Грани жизни, Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 502 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ГРАНИ ЖИЗНИ.

Романъ.

Nature is good, but intellect is better.
Emerson.
(Природа хороша, а разумъ лучше).
Эмерсонъ.
Representative men.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

— Аминь?

— Да, я, кажется, высказалъ теб все.

— Такъ что теперь можно и мн говорить?

— Можешь.

— Вы только не сердитесь, папа, а я ни съ чмъ не согласна. Можетъ быть, это потому, что я восемнадцатилтняя институтка, а вы шестидесятилтній старикъ. А, можетъ быть, это мн достался въ наслдство отъ покойной мамы тотъ ‘духъ противорчія’, который вы въ ней такъ не любили. Что-же длать, ужъ такая уродилась. Не могу я согласиться съ вами.

Старикъ сердито посмотрлъ на дочь и непріятно задвигалъ коротко подстриженными щетинистыми усами. Вынувъ изо рта угасшую маленькую трубку-носогрйку, онъ вытряхнулъ изъ нея пепелъ себ подъ ноги и спряталъ трубку въ карманъ засаленнаго пиджака.

— Очень жаль, — саркастическимъ тономъ произнесъ онъ, нервно начиная теребить мохры разорванной обивки стараго бархатнаго кресла.— Въ чемъ-же именно заключается ваше несогласіе?

— Во всемъ, папа, — спокойно отвтила молодая двушка.— Посл всего, что вы говорили, я все-таки остаюсь при своемъ и думаю, что мн лучше всего сейчасъ-же ухать въ Петербургъ. Вамъ кажется, что Николай Петровичъ отъ меня безъ ума, вы думаете, что онъ на мн женится, а я почти уврена, что вы очень ошибаетесь. По вашему, онъ прекрасный человкъ, а по моему, онъ просто старый сморчекъ, которому все еще хочется быть молодымъ и ухаживать за всми хорошенькими барышнями. Да если-бъ онъ даже и сдлалъ мн предложеніе! Роль уздной предводительши вовсе не кажется мн на столько заманчивой, чтобъ быть женой старика.

— Но уздный предводитель — это только трамплинъ, съ котораго можно прыгнуть въ губернскіе, а тамъ и въ губернаторы…

— Не Николаю Петровичу, папа. У него для прыжковъ, я думаю, колнки уже не сгибаются. Всегда онъ былъ мн противенъ, а съ тхъ поръ, какъ вы навязываете его мн въ мужья, онъ сталъ мн еще противне.

Старикъ строго посмотрлъ на нее своими еще полными жизни глазами, но промолчалъ.

— Да и не только онъ, — продолжала дочь: — а и вся эта ваша здшняя уздная жизнь, къ которой я совсмъ не привыкла. Вы вотъ сейчасъ говорили, что теперь прошли прежнія времена, что теперь надо быть ближе къ народу и жить въ деревн. Ну, а если я не хочу, если я не могу?

Старикъ ничего не сказалъ и на это. Онъ снова досталъ трубку, набилъ ее и закурилъ.

— Да зная васъ, я какъ-то не врю, что и вы-то говорите это искренно, — начала опять дочь.

Отецъ сверкнулъ глазами и рзко произнесъ:

— Ты слишкомъ дерзка!

— Не сердитесь, папа, я не хочу сказать вамъ что-нибудь непріятное, — продолжала дочь боле мягкимъ тономъ: — я только говорю, что думаю. Я думаю, что будь у васъ средства, и вы не жили-бы въ деревн. Во всякомъ случа не жили-бы такъ, какъ живете теперь, и сближаться съ народомъ, опускаться до этого мизернаго существованія едва-ли бы стали. Не стали-бы обмужичиваться. Почему-же вы хотите, чтобъ я жила здсь. Вы мн сказали, что я еще очень мало видла людей и жизнь. Не буду спорить, хотя не согласна и съ этимъ. Ужъ это такъ принято думать, что институтка непремнно наивна, какъ институтка. Но не вс институтки одинаковы. Я, вы знаете, хорошо училась, много читала и… даже много видла во время моихъ путешествій съ вами и съ мамой. И все это я твердо помню и, слава Богу, умю понимать то, что длается вокругъ меня. А вотъ вы такъ забыли многое, папа….

— Лидія!— осадилъ ее старикъ.

— Не сердитесь, да, забыли и, сдлавшись бдне, стали разсуждать совсмъ не такъ, какъ прежде. Еще пять лтъ тому назадъ вы были другой. Вы забыли, какъ вы воспитывали меня, къ чему меня готовили, вы все забыли…

Старикъ выпустилъ изо рта струю дыма и не столько обиженный словами дочери, сколько для того, чтобъ поддержать въ ней уваженіе къ нему, произнесъ:

— Нельзя-ли быть повжливе со старикомъ-отцомъ.

— Я не умю говорить иначе, папа, — оживленно продолжала дочь, стараясь тономъ голоса смягчить рзкость выраженій.— Не принимайте моихъ словъ въ дурную сторону. Вы все смотрите на меня до сихъ поръ, какъ на ребенка. Мама пріучила меня къ другому: она всегда разговаривала со мной, какъ съ большой.

Она перевела дыханіе, нсколько секундъ подумала и продолжала:

— Вы вотъ сказали, что въ наше время нужно трудиться, а потомъ, сейчасъ же позабывъ про это, говорите, что у Николая Петровича хорошія средства и, выйдя за него, я буду обезпечена. Значитъ на трудъ-то мой вы не очень надетесь? А средства его — какія же это средства! Разв такія средства были у мамы и у васъ! Нтъ, по моему трудъ, такъ ужъ трудъ, средства, такъ ужъ средства. Да и разв нтъ труда въ Петербург?

Она вызывающе посмотрла на отца. Онъ какъ-то небрежно бросилъ ей въ отвтъ:

— Да, тамъ ты можешь пойти въ гувернантки за 25 рублей въ мсяцъ.

— Дороже, папа, — спокойно возразила она, — дороже. Да, и пойду, пока не найду ничего лучшаго, пока не найду другого дла.

— Какого?— съ усмшкой спросилъ старикъ.

— Ахъ, почемъ я знаю!— нетерпливо воскликнула дочь.— Чего вы отъ меня хотите? Я знаю только, что не можетъ быть, чтобы я была ненужный, лишній человкъ. Не можетъ быть, чтобъ не было дла, разъ есть человкъ, которому нужно что-нибудь длать. Вотъ поду въ Петербургъ, посмотрю, поищу и найду.

— Ты можешь пропасть тамъ ни за что,— сказалъ отецъ.

— Я не изъ тхъ, которыя пропадаютъ,— съ улыбкой, увренно отвтила молодая двушка.

— Полно, пожалуйста, Лидія. Вс такъ говорятъ, пока жизнь не поставитъ имъ ловушки.

— Папа, я думаю, и говорить-то объ этомъ не стоитъ. Не жить же мн всю жизнь съ нянькой. Вдь все равно, вы ни отъ чего меня не удержите и измнить моихъ желаній не заставите.

Старикъ пожалъ плечами и сдлалъ презрительную гримасу, а дочь встала и отошла къ открытому въ садъ окну. Теперь оба замолчали, и молчаніе это продолжалось нсколько минутъ.

Въ дверяхъ изъ столовой въ гостиную, гд находились отецъ и дочь, появилась дородная, молодая баба. На рукахъ у нея былъ ребенокъ на видъ боле году. Баба была довольно красива, ребенокъ нтъ, на дтскомъ лиц лежалъ какой-то отпечатокъ старости: углы губъ были опущены, подъ глазами висли морщинистые мшечки, носъ и верхняя губа были въ грязи и сопляхъ. Затасканная юбка бабы была спереди подоткнута за поясъ на столько, что открывала не только надтыя безъ чулокъ ботинки, но и часть ноги, голой.

Лицо старика оживилось, глаза съ лаской остановились на ребенк.

— Александръ Ивановичъ, староста пришелъ, спрашиваитъ: телушку отъ Пестравки зарзать, али на племя будете пускать?— спросила баба.

— Зарзать, зарзать, — тотчасъ-же отвтилъ старикъ: — головку и половину туши отправить къ лсничему, я ему третьеводни общалъ уступить, а другую половину оставить себ для дому. Скажи, чтобъ сегодня же зарзали.

Лидія Александровна вздрогнула при этихъ словахъ. Стоя у окна, она не обернулась при вход бабы. Она не видала, какъ ея отецъ, сдлавъ распоряженіе о телушк, улыбаясь, протянулъ въ воздух руки къ ребенку и прищелкнулъ ему пальцами, когда баба повернулась, чтобы уходить.

— Лукерья Степановна,— крикнулъ Александръ Ивановичъ уже въ догонку баб:— скажи, чтобъ тушку при отправк къ лсничему взвсили. Да сама посмотри за всомъ.

— Ладно, — отвтила баба уже изъ другой комнаты.

‘Зарзать, сегодня же зарзать’ — думала въ это время Лидія Александровна — ‘и какъ они легко это говоритъ. Говорятъ, жители деревни добре городскихъ. Такъ-ли? У меня-бы не хватило духу произнести этотъ смертный приговоръ… Впрочемъ, привыкнуть можно’.

Александръ Ивановичъ, все не вставая съ своего кресла, обращаетъ теперь взглядъ на дочь, долго смотритъ на нее и думаетъ:

‘Хороша… чертовски хороша!.. Вся въ мать… если еще не лучше. И такъ же упряма… и такъ же мало любитъ меня’.

Высокая, стройная фигура Лидіи Александровны, въ палевомъ съ блыми кружевами плать выдлялась яркимъ пятномъ на темной зелени высокихъ кустовъ сирени, виднвшихся въ саду подъ окномъ. Ея почти черные волосы, собранные въ большой узелъ, красиво спускались на шею, оттняя матовую близну шеи и щекъ.

‘Хороша… и не остановишь, не удержишь’ — продолжалъ думать Александръ Ивановичъ.— ‘Что ей за дло до моего разоренія!’

Да, но иметъ ли онъ нравственное право отпустить ее? Въ Петербургъ, въ Петербургъ!.. Ну, а какъ тамъ что-нибудь… Вдь на немъ духовная отвтственность! хать съ ней самъ онъ не можетъ… Тетка Анна Сергевна не доглядитъ, ей не до того… На самое понадяться?.. Да, горда, неприступна… но слишкомъ молода…

Лидія Александровна въ это время повернулась лицомъ къ отцу и, спокойно смотря на него своими темноголубыми глазами, мягко произнесла:

— И такъ, папа, вы позволите мн завтра утромъ ухать? Теперь лошади свободны, кажется? Он кончили работы, изъ-за которыхъ вы не хотли мн дать ихъ въ четвергъ.

Старикъ нахмурилъ свои густыя брови и закусилъ нижнюю губу.

— Нтъ, ты не подешь!— сказалъ онъ чрезъ нсколько секундъ ршительнымъ тономъ, не глядя на дочь.

Лидія Александровна вся вспыхнула: уши у нея покраснли и на ея матово-бломъ лиц выступили густыя красныя пятна. Губы задрожали, и она едва могла произнести отъ волненія:

— Ну, въ такомъ случа я уйду пшкомъ.

— По-смо-тримъ, — раздраженно произнесъ отецъ.

— Что-жъ, не думаете ли вы удержать меня силой?— сказала Лидія Александровна, откинувъ немного назадъ плечи и принимая вызывающій видъ.— Никогда! Если вы не захотите разстаться со мной, какъ отецъ съ дочерью, я уйду отъ васъ, какъ изъ тюрьмы.

— Замолчи, Лидія!— крикнулъ старикъ.

— Я теперь кончила курсъ, мн открытъ путь везд, и я уйду отъ васъ искать своей дороги,— быстро, но голосомъ, прерывистымъ отъ волненія, заговорила Лидія Александровна.— Я ничего отъ васъ не требую, но и оставаться здсь не хочу.

— Тебя вернутъ по этапу,— дрожа и вн себя сказалъ старикъ и закашлялся.

— Что это значитъ: по этапу?— спросила дочь.

— Съ жандармами, какъ бглянку, — сдерживая кашель, но по прежнему рзко отвтилъ отецъ.

— Не можетъ быть, никто не сдлаетъ этого. Я не преступница.

— Я не могу допустить, чтобы моя дочь, дочь Нерамова, пропадала тамъ въ Петербург, безъ моего вдома, гд-то въ гувернанткахъ… а можетъ быть, и еще что-нибудь похуже.

— Стыдитесь говорить это. Вы забываетесь.

— Не смй ты такъ говорить мн!

— Не смйте и вы оскорблять меня. Я этого ничмъ не заслужила. Противъ всякаго насилія я пойду искать защиты. Я поду къ предводителю — не къ вашему Николаю Петровичу — а къ князю. Неужели потому, что я молоденькая барышня, я не могу и самостоятельно думать, и самостоятельно трудиться, какъ хочу.

Лидія Александровна была въ эту минуту такъ хороша, что отецъ безсознательно залюбовался ею и раздраженіе его стало утихать. Она показалась ему теперь старше своего возраста: румянецъ, вспыхнувшій сначала пятнами, разлился потомъ равномрно и, потерявъ яркость, только оживлялъ лицо, на которомъ серьезное и нсколько надменное выраженіе сглаживало малйшую тнь некрасивой вспышки.

— Вы думаете, я не понимаю, что васъ заставляетъ быть сватомъ Николая Петровича,— продолжала Лидія Александровна чрезъ минуту нсколько спокойне:— я не даромъ прізжаю къ вамъ сюда третье лто. Вы обднли, и только одинъ Николай Петровичъ еще поддерживаетъ съ вами знакомство — ради меня, я это знаю. Но разв я не понимаю, какими глазами онъ на меня смотритъ. Что общаго между мной и имъ? Онъ таетъ при вид моей красивой наружности, распускаетъ слюни и не знаетъ, что сказать.

‘Маменькины словечки, наслушалась, повторяетъ’ — мелькнула въ голов Александра Ивановича мысль.

— И какъ онъ гадокъ, какъ онъ противенъ мн въ эту минуту,— продолжаетъ Лидія Александровна.— Разв это любовь? Да пусть онъ сто разъ будетъ моимъ законнымъ мужемъ, разв это не гадость? Я понимаю, что теперь я здсь даже для него не завидная партія. И ко мн его тянетъ просто съ самой гадкой стороны. Я вдь все это понимаю.

Она опустила глаза и нсколько времени молча смотрла на старые, заплатанные сапоги отца. Она не думала о нихъ, взглядъ ея былъ направленъ безцльно, но мысли какъ-то сами собой возвращались къ отцовскому обдненію, снова въ ней стало закипать раздраженіе, и подстрекаемая непріязненнымъ чувствомъ, она заговорила опять, изъ подлобья поглядывая на отца:

— Вы говорили, что у васъ уже ничего нтъ, что имнье не сегодня-завтра могутъ продать за долгъ банку и вамъ некуда будетъ пріютиться. Такъ вы разсчитываете, что если я сдлаюсь женой Николая Петровича, то въ моемъ дом найдется, разумется, мсто и для васъ… Не очень-ли большой жертвы вы отъ меня хотите?

— Конечно, какихъ жертвъ могу я ожидать отъ тебя!— съ горькой ироніей сказалъ нсколько успокоившійся старикъ.— Я давно знаю, какая ты эгоистка.

— А вы что длаете для меня? возразила Лидія Александровна.— А это не эгоизмъ съ вашей стороны, подъ предлогомъ моего благополучія, готовить себ у меня теплый уголъ, хотя-бы я измучилась со старымъ и ничтожнымъ мужемъ, это не эгоизмъ?

— Не безпокойся, пожалуйста, — снова начиная раздражаться, произнесъ отецъ.— Авось я еще проживу какъ нибудь въ своемъ имньи и безъ угла въ твоемъ дом. Да ты забываешь, что у меня, кром тебя, еще и сынъ есть.

— Плохая надежда, папа, — сказала на это Лидія Александровна, бросивъ на отца ироническій взглядъ.— Вдь посл извстной ссоры съ братомъ вы, кажется, дали себ слово никогда не встрчаться съ нимъ?

Старикъ отъ раздраженія покраснлъ и, сдлавъ неудавшееся сразу движеніе, чтобъ встать, снова откинулся на спинку кресла и со вздохомъ произнесъ:

— Ну, въ мужицкую избу пойду.

Лидія Александровна почувствовала, что слова ея оскорбили отца, и теперь старалась боле мягкимъ тономъ загладить непріятное впечатлніе. Ей какъ будто стало жаль этого тронутаго временемъ старика, уже слегка парализованнаго, хотя все еще бодрящагося.

— Я во всякомъ случа въ этомъ не виновата, — заговорила она.— Продадутъ или не продадутъ, я не знаю, но вы это сами мн говорили, когда мсяцъ тому назадъ взяли у меня въ Москв тысячу рублей, недостававшихъ у васъ на уплату. Я повторяю это съ вашихъ словъ… Я, конечно, если могла-бы, готова помогать вамъ…

— Никакой помощи мн отъ тебя не надо. Извини, что однажды обратился — досадливо, сквозь зубы процдилъ Александръ Ивановичъ.

— Но принести въ жертву всю мою жизнь…— пробовала продолжать Лидія Александровна.

— Никакой жертвы мн отъ тебя не надо, — снова прервалъ ее старикъ.

— Подумайте и обо мн, — впадая въ жалобный тонъ, сказала Лидія Александровна.— Нельзя-же за то, что вы дали мн воспитаніе, требовать, чтобъ я отказалась отъ всего и стала-бы жить такъ, какъ вамъ это нравится, какъ вамъ это удобно.

— Ахъ, сдлай милость, живи, какъ знаешь!

— Такъ зачмъ-же вы говорите, что не пустите меня, зачмъ вы оскорбляете меня и заставляете меня говорить такія вещи, о которыхъ я буду потомъ сожалть. Я вдь вамъ не длаю упрековъ за то, что вы оставляете меня нищей. Брату вонъ вы подарили имнье, а все, что могло-бы остаться на мою долю, прожили сами.

— Я не обязанъ отдавать теб отчетъ въ томъ, что и какъ я прожилъ, — хмурясь, произнесъ старикъ.— Твоя мать прожила свои имнья сама, а это пока еще мое.

— Я и не требую отчета, — съ дланной улыбкой сказала дочь.— Я только говорю, что брату подарили имнье, а мн ничего.

— Ты хорошо знаешь, — возразилъ ей на это отецъ: — что безъ средствъ онъ не могъ-бы поддерживать престижъ своего положенія, а онъ, не забывай этого, съ моей смертью останется единственнымъ представителемъ рода Нерамовыхъ. Пусть онъ никогда не былъ почтительнымъ сыномъ, все равно, еслибъ я могъ, я даже хлопоталъ-бы объ учрежденіи маіората: не для Ивана, а для рода. Я могу только сожалть, что подаренное ему имнье было уже обременено долгомъ банку, и я увренъ, что ему даже не достаетъ того, что онъ получаетъ съ имнья.

— О, и я въ этомъ уврена!— саркастически воскликнула Лидія Александровна.— Я вдь и говорю, что ему все нужно, а мн ничего, — тономъ горькаго упрека добавила она.

— Полно, Лидія, твои упреки несправедливы и въ отношеніи меня, и въ отношеніи брата, — боле мягкимъ тономъ сказалъ старикъ.— Ты забываешь, что имнье отдано ему не вчера, а когда онъ только что вышелъ въ офицеры, шесть лтъ тому назадъ. Тогда такого раззоренія, до какого я теперь дошелъ, еще не предвидлось. И слава Богу, что хоть Ивана удалось поставить во время на дорогу.

— Мн было-бы пріятне, еслибъ что-нибудь осталось для меня,— вызывающимъ, рзкимъ тономъ сказала Лидія Александровна.

— Ты удивительно безсердечна, — замтилъ ей на это отецъ.

— Ужасно, — съ ироніей отвтила она.

— У тебя нтъ никакихъ семейныхъ привязанностей.

— Откуда мн было взять ихъ?

— Гмъ! странно, — пожавъ плечами, усмхнулся старикъ.

— Почему странно, папа? Разв наша жизнь располагала къ взаимной привязанности. Меня наряжали какъ куколку, вывозили на гулянья, въ театры, концерты, на воды, но что-же изъ этого! Вы, папа — совсмъ никогда не занимались мной, братъ — мы какъ будто чужіе, а мама… разв мама, которую я любила и которая любила меня, разв она подумала обо мн, когда ршилась отравиться?

— Не повторяй этого, Лидія!

— Отчего, папа?— съ преувеличеннымъ спокойствіемъ сказала дочь.— Вдь это уже ни для кого не тайна. Я давно поняла, что мама отравилась, когда увидала, что нельзя больше вести тотъ train, который разорилъ насъ. А подумала ли она, что ждетъ впереди меня? Мн было вдь уже 15 лтъ, еще годъ и — я могла быть невстой. Почему же она такъ легко бросила меня, одну, безъ ея поддержки.

Лидія Александровна на минуту задумалась и потомъ, какъ бы въ заключеніе цлаго ряда промелькнувшихъ у нея мыслей, энергично произнесла:

— Я еще хочу быть богатой.

— Вотъ я теб и указываю путь для этого, — сказалъ ей отецъ.

— Слишкомъ узкій, папа, и не далеко ведущій, — отвтила она.— Не будемъ больше говорить о немъ: помните, что, кром богатства, я хочу еще и немножко свободы.

— Не слишкомъ-ли рано ты ея захотла?

— А когда же, по вашему, будетъ время?

— Когда, когда?!— пожавъ плечами, произнесъ Александръ Ивановичъ, не находя отвта.

— Никогда?— поставила опять вопросъ Лидія Александровна.

— Смотря по тому, какой свободы?..— началъ было онъ.

— Всякой, — прервала его она.

Старикъ взглянулъ на нее и, покачавъ головой, задумчиво произнесъ:

— Я положительно боюсь отпускать тебя одну въ Петербургъ.

— Опять боитесь?

— Да помилуй, ты тамъ Богъ знаетъ чего натворишь. Одна безъ всякаго надзору, окруженная соблазнами, дурными примрами…

— А здсь какими?— раздраженно, вызывающе спросила Лидія Александровна.

Старикъ нахмурился, заморгалъ глазами и сдлалъ нетерпливый жестъ рукой.

— Здсь… здсь… Это тебя не касается…— началъ онъ, запинаясь и не глядя на дочь.

— Нтъ, очень касается, — съ удареніемъ произнесла она.

На порог гостиной опять показалась баба съ ребенкомъ. Она уже давно прислушивалась изъ сосдней комнаты къ разговору отца съ дочерью и теперь нашла нужнымъ вмшаться. Держа на лвой рук ребенка, въ правой она несла на тарелк стаканъ съ водой, рюмку и какой-то пузырекъ.

— Барышня, не извольте раздражать папеньку, имъ это вредно,— сказала она наставительнымъ тономъ, ставя воду на столикъ предъ старикомъ: — вамъ время лекарство принимать, баринъ.

— Уйдите отсюда, Лукерья, и не вмшивайтесь, гд васъ не спрашиваютъ, — сказала Лидія Александровна.

— Вотъ это разсудили, — отвтила ей Лукерья Степановна задирающимъ тономъ: — вотъ какъ вамъ прекрасно! Сами папеньку обиждаете, да я не смй и лекарство подать. Жалости въ васъ нту, вотъ что.

— Папа, велите ей замолчать, — отвернувшись отъ нея, обратилась Лидія Александровна къ отцу.

— Вотъ такъ расчудесно, — повышая голосъ, запищала Лукерья Степановна.— Я что-жъ, я баба, я уйду, а вы тутъ, какъ вашей душеньк угодно, пилить папеньку будете.

— Лукерья Степановна, уйди, — растерянно проговорилъ старикъ.

— Уйду, уйду, — не унималась Лукерья: — мн хоть и со двора долой, такъ все равно. Наше вдь дло таковское: поди грязный полъ подмой, а господа его опосля опять топтать будутъ. Господа напакостятъ, а мы носи. Вотъ пойду съ малымъ дитей, гд-нибудь пристанища искать.

— Да убирайся ты вонъ, — крикнула на нее Лидія Александровна, топнувъ ногой.

— Такъ, такъ, матушка, топни еще разъ ножкой, топни, — задирала ее Лукерья Степановна — и на папеньку-то притопни, чтобъ слушался.

Ребенокъ на рукахъ у Лукерьи, напуганный непонятными для него, разговорами и сердитыми лицами окружающихъ разревлся.

— Ну, ну, ты, нишкни ты! Оо-оо-оо-о!— начала успокаивать его Лукерья.

Александръ Ивановичъ съ трудомъ, но торопливо поднялся съ кресла, сердито посмотрлъ на дочь, сжалъ и поднялъ въ воздух кулаки, длая кому-то неопредленный, какъ будто угрожающій, жестъ и, укоризненно качая головой, бросился утшать ребенка.

Лидія Александровна искоса взглянула на отца и быстро вышла изъ гостиной на террасу.

II.

Уже третій день, какъ Лидія Александровна ведетъ съ отцомъ эти разговоры объ отъзд, и они ни до чего не могутъ договориться. Сегодня, наконецъ, дло дошло до ссоры.

Нтъ нужно скоре покончить, ухать! Эта Лукерья раздражаетъ ее на каждомъ шагу.

Прошлый разъ, когда она прізжала сюда это было нсколько иначе: Лукерья умла быть почтительне, отецъ умлъ sauver les apparences. Ребенокъ и тогда уже былъ, но Лукерья еще не входила съ нимъ въ комнаты, оставляла его въ люльк. Можно было догадываться, но ничто не бросалось въ глаза, не шокировало. Нынче… эта грубая связь уже всмъ извстна. Отецъ уже не въ состояніи скрывать порывы отеческой нжности… За это время онъ совсмъ перемнился, потерялъ весь свой прежній тактъ, потерялъ способность понимать, что прилично, что неприлично.

‘И у него еще хватаетъ духу предложить мн остаться здсь’ — думаетъ Лидія Александровна, проходя по длинной березовой алле до конца сада.— ‘О, нтъ, я ни за что въ мір не хочу еще хотя разъ испытать то униженіе, которое они съ Николаемъ Петровичемъ доставили мн, вытащивъ на этотъ злополучный пикникъ къ Молотовымъ. Я, кажется, всю жизнь буду помнить какъ блобрысая Надежда сторонилась отъ отца и отъ меня, какъ отъ прокаженныхъ. А ея маменька! Утшила. ‘Ахъ, милая, какъ жаль, что умерла ваша мама, что вы теперь такъ одиноки. Вамъ не съ кмъ вызжать.’ И при этомъ это покачиванье головой, этотъ соболзнующій, покровительственный тонъ. Точно я не понимаю, на что она намекаетъ… О, гд же это все прежнее, когда они пресмыкались передъ мамой! Куда это все длось!..’

Лидія Александровна отворила калитку и, выйдя въ поле, пошла впередъ безъ цли, по первой попавшейся ей тропинк.

‘Конечно, и Николай Петровичъ думаетъ, что теперь со мной все можно себ позволить. Прежде этотъ слюнтяй не былъ такъ… неприлично любезенъ… Нтъ, ухать, ухать, сегодня же ухать!’

Лидія Александровна посмотрла на часы. Скоро шесть, а поздъ отходитъ въ половин десятаго. До станціи всего полтора часа зды — можно и въ самомъ дл успть сегодня же.

Въ полверст отъ усадьбы была деревня. Лидія Александровна и сама не замтила, какъ дошла до нея. На минуту она остановилась, соображая.

‘Ршено. Такъ, ду’ — подумала она и быстре пошла по направленію къ деревн.

Она остановилась предъ однимъ изъ ближайшихъ домовъ. У воротъ сидлъ мужикъ и чинилъ борону, строгая деревянныя зубья.

— Нельзя-ли лошадей достать? На станцію,— обратилась къ нему Лидія Александровна.

Мужикъ посмотрлъ на нее, помолчалъ, почесался.

— Да нешто, пожалуй, можно и у насъ запречь, — отвтилъ онъ въ раздумьи.— А коли хать-то?

— Да хать сейчасъ, — отвтила Лидія Александровна: — или черезъ часъ, черезъ полтора, не позже. Чтобъ къ позду успть.

— Такъ. А у васъ свои-то въ разгон что-ли?

— Заняты свои, покраснвъ, отвтила Лидія Александровна.

— Нешто, ладно коли: запряжемъ,— сказалъ мужикъ и потомъ добавилъ: — а сколько пожалуете за преставку-то?

— Ну, сколько вамъ платятъ.

Сторговались, и Лидія Александровна быстро пошла домой.

Земля горла у нея подъ ногами. Она чувствовала теперь такой порывъ, какого еще никогда не испытывала.

Она шла по ровной дорог, среди колосящейся ржи. Тихій іюньскій день дремалъ. Вокругъ нея ряло облако мошекъ. А ей казалось, какъ будто она идетъ на встрчу сильному втру, или какъ будто сотня невидимыхъ рукъ хватаютъ ее со всхъ сторонъ, держатъ, и она едва можетъ вырваться отъ нихъ. Казалось, нужны были большія усилія, чтобъ преодолть этотъ неподвижный, прозрачный теплый воздухъ.

И когда она вошла снова въ калитку сада, она чувствовала утомленіе, щеки ея горли, на лбу выступили капли пота.

Быстро поднялась она въ свою комнату, въ мезонинъ, торопливо стала переодваться въ дорожный костюмъ, укладываться.

Черезъ часъ все было готово.

‘Теперь надо проститься съ отцомъ’ — подумала она.

Она волновалась, когда спускалась внизъ по лстниц, но она съумла подавить въ себ это волненіе, и оно какъ-то само собой прошло, какъ только она вошла въ столовую, гд теперь сидлъ отецъ за вечернимъ чаемъ, приготовленнымъ на обденномъ стол Лукерьей. Но Лукерьи тутъ не было.

Александръ Ивановичъ, повидимому, поджидалъ дочь. Съ тхъ поръ, какъ Лидія Александровна была здсь, она за столомъ занимала мсто хозяйки.

Старикъ уже успокоился посл давишней ссоры и не ожидалъ новой. Онъ ласково взглянулъ на вошедшую Лидію Александровну, не замтивъ даже перемны ея костюма.

Не легко было теперь Лидіи Александровн сказать отцу о своемъ ршеніи. Она молча сла за столъ и налила чай.

Подвинувъ къ отцу стаканъ, она еще немного помолчала и потомъ съ дрожью въ голос произнесла:

— Папа, прощайте, я ду.

Александръ Ивановичъ удивленно посмотрлъ на дочь.

— дешь?.. Все-таки дешь, — тихо, спокойно произнесъ онъ.— Ну, что-жъ длать. Видно, не удержишь, видно такъ Богу угодно. дешь — позжай.

— Да, папа, я съ этимъ поздомъ въ половин десятаго ду.

— Сейчасъ?

— Да, папа, я уже въ деревн лошадей наняла. Сейчасъ прідутъ.

Старикъ растерялся и машинально отодвинулъ отъ себя стаканъ съ чаемъ.

— Въ деревн? Лошадей?— прошепталъ онъ, глядя на нее съ недоумніемъ.

— Да, я не хотла длать вамъ непріятное, заводя еще разъ разговоръ о лошадяхъ, и ршила сдлать такъ.

Огорченный старикъ опустилъ голову и нсколько разъ съ горькой ироніей прошепталъ:

— Спасибо, спасибо.

Издалека въ открытое окно донесся стукъ колесъ.

— Вотъ они — сказала Лидія Александровна, быстро отхлебнула нсколько глотковъ изъ своей чашки и встала.

Старикъ посмотрлъ на нее, тоже всталъ ей навстрчу, и на глазахъ у него вдругъ навернулись слезы.

— Значитъ, ненуженъ отецъ,— заговорилъ онъ тономъ упрека: — ничего значитъ не нужно, сами обойдемся. Такъ, такъ, такъ. Никому не нуженъ. Иванъ, тотъ и писать мн забылъ… Теперь ты туда же. Бросьте, бросьте совсмъ… А Лукерью вонъ… Такъ, такъ… Прощай, прощай, — произнесъ онъ со слезами на глазахъ, обнимая и цлуя подошедшую къ нему проститься Лидію Александровну.

— Прощайте, папа, — сказала она, отвчая, на поцлуй, тоже нсколько растроганная.— Не сердитесь на меня. Иначе нельзя… хать надо…

— Надо?.. Что-жъ — позжай… Да какъ-же ты одна-то, одна-то какъ? Какъ я тебя пущу одну?.. Не пущу я, нтъ…

— Что-же длать, папа, — старалась успокоить его Лидія Александровна.— Разв не здятъ двушки одн, когда он бдны! А вы все забываете, что мы не прежніе Нерамовы. Не бойтесь за меня, не растраивайте меня. Прощайте.

— Да какъ-же ты подешь на мужицкихъ лошадяхъ? Нтъ, я этого не допущу… Нтъ… Терентій заложитъ сейчасъ. Эй!

И онъ суетливо хотлъ было направиться къ дверямъ.

— Папа, оставьте ради Бога, оставьте, — умоляющимъ голосомъ ласково заговорила Лидія Александровна, стараясь уговорить старика: — я боюсь опоздать на поздъ. Не все-ли равно на чемъ я поду, разъ лошади уже тутъ. Не удерживайте, папа, прощайте.

Чрезъ нсколько минутъ она уже тряслась по пыльной дорог, въ скверномъ крестьянскомъ тарантас, оглядываясь по временамъ назадъ на старую усадьбу, гд, стоя у воротъ, отецъ махалъ ей вслдъ блымъ платкомъ.

III.

Дорога шла паровыми полями, большею частью уже вспаханными подъ озимь. Черная земля, кочковатая, неприглядная, тянулась въ об стороны на далекое пространство, наводя унылое настроеніе. Мстами чья-то озорная соха прошла поперекъ дороги, надлавъ въ ней рытвинъ, и тарантасъ подскакивалъ на нихъ, грозя вытряхнуть сдоковъ. Лидія Александровна схватывалась обими руками за края тарантаса и закусывала губы.

Въ первый разъ ей приходилось хать съ такими неудобствами: ни облокотиться, ни прислониться, сиди съ вытянутыми ногами и выпрямленной сппной. Хорошо, что недолго.

Физически это немножко утомляетъ ее, но она бодрится, находя въ этой тряск свою прелесть. Это все надо преодолть, это все мелочи, съ этимъ-ли еще придется считаться въ жизни!

‘А какъ бывало хорошо здили въ мамино имнье!..’ — начинаетъ вспоминать Лидія Александровна.— ‘Какое ландо тамъ было!.. Какъ жаль то имнье!.. Нашъ паркъ, гд я, къ великому ужасу m-lle Maniveau, любила играть съ дворовыми двочками въ разбойники… Милый паркъ, никогда его не забуду!.. И теперь тамъ чужіе… и даже незнакомые. И церковь, и нашъ фамильный ермаковскій склепъ, гд вся мамина родня похоронена, все это теперь чужое… Нтъ, нтъ! Какъ только разбогатю,.непремнно куплю назадъ то имнье… Странно, почему мн то жаль, а это вотъ нтъ’.

Лидія Александровна оглянулась кругомъ: направо и налво тянулись все т же черныя поля.

‘Неужели я въ самомъ дл безсердечна? Неужели, да? Ухала, бросила… и уже забыла, и думаю совсмъ о другомъ’.

Нтъ, ей жаль отца. Правда, жаль. Но что-же ей длать, если она не можетъ плакать?

‘Заставьте меня расчуствоваться, я заплачу’, — мысленно бросаетъ Лидія Александровна кому-то вызовъ. Ей не грустно.

Можетъ быть мальчики любятъ больше отцовъ, а двочки матерей? Нтъ, не всегда такъ. Есть очень чувствительныя.

‘Отчего я не такая?’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘Хуже или лучше это было бы?.. Хочу ли я быть другой, а не такой, какая я есть?.. Нтъ, не хочу’.

Да, есть двушки, даже бдныя, которыя всю свою жизнь отдаютъ своимъ роднымъ, работаютъ, поддерживаютъ свою семью, а сами остаются старыми двами, не видятъ никакихъ радостей.

‘Вотъ Анютина гувернантка, Ольга Николаевна, такая’, — припоминаетъ Лидія Александровна.— ‘Что же мн длать, если я не могу быть такой! Ольга Николаевна даже противна мн, отъ нея лампадкой пахнетъ’.

Лидіи Александровн вспоминаются ея денежные разсчеты съ отцомъ, и она хмурится.

‘Я не могла отказать’ — думаетъ она, раздражаемая тряской тарантаса — ‘но пусть это стыдно, что я такая скупая, безсердечная, а мн было жаль давать ему эту тысячу, и я въ ту минуту… просто готова была… не знаю что… Вдь это люди только не хотятъ сознаться, а я думаю вс такъ’.

‘Почему-нибудь мама не оставила же эти деньги пап, а положила въ банкъ на мое имя’ — разсуждаетъ Лидія Александровна — ‘онъ бы прожилъ ихъ. А теперь, не успла я выйти изъ института, онъ все равно ихъ взялъ у меня’.

Ей все-таки непріятно осуждать отца, и она начинаетъ подыскивать ему оправданія.

‘Положимъ, онъ платилъ за меня въ институтъ все это время’ — соображаетъ она.— ‘Ну, и отлично, пусть эти деньги пошли за мое воспитаніе, все равно’.

Но ея воспитаніе не ограничивалось этими расходами, отецъ прежде не жаллъ денегъ на нее.

И теперь она уже ищетъ оправданія себ.

‘Но вдь онъ отецъ, онъ долженъ былъ это длать’ — думаетъ она.— ‘Любилъ меня… ожидая, что я буду любить его…’ — вдругъ мелькаетъ у нея мысль.— ‘А вотъ еслибъ онъ впередъ зналъ, что я не оправдаю его ожиданій, сталъ ли бы онъ такъ воспитывать меня?.. И почему я не могу имть и свои желанія, даже такія, которыя ему не нравятся. Нтъ, Богъ съ ними съ такой любовью. Нтъ, лучше не любите меня!’

Маленькія лошадки тащутъ между тмъ мелкимъ шагомъ тарантасъ въ гору. Мужикъ слзъ съ козелъ и, идя рядомъ, слегка подстегиваетъ кнутомъ пристяжную, поминутно спускающую постромки.

А однообразныя, черныя поля все тянутся по об стороны дороги, наввая такія-же скучная, однообразныя, черныя мысли.

Лидіи Александровн вспоминается опять разговоръ съ отцомъ въ Москв, потомъ тетка Марья Ивановна, у которой отецъ останавливался въ это время и гд временно оставалась и она по выход изъ института.

Отчего же тетка не помогаетъ отцу? Вдь онъ братъ ей. Пусть поменьше копитъ приданаго для своихъ четырехъ куколъ и отдастъ частичку ему. Дастъ она! А какой-же дуракъ женится тогда на кузиночкахъ безъ хорошихъ тряпокъ и денегъ. Скажи-ка она тетк, что ей было жаль давать отцу деньги, тетка назоветъ ее, Богъ знаетъ, какой черствой. А сама не дастъ ни копйки, не смотря на вс свои сладкія рчи о любви, о родств, о дружб, о памяти матери.

‘Эгоистка гадкая!— чуть не вслухъ произноситъ Лидія Александровна.— Какъ я ее терпть не могу! Что можетъ быть противне эгоистки да еще сантиментальной… на чужой счетъ’.

Вонъ она какой подарокъ сдлала ей на выходъ изъ института: шляпку соломенную въ десять рублей. Расщедрилась! На своихъ куколъ такъ ничего не жалетъ. А ужъ и дурищи-же!.. Вотъ ужъ изъ-за нихъ однхъ не осталась бы въ Москв!.. Теб, говоритъ, мать полторы тысячи на наряды оставила. Знаетъ, помнитъ. А теперь вотъ много-ли осталось отъ этихъ денегъ! Что же теперь? Къ ней идти въ приживалки? Она пуститъ куда-нибудь въ проходную комнату.

Какая-то безотчетная тоска вдругъ охватила Лидію Александровну. Она не представляла себ картинъ предстоящей ей впереди жизни, но смутный страхъ закрадывался ей въ душу и, не принимая еще никакого опредленнаго образа, начиналъ давить ее.

‘Ну, да, ну, да, пусть я гадкая, пусть, я не люблю никого, кром себя! Но кто же и меня любитъ такъ, какъ хотятъ, чтобъ-я любила?’ — задаетъ она задорный вопросъ.— ‘О, еслибъ я была богата, я была бы добра, какъ никто изъ васъ. Я бы все, все отдавала. Только я не хочу быть бдной, я не хочу нуждаться, я не хочу просить. Я скоре вырву изъ рукъ, чмъ попрошу!’

Зачмъ, воспитавъ ее въ ожиданіи жизни среди довольства, лишили ее всего этого! Ей представляется, что ее, какъ маленькую двочку, одли, нарядили, причесали, надушили и въ первый разъ повели въ театръ, разсказали о всхъ прелестяхъ, какія покажутъ ей въ театр, и вдругъ у самаго входа говорятъ: ахъ, милая, мы все истратили, и идти въ театръ не на что. Не стоило и вести въ такомъ случа. Видть, какъ другіе идутъ, а самой стоять и смотрть на нихъ! Есть отчего разрюмиться.

‘И почему непремнно я должна любить всхъ?’ — настойчиво ищетъ отвта Лидія Александровна.— ‘Почему не они меня? Онъ плакалъ, когда я ухала? Но вдь я видла, какъ онъ сжалъ на меня кулаки, когда разревлся Лукерьинъ ребенокъ, какъ онъ бросился утшать его. А что такое Лукерьинъ ребенокъ въ сравненіи со мной? Гадкій и больше ничего!..’

‘А отецъ любитъ этого ребенка чуть не больше меня’ — думаетъ Лидія Александровна, длая легкую гримасу.— ‘Умри эта слякоть, онъ, пожалуй, еще не такъ заплачетъ, какъ провожая меня’.

‘Отъ меня требуютъ любви, требуютъ подчиненія, а мн что даютъ?— вырывается у Лидіи Александровны душевный вопль.— Да пожалйте-же меня-то! Да вдь я хочу-же жить-то? Я-то стою-же чего нибудь? Неужели-же никому нтъ дла до меня, до моихъ желаній, до моего счастія’!

И ей стало мучительно жалко самое себя. Что-то сдавило ей грудь, казалось, слезы подступали къ горлу.

Но это настроеніе продолжалось недолго. Тарантасъ уже давно въхалъ изъ поля въ молодой лсокъ. Пыли здсь было меньше, мягкая зелень молодыхъ березъ и липокъ, оттненная молодыми дубками, пріятно ласкала глазъ. Лошади бжали теперь ровной рысцой по гладкой дорог. На верхушкахъ деревьевъ таяли золотые лучи заката. Въ воздух вяло успокаивающей прохладой.

Лсокъ кончился, началось поле ржи, спускавшееся далеко внизъ отлогимъ скатомъ.

У самаго вызда изъ лсу ямщикъ остановилъ лошадей и слзъ, чтобъ поправить подпругу и чрезсдельникъ.

Лидія Александровна невольно залюбовалась открывавшейся передъ ней картиной. Желтвшая уже, колосистая рожь чуть-чуть волновалась на огромномъ пространств полей. Спустившись подъ гору, поля вдали опять поднимались въ гору, а сейчасъ-же внизу, подъ горой, немного вправо, виднлись избы села, сады и церковь.

Влво все небо было залито яркими красками. Невысоко надъ горизонтомъ, и какъ-бы образуя новый горизонтъ, тянулась по небу длинная, узенькая облачная полоска, подъ которой небо казалось не небомъ еще, а будто покоящимся въ мертвомъ штил моремъ. Освщенное догорающими теперь уже гд-то въ глубин лучами солнца, это мнимое море казалось опаловымъ, а клочки облаковъ на немъ жемчужными островами съ легкой рябью золотистой воды вокругъ нихъ.

Лидіи Александровн вспомнились Сорренто, Капри, потомъ Ницца, гд мама нанимала для нея колясочку съ парой маленькихъ пони. Она, двнадцатилтняя двочка, любила сама править ими и своей неосторожной, иногда отчаянной здой возбуждала нердко ропотъ не только сидвшей съ ней гувернантки, но и прохожихъ.

И ей вдругъ захотлось и теперь поправить лошадьми въ ту минуту, какъ ямщикъ ползъ было опять на козлы.

— Стой, мужикъ!— сказала она.— Слушай: пусти меня на козлы. Садись ты въ тарантасъ. Я только спущусь подъ горку, до села.

И Лидія Александровна мигомъ очутилась на козлахъ, а мужикъ, влзая въ тарантасъ, ухмылялся:

— Хмъ!.. Ишь ты, барышня, что выдумала. Охота, знать.

Лидія Александровна тронула возжами, лошадки взяли рысью, она еще ударила ихъ возжами разъ и два, и тарантасъ, прыгая по коле вскачь, понесся подъ горку.

— Потише, мотри, потише, барышня, — говорилъ мужикъ, держась обими руками за края тарантаса:— шкворень, мотри, не соскочилъ-бы.

Но лошади неслись безъ удержу, миновали ложбину и съ размаху подхватили въ горку, повернувъ къ селу. За нсколько саженъ отъ села Лидія Александровна сдержала ихъ, остановила.

— Ну, теперь садись на свое мсто, — сказала она ямщику.

Мужикъ слъ на козлы, и запыхавшіяся лошади шажкомъ потянулись къ селу.

‘О еслибъ такъ всю жизнь, быстро, быстро, съ размаху и въ горку’, — думала Лидія Александровна, поправляя сбившіеся на лбу волосы.

Прозжая мимо церкви, ямщикъ снялъ шапку и перекрестился. Лидія Александровна тоже набожно перекрестилась.

‘Богородица, Дво, радуйся, — прошептала она: благодатная Марія, Господь съ Тобою, благословенна Ты въ женахъ, спаси меня, защити меня, помоги мн въ новой жизни, будь мн заступницей, помощницей и покровительницей, Владычица’.

Прохали село, вдали, на потемнвшемъ неб, показались силуэты телеграфныхъ столбовъ и огоньки сигнальныхъ фонарей на желзнодорожной станціи.

IV.

‘Вотъ онъ, Петербургъ’!

Поздъ, погромыхивая, вошелъ подъ высокую крышу Николаевскаго вокзала.

Петербургъ всегда нравился Лидіи Александровн, хотя она никогда не живала въ немъ подолгу. Еще десятилтней двочкой она прожила здсь со своей семьей зиму, потомъ еще два раза была проздомъ: разъ лтомъ и разъ зимой.

Послдній разъ она прізжала сюда вдвоемъ съ матерью лтъ пять тому назадъ, когда та хлопотала о какой-то отсрочк продажи ея имнія. Съ тхъ поръ — зиму въ институт въ Москв, лтомъ заграницей, а по смерти матери въ имніи у отца — Лидія Александровна о Петербург только вспоминала.

Нигд у нея не было такъ мало не только знакомыхъ, но даже лицъ, просто ей извстныхъ, какъ въ Петербург, ея дтскія знакомства были мимолетны и почти изгладились, и все-таки здсь все ей казалось роднымъ боле, чмъ гд-бы то ни было.

Она никогда не задавала себ вопроса, почему ее тянетъ къ Петербургу. Быть можетъ, именно потому, что она мало жила въ немъ и видла его только съ лучшей стороны, не имла о немъ другихъ воспоминаній, кром пріятныхъ, — быть можетъ, потому, что она не любила Москвы, гд у нея были и непріятныя воспоминанія, и гд она ни за что не хотла-бы остаться гувернанткой, боясь тамъ встрчать институтскихъ подругъ, богатство которыхъ рзало-бы ей глаза, вдь т, надъ кмъ она первенствовала въ институт могли теперь, чего добраго, не узнать ее при встрч.

Съ дтства ведя съ своей семьей какую-то цыгански-космополитическую жизнь, гд Москва чередовалась съ Висбаденомъ или Римомъ, Парижъ съ имніемъ матери на Дону, Лидія Александровна не имла возможности привязаться къ какому-нибудь одному мсту. Но Россію она любила. И не столько ту Россію, которую видла, сколько ту, которую создала въ своемъ воображеніи, чрезмрно увлекаясь чтеніемъ русской исторіи и романовъ. Любила она русскую удаль, ширь, любила Петра Великаго, не любила Іоанна Калиту, любила Игоря и Святослава и не любила Мазепу, ненавидла Бирона и любила Наполеона за то, что онъ былъ въ Россіи и русскіе его побдили, любила читать про подвиги русскихъ женщинъ и всегда при этомъ думала, что такъ поступить можетъ только русская, забывая вс извстные ей подвиги героинь чужихъ. И въ то же время она любила все европейское въ Россіи и не любила ни московскихъ калачей, ни саекъ.

Петербургъ представлялся ей олицетвореніемъ хорошаго русскаго человка, одтаго въ европейскій костюмъ.

‘Жить можно только въ Петербург!’ — думала она теперь, сидя въ карет ‘Htel de France’ и любуясь Невскимъ проспектомъ.— ‘Да, я хочу бывать въ Париж, въ Италіи, но жить — только въ Петербург’.

‘Htel de France’ она знала, потому, что останавливалась здсь съ матерью и теперь ршилась остановиться тутъ-же. Она знала, что это обойдется ей дорого, но… завтра-же она найдетъ себ дешевенькую комнатку и будетъ экономничать до скаредности, а сегодня она еще не хочетъ омрачать этимъ радость прибытія въ Петербургъ.

Да, она чувствуетъ себя удивительно хорошо настроенной, не смотря на утомленіе отъ трехъ ночей въ дорог, на неопредленность того, что ждетъ ее впереди и на то, что въ сумочк за корсетомъ у нея осталась уже одна только сотенная бумажка да есть еще нсколько мелочи въ портмоне.

‘Вотъ Литейный’ — думаетъ Лидія Александровна, глядя въ окно, гд на перекрестк вагонъ конки задержалъ ея карету.

Статуи Аничкова моста, дворецъ, памятникъ Екатерины, Александринскій театръ, Публичная библіотека, Гостиный дворъ, — пробгаютъ предъ глазами Лидіи Александровны, пока карета катится по мягкой торцовой мостовой.

Лидія Александровна съ любовью приглядывается къ снующимъ и по тротуарамъ, и поперекъ улицы пшеходамъ, и они ей вс кажутся знакомыми, близкими, прислушивается къ звонкамъ конки, и они не раздражаютъ ее, не замчаетъ она ни взломанной, починяющейся мостовой, загороженной кучами старыхъ и новыхъ торцевъ, не слышитъ ни запаху смолы, ни запаху газа отъ раскопанной канавы, въ которой прокладываютъ новыя газовыя трубы, не замчаетъ она, какъ карета, покачиваясь, лавируетъ между этими преградами, перезжая съ одной стороны на другую, любуется она широкими тротуарами, шириной и длиной всего проспекта, и все представляется ей въ радужномъ свт.

У Казанскаго собора она набожно крестится, прохавъ его и глядя на статуи полководцевъ, она сейчасъ-же вспоминаетъ когда-то слышанное ею еще въ дтств четырехстишіе о томъ, какъ Барклай де-Толли и Кутузовъ въ двнадцатомъ году морозили французовъ, а благодарный россъ, поставилъ ихъ безъ шапокъ на морозъ.

Она улыбается, а карета уже катится чрезъ Поцлуевъ мостъ.

‘Мойка!’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘А вотъ и Большая Морская. Нтъ, право, разв есть гд-нибудь въ мір другая такая улица, какъ Невскій. Вонъ Адмиралтейскій шпицъ. А за нимъ Нева, красавица. Да, за одинъ Невскій и Неву Петербургъ выше всего на свт!’

Карета остановилась у подъзда отеля.

Переодвшись посл дороги и съвъ легкій завтракъ, Лидія Александровна вышла на улицу.

Оглянувшись направо и налво, она остановила взглядъ на арк Главнаго Штаба, подавлявшей вблизи своей массивностью. Сквозь отверстіе арки, какъ въ рам, виднлась Александровская колонна, за ней дворецъ. ‘Тамъ Нева!’

Лидію Александровну потянуло въ эту сторону.

На Дворцовой набережной она облокотилась на гранитный парапетъ и долго любовалась ширью рки. Шпицъ Петропавловскаго собора горлъ на солнц. Втру почти не было, но Нева, какъ всегда, волновалась своими мелкими черными волнами, бороздимая сновавшими взадъ и впередъ пароходиками и яликами.

Лидія Александровна пошла по направленію къ Николаевскому мосту и дошла до памятника Петра.

‘О, какая прелесть, какая прелесть!’ — прошептала она, любуясь памятникомъ, Исаакіемъ, Невой и всей открывавшейся передъ ней панорамой.

Она вошла въ Александровскій садъ и сла на одну изъ скамеекъ. Все занимало ее: и зеленый газонъ, и разсаженные узорами цвты въ клумбахъ, и искусно подобранныя группы разнородныхъ деревьевъ и кустарниковъ, и играющія на песк дти.

Заграницей она видала многое и лучше этого, но то все было ‘не то’, и теперь она радовалась, какъ зазжая изъ глухой провинціи, въ первый разъ увидавшая Петербургъ. Все это теперь ближе ея сердцу, чмъ прежде. Здсь предстояло жить, со всмъ этимъ считаться, изъ всего этого брать свою долю радости и счастья. Теперь для Лидіи Александровны это былъ не просто Петербургъ, а ‘мой Петербургъ’,

‘Что-же это я, однако, длаю, что-же я длаю!’ — спохватилась вдругъ Лидія Александровна.— ‘Точно я сюда въ качеств туристки явилась! Надо комнату искать, надо къ тет Анн Сергевн, а я гуляю’.

V.

Анна Сергевна Дремухина, двоюродная сестра матери Лидіи Александровны, состояла классной дамой въ одномъ изъ петербургскихъ институтовъ. Дремухины вс и всегда были небогаты, хотя не мене Нерамовыхъ тщеславились древностью своего рода. Анна Сергевна, какъ окончила курсъ въ институт, осталась въ немъ сначала пепиньеркой, а потомъ, побывъ годъ на вол, поступила въ него-же классной дамой, да такъ и дожила въ немъ до старости.

Замужъ выйти ей не удалось. Для этого у нея не было никакихъ привлекательныхъ сторонъ. Зато она считалась хорошей классной дамой, и ее въ институт цнили. Теперь ей пятьдесятъ и хотя она выслужила уже пенсію, однако оставалась на служб. Ослабвъ на ноги, она вотъ уже нсколько лтъ не выходила никуда дале институтскаго сада, не здила даже и на дачи.

Видъ институтскихъ стнъ нагналъ на Лидію Александровну скверное настроеніе. Знакомой дорогой идя одна мимо раскрытыхъ настежъ огромныхъ дверей въ классы и дортуары, она испытывала такое чувство, какъ будто ее опять лишили свободы, которой она только что достигла, и заперли въ тюрьму. Тамъ, на улиц, было жарко, солнце играло на свтлой окраск домовъ, на куполахъ церквей, на зелени садовъ, на вчно волнующейся Нев, на пестрой толп прохожихъ. Тамъ везд шумъ, грохотъ, жизнь, тамъ все вызывало въ Лидіи Александровн радостное волненіе. Здсь, въ этихъ каменныхъ стнахъ, въ этихъ длинныхъ, высокихъ корридорахъ — холодно, пустынно.

Она застала тетку сидящей въ кресл у окна. Старушка была такъ углублена въ какую-то работу, что не замтила, какъ вошла Лидія Александровна.

‘Господи, здсь все то же, что пять лтъ тому назадъ’ — подумала Лидія Александровна, окинувъ взглядомъ комнату.

Да, здсь ничто не перемнилось. Т же крашеныя масляной краской стны, та же мебель, та же кружевная накидка на подушк все той же, бленькой какъ снгъ, двичьей кроватки, и та же клтка съ попугаемъ, и клтки съ канарейками, и цвты. Даже лучъ солнца такъ же косо свтитъ на маленькій письменный столикъ. Только фотографическихъ карточекъ на стнахъ, кажется, стало много больше. Все воспитанницы тети.

‘О, тетя, тетя, безподобная мумія!’ — мысленно восклицаетъ Лидія Александровна и, подойдя прямо къ пяльцамъ, за которыми сидитъ Анна Сергевна, она весело и громко произноситъ своимъ молодымъ, звучнымъ голосомъ.

— Здравствуйте, тетя.

Старушка вздрогнула, недовольная, что ее обезпокоили, подняла на нее глаза, прищурилась и нсколько секундъ не могла сообразить, въ чемъ дло. Но, узнавъ племянницу, она обрадовалась.

— Лида, ты?— ласково заговорила она, приподнимаясь съ кресла, чтобъ обнять Лидію Александровну.— Какими судьбами? Сколько лтъ отъ васъ ни слуху, ни духу. Давно-ли? откуда?

Он расцловались.

— Дай-ка, дай-ка на тебя взглянуть? Красавица, красавица!— одобрительно покачивая головой, говорила Анна Сергевна.— Да сними шляпку-то, раздвайся, разсказывай. Ну, вотъ, такъ ты еще лучше. Какой лобъ!

Старушка взяла обими руками голову Лидіи Александровны, наклонила ее къ себ, немножко приподнялась, и, крпко поцловавъ племянницу въ лобъ, съ нкоторой торжественностью произнесла:

— Ума только копи больше въ этомъ лбу.— И, усадивъ племянницу рядомъ съ собой на диванъ, спросила: — Да ты здсь съ съ отцомъ что-ли?

— Нтъ, тетя, одна.

— Одна? съ нкоторымъ удивленіемъ произнесла Анна Сергевна.

— Да, тетя, я совсмъ пріхала въ Петербургъ, жить.

И Лидія Александровна начала разсказывать все, что было съ ней посл смерти матери до теперешняго прізда въ Петербургъ. Анна Сергевна слушала съ большимъ вниманіемъ. Когда Лидія Александровна разсказала ей о положеніи отца, о Лукерь, о своемъ прощаньи съ отцомъ, лицо старушки приняло сердитое выраженіе. Она молча покачала нсколько разъ головой. Потомъ, давъ волю накопившемуся негодованію, она воскликнула:

— О, мужчины, мужчины! Низкія, подлыя созданія — ты извини, Лидочка, это я не къ отцу твоему отношу, а вообще — о, мужчины, мужчины!

Лидія Александровна невольно улыбнулась трагическому тону, которымъ были произнесены эти слова, а Анна Сергевна опустила голову и уставилась неподвижнымъ взглядомъ въ полъ, подавленная, казалось, мрачными мыслями. Потомъ, съ оттнкомъ легкой грусти, она задумчиво произнесла:

— О, какъ я счастлива, какъ я счастлива, что не поддалась слабости мягкаго женскаго сердца и не подпала этой тираніи…

И ласково взглянувъ на племянницу, она продолжала уже увреннымъ голосомъ наставницы, привыкшей, чтобъ ее слушались:

— Да, Лидочка, бери лучше примръ съ меня. И я совершенно одобряю, что ты ухала. Нельзя было оставаться pr&egrave,s d’un tel p&egrave,re. Еслибъ ты написала мн письмо и спросила моего совта, я бы написала теб: узжай. Теб-бы еще и знать не слдовало вовсе о такихъ вещахъ по твоему возрасту, и вдругъ у себя дома такой примръ!

Старушка опять задумалась и впала въ меланхолическое настроеніе.

— Однако, подумаемъ теперь, что же теб длать?— встрепенулась Анна Сергевна.— Ты хочешь въ гувернантки?.. Да, да,— продолжала Анна Сергевна, прерывая фразы минутными паузами, чтобы сообразить, что можно сдлать для племянницы: — я поищу. О, я уврена, что найду теб мсто… хорошее… Только вотъ бда — теперь лто, вс разъхались… Что-же, придется подождать. Надо, чтобы ты попала dans une famille de distinction. Ils doivent tre flatts d’avoir une Нерамова pour institutrice. И, я уврена!

И Анна Сергевна долго перебирала вс шансы на полученіе мста и фамиліи своихъ знакомыхъ.

Чтобы перемнить разговоръ, Лидія Александровна подошла къ пяльцамъ.

— Что это вы вышиваете, тетя?

Старушка оживилась и, вставъ съ дивана, тоже подошла къ пяльцамъ.

— Экранъ. N’est ce pas que c’est joli? Нравится теб?

— Нтъ. Мн кажется это грубо — это сочетаніе желтаго съ розовымъ. И потомъ этотъ золотой ободокъ около зеленыхъ листьевъ — къ чему это? Разв это натурально?

Старушка вспылила.

— Ахъ, милая, ты ничего не понимаешь. Ты видишь, это точь въ точь по рисунку. А рисунокъ прямо изъ Парижа.

— Тетя, и въ Париж бываютъ безвкусные рисунки,— спокойно возразила Лидія Александровна.

— Ну, ужъ намъ съ тобой лучше не выдумать,— обиженно прервала ее тетка.

— Отчего-же, тетя?— еще спокойне продолжала возражать Лидія Александровна.— Не будемъ выдумывать, не выдумаемъ. Мама, напримръ, никогда не заказывала платья по моделямъ, а непремнно вносила что нибудь свое и bon gr mal gr, даже Doucet и Вортъ исполняли ея капризы и находили, что у нея былъ un got tout particulier, qu’ils estimaient beaucoup.

— Можетъ быть, — съ непріятной ужимкой говорила Анна Сергевна.— Я знаю, твоей мам никогда ничто не нравилось, что было admis par tout le monde. Очень жаль, если ты унаслдовала отъ нея это вчное поползновеніе tout refaire son got. Elle tait parfois bien extravagante, ta bonne m&egrave,re.

— Что-же длать, тетя,— шутливо защищалась Лидія Александровна: — я не привыкла подчиняться чужимъ вкусамъ и тому, что ‘принято’. Не сердитесь, если мн не нравится, и я прямо говорю это. Хотите, я скажу: c’est ravissant! Довольны вы?

— Да я не понимаю, что тутъ можетъ не нравиться,— все еще продолжая сердиться, но уже смягчившись, заговорила Анна Сергевна.— Ну, что, ну, что? Ну, скажи, какъ по твоему лучше?

— Тетя, да какъ лучше, — съ улыбкой отвтила Лидія Александровна: — по моему, весь рисунокъ нехорошъ. А если ужъ вы хотите его исправить, такъ вотъ что: вмсто желтаго возьмите здсь какую-нибудь teinte vert fonc, а здсь, къ желтому, дайте немного фіолетоваго, эти золотые ободки по контуру листьевъ — вонъ, а набросайте тоненькія золотыя жилки по жилкамъ листьевъ, по чашечкамъ цвтовъ, но только очень немного, сгущайте ихъ къ середин и rduisez rien къ краямъ, и тогда a aura un certain cachet.

— Ты думаешь?— задумчиво спросила старушка.

— Попробуйте, — равнодушно сказала Лидія Александровна.— Хотите я вамъ сейчасъ сдлаю это вотъ на этомъ листк? Не понравится — распорете.

— А ты умешь?— недоврчиво посмотрла на нее тетка.

— О, да. Въ институт я была первая рукодльница.

— Попробуй,— нершительно сказала Анна Сергевна.— Только ты не испорти атласъ. Ты знаешь, надо держать вотъ такъ.

— Знаю, знаю, тетя.

И чрезъ минуту Лидія Александровна уже разобралась въ шелкахъ, взглянула на рисунокъ и быстро принялась вышивать листокъ въ томъ вид, какъ она его проектировала. По мр того, какъ листокъ вырасталъ и тонкія золотыя жилки по нему блеснули, какъ лучи солнца по рос, лицо старушки, за минуту передъ тмъ омраченное обидой и отороплое отъ страха, чтобы племянница не испортила ея работу, становилось свтле, оживленне, и она одобрительно покачивала головой.

— Правда, правда, — ласковымъ полушопотомъ повторяла она, глядя на выраставшій подъ рукой Лидіи Александровны красивый рисунокъ.

И, подсвъ сбоку около племянницы и затаивъ дыханіе, она смотрла, какъ Лидія Александровна, молча, съ легкостью, недоступной старческимъ пальцамъ самой Анны Сергевны, вышивала все дальше и дальше, листокъ за листкомъ, и начала большой цвтокъ.

Работа продолжалась часа полтора въ глубокомъ молчаніи, пока, наконецъ, Лидія Александровна не сказала:

— Довольно. Ну, нравится вамъ такъ?

— Мило, мило, превосходно,— сказала Анна Сергевна и крпко поцловала племянницу:— но у тебя положительно талантъ. Теперь я и смотрть не хочу на свое. Все распорю.

И старушка быстро набросила на пяльцы покрывало.

— Ну, ты конечно у меня пообдаешь, — сказала она, посмотрвъ на часы.— Ужъ извини, обдъ институтскій, какой есть. Какъ нибудь подлимся, сыты будемъ.

Она позвала горничную, распорядилась давать обдъ на два прибора, дала денегъ на фрукты и печенье къ кофе.

За обдомъ разговоръ опять зашелъ о мст для Лидіи Александровны.

— Вотъ еслибъ мн удалось помстить тебя къ Полтавцевой,— говорила Анна Сергевна, наливая племянниц ботвиньи.— Если только она не возьметъ себ теперь за границей француженку?.. Теб было-бы тамъ хорошо. У нея часто бываютъ рауты, балы. Много бываетъ молодежи изъ посольствъ, изъ министерствъ. Кажется, и братецъ твой, Иванъ Александровичъ тамъ бываетъ. Ты тамъ можешь сдлать партію. Хотя вс эти господа, правду сказать, ищутъ прежде всего денегъ и связей, но съ твоей красотой, qui sait?

Лидія Александровна слегка улыбнулась.

— Да вдь вы же, тетя, были противъ мужчинъ,— поддразнила она тетку.— Давеча вы совтовали брать примръ съ васъ.

— Ah, ma ch&egrave,re, да, — серьезно-убжденнымъ тономъ возразила ей Анна Сергевна:— но если-бы вс оставались двицами, какъ я, le monde ne durerait plus. Для кого бы тогда и классныя дамы были нужны? ‘Я знаю, апостолъ Павелъ сказалъ: кто можетъ остаться въ двицахъ, пусть останется, но онъ совсмъ не сказалъ, чтобы вс — ah, non! Онъ же вдь сказалъ: пусть жена уважаетъ своего мужа, а мужъ любитъ жену свою.

Анна Сергевна съ сосредоточеннымъ выраженіемъ лица дола свою тарелку ботвиньи и позвонила горничную.

За вторымъ блюдомъ она опять продолжала:

— Но надо выбирать мужа, ахъ, какъ надо быть разборчивой. Ищи себ тоже непремнно чистую, двственную натуру, какъ ты сама. Ищи человка съ возвышенными взглядами, скромнаго въ отношеніи женщинъ и смлаго въ длахъ съ мужчинами. Да, милая. Смотри, чтобы онъ былъ не пьяныца, не волокита… Выбирай блондина — блондины женственне, и на нихъ мы, женщины, можемъ больше положиться… Если можно, ищи такого, который еще никого не любилъ до тебя. Тогда ты будешь счастлива. Вотъ мой идеалъ… За такого мужа и я бы пошла.

Лидія Александровна внутренно усмхнулась.

— Вы, тетя, рисуете почти недосягаемый идеалъ,— сказала она совершенно серьезнымъ тономъ, смотря тетк прямо въ глаза.— Гд ихъ наберешься такихъ-то?

— Да, да, — сокрушенно отвтила старушка съ озабоченнымъ выраженіемъ лица:— и знаешь, какіе они стали вс безпутные. Представь, отовсюду слышишь жалобы: нтъ жениховъ. Не хотятъ жениться! Понимаешь, не хо-тя-т! У меня, изъ моихъ ученицъ двадпать одна уже сколько лтъ ищутъ и не могутъ составить себ подходящей партіи. И какія двушки: воспитанныя, образованныя, хорошихъ фамилій! Ну, что ты будешь длать — нтъ жениховъ.

Анна Сергевна сдлала въ воздух плавный жестъ рукой, выражавшій не то недоумніе, не то отчаяніе.

Потомъ, отодвинувъ тарелку, она продолжала:

— Говорятъ, молодые люди боятся, что семейная жизнь трудна. Какъ-же прежде-то женились и жили! Отцы-то этихъ барышень воспитали-же ихъ для жениховъ, приготовили, а эти вдругъ — не хотятъ.

Старушка даже разсердилась.

— Ты пойми, мн за нихъ обидно: он мои воспитанницы. Я за нихъ душой страдаю. Что-же он будутъ длать, если не выйдутъ замужъ? Куда-же матерямъ-то ихъ двать? Не солить-же двицъ-то?

— Ну, изберутъ себ какую-нибудь другую карьеру, кром замужества, — сказала Лидія Александровна.

Анна Сергевна взглянула на нее и тономъ, хотя мягкимъ, но недопускающимъ возраженій, спросила, нсколько растягивая слова:

— Какую, милая?

И прежде, чмъ та могла что-нибудь отвтить, продолжала:

— Призваніе женщины быть или матерью семейства, или двственницей. Куда-же пойдутъ эти двушки, я тебя спрашиваю? Неужели въ прикащицы, въ акушерки, въ актрисы что-ли?

Анна Сергевна еще долго говорила на эту тему, и было уже поздно, когда Лидія Александровна вышла отъ тетки.

VI.

На другой день, посл долгихъ скитаній по высокимъ и грязнымъ лстницамъ въ безплодныхъ поискахъ дешевой и удобной комнаты, Лидія Александровна дошла до Демидова переулка и здсь въ раздумь, усталая, остановилась передъ одной изъ квартиръ, гд отдавалась комната.

На дверяхъ была прибита мдная дощечка: ‘Яковъ Яковлевичъ Груздевъ’. Имя показалось Лидіи Александровн настолько мщанскимъ, что она едва ршилась позвонить.

Но маленькая комнатка съ отдльнымъ ходомъ прямо изъ передней, не смотря на бдность и скудность обстановки, понравилась ей своей чистотой и свтомъ: изъ всхъ осмотрнныхъ передъ этимъ комнатъ это была первая, гд Лидія Александровна увидала солнце, весело ласкавшее сквозь открытое во дворъ окно листья латаніи и геліотропа. Это подкупило ее. Да и хозяева ей понравились. Вслдъ за миловидной блокурой двушкой, открывшей Лидіи Александровн дверь, вышла старшая сестра ея, красивая, симпатичная брюнетка.

Назначенная за комнату цна — 16 р. въ мсяцъ — показалась Лидіи Александровн достаточно дешевой.

— А еще у васъ живетъ кто нибудь?— спросила она.

— Нтъ, никого, — отвтила хозяйка.— Насъ вотъ вся семья тутъ: я съ мужемъ, вотъ сестра Саша да прислуга у насъ двушка — вотъ и вс. И никого у насъ не бываетъ — тихо, смирно. Мужъ въ казенной палат служитъ, а мы вотъ съ сестрой беремъ на домъ работу, платья шьемъ. Жалованья-то мужнина одного-то не хватило-бы. Да и то вотъ: велика-ли наша квартира — всего-то четыре комнаты — а нтъ возможности не отдавать одну.

Лидія Александровна наняла комнату и условилась съ хозяйкой, что она будетъ брать у нея домашній обдъ.

Со своими хозяевами она легко и скоро сблизилась. Яковъ Яковлевичъ понравился ей своей простотой и любовью разсказывать анекдоты, Надежда Алексевна своимъ мягкимъ, отзывчивымъ сердцемъ и безкорыстной готовностью оказать всякую услугу. Но ближе всего сошлась Лидія Александровна съ Сашей, которая была ей ровесницей.

Блокурая, съ добрыми свтлокарими глазами, бленькая съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, по-русски, гладкимъ проборомъ причесанная, съ наполовину распущеннымъ концомъ густой косы, — Саша такъ и просилась на картинку для портрета русской красавицы-мщанки. Когда она улыбалась своими большими, мягкими, розовыми губами, два ряда блыхъ ровныхъ зубовъ, казалось, выставлялись, какъ въ пурпурной бархатной рамк, и, тоже смясь, говорили: ‘поцлуйте насъ, да, смотрите, каждаго по одиночк’.

— Право, мн это такъ кажется, Саша, — шутила съ ней Лидія Александровна, расцловавъ ее однажды за какую-то услугу: — у васъ чудные зубы. Мн все представляется, что они живые.

Саша только звонко засмялась дтскимъ, наивнымъ смхомъ.

Чрезъ недлю знакомства у Саши уже не было никакихъ секретовъ отъ Лидіи Александровны. Саша разсказала ей, какъ она была влюблена въ одного изъ актеровъ Александринскаго театра безъ надежды, что онъ когда-нибудь даже узнаетъ объ ея существованіи, такъ какъ она видала его только на сцен да и то изъ галерки, какъ потомъ она перестала любить его, а влюбилась въ кирасирскаго офицера, который прізжалъ къ какой-то барын, жившей въ одномъ дом съ ними, въ то время какъ они жили еще на Казанской. Она видла этого офицера только въ окошко, когда онъ изрдка сидлъ со своей барыней у окна столовой, выходившей окнами во дворъ.

— Какъ я его ревновала къ этой барын!— шутливо-трагическимъ тономъ разсказывала Саша. А она была какая-то нмка съ большущими черными бровями, противная, препротивная, и мазаная.— Ну, теперь ужъ я не такая глупенькая, — серьезно закончила она.

— А что?— спросила Лидія Александровна.

— Да ужъ конечно теперь не стану влюбляться въ чужихъ. Вотъ очень нужно!

— У васъ вдь, кажется, Саша, женихъ есть?

Саша немножко покраснла, потупилась надъ работой, но просто, спокойно отвтила:

— Да.

— Вы любите его?

— Само собой, люблю, — серьезно отвтила Саша.

— Онъ кто такой?— спросила Лидія Александровна.

— Его отецъ вмст съ Яковомъ Яковлевичемъ въ палат служитъ, а мой ‘предметъ’ въ газовомъ обществ, — объяснила Саша.

— Когда-же свадьба?

— Да еще не на что пировать-то, — усмхнулась Саша.— Ждемъ вотъ прибавки жалованья. Какъ получитъ прибавку, такъ и внчаться будемъ. А то теперь на тридцать-то пять рублей въ мсяцъ немного наблаженствуешь.

Чрезъ нсколько дней по перезд Лидіи Александровны къ Груздевымъ ее навстилъ братъ.

Иванъ Александровичъ былъ девятью годами старше сестры. Несмотря на нсколько холодный, сухой видъ и нкоторую помятость, онъ казался моложе своихъ лтъ. Но на его красивомъ лиц проскальзывало по временамъ что-то непріятное, отталкивающее. Способный на очень тонкіе разсчеты и подходы, чтобъ достигнуть той или другой намченной цли, Иванъ Александровичъ мало думалъ о другихъ, и о томъ, кого онъ уронитъ или ушибетъ на пути къ своей цли. Все, что считалось важнымъ съ точки зрнія условной морали, онъ презиралъ, признавая для себя одинъ законъ: ‘моя выгода’. Но иногда для этой выгоды онъ умлъ, гд нужно, воспользоваться той же самой общепринятой моралью. Спокойный, разсчетливый, стойкій, выдержанный, почти не поддающійся опьяненію, хотя любящій выпить, онъ только не всегда умлъ владть собой въ минуты увлеченія женщинами, а такія минуты являлись у него довольно часто. Тогда онъ забывалъ вс свои разсчеты и выгоды, и эти увлеченія доводили его до того, что, несмотря на порядочный доходъ съ имнія, онъ нердко сидлъ безъ денегъ и медленно подвигался впередъ въ своемъ служебномъ положеніи.

Встрча его теперь съ сестрой была скоре офиціальная, чмъ родственная. Лидія Александровна знала характеръ Ивана и не любила брата. Пріхавъ въ Петербургъ, она нашла неудобнымъ не сообщить ему свой адресъ, онъ, получивъ это извстіе и не зная цли ея прізда въ Петербургъ, нашелъ неудобнымъ не навстить ее. Взявъ на день отпускъ, онъ пріхалъ изъ Краснаго въ Петербургъ.

Посл обмна первыхъ привтствій и распросовъ объ отц, о Москв, объ институт, разговоръ перешелъ на предположеніе Лидіи Александровны поступить на мсто.

— Ты думаешь въ гувернантки?— съ легкой ироніей спросилъ Иванъ Александровичъ сестру.— Странная фантазія!

— Что-же тутъ страннаго?— совершенно спокойно, какъ бы нехотя, сказала Лидія Александровна.— Надо же мн что нибудь длать, чмъ нибудь жить?

— Да, конечно, но… но знаешь, какъ-то неловко звучитъ: Нерамова — гувернантка,— пожавъ плечами, возразилъ Иванъ Александровичъ.— И у кого? Быть можетъ у какого нибудь разжирвшаго трактирщика. Нтъ, это какъ-то не вяжется ни съ нашимъ именемъ, ни съ моимъ положеніемъ здсь въ обществ.

И, придавъ своему голосу оттнокъ какъ бы длаемаго ему кмъ-то вопроса, онъ сказалъ:

‘Это ваша сестра гувернанткой у какого нибудь NN’? И что же я отвчу? ‘Да’.

— Мн тетя Анна Сергевна общала мсто у Полтавцевыхъ, сказала ему на это Лидія Александровна.

— У Полтавцевыхъ? широко раскрывъ глаза, спросилъ Иванъ Александровичъ съ удивленіемъ и плохо скрываемымъ неудовольствіемъ.

— Что ты такъ удивленно смотришь? спросила она его въ свою очередь, и въ глазахъ ея заиграла злорадная усмшка.

Иванъ Александровичъ вскочилъ со стула и заходилъ по комнат.

— Нтъ, это невозможно! заговорилъ онъ, посл нсколькихъ секундъ молчанія, постепенно принимая свой обычно-спокойный видъ.— Нтъ, я поду самъ къ тетк Анн Сергевн и отсовтую ей длать это. У Полтавцевыхъ! Это лучшій домъ, гд я бываю, гд я пробиваю дорогу, и вдругъ ты тамъ гувернанткой. Что подумаютъ о моемъ состояніи, о состояніи отца, разъ ты гувернантка.

Онъ хотлъ сказать: ‘тутъ думаютъ, что я еще получу отъ отца наслдство’, но промолчалъ. И стараясь придать своему голосу нкоторую нжность, онъ обратился къ сестр:

— Нтъ, я прошу тебя откажись отъ этой мысли, ну, ради меня, откажись.

— Ради тебя?— съ легкой ироніей спросила Лидія Александровна.— А что же я сдлаю ради себя, что ты для меня сдлалъ?

— Господи, какая ты эгоистка!— воскликнулъ Иванъ Александровичъ.— Да вдь теб все равно, на другое ли мсто поступить,. или къ Полтавцевымъ, а у меня тамъ уже завоеванное положеніе.

— Я тоже хочу завоевать положеніе.

— Удивительное положеніе гувернантки. Все это одн фантазіи. Я просто удивляюсь теб. Нтъ ужъ, ради Бога, не поступай ты къ Полтавцевымъ, — сказалъ онъ тономъ непріятной просьбы.

— Не все ли равно теб, — спокойно возразила ему Лидія Александровна.— Вдь и въ другомъ мст ты можешь встртить меня. Не выбирать же мн такое мсто, гд тебя не знаютъ.

— Да и совсмъ напрасно ищешь. Ты вотъ говорила, что отецъ предлагалъ теб остаться у него въ ожиданіи выхода замужъ. И слдовало остаться. Ну, если ты не хотла быть въ зависимости, если ты не хотла остаться у отца, я теб предложу тоже самое: позжай въ мое имніе, живи тамъ хозяйкой.

— Или экономкой?— съ горькой усмшкой вставила Лидія Александровна.

— Ну, все равно называй, какъ хочешь, если хочешь капризничать, — сдлавъ презрительную гримасу, отвтилъ Иванъ Александровичъ.— Суть не въ названіи. Живи тамъ, своди знакомство съ сосдями и выходи замужъ, какъ пожелаешь.

Лидія Александровна насмшливо улыбнулась, и посл нкотораго молчанія, заговорила, постепенно разгорячаясь все боле:

— Благодарю за предложеніе. Это значитъ — живи у меня на хлбахъ изъ милости, высматривай и лови тамъ кого нибудь, кто бы взялъ тебя снова на хлба и избавилъ бы меня отъ необходимости кормить и одвать тебя. Такъ ли? И почему я должна непремнно тамъ выйти замужъ? Почему непремнно тамъ? Почему не здсь? Дай мн средства жить здсь такъ, чтобъ это не вредило теб въ мнніи другихъ.

— Ну это будетъ слишкомъ вредно для моего кармана,— усмхнулся Иванъ Александровичъ.— Еслибы я былъ женатъ я могъ бы взять тебя къ себ въ домъ, а теперь…

— Ну, такъ и оставь меня идти своей дорогой,— рзко оборвала его Лидія Александровна.

— Не сбейся только съ пути, бросилъ ей братъ колкую фразу.

— Не ты ли выведешь меня на него? съ пренебрежительной улыбкой отвтила она.

Разговоръ между братомъ и сестрой принялъ бы острую форму, еслибъ въ это время не постучали въ дверь и не вошла Саша, спросить Лидію Александровну, гд она будетъ обдать, въ своей комнат или съ ними вмст? Видъ Саши сразу заставилъ Ивана Александровича перемниться. Онъ какъ то безпричинно осклабился, въ глазахъ заигралъ огонекъ, ноздри расширились. Лидія Александровна замтила это, и братъ сталъ ей въ эту минуту еще противне.

— Да, велите дать сюда, — сказала она Саш.

— Кто это? Горничная?— спросилъ Иванъ Александровичъ, когда Саша вышла.

— Нтъ, это хозяйкина сестра.

— Прелестная двочка, — по привычк причмокнувъ губами, произнесъ Иванъ Александровичъ.

Лидія Александровна промолчала.

Дальше разговоръ не клеился. Когда прислуга подала обдъ, Иванъ Александровичъ сталъ разспрашивать сестру, какъ ей тутъ вообще живется, каковы хозяева, и съ этихъ вопросовъ опять перешелъ на Сашу. Лидія Александровна, нехотя, отвчала ему, но у нея не хватало ршимости остановить брата: ей казалось неприличнымъ понимать его не совсмъ чистоплотные помыслы.

Когда Иванъ Александровичъ, наконецъ, ушелъ, и Лидія Александровна осталась одна, на нее напала безотчетная тоска. Любовь!.. Что такое эти отношенія мужчины къ женщин?.. Неужели можно влюбиться?.. Въ институт обожали учителей. Ей это казалось смшнымъ и противнымъ… Саша вонъ можетъ, а она… Неужели кто нибудь можетъ влюбиться въ брата Ивана?.. И отчего она никого не любитъ?

Передъ нею проходятъ въ памяти ея отношенія къ отцу, брату, теткамъ… И медленно покачавъ головой, она думаетъ: ‘чужіе мы…’

VII.

Дни проходили за днями, не принося Лидіи Александровн ничего, кром томительнаго ожиданія и безплоднаго исканія мста. Деньги между тмъ таяли. Лидія Александровна разсчитывала, въ крайнемъ случа, на заемъ у тетки, но одна мысль объ этомъ возбуждала въ ней отвращеніе. На брата она не возлагала, да и не хотла возлагать никакихъ надеждъ.

Въ первые дни по перезд на квартиру къ Груздевымъ, Лидія Александровна все еще никакъ не могла освоиться съ тми условіями жизни, гд надо разсчитывать каждую копйку. Но скоро она увидала, что даже маленькія развлеченія ей недоступны. Прогулки ограничились садами и скверами въ город, зда конками. Тмъ временемъ, чтобы заглушить тоску отъ бездйствія, она знакомилась съ Петербургомъ, осматривала все, что ей казалось почему либо нужнымъ или интереснымъ и что не было соединено съ расходами.

Однажды, сидя въ Екатерининскомъ сквер, она читала какой-то взятый изъ библіотеки романъ, показавшійся ей скучнымъ. Она и прежде любила читать не одни романы, а теперь ей вдругъ пришло въ голову, что нельзя отдаваться бездлью, что нужно взяться за серьезное чтеніе, нужно продолжать свое образованіе.

Поддаваясь этой мысли, Лидія Александровна задумчиво смотрла вокругъ, и взглядъ ея остановился на Публичной библіотек. Статуи мудрецовъ между колоннами фасада какъ будто манили ее къ себ.

‘Чего-же ближе?’ — блеснула у нея въ голов мысль.

Съ минуту подумавъ еще, Лидія Александровна встала и быстрыми, ршительными шагами направилась въ Публичную библіотеку.

Разспросивъ, какъ записаться и взять книги, она принялась рыться въ каталогахъ, откопала себ на первый разъ Блекуэлля ‘Основы жизни и воспитаніе двицъ’ и, получивъ книгу, сла на первомъ попавшемся мст за чтеніе.

Видъ громадной, высокой читальной залы произвелъ на нее возвышающее впечатлніе. Только выше роста человческаго начинались въ стнахъ высокія, смотрящія въ небо окна, бросая сверху свтъ на одну сторону залы и оставляя въ полусумрак другую. Въ безконечныхъ шкафахъ сверкали безчисленные пестрые переплеты книгъ, цлый ярусъ балконовъ и хоръ у этихъ доходящихъ до потолка шкафовъ, два длинныхъ ряда огромныхъ читальныхъ столовъ, безмолвно сидящія окруженныя книгами фигуры мужчинъ и женщинъ за этими столами, говоръ полушопотомъ у ршетки, гд выдаются книги: торжественнымъ величіемъ храма, тихой, молчаливой молитвой богамъ науки повяло здсь на Лидію Александровну.

И не столько читала она въ это первое посщеніе, сколько окидывала взглядомъ читальную залу, думая:

‘Не поступить-ли ей на высшіе курсы?’

Она пріхала сюда быть гувернанткой? Но не за этимъ рвалась она на свободу, не за этимъ хала сюда… Какой путь избираютъ барышни-курсистки?.. Надо это хорошенько разузнать. Кажется, он акушерками и докторами длаются. Но вдь, это надо рзать трупы?

‘Фи! я ни за что бы не согласилась пачкаться!..’ — содрогается при этой мысли Лидія Александровна.— ‘А, впрочемъ, какъ знать? Разв он вс ужъ такъ съ удовольствіемъ приступаютъ къ этому занятію. Нтъ, надо только преодолть отвращеніе, надо силу воли. А у меня въ ней недостатка не будетъ’ — ршаетъ Лидія Александровна.

‘Ну, а потомъ? Возня съ больными… Все-таки, мало пріятнаго. Акушерство… дтей обмывать — фи!’

Лидіи Александровн вспоминается Лукерьинъ ребенокъ.

Нтъ, не нравится ей это. Ужъ лучше больные. Ну а еще что? Кажется есть такіе курсы, гд учатъ латинскому и греческому. Это должно быть интересно… если не скучно. Потомъ то что-же? Эти кажется преподаютъ потомъ въ гимназіяхъ.

‘Преподавать? Латинскій языкъ? Нтъ, это скучно, не хочу’ — усмхается Лидія Александровна.— ‘Географію? Да, всего интересне географію. Потомъ сдлаюсь путешественницей, ученой… Поду куда нибудь въ дикія страны, займусь тамъ миссіонерствомъ, буду просвщать дикарей, читать имъ Евангеліе, обращу цлое племя въ христіанство. Господи, — спохватилась вдругъ она: — куда я занеслась? Точно маленькая! Стыдно, Лидія Александровна!’

Она улыбнулась собственной мечтательности, и постаралась направить мысли опять въ строгія рамки, на серьезныя соображенія.

Да, но какъ учиться на курсахъ? А чмъ она будетъ жить?.. Давать уроки по часамъ?

‘Нтъ, поступить сейчасъ въ гувернантки все-таки лучше. Буду, по крайней мр, сразу-же въ хорошей обстановк, напримръ, у этихъ, Полтавцевыхъ что-ли, про которыхъ говорила тетка, буду пользоваться обществомъ, театромъ, музыкой. А то, бгая по урокамъ, да занимаясь на курсахъ, вдь это какъ полиняешь!’

Да разв она не можетъ и теперь учиться, не поступая на курсы? Все свободное время можно употреблять на чтеніе.

‘Конечно, вотъ такъ и отлично будетъ’, — ршаетъ Лидія Александровна.— ‘Познакомлюсь съ курсистками, узнаю чему он учатся и выберу то, что мн покажется наиболе интереснымъ’.

Время приближалось къ обду, она сдала книгу и вышла изъ библіотеки. Посл торжественной тишины и легкаго сумрака читальной залы, могучая волна жизни охватила ее на шумномъ Невскомъ.

‘Нтъ, не могу я быть ученой’ — подумала она теперь — ‘нтъ, нтъ, жизни, жизни мн надо! Вотъ этой самой, что кипитъ здсь на улиц. Ахъ, какъ это хорошо быть въ этомъ движеніи, въ этой толп, нестись куда-то, нести съ собой какое-то дло, создавать что-то, длать, длать…’

Лидія Александровна перешла на солнечную сторону Невскаго и пошла по направленію къ Казанской.

‘А еще лучше’ — продолжала она думать — ‘вести-бы вотъ всю эту толпу за собой… всмъ быть нужной… вс шли-бы ко мн… Отчего я не мужчина? Отчего женская дятельность ограничена какими-то рамками? Отчего надо быть непремнно гувернанткой, учительницей, акушеркой?..’

У окна книжной лавки близъ Пассажа она остановилась, чтобъ взглянуть на выставленныя въ витрин фотографическія карточки разныхъ знаменитостей артистическаго міра.

‘Нтъ, не хотла-бы я быть ни одной изъ нихъ’ — подумала она. ‘У всхъ у нихъ какія-то дланныя физіономіи, вс он какъ будто ждутъ, чтобъ ихъ похвалили. И все-таки, быть извстной — это зависть отъ публики, Богъ знаетъ, отъ кого. Какой нибудь дуракъ теб апплодируетъ, подноситъ букетъ цвтовъ… Нтъ, не хочу’.

Она стала разсматривать витрину съ книгами.

‘Вотъ хорошо-бы, напримръ, торговать книгами, тутъ ужъ ршительно ни отъ кого не зависишь… Отчего въ самомъ дл женщины не занимаются торговлей?’ — думала она, отойдя отъ витринъ книжнаго магазина и идя дале.— ‘Отчего мужчины все могутъ, а мы женщины нтъ?’

Ей вдругъ вспоминается большой отель въ Крейцнах, владлицей котораго была почтенная дама. Управляли всмъ ея дв дочери. Какія были миловидныя эти нмочки, и дльныя, бойкія. Въ шесть часовъ утра уже на ногахъ.

Переходя чрезъ Невскій на Казанскую, Лидія Александровна должна была остановиться, чтобъ дать прохать конк.

‘Я-бы вотъ хотла, чтобъ эта конка была моя, — подумала она въ это время.— ‘Чья она? Купца какого нибудь? Отчего она не могла-бы быть моей?’

И, выйдя на Казанскую, она улыбнулась своей жадности.

Нтъ, разв въ самомъ дл это жадность, хотть быть богатой? Она не помнитъ, чтобъ она когда нибудь была жадна или скупа… когда она была богата. Нтъ, нтъ!

Вдь все это она хотла-бы имть, чтобъ раздавать направо и налво. Она хочетъ видть вокругъ себя довольныя, счастливыя лица! Сестры милосердія и т ждутъ благодарной слезы умирающаго, разв не всмъ надо это-же самое — видть счастливыхъ вокругъ себя.

VIII.

Она пришла домой, когда Груздевы уже были за столомъ.

У нихъ по случаю праздника была гостья, старшая сестра, служившая закройщицей въ одной изъ модныхъ мастерскихъ. И Надежда Алексевна, и Саша, и даже довольно равнодушный ко всему на свт Яковъ Яковлевичъ всегда съ такимъ почтеніемъ говорили про свою Вру Алексевну, что Лидія Александровна заинтересовалась ею. Она уже знала, что Жукова была вдова, что покойный мужъ ея былъ скрипачъ, игравшій въ оркестрахъ по клубамъ и частнымъ театрамъ, что дтей у нея не было. Въ магазин Врой Алексевной дорожили, она получала хорошее жалованье, всегда была при деньгахъ и нердко помогала Груздевымъ.

Но, увидавъ Жукову, Лидія Александровна не нашла въ ней никакихъ особенныхъ качествъ, кром излишней развязности и болтливости, моднаго, ‘шикарнаго’ туалета, не понравившагося Лидіи Александровн своей ‘вывсочностью’, и очень большой любви къ сестрамъ, въ особенности къ Саш, любви, выражавшейся и распросами о здоровь, и поцлуями, и сообщеніемъ адреса новой заказчицы, и привезенной въ подарокъ матеріей Саш на платье. Лидія Александровна похвалила и матерію, и подобранную къ ней отдлку. Это расположило въ ея пользу Вру Алексевну, которой Груздевы еще до прихода Лидіи Александровны нахвалили свою жиличку.

Посл обда начались оживленныя и сложныя разсужденія о матеріяхъ и о нарядахъ. Да и какъ-же иначе: три портнихи, изъ которыхъ одна профессіональная и считавшаяся лучшей закройщицей извстнаго магазина, бесдовали съ Лидіей Александровной, прошедшей въ юномъ возраст возл своей матери хорошую школу искусства одваться у лучшихъ портнихъ и портныхъ заграницей и чувствовавшей всегда расположеніе къ изящнымъ нарядамъ.

Якову Яковлевичу это, наконецъ, надоло. Съ тхъ поръ, какъ онъ женатъ на Надежд Алексевн, ему столько пришлось наслушаться этихъ разговоровъ и самому принимать въ нихъ участіе, что онъ иногда шутя говорилъ:

— Я самъ скоро экзаменъ на закройщицу сдамъ, чортъ побери!

И теперь, прислушиваясь съ полчаса къ соображеніямъ о корсажахъ, выточкахъ, біэ, панье, баскахъ, елочкахъ, прямыхъ и косыхъ юбкахъ, пластронахъ, ‘сентюрахъ’ и кушакахъ, — онъ испустилъ вдругъ неожиданно для всхъ такой отчаянный вопль: ‘Пощадите!’ — что сначала вс переглянулись, а потомъ расхохотались.

— Врите-ли, Лидія Александровна,— жалобнымъ голосомъ разсказывалъ Яковъ Яковлевичъ:— я разъ нынче на Пасх бредить началъ этими выкройками. Передъ Пасхой-то у нихъ, знаете, работы было много, я тоже имъ помогалъ. А потомъ разговлись что-ли мы черезчуръ, или обрадовался я очень, что меня къ празднику въ чин повысили, а только на второй день мн приснилось, что я, придя къ себ въ палату, взялъ да и давай изъ бумагъ платья кроить, а синія обложки отъ длъ вс на отдлку къ этимъ платьямъ изрзалъ, и шью, и шью. И будто, знаете, вс чиновники передо мной стоятъ гуськомъ и ждутъ очереди, а я ихъ одного за другимъ въ эти платья одваю. И вдругъ входитъ управляющій. ‘Это, говоритъ, что такое? Вамъ чины даютъ, а вы въ куклы играете! Разжаловать всхъ въ рядовые!’ Вотъ какая штука вышла. Поговорите-ка вы вотъ съ этими сороками побольше, такъ вамъ еще, можетъ быть, и не этакія страсти приснятся.

— Ну, ужъ и тебя-то слушать, съ твоими разсказами, — сказала Надежда Алексевна:— удивительно интересно: кто кого обошелъ, да кого заставили сколько разъ бумагу передлать, да кто совралъ, да кто навралъ, да кто ничего не длаетъ, а все вотъ, какъ ты же, анекдоты разсказываетъ…

— И по этому случаю я вамъ сейчасъ разскажу анекдотикъ самый свженькій,— прервалъ ее Яковъ Яковлевичъ:— только вчера въ нашъ столъ доставленный.

Когда, спустя нкоторое время, сли за чай, наступило самое благодушное настроеніе, и Лидія Александровна забыла, что она чужая въ этой семь, чужая и по рожденію, и по положенію, и по воспитанію, и по взглядамъ на жизнь. Ей было тепло и уютно.

А посл чая Вра Алексевна предложила всмъ похать въ Аркадію. Но Лидія Александровна отказалась. Въ душ ей не хотлось оставаться дома, хотлось взглянуть на гуляющую толпу, которой она давно не видала, но она боялась и расходовъ — денегъ оставалось очень немного, — боялась и хать въ этотъ ‘кабачекъ’, какъ назвалъ его Яковъ Яковлевичъ. Она знала, что ея наружность везд и всегда обращала на себя вниманіе, и она не хотла быть замченной кмъ-бы то ни было въ какой-то Аркадіи. Да и самая компанія Груздевыхъ и портнихи Жуковой, удобныхъ и симпатичныхъ здсь, дома, казалась ей совсмъ неудобной на гулянь.

И въ то же время ее сердило, что нужно отказывать себ въ удовольствіи, не имющемъ, очевидно, ничего предосудительнаго — дутъ-же Груздевы — ради какого-то страха предъ воображаемой возможностью, что это покажется кому-то неприличнымъ.

Груздевы и Жукова ухали, оставивъ ее одну ‘домовничать’.

Но не прошло и пяти минутъ, какъ кто-то позвонилъ. Прислуга вышла отпереть. Дверь въ комнату Лидіи Александровны оставалась непритворенной и изъ доносившагося изъ передней разговора Лидія Александровна догадалась, что пришедшій былъ Сашинъ женихъ, Смирновъ, которому прислуга объясняла, что вс ухали въ Аркадію.

Смирновъ еще не усплъ уйти, какъ Лидія Александровна услыхала въ прихожей другой голосъ:

— Нерамова дома?

‘Это братъ Иванъ, какъ онъ скоро опять! Вотъ отлично!’ — подумала она, довольная тмъ, что это посщеніе прерываетъ ея скучное одиночество.

Она встала и подошла къ дверямъ на встрчу брату.

— Здравствуй Лида, — весело сказалъ Иванъ Александровичъ, сбрасывая въ передней пальто и входя: — не ждала?

— Нтъ, не ждала, — протягивая ему руку, отвтила Лидія Александровна: — вдь ты же прошлый разъ сказалъ, что до конца лагерей, быть можетъ, не соберешься.

— А мн встртилась надобность быть сегодня въ город, — сказалъ Иванъ Александровичъ, усаживаясь на диванъ: — есть свободный часокъ, я и завернулъ къ теб.

Тонъ брата показался теперь Лидіи Александровн боле мягкимъ, чмъ въ первое его посщеніе.

‘Что-бы это значило?’ — подумала она.

Но посл первыхъ-же обмненныхъ между ними фразъ, ей показалось, что не столько она сама, сколько Саша была причиной этого быстраго повторенія посщенія.

— Гуляешь-ли ты, по крайней мр?— участливо разспрашивалъ Иванъ Александровичъ сестру.— Бываешь-ли хоть у твоихъ хозяевъ? Не годится теб сидть все время въ одиночеств. Вдь это съ тоски заболть можно. Я тебя другой разъ застаю одну, въ своей комнат. Какіе ни на есть, хозяева твои, вроятно, живые люди. Кстати дома они? Я бы хотлъ посмотрть на нихъ поближе. Ты знаешь это и для тебя будетъ не лишнее. Ты неопытна, не знаешь Петербурга… Я теб сразу опредлю, что это за люди, можетъ быть это очень почтенная семья, а можетъ быть… Ты бы на всякій случай познакомила меня съ ними.

— Они въ какой-то Аркадіи, — небрежно отвтила Лидія Александровна.

— Въ Аркадіи?— встрепенулся Иванъ Александровичъ.— И Саша?

— Удивительный интересъ у тебя къ Саш, — рзко оборвала его Лидія Александровна.

— Да, съ точки зрнія Аркадіи, — принимая серьезно строгій тонъ сказалъ Иванъ Александровичъ.

— Она похала туда съ родными. Они и меня звали, — нашла нужнымъ возразить Лидія Александровна,

— Il ne manquait plus que a!— разсмялся Иванъ Александровичъ.— Хорошо, что не похала.

Лидіи Александровн стало опять досадно на всхъ и вся за стсненія, налагаемыя на нее какимъ-то ея положеніемъ. Досадно ей было и на то, что братъ осмливается осуждать Сашу за то, что она похала съ родными въ какую-то несчастную Аркадію.

‘Это гадко, зло, безсердечно со стороны этихъ развратныхъ господъ смотрть такъ на всхъ женщинъ’ — подумала она.

И она круто повернула разговоръ въ другую сторону, спросивъ брата, когда открывается оперный сезонъ.

Посидвъ нсколько времени, Иванъ Александровичъ любезно распрощался съ сестрой, сказавъ, что теперь уже дйствительно не увидится съ ней долго, потому что ихъ полкъ уйдетъ на маневры.

IX.

На другое утро Лидія Александровна вышла изъ дому тотчасъ посл чая, не успвъ повидаться съ хозяевами. Ясное утро манило ее на прогулку. Погулявъ въ Александровскомъ саду, выпивъ тамъ молока, она сла въ конку и похала въ Публичную библіотеку. Она ршила посщать теперь библіотеку ежедневно до тхъ поръ, пока будетъ свободное время.

Сегодня она уже не торопилась ссть за чтеніе, а начала внимательно перелистывать вс каталоги, русскіе и иностранные, знакомясь съ тмъ, что находится въ библіотек.

‘Еслибъ поступить на курсы въ докторши — ну-ка, посмотримъ, что пришлось-бы учить’ — подумала она.

Масса мудреныхъ именъ, названій, болзней, совершенно ей незнакомыхъ… А вотъ гигіена, вотъ ‘Красота и здоровье женщины’ — это пожалуй, интересно. Вотъ курсъ акушерства, анатомическій атласъ…

Но ей было какъ-то стыдно спросить себ эти книги. Вдь тамъ за ршеткой у выдачи книгъ библіотекаря — мужчины. Что’они подумаютъ про нее! Нтъ, нтъ, нельзя, неловко.

Она однако выписала на билетики интересовавшія ее названія книгъ и положила билетики въ карманъ. Потомъ она начала перелистывать другіе каталоги и выбрала себ историческую монографію.

Но ей не читалась эта книга. Когда она брала ее, она замтила, съ какимъ равнодушіемъ относятся библіотекари и къ личности получающихъ книги, и къ заглавіямъ выдаваемыхъ книгъ. Имъ-бы только номеръ былъ выставленъ да число книгъ врно.

И Лидія Александровна скоро вернулась къ ршетк, сдала свою книгу и предъявила два изъ бывшихъ у нея въ карман билетиковъ. Чрезъ нсколько минутъ ей выдали требуемое. Взявъ книги и фоліантъ атласа, она удалилась въ конецъ залы къ одному изъ дальнихъ столовъ, за которымъ читала только какая-то барыня, а остальные стулья вокругъ стола были пусты.

Лидія Александровна сла въ самый уголъ и съ нкоторою дрожью въ рукахъ развернула книгу и атласъ.

Краска бросилась ей въ лицо.

Она хотла захлопнуть книгу, но пересилила волненіе, боясь обратить на себя вниманіе.

Боязливо подняла она глаза надъ книгой и окинула взглядомъ залу. Публики мало въ этотъ утренній часъ іюльскаго дня. И никто не смотритъ на нее. Вс углублены въ свои книги.

Нтъ, никогда она не робла такъ, читая въ институт, во время урока, тайкомъ, подъ партой, запрещенные романы. Она-ли это? Трусъ-двочка! Да и что это? точно преступленіе она совершаетъ, что хочетъ просмотрть курсъ акушерства и убдиться, способна-ли она заняться серьезно этими науками.

Она стала перелистывать книгу. Многое было непонятно, неинтересно, но зато многія страницы она глотала съ жадностью и по временамъ забывала обо всемъ окружающемъ.

Вернувшись домой опять только къ обду, она застала Сашу всю въ слезахъ, Надежду Алексевну разстроенной, Якова Яковлевича сердитымъ противъ обыкновенія. И ее встртили какъ-то неласково.

— Что случилось?— спросила она: — Саша, о чемъ вы плачете? Саша не отвтила ей и залилась слезами.

Яковъ Яковлевичъ посл довольно продолжительнаго молчанія, наконецъ, сказалъ:

— Да случилась неожиданная непріятность, которую, пожалуйста, не примите на свой счетъ.

— Что такое?

— Да видите, когда мы были въ Аркадіи,— началъ онъ разсказывать: — пріхалъ туда и Смирновъ, женихъ Сашинъ. Идемъ мы, подъ конецъ вечера уже, такъ по алле, на встрчу намъ два офицера. Одинъ изъ нихъ такъ знаете любезно раскланивается съ Сашей, а за нимъ и другой. Саша тоже имъ на поклонъ отвтила и улыбнулась. А оба подвыпивши немножко. Они опять поклонъ, прошли, да и оглядываются, да что-то говорятъ между собой, по-французски должно быть. Спрашиваемъ Сашу: кто такіе? Одинъ оказывается вашъ братецъ, котораго она видла здсь у васъ, а другого, говоритъ, не знаю. Ну, мы посмялись, что они навесел, да и забыли. Походили, походили еще, да и къ дому. Смирновъ все молчалъ. Такъ мы съ нимъ и распрощались здсь на поворот съ Невскаго на Казанскую. Вдругъ сегодня часу въ первомъ приходитъ, вотъ разсказываютъ, сюда — я на служб былъ — и давай шумть. Напустился на Сашу. Вы, говоритъ, съ гвардейскими офицерами знакомство водите, Богъ знаетъ у васъ тамъ что происходитъ. Я, слышь, почище ихъ. Я, видите-ли, женихъ, а вы меня срамите, офицерамъ глазки длаете. И пошелъ, и пошелъ, дуракъ. Ну, а эта, разумется, въ слезы.

— Я, говоритъ, сегодня и на службу изъ-за васъ не пошелъ,— продолжала разсказъ мужа Надежда Алексевна: — меня, говоритъ, всю ночь ревность грызла. Вы, говоритъ, меня погубить этимъ можете. Ну, совсмъ съ ума спятилъ мальчишка. Я то ему сгоряча говорю: если вы такъ, ничего не видя, надъ бдной двушкой издваетесь, такъ что-же, говорю, отъ васъ посл-то ждать, когда вы мужемъ будете? Да это только будетъ пытка одна. Убирайтесь, коли такъ, говорю, вонъ. Ну еще бы, говоритъ, нуженъ ли я вамъ теперь, когда вы двоихъ офицеровъ себ завели. Хлопнулъ дверью да и ушелъ. Вотъ Саша и реветъ теперь. Ну, а сами посудите, разв она виновата?

— А вотъ я завтра на служб увижу его отца, такъ онъ напоетъ сынку-то,— проворчалъ Яковъ Яковлевичъ.— Чортъ знаетъ, что такое! Мальчишку пригрли, дали согласіе, а онъ ни съ того ни съ сего сцены ревности разыгрываетъ. Вдь онъ насъ съ женой этимъ срамитъ, что же мы-то для Саши чужіе, что-ли, прости Господи!

Яковъ Яковлевичъ при этомъ даже плюнулъ.

— Вдь молокососу всего двадцать второй годъ пошелъ,— продолжалъ онъ горячиться: — вдь дрянь: нынче въ рекруты ставили, такъ не взяли — грудная клтка узка. А у него вонъ подите-ка въ узкой-то клтк какое ретивое сердце бьется.

Яковъ Яковлевичъ засунулъ руки въ карманы брюкъ и, ходя изъ конца въ конецъ по комнат, продолжалъ ворчать, хотя, повидимому, не придавалъ важнаго значенія всему случившемуся.

— Такъ дали согласіе, потому что семья у нихъ хорошая, отецъ человкъ славный, мать ничего себ, — разсуждалъ онъ, ни къ кому собственно не обращаясь.— А то вдь что: только и всего-то въ немъ, что мордочка смазливенькая. Да и то не знаю, что онъ Саш понравился. Вотъ ужъ не понимаю. Хорошенькій-то онъ — хорошенькій, да мн, глядя на него, все представляется поросенокъ въ сметан: тотъ тоже хорошенькій.

Лидія Александровна, слушая этотъ разсказъ, волновалась. Ее сердилъ поступокъ брата, который могъ разрушить будущее счастіе Саши, хотя еще боле сердилась она вчуж на этого глупаго жениха. Впрочемъ, она понимала его: ревность не могла не проснуться въ немъ при вид блестящаго офицера. Ей казалось теперь, что она косвенно и невольно тутъ какъ будто виновата въ чемъ-то.

— Полноте, не плачьте, Саша,— сказала она, подходя къ ней.— Я напишу выговоръ брату за его безтактность, и объясню вашему жениху, что тутъ просто недоразумніе.

— Ахъ, что вы, полноте, какъ можно писать,— возразила Саша: — разв они что-нибудь сдлали. Они же только поклонились.

— Разумется, не будь они подвыпивши, оно бы и ничего, вышло бы поприличне, — вмшался Яковъ Яковлевичъ.— Да и то все-таки: ну, эка бда пьяный на улиц поклонился. Нельзя же изъ-за того скандалъ устраивать, потому что я, видите ли, женихъ.

Не понравилось Лидіи Александровн, что Груздевъ, въ простот своей манеры выражаться, такъ говорилъ объ ея брат: ‘подвыпивши, пьяный.’ Ее это покоробило, какъ будто это было оскорбленіемъ ей лично и еще боле раздражило ее.

Не нравилась ей теперь и Саша. Припухшіе отъ слезъ глаза, красноватые блки, запекшіяся губы, поминутное сморканье, куда же двалась эта восхитительная двушка, плнявшая всхъ своей улыбкой.

Вспомнились Лидіи Александровн признанія Саши о платонической любви ея сначала къ актеру, потомъ къ незнакомому офицерукирасиру, и она пристально посмотрла на плачущую двушку, и у нея какъ-то сами съ собой возникли въ воображеніи и улыбающіеся глаза и обнаженные улыбкой роскошныя зубы Саши въ тотъ моментъ, какъ она отвчала тамъ, въ Аркадіи, на поклонъ ея брата.

Посл обда Лидія Александровна, подъ вліяніемъ все еще волновавшаго ея неудовольствія на брата, написала ему письмо, въ которомъ упрекала его въ неосторожномъ поступк.

‘Ты говорилъ, — писала она брату: — что я могу вредить твоему положенію въ свт, явившись бдной гувернанткой въ томъ дом, гд ты принятъ въ качеств богатаго и блестящаго офицера. Неужели поступки, какъ твой вчерашній, вредятъ теб мене? Мн ты во всякомъ случа уже сдлалъ непріятность въ той семь, гд я живу, по счастію, только въ качеств квартирантки. Ты можешь такимъ образомъ сдлать мн подобную же безтактность, когда я буду гд-нибудь гувернанткой. Прошу тебя, чтобъ не вышло новыхъ непріятностей, не посщать меня, пока я у Груздевыхъ’.

Къ вечеру Сашу нсколько успокоили, увривъ, что все обойдется.

— Да мн разв очень его жалко, что-ли?— говорила Саша, сидя вечеромъ въ комнат у Лидіи Александровны: — найду я другого такого-то, поросенка въ сметан.— И она разсмялась своей доброй улыбкой.— А обидно, что онъ кричитъ да позоръ наводитъ. Досадно вдь это, хоть-бы до васъ доведись, сами посудите.

— Полноте, полноте, Саша — прервала ее Лидія Александровна:— зачмъ вы на себя такое безсердечіе напускаете. Вдь вы любите его?

Саша покраснла и, опустивъ глаза, стыдливо отвтила:

— Само собой люблю.

— Ну, все и уладитъ Яковъ Яковлевичъ, все и будетъ по старому.

Поздно вечеромъ кто-то позвонилъ. Это былъ Смирновъ. Дуня, отперевъ ему дверь, сначала не хотла пускать его. Вышелъ въ переднюю на голосъ Смирнова самъ Яковъ Яковлевичъ и спросилъ, что ему угодно. Смирновъ пришелъ съ повинной.

— А вотъ я отцу скажу, чтобъ онъ тебя выскъ, — съ напускной суровостью сказалъ Яковъ Яковлевичъ.

— Что хотите, Яковъ Яковлевичъ, только простите, — полушутливымъ, полуумоляющимъ тономъ произнесъ Смирновъ.

— Да какъ же ты, братецъ мой, ни съ того, ни съ сего въ чужомъ дом шумть вздумалъ, — напустился на него Яковъ Яковлевичъ: — видишь одн бабы дома, ты и радъ, что тебя унять некому.

— Что же длать, Яковъ Яковлевичъ, если человкъ не въ себ, — оправдывался Смирновъ.

— Не въ себ! Да по какому случаю, по какому праву ты не въ себ-то?!.

Теперь въ переднюю вышли и Саша съ Надеждой Алексевной, а за ними и Лидія Александровна.

Смирновъ, смущенный, покраснвшій до ушей, стоялъ, вертя въ рукахъ шляпу.

— Простите, Саша, что я давеча начудилъ, — робко, съ виноватой улыбкой заговорилъ онъ: — я не буду больше, не сердитесь.

Саша громко разсмялась и протянула ему руку.

‘Какой онъ маленькій, какой онъ жалкій’, — подумала Лидія Александровна.— ‘Нтъ, не стоитъ онъ Саши. Такъ только симпатичный. А должно быть влюбленъ по-уши’.

— Вы напрасно обвиняете Сашу въ кокетств, — обратилась она къ Смирнову, сохраняя привычную у нея манеру держаться нсколько надменно.— Мой братъ видлъ ее разъ въ моей комнат и если поклонился ей на гуляньи, такъ… это только…

— Знаю-съ, знаю-съ, — смущенно заговорилъ Смирновъ: — ради Бога простите-съ. Я одинъ виноватъ-съ. Да что станешь длать: такъ ужъ настроенъ былъ-съ. Прочиталъ я днемъ-то въ газет происшествіе, какъ невста жениха обманула. Точно что-то у меня сердце защемило. Я сюда. Говорятъ, въ Аркадіи. Я туда. Я ужъ и такъ то самъ не свой ходилъ, и не знаю, съ чего въ башку втемяшилось. А тутъ эта исторія. Потомъ всю ночь не спалъ. Пошелъ было на службу, а точно бсъ какой толкаетъ: или да или къ Саш, выговори ей все. Я давеча, прежде чмъ придти-то сюда, два часа вокругъ дома-то ходилъ. Ну, а вотъ опамятовался теперь, самъ вижу, что напрасно обидлъ. Не сердитесь вы на меня.

И онъ обвелъ всхъ такимъ жалобно-смшнымъ взглядомъ, что вс невольно улыбнулись ему въ отвтъ.

— Ну, чортъ съ тобой, — сказалъ Яковъ Яковлевичъ: — или ужинай и ложись спать, а завтра отецъ тебя драть будетъ.

— Нтъ, Яковъ Яковлевичъ, не сказывайте, пожалуйста, — началъ упрашивать Смирновъ.— Никогда я не буду больше. Зачмъ еще его огорчать.

— Ну, ну, ужъ это мое дло. Иди, иди, спать пора.

Смирновъ улыбнулся, попрощался со всми за руку, протянулъ по пути руку и Лидіи Александровн и направился къ дверямъ.

Саша на ходу успла шепнуть ему:

— Не бойся, не скажетъ.

X.

А для Лидіи Александровны опять потянулись безконечно длинные, однообразные, скучные дни безплодныхъ ожиданій. Уплативъ впередъ Груздевымъ теперь уже за второй мсяцъ за квартиру и столъ, она осталась совсмъ безъ денегъ. Былъ августъ въ начал. До създа учащихся, когда можно было разсчитывать найти, наконецъ, мсто или занятія, оставалось ждать еще не мало. Она начинала чувствовать одиночество и безпомощность. Погода испортилась. Уже третій день моросилъ дождь и дулъ сверный втеръ. Все это мучило Лидію Александровну. Она ршилась похать къ тетк и попросить взаймы денегъ. Старушка поморщилась.

— Вотъ такъ-то, Лида, — заговорила Анна Сергевна своимъ тономъ наставницы: — съ отцомъ-то разошлась, не имя ничего въ виду, поторопилась ухать сюда, а теперь ужъ и жить нечмъ.

‘Потому и поторопилась’ — подумала Лидія Александровна — ‘что иначе прожила бы все тамъ и совсмъ не съ чмъ бы было выбраться сюда’.

— Я теб дамъ, — продолжала тетка: — но вдь ты знаешь, много-ли у меня. Не золотомъ насъ осыпаютъ здсь. Ты бы скоре обратилась къ брату. У тебя братъ богатый.

— Я съ нимъ поссорилась, тетя, — сухо замтила ей на это Лидія Александровна.

Старушка покачала головой.

— Съ отцомъ повздорила, съ братомъ поссорилась, — сказала она сокрушенно.— Нельзя быть такой неуживчивой, Лида. Какъ же ты въ гувернанткахъ будешь?

‘Могу и съ вами поссориться, если вы будете меня отчитывать’ — хотла сказать Лидія Александровна, но промолчала.

На обратномъ пути, въ конк, она вдругъ вспомнила, что у нея есть золотыя вещи, есть брилліанты, даренные ей еще матерью.

‘Какая-же я глупенькая, что до сихъ поръ не догадалась объ этомъ! Продавать ихъ я конечно никогда не думала, ни за что не хочу, но вдь можно заложить…’

Это была настоящая находка.

Мрачное настроеніе, овладвшее ею въ послдніе дни, разсялось.

Но зато больше, чмъ когда-либо ей захотлось теперь поскоре пристроиться къ чему-нибудь, чтобъ имть опредленное положеніе и средства, опереться на что-нибудь прочное, устойчивое. Это желаніе усиливалось еще и тмъ, что ей уже начинали надодать и ея пребываніе въ маленькой комнатк, и домашній обдъ Груздевыхъ, и вс условія скуднаго образа жизни. Въ иныя минуты ее мучительно тянуло попасть поскоре въ богато-убранныя залы, услыхать звуки рояля, топтать мягкіе ковры, слышать вокругъ себя шелестъ роскошныхъ платьевъ, увидать нарядную и оживленную толпу въ гостиной, словомъ все то, къ чему она привыкла въ дтств.

‘Nostalgie du luxe!’ — думала она въ такія минуты.

Прошелъ и августъ, наступилъ сентябрь.

А мста все-таки не находилось. Если что и попадалось, было слишкомъ мизерно, было не то, на что она разсчитывала.

Лидія Александровна немного похудла, поблднла.

Гордая, она сначала не длилась своими невеселыми мыслями съ Сашей и Надеждой Алексевной и хотла казаться имъ по прежнему довольной и веселой. Но волей-неволей сами условія жизни въ одной квартир наводили на разговоръ о тщетности ея поисковъ мста, и семья Груздевыхъ отнеслась къ ней съ участіемъ. Но эти непрошенныя соболзнованія показались ей обидными. Слишкомъ высоко ставила она себя надъ Груздевыми, чтобъ допустить ихъ своимъ участіемъ умалять ея достоинство. А они еще вздумали ободрять ее, говоря, что другія по году ищутъ, да не находятъ. Она сама знаетъ, что малодушіемъ ничему не поможешь! Но видя какъ тепло, сердечно, будто къ близкой, относятся къ ней ея хозяева, она охотно стала длиться съ ними волновавшими ее заботами. Зато, разъ поддавшись желанію отвтить на ласку лаской, она почувствовала, что ей такъ лучше, что это успокаиваетъ ее.

Да, только тутъ, дома, въ своей комнатк у Груздевыхъ, ей было тепло и унималась ея душевная тревога. Тамъ, на Невскомъ, въ водоворот жизни Петербурга, она чувствовала по временамъ всю безпомощность свою предъ этимъ минотавромъ — жизнью столицы. Куда она ни оглядывалась, везд она видла чужія лица. Никому до нея и дла нтъ. Теперь уже ей не приходила мысль, чтобъ все было ея: и этотъ книжный магазинъ, и эти магазины Гостинаго Двора, и конка, и весь Петербургъ. Теперь одна гнетущая мысль сверлила мозгъ: найти свое положеніе въ этой толп, найти мсто, ухватиться за что-нибудь и держаться крпко, крпко.

Получила она отъ отца письмо. Онъ спрашивалъ ее о здоровь, спрашивалъ о томъ, пристроила-ли ее тетка куда-нибудь, совтовалъ держаться тетки, намекалъ на то, что еще лучше было-бы хать къ тетк Марь Ивановн въ Москву, писалъ о плохомъ урожа, о низкихъ цнахъ на хлбъ, о своихъ затрудненіяхъ по веденію хозяйства, но о деньгахъ не писалъ ни слова. Лидія Александровна отвтила ему только, что она здорова и надется скоро поступить на мсто.

Нтъ, отецъ, тетка, братъ — она ничего не ждетъ отъ нихъ. Да и почему непремнно они должны выручать ее изъ этого положенія. Ужъ не вернуться-ли ей въ самомъ дл въ Москву, на хлба къ тетк Марь Ивановн… или ужъ прямо къ отцу… въ жены къ Николаю Петровичу!.. Нтъ, ни за что на свт! Или свой свободный трудъ, или… хоть смерть лучше!

А кругомъ на улицахъ кипла жизнь, вс куда-то спшили, шли, хали съ оживленными и, казалось, довольными лицами, и солнце, хотя и по осеннему, все-же ярко и щедро разбрасывало свои лучи. Лидіи Александровн вспомнилось, какъ однажды еще двнадцатилтней двочкой она съ отцомъ и матерью плыла на пароход изъ Неаполя въ Геную, и съ ней была морская болзнь. День былъ ясный, голубое безоблачное небо располагало къ нг и поэзіи, но голубыя волны, вздымаемыя свжимъ втеркомъ, предательски покачивали пароходъ, какъ-бы лукаво подсмиваясь надъ тми изъ пассажировъ, которые не выдерживали качки. И какъ ей было досадно тогда видть вокругъ себя здоровыя, довольныя лица матросовъ и многихъ пассажировъ, привыкшихъ къ морю и оживленно разговаривавшихъ, весело смявшихся въ то время, когда она мучилась такъ, что, казалось, лучше умереть сейчасъ, чмъ выносить доле это ужасное головокруженіе. Она злилась тогда на всхъ и въ утшеніе себ выдумала, что и самъ Наполенъ, когда халъ на островъ св. Елены, страдалъ морской болзнью. Ей нужно было найти утшеніе въ томъ, что даже и великіе люди поддаются качк и такъ-же жалки и смшны въ эту минуту, какъ была она. Теперь ей вспоминалось это и также хотлось найти оправданіе малодушію порой овладвавшему ею предъ неудачей.

‘Да эта сутолока жизни, это та-же качка, что на мор’ — думала она — ‘привыкну, не будетъ морской болзни, вынесу не только качку, бурю вынесу’.

Раздумывала теперь Лидія Александровна не искать-ли ей, вмсто мста гувернантки, какого нибудь другого. Но что искать? Нтъ, гувернантка, учительница — это единственный трудъ, доступный ей въ эту минуту, за него и надо браться. Это единственное положеніе, открывающее ей такъ или иначе возможность присмотрться къ Петербургу сверху — снизу она это сдлать всегда успетъ.

Разъ Саша затащила Лидію Александровну почти насильно къ Вр Алексевн и при ней просила сестру узнать, нтъ-ли гд мста Лидіи Александровн. Жукова общала поразузнать. И дйствительно, не прошло недли, какъ Вра Алексевна прислала двочку къ Лидіи Александровн, прося ее придти въ мастерскую по ‘важному для нея длу’.

— Я вамъ мсто нашла, — встртила ее Жукова, и тотчасъ-же увела ее въ свою комнату.— Барыня-то немножко вспыльчивая, но добрйшая, — продолжала она, затворяя за собой двери и предлагая Лидіи Александровн садиться:— а мсто выгодное. Она наша заказчица. Вчера пріхала платье примрять. И то ей неладно, и другое нехорошо, все пошвыряла. ‘Да вы что, говорю, больно разшвырялись, за матерію-то деньги плачены’. Меня она любитъ, а я ей спуску не даю. ‘У васъ, говорю, должно быть дома непріятность какая-нибудь, а вы сюда браниться пріхали. Позжайте, смюсь ей, провтритесь, а завтра, милости просимъ, примримъ съизнова’. Она на это разсмялась, да ‘правду, — говоритъ, — вы говорите, у меня дйствительно дома скандалъ съ гувернанткой вышелъ. Мужъ за ней ужъ черезчуръ ухаживать началъ, она мн дерзости, а я ее и прогнала’. Я про васъ и вспомнила. ‘Вотъ, говорю, у насъ живетъ — такая-сякая, что ни въ сказк сказать, ни перомъ описать — возьмите, говорю. А рекомендовать ее, говорю, тетка ея можетъ. Красавица, говорю собой — это я ее предупредила — но только, говорю, ужъ насчетъ ухаживанья не безпокойтесь — близко не подпуститъ’. А надо вамъ замтить, уродовъ какихъ-нибудь или старыхъ она и сама не любитъ. Это, говоритъ, мн весь ансамбль обстановки портитъ. Такъ вотъ если хотите, подите къ ней. Она велла прислать васъ.

Лидія Александровна задумалась. Тяжелыя минуты, пережитыя ею во время безплодныхъ поисковъ, все еще не сломили въ ней гордости. И самый способъ этой рекомендаціи чрезъ портниху, и обстоятельства, при которыхъ приходилось занять мсто, такъ неожиданно оказавшееся вакантнымъ, и эти выраженія, которыми пересыпала свою рчь Вра Алексевна: скандалъ, прогнала, велла прислать, — все это шокировало слухъ Лидіи Александровны, воспитанной въ другой атмосфер. Но она знала, что у Жуковой подъ грубой формой ея рчей скрывается доброе сердце и настоящая порядочность. Да, вроятно, барыня совсмъ и не говорила такихъ грубыхъ словъ, какія употребляетъ Вра Алексевна.

— А кто эта барыня? спросила Лидія Александровна тономъ, въ которомъ Жукова подмтила сомннія и колебанія,

— Дубовская. Она жена какого-то важнаго чиновника, — отвтила Вра Алексевна, сурово посмотрвъ на Лидію Александровну.

И видя, что та молчитъ, она вдругъ напустилась на нее:

— Да вы что это, мать моя, никакъ еще раздумывать вздумали, — чуть не закричала она на Лидію Александровну, привыкнувъ къ этому тону съ мастерицами.— Да какого вамъ чорта еще надо? Боитесь, что-ли, что за вами старикъ ухаживать будетъ? Такъ не давайте сами повадки — мигомъ отскочитъ. Удивляюсь только, къ чему васъ въ этихъ институтахъ пріучаютъ. То не по нашему, это намъ неудобно, тутъ боимся, здсь опасаемся.

Лидія Александровна посмотрла на нее, встртилась съ ея насмшливо смотрвшимъ на нее взглядомъ и тоже улыбнулась. Она встала и, протянувъ Вр Алексевн руку, сказала:

— Благодарю васъ. Я согласна. Дайте адресъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Карлсбадъ, всегда усердно посщаемый настоящими больными, не каждый годъ видалъ у себя такой наплывъ ‘знатныхъ иностранцевъ’, какъ нынче. Какъ будто вся европейская и экзотическая знать провела въ этомъ году зиму въ чрезмрномъ объяденіи, и доктора всхъ странъ, какъ сговорившись, отправили на Ширудель полоскать желудки и принца А., и герцога В., и герцога C. D., присоединивъ къ нимъ нсколько лордовъ, трехъ министровъ, полдюжины милліонеровъ и царей биржи и множество всякихъ другихъ знаменитостей и извстностей обоего пола. Виллы, шалэ, отдленія, комнаты и комнатки отелей и частныхъ квартиръ переполнены господами Badegste. Сезонъ въ разгар.

Предъ фешенебельнымъ рестораномъ Pupp’а на открытой площадк, заставленной столиками, нтъ ни одного свободнаго мста. Черные фраки лакеевъ, разносящихъ кушанья и напитки, ежеминутно зигзагами прорзываютъ въ разныхъ направленіяхъ пестрый фонъ сидящихъ за столиками мужчинъ, дамъ и дтей, модно, богато и ярко одтыхъ. Говоръ сотенъ голосовъ на всякихъ языкахъ и нарчіяхъ сливается въ одно общее гуденье.

За однимъ изъ столиковъ на краю площадки, небрежно развалясь, насколько это возможно на небольшомъ желзномъ стул, мужчина того возраста, который принято называть среднимъ, куритъ сигару и съ безпечной разсянностью посматриваетъ по сторонамъ, останавливая по временамъ свой дерзкій и пронизывающій взглядъ то на сидящихъ вокругъ, то на прохожихъ, двигающихся мимо него и въ одиночку, и группами въ об стороны по алле-дорог. Онъ только что кончилъ обдать, допилъ свой кофе, расплатился и теперь смотритъ, не встртится ли въ толп знакомая физіономія.

Вотъ на него обратило вниманіе какое-то семейство: мужъ, жена и дочь. Идутъ къ нему. Должно быть англичане, судя по ихъ пестрымъ костюмамъ, длиннымъ рыжимъ бакенбардамъ мужа и типичной фигур, сухой, какъ палка, молоденькой миссъ. Они уже близко подходятъ, улыбаются ему, и англичанинъ протягиваетъ руку къ шляп, чтобъ раскланяться. Но онъ равнодушно смотритъ имъ прямо въ глаза и остается неподвижнымъ.

— No, it is not Jonhson, говоритъ англичанинъ, опуская руку. Мистриссъ и миссъ сгоняютъ со своихъ лицъ улыбку и проходятъ дале.

‘Съ чего это они меня за своего Иванова приняли’ — думаетъ привлекшій вниманіе англичанъ, смотря имъ вслдъ.— ‘Вотъ ужъ, кажется, нисколько не похожъ на англичанина! Разв, впрочемъ, эта ‘сьюита’, что на мн, ввела ихъ въ заблужденіе?..’

Онъ небрежнымъ взглядомъ пробжалъ по мелко-клтчатому рукаву своей визитки, такимъ же панталонамъ и такимъ же клтчатымъ триковымъ ботинкамъ съ желтыми носками изъ русской юфти.

— Егоръ Дмитріевичъ, вы ли это?— раздался сбоку около него красивый женскій голосъ.

Егоръ Дмитріевичъ приподнялъ голову: передъ нимъ стояли дв изящно одтыя дамы. Онъ быстро всталъ, бросилъ сигару, слегка приподнялъ шляпу, и лицо его приняло изысканно вжливое и въ то же время обрадованное выраженіе.

Одна изъ дамъ, полная, красивая, особа лтъ за тридцать, съ темнокаштановыми волосами, большими, слегка на выкатъ, карими глазами и мягкимъ, чувственнымъ ртомъ, пріятно выдлявшимся на немного смугломъ лиц, протянула ему руку, элегантно затянутую въ свтлокоричневую перчатку и дружескимъ шутливымъ тономъ продолжала:

— Васъ ли я вижу? Здсь? Въ Карлсбад? Лечиться?

— Вс тамъ будемъ, вс тамъ будемъ, Наталья Михайловна,— съ комическимъ вздохомъ произнесъ Егоръ Дмитріевичъ, отвчая на рукопожатіе говорившей съ нимъ дамы и длая вжливый поклонъ въ сторону другой.— Бываютъ времена, что я забываю совты мудраго Эпикура, — продолжалъ онъ, грустно покачавъ головой: — и безусловно подчиняюсь предписаніямъ Боткина. А вы какъ здсь?

— А я здсь уже другой мсяцъ по приговору Эйхвальда, — разсмялась она.— Позвольте васъ познакомить — сказала она, обращаясь къ нему и къ своей спутниц: — Егоръ Дмитріевичъ Сарматовъ, Лидія Александровна Нерамова.

Сарматовъ и Нерамова вторично обмнялись поклонами.

— Давно ли вы?— спросила Сарматова Наталья Михайловна.

— Сегодня утромъ, — отвчалъ онъ.— И если-бъ теперь не встртилъ васъ здсь, завтра былъ бы у васъ съ визитомъ.

— Разв вы знали, что я здсь? Ахъ, да, вы видли въ Kurliste?

— Тамъ стоитъ: Frau Staatsrthin Natalie Karaulova, — съ улыбкой отвтилъ Сарматовъ.

— Однако, что же это мы…— сказала Караулова.— Вы конечно съ нами? спросила она Сарматова, длая движеніе, чтобъ продолжать прогулку.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ онъ.

— Мы въ Posthof, слушать венгерцевъ, сказала Караулова.

Вс трое медленнымъ шагомъ двинулись впередъ.

II.

Лидія Александровна тмъ временемъ уже успла разглядть наружность Сарматова, и онъ произвелъ на нее хорошее впечатлніе. Немного выше средняго роста, широкоплечій, съ здоровыми мускулами, онъ съ перваго взгляда казался нсколько неуклюжимъ. Но эта кажущаяся неуклюжесть производила впечатлніе физической силы и сейчасъ-же сглаживалась спокойной мягкостью и изящной простотой и непринужденностью манеръ. Лицо было мужественно и привлекательно. Изъ-подъ крупныхъ черныхъ бровей самоувренно выглядывали глубоко сидящіе, оттненные, легкой синевой, красивые глаза. Небольшія ‘гусиныя лапки’ около вкъ не нарушали красоты глазъ, а напротивъ, когда Сарматовъ улыбался, эти морщинки, увеличиваясь, казалось усиливали улыбку, выражавшуюся въ однихъ только глазахъ: рта было почти не видно изъ-подъ большихъ и густыхъ темнорусыхъ, слегка рыжеватыхъ усовъ. Прямой греческій носъ сохранилъ еще ту близну и гладкость кожи, которая отъ времени и жизни уже нсколько поблекла на щекахъ, покрытыхъ большой темнорусой бородкой, очень коротко подстриженной и сходившей къ подбородку въ чуть замтную эспаньолку. Мягкая, свтлосрая шляпа ловко сидла на крупной голов съ коротко остриженными русыми волосами.

— Гд вы пропадали все это время?— продолжала Караулова разспрашивать по дорог Сарматова.— Васъ почти два года не видно въ Петербург. Откуда вы теперь?

— Теперь изъ Петербурга, Наталья Михайловна, изъ Петербурга, — отвчалъ онъ: — здилъ на дв недли туда, а предъ этимъ скитался по Европ и даже отчасти по Африк.

— Вотъ какъ! Гд же вы были? Вдь вы тогда ухали въ Парижъ.

— Да бродилъ понемножку везд, пока не надодало. Вылъ между прочимъ въ Аинахъ, а оттуда заглянулъ въ Каиръ, потомъ въ Палестину…

— Ахъ, это должно быть очень интересно!— вырвалось у Карауловой восклицаніе.

— Что, Палестина?

— Да.

— Нисколько. Скучно, только, — равнодушнымъ тономъ сказалъ Сарматовъ.

‘Что онъ рисуется или нтъ?’ — подумала Лидія Александровна.

— Ну, да ужъ это извстно, что вамъ все неинтересно, — сказала Караулова недовольнымъ тономъ.— Зачмъ же вы здили въ такомъ случа въ Палестину?

— Близко былъ, думаю, дай, ужъ за одно посмотрю, — отвтилъ Сарматовъ.

‘Рисуется’ — подумала Лидія Александровна.— ‘А голосъ у него пріятный: низкій, бархатный’.

— Ну, а скажите, зачмъ вы въ Петербургъ здили? Кого вы тамъ видли?— продолжала Караулова свои разспросы.

— здилъ только, чтобъ устроить нкоторыя денежныя дла, видлъ своего главноуправляющаго и цлый ворохъ всевозможныхъ отчетовъ по имніямъ и домамъ, — отвтилъ съ улыбкой Сарматовъ.— Виноватъ, — прибавилъ онъ: — видлъ еще Боткина и его ассистента. Нарочно къ нему на дачу здилъ.

— А знакомыхъ?— съ усмшкой въ глазахъ спросила Караулова.

— Кто же лтомъ въ Петербург, — отвтилъ Сарматовъ: — знакомыхъ увидимъ зимой. Я ныншнюю зиму въ Петербург.

— Слава Богу, давно пора,— сказала Караулова.— А здсь надолго?

— Полный курсъ. А вы?

— Я кончаю завтра, и потому вы должны завтра посвятить все ваше время мн,— сказала Караулова.

Сарматовъ въ знакъ согласія наклонилъ голову.

‘Между ними что-то есть’ — подумала Лидія Александровна.

— А потомъ?— спросилъ Сарматовъ.

— Потомъ на недлю въ Теплицъ, потомъ маленькая tourne по Швейцаріи и къ сентябрю въ Петербургъ.

‘Нерамова… Нерамова?.. Гд я слыхалъ эту фамилію?’ — силился онъ припомнить.

Продолжая разговаривать, они дошли до кафе Posthof’а и заняли мста у одного изъ свободныхъ столиковъ.

— Надо что нибудь спросить,— сказалъ Сарматовъ, когда предъ ними вытянулся лакей въ выжидательной поз.

— Giesslidbler’а?— сказала Караулова, вопросительно взглянувъ на Лидію Александровну.

— Да, — отвтила та.

— Это что такое?— спросилъ Сарматовъ, впервые попавшій въ Карлсбадъ.

— Чудная вода, — пояснила ему Караулова: — изъ источника недалеко отъ Карлсбада. Знаете, въ род нашего Нарзана. Попробуйте. Drei GHesshbler, — приказала она лакею.

Лакей пошелъ исполнять приказаніе.

Ходьба немножко разогрла Сарматова, ему стало жарко, и онъ на минуту снялъ шляпу, чтобъ освжить голову.

‘Il est peu poli’ — подумала Лидія Александровна.— ‘Но такъ онъ еще красиве’.

Оригинальность прически Сарматова обратила на себя ея вниманіе. Онъ какъ будто ожидалъ этого и въ то время, какъ Лидія Александровна смотрла на его голову, онъ посмотрлъ на Лидію Александровну и глаза ихъ встртились. Онъ улыбнулся. Караулова это замтила и, тоже посмотрвъ на Сарматова, сказала:

— Все еще носите вашъ чубъ?

— Если мн такъ нравится, — смясь, отвтилъ Сарматовъ:— зачмъ же я долженъ чесаться непремнно, какъ другіе. Одному нравится проборъ сзади, другому капуль, третьему зачесанные височки, мн — чубъ.

Прическа его, правда, бросалась въ глаза. Онъ казался гладко остриженымъ, только въ шляп. Острижены были затылокъ до темени и висковъ, дале волосы были подровнены, а на передней части головы они были уже, напротивъ, довольно длинны и широкой густой прядью падали на лобъ, образуя нчто въ род малороссійскаго чуба или ‘кока’, какіе носили наши дды, но кока, не зачесаннаго кверху, а небрежно спущеннаго. ‘Il a l’air d’un forat’ — говорили иногда въ обществ про Сарматова, глядя на эту прическу, но она очень шла къ нему, и многіе франты въ душ готовы были подражать ему.

— У меня въ числ предковъ былъ какой-то Тарасъ — Бульба не Бульба, Шевченко не Шевченко, а что-то въ этомъ род, — шутливымъ тономъ объяснялъ Сарматовъ Лидіи Александровн, продолжавшей теперь безъ стсненія смотрть на его куафюру: — вотъ почему я чубатый. Enfin…— небрежно сказалъ онъ, надвая шляпу. Скажите, почему-же вы такъ торопитесь въ Петербургъ къ сентябрю?— обратился онъ къ Карауловой.

— Вы и забыли уже, что у меня сынъ въ лице, — тономъ упрека сказала Караулова:— у него кончатся къ этому времени каникулы, а стало быть он кончатся и у меня.

— Простите великодушно, — сказалъ смущенный Сарматовъ: — вы знаете, что я по временамъ бываю разсянъ. А кстати, гд-же теперь Митя, отчего онъ не съ вами?

Лакей принесъ бутылки и бокалы и сталъ наливать слегка газированный Giesshubler.

— Митя съ дядькой ухалъ къ отцу въ имніе, — отвтила Наталья Михайловна: — а я вотъ съ нянькой, въ лиц Лидіи Александровны, сюда.

Сарматовъ взглянулъ на Лидію Александровну и снова старался припомнить, гд онъ слышалъ ея фамилію.

Наконецъ, ему вспомнилось: есть офицеръ Нерамовъ, онъ даже встрчалъ его, кажется, гд-то. Нтъ, это не то. Ему ясно представляется въ прошломъ именно женская фамилія: Нерамова. Ну, да, конечно! Это Петя Масловскій еще прошлой зимой, поздравляя его съ Новымъ Годомъ, писалъ ему въ Римъ: ‘у Дубовскихъ новая гувернантка, m-lle Нерамова, и прехорошенькая’. Конечно, такъ. И Петька хоть и молодъ, а былъ правъ: она прехорошенькая, и даже больше.

Сарматовъ опять посмотрлъ на Лидію Александровну и, хотя ему было неловко сдлать это, спросилъ ее:

— Вы незнакомы съ Дубовскими?..

Лидія Александровна почему-то готовилась вспыхнуть, но съумла во-время подавить волненіе.

— Да, — отвтила она спокойнымъ и строгимъ тономъ. И, помолчавъ нсколько секундъ, прибавила: — я была у нихъ годъ тому назадъ гувернанткой.

— Я у нихъ и познакомилась съ Лидіей Александровной, — вмшалась Караулова.— Потомъ Лидія Александровна была гувернанткой тоже у нашихъ общихъ знакомыхъ, у Крейманъ, а теперь я предложила ей на лто сопровождать меня сюда.

На эстраду высыпали одинъ за другимъ въ своихъ характерныхъ костюмахъ венгерцы-музыканты со скрипками, кларнетами, бубнами.

— О, du, schnes ngarnland!— произнесъ на распвъ Сарматовъ и, обратившись къ Наталь Михайловн, спросилъ:

— Не выпить-ли намъ по старой памяти ради новой встрчи токайскаго? А то, видите, лакей уже косо посматриваетъ на насъ: изъ-за нсколькихъ крейцеровъ занимаемъ мсто.

И онъ чуть слышно заплъ, глядя Наталь Михайловн въ глаза:

— Trink Tokayer,

Der giebt Feuer!..

— Только, пожалуйста, безъ нмецкаго языка, — прервала его Караулова: — а то я должна буду обращаться къ Лидіи Александровн за переводомъ. Скажите просто: ‘пей токайское вино, жаръ въ крови родитъ оно’. Это я знаю, и вамъ отвчу: а режимъ?

Она съ улыбкой вопросительно посмотрла на него.

— Режимъ?— усмхнулся въ свою очередь Сарматовъ.— Что-жъ, для васъ онъ кончается, для меня еще не начинался. Мы, русскіе, съ нами Богъ!— съ комическимъ паосомъ произнесъ онъ.— Велть?

Наталья Михайловна кивнула въ знакъ согласія головой, и Сарматовъ, подозвавъ лакея, распорядился подать токайскаго.

Лидію Александровну сочли какъ будто заране согласной и не спросили ея мннія. Это ее кольнуло.

Оркестръ заигралъ какую-то венгерскую мелодію, страстную, рокочущую, хватающую за нервы. Вы идете лсомъ. Шумятъ деревья, ласкаются другъ къ другу молодыя втви старыхъ дубовъ и каштановъ и, прислушиваясь къ пнію птицъ, что-то шепчутъ любовное. Втеръ пробжалъ между ними, подслушалъ любовныя тайны и, насмхаясь, понесъ ихъ дальше, чтобы разсказать журчащему тутъ-же за деревьями ручью. Съ камня на камень прыгаетъ шумный ручей и вторитъ своимъ хохотомъ сплетнику втру. Но вотъ опять кучка деревьевъ, и смолкли ручей и втеръ, вмст подкрались тихонько, подслушали и опять бросились дальше, проказники, насмшники. А деревья все шепчутся, все ласкаются другъ къ другу. Нжно поютъ скрипки, мягкія, то высокія, то низкія, ноты льются, какъ тихо журчащій ручей, молчатъ другіе инструменты, и вдругъ съ крутого обрыва, водопадомъ, стремглавъ внизъ бросается тихій ручей, зашумитъ, забурлитъ, захохочутъ бубны, а вмст съ водопадомъ градомъ посыплются мелкіе камни и брызгами разбросаютъ во вс стороны ріссіcato скрипокъ.

— Люблю я эти мелодіи, — задумчиво произнесъ Сарматовъ, когда оркестръ кончилъ.

Лакей тмъ временемъ принесъ и розлилъ въ маленькія рюмки вино. Сарматовъ взялъ рюмку, Караулова тоже.

Лидія Александровна была еще подъ впечатлніемъ прослушанной сейчасъ пьесы, а эта рюмка вина передъ ней отравляла ей настроеніе и мшала вполн отдаться волн чувства, возбужденнаго музыкой. Что это такое: какой-то господинъ угощаетъ ее виномъ, даже не спросивъ, желаетъ-ли она, даже не предложивъ ей, а просто налили и поставили… Но вдь это просто разсянность со стороны Сарматова… Еслибъ это было такъ! А то онъ, услыхавъ, что она ‘компаньонка’, можетъ быть, и Богъ знаетъ, что вообразилъ.

Ей досадно на самое себя, что въ ней развилась эта мелочная щепетильность, но что-же длать: въ семь Крейманъ ее пріучили встрчать еще и не такое игнорированіе ея личности.

— Лидія Александровна, вы такъ задумались, — очень любезно и предупредительно обратился къ ней Сарматовъ.— Отчего вы не хотите попробовать этого вина? Оно недурно.

‘А la bonne heure!’ — подумала Лидія Александровна и, кивнувъ ему толовой, взяла рюмку.

— Скажите, однако, что-же вы длали въ эти два года путешествій?— спросила Караулова, обращаясь къ Сарматову.

— Длалъ, что длаютъ вс, — отвтилъ онъ: — осматривалъ всякую всячину. И длалъ, что длаютъ немногіе: мыслилъ.

— То есть какъ это?

— Какъ мыслилъ? Очень просто, какъ мыслятъ, — усмхнулся Сарматовъ.— Вмсто того, чтобы избрать какую-нибудь служебную профессію, я избралъ себ профессію свободнаго мыслителя.

— То есть что-же это, вы философствовать что-ли пустились?— спросила Наталья Михайловна.

— Если хотите, назовите такъ.

— Это что-то на васъ не похоже.

— Отчего-же? Разв вы не считаете меня для этого достаточно… серьезнымъ человкомъ?

— Нтъ, не въ томъ дло, а только философія — это скучно, а вы разв скучный — совсмъ нтъ!

— Удивительное дло женская логика,.— возмутился Сарматовъ:— чего он не знаютъ, то прежде всего скучно. Я нахожу, что la longue все скучно. А мыслить — это все-таки еще самое интересное, это высшее наслажденіе, дающееся человку только тогда, когда уже вс другія наслажденія кажутся ему скучными и неинтересными. Притомъ это наслажденіе безконечно разнообразное, вчно новое и находящееся въ вашемъ распоряженіи во всякое время и на каждомъ шагу. Къ одному и тому же предмету вы можете подойти съ тысячи сторонъ и, взявъ вотъ, напримръ, за центръ какую-нибудь рюмку съ токайскимъ, можно ворочать около нея весь міръ.

— Тоска!— вырвалось у Натальи Михайловны боле привычное, нежели обдуманное восклицаніе.— Нтъ, вы или хотите смяться надо мной, или совсмъ испортились, ухавъ надолго изъ Петербурга. Не стоило для этого здить такъ далеко. ‘Мыслить’ вы могли и въ Петербург сколько угодно. Ну, хорошо: вы осматривали, вы мыслили, ну, еще что?

— Еще..? Изучалъ женскій вопросъ, — усмхнулся онъ.

— Вотъ это на васъ похоже! И что-же, изучили? Основательно?— немножко вспыхнувъ, задорнымъ тономъ спросила Караулова.

— Не совсмъ,— лукаво улыбаясь, отвтилъ Сарматовъ.

Лидія Александровна все время молчала, но Сарматовъ уже начиналъ интересовать ее, и она при удобномъ случа готова была вставить свое слово.

— Кто-же просвщалъ васъ въ женскомъ вопрос?— спросила Наталья Михайловна.

— Женщины, конечно, — улыбнулся Сарматовъ.— Я изучалъ семейныя и общественные нравы, читалъ все, что есть наиболе интереснаго по этому вопросу, наблюдалъ бытъ.

— Нтъ, что это вообще значитъ: женскій вопросъ?— приставала Караулова.

— Вопросъ о главенств, подчиненіи или равноправности женщины въ отношеніи мужчины, — отвтилъ Сарматовъ.

— О, я въ этомъ вопрос за главенство женщины, — немножко повышая голосъ, шутливо-патетически воскликнула Караулова.

— Я за равенство, — ршилась, наконецъ, вмшаться въ разговоръ Лидія Александровна.

— Ну, въ такомъ случа, я за подчиненіе женщины мужчин,— шутя сказалъ Сарматовъ.

— Почему, почему?— почти въ одинъ голосъ спросили Караулова и Нерамова.

— Да вотъ хотя-бы потому, что вы об такъ горячо обратились за разршеніемъ этого вопроса ко мн, мужчин. На вашемъ мст, чтобъ быть послдовательными, надо было воскликнуть обимъ вмст не ‘почему’? а ‘никогда!’

— Ну, хорошо, — сказала Караулова:— ‘никогда!’ это разумется съ нашей стороны само собой, а вы скажите, почему вы за подчиненіе женщины?

— Я сказалъ, что я за подчиненіе, потому чтоодна изъ васъ за главенство, другая — за равенство. Такъ надо, чтобы и подчиненіе имло своего представителя.

— Да вы то, серьезно говоря, какого-же взгляда держитесь?

— А чортъ его знаетъ какого!…

— Ну, этого нельзя.

— Что-же длать,— покорно отвтилъ Сарматовъ.— Чмъ больше я вдумывался въ этотъ вопросъ, тмъ неустойчиве становились мои взгляды, и я теперь, какъ Сократъ, знаю только то, что я ничего не знаю. Можетъ быть, это потому, что, какъ я уже сказалъ вамъ, я еще недостаточно основательно изучилъ вопросъ.

— Мы вотъ и совсмъ ничего не ‘изучали’ по вашему, а имемъ же ясный взглядъ, — увренно произнесла Наталья Михайловна.

— Вотъ потому-то онъ вамъ и кажется яснымъ, — подхватилъ Сарматовъ.— Вамъ легко съ улыбкой сказать: я за главенство женщины, потому, что вамъ это кажется пріятнымъ. Вы, какъ птичка, прощебетали это, потому что совсмъ не разсуждали…

— Благодарствуйте, — съ шутливой ироніей вставила Караулова.

Сарматовъ тоже шутливо поклонился ей и продолжалъ:

— Да вдь еще и желаніе-то это — главенствовать — вы заявляете очень неувренно, пожалуй, и уступите?

— Никогда!— воскликнула Караулова, разсмявшись.

— А вотъ Лидія Александровна уже скромне, — продолжалъ Сарматовъ: — она заявляетъ требованіе мене необдуманное…

— Еще разъ благодарствуйте, — вставила Караулова, на этотъ разъ уже съ легкой досадой, худо скрытой подъ усмшкой.

Сарматовъ налилъ себ и Карауловой еще по рюмк вина.

— Вы позволите?— обратился онъ къ Лидіи Александровн, у которой еще оставалось немного вина на дн.

— Да, долейте мн, — сказала она, подвигая рюмку.

Токайское придало всмъ больше развязности.

— А можетъ быть и вы, — обратился къ Лидіи Александровн Сарматовъ: — желаете равенства только по крайней мр, а при случа не прочь и больше…

— Нтъ, — прервала его убжденнымъ тономъ Нерамова: — я тоже много думала объ этомъ и знаю, что говорю. Равноправность — это только справедливость. Я не хочу быть рабой, но не хочу также имть дло и съ рабомъ. Онъ былъ-бы мн противенъ.

Сарматовъ пристально посмотрлъ на нее и медленно произнесъ:

— Очень радъ, если только ваши взгляды не плодъ случайнаго вліянія или чтенія. Я тоже съ этого начиналъ: съ равноправности.

— И дошли до подчиненія?

— Нтъ, если говорить серьезно. Я все-таки еще скоре всего за равноправность. Но жизнь и взаимныя отношенія отдльныхъ лицъ между собой и отношенія ихъ къ обществу таковы, что въ извстномъ случа можетъ потребоваться чье-либо подчиненіе. Кому-же подчиняться: женщин или мужчин, жен или мужу?

— Справедливости, — не задумываясь отвтила Нерамова.

— А если у одного одна справедливость, у другой другая?

— Двухъ справедливостей быть не можетъ.

— Непремнно можетъ, потому что на свт все условно.

Сарматовъ начиналъ оживляться и увлекаться разговоромъ, встртивъ въ Лидіи Александровн партнера, умвшаго во-время подогрть его мткой репликой.

— Даже если условно, — отвтила, немного подумавъ, Лидія Александровна: — все-таки это условное въ извстное время и есть справедливость.

— Никогда!— одушевляясь возразилъ Сарматовъ.— Это рутина, застой, а не справедливость!

Лидія Александровна не нашлась, что возразить на это.

— Что-же такое по вашему справедливость?— спросила она.

— Это тоже, какъ еслибъ вы меня спросили: что есть истина?— началъ развивать свою мысль Сарматовъ.— Справедливость — это что-то такое неопредленное, гнздящееся гд-то глубоко въ сердц человческомъ и въ трудную минуту подсказывающее человку, какъ ему слдуетъ поступить или какъ отнестись къ извстному чужому поступку, чтобъ потомъ не чувствовать душевнаго разлада, раскаянія, угрызеній совсти. Справедливость, совсть — это un je ne sais quoi, зарождающееся подъ вліяніемъ инстинкта самосохраненія, свойственнаго человку, какъ животному, а развивающееся и живущее подъ вліяніемъ наслдственности, расы, привычекъ, образа жизни, климата, исторіи каждаго народа и всего міра и, наконецъ, подъ вліяніемъ того, что въ послднее время стали называть массовымъ внушеніемъ…

— Вы ужъ лучше начните по-нмецки говорить, — вмшалась Караулова, начинавшая тяготиться, что нить разговора перешла отъ нея къ ея компаньонк: — право, это усыпитъ меня еще скоре.

— Pardon, Наталья Михайловна, — умоляющимъ тономъ остановилъ ее Сарматовъ: — еще два слова. И вотъ подъ вліяніемъ этой-то ‘моей’, мн присущей справедливости, выработавшейся во мн, кром вліянія всхъ перечисленныхъ уже мною причинъ, еще и подъ вліяніемъ долгихъ размышленій о предмет, подъ вліяніемъ дйствительнаго изученія его, я думаю, что въ извстныхъ случаяхъ подчиненную роль должна играть женщина, въ другихъ, наоборотъ, мужчина. Мы это, впрочемъ, видимъ и въ дйствительности, которая никакъ не хочетъ поддаваться тмъ однообразнымъ рамкамъ, въ которыя мы ее во что-бы то ни стало усиливаемся втиснуть. И примиритесь съ этимъ. Въ этомъ только и можетъ состоять равенство половъ. Вся несправедливость происходитъ оттого, что хотятъ, чтобъ отдльныя личности одного пола въ извстныхъ случаяхъ поступали вс по одному шаблону, а личности другого пола по другому также строго опредленному шаблону, и все, что не подходитъ подъ него, считаютъ отклоненіемъ отъ нормы и придумываютъ, какъ бороться съ этимъ. Зачмъ? Оставьте каждому полу свою долю повелвающихъ и свою долю подчиняющихся.

— Я съ вами согласна, — сказала Лидія Александровна и хотла продолжать.

— И я тоже, съ условіемъ, чтобъ я была въ числ повелвающихъ, — прервала ихъ Наталья Михайловна.— А поэтому, слушайте вотъ что, Егоръ Дмитріевичъ: я завтра хочу хать на фарфоровую фабрику въ Аісіі, здсь въ нсколькихъ километрахъ отъ Карлсбада — мн хочется купить непремнно тамъ себ сервизъ. Подемте съ нами, вы все-таки лучше меня съумете оцнить, что дйствительно стоитъ вещь, и поторговаться. Согласны.

— Съ удовольствіемъ — отвтилъ Сарматовъ и тономъ легкой насмшки прибавилъ: — но, значитъ, въ опредленіи стоимости сервиза вы подчинитесь моему ршенію? Или вашему капризу?

— Ну, я подчинюсь моему капризу, а вы мн все-таки посовтуете.

Уже начало темнть, и по аркамъ террасъ и эстрады зажглись гирлянды разноцвтныхъ газовыхъ фонариковъ. Оркестръ заигралъ новую пьесу.

Когда она была кончена, Наталья Михайловна встала, говоря, что пора домой. Сарматовъ расплатился, и они направились къ выходу.

— А въ которомъ часу мы подемъ на фабрику?— спросилъ Сарматовъ, прощаясь съ Натальей Михайловной и Лидіей Александровной у порога ихъ отеля.

Условились, что онъ найметъ экипажъ и прідетъ къ Наталь Михайловн завтракать въ Htel National.

III.

Караулова занимала въ отел номеръ въ три небольшихъ комнаты, въ одной изъ нихъ была отдльная спальня для Лидіи Александровны.

Обыкновенно Лидія Александровна читала Карауловой на ночь какой-нибудь романъ, и когда Наталья Михайловна начинала засыпать, Лидія Александровна уходила къ себ. Но сегодня, вернувшись домой позже обыкновеннаго, Караулова чувствовала себя достаточно усталой, чтобъ не принимать снотворной дозы чтенія.

Оставшись одна въ своей комнат, Лидія Александровна не сразу легла въ постель. Токайское съ непривычки подняло въ ней нервы и спать ей не хотлось. И этотъ Сарматовъ — она не могла себ не сознаться — заинтересовалъ ее.

‘Мыслить! да, это высшее наслажденіе’ — подумала она.— ‘Оно и мн знакомо. Когда вс другія удовольствія наскучатъ — сказалъ онъ — это остается. Или, когда они, какъ мн, недоступны, могу сказать я’.

‘Нтъ, это вздоръ’ — подумала она сейчасъ-же.— ‘Когда что-нибудь недоступно, этого желаешь, объ этомъ мечтаешь. А мечтать это не то, что мыслить — я это понимаю. Увы, мн приходится теперь гораздо больше мечтать о недоступномъ, чмъ мыслить’.

Лидія Александровна открыла окно и сла у него. За дворовыми постройками виднлся садъ, за садомъ гора, покрытая лсомъ. Все сливалось въ одну темную массу во мрак ночи и только звзды мерцали на темномъ, но прозрачномъ неб.

‘Могла-ли бы я ничего не желать теперь’ — думала она — ‘довольствоваться тмъ, что у меня есть, и мыслить?’…

‘…Нтъ, нтъ, сто разъ нтъ! Не могу, не хочу’.

Она въ раздумьи смотрла на звзды.

Вотъ ея почтеннйшая Наталья Михайловна та ни о чемъ не мыслитъ, а пользуется всмъ. А она? Она обречена быть ‘при ней’, ‘компаньонкой’, должна исполнять ея прихоти, капризы, тшить ее разговорами, чтеніемъ нелпыхъ или скабрезныхъ романовъ. Съ тхъ поръ, какъ он выхали изъ Петербурга, вотъ уже шестнадцатый романъ, что он начали читать! Ей уже начинаетъ надодать, а Наталь Михайловн все равно, какъ корова: что-бы ни жевать, лишь-бы жевать. Господи, бываютъ-же такія счастливыя натуры!

Нтъ, это не такъ! Разв счастье не понимать смысла жизни, жить животной жизнью, праздными наслажденіями.

По небу побжали облака, темная ночь стала еще темне, звзды скрылись. Лидія Александровна закрыла окно и стала раздваться.

Она посмотрла на себя въ зеркало и задумалась.

Да, въ эти два года, какъ она вышла изъ института, она сильно измнилась. Развилась, возмужала и… еще похорошла. Даже петербургскій климатъ, даже душевныя тревоги не повліяли на нее дурно. Только больше ‘мысли’ въ выраженіи лица. Она довольна собой.

И для кого все это, для чего? Неужели и дальше все то-же, что въ эти два года? Или замужъ?

Лидіи Александровн вспомнилось, что отецъ предлагалъ ей выйти за Николая Петровича… Старый, противный… онъ бы ласкалъ ее, обнималъ, цловалъ эти плечи…

Нервная дрожь пробжала у нея по тлу.

А образъ Николая Петровича какъ-то самъ собой перешелъ въ образъ Сарматова. Его неуловимаго цвта глаза и этотъ смшной и въ то же время привлекательный чубъ, метались теперь въ ея воображеніи, хотя она старалась отогнать это впечатлніе, старалась думать о другомъ.

Да, эти два года не прошли даромъ и въ ея умственной жизни. Никакихъ выдающихся событій, ничего необыкновеннаго, а пережито много, очень много. О, жизнь заставила ее мыслить!

Лидія Александровна отошла отъ зеркала, продолжаетъ раздваться, а передъ ней въ воображеніи пробгаетъ рядъ впечатлній послднихъ лтъ.

Въ сущности, что заставило ее похать сюда съ Карауловой? Тоска по ‘заграниц’. Съ Дубовскими она провела лто на Кавказ, съ Крейманами пришлось-бы похать въ Озерки. Не умри Лиза Дубовская, конечно, она вмст съ ней и ея семьей была-бы теперь въ Аркашон. Это лучше Карлсбада. По крайней мр, купалась-бы въ мор. Еслибъ не ожидаемая tourne по Швейцаріи, не стоило-бы и здить съ Натальей Михайловной.

А что было-бы съ Крейманами въ Озеркахъ! Слава Богу, что благополучно выбралась отъ нихъ безъ непріятности. Какія они милочки, что не согласились на прибавку жалованья! Ну, да и она, столько потребовала, что, конечно, могла съ увренностью ожидать благополучной отставки. Не жить-же ей было вкъ у этихъ скупердяевъ! Ну ихъ къ чорту! Надоли ей они вс.

Лидія Александровна легла, погасила свчу и хотла заснуть. Но сонъ бжалъ отъ нея.

‘Оттого, что не читала сегодня на ночь’, — подумала она.

Но зажигать свчу, доставать книгу ей не хотлось.

‘Хорошо-бы, вотъ еслибъ теперь мн почиталъ кто-нибудь, какъ я читаю Наталь Михайловн, — раздумывала Лидія Александровна. А я лежала-бы и слушала, пока не засну. Да, я вотъ ей читаю, а мн никто не будетъ читать. Собственно вдь это противный трудъ: быть компаньонкой у богатой, праздной барыни… Можно позволить себ все, что угодно, но надо имть право на это. Я, напримръ, понимаю чтеца, чтицу у какого-нибудь министра. А то кому нужна Наталья Михайловна?.. Даже не мужу своему, съ которымъ она не живетъ и который даетъ ей Богъ знаетъ почему такъ много денегъ?.. Вотъ дуракъ-то!.. Ну, и не сыну, кажется. Она его видитъ только по праздникамъ’.

‘И за что я обречена быть у нея служанкой’?— думала чрезъ нсколько минутъ Лидія Александровна уже съ нкоторымъ раздраженіемъ.— ‘Да, служанкой. Разв мое положеніе не таково-же? Разница только въ сорт работы’.

‘Ну, хоть-бы что нибудь въ ней было’ — думала она теперь про Наталью Михайловну.— ‘А странно, что они съ Сарматовымъ очень близки’.

Сарматовъ опять рисуется въ ея воображеніи, и она опять почему-то настойчиво старается отогнать его отъ себя.

Чрезъ два дня он удутъ отсюда. Чрезъ мсяцъ он будутъ въ Петербург. А тамъ что? Опять искать мсто гувернантки. Не оставаться-же компаньонкой у Карауловой. Все-таки это не настоящій семейный домъ, и Караулова гораздо больше принята, скоре терпима въ большихъ домахъ, чмъ принимаетъ у себя. Ей едва-едва отдаютъ должное число визитовъ.

‘Наконецъ, и для меня самой это пребываніе у нея, Богъ знаетъ, какъ повліяетъ’ — думаетъ Лидія Александровна. ‘Положимъ, я могу считать себя застрахованной отъ всякихъ вліяній. Однако какъ взглянутъ на это другіе’?

Сарматовъ опять рисуется ей передъ ея закрытыми глазами. Ей душно. Она сбросила одяло, она сбросила и простыню, но и въ одной рубашк ея тло горитъ, мягкая постель какъ будто горячо нагртая печь.

Лидія Александровна встала, зажгла свчу и сла на диванъ.

Но чрезъ минуту свтъ начинаетъ непріятно рзать ей глаза, она чувствуетъ, что она уже освжилась, и, открывъ окно и спустивъ жалюзи, она гаситъ свчу и снова ложится въ постель.

IV.

На утро Лидія Александровна была не въ дух. Промучившись долго съ своей безсонницей, она, по обыкновенію, встала рано. Голова была немножко тяжела, глаза заспанные. Вообще она сегодня была недостаточно интересна, какъ ей казалось, и это ее сердило. Она не хотла сказать себ прямо, что ей непріятно показаться въ такомъ вид Сарматову, но какой-то голосъ подсказывалъ ей, что это такъ, и это сердило ее еще боле.

Въ назначенный часъ Сарматовъ пріхалъ въ легкой плетеной колясочк съ балдахиномъ, защищающимъ сверху отъ солнца и дающимъ просторъ воздуху и взгляду по сторонамъ.

Завтракъ, по приказанію Натальи Михайловны, былъ уже приготовленъ въ маленькомъ садик отеля, и она и Лидія Александровна спустились туда совсмъ одтыя къ предстоящей прогулк.

За завтракомъ разговоръ мало-по-малу опять перешелъ на вчерашнюю тему о правахъ мужчинъ и женщинъ.

Сарматовъ сталъ шутя доказывать ничтожество женщины, когда при ней нтъ мужчины. Наталья Михайловна шутя бранилась съ нимъ.

— Женщина сама по себ всегда нуль, мужчина всегда единица, — шутилъ Сарматовъ.

— Что бы вы были безъ женщинъ!— посмялась надъ нимъ Караулова.

— Были-бы единицами, — отвтилъ Сарматовъ.

— Не понимаю только зачмъ мужчины ухаживаютъ такъ за женщинами, — сказала Караулова.

— За тмъ-же, за чмъ женщины ухаживаютъ за мужчинами, — отвтилъ Сарматовъ: — это выгодно той и другой сторон, если только интересы ихъ дйствительно сливаются, а не отдлены другъ отъ друга, если одинъ не ищетъ стать особнякомъ впереди другого. Это простая ариметическая задача. Вы десятичныя дроби помните?

— Ну, ужъ, пожалуйста, безъ ариметики, — замахала руками Караулова.

— Ну, я сейчасъ это Лидіи Александровн докажу, что мужчина долженъ первенствовать, — сказалъ Сарматовъ, — она, конечно, еще не забыла ариметики.

Онъ досталъ бумажникъ, вырвалъ листокъ изъ записной книжки, вынулъ изъ нея карандашъ и, чертя цифры, сталъ доказывать.

— Смотрите, — говорилъ онъ: — мужчина отдльно — единица, женщина отдльно — нуль. Возьмемъ случай, когда вс стремленія и желанія ихъ слиты, когда они не отдлены другъ отъ друга запятой, словомъ, возьмемъ счастливый бракъ. Если при этомъ первенствуетъ мужчина, то есть единица стоитъ впереди, а нуль позади, союзъ дастъ 10. Если, наоборотъ, на первомъ мст стоитъ женщина, союзъ остается все той-же единицей, хотя и съ нулемъ впереди, то есть 01. Значеніе союза зависитъ все-таки только отъ личности мужчины и его качествъ. Неправда-ли, для той и другой стороны выгодне быть 10, а не 0?

Лидія Александровна ничего не отвтила.

— Возьмемъ теперь, — продолжалъ Сарматовъ, — случай, когда интересы мужчины и женщины, находящихся въ союз, различны, когда между единицей и нулемъ стоитъ запятая. Если при этомъ первенствуетъ мужчина, союзъ все-таки остается единицей, то есть 1,0. Но если при этомъ первенство перейдетъ въ руки женщины, если 0 встанетъ впереди единицы, тогда все пропало, потому что тогда союзъ уже превратится въ 0,1, то есть, женщина-нуль ничего не выиграетъ, все-равно остается нулемъ, а мужчина измельчаетъ, станетъ десятичной дробью, изображающей собой и все достоинство такого союза. Не правда-ли, что какъ и въ предъидущемъ случа, такъ и тутъ, для обихъ сторонъ выгодне первенство мужчины?

Лидія Александровна внимательно и серьезно слдила за словами и цифрами Сарматова. Караулова слушала ихъ, не вникая въ сущность разговора и ожидая, чмъ онъ разршится. Сарматовъ замолчалъ, оставилъ бумажку предъ Лидіей Александровной, и наливъ себ вина, сталъ доканчивать завтракъ, съ усмшкой посматривая на сосредоточенное выраженіе лица Лидіи Александровны.

— Остроумно и врно, — сказала Лидія Александровна посл минутнаго размышленія: — но это доказываетъ совсмъ не то, что вы хотите доказать.

Сарматовъ посмотрлъ на нее вопросительно.

— Все это доказываетъ только, что для той и другой стороны выгодне всего равноправность,— постепенно воодушевляясь, продолжала Лидія Александровна.— Да, теперь большая часть женщинъ нули, потому что ихъ съ дтства готовятъ быть нулями. Но поставьте, вмсто нуля, такую-же равноправную единицу и посмотрите, что выйдетъ. Возьмемъ случай, когда нтъ запятой. Будетъ-ли въ такомъ союз первенствовать мужчина или женщина, все равно, союзъ всегда будетъ 11. Возьмемъ теперь случай, когда есть запятая. Я собственно не понимаю, зачмъ нуженъ такой союзъ. Теперь, когда есть нули, которые не могутъ существовать безъ единицъ, это неизбжно. А когда, вмсто нулей, будутъ единицы, он вс могутъ существовать и самостоятельно. Но если даже такой союзъ двухъ единицъ съ запятой между ними почему нибудь и образовался-бы, онъ всегда будетъ единица и одна десятая. А союза унизительнаго, превращающагося въ десятичную дробь никогда быть не можетъ, никогда не будетъ 0,1. Теперь нуль, насильно сдланный нулемъ, если ему удастся попасть на первое мсто, мститъ за свое порабощеніе, а месть — это такое занятіе, изъ котораго, конечно, не выйдетъ цлаго числа, а разв только десятичная дробь.

Лидія Александровна замолчала.

— Браво, Лидія Александровна, — сказала Караулова: — браво! Что взяли, Егоръ Дмитріевичъ, — обратилась она къ Сарматову.

Сарматовъ все это время пристально смотрлъ на Лидію Александровну, внимательно ее слушалъ и любовался ея оживленно блествшими темно-голубыми глазами и нсколько разгорвшимися щеками. Всякій слдъ плохо проведенной ночи у Лидіи Александровны теперь исчезъ, да она и сама, увлекшись споромъ, позабыла о своей сегодняшней неинтересности.

Сарматовъ теперь безъ всякой дланной шутки дружескимъ тономъ обратился къ Лидіи Александровн.

— Я готовъ признать, что ваше опроверженіе блестяще моего доказательства, — сказалъ онъ: — и я былъ-бы отъ него совсмъ въ восторг, будь оно сказано мене горячимъ и убжденнымъ тономъ.

— Почему такъ?

— Да ужъ у меня такой складъ ума, — будто оправдываясь, говорилъ Сарматовъ.— Всему, что говорится съ очень горячимъ убжденіемъ, мн всегда какъ-то не врится. Мн всегда чудится тутъ фанатизмъ, нетерпимость, односторонность.

— Что же вы хотите, чтобъ никто ни въ чемъ не былъ увренъ, чтобъ вс обо всемъ думали и такъ, и этакъ?— задорно спросила Лидія Александровна.

— Я даже и въ этомъ не убжденъ, — отвтилъ онъ съ какой-то виноватой улыбкой.

— Тогда никто бы ничего не говорилъ такъ, чтобъ увлечь другихъ, и вс бы шли врознь, ни у кого бы не было вры въ свое дло, а вра, вы знаете, горами двигала, — продолжала стоять на своемъ Лидія Александровна.

Въ глазахъ Сарматова играла все та же улыбка, и онъ медленно, задумчиво произнесъ:

— Двигала-то двигала, да еще вопросъ хорошо-ли это? Ладно-ли она ихъ подвинула-то? Можетъ бы лучше было бы, еслибъ он на своемъ мст стояли?

— Ну, на это я ужъ не знаю что и сказать вамъ, — разсмялась Лидія Александровна — такъ ни до чего не договоришься.

— Вотъ и я тоже говорю, — шутливо сказалъ Сарматовъ.— Вдь на всякое доказательство можно найти опроверженіе, можно его найти и на то, что вы сейчасъ доказывали.

Лидія Александровна готовилась слушать, но завтракъ былъ конченъ — Караулова встала и, беря свой зонтикъ, сказала:

— Подемте, пора, надо успть во-время вернуться.

Сарматовъ и Нерамова послдовали ея примру, и вс направились къ выходу.

Наталья Михайловна и Лидія Александровна заняли въ экипаж главныя мста, Сарматовъ на скамеечк противъ нихъ.

Прогремвъ по каменной мостовой, коляска быстрой рысью выхала за городъ и, повернувъ влво, почти безшумно покатилась по мягкому, посыпанному пескомъ шоссе.

Дорога шла въ гору по окраин очаровательнаго сосноваго лса. Раннимъ утромъ здсь пронеслась гроза, все было омыто, воздухъ чистъ и насыщенъ смолистымъ запахомъ. Въ одну сторону съ горы виднлись другія далекія горы, принимавшія голубоватый оттнокъ, и пригорки, покрытые лсомъ. Внизу, въ долин Эгера живописно раскинулись красивыя виллы, а дальше — рядъ крестьянскихъ домиковъ — Donitz. И ажурныя украшенія изящныхъ шалэ, и за-ново выбленныя стны деревенскихъ построекъ съ ихъ красными черепичными крышами, узорными пятнами пестрли на яркой зелени луга, кое-гд отражаясь въ рк.

Лидія Александровна задумчиво смотрла на эту картину, а чуть слышный, журчащій хрустъ песку подъ копытами лошадей и колесами экипажа, казалось, нашептывалъ ей что-то успокаивающее, что-то ласкающее.

V.

При фабрик былъ магазинъ — настоящій музей художественныхъ произведеній изъ хрусталя и фарфора.

Наталья Михайловна какъ вошла, такъ сразу и остановилась въ восторг предъ расписной форфоровой вазой для цвтовъ и не могла отъ нея оторваться: по скалистой тропинк поднялись на холмикъ дв молодыя двушки къ широкой каменной цистерн и съ противоположныхъ сторонъ опустили въ нее свои кувшины, чтобъ зачерпнуть воды. Одна, весело смясь и въ полъ-оборота смотря на подругу, что-то разсказываетъ, другая, едва улыбаясь, ее слушаетъ. Цистерна — ваза, двушки — ручки вазы. Поставьте въ нее цвтовъ — и двушки какъ будто играютъ въ прятки, ища за кустомъ одна другую.

Сарматовъ однако отсовтовалъ Наталь Михайловн длать эту покупку: ваза слишкомъ пестра, присмотрится, надостъ.

Лидія Александровна шла поодаль.

‘Сколько труда, знанія, искусства!— думала она, глядя на изящные сервизы, кувшины, бокалы, кружки.— Сколько мысли въ этихъ ничего незначущихъ завиткахъ, изгибахъ, сочетаніяхъ красокъ!’

Ну, еслибы она и купила себ что-нибудь изъ этихъ вещей — куда ей двать это? О, какъ богатой надо быть, чтобы всмъ пользоваться!

Выбравъ себ то, что ей было нужно, Наталья Михайловна начала жестоко торговаться.

Напрасно нмецъ убждалъ ее, что онъ не можетъ уступить изъ prix fixe, она стояла на своемъ.

Наталья Михайловна начинала сердиться.

— Слушайте, — сказалъ нмцу Сарматовъ: — вдь вы длаете уступки магазинамъ и комиссіонерамъ. Можете и для этой дамы сдлать такую же уступку.

Нмецъ, видя, что иметъ дло съ опытнымъ человкомъ, сразу сдался и, подумавъ, согласился сдлать скидку, тмъ боле, что Сарматовъ въ это время сталъ прицниваться къ очень дорогому сервизу.

‘Ни за что бы не уступила на мст нмца!— думала Лидія Александровна.— Ни за что!’

Ей казалось какъ будто въ этомъ торг та и другая сторона обвиняютъ другъ друга въ мошенничеств.

‘И какъ не стыдно Сарматову — думала она теперь — заставилъ нмца измнить своему слову. Неужели можно не презирать деньги, неужели изъ-за нсколькихъ грошей, которые выторгуешь, стоитъ унижать себя и другихъ! Вдь и съ ней почти также торговались изъ-за жалованья.’

Расплатившись за купленное и заказанное и распорядившись отправить вещи въ Петербургъ, Наталья Михайловна пожелала посмотрть на фабричное производство этихъ самыхъ вещей. Владлецъ фабрики охотно допускалъ осматривать ее тхъ постителей, которые купили что-нибудь въ магазин.

Фабричный проводникъ — ein gescheidter Fhrer — повелъ гостей, показывая и объясняя имъ все, отъ дробленія простого кварца и шпата и размачиванія блой глины, до дорогой живописи на фарфор по нсколько сотъ гульденовъ за тарелку, отъ громадной печи, гд сквозь окотечки сверкала, какъ золото, расплавленная стеклянная масса, до художественной гравировки самыхъ прихотливыхъ рисунковъ на тончайшемъ хрустал.

Въ первомъ отдленіи — ражій, широкогрудый дтина съ растегнутымъ воротомъ потной и закоптлой блузы засунулъ въ раскаленную печь длинную желзную трубку, досталъ оттуда на конц трубки кусокъ расплавленной массы и принялся выдувать горячее стекло, размахивая трубкой во вс стороны. Изъ огненнаго куска вышелъ, переливая изъ цвта въ цвтъ, сначала шаръ, потомъ какая-то неопредленная фигура. Рабочій взялъ ножницы и принялся стричь ее, потомъ опять сунулъ ее въ печь, вынулъ и опять началъ вертть и стричь, и чрезъ минуту отстригъ отъ трубки хорошенькій кубокъ.

— Какъ это мило!— воскликнула Наталья Михайловна.

А рабочій уже снова взялъ на трубку небольшой кусокъ стеклянной массы и выдувалъ изъ нея шаръ. Шаръ все росъ, росъ, принимая невроятные размры, приковывая вниманіе постителей и вызывая у нихъ удивленіе. Вдругъ раздался трескъ и осколки шара, какъ дождь, упали къ ногамъ рабочаго. Вс инстинктивно отшатнулись, Наталья Михайловна и Лидія Александровна закрыли лицо руками, а проводникъ съ любезной улыбкой произнесъ:

— О, s’ist nicht gefhrlich.

И доставъ отъ рабочаго нсколько кусочковъ тончайшаго стекла, онъ подалъ ихъ Наталь Михайловн и Лидіи Александровн со словами: zum Andenken.

Въ другомъ отдленіи — рабочій, весь замазанный фарфоровой массой, взялъ комъ этой массы, бросилъ ее на вертящуюся тумбу и, поливая руки водой, въ минуту или дв выдавилъ пальцами изъ этого кома глины чашку, блюдечко, крышку. Дальше такіе же работники и работницы оттискивали изъ сырого фарфора въ формахъ арабески и украшенія и лпили ихъ на вазы, на блюда, на чаши и кубки. Еще дальше скульпторъ длалъ изъ воска по рисунку красивую модель — что-то въ род рога изобилія, поддерживаемаго тремя гномами. Это была тоже ваза для цвтовъ. Скульпторъ былъ, вроятно, нмецъ или чехъ, но по наружности казался итальянцемъ, и Лидіи Александровн вспомнилась Италія, гд она еще ребенкомъ научилась любить скульптуру. При вид теперь этого скульптора, худого и блднаго, хотя не бдно одтаго, вспомнился ей итальянецъ, уличный продавецъ издлій изъ лавы, у котораго ея отецъ не хотлъ купить какую-то бездлку его собственной работы, находя, что цна его слишкомъ мало разнится отъ цнъ въ магазинахъ. Итальянецъ съ горечью сказалъ на это: si paga ai magazini e non а noi, artisti. Она упросила тогда отца купить эту вещь. Теперь… здсь… что можетъ она теперь?.. Ей вспоминается, какъ Наталья Михайловна торговалась, и ей кажется, что сдланная нмцемъ уступка — это деньги, выторгованныя и у этого скульптора, и у этихъ рабочихъ, и вотъ у этихъ миловидныхъ, большею частію скромно одтыхъ двушекъ, которыя расписываютъ красками тарелки и чашки.

Чмъ дальше шла Лидія Александровна по мастерскимъ фабрики, гд изъ грязи и песку выходили произведенія искусства, гд скромные рабочіе и работницы въ своихъ рабочихъ блузахъ почтительно показывали Наталь Михайловн, какъ все это ‘для нея’ длается, тмъ боле впадала она въ мрачное настроеніе.

Ей казалось страннымъ, что вс эти люди несутъ такой трудъ для того, чтобъ Наталья Михайловна могла удовлетворить своему капризу, поставить у себя въ той или другой ваз букетъ цвтовъ, пить изъ той или другой чашки кофе.

Но вдь и она, какъ Наталья Михайловна, пользуется всмъ этимъ, не неся большихъ трудовъ? Прежде, при мам, она пользовалась еще большимъ. Куда Наталь Михайловн! И никогда она прежде не задумывалась надъ этимъ. Отчего же теперь что-то волнуетъ ее?

‘Оттого что она сама работница, наемница!— думается ей въ эту минуту.— Право, ея трудъ еще хуже этого. Эти хоть создаютъ что-то, не зная для кого. А она ублажаетъ Наталью Михайловну чтеніемъ скабрезныхъ романовъ. Какое это унизительное занятіе!’

‘Какое же у нея право на мой трудъ?..’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘Наша жизнь съ ней тунеядство. Да, тунеядство — вотъ настоящее названіе.’

Лидія Александровна уже не разъ задумывалась надъ этимъ вопросомъ. Непремнно надо и самой работать на другихъ, думалось ей, если хочешь пользоваться чужимъ трудомъ. Здсь, на фабрик, этимъ мыслямъ былъ данъ новый толчокъ. Но он своенравно переплетаются у нея сейчасъ-же и съ другими мыслями.

Она подходитъ къ Наталь Михайловн и Сарматову и идетъ съ ними дальше.

Въ маленькой комнатк за токарнымъ станкомъ сидитъ старикъ граверъ. Худощавый, высокій, въ очкахъ, носъ крючкомъ, лысый, съ длинной сдой бородой, морщинистый и желтый — онъ приковываетъ вниманіе прежде всего своею наружностью.

— Точно какая-нибудь миологическая фигура,— говоритъ Сарматовъ, указывая на него своимъ спутницамъ: — само дряхлое Время, ‘ветхій деньми’ Сатурнъ.

Они подходятъ къ Сатурну и смотрятъ, что онъ длаетъ.

Въ токарномъ станк у него укрплены инструменты, въ рукахъ хрустальная чаша и тутъ же другая чаша — модель, съ которой онъ копируетъ — вся изъ мелкой грани и нжнйшихъ арабесокъ. Проводникъ удерживаетъ постителей на нкоторомъ разстояніи отъ гравера, чтобъ не помшать его работ, но они достаточно близко къ нему и любуются, какъ онъ, бережно держа драгоцнную чашу въ своихъ костлявыхъ пальцахъ, увренно, но осторожно подноситъ ее къ быстро вращающемуся кружку токарнаго инструмента: звенитъ тонкая чаша, а на поверхности хрусталя появляются новыя и новыя грани, и новые узоры, и прихотливые арабески.

— Какъ онъ не разобьетъ ее!— вырывается у Натальи Михайловны сдержанное, чуть слышное восклицаніе.

Нсколько минутъ проходитъ въ молчаливомъ созерцаніи работы.

— Такъ жизнь человка въ рукахъ Сатурна, какъ эта чаша въ рукахъ этого гравера,— задумчиво, полушопотомъ начинаетъ фантазировать Сарматовъ.— И въ нашемъ сердц время проводитъ грани за гранями, и чмъ ихъ больше, чмъ он тоньше, тмъ драгоцнне чаша жизни. Но грани — предлы. Немножко въ сторону, немножко за грань, и красота нарушена, немножко глубже, чмъ слдуетъ, и, вмсто грани, трещина. Перекрещиваются между собой тысячи граней, и звонкая чаша горитъ алмазами, нсколько трещинъ на ней — и она разбита.

— Это даже поэтично, — кивнувъ ему головой съ одобрительной улыбкой, сказала Лидія Александровна.

— Со мной это иногда бываетъ, — усмхнулся Сарматовъ.— Однако чашу эту я куплю, — сказалъ онъ, и обратился чрезъ проводника къ граверу, прося посмотрть модель.

Старикъ нехотя остановилъ работу и показалъ имъ чашу. Сарматовъ спросилъ цну, граверъ могъ сообщить ему только номеръ, модели, а цну знаютъ въ магазин.

‘И опять цна, опять торговаться будутъ’ — подумала Лидія Александровна.— И хорошее настроеніе, сейчасъ было вызванное въ ней словами Сарматова, снова исчезло. Ей хотлось теперь купить бы что-нибудь здсь безъ торгу, безъ скидки, что-нибудь такое, что выше ея средствъ, что слишкомъ дорого для нея. Но это значило бросить въ глаза оскорбленіе Наталь Михайловн, а пожалуй и Сарматову.

Эти мысли еще долго волнуютъ Лидію Александровну и по дорог съ фабрики домой, и дома.

VI.

На другой день утромъ Лидія Александровна, дожидаясь Караулову въ саду около зданія ваннъ, встртилась съ Сарматовымъ.

Разговоръ зашелъ о вчерашней поздк и покупкахъ.

— Зачмъ вы торговались?— спросила Лидія Александровна, смотря въ глаза Сарматову. Зачмъ вы заставили нмца сдлать уступку?

— Да разв онъ еще столько уступаетъ комиссіонерамъ, покупающимъ для магазиновъ. Полноте. Ему и такъ выгодно.

— Неправда, не можетъ быть. Если онъ уступаетъ, онъ долженъ изъ-за этого меньше заплатить рабочимъ.

— Полноте, Лидія Александровна, — съ снисходительной улыбкой сказалъ Сарматовъ: — да разв это иметъ какое-нибудь отношеніе къ рабочимъ. Этотъ почтенный бюргеръ все равно заплатитъ имъ такъ мало, какъ только возможно. Вы, очевидно, — простите — не имете понятія о политической экономіи, о закон спроса и предложенія о свободной конкурренціи…

— Не знаю я этого ничего, я политической экономіи не читала, но у меня-бы такъ не было, — увреннымъ тономъ отвчала Лидія Александровна.

— Гд вы научились спорить, Лидія Александровна?

— Сама съ собой, — разсмявшись отвтила она: — я думаю, ‘мыслю’, какъ вы выражаетесь, и спорю въ то же время съ собой. Когда я читаю, я мысленно часто спорю съ авторомъ.

— Меня удивляетъ, — сказалъ посл минутнаго молчанія Gapматовъ: — что вы такъ близко приняли къ сердцу участь рабочихъ на фабрик, какъ будто ихъ интересы одинаковы съ вашими.

— Вы никогда не служили?— спросила она его въ отвтъ на это.

— То есть какъ?— въ свою очередь спросилъ онъ. На казенной или въ военной служб, или вообще въ качеств служащаго лица?

— Вотъ такъ, какъ я, напримръ: въ гувернанткахъ, въ компаньонкахъ. Вы всегда были богаты и независимы?

— Да. Но я могу себ представить положеніе служащаго и рабочаго, — началъ было Сарматовъ.

— Никогда, — рзко прервала его Лидія Александровна. Представить себ то, чего такъ или иначе не испытали, нельзя. Пока я была дочерью богатыхъ родителей, у меня конечно являлось иногда чувство жалости къ бднымъ, я трогалась иногда разсказами, которые читала или слышала про бдныхъ, готова была помочь. Но это скоро забывалось. А вотъ съ тхъ поръ, какъ я сама узнала, что значитъ бдность, даже не такая, какъ ихъ, узнала зависимость, подчиненіе чужому капризу, я чувствую ко всмъ этимъ бднымъ и подчиненнымъ гораздо больше участія, чмъ прежде.

— Но вы не знаете, что они своей судьбой довольны гораздо больше, чмъ это вамъ кажется,— возражалъ Сарматовъ.— Они счастливе насъ. У нихъ нтъ средствъ, но нтъ и тхъ потребностей, которыя мы себ воображаемъ у нихъ. Это вдь тоже не пережитое нами представленіе.

— Нтъ, я это отлично понимаю,— сказала Лидія Александровна.— Но я думаю, что у этихъ рабочихъ нтъ полнаго удовлетворенія даже ихъ скромныхъ потребностей. А его достигнуть можно.

— Но надо прежде всего позаботиться, чтобъ ваши-то собственныя потребности были удовлетворены. Иначе безплодныя заботы о чужой участи будутъ источникомъ страданія для васъ самихъ.

— Нтъ,— увренно сказала Лидія Александровна.— Если облегченіе чужой участи сдлается для меня потребностью, это никогда не будетъ страданіемъ. Если намъ съ дтства живется хорошо, въ насъ никто не развиваетъ потребности заботиться о другихъ. Я очень не прочь и отъ наслажденія, люблю всякую роскошь, словомъ все, что можно взять отъ жизни, но знаете что: стоитъ испытать какія нибудь горести, захочется сочувствія, и сейчасъ-же явится мысль объ участи другихъ.

— Вы совершенно правы, — сказалъ Сарматовъ: — и если хотите я вамъ подкрплю это даже примромъ. У меня есть знакомая барыня, сосдка по имнію. Она была всегда безмятежна на счетъ страданія ближняго: ей жилось очень хорошо. Проводила она зиму въ Петербург, лто у себя въ имніи, ничьей судьбой въ мір не интересовалась. ‘Я, мужъ и дти, а тамъ хоть трава не расти’ — всегда говорила она, когда при ней разсуждали о какихъ-нибудь общественныхъ вопросахъ или чужихъ страданіяхъ. Но случилось ей захворать, быть при смерти. И тогда, — какъ она сама потомъ разсказывала — представилась ей картина одиночества ея дтей посл смерти. Что если вс будутъ къ нимъ такъ-же безучастны, какъ она была до сихъ поръ безучастна ко всмъ окружающимъ. ‘Сиротство’ человка среди другихъ, людей, какъ она выражалась потомъ, стало ей понятно, и она дала обтъ, если выздороветъ, заботиться о сиротахъ. Теперь у нея превосходный пріютъ на пятьдесятъ человкъ дтей, и она относится къ нимъ, какъ заботливая мать. Она говоритъ, что она любитъ ихъ, какъ своихъ собственныхъ.

— Ну, своихъ-то она любитъ, я думаю, все-таки гораздо больше,— съ усмшкой и тономъ недоврія замтила Лидія Александровна.

Сарматовъ посмотрлъ на нее долгимъ вдумчивымъ взглядомъ и потомъ медленно, какъ-бы пробуя почву, заговорилъ:

— Да, конечно, вы правы. Не будь у нея своихъ, если-бъ вс свои умерли, она можетъ быть и чужихъ любила-бы, какъ своихъ. А то теперь въ этихъ чужихъ дтяхъ, она любитъ все только своихъ собственныхъ.

Онъ замолчалъ, наблюдая нкоторое время, какое впечатлніе производятъ на Лидію Александровну его слова. Она сидла въ раздумьи, и онъ продолжалъ, возражая теперь самому себ:

— Можно вдь пожалуй взглянуть на дло и такъ: чтобъ спасти себя своимъ дтямъ, она общала Богу заботиться о чужихъ, и вопросъ еще, не изъ боязни-ли за себя и за своихъ, она исполняетъ обтъ.

И онъ опять замолчалъ, вглядываясь въ задумчивое лицо своей собесдницы.

Молчаніе прервала Лидія Александровна:

— Мы не всегда любимъ другихъ потому, что они этого стоятъ,— заговорила она: — а просто ‘намъ’ нравится ихъ любить, и мы любимъ наше удовольствіе, то есть то удовольствіе, которое доставляетъ намъ любовь къ нимъ. И, Боже сохрани, если наши любимцы какъ-нибудь не захотятъ играть съ нами въ эту игру: мы возненавидимъ ихъ отъ всей души, отъ всего эгоизма, если можно такъ сказать. Не знаю, понимаете-ли вы меня, такъ-ли я говорю.

— Кто васъ научилъ этому, Лидія Александровна?— спросилъ Сарматовъ, съ удивленіемъ слушая ее и смотря на нее удивленными глазами.

— Жизнь, Егоръ Дмитріевичъ, жизнь, — отвчала Лидія Александровна, видимо довольная, что слова ея произвели на Сарматова хорошее впечатлніе.

— Да давно-ли вы и живете-то на свт? А какой курсъ прошли!

— Что-жъ другія и до старости ничему не выучиваются. Я оказалась понятливой ученицей, и только.

— Вы, вроятно, много вдумывались въ окружающее.

— Жизнь заставила вдумываться, въ особенности съ тхъ поръ, какъ я на своихъ ногахъ и не все въ моей жизни идетъ такъ, какъ-бы мн хотлось.

— Вы удивительная…— Женщина, хотлъ онъ сказать, но почему-то это слово показалось ему рзкимъ.— Я бы съ вами кажется цлыми днями говорилъ не соскучился-бы. Я все смотрю на васъ и думаю: какъ жаль, что вы не замужемъ!

Лидія Александровна посмотрла на него съ удивленіемъ.

— Васъ это удивляетъ,— сказалъ онъ.— Не примите, пожалуйста, этого въ дурную сторону. Я это говорю только въ томъ смысл, что хотлось-бы говорить и говорить съ вами, длиться мыслями, слушать васъ, а у насъ не принято говорить обо всемъ съ барышнями и даже совсмъ не знаешь, о чемъ можно, о чемъ нельзя говорить съ ними, тогда какъ съ замужними я знаю, что я могу сказать и въ какой форм.

— Я думаю, что все, что вы не можете сказать мн, вы не могли-бы сказать и приличной дам, и наоборотъ, все, что вы могли-бы сказать ей, вы можете сказать и мн,— съ достоинствомъ и не задумываясь, отвтила Лидія Александровна.

Сарматовъ недоврчиво взглянулъ на нее.

— Мало-ли бы что я могъ сказать!— тономъ неосуществимаго желанія воскликнулъ онъ.— Но я думаю, что если-бъ я сказалъ только, что я не признаю совсмъ любви, въ томъ вид, какъ ее у насъ понимаютъ — уже одного этого было-бы достаточно, чтобы вы заставили меня замолчать.

— Отчего же?— съ показнымъ спокойствіемъ сказала Лидія Александровна.— Все зависитъ оттого, что вы скажете дальше, а пока я не знаю: можетъ быть мы съ вами во многомъ сойдемся во взглядахъ.

Сарматовъ еще пристальне посмотрлъ на нее… и сейчасъ же оба подняли глаза кверху: передъ ними стояла Наталья Михайловна. Они сидли на виду и ожидали ее, но такъ увлеклись разговоромъ, что не замтили, какъ она вошла въ садъ и подошла къ нимъ.

— Однако!— произнесла Наталья Михайловна, шутя погрозивъ Сарматову пальцемъ.— Вы у меня тутъ не влюбитесь другъ въ друга.

Виновные улыбнулись.

— Ну, идемте,— сказала Караулова.— Я еще хочу до завтрака зайти къ мнял, а то я вчера вс гульдены и крейцеры промотала на фабрик.

Вс трое двинулись.

Когда они переходили улицу, Наталь Михайловн удалось сказать Сарматову такъ, что Лидія Александровна не слыхала этого:

— Слушайте, Горинька, чрезъ часъ я буду у васъ. Будьте дома. Сарматовъ почтительно наклонилъ голову въ знакъ согласія.

Позавтракавъ вдвоемъ съ Лидіей Александровной у себя въ отел, Караулова сказала ей:

— Я поду сдлать прощальный визитъ Черкаловымъ, а вы, пожалуйста, подготовьте тмъ временемъ все къ нашему отъзду. Велите подать счетъ, проврьте его.

И она ухала.

Съ Черкаловыми Караулова познакомилась только два года тому назадъ, но это были ея лучшіе друзья. Иванъ Андреевичъ служилъ въ одномъ изъ министерствъ, потому что въ этомъ министерств занималъ важное мсто его дядя, желавшій видть племянника около себя и двинуть его вверхъ по служебной лстниц. У дяди огромное состояніе и нтъ другихъ наслдниковъ, кром Черкаловыхъ, семью которыхъ, а въ особенности ихъ семилтнюю дочурку онъ очень любитъ. Если-бъ не эти виды на крупное наслдство, Черкаловъ ни за что бы не сталъ служить: у него своихъ два хорошихъ имнья, причемъ одно незаложенное. Иванъ Андреевичъ былъ человкъ толковый по служб, пожалуй, способный, но вовсе не честолюбивый. Ему гораздо пріятне было заниматься любительскими спектаклями, посщать всевозможныя выставки, устраивать благотворительные базары. Онъ немножко рисовалъ, немножко игралъ на скрипк, немножко плъ, немножко слдилъ за литературой. Охотне же всего онъ занимался ‘наукой страсти нжной, которую восплъ Назонъ’. Но и тутъ онъ оказывался только диллетантомъ. Лично ему какъ будто было все равно, кого любить, какъ любить. Ему было пріятно говорить о любви, ему было пріятно слышать про то, что кто-нибудь кого-нибудь любитъ. И все это съ легкимъ оттнкомъ фривольности, которая у другого непремнно вышла-бы дурного тона, а у него все какъ-то выходило гладко, нжно, мило, и вещи самаго щекотливаго свойства получали въ его передач оттнокъ невинной забавы. Вс къ этому привыкли, вс ждали, что тамъ, гд онъ явится въ кружк, боле или мене близкомъ, онъ при первомъ удобномъ случа скажетъ легонькую скабрезность. Но это никогда не переходило границъ, никогда не длалось тамъ, гд почему-либо могло показаться неумстнымъ.

Вс любили Ивана Андреевича, и самъ дядя, желавшій сдлать изъ него виднаго чиновника, охотно прощалъ ему нескромные намеки на дядино холостое положеніе. Иванъ Андреевичъ надъ всмъ подсмивался, всякую любовь вышучивалъ, но съ такимъ добродушіемъ, съ такой любовью къ самой любви во всхъ ея проявленіяхъ, что вся его юмористическая критика нжной страсти вызывала общее удовольствіе. Вс знали, что и процвтаніе любви интересуетъ его такъ-же, какъ, напримръ, процвтаніе русской живописи, процвтаніе музыки, театра, какъ процвтаніе чего-бы то ни было.

Марья Владиміровна, его жена, была должнымъ дополненіемъ къ своему супругу. Бойкая, безпечная, она порхала по жизни, какъ мотылекъ, и всего боле любила шутки своего Вани.

Для дочки Мани они держали старую англичанку. Брать молодую гувернантку они ни за что не хотли, не потому, чтобъ Марья Владиміровна ревновала супруга, а потому, что оба боялись, что съ молодой гувернанткой они начнутъ шутить, балагурить и легко перейдутъ въ такой тонъ, къ которому еще слишкомъ рано пріучать Маню. А присутствіе старой mistress Parish какъ-то сдерживало и ихъ самихъ въ должныхъ границахъ. Шутя, Марья Владиміровна говорила, что она не меньше Мани чувствуетъ священный трепетъ предъ сдыми локонами, пуклями и очками старой гувернантки.

Караулова застала Черкаловыхъ на порог.

— Tant mieux!— сказала она.— Я къ вамъ на минуточку. Завтра рано утромъ я узжаю, захала проститься. Но я хотла-бы еще, чтобъ мы вмст пообдали у меня сегодня.

— Какъ жаль, что вы дете! А намъ еще дв недли жить здсь!— сказала Марья Владиміровна.— Безъ васъ мы соскучимся.

— Не съ кмъ и пошутить будетъ, — улыбнувшись, вздохнулъ Черкаловъ.

— Сарматовъ пріхалъ, — утшила его Караулова.

— Когда?— воскликнулъ обрадованный Черкаловъ.— Гд онъ?

— Третьяго дня. Вы увидите его за обдомъ.

— Превосходно.

Условились, когда собраться къ обду, и Наталья Михайловна, сказавъ, что ей еще нужно кое-что купить, ухала — къ Сарматову.

Егоръ Дмитріевичъ уже ждалъ ее, ходя изъ угла въ уголъ по своему номеру, посматривая въ окно и раздумывая о назначенномъ свиданіи — не первомъ, потому что Наталья Михайловна, бывало, не разъ удостаивала его своими посщеніями еще въ Петербург.

Не живя съ мужемъ, Караулова жила съ сыномъ одного богатаго желзнодорожника. Связь эта была очень хорошо маскирована, и правды о ней не зналъ никто, хотя многіе могли догадываться. Но догадки такъ и оставались догадками. Съ Сарматовымъ-же ея встрчи были случайны, мимолетны. Она не хотла ничмъ связывать себя въ отношеніи его, — онъ привыкъ ничмъ не связывать себя въ отношеніи открывавшихъ ему свои объятія дамъ и не удивляться легкости случайныхъ побдъ.

Онъ любилъ ‘женщину вообще’ и уважалъ ее даже тогда, когда она легкомысленно падала въ его объятія. Онъ позволялъ и прощалъ женщинамъ все, подчинялся ихъ маленькимъ, а иногда и большимъ капризамъ, и никогда ни одну не ревновалъ. Любовь къ женщинамъ — если это можно было-бы назвать любовью — была для него тмъ, чмъ для меломановъ бываетъ любовь къ артисту или артистк. Сходитъ со сцены одинъ, является другой. Къ прежнему сохраняется благодарность за пережитыя минуты наслажденія, новому — поклоненіе и оваціи. Если любимецъ или любимица устарютъ — все-же еще къ нимъ относятся снисходительно, когда они не слишкомъ долго занимаютъ мсто на сцен. Если поютъ сразу два любимца, тмъ лучше — дуэтъ звучитъ полне. Сарматовъ могъ любить двухъ, трехъ женщинъ разомъ, и каждая встрчала въ немъ одинаковое уваженіе ко всмъ своимъ слабостямъ и поклоненіе всему, что было въ ней хорошаго. Женщина была для него предметомъ культа. Всякое ея чувство: было-ли это чувство невинной стыдливости, скромности, самоотверженія, непоколебимой врности долгу, холодной гордости, или это была знойная страсть и горячая властная ласка, или измнчивость капризныхъ желаній и легкая уступчивость, — все было въ ней для него одинаково священно, все это было для него проявленіемъ темперамента, характера, ума, ‘эссенціей жизни’ дорогого, милаго, и во всемъ прекраснаго существа — женщины. Одного не прощалъ онъ имъ — ревности и нетерпимости къ проявленію всхъ свойственныхъ женщин противуположныхъ чувствъ въ другой женщин, нетерпимости къ свобод мужчины, не прощалъ эгоизма любви.

Съ Карауловой, несмотря на нсколько любовныхъ свиданій, Сарматовъ былъ на ‘вы’, какъ и съ большинствомъ своихъ сердечныхъ дамъ. Она звала его наедин и даже цлуя: ‘вы, Горинька’, онъ ее: ‘вы, Natalie’.

— Ну, вотъ и я, — сказала Наталья Михайловна, постучавъ сначала въ дверь, а потомъ входя.

Сарматовъ поцловалъ у нея руку, она поцловала его въ лобъ.

— Откровенно говоря, я соскучилась по васъ, Горинька, — заговорила Наталья Михайловна, сбрасывая легкую пелеринку, которую Сарматовъ поспшилъ принять и положить въ сторону.— Два года, цлыхъ два года, и хоть-бы когда нибудь строчку.

— Вы знаете, Natalie, я не люблю писемъ, — отвтилъ Сарматовъ, принимая отъ нея теперь шляпку и любуясь Натальей Михайловной въ то время, какъ она оправляла передъ зеркаломъ свою прическу: — а съ вами и тмъ боле я предпочитаю… личное общеніе.

И онъ взялъ ея руку и еще разъ поцловалъ ее. Наталья Михайловна оправила волосы, немного потянула книзу лифъ, и, бросивъ на себя въ зеркало послдній coup d’oeil, направилась къ креслу и услась въ него, смотря съ безпечной, счастливой улыбкой на Сарматова. Сарматовъ взялъ стулъ и подслъ рядомъ съ ней.

— Я вдь къ вамъ не надолго, — заговорила она.— Во первыхъ, чтобъ не забыть: сегодня вы обдаете у меня въ Htel National. Будутъ Черкаловы.

— Я хотлъ зайти къ нимъ сегодня, — вставилъ Сарматовъ.

— Я сказала имъ, что и вы будете за обдомъ,— продолжала Наталья Михайловна.— Вечеромъ я укладываю свои чемоданы, а завтра утромъ вы прідете на вокзалъ проводить меня.

— Такъ скоро, Natalie!— вырвалось у Сарматова.

— Я же вамъ это съ самаго начала сказала, улыбнулась довольная собой Наталья Михайловна.

— Я думалъ… началъ было Сарматовъ. Ему вспомнилась теперь Лидія Александровна. Онъ не могъ не сознаться, что такихъ, какъ она, онъ встрчалъ не много. Хотлось бы видть ее здсь еще нкоторое время.

— Все-таки зачмъ же такъ скоро!— произнесъ онъ съ заискивающей улыбкой въ глазахъ, беря въ свои руки об руки Натальи Михайловны.

— Затмъ, что мн надо въ Теплицъ, и затмъ что я дала себ слово быть благоразумной за границей. Да и вамъ я не хочу портить курса леченья. Вдь мы не дти, чтобъ насъ нужно было останавливать. Здсь — у меня на первомъ план гигіена. Нечего, нечего такъ ехидно улыбаться. Это и вамъ не мшаетъ знать — чувство мры. Я отчасти для этого и компаньонку съ собой взяла, чтобъ отъ скуки глупыя мысли въ голову не лзли.

— А вы ее не просвтили?

Наталья Михайловна немножко покраснла. Сарматовъ это замтилъ. Насмшливый взглядъ его сталъ еще насмшливе, Караулова покраснла еще больше и, высвободивъ одну руку изъ рукъ Сарматова, съ притворнымъ сердцемъ ударила его по рук.

— Подите, безобразникъ! Elle est trop prude pour a.

— А вы dans votre bon moment d’hyginisme.

— Нтъ, въ самомъ дл она очень нравственная, — продолжала Караулова, пропуская мимо ушей насмшливый намекъ.— Я ей очень довольна. Она спокойно читаетъ вслухъ какія хотите вещи, спокойно говоритъ о нихъ, разумется, все отлично понимаетъ — elle est tr&egrave,s instruite — и вы не видите у нея никакого смущенія. Съ ней и сама какъ будто становишься равнодушна ко всему этому. Это даже иногда бываетъ скучно. Она мн въ моей ныншней гигіенической поздк, какъ нельзя боле кстати. Знаете, разъ я спросила ее, отчего она такъ равнодушна ко всмъ этимъ вещамъ, о которыхъ даже я не всегда могу говорить безъ волненія. ‘Вроятно, говоритъ, потому, что я прочла нсколько медицинскихъ книгъ и часто позади скабрезнаго положенія вижу болзнь’. О, она иногда меня такъ расхолаживаетъ, такъ расхолаживаетъ! Du reste, я ей благодарна за это и очень люблю ее. Сначала я было думала, что это происходитъ оттого, что она ужъ очень просвщена во всемъ. Но потомъ убдилась, что нтъ. Я думаю, что или у нея нтъ темперамента, или онъ еще не проснулся.

Сарматовъ задалъ еще нсколько вопросовъ, касавшихся Лидіи

Александровны: кто она, откуда? и сейчасъ же съ должнымъ тактомъ во время перемнилъ разговоръ.

— И такъ въ начал октября мы встртимся въ Петербург,— сказалъ онъ.— У васъ тамъ все то же, все по прежнему?

Наталья Михайловна съ улыбкой кивнула головой.

— Надюсь, и съ вами ничто не помшаетъ намъ быть по прежнему, сказала она.

Онъ все еще держалъ ея руки въ своихъ рукахъ. Она крпко пожала ихъ ему. Онъ поцловалъ ея руки одну за другой, и повторилъ поцлуй.

Съ минуту, молча, они посмотрли другъ другу въ глаза, и разсмялись…

VII.

За обдомъ у Натальи Михайловны Сарматовъ и Черкаловъ затяли споръ: пріятели всегда любили поспорить, теперь они не видлись два года, матеріалу накопилось довольно.

— Нтъ, извини, — смясь, говорилъ Черкаловъ, обращаясь къ Сарматову: — твое опредленіе любви никуда не годится. ‘Любить — это вмст мыслить’. Что это за опредленіе? Оно ровно ничего не выражаетъ. Мыслить!.. Нтъ ужъ тутъ я думаю всякія помыслы о любви оставить надо. Правда, правда, Наталья Михайловна, согласенъ съ вами: онъ совсмъ испортился въ эти два года.

— Ты не хочешь понять меня, — съ легкой досадой возразилъ Сарматовъ: — а знаешь: il n’y a pas de pire sourd, que celui, qui ue veut entendre. Успокойтесь. Я не мшаю вамъ любить по вашему, но вникните въ то, что я говорю. ‘Любить — это вмст мыслить’, это единственное, что можно назвать любовью. Все остальное называйте, какъ хотите, но то будетъ не любовь. И это не только въ отношеніи любви между молодыми мужчиной и женщиной, это во всхъ видахъ и развтвленіяхъ любви: въ любви родственной, въ любви къ родин, въ любви къ извстному занятію, въ любви къ чему хотите. Есть единомысліе — дйствительное или предполагаемое, вчное или временное — есть любовь. Нтъ единомыслія, нтъ любви.

— Ну, а какъ же, когда любятъ до безумія, не встрчая вовсе взаимности, — вмшалась въ споръ Марья Владиміровна: — доходятъ до сумасшествія, до убійства или самоубійства. Гд же тутъ ваше единомысліе?

— Да гд же тутъ и любовь? Это болзнь любви, а не любовь,— увренно отвтилъ Сарматовъ.— Разв страсть къ азартной игр не то же самое, что безумная страсть къ другому существу, не отвчающему намъ взаимностью. Разв такую страсть вы назовете любовью. Любовь чувство высокое, высочайшее изъ всхъ, если хотите, и его загадили всякой мерзостью, и даже именно эту мерзость и стали называть любовью, а объ истинной любви утратили всякое понятіе. Придетъ, вроятно, время когда всякая страсть, ревность, все это сдлается достояніемъ историческихъ изслдованій и романовъ, а не дйствительности.

— Ну, я думаю ревность-то все-таки останется, какъ останется и клубничка,— подмигнувъ, сказалъ Черкаловъ.

— Пусть даже и останется.— согласился Сарматовъ: — но это будетъ совершенно отдлено отъ любви, которая только тогда и получитъ свое полное развитіе и родитъ общее счастіе. На ревнивцевъ будутъ смотрть, какъ на больныхъ, а на клубничку, какъ на обыкновенное физіологическое явленіе.

Произнося эти слова, Сарматовъ мелькомъ взглянулъ на Лидію Александровну. Она совершенно спокойно и внимательно слушала. Во время самаго разговора у него параллельно съ другими мыслями, которыя онъ высказывалъ, прошла въ голов мысль, что присутствіе Лидіи Александровны не должно стснять его въ выраженіяхъ и высказываніи тхъ или другихъ взглядовъ.

А Лидія Александровна, слушая его, думала: ‘кажется онъ правъ’. Если она до сихъ поръ не разсуждала точно также, то, она, какъ ей теперь кажется, могла бы именно такъ разсуждать. Она только не дошла до ясныхъ опредленій, которыя онъ длаетъ, она только не знаетъ такъ жизнь, какъ онъ. А есть же, значитъ, что-то такое настоящее, что одинаково и для него, и для нея, а стало быть и для другихъ.

Сарматовъ продолжалъ:.

— Надъ ревностью и всми болзненными формами современной любви наши потомки станутъ, вроятно, такъ же смяться, какъ мы Имемся надъ старинной рыцарской любовью. Припомните средніе вка. Какой-нибудь здоровенный дтина-рыцарь изнываетъ отъ любви къ своей дам, которую онъ изрдка видитъ только на турнирахъ или на зубчатыхъ стнахъ замка и съ которой не перекинулся даже словомъ. Разв не смшно было бы, разв возможно что нибудь подобное теперь.

— Что ты ни говори,— сказалъ Черкаловъ:— а ревность всегда существовала и существуетъ у всхъ народовъ и на всхъ ступеняхъ развитія.

— И даже въ животномъ мір, если хочешь, — отвтилъ Сарматовъ.— Но что-же это доказываетъ? Только то, что человчество еще не вышло изъ младенчества. Придетъ, быть можетъ, время, оно утратитъ теперешніе животные инстинкты и замнитъ ихъ разумнымъ міросозерцаніемъ и культурнымъ образомъ дйствій.

— Ну, этого мы предвидть не можемъ,— возразилъ Черкаловъ.— Знаешь что? Мой почтенный дядюшка, какъ только я начну ему какіе-нибудь прожекты развивать, могущіе, по моему мннію, устранить всякіе безпорядки и облагодтельствовать Россію, всегда оборветъ меня съ самой милой улыбкой: ‘ты Россію, скажетъ, оставь, она не твоя, она Божья, она безъ тебя придетъ, куда ей слдуетъ. А ты, говоритъ, добросовстно служи и длай свое дло’. Вотъ я думаю, что и человчество тоже не наше, а Божье, и чортъ его знаетъ, куда оно придетъ.

Сарматовъ посмотрлъ на него, но ничего не сказалъ на это. Немножко помолчавъ, онъ продолжалъ:

— Твердятъ объ упадк нравственности и все время только и длаютъ, что растравляютъ рану безнравственности. То, что безвредно — преслдуется, а что ведетъ къ страшной нравственной зараз, влекущей за собой страданія, убійства и самоубійства, то считается естественнымъ, а причиняемое зло оправдывается и прощается. Ревностью, этимъ остаткомъ варварства, растравляютъ здоровую душу человка съ самаго ранняго возраста. Возьмите совершенно здороваго ребенка и начните лечить его вншними и внутренними лекарствами отъ какой-нибудь несуществующей болзни, ну, хоть отъ злокачественной язвы на бедр что-ли, или отъ того, что у него есть носъ, а не дыра на этомъ мст. И будьте уврены, что чрезъ нсколько лтъ явится и общее худосочіе, и эта самая злокачественная язва, а носъ провалится и дыра образуется. Слава Богу этого не длаютъ, никто не позволитъ этого. А съ душой ребенка и взрослаго человка обращаются безнаказанно во сто разъ хуже. Нтъ такой формы общежитія и нтъ такой картины или книги, которыя на каждомъ шагу не напоминали-бы здоровому человку, что онъ боленъ. Мажутъ, мажутъ по здоротюму мсту до тхъ поръ, пока дйствительно появится гноящаяся язва. Потомъ эта способность къ заболванію на извстномъ мст начинаетъ уже длаться наслдственной. Раскрытіе язвы совершается уже легче, требуется уже меньшее число натираній и снадобій, а иные люди такъ прямо уже и родятся съ готовой язвой.

— Какіе вы ужасы разсказываете, Егоръ Дмитріевичъ!— сдлавъ брезгливую гримасу, замтила Наталья Михайловна.

— Я только показываю вамъ предметъ съ его неприкрашенной стороны,— очень любезно отвтилъ Сарматовъ.— Ваша любовь есть нчто отвратительное, — продолжалъ онъ: — и вы только не хотите понять этого. Въ Париж, въ зоологическомъ саду, мн пришлось видть доставленный туда недавно экземпляръ ‘молоха’. Это, собственно — безобразная ящерица. Но когда вы смотрите на него подъ лучами солнца, онъ весь горитъ разноцвтными огнями: брилліанты, рубины, изумруды такъ и переливаютъ всми цвтами радуги, а сквозь радугу пробиваются, прямо ударяя вамъ въ глаза, стрлы молній. Но встаньте между нимъ и солнцемъ, и все это исчезло: передъ вами только скверная ящерица, съ отвратительной пастью, съ щетиной и рогами на лбу, черная, вся въ бородавкахъ и въ нарывахъ, которые гноятся и сочатся кровью. И знаете, глядя на это чудовище, я тогда подумалъ: какъ это похоже на то, что принято называть любовью.

Потомъ улыбнувшись, онъ съ любезнымъ поклономъ спросилъ:

— Позвольте закурить — и дайте мн досказать мою мысль.

Обдъ былъ конченъ, но Наталья Михайловна не предлагала вставать: на этотъ разъ и она охотно слушала, что говорилъ Сарматовъ. Подали кофе, Сарматовъ и Черкаловъ, получивъ позволеніе дамъ, закурили.

— Отворите только дверь на балконъ, — сказала Наталья Михайловна: — дождь, кажется, прошелъ.

Сарматовъ всталъ, распахнулъ об половинки балконныхъ дверей — и, снова свъ на свое мсто, продолжалъ посл минутнаго молчанія:

— Было время, когда право ревности принадлежало не только отдльнымъ лицамъ, но цлому клану, подобно сохранившейся еще до сихъ поръ кое-гд у горцевъ родовой мести. Но кто хорошо знакомъ съ исторіей развитія цивилизаціи и съ этнографіей, тотъ знаетъ, что любовь и ревность, какъ мы ихъ понимаемъ, вовсе не такая-же необходимая принадлежность человческаго духа, какъ скорбь или радость. Формы любовныхъ отношеній выработаны искусственно, тогда какъ скорбь и радость — чувства первоначальныя, и любовь и ревность подходятъ подъ нихъ, причиняя одно изъ нихъ. Я знаю, что теперь сказать: ‘ревность — предразсудокъ’ — не мене опасно, чмъ въ прежнія времена оспаривать существованіе колдуновъ и колдуній. Сомнваться въ сил колдовства значило тогда быть безбожникомъ, еретикомъ. За это прежде жгли на костр, нынче — побьютъ каменьями общественнаго негодованія.

— Да, ужъ къ этому надо быть готовымъ, — съ притворнымъ злорадствомъ, смясь, сказалъ Черкаловъ.

— Что-жъ, — съ улыбкой въ глазахъ отвтилъ Сарматовъ: — я на это отвчу словами какого-то нмецкаго поэта: ‘der Mitwelt stirbt ein Ketzerhaupt, der Nachwelt lebt ein Denker’. Гд-то я читалъ, что во владніяхъ курфирста Тревскаго ярость народа и судей по отношенію къ колдуньямъ дошла до того, что въ двухъ деревняхъ остались въ живыхъ только дв женщины. Въ Вюртемберг лтъ триста тому назадъ было постановлено сжигать еженедльно по средамъ отъ 20 до 30, но ни въ какомъ случа не мене 15 колдуній. Теперь колдуній не жгутъ, зато несчастныхъ жертвъ ревности, жертвъ обоего пола, ржутъ самосудомъ, какъ куръ и птуховъ.

— Но чувство ревности старо, какъ міръ, и, вроятно, такъ же вчно, какъ міръ, — въ раздумья сказалъ Черкаловъ.

— Не старе вры въ колдовство и силу чаръ,— увренно возразилъ Сарматовъ.— Еще въ Библіи ты найдешь аэндорскую волшебницу, а вру въ колдовство найдешь и сейчасъ у простонародья. Но ты, образованный развитой человкъ, вришь-ли ты въ колдовство?

— Ну, если ревность болзнь, то ее лечить надо, — вмшалась въ разговоръ Наталья Михайловна.

— Да, надо, — любезно обращаясь къ ней заговорилъ Сарматовъ.— Теперешнія любовь и ревность — это тоже, что модный морфинизмъ. Морфинистъ не выноситъ здороваго состоянія и спшитъ впрыснуть себ дозу морфія.

— Но чмъ же можно лечить отъ любви и ревности, не понимаю,— сказала Марья Владиміровна.

Сарматовъ посмотрлъ на нее и, усмхнувшись, шутливо произнесъ:

— Я думаю всего лучше предохранительными прививками.

Черкаловъ разсмялся на это и сказалъ:

— Ты попробуй, привей себ.

— Не воспріимчивъ, — съ шутливымъ вздохомъ отвтилъ Сарматовъ: — а то отчего-бы и не попробовать.

— Неужели вы никогда не любили и не ревновали?— спросила Марья Владиміровна. Въ ея глазахъ, раскрывшихся шире обыкновеннаго, и во всемъ лиц выражалась шутливая готовность испугаться.

Сарматовъ не допустилъ ее до этого.

— На случайныя, бывшія у меня вспышки въ этомъ род я смотрю какъ на легкія заболванія подъ вліяніемъ разлитой въ воздух заразы, — отвтилъ онъ съ любезной улыбкой въ глазахъ.— Притомъ я все же еще человкъ своего вка, а мы вдь говоримъ о будущемъ, и, быть можетъ, очень отдаленномъ.

— Вы все-таки не объяснили, что значитъ ‘любить — это вмст мыслить’,—: обратилась теперь къ нему Лидія Александровна.

Сарматовъ отвтилъ ей на это благодарнымъ взглядомъ.

— Это значитъ,— оживленно заговорилъ онъ:— имть одинаковое міросозерцаніе, одинаково думать обо всемъ совершающемся вокругъ насъ. Это значитъ чувствовать свое ‘я’ въ душ другого человка и его ‘я’ въ своей душ. Человкъ, любящій природу, созерцаетъ ее, и каждый атомъ природы заполняетъ всю его душу и въ каждомъ атом природы воплощается вся его душа. Райское блаженство рисуютъ намъ, какъ созерцаніе божества, слитіе съ божествомъ и ничего больше. И въ этомъ безмолвномъ сліяніи съ Богомъ, въ этомъ ощущеніи Бога въ себ и себя въ Бог должно заключаться неизъяснимое блаженство. Такъ и съ любовью. Это сліяніе двухъ душъ, полная гармонія.

— Но почему-же такая любовь является только между мужчиной и женщиной?— наивно спросилъ Черкаловъ.— У меня вотъ, какъ увижу хорошенькую женщину, такъ сейчасъ ‘единомысліе’ является.

Сарматовъ посмотрлъ на него, улыбнулся и подумалъ: ‘чудакъ’.

— Но.чтобъ достигнуть ‘единомыслія’, надо близко знать человка,— обратилась къ Сарматову Лидія Александровна, пропустившая мимо ушей замчаніе Черкалова.— Стало быть оно должно всего лучше развиваться въ брак, не такъ-ли?

— Кажется, Платонъ гд-то говоритъ, что ‘бракъ собственно противенъ природ человка, нужны законы, чтобъ принуждать насъ къ нему’ — усмхнулся Сарматовъ.

— Нтъ ты отвть прямо: признаешь ты бракъ?— подзадоривалъ его Черкаловъ.

— Я ничего не отрицаю. До формъ брака мн нтъ никакого дла, — спокойно отвтилъ Сарматовъ.— Для меня это тоже самое, что цвтъ твоей шляпы или твоего галстуха. Но сущность брака, единеніе двухъ существъ, любящихъ другъ друга, единомысліе между двумя сожительствующими подъ той или другой формой — всегда симпатично. Я говорю только, что нельзя ничего навязывать насильно.

— Но безъ извстныхъ ‘узъ’ гд-же будетъ прочность семьи?— задалъ вопросъ Черкаловъ.

Сарматовъ чуть замтно пожалъ плечами и съ оттнкомъ ироніи сказалъ:

— Вы цлыя тысячелтія все заботитесь о прочности семьи, а ежеминутно дрожите за эту прочность и жалуетесь, что семья разлагается, безнравственность растетъ и желающихъ вступать въ бракъ становится все меньше.

— Къ сожалнію, это такъ, — согласился Черкаловъ.

— Какія только мры ни принимались для упроченія брака и воздержанія людей отъ безнравственности,— продолжалъ Сарматовъ:— иногда настоящія драконовскія, и все-таки чмъ дальше, тмъ вры въ эти мры меньше, даже у самыхъ ярыхъ защитниковъ ихъ. Вс рады-бы придумать что-нибудь новое. А мн вотъ очень понравились слова твоего дядюшки, которые ты сейчасъ приводилъ: оставьте Россію въ поко, она не ваша, она Божья. Вотъ я думаю, что и къ любви всякаго рода и ко всякимъ союзамъ, основаннымъ на любви, слдуетъ отнестись именно такъ: оставьте вы ихъ въ поко, и благо вамъ будетъ. Еслибъ насильно не смшивали высокое чувство любинединомыслія съ чувствомъ плотской любви и дторожденіемъ вроятно много зла было бы устранено въ мір.

— Стало быть ты это что-же: проповдуешь духовную любовь, а плотскую отвергаешь?— съ комически-притворнымъ ужасомъ спросилъ Черкаловъ.

— Нтъ, — отвчалъ Сарматовъ: я только говорю, что еслибъ она была боле свободна, она вроятно была бы и боле чиста. Она оттого и загрязнена, что несвободна.

— Слава Богу, — облегченно вздохнулъ Черкаловъ: — а я было думалъ!

И съ довольной улыбкой онъ, обращаясь ко всмъ, одобрительно закивалъ головой.

Сарматовъ между тмъ продолжалъ:

— Мужчина, поработившій женщину, — сказалъ ей, что свобода грязна и сталъ самъ грязнить и позорить эту свободу, и она дйствительно сдлалась грязна. Очиститесь отъ этой грязи. Психіатры и физіологи уже давно признаютъ, что плотская любовь шестое чувство, такое-же, какъ зрніе, слухъ, вкусъ, обоняніе и осязаніе, и подчинено тмъ-же физіологическимъ законамъ, какъ и остальныя пять, а къ психик относится только въ той-же мр, въ какой и т чувства.

— Ну, а твоя-то любовь-единомысліе, что за чувство?— насмшливо спросилъ Черкаловъ.

— Любовь-единомысліе есть собственно высшее развитіе дружбы,— пояснилъ Сарматовъ.— Въ древности она иногда почти развивалась до своего настоящаго значенія. Съ тхъ поръ человчество, вмсто того, чтобъ идти впередъ въ этомъ развитіи, нравственно понизилось, потому что смшало въ любви чувство плотское съ духовнымъ и загрязнило то и другое. Отъ такого смшенія чуждыхъ элементовъ ничего не произошло, кром заразы разложенія. Вотъ мы и живемъ среди нея.

— Да не пугайте, Егоръ Дмитріевичъ!— остановила его Наталья Михайловна: — къ чему такія ужасныя слова да еще посл обда. Вдь вы насъ не въ монастырь собираете.

Сарматовъ улыбнулся и, любезно обратившись къ ней, сказалъ:

— Всего мене. Простите, увлекся. Но позволите продолжать?— спросилъ онъ, окинувъ всхъ взглядомъ.

— Пожалуйста.

— Скажу еще вотъ что, — заговорилъ опять Сарматовъ: — за послдніе нсколько десятковъ лтъ вншняя культура нашего существованія сдлала гигантскіе шаги. Каждый день приноситъ такія изобртенія, какія прежде давались вками и составляли эпоху въ исторіи. Было время, человкъ стоялъ на колняхъ предъ молніей и громомъ, нынче онъ повелваетъ ими у себя въ комнат, и электричество уже пошло на игрушки. Но въ вопросахъ нравственности, въ вопросахъ жизни духа, мы топчемся на одномъ мст, если еще не идемъ назадъ. И едвали не однимъ изъ главныхъ тормазовъ представляется наша любовь и ревность. Посмотрите на древній міръ, на старыя легенды, исторію. Вы часто встрчаетесь тамъ со словами ‘дружба’ съ картинами самой безкорыстной дружбы. Друзья жертвовали собой за друзей, друзья оставались заложниками, рискуя жизнью, врили, что, другъ не покинетъ ихъ. Куда двалось это? Это была любовь въ ея чистомъ вид.

— Но любовь совсмъ не дружба, — возразилъ Черкаловъ.

— Любовь только дружба,— отрзалъ Сарматовъ.— Дружба — это почка любви. Нтъ дружбы безъ смени любви, нтъ истинной любви безъ полнаго расцвта дружбы. Дружба потому и вымираетъ, эгоизмъ оттого и развивается, что чисто физіологическое явленіе поставили выше такого полета души, который приближалъ ее къ божеству. Просмотрите всю новйшую литературу. Она переполнена описаніями плотской любви и всякихъ семейныхъ раздоровъ и непремнно съ грязью, даже съ кровью. Не гадко-ли это? Между тмъ масса тихъ страданій могла бы быть устранена безъ малйшаіо ущерба кому бы то ни было. Страшно только сбросить съ себя условность, къ которой привыкли вками. А вы попробуйте только не озлобляться на другого человка, если онъ длаетъ что-нибудь по своему, а не по вашему, не длая этимъ вамъ никакого вреда. Вдь, наоборотъ, вы, желая, чтобъ онъ длалъ непремнно по вашему, причиняете ему вредъ, стсняя его свободу.

— А гаремъ завести можно?— не утерплъ, чтобъ не сошкольничать Черкаловъ.

— Хоть два, если это теб нравится, — улыбаясь, сказалъ Сарматовъ.

— Марья Владиміровна, можно?— обратился Черкаловъ къ жен.

— А туфлю?!— пригрозила Марья Владиміровна.

— Егоръ Дмитричъ, защити.

— Марья Владиміровна, можно вашему мужу пройтись по улиц въ одномъ фрак?— спросилъ Сарматовъ.

— Нтъ, — отвтила Марья Владиміровна.

— Почему?

— Почему, почему?.. Да, зачмъ это? Чтобъ его приняли за сумасшедшаго или за лакея. Я этого не хочу.

— А если вс будутъ гулять по улиц во фракахъ, тогда можно?

— Тогда можно.

— Вы видите въ чемъ дло, — сказалъ Сарматовъ.— Такъ и въ вопросахъ нравственности. Quand tout le inonde а tort, tout le monde а raison. Въ этомъ вся сила всякой этики. У спартанцевъ вонъ убивали слабыхъ дтей, и никто не считалъ этого безнравственнымъ.

— Какой ужасъ!— воскликнула Наталья Михайловна.

— Они этого не находили, — усмхнулся Сарматовъ, и продолжалъ: — всякая нравственность есть выдумка какого нибудь одного сильнаго гипнотизера, умвшаго въ данный моментъ въ данномъ мст подчинить себ массу. У раскольниковъ вонъ считается грхомъ сть изъ одной посудины съ православными, и они искренно считаютъ себя оскверненными, если такое несчастіе случится. Иная раскольница скоре съ голоду умретъ, чмъ постъ щей той-же ложкой изъ той-же чашки, гд хлебала православная. А у нкоторыхъ инородцевъ есть вонъ такой обычай, что хозяинъ не только пьетъ съ гостемъ изъ одной чашки, но, предложивъ ему гостепріимство, предлагаетъ и свою жену, не спрося ея согласія. Все зависитъ отъ взглядовъ. И посмотрите, какъ мы иногда сами себ противорчимъ. Представьте, что вы знакомитесь съ какимъ-нибудь почтеннымъ туркомъ, изъ образованныхъ, у котораго тмъ не мене, по магометанскому обычаю, есть нсколько женъ и гаремъ.

— Ахъ, пожалуйста, познакомь меня, если у тебя есть такой,— сказалъ Черкаловъ, сдлавъ сладкую улыбку.

— Успокойся, все равно въ гаремъ не пустятъ, — кивнувъ мужу головой, сказала Марья Владиміровна.

Сарматовъ продолжалъ:

— Вамъ и въ голову не придетъ смотрть на этого турка, какъ на безнравственнаго человка. А если кто нибудь изъ вашего общества будетъ имть — не гаремъ, — а просто незаконную связь, вы его подвергаете остракизму, а ужъ о женщин, находящейся въ такой связи, и говорить нечего. Разв это не азіатчина. Это она самая-то настоящая и есть. Какъ-же вы хотите заставить уважать вашу семью, когда вы не уважаете свободу личности. Пойду дальше. Въ исторіи развитія народовъ, была эпоха, когда мужчина былъ подчиненъ женщин. Прежде чмъ наступило время главенства мужчины — патріархатъ, существовалъ матріархатъ. Мужчин было не легко завоевать свое теперешнее положеніе и поработить себ женщину. А въ нкоторыхъ странахъ ему и до сихъ поръ это не удалось.

— Я знаю только, что отъ временъ этого матріархата мужьямъ осталось скверное наслдство, — усмхнулся Черкаловъ.

— Какое?— спросила Марья Владиміровна.

— Право ношенія роговъ, — отвтилъ онъ жен.

— Какъ это?— обратилась къ Черкалову Наталья Михайловна.— И въ самомъ дл, скажите, что это значитъ, почему говорятъ: ‘рога’?

— А вотъ спросите у Егора Дмитріевича, онъ вамъ это лучше меня разскажетъ.

Вс посмотрли на Сарматова. Онъ шутливо улыбаясь объяснилъ.

— Мужчины въ тхъ странахъ и въ т времена носили, вмсто плащей, воловьи шкуры, рога-же, остававшіеся при шкур, служили головнымъ украшеніемъ. Женщины тогда стояли во глав семьи, имли по нскольку мужей, хижины и все имущество принадлежало имъ, а не мужьямъ. Когда одинъ изъ мужей находился съ хозяйкой дома внутри хижины, рога его снимались и вывшивались надъ дверями, въ знакъ того, что другіе мужья не должны въ это время входить туда. Эти другіе въ это время прогуливались съ рогами.

— Такъ вотъ это откуда,— сказала разсмявшись, Наталья Михайловна.

— А то я все. думала, что это значитъ: ‘рога’.

— Вотъ, mesdames, благодарите его, этотъ варваръ хочетъ возстановить матріархатъ,— сказалъ Черкаловъ.

Дамы опять взглянули на Сарматова, улыбнулись, но не сказали ни слова.

— Нтъ, я этого не хочу,— скалъ Сарматовъ все тмъ же шутливымъ тономъ: — но я думаю, что можно допустить и патріархатъ, и матріархатъ по доброму выбору лицъ, вступающихъ въ союзъ. Это никому не повредитъ и не помшаетъ, а въ сущности это даже такъ и есть. Важно то, чтобъ существующее признать за неизбжно долженствующее существовать. Не слдуетъ закрывать глазъ предъ фактами, не лучше-ли называть ихъ надлежащимъ именемъ, а не именемъ отклоненія отъ правила, и относиться къ существующимъ фактамъ съ должнымъ уваженіемъ ихъ права на существованіе. Я думаю, что даже при полной свобод отношеній мужчинъ и женщинъ сохранятся по только моногамные браки — и притомъ исключительно счастливые — но сохранятся вамъ и двственницы, и анахореты.

— Но послушай,— серьезно замтилъ ему Черкаловъ: — вдь если допустить то, о чемъ ты говоришь, то неизбжно нужно дать женщин и вс права государственной жизни.

— А о чемъ же и хлопочутъ теперь женщины въ Америк и многихъ европейскихъ государствахъ?— съ живостью отвтилъ Сарматовъ.

— А въ случа войны?

— А разв женщины не несутъ извстныхъ тяготъ войны? Разв он не такъ же гибнутъ на поляхъ сраженій въ качеств сестеръ милосердія. Притомъ, я думаю, что съ широкимъ распространеніемъ женской равноправности сократятся, если не вовсе уничтожатся, и войны.

— Если ихъ не будетъ еще больше,— вставилъ Черкаловъ.

— Не думаю. Но отчего-бы не воевать и женщинамъ на ряду съ мужчинами,— шутливо возражалъ Сарматовъ.— Припомните войну амазонокъ со скиами, припомните Александрова-Дурову, двицу-кавалериста. Есть и другіе примры.

— Merci! Вы уже хотите въ насъ всякую женственность уничтожить,— воскликнула на это Караулова.— Сами любите въ насъ женственность, и вдругъ воевать…

— Что такое женственность!— покачавъ головой, насмшливо произнесъ Сарматовъ.— Это мужчины отстаиваютъ ее какъ свою красивую игрушку.

— Ну, ужъ извините, я за женственность,— настаивала Караулова.— Нтъ, я вовсе не хочу быть мужчиной и потерять свою женственность.

— А не вы ли Наталья Михайловна хотли первенствовать?— спросилъ ее Сарматовъ.

— Да, да, конечно,— отвтила она:— Ноя не хочу потерять и свою женственность.

— Да вы за нее потому такъ держитесь, что у васъ это пока единственное оружіе для борьбы съ мужчиной,— какъ будто старался убдить ее Сарматовъ.— Этой лукавой женственностью вы только его и держите еще если не всегда подъ пятой, такъ на такомъ разстояніи, что онъ не заноситъ надъ вами руку. Когда у васъ будутъ другія средства для борьбы съ нимъ, женственность не для всхъ будетъ одинаково драгоцнна.

— Ну, я всегда останусь съ своей женственностью, это вы какъ хотите. Однако, mesdames et messieurs, пора и вставать изъ-за стола.

Лидія Александровна, все время больше слушавшая, чмъ вставлявшая свои замчанія, была недовольна той манерой говорить, какой держался Сарматовъ. То ей казалось, что онъ говоритъ искренно, то какъ будто надъ всми подшучивая. Въ его сегодняшнемъ разговор она никакъ не могла уловить тотъ тонъ, ‘который длаетъ музыку’. Теперь, по выход изъ-за стола, какъ только онъ очутился рядомъ съ ней нсколько въ сторон отъ другихъ, она обратилась къ нему:

— Вчера вы доказывали, что женщины нуль, а сегодня вы про* повдуете равноправность и даже какой-то матріархатъ, — начала она.

— Это не я проповдую,— поспшилъ онъ прервать ее: — это говорятъ многіе и помимо меня. Я только концентрирую, если позволите такъ выразиться, ихъ взгляды,

— Да сами-то вы врите въ то, что говорите?— спросила она. вызывающе смотря ему прямо въ глаза.

— Вы забыли, что я вчера съ того началъ, что ‘я знаю только то, что ничего не знаю’ — усмхнулся онъ.— Позвольте мн отвтить вамъ на это еще однимъ очень хорошимъ афоризмомъ, не помню у кого-то мною вычитаннымъ: ‘я не знаю, было-ли бы лучше, если-бъ было иначе, но я думаю, что должно быть иначе для того, чтобъ было хорошо’.

— Нтъ, этого нельзя. Есть же все-таки симпатіи и антипатіи къ тмъ или другимъ взглядамъ.

— Я свободный мыслитель и, какъ таковой, не имю основаній ни чему-либо симпатизировать, ни что-либо ненавидть.

— Это въ теоріи,— начиная раздражаться, нервно произнесла Лидія Александровна: — а въ душ-то вы знаете же, что вы любите, и къ чему лежитъ у васъ сердце, знаете, наконецъ, что вы сами-то такое?

Въ глазахъ Сарматова заиграла улыбка, густые усы немного приподнялись, онъ покорно наклонилъ голову и, слегка разведя руками, шутливо произнесъ:

— Не имю чести знать.

Лидія Александровна сдлала презрительную гримасу и отвернулась отъ него.

— А ты таки основательно изучилъ женскій-то вопросъ,— обратился къ нему подошедшій въ это время Черкаловъ, беря его подъ руку и отводя его въ сторону.— Я думаю, не ограничиваясь изученіемъ теоріи, ты и на практик не мало разныхъ опытовъ продлалъ? А? Горинька? Врно?— улыбаясь и смотря ему въ глаза, спросилъ Черкаловъ.

Сарматовъ тоже улыбнулся.

— Да было,— отвтилъ онъ: — да все это не ново. Впрочемъ, былъ одинъ опытъ дйствительно такой, что я даже ршился на него не вдругъ.

— Что такое?— спросилъ заинтригованный Черкаловъ.

Сарматовъ досталъ изъ кармана записную книжку и, найдя въ ней нужную страницу, подалъ ее Черкалову.

Черкаловъ прочелъ наклеенную на страницу книжки вырзку изъ французской газеты:

0x01 graphic

Сарматовъ между тмъ говорилъ ему:

— Ты, вроятно, знаешь, что въ Париж и Лондон существуютъ агентства по устройству браковъ.

— Да, я слыхалъ, и даже видалъ такія публикаціи, — сказалъ Черкаловъ, разсматривая книжку.— Да вдь и въ нмецкихъ газетахъ: нтъ номера, гд бы не было какого-нибудь Heirathsgesuch’а.

— Мн припоминается, — продолжалъ Сарматовъ: — что даже у насъ было въ какой-то газет объявленіе ‘желаю выйти замужъ’. И еще помню было такое ‘офицеръ, отправляющійся въ Ташкентъ, желаетъ жениться’. Въ Лондон цлая газета издается спеціально посвященная этому длу. Она такъ и называется ‘Matrimonial News’. Какихъ только предложеній тамъ ни встртишь! И знаешь — что характерно для націи? Въ ‘Matrimonial News’ три четверти предложеній сулятъ устроить ‘sweet home’. Во французскихъ объявленіяхъ — вотъ эта вырзка, что я теб далъ, она изъ Figaro — ты, наоборотъ, непремнно встртишь orpheline, jolie и нсколько милліоновъ приданаго. Если есть такія публикаціи, если есть спеціальныя газеты и агентства, и притомъ: ancienne maison, какъ ты видишь въ этой публикаціи, то, стало быть, дятельность ихъ нужна, и они процвтаютъ. Меня это, при моемъ всестороннемъ изученіи женскаго вопроса, страшно заинтересовало, и я ршился…

— Жениться?

— Нтъ, только посвататься.

— Ну, и что же?

— Ничего, кончилось благополучно, хотя могло…

— Что?

— Кончиться очень скверно: чуть чуть не женился.

— Это было бы достойно наказанное любопытство.

— Причемъ тутъ наказаніе? Я былъ бы жертвой науки, — шутилъ Сарматовъ.— Мало ли погибло отважныхъ изслдователей, продлывая рискованные опыты. По счастію я спасся.

— Кто же грозилъ тебя проглотить: orpheline или veuve? спросилъ Черкаловъ.

— Нтъ, сирот нуженъ былъ непремнно князь или графъ, все равно какой, хоть самодскій, но непремнно титулованный.

— Ну, а вдова?— продолжалъ интересоваться Черкаловъ.

— Ну, это такая длинная исторія, что я разскажу теб ее какъ-нибудь въ другой разъ,— сказалъ Сарматовъ.— Я думаю теперь пора Наталь Михайловн и покой дать: ей надо собраться, она детъ рано.

VIII.

Утромъ, проводивъ Караулову и Нерамову, Сарматовъ возвращался съ вокзала въ глубокомъ раздумьи.

Странное чувство испытывалъ онъ, глядя на этихъ двухъ женщинъ вмст. Он и подтверждали, и опровергали вс т теоріи, которыя онъ вчера высказывалъ.

Ему даже какъ будто непріятно, что Лидія Александровна теперь вмст съ Натальей Михайловной. Будь у него къ Лидіи Александровн обыкновенное влеченіе легкаго свойства, близость ея къ Карауловой была бы ему на руку. Но, наоборотъ, ему кажется, что это какъ будто грязнитъ ее. Тотъ свтлый образъ Лидіи Александровны, который рисуется ему теперь въ воображеніи, какъ будто тускнетъ, когда на него падаетъ тнь отъ Карауловой. ‘Какъ однако всякія теоріи оказываются несостоятельными предъ частными случаями ‘, — думаетъ онъ.

Странно, отчего это? Разв онъ не уважаетъ Наталью Михайловну? Разв онъ знаетъ за ней что-нибудь такое, чего онъ не простилъ бы ей?

Впрочемъ, увренъ ли онъ, въ самомъ дл, въ томъ, что теоріи, которыя онъ высказывалъ, врны. Лидія Александровна недовольна имъ за недостатокъ вры въ то, что онъ проповдуетъ. Да, безъ вры въ себя ни къ чему не годенъ. Но въ самомъ дл не лучше ли еще оставить горы стоять, гд он стоятъ, а не двигать ихъ съ мста силой своей вры?..

‘Въ томъ, что я знаю, что ничего не знаю, я вотъ дйствительно увренъ’,— подумалъ Сарматовъ, остановившись у воротъ Stadtpark’а и отпуская извощика.

Онъ пошелъ по алле, и ему вспоминается все, что онъ говорилъ вчера, приходитъ въ голову и то, что онъ хотлъ, но не ршился сказать.

Вспоминается ему гд-то слышанный или читанный разсказъ. Дло было въ одномъ изъ азіатскихъ ханствъ. У хана былъ молодой красавецъ невольникъ, бача. Въ невольника влюбился безъ ума молодой азіатъ, одинъ изъ бдняковъ поденщиковъ, работавшихъ близъ ханскаго дворца. Но невольникъ смялся надъ бднымъ влюбленнымъ и не хотлъ отвчать на его ласки, говоря, что тотъ слишкомъ бденъ.

— А если-бъ я нашелъ денегъ?— спросилъ бднякъ.

— Ну, тогда приходи, поговоримъ, — боле снисходительно отвтилъ невольникъ.

Съ тхъ поръ молодой рабочій искалъ случая добыть денегъ. Грёзы, вызываемыя неудовлетворенной страстью къ красавцу-невольнику, не давали ему покоя. Въ столиц хана жилъ иностранецъ докторъ, получавшій большое жалованье. Онъ уже нсколько лтъ былъ въ ханств и теперь задумалъ вернуться домой. Докторъ нанялъ у содержателя вьючныхъ верблюдовъ двухъ верблюдовъ съ проводникомъ до ближайшей станціи желзной дороги и, забравъ свое имущество и деньги, отправился въ путь. Хозяинъ верблюдовъ послалъ съ нимъ проводникомъ своего работника, того самаго бдняка, который былъ влюбленъ въ ханскаго невольника. Докторъ не боялся хать съ нимъ вдвоемъ, потому что отъ столицы до желзной дороги былъ большой караванный трактъ, и люди и стоянки встрчались на пути часто. Но докторъ торопился попасть къ позду, а пути по караванному тракту оставалось много, и проводникъ предложилъ ему похать прямо степью на другую ближайшую станцію. Докторъ, немного поколебавшись, согласился, потому что вс знали этого работника за очень хорошаго и честнаго человка. Но въ глухой степи проводникъ убилъ и ограбилъ доктора, надясь теперь съ этими деньгами добиться ласки отъ ханскаго невольника.

Что это — любовь?

Подите на Востокъ — тамъ воздухъ пышетъ этой любовью.

Вспоминается Сарматову другой разсказъ про одного капитана. Капитанъ на войн былъ совершенно изувченъ осколкомъ гранаты. Между тмъ онъ женился всего за годъ до войны и жена его была молодая, красивая, здоровая женщина, которую онъ любилъ до безумія, будучи любимъ взаимно и такъ же горячо. У капитана былъ другъ, сослуживецъ по полку, неженатый, молодой, красивый, онъ нравился и его жен. По общему согласію капитанъ теперь предложилъ ему жить у него въ дом, и вс трое были счастливы и жили въ мир.

Вспоминается Сарматову лакей Готлибъ, служившій у него Lohn-Hener’омъ во время его двухлтняго пребыванія въ Гейдельберг. Готлибъ водилъ ему сосдскихъ горничныхъ, длая это съ такой же добросовстностью и аккуратностью, съ какой исполнялъ вс другія свои обязанности, а лакей онъ былъ образцовый. Иногда Сарматовъ любилъ поболтать съ нимъ, и Готлибъ выкладывалъ передъ нимъ всю душу. Готлибъ говорилъ, что чрезъ два года онъ женится и сниметъ въ аренду небольшой отель въ какомъ-нибудь провинціальномъ городк на перекрестк желзныхъ дорогъ. Теперь онъ и невста его копятъ деньги, а какъ только у нихъ будетъ нужная сумма, они сейчасъ же женятся и заживутъ wie die wirklichen Hausherren.

— А кто ваша невста?— спросилъ онъ его.

Готлибъ немного замялся и не прямо отвтилъ на вопросъ, но, оправившись отъ смущенія и немного подумавъ, онъ сказалъ съ двусмысленной улыбкой:

— Sie ist jetzt in St. Petersburg… fhrt das Leben einer feinen Dame… macht Bekanntschaften… Sie schrieb mir, dass sie ausserdem hat ganz anstndige Manieren gewonnen und wird die feinste Wirthin in unserm Provinznest sein. Frher war sie in Berlin, aber dort ist die Concurrenz zu gross. In St. Petersburg scheint aber das Geschftbesser zu gehen. Hoffentlich nach anderthalb Jahr wird sie hierher zurckkehren…

И видя, что слова его приняты съ улыбкой, Готлибъ ршился добавить заискивающимъ тономъ:

— Sollte mal der Herr, wenn er nach St. Petersburg zurckkommt, ihr gute Kundschaft anweisen…

Онъ общалъ, и Готлибъ тотчасъ-же записалъ ему на бумажк ея адресъ.

Что это — разумное накопленіе капитала? Готлибъ былъ честнйшій и добрйшій малый…

Вспоминается Сарматову, что въ Венеціи во времена ея процвтанія выписывали свободныхъ гетеръ и платили имъ жалованье отъ правительства республики, что и въ Германіи было время, когда гетеры при выход замужъ получали приданое изъ городскихъ или государственныхъ суммъ, какъ-бы за свои заслуги предъ обществомъ и государствомъ, и прежнее ремесло не ложилось пятномъ на ихъ дальнйшую жизнь…

Тысяча противорчивыхъ мыслей одолваютъ его, и онъ вспоминаетъ слова Черкалова: ‘оставьте… не ваше… Божье!’

А Караулова и Лидія Александровна, въ отдльномъ купе перваго класса, несутся въ это время въ курьерскомъ позд по направленію къ Теплицу.

— Неправда-ли, онъ интересный, Сарматовъ?— спрашиваетъ Караулова.

— Да, — машинально отвчаетъ Лидія Александровна.— Она тоже думаетъ о Сарматов, но не расположена говорить о немъ.

— А мн ужасно нравится, что вы его прошлый разъ переспорили. Такъ ему и надо. Я его очень люблю, но мн всегда пріятно, когда съ нихъ можно сбить немножко этотъ air de supriorit, который напускаютъ на себя вс умные мужчины. Ахъ, женить-бы его и подъ башмакъ! Право, онъ былъ-бы премилый и презабавный.

Лидія Александровна улыбается.

— Нтъ, правда, Лидія Александровна, — продолжаетъ Караулова: — вотъ вамъ-бы попробовать взять его въ руки. Серьезно, я-бы вамъ этого искренно желала.

— Я слишкомъ далека отъ такихъ плановъ, не мене далека, вроятно, чмъ самъ Сарматовъ, — усмхается Лидія Александровна.

— Э, пустяки! весело и увренно говоритъ Наталья Михайловна.— Всегда можно взять бычка на веревочку. Стоитъ только захотть. Разумется, это не всякой удастся. А вдь онъ все равно у насъ считается отптымъ. За него не одинъ десятокъ невстъ, я думаю, прочили, да рукой махнули. А ужъ и хотлось-бы мн его скрутить по рукамъ и по ногамъ. Вотъ было-бы забавно!

Караулова весело засмялась. Лидія Александровна тоже улыбнулась.

Мало-по-малу разговоръ переходитъ на предстоящее пребываніе въ Теплиц и дальнйшую поздку. Но Наталья Михайловна скоро начинаетъ чувствовать, что ее клонитъ ко сну: сегодня встали раньше обыкновеннаго. Она достаетъ подушку, укладывается и засыпаетъ.

Лидія Александровна тоже пробуетъ заснуть и сначала какъ будто засыпаетъ, но ее тотчасъ-же пробуждаетъ минутная остановка на первой промежуточной станціи. А потомъ уже она не можетъ уснуть и, лежа съ закрытыми глазами, начинаетъ передумывать все, что вчера говорилъ Сарматовъ. Предложеніе Натальи Михайловны завладть Сарматовымъ сначала кажется ей смшнымъ, несерьезнымъ, но сейчасъ-же она начинаетъ сердиться и на себя, и на Наталью Михаиловну за такое предательское покушеніе, за низменность такого желанія. И потомъ, какъ это сказано: ‘а онъ все равно у насъ считается отптымъ!..’ Ей уступятъ его только потому, что ‘свтъ’ потерялъ всякую надежду связать его узами съ одной изъ своихъ свтскихъ невстъ. Если ей удастся женить его на себ, на это посмотрятъ, какъ на побду… ловкой авантюристки!.. И Наталья Михайловна не понимаетъ, что въ этомъ предложеніи есть нчто оскорбительное.

IX.

Экономка, горничная и кухарка оставались у Карауловой на лто при квартир, и, пріхавъ изъ заграницы домой, Наталья Михайловна застала все въ такомъ вид, какъ будто она вчера ухала на день за городъ. Освженная курсомъ на водахъ и путешествіемъ, она была хорошо настроена и рада была войти въ обычную колею ея петербургской жизни.

Для Лидіи Александровны на первое время не было ничего лучшаго, какъ остановиться у Натальи Михайловны. Но квартира Карауловой была такъ расположена, что Лидію Александровну негд было иначе помстить, какъ только въ маленькой комнатк, остававшейся пустой и служившей для склада лишнихъ вещей. Теперь вещи вынесли, соръ подмели, повсили шторку и на-скоро устроили здсь ночлегъ для Лидіи Александровны.

Когда на другой день утромъ, проснувшись, Лидія Александровна окинула взглядомъ это ‘убжище’, ей стало грустно: каждая мелочь неуютной обстановки напоминаетъ ей, что она здсь чужая.

А въ комнатахъ Натальи Михайловны все было приготовлено къ прізду хозяйки. Каждая вещица была поставлена на свое мсто заботливой рукой хорошо вымуштрованной горничной. Каждая привычка въ домашней жизни Натальи Михайловны была предусмотрна, предупреждена. Но все это только благодаря старух-экономк, нкогда Митиной нян. Сама же Наталья Михайловна была порядочная разгильдяйка, всего мене способная думать о комфорт окружающихъ ее, а въ особенности, когда являлось что-нибудь выходящее изъ обычной колеи. Поэтому и теперь, хотя она была искренно расположена къ Лидіи Александровн, она и не замчала, удобно или неудобно ея компаньонк въ комнат, куда ее помстили. Экономка-же, любезно уступивъ ей свою кровать — должно быть, сказалась заботливость старой няньки къ господской барышн — не находила потомъ нужнымъ утруждать себя излишними хлопотами о барыниной ‘компаньонк’: лишній человкъ въ дом, да еще наемница, которая можетъ вліять на барыню, вызывалъ уже непріязнь въ домоправительниц.

‘Еще хорошо, что горничная здсь услужливая’ — думаетъ Лидія Александровна — ‘а то вотъ еслибъ такая ‘дама’, какъ была Дора — по-просту Дарья — у Дубовскихъ: за той хоть сама, бывало, ухаживай!’

Лидія Александровна слышитъ, что Аннушка уже возится за стной, приготовляя въ сосдней комнат утреннюю ванну для барыни. Лидія Александровна встаетъ, наскоро одвается въ домашній капотъ и идетъ туда умываться, пока Наталья Михайловна еще не встала. Возвратившись въ свою комнатку, она замчаетъ, что здсь мене мрачно, чмъ въ ванной. А все-таки сумрачно. И нельзя поднять шторку: изъ противоположной квартиры сюда все видно. За окномъ слышится журчаніе воды. Лидія Александровна отодвигаетъ немного шторку: на двор мороситъ мелкій осенній дождикъ. Ей становится еще тоскливе. Она нехотя одвается и выходитъ въ столовую.

Въ столовой за большимъ столомъ все приготовлено къ чаю. Но Наталья Михайловна еще спитъ, и самоваръ не поданъ.

— Вы, чай, чайку хотите?— спросила Лидію Александровну экономка, увидавъ ее сидящей въ столовой.

— Да, если можно, дайте.

— Я вамъ сейчасъ подамъ чашечку. Молочка вотъ не хотите-ли? А то вдь и Наталья Михайловна, чай, встанетъ сейчасъ.

Лидію Александровну сегодня все раздражаетъ и даже такая мелочь, какъ сознаніе, что она не можетъ распорядиться подать самоваръ удручаетъ ее. Все для Натальи Михайловны, каждый шагъ всей прислуги для Натальи Михайловны, а въ заключеніе, и она сама и заграницей, а пока и здсь, если не для Натальи Михайловны, то при Наталь Михайловн.

Экономка принесла ей чашку чаю.

— Ну, вотъ выкушайте пока. А еще захотите, такъ позвоните. Да ужъ недолго и потерпть,— шутливо сказала старушка.— Встаетъ, кажется, Наталья Михайловна-то, пошевелилась сейчасъ.

Чай показался Лидіи Александровн жидковатымъ, остывшимъ, но, поморщиваясь, она пила его.

На двор дождь продолжалъ моросить, Наталья Михайловна., ‘пошевелившись’, все еще не вставала, экономка что-то длала по хозяйству, горничная, ходя на ципочкахъ, убиралась въ гостиной. Тихо, скучно, тоска.

‘Нтъ, лучше перехать въ меблированную комнату!’

Вспомнились Груздевы. Какъ, однако, она давно не была у нихъ. Съ тхъ самыхъ поръ, какъ Саша вышла замужъ. Почти годъ. Теперь они, наконецъ, на вс 50 р. ‘блаженствуютъ’, какъ выражается Саша… смшная… Надо будетъ навстить.

А какъ легко забываются люди, когда они намъ не нужны! Разв въ эти два года она часто вспоминала хотя-бы даже объ отц, о брат. Отецъ своимъ ‘святымъ духомъ’ все еще какъ-то держится въ имніи. Случайный урожай далъ ему возможность ‘передохнуть’. Въ какомъ пространномъ и радостномъ письм поспшилъ онъ тогда извстить ее объ этомъ! Думалъ, что это и ее очень обрадуетъ?!. Однако о возврат тысячи рублей не упоминалъ. Вроятно, разсчитываетъ, что еще ‘ей же пригодятся’. Потомъ писалъ, что успокоился за ея будущее, узнавъ, что она на мст въ хорошей семь. А въ послднее время почему-то уже и не зоветъ ее къ себ. Вроятно, Лукерья окончательно воцарилась въ дом…

А она?.. Какъ это мучительно сознавать, что ничего не сдлано!.. Въ запас сотни полторы рублей… Выкуплены брилліанты… Но если это все, что она ‘завоевала’ въ два года?!.

Что-же впереди?

А такъ жить нельзя! Она сама не знаетъ, чего она хочетъ… но только не будничнаго, не обыденнаго существованія, не нищеты. Ну, просто хоть замужъ выходи!

Да, какъ иногда сила обстоятельствъ толкаетъ не туда, куда хочется! Она доходила до того, что присматривалась къ молодежи, посщавшей Дубовскихъ и Креймановъ, наблюдала, производитъ-ли она на кого-нибудь изъ нихъ такое впечатлніе, чтобъ можно было ожидать, что за нее посватаются.

Краска досады бросается въ лицо Лидіи Александровн при этомъ воспоминаніи.

О, она уврена, что вс эти невинныя барышни двадцать разъ примряютъ въ своемъ ум каждаго порядочнаго мужчину, не годится-ли онъ имъ въ женихи! И чмъ старше эти невинныя созданія, тмъ большее число прошло чрезъ ихъ мысленную примрку. Неужели и ей идти этимъ-же путемъ?

И что-жъ — тамъ не было ни одного, на котораго стоило-бы опереться! А противные, масляные глаза они ей длали вс, насколько это позволяло приличіе гостиной.

‘Ахъ, какъ жаль, что вы не замужемъ!’ Съ какимъ искреннимъ сожалніемъ сказалъ ей это тогда Сарматовъ въ саду. Этого не женишь!

‘Нтъ, надо самой сдлаться изъ нуля единицей и тогда’…

Что тогда?

Ну, тогда хоть Сарматовъ… хоть никто! Довольно и того, что будешь чувствовать себя сильной, свободной, обезпеченной и никому не обязанной, а напротивъ кому-то еще нужной, полезной. Только-бы найти мсто, съ котораго начать! Еслибъ можно, она-бы, кажется, готова сейчасъ переселиться въ Америку, сама взять заступъ и копать золото.

А Наталья Михайловна все спитъ.

Караулова уговорила Лидію Александровну остаться у нея до тхъ поръ, пока она не найдетъ себ подходящаго мста. Жалованье прекращалось, но зато Лидія Александровна могла теперь располагать свободно своимъ временемъ.

Но Лидія Александровна, разумется, не хотла оставаться надолго въ роли ‘приживалки’, какимъ представлялось ей это новое положеніе ея у Карауловой, и искала выхода.

Чрезъ недлю посл возвращенія въ Петербургъ, возвратились изъ заграницы и Дубовскіе, и Лидія Александровна сдлала имъ визитъ.

Дубовская, очень любившая покойную маленькую дочь, отнеслась къ Нерамовой съ участіемъ. Лидія Александровна была дружна съ маленькой Лизой, самоотверженно ухаживала за ней во время дифтерита, сведшаго двочку въ могилу, и теперь посщеніе бывшей гувернантки вызвало у Дубовской слезы. Она расцловала Нерамову, общала найти ей подходящее мсто, немножко поморщилась, узнавъ, что она компаньонкой у Карауловой, однако, пораспросивъ, совтовала пока все равно оставаться и лучше подождать, а не поступать куда-нибудь за гроши.

Лидію Александровну это ободрило. И дйствительно, не прошло двухъ недль, какъ Дубовская извстила ее, что она нашла ей не мсто, а хорошіе уроки по часамъ въ двухъ домахъ. Это могло доставить рублей восемьдесятъ въ мсяцъ, и на эти деньги Лидія Александровна могла-бы жить даже самостоятельно, не обязываясь ничмъ Карауловой.

Но Наталья Михайловна такъ привыкла къ ней, что ни за что не хотла отпустить ее, и даже обидлась. Точно ей скверно у нея!

Такимъ образомъ положеніе Лидіи Александровны устроилось даже лучше, чмъ когда она была гувернанткой: больше свободнаго времени, меньше зависимости и больше денегъ. Теперь она даже примирилась и съ своей кельей, которую прибрала и украсила по своему: Наталья Михайловна, не умя сама замтить, что было нужно, охотно сдлала для нея то, что она попросила.

А жить у Карауловой для Лидіи Александровны было не скучно. Днемъ, когда и Лидія Александровна была на урокахъ, Наталья Михайловна занималась пніемъ сольфеджій и разучиваніемъ оперныхъ партій, частью одна, дома, частью у профессора пнія. Вечеромъ-же, если она сама не была въ гостяхъ или въ театр, то у нея былъ кто-нибудь изъ ея знакомыхъ. Лидіи Александровн пришлось познакомиться здсь съ самымъ смшаннымъ обществомъ: и музыканты, и артисты, и военные, и ‘просто такъ себ’. Вечера проходили весело, шумно. У Натальи Михайловны былъ хорошій контральто, дйствительно стоившій всхъ тхъ хлопотъ, которыя прилагала Караулова, чтобъ получить ангажементъ въ русскую оперу, слушать, какъ она иногда пла у себя на вечерахъ, было истиннымъ удовольствіемъ. Лидія Александровна начинала чувствовать, какъ эта жизнь втягиваетъ ее, какъ она привыкаетъ къ этому полуартистическому міру. Уже два мсяца живетъ она у Карауловой, а за послднія дв недли у Натальи Михайловны почти черезъ день гости.

Но иногда, посл шумнаго вечера, кончающагося часу въ третьемъ ночи, Лидія Александровна, уйдя къ себ, вдругъ поддается дурному настроенію. Ей кажется вся эта праздная жизнь безцльной, пошлой, иногда отвратительной. Воображеніе начинаетъ рисовать ей и недавно пережитое у Дубовскихъ, гд жизнь носила семейный характеръ, отчасти на англійскій ладъ. Ей представляются ихъ тихія гостиныя — тамъ было три. Вечеръ. Тишина. Матовый свтъ лампъ, зажженныхъ во всхъ комнатахъ, какъ-то мягко стелется, пробиваясь сквозь цвтные абажуры, точно крадется по бархатнымъ коврамъ, по тяжелымъ занавсямъ, по пушистымъ подушкамъ мебели и точно неслышно скользитъ по блестящему паркету. Не смя нарушить общій покой, веселый блый свтъ залы осторожно заглянулъ изъ-за портьеры въ полутемный кабинетъ, гд сенаторъ Дубовской сидитъ за письменнымъ столомъ, углубившись въ чтеніе ярко-освшенныхъ изъ-подъ бронзоваго абажура бумагъ, ласковый розовый свтъ ‘классной’, приласкавъ Лизу, занимающуюся приготовленіемъ своихъ уроковъ, обнялся на порог съ зеленоватыми лучами, подошедшими посмотрть на милую двочку изъ-за угла сосдней гостиной. Тамъ мама — Софья Петровна — плететъ для нея на коклюшкахъ тонкія кружева, прислушиваясь, какъ, еще дальше, Вра съ Лидіей Александровной разыгрываютъ въ четыре руки вагнеровскую ‘Walkre’. И никто не посметъ нарушить эту тишину, никто, ршительно никто изъ постороннихъ не явится сюда вн дней и часовъ, назначенныхъ для пріема. Какая разница во всемъ тон семьи, какая разница манеры даже у вспыльчивой Софьи Петровны сравнительно съ добродушной, но не всегда удовлетворяющей требованіямъ хорошаго тона Натальей Михайловной. Нтъ, конечно, тамъ было лучше, во сто разъ лучше!

X.

Въ половин ноября пріхалъ въ Петербургъ, наконецъ, и Сарматовъ. Наталья Михайловна и Лидія Александровна уже часто вспоминали о немъ и удивлялись, что онъ пропалъ.

— Гд вы были?— спросила его Наталья Михайловна посл перваго обмна привтствій.— Надюсь не въ Карлсбад?

— Разумется, нтъ, — усмхнулся онъ: — я не хотлъ возвращаться въ Петербургъ до снгу, чтобы посл долгой разлуки, покинувъ его зимой, увидать его опять бленькимъ, въ полной парадной форм.

— Гд-же вы были?

— Въ Константинопол, въ Батум, въ Тифлис, въ Кисловодск и, наконецъ, въ своемъ московскомъ имніи.

— Экъ васъ носитъ, выражаясь высокимъ слогомъ, — сказала Наталья Михайловна, съ улыбкой покачавъ головой.— И знаете, вы похорошли и посвжли.

— C’est absolument comme vous, madame. Вы предупредили мой комплиментъ!

— Нтъ, безъ комплиментовъ и безъ шутокъ. Неправда-ли, какъ хорошо вліяетъ Карлсбадъ.

— А Нарзанъ еще лучше!— весело воскликнулъ Сарматовъ.— Дйствительно, богатырь-источникъ. Нтъ, право, стоитъ каждый годъ туда здить.

— Въ особенности для того, кто изучаетъ женскій вопросъ, — съ лукавой усмшкой взглянувъ на него, сказала Караулова.

Сарматовъ тоже улыбнулся.

— Ну, тамъ вообще хорошее поле для наблюденія нравовъ.

— Много было интересныхъ барынь?— спросила Караулова.

— Боле или мене, какъ везд,— отвтилъ онъ равнодушно.— Впрочемъ, случился эпизодъ, не лишенный интереса. Была тамъ Мудрецова, — вы ее, вроятно, знаете.

— Да, случалось, встрчала,— отвтила Караулова.

— И ея дв сестры: маркиза Dupont и княгиня Кремнева, — продолжалъ Сарматовъ. Эти об живутъ постоянно за границей, а нынче путешествовали по Кавказу. Вс три одваются… ну, я не знаю, какъ и выразить это — словомъ, верхъ изящества, красоты и моды. Въ особенности Мудрецова. Каждый день она переодвалась два и три раза, и каждый разъ новое платье или новая кофточка, новая шляпка, новыя ботинки, ну, ничего не надто по два раза. Я пробылъ тамъ дв недли и, право, въ это время она перемнила, по крайней мр, тридцать костюмовъ одинъ другого лучше, одинъ другого изящне. Я просто не понимаю, для кого такъ наряжаться.

— А хотя-бы для васъ, — прервала его Лидія Александровна: — вы же вотъ обратили вниманіе на ея костюмы и говорите теперь о нихъ.

— Да, конечно, говорю, — согласился Сарматовъ.— Да и весь Кисловодскъ говорилъ. Сначала барыни покосились на нее: завидно стало, ревность загорлась, а потомъ, видя, что она hors concours, просто любовались ей. Вс ежедневно ждали ея появленія въ новомъ костюм и обсуждали его. И дйствительно, это было пріятное явленіе. Она хорошенькая женщина, такая стройная, изящная.

— Ну, вотъ вы сами и отвчаете на вопросъ: для кого наряжаться? Для васъ, для всхъ,— сказала Лидія Александровна.— Вы, мужчины, всегда неблагодарны и несправедливы въ отношеніи женщинъ. Вы красоту признаете или отвергаете?

— Конечно, признаю.

— Вы признаете красивыя зданія, красивые парки, статуи въ садахъ, статуи на площадяхъ, картины, хорошія рамы къ этимъ картинамъ, и только одно: женскіе наряды служатъ почему-то постоянной цлью для стрлъ вашего остроумія, только одно украшеніе — женскій нарядъ — считается у васъ если не совсмъ преступнымъ, то едва-едва терпимымъ.

— Да разв я вооружаюсь противъ женскихъ нарядовъ, — попробовалъ возражать Сарматовъ.

Но Лидія Александровна уже хотла досказать свою мысль до конца, не принимая возраженій.

— Поставите вы у себя картину безъ рамы или въ простой рам, не соотвтствующей картин?

— Нтъ.

— Нарядъ для женщины, по меньшей мр, рама.

— Я только противъ частой перемны рамъ для одной и той же картины.

— Картина мертва,— сказала на это Лидія Александровна: — она одинъ моментъ изъ жизни. А живой человкъ картина, вчно мняющаяся. И къ каждой новой картин, быть можетъ, не одной въ теченія дня, должна быть новая рама. Каждое платье, каждый нарядъ, если они хороши и обдуманны, должны заключать въ себ какую-нибудь мысль и чмъ разнообразне туалеты женщины, тмъ слдовательно сложне, интересне ея характеръ.

— Есть много интересныхъ женщинъ, нарядъ которыхъ всегда простъ и не сложенъ,— возражалъ Сарматовъ.

— Не спорю, — сказала Лидія Александровна.— Есть такія, что держатся постоянно одного костюма. Но это какъ и человкъ. Есть прекрасные люди, у которыхъ одна мысль въ голов. Эту мысль они всегда твердо знаютъ и всегда она у нихъ на лбу написана, всегда они съ ней къ вашимъ услугамъ. Но ужъ зато ни о чемъ о другомъ ихъ не спрашивайте — ничто ихъ не интересуетъ, ни въ чемъ другомъ они ничего не смыслятъ. Предпочитаете-ли вы этимъ людямъ, людей всесторонне развитыхъ и на все отзывчивыхъ?

— О, да.

— Ну, такъ предпочитайте и женщинъ, которыя любятъ разнообразно одваться.

— Въ томъ-то и бда, что тогда он уже не отзывчивы ни къ чему, кром нарядовъ,— съ злой усмшкой сказалъ Сарматовъ.

— Это вамъ только такъ кажется. А если-бъ это иногда было и такъ, все-таки он на что-нибудь да годны: вдь сознайтесь, и вамъ, и другимъ пріятно было видть Мудрецову въ новыхъ нарядахъ.

— Да, конечно, это доставило развлеченіе,— согласился Сарматовъ.

— И будьте ей благодарны, — съ торжествующей улыбкой сказала Лидія Александровна.— Вдь вы были-бы благодарны, если-бъ вамъ ежедневно ставили свжій букетъ цвтовъ въ вашей комнат, и букетъ не похожій на вчерашній. Вы не захотите, чтобъ оркестръ гд-нибудь на гуляньи игралъ вамъ ежедневно одну и ту же пьесу, хотя-бы и хорошую. Хотли-бы вы, чтобъ вс были одты безусловно въ одинаковые костюмы и однихъ цвтовъ?

— Нтъ, не хотлъ-бы.

— Такъ и не спорьте.

— На этотъ разъ мн васъ, конечно, не переспорить,— охотно уступилъ Сарматовъ.

— И не на этотъ только,— шутя сказала Лидія Александровна, довольная собой. Не даромъ она была дочь своей мамы!

— Ну, mes amis, вы опять сцпились,— прервала ихъ Караулова.— Будетъ, довольно. Вы, Егоръ Дмитріевичъ, вотъ что скажите: какія же это были платья? Дорогія, сложныя, словомъ настоящія toilettes de ville?

— Нтъ,— отвтилъ Сарматовъ.— Иногда просто какая-нибудь — ну, я не знаю какъ это назвать — кофточка что-ли, чуть не совсмъ гладкая. Но все это, понимаете, съ такимъ вкусомъ и изяществомъ, въ такомъ интересномъ сочетаніи съ другими частями туалета, что вс невольно любовались. Напримръ, на какой-нибудь красненькой батистовой кофточк гд-нибудь сбоку, гд вы совсмъ не ожидаете, чуть-чуть повыше таліи, какой-нибудь жукъ изъ драгоцнныхъ камней. И такъ все въ этомъ род. Впрочемъ, посл обда она являлась и въ тхъ костюмахъ, что вы называете toilettes de ville. Но позвольте,— прервалъ онъ самъ себя: — увлекшись споромъ съ Лидіей Александровной, я не досказалъ, что собственно вышло самаго интереснаго съ этими туалетами. За недлю до моего отъзда прізжаетъ въ Кисловодскъ одна московская барыня — купчиха, только изъ новыхъ, Чарджуева — франтиха тоже въ Москв извстная. Въ Кисловодск она не первый разъ и всегда тамъ щеголяла, говорятъ, своими нарядами. Представьте ея ужасъ, когда она увидала Мудрецову и ея сестеръ, о которыхъ уже говорилъ ‘весь’ Кисловодскъ. Чарджуева попробовала нарядиться въ свои наиболе дорогія платья, но это вышло прямо смшно. Было видно, что это состязаніе, и Чарджуева его проиграла. Черезъ пять дней она заперлась въ крпости: засла безвыходно у себя въ гостинниц, длая вылазки только въ окрестности. На главной алле она уже боле не показывалась…

— Чмъ же это кончилось?— спросила нетерпливо Наталья Михайловна.

— Не знаю, я ухалъ до развязки, потому что это былъ не конецъ. Чарджуева очень богата и не хотла уступить такъ легко Мудрецовой владычество на алле Кисловодскаго парка. Но въ Москву и Петербургъ полетли телеграммы къ лучшимъ портнихамъ — потребованы резервы. Воображаю, что это будетъ — цлый арсеналъ туалетовъ.

— Что-же, тмъ лучше, — сказала Лидія Александровна: — только дадутъ лишній заработокъ бднымъ портнихамъ и лишнее развлеченіе кисловодской публик.

— Вы полагаете?— задумчиво спросилъ Сарматовъ.— Это вы, я вижу, опять на ту же тему, что тогда, помните, въ Карлсбад.— А мн такъ кажется, что бднымъ портнихамъ тутъ, кром лишней срочной работы, безсонныхъ ночей и надсаживанія груди, ничего не достанется. Наживутся хозяйки магазиновъ, и больше ничего.

— Очень жаль,— нервно сказала Лидія Александровна, попавшая на своего конька.— Но кто же въ этомъ виноватъ? Безсердечіе хозяекъ магазиновъ, а ужъ конечно не т, кто тратитъ деньги на туалеты.

— Согласенъ, но вдь и тратить-то надо изъ какихъ-нибудь средствъ — возразилъ Сарматовъ: — эти средства тоже долженъ кто-нибудь выработать. Быть можетъ, эти средства полезне употребить на что-нибудь другое: вдь и кром портнихъ есть нуждающіеся. Знаете,— продолжалъ онъ серьезнымъ тономъ: — когда я былъ нынче въ имніи — а я не бывалъ тамъ лтъ пять,— заглянулъ я въ деревни, заглянулъ я въ избы, посмотрлъ я какъ живутъ, какую нужду терпятъ, и невольно пришлось задуматься, ладно-ли мы вс эти наши средства тратимъ.

— Вздоръ, — упрямо прервала его Лидія Александровна.— Вы успокойтесь: я недавно успла прочесть въ Публичной библіотек кое-что и по политической экономіи. Средствъ должно хватить на всхъ. Умйте добывать ихъ. Откуда они? Вдь средства ежедневно откуда-то добываются изъ земли, изъ воздуха, изъ мозговой и мускульной работы.

Лидія Александровна всякій разъ, когда заговаривала или просто размышляла сама съ собой о такихъ вопросахъ, воодушевлялась, вспоминались вычитанныя въ книжкахъ слова, мысли, обороты рчи принимали книжный характеръ, неожиданныя заключенія поражали иногда и ее самое.

— Съумйте добыть этихъ средствъ сколько нужно для всхъ и для всего, — продолжала она вызывающимъ тономъ.— Это уже ваше дло. На то вы и мужчины, взявшіе въ свои руки капральскую палку.

— Вы слишкомъ большія требованія предъявляете къ намъ, — попробовалъ возразить Сарматовъ.

— Нисколько, — сказала, какъ отрзала, Лидія Александровна.— Я была бы въ этомъ отношеніи безпощадна. Вы хотите главенствовать, такъ не требуйте отъ насъ жертвъ или уступокъ. Подайте всмъ и все. А то вы очень дешево хотите отдлаться: гд сочувствіемъ, гд ссылкой на слабость человческой природы, или призывомъ къ самопожертвованію со стороны женщины, а то просто неодолимостью препятствій. А въ дйствительности надо всмъ царитъ ваша лнь и тупость.

— Благодарю отъ лица всхъ мужчинъ, — съ улыбкой въ глазахъ сказалъ Сарматовъ.

— Передайте, что я приняла благодарность, какъ заслуженную,— отвтила Лидія Александровна.

— Ну, вы, конечно, у меня останетесь обдать, Егоръ Дмитріевичъ?— обратилась Наталья Михайловна къ Сарматову, заслышавъ бой часовъ въ столовой.

— Съ удовольствіемъ, — сказалъ Сарматовъ: — но вы не дадите Лидіи Александровн очень обижать меня.

— Ну, нтъ, защищайтесь, какъ знаете.

——

Лидія Александровна посл первой встрчи съ Сарматовымъ, посл всего, что онъ наговорилъ имъ въ Карлсбад о любви и равноправности половъ, много думала о высказанныхъ имъ взглядахъ, которые онъ, однако, не хотлъ отстаивать.

‘Нтъ, разв можно такъ, какъ органчикъ: говорить, говорить и не чувствовать’ — думала она.— ‘Неправда, заставлю я его когда-нибудь вс свои пьесы разыграть предо мной, всю душу выложить’.

Сарматовъ тогда едва коснулся вопроса о материнской любви, и Лидіи Александровн хотлось вызвать его на разговоръ на эту тему, она только ждала перваго удобнаго случая. Ея собственныя отношенія къ своимъ роднымъ, потомъ то, что она наблюдала въ то время, какъ была гувернанткой, теперь Митя, котораго Наталья Михайловна какъ будто и любитъ, но о воспитаніи котораго заботится поверхностно и который, какъ кажется Лидіи Александровн, служитъ Карауловой предлогомъ для полученія отъ мужа денегъ, — все это достаточный матеріалъ для самыхъ разнообразныхъ размышленій и заключеній.

Случилось такъ, что чрезъ нсколько дней Сарматовъ захалъ опять и засталъ Лидію Александровну одну. Наталья Михайловна должна была скоро вернуться, Сарматовъ, разумется, остался ждать. Чрезъ пять минутъ Лидія Александровна уже ‘завела’ его, и онъ развивалъ передъ ней свои взгляды на родственныя чувства.

— Конечно, материнская любовь въ ея первичной форм не подходитъ подъ мое опредленіе ‘любовь — это единомысліе’. И у животныхъ развита материнская любовь. Говорятъ, и курица защищаетъ свои яйца и высиживаетъ съ любовью. Но вы можете подмнить яйца, и курица высидитъ другую птицу. Материнскій инстинктъ подходитъ, по моему, никакъ не подъ понятіе любви, а подъ понятіе состраданія къ слабому существу. Вы видите матерей, бросающихъ своихъ дтей, и наоборотъ, встрчаете женщинъ, у которыхъ нтъ собственныхъ дтей и которыя жизнью рискуютъ, безкорыстно ухаживая за чужимъ ребенкомъ.

Лидіи Александровн вспомнилась Лиза Дубовская.

— И он съ такой-же готовностью помогутъ всякому слабому, больному, старику, — продолжалъ Сарматовъ.— Вотъ это-то чувство солидарности со всми людьми, чувство взаимопомощи, чувство состраданія, свойственное также и мужчинамъ, и слдовало-бы особенно культивировать, а не отдльную разновидность его, садовникъ во время уметъ обрзать лишній сучекъ, чтобы все дерево росло правильно. Въ человческой душ, наоборотъ, многіе усердно культивируютъ сучекъ, искривляющій все дерево. Я знаю одного отца, честнйшаго, добрйшаго человка, который такъ любитъ своего сына, что, не стсняясь, говоритъ: для него я готовъ бы даже былъ брать взятки, еслибъ это было нужно. Я знаю другого отца, который говоритъ: я, жена и ребенокъ — остальное для меня не существуетъ. И такихъ множество, если не большинство.

— Разумется, подтвердила Лидія Александровна.

Сарматовъ, поощряемый вниманіемъ, съ которымъ она его слушала, продолжалъ:

— Спрашивается кому нужны воспитываемыя ими съ такой заботливостью дти, если вс родители будутъ держаться такихъ же взглядовъ на жизнь. Каково будетъ жить на свт дтямъ этихъ родителей, когда они выйдутъ на самостоятельный путь борьбы за существованіе и встртятъ везд людей говорящихъ: ‘я жена и ребенокъ, остальное хоть не будь’.

Онъ съ минуту помолчалъ, собираясь съ мыслями.

— Говоря, что чувство родительской любви есть разновидность чувства состраданія къ слабому, — заговорилъ онъ опять: — я собственно длаю уступку. Строго говоря, ее можно вывести изъ чувства чистаго эгоизма. Родительская любовь стоитъ, если хотите, на границ этихъ двухъ противуположныхъ чувствъ и могла бы быть связующимъ звеномъ между ними.

— Знаете, — прервала его вдругъ Лидія Александровна: — я думала не разъ вотъ о чемъ: какъ велико у человка желаніе видть кого бы то ни было осчастливленнымъ имъ! Старыя двы переносятъ свою любовь на собакъ и кошекъ, ради которыхъ он иногда готовы мучить и тиранить другихъ людей…

— Ну вотъ вамъ, — подхватилъ Сарматовъ.— Если у старыхъ двъ въ такую уродливую форму выродился ихъ материнскій инстинктъ, то не подтверждаетъ ли это еще разъ, что въ своемъ корн эта любовь иметъ самый грубый эгоизмъ. Говорятъ, что, напротивъ, родители иногда готовы пожертвовать даже своей личной жизнью для счастія ребенка. Однако, замтьте, что въ большинств случаевъ эти жертвы малоцнны: самопожертвованія означаютъ только то, что эти родители, неудовлетворенные своей личной жизнью, надются создать своимъ дтямъ лучшую. Вообще интересъ къ дтямъ обратно пропорціоналенъ интересу къ своей личной жизни. А вотъ что можетъ подтвердить вамъ, что настоящая любовь и въ отношеніяхъ родственныхъ есть только ‘любовь-единомысліе’: посмотрите, родители, дрожавшіе надъ своими дтьми, если у нихъ болла головка, родители, неутшно плакавшіе бы много лтъ, если-бъ дти ихъ умерли — разъ дти не мыслятъ съ ними одинаково, эти самые родители готовы этихъ же самыхъ дтей пустить на вс четыре стороны на произволъ судьбы, а то такъ и проклясть ихъ. Нтъ единомыслія — нтъ любви. Съ нкоторыми варіантами таковы же и отношенія дтей къ родителямъ.

‘О, да’ — думаетъ Лидія Александровна — ‘хотя не всегда, не все такъ, а все-таки въ этомъ много правды’.

Она теперь не можетъ сразу найтись, что сказать Сарматову. Это разномысліе съ своими, съ родными слишкомъ близко ей и не умъ работаетъ у нея теперь, а что-то накипаетъ на сердц. Ее волнуетъ смутное сознаніе чьей-то какой-то вины: не то отца и брата по отношенію къ ней, не то ея собственной вины по отношенію къ отцу.

На этомъ разговоръ оборвался, потому что въ это время вернулась Наталья Михайловна.

XI.

Черкаловъ готовилъ къ святкамъ любительскій спектакль. Репетиціи начались задолго до Рождества, он длались то у него въ квартир, то у Натальи Михайловны. Маленькій водевиль репетировали сегодня у Карауловой.

Кром Натальи Михайловны, Лидіи Александровны и Маріи Владиміровны, принимали участіе Андрей Павловичъ Тушмалинъ, тотъ самый молодой человкъ, про котораго злые языки говорили, что онъ живетъ съ Натальей Михайловной и даже иногда выручаетъ ее въ трудныя минуты финансовыхъ затрудненій, и супруги Козаровскіе. Полковникъ Козаровскій служилъ въ одномъ изъ войсковыхъ штабовъ, былъ страстнымъ любителемъ любительскихъ спектаклей и даже дважды устраивалъ солдатскіе. Его жена, Варвара едоровна, молоденькая, разбитная барыня, приходилась двоюродной сестрой Черкалову и была очень дружна и съ Иваномъ Андреевичемъ, и съ Марьей Владиміровной.

Черкаловъ исправлялъ теперь обязанности режиссера, а Наталья Михайловна пригласила, въ качеств зрителя, еще и Сарматова.

Съ самаго начала, какъ только вс собрались, Марья Владиміровна ‘внесла’ предложеніе похать тотчасъ посл репетиціи на тройкахъ въ Аркадію ужинать.

— Погода чудная,— говорила она своимъ тоненькимъ голоскомъ, восторженно бгая глазками отъ одного гостя къ другому и какъ-бы ища общаго сочувствія: — легонькій чуть-чуть морозецъ, вчера весь день шелъ снгъ, а сегодня луна свтитъ не хуже, чмъ будетъ у насъ на декораціи. Пожалуйста, подемте! Мн такъ хочется чуточку кутнуть. И притомъ-же, ей-богу, это мн нужно для вдохновенія, для моей роли. Я чувствую упадокъ нервъ, мн ихъ надо встряхнуть. Ну, голубчикъ, Наталья Михайловна, подемте.

Предложеніе было принято, распорядились послать за тройками.

Репетиція шла, какъ всегда, шумно, безалаберно. Никто не зналъ, гд ему встать, гд ссть, когда перейти на другую сторону. Черкаловъ суетился, горячился, объяснялъ, доказывалъ, Козаровскій въ свою очередь доказывалъ ему, Наталья Михайловна уговаривала не спорить, не терять время: вдь это еще не послдняя репетиція.

Лидіи Александровн дали роль барышни, а Черкаловой роль горничной. Но на первой-же репетиціи Лидія Александровна отказалась отъ своей роли, находя, что ingenue у нея не выйдетъ и помнялась ролью съ Черкаловой. Но сегодня и горничная у нея не выходила.

— Зачмъ у васъ возвышенный тонъ, сударыня, — горячился Черкаловъ, входя въ свою роль режиссера: — вдь разв такъ горничныя говорятъ. Проще, проще, свободне, — настаивалъ онъ.

Но у Лидіи Александровны ни проще, ни свободне не выходило. Получались интонаціи и жесты барышни, готовой повелвать, но не повиноваться, готовой отрзать правду, но не схитрить. Это сердило Лидію Александровну.

‘Ну, я знаю, что у меня нтъ этихъ талантовъ’ — думала она — ‘ну, и что-же изъ этого. И не нужно! Вдь ни горничной, ни актрисой мн не быть’.

— Нтъ, бда съ вами!— горячился Черкаловъ.— Вы не забудьте, что вамъ нужно обойти барыню, нужно сдлать подобострастную физіономію, нужно немножко согнуться, вотъ такъ, всмъ корпусомъ.

Лидія Александровна сгорбилась, и это вышло такъ неловко, что вс засмялись. Но она дулась. Ей было непріятно, что надъ ней смются. И она сердилась на всхъ, а еще больше на себя.

‘И зачмъ я только взялась играть въ этомъ дурацкомъ спектакл’ — думала она — ‘точно безъ меня не обошлось-бы. Возьму да вотъ откажусь, и все тутъ’.

— Ахъ ты, Господи, все не такъ, все не такъ, — съ отчаяніемъ восклицалъ Черкаловъ.

‘И чего этотъ болванъ кричитъ’ — думаетъ Лидія Александровна — ‘точно не все равно, такъ или не такъ. Точно міръ отъ этого перевернется, если я не такъ сыграю горничную, какъ настоящая горничная’.

— Нтъ, вамъ надо прямо царицъ въ классической трагедіи играть! Такъ прямо съ царицъ и начинать, — сказалъ Черкаловъ, когда Лидія Александровна произнесла свою послднюю реплику.

— Очень можетъ быть, — сухо отвтила ему Лидія Александровна и вышла въ другую комнату.

‘Вдь самой захотлось’ — сердилась она на себя — ‘Удивительно интересно. А тамъ еще во время спектакля вс будутъ глазть на тебя и въ душ бранить… А, да какъ будто мн не все равно! Вотъ на зло имъ сыграю скверно’.

Какъ только кончили репетировать, стали собираться. Тройки уже стояли у подъзда.

Лидія Александровна сначала не хотла хать, отговариваясь, что ей не совсмъ здоровится. Но Наталья Михайловна обратилась къ ней съ рзкимъ:

— Allez, по vous faites pas prier.

Это на нее подйствовало. ‘хать такъ хать’ — подумала она и пошла одваться.

Аркадія интересовала ее. Съ тхъ поръ, какъ она въ первый разъ не похала туда съ Груздевыми, ей часто случалось слыхать упоминанія объ Аркадіи, и упустить случай увидать, наконецъ, что это за мсто, ей не хотлось.

‘Да и отчего не хать въ самомъ дл съ такой компаніей, какъ эта’ — подумала она.

Сегодня она чувствовала себя способной сдлать что угодно наперекоръ и общественному мннію, и Черкалову, который бсилъ ее своими указаніями, и даже наперекоръ самой себ. Она не могла дать себ отчета, что съ ней, но ей хотлось такъ или иначе противъ чего-то протестовать, чего-то требовать себ, хотлось, чтобъ ее кто-то въ чемъ послушался, и чтобъ сейчасъ-же уговорилъ ее, успокоилъ. Въ послдній годъ такое настроеніе повторялось у нея нердко.

Морозный воздухъ, быстрая зда, звонъ бубенчиковъ, шутки Черкалова, звонкій смхъ веселой Козаровской, крики ямщиковъ, комья снгу, которые, не смотря на крылья саней, все-таки долетали въ сани, сіяніе луны на снгу, — все это оживило ее. Теперь уже, кажется, не было ничего, на что-бы она ни ршилась и даже не наперекоръ всмъ, а вмст со всми, только-бы куда-то впередъ, на просторъ.

Зимній садъ Аркадіи, въ которомъ компаніи пришлось простоять нсколько минутъ, пока Сарматовъ ходилъ выбирать одинъ изъ свободныхъ кабинетовъ, произвелъ на Лидію Александровну впечатлніе жалкой, ничтожной декораціи.

‘Такъ это-то и есть Аркадія’ — подумала она. ‘А я-то ожидала!..’

‘Лучшій’ отдльный кабинетъ показался ей грязноватымъ и банальнымъ. Нтъ, по тому подъему нервовъ, который она чувствовала теперь посл этой зды на тройк, надо-бы ужъ что-нибудь фантастическое: какой-нибудь ужинъ прямо на снгу, въ лсу, на ледяныхъ скалахъ, на ледяныхъ диванахъ, при зарев костровъ, при звукахъ музыки, скрытой за деревьями. А то изъ такой прелести посадили вдругъ въ какой-то ящикъ съ пошлыми зеркалами, съ глупыми диванами. И потомъ соображенія, что заказать на ужинъ, глубокомысленное перечисленіе разныхъ sauce provenale, sauce bordelaise. Фи, какъ это противно!

Черкаловъ уже сидлъ за піанино и напвалъ фривольную французскую шансонетку.

— Ваня, — попробовала остановить его жена.

— Ah, ma ch&egrave,re, quand on est ici, il faut savoir s’amuser la cocotte. Это для разнообразія, — отвтилъ онъ.

И барабаня аккомпаниментъ, онъ заплъ опять. Козаровскій ему подтягивалъ. Скромный, застнчивый Тушмалинъ прислушивался и краснлъ, хотя не все понималъ.

Какъ только подали закуску, Черкаловъ бросилъ играть. Мужчины налили себ водки. Дамы просили портвейну, но Черкаловъ уговорилъ ихъ выпить кюммелю, говоря, что портвейнъ портитъ аппетитъ, а кюммель это самое настоящее, чмъ вс пьющія дамы замняютъ водку. Надъ нимъ посмялись, но послушались и выпили кюммелю. Черкаловъ, выпивъ свою рюмку водки, принялъ участіе и въ кюммел.

— Любопытная новость, господа, — сказалъ Козаровскій, закусывая маринованными рыжиками.

Вс оглянулись на него.

— Вы знаете штабъ-ротмистра Домраченко?

Караулова, Сарматовъ и Черкаловъ кивнули головой въ знакъ согласія.

— Онъ посл Новаго года женится на пвиц Доробанцевой.

— Не можетъ быть!— въ одинъ голосъ воскликнули вс.

— Вотъ прелестная парочка, — сказала Марья Владиміровна.

— Я рада за нее, — замтила Варвара едоровна, уже раньше слышавшая эту новость отъ мужа.

— А я такъ за него, — поправила ее Наталья Михайловна.— Вдь это восходящая звздочка, Доробанцева. Я не могу достаточно налюбоваться ею, когда вижу ее на сцен. И посмотрите, въ короткое время какой громадный успхъ. Двочка безъ связей, безъ протекціи, едва изъ консерваторіи. Я такъ ею увлекаюсь, что даже не чувствую къ ней jalousie de mtier.

— Но самое любопытное вотъ что, — продолжалъ Козаровскій:— Третьяго дня у Домраченко было нчто въ род мальчишника, на которомъ присутствовалъ и я. Были, разумется, почти вс офицеры его полка. Выпили, все прошло прекрасно, весело, дружно, цловались, миловались… Вы вс смотрите на меня такими глазами, что ждете, что я вотъ сейчасъ скажу: и разодрались. Не безпокойтесь, ничего подобнаго. Это было одно изъ миролюбивйшихъ собраній. Вы знаете-же, что это одинъ изъ самыхъ блестящихъ полковъ, и Домраченко былъ любимъ въ полку и принятъ везд и всюду. Вотъ тутъ-то и интересъ.

— Ахъ, какъ вы томительно разсказываете, Степанъ Степановичъ, — прервала его Наталья Михайловна.

— Въ чемъ дло-съ?— съ иронической наивностью спросилъ Козаровскій.— Я разсказываю по пунктамъ какъ дло было.

— Да говорите, ради Бога, безъ пунктовъ.

— Не извольте прерывать, имйте терпніе, и конецъ узнаете скоре. Такъ вотъ, благодаря именно такому составу полка, жениться ему на пвиц, чуть-чуть не не актрис, не полагалось-бы. По традиціямъ ему ничего не оставалось, какъ выйти изъ полка, что онъ и сдлалъ.

— Господи, какъ это глупо,— воскликнула Наталья Михайловна — гонятъ человка за то, что женится на пвиц. Точно преступленіе совершаетъ.

— Совершенно врно, Наталья Михайловна, — подхватилъ Козаровскій.— Это-же самое говорили въ штаб, когда узнали о причин отставки. Молодой человкъ, говорятъ, женится по любви на молодой двушк, всми уважаемой и даже изъ хорошей дворянской семьи, и изъ-за того, что она на сцен, долженъ выйти въ отставку. А остался-же въ томъ-же полку ротмистръ Подкованинъ, женившійся на богатой купеческой вдов, чтобъ поправить свои разстроенные финансы. То видите-ли не на ‘сцен’. Но все это разговоры, а все-таки нельзя нарушать традицій полка, и отставка утверждена. Впрочемъ, Домраченк предложено, если онъ желаетъ, хорошее мсто въ министерств, и я думаю, что онъ отъ этой перемны ничего не потеряетъ.

— Не понимаю я, почему придерживаются этого глупаго ригоризма, — замтилъ Черкаловъ.

— А, нтъ, знаете, есть все-таки основанія, сказалъ Козаровскій.— Согласитесь сами, что въ извстныхъ случаяхъ нужно держаться извстныхъ правилъ, соблюдать равноправность и уважать чужіе взгляды. Вдь между офицерами не вс таковы, какъ Домраченко, не вс пвицы Доробанцевы. Сдлайте исключеніе для нихъ, нужно сдлать тоже и для всхъ, кто пожелаетъ. Такимъ образомъ могутъ явиться въ сред полковыхъ дамъ элементы вовсе нежелательные. А вы знаете, что жены многихъ другихъ офицеровъ принадлежатъ къ родовитой знати. Нтъ, какъ хотите, это хотя и непріятно на первый взглядъ, можетъ быть, и нужно-бы это измнить, а все-таки въ этомъ ригоризм есть извстная доля справедливости.

— А, пустяки!— сказалъ Черкаловъ.— Вс женщины, какъ женщины, вс одинаковы. Mesdames et messieurs, выпьемте-ка еще по этому случаю.

И, наливая рюмку, Черкаловъ обратился къ Сарматову:

— Не правда-ли, Горинька?

— Выпьемъ, выпьемъ, — сказалъ Сарматовъ, подходя къ столу.

— Нтъ, я говорю, что вс женщины одинаковы. Правда?

— Почему это ты ко мн съ этимъ вопросомъ обращаешься?— нсколько конфузясь и смясь, отвтилъ Сарматовъ.

— Да вдь ты женскіи-то вопросъ изучаешь.

Сарматовъ усмхнулся, но ничего не отвтилъ.

Мужчины выпили, а дамы отказались отъ кюммеля и сли прямо къ столу.

— Однако позвольте, я не кончилъ, — заговорилъ Козаровскій, садясь рядомъ съ Натальей Михайловной.

— Такъ что-же вы томите, полковникъ!— воскликнула Наталья Мы хайловна.— Да говорите же.

— Пунктъ третій и послдній,— началъ Козаровскій, когда вс услись и принялись за соусъ изъ молодой серны.— Итакъ, третьяго дня у Домраченко былъ мальчишникъ. Это было вмст съ тмъ прощаніе и съ полкомъ. Какъ я уже говорилъ, вс такъ любовно выпили и цловались…

— Слышали, полковникъ,— прервала Наталья Михайловна.

— Не прерывайте. Всхъ миле, веселе, любезне былъ, разумется, самъ хозяинъ. Надо, впрочемъ, замтить, что пилъ онъ мало, онъ вообще мало пьетъ. Ну-съ, стали, наконецъ, прощаться, чтобы расходиться…

— Слава Богу, стало быть скоро и конецъ,— вставила Наталья Михайловна.

— Наталья Михайловна, я васъ прошу не портите впечатлнія, нарушая послдовательность моего разсказа, — шутилъ Козаровскій.

— Да вы съ вашей послдовательностью душу у меня вытянули. Говорите же, ужасный человкъ.

— Стали прощаться, чтобы расходиться,— продолжалъ Козаровскій.— Тутъ нкоторые изъ товарищей Домраченки и говорятъ ему: надемся, что это прощанье не на-долго, надемся бывать у тебя, надемся, что ты познакомишь насъ съ твоей женой. Съ удовольствіемъ, — отвчаетъ Домраченко — и громко такъ, чтобъ вс слышали — но только, говоритъ, господа, прошу имть въ виду, что кто хочетъ быть съ ней знакомымъ, тотъ долженъ выйти изъ полка.

— Браво, Домраченко!— воскликнулъ Черкаловъ, его жена и Наталья Михайловна.

— Надо было видть,— продолжалъ Козаровскій:— какой эффектъ произвели эти слова. А это было сказано самымъ милымъ и любезнымъ тономъ. Куда двалось у всхъ благодушное настроеніе. Лица вытянулись, каждый счелъ это личнымъ оскорбленіемъ себ. Я боялся, чтобы изъ-за этого не произошло дуэли. Но Домраченко, замтивъ, что это вышло слишкомъ рзко, смягчилъ пилюлю. ‘Таково, говоритъ, желаніе моей невсты и будущей жены и…’ мое, должно быть хотлъ онъ сказать, — я видлъ это по его глазамъ, да удержался _ онъ и вмсто того, сказалъ: ‘и я ему безпрекословно подчиняюсь’. Это нсколько успокоило, и вс, хотя довольно сухо, но распрощались съ нимъ мирно. Одинъ только порядкомъ подвыпившій корнетъ булькнулъ ему: ‘обабишься ты съ ней, а былъ, братъ, офицеръ’. Но Домраченко, по счастію, пропустилъ это мимо ушей.

— За здоровье Домраченко!— провозгласилъ Черкаловъ, поднимая стаканъ краснаго вина.— Приглашаю всхъ, кто сочувствуетъ ему, выпить со мной.

— Браво, браво, Домраченко!— сказала Наталья Михайловна, тоже поднимая стаканъ.— Пью за его здоровье.

И она протянула руку, чтобы чокнуться съ Козаровскимъ.

— И я, и я,— заговорили и другіе, и потянулись почему-то чокаться съ Козаровскимъ, который, кивая головой, принималъ это привтствіе.

Вино уже начинало разогрвать всхъ присутствующихъ, а Черкаловъ не находилъ нужнымъ стсняться и у него срывались шутка за шуткой. Компанія была своя, и можно было позволить себ говорить что угодно: съ Сарматовымъ онъ на ты, Козаровскій родня, отъ Натальи Михайловны онъ не ждалъ ничего, кром одобренія, къ Лидіи Александровн онъ привыкъ и ее пріучилъ къ себ еще въ Карлсбад. Мене другихъ былъ онъ знакомъ съ Тушмалинымъ, но Андрея Павловича знали вс за порядочнаго человка и добраго малаго и, благодаря его скромности и всегдашней молчаливости, обыкновенно не принимали въ разсчетъ.

Среди оживленныхъ разговоровъ и о свтскихъ сплетняхъ, и о приготовленіяхъ къ любительскому спектаклю, и о разныхъ кушаньяхъ по поводу подаваемыхъ кушаній и винъ, добрались до шампанскаго. Выпили еще разъ за Домраченко, выпили просто безъ тоста, выпили за успхъ спектакля. Заиграли иголки редерера, заиграли искорки въ глазахъ, заиграли мысли. Черкаловъ предложилъ еще выпить ‘за само шампанское’. Разговоръ становился общимъ, шумнымъ, вс прерывали другъ друга, шутки и шалости сыпались со всхъ сторонъ. Марья Владиміровна уже не останавливала мужа, а какъ будто была довольна, когда какое-нибудь его фривольное, вскользь сказанное слово вызывало общій хохотъ. Она разрумянилась больше другихъ, глаза ея горли, въ чертахъ лица появилась нкоторая томность, длавшая ее даже некрасивой. Лидія Александровна сидла черезъ столъ, наискось отъ нея, въ такомъ-же возбужденномъ состояніи. Об часто взглядывали другъ другу въ глаза, довольныя своимъ настроеніемъ, и вакхическій восторгъ какъ-бы передавался въ нихъ отъ одной къ другой и взаимно подогрвался. Обимъ было весело, каждой по своему. Марья Владиміровна была довольно слабосильна, и выпитое вино достаточно отуманило ее. Она уже не могла относиться сознательно ни къ тому, что говорилось, ни къ своимъ поступкамъ и словамъ. Ей все казалось веселымъ, забавнымъ, ее все радовало, и она смялась какъ ребенокъ, не находя другихъ словъ, кром короткихъ: ‘ахъ, какъ смшно!— Прелестно.— Ваня, перестань’.

У Лидіи Александровны, напротивъ, вино сначала только разогрло мозгъ и заставило его быстро, быстро работать. Она все видла, все наблюдала, все понимала и оцнивала. Ей было очень весело, во всемъ тл она чувствовала какую-то сладкую истому. Ей было пріятно видть, что вс немножко подвыпили, и сознавать, что она видитъ это и понимаетъ, понимаетъ и то, что и сама она немножко подвыпивши, но это такъ смшно, такъ хорошо и такъ пріятно, что, право же, въ этомъ нтъ ничего дурного. Конечно, хуже всхъ вотъ милая Марья Владиміровна. Душка, она находится совсмъ въ состояніи…

Лидія Александровна видитъ, что Наталья Михайловна похорошла: возбужденіе идетъ ей. Но Наталья Михайловна едва-ли не трезве всхъ ихъ. Только съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ перекидывается она взглядами съ Тушмалинымъ. А тотъ покраснлъ, какъ красная двица, и смотритъ то на нее, то на сидящую противъ него Козаровскую. ‘О, Наталья Михайловна, вы не безъ грха и тутъ’ — думаетъ Лидія Александровна. Но въ эту минуту она все прощаетъ Наталь Михайловн и рада за нее, что ей весело. Только вотъ Козаровскій взглядываетъ косо на свою жену, которой что-то шепчетъ Черкаловъ и должно быть фривольное, потому что Варвара едоровна краснетъ и, смясь, потупляется.

А Сарматовъ? Лидія Александровна взглядываетъ на него и глаза ихъ встрчаются. Странно, что въ его глазахъ теперь она читаетъ какую-то мысль, которая есть въ эту минуту и у нея, но какую именно она не можетъ дать себ отчета. Она чувствуетъ только, что ей нравится смотрть ему прямо въ глаза, и она не хочетъ оторваться отъ нихъ. Это продолжается нсколько секундъ, которыя кажутся ей длинными и пріятными: въ этомъ взаимномъ взгляд есть что-то ласкающее, онъ, конечно, думаетъ о томъ-же, о чемъ и она, и только низа что не уловить ей — о чемъ. Наконецъ, ей кажется, что она нашла, нашла!.. И, разгораясь еще боле въ радостной улыбк, она говоритъ ему черезъ столъ:

— Единомысліе?..

Она думаетъ, что сказала это тише, чмъ говорятъ вокругъ нея въ эту минуту вс остальные, и что ее услышитъ только одинъ Сарматовъ, но вышло такъ громко, что вс слышали — она не совладла съ голосомъ.

А Сарматовъ съ довольной улыбкой уже отвчаетъ ей въ тонъ: — Любовь.

— Какое краткое и выразительное признаніе, — смясь, подхватываетъ Наталья Михайловна.

Сарматовъ смущенно смотритъ на нее и выручаетъ Лидію Александровну:

— Наталья Михайловна, что вы? Гд, когда? Лидія Александровна смется надъ моей теоріей любви.

— Хорошо, хорошо, я вижу, — говоритъ Наталья Михайловна.

Лидія Александрова смотритъ на Сарматова почему-то благодарнымъ взглядомъ и какъ будто хочетъ сказать: да если любовь единомысліе, то наше теперешнее единомысліе пріятно, какъ любовь.

А Наталья Михайловна, уже оставивъ ихъ, продолжаетъ прерванный разговоръ съ Козаровскимъ, а Черкаловъ показываетъ Тушмалину движеніемъ пальцевъ по столу, какъ идутъ ночью въ лсъ на свиданье сначала Фаустъ, потомъ Маргарита, а за ними подкарауливающій ихъ Зибель. Тушмалинъ не можетъ удержаться отъ громкаго смха. Вс обращаются къ Черкалову.

— Что еще такое?

— Ну нтъ, это секретъ, — говоритъ Черкаловъ.

— Ну, скажите.

— Нтъ, ни за что, — говоритъ Черкаловъ.

А Лидія Александровна смотритъ опять на Сарматова. Онъ съ улыбкой говоритъ ей черезъ столъ:

— Мы еще поспоримъ!

— Поспоримъ!— шутя, вызывающе отвчаетъ она и впадаетъ на минуту въ сладкую задумчивость.

И поспоритъ, еще какъ! Ей пріятно даже, что Наталья Михайловна обвинила ихъ въ признаніи. Не все-ли равно. Вдь это милая шутка. Она совсмъ не думаетъ теперь о томъ, что Наталья Михайловна совтовала ей ‘завладть’ Сарматовымъ. Если-бъ эта мысль закралась ей теперь въ голову, она-бы разсердилась и прогнала ее, какъ скучную, какъ досадную, мшающую наслаждаться тмъ состояніемъ веселья, въ которомъ находятся и вс, и Сарматовъ, и она. Разв можно думать теперь о какихъ-нибудь коварныхъ разсчетахъ. Да, ей Сарматовъ чрезвычайно нравится въ эту минуту. Правда, онъ немножко хитрый, быть можетъ безсердечный, во всякомъ случа пальца въ ротъ ему не клади. Бывали минуты, что мысль о немъ безотчетно пугала ее… что-то отталкивало отъ него… Но теперь, въ эту минуту, онъ какой-то особенный, онъ ей нравится. Зачмъ Сарматовъ не хотлъ, чтобъ слова Натальи Михайловны о ихъ ‘признаніи’ были поняты всми такъ, какъ она ихъ сказала? Какой вздоръ бояться! Она никого не боится. Надо умть презирать всякія стсненія, всякія условности. Надо презирать все: и общественное мнніе, и положеніе, и богатство, и все, все. И тогда все это будетъ у вашихъ ногъ, все будетъ ваше. О, какъ она понимаетъ Домраченко и Дорабанцеву! У Лидіи Александровны является неопредленное, но настойчивое желаніе сдлать вотъ сейчасъ тоже что-нибудь такое, чтобъ вотъ вс такъ-же одобрили ее, какъ одобрили Домраченко, показать-бы, какъ она мало дорожитъ тмъ, предъ чмъ другіе преклоняются, показать-бы всмъ, какая въ ней сила воли, характера. Разв она не способна именно на такіе поступки? О, конечно, очень, очень способна, очень можетъ сдлать что-нибудь такое. И это ее радуетъ, она гордится этимъ, ей еще веселе отъ этой мысли.

А Черкаловъ уже всталъ изъ-за стола, слъ за піанино и опять заплъ шансонетку. Веселый мотивъ оживилъ еще боле общество. Наталья Михайловна раза два вполголоса подхватила refrain. Теперь наступило у всхъ совсмъ восторженное настроеніе. Ужинъ былъ конченъ, вино пріятной теплотой и пгой разливалось по жиламъ. Въ комнат уже становилось душно, но никто этого не замчалъ. Марья Владиміровна сидла теперь на диван въ состояніи блаженной невмняемости. Домой никому еще не хотлось.

— Какая кокотка научила тебя этой шансонетк?— шутя спросилъ Сарматовъ Черкалова.

— Прехорошенькая, мой милый, прехорошенькая,— съ чувствомъ отвтилъ Черкаловъ, какъ-бы подзадоривая Сарматова, и снова заплъ.

— Вы думаете, что и я у кокотокъ выучилась этому refrain?— задорно спросила Сарматова Наталья Михайловна.

— Нтъ, вы-то, вроятно, гд-нибудь со сцены слышали, — отвтилъ Сарматовъ, — ну, а онъ-то ужъ, конечно, у кокотокъ.

— Егоръ Дмитріевичъ, вы хоть-бы его при всхъ не выдавали,— смясь, пролепетала Марья Владиміровна.

— Отчего-же? Онъ вдь не отпирается, а какъ видите еще и похваляется.

— Ваня, — крикнула Марья Владиміровна.

— Что теб, моя милочка, что-теб, моя прелесть?— спросилъ Черкаловъ, поворачиваясь къ ней лицомъ, но оставаясь сидть на табуретк у піанино. Онъ любовался своей немножко подвыпившей женой и, улыбаясь, послалъ ей воздушный поцлуй.

— Поди, я теб уши выдеру,— притопнувъ ногой, сказала Марья Владиміровна.

— Маничка, за что, помилуй, — отшучивался Черкаловъ.

— Поди, поди сюда, — начинала капризничать Марья Владиміровна.

— Маничка, я, право, тутъ не при чемъ, — сдлавъ шутливо-покорную мину, говорилъ Черкаловъ, какъ-бы нехотя подходя къ жен.— Я не одинъ, Маничка, я съ дядюшкой. Это все онъ меня просвщаетъ.

— Дай ухо, дай ухо, — капризничала Марья Владиміровна.

Черкаловъ окинулъ взглядомъ всхъ присутствующихъ съ шутливо-испуганной физіономіей, какъ-бы ища защиты и, видя общую улыбку, подставилъ жен ухо. Она пребольно надрала ему его, пока онъ приговаривалъ:

— Я съ дядюшкой, я съ дядюшкой.

— А вотъ это за дядюшку, это за дядюшку, — приговаривала Марья Владиміровна, теребя его за другое ухо.

Потомъ, притянувъ его за оба уха къ себ, она его поцловала въ губы и, оттолкнувъ, захохотала чуть не истерическимъ смхомъ: такъ она была довольна своей выходкой.

— Ну, ужъ достанется-же и дяденьк за это, — говорилъ Черкаловъ, потирая уши и снова садясь на табуретку спиной къ піанино.— Ужъ и нажалуюсь-же я на него Фаншет, навру ей что-нибудь, чтобъ и она ему уши выдрала. Надо-же и старику доставить это удовольствіе, — сказалъ онъ, разсмявшись.

— А что, хорошенькая эта Фаншета?— спросила Наталья Михайловна.

— Ахъ, да я-же вамъ говорю, что прехорошенькая, — съ притворной досадой подтвердилъ Черкаловъ.

— Лучше насъ?— спросила Наталья Михайловна, отпивая изъ маленькой рюмки бенедиктинъ.

Черкаловъ взглянулъ на нее и, ничего не отвтивъ, сталъ смотрть въ потолокъ и насвистывать какой-то игривый мотивъ.

— Нтъ, вы скажите: лучше насъ?— приставала Наталья Михайловна.

Черкаловъ опять посмотрлъ на нее, потомъ всталъ, ушелъ въ уголъ, къ двери, и оттуда, прикрывъ оба уха ладонями, громко произнесъ: ‘лучше!’ и зажмурился.

Вс засмялись его шутк.

— Не бойтесь, не бойтесь, уши драть не станемъ, — сказала Наталья Михайловна.— Выходите.

Черкаловъ, смясь, занялъ опять свое мсто на табуретк.

— И дорогая?— спросила Наталья Михайловна.

— Я за тмъ и сопровождаю дядюшку къ ней, чтобъ это не было слишкомъ дорого: охраняю нкоторымъ образомъ свои права на наслдство, — пошутилъ Черкаловъ.

— Ахъ, эти безпутные мужчины, — воскликнула Варвара едоровна: — какія они деньги тратятъ на кокотокъ!

— Совсмъ не такъ много, какъ вы думаете, — шутливо-дловитымъ тономъ сказалъ Черкаловъ.— Нынче он подешевли. Все стало дороже, все стало хуже, только на кокотокъ цны падаютъ, хотя сами-то он съ каждымъ годомъ улучшаются. Неправда-ли, Горинька?

— Ахъ, отстань, пожалуйста, что ты все ко мн пристаешь, — сказалъ Сарматовъ.

— Да вдь ты спеціалистъ по женскому вопросу.

— А! Какъ они говорятъ о женщинахъ!— качая головой, сказала Варвара едоровна, обращаясь къ Наталь Михайловн.— Нтъ, любопытно узнать, какъ-бы они насъ оцнили.

— По самой настоящей стоимости,— игриво подхватилъ Черкаловъ.

— Оцните-ка, — смясь, сказала Наталья Михайловна.

— Это вотъ надо Егора Дмитріевича спросить, — отвтилъ Черкаловъ, беря Сарматова подъ руку: — онъ во всякомъ случа компетентне меня. Притомъ-же я могу быть пристрастенъ: у меня жена тутъ.

— Поди ты!— оттолкнулъ его Сарматовъ.

— Нтъ, отчего-же, милый, если дамы желаютъ, — настаивалъ Черкаловъ.— Ты не конфузься, покажи свои познанія. Это будетъ нчто въ род суда Париса на современный ладъ. Ну-ка, выступай.

— Оставь меня въ поко,— отшучивался Сарматовъ.

— Просите сами, mesdames, если угодно получить о себ основательныя свднія отъ компетентнаго судьи.

— Ну, Егоръ Дмитріевичъ, скажите, — обратилась къ Сарматову Варвара едоровна.

Сарматовъ сначала промолчалъ, но потомъ, окинувъ всхъ взглядомъ и видя уставленный на него вызывающій взглядъ Лидіи Александровны, сказалъ:

— Судъ Париса послужилъ яблокомъ раздора между богинями, какъ вамъ извстно. Я не хочу быть причиной чьего-бы то ни было неудовольствія.

— Неужели вы насъ считаете такими глупыми, чтобъ ссориться изъ-за вашихъ словъ, — сказала Наталья Михайловна.— Я думаю, со временъ Юноны женщины сколько-нибудь поумнли.

— Итакъ, mesdames, я ставлю вопросъ на баллотировку, — сказалъ Черкаловъ.— Угодно-ли вамъ, чтобъ Парисъ Дмитріевичъ Сарматовъ оцнилъ каждую изъ васъ? Кто согласенъ, поднимаетъ руку, несогласныя оставятъ руки опущенными.

Вс дамы разомъ подняли свои руки, вс видли въ этомъ только забавную шутку. Машинально подняли руки и Козаровскій, и молчаливый Тушмалинъ.

— Пожалуйте,— сказалъ Черкаловъ, беря Сарматова за плечи и выдвигая его впередъ къ дамамъ.— Не конфузьтесь, произносите приговоръ.

Сарматовъ, нсколько смущенный, окинулъ взглядомъ всхъ дамъ. Разрумянившіяся, он смотрли на него съ любопытствомъ, возбужденными горящими глазами прямо ему въ глаза, каждая какъ-бы ожидая себ наиболе высокой оцнки. И Сарматовъ улыбнулся и не нашелъ сказать ничего иного, какъ только:

— Всмъ по тысяч рублей.

Лица дамъ мгновенно перемнились. Он были недовольны: такая игра ихъ не забавляла, это глупость. Это все равно, что карточная игра не на деньги. Нтъ, надо по настоящему, на деньги, какъ въ дйствительности, тогда это интересно.

— Ну, что это, Егоръ Дмитріевичъ,— сказала Наталья Михайловна — вы все впечатлніе расхолодили. Надо ужъ говорить, такъ говорить какъ слдуетъ.

— Да, да, по правд,— сказала Варвара едоровна.

Марья Владиміровна только кивала головой въ знакъ согласія съ другими. Въ глазахъ Лидіи Александровны Сарматовъ прочелъ то же самое настойчивое желаніе ‘настоящаго’ приговора.

— Не конфузься, не конфузься, милый,— поощрялъ Сарматова Черкаловъ.— Нечего холостыми-то зарядами пугать. Прицливайся и пали.

Сарматовъ еще разъ посмотрлъ на всхъ дамъ и спросилъ:

— По справедливости?

— По справедливости, по справедливости,— отвтили ему разомъ Наталья Михайловна и Варвара едоровна.

Сарматовъ подумалъ и сказалъ:

— Лидія Александровна — сто!

Вс оглянулись въ сторону Лидіи Александровны.

— Ого!— сказала Наталья Михайловна — ‘единомысліе’, пристрастіе..

— Нтъ, нтъ, — подхватилъ Черкаловъ: — безпристрастіе!— и началъ апплодировать.— Браво, Парисъ Дмитріевичъ, браво, Горинька.

Лидія Александровна ярко покраснла и, сіяя довольной улыбкой, немного потупилась. Но совсмъ отуманенная шампанскимъ и подмываемая неопредленнымъ желаніемъ сдлать что-нибудь такое необыкновенное, чтобъ поддержать присужденное ей первенство въ этомъ импровизированномъ конкурс красавицъ, чтобъ показать, какая еще она, еще лучше, чмъ думаютъ,— она вдругъ встала и, протянувъ Сарматову открытую руку, сказала:

— Давайте.

Въ нкоторомъ недоумніи, не ршаясь догадываться, онъ спросилъ:

— Что?

— Grand prix!— отвтила она, не совсмъ твердо владя голосомъ.

Сарматовъ въ смущеніи досталъ бумажникъ и, вынувъ оттуда сторублевку, подалъ Лидіи Александровн.

Взявъ ее, Лидія Александровна быстро подошла къ столу, гд горли канделябры въ десятокъ свчей. Хотя вс смотрли въ это время на Лидію Александровну, но прежде чмъ кто-нибудь усплъ спохватиться, радужная бумажка вспыхнула яркимъ пламенемъ.

Козаровскій бросился къ столу, чтобъ убрать свчи, Черкаловъ отстранилъ руку Лидіи Александровны съ горящей бумажкой отъ ея корпуса, и когда Лидія Александровна сейчасъ-же бросила бумажку на полъ, онъ затопталъ огонь и поднялъ нсколько недогорвшихъ клочковъ.

Все это произошло въ одну минуту при полномъ молчаніи.

А прежде чмъ кто-либо усплъ сказать хоть слово, раздались вдругъ истеричныя всхлипыванья и неясныя, произносимыя сквозь слезы слова. Вс оглянулись: это рыдала Марья Владиміровна, сидвшая до сихъ поръ въ молчаніи и задумчивости съ того самаго момента, какъ Сарматовъ произнесъ свою первую оцнку. Черкаловъ бросился успокаивать рыдавшую жену, проклиная въ душ Лидію Александровну: онъ предполагалъ, что это она напугала Марью Владиміровну возможностью пожара. Лидія Александровна, не понимая въ чемъ д.До, тоже поспшила къ плачущей Марь Владиміровн.

— Успокойся, успокойся, Маня, — говорилъ Черкаловъ: — не горитъ, не бойся.

Но Марью Владиміровну не унять было такъ скоро.

— Двадцать… пять…— продолжала она всхлипывать.

— Домой тебя везти надо, вотъ что,— сказалъ Черкаловъ, догадавшійся въ чемъ дло.— Давай-ка одваться.

— Да и всмъ пора,— сказала Наталья Михайловна.

Козаровскій и Тушмалинъ пошли въ буфетъ расплачиваться. За ними вышелъ и Сарматовъ.

Лидіи Александровн было жаль Черкалову. Но вдь какая же глупенькая Марья Владиміровна. Стоило изъ-за этого тревожиться! Бдненькая, это на нее шампанское подйствовало. ‘Нтъ, со мной этого никогда бы не случилось, думаетъ Лидія Александровна. ‘Стоитъ ли принимать къ сердцу такіе пустяки’. Вотъ она взяла и сожгла эти сто рублей, взятые ей, какъ призъ, и отъ нихъ остался одинъ пепелъ. И какъ Марья Владиміровна не пойметъ, что все это ничтожно. Экій ребенокъ!

Но въ глубин души Лидія Александровна все-таки испытывала чувство удовлетворенія. Поступокъ ея съ сторублевкой, казалось ей, потому не вызвалъ ни въ комъ одобренія, что всхъ отвлекла истерика Марьи Владиміровны.

Искорки шампанскаго продолжаютъ играть въ голов у Лидіи Александровны.

XII.

Когда хали въ Аркадію, размстились въ каждой тройк по дв пары такъ, что супруги были разлучены съ своими супругами. Теперь Черкаловъ слъ вмст съ женой, къ нимъ же въ сани сли Наталья Михайловна и Тушмалинъ, а въ другихъ саняхъ похали Козаровскіе, Лидія Александровна и Сарматовъ.

Это распредленіе представляло удобства и для разъзда по домамъ. Козаровскіе жили на Пантелеймонской, Сарматовъ въ своемъ дом на Фурштадтской, Лидія Александровна съ Натальей Михайловной на Сергіевской у Таврическаго сада, Черкаловы въ Почтамтской. Но Наталья Михайловна, садясь въ сани съ Черкаловыми, говорила, что она хочетъ нарочно подальше прокатиться, освжиться, прежде чмъ пріхать домой.

Распрощавшись съ Козаровскими у подъзда ихъ квартиры, Сарматовъ и Лидія Александровна выхали на Литейный.

Сарматовъ имлъ вс основанія предполагать, что Наталья Михайловна, похавъ съ Тушмалинымъ, вернется домой не скоро, а теперь, по разсчету времени, они еще едва-ли дохали и до квартиры Черкаловыхъ. Отвезти сейчасъ же Лидію Александровну домой и самому вернуться къ себ Сарматову не хотлось, спать онъ не могъ бы: выпитое вино только теперь начинало вызывать въ немъ возбужденіе нервовъ. Онъ видлъ, что и Лидія Александровна находится въ состояніи такого оживленія, что о сн и позднемъ час ночи и не думаетъ. Ему пришло желаніе завезти ее къ себ, хоть на минутку.

Въ голов у него немножко шумло, но теперь вся кровь мозга хлынула, казалось, къ одной точк и усиленно работала, чтобъ придумать, какъ сдлать это. Онъ припомнилъ, что въ одинъ изъ недавнихъ споровъ съ Лидіей Александровной о разныхъ вопросахъ общественной жизни и морали онъ общалъ между прочимъ привезти ей для прочтенія одну французскую книгу, но посл того уже дважды позабывалъ исполнить это. Теперь книга показалась ему якоремъ, за который можно уцпиться.

Тройка легкой рысью подвигалась къ Фурштадтской. Еще нсколько минутъ, и они продутъ на Сергіевскую.

Онъ обратился къ Лидіи Александровн:

— Позвольте завернуть ко мн, взять общанную вамъ книгу. Иначе я ее опять забуду.

— Хорошо, сказала Лидія Александровна.

Ей было ршительно все равно, куда ни хать теперь. Луна свтила такъ ярко, легкій морозецъ, ласкаючи, пощипывалъ щеки, на улиц тихо, бубенчики позваниваютъ, какъ будто и имъ пріятно сегодня кататься: всего мене хотлось Лидіи Александровн домой.

Сарматовъ веллъ кучеру свернуть на Фурштадтскую.

— Не зайдете-ли и вы на минутку?— сказалъ Сарматовъ, когда тройка остановилась у его подъзда и онъ вылзъ изъ саней.

— Нтъ, съ какой стати, — машинально сказала Лидія Александровна и улыбнулась.

— А съ какой стати вы будете сидть тутъ на мороз?

— Да не холодно.

— Тмъ не мене. Ждать всегда кажется такъ долго, а мн еще надо порыться, поискать книгу. Вы соскучитесь, а я буду мучиться этимъ, торопиться и тмъ дольше проищу. Et puis je serai inquiet en vous laissant toute seule avec, un cocher inconnu.

— Oh, pas de danger!

— Нтъ, что же мшаетъ вамъ зайти?— уговаривалъ Сарматовъ.— Чопорныя церемоніи не къ лицу намъ съ вами, ‘свободнымъ мыслителямъ’. Tout le monde dort, personne ne vous verra, j’ouvre la porte moi mme avec ma clef… Vous n’avez pas peur de moi, je pense.

— Ah, srement non,— смясь воскликнула Лидія Александровна.

— Такъ и зайдемте. Faites moi l’honneur… Пока я ищу, вы, можетъ быть, посмотрите другія книги и выберете себ еще что нибудь.

— Подите ищите, я подожду,— съ задорнымъ смхомъ и поддразниваніемъ сказала Лидія Александровна.

— Нтъ, ужъ въ такомъ случа я поищу въ другой разъ, я не хочу заставлять васъ сидть и ждать,— сказалъ онъ, опечаленный, и сдлалъ движеніе, чтобъ снова ссть въ сани.

— Ахъ, какой вы упрямый!— воскликнула Лидія Александровна, вставая: — пойдемте.

Онъ подалъ ей руку, она выпрыгнула изъ саней и впередъ его пошла къ дверямъ.

— Mais vous n’en parlerez personne,— сказала она, когда Сарматовъ повернулъ ключъ въ дверяхъ.

— Oh, je suis muet, comme une tombe,— отвтилъ онъ, пропуская впередъ себя Лидію Александровну и захлопывая дверь.

Онъ досталъ изъ кармана и зажегъ восковую спичку и освтилъ Лидіи Александровн лстницу. Поднявшись нсколько ступенекъ по мягкимъ коврамъ на площадку съ мраморной баллюстрадой, они очутились передъ другой запертой дверью — въ переднюю. Днемъ эта дверь стояла открытой настежъ, на ночь она запиралась и маленькій ключъ былъ тоже у Сарматова въ карман. Ему не въ первый разъ приходилось возвращаться такимъ образомъ ночью вдвоемъ съ секретной постительницей, и онъ не желалъ длать даже приближеннаго камердинера свидтелемъ этихъ посщеній. Все было такъ приспособлено, что ему никого изъ прислуги не было нужно.

Приглашая теперь Лидію Александровну, Сарматовъ не имлъ въ виду не только учинить надъ ней какое-нибудь физическое или даже нравственное насиліе, но и увлекать ее. Въ этомъ отношеніи Лидія Александровна могла довриться ему. Отдляя въ теоріи любовь-единомысліе отъ любовныхъ увлеченій, онъ отдлялъ ее и на практик, и умлъ всегда находить въ себ достаточно сдержанности и силы воли, чтобъ слова согласовались съ дломъ. Это было прямо свойственно ему по натур, и еще прежде, чмъ онъ въ свою послднюю поздку окончательно выработалъ себ въ этомъ отношеніи цлую теорію, весь прежній складъ жизни благовоспитаннаго человка пріучилъ его обуздывать себя и уважать женщину.

Онъ быть можетъ, гораздо больше поддавался теперь желанію выразить себ и ей ихъ духовную близость въ области свободнаго мышленія, чмъ вліянію игравшихъ въ его мозгу и крови искорокъ шампанскаго.

Лидіи Александровн было смшно на этой темной лстниц, освщенной только восковой спичкой. Въ сущности она охотно шла сюда: все необыкновенное, выходящее изъ общепринятаго, всегда влекло ее. Нуженъ былъ только умлый и во-время направленный толчокъ, чтобъ колебанія смнились той-же ршимостью, которая заставила ее сжечь сторублевку.

Въ передней Сарматовъ повернулъ на стн крючокъ, и сразу въ нсколькихъ комнатахъ вспыхнули электрическія лампочки: это была тогда еще новинка, которую онъ только что усплъ поставить. Лидія Александровна была пріятно поражена такимъ освщеніемъ по щучьему велнію, и это ничтожное обстоятельство подогрло ея и безъ того хорошее настроеніе.

Сарматовъ принялъ отъ нея шубку. Не снимая шапочки и перчатокъ Лидія Александровна вошла въ гостиную. Обстановка понравилась ей: не только богато, но и оригинально.

— Что это за табуретъ?— спросила она.

— Это позвонокъ допотопнаго мамонта,— отвтилъ Сарматовъ: — а коверъ подъ нимъ — крокодилова шкура.

Въ своихъ путешествіяхъ Сарматовъ собиралъ отовсюду нравившіяся ему украшенія для комнатъ.

Онъ любезно показалъ своей гость жестомъ руки на боковую дверь, и они вошли въ огромный кабинетъ, еще боле поразившій Лидію Александровну пестротой и своеобразностью обстановки. Тутъ были и оружіе, и рыцарскіе доспхи, и рдкой величины глобусъ, и чучело обезьяны, рядомъ съ широкой оттоманкой, обложенной шитыми мутаками и подушками, стоялъ по одну сторону кальянъ, по другую мраморная группа, изображающая эпизодъ изъ похищенія сабинянокъ, персидскіе ковры, большіе и маленькіе, подъ смлыми углами перекрещивались на полу, а на стнахъ они крупными складками драпировали картины nudits, надъ небольшой мраморной группой Лаокоона висла старая картина рафаэлевской школы и тутъ-же терракотовый бюстъ сатира въ обществ мраморныхъ бюстовъ Вольтера и Лессинга. По средин кабинета большой круглый столъ темнаго дуба на массивной рзной ножк съ бронзовыми украшеніями, былъ весь заваленъ книгами, фотографіями, гравюрами, журналами и иллюстраціями. Среди этого музея, гд разбгались глаза, Лидія Александровна замтила у одной изъ стнъ небольшой, почти дамскій, письменный столикъ чернаго дерева и надъ нимъ на стн своеобразный канделябръ: изъ темносрой рамы, изображавшей порталъ готическаго собора, выдавался впередъ пышный, сборчатый рукавъ пурпурнаго бархата, перехваченный золотымъ шнуромъ, а изъ рукава высовывалась рука скелета, державшая въ своихъ костлявыхъ пальцахъ красивый желзный канделябръ съ тремя свчами. Ни лампы, ни другихъ подсвчниковъ на стол не было.

— Это мило, — сказала восхищенная Лидія Александровна: — мн это очень нравится.

— И не пугаетъ васъ?— улыбаясь спросилъ Сарматовъ, зажигая эти три свчи.

— Нисколько, даже еслибъ не было другого свта, — отвтила она, взглянувъ на горвшія надъ круглымъ столомъ электрическія лампочки. Вообще мн у васъ все нравится. Полная свобода: латы и кальянъ, Рафаэль и сатиръ.

— А это даже не безъ умысла. Общій характеръ моего кабинета долженъ изображать средневкового крестоносца, заблудившагося на магометанскомъ восток, и современнаго человка, находящагося подъ давленіемъ идей древняго міра.

Лидія Александровна сла къ круглому столу на одинъ изъ стульевъ, обитыхъ шагренемъ съ вытсненными на немъ гербами, и стала разсматривать книги, бывшія всегда ея слабостью не меньше, чмъ наряды. Перчатки мшали ей перелистывать страницы и она сняла ихъ. Сарматовъ тмъ временемъ зажегъ въ одномъ изъ угловъ кабинета большую лампу bronze antique на высокомъ кронштейн: темнобронзовый, геральдическаго рисунка, драконъ подпиралъ plateau лампы острыми концами своихъ крыльевъ. Потомъ Сарматовъ принялся было отыскивать книгу для Лидіи Александровны. Но ему не хотлось находить ее такъ скоро.

Да и у Лидіи Александровны книги не вызывали сегодня обычнаго настроенія. Перейдя съ мороза въ теплыя комнаты, очаровывающія еще вдобавокъ нсколько фантастической обстановкой, лидія Александровна ослабла. Теперь даже ея котиковая шапочка тяготила ее, и она сняла и положила ее на столъ. Нтъ, напрягать умъ, чтобы читать хотя-бы заголовки книгъ, напрягать зрніе, чтобы разсматривать хотя-бы картинки, она не хотла, не могла. На нее напало сладостное, дремотное состояніе. Сидть-бы неподвижно, такъ хорошо, такъ сладко, и такъ, полуприщурившись, видть, какъ во сн, вс эти красивые окружающіе предметы и такъ къ чему-то прислушиваться, какъ будто къ какой-то далекой неземной музык. Въ углу стоялъ маленькій кабинетный рояль. И охота Сарматову возиться тамъ, искать книгу, сыгралъ-бы лучше что-нибудь. Попросить разв? Нтъ, не стоитъ. Это онъ будетъ опять выбирать, искать, копаться, да и эта музыка не то, что ей чудится… Эти звуки выйдутъ теперь рзки… И потомъ мысль, что онъ сядетъ и будетъ играть, ударять пальцами по клавишамъ, кажется ей въ эту минуту почему-то смшной. Нтъ, она хотла-бы музыки невидимой, тихой, откуда-то издали, сверху, и чтобы и онъ, Сарматовъ, не рылся-бы тамъ въ книгахъ, а стоялъ-бы и замеръ, прислушиваясь.

А все-таки интересно знать, что онъ играетъ?

Лидія Александровна встала и лнивой походкой подошла къ вертящейся этажерк съ нотами. Цлая библіотека композиторовъ-классиковъ. ‘Ну, это для помпы’ — подумала она. Взявъ первую попавшуюся тетрадь и развернувъ ее, она стала перебирать переплетенные въ одно разные романсы и псни. ‘Это какъ у всхъ’ — улыбнулась она, встрчая знакомыя слова и ноты.

— Вы смотрите на мою музыкальную библіотеку,— сказалъ, подойдя, Сарматовъ, довольный случаемъ отложить исканіе книги.— Плохой я музыкантъ.

— А вотъ и Ungarnland,— показала ему Лидія Александровна тетрадь: — помните Карлсбадъ?

— А вы помните?— сказалъ онъ съ радостнымъ удивленіемъ.

Она, улыбнувшись, посмотрла ему въ глаза, и этотъ взглядъ, эта улыбка, не выражая ничего опредленнаго, огнемъ пробжали у него по жиламъ. Вроятно, электрическая искорка отозвалась и въ ней, потому что она подала ему тетрадь и какимъ-то страннымъ голосомъ сказала:

— Сыграйте.

Онъ взялъ ноты, слъ къ роялю и заигралъ эту арію, когда-то съ легкой руки Ильки Огай раздававшуюся по всему Петербургу.

— Trink Tokayer,

— Der gibt Feuer!— слегка подхватилъ онъ довольно звучнымъ, красивымъ баритономъ.

Лидіи Александровн хотлось бы подтянуть ему, но она этого не могла. У нея не было ни голоса, ни умнья пть, и, раза два показавшись смшной, когда она какъ-то запла, она уже съ тхъ поръ никогда и не пробовала этого больше. Такой пустякъ и она не можетъ! Мелочь эта вызывала въ ней теперь легкую досаду и желаніе хоть-бы чмъ-нибудь другимъ выразить то нсколько восторженное настроеніе, въ которомъ она находилась. Но чмъ? Желаніе оставалось смутнымъ, ей самой неяснымъ, тмъ не мене неудовлетвореннымъ, подавленнымъ и готовымъ каждую минуту въ чемъ-нибудь прорваться.

— А хотите, чтобы ужъ вспомнить, какъ слдуетъ, Карлсбадъ, выпить рюмочку токайскаго?— спросилъ ее вдругъ Сарматовъ, переставая играть и опуская педаль.

Вотъ это она можетъ!

— Давайте,— не задумываясь, отвтила она. Но сейчасъ-же спохватившись, сказала: — нтъ, нтъ, не надо. Вдь это вы пойдете будить прислугу.

— Нисколько. Вино есть въ столовой, въ буфет.

И онъ тотчасъ-же всталъ и пошелъ въ столовую.

Лидія Александровна, оставшись одна, опять обвела глазами комнату. ‘Хорошо-ли, что я здсь?’ — мелькнула у нея въ голов мысль.— ‘Да и не ждетъ ли уже Наталья Михайловна?’ Но она сейчасъ-же съ досадой отогнала эти мысли. Что это въ самомъ дл! Вчныя разсужденія: ‘хорошо-ли, да можно-ли’, вчныя оглядки. Довольно она натерплась этого. Какому божеству она приноситъ эту жертву?!.. А Наталья Михайловна… что ей Наталья Михайловна — она у нея не на служб. Да она и сама еще, вроятно, катается.

Лидія Александровна почему-то иронически улыбнулась, не отдавая себ отчета почему.

‘Ну, и я еще не вернулась съ катанья, вотъ и все тутъ, ну и что-жъ изъ этого?’ — мысленно бросила она кому-то вызовъ.

Ей хорошо, пріятно, и она хочетъ дать волю этому настроенію, и никто ей не мшаетъ, никому до этого нтъ дла, никого она этимъ не обезпокоитъ, если вмсто двухъ часовъ вернется домой въ четыре.

И, отогнавъ досадныя мысли, она опять, довольная собой, оглянулась вокругъ. Взглядъ ея упалъ на группу похищенія сабинянокъ, стоявшую на пьедестал рядомъ съ оттоманкой. Упершись руками на бедра и нарочно слегка раскачиваясь, шаля, танцуя, Лидія Александровна подошла къ стату и, вставъ одной колнкой на оттоманку, принялась разсматривать группу: двое мужчинъ крпко схватили и удерживаютъ барахтующуюся въ ихъ рукахъ приподнятую на воздухъ молодую женщину. Фантазія художника создала ихъ всхъ безъ всякихъ одеждъ, и только подъ ногами валялись щиты и мечи.

‘А сабинянки потомъ очень и очень любили этихъ такъ жестоко похитившихъ ихъ римлянъ’ — припоминала Лидія Александровна и улыбнулась.

Ей нравились эти сильныя фигуры съ выпуклыми мускулами, съ энергичными выраженіями лицъ, порывистыми, ршительными движеніями. Ей казалось, что она испытываетъ на себ эти мраморныя объятія, и это возбуждало въ ней какое-то жуткое и сладостное ощущеніе. Вотъ и эта женщина, которую они несутъ, она какъ будто только слабо сопротивляется, она вся отдалась имъ въ сознаніи безполезности борьбы. И лицо у нея не страдальческое, а какое-то безпомощно-томное. Лидія Александровна потянулась какъ будто посл сна. Но это не сонъ. Оно ей знакомо это пріятное чувство потяготы. Оно нтъ, нтъ да и охватитъ ее. И такъ хорошо, хорошо. А потомъ пройдетъ эта истома. И опять является энергія, и эта нга, позабыта. А вотъ въ такія минуты…

Сарматовъ принесъ на серебряномъ поднос бутылку токайскаго, дв маленькія ликерныя рюмочки и виноградъ.

— Вотъ то самое, что мы пили въ Карлсбад, — сказалъ онъ.— А вы любуетесь моей Сабинянкой? Не правда-ли, хороши?

— Прелестны, — отвтила Лидія Александровна, отходя отъ группы и смотря на нее теперь издали.

— Вотъ и присядьте тутъ, — сказалъ Сарматовъ, подвигая къ оттоманк низенькій восточный столикъ и ставя на него вино.

Лидія Александровна сла на оттоманку на противоположномъ отъ Сабинянки конц. Сарматовъ еще пододвинулъ къ ней столикъ и, взявъ себ табуретку, услся передъ столикомъ, визави съ Лидіей Александровной, и налилъ дв рюмки.

— На память о Карлсбад, — сказалъ онъ, чокаясь съ Лидіей Александровной.

Она взяла рюмку. Это бархатистое, сладковатое, ароматное вино ей нравилось. Нжась, она вытянула маленькую рюмку, какъ вытягиваютъ сладкій ликеръ изъ шеколадной конфетки.

— Вотъ это мило въ вашей стороны, — сказалъ Сарматовъ, видя, что Лидія Александровна выпила все.— Это доставляетъ хозяину удовольствіе, когда дорогой гость длаетъ, какъ говорятъ, честь его угощенію.

И, наливая сейчасъ-же еще по рюмк Лидіи Александровн и себ, онъ сказалъ:

— А эту вотъ я выпью на радости видть васъ у себя.

Онъ чокнулся съ стоявшей на поднос рюмкой Лидіи Александровны.

— Не сразу, — отвтила она, не беря рюмки.

— Пригубить нужно сразу, — смясь сказалъ онъ: — а тамъ можно и отставить.

Она улыбнулась, взяла рюмку и, пригубивъ, поставила назадъ.

Они оба почему-то посмотрли другъ на друга и, ничего не сказавъ, улыбнулись.

— Чему вы улыбаетесь?— спросила она.

— А вы чему?— спросилъ онъ.

— Ничему.

— И я ничему.

— Какъ это глупо.

— Что?

— Улыбаться такъ.

— Да, а вотъ подите, если хочется улыбнуться. Это просто сказывается хорошее настроеніе.

Лидія Александровна почувствовала, какъ вино пошло по жиламъ, разогрвая, нжа, увеличивая еще боле ея пріятное чувство неопредленнаго томленія.

— Der gibt Feuer, der Tokayer, — сказала она, вся раскраснвшись, глядя на Сарматова, и вдругъ расхохоталась. Ей стало неудержимо весело.

Ея смхъ заразилъ Сарматова, и онъ тоже засмялся. Они посмотрли опять другъ на друга, и Лидія Александровна расхохоталась еще больше. Отчасти, чтобъ удержаться отъ смху, отчасти просто потому, что ей этого хотлось, она взяла рюмку и опять медленно потянула въ себя токайское. Сарматовъ, чтобъ составить ей компанію, долилъ и свою рюмку и сталъ прихлебывать.

Онъ уже начиналъ предчувствовать, чмъ это кончится, но. врный своему культу женщины, не хотлъ ни ускорять, ни замедлять біеніе пульса мировой жизни, какъ онъ иногда въ шутку называлъ такіе моменты.

— Не смйтесь больше, — сказала Лидія Александровна: — это непріятно.

И глядя на Сарматова улыбающимися глазами, въ которыхъ отражалось уже ослабленіе энергіи и умственной, и тлесной, она сказала:

— А хать-то?

— хать? Успемъ еще, — успокоилъ ее Сарматовъ.— Наталья Михайловна наврно еще не дома.

— А если дома?

— Ну, я скажу ей потомъ въ оправданіе какую-нибудь глупость, — разсмялся Сарматовъ.— Скажу, что мы тоже захотли послдовать ихъ примру и ухали… ну, хоть чрезъ Литейный мостъ, на Выборгскую… въ Озерки. Разв ужъ вы такъ спать хотите, что торопитесь?

— Нтъ, — сказала она попрежнему радостная, но слегка прищуриваясь.

— Вамъ, можетъ быть, свтъ электричества ржетъ глаза. Не слишкомъ-ли ярки эти лампочки. Погодите, такъ будетъ лучше.

И Сарматовъ всталъ, потушилъ свчи въ рук скелета, повернулъ въ стн ручку, и электрическія горлки, блеснувъ на время красноватымъ пламенемъ, потухли. Осталась горть только большая лампа въ углу, дававшая подъ матовымъ колпакомъ ровный, слабый свтъ. Большая часть кабинета погрузилась теперь въ полумракъ. Какъ сквозь сонъ, виднлись Лидіи Александровн и рыцарскіе доспхи, и бюсты, и шкафы съ книгами, и картины на стнахъ. Все потеряло свои правильныя очертанія и рисовалось сказочными, неясными образами. Только блая мраморная группа Сабинянки, на которую свтъ лампы падалъ изъ-за спины Лидіи Александровны, стояла передъ ней, еще рзче выдляясь среди общаго полумрака. Но и на этихъ фигурахъ сгладились нкоторыя линіи контуровъ, мраморъ потерялъ блескъ, выраженіе лицъ стушевалось.

Во всякое другое время подобное тушеніе огней вызвало-бы въ Лидіи Алесандровн протестъ. Не ребенокъ она, чтобъ не понять, что это не только неудобно, неприлично и опасно, но и отзывается недостаткомъ уваженія къ ней. О, въ другое время она-бы встала, и немедленно потребовала-бы возвращенія домой. Но сегодня — она сама не знаетъ, что съ ней. Волнующее ее сладкое чувство истомы совсмъ овладваетъ ей, и она охотно погружается въ этотъ полумракъ на этой широкой, мягкой оттоманк. Огонь токайскаго будитъ въ ней неясныя желанія. Лицо ея горитъ, на немъ играетъ какая-то блаженная улыбка, и Лидія Александровна переводитъ взглядъ съ Сарматова на Сабинянку. Мраморныя фигуры кажутся ей уже живыми, он какъ будто движутся, и воображеніе Лидіи Александровны уносится за ними. Она, не отрываясь, смотритъ на нихъ и повидимому что-то думаетъ. Сарматовъ видитъ это, чувствуетъ ея состояніе и самъ начинаетъ поддаваться властному чувству. Но онъ не ршается ничего сказать Лидіи Александровн и только въ упоръ смотритъ на ея раскраснвшееся лицо и свтящіеся глаза.

— О чемъ вы такъ думаете, глядя на статую?— спрашиваетъ онъ, наконецъ.

Не отводя глазъ отъ мраморныхъ фигуръ, она слегка коснющимъ языкомъ говоритъ ему:

— Я думаю, что иногда хорошо быть женщиной… слабой… грубо схваченной и измятой, вотъ какъ эта. Посмотрите, какъ мужчины — и какіе мужчины!— напрягаютъ вс силы, чтобъ овладть своей добычей… Они ее осилили, а вдь побдительница-то она. Вдь они жизнью за нее рискуютъ… Ну, разв не пріятно знать, что за тебя такъ борются и разв не пріятно быть такъ схваченной и унесенной.

— Вы хотли-бы быть на ея мст?— спросилъ Сарматовъ, чувствуя нервную дрожь.

Онъ отвтилъ на ея мысль. Да, ей хотлось въ эту минуту испытать какое-то грубое насиліе надъ собой. Она чувствовала, что она вся ослабла, что, кажется, самый воздухъ борется съ ней и заставляетъ ее отдаваться въ его власть и непроизвольно опускать вс мускулы въ какую-то непривычную сторону. Она чувствовала, что она уже во власти кого-то, что она пала, порабощена, и только еще нужно сильное вншнее давленіе, толчокъ, чтобъ это само собой наступившее, вызванное сладкой истомой, состояніе физической и моральной слабости нашло себ оправданіе и удовлетвореніе. Какъ будто спать такъ смертельно хочется, что только-бы уткнуться въ подушку и мгновенно забыться. Лидія Александровна не отвчаетъ на вопросъ Сарматова, а только съ странной нервной улыбкой смотритъ на него и, немного помолчавъ, говоритъ:

— О, я бы боролась и отбивалась руками и ногами.

Неодолимо сладкое чувство заставило ее при этомъ потянуться всмъ корпусомъ. Она вытянула впередъ сжатыя вмст руки и потомъ, разъединивъ ихъ, медленно судорожно приблизила ихъ немного къ груди и сдлала рзкій жестъ, какъ-бы отталкивая отъ себя кого-то.

— Силу пробуете?..— нервно сказалъ Сарматовъ, дрожа всмъ тломъ, вставая и протягивая навстрчу ея рукамъ свои руки.

— И не пробуйте,— дрогнувшимъ голосомъ вскрикнула Лидія Александровна, инстинктивно выставляя впередъ противъ него раскрытыя ладони и пугливо отклоняясь назадъ всмъ корпусомъ еще прежде, чмъ онъ усплъ сдлать шагъ къ ней.

Но въ ея горящихъ глазахъ и судорожной улыбк онъ уже видитъ, что, какъ-бы она упорно не защищалась, она ждетъ и хочетъ нападенія.

XIII.

И вдругъ, точно какая-то другая, невдомая сила вывела Лидію Александровну изъ состоянія сладостнаго онменія…

— Домой… шапку мою,— почти взвизгнула она, мечась въ состояніи ярости по комнат и ища шапку, которая лежала на кругломъ стол, между книгами.

Сарматовъ подалъ ей шапку и, зная, какъ непріятно дйствуютъ въ такія минуты всякія успокаивающія слова, молчалъ. Онъ едва успвалъ за ней, едва догадался повернуть крючокъ, чтобы зажечь электрическія лампочки,— такъ она стремительно бросилась въ переднюю, и къ выходу, торопя его рзкими короткими возгласами: ‘шубу’, ‘отворяйте’.

Когда онъ сталъ одваться, она не глядя на него, отрывисто сказала:

— Я ду одна.

— Этого нельзя Лидія Александровна,— сталъ противиться Сарматовъ: — я не могу васъ отпустить такъ. Помилуйте, подумайте, что скажетъ вашъ швейцаръ, что подумаетъ троечникъ… Успокойтесь.

— Я ду одна!— повелительно отрзала она, и встала на порог.

— Воля ваша, Лидія Александровна,— сказалъ Сарматовъ самымъ почтительнымъ, но непреклоннымъ тономъ: — я не могу этого допустить. Я поду съ вами въ вашихъ же интересахъ. Успокойтесь, или я не отопру дверей.

Но Лидія Александровна уже и сама почувствовала, что онъ правъ и поняла невозможность противиться.

— демте,— сказала она ршительно.

О, какъ она ненавидла его въ эту минуту! Если-бъ у нея въ рукахъ было какое-нибудь оружіе, она способна была-бы, кажется, убить его. Нтъ, никогда еще она не была такъ унижена, оскорблена, какъ сейчасъ.

— Vous ne devez pas m’en vouloir, — началъ было Сарматовъ пошлое оправданіе, чтобъ прервать молчаніе, которое, какъ ему казалось, могло возбудить неумстныя соображенія у извощика. Но, не находя, что сказать дале, и видя, что Лидія Александровна молчитъ и будетъ молчать, онъ дланно-развязнымъ тономъ сказалъ: — а впрочемъ и въ самомъ дл лучше, если мы оба помолчимъ: втерокъ намъ навстрчу, теперь посл чаю недолго и горло простудить.

И онъ сейчасъ же почувствовалъ, какъ краска стыда бросилась ему въ лицо за эту пошлую ложь, въ такую минуту, за это мелочное желаніе что-то скрыть отъ извощика. Ужъ когда эти слова были безвозвратно сказаны, онъ понялъ, какъ они должны были раздражить Лидію Александровну.

А троечникъ ухмылялся себ въ бороду, видя теперь у господъ рзкую перемну въ манер держать себя.

Въ вискахъ у Лидіи Александровны стучало, голова кружилась, во рту она ощущала какой-то отвратительный вкусъ отъ вина, ей становилось тошно.

‘Только бы дохать, только бы дохать’, — думала она.— ‘О, проклятіе… гадость!’ почти вслухъ говорила она сама съ собой.

Она понимала, что совершилось что-то необычайное, но она не могла ни думать, ни соображать, она чувствовала только, что ненавидитъ Сарматова, что онъ отвратителенъ и что у нея теперь одно желаніе: дохать домой.

Едва сани остановились у подъзда, Лидія Александровна выпрыгнула и бросилась къ звонку. Сарматовъ тоже вышелъ и всталъ рядомъ съ ней. Швейцаръ отпоръ не скоро. Лидія Александровна и Сарматовъ молча стояли въ ожиданіи. Когда, наконецъ, дверь была отперта, Сарматовъ тотчасъ спросилъ швейцара:

— А Наталья Михайловна вернулась?

— Никакъ нтъ-съ, отвтилъ швейцаръ, пропуская мимо себя Лидію Александровну, быстро исчезнувшую на лстниц: Сарматовъ не усплъ даже сказать ей ‘прощайте’.

Лидія Александровна была рада, что Натальи Михайловны еще нтъ дома. Это избавляло ее отъ непріятной въ этотъ моментъ встрчи.

Горничная, принимая ея шубку и видя ее одну, спросила:

— А барыня?

— Наталья Михайловна похала провожать…— отвтила Лидія Александровна и прошла къ себ.

Не раздваясь, бросилась она на кровать.

Слезы душили ее и, уткнувшись въ подушку, чтобъ заглушить рыданія, она пролежала такъ нсколько минутъ, рыдая и вздрагивая всмъ тломъ. Однако вскор головная боль, боль подъ ложечкой, тошнота и давленіе корсета заставили ее придти въ себя. Она встала и начала раздваться. Но тутъ она почувствовала такое головокруженіе и приступъ рвоты, что не знала, куда дваться. Едва помня себя, она поспшила отпереть дверь и бросилась вонъ изъ комнаты.

Когда, чрезъ часъ, пріхала домой Караулова, Лидія Александровна уже спала, какъ убитая.

А Сарматовъ, вернувшись домой, опять такъ же никого не будя, вошелъ въ свой кабинетъ. Въ полумрак лампы ему бросились въ глаза слды его недавней бесды съ дорогой гостьей: и подвинутые къ оттоманк табуретъ и столикъ, и вино…

Нсколько взволнованный, онъ еще не могъ сейчасъ же лечь спать. Разъ десять прошелся онъ по кабинету, останавливаясь предъ разными предметами и смотря на нихъ въ упоръ, а сквозь нихъ въ безконечное пространство.

Остановясь предъ письменнымъ столомъ, онъ машинально зажегъ свчи въ костлявой рук и зачмъ-то слъ. Уставившись глазами въ столъ, онъ думалъ теперь о внезапномъ гнв Лидіи Александровны.

Не въ первый разъ ему приходилось видть и самому испытывать такую реакцію чувствъ, но еще никогда въ такой рзкой форм, какъ сегодня.

И въ голов его начинаетъ рождаться мысль: правъ ли онъ? Но онъ сейчасъ же отталкиваетъ ее привычными аргументами: что значитъ правъ, что значитъ не правъ?

Разв она не сама подала ему поводъ, разв она не хотла этого? Вдь если-бъ онъ въ тотъ моментъ, когда она протянула руки, защищаясь отъ него, остановился и сказалъ бы ‘подемте домой’, разв она не возненавидла бы его еще больше, чмъ теперь. Такого хладнокровія, — нтъ, такой насмшки!— она никогда бы ему не простила. Теперь, напротивъ, въ ней потомъ еще уляжется первая вспышка гнва и все забудется. Въ этомъ онъ почти увренъ.

Сарматовъ всталъ, потому что сидть на жесткомъ кресл у стола ему было неудобно, прошелся опять по кабинету, досталъ и закурилъ сигару, и слъ въ мягкое кресло у окна.

Нтъ, если онъ нынче чувствуетъ что-то непріятное въ этомъ случа, такъ это потому, что Лидія Александровна ему ближе другихъ по духу… И зачмъ же это такъ вышло!

Но вдь то непріятное, что наступило вслдъ за этимъ, это вдь только недостатокъ, неполное развитіе единомыслія…

Несетъ-ли онъ какую-нибудь отвтственность?.. Не отвтственность условной морали и условнаго права, а отвтственность предъ собой, передъ ней. Какую? Нравственную? Все, что было сейчасъ, все это согласно съ его взглядами, теоріями, съ его культомъ женщины… Матерьяльную что-ли? Но разв тутъ можетъ быть рчь о матерьяльной отвтственности? А еслибъ у него не было средствъ? Разв право свободно мыслить обусловливается извстнымъ денежнымъ цензомъ? Какихъ размровъ? ‘Разв мн и такъ не приходило иногда въ голову поступиться моимъ богатствомъ’ — думаетъ Сарматовъ. ‘Но кто и почему долженъ тогда обладать имъ’.

А отъ этихъ разсужденій его мысль опять перескакиваетъ къ Лидіи Александровн, клубокъ мыслей все вьется больше и больше, и Сарматовъ уже начинаетъ теперь видть, что это дйствительно клубокъ, что онъ катится прямо на него, что по мр приближенія онъ растетъ, вотъ онъ выросъ въ цлую гору, и Сарматовъ не можетъ двинутся съ мста, не можетъ бжать отъ него, и… клубокъ перекатывается чрезъ него, расплющивая его своей тяжестью.

Сарматовъ задремалъ въ кресл.

XIV.

Лидія Александровна проснулась во второмъ часу дня. Первое, что она почувствовала, была страшная головная боль. Точно что-то тяжелое лежало у нея на голов.

Она открыла глаза и сейчасъ-же опять ихъ закрыла. Но черезъ нсколько секундъ, она окончательно проснулась, повернулась на спину и широко, какъ въ испуг, открыла глаза.

Все, что было вчера, вдругъ всплываетъ въ ея памяти. Ее охватываетъ такой ужасъ, что она приподнимается на кровати, и у нея вырывается болзненный стонъ.

Она схватилась руками за голову и просидла нсколько времени въ такомъ положеніи. Но ощущеніе боли въ голов и холода заставило ее снова опуститься и спрятать руки подъ одяло.

О, бжать, бжать, скоре отсюда! Куда-бы то ни было, но не видть больше этихъ лицъ, этой обстановки, изгладить все это изъ памяти.

Лидія Александровна не хочетъ даже ясно вспоминать всхъ подробностей вчерашняго вечера и ночи, до такой степени все это кажется ей гадкимъ, ужаснымъ, отталкивающимъ. Она старается отвлечь свое вниманіе и отъ ощущенія боли во всемъ тл, и отъ отвратительнаго вкуса во рту, и отъ разбросанныхъ по комнат платья и блья, все это доставляетъ ей невыносимыя терзанія.

‘О, хоть забыться-бы… умереть!’ думаетъ она.

‘Умереть… отравиться’ — думаетъ она чрезъ минуту, вспоминая мать.

Но ей сейчасъ-же рисуется страшная картина почернвшаго трупа, въ груди она чувствуетъ боль, ей вспоминается то мучительное состояніе рвоты, которое она испытала вчера, ей становится страшно.

‘За что, за что!’ — почти вслухъ произноситъ она, сжимая руки.— ‘Проклятіе!’

И кто заступится за нее! Кто? Съ ней поступили варварски, и она ничего не можетъ подлать съ виновникомъ этого. Ахъ, да разв она пойдетъ кому-нибудь жаловаться!.. А голова, голова!… Быть можетъ, въ вин былъ дурманъ?.. Нтъ, онъ и самъ пилъ его.

О, никогда въ жизни она не видала человка противне Сарматова! Все, все въ немъ кажется теперь ей отвратительнымъ. И его пошлая теорія любви-единомыслія, и вся его манера говорить съ какой-то почтительно-снисходительной миной, и эта театральная обстановка его кабинета…

Бывало, когда ее цловалъ отецъ своими грязными, прокопченными табачнымъ дымомъ усами, она и то подолгу оттирала губы. Но, кром отца, никто, никогда не смлъ цловать ее. Она даже съ братомъ не цловалась… И теперь… такая гадость…

Да, братъ!.. И онъ такой-же, какъ Сарматовъ, отвратительный, какъ вс мужчины. ‘Гадкіе, проклятые!’

Но что-же такое случилось? Вдь это вс, всегда такъ… Нтъ, нтъ, не то, не то… Она не можетъ думать, она не знаетъ… Но ее оскорбили, ее унизили… О, она еще отомститъ имъ всмъ, всмъ…

Ей почему-то вдругъ вспоминается отецъ, потомъ Лукерья…

А вдругъ ребенокъ!..

Одна мысль объ этомъ заставила Лидію Александровну вскочить. Дрожь пробжала по всему тлу, но даже какъ будто головная боль прошла отъ страху. Лидія Александровна встала и начала поспшно одваться. Холодный потъ выступилъ у нея на лбу.

‘Нтъ, нтъ, это-же не такъ, не сейчасъ’ — успокаиваетъ она себя и старается думать о другомъ.

Она машинально взглядываетъ на часы на столик. Два часа! Чувство досады опять укололо ее: это безобразіе! А урокъ?!.. Въ часъ у нея былъ урокъ. Ну, это еще не бда, что пропустила. Но ей уже кажется, что и туда ей теперь, такой, какая она есть, нельзя идти. Ей все гадко, вс противны, и боле всхъ противна она сама себ.

Нтъ, бжать, бжать сегодня-же отсюда.

Эта квартира Натальи Михайловны, весь строй ея жизни, ея общество, все кажется ей такимъ постыднымъ, позорнымъ, что имени этому нтъ.

Разв онъ посмлъ-бы сдлать это съ одной изъ своего круга?.. За ту-бы заступились… Онъ отнесся къ ней, какъ къ бдной гувернантк, какъ къ компаньонк… Съ ней обошлись, какъ съ горничной, какъ съ швейкой. Грязь!

‘А зачмъ я хала? Кто-же виноватъ! Нтъ, дорожащая собой горничная и швейка не подутъ къ нему ночью’.

О, всему виной то праздное дло, которое она длаетъ тутъ, вс т праздныя слова, которыми они играютъ въ ихъ обществ, которыми забавляются, какъ забавляются музыкой, пніемъ. Теперь она знаетъ цну этимъ забавнымъ словамъ!

Начавъ одваться, Лидія Александровна съ отвращеніемъ отбрасывала отъ себя вс вчерашнія принадлежности туалета. Она вс ихъ брала двумя пальцами, какъ-бы боясь обжечься. Она одвалась сегодня во все другое, даже корсетъ и ботинки были взяты другіе. Ей страшно было взглянуть на свое лицо въ зеркало. Ей казалось, что она увидитъ тамъ себя изуродованной, искалченной, хотя въ то-же время она понимала, что это чувство ложное. Однако, ршившись наконецъ взглянуть, она не замтила ничего особеннаго, кром слдовъ небольшого утомленія, какъ бывало съ ней и прежде при случайной головной боли. Въ первый моментъ она лишь скользнула взглядомъ по зеркалу. Потомъ, присмотрвшись, она нсколько успокоилась. Голова продолжала болть, но теперь это была тупая боль, съ которой она могла и выйти.

Въ столовой она застала Наталью Михайловну уже за чаемъ. Въ своемъ вигоневомъ красно-полосатомъ капот Наталья Михайловна казалась нисколько неутомленной, а бодрой и веселой, какъ всегда.

— Bonjour, — сказала по привычк Лидія Александровна.

— Наконецъ вы, — легкой усмшкой встртила ее Наталья Михайловна.— Выспались?

Все это сказано обычнымъ тономъ, но Лидію Александровну оскорбляетъ и самая веселость Натальи Михайловны, ей кажется, что ее не уважаютъ, что она предметъ шутки и шутливыхъ размышленій. И, садясь къ столу, она отвчаетъ рзкимъ тономъ:

— Да.

— И все-таки въ дурномъ настроеніи,— сдлавъ непріятную гримасу,— говоритъ Наталья Михайловна.— По правд сказать, если вы надумались, то есть отчего.

Лидія Александровна молча наливала себ чай, но, услыхавъ эти слова, она оглянулась на Наталью Михайловну и подумала: ‘откуда-же она можетъ знать?’

— Эта исторія съ сожженіемъ денегъ, — продолжала между тмъ Наталья Михайловна серьезнымъ тономъ: — она должна быть теперь, при отрезвленіи, непріятна не только вамъ, но и всмъ намъ. По крайней мр, мн она особенно непріятна.

Лидія Александровна вдругъ почувствовала, какъ кровь начала приливать ей въ лицо. Она взглянула на Караулову, хотла что-то сказать, но въ это время чрезъ столовую прошла горничная, и Наталья Михайловна продолжала по-французски:

— Oui, dans ce cas l vous avez dpass tout ce qui est permis et pas permis. Votre sortie tait de mauvais got. Vous avez agi comme une cocotte, mais comme une vraie, ma ch&egrave,re, mais comme une vraie.

Наталья Михайловна особенно подчеркнула эти послднія слова.

Лидія Александровна зардлась.

‘Только этого еще не доставало, чтобъ эта развратная дура меня оскорбляла’, — подумала она. Ей хотлось возражать, протестовать, но языкъ отказывался повиноваться, слезы подступали къ горлу и, чтобъ не выдать свою слабость, Лидія Александровна молча, сосредоточенно пила чай.

— Да, милая, — продолжала Наталья Михайловна по-русски, когда горничная прошла уже назадъ: — все, что мы тамъ болтали, все это было, можетъ быть, немножко вольно, nous tions tous un peu chauffs, но все это во всякомъ случа было такое, что порядочные люди еще могутъ себ позволить ради шутки въ своемъ близкомъ кружк. Но то, что вы сдлали, это уже шутка неприличная и скверная. Что вы хотли этимъ показать? Презрніе къ деньгамъ? Кокотки, говорятъ, иногда папиросы кредитками закуриваютъ. Вы поступили, какъ самая банальная изъ нихъ. Имъ это лестно показать, что они ста рублямъ не придаютъ значенія, а мы и безъ этого знаемъ, что для насъ сто рублей не состояніе: но и жечь ихъ нтъ ни надобности, ни удовольствія. Не знаю, замтили-ли вы, а могу васъ уврить, что этотъ фейерверкъ произвелъ на всхъ очень дурное впечатлніе. Такими выходками вы можете не привлечь къ себ, а оттолкнуть Сарматова.

Лидія Александровна не въ состояніи была удержать слезъ досады и обиды. Подбородокъ у нея дрожалъ, руки тряслись, но она не хотла уходить, надясь совладать съ собой и еще объясниться съ Натальей Михайловной.

— Я вамъ говорю это, вовсе не желая обидть васъ, — продолжала Наталья Михайловна: — а въ вашихъ-же интересахъ, чтобъ вы не длали подобныхъ faux pas. Я понять не могу, какъ двушка вашихъ лтъ и съ вашимъ воспитаніемъ могла сдлать такую выходку.

Наталья Михайловна замолчала и пила свой чай.

Лидія Александровна сначала все хотла доказать, что она думала совсмъ не то, что думаетъ Наталья Михайловна, но она была такъ разстроена, что не могла сказать ничего. Никакихъ объясненій, никакихъ связныхъ мыслей не находилось у нея теперь, она чувствовала только, что все существо ее протестуетъ противъ взводимыхъ на нее очень обидныхъ и тяжкихъ обвиненій. Все, что ей хотлось-бы вылить цлымъ потокомъ на Наталью Михайловну и ея общество, все выразилось въ немногихъ и сказанныхъ дрожащимъ голосомъ словахъ:

— Наталья Михайловна, я отъ васъ уду.

Наталья Михайловна была нсколько изумлена, но, подумавъ, она не нашла удобнымъ на этотъ разъ уговаривать Лидію Александровну и сказала почему-то по-французски, вроятно потому, что эта фраза всегда была готовой на язык:

— Quand vous voudrez.

И потомъ подумала, что это даже будетъ лучше, а то еще, кто знаетъ, чего можно ожидать отъ Лидіи Александровны, si elle va glisser sur cette pente l.

Допивъ чашку, Лидія Александровна встала и молча вышла.

Въ своей комнат она остановилась въ раздумьи.

‘Отдамъ, отдамъ, сейчасъ же’ — подумала она.— ‘Ахъ, я, гадкая, противная, скверная!’ — шептала она, подходя къ своему большому дорожному ‘кофру’ и, наклоняясь, чтобъ отпереть его.

Она достала изъ сундука маленькую шкатулочку и вынула изъ нея сторублевую бумажку. Потомъ, заперевъ опять сундукъ, она пошла къ Наталь Михайловн.

— Вотъ передайте, пожалуйста, Сарматову,— сказала она, кладя сто рублей предъ Карауловой на столъ.

— Что вы, что вы!— замахала руками Наталья Михайловна.— Разв это возможно! Скверную шутку вы хотите сдлать еще хуже.

— Я не могу остаться въ долгу у Сарматова,— начиная теперь овладвать собой,— твердо произнесла Лидія Александровна: — это были его деньги, я сожгла ихъ, теперь возвращаю ему свои.

— Да вы поймите, что Сарматову сто рублей ничего не стоятъ, Сарматовъ милліонеръ, а у васъ это, быть можетъ, все, что есть,— возражала Караулова.

— Я должна отдать и, больше ничего.

— Вы хотите этимъ еще разъ напомнить, что вы были въ состояніи невмняемости.

— Ахъ, мн это ршительно все равно.

— Но въ такомъ случа зачмъ же вы меня тутъ впутываете — отдайте Сарматову сами.

— Я не хочу съ нимъ больше встрчаться.

— Какъ же это такъ — изумилась Караулова.— Вы встртите его везд, встртите его и у меня, и у другихъ.

— Я нигд его больше не встрчу,— сухо отвтила Лидія Александровна.

— Ничего не понимаю,— сказала Караулова и даже въ недоумніи развела руками: — вы опять въ состояніи невмняемости. Что же вы, изъ Петербурга хотите ухать?

— Можетъ быть,— небрежно отвтила Лидія Александровна.

— Да что же такое случилось, наконецъ?— спрашивала Наталья Михайловна.— Поссорились вы что-ли съ Сарматовымъ?

— Ничего не случилось,— отрзала Лидія Александровна.

— Да будьте же, наконецъ, любезны объясните, въ. чемъ же дло, что вы изъ всего этого устраиваете какую-то исторію?

— Я просто хочу отрезвиться отъ всей этой жизни послдняго времени.

— Merci,— раздраженно сказала ей на это Наталья Михайловна, нервно отодвигая отъ себя чашку и вставая.— Ne tombez pas dans quelque chose de pis.

— Ce n’est pas vous de m’enseigner la morale,— съ проснувшейся гордостью, выпрямляясь, произнесла Лидія Александровна.— Возьмите, пожалуйста, деньги и передайте ихъ Сарматову.

— Можете сдлать это какъ хотите, помимо меня,— сказала Наталья Михайловна, уходя изъ столовой.

Лидія Александровна на минуту задумалась, потомъ пошла вслдъ за Карауловой.

— Въ такомъ случа прошу васъ при встрч сказать ему,— говорила Лидія Александровна, идя за ней: — что я передамъ эти деньги въ конверт его швейцару. Я это сдлаю сейчасъ же.

И, вернувшись въ свою комнату, Лидія Александровна достала конвертъ, вложила въ него свои деньги, надписала на немъ имя и фамилію Сарматова, одлась и ушла.

‘Вдругъ онъ встртится’ — думалось ей, когда она подходила къ дому Сарматова. Отвращеніе къ нему росло въ ней съ каждой минутой.

Швейцаръ принимая конвертъ сказалъ, что Егоръ Дмитріевичъ дома.

— Передайте сейчасъ же и больше ничего,— отрзала Лидія Александровна и, торопливо дойдя до перваго извощика, сла въ сани и велла хать въ Демидовъ переулокъ.

Груздевы жили все еще на старой квартир.

Надежда Алексевна обрадовалась, увидавъ свою бывшую жиличку, упрекнула ее за то, что она ихъ забыла, усадила ее на диванъ, начала распрашивать. Лидія Александровна неохотно распространялась о своемъ жить, сказала только, что вся эта жизнь ей надола, что она хочетъ чего-нибудь другого: побольше работы, настоящей какой-нибудь, да побольше независимости. Она хотла-бы теперь опять перехать къ нимъ. Но комната ея была занята, занята была и комната, гд прежде жила Саша. У Смирновыхъ тоже все было занято.

— Ну, все равно, поселюсь пока гд-нибудь, найду.

Надежда Алексевна назвала ей нсколько адресовъ меблированныхъ комнатъ.

До обда Надежда Алексевна не отпустила Лидію Александровну. А Яковъ Яковлевичъ, вернувшись къ обду со службы, не отпустилъ ее отъ обда. Посл выхода на свжій воздухъ, посл разговора о всякихъ пустякахъ съ Груздевыми, головная боль у Лидіи Александровны ослабла настолько, что она могла не обращать на нее вниманія.

Распрощавшись посл обда ‘до скораго свиданія’, Лидія Александровна пошла по одному изъ данныхъ ей Надеждой Алексевной адресовъ и наняла себ на Гороховой маленькую комнатку за 10 рублей въ мсяцъ.

— Я сегодня же переду,— сказала она, давая хозяйк задатокъ.

Теперь ей уже было все равно, что она переселялась въ настоящія меблированнныя комнаты, номера, что тутъ, кром ея, жило еще пять человкъ. Она даже не спросила, кто были эти жильцы. Ахъ, только-бы скоре перебраться. Она чувствовала, что она не въ состояніи была-бы уснуть сегодня въ квартир у Натальи Михайловны, до такой степени ей представлялось ужаснымъ, позорнымъ все случившееся съ ней и такъ ей все напоминало тамъ объ этомъ. Что теперь она будетъ длать, она не знала, но прежде всего вонъ, на другую дорогу!

Одна мысль неотступно преслдовала ее: отецъ говорилъ ей: ‘я боюсь отпускать тебя, ты тамъ пропадешь’, братъ съ ироніей говорилъ: ‘смотри не сбейся съ пути’. И неужели они были правы? А теперь эта дура Наталья Михайловна пророчитъ ей уже: ‘quelque chose de pis’.

О, ужасъ? до чего-же она дошла! Да что-же она, наконецъ, такое?! Она считала себя всхъ умне, лучше, благородне, чмъ-то все гордилась, и длаетъ промахи за промахами.

Теперь она уже сама не знаетъ, что было хуже, чего ей больше стыдно: сожженія-ли сторублевки, или…

И даже Наталья Михайловна оказалась въ этомъ случа умне и сообразительне ея…

Нтъ, нтъ,— Наталья Михайловна не умне, она просто съ готовыми понятіями. Да что-же это съ ней-то такое, что она способна была… comme une cocotte…

‘Mais comme une vraie, ma ch&egrave,re, mais comme une vraie’, — вспоминаются Лидіи Александровн слова Натальи Михайловны, и отъ стыда и досады слезы навертываются у нея на глазахъ.

XV.

Сарматовъ, получивъ конвертъ со ста рублями, не сразу могъ сообразить отъ кого это. Онъ веллъ позвать швейцара и, разспросивъ его, начиналъ догадываться. Но хать сегодня же къ Карауловой, разузнавать, онъ не считалъ удобнымъ. Нужно было выждать хоть до завтра.

На другой день въ четыре часа — время, когда Наталья Михайловна принимала — онъ отправился къ ней.

Караулова напрасно старалась заставить его проговориться, не произошло-ли чего-нибудь между нимъ и Лидіей Александровной: Сарматовъ былъ слишкомъ опытный и сдержанный человкъ и не выдалъ ни однимъ взглядомъ, ни однимъ намекомъ ни себя, ни Лидію Александровну. Приличія ради онъ даже уврялъ Наталью Михайловну, что сожженіе сторублевки понравилось ему, но она, хотя знала его любовь къ эксцентричному, на этотъ разъ не поврила ему. Когда же, показавъ Наталь Михайловн конвертъ, надписанный рукой Лидіи Александровны, Сарматовъ убдился, что полученные имъ сто рублей были отъ нея, онъ пожелалъ сейчасъ-же возвратить ихъ Лидіи Александровн, объясниться съ ней. Узнавъ, что она уже перехала въ меблированныя комнаты, онъ былъ этимъ сильно взволнованъ, но и теперь не выдалъ себя предъ Натальей Михайловной. Посидвъ у нея еще нсколько времени и взявъ адресъ Нерамовой, онъ тотчасъ-же похалъ туда.

Неожиданный оборотъ, который приняла вся эта исторія, заставилъ Сарматова задуматься. Что-то въ род угрызеній совсти шевельнулось въ душ. Но вдь чмъ-же онъ виноватъ въ сущности? Все это могло отлично обойтись. но какъ это безтактно, что она ухала! Надо непремнно уговорить ее, успокоить. Она же такъ логически всегда разсуждаетъ, и вдругъ!.. Вдь стоитъ только не представлять себ никакихъ ужасовъ, и все окажется очень просто…

Лидія Александровна лежала сегодня весь день на постели, хотя съ утра и одлась. Холодный компресъ на голов не унималъ, а только заглушалъ все еще продолжавшуюся головную боль. Физическое утомленіе при переселеніи, укладываніе и раскладываніе вещей только увеличило недомоганіе.

Когда Сарматовъ постучалъ въ ея дверь, выходившую въ общій корридоръ, Лидія Александровна, думая, что это чухонка-горничная, пріученная не входить иначе, какъ постучавъ, машинально отвтила:

— Войдите.

Увидавъ Сарматова, она вскочила, какъ сумасшедшая, сбросила съ головы компресъ и. выпрямившись передъ Сарматовымъ во весь ростъ, крикнула:

— Вонъ!

Гнвная, блдная, съ сбившимися на лбу мокрыми волосами, съ впалыми глазами, она была почти страшна.

Сарматовъ не усплъ даже и рта открыть, не усплъ даже измнить того любезно-виноватаго выраженія лица, съ которымъ онъ вошелъ, какъ очутился снова въ корридор, за дверями: только взглянувъ на Лидію Александровну, онъ понялъ, что ему безполезно теперь оставаться передъ ней хоть секунду доле.

Онъ слышалъ, какъ за нимъ замокъ въ дверяхъ щелкнулъ два раза. И, постоявъ еще съ минуту въ раздумьи, онъ медленно вышелъ на улицу.

А Лидія Александровна, вся дрожащая, взволнованная, снова легла на кровать и опять положила на лобъ компресъ. Боль въ голов становилась теперь прямо ужасной. Отъ этой вспышки кровь еще боле прилила къ мозгу, и Лидіи Александровн казалось, что черепъ ея раскалывается на части. Она не могла ни о чемъ думать, она только по временамъ чуть слышно стонала, и у нея вырывался болзненный вопль:

— За что?!.. за что?!..

Лицо Сарматова, на минуту мелькнувшее сейчасъ передъ ней съ его выраженіемъ любезности, почтительности и виноватости показалось ей еще противне, ненавистне.

Однако обрывки мыслей, больныхъ, безсвязныхъ сами собой лзли въ голову. Стараясь не вспоминать о случившемся, она переходила къ тому, что будетъ дальше.

Что ей длать съ уроками?.. А Сарматовъ бываетъ и тамъ. Неужели ей придется встртиться? Нтъ, лучше отказаться-отъ уроковъ. Да, и какъ войдетъ она теперь въ это общество посл всего случившагося? Что если узнаютъ?… Догадаются… А толки, сомннія, догадки — разв это будетъ лучше настоящей правды? Не откажется теперь сама, чрезъ нсколько времени ей откажутъ. ‘Еслибъ они узнали все, что случилось со мной’ — разсуждала она — ‘захотли-бы они оставить меня при своихъ двочкахъ? Конечно, нтъ. Во всякомъ случа, я должна была-бы спросить ихъ. Объясняться?.. да это совсмъ смшно. Умалчивать — обманывать, пока не откроютъ’. Нтъ! Пусть господинъ Сарматовъ, говоритъ, что хочетъ, пусть это предразсудокъ — она будетъ уважать эти предразсудки у другихъ, если даже самой и пришлось покончить съ ними. Нтъ, ужъ надо длать шагъ ршительный. Уходить такъ уходить совсмъ.

А чмъ жить?

Хоть въ прикащицы пойти! Куда? Она не знаетъ никакого дла. ‘Въ портнихи?’ — съ ироніей думаетъ Лидія Александровна. Она не съуметъ сшить платья даже такъ, какъ Груздева. Учиться мастерству? ‘Что-жъ, и это дло’ — усмхается она.

Сознаніе своей теперешней ненужности, негодности вызываетъ у нея въ памяти то торжествующее настроеніе, въ какомъ она была въ Аркадіи. И вдругъ ей приходитъ въ голову мысль о такой карьер… о такомъ пути, что ее сразу бросаетъ въ жаръ и въ дрожь.

‘Нтъ, никогда этого не будетъ!’ — думаетъ она.

На другое утро ей подали письмо. Городское, почеркъ незнакомый. Но съ первыхъ-же строкъ Лидія Александровна увидала, что это отъ Сарматова: онъ что-то хотлъ объяснить ей. Не читая дале, она бросила и письмо, и конвертъ въ топившуюся печку.

Волненіе, вызванное въ ней полученіемъ этого письма, заставило ее снова лечь въ постель: голова кружилась, ноги дрожали.

‘Какъ смть, какъ смть!’ — въ озлобленіи шептала она безсмысленный упрекъ Сарматову.

Она расхворалась не на шутку. Вдобавокъ ко всему случившемуся, она, должно быть, и простудилась. Приглашенный докторъ нашелъ, что опасности нтъ, но что, если не поберечься, простуда можетъ имть серьезныя послдствія.

Лидія Александровна почти три недли вылежала и высидла въ своемъ номер. Она никого не хотла видть за это время, ни къ кому не писала.

Сарматовъ попробовалъ еще написать ей. На этотъ разъ письмо принесъ посыльный, которому велно было ждать отвта. Лидія Александровна, узнавъ теперь на конверт руку Сарматова, не стала и распечатывать письма.

— Отъ кого это?— спросила она.

— Фамиліи не могу знать-съ, — отвчалъ посыльный.— Съ Фурштадтской номеръ дому…

— Ага! знаю, — прервала его Лидія Александровна.

Взявъ чистый конвертъ, она вложила въ него нераспечатанное письмо Сарматова, заклеила и, не надписавъ даже адреса, возвратила посыльному со словами.

— Вотъ отвтъ. Передайте.

Во время ея болзни, получилось и еще письмо — отъ брата. Иганъ Александровичъ нетолько не зналъ, что Лидія Александровна больна, онъ даже не зналъ, гд она живетъ: письмо было адресовано на квартиру Карауловой и переслано сюда по почтовой справк.

Можетъ быть въ другое время оно взволновало-бы Лидію Александровну, обидло-бы ее, но все пережитое ей въ послднее время было настолько серьезно и заставило ее израсходовать такъ много нервной силы, что впечатлительность ея уже притупилась. Прочтя теперь письмо брата, она только съ горькой усмшкой прошептала:

— Дрянь!.. Мужчина!..

До Ивана Александровича дошли слухи о ея поздк въ Аркадію: нсколько его знакомыхъ были тогда въ сосднемъ кабинет и посл истерики Марьи Владиміровны, не разобравъ хорошенько въ чемъ дло, говорили о какомъ-то ‘скандальчик’, потомъ Козаровская по секрету разсказала близкой пріятельниц о ‘курьезномъ эпизод’, нарушившемъ веселье одного пикника, потомъ уже пошли слухи и объ участвовавшихъ въ пикник, ‘исчезновеніе’ Лидіи Александровны отъ Карауловой, передача другой особ ея роли въ любительскомъ спектакл Черкалова, — въ конц концовъ, посл достаточнаго наслоенія разныхъ разсказовъ и разспросовъ, фамилія Нерамовой была упомянута не совсмъ пристойнымъ образомъ въ присутствіи Ивана Александровича.

‘Я вовсе не желаю драться изъ-за тебя на дуэли’ — писалъ онъ теперь сестр!— ‘отвть мн прямо, была ты въ Аркадія или нтъ? Если нтъ, я знаю, что мн отвчать, если да — прошу забыть, что у тебя есть братъ’.

Лидія Александровна не отвтила ему ничего.

Ей вспомнился отецъ. Братъ и съ нимъ въ ссор. Но хороша и она. Въ глубин души у нея шевельнулось смутное сознаніе, что она не совсмъ права предъ отцомъ: она могла ухать, да, но не надо было быть къ нему такой… безсердечной. Она чувствуетъ, что теперь она отнеслась-бы тепле, участливе.

Наступило Рождество, за нимъ Новый годъ. Лидія Александровна встртила ихъ больная, одинокая. Навстили ее на праздникахъ только Груздевы да Саша Смирнова съ мужемъ. Смирновъ, доведя жену до дверей Лидіи Александровны, не ршался войти, оставаясь ждать въ корридор. Лидія Александровна, узнавъ объ этомъ, упрекнула Сашу и тотчасъ же вышла въ корридоръ и пригласила Смирнова. Но ей было какъ-то странно видть у себя эту пару, съ которой у нея ничего не было общаго. Скромный, безобидный ‘поросенокъ въ сметан’ былъ ей все-таки не по душ своимъ ярко выраженнымъ мщанствомъ. Такъ вотъ вс ея связи и знакомства, невольно думалось ей, когда она проводила своихъ гостей!

Ихъ сердечная теплота и участіе уже не радовали ее. Думать, что эти простые люди добре, лучше того общества, къ которому принадлежала до сихъ поръ она — ложь!.. Отчего же она не шла къ нимъ раньше, отчего она никогда не хотла, да и теперь не хочетъ, спуститься до ихъ мизернаго существованія. Нтъ, — хорошей, доброй, честной можно быть везд.

Ея гордость возмущается при мысли, что она не иметъ даже того опредленнаго положенія въ жизни, какое имютъ Груздевы, что не только она не сильне ихъ, а ей же приходится пользоваться ихъ участіемъ, совтами… и даже помощью при исканіи мста. А что она сдлала для нихъ?

Что она вообще можетъ сдлать теперь для кого бы то ни было?

Господи, какая же она ничтожная, безсильная!

На чемъ же основана ея гордость? Почему она думаетъ, что она такая важная особа, что для нея должно быть какое-то особенное мсто среди другихъ?..

Лидія Александровна вспыхнула отъ стыда, опять вспомнивъ къ какой выходк подтолкнула ее все та же ни на чемъ не основанная гордость.

Нтъ, самое маленькое право чмъ нибудь гордиться лучше и сильне самой большой жажды стать выше другихъ!

За время болзни, сидя цлыми днями въ своей комнат, она, какъ только начала поправляться, стала много читать. Въ одной изъ газетъ ей попался фельетонъ, укрпившій ее еще боле въ ея ршимости отказаться отъ прежняго образа жизни. Фельетонистъ желчно и зло громилъ всхъ этихъ барынь, которыя, подъ прикрытіемъ вншняго лоска и свтскаго этикета, ведутъ жизнь кокотокъ, громилъ мужчинъ, которые, обвиняя женщинъ въ разставленіи стей и соблазновъ, сами развращаютъ ихъ. Каждое слово грубаго фельетониста-пуританина врзывалось въ памяти и въ сердц Лидіи Александровны. И она еще долго потомъ думала: ‘да надо быть проще, честне’.

Наконецъ, докторъ разршилъ ей выходить. Но не радостно было ей и выздоровленіе. Нчто, боле страшное, чмъ только что перенесенная болзнь, угрожало ей теперь. По временамъ она начинала чувствовать тошноту, постоянную изжогу, легкое головокруженіе. Она не ршалась подсказать себ возможную причину этой тошноты, но иногда на нее нападалъ такой страхъ, что ноги подкашивались. Она останавливалась и прислушивалась: ей казалось, что внутри ея что-то шевелится. Но она сейчасъ же бранила себя за эту мнительность. Конечно, это мнительность! Она же это хорошо знаетъ, что это не бываетъ такъ скоро.

Ей припоминается все, что она читала въ ‘Курс акушерства’.

‘Ну, да, конечно — думаетъ она.— Вотъ уже и нтъ ничего. Это только воображеніе!’.

Въ эти минуты вспоминается ей Сарматовъ, и ее всю охватываетъ такой припадокъ озлобленія и ненависти къ нему, что она сжимаетъ кулаки и придумываетъ самыя ужасныя страданія, чрезъ которыя онъ долженъ пройти, чтобъ расплатиться за причиненную ей муку.

Ей опять тошно и опять ей кажется, что на губахъ все еще липнетъ какая-то гадость отъ его поцлуя. Она машинально начинаетъ вытирать губы платкомъ и сама надъ собой смется.

‘Понятно, это воображеніе’ — думаетъ она: — ‘И то тоже воображеніе… пройдетъ…’

Но она слдитъ за собой, ждетъ, волнуется, боится.

Она давно не была въ церкви. Съ какой врой и сердечнымъ смиреніемъ стоитъ она теперь въ дальнемъ углу у Спаса на Снной и молится, молится: довольно испытаній… разв она счастлива… за что же еще это… о, пусть оно минуетъ ея… о, только бы выйти изъ этого свободной!..

А надо думать и о мст, и о жизни, и о средствахъ. Надо что-то искать, куда-то ходить, что-то придумывать. Но до того ли ей теперь, пока она не успокоится, пока не убдится, что ошиблась, пока нависшая грозовая туча но пронесется мимо.

Прошелъ еще мсяцъ, и она уже не въ силахъ была выносить пытку неизвстности и пошла къ акушерк, узнать правду.

Зачмъ только переступила она этотъ порогъ! Разв ей теперь легче, разв эта ясная дйствительность не хуже мучительныхъ сомнній!

Она была беременна.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

Лидія Александровна лежала въ забытьи.

Что-то стукнуло. Она вздрогнула, очнулась и слегка вскрикнула. Еще секунда, и она, дрожа всмъ тломъ, крпко схватилась руками за животъ и вскрикнула отчаянно: сначала былъ крикъ испуга, теперь — это была мучительная боль. Лидія Александровна закусила губы и начала метаться на широкой кровати.

Вбжала акушерка, полная, живая особа, лтъ сорока.

— Что съ вами, милая?— нсколько взволнованная, спросила акушерка, ставя на столъ бывшую у нея въ рукахъ свчу.,

Лидія Александровна ничего не могла ей отвтить и только опять вскрикнула.

Акушерка начала ее успокаивать, удерживая ее отъ рзкихъ движеній, позвала прислугу, велла подать себ фартукъ, сулему, воды, губку. Она готовилась принять нужныя мры, но и сама недоумвала: до родовъ оставалось еще боле мсяца — неужели преждевременные?..

Лидія Александровна мучилась и ничего не говорила. Но она стала поспокойне, чмъ въ первыя минуты.

Вдругъ что-то зашуршало на полу позади акушерки, она невольно отшатнулась, а Лидія Александровна опять заметалась. Акушерка оглянулась: она и позабыла — съ утра въ углу поставили мышеловку, и теперь въ ней, царапаясь по проволокамъ, бился попавшійся мышенокъ.

— Ахъ, вотъ васъ, врно, что испугало,— обратилась она къ Лидіи Александровн: — мышеловка хлопнула. Ну, и успокойтесь, голубушка моя. Вотъ и отлично. Все пройдетъ, а зато ужъ теперь наша мышка не будетъ по комнатамъ бгать, не будетъ насъ пугать. Вонъ она какая маленькая. Не стоило и бояться,— съ улыбкой говорила акушерка, поднимая мышеловку.— А вотъ мы ее сейчасъ!— успокаивающимъ, задабривающимъ тономъ продолжала она, подходя къ дверямъ: — Мара, на-ка вотъ мышенка, убей его, да въ помойное ведро. Чтобъ онъ не смлъ намъ спать не давать!

Лидія Александровна, все еще закусивъ губы, молча лежала, стараясь удерживаться отъ конвульсивныхъ движеній. Но черезъ нсколько минутъ боли прошли, и Лидія Александровна забылась, заснула до утра.

Эта была первая ночь, что она проспала здсь спокойно.

— Ну, вотъ мы и молодцомъ?— говорила акушерка, осматривая ее поутру.— Ну, какъ? Хорошо себя чувствуете?

— Ничего, Марья Николаевна,— отвтила Лидія Александровна — выспалась, теперь ничего.

— Ну, и слава Богу,— весело сказала Марья Николаевна.— А то я вчера и сама за васъ испугалась: думаю, ну, какъ да что-нибудь… У меня, слава Богу, скоро десять лтъ незапятнанной практики.

Марья Николаевна боялась всякихъ ненормальныхъ родовъ и мертворожденій, и особенно боялась, чтобы ‘начальство’ не подумало, что это у нея нарочно: она очень дорожила репутаціей своего ‘пріюта для секретныхъ’.

— И откуда только взялась эта мразь,— развела руками Марья Николаевна: — три года здсь живу — не было мышей. А тутъ какъ на грхъ. Знать, кота надо завести.

Убдившись, что на сегодня опасности нтъ, Марья Николаевна, повидавъ еще другую секретную, нанимавшую у нея же комнату, ушла на городскую практику.

На Лидію Александровну, какъ только она осталась одна, напала тоска. Акушерка разршила ей встать, если снова не будетъ болей, и вотъ она мряетъ изъ угла въ уголъ свою длинную и узкую комнату, отъ затворенныхъ дверей въ корридоръ до окна, выходящаго на крыши дровяныхъ сараевъ съ открывающейся позади ихъ перспективой сосдняго двора. Съума сойдешь отъ этого одиночнаго заключенія!

На улицу она не ршается выходить днемъ. Не то, чтобы она уже очень боялась встртить кого-нибудь изъ знакомыхъ: ей теперь и это было-бы, кажется, все равно, наперекоръ всему она готова подавить въ себ всякую боязнь общественнаго мннія, но еще что-то прежнее, глубоко сидящее въ ней, заставляетъ ее стсняться выставлять на показъ прохожимъ свою теперешнюю неграціозную фигуру. Только вечеромъ, когда зажгутъ фонари, она выходитъ подъ густой вуалью, одна или въ сопровожденіи Марьи Николаевны, сдлать небольшую прогулку около дома.

Такъ продолжается уже недлю, а впереди еще цлый мсяцъ. Ахъ, ужъ лучше-бы вчера вечеромъ это сразу все кончилось! ‘Преждевременный… пожалуй, мертвый… и отлично-бы’ — думаетъ она.

Какую ненависть чувствуетъ она теперь къ этому ребенку, изъ-за котораго ее еще ждетъ столько мученій.

Она остерегается оглядывать себя, но она каждую минуту видитъ передъ собой, какъ-бы извн, свою фигуру, обезображенную этимъ выпятившимся впередъ животомъ, нсколько откинутымъ назадъ торсомъ и неуклюжимъ, наскоро сшитымъ капотомъ. Ей незачмъ заглядывать въ зеркало — она и такъ знаетъ, что она подурнла въ послднее время.

Въ окно бьетъ хлесткими каплями упорный дождикъ, зарядившій съ утра, повидимому, на весь день.

Не лучше было и на дач! Цлое лто прожить въ глухой деревушк, въ одиночеств, со всякими неудобствами… чуть не впроголодь… И отъ кого она только пряталась!.. Стоило-ли выносить вс эти непріятности ради мннія какихъ-то людей, которые ея увидятъ и не похвалятъ!

А денегъ и тамъ прожито все-таки много.

Да, эта ‘болзнь’, эти восемь мсяцевъ раззорили ее. Заложено почти все. Дай Богъ, чтобы какъ-нибудь хватило дожить до конца, когда она, наконецъ, будетъ опять ‘свободна’ и здорова и поступитъ на мсто.

Ребенка ршено отдать въ Воспитательный домъ. Теперь она уже такъ свыклась съ этой мыслью, что почти не возвращается къ тмъ соображеніямъ, какія волновали ее въ то время, когда обдумывалось это ршеніе. Тогда въ первые дни, какъ только она окончательно убдилась въ своей беременности, она была готова чуть не на самоубійство. Потомъ хотла во что бы то ни стало уничтожить эту беременность. Но Марья Николаевна — въ ея ‘пріютъ’ она попала по газетной публикаціи о пріем здсь секретныхъ роженицъ — и слышать не хотла ни о чемъ подобномъ. Да и сама Лидія Александровна ужаснулась этой мысли, какъ только улеглось первое впечатлніе страшной увренности въ своемъ несчастій. Нтъ, длать то, что преступно, за что она должна будетъ дрожать всю жизнь, она не хотла. Марья Николаевна напугала ее еще и тмъ, что всякіе ненормальные роды оставляютъ разрушительный слдъ на здоровья и навсегда. Жажда жизни была въ ней сильна: калчить себя изъ-за ребенка она не хотла. Притомъ же Марья Николаевна бралась такъ просто устроить отдачу ребенка въ Воспитательный домъ, что ей и думать объ этомъ нечего. Любви къ ребенку… нтъ, кром ненависти она ничего къ нему не чувствовала! Разв онъ является на свтъ по ея желанію? Пусть она виновна въ минутномъ увлеченіи, но разв за одну такую минуту можно расплачиваться страданіями на всю жизнь? Довольно и этихъ несчастныхъ девяти мсяцевъ!

Ей казалось, что ожидаемый ребенокъ почему-то долженъ быть непремнно мальчикъ. Онъ уже представлялся ей взрослымъ, непремнно такимъ, какъ Сарматовъ, какъ братъ Иванъ… мужчиной… И чувство ненависти къ нему росло.

Разв можетъ она его оставить у себя? Куда она пойдетъ съ нимъ? Какъ она будетъ жить съ ребенкомъ, когда ей и одной жить не на что? Онъ будетъ вчнымъ напоминаніемъ и Сарматова, и того рабства, въ которое поставитъ ее это злополучное материнство. Пусть упрекнутъ ее въ безсердечіи, но если только ради себя, по внутреннему побужденію, то она не хочетъ этого ребенка… А няньчиться съ нимъ изъ-за страха передъ тмъ, что скажетъ про нее общество, если она отдастъ ребенка въ Воспитательный — разв ей не все равно, что скажутъ про нее? Да и кто узнаетъ? Она разглашать не пойдетъ, ‘секретная’ Марья Николаевна, вроятно, тоже. А и узнаютъ?!.. Отдастъ-ли она ребенка, или оставитъ у себя, все равно, въ гувернантки вдь ее никто не возьметъ, своей гостиной никто для нея не откроетъ. Никто но позаботится дать средства къ существованію ей и ея ребенку. Разв Сарматовъ?.. Идти къ нему! Просить у него! Ей — для себя — этого униженія не нужно. Стало быть для ребенка? Какое ей дло до этого ребенка! Когда онъ ненавистенъ ей такъ же, какъ и его отецъ! Или для общества? Камнемъ въ нее броситъ всякій, а кто же скажетъ ей спасибо, если она загубитъ всю свою личную жизнь, воспитывая ребенка? И чье спасибо ей нужно, когда жизнь ея будетъ вчной пыткой, когда она будетъ принадлежать не самой себ, а какому то существу, изъ котораго еще, Богъ знаетъ, что-то выйдетъ…

Ей опять вспоминается братъ Иванъ, его отношенія къ отцу, вспоминаются и ея собственныя отношенія къ отцу. Теперь уже она на сторон отца. Ея ‘безсердечіе’ въ отношеніи его представляется ей дйствительно безсердечіемъ. вдь и къ ней можетъ отнестись точно также безсердечно этотъ будущій ребенокъ.

И теперь ей кажется, что будь это хотя-бы даже двочка, она и ее отдастъ въ Воспитательный.

Ей вспоминается ея мама. Что осталось теперь отъ всей той любви, которую он взаимно питали другъ къ другу?..

‘Немножко раньше бросить, немножко позже — не все-ли равно’ — думаетъ Лидія Александровна, машинально разсматривая висящую на стн у дверей премію ‘Нивы’.

А за дверями въ корридор остановилась у окна какая-то ожидающая акушерку женщина, няньчится съ своей двочкой, пестуетъ ее и разговариваетъ съ ней.

— Ахъ ты мое золотце милое, — доносится до Лидіи Александровны изъ-за дверей приторно-ласковый, причитающій голосъ: — золотая ты моя, брилліантовая, яхонтовая. ‘Сли двки на лужокъ, гд муравка и цвтокъ’ — запваетъ женщина, утшая капризничающую двочку.— Агу, агу, агунюшки. Киску намъ надо., киску-собаку. Гд у насъ киска! Ахъ, ты радость моя, ахъ ты прелесть моя!.. Ай-ай-ай, нехорошо такъ себя вести! Кто-же такъ длаетъ!.. Бдное мое платьице… Смотри-ка, что ты съ маминымъ платьицемъ сдлала… Ахъ, ты мое золотце, радость ты моя жемчужная!

На лиц Лидіи Александровны появляется презрительная гримаса, и она отходитъ отъ дверей.

И что въ этомъ дурного, что она отдастъ своего ребенка въ Воспитательный?— думается ей. Къ чему эти сомннія, колебанія? Вдь она не преступленіе совершаетъ, она не убиваетъ его. Она длаетъ только то, на что иметъ право. Отдаютъ же другія? На то и существуетъ этотъ Домъ. Что-же въ этомъ ужаснаго? Тамъ воспитаютъ хуже? Да разв она знаетъ, какъ она воспитаетъ, разв она уврена въ этомъ? И почему ея ребенокъ… этотъ ребенокъ… долженъ быть воспитанъ непремнно лучше, чмъ вс т… другіе, которые тамъ… Да и что значитъ воспитаютъ хуже? Не такъ, какъ ее самое? Ее воспитали хорошо, а разв она счастлива? Брата Ивана воспитали хорошо и даже обезпечили, а разв онъ хорошъ? И разв отецъ счастливъ, воспитавъ ихъ хорошо? Онъ хоть, по крайней мр, изъ-за этого не загубилъ своей жизни, а вдь она должна загубить, загубить свою молодость, всю свою личную жизнь!..

Вдь она съ удовольствіемъ отдала-бы туда Лукерьина ребенка, чтобъ ‘очистить’ отъ него и отъ Лукерьи домъ отца!.. А вдь въ томъ ребенк, какъ и въ ней, тоже течетъ кровь ея отца. ‘Почему-же я должна безпокоиться о своемъ, когда онъ мн теперь еще противне, чмъ всякій чужой’ — разсуждала Лидія Александровна.

Разв, быть можетъ, потому, что это не понравится Сарматову?!.. А, тмъ лучше! Пусть его казнится въ этомъ ребенк.

‘О, я смшная!’ — думала она чрезъ минуту:— ‘Да у него, быть можетъ, тамъ и не одинъ! Гд-же они у него? Съ его ‘теоріей легкомысленнаго единомыслія’, какъ ее называлъ Черкаловъ, неужели это первый?.. Ну, пусть и этотъ туда-же… Только не мн, не ‘мн!.. Я никогда его не хотла… я не знала… онъ долженъ былъ знать…’

Еслибъ она была богата, ей было-бы все равно оставить этого ребенка на воспитаніи… а все-таки не у себя… Нтъ, она не хотла-бы его… Она платила-бы сколько угодно за его воспитаніе… Но не видть, не знать, не бояться за то, что изъ него будетъ,когда онъ будетъ большимъ.

А теперь, что-же она можетъ, какъ не отдать его въ Воспитательный? Вдь это только значитъ дать ему то воспитаніе, какое ей но средствамъ.

О, она готова отдавать свою жизнь и дятельность на пользу всмъ, но не требуйте отъ нея невозможнаго, не заставляйте ее насильно длить то, что ей противно, что нарушаетъ вс ея мечты о счастьи! Добровольно она и для этого, и для всякаго другого ребенка сдлаетъ все… Но когда ей будутъ навязывать, она, наперекоръ всмъ и всему, будетъ ненавидть и ненавидть…

Разв не изъ-за ребенка оставила она мсто въ магазин. Пусть оно было не находка, но оно было. Въ феврал, по газетной публикаціи, требовалась продавщица въ магазинъ готовыхъ дамскихъ нарядовъ. Она пошла на удачу. Сначала ее забраковали, потому что она нигд раньше не служила. Но, подумавъ, ршились оставить за ея наружность, за ея фигуру: красивый манекенъ для показыванія на немъ нарядовъ, а остальному какъ нибудь выучится. Но какой муки стоило ей скрывать тамъ до весны свою беременность подъ туго затянутымъ корсетомъ. Если, еще не родившись, ребенокъ уже отнялъ, у нея всю личную жизнь и мучаетъ ее, что-же будетъ дальше?

И къ чему вся эта душевная мука, вс эти колебанія, волненія, когда природа такъ равнодушна даже къ жизни человка, — думается Лидіи Александровн. Много-ли было надо: простой стукъ мышеловки — и ребенокъ могъ, пожалуй, родиться мертвымъ или тотчасъ умереть… Она не можетъ скрыть отъ себя, что ей это было-бы пріятно… нтъ это неврное выраженіе… Но это успокоило-бы ее… ей какъ будто жаль, что этого не случилось. Сама природа случайно освободила-бы ее…

‘И если онъ, неизвстный, предъявляетъ какія-то права на счастье, на мои заботы, на воспитаніе’ — думаетъ Лидія Александровна съ все боле и боле возрастающимъ волненіемъ:— ‘то почему-же я не вправ позаботиться прежде всего и о себ, о своемъ счастіи? Я вдь уже готовая, уже воспитанная, извстная себ во всемъ… Я способна и на добрые поступки… Дайте мн только выбиться на дорогу, не обрекайте на участь няньки, не связывайте моей свободы!..’

II.

Роды прошли благополучно. Но ребенокъ родился слабымъ — такъ сказала Лидіи Александровн акушерка. Сама Лидія Александровна ни за что не хотла на него и взглянуть: посл перенесенныхъ родовыхъ мукъ онъ внушалъ ей уже не отвращеніе, а просто ужасъ.

Это былъ, какъ она и ожидала, мальчикъ. Но за то, что онъ родился слабымъ, она ненавидла его еще больше: въ этомъ она смутно чувствовала оскорбленіе ея увренности въ своей сил, красот. Но она находила и оправданіе себ, отыскивала причины слабости ребенка: ея болзнь въ первый мсяцъ беременности, туго затянутый корсетъ, безсонныя ночи, постоянное душевное волненіе…

Марья Николаевна знала по долголтней практик, что иногда у роженицъ, ненавидящихъ ребенка во время беременности и вскор посл родовъ, поздне просыпается материнское чувство. Чтобъ обезпечить возможность возврата ребенка матери по правиламъ Воспитательнаго дома, она не отдавала туда дтей безъ метрическаго свидтельства, не крещеными. Поэтому и ребенка Лидіи Александровны она, не спросивъ ее, распорядилась въ тотъ-же день окрестить. Потомъ сейчасъ-же сама отвезла его въ Воспитательный.

На другой день утромъ, она подала лежавшей въ постели Лидіи Александровн четвертушку простой казенно-срой бумаги, на которой по печатному бланку были выписаны годъ, мсяцъ, число, номеръ и имя принятаго ребенка.

— Вотъ-съ, извольте получить, — сказала она Лидіи Александровн, садясь около нея на кровати и ласково смотря ей въ глаза: — тамъ — и никакихъ заботъ, никакихъ хлопотъ для васъ. А вздумается навстить или взять обратно, можете въ теченіи трехъ лтъ во всякое время.

Лидія Александровна нахмурилась и долго вертла въ рукахъ эту бумажку, выражавшую теперь плодъ ея девятимсячныхъ тлесныхъ и душевныхъ мукъ. Крестнаго отца, котораго откуда-то добыла Марья Николаевна, звали Петромъ, ребенка окрестили почему-то Николаемъ, подъ номеромъ Воспитательнаго дома стояло: ‘принятъ ‘Николай Петровъ’. Лидія Александровна взглядомъ, выражавшимъ не то усталость и болзнь, не то душевную муку и непріязнь, долго смотрла на это незнакомое ей имя. Что онъ ей этотъ ‘Николай Петровъ’!..

И вдругъ въ голов мелькнуло: Николай Петровичъ… ея первый женихъ… старый… сладкій, противный… Если-бъ она была его женой… у нея-бы тоже родился ребенокъ… похожій на Николая Петровича… выросъ и сталъ-бы такимъ-же… ramolli. А какъ-бы за тмъ ребенкомъ ухаживали!.. Заставили-бы и ее няньчиться! И этотъ Николай Петровъ тоже когда-нибудь такимъ-же будетъ…

Нтъ, ни въ теченіи трехъ, ни въ теченіи пяти лтъ, нтъ, нтъ, никогда она не возьметъ къ себ этого неизвстнаго ей, ‘слабаго’ Николая Петрова!..

——

Вылежавъ общепринятые девять дней въ постели, Лидія Александровна въ первый разъ посл девяти мсяцевъ вздохнула свободно. Точно тяжелый сонъ ей снился все это время, и теперь, проснувшись, она чувствуетъ, что ничего этого нтъ…

Но слды остались.

Одинокая, безпомощная, она снова стоитъ предъ этимъ минотавромъ — жизнью столицы. Прибавилось только нсколько надорванныхъ струнъ въ сердц да нсколько ослабвшихъ мускуловъ на тл.

Но разв пережитое горе ничего не стоитъ? Это дорогой, но въ то-же время и драгоцнный урокъ, и теперь она даже боле увренно смотритъ на будущее. Теперь больше чмъ когда-нибудь она хочетъ выбиться изъ этого положенія зависимости, нищеты и безцльности существованія.

Прежнее исканіе чего-то, какого-то неопредленнаго пути къ богатству и счастію смнилось теперь желаніемъ боле ясно выраженнымъ: она хочетъ начать съ того, что заведетъ свою мастерскую дамскихъ нарядовъ. Надо браться за то, что ей по силамъ. Пребываніе въ гувернанткахъ ничего ей не дало, да нечего и ждать тамъ, кром разв полной потери своего личнаго характера, своей физіономіи: сегодня сдерживай себя, подлаживаясь подъ складъ жизни Дубовскихъ, завтра приспосабливайся къ Крейманъ, послзавтра распускайся во всю съ Карауловой. Три мсяца, проведенныхъ ею въ модномъ магазин, показали ей, что у нея есть еще знанія и таланты, которые могутъ принести ей не меньше, чмъ ея институтское воспитаніе. Показывая постительницамъ этого магазина новомодныя платья, пеньюары, sorties de bal, манто, она не разъ сравнивала его обстановку, претендовавшую на ‘шикъ’ и все-таки казавшуюся ей убого-мишурной, съ тми солидно-роскошными или изысканно-элегантными салонами, въ которыхъ бывала она съ своей мамой, дожидаясь очередного пріема у парижскихъ знаменитостей, у настоящихъ matres. Безумно-богатые, тяжелые, ярко-кричащіе туалеты Worth’а, нжнокапризныя fantaisies братьевъ Doucet, разносторонній, свободный, но чаще строгій Felix, аристократичная m-me Rodrigues, смло-оригинальный, царственно-величественный, или спокойный жанръ МогшBlossier, — вс эти дома хорошо знакомы ей, и вс они хорошо знали la belle et lgante m-me Nramoff et sa charmante fille. На что была горда ея мама, на что была горда и она сама еще двочкой, а об он умли уважать этихъ портныхъ.и портнихъ, всегда корректныхъ, ровныхъ въ обращеніи со всми. Приходилось даже извинять имъ ихъ нсколько смшную недоступность: вдь, въ самомъ дл, люди съ утра до ночи.занятые, богачи, имющіе свое мсто въ обществ, становятся предъ вами въ положеніе ремесленника. И французская аристократія знаетъ имъ цну и не по одной врожденной вжливости уважаетъ ихъ. ‘А здсь?’ — невольно напрашивается у нея вопросъ. Какая-нибудь чиновница, заказывающая грошовое платье, свысока смотритъ на портниху. Этихъ пустыхъ куколъ одваютъ, и вся ихъ краса только и заключается въ томъ труд, который положили на нихъ и портнихи, и т, кто придумалъ и выработалъ эти ткани и украшенія, а он еще смотрятъ на этихъ людей, ‘создающихъ ихъ’, съ презрніемъ! Англичане, хоть шутя, говорятъ: ‘the tailor mates the man’, а у насъ портной, портниха что-то низменное. Какъ будто глупая праздность барынь почетное занятіе!

‘Варварскіе, рабскіе взгляды!’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘Надо заставить этихъ куколъ, этихъ манекеновъ, уважать тхъ живыхъ людей, которые длаютъ ихъ-же интересными’.

‘И неужели нужно примириться съ тмъ, что у насъ наибольшей извстностью пользуются все-таки иностранцы?’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘Почему Brisac, Maucherat, Izambard, Ivroz?.. Есть два, три извстныхъ русскихъ магазина, но они все-таки на второмъ план. Или русскія барыни умютъ серьезно первенствовать только въ чванномъ бездльи? Нтъ, надо показать имъ, что всякій трудъ не презрнное дло, а самое почетное’.

Она отказалась отъ поступленія на курсы, не захотла быть ни учительницей, ни акушеркой, ни докторомъ. Но разв одн эти профессіи достойны уваженія? Если докторъ заботится о больномъ тл, неужели забота объ одяніи здороваго тла, о его красот, мене важна и почтенна? Неужели мушки, пластыри и мази имютъ такое особенное право на уваженіе предъ кружевами, лентами и красивыми складками? Да разв нельзя еще внести въ моды такой реформы, которая въ значительной степени уменьшитъ необходимость въ пластыряхъ и мушкахъ? Кто-же сдлаетъ это, кто подчинитъ своему вкусу, своему вліянію толпу, какъ не интеллигентная, талантливая портниха? А поднять уровень цлаго класса портнихъ и сдлать ихъ достойными уваженія на ряду съ тми барышнями, которыхъ он одваютъ, — разв это не достойная задача? А улучшить положеніе всхъ этихъ несчастныхъ двочекъ-ученицъ, которыхъ заставляютъ работать ночи на пролетъ, кормятъ впроголодь и бьютъ — разв это не благородная задача? Добиться улучшенія можно только примромъ.

Съ тхъ поръ, какъ Лидіи Александровн пришла эта мысль, она не разстается съ ней.

Теперь, по выход отъ Марьи Николаевны, первые дни были для нея днями отдыха и физическаго, и душевнаго. Но уже на третій день она отправилась справиться въ тотъ магазинъ, гд служила раньше. Мста свободнаго тамъ для нея теперь не оказалось, и она сочла за лучшее не навязываться. Она пошла къ Жуковой, надясь чрезъ нея найти мсто или въ той мастерской, гд служила Жукова, или въ какой-нибудь другой: Вра Алексевна знала ихъ вс. Прежде Лидія Александровна ни за что-бы не ршилась служить вмст съ Жуковой: она не хотла-бы видть Вру Алексевну старшей надъ собой. Но теперь она не боялась быть даже ученицей Вры Алексевны и вынести даже ея грубыя манеры, только-бы добиться намченной цли. Не устыдилась-бы она теперь тамъ и встрчи съ Дубовской, когда та пріхала-бы въ эту мастерскую съ заказомъ. Какими-бы глазами ни взглянула Дубовская на ея новое положеніе, она гордилась-бы своей ролью: для нея теперь самое маленькое мсто въ мастерской было уже шагомъ на пути къ выполненію своей задачи.

Но Жукова отнеслась теперь далеко не такъ дружелюбно къ Лидіи Александровн, какъ она ожидала. Вра Алексевна почуяла въ ней соперницу и не хотла допустить ее въ ту мастерскую, гд сама съ такимъ трудомъ завоевала себ положеніе, а Лидія Александровна еще вдобавокъ съ увлеченіемъ развивала передъ ней вс свои замыслы. Жукова, выслушивая, одобряла ее, а въ душ обозвала ее ‘дурой’ за то, что она не въ мру откровенна. Какъ человкъ опытный, Вра Алексевна не врила такъ легкомысленно, какъ Лидія Александровна, въ возможность осуществленія ‘мечтаній’, но въ то-же время считала лишнимъ помогать возможной конкуррентк: еслибъ можно да выгодно, она вмст съ сестрами и сама открыла-бы свою мастерскую.

Лидія Александровна не сразу поняла, что Жукова ее обходитъ, и продолжала нсколько дней надяться на нее. Но у Вры Алексевны не было ни достаточно времени, ни достаточно охоты и такту, чтобъ вскор-же не обнаружить передъ ней свою непріязнь къ ея затямъ. Лидія Александровна поняла ее, угадала причину и увидала, какъ она ошиблась, думая встртить сочувствіе. Это ее сильно огорчило. И тутъ она не съумла сдлать, какъ слдуетъ! Въ первый разъ посл отъзда отъ Карауловой она заплакала горькими слезами, въ первый разъ она поняла, что значитъ столкновеніе съ людьми, которыхъ она не считала ни враждебными себ, ни дурными, но у которыхъ были такіе-же свои интересы, какъ у нея свои. Однако она скоро поборола въ себ это настроеніе. Еще одинъ лишній урокъ отъ жизни, и больше ничего.

Мрачная сидла Лидія Александровна въ своемъ номер. И какъ нарочно кругомъ мертвая тишина. Вдругъ за досчатой переборкой, у сосда справа, раздается какой-то странный звукъ: какъ будто кто-то прыснулъ со смху. И опять тишина. Лидія Александровна настораживается, прислушивается. Тихо. Вотъ опять кто-то какъ будто сдержанно, глухо хохочетъ. Двинули стуломъ, и опять тишина. Ни разговору, ни шопоту не слышно. И вдругъ хохотъ уже боле громкій, хотя сдерживаемый, раздается на всю комнату. Кто-то встаетъ, отодвигаетъ стулъ и начинаетъ ходить по комнат, весело и громко насвистывая игривый мотивъ, прерывая его еще разъ неудержимымъ взрывомъ хохота. ‘Что его такъ развеселило?’ — думаетъ Лидія Александровна, и ея собственное мрачное настроеніе ослабваетъ, уступая мсто любопытству. ‘Есть-же такіе счастливцы’ — думаетъ она, сравнивая настроеніе сосда съ своимъ.

А сосдъ опять слъ на мсто и притихъ надолго.

Поздне, вечеромъ, когда онъ куда-то ушелъ, она спросила подававшую ей самоваръ горничную, кто этотъ сумасшедшій сосдъ.

— Да ужъ онъ такой веселый баринъ, — усмхнувшись, отвтила горничная: — и все смется, и все у него смшки да шутки на ум.

— Да чмъ онъ занимается?

— Картинки все рисуетъ, вотъ что въ газетахъ печатаютъ. Да я вамъ сейчасъ принесу, погодите. У него ихъ на стол-то видимо не видимо.

Пока Лидія Александровна заваривала чай, горничная отправилась въ незапертую комнату сосда и принесла оттуда нсколько номеровъ юмористическихъ журналовъ.

— Вотъ тутъ гд-то и мой портретъ пропечатанъ, — смялась горничная.— Показывалъ онъ мн, да теперь не найти. Будто я въ кухн съ трубочистомъ заигрываю. А когда это было, никогда этого не было. И вовсе неправда.

Лидія Александровна взглянула на карикатуры и стала перебирать ихъ. И раскрашенные, и черные съ грубыми, рзко эффектными тнями, и тонкіе рисунки перомъ представляли смсъ забавныхъ сценъ, невозможныхъ положеній, смшныхъ лицъ и фигуръ. Лидія Александровна всего мене была расположена теперь смяться, но эти рисунки развлекли и ее новизной впечатлнія.

— А какъ фамилія этого художника?— спросила она горничную, встрчая подъ карикатурами подписи: Оса, Шило, Игла и настоящія фамиліи Богданова, Лебедева, Порфирьева.

— Елкинъ — ихняя фамилія, — отвтила горничная: — а зовутъ Игнатій Ивановичъ.

Лидія Александровна перебрала нсколько рисунковъ — такой подписи нтъ.

По совпаденію ‘колючаго’ впечатлнія фамиліи съ псевдонимомъ ‘Игла’, ей почему-то показалось, что смшному сосду должны принадлежать рисунки, подписанные ‘Иглой’. Она обратила на нихъ особенное вниманіе. Тонкіе, какъ сплетенные изъ паутины, Лидіи Александровн они понравились. Почти въ каждомъ номер попадались то небольшіе карикатурки съ подписями, то цлыя страницы съ рядомъ послдовательныхъ сценъ, разсказывавшихъ безъ словъ смшную эпопею. Вотъ молодой человкъ и молодая двушка: она въ подвнечномъ плать, онъ во фрак. У нея видъ скромно-радостный, у него — покорно-задумчивый. Дальше — у него на рукахъ ребенокъ-первенецъ, и молодые супруги съ довольной улыбкой смотрятъ на него. А вотъ уже двое дтей. Супруги немножко небрежне въ туалет, въ прическ. Финалъ — цлая дюжина дтей. Отецъ въ халат, растрепанный, преждевременно состарившійся, худой, возведя къ небу умоляющій взглядъ, держитъ на рукахъ спеленатаго младенца, а кругомъ остальные: одинъ детъ верхомъ на стул, трубя въ трубу, другой барабанитъ, дв двочки отнимаютъ другъ у друга куклу. Трое играютъ въ лошадки. Ползунъ сидитъ на полу и реветъ благимъ матомъ, предоставленный самому себ. Другой ползунъ тоже на полу тащитъ со стола скатерть, а вмст съ ней сейчасъ стащитъ и опрокинетъ на себя и лампу. Вдали видна мать, такая же растрепанная и худая, какъ отецъ. Она гладитъ дтское платьеце и не обращаетъ никакого вниманія на царящій въ дом содомъ и безпорядокъ.

‘Да, да, все это правда, — думаетъ Лидія Александровна. И ей не смшно, ей жутко. Она только что сама пережила моментъ, съ котораго могъ начаться и для нея рядъ траги-комическихъ положеній, и у нея еще не хватаетъ духу смяться надъ тираніей домашняго очага. Она спшитъ возвратить горничной журналы.

— Отнесите на мсто.

‘Нтъ, нтъ, никогда-бы я не вынесла жизни съ ребенкомъ!’ — думаетъ она.— ‘Слава Богу, что все кончено теперь. Только не думать объ этомъ, забыть, какъ будто никогда не было… забыться за другими интересами, отдаться другой жизни…’

Марья Николаевна за это время нсколько разъ навстила свою паціентку, всячески успокоивала ее и рекомендовала ей не волноваться въ теченіи шести недль. Лидія Александровна на это могла только горько усмхнуться, объяснивъ акушерк всю трудность своего матеріальнаго положенія. Марья Николаевна, получившая съ нея сполна все слдовавшее ей довольно солидное вознагражденіе за время родовъ, почувствовала къ ней жалость и когда Лидія Александровна завела разговоръ о мст въ магазин, она вдругъ хлопнула себя по лбу и весело произнесла:

— Стойте, голубушка! Потерпите до завтра, а завтра зайдите ко мн, я вамъ что-то скажу.

Когда на другой день вечеромъ Лидія Александровна пришла къ Марь Николаевн, та встртила ее съ сіяющимъ лицомъ.

— Ну, я надюсь васъ устроить,— заговорила она.— Дло вотъ въ чемъ. Есть у меня знакомая хозяйка модной мастерской. Да она даже довольно извстная: Стронина, на Караванной — не знаете?

— Нтъ.

— Ну, все равно. Такъ я вотъ съ ней говорила о васъ. Она уже старушка. Дло у нея небольшое, но хорошее. Ей помогала дочь, да въ прошломъ году она замужъ вышла за инженера, а теперь его перевели куда-то на очень выгодное мсто въ Москву. Ну, молодая жена разумется съ нимъ ухала. Тамъ и сынъ Софьи Петровны служитъ. Старушка осталась одна, ей и не справиться. А бросить магазинъ она не хочетъ. Дло прибыльное. Пока, говоритъ, въ силахъ, что-нибудь внучатамъ еще наработаю да накоплю. Такъ вотъ она ищетъ теперь въ магазинъ, на мсто дочери, прикащицу. Закройщица есть, да что-то врно не очень на нее Софья Петровна полагается, или не справиться всмъ-то — ужъ я не знаю. Подемте сейчасъ-же къ ней. Я, разумется, не сказала ей, что вы у меня лежали, а будто за васъ меня знакомые просили. Ну, и вы тамъ ей, если понадобится, соврите въ томъ-же род. Да она и разспрашивать не станетъ.

По дорог Марья Николаевна успла разсказать Лидіи Александровн, кто была ея будущая хозяйка.

Софья Петровна, дочь мелкаго чиновника, въ молодости служила домашней портнихой у какой-то фрейлины, гд пріобрла нкоторый навыкъ и вкусъ, если не въ шить туалетовъ, то въ ихъ починк. Потомъ она вышла замужъ за апраксинскаго торговца и посл его смерти, оставшись съ очень небольшими средствами и малолтними дтьми, основала свою теперешнюю мастерскую. Въ кругу купечества средней руки она скоро сдлалась извстной, чему не мало способствовало ея умніе напомнить гд надо, что она жила у фрейлины и знаетъ, какъ одваются при двор. Мало-по-малу, умная, энергичная женщина дйствительно выучилась порядочно шить, кругъ ея заказчицъ расширялся, мастерская давала ей возможность нетолько безбдно жить и воспитывать дтей, но и откладывать кое-какіе гроши на черный день.

У Строниной Лидіи Александровн сразу понравилось. Магазиномъ, мастерской здсь не пахло. Вывска только надъ подъздомъ, просторная квартира въ третьемъ этаж по красивой парадной лстниц, пріемная комната, какъ любая гостиная средней руки съ коврами, съ цвтами, съ альбомами на стол.

Софья Петровна Стронина оказалась не такой, какой представляла ее себ Лидія Александровна по знакомымъ ей образцамъ старушекъ. Когда Стронина посмотрла на нее своими спокойными, ясными, вдумчивыми глазами, Лидія Александровна почувствовала неловкость. Казалось, старушка читала въ душ у того, съ кмъ говорила, отъ нея не скроешь ничего, но и говорить ей не надо: она видитъ, она угадываетъ человка.

На Стронину Лидія Александровна произвела, повидимому, благопріятное впечатлніе и он поладили съ трехъ словъ. Обязанности Лидіи Александровны строго не опредлялись.

— Вы будете длать то, что длала моя Маруся,— ласково сказала ей старушка.— Не бойтесь, лишняго не заставлю. Вы человкъ молодой. Маруся моя тоже вдь гимназію кончила, а потомъ все время мн помогала. Замужъ вышла, съ мужемъ вотъ въ этомъ же дом квартиру наняли, такъ два дла длала: и свое, и мое хозяйство вела.

Лидія Александровна чувствовала желаніе ‘постоять за себя’: не было, казалось, такого дла, которое бы она не осилила теперь, чмъ больше, тмъ лучше.

На другой же день утромъ она собралась и перехала къ Строниной. Когда она, въ сопровожденіи горничной и дворника, выносившихъ ея вещи, выходила, изъ меблированныхъ комнатъ, въ корридор, на поворот у окна, встртился молодой человкъ, посторонившійся, чтобъ дать ей дорогу.

— Вотъ это онъ самый и есть сосдъ-то вашъ, — сказала ей горничная, когда он вышли изъ корридора на лстницу.

У Лидіи Александровны отчетливо осталось въ памяти это юношеское лицо: оно было очень красиво, интеллигентно, и она никогда, не ршилась-бы предположить, что этотъ господинъ можетъ смяться самъ съ собой. Не слишкомъ длинные, вьющіеся, темные волосы, зачесанные назадъ, открывали высокій блый лобъ. Рденькая, чуть пробивающаяся бородка и едва замтные усики были свтле волосъ на голов. Въ голубовато-срыхъ глазахъ рзвилась какая-то дтски-наивная смлость. Да, это лицо могло принадлежать художнику, хотя въ немъ не было ультра-художническихъ чертъ, переходящихъ въ банальное и смшное.

Лидіи Александровн было немножко досадно, что этотъ художникъ все еще стоялъ у нея передъ глазами, когда она уже хала на извощик къ Строниной.

Будто у нея что-то общее съ нимъ, что она такъ долго думаетъ о немъ?.. Да, общее есть… это — пониманіе ужаса семейнаго счастія… Онъ надъ этимъ смется, ей это противно и страшно… Но, въ сущности, ихъ взгляды одинаковы… ‘Единомысліе’ — иронически улыбается она.

Промелькнувшее въ голов слово напомнило ей о Сарматов. Она начинаетъ чувствовать, что сейчасъ-же нахлынетъ цлый потокъ всякихъ другихъ воспоминаній, и она настойчиво, съ болзненнымъ напряженіемъ, гонитъ ихъ прочь, а фигура Сарматова уже встаетъ рядомъ съ фигурой Елкина, и встревоженная мысль безотчетно стремится прильнуть къ юношески-нжному образу добродушно-веселаго художника, какъ бы ища защиты отъ самодовольнаго эпикуреизма ‘свободнаго мыслителя’.

III.

Съ перваго же дня у Строниной Лидія Александровна почувствовала себя, какъ будто она посл долгихъ мытарствъ по чужимъ людямъ возвратилась въ родное гнздо: роднымъ показалась ей здсь та теплота домашняго очага, къ которой влечетъ всякаго человка, когда онъ немножко поустанетъ.

Софья Петровна приготовила для нея комнату, гд прежде жила дочь. Здсь почти все было въ томъ вид, какъ до выхода Маруси замужъ: отпустивъ дочь жить на особой квартир съ мужемъ, Софья Петровна хотла сохранить у себя хотя обстановку комнаты, которая постоянно напоминала бы ей о ея милой Марусеньк. Невольно съ водвореніемъ Лидіи Александровны въ этой комнат, старушка перенесла на свою приказчицу или ‘помощницу’, какъ она стала называть ее съ перваго-же дня, и часть неугасимо теплившейся въ ея сердц материнской любви и заботливости, которая нашла откликъ и въ раненномъ сердц Лидіи Александровны.

Все интересовало Лидію Александровну въ ея новой жизни. И раннее вставанье, и бодрящая атмосфера трудовой жизни, и разговоры съ заказчицами, и разсчеты съ магазинами, гд покупались товары, и веселая болтовня ученицъ и мастерицъ, и даже разбросанные по полу мастерской мелкіе обрзки разноцвтныхъ тряпокъ, — все возбуждало въ ней энергію и безотчетную радость. Она чувствовала себя здсь не чужой, не случайнымъ человкомъ, это дло было какъ будто ея собственное. На каждомъ шагу она думала какъ это будетъ со временемъ у нея, въ ея собственной мастерской — а что она у нея будетъ въ этомъ она была непоколебимо уврена — и надъ каждой удачей въ дл, какъ и надъ каждымъ недостаткомъ, ошибкой, она задумывалась, училась. Но посл горькаго опыта у Жуковой, она не развивала теперь своихъ ‘мечтаній’ предъ Строниной.

Мало-по-малу ея обязанности выяснились. Софья Петровна, узнавъ какихъ портнихъ видала Лидія Александровна заграницей, увидавъ ея вкусъ, вообще присмотрвшись къ своей помощниц, сама стала совтоваться съ ней, довряться ей въ дл покроя и отдлки платьевъ. А три мсяца, проведенные Лидіей Александровной въ модномъ магазин въ предъидущую зиму, уже дали ей нкоторую опытность въ пріем заказчицъ, въ умньи во время похвалить новую моду, въ умньи умолчать о дйствительной стоимости вещи.

Зато закройщица Лизавета Семеновна вначал не очень дружелюбно посмотрла на Лидію Александровну и неохотно показывала ей, какъ она кроитъ, какъ сметываетъ. Но Софья Петровна и сама занималась иногда кройкой, показывала и разсказывала Лидіи Александровн, какъ что и почему длается, а потомъ должна была примириться съ этимъ и Лизавета Семеновна. Да Лидіи Александровн не нужно было и разсказывать много: мелькомъ брошенный взглядъ иногда объяснялъ ей и пріемъ кройки, и худыя и хорошія стороны этого пріема. Но она не удовлетворялась этимъ ученьемъ… Купивъ себ французское руководство кройки и читая его, она присматривалась въ то-же время къ практической работ и быстро усвоила себ нкоторые пріемы, еще не примнявшіеся у Строниной. Скоро она уже и сама стала пробовать свое умнье, хотя пока только на подкладкахъ или на боле дешевыхъ матеріяхъ. Дальше оставалось только совершенствоваться.

Мастерицы и ученицы полюбили Лидію Александровну. Стронина держала себя съ ними ласково, а Маруся даже неразумно баловала ихъ, въ Лидіи Александровн он встртили такое-же сердечное отношеніе къ нимъ, но въ то-же время особенный лоскъ воспитанія, который былъ свойственъ Лидіи Александровн, заставилъ мастерскую почувствовать въ ней человка иной среды, и въ ея присутствіи двушки держали себя лучше, чмъ когда-либо.

Полюбила и Лидія Александровна мастерицъ. Иногда, стоя у стола закройщицы, окинетъ она взглядомъ всю мастерскую, и у нея на сердц является какое-то хорошее чувство. Вс за работой. Лизавета Семеновна, глубокомысленно задумавшись, стоитъ съ выкройкой въ рукахъ передъ разостланной на закройномъ стол тяжелой шелковой матеріей съ крупными узорами — настоящая риза, а не платье будетъ — и не знаетъ отъ какого цвтка начинать выкройку. Мастерицы — кто сметываетъ только что скроенный корсажъ, кто гарнируетъ уже готовый: одна стоитъ на колняхъ передъ манекеномъ и ‘подбираетъ’ черную кашемировую юбку, другая гладитъ утренній капотъ изъ персидской матеріи. ‘Машурка-блокурка’ то и дло бгаетъ въ кухню, таская гладильщиц горячіе утюги. А вотъ въ углу, у входныхъ дверей, остриженная ершомъ ‘Машурка-черненькая’, недавно взятая въ ученицы отъ прачки, съ замтнымъ сознаніемъ важности порученнаго ей дла шьетъ изъ сраго ластику карманъ.

Любо Лидіи Александровн видть этотъ ‘классъ’. Это напоминаетъ ей институтъ, годы беззаботной юности. Теперь уже Лидія Александровна знаетъ здсь каждую нетолько по имени, но и по характеру, и по работ, а иныя уже успли ознакомить ее и съ своими несложными біографіями.

Вотъ семнадцатилтняя смуглянка Даша: хорошенькая, говорливая, бойкая въ движеніяхъ и въ работ. Она уже старшая ученица, хотя здсь всего второй годъ. Она перешла изъ другой мастерской. Подъ вздернутымъ носикомъ на верхней губ у нея чуть замтный черный пушокъ. На обнаженныхъ до локтей смуглыхъ рукахъ тоже пробиваются короткіе черные волосики, и только въ одномъ мст отъ самаго локтя до кисти идетъ бловато-розовый шрамъ, на которомъ волосы не растутъ.

— Что это у васъ Даша?— спросила ее Лидія Александровна, подходя взглянуть, какъ она утюжитъ корсажъ.

— Утюгомъ сожжено, — отвчаетъ Даша, весело взглянувъ на свою изуродованную руку и продолжая гладить.

— Какъ это вы?— сочувственно спрашиваетъ Лидія Александровна.

Даша нсколько времени молчитъ, но потомъ какъ-то нехотя, не глядя на Лидію Александровну, говоритъ:

— Это мн прежняя хозяйка.

— Какъ это такъ неосторожно!— вырывается у Лидіи Александровны восклицаніе.— Какъ-же это она вамъ?

— Да она нарочно, со злости это, — отвчаетъ Даша.

— Что вы?!.

— Я платье гладила, къ спшк, да, вотъ этакъ-же, какъ съ вами теперь, заговорилась съ товаркой, глядь, съ утюга-то на юбку фотографію и припечатала. Даже запахъ пошелъ по мастерской. Хозяйка, какъ подскочитъ — злющая была — схватила утюгъ да горячимъ-то утюгомъ меня по рук какъ погладитъ — еще того больше запахъ пошелъ по мастерской!— разсмялась Даша.

— Господи, какое варварство!— воскликнула Лидія Александровна, возмущенная, негодующая.

Даша только улыбнулась. Она тогда, какъ больно-то было, тоже ревла, кричала, ругалась, а теперь все забыто и даже кажется забавнымъ.

Лидія Александровна осторожне выбираетъ теперь время для разспросовъ и говоритъ только тогда, когда Даша отставляетъ утюгъ въ сторону, чтобъ расправить корсажъ на гладильномъ стол.

— Что-же съ ней сдлали за это?— спрашиваетъ она Дашу.

— Ничего не сдлали. А только я посл этого взяла да ушла отъ нея. Очень ужъ она мн надола. Постоянно дралась: чуть что — сейчасъ теб и влетитъ. Я къ ней на шесть лтъ была задаромъ отдана въ ученье — ушла годомъ раньше, и все тутъ. Подавать она на меня не посмла, посл этого глаженья-то.

— Да, я думаю, вамъ, а не ей слдовало жаловаться.

— Да вдь платье-то я сожгла, — смясь отвчаетъ Даша.— Оно, я думаю, рублей полсотни, а то и побольше, стоило.

Здсь ‘клейменой’ Даш живется ‘любехонько’, какъ она выражается. Софья Петровна держитъ ученицъ хорошо. У нихъ и порядочная спальня, и гулять пускаютъ, и кормятъ не очень ужъ плохо. Рдко, рдко какая нибудь изъ приходящихъ мастерицъ, поворчитъ на плохой обдъ: на провизію и Софья Петровна была скупенька.

Спальня и столовая ученицъ были въ другой квартир, тутъ-же чрезъ лстницу. Лидія Александровна только однажды заглянула туда: холодно было переходить черезъ площадку, да и интереснаго тамъ ничего не было.

Иногда Лидія Александровна начинаетъ рисовать въ воображеніи свою будущую мастерскую и соображаетъ, кого изъ мастерицъ и ученицъ она взяла бы къ себ. ‘Дашу… непремнно! Потомъ ерша Машурку-черненькую… Потомъ еще Олю едоровну, корсажницу, лучшую мастерицу’.

И вдругъ она ловитъ себя на этомъ покушеніи ограбить пригрвшую ее Софью Петровну, и ей длается стыдно.

Ну, да вдь она это только такъ, шутя. Она найдетъ и другихъ, въ род этихъ. А вотъ закройщицу, Лизавету Семеновну, она бы ни за что не взяла. Теперь Лизавета Семеновна совсмъ передъ ней на заднихъ лапкахъ танцуетъ, а все-таки не нравится она Лидіи Александровн — сплетница большая. Только-бы ей про кого нибудь какую нибудь гадость разсказать. ‘Конечно не возьму и Елену Васильевну’ — думаетъ Лидія Александровна.

Елена Васильевна служила посмшищемъ всей мастерской. Длинная, худая, фигура ея съ впалой грудью съ узкими и круто спускавшимися плечами, съ руками до колнъ, завершалась большой головой съ широкимъ калмыцкаго типа лицомъ. Ея сровато-желтое лицо было настолько широко и плоско, а черты на немъ настолько мелки и удалены другъ отъ друга, что издали казалось, будто это карикатура, нарисованная на плохой тарелк. Этому впечатлнію способствовали и жиденькіе гладко назадъ зачесанные и сзади въ луковку свернутые волосы. Шаловливыя ученицы давно подмтили это сходство физіономіи Елены Васильевны съ рисункомъ и за обдомъ обыкновенно упражнялись въ рисованіи ея портрета соусомъ жаркого на донышкахъ тарелокъ. Къ воскресенью она иногда завивала на лбу мелкія ‘пукельки’ и тогда шалуньи говорили, что у нея сегодня по случаю праздника на тарелк цвтная капуста. Кто-то прозвалъ ее ‘Лёлечкой-Лялечкой’, и съ незапамятныхъ временъ иначе никто и не звалъ ее въ мастерской въ глаза и за глаза, хотя двиц Лёлечк было уже лтъ 35-ть. Добродушная, сентиментальная Лёлечка, не обижалась и, несмотря на эти насмшки, была всми любима. Мастерица-корсажница она была отличная. Никто лучше ея не умлъ гарнировать лифа, обметывать петли, ни у кого не выходили такъ хорошо высокіе, стоячіе ворота платьевъ, никогда Лялечк не приходилось передлывать разъ вшитаго рукава. Лялечка-же служила для всхъ повренной любовныхъ тайнъ, до выслушиванія которыхъ она была большая охотница и которыя умла хранить до смшнаго: иногда мастерицы въ отсутствіе Лялечки нарочно сочинятъ сообща какую нибудь любовную небылицу и потомъ одна изъ нихъ разскажетъ ее по секрету Лялечк, и Лялечка никому ни за что ее не выдастъ, какъ ни стараются другія шутницы заставить ее проговориться. Сама Лялечка любитъ въ свою очередь подлиться своей ‘тайной’ съ каждой, кто съуметъ затронуть сентиментальную струнку въ ея душ. Тайна у* нея одна: романъ, съ прикащикомъ парфюмернаго магазина, случившійся боле десяти лтъ назадъ. Прикащикъ носилъ ей духи и помаду и покорилъ ея сердце. Вс, поглядвъ на Лялечку, плохо врили въ этотъ романъ. ‘Лялечка, теб это только приснилось десять лтъ тому назадъ, ты забыла и думаешь, что это было въ самомъ дл’ — говорили ея безсердечныя насмшницы. Но добродушная Лялечка при всхъ клялась и божилась, что у нея даже ребенокъ былъ отъ этой любви, и она отдала его въ Воспитательный. ‘Покажи номеръ’ — спрашивали боле опытныя мастерицы. Лялечка увряла, что ‘номеръ’ у нея сгорлъ въ сундук во время пожара. Что у Лялечки дйствительно сгорлъ сундукъ, это вс знали, но что въ немъ сгорлъ номеръ и что у нея былъ ребенокъ этому къ великому огорченію Лялечки никто не хотлъ врить.

Лялечка не живетъ при мастерской, она, какъ и вс прочія мастерицы, приходящая. Но наибольшая дружба у нея съ ученицей, съ ‘клейменой’ смуглянкой Дашей. Даша посвящаетъ ее въ свои романы, Лялечка подаетъ ей совты, какъ надо ‘соблюдать свою честь’, какъ надо быть осторожной съ мужчинами, и ссылается при этомъ на свою опытность, которой впрочемъ плохо вритъ и Даша. У Даши два жениха: одинъ — молодой, красивый разносчикъ газетъ,.другой — старикъ, хозяинъ табачной и мелочной лавочки, вдовецъ, лысый, беззубый, подслповатый. Даша конечно отдаетъ предпочтеніе молодому газетчику, забавляясь картинками въ старыхъ номерахъ журналовъ, которые доставляетъ ей иногда ея поклонникъ, но не брезгуетъ подарками и стараго лавочника: то флакончикъ духовъ, то кусокъ мыла окажется у нея въ сундук. Но замужъ за него она не пойдетъ.

— Мыло-то въ бумажк съ цвточкомъ хорошо, — говоритъ она про своего жениха: — да самъ-то онъ словно обмылокъ какой: ни зуба во рту, ни глаза во лбу.

Лидіи Александровн самой еще не пришлось-бы услыхать такъ ‘скоро всхъ подробностей Лялечкина романа, если-бъ Лизавета Семеновна не посплетничала. И теперь Лидіи Александровн тяжело видть Лялечку. Въ душ ей жаль ее съ ея обиднымъ сознаніемъ, что она всми отвергнута и никто даже не вритъ, что могъ найтись мужчина, который-бы приласкалъ ее. Но въ то же время видъ Лялечки нтъ-нтъ да и напомнитъ Лидіи Александровн о Воспитательномъ дом, о ребенк.

Неужели он съ ней сошлись на этомъ пути?— думается иногда Лидіи Александровн. Об толкнулись въ одн двери. О, нтъ — и она, какъ другія, не хочетъ врить Лялечк! Ребенокъ Лялечки и ея ребенокъ одинаковы тамъ… Но какая разница, между ней самой и Лялечкой! У Лялечки это лучшая страница въ ея жизни, наиболе дорогое воспоминаніе, это гордость Лялечки, а она вотъ, наоборотъ, не посметъ никому сказать о своемъ ребенк, она отдала-бы, кажется, десять лтъ жизни, чтобъ забыть о немъ.

Но рядомъ съ этимъ напоминаніемъ есть тутъ-же еще одно, заставляющее звучать и другія струны въ ея сердц. Точно сама судьба преслдуетъ ее, не даетъ ей забыться!

Разъ, два раза въ недлю въ мастерскую приходитъ мальчикъ, изъ магазина, гд Софья Петровна обыкновенно покупаетъ прикладъ: подетъ, сама выберетъ, что нужно, и ей присылаютъ потомъ на домъ съ Колей. Колю знаетъ вся мастерская. Обыкновенно съ нимъ ласковы, но когда нуженъ какой-нибудь прикладъ и работа изъ-за этого останавливается, Колю уже поджидаютъ на лстниц, торопятъ и осыпаютъ бранью за то, что онъ ‘тащится не тащится’. А Кол десять лтъ, и онъ иногда весь покраснетъ, торопливо поднимаясь въ третій этажъ съ своей ношей. Мальчикъ красивъ, съ хорошими блокурыми волосами, съ живыми голубыми глазами, но на дтскомъ лиц уже замтно утомленіе. Говорятъ, онъ сирота, изъ деревни, отданъ въ ученье въ магазинъ и съ утра до вечера только и длаетъ, что разноситъ товаръ.

Лидія Александровна не можетъ равнодушно видть этого слабосильнаго ребенка, обреченнаго на большой трудъ. Ей иногда думается, а что если ея ‘Николай’ окажется въ такомъ-же положеніи. Она вдь даже не позаботилась узнать, куда дваютъ дтей изъ воспитательнаго, когда они подрастутъ. Что если и его также будутъ безжалостно двадцать разъ въ день гонять въ дальніе концы по городу и въ верхніе этажи высокихъ домовъ! Всякій разъ, когда она видитъ Колю, ей хочется сдлать что-нибудь, чтобъ на лиц этого красиваго сироты не было этихъ слдовъ усталости, заставляющихъ сжиматься ея сердце. Она запрещаетъ двочкамъ бранить его, если онъ запоздалъ: почему он знаютъ, когда онъ посланъ!

Ей вспоминается, что говорилъ Сарматовъ о материнскомъ чувств: первоначально это состраданіе къ боле слабому. И состраданіе къ слабому пробудило въ ней материнское чувство. Этотъ чужой Коля заставилъ вспомнить о ея собственномъ Никола. Первое время это чувство, еще не назрвшее, было такъ мучительно, что она хотла просить Софью Петровну, чтобъ она велла присылать покупки изъ магазина не съ такимъ маленькимъ мальчикомъ, а съ артельщикомъ. Но пока она колебалась, сдлать это или нтъ — вдь везд товаръ разносятъ мальчики и не умираютъ отъ этого — видть Колю въ мастерской стало для нея потребностью. Стыдясь за свою сентиментальность, она уже находила случай дать Кол то конфетку, то пряникъ, а то и прямо серебряную, монетку. Постепенно она стала длать тоже и для маленькихъ ученицъ, давала лакомства и Машурк-блокурк и Машурк-черненькой. Потомъ надо уже было придумывать, какъ-бы приласкать и тхъ, что постарше. Шире и добре становилось ея сердце.

А съ каждымъ разомъ, что она вспоминала о своемъ ребенк, ей все сильне, все мучительне хотлось узнать его судьбу, хотлось, наконецъ, увидать своего ‘Колю’, убдиться, что онъ живъ, веселъ, что его ласкаютъ. Но она еще не ршалась сдлать это, новое чувство еще не взяло верхъ надъ колебаніями. Она не ршалась спросить кого-либо о Воспитательномъ дом, о томъ, какъ тамъ живутъ, какъ разузнать тамъ о своихъ дтяхъ.

Акушерка Марья Николаевна, всегда занятая, хлопочущая съ своей практикой, не была ни разу у Строниной съ тхъ поръ, какъ пристроила къ ней Лидію Александровну. Сама Лидія Александровна чрезъ недлю посл поступленія сюда была у нее, чтобъ поблагодарить ее, застала ее въ хлопотахъ, ни слова не говорила о своемъ ребенк, и съ тхъ поръ не видала ее. Теперь она каждый день собиралась сходить къ Марь Николаевн, но какая-то боязнь удерживала ее. Находило и раздумье. ‘Вдругъ я увижу, что онъ такъ хорошъ, что я не захочу разстаться съ нимъ’ — думала она.— ‘Я измучаюсь тогда. Неужели взять къ себ? Куда я съ нимъ?.. Да я съ ума сойду отъ муки, отъ безпокойства за него… Нтъ, лучше не видть, не видть… забыть…’

Но скоро Лидіи Александровн пришлось на время дйствительно забыть своего ребенка, какъ забыть и самое себя. Время подходило къ святкамъ, заказовъ въ мастерскую поступило въ этомъ году боле обыкновеннаго. Кром своихъ постоянныхъ мастерицъ и ученицъ, у Софьи Петровны работали и штучницы, получавшія работу на домъ. Теперь, кром того, были взяты въ мастерскую еще дв поденщицы. Суета, тснота, утомленіе не давали Лидіи Александровн опомниться. Некогда было размышлять — надо чтобъ дло кипло. Каждый день теперь выпускали два, три готовыхъ платья, все дорогія, праздничныя. Не приходили Лидіи Александровн въ голову ни своя усталость, ни переутомленіе мастерицъ и ученицъ, встававшихъ съ огнемъ и засыпавшихъ за работой, нечего тутъ было жалть ни себя, ни другихъ, когда и безъ того два платья остались не сдланными къ празднику и когда впередъ было ршено, что на второй-же день Рождества примутся опять за работу, чтобъ къ Новому году успть сдлать еще шесть туалетовъ: надо было поддержать честь мастерской!

— Отдохнемъ въ будущемъ году, двочки, отдохнемъ, — подбодряла свою мастерскую Софья Петровна, сама все время хлопотавшая неутомимо.

И двочки знали, что отдыхъ имъ дадутъ, и не жалли молодыхъ силъ. Задоръ разгорался на спшной работ.

IV.

Въ первый день Рождества тишина воцарилась въ квартир Строниной. Побывали попы, прославили Христа, Софья Петровна похала навстить двухъ близкихъ знакомыхъ, мастерицы не пришли, ученицъ отпустили гулять, — Лидія Александровна осталась одна дома да въ ‘двичьей половин’ дежурили кухарка и горничная.

Некуда было идти Лидіи Александровн да и не хотлось никуда. Надо-бы, пожалуй, навстить тетку Анну Сергевну. Она не была у нея съ марта мсяца. Но зачмъ она подетъ къ ней, почему это надо? Такъ принято. Нельзя-же не вспомнить о родныхъ. Но разв ей самой хочется видть тетку? Нисколько. Что она услышитъ отъ нея? Разв опять только брюжжанье, что племянница не въ гувернанткахъ, а въ портнихахъ. Для тетки этотъ шагъ племянницы остается совсмъ не понятнымъ. Сидя въ своихъ институтскихъ стнахъ, она ничего не знаетъ. И не все-ли равно тетк забыла или нтъ про нее племянница! Нтъ, не подетъ она къ ней до тхъ поръ, пока не покажется ей эта поздка пріятной. Она уже столько условныхъ цпей порвала, что о такихъ ниточкахъ и думать не стоитъ. Нуженъ человкъ — такъ нуженъ, сталъ не нуженъ — забывать можно. Только въ этомъ и есть свобода жизни… свобода для всхъ — и забывающихъ, и забываемыхъ. ‘Спящій въ гроб мирно спи, жизнью пользуйся живущій’ — читала она когда-то. Нужный, пріятный сейчасъ — тотъ и близкій, и родной. Ненужный, потерянный — онъ и чужой, онъ мертвый.

Лидія Александровна сидитъ въ гостиной на диван съ книжкой въ рукахъ, но ей не хочется даже открыть книгу, ничего не хочется, только бы отдыхать.

Вдь вотъ, какъ она хорошо забыла о брат — то есть какъ-будто его никогда не было! Ненуженъ, непріятенъ онъ ей — и онъ совсмъ чужой и чуждый.

Но вспоминается отецъ. Надо бы ему хоть письмо написать къ Новому году. Да, это надо! Тотъ тамъ съ своей Лукерьей… всми забытый… заброшенный… Ей теперь какъ-то все боле жаль отца,, чувствуется какой-то неисполненный долгъ, какая-то вина. Ложное это чувство, или нтъ, но она поддается ему охотно.

И странно, что слово ‘бросила’ не выходитъ у нея изъ головы. Вотъ и съ сыномъ тоже… бросила… безсердечно…

Но на нее вдругъ нападаетъ припадокъ озлобленія. Да что же это такое! Неужели ей никогда не будетъ покоя отъ этихъ проклятыхъ вопросовъ! Она устала на египетской работ передъ праздниками: кажется, она заслужила отдыхъ? Ей такъ хочется теперь покоя, даже именно вотъ этого одиночества, покоя чисто физическаго, и чтобъ ни о чемъ не думать. А тамъ со дна души поднимаются опять разные вопросы, терзаютъ ее…

Она встаетъ и начинаетъ въ возбужденномъ состояніи бродить по комнатамъ.

Какъ бы ей хотлось счастья, свту, теплоты! Кругомъ праздникъ… сегодня будутъ елки… Т самые нарядные костюмы, надъ которыми он такъ усердно работали, будутъ красоваться при свт вечернихъ огней. Весело… красиво… Лидіи Александровн припоминается то одно, то другое выпущенное изъ мастерской платье… Она испытываетъ чувство удовлетвореннаго самолюбія… Въ особенности одинъ очень хорошенькій дтскій костюмъ… И снова представляется елка… масса дтей… Вспоминается собственное дтство… радостное… шумное…

И опять!.. сынъ… Коля… Гд-то онъ?.. У кого?.. За что она такъ ненавидла его тогда?.. Чмъ онъ виноватъ. Она не хотла имть его. Но разв онъ хотлъ родиться на свтъ? Сколько страданій придется ему еще быть можетъ вынести въ жизни?.. И все это изъ-за минуты слабости съ ея стороны… Конечно она виновата! И она не могла, не имла права бросить ребенка, заставить его страдать и расплачиваться за то, что ей хочется свободы. Вдь и минуту сладкихъ грезъ… тогда… и желаніе свободы и покоя теперь — она покупаетъ цной страданій этого ни въ чемъ не виноватаго ребенка… О, Коля, Коля!

Лидія Александровна начинаетъ въ отчаяніи сдавливать руки до хруста пальцевъ, она нетерпливо переходитъ теперь отъ окна къ окну.

‘Пойти бы сейчасъ’ — думаетъ она.— Но куда? Зачмъ? Узнать. А потомъ?.. Взять?.. Да, взять, взять… воспитывать самой… Но гд, какъ?.. Надо обдумать, обдумать это!.. Потребовать отъ Сарматова…

Краска стыда бросается въ лицо Лидіи Александровн.

Ни за что!.. До этого униженія она не дойдетъ.

А чмъ же виноватъ ребенокъ, чмъ виноватъ онъ, что она самолюбива и въ то же время безсильна сама заработать столько, чтобъ не бросать его подкидышемъ?.. Нтъ, надо сломить въ себ эту гордость, этотъ ложный стыдъ! Взять отъ Сарматова сколько нужно… И потомъ работать, работать, отдать ему… Надо съумть выйти изъ этого положенія съ честью. Надо только все обдумать. Сколько необдуманныхъ шаговъ она сдлала уже! Боже сохрани сдлать еще какую-нибудь ошибку теперь. Лучше переждать и все взвсить. Нельзя, поддаваясь сердечному порыву, бжать сейчасъ же, чтобъ сдлать какую нибудь глупость.

Но обдумывать теперь она ничего не можетъ. Ей тяжело, ей становится невыносимо тоскливо оставаться одной.

Она взглядываетъ на часы въ столовой — Софья Петровна вернется, вроятно, скоро. Ахъ, скоре бы!.. Скучно, мучительно скучно!

Чтобъ разсяться, Лидія Александровна идетъ въ кухню взглянуть, что тамъ длается.

Кухарка Катерина варитъ яблоки для компота, а горничная Катя сидитъ и чиститъ апельсины и что-то разсказываетъ, должно быть, смшное, потому что об улыбаются.

При вход Лидіи Александровны Катя встаетъ со стула.

— Пришла, хоть взглянуть, что вы тутъ длаете, — говорила Лидія Александровна, смущенная тмъ, что прервала оживленную бесду двухъ Катеринъ.— А то тамъ… одна да одна.

— Извстно, тоска возьметъ, барышня, — поддакнула кухарка.

— Я вамъ помшала, вы о чемъ то говорили?— начала Лидія Александровна.

— Такъ пустяки,— прервала кухарка:— Катя вотъ разсказывала, смялись, какъ она у чухонъ на воспитаніи жила.

— Какъ вы туда попали?— спросила Лидія Александровна: — вдь вы русская.

— Я воспитомка,— отвтила нсколько смущенная Катя.— Меня изъ Воспитательнаго къ чухнамъ и отдали.

Лидія Александровна поблднла. Неужели это будетъ преслдовать ее на каждомъ шагу!

Занятая мастерской, мастерицами, ученицами, она до сихъ поръ не имла случая поинтересоваться горничной Катей, всегда исправной, привтливой, ласковой, но не особенно болтливой.

— Что же тамъ было съ вами?— пересиливъ волненіе, спрашиваетъ Лидія Александровна. Она начинаетъ чувствовать, что колни ея дрожатъ и садится на тубаретку.

— Со мной ничего,— отвтила Катя:— это я про другую двочку разсказывала, которая вмст со мной у одной матери жила.

— Что же было?

— Да двочку-то ту наша мать-названная къ ея роднушк въ городъ возила. Роднушка ея здсь въ Петербург со столяромъ жила. А двочка-то — Полей звали — была дикая какая-то. Въ деревн привыкла къ чухнамъ, а здсь роднушку свою не любила, боялась какъ-то.

— Что-же она… дурная что-ли была?— спросила Лидія Александровна.

— Нтъ, ничего, а только такъ съ непривычки. Такъ ужъ такая дикая двочка была. Я, бывало, ничего — меня мать-то наша тоже вмст съ ней въ городъ возила и у Полиной роднушки гостить оставляла.

— А у васъ тоже здсь… родные были?— спросила Лидія Александровна.

— Нтъ, у меня никого нтъ, — потупясь отвтила Катя.

— Ну, и что-же эта. двочка?— поспшила спросить Лидія Александровна, почувствовавъ и сама тоскливое чувство смущенія посл своего вопроса.

Катя встрепенулась и продолжала:

— А видите, роднушка сшила Пол платье и шубейку: не нравилось ей наше-то крестьянское. Марья въ этомъ во всемъ Полю сюда и возила. Только разъ он и повздорили съ роднушкой — поругались да поругались, Поля плачетъ, домой въ деревню просится, а я тутъ-же была — сижу ни жива, ни мертва. Марья собралась узжать и насъ съ собой, а роднушка Полю не пускаетъ. Оставлю, говоритъ, совсмъ у себя, ни за что не отдамъ. А оставить никакъ нельзя: надо чрезъ начальство. Тутъ-то и была потха. Роднушка Полю къ себ тащитъ, а Поля уцпилась за Марью и не оторвать. Роднушка разсердилась, да и говоритъ: ну, коли такъ, вези ее въ чемъ изъ Воспитательнаго взяла. Схватила двочку да и давай все съ нея снимать. Та реветъ, а она ее раздваетъ, — продолжая улыбаться разсказывала Катя.— Раздла до рубашки, да вотъ теб, говоритъ, вези. Марья ничего не сказала ей на это, а взяла двочку, сняла съ себя кофту изъ-подъ полушубка, а дло-то въ морозъ было — тоже вотъ такъ-же на Рождеств — взяла Полю, завернула ее въ кофту да и маршъ на дворъ, въ сани, зарыла Польку въ сно, та мигомъ и плакать перестала. Посадила меня въ сани да и за возжи…

— Ну, и что-же?

— Да ничего, улыбнулась Катя.— Не пустила роднушка и за ворота выхать, остановила: помирились, воротила насъ, Полю опять одли.

Лидія Александровна начинаетъ задавать Кат вопросъ за вопросомъ, и Катя разсказываетъ ей все, что знаетъ о быт ‘воспитомокъ’. Жила она у Марьи до четырнадцати лтъ. Было ей хорошо — разумется, какъ по деревенски Марью любила, какъ родную мать, она и теперь ее навщаетъ. У Марьи только и была еще одна воспитомка, эта самая Поля, да свои дочь и сынъ. Марья только изъ чухонской семьи, а была замужемъ за русскимъ, тамъ дв деревни рядомъ были: русская и чухонская. Держатъ воспитомокъ строго: докторъ здитъ, наблюдаетъ и чуть что не ладно, сейчасъ выговоръ тмъ, у кого дти на воспитаніи. У одной семнадцатилтней воспитомки ребенокъ родился, такъ докторъ ребенка отобралъ, ее отправилъ въ другую деревню за сорокъ верстъ, а тмъ, у кого эта двушка жила, никогда ужъ больше дтей изъ Воспитательнаго не дадутъ. Вс воспитомки до 14 лтъ ходятъ въ школу, вс грамотныя. Потомъ нкоторыя остаются въ деревняхъ, другихъ берутъ въ ‘полосатки’, въ институты. До 21 года он ‘казенныя’, а потомъ ихъ отпускаютъ на волю и даютъ на выходъ 30 р. на руки. Про мальчиковъ Катя не могла разсказать: сама хорошенько не знала, но тоже и ихъ учатъ грамот, ремеслу какому-нибудь, а нкоторыхъ и еще куда-то отдаютъ въ школы. Жить вообще воспитомкамъ случается всяко — въ какую семью попадешь: у кого лучше, у кого хуже. Которыя живутъ у чухонъ, т и говорятъ по-чухонски, пока грамот не выучатся. А только больше все живутъ съ своими названными отцами и матерями въ ладу. Есть и умираютъ много, которыя слабыя. А пока он ‘казенныя’, до 21 года у нихъ на ше ‘косточка’, костяной номеръ на шнурк съ пломбой и снять его никто не можетъ, кром доктора, который ими завдуетъ.

Лидія Александровна слушаетъ все это, выспрашивая съ безучастнымъ видомъ простого любопытства, а въ душ тревога то закипитъ, то снова уляжется. То ей страшно за своего Колю, попавшаго къ чухнамъ, въ крестьянскую, быть можетъ, холодную и грязную, избу, то ей представляется, что его тамъ любятъ, какъ родного. Слушаетъ она, какъ Поля не любила свою роднушку, — ей кажется, что и ея сынъ также привяжется къ какой-нибудь чухонк Марь и будетъ дичиться своей ‘роднушки’… Произноситъ Катя: ‘которыя слабыя умираютъ’ — и Лидіи Александровн кажется, что ея Коли нтъ въ живыхъ, и ея сердце сжимается, какъ предъ бдой, какъ въ сознаніи какой-то тяжелой вины.

Дальнйшіе разспросы и разговоры могутъ только выдать ее, и Лидія Александровна смотритъ на часы, находитъ, что пора Кат и на столъ накрывать, и выходитъ изъ кухни опять въ ‘большую половину’.

Но она теперь мене встревожена, чмъ вначал. Если только ребенокъ живъ, участь его еще не такъ ужасна, какъ ей казалось… есть какой-то надзоръ… Она старается теперь успокоить себя, нарочно подбирая успокаивающіе доводы. Говорилъ-же ей еще отецъ, что въ наше время нужно сближаться съ народомъ. Да и въ самомъ дл, разв мужикомъ быть позорно? Не мсто краситъ человка. Разв изъ Воспитательнаго дома не можетъ выйти человкъ, заслуживающій уваженія.

V.

— Елочка, милый! Здравствуй, здравствуй, голубчикъ! Забылъ меня совсмъ.

— Съ Новымъ годомъ, бабушка, съ новымъ счастьемъ. Но чтобъ не хуже стараго!

— Съ Новымъ годомъ, дорогой мой. Желаю теб всего лучшаго. Денегъ много, рости большой, да невсту хорошую. Да, что-жъ ты, безстыдникъ, не приходилъ на праздникахъ-то, хоть-бы Новый годъ встрчать пришелъ.

— Фью-ю, бабушка! Чего захотли! Это для нашего брата самое дорогое время. Новый-то годъ я на двухъ семейныхъ елкахъ, въ двухъ клубахъ да въ еще въ одномъ трактир встрчалъ.

— Ахъ, безобразникъ, ты хоть-бы не сказывалъ.

— Господь съ вами, бабушка! Да вдь, я думаю, я тамъ не ради одного удовольствія. Вы бы посмотрли, какой я матеріалъ собралъ. Вотъ кое-что пойдетъ въ крещенскіе номера, такъ я васъ еще посмшу.

Лидія Александровна, въ сосдней комнат, торопясь окончить до вечерняго чаю записи въ книгу принятыхъ сегодня по счетамъ товаровъ изъ прикладного и другихъ магазиновъ, на минуту отрывается отъ работы и прислушивается къ этимъ голосамъ въ гостиной. Разв у Софьи Петровны есть внукъ. Отчего же она никогда не говорила о немъ?

Но вслушиваясь дальше въ разговоръ Софьи Петровны съ гостемъ, Лидія Александровна начинаетъ по нкоторымъ его разспросамъ и отвтамъ ‘бабушки’ догадываться, что гость, должно быть, товарищъ дтства отсутствующаго сына Софьи Петровны. Потомъ она слышитъ, какъ гость своимъ молодымъ, веселымъ голосомъ упоминаетъ о карикатурахъ, гонорар, о художникахъ, слышитъ, какъ Софья Петровна называетъ его нсколько разъ ‘елочкой’ и ей приходитъ въ голову, не тотъ-ли это художникъ, который жилъ по сосдству съ ней въ меблированной комнат. Его фамилія, кажется, была Елкинъ. Вроятно, онъ и есть ‘елочка’.

Лидіей Александровной овладваетъ нетерпливое любопытство взглянуть на гостя. Но она слышитъ, что Софья Петровна оставила его чай пить, и она не встаетъ изъ-за стола, пока не проврены вс счета, пока не окончена послдняя запись. Это машинальное занятіе, къ которому она уже привыкла, не мшаетъ ей однако слдить за разговоромъ: двери въ гостиную изъ примрочной, служившей вмст съ тмъ и конторой, открыты, и каждое слово Софьи Петровны и гостя отчетливо доносится до Лидіи Александровны.

Захлопнувъ, наконецъ, книгу, прибравъ и заперевъ вс документы, она прошла еще въ мастерскую, сдлала на завтра кое-какія распоряженія собиравшимся уже уходить мастерицамъ, спросила Катю, готовъ-ли чай, и потомъ чрезъ столовую вышла въ гостиную.

Софья Петровна ихъ познакомила. Они оба не нашли нужнымъ упоминать о ничего не значущей встрч, хотя обоимъ съ перваго взгляда другъ на друга было понятно, что они ее помнятъ.

Катя доложила, что самоваръ поданъ, и Софья Петровна пригласила Елкина въ столовую.

Стронина всегда сама разливала чай, и Лидіи Александровн былъ полный просторъ для бесды съ гостемъ. Но она разговаривала на этотъ разъ вяло, не смотря на словоохотливость молодого художника. Она еще не присмотрлась къ нему и весь его разговоръ и образъ мыслей не сразу нашелъ отзвукъ въ ея душ.

Онъ ей однако нравился. Въ каждомъ его слов звучали молодость, юморъ, добродушіе. Ему было, повидимому, лтъ двадцать съ небольшимъ, но Лидіи Александровн онъ казался почему-то моложе ея самой. Она улыбалась иногда на какую-нибудь его шутку, какъ улыбаются старшіе, глядя на шалость ребенка. По своему серьезному складу ума, привыкнувъ съ дтства ‘разсуждать’, а теперь, переживъ горе и неся въ себ какую-то еще не вполн опредлившуюся, но уже намченную задачу, она не могла сразу поддаться тому, чтобъ смотрть на все съ комической точки зрнія и забавляться этимъ.

Софья Петровна продолжала между тмъ разспрашивать гостя о его жить. Какъ любимый товарищъ ея сына, Елкинъ пользовался всегда ея особеннымъ вниманіемъ: она снабжала его иногда нсколькими рублями ‘въ долгъ безъ отдачи’, ‘награждала’ къ празднику банкой варенья или пирогомъ, заставляла его иногда снять рваную визитку и отдавала ее какой-нибудь изъ ученицъ въ починку, пока Елочка въ одной жилетк велъ съ ней оживленную бесду о какомъ нибудь бал, высмивая дамскіе наряды.

Лучшимъ костюмомъ у Елкина былъ фракъ, и теперь онъ былъ во фрак — франтъ-франтомъ.

— Ты это куда-же вырядился-то?— спросила его Софья Петровна.

— А я отъ васъ, бабушка, на балъ, въ Благородное собраніе. Давно я тамъ не бывалъ, надо и съ нихъ собрать дань Момусу. Ну, а юмористическаго соглядатая туда безъ этого мундира, пожалуй, и не пустятъ. А то я съ удовольствіемъ пошелъ-бы хоть въ полосатомъ камзол съ бубенчиками.

— Не простудись ты въ этомъ декольте-то. Сегодня вонъ какой втеръ да морозъ.

— Ничего, бабушка, дло привычное.

— Пальтишко, вдь, поди все то-же: втромъ подбитое.

— Нтъ, бабушка, оно у меня на теплыхъ ниткахъ шито, — усмхнулся Елкинъ.

Лидія Александровна посмотрла на него и улыбнулась.

— Ахъ, безпутная твоя голова: — покачавъ головой, любовно произнесла старушка.

— Зато веселая, бабушка.

Лидіи Александровн эта безпечность начинала, наконецъ, нравиться. Это былъ прямой контрастъ съ ея неотступной озабоченностью своимъ положеніемъ, съ ея малодушіемъ предъ неудачами, съ ея ничмъ неоправдываемой гордостью и постояннымъ няньчаньемъ съ своей собственной особой.

— Все это мелочи, все мелочи, драгоцнная бабушка, — съ улыбкой говорилъ Елкинъ, прихлебывая ложечкой горячій чай:— ‘и въ рубищ почтенна добродтель’, говоритъ Телятевъ.

— Ахъ, ты добродтель моя!

— А разв нтъ?

— Да похаить грхъ, да и хвалить то не за что. Вотъ, еслибъ ты свое шутовство бросилъ да за дло принялся, вотъ-бы я тебя похвалила.

— За какое дло, бабушка?

— Ну, на службу-бы куда-нибудь опредлился, хоть въ чиновники, что-ли.

— Ну, а на мое-то мсто кто-же?

— На какое?

— Да карикатуры-то рисовать?

— Да на что он, прости Богъ, нужны. По мн ихъ и совсмъ уничтожить такъ дльно будетъ.

— А чмъ-же чиновники заниматься на служб будутъ?— пресерьезно спросилъ’ Елкинъ.

— Какъ чмъ?— наивно изумилась Софья Петровна: — да вдь у нихъ, я думаю, дло есть.

— Если они вс будутъ дломъ заниматься, куда-же ихъ столько держать будутъ, — смялся Елкинъ.— Многихъ отпустить придется. Они только тмъ и держатся, что половину времени моими рисунками развлекаются.

— Ну, ты выдумаешь!— махнувъ на него рукой, сказала Софья Петровна.

— Да это ничего, бабушка, пусть ихъ развлекаются. Вдь если люди смяться перестанутъ, они злиться начнутъ, кусаться будутъ.

— А вы картинъ на выставки не пишите?— спросила Елкина Лидія Александровна.

— Нтъ, я на нихъ только карикатуры рисую,— шутливо отвтилъ Елкинъ.— Этимъ я даже и дебютировалъ на юмористическомъ поприщ.

— То есть какъ?— спросила Лидія Александровна.

— А я вдь прежде тоже въ академіи былъ. Да мн академическій родъ живописи никакъ не давался: все бывало мн вс эти классическія выдумки смшными кажутся. Бывало, товарищъ выводитъ какой-нибудь глубокомысленный сюжетъ, а я подсяду сзади да по тмъ же контурамъ на него карикатуру нарисую. Потомъ разъ на всю академическую выставку карикатуру сдлалъ, снесъ ихъ въ юмористическій журналъ, да какъ мн тамъ за мои рисунки сразу 25 цлковыхъ отвалили, такъ съ тхъ поръ такъ и пошло. Нтъ денегъ, нарисуешь карикатуру — смотришь трешница, пятишница.

— А денегъ все нтъ, — вставила свое замчаніе Стронина.— Куда-же ты деньги дваешь?

— Э, бабушка, наше дло такое — все израсходуешь,— беззаботно отвтилъ Елкинъ, подавая ей пустой стаканъ.— Налейте-ка вотъ еще посудинку послаще. Безъ траты денегъ и сюжета хорошаго для карикатуры не найдешь, — продолжалъ онъ.— Хочешь видть жизнь, такъ бывай везд: и въ театр, и въ маскарад, и на скачкахъ, и на выставкахъ, и книжки новыя покупай, вертись во вс стороны волчкомъ.

— И выходитъ, что изъ пустого въ порожнее переливаешь, — съ напускной суровостью упрекнула его Стронина.

— Живемъ по писанію, бабушка, какъ птицы небесныя, а редакціи и кухмистерскія питаютъ насъ, — шутилъ Елкинъ.

— А ваши товарищи не сердятся на васъ, когда вы на ихъ картины карикатуры рисуете?— спросила Лидія Александровна.

— Нтъ, у насъ это все безобидно выходитъ,— отвтилъ онъ.— Напротивъ, многіе нарочно приглашаютъ еще до выставки узнать, не подмчу-ли я какую-нибудь наглядную несообразность, и еще спасибо говорятъ. У меня ужъ такъ глазъ наметался, что я вижу то, чего не замчаетъ самъ художникъ.

— А въ академію вы продолжаете ходить?

— Нтъ, совсмъ бросилъ. Испугался избытка красоты. Пробавляюсь однми карикатурами.

Лидіи Александровн уже знакома была разница между ‘академиками’ и ‘передвижниками’, она любила картины и не хотла примириться съ тмъ, что Елкинъ не занимается живописью.

— Такъ вамъ, можетъ быть, слдовало-бы пойти къ передвижникамъ,— замтила она.— Зачмъ-же бросать живопись, если у васъ есть талантъ?

Елкинъ нсколько потупился.

— Талантъ, талантъ!— произнесъ онъ съ легкой ироніей.— Много насъ тутъ талантовъ-то! Рпинымъ въ жанр или Шишкинымъ въ пейзаж мн вдь все-равно не сдлаться, я это знаю. А такъ-то… Ну ихъ и съ ихъ реализмомъ! Стоитъ-ли потть и корпть, волноваться и вдохновляться для того, чтобъ написать яичную скорлупу, такъ чтобъ курица начала клевать ее.

— Ты бы хоть портреты рисовалъ, и то бы дло, — сказала Софья Петровна.— Вонъ ты съ меня какой портретъ нарисовалъ хорошій. Я вамъ не показывала?— обратилась она къ Лидіи Александровн.

— Нтъ, — отвтила та.

Софья Петровна позвала Катю и велла подать себ съ окна изъ спальни маленькую шкатулку, гд у нея вмст съ письмами отъ сына и дочери, хранился и портретъ, сдланный Елкинымъ.

— Вотъ вы тутъ какая веселая были, бабушка,— сказалъ Елкинъ, когда Лидія Александровна съ улыбкой разсматривала удачно набросанный портретъ.— А то теперь для Новаго года все ворчите. Вотъ погодите, я васъ ворчуньей нарисую.

— Очень врно схвачено,— сказала Лидія Александровна, передавая портретъ Елкину.— И очень симпатичное выраженіе.

— Да, портреты мн удаются,— сказалъ Елкинъ,— разсматривая свою работу.— Только вотъ бда: всегда они у меня немножко на карикатуру смахиваютъ. Увижу у оригинала смшную черточку — сейчасъ у меня карандашъ-то какъ-то самъ собой и подмигнетъ на нее.

Поболтавъ и пошутивъ еще нсколько времени, Елкинъ распрощался. Софья Петровна настояла, чтобъ онъ не забывалъ и приходилъ къ ней, если не чаще, то хоть по воскресеньямъ къ обду. Она проводила его до передней и, вернувшись, сказала Лидіи Александровн:

— Хорошій малый, а вотъ, подите, такъ нищимъ и живетъ, такъ и умретъ. Люблю его, какъ родного, а и помогать устала. Вдь что бы, кажется, ему не найти себ дороги. Съ Васенькой вмст въ гимназіи учился, Васенька потомъ въ инженеры пошелъ, а этотъ въ академію. Васенька теперь три тысячи получаетъ, а этотъ по три рубля занимаетъ. И въ усъ себ не дуетъ. Да хоть тмъ хорошъ — не скулитъ. Всегда у него точно онъ 200 тысячъ выигралъ. За это и люблю-то его. Да и сирота круглый.

VI.

Но струйка свжаго воздуха, пробжавшая съ появленіемъ у Софьи Петровны веселаго Елочки, не на-долго вызвала Лидію Александровну изъ ея тревожнаго настроенія. Тотчасъ посл Новаго года начались по обыкновенію заказы приданаго для свадебъ, предстоявшихъ въ наступающій мясодъ, а съ этими заказами у Лидіи Александровны опять пошли мысли объ отношеніяхъ мужчинъ и женщинъ, о брак, о дтяхъ, о ея Кол.

Увидать теперь своего ребенка стало для нея неодолимой потребностью. Ея положеніе у Софьи Петровны съ каждымъ днемъ улучшалось, ея вкусъ, пониманіе всхъ тонкостей туалета сдлали то, что Софья Петровна съ Новаго года прибавила ей жалованье. Занятая работой, увлеченная ею, Лидія Александровна не имла времени на развлеченія, не было у нея поэтому и расходовъ, и теперь, съ прибавкой жалованья она обдумывала, какъ-бы взять ребенка изъ Воспитательнаго и отдать его куда-нибудь въ семью, гд она могла-бы видть его, когда ей вздумается. Она ршила посовтоваться объ этомъ съ акушеркой Марьей Николаевной. Но прежде чмъ сдлать этотъ шагъ, она хотла, не говоря объ этомъ даже Марь Николаевн, повидать своего ребенка, вызвать въ Петербургъ ту женщину, у которой онъ находится, или самой създить въ деревню. Въ ближайшее воскресенье она отправилась въ Воспитательный разузнавать.

Она одлась возможно проще. Каждое лишнее украшеніе казалось ей почему-то неумстнымъ. Вуаль была выбрана потемне и поплотне, чтобъ, насколько возможно и прилично, скрыть лицо.

Съ замираніемъ сердца подошла она къ большимъ воротамъ Воспитательнаго дома на Мойк. Но, вмсто того, чтобъ войти въ нихъ, она, замедливъ шаги, прошла мимо. Взглядъ ея робко бгалъ по сторонамъ. Волнуясь, она дошла до Гороховой, опять осмотрлась, какъ будто боясь, что ее кто-нибудь замтитъ здсь, и снова вернулась, все боле и боле замедляя шаги по мр приближенія къ воротамъ Воспитательнаго. Она сама не знала, что она обдумывала, но ей казалось, что нужно все взвсить, прежде чмъ ршиться на этотъ шагъ. Но уже все сто разъ было взвшено, передумано и ршено. Наконецъ, быстро, какъ бы боясь, чтобъ не ослабла ея ршимость, она вошла въ ворота.

— Вамъ кого угодно?— остановилъ ее сторожъ, выглянувъ изъ своей будки.

— Справиться… о ребенк…— дрогнувшимъ голосомъ отвтила Лидія Александровна.

— Сегодня пріема нтъ, пожалуйте завтра.

Лидія Александровна остановилась въ раздумьи. Она почему-то нашла нужнымъ дать сторожу двугривенный, разспросила его, въ какіе часы мене публики, чтобъ скоре и удобне сдлать справку.

Но на другой день у нея случилось много спшной работы въ мастерской. Чтобъ уйти, надо было выдумать какой-нибудь предлогъ. Но Лидія Александровна какъ ни думала ничего не могла придумать. Непріятно было ей лгать. По мр приближенія часа, когда нужно было уходить, волненіе ея росло. Она поблднла, губы вздрагивали, выраженіе лица сдлалось болзненнымъ. А тутъ, какъ нарочно, явилась заказчица къ примрк платья. У Лидіи Александровны руки дрожали, когда она скалывала булавками складки лифа, отъ досады и волненія она едва могла отвчать на вопросы.

Софья Петровна, присутствовавшая при примрк, замтила это и, когда заказчица ушла, она обратилась къ Лидіи Александровн съ вопросомъ:

— Что съ вами, голубушка? Не больны ли вы?

Не приходилось и лгать.

— Да, мн что-то съ утра дурно, — отвтила Лидія Александровна.— Мн просто нужно на воздухъ. Я пойду похожу.

— Подите, подите, милая,— сказала Софья Петровна — погуляйте.

До Воспитательнаго Лидія Александровна дохала на извощик. Ея волненіе, какъ только была устранена его причина — препятствіе къ выходу изъ дому — исчезло, а самая поздка въ Воспитательный сегодня уже не волновала ее, какъ въ первый разъ. Сторожъ указалъ ей куда идти, чтобъ получить справку. Въ одномъ изъ надзорныхъ флигелей Лидія Александровна поднялась во второй этажъ и вошла въ комнату, гд за нсколькими столами занимались служащіе, мужчины и дамы. Тутъ же стояли въ ожиданіи человкъ десять постителей, преимущественно двушки, принадлежащія, судя по ихъ одежд, къ низшимъ классамъ общества. Это сначала смутило Лидію Александровну. Но, увидавъ около себя сдую старушку, потомъ мужика и какую-то пожилую, прилично одтую даму, она нсколько успокоилась. Очевидно, эти пришли справляться по порученію, слдовательно и ее не признаютъ за мать ея отданнаго сюда ребенка. Она принимаетъ увренный, спокойный видъ посторонней постительницы.

Но вдругъ ей приходитъ мысль: ребенокъ отданъ четыре мсяца тому назадъ… онъ можетъ быть и не отправленъ въ деревню, а гд-нибудь тутъ же, въ сосднихъ комнатахъ, на рукахъ у кормилицы… Что если ей предложатъ посмотрть на него? Какое-то онъ произведетъ на нее впечатлніе? Неужели и это будетъ при всхъ? Въ состояніи-ли она будетъ выдержать свою роль посторонней? О, непремнно надо скрыть волненіе, не выдать себя, никто не долженъ догадаться, что она мать этого ребенка, котораго ей покажутъ.

Чиновникъ, къ которому ей нужно обратиться, занятъ. Въ ожиданіи, пока онъ возьметъ у нея для наведенія справки билетъ съ номеромъ и именемъ ребенка, Лидія Александровна машинально вертитъ этотъ билетъ въ рукахъ. ‘А что если это не настоящій?’ мелькаетъ у нея въ голов мысль. Печатный онъ, но имя прописано какимъ-то малограмотнымъ почеркомъ и нтъ ни чьей подписи, нтъ печати, ничего… неужели это такъ просто?

Лидія Александровна припоминаетъ разныя росписки, бывшія у нея въ рукахъ. Почтовыя квитанціи на заказныя письма: подпись, печать… А это… что-то въ род багажной квитанціи…

Ея размышленія прерваны рыданіями какой-то молодой двушки, получившей справку. Лидія Александровна не могла сразу понять, что случилось съ двушкой.

— Эхъ, болзная, померъ врно ребеночекъ-то, — прошамкала стоявшая около Лидіи Александровны старуха, сочувственно покачавъ головой.

— Ох-хо-хо!— вздохнулъ какъ бы въ отвтъ старух дожидавшійся тутъ же мужикъ.

У Лидіи Александровны колни дрогнули. Что если и ей скажутъ, что ея Коля умеръ? Она чувствовала, какъ сжалось ея сердце, какъ тревога охватила ее всю. Надо приготовиться къ этому удару, надо съумть сдержать себя, не выдать… Къ чему это? къ чему длать участниками своихъ страданій всхъ окружающихъ?

Ей страстно хотлось теперь, чтобъ ребенокъ былъ живъ, но она уже нарочно готовила себя къ извстію о смерти, чтобъ встртить его, не показавъ никому своей душевной муки. ‘Умеръ, умеръ’ — твердила она.

Вотъ, наконецъ, чиновникъ взялъ у нея билетъ.

Какъ долго роется онъ въ своихъ книгахъ! Вотъ онъ посмотрлъ одну, посмотрлъ другую. На его безучастномъ лиц нельзя прочесть ровно ничего. Вотъ онъ что-то пишетъ на билет. ‘Должно быть живъ’ — думаетъ Лидія Александровна, и ея глаза загораются оживленіемъ.

Чиновникъ молча возвратилъ ей билетъ.

‘Въ деревн Пигалово Ямбургскаго узда у крестьянки Христины Кивисикъ, умеръ 14 декабря’ — прочла Лидія Александровна сдланную на билет надпись.

Широко раскрытыми глазами посмотрла она на чиновника, какъ-бы ожидая отъ него еще чего-то. А тотъ уже взялъ билетъ у другой постительницы и пошелъ наводить по нему справку.

Какъ ни готовилась Лидія Александровна къ извстію, что ребенокъ умеръ, но ее поразило теперь неожиданностью, что это было такъ недавно, что это было уже тогда, когда она ршилась видть сына и сама позаботиться объ его участи. Какая преступная медлительность! О чемъ-же она думала, чего она колебалась? Быть можетъ, приди она во-время, Коля былъ бы живъ.

Съ минуту она простояла неподвижно. Окружающіе съ участіемъ смотрли на нее.

Но она сейчасъ же опомнилась и направилась къ выходу. Ей даже не пришло въ голову спрашивать еще что нибудь о своемъ ребенк. Стараясь сдерживать волненіе, она медленно вышла изъ пріемной и, подъ гнетомъ тяжелыхъ мыслей, медленно пошла домой.

Въ воображеніи у нея рисовался рядъ картинъ смерти сына. Лицо этого ребенка, фигуру его она не представляла себ: Коля — это было что-то отвлеченное. Но вся окружающая обстановка рисовалась ей по тмъ картинамъ деревенской жизни, которыя она мелькомъ видала и въ деревн у отца, и въ послднее лто на своей ‘дач’.

И ей, пока она идетъ по сверкающему блымъ снгомъ Невскому проспекту, не замчая вокругъ себя пестрой, нарядной толпы, мерещится грязная изба, вонючая… дти голыя… въ однихъ грязныхъ, рваныхъ рубашенкахъ… никто за ними не смотритъ… Въ углу, на укрпленной гд-то у потолка длинной палк, виситъ люлька. Ребенокъ кричитъ до хрипоты, а въ изб никого нтъ… Потомъ — полна изба мужиковъ… пьяные… дымъ махорки… ребенокъ задыхается… кричитъ… къ люльк подходитъ баба… и качаютъ, качаютъ, качаютъ до одуренія…

Она вернулась домой еще боле взволнованная, чмъ вышла.

— Не послать-ли за докторомъ, — сказала Софья Петровна, видя, что прогулка не помогла Лидіи Александровн. Старушка безпокоилась за здоровье Лидіи Александровны не только по расположенію къ ней, но и въ виду большого числа заказовъ.

— Ничего, все пройдетъ, — отрывисто отвтила Лидія Александровна хозяйк и пошла въ мастерскую.

Но она не могла не думать о ребенк и обвиняла теперь себя въ его смерти. Она отвчала невпопадъ на вопросы мастерицъ, не могла соображать, что нужно длать, и ршилась, наконецъ, уйти къ себ и лечь. Самый видъ всхъ этихъ матерій и нарядовъ раздражалъ ее теперь.

Едва она успла затворить за собой двери своей комнаты, какъ слезы градомъ покатились у нея по щекамъ. Она и не думала удерживаться отъ нихъ. Ея нервы, измученные и чрезмрной работой, и душевными волненіями, не въ состояніи были вынести боле ни малйшаго напряженія. Она сла на кровать, облокотилась на подушку, и долго плакала, не двигаясь и безучастно смотря передъ собой. Въ голов точно все застлало туманомъ. Отъ времени до времени выскакивала на поверхность какая-нибудь тревожная мысль, но сейчасъ же опять тонула въ общемъ хаос.

Но слезы были уже предвстникомъ успокоенія. Возбужденіе улеглось, усталость взяла свое, Лидія Александровна совсмъ склонилась на кровать и уснула. Черезъ часъ она проснулась, перемнила платье на капотъ и снова легла и уснула. Ее не тревожили до вечерняго чаю. Когда Софья Петровна вечеромъ вошла провдать, ‘жива-ли’ она, Лидія Александровна попросила дать ей чаю въ ея комнату и оставить ее въ поко.

На утро она встала ране обыкновеннаго, но, освженная сномъ, она чувствовала себя здоровой.

Рабочая жизнь сейчасъ же опять взяла ее въ руки, некогда было предаваться безцльному разбереживанію болвшей раны, не зачмъ было выносить свое горе въ мастерскую. По прежнему бодрая, только нсколько боле серьезная, принялась Лидія Александровна за свое дло.

Но каждый день она нтъ-нтъ да и вспомнитъ объ умершемъ сын, и въ груди у нея что-то сожмется, заноетъ. Она не хочетъ поддаваться этой слабости, привычка разсуждать является ей на помощь, и въ то время, какъ сердце начинаетъ биться отъ смутно сознаваемой вины, она старается успокоить его логическими доводами разума.

‘Врно такъ суждено…’ — думается ей.— ‘Быть можетъ и лучше это… Почему нужно было любить непремнно Колю… почему не любить совершенно такъ же и всхъ другихъ… Это былъ-бы эгоизмъ, мелочность… Все для него, для Коли…’

Ей вспоминаются отрывки мыслей, слышанныхъ отъ Сарматова. Я и мой ребенокъ!.. Сарматовъ порицалъ этихъ людей. Но и она, еслибъ у нея былъ ребенокъ — она чувствуетъ теперь, что была-бы способна пожертвовать счастіемъ всхъ другихъ, чтобы создать счастіе своего сына. Осчастливить въ немъ себя, вотъ что ей было бы нужно. Когда она ненавидла этого ребенка за то, что онъ нарушилъ ея покой и помшалъ ей жить такъ, какъ она хотла, въ ней говорилъ эгоизмъ. Но и теперь, полюбивъ его, разв не съ тмъ-же эгоизмомъ стала-бы она создавать его счастіе. Это заколдованный кругъ, изъ котораго одинъ выходъ — не любить себя, не любить своихъ, надо любить всхъ, а себя и своихъ въ этихъ всхъ.

‘Если я виновна, допустивъ умереть моего ребенка, когда его можетъ быть можно было сохранить, разв я одна виновата въ этомъ’ — думаетъ Лидія Александровна: — ‘Виновны вс мы и за всхъ, когда мы допускаемъ гд-бы ни было страдать безпомощныхъ дтей! Почему эта разница между своими и чужими?..»

Нтъ, если за ней есть какая нибудь вина, она искупитъ ее, сто разъ искупитъ добромъ, которое она постарается сдлать всмъ, кому будетъ можно, только-бы ей самой выбиться на дорогу. Нтъ, она мирится теперь со смертью своего ребенка. Его смерть — это жертва, которая принесетъ быть можетъ лучшіе плоды, чмъ еслибъ онъ въ состояніи былъ дать своей жизнью. Разв она позволила-бы обижать его? Она никого-бы не пощадила, чтобъ защитить его отъ страданій. Теперь она не дастъ въ обиду никого изъ такихъ-же безпомощныхъ чужихъ.

Ей вспоминается барыня, про которую разсказывалъ Сарматовъ. Та испугалась умереть и оставить своихъ дтей сиротами, та тогда поняла ‘сиротство’ человка. Теперь и она, какъ та барыня, на себ испытала, что надо быть матерью всхъ, у кого нтъ матери. Неужели ребенокъ защищенъ только тогда, когда у него живы мать, отецъ, родные?..

А ея личная жизнь?.. въ этомъ и будетъ ея личная жизнь, ея счастіе!

По мр того, какъ Лидія Александровна думала въ этомъ направленіи, она становилась спокойне. Встревоженная душа умиротворялась, отношеніе къ своему положенію, ко всему окружающему, къ своему горю и къ своимъ ожидаемымъ радостямъ становилось ясне, чище, нетребовательне.

VII.

Ранней весной, тотчасъ посл Пасхи, Стронина ухала въ Москву къ дочери. Ея Маруся должна была скоро сдлаться матерью, и Софья Петровна хотла быть у нея во время родовъ. Лидія Александровна осталась въ мастерской за хозяйку.

Стронина теперь уже души не чаяла въ своей помощниц. Съ каждымъ днемъ положеніе Лидіи Александровны въ мастерской становилось прочне и самостоятельне. Не только мастерицы, но и заказчицы уже привыкали видть въ ней важную пружину, дававшую особенную плавность и красоту движенію всего механизма мастерской. Софья Петровна не ревновала ее къ этому успху, а напротивъ, сама всячески поощряла ее. Старушка уже достаточно утомилась заботами о мастерской въ теченіи своей жизни и теперь рада была, что дло идетъ безъ особенныхъ трудовъ съ ея стороны. Кром того, Софья Петровна была немножко суеврна и врила, что у Лидіи Александровны ‘рука легкая’.

Жажда знанія, какая являлась у Лидіи Александровны въ первое время по прізд ея въ Петербургъ посл выхода изъ института, сказалась и теперь. Урывками, выбирая свободное время, Лидія Александровна ходила въ Публичную библіотеку и рылась тамъ въ каталогахъ, ища книгъ, которыя могли-бы ей быть полезны въ ея дл. Попалась ‘Анатомія для художниковъ’. Разв она теперь не художникъ? Разв и ей не нужно знать строеніе того тла, изъ котораго она искуснымъ сочетаніемъ цвтовъ и расположеніемъ складокъ длаетъ картину? То, что прежде она просматривала съ празднымъ любопытствомъ, сдлалось для нея теперь предметомъ изученія. За одной книгой пошла другая, за другой третья. И то, что касалось искусства, и то, что касалось выдлки матерій, и теорія цвтовъ и тней — все ей нужно. Она не хотла съ завязанными глазами слдовать за создаваемыми въ Париж модами: если он красивы и разумны, если он на чемъ нибудь основаны, она хочетъ знать, почему он таковы, и сама хочетъ быть законодательницей. Въ поискахъ интересовавшихъ ее свдній она не ограничилась читальной залой, она обратилась въ отдленія и, по указаніямъ библіотекарей, брала книги оттуда. Но, тратя дорогое время на чтеніе книгъ, имющихъ для нея лишь косвенное значеніе, она досадовала, что слишкомъ мало находилось по ея спеціальности: ей казалось, что нарядамъ какъ будто не придаютъ серьезнаго значенія.

‘А вдь каждая букашка, каждая божья коровка одваются въ красивыя одянія!’ — думаетъ Лидія Александровна.

Но вотъ ей дали въ библіотек ‘Die Trachten der Vlker’ Кречмера. Она просматриваетъ эти картинки, изображающія послдовательное измненіе костюмовъ въ разныхъ странахъ съ начала историческихъ временъ до второй половины девятнадцатаго столтія. Интересно… но мало удовлетворяетъ ее, ей попадалось уже и лучшее. Она взглядываетъ на нмецкій текстъ въ поясненіе картинокъ. Его писалъ какой-то неслыханный ею Dr. Carl Rohrbach in Gotha. Должно быть ученый?.. ‘Что-жъ, надо осилить и это’ — думаетъ она, перелистывая страницы.

И вдругъ это чтеніе развертываетъ передъ ней такую широкую картину и показываетъ ей такое значеніе одежды, о какомъ она и не думала, берясь за ремесло портнихи.

Она съ жадностью читаетъ страницу за страницей, обогащаясь новыми для нея мыслями, она находитъ объясненія тому, что уже иногда смутно бродило въ ея голов, но еще не выражалось ясными образами.

Мода не принадлежитъ Парижу — она выработана вками и дружной работой всхъ народовъ, — читаетъ Лидія Александровна.

Неизмнные, устойчивые національные костюмы — это фундаментъ. Но это въ то-же время и застой, косность. Уже у древнихъ народовъ замчается, какъ особое щегольство, подражаніе другъ другу въ костюмахъ: персы носили индійскія одежды, греческіе сатирики осмивали страсть къ азіатскимъ костюмамъ. Всегда существовала мирная война нарядами. Новизна возбуждаетъ. Рядомъ съ царящимъ народнымъ костюмомъ, мода, какъ придворный шутъ, поддерживаетъ бодрость духа, пробуждаетъ отъ спячки. Перемна наряда измняетъ человка. Рекруты при перемн своего деревенскаго платья на военный мундиръ быстро усваиваютъ и другія манеры, и другіе взгляды. Тоже было съ цлыми народами.

Лидіи Александровн при чтеніи этихъ строкъ вспоминаются реформы Петра, и она на минуту задумывается. Этотъ геній, измнившій силой одной своей личности исторію всей Европы, введя спавшую до тхъ поръ Россію въ семью европейскихъ народовъ, началъ перемной платья.

Моды не случайны, — вычитываетъ Лидія Александровна дале. Въ мод выражается духъ времени. Чмъ жизненне эпоха, тмъ разнообразне моды. Вотъ начало 18 столтія, его первыя 30 лтъ. Все замираетъ. Однообразный парикъ, пудра, длаютъ все блымъ, а за ними и искусство и литература становятся слащавыми, расплывчатыми. Зато въ послднія 30 лтъ того-же вка все опять оживаетъ и закипаетъ новая горячая дятельность. Между этими двумя періодами проходятъ годы, отъ которыхъ ветъ суровостью трезвыхъ математическихъ законовъ, все подчиняющихъ себ въ эту эпоху: и поэзію, и скульптуру, и музыку, и формы общежитія. Это переходъ отъ духа мертвечины начала столтія къ новому роду мышленія и чувствованія конца вка.

Современныя моды, одинаковыя во всхъ странахъ Европы, длаютъ изъ всхъ европейцевъ одну общую семью, объединяя и обычаи, и взгляды, и интересы. Мечты и грезы космополитовъ становятся дйствительностью… Въ древности мы видимъ различное одяніе у всхъ народовъ, нын разные народы носятъ одежды одинаковаго покроя. Общеевропейскій нарядъ — это только символъ великаго братства народовъ, братства все боле и боле укрпляющагося. Если порой возникаютъ распри и для ихъ умиротворенія призываются громы пушекъ, все-же теперешняя семья европейскихъ народовъ представляетъ намъ такое величественное и достойное удивленія зрлище, какого не встрчается во всей прежней исторіи человчества. Когда во времена процвтанія римской имперіи осуществлялись какія-либо грандіозныя общественныя работы, он были обязаны своимъ происхожденіемъ чьей либо единоличной могучей вол, принуждавшей всхъ къ безпрекословному повиновенію. Нын тоже самое осуществляется по добровольному почину самихъ народовъ, протягивающихъ другъ другу руку для великихъ начинаній. Какъ велико было въ этомъ процесс вліяніе костюма и измнчивой моды — кто разршитъ этотъ вопросъ! Во всякомъ случа оно гораздо больше, чмъ обыкновенно думаютъ.

Читая эти строки, Лидія Александровна чувствуетъ, какъ ее охватываетъ радостное волненіе, какъ эти мысли ободряютъ ее въ ея новой дятельности.

‘Какую-же огромную роль можетъ еще сыграть нарядъ, если законодательство модъ будетъ въ рукахъ людей, которые преслдуютъ не одну только наживу или капризъ!’ — думаетъ Лидія Александровна. Красота — великая сила. Умный нарядъ и некрасивую сдлаетъ красивой, а слдовательно и боле счастливой. Умный нарядъ, силой красоты, вліяетъ на характеръ человка.

‘Самые красивые изгибы сводовъ въ то-же время и самые устойчивые’ — припоминается Лидіи Александровн гд-то вычитанная фраза, и она восторженно повторяетъ нсколько разъ про себя ‘красота — сила!’ Нтъ, не мелко, не ничтожно ея дло!

Еще недавно она не безъ горечи думала, что, не смотря ни на свое происхожденіе, ни на свои личныя качества, она въ глазахъ ея общества спустилась ступенью ниже, сдлавшись портнихой. Ее не примутъ, какъ гостью, тамъ, гд ее приняли-бы, будь она хотя-бы даже компаньонкой Карауловой. Теперь она врила, что будущее за нею!

Не смотря на постоянный трудъ въ мастерской и усиленное чтеніе, боле спокойное настроеніе духа сдлало то, что Лидія Александровна съ наступленіемъ весны снова посвжла. Слды недавнихъ душевныхъ и физическихъ страданій, пошатнувшихъ было ея крпкое здоровье, исчезли.

А вмст съ вернувшейся бодростью опять проснулась жажда жизни, жажда счастья.

VIII.

Елкинъ часто навщалъ Стронину посл своего новогодняго визита. Его тянула сюда не одна привтливость доброй ‘бабушки’, потому что его посщенія продолжались и посл отъзда Софьи Петровны въ Москву. Лидія Александровна не могла не замтить, что молодой художникъ поддался обаянію ея красоты и не всегда въ состояніи скрыть то чувство, которое, очевидно, растетъ въ немъ посл каждой встрчи съ ней. Его ухаживаніе было, впрочемъ, своеобразно: въ разговорахъ съ ней онъ осмивалъ и ее, и себя самого. Но это было такъ добродушно и забавно, что доставляло Лидіи Александровн удовольствіе и дйствительно располагало ее къ Елкину. ‘Бабушка’, замтивъ завязавшуюся между молодыми людьми дружбу, не видла надобности мшать ей.

Съ Елкинымъ Лидіи Александровн не приходилось вести такихъ разговоровъ, какіе сблизили ее съ Сарматовымъ. Тмъ не мене она чувствовала, что между ней и Елкинымъ существуетъ ‘единомысліе’. Теперь Лидія Александровна уже безъ раздраженія вспоминала о Сарматов, не боялась повторять его выраженія, вспоминала и передумывала то, о чемъ онъ когда-то говорилъ съ ней или въ ея присутствіи, со многимъ опять, какъ тогда, соглашалась и уже многое извиняла ему. Теперь она спокойно выслушала-бы его объясненіе и даже не нашла-бы нужнымъ длать ему упрека. Вс оправданія, какія онъ могъ-бы привести въ свою пользу, она перебрала въ своемъ ум и сама. Она была слишкомъ горда и правдива, чтобъ, подыскивая оправданія себ за все случившееся, взваливать всю вину на Сарматова. Напротивъ, какъ только наступилъ періодъ успокоенія, она начала съ того, что оправдала его во всемъ, признавъ одну себя отвтственной и за свое паденіе, и за свою малодушную ненависть къ ребенку. Но теперь, разъ уже переживъ и перестрадавъ все случившееся, она задавала себ вопросъ: хотла-ли бы она вычеркнуть изъ своей жизни вс эти страданія? И всякій разъ она отвчала себ: нтъ. Если-бъ, вмсто этого тяжелаго года разрыва съ прошлымъ и рзкаго перехода на другой путь, прибавился лишній годъ въ гувернанткахъ, разв это хоть на волосъ подвинуло-бы ее въ ея жизни. Нтъ, — чтобъ стать такой, какой она стала теперь, нужно было, чтобъ эта глубокая и трудная грань, которую жизнь провела въ ея сердц, непремнно прошла, и заставила заблестть на солнц его лучшія стороны. Она сознаетъ, что теперь она лучше, добре, умне, чмъ была раньше, но уже нтъ той дтской увренности въ своемъ ум, въ непогршимости своихъ сужденій, какая была у нея еще годъ тому назадъ. Она знаетъ, что она лучше прежняго, но и далеко не совершенна. Эта первая глубокая грань только открыла ей, что можетъ сдлать жизнь изъ сердца человка. Это дорогой урокъ, но вдь безъ труда, безъ морщинъ на лиц не дается никакое серьезное знаніе. Пусть съ точки зрнія общества ея прошлое теперь не безупречно,— она не жалетъ объ этомъ, она знаетъ, что зато она научилась цнить жизнь, людей и ихъ взаимныя отношенія. Тетка Анна Сергевна быть можетъ безупречна, но чему научила ее жизнь, чему можетъ научить сама она другихъ. Она разв осудитъ только все, что не согласно съ правилами ея институтской морали. Нтъ, Богъ съ ними съ безупречными людьми! ‘Нтъ, не имъ судить то, чего они не пережили, не выстрадали’ — думаетъ Лидія Александровна. Теперь ей кажется, что вс, что считаютъ себя безупречными, чужды ей, страшны, враждебны, ненужны. Ей теперь ближе, дороже каждый, несущій на своихъ плечахъ бремя какого-нибудь грха. Т — эгоисты, т — изъ эгоизма осуждаютъ всхъ, нарушающихъ ихъ правила, созданныя ихъ же эгоизмомъ. Эти жаждутъ искупленія и прощенія и милосердны къ другимъ.

Юмористическое настроеніе Елкина не осталось безъ вліянія на Лидію Александровну. Но его юморъ, служившій для нея критикой всего окружающаго, въ ум у нея и самъ подвергался критик. Она не могла поддаться такому безсознательно юмористическому отношенію ко всему на свт, какое выработалось у Елкина, но она была благодарна ему за то, что онъ открылъ ей глаза на излишнюю приподнятость ея собственнаго міровоззрнія.

Нердко Елкинъ, сидя у Строниной за вечернимъ чаемъ, набрасывалъ перомъ на лоскутк бумаги какую-нибудь карикатуру, въ которой дйствующими лицами были онъ и Лидія Александровна,— онъ — въ качеств отвергнутаго влюбленнаго, она — въ качеств непреклонной красавицы. Портреты-карикатуры выходили настолько забавными, что Лидія Александровна разршала ему печатать ихъ и сама съ улыбкой смотрла потомъ на свое изображеніе на страницахъ юмористическихъ изданій. Одна изъ карикатуръ, гд воображеніе Елкина разыгралось и онъ изобразилъ ее мраморной Галатеей, а себя распростертымъ у ея ногъ Пигмаліономъ, была такъ удачна и изящна, такъ мало напоминала карикатуру, что Лидія Александровна не захотла, чтобы рисунокъ былъ напечатанъ, и взяла его себ на память.

Когда Елкинъ пришелъ въ слдующій разъ, у Лидіи Александровны былъ уже купленъ для его рисунковъ изящный альбомъ. Ему это еще боле вскружило голову, онъ пересталъ рисовать Лидію Александровну въ карикатурахъ, а сталъ просто рисовать ея портреты, и скоро половина альбома была наполнена. Она была тутъ во всхъ видахъ: и смющаяся, и серьезная, и въ профиль, и въ фасъ, и добрая, и суровая — это была цлая исторія ея внутренней жизни въ разные моменты.

‘Люблю-ли я его?..’ — думала Лидія Александровна по уход Елкина.— ‘Любовь!.. Что такое любовь’?.. До сихъ поръ она всего скоре готова была согласиться съ опредленіемъ, которое сдлалъ Сарматовъ, но какъ холодно оно казалось ей теперь. Она ни одной минуты не любила Сарматова. Чтобъ ихъ тогдашнее единомысліе развилось въ любовь — не доставало душевнаго тепла. Почка любви замерзла и дала пустоцвтъ. А милый Елочка? Съ нимъ не разршаешь вопросовъ. Онъ насмшитъ, увлечетъ радостью жизни, и вопросъ отставляется въ сторону и остается открытымъ. ‘Да разв жизнь въ самомъ дл состоитъ только въ разршеніи вопросовъ и въ выполненіи какихъ-то задачъ!’ — мысленно восклицаетъ она.

Елочка не импонируетъ ей ничмъ. И все-таки еще никто никогда не былъ ей такъ близокъ, милъ и дорогъ, какъ онъ. Что же влечетъ къ нему? Красота? Если-бъ она просто встртила его на улиц, не зная его — разв одна красота могла-бы вызвать въ ней то чувство, которое она испытываетъ теперь? Нтъ, если-бъ она даже была знакома съ нимъ, но при другихъ отношеніяхъ къ ней съ его стороны — она могла-бы остаться равнодушной къ нему.

Но онъ любитъ ее, иза это она любитъ его. Да, отчего же не сознаться самой себ, что это любовь?

‘Но почему онъ полюбилъ меня’?— задаетъ себ Лидія Александровна вопросъ.— ‘Вдь онъ даже не знаетъ меня хорошенько… А что, если его влечетъ ко мн только низменное чувство?.. Нтъ… это было-бы замтно… Онъ не такой… Онъ потому любитъ, что угадываетъ, что и я…’

Когда же это началось?.. Неуловимое что-то… Да не все-ли равно.

Когда при встрч и разставаньи онъ жметъ ей руку, ей пріятно это и ей хотлось-бы пожать ее крпче, чмъ это принято. Иногда ей хотлось-бы какъ-нибудь приласкать его… взять подъ руку… обнять… Если-бы у нея были крылья, она прикрыла-бы его крыломъ, чтобы защитить его… пригрть, чтобъ ему было хорошо, тепло… Бывало, плохо одтый мужчина внушалъ ей чувство брезгливости. Елочка милъ ей даже въ своемъ пиджачк съ заштопанными локтями…

—-

Стронина пробыла не только время родовъ у дочери, но осталась гостить на все лто. Къ тому же у сына оказалась тамъ невста — дочь одного изъ мстныхъ помщиковъ — и Софья Петровна вправ была на время забыть о хлопотахъ по мастерской, вполн полагаясь на свою ‘помощницу’.

Раза два въ недлю короткими письмами извщая Стронину о работахъ, Лидія Александровна не стовала на отсутствіе Софьи Петровны. Она чувствовала себя теперь настоящей хозяйкой всего дла, и это только придавало ей энергіи.

Навщая ‘внучку’, мало вспоминалъ о ‘бабушк’ и Елкинъ. Онъ теперь даже смле заходилъ прямо въ мастерскую, ‘мшать’ работать своими разговорами. ‘Елочку’ звали теперь тамъ не иначе, какъ ‘барышнинымъ женихомъ’.

Задумывалась надъ этими словами иногда и Лидія Александровна. Хотла-ли бы она выйти теперь за Елкина замужъ? И ей казалось страннымъ, что всжій разъ какой-то внутренній голосъ отвчалъ ей: нтъ. Она любитъ его — да, но разв это значитъ сейчасъ же связать себя на всю жизнь неразрывными цпями. Разв этой любовью уже все исчерпывается?..

А еще какъ-то отнесется онъ къ тому, что съ ней было прежде… Хорошо, если-бъ онъ понялъ все тикъ, какъ она понимаетъ… А если нтъ?.. Они еще, не смотря на любовь, не настолько близки, чтобы говорить даже въ отвлеченной форм о такихъ вещахъ… Правда, въ шуткахъ Елочки видна терпимость ко всему… Но что-жъ изъ этого? Ну, а потомъ-то что? Мать семейства?..

На лбу у Лидіи Александровны складывается маленькая морщинка, лицо принимаетъ суровое выраженіе.

Положимъ, дтей можетъ и не быть… Но все равно — что значитъ быть женой Елкина? Чтобъ онъ имлъ на нее какое-то неотъемлемое, крпостное право? Но она чувствуетъ себя выше его… Быть его женой, чтобъ идти рука объ руку съ нимъ?.. но она сильне его… Или выйти замужъ, сдлаться навсегда принадлежностью другого человка, подъ вліяніемъ такого настроенія… какъ тогда, у Сарматова?.. Стоитъ-ли это такой жертвы?

VIII.

Петербургскія модницы, запасшись лтними костюмами, разъхались по дачамъ и курортамъ. Работы въ мастерскихъ стало мало. Наступило время отдохнуть и для Лидіи Александровны. Она каждый вечеръ вызжала куда нибудь на загородную прогулку, часто здила въ Павловскъ и Петергофъ, на Стрлку, на скачки и гонки слдя за модами, наблюдая за тмъ, какъ одваются кліентки большихъ петербургскихъ портнихъ. Закройщица Лизавета Семеновна прошла въ своей жизни по многимъ мастерскимъ и знала въ лицо и по именамъ многихъ заказчицъ — Лидія Александровна брала иногда съ собой и ее, встрчалась она иногда и съ Жуковой. Мало-по-малу чрезъ нихъ ей стало извстно большое число петербургскихъ франтихъ и у кого он одваются. Нкоторыхъ она знала раньше, она видала ихъ прежде въ обществ, въ театрахъ. Но теперь она не обмнивалась съ ними поклонами, съ тхъ поръ, какъ однажды Казаровская, встртившись съ ней въ вагон по дорог въ Павловскъ, не отвтила на ея поклонъ, сдлавъ видъ, что не узнала ее, Лидія Александровна сама перестала обращать вниманіе на когда-то знакомыхъ ей дамъ. Случай избавилъ ее отъ встрчи во все это время съ Карауловой и Дубовскими. Не попадался и Сарматовъ. Лидія Александровна, порвавъ свои связи съ этимъ обществомъ, не считала и себя въ прав ожидать отъ него ничего, кром забвенія ея особы. Зато теперь она везд чувствовала себя свободной, не подчиненной никакимъ условностямъ. Она даже не испытывала неловкости, появляясь на гуляньяхъ въ сопровожденіи такого обтрепаннаго кавалера, какъ ея Елочка. Тотъ конфузился больше ея своего ‘не совсмъ фешенебельнаго костюма’, но, ‘по долгу службы юмористическаго соглядатая’, охотно шелъ съ ней наблюдать людской муравейникъ.

— Мы съ вами оба художники и идемъ на натуру, — говорилъ онъ ей: — я — за смшнымъ, вы — за прекраснымъ.

Но иногда Елкинъ, выходя вмст съ ней изъ вагона на платформу Павловскаго вокзала и окинувъ взглядомъ нарядную публику, испускалъ комическій вздохъ.

— Хотлось-бы новенькаго пальтеца?— смясь, повторяла Лидія Александровна однажды слышанное отъ Елкина выраженіе.

— Да, отвчалъ онъ съ сокрушеніемъ: — если не новенькаго, такъ хоть бы свженькаго.

При всемъ его оптимизм и юмор и ему иногда приходилось испытывать непріятныя минуты отъ сознанія своей ‘ненарядности’.

Верхній застегивающійся бортъ его лтняго пальто такъ пробился, что изъ подъ матеріи выглядывала блая холщовая подбивка, выглядывала не въ крупныя прорхи, а въ цлый рядъ мелкихъ съ булавочную головку дырочекъ.

— Точно жемчугомъ унизано, — смялся Елкинъ.

Ни заштопать, ни зачинить ихъ не было возможности. Тонкая матерія отъ долголтней службы пришла въ такую ветхость, что уже не рвалась, а просто сыпалась.

— Осыпается, какъ лепестки отцвтшей розы, — говорилъ по этому случаю Елкинъ.

Портной на отрзъ отказался обшить даже тесемкой этотъ злополучный бортъ, приходившійся какъ разъ на виду, если пальто было застегнуто.

— Этотъ жалкій ремесленникъ говоритъ, что тесемка отвалится вмст съ матеріей, а все пальто не стоитъ двухъ аршинъ тесемки. А? Какъ вамъ нравится?!.— Жаловался на портного Елкинъ въ мастерской Строниной, прося чтобъ кто-нибудь починилъ эти ‘язвы времени’. Но никто изъ двушекъ не ршался взяться за починку, боясь совсмъ испортить пальто.

— Да ужъ это Боже сохрани! Оно у меня единственное,— смялся онъ, испуганно схватывая и прижимая къ груди пальто.

И волей неволей приходилось щеголять въ этихъ дырахъ. Елкину нердко было досадно, что когда онъ ходилъ среди публики вмст съ Лидіей Александровной, вс встрчные обращали вниманіе сначала на нее, а потомъ пробгали взглядомъ по его пальто и не всегда сдерживали улыбку или презрительную гримасу. Смясь надъ франтами, которые, не смотря на свжесть павловскихъ тумановъ, ходятъ съ растегнутыми и откинутыми полами пальто, чтобъ показать красивую шелковую подкладку, онъ самъ однако не ршался застегнуться и выставить на показъ свои дыры, а длалъ видъ, что дырявый бортъ у него небрежно подвернулся внизъ. Но, скрывая такимъ образомъ свои ‘дефекты’, Елочка дрожалъ отъ холода и поминутно обнаруживалъ поползновеніе застегнуться, что заставляло улыбаться его даму.

IX.

Лидія Александровна не стснялась теперь даже и заходить къ Елкину, чтобъ позвать его на прогулку. Но она никогда не оставалась у него доле двухъ, трехъ минутъ, ни разу не сла на предложенный ей стулъ: что-то старое, институтское еще крпко держалось въ ней.

Выдался теплый іюльскій вечеръ. Лидіи Александровн захотлось in’s Grne — не на гулянье, а прямо на волю, на просторъ. Отпустивъ мастерицъ ране обыкновеннаго, она взяла извощика и наудачу похала за Елкинымъ.

Она застала его дома. Дверь изъ корридора въ его номеръ была полуотворена. Лидія Александровна толкнула ее еще немного впередъ и остановилась на порог. Елочка стоялъ къ ней спиной, откинувъ немного назадъ голову: въ одной рук онъ держалъ блюдечко съ грязноватой краской, въ другой небольшую кисточку, прямо передъ нимъ на стн висло его знаменитое пальто. Елкинъ смотрлъ теперь на него съ такимъ сосредоточеннымъ вниманіемъ, что не замтилъ прихода Лидіи Александровны.

— Что это вы длаете, Игнатій Ивановичъ?— окликнула его она.— Здравствуйте!

Елкинъ обернулся, и по лицу его разлилась радостная улыбка.

— Примняю свои художественные таланты къ домашнимъ нуждамъ,— сказалъ онъ, бросая на блюдечко кисть и протягивая Лидіи Александровн руку.— Вотъ-съ, пальтецо акварелью раскрашиваю.

— И что-же, хорошо выходитъ?— разсмялась Лидія Александровна, длая нсколько шаговъ и подходя къ пальто.

— Я думаю, что выйдетъ отлично, — весело, почти съ увлеченіемъ заговорилъ Елкинъ, поставивъ блюдечко съ краской и тоже подходя къ пальто.— Вотъ видите,— сказалъ онъ, встряхивая покрашенный бортъ:— я закрасилъ вс эти маленькія дырочки, сквозь которыя виднлся блый холстъ. Ужасно трудно подобрать эту грязнотабачную краску. Теперь, пока она сыра, эти пятнышки кажутся темне, а высохнутъ — будутъ совсмъ подъ цвтъ.

— Ну, вотъ и отлично, — сказала Лидія Александровна:— подемте сушить ваше пальто на солнц. Я вдь за вами.

— Съ удовольствіемъ — куда угодно!

Елкинъ снялъ съ гвоздя пальто, взялъ свою широкополую ‘художественную’ шляпу, большой, дешеваго сорта и совсмъ не художественный зонтикъ, и они вышли.

— Куда-же мы?— спросилъ онъ, когда они спускались по лстниц.

— Я хочу куда-нибудь въ настоящую зелень, гд публики нтъ, — сказала Лидія Александровна: — везите меня куда хотите, только чтобъ какія-нибудь новыя впечатлнія были. Сегодня я такъ настроена, хочется на минутку принадлежать самой себ.

Елкинъ сталъ перебирать въ ум вс знакомыя ему окрестности — все оказывалось не подходящимъ.

— Стойте,— сказалъ онъ, наконецъ, глубокомысленно приложивъ палецъ къ лбу: — хотите въ Петровскій паркъ?

— Гд это?

— На Петровскомъ остров, на благословенной рчк Ждановк. Мсто не аристократическое, но достаточно дикое и природистое, если позволите такъ выразиться.

— Все равно, демте, — согласилась Лидія Александровна.

Въ Петровскомъ парк дйствительно было тихо. На красивыхъ широкихъ аллеяхъ подъ высокими деревьями лишь изрдка попадались то мастеровой, то солдатъ съ предметомъ своего сердца, то одиноко расхаживающій городовой.

— Да здсь совсмъ хорошо!— сказала Лидія Александровна, вдыхая чистый воздухъ.— Эта мщанская идиллія дйствуетъ иногда освжающе.

У одного изъ ближайшихъ перекрестковъ стоялъ ларь мелочнаго торговца, и на первомъ план красовалась огромная корзина съ крупной, сплой красной смородиной.

— Ахъ, я безумно люблю эти ягоды!— сказала Лидія Александровна, подходя къ ларю.— Что вы думаете, еслибъ купить? А?

— Отчего же нтъ?— отвтилъ Елкинъ.— Пойдемъ и будемъ дорогой по ягодк пощипывать. А то вотъ сядемъ на лужокъ и погрузимся въ глубокое молчаніе, пока не съдимъ цлый фунтъ.

— Нтъ, право? Я куплю?— сказала Лидія Александровна.— Это немножко по мщански, но вдь мы за тмъ и здсь.

Она велла лавочнику насыпать въ бумагу два фунта ягодъ, расплатилась, Елкинъ взялъ картузъ съ ягодами, и они пошли.

— Угощайтесь,— сказалъ Елкинъ, держа передъ ней картузъ.

Лидія Александровна достала вточку смородины, осмотрла ее съ свойственной ей брезгливостью со всхъ сторонъ и, поднявъ ее надъ ртомъ, ощипала губами ягодку за ягодкой. Елкинъ послдовалъ ея примру. Оба при этомъ засмялись.

— Какъ птички Божіи, прямо съ вточки, — сказалъ онъ.

Лидія Александровна, увидавъ мостъ черезъ рку, повернула къ нему. Тутъ же у моста, на Ждановк, стояла цлая флотилія яликовъ.

— Ахъ, вотъ отлично!— сказала Лидія Александровна: — подемте кататься.

— Подемте, — обрадовался Елкинъ.— И знаете, отсюда можно дохать до Стрлки.

— Нтъ, нтъ, туда я сегодня не хочу,— отвтила Лидія Александровна.

— Ну, додемте до Крестовскаго.

Они наняли яликъ, взявъ гребца.

Елкинъ слъ къ рулю, Лидія Александровна въ середину лодки.

Чтобъ не сидть къ Елкину совсмъ спиной, она сла на поперечную скамеечку бокомъ, ей было неловко, но это только смшило ее.

Лодка качалась, Елкинъ каждую секунду вскрикивалъ, боясь, чтобъ Лидія Александровна не опрокинулась въ воду, а она, шутя, нарочно раскачивала яликъ. Елкинъ старался балансировать его. Лидія Александровна, снявъ перчатки, доставала изъ бумаги вточки смородины, опускала ихъ въ воду и, потомъ, давъ стечь вод, ощипывала ягодки. Одну вточку себ, другую Елкину. Онъ обими руками держалъ веревку руля, и Лидія Александровна подносила ему вточки прямо ко рту.

— Открывайте!— говорила она.

Онъ открывалъ ротъ, захватывалъ ягодку, а она тянула за вточку назадъ, пока не оборвется. И оба весело смялись.

— Господинъ, вы бросьте руль-то, — съ добродушной улыбкой обращался къ нему уже въ третій разъ яличникъ:— а то только мшаете, все не въ ту сторону воротите.

— Нтъ, нтъ, я сейчасъ, — поправлялся Елкинъ, поддергивая опущенную веревку руля.

И опять оба смялись.

До заката было уже не далеко. По безоблачному небу огненный шаръ солнца медленно сползалъ внизъ, собираясь окунуться въ черновато-золотистую рябь открывавшагося вдали залива.

Дохавъ до Крестовскаго, они велли яличнику причалитъ къ берегу у одной изъ поперечныхъ аллей и отпустили его, разсчитывая вернуться другимъ путемъ.

— Я никогда не думала, что здсь такъ хорошо, — говорила Лидія Александровна, когда они шли по узенькой дорожк и до нихъ доносился ароматный запахъ свжаго сна.

— Я зжалъ сюда, когда еще учился въ академіи, — отвтилъ Елкинъ.

По об стороны дорожки, на большомъ лугу бабы сметывали въ копны скошенное только сегодня утромъ сно, вдали виднлись дачи, впереди — большое шоссе, а еще дальше — высокія ели и сосны. На дорожк никого не было. По шоссе только изрдка прозжали экипажи.

— Я хочу посидть здсь, подышать этимъ аткинсоновскимъ new mown hay, — сказала Лидія Александровна: — сядемте.

И они направились къ скамейк на краю канавы, отдлявшей шоссированную дорожку отъ снокоса. А тотчасъ за канавой, на лугу росла высокая втвистая береза.

— Знаете что?— продолжала Лидія Александровна: — сядемте вонъ тамъ подъ березой. Вдь все равно намъ стсняться нечего, если кто нибудь и пройдетъ тутъ.

— Отлично, — согласился Елкинъ и подалъ Лидіи Александровн руку, чтобъ помочь перейти канавку.

— Вотъ мое пальто какъ разъ для этого и годится, — сказалъ онъ, раскидывая его на лугу.— Садитесь.

— А оно не разорвется?— шутя спросила она.

— Не сметъ.

Лидія Александровна опустилась на разостланное пальто, Елкинъ легъ у ногъ ея въ безпечной поз.

— А вдь смотрите-ка, ваша краска просохла и стала дйствительно подъ цвтъ, — сказала Лидія Александровна, указывая на закрашенныя дырки.

— Эгэ! Я зналъ, что угадаю, — отозвался Елкинъ съ довольной улыбкой.

— Какъ это вамъ пришла такая мысль?— разсмялась Лидія Александровна.

— А я еще раньше такое крашеніе на сапогахъ испробовалъ,— улыбаясь, отвтилъ онъ: были у меня сапоги съ трещинками, такъ что виднлись блые носки. Такъ я, бывало, носки въ этомъ мст чернилами намажу, и мои сапоги совсмъ за новые ходятъ.

Лидія Александровна разсмялась. ‘Est il drle!’ — подумала она.

Нравился ей Елочка, не смотря ни на что. Стоило ей взглянуть на эту красивую голову, на всю его фигуру, полную юношеской красоты и свжести, безъ навязчиваго ‘обаянія’, чтобъ забыть о его неприглядномъ плать. Она готова была представить себ Елкина скоре въ костюм аинскаго юноши, чмъ въ щегольскомъ модномъ наряд, съ цилиндромъ на голов и съ тросточкой въ рукахъ. Зачмъ они въ самомъ дл не аркадскіе пастушки?— думалось ей въ эту минуту.

Лидія Александровна сняла свою изящную соломенную шляпку, и бросила ее въ сторону на траву. Было тепло, но заходящее солнце не жгло, Лидія Александровна не раскрывала и зонтика. Ей не хотлось ни о чемъ ни думать, ни говорить.

Елкинъ тоже молчалъ. Онъ любовался пейзажемъ и мягкими красками догорающаго іюльскаго дня.

‘За что я собственно люблю его?’ — задумывается Лидія Александровна. Ни умныхъ словъ, ни пламенныхъ признаній, а она чувствуетъ, что ей вотъ теперь онъ одинъ только и нуженъ. Даже его юморъ и тотъ теперь пересталъ интересовать ее. Да Елочка теперь рдко и остроумничаетъ съ ней. Вс эти карикатурныя сравненія, нравившіяся ей, забавлявшія ее вначал, теперь уже прискучили: все это варіанты однихъ и тхъ же явленій общественной жизни, она знаетъ все и про тещу, и про дачнаго мужа, и про потерянный счетъ любовниковъ молоденькой барыньки, и про кузена Поля, и про кузена Анатолія. И Елкинъ никогда не повторитъ передъ ней лишній разъ остроумнаго анекдота или парадокса, не скажетъ и пошлой любезности. Нтъ, онъ говоритъ ей самые обыкновенные пустяки, но этимъ-то онъ ей и нравится. Съ нимъ ея умъ отдыхаетъ. Это не вонючая атмосфера ученой лабораторіи, это не душный воздухъ театра, не дйствующая на нервы благоухающая атмосфера оранжереи или будуара — это вотъ тотъ-же чистый воздухъ поля, лса, что окружаетъ ихъ здсь, такой-же успокаивающій, нжащій.

— Елочка, сколько вамъ лтъ?— спрашиваетъ Лидія Александровна, обрывая лепестки тутъ-же на лугу найденнаго, скошеннаго цвтка.

— Двадцать третій, — отвчаетъ онъ.

— Вы бывали влюблены?— смется она, смотря ему прямо въ глаза.

Онъ на минуту задумывается.

— Ну же, говорите?— капризно требуетъ Лидія Александровна.

— Стыдно сознаться…— улыбается онъ.

— А вы прикройте глазки ручкой и шепните мн на ушко, — весело говоритъ она и наклоняетъ къ нему ухо.

Елочка приподнимается на локт и, протянувъ голову къ Лидіи Александровн, шепчетъ ей на ухо:

— Нтъ.

— Ай-ай-ай, лжете, лжете, Елочка!— восклицаетъ она, со смхомъ откидываясь назадъ.— Говорите правду!

— Ей Богу-же правда, — убдительнымъ тономъ произноситъ онъ.

— Ни за что не поврю! Вы вовсе не такой, чтобъ не влюбляться. Это нехорошо, что вы скрываете.

— Да право-же, нтъ. Хотите, я вамъ выдумаю отличную любовную исторію, но, предупреждаю, это будетъ неправда.

— Отчего-же вы не влюблялись? Какъ вы смли не влюбляться.

— А вамъ непремнно этого хотлось-бы?

— Непремнно! Къ вамъ это, должно быть, очень идетъ. Это было-бы занимательно.

— Ну, слушайте,— началъ Елкинъ повствовательнымъ тономъ.— Это было, когда я только что…

— Нтъ, нтъ, теперь уже я вижу, что вы будете сочинять. Этого я не хочу…

— Ну, вотъ видите! На васъ не угодишь. Что-же длать, если мн серьезнаго случая не представлялось.

— Такъ-таки ни одного?

— Нтъ, были… Но, бывало, я только-только начну ‘влюбляться’, сейчасъ же, по привычк смяться, и нарисую что нибудь на свою любовь: или кота на крыш — кошку на труб, или дв глупыхъ рожи, парня и двку, оттопырившихъ длинныя губы, чтобъ поцловаться чрезъ заборъ, — и тю-тю моя любовь! А то изображу какого-нибудь мужчину, большерукаго, большеногаго, большеротаго и завывающаго во все горло: ‘Нтъ, только тотъ, кто зналъ свиданья жажду, пойметъ, какъ я страдалъ и какъ я стражду!!’ Ну, и смшно только станетъ.

Но въ этомъ смх прозвучала подмченная Лидіей Александровной грустная нотка.

— Бдненькій!— вырвалось у нея.

Елкинъ посмотрлъ на нее и на лиц его выразилась какъ-бы отрада отъ во-время высказаннаго ему сочувствія.

— А вы не были влюблены?— спросилъ онъ вдругъ неожиданно для самого себя и запнулся, покраснлъ.

Лицо Лидіи Александровны стало серьезно, съ минуту помолчавъ, она спокойно отвтила.

— Нтъ.

— Ну, и я скажу, что это неправда,— несмло, но улыбаясь, сказалъ Елкинъ.

— Почему вы это думаете?— спросила, по прежнему спокойно, Лидія Александровна.

— Потому что вы перемнились въ лиц… Вотъ и опять!.. Ну, простите меня за мой нескромный вопросъ. Ну, простите, забудьте!.. я не задавалъ его!.. Не будьте такъ серьезны. Ну, улыбнитесь. Вотъ такъ.

Онъ смотрлъ на нее такимъ хорошимъ взглядомъ ребенка, которому случайно пришлось обидть взрослаго человка, что она не могла не улыбнуться.

— Не сердитесь?— спросилъ онъ.

— Нисколько.

— Вашу руку.

Она съ улыбкой протянула ему руку, онъ пожалъ ее и продолжалъ держать ее въ своей рук.

— А вдь теперь вы серьезно влюблены, Елочка!— вдругъ разсмялась Лидія Александровна, ласково взглянувъ ему въ глаза и подмтивъ его восторженный взглядъ.

— Да, — восторженно отвтилъ онъ.

— И все въ меня?

— Все въ васъ.

— Надолго?

— На всю жизнь.

— Чмъ-же это кончится?

— Я растаю и испарюсь къ небесамъ.

— Оставивъ меня здсь?

— Я буду спускаться къ вамъ.

— Какимъ образомъ? Привидніемъ?

— Нтъ, — сказалъ онъ съ минуту подумавъ: — я сдлаюсь тучкой ‘на ясной лазури’ и когда вы выйдете гулять, я буду падать на васъ, на ваши ручки, шейку, носикъ, на ваши волосы, малюсенькими дождевыми капельками. Капъ! капъ! капъ! И каждая капелька будетъ мой поцлуй.

— А я закроюсь зонтикомъ.

— А я припущу такимъ частымъ дождичкомъ, что попаду и подъ зонтикъ.

— А я закутаюсь вуалью.

— А вы злая!

— А нтъ!

— Ну, не добрая!

— Нтъ, добрая. Хотите докажу?

— Не докажете.

— Цлуйте.

И она, не освобождая той руки, которую онъ все еще держалъ, съ шаловливой улыбкой протянула ему для поцлуя другую.

Елкинъ восторженно поцловалъ протянутую ему руку, а потомъ и другую. Потомъ тихонько, нжно приговаривая: капъ! капъ! капъ!— онъ цловалъ ихъ одну за другой.

— Постойте, постойте, Елочка,— говорила Лидія Александровна, съ хохотомъ отдергивая отъ него свои руки: — это уже не мелкій дождикъ, это настоящій ливень, я промокну до костей.

Она чувствовала, какъ дрожь пробжала у нея по тлу отъ этихъ поцлуевъ.

Выпустивъ ея руки, онъ смотрлъ на нее теперь благодарнымъ взглядомъ, взволнованный, довольный, улыбающійся.

— Ну, я злая?— спросила она.

Онъ ничего не отвтилъ, а только отрицательно покачалъ головой.

— Ахъ, Елочка, елочка, какое вы дитя!— смялась Лидія Александровна.— Вдь если вы такъ будете расточать дождь вашихъ поцлуевъ, ваша любовь быстро вся разольется, и тогда тучка совсмъ исчезнетъ.

— Нтъ, я войду въ соглашеніе съ обществомъ петербургскихъ водопроводовъ и буду каждый день спускаться съ небесъ на водопроводную башню для запаса дождя…

— Безъ пошлостей!— сказала Лидія Александровна, сдлавъ гримаску.— Я не хочу сегодня этой юмористики.

Елкинъ покраснлъ. На минуту онъ потупилъ глаза, но сейчасъ-же, какъ-бы вдохновившись, произнесъ чуть-чуть переливчатымъ тономъ:

— Ну, я толкнусь къ бур-матушк, поклонюсь грому-батюшк, попрошу у нихъ развернуть мою любовь-тученьку во всю ширь по поднебесью…

— Это будетъ лучше,— одобрительно кивнула ему теперь головой Лидія Александровна.

— Вотъ видите, какой я покладистый, — сказалъ онъ.

И нкоторое время они опять молча смотрли другъ на друга съ улыбающимися, довольными лицами.

Но Лидіи Александровн хотлось сегодня говорить о любви.

— А вы очень любите меня, Елочка?

— Даже черезчуръ очень!— отвтилъ онъ торжественно.

— То есть что-же это значитъ?

— А значитъ, значитъ… все, что вамъ угодно… Да вдь вамъ ничего не угодно отъ меня, — сказалъ онъ вдругъ тономъ покорнаго, безнадежнаго сожалнія и опуская глаза.— Вдь вамъ только-бы играть со мной…

Она ласково посмотрла на него и ободряющимъ тономъ произнесла:

— Почему вы знаете?..

Его взглядъ опять оживился, но онъ все еще не ршался высказаться.

— Я не знаю почему,— робко, прерывисто заговорилъ онъ посл нкотораго молчанія:— но мн кажется, что наши дороги разныя, и мн это иногда грустно. Конечно, теперь… ваше положеніе въ мастерской… Но вы изъ другого міра… изъ другой среды… васъ въ конц концовъ это не удовлетворитъ… То, что счастье для меня… недостаточно для васъ… Вдь вы шутите… Вы уйдете… я не могъ-бы…

Онъ запутался, запнулся и, смотря на нее растеряннымъ взглядомъ, какъ-то болзненно грустно улыбался.

— Вы что-то не договариваете…— сорвалось у нея съ языка въ эту минуту взаимнаго возбужденія.

— Да я… что-жъ я… вдь моей женой вы не захотите…

Онъ опять замолчалъ, съ замираніемъ сердца ожидая, что она скажетъ.

Но она не отвчала. Лицо ея стало серьезне. Они оба не глядли теперь другъ на друга.

Вотъ онъ, наконецъ, вопросъ, поставленный ребромъ! Она ждала этого признанія, сейчасъ она почти сама вызвала его, и оно застаетъ ее все еще не подготовленной къ отвту.

— Елочка, дорогой, я подумаю…— ршается она, наконецъ, сказать, поднимая на Елкина глаза и смотря на него ласкающимъ взглядомъ. И произноситъ она этотъ отвтъ такимъ обнадеживающимъ тономъ, что Елкинъ хватаетъ ея руки и безумно начинаетъ ихъ покрывать поцлуями.

— Ну, довольно, довольно, — говоритъ она, смясь, но не отнимая рукъ, не желая оборвать его восторженное настроеніе.— Нтъ ужъ лучше встанемте и пойдемте, — ршается она, наконецъ, успокоить его пылъ.

— Вдь я счастливъ, Лидія Александровна, понимаете-ли, безумно счастливъ!— говоритъ онъ, подавая ей ея шляпку.— Да вы, быть можетъ, шутите?..— пугливо спрашиваетъ онъ.

— Какой вы порывистый,— смется она, слегка покачивая головой: — я вдь сказала вамъ: я подумаю.

— Ну да, ну да… Но мн дорого и это… Значитъ, ‘можетъ быть’, значитъ, вы допускаете… Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я люблю васъ!— говорилъ онъ, поднимая свое пальто и направляясь за Лидіей Александровной чрезъ канавку на дорогу.

— Врю, мой хорошій, и я… люблю васъ… но вы знаете… это такое серьезное дло…

— Да, да, знаю, знаю, — прервалъ онъ ее съ сосредоточеннымъ выраженіемъ лица.— И я терпливо подожду вашего окончательнаго ршенія… я буду вашъ… вы скажете, когда хотите…

— Куда-же мы выйдемъ здсь?— спросила Лидія Александровна, остановившись на дорожк.

— А вотъ такъ прямо, до пароходной пристани у Елагина моста.

Они пошли по этому направленію и оба молчали: каждый переживалъ по своему моментъ признанія.

Машинистъ уже далъ послдній свистокъ, когда они только что успли пройти чрезъ турникетъ и почти на ходу спуститься по лсенк на пароходъ. Но отъзжавшихъ съ острововъ было еще немного: нашлись свободныя мста у борта на самомъ носу. Лидія Александровна и Елкинъ сли другъ противъ друга. Ихъ улыбающіеся взгляды безъ словъ говорили, что они безъ словъ понимаютъ, какое у обоихъ хорошее настроеніе. Пароходъ стрлой понесся вверхъ по Невк, бороздя тихую гладь воды, посвистывая встрчнымъ яликамъ и другимъ такимъ-же пароходикамъ, причаливая на минуту къ попутнымъ пристанямъ и снова несясь дальше, сдавая и принимая пассажировъ, проскальзывая подъ мостами. Кругомъ кипла шумная лтняя жизнь петербургскихъ острововъ: доносились звуки музыки изъ увеселительныхъ садовъ, слышался гулъ отъ грохота колесъ и стука копытъ, по Строгонову мосту безпрерывно неслись съ острововъ и на острова экипажи, на фон свтлой, какъ день, петербургской ночи лишь изрдка мигали кое-гд въ зелени садовъ одинокіе огоньки, съ Каменнаго острова откуда-то изъ-за деревьевъ неслось тихое стройное хоровое пніе, а съ рки откликался другой хоръ: пли еще на одномъ изъ встртившихся яликовъ. Лидія Александровна и Елкинъ прислушивались къ этимъ звукамъ, и они находили откликъ въ ихъ влюбленныхъ сердцахъ. А вдали уже раскинулась ширь Невы и развернулась панорама Дворцовой набережной. Пароходикъ, покачиваясь на волнахъ, стремительно несся къ Лтнему саду.

— А вы не ревнивы?— спросила Лидія Александровна, когда они дошли по главной алле почти до выхода у Инженернаго замка.

Елкинъ задумался.

— Не знаю, — отвтилъ онъ: — не было случая проврить.

— Я думаю, что вы очень ревнивы, — шутила она.

— А я думаю, что нтъ. Мн такъ часто приходится, по моей профессіи, осмивать ревнивцевъ, что я, вроятно, насквозь пропитанъ этимъ дезинфекцирующимъ смхомъ.

— Я не люблю ревнивцевъ, я не хочу имть ревниваго мужа,— полушутя, полусерьезно сказала Лидія Александровна.

— О, даю вамъ клятву, что я имъ не буду, — поспшилъ разуврить ее Елкинъ.— Я прежде всего самъ на себя карикатуру нарисую, и это насъ обоихъ только разсмшитъ.

— Смотрите-же.

Лидія Александровна не могла не завести этого разговора даже въ эту минуту: густой тнью нтъ-нтъ да и проскользнетъ по ея хорошему настроенію мысль о томъ, какъ она объяснитъ Елкину свое прошлое. А разъ дло пойдетъ ршительно къ концу, скрыть это она не хочетъ. Но она успокаиваетъ себя, что Елкинъ дйствительно не ревнивъ. Отъ нея не ускользнуло, какъ онъ просилъ прощенья за то, что задалъ ей невинный вопросъ: была-ли она влюблена? Какъ онъ чутко подмтилъ перемну въ ея настроеніи, какъ онъ искренно сожаллъ, что сдлалъ ей непріятное этимъ вопросомъ… О, нтъ, онъ не ревнивъ. Да онъ такъ горячо, такъ наивно-серьезно любитъ ее… А то… прошлое… разв то была любовь?!.

А Елкинъ въ это время тоже убждаетъ себя, что онъ, конечно, не ревнивъ.

Но зачмъ она спросила объ этомъ? Разв у него есть соперникъ?.. Она не даетъ ршительнаго отвта… Быть можетъ, она колеблется… въ выбор…

При этой мысли у Елкина точно пробжала по сердцу какая-то холодная струйка, и на мгновеніе захватило дыханіе. Но Лидія Александровна идетъ рядомъ съ нимъ такая радостная, увренная, что онъ счелъ-бы себя сейчасъ самымъ смшнымъ изъ ревнивцевъ, еслибъ у него явился хоть намекъ на ревность.

— Вы мн руку сломаете, — шутя говоритъ ему Лидія Александровна избитую фразу, когда онъ, прощаясь съ ней у подъзда ея квартиры, выражаетъ ей крпкимъ рукопожатіемъ свою пламенную любовь. Они разстаются въ самомъ влюбленномъ настроеніи.

И день утомительной работы, и далекая прогулка забыты Лидіей Александровной: какъ на крыльяхъ, поднимается она теперь по лстниц.

‘Милый, хорошій, дорогой’ — думаетъ она, входя въ свою комнату.— ‘Что-жъ, отчего не быть его женой!.. Кто мн мшаетъ любить и длать свое дло?.. Кого же мн еще надо любить, если я уже люблю его… А если люблю, то пусть онъ будетъ тутъ… со мной, всегда…’

Она долго не ложится спать, перелистывая альбомъ своихъ головокъ, нарисованныхъ имъ. Да, вотъ она тутъ во всхъ настроеніяхъ. Только любовь могла схватить такъ врно ея душу и передать ее подъ этими штрихами карандаша. И тутъ же при каждой ея головк, вмсто подписи художника, Елочка рисовалъ и себя. Вотъ здсь онъ смется, вотъ тутъ онъ серьезничаетъ…

‘О, милый, хорошій… Да, это не единомысліе — это любовь!..’ — шепчетъ Лидія Александровна и долго не можетъ оторваться отъ альбома.

X.

Къ началу осенняго сезона вернулась изъ Москвы Софья Петровна. Елкинъ и Лидія Александровна были уже въ это время на ‘ты’. Какъ это случилось?.. Это былъ поздній часъ воскреснаго вечера… пустая мастерская… тишина… темная гостиная… это былъ горячій поцлуй руки… они сидли на диван… плечо къ плечу… Потомъ это была ея ласкающая рука, положенная ему на плечо, скользнувшая по его ше, играющая прядью его вьющихся шелковистыхъ волосъ… Это была ея гибкая талія, охваченная его трепещущей рукой… ея рука въ его рук, прижатая къ его бьющемуся сердцу… Это былъ нежданно сорвавшійся поцлуй… тихое, молчаливое, безконечно долгое прощаніе… долгое, тихое раздумье, когда она осталась одна…

Елкинъ бывалъ теперь чуть не каждый вечеръ, пришелъ и въ день возвращенія Строниной.

Софья Петровна въ самомъ благодушномъ настроеніи. Разспрашивая Лидію Александровну о длахъ по мастерской, длая предположенія на новый сезонъ, она не устаетъ между тмъ разсказывать и о красот родившейся у ея Маруси внучки, и о доброт, миловидности и богатств нареченной невсты ея сына, и о томъ, какъ ей было тамъ, у своихъ, хорошо и радостно.

— И мы женихъ и невста, бабушка!— не утерплъ, чтобъ не воскликнуть восторженно настроенный Елкинъ.

— Вотъ какъ!— обрадованно посмотрла на него старушка, и перевела ласковый, вопросительный взглядъ на Лидію Александровну.

Лидія Александровна, улыбаясь и красня, въ знакъ согласія наклоняетъ голову.

— Ну, что-жъ, зовите меня въ посаженыя матери. Когда-же свадьба?

— Да вотъ невста хочетъ подождать, — смется Елкинъ: — хочетъ чтобъ я прежде одно изъ двухъ: или собственный домъ бы купилъ, или фракъ бы новый къ свадьб сшилъ. Я вотъ деньги и коплю теперь.

— И то дло, — наставительно замчаетъ Софья Петровна.— Ну, да много-ли вамъ и надо-то. Не съ деньгами жить — съ человкомъ. Погодите ужо, соберемъ какъ-нибудь васъ, — подмигиваетъ она молодымъ людямъ.

Къ теперешнему семейно-свадебному настроенію Софьи Петровны эта новость какъ нельзя боле кстати, и она принимаетъ ее близко къ сердцу, совтуетъ не откладывать надолго свадьбу. Въ ея практическомъ ум уже складывается планъ, что комната Лидіи Александровны достаточна и для двоихъ, что, помстивъ Елкина здсь, можно будетъ приспособить его къ счетной работ, а у Лидіи Александровны будетъ больше времени на мастерскую, она уже разсчитываетъ, сколько можно ей еще прибавить жалованья, благо дла идутъ хорошо, заказы увеличиваются. Софья Петровна уже видитъ все устроившимся, а себя живущею поперемнно то здсь, то у своихъ, за Москвой. Благословилъ Богъ ея старость, все-то послалъ ей въ утшеніе.

Елкинъ вполн соглашается съ Софьей Петровной, что откладывать свадьбу не зачмъ, но онъ готовъ согласиться и съ Лидіей Александровной, что не зачмъ и спшить. Хорошо живется имъ и такъ.

Лидія Александровна сегодня молчалива. Она почти только отвчаетъ на дловые вопросы Софьи Петровны, предоставляя ей наговориться въ волю. Когда разговоръ касается ея и Елкина, она отдлывается улыбкой и короткими фразами.

Вечеромъ, оставшись одна, она надолго задумывается. Въ сущности, она сегодня въ первый разъ своимъ молчаливымъ согласіемъ признала, что она невста. До сихъ поръ она не давала Елкину ршительнаго отвта. ‘Я подумаю’, сказала она ему тогда, посл перваго признанія, и это раздумье для нея еще далеко не кончилось. Она еще не считала себя связанной, хотя въ душ была какъ будто и совсмъ согласна. Но онъ… онъ могъ считать, что ршительный отвтъ ему уже данъ къ тотъ вечеръ, когда… Но она тогда совсмъ не хотла этого сказать.

Что же останавливаетъ ее теперь отъ ускоренія свадьбы?.. Она опасалась ревности его къ ея прошлому… Нтъ, ревности, вроятно, не будетъ… Ихъ теперешнее сближеніе дало ей возможность убдиться… онъ никогда не намекнулъ ей на прошлое, не спрашивалъ… Его благоговйная любовь къ ней не измнилась… Онъ все таковъ-же… Хотя та свобода, съ которой она приблизила его къ себ, могла-бы… должна-бы открыть ему, что такъ-же и другой… О, хорошій, дорогой Елочка!

Но она до сихъ поръ не ршилась сказать ему о ребенк… Ну, а если ихъ свадьба еще разстроится… Зачмъ же ей тогда посвящать его въ эту тайну…

‘Да изъ-за чего-же торопиться со свадьбой?..’ — думаетъ она.— ‘Зачмъ? Всегда успемъ’.

Она вспоминаетъ то отвращеніе, которое она испытывала къ Сарматову. Это настроеніе кажется ей теперь даже непонятнымъ, необъяснимымъ. Просто что-то болзненное было… ‘А какъ-же живутъ мастерицы изъ мастерскихъ, прикащицы изъ магазиновъ?’ — думаетъ Лидія Александровна. Она наслушалась многаго за послдній годъ. Вотъ хоть-бы хорошенькая Оля едоровна: надняхъ разошлась со своимъ уже вторымъ возлюбленнымъ. Еще-бы, онъ сталъ обирать ее кругомъ и все прокучивать! Оля едоровна не унываетъ: смется, говоря, что ни за что теперь не заведетъ третьяго и сейчасъ-же опять говоритъ, что у нея уже есть на примт студентикъ. ‘Крута горка да забывчива’ — часто повторяетъ Оля едоровна.

Лидіи Александровн страшно дать согласіе Елкину. Она хочетъ быть его женой, хочетъ, чтобъ онъ былъ ея мужемъ, хочетъ видть его около себя, длиться мыслями, всми радостями и надеждами… но какъ только она подумаетъ, что она будетъ связана съ нимъ навсегда — ей становится жутко. Она какъ будто теряетъ съ этимъ свою свободу… ей какъ будто оказываютъ недовріе, предупреждаютъ обманъ… Она рисуетъ въ своемъ воображеніи картину: Софья Петровна проситъ ее не уходить весь день изъ мастерской и работать. Она даетъ слово. Но Софья Петровна не надется на нее и говоритъ: ‘Нтъ, дайте я васъ лучше тоненькой ниточкой къ столу за руку привяжу. Это будетъ такъ легко, что вы и не почувствуете, а все-таки я буду знать, что вы не уйдете’. Разв тоненькая ниточка удержитъ ее? Порвать ее ничего не стоитъ, а отвтственность за уходъ съ своего мста все-равно одна и та же. Является разв только странное сожалніе: ‘ахъ, вы ниточку порвали, ахъ, вы ниточку порвали!’ Но вдь стоитъ захотть, и можно ниточку осторожно развязать, когда никто этого не видитъ, выйти съ мста, потомъ вернуться и опять завязать ниточку, какъ ни въ чемъ не бывало. Бглянка можетъ быть всми принимаема за надежную. но какъ это унизительно сидть у всхъ на виду съ ниточкой на рук, чтобъ вс думали, что вы не бжите только потому, что привязаны ниточкой.

‘А все убожество совмстной, семейной жизни при теперешнихъ средствахъ! Хотя-бы даже и безъ дтей, все же это будетъ такая… mis&egrave,re!’ — морщится Лидія Александровна.

Нтъ, она выйдетъ за него только тогда, когда у нея будетъ своя мастерская, когда они въ состояніи будутъ жить не нищенствуя. О, тогда она все сдлаетъ для своего Елочки!.. Пусть онъ будетъ избавленъ отъ необходимости работать ради куска хлба. Пусть даже рисуетъ карикатуры, но по вдохновенію… О, они еще заживутъ богато! Вдь у него есть талантъ… Онъ сдлается портретистомъ… Его студія будетъ въ одной квартир съ ея мастерской…

Лидіи Александровн уже рисуются въ мечтахъ два безумно-роскошныя ателье.

Нечего бояться ждать! Въ его любви она уврена. За свою любовь она тоже не боится. Она вдь не думаетъ найти лучшаго. Что значитъ лучшій въ этомъ случа? Можетъ быть, есть сотни, тысячи лучшихъ, но тхъ она не любитъ, а его любитъ. Она вдь ни за что не пошла бы теперь замужъ за богатаго. Она хочетъ, чтобъ у нея было богатство, но добытое ея собственными руками и головой, а не продажей себя на вчныя времена какому-нибудь обладателю мшковъ съ деньгами.

Къ этимъ мыслямъ Лидія Александровна не разъ возвращалась, оставаясь одна, не разъ обсуждала ихъ и съ Елкинымъ. Они вмст строили планы будущаго. Со времени сближенія съ Лидіей Александровной и Елкинъ какъ будто переродился. Ея энергія, ея исканіе прочнаго, виднаго положенія въ обществ, стремленіе къ оригинальности передались отчасти и ему, какъ ей отчасти передалось его безпечно-юмористическое отношеніе къ невзгодамъ жизни. Теперь это насмшливое равнодушіе къ неудачамъ и горестямъ служило ей къ боле легкому перенесенію ихъ. То, надъ чмъ она прежде задумывалась бы съ тревожнымъ волненіемъ, теперь отгонялось прочь шуткой, и душевныя силы не тратились на тревогу и безпокойство, а только на энергичную работу созиданія. А съ другой стороны то, что прежде Елкинъ только высмивалъ, оставаясь равнодушнымъ къ красивымъ и серьезнымъ сторонамъ предмета, то возбуждало въ немъ теперь и другія чувства. Юморъ очищалъ ему красоту отъ всего банальнаго, утрированнаго, претенціознаго. Но за то ясная красота потянула его теперь къ себ. Онъ снова взялся за масляныя краски и началъ ходить въ Эрмитажъ копировать старинныхъ мастеровъ. Но они ему надодали прежде, чмъ онъ успвалъ кончить копію. Это было не то, чего онъ хотлъ. Рембрандтъ казался ему слишкомъ темнымъ, Мурильо слишкомъ небеснымъ и слишкомъ правильно-красивымъ. Онъ искалъ, придумывалъ новый пріемъ для портретовъ. Ему хотлось внести что-нибудь своеобразное и даже шаловливое, ему хотлось соединить ясныя краски головокъ Грёза съ смлымъ пошибомъ карикатуръ Grevin. Онъ искалъ и сюжета для картины: что-нибудь веселое, живое, что-нибудь такое, что соотвтствовало-бы красивому, просвтленному юморомъ, настроенію его души.

По воскресеньямъ вмст съ нимъ ходила въ Эрмитажъ и Лидія Александровна. Но тогда онъ почти не принимался за кисть. Вмст бродили они изъ залы въ залу. Лидія Александровна на картинахъ изучала наиболе красивыя сочетанія красокъ, изучала старинные костюмы, обсуждала съ Елкинымъ гармонію тхъ или другихъ цвтовъ. Часто останавливалась она и предъ колоритными пейзажами: краски въ природ во вс времена года служили ей образцомъ въ отдлк костюмовъ.

Но чмъ боле совершенствуется Лидія Александровна, въ своемъ искусств, чмъ смле и шире становятся ея замыслы, тмъ чаще приходится ей вспоминать, что мастерская Строниной не ея собственная, что какъ ни близки он съ Софьей Петровной, а все-таки она здсь только наемница, и надо думать о томъ, какъ занять боле видное и прочное положеніе въ этомъ дл. И въ то же время она видитъ, что содйствуя развитію стронинской мастерской, въ дальнйшемъ ея развитіи она встртитъ тормазъ въ самой Строниной. Идеалъ той мастерской, который создался въ ея ум, покажется Софь Петровн пустой затей. Нтъ, надо взяться за это самой и одной!

Но какъ начинать, когда нтъ денегъ?

Лидія Александровна знаетъ, что у Строниной въ тхъ магазинахъ, гд она беретъ матеріи и прикладъ, большой кредитъ, которымъ она не пользуется и на треть. Лидія Александровна начинаетъ теперь чаще здить въ эти магазины сама, чтобъ къ ней присмотрлись, чтобъ потомъ и ей получить тамъ кредитъ, когда это будетъ нужно.

‘Самое важное найти-бы себ заказчицъ съ бшеными деньгами!’ — думаетъ Лидія Александровна. Хоть кокотку какую-нибудь одвать, все равно — лишь-бы можно было показать себя!

Будь у нея хоть дв, три заказчицы, часто мняющія свои туалеты и не задумывающіяся заплатить подороже, она могла-бы сейчасъ-же уйти отъ Строниной и работать самостоятельно, взявъ двухъ подручныхъ мастерицъ, пока не увеличится кругъ заказчицъ.

И Лидія Александровна теперь не забываетъ при случа обратить вниманіе барынь, посщающихъ мастерскую Строниной, что она играетъ здсь главную роль.

Но ею овладваетъ и раздумье. Вдь это подло! Она уже готовится быть конкурренткой Софьи Петровн, которая пригрла ее и, полюбивъ, какъ родную, открыла ей выходъ на эту дорогу. Нтъ, она не возьметъ отъ Софьи Петровны ни одной ея мастерицы, ни одной ея заказчицы!

И Лидія Александровна опять нсколько измняетъ свои отношенія къ заказчицамъ, не слишкомъ выставляясь впередъ, а заслоняя себя хозяйкой.

‘Да, конкурренція — страшная вещь!’ — повторяетъ она про себя.— ‘Борьба за существованіе!’

Думая уйти и работать самостоятельно, она разсчитываетъ пойти къ Дубовской просить заказовъ и рекомендаціи кліентокъ. Но вдь это конкурренція той самой Жуковой, которая рекомендовала ее къ Дубовской!

А что-же ей длать? Оставаться здсь у Строниной и отдать вс свои силы на обогащеніе ея и ея дтей, а самой довольствоваться положеніемъ человка на жалованьи и случайными ея милостями. За что? Нтъ, Стронина, давая ей мсто, длала свое дло, имла въ виду свои выгоды, теперь она, уходя отъ Строниной, длаетъ то, что ей выгодно. Изъ-за сентиментальности, она не можетъ отказаться отъ своихъ задачъ, она не хочетъ быть простымъ орудіемъ въ рукахъ другихъ. Что-же длать, если въ этой борьб за свои права ей придется сдлать немножко больно и Строниной, и Жуковой.

‘Борьба за существованіе!’ — повторяетъ опять Лидія Александровна.— ‘Борьба за право личности. Сильному дорогу!’

XI.

Какъ только открылись театры, Лидія Александровна начинаетъ ходить по субботамъ въ Михайловскій. Тамъ, наблюдая fine fleur петербургскаго бомонда, она ищетъ своихъ будущихъ кліентокъ. Ей удалось достать абонементъ на балкон и, слдя за зрительной залой въ бинокль, она не спускается въ антрактахъ и въ фойе. Ей нечего бояться встрчи съ кмъ-бы то ни было, но это можетъ доставить ей непріятныя минуты. Ея время еще не пришло.

Въ три, четыре спектакля она уже успла замтить въ театр многихъ изъ боле или мене знакомыхъ или просто извстныхъ ей барынь. Только ни Караулова, ни Черкаловы не встрчались.

Увидала она наконецъ и Сарматова. Онъ занималъ одно изъ креселъ во второмъ ряду. Не забилось ея сердце, не измнилась она въ лиц. Какъ-то удивительно спокойно отнеслась она къ нему теперь. Она начала разсматривать его въ бинокль и боялась только, чтобъ онъ не обратилъ на нее вниманіе. Но онъ былъ занятъ не верхними ярусами: въ антрактахъ онъ побывалъ въ нсколькихъ ложахъ бенуара и бельэтажа.

Ей даже интересно видть его. Онъ все тотъ-же: почти не постарлъ, изысканно приличенъ въ костюм, корректенъ въ своихъ манерахъ, съ той-же почтительной улыбкой въ глазахъ. Ей кажется, что она какъ будто слышитъ, какъ онъ говоритъ тамъ въ ложахъ: ‘я знаю только то, что я ничего не знаю, и самъ не имю чести знать, что я такое’. Она рада, что его видъ не производитъ на нее никакого впечатлнія, ни дурного, ни хорошаго. Да, двухъ лтъ было достаточно, и для нея онъ уже только когда-то интересный знакомый, тяжело оплаченное увлеченіе, въ періодъ долгаго раздумья оправданный проступокъ, пережитое, забытое…

Ея вниманіе отъ него скоро отвлекаетъ начало слдующаго акта пьесы.

Лидія Александровна взглянула на сцену и потомъ сейчасъ-же быстрымъ взглядомъ окинула бельэтажъ. Она не ошиблась: платье, въ которомъ появилась на сцену одна изъ ‘премьершъ’, произвело нкоторую сенсацію, дамы шушукались, переглядывались между собой и снова брались за бинокли, чтобъ высмотрть вс подробности новаго туалета. Турнюръ, судя по этому платью, начиналъ видимо выходить изъ моды, и вс какъ будто обрадовались этому. Всякія драпировки уступаютъ мсто широкимъ вертикальнымъ складкамъ. Нтъ вставокъ изъ другой матеріи. Простота и изящество наконецъ воцаряются. И какое нжное, изысканно гармоничное сочетаніе красокъ! Мягкій шелкъ цвта mauve и на отдлк бархатныя ленты feuilles nouvelles. Это сама волшебница природа, это весна! Пока другія деревья только еще разбиваютъ почку и какъ пушкомъ чуть-чуть покрываются свжей листвой, молодая, слегка розоватая сирень уже шлетъ весеннему солнцу свои благоуханія. Лидія Александровна хочетъ угадать въ чьей мастерской создано это платье и сейчасъ-же ршаетъ: конечно, это онъ, Doucet, поставщикъ en titre de la Comedie Franaise.

Она вышла изъ театра взволнованная успхомъ — не пьесы, а туалета артистки. Въ ней разгоралась зависть къ этимъ парижанамъ, жажда и самой добиться такого-же успха, и скорй, скорй!..

Но гд найти такую заказчицу, которая была-бы замтна въ свт и въ то же время подчинилась-бы ея вкусу? Сюда, на Михайловскую сцену, не пробьешься, здсь все изъ Парижа, да и во всякомъ случа ни въ чемъ не отступятъ отъ парижскихъ моделей. На русской сцен — тоже. Вся купеческая client&egrave,le Строниной страшно неподвижна, остальныя — не достаточно богаты.

Когда на другой день Елкинъ приходитъ къ ‘бабушк’ къ воскресному обду, Лидія Александровна спшитъ къ нему на встрчу въ переднюю.

— Елочка, найди ты мн богатую, эксцентричную барыню!— капризно-умоляющимъ тономъ говоритъ она, кладя свои руки ему на плечи и смотря ему въ глаза. Мимоходомъ она сравниваетъ его теперь съ видннымъ ею вчера Сарматовымъ. ‘Конечно, мой Елочка лучше!’ — думаетъ она. Ей такъ хотлось-бы теперь поцловать его, да слышатся шаги Софьи Петровны — еще, пожалуй, увидитъ.

— Придумай что-нибудь, Елочка!— повторяетъ ему Лидія Александровна свою просьбу, вводя его въ гостиную.

Елкинъ ломаетъ голову и ничего не можетъ придумать.

Идея платья уже явилась у Лидіи Александровны нсколько времени раньше. Читая какъ-то біографію М-me Rcamier и разсматривая ея портретъ въ старомодномъ плать временъ директоріи, Лидія Александровна увлеклась и личностью, и костюмомъ. Въ этой простот длинной туники съ перевязкой на груди, вмсто таліи, она находила своеобразную прелесть. Это напоминало и нарядъ древнихъ гречанокъ и римлянокъ, приближалось и къ чисто русскому народному сарафану. Притомъ это могло повести къ изгнанію изъ моды корсета, а перенеся беременность и испытавъ всю тяжесть современной моды, Лидія Александровна охотно готова была выбросить его изъ своего туалета вмст съ турнюромъ. Исчезъ же и забытъ кринолинъ, дойдетъ очередь и до этихъ ‘орудій пытки, неизвстныхъ во времена инквизиціи’, какъ называлъ ихъ Елочка. Мода въ своемъ круговращеніи часто возвращается къ старин, выбирая что тамъ было лучшаго. Зная это и увидавъ теперь, въ Михайловскомъ, куда начинаетъ клониться будущая мода, она была убждена, что платья временъ директорій черезъ нсколько лтъ войдутъ въ моду. Ей хотлось опередить всхъ и создать платье, похожее на тогдашнія и удовлетворяющія и современному вкусу. Хотя не все въ характер М-me Rcamier вызывало въ Лидіи Александровн одинаковое сочувствіе, но въ честь ея она хотла назвать это платье ея именемъ. Она уже видла въ своемъ воображеніи цлый переворотъ и въ модахъ, и въ умахъ свтскихъ барынь, если это платье будетъ имть успхъ. Она заставила Елкина нарисовать это платье, какъ оно представлялось ей. Очень короткій передъ лифа не доходитъ до таліи: прямо на груди онъ соединяется съ высокой юбкой, слегка собранной наверху и свободно ниспадающей до подола, вмсто пояса, широкая лента, въ вид античной повязки подъ грудь, начинаясь сзади у таліи, спереди поднимается кверху и замыкается на груди небольшимъ бантомъ съ очень короткими концами. Шея и грудь до банта декольтированы. Шарообразные рукава изъ мельчайшаго плиссе закрываютъ плечи, оставляя руки голыми выше локтей. Сзади — спинка обыкновеннаго корсажа, врзывающагося мыскомъ въ прикрпленную къ нему юбку. И никакой отдлки, кром простой узенькой оборки изъ той же матеріи на подол. Елкинъ два, три раза перерисовывалъ картинку, пока не добился изящной фигуры съ очень красивой головкой, обрамленной кудрями по портрету М-me Rcamier.

Судьба благопріятствовала Лидіи Александровн. Въ числ заказчицъ Стронинской мастерской была одна небогатая танцовщица.

Въ половин ноября она заказала платье и, когда примряла его, сказала Лидіи Александровн:

— На дняхъ я пріду къ вамъ съ моей подругой Ростицкой. Ей понравились ваши платья. Она хочетъ попробовать заказать у васъ.

— Очень рада,— отвтила Лидія Александровна.

— Она будетъ вамъ хорошая заказчица,— продолжала болтать танцовщица.— Она наша же кордебалетная, но уже пошла въ гору, попадетъ въ корифейки. Она теперь живетъ съ однимъ милліонеромъ. Онъ штатскій, но очень, очень богатый, и у нея будутъ скоро свои лошади.

Дня черезъ три она дйствительно привезла Ростицкую. Это была хорошенькая брюнетка съ нжной матовой кожей, чуть-чуть желтоватаго оттнка и съ легкимъ румянцемъ.

— Вотъ, мн Соня показывала ваши платья, мн очень нравятся,— защебетала Ростицкая, едва войдя въ пріемную и бросая на кресло свертокъ въ газетной бумаг.— Вы мн сошьете хорошее платье? Да? У васъ есть вкусъ?

Лидія Александровна улыбнулась въ отвтъ.

— Я вдь сама ничего не могу разобрать въ этихъ модахъ,— продолжала трещать Ростицкая, садясь на одну изъ мягкихъ табуретокъ у стола.

— Правда, да,— подтвердила она, какъ-бы боясь, что ей не поврятъ.— Это такъ трудно. И меня просто лнь одолваетъ, когда надо думать о платьяхъ. Я лучше дороже заплачу, только вы сами придумайте. Вотъ,— сказала она, вставая, беря брошенный ею свертокъ и начиная его развязывать: — мн что-нибудь, какъ испанки носятъ. Мн говорятъ, что я похожа на испанку. Правда? Мн подарили эти кружева. Вотъ.

И она подала Лидіи Александровн кучу небрежно свитыхъ черныхъ шелковыхъ кружевъ.

Лидія Александровна залюбовалась: это были настоящія, чрезвычайно красивыя испанскія кружева.

— Хороши, хороши, — одобрила вошедшая въ это время въ пріемную Софья Петровна.— Дорогонько стоютъ!

— Не знаю, мн не сказали,— отвтила Ростицкая и сейчасъ же затрещала опять.— Я хочу черное шелковое платье къ нимъ. У васъ есть шелковыя матеріи?

— Мы поставимъ, какую пожелаете,— степенно отвтила Стронина.

— Мн только, чтобъ было хорошо. Если ваши платья будутъ всмъ нравиться, я буду всегда у васъ заказывать.

Лидія Александровна смотрла съ любезно-снисходительной улыбкой на эту худенькую двушку, немножко вертлявую, но граціозную. Пока Софья Петровна снимала съ нея мрку, диктуя Лидіи Александровн размры для записи заказа въ книгу, Лидія Александровна уже создавала въ своемъ воображеніи новое изящное платье для нея. У Ростицкой былъ красивый средній ростъ, гибкая талія и хорошо развитая грудь, но, къ сожалнію, немножко узкія плечи.

Софья Петровна не нашла нужнымъ спросить задатокъ, потому что въ ея рукахъ оставлялись на отдлку кружева, стоившія много дороже, чмъ самое платье, а она знала, что на новую заказчицу это довріе подйствуетъ пріятно.

Когда платье было окончательно готово Лидія Александровна сама отвезла его къ Ростицкой. Та осталась очень довольна, расплатилась по счету и похвасталась ей своей новой мебелью, потащивъ Лидію Александровну по всмъ комнатамъ своей квартирки. Лидіи Александровн было немножко забавно смотрть на этотъ восторгъ недавно бдной двочки, устроившей теперь себ гнздышко въ бонбоньерк.

‘И кто-то любитъ эту птичью головку, кто-то даетъ ей все это’,— думаетъ Лидія Александровна, возвращаясь отъ нея на извощик домой.— ‘Вотъ у нея уже удовлетворенныя желанія, достигнутая цль. А моя цль — что-же? Работать на нее и ей подобныхъ?’

На мгновенье но ея лицу пробжала горькая усмшка.

‘А не все-ли равно!’ — думаетъ она.— ‘У нея своя дорога, у меня своя. Кому нибудь и она нужна’.

Вернувшись домой, Лидія Александровна застала цлый переполохъ. Софья Петровна, вся въ слезахъ, наскоро укладывалась. Она получила изъ Москвы телеграмму отъ зятя: Маруся сильно простудилась и желала видть мать около себя.

— Голубушка вы моя, еслибъ не было опасности, вдь они никогда не потревожили-бы меня, — говорила Софья Петровна, заливаясь слезами и обнимая Лидію Александровну.— Я не вернусь, пока она не выздороветъ совсмъ. Ужъ вы тутъ управляйтесь безъ меня. Ужъ я на васъ полагаюсь, какъ на самое себя, а мн теперь не до того.

— Вы знаете, Софья Петровна, что я вс силы посвящаю мастерской…— начала Лидія Александровна.

— Знаю, знаю, голубушка вы моя, — прервала Софья Петровна, снова крпко цлуя ее.— Ну, да и я въ долгу не останусь. Теперь-то ужъ мн только не до того. Ахъ, Маруся, Маруся! Вотъ теб и радость моя! Охъ, въ живыхъ-бы хоть застать. Да нтъ, не попуститъ Царица Небесная!..

Софья Петровна ухала. Чрезъ нсколько дней она извстила Лидію Александровну, что положеніе Маруси не безнадежное, но очень тяжелое и что ей придется прожить въ Москв долго.

Лидія Александровна серьезне, чмъ когда либо, отнеслась къ длу, сдерживая на этотъ разъ свои мечтанія и желая оправдать довріе Строниной. Даже къ Елкину она стала какъ-то строже. Наступало опять время горячей предпраздничной работы.

XII.

Чрезъ нсколько дней по отъзд Строниной, опять явилась съ заказомъ Ростицкая.

— Сшейте мн что нибудь такое, чтобъ ни у кого не было!— говорила она Лидіи Александровн, уже обращаясь теперь къ ней, какъ къ старой пріятельниц.— Милая, хорошая, что нибудь такое, чтобъ вс обратили на меня вниманіе и ногти-бы обгрызли отъ зависти. Сдлаете? Милая, пожалуйста! Ахъ, какое хорошенькое то платье, что вы мн сшили. Всмъ, всмъ нравится. Я пришпиливаю къ нему красную гвоздику. Вы видите я сдлала по испански accroche coeur на височкахъ. А теперь, что хотите, только, ну, совсмъ, совсмъ оригинальное. Я приглашена на благотворительный базаръ продавать цвты. Вся аристократія будетъ. Это мой первый такой выздъ. Голубушка, что нибудь хорошенькое.

Лидія Александровна задумалась. Это было то, чего она желала. Вотъ гд она можетъ показать созданную ею модель. Но ей какъ-то казалось страннымъ, что платье Рекамье должно появиться въ первый разъ на этой… пичужк… на этой сорок, какъ она мысленно называла Ростицкую.

‘Что-жъ, — сейчасъ-же ршила она: — все-таки она хорошенькая. Ну, и пусть! Вертящійся живой манекенъ — не все-ли мн равно. Умныя сами поймутъ’.

Она хотла показать Ростицкой сдланный Елкинымъ рисунокъ платья, но побоялась, что та разболтаетъ и сказала только, что она сдлаетъ ей нчто изящное и оригинальное.

— Но вы не побоитесь надть, если это будетъ не похоже на т моды, которыя теперь носятъ вс?— нашла она нужнымъ предупредить Ростицкую.

— Ахъ, тмъ лучше! Только-бы красиво. Да вы вдь, милочка, я знаю, вы сдлаете хорошо.

Ростицкая предоставила ей выборъ и покупку матеріи и отдлки, назначила только приблизительную цну и срокъ, когда платье должно быть готово, и ухала.

Обдумывая, какого цвта взять матерію на платье, Лидія Александровна и здсь не хотла подчиняться господствовавшей мод. Ей нужно, чтобъ и въ цвт была общая идея.

‘Наше время — время господства золота, — думаетъ она: — и это должно будетъ отразиться модой на желтый цвтъ… Что еще?.. Пессимизмъ. Черное. Еще?.. Стремленіе къ загробному, таинственному… Что-жъ, разв блое?’

‘Да эти три цвта непремнно должны выразить наше время и непремнно въ сочетаніи ихъ другъ съ другомъ’ — ршила Лидія Александровна.— ‘Если не въ будущемъ, то въ 89-мъ, не въ 89-мъ, такъ въ 90-мъ году — они будутъ въ мод. Посмотримъ, угадаю-ли я?’

Чтобъ платье вышло золотистымъ, она взяла тончайшій crpe de Chine цвта mas, сдлавъ подъ него чахолъ изъ дорогой сюры оттнка vieil or. При вечернемъ освщеніи эти цвта, длаясь блдне, становились еще эфектне. Повязка подъ грудь была изъ положенной свободными складками широкой черной шелковой ленты, оживленной двумя узкими полосками блой.

Но когда Ростицкая пріхала примрять только что сметанное платье, оно ей не понравилось.

— Что это, точно капотъ какой!— воскликнула она, длая гримасу. И потомъ, что это за рукавъ? Такихъ никто не носитъ. Ай, какая я буду смшная!

Лидія Александровна вспыхнула. У нея на язык вертлась фраза: ‘если вамъ не нравится, я оставлю за собой, закажите въ другомъ магазин’. Но привычка выслушивать всегда и вс замчанія заказчицъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ взяла верхъ.

— Теперь вы не можете судить,— сухо сказала она Ростицкой.— Когда платье будетъ окончено, оно вамъ понравится. Положитесь на меня.

— Нтъ, нтъ, милочка моя, я вижу,— капризно возражала Ростицкая.— 0ы лучше, пока не окончили, передлайте. Сдлайте корсажъ съ таліей. У меня такая хорошенькая талія. Я хочу, чтобъ ее было видно. И рукава сдлайте поменьше. Что руки голыя, это ничего, я къ этому привыкла. Но зачмъ такъ пышно тутъ!

— Но вамъ это очень пойдетъ, — сказала Лидія Александровна, сдерживая накипавшее волненіе: — это только скраситъ ваши плечи. Они у васъ немножко узки…

— Вотъ ужъ это неправда! Вотъ неправда! У меня прекрасныя плечи, — закипятилась Ростицкая.— Нтъ, нтъ, нтъ, вы сдлайте рукава поменьше и непремнно талію, — капризно настаивала она.

Лидіи Александровн опять захотлось отказаться отъ работы этого платья для Ростицкой. Но платье шито безъ задатка, дорогая матерія куплена на деньги Строниной, оставить платье — значило принять всю его стоимость на себя. Этого ей не хотлось. Да и съ какой кстати отбивать заказчицу. ‘Стоитъ-ли ставить себя на одну доску съ этой дурой!’ — подумала она. ‘Сама виновата, что понадялась’.

— Передлать платья нельзя,— сказала она спокойнымъ тономъ.— Вы дайте его докончить, прізжайте, посмотрите, и если тогда все-таки не понравится, длать нечего, мн придется поплатиться, оставить его за собой, и я сошью вамъ другое по вашему выбору и вкусу по модной картинк.

— Ахъ, нтъ, зачмъ-же, — сейчасъ-же принявъ боле мягкій и уступчивый тонъ, заговорила Ростицкая.— Я не хочу васъ вводить въ убытокъ. Нтъ, нтъ, вы сдлайте по своему вкусу. Только все-таки сдлайте съ таліей и рукава другіе. Милочка, право, сдлайте. Сдлаете? А?

Лидіи Александровн было досадно, что у нея сорвались съ языка эти слова: ‘придется поплатиться’. Точно она хотла ими вынудить Ростицкую взять не нравившееся ей платье. И теперь, когда Ростицкая стала уступчиве, ей еще досадне.

— Я вамъ говорю, что этого нельзя. Лучше сшить другое. Но поврьте, что оно произведетъ эфектъ, и вы останетесь довольны.

Ростицкая задумалась.

— Ну, хорошо, — сказала она.— Вотъ что. Я привезу моего знакомаго, и если ему понравится, если онъ скажетъ, что платье можно надть, я возьму. А если нтъ, вы передлаете.

Проводивъ Ростицкую, Лидія Александровна и сама посмотрла на свое созданіе съ недовріемъ.

‘А что, если оно не понравится и другимъ, какъ этой?’ — подумала она, и она почувствовала, какъ сердце ея сжалось. Не слишкомъ-ли рискованный шагъ она длаетъ? Вдругъ ее осмютъ? Вдь это можетъ повредить ей. Но вдь если бояться, то никуда не двинешься съ мста, иначе какъ въ хвост за другими. Да, но побороть моду не такъ-то легко. Надо имть на это шансы, надо, кром оригинальности и красоты замысла, имть подготовленную почву.

‘Я уврена,— думаетъ она: — еслибъ эту модель создалъ кто-нибудь изъ портныхъ съ большимъ именемъ и ее лянсировала-бы въ свт какая-нибудь извстная модница въ Париж, ее нашли-бы превосходной. Быть можетъ, чрезъ нсколько лтъ это и будетъ, и вс пойдутъ за этой модой. А теперь?.. я… едва начинающая… Что если платье осмютъ’?..

‘Enfin, le vin est tir, il faut le boire!’ — ршила она. Разсуждать много было некогда: работа погоняла.

Къ дню, назначенному Ростицкой для окончательной примрки, Лидія Александровна просила придти Елкина, чтобъ присутствовать при ршеніи судьбы платья.

— Ну, скажи мн, Елочка, по правд, скажи, милый — хорошо платье?— говорила Лидія Александровна, беря его за руку и подводя къ манекену, на которомъ висло оконченное Rcamier.

— Мило, изящно, просто и оригинально, — отвтилъ онъ, осматривая платье со всхъ сторонъ.

— Нтъ, ты можетъ быть хочешь успокоить меня, ты можетъ быть смотришь съ предубжденіемъ въ мою пользу, — настаивала Лидія Александровна.— Нтъ, ты по своему, окарикатурь его.

— Да вдь я еще тогда, когда длалъ рисунокъ, говорилъ теб, что оно напоминаетъ мн мамку, — смясь сказалъ Елкинъ.— Но вдь мы тогда же ршили, что оно не годится для низкихъ и полныхъ, а изящно на стройной фигур.

— Что оно напоминаетъ мамку, кормилицу — это вовсе недурная идея,— сказала Лидія Александровна и потомъ съ серьезнымъ сосредоточеннымъ выраженіемъ лица посмотрла на Елкина.

— Слушай, Елочка, — сказала она посл минутной задумчивости: — теперь оно Ростицкой можетъ быть понравится, и она возьметъ и наднетъ его. Но помни, что это смлый шагъ для меня… онъ можетъ быть и къ лучшему, и къ худшему… наши интересы съ тобой такъ близки… Выпускать платье или нтъ? Еще можно отговорить Ростицкую, если даже и понравится ей. Подумай.

Елкинъ еще разъ взглянулъ на платье, окинулъ взглядомъ нсколько другихъ, модныхъ, платьевъ, висвшихъ тутъ-же въ пріемной на манекенахъ, и увренно произнесъ:

— Оно хорошо. Выпускай.

Лидія Александровна крпко по товарищески пожала ему руку.

Но юмористическая жилка забилась въ Елкин, и у него въ эту минуту рисовалась въ воображеніи карикатура: Лидія Александровна въ вид курицы суетливо бгаетъ и кричитъ около гнзда, въ которомъ лежитъ только-что снесенное ею яйцо, а сквозь скорлупу яйца

виднется Rcamier. Онъ хотлъ сказать это Лидіи Александровн. Но какое-то другое чувство подсказало ему, что въ эту минуту эта шутка будетъ ей непріятна, и онъ промолчалъ.

Елкинъ остался въ пріемной, а Лидія Александровна ушла въ мастерскую, предварительно набросивъ на Rcamier покрывало: она не хотла, чтобъ его теперь увидала какая-нибудь другая заказчица.

Въ волненіи ждала Лидія Александровна часа, назначеннаго Ростицкой, и нсколько разъ выходила въ пріемную, гд Елкинъ, соскучившись бродить по комнатамъ, разсматривалъ модные журналы.

Наконецъ, Ростицкая и ея знакомый пріхали. Пока дежурная ученица, впустивъ ихъ, пошла доложить Лидіи Александровн, они вошли въ пріемную.

— Моего платья тутъ нтъ, — сказала Ростицкая своему спутнику, пробжавъ взглядомъ по всмъ манекенамъ.

— Вы госпожа Ростицкая?— любезно обратился къ ней Елкинъ съ легкимъ поклономъ.

— Да, — отвтила та съ нкоторымъ недоумніемъ.

— Ваше платье вотъ, — сказалъ Елкинъ, подходя къ манекену и снимая покрывало.

— Ахъ, да, — воскликнула Ростицкая.

— Ну, вотъ смотрите, любуйтесь, — повернулась она къ своему спутнику.— А вы?..— обратилась она къ Елкину, какъ бы желая спросить, при чемъ онъ здсь, и не договаривая.

— Художникъ Елкинъ, — рекомендовался онъ съ своей обычной улыбкой.— Я тоже какъ будто немножко заинтересованъ тутъ: мы съ Лидіей Александровной вмст сочиняли вотъ эту картинку.

Спутникъ Ростицкой пристально посмотрлъ на Елкина въ то время, какъ тотъ, взявъ со стола, подалъ ей свой рисунокъ Rcamier.

— Да, вотъ здсь оно прелестно, — сказала Ростицкая, любуясь и хорошенькой головкой картинки, и красивой головой самого Елкина.— Тутъ оно и мн нравится, а такъ въ натур, я не знаю… не особенно… можетъ быть цвтъ…

— Когда оно будетъ на васъ, это будетъ картинка боле красивая, чмъ эта, — любезно сказалъ Елкинъ.

— Въ самомъ дл?— колеблющимся тономъ спросила польщенная Ростицкая.— Нтъ, вы серьезно художникъ? Вы знаете? Это будетъ хорошо? Скажите. Я хочу примрить. Вотъ увидимъ.

— Я увренъ…— началъ Елкинъ.

Въ сосдней комнат послышались шаги и шелестъ платья, и вс въ ожиданіи оглянулись въ эту сторону. Въ дверяхъ появилась Лидія Александровна. Но она остановилась на порог и инстинктивно подалась назадъ: передъ ней, прямо смотря ей въ глаза, рядомъ съ Ростицкой стоялъ Сарматовъ.

Перемна выраженія лица у Лидіи Александровны и Сарматова, ихъ минутное замшательство и нершительность не ускользнули отъ вниманія Елкина и Ростицкой.

Сарматовъ, чувствуя неловкость положенія и не находя возможнымъ играть роль неизвстнаго, первый прервалъ эту нмую сцену.

— Гора съ горой не сходится, Лидія Александровна…— началъ онъ, длая шагъ впередъ.

Лидія Александровна переступила порогъ, отвчая на эти слова легкимъ поклономъ, и рука ея какъ-то сама собой протянулась навстрчу руки Сарматова. Они обмнялись вжливымъ рукопожатіемъ.

— А вы разв знакомы?— наивно удивилась Ростицкая.

— Я прежде встрчалъ Лидію Александровну въ обществ, — отвтилъ ей Сарматовъ и потомъ, обращаясь боле къ Лидіи Александровн, добавилъ: — и я не ожидалъ встртить сегодня Лидію Александровну въ качеств автора такого прелестнаго платья.

Ростицкая немножко надула губки и, повернувшись въ сторону платья, сказала капризно-небрежнымъ тономъ:

— Ну, что-жъ, пойдемте примрять.

— Шура!— позвала Лидія Александровна: — пошли Дашу!

Но Даша, обыкновенно служившая подручной на примркахъ, уже была тутъ. Лидія Александровна помогла ей снять съ манекена платье и, пригласивъ за собою Ростицкую, пошла въ примрочную.

Сарматовъ и Елкинъ остались вдвоемъ. У обоихъ въ душ было странное чувство: Елкинъ — своимъ любящимъ сердцемъ угадывалъ, что въ прошломъ этотъ незнакомый ему господинъ былъ боле близокъ съ Лидіей Александровной, чмъ они обнаружили это при теперешней встрч, а Сарматовъ заинтересовался личностью художника, очевидно близкаго Лидіи Александровн, интересовался и судьбой самой Лидіи Александровны. Чтобъ завести разговоръ, онъ похвалилъ платье, продолжая разсматривать картинку. Елкинъ замтилъ, что онъ участвовалъ только какъ рисовальщикъ, а что мысль принадлежитъ всецло Лидіи Александровн. Слово за словомъ Сарматовъ осторожно выспросилъ его, какъ давно здсь Лидія Александровна, какое ея положеніе и какія отношенія самого Елкина къ мастерской и къ Лидіи Александровн. Елкинъ не нашелъ удобнымъ говорить ему, что онъ ‘женихъ’.

— Я старый знакомый хозяйки, Строниной, — сухо сказалъ онъ.

Сарматовъ на минусу прекратилъ свои вопросы.

— А вы гд познакомились съ Лидіей Александровной?— въ свою очередь спросилъ Елкинъ и покраснлъ.

Сарматовъ замтилъ его смущеніе и, принявъ совершенно равнодушный видъ, спокойно отвтилъ,

— Она была гувернанткой у моихъ знакомыхъ. Теперь мн уже года два не приходилось встрчать ее.

Елкину этотъ простой и естественный отвтъ показался притворнымъ. Но онъ не находилъ словъ, чтобъ задать Сарматову новый вопросъ, и только покраснлъ еще боле.

Сарматовъ, чтобъ прервать воцарившееся томительное молчаніе, готовился уже спросить Елкина, чмъ онъ занимается, какъ художникъ, но въ это время изъ примрочной вышла въ пріемную Ростицкая.

— Ну, вотъ, смотрите, — заговорила Ростицкая, повертываясь кругомъ предъ Сарматовымъ, чтобъ показать ему платье.— Ну, разв это хорошо? Мн не нравится, — поморщилась она.

Платье сидло на ней граціозно, но Ростицкая нарочно наклонила корпусъ такъ, что передъ юбки касался пола.

— Ну посмотрите, что это!— говорила она.— Точно занавска какая-то. Нтъ, правда, не хорошо?

— Да вдь вы такъ стоять не будете,— сказалъ ей Сарматовъ.— Выпрямитесь, и тогда оно очень мило.

Онъ взглянулъ при этомъ на Лидію Александровну, какъ-бы ожидая подтвержденія.

— Нтъ, нтъ, вы это говорите такъ! Оно мн не нравится, оно нехорошо!— капризничала Ростицкая, поглядывая то на Сарматова, то на Лидію Александровну. Съ перваго момента ихъ встрчи это знакомство показалось Ростицкой подозрительнымъ, и теперь загоравшаяся въ ней ревность длала ей еще боле непріятнымъ съ самаго начала не нравившееся ей платье.— Я ни за что не надну его!— продолжала она волноваться.— Я не хочу, чтобъ надо мной стали смяться. Нтъ, нтъ, нтъ!

— Насколько я понялъ изъ вашихъ же разсказовъ,— обратился къ ней Сарматовъ: — вы сами хотли, чтобъ Лидія Александровна сшила вамъ что-нибудь выдающееся, оригинальное…

— Я хотла хорошенькое платье, а не это!— закипятилась опять Ростицкая.— Я говорила Лидіи Александровн, что оно мн не нравится. Я вижу, вамъ угодно нарядить меня, какъ куклу, чтобъ осрамить меня.

Кровь бросилась Лидіи Александровн въ голову. Она замтила, какъ Ростицкая ревниво подчеркнула теперь ея имя, потому что Сарматовъ произнесъ это имя съ уваженіемъ.

— Платье останется въ мастерской, — сказала она, сдерживая волненіе.— Не угодно-ли вамъ будетъ снять его.

— Нтъ, вы передлайте! Непремнно передлайте… Сдлайте мн тутъ кушакъ, вотъ такъ, мыскомъ внизъ, а рукава буфами, длинные, и тогда я возьму его на домашній капотъ.

— Я передлывать не буду, — отрзала Лидія Александровна, свысока взглянувъ на Ростицкую.— Вы можете заказать что вамъ угодно въ другой мастерской. Прошу васъ въ примрочную. Даша!— крикнула она.

Даша показалась на порог.

— Помогите барын переодться, — внушительнымъ тономъ сказала ей Лидія Александровна.— А меня прошу извинить, — обратилась она къ Ростицкой и Сарматову:— я очень занята, меня ждутъ въ мастерской.

И легкимъ движеніемъ головы сдлавъ всмъ одинъ общій поклонъ, она твердой походкой вышла изъ пріемной.

Ростицкая напрасно пробовала протестовать и настаивать на передлк. Сарматовъ двумя, тремя фразами далъ ей понять, что тутъ разговоры неумстны. Онъ спшилъ увезти Ростицкую, чтобъ не продолжать непріятныхъ пререканій. Елкинъ молча сидлъ въ сторон. Настроеніе Ростицкой передалось и ему.

— Мн очень жаль, что это такъ вышло, — обратился къ нему Сарматовъ, пока Ростицкая переодвалась.— Платье прекрасно, но когда дв женщины вздумаютъ упрямиться, лучше не вмшиваться,— съ усмшкой окончилъ онъ.

Елкинъ въ отвтъ улыбнулся дланной улыбкой. Онъ не зналъ, что сказать Сарматову, потому что въ душ у него закипало уже что-то такое, еще не испытанное ране, неопредленное, но уже тревожное, давящее…

Когда Ростицкая вышла, переодтая, изъ примрочной, Сарматовъ вжливымъ наклоненіемъ головы простился съ Елкинымъ. Тотъ отвтилъ тмъ-же.

Какъ только они ухали, Елкинъ вызвалъ Лидію Александровну въ столовую.

— Что теб,— сказала она недовольнымъ тономъ, выходя на его зовъ.— Говори скоре и оставь меня. Я раздражена и мн некогда.

Елкинъ намревался сдлать ей нсколько осторожныхъ и деликатныхъ вопросовъ объ этой встрч съ старымъ знакомымъ, но, видя ее въ такомъ состояніи, не ршался. И подъ этимъ настроеніемъ у него вышло совсмъ не то.

— Я хотлъ только сказать теб, Лида,— несмло началъ онъ:— зачмъ-же оставлять платье у себя на ше, когда она возьметъ его, если ты передлаешь. Съ какой же стати изъ-за ея глупости ты будешь платиться или объясняться съ Софьей Петровной. Пришей ей…

— Я думала, ты художникъ, а ты просто… глупости говоришь, мой милый!— оборвала его Лидія Александровна.

При томъ напряженіи нервовъ, какое было теперь и у Елкина, это его кольнуло. Но онъ промолчалъ.

— Ну, это все?— нетерпливо спросила Лидія Александровна.

— Да, только,— тихо сказалъ Елкинъ, но при этомъ пристально взглянулъ ей въ глаза, и ему показалось, что тамъ онъ прочелъ что-то враждебное себ, какъ будто злую усмшку.

Лидія Александровна сдлала движеніе, чтобъ пойти въ мастерскую.

— А кто этотъ твой знакомый, что прізжалъ съ ней?— стараясь скрыть волненіе, но все-таки дрогнувшимъ голосомъ поспшилъ спросить Елкинъ.

Лидія Александровна остановилась, обернулась и посмотрла на него.

— Его фамилія Сарматовъ, — отвтила она умышленно спокойнымъ тономъ.— Я познакомилась съ нимъ, когда жила компаньонкой у одной барыни.

Елкинъ почувствовалъ, какъ у него въ виск что-то стукнуло.

— Онъ мн сказалъ гувернанткой у его знакомыхъ,— дрожащимъ отъ волненія голосомъ поправилъ онъ Лидію Александровну.

Лидія Александровна замтила, какъ Елкинъ поблднлъ и какъ глаза его болзненно заблестли. Это еще увеличило ея собственное раздраженіе.

— Что это — допросъ?— нервно спросила она, длая шагъ впередъ къ Елкину.— Допросъ той и другой стороны? По какому праву?

— Лида, наши отношенія…— началъ было Елкинъ.

— Подите провтритесь!— прервала она его.— Съ меня довольно этихъ разговоровъ на сегодня.

И она повернулась и ушла въ мастерскую, прежде чмъ Елкинъ усплъ сказать ей еще хоть слово.

Въ раздумьи онъ простоялъ нсколько минутъ неподвижно, потомъ вышелъ въ переднюю и тамъ еще на минуту остановился, но дежурившая двочка уже сняла съ вшалки и подала ему его пальто. Елкинъ неторопливо, какъ-бы раздумывая, одлся, двочка отперла ему дверь, и онъ какъ-то нехотя вышелъ.

Въ мастерской, за работой, Лидіи Александровн дорога сегодня каждая минута: она ждетъ еще другихъ заказчицъ для примрки. А мысли и воспоминанія, взбудораженныя встрчей съ Сарматовымъ, неудачей съ платьемъ, признаками ревности у Елочки, назойливо лзутъ ей въ голову, мшая сосредоточиться и усиливая еще боле ея раздраженіе. Все это такъ перепутывается, что она минутами не знаетъ, за что взяться, что длать.

Но это продолжается недолго, она пересиливаетъ свое волненіе и успокаиваетъ себя.

Ей только жаль Елочку. За что она его обидла? Какая она все-таки злая! Какъ будто онъ виноватъ, что она раздражена. Но и какъ же можно предлагать ей такую уступку: передлать!.. А онъ ревнивъ. Смшной, если-бъ онъ зналъ, какъ равнодушна она теперь къ. Сарматову! Ей даже самой кажется занимательнымъ это ея полное спокойствіе. А бдный Елочка… онъ такъ любитъ ее, что уже струсилъ… Но какое въ самомъ дл жестокое чувство ревность. Какъ онъ перемнился вдругъ! Нтъ, ей надо было пощадить его…

‘Какой у меня злой характеръ’ — думаетъ она.— ‘Всегда я оборву. Разсержусь и забудусь. Пора быть сдержанне. Что же длать, если Ростицкая глупа и капризна. Нельзя же сердиться на то, что сегодня дурная погода’.

Затмъ пріемъ ожидаемыхъ заказчицъ совсмъ отвлекъ ея мысли отъ взволновавшаго ее столкновенія. Но едва проводила она двухъ изъ нихъ, какъ ее опять вызвали въ пріемную. Она ожидала встртить заказчицу, не спросила, кто тамъ, и была поражена, увидавъ Сарматова. Въ первую минуту это ей было непріятно, но дловитоспокойное настроеніе, въ которомъ она теперь находилась, взяло верхъ. Съ серьезнымъ выраженіемъ лица она вопросительно посмотрла на Сарматова, не протягивая ему руки и не предлагая садиться.

— Простите, Лидія Александровна, что я опять своимъ посщеніемъ доставляю вамъ, быть можетъ, непріятную минуту,— началъ Сарматовъ.— Но я тутъ являюсь волей неволей причастнымъ къ этому платью. И я пріхалъ теперь, чтобы уплатить за него по счету вашего магазина и просить васъ послать его Ростицкой: она беретъ его безъ всякой передлки.

Лидія Александровна посмотрла на него и въ душ ей захотлось улыбнуться. Сарматовъ, ‘свободный мыслитель’, занятъ платьемъ пустенькой танцовщицы, которой онъ ‘покровительствуетъ’. Трогательное ‘единомысліе’!.. Онъ являлся для Лидіи Александровны настолько забавнымъ въ этой роли, что она уже съ меньшимъ раздраженіемъ думала теперь и о Ростицкой и только умышленно постаралась сохранить нсколько суровый видъ. Она поняла, что это онъ заставилъ Ростицкую взять платье, а деньги платитъ все равно онъ же. Самолюбіе подсказало ей, что теперь, во второй разъ, онъ пріхалъ сюда уже не ради Ростицкой, а ради нея. Но самолюбіе же заставило ее отказаться отъ предложенія Сарматова.

— Я уже ршила не выпускать этого платья изъ магазина,— спокойнымъ и твердымъ тономъ отвтила она: — и оно останется у меня.

— Но зачмъ-же вамъ терять изъ-за капризовъ Ростицкой, когда платье дйствительно прелестно и когда… и капризы эти прошли. Она наднетъ его для базара,— попробовалъ убждать ее Сарматовъ.

— Я можетъ быть виновата, что съ самаго начала напрасно заставила безпокоиться m-lle Ростицкую… и васъ, но это платье не будетъ выпущено изъ мастерской, — отвтила Лидія Александровна тономъ, не допускавшимъ возраженій.— Впрочемъ, — продолжала она: — до базара есть еще время: m-lle Ростицкая можетъ заказать себ что ей угодно въ другой мастерской.

Лидія Александровна такъ подчеркнула слово ‘другой’, что Сарматовъ не нашелъ возможнымъ сказать ей что нибудь на это.

— Но во всякомъ случа, если вы даже совсмъ не выпустите этого платья, если вы не считаете вашу работу, за что-же вы будете имть убытокъ хотя-бы только за матерію, когда вы шили по заказу Ростицкой,— началъ Сарматовъ, нсколько запинаясь и не смя прямо предложить Лидіи Александровн уплату стоимости матеріи.

— Мастерская иметъ барыши, можетъ снести и небольшой убытокъ,— не дала ему докончить Лидія Александровна:— эти разсчеты не касаются заказчицъ, это дло магазина. Извиняюсь предъ m-lle Ростицкой, но платье останется здсь.

Сарматовъ видлъ, что Лидія Александровна не хочетъ продолжать разговоръ и нсколько опечаленный замолчалъ.

— Мн остается, какъ Пилатъ, умыть руки въ этомъ дл, — сказалъ онъ посл нсколькихъ секундъ молчанія и готовясь уходить.

Но ему не хотлось разстаться такъ сухо, и онъ тономъ робкой просьбы снова заговорилъ:

— Мн грустно, что посл двухъ лтъ наша встрча случилась при такихъ обстоятельствахъ… Впрочемъ, вы сами знаете… поврьте моей искренней преданности… я виноватъ, но…

Въ передней раздался звонокъ.

— Я хотлъ-бы надяться, что теперь…— спшилъ Сарматовъ высказаться.

Но ни въ выраженіи лица, ни въ глазахъ Лидіи Александровны онъ не подмтилъ ничего, что придало-бы ему смлости.

— По крайней мр, разстанемся… sans rancune, — торопливо и взволнованно окончилъ онъ.

Лидіи Александровн онъ показался въ эту минуту такимъ приниженнымъ, жалкимъ, въ его устремленныхъ на нее глазахъ она видла то-же самое умоляющее выраженіе, какое подмтила давеча у Елкина, его голосъ былъ такъ грустно-нженъ, что она, поддаваясь не то чувству всепрощенія, не то умиротворяющему юмору, протянула ему руку и съ едва скользнувшей по ея губамъ добродушно-насмшливой улыбкой, спокойно произнесла:

— Sans rancune.

Сарматовъ пожалъ ея руку, поклонился и быстро вышелъ въ переднюю.

Лидія Александровна проводила его глазами. А на порог уже отпертой парадной двери она увидала входящаго Елкина: блдный, растерявшійся, онъ остановился и въ смущеніи смотрлъ то на нее, то на Сарматова.

XIII.

Чрезъ нсколько дней посл этой встрчи, кончившейся очень короткимъ и миролюбивымъ объясненіемъ встревоженнаго Елкина съ Лидіей Александровной, въ мастерскую явилась Караулова. Наканун у нея былъ Сарматовъ, разсказалъ ей всю исторію съ платьемъ Ростицкой, и Наталья Михайловна поспшила увидать Нерамову. Въ сущности он вдь и не думали ссориться при разставаньи, и Наталья Михайловна даже искала одно время Лидію Александровну, но въ адресномъ стол ей дали справку: выбыла за городъ. Съ тхъ поръ она не вспоминала о ней, но у нея все-таки сохранилось къ ея бывшей компаньонк сердечное расположеніе, подогртое теперь хвалебными отзывами Сарматова. Было возбуждено въ ней и любопытство: надо посмотрть, что это за интересное новое платье.

Лидія Александровна встртила ее привтливо. У нея тотчасъ мелькнула мысль, что, разъ знакомство случайно возобновляется, Наталья Михайловна можетъ сдлаться именно той желанной заказчицей, о которой она мечтала для открытія своей мастерской. Хотя Наталья Михайловна и любитъ торговаться, но съ этимъ еще можно помириться, а чрезъ нея найдутся и другія, боле щедрыя.

Rcamier не произвело на Караулову никакого впечатлнія. Оно показалось ей черезчуръ просто. Лидія Александровна была отчасти и рада. Она даже неохотно показала его Наталь Михайловн. Посл первой неудачи это платье уже перестало интересовать и ее самое и возбуждало въ ней боязнь, что его осмютъ.

— Мн гораздо болпіе нравится вотъ это и вотъ это, — говорила Наталья Михайловна, указывая на стоявшіе въ пріемной одтые манекены.— Вотъ это, напримръ, чрезвычайно изящно, — восторгалась она роскошнымъ шелковымъ платьемъ vert lzard, покрытымъ бисернымъ шитьемъ и стеклярусомъ.— Съ большимъ, съ большимъ вкусомъ отдлано!

Она была теперь при деньгахъ и, хотя туалеты ея на ныншнюю зиму были уже частію сшиты, не могла отказать себ въ удовольствіи заказать еще и Лидіи Александровн платье, подобное тому, которое ей понравилось. Наталья Михайловна все еще мечтала попасть въ оперу, но дло не подвинулось дале мечтаній. Зато она теперь часто и съ большимъ успхомъ выступала въ концертахъ, и лишній туалетъ ей всегда былъ нуженъ.

А пока шли разговоры о платьяхъ, матеріяхъ и отдлкахъ, Караулова заставила Лидію Александровну сообщить ей кое-что и о себ и не нашла ничего удивительнаго, что Лидія Александровна промняла трудъ гувернантки на трудъ портнихи.

— Вы, пожалуй, правы,— согласилась она: — это въ своемъ род артистическая дятельность.

Отнесясь теперь къ Нерамовой съ прежней дружбой, Наталья Михайловна находила неудобнымъ не пригласить ее къ себ. Но сейчасъ же какъ-то самъ собой возникъ вопросъ: если у нея въ гостиной кто нибудь спроситъ Лидію Александровну, чмъ она занимается — что она отвтитъ? Портниха, закройщица…

И Наталья Михайловна не безъ колебанія говоритъ ей:

— Вы иногда заходите ко мн… Только вдь, я думаю, вы очень заняты…

— Да, кром праздниковъ, я работаю съ утра до ночи, — отвчаетъ Лидія Александровна, улавливая въ тон Карауловой ея сокровенную мысль.

— Ну, въ воскресенье… къ завтраку, — ршается сказать Наталья Михайловна.

Лидія Александровна легкимъ наклоненіемъ головы длаетъ ничего не выражающій поклонъ.

Наталья Михайловна узжаетъ довольная заказаннымъ ею платьемъ, довольная собой и своимъ добрымъ сердцемъ.

Самолюбіе и гордость подсказываютъ Лидіи Александровн, что ей не слдуетъ отзываться на ‘снисходительное’ приглашеніе Карауловой, что ей не слдуетъ идти къ ней иначе, какъ въ качеств портнихи, иначе какъ по длу, съ заказомъ.

‘А что такое самолюбіе и гордость?’ — съ ироніей думаетъ она чрезъ минуту.— ‘Сколько глупостей успла я надлать все съ своимъ самолюбіемъ и гордостью!’

Однако въ первый визитъ ея къ Карауловой, когда она, въ сопровожденіи Даши, похала сдать ей платье, она держала себя съ чисто дловымъ видомъ. Но вскор Наталья Михайловна заказала ей еще изящную matine и Лидія Александровна ршилась наконецъ отвезти этотъ заказъ именно въ воскресенье въ часъ завтрака.

— Вотъ и отлично, — заговорила Наталья Михайловна, встртивъ Лидію Александровну въ гостиной и вводя ее затмъ въ столовую: — примрить мы успемъ потомъ, а теперь прошу съ нами закусить.

Въ столовой на встрчу Лидіи Александровн поднялись Сарматовъ — онъ пріхалъ приглашать Наталью Михайловну участвовать въ устраивавшемся благотворительномъ концерт — и Митя.

Лидія Александровна невольно улыбнулась этой встрч.

‘Опять!’ — подумала она.

Она протянула Сарматову руку, какъ доброму знакомому. Здороваясь съ Митей, она вспомнила, какъ этотъ полный, блый и румяный мальчикъ, красивый въ мать и съ такими же воловьими, какъ у Натальи Михайловны глазами, бросалъ, бывало, на нее, когда она была здсь компаньонкой, нескромные взгляды. Теперь Мит уже 16 лтъ, онъ говоритъ баскомъ, но въ общемъ, не смотря на пробивающіеся усики, все еще напоминаетъ и лицомъ, и фигурой двочку, переодтую мальчикомъ.

Посл первыхъ минутъ неловкости, которой Лидія Александровна сначала не могла не испытывать, посл первыхъ, ничего не значущихъ фразъ, похожихъ на настраиваніе инструментовъ предъ началомъ музыкальной пьесы, Лидія Александровна скоро почувствовала себя здсь опять какъ дома, и ея разговоръ съ Сарматовымъ завязался такъ же бойко, какъ во времена ихъ перваго знакомства. Но во взаимныхъ отношеніяхъ собесдниковъ была теперь значительная разница: они лучше знали другъ друга да и сами были уже не т.

Лидія Александровна уже не искала какой-то невдомой дятельности себ по плечу и какого-то неопредленнаго пути къ богатству, а стояла твердо на твердой почв, вооруженная опытомъ и безбоязненно готовая встртить отъ жизни любой новый ударъ.

Напротивъ, Сарматовъ, ставшій ‘свободнымъ мыслителемъ’ посл того, какъ его утомила пустая жизнь свтскаго человка, усталъ теперь и ‘мыслить’, потому что его образъ жизни былъ все тотъ же и теперь ему наскучили и однообразіе, и безцльность его ‘мышленія’, и ненужныя разглагольствованія среди такихъ же, какъ онъ, праздныхъ людей, не имющихъ ни задачъ, ни цлей. Когда онъ услыхалъ свои слова, въ которыхъ выразились его сокровенныя мечты, повторяемыя съ пошлой улыбкой, съ примсью грубаго цинизма, ничтожными хлыщами, ему стало обидно и грустно, и онъ теперь сталъ рже высказывать то, что думалъ. Въ сутолк свтскихъ удовольствій, по прежнему предаваясь мимолетнымъ увлеченіямъ ‘женщиной’ и женщинами, онъ тщетно искалъ ‘единомыслія’ и, покровительствуя въ послднее время Ростицкой, самъ не зналъ, зачмъ и почему онъ это длаетъ, если только не потому, что ему не жаль было дать этой двочк нсколько тысячъ: своихъ доходовъ онъ все равно не проживалъ, а недавно получилъ еще большое наслдство посл двоюродной сестры, со смертью которой у него не оставалось никого изъ близкихъ родственниковъ.

У Карауловой хотя не произошло никакихъ перемнъ за эти два года, были основанія ожидать ихъ въ скоромъ времени. Ея супругъ начиналъ скупе высылать ей ту сумму, какую онъ добровольно назначилъ ей, какъ ежегодную субсидію. Жалуясь на дурныя дла по имніямъ и ссылаясь на то, что Митя теперь уже не ребенокъ и тоже нуждается въ карманныхъ деньгахъ, Карауловъ предупредилъ Наталью Михайловну, что съ будущаго года онъ сократитъ ея бюджетъ до очень незначительной суммы. Стороной Наталья Михайловна слышала, что у ея супруга уже завелась новая семья. Приходилось подумывать, чмъ жить, и Наталья Михайловна, отчаявшись попасть въ Маріинскій театръ, начинала уже вести переговоры съ антрепренерами оперныхъ театровъ въ провинціи.

Сарматовъ теперь въ разговор съ Лидіей Александровной съумлъ вызвать ее на объясненіе причинъ, заставившихъ ее ршиться избрать ея теперешнюю профессію. Выслушавъ, ее, онъ нсколько минутъ въ раздумьи молчалъ.

— Но я задаю себ вопросъ,— сказалъ онъ, наконецъ, съ легкой усмшкой въ глазахъ:— если Лидія Александровна сдлалась портнихой, стало быть, кто-нибудь и изъ мужчинъ такого же общественнаго положенія, какъ она, долженъ на тхъ же основаніяхъ сдлаться портнымъ?

Вс невольно улыбнулись.

— Чему-же вы сметесь?— шутя спросилъ Сарматовъ.— Надо быть послдовательнымъ и признать въ этомъ случа равноправность мужчины съ женщиной.

И потомъ, немного подумавъ, онъ уже серьезно прибавилъ:’

— Впрочемъ, ‘на гниломъ запад’ это не въ диковину: въ Германіи вы можете встртить доктора философіи, снимающаго съ васъ мрку для сапогъ.

— Ну, для насъ это слишкомъ большая роскошь!— нашелъ нужнымъ вставить и свое замчаніе Митя, интересовавшійся гораздо боле рысистыми бгами и скачками, чмъ философіей и всякими науками, не исключая и тхъ, за незнаніе которыхъ получалъ въ лице дурные баллы.

— А знаете, что мн кажется наиболе серьезнымъ въ томъ, какъ вы относитесь къ вашей теперешней профессіи?— говоритъ Сарматовъ, обращаясь къ Лидіи Александровн, и, не дожидаясь отвта, продолжаетъ:— Что вы, аристократка по происхожденію, задумали произвести мирную революцію въ костюмахъ и въ отношеніяхъ общества къ портнихамъ, въ этомъ нтъ ничего удивительнаго. Праздные, легкомысленные аристократы достаточно часто являлись идеалистами и сторонниками ‘тяжкодумной’ демократіи.

— Не забудьте,— прервала его Лидія Александровна: — Петръ Великій, снявъ бармы, надлъ кожаный фартукъ и сдлался корабельнымъ плотникомъ.

И сказавъ это, она покраснла. ‘Еще подумаетъ, что я сравниваю себя съ Петромъ’ — мелькнуло у нея въ голов.

— Да, и этотъ примръ не остается безъ подражаній, хотя-бы въ лиц васъ, — улыбнувшись, поймалъ ее на слов Сарматовъ, замтившій ея смущеніе.— Но мн нравится то, — продолжалъ онъ сейчасъ же съ серьезнымъ видомъ: — что вы взялись за ваше дло не изъ принципа только. Разные голые принципы, которые у насъ пробовали облекать въ практическую оболочку, очень часто оказывались пустымъ пространствомъ. Облаченіе держалось на нихъ до тхъ поръ, пока его поддерживало что нибудь со стороны. Стоило этой поддержк устраниться, вншнее облаченіе принципа падало, и на его мст оказывались одна пустота и разочарованіе. Вы длаетесь портнихой потому, что это вамъ лично выгодно и нравится, а принципъ прививается тутъ самъ собой. Я не люблю эгоиста, но не врю и въ отвлеченную борьбу за идею. Индивидуализмъ, одинъ только индивидуализмъ можетъ дать жизнь какой хотите соціальной иде. И чмъ больше будетъ примровъ лицъ, съумвшихъ совмстить принципъ съ личной выгодой, тмъ всякіе взгляды привьются скоре, прочне, тмъ они слдовательно законне. Они будутъ представлять тогда не случайно охватившую васъ идею, не минутное увлеченіе отдльныхъ лицъ или цлыхъ массъ, а, если позволите такъ выразиться, настоящій плебисцитъ, закрпленный временемъ и опытомъ.

— Да и я думаю, что я далеко не первая въ этомъ дл, — сказала Лидія Александровна.— Постараюсь разв сдлаться первой по достоинству, — улыбнулась она.— Посмотримъ, удастся-ли?

— Сдлаетесь или нтъ, надо всегда имть въ виду самую отдаленную, недосягаемую цль, чтобъ дойти возможно дальше по намченному пути, — сказалъ Сарматовъ.— Вы позволите мн встать, Наталья Михайловна, — обратился онъ къ Карауловой: — мн нужно еще похать…

— Пожалуйста, — любезно отвтила она, поднимаясь со своего мста: — нашъ завтракъ конченъ.

Прощаясь съ Лидіей Александровной, Сарматовъ сказалъ ей тономъ намека, тономъ просьбы:

— Какъ жаль, что мн такъ рдко приходится видть васъ. Ваши мысли, вашъ образъ дйствій всегда заставляютъ мою мысль усиленно работать, и я хотлъ бы, чтобъ она чаще получала этотъ толчокъ.

Онъ ждалъ, что она быть можетъ скажетъ: ‘зазжайте ко мн’. Но она этого не сказала, отвтивъ на его слова только любезной улыбкой и наклоненіемъ головы.

XIV.

Когда Лидія Александровна вернулась отъ Карауловой домой, она застала у себя Елкина. Онъ уже боле часу въ нетерпніи и волненіи ждалъ ее: ему сказали, что она, взявъ съ собой Дашу, повезла заказъ и должна скоро вернуться.

— Здравствуй, Лида, — сказалъ онъ, выходя навстрчу ей въ переднюю.— Гд ты была такъ долго?— спросилъ онъ робко, ласково.

Но она посмотрла на его блдное лицо съ устремленнымъ на нее пытливымъ взглядомъ, ничего не отвтивъ, поздоровалась съ нимъ за руку и, пройдя чрезъ пріемную, пошла въ свою комнату. Елкинъ за ней.

— Лида, скажи-же, гд ты была?

— У Карауловой, — отвтила она на ходу и не оборачиваясь.

Онъ уже зналъ теперь отъ нея, что именно у Карауловой она жила въ компаньонкахъ и познакомилась тамъ съ Сарматовымъ, и звукъ этого имени каждый разъ приводилъ его въ раздраженіе. Ее въ свою очередь возмущали вопросы Елкина, въ которыхъ проглядывала ревность. Въ эти минуты она не хотла отвчать ему, не хотла говорить съ нимъ, что еще боле возбуждало въ немъ подозрніе. Она сознавала, что ей стоитъ сказать ему нсколько успокоительныхъ словъ, приласкать его, и онъ будетъ опять веселъ. Но это было выше силъ ея. Она не могла притворяться именно потому, что любила Елкина, что ея ласки всегда были искренни, согрты непосредственнымъ душевнымъ влеченіемъ. Въ минуты же его ревности она чувствовала напротивъ, что ее что-то отталкивало отъ него, она не любила его тогда, и всякая ласка при такомъ настроеніи была ей противна. Она сердилась на себя за то, что упрямой холодностью мучила больное сердце Елочки, но сердилась еще боле и на него, зачмъ онъ вызываетъ все это своей глупой ревностью.

А онъ шелъ за ней по пятамъ въ ея комнату, молча смотрлъ на нее, какъ она снимала свою шапочку и перчатки, какъ она поправляла передъ зеркаломъ прическу. И въ этомъ простомъ заглядываніи въ зеркало, и въ поправленіи прически ему чудилось что-то подозрительное: какъ будто она искала, не осталось-ли на лиц какихъ нибудь слдовъ чего-то…

Но она вдь вернулась теперь домой именно для него. По воскресеньямъ она принадлежитъ ему, они всегда проводятъ этотъ день вмст. И до сихъ поръ это были такіе пріятные дни! Ну, стоитъ-ли изъ-за того, что Елочка глупитъ, нарушать хорошее настроеніе, когда кругомъ все такъ весело и радостно, когда солнце такъ ярко играетъ по блому свжему снгу на улиц и такими пышными снопами золотыхъ лучей вторгается въ окна.

И Лидія Александровна поворачиваетъ къ Елочк свое лицо съ добродушной и въ то же время нжной, ласкающей улыбкой.

— Ахъ ты, мое дитя неразумное!— ласково говоритъ она, смотря Елкину прямо въ глаза и беря его за руки.— Ты вдь ревнуешь!..

— Нтъ, Лида, нтъ,— старается онъ скрыть свое волненіе и принять шутливо нжный видъ.— Я только безпокоился, чтобы тебя не похитилъ у меня какой-нибудь драконъ.

Онъ обнимаетъ ее за талію, цлуетъ ея лобъ, волосы и руку, которую крпко сжимаетъ въ своей рук.

Она отвчаетъ ему поцлуемъ и, освобождаясь изъ его объятій, говоритъ:

— Ну, и довольно. И ни слова о твоей ревности.

— Да я и не думаю,— пробуетъ возражать Елкинъ, садясь рядомъ съ ней.

Лидія Александровна начинаетъ его разспрашивать о его работахъ. Елкинъ копировалъ одну изъ картинъ Эрмитажа. Но въ послднее время работа плохо подвигалась. Ему просто не работалось. Онъ приходилъ въ Эрмитажъ и чрезъ полчаса уходилъ домой, принимался за карикатуры и сейчасъ же бросалъ и ихъ, и шелъ въ мастерскую Строниной. Видя тамъ Лидію Александровну за работой и не ршаясь мшать ей и праздно болтаться около нея, онъ выдумывалъ какой-нибудь предлогъ, оправдывающій его минутное посщеніе, и сейчасъ же уходилъ. Потомъ придумывалъ какое-нибудь дло въ редакціи, потомъ шелъ къ кому-нибудь изъ товарищей художниковъ. Со времени встрчи съ Сарматовымъ онъ иногда цлыми днями не находилъ себ мста.

И теперь въ то самое время, какъ онъ разсказываетъ Лидіи Александровн, что онъ наработалъ за эту недлю, у него мелькаетъ въ голов мысль о томъ, что ея поцлуй сейчасъ былъ какъ будто не искрененъ, что отъ нея какъ будто пахло выпитымъ виномъ. Онъ говоритъ съ ней, смотритъ ей въ глаза и въ то же время старается подмтить, нтъ-ли въ ея глазахъ излишняго оживленія.

— Ты завтракала? — спрашиваетъ онъ умышленно равнодушнымъ тономъ и внезапно самъ пугается своего голоса.

— Да, — отвчаетъ Лидія Александровна: — я завтракала уже тамъ… у Карауловой. А ты хочешь? Я велю подать…

— Нтъ,— говоритъ Елкинъ.— Я закусилъ дома.

Онъ чувствуетъ, какъ что-то скверное поднимается у него въ душ. Онъ сознаетъ, что не надо продолжать разговоръ на эту тему, и не можетъ удержаться, чтобы не спросить:

— Былъ кто-нибудь у нея?

Онъ чувствуетъ, что этотъ вопросъ прямо ужасенъ, что онъ и себя, и ее ведетъ къ мучительной тревог, и онъ блднетъ и испуганно смотритъ на Лидію Александровну, ожидая, что она во всякомъ случа не проститъ ему этого вопроса.

— Да, тамъ былъ Сарматовъ… и Митя, сынъ Карауловой,— отвчаетъ Лидія Александровна. Она перестаетъ смотрть на Елкина, опускаетъ задумчиво голову, и лицо ея принимаетъ суровое выраженіе.

Елкинъ тоже молчитъ, искоса взглядывая на сидящую рядомъ съ нимъ Лидію Александровну.

— Лида,— робко говоритъ онъ, беря ее за руку: — ты на меня сердишься?

— Да,— сухо отвчаетъ ему она.

— Ну, прости, прости, дорогая, прости. Ну, я не буду, я никогда больше не буду,— торопливо начинаетъ онъ уврять ее, покрывая ея руки поцлуями.

— Зачмъ ты разстраиваешь и себя, и меня,— тономъ упрека говоритъ Лидія Александровна, продолжая смотртъ въ сторону.

— Ахъ, Лида, Лида!— говоритъ Елкинъ, прижимая къ груди ея руку.— Разв, ты думаешь, я не понимаю, что это глупо съ моей стороны. Но я самъ не знаю, какъ это выходитъ… Ну, забудь, ну, небудемъ больше объ этомъ…

И онъ опять цлуетъ ея руки.

Наступаетъ молчаніе, но хорошее настроеніе не возвращается. Елкинъ начинаетъ разспрашивать Лидію Александровну о длахъ мастерской: вотъ и январь проходитъ, а Софьи Петровны все нтъ изъ Москвы. Но все идетъ и безъ нея блестящимъ образомъ.

— А молодецъ ты, Лида!— говоритъ Елкинъ.— Софья Петровна можетъ гордиться такой находкой, какъ ты.

Лидія Александровна ничего не отвчаетъ.

— Что она пишетъ теб, когда она прідетъ?— спрашиваетъ онъ.

— Посл того письма, которое я показывала теб, ничего. Вроятно, двочка все еще больна.

— Мн ужасно жаль Софью Петровну,— съ соболзнованіемъ произноситъ Елкинъ.— Вдь надо же было: не успла поправиться Маруся, ребенокъ заболваетъ! То-то, я думаю, старуха горюетъ.

— Меня это отсутствіе Софьи Петровны начинаетъ немножко тяготить,— говоритъ Лидія Александровна посл нсколькихъ минутъ молчанія.— Я нахожу, что теперь уже мн можно сдлать то, о чемъ я теб говорила раньше — уйти отъ нея и работать отъ себя. Для начала я разсчитываю взять весенніе и лтніе туалеты. Съ ними мн на первыхъ порахъ будетъ легче справиться. Какъ прідетъ Софья Петровна, я хочу предупредить ее, чтобы она заблаговременно пріискала на мое мсто другую.

— Это будетъ для нея большой ударъ,— задумчиво произноситъ Елкинъ.

— Что же длать. Не могу же я пропустить удобный случай. Теперь я возьму себ весной заказы у Карауловой, а чрезъ нее и другіе.

— Ты съ Карауловой уже говорила?— подозрительно спрашиваетъ Елкинъ.

— Да, — отвчаетъ Лидія Александровна.— Не сегодня-завтра она рекомендуетъ меня еще кое-кому, и тогда… Вотъ, ты видишь: твоя ревность совершенно неосновательна. Караулова нужна мн для нашего общаго съ тобой благополучія.

И она любовно обняла его.

Да, онъ согласенъ, что она права, что его подозрнія быть можетъ неосновательны, что она все сдлаетъ лучше, что она сильне его характеромъ, и это тмъ боле обезпечиваетъ ее отъ увлеченій… Хотя?.. что же онъ-то самъ для нея?.. разв не увлеченіе?.. И странно, почему это все ршено сегодня, тамъ, у Карауловой?..

— Вотъ я устроюсь, — говоритъ Лидія Александровна: — найдемъ квартиру, и тогда ты можешь… Жить у меня.

— Отлично, соглашается Елкинъ.

— А когда же наша свадьба, Лида?— спрашиваетъ онъ посл нсколькихъ минутъ молчанія.

— Завтра, смется Лидія Александровна.

Елкинъ тоже улыбается, но улыбка выходитъ натянутая.

— Нтъ, въ самомъ дл? несмло повторяетъ онъ вопросъ.

— Зачмъ теб она нужна?

— Да вотъ ты говорила… квартиру… вмст жить…

— Такъ что-жъ. Ты будешь нанимать у меня комнату. Разв этого нтъ на каждомъ шагу.

— Конечно, — соглашался Елкинъ: — если теб это не кажется неудобнымъ.

— Чмъ-же? Нисколько. Разв я обязана отдавать кому-нибудь отчетъ въ моихъ дйствіяхъ? Или разв твое присутствіе въ твоей комнат можетъ меня стснить?

— А сколько ты съ меня будешь брать за комнату?— смется Елкинъ.

— А это вотъ посмотримъ, когда наймемъ квартиру.

— А если мн нечмъ будетъ платить, ты меня не выселишь?

— Придетъ время — расплатишься.

— Ты уврена?

— Уврена.

Оба на минуту замолкаютъ, и сейчасъ же обоимъ приходитъ одна и та же мысль: если, въ самомъ дл, ему нечмъ будетъ платить, онъ будетъ жить какъ бы на ея счетъ, и это будетъ имть какой-то неблаговидный характеръ, и отчего, если-бъ они были повнчаны, этой неловкости не ощущалось бы. ‘Просто привычка считать до сихъ поръ мужчину выше женщины’ — ршаетъ Лидія Александровна. ‘Потому что это недостойно мужчины жить на содержаніи у женщины’ — думаетъ Елкинъ:— ‘А мужъ уже даетъ ей во всякомъ случа свое имя, даетъ положеніе замужней женщины, связываетъ съ ней навсегда вс надежды на будущее’.

— О чемъ ты задумался? спрашиваетъ Лидія Александровна.

Въ ум его проходитъ въ это время мысль: что если она вдругъ оставитъ его для Сарматова? Ну, какъ же тогда, ну, какъ перехать къ ней! Вдь потомъ то, что же? Ухать опять. Скажутъ, выгнала. На какихъ же тогда правахъ, спросятъ, жилъ онъ у нея?

— Ну, а потомъ-то? Вдь когда нибудь обвнчаемся же мы?— произноситъ онъ въ отвтъ на ея вопросъ.

— Во всякомъ случа не прежде, чмъ ты вылечишься отъ твоей болзни,— съ усмшкой, но строгимъ тономъ говоритъ недовольная его настроеніемъ Лидія Александровна.

— Какой?— наивно спрашиваетъ Елкинъ.

— Ревности, мой милый. Ты клялся мн, что не будешь ревнивымъ мужемъ, а посмотри, въ какомъ тон ты разговариваешь теперь всякій разъ, какъ мы сойдемся.

Онъ не находилъ нужнымъ возражать или оправдываться: въ глубин души онъ чувствовалъ, что отрекаться отъ своей ревности безполезно. Но въ то же время онъ былъ увренъ, что сердце не напрасно подсказываетъ ему, что у Лиды что-то было съ этимъ господиномъ. Она ничего ему не говорила объ этомъ, онъ самъ еще не ршался спросить. Но онъ знаетъ, что если онъ спроситъ, она скажетъ правду, она не солжетъ. И поэтому-то.онъ еще боле колеблется задать ей ршительный вопросъ.

Лидія Александровна между тмъ продолжала:

— Ты подумай, не нарочно же позвала я тебя тогда, чтобъ быть свидтелемъ моей неожиданной встрчи съ Сарматовымъ. Ты самъ слышалъ отъ него: мы не видались два года. А вдь онъ не изъ тхъ, которыхъ можно потерять изъ виду. Если-бъ я хотла видть его въ это время, надюсь, я могла бы, я искала бы встрчи съ нимъ, а не съ тобой. Потомъ, ты видлъ — онъ живетъ съ этой танцовщицей, Ростицкой, и если-бъ я имла какіе-нибудь виды на Сарматова, я прежде всего должна бы ревновать его къ ней. Ты видлъ у меня признаки ревности? Мн нужно было бы отбивать Сарматова у нея. Ты признаешь меня способной на такую унизительную борьбу?

— Ты права, Лида, ты права, прости меня, — заговорилъ Елкинъ съ горячимъ увлеченіемъ.— Но что же длать, если я иногда не могу освободиться отъ этого настроенія?

— А кто говорилъ, что ты дезинфецированъ юморомъ и смхомъ,— улыбнулась Лидія Александровна.

— Да мало ли что говорится!— ршительно махнулъ онъ рукой.— Но знаешь, покончимъ съ этимъ, и чтобъ мн не возвращаться къ ревности, прости меня, но скажи: было у тебя что-нибудь съ Сарматовымъ?

Лидія Александровна отвтила не сразу. Она сейчасъ же подумала и о томъ, что съ этимъ отвтомъ можетъ оказаться въ связи и необходимость сказать Елкину о ребенк, но теперь она больше чмъ прежде боится выдать ему себя.

А Елкинъ ждетъ съ болзненнымъ нетерпніемъ отвта, и ему хочется, чтобъ она сказала ‘да’. Это будетъ ему даже легче. Потому что теперь у него уже закрадывается въ душу новое мучительное сомнніе: если не этотъ, то, вдь, стало быть, былъ кто-нибудь другой, который такъ-же, какъ этотъ, можетъ случайно явиться, видться, говорить съ ней, заставить его страдать. Прежде этотъ вопросъ никогда не возникалъ у него. Былъ или не былъ кто-то до него — ему это было все равно, разъ того нтъ, разъ тотъ забытъ. Но когда этотъ прежній появился вновь, когда между нимъ и этимъ прежнимъ тайно длаютъ, быть можетъ, выборъ — это мучительно.

— Ну, скажи: ‘да’. Ну, Лида — да?— обращается онъ къ ней съ умоляющимъ взглядомъ.

— Ну, если хочешь — да,— отвчаетъ она ему такимъ ршительнымъ тономъ, что онъ не знаетъ, что онъ могъ-бы еще сказать ей теперь.— Я надюсь, теб все равно, какъ и что было,— продолжаетъ она.— Я теб говорю одно: твоя теперешняя ревность неосновательна.

— Ну, и забудемъ это, я не буду больше, — растерянно шепчетъ Елкинъ.— Оставимъ это…

‘И это онъ клялся, что онъ не ревнивъ, и я врила его увреніямъ’ — думаетъ Лидія Александровна, глядя на печальное выраженіе лица Елкина. Но она не сердится на него, ей жаль его, и она готова оправдать его. ‘Врно въ насъ есть что-то, что сильне клятвъ и увреній’ — думается ей.

XV.

Въ слдующее же воскресенье, когда Елкинъ былъ опять у Лидіи Александровны, и они сидли въ ея комнат, часу во второмъ дня Катя подала Лидіи Александровн визитную карточку. Это былъ Митя. Карауловъ.

— Maman, какъ вы, кажется, знаете, участвуетъ въ благотворительномъ концерт, который, устраиваетъ Егоръ Дмитріевичъ,— заговорилъ Митя, развязно поздоровавшись съ вышедшей къ нему Лидіей Александровной и садясь по ея приглашенію на кресло.

— Такъ она прислала предложить вамъ билетъ, ей хотлось-бы, чтобъ вы ее слышали,— продолжалъ онъ, вынимая пачку билетовъ: — я вызвался исполнить это пріятное порученіе. Вотъ тутъ разныхъ рядовъ…

Лидія Александровна взяла два билета по полтора рубля, отдала деньги, поинтересовалась, что будетъ пть Наталья Михайловна, кто еще участвуетъ, хорошо-ли расходятся билеты. Митя сказалъ ей въ заключеніе нсколько шаблонно-любезныхъ фразъ и ухалъ.

Когда Лидія Александровна вернулась къ Елкину, тотъ спросилъ ее:

— Это сынъ Карауловой?

— Да, это Митя.

— Красивый юнецъ.

— Ты видлъ.

— Я нарочно прошелся въ столовую и взглянулъ въ дверь, — нсколько небрежнымъ тономъ отвтилъ онъ.

— Я взяла билетъ въ концертъ и для тебя.

— Чтожъ, отлично. Я, по крайней мр, твою Караулову въ карикатуру влплю,— сказалъ Елкинъ задорнымъ тономъ.

— Нтъ, пожалуйста, не вздумай въ самомъ дл сдлать это: она можетъ узнать и обидться,— сказала Лидія Александровна, принимая недовольный видъ.

— Сколько ей угодно!— отрзалъ онъ.

Онъ былъ дурно настроенъ. Видъ Мити, его манера говорить, въ которой Елкину послышалась нкоторая фривольность и недостатокъ уваженія къ его ‘невст’, подняли опять бурю въ его душ. Ему живо представилась Лидія Александровна въ обществ Мити и Сарматова, и это показалось ему обиднымъ. Онъ хотлъ тоже быть мужчиной, онъ хотлъ заявить свои права, и теперь горячо заговорилъ:

— Лида, брось ты эту Караулову.

— Что?!— вспыхнула, она.

— Брось, прошу тебя, настаивалъ онъ.— Сдлай это ради меня. Ты видишь — это меня волнуетъ, мн тяжело это.

— Да ты съума сошелъ!— разсмялась она, чтобъ не разсердиться.

— Можетъ быть, Лида, можетъ быть. Но неужели ты не сдлаешь мн этой уступки?

— Ты кажется задался цлью портить мн по воскресеньямъ настроеніе духа и лишать меня единственнаго дня отдыха.

— Ахъ, Лида, я давно потерялъ всякое настроеніе и всякій отдыхъ.

Онъ подошелъ къ креслу, на которомъ сидла Лидія Александровна, облокотился сзади на спинку его и, наклонясь къ Лидіи Александровн, тономъ нжной просьбы произнесъ:

— Лида, милая. Не зди туда… не встрчайся съ Сарматовымъ… и пусть не здитъ къ теб этотъ… Митя съ билетами…

— Ты несомннно боленъ, мой милый,— съ улыбкой произнесла она, не оборачивая къ нему лица.

— Умоляю тебя, принеси ты мн эту жертву.

— Но вдь пойми же наконецъ, что въ нашихъ общихъ интересахъ воспользоваться расположеніемъ ко мн Карауловой, — попробовала она спокойнымъ тономъ убдить его.

— Найдется другая, — возразилъ онъ.

— Когда-то найдется, а можетъ быть и нтъ.

— Да, Лида! Дорогая!— продолжалъ онъ упрашивать, уже смиривъ свое волненіе.— Изъ-за чего мы хлопочемъ? Изъ за счастья? Въ чемъ оно? Ты мечтаешь о своей мастерской, объ успх ея, жертвуешь для этого спокойствіемъ и… готова мучить меня, а подумай: ну, стоитъ-ли это всхъ этихъ душевныхъ тревогъ? Ну, что такое твоя мастерская въ сравненіи съ вчностью!

Онъ готовъ былъ впасть въ привычный шутливый тонъ, и Лидія Александровна отвтила ему подъ тмъ же настроеніемъ съ веселой улыбкой:

— А что такое твоя мертвая вчность въ сравненіи съ хорошимъ живымъ дломъ и съ сладостью хотя-бы минутнаго успха!

— Разв до сихъ поръ мы не были счастливы и безъ этого?— покачавъ головой, произнесъ Елкинъ.

— Зачмъ же ты нарушаешь наше счастье твоей нелпой ревностью?

— Ахъ, Лида, я такъ люблю тебя… Но согласись только со мной… Ну, пусть Караулова заказываетъ у тебя платья, ну, пусть она рекомендуетъ теб заказчицъ, но не зди ты къ ней, не зди и въ этотъ концертъ, не видайся съ Сарматовымъ… Я боюсь… подумай и о моемъ положеніи…

— Да я думаю, что оно серьезно, но не безнадежно,— сказала Лидія Александровна, вставая съ кресла, поворачиваясь лицомъ къ Елкину и съ шутливымъ вниманіемъ всматриваясь въ его лицо.— Длать нечего, надо тебя лечить и вылечить, — ршительнымъ тсномъ произнесла она.— Начнемъ съ того, что ты подешь со мной въ этотъ концертъ, что.ты будешь весь вечеръ неотлучно при мн, что я въ присутствіи Сарматова, если онъ встртится, назову тебя моимъ женихомъ, что ты будешь видть и слышать, о чемъ и какъ я разговариваю съ Сарматовымъ и Карауловой… и Митей. Попробуемъ этотъ способъ леченья. А пока ни слова боле.

И она дружески протянула ему об руки, привлекла его къ себ и, смотря ему веселымъ взглядомъ прямо въ глаза, ласково сказала:

— Если ты еще теперь испортишь мн настроеніе духа, я разсержусь окончательно. Слышишь?

Елкинъ постарался улыбнуться.

XVI.

Только въ феврал вернулась изъ Москвы Стронина. Однако положеніе хотя и выздороввшей, но болзненной Маруси и ея ребенка было таково, что Софья Петровна хотла лишь провдать въ Петербург свою мастерскую, чтобъ вернуться сейчасъ же назадъ въ Москву.

Стронина не могла нахвалиться дятельностью Лидіи Александровны. Не будь ея, хоть бросай бы мастерскую. Старушка ласкала и цловала свою помощницу, похала въ магазины, купила ей нсколько дорогихъ подарковъ, и только боялась прибавить еще жалованья, чтобъ ‘не испортить каши масломъ’, потому что Лидія Александровна получала, по соображеніямъ Софьи Петровны, и безъ того уже очень много.

Но когда затмъ чрезъ три дня Лидія Александровна, выбравъ наконецъ удобный моментъ, заявила Софь Петровн, что она намрена ее покинуть и давала ей мсяцъ времени на пріисканіе на ея мсто другой, старушка была такъ огорчена, что заплакала. Лидіи Александровн было жаль ее, но она не поддалась сентиментальности и уговорамъ Строниной, а стояла на своемъ.

Вечеромъ, въ тотъ же день, Софья Петровна, пораздумавъ, сказала ей:

— Врно пора мн и на покой. Я тоже ршила по своему. Гд ужъ мн хлопотать да искать другую. Я совсмъ уду въ Москву къ своимъ, а мастерскую и все, что тутъ есть, продаю. Хотите покупайте вы, не хотите, сдлаю публикацію.

Лидія Александровна задумалась.

Конечно, что можетъ быть лучше, какъ купить эту на половину уже свою мастерскую. Но гд же взять денегъ? Софья Петровна назначила ей три тысячи рублей за все: и за выходъ, и за всю обстановку мастерской и квартиры, тысячу рублей она соглашалась отсрочить на годъ, а дв желала получить сейчасъ. Не будь эта продажа вызвана внезапнымъ уходомъ Лидіи Александровны въ такое время, когда Софья Петровна не могла оставаться въ Петербург, случись такъ, что Софья Петровна сама ршила бы этотъ вопросъ, независимо отъ ухода Лидіи Александровны, она передала бы ей эту мастерскую и дешевле, и съ отсрочкой всей суммы. По крайней мр, такъ думала теперь сама Софья Петровна, находившая такой ршительный отказъ Лидіи Александровны отъ занимаемаго ею мста проявленіемъ, во всякомъ случа, неблагодарности.

‘Попробовала бы у другой послужить, не это бы увидала!’ — думала огорченная старушка. Она пригрла ее, какъ родную дочь, готовилась ‘помочь’ ей на свадьбу съ Елочкой, а та тмъ временемъ втихомолку обдумывала, какъ ей уйти отсюда. ‘Нтъ, врно, чужой роднымъ не будетъ’ — ршила старушка. Какъ ни любила она свою ‘помощницу’, какъ ни была она добра, а теперь и она, ршивъ продать мастерскую, не хотла поступиться своими выгодами. Холодне стала она къ Лидіи Александровн, холодне и къ Елочк.

Лидія Александровна не могла не почувствовать эту перемну расположенія къ ней Строниной, предвиднную ею впрочемъ заране. Она именно такъ и поняла, что Софья Петровна считаетъ ее неблагодарной. И въ душ ея появилось горькое чувство озлобленія на всхъ и на все.

‘Что такое ихъ благодарность?’ — думала она.— ‘Эгоизмъ и порабощеніе!’

Неужели изъ благодарности за то, что ее, за ея же работу, досыта накормили и даже приласкали, она должна видть предлъ личнаго счастья въ этой сытости и ласк, очень удобной и недорого стоющей для того, кто готовъ потребовать отъ нея, но имя благодарности, чуть не самозабвенія и самопожертвованія.

‘Нтъ, вс эти сентименты — все это ложь!’ — думала Лидія Александровна.— ‘Правда въ радостяхъ жизни. Живи и давай жить другимъ — вотъ въ чемъ правда!’

Давать свободу своимъ чувствамъ и своимъ желаніямъ, стремиться осуществить ихъ, но не мшать и другому стремиться къ тому же, не требовать отъ него самопожертвованія въ твою пользу, не требовать, чтобъ чужая сила преклонялась предъ твоей слабостью во имя призраковъ и мертвыхъ словъ, не желать поработить ее благодарностью,— вотъ что кажется ей теперь единственно справедливымъ во взаимныхъ отношеніяхъ людей.

‘Если я сильна, я пойду и помогу слабому, и не надо благодарности. Въ этомъ задача всякой силы, это одна изъ радостей жизни, и я даже не знаю большей радости, какъ исполненная задача, достигнутая цль!’ — мысленно произноситъ она.

Но она сейчасъ же представляетъ себ такое положеніе, когда ей самой пришлось-бы испытать на себ людскую ‘неблагодарность’.

‘Что-жъ!’ — думаетъ она — ‘если сила, вызванная мною изъ слабости, почувствуетъ себя силой — честь и мсто! Если она даже вступитъ со мной въ борьбу — поборемся!’

Она опять готова произнести ходячую фразу: борьба за существованіе. Но ей приходитъ въ голову другое. ‘Нтъ’,— думаетъ она:— ‘всякой сил найдется свое мсто въ природ. Борьба — не за существованіе, она идетъ только за захватъ чужого, за владніе не принадлежащимъ по праву. Борьба за существованіе — борьба за справедливость. А кто въ этой борьб прибгаетъ къ такому оружію, какъ ‘благодарность’, тотъ, значитъ, уже не сила, тотъ только еще обманомъ хочетъ удержать занятую позицію. Благодарность — это китайскій драконъ! И кто, въ борьб, боится его, конечно достоинъ быть побжденнымъ!’.

Но если подобныя разсужденія придавали Лидіи Александровн энергію въ достиженіи ея цли, вопросъ о деньгахъ все-таки оставался открытымъ. И мало того что нужно заплатить Строниной, нужно еще имть денегъ на оборотъ, даже при увренности, что кредитъ въ магазинахъ, которымъ пользовалась Стронина, перейдетъ и къ ней.

И неужели изъ-за того, что у нея не найдется какихъ-нибудь трехъ тысячъ рублей, она должна эту мастерскую, въ которую уже вложено столько ея собственныхъ трудовъ, уступить кому-нибудь другому? Нтъ, Софья Петровна тоже неблагодарна къ ней, что не хочетъ разсрочить ей уплаты.

Лидія Александровна ршилась испробовать все, чтобъ достать денегъ: прежде всего занять сколько возможно у Карауловой, потомъ попробовать попросить у тетки Анны Сергевны… даже у брата… Вспомнился отецъ, но онъ далеко, да и плохая на него надежда. Она ршилась, наконецъ, искать даже ростовщиковъ, которые ссудили-бы нужную сумму. Она не хотла только обращаться ни къ кому изъ заказчицъ, боясь, что это еще, можетъ быть, ни къ чему не поведетъ, а подорветъ довріе къ ней и лишитъ ее возможности брать дорогую цну за работу.

Но Караулова, встртившая очень сочувственно ея стремленія и надежды, не могла предложить ей взаймы боле двухсотъ рублей, и то на неопредленный срокъ. Лидія Александровна еще не знала о томъ, что положеніе самой Натальи Михайловны становилось шаткимъ, и такая ‘скупость’ Карауловой показалась ей немножко обидной. Но обижаться было некогда. Лидія Александровна взяла и эти деньги и спросила Наталью Михайловну, не знаетъ-ли она какого-нибудь ‘добродтельнаго’ ростовщика, у котораго-бы можно достать денегъ на сносныхъ условіяхъ.

— Да на что вамъ это?— возразила Караулова.— Обратитесь къ Сарматову, займите у него. Онъ такъ искренно расположенъ къ вамъ, что сочтетъ это за удовольствіе, а ему это ничего не стоитъ.

Мысль о Сарматов приходила Лидіи Александровн и самой. Но она старалась отогнать ее, какъ не пригодную. Даже еслибъ она и ршилась взять у него деньги — просить она не пойдетъ. Теперь, когда ту же мысль высказала Наталья Михайловна, она встртила ее боле сочувственно. Въ глубин души она съ самаго начала ожидала, что Караулова заговоритъ объ этомъ, но сознаніе этого ожиданія казалось ей почему-то унизительнымъ, и она заглушала его. Она ничего не отвтила Наталь Михайловн, а та продолжала:

— Хотите — я скажу ему? Заведу съ нимъ разговоръ о васъ, скажу, что вы покупаете мастерскую, ищете денегъ. Онъ вроятно и самъ тогда предложитъ. Хотите?

— Но Сарматовъ не занимается раздачей денегъ подъ проценты, даромъ-же я не возьму… дла у меня съ нимъ никакого быть не можетъ — въ раздумьи отвтила Лидія Александровна.— Это будетъ, пожалуй, неблаговидно. Вообще я предпочитаю сдлать это съ тмъ, съ кмъ можно на дловой почв.

— Ну, какъ знаете, — сказала Караулова.— Поищите въ другихъ рукахъ, а я съ нимъ все-таки поговорю. Я увижусь съ нимъ какъ разъ сегодня-же вечеромъ въ одномъ семейств.

Вернувшись домой, Лидія Александровна долго раздумывала объ этомъ предложеніи. Она не сказала Наталь Михайловн ничего опредленнаго, но была какъ-то уврена, что изъ этого разговора что-то выйдетъ. Она считала эти деньги какъ-бы уже у себя и раздумывала только, хорошо-ли это, если она возьметъ ихъ? Быть можетъ съ точки зрнія общественнаго мннія ей лучше не длать этого. Но что такое общественное мнніе? Мнніе нсколькихъ дюжинъ дюжинныхъ людей! Если она считаетъ себя выше этой толпы, хочетъ чего-то достигнуть, если ей данъ какой-то талантъ, иметъ-ли она право закапывать этотъ талантъ въ землю и сворачивать съ открывающагося ей прямого пути, чтобъ пробиваться опять сквозь рядъ всякихъ лишеній? И для чего? Чтобъ угодить невдомо даже кому. Нтъ, конечно, она возьметъ у Сарматова деньги, если онъ ей предложитъ! Но это будетъ только взаймы. О, она заплатитъ ему все, и съ процентами! Не иначе.

Но она не пойдетъ къ Сарматову… Она не пойдетъ туда, гд когда-то… Нтъ, надо будетъ устроить какъ-нибудь чрезъ Наталью Михайловну.

А что скажетъ Елочка? Вдь онъ тогда заревнуетъ, пожалуй, еще больше. Спросить его?.. Нтъ, лучше сначала уже все кончить, а потомъ сказать.

‘Неужели я должна дйствовать такъ, какъ ему хочется? Не начать-ли съ того, что не ходить, въ самомъ дл, къ Наталь Михайловн, и кончить тмъ, что спрашиваться — можно-ли пойти сегодня въ концертъ или въ театръ?’ — думаетъ Лидія Александровна въ нсколько возбужденномъ настроеніи.

На другой день вечеромъ Строниной не было дома. Софья Петровна въ свою очередь здила по знакомымъ, подыскивая на всякій случай и другую покупательницу магазина, кром своей ‘помощницы’. Стронина не находила нужнымъ скрывать отъ нея этихъ поисковъ, и теперь Лидія Александровна, бросивъ на время работу въ мастерской, сидла въ своей комнат въ нервномъ раздумьи. Она со вчерашняго дня, какъ была у Карауловой, не сдлала никакого другого шага по пріисканію денегъ. Она ждала теперь, не пришлетъ-ли ей. Караулова какого-нибудь извстія посл своего вчерашняго свиданія съ Сарматовымъ. Но извстія не было. Можетъ быть Наталья Михайловна не видалась съ нимъ — думается ей — можетъ быть забыла поговорить, можетъ быть ждетъ, что она сама задетъ къ ней узнать о результат этого разговора. Собственно ея ожиданія какого-то извщенія ни на чемъ не основаны. Она вдь не просила Наталью Михайловну объ этомъ.

И она испытываетъ теперь чувство досады на свою нершительность и на неизвстность положенія, и начинаетъ собираться похать опять къ Карауловой. Она еще колеблется только потому, что теперь уже надо прямо говорить, что она желаетъ получить деньги отъ Сарматова, что она ршилась на это, а Наталья Михайловна, можетъ быть, уже привезла отказъ.

Раздается звонокъ. Она вздрагиваетъ. Не письмо-ли?

Нтъ, это Елкинъ.

Лидія Александровна не ждала его теперь, но ласково отвчаетъ на его привтствіе, хотя ей нсколько досадно, что онъ можетъ помшать ей похать къ Карауловой. Елкинъ улавливаетъ на ея лиц эту промелькнувшую при встрч его тнь, и это еще боле увеличиваетъ его и безъ того невеселое настроеніе. Онъ тоже, по порученію Лидіи Александровны, искалъ денегъ и наводилъ справки о разныхъ ростовщикахъ. Находится одинъ, который подъ его вексель съ ея поручительствомъ согласенъ дать 500 р. по 5% въ мсяцъ и подъ вексель на двойную сумму.

— Это, разумется, ужасно,— говоритъ Елкинъ: — но это пока все, что удалось найти.

По секрету отъ Лидіи Александровны онъ говорилъ съ ‘бабушкой’, прося ее отстрочить всю сумму, и хотя Софья Петровна не изъявила согласія, но онъ не теряетъ надежды устроить это. Ему хочется теперь подлиться этой надеждой съ Лидіей Александровной и поговорить еще разъ съ Софьей Петровной. За этимъ онъ собственно и пришелъ.

— А вотъ врно и бабушка, — радуется Елкинъ, услыхавъ снова раздавшійся въ передней звонокъ.

‘Не письмо-ли?’ — думаетъ Лидія Александрова.

Да, это дйствительно письмо, ей. Городское, почеркъ какъ будто знакомый, Сарматова. На лиц Лидіи Александровны появляется радостное оживленіе.

‘Многоуважаемая Лидія Александровна,— писалъ Сарматовъ: — вчера Наталья Михайловна передала мн, что вы ищете три тысячи рублей на покупку мастерской. Позвольте мн предложить вамъ занять эту сумму у меня на срокъ, какой вы найдете для себя удобнымъ. Я съ удовольствіемъ готовъ ссудить вамъ для вашего дла даже въ десять разъ больше, если вамъ встртится въ этомъ надобность. Мои условія 5% въ годъ, то есть то, что приносятъ мн мои процентныя бумаги. Когда вы пожелаете, напишите, и мой управляющій тотчасъ доставитъ вамъ деньги. Преданный вамъ Сарматовъ’.

По мр того, какъ Лидія Александровна читала это письмо, лицо ея принимало все боле и боле радостное выраженіе. Сарматовъ предусмотрлъ возможное колебаніе съ ея стороны и для удовлетворенія ея самолюбія упомянулъ и о процентахъ, и о томъ, что весь этотъ разсчетъ можетъ быть произведенъ съ его управляющимъ. Предложеніе было слишкомъ соблазнительно, чтобъ колебаться принять его или нтъ.

— Отъ кого это?— спросилъ Елкинъ.

Лидія Александровна подала ему письмо.

Елкинъ прочелъ и молча возвратилъ ей его. Она ждала, что онъ скажетъ, замтивъ по его лицу, что это предложеніе ему непріятно.

Елкинъ молча прошелся раза два по комнат. Лидія Александровна тоже молчала.

— И ты возьмешь?— спросилъ наконецъ Елкинъ, останавливаясь передъ ней и смотря ей прямо въ лицо.

— Да, — спокойно отвтила она.

Онъ съ минуту постоялъ и потомъ опять молча прошелся по комнат.

— Лида, — заговорилъ онъ слегка дрожащимъ голосомъ, останавливаясь у окна и издали смотря на Лидію Александровну.

Она вопросительно взглянула на него.

— Лида, откажись, — тихо произнесъ Елкинъ голосомъ, въ которомъ звучала патетическая нотка.— Милая, дорогая, голубушка, откажись, — страстно продолжалъ онъ, подходя къ ней ближе.

— Послушай, Елочка,— спокойно сказала Лидія Александровна:— ты даже смшонъ въ эту минуту. Гд твой юморъ? Ты-бы могъ нарисовать на себя карикатуру и подписать: я стра-ажду!

— Ахъ, Лида, Лида, — подавленнымъ, дрожащимъ голосомъ говорилъ Елкинъ, садясь съ ней рядомъ и беря ее за руку.— Не до юмору мн, милая, не въ карикатурахъ дло. Умоляю тебя — откажись.

— Для того, чтобъ взять 500 р. у ростовщика или чтобъ со всмъ отказаться отъ покупки мастерской?— спокойнымъ тономъ спросила Лидія Александровна.

— Ахъ, я не знаю, что длать сейчасъ, — говорилъ онъ, безпомощно разведя руками: ‘— но уступи мн, ну, ради нашей любви не бери ты денегъ отъ Сарматова… Он принесутъ намъ несчастіе…

— Напротивъ, я думаю, что съ ними мн удастся достигнуть всего, чего я добиваюсь. И для тебя лично я не вижу тутъ ничего…

— Милая, хорошая, — говорилъ Елкинъ, цлуя ея руки.— Я не знаю, что со мной… Ты можешь не врить въ предчувствія… я тоже не врю… но у меня какое-то предчувствіе, что эти деньги…

— Полно, пожалуйста,— успокаивала она его.— Если длать тотъ или другой шагъ въ жизни на основаніи предчувствій, то ужъ лучше начать гадать на кофейной гущ. Полно, Елочка, образумься, милый.

Онъ ничего не отвтилъ, всталъ и началъ опять ходить по комнат.

— Но это, наконецъ, унизительно для тебя… и для меня, — заговорилъ онъ опять.— Подумай: Сарматовъ даетъ деньги Ростицкой… и вдругъ ты возьмешь…

— Что общаго?— гордо и рзко прервала его Лидія Александровна.— Если-бъ я хоть на минуту поколебалась изъ-за этого, это значило-бы, что я очень низко ставлю себя. Какъ теб не стыдно!

— Лида, я упрошу Софью Петровну отсрочить всю сумму, — попытался онъ еще этимъ убдить Лидію Александровну.

Она улыбнулась.

— А если ‘бабушка’ не захочетъ? сказала она вызывающимъ тономъ.

— Ахъ, Лида, да не все-ли равно!— съ нкоторой безнадежностью заговорилъ онъ.— Разв счастіе въ этомъ? Посмотри, какъ мы были счастливы до этого… Неужели эта мастерская теб дороже нашего благополучія… вс эти хлопоты не стоятъ разлада, который ₍он намъ причиняютъ.

— Но безъ этихъ хлопотъ мы никуда не выберемся.

— И не надо!

— Но разв и ты точно также не стремишься…

— Ахъ, я все бросилъ!

— Вс твои мечты?..

— Все!

— Благодарю. И такъ-таки безповоротно?— спросила она съ иронической улыбкой.

— Да разв, повторяю теб, счастье въ этихъ мелочахъ?— горячился онъ, не отвчая на ея вопросъ.— Разв счастье въ мастерской, въ портретной живописи, въ обстановк, въ костюмахъ…

— Надюсь, и не въ томъ, чтобъ изводить другъ друга предчувствіями?— холоднымъ, самодовольнымъ тономъ произнесла она.— Неужели отравлять другъ другу существованіе семейными сценами — лучше, чмъ заботиться о томъ, что ты, — человкъ возвышенныхъ чувствъ!— называешь мелочами?

— Я зналъ счастіе, пока…

Увлеченные разговоромъ, они не слыхали, какъ возвратилась домой Софья Петровна, и Елкинъ, ходившій по комнат, увидалъ ее только тогда, когда она была уже на порог.

— Ну, вы тутъ воркуете? весело сказала старушка, входя къ нимъ.

Елкинъ поздоровался съ ней.

— А я дло сдлала, — продолжала тмъ-же веселымъ тономъ Софья Петровна.— Была я сейчасъ у Дерюгиной. Съ перваго слова, что я прошу — три тысячи — даетъ, хоть завтра вс денежки получай. Но я ей сказала, что не могу, потому что слово дала. Хоть, говорю, тамъ и съ отсрочкой, а все-же слово надо сдержать. Не состоится, говорю ей, дло — за вами будетъ. Ну, какъ, Лидочка? Ршайте. Берете или нтъ? Мн-бы покончить да и въ Москву.

— Да, я нашла денегъ, — съ увренностью, спокойно сказала Лидія Александровна.— И завтра-же или послзавтра уплачу вамъ… условленныя дв тысячи.

Немножко опьяненная предложеніемъ Сарматова дать ей, если нужно, въ десять разъ больше, она хотла было сказать: ‘вс три’, но во время остановилась. Такихъ увлеченій, какъ сожиганіе сторублевой бумажки, съ ней уже не могло повториться. Теперь она умла уже владть собой и охранять свои выгоды.

— Ну, и отлично, — сказала обрадованная Стронина: — и мн безъ хлопотъ. Въ субботу я этакъ и въ Москву уду. Сборы мои недолгіе. Сдавать вамъ нечего, все вамъ извстно. Завтра-же продажную записку напишемъ, сложу что въ багажъ съ собой, да и прощайте: меня, старуху, не забывайте.

— Я попрошу васъ только създить со мной вмст въ магазины, гд беремъ, заявить тамъ лично, что вы мн продали…— дловымъ тономъ сказала Лидія Александровна.— Кстати и разсчеты закончимъ.

— Конечно, конечно,— согласилась Стронина.— А теперь пора-бы и поужинать, да и ‘утро вечера мудрене’.

Елкинъ сталъ прощаться.

— Что-же ты, куда ты? Поужинай съ нами, — остановила его Софья Петровна.

Но Елкинъ чувствовалъ себя такъ настроеннымъ, что провести еще часъ вмст съ ‘бабушкой’ и Лидіей Александровной значило подвергнуть себя добровольной пытк. Онъ не могъ говорить съ Лидіей Александровной при ‘бабушк’ въ томъ тон, какъ хотлъ-бы, а молчать или притворяться тоже не могъ.

— Да что ты какой сегодня, прости Богъ, — говорила Стронина, прощаясь съ нимъ.— Гд-бы радоваться за невсту, за то, что ваше счастье устраивается, а ты какъ будто чмъ-то огорченъ.

— О васъ, бабушка, жалю, о томъ, что вы узжаете отъ насъ, — улыбаясь, сказалъ онъ своимъ обычнымъ шутливымъ тономъ, но съ истинной грустью въ душ.

— Ну, прізжай въ Москву повидаться.

— Пріду, бабушка.

— Вотъ теперь внчайтесь скорй да и въ гости къ намъ. Ну, прощай, голубчикъ, прощай,— говорила Софья Петровна, цлуя Елкина.

Онъ поспшилъ уйти, наскоро простившись съ Лидіей Александровной. Онъ чувствовалъ, что еще минуту, и у него на глазахъ навернулись-бы слезы.

Пока накрывали ужинать, Лидія Александровна сла къ письменному столу и написала Сарматову:

‘Многоуважаемый Егоръ Дмитріевичъ. Я воспользуюсь вашимъ предложеніемъ. Вы меня очень обяжете, если завтра-же пришлете мн въ мастерскую Строниной три тысячи рублей. По полученіи ихъ я передамъ вашему посланному вексель на ваше имя срокомъ на два года. Готовая къ услугамъ Л. Нерамова’.

И позвавъ Катю, она велла ей сейчасъ-же посл ужина опустить письмо въ почтовый ящикъ.

XVII.

Софья Петровна собралась ухать не въ субботу, а въ воскресенье. Былъ устроенъ предъ самымъ отъздомъ завтракъ, на которомъ мастерицы и ученицы распрощались съ прежней хозяйкой. Лидія Александровна и Елкинъ проводили Софью Петровну на вокзалъ.

— Позжай ты теперь домой, въ мастерскую, а я на минутку заду отсюда къ Карауловой и сейчасъ-же пріду, — сказала Лидія Александровна Елкину, когда они вышли съ вокзала на площадь.

Елкинъ нахмурился и, ничего не сказавъ, усадилъ Лидію Александровну на извощика, а самъ потихоньку побрелъ на Караванную.

Лидія Александровна еще не видала Наталью Михайловну съ того дня, какъ та устроила ей заемъ у Сарматова. Получивъ деньги, она написала Сарматову и Карауловой благодарственныя письма, а сегодня, сообразивъ, что теперь былъ пріемный часъ у Карауловой, хала благодарить ее лично. Она разсчитывала, что можетъ случайно встртить тамъ и Сарматова. Но его не было, и Лидія Александровна попросила Наталью Михайловну выразить ему ея благодарность, пока ей самой не представится случай увидать его.

— Похать къ нему я, разумется, не могу, вы это понимаете, — сказала она въ заключеніе.

— Конечно, что за глупости,— отвтила Наталья Михайловна.— А вотъ вы намъ новоселье устройте, мы съ нимъ къ вамъ вдвоемъ въ гости прідемъ, — полушутя, полусерьезно сказала Караулова.

Лидія Александровна немножко смутилась, и могла только проговорить съ любезной улыбкой:

— Quand vous voudrez. Je serai charme de vous voir.

— А это когда вамъ будетъ удобне. Вы скажите, мы условимся.

Лидія Александровна наклонила голову въ знакъ готовности исполнить ея желаніе.

— А вы позвольте теперь возвратить вамъ ваши двсти рублей? сказала Лидія Александровна, доставая портмоне.— У меня они будутъ пока лишніе.

— А, все равно!— сказала Наталья Михайловна, беря деньги, поданныя Лидіей Александровной:— quand vous en aurez besoin, vous viendrez me le dire.

Елкинъ между тмъ, придя въ квартиру, бывшую Строниной, а теперь принадлежащую Лидіи Александровн, бродилъ въ нетерпливомъ ожиданіи изъ комнаты въ комнату. Тяжелое впечатлніе производила на него опуствшая спальня Софьи Петровны. Въ самомъ дл, ‘бабушка’ была точно родная. Теперь съ ея отъздомъ точно что-то умерло здсь… Умерло все прежнее, счастливое…

Что-же теперь: перехать ему сюда?.. Объ этомъ въ послднее время какъ-то не говорилось…

Онъ начинаетъ соображать, въ какой комнат онъ могъ-бы поселиться. Все оказывается неудобнымъ. Неизбжно нужно проходить или чрезъ примрочную, или чрезъ пріемную.

А Лидіи Александровны все нтъ.

‘Скоро пять’ — думаетъ Елкинъ, смотря на часы въ столовой.— ‘Вроятно, тамъ у госпожи Карауловой господинъ Сарматовъ, и они проводятъ время въ пріятныхъ разговорахъ’.

Но вотъ, наконецъ, и она. Онъ встрчаетъ ее на порог изъ пріемной въ переднюю. Она, какъ всегда въ эти послдніе дни, входитъ такая увренная, торжествующая, съ нсколько приподнятой головой. Улыбаясь ему, она, по обыкновенію, на ходу протягиваетъ ему нсколько преувеличенно-величественнымъ движеніемъ руку для поцлуя, и онъ цлуетъ эту руку, повыше перчатки, хотя именно сегодня это ему совсмъ непріятно. Онъ чувствуетъ себя передъ ней теперь какъ будто приниженнымъ и, вмсто, радости встрчи, въ немъ закипаетъ насмшка надъ ея торжествующимъ видомъ, насмшка, порожденная не тмъ добродушнымъ юморомъ, который сблизилъ ихъ, а насмшка злобная и презрительная. Но власть любви еще пересиливаетъ это чувство, и онъ идетъ за ней съ покорнымъ видомъ влюбленнаго въ ея комнату.

— Ну, вотъ ты видишь, какъ я скоро, — говоритъ она, снимая перчатки и оправляя передъ зеркаломъ свой туалетъ.— Ну, вотъ мы и одни, и у себя. ‘Enfin seuls!’ — ласково говоритъ она, обнимая его за шею и цлуя его.

Онъ тоже обнимаетъ ее и отвчаетъ на поцлуй поцлуемъ.

— Ка-тя!— весело зоветъ Лидія Александровна свою горничную, и голосъ ея громко раздается чрезъ столовую и мастерскую до Катиной комнаты. Лидіи Александровн пріятно теперь даже этимъ громкимъ окликомъ заявить самой себ, что она здсь полная хозяйка, что ей некого стсняться. Посл столькихъ лтъ вольной и невольной сдержанности она чувствуетъ себя развязанной во всхъ своихъ движеніяхъ.

Катя появляется на порог.

— Дайте, Катя, матушка, стаканъ воды съ лимономъ и сахаромъ, — говоритъ Лидія Александровна: — смерть пить хочется.

Елкинъ подмчаетъ у Лидіи Александровны это настроеніе и это новое въ ея устахъ слово ‘матушка’ въ обращеніи съ Катей — такъ говорила, бывало, Кат Софья Петровна — и ему смшно. Но онъ не поддается этому смху, потому что и онъ самъ становится теперь въ какое-то подчиненное положеніе но отношенію къ Лидіи Александровн. Онъ не можетъ ни такъ громко крикнуть Катю, какъ она, не можетъ съ такой увренностью двигаться по этимъ комнатамъ. Прежде, при ‘бабушк’, онъ чувствовалъ себя здсь вольне. Теперь, при малйшей попытк проявить здсь развязность, ему казалось-бы, что онъ является сообщникомъ во взятіи у Сарматова денегъ, а съ этимъ онъ никакъ не можетъ примириться.

— Скажите Катерин, — говоритъ Лидія Александровна горничной, когда та подаетъ ей воду:— что мы будемъ обдать сегодня немного позже. Мы такъ поздно завтракали.

— Слушаю-съ, — говоритъ Катя и уходитъ.

— Ну, Елочка, что-жъ ты какой невеселый, — говоритъ Лидія Александровна, беря его подъ руку и вмст съ нимъ направляясь въ гостиную.— Или все ‘бабушку’ жалко?— смется она.

— Жалко, — отвчаетъ онъ съ грустнымъ выраженіемъ лица.

— Нтъ, ты несносенъ!— восклицаетъ Лидія Александровна.— Ну, разв ты недоволенъ, что все, наконецъ, устроилось?

— На чужой счетъ, — съ легкимъ сарказмомъ отвчаетъ онъ.

— Нисколько. Чрезъ два года я наврное расплачусь, — возражаетъ Лидія Александровна.

— Такъ ужъ не отложить-ли намъ и свадьбу до того времени?— снова иронизируетъ Елкинъ.

— Съ удовольствіемъ, — равнодушно отвчаетъ она, не желая сердиться.

— А до тхъ поръ?

— Ты можешь во всякое время перехать ко мн.

— Гд-же ты помстишь меня?

— Хочешь — въ бабушкиной комнат, хочешь — въ моей теперешней.

— На какихъ правахъ?

— На правахъ… какъ говорили,— съ видомъ недоумнія отвчаетъ она, недовольная его придирками.

Елкинъ усмхнулся.

— Видишь-ли, Лида, — заговорилъ онъ, стараясь быть спокойнымъ: — когда ты хотла нанять свою квартиру и въ нее пустить ‘жильца’, это имло смыслъ, да можно было и выбрать удобную, здсь, посл того, какъ ты настолько богата, чтобъ купить мастерскую и обстановку, нуженъ-ли теб такой дешевый жилецъ, какъ я? Это вдь всякій пойметъ. Что я тутъ за нахлбникъ такой буду? Наши положенія слишкомъ неравны.

Лидія Александровна задумалась.

— Еслибъ ты наняла квартиру, и у меня была въ ней отдльная маленькая комнатка, я не стснялся-бы пригласить въ нее своихъ товарищей. Все это можно было-бы устроить благовидно. Здсь, когда мн придется проводить ихъ чрезъ твою пріемную въ эту не соотвтствующую моему карману обстановку — что скажутъ они обо мн? За кого, наконецъ, примутъ меня и ихъ твои барыни-заказчицы, если мы столкнемся съ ними въ пріемной?

Лидія Александровна молчала.

— Когда ты покупала мастерскую у Софьи Петровны, ты обо всемъ подумала, Лида, кром этого, — тономъ упрека произнесъ Елкинъ.

— Такъ что же, по твоему, не нужно было покупать?— раздраженно спросила Лидія Александровна.

— Не знаю, — съ напускнымъ безучастіемъ отвтилъ онъ.

— Да чего же ты хочешь, я, наконецъ, не понимаю,— начиная раздражаться, сказала она.— Вдь ужъ этого не передлаешь? Что же, квартиру перемнить?

— Не знаю, — тмъ же тономъ повторилъ Елкинъ.

— И я не знаю. Свадьбы, что-ли, теб хочется?

— Да, на правахъ мужа, а не альфонса, я бы могъ войти сюда спокойне, — съ нсколько вызывающимъ видомъ произнесъ Елкинъ.

— У тебя удивительные взгляды!— рзко отвтила ему на это разсерженная Лидія Александровна.— Какъ будто не все равно, подъ той или другой капсюльной ты проглотишь горькую пилюлю, если она дйствительно кажется теб горькой.

На этотъ разъ ея раздраженіе не заставило его умрить тонъ: напротивъ, вызвало и у него еще большее возбужденіе.

— Нтъ, не все равно,— отвтилъ онъ немного рзко.— Я не могу теперь имть здсь никакого значенія, ты не хочешь считаться съ моими требованіями, а тогда…

— Что тогда? Ты возьмешь меня въ руки?

— Нтъ, но я, по крайней мр, буду знать, что господинъ Capматовъ не придетъ въ квартиру моей жены, потому что онъ будетъ знать, что это и моя квартира! Тогда какъ теперь я не могу быть увренъ, что онъ завтра же не явится сюда въ качеств покровителя, любезно снабдившаго тебя деньгами…

Лидія Александровна почувствовала желаніе сказать ему что-нибудь непріятное, уничтожающее. Но она сознавала, что его словамъ, вызваннымъ ревностью, не слдуетъ придавать обиднаго значенія. Она хотла быть благоразумне его, сдержанне. Являлось у нея и смутное сознаніе того, что Елкинъ правъ въ своемъ желаніи не быть ничмъ обязаннымъ ей или Сарматову: на его мст и она, быть можетъ, испытывала бы то же, что и онъ. Но она не могла теперь не заявить ему и своихъ правъ на свободу образа дйствій и въ отвтъ на его слова сказала:

— Да онъ и придетъ сюда, вроятно, въ скоромъ времени вмст съ Карауловой поздравить меня съ новосельемъ.

— Только этого и не доставало!— съ злой усмшкой воскликнулъ Елкинъ.

— Что ты хочешь этимъ сказать?— возмутилась Лидія Александровна.

— Что-же мн — тоже придти въ это время?— не отвчая ей, задалъ онъ вызывающій вопросъ.

— Какъ знаешь.

— Ахъ, Лида, Лида, что ты только со мной длаешь!— заговорилъ Елкинъ въ отчаяніи, сдавливая свои руки и начиная въ нервномъ возбужденіи ходить по комнат.

— Нтъ, мн просто противно смотрть на тебя!— рзко произнесла Лидія Александровна и, вставъ, пошла въ свою комнату.

— Лида, выслушай меня разъ съ терпніемъ и вниманіемъ, — говорилъ Елкинъ, идя слдомъ за ней: — прошу тебя, выслушай.

Она остановилась на полпути, въ полъ-оборота оглянулась на него непріязненнымъ взглядомъ и снова пошла въ свою комнату.

— Чего ты хочешь отъ меня?— нервно спросила она, когда онъ вошелъ туда вслдъ за нею.

— Лида, умоляю тебя,— страстно заговорилъ Елкинъ, становясь лицомъ къ лицу съ ней.— Неужели теб все равно, страдаю я или нтъ? Ты любишь меня или нтъ?

— Такого, какъ ты сейчасъ — нтъ, — отвтила она ршительнымъ тономъ.— Я любила здороваго человка, а теперь ты боленъ. Я могу сожалть тебя, но… не могу же я своему сердцу приказать чувствовать одинаковое влеченіе и къ теб прежнему, и къ теб, каковъ ты въ эту минуту!

Въ столовой Катя, начавъ накрывать на столъ, застучала тарелками. Елкинъ, не желая, чтобъ туда доносился разговоръ съ Лидіей Александровной, затворилъ двери.

— Но кто же довелъ меня до этого состоянія?— сдержаннымъ голосомъ проговорилъ онъ, возвращаясь на свое мсто:

— Я?— спросила Лидія Александровна.

— Да, ты… твоими отношеніями къ Сарматову.

Лидія Александровна начинала терять терпніе.

— Да по какому праву говоришь ты мн подобныя вещи?— спросила она съ такимъ холоднымъ, подавляющимъ видомъ, что Елкинъ невольно почувствовалъ необходимость оправдываться.

— По праву жениха, по праву человка, котораго ты избрала себ въ мужья, Лида, — заговорилъ онъ, стараясь быть убдительнымъ.— Я женюсь на теб, я на вкъ связываю свою судьбу съ твоей, а вдь Сарматовъ никогда этого не сдлаетъ…

Эти слова подлили масла въ огонь.

— Съ чего ты взялъ!..— вспылила она.

Она чуть-чуть не сказала: ‘съ чего ты взялъ, что Сарматовъ не захочетъ жениться на мн’, — но во-время удержалась и, переведя дыханіе, нервно, возбужденно продолжала саркастическимъ тономъ:

— Женюсь, женюсь!.. Подумаешь, какая честь!.. У васъ, мужчинъ, слишкомъ преувеличенное понятіе о томъ счастіи, которое вы доставляете намъ, женщинамъ, заставляя насъ мнять нашу фамилію на вашу. Поврь, что еслибъ Сарматовъ сдлалъ мн предложеніе, какъ ты, я бы не бросилась ему на шею… А ты… ты можешь теперь быть увренъ, что долго не сдлаешься моимъ мужемъ…

— Ахъ, Лида, Лида!— простоналъ Елкинъ.

Онъ стоялъ въ это время опершись о стулъ, сжимая пальцами тоненькія, точеныя перекладинки его спинки. При послднихъ словахъ онъ такъ крпко стиснулъ ихъ, что хрупкія палочки треснули и, отломившись отъ стоекъ, остались у него въ рукахъ. Онъ въ раздраженіи швырнулъ ихъ въ сторону, машинально посмотрлъ слегка пораненную ладонь и тмъ-же удрученнымъ и въ то же время страстнымъ тономъ продолжалъ:

— Какъ знаешь, Лида!.. Но я… я не могу оставаться доле въ этомъ положеніи. Другой, можетъ быть, на моемъ мст пользовался бы съ легкимъ сердцемъ всми его выгодами… Но это значило-бы не любить тебя такъ, какъ я тебя люблю. Я все прощаю теб… прошлое… Но я хочу, чтобъ теперь ты была чиста… чтобъ на теб не было даже тни подозрнія. Я предпочту переносить лишенія… вмст… Но я не хочу быть у тебя на содержаніи… тмъ боле на Сарматовскія деньги… Ты взяла ихъ, это непоправимо, но не видайся съ нимъ больше… мы отдадимъ ихъ ему… я не хочу, чтобъ про тебя сказали — вдь та-же Ростицкая скажетъ — что ты у него на содержаніи, а я у тебя…

Онъ видлъ, какъ она перемнилась въ лиц при этихъ словахъ, онъ почувствовалъ, какая буря поднялась въ ея душ… и онъ упалъ передъ ней на колни и, хватая ея руки и силясь поцловать ихъ, торопливо заговорилъ:

— Лида, Лида, прости меня…

— Какъ вы смете!— гнвно закричала она на него.

Она побагровла, губы ея дрожали, она не въ состояніи была говорить и вырывала у него руки. Вставъ съ дивана, она хотла пойти, онъ удерживалъ ее, ползя за ней на колняхъ…

— Лида, прости, я оскорбилъ тебя, — плакалъ Елкинъ: — я сумасшедшій, да… но прости… но пожалй меня… вдь это все изъ любви къ теб.

Она наконецъ вырвала у него свои руки и, подойдя къ притвореннымъ дверямъ, распахнула, ихъ настежъ. Онъ всталъ и бросился за нею, стараясь загородить ей дорогу. Но она и не думала уходить. Она уже оправилась и теперь посмотрла на него надменнымъ взглядомъ. Его глаза были полны слезъ. Но ей не было жаль его. Онъ внушалъ ей странное, отталкивающее чувство.

— Стыдитесь, — сказала она тономъ холоднаго упрека.

Нтъ, ни его мученія, ни горькая правда его словъ, ни мольбы и слезы, лучшіе свидтели его глубокой любви — ничто не трогаетъ ее. Осмянный, оскорбленный, онъ чувствуетъ, какъ холодъ, которымъ она обдаетъ его, леденитъ его сердце, и теперь уже и у него, вмсто любви, поднимается со дна души желаніе высказать всю горечь обиды.

— Лида… зачмъ же ты играла со мной!..— въ свою очередь упрекаетъ онъ ее.

— Потому что это было вамъ пріятно,— насмшливо отвчаетъ она.

— А теб вдвое!..

— Можетъ быть.

— Да, для тебя это не святое чувство, а игрушка. Такъ играютъ любовью кокотки.

Лидія Александровна вся вспыхнула и готовилась что-то сказать. Но, отуманенный, Елкинъ уже не останавливался, давая волю дурному порыву.

— Ты играла ею пока это теб не надоло, — почти кричалъ онъ, подступая къ ней!— Теперь ты готова пожертвовать какой угодно любовью, когда теб показали большой кушъ денегъ! Понимай, какъ хочешь, а на мой взглядъ то, что ты начала брать деньги у Сарматова, это уже паденіе. Отъ этого до роли продажной женщины одинъ шагъ… или во всякомъ случа очень недалеко.

Стараясь сдерживать себя, она въ упоръ смотрла ему въ глаза. Она выслушивала эти оскорбленія съ негодованіемъ, но и съ сознаніемъ ихъ незаслуженности.

— Вы ошибаетесь, думая удивить меня такой выходкой съ вашей стороны, — заговорила она, какъ только могла прервать его.— Я понимаю васъ. Вы испугались перваго встрчнаго, который показался вамъ сильне васъ. Вы испугались, что онъ отниметъ у васъ мою любовь… И вы показали, что не стоите любви. Вы хотите запугать меня жалкими словами. Напрасно… Если я любила васъ, вы сдлали все, чтобъ исправить мою ошибку… въ выбор…

— Я знаю… ты давно ждала этого случая для выбора,— сказалъ окончательно взбшенный Елкинъ.— Прощай. Конечно, мн больше ничего не остается, какъ уступить здсь господину Сарматову свое мсто.

И не взглянувъ на нее, онъ вышелъ быстрыми шагами въ переднюю, одлся и ушелъ.

Оставшись одна, Лидія Александровна простояла нсколько минутъ неподвижно на томъ-же мст, гд ее оставилъ Елкинъ, потомъ она сла предъ своимъ рабочимъ столикомъ и, опустивъ голову на руки, задумалась.

Ея волненіе постепенно стихало.

Она чувствовала, что если она была въ чемъ-нибудь неправа, такъ разв въ томъ, что приняла слишкомъ близко къ сердцу не имющій значенія бредъ больного человка.

Да, онъ несомннно боленъ!

Онъ ли это тогда въ номер смялся самъ съ собой! И сейчасъ онъ ползалъ у ея ногъ, плакалъ, сломалъ стулъ, бранился. И все это называютъ любовью! Нтъ, Сарматовъ тысячу разъ правъ: любовь — это только единомысліе! Сказать, что ея ршимость взять денегъ на дло, которое даетъ ей право быть полезнымъ и независимымъ членомъ общества,— сказать, что это паденіе! Какое сумасшествіе! Нтъ, вотъ если-бъ она поддалась этому ихъ чувству любви, если-бъ она сдлала уступку Елкину — вотъ это было бы паденіе, это была бы малодушная измна своимъ задачамъ. Разв она виновата, что она сильне его, что онъ чувствуетъ свое безсиліе встать наравн съ ней, и въ то же время, какъ мужчина, не хочетъ играть вторую роль и требуетъ, чтобъ она принизилась до него во имя какой-то его любви… къ самому себ! Да разв можно подчинять весь складъ всей нашей жизни такому капризному и непрочному чувству, какъ любовь! Пусть говорятъ, что это естественное чувство, что это власть самой природы, — у разумнаго человка надъ этимъ чувствомъ должна быть другая. власть, боле сильная, боле свтлая — разумъ.

— Барышня, шесть часовъ — прикажете кушать подавать?— вывела ее изъ оцпененіи Катя, не замтившая, какъ ушелъ Елкинъ.

Лидія Александровна обернулась.

— Да, Катя, подавайте, машинально сказала она, и пока Катя пошла въ кухню, она вышла въ столовую и сла въ ожиданіи за столъ.

Катя принесла и поставила передъ ней миску съ супомъ и вышла, а Лидія Александровна еще долго смотрла въ раздумьи на стоявшій на противоположной сторон стола накрытый для Елкина приборъ.

XVIII.

Но на другой день утромъ она боле энергично, чмъ когда-либо, взялась за свою мастерскую. Это вдь былъ первый день, что она здсь настоящей хозяйкой, такъ некогда тутъ предаваться разсужденіямъ о капризахъ Елочки.

Приготовляя къ сегодняшней примрк заказы, она вспомнила, что вотъ уже третій день она ждетъ изъ работы платья отъ Саши Смирновой.

Встрчаясь иногда съ Жуковой, Лидія Александровна не видлась ни съ Груздевыми, ни съ Смирновыми съ тхъ поръ, какъ поступила къ Строниной. Но мсяца три тому назадъ она увидала на улиц Сашу. Она остановила ее, разговорилась съ ней, разспросила о ея теперешнемъ жить. Саша немножко возмужала, но была все такая же хорошенькая и здоровая.

— Трудненько перебиваться-то, да ничего, ‘блаженствуемъ’,— говорила ей тогда Саша.— У мужа наградныя бываютъ, я прирабатываю.

— Такъ что вы счастливы?— спросила она ее.

— Ну, счастье небольшое. Иногда и взгрустнется.

— Что-жъ такъ? Вдь съ мужемъ вы ладите?— выразила она недоумніе.

— Да, ничего. Что-жъ, мой ‘поросенокъ въ сметан’ еще не хуже другихъ,— разсмялась Саша, показавъ при этомъ оба ряда своихъ чудныхъ зубовъ, которыми она когда-то такъ восторгалась.— Иногда только надостъ ужъ очень: все около моей юбки ходитъ — смясь продолжала разсказывать Саша.— А чего ходить-то, ужъ все переговорено, все знаемъ. Ну, вы хоть по себ посудите, все одно и то же, каждый день одно и то же. Можетъ быть, дти были бы, такъ все бы занятне было, все хоть развлеченіе, — съ грустной ноткой въ голос сказала она.— А то одной-то цлый день дома — тоска. А чуть уйдешь изъ дому, сейчасъ ревности начинаются. Онъ на служб, а я не смй въ это время никуда и выйти. Вечеромъ сидимъ — другъ на друга любуемся. Въ театръ бы куда-нибудь пойти, вдвоемъ начетисто, а одну не пускаетъ. Бываетъ, что сестра Вра Алексевна позоветъ меня куда-нибудь съ собой, такъ разговоровъ-то, разговоровъ-то у насъ и не оберешься. Такое хрюканье подниметъ мой ‘поросенокъ’.

Работы у Саши въ то время было немного, а Лидія Александровна какъ разъ по случаю наплыва заказовъ въ стронинскую мастерскую подыскивала или добавочныхъ мастерицъ, или кому бы отдать со штуки. Она предложила тогда Саш взять сшить дв юбки. Саша съ благодарностью взяла работу, сшила хорошо, и просила давать ей, если будетъ, еще.

Съ тхъ поръ она уже три раза получала отъ Лидіи Александровны работу, но въ послднее время стала запаздывать. Это начинало раздражать Лидію Александровну.

Когда къ полудню Саша и сегодня не принесла платья, а между тмъ заказчица уже присылала за нимъ, Лидія Александровна отправила къ Смирновой Дашу.

— Позжайте сейчасъ же на извощик къ Александр Алексевн, — приказывала она ей: — и скажите, что я велла платье взять, все равно готово или не готово оно. Скажите, что такъ тянуть нельзя. Я не могу заставлять ждать заказчицъ. Мы дошьемъ его здсь.

Даша, привыкшая исполнять вс приказанія ‘своей барышни’ съ быстротой, не требовавшей понуканія, вернулась мене, чмъ черезъ четверть часа, растерявшаяся, испуганная и, таинственно позвавъ Лидію Александровну въ ея комнату, шопотомъ сообщила ей:

— Барышня, тамъ что-то произошло!

— Что такое?

— Я не могла добиться толку. Не пускаютъ къ нимъ въ квартиру-то. Народу, народу набралось — страсть! Городовые, околодочный…

— Да что-же у нихъ случилось?..

— Да, барышня, я не знаю… не смю… можетъ, врутъ… убійство, что ли, говорятъ… не пускаютъ…

Лидія Александровна не сказала ей боле ни слова, велла сейчасъ же подать себ шубку, одлась и похала въ домъ, гд жили Смирновы.

На двор она дйствительно застала толпу народа, и ей трудно было пробраться до лстницы, которая вела къ квартир Смирновыхъ. Здсь стоялъ городовой, и она никакъ не могла убдить его, что ей необходимо къ Смирновымъ, потому что у нея тамъ отдано въ работу чужое платье.

Не забота объ этомъ неважномъ плать, а какое-то неодолимое чувство влекло Лидію Александровну взглянуть, что тамъ случилось, и встртившееся препятствіе только еще боле растравляло это желаніе.

— Вотъ-съ, если вамъ такъ нужно, обратитесь къ господину слдователю, — сказалъ ей городовой.

Судебный слдователь, котораго нсколько времени поджидалъ находившійся уже наверху въ квартир частный приставъ, входилъ какъ разъ въ это время на лстницу.

— Что вамъ угодно?— обратился къ Лидіи Александровн слдователь, услыхавъ слова городового.

Лидія Александровна объяснила ему, въ чемъ дло.

Красивая наружность Лидіи Александровны и ея манеры повліяли на слдователя, съ другой стороны изъ ея словъ онъ вывелъ заключеніе, что она можетъ явиться свидтельницей въ этомъ дл, и онъ безъ колебаній пригласилъ ее за собой.

Въ кухн, служившей и передней для маленькой квартирки въ дв комнаты, еще былъ народъ — понятые, а въ слдующей комнат, у открытыхъ дверей которой опять стоялъ городовой, находились частный приставъ, околодочный и дворникъ. Слдователь вошелъ въ эту комнату, городовой остановилъ Лидію Александровну у порога. Но она и сама отшатнулась, увидавъ въ нсколькихъ шагахъ отъ дверей распростертый на полу обезображенный трупъ Саши. Лидія Александровна почувствовала, какъ ея руки и ноги холодли отъ ужаса, но она не могла оторвать жаднаго взгляда отъ потрясающей картины. Узнать Сашу можно было только по фигур да по волосамъ. Лицо было такъ изуродовано ударами, что представляло какую-то безобразную смсь мяса, крови и костей. Разбившаяся коса плавала въ луж крови.

Лидія Александровна на минуту повела глазами въ сторону, и замтила тутъ-же, недалеко отъ трупа, валявшійся на полу окровавленный утюгъ. У нея сейчасъ-же мелькнула въ голов мысль, что это и было орудіе убійства, и она съ ужасомъ отвернулась.

А направо, у печки, она увидала Смирнова. Съежившись и прижавшись въ углу, какъ наказанный школьникъ, стоялъ онъ, смотря безумно расширенными глазами на убитую имъ жену. Его платье было запачкано въ крови, пятна крови были и на лиц, и на его блокурыхъ, растрепанныхъ волосахъ. Его глаза были красны и опухли отъ слезъ. Въ растерзанности его костюма были замтны слды борьбы: нсколько отскочившихъ на жилет пуговицъ открывали подъ жилетомъ грязную рубашку, на одной ног панталоны лопнули поперегъ колнки, образуя широкую прорху.

Теперь онъ тоже замтилъ Лидію Александровну. Сначала онъ не узналъ ее. Но вдругъ какая-то мысль оснила его, и онъ, поднявъ кулаки, сдлалъ шагъ впередъ. Околодочный всталъ ему поперегъ дороги. Грозя Лидіи Александровн издали, Смирновъ крикнулъ:

— Здсь… ага!.. Вотъ, полюбуйтесь… вашъ братецъ…

И потомъ онъ вдругъ, какъ бсноватый, быстро-быстро затопалъ ногами и въ изступленіи завизжалъ. Изъ глазъ у него брызнули слезы, онъ опять хотлъ броситься къ Лидіи Александровн, но, снова остановленный околодочнымъ и дворникомъ, только плюнулъ по направленію къ ней и взвизгнулъ:

— Проклятая!

И, опять взглянувъ на трупъ жены, онъ упалъ къ нему и, обнимая ноги трупа, заплакалъ:

— Ту-ро-чка… Шурочка-Шурочка!… Гд ты моя милая!.. Шурка-ты-Шурка!..

Выходка Смирнова привлекла вниманіе присутствующихъ къ Лидіи Александровн, которая въ ужас спряталась за городового и, оцпенвъ, не могла пошевелиться. Она понимала слова Смирнова. Вроятно Саша опять встртилась съ братомъ Иваномъ — мелькнула у нея мысль — и вотъ чмъ это кончилось!..

Частный приставъ счелъ долгомъ подойти къ Лидіи Александровн. Этотъ подозрительно посмотрлъ на ея красивое лицо и нарядную шубку. Подошелъ и слдователь и объяснилъ приставу, почему онъ ввелъ сюда эту даму. Теперь, посл словъ Смирнова, онъ тмъ боле заинтересовался ея отношеніями къ убитой и пригласилъ Лидію Александровну войти въ комнату. Едва понимая его слова, Лидія Александровна машинально послдовала за нимъ, боязливо сторонясь отъ трупа, мимо котораго ей приходилось проходить. Рыдавшій надъ Сашей Смирновъ не обращалъ уже теперь ни на кого вниманія.

— При какихъ обстоятельствахъ вы познакомились съ убитой? спросилъ ее слдователь, предлагая ей ссть.

Лидія Александровна не сразу могла оправиться отъ волненія, однако она разсказала ему все, что имло какое-нибудь отношеніе къ ея знакомству съ Сашей, разсказала и сцену ревности Смирнова изъ-за ея брата, когда Смирновъ былъ еще женихомъ.

— А въ послднее время убитая не встрчалась съ вашимъ братомъ у васъ въ квартир?

— Я сама не видала моего брата боле двухъ лтъ, — отвтила Лидія Александровна.

Платье, данное Лидіей Александровной Саш въ работу, было тутъ-же, но на немъ было нсколько пятенъ отъ брызнувшей на него крови и Лидія Александровна ршила теперь совсмъ не брать его.

Вернувшись домой, она не могла отдлаться отъ стоявшей у нея передъ глазами картины изуродованнаго трупа Саши. Она ушла въ свою комнату, затворилась и долго сидла, смотря застывшимъ взглядомъ въ одну точку и кутаясь въ пушистый оренбургскій платокъ. Ее знобило.

Саша вспоминалась ей такая, какой она увидала ее въ первый разъ, вспоминались ея ‘смющіеся зубы’, и у Лидіи Александровны слезы навертывались на глазахъ.

А ея мужъ… она такъ рдко видала его вообще, что теперь каждая ихъ встрча отчетливо рисуется у нея въ памяти. И этотъ тихій, скромный… почти не мужчина — мальчикъ… который роблъ войти въ ея комнату вмст съ женой, котораго она сама позвала тогда изъ корридора — убійца… И ее обозвалъ позорнымъ именемъ. За что?..

Но она не обижена. Ей это такъ-же все равно, какъ еслибъ ее назвали убійцей… Вдь обида чувствительна только тогда, когда въ обид есть доля правды…

А Иванъ?.. О немъ и думать не хочется… Впрочемъ, Саша, какъ она была, влюблявшаяся безпричинно… Не онъ, такъ другой…

Лидія Александровна задаетъ себ вопросъ: оправдаютъ-ли Смирнова? Она не разъ читала подобные процессы. ‘Конечно, оправдаютъ и этого’ — ршаетъ она.— ‘Нтъ, не виновенъ!’ Какъ это легко сказать! А Саша… убита. Да, она-то и виновна… Зачмъ она вышла за него, зачмъ дала ему право любить себя этой дикой любовью!.. Нтъ, виновенъ онъ, виновенъ! Виновенъ, что убилъ, виновенъ, зачмъ любилъ!’

И теперь она чувствуетъ, что она не только начинаетъ бояться Елкина, но уже и не любитъ его. Она никого никогда не полюбитъ! Быть можетъ, нужно было и ей пережить эту критическую болзнь, какъ корь, какъ оспу… Но слдовъ на ней она не оставитъ. Теперь она здорова… и, оборони Боже, чтобъ она вновь захворала ею.

Лидія Александровна хочетъ успокоиться, вытснить эти тревожныя мысли другими мыслями и выходитъ въ мастерскую.

Но тамъ видъ всхъ этихъ молодыхъ двушекъ опять напоминаетъ ей Сашу, молодую, смющуюся, полную жизни и… за это убитую.

Даша уже успла разсказать мастерицамъ то, что она слышала, и теперь вс приступаютъ къ Лидіи Александровн, ожидая подробностей.

— Ахъ, оставьте меня въ поко. Я такъ разстроена, — отвчаетъ она отрывисто, и задаетъ нсколько вопросовъ, касающихся мастерской.

Но она недолго остается здсь и опять уходитъ въ свою комнату. Отъ испытаннаго потрясенія она совершенно больна. Лихорадочная дрожь, голова начинаетъ болть, — Лидія Александровна надваетъ капотъ и ложится.

— Если будутъ меня спрашивать, скажите, что я не могу выйти, пусть Лизавета Семеновпа приметъ, — отдаетъ она приказаніе.

Такъ начинается первый день ея вступленія во владніе мастерской. Дурное предзнаменованіе, еслибъ она врила въ предзнаменованія, понедльники и предчувствія!.. Или Елкинъ правъ, и деньги, взятыя отъ Сарматова, принесутъ ей несчастіе?.. Нтъ, надо быть врной себ!.. Не предразсудкамъ подчинялась она до сихъ поръ, разумными основаніями будетъ она руководствоваться и дальше. Какіе-бы еще ни встртились на ея пути страхи и преграды, она пойдетъ своей дорогой, подчиняясь только своему уму и сердцу, пока не одержитъ побды надъ жизнью или пока жизнь не сломитъ ее.

Вечеромъ приходитъ Елкинъ.

Нтъ, его она всего мене расположена видть сегодня.

Катя не пускала его дальше пріемной, сказавъ, что барышня больна.

Но Елкинъ уже дошелъ до комнаты Лидіи Александровны.

— Скажите Игнатію Ивановичу, что я не могу его видть сегодня, — говоритъ Лидія Александровна Кат, вошедшей къ ней въ комнату доложить о немъ.

— Лида, дай мн сказать теб нсколько словъ, — отзывается на ея слова Елкинъ изъ-за дверей.

Катя стоитъ въ ожиданіи, держась за ручку двери, Лидія Александровна, раздраженная, задумывается. Что это такое? Онъ не хочетъ дать ей покой даже въ такой моментъ, когда она не въ состояніи никого видть. Она какъ будто уже не у себя дома! Нтъ, сдлать эту уступку, это значитъ совсмъ отказаться отъ своихъ правъ.

И, помолчавъ въ раздумьи еще минуту, она говоритъ Кат:

— Попросите Игнатія Ивановича подождать въ пріемной, я сейчасъ выйду.

Но Елкину это кажется подозрительнымъ. Ужъ не Сарматовъ ли у нея? Теперь вдь ей стсняться некого, она здсь хозяйка, ‘бабушки’ нтъ. Онъ пришелъ сюда нсколько примиренный съ случившимся, готовый признать неумстность своей ревности, пришелъ просить прощенія за все, что онъ наговорилъ вчера, пришелъ съ любовью въ сердц и съ юморомъ на язык, но теперь опять вся кровь моментально бросилась ему въ голову. Его не пускаютъ! Этого еще никогда не бывало. Вдь не дезабилье же ее стсняетъ. Онъ видалъ ее въ такомъ вид! И потомъ это подозрительное странное долгое молчаніе… ему показалось шушуканье. Быть можетъ, когда онъ стоитъ здсь за порогомъ и его высылаютъ въ переднюю — или пріемную, все равно — тамъ, у нея, господинъ Сарматовъ!

И, не помня себя, не сознавая, что длаетъ, Елкинъ быстро отворяетъ дверь и входитъ. Катя невольно немного сторонится, пропуская его.

Елкинъ окидываетъ прежде всего тревожнымъ взглядомъ комнату и, не замчая въ ней ничего подозрительнаго, испуганный своимъ поступкомъ, виновато взглядываетъ на Лидію Александровну.

Ей, посл вчерашняго разговора съ нимъ, посл видннаго сегодня изступленнаго Смирнова, Елкинъ теперь просто страшенъ, она боится, чтобъ онъ не бросился на нее, она инстинктивно сознаетъ, что нужно-бы возможно спокойне встртить его, удалить… Но и она не въ состояніи владть собой, она слишкомъ раздражена этой наглостью вторженія, и Елкинъ не даромъ испуганно смотритъ на ея искаженное гнвомъ лицо, на ея горящіе глаза.

— Какъ вы смли!— кричитъ она на него, топнувъ ногой. Отъ волненія она задыхается и не въ состояніи сказать ничего боле.

— Лида, — умоляющимъ тономъ произноситъ Елкинъ.

— Не смйте называть меня такъ! Между нами все кончено…— произноситъ она рзко, но боле сдержанно и отходя отъ него на нсколько шаговъ въ сторону.

— Лида, — бросается къ ней Елкинъ, умоляющій, готовый упасть на колни.

— Остановитесь, не подходите, — отстраняетъ она его жестомъ протянутой впередъ руки.

Забывъ присутствіе горничной, Елкипъ на нкоторомъ разстояніи отъ Лидіи Александровны простираетъ къ ней руки и со слезами въ голос произноситъ:

— Прости… забудь… дорогая… милая… вдь я люблю тебя…

— Любите?..— злобно усмхнулась Лидія Александровна.— Подите!..

И вдругъ, какъ будто что-то подтолкнуло ее, какъ будто давно накипвшее чувство поднялось со дна души и хлынуло наружу, она схватилась обими руками за голову и, подступая на шагъ къ Елкину, закричала на него:

— Я не хочу больше слышать это слово, я не хочу знать, что есть какая-то любовь! Я ненавижу вашу любовь!

— Лида, Лида,— съ болзненнымъ упрекомъ произнесъ Елкинъ, покачавъ головой и длая шагъ назадъ:— но вдь ты же говорила, что любишь меня… ты не обманывала?.. Нтъ?..— несмло спрашиваетъ онъ.

— Оставьте… не знаю…— съ исказившимся отъ волненія лицомъ прерывисто говорила Лидія Александровна.— Любила-ли я, бредила-ли я… Но я не люблю теперь… ни васъ, никого… О, не любите и вы… не любите, ради Бога, не любите… Не нужно, не нужно…

Ея возбужденіе, казалось, дошло до крайней степени, въ ея голос звучала нота отчаянія.

И рзко отвернувшись отъ Елкина, она отошла къ окну и стала смотрть на улицу, стараясь успокоить расходившіеся нервы.

Катя все не ршалась уйти и, труся, держалась около дверей.

Елкинъ молча стоялъ среди комнаты, потупя голову.

— Стало быть все кончено, — прошепталъ онъ, наконецъ: — ты разлюбила меня…

— Нтъ, нтъ,— нервно прервала она его, снова поворачиваясь къ нему лицомъ, но не отходя отъ окна: — не васъ, не васъ — я разлюбила любовь! Оставьте меня теперь, ради Бога. Во имя вашей любви, оставьте меня, дайте мн отдохнуть отъ всего…

Это было уже не безжалостное отталкиваніе его, это была просьба. И Елкинъ съ оттнкомъ нжной покорности и грусти отвчаетъ ей:

— Дида, хорошая, дорогая, я сдлаю все… Но ты простишь, ты будешь по прежнему?..

— Никогда?— вырвался у нея испуганный отвтъ.

— Значитъ, ты не позволишь мн и видть тебя, приходить къ теб?..

— Зачмъ?.. Вы любите меня, а мн… я не могу слышать этого… Умоляю васъ, если вы хотите сдлать мн что-нибудь хорошее, разлюбите меня.

Елкинъ опустилъ голову и не отвчалъ.

Она посмотрла на него, и во взгляд ея была душевная мука.

— Нтъ, прошу васъ, не приходите… еще разъ боле спокойнымъ, боле ласковымъ тономъ обратилась она къ нему: — не приходите, пока вы не разлюбите меня… совсмъ, совсмъ…

Елкинъ не зналъ, что сказать ей на это. Противорчивыя чувства боролись въ его душ. Ревность къ Сарматову была въ эту минуту позабыта, но была мука утраченной любви, были обида и озлобленіе, горькое сознаніе безсилія и слабая надежда еще вернуть потерянное. А она, смотря въ эту минуту на него, чувствовала одно: ей жаль его, но жаль, какъ посторонняго, страдающаго человка, она его не любитъ. Нтъ, ни одна жилка не бьется въ ней любовью!

— Такъ до свиданья, съ тихой грустью прошепталъ Елкинъ, протягивая ей руку.

Она спокойно, стараясь сдержать проявленіе всякаго душевнаго волненія, протянула ему руку и сказала:

— До свиданья… Разлюбите меня, — прибавила она посл секунды молчанія: — намъ обоимъ будетъ легче, лучше… разлюбите!..

Она видла, какъ глаза его стали влажными, какъ задрожали его губы, но онъ не могъ сказать ни слова боле и, только крпко-крпко поцловавъ ея руку, быстро вышелъ, стараясь сдерживать подступавшія къ горлу слезы.

Катя проводила его до передней и, выпустивъ его, заперла за нимъ дверь.

Лидія Александровна испытывала теперь чисто физическій упадокъ силъ. Отъ цлаго ряда впечатлній послдняго времени она какъ-то отупла, а въ тл чувствовалась разбитость всхъ членовъ.

‘Рано или поздно, это должно было случиться’ — думала она — ‘Вопросъ о свобод вислъ бы надъ нами Дамокловымъ мечемъ’.

XIX.

Когда въ слдующее же воскресенье къ Карауловой захалъ къ завтраку Сарматовъ, они надумали похать тотчасъ же посл завтрака къ Лидіи Александровн, чтобъ, экспромтомъ, вмст поздравить ее съ новосельемъ.

Наудачу они застали ее дома.

— Вотъ, по русскому обычаю, — сказала Наталья Михайловна, подавая ей маленькій шеколадный хлбецъ и крошечную серебряную солонку, которые она успла купить по пути.— Malgr tout, я люблю соблюдать наши русскіе обычаи, добавила она, цлуя Лидію Александровну.

— Благодарю васъ,— любезно произнесла Лидія Александровна, здороваясь съ ней и Сарматовымъ и прося ихъ садиться.

— Я оставляю за собой обязанность поднести вамъ хлбъ-соль на новоселье, когда вы наймете цлый этажъ, цлый домъ,— улыбаясь говорилъ Сарматовъ.— Я такъ въ этомъ увренъ,— продолжалъ онъ: — что сегодня ршился явиться къ вамъ съ пустыми руками.

Лидія Александровна покраснла и съ улыбкой слегка кивнула ему головой. Она была довольна тмъ уваженіемъ, которое онъ выказалъ къ ней, не поднося ей сегодня никакого подарка.

— Разъ вы у меня по русскому обычаю съ хлбомъ-солью, — сказала Лидія Александровна:— я, какъ русская хозяйка, застигнутая врасплохъ, должна угостить васъ попросту хотя чаемъ.

Она позвала Катю и, продолжая разговаривать, распорядилась подать чай въ гостиную.

Лидія Александровна еще разъ, теперь уже лично, благодарила Сарматова за деньги, не отказалась и отъ дальнйшаго кредита.

— Имйте въ виду, что я на этой недл узжаю за границу и опять на долго,— сказалъ Сарматовъ:— но это нисколько не мняетъ положенія. Когда вамъ понадобится, вы обратитесь письменно къ моему управляющему Мдникову, который уже былъ тогда у васъ, и онъ тотчасъ же привезетъ вамъ требуемую сумму.

— Vous tes trop aimable,— сказала Лидія Александровна и съ усмшкой прибавила: — благодарю васъ, я воспользуюсь. А куда вы подете? спросила она.

— Сначала въ Италію, потомъ въ Парижъ,— отвтилъ Сарматовъ.

— Егоръ Дмитріевичъ везетъ въ Италію Ростицкую, чтобъ привезти ее потомъ сюда подъ видомъ итальянской балерины, — поддразнила его Караулова.— Онъ самъ будетъ наблюдать тамъ за ея хореографическими успхами, какъ наблюдалъ здсь за ея туалетами.

Сарматовъ съ шутливымъ упрекомъ покачалъ головой.

— Calomniez, calomniez, il en restera toujours quelque chose,— смясь сказалъ онъ.— О, женщины! Не могутъ обойтись безъ злословія.

Лидія Александровна съ вопросительной улыбкой смотрла на него, какъ бы ожидая боле опредленнаго отвта.

— Ну, скажите, что дурного въ томъ, что я позволилъ себ отнестись съ нкоторымъ вниманіемъ къ молоденькой двушк, заслуживающей вниманія?— своимъ обычнымъ шутливымъ тономъ обратился онъ къ Лидіи Александровн.— Я далъ ей возможность только поскоре выдвинуться изъ ряда ея подругъ, чего она, впрочемъ, добилась бы немножко раньше, немножко позже и безъ меня, вотъ и все. Теперь узжая боле чмъ на годъ, я разстанусь съ ней, быть можетъ,

такъ же легкомысленно, какъ познакомился, но и такъ же безобидно для насъ обоихъ.

— Что же васъ заставляетъ пробыть такъ долго заграницей? какъ-то машинально спросила Лидія Александровна.

— Отчасти хочется освжиться, отчасти находится дло. Вы знаете, что въ будущемъ году въ Париж всемірная выставка. Я и останусь тамъ до тхъ поръ. У меня тоже будетъ кое-что выставлено съ моихъ химическихъ заводовъ. Я, кажется, уже говорилъ вамъ прошлый разъ у Натальи Михайловны, что у меня недавно умерла двоюродная сестра?

— Да — Такъ вотъ это бывшіе ея заводы. Сдлавшись ихъ владльцемъ, я хочу еще до выставки ознакомиться съ этой отраслью промышленности во Франціи. Хотя и не очень ‘рачительный’, я все же хозяинъ.

— А какія прелестныя платья. Хоть на выставку!— воскликнула Наталья Михайловна, оглядывая нсколько стоявшихъ въ пріемной манекеновъ.— Вотъ-съ, Егоръ Дмитріевичъ, полюбуйтесь-ка!— говорила она, подходя къ нимъ.— Вдь это дйствительно художественныя созданія.

Сарматовъ тоже всталъ и подошелъ вслдъ за ней къ платьямъ на манекенахъ. Онъ похвалилъ ‘художественныя созданія’.

— Ростицкая не была у васъ больше?— спросилъ онъ Лидію Александровну.

— Нтъ.

— По вашему предложенію я посовтовалъ ей обратиться въ другую мастерскую.

— Куда?— спросила Лидія Александровна съ профессіональнымъ любопытствомъ.

— Право не знаю, — искреннимъ тономъ отвтилъ онъ.— А вы, что вы сдлали съ тмъ платьемъ?

— Я распорола его и употребила матерію на другое, — отвтила Лидія Александровна, отходя отъ манекеновъ. Ей было непріятно теперь самое напоминаніе о всей этой исторіи съ ‘Рекамье’. Недальше, какъ вчера, она спрятала въ дальній ящикъ картинку, которую рисовалъ Елкинъ. Теперь, посл разрыва съ нимъ, она уже не хотла и вспоминать объ этомъ плать, на которомъ они вмст строили планы будущаго и съ котораго начался у нихъ разладъ.

А Елкинъ въ то самое время, какъ Караулова и Сарматовъ пили у Лидіи Александровны чай и вели съ ней эти разговоры, стоялъ внизу у подъзда. Онъ пришелъ опять все съ той-же мольбой о возврат утраченной любви, съ жаждой снова занять прежнее мсто и колебался,. войти или нтъ. Холодный, мартовскій втеръ дулъ вдоль улицы, пронизывая его сквозь его коротенькое ватное пальто и грозя сдуть его широкополую поярковую шляпу. Елкинъ поминутно надвигалъ ее на затылокъ покраснвшими отъ холода руками, которыя потомъ, за неимніемъ перчатокъ, глубоко засовывалъ въ карманы пальто. Наконецъ, пройдясь раза три мимо подъзда, онъ ршилъ войти.

— Дома Лидія Александровна?— спросилъ онъ по обыкновенію швейцара.

— Дома-съ, у нихъ какой-то господинъ съ дамой,— отвтилъ тотъ.

— Господинъ?— спросилъ Елкинъ.— Какой?

Швейцаръ описалъ наружность.

‘Значитъ: Сарматовъ — пожалуйте, а ты… забудь, разлюби… и не шляйся сюда!’ — съ горечью подумалъ Елкинъ. Въ душ его опять закипли злоба, обида, желаніе чмъ-нибудь отомстить. Онъ остановился на лстниц и думалъ, — подняться ему туда, къ нимъ, или нтъ?.. Но что скажетъ онъ имъ, что сдлаетъ онъ тамъ?..

Упитанный, гладко выбритый швейцаръ съ сознаніемъ нкотораго своего превосходства смотрлъ въ это время на нершительно топтавшагося на мст бднаго художника, и не отходилъ отъ дверей, какъ-бы ожидая, что надо будетъ снова аккуратно исполнить свою обязанность отворить и плотно затворить эти двери, когда Елкинъ уйдетъ.

И Елкинъ дйствительно, постоявъ нсколько минутъ, вышелъ.

Теперь онъ зналъ, чьи это рыжіе рысаки, покрытые черной сткой, стояли тутъ у подъзда въ небольшихъ парныхъ санкахъ съ медвжьей полостью! О, конечно, онъ съ своей бдностью ничто въ сравненіи съ хозяиномъ этого широкобородаго кучера, онъ только жалокъ и смшонъ, думая удержать свое мсто подл той, которая уже клюнула, какъ жадная щука, на блескъ денежной приманки!

Да, онъ жалокъ и смшонъ! Его собственная фигура въ тысяч карикатурныхъ образовъ прыгаетъ теперь передъ его глазами, пока онъ идетъ по направленію къ своей квартир. Онъ смялся надъ своей любовью, когда начиналъ ухаживать за Лидіей Александровной, но какъ веселъ и сладокъ былъ тогда этотъ смхъ. Теперь уже онъ усталъ такъ смяться, ему все вокругъ смшно, но и въ своемъ смшномъ вид все до отвращенія гадко. Не смшно, серьезно только одно — смерть. Только передъ ней застываетъ на губахъ всякая — и глупая, и презрительная, и злая насмшка.

‘Да, вотъ тутъ, въ этой конур твое настоящее мсто’,— думаетъ онъ, вернувшись въ свою меблированную комнату.

Мрачныя думы одолваютъ его во весь конецъ дня. Его собственныя карикатуры, вс эти номера юмористическихъ журналовъ, разбросанные по столамъ и окнамъ, возбуждаютъ въ немъ чувство гадливости.

Ночь не приноситъ ему покоя.

Ему теперь тмъ тяжеле перенести все униженіе отвергнутаго любовника, что онъ самъ лучше всхъ чувствуетъ вс т смшныя стороны своего положенія, потому что тысячу разъ высмивалъ ихъ въ другихъ.

Что-же ему длать, что ему длать?!..

Неужели примириться? То есть? Пойти къ ней и сказать… Что?.. Что онъ больше не будетъ ревновать? Но онъ уже говорилъ ей это. Что онъ во всемъ съ ней согласенъ, что онъ только напрасно кривлялся и ломался передъ ней, что теперь онъ образумился и будетъ смотрть сквозь пальцы на вс ея дла съ господиномъ Сарматовымъ?!.. Да въ состояніи-ли онъ будетъ выдержать эту роль наперсника?.. И ему не стыдно будетъ ни Кати, ни всхъ этихъ мастерицъ, которыя увидятъ беззаботнаго ‘бабушкина Елочку’ въ роли покорнаго прихвостня ихъ новой хозяйки?!.. Она еще будетъ его къ нему съ письмами посылать!.. Дойдетъ и до этого… Да, одинъ шагъ по этому пути, и можно исподличаться въ конецъ.

И придти къ ней теперь, посл того, какъ его совсмъ выгнали, какъ ему сказали: разлюбите!

Придти и сказать: я разлюбилъ — прошу быть знакомымъ?!.. Но тогда зачмъ-же и ходить?.. Ужъ не изъ-за домашнихъ-ли даровыхъ обдовъ?..

Да и не разлюбилъ-ли онъ ее уже и въ самомъ дл?

Елкинъ лежитъ, не раздваясь, на своей кровати на спин, заложивъ об руки подъ голову, и широко открытыми глазами смотритъ въ мракъ своей неосвщенной комнаты.

И его Лида стоитъ передъ нимъ, какъ живая! Онъ знаетъ каждую черточку ея лица, каждую его складочку при каждомъ настроеніи, он вс отпечатались въ его мозгу въ то время, какъ его карандашъ бывало передавалъ ихъ на бумагу.

И онъ чувствуетъ, какъ сжимается его сердце при мысли, что ея уже не стало для него.

Онъ помнитъ каждую ея ласку… онъ не стыдится своей уступчивости передъ ея непреклонностью… онъ не можетъ простить себ нанесенныхъ ей оскорбленій… дикій, грубый человкъ!..

Нтъ, только-бы видть ее. Разлюбить — разв это возможно?.. Какъ онъ хотлъ-бы, чтобъ она любила его попрежнему.

И все потеряно! Онъ лишилъ себя счастія, самъ оттолкнулъ ее своими требованіями невозможнаго… Около нея теперь будетъ другой…

А о немъ, быть можетъ, и не вспомнятъ… Разв только посмются…

Или примириться съ совершившимся и забыть?.. забыть ее?.. Какъ и она забудетъ его… А встрчи?.. Она, торжествующая, продетъ мимо, окинувъ его, оборванца, любопытнымъ взглядомъ, и подумаетъ: и этого я любила!.. А господинъ Сарматовъ, съ какимъ презрніемъ и самодовольной насмшкой посмотритъ онъ, при встрч, на несчастнаго, думавшаго удержать свою невсту отъ паденія въ его лапы!..

‘Невсту!..’ — съ горькой ироніей думаетъ Елкинъ.— ‘Что скажу я теперь всмъ тмъ, кто зналъ, что у меня есть невста’.

А знали почти вс знакомые… Онъ и не думалъ длать изъ этого секрета, онъ ликовалъ. Нкоторые знаютъ ее даже лично… И гд-же теперь его невста?!.. На содержаніи!

Онъ схватывается руками за волосы и на мгновеніе приподнимается на кровати, но потомъ снова опускается безпомощный, безсильный.

Что-же ему, на самого себя карикатуры рисовать, что-ли?.. Да, остается только смяться… сквозь слезы… Ему покажутъ изображеніе осмяннаго ревнивца и скажутъ: ‘Игнатій Ивановичъ, а вдь это вы! Улыбнитесь, Игнатій Ивановичъ!’

Но если не смшно?.. Если больно?..

И мысль о смерти опять приходитъ ему въ голову. Все равно, его жизнь теперь жалкое прозябаніе. Прошлое ему наскучило, настоящее — разбито, будущее — одна душевная мука, вчное напоминаніе о нанесенной ему обид, объ отнятомъ у него счастіи. Все счастіе теперь осталось въ томъ, чтобъ таскаться по редакціямъ съ глупыми карикатурами и собирать трешницы…

Но неужели-же добровольно умереть изъ-за того, что какой-то господинъ явился съ улицы и столкнулъ тебя съ твоего мста.

Чувство жгучей обиды опять охватываетъ сердце Елкина, вытсняя изъ него вс другія чувства.

‘Нтъ, я прежде убью его, какъ собаку!’ — произноситъ онъ почти вслухъ, приподнимаясь на кровати — ‘Я не дамъ ему безнаказанно торжествовать и смяться надо мной’.

Голова его горитъ, ему душно, жарко, онъ сбрасываетъ съ себя пиджакъ и начинаетъ нервно ходить по темной комнат, нарушая звукомъ своихъ шаговъ ночную тишину.

Чрезъ минуту онъ приходитъ къ заключенію, что изъ этого положенія одинъ выходъ — дуэль. Выходъ банальный, глупый, но единственный, который избавитъ его и отъ насмшекъ этой торжествующей пары, и отъ мукъ оскорбленнаго самолюбія и всхъ дальнйшихъ сомнній.

Разумется стрляться. Онъ ни разу не держалъ въ рукахъ пистолета, но стрлялъ изъ ружья. Прицлиться онъ съуметъ.

Ну, а если промахъ? думается ему чрезъ минуту. Если тотъ господинъ — стрлокъ? И очень вроятно!.. Онъ подстрлитъ его, какъ воробья, и это только дастъ ему лишній случай посмяться надъ нимъ.

Елкину представляется картина, какъ онъ стоитъ въ глупой поз ожиданія, когда ему влпятъ пулю въ лобъ, а Сарматовъ съ усмшкой и увренностью цлитъ въ него.

Нтъ, нтъ! Этого быть не должно!.. Нтъ, есть способъ боле простой, боле удобный и справедливый — американская дуэль. Capматовъ не можетъ отказаться отъ нея. Онъ долженъ понять, что это единственное возможное уравненіе шансовъ.

На этомъ Елкинъ останавливается. Вопросъ ршенъ. Онъ уже обдумываетъ, какъ устроить вызовъ, какъ все это будетъ, подсчитываетъ въ ум сколько у него денегъ, достаточно ли, чтобъ купить револьверъ… если жребій выпадетъ ему…

На утро, проснувшись поздно, онъ не сразу отдаетъ себ отчетъ во всемъ случившемся и передуманномъ вчера.

Но когда онъ, наконецъ, припоминаетъ все, и слова, и мысли, и свое ршеніе вызвать Сарматова на американскую дуэль, ему, кажется, что все это какъ будто сонъ какой-то ему снился. Многое въ его собственныхъ поступкахъ, въ его вчерашнемъ возбужденіи кажется ему теперь достойнымъ осмянія.

Онъ встаетъ, одвается, велитъ подать самоваръ, начиная обычный день. Но его мысли сейчасъ же снова сами собой направляются во вчерашнюю колею, и уже черезъ нсколько минутъ то, что сейчасъ, подъ вліяніемъ утренняго пробужденія, заставило его покраснть отъ стыда за мальчишескій задоръ, кажется ему снова мучительнымъ и трагичнымъ, и вся пна вчерашняго кипнія, освшая за ночь, опять всплываетъ на поверхность и мутитъ настроеніе его души, начавшее было проясняться.

Да, и разладъ, и позоръ, и опять одиночество, и вс эти пережитыя душевныя страданія — все это не сонъ, все это еще только начало безотраднаго пробужденія.

Гд же выходъ?..

И опять онъ думаетъ о дуэли. Убить или быть убитымъ!.. Мучительная мысль! Сегодня смерть уже страшна ему… А самому явиться убійцей — это еще хуже!.. Нтъ, онъ чувствуетъ отвращеніе къ крови.. Положимъ, если жребій выпадетъ Сарматову, онъ и не увидитъ, какъ тотъ застрлится… Но это сознаніе, что тотъ покончилъ съ жизнью, потому, что они встртились… Нтъ, неужели нельзя безъ этого… Неужели нельзя устраниться навсегда, не прибгая къ самоубійству?..

‘Въ самомъ дл, что такое дуэль?’ — съ оживленіемъ ухватывается Елкинъ за это соображеніе.— ‘Вдь это — двое столкнулись на одной дорог, одинъ долженъ устраниться, оставить свободнымъ поле дйствія другому. Ну, и устраняйся тотъ, кому выпадетъ жребій, устраняйся, куда хочешь…’

Въ мозгу Елкина, привыкшемъ работать въ юмористическомъ направленіи, помимо всякаго желанія съ его стороны, возникаетъ мысль: ‘почему непремнно надо устраняться къ праотцамъ, почему не къ папуасамъ или готтентотамъ?’

Но онъ принуждаетъ себя быть серьезнымъ.

Да, разъ введена американская дуэль, — думается ему теперь — къ ней можно допустить и этотъ варіантъ. Иначе вдь въ самомъ дл эта дуэль нелпа. Что такое жребій? Четъ или нечетъ въ номер рублевой бумажки! Неужели изъ-за того, что, вмсто двойки, окажется тройка, можно пускать себ пулю въ лобъ?

Онъ разсуждалъ теперь уже съ гораздо большимъ хладнокровіемъ.

А если Сарматовъ не согласится на это?— приходитъ ему мысль.

И Елкинъ чувствуетъ, что Сарматовъ можетъ не согласиться ни на эту дуэль, ни на какую другую, и не только можетъ, а наврное не согласится.

Съ какой кстати станетъ Сарматовъ стрляться съ нимъ или устраняться по жребію? Въ чьемъ мнніи потеряетъ Сарматовъ, если онъ откажется отъ такого удовольствія? Конечно на его вызовъ онъ смло можетъ отвтить ршительнымъ отказомъ.

И мысль объ этомъ новомъ униженіи опять поднимаетъ въ душ Елкина всю горечь обиды.

Ему живо представляется глупая и пошлая роль, которую ему предстоитъ сыграть, и онъ чувствуетъ, какъ краска стыда бросается ему въ лицо.

И какой еще можно метать жребій, когда жребій уже брошенъ, когда ему ясно сказали: устранись съ дороги, разлюби, забудь!..

На другой день Елкинъ на т самыя деньги, которыя предназначалъ на покупку револьвера покупалъ себ на Николаевскомъ вокзал билетъ 3-го класса до Москвы.

Онъ халъ къ ‘бабушк’ искать своего прежняго душевнаго равновсія и жаловаться на ‘внучку’.

А въ тотъ-же день, только нсколько поздне, съ курьерскимъ поздомъ Варшавской дороги выхалъ заграницу Сарматовъ.

XX.

Лидія Александровна, привыкшая въ послднее время видть Елкина ежедневно, не видя его теперь, посл происшедшей ссоры, боле недли, начинала испытывать безпокойство. Не то, чтобъ въ ней снова воскресла любовь къ нему, не то, чтобъ она сожалла о происшедшемъ разрыв, но ее безпокоило отсутствіе Елкина, какъ нарушеніе привычки видть его и какъ все еще не ршенный или ршенный односторонне и грозящій вновь перершеніемъ важный вопросъ ея существованія. Она съ своей стороны знала, что ея связь съ Елкинымъ порвана безвозвратно, но она боялась, чтобъ онъ не продолжалъ преслдовать ее своей любовью и ревностью. Какое счастье, еслибъ онъ только сталъ равнодушнымъ къ ней! Вотъ такъ, какъ равнодушенъ Сарматовъ… какъ она сама равнодушна къ Сарматову.

Но при мысли о Сарматов она не можетъ скрыть отъ себя, что если ей дйствительно пріятно — или, лучше сказать, удобно — его равнодушіе, то рядомъ съ этимъ чувствомъ она испытываетъ и другое. Слова Елкина, что Сарматовъ на ней никогда не женится, нтнтъ да и вспомнятся ей, и вызовутъ неизбжно досадливое настроеніе.

А разв Наталья Михайловна не предлагала ей еще съ самаго начала предпринять походъ на Сарматова?

Она сама не хотла.

‘Не хотла потому, что не надялась на успхъ’ — подсказываетъ ей какой-то внутренній голосъ.

‘Нтъ! Не потому!’ — настойчиво протестуетъ другой.

Но теперь, чтобъ доказать Елкину, ей быть можетъ хотлось-бы чувствовать увренность, что она могла-бы сдлаться женой Сарматова, еслибъ сама согласилась на это. Ей хотлось-бы имть эту увренность также и для успокоенія самой себя. Но чтобъ онъ дйствительно сдлалъ ей предложеніе и она стала-бы его женой — этой мысли, этого желанія у нея нтъ. Въ глубин души она успокаиваетъ себя самонадяннымъ предположеніемъ, что Сарматовъ вовсе не такъ равнодушенъ къ ней, какъ это можно заключить потому, что онъ именно теперь-то ухалъ на годъ заграницу. Это только тактично, что онъ не хочетъ навязываться. Разв она съ своей стороны сдлала хоть что-нибудь, чтобъ удержать его отъ этой поздки? Да, сколько-бы онъ ни пробылъ тамъ заграницей — какое ей дло!

А Елочку ей все-таки немножко жаль. Она уже не любитъ его теперь. Но ей хотлось-бы успокоиться за него, хотлось-бы, чтобъ и онъ пересталъ любить и страдать. Она была-бы рада увидать его на улиц, въ театр, гд-нибудь. Но онъ не встрчается. Что-же длать?!.. Не идти-же къ нему, не посылать-же узнавать о немъ?

Но вскор она получила письмо отъ Строниной, въ которомъ Софья Петровна, отвчая Лидіи Александровн на сдланный ею запросъ по поводу запутаннаго разсчета съ одной старой заказчицей, писала между прочимъ, что у нея былъ Игнатій Ивановичъ, что онъ очень доволенъ Москвой и нашелъ уже себ тамъ работу не только ‘по своей карикатурной части’, но и очень выгодную чертежную. ‘Это Васенька по старой дружб пристроилъ его’ — не утерпла не похвастать Софья Петровна. О разрыв ни слова, только въ тон письма чувствовалось, что Софья Петровна ею недовольна теперь еще и за Елкина.

У Лидіи Александровны какъ бремя съ плечъ свалилось. Давно она не радовалась такъ, какъ теперь. Тяжелый вопросъ разршенъ мирно и къ общему удовольствію. Отвчая Софь Петровн, она написала ей, что очень рада за Игнатія Ивановича и желаетъ, чтобъ Москва была къ нему боле ласкова, чмъ Петербургъ.

Чрезъ нсколько дней Лидію Александровну вызвали къ судебному слдователю по длу Смирнова и ей пришлось снова разсказать все, что она знала.

Ея братъ дйствительно оказался тутъ причастнымъ. Когда Лидія Александровна пришла къ слдователю, Иванъ Александровичъ уже ходилъ тамъ, въ ожиданіи, по комнат и былъ въ большомъ возбужденіи. Увидавъ сестру, онъ подошелъ къ ней съ любезной улыбкой, она сухо поздоровалась съ нимъ.

— Чортъ знаетъ, какъ это глупо вышло, — пустился онъ изливать ей свое негодованіе посл первыхъ-же объясненій встрчи.—:Ну, кто могъ ожидать! Собственно причемъ я тутъ?!.. Ну, женщина встртилась мн на улиц, ну, она понравилась мн, я понравился ей, она зашла ко мн… И вотъ — результатъ — у судебнаго слдователя! Чортъ знаетъ что такое!

Лидія Александровна не вызываетъ брата на откровенность, но онъ самъ, принявъ теперь свой обычный сдержанный видъ, отрывочными фразами, приправленными иногда взрывами эгоистическаго негодованія, посвящаетъ ее въ нкоторыя подробности разыгравшейся драмы. Онъ встртилъ Сашу дйствительно на улиц мсяца два тому назадъ.

‘Она мн ничего не говорила’ — мелькаетъ въ голов у Лидіи Александровны, а Иванъ Александровичъ продолжаетъ разсказывать, какъ посл того Саша нсколько разъ заходила къ нему, обыкновенно утромъ, когда ея мужъ уходилъ на службу. Недавно она сказала, что мужъ въ предъидущій разъ подкараулилъ ее, вернувшись нарочно со службы домой. Предвидя возможность столкновенія съ мужемъ, онъ, въ присутствіи деньщика, говорилъ ей, чтобъ она больше не ходила къ нему. Но въ день убійства Саша опять пришла утромъ, а въ полдень, когда ему самому нужно было ухать, она ушла домой. Гд ее встртилъ мужъ, что у нихъ произошло по возвращеніи домой, Иванъ Александровичъ не зналъ.

Потомъ Иванъ Александровичъ спрашиваетъ сестру, какъ живетъ она сама: онъ съ ней такъ давно не видался. Узнавъ, что у нея модная мастерская, онъ принимаетъ удивленный видъ, но въ запас его обиходныхъ взглядовъ нтъ такого подходящаго, который бы можно примнить къ этому случаю, и онъ промалчиваетъ.

Въ заключеніе, когда Лидія Александровна собирается уже уходить изъ камеры слдователя, онъ говоритъ ей:

— Я къ теб какъ-нибудь заду. Гд ты живешь?

— Совсмъ лишнее, — сухо отвчаетъ она.— Ты можешь меня только стснить. Прощай.

И протянувъ ему на ходу руку, она уходитъ, такъ и не сказавъ ему своего адреса, который онъ, впрочемъ, тутъ-же узнаетъ у писаря слдователя.

Къ Пасх у Лидіи Александровны было много работы, много хлопотъ, много волненій съ открытіемъ новаго для нея кредита въ магазинахъ. Она хотла по возможности не должать теперь Сарматову, а по примру Строниной брать въ долгъ товары. Но чтобъ это вышло прочно и выгодно, нужна была извстная постепенность. Нужны были деньги и на другіе расходы. Въ конц концовъ она ршилась все-таки написать управляющему Сарматова, прося привезти ей еще три тысячи. Два дня она не получала отвта, а между тмъ изъ-за этого ожиданія чуть не остановилась работа, и Лидія Александровна была сильно взволнована. Когда она уже ршилась похать въ магазины взять, что можно въ долгъ, Мдниковъ привезъ ей денегъ, извиняясь за невольное промедленіе: онъ узжалъ по дламъ въ Финляндію.

Посл Пасхи Лидія Александровна подсчитала свои барыши. Да, жить можно. Можно будетъ чрезъ годъ выплатить и долгъ Строниной, и Сарматову, если только увеличить мастерскую, увеличить число работницъ и расширить кругъ заказчицъ. Нужно только неустанно работать и брать шире, смле, не жаля ни силъ, ни терпнія, ни времени.

Но неутомимый трудъ, заботы и волненія не могли пройти даромъ. Лидія Александровна почувствовала боль въ груди, началось легкое покашливаніе, начались безсонницы. Чрезъ мсяцъ она отправилась къ доктору.

— Ничего, ничего серьезнаго,— сказалъ ей пользовавшійся извстностью терапевтъ: — поменьше занятій, поменьше заботъ и душевныхъ волненій, побольше движенія на чистомъ воздух, и все пройдетъ. Беззаботность Божьей птички — лучшее для васъ лекарство. Ну, а если будете чмъ-нибудь очень огорчаться или, напримръ, влюбитесь, — съ улыбкой и шутливымъ тономъ прибавилъ онъ: — тогда придется, пожалуй, вамъ и мышьякъ прописать.

Выйдя отъ доктора на Кирочную, Лидія Александровна почувствовала духоту улицы, и ей захотлось сейчасъ-же подышать гд-нибудь чистымъ воздухомъ. Было еще не поздно, городскіе сады были еще не заперты. Она взяла извощика и похала въ Таврическій.

Весна вступала въ свои права. Деревья начинали распускаться, молодая травка зеленла на широкомъ лугу, на пригоркахъ, по берегу пруда, по краямъ широкихъ аллей. Кое-гд немногія птицы весело щебетали, собирая по дорожкамъ и на лугу стебельки и прутья для будущихъ гнздышекъ. Он какъ будто торопились докончить дневную работу. Нсколько десятковъ человкъ гуляющихъ и дтей, по двое, по трое, попадаясь то тутъ, то тамъ, только немного оживляли царившій здсь покой и тишину.

Лидія Александровна прошлась по всему саду, выбрала красивый уголокъ — скамейку у пруда — сла отдохнуть и задумалась. Она повторяла про себя слова, только-что прочитанныя ею въ одной изъ книжекъ, лежавшихъ на стол въ пріемной доктора. Ей пришлось ждать тамъ очереди около часу, и она успла тмъ временемъ прочесть почти весь крохотный томикъ.

‘Ne te marie jamais!’ — медленно повторяла она теперь, въ тактъ покачивая головой. Она много слыхала раньше про знаменитую фразу Александра Дюма: tue la! И вотъ теперь въ случайно попавшейся ей подъ руку книжк, написанной какой-то барыней въ отвтъ на эту фразу, она находитъ мысль, давно ей близкую, давно просившуюся наружу.

‘Ne te marie jamais, ma fille!’ — чертятъ она зонтикомъ на песк дорожки.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Княжна Зинаида Валентиновна Сухорцкая, съ серьезнымъ, дловымъ выраженіемъ лица, переходила изъ комнаты въ комнату, осматривая въ послдній разъ, все-ли на своемъ мст.

Она испытывала чувство удовлетворенія. Вся отдлка этой квартиры, меблировка ея, переводъ мастерской изъ Караванной сюда, все это сдлано подъ ея наблюденіемъ, по ея указаніямъ, ею. И она съ увренностью ждетъ одобренія Лидіи Александровны, она знаетъ, что все выполнено именно такъ, какъ задумано, какъ он вмст обсудили и даже съ тми измненіями, о которыхъ Лидія Александровна писала ей съ парижской выставки какъ о желанныхъ, но, по всей вроятности, уже запоздалыхъ. Княжна ничего ей не отвтила на это, все успла сдлать и готовила теперь своей хозяйк эту пріятную неожиданность.

Подойдя къ большому трюмо въ гостиной, княжна осмотрла себя въ немъ съ головы до ногъ. Изящное черное кашемировое платье, отдланное черными-же шелковыми лентами, длало ее еще худощаве, чмъ она была въ дйствительности съ ея небольшими, но крпкими мускулами. За то сегодня даже въ этомъ огромномъ, отъ полу до потолка, зеркал она показалась себ не такой маленькой, чтобъ, по обыкновенію, пожалть о недостающихъ ‘только двухъ сантиметрахъ’ въ ея рост. Да, чуть-чуть повыше каблуки, плотно прилегающая юбка съ ниспадающими по ней лентами, узкіе рукава и прическа Діаны съ приподнятымъ тупэ — длаютъ свое дло. Не смотря на привычно-строгій взглядъ, въ черныхъ, какъ у настоящей южанки, свтящихся глазахъ хорошенькой княжны виденъ огонекъ удовольствія. Она сегодня всмъ довольна.

‘Пора’ — подумала княжна, посмотрвъ на часы.

Она подошла къ маленькому диванчику и подавила на его спинк пуговку электрическаго звонка.

— Пріхала карета?— спросила она вошедшую Катю.

— Пріхала, ваше сіятельство.

— Скажите Мальковой, чтобъ она одвалась, и потомъ дайте мн шляпу и пальто.

Чрезъ нсколько минутъ она, въ сопровожденіи Даши, уже хала на Варшавскій вокзалъ. Любимица Лидіи Александровны, Даша — теперь уже ставшая изъ ученицы мастерицей — сама назвалась похать съ княжной встртить хозяйку.

Наемная извощичья карета несется не Богъ всть какой рысью: он вышли на платформу вокзала какъ разъ въ тотъ моментъ, когда подошедшій курьерскій поздъ уже остановился.

— Вотъ, вотъ!— воскликнула Даша, указывая княжн на выходившую изъ вагона перваго класса Лидію Александровну.

Он пошли къ ней на встрчу. Лидія Александровна ихъ тоже замтила и, привтливо улыбаясь, еще издали кивнула имъ головой.

Княжн было теперь такъ пріятно видть красивую, стройную фигуру Лидіи Александровны, выдлявшуюся среди другихъ пассажировъ своимъ простымъ, но замтнымъ туалетомъ. На ней былъ осенній дорожный костюмъ, гладкій, безъ всякой отдлки, и платье, и короткая верхняя кофточка изъ одного и того-же матоваго сукна темногранатоваго цвта и такая-же суконная англійская toque на голов.

— Здравствуй, Зина, здравствуйте Даша, — весело говорила Лидія Александровна, цлуя княжну и пожимая Даш руку.— Ну, вотъ и я. Ну, какъ вы, здоровы, все хорошо?

— Отлично, — спокойно отвтила княжна, не измнявшая своей вншней флегматичности даже въ минуты наилучшаго настроенія.

— Ну, и слава Богу, — бойко продолжала Лидія Александровна, подвигаясь вмст съ ними впередъ къ выходу за носильщикомъ.— У васъ нанятъ экипажъ?

Да — Ну, вотъ вамъ, Даша, багажная квитанція, — сказала Лидія Александровна: — позаботьтесь. Вамъ придется взять ломового: тамъ большіе сундукъ и дв корзины.— И, обращаясь къ княжн, она съ довольной улыбкой прибавила: — Я вдь безпошлинно нсколько моделей провезла.

— А я васъ ищу, — раздался около нея голосъ Сарматова.

Лидія Александровна обернулась въ его сторону и, смясь, сказала:

— А я — вотъ я! Мы вышли съ разныхъ концовъ вагона, и поэтому вы и потеряли меня.

Княжна посмотрла на этого незнакомаго ей господина, но Лидія Александровна не нашла нужнымъ представить ихъ другъ другу.

Они уже вышли въ это время изъ вокзала на наружную площадку, носильщикъ пошелъ отыскивать карету, а къ Сарматову подошелъ его лакей доложить, что его коляска подана.

— Au revoir, — сказала Лидія Александровна, протягивая Сарматову руку.

— А demain, — съ почтительной фамильярностью отвтилъ онъ на рукопожатіе.

— Je vous attends,— любезно кивнула она ему головой.

Когда карета выхала на Измайловскій проспектъ, Лидія Александровн, не смотря на яркій солнечный день, какіе иногда выпадаютъ на долю Петербурга именно въ конц сентября, все вокругъ показалось какимъ-то сумрачнымъ, сренькимъ. У нея еще свжи были впечатлнія шумнаго Парижа съ его грандіозной выставкой. И теперь, посл четырехъ дней въ вагон, сразу переходъ къ буднич ной жизни этихъ однообразныхъ ‘ротъ’, Александровскаго рынка, Казанской улицы.

По по мр приближенія къ новой квартир это настроеніе смняется у нея любопытствомъ и нетерпніемъ. Три мсяца тому назадъ, узжая заграницу, она сама наняла эту квартиру, заказала мебель, и ей уже хотлось поскоре взглянуть, какъ все это вышло. Она задаетъ сидящей съ ней рядомъ княжн вопросъ за вопросомъ. Та отвчаетъ односложно, прибавляя всякій разъ: ‘вотъ увидишь’. Но подавляя въ себ чувство невольной зависти къ Лидіи Александровн, княжна съ любовью смотритъ на свою бывшую институтскую подругу. Ей нравится въ Лидіи Александровн эта дловитость, которою она и сама теперь заразилась.

Уже на поворот съ угла Невскаго Лидія Александровна видитъ надъ окнами бель-этажа небольшую черную вывску, съ восемью рельефными металлическими золочеными буквами: Нерамова. Лидія Александровна, какъ будто не обративъ на нее вниманія, мысленно одобрила ея простоту.

— Здравствуйте, барышня! Ахъ, да какъ вы пополнли, да какъ вы похорошли!— воскликнула Катя, бросаясь растегивать кофточку Лидіи Александровны, когда та вошла въ переднюю.

У Кати глаза горли отъ удовольствія.

— Здравствуйте, Катя, — ласково привтствовала ее въ свою очередь Лидія Александровна.— Да и вы, кажется, въ добромъ здоровьи?— пошутила она, смотря на румяную Катю.— Довольны вашей новой комнатой?— спросила Лидія Александровна.

— Ну, ужъ чего-же еще барышня!.. Это и не прислуг жить такъ слава Богу, — говорила Катя.— Нтъ, вы то, вы то барышня, какая красавица стали, — продолжала она восхищаться.

Теперь и княжна замтила, что Лидія Александровна дйствительно значительно поправилась. До поздки въ Парижъ она провела мсяцъ въ Эмс и мсяцъ въ Трувил, и теперь съ своей увренной походкой, съ своими манерами хозяйки у себя дома, она имла видъ не барышни, а молодой дамы, — ей и было 24 года.

— Ну, Катя, мн чаю, прежде всего — чаю!

— Самоваръ кипитъ, сію минуту подамъ,— отвтила Катя.

— Смерть соскучилась по домашнемъ ча, — говорила Лидія Александровна, обращаясь къ княжн и входя въ гостиную.— А потомъ приготовьте мн ванну, — снова обернулась она къ Кат.

— Сію минуту, барышня, все будетъ.

— Ну, Зина, показывай!— и, не дожидаясь отвта, Лидія Александровна окинула взглядомъ гостиную, предназначенную для пріема заказчицъ. Она осталась довольна общимъ видомъ, остановилась предъ картинами, предъ цвтами, но, немножко поморщившись, произнесла:— я раскаиваюсь, что ршилась обить мебель желтымъ шелкомъ. Цвтъ золота въ мод, но, знаешь, парижская выставка, при всей своей грандіозности, надола мн тмъ, что тамъ на каждомъ шагу бьетъ въ глаза позолота. Какъ будто вс назойливо хотятъ напомнить теб о своемъ богатств. Это буржуазно. Trop de l’or, trop de l’or!

Рядомъ съ гостиной — примрочная. Лидія Александровна интересуется ею гораздо больше и спшитъ взглянуть на эту комнату.

При переход сюда съ блестящаго паркета гостиной на мягкій во всю комнату коверъ, въ атмосферу, обдающую ароматомъ тонкихъ духовъ, Лидія Александровна улыбнулась: здсь сразу чувствовалось такое настроеніе, что, казалось, разъ попавшая сюда постительница не выйдетъ отсюда, не надлавъ кучу безумныхъ заказовъ.

Такая-же высокая, какъ и гостиная, примрочная была вдвое больше ея и представляла изъ себя въ одной своей части магазинъ съ нсколькими большими шкафами и прилавкомъ темнаго краснаго дерева, а въ другой — изящный будуаръ, только безъ ненужныхъ бездлушекъ. И мягкая будуарная мебель, и вс драпировки были изъ свтло-оливковаго шелка съ еще боле свтлымъ нжнымъ рисункомъ и небольшой примсью такого-же свтло-оливковаго плюша на отдлк. Каминъ заслонялся красивымъ экраномъ съ рисункомъ, шитымъ шелками, съ потолка спускалась люстра съ множествомъ электрическихъ горлокъ, на тяжеломъ бронзовомъ столик у канапэ стояла большая фарфоровая лампа.

Лидія Александровна подошла къ двери рядомъ съ каминомъ, задрапированной высоко поднятой на одну сторону драпри. Но это была не дверь, а вставленное въ стну зеркало, въ которомъ Лидія Александровна увидала свою.фигуру какъ-бы идущей къ ней на встрчу изъ другой комнаты. А vis-а-vis этой мнимой двери, обыкновенное трюмо отражало въ то же время и эту дверь, и спину Лидіи Александровны.

— Жаль одно,— сказала Лидія Александровна: — что получается не два отраженія, а цлая амфилада комнатъ съ массой фигуръ.

И отойдя отъ зеркала она обратила вниманіе на небольшой своеобразный шкафъ.

— Это ‘trois faces?’ — спросила она, и прежде чмъ княжна успла сказать ‘да’ — Лидія Александровна взялась за ключъ, отперла и отворила широкую дверку шкафа, за которой находилась другая, такая-же. Она отворила и эту. Тяжелыя дверки легко и плавно двигались на своихъ шарнирахъ и распахнувшись оказались двумя большими зеркалами, скрывавшими еще и третье. Подвинувшись ближе, Лидія Александровна посмотрла на себя съ головы до ногъ и en face, и справа, и слва.

— Стекла хороши, — сказала она.— Превосходно.

Оставивъ зеркало незапертымъ, она еще разъ съ довольнымъ видомъ обвела глазами всю примрочную.

— Зина, дай мн тебя разцловать, милая, — сказала она, обнимая и цлуя княжну: — когда я подумаю, сколько теб было хлопотъ тутъ, въ то время, какъ я отдыхала, мн просто совстно передъ тобой.

— Ты это въ Париж научилась говорить банальности? За тобой этого прежде не было, — смясь, отвтила ей княжна, въ свою очередь обнимая ее за талію.

— Нтъ, правда, голубушка, я такъ счастлива, что ты у меня,— продолжала ласкать ее Лидія Александровна.— А ты? Ты не раскаиваешься, что поступила ко мн?

— Если я полгода прожила у тебя въ той мастерской, такъ здсь-то…— начала княжна.

— Да, да, Зина, мы можемъ идти съ тобой въ ногу, — прервала ее Лидія Александровна, крпко прижимая ее еще разъ къ себ и вмст съ ней подвигаясь впередъ по примрочной.

— Только въ переносномъ смысл!— разсмялась княжна, освобождаясь изъ ея объятій: — ты слишкомъ высока ростомъ для меня, мн такъ, рядомъ съ тобой, неловко.

Лидія Александровна тоже улыбнулась.

Он подошли къ висвшей вдоль стны большой портьер. Лидія Александровна взялась за бронзовое кольцо съ шелковой кистью и дернула шнурокъ: тяжелая двойная портьера приподнялась къ одному боку, какъ-бы отодвигаемая невидимой рукой. Лидія Александровна потянула другой шнурокъ, рядомъ, и портьера подалась еще выше и дальше, открывая большую арку, за которой сейчасъ-же начиналась мастерская: глухо, издали, послышался стукъ швейныхъ машинъ.

Теперь прямо изъ примрочной можно было увидать шеренгой стоявшіе тамъ манекены, съ платьями и безъ платьевъ, и дальше, въ противоположную сторону, два большихъ стола для закройщицъ, и рядъ столовъ, за которыми работали ученицы и мастерицы. Лидія Александровна, сопровождаемая княжной, вошла въ эту обширную, соединенную изъ двухъ, комнату съ выкрашенными блой масляной краской стнами, съ большими окнами и двумя весело вертвшимися вентиляторами.

Вс бросили работать и встали на встрчу хозяйк. Лизавета Семеновна, стоявшая у закройнаго стола, оставивъ кройку, подошла къ Лидіи Александровн.

— Съ пріздомъ васъ, — поклонилась она съ большимъ уваженіемъ Лидіи Александровн, встрчая ее съ улыбающимся, довольнымъ лицомъ.

— Здравствуйте, Лизавета Семеновна, — сказала Лидія Александровна, протягивая ей руку.— Ну, что какъ дла? Идутъ?

— Надо-бы лучше, да нельзя, — весело улыбнулась Лизавета Семеновна.

— Здравствуйте, двочки!— переходя къ ученицамъ, ласково привтствовала ихъ Лидія Александровна.

— Съ пріздомъ васъ!— раздалось нсколько звонкихъ дтскихъ голосовъ. Нкоторыя, прямо безъ словъ, бросились теперь къ Лидіи Александровн, обступили ее, ласково прижимались къ ней, ловили ея руки, и она не успвала вырывать ихъ отъ поцлуевъ.

— Здравствуйте, милыя, здравствуйте, родныя,— говорила Лидія Александровна, цлуя одну за другой блокурыя, русыя, темноволосыя, кудрявыя и гладко стриженыя дтскія головки. Дтскіе глазки искрятся радостью, оживленіемъ и лаской въ отвтъ на эти поцлуи любимой хозяйки.

И сейчасъ-же Лидія Александровна идетъ къ слдующимъ столамъ, здороваясь съ ученицами и старшими мастерицами, кому протягивая руку, кого цлуя, кому издали съ привтливой улыбкой кивая головой. Тутъ вся бывшая стронинская мастерская, тутъ и Оля едоровна, и Лялечка, тутъ очень много и новыхъ.

— Соскучились мы о васъ, Лидія Александровна, загостились вы тамъ, совсмъ насъ забыли, — говоритъ Лялечка, смотря въ глаза Лидіи Александровн влажнымъ отъ радости взглядомъ.

— А вотъ я и здсь, Елена Васильевна! Зато какой бальный корсажъ я вамъ дамъ шить… залюбуетесь.

И Лялечка уже не можетъ удержать порыва радости, и плачетъ, и смется.

Изъ первой мастерской Лидія Александровна поворачиваетъ въ корридоръ. Тамъ еще три комнаты: въ одной нсколько швейныхъ машинъ, другія со столами для мастерицъ. Все помщеніе мастерской разсчитано на пятьдесятъ человкъ. Но у Лидіи Александровны пока только тридцать, и многіе столы еще пусты, много простору и около столовъ.

Заглянувъ еще, въ конц корридора, въ передланную изъ кухни гладильную съ большою круглой печью, спеціально приспособленной для нагрванія утюговъ, Лидія Александровна идетъ той-же дорогой обратно.

— Ну, а у васъ тамъ дточки, хорошо, удобно вамъ?— спрашиваетъ она ученицъ, останавливаясь у ихъ столовъ.

При мастерской не живетъ никто изъ работающихъ въ ней, для этого нанята особая квартира въ томъ-же дом на двор.

— Славно устроено, — отвчаетъ одна изъ старшихъ.

— А вы къ намъ на новоселье приходите!— громко зоветъ ее съ конца стола другая, изъ бойкихъ маленькихъ.

— Приду, милыя, приду, дточки, — любовно отзывается Лидія Александровна.

Черезъ переднюю она проходитъ въ свою жилую половину.

Здсь все иначе, чмъ въ парадныхъ комнатахъ. Здсь крошечная гостиная, въ которую едва помстилась лишь часть вещей изъ стронинской пріемной, скромная столовая, еще меньше, чмъ была у Софьи Петровны, а въ небольшой спальн Лидіи Александровны поставлено все тоже и точно такъ-же какъ было въ ея комнат у Строниной.

Посл блеска новой мастерской, взглянувъ на знакомую, старую обстановку, въ которой она начала свою карьеру портнихи, Лидія Александровна улыбнулась. Все это показалось ей такимъ мизернымъ, мщанскимъ, но роднымъ и привтливымъ.

‘Подновимъ современемъ и это’ — подумала она.

А пока именно эта старая ея комната и придавала ей особую бодрость духа.

Да, она ршилась воспользоваться широко открытымъ ей кредитомъ у Сарматова, но она вдь брала отъ него деньги только на дло. Роскошь ея новой мастерской не принадлежитъ ей, но и не для нея самой все это такъ устроено. То — достояніе общее, то — деньги, мертво лежавшія у Сарматова, превращенныя въ общеполезное живое дло. Себ-же она оставила то, на что имла право даже въ качеств ‘помощницы’ Строниной. То, чмъ она тутъ пользуется, оплачено сполна, съ избыткомъ, ея личнымъ трудомъ. Она съ гордостью и спокойной совстью можетъ считать себя здсь у себя дома.

И она скоро, скоро расплатится съ Сарматовымъ!.. По крайней мр, т первыя три тысячи, которыя дали ей возможность пріобрсти мастерскую и встать на ноги, будутъ уплачены ныншней-же зимой. Какъ только выручится часть денегъ изъ товаровъ, какъ только получатся нкоторые долги съ заказчицъ, она уже не будетъ нуждаться въ такомъ кредит, какъ до сихъ поръ.

Чай на стол, Лидія Александровна и княжна садятся къ самовару.

— Налей мн, голубушка, Зина, будь хозяйкой. Побалуй меня сегодня, пусть ужъ мои права и обязанности начнутся съ завтрашняго дня, — говоритъ Лидія Александровна сладко потягиваясь и потомъ кладя локти на столъ и лниво подпирая руками подбородокъ.

— Ну, а ты мн разскажи, что интереснаго на выставк, — говоритъ княжна, принимаясь разливать чай.

— О, такъ много, — отвчаетъ Лидія Александровна: — что дай опомниться, а разсказывать буду потомъ.

Она беретъ поданную ей княжной чашку.

— Ахъ какое наслажденіе!— восклицаетъ она, пробуя ложечкой горячій чай.

И сейчасъ-же ея мысль бжитъ опять впередъ, къ будущей работ. Взглянувъ теперь на княжну, Лидія Александровна говоритъ ей:

— Прелестныя модели я привезла. Одна изъ нихъ на твой ростъ, отъ Laferriere, просто одинъ восторгъ. Robe princesse en pkin multicolore, воротъ и грудь en point d’Angleterre. Теб очень пойдетъ.

И еще разъ взглянувъ на княжну, она осторожнымъ тономъ замчаетъ ей:

— А знаешь, Зина, эта прическа теб не совсмъ къ лицу.

— Можетъ быть, — спокойно соглашается княжна.

— Я сдлаю теб другую, лучше и выше этой, посмотри, какъ теб понравится,— говоритъ ей Лидія Александровна и,* возвращаясь къ привезеннымъ платьямъ, продолжаетъ: — Да, мн удалось выбрать много хорошаго: Все это такія вещи, которыя не были и на выставк, все это появится въ Париж только зимой. О, ныншній сезонъ мы длаемъ дла!

Лидія Александровна выпила свой чай и, пока княжна налила ей другую чашку, она продолжала:

— На выставк я встртцла, конечно, многихъ русскихъ барынь, нкоторыхъ нашихъ заказчицъ, составила новыя знакомства, приняла уже нсколько заказовъ по цнамъ чуть не вдвое дороже, чмъ въ прошломъ году, завербовала, между прочимъ, Мудрецову — я теб говорила о ней — работы предстоитъ масса. Словомъ!..

Привезли багажъ.

— Ну, я разбирать теперь не хочу, — сказала Лидія Александровна Даш.— Велите внести корзины въ мою комнату а кофръ пока въ переднюю.

Но, не допивъ вторую чашку, она соскучилась сидть въ столовой на одномъ мст. Привычка двигаться, дйствовать, подняла ее.

— Я еще не видала твоей комнаты, — обратилась она къ княжн.— Пойдемъ, посмотримъ.

Комната княжны была рядомъ съ пріемной, совершенный особнякъ, окнами на улицу, съ входомъ прямо изъ передней. Лидія Александровна при найм квартиры сама назначила ее своей ‘помощниц’. Здсь теперь вся мебель ‘бабушкиной’ спальни, и нсколько вещей, принадлежащихъ самой княжн.

— Ты довольна?— спросила Лидія Александровна.

— Очень, — отвтила княжна.

Тутъ-же стояло хорошенькое, новое піанино, только что купленное княжной на свои деньги. Лидія Александровна до сихъ поръ еще не могла позволить себ такой роскоши.

— Какая прелесть!— воскликнула она, подходя къ піанино и открывая его.— Вотъ это мило съ твоей стороны, что ты купила себ такую вещь.

Она не могла удержаться, чтобъ не ссть сейчасъ-же играть. Первыя ноты точно наэлектризовали ее: она такъ давно не прикасалась къ клавишамъ, и теперь съ увлеченіемъ человка, четыре года ждавшаго этого случая, вспоминала то, что знала наизусть. Прежней бглости не было, но Лидія Александровна все-же играла еще очень хорошо. Княжна сла въ сторон и слдила за красивыми, знакомыми и ей, звуками одной изъ мендельсоновскихъ ‘Lieder ohne Worte’.

— Барышня, ванна готова, — доложила Катя.

Лидія Александровна ее не слушала.

Княжна сдлала Кат жестъ рукой, чтобъ та удалилась.

Лидія Александровна продолжала играть.

II.

Сарматовъ въ Париж купилъ для Лидіи Александровны подарокъ на новоселье. Это была небольшая плоская чаша Баккара съ красивой гранью и гравировкой, оправленная въ матовое серебро и на серебряной подножк. Она понравилась Лидіи Александровн на выставк, они вспомнили ‘Сатурна’, котораго вмст видли на фабрик близъ Карлсбада, и Сарматовъ, не сказавъ Лидіи Александровн ни слова, заказалъ отправить ему такую точно чашу въ Петербургъ. Теперь, возвратившись, онъ на другой-же день утромъ веллъ _ подать себ вс т, купленныя заграницей, вещи, которыя въ его отсутствіе были получены изъ таможни.

Въ числ ихъ была поставлена на столъ и эта чаша. Сарматовъ нсколько времени полюбовался ею и ршилъ, чтобъ не носиться съ ней самому, отослать ее Лидіи Александровн сейчасъ-же.

‘Она можетъ служить ей, пожалуй, для визитныхъ карточекъ. Пусть моя будетъ первая’ — подумалъ онъ и положилъ свою карточку въ чашу.

Потомъ онъ написалъ Лидіи Александровн записку, въ которой просилъ принять этотъ подарокъ и, хотя вчера на вокзал онъ уже предупредилъ ее о своемъ визит, спрашивалъ еще разъ разршенія пріхать къ ней сегодня вечеромъ на чашку чаю. И пославъ свой подарокъ вмст съ этой запиской, онъ остался дома ждать отвта.

Посл дружественныхъ отношеній, установившихся между ними въ Париж и при возвращеніи вмст изъ Парижа въ Петербургъ, Сарматовъ, впрочемъ, зналъ, что онъ теперь у Лидіи Александровны всегда желанный гость.

Они встртились неожиданно для него въ Continental’. Лидія Александровна еще въ Петербург слышала отъ его управляющаго, что онъ живетъ въ этомъ отел и, собравшись на выставку, остановилась тамъ-же, но только тремя этажами выше, чмъ онъ. Въ тотъ-же день она послала ему свою визитную карточку, прося его въ мавританскую залу отеля. Эта нейтральная почва и служила затмъ мстомъ ихъ свиданій: ни онъ къ ней, ни она къ нему въ номеръ ни разу не вошли, не смотря на цлый мсяцъ, проведенный вмст въ Париж, при обстоятельствахъ нердко располагавшихъ къ тому, чтобъ вспомнить ихъ первое обоюдное увлеченіе.

Нтъ, Лидія Александровна была теперь не та. Но такая, какъ теперь, спокойная, увренная, мене настойчивая въ спорахъ, подавляющая своимъ добродушно-любезнымъ обращеніемъ, она нравилась Сарматову еще больше. Что подкупало его теперь въ ней въ особенности, такъ это то, что она ни малйшимъ намекомъ не вызывала воспоминаній о прошломъ. Какъ будто они всегда были только просто добрыми знакомыми. Онъ зналъ, что у нея есть женихъ, но даже изъ вжливости не нашелъ удобнымъ въ теченіи цлаго мсяца спросить о немъ, разъ она сама не заводила разговора на эту тему. Какъ и прежде, ихъ бесды вращались преимущественно около отвлеченныхъ вопросовъ, а матерьялъ для этого являлся въ окружавшей ихъ жизни на каждомъ шагу. Но эта же самая жизнь выставки не давала имъ подолгу останавливаться на одномъ и томъ-же предмет, торопя къ новымъ. Теперь, впрочемъ, имъ уже и не нужно было много разговаривать. Намека, взгляда было достаточно, они понимали другъ друга, съ полъ-слова. Вмст осматривали они наиболе интересные отдлы, вмст ‘участвовали’ во взятіи Бастиліи, вмст поднимались на Эйфелеву башню и посщали ярмарочные балаганы выставки. Онъ же познакомилъ ее и съ Мудрецовой, которая встртилась имъ у чьей-то витрины, когда они вмст разсматривали шитый золотомъ трэнъ одного изъ выставленныхъ платьевъ.

Но у того и другого были и свои дла, свои интересы, и случалось, что дня по два они совсмъ не видлись. Лидія Александровна была въ Париж не ради удовольствія. Ей нужно было посмотрть все, что касалось ея спеціальности — модъ. Выставка не удовлетворяла ее въ этомъ отношеніи, выставленныя платья — это уже не послднее слово моды. Послднее тамъ, въ мастерскихъ, гд знаменитые ‘маэстро’ еще таятъ въ глубин своихъ шкафовъ созданныя ими модели для тхъ grandes mondaines, которыя, покинувъ Парижъ съ его выставкой, набираются на океанскихъ plages и среди всевозможныхъ villgiatures новыхъ силъ къ зимнему сезону.

Лидія Александровна побывала у всхъ лучшихъ мастеровъ и везд заказала себ по платью, каждое въ своемъ род. Это стоило ей очень дорого, но новинки должны привлечь ей заказчицъ, и она не стснялась занимать на нихъ денегъ у Сарматова.

Онъ въ свою очередь не стснялся давать ей щедрой рукой. Какія суммы приходилось ему расходовать въ своей жизни совершенно безполезнымъ образомъ! Теперь т два, три десятка тысячъ, которыя онъ далъ Лидіи Александровн доставляли ему дважды удовольствіе: онъ давалъ деньги ей, которая внушала ему любовь — въ какомъ угодно смысл, кром общепринятаго, думалось ему, онъ давалъ ихъ на какую-то предпріимчивость, на что-то такое, что выходитъ изъ общаго уровня, на какое ни на есть дло, а въ послднее время, наскучивъ праздностью, онъ и самъ искалъ, къ чему-бы примнить и свой умъ, и свои средства, и свои силы.

Ему не разъ вспоминались слова, сказанныя Лидіей Александровной: ‘средствъ должно хватить для всхъ, если ихъ нтъ, виноваты вы, мужчины, потому, что везд царитъ ваша лнь и тупость’. И въ самомъ дл, что сдлалъ онъ въ своей жизни для добыванія этихъ средствъ. Ровно ничего. Онъ только пользовался результатами, не участвуя въ процесс созиданія, и теперь сознаніе этого возбуждало въ немъ чувство неловкости, чувство стыда. Онъ не былъ расточителенъ, его богатство не уменьшается, а увеличивается.. Въ тупости онъ не повиненъ, въ лпи упрекнуть себя тоже не можетъ. Но куда ушли его жизненная энергія, его умъ, гд результатъ его жизни?

А ему уже 40 лтъ.

Онъ мыслилъ… это одно отличало его отъ праздныхъ шелопаевъ. Но онъ мыслилъ только потому, что это доставляло ему удовольствіе… А пользуясь богатствами, добытыми не его физическимъ или умственнымъ трудомъ, внесъ-ли онъ хоть что-нибудь съ своей стороны въ общую массу богатствъ умственныхъ?..

Сколько разъ возвращаясь къ этому вопросу, онъ не могъ придти ни къ какому ршенію, какъ устроить свою дальнйшую жизнь. Одно онъ зналъ, что все ему достаточно надоло.

Онъ попробовалъ заняться своими имніями и заводами, но тамъ по порядку, заведенному еще его покойнымъ ддушкой, шло все очень хорошо и безъ его личнаго участія. Ни техникъ, ни спеціалистъ по сельскому хозяйству, онъ не могъ внести въ дло ничего новаго, оживляющаго. Приходилось ограничиться ролью наблюдателя, не портящаго работы другихъ и слдящаго хозяйскимъ глазомъ, чтобъ т, работающіе, не обворовывали его, ничего не длающаго. Этого было недостаточно для самолюбія ‘свободнаго мыслителя’, не могло наполнить его жизни.

Служить хоть-бы что-ли? Но какую полезную службу можетъ онъ начать въ сорокъ лтъ, когда у него нтъ никакой подготовки къ ней.

Посвятить себя умственной дятельности, начать писать трактаты… о женскомъ вопрос?

Сарматовъ невольно улыбнулся при этой мысли.

Но что-же именно скажетъ онъ міру? Какое знамя понесетъ онъ впереди себя? Разв только то, что онъ знаетъ, что мы вс ничего не знаемъ и знать не можемъ? Небольшая мудрость. Безъ вры въ свое знаніе нтъ и самаго знанія, а онъ чувствуетъ, что у него нтъ вры и въ свои силы добиться этого знанія.

Но неужели-же онъ ни къ чему негодный, не нужный человкъ? Съ этимъ онъ ни помириться, ни согласиться не можетъ. Нтъ, такой вины онъ на себя не приметъ.

‘Можно вдь, конечно, отвергать даже весь строй современной цивилизаціи. Но во имя чего лучшаго?’ — думаетъ онъ.

Нтъ, онъ не хочетъ отвергать даже и себя, такого, каковъ онъ есть.

‘Принято говорить про разложившуюся культуру древняго міра, говорятъ и про ‘гнилой западъ’,— приходитъ ему теперь въ голову мысль вмст съ мыслью о его собственной ненужности.— ‘Но такъ-ли это?’ — спрашиваетъ онъ себя.— ‘Вдь ураганъ выворачиваетъ съ корнемъ и здоровыя деревья. И быть можетъ, то, что казалось разложившимся, что кажется гнилымъ, только переходная ступень къ полному расцвту, способному противустоять какимъ угодно ураганамъ? Одного ложнаго сравненія съ созрвшимъ и уже сгнившимъ плодомъ достаточно, чтобъ встать въ ложное отношеніе къ существующей дйствительности и выбросить ее за бортъ. А что если подъ той самой оболочкой, которая кажется намъ гнилою, уже готова быть можетъ новая фаза развитія, поднимающая человчество на прежде недосягаемую высоту? Еслибъ все сокрушенное древнее было дйствительно разложившимся, оно не дало-бы живыхъ побговъ чрезъ тысячелтія, если мы выбросимъ, какъ гнилое, то, что назрваетъ въ современности, мы этимъ быть можетъ только откинемъ себя назадъ къ варварству и на тысячелтія задержимъ приближеніе рая на земл’.

Но, оправдывая этими мыслями свое право жить такъ, какъ онъ жилъ до сихъ поръ, Сарматовъ все-таки не находитъ въ нихъ успокоенія, не можетъ примириться съ своей ролью простого зрителя въ этомъ, хотя и тріумфальномъ, но тяжеломъ, шествіи человчества къ созданію рая на земл. Ему кажется обиднымъ, что въ его личности только отражается сіяніе великой цивилизаціи, не оставляя ни прочнаго отпечатка, ни зародыша для дальнйшаго будущаго развитія ея. Чмъ онъ участвуетъ въ общемъ движеніи впередъ?

Вотъ и теперь. Вчера пріхалъ, поговорилъ съ управляющимъ о длахъ, передалъ ему кое-какія свднія о нововведеніяхъ на химическихъ заводахъ, а сегодня ему уже и длать нечего. Сидть и ждать отъ Лидіи Александровны отвта, содержаніе котораго онъ напередъ знаетъ!

Такъ дожито до 40 лтъ, впереди какъ будто все тоже. Ненужная заботливость о длахъ, — идущихъ и безъ него, — поддержаніе свтскихъ связей, мундирная благотворительность, чтеніе и мышленіе и… наслажденіе всми шестью чувствами.

Эта мысль дала толчокъ мыслямъ другого порядка и вызвала у него въ памяти все когда-то передуманное о свобод шестого чувства.

‘Да, шестое чувство несомннно существуетъ, какъ нчто отдльное отъ другихъ, самостоятельное’ — думаетъ онъ.— ‘И вс пять другихъ чувствъ входятъ въ составъ шестого чувства, и вс ему подчинены. Оно самое сильное, хотя, быть можетъ, самое низменное изъ всхъ’.

Сарматову вспоминается, что когда ему приходилось читать медицинскіе трактаты о шестомъ чувств и о его аберраціяхъ, ему всегда казалось, что медики смотрятъ на дло односторонне: какъ прежніе каноники во всемъ видли колдовство, такъ они сами теперь во всемъ видятъ болзнь или аберрацію. Такова уже слабая сторона всякой профессіи, таково естественное съуженіе кругозора всякой спеціальностью. Онъ, свободный мыслитель, шелъ дальше, и, гд медики видли аберрацію, онъ видлъ тамъ только извстную фазу развитія. Отчего не проводятъ параллелей между всми шестью чувствами? Если есть аберраціи шестого чувства, есть аберраціи и другихъ, и только въ параллеляхъ можно найти границы дозволеннаго. Разв червивый лимбургскій сыръ не такая-же аберрація? Почему-же эта аберрація культивируется и считается признакомъ утонченнаго развитія? А откармливаніе гусей, заключенныхъ въ тсную клтку, откармливаніе насильственное до тхъ поръ, что у гуся отъ раздутія печени длается параличъ, — и приготовленіе изъ печенки такихъ гусей страсбурскихъ пироговъ — это не аберрація? А проглатываніе живой устрицы, поливаемой дкимъ сокомъ лимона — это не аберрація? А черви и ласточкины гнзда у китайцевъ — не аберрація? Люди, способные къ этимъ аберраціямъ или пикантнымъ утонченностямъ пищевого вкуса, не способны-ли и къ аберраціямъ шестого чувства? Съ какимъ отвращеніемъ относится къ лимбургскому сыру и глотанію живыхъ устрицъ простой, свжій, неиспорченный человкъ. Онъ не только сть этого не станетъ, ему и говорить-то объ этомъ противно. Отъ одной мысли его уже тошнитъ. Не способенъ онъ и къ аберраціямъ шестого чувства. Человка не курящаго стошнитъ отъ первой затяжки дымомъ. Разв куренье не аберрація — обонянія что-ли?

Сарматовъ терпть не могъ лимбургскаго сыру и былъ совсмъ не склоненъ къ такъ называемымъ аберраціямъ шестого чувства, и поэтому судилъ о нихъ тмъ свободне, что чувствовалъ себя безпристрастнымъ.

Теперь эти мысли опять мелькнули у него въ голов въ связи съ воспоминаніями о тхъ ‘аберраціяхъ’ танцевъ, которые парижская выставка поднесла своимъ постителямъ. Ему вспоминается какъ, войдя въ одинъ изъ выставочныхъ театриковъ, гд испанскія гитаны плясали какой-то отвратительный танецъ, превосходившій въ своей наглости все, что подъ названіемъ danse du ventre выплясывалось въ маленькихъ кафе rue du Caire, онъ увидалъ въ партер Лидію Александровну. И тогда, и теперь, анализируя свои чувства, онъ не можетъ объяснить себ, почему это было ему непріятно. Это былъ моментъ, когда онъ, сторонникъ свободы шестого чувства, почувствовалъ неловкость даже при мысли объ этой свобод. Онъ подошелъ къ Лидіи Александровн въ антракт, она не смутилась, она была рада видть его, они потомъ сли рядомъ, но ему, ‘свободному мыслителю’, было не по себ. Если-бъ на ея мст сидла въ это время Наталья Михайловна, онъ не испытывалъ-бы этой неловкости. Отчего-же ей онъ не хотлъ дозволить дозволеннаго Наталь Михайловн? Отчего они, заговоривъ тогда сейчасъ-же о другомъ, ни словомъ не обмолвились о виднномъ сейчасъ танц. И какъ онъ былъ радъ, когда за этимъ антрактомъ юная, граціозная Soledad, свжая и роскошная, какъ распускающаяся роза Андалузіи, своимъ двственночистымъ танцемъ, перенесла ихъ мысли изъ области аберрацій въ область поэзіи. Какъ радъ онъ былъ, что Лидія Александровна не хотла потомъ оставаться въ театр, чтобъ не испортить свтлаго настроенія новымъ грязнымъ пятномъ.

И тогда, и теперь онъ не находитъ въ своемъ ум отвта, какъ примирить въ себ самомъ противорчивые чувства и взгляды.

Мысль о томъ, что Лидія Александровна могла-бы стать его женой, уже приходила ему раньше въ ряду другихъ мыслей и теперь онъ снова возвращается къ ней.

‘Да, потому, врно, все начинаетъ надодать, потому, врно, ни въ чемъ не находишь удовлетворенія, что еще нсколько лтъ — и надо будетъ записать себя въ разрядъ старыхъ холостяковъ!’ — съ грустной ироніей думаетъ Сарматовъ.

Онъ встаетъ изъ-за своего письменнаго стола, бросаетъ въ пепельницу недокуренную сигару и, засунувъ руки въ косые карманы утренняго пиджака, подходитъ къ окну. Мелкій осенній дождикъ мороситъ, нагоняя тоску, застилая какъ будто туманомъ малолюдную улицу. Сарматовъ переходитъ въ другую комнату, опять машинально и безцльно останавливается у окна, потомъ, обратно чрезъ кабинетъ и спальню, идетъ къ маленькой винтовой лстниц и поднимается въ гостиныя и залы бельэтажа. Здсь много воздуху и свту, и онъ начинаетъ ходить изъ комнаты въ комнату, отдаваясь теченію своихъ мыслей.

Снова всплываетъ на поверхность то, что порой уже поднималось со дна души. Оглядываясь на прошлое, всматриваясь въ будущее, ему хочется семьи, дтей. Онъ чувствуетъ, что, несмотря на всю бодрость тла, его личность, его ‘я’ умираетъ. Онъ не находитъ своего мста въ окружающей жизни, а жить хочется, и чувствуется, что есть право на жизнь, что есть что-то такое въ немъ, что должно пережить его самаго.

Человчество дошло до своего теперешняго состоянія путемъ преемственности, — думается ему.— Тотъ полубогъ, какимъ является цивилизованный человкъ въ настоящее время, создался не сразу. Никакая сила въ мір не въ состояніи толпу первобытныхъ дикарей превратить чрезъ одно, два поколнія въ мыслителей и нравственно-совершенныхъ людей. Чтобы любая истина, ведущая людей къ благополучію, была воспринята массой нужно, чтобъ эта масса состояла изъ людей, пережившихъ вс фазы развитія цивилизаціи и научившихся узнавать грани, за которыя переходить не слдуетъ не потому, что это запрещено, а потому, что это неблагополучно.

Ему кажется, что онъ пережилъ эти фазы, что онъ знаетъ эти предлы и только еще не знаетъ той истины, которая привела-бы его къ полному душевному благополучію. Быть можетъ, еще одно усиліе, и эта давно искомая истина ему откроется. Быть можетъ, чмъ больше было-бы такихъ, какъ онъ, тмъ она скоре-бы пробилась къ свту и сдлалась общимъ достояніемъ. Быть можетъ онъ умретъ наканун…

И ему хотлось-бы передать свое ‘я’ другому, хотлось-бы найти ‘единомысліе’, хотлось-бы знать, что то, что жизнь выработала въ его душ, не умретъ вмст съ нимъ, а останется жить и развиваться.

Если онъ при ум, богатств,.общественномъ положеніи и желаніи быть чмъ-то, не находитъ себ мста въ движеніи человчества впередъ, а остается отброшеннымъ въ сторону зрителемъ этого движенія, то это потому, что его такъ воспитали, что его съ самаго начала жизни на такое мсто поставили. Но онъ въ лиц себя самого видитъ извстную фазу развитія общества. То, до чего онъ додумался, должно-бы перейти къ его сыну преемственно и наслдственно… еслибъ у него былъ сынъ… или дочь.

Все, что онъ могъ-бы сдлать въ своей жизни*для другихъ, для всхъ, если это еще не поздно для него — какъ-бы это ни было плодотворно, какіе-бы ростки ни дала его дятельность или проповдь, но та неуловимая частица его ‘я’, та именно доля прогресса, которую онъ могъ-бы внести въ человчество, умретъ безвозвратно, если не перейдетъ путемъ семьи въ потомство.

У него есть, конечно, дти, гд они — онъ и самъ не знаетъ… Есть даже такія, которыхъ онъ знаетъ… Но разв это тоже самое, что его собственная семья, будь она у него. Разв это сколько нибудь похоже на ту наслдственность и преемственность, которую онъ передалъ бы своему ребенку, воспитанному имъ около себя, съ постоянной заботой о томъ, чтобъ этотъ наслдникъ былъ носителемъ, хранителемъ и развивателемъ той самой дорогой сущности его внутренняго ‘я’, которое выработалось и въ немъ путемъ наслдственности же и жизненнаго опыта.

Онъ защищалъ свободу выбора для каждаго человка, онъ говорилъ: не навязывайте семьи тому, кто ее не желаетъ, отъ насилія пострадаетъ и семья, и общество. Шестое чувство — основное чувство человческой природы и вчно остается неизмннымъ, тогда какъ формы семьи подвергались сто разъ перемнамъ. Онъ защищалъ право каждаго человка быть человкомъ, не смотря на измнчивость взглядовъ на семью. Не вс одинаково способны къ семейной жизни, но вс требуютъ уваженія къ своей личности. Вся жизнь на каждомъ шагу твердитъ намъ это. Не навязывайте ничего насильно, говорилъ онъ когда-то. И въ тотъ періодъ своей жизни онъ и не былъ способенъ къ семейной жизни. Теперь онъ дошелъ до такой фазы душевнаго развитія, когда мечта о семь, о дтяхъ становится одной изъ наиболе дорогихъ ему мыслей. И ему кажется, что теперь имть свою семью — это и его право, и его обязанность.

А съ этой мыслью сейчасъ же возникаетъ представленіе о Лидіи Александровн.

Онъ прожилъ жизнь безъ любви, безъ той любви, которой вс подчиняются и которой онъ не признавалъ, не признаетъ и сейчасъ. Его теорія ‘единомыслія’ явилась у него отрицательнымъ путемъ. Онъ отовсюду слышалъ о любви и не находилъ ее въ себ ни къ кому, никогда въ той форм, въ какой она проявлялась у другихъ. Ему казалось, что нужно быть въ извстной степени умственно разстроеннымъ, чтобъ ‘любить’, или фарисеемъ, чтобъ притворяться, что любовь искренна.

Ища потомъ ‘единомыслія’, онъ не находилъ и его до тхъ поръ, пока судьба не столкнула его съ Лидіей Александровной. Онъ чувствовалъ, что и съ нею у него нтъ полнаго единомыслія, но оно казалось ему возможнымъ, въ той степени, въ какой оно было, оно казалось ему достаточнымъ, чтобъ желать ея присутствія здсь у себя, присутствія не случайнаго, не временнаго, а постояннаго.

Скучно ему теперь одному въ этихъ роскошныхъ гостиныхъ и залахъ, во всей этой обстановк богатаго наслдственнаго дома, гд часто собиралась компанія пріятелей и пріятельницъ, но гд ему недоставало друга — семьи.

Но, завидный женихъ для любой изъ свтскихъ барышенъ, онъ не находилъ въ сред ихъ ни одной, которая общала бы ему создать ту семью, о которой онъ мечталъ, дать ему то единомысліе, котораго онъ жаждалъ. Онъ видлъ ихъ окруженными только тмъ блескомъ свтской пустоты, который убивалъ у него всякую мысль о семь. Жизнь не была имъ ни знакома по опыту, ни понятна по вдохновенію. Это были все только рефлекторы дйствительной жизни. То вчное, незыблемое, что неизмнно живетъ и растетъ въ человчеств, и что онъ чувствовалъ бьющимся и не находящимъ выхода и въ себ самомъ, то не горло въ нихъ священнымъ пламенемъ, а только обманчиво отражалось.

Въ Лидіи Александровн онъ видлъ по крайней мр исканіе этой правды жизни, и въ этомъ чувствовалъ свое единомысліе съ ней, чувствовалъ потребность жить съ ней одной жизнью. Разумется, вся ея ‘практическая’ дятельность не представляла для него приманки, но въ этомъ стремленіи къ самостоятельности онъ видлъ проявленіе той вчной силы, которая пробивается въ каждомъ человк съ живой душой въ той или другой форм.

Теперь онъ думалъ о томъ, что тотъ кругъ, къ которому онъ принадлежалъ, поставилъ бы ему въ вину такую msalliance… Быть можетъ многіе дома, гд его теперь все еще радушно принимаютъ какъ возможнаго жениха, не смотря на его репутацію отптаго, не захотятъ быть знакомыми съ его женой… портнихой!.. Но разв онъ такъ дорожитъ этими связями, разв он для него важне душевнаго благополучія, единомыслія и, наконецъ, того незыблемаго, вчнаго, но имя чего онъ хочетъ семьи, дтей?.. Нтъ, надъ тмъ, какъ отнеслось бы къ его женитьб на Лидіи Александровн, общество, онъ безпокоится мене всего. Вопросъ въ томъ, какъ она сама отнесется къ этому вопросу?

И доходя до этого мста, онъ долженъ сказать себ, что вс эти мечты и размышленія могутъ подарить ему только напрасную муку: вдь у нея уже есть женихъ? Вдь не отбивать же ему ее у него?

‘Неужели и на этотъ разъ надо остаться только зрителемъ чужого счастія?.. Что-же — стоять въ сторон и ‘мыслить’?— съ горькой ироніей думаетъ онъ.— ‘Довольствоваться тмъ, что помогать Лидіи Александровн осуществлять ея планы и все-таки быть чужимъ ей. Или — въ худшемъ или лучшемъ случа?— сдлаться однимъ изъ членовъ mnage trois?’

При этой мысли на лбу у Сарматова складывается морщинка, въ глазахъ появляется печальное выраженіе.

III.

Было ровно половина девятаго, время, назначенное Лидіей Александровной, когда Сарматовъ поднимался къ ней по устланной ковромъ парадной лстниц. Входя, онъ усплъ замтить на мдной дверной доск вырзанную надпись:

Д. А. Нерамова
Портниха
Пріемъ отъ 12-ти до 4-хъ.

‘Пріемные часы!’ — это показалось ему нсколько забавнымъ и претенціознымъ… для портнихи.

Общій видъ гостиной-пріемной понравился ему. Только трюмо произвело на него по обыкновенію дурное впечатлніе: онъ терпть не могъ зеркалъ, какъ украшенія, признавая, что ихъ мсто въ передней, въ уборной, вообще, гд въ нихъ могла быть надобность.

Лидія Александровна не заставила себя ждать. Она вышла въ гостиную и, привтливо улыбаясь, протянула Сарматову руку.

— Вы мой первый гость на новосельи, — сказала она, приглашая его садиться.— Благодарю за подарокъ, — прибавила она съ легкимъ наклоненіемъ головы, садясь противъ него и бросая взглядъ на стоявшую на одномъ изъ столиковъ присланную Сарматовымъ чашу: — мн было очень пріятно, что вы выбрали именно это.

— Я хотлъ-бы, чтобъ ваша жизнь была полная чаша, — нсколько смущенно сказалъ Сарматовъ.

— Пусть подаренная вами будетъ полна визитными карточками моихъ заказчицъ, тогда и моя жизнь, вроятно, будетъ полна, — смясь, отвтила Лидія Александровна.

— Конечно, не заказчицами только, — любезно возразилъ Сарматовъ, чтобъ сказать что нибудь.

— Разумется, — подтвердила она.— Но прежде, чмъ наполнять ее чмъ-нибудь боле возвышеннымъ, надо укрпить вс щели и трещины, чтобъ это возвышенное держалось въ ней. И въ самое дорогое платье входитъ боле грубый прикладъ.

Вошла княжна. Лидія Александровна познакомила ее съ Сарматовымъ.

— Зина мой лучшій другъ, моя подруга по институту, — продолжала Лидія Александровна, когда княжна сла около нихъ: — годъ тому назадъ я встртила ее, пріхавшей въ Петербургъ искать мста и дла, и вотъ — теперь она моя правая рука.

Сарматовъ посмотрлъ на княжну любезно-внимательнымъ взглядомъ. Впечатлніе было пріятное, но и только. Рядомъ съ Лидіей Александровной она была какъ-то мелка. но какъ дополненіе, она показалась ему симпатичной.

— Вы тоже убжденная сторонница равноправности женщинъ и свободнаго, самостоятельнаго труда, княжна?— спросилъ Сарматовъ.

— Да, — равнодушно отвтила она.

— Зина была даже въ нкоторомъ род моей наставницей въ этомъ направленіи, — сказала Лидія Александровна.— Въ институт это она приносила намъ всякія ‘идеи’. Ея покойный братъ просвщалъ дома ее, а она насъ.

— Ты напрасно приписываешь мн такую видную роль, — сказала княжна.— Ты забыла, что въ институт первенствовала надъ всми ты.

— Да, пожалуй,— подумавъ, согласилась Лидія Александровна.— У меня былъ боле живой характеръ, я смле тебя подходила къ другимъ и заставляла ихъ подчиняться мн. Ты-же какъ будто ждала, чтобъ подошли къ теб и сами подчинились. Вотъ разница между мной и тобой. Но я помню, какое вліяніе ты имла на меня.

— Теперь, во всякомъ случа, эта роль перешла къ теб, — сказала княжна.

— Однако что-же это мы!— разсмялась Лидія Александровна.— Не будемъ-же мы занимать Егора Дмитріевича тмъ, чтобъ сводить передъ нимъ наши личные счеты. Amen.

— Напротивъ, — любезно возразилъ Сарматовъ: — мн очень пріятно знакомиться такимъ образомъ одновременно и съ княжной, и съ вами не только въ настоящемъ, но и въ вашемъ прошломъ. Я вотъ, напримръ, вижу, что въ задушевной бесд вы уже забываете ‘равноправность’ и говорите о ‘подчиненіи’. Значитъ, и деспотическіе инстинкты вамъ не совсмъ чужды и даже отъ вашихъ юныхъ дней, — лукаво усмхнулся онъ.

— О, мы всегда были немножко разбойницы!— смясь произнесла Лидія Александровна.

— Знаешь, Лида, — прервала ее княжна, вдругъ что-то вспомнивъ: — когда я заказывала вывску, мн такъ и хотлось поставить на ней твою институтскую фамилію.

Лидія Александровна разсмялась.

— Что-жъ, это было-бы, пожалуй, кстати, еслибъ не было слишкомъ рзко, — сказала она.

Сарматовъ вопросительно посмотрлъ на нихъ.

— Мы ведемъ себя передъ вами уже совсмъ какъ институтки, — улыбнулась Лидія Александровна: — начинаемъ говорить намеками на наши маленькіе секреты. Дло въ томъ, что въ институт меня звали Ермакъ-Нерамова. Это потому, что мы иногда тайкомъ отъ классныхъ дамъ играли въ разбойники.

— Въ разбойники?

— Что-же васъ это удивляетъ? Вдь была-же атаманъ Устинья… едоровна, кажется? Да и другія… Въ институт атаманство было всегда за мной, какъ-бы по наслдству: моя maman была урожденная Ермакова, и вс тогда почему-то воображали, что моимъ родоначальникомъ былъ самъ Ермакъ. Институтская шалость…

— О, эти дтскія игры!— покачавъ головой, сказалъ Сарматовъ.

— Я понимаю васъ, — охотно приняла его намекъ Лидія Александровна.— И что-же, вы правы: теперь вотъ мы собираемся разбойничать здсь среди бла дня и въ нсколькихъ шагахъ отъ Невскаго. Цны у насъ будутъ самыя грабительскія. Помните нашъ разговоръ въ Карлсбад?

— Да, помню,— отвтилъ Сарматовъ.— Вы говорили, что нужно дороже брать и дороже платить работницамъ. Причемъ не прочь и ограбить, — пошутилъ онъ.

— Что-же длать, если жизнь сложилась въ такія формы, что справедливое приходится называть грабительскимъ, — не смутилась Лидія Александровна.— Эти цны — сама справедливость и есть. Грабительскія он только съ точки зрнія несправедливыхъ скрягъ. Впрочемъ, я утшаюсь тмъ, что не вс разбойники въ такомъ презрніи,— добавила она тоже въ шутливомъ тон.— Вдь Ермаку-то мы охотно и памятникъ ставимъ, и завоевателемъ Сибири его величаемъ. Теперь прошло время такихъ подвиговъ, приходится завоевывать золотыя розсыпи на другомъ поприщ.

— И добиваться памятника?— снова пошутилъ Сарматовъ.

— Нтъ, ужъ Богъ съ нимъ, съ памятникомъ,— отрзала она.— Я добиваюсь только свободы для себя и для другихъ. Жить — полной жизнью жить, пока живъ!— и давать жить другимъ — вотъ мой девизъ.

— Вы конечно простите, что я въ шутку вставляю противорчія, — боле серьезно заговорилъ Сарматовъ.— Въ дйствительности, я конечно во всемъ готовъ согласиться съ вами. Орелъ никогда не сдлается галкой, и еслибъ вс орлята превратились въ галчатъ, право скучно было-бы жить на свт. Можно порадоваться, что силы, уходившія прежде на настоящій разбой, уходятъ теперь на борьбу другого рода. А не мы, такъ наши потомки доживемъ, быть можетъ, и до того времени, когда вс богатства будутъ завоеваны и когда орлиная сила будетъ искать своихъ завоеваній только въ области духа, въ области незыблемаго, вчнаго. Вдь и самъ Прометей былъ немножко разбойникъ, — шутливо произнесъ онъ послднія слова.

— Слава Богу, за нимъ и намъ идти не стыдно!— произнесла въ тонъ ему Лидія Александровна.

— А я могу только пожелать вамъ успха,— съ легкимъ поклономъ сказалъ Сарматовъ.— Впрочемъ по той обстановк, что я вижу здсь, я надюсь, что онъ обезпеченъ.

— Пойдемте я вамъ покажу нашъ разбойничій шатеръ,— сказала Лидія Александровна, вставая.

— Я только что хотлъ было васъ просить объ этомъ,— изысканно-вжливымъ тономъ произнесъ Сарматовъ, слдуя за ней.

Княжна тоже поднялась съ своего мста и съ обычно равнодушнымъ видомъ пошла вмст съ ними въ примрочную.

Работа въ мастерской Лидіи Александровны кончалась по заведенному порядку въ 8 часовъ, потомъ дежурныя ученицы прибирали соръ, мели полъ и вытирали столы для того, чтобы утромъ еще разъ смести и стереть освшую за ночь пыль. Сегодня, разсчитывая показать Сарматову мастерскую, Лидія Александровна не велла тушить лампы въ рабочихъ комнатахъ и электричество въ примрочной: Но уборка уже была кончена, когда они вошли туда.

Лидія Александровна показала Сарматову и помщеніе, и нсколько готовыхъ платьевъ.

— Вы вдь судья компетентный,— съ легкой ироніей сказала она, посмотрвъ ему въ глаза.

— Случайный и неудачный… и отставной,— отвтилъ онъ съ улыбкой, понявъ ея намекъ.

Посл этого осмотра Лидія Александровна пригласила Сарматова въ свою маленькую столовую.

За чаемъ разговоръ зашелъ о порядк работъ въ мастерской.

— Простите за нескромность, но меня интересуетъ все, что касается васъ и вашего дла — сказалъ Сарматовъ.— Сколько часовъ въ день работаютъ у васъ?

— Восемь,— отвтила Лидія Александровна.— Я взяла ту норму, которой добиваются рабочіе въ Англіи. И знаете, я убдилась, что въ восемь часовъ он сработаютъ не меньше, если не больше, чмъ бывало, въ десять. Черезъ мсяцъ, какъ только я купила мастерскую отъ Строниной, я все перевернула по своему — продолжала она разсказывать, видя, что Сарматовъ слушаетъ.— Сначала мн было это немножко странно. Убавить число рабочихъ часовъ, оставаясь при той же плат и съ заказчицъ, и мастерицамъ — согласитесь сами, я рисковала имть прямой убытокъ! Но я ршилась сразу идти тмъ путемъ, какой былъ мной обдуманъ. И теперь я вижу, что только выиграла отъ этого. Увеличить плату за платья я заставила моихъ заказчицъ уже съ Пасхи, когда отъ заказовъ отбою не было, и тогда же увеличила плату за работу мастерицамъ.

Отвчая на вопросы Сарматова, Лидія Александровна объясняетъ ему, сколько она беретъ за разныя платья, сколько платьевъ въ годъ она можетъ сшить, и наконецъ, какъ великъ можетъ быть ея чистый доходъ, какъ велика плата мастерицамъ.

— Погодите, дайте мн только встать твердо на ноги,— весело говоритъ она: — я еще введу въ разсчеты съ ними процентное вознагражденіе. Знаете, какъ въ частныхъ банкахъ? Только тамъ отчисляютъ изъ прибылей извстный процентъ въ вид награды, а я буду отдавать половину чистаго дохода.

Сарматовъ пристально посмотрлъ ей въ лицо и съ минуту помолчалъ.

— Конечно,— сказалъ онъ, какъ-бы соглашаясь посл раздумья: — если это длаютъ банки, гд работаютъ гораздо больше сами деньги, чмъ руки и головы, то отчего же не длать этого тамъ, гд весь успхъ зависитъ отъ личнаго искусства работающихъ. Только почему же вы хотите отдавать въ такомъ случа одну половину? А другая?

— Другая мн.

— Почему же такая неравномрность?— спросилъ онъ съ легкой усмшкой.

— Потому что въ этомъ дл я одна стою пятидесяти,— съ самодовольной увренностью улыбнулась Лидія Александровна.— Безъ меня он не добились-бы такого успха. Наконецъ я должна копить капиталъ, укрплять основаніе, на которомъ стоитъ мастерская, предусмотрть возможность убытковъ.

— Это т’, о чемъ я говорилъ вамъ въ Карлсбад,— напомнилъ ей Сарматовъ.

— О политической экономіи? Да. Но потомъ я на дл научилась еще и экономіи практической,— отвтила она.— Не бойтесь, не увлекусь.»

— Но гд вы найдете такое количество работы?— выразилъ недоумніе Сарматовъ.

— Если на вашихъ глазахъ Мудрецова въ дв недли перемнила тридцать туалетовъ въ Кисловодск, то сколько нужно ей въ годъ?— вмсто отвта, задала ему Лидія Александровна вопросъ и сейчасъ же продолжала.— У меня уже есть боле тридцати постоянныхъ заказчицъ, которыя регулярно шьютъ отъ десяти до тридцати платьевъ въ годъ, нкоторыя даже боле. Еще годъ, и мн придется отказывать заказчицамъ, потому что увеличивать мастерскую свыше 60 человкъ я не хочу. Пусть работаютъ другія, мн и этого довольно.

Сарматовъ просидлъ у Лидіи Александровны за полночь.

По дорог домой онъ продолжалъ раздумывать о проведенномъ вечер.

Ему казалось страннымъ, что и сегодня здсь, въ Петербург, Лидія Александровна, какъ и въ Париж, не упомянула о своемъ жених, о томъ, какъ она будетъ жить замужемъ. ‘Надо въ слдующій разъ навести разговоръ на эту тему’ — думаетъ онъ.

Онъ вызываетъ въ памяти фигуру Лидіи Александровны, и она ему кажется чмъ-то крупнымъ. Но странное дло, онъ представляетъ ее себ въ гостиной, на балу, среди своихъ знакомыхъ свтскаго круга, царицей вечеровъ и раутовъ въ своемъ дом, и она везд кажется ему первенствующей. Только вся ея теперешняя обстановка отходитъ въ его воображеніи на второй планъ, эта дловая атмосфера ему кажется какой-то случайной, временной, чужой и ему, и ей.

‘Привычка мыслить только привычными, глубоко вкоренившимися въ насъ образами’,— объясняетъ онъ себ это настроеніе.

Онъ сейчасъ же начинаетъ допрашивать себя, каково его отношеніе къ мастерской, къ положенію Лидіи Александровны, какъ портнихи? Несомннно сочувственное.

‘Трудъ — право на владычество надъ міромъ, праздность — вексель на собственное рабство. Все остальное — ложь и обманъ’,— ршаетъ онъ.

Но… есть какое-то но.. Ему надо побороть еще въ себ то, что въ немъ вкоренилось изъ взглядовъ общества, къ которому онъ принадлежитъ. Лидія Александровна въ этомъ отношеніи цльне его. Она раньше и безповоротне его вышла, вытолкнута жизнью на ту дорогу, которую и онъ признаетъ единственно врной, но идти по которой ему съ непривычки неловко.

Вернувшись домой, одинъ въ своемъ кабинет, Сарматовъ опять почувствовалъ какъ было бы ему пріятно, если-бъ тамъ на верху, въ большихъ и пустыхъ комнатахъ, была у него семья.

И опять Лидія Александровна, только одна она представляется ему хозяйкой его дома.

IV.

Съ каждымъ днемъ дла нерамовской мастерской шли лучше и лучше. Къ концу ноября число наличныхъ мастерицъ и ученицъ оказывалось едва достаточнымъ. Начали брать новыхъ. Кандидатокъ было множество и изъ штучницъ, жившихъ по квартирамъ, и изъ мастерицъ, жившихъ на жалованьи въ другихъ мастерскихъ. Между портнихами слухъ о Нерамовой распространялся по всему Петербургу и вс жаждали попасть къ ней. Эта репутація чрезъ мастерицъ доходила и до заказчицъ. Случалось, иная хвастаясь работой, говорила заказчиц: ‘лучше этого не сошьютъ и у Нерамовой’. Имя Нерамовой переходило изъ устъ въ уста между всми, кто живетъ швейной работой и кто ей пользуется. Хорошая слава бжала, худой не было.,

Но Лидія Александровна принимала теперь ‘новенькихъ’ мастерицъ и ученицъ съ большой осторожностью, не иначе, какъ по рекомендаціи кого-нибудь изъ работавшихъ уже у нея. Каждая, желавшая поступить, являлась вмст съ той, которая ее рекомендовала, къ самой Лидіи Александровн, и посл распросовъ ее оставляли или на пробу, или совсмъ.

Только одну Лидія Александровна взяла безъ рекомендаціи. Петрова понравилась ей прямотой обращенія, смлостью взгляда и рчи, а главное подкупила разсказомъ, какъ она работала поденно по домамъ.

Лидія Александровна была въ этотъ день въ хорошемъ расположеніи и внимательно слушала, давая стоявшей передъ ней худенькой, блдной просительниц высказаться до конца.

— Надола мн эта поденщина хуже Богъ знаетъ чего,— говорила ей Петрова.— Судите сами. Приглашаютъ, какъ будто и въ богатый домъ, а плата везд одна: шесть, семь гривенъ въ день. ‘Не вы, такъ другая, говорятъ, пойдетъ за эту цну, это всмъ везд одинаково’. И врно. И по невол пойдешь, когда работы другой нтъ, а дома сть нечего. ‘Мы, говоритъ, вдь вамъ, кром того, во весь день содержаніе даемъ’. Только хорошо если попадешь къ порядочнымъ, а то, у другихъ посмотрли бы что и даютъ-то. Ужъ вотъ по правд-то сказать: на брюх шелкъ, а въ брюх щелкъ. Одна слава, что обдъ вмст съ хозяевами. Какъ они и сами-то живутъ! Случалось мн такъ: шесть дней поработаешь въ такомъ дом, да недлю потомъ желудкомъ страдаешь.

Петрова и сама улыбнулась при этихъ словахъ.

— И все это за 3 руб. 60 коп.— продолжала она, немного помолчавъ.— Гнешь, гнешь въ недлю спину-то, вертишь, вертишь машину-то — одурь возьметъ. А еще требуютъ — будь сама одта прилично, въ корсет. Ну-ка съ 9 час. утра до 9 час. вечера въ корсет-то, не вставая съ мста, кром какъ пообдать, пошейте-ка.

Петрова замолчала и, опустивъ голову, задумалась, ожидая что скажетъ Лидія Александровна. Но Лидія Александровна молчала. Она думала теперь о томъ, какъ она была права, вводя для своихъ ученицъ особыя, красиваго покроя блузы, которыя пожелали потомъ носить на работ и большинство мастерицъ.

Петрова между тмъ, какъ будто раздражаемая этимъ молчаніемъ и видя устремленный на нее взглядъ Лидіи Александровны, заговорила опять и на этотъ разъ оживленне, горяче, чмъ сначала.

— Да и то бы ничего, все бы терплось — говорила она: — только ужъ очень противно, когда за тобой смотрятъ, чтобъ ты сложа руки не просидла бы минуты дв. Шесть-то гривенъ заплатятъ да и стоятъ надъ душой. Вотъ недавно я тутъ три дня у барыни одной работала. Богъ ее знаетъ, кто она: живутъ вдвоемъ съ дочерью — тоже не молодая, замужъ-то врно никто не взялъ — и только цлый день одна другой романы читаютъ. Такъ ужъ он какъ караулили, чтобъ я не лнилась-то! Такъ и не отходятъ, такъ и не отходятъ отъ меня. Извлись совсмъ, бдныя!— бросивъ на Лидію Александровну дерзкій взглядъ, ядовито улыбнулась Петрова и, не останавливаясь, продолжала: — Не та, такъ другая, а то об вмст: одна читаетъ, а другая, какъ будто невзначай, нтъ-нтъ на меня взглядываетъ. А я сижу, шью, злюсь, да по своему и считаю: чего он караулятъ-то? Вдь я пятачекъ въ часъ получаю за свою работу-то. Наработаю я, думаю, въ теченіе дня-то что нибудь. А и просидла бы цлый часъ, такъ вдь пятачекъ-то я, бываетъ, и сама нищему на улиц подамъ!

Она перевела дыханіе, Лидія Александровна молча смотрла на нее, и Петрова продолжала.

— А я вотъ посчитала, он тутъ разъ посл обда вдвоемъ въ какихъ нибудь полчаса пятокъ дюшесовъ скушали. Хоть бы мн одну-то, пятую-то, дали, думаю. Такъ нтъ, и послднюю пополамъ разрзали да сами сжевали. А я дюшесамъ-то цну знаю, на окнахъ въ магазинахъ тоже видла: два рубля десятокъ. По-французски между собой говорятъ да знай жуютъ, а сами на меня посматриваютъ, не украла бы я у нихъ минутку времени. Получила я въ тотъ вечеръ отъ нихъ за работу 1 руб. 80 коп., да какъ вышла на Невскій, да какъ заплачу… Дошла до Фонтанки… да ужъ очень холодно показалось… ледкомъ вода-то подернулась… Вотъ, что: если вы меня не возьмете, я не нынче, такъ завтра утоплюсь, — сказала она твердымъ ршительнымъ голосомъ и остановила на Лидіи Александровн вопрошающій, но спокойный взглядъ.

— А вы, какъ думаете: если я буду брать всхъ, кто придетъ и скажетъ мн: возьмите меня или я утоплюсь — куда я ихъ всхъ дну?— самымъ серьезнымъ тономъ отвтила ей Лидія Александровна.

— Это врно,— спокойно согласилась Петрова и такъ-же спокойно добавила: — Я вдь и не навязываюсь. Я только къ слову сказала. Вы слушали, что я вамъ разсказывала. А ужъ это само собой сказалось: изъ псни слова не выкинешь.

— Отчего вы пришли ко мн, а не къ другимъ?— спросила Лидія Александровна.

— У васъ, говорятъ, лучше.

— Вы служили раньше въ мастерскихъ?

Петрова назвала нсколько.

— Отчего-же вы ушли оттуда?

— Не держутъ.

— Стало быть плохо работаете, что-ли?

— Лучше меня врядъ-ли кому сдлать!— самодовольно улыбнулась Петрова.

— Отчего-же васъ не держатъ?

— Говорятъ, я другихъ смущаю.

— То есть какъ?

— Да конечно, это справедливо, — сморщивъ брови, угрюмо отвтила Петрова: — если у хозяевъ, что не ладно, я сейчасъ первая скажу.

Лидія Александровна посмотрла на нее еще, подумала и просто, спокойно произнесла.

— Я васъ беру. Вы можете завтра-же утромъ придти на работу.

Петрова поклонилась и, не сказавъ боле ни слова, вышла. На другой день она уже шила корсажъ и доказала, что она дйствительно мастерица хоть куда. Лидія Александровна опасалась еще, что она будетъ черезчуръ разговорчива во время работы. Но и это оказалось ошибочнымъ предположеніемъ: Петрова работала молча, толково, быстро.

Чрезъ нсколько дней Лидія Александровна сказала ей:

— Я не понимаю, почему васъ не держали.

— Да и не поймете — равнодушно отвтила Петрова.— Потому что у васъ нтъ ничего, чмъ можно смущать: ни грязи, ни голоду, ни брани.

Лидія Александровна въ теченіе нсколькихъ секундъ всматривалась ей въ глаза, стараясь уловить въ нихъ искренность этихъ словъ, и потомъ сказала:

— А если что-нибудь окажется неисправнымъ, вы мн скажите.

— Не безпокойтесь, не промолчу, — отрзала та.

Работа кипла теперь въ мастерской, сезонъ былъ въ разгар, новыя парижскія модели заказывались десятками копій всхъ цвтовъ и сортовъ и съ многочисленными варіантами. Каждую недлю тридцать, сорокъ платьевъ всякихъ цнъ и величинъ выпускалось изъ мастерской. Лизавета Семеновна давно уже не успвала управляться съ кройкой, Лидія Александровна и княжна помогали ей и, кром того, была произведена въ закройщицы хорошенькая Оля едоровна.

Встртившись какъ-то въ Михайловскомъ съ Дубовской, Лидія Александровна завербовала и ее въ число своихъ заказчицъ. Софья Петровна захала къ ней сначала изъ любопытства, но, сдлавъ заказъ и оставшись имъ довольна, ршилась рекомендовать ее и другимъ…

Благодаря Дубовской, и отчасти Сарматову, Лидіи Александровн удалось получить заказъ для одной высокопоставленной дамы. Заказъ былъ выполненъ блестяще, имъ остались довольны. Но Лидія Александровна, принятая здсь, какъ всякая другая портниха, отплатила за это удвоенной цной за работу. Счетъ былъ представленъ дам чрезъ ея управительницу. Дама, взглянувъ на счетъ, сказала: ‘уплатите, но скажите этой портних, что она въ полной мр грабительница, и найдите мн другую портниху’.

Лидія Александровна, когда эти слова были переданы ей, только улыбнулась: это ей скоре было пріятно, чмъ непріятно. Сшитое ею платье, надтое дамой на одинъ изъ придворныхъ вечеровъ, имло успхъ, а анекдотъ, что ‘эта портниха въ полной мр грабительница’, пущенный въ обращеніе съ двухъ концовъ — Лидія Александровна и сама не стснялась разсказывать его — привлекъ ей еще нсколько новыхъ заказчицъ. Имя ‘Нерамовой’ повторялось вмст съ названіемъ ‘грабительницы’, заказывать у ‘грабительницы’ становилось моднымъ. Многія шли тмъ охотне, чмъ дороже была цна — въ этомъ вдь былъ своего рода шикъ, своего рода гарантія, что это-то и хорошо, и изящно. Лидія Александровна не упускала случая взять гд и сколько возможно дороже, но иногда съ грустью сознавала, что оцнивалось уже не изящество работы, не вкусъ ея, а смлость во взиманіи цны. И ей вспомнился итальянецъ скульпторъ, сказавшій ея отцу: ‘si paga ai magazzini e non а noi artisti’. Теперь она, имвшая успхъ и пользовавшаяся его выгодами, испытывала тоже на себ: цнили не созданное ею платье, а уже ея имя ‘грабительницы Нерамовой’. Ей было больно это, и артистъ въ ней оскорблялся въ то время, какъ торжествовалъ добивавшійся своихъ цлей хищникъ.

Парижскіе образцы, привезенные ею, были скоро исчерпаны, варіированы, замнены выписанными изъ Парижа вновь. Но теперь она уже не задумывалась надъ тмъ, чтобъ выпустить въ обращеніе и модели, создаваемыя ею самою, только, чтобъ придать имъ особый шикъ въ глазахъ иныхъ заказчицъ, она выдавала нкоторыя изъ нихъ за вчера полученныя изъ Парижа, ршаясь такимъ образомъ поступиться пока чувствомъ артистическаго самолюбія. Надъ тмъ, что, поступая такъ, она обманываетъ заказчицъ, она не задумывалась ни минуты. Разв это обманъ? Это только борьба съ предубжденіемъ, борьба равнымъ оружіемъ, — говорила она себ.

Беря грабительскія цны, не жалла зато Лидія Александровна денегъ и на рекламу вн мастерской. Сшитыя платья отвозились обыкновенно заказчицамъ на домъ въ особой магазинной каретк, а потомъ для окончательной сдачи ихъ и врученія счета отправлялась или сама Лидія Александровна, или княжна въ карет съ эффектной англійской запряжкой.

Въ Михайловскомъ театр Лидія Александровна теперь уже не сидла въ балкон. По субботамъ, она и княжна, вдвоемъ, изъ своего бенуара наблюдали и зрительную залу, и сцену съ ея новыми пьесами и новыми туалетами артистокъ. Не ршаясь, еще едва полгода назадъ, позволить себ купить піанино, — потому что это было-бы только для ея личнаго удовольствія — Лидія Александровна не задумалась однако, для личнаго же удовольствія, достать теперь съ дорогой преміей и абонементъ въ бель-этаж русской онеры.

Занятыя работой, или по другимъ соображеніямъ, Лидія Александровна и княжна нердко являлись только къ третьему акту, а иногда ихъ ложа и вовсе оставалась пустою. Мужчины принимали этихъ одинокихъ дамъ за кокотокъ de haut vol. Но сейчасъ-же многія заказчицы не только тхъ же ярусовъ, но и ярусовъ третьяго и четвертаго, узнали Нерамову. Это показалось имъ вызовомъ. Нкоторыя хотли перестать заказывать съ досады. Потомъ примирились: очень ужъ интересны были всегда т туалеты, въ которыхъ показывались ‘дв грабительницы’,— какъ ихъ теперь называли. Ложа Нерамовой стала чмъ-то въ род модной вывски: интересующіяся модами постительницы оперы и Михайловскаго, едва занявъ свои мста, не забывали навести бинокль въ эту сторону.

V.

Восемь часовъ утра. Еще темно. Лидія Александровна часъ тому назадъ встала, приняла по обыкновенію ванну и теперь, совсмъ уже одтая на весь рабочій день, допиваетъ при свт лампы свой утренній чай. Вышла въ столовую и княжна, и он вмст перелистываютъ полученные вчера французскіе модные журналы.

Он разговариваютъ мало. Два, три слова, намекъ, техническое названіе какой-нибудь части туалета, какой-нибудь матеріи или принадлежности отдлки — и одна понимаетъ другую: картина платья, представившагося воображенію одной, совершенно ясна другой.

Посл чаю он отправляются въ примрочную. Тамъ на одномъ изъ концовъ прилавка стоитъ маленькая конторка, за прилавкомъ не большой письменный столъ. Лидія Александровна становится за конторку, княжна садится къ столу, зажигая свчи.

Лидія Александровна отпираетъ конторку и достаетъ изъ нея нсколько конторскихъ книгъ въ суконныхъ съ сафьяномъ переплетахъ, княжна вынимаетъ изъ стола пачку листовъ почтовой бумаги съ бланкомъ: ‘Л. А. Нерамова, портниха’ и ‘Счетъ’.

— Пиши, — говоритъ ей Лидія Александровна.

И княжна пишетъ подъ ея диктовку. Тутъ нтъ подробностей, сколько за матерію, сколько за прикладъ и работу, тутъ только имена заказчицъ, потомъ громкое названіе платья въ строк да ‘грабительская» цифра въ граф спрара. Лишь изрдка въ какой-нибудь счетъ вписываются отдльно либо дорогіе кружева, либо соболій мхъ, либо золотошвейная работа.

Счета написаны. Лидія Александровна уже взяла другую книгу, достала пачку бумагъ изъ конторки и передала ихъ княжн. Теперь диктуетъ княжна, Лидія Александровна записываетъ съ ея словъ въ книгу. Все это полученныя вчера отъ заграничныхъ фабрикантовъ счета на отправленные изъ Ліона и Парижа товары. Все это factures trois mois de date avec escompte de 3% pour payement comptant. Лидія Александровна во время пребыванія въ Париж условилась съ нсколькими фирмами относительно выписки ею модныхъ товаровъ. Ей прислали потомъ образцы новинокъ, она сдлала заказы, и это была уже третья партія, что она такимъ образомъ получала. Завтра она подетъ въ Crdit Lyonnais, уплатитъ тамъ стоимость этихъ фактуръ, получитъ посланныя фабрикантами въ банкъ квитанціи желзной дороги, а чрезъ нсколько дней эти товары — идущіе grande vitesse — уже займутъ свое мсто рядомъ съ другими подъ прилавкомъ и въ шкафахъ, красиво расположатся и въ этой, на-дняхъ поставленной здсь на виду у окна витрин, уже наполовину наполненной лучшими представителями — и настоящихъ, и хорошихъ imitations — Chantilly, point d’Angleterre, vieux Venise, vieil Alenon, guipure d’Irland etc.

‘Еще нсколько такихъ партій и можно будетъ воспользоваться и трехмсячнымъ кредитомъ’ — думаетъ Лидія Александровна, продолжая записывать въ книгу длинные ряды названій и цифръ подъ диктовку княжны.

Въ тхъ магазинахъ, гд всегда покупала Стронина, кредитъ Лидіи Александровны теперь упрочился, благодаря тому, что она, опираясь на деньги, которыя брала у Сарматова, расплачивалась исправно. Но покупки за границей стали для нея уже необходимы, неизбжны, и она только о томъ и думаетъ, какъ-бы устроить кредитъ тамъ. Въ Париж она увидала, что этого добиться не трудно, нужно только время и тактъ.

А ей хочется обезпечить себя этимъ кредитомъ, чтобъ не быть зависимой отъ кредита у Сарматова. Какъ-бы тамъ ни было, займы у него ставятъ ее въ нсколько ложное положеніе къ знакомому, не имющему никакого отношенія ни къ ея мастерской, ни къ ссудамъ подъ проценты. Она могла воспользоваться этой поддержкой, какъ слабый, ищущій выхода, ищущій опоры сильнаго. Но задача въ томъ, чтобъ самому сдлаться сильнымъ и отбросить ненужную опору.

Пока Лидія Александровна и княжна заняты записываніемъ фактуръ, въ мастерской уже собрались. Гурьбой съ шумомъ и смхомъ вбжали ученицы и разсыпались по своимъ столамъ, одна за другой приходили мастерицы, доставали изъ шкафовъ сложенную вчера работу и принимались за свое дло.

Между тмъ Лидія Александровна, покончивъ съ фактурами, взяла ихъ отъ княжны и заперла въ конторку вмст съ книгами. На конторк остается только книга для записи снимаемыхъ мрокъ.

— Вра, подними шторы и убери свчи, — позвала Лидія Александровна дежурную ученицу.

Двочка поспшила исполнить приказаніе. Въ окна примрочной глянулъ слабый свтъ зимняго утра. Теперь Лидія Александровна, перейдя къ другому концу прилавка, отперла и отодвинула дверку устроенаго подъ прилавкомъ шкафа и опять позвала двочку:

— Вра, поди сюда. Вынь мн эти куски матеріи.

Двочка стала доставать снизу кусокъ за кускомъ, выкладывая ихъ на прилавокъ. Все это были еще не распечатанныя штуки съ этикетами на обложк. Лидія Александровна смотрла на клейма и мтки и откладывала куски. Выбравъ что нужно, она велла остальное сложить обратно и позвать закройщицу.

Поздоровавшись съ Лизаветой Семеновной, Лидія Александровна указала ей на приготовленные куски матеріи, сказавъ:

— Вотъ вамъ на сегодня.

И он принялись обсуждать кройку.

Княжна тмъ временемъ собрала свои бумаги, заперла столъ и тоже подошла къ нимъ.

Когда и эта работа была окончена и дежурная, унесши вслдъ за закройщицей матеріи въ мастерскую, вернулась въ примрочную, Лидія Александровна сказала ей:

— Ну, теперь зови мн тхъ, кому нужно меня видть.

— А я пойду пока въ общежитіе, — сказала княжна.

— Хорошо, — отвтила ей Лидія Александровна.— Да посмотри, пожалуйста, что имъ готовитъ Агафья къ завтраку, и спроси Евгенію Григорьевну довольны-ли вс. Прошлый разъ я пробовала, не понравилось мн кушанье.

‘Общежитіемъ’ называлась та квартира на двор, гд жили ученицы и нкоторыя изъ мастерицъ, кто желалъ. Большіе просторные дортуары съ желзными кроватями и приличными постелями, столовая съ нсколькими круглыми столами и внскими стульями вокругъ нихъ, приличная сервировка — завтракъ изъ двухъ, обдъ изъ трехъ и ужинъ изъ двухъ блюдъ, большая общая гостиная съ мягкой мебелью, съ цвтами, не дорогими картинами и нсколькими полками книгъ и иллюстрацій, и три совершенно отдльныхъ комнаты съ двумя кроватями каждая, — таковъ былъ характеръ общежитія, устроеннаго Лидіей Александровной для своихъ мастерицъ. Всмъ хозяйствомъ завдывала экономка, почтенная старушка, которую рекомендовала Лидіи Александровн одна изъ старыхъ заказчицъ еще стронинской мастерской. Въ распоряженіи Евгеніи Григорьевны были даны кухарка, судомойка и горничная. Ни ученицы, ни мастерицы никакого участія въ хозяйств не принимали. Вн мастерской, он были здсь у себя дома, на отдых.

Экономка же надзирала за маленькими, старшимъ — предоставлялась полная свобода располагать своимъ временемъ вн рабочихъ часовъ въ мастерской.

Княжна ушла, а къ Лидіи Александровн въ примрочную начали входить одна за другой мастерицы и старшія ученицы, чтобъ показать работу, разршить недоразумніе, какъ положить ту или другую трудную складку, попросить на отдлку кружевъ, подобрать ленты, пуговицы, сдать оконченную юбку или корсажъ. Въ примрочную вкатили нсколько манекеновъ и Лидія Александровна, сидя на своемъ мст, пропускала мимо себя это дефилэ своей арміи или своихъ ‘разбойницъ’, какъ она ихъ теперь въ шутку называла.

Пробило одиннадцать часовъ, и въ мастерской раздался колокольчикъ: вс положили на свой мста работу и пошли въ общежитіе завтракать. Только послдняя, бывшая у Лидіи Александровны въ примрочной мастерица-юбочница нсколько замшкалась, вмст съ дежурной он откатывали и выносили теперь манекены съ новыми платьями за портьеру: примрочная должна была быть очищена для пріема постороннихъ.

Лидія Александровна тоже пошла завтракать, вернулась изъ общежитія и княжна.

— Ну что?— спросила Лидія Александровна.

— Да плохо, — отвтила княжна, — жалуется Евгенія Григорьевна, что кухарка провизію портитъ, а не готовитъ.

Лидія Александровна поморщилась.

— Что-жъ, надо найти другую, — сказала она.

— Да жаль имъ всмъ очень Агафью-то,— объяснила княжна.— Евгенія Григорьевна говоритъ, что баба она очень услужливая, добрая. Молчатъ пока, не жалуются.

— Потому что стсняются!— объясняетъ это Лидія Александровна.— Было бы плохо дожидаться, чтобъ начали жаловаться.

Посл завтрака об уходятъ въ примрочную, куда Катя подаетъ имъ кофе.

Лидія Александровна велитъ позвать къ себ Петрову.

Петрова чрезъ три же дня посл того, какъ была принята, пожелала жить въ общежитіи, и Лидія Александровна разршила ей это. Въ отдльныхъ комнатахъ мстъ не было, Петрова согласилась, чтобъ ей поставили кровать въ общемъ дортуар съ ученицами. Она такъ натерплась въ своей ‘самостоятельной’ жизни по угламъ, что это общежитіе представлялось ей раемъ.

— Отчего вы не пришли сказать мн, что кушанье въ общежитіи плохо приготовлено?— обратилась Лидія Александровна къ Петровой, какъ только та вошла въ примрочную.

— Что же я вамъ за шпіонка! Я поступила работать, а не наушничать, — нсколько вызывающе отвчаетъ Петрова.

— Не наушничать, — властнымъ голосомъ обрываетъ ее Лидія Александровна: — а вы сами говорили, что если что нибудь будетъ неисправно, то вы не промолчите. Я на васъ надялась.

Петрова немного сконфузилась.

— Это врно, — съ добродушной улыбкой соглашается она: — да на кого жаловаться-то. Вся бда въ Агафь, а вдь на нее жаловаться значитъ, просить ее уволить. А намъ всмъ ее обидть жаль…

— Но если она не уметъ?

— Нтъ она уметъ,— продолжаетъ улыбаться Петрова:— будь она немножко поскупе, такъ и все бы хорошо было. А то Агафья, по своей доброт, ничего не жалетъ, душу отдать готова! Соли гд бы, напримръ, надо положить щепотку, она посолитъ да потомъ опять: что ужъ тутъ жалть-то, надо еще немножко. Уксусу гд бы положить ложку, а она отъ всего сердца положитъ дв. Говядина въ печк зажарилась, вынимать бы пора, а она посмотритъ да подумаетъ: ну, что ужъ, Господь съ ней, пусть еще немножко пожарится. Глядишь, вмсто жаркого, говяжій сухарь и подастъ. Бда съ ея добротой, да и только, — усмхнулась Петрова.

Разсмялись и Лидія Александровна съ княжной.

— Надо сказать экономк, чтобъ велла ей быть поскупе, — ршила смягчившаяся Лидія Александровна.

— Не доглядитъ, — съ улыбкой махнула рукой Петрова.— Доглядишь-ли за агафьиной добротой!

— Ну, какъ знаете! Вдайтесь въ такомъ случа сами, — сказала Лидія Александровна.— Попробуемъ еще разв вотъ что: куплю вамъ поваренную книгу, учите вашу добрую Агафью.

И она отпустила Петрову.

Пріемные часы начались. Но въ 12 еще рдко кто является изъ заказчицъ, настоящій пріздъ начинается съ часу, съ двухъ до половины пятаго. Лидія Александровна отправляется въ мастерскую, княжна вмст съ ней. Он обходятъ столы, присматриваются къ тому, какъ кто работаетъ, соображаютъ, кому что можно поручать, кого слдуетъ поощрять. Лидія Александровна то погладитъ по голов кого-нибудь изъ маленькихъ, то присядетъ на скамейку рядомъ съ неумлой ученицей, подзоветъ которую-нибудь изъ лучшихъ старшихъ и заставитъ ее показать какъ надо шить. Сама она иглой владетъ плохо: это не ея дло, на это нуженъ навыкъ, постоянная практика, которой у нея разумется нтъ. Она и останавливается около ученицъ не столько съ цлью интереса къ ихъ работ, сколько, съ цлью общенія съ мастерской. Ея знанія и искусство примняются не здсь, а на сборк платьевъ, на ихъ отдлк, утромъ, въ примрочной, когда передъ ней дефилируютъ мастерицы, каждая съ своимъ вопросомъ.

Осмотрвъ еще приготовленныя къ сегодняшней примрк платья, он съ княжной уходятъ обратно въ примрочную.

Княжна допиваетъ остывшую чашку кофе, Лидія Александровна подходитъ къ зеркалу оправить свой туалетъ. Надвая разнообразныя, бьющія въ глава своей эффектностью платья для выздовъ, одвая такъ же разнообразно, богато и изящно княжну и при выздахъ, и дома, Лидія Александровна лишь изрдка, собираясь принимать въ назначенный часъ какую-нибудь крупную заказчицу, надвала toillette de reception, большею же частію у себя въ мастерской она носила всегда одинъ и тотъ же нарядъ. Это было нчто въ род ея мундира, какъ были форменныя блузы у ученицъ ея мастерской. Лидія Александровна на себ испытывала вліяніе костюма на настроеніе духа. Она чувствовала, какъ въ ней просыпалась энергія, какъ исчезали куда-то изъ головы вс представленія о постороннихъ предметахъ, какъ прибывали, казалось, даже физическія силы, когда она одвала свой рабочій костюмъ: простое гладкое платье изъ какой-нибудь дорогой, черной, шелковой матеріи или съ чернымъ же узоромъ, или совсмъ гладкое, съ едва замтной кружевной отдлкой у ворота, и покрытое спереди широкимъ фартукомъ изъ одного цльнаго куска нжнаго сраго сукна безъ всякой отдлки. Собранный въ складки сзади и завязанный срымъ шелковымъ шнуркомъ, фартукъ на груди былъ пришпиленъ двумя золотыми пряжками съ крупными брилліантами, нкогда серьгами матери Лидіи Александровны.

Оставшись довольна своимъ видомъ, Лидія Александровна подошла теперь къ княжн и обняла ее. У нея явился порывъ выразить этимъ и свое расположеніе къ подруг, и свое хорошее настроеніе. Въ самомъ дл, все шло прекрасно, и не только сами он были довольны, но видли, что и настроеніе всей мастерской не оставляло желать ничего лучшаго.

— Зиночка ты моя дорогая!— говоритъ Лидія Александровна, цлуя княжну.— Я право такъ тебя люблю, такъ счастлива, что мы вмст! Знаешь, какъ ни пріятно видть успхъ своего дла, а все-таки будь я теперь здсь одна, мн было-бы можетъ быть скучно иногда, не съ кмъ подлиться по душ мыслями, не съ кмъ отдохнуть на минутку, вотъ какъ теперь.

Княжна безмолвно обнимаетъ Лидію Александровну за талію и он вмст подходятъ къ канапэ и садятся рядомъ.

— Знаешь, Зина, мн иногда приходитъ въ голову: что если-бы ты вдругъ вздумала меня оставить, какъ я оставила Стронину,— задумчиво говоритъ Лидія Александровна.— Мн пришлось перенести нсколько тяжелыхъ моментовъ въ жизни, это былъ-бы для меня одинъ изъ самыхъ тяжкихъ.

У княжны были свои деньги: пять тысячъ рублей, полученныя ею по раздлу за проданное имніе, доставшееся ей и еще двумъ братьямъ ея посл смерти ихъ отца. Съ этими деньгами княжна и пріхала въ Петербургъ искать счастія и съ первой же встрчи съ Лидіей Александровной предлагала ихъ ей, если нужно. Но Лидія Александровна не взяла, не желая ни подвергать риску подругу, ни становиться къ ней въ зависимыя отношенія. Иногда только у нея являлись мысли, что съ этими деньгами княжна можетъ пожелать тоже стать независимой отъ нея, вотъ почему она говоритъ ей теперь объ этомъ.

Но княжна закрываетъ Лидіи Александровн ротъ своей маленькой изящной рукой.

— Къ чему ты говоришь эти глупости,— прерываетъ она Лидію Александровну съ легкой тнью неудовольствія.— Ты знаешь, что этого не будетъ. Будь логична. Твое пребываніе у Строниной не похоже на мое у тебя. У меня нтъ ни твоей подвижности, ни твоихъ талантовъ, и я знаю, что одна я не завоюю такого положенія, какое создала себ ты. Мн съ тобой и у тебя легче и лучше.

— Такъ ты мн не измнишь?— спросила Лидія Александровна, крпко прижимая къ себ подругу.

— И не думаю. Я и въ роли эссаула съумю взять свою долю выгоды и счастія.

Лидіи Александровн послышалось, что въ передней отпирали двери: вроятно уже кто нибудь изъ заказчицъ.

— Постой,— сказала она княжн, прислушиваясь.

— Да, тамъ кто-то пришелъ,— подтвердила княжна.

— Ну, а теперь: сарынь на кичку!— засмялась Лидія Александровна, поцловала княжну, встала и, еще разъ окинувъ себя взглядомъ въ большомъ трюмо, вышла въ гостиную.

VI.

Изъ передней въ то же время входили туда дв дамы: одной на видъ лтъ подъ пятьдесятъ, другой что-то неопредленное — не то восемнадцать, не то тридцать. Старшая была дородная особа, брюнетка съ румянымъ, здоровымъ лицомъ, грубоватымъ, но не непріятнымъ. Одтая съ большой роскошью и достаточнымъ безвкусіемъ, она не оставляла сомннія въ своемъ купеческомъ происхожденіи. Младшая была, напротивъ, худощавая блондинка, очень дурно сложенная съ узкими плечами, съ нсколько перекошенной таліей, съ срымъ землистымъ цвтомъ лица, немножко угловатая, немножко косившая, одтая, какъ молоденькая двушка въ свтломъ плать, сшитомъ по послдней мод, но не шедшемъ ей къ лицу.

‘По правд сказать, трудно, чтобы что-нибудь шло ей’ — подумала Лидія Александровна, встрчая постительницъ любезнымъ поклономъ. Она отнеслась къ нимъ, какъ къ незнакомымъ, хотя отлично знала ихъ: это были вдова умершаго три года тому назадъ извстнаго милліонера Ельцова и ея дочь. Мать, получившая въ наслдство ¹/₇ мужниныхъ милліоновъ, въ прошлый мясодъ успла выйти замужъ за отставного генерала, дочь, не смотря на то, что была единственной наслдницей остальныхъ ⁶/₇ все еще оставалась двицей, хотя неутомимо танцовала на всхъ балахъ и вечерахъ, гд только было можно. Сколько ей было лтъ, достоврно никто не зналъ, но шутники разсказывали про нее, что она, начавъ ‘вытанцовывать’ жениха чуть не съ 15 лтъ, танцовала до 25, на каждый балъ являлась все въ новыхъ и новыхъ туалетахъ, причемъ съ каждымъ годомъ они становились у нея все роскошне, доходя до брилліантовыхъ украшеній на трен, а съ 25 лтъ она снова надла простенькое, короткое платьеце подростка и начала танцовать сначала. Теперь этотъ новый періодъ продолжается уже пятый годъ. Бдной двушк страшно хотлось выйти замужъ. Женихи конечно нашлись-бы, но она была разборчива, и не безъ основанія. Она любила свое богатство, но въ то же время не довряла, что посватаются къ ней, а не къ ея деньгамъ, и искала жениха хотя-бы и не молодого, но тоже богатаго. Какъ нарочно, ни одинъ изъ такихъ не длалъ ей предложенія, а т, кого можно-бы посватать, были ей уже очень не по душ. Порой въ ней просыпалось сильное желаніе нравиться, и она находила, что бываетъ очень привлекательна. Но затмъ это настроеніе смнялось неувренностью. Она замчала въ себ эти перемны съ перемной костюмовъ и потому перепробовала всякіе наряды и всхъ извстныхъ портнихъ, выбирала себ и самое модное, и не модное, и все-таки не могла выйти замужъ. Услыхавъ про Нерамову, она пожелала заказать и у нея.

— Мн модный туалетъ нужно,— начала барышня.— Покажите мн модели.

— Пожалуйста, прошу васъ, — сказала Лидія Александровна, жестомъ руки приглашая ихъ за собой.— Хотя, къ сожалнію, у меня въ настоящую минуту нтъ ничего, что, какъ мн кажется, могло-бы быть вамъ къ лицу, — добавила она, входя за Ельцовой въ примрочную.

Она осталась довольна эффектомъ, который, очевидно, произвела на мать и дочь обстановка этого ‘разбойничьяго шатра’, но, сохраняя спокойно-равнодушный видъ, она подошла къ портьер въ мастерскую и дернувъ шнурокъ, приподняла ее и громко позвала:

— Двочки!

Дв дежурныхъ ученицы быстро поднялись съ своихъ мстъ и показались у портьеры. Лидія Александровна на секунду задумалась и потомъ сказала имъ:

— Подайте сюда манекены шестой и пятнадцатый.

Но двица Ельцова уже увидала изъ-за портьеры рядъ манекеновъ съ платьями и обратилась къ Лидіи Александровн:

— А разв нельзя взглянуть ихъ вс?

Лидія Александровна предвидла этотъ вопросъ: приказаніе принести манекены было только разсчитаннымъ маневромъ.

— Сдлайте одолженіе, если вы потрудитесь взойти сюда, — сказала Лидія Александровна, любившая иногда афишировать свою мастерскую, содержавшуюся въ образцовомъ порядк. Она дернула второй шнурокъ, высоко поднимая портьеру.

Мать Ельцовой, все время державшая себя спокойно, молчаливо, обратила свой взглядъ на мастерскую, не взглянувъ на платья: казалось, общій видъ рабочаго движенія привлекалъ вниманіе бывшей купчихи боле самихъ платьевъ.

Барышня обошла ряды манекеновъ и остановилась у одного съ бальнымъ туалетомъ.

— Вотъ, я хочу такое,— сказала она, обращаясь къ Лидіи Александровн: — только это мн и нравится.

Лидія Александровна съ минуту помолчала и потомъ сказала, нсколько понижая голосъ:

— Прошу извинить, но этого платья я вамъ сшить не могу.

— Почему-же?— вспыхнула Ельцова.

— Оно вамъ не пойдетъ, — спокойно отвтила Лидія Александровна.

— Отчего вы думаете?— протестовала та.— Нтъ, оно мн нравится, я носила въ этомъ род и я хочу имть такое-же.

— Я попрошу васъ указать мн, что еще вамъ нравится изъ ряда другихъ, — сказала Лидія Александровна.

— Другіе такъ себ…

— Однако? Которое еще?

Барышня подумала и указала еще нсколько платьевъ.

— Прошу васъ теперь въ примрочную, — сказала Лидія Александровна и, выйдя вслдъ за нею, она опустила за собой портьеру.

Приглашая дамъ ссть, она продолжала:

— Вамъ это вроятно покажется страннымъ, что я отказываюсь шить вамъ это платье, но у всякаго свои правила. Мои заключаются въ томъ — не выпускать изъ мастерской туалетовъ не къ лицу моимъ заказчицамъ. Вы у кого шьете теперь?

Барышня назвала мастерскую.

— Слдовательно, если вы даже оттуда нашли нужнымъ перейти ко мн, то, вроятно, вы желаете имть что-нибудь такое, что нравилось-бы и вамъ, и всмъ, — убдительнымъ тономъ сказала Лидія Александровна.— Такъ не угодно-ли вамъ будетъ поступить такъ, какъ длаютъ многія изъ моихъ кліентокъ: предоставить все на мой выборъ?

— Да какъ-же это, я хочу же знать, что вы мн сошьете?— съ нкоторымъ недоумніемъ возразила Ельцова.

— Конечно,— улыбнулась Лидія Александровна:— если вы этого желаете, я могу вамъ приблизительно сказать, что я вамъ сдлаю, показать матерію, даже намтить фасонъ. Но у меня есть нсколько такихъ заказчицъ, которыя, вполн полагаясь на мой вкусъ, не спрашиваютъ меня ни о чемъ. Я ихъ одваю: извстное число платьевъ къ каждому сезону въ предлахъ извстной суммы. Ко всмъ четыремъ сезонамъ он получаютъ все, что имъ нужно, не считая случайныхъ экстренныхъ заказовъ. И это уже мое дло позаботиться, чтобъ вс туалеты были модны, интересны, къ лицу и не повторялись въ такомъ же вид у другихъ заказчицъ. Я знаю вс условія вншности этихъ кліентокъ, ихъ общественное положеніе, образъ жизни, ихъ вкусы, и до сихъ поръ такого рода отношенія были только пріятны и для нихъ, и для меня. Он не знаютъ даже и примрки: для нихъ приспособлены особые манекены въ ихъ ростъ и фигуру.

— Но какъ же это не видать, что мн шьютъ, — задумалась Ельцова.

— Вдь вы не сами выдумываете фасонъ и рисунокъ матеріи? Кто-то навязалъ вамъ извстную моду и вы, выбирая, слдуете все-таки чьему-то чужому вкусу,— продолжала убждать ее Лидія Александровна.— Почему-же вы не хотите послдовать моему вкусу, если вы имете къ нему довріе? Я вамъ предлагаю то, что я считаю наиболе удобнымъ для васъ. А если вы все-таки желаете выбирать, я къ вашимъ услугамъ. Но на выбранномъ вашъ вкусъ и мой вкусъ должны сойтись, иначе я не могу принять заказа.

Лидія Александровна начала обсуждать съ Ельцовой фасоны. Княжна при этомъ молча помогала развертывать и свертывать матеріи.

Изъ пріемной дверь пріотворилась и дежурная обратилась къ княжн:

— Ваше сіятельство, пожалуйте сюда.

Лидіей Александровной былъ отданъ приказъ: когда она съ заказчицами въ примрочной, не вызывать ее, не мшать ей, а, если что нужно, обращаться къ княжн.

Чрезъ нсколько минутъ княжна вернулась въ примрочную.

— C’est m-me Мудрецова, qui demande e te dire deux mots, — сказала она Лидіи Александровн, оставаясь у двери въ гостиную.

— Prie la d’entrer, — отвтила Лидія Александровна, обращаясь съ извиненіемъ къ Ельцовой и длая шагъ впередъ къ дверямъ.

Княжна, отворивъ дверь, пригласила Мудрецову войти.

Элегантная съ головы до ногъ, Мудрецова казалось внесла съ собой въ примрочную струю ключомъ бьющей жизни, сразу оживившей всю комнату.

— Ch&egrave,re Лидія Александровна, — бойко заговорила она, протягивая ей руку:— Я въ пятницу на той недл на большомъ вечер:— une soire littraire et dansante. Мн нуженъ туалетъ: quelque chose de nouveau, serieux, — сдлала она шутливо-серьезную гримаску, глубокомысленно поднявъ палецъ кверху, и сейчасъ-же съ очаровательной улыбкой добавила: — mais tout de mme quelque chose de froufroutant.

— C’est entendu.

— Pour vendredi matin.

— Prcisment.

— Adieu.

— Jusqu’ vendredi.

Мудрецова, подавъ ей руку, вышла, а Лидія Александровна снова вернулась къ Ельцовой. Но этотъ перерывъ уже нарушилъ у той настроеніе, и она не знала, что и какъ выбрать.

— Мн кажется, что мадамъ Нерамова говоритъ совершенно врно, — сказала ей мать, — на которую сцена съ Мудрецовой и ‘сіятельство’ княжны не остались безъ нкотораго вліянія. Положись на мадамъ Нерамову, попробуй. Ну не понравится теб платье, наднешь разокъ, другой да и подаришь кому-нибудь. Вдь ужъ триста-четыреста рублей не раззорятъ тебя. Вдь и такъ-то по два раза больше не надваешь, такъ по моему и въ самомъ дл хлопотать, выбирать да думать — не стоитъ. Кабы на вкъ шить, а то и въ самомъ дл все время только на это и уходитъ, что о модахъ думай. Нтъ, по моему, такъ это хорошо придумано, что ты ничего не знаешь, а тебя однутъ, какъ надо. Вотъ что: ты какъ знаешь,— обратилась она къ дочери: — а мн сшейте какое-нибудь модное платье, чтобъ къ Пасх дома гостей принимать,— сказала она Лидіи Александровн.

— Въ какую цну?— спросила ее Лидія Александровна, внимательно къ ней приглядываясь.

— Ну, хоть рублей въ триста, а то и подороже ничего.

— Позвольте записать вашу фамилію,— обратилась къ ней теперь княжна.

— Генеральша Тюрина, Лиговка, свой домъ.

— Да и мн сшейте тоже, — согласилась и барышня.

Лидія Александровна посмотрла на нее и, подумавъ, сказала:

— Сколько платьевъ въ годъ вы шьете?

Ельцовой захотлось въ свою очередь пустить ей пыль въ глаза и она немножко прибавила.

— Штукъ тридцать, если не больше, — небрежно бросила она въ отвтъ.

— Закажите мн сразу четыре,— сказала Лидія Александровна:— тогда я уврена, что вы останетесь ими довольны.

— Не много-ли будетъ?— взглянувъ на дочь, сказала Тюрина, которой не понравилось ‘навязываніе’ лишняго.

— Я предлагаю это для того, чтобъ показать вамъ общій характеръ, который я желала-бы придать вашимъ туалетамъ, — очень любезно заговорила Лидія Александровна, желая загладить непріятное впечатлніе: — По одному платью вы не будете въ состояніи судить. Впрочемъ, если которое нибудь вамъ не понравится, вы его не возьмете, и только.

Ельцова подумала и согласилась.

— Въ такомъ случа, я васъ попрошу вотъ что, — сказала Лидія Александровна.— Намъ нужно условиться, когда я могу встртить васъ въ театр, въ какомъ-нибудь концерт въ дворянскомъ собраніи и на прогулк на улиц.

— Когда? Я право не знаю. Зачмъ вамъ это?— спросила барышня.

— Я должна видть васъ при разныхъ условіяхъ, при разномъ освщеніи, чтобъ судить боле опредленно, что вамъ будетъ къ лицу. Я видла васъ теперь здсь въ комнат днемъ. По тому выбору моделей и матерій, который мы сейчасъ длали, я знаю вашъ вкусъ. Мн нужно видть еще васъ при другихъ условіяхъ и въ другихъ вашихъ платьяхъ, и тогда я безошибочно сошью вамъ то, что сдлаетъ васъ моей врной и постоянной кліенткой.

Ельцовой это понравилось. Никто еще не назначалъ ей такихъ условій. Въ этомъ она увидала залогъ того, что платья будутъ хороши, и теперь уже съ удовольствіемъ уговаривалась съ Лидіей Александровной, когда и гд он увидятся.

— Зина!— кончивъ разговаривать съ Ельцовой, обратилась Лидія Александровна къ княжн: — записывай.

Она попросила Ельцову снять корсажъ, опоясала ея талію по корсету узкой лентой и, взявъ сантиметръ, принялась снимать мрку, то охватывая сантиметромъ грудь и талію барышни, то опускаясь на одно колно, чтобы опредлить длину юбки, и громко, отчетливо произносила, обращаясь къ записывавшей княжн: tour de poitrine… longueur du dos… tour des hanches…

Когда мрки были сняты и съ матери и съ дочери, Тюрина пожелала, чтобъ Лидія Александровна сшила ей еще второе платье, простое, ‘для дому’.

Почтенная генеральша ожидала, что Лидія Александровна предложитъ и ей такія-же ‘свиданія’, какъ ея дочери, но та ничего не сказала.

— Только чтобъ къ лицу, — напомнила ей Тюрина.

— Будьте покойны, — отвтила Лидія Александровна.— На васъ я безошибочно выберу завтра-же. У васъ вполн опредлившаяся фигура и завидный цвтъ лица и волосъ.

Къ тому-же Лидія Александровна знала, что у нея только ¹/₇ часть наслдства и при этомъ новый мужъ.

Одна за другой заказчицы являлись и уходили, Лидія Александровна показывала матеріи, примряла уже заказанныя и сметанныя платья, снимала мрки новыхъ. Къ концу она уже была достаточно утомлена и физически отъ возни и присданія, и умственно отъ разговоровъ на одну и ту же тему. Пріемъ кончился сегодня позже обыкновеннаго.

VII.

Сарматовъ не забывалъ Лидію Александровну. Онъ посщалъ ее, быть можетъ, даже чаще, чмъ позволяли приличія и ея отнимаемое у работы время.

Его оперный абонементъ не совпадалъ съ ея днемъ, но за то по субботамъ, въ Михайловскомъ, аккуратно во второмъ антракт, онъ являлся къ ней въ ложу. Многимъ изъ его знакомыхъ это не нравилось, потому что портниху Нерамову они теперь знали уже боле или мене вс и, не смотря ни на какія разсужденія, не хотли вполн примириться съ этимъ навязываніемъ имъ должнаго уваженія къ ‘искусницамъ модныхъ лавокъ’. Легче другихъ признали за Лидіей Александровной право гражданства Беркаловы. Нарья Владиміровна скоро забыла о томъ, что Лидія Александровна была когда-то оцнена первой, а она послдней въ ‘аркадскомъ’ конкурс красавицъ. Хотя между нею и Лидіей Александровной не было почти ничего общаго ни по характеру, ни по складу ума, но дружественныя отношенія Беркаловыхъ съ Сарматовымъ и извстная доля свободомыслія въ самомъ Иван Андреевич повліяли, по крайней мр, на то, что Марья Владиміровна охотно разговаривала съ Лидіей Александровной при встрчахъ, не приглашая ее впрочемъ къ себ. Иванъ Андреевичъ отваживался иногда зайти и въ аванложу къ Нерамовой. Но боясь встать въ неловкія отношенія либо къ Лидіи Александровн, либо къ обществу, въ случа боле близкаго знакомства, Марья Владиміровна избгала заказывать у Лидіи Александровны платья, говоря, что не хочетъ измнять своей старой портних.

Сарматовъ однако при каждомъ удобномъ случа подготовлялъ почву къ тому, чтобъ общество примирилось даже съ его женитьбой на Лидіи Александровн, если-бъ это состоялось.

— Посмотрите, какія чудныя платья вы видите вокругъ, — говорилъ онъ иногда гд-нибудь на балу, обращаясь столько же къ дамамъ, сколько и къ мужчинамъ: — вотъ это и вонъ то, я знаю, шиты у Нерамовой. Ну и какъ же вы не хотите признать, что она художникъ! Все дло въ привычк. А вы подумайте: вы видите на выставк портретъ г-на NN, портретъ г-жи NN работы извстнаго художника. Вы останавливаетесь передъ ними, любуетесь, критикуете, прославляете художника, говорите о его новой работ съ вашими знакомыми, и вамъ и въ голову не придетъ, кто эти неизвстные и неинтересные для васъ г-нъ и г-жа NN. А вдь сегодняшній балъ тоже своего рода выставка. Завтра, посл-завтра, чрезъ недлю, вы все еще будете говорить, въ чемъ были одты жена сановника такого-то, дочь генерала такого-то, или сестра банкира такого-то. А до женщины, которая была творцомъ этихъ нарядовъ, чье воображеніе создало эти поэмы изъ шелка, бархата и кружевъ, до нея вамъ дла нтъ… если только не захотите сейчасъ же заказать себ у нея что нибудь подобное! А разв это справедливо? Вдь чтобы создать истинно художественное платье надо много искусства, знанія и таланта. Надо быть чмъ-то, а не просто женой, сестрой, дочерью, — повторялъ онъ слова, запечатлвшіяся у него въ памяти изъ его разговоровъ съ Лидіей Александровной.

Надъ нимъ смялись, считая его вн закона, онъ и самъ говорилъ все это въ своемъ обычномъ шутливомъ тон, но эти разговоры длали свое дло: извстность Лидіи Александровны росла и общество пріучалось смотрть на Нерамову, если еще не съ уваженіемъ къ ея профессіи, то, по крайней мр, съ терпимостью къ ея знакомству съ Сарматовымъ.

Про Сарматова говорили, что Нерамова одинъ изъ его новыхъ ‘капризовъ’. Эти слухи доходили и до него въ форм шутливыхъ намековъ, но онъ зналъ, что это клевета и шутя же опровергалъ ее. Впрочемъ, онъ говорилъ, что если-бъ это было и такъ, то это во всякомъ случа лучшее и самое серьезное изъ его увлеченій.

Теперь онъ уже нашелъ удобный случай спросить Лидію Александровну, отчего не видно ея жениха, и получилъ въ отвтъ краткое: ‘я съ нимъ разошлась, и онъ совсмъ ухалъ въ Москву’.

Сарматовъ не сталъ вызывать ее на объясненіе подробностей разрыва, она никогда не заговаривала объ этомъ сама. Но зато онъ зналъ теперь, что его мечта о женитьб на Лидіи Александровн уже не встрчаетъ препятствій со стороны, что этотъ вопросъ можетъ быть разршенъ только между нимъ и ею.

Онъ замчалъ, что она ни мало не шокируется его частыми визитами, что она нисколько не стсняется тмъ, что это можетъ ‘компрометировать’ ее. Но нтъ ни тни тхъ отношеній, которыя приписываетъ имъ молва. Лидія Александровна слишкомъ занята своей мастерской, а онъ уважавшій всегда и въ каждой женщин свободу чувства, уважаетъ ее въ Лидіи Александровн тмъ боле и тмъ боле удерживается отъ всякаго свободнаго посягательства на эту свободу.

Но для Лидіи Александровны эта дружба съ Сарматовымъ имла и свои маленькія терніи. Ростицкая, не возобновлявшая у нея заказовъ со времени Rcamier, нигд не встртившаяся съ тхъ поръ Лидіи Александровн, досаждала ей за послднее время анонимными письмами грубаго браннаго содержанія. На нее эти письма производили только грустное впечатлніе. Ей было досадно за Ростицкую. Она сначала даже сомнвалась, ея ли это письма, но нкоторые намеки убждали ее, что это именно Ростицкая дошла до такого униженія въ припадк ревности и озлобленія. Лидія Александровна и по этимъ письмамъ, и по двумъ, тремъ случайнымъ намекамъ Сарматова догадалась, что онъ окончательно оставилъ Ростицкую. Она, пожалуй, готова была пожалть ее, какъ оставленную, но въ то же время она негодовала на танцовщицу, что та въ этихъ письмахъ выражала какую-то свою обиду. Разв въ самомъ дл Сарматовъ не вправ былъ въ извстный моментъ оказать ей помощь выдвинуться впередъ и потомъ перестать интересоваться ею? По какому праву она требовала отъ Сарматова такого постоянства и въ любви въ ней, и въ денежной поддержк?

Подъ впечатлніемъ этихъ анонимныхъ писемъ Лидія Александровна представляла себ иногда и такое положеніе, что Сарматовъ вдругъ перестанетъ давать ей въ долгъ денегъ, и она окажется въ этомъ отношеніи оставленной такъ же, какъ Ростицкая. Будетъ ли она въ чемъ нибудь обвинять его? Никогда. По какому праву?

Зато подъ впечатлніемъ тхъ же писемъ она тмъ настойчиве думаетъ какъ бы ей освободиться отъ долга Сарматову. Шагъ за шагомъ она идетъ къ тому, чтобъ замстить кредитъ у него кредитомъ у другихъ лицъ на условіяхъ хотя бы и мене выгодныхъ, но зато чисто дловыхъ, комерческихъ, а не дружескихъ. Ей кажется, что еслибъ она расплатилась теперь съ Сарматовымъ, ея отношенія къ нему стали бы еще лучше, еще сердечне.

И въ то же время у нея нтъ-нтъ да промелькнетъ иногда мысль, какъ пріятно ей сохранить эти только дружественныя отношенія съ человкомъ, отъ котораго у нея былъ ребенокъ, какъ пріятно сознавать, что и впредь эти отношенія должны остаться только такими же, не смотря на то, что она теперь совершенно чужда всякой pruderie, несмотря на то, что теперь, при частыхъ встрчахъ съ нимъ, въ ней иногда просыпается женщина, и она смотритъ на Сарматова, какъ на мужчину, и онъ не внушаетъ ей прежняго отвращенія. Напротивъ, его мужественная фигура кажется ей привлекательной, его спокойно-благовоспитанныя манеры заставляютъ ее иногда невольно вспоминать порывистаго, порой даже нсколько вульгарнаго Елкина и длать невыгодныя для Елочки сравненія.

Но она должна Сарматову — и этого одного достаточно, чтобъ оградить ее отъ всякой мысли о возможности боле близкихъ отношеній съ нимъ. Но между нимъ и ей есть еще умершій ребенокъ — и этой тайны достаточно, чтобъ заставить Лидію Александровну отгонять отъ себя мысль о возможности сближенія съ Сарматовымъ даже въ т минуты, когда она съ увренностью думаетъ о томъ, что въ недалекомъ будущемъ она перестанетъ быть его должницей.

——

На второй недл Великаго поста Сарматовъ обдалъ у Лидіи Александровны. Онъ бывалъ у нея за обдомъ уже не въ первый разъ: она безъ церемоніи всегда говорила ему, что это время наиболе удобное, чтобъ принимать запросто добрыхъ друзей, и Сарматовъ, измняя своему обычному обденному часу, прізжалъ къ Лидіи Александровн чаще всего около половины пятаго. Посл обда онъ обыкновенно узжалъ, а Лидія Александровна отправлялась въ мастерскую или занималась своими счетами и корреспонденціей.

Но сегодня время боле свободное, Лидія Александровна рада ‘поничевокать’, какъ она научилась теперь говорить у своихъ мастерицъ, и не отпускаетъ Сарматова.

Едва они переходятъ посл обда изъ столовой въ гостиную, какъ княжна начинаетъ прощаться съ Сарматовымъ: она отправляется навстить больную знакомую.

Лидія Александровна и Сарматовъ остаются вдвоемъ.

Разговоръ сначала не вяжется, но имъ любо сидть и такъ, перекидываясь вялыми, короткими, ничего не значущими фразами: они друзья, они хорошо знаютъ другъ друга, имъ пріятно спокойно ждать, что можетъ быть вдругъ у кого-нибудь изъ нихъ блеснетъ яркая, какъ искра, мысль и зажжетъ всегда готовый горючій матеріалъ для разговора.

Лидія Александровна разсказываетъ между прочимъ Сарматову, что она вчера отправила Наталь Михайловн въ Одессу три платья, сшитыя по ея заказу.

— Наталья Михайловна теперь погибла для Петербурга, — улыбнулся Сарматовъ:— недавно я тоже получилъ отъ нея письмо: она въ восторг отъ своихъ успховъ въ провинціи..

— И знаете, мн теперь иногда не достаетъ ея,— сказала Лидія Александровна, и потомъ, улыбнувшись, добавила: — я думаю и вамъ тоже?

— Конечно, — нсколько смутившись отвтилъ Сарматовъ: — съ ней связанъ рядъ воспоминаній…

— Зато остался Митя, порученный, кажется, отчасти вашему попеченію,— прервала его Лидія Александровна, чтобы вывести изъ затруднительнаго положенія, въ которое поставилъ его ея злой вопросъ.— Кстати о Мит: онъ иногда заходитъ ко мн по воскресеньямъ съ визитомъ, я, конечно, по старой памяти, рада видть въ лиц его сына Натальи Михайловны, но иногда онъ держитъ себя со мной, и въ особенности съ Зиной, боле развязно, чмъ это было-бы намъ желательно. Еслибъ вы могли при случа дать ему понять…

— Непремнно,— отвтилъ Сарматовъ съ серьезнымъ видомъ.— А чтобы это вышло удобно, я постараюсь въ одно изъ воскресеній встртиться здсь съ нимъ у васъ, у меня будутъ тогда основанія для личныхъ замчаній.

Нажаловавшись на Митю, Лидія Александровна хотла за одно нажаловаться ему и на Ростицкую: сегодня утромъ ей опять подали городское письмо, анонимное — конечно отъ Ростицкой.

Лидія Александровна на минуту задумалась: сказать или нтъ?

‘Разумется, нтъ’ — ршила она.

Но ей хотлось все-таки съ увренностью знать, въ какихъ отношеніяхъ теперь Сарматовъ къ Ростицкой, и она позволила себ сдлать въ скромной форм вопросъ:

— А что ваша Ростицкая? Я не бываю въ балет, не слжу…

Сарматовъ опять нсколько смутился, какъ и при намек на Караулову. Именно сегодня эти вопросы ему непріятны.

— Я тоже. Я отъ многаго… прежняго… отсталъ въ послднее время. А у Ростицкой я не бывалъ съ тхъ поръ, какъ вернулся изъ-за границы, — отвтилъ онъ умышленно равнодушнымъ тономъ.

Онъ хотлъ прибавить, что Ростицкая, узнавъ о его возвращеніи изъ Парижа, бомбардировала его нкоторое время письмами, прізжала даже къ нему сама, когда его не было дома, но онъ при всемъ своемъ культ женщины, еще боле цнилъ культъ свободы и считая, что за нимъ нтъ никакого матеріальнаго или нравственнаго долга Ростицкой, оставилъ безъ вниманія ея нсколько грубо выраженное желаніе владть его особой и карманомъ. Онъ хотлъ было все это сказать Лидіи Александровн, но нашелъ, что ей совсмъ не нужно знать этихъ подробностей.

Посл нсколькихъ минутъ обоюднаго молчанія, Сарматовъ какъ-бы почувствовалъ, что моментъ благопріятенъ, посмотрлъ на Лидію Александровну задумчивымъ и ласковымъ взглядомъ и тихо произнесъ, отвчая незамтно для самого себя на промелькнувшія сейчасъ въ его голов мысли:

— Однимъ я обязанъ Ростицкой — встрчей и возобновленіемъ дружескихъ отношеній съ вами.

И опять, помолчавъ нсколько секундъ, онъ произнесъ:

— Лидія Александровна, вотъ уже боле двухъ лтъ, какъ вы протянули мн руку въ знакъ примиренія… предавъ забвенію прошлое… Позвольте поговорить по душ.

Лидія Александровна потупила голову и ничего не сказала.

— Вы молчите,— сказалъ Сарматовъ съ легкимъ волненіемъ.— Вы знаете, какъ я дорожу вашимъ теперешнимъ расположеніемъ ко мн, и если въ моей просьб поговорить по душ вамъ показалось что-нибудь непріятное, простите, я не буду продолжать о томъ, что хотлъ сказать.

— Говорите, — тихо произнесла Лидія Александровна.

— Я начну мою рчь съ самаго важнаго, что въ ней можетъ быть: хотите быть моей женой?— просто, задушевно спросилъ онъ.

Лидія Александровна подняла глаза и долго смотрла въ глаза Сарматову. Онъ не опускалъ взгляда, и могъ теперь видть по выраженію ея лица, что это предложеніе пріятно Лидіи Александровн, хотя въ то же время онъ видлъ, что она не торопится отвтить ‘да’. Но незамтно у нея и раздумья, сомннія, неожиданности. Она молчитъ, но уже какъ будто знаетъ, что отвтить, и только почему-то не хочетъ сразу высказаться. Мучительное безпокойство, обидное неудовольствіе овладваетъ имъ.

— Если я скажу вамъ ‘нтъ’, этотъ отвтъ не удовлетворитъ ни васъ, ни меня, — начала, наконецъ, Лидія Александровна посл минутнаго молчанія: — но я не могу сказать вамъ и ‘да’, потому что… потому что не могу.

Она улыбнулась.

— Я ршился сдлать вамъ это предложеніе,— заговорилъ Сарматовъ: — зная отъ васъ же, что вы боле ничмъ не связаны съ вашимъ женихомъ. Можетъ быть…

— Женихъ мой… бывшій… тутъ не причемъ, — прервала его Лидія Александровна. У нея чуть-чуть не сорвались слова: ‘если хотите’. Подумавъ, она продолжала:— наши отношенія съ вами кажутся мн настолько… сложными… что ваше предложеніе теперь… только еще боле усложняетъ ихъ.

— Чмъ-же?— съ недоумніемъ спросилъ Сарматовъ.

— Начать съ того, что я дала себ слово никогда не выходить замужъ,— отвтила Лидія Александровна твердо, увренно смотря ему прямо въ лицо.

На это у него было возраженіе, повидимому, всегда готовое.

— Всякое данное ‘на будущее время’ слово обусловливается обстоятельствами, вызвавшими его, и ими только держится,— сказалъ онъ съ любезной улыбкой.— Если эти обстоятельства видоизмняются, разумный человкъ не долженъ упорствовать на данномъ при другихъ обстоятельствахъ слов.

— Вы безнравственный софистъ,— улыбаясь же, отвтила ему на это Лидія Александровна.

— Не лестная аттестація для человка, только что предложившаго вамъ руку и сердце,— усмхнулся въ свою очередь Сарматовъ, и шутливо продолжалъ:— но я не принимаю ея по своему адресу, а только по адресу неврно понятой вами мысли: я хотлъ сказать, что нельзя упорствовать на данномъ вами себ слов, когда… когда мн такъ хотлось-бы, чтобъ вы ему измнили!

— Однако мы съ вами опять, по обыкновенію, свели нашъ разговоръ на ‘вопросы’, — дружескимъ тономъ сказала Лидія Александровна: — оставимъ это, будемъ просты и сердечны. Я очень цню ваше вниманіе. Оно льститъ моему самолюбію и радуетъ меня, какъ выраженіе вашего расположенія. Я не произношу слово ‘любовь’ — мы вдь съ вами не признаемъ ея. Право-же я очень рада… если хотите, я счастлива!..

Сарматовъ посмотрлъ на ея сіявшее удовольствіемъ лицо, это настроеніе передалось и ему, и выраженіе его лица становилось радостне, привлекательне.

— Но,— такъ-же тепло, такъ-же сердечно продолжала Лидія Александровна: — не будемъ отравлять нашего взаимнаго расположенія… Вы поймете, Егоръ Дмитріевичъ, что если я дала себ слово не выходить замужъ, то надо, чтобъ случилось что нибудь особенное, надо мн много передумать, чтобъ измнить свое ршеніе. Хотя-бы и для васъ.

— Позвольте мн въ такомъ случа считать себя все-таки вашимъ женихомъ до тхъ поръ, пока вы не надумаете назвать меня вашимъ мужемъ, — сказалъ Сарматовъ.

— О, это отъ всего сердца!— отвтила Лидія Александровна, выпрямляясь на кресл и протягивая ему руку.

Сарматовъ привсталъ съ кресла и, крпко пожавъ протянутую ему руку, поцловалъ ее.

— Но это остается между нами, — сказала Лидія Александровна, снова откидываясь на спинку кресла и принимая прежнюю позу.

— До тхъ поръ, пока вы пожелаете,— покорно наклоняя голову, отвтилъ Сарматовъ.

На томъ мст руки, гд Сарматовъ, цлуя ее, прикоснулся своими большими усами, Лидія Александровна почувствовала теперь непріятное ощущеніе, но воздержалась отъ того, чтобъ потереть это мсто, и непріятное ощущеніе прошло само собой.

— Во всякомъ случа теперь между нами заключенъ, хотя и тайный, но боле тсный союзъ, и вы не поврите, какъ я счастливъ, — заговорилъ опять Сарматовъ въ нсколько восторженномъ тон.— Я перестану теперь испытывать то грустное чувство одиночества, которое угнетало меня въ послднее время, А прізжая къ вамъ, я буду увренъ, что я не надодаю вамъ, что меня здсь встртятъ не какъ чужого, что я могу длиться съ вами моими мыслями уже безъ всякой оглядки.

— Чтобъ еще крпче укрпить наше единомысліе, — сказала, желая приласкать его, Лидія Александровна.

— Да… Оно насъ сблизило, оно послужитъ прочной связью между нами, но…— началъ было Сарматовъ и остановился.

— Разв но?— удивилась она.

— Однимъ единомысліемъ не исчерпывается любовь, — подчеркнувъ послднее слово, сказалъ Сарматовъ.

— А я еще такъ недавно пришла было къ убжденію, что вы правы, что любовь — это только единомысліе, — въ раздумьи произнесла Лидія Александровна.

Я не отвергаю этого!— живо подхватилъ Сарматовъ.— Но все живое не застываетъ въ одной форм. Съ тхъ поръ, какъ я говорилъ вамъ про единомысліе, я жилъ, моя мысль жила, и въ послднее время я уже нсколько иначе представляю себ живую любовь.

Лидія Александровна вопросительно посмотрла на него.

— Единомысліе есть нчто опредлившееся, хотя и способное къ органическому росту — простите, — извинился онъ за тяжеловсный терминъ и продолжалъ: — любовь-же все-таки есть нчто неопредленное… И теперь для меня любовь — это — исканіе потеряннаго рая.

Красивое, хотя и туманное выраженіе произвело на Лидію Александровну впечатлніе чего-то не серьезнаго, но во всякомъ случа пріятнаго, по лицу ея пробжалъ свтлый лучъ удовольствія.

— Дайте мн вашу руку, Лидія Александровна и пойдемте вмст по этому пути къ потерянному раю, — продолжалъ Сарматотовъ, впадая въ немножко мечтательное настроеніе.— Еслибъ вы знали, какъ мн хочется видть васъ у себя, хозяйкой моего дома, женой, опорой, матерью будущей семьи!..

Лидія Александровна почувствовала, какъ при послднихъ словахъ Сарматова сердце ея сжалось. Но она не выдала себя. Только лицо ея стало серьезне, что Сарматовъ приписалъ съ своей стороны ея серьезному взгляду на ту картину будущей семейной жизни, которую онъ ей представилъ.

— Хорошо, Егоръ Дмитріевичъ,— произнесла она:— нашъ тайный союзъ заключенъ. И, если мы оба выдержимъ испытаніе…

— Какое испытаніе, Лидія Александровна?— спросилъ Сарматовъ, и во взгляд его выразилась готовность на всякое.

— Я должна увриться, что вы ни при какихъ условіяхъ не откажетесь отъ сдланнаго вами предложенія…

— Будьте увренны…

— Вы должны узнать меня всю, какая я есть, а это можетъ сдлать только время,— продолжала она, не давая прерывать себя.— Вы должны уважать мое право самостоятельно мыслить и дйствовать.

— Если я за что особенно люблю васъ, — сказалъ ей на это Сарматовъ: — такъ именно за то, что вижу въ васъ женщину, доросшую до права на самостоятельность. Не мн главенствовать надъ вами!

— Посмотримъ, — улыбнулась Лидія Александровна.— Во всякомъ случа вы должны знать, что я не одинока, что у меня вонъ тамъ, за этой стной, моя семья, — тономъ серьезнаго договора сказала она.— Вы должны полюбить ее. Если я отдамъ часть моего сердца вамъ, вы отдайте часть вашего сердца моему длу, моимъ задачамъ.

— Разв можно говорить объ этомъ!— воскликнулъ Сарматовъ:— это разумется само собой.

Сарматовъ просидлъ у Лидіи Александровны до вечерняго чаю. Они говорили потомъ только о вещахъ совершенно постороннихъ, но уже въ томъ тон людей, любящихъ другъ друга, который придавалъ каждому слову свой особенный отпечатокъ.

Счастливый, Сарматовъ ухалъ, давая ей покой, но унося въ душ радостную увренность, что съ его уходомъ его образъ и мысли возстанутъ въ ея воображеніи точно такъ же, какъ она сама, невидимая для другихъ, сопутствуетъ ему теперь среди чужой толпы, среди шумной жизни улицы, одна только зримая его устремленному внутрь себя взору.

VIII.

Двица Ельцова выходитъ посл Пасхи замужъ! Только объ этомъ и разговоровъ въ купеческихъ гостиныхъ Александро-Невской части и Васильевскаго острова. Нотаріусъ, и очень состоятельный, вдовецъ, съ ребенкомъ, но видный мужчина — женихъ хоть куда. И, говорятъ, усплъ уже очень полюбить свою невсту. И всему виной оказывается Нерамова. Съ тхъ поръ, какъ она сшила Сашеньк Ельцовой нсколько платьевъ, превративъ Сашеньку въ Александру Гавриловну, Ельцова стала положительно неузнаваема! Она измнилась не только благодаря костюму, но измнилось и выраженіе ея лица. Она пріобрла сама довріе къ своей вншности, она не сомнвалась теперь, что на ней женятся не изъ-за однихъ только денегъ. И эта увренность отразилась добротой въ ея глазахъ, радостью въ ея улыбк, спокойной смлостью въ ея движеніяхъ, сгладила вс прежнія шероховатости, и показала Ельцову въ новомъ свт. Многіе изъ ея прежнихъ жениховъ, плнявшіеся ея милліонами, но колебавшіеся сдлать ей предложеніе, находя ее хотя не глупой, но слишкомъ некрасивой, теперь находятъ, что она вовсе не такъ дурна. ‘Все это скверныя портнихи одвали ее не къ лицу!’ — хоромъ твердятъ про Ельцову вс старыя двы и ихъ маменьки.— ‘Посмотрите, что стало изъ нея теперь! Честь и слава Нерамовой — вотъ это портниха!’

А въ мір боле элегантномъ про Нерамову говорили: c’est une royaut etablie.

И у Лидіи Александровны отбою нтъ отъ заказовъ, и она, и княжна изнемогаютъ подъ бременемъ всхъ этихъ разговоровъ съ заказчицами и головоломныхъ соображеній о сотн самыхъ разнообразныхъ туалетовъ. Лидія Александровна и сама не ожидала, что ей такъ скоро нужно будетъ пополнить весь комплектъ до 50 человкъ, а теперь уже у нея работы на всхъ до весны и на весну. Одно приданое Ельцовой дастъ ей чистый заработокъ въ нсколько тысячъ.

Но въ самый разгаръ шедшей стройнымъ ходомъ работы поднялся опять непріятный вопросъ о кухарк въ общежитіи. ‘Доброта’ Агаьи стала, наконецъ, совсмъ невыносимой, и нкоторыя изъ вновь поступившихъ громко выражали свое неудовольствіе. Лидія Александровна разсердилась и на экономку, что та довела до этого, и на самое себя, что, занятая мастерской, забыла объ Агаь, и на мастерицъ, что он такъ долго молчали. Агаья была тотчасъ уволена, нанята другая съ рекомендаціями и аттестатами. Лидія Александровна кстати вспомнила опять, что она только прособиралась купить поваренную книгу. Нужна ли эта книга, или уже будетъ не нужна, все равно, ‘Подарокъ молодымъ хозяйкамъ’ былъ теперь, наконецъ, купленъ.

При своемъ большомъ иногда чисто физическомъ труд, Лидія Александровна въ послднее время обращала особенное вниманіе на обиліе и разнообразіе ея собственнаго стола, и еще на Караванной смнила прежнюю Катерину на кухарку за повара, отлично готовившую. Сегодня, посл хорошаго обда, Лидія Александровна, по своему обыкновенію, велла подать себ въ примрочную кофе и сла къ топившемуся камину ‘поничевокать’ въ одиночеств. Княжны не было: она похала къ нсколькимъ заказчицамъ сдать платья и подать счета. На груд тюковъ только что присланныхъ изъ разныхъ магазиновъ матерій лежала и купленная новая поваренная книга. Лидія Александровна увидала ее, встала, подошла, развернула бумагу, посмотрла на коленкоровый съ золотымъ тисненіемъ рыночный переплетъ и, вернувшись на свое мсто, принялась перелистывать ‘Подарокъ’.

Просматривая листъ за листомъ, она доходитъ до отдла ‘Кушанья для служителей’. Уже самое названіе производитъ на Лидію Александровну впечатлніе какой-то mesquinerie. Она читаетъ: ‘если для господскаго стола приготовляется на второе блюдо солонина, то сварить ее до половины готовности, попробовать, если солона, слить бульонъ и налить свжею горячею водою. На слитомъ-же бульон сварить прислуг щи, во щи положить разварную говядину, оставшуюся отъ бульона, приготовленнаго для господъ’.

Лидія Александровна опускаетъ книгу, потомъ, подъ впечатлніемъ все боле и боле охватывающаго ее какого-то безотчетнаго раздраженія, она машинально вырываетъ изъ книги эту страницу и бросаетъ книгу въ сторону. Задумавшись, она складываетъ эту страницу вдвое и медленно разрываетъ ее, потомъ опять разрываетъ на двое, еще и еще — тихонько, по мр того, какъ бгутъ ея мысли, разъ за разомъ на мелкіе клочки.

И думается ей, какъ странно сложилась жизнь, что одному — все, что есть самаго лучшаго, другому — слитой бульонъ отъ солонины и говядина, оставшаяся отъ господскаго супа. У нея этого нтъ… и не будетъ. Но такъ везд… такъ ведется…

Она чувствуетъ, какъ въ душ ея поднимаются непримиримыя противорчія. Она отлично понимаетъ, что она не можетъ давать мастерицамъ такой-же обдъ, какой подается ей и княжн: никакія грабительскія цны мастерской не выдержатъ такихъ расходовъ. Наконецъ, если уравнять себя съ ними въ этомъ отношеніи то отчего-же не уравнять и во всемъ остальномъ: и въ помщеніи, и въ нарядахъ, и въ удовольствіяхъ. Оставалось-бы, если искать справедливости… нтъ, не справедливости, а уравненія всхъ подъ одно, — оставалось-бы самой не позволять себ ничего боле того, что дается всмъ остальнымъ. Но разв это возможно? Если у нея есть лошади, абонементъ въ театр, изысканный обдъ, вся эта обстановка, все это не у нея лично, а у этого дла, которое называется: ‘Нерамова, портниха, пріемъ отъ 12 до 4-хъ’, дло, которое даетъ ей возможность пользоваться всмъ этимъ, и кормить этихъ 50 человкъ, такъ, какъ это возможно. Если же она будетъ сокращать себя — и во имя чего? во имя голаго принципа равенства разв, и только?— изсякнетъ и ея фантазія, и ея энергія, и все то, чмъ движется ея дло, и она только имъ же всмъ сдлаетъ хуже.

Но она не можетъ и расходовать безъ разсчета. У нея сейчасъ лежитъ нсколько тысячъ на текущемъ счет въ банк, но не можетъ-же она бросить ихъ на конфекты для ученицъ, на билеты въ театръ для нихъ, на катанье ихъ на тройкахъ. Нельзя начать и распредленіе чистой прибыли между ними, какъ она ршила сдлать это потомъ, когда мастерская будетъ существовать сама собой, безъ кредита у Сарматова.

‘Теперь прежде всего разсчитаться съ нимъ!’ — думаетъ Лидія Александровна.— ‘Положимъ Сарматовъ въ этихъ деньгахъ не нуждается, положимъ ей стоитъ сказать Сарматову слово, и сарматовскіе капиталы къ ея услугамъ. Но, нтъ, цной своей личности, цной своей свободы и цной свободы своей души она не хочетъ пріобртать никакихъ жизненныхъ благъ ни себ, ни другимъ. Было-бы смшно явиться благодтельницей своихъ мастерицъ, вынимая дружескими просьбами деньги изъ кармана Сарматова. Такъ благодтельствовать онъ можетъ и безъ нея. Нтъ, надо выработать, создать своимъ трудомъ что-нибудь, не существовавшее въ обращеніи у другихъ, и это отдать! А собрать съ другихъ то, что уже сдлано другими — это ложь!

Нтъ, она не позволитъ теперь ничего лишняго ни себ, ни мастерицамъ, она будетъ просто скупа, пока не освободится отъ долга Сарматову. ‘Если я требовала отъ Елкина, чтобъ онъ прежде свадьбы излечился отъ своей болзни — ревности’ — думаетъ она — ‘я должна требовать отъ себя прежде всего разсчитаться съ Егоромъ Дмитріевичемъ. Единомысліе должно быть независимо!’

Лидіи Александровн вспоминается, что, уплативъ Строниной, отсроченную ею тысячу рублей, она не уплатила Сарматову трехъ тысячъ по векселю, занятыхъ при покупк мастерской, не говоря уже о другихъ суммахъ, взятыхъ посл по открытому ей у Сарматова ‘текущему счету’ безсрочно. Однако она могла уплатить. Въ феврал деньги у нея были — такая сумма у нея теперь всегда наберется въ случа надобности — но она отсрочила этотъ платежъ до мая, чтобъ ничмъ не стснять себя въ разсчетахъ за товары весенняго сезона.

‘Слава Богу, въ ма эта первая уплата будетъ сдлана’ — думаетъ она, соображая предстоящіе расходы и полученія.

Лидіи Александровн надоли лежавшія у нея на колняхъ клочки разорванной страницы ‘Подарка молодымъ хозяйкамъ’, она собрала ихъ, встала, подошла къ камину и бросила ихъ туда, бумажки вспыхнули яркимъ пламенемъ на горячихъ угольяхъ.

И вмст съ ними вспыхнула въ памяти вся сцена сожженія сторублевки на пикник въ Аркадіи.

‘Какъ это было давно!.. Сколько пережито съ тхъ поръ…’ — думаетъ Лидія Александровна, возвращаясь на свое мсто и снова раскидываясь на соф.

Она не анализируетъ своего чувства, подтолкнувшаго ее тогда на это аутодафэ, но у нея является теперь какое-то смутное сознаніе, что и тогдашнее сожженіе, какъ и теперешнее вырываніе листа изъ книги, это былъ одинъ и тотъ же порывъ. Она замчаетъ только, что теперь у нея уже не бросается въ лицо краска стыда при воспоминаніи объ этомъ случа. Эта выходка кажется ей даже какъ будто естественной въ извстный моментъ. Какъ соотвтствующее обстоятельствамъ, неловкое выраженіе все-таки хорошаго душевнаго порыва, она находитъ ее, по меньшей мр, извинительной. Она уже научилась теперь tout comprendre въ своихъ дйствіяхъ и душевныхъ движеніяхъ, и большой наивный ужасъ предъ маленькими наивными глупостями уже несвойственъ ей.

И опять цлый рядъ воспоминаній о пережитомъ, перечувствованномъ, передуманномъ, не ожидавшемся и случившемся, задуманномъ, общанномъ и неисполненномъ, проносится въ мысляхъ Лидіи Александровны, пока она продолжаетъ сидть одна въ примрочной, всматриваясь въ подернувшіеся пепломъ дотлвающіе угли камина и прислушиваясь къ тишин опуствшей на два часа мастерской.

Что достигнуто?.. Многое. Если она еще не совсмъ твердо стоитъ на той почв, которая у нея подъ ногами, все равно, она уже съ увренностью глядитъ на будущее. То, о чемъ она когда-то мечтала въ первыя недли посл своего прізда въ Петербургъ, осуществлено. Толпа уже идетъ за ней.

Что сдлано?.. Она хотла быть матерью всмъ, не имющимъ матери. И что же? Объ этомъ не вспоминается. Это отошло куда-то на второй планъ, выдвинувъ другія заботы. Но забыто-ли это, измнила-ли она этому?

Нтъ, она ничего не забыла, ничему не измнила, но неужели нужно отравлять себ жизнь гнетомъ этихъ напоминаній?..

‘Нельзя распускаться, нельзя жить одними добрыми желаніями’,— разсуждаетъ она.— ‘Всему должна быть мра, а больше всего мра доброт и мра дисциплин. А то вдь, какъ кухарка Агаья: по доброт не пожалешь соли и пересолишь, по доброт можно и перепечь и пережарить’.

Она перебираетъ въ памяти все, что служило ей когда-то ‘толчками’ въ жизни. И она почти готова упрекнуть себя за то, что совсмъ забыла даже Колю, который когда-то пробудилъ въ ней материнское чувство. Но что значитъ забыла? Коля въ эти годы подросъ, теперь уже онъ не носитъ больше товаровъ изъ магазина, теперь онъ тамъ же получилъ другое мсто, на жалованьи. Что же ей? Посылать ему конфетку? Посылать ему денегъ? Или взять его къ себ… на службу?.. Почему?.. Только потому, что онъ напомнилъ ей ея собственнаго Колю?

‘Ахъ, это опять все то же’!— въ раздраженіи думаетъ Лидія Александровна.— ‘Это эгоизмъ, прикрытый не столько благороднымъ, сколько благовиднымъ сентиментомъ’!

Да, если такъ смотрть на вещи, то ее можно упрекнуть и еще кое въ чемъ. Она забыла и Груздевыхъ, а Жукова такъ перестала и кланяться ей!

Лидіи Александровн вспоминается, какъ тепло ей было у Груздевыхъ въ т трудныя минуты, которыя она переживала, не находя себ опоры среди холодныхъ волнъ чужого ей тогда Петербурга. Она была чужая для Груздевыхъ, они отнеслись къ ней тепло, какъ къ родной. А теперь?.. Саша убита… Смирновъ въ ссылк… Не только Дубовская, но и нсколько другихъ заказчицъ одна за другой ушли изъ магазина, гд Жукова надола имъ своими черезъ-чуръ развязными манерами.

Лидія Александровна чувствуетъ, что ей тяжело вспоминать все это, но разв она виновата тутъ въ чемъ-нибудь. Приди къ ней Груздева или Жукова съ какой-нибудь просьбой, она охотно поможетъ имъ. Но если теперь она забыла о нихъ, если она даже не знаетъ гд и живутъ Груздевы, такъ что-же изъ этого? Что общаго между ней и ими? Неужели надо думать только о своихъ близкихъ или тхъ, кому мы почему-нибудь должны быть благодарны. Ближніе вдь вс безъ различія. Если къ ней, чужой, тепло отнеслись Груздевы, она и сама такъ же тепло относится ко всякому чужому, кто въ ту или другую минуту становится близкимъ ей.

‘Нтъ, отъ того-то и тяжело людямъ жить на свт, что вс берегутъ свое душевное тепло все для какихъ-то своихъ близкихъ. Въ этомъ вся ложь нашей жизни!’ — ршаетъ Лидія Александровна.

Если надо помогать своимъ, если запасъ своихъ силъ и средствъ надо беречь для близкихъ или имющихъ право на благодарность… или для тхъ, отъ кого ожидаютъ вознагражденія въ вид благодарности… такъ ей’всего ближе было-бы теперь заботиться о помощи отцу. А она до сихъ поръ ничмъ не помогла ему. Ихъ взаимныя отношенія ограничиваются теперь письмами, изрдка. Отецъ знаетъ, что у нея своя мастерская, она знаетъ, что у отца дла по прежнему плохи и что онъ держится все еще ‘святымъ духомъ’ на правахъ владльца нсколькихъ сотъ десятинъ, будучи долженъ кругомъ всмъ и каждому, каждую минуту дрожа за то, что его выселятъ, и теперь уже въ своихъ письмахъ онъ говоритъ не о сближеніи съ народомъ, а о возстановленіи крпостного права. Онъ уже иногда сообщалъ теперь Лидіи Александровн, что его Гриша, Саша и Маша подростаютъ. Въ одну изъ критическихъ минутъ онъ даже намекалъ Лидіи Александровн, что хорошо-бы ему теперь занять гд-нибудь рублей пятьсотъ. Но она была такъ безсердечна, что оставила этотъ намекъ безъ всякаго вниманія. Не занимать же ей было у Сарматова, чтобы послать отцу?

‘Во имя чего мн заботиться о поддержаніи тамъ положенія совершенно ложнаго, которое никому не нужно, которое рушится и неизбжно осуждено рухнуть’ — разсуждаетъ Лидія Александровна,— ‘когда силы нужны здсь на укрпленіе того, что живо, что растетъ, что нужно и полезно многимъ’.

Конечно, она не откажетъ отцу въ помощи, если у него небудетъ имнія… Если онъ останется одинъ… безпомощенъ, безпріютенъ… Но пока онъ все еще на своихъ ногахъ, пока у него чуть не каждый годъ приращеніе семейства, почему она должна безпокоиться о нихъ.

‘Какое мн дло до этой семьи, главой которой является мой отецъ’ — думаетъ она.— ‘У меня своя семья, боле близкая и боле мн дорогая, семья, которая даетъ мн мое теперешнее положеніе. Вотъ этимъ ‘дткамъ’ надо отплатить любовью и заботой объ ихъ благополучіи!’.

Но сейчасъ-же ей приходитъ въ голову, что вдь такой, какова она есть, со всми ея способностями, сдлала ее не эта мастерская.

Невольно напрашивается вопросъ, кому же она обязана всмъ этимъ. Семь. Да, но если она обязана своимъ воспитаніемъ и образованіемъ отцу и матери, такъ вдь не имъ однимъ. Ихъ роль была только посредствующая, сыгранная ими гораздо больше подъ вліяніемъ личнаго самолюбія и традиціонныхъ привычекъ, чмъ сознательно, какъ исполненіе долга. Въ ея воспитаніи и образованіи участвовало все человчество, вками накопившее свое достояніе, собранное всми и для всхъ. Разв только мать и отецъ дали ей все, чмъ сильны ея умъ и душа? И если у нея есть нкоторое обязательство предъ отцомъ, у нея есть еще въ такомъ случа еще большее обязательство предъ всмъ человчествомъ, наслдіемъ котораго она пользуется. И она будетъ расплачиваться за это въ лиц каждаго, съ кмъ жизнь поставитъ ее въ одни ряды и поведетъ по одному пути.

Лидія Александровна прислушивается теперь, какъ въ мастерской поднимается легкій шумъ: собираются… работа начинается…

И любъ этотъ шумъ Лидіи Александровн: это бьется жизнь, это идетъ работа созиданія чужого и своего благополучія, это идетъ уплата своей части долга человчеству за вковое наслдіе знаній, богатствъ, культуры, красоты.

И она чувствуетъ, какъ и ея сердце начинаетъ биться сильне, отчетливе.

IX.

На другой день, во время завтрака, захалъ на нсколько минутъ Сарматовъ, а прежде, чмъ онъ усплъ ухать, Катя, вышедшая по звонку въ переднюю, вернулась въ столовую и доложила, что Лидію Александровну желаетъ видть Анна Сергевна Дремухина.

— Тетя! вотъ неожиданно!— воскликнула Лидія Александровна, встала изъ изъ-за стола и вышла въ переднюю.

— Какими судьбами?— громко привтствовала она тетку, цлуя ее и ведя за. собой въ столовую.— Вотъ прекрасно сдлали, что зашли, тетя.

— Я не въ тебя, — съ ласковымъ упрекомъ сказала Анна Сергевна: — это ты старуху тетку совсмъ забыла…

— Ахъ, тетя, еслибъ вы знали, какъ мн некогда, — говорила Лидія Александровна.— Я къ вамъ столько разъ собиралась и все не могла. Это не такъ легко…

— Ну, для молодой двушки, что за далеко, — возразила не дослышавшая Анна Сергевна.

Лидія Александровна познакомила ее съ Сарматовымъ и княжной, Анна Сергевна чопорно раскланялась съ ними и сла къ столу на предложенное ей мсто.

— Чаю, кофе, закусить — чего хотите, тетя?— любезно спрашивала ее Лидія Александровна.

— Ахъ мн все равно, — отвтила старушка, по близорукости и слабости зрнія низко наклоняясь то къ одной то, къ другой тарелк.— Дай хоть кофе что-ли. Это что у тебя?

— Маринованная форель.

— Это должно быть вкусно, вотъ никогда не пробовала. Положи-ка мн.

Лидія Александровна и княжна поспшили исполнить желаніе старушки, а Анна Сергевна продолжала говорить:

— Мн нужно было быть въ этомъ дом у одной дамы. Смотрю вывска: Нерамова. Спрашиваю швейцара, какъ зовутъ: Лидія Александровна. Вотъ, думаю, хороша племянница: и адреса не знаю. Не забыла ли, думаю, и фамилію-то мою.

— Вы, тетя, немножко сами виноваты, что я не позаботилась сообщить вамъ мой адресъ. Вдь вы всегда были противъ моей дятельности портнихи, — съ добродушной усмшкой сказала Лидія Александровна: — вы все сердились и ворчали на меня.

— Я постарше тебя. Можно и извинить старух лишнее слово,— наставительнымъ тономъ сказала Анна Сергевна.

— Да зачмъ же было и вамъ длать неудовольствіе непріятнымъ напоминаніемъ, — продолжая улыбаться, оправдывалась Лидія Александровна.— Жизнь такъ коротка, что, право, не стоитъ тратить ее на непріятные и безполезные разговоры. Скажите лучше, тетя, ну, какъ вы поживаете, что у васъ въ институт?

— Хватилась, милая!— воскликнула Анна Сергевна и, на минуту сжавъ губы, ворчливо прибавила: — выгнали, выгнали, какъ же! Вотъ ужъ годъ, какъ не служу.

— Вы оставили институтъ?!..— не сдержавъ улыбки, въ свою очередь воскликнула Лидія Александровна.

— Стара, видишь ли, стала, глуха стала, глупа стала, — потряхивая головой, объясняла Анна Сергевна съ увренностью, что ироническій смыслъ ея словъ всмъ понятенъ.

— Вы такъ сжились съ институтомъ, что я не могла себ представить, — начала было Лидія Александровна.

— Ну такъ вотъ, — прервала ее Анна Сергевна:— tu as Fimagination forte, представь себ, что я наняла комнату на петербургской сторон и живу на пенсію и на то, что мн даютъ mes conomies.

— Тетя, я думаю вамъ такъ даже покойне, — хотла утшить ее Лидія Александровна.

— Ахъ, ma ch&egrave,re, на первое время — да, — ворчливо продолжала Анна Сергевна.— Но я такъ привыкла видть около себя дтей, заниматься ихъ воспитаніемъ, что мн положительно скучно. А выходить изъ дому, ты знаешь, у меня ноги…

— Тетя, я навщу васъ непремнно, — ласково сказала Лидія Александровна.

— Да, да, не забывай, меня, — прослезилась вдругъ Анна Сергевна: — c’est si triste quand apr&egrave,s une vie, consciencieusement sacrifie aux autres, on est oublie par tout le monde.

Лидію Александровну позвали въ мастерскую, гд шла спшная отдлка платья, назначеннаго сегодня на примрку: пріемный часъ уже пробилъ. Сарматовъ поспшилъ распрощаться, общая захать завтра вечеромъ. Анна Сергевна пожелала посмотрть мастерскую.

— Я вдь можетъ быть уже до смерти и не соберусь къ теб, — сказала Анна Сергевна:— вотъ случай привелъ, такъ дай взглянуть.

— Съ удовольствіемъ, тетя,— отвтила Лидія Александровна:— но вы извините меня, что я не могу пойти съ вами сама. Зина, будь добра, провели тетю, — обратилась она къ княжн.— Вотъ княжна вамъ все покажетъ.

Анна Сергевна осталась очень довольна осмотромъ мастерской, порядкомъ, чистотой и, наконецъ, изяществомъ работавшихся туалетовъ, выражая на каждомъ шагу свое удовольствіе княжн, которая торопилась поскоре отдлаться отъ старушки, зная, что тмъ временемъ уже пріхали заказчицы, что къ Лидіи Александровн въ примрочную позвали уже, вмсто нея, Ольгу едоровну.

Когда, наконецъ, Анна Сергевна вернулась съ княжной въ гостиную, а Лидія Александровна, проводивъ заказчицу, опять вышла къ тетк, Анна Сергевна съ умиленіемъ поглядла на племянницу:

— Mais c’est tr&egrave,s curieux, Лидочка, c’est tr&egrave,s interessant ce que je viens de voir, — сказала она.— Je te flicite, ma ch&egrave,re!

Обнявъ и расцловавъ Лидію Александровну, она наговорила еще кучу комплиментовъ и ей, и княжн, и въ заключеніе, уже собираясь уходить, спросила:

— Ну, а этотъ, съ усами-то, что былъ тутъ за завтракомъ, женихъ что-ли?

И она вопросительно посмотрла и на Лидію Александровну, и на княжну.

— Нтъ, тетя, просто знакомый, — съ веселой улыбкой отвтила Лидія Александровна.

Анна Сергевна опустила голову и съ оттнкомъ грусти произнесла:

— Жаль. А я думала женихъ.

Лидія Александровна не могла удержаться отъ насмшливой улыбки.

— Ну, а что, тетя, какъ ваши двадцать одна?

— Какія, милая?— подняла на нее Анна Сергевна недоумвающій взглядъ.

— А помните, вы говорили мн, что изъ вашихъ воспитанницъ цлыхъ двадцать одна ищутъ и не могутъ найти жениховъ, — напомнила ей Лидія Александровна.

— Ахъ, милая, — махнувъ рукой, сказала Анна Сергевна: — теперь ужъ ихъ гораздо больше. Я и счетъ потеряла.

И, поджавъ тонкія губы своего впалаго, беззубаго рта, она сокрушенно покачала головой.

— И какія двушки!— вдругъ точно встрепенувшись и что-то вспомнивъ, заговорила Анна Сергевна: — воспитанныя, образованныя, хорошихъ фамилій! Ну, что ты будешь длать — нтъ жениховъ.

И потомъ, ласковымъ взглядомъ посмотрвъ и на племянницу, и на княжну, Анна Сергевна, оживившись, убдительнымъ тономъ произнесла:

— Нтъ, вы двочки, этого съ усами-то, что тутъ сидлъ, не упускайте, — намекала она на Сарматова: — онъ, кажется, такой скромный, молчаливый. Если женихъ — такъ и ловите, такъ и хватайте, — съ улыбкой сказала она.

И Анна Сергевна, протянувъ въ сторону об руки, сдлала пальцами жестъ, какъ-бы схватывая воздухъ.

— Elle est impayable, ta vieille tante, — расхохоталась княжна, когда он проводили, наконецъ, Анну Сергевну: — знаешь, ей все понравилось въ мастерской, кром одного: зачмъ мастерицы громко разговариваютъ между собой во время работы.

——

Еще не успла Лидія Александровна собраться отвтить на визитъ тетки, какъ новое неожиданное посщеніе напомнило ей о ея родственныхъ связяхъ.

Вечеромъ, вскор посл обда, когда она занималась съ княжной соображеніями, что выписать изъ Парижа къ лтнему сезону, ей доложили о приход ея брата.

— Отецъ умеръ, — сказалъ ей Иванъ Александровичъ, поздоровавшись съ ней и садясь по ея приглашенію на одно изъ креселъ въ гостиной.

— Когда?!— невольно вырвалось у Лидіи Александровны, тоже занявшей мсто противъ него.

— Да ужъ недлю тому назадъ. Я получилъ сегодня письмо отъ узднаго предводителя. На вотъ прочти.

И Иванъ Александровичъ подалъ сестр письмо того самаго Николая Петровича, котораго когда-то отецъ прочилъ ей въ женихи. Предводитель писалъ, что Александръ Ивановичъ умеръ отъ паралича сердца мгновенно, что посл него, ничего не осталось, кром долговъ ‘по векселямъ, роспискамъ и безъ оныхъ’, разстроеннаго имнья съ тремя закладными, жены Лукерьи Степановны и трехъ человкъ дтей, изъ нихъ двое послднихъ законныя, а старшій — незаконный и не усыновленный. Предводитель предлагалъ Ивану Александровичу стать опекуномъ — духовнаго завщанія не было — предлагалъ ему взять дтей на воспитаніе, отобравъ ихъ отъ матери, которая за послдніе годы стала ‘пить’ въ такой степени, что оставлять ей дтей, носящихъ фамилію Нерамовыхъ, по меньшей мр, неудобно, тмъ боле, что у нея нтъ ршительно никакихъ средствъ для воспитанія ихъ.

— Что ты на это скажешь?— спросилъ Иванъ Александровичъ, когда Лидія Александровна, молча, въ раздумьи, опустила руку, державшую прочтенное письмо.

— Ты зналъ, что отецъ былъ женатъ на… Лукерь Степановн?— спросила она.

— Нтъ. А ты?

— Онъ никогда не писалъ мн объ этомъ, хотя иногда писалъ о дтяхъ. Что-же ты отвтишь?

— Что? Я право не знаю… я пріхалъ посовтоваться съ тобой. Лидія Александровна задумалась и оба долго молчали.

Предъ Лидіей Александровной встаетъ въ воображеніи фигура отца, она припоминаетъ его такимъ, какимъ видла въ послдній разъ предъ отъздомъ отъ него въ Петербургъ. И Лукерья, и ребенокъ — вспоминаются ей… вся сцена прощанья… Въ сущности вдь все это уже умерло тогда-же… Вотъ почему теперь извстіе о смерти отца оставляетъ ее почти равнодушной.

— Вдь вотъ что скверно, — говоритъ ей въ это время Иванъ Александровичъ: — они носятъ нашу фамилію. Ну, тотъ, старшій мальчикъ, не усыновленъ, а вдь послдніе, мальчикъ и двочка, вдь они Нерамовы, дворяне! Перваго мы могли-бы предоставить самому себ… ну, выдавать тамъ что-ли его матери извстную небольшую сумму до его совершеннолтія… А вдь съ этими неудобно такъ! Я бы сказалъ: пусть возится съ ними, какъ знаетъ, дворянская опека, — но для поддержанія престижа нашего имени… и посл этого письма отъ предводителя…

У Лидіи Александровны мелькаетъ мысль: ‘ты получилъ отъ отца имніе, отецъ все мечталъ устроить теб майоратъ, ну и заботься’.

— Я просто не знаю, какъ мн поступить, — закончилъ свою рчь Иванъ Александровичъ.

Лидія Александровна хотла ему сказать: ‘Это твое дло’ — но нашла, что это, пожалуй, столько-же и ея дло, и фраза не сорвалась у нея съ языка.

— Возьми и отдай ихъ куда-нибудь въ пансіонъ, — сказала Лидія Александровна.

— Да я готовъ-бы, пожалуй, сдлать это, но они слишкомъ малы для этого. Вдь только старшему, кажется,— какъ тамъ сказано въ письм?— семь или восемь лтъ… А его-то ужъ я во всякомъ случа не возьму. Этотъ пусть остается при матери. Вдь дло не ограничится пансіономъ, придется все-таки нести на своихъ плечахъ эту обузу до ихъ совершеннолтія. Такъ съ какой стати я буду брать еще этого незаконнаго.

Но у Лидіи Александровны въ душ поднимается протестъ противъ этихъ словъ брата.

‘За что?!.’ — думаетъ она.— ‘Чмъ-же этотъ хуже другихъ? Быть можетъ, изъ троихъ онъ лучшій… т двое — послдыши’.

Она припоминаетъ: это тотъ самый ребенокъ… который въ сущности лишилъ ее отца… который вытснилъ ее изъ отцовскаго дома… Но разв она жалетъ о случившемся?..

И, бросивъ на брата рзкій взглядъ, она ршительнымъ тономъ произнесла:

— Старшаго я беру на свою отвтственность. О его воспитаніи позабочусь я.

Иванъ Александровичъ посмотрлъ на нее не безъ недоумнія, но въ глазахъ у него засвтилась тайная радость.

— Если теб это нравится…— сказалъ онъ съ чуть замтной усмшкой.— Но возьми въ такомъ случа и двоихъ остальныхъ.

— А ты что-же?— возразила Лидія Александровна.— Ты богаче меня, и если у меня есть побудительная причина взять незаконнорожденнаго, то позаботиться о дворянахъ Нерамовыхъ твое дло.

— Да теб бы уже за одно, — началъ убждать ее Иванъ Александровичъ: — и зачмъ же раздлять дтей другъ отъ друга. Пусть уже они будутъ вмст. Я теб готовъ платить свою долю за двоихъ.

Лидія Александровна посмотрла на него. Платить?.. станетъ-ли онъ и платить, если она возьметъ на себя хлопоты? А если не станетъ — она можетъ ожидать отъ него и этого — вдь не судиться же съ нимъ? Нтъ, нельзя сдлать ему эту уступку, она не хочетъ остаться въ дурахъ.

— Я съ своей стороны готова платить теб свою долю за старшаго — заботься о всхъ троихъ, — сказала она брату.

— Гмъ…— задумался Иванъ Александровичъ.— Видишь-ли, мн это неловко… въ особенности теперь, — произнесъ онъ подкупающимъ тономъ: — ты знаешь или нтъ — я осенью женился.

— Ты меня на свадьбу не приглашалъ, — равнодушно отвтила Лидія Александровна, скрывая возбужденное любопытство.

— Наши отношенія казались мн такими, что…— началъ оправдываться Иванъ Александровичъ.

— На комъ?— прервала его Лидія Александровна.

— Моя жена дочь одного мебельнаго фабриканта.

‘Столяра’ — мысленно поправляетъ его Лидія Александровна и задаетъ вопросъ:

— Богатая, конечно?

— Да… достаточно…

— Чего-же лучше! Теб ничего не стоитъ теперь удлить кое-что и на воспитаніе дтей отца, а, какъ человку семейному, можно и взять ихъ къ себ.

— Ну, это никогда!— воскликнулъ Иванъ Александровичъ.

— Отчего-же?— поддразнила его Лидія Александровна.

— Нтъ, видишь-ли, я долженъ теб сказать, между нами, что въ этомъ и заключается для меня главнйшее затрудненіе, — началъ онъ съ дланной развязностью: — собственно мои личныя средства на столько поразстроились, что мн едва хватаетъ на свои расходы… Хозяйство, домъ держитъ жена… Ты понимаешь, что мн…

— Понимаю, — остановила его Лидія Александровна.— Но вдь, чтобъ платить мн, какъ ты предлагаешь…

— Ахъ, на это я достану, — поспшилъ поправиться Иванъ Александровичъ.— Наконецъ, ты можешь устроить ихъ подешевле… Я вообще стсняюсь пока говорить объ этихъ дтяхъ съ женой… я думаю предложить ей выкупить отцово имнье… Лучше, еслибъ ты взялась за нихъ…

Лидія Александровна думала въ это время, какъ-бы въ самомъ дл она могла устроить дтей. Это представляло и для нея много затрудненій, но сказавъ разъ, что она возьметъ старшаго на свое попеченіе, она уже не могла позволить себ передъ братомъ какихъ бы то ни было колебаній. Вдругъ ей пришла въ голову мысль: тетка Анна Сергевна не у длъ, она говорила, что скучаетъ о дтяхъ…

— Вотъ теб идея,— сказала она брату: — позжай къ тетк Анн Сергевн, предложи ей взять на себя хлопоты, а ты и я будемъ платить ей каждый свою долю.

Мысль понравилась Ивану Александровичу. Но онъ сталъ предлагать сестр самой переговорить съ теткой, предлагалъ ей же списаться и съ Николаемъ Петровичемъ. Лидія Александровна на отрзъ отказалась отъ этого, зная, что только переписка съ предводителемъ и можетъ еще побудить Ивана Александровича сдлать что-нибудь.

Ему ничего не оставалось, какъ взять адресъ Анны Сергевны, о существованіи которой онъ было и забылъ до этого напоминанія. Обсудивъ еще нкоторыя подробности дла, онъ общалъ извстить Лидію Александровну, какъ все это будетъ улажено.

На прощаніе онъ сказалъ сестр въ вид любезности, что не имлъ понятія о томъ, что у нея такая прекрасная мастерская.

— Я, право, не знаю, почему моя жена шьетъ у какой-то француженки,— прибавилъ онъ такимъ тономъ, какъ будто хотлъ сказать, что онъ со своей стороны желалъ-бы, чтобы его жена заказывала у его сестры.

Въ дйствительности онъ былъ противъ этого: онъ самъ предупредилъ жену, что онъ вовсе не друженъ съ сестрой и что для нихъ, при его положеніи, совсмъ неудобно не то имть дло съ Нерамовой, какъ портнихой, не то завязывать семейное знакомство, родственныя отношенія. Посл встрчи у судебнаго слдователя, Иванъ Александровичъ ршилъ, что самое лучшее не видаться съ сестрой: встрчая ее иногда въ театр, онъ длалъ видъ, что не замчаетъ ее, она въ свою очередь не находила нужнымъ обращаться къ нему. Если теперь онъ ршился пріхать къ ней, такъ это потому, что надялся сбыть ей заботу, еще боле ему непріятную, чмъ портняжное мастерство сестры, которую онъ когда-то стснялся видть даже гувернанткой.

Лидія Александровна поспшила избавить его отъ лишнихъ объясненій.

— Да у меня теперь такъ много заказовъ, что я не взялась-бы шить на кого бы то ни было вновь,— сказала она тономъ, въ которомъ ясно слышалось желаніе не продолжать этого разговора.

— Дай мн, по крайней мр, взглянуть, какъ ты устроилась,— сказалъ Иванъ Александровичъ, желавшій на прощанье сказать сестр хоть что-нибудь пріятное.

— Къ чему?— сорвалось у нея, но сейчасъ же, чтобъ загладить это немножко рзкое выраженіе, она прибавила: — ничего особеннаго… Разв вотъ здсь, — сказала она, бросивъ взглядъ на двери примрочной и какъ-то нехотя направляясь къ нимъ.

Иванъ Александровичъ послдовалъ за нею.

Своебразная обстановка освщенной электричествомъ примрочной произвела на него недурное впечатлніе.

— А гд же вы работаете?— спросилъ онъ.

— Вотъ здсь, — отвтила Лидія Александровна, указавъ на портьеру.

Ей вдругъ захотлось дать взглянуть брату на мастерскую. Какой-то внутренній голосъ подсказывалъ ей, что этого длать не слдуетъ, что это нехорошо, что уже однажды братъ съигралъ фатальную роль въ ея отношеніяхъ къ людямъ, и въ то же время другое чувство, чувство мелкаго тщеславія и желанія подразнить брата толкало ее къ портьер — и взяло перевсъ.

Она подошла къ подъемнымъ шнурамъ и, дернувъ ихъ въ два пріема, высоко подняла занавсъ. Нсколько изумленная мастерская увидала свою хозяйку, стоящей рядомъ съ красивымъ офицеромъ, а Иванъ Александровичъ, сдлавъ шагъ впередъ, не говоря ни слова смотрлъ то на княжну и Ольгу едоровну, на минуту оторвавшихся отъ размриванія выкроекъ, то на группы молоденькихъ мастерицъ и ученицъ, въ перспектив длинной рабочей залы, среди разбросанныхъ по столамъ пестрыхъ матерій, лентъ и цвтовъ, эти группы показались ему безчисленными.

Лидія Александровна взглянула брату въ лицо: въ глазахъ его бгалъ тотъ блудливый огонекъ, который всегда возбуждалъ въ ней непріятное чувство.

И она поспшила опустить портьеру.

X.

Сарматовъ теперь успокоился: онъ видлъ, что между нимъ и Лидіей Александровной единомысліе увеличивается съ каждымъ новымъ свиданіемъ, онъ понималъ, что если она почему-то еще хочетъ настаивать на своемъ ршеніи ‘никогда’ не выходить замужъ, то это только ‘временно’. Чмъ дальше, тмъ увренне смотрлъ онъ на ихъ теперешнія отношенія, какъ на искусъ, которому она подвергала не его только, но и себя. И онъ не считалъ поэтому себя вправ торопить ее.

Онъ уже избгалъ афишировать въ обществ свое знакомство съ Нерамовой, какъ онъ это длалъ вначал, когда пропагандировалъ ея дятельность въ кругу своихъ знакомыхъ. Теперь, напротивъ, онъ оберегалъ репутацію своей будущей жены, и поэтому считалъ за лучшее, чтобы до извстнаго времени его имя возможно рже упоминалось вмст съ ея именемъ.

Зато теперь, посл сдланнаго предложенія, для него не существовало такого тайнаго уголка въ его душ, который-бы онъ не открылъ Лидіи Александровн — за исключеніемъ, разумется, тайнъ, принадлежавшихъ не ему только, а и другимъ… дамамъ. Теперь бесды носили уже характеръ задушевности двухъ близкихъ другъ другу людей, а не отвлеченныхъ споровъ двухъ любителей діалектики.

Но она была гораздо мене откровенна съ Сарматовымъ, чмъ онъ съ ней. Она лишь очень рдко и уклончиво посвящала его въ свои денежныя дла: это была ея маленькая тайна. Онъ иногда спрашивалъ ее, не нужно ли ей денегъ, замчая, что она давно не обращалась ни къ нему, ни къ ему управляющему, но она смялась и говорила, что пора и платить начинать.

Сознаніе, что придетъ моментъ, когда Сарматовъ увидитъ, что она можетъ уже обойтись безъ его денегъ, наполняло ея сердце радостью. Какъ нетерпливо погоняла она наступленіе этого момента!

Но когда она вспоминала при этомъ, что если окончаніе денежныхъ разсчетовъ должно будетъ устранить преграду, отдляющую ее отъ Сарматова, то въ то же время являлась отравляющая мысль, что есть еще преграда: надо будетъ сказать Сарматову объ умершемъ ребенк.

Но какъ сказать, когда быть можетъ одинъ этотъ разговоръ разрушитъ все то единомысліе между ними, которое создавалось годами и тяжелыми переломами въ ея жизни.

Ей думается, что если-бъ Сарматовъ понялъ ея душевныя волненія того времени, онъ согласился бы съ ней. но какъ сказать именно теперь, когда у него одна мечта собственныя дти! Она вправ упрекнуть его въ малодушіи, въ противорчіи дйствій съ словами и мыслями, которыя онъ когда-то высказывалъ, но разв не вс таковы. На то мы и люди, жалкіе люди, чтобъ быть рабами и нашихъ словъ, и нашихъ длъ, и страдать отъ ихъ противорчій!

Зато она не скрыла отъ Сарматова ничего изъ своихъ отношеній къ Елкину. Разговоръ за разговоромъ, слово за словомъ, она разсказала ему, почему она разошлась съ Елкинымъ, почему она разлюбила ‘любовь’.

Сарматовъ ничего не сказалъ ей на это. И что онъ могъ сказать ей, когда онъ былъ невольнымъ виновникомъ этого разрыва! Что могъ онъ сказать еще о ревности, когда онъ такъ часто твердилъ Лидіи Александровн, что это чувство ложное.

Лидія Александровна видла, что отношенія Сарматова не перемнились къ ней посл этихъ объясненій. Она, впрочемъ, зная Сарматова, вправ была и ожидать этого.

‘Но, — задавала она себ вопросъ, — вдь и Елочка оставался равнодушнымъ къ моему прошлому, какъ онъ говорилъ, что было. бы съ Егоромъ Дмитріевичемъ, если-бъ онъ увидлъ соперника тутъ же, рядомъ?’

Лидія Александровна, не разъ обдумывая теперь сдланное ей Сарматовымъ предложеніе, проводила параллель между нимъ и Елкинымъ.

Ей вспоминается теперь Елочка, его слова, и ей понятно, почему онъ не могъ наполнить ея жизнь. Однимъ юморомъ нельзя жить. Это, быть можетъ, соль, но не хлбъ. Для жизни нужна сила, нужна вра въ добро и красоту. И во время наибольшаго разцвта ихъ любви Елкинъ и. стремился къ этому.

‘Но онъ не выдержалъ, у него не хватило силъ идти за мной впередъ, онъ и самъ почувствовалъ это и уступилъ свое мсто другому’ — думаетъ Лидія Александровна.

Ей вспоминается фигура Елкина. Его красивое, веселое лицо — потомъ искаженное ревностью… Да, онъ красиве, симпатичне Сарматова. Она любила его’…

Но она не хотла, чтобы у нихъ были дти. Она вдумывается теперь въ это настроеніе, и ей кажется, что она и не любила бы ребенка Елочки. А ребенокъ Сарматова… будущій, возможный… онъ кажется ей теперь, посл всхъ разговоровъ съ Егоромъ Дмитріевичемъ, какъ будто уже чмъ-то желаннымъ.

‘А мои отношенія къ нему прочне-ли?’ — начинаютъ вдругъ тревожить ее по временамъ неотвязныя сомннія.

Уврена-ли она, что Сарматовъ не окажется такимъ-же неустойчивымъ, какъ Елкинъ? Вдь онъ же сказалъ ей когда-то, что онъ самъ не знаетъ, что онъ такое… И онъ былъ правъ. Въ то время, какъ она, борясь съ обстоятельствами, начинаетъ выбиваться изъ зависимости на торную дорогу, чтобы осуществить своимъ трудомъ все, что она себ намтила, что сдлалъ въ это время онъ съ его средствами, положеніемъ, знаніями, опытностью и широкими взглядами ‘свободнаго мыслителя?’ Додумался до желанія свить себ на закат дней уютное и занимательное гнздышко. Не такъ-ли? И только?

‘А я!?— круто спрашиваетъ себя Лидія Александровна:— я поддаюсь его предложенію! Зачмъ мн это нужно?…’

Что если въ самомъ дл, вмсто единомыслія, наступитъ разногласіе? Какая будетъ ея роль тогда?..

‘Зачмъ я выйду за него замужъ?— думала Лидія Александровна.— Какая надобность?.. Своего ребенка, его ребенка я могу, если пожелаю, воспитать и у себя, на свои средства. Такъ стоитъ-ли еще вдобавокъ рисковать независимостью… чтобы избавить Егора Дмитріевича отъ тоски одиночества?’

Лидія Александровна не разъ думала и о томъ, что Сарматовъ, зная теперь ея бывшую близость съ Елкинымъ, не подавалъ ей ни малйшаго повода замтить хоть однажды, чтобъ онъ добивался встать къ ней въ такія-же близкія отношенія до свадьбы. Эта деликатность, это уваженіе радовали и трогали ее. Но порой вдругъ на нее нападалъ непреодолимый мучительный страхъ, вызываемый этой же самой рыцарски-безупречной деликатностью Сарматова. Уважалъ-ли Егоръ Дмитріевичъ въ этомъ случа ея право быть самостоятельной, свободной, или онъ уважалъ въ ней свою будущую жену, или въ немъ уже проснулось то поклоненіе чистот и непорочности, которое, разростаясь, могло разршиться презрніемъ къ ея прошлому и разладомъ между ними, — вотъ чего не знала она, вотъ чего она боялась! И чмъ больше уваженія онъ выказывалъ къ ней въ этомъ отношеніи, тмъ боле щемило ея сердце, тмъ страшне становилась ей мысль о замужеств. Что, если жизнь готовитъ ей новыя испытанія?.. Что, если жизнь сотретъ уже готовыя грани и избороздитъ душу новыми, быть можетъ безобразными порзами?

Нтъ, надо многое пережить еще ей вмст съ нимъ прежде чмъ поступиться своей свободой и стать его женой!

XI.

Наступилъ, наконецъ, и майскій срокъ уплаты по векселю Сарматову. Дла Лидіи Александровны продолжали идти блестяще. Огромное число туалетовъ, сшитыхъ на весну и лто, не говоря уже о богатомъ приданомъ Ельцовой, полученіе весеннихъ уплатъ съ заказчицъ, пользовавшихся кредитомъ, свободное предложеніе товаровъ въ кредитъ и въ лучшихъ петербургскихъ магазинахъ, и, наконецъ, кредитъ за границей: Лидія Александровна имла возможность уплатить Сарматову, не стсняя себя, не только три тысячи, но и еще четыре въ ея безсрочный, текущій счетъ у него.

Но l’apptit vient en mangeant,— Лидіи Александровн и эта сумма казалась уже недостаточной, и семь тысячъ казались ей еще не уплатой въ счетъ долга, а какъ будто формализмомъ.

Чтобы сумма вышла солидне, Лидія Александровна ршилась взять теперь еще для уплаты Сарматову взаймы у княжны ея пять тысячъ. Теперь она уже видла, что отношенія ея съ княжной не оставляютъ желать ничего лучшаго, а въ безопасности помщенія денегъ подруги въ дло мастерской она больше не имла основаній сомнваться: дло стояло прочно.

Княжна охотно достала изъ банка и продала свои процентныя бумаги и вручила Лидіи Александровн деньги на другой же день, какъ только та попросила ее объ этомъ. Свои денежные разсчеты съ Сарматовымъ Лидія Александровна не держала въ тайн отъ княжны, но почему она находила нужнымъ платить ему теперь, этого она княжн объяснять не стала. Для той же это былъ просто коммерческій оборотъ, какъ всякій другой.

——

Принимая такъ часто Сарматова у себя, Лидія Александровна не находила удобнымъ побывать у него, хотя онъ со всей подобающей обстоятельствамъ деликатностью и осторожностью нердко высказывалъ ей желаніе видть ее своей гостьей. Однако она говорила себ не разъ, что надо же будетъ когда-нибудь проврить свои чувства, похать туда…

И она ршилась соединить этотъ визитъ вмст съ первымъ платежомъ долга.

Но, чтобъ не поставить Сарматова или себя въ неловкое положеніе неожиданностью визита, не желая и заране уславливаться съ нимъ, она, собравшись къ нему за два дня до наступленія срока уплаты, послала ему въ шесть часовъ вечера съ посыльнымъ записку, прося извстить можетъ ли онъ чрезъ часъ принять ее.

‘Съ радостью!’ — былъ короткій отвтъ, доставленный тмъ же посыльнымъ.

Сарматовъ встртилъ Лидію Александровну въ вестибюл и пригласилъ ее подняться въ бель-этажъ. Здсь, проведя чрезъ залу, онъ ввелъ гостью въ небольшую гостиную, когда-то любимую комнату его матери, отдланную и убранную въ стил Renaissance и съ массой разныхъ бездлушекъ, частью той же этохи, частію античныхъ. И тутъ же большой портретъ матери Егора Дмитріевича, когда-то красавицы, съ голубыми глазами, съ нжно-золотистымъ цвтомъ вьющихся волосъ, бросился Лидіи Александровн въ глаза и заставилъ ее на минуту замереть на мст.

— Это maman, — какъ бы рекомендуя, съ улыбкой произнесъ Сарматовъ, указывая жестомъ руки на портретъ.

У Лидіи Александровны не нашлось словъ выразить свое восхищеніе предъ этой красотой, и она молча любовалась портретомъ.

Сарматовъ нсколько недоумвалъ, глядя на то, что Лидія Александровна, оставивъ въ вестибюл свою весеннюю накидку, держала въ рукахъ маленькую сумочку.

— У васъ сегодня вашъ обычный рабочій день, — сказала Лидія Александровна, садясь на предложенное ей мсто: — я знаю вы ршительно никого не принимаете сегодня, но я къ вамъ по длу.

— О, я часто измняю этому рабочему дню, а для васъ…— началъ было Сарматовъ.

— Я привезла часть моего долга, — прервала его Лидія Александровна, открывая сумочку и доставая оттуда пачку новенькихъ сторублевокъ.— Вотъ здсь двнадцать тысячъ, — съ улыбкой произнесла она, передавая ему деньги.

Сарматовъ былъ смущенъ и не зналъ, что сказать.

— Да полноте… къ чему вы торопитесь… вдь вы хотли только три… можетъ быть, вамъ пока еще нужны?..— началъ онъ.

— Когда мн были нужны, я брала у васъ, — улыбнулась Лидія Александровна.— А теперь мои дла идутъ такъ хорошо, что мн остается только благодарить васъ, что вы во время помогли мн, и начать расплачиваться.

— Я очень радъ за васъ, что это такъ…— принимая деньги, отвчалъ онъ по прежнему смущенный: — во всякомъ случа я былъ бы радъ, еслибъ вы отнеслись на будущее время проще къ нашимъ денежнымъ разсчетамъ, чтобъ вы не смущали меня…

— Чмъ?— улыбаясь, спросила она.

Онъ посмотрлъ ей въ глаза ласковымъ, покорнымъ, любящимъ взглядомъ, и съ минуту они оба молчали.

— Я жду, — сказалъ онъ, вмсто отвта.

— Я знаю, — сказала она съ ласковой улыбкой.

— Васъ не мучаетъ эта нершительность?— спросилъ онъ.

— Нисколько.

— Вы равнодушны ко мн.

— Нтъ. Я очень… расположена къ вамъ.

— Такъ въ чемъ-же дло?

— Да какое же это иметъ отношеніе къ нашимъ денежнымъ разсчетамъ?— сказала она, принимая нсколько недовольный тонъ.— Научитесь же хоть вы уважать мои стремленія къ матеріальной независимости, къ равноправности!

— Вы правы, Лидія Александровна, простите, — поспшно произнесъ совсмъ растерявшійся Сарматовъ, — вы правы… не сердитесь на меня.

Онъ опять на минуту замолчалъ и потомъ, оправившись отъ смущенія, сказалъ:

— Мн вдь такъ хотлось бы видть васъ полной хозяйкой всего, что называется моимъ, хотлось бы самому принадлежать вамъ — улыбнулся онъ: — всякое напоминаніе о томъ, что мое еще не ваше, наводитъ на меня немножко грустное настроеніе.

— А на меня, если хотите, наводитъ грустное настроеніе, что я не могу понять, что вы собственно цните во мн: красоту? умъ? сердце? характеръ?— нсколько вызывающимъ тономъ задала она ему вопросъ.

— Все, — отвтилъ Сарматовъ.

— Soit, — отрзала она: — но въ такомъ случа мн обидно, что вы слишкомъ мало придаете значенія моимъ усиліямъ показать вамъ результаты своего труда. Я думала, что эта уплата будетъ встрчена вами съ большимъ сочувствіемъ.

Сарматовъ опять смутился.

— Вы не поняли меня, Лидія Александровна, — заговорилъ онъ торопливо: — да никто не можетъ такъ радоваться, какъ я, вашему успху, но… но…

— Что — ‘но?’ — снисходительно усмхнулась Лидія Александровна.— Вы сами не понимаете себя, — продолжала она, не давъ ему найти отвтъ: — въ васъ еще очень крпки старые взгляды и привычки, не смотря на ваше вншнее свободомысліе. Вы, какъ богатый человкъ, думаете, что для другого мене богатаго, чмъ вы, не можетъ быть ничего пріятне, какъ получить отъ васъ въ долгъ крупный кушъ, вы, какъ мужчина, сдлавшій женщин предложеніе стать его женой, думаете, что она все счастіе должна видть въ томъ, чтобы поскоре попасть къ вамъ на хлба. Поэтому въ васъ при всякомъ серьезномъ противорчіи такимъ взглядамъ и появляется, какъ вы говорите, грустное чувство. Я разумю, противорчіи на дл,— добавила она съ чуть замтной насмшкой: — а не на словахъ только. На словахъ-то вы сами за равноправность!

Сарматовъ долго ничего не отвчалъ ей на это. Онъ, казалось, почувствовалъ уколъ и самолюбію, и тому сердечному настроенію, въ которомъ онъ находился. Молча, онъ обдумывалъ отвтъ.

— Нтъ вы не правы, — сказалъ онъ наконецъ серьезнымъ тономъ.— Постараюсь доказать вамъ, что я всегда за равноправность и не на словахъ только, — продолжалъ онъ.— Я вижу вы дйствительно обижены, что я недостаточно оцнилъ ваше стараніе сдлать мн эту уплату. Простите. Но виной тутъ совсмъ не то, про что вы сейчасъ говорили. Виной всего скоре мое привычное равнодушіе къ деньгамъ вообще. Но позвольте, на основаніи равноправности же, замтить вамъ, что и вы не понимаете себя. Вы говорите, что денежные разсчеты не должны имть никакого отношенія къ нашему взаимному расположенію, и однако очень интересуетесь, чтобъ я произведенную вами сейчасъ уплату оцнилъ сверхъ ея дйствительной стоимости еще и увеличеніемъ моего уваженія, а слдовательно и расположенія къ вамъ. Если вы хотите, чтобъ мое расположеніе къ вамъ было основано на оцнк вашей энергичной дятельности, то и не говорите, что наши денежные разсчеты тутъ не при чемъ

Теперь пришла очередь Лидіи Александровны испытать смущеніе. Она покраснла и не сразу нашлась, что отвтить. Сарматовъ замтилъ это, ему стало совстно, что онъ поставилъ ее въ затрудненіе, и онъ сейчасъ-же — весь изысканная любезность — обратился къ ней съ улыбкой:

— А теперь и помиримся на этомъ: — сказалъ онъ, протягивая руку къ столику и нажимая электрическій звонокъ: — мы оба разъяснили другъ другу неврность нашихъ взглядовъ на уплату этихъ денегъ. Я не съумлъ оцнить вашихъ усилій, вы придаете гораздо больше значенія этимъ разсчетамъ, чмъ это слдовало-бы между добрыми друзьями.

Вошелъ слуга.

— Попроси сюда Петра Сергевича, — сказалъ ему Сарматовъ и, снова обратившись къ Лидіи Александровн, ласково продолжалъ: — я счастливъ, что вижу васъ, наконецъ, у себя, но вы пожелали немножко отравить мн это счастіе, соединивъ ваше первое посщеніе съ уплатой этихъ денегъ. Мн было бы пріятне, еслибъ вы свели ваши счета съ моимъ управляющимъ, если вамъ уже это такъ нужно, а ко мн пріхали, по просту, по расположенію, какъ я бываю у васъ.

— Вы, я вижу, хотите жестоко обижать меня, — попробовала остановить его Лидія Александровна.

— Нисколько, — съ живостью возразилъ Сарматовъ и, стараясь придать своему голосу возможно дружественный задушевный тонъ, продолжалъ:— я показываю вамъ только всю глубину моего расположенія къ вамъ и моей увренности въ вашемъ искреннемъ расположеніи ко мн. Вы, конечно, понимаете, что у меня хватило бы ума и такту разсыпаться передъ вами въ соотвтственныхъ случаю любезностяхъ — даже безъ малйшаго намека съ вашей стороны, что вамъ эти любезности желательны — еслибъ только я смотрлъ на наши отношенія какъ на мене близкія. Но я позволилъ себ откровенно высказать вамъ то, что у меня на душ — и вы не оцниваете этого!

— Я бы не придавала такого значенія этимъ денежнымъ разсчетамъ, — сказала смягченная Лидія Александровна: — еслибъ мы жили при другихъ условіяхъ, въ другомъ обществ. Но тамъ, гд равноправность мужчины и женщины все еще спорный вопросъ, тамъ я должна считаться съ нимъ. Приходится поневол придавать большее значеніе такимъ мелочамъ, которыя повидимому не должны бы и въ самомъ дл вліять на взаимное расположеніе.

Явился Мдниковъ, и поздоровался съ Лидіей Александровной.

— Вотъ, Петръ Сергевичъ, получите, — сказалъ Сарматовъ:— Лидія Александровна привезла въ уплату двнадцать тысячъ.

Мдниковъ взялъ деньги, сдлалъ при этомъ пріятную физіономію, легкимъ наклоненіемъ головы какъ бы одобряя Лидію Александровну, и принялся пересчитывать бумажки. Провривъ пачки, онъ обратился къ Лидіи Александровн:

— Тамъ срочный только на 3000, а на остальныя значитъ, прикажите возвратить ваши росписочки?

— Да, тамъ есть, кажется, на разныя суммы, — сказала Лидія Александровна.

— Я подберу, — кивнулъ головой Мдниковъ и съ довольной улыбкой спросилъ Лидію Александровну: — Процвтаютъ, врно, ваши дла-то?

— Благодарю васъ, слава Богу,— отвтила Лидія Александровна.

— Ну, давай Богъ!— сказалъ онъ.— До свиданья-съ. Всякаго успха. А росписочки я сейчасъ пришлю.

— Вотъ видите, — обратилась Лидія Александровна къ Сарматову, когда Мдниковъ вышелъ.— Онъ тепле и участливе васъ встртилъ мой первый успхъ, которымъ я хотла порадовать васъ въ мое первое посщеніе. И знаете почему?

Сарматовъ вопросительно взглянулъ на нее.

— Потому, что онъ лучше васъ знаетъ цну деньгамъ,— докторальнымъ тономъ сказала Лидія Александровна: — онъ въ нихъ видитъ весь тотъ трудъ, который положенъ на то, чтобъ добыть ихъ. Вы же — простите за этотъ знакъ дружескаго расположенія!— праздный человкъ, получающій празднымъ образомъ свои доходы.— Вамъ видите-ли было бы пріятне просто развлекаться моими посщеніями, не говоря о деньгахъ, а я и вонъ Петръ Сергичъ, мы люди труда, и для насъ выраженіе его въ вид извстной суммы во всякое время чрезвычайно интересно, — заключила она съ самодовольной улыбкой побдительницы.

— Вы все не можете простить мн, что я не оцнилъ этого, — добродушно улыбнулся и Сарматовъ.— Ну, будьте вы правы. Не сердитесь на меня. Постараюсь исправиться… только не сегодня.

— Отчего-бы и не сейчасъ,— усмхнулась Лидія Александровна: — вотъ я уду, а вы отправьтесь заниматься вашими длами, и хорошенько… поприлежне…

— Неужели вы думаете сейчасъ-же ухать?— воскликнулъ Сарматовъ съ неподдльнымъ испугомъ.— Неужели вы въ самомъ дл только затмъ прізжали ко мн, чтобъ привезти эти деньги? Нтъ, это было-бы безбожно!— говорилъ онъ, смотря на нее умоляющимъ взглядомъ.— Нтъ, разъ вы у меня, да посидите-же хоть немного… Вы несправедливы ко мн…

Лидія Александровна улыбнулась.

— Но когда я занята, я прошу васъ узжать и не мшать мн. Сегодня вашъ рабочій день…— сказала она.

— А, какіе пустяки!— прервалъ онъ ее:— неужели вы думаете, что я въ состояніи теперь разбирать, какой у меня день, и чмъ-нибудь заниматься, если-бъ вы сейчасъ ухали! Я тогда и самъ ухалъ-бы… да къ вамъ-же,— разсмялся онъ, но сейчасъ-же серьезно спросилъ: — другое дло, если вамъ нельзя?

Лидіи Александровн стоило сказать это слово, и онъ примирился-бы съ необходимостью отпустить ее такъ скоро. Но она была свободна, она хотла провести сегодня вечеръ у него, она хала и въ самомъ дл не затмъ только, чтобъ отдать ему деньги и, посмотрвъ на него добрымъ дружескимъ взглядомъ, она сказала:

— Хорошо, если это васъ не стснитъ, я буду вашей гостьей на сегодняшній вечеръ.

На лиц Сарматова выразилась неподдльная радость.

— Я вижу, что вы добре, чмъ хотите казаться,— сказалъ онъ. Слуга подалъ Лидіи Александровн запечатанный конвертъ.

— Отъ Петра Сергевича, — сказалъ онъ при этомъ.

Лидія Александровна взяла конвертъ, разорвала его, взглянула на вексель и росписки, на которыхъ Мдниковъ сдлалъ надпись объ уплат, и положила ихъ въ свой сакъ, поставленный ею теперь на одинъ изъ столиковъ.

— Больше ничего, — сказала она слуг.

Слуга вышелъ.

— Теперь я хочу посмотрть, какъ вы живете, — обратилась Лидія Александровна къ Сарматову.— Пока солнце не сло, проведите меня по вашимъ комнатамъ. Надюсь вы ничего не имете противъ такого нарушенія этикета.

— Напротивъ, мн дорого ваше вниманіе… хотя мн, право, нечмъ особенно хвастаться, — отвтилъ онъ, вставая.

— Безъ скромности!— внушительно замтила она ему.

— Безъ малйшей, — просто отвтилъ онъ.

Онъ хотлъ прибавить: ‘наиболе интересное вы уже видли’,— но промолчалъ.

И дйствительно, домъ Сарматова не представлялъ чего-либо оригинальнаго: это былъ домъ, какъ множество другихъ барскихъ домовъ съ парадными и жилыми комнатами, съ рзными изъ дерева или лпными цвтными потолками, съ ‘стильной’ и ‘не стильной’ мебелью, дорогими нужными и ненужными вещами, съ картинами и фамильными портретами. Сарматовъ занималъ бель-этажъ и часть нижняго этажа, въ третьемъ этаж помщались его управляющій, контора и нкоторые служащіе, остальныя квартиры сдавались.

Сарматовъ повелъ Лидію Александровну по всмъ комнатамъ бельэтажа, показалъ ей и спальню его покойной матери, и ея будуаръ, и дтскую, гд онъ выросъ и гд еще сохранились нкоторыя изъ его игрушекъ, и, наконецъ, въ одной изъ полутемныхъ проходныхъ комнатъ, остановившись у винтовой лстницы внизъ, сказалъ:

— Это въ мою спальню, а чрезъ спальню въ кабинетъ и другія комнаты.

‘Sans pruderie’ — подтолкнула сама себя Лидія Александровна и съ напускнымъ спокойствіемъ спросила Сарматова:

— Это гд я была?

— Да, — слегка дрогнувшимъ голосомъ отвтилъ онъ.

Это хожденіе по комнатамъ раздражало нервы Лидіи Александровн. Невольно ей приходило въ голову: ‘мн предложено войти сюда полной хозяйкой, я буду здсь у себя дома… если захочу.’ И теперь, стоя у винтовой лстницы, она раздумалась. Майскій вечеръ, становясь изъ желтовато-розоваго зеленовато-блымъ, потухалъ, еще не темня. Только въ нкоторыхъ углахъ и корридорахъ, будто крадучись, ложились сумеречныя тни, да этотъ полутемный спускъ внизъ манилъ чмъ-то таинственнымъ.

— Я хочу взглянуть,— сказала Лидія Александровна Сарматову, не смотря на него.

— Пожалуйста, — отвтилъ онъ, указывая жестомъ руки на лстницу: — только, ради Бога, осторожне, не оступитесь… идите по краю… Да позвольте я пойду впередъ.

И онъ поспшно перешагнулъ первыя три ступеньки, и потомъ тихо, шагъ за шагомъ, сталъ спускаться внизъ, приговаривая слдовавшей за нимъ Лидіи Алоксандровн:

— Осторожне, осторожне.

Быстро, на ходу, промелькнули предъ глазами Лидіи Александровны, и широкая орховая кровать съ темно-срымъ шелковымъ балдахиномъ и драпировками, и туалетный столикъ, какъ у дамы, и большой зеркальный шкафъ, и блый медвдь, брошенный у кровати поверхъ какого-то сшитаго узорами изъ оленьихъ шкурокъ ковра,— и вотъ она въ томъ кабинет, гд была пять лтъ тому назадъ.

Здсь все, какъ тогда, все на старомъ мст: и эта костлявая рука съ тремя свчами, и рыцарскія латы, и бюсты сатира и Вольтера, и Сабинянка, и оттоманка… Прибавились кое-гд кое-какія мелочи, но ихъ Лидія Александровна и не замчаетъ. Ей кажется все именно точь въ точь такимъ, какимъ она видла это тогда… какъ во сн. Теперь все это кажется, какъ на яву, посл пробужденія…

И самъ Сарматовъ — онъ такой-же, онъ не перемнился, не постарлъ!.. Только она другая… Странное чувство овладваетъ ею теперь: чувство какой-то необъяснимой благодарности къ прошлому, ко всему съ ней случившемуся, пережитому, чувство теплаго участія и къ Сарматову, и къ цлому міру, жажда жизни и счастія, и возвышающее сознаніе какого-то долга предъ человчествомъ. Рзкимъ пятномъ выступаетъ вдругъ въ сознаніи воспоминаніе объ умершемъ ребенк… Но это для нея уже не тяжкій, мрачный грхъ прошедшаго, это только могучій, свтлый призывъ къ выполненію задачъ будущаго.

Она чувствуетъ, какъ рядомъ съ ней Сарматовъ стоитъ молчаливо съ опущеннымъ взглядомъ, дожидаясь, что она скажетъ.

И она переводитъ свой взглядъ съ окружающей ее обстановки на Сарматова и останавливаетъ его на немъ съ любовью, съ довріемъ, съ серьезнымъ спокойствіемъ. Онъ поднимаетъ свои глаза и тоже смотритъ ей въ лицо. Радостное, свтлое настроеніе волнуетъ ихъ обоихъ.

Она протягиваетъ ему руку, онъ беретъ и цлуетъ ее, она длаетъ шагъ къ нему, его рука какъ-то сама собой протягивается къ ней, чтобъ обнять ея станъ, и она охотно поддается этому движенію и сама припадаетъ головой на плечо Сарматова. Онъ прижимаетъ ее къ себ, цлуетъ ея голову, ея руку, но не произноситъ ни слова. Оба въ нмомъ, безсознательномъ восторг наслаждаются близостью другъ друга. но какъ это настроеніе не похоже на то, которое пять лтъ тому назадъ бросило ихъ здсь же въ объятія другъ друга!

— Лидія Александровна… вы согласны?..— спрашиваетъ ее Сарматовъ.

— Да, я буду ваша, — тихо отвчаетъ. она ему: — но подождите…

И, какъ-бы почувствовавъ, что эти слова должны подйствовать расхолаживающимъ образомъ на парящее надъ ними обоими радостное настроеніе, она, еще крпче прижимаясь къ Сарматову, говоритъ:

— Я вдь пережила урокъ… дорогой урокъ… и не одинъ… не для того же, чтобы такъ легко забыть… Не сердитесь на меня, но… чтобы измнить моему ршенію, надо намъ обоимъ убдиться, что это можно, что это нужно… Вмст надо и противиться и стремиться… и выбрать лучшее. Согласны вы съ этимъ?

И она, отклонившись отъ него и взглянувъ ему прямо въ лицо, протянула ему об руки, которыя онъ, крпко пожимая, цловалъ теперь съ чувствомъ близкимъ къ благоговнію.

— Я на все согласенъ,— отвтилъ онъ: — я хотлъ-бы только, чтобы скоре, скоре у насъ съ вами все было общее.

— Зачмъ?— улыбнулась она, продолжая любовно смотрть ему въ глаза.— Знаете, мн и теперь все кажется, что мы такъ близки другъ другу, какъ нельзя боле. Я сегодня чувствую себя здсь, какъ будто я у себя дома.

И, отнявъ у Сарматова свои руки, она повернулась и подошла къ круглому столу, съ минуту порылась въ разбросанныхъ книгахъ, подошла къ письменному столику и сла въ кресло, откинувшись на спинку.

— Удобно!— смясь, сказала она.

Сарматовъ только улыбнулся.

Она посмотрла потомъ на руку скелета, на бездлушки на письменнномъ стол, на стоявшаго передъ ней Сарматова, окинула взглядомъ всю комнату и, довольная собой, встала, взяла Сарматова подъ руку, слегка облокотилась на него и увлекла его ходить по комнат. Въ кабинет было тсно, они перешли въ гостиную, за гостиной въ билліардную съ большими кожаными диванами, за билліардной въ слдующую комнату съ цлымъ рядомъ книжныхъ шкафовъ и полокъ.

Но у Лидіи Александровны не было желанія разглядывать подробности окружающей обстановки. Она повернула назадъ, увлекая за собой Сарматова. Ей было просто пріятно ходить такъ подъ руку съ нимъ изъ комнаты въ комнату, ни о чемъ не думая, не обращая ни на что вниманія, какъ будто она здсь давно, давно, какъ будто между ней и Сарматовымъ все ршено, все кончено, навсегда, навки.

— Надо велть зажечь лампы,— говоритъ Сарматовъ.— Или электричество? какъ хотите?— спрашиваетъ онъ ее.

— Ни того, ни другого,— прерываетъ его она: — нтъ, нтъ, такъ лучше. Теперь же почти совсмъ свтло. Я хочу быть дома,— смется она.

Онъ крпко прижимаетъ локтемъ ея лвую руку, беретъ ея правую въ свою руку и цлуетъ.

— Сядемте,— говоритъ она, когда они, сдлавъ два тура по гостиной, входятъ опять въ кабинетъ. Она садится въ большое кресло у окна, Сарматовъ подвигаетъ сюда низкій, мягкій табуретъ и садится передъ ней, какъ-бы у ногъ ея.

— Вотъ мы и дома,— улыбаясь говоритъ онъ.

Она, не отвчая, смотритъ ему въ глаза.

— Какъ же вы ршили относительно дачи?— спросила она.

— Ее уже приготовляютъ, и на дняхъ вы сдлаете мн честь быть у меня на новосель.

— A la bonne heure!— сказала Лидія Александровна.— А то что это за вчный скиталецъ — опять за границу, опять Богъ знаетъ куда и зачмъ!

— О, я несчастный человкъ!— съ комическимъ сокрушеніемъ воскликнулъ Сарматовъ.— Нтъ никакой пощады моей праздности! Придется врно взяться за дло.

— Непремнно,— съ спокойной улыбкой сказала Лидія Александровна.

— Я и самъ давно объ этомъ думаю,— школьническимъ тономъ произнесъ Сарматовъ: — да только за какое, когда они вс идутъ отлично безъ моего участія?

— Какой срамъ! Вамъ — не найти дла!

— Напримръ?

— Да ужъ если вы не находите для себя полезнаго занятія при вашихъ имніяхъ и заводахъ, — сказала Лидія Александровна: — такъ ршитесь только посвятить себя серьезно длу общему, а не благотворительному развлеченію подъ видомъ дла, и настоящее дло найдется.

— Напримръ?— настаивалъ Сарматовъ.

— Ну, вотъ вамъ: займитесь устройствомъ какой-нибудь профессіональной школы,— сказала, немного подумавъ, Лидія Александровна.— У васъ огромныя средства, у васъ развитой умъ и вкусъ, приложите еще къ этому немного труда, побезпокойте немножко свою персону и внесите въ это дло что-нибудь такое, чтобы это было всмъ полезно. Вонъ Штиглицъ пожертвовалъ милліонъ на рисовальную школу, пожертвуйте вы хоть что-нибудь, хоть на маленькую ремесленную! Да только непремнно займитесь ею сами.

Сарматовъ задумался и нсколько времени молчалъ.

— Право мн стыдно предъ вами Лидія Александровна, — сказалъ онъ, принимая серьезный тонъ.— Я не могу не согласиться съ тмъ, что вы говорите, и думаю: это мн и самому иногда приходило въ голову, да только все казалось не важнымъ, не нужнымъ. Отчего же когда вы подталкиваете меня на это, я уже чувствую большій интересъ…

— Оттого что вы хотите сразу чмъ нибудь міръ удивить!— прервала его Лидія Александровна.— А возмитесь сначала хотъ за что нибудь. Не вы ли говорили, что нужно, чтобъ принципъ былъ связанъ съ личнымъ интересомъ. Пусть успхъ этой школы будетъ вашимъ личнымъ интересомъ.

И она начала развивать предъ Сарматовымъ мысль, какимъ образомъ онъ могъ бы устроить профессіональную школу для мальчиковъ, гд они учились бы разнымъ ремесламъ. Но не надо ограничиваться этимъ,— говорила ему она,— онъ долженъ позаботиться о томъ, чтобъ потомъ выучившіеся нашли работу, долженъ показать имъ какъ и куда сбывать свои произведенія, гд искать усовершенствованій, какъ наконецъ они могутъ удобне устроить свою личную жизнь, словомъ быть дйствительнымъ братомъ меньшого брата.

— Словомъ, вы хотите учредить надъ нимъ опеку. Да будетъ ли доволенъ этой опекой меньшой-то братъ?— недоврчивымъ, но серьезнымъ тономъ возразилъ ей Сарматовъ.

— Ахъ, вы найдете отговорки!— заговорила Лидія Александровна.— Опека, опека!— съ сарказмомъ воскликнула она.— Вы боитесь опеки потому, что вамъ лнь заниматься ею, вотъ и все! Вы все воображаете, что опека это какое-то ваше право, интеллигентнаго человка, и думаете, что отказываясь отъ него вы великодушничаете. А опека это ваша обязанность! Поймите только хорошенько эту опеку, и вс вамъ спасибо скажутъ.

Она еще долго говорила на эту тему, высказывая и то, что ею передумано самой за время ея самостоятельной дятельности, обсуждая съ разныхъ точекъ зрнія и то, что затрогивалось печатью, критикуя и комментируя различные взгляды. Не смотря на весь не легкій трудъ, который она несла по мастерской, не смотря на свои личныя волненія и заботы, она, хотя урывками, продолжала читать и наиболе интересовавшія ее книги, и періодическія изданія.

Сарматовъ слушалъ ее, и ему невольно бросилось въ глаза, какъ выросла она за этотъ періодъ, который протекъ со времени ихъ перваго знакомства. И тогда уже онъ не всегда оставался побдителемъ въ спор, а теперь онъ часто просто прислушивался къ тому, что она говоритъ, не находя что возразить. Руководящая нить разговора теперь часто переходила къ ней. И онъ иногда думалъ съ удовольствіемъ: кто-бы поврилъ, что эта портниха, занимающаяся кройкой модныхъ нарядовъ, волнуется такими вопросами и не только волнуется, но и ршаетъ ихъ по своему.

‘Да, — мысленно произноситъ онъ, смотря любовнымъ взглядомъ на Лидію Александровну: — пока мы видимъ, пока мы замчаемъ, въ окружающей насъ жизни только то, что хотимъ въ ней видть, что мы привыкли въ ней замчать, эти — ихъ не одна, ихъ быть можетъ много — невидимо, невдомо для насъ, гд-то думаютъ по своему и созидаютъ новыя формы будущаго…’

— Однако мы, по обыкновенію, увлеклись съ вами отвлеченными разговорами, — сказалъ Сарматовъ: — а я думаю, что время и чай пить? Это вашъ обычный часъ, и вы позволите мн предложить вамъ…

— Ай, ай, какъ я у васъ засидлась, — спохватилась Лидія Александровна, взглянувъ на свои маленькіе часики.— Надо хать,— сказала она, вставая.

— Я напомнилъ вамъ совсмъ не для того, чтобъ вы собирались узжать,— воспротивился ея намренію Сарматовъ.— Нтъ, ужъ безъ чаю я васъ не отпущу.

— Ну, хорошо!— любезно отвтила Лидія Александровна:— но только давайте скоре, и потомъ я уду.

Сарматовъ всталъ, чтобъ позвонить.

— Похозяйничайте вы у меня сегодня,— обратился онъ въ то же время къ Лидіи Александровн.— Мн обыкновенно подаютъ чай сюда, налитой, но не пойдемъ ли мы лучше въ столовую? Я велю подать самоваръ, все какъ у васъ, и вы будете хозяйкой.

Въ его устремленномъ на нее взгляд была такая покорная просьба, что она, улыбнувшись, сказала:

— Хорошо… если это вамъ доставитъ удовольствіе…

Сарматовъ вышелъ въ переднюю на встрчу, шедшему къ нему, слуг, распорядился сервировать наверху въ столовой чай и закуску, и вернулся къ Лидіи Александровн.

Она стояла предъ висвшей на стн картиной. Не смотря на майскую зарю, поздній вечеръ однако давалъ себя знать и въ кабинет, съ его тяжелыми драпри и ширмами на окнахъ, царилъ полумракъ. Сарматовъ хотлъ опять предложить Лидіи Александровн зажечь огонь, но потомъ раздумалъ, не желая нарушать ея мечтательное настроеніе. Онъ близко подошелъ къ ней, и Лидія Александровна обернулась къ нему. Ему такъ захотлось обнять ее, прижать къ своей груди приласкать, что она прочла это не столько въ его взгляд, затемненномъ сумерками, сколько во всей его поз, въ его молчаливомъ ожиданіи. И она опять протянула ему руки, онъ обнялъ ее за талію и поцловалъ ее въ голову, и постоявъ съ минуту, они опять пошли медленно ходить по комнатамъ.

Изрдка перекидываясь незначительными фразами и уносясь мыслями въ будущее, они проходили до тхъ поръ, пока слуга не доложилъ, что чай готовъ.

Сарматовъ повелъ теперь Лидію Александровну наверхъ уже не по винтовой, а снова по парадной лстниц чрезъ залы бель-этажа.

Столовая была не велика, но, освщенная двумя большими лампами при опущенныхъ шторахъ, вся — и стны, и потолокъ — изъ стараго темнаго дуба, съ рзьбой въ старинномъ нмецкомъ стил, съ нмецкими надписями по стнамъ и съ русскимъ серебрянымъ самоваромъ на стол, покрытомъ поверхъ скатерти пестрой узорчатой дорожкой, она показалась Лидіи Александровн куда привлекательне ея собственной, и не только ея собственной, но и всхъ тхъ, въ которыхъ ей приходилось бывать въ послдніе годы. Съ какимъ удовольствіемъ сла она теперь здсь за столъ и принялась хозяйничать около самовара. Сарматовъ сталъ было предлагать ей то одно, то другое изъ стоявшихъ на стол закусокъ, она остановила его:

— Нтъ, оставьте, дайте мн самой осмотрться.

Она налила чаю себ и Сарматову и, помшивая ложечкой въ старинной севрской чашк, задумалась.

И передъ ней еще разъ воскресло въ памяти ея первое посщеніе Сарматова, вспомнилось, какъ тогда, подъ вліяніемъ всей окружавшей ее обстановки, она теряла самообладаніе, поддаваясь сильному, борющему чувству. И теперь въ этой столовой, она испытывала нчто подобное, она чувствовала, какъ ею овладвала какая-то вншняя сила, подавляя ея волю, подчиняя ее себ, привлекая и заставляя забывать всякія возраженія, какія подсказывалъ ей безстрастный, но и холодный разумъ. Теперь не было возбужденія отъ пикника и вина, но она чувствовала, что теперь этой торжествующей надъ ней сил безвольно подчиняется ея душа, какъ тогда подчинялось тло.

Что-же такъ дйствуетъ на нее, въ чемъ это сходство двухъ какъ будто тождественныхъ и въ то-же время, какъ будто различныхъ настроеній — физическаго и духовнаго? Вдь не богатство-же ее привлекаетъ, не желаніе завладть всмъ этимъ на правахъ жены Сарматова? Вдь богатство, деньги, сами по себ ничтожны, презрнны, ни къ чему не нужны — для нея это давно ршенный вопросъ!

Нтъ, та сила, разлитая здсь вокругъ, что охватила ее тогда, что овладваетъ ею теперь — эта сила — красота!

А пока эти мысли, цпляясь одна за другую, неуловимо для самой Лидіи Александровны проносятся въ ея мозгу, слово за словомъ опять у нея завязывается разговоръ съ Сарматовымъ, тихій и задушевный, будто они вкъ тутъ сидли за этимъ столомъ, какъ мужъ и жена. Мало-по-малу этотъ разговоръ разрастается, темы его становятся шире, отвлеченне, мысли бгутъ быстре, и сейчасъ-же опять отвлеченное примняется къ своей личности, къ ихъ настоящему и будущему. Они говорятъ о красот и богатств, о труд и прав пользованія, о любви и разум, о прогресс и засто…

— Путь прогресса, путь къ общему счастію, — говоритъ Сарматовъ, забывъ и недопитый стаканъ чаю и двнадцатый часъ ночи: — это тяжелый путь въ гору, начинающійся тотчасъ по выход изъ пещеры троглодита. Озаренная солнцемъ вершина — рай, доступный человку на земл — отдлена отъ насъ грядами облаковъ и тумановъ. Человчество, поднимаясь туда, должно было взять съ собой, чтобъ не заблудиться, чтобъ не умереть отъ истощенія, большой запасъ самыхъ разнообразныхъ моральныхъ понятій и политико-экономическихъ взглядовъ. Долгое время они вс ему кажутся необходимыми. Но по мр приближенія къ вершин начинаютъ замчать, что то или другое подверглось порч иди и вовсе оказалось ненужнымъ, оказалось предразсудкомъ, лишнимъ бременемъ. Это выбрасывается. Но чмъ выше, тмъ гора круче, туманъ гуще, дорога трудне. Взамнъ выброшеннаго, приходится запасаться на пути новыми необходимыми понятіями, да кстати, по ошибк, и предразсудками. Эти моменты разгрузки стараго и нагрузки новаго самые трудные. Стоя на крутой наклонной плоскости, легко потерять центръ тяжести и навзничъ опрокинуться назадъ. Тогда придется быть можетъ, больно ушибиться, долго пролежать въ страданіяхъ на томъ мст пути, которое уже однажды было пройдено и снова. подниматься на костыляхъ взамнъ изувченныхъ членовъ. Вся суть скорйшаго достиженія вершины этой горы, которая называется общимъ счастіемъ, это умнье при такой разгрузк во время перенести центръ тяжести съ однихъ моральныхъ понятій на другія, чтобъ не выкинуть нужнаго, не взять лишняго. Но вмсто того, чтобъ длать эту работу общими силами, мы только и длаемъ, что препираемся. Одни кричатъ: ‘все вонъ, и впередъ’ — забывая, что безъ всякаго багажа они окоченютъ отъ холода и голода на дорог, другіе кричатъ: назадъ, мы потеряли то-то и то-то, третьи, что тамъ на вершин и нтъ никакого рая, что мы уже давно прошли его мимо. Но найдите только новый центръ тяжести для несенія культурнаго багажа, и дальнйшій путь опять будетъ облегченъ и ясенъ.

Сарматовъ замолчалъ. На минуту и онъ, и Лидія Александровна погрузились въ раздумье.

— Однако пока мы еще не дошли до вершины этой горы, мн пора дохать домой,— сказала Лидія Александровна, какъ-бы очнувшись и вставая изъ-за стола:— que diraient les domestiques de votre future pouse, si elle passait la nuit causer avec vous.

— Vous avez raison, et je n’ose insister, que vous restiez encore, — отвтилъ Сарматовъ, также вставая.

— Но взглядъ, которымъ они обмнялись на прощаніе, казалось, говорилъ обоимъ, что имъ такъ не хочется разставаться въ эту минуту другъ съ другомъ, что если она теперь узжаетъ отъ него, то вдь это только уступка предразсудкамъ, безсознательно охраняемымъ вотъ этими лакеями во фракахъ, что молча бодрствуютъ тутъ за дверями столовой, въ ожиданіи приказаній.

Сарматовъ проводилъ Лидію Александровну до швейцарской. Ея коляска все время ждала ее у подъзда.

Выхавъ на Литейный, Лидія Александровна почувствовала, что домой ей еще не хочется, что ея душа еще полна впечатлніями, въ которыхъ ей хочется разобраться, не входя въ свою обыденную обстановку, и она велла кучеру свернуть на набережную. Ея лицо горло, отъ чаю-ли, отъ разговоровъ-ли, или просто это было волненіе вызванное присутствіемъ близкаго ей. человка… поцлуями… объятіями — припоминалось ей теперь. Ей хотлось освжиться, покататься, что было такъ пріятно на мягкихъ резиновыхъ шинахъ… а майская ночь, противъ обыкновенія была тепла, воздухъ чистъ и спокоенъ, небо безоблачно.

По мр того, какъ коляска катилась по улицамъ, по набережной, мысли Лидіи Александровны то возвращались къ только что переговоренному, то убгали впередъ.

Да, не будь этого груза предразсудковъ, она не ухала-бы теперь отъ Сарматова. Ей бы хотлось остаться тамъ около него… дольше… какъ можно дольше.

…И въ сущности отъ нея зависитъ войти туда хозяйкой, хоть завтра-же. Но она уже ршила, что завтра она не войдетъ: золоченая клтка не увлечетъ ее, такъ скоро!..

Еще только когда она хала сегодня къ нему, какой-то внутренній голосъ подсказывалъ ей, что что-то должно случиться, что… И случилось не совсмъ то, чего она могла ожидать… Но ихъ союзъ все крпнетъ… Помхи… предразсудки… Но недалеко и до перезда на дачу… Тамъ…

Лидія Александровна, прохавъ Гагаринскую набережную, велла повернуть кучеру на Троицкій мостъ. Ей захотлось на Каменный островъ, сейчасъ-же прохаться по алле гд нанята ею дача, недалеко отъ собственной дачи Сарматова.

‘Чортова служба!’ — думаетъ въ это время кучеръ: у него ноги затекли въ лакированныхъ сапогахъ, лакированный цилиндръ рзалъ ему лобъ.— ‘Съ шести часовъ не слзай съ козелъ, а тутъ, на ночь глядя, еще кататься по островамъ выдумала. Ахъ, чтобъ имъ и съ жалованьемъ-то, и съ чаями-то съ ихними!’ — длаетъ онъ послднее мрачное заключеніе.

XII.

Къ половин мая и Лидія Александровна, и Сарматовъ были уже на своихъ дачахъ.

Еще съ апрля мсяца Егоръ Дмитріевичъ сталъ было собираться за-границу, отдохнуть по обыкновенію гд-нибудь на морскихъ купаньяхъ. Онъ совтовалъ тоже и Лидіи Александровн, предлагая себя въ спутники. Но когда на это предложеніе Лидія Александровна сказала емуг

— Отдохнуть? Вы? Посл какихъ трудовъ?— ему стало немножко стыдно, и разговоръ о поздк заграницу какъ-то не возобновлялся.

Сама Лидія Александровна не хотла позволить себ этой роскоши и по денежнымъ соображеніямъ, и по дламъ мастерской. Она пожелала нанять дачу даже не за городомъ, а на островахъ, чтобъ не оставлять мастерской безъ надзора и чтобъ не здить ежедневно по желзной дорог, а главное, она нашла удобную и дешевую дачу на Аптекарскомъ остров для ея мастерицъ и ученицъ, которыя жили въ общежитіи, потомъ многія изъ ея приходящихъ мастерицъ поселились на Крестовскомъ, и такимъ образомъ почти вся мастерская переводилась на лтнее положеніе на острова. Здсь же на дач устроили и вс приспособленія для работы, и только немногія дежурныя да закройщицы, чередуясь между собой, должны были здить на время пріемныхъ часовъ въ городскую мастерскую.

Сарматовъ не живалъ на своей каменноостровской дач уже много лтъ. Обыкновенно она сдавалась. Большинство его знакомыхъ жили въ Петергоф, такъ и у него была тамъ постоянная небольшая дача, которой онъ пользовался, если проводилъ какой-нибудь изъ лтнихъ или осеннихъ мсяцевъ не за границей. Но нынче, когда Лидія Александровна нашла себ дачу на Каменномъ, онъ веллъ наскоро отдлать свою каменноостровскую, чтобъ поселиться тамъ.

При его безусловной независимости для него было безразлично, какъ взглянутъ его знакомые на такое неожиданное переселеніе, но у него, какъ деликатнаго человка, былъ на всякій случай и ‘благовидный’ предлогъ: хлопоты о проектируемой ремесленной школ требовали его присутствія въ город.

Дачная жизнь пошла по разъ заведенному порядку.

Утромъ, вставая рано, Лидія Александровна и княжна вмст гуляли. Потомъ Лидія Александровна узжала въ городъ въ мастерскую, гд проводила время до обда. Постительницъ теперь было мало, какъ и всегда лтомъ, и въ эти же часы Лидія Александровна успвала сдлать вс нужныя распоряженія по мастерской.

Вечеръ, посл обда, отдавался отдыху, обмну взаимныхъ визитовъ съ Сарматовымъ, когда онъ не узжалъ куда-нибудь за городъ, и совмстнымъ прогулкамъ, совмстному катанью на лодкахъ и верхомъ. Сарматовъ не былъ любителемъ ни того, ни другого, какъ спорта, но какъ развлеченіе и то, и другое доставляло ему удовольствіе. У него были хорошія лошади, а пріобрсти два дамскихъ сдла и предложить ихъ къ услугамъ Лидіи Александровны и княжны — это разумлось само собой.

Днемъ и Егоръ Дмитріевичъ теперь почти ежедневно здилъ въ городъ. Проектируемая ремесленная школа не была для него пустымъ предлогомъ: къ осени она должна была быть открыта.

Княжн Лидія Александровна ршилась предоставить на дач возможно большій отдыхъ, чтобъ вознаградить ее этимъ за труды прошлаго лта, когда сама она отдыхала на водахъ. Княжна теперь совсмъ не здила въ городскую мастерскую. Вся ея забота была навстить не надолго днемъ общежитіе на Аптекарскомъ, посмотрть, какъ идетъ тамъ работа, если только Лидія Александровна, по дорог въ городъ или возвращаясь на дачу, не зазжала туда сама.

И Лидія Александровна, и княжна каждый день выражали другъ другу удовольствіе, что он поселились именно здсь. Сравнительно со многими другими дачными мстностями у нихъ здсь тихо, и можно было вести именно ту ‘растительную’ жизнь, которой он об жаждали для подкрпленія своихъ силъ посл зимы, проведенной въ напряженной и утомительной работ. Не оставляла желать ничего лучшаго и самая дача. Защищенный деревьями и кустами отъ большой проздной аллеи, хорошенькій двухъэтажный домикъ былъ очень уютенъ: внизу столовая, дв гостиныхъ, передняя и комната горничной, вверху будуаръ и дв спальни, одна для Лидіи Александровны, другая для княжны. Кухня и вся дворня помщались въ особомъ флигел, отдленномъ садикомъ съ кустами сирени.

Но случалось, что княжна узжала дня на два на три къ своимъ дальнимъ родственникамъ и знакомымъ, жившимъ на дачахъ въ Шувалов, въ Царскомъ, въ Петергоф, и тогда Лидія Александровна проводила время на своей дач одна или въ обществ Сарматова.

Эти tte tte съ Сарматовымъ кончились — врне даже: начались — тмъ, на что Лидія Александровна ршилась заране. Здсь у себя дома, одна съ преданной ей Катей, она не находила нужнымъ стсняться. Чмъ чаще узжала княжна къ своимъ знакомымъ, тмъ больше поощряла ее къ этому Лидія Александровна, говоря:

— Развлекайся, Зина, развлекайся, милая! Отдыхай — впереди опять надо будетъ постоять за себя!

Княжна и сама начала догадываться, что Лиді Александровн пріятне теперь быть съ Сарматовымъ вдвоемъ, и старалась по возможности не стснять ихъ своимъ присутствіемъ. Отъ Лидіи Александровны не ускользнуло это дружеское вниманіе, не выражая ничего ни словами, ни намеками, она особенной нжностью къ княжн, давала ей понять, что цнитъ ея деликатность.

И много блыхъ лтнихъ ночей были свидтельницами счастливыхъ часовъ пережитыхъ здсь Лидіей Александровной и Сарматовымъ. Теперь уже ихъ взаимная близость съ каждымъ днемъ становилась, казалось, прочне, непоколебиме. Въ ихъ отношеніяхъ проглядывала безграничная преданность другъ другу, уваженіе, любовь, готовность на самопожертвованіе. Лидія Александровна расцвтала, будто пышный цвтокъ, пересаженный изъ душной оранжереи на родную почву, подъ лучи родного солнца.

Но дни становились короче, ночи темне, княжна рже здила къ своимъ знакомымъ, tte tte Лидіи Александровны съ Сарматовымъ, мене продолжительныя и боле спокойныя, казались уже чмъ-то привычнымъ, обыденнымъ, хотя и не мене цннымъ для обоихъ.

Съ приближеніемъ осенняго сезона работа въ мастерской начинала прибывать, Лидія Александровна уже не ограничивалась пріемными часами, а нердко оставалась въ мастерской до пяти, до шести. Обденное время такимъ образомъ подвинулось впередъ, и такъ какъ оно совпадало съ обычнымъ режимомъ Сарматова, то Егоръ Дмитріевичъ теперь почти ежедневно обдалъ у Лидіи Александровны.

Обыкновенно, возвращаясь изъ мастерской на дачу къ обду, Лидія Александровна заставала уже его у себя. Княжна имла обыкновеніе играть предъ обдомъ на піанино, Сарматовъ, какъ свой человкъ, сидлъ и слушалъ ее. И Лидія Александровна еще издали, подъзжая, уже прислушивалась къ музыкальнымъ аккордамъ, доносившимся въ аллею съ ея дачи: она испытывала пріятное сознаніе, что Сарматовъ тамъ, что онъ ждетъ ее.

Но вотъ она застала Сарматова и княжну уже не за піанино, а разговаривающими на зс. Она не обратила на это вниманія разъ, два, три. Но потомъ ей вдругъ это показалось ни съ того, ни съ сего подозрительнымъ. Она поспшила отогнать отъ себя эту досадную мысль. Но въ слдующій разъ она опять вернулась къ ней, и уже съ большей силой.

‘Неужели я способна ревновать?— думала теперь Лидія Александровна.— ‘Глупо, нелпо!’ — твердила она себ… и продолжала незамтнымъ образомъ взглядываться въ лицо Сарматова и княжны, прислушиваться къ звукамъ ихъ голоса, когда они говорили между собой или съ нею, старалась улавливать сокровенный смыслъ въ ихъ простыхъ словахъ.

Случилось, что въ одинъ день у княжны оказалась въ Петергоф знакомая имянинница, у Сарматова, тамъ же, знакомый праздновалъ день рожденія, и, сговорившись наканун за обдомъ, оба вмст въ этотъ день ухали въ Петергофъ, оба вмст вернулись на другой день только къ обду.

Мучительную ночь, мучительный день пережила Лидія Александровна.

Въ тишин глубокой ночи все встало въ памяти, все: и Елкинъ, и разговоры о ревности, и ея собственныя мысли, Ростицкая, Караулова, и неблагодарность ея къ Строниной, и мысли о положеніи у нея княжны, и умершій ребенокъ, и неисполненные обты.

Только теперь почувствовала Лидія Александровна, какъ близбкъ, какъ дорогъ ей Сарматовъ! Онъ часто говорилъ ей, что до встрчи съ ней онъ чувствовалъ всегда какую-то тоску одиночества, среди всей массы своихъ самыхъ разнообразныхъ и интересныхъ знакомыхъ. А она не знала прежде этого чувства одиночества, по крайней мр, она была равнодушна къ своему одиночеству, и только теперь, въ виду призрака ревности, она почувствовала до какой степени она одинока… безъ него! У него, даже у княжны есть хоть какіе-нибудь знакомые, у нея же ршительно вдь никого нтъ! Она убила всю личную жизнь въ дло мастерской, въ достиженіе намченной цли и теперь она чувствуетъ, что личная жизнь опять проснулась и требуетъ возмездія за то, что она была пренебрежена, забыта. У нея нтъ никого, ни близкихъ, ни родныхъ, кто бы облегчилъ ей теперь ея душевную тревогу. Она любитъ свою мастерскую, своихъ ‘дтокъ’ но въ эту минуту она чувствуетъ, что она не пойдетъ къ нимъ, чтобъ длиться своимъ горемъ, котораго они не поймутъ, она не пойдетъ заглушать лаской къ нимъ то чувство, которое требуетъ иной, боле отзывчивой, боле родной ласки.

Да, у нея никого нтъ!

Она, конечно, и не пошла бы ни къ кому, даже изъ самыхъ близкихъ, чтобъ посвящать ихъ въ свои сомннія. Но ей хотлось бы въ эту минуту кого нибудь около себя, кто бы могъ почувствовать ея тайное горе, кто бы самъ боллъ сочувствіемъ къ ея страданіямъ. Эгоизмъ это желаніе или нтъ — все равно, оно овладваетъ ею, ей это нужно, такъ ей было бы легче. И въ эту минуту она не любитъ никого, кто не болетъ вмст съ нею, въ эту минуту все кажется ей отталкивающимъ.

Лидія Александровна перебираетъ въ памяти всхъ, кого она знаетъ, съ кмъ даже обмнивалась случайными визитами.

‘Все это, пожалуй ближніе, но не близкіе’ — съ горькой ироніей усмхается она.

И одинъ только Сарматовъ близокъ ей, одинъ только онъ дорогъ ей, съ нимъ только рука объ руку она можетъ идти съ поднятой головой среди этой толпы чужихъ, какіе-бы взгляды — равнодушнопрезрительные, насмшливо-злые или завистливые — они на нее ни бросали.

И если-бы его теперь у нея отняли!.. Это была-бы страшная трещина въ ея сердц, которую уже ничмъ не покроешь.

А это возможно… И не сама-ли она быть можетъ разрушила свое счастіе своимъ сближеніемъ съ Егоромъ Дмитріевичемъ?..

Счастіе?

Разв это было-бы счастіе, еслибъ оно могло быть такъ легко разрушено, этимъ разрушено. Нтъ, это не было-бы счастіе, еслибъ она взяла его на приманку. Создать свое счастіе, бракъ, семью, какъ сотни другихъ — гд-же гарантія что, какъ сотни другихъ, она не сдлалась-бы потомъ жертвой того-же недоговореннаго, не выясненнаго.

Но Егоръ Дмитріевичъ не устойчивъ,— продолжаетъ она волноваться обидными сомнніями. Что, если теперь, посл ихъ сближенія, онъ вдругъ положитъ на чашу всовъ свое единомысліе съ ней, свое стремленіе искать справедливость на земл, свое ‘исканіе потеряннаго рая’, а на другую чашу и т осадки общественнаго мннія и ходячей морали, которые еще есть въ его душ, прикинетъ и Елкина, и все уже возможное-достигнутое въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ, и интересъ новизны въ исканіи этого потеряннаго рая хотя-бы вмст съ княжной, — какъ знать, врны-ли окажутся его всы и которая чаша перетянетъ?

‘Послднее время онъ что-то молчитъ о свадьб’,— вдругъ вспоминается Лидіи Александровн.— ‘Конечно, онъ не хочетъ надодать… приставать… ждетъ… Ну, а если?..’

Ему вдь, женясь на ней, надо считаться съ обществомъ, вдь чтобы чего-нибудь достичь потомъ и ей, въ этомъ обществ, надо будетъ выдержать борьбу съ нимъ, исходъ которой еще неизвстенъ. А Зина — княжна. Въ этомъ уже есть свой букетъ. Кому какое дло, что она нсколько времени, по недостатку ли средствъ, по желанію-ли трудиться, прослужила въ какомъ-то магазин. ‘Зинаида Валентиновна Сарматова, урожденная княжна Сухорцкая’ — поставитъ она на своей визитной карточк, et tout est dit — вс двери ей открыты. А Нерамова — это имя уже стало достояніемъ вывски, достояніемъ улицы!

Лидіи Александровн припоминается какъ она, еще не такъ давно, говорила съ княжной о томъ, какимъ тяжелымъ ударомъ было-бы это для нея, еслибъ Зина ‘измнила’ ей, ушла отъ нея такъ, какъ она сама ушла отъ Строниной, чтобы стать ея конкуренткою. А теперь, вспомнивъ объ этомъ разговор, она уже думаетъ иначе. Нтъ, нтъ, она не стала-бы обижаться на Зину — за что?— не стала-бы она огорчаться этимъ, она сама охотно готова была-бы сдлать для нея все, что можно, чтобы оказать ей содйствіе къ достиженію самостоятельнаго положенія. Для конкуренціи свободное поле везд, одинъ возьметъ больше, другой меньше — всмъ достанетъ!.. Но отнять у нея Сарматова — это было-бы ужасно, это было-бы безбожно. Вдь онъ одинъ у нея теперь, одинъ въ цломъ мір!.. Нтъ, нтъ, этого не можетъ быть, этого не должно быть!

И сейчасъ-же приходятъ въ голову Лидіи Александровн и ея денежные разсчеты съ княжной и Сарматовымъ. Вдь еслибъ Сарматовъ женился на княжн, вдь это неизбжный разрывъ съ ними. Если она теперь для сближенія съ Сарматовымъ стремилась поскоре расплатиться съ нимъ, занимала для этого деньги даже у княжны, то тогда вдь и подавно — остальной долгъ Сарматову и долгъ княжн будутъ лежать камнемъ у нея на душ. Она заплатить какіе угодно проценты, чтобы разсчитаться съ ними!

Лидіи Александровн уже представляется, какъ вс ея дла запутались, какъ самая мастерская пришла въ упадокъ, и она, не достигнувъ ничего, не осуществивъ ни одного изъ своихъ мечтаній, не принеся никому пользы, видитъ уже себя надломленной, обезсиленной.

Но къ утру, стараясь ободрить себя, она начинаетъ сознавать, что вс эти страхи — плодъ ея разстроившихся отъ безсонной ночи нервовъ, она принимаетъ валерьяновыхъ капель, а, ухавъ въ мастерскую, она ищетъ тамъ успокоенія, старается забыться за работой.

Возвращаясь на дачу къ обду, она еще въ алле слышитъ звуки ніанино княжны.

‘Одна или съ Егоромъ Дмитріевичемъ?’ — думаетъ она.

Да, Сарматовъ тутъ. Но онъ, не видавъ Лидію Александровну два дня, встрчаетъ ее такъ любовно, такъ радостно, что ей уже кажутся неосновательными вс ея подозрнія. И онъ, и княжна такъ спокойны, такъ равнодушно упоминаютъ о своей поздк: Лидія Александровн становится и смшно, и досадно на самое себя, что она не умне Елочки, что она создала въ своемъ воображеніи всякіе ужасы. Вдь притворяться такъ въ ея присутствіи эти два ея друга не могутъ! Нтъ на такую низость они не способны ни тотъ, ни другой! Бываетъ, да, бываетъ, близкіе, лучшіе друзья обманываютъ въ этихъ случаяхъ своихъ друзей. Но не эти, нтъ, нтъ! Этого она и не допускаетъ.

На нсколько дней она успокаивается. Но теперь, приглядываясь къ княжн и Сарматову она видитъ, что между ними во всякомъ случа несомннно большая близость, чмъ вначал ихъ знакомства. Это конечно, естественно — часто видясь, они перестали стсняться.

Лидія Александровна продолжаетъ наблюдать за княжной и только теперь замчаетъ, что Зина гораздо интересне, чмъ она казалась ей раньше. Какъ разгораются ея глаза, какъ вся она оживляется, когда они при катаньи верхомъ, пускаютъ своихъ коней галопомъ. А на лодк, когда она гребетъ своими маленькими, но сильными руками,— какая грація даже въ этихъ грубыхъ движеніяхъ, какое выразительное лицо! Сарматовъ оторваться отъ нея не можетъ въ такія минуты. И онъ правъ: въ Зин есть что-то дьявольски прекрасное!

Зина не разговорчива, но въ самой ея молчаливости есть что-то таинственное, манящее. Мужчина не можетъ, не долженъ пройти мимо, не заинтересовавшись ею…

И однако эти нсколько дней они о чемъ-то говорили же съ Егоромъ Дмитріевичемъ! Вдь если Зина захочетъ, она уметъ быть умна и находчива!

Впрочемъ, онъ обращаетъ на нее наибольшее вниманіе не въ минуты разговоровъ, а въ минуты молчанія. Какъ будто онъ хочетъ узнать, что у нея на душ? Какъ знать, быть можетъ, разговоры, слишкомъ много умныхъ разговоровъ, ему уже и надоли.

И Лидія Александровна старается быть съ Сарматовымъ ласкове, нжне и… молчаливе, старается укрыться отъ него за дымку привлекательной неизвстности, не быть на распашку въ каждомъ своемъ душевномъ движеніи. Когда все извстно, все переговорено, все въ другомъ понятно — да, это единомысліе, это… быть можетъ любовь, но она боится, чтобы любопытство новизны не взяло верхъ надъ единомысліемъ.

И пусть-бы, если-бы это было временно, если-бы это не лишало ея той близости съ нимъ, которой одной она живетъ теперь. Она-бы и не подумала ревновать его, если-бы это были отношенія въ род тхъ, какъ Ростицкая, какъ можетъ быть другія… Не все-ли ей равно! Этой ревности она не знаетъ…

Но если?.. Если Зина отниметъ отъ нея совсмъ?!.. Какъ сама она… нечаянно… отняла его у Ростицкой…

Холодъ объемлетъ вс члены Лидіи Александровны при этой мысли. Вопросъ за вопросомъ, тревожные, жестокіе, возникаютъ въ ея ум.

Въ какія отношенія способна была-бы встать Зина къ нему теперь?

Лидія Александровна знаетъ, что взгляды княжны на любовь, на ревность, почти т же, что и у нея. Но…

Ей еще вспоминается весь переломъ, который произошелъ въ ней со времени отъзда отъ Карауловой…

И она опять напрасно ломаетъ голову, чтобы ршить, что думаютъ, что говорятъ между собой Сарматовъ и княжна.

Лидія Александровна спшитъ поскоре прервать это положеніе. Пользуясь первыми же ненастными днями, она перезжаетъ совсмъ съ дачи въ городъ. Здсь свиданія Сарматова съ княжной не могутъ быть такъ часты и съ глазу на глазъ.

Но ей кажется, что Зина неохотно покидаетъ дачу, что она неохотно принимается теперь и за работу. Конечно, посл отдыха это всегда такъ, но Лидія Александровна боится, нтъ-ли тутъ другой причины. И она не можетъ сдлать княжн никакого замчанія! Он вдь подруги, княжна какъ будто и не приказчица у нея… Она дала ей взаймы денегъ… она быть можетъ конкурентка ея въ сердц Сарматова!

И Лидіи Александровн становится обидно, тяжело, и опять ей хотлось бы видть кого нибудь около себя, кто бы боллъ ея горемъ.

Шумно и весело въ мастерской. И мастерицы и вс ученицы общежитія перебрались сегодня въ городъ. Любо имъ сегодня по прежнему зассть за знакомые столы на старыя мста! Ярко свтятъ лампы, быстро вертятся вентиляторы, звонко щелкаютъ ножницы, стучатъ-торопятся швейныя машины. Закипла работа. Шумно и весело въ мастерской.

Княжна куда-то ухала… опять по своимъ дламъ.

Лидія Александровна одна въ примрочной.

Она подошла къ портьер и отодвинула ее немного рукой, чтобъ взглянуть на ‘дтокъ’.

Знакомая, близкая ея сердцу картина! Теперь уже вс тутъ сжились, сроднились… Веселыя довольныя лица, оживленный разговоръ, отрадное настроеніе.

— Чужія… чужія…— вырывается изъ груди Лидіи Александровны подавленный вздохъ.

Ея рука медленно опускается, портьера падаетъ.

XIII.

Но прошла недля, жизнь вошла въ обычную колею, и Лидія Александровна нсколько успокоилась.

За эти первые дни пребыванія въ город ей ни разу не пришлось остаться съ Сарматовымъ наедин, врне, она избгала этого: при ея теперешнемъ душевномъ настроеніи она не могла быть ласкова съ нимъ, притворяться было тяжело, вызывать сейчасъ же объясненія казалось ей унизительнымъ, а между тмъ находилась, какъ всегда посл перезда съ дачи, масса мелочей жизни, которыя давали ей возможность уклоняться, подъ тмъ или другимъ предлогомъ, отъ продолжительныхъ свиданій.

Слдила она и за княжной, стараясь не допускать ее до встрчъ съ Сарматовымъ, а сама тмъ временемъ обдумывала, на что ршиться.

‘Чего я хочу?’ — задавала она себ вопросъ.— ‘Что мн дороже: быть-ли женой Егора Дмитріевича, или быть счастливой, свободной, быть самой собой’?

Ея готовность согласиться на бракъ была-ли это уступка ему изъ ‘любви’ къ нему, или это ея собственное душевное желаніе?

Она не можетъ не сознаться, что ей самой теперь хотлось брака.

Но что же это доказываетъ? Только то, что, она какъ Елочка, какъ и Егоръ Дмитріевичъ, не всегда устойчива въ своихъ взглядахъ на жизнь, въ своихъ желаніяхъ.

Но надо же имть уваженіе къ себ, надо умть держать себя въ рукахъ. Она унизилась даже до ревности, и до какой ревности — по подозрнію! Нтъ, если она требовала отъ Елочки, чтобы онъ прежде, чмъ думать о свадьб, излечился отъ этой болзни, то къ себ она должна быть еще строже! Нужно дать себ отчетъ во всемъ, что есть и что можетъ случиться.

Если Егоръ Дмитріевичъ такъ малодушенъ, что могъ-бы уже теперь измнить ей, удалиться отъ нея къ другой, то зачмъ же и связывать себя? Если ужъ длаться его женой, то только на прочной основ.

Зачмъ же она и ршилась сблизиться съ нимъ до свадьбы, какъ не для того, чтобъ будущій союзъ ихъ не заключалъ въ себ ничего таинственнаго, не былъ иллюзіей, обманомъ.

Не въ томъ дло, что ея подозрнія быть можетъ ошибочны — не сегодня, завтра это выяснится — дло въ томъ, что они у нея возможны! Разъ навсегда ей нужно опредлить свои отношенія къ такому положенію, будетъ-ли оно дйствительное или призрачное. Оно возникло для нея теперь, до брака, оно могло возникнуть и потомъ.

Разв… примириться съ существованіемъ соперницы?.. И сдлать изъ соперницы подругу… если и съ ней возможно единомысліе, если возможна жизнь втроемъ?

Что-жъ! Она и это готова допустить… ‘Любовь — единомысліе’, и не все-ли равно въ такомъ случа, сколько лицъ въ ней участвуютъ. Вдь это только трудная борьба съ привычными взглядами. Привычка — вторая натура. Но привычка можетъ быть замнена другой привычкой, а самое лучшее не имть никакихъ привычекъ и подчиняться въ каждую данную минуту тому, что диктуетъ разумъ.

Откуда же ревность? Съ Зиной он дружны, ихъ взгляды одинаковы…

Ревность — если ее обманываютъ! Ревность — если ей предпочитаютъ другую!

‘Скажи они мн прямо’ — думаетъ Лидія Александровна,— ‘я перенесла-бы это спокойне’.

‘Едва-ли?’ — возражаетъ она сама себ чрезъ минуту.— ‘Нтъ!.. меня постоянно мучило-бы сознаніе возможности близкаго разлада, ожиданіе его’.

Разладъ возможенъ и такъ, но втроемъ онъ еще возможне. Двухъ одинаковыхъ натуръ нтъ. Чтобъ жить согласно вдвоемъ, надо приспособляться во всемъ другъ къ другу. При жизни втроемъ каждый долженъ приспособляться уже къ двоимъ, и это должно дйствовать раздражающе.

‘Нтъ, нтъ’, — ршаетъ Лидія Александровна.— ‘Можно извинять мимолетныя увлеченія, можно закрывать глаза на нихъ, стараться не замчать. Но единомысліе втроемъ… это… это едва-ли и возможно’.

И однако что же? Какъ же быть, если это положеніе образуется? А это всегда можетъ случиться. Чувство свободно, чувство капризно, разумъ только судья, но не узда. Остается одно — прервать такое положеніе.

‘А если я замужемъ — какъ прервать его?..’ — съ горькой усмшкой спрашиваетъ она себя.

‘Но стоитъ только безповоротно сказать самой себ: моя личная свобода мн дороже всего, я ни въ какомъ случа не хочу быть ничьей женой, я хочу жить независимо, у себя, на свои средства, на свой личный трудъ, и тогда, не все-ли равно, женится Егоръ Дмитріевичъ на Зин или нтъ?.. И по какому праву стала-бы я тогда судить о томъ, какъ устраиваютъ свою жизнь другіе!’

Ей кажется, что она и не страдала-бы, еслибъ она знала, что Сарматовъ не женится на Зин.

Значитъ въ основаніи ея ревности лежитъ желаніе обладать нераздльно, вчно, имть права собственности, желаніе имть раба.

Но разв не такая же ревность Елочки заставила ее разлюбить Елочку?— вспоминается ей теперь.— Не въ прав-ли былъ Егоръ Дмитріевичъ разлюбить ее совершенно такъ же, разъ она начала ревновать его — и быть можетъ такъ же безпричинно — какъ ее ревновалъ Елочка?..

Да ради чего она такъ стремится сдлаться женой Егора Дмитріевича? Что ей надо? Она уже добилась обезпеченнаго положенія, у нея независимость, свобода и возможность независимо любить Егора Дмитріевича… и кого угодно.

Но онъ одинъ только дорогъ ей!..

Что же это съ ней?.. Загадочная, непостижимая любовь, которую она разлюбила было вмст съ Елочкой? Она что-ли это? Да что же это такое, что она эта любовь?!

Разв единомысліе съ Егоромъ Дмитріевичемъ будетъ нарушено, если онъ, вмсто того, чтобъ стать ея мужемъ, сдлается мужемъ Зины… или кого бы то ни было? Разв отъ этого его взгляды на жизнь станутъ въ такое рзкое противорчіе съ ея взглядами, что нужно страдать? Они останутся безъ перемны. Вдь страданіе происходитъ не отъ этого, нтъ!

‘Разв, если онъ станетъ мужемъ Зины, вопреки моему желанію, должна нарушиться и моя близость съ нимъ, нарушиться по моему желанію?’ — спрашиваетъ она себя и, не ршая этого вопроса, сейчасъ задаетъ другой:— ‘а если она нарушится противъ моего желанія, неужели страдать изъ-за этого?’

Было вдь время, ей и въ голову не приходила мысль о такой близости съ Егоромъ Дмитріевичемъ, было время, она испытывала къ нему совсмъ противуположныя чувства, ей близокъ былъ Елочка. Если теперь ей такъ близокъ, такъ дорогъ Егоръ Дмитріевичъ, то вдь это потому, что у нея нтъ никого столь-же близкаго. И если онъ теперь нашелъ въ Зин человка, столь-же близкаго ему, столь-же единомысленнаго, какъ была для него она, то разв для нея не можетъ найтись’¹ никого, кром его.

Еслибъ онъ отнесся къ ней такъ-же, какъ она отнеслась къ Елочк, и сказалъ бы ей: разлюбите меня — разв она не съуметъ разлюбить его?

‘Неужели у меня меньше силы воли въ этомъ случа, чмъ оказалось у Елочки!’ — мысленно восклицаетъ она.

И въ ней сейчасъ же просыпается ея гордость, и она хочетъ быть сильне ихъ всхъ. Если Елочка съумлъ отойти отъ нея и забыть ее, то ей даже нтъ надобности длать и это. Пусть Егоръ Дмитріевичъ измнитъ ей, пусть онъ женится на Зин,— она съуметъ сохранить единомысліе съ нимъ, она съуметъ подавить въ себ эту любовь, она съуметъ оказать должное уваженіе свобод чувства у другого, если она умла требовать ее для себя. Сила воли, разумъ, должны восторжествовать у нея надъ чувствомъ, надъ дикимъ, необузданнымъ природнымъ инстинктомъ.

‘И что такъ ужаснуло меня въ томъ, что Егоръ Дмитріевичъ можетъ измнить мн?’

Испугало одиночество… безъ него…

Да вотъ сущность этой любви: боязнь одиночества среди людей.

Но нужна ли любовь къ одному? Не слдуетъ ли избгать ея? Она всегда или уже готовое страданіе или страданіе въ зародыш. Потеря любимаго человка — страданіе, ожиданіе возможности этой потери — ревность — тоже страданіе.

И вотъ другой разъ, что она поддается этой любви — и другой разъ это влечетъ за собой мученія.

Но, оставляя въ сторон любовь, она видитъ, что какъ будто и разумъ подсказываетъ ей то же самое: надо быть женой Сарматова. Она чувствуетъ, что если она и не сказала еще ему своего ршительнаго ‘да’, то въ душ она уже произнесла его сто разъ, не смотря на столько же разъ повторяемый обтъ не выходить замужъ.

‘И что же заставило меня измнить уже однажды принятому ршенію?’ — добивалась Лидія Александровна у самой себя отвта.

Раздумывая на эту тему, она приходитъ къ заключенію, что ни свобода и независимость положенія, ни забота о своихъ ‘дткахъ’, ни личная жизнь не дадутъ ей полнаго удовлетворенія, пока она, такая какъ она есть, не займетъ прочнаго положенія среди того свтскаго общества, въ глазахъ котораго она теперь стоитъ нсколькими ступенями ниже. Она сознаетъ, какъ трудна ей будетъ эта борьба. Но разв не трудно было создать и то положеніе, которое она уже иметъ. Одна побда одержана. Другая — надъ Сарматовымъ близка, возможна. Къ третьей — надо безбоязненно стремиться.

Конечно, она еще охотне вошла бы въ это общество полноправнымъ членомъ безъ выхода замужъ за Сарматова. Но она чувствуетъ, что это будетъ гораздо трудне. И эту уступку она готова сдлать. Быть можетъ другая пойдетъ дальше ея, смле.

‘Какъ знать, быть можетъ и я найду въ сред этого самаго общества почву уже боле подготовленную, чмъ ожидаю’ — думала Лидія Александровна.

Вотъ почему ей обидно, если княжна отниметъ у нея Сарматова. Это не просто потеря любимаго человка, это потеря пути къ достиженію уже наполовину достигнутаго.

Нтъ, нтъ, но имя всего, о чемъ она когда-то мечтала, она не уступитъ его такъ легко!

Но и взять его надо съ увренностью, что ея жизнь съ нимъ будетъ такой, какою она себ ее представляетъ, что между нимъ и ею не встанетъ вновь призракъ ревности, что ихъ единомысліе не превратится въ разладъ.

И, думая въ этомъ направленіи, Лидія Александровна приходитъ къ ршенію: если Егоръ Дмитріевичъ уже уклонился отъ нея къ княжн, вернуть его можно никакъ не убжденіями и силой, а скоре такимъ же призракомъ потери дорогого лица. То, что испугало ее, должно испугать его. Надо возбудить въ немъ ревность. Пусть это оружіе фальшивое, предательское, оружіе, отъ котораго и самой можно пострадать, — что же длать, надо прибгнуть и къ нему, надо бороться равнымъ оружіемъ.

‘Да, надо и его испытать’ — съ чуть-чуть злорадной улыбкой думаетъ Лидія Александровна, представляя себ Сарматова, задтаго за живое. Она не намрена давать ему серьезный поводъ для ревности, но сыграть легкую комедію — отчего не попробовать?

Она начинаетъ соображать, кто-бы могъ быть ей партнеромъ въ этомъ.

Увы, у нея никого нтъ, къ кому бы Егоръ Дмитріевичъ могъ приревновать ее, у нея просто-таки нтъ мужскихъ знакомствъ, и она только теперь чувствуетъ, что этотъ проблъ невыгоденъ для нея. До сихъ поръ она избгала ихъ, чтобъ тмъ увренне и достойне афишировать свою профессію портнихи, чтобъ не создавать себ еще лишнихъ осложненій въ борьб съ кастовыми предубжденіями.

Она перебираетъ въ памяти нсколькихъ артистовъ, музыкантовъ, съ которыми встрчалась у Карауловой, вспоминаетъ кое-кого и изъ тхъ, кого видала, будучи гувернанткой у Дубовскихъ. Но вс кажутся ей не подходящими. Съ каждымъ изъ нихъ опасно затвать эту игру — они и Богъ всть что вообразятъ!

И вдругъ блестящая идея — Черкаловъ!

Лидія Александровна, забывъ на минуту свои собственныя муки ревности, даже улыбнулась при этой мысли, встала и въ веселомъ нервномъ настроеніи нсколько разъ прошлась по комнат, остановилась у трюмо и съ улыбкой взглянула на свое отраженіе.

О, да! Эта маленькая комедія съ тремя дйствующими лицами можетъ быть разыграна отлично. Ваничка Черкаловъ пойдетъ на эту удочку!

Онъ женатый человкъ… тмъ лучше… Разв Егоръ Дмитріевичъ не говорилъ, что любовь должна быть свободна?

‘Разв и съ нимъ я не стою въ свободныхъ отношеніяхъ, отказываясь отъ брачныхъ узъ?..’ — доказывала самой себ Лидія Александровна.— ‘Да — Черкаловъ стоитъ Зины!.. А милйшая Марья Владиміровна?.. Какъ жаль, что ее нельзя сдлать свидтельницей.’

У Лидіи Александровны мысли приняли теперь боле игривое настроеніе. Она обдумывала, какъ и когда поднять занавсь для этой комедіи.

Но какой-то внутренній голосъ говорилъ ей, что игра, затваемая ею, опасна, что-то какъ будто грозило ей бдою.

XIV.

Однако, затаивъ въ глубин души свой планъ, она могла теперь, по крайней мр, не уклоняться отъ свиданій съ Сарматовымъ и сохранить въ обращеніи съ нимъ прежнюю ласку.

Вншнія обстоятельства благопріятствовали общему успокоенію. Княжна, сбросивъ нажитую за время лтняго отдыха лнь, снова втянулась въ работу, масса осеннихъ заказовъ не давала Лидіи Александровн подолгу копаться въ волновавшихъ ея чувствахъ, Сарматовъ былъ весь поглощенъ своей ремесленной школой: за лто онъ усплъ купить для нея домъ на Выборгской, найти технолога-директора, выхлопотать разршеніе, но, съ передлкой и отдлкой зданія, открытіе ея нсколько запоздало.

Такъ прошло время до возвращенія изъ деревни Черкаловыхъ.

Въ первую-же встрчу въ Михайловскомъ, какъ только Иванъ Андреевичъ вошелъ въ ея ложу, Лидія Александровна обласкала его, наговорила ему кучу любезностей, уврила его, что онъ очень посвжлъ и похорошлъ за лто, и съ такимъ участіемъ разспрашивала его о здоровь Марьи Владиміровны, оказавшейся беременной и потому не бывшей въ театр, что Иванъ Андреевичъ пришелъ къ ней и въ слдующемъ антракт, и они еще нсколько времени продолжали шопотомъ перекидываться шутками, когда занавсь уже была поднята. Лидія Александровна не даромъ родилась и выросла въ свтскомъ обществ, чтобъ не съумть съ достоинствомъ пококетничать, когда ей было это нужно.

Сарматовъ былъ при этомъ тутъ-же, въ лож, былъ свидтелемъ этого изящно-снисходительно-гордаго кокетничанья, но оно относилось одновременно и къ нему, и онъ не обратилъ на него особеннаго вниманія.

Но еще два спектакля, еще встрча въ концерт, и мягкосердечный, любве-лгобивый Иванъ Андреевичъ, поощряемый Лидіей Александровной, сталъ видимо ухаживать за ней. Ея высокая, стройная фигура, ея спокойно-ласковое, и въ то-же время властно-увлекающее красивое лицо преслдовали его теперь всего больше именно у него дома, когда ему приходилось няньчиться съ женой, хотя и сердечно любимой имъ, но въ ея теперешнемъ положеніи капризничавшей, нсколько подурнвшей и потерявшей свою граціозность.

О томъ, что пріятель Горинька уже считалъ Нерамову своей невстой, Ивану Андреевичу и въ голову не приходило, а на арен свободной любви онъ всегда былъ не прочь потягаться съ Сарматовымъ, зная, по старымъ примрамъ, что побда того или другого никогда не служила причиной раздора между ними.

Сарматовъ шутя какъ-то замтилъ Лидіи Александровн:

— Вы уже успли вскружить голову Ваничк?

— А вы ревнуете?— спросила она съ задорной улыбкой, посмотрвъ ему въ глаза.

— Нтъ, дорогая моя…— сказалъ Сарматовъ, крпко прижимая ее къ себ и цлуя ея руки.— Но я держу нашъ тайный союзъ въ тайн и отъ Черкалова, и Иванъ Андреевичъ можетъ быть введенъ въ заблужденіе…

— Въ какое?— лукаво спросила его Лидія Александровна.

— Онъ можетъ позволить себ лишнее, думая, что вы вполн свободны, — началъ Сарматовъ, нсколько понизивъ голосъ.

— А разв любовь не свободна?— спросила она, радуясь въ душ, что ставитъ его въ затруднительное положеніе.

Сарматовъ замолчалъ. На мгновеніе въ его ум пробжала мысль, что Лидія Александровна зачмъ-то такъ долго и упорно отказывается отвтить согласіемъ на его предложеніе.

— Но всякій союзъ, хотя-бы и тайный, предполагаетъ взаимныя обязательства, — несмло произнесъ онъ посл нкотораго раздумья.

— Опредленныя и ограниченныя,— не задумываясь отвтила она.

Сарматовъ опять замолчалъ.

— Вы ревнуете, мой милый, вы ревнуете, дорогой мой!— разсмялась Лидія Александровна, ласково беря его за руку и близко приближая свое лицо къ его лицу, и любовно вглядываясь ему въ глаза.— Не будемъ говорить объ этомъ. Вы ревнуете, вы Богъ знаетъ что скажете!

‘Цль достигнута’ — разсуждала она потомъ сама съ собой.— ‘Ревность я успла возбудить въ немъ. Но что-же дальше?’

Ей становится жаль Сарматова. Она видла муки ревности на Елочк, испытала ихъ уже и на себ. Такой казни Сарматовъ былъ-бы достоенъ, если-бъ онъ измнилъ ей для княжны! Но въ послднее время ей кажется, что ея подозрнія были напрасны. Вниманіе, ласки Егора Дмитріевича такъ искренни, такъ сердечны, что ей приходило желаніе просто объясниться съ нимъ, спросить его, было-ли у него что нибудь съ княжной. Но она не ршалась на это объясненіе, боясь сдлать какую-нибудь непоправимую ошибку, и выжидала.

Но если тревога, возбужденная въ Лидіи Александровн ревностью къ княжн, теперь окончательно улеглась, если причина, заставившая ее начать комедію съ Черкаловымъ, теперь оказывалась сомнительной, — все-же Лидія Александровна находила удобнымъ продолжать эту комедію. Ей было интересно убдиться въ томъ, каковъ окажется въ этомъ случа Сарматовъ въ сравненіи съ Елочкой, забавляла ее и легкомысленная податливость Ивана Андреевича и то легковріе, съ какимъ онъ относился къ возможности сближенія съ ней, могло пригодиться это увлеченіе Ивана Андреевича и для дальнйшихъ ея шаговъ въ свт, когда Иванъ Андреевичъ убдиться, что она гораздо строже къ себ, чмъ онъ разсчитывалъ.

Да, еще одно испытаніе, и она скажетъ Егору Дмитріевичу: — теперь я хочу быть вашей женой!

Сарматовъ между тмъ, посл разговора съ Лидіей Александровной объ ухаживаніи за ней Черкасова, обсуждалъ этотъ вопросъ по своему.

‘Итакъ, вотъ я стою лицомъ къ лицу съ практическимъ примненіемъ теоріи свободной любви, гд мн приходится играть страдательную роль’ — говорилъ онъ самъ себ.

‘Быть можетъ, у нихъ ничего и нтъ, это шутки, это flirt… Ну, а если?..’ — задавалъ онъ себ крутой вопросъ.

Онъ представляетъ себ теперь такое положеніе, что Лидія Александровна такъ и не согласится разстаться съ своей свободой, что она не пойдетъ дальше того сближенія съ нимъ, до котораго они уже дошли.

‘Тогда вдь рушатся вс мои мечты о своей семь, о всемъ томъ стро жизни, который я хотлъ создать себ съ ней’ — думалъ онъ, поддаваясь грустному настроенію.

И что-жъ! Быть можетъ такъ и нужно, — ршалъ онъ потомъ. Не самъ-ли онъ развратилъ ее и своими разговорами… и своими дйствіями!.. Ее, которую онъ хотлъ назвать своей женой!..

Развратилъ… Какъ сметъ онъ сказать это слово! Онъ? Развратилъ? Ее? Да разв она развращена? Разв это значитъ развращена, что она, вмсто того, чтобъ исполнить его желаніе принадлежать ему одному, останется врна своему желанію быть независимой.

Если требовать чистоты отъ нея, не долженъ-ли онъ прежде всего сознаться въ собственной развращенности?

А онъ не хочетъ, не можетъ признать себя падшимъ. Онъ жилъ, наслаждался жизнью, но… онъ не видитъ причинъ раскаиваться въ своихъ поступкахъ. Онъ вдь ни въ чемъ не длаетъ себ упрека… кром праздности, кром не уплаченнаго имъ долга человчеству за пользованіе плодами трудовъ другихъ людей.

Почему же онъ вправ требовать какой-то непорочности отъ той, которую онъ хотлъ видть своей женой?

Нтъ, онъ долженъ примириться съ тмъ, что нравится ей, хотя бы это и не нравилось ему.

Да и по какому праву мужъ, искушенный всми соблазнами, можетъ требовать жену непорочную?

‘Союзъ предполагаетъ обязательства’ — сказалъ онъ ей.— ‘Опредленныя и ограниченныя’ — отвтила она. И она права. Больше опредленнаго, больше ограниченнаго — нельзя требовать.

‘Какъ смотримъ мы на женщину?’ — разсуждалъ самъ съ собой Сарматовъ.— ‘Праздная, ничтожная, но охраняемая семидесятью запорами отъ поврежденія — она цла въ нашихъ глазахъ. Работающая, создающая, полезная, привлекательная, но если равноправная и свободно располагающая собой — она уже намъ кажется поврежденной и негодной?’

Не ясно-ли, что центръ тяжести моральныхъ понятій у насъ не тамъ, гд нужно, и отсюда вс противорчія нашей жизни, вс страданія обоихъ половъ.

И какъ бы обращаясь къ кому-то изъ окружающей его среды, Сарматовъ мысленно произноситъ:

‘Попробуйте перенести центръ тяжести съ порочности на трудъ, съ развращенности на искорененіе праздности, съ женщины, какъ товара, на свободу ея личности, и полноправная, равноправная жизнь обоихъ половъ пойдетъ быть можетъ прямымъ, легкимъ путемъ къ укорененію истинной нравственности’.

Разв ему не представлялись сотни случаевъ жениться на самыхъ непорочныхъ двушкахъ, и не одна изъ нихъ не привлекла его. Теперь, не смотря на всю боль перелома, который онъ долженъ совершить надъ собой, Лидія Александровна, такая, какъ она есть, даже такая, какой онъ начинаетъ подозрвать ее, все-таки влечетъ его къ себ.

‘И кто говоритъ во мн въ данномъ случа противъ этой свободы?’ — задаетъ онъ себ вопросъ: — ‘я индивидуумъ, я Егоръ Дмитріевичъ Сарматовъ, со всмъ складомъ моего мышленія и чувствованія, или я — членъ извстнаго общества, невольно смотрящій на вещи глазами этого общества, сквозь призму закоренлыхъ въ этомъ обществ предразсудковъ?’

‘Я лично — я за свободу!’ — отвчаетъ онъ самъ себ, посл минутнаго размышленія.

И сейчасъ-же, давая волю своимъ мыслямъ, онъ начинаетъ полемизировать самъ съ собой и подыскиваетъ доводы за и противъ.

‘Но я спрашиваю себя — гд же предлъ этой свобод?’ — разсуждаетъ онъ.

Цлый рядъ образовъ и представленій возникаетъ въ его ум, но онъ не находитъ между ними ни одного, дающаго ему прямой и ршительный отвтъ, и онъ говоритъ себ:

‘Этотъ предлъ тамъ, гд его укажетъ мн мое нравственное чувство, очищенное разумомъ отъ предразсудковъ’.

Но это неопредленное ршеніе не успокаиваетъ его, не общее разсужденіе на эту тему задано ему: передъ нимъ частный случай, хватающій его прямо за сердце. Безъ колебаній онъ долженъ выяснить себ, какъ смотритъ онъ на свое положеніе. И посл долгихъ размышленій, онъ приходитъ къ заключенію:

‘Здсь — этого предла я для себя еще не вижу и, вопреки предразсудкамъ, я допускаю для Лиды свободу выбора, и я все-таки люблю ее’.

Проходитъ нсколько дней и Сарматовъ, подъ вліяніемъ свиданій съ Лидіей Александровной и разныхъ случайныхъ встрчъ и разговоровъ съ своими знакомыми, снова возвращается къ тмъ-же мыслямъ.

‘Да, такая, какъ она есть, она мн миле, дороже сотни непорочныхъ двъ, которыя мн чужды и не нужны’ — думаетъ онъ, вспоминая Лидію Александровну.— ‘Я не могу отречься отъ самого себя, а никакія другія качества никакой другой красавицы не замнятъ ее мн, такому, каковъ я теперь’.

Сарматову кажется, что большинство его знакомыхъ отнесется съ лицемрнымъ порицаніемъ къ такой его снисходительности, что, сами порочные, они своей нетерпимостью къ чужой слабости пожелаютъ возвыситься во мнніи себ подобныхъ. Сарматовъ начинаетъ теперь мысленно полемизировать съ тми ходячими фразами, которыми въ послднее время раздражали его въ кругу его знакомыхъ, и, обыкновенно спокойный, сдержанный, онъ теперь минутами теряетъ самообладаніе, впадаетъ даже въ патетическій тонъ, мшающій ясности сужденія, но онъ не можетъ оставаться безстрастнымъ, когда дло идетъ о немъ самомъ, о счастіи его жизни…

‘Пусть въ глазахъ всхъ тхъ, кто мн чуждъ и не нуженъ, пусть я дуренъ и пороченъ, и пусть они отвернутся отъ меня, — говоритъ онъ самъ себ: — все равно я не могу, не хочу быть другимъ. Вдь не изъ однихъ же пороковъ и слабостей я сотканъ. Пусть т, непорочные, идутъ своей дорогой, я и она — мы пойдемъ своей. Мы вдь не навязываемъ имъ насильно нашей порочности, оставьте насъ въ поко съ вашей мнимой добродтелью! Мы не сдлаемъ никому изъ васъ ни малйшаго зла, оставьте и вы насъ!’

Нтъ, нтъ, онъ не будетъ ревновать Лидію Александровну, онъ ни за что но хочетъ этого, чтобы тамъ ни случилось! Онъ долженъ на дл доказать самъ себ, что все, что онъ когда-то говорилъ, были не пустыя слова, что жизнь, проведенная въ свободномъ мышленіи, прошла для него не даромъ, что все, что онъ читалъ, что наблюдалъ, надъ чмъ задумывался, не осталось непонятымъ имъ, а пробивъ вковую кору предразсудковъ, добралось до живого мста.

Нтъ, онъ не будетъ ревновать!

Но,— опять повторяетъ онъ чрезъ нсколько минутъ: — гд же предлъ?

Вдь если такъ: сегодня одинъ, завтра другой, тамъ третій, — вдь это выйдетъ что-то въ род жрицы шестого чувства?

Какой вздоръ! Разв она похожа на такую? Нтъ, тогда это не была бы она, и онъ не любилъ бы ее, она не была бы дорога ему, между ними не могло бы существовать единомыслія.

Имъ нравятся красивыя вещи, брилліанты, дорогіе камни, но разв они проводятъ свое время въ томъ, чтобъ сидть надъ этими драгоцнностями и, перебирая въ рукахъ брилліантовыя вещи, жаднымъ взглядомъ пожирать ихъ? Они любятъ музыку, но не играютъ же они съ утра до ночи на всхъ инструментахъ оркестра.

Нтъ, Лидія Александровна была права, говоря, что онъ долженъ, прежде чмъ получить ея согласіе на бракъ, узнать ее всю, какая она есть. Она говорила, что желаетъ убдиться, что онъ ни при какихъ условіяхъ не откажется отъ своего предложенія…

И онъ не отказывается и теперь, не смотря ни на что. Не отказывается…

‘И не все-ли равно, — разсуждалъ онъ: — если Елкинъ хотлъ на ней жениться, зная ея прошлое со мной, если я хотлъ на ней жениться, зная ея прошлое съ Елкинымъ, то что мшаетъ мн жениться теперь на ней, узнавъ ея настоящее съ Леркаловымъ’.

Предразсудки общества предоставляютъ ему право возненавидть ее теперь, ревновать, убить и ее, и соперника, и если законы, охраняющіе личную безопасность человка, покараютъ его, то предразсудочное общественное мнніе все-таки сочтетъ такой его образъ дйствій естественнымъ… и даже одобритъ его!

‘Да оставьте же мн хоть маленькое право не ревновать и продолжать любить ее! ‘ — шепталъ Сарматовъ, въ непривычномъ для него волненіи ходя одинъ по кабинету.

Тотъ притокъ нервнаго возбужденія, который сопровождаетъ всякую ревность, задержанный въ своемъ естественномъ теченіи противъ измнницы и ея сообщника, отклонившись въ противоположную сторону, направлялся теперь у Егора Дмитріевича на всхъ тхъ, кто, какъ ему казалось, могъ осуждать его за его слабость.

И, отдаваясь овладвшему имъ чувству, онъ произносилъ теперь мысленно и вслухъ самому себ цлыя рчи, ища въ нихъ успокоенія и ршимости для дальнйшихъ своихъ дйствій.

‘Быть можетъ надо мной посмются, быть можетъ скажутъ, что моя роль жалка, если я буду добровольнымъ мужемъ рогоносцемъ, не имя въ этомъ никакой надобности, пускай ихъ!’ — восклицалъ онъ, жестикулируя: — ‘Что мн за дло! Какое мн дло до взглядовъ общества! Что такое взгляды общества! Вдь было время, и это же самое избранное общество, наряженное въ парчевые кафтаны и мурмолки, находило даже грамоту вредной для своихъ женъ и дочерей, а всякую невинную забаву называло бсовской потхой!’

Подогрваемый упреками и насмшками, которыя онъ расточалъ самъ себ отъ лица воображаемыхъ противниковъ, Сарматовъ уже не могъ разобраться, гд кончалось у него логическое мышленіе и начиналась простая перебранка, подхваченный потокомъ собственныхъ мыслей, онъ не могъ отдать себ въ нихъ строгаго отчета и тмъ страстне нанизывалъ то ироническія, то горячія, почти озлобленныя выраженія въ свои филиппики.

‘Фарисеи!’ — повторялъ онъ съ нсколько смшнымъ азартомъ, мысленно обращаясь къ кому-то изъ знакомыхъ его круга.— ‘Они не смютъ подойти къ своимъ дйствіямъ и душевнымъ движеніямъ съ ножомъ безстрастнаго анализа. Въ нелпомъ испуг, что женщины, понявъ ихъ и увидавъ ихъ нравственное безсиліе, пытаются заявить свои права, они уже готовы кричать: ‘нтъ, нтъ, лучше ни теб, ни мн!’

Сарматову вдругъ приходитъ мысль, вызывающая у него обрадованную улыбку.

‘Какъ они напоминаютъ мн ту женщину,— думаетъ довольный собой Сарматовъ: — ту облыжную мать, что на суд предъ Соломономъ кричала: ‘нтъ, лучше разските этого ребенка пополамъ, пусть не достанется ни ей, ни мн!’

И, Сарматовъ въ слпомъ увлеченіи, какъ-бы представляя себя предъ лицомъ Соломона, мысленно восклицаетъ:

‘Соломонъ! Отними ребенка-любовь у этихъ дышащихъ мертвечиной скопцовъ и отдай его живымъ!’

‘Какъ! Отвергнуть всю радость молодой жизни’ — продолжаетъ онъ думать въ томъ же направленіи и въ другое время:— ‘отвергнуть всю поэзію молодыхъ увлеченій! И для чего? Чтобъ сохранить разслабленнымъ старцамъ и старицамъ право пользоваться ргітепгз’ами радостей любви или беззубо шамкать: ‘si la jeunesse savait, si la vieillesse pouvait’. Или, наоборотъ, вы хотите, чтобы во имя какой-то ложной непорочности всякіе браки заключались еще неразумне, еще поспшне, ради удовлетворенія одного только шестого чувства и разведенія дтей, которыхъ не на что и некому воспитывать!’

И юношей, и мужчиной онъ пользовался этой свободой, онъ испыталъ много радостей въ жизни, благодаря этой свобод, ему ли возставать противъ нея.

Тутъ третьяго выхода нтъ: либо онъ долженъ отречься отъ всей своей прежней жизни и сказать, что то была ложь, грхъ, порокъ, что такъ жить нельзя, что нужны покаяніе и искупленіе,— либо онъ долженъ примириться съ свободой дорогой ему Лидіи Александровны и относится съ уваженіемъ къ этой ея свобод.

Но вернись юность — и онъ готовъ начать все сначала, такъ, какъ было… кром праздности! Онъ чувствуетъ, что не могъ-бы иначе…

Онъ представляетъ себ, какъ ему скажутъ, что если онъ не будетъ ревновать, если онъ будетъ слишкомъ снисходителенъ къ ея свобод, то вдь со ступеньки на ступеньку она начнетъ мнять любовниковъ, какъ перчатки, и выбирать ихъ, гд попало. И онъ чувствуетъ, какъ при этой мысли въ душ его поднимается горячій протестъ противъ всхъ, кто могъ-бы дурно подумать о ней, и онъ готовъ забросать ихъ тысячами возраженій.

Какой вздоръ!— возмущается онъ.— Отчего же самъ онъ, пользуясь этой свободой, не спускался со ступеньки на ступеньку, не погружался въ подонки разврата, а шелъ выше и выше, дойдя до желанія имть семью, дтей, до успокоенія страстей, до терпимости къ свобод другихъ?

Нтъ, никогда она не можетъ сдлать дурного шага въ этомъ отношеніи. То, что сдлаетъ грубая натура, того не сдлаетъ натура воспитанная. Чмъ выше организація и духовное развитіе индивидуума, тмъ трудне для него опуститься до чего-нибудь низменнаго. ‘Qui se ressemblent — s’assemblent’ врно и тутъ.

‘Еслибъ не было вковой преграды предразсудковъ, — думалъ теперь Сарматовъ, — преграды, охраняющей женщину для мужчины, безнравственность быть можетъ исчезла-бы сама собой. Натуры равныя искали-бы только равныхъ себ. Юноша не развращался-бы, спускаясь къ женщин низменной и развращенной по невол. Ставъ мужемъ, онъ не развращалъ-бы потомъ въ свою очередь другихъ женщинъ уже однимъ напоминаніемъ о своей прежней развращенности. Молодая двушка не продавалась-бы старику или развратнику за брачный союзъ, женщина, свободно ставшая женой человка, съ которымъ она сжилась, убдившись, что онъ ей ближе другихъ, не пошла-бы мнять его на другого.

‘Кипніе’, вызванное въ Сарматов подавленной ревностью, постепенно утихло, и теперь онъ опять уже судилъ съ своей обычной нершительностью въ приговор, опять онъ становился на точку зрнія: я знаю только то, что я ничего не знаю.

‘Какъ знать’ — думалъ онъ теперь — ‘быть можетъ именно низведеніе ‘любви’ до степени простого чувства, какъ и остальныя пять — это путь къ возвышенію истинной любви, путь къ альтруизму и единственный врный путь къ чистот нравовъ, когда вс другіе пути тысячелтнимъ опытомъ доказали, что они ведутъ къ самой отчаянной безнравственности, не только половой, но и всякой другой’.

Да и что же ему остается длать, какъ не примириться съ тмъ, что Лидіи Александровн вздумалось такъ-же свободно сблизиться съ Черкаловымъ, какъ она сблизилась съ нимъ. Что можетъ онъ сдлать противъ этого?

Мстить ей за измну?— это недостойно его. Да онъ и не чувствуетъ жажды мести.

И если онъ серьезно любитъ ее, а не себя, не свою любовь къ ней, не свою забаву этой любовью — разв не долженъ онъ, напротивъ, радоваться всему тому, что доставляетъ ей удовольствіе? Разв ея радость не должна быть его радостью.

‘Но если эта радость низменнаго свойства’ — невольно, по привычк, ставитъ онъ противорчіе — и сейчасъ-же самъ его отвергаетъ.

Да разв онъ считаетъ ее способной на низменное? Почему связь съ нимъ — не низменна, а связь съ Черкаловымъ становится въ его глазахъ низменной? Разв Черкаловъ хуже его? Нтъ, напротивъ, изъ всхъ его знакомыхъ для него онъ наиболе симпатиченъ. Отчего же не казалась ему низменной связь ея съ ея бывшимъ женихомъ Елкинымъ?.. Или потому, что то прошло, а это существуетъ?

Его счастіе заключалось до сихъ поръ въ единомысліи съ ней. Одно шестое чувство не могло составить ихъ счастія. Оно являлось второстепеннымъ элементомъ въ ихъ союз, не на немъ основано ихъ единомысліе, и конечно, не случайныя отклоненія въ этой области должны разрушить это единомысліе.

Если они дошли уже до того, что и вдали другъ отъ друга начинаютъ думать мыслями, говорить словами другъ друга, если ихъ души сливаются до этой степени, неужели то, что каждому изъ нихъ свойственно по природ, должно возбуждать въ другомъ непріятное, чувство?

Онъ перебираетъ въ своемъ ум все, что онъ могъ-бы сказать противъ Лидіи Александровны въ этомъ случа, и на минуту останавливается на чувств брезгливости.

Ему кажется, что это чувство какъ будто просыпается въ немъ, что оно должно проснуться.

Но отчего-же онъ не испытывалъ этого чувства брезгливости, когда упивался ‘страстной любовью’ женъ, мужья которыхъ были ему совсмъ не такъ симпатичны, какъ Черкаловъ? Гд было у него чувство брезгливости тогда, и отчего оно должно явиться теперь? Только потому разв, что Лидія Александровна должна стать его собственностью.

И разбираясь хорошенько въ этомъ чувств, онъ видитъ, что брезгливости у него нтъ, онъ не сметъ и представить себ этого чувства въ связи съ представленіемъ о Лидіи Александровн.

И если онъ могъ принять хоть на минуту за брезгливость какое-то другое непріятное чувство, то это чувство было сознаніе какъ-будто нарушеннаго права его на что-то.

Но разбирая и это чувство, онъ приходитъ къ заключенію, что и права у него никакого нтъ.

‘Ну, а еслибы она была уже моей женой?’ — посл минутнаго раздумья задаетъ онъ себ вопросъ.

И онъ чувствуетъ, какъ при этой мысли вс его ршенія, казавшіяся ему сейчасъ твердыми, начинаютъ шататься и колебаться, и опять вопреки всему, что онъ сейчасъ говорилъ себ, онъ готовъ сказать: зачмъ-же тогда и быть женой? Тогда пусть и останется свободной.

Но эта непроизвольно вспыхнувшая мысль тотчасъ-же потухаетъ подъ дуновеніемъ грустнаго сознанія предстоящаго ему въ такомъ случа одиночества и на ея мст уже является, другая: неужели его надежды на союзъ съ ней должны рухнуть?

Неужели только изъ-за этого?

А она можетъ поставить это условіе, можетъ выговорить себ это право, ‘опредленное и ограниченное’, какъ она говоритъ.

Пусть она даже не воспользуется имъ… пусть воспользуется… согласно съ ея натурой… Но она можетъ потребовать себ этого права по принципу — и по принципу долженъ-ли онъ согласиться на это, или долженъ отвергнуть и самый союзъ?

Только изъ за этого?

Неужели это самое дорогое для него въ ихъ союз?

Неужели, не встртивъ никого до сихъ поръ, кто-бы вызвалъ у него полное единомысліе, неужели найдя, наконецъ, ее, почувствовавъ такую близость съ ней, какой не испытывалъ до сихъ поръ ни съ кмъ, онъ откажется отъ нея изъ-за проявленія ею той самой свободы сужденій и дйствій, которая именно и привлекала его къ ней.

Стоитъ отнять отъ нея эту свободу, и она потеряетъ все, чмъ она побдила его, она превращается въ заурядную интеллигентную красавицу.

Нужна-ли она ему такая, какихъ онъ встрчалъ много, равнодушно проходя мимо?

‘Нтъ, — отвчалъ онъ себ посл минутнаго размышленія:— я долженъ любить все, что любитъ она, и, любя ее, я долженъ оберегать ее отъ всхъ, кто осмлился-бы бросить въ нее камень’.

И ужъ конечно не самъ онъ будетъ осуждать ее!

— Но, какія-же обязательства нужно включить, въ нашъ союзъ?— задаетъ онъ себ вопросъ.

Обдумывая и это положеніе, онъ приходитъ къ заключенію: никакихъ. Только тотъ союзъ и проченъ, и плодотворенъ, который основанъ на взаимной свобод и единомысліи. Если они соединяются въ свободный союзъ потому, что ихъ натуры родственны, то ихъ дальнйшіе поступки не должны быть предметомъ раздора, причиной разлада.

Вдумываясь въ то, что ему приходилось наблюдать въ жизни, припоминая своихъ знакомыхъ, ихъ отношенія, припоминая мелкіе случаи, про которые приходилось слышать и читать, припоминая намеки, вызывавшіе его на размышленія, онъ приходитъ къ заключенію, что сотни, быть можетъ, тысячи мужей, самыхъ благонамренныхъ и почтенныхъ, любящихъ своихъ женъ и уважаемыхъ ими, не ревнуютъ своихъ женъ, зная о ихъ случайныхъ увлеченіяхъ, они стараются длать видъ, что не замчаютъ ихъ, чтобъ не быть вынужденными, помимо воли и желанія, ревновать и проявлять неудовольствіе. Потому что прочность ихъ взаимнаго расположенія держится не однимъ шестымъ чувствомъ, не на немъ построенъ ихъ ‘домъ’. Если въ такихъ случаяхъ ревность является, она навязана имъ извн, навязана массовымъ внушеніемъ.

‘Такъ позвольте-же мн быть самимъ собой,— мысленно обращается онъ опять къ своему обществу, — ‘позвольте, не поддаваясь массовому внушенію, сохранить ясность сознанія и quand mme поступать такъ, какъ чувствуетъ мое сердце, какъ говоритъ мн мой умъ’.

Но еще одна, забытая было мысль вдругъ возникаетъ и бросаетъ его въ тревожное настроеніе:

— А дти?

Онъ задумывается надъ этимъ вопросомъ и перебираетъ въ памяти все, что когда-то уже передумалъ.

Нтъ, даже вопросъ о дтяхъ не смущаетъ его. Разв ея дти не будутъ для него такъ-же дороги, какъ его собственныя дти. Если онъ пришелъ къ желанію имть собственныхъ дтей, то только потому, что хотлъ видть въ нихъ наслдниковъ сущности своего внутренняго ‘я’.

‘Я могу любить своихъ собственныхъ дтей больше, если они будутъ лучше, — говоритъ онъ въ успокоеніе себ.— А если будетъ наоборотъ — разв мой разумъ не съуметъ направить мое чувство въ сторону лучшаго, и разв въ такомъ случа въ ея ребенк я не съумю воспитать мое ‘я’, ту сущность этого ‘я’, которая дорога мн и во мн самомъ только въ той-же мр, въ какой она дорога мн и въ Лидіи Александровн. Если я длаю различіе между своимъ и чужимъ ребенкомъ, то только по духовной близости ко мн тхъ Моихъ дтей, которыхъ я воспитаю у себя, какъ своихъ. Что касается собственно меня, — разсуждалъ онъ въ заключеніе: — то мн вдь нужны только оправданныя ожиданія, осуществленная надежда, продолженіе жизни моего ‘я’, а совсмъ не одна формальная или фактическая ‘собственность’ моихъ потомковъ.

XV.

Лидія Александровна понять не могла, что такое вдругъ сдлалось съ Сарматовымъ. Посл перваго-же разговора о Черкалов, когда она считала, что ея цль достигнута, что ревность въ Сарматов возбуждена, Егоръ Дмитріевичъ ни разу не возобновлялъ своихъ намековъ на ухаживаніе за ней Черкалова. Въ то время, какъ Иванъ Андреевичъ, теперь довольно часто навщавшій ее, съ каждой новой встрчей проявлялъ все большую и большую — начинавшую тревожить уже и самое Лидію Александровну — нжность въ обращеніи съ ней, нжность, почти переходившую иногда предлы деликатности и извинительную только Ваничк Черкалову, Сарматовъ какъ будто не замчалъ ничего. Въ то время какъ Иванъ Андреевичъ любезно цловалъ у нея по обыкновенію на прощанье руку, такъ-же любезно цловалъ ее и Егоръ Дмитріевичъ, въ то время, какъ Иванъ Андреевичъ въ шутливомъ тон признавался ей въ своей нешуточной влюбленности въ нее, Егоръ Дмитріевичъ шутливо ухаживалъ за княжной.

Лидія Александровна видла, что, каковы-бы ни были отношенія Сарматова къ княжн, онъ остался такимъ-же въ отношеніи ея самой, она видла, что ея комедія съ Черкаловымъ могла-бы, тайнымъ образомъ, превратиться и въ самую реальную дйствительность, ни въ чемъ не измняя создававшагося положенія.

И это начинаетъ тревожить, мучить ее, она напрасно старается разсчитать свои шансы въ затянной ею игр, и ей уже хочется какъ можно скоре добиться ршенія загадки, прямо, смло идти къ развязк.

Въ пятницу, въ абонементный русскій спектакль, она была въ своей лож въ Михайловскомъ одна: княжна въ этотъ вечеръ ухала къ роднымъ, сказавъ, что ей это необходимо нужно, и что она быть можетъ еще прідетъ въ театръ, а можетъ быть вернется прямо домой часовъ въ двнадцать.

Лидія Александровна разсчитывала по обыкновенію увидть въ театр Сарматова. Но въ первомъ акт его кресло осталось пустымъ. Не пришелъ онъ и въ антракт, и Лидія Александровна, разговаривая съ зашедшимъ въ ея ложу Черкаловымъ, была въ тревожномъ настроеніи. Это совпаденіе отсутствія Сарматова съ таинственной поздкой княжны къ ея роднымъ, съ которыми Лидія Александровна не была знакома, возбудило опять въ душ ея непріязненное чувство.

Прошелъ и второй актъ. Лидія Александровна вышла въ этомъ антракт въ аванложу, поджидая что вотъ-вотъ сейчасъ придетъ Сарматовъ. Но его нтъ.

— Гд-же нашъ Егоръ Дмитріевичъ?— говоритъ Лидія Александровна Черкалову, когда тотъ опять заходитъ къ ней.

— Вольнодумствуетъ гд-нибудь по обыкновенію на счетъ женскаго вопроса, — смясь отвчаетъ Черкаловъ и не безъ ехидства взглянувъ ей въ глаза, прибавляетъ: — а вамъ онъ сегодня очень нуженъ?

— Нисколько, — сдлавъ гримаску, отвчаетъ Лидія Александровна.

— Можетъ быть я могу замнить его?— позволяетъ онъ себ сошкольничать.

— Вы сами по себ незамнимы и неоцненны!— съ немножко дланнымъ смхомъ восклицаетъ Лидія Александровна.

— Благодарствуйте,— отвчаетъ съ комической серьезностью Черкаловъ.— Но я охотно отдалъ-бы вамъ свою неоцненную особу… за самую маленькую благосклонность съ вашей стороны, — говоритъ онъ, смотря на нее заискивающимъ маслянымъ взглядомъ.

— Вамъ еще мало!— восклицаетъ Лидія Александровна.— Вамъ мало того вниманія, какое я вамъ оказываю!

— Все это вниманіе и благосклонность, такъ сказать, вншнія… наружныя,— не то просто шутитъ, не то на что-то намекаетъ Иванъ Андреевичъ и съ лукавой улыбкой останавливаетъ на Лидіи Александровн вопросительный взглядъ.

— Почему вы знаете, можетъ быть у меня внутри гораздо большее расположеніе къ вамъ, чмъ я могу это показать вншнимъ образомъ,— парируетъ Лидія Александровна его попытку перейти въ боле нескромный тонъ.

Они продолжаютъ перебрасываться шутками, оставаясь въ аванлож, пока не поднимается занавсь.

Но Лидіи Александровн не хочется выходить, смотрть. Скучная пьеса кажется ей еще скучне, потому, что она на-половину не слушала, что говорятъ на сцен: въ ум у нея Сарматовъ, княжна, тревога ревности, обида обмана. Разговаривая съ Черкаловымъ, она чувствуетъ, какъ смхъ ея выходитъ натянутымъ, шутки и отвтныя колкости на его порою плоскія, порою скабрезныя любезности выходятъ не всегда удачными. Неотступная мысль: ‘не откроется-ли дверь, не войдетъ-ли Сарматовъ?’ — становится, наконецъ, несносной, и Лидія Александровна боится, что она вотъ-вотъ отвтитъ что-нибудь невпопадъ.

— Идите-же на ваше мсто смотрть пьесу, — говоритъ она Черкалову.

— Мн гораздо пріятне смотрть на васъ, — отвчаетъ онъ.

— Представьте, и мн тоже, — шутливо улыбается она.

Ей наконецъ просто хочется вонъ изъ театра, и, подумавъ нсколько секундъ, она говоритъ Черкалову съ умышленно подчеркнутымъ простодушіемъ:

— Знаете что? Подемте ко мн чай пить.

— Съ наслажденіемъ!— восклицаетъ Черкаловъ.

— Ну, такъ и демте, — сказала она, вставая.— Только взгляните въ щелку, не пріхалъ-ли Егоръ Дмитріевичъ.

Черкаловъ чуть-чуть пріотворилъ дверь и посмотрлъ въ зрительную залу, кресло Сарматова было пусто.

— Ну, разв думалъ я имть сегодня это удовольствіе!— въ восторг, доходившемъ до наивности, повторялъ Черкаловъ, сидя съ Лидіей Александровной въ ея карет, когда они хали изъ театра до ея квартиры.

— Ну, и радуйтесь, — сказала она, чтобъ сказать что-нибудь.

Присутствіе Черкалова такъ близко, бокъ-о-бокъ, въ тсномъ экипаж, при условіяхъ нсколько исключительныхъ, возбуждало въ Лидіи Александровн странное настроеніе. Раздраженіе, явившееся у нея отъ одновременнаго ‘исчезновенія’ княжны и Сарматова готово было, помимо ея воли прорваться желаніемъ чмъ-нибудь отплатить имъ, сдлать что-нибудь, что уравновшивало-бы обиду, которую наносили ей они, если они дйствительно обманывали ее. Да сегодня она еще какъ-то особенно возбуждена, а шутки и двусмысленности Черкалова la longue вызвали и у нея снисходительное отношеніе къ его ухаживанію… и теперь… это покачиваніе кареты на мягкихъ рессорахъ нтъ-нтъ да и подталкивало ее и Ивана Андреевича другъ къ другу.

——

Катя не ждала возвращенія Лидіи Александровны такъ скоро, и у нея ни на столъ не накрыто, ни самоваръ не ставленъ.

Въ большой пріемной темно, но въ столовой по обыкновенію горитъ висячая лампа, и ея яркіе лучи проникаютъ и въ сосднюю маленькую гостиную, перекрещиваясь тамъ съ матовымъ свтомъ, падающимъ въ отворенную боковую дверь изъ спальни Лидіи Александровны.

Лидія Александровна и Черкаловъ входятъ въ столовую. Но здсь, со столомъ и стульями посредин комнаты, неуютно, и Лидія Александровна говоритъ Черкалову:

— Пойдемте прямо въ гостиную. Тамъ уже достаточно свтло пока. Катя, зажги лампу, — сказала она горничной.

— Ахъ, а нельзя-ли такъ, въ полусвт?— комически заискивающимъ тономъ обратился къ ней Черкаловъ, сложивъ у груди руки въ просительный жестъ.— ‘Полусвтъ’ — это моя слабость. Право-же здсь достаточно свтло.

Лидія Александровна, улыбаясь, посмотрла на него.

— Нтъ, пожалуйста, не велите зажигать, — упрашивалъ Черкаловъ.— И потомъ смотрите, что будетъ: въ столовой лампа, тамъ,— сказалъ онъ, указывая на спальню:— лампа, и здсь, опять лампа — три свта! И мы съ вами будемъ у этого третьяго. Нтъ я положительно боюсь.

Лидія Александровна не желала уступить его просьб и, обратившись къ горничной, съ оттнкомъ неудовольствія спросила:

— Да зачмъ у тебя зажжена лампа въ спальн?

— А я только-что ее заправила,— объяснила Катя:— такъ хотла немного обжечь, да начала было постель вашу приготовлять, а вы позвонили, я и побжала…

— Ну, такъ погаси, и зажги здсь,— приказала Лидія Александровна.

— Ахъ, нтъ, зачмъ-же!— воскликнулъ Черкаловъ.— Право-же такъ уютне. Не велите зажигать здсь.

И онъ опять принялъ такой просительный видъ, что Лидія Александровна улыбнулась и не захотла нарушать своей суровостью его настроеніе.

— Ну, хорошо, Богъ съ вами, — разсмялась она и велла Кат приготовлять чай.

Катя вышла.

— Садитесь сюда, — фамильярно сказала Лидія Александровна, садясь на маленькій диванчикъ и указывая Черкалову мсто рядомъ съ собой.

Черкаловъ при всемъ легкомысленномъ довріи къ своему успху у Лидіи Александровны, сохранялъ еще чувство деликатности въ обращеніи съ ней, и теперь онъ неловко помстился бокомъ на тсномъ сидньи и, повернувъ лицо къ Лидіи Александровн, немножко комично, немножко восторженно смотрлъ на нее, не говоря ни слова.

Она, улыбаясь, тоже молчала и сквозь царившій въ комнат легкій сумракъ вглядывалась въ его черты. Красивый, блый лобъ, слегка увеличенный начинающейся лысиной, живые глаза, небольшіе, черные усы, ‘тирбушоны’, какъ онъ самъ ихъ называлъ, мясистый гладко выбритый подбородокъ, — Иванъ Андреевичъ иногда производилъ на Лидію Александровну впечатлніе пріятное, но…

— Мы съ вами сидимъ точно влюбленные, — усмхнулась она посл минутнаго молчанія.

— Почему ‘точно?’ Почему не въ самомъ дл?— съ шутливой увренностью возразилъ Черкаловъ.— Да влюбитесь-же вы въ меня наконецъ! Я, слава Богу, давно хлопочу объ этомъ. Посмотрите-ка, какъ я влюблюсь въ васъ… если позволите.

— А Марья Владиміровна, что скажетъ?

— Что скажетъ! Ничего не скажетъ… потому что мы начнемъ съ того, что ничего ей не скажемъ.

— Стыдъ какой воровать!— съ кокетливой гримаской произнесла Лидія Александровна. У нея на мгновеніе явилась мысль: она не хотла быть обманутой, ей непріятно обмануть и другихъ, а Марья Владиміровна теперь безпомощна.

— Ничуть не воровать, — подхватилъ ея слова Черкаловъ и съ серьезной увренностью, не смотря на шуточный тонъ, продолжалъ:— Марью Владиміровну я люблю, а въ васъ я влюбленъ. Вамъ я говорю о своей любви къ Марь Владиміровн, а сказать ей о моей влюбленности въ васъ не посмю… любя ее, — улыбнулся онъ.— Ей вдь это, пожалуй, и въ самомъ дл не понравится.

— Зачмъ-же длать то, что ей не понравится?— замтила Лидія Александровна.

— Мало-ли, что ей можетъ не понравится, — возразилъ Черкаловъ.— Ей не нравится, что я табакъ курю, такъ неужели изъ-за этого я долженъ бросить курить. Зачмъ-же ей не нравится то, что мн нравится? Будьте снисходительны. Зачмъ-же мн и жизнь, если не жить такъ, какъ хочется. Мн нравится любить ее и влюбляться.^ въ васъ.?

— А любитъ меня вы не могли-бы?— спросила Лидія Александровна задумчиво.

— Еслибъ вы были моей женой, любилъ-бы до безумія,— быстро отвтилъ Иванъ Андреевичъ, какъ будто для него это былъ давно ршенный вопросъ.

— И влюблялись-бы въ Марью Владиміровну?— пошутила Лидія Александровна.

— И влюблялся-бы въ Марью Владиміровну, — отвтилъ онъ ей въ тонъ.

— Вы мн нравитесь такъ, — разсмялась Лидія Александровна, шутливо ободряя его наклоненіемъ головы.

— И слава Богу! Теперь влюбитесь въ меня, — воскликнулъ онъ.

— Со временемъ, можетъ быть.

— Когда-же?— настаивалъ начинавшій таять и терять терпніе Иванъ Андреевичъ.

— Когда у меня… будетъ своя Марья Владиміровна, которую я буду любить, — загадочно и серьезно посл минутнаго раздумья произнесла Лидія Александровна.

— Иначе сказать, когда вы выйдете замужъ?

— Можетъ быть.

— Неосновательно.

— Почему?

— Я влюбляюсь въ васъ совсмъ не потому, что у меня есть Марья Владиміровна.

— Нтъ потому.

— Я влюбился-бы въ васъ, если бы у меня и не было ея.

— Но тогда влюбленность въ меня, вы соединили-бы съ любовью ко мн, — внушительно сказала Лидія Александровна.— Сознайтесь, вдь и съ Марьей Владиміровной это было, вроятно, такъ-же: сначала влюбились, потомъ полюбили.

Черкаловъ на минуту задумался. Но онъ не былъ расположенъ къ какимъ-бы то ни было головоломнымъ разсужденіямъ и, сейчасъ-же разсмявшись, комично-просительнымъ тономъ сказалъ:

— Ну, такъ, ради Бога, выходите поскоре замужъ.

— Я никогда не выйду замужъ, — улыбнувшись, сказала Лидія Александровна.

Черкаловъ принялъ недоумвающій видъ и развелъ руками.

— Ну, въ такомъ случа, я уже ничего не понимаю,— сказалъ онъ.

— И не надо. Продолжайте просто быть влюбленнымъ въ меня, мн это пріятно.

Ей нравилось дразнить его. Эта игра забавляла ее и отвлекала ея мысли и отъ невольно напоминавшей о себ ревности къ Сарма₍.тову и отъ какого-то другого чувства, вызываемаго близостью Черкалова.

— Гмъ…— ухмыльнулся Черкаловъ: — Пріятно вамъ, да каково-то мн!

— А вамъ разв непріятно?— спросила она шаловливо вызывающимъ тономъ.

— Я знаю кое-что боле пріятное, — дрогнувшимъ голосомъ сказалъ онъ, бросая на нее ласкающій, но не смлый взглядъ.

Она замчала, какъ его возбужденное настроеніе передавалось и ей, чувствовала, что каждую минуту у нея нечаянно могутъ сорваться т или другія слова, которыя ободрятъ его, и ей казалось, что онъ вотъ-вотъ возьметъ ея руку и будетъ покрывать ее поцлуями… и она не вырветъ у него эту руку… И потомъ… И это не пугаетъ ее… не отталкиваетъ…

Она сидитъ такъ въ молчаливомъ раздумьи, едва слушая, какъ Иванъ Андреевичъ продолжаетъ бормотать ей что-то такое о своей влюбленности и о томъ, что вдь на свт все трынъ-трава, кром минутныхъ увлеченій. И Лидія Александровна уже чувствуетъ, какъ будто кто-то манитъ ее испытать что-то неизвстное…

Но по этому настроенію сейчасъ-же пробгаетъ холодная струйка сознанія, что надо умть владть собой… И Черкаловъ производитъ уже на нее впечатлніе чего-то чуждаго, чего-то такого, къ чему притрогиваются и сейчасъ-же отдергиваютъ руку. Она прислушивается теперь не къ словамъ, а къ звукамъ его сдержаннаго, вкрадчиво-умильнаго голоса, и въ ея ум является смутное представленіе гладкаго, холенаго кота, мурлыкающаго, когда его гладятъ. И ей смшно, ей забавно… волна одурманивающаго чувства отхлынула, разумъ начинаетъ подсказывать ей, что все это вызвано ея сомнніями въ любви Сарматова, что эти сомннія еще ничмъ не подтверждены. Она уже очнулась, она уже начинаетъ разсуждать.

И улыбаясь про себя, она уже думаетъ, что милйшій Иванъ Андреевичъ можетъ теперь мурлыкать и мяукать сколько ему угодно: она холодна къ нему, она уже всей пылкой мыслью около Сарматова. Увренный и чуждый робости, но сдержанный и преданный, влюбленный, но и любящій, единомысленный и страстный, онъ какъ будто здсь, съ ней, въ ея сердц, въ ея ум его образъ заслоняетъ на минуту все окружающее, устраняя всякую мысль о возможности разлада съ нимъ, и вновь волна сладостнаго, одурманивающаго чувства заставляетъ захолонуть ея сердце и бросаетъ ее мысленно въ столько разъ согрвавшія ее объятія ея избранника.

И онъ тутъ!..

— Прізжаю въ театръ, — говорилъ вошедшій въ гостиную Сарматовъ, здороваясь съ Лидіей Александровной и Черкаловымъ: — смотрю: васъ нтъ, вижу пустой бенуаръ. Досиживаю актъ и спшу сюда, узнать здоровы-ли вы, и вотъ…

— Застаешь насъ въ пріятномъ tte—tte — смется Черкаловъ, вставая и протягивая ему руку.

Лидія Александровна невольно краснетъ. Она такъ замечталась подъ мурлыканье Черкалова, что и не замтила, какъ Катя, приготовлявшая въ столовой столъ къ чаю, выходила въ переднюю, отпирала двери, и какъ вошелъ Сарматовъ. Она смущена, какъ пойманный за шалостью школьникъ, но въ то же время она обрадована приходомъ Сарматова. Не будь тутъ Черкалова, она готова была-бы броситься Егору Дмитріевичу на шею.

Но она сейчасъ же успваетъ сообразить, что ея положеніе выгодно, разъ она желала возбудить ревность въ Сарматов. И она съ улыбкой обращаясь къ нему, вторитъ шутливому намеку Черкалова:

— Я сегодня не похала въ театръ, потому что не хотлось одной. Зина куда-то ухала, а вотъ Иванъ Андреевичъ былъ такъ добръ, что захалъ ко мн, найдя что сегодняшняя пьеса не интересна.

— Да, да,— подхватываетъ Черкаловъ, замтивъ, что Лидія Александровна зачмъ-то нашла нужнымъ солгать: — я тоже былъ въ театр, смотрю тебя нтъ, Лидіи Александровны нтъ, дай думаю поду сюда, и вотъ…

— И вотъ я неудачно нарушилъ ваше tte tte,— улыбается Сарматовъ.

Но онъ тоже смущенъ. Онъ не ожидалъ застать здсь Черкалова, не ожидалъ этой полутемной гостиной и зачмъ-то горящей лампы въ сосдней спальн. Все это въ связи съ возбужденной уже раньше ревностью кажется ему теперь страннымъ — онъ не ршается сказать себ: непріятнымъ… Въ голов у него сейчасъ же мелькаетъ мысль, что онъ не замтилъ у подъзда лошади Черкалова: стало быть, на извощик или пшкомъ. И это кажется Сарматову подозрительнымъ.

— Садитесь,— говоритъ Лидія Александровна.

Сарматовъ садится на кресло, Черкаловъ занимаетъ свое прежнее мсто на диван.

— Отчегоже вы похали въ театръ только къ третьему акту?— спрашиваетъ Лидія Александровна, не замчая, что она выдаетъ себя.

— У меня сегодня неожиданный гость былъ,— отвчаетъ Сарматовъ, не обративъ вниманія на неумстность ея вопроса.— Старый знакомый моего покойнаго отца. Старикъ когда-то меня на рукахъ нянчилъ. Теперь пріхалъ на нсколько дней изъ своей уфимской глуши, нельзя же было мн его выпроваживать.

— Брюнетка или блондинка?— спокойнымъ тономъ спрашиваетъ его Черкаловъ.

Сарматовъ смется и не находитъ нужнымъ отвчать.

— А на чемъ прервалъ я вашъ интересный разговоръ?— въ свою очередь язвитъ Сарматовъ.

— Мы говорили по обыкновенію о любви,— принимая аффектированно-равнодушный видъ, говоритъ Черкаловъ.— Да, о чемъ мы говорили?..— припоминаетъ онъ.— О свобод любви.

— Что-жъ и прекрасно, будемъ продолжать… если позволите,— обращается Сарматовъ къ Лидіи Александровн, стараясь принять безпечно-шутливый видъ.

— Чай готовъ,— доложила Катя, появляясь въ дверяхъ изъ столовой въ гостиную.

— Отлично,— сказала Лидія Александровна и, вставая произнесла: — messieurs, не угодно-ли вамъ поближе къ свту… и къ чаю. Прошу въ столовую.

И пока они выходили, Лидія Александровна приказала Кат:

— Однако, зажги-ка здсь въ гостиной лампу.

Какъ только они услись за столъ, Черкаловъ заговорилъ первый.

— Лидія Александровна вотъ говоритъ, что она никогда не выйдетъ замужъ,— усмхнулся Черкаловъ.

— Она и мн это говорила,— сказалъ Сарматовъ: — и что-жъ, я не смю совтовать ей,— добавилъ онъ, съ многозначительной улыбкой въ глазахъ смотря на нее.

Лидія Александровна тмъ временемъ наливала чай и, сохраняя спокойно-равнодушный видъ, молчала.

— А я вотъ, напротивъ, совтую ей выйти, какъ можно скоре,— сказалъ Черкаловъ, и тоже съ затаенной мыслью посмотрлъ на Лидію Александровну.

— А я вамъ совтую ничего не совтовать мн въ этомъ отношеніи,— сказала немного сухо Лидія Александровна, которую тонъ Черкалова теперь немного раздражалъ,— Я предпочитаю остаться старой двой,— разсмялась она.

— Не одобряю, — сказалъ Черкаловъ, начиная прихлебывать чай.

— Съ представленіемъ о васъ какъ-то не вяжется понятіе о традиціонномъ тип старой двы, — ршается пошутить Сарматовъ:— но, простите за сравненіе, мн иногда ваша боязнь замужества напоминаетъ стараго холостяка, который боится потерять свою свободу.

— Что-жъ,— улыбнулась Лидія Александровна:— равноправность во всемъ. Если старому холостяку позволительно дорожить своей свободой, отчего же не дорожить ею… старой дв.

Иванъ Андреевичъ, какъ будто потерявъ, по крайней мр, на сегодня, надежду увлечь Лидію Александровну, круто повернулъ вдругъ въ находившій иногда на него умиленный тонъ.

— Нтъ, какъ хотите,— заговорилъ онъ: — ничто не можетъ сравниться съ прелестью домашняго очага, съ прелестью семьи. Я понимаю,— продолжалъ онъ, воодушевляясь,— что можно влюбляться, увлекаться, гршить, но что можетъ быть выше семьи, этого источника всякой нравственности.

‘И этотъ туда же!’ — мысленно восклицаетъ Лидія Александровна. И ей захотлось оборвать его.

— А по моему это большое заблужденіе,— отрзала она.

— Что?

— Что семья источникъ нравственности. По моему она источникъ эгоизма.

— Ну, какъ можно говорить такія вещи!— укоризненно воскликнулъ Черкаловъ, покачавъ головой.— Нтъ, я вижу, что вліяніе моего друга Гориньки принесло дурные плоды. Помилуйте, есть-ли чувство боле высокое, боле сладостное, какъ любовь къ семь?!.

— И порокъ сладокъ,— бросила ему Лидія Александровна въ отвтъ.

Двусмысленная фраза привела и Черкалова, и Сарматова на минуту въ нкоторое смущеніе.

‘Однако, откровенное признаніе!’ — подумалъ про себя Черкаловъ.

Сарматовъ, нсколько минутъ не принимавшій участія въ разговор и, вслушиваясь въ него, думавшій по своему, при этихъ словахъ посмотрлъ на Лидію Александровну серьезнымъ взглядомъ и подумалъ:

‘Да, привлекательность не доказательство разумности’.

— Нтъ, я ни за что не хотлъ-бы быть старымъ холостякомъ,— продолжалъ Черкаловъ: — вотъ хоть-бы ты Горинька. Ну, сознайся, по правд: вдь теб бываетъ скучно дома.

— Бываетъ.

— Потому что ты холостякъ. А если бы у тебя была семья, дти…

— Знаю, — улыбнулся Сарматовъ.

— Милый, ты только подумай, какое это наслажденіе имть дома жену и дтей — продолжалъ умиляться и восторгаться Иванъ Андреевичъ.— Маня выросла, Оля подростаетъ, а тутъ вотъ глядишь, еще какой нибудь карапузъ на свтъ Божій собирается… Ну, разв это не наслажденіе, не радость!

Лидію Александровну такія разговоры всегда раздражали. Она не могла равнодушно слышать, когда говорили: безъ дтей скучно. Эта фраза запомнилась ей еще съ тхъ поръ, какъ покойная Саша Смирнова жаловалась на однообразіе своей семейной жизни. Потомъ ей припоминалось, какъ тетка жаловалась, что ей скучно съ тхъ поръ, какъ она лишена возможности заниматься воспитаніемъ дтей, раздражалъ ее даже и Сарматовъ, когда неоднократно повторялъ ей, что ему скучно… безъ дтей.

Это раздраженіе опять овладваетъ ею при вид родительскихъ восторговъ Ивана Андреевича.,

— Вы говорите о дтяхъ точно о какомъ то развлеченіи, — обращается она теперь къ Черкалову.— Какъ будто дти должны являться на свтъ потому, что вамъ скучно. Заведите себ скрипку или флейту, если вамъ скучно. А по моему, дти страшная отвтственность, и говоря о нихъ, право, врядъ ли можно думать объ удовольствіи.

— Неужели вы находите, что дти не могутъ доставить удовольствія?— воскликнулъ Черкаловъ.

— Нтъ могутъ, только не въ томъ смысл, какъ вы это понимаете, — сказала Лидія Александровна, — сознаніе исполненнаго долга тоже удовольствіе, и я признаю его. Но чтобъ имть ребенка, надо прежде всего помнить свой долгъ: воспитать его непремнно лучше, чмъ было ваше собственное воспитаніе, и дать ему возможность быть между людьми…

Она не сразу могла найти слова, чтобъ выразить свою мысль и съ запинкой произнесла:

— Быть нужнымъ… благотворнымъ…— и потомъ сейчасъ же продолжала: — надо, чтобъ на вашей душ не осталось отвтственности за будущее человка, котораго вы произведете на свтъ… и не за его матеріальную обезпеченность только, а за его право называться человкомъ. Вотъ что такое дти, какъ я ихъ понимаю. А то какъ же можно думать о томъ, чтобъ разгонять дтьми свою скуку!— рзко закончила она.

Пока Лидія Александровна говорила это, Катя прошла, по звонку, въ переднюю и отперла двери. Это вернулась княжна.

На нсколько минутъ разговоръ принялъ другое направленіе. Разгорвшіяся щеки княжны вызвали нсколько замчаній о мороз на улиц, потомъ княжна задала вопросъ, какъ прошелъ спектакль, а Лидія Александровна спросила въ свою очередь княжну, довольна ли она своимъ вечеромъ у родныхъ?

— Чрезвычайно, — съ огонькомъ въ глазахъ отвтила княжна.

Лидія Александровна подозрительно посмотрла на нее, бросила при этомъ незамтный взглядъ въ сторону, на Сарматова, и съ напускнымъ равнодушіемъ спросила:

— Танцовали?

— Нтъ. Какіе же танцы, когда тамъ былъ всего одинъ по сторонній, и еще нтъ двнадцати, а я уже здсь, — отвтила княжна.

— Ты такъ оживлена…— сказала Лидія Александровна, продолжая всматриваться въея лицо.

— Мн было весело.

— Вы тамъ не занимались головоломными вопросами?— спросилъ Черкаловъ.

— Мы занимались вопросами интересовавшими насъ, — улыбнулась въ отвтъ ему княжна.

— А меня вотъ, не смотря на присутствіе здсь моего друга Гориньки, Лидія Александровна совсмъ загоняла. Окажите хоть вы защиту.

— Въ чемъ же?

— Да, помилуйте, я готовлюсь не сегодня завтра стать отцомъ третьяго ребенка, а она мн совсмъ не позволяетъ имть дтей.

— Я этого не сказала, — отозвалась Лидія Александровна.

— Нтъ сказали,— настаивалъ Черкаловъ.— Разв ваши слова не означали именно это?

— Нтъ, я только возставала противъ вашей манеры говорить о дтяхъ,— возразила Лидія Александровна.— А разв я знаю, какъ вы ихъ воспитываете, къ чему готовите, какія мысли таите о нихъ въ глубин вашей души.

— Да не оправдывайтесь. Приговорили меня къ неимнію потомства и кончено! А я вотъ не хочу! Не смотря ни на васъ, ни на кого и ни на что, кром имющихся и ожидаемаго, и впредь постараюсь имть еще столько, сколько Богъ пошлетъ.

— Это дло ваше.

— Да и вамъ тоже совтую.

— Я и не отказываюсь.

— Ну, такъ вотъ и выходите скорй замужъ, а чрезъ годъ меня въ крестные зовите.

Но Лидія Александровна почувствовала одинъ изъ тхъ приступовъ порывистаго протеста противъ всего, что мшаетъ ей развернуться, какіе не разъ являлисьу нея, когда въ душ боролись противоположныя чувства. Ей хочется теперь открыто бросить вызовъ и Черкалову, который ухаживая за ней съ нескромными намреніями, поетъ тутъ же о прелести домашняго очага, и Сарматову, и княжн, которыхъ она опять начинаетъ ревновать.

Сарматовъ все это время сидлъ молча, а княжна находилась въ очевидномъ возбужденіи, какъ будто у нея была какая-то тайна, которую она вотъ-вотъ сейчасъ всмъ хотла бы сказать, да не сметъ, и только переводитъ свой, то вспыхивающій, то потухающій взглядъ съ Лидіи Александровны на Сарматова, на Черкалова, и снова на Лидію Александровну.

И подъ вліяніемъ этого настроенія Лидія Александровна въ отвтъ на слова Черкалова отрзываетъ ему:

— Зачмъ вы хотите непремнно выдать меня замужъ?!

— Да вдь вы же сейчасъ сказали, что не отказываетесь, — попробовалъ онъ настаивать.

— Имть дтей, — поправила его она.

— Значитъ… безъ замужества?— нсколько расширивъ глаза, посмотрлъ на нее Черкаловъ.

— Отчего бы и нтъ,— равнодушно отвтила Лидія Александровна.

Черкаловъ на минуту задумался.

— Это по крайней мр откровенно, — сказалъ онъ, не придумавъ ничего сказать, кром этого.

— Да разв ихъ не бываетъ?— спокойно задала она ему вопросъ.

— Сколько угодно.

— Почему же вы не хотите позволить этого мн?

— Не смю запрещать. Только какъ же это: отъ скуки, для развлеченія или какъ нибудь иначе?— съязвилъ онъ.

— Стать матерью это мое естественное право, воспитать ребенка, какъ я это понимаю, то есть стараться сдлать его лучшимъ, чмъ я сама — это мой долгъ,— отвтила Лидія Александровна, и потомъ въ выраженіяхъ, очевидно, давно продуманныхъ ею, продолжала отстаивать свою мысль.— Почему же вы хотите,— говорила она: — чтобъ я это право длила съ мужемъ, который будетъ смотрть на меня, какъ на свою собственность, который можетъ по своему помшать мн въ этомъ дл воспитанія, въ дл исполненія мною моего долга, который даже еще можетъ и не дать мн сдлаться матерью и въ то же время держать меня вдобавокъ подъ вчнымъ страхомъ tue-la! Вамъ, конечно, это знаменитое изреченіе знакомо?— заключила она, вызывающимъ взглядомъ посмотрвъ на Черкалова и Сарматова.

— Знакомо, — отвтилъ Черкаловъ.

Сарматовъ утвердительно кивнулъ головой.

— Вотъ до какой прелести могли вы, мужчины, договориться все подъ предлогомъ охраненія нравственности, а въ сущности ради охраненія вашего крпостнаго права на женщину, — съ оттнкомъ, не то презрнія, не то негодованія продолжала Лидія-Александровна.— И кто-же сказалъ это?! Одинъ изъ лучшихъ умовъ передовой націи!..

— Ну, что-жъ,— усмхнулся пока молчавшій Сарматовъ: — теперь ‘L’homme-femme’ давно забыта — это вдь было почти двадцать лтъ тому назадъ. Да и тогда на Александра Дюма посыпались со всхъ сторонъ возраженія, со стороны мужчинъ-же. Протестовалъ, сколько помню, Emile Girarclin, потомъ другіе, а чрезъ нсколько лтъ Дюма и самъ отрекся отъ своей книжки. Вы знаете, что онъ написалъ потомъ?

— Нтъ.

— Въ одной изъ позднйшихъ брошюръ его онъ сказалъ по поводу ‘L’homme-femme’: j’ai crit une btise, et je change d’opinion aujourd’hui. Je ne serai pas le premier qui aura crit une btise, ni le premier qui aura chang d’opinion, voil tout.— Вотъ какъ поступаютъ мужчины, — самодовольно замтилъ Сарматовъ посл этой цитаты.— Дай Богъ, чтобъ у женщинъ было столько-же мужества признаваться въ своихъ ошибкахъ, — заключилъ онъ.

— Что-жъ, длаетъ ему честь, что онъ открыто призналъ это,— сказала Лидія Александровна:— Я думаю, впрочемъ, что ему ничего другого и нельзя было сдлать, не находя сочувствія себ, даже у мужчинъ, а встрчая возраженія, какъ вы сами говорите. Я самое это его ‘tue-la’ не читала, зная о немъ по наслышк, двадцать лтъ тому назадъ я была вдь ребенкомъ. А вотъ года три тому назадъ я случайно прочла книжку, возраженіе господину Дюма, и тогда-то я и сказала себ: ne te marie jamais.

— Любопытная книжка, что она привела васъ къ этому ршенію, — съ легкой усмшкой сказалъ Сарматовъ.

— Да, любопытная, — самоувренно отвтила Лидія Александровна.

— Какъ она называется?

— ‘L’homme, qui sait’.

— Не слыхалъ, — сказалъ Сарматовъ.

— И я нтъ, — сказалъ Черкаловъ.

— Очень жаль, — сказала Лидія Александровна: — она заставила-бы васъ подумать надъ этимъ вопросомъ.

— Чья она? Кто авторъ?

— На ней написано просто: par une m&egrave,re. Да я вамъ сейчасъ покажу ее. Зина, позвони, пожалуйста,— обратилась она къ княжн, сидвшей ближе къ электрическому звонку.— Я давно искала эту книжку и, представьте, совершенно случайно увидала ее вчера на окн у букиниста на Литейной. Зашла и купила всего за двугривенный. Катя, — сказала она вошедшей горничной: — дай мн изъ спальни маленькую срую книжку со столика у кровати.— И обращаясь снова къ Сарматову она продолжала: — Вчера я опять прочла ее, и хотя вижу, что наши взгляды съ этой барыней во многомъ различны, но есть мста, которыя не лишены интереса.

Горничная подала ей книжку.

— Вотъ я сейчасъ вамъ прочту,— сказала Лидія Александровна, перелистывая маленькій томикъ.— Видите-ли, барыня тутъ описываетъ, какъ она хотла непремнно имть дтей, но бывши три раза замужемъ, она осталась бездтной вдовой. Вотъ послушайте.

И отыскавъ въ книг, что ей было нужно, она начала читать отрывками, переворачивая страницы и останавливаясь, гд было отмчено:

— J’avais vingt six ans,— читала Лидія Александровна: — trois fois veuve, je renonais me remarier. Riche, je rsolus de rester libre, libre, je rsolus de devenir m&egrave,re.

Перескочивъ чрезъ нсколько строкъ, Лидія Александровна продолжала:

—…l’ide de l’adult&egrave,re ne m’est pas venue l’esprit une seule fois, mme dans une ide pure de maternit. Marie indissolublement, mon mari vivant, et vieillisant, j’aurais pass’ ma vie pleurer ma maternit due, mais je serais morte vierge de toute fraude et de toute hypocrisie…

Лидія Александровна опять пропустила то, что ей казалось не нужнымъ, переходя къ интересовавшему ее.

— Mais… j’ai une fille de huit ans, ne apr&egrave,s mon troisi&egrave,me veuvage, de p&egrave,re inconnu — прочла она съ разстановкой и подчеркивая послднія слова. И, не прерываясь, она сейчасъ-же сказала:— а вотъ дальше, слушайте.— Qu’il vous suffise d’apprendre, qu’ un moment donn j’ai voulu tre m&egrave,re et que le mle que j’ai eu m’а cru de conqute, lorsque par le fait c’est lui qui tait de proie. Et je me suis arrange. de faon ce qu’il ignort jamais le rsultat de sa mission accidentelle, afin qu’il ne pt jamais venir jeter son droit paternel au milieu de mou amour de m&egrave,re consciente et jalouse.

Лидія Александровна остановилась и вопросительно посмотрла на Сарматова и Черкалова, ожидая, что они скажутъ на брошенный имъ вызовъ. Но они, снисходительно улыбаясь, молчали, какъ-бы приглашая ее продолжать.

И она, перевертывая страницы, сказала:

— Затмъ, эта барыня предполагая, что она сказала-бы своей дочери, пишетъ…

Лидія Александровна нашла нужныя ей строки и, сказавъ: — вотъ, — принялась опять читать:

— Si aujourd’hui ma fille avait dix-huit ans, je lui dirais:— ma fille, ne te marie pas et garde ta dot. La loi te le permet, et prot&egrave,ge ton clibat et mme ta maternit librement voulue. Reste libre, je te le rp&egrave,te, et pour que l’homme te respecte, sache toujours te tenir debout devant lui.

Произнеся эту тираду нсколько повышеннымъ голосомъ съ горделивой интонаціей, Лидія Александровна опять перевернула дв страницы:

— Si par malheur tu arrives aimer l’homme pour l’homme,— продолжала она: — tu risques fort de trbucher, et de tomber, tte en avant, dans l’abme sans fond o toutes les femmes sombrent.

Увлекшись, Лидія Александровна уже не останавливалась до конца книжки.

— Si tuas un ou plusieurs enfants, — читала она строку за строкой: — continue la tradition maternelle, mancip la fille en lui laissant tout l’hritage, puisqu’elle seule а.charge de postrit et d’ducation. Si tu as un garon, ne lui donne que l’ducation professionnelle et les instruments de travail, et puis, comme il n’aura pas de p&egrave,re reconnu, inspire lui le dsir de devenir le fils de ses oeuvres.

Кончивъ, Лидія Александровна положила книжку.

Вс молчали.

— И вы такъ думаете?— спросилъ наконецъ Черкаловъ.

— Я думаю, что я имю право думать, какъ мн хочется, — отвтила она, не давая прямого отвта.

— Однако: согласны вы съ этой барыней?

— Не во всемъ и не всегда, и во всякомъ случа только до тхъ поръ, пока мн не вздумается измнить моего взгляда.

— А теперь вы такъ-таки и не хотите выходить замужъ?

— Такъ-таки и не хочу.

— Плохо пришлось-бы намъ мужчинамъ, еслибъ вс такъ думали, — разсмялся Черкаловъ.

— Я не знаю, почему вы думаете, что плохо. Напротивъ, мн кажется, что именно такое положеніе было-бы удобне всего для самихъ мужчинъ.

— Ну, я съ этимъ не согласенъ, — сказалъ Черкаловъ.

— А вы Егоръ Дмитріевичъ?— обратилась Лидія Александровна къ Сарматову.

Молчавшій до сихъ поръ, Сарматовъ отвтилъ не сразу.

— Уважая свободу мысли,— началъ онъ задумчиво: — я не могу не согласиться съ тмъ, что вы въ прав и думать, и поступать такъ, потому что отъ этого ршительно никто не пострадаетъ. Мы это впрочемъ видимъ нердко и на практик: вдь въ томъ, что вы сейчасъ прочли, нтъ ничего новаго, это встрчается. Но мн кажется, что вы, женщины, слишкомъ односторонне смотрите въ этомъ случа на мужчинъ. Вы все видите въ нихъ только противную воинствующую сторону. За что-же вы хотите лишить насъ лучшаго украшенія человческой души: самоотверженной защиты слабаго? Разв мужчины не являлись защитниками женщинъ, разв, если вы эмансипируетесь отъ мужскаго вліянія, совсмъ не будетъ слабыхъ женщинъ? Или вы уже и защиту всхъ слабыхъ и женщинъ, и мужчинъ хотите сдлать привиллегіей сильныхъ женщинъ?

— Когда будетъ нужно, вы будете защищать насъ, — съ шутливой любезностью согласилась Лидія Александровна.

— Въ вид повинности, — тономъ упрека сказалъ Сарматовъ.— За что-же такая суровость къ намъ? Оставьте намъ лучше это право

въ вид свойственной намъ добродтели. Вспомните: цлыя поколнія всевозможныхъ донъ-кихотовъ посвящали всю жизнь на служеніе ‘слабой женщин’. И неужели жизнь будетъ такъ идеально прекрасна, если вс дти будутъ de p&egrave,re inconnu и вс мужчины только le fils de leurs oeuvres, а женщины будутъ наслдовать и имнья, и традиціи? Полноте, — съ снисходительной, грустной улыбкой покачалъ онъ головой.

— Хвалю, Горя, хвалю, милый, за отповдь!— воскликнулъ Черкаловъ..

— Я-же сейчасъ и сказала, что я вовсе не раздляю всхъ этихъ взглядовъ,— начинала немного горячиться Лидія Александровна.

— Однако замужъ выходить не хотите?— подзадоривалъ Черкаловъ.

— Я нахожу, что мн это не нужно, зачмъ-же уговаривать меня,— стояла она на своемъ.— Я вдь никому не мшаю выходить замужъ и жениться.

— Да васъ никто и не спроситъ, — продолжалъ подзадоривать ее Черкаловъ.— Вотъ разв Зинаида Валентиновна, можетъ быть, согласится съ вами, потому что вы, кажется, однихъ взглядовъ на женскую равноправность, а другія…

При этихъ словахъ онъ взглянулъ на молчавшую княжну, а за нимъ и Сарматовъ, и Лидія Александровна, тоже обратили къ ней вопросительные взгляды, какъ-бы ожидая, что она скажетъ на замчаніе Черкалова. Тмъ временемъ Лидія Александровна, прерывая Черкалова, произнесла:

— Я разв требую, чтобъ кто-нибудь соглашался со мной. Я отстаиваю свое право думать такъ, какъ мн хочется, а другія пусть, если хотятъ, думаютъ иначе.

Какъ-бы въ отвтъ на это, княжна, все время смотрвшая на нихъ изъ подлобья горячимъ, возбужденнымъ взглядомъ, весело и звонко бросаетъ имъ фразу:

— Я выхожу замужъ.

Ея щеки вспыхиваютъ при этомъ яркимъ румянцемъ.

— Браво!— невольно воскликнулъ Черкаловъ.

У Лидіи Александровны захолонуло на сердц, она внезапно поблднла и перевела тревожный взглядъ съ княжны на Сарматова: Егоръ Дмитріевичъ съ какой-то радостно-изумленной улыбкой смотрлъ на княжну.

— Я очень радъ, что я ошибся въ своемъ предположеніи относительно васъ, но простите: вы не шутите?— обратился къ княжн, вдругъ усомнившійся Черкаловъ.— У васъ уже есть женихъ?

— Да, онъ у меня уже есть, — съ веселой увренностью отвтила ему княжна:— сегодня мн сдлали предложеніе, и я дала согласіе.

Лидія Александровна съ трудомъ сдерживаетъ при этихъ словахъ свое волненіе и, устремивъ на княжну мучительно-ожидающій взглядъ, съ вынужденной улыбкой произноситъ:

— Ты мн ничего не говорила, Зина… Кто-же?

— Пока это оставалось нершеннымъ, я не находила нужнымъ говорить никому,— отвчаетъ княжна:— а ршилось только сегодня. Хотя мы знакомы давно. Мой женихъ былъ товарищемъ брата въ университет, потомъ служилъ, тамъ, у насъ, учителемъ гимназіи, теперь написалъ блестящую диссертацію, и уже получилъ здсь профессорскую каедру. На дняхъ я теб представлю его.

Лидія Александровна почувствовала, какъ теперь ея блдность смнилась быстрымъ приливомъ крови къ лицу и съ неподдльной радостью, оживленная, сіяющая воскликнула:

— Поздравляю тебя.

— Чему вы такъ обрадовались?— спросилъ Черкаловъ: — вдь это-же совсмъ противъ васъ.

— Я рада за Зину, — смущенно говорила Лидія Александровна, и не думая скрывать радостное настроеніе, которое все боле охватывало ее.,

— Вотъ такъ всегда женщины,— продолжалъ донимать ее Черкаловъ: — говорятъ, говорятъ о всякой свобод, и такая у нихъ выходитъ неприступность, что твой Монбланъ…

— Ахъ перестаньте вы!..— прервала его Лидія Александровна.

— А какъ только настоящимъ образомъ показали имъ жениха, такъ все забыто: съ распростертыми объятіями!— не унимался самодовольно улыбавшійся Черкаловъ.— И прекрасно!— заключилъ онъ.— Не слдовало только съ самаго начала вольнодумствовать.

— Да будетъ вамъ! Неужели вы думаете, что это теперь интересно, — настойчиво остановила его Лидія Александровна и обрати лась къ княжн:— а давно онъ здсь, въ Петербург, твой женихъ?

— Да, онъ здсь уже два мсяца, — отвтила та.

— Ахъ, Зина, Зина, какая ты… скрытная,— покачавъ головой, упрекнула ее Лидія Александровна.

— Совсмъ нтъ, голубчикъ, — ласково отвтила ей на это княжна: — но, повторяю, что-же я буду говорить о такомъ дл когда оно не ршено. Теперь я вотъ всмъ вамъ сказала, — разсмялась она.

— Когда-же ваша свадьба?

— Мы еще не обсуждали этого вопроса, — отвтила княжна: — вроятно, весной, — добавила она, съ минуту подумавъ.

Лидіи Александровн хотлось-бы теперь спросить княжну: оставитъ-ли она мастерскую совсмъ, или нтъ? Но она находитъ этотъ вопросъ теперь неумстнымъ и не старается даже косвенно навести разговоръ на эту тему.

— Ну, что-же, Зина, — ласково говоритъ она ей: — мы должны поздравить тебя, какъ слдуетъ, по обычаю. Надо выпить какого-нибудь вина. Позвони ужъ еще разъ, голубушка, Катю.

— Нтъ, нтъ, нтъ, Лида, ради Бога не надо!— ршительно воспротивилась княжна.— Ты знаешь я не терплю никакой торжественности… Я-бы лучше не сказала!.. И потомъ у меня немножко голова болитъ.

Лидія Александровна попробовала настаивать, княжна отговаривалась, Черкаловъ присоединился къ княжн.

— Подумайте, — въ шутку сокрушался онъ: — меня ждетъ дома супруга. Вонъ уже первый часъ! Что скажетъ она, когда я вернусь и отъ меня будетъ пахнуть виномъ. А я еще, какъ нарочно, отпустилъ давеча изъ театра своего кучера и не веллъ прізжать за мной. Подумайте о моемъ положеніи семейнаго человка.

— Плохого-же должно быть Марья Владиміровна мннія о васъ, что вы боитесь такихъ пустяковъ,— поморщилась Лидія Александровна.

— Нтъ мннія она обо мн правильнаго, но теперь положеніе-то ея не совсмъ правильное. Я долженъ позаботиться, чтобъ ничмъ не тревожить ее, — сказалъ онъ, намреваясь встать.

— Ну Богъ съ вами, — добродушно сказала Лидія Александровна.— Не будемъ безпокоить Марью Владиміровну, — позжайте домой.

— Вы мн вотъ только что скажите на прощанье, — обратился Черкаловъ къ княжн:— вы, кажется, всегда были согласны со взглядами Лидіи Александровны на свободу женщины… по крайней мр, на сколько мн приходилось это замчать. Почему-же теперь вы поступаете какъ разъ наоборотъ?

Княжна съ минуту подумала и улыбнулась.

— Я прежде всего свободна, — сказала она съ удареніемъ: — но будущее положеніе моего жениха могло-бы пострадать отъ свободнаго сожительства. Вдь если-бъ какія-нибудь условныя стсненія мшали мн жить съ дорогимъ мн человкомъ, я не задумалась-бы перешагнуть чрезъ эти условности во имя свободной любви. Ну, а теперь точно также я не хочу изъ-за свободныхъ взглядовъ на свободную любовь лишить себя возможности жить съ человкомъ, котораго я полюбила. Какая мн надобность создавать невдомо зачмъ всевозможныя затрудненія себ и ему. Я выхожу замужъ, потому,.что мн лично, по сложившимся обстоятельствамъ, такая жизнь будетъ удобне, потому что мн такъ свободне. Прошу не понять этого слова въ дурномъ смысл, — съ улыбкой прибавила она.

— Нтъ, я понимаю его въ самомъ хорошемъ, — любезно, но серьезно поклонился ей Черкаловъ: — и я очень радъ за васъ. А теперь до свиданья, — сказалъ онъ, пожимая всмъ руки.

— Не пора-ли и мн,— сказалъ Сарматовъ, вставая вслдъ за Черкаловымъ.

— Нтъ, нтъ, вы посидите еще,— остановила его Лидія Александровна: — васъ вдь, надюсь, не ждетъ никто ни въ правильномъ, ни въ неправильномъ положеніи.

Черкаловъ распрощался, еще разъ пожелалъ княжн счастія и ухалъ.

Но едва успла Лидія Александровна сдлать княжн нсколько вопросовъ о ея жених, о томъ, когда она именно познакомитъ ее съ нимъ, и княжна, ссылаясь на утомленіе, встала и тоже начала прощаться.

— Ни тамъ, у своихъ, весь вечеръ была предметомъ общаго вниманія,— разсмялась княжна:— теперь хочется просто въ себя придти. До свиданья, — сказала она Сарматову, протягивая ему руку.— Покойной ночи, дорогая, — сказала она, цлуя Лидію Александровну.

— Покойной ночи, Зиночка, — ласково произнесла Лидія Александровна, крпко обнимая и цлуя ее.— Спи, невста моя хорошая, и счастливыхъ сновидній!

И она еще разъ поцловала ее.

Когда княжна вышла, Лидія Александровна и Сарматовъ взглянули другъ на друга. Выраженіе лица Лидіи Александровны было радостно-взволнованное, ея взглядъ говорилъ Сарматову, что она счастлива, и Сарматовъ смотрлъ теперь на нее выжидательнымъ, ласкающимъ взглядомъ.

Съ минуту они просидли такъ молча.

— Теперь очередь за вами, — ршился, наконецъ, произнести Сарматовъ, и въ его голос прозвучала нжная просьба.

Лидія Александровна ласково улыбнулась ему въ отвтъ, но промолчала.

Потомъ, вставъ изъ-за стола, она взяла Сарматова за руку и со словами:

— Пойдемте сюда, — улыбаясь, повела его за собой въ гостиную.

Они сли на томъ самомъ двухмстномъ диванчик, гд, до прихода Сарматова, Лидія Александровна сидла съ Черкаловымъ. Но Сарматовъ не испытывалъ тутъ неловкости, какая досталась на долю ютившагося бочкомъ Ивана Андреевича. Сарматовъ тсно прижался къ Лидіи Александровн и, обнявъ ее одной рукой за талію, въ другой сжималъ ея руку, покрывая ее поцлуями.

Лидія Александровна молчала и, о чемъ-то думая, казалось, внимательно разсматривала сквозившіе на огн сухіе цвты и листья, наклеенные красивымъ сочетаніемъ на прозрачномъ абажур столовой лампы.

— Очередь за нами, — повторилъ опять Сарматовъ посл нсколькихъ минутъ молчанія.— Когда-же, дорогая?

Лидія Александровна не отвтила, и Сарматовъ продолжалъ задушевнымъ тономъ убждать ее.

— Теперь посл давешняго чтенія, я вижу, откуда у васъ это нежеланіе выйти замужъ, — говорилъ онъ.— Но вдь вы сами согласитесь, что если ‘tue-la’ — нелпость, то вдь и ‘p&egrave,re inconnu’ не идеалъ!.. Полноте колебаться, дорогая моя. Вы завоевали себ независимое положеніе, свободу и… моя любовь и уваженіе принадлежатъ вамъ. Но зачмъ-же отказываться отъ того, что не только не лишаетъ васъ независимости и свободы, а открываетъ вамъ большой просторъ. Неужели счастье и задачи жизни только въ адюльтер? Милый Ермакъ, зачмъ становиться во враждебныя отношенія къ господствующему порядку… Воюя, онъ вдь еще можетъ отнять у васъ ваши завоеванія. Присоединитесь лучше къ нему добровольно и будьте сильны вмст съ нимъ. Если вы хотите, чтобъ уважали вашу свободу, уважайте и права другихъ. Вы слышали, что сказала княжна: такъ будетъ свободне. Да, и вамъ, и всмъ тмъ, кому судьба не представитъ такихъ благопріятныхъ условій для замужества…

Онъ опять поцловалъ ея руку и ласкающимъ тономъ повторилъ:

— Когда же, дорогая?

Не отвчая на вопросъ и не смотря на Сарматова, Лидія Александровна спросила его:

— У васъ есть тайны отъ меня?

Сарматовъ подумалъ и отвтилъ:

— Право не знаю… какія?..

— Любовныя.

Сарматовъ опять задумался.

— Кажется, нтъ. Не называя именъ, я вамъ ‘каялся’ во всемъ, — улыбнулся онъ.— А имена — это уже не моя тайна. Я вамъ все сказалъ…

— Все? До послдняго времени?

— Да. Да въ послднее время ничего такого и не было.

— За эти полгода?

— Нтъ, ничего.

Лидія Александровна посмотрла ему въ лицо.

— Вы знаете, я ревновала васъ, — сказала она, прижимаясь къ нему съ ласковой улыбкой.

— Вотъ какъ!

— Скажите правду: вы ухаживали за Зиной?

— За княжной?— изумился Сарматовъ. И, покачавъ головой, онъ съ печальнымъ выраженіемъ лица грустнымъ тономъ произнесъ:— ай, какого же вы обо мн дурного мннія! Я никогда не думалъ, что я могу быть такъ непонятъ вами, я не ожидалъ, что вы…

— Ну, нтъ, нтъ, я не сказала этого! Я не хочу, не хочу, дорогой мой, замолчите!— торопливо капризно-умоляющимъ тономъ заговорила Лидія Александровна и, обнявъ Сарматова, принялась цловать его.— Нтъ, нтъ, не говорите больше! Хорошій, милый, я не дамъ вамъ говорить.

Ему дйствительно ничего не оставалось, какъ замолчать подъ этимъ градомъ поцлуевъ, боле искреннихъ и горячихъ, чмъ когда-либо. Онъ въ свою очередь страстно обнялъ Лидію Александровну, и на мгновеніе они забыли все, кром свтлой радости этихъ объятій.

— А вотъ вы, моя дорогая, такъ дйствительно имете тайны отъ меня, — ласково упрекающимъ тономъ произнесъ Сарматовъ посл минуты молчанія.— Я ихъ знаю и молчу, уважая ваше право имть ихъ и ожидая, что вы сами поймете, что это лишнее…

Лидія Александровна немного отклонилась отъ него, смутилась и, опустивъ глаза, съ нкоторой нершительностью произнесла:

— Вы хотите сказать…

Она не могла ни на минуту допустить мысль, что Сарматовъ знаетъ что-нибудь о ребенк, она могла скоре предположить что-нибудь другое… то, чего она сама добивалась — ревность — и она осторожно спросила:

— Черкаловъ, что-ли?…

Сарматовъ въ свою очередь немного смутился и нсколько времени молча смотрлъ на нее.

— Я думалъ другое, — произнесъ онъ, принимая серьезный видъ.

— А что?— вырвалось у Лидіи Александровны, и она испуганно взглянула ему въ глаза.

Онъ молчалъ, озадаченный ея неожиданнымъ испугомъ.

— Что-же, скажите, что еще?— волнуясь, нершительно спрашивала она.

— Я хотлъ сказать про деньги, которыя вы взяли у княжны,— началъ Сарматовъ, мало обращая теперь вниманія на то, что онъ говоритъ, и вдумываясь, что могло быть у Лидіи Александровны ‘еще’, что такое встревожило ее.

Но онъ не могъ не замтить, какъ посл сейчасъ произнесенныхъ имъ словъ, Лидія Александровна сразу стала спокойне и даже улыбнулась.

— А вы какъ знаете?— спросила она.

— Мн сказала сама княжна,— отвтилъ Сарматовъ.

— Откуда же у васъ такая интимность съ ней?— съ вызывающей улыбкой спросила Лидія Александровна.

— Это былъ случайный разговоръ, еще на дач,— поспшилъ онъ объяснить: — мы какъ-то разговорились о длахъ мастерской, хвалили васъ, и Зинаида Валентиновна проговорилась совершенно случайно… не помню даже какъ… а когда я высказалъ свое огорченіе, что вы заняли у нея, чтобы отдать мн, и собирался упрекать васъ за это, она просила меня не говорить вамъ ничего.

У Лидія Александровны совсмъ отлегло отъ сердца. Вся тревога была изъ-за призрака.

— Зина, такая сдержанная, молчаливая, и выдала мой секретъ!.. Что-то странно, — продолжала она, однако, въ шутку нападать на Сарматова.

— Вы еще все-таки ревнуете?— сказалъ Сарматовъ.— Полноте. Неужели я не имлъ права даже поговорить по душ съ княжной? Спросите сами Зинаиду Валентиновну, и вы увидите, какъ вы не правы и въ вашихъ сомнніяхъ, и въ вашихъ поступкахъ относительно меня. Вы заслужили упрекъ.

— Мы уже съ вами говорили объ этомъ. Стоитъ-ли повторять,— прервала его Лидія Александровна.— Я все равно не образумлюсь, и каковы-бы ни были наши отношенія, я хочу, чтобы въ нихъ не были замшаны наши денежные разсчеты. Оставимъ это.

— Богъ съ вами,— уступилъ ей Сарматовъ: — но вы не правы.

Съ минуту помолчавъ, онъ осторожно спросилъ:

— А что заставило васъ такъ смутиться сейчасъ? Что еще!

И онъ ласково взялъ ея руку, смотря на нее выжидательнымъ, но нжнымъ и ободряющимъ взглядомъ.

Лидія Александровна посмотрла ему прямо въ глаза. Ей не хотлось въ эту минуту самой начинать разговоръ о ребенк, она рада была, что ея тревога была напрасна, и она увренно, съ улыбкой говоритъ Сарматову:

— Ничего. Я испугалась, думая не сдлалась-ли я жертвой какой-нибудь клеветы, не поврили-ли вы какимъ-нибудь разговорамъ.

— Какимъ?

— Не знаю. Я ничего не знаю… Я только такъ подумала, когда вы сказали…

Онъ видлъ, что ея лицо спокойно, ея взглядъ ясенъ, и онъ не могъ не врить ей.

— А Черкаловъ? Вы сейчасъ сказали…— началъ онъ несмло, и оборвался.

Лидія Александровна опустила глаза и задумалась.

Сарматовъ, продолжая держать ея руку въ своей рук, снова обнялъ ее другой рукой за талію и ласковымъ, сдержаннымъ тономъ заговорилъ:

— Ну, Лида, скажи правду, дорогая моя, милая, хорошая, посмотри на меня открыто и скажи… прямо… не задумываясь…

Онъ въ первый разъ переходилъ въ разговор съ ней на ‘ты’. До сихъ поръ, не смотря на всю ихъ близость, они оставались всегда на ‘вы’: Лидія Александровна не могла какъ-то ни взять сентиментально-фамильярный тонъ въ разговор съ нимъ, ни подобрать приличнаго ласкательнаго имени для Егора Дмитріевича, а Сарматовъ по нжной деликатности ждалъ, чтобы этотъ переходъ былъ сдланъ ею. Но теперь, въ эту минуту страстнаго и въ то же время тревожнаго настроенія это вышло у него какъ-то само собой.

А Лидіи Александровн это ‘ты’ и ‘Лида’ напомнили Елкина, напомнили, какъ тотъ точно также просилъ ее признаться въ ея близкихъ отношеніяхъ съ Сарматовымъ. Ей вспомнилось, какъ Елкинъ ‘прощалъ’ ей ‘прошлое’ и какъ онъ потомъ заревновалъ ее къ ‘будущему’.

И теперь, не отвчая Сарматову, не поднимая на него взгляда, Лидія Александровна думаетъ.

Она думаетъ, что она можетъ смло взглянуть ему въ лицо и сказать: ничего этого нтъ. Но она думаетъ также, что это сію минуту могло быть, что это чуть-чуть не случилось. Она провряетъ свои чувства и видитъ, что она не такъ легко поддается увлеченіямъ, что она останется врной Сарматову даже въ случа его ‘неврности’, но въ то же время мысль о какомъ-то ‘прощеніи’ ея поступковъ, о необходимости каждую минуту бояться какой-то отвтственности за самое себя кажется ей обидной. Вдь теперь Сарматовъ проситъ ея согласія быть его женой, и неужели за это добровольное согласіе она должна потомъ выносить всю обиду снисходительныхъ прощеній, все униженіе высокомрныхъ подозрній?

Лидія Александровна смотритъ теперь прямо передъ собой въ полумракъ отворенной изъ гостиной. двери въ ея спальню и какъ будто ищетъ тамъ отвта на свой тревожный вопросъ.

‘Вотъ теперь никто ни въ какую минуту не сметъ войти туда безъ моего позволенія’ — думаетъ она — ‘и никому я не обязана отчетомъ, кого я введу туда по своему желанію’.

— Лида… что-жъ ты молчишь?— опять спрашиваетъ ее Сарматовъ, слегка пожимая ея руку.

— Къ чему вы задали мн этотъ вопросъ… о Черкалов?— говоритъ ему Лидія Александровна, продолжая глядть въ темное пятно отворенной двери.— Вдь вы же говорили всегда, что ревность чувство ложное, что любовь потому и не чиста, что не свободна, что… Чего же вы хотите отъ меня?

— Правды, дорогая моя.

— Чтобъ бросить мн ее въ лицо и сказать: я хотлъ на теб жениться, а теперь не хочу! Вы проповдуете намъ свободную любовь, чтобъ унижать насъ, а когда мы вздумаемъ заявлять въ самомъ дл право на эту свободу — вы говорите: стой, ты моя собственность! Но прежде чмъ согласиться стать вашей собственностью, я хочу, чтобъ вы знали, кого вы берете, я хочу знать… что то униженіе, которое вы, мужчины, и холостые и женатые, такъ охотно допускаете у чужихъ и отъ котораго такъ ревниво оберегаете себя,— я хочу знать, что это униженіе мое не тайна для васъ уже и теперь!.. Я хочу быть униженной въ вашихъ глазахъ… и я была и останусь свободной!.. Если вамъ за этимъ нужна эта правда — пользуйтесь ею.

Она произнесла все это спокойно, безъ волненія, твердымъ, увреннымъ голосомъ и вызывающе взглянула на Сарматова.

Онъ отвтилъ ей любящимъ взглядомъ, крпко прижалъ ее къ себ, поцловалъ въ лобъ и спокойно произнесъ:

— Нтъ, дорогая моя, я не затмъ хочу правды, чтобъ упрекать ею тебя. Я хочу, чтобъ между нами не было преграды, потому что она не нужна. Да, я начиналъ ревновать тебя къ Черкалову… и путемъ долгихъ… и мучительныхъ размышленій пришелъ къ заключенію, что это нелпо, что это безцльно, что мое счастіе и моя любовь къ теб не зависятъ отъ этого… и зависятъ совсмъ не отъ этого. И я хотлъ этой правды отъ тебя… чтобъ имть возможность смло и прямо сказать теб то, что ты хотла: при какихъ бы то ни было условіяхъ я не отказываюсь назвать тебя своей женой… если ты согласна.

— И если ты общаешь впредь не гршить?— улыбнувшись дополнила его мысль Лидія Александровна.

— Никакихъ ограниченій, — просто, спокойно сказалъ ей на это Сарматовъ.— Въ твоей свобод твоя высшая красота. Ты не можешь пользоваться ею неразумно, я это знаю.

— А если?— усмхнулась Лидія Александровна.

— Не можетъ быть никакого ‘если’,— увлекаясь, говорилъ онъ, продолжая сжимать ее въ своихъ объятіяхъ.— Тогда это не была бы ты. Только такою, какова ты, я могъ полюбить тебя — ты моя первая и конечно единственная любовь — и другою мн тебя не надо. Никакихъ ограниченій, Лида, и я все-таки прошу тебя: будь моей женой… Я люблю тебя…

И, поцловавъ об руки ея, онъ на минуту выпустилъ ее изъ своихъ объятій и взглянулъ ей въ лицо нжно-покорнымъ и въ то же время полнымъ надежды взглядомъ.

Въ глазахъ Лидіи Александровны заблестли слезы восторга.

— Милый, дорогой… а я-то… я люблю тебя, Горя!— страстно проговорила она, прерывисто дыша отъ радостнаго волненія.

И она обвилась вокругъ его шеи руками, и на минуту они замерли въ страстномъ, лихорадочномъ поцлу.

XVI.

Поздно встала на другой день утромъ княжна, еще позже проснулась Лидія Александровна.

Сарматовъ ухалъ отъ нея только въ пятомъ часу утра, но она еще долго не могла сомкнуть глазъ, взволнованная, счастливая, но и озабоченная..

Вопросъ ршенъ, слово дано, она сказала ему, что теперь уже назначить время свадьбы будетъ зависть отъ него, но… увлеченная страстью, она не хотла отравлять себ счастливыхъ минутъ, а еще не все сказано… еще объясненіе… ршающее, быть можетъ, роковое.

И теперь, за завтракомъ, любовно глядя на довольную своей судьбой княжну, ласково вызывая ее на разговоры о ея жених, о свадьб, о планахъ будущей семейной жизни, Лидія Александровна каждую минуту порывается воскликнуть въ тонъ молодой невст: ‘я тоже выхожу замужъ, за Сарматова’ — и не сметъ произнести эти слова!

Это состояніе такъ мучительно, ей такъ хочется поскоре разршить его, что во второмъ часу, поручивъ пріемъ заказчицъ княжн, она узжаетъ къ Сарматову, разсчитывая, что онъ уже всталъ, но еще не усплъ никуда ухать.

— Они въ столовой, завтракаютъ,— сказалъ Лидіи Александровн швейцаръ Сарматова на вопросъ, дома ли Егоръ Дмитріевичъ.

— Давно?— спросила она.

— Должно быть сейчасъ кончатъ.

— Велите доложить, что мн нужно его видть,— сказала Лидія Александровна, снимая шубку, и прошла въ гостиную внизу.

Черезъ нсколько минутъ Сарматовъ, спустившись по винтовой лстниц, вышелъ къ ней.изъ кабинета.

— Вотъ неожиданно!— воскликнулъ онъ, радостно улыбаясь и протягивая Лидіи Александровн об руки.

—.Здравствуйте, — отвтила на его рукопожатіе Лидія Александровна съ спокойнымъ, но серьезнымъ выраженіемъ лица.— Мн нужно поговорить съ вами. Вы свободны?..

— Конечно, — поспшилъ онъ отвтить, нсколько встревоженный ея тономъ и возвращеніемъ къ прежнему ‘вы’.

— Не велите никого принимать и пойдемте сюда,— сказала она, направляясь въ кабинетъ.

Сарматовъ послдовалъ за нею.

— Что случилось, дорогая моя?— спросилъ онъ, позвонивъ слугу и садясь рядомъ съ Лидіей Александровной, занявшей одинъ изъ стульевъ у круглаго стола.

— Сейчасъ, погодите,— спокойно отвчала она, откинувъ вуаль, но не снимая ни шапочки, ни перчатокъ. Она молчала, ожидая.

Вошелъ слуга.

— Я никого не могу принять, — отдалъ ему распоряженіе Сарматовъ.

Слуга поклонился и вышелъ.

Сарматовъ теперь снова взглянулъ на Лидію Александровну и нжно взялъ ее за руку.

— Я должна еще… сказать вамъ…— начала она нершительно, не глядя на него.

И съ трудомъ находя слова, она почти прошептала: — у меня былъ… ребенокъ… сынъ…

Сарматовъ расширилъ глаза и нсколько подался назадъ, но промолчалъ.

— Вашъ…— такъ-же тихо продолжала Лидія Александровна.

— Мой?!— воскликнулъ озадаченный Сарматовъ, невольно сжимая ея руку.— Когда-же?— спросилъ онъ съ тревожнымъ выраженіемъ лица.

— Посл того… посл нашей первой встрчи здсь, — отвтила она.

— Гд-же онъ?— нервно спросилъ Сарматовъ.

— Онъ умеръ, — тихо, спокойно сказала Лидія Александровна, освобождая свою руку изъ руки Сарматова.

На лбу Сарматова сдвинулись морщинки, онъ задумчиво смотрлъ передъ собой.

— Я отдала его въ воспитательный домъ, и онъ умеръ чрезъ три мсяца, въ деревн, — уже ршительне заговорила Лидія Александровна, поднявъ на Сарматова взглядъ, въ которомъ выражалась готовность принять какой угодно упрекъ.

Сарматовъ опять подался назадъ и изумленно взглянулъ на Лидію Александровну. Но первая преграда была уже сломана, и Лидія Александровна спокойно встртила этотъ немного жесткій взглядъ и, помолчавъ минуту, начала ровнымъ, убжденнымъ тономъ объяснять Сарматову, почему и при какихъ обстоятельствахъ она это сдлала, что она пережила потомъ, какой слдъ оставило это въ ея душ, почему она молчала до сихъ поръ, почему ршилась сказать теперь.

Сарматовъ, опустивъ голову, молча, слушалъ ея длинное повствованіе, прерывавшееся минутами молчанія и снова дополняемое новыми подробностями, оправданіями. Въ душ онъ то соглашался съ ней, то упрекалъ ее за чрезмрную разсудочность, то самъ поддавался грустному чувству и на каждую мысль Лидіи Александровны нанизывалъ рядъ своихъ мыслей, ища въ логическихъ доводахъ оправданія и ей, и себ.

— Вотъ… я вамъ все сказала,— закончила Лидія Александровна свой разсказъ: — теперь вы знаете все… какая я есть, я вся тутъ. Если вы находите, что то, что вы сейчасъ узнали, бросаетъ на меня новый свтъ… или тнь, и если вы…

— Полно, Лида, милая моя,— съ грустной лаской сказалъ Сарматовъ, беря ее опять за руку:— какія тамъ ‘если’. Я могу упрекать тебя разв только все въ томъ же недовріи ко мн: зачмъ ты не, сказала мн этого раньше, зачмъ ты боялась, что я поставлю теб это въ вину, когда я виноватъ не меньше… если не больше. Я не смю обвинять тебя даже въ томъ, что ты… тогда… выгнала меня… отвергла всякія попытки къ сближенію. Бываютъ настроенія, предъ которыми безсильна всякая логика. Кого тутъ винить! Я ли, ты ли виноваты, виновато-ли общество, которое — какъ ты сейчасъ сказала — создавъ такія условія, проходитъ потомъ равнодушно мимо,— позднее раскаяніе все равно будетъ запоздалымъ. И теперь… разв это мняетъ въ чемъ-нибудь наши отношенія.

О’въ крпко пожалъ ея руку.

— Я думала, что ты…— начала было Лидія Александровна, и замолчала, успокоенная добрымъ, устремленнымъ на нее взглядомъ Сарматова.

— Ты думала, что я не съумю понять тебя, — нжно произнесъ онъ.— Да разв наша близость, наше единомысліе и любовь были-бы возможны, еслибъ каждое твое душевное движеніе не находило отклика въ моей душ!.. Нтъ, все, что ты мн сказала сейчасъ, я отлично понимаю…

И онъ задумался и замолчалъ.

Ничего не говорила и Лидія Александровна. Посл напряженнаго состоянія, въ которомъ она была, когда хала сюда, посл волненія и возбужденія во время разсказа, она испытывала теперь нкоторый упадокъ силъ: и мозгъ и сердце требовали покоя. Разгоряченная продолжительнымъ разговоромъ, она сняла теперь шапочку и перчатки и машинально поправляла рукой прическу. Она какъ будто сознавала, что пока, на это мгновеніе, ея роль кончена, и ей остается только ждать, куда пойти за Сарматовымъ. Ей даже казалось страннымъ, что Сарматовъ такъ просто встртилъ это признаніе. Но, умиротворенная, она уже спокойно смотрла на его задумчивое лицо.

А онъ, забывъ и ея присутствіе, не замчая и продолжительности ихъ обоюднаго, наступившаго теперь молчанія, размышлялъ о чувствахъ, возбужденныхъ въ немъ разсказомъ Лидіи Александровны: безо лжи, безъ фарисейства, онъ долженъ сознаться себ, что это неожиданное извстіе… о сын, умершемъ, въ воспитательномъ дом, взволновавъ его на минуту, уже не вызываетъ въ немъ теперь ни горя, ни сознанія вины, ни потребности какого-бы то ни было искупленія. То ли это мысли, сейчасъ высказанныя ему Лидіей Александровной — мысли, побудившія и ее къ отреченію отъ ребенка — то ли его собственное равнодушіе къ этому незнакомому, давно умершему и ничмъ не заявившему о себ существу, — но онъ сознаетъ, что въ эту минуту чувство у него отхлынуло въ сторону и все событіе представляется его воображенію только подъ освщеніемъ разума.

И онъ судитъ себя и Лидію Александровну, какъ людей, совершенно для него постороннихъ, судитъ въ себ и въ ней членовъ общества, а рядомъ съ ней и съ собой судитъ и все это общество.

‘Быть можетъ, у многихъ изъ насъ, мужчинъ, найдется тамъ, въ воспитательномъ, ребенокъ, живой или умершій, и почему-же мы не бжимъ туда справляться о нихъ?— задаетъ Онъ вопросъ.— Намъ даже не приходитъ въ голову подумать, попали-ли они туда, или куда-нибудь въ другое мсто, родились они на свтъ или нтъ, задохнулись гд-нибудь въ міазмахъ или живутъ и страдаютъ!.. Можетъ быть, тотъ мальчикъ, ‘подкидышъ’, который подаетъ мн обыкновенно калоши въ клуб — мой сынъ? Можетъ быть, та оборванная, заплаканная маленькая двочка, которую вчера на моихъ глазахъ успокаивалъ и утшалъ на улиц городовой — моя дочь? Разв я справлялся объ этомъ?..’

Сарматову вспоминается при этомъ одинъ знакомый старикъ, раззорившійся помщикъ, бывшій сосдъ по имнію, любившій хвастаться, какая у него была прислуга въ крпостное время: ‘молодецъ къ молодцу! Что не лакей, то красавецъ! И въ каждомъ, шельм, видна была наша, барская., кровь!’

‘Нтъ, къ нашимъ дтямъ мы, мужчины., равнодушны, — говоритъ теперь Сарматовъ самъ себ.— Мы начинаемъ любить ихъ и признавать ихъ своими только тогда, когда любимъ ихъ мать… Почему-же въ такомъ случа и женщин не быть равнодушной къ ребенку отъ нелюбимаго отца?’

Но онъ провряетъ снова свое равнодушіе къ умершему ‘сыну’, родившемуся отъ нея, отъ Лидіи Александровны, которую онъ несомннно любитъ. Н оказывается, что и этой ‘любви къ ней’ еще не достаточно для того, чтобъ ‘сынъ’ былъ ‘сыномъ’.

Можетъ быть онъ такъ спокойно принимаетъ это извстіе потому, что ребенокъ умеръ давно, что это безвозвратно?

Но вдь иначе и не умираютъ, какъ безвозвратно, а давность только сглаживаетъ горестное чувство, сглаживаетъ не вдругъ. Но это. впечатлніе смерти свжо, а горестное чувство сейчасъ и не является у него, и тотъ умершій ребенокъ говоритъ его сердцу не больше, чмъ всякій посторонній.

‘Умри сейчасъ Лида’ — думаетъ Сарматовъ — ‘разв я останусь такъ равнодушенъ, и сгладитъ-ли еще когда-нибудь время это горе?.. Умри ребенокъ, который родился-бы у нея вотъ сейчасъ — это будетъ горе вроятно не меньшее… А тотъ — нтъ. Въ чемъ-же разница?’

И опять онъ убждается, что въ дтяхъ любятъ или свой эгоизмъ, или нчто гораздо высшее, чмъ ихъ физическое, животное происхожденіе отъ насъ. Можно любить въ нихъ свое утшеніе, свою игрушку, свое тщеславіе или свои надежды на ихъ будущую взаимную любовь къ намъ… на подкладк взаимнаго эгоизма, можно любить въ нихъ и высшую, духовную сущность человчества, можно любить въ нихъ любовь къ человчеству.

Однако не всякому-же дано слиться со всмъ человчествомъ, не каждый можетъ дать ему понять свою любовь — а у каждаго эта вчная любовь ищетъ проявленія, ищетъ жизни. И каждый понимаетъ ее по своему. И каждый жаждетъ любить хоть кого-нибудь.

Но какъ можно любить кого бы то ни было больше всего человчества! Вдь каждое милое существо все-таки физически и духовно ограничено и смертно, а жизнь, великая жизнь останется всегда во всемъ своемъ великомъ, безконечномъ разнообразіи.

Когда мы ополчаемся на враговъ, угрожающихъ нашей родин, разв мы не умемъ жертвовать и собой, и нашими дтьми — любимыми, дорогими и чаще всего лучшими — для защиты отъ вражескаго насилія и себя, и дтей нашихъ? Если мы умемъ это, надо умть жертвовать нашей любовью къ нашимъ дтямъ во имя любви къ лучшему, что есть въ человчеств, надо умть любить чужихъ дтей больше собственныхъ, если въ этихъ чужихъ вчная высшая сущность человчества отражается чище и ярче, чмъ въ нашихъ собственныхъ дтяхъ. Иначе придетъ врагъ-зврь, сидящій въ каждомъ изъ насъ, и поработитъ насъ, сначала каждаго въ отдльности, а потомъ и всхъ вмст.

Но среди всхъ этихъ разсужденій Сарматовъ чувствовалъ, что въ его душ закипала тревога, при малйшихъ проблескахъ мысли о томъ, какъ отнесется къ этому обстоятельству весь кругъ его знакомыхъ. Если предъ ними надо еще отстаивать простое право быть ‘портнихой’, то что-же скажутъ они теперь? Конечно, когда все это прикрыто стыдливой вуалью секрета — все пройдетъ. Такіе-ли грхи прощаетъ общество, когда они составляютъ секретъ, хотя и полишинеля, но все-таки секретъ! Конечно, не зачмъ и раскрывать свою душу предъ обществомъ, не зачмъ прогуливать по улиц эту тайну. Но и вчно няньчиться съ ней въ глубин души съ ежеминутнымъ опасеніемъ чьего нибудь намека и предстоящихъ объясненій, еслибъ она была обнаружена, — разв это не вериги въ своемъ род!

И онъ чувствуетъ, что у него нтъ ни боязни, ни колебаній въ случа предстоящей борьбы, и что его тревожное настроеніе теперь — это протестъ противъ того оружія мнимой добродтели, съ которымъ выступитъ противъ него лицемрное общество.

Его раздраженіе растетъ, и онъ уже задаетъ себ вопросъ, что сдлало-бы общество, еслибъ онъ представилъ ему теперь свою невсту, любимую, единомысленную съ нимъ, избранную посл долгихъ лтъ исканія и предпочтенную всмъ другимъ, свою милую, дорогую Лиду, и сказалъ-бы: вотъ эта портниха, потерявъ… посл кутежа… свою честь, родила незаконнаго ребенка и бросила его умереть въ воспитательномъ дом, потомъ жила съ какимъ-то нищимъ художникомъ, жила со мной, а можетъ быть и еще съ кмъ-нибудь — и если не жила то готова была на это — и я женюсь на ней, потому что люблю ее, люблю не безумной страстью, а сознательной, испытанной любовью, и хочу, чтобъ вы признавали въ ней мою жену по плоти и духу.

‘Что скажутъ они?’ — спрашивалъ онъ себя.— ‘Одни отвернутся, другіе… не посмютъ… Но вс — одни открыто, другіе, перешептываясь — назовутъ еепадшей, а меня, въ лучшемъ случа, безумцемъ’.

‘Пусть ихъ!’ — мысленно бросаетъ онъ обществу вызовъ.— ‘Паденіе вдь часто заставляетъ насъ увидть ошибки пройденнаго пути… и не только пройденнаго и своего, но и тхъ путей, которыми идутъ другіе. Изъ темныхъ ндръ глубокаго паденія видна иногда бываетъ и сверкающая въ солнечныхъ лучахъ недосягаемая вершина общаго счастія… скрытая облаками отъ тхъ, что расположились спокойнымъ станомъ отдохнуть на полдорог. Въ ндрахъ глубокаго паденія становится иногда понятенъ высшій смыслъ жизни. Но если павшій — разбитый, изувченный и не способный подняться, но еще живой и зрячій — крикнетъ оттуда ищущимъ и не находящимъ пути: смотрите, вонъ путь, вонъ вершина!-его назовутъ безумцемъ и съ презрніемъ отвернутся отъ него… если только среди лниво отдыхающихъ въ туман не найдется тоже безумца, который ршится… самъ рискуя жизнью… спуститься къ павшему и отъ него взглянуть на видимую изъ ндръ паденія вершину рая’.

Сарматовъ сидлъ съ устремленнымъ впередъ себя взоромъ и въ его воображеніи мысли его принимали живыя очертанія, воплощались въ ясныя картины.

— Горя, — вывела его Лидія Александровна изъ этой задумчивости: — я поду домой.

Теперь уже не онъ, а она ласково взяла его за руку и пожала ее. Онъ взглянулъ ей въ глаза. Оба улыбнулись тихой, грустной улыбкой.

— Ты задумался, — сказала Лидія Александровна.

Ей хотлось сказать: ‘ты недоволенъ мной, прости меня’, — но слова какъ-то замерли у нея на язык, какъ будто она чувствовала, что въ ихъ теперешнемъ обоюдномъ настроеніи есть что-то боле важное, чмъ его огорченіе, что обоимъ нужно что-то большее, чмъ взаимное прощеніе.

— Да, мн пришло въ голову много разныхъ мыслей,— медленно произнесъ Сарматовъ.

И, снова замолчавъ, онъ продолжалъ смотрть на нее съ выраженіемъ любви и печали.

— Ты задешь ко мн вечеромъ?— спросила Лидія Александровна, вставая и надвая шапочку.

— Хорошо, — отвтилъ Сарматовъ не задерживая ее и тоже вставая.— Въ которомъ часу?

— Какъ всегда,— отвтила Лидія Александровна.— Пусть сегодня въ театръ Зина детъ одна…

— Ахъ, да… сегодня суббота, — вспомнилъ Сарматовъ.

— Не подемъ мы, — произнесла Лидія Александровна тономъ тихой, нжной просьбы.

— Конечно, дорогая, — отвтилъ ей въ тонъ Сарматовъ: — мы проведемъ вечеръ вмст.

— До свиданья, — сказала она.

Онъ пожалъ протянутую ему Лидіей Александровной руку, и, посмотрвъ другъ на друга ласковымъ, дружескимъ взглядомъ, они простились сердечнымъ, но спокойнымъ и чистымъ поцлуемъ.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

I.

Свадьба Егора Дмитріевича и Лидіи Александровны состоялась только въ начал мая, чрезъ два дня посл свадьбы княжны.

Откладывать такъ долго пришлось отчасти потому, что Лидія Александровна хотла раньше устроить вс свои дла по мастерской, отчасти по соображеніямъ объ отношеніяхъ къ знакомымъ Егора Дмитріевича. Ршено было не приглашать на свадьбу никого и тотчасъ же ухать за границу. Чтобъ это не имло вида бгства, удобне всего было сдлать это тогда, когда вс начнутъ разъзжаться на лто изъ Петербурга.

Шаферами были: со стороны Егора Дмитріевича — Черкаловъ, со стороны Лидіи Александровны — Митя Карауловъ. Они же, княжна — ‘молодая профессорша’ — съ ея мужемъ, да Марья Владиміровна проводили Сарматовыхъ чрезъ два часа посл внчанія на заграничный поздъ.

Май Лидія Александровна и Егоръ Дмитріевичъ провели въ Неапол, на іюнь переселились въ Сорренто.

Лидія Александровна была рада погрться на южномъ солнц, покупаться въ теплыхъ, лазурныхъ волнахъ Неаполитанскаго залива, потопить вс прежнія тревоги и заботы въ безпечномъ dolce far mente, забыть на время всякіе вопросы и воспоминанія среди впечатлній молодой, звонко-поющей жизни на почв безмолвныхъ памятниковъ засыпанной пепломъ древности.

Молодые супруги любовались дымящимся Везувіемъ отъ гробницы Виргилія, искали античныхъ камешковъ на развалинахъ Вній, пили Lacrima Christi на Везувіи, бродили цлыми днями по раскопкамъ Помпеи и ли всевозможныя gelato во всхъ порядочныхъ кафе, смясь и наслаждаясь жизнью, какъ будто имъ было двадцать лтъ и какъ будто у нихъ не было за плечами нелегкаго груза отвтственности за прошедшее и будущее.

Но жили они скромно, не вдаваясь въ ненужную роскошь, занимая въ отел только небольшое помщеніе, гостиную и дв спальни, не имя другой прислуги, кром общей номерной, не держа экипажа и пользуясь для своихъ экскурсій первымъ попавшимся yetturino.

Лидія Александровна набиралась здсь силъ и давала отдыхъ и своей душ.

Она вступала въ новую фазу существованія.

Предльная высота, до которой она могла довести свое положеніе портнихи, была достигнута, дальше ей было нечего длать въ этой сфер. Рама становилась тсна. Лидія Александровна изъ нея выросла, ее манила новая дятельность, намчались новые планы.

Но Лидія Александровна, оглядываясь на прошлое, смотрла на будущее съ увренностью. Если она съумла создать свою мастерскую, если она изъ ничего составила себ независимое и прочное положеніе, если она смогла дать обезпеченное существованіе полсотн двушекъ, работающихъ подъ ея руководствомъ, то дальше, что-бы она ни предприняла, все казалось ей легче. За ней уже была опытность, обезпеченное и боле выгодное, семейное положеніе и боле спокойный, боле безстрастный взглядъ на жизнь.

Къ мастерской у Лидіи Александровны установились теперь нсколько иныя отношенія. Врная себ, она пожелала во что-бы то ни стало расплатиться до послдняго рубля съ Сарматовымъ еще до свадьбы. Благодаря масс обычныхъ заказовъ въ теченіе зимняго и весенняго сезоновъ и нсколькимъ богатымъ свадьбамъ, для которыхъ она длала приданое, это ей удалось.

— Пусть это смшная щепетильность при нашихъ отношеніяхъ,— говорила она Сарматову:— пусть это смшная черта въ моемъ характер, но допусти эту маленькую слабость у твоей будущей жены. Я все-таки предпочитаю быть равноправной въ моментъ выхода замужъ.

— А потомъ?— спросилъ Сарматовъ.

— А потомъ… увидимъ. Можно будетъ, пожалуй, и позабыть объ этомъ, — улыбнулась Лидія Александровна.

Но хотя мастерская дала за послдній годъ до двадцати тысячъ чистой прибыли, Лидіи Александровн посл такой скорой расплаты съ Сарматовымъ пришлось-бы все-таки испытать нкоторыя финансовыя затрудненія, если-бъ не тетка Анна Сергевна.

Помщеніе дтей Лукерьи Степановны на воспитаніе къ Анн Сергевн не состоялось. Лукерья Степановна яростно воспротивилась тому, чтобъ отпустить дтей въ Петербургъ, и всего боле уцпилась за старшаго сына.

— Поилецъ, кормилецъ мой, да я отдамъ его! Да что вы это, да гд это видано, чтобъ у матери дтей отнимать. Да покарай меня Господь, ежели я съ нимъ разстанусь!— голосила она.

Николай Петровичъ все это дословно сообщилъ въ письм Ивану Александровичу, а онъ въ свою очередь сообщилъ это сестр.

И Лидія Александровна ршила посылать предводителю ежегодно извстную сумму на воспитаніе старшаго сына Лукерьи Степановны до его совершеннолтія, Ивану Александровичу волей-неволей пришлось сдлать то же самое для двоихъ другихъ дтей.

Между тмъ Анн Сергевн ея пенсіи и доходовъ съ ея ‘сбереженій’ казалось мало, и она начинала плакаться на разныя лишенія, которыя теперь испытывала. Старушка хотла свои 4,000 р., накопленныя по грошамъ въ теченіе ея долголтней службы, помстить въ чьи бы то ни было руки, лишь-бы получить побольше процентовъ, и пріхала посовтоваться объ этомъ съ Лидіей Александровной, какъ съ человкомъ опытнымъ, по ея понятіямъ, въ этихъ длахъ. Лидія Александровна предложила тетк отдать эти деньги ей на дло мастерской, назначивъ большіе проценты, и Анна Сергевна охотно согласилась.

Княжна, и по выход замужъ, не взяла отъ Лидіи Александровны своихъденегъ, потому что он ей были не нужны, не оставила и мастерской. Напротивъ, мастерская теперь перешла почти совсмъ въ ея руки. Настоящей владлицей осталась Лидія Александровна, не перемнилась и старая вывска ‘Нерамова’, но съ новаго года Лидія Александровна поставила себя въ положеніе какъ-бы посторонняго человка, завдующаго этимъ дломъ за процентное вознагражденіе, назначивъ себ только десятую часть ежегодной чистой прибыли. Вся остальная прибыль раздлялась на дв половины: одна шла въ оборотный капиталъ, съ увеличеніемъ котораго предполагалось постепенное погашеніе сдланныхъ займовъ, а другая на распредленіе между всми работающими и служащими въ мастерской, пропорціонально получаемому ими жалованью. Лидія Александровна разсчитывала, что въ этомъ-же году мастерицы получатъ такое крупное вознагражденіе, которое превзойдетъ вс ихъ ожиданія.

Львиная доля, въ вид жалованья и процентаго вознагражденія, приходилась во всякомъ случа на долю княжны. Тотчасъ посл свадьбы княжна съ мужемъ перехали прямо на дачу, а съ осени они должны были занять т отдльныя отъ мастерской комнаты, которыя занимала прежде Лидія Александровна..

Но, поставивъ такимъ образомъ княжну во глав мастерской, а себя лишь номинальной владлицей, Лидія Александровна сдлала это не потому, чтобъ она охладла къ мастерской или считала-бы теперь несовмстнымъ съ своимъ положеніемъ жены Сарматова продолжать быть портнихой. Взгляды ея не измнились, и если княжна, ставъ профессоршей, находила удобнымъ заниматься мастерской и жить при мастерской, то Лидія Александровна тмъ боле, ставъ женой Capматова, по прежнему твердо врила, что неблагородныхъ профессій нтъ, и всякій трудъ дло почетное.

Но профессія вліяетъ, какъ нарядъ. По времени и мсту — и костюмъ. Въ пеньюар никто не пойдетъ въ храмъ, костюмъ амазонки настраиваетъ совершенно иначе, чмъ подвнечное платье. Не выходите по цлымъ днямъ изъ домашняго капота, и въ конц концовъ — привычная лнь, расплывчатость, женщина, снимающая бальное декольте на разсвт, чтобъ съ наступленіемъ ночи надть его снова, разучится понимать самый смыслъ жизни, иначе, какъ подъ звуки вальса.

Такъ и профессія. Она кладетъ на человка свою печать и длаетъ одностороннимъ, если устраняться отъ интересовъ другихъ профессій, отъ близкаго участія въ общей жизни.

И Лидія Александровна понимала, что нсколько лтъ, посвященныхъ напряженной забот о мастерской, начинали оказывать на нее свое вліяніе, неизбжно съуживая кругозоръ и ограничивая ея свободное время, мастерская не могла не отвлекать ее отъ другихъ цлей и задачъ. Такъ отдаться этому длу можно было временно, пока нужно было создать его, дать ему направленіе, укрпить фундаментъ. Теперь-же, когда эта грубая работа сдлана, снявъ фартукъ, можно было надть торжественный нарядъ и идти въ храмъ. Вдь не затмъ длалась она портнихой, чтобъ спуститься до узкаго міросозерцанія портнихъ, не опускаться — другихъ поднимать надо.

И если она въ положенное время уметъ мнять утренній туалетъ на вечерній, то отчего-же не длить свое время между занятіями по мастерской и другими боле высокими задачами. Чмъ разнообразне интересы, тмъ трудне можетъ одолть скука жизни, тмъ прочне и устойчиве должно быть благополучіе.

Оглядываясь на свои отношенія къ своимъ мастерицамъ, Лидія Александровна видитъ, что она никогда не была близка съ ними. Однако это было такъ не по кастовому ихъ положенію, а по своимъ и ихъ личнымъ свойствамъ и качествамъ.

‘Сама природа создала различіе отдльныхъ лицъ, условія жизни могутъ усилить или сгладить эти различія’, — думала Лидія Александровна.— ‘Но мы должны стремиться совершенствовать несовершенное, а не искусственно создавать еще такія преграды, которыхъ нтъ въ самой природ’.

й теперь, вставъ нсколько въ сторон отъ своей мастерской, она мечтаетъ о томъ, что она можетъ сдлать для подъема умственнаго уровня своихъ мастерицъ. Она не думаетъ о ихъ такъ называемомъ ‘нравственномъ’ уровн, потому что для нея это давно ршенный вопросъ: прочна только та нравственность, которая стоитъ непоколебимо на основахъ разума, и всякое умственное развитіе ведетъ къ укрпленію нравственности.

Лидія Александровна мечтаетъ объ устройств клуба, гд собирались-бы одн только женщины. Она въ своихъ мечтахъ не допускаетъ туда мужчинъ изъ опасенія, чтобъ эти собранія не приняли, по рутин, характеръ тхъ ничтожныхъ собраній, которыя ничего общаго съ умственнымъ развитіемъ не имютъ.

Она мечтаетъ объ ассоціаціи портнихъ, которая заботилась-бы объ улучшеніи быта мастерицъ, облегчала-бы имъ возможность боле выгоднаго помщенія своего труда, давала-бы средства учиться улучшать свою работу.

Она знаетъ о существованіи уже ‘Общества поощренія женскаго ремесленнаго образованія’, но она еще не принадлежитъ къ нему, и это общество еще не отвчаетъ тому, что она создаетъ въ своемъ воображеніи.

Ей мечтается уже введеніе такихъ модъ, которыя сплотили-бы всхъ одинаково мыслящихъ, которыя ввели-бы упрощенія въ костюм, не нарушая его красоты и изящества, которыя по возможности сгладили-бы кастовый духъ въ обществ и сблизили-бы всхъ мыслящихъ и трудящихся къ какому-бы классу общества они ни принадлежали.

Въ газетахъ ей не разъ попадались то тутъ, то тамъ замтки о томъ, что корсетъ, турнюръ, зонтикъ и лайковыя перчатки уже проникли въ деревню, и это ее возмущало. Она мечтала, напротивъ, о такомъ наряд, который въ основныхъ формахъ былъ-бы удобенъ, простъ, и въ то-же время давалъ-бы просторъ для фантазіи, для разнообразія, для выраженія характера отдльнаго лица, не кладя отпечатка кастовыхъ различій. Съ этой цлью она изучала въ послднее время по рисункамъ, описаніямъ, и частію по образцамъ народные наряды и въ разныхъ русскихъ губерніяхъ, и инородческіе, и иностранные, и обдумывала свою задачу. Осенью, по возвращеніи изъ-за границы, была предположена поздка въ одно изъ тульскихъ имній Сарматова, гд Лидія Александровна мечтала устроить народный праздникъ и присмотрться къ тому, какъ и почему именно такъ, а не иначе одвается народъ.

Лидія Александровна хотла хать въ это имніе еще тотчасъ посл свадьбы, но Егору Дмитріевичу не совсмъ нравилось, что они явятся туда въ качеств молодыхъ супруговъ въ період медоваго мсяца, хотлось ему и на югъ, на море, и онъ настоялъ на поздк въ Неаполь, тмъ боле, что хотлъ, проздомъ туда чрезъ Германію, ознакомиться съ организаціей германскихъ школъ, а потомъ еще създить въ Парижъ и посмотрть дло ремесленнаго образованія тамъ.

Его ремесленная школа дала за первую зиму удовлетворительные результаты, и эта новая задача его показалась ему настолько полезной и доставляла ему такое нравственное удовлетвореніе, что онъ ршился съ осени открыть еще одну боле обширную школу и купилъ уже для нея домъ за Нарвской заставой.

Но Егоръ Дмитріевичъ не хотлъ ограничивать свою школьную дятельность Петербургомъ. Онъ ршилъ предпринять организацію разносторонняго ремесленнаго образованія и въ деревн, въ своихъ имніяхъ, при своихъ фабрикахъ и заводахъ. Задача, которую онъ себ поставилъ, заключалась въ томъ, чтобъ вс т дешевые предметы первой необходимости, сооружаемые изъ дешевыхъ простыхъ матеріаловъ, которыми пользуются самые неприхотливые и бдные потребители, работались съ большимъ вкусомъ, изяществомъ, прочне и удобне теперешнихъ неуклюжихъ и невыгодныхъ. Онъ мечталъ о томъ, чтобъ въ каждой деревн были и столяры, и печники, и кузнецы, умющіе работать не только грубо ‘по кустарному’, но съ пріемами уже доступными наиболе цивилизованному европейцу. И онъ хотлъ, чтобъ такое образованіе доставалось каждому желающему, каждому даже обездоленному, безплатно, и ршился, ограничивъ свои личныя потребности лишь строго необходимой въ его положеніи обстановкой, тратить вс свои доходы на это дло общее, на народное образованіе.

Поздка въ имнія назначалась на осень, къ окончанію уборки хлбовъ. Сарматовъ хотлъ ближе присмотрться, что могло быть нужно народу, что могъ народъ производить, чтобъ самъ, при содйствіи капитала, поднять свое благосостояніе, а вмст съ подъемомъ вншней культуры расширить и свою умственную жизнь.

Но пока онъ разсуждалъ и раздумывалъ въ этомъ направленіи, живя въ Неапол, въ конц іюня онъ получилъ изъ Петербурга отъ Мдникова между другими донесеніями два письма управляющихъ его имніями въ Рязанской и Воронежской губерніяхъ. Извстія о положеніи народнаго благосостоянія были весьма печальныя.

Кое-гд слабые отголоски о предстоящемъ плохомъ сбор урожая и народномъ обнищаніи встрчали Егоръ Дмитріевичъ и Лидія Александровна и въ полученныхъ ими русскихъ газетахъ, но эти отдльныя мелкія корреспонденціи были мене опредленны и краснорчивы, чмъ донесенія управляющихъ.

Егоръ Дмитріевичъ телеграфировалъ Мдникову, чтобъ онъ распорядился о помощи нуждающимся въ вид работъ и кредита. И поддерживаемый Лидіей Александровной, онъ начинаетъ торопиться вернуться въ Россію.

Но, сознавая, что для него настало время разумнымъ и полезнымъ образомъ возвратить добро, собранное его предками съ тхъ, чьи потомки нуждаются въ его помощи, онъ не поддавался сантиментальному желанію раздать все свое имніе.или отдать вс свои силы исключительно помощи сельскому населенію.

Съ того самаго дня, какъ онъ узналъ, отъ Лидіи Александровны о смерти ихъ перваго ребенка, Егоръ Дмитріевичъ намтилъ себ главнйшей задачей будущаго заботу о питомцахъ воспитательнаго дома.

Благодаря своимъ свтскимъ связямъ, Сарматову удалось еще тогда же, зимой, прикомандироваться безъ жалованья къ вдомству учрежденій Императрицы Маріи. Затмъ онъ скоро перезнакомился со всми, кто такъ или иначе соприкасается съ дятельностью воспитательнаго дома, и являлся при всякомъ удобномъ случа сотрудникомъ частныхъ попечительницъ, онъ усплъ побывать въ нсколькихъ деревняхъ, посмотрть, какъ живутъ тамъ питомцы, устроилъ два пріюта — ‘ясли’ — прямо въ крестьянскихъ избахъ и обезпечилъ возможно лучшій уходъ, гд это было можно и нужно.

Все это было сдлано имъ еще до свадьбы, а съ осени предполагалось этимъ частнымъ заботамъ придать боле широкій и правильный характеръ.

Какъ, что длать — Егоръ Дмитріевичъ и Лидія Александровна еще не опредляли въ подробностяхъ, но они обдумывали, обсуждали свою будущую дятельность въ этомъ направленіи и ршились посвятить, ей всю свою дальнйшую жизнь… и завщать это дло своимъ наслдникамъ.

Они мечтали о томъ, какъ, принадлежа къ свтскому обществу, они, пользуясь всми выгодами своего положенія, употребятъ все свое вліяніе на то, чтобъ вызвать въ сред этого общества сочувствіе къ судьб питомцевъ воспитательнаго дома, они устроятъ въ деревняхъ простые, но здоровые пріюты, они, сообразуясь съ правилами воспитательнаго дома, дадутъ возможность крестьянскимъ семьямъ взятыхъ ими питомцевъ выростить здоровыми и обучить ремесламъ, они сами будутъ слдить за тми питомцами, которые окажутся наиболе способными, чтобъ, не нарушая ихъ связи съ усыновившими ихъ семьями, дать имъ возможность совершенствоваться въ ремеслахъ или въ искусствахъ и наукахъ, не ставя себ въ этомъ отношеніи никакого предла, а, напротивъ, обезпечивая этихъ лучшихъ, избранныхъ, наиболе одаренныхъ природой, всмъ необходимымъ до тхъ поръ, пока — les fils des leurs oeuvres — они не займутъ въ обществ того положенія, которое опредлено имъ судьбой и ихъ природными качествами и способностями.

Егоръ Дмитріевичъ и Лидія Александровна разсчитываютъ, что вся ихъ дятельность въ этомъ направленіи будетъ только добровольческимъ содйствіемъ дятельности воспитательнаго дома, направленной именно къ тому же, что они ставятъ и своей задачей. Но то, что не всегда удается чиновнику, дйствующему въ указанныхъ ему предлахъ, то доступне частному человку, вкладывающему въ это дло свою душу и не жалющему своихъ силъ и средствъ, что не удается одному лицу, какими-бы онъ средствами ни обладалъ, съ какой-бы энергіей не взялся за дло, то всегда доступно обществу, когда возможно большее число членовъ его проникнутся мыслью, что они могутъ быть полезны обездоленнымъ сиротамъ не одной только усердной покупкой игральныхъ картъ. Стоитъ вмсто этого пассивнаго участія принять участіе активное, и т гекатомбы дтскихъ жизней, которыя приносятся теперь въ жертву общественному равнодушію, уменьшатся до минимума.

Такъ думали, такъ разсуждали между собой Егоръ Дмитріевичъ и Лидія Александровна, такъ строили они. свои планы будущей дятельности.

Но они нимало не отказывались и сами жить и пользоваться радостями жизни, а желаніе имть собственныхъ дтей стало у нихъ обоихъ еще сильне, еще осмысленне. Егоръ Дмитріевичъ какъ будто боялся, что предпринимаемая имъ задача такъ велика, что ему не хватитъ вка выполнить хоть сколько-нибудь замтную частицу ея, и чувствовалъ потребность видть поскоре около себя другую, молодую жизнь, въ которой должно съ еще большей силой возродиться все то лучшее, что онъ цнилъ въ себ. Онъ будетъ беречь и лелять эту молодую жизнь, чтобъ передать ей ту задачу, которая одаряетъ ему весь путь, предстоящій впереди.

Бродя по улицамъ раскопанной Помпеи, гд задолго до насъ люди жили, волновались мелочными дрязгами и крупными задачами, глядя на Везувій, съ незапамятныхъ временъ вчно дымящійся, и вчно грозящій залить лавой и засыпать пепломъ все, что на старыхъ развалинахъ вновь копошится у его подножія, Егоръ Дмитріевичъ не разъ думалъ о ничтожности жизни каждаго отдльнаго человка и о мощной, вчной сил человческаго духа. И ему хотлось, чтобъ именно здсь, въ Италіи, въ этой колыбели нашей цивилизаціи началась жизнь его будущаго ребенка.

Съ радостью встрчала теперь беременность и Лидія Александровна. Насколько вначал своей первой беременности она боялась врить нкоторымъ признакамъ ея и отгоняла тогда прочь отъ себя эту мысль, настолько теперь она не ршалась врить имъ, боясь разочарованія, боясь, что эти признаки могутъ оказаться ложными, что они не оправдаютъ ея надежды.

И иногда, сидя на балкон и любуясь, какъ голубыя волны, погоняемыя легкимъ втеркомъ, бгутъ отъ Неаполя къ Сорренто, обгоняютъ другъ друга, вздымаются, цнятся и рокочутъ, Лидія Александровна вдругъ припадетъ головой на плечо мужа и на минуту закроетъ глаза.

— Кружится?— спроситъ Егоръ Дмитріевичъ, нжно прижимая ее къ себ.

— Да, немного, — чуть слышно отвтитъ Лидія Александровна.

И откроетъ глаза, и посмотритъ на него любовнымъ, радостнымъ взглядомъ.

— А можетъ быть это волны?..— улыбаясь, выскажетъ она свое сомнніе.

— Можетъ быть, — съ улыбкой-же отвтитъ Егоръ Дмитріевичъ.

Но въ глазахъ его свтится увренность, что не волны производятъ это головокруженіе, и онъ нжно цлуетъ жену.

Въ мечтахъ Лидія Александровна представляетъ себ своего будущаго ребенка и ласкаетъ его. Она уже ршила, что родится непремнно сынъ и что она назоветъ его Колей въ память того, покойнаго. Ей не жаль теперь умершаго ребенка, никогда не бываетъ жалъ, когда она вспоминаетъ о немъ. Ей почему-то кажется, что душа того Коли возродится въ этомъ будущемъ, ожидаемомъ ею сын. Она сознаетъ, что эта мысль дтски наивна, но она такъ отрадна ей, она миритъ ее съ прошлымъ, она радужными красками рисуетъ ей будущее, и Лидія Александровна рада, когда эта мысль овладваетъ ею. Ей даже представляется иногда, что эта душа умершаго Коли какъ будто пережила вмст съ ней самой вс волненія, вс радости и горести ея послдующей жизни, что она незримо сопутствовала ей вплоть до теперешняго возрожденія въ будущемъ ея сын, и ей кажется, что эта душа теперь уже не такая, какая она была-бы у того Коли, еслибъ онъ остался живъ.

И она видитъ, какая разница и въ ней самой, и въ ея отношеніяхъ къ своему материнству. Какъ знать, какія чувства привила-бы она тому, покойному, ребенку, въ какихъ чувствахъ воспитала-бы его, еслибъ оставила его у себя, ненавидя его, ненавидя т цпи, которыя онъ налагалъ на нее, ненавидя въ то время и любовь, и людей. Теперь, просвтленная пережитой жизнью, она знаетъ, что она скажетъ своему ребенку, когда онъ, открывъ свои недоумвающіе глазенки на широкій міръ Божій, въ первый разъ пролепечетъ: ‘мама это что? это почему? это зачмъ?’ Теперь у нея самой есть идеалъ, есть Богъ въ сердц, и она знаетъ, что она съуметъ воспитать своего ребенка въ дух міровой любви.

И она будетъ горячо любить его, не потому, что онъ ея ребенокъ, что она должна защищать его отъ всхъ другихъ людей, а потому, что въ немъ воплощается ея любовь къ цлому міру, ко всему человчеству, потому, что въ немъ она воспитаетъ преемника и наслдника этой любви, которая одна только незыблемо, вчно живетъ въ человчеств, заставляя людей любить и самую жизнь и врить въ отрадное, свтлое будущее.

II.

Сарматовы вернулись изъ-за границы къ самому разгару кронштадтскихъ празднествъ.

Узнавъ изъ газетъ, что французская эскадра идетъ въ Кронштадтъ, они ршили, прежде чмъ похать въ имнія, завернуть въ Петербургъ. То настроеніе мирнаго братанія народовъ, которое разразилось потомъ шумными восторгами въ Кронштадт и Петербург, уже предчувствовалось заране, и Лидію Александровну и Егора Дмитріевича тянуло въ Петербургъ посмотрть на эту встрчу.

У Лидіи Александровны съ мыслью объ этихъ празднествахъ явилось еще и соображеніе о вліяніи ихъ на моды. Она предвидла, что уже ране начавшееся во Франціи подражаніе русскимъ народнымъ и древне-боярскимъ костюмамъ должно будетъ получить новый толчокъ и развитіе, и она конечно не могла оставаться въ сторон отъ этого движенія въ желанномъ для нея направленіи сближенія и сословій, и народовъ.

Егору Дмитріевичу предстояло получить приглашеніе на балъ на Marengo, но онъ уклонился отъ этого: Лидія Александровна не была еще принята въ обществ и длать такимъ образомъ первое вступленіе въ этотъ кругъ было тмъ боле невозможно, что беременность Лидіи Александровны начинала становиться замтной. Вс предполагавшіеся визиты къ тмъ, съ кмъ Егоръ Дмитріевичъ находилъ нужнымъ и удобнымъ завязать семейное знакомство, были отложены до возвращенія изъ деревни и до того времени, когда Лидія Александровна уже будетъ въ состояніи выходить посл родовъ.

Сарматовы ограничились теперь тмъ, что здили осматривать броненосцы, да, побывавъ на своей дач въ Петергоф, прокатились нсколько разъ по аллеямъ парка, причемъ и тутъ, и тамъ не обошлось безъ встрчъ съ знакомыми Егора Дмитріевича. На Surcouf’ они столкнулись какъ разъ съ Полтавцевой, той самой, про салонъ которой разсказывала Лидіи Александровн еще тетка Анна Сергевна, и Сарматову неизбжно пришлось представить здсь Полтавцевой свою жену. Полтавцева, уже слышавшая о женитьб Егора Дмитріевича, приняла это представленіе съ холодной свтской любезностью и въ заключеніе разговора, невыражая прямого желанія поддерживать близкое знакомство, спросила, однако, гд проведутъ Сарматовы зиму.

— Мы скоро узжаемъ въ деревню,— сказалъ Егоръ Дмитріевичъ: — но часть зимы предполагаемъ прожить въ Петербург.

— Надюсь, что сдлавшись семейнымъ человкомъ, вы бросите наконецъ вашу скитальческую жизнь,— улыбнулась Полтавцева.

— Надюсь,— отвтилъ съ улыбкой Сарматовъ.

На этомъ ихъ бесда была прервана капитаномъ, увлекавшимъ ихъ къ дальнйшему осмотру броненосца, и они распрощались.

——

Лидія Александровна осталась и теперь врна своей мастерской и навщала ее почти ежедневно.

Отъ княжны она узнала неутшительную новость, что торговцы уже начинаютъ поговаривать о плохихъ длахъ на эту зиму. Свднія о плохомъ урожа должны были вызвать сокращеніе расходовъ у всхъ, въ чей бюджетъ входятъ доходы съ имній. Не могло это конечно не отразиться и на количеств заказовъ въ мастерской.

— Что-жъ, надо будетъ допустить большій кредитъ заказчицамъ,— ршила Лидія Александровна.

— Да, хорошо,— замтила княжна: — но во всякомъ случа надо ожидать и сокращенія выздовъ, вечеровъ, вообще…

— Ну, по нашу долю достанетъ,— успокоила ее Лидія Александровна.

Однако эти разговоры навели ее на мысль о томъ, какъ тсно связано благосостояніе всхъ и каждаго между собой. Она увидала теперь въ столкновеніи ея интересовъ съ общимъ экономическимъ положеніемъ, до какой степени находится въ зависимости успхъ ея собственнаго дла отъ благополучія не только тхъ, кто являются ея непосредственными плательщиками, но и отъ благополучія самаго отдаленнаго бдняка, вносящаго свою незамтную долю труда на созиданіе общаго счастія. Ей думалось теперь, что всякая попытка къ осуществленію не только общаго, но и своего, личнаго, прочнаго счастія будетъ ничтожной, если она не будетъ начата съ укрпленія благосостоянія самыхъ низшихъ слоевъ.

И Лидія Александровна настойчиво торопила Егора Дмитріевича къ отъзду въ имнія. Картины деревенской жизни рисовались въ ея воображеніи такими, какими она видала ихъ еще въ дтств. Но все это воспоминанія, смутныя, одностороннія, неосмысленныя. Теперь у нея являлась потребность ближе и серьезне ознакомиться съ бытомъ народа, и это новое теченіе ея мыслей съ каждымъ днемъ становилось шире и сильне.

И тмъ не мене поздку приходилось откладывать въ теченіе нсколькихъ недль со дня на день, потому что пріздъ Сарматовыхъ въ Петербургъ былъ вызванъ не однимъ интересомъ къ кронштадтскимъ празднествамъ, а главнымъ образомъ тмъ, что Егоръ Дмитріевичъ добивался теперь оффиціальной санкціи для своей дятельности при воспитательномъ дом и хлопоталъ объ утвержденіи его жены въ званіи попечительницы въ одномъ изъ воспитательныхъ округовъ, гд онъ устраивалъ еще новый пріютъ и ‘ясли’ для грудныхъ питомцевъ и ремесленную школу для подростковъ. Были кое-какія текущія заботы и по устройству второй его ремесленной школы въ Петербург.

Занятый этими хлопотами, Егоръ Дмитріевичъ теперь почти по цлымъ днямъ не бывалъ дома, предоставивъ Лидіи Александровн приготовлять все, что ей казалось нужнымъ, для ихъ поздки въ деревню.

III.

До отъзда оставалось три дня.

——

Еще темно, еще только восьмой часъ въ начал, а Лидія Александровна уже встала, вышла въ столовую, осмотрла, все-ли приготовлено на стол къ чаю, и тотчасъ-же перешла въ гостиную и остановилась тамъ у окна, глядя на улицу, поджидая.

Егоръ Дмитріевичъ еще вчера утромъ ухалъ по Николаевской дорог въ деревню, гд устраивается его пріютъ, день онъ долженъ былъ провести тамъ, ночью снова ссть въ обратный поздъ и сегодня рано утромъ вернуться въ Петербургъ. Карета уже ухала за нимъ на вокзалъ.

Но время, когда онъ долженъ-бы подъхать, прошло, а его все нтъ.

Лидія Александровна думаетъ, что, вроятно, запоздалъ поздъ. Она идетъ въ столовую, наливаетъ себ чаю и съ чашкой въ рукахъ снова возвращается къ окну въ гостиную.

Противный осенній дождикъ съ порывистымъ втромъ хлещетъ во вс стороны, то ударяя въ окна, то бросаясь въ противоположную сторону. Лидія Александровна немножко безпокоится за мужа, не простудился-бы онъ тамъ: отъ полустанка до деревни надо было хать пять верстъ на лошадяхъ въ открытомъ экипаж.

И ей хочется скоре увидть мужа здоровымъ и бодрымъ, какъ всегда.

Вотъ, наконецъ, и карета!

‘Рядомъ съ кучеромъ какой-то мужчина… дутъ шагомъ… Что это значитъ?..’ — думаетъ Лидія Александровна, ближе прислоняясь лицомъ къ стеклу.— ‘Не вернулся, что-ли?’

Лидія Александровна видитъ, какъ карета остановилась у подъзда, сидвшій съ кучеромъ — по виду артельщикъ — спрыгнулъ… подскочилъ къ карет и швейцаръ, отворилъ дверку, но растерялся и остановился.

Что-то говорятъ… Но Егоръ Дмитріевичъ не выходитъ изъ кареты…

Вотъ швейцаръ бросился назадъ въ швейцарскую. Лидія Александровна слышитъ, какъ по лстниц быстро побжалъ лакей…

И она не въ состояніи выносить этой неизвстности. Она тоже спшитъ въ швейцарскую.

Еще не успвъ спуститься по лстниц въ вестибюль, она на мгновеніе замираетъ на мст: съ улицы въ отворенныя входныя двери прислуга вносила Егора Дмитріевича на рукахъ.

Быстро, не помня себя, Лидія Александровна сбжала послднія ступеньки на встрчу мужу.

Ей бросилось въ глаза его желтое, осунувшееся лицо, лихорадочно горящіе глаза, большіе синіе круги подъ глазами: онъ былъ неузнаваемъ.

— Что съ тобой, Горя?— испуганно, отъ волненія едва осиливая слова, спросила она.

Егоръ Дмитріевичъ взглянулъ на нее болзненнымъ, измученнымъ взглядомъ, собираясь что-то сказать. Но въ эту минуту, по мр того, какъ несшіе его поднимались на ступеньки, страшная боль заставила его закусить губы, и лицо его перекосило.

Лидія Александровна почувствовала, какъ и у нея задрожала нижняя челюсть, какъ ноги ея внезапно отяжелли, точно налитыя чмъ-то.

А Егоръ Дмитріевичъ, сейчасъ-же протянувъ шедшей около него жен руку и поймавъ ея руку, сдлалъ надъ собой усиліе, чтобъ улыбнуться, и произнесъ:

— Ничего, родная… Я повредилъ палецъ ноги…

Между тмъ Лидія Александровна успла замтить, что его правая нога вся обернута пледомъ и вытянута, но никакихъ другихъ слдовъ поврежденія не было видно.

Спальня Егора Дмитріевича помщалась теперь въ бель-этаж, рядомъ съ спальней жены, и его пронесли прямо туда.

Чрезъ нсколько минутъ онъ уже лежалъ на постели, раздтый и покрытый двумя шелковыми пуховыми одялами и мховой шинелью, но въ страшномъ припадк потрясающаго озноба. Несмотря на боль, онъ удерживался отъ стоновъ, но не могъ и говорить съ женой.

Лидія Александровна сидла около него на кровати, сама едва сдерживая нервную дрожь и тревожно смотря въ искаженное болзнью лицо мужа. Съ закрытыми глазами, съ впалыми почернвшими вками, съ нсколько растрепавшимися волосами, сухими и растрескавшимися губами, онъ вызывалъ въ ней чувство мучительнаго состраданія.

Его поврежденная нога, теперь прикрытая, все еще, казалось, была передъ глазами у Лидіи Александровны посл того, какъ она увидала ее, когда Егора Дмитріевича раздвали и укладывали въ постель. Большой палецъ на ног представлялъ какую-то темную громадную опухоль, отъ которой ноготь отдлился въ стороны, расщепленный надвое. Другіе пальцы слились въ одну сплошную фіолетово-багровую подушку, ступня въ сочлененіи была вывихнута на сторону, распухла и покрылась темно-красными пятнами, а повыше по сухой воспаленной кож, натянувшейся и блестящей, вились, какъ змйки, красноватыя полоски.

Лидіи Александровн эта картина показалась настолько страшной, что она уговорила мужа не ограничиваться однимъ докторомъ, а немедленно устроить консультацію, и пока Егора Дмитріевича укладывали въ постель, пока Лидія Александровна сама поила его чаемъ, Мдниковъ и еще двое служащихъ изъ домовой конторы уже ухали и за старикомъ домашнимъ докторомъ Сарматовыхъ, и къ нсколькимъ другимъ докторамъ.

Тяжелый приступъ озноба, наконецъ, миновалъ, и лицо Егора Дмитріевича стало нсколько спокойне. Онъ посмотрлъ на жену ласковымъ взглядомъ. Ему хотлось выразить ей сожалніе о ней-же, о томъ огорченіи, которое причиняетъ ей его положеніе. Но ея устремленный на него любящій взглядъ уже предупредилъ его.

— Что, милый, легче теб?— тревожно-радостнымъ тономъ спросила Лидія Александровна.

— Да, немного,— отвтилъ Егоръ Дмитріевичъ, стараясь улыбнуться.— Только голова болитъ очень. Перемни компрессъ.

Лидія Александровна взяла со столика приготовленное мокрое полотенце и положила его на голову Егора Дмитріевича, снявъ согрвшееся.

— Сейчасъ прідутъ доктора,— торопилась она успокоить его:— все поправимъ, милый… Горя, Горя, голубчикъ, да какъ это ты?!.— съ выраженіемъ душевной муки въ лиц, ршилась она теперь спросить его и, опершись на руки, близко склонилась лицомъ къ его лицу, смотря ему въ глаза ободряющимъ взглядомъ.

— Въ изб… въ сняхъ… гнилая половица проломилась подо мной,— тихо, но спокойно могъ разсказать ей теперь Егоръ Дмитріевичъ:— нога провалилась, упало еще какое-то бревно… должно быть съ гвоздемъ… сапогъ разорвался, палецъ раздавило, а подъ ноготь вошла гнилая заноза… и потомъ вывихъ…

Лидію Александровну при этихъ словахъ невольно бросило въ дрожь руки ея нервно сжались, на лиц явилось выраженіе страданія.

— Ее вынули?— почти сквозь зубы проговорила она.

— Нтъ, — отвтилъ Егоръ Дмитріевичъ и, помолчавъ немного, продолжалъ: — со мной сдлался на нсколько минутъ обморокъ. Потомъ, когда я очнулся…

Егоръ Дмитріевичъ опять закусилъ губы: онъ неловко пошевелилъ ногу, и боль заставила его замолчать. Лидія Александровна, смотря на него, безпокойно прислушивалась, не пріхалъ-ли уже докторъ.

Но чрезъ минуту Егоръ Дмитріевичъ попросилъ пить и потомъ, напившись, опять заговорилъ.

— Глубокая очень заноза…— произнесъ онъ, сдвинувъ брови:— нельзя вынуть… мягкая, гнилая. Посылали за фельдшеромъ, за десять верстъ, не застали дома. Я ужъ самъ разрзалъ ноготь ножомъ… только не досталъ всего. Потомъ, вижу, надо спшить на поздъ. Думаю, ужъ лучше, скоре домой… А до станціи въ телжк растрясло, промочило дождемъ… Когда я слъ въ вагонъ, нога уже была распухши…

Онъ опять закрылъ глаза и опять весь затрясся въ лихорадочномъ озноб.

Лидія Александровна встала, обошла кругомъ кровати, оправила одяла и шинель, безсознательно бросила умоляющій взглядъ на двери, изъ которыхъ долженъ былъ появиться докторъ, и снова сла на кровать. Она не могла ничего говорить, ни о чемъ не могла думать въ эту минуту, она только напряженно прислушивалась къ стуку экипажей, смягченному теперь соломенной подстилкой, которую, по приказанію Мдникова, дворники уже разстилали передъ домомъ во всю улицу.

Доктора, наконецъ, пріхали: сначала одинъ и тотчасъ-же вслдъ за нимъ другой.

Они осмотрли больного, послушали сердце, измрили температуру, и по сосредоточенному выраженію ихъ серьезныхъ лицъ Лидія Александровна могла несомннно заключить, что положеніе ея мужа очень опасное.

— Гангрена?— тихо спросилъ Сарматовъ своего домашняго доктора, смотря на него умоляющимъ взглядомъ и какъ-бы ожидая отрицательнаго отвта.

Старикъ покраснлъ немножко, и потомъ какъ-то торопливо развелъ руками и съ напускнымъ спокойствіемъ произнесъ:

— Теперь нельзя судить… трудно сказать что нибудь опредленное, надо выждать, пока выяснится.

Онъ хотлъ какъ будто сказать еще что-то, но только многозначительно посмотрлъ на другого доктора. Тотъ наклоненіемъ головы подтвердилъ сказанное сейчасъ товарищемъ.

Но Сарматовъ по ихъ настроенію чувствовалъ, что они только боятся подтвердить прямо его догадку, что они, какъ всегда, боятся встревожить больного. И лицо его на, минуту оживилось, глаза вспыхнули, онъ перевелъ взглядъ съ одного доктора на другого и встртившись со взглядомъ своего домашняго доктора, медленно, вынулъ изъ-подъ одяла свою дрожавшую руку и, не говоря ни слова, сдлалъ ршительный жестъ ладонью, какъ-бы показывая, что нужно отсчь ногу выше колна.

Лидія Александровна невольно охнула и закрыла лицо руками. Сарматовъ въ напряженномъ ожиданіи смотрлъ на своего доктора.

Но тотъ пожалъ плечами, медленно покачалъ головой и спокойно произнесъ:

— Нтъ, не слдуетъ… Да этого теперь и нельзя.

Онъ опять посмотрлъ на другого доктора и тотъ снова молчаливымъ наклоненіемъ головы согласился съ нимъ.

Но, замтивъ, что это опредленіе положенія только хуже встревожило больного, докторъ поспшилъ прибавить:

— Надо непремнно выждать… надо подождать…

Въ это время въ спальню входилъ Мдниковъ въ сопровожденіи еще двухъ докторовъ: извстнаго хирурга и его молодого ассистента.

Поздоровавшись съ присутствующими, эти тоже осмотрли Сарматова. Хирургъ у постели больного ограничился тми-же замчаніями, что и другіе доктора.

Затмъ, несмотря на просьбы Егора Дмитріевича, чтобъ ему сказали прямо правду, доктора удалились для консультаціи въ гостиную. Лидія Александровна пошла за ними. Здсь, въ виду серьезности случая, хирургъ не счелъ нужнымъ обставлять произнесеніе своего діагноза какими-либо предосторожностями по отношенію къ жен больного. Обращаясь къ своимъ коллегамъ, онъ прямо сказалъ:

— Флегмонозная гангрена конечности, осложненная явленіями острой септицеміи. Ампутировать нельзя.

— Тмъ боле при слабой дятельности сердца, — сказалъ домашній докторъ.

— Тутъ или можетъ помочь только сама натура, или…— началъ было хирургъ и не договорилъ.

Взглянувъ попристальне на Лидію Александровну, которую онъ видлъ впервые, онъ былъ невольно пораженъ ея красотой, возвышенной теперь еще отпечаткомъ горя, и его рчь внезапно смягчилась.

— Впрочемъ, — продолжалъ онъ: — теперь самое важное, это поддерживать силы больного, примняя въ то-же время антисептическія средства. Если обнаружится демаркаціонная линія и явленія сепсиса ослабютъ, тогда сдлаемъ ампутацію.

Обращаясь къ Лидіи Александровн, онъ ободряющимъ тономъ сказалъ:

— Возможно сильную укрпляющую пищу и побольше вина… крпкаго — рому, коньяку… шампанскаго… и не теряя времени примемъ антисептическія мры.

И они, обсудивъ подробности леченія, послали сейчасъ-же за лекарствами, и когда все было приготовлено, вернулись къ больному. Хирургъ съ своимъ ассистентомъ очистили и дезинфецировали рану, вынули гнилую занозу, удалили расщепленный ноготь, и наложили антисептическую повязку.

Егоръ Дмитріевичъ, не пожелавшій хлороформа, старался терпливо переносить эту мучительную операцію. Но отъ тяжкой боли онъ судорожно сжималъ пальцы рукъ, изрдка вскрикивая или подавляя болзненный стонъ.

Наконецъ все было сдлано. Доктора условились между собой о времени дежурства у постели больного, о времени създа для новой консультаціи и, оставивъ пока молодого ассистента, ухали къ другимъ больнымъ, посовтовавъ Сарматову попробовать уснуть.

Но несмотря на то, что боль теперь утихла, несмотря на слабость и усталость, Егоръ Дмитріевичъ уснуть не могъ. Разбитый, съ закрытыми глазами онъ старался лежать неподвижно, но, мучимый жаждой, онъ поминутно просилъ пить.

А сознаніе работало ясно.

И ему ясно вспомнился теперь тотъ ужасный моментъ, когда онъ въ вагон впервые почувствовалъ опасность своего положенія, когда такъ-же, какъ и теперь, напрасно силясь задремать, онъ почувствовалъ вдругъ, какъ боль въ раненомъ пальц на мгновеніе прекратилась, и словно электрическій токъ пробжалъ вверхъ по правой ног, по туловищу, перешелъ на другую сторону и на мгновеніе отдался въ лвой, здоровой ног. Это онмніе больной ноги, ея безчувственность продолжались одно мгновеніе, но оно показалось ему страшно долгимъ, страшно мучительнымъ. Только въ тотъ моментъ, когда боль въ раздавленномъ пальц возобновилась, онъ опять сталъ спокойне, но даже теперь, когда доктора, по его настоянію, должны были сказать ему, что положеніе его очень опасно и надо быть готовымъ ко всему, онъ все-же не такъ потрясенъ душевно, какъ тогда. Теперь его душевная чувствительность къ опасности положенія какъ-то уменьшилась. То-ли онъ притерплся, то-ли надется, то-ли ужъ начинаетъ примиряться съ неизбжнымъ…

И теперь Егоръ Дмитріевичъ уже не думаетъ о томъ, что въ тотъ страшный моментъ цлымъ потокомъ самыхъ разнообразныхъ мыслей бросилось ему въ голову, онъ уже не хочетъ и не можетъ соображать все это связно и логически, но мрачное настроеніе, которое появилось у него тамъ въ вагон подъ раздражающій стукъ позда, невыносимо долго и въ то-же время насмшливо быстро мчавшаго его къ ршенію вопроса о близости смерти, — то душу леденящее настроеніе возникаетъ у него опять вновь съ еще большей силой, охватывая его сознаніе одной всеподавляющей мыслью: Богъ.

Онъ давно пересталъ врить въ Бога, и долгое время вопросъ о Бог даже какъ-то не возникалъ у него. Къ чему, казалось ему, мучить себя неразршимымъ вопросомъ. Онъ жилъ худо-ли, хорошо-ли, но согласно со своей совстью и не видлъ за собой такихъ большихъ грховъ, чтобъ особенно бояться Божьей кары.

Но вотъ внезапно обрушившаяся опасность, призракъ стоящей за плечами смерти при полной бодрости духа, при ничмъ неослабленной сил ума, внезапно вызываетъ у него опять мысль о Бог.

И пока постукивающій-посмивающійся поздъ мчался впередъ, потряхивая Егора Дмитріевича на пружинномъ диван отдльнаго купэ, бередя его больную ногу и переливая ядъ по его жиламъ, — мысли его уносились въ вчность, и Богъ во всемъ своемъ непостигаемомъ величіи уже становился между нимъ и людьми, между видимымъ ему міромъ и невидимой, но ясно сознаваемой имъ его собственной душой.

Обидно было ему теперь умереть, такъ, ни за что!.. Умереть въ то время, когда онъ только что началъ быть лучшимъ, чмъ прежде, когда онъ разсчитывалъ своей жизнью быть полезнымъ другимъ!.. За что-же онъ умретъ теперь… на этомъ дл, отъ этого дла, тогда какъ онъ вольно и весело жилъ празднымъ и никому ненужнымъ?.. Обидное сознаніе чьей-то власти, не спрашивающей о нашемъ желаніи, о нашихъ длахъ и намреніяхъ!..

И ему не хотлось врить, что смерть возможна. Нтъ, нтъ… этого не будетъ, — думалось ему.

Но поздъ мчался впередъ и впередъ, а боль разливалась по

тлу и жестокій ознобъ мшалъ уже и сосредоточиться на одной мысли и только неотвязчиво лзли въ голову слова старухи-бабы, помогавшей ему, тамъ, въ изб, обмывать окровавленную ногу. ‘Долго ли до грха. Вотъ этакъ-же, какъ у насъ плотникъ въ прошломъ году’ — пришепетывала беззубая карга: — ‘поутру-то занозился въ бан, къ ночи опухъ, искать-поискать сейчасъ фелыпера — дома нтути, а черезъ два денька нашъ паренекъ и преставился’.

И Егору Дмитріевичу вспоминается теперь, какъ мучимый болью и сознаніемъ своего безсилія предпринять что-либо, кром этого выжидательнаго сиднія въ мчащемся по указанному росписанію позд, онъ напрасно боролся съ этими мшавшими ему думать, назойливо вертвшимися въ голов словами: ‘искать-поискать.’

Это уже былъ какой-то бредъ на яву, среди лихорадочнаго озноба, въ глубокій часъ безсонной ночи.

Но и въ бреду онъ настойчиво искалъ ршенія вопросовъ о вчности, о душ, о причин причинъ его смерти.

И ему уже казалось, что онъ умираетъ за этого плотника, за свое равнодушіе къ нему, за то, что онъ не зналъ, что тотъ умеръ, за то, что тотъ умеръ отъ случайной причины, которая могла быть предотвращена, за то, что тотъ умеръ безпомощнымъ, такъ-же, какъ и онъ теперь безпомощенъ былъ остановить разливавшуюся въ немъ болзнь.

И Егору Дмитріевичу казалось, что это жизнь мститъ ему за равнодушіе къ судьб этого плотника, что это жизнь, одинаково любящая и одинаково равнодушная ко всмъ живущимъ, наказываетъ его за то, что онъ до сихъ поръ все только собирался быть нужнымъ для другихъ, оставаясь безучастнымъ ко всему, что не доставляло ему наслажденія.

И опять, какъ въ бреду, ему представлялась его встрча гд-то тамъ, въ вчности, съ душой этого невдомаго ему плотника.

Съ раскрытыми глазами, въ полудремотномъ состояніи, въ полусознаніи, въ полубреду, онъ — словно галлюцинацію — видлъ предъ собой безчисленное множество душъ умершихъ людей. Онъ начиналъ разсматривать ихъ и считать. Но конца нтъ счету, никакихъ цифръ не хватаетъ!

И онъ тщетно задавалъ себ вопросъ, сколько ихъ — этихъ душъ всхъ умершихъ въ цломъ мір во вс вка отъ сотворенія міра до нашихъ дней, какіе милліарды ихъ накопятся еще до окончанія его и гд теперь вс эти души, и какъ найти ему между ними этого плотника, котораго ему почему-то необходимо найти, найти непремнно.

‘Искать-поискать’ — шепчутъ въ бреду его запекшіяся губы, и онъ на минуту приходитъ въ сознаніе, открываетъ глаза и чувствуетъ страшную боль. Но т-же мысли продолжаютъ лзть въ голову и безъ всякаго бреда. Онъ продолжаетъ думать о ра и ад, о Бог, и никакъ не можетъ себ представить себя въ раю вмст съ этимъ плотникомъ. Онъ никакъ не можетъ представить себ, чтобъ рай, который будетъ раемъ для этого плотника, былъ-бы раемъ и для него. Адъ — онъ понимаетъ. Страданія — могутъ быть одинаковы и для него, и для плотника, и будутъ страданіями, будутъ адомъ. Въ ничтожеств они оба равны. Но наслажденія, наслажденія души!— нтъ, не можетъ быть, чтобъ высшее наслажденіе, наслажденіе мыслью могло быть доступно плотнику!.. Стало быть рай долженъ быть доступенъ только душамъ совершеннымъ?.. А души идіотовъ?.. Гд он? Сколько ихъ? Зачмъ? И не проходятъ-ли он гд-нибудь новый искусъ?.. Если матерія не возникаетъ вновь и не пропадаетъ, почему-же души должны все нарождаться и нарождаться… и до какихъ поръ?

И вдругъ ему приходитъ мысль: Богъ — это жизнь! Жизнь — вотъ Богъ! Жизнь — вотъ рай! Безсмертіе въ жизни — вотъ идеалъ доступнаго намъ райскаго блаженства.

И Егоръ Дмитріевичъ проврялъ этой мыслью вс явленія физическаго и духовнаго бытія людей и все подтверждало ему, что Богъ есть жизнь и жизнь — есть Богъ, вс прегршенія противъ Бога — прегршенія противъ жизни.

Но ему вспоминается великій ‘Атманъ’ буддистовъ, великое, единое ‘Я’, пожелавшее сдлаться ‘множествомъ’. Но есть еще какая-то сила, невдомая, могущественная, неодолимая, имющая власть разлучить его съ его богомъ-жизнью и повергнуть въ адъ небытія или… въ еще боле страшное ‘невдомое’.

И онъ приходилъ къ заключенію, что эта сила есть Богъ истинный, Богъ надъ богомъ каждаго человка, Богъ надъ богами всхъ народовъ, всхъ странъ и временъ — и предъ лицомъ его смиряется всякая мысль.

Все это передумалъ Егоръ Дмитріевичъ, сидя одиноко въ купэ вагона и съ тревогой наблюдая все увеличивавшуюся боль въ ног и жаръ и холодъ въ тл, и все это оставило свой слдъ въ его мозгу, но ни о чемъ этомъ онъ уже не думалъ теперь, лежа въ своей постели, съ полнымъ сознаніемъ своей безпомощности предъ идущей за нимъ смертью, безпомощности, подтвержденной вотъ сейчасъ всми этими докторами, сдлавшими около него свое дло и уже ухавшими къ тмъ, для кого ихъ помощь еще нужна и возможна.

И онъ чувствовалъ, какъ постепенно имъ овладвала полная апатія, и онъ становился равнодушенъ ко всему окружающему, и къ смерти, и даже къ самымъ страданіямъ.

Положеніе его ухудшалось быстро, и вечеромъ съхавшіеся на вторую консультацію доктора прямо сказали Лидіи Александровн, что теперь надежды на выздоровленіе очень мало.

У Егора Дмитріевича чувствительность къ боли притупилась, а слабость увеличивалась. Къ ночи жаръ сталъ еще сильне. Егоръ Дмитріевичъ лежалъ разметавшись, бредя. Но минутами ясное сознаніе возвращалось, и онъ грустнымъ и покорнымъ взглядомъ смотрлъ на стоявшую у его изголовья жену.

Лидія Александровна старалась мужественно переносить нежданно обрушившееся на нее горе, желая своей бодростью поддержать въ муж надежду на выздоровленіе. Но ни ея испытанное прежними волненіями сердце, ни твердость характера, ни сознаніе необходимости казаться спокойной, не помогли ей теперь сохранить самообладаніе. При взгляд на обреченнаго смерти мужа, при встрч съ его то вспыхивающимъ, то потухающимъ жалобно-ласковымъ взглядомъ, ея глаза наполнились слезами, и она напрасно старалась успокоить и мужа, и себя.

— Горя, родной мой, ты не бойся, — говорила она съ насильно вызванной улыбкой: — не смотри на меня, что я такъ плачу. Мн……ты страдаешь… вотъ я и плачу.

И наклонившись къ нему, она крпко поцловала его пожелтвшій, сморщившійся лобъ и потомъ опять, ласково посмотрвъ на мужа, не могла удержать навернувшихся слезъ.

Но именно эти слезы въ глазахъ жены дйствовали на Егора Дмитріевича благотворно. Ему какъ-то отрадно было видть теперь эту сильную волей женщину, плачущей надъ нимъ.

И какъ-бы чувствуя, что все, что есть въ немъ лучшаго, переживетъ его и останется жить въ ней и въ ожидаемомъ ими ребенк, онъ слабымъ голосомъ говоритъ Лидіи Александровн:

— Люби людей… люби міръ… люби Бога твоего…

Егоръ Дмитріевичъ замолчалъ. Онъ какъ будто задумался, хотлъ что-то еще сказать, но закрылъ глаза, нсколько разъ повернулъ голову то въ одну сторону, то въ другую, и снова забредилъ.

Мысль о забытомъ Бог внезапно охватила теперь и Лидію Александровну. За послдніе годы она сдлалась совсмъ неврующей. Даже у постели умирающаго мужа, подавленная заботой объ уход за нимъ и облегченіи его страданій, она только теперь вспомнила о Бог, когда слова Егора Дмитріевича напомнили ей это.

И Лидіи Александровн стало какъ будто чего-то страшно, и въ ея сердц вдругъ поднялась всеопрокидывающая волна молитвеннаго настроенія.

Но ей не приходило въ голову послать за священникомъ или выражать свою молитву какимъ бы то ни было вншнимъ образомъ, какими бы то ни было религіозными обтами. Въ эту минуту Богъ являлся ея душ всевдающимъ, видящимъ и ея душевное настроеніе, и ея мольбу, и не требующимъ отъ нея ничего въ эту минуту, не нуждающимся ни въ чемъ, что она въ состояніи сказать Богу или сдлать въ угоду Ему. Она не съумла бы, не смогла бы выразить теперь ничмъ всей силы ея душевнаго порыва къ Богу, у котораго она молила теперь спасенія ея мужа.

‘Искать-поискать’ — шепталъ между тмъ въ бреду Егоръ Дмитріевичъ, и, наклонившись надъ нимъ, Лидія Александровна прислушивалась, старалась понять непонятный ей смыслъ этихъ словъ.

Но чрезъ нсколько минутъ Егоръ Дмитріевичъ опять пришелъ въ себя и, открывъ глаза, долго смотрлъ на Лидію Александровну. Она стояла передъ нимъ, боясь что нибудь сказать, чтобъ не прервать его мысль, она ждала, что онъ скажетъ.

И Егоръ Дмитріевичъ прошепталъ:

— Петра Сергевича…

Лидія Александровна повернулась къ дежурившему у дверей лакею и велла позвать управляющаго.

Егоръ Дмитріевичъ тмъ временемъ нсколько оправился и, протянувъ руку, взялъ руку жены и поднесъ ее къ своимъ губамъ. Лидія Александровна со слезами на глазахъ поспшила поцловать его въ губы: сухія, растрескавшіяся, он не возбуждали въ ней никакого боязливо-непріятнаго чувства, ея поцлуй былъ сердеченъ, хотя и остороженъ изъ боязни взволновать больного.

Но, взглянувъ въ лицо мужа, Лидія Александровна замтила теперь, что блки его глазъ были совершенно желты, и она опять не могла удержаться отъ слезъ.

— Лида…— заговорилъ Егоръ Дмитріевичъ, съ трудомъ произнося слова:— ты наслдница… тамъ въ шкафу завщаніе… все теб… помогай…

Онъ не могъ продолжать отъ слабости. Его рука потянулась ко лбу, и Лидія Александровна поспшила передвинуть ему на лобъ съхавшій назадъ пузырь со льдомъ.

Въ спальню вошелъ Мдниковъ и молча остановился у кровати больного, ожидая, когда тотъ замтитъ его. Но Егоръ Дмитріевичъ долго не открывалъ глазъ.

— Не прикажете ли послать за священникомъ?— тихо спросилъ Мдниковъ, обращаясь къ Лидіи Александровн.

Она посмотрла на него, кивнула головой и такъ же тихо произнесла:

— Да, хорошо… только надо предупредить Егора Дмитріевича. И они опять стали выжидать, когда онъ придетъ въ себя.

Какъ только Егоръ Дмитріевичъ почувствовалъ себя лучше и открылъ глаза, онъ остановилъ свой взглядъ на Мдников и, казалось, обрадовался, увидавъ его. Мдниковъ сдлалъ шагъ ближе къ кровати и почтительно посмотрлъ на хозяина, но не ршался заговорить.

— Петръ Сергевичъ, — началъ теперь Сарматовъ, нсколько бодре: — вы будете у нея…— и онъ повелъ глазами въ сторону жены: — служите ей, какъ мн… прошу васъ.

— Да полноте, Егоръ Дмитріевичъ, еще прежде времени безпокоиться-то, — заговорилъ Мдниковъ, съ трудомъ сдерживая слезы и глотая слова:— конечно, на все воля Божья… и ужъ если такъ бы привелось… такъ и Лидіи Александровн послужу по совсти…

Онъ отеръ слезу, длая видъ, какъ будто у него зачесался глазъ, и откашливаясь.

— Вотъ онъ все знаетъ,— обратился теперь Егоръ Дмитріевичъ къ жен:— и при завщаніи… свидтель… онъ все устроитъ…

И Сарматовъ опять перевелъ на Мдникова взглядъ, въ которомъ выражалась трогательная просьба.

Мдниковъ слегка поклонился въ знакъ того, что все, чего онъ отъ него ожидаетъ, будетъ исполнено, и сейчасъ же, наклонившись къ Сарматову, задабривающимъ тономъ сказалъ:

— А все-таки на все воля Божья, и на кончину, и на выздоровленіе. Помолитесь-ка хорошенько, Егоръ Дмитріевичъ, да пріобщитесь… такъ можетъ быть сразу и пойдетъ на облегченіе.

Егоръ Дмитріевичъ молча посмотрлъ сначала на него, потомъ на Лидію Александровну.

Богъ!.. Опять эта мысль умиротворяющимъ, обнадеживающимъ настроеніемъ проносится въ его мозгу… Онъ не отдаетъ себ отчета, какъ онъ будетъ молиться, что онъ скажетъ священнику… На мгновеніе является что-то въ род вопроса: почему священника?.. Но сейчасъ же это становится ему какъ будто и понятнымъ… ему все равно, что скажетъ священникъ… ему все равно… Онъ только вритъ, что долженъ быть Богъ… ему кажется, что не можетъ быть, чтобъ не было Бога… И священникъ вритъ… И онъ готовъ врить вмст съ нимъ…

Между тмъ Мдниковъ ршается спросить:

— Не прикажете ли позвать нашего батюшку?

Но у Егора Дмитріевича опять уже все закружилось передъ глазами, ослабвшія вки его снова закрываются. Опять появляется бредъ, и Лидія Александровна опять съ тревогой прислушивается, какъ губы Егора Дмитріевича шепчутъ все т же загадочныя слова: ‘искать-поискать’.

Мдниковъ принимаетъ ихъ за утвердительный отвтъ на свой вопросъ и выходитъ изъ комнаты.

IV.

Черезъ день, на слдующую ночь, Егоръ Дмитріевичъ тихо умеръ, окруженный и докторами, и самымъ заботливымъ уходомъ.

Лидія Александровна все время не отходила отъ его изголовья. Она уже не плакала. Она, казалось, застыла въ безмолвномъ созерцаніи, какъ спокойно отдавался во власть смерти этотъ горячо любимый ею человкъ, и какъ ни она, и никто изъ окружающихъ ничмъ не могли помочь ему.

И когда все было кончено, она наклонилась къ усопшему, поцловала его въ лобъ и отошла отъ постели, чтобъ уже не подходить къ ней боле. Она не плакала и теперь, пока доктора оставались еще у постели, разсматривая теперь по чисто профессіональному интересу пораженныя гангреной части трупа, Лидія Александровна безмолвно вышла изъ спальни и прошла чрезъ будуаръ въ маленькую гостиную, гд нкогда принималъ ее Егоръ Дмитріевичъ, когда она привезла ему въ первый разъ деньги.

Здсь, какъ и въ будуар и въ сосдней зал, во всю ночь горли лампы, потому что чрезъ эти комнаты доктора проходили въ спальню, сюда же они выходили для совщаній.

Еслибъ Лидія Александровна, проходя чрезъ будуаръ, взглянула теперь на себя въ зеркало, она могла-бы замтить, какъ въ ея темныхъ волосахъ появилась у висковъ начинающаяся просдь. Но она была въ эту минуту безучастна ко всему окружающему и къ самой себ и, войдя въ гостиную, опустилась на одно изъ креселъ, обезсиленная, разбитая. Ея губы были плотно сжаты, между бровями легла небольшая складка. Что-то сдавливало ей грудь и горло, хотя слезъ не было.

Но на минуту она откинула назадъ отяжелвшую голову, и ея взглядъ остановился на висвшемъ какъ разъ передъ ней портрет красавицы матери Егора Дмитріевича.

И въ одно мгновеніе глаза Лидіи Александровны заволокло слезами, подбородокъ ея задрожалъ и, опустивъ голову на руки, она глухо зарыдала. Почти до потери чувствительности подавленная горемъ, какъ жена — она, казалось, оплакивала теперь за эту, какъ будто родную ей мать, ея умершаго сына.

Доктора тоже вышли теперь къ Лидіи Александровн, но, заставъ ее рыдающей, поспшили ухать, кром постояннаго домашняго доктора, который счелъ своей обязанностью остаться, боясь, чтобъ съ Лидіей Александровной не случилось какого-нибудь припадка.

Но напрасно почтенный старикъ уговаривалъ Лидію Александровну поберечь себя и не забывать отвтственнаго положенія, въ которомъ она находилась, положенія будущей матери, — у него и у самого навертывались слезы на глазахъ при вид того, какъ еще только усиливались ея рыданія отъ его утшеній.

——

Извстіе о внезапной смерти Егора Дмитріевича вызвало искреннее соболзнованіе среди его многочисленныхъ знакомыхъ. Многіе узнали о ней отъ докторовъ, большинство только по газетной публикаціи. Но уже на второй панихид вся зала была полна и мужчинами, и дамами, принадлежавшими къ лучшему обществу столицы. Нкоторыя дамы пріхали изъ празднаго любопытства, пріхали посмотрть на новое положеніе молодой вдовы, которая была имъ извстна по наслышк, иныя даже пріхали просто взглянуть на траурный нарядъ фешенебельной ‘портнихи’, но большинство явились, побуждаемое искреннимъ участіемъ къ горю ближняго.

Здсь, у гроба мужа, Лидія Александровна въ первый разъ снова вступала полноправнымъ членомъ въ тотъ свтскій кругъ, къ которому она принадлежала по рожденію и съ предразсудками котораго и она, и этотъ примиряющій ее теперь со всми усопшій боролись.

И теперь, по сердечнымъ проявленіямъ участія, которыя она встртила не только у тхъ, кто, какъ обнимавшая и цловавшая ее Дубовская, знали ее лично, но и у тхъ, кто впервые обращался къ ней съ дружескимъ, сочувственнымъ рукопожатіемъ въ память только ея мужа, — теперь Лидія Александровна убждалась, что въ такія серьезныя минуты и этотъ холодный свтскій кругъ способенъ на великодушные порывы и что онъ лучше, чмъ кажется подъ маской бездушной напыщенности.

Но утшаемая этимъ участіемъ, Лидія Александровна встртила его просто, какъ нчто должное, просто, не выставляя и не скрывая своего горя, несла она и тяжесть выпавшей теперь на ея долю роли, простъ и незамтенъ былъ и ея траурный нарядъ.

И въ этой строгой простот свтъ оцнилъ и умъ, и душу вступавшаго въ его ряды новаго члена, и шопотъ одобренія слышался въ зал по адресу молившейся у гроба молодой вдовы и будущей матери.

Быстро разнеслась и всть о томъ, что Сарматовъ все свое состояніе завщалъ жен: благопріобртенное въ полную собственность, родовыя имущества — въ пожизненное владніе. Еще за нсколько дней до свадьбы и отъзда за-границу, Егоръ Дмитріевичъ нашелъ нужнымъ составить это духовное завщаніе, къ которому Мдниковъ и одинъ университетскій товарищъ Сарматова, стоявшій вн свтскаго круга, подписались свидтелями. Засвидтельствованное у нотаріуса, завщаніе было сдано на храненіе въ Опекунскій совтъ, а копія съ него и расписка въ принятіи подлинника на храненіе, лежали у Сарматова вмст съ его другими бумагами. Когда, тотчасъ по смерти Егора Дмитріевича, явился было судебный приставъ для охраны имущества, Мдниковъ предложилъ Лидіи Александровн предъявить ему духовное завщаніе, чтобъ устранить формальность описи. Такимъ образомъ съ этого момента вс уже знали о завщанныхъ Лидіи Александровн милліонахъ.

Похороны Сарматова, несмотря на холодный, хмурый сентябрьскій день, были многолюдны. Впереди траурной колесницы вслдъ за хоромъ пвчихъ и духовенствомъ шли ученики его ремесленной школы. Тотчасъ за гробомъ шла Лидія Александровна, одна. Въ нсколькихъ шагахъ за нею шли Дубовская и Черкалова, рядомъ съ ними домашній докторъ Сарматовыхъ, за ними Зинаида Валентиновна съ мужемъ и Черкаловымъ, и затмъ густая толпа знакомыхъ. Почти вс, перебывавшіе на панихидахъ, пріхали и на похороны, и длинная вереница экипажей тянулась вслдъ за замыкавшими шествіе служащими Сарматова и лицами разнаго званія, такъ или иначе знавшими его и Лидію Александровну.

——

Только въ четвертомъ часу вернулась изъ Лавры Лидія Александровна въ сопровожденіи Мдникова.

— Благодарю васъ за вс хлопоты Петръ Сергевичъ, — сказала она, пожимая управляющему руку и прощаясь съ нимъ у подъзда своего дома.— Мы увидимся съ вами уже завтра… а сегодня я хочу остаться одна.

Мдниковъ молча поклонился, и они разстались.

Посл той массы народа, которая только-что перебывала здсь, пусты и мрачны показались теперь Лидіи Александровн большія комнаты бельэтажа, каждый шагъ здсь напоминалъ ей душевныя муки, пережитыя въ послдніе дни, она нигд не находила себ здсь мста и, волнуемая тяжелымъ чувствомъ тоски, спустилась теперь въ нижній этажъ, медленно прошла тамъ чрезъ гостиную въ кабинетъ, на минуту съ опущенной головой остановилась при вход и потомъ машинально, задумчивая, подошла и сла на кресло у письменнаго стола.

Въ эти дни, протекшіе съ момента смерти ея мужа, она имла не мало времени дать волю душевной мук и своимъ слезамъ, предоставивъ вс хлопоты о похоронахъ управляющему, она не отходила отъ гроба, вся отдаваясь своей печали: и зато теперь она уже не въ состояніи была ни думать о чемъ-бы то ни было, ни соображать что-бы то ни было, ни чувствовать. Безучастно смотрла она на виднвшійся изъ окна фасадъ дома на противоположной сторон улицы, но не видла ни его, ни самаго окна, ни всего, что окружало ее. Масса всякихъ впечатлній и далекаго, и недавняго прошлаго какимъ-то туманомъ окутала ея сознаніе, не давая пробиться наружу ни тяготвшему надъ ней горю, ни заботамъ о будущемъ.

Но пасмурный сентябрьскій день кончался и разливавшаяся вокругъ темнота вывела Лидію Александровну изъ оцпеннія.

Ея мысль начинаетъ теперь работать живе и каждый изъ давно знакомыхъ окружающихъ предметовъ начинаетъ привлекать ея вниманіе. И дйствительность, и мечта смшиваются, сливаются въ одно общее настроеніе, прошлое, настоящее и будущее переплетаются.

На все боле темнющемъ фон стнъ и шкафовъ рзкой полоской блетъ предъ глазами Лидіи Александровны рука скелета съ трехсвчнымъ канделябромъ. Но видъ этой руки не пугаетъ ее, и картина агоніи только-что похороненнаго мужа не встаетъ въ воображеніи Лидіи Александровны. Она, напротивъ, съ какой-то жадностью смотритъ на эту руку съ того свта, ей что-то какъ будто подсказываетъ, что тутъ ея связь съ умершими, и въ ея возбужденномъ страданіями мозгу эти три незажженныя свчи выростаютъ въ три ярко горящихъ пламени. И она готова думать, что эти воображаемые огни — это свтятъ ей души умершихъ. То голубовато-розовымъ, то зеленовато-блымъ пламенемъ какъ будто вспыхиваетъ передъ ней и снова пропадаетъ душа ея матери, яркимъ, красновато-золотистымъ ровнымъ свтомъ свтитъ ей душа ея горячо любимаго Гори, и маленькой брилліантовой точкой сверкаетъ рядомъ съ ними, но ярче ихъ обоихъ, душа умершаго сына, не видннаго ею, но властвующаго надъ ней Коли.

Эта игра воображенія готова перейти въ галлюцинацію и Лидія Александровна, чтобъ отогнать отъ себя эти раздражающія ее мысли, встаетъ, зажигаетъ вс три свчи, и снова опускается на кресло.

Теперь взглядъ ея падаетъ на кучку лежащихъ здсь на письменномъ стол нераспечатанныхъ газетъ, накопившихся за эти послдніе дни. Лидія Александровна не думаетъ развертывать ихъ, но она знаетъ о чемъ тамъ пишутъ. Вотъ уже нсколько времени, какъ вс газеты полны однимъ и тмъ-же: голодъ!

И опять въ воображеніи Лидіи Александровны возникаетъ та самая картина деревенской нищеты, которая встревожила ея душу, когда она узнала о смерти своего сына въ деревн. Теперь къ этому присоединяется еще и представленіе объ этой ужасной, гнилой доск, которая проломилась подъ Егоромъ Дмитріевичемъ. Лидію Александровну на мгновеніе охватываетъ мучительное чувство сознанія страшной физической боли, и она нервно закрываетъ лицо руками.

‘Помогать… помогать!..’ — шепчетъ она съ закрытыми глазами, устремляя свой духовный взоръ въ непроглядную даль.

И ей кажется, что откуда-то издалека несется на нее, вздымаясь все выше и выше, огромная волна, волна горя народнаго, и она бросается на встрчу, неся на встрчу ей свое горе, и на мгновеніе тонетъ подъ этимъ натискомъ взволнованной стихіи… Но волна уже перекатилась чрезъ нее, и, омытая, радостная, она уже несетъ теперь на встрчу другой волн не горе свое, а чужое счастье… общее счастье… завщанное ей мужемъ.

И, отнявъ отъ лица руки и поднявъ голову, Лидія Александровна напряженно смотритъ впередъ, и снова ея взглядъ останавливается на костлявой рук съ тремя свчами. Но теперь у нея въ памяти воскресаетъ образъ умершаго мужа и ей вспоминаются его слова.

— Люби людей… люби міръ…— взволнованнымъ шопотомъ повторяетъ она ихъ, и не доканчиваетъ мысли. Ея сердце сжимается отъ душевной боли, и она чувствуетъ, какъ начинаютъ дрожать ея губы и какъ слезы подступаютъ къ горлу.

Да, она пойдетъ туда на помощь къ этимъ голодающимъ и страждущимъ, да она исполнитъ его завщаніе любить людей, любить міръ, любить Бога своего… Онъ зналъ, что онъ длалъ, когда назначалъ ее своей наслдницей. Пусть-же его душа видитъ оттуда, какъ все то, что было въ немъ лучшаго, осталось жить и въ ея душ, чтобъ снова еще ярче заблестть въ душ ея будущаго сына.

Вдругъ Лидіи Александровн вспоминается, что въ тотъ самый моментъ, когда она, по предложенію Мдникова, распечатала конвертъ, гд хранилась копія съ духовнаго завщанія и расписка Опекунскаго совта, она видла въ этомъ-же конверт еще листокъ почтовой бумаги, на которомъ было написано нсколько французскихъ словъ. Тогда, въ торопяхъ передавая Мдникову документы, она только мелькомъ взглянула на этотъ листокъ, снова вложила его въ конвертъ и заперла въ шкафъ.

Теперь, вспомнивъ объ этомъ, Лидія Александровна достала лежавшій у нея въ портмоне маленькій ключикъ отъ вдланнаго въ стну, здсь-же у стола, несгораемаго шкафа и, вставъ, отперла шкафъ. Тамъ, на пачк разныхъ бумагъ, сверху, лежалъ этотъ конвертъ.

Взявъ его, Лидія Александровна снова сла на мсто и вынула изъ конверта небольшой листокъ, на которомъ рукой Егора Дмитріевича было написано:

Мое завщаніе моимъ наслдникамъ.

‘L’age d’or, qu’une aveugle tradition а plac jusqu’ici dans le pass, est devant nous.’ — Saint-Simon.

Лидія Александровна положила листокъ передъ собой и на минуту задумалась.

Потомъ, облокотившись на столъ обими руками и, склонивъ голову на руки, она принялась перечитывать эти слова нсколько разъ сряду, какъ будто хотла заучить ихъ наизусть.

И по мр того, какъ она повторяла ихъ про себя, вся горечь понесенной ею утраты снова разливалась по ея сердцу, она начинала живе чувствовать, какъ радостна была-бы ея жизнь рука объ руку съ Егоромъ Дмитріевичемъ, какъ одинока она теперь опять, и образъ мужа возставалъ въ ея памяти, и ей казалось, что она уже не слова, написанныя имъ, читаетъ, а слышитъ его собственный голосъ. И Егоръ Дмитріевичъ представляется теперь ея воображенію уже не тмъ больнымъ и ужаснымъ, какимъ онъ запечатллся въ ея памяти отъ послднихъ минутъ прощанія. Она видитъ его предъ собой такимъ, какимъ она его любила, добрымъ и красивымъ, скромнымъ и увреннымъ, задушевнымъ, любящимъ…

Ея глаза наполняются слезами, жгучая тоска щемитъ ея сердце, и она не въ силахъ подавить отчаяннаго вопля, чуть слышно и незамтно для нея самой вырывающагося изъ ея груди. Его, одного его ей надо теперь! И никакая любовь ни къ кому въ мір, ни къ цлому міру не заглушатъ теперь этой раздирающей боли сознанія, что его уже нтъ, что она никогда не увидитъ его, не услышитъ его больше!

Ея сжатыя руки, поддерживающія голову, дрожатъ. Лидія Александровна откидывается на минуту назадъ, на спинку кресла, и сейчасъ-же опять облокачивается на столъ и опять опускаетъ голову на руку, а слезы, застывшія было предъ мрачнымъ ужасомъ горя и снова растопленныя теперь яркой картиной утраченнаго счастья, льются и льются по ея щекамъ.

Проходитъ полчаса, проходитъ часъ, прежде чмъ застучавшая въ виски кровь, а потомъ головокруженіе заставляютъ Лидію Александровну опомниться, пріободриться.

И теперь взглядомъ, еще не осушеннымъ отъ слезъ, опять взглянувъ на этотъ клочекъ бумаги, гд словами давно умершаго мученика идеи написанъ послдній завтъ оплакиваемаго ею мужа, Лидія Александровна уже готова упрекнуть себя въ малодушіи, въ эгоизм любви къ одному, въ эгоизм любви къ собственнымъ радостямъ, заслоняющимъ міровое горе.

‘Нужна-ли любовь?.. Она всегда страданіе’ — невольно повторяетъ Лидія Александровна свою давнишнюю мысль.

Но она чувствуетъ, что еслибъ сейчасъ у нея отняли еще и эти страданія, не возвративъ ей радостей любви, она была-бы несчастна, несчастна сознаніемъ ничтожества жизни. Нтъ, она не уступитъ никому и своей дорогой печали!

И какъ-бы отвчая сама себ на мелькнувшую мысль, она чрезъ минуту уже спрашиваетъ себя:

‘Да было-ли бы и самое счастіе на свт, еслибъ не было страданія?..’

Въ это мгновеніе она чувствуетъ, какъ внутри ея что-то шевельнулось. Ея рука невольно протягивается, чтобъ остановить непривычное движеніе… Но вотъ еще толчокъ… и еще… Это бьется новая жизнь!..

И слезы исчезаютъ съ глазъ Лидіи Александровны, ея взглядъ длается строгимъ, легкой тнью на мгновеніе пробгаетъ по лицу безпокойно-озабоченное выраженіе, но еще мигъ — и она, ршительно вставъ, какъ-бы сейчасъ готовая послдовать какому-то властному призыву, останавливается на мст, смотря передъ собой вдохновеннымъ взглядомъ, какъ будто уже угадывающимъ невдомое будущее.

А. Луговой.

КОНЕЦЪ.

‘Сверный Встникъ’, NoNo 7—12, 1892

ГРАНИ ЖИЗНИ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

Читайте также: