нам отличное старое вино, которое вы, надеюсь, оцените по достоинству.
— При таких удобствах не страшно никакое далекое путешествие, оно имеет даже своего рода прелести,— заметил морской офицер.
— По-моему, если позволяют обстоятельства, глупо отказывать себе в чем-либо. Со мною часто.случалось, что за глоток воды в пустыне я готов был отдать весь свой кошелек.
Незнакомец ступил ногой на золотую пружинку в полу, где-то внизу раздался звон колокольчика, и на этот зов негр принес на золотом блюде несколько бутылок вина и стаканы.
Общество уселось за стол и принялось за прекрасную мальвазию, между тем как ‘Германия’ все ближе и ближе подходила к уже хорошо видному вдали доку.
Почтение, которое английские чиновники оказывали незнакомцу, называя его господином графом, свидетельствовало о том, что владелец парохода ‘Германия’, шедшего под бразильским флагом, принадлежал к высшему сословию.
— Позвольте мне предложить вам вопрос, господа,— сказал незнакомец, окончив разговор о буре и счастливо миновавшей опасности: — Вы, надо думать, слышали о мисс Брэндон?
— Укротительнице львов? О, кто же не знает эту замечательную женщину,— отвечал офицер.— Всякий, кто видел ее хоть раз, невольно задает себе вопрос: смелость ли руководит ею, пресыщение жизнью или же, наконец, страсть к острым ощущениям.
— Согласен с вами, то же самое подумал и я, когда мне рассказывали о ее представлениях,— отвечал незнакомец, пристально глядя в недопитый стакан.— Не знаете ли вы случайно, мисс Брэндон еще в Англии?
— Три дня назад, вместе с сопровождающей ее труппой наездников, она отправилась на пароходе в Германию,— отвечал один из чиновников.— Это таинственная, замечательная личность! Я знаю ее.
— В таком случае, надеюсь, вас не затруднит сказать, имеет ли мисс Брэндон сходство с этим портретом? — спросил владелец ‘Германии’, вынув из золотого футлярчика миниатюрный портрет и передавая его чиновнику.
На миниатюре была изображена головка юной девушки изумительной красоты, хотя и с довольно резкими чертами лица.
— Без сомнения, это мисс Брэндон,— сказал чиновник,— но мне кажется, этот портрет писан несколько лет назад, когда мисс Брэндон…
— Когда повелительница царей пустыни была несколько моложе,— прервал его незнакомец, странно улыбаясь.— Однако вы узнали ее.
— Это она,— подтвердил офицер,— те же благородные черты, то же волевое, уверенное выражение лица.
— Вы говорите, что она отправилась в Германию,— благодарю вас за сообщение, господа. А, мы приближаемся к доку! Какая жизнь кипит здесь! В самом деле, лондонские гавани значительно изменились с тех пор, как я их видел в последний раз.
— Уже десять лет, как они такие, какими вы их видите сегодня,— проговорил старший из чиновников.
— Да, действительно, много, много времени прошло с тех пор, как я покинул эти доки и отправился в Бразилию,— незнакомец снял с себя плед, отчего еще лучше стала видна его стройная фигура.
Англичане отрекомендовали графа чиновникам в гавани, кто-то из них сказал, что этот иностранец или какой-нибудь невероятно богатый чудак, или один из тех искателей приключений, которые составили свое счастье во время борьбы за бразильский престол. Как бы то ни было, они были очарованы его любезностью, но его происхождение вызывало у них сомнения, хотя в корабельных бумагах значился аристократический титул.
Час спустя ‘Германия’ пристала к болверку дока.
В 18… году, когда начинается наш рассказ, в громадной столице Англии царило такое же движение, как и теперь. Повсюду виднелось бесчисленное множество кораблей под самыми разными флагами. Вдоль берега тянулись склады и сараи с товарами, горы ящиков и тюков. Кроме дока, к которому только что пристала ‘Германия’, вдали виднелись два индийских дока, которые впускали и выпускали корабли посредством шлюзов.
Вдали, окутанный черным туманом вечно подымающегося к небу дыма, лежал огромный Лондон.
По эту сторону города иностранец, стоявший на пароходе, увидел Тауэр, старую крепость с ее полуразвалившимися стенами. Посреди крепости возвышался белый Тауэр, дворец королей от Генриха III до Генриха VIII, в котором покончили свою жизнь Анна Болейн и Иоанна Грей и принцы Эдуард и Йорк были задушены по приказанию короля Ричарда III.
При этих воспоминаниях незнакомец невольно содрогнулся, хотя во время нашего рассказа Тауэр скрывал за своими мрачными стенами только тюрьму для политических преступников, арсенал и государственный архив.
Негр Сандок стоял близ своего господина и с любопытством следил за всем, что происходило в гавани. Он был в богатой голубой ливрее, затканной серебром, а его голова с короткими мелко вьющимися черными волосами была обнажена. Однако внешность негра никому не бросалась в глаза, так как на берегу было много чернокожих, креолов и турок.
— Сандок,— крикнул владелец парохода,— позови Мартина.
Негр с грацией, свойственной этому народу, спустился вниз, и в считанные секунды на палубе появился широкоплечий силач с черной морской шляпой в левой руке.
— Пойдешь со мной на берег, Мартин, если можешь отлучиться,— сказал иностранец по-немецки.
— К вашим услугам, господин Эбергард, пока судно будет стоять в доке, у меня нет дел.
— В таком случае отправимся, та, кого я ищу, уехала в Германию.
— Госпожа графиня…
— Мисс Брэндон,— поправил его владелец ‘Германии’.
— Простите, господин Эбергард, я ошибся.
— Я должен знать, в какую гавань она направилась, и тогда мы немедленно последуем за ней.
Эбергард и Мартин, капитан судна, отправились в справочную контору.
Оба эти человека, господин и слуга, с загорелыми лицами и крепкими, мускулистыми фигурами, протиснулись сквозь толпу приехавших и отъезжающих, между которыми сновало множество проходимцев, которые только и искали удобного случая, чтобы задраться или совершить воровство. Подобные люди обыкновенно уважают лишь силу, и потому не удивительно, что при появлении мощной фигуры капитана и такого же рослого, статного его господина они тут же сторонились, давая им пройти.
Когда оба иностранца пробирались к справочной конторе, Эбергард вдруг остановился, заметив в отдалении на бастионе толпу людей,— их крики странно подействовали на него.
Мартин также посмотрел туда.
— Это немцы-выходцы,— проговорил он.
Мужчины были одеты в длинные синие блузы, женщины — в короткие платья, с платками на голове. Возле них, бегая вокруг мешков со скудным бедняцким имуществом, играли дети. В толпе особенно выделялся старик, очевидно, он был старшим. Преклонный возраст не удержал старика от попытки искать счастья в Новом свете, хотя, видно, он с грустью покидал родные берега. Старик едва сдерживал слезы, глядя на дочь, которая передавала матросам корабля свои последние пожитки. Молодые со страхом и надеждой поглядывали на корабль, которому доверяли свое будущее, своих жен, своих детей и который готовился везти их в страну, что должна была стать их новой родиной. О, если бы только сбылись их мечты!
Грустную картину представляли эти бедные выходцы.
Владелец ‘Германии’ приблизился к переселенцам и стал прислушиваться к их разговору, язык, на котором они говорили, вызвал в его душе те отрадные воспоминания об отечестве, которые воскресают в нас, когда мы слышим дорогие звуки родной речи на чужой стороне.
— Откуда вы, добрые люди,— обратился он к одной из групп,— и отчего покинули свое отечество?
Мужчины и женщины с удивлением посмотрели на незнакомца, который в чужой стране обратился к ним на их родном языке.
— Из Восточной Пруссии, милостивый государь,— отвечал один из крестьян.— Дела наши идут плохо, налоги возросли, а нужда велика. Поэтому мы собрали все свои пожитки и с женами и детьми переправляемся через океан.
— Куда же вы отправляетесь?
— В Южную Америку, милостивый государь, там нужны рабочие руки, а труды вознаграждаются землей.
— А вы? — обратился Эбергард к другой группе.
— Мы из Южной Германии, а вон те из Нассау. Ткацкое ремесло уже и хлеба-то черного не дает нам! О Боже! Все машины, все машины, сударь! Теперь мы отправляемся искать новую родину.
— Сознаюсь, трудно покидать на старости лет землю, где провел всю жизнь, но нужда заставляет,— говорил старик, державший на руках худенького внука.— Последние свои сбережения мы потратили на переезд в Бразилию.
— В Бразилию — о, несчастные! — невольно вырвалось у Эбергарда.
— Что делать? Голод заставляет нас, сударь. Взгляните-ка вон на мою дочь и моих сыновей. Дальше терпеть было невозможно, нужда росла да росла.
Капитан Мартин с грустью смотрел на старика, у которого слезы катились по впалым, бледным щекам.
— А откуда вы? — спросил владелец ‘Германии’, обращаясь к третьей группе немцев, стоявшей в стороне.
— Из Богемии, благородный господин. Ремёсла у нас не приносят больше никакой выгоды, в Бразилии, говорят, лучше.
— Несчастные! — не удержавшись, воскликнул Эбергард.— Вы плывете навстречу гибели и смерти. То, что вам наговорили об этой стране,— ложь: там царят рабство и нищета.
— О, не говорите этого, милостивый государь, не отнимайте у нас последней надежды! — умоляла его молодая женщина, крепко прижимаясь к своему мужу.
Владелец ‘Германии’ видел нежную любовь молодой женщины, которая в нужде и несчастье искала опоры в своем муже, и эта картина тронула его. Улыбка умиления появилась на его губах, между тем как Мартин, закрыв лицо руками, отвернулся, чтобы скрыть свои слезы.
— Куда же вы отправляетесь? — спросил Эбергард остальных.
— В Рио,— разом раздалось несколько голосов.
— Ну, в таком случае, я могу доставить вам выгодную работу. Вы все, все найдете то, на что надеялись, но если еще и другое оставят свою родину, что будет с ними? Возможно ли, что в прекрасных немецких странах так велика бедность? О Мартин, теперь мы вдвойне скорее должны отправиться в наше отечество, которого не видели уже столько лет. Меня сильно влечет туда, но, думаю, после виденного сегодня, нам предстоит там большая работа.
— Я тоже так думаю, господин Эбергард. Черт возьми, опять у меня набегают на глаза эти несносные слезы!
— У тебя добрая, честная душа! Пусть наше пребывание на родине ознаменуется добрыми делами, Мартин.
Выходцы окружили господина, который говорил с ними на их родном языке и принимал в них такое живое участие, и с интересом и надеждой смотрели на него.
— Вы хотите дать нам выгодную работу? — спрашивали они.— О, сделайте это, помогите нам, если можно.
— Послушайте,— отвечал им незнакомец,— если вы благополучно достигнете Рио, обратитесь с этой карточкой к господину фон Вельсу, он тоже немец.
— Кому же достанется эта карточка? — забеспокоились обрадованные мужчины и женщины.
— Подождите, каждый глава семейства получит ее. По этим карточкам господин Вельс пошлет вас во владения Монте-Веро. Название это написано на карточках. Прежде чем вы приедете в Монте-Веро, там уже будет распоряжение от меня, и вы все получите работу, жилище и хлеб. Будьте трудолюбивы и сделайте честь своему немецкому имени! В Монте-Веро вы найдете управляющих и работников с нашей родины. Вот вам деньги, чтобы вы не терпели нужды в пути и не прибыли совершенно обессилевшими и истощенными в Рио, а потом в Монте-Веро.
Переселенцы были тронуты до слез великодушием незнакомца, буквально на коленях они горячо благодарили его за помощь, пытались целовать ему руки в порыве глубокой благодарности. Мартин стоял подле, он был несказанно рад, что его господину представился, случай сделать доброе и великое дело.
— Да благословит и сохранит вас всех Бог! — проговорил благородный незнакомец звучным голосом, пожимая руки тех, кто стоял ближе к нему, а потом быстро направился с Мартином к справочной конторе. Там ему сообщили, куда отправился пароход, зафрахтованный труппой наездников, и через несколько часов незнакомец вернулся с Мартином на свой корабль.
— Наш путь — в Германию,— сказал он.
Еще до наступления ночи пароход вышел из дока. Небо было совершенно чистым, легкая зыбь играла на море, мириады звезд сверкали на безоблачном небе, бриллиантами отражаясь в холодных волнах Северного моря. Но вот раздался сигнал к отплытию, колеса завертелись, судно направилось к родным берегам своего владельца!
Прошло несколько недель со времени вышерассказанного. Теперь просим читателя последовать за нами в Германию.
Был прекрасный солнечный день августа. На окнах домов одной из германских столиц развевались знамена, гирлянды из цветов были перекинуты через улицы, весь город от дворцов до хижин постарался быть праздничным.
Король, принявший правление после смерти отца, возвращался с августейшей супругой в столицу, чтобы вступить на престол и занять замок своих предков. День этот был праздником для народа, который с раннего утра теснился в той части города, где должен был проехать король.
Ремесленники и купцы выстроились под своими штандартами, чтобы громкими приветствиями при звуках музыки встретить королевскую чету, радостное движение и веселье наполняло площади, окна и балконы занимали любопытные в нетерпеливом ожидании торжественного въезда.
Наконец около полудня пушечные выстрелы возвестили о приближении королевского поезда.
Полицейские и жандармы в парадной форме стали расчищать улицы и расставлять любопытных по сторонам. Инфантерия с развевающимися султанами образовала вдоль дороги непроходимую цепь, все взоры были обращены в сторону, откуда ждали королевских особ.
Послышалась музыка. Она становилась все громче и громче, кортеж приближался к триумфальной арке, увитой цветами и украшенной блестящими королевскими гербами. Раздались радостные крики. Музыканты заиграли гимн.
Четыре маршала на белоснежных конях открывали процессию, за ними, на некотором расстоянии, следовал отряд гвардейцев со знаменами, их приветствовали тысячи голосов.
Король в расшитом золотом мундире ехал на прекрасном арабском жеребце, четыре графа несли перед ним на красных бархатных подушках государственные реликвии.
Королю с виду было лет пятьдесят, его круглое лицо с высоким лбом, чуть выступающим подбородком и добродушной улыбкой окаймляли жиденькие, едва заметные бакенбарды, он приветливо кланялся по сторонам и, по-видимому, был тронут радушным приемом, который оказала ему его столица.
За королем на гордых конях следовали принцы королевского дома и богатая свита.
Снова четыре маршала гарцевали на белых лошадях, а за ними отряд кирасиров.
На некотором расстоянии от них в золоченой карете, запряженной шестеркой серых лошадей, ехала королева. Она приветливо отвечала на ликование толпы. Лицо ее было бледным, какая-то тайная грусть отражалась на нем. Брак королевской четы был бездетен, может быть, эта мысль более чем когда-либо теснилась в эту торжественную минуту в голове королевы.
За золоченой королевской каретой следовали роскошные экипажи принцесс, сестер и племянниц короля, за ними — придворная свита и снова отряды гвардейцев.
У высоких триумфальных ворот королевскую чету встретили депутаты от столицы, девушки в белых платьях посыпали дорогу цветами, граждане и ремесленники приветствовали короля и его супругу звуками труб. Ликование сопровождало королевский поезд до самого замка, высокого и обширного. И хотя снаружи его старые стены казались мрачными, внутри он сиял великолепием.
В тронной зале короля встретили министры и посланники, каждый из которых поздравил его от имени своего государя и передал уверения в самой искренней дружбе.
Когда церемония окончилась, был дан обед, на нем присутствовали только члены королевского дома, так как вечером должен был последовать спектакль, а потом бал — первое празднество после траура по покойному королю, на которое было разослано много приглашений. Гостеприимный король, находясь в весьма веселом расположении духа от оказанного ему торжественного приема, еще увеличил число приглашений после того, как обменялся несколькими фразами с министрами и посланниками, которые назвали ему ряд лиц, прибывших в последние дни в столицу и достойных королевского приема.
Множество людей столпилось перед королевским дворцом, и король не раз выходил на балкон благодарить народ за приветствия.
С наступлением вечера зажглась иллюминация, самая блестящая, какую когда-либо видела эта столица. Дворцы некоторых, вельмож вызвали всеобщее удивление, с таким искусством и выдумкой они были украшены. Главная улица столицы, простиравшаяся от дворца до самых Королевских ворот, залитых блеском бенгальских огней, походила на огненное море.
Нарядная, веселая толпа гуляла по улицам, любуясь богато украшенными и иллюминированными домами.
Вскоре экипажи стали с трудом расчищать себе дорогу к ярко освещенному замку, где взад и вперед сновали лакеи и камердинеры. Начался съезд приглашенных.
Три огромные залы были назначены для приема, Украшенные орденами мундиры генералов, оказавших покойному королю незабвенные услуги в сражении против Наполеона, соседствовали с простыми черными фраками. Министры и камергеры, посланники и сановники, князья и известные ученые, беседуя, прогуливались по зале Кристины, получившей это название от портрета одной из принцесс королевского дома. Вдоль зеркальных стен, в которых отражался свет многочисленных люстр и канделябров, были расставлены мягкие стулья с позолоченными спинками, под портретом принцессы были приготовлены увенчанные коронами кресла для королевского семейства.
По четырем углам прекрасной залы Кристины, за дорогими бархатными занавесями, находились буфеты с винами, лакомствами и мороженым, которые беспрестанно разносили лакеи.
Французский посланник, принц Этьен, беседовал со старшим камергером, лорд Уд, немолодой, всегда невозмутимый англичанин с неседеющей белокурой бородой, о чем-то говорил с бразильским посланником, кавалером де Вилларанка, а только что вошедший в залу племянник короля, принц Вольдемар, заговорил с камергером фон Шлеве о мисс Брэндон, занимавшей в последнее время умы всех жителей столицы.
— Ваше высочество, соблаговолите обратить внимание на удивительную укротительницу львов, она, без сомнения, заслуживает внимания,— проговорил камергер фон Шлеве, часто мигая своими бегающими серыми глазами и стараясь скрыть хромоту левой ноги.
Его безбородое лицо, с впалыми морщинистыми щеками, острым носом и бледными тонкими губами, производило неприятное впечатление. Этот пятидесятилетний камергер был поверенным и советником молодого принца Вольдемара.
— Мне бы очень хотелось увидеть эту замечательную укротительницу,— принц Вольдемар небрежно раскланялся с французским посланником.— Позаботьтесь о ложе в один из следующих дней, хотя вы знаете, что я не очень-то жалую этих нарумяненных цирковых дам.
— О, я знаю, мой принц предпочитает невинных простолюдинок, и я днями сообщу вашему высочеству сведения о той очаровательной девушке, которую мы видели третьего дня на дороге.
— Постарайтесь это сделать, господин фон Шлеве.
Это на самом деле прелестная девушка, я давно такой не видел, ее образ преследует меня. О, моя дорогая кузина,— поклонился принц Вольдемар юной принцессе Шарлотте, которая в сопровождении матери, сестры короля, только что вошла в залу.— Я счастлив видеть вас здесь! Вы были нездоровы, о чем я узнал с глубочайшим сожалением.
— Да, я немного прихворнула, но теперь, слава Богу, чувствую себя прекрасно,— отвечала принцесса Шарлотта, очаровательная черноволосая девушка лет двадцати, с гладкой прической, украшенной только несколькими розами.
У юной принцессы были прекрасные голубые глаза, опушенные длинными темными ресницами, бледные щеки, тонко очерченный нос с горбинкой и маленький ротик. На длинное белое платье, подобранное розами, была накинута прозрачная кружевная мантилья, сквозь которую виднелись ее мраморно-белая шея и прелестная линия плеч.
— Не знаете ли, принц,— продолжала принцесса,— кто тот господин в португальском костюме, который сейчас любезно раскланялся с кавалером де Вилларанка?
Принц посмотрел в сторону, куда указала собеседница, и увидел высокого, стройного, господина с густой темно-русой бородой. На нем был богато вышитый бархатный полуплащ, из-под которого виднелся бриллиантовый орден. Шпага с золотой рукоятью висела на боку.
— Должен признаться, дорогая кузина, я впервые вижу этого господина. По-видимому, это гранд какой-нибудь отдаленной страны алмазов.
— Его экипаж, запряженный четверкой прекрасных вороных, одновременно с нашим подъехал ко дворцу, негр в синей ливрее сидел на козлах.
— Я постараюсь собрать о нем сведения и немедленно сообщу их вам, кузина,— принц поклонился.
В эту минуту отворились высокие двустворчатые двери, и пажи, которые еще сохранились при подобных придворных празднествах, возвестили своим появлением о приближении королевской четы.
Король, ведя за руку свою супругу, вошел в залу, на галерее, обитой красным сукном, придворная капелла заиграла гимн, гости встали по сторонам.
Король был в хорошем расположении духа. Саркастическая улыбка, игравшая постоянно на его губах, исчезла, он, как и королева, приветливо отвечал на поклоны блестящего собрания.
Отворились двери в соседнюю и в театральную залы. Залитые ярким светом огромные комнаты поражали роскошью.
Король обратился с несколькими любезными словами к стоявшим возле него министрам и генералам, между тем как королева беседовала с принцессами. Каждый из гостей с бьющимся сердцем ожидал милости быть замеченным королем и удостоиться хотя бы слова.
В то время как придворная капелла исполняла одну из особенно любимых королем увертюр, его величество с интересом рассматривал присутствующих, беседуя со своим братом, принцем Августом, и племянником, принцем Вольдемаром.
Вдруг глаза короля заблестели, он увидел неподалеку симпатичного ему кавалера де Вилларанка и поручил адъютанту попросить к себе бразильского посланника.
— Господин кавалер,— когда тот подошел, начал он по-французски, так как посланник плохо владел немецким,— мы вспомнили, что вы просили нас об аудиенции для графа…
— Для графа Монте-Веро,— прибавил кавалер де Вилларанка.
— Совершенно верно, постараемся запомнить это имя. Вы просили об аудиенции для графа Монте-Веро, я получил от вас собственноручное послание вашего дорогого для нас государя. Представьте нам господина графа сегодня. Присядьте, дорогая,— продолжал король, обращаясь к своей супруге, и подвел ее к креслам.
За ними заняли свои места принцесса Шарлотта, ее мать и высшие придворные, принцы разместились по сторонам.
И тут кавалер де Вилларанка подвел к королю прекрасного незнакомца, который так заинтересовал принцессу Шарлотту. Его величественная фигура с гордой осанкой резко выделялась среди присутствующих.
Король с любопытством смотрел на статного графа, взоры присутствующих также обратились на гостя, явившегося на придворное празднество в португальском костюме.
— Исполняю милостивое приказание вашего величества,— начал кавалер де Вилларанка и, отступив немного назад продолжал: — граф Эбергард Монте-Веро.
— Эбергард? — с удивлением повторил король.— Настоящее немецкое имя.
— Я имею честь и счастье быть немцем, который в отдаленном государстве нашел для себя новую родину,— отвечал Эбергард своим звучным голосом.
— Вы, без сомнения, оказали неоценимые услуги бразильскому двору, граф,— продолжал король,— так как в собственноручном письме ваш государь весьма милостиво и лестно отзывается о вас. У вас, вероятно, большие владения в Бразилии, этой благословенной стране?
— Да, ваше величество, Монте-Веро занимает восемь немецких квадратных миль.
— Полагаю, не всякий немецкий принц или князь обладает такими владениями,— сказал король не без иронии.— И все это обработано и возделано?