Графиня Шарни. Том III, Дюма Александр, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 218 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

ГРАФИНЯ ШАРНИ

РОМАНЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА

ИЗЪ ВРЕМЕНЪ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

ПЕРЕВОДЪ Н. ЧУЙКО

ТОМЪ III

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. СУВОРИНА
1901

I.
За четвертой ступенью родство прекращается.

Мирабо еще не усплъ завести своего экипажа, а потому его слуга пошелъ за наемной каретой.

Въ то время поздка въ Аржантейль составляла настоящее путешествіе, тогда какъ теперь, мы попадаемъ туда черезъ одиннадцать минутъ, а черезъ десять лтъ туда будутъ попадать, пожалуй, черезъ одиннадцать секундъ.

Отчего Мирабо выбралъ именно Аржантейль? Съ этимъ городомъ его связывали старинныя воспоминанія: человкъ чувствуетъ такую сильную потребность увеличить вдвое краткій срокъ, данный ему для жизни, что всми силами цпляется за прошлое, чтобы его не такъ сильно влекло къ будущему.

Въ Аржантейл умеръ его отецъ, маркизъ Мирабо, 11 іюля 1789 года: въ самое время, чтобы въ качеств истаго дворянина избгнуть нежелательнаго лицезрнія взятія Бастиліи.

Прохавъ Аржантейльскій мостъ, Мирабо приказалъ кучеру остановиться.

— Мы уже пріхали? спросилъ докторъ.

— И да, и нтъ. Мы еще не дохали до замка Марэ, который находится въ четверти льё за Аржантейлемъ. Но я забылъ предупредить васъ, докторъ, что сегодня мы совершаемъ паломничество, и даже въ цлыхъ три мста.

— Паломничество? Для поклоненія какому-же святому? спросилъ, улыбаясь, докторъ.

— Святому Рикетти, любезный докторъ, вы не знаете такого святого, возведеннаго въ этотъ санъ не церковью, а людьми. По правд сказать, я сильно сомнваюсь, чтобы Господь Богъ, если предположить, что Онъ занимается всми пустяками этого міра, принялъ такого святого, но, тмъ не мене, не подлежитъ сомннію, что въ этомъ дом скончался Рикетги, маркизъ Мирабо, Другъ людей, какъ мученикъ, погибшій отъ распутнаго и развратнаго поведенія своего недостойнаго сына, Оноре-Габріеля-Виктора Рикетти, графа Мирабо.

— Ахъ! правда, вдь въ Аржантейл умеръ вашъ отецъ. Простите, графъ, что я это забылъ. Дло въ томъ, что едва успвъ вернуться изъ Америки, я былъ арестованъ по дорог изъ Гавра въ Парижъ въ первыхъ числахъ іюля, и сидлъ въ Бастиліи, когда случилась эта смерть. Я получилъ свободу 14 іюля, вмст съ семью другими узниками и для меня смерть вашего отца — при всей значительности этого событія самого по себ — прошла, незамченной среди крупныхъ событій того мсяца… Гд жилъ вашъ отецъ?

Когда Жильберъ предложилъ этотъ вопросъ, Мирабо только что остановился у ршетки одного дома на набережной, отдлявшагося отъ рки лужайкой шаговъ въ триста и шпалерными деревьями.

Огромная собака изъ породы Пиринейскихъ, ворча, бросилась къ ршетк и просунула голову сквозь ея прутья, стараясь укусить Мирабо или схватить его за полу его одежды.

— Какъ видите, докторъ, сказалъ онъ, отступая отъ оскаленныхъ блыхъ и грозныхъ зубовъ дворняжки,— здсь ничто не измнилось, и меня встрчаютъ точно такъ же, какъ встрчали при жизни моего отца.

Между тмъ, на крыльц показался молодой человкъ, онъ заставилъ замолчать собаку, подозвалъ ее къ себ и тогда подошелъ къ двумъ незнакомцамъ.

— Извините, господа, сказалъ онъ,— хозяева не виноваты въ пріем, оказанномъ вамъ собакой, много гуляющихъ останавливается передъ этимъ домомъ, въ которомъ жилъ маркизъ Мирабо и, такъ какъ бдный Картушъ не можетъ понять историческаго интереса, связаннаго съ жилищемъ его смиренныхъ хозяевъ, то онъ вчно злится.— Въ конуру, Картушъ!

Молодой человкъ съ угрозой поднялъ руку, и собака, продолжая рычать, вошла въ свою конуру, но высунула свои переднія лапы изъ нея и положила на нихъ морду съ оскаленными зубами и сверкающими глазами.

Мирабо и Жильберъ переглянулись.

— Господа, продолжалъ молодой человкъ,— теперь за ршоткой остался только хозяинъ, готовый отворить ворота и принять васъ, если ваше любопытство не ограничивается обзоромъ вншняго вида дома.

Жильберъ локтемъ толкнулъ Мирабо въ знакъ того, что онъ съ удовольствіемъ готовъ осмотрть внутренность дома. Мирабо понялъ его, да онъ и самъ желалъ того же.

— Сударь, сказалъ онъ,— вы угадали наше желаніе. Намъ извстно, что въ этомъ дом жилъ Другъ людей и намъ бы хотлось осмотрть его.

— Ваше желаніе еще боле возрастетъ, господа, сказалъ молодой человкъ,— когда вы узнаете, что во время пребыванія здсь отца, этотъ домъ не разъ удостаивался посщенія его знаменитаго сына, котораго, если врить преданію, не всегда принимали такъ, какъ онъ того заслуживалъ и какъ бы мы его приняли, еслибы у него явилось такое желаніе, какъ у васъ, господа.

Проговоривъ это молодой человкъ поклонился, настежь отворилъ ворота передъ постителями и пошелъ впередъ.

Но Картушъ, повидимому, не былъ расположенъ позволить имъ воспользоваться предложеннымъ гостепріимствомъ и снова съ бшенымъ лаемъ выскочилъ изъ конуры.

Молодой человкъ бросился между собакой и тмъ изъ его гостей, на кого главнымъ образомъ была направлена ярость Картуша. Но Мирабо отстранилъ рукою молодого человка.

— Сударь, сказала, онъ,— собаки и люди очень много на меня лаяли, люди иногда кусали меня, но собаки никогда. Кром того, существуетъ мнніе, что человческій взглядъ всесиленъ надъ животными, позвольте мн, пожалуйста, сдлать опытъ.

— Сударь, съ живостью сказалъ молодой человкъ:— Картушъ золъ, предупреждаю васъ.

— Ничего, ничего, отвчалъ Мирабо,— мн ежедневно приходится имть дло съ еще боле злыми животными, и не дале, какъ сегодня, я укротилъ цлую свору.

— Да, но вы можете обратиться съ рчью къ этой свор, вмшался Жильберъ,— а никто не отрицаетъ могущества вашего слова.

— Докторъ, я считалъ васъ сторонникомъ магнетизма?

— Конечно. Что жъ изъ этого?

— Вамъ бы слдовало признавать силу взгляда. Позвольте мн магнетизировать Картуша.

— Пожалуйста, отвтилъ Жильберъ.

— О! сударь, не рискуйте, повторилъ молодой человкъ.

— Прошу васъ! проговорила. Мирабо.

Молодой человкъ поклонился въ знакъ согласія и отодвинулся влво, между тмъ, какъ Жильбера, отодвинулся вправо, какъ длаютъ секунданты при дуэли, когда противникъ собирается стрлять.

Впрочемъ, молодой человкъ, стоя на ступенькахъ крыльца, приготовился остановить Картуша, еслибы слова или взгляда незнакомца оказалось недостаточно для укрощенія собаки.

Собака повернула голову сначала направо, а потомъ налво, какъ бы желая убдиться, въ полной ли беззащитности остался тотъ, на комъ сосредоточилась ея ненависть. Увидя его одного и безъ оружія, она медленно выползла изъ конуры и стремительно бросилась впередъ, разомъ сокративъ на треть пространство, отдлявшее ее отъ ея противника.

Мирабо скрестилъ руки на груди и устремилъ на непокорное животное тотъ властный взглядъ, который длалъ его Юпитеромъ Громовержцемъ трибуны. При этомъ все электричество, какое могло заходиться въ этомъ мощномъ тл, казалось, сосредоточилось въ его голов. Волосы его поднялись, точно львиная грива и, еслибы въ эту минуту было темно, то, наврное, можно было бы различить сыпавшіяся изъ его волосъ искры.

Собака остановилась и смотрла на него. Мирабо наклонился, взялъ горсть песку и бросилъ въ нее.

Собака, завыла и сдлала, еще прыжокъ къ своему противнику, но онъ самъ пошелъ на нее.

Животное замерло на мст, затмъ, встревоженное приближеніемъ Мирабо, казалось, съ минуту колебалось между двумя боровшимися въ ней чувствами: гнвомъ и страхомъ,— оскалило зубы, но подогнуло заднія лапы. Наконецъ Мирабо поднялъ руку съ тмъ жестомъ, какой ему такъ часто удавался на трибун, когда онъ бросалъ въ своихъ враговъ сарказмъ, оскорбленіе или насмшку, и собака, побжденная, дрожа всмъ тломъ, отступила, повернула голову, чтобы посмотрть, открыто ли ей отступленіе, и поспшно бросилась въ свою конуру.

Мирабо поднялъ голову, гордый и радостный, точно побдитель на Олимпійскихъ играхъ.

— Ахъ! докторъ, сказалъ онъ,— Мирабо отецъ былъ нравъ, говоря, что собаки — кандидаты въ человчество. Вотъ эта дерзка, подла, и вы сейчасъ ее увидите раболпствующей какъ человкъ.

Онъ опустилъ руку къ ног и повелительно крикнулъ:

— Сюда, Картушъ, сюда!

Собака не ршалась, но, когда ея укротитель сдлалъ нетерпливый жестъ, она высунула голову изъ конуры, выползла изъ нея, не спуская глазъ съ глазъ Мирабо, проползла все пространство, отдлявшее ее отъ него, и, очутившись у его ногъ, медленно и робко подняла голову и кончикомъ языка лизнула его пальцы.

— Хорошо, сказала, Мирабо,— въ конуру!

Онъ сдлалъ жестъ, и собака повиновалась.

Мирабо обратился къ Жильберу, между тмъ какъ молодой человкъ стоялъ на крыльц, дрожа отъ страха и онмвъ отъ удивленія.

— Знаете, докторъ, о чемъ я думалъ, продлывая сумасбродство, которому вы были свидтелемъ?

— Нтъ, и очень желаю знать, такъ какъ вы, надюсь, его длали не изъ простого удальства?

— Я думалъ о знаменитой ночи съ 5 на 6 октября. Докторъ, докторъ, я бы отдалъ половину тхъ дней, какіе мн остается прожить, чтобы король Людовика. XVI видлъ, какъ эта собака бросилась на меня, вернулась въ свою конуру и подползла лизать мою руку.

— Извините меня, сударь, за то, что я такъ унизилъ Картуша, сказала, онъ молодому человку.— Пойдемте, осмотрть домъ Друга людей, такъ какъ вамъ угодно показать его намъ.

Молодой человкъ пропустилъ Мирабо впередъ, тмъ боле, что онъ, казалось, не нуждался въ проводник и зналъ домъ не хуже его самого.

Не останавливаясь въ нижнемъ этаж, онъ поднялся по лстниц съ желзными перилами довольно изящной работы.

— Сюда, докторъ, говорилъ онъ,— сюда.

Дйствительно съ увлеченіемъ, ему свойственнымъ, съ привычкой къ господству, составлявшей отличительную черту его темперамента, Мирабо изъ зрителя превратился въ актера, изъ простаго постителя въ хозяина дома.

Жильбера, слдовалъ за нимъ.

Между тмъ молодой человкъ пошелъ къ своему отцу, человку лтъ за пятьдесятъ, и къ своимъ двумъ сестрамъ, молодымъ двушкамъ пятнадцати и семнадцати лтъ, чтобы разсказать имъ о странномъ гост.

Въ то время какъ онъ разсказывалъ исторію подчиненія Картуша, Мирабо показывалъ Жильберу кабинетъ, спальню и гостиную маркиза Мирабо, и, такъ какъ каждая комната пробуждала въ немъ воспоминанія, то онъ разсказывалъ анекдотъ за анекдотомъ съ свойственнымъ ему очарованіемъ и увлеченіемъ.

Хозяинъ со всей семьей, разинувъ ротъ, слушали этого чичероне, который разсказывалъ имъ исторію ихъ дома.

Они осмотрли комнаты верхняго этажа, когда на церкви Аржантейля пробило семь часовъ. Мирабо, боясь, что у него не хватитъ времени сдлать все, что ему еще предстояло, торопилъ Жильбера идти внизъ, и самъ быстро спустился съ первыхъ четырехъ ступенекъ.

— Сударь, сказалъ ему хозяинъ дома,— такъ какъ вы знаете столько исторій о маркиз Мирабо и о его знаменитомъ сын, то могли-бы, какъ мн кажется, разсказать по поводу этихъ четырехъ ступенекъ исторію, не мене любопытную чмъ вс остальныя.

Мирабо остановился и улыбнулся.

— Это правда, проговорилъ онъ,— но я хотлъ умолчать о ней.

— Отчего-же, графъ? спросилъ докторъ.

— Судите сами. Выйдя изъ Венсенской башни, Мирабо, который былъ вдвое старше блуднаго сына и не ожидалъ, чтобы въ честь его возвращенія зарзали откормленнаго теленка, вздумалъ пойти потребовать свое законное наслдство. Дв причины обусловливали дурной пріемъ, испытанный имъ въ родительскомъ дом: онъ вышелъ изъ Венсена противъ воли маркиза и пришелъ къ нему просить денегъ. Это привело къ тому, что маркизъ, занятый въ то время окончаніемъ сочиненія по филантропіи, при вид своего сына, поднялся съ мста, при первыхъ произнесенныхъ имъ словахъ схватилъ свою трость, и, услыхавъ слово деньги, бросился на него. Графъ зналъ своего отца, но все таки надялся, что его тридцати-семилтній возрастъ спасетъ его отъ отцовскаго наказанія, но, созналъ свое заблужденіе, когда удары тростью посыпались на его плечи.

— Какъ удары тростью? воскликнулъ Жильберъ.

— Да, настоящіе удары, а не такіе, какъ т, что даются и получаются во Французской Комедіи въ пьесахъ Мольера, удары весьма реальные, которые могутъ расколоть голову и переломать руки.

— Что-же сдлалъ графъ Мирабо? спросилъ Жильберъ.

— Онъ сдлалъ то, что сдлалъ Горацій, когда участвовала, впервые въ сраженіи: бжалъ. Къ несчастію, у него не было щита, имй она, его, онъ, вмсто того, чтобы бросить его, какъ сдлалъ Горацій, воспользовался бы имъ для отраженія ударовъ. Поэтому, за неимніемъ щита, онъ сбжалъ съ первыхъ четырехъ ступенекъ этой лстницы, пожалуй, скоре, чмъ я это сейчасъ сдлалъ. На этой ступеньк онъ остановился, обернулся и, въ свою очередь, поднялъ трость. ‘Остановитесь, милостивый государь’, сказалъ онъ своему отцу, ‘за четвертой ступенью родство прекращается!’ Этотъ плохой каламбуръ, однако, остановилъ маркиза, чего бы не сдлали самые лучшіе доводы. ‘Ахъ!’ сказалъ онъ, ‘какое несчастье, что бальи {Уздный судья въ прежней Франціи.} умеръ, я-бы ему сообщилъ эту остроту’. Мирабо былъ слишкомъ хорошій стратегъ, чтобы не воспользоваться предоставленной ему возможностью къ отступленію. Онъ сбжалъ съ остальныхъ ступеней лстницы почти такъ же быстро, какъ съ первыхъ и, къ своему великому горю, боле не возвращался домой. Великій негодяй этотъ графъ Мирабо, не правда-ли, докторъ?

— О! сударь, проговорила, молодой человкъ, подходя къ Мирабо и умоляюще складывая руки, точно будто прося у него прощенія за противорчіе,— о! сударь, скоре великій человкъ!

Мирабо пристально посмотрлъ на него.

— А! а! воскликнулъ онъ, неужели есть люди, которые такъ думаютъ о граф Мирабо?

— О, да, сказалъ молодой человкъ,— и, рискуя вамъ не понравиться, я долженъ объявить, что я первый изъ нихъ.

— О! возразилъ Мирабо со смхомъ,— этого не слдуетъ такъ громко заявлять въ этомъ дом, молодой человкъ, не то его стны могутъ обрушиться на васъ.

Сдлавъ поклонъ: почтительный старику и любезный двумъ молодымъ двушкамъ, онъ прошелъ по саду, пославъ рукою привтствіе Картушу: тотъ отвтилъ ему рычаньемъ, въ которомъ чувствовалась вмст и покорность и злоба.

Жильберъ послдовалъ за Мирабо, и послдній приказалъ кучеру хать въ городъ и остановиться у церкви.

На углу первой улицы онъ остановилъ карету и, вынувъ карточку изъ кармана, сказалъ своему лакею.

— Тейчъ, отдайте отъ моего имени эту карточку молодому человку, который не одного со мною мннія о г-н Мирабо.— Ахъ, докторъ, прибавилъ онъ со вздохомъ,— онъ еще не читалъ ‘Великой измны г-на де Мирабо!’

Тейчъ вернулся, а съ нимъ и молодой человкъ.

— О! графъ, сказалъ онъ съ искреннимъ восхищеніемъ,— удостойте меня того, что вы дозволили Картушу, удостойте меня чести поцловать вашу руку.

Мирабо раскрылъ свои объятія и прижалъ молодого человка къ своему сердцу.

— Графъ, сказалъ тотъ,— моя фамилія Морнэ, если вамъ понадобится человкъ, готовый умереть за васъ, вспомните обо мн.

На глаза Мирабо навернулись слезы.

— Докторъ, проговорилъ онъ,— вотъ люди, которые замнять насъ. Честное слово, мн кажется, что они лучше насъ!

II.
Женщина, похожая на королеву.

Карета остановилась у дверей церкви Аржантейля.

Я вамъ сказалъ, что я не былъ въ Аржантейл съ того дня, какъ мой отецъ ударами трости выгналъ меня. Я ошибся, я возвращался сюда, чтобы проводить его тло въ эту церковь.

Мирабо вышелъ изъ кареты, снялъ шляпу и съ непокрытой головой, медленно и торжественно вошела, въ церковь.

Этотъ странный человкъ былъ полонъ самыхъ противоположныхъ чувствъ: такъ, у него являлась потребность религіи въ то время, какъ вс стали философами, а многіе доводили философію до атеизма.

Жильберъ слдовалъ за нимъ на нкоторомъ разстояніи. Онъ видлъ, какъ Мирабо прошелъ черезъ всю церковь и не вдалек отъ алтаря Богоматери остановился у массивной колонны, которая, судя по своей романской капители, относилась къ XII столтію. Онъ склонилъ голову и устремилъ глаза на черную плиту, занимавшую середину часовни.

Чтобы узнать, что такъ поглощало мысли Мирабо, докторъ прослдилъ направленіе его взгляда и увидалъ слдующую надпись:

Здсь покоится:

Франсуаза де Кастелланъ, маркиза Мирабо,
Образецъ благочестія и добродтелей, счастливая супруга, счастливая мать.
Родилась въ Дофинэ въ 1685 г., скончалась въ Париж въ 1769.
Похоронена, въ церкви Св. Сульппція,
потомъ перенесена сюда, чтобы покоиться въ одной могил
съ своимъ достойнымъ сыномъ,
Викторомъ де Рикетти, маркизомъ Мирабо,
прозваннымъ Другомъ людей,
Родившимся въ Пертюи, въ Прованс, 4 октября 1715,
скончавшимся въ Аржантейл, 11 іюля 1789.
Молитесь Богу о душахъ ихъ.

Уступая невольному порыву уваженія къ смерти, Жильберъ наклонилъ голову и старался припомнить какую-нибудь молитву, чтобы исполнить просьбу, съ какой надгробная надпись обращалась ко всякому христіанину.

Но, если Жильберъ въ своемъ дтств и умлъ говорить на язык вры и смиренія, что весьма гадательно,— то сомнніе, эта гангрена прошлаго столтія, заставила его позабыть все іо послдняго слова: ихъ замнила ему философія со своими сарказмами и парадоксами.

Видя, что его сердце и уста нмы и холодны онъ поднялъ глаза и увидалъ, какъ дв слезинки катились по лицу Мирабо, на которомъ страсти провели глубокія борозды, какъ лава взрываетъ поверхность вулкана.

Эти слезы Мирабо глубоко тронули Жильбера. Онъ подошелъ къ нему и пожалъ ему руку. Мирабо понялъ его.

Слезы, проливаемыя объ отц, который его заключалъ въ тюрьму, тиранилъ, мучилъ, былибы непонятны или слишкомъ заурядны. Поэтому, онъ поспшилъ объяснить Жильберу настоящую причину своего волненія.

— Эта Франсуаза де Кастелланъ, мать моего отца, была достойная женщина, сказалъ онъ.— Когда вс меня находили отвратительнымъ, она находила лишь некрасивымъ, когда вс меня ненавидли, она почти любила меня! Но больше всего на свт она любила своего сына. И, какъ видите, любезный Жильберъ, я соединила ихъ. А съ кмъ соединятъ меня? чьи кости будутъ покоиться рядомъ съ моими?.. У меня нтъ, даже, и собаки, которая любила-бы меня!

И она, горько разсмялся.

— Сударь, сказалъ съ упрекомъ чей-то голось,— въ церкви не смются!

Мирабо повернулъ голову и увидалъ священника.

— Сударь, отвтилъ онъ съ кротостью,— вы священникъ этой церкви?

— Да… Что вамъ угодно?

— Въ вашемъ приход много бдныхъ?

— Больше чмъ лицъ, желающихъ давать милостыню…

— Но все таки, вамъ извстно нсколько сострадательныхъ сердецъ, нсколько филантропическихъ умовъ?..

Священникъ засмялся.

— Сударь, замтилъ Мирабо,— вы, кажется, изволили замтить мн, что въ церкви не смются…

— Сударь! сказалъ оскорбленный священникъ,— ужъ не намреваетесь:іи вы учитьменя?..

— Нтъ, но я желаю вамъ доказать, что люди, считающіе своимъ долгомъ помогать своимъ ближнимъ, не такъ рдки, какъ вы полагаете. По всей вроятности, я буду жить въ замк Марэ. И всякій рабочій, не имющій работы, найдетъ тамъ работу и хорошую плату, всякій голодный старикъ найдетъ кусокъ хлба, всякій больной, каковы бы ни были его политическія убжденія и религіозные принципы, найдетъ помощь, и съ этой цлью, съ сегодняшняго дня я предлагаю вамъ, г-нъ священникъ, кредитъ въ тысячу франковъ въ мсяцъ.

Вырвавъ листокъ изъ своей записной книжки, въ написалъ карандашомъ:

Вексель на сумму въ двнадцать тысячъ франковъ, которой г-нъ священникъ Аржантейля можетъ распоряжаться, получая отъ меня по тысяч франковъ въ мсяцъ и употребляя ихъ на добрыя дла, начиная съ дня моего водворенія въ замк Марэ.

‘Дана, въ церкви Аржантейля и подписанъ на алтар Богоматери.

‘Мирабо старшій’.

Дйствительно, Мирабо написалъ такой вексель и подписалъ его на алтар Богородицы.

Написавъ и подписавъ вексель, онъ передалъ его священнику, который былъ пораженъ, еще не читавъ подписи, и была, пораженъ еще больше, прочтя ее.

Потомъ, Мирабо и докторъ вышли изъ церкви и сли въ карету.

Какъ, ни мало времени пробылъ Мирабо въ Аржантейл, но онъ оставилъ тамъ по себ два воспоминанія, которымъ суждено было съ годами все разрастаться.

Нкоторымъ людямъ свойственно порождать событія всюду, куда-бы они ни ступили.

Всякому, кто даже въ наши дни зашелъ бы въ Аржантейл въ т мста, гд останавливался Мирабо, жители со всми подробностями разскажутъ все, только что переданное нами, точно это случилось лишь наканун.

Карета прохала большую улицу до самаго конца и выхала на Безонскую дорогу. Вскор, на право отъ дороги, Мирабо увидалъ густыя деревья парка, а между ними аспидныя крыши замка и его служебныхъ построекъ. Это былъ Марэ.

На углу большой дороги и аллеи, ведшей къ воротамъ замка, стояла бдная хижина. У порога ея, на деревянной скамь сидла женщина, держа на рукахъ блднаго, истощеннаго, больнаго ребенка. Мать, укачивая его, поднимала къ небу глаза, полные слезъ. Она обращалась къ тому, къ кому обращаются, когда уже боле ничего не ждутъ отъ людей.

Мирабо издали увидлъ эту грустную картину.

— Докторъ, сказалъ онъ,— я суевренъ, какъ простой крестьянинъ, если этотъ ребенокъ умреть, я не найму замка Марэ. Осмотрите его: это ваше дло.

Онъ остановилъ карету передъ хижиной.

— Докторъ, продолжалъ онъ,— такъ какъ мн остается всего двадцать минутъ, чтобы осмотрть замокъ засвтло, то я отставлю васъ здсь, вы потомъ придете ко мн и разскажете, есть ли надежда спасти ребенка.

— Добрая женщина, прибавилъ онъ, обращаясь къ матери,— этотъ господинъ великій докторъ, благодарите Провидніе за то, что оно послало его вамъ. Она, постарается вылечить вашего малютку.

Женщина едва врила своимъ глазамъ и ушамъ. Она поднялась съ своимъ ребенкомъ на рукахъ, бормоча слова благодарности.

Жильберъ вышелъ изъ экипажа. Карета похала дале, и черезъ пять минутъ Тейчъ звонилъ у воротъ замка.

Нкоторое время никто не показывался. Наконецъ появился какой то человкъ, судя по костюму, садовникъ.

Мирабо прежде всего освдомился, въ полномъ-ли порядк, замокъ.

По словамъ садовника, замокъ былъ вполн обитаемъ, да онъ и казался такимъ съ перваго взгляда. Онъ входилъ въ составъ имній аббатства Сенъ-Дени, и продавался на основаніи декретовъ объ недвижимомъ имуществ духовенства.

Какъ мы говорили, Мирабо уже зналъ его, но ему никогда не случалось такъ внимательно осматривать его, какъ теперь.

Войдя въ ворота, отъ очутился на первомъ, почти квадратномъ. двор. Направо стоялъ домикъ садовника, а на лво второй домикъ, такой кокетливый по своему вншнему виду что никакъ нельзя было заподозрть въ немъ копію перваго.

А между тмъ, то былъ его двойникъ, но украшенія превратили грубый домикъ въ почти аристократическое жилище. Гигантскіе розовые кусты, покрытые цвтами, облекали его пестрымъ одяніемъ, между тмъ какъ поясъ изъ винограда перехватывалъ его зеленымъ шнуркомъ. Окна его были закрыты занавсями изъ гвоздикъ, геліотроповъ, фукцій, густыя втки и распустившіеся цвты которыхъ мшали и солнцу и взгляду проникать внутрь комнатъ. Къ домику примыкалъ маленькій садикъ, гд цвли лиліи, нарцисы и зеленли кактусы, такъ что издали онъ казался ковромъ, вышитымъ рукою Пенелопы. Онъ занималъ всю длину этого перваго двора, на противоположной-же его сторон виднлась огромная плакучая ива и нсколько вязовъ.

Мы уже говорили о страсти Мирабо къ цвтамъ. При вид этого домика, заросшаго розами, и этого прелестнаго садика, онъ вскрикнулъ отъ восторга.

— О! сказалъ онъ садовнику,— этотъ домикъ тоже продается или отдается въ наемъ?

— Конечно, сударь, онъ принадлежитъ къ замку, а замокъ продается или отдается въ наемъ. Только въ настоящую минуту въ немъ живутъ, но безъ контракта, и поэтому, если вы сговоритесь насчетъ замка, можно будете, удалить особу, живущую здсь.

— Что это за особа? спросилъ Мирабо.

— Одна дама..

— Молодая?..

— Около тридцати пяти лтъ.

— Красивая?..

— Очень красивая.

— Хорошо, мы посмотримъ, прекрасная сосдка не портить дло. Покажите мн замокъ, другъ мой.

Садовникъ, идя впередъ, перешелъ мостъ, отдлявшій первый дворъ отъ второго, и перекинутый черезъ маленькую рчку. Тутъ онъ остановился и сказалъ:

— Если вамъ, сударь, не угодно тревожить даму, занимающую домикъ, то это тмъ легче устроить, что эта рчка совершенно отдляетъ часть парка, примыкающую къ домику, отъ остального сада: она будетъ у себя, и вы, сударь, у себя…

— Хорошо, хорошо, проговорилъ Мирабо.— Посмотримъ замокъ.

Онъ проворно поднялся но пяти ступенькамъ крыльца. Садовникъ отворилъ главный входъ.

Они вошли въ переднюю съ оштукатуренными стнами, съ статуями въ нишахъ, съ вазами на каминахъ, по мод того времени.

Въ противоположной отъ входа стн была дверь, ведущая въ садъ. Направо отъ передней были бильярдная и столовая. На лво дв гостиныя, одна большая, а другая маленькая.

Такое расположеніе комнатъ перваго этажа понравилось Мирабо, впрочемъ, онъ казался разсяннымъ и нетерпливымъ.

Второй этажъ состоялъ изъ большой комнаты, изъ которой можно было сдлать превосходный кабинетъ, и изъ трехъ или четырехъ спаленъ. Окна всхъ этихъ комкать были закрыты. Мирабо подошелъ къ одному изъ нихъ и открылъ его. Садовникъ хотлъ открыть остальныя, но Мирабо знакомъ остановилъ его.

Прямо подъ окномъ, отвореннымъ Мирабо, пода. огромной плакучей ивой сидла женщина и читала книгу, а въ нсколькихъ шагахъ отъ нея мальчикъ, лтъ пяти, игралъ на лужайк, среди цвтовъ.

Мирабо понялъ, что это была обитательница дома.

Нельзя было представить себ боле граціознаго и изящнаго туалета, чмъ у этой дамы: на ней было надтъ короткій пенюаръ изъ блой тафты съ кружевами и блыми и розовыми рюшками, такими-же рюшками была отдлана ея блая кисейная юбка, надтый подъ пенюаромъ лифъ изъ розовой тафты быль украшенъ такими-же бантиками, а наброшенный на голову капюшона, былъ весь отдланъ кружевами, ниспадавшими на ея лобъ и щеки, такъ что сквозь нихъ едва можно было разглядть черты лица дамы.

Руки ея были длинныя, тонкія, съ аристократическими ногтями, ея дтскія ножки въ блыхъ шелковыхъ туфляхъ съ розовыми бантиками дополняли ея граціозную и обворожительную фигуру.

Нарядъ ребенка представлялъ оригинальное, въ то время довольно распространенное соединеніе. При бломъ атласномъ костюм и шляп la Henri IV, на немъ былъ надта, трехцвтный поясъ, называвшійся la Nation.

Впрочемъ точно такой же костюмъ быль и на маленькомъ дофин, когда онъ въ послдній разъ показывался съ своей матерью на балкон Тюльери.

Мирабо сдлалъ знакъ садовнику не тревожить прекрасную даму, погруженную въ чтеніе. Это была, дйствительно, дама изъ цвточнаго домика, царица садика изъ лилій, кактусовъ и нарцисовъ, это была сосдка, которую Мирабо, какъ человкъ, вчно стремившійся къ наслажденіямъ, избралъ-бы самъ въ сосдки, еслибы случай не натолкнула’ его на нее.

Нсколько минуть онъ пожиралъ глазами очаровательное созданье, сидвшее неподвижно какъ статуя, и не подозрвавшее о пламенномъ взор., устремленномъ на нее. Но случайно или подъ вліяніемъ магнетическаго тока глаза ея оторвались отъ книги и обратились къ окну.

Она увидла Мирабо, вскрикнула отъ неожиданности, поднялась, позвала своего сына, и удалилась, держа его за руку, но нсколько разъ обернувъ голову, пока не скрылась между деревьями. Мирабо слдилъ за ней, пока ея свтлое платье мелькало между деревьями.

Какъ бы въ отвтъ на ея возгласъ испуга и неожиданности, Мирабо также вскрикнулъ, но отъ удивленія. У этой женщины была не только царственная поступь, но, насколько позволяло судить кружево, полузакрывавшее ея лицо, и черты Маріи-Антуанеты.

Ребенокъ увеличивалъ сходство: онъ былъ однихъ лтъ со вторымъ сыномъ королевы, т.-е. съ дофиномъ, а поступь, черты липа и малйшія движенія королевы такъ живо сохранились не только въ памяти, но, даже, въ сердц Мирабо посл послдняго свиданія въ Сень-Клу, что онъ-бы узналъ ее, гд-бы ни встртилъ ее, подъ какими покровами она ни скрывалась-бы.

Какое чудо привело въ паркъ того дома, который собирался нанять Мирабо, эту таинственную женщину, живой портретъ королевы?

Въ эту минуту Мирабо почувствовалъ, что чья-то рука опустилась на его плечо.

III.
Вліяніе незнакомой дамы начинаетъ давать себя чувствовать.

Мирабо вздрогнулъ и обернулся. Подл него стоялъ докторъ Жильберъ.

— А! это вы, докторъ, сказалъ онъ.— Ну что-же?

— Я видлъ ребенка.

— И вы надетесь спасти его?

— Докторъ никогда не долженъ терять надежду, даже передъ лицомъ самой смерти.

— Это значитъ, что болзнь опасна.

— Боле, чмъ опасна, дорогой графъ, она смертельна.

— Что-же это за болзнь?

— Я очень радъ войти въ нкоторыя подробности по этому поводу, такъ какъ эти подробности не лишены интереса для человка, желающаго жить въ этомъ замк, не зная, чмъ онъ рискуетъ.

— Какъ! уже не собираетесь ли вы уврить меня, что я рискую схватить здсь чуму?

— Нтъ, но я вамъ разскажу, какъ бдный малютка схватилъ лихорадку, отъ которой, по всей вроятности, умретъ черезъ недлю. Его мать косила съ садовникомъ сно замка и, чтобы быть свободне, положила ребенка на траву, въ нсколькихъ шагахъ отъ рвовъ съ стоячей водой, окружающихъ паркъ. Бдная женщина, не имя понятія о двойномъ движеніи земли, оставила ребенка въ тни, не подозрвая, что черезъ часа, это мсто будетъ залито солнцемъ. Когда она прибжала на крикъ ребенка, то оказалось, что отъ слишкомъ долгаго пребыванія его на солнц, былъ пораженъ его мозгъ, а кром того, поглощеніе имъ болотныхъ испареній вызвало отравленіе, извстное подъ именемъ болотнаго.

— Извините, докторъ, но я не понимаю васъ, возразилъ Мирабо.

— Да разв вы никогда не слыхали о лихорадкахъ Понтійскихъ болотъ? Разв вы не слыхали о смертоносныхъ міазмахъ, испаряющихся изъ тосканскихъ мареммъ? Разв вы не читали у флорентійскаго поэта о смерти Піа дей Толомеи {Данте. Чистилище. Пснь V. Она была отведена мужемъ въ Мареммы, гд и умерла, вслдствіе злокачественныхъ испареній, отъ маларіи.}?

— Нтъ, докторъ, я знаю все это, но, какъ человкъ свтскій и поэтъ, а не какъ химикъ и медикъ. Въ послдній разъ, какъ я видлъ Кабаниса, онъ мн говорилъ что-то въ этомъ род по поводу зала Манежа, гд намъ не очень-то удобно. Онъ, даже, увряетъ, что если я не стану выходить раза три во время засданія, чтобы подышать чистымъ воздухомъ въ Тюльерійскомъ саду, то умру отравленнымъ.

— И Кабанисъ былъ совершенно правъ.

— Объяснитесь, докторъ. Я очень недурно знаю римскихъ и греческихъ классиковъ. Во время моего пятилтняго заключенія въ различныхъ тюрьмахъ, я написалъ даже о нравахъ древнихъ довольно неприличную книгу, не лишенную научности. Но я совершенно не понимаю, какъ можно отравиться въ зал національнаго собранія, если только насъ не укуситъ аббата. Мори, или если вы не станете читать листка Марата.

— Я постараюсь въ двухъ словахъ объяснить это вамъ. Архитекторъ, построившій залу манежа,— а къ несчастью, архитекторы такіе же плохіе химики, какъ вы, графъ,— этотъ архитекторъ не догадался проложить ни печныхъ трубъ для удаленія испорченнаго воздуха, ни нижнихъ трубъ для притока свжаго. Между тмъ, тысяча сто человкъ, заключенныхъ въ этой зал, вдыхаютъ кислородъ и выдыхаютъ углекислоту, и благодаря этому черезъ часъ засданія, особенно зимою, когда окна закрыты и печи натоплены, воздухъ становится совершенно испорченнымъ.

— Такъ что, по вашему мннію, докторъ, я уже наполовину отравленъ?

— Конечно. И ваши кишечныя страданія не имютъ другой причины. Къ отравленіямъ залы манежа можно присоединить отравленія залы въ дом архіепископа, Венсенской башни, форта Жу и замка Ифъ.

— Такъ что, вся разница между мною и бднымъ малюткой заключается въ томъ, что онъ совсмъ отравленъ, а я наполовину?

— Да, графъ, отравленіе вызвало у него злокачественную лихорадку, которая сосредоточилась въ мозгу и мозговыхъ оболочкахъ. Эту болзнь называютъ просто мозговой лихорадкой, я же окрещу ее новымъ именемъ: мозговой водянкой. Отъ этого у него конвульсіи, распухшее лицо, посинвшія губы, судорожно сжатыя челюсти, затрудненное дыханіе и, наконецъ, липкій потъ, покрывающій все его тло.

— О, докторъ! перечисленіе всхъ этихъ признаковъ вызываетъ у меня ознобъ. Что же вы предписали этому бдняжк?

— О! самое энергичное лченіе, и, спшу вамъ замтить, что два золотыхъ, завернутыхъ въ рецептъ, побудили мать выполнить его. Я веллъ положить холодные компрессы на голову и горячіе на ноги, дать ему рвотное, хининъ, декоктъ {Въ 1790 г. еще не знали срнокислаго хинина и не ставили піявокъ на уши. Состояніе науки въ конц XVIII столтія не допускало другого леченія. Примч. автора.}.

— И все это ни къ чему не приведетъ?..

— Да, если сама природа не поможетъ. Вы теперь понимаете, графъ, что замокъ Марэ совсмъ для васъ не годится.

— Вы такъ полагаете, докторъ! Очень жаль, потому что замокъ мн очень нравится.

— Въ этомъ я узнаю васъ, вчнаго врага самому себ. Я вамъ совтую высокое мсто, а вы берете низкое, я вамъ рекомендую проточную воду, а вы выбираете стоячую.

— Но какой паркъ! полюбуйтесь на эти деревья, докторъ!

— Проспите одну ночь съ открытымъ окномъ, графъ, или прогуляйтесь посл одиннадцати часовъ вечера подъ этими прекрасными деревьями, и вы увидите, что сдлается съ вами на слдующій день.

— Я окажусь совершенно отравленнымъ?

— Да, вы хотли правды, графъ, и я не скрою ее отъ васъ. Я хорошо знаю васъ. Вы бжите сюда отъ свта, но онъ самъ явится сюда за вами: всякій тащитъ за собою свою цпь. Ваша цпь, это — наслажденіе ночью и работа днемъ. Пока вы были молоды, чувственныя наслажденія служили вамъ отдыхомъ отъ работъ. Но, по вашему собственному образному выраженію, вы чувствуете, что переходите отъ лта къ осени. И вотъ, можетъ случиться, что посл чрезмрныхъ ночныхъ наслажденій, или чрезмрнаго дневного труда, мн придется пустить вамъ кровь, тогда вы, боле чмъ когда либо, будете склонны поглощать этотъ воздухъ, испорченный ночью большими деревьями парка, а днемъ болотными испареніями этой стоячей воды. И такимъ образомъ васъ будетъ двое противъ меня, оба сильне меня: вы и природа.. И, конечно, я окажусь побжденнымъ.

— И такъ, вы полагаете, докторъ, что я погибну отъ болзни кишекъ?.. О! это мн очень прискорбно. Эти болзни продолжительны и мучительны! Я бы предпочелъ апоплексическій ударь или аневризмъ. Вы не могли бы этого устроить?

— О! вамъ нечего просить меня, это сдлается само собою. Кишечное разстройство у васъ только вещь второстепенная, а самую главную роль играетъ сердце. Къ несчастью, у людей вашихъ лтъ, болзни сердца бываютъ самаго разнообразнаго вида, и не влекутъ за собою немедленной смерти. Но вы слишкомъ много жили сердцемъ, слишкомъ много думали, работали, страдали, слишкомъ много пили, смялись, любили, и ваше сердце, истощенное и ослабленное, можетъ вдругъ остановиться. Сердце, любезный другъ, все равно, что кошелекъ: какъ онъ туго ни набитъ, но мало-по-малу истощается. Но, показавъ вамъ дурную сторону, позвольте мн развить вамъ и хорошую. Сердце слабетъ только съ теченіемъ времени. Берегите свое сердце, не требуйте отъ него больше работы, чмъ оно можетъ выполнить, не доставляйте ему волненій боле, чмъ оно можетъ вынести, старайтесь не допускать до серьезныхъ разстройствъ три главныхъ жизненныхъ отправленія: дыханіе, пищевареніе и кровообращеніе, и вы можете прожить еще двадцать, тридцать лтъ и умереть только отъ старости. Но, если, напротивъ, вы хотите убить себя, то нтъ ничего легче, вы сами можете ускорить или отдалить свой конецъ. Представьте себ, что вы правите парой горячихъ лошадей, заставьте ихъ идти шагомъ, и они, хотя и не скоро, могутъ пройти очень длинный путь, пустите ихъ вскачь, и, какъ кони солнца, они проскачутъ въ одинъ день и въ одну ночь вокругъ всего неба.

— Да, сказалъ Мирабо, — но, впродолженіи этого дня, он все согрваютъ и освщаютъ вокругъ себя, а это уже кое-что. Пойдемте, доктора., становится поздно, я обо всемъ этомъ подумаю.

— Подумайте, отвтилъ докторъ, слдя за Мирабо,— но, прежде всего, общайте мн не нанимать этого замка. Около Парижа вы найдете двадцать, тридцать, пятьдесятъ другихъ, которые представляютъ т же преимущества.

Можетъ быть Мирабо, покоряясь этому голосу разсудка, и пообщалъ бы, но вдругъ, онъ увидлъ въ окн изъ-за цвтовъ, голову женщины въ юбк изъ блой тафты, эта женщина, какъ показалось Мирабо, улыбалась ему, но онъ не усплъ въ этомъ убдиться, потому что Жильберъ, догадываясь, что съ его больнымъ что-то случилось, посмотрлъ въ ту сторону, чтобы объяснить себ нервное дрожаніе его руки, на которую онъ опирался: голова поспшно исчезла, и у окна павильона виднлось лишь легкое покачиваніе втвей — розъ, геліотроповъ и гвоздикъ.

— Ну что же, вы не отвчаете? замтилъ Жильберъ.

— Вы помните, докторъ, что я сказалъ королев, когда, она, уходя, дала мн поцловать свою руку: ‘Государыня, этимъ поцлуемъ спасена, монархія!’

— Да.

— Я взялъ тогда на себя тяжелое обязательство, въ особенности тяжелое теперь, когда я всми покинутъ. Тмъ не мене, я не хочу отказываться отъ этого обязательства. Не станемъ же презирать самоубійства, о которомъ вы говорили, докторъ, оно, пожалуй, окажется единственнымъ средствомъ съ честью выйти изъ затрудненія.

Дня черезъ дна Мирабо взялъ въ долгосрочную аренду замокъ Марэ.

IV.
Марсово поле.

Мы уже показывали нашимъ читателямъ, какимъ неразрывнымъ узломъ федераціи связала себя Франція, и какое впечатлніе произвела на Европу частная федерація, предшествующая общей.

Европа понимала, что настанетъ время, когда и она превратится въ огромную федерацію гражданъ, въ общество братьевъ.

Мирабо настаивалъ на общей федераціи. На опасенія, высказанныя ему королемъ, онъ возразилъ, что если есть спасеніе для королевской власти во Франціи, то слдуетъ искать его не въ Париж, а въ провинціи.

Кром того, это собраніе людей, явившихся со всхъ концовъ Франціи, могло создать одно важное преимущество: король увидитъ свой народъ, а народъ увидитъ своего короля. Когда народонаселеніе всей Франціи, въ лиц трехъ сотъ тысячъ представителей буржуазіи, магистратуры и военнаго сословія, закричитъ на Марсовомъ пол: ‘Да здравствуетъ нація!’ и соединитъ свои руки на развалинахъ Бастиліи, то нсколько слпыхъ придворныхъ, которые изъ личныхъ выгодъ стараются ослпить самого короля, не станутъ боле уврять его, что Парижъ, руководимый горстью мятежниконъ, одинъ требуетъ свободы, о которой остальная Франція и не думаетъ. Мирабо разсчитывалъ на здравый умъ короля, Мирабо разсчитывалъ на приверженность къ монархіи, въ то время еще столь живучую въ сердцахъ французовъ, и ждалъ, что это небывалое, неслыханное соприкосновеніе короля съ его народомъ, поведетъ къ священному союзу, расторгнуть который не удастся никакой интриг.

Геніальные люди, иногда, бываютъ способны на такія великія, поразительныя наивности, что впослдствіи, самые послдніе политическіе проходимцы имютъ право смяться надъ ихъ памятью.

Подготовительная федерація, какъ бы сама собою, уже совершилась на равнинахъ Ліона. Франція, инстинктивно-стремившаяся къ единству, надялась, что она окончательно упрочится въ деревняхъ Роны, но вскор замтила, что если Ліонъ и могъ обручить Францію съ геніемъ свободы, то одинъ только Парижъ могъ совершить этотъ внчальный обрядъ.

Наконецъ, мэръ Парижа и его коммуна принуждены были уступить требованіямъ другихъ городовъ и явились въ Собраніе съ предложеніемъ общей федераціи. Это предложеніе вызвало въ зал сильное волненіе. Такое огромное стеченіе народа въ Парннъ, въ этотъ фокусъ вчныхъ волненій, вызывало опасеніе обихъ партій Собранія: роялистовъ и якобинцевъ.

Роялисты боялись второго 14 іюля, направленнаго не противъ Бастиліи, а противъ королевской власти. Что станется съ королемъ среди этой ужасной стычки различныхъ страстей, среди этого страшнаго столкновенія различныхъ мнній?

Съ другой стороны якобинцы, хорошо знавшіе, какое вліяніе еще сохранялъ на народныя массы Людовикъ XVI, не мене враговъ своихъ опасались такого сборища. Они думали, что оно непремнно должно притупить, ослабить общественный духъ, усыпить недоврчивость, пробудить старое идолопоклонство, однимъ словомъ, воскресить монархію во Франціи.,

По сопротивляться этому движенію, не имвшему равнаго себ съ тхъ поръ, какъ въ XI столтіи вся Европа поднялась на освобожденіе Гроба Господня, не было возможности.

Собраніе всми силами старалось сдлать это сборище мене значительнымъ. Пренія усиленно затягивались, чтобы депутаты съ окраинъ не успли попасть во время. Кром того, расходы были возложены на провинціи. Нкоторыя же изъ нихъ были, какъ вс знали, такъ бдны, что, при самыхъ большихъ усиліяхъ, не въ состояніи были покрыть путевыхъ издержекъ своихъ депутатовъ.

Но общественное воодушевленіе было такъ велико, что разрушило эти разсчеты: образовались складчины, при чемъ богатые платили за себя и за бдныхъ. Развилось широкое гостепріимство: по дорогамъ кричали: ‘Французы, отворяйте двери, къ вамъ идутъ братья съ другого конца Франціи!’

И этотъ возгласъ не встртилъ нигд молчанія или запертой двери.

Не стало ни чужихъ людей, ни незнакомыхъ: повсюду только французы, родственники, братья. Идите къ намъ, паломники великаго праздника!

Приходите, національные гвардейцы! приходите, солдаты! приходите, моряки! входите къ намъ, вы найдете матерей, супругъ, сыновья и супруги которыхъ найдутъ въ другомъ мст гостепріимство, которое мы предлагаемъ вамъ!

Кто были вождями этихъ паломниковъ свободы? Старики, бдняки солдаты семилтней войны, унтеръ-офицеры, сражавшіеся при Фонтенуа, выслужившіеся офицеры, которымъ нужна была цлая жизнь труда, храбрости и самоотверженія, чтобы дослужиться до одного эполета поручика или двухъ эполетъ капитана, моряки, завоевавшіе Индію съ Бюсси и Дюплейксомъ и потерявшіе ее съ Лалли-Толандалемъ. Въ послдніе дни, восьмидесятилтніе старцы проходили не останавливаясь по десяти и двнадцати лье, чтобы поспть во время, и поспвали.

Стоя у преддверія вчнаго отдыха и послдняго сна, они нашли въ себ силы молодости. Дло въ томъ, что родина сдлала имъ знакъ: одной рукой она манила ихъ къ себ, а другой показала имъ будущее ихъ дтей. Предъ ними шла Надежда.

Вс паломники пли одну единственную псню, шли ли они съ свера или юга, съ востока или запада, изъ Эльзаса или Бретани, изъ Прованса или Нормандіи. Кто научилъ ихъ этой псн, составленной тяжело, нескладно, какъ и т древніе гимны, что распвали крестоносцы, прозжая по Архипелагу и равнинамъ Малой Азіи? Неизвстно: вроятно ангелъ обновитель, потрясавшій своими крыльями, проносясь надъ Франціей.

То была знаменитая псня a ira, но не 93 года, — 93 все извратилъ, все измнилъ: смхъ превратилъ въ слезы, потъ въ кровь.

Нтъ, вся Франція, оторвавшаяся отъ своей земли, чтобы принести въ Парижъ всеобщую присягу, не пла угрозъ, она не говорила:

Ah! a ira, a ira, a ira,

Les aristocrat’s la lanterne

Ah! a ira, a ira, a ira,

Les aristocrat’s on les pendra!

Нтъ, она распвала не пснь смерти, но пснь жизни, не гимнъ отчаянія, а надежды.

На совсмъ другой мотивъ она пла слдующія слова:

Le peuple en ce jour sans cesse rp&egrave,te:

Ah! a ira, a ira, a ira,

Suivant les maximes de l’Evangile.

Ah! a ira, a ira, a ira.

Liu lgislateur tout s’accomplira:

Celui qui s’l&egrave,ve, ou rabaissera,

Celui qui s’abaisse, on l’l&egrave,vera.

Нужна была громадная площадь, чтобы помстить пятьсотъ тысячъ человкъ. Для этого выбрали Марсово-Поле.

Но на немъ приходилось сдлать большія приготовленія и устроить вокругъ него дерновыя скамейки. Для этого было отряжено пятнадцать тысячъ рабочихъ съ лопатами, заступами и двузубыми мотыгами. Но для такой работы Титановъ оставалось всего три недли, а черезъ два дня оказалось, что имъ понадобится три мсяца.

Тогда совершилось чудо, по которому можно судить о парижскомъ воодушевленіи. За работу взялось все населеніе. Въ тотъ самый день, когда распространился слухъ, что Марсово Поле не будетъ готово къ 14 іюля, поднялись сто тысячъ человкъ и объявили съ полной увренностью: ‘Оно будетъ готово’.

Они отправили своихъ депутатовъ къ парижскому мэру и ршили, что для того, чтобы не мшать дневнымъ работамъ, они будутъ работать ночью.

Въ тотъ же вечеръ, въ семь часовъ, пушечный выстрлъ возвстилъ, что дневная работа кончилась и начинается ночная.

На этотъ выстрлъ на Марсово Поле стали со всхъ сторонъ стекаться рабочіе. Всякій несъ свое орудіе’: двузубую мотыгу, заступъ, лопату или тачку.

Другіе катили бочки съ виномъ, а вмст съ ними и скрипки, гитары, барабаны и флейты.

Тутъ смшались вс возрасты, состоянія и оба пола: граждане, солдаты, аббаты, монахи, прекрасныя дамы, рыночныя торговки, сестры милосердія, актрисы — вс работали лопатой, катили тачки или везли возы, дти шли впереди съ факелами, играли оркестры, и весь этотъ шумъ покрывалъ громадный хорь изъ ста тысячъ голосовъ, распвавшій a ira.

Въ числ наиболе усердныхъ рабочихъ, обратили на себя вниманіе двое изъ первыхъ прибывшихъ въ Парижъ федералистовъ: одинъ былъ человкъ лтъ сорока, сильный и коренастый, но съ мрачнымъ лицомъ. Онъ не плъ и мало говорилъ.

Другой былъ юноша лтъ двадцати, съ лицомъ улыбающимся и открытымъ, съ большими голубыми глазами, блыми зубами, блокурыми волосами, своими огромными руками онъ поднималъ большія тяжести, катилъ телжки и возы, никогда не останавливаясь, никогда не отдыхая, постоянно распвая, искоса посматривая на своего товарища, или обращаясь къ нему съ добрымъ словомъ, на которое тотъ никогда не отвчалъ, и поднося ему стаканъ вина, который тотъ отталкивалъ, такъ что предлагавшій возвращался на свое мсто, грустно пожимая плечами, и снова принимался работать за десятерыхъ и пть.

Это были два депутата изъ новаго департамента Aisne, отстоявшаго отъ Парижа всего на десять лье. Услыхавъ, что въ Париж не хватаетъ рукъ они поспшили предложить одинъ свой молчаливый трудъ, а другой свою шумную и веселую помощь.

То были Бильо и Питу.

Разскажемъ теперь о томъ, что происходило въ Виллеръ-Котрэ въ то самое время, какъ они трудились въ Париж.

V.
Катерина снова появляется на сцену.

Въ одиннадцать часовъ вечера 5 іюля, доктора Рейналя разбудили три сильныхъ удара въ дверь. Добрый доктора, имлъ привычку по ночамъ самъ отворять дверь, чтобы имть возможность скоре узнать, кто иметъ нужду въ немъ.

На этотъ разъ, какъ и всегда, онъ вскочилъ съ постели, набросилъ на себя халатъ, надлъ туфли и, съ возможной поспшностью, спустился съ своей узкой лстницы.

Какъ ни торопился докторъ, но ночному постителю она. показался, наврно, слишкомъ кропотливымъ, такъ какъ онъ снова принялся стучать въ дверь.

Отворивъ ее, докторъ Рейналь узналъ того самаго лакея, который однажды ночью приходилъ за нимъ, чтобы отвести его къ виконту Шарни.

— О! о! сказалъ докторъ, увидя его,— опять вы, мой другъ? Если вашъ господинъ снова раненъ, то пусть онъ остерегается ходить въ такія мста, гд его обсыпаютъ пулями.

— Нтъ, сударь, отвчалъ лакей,— васъ просятъ не къ моему господину и не для раны, но для чего-то не мене спшнаго. Окончите вашъ туалетъ, вотъ для васъ лошадь, васъ ждутъ.

Докторъ никогда не употреблялъ на свой туалетъ боле пяти минутъ. На этотъ разъ, но голосу лакея и, въ особенности, по его манер стучать, онъ понялъ, что его присутствіе необходимо, и поторопился.

Лакей, не сходя съ лошади, держалъ за поводья другую для доктора, который вскочилъ на нее и похалъ вслдъ за лакеемъ. Тотъ повернулъ въ сторону, противоположную Бурсонну.

Онъ прохалъ паркъ, углубился въ лсъ и вскор очутился на такой неровной мстности, что трудно было хать верхомъ.

Вдругъ изъ-за дерева вышелъ какой-то человкъ.

— Это вы, докторъ? спросилъ онъ.

Докторъ, остановившій свою лошадь, узналъ голосъ виконта Шарни.

— Да, это я, сказалъ онъ.— Куда это вы завели меня, виконтъ? Вы сейчасъ увидите. Но сойдите съ лошади, пожалуйста, и слдуйте за мною.

Докторъ сошелъ, онъ началъ догадываться.

— А! а! пари держу, что дло идетъ о родахъ, сказалъ онъ.

Изидоръ схватилъ его за руку.

— Да, докторъ, поэтому, вы мн общаете сохранить вс въ тайн?

Докторъ пожалъ плечами, какъ бы говоря:— ‘Э! Боже мой, будьте покойны, я еще и не то видалъ!’

— Въ такомъ случа, пойдемте, сказалъ Изидоръ, отвчая на его мысль.

Пробираясь по толстому слою сухихъ листьевъ, подъ густой тнью великановъ-буковъ, сквозь трепещущую листву которыхъ по временамъ виднлись мерцающія звзды, они спустились въ оврагъ, куда нельзя было попасть на лошади. Черезъ нсколько минутъ докторъ увидлъ верхушку камня Клуиса.

— А! ужъ не въ хижину-ли отца Клуиса мы идемъ? сказалъ онъ.

— Не совсмъ, но очень близко отъ нея, отвчалъ Изидоръ.

Обойдя огромную скалу, онъ привелъ доктора къ двери строенія изъ кирпичей, примыкающаго къ хижин старика сторожа, такъ что вс кругомъ полагали, что старикъ сдлалъ эту пристройку для самого себя.

Правда, что если бы не было тамъ Катерины, лежавшей на кровати, всякій, при первомъ взгляд на внутренность маленькой комнаты, убдился бы въ своемъ заблужденіи.

Стны были оклеены хорошенькими обоями, на двухъ окнахъ висли занавсы, подходившія къ обоямъ, простнокъ между двумя окнами занимало изящное зеркало, надъ нимъ стоялъ туалетъ, уставленный фарфоровыми флаконами и другими туалетными принадлежностями, два стула, два кресла, диванчикъ, шкапъ съ книгами, дополняли почти комфортабельное убранство этой комнаты.

Взглядъ добраго доктора не остановился на этихъ предметахъ. Онъ увидлъ женщину на кровати, и поспшилъ къ ней.

Увидя доктора, Катерина закрыла лицо руками и разрыдалась. Изидоръ подошелъ къ ней и назвалъ ее по имени, она прильнула къ его груди.

— Докторъ, проговорилъ молодой человкъ, я вамъ ввряю жизнь и честь той, кто пока только моя любовница, но, со временемъ, надюсь, будетъ моей женой.

— О! какъ ты добръ, дорогой Изидоръ, что говоришь мн это! вдь ты самъ знаешь, что такая бдная двушка, какъ я, никогда не можетъ сдлаться виконтессой Шарни. Но, тмъ не мене, благодарю тебя, ты знаешь, что мн понадобятся силы, и хочешь придать мн ихъ, будь покоенъ, у меня хватитъ мужества, и прежде всего и больше всего его потребуется для того, чтобы показать намъ свое лицо, дорогой докторъ, и протянуть вамъ руку.

Она только что успла протянуть руку доктору, какъ у нея начались боли, такія сильныя, какихъ еще не было.

Докторъ сдлалъ знакъ Изидору, и тотъ понялъ, что минута настала. Онъ опустился на колни передъ кроватью больной.

— Катя, сокровище мое, сказалъ онъ, — мн бы, конечно, слдовало остаться съ тобою, чтобы ободрять и поддерживать тебя, но, боюсь, у меня не хватитъ силъ, однако, если ты желаешь этого…

Катерина обвила рукою шею Изидора.

— Уйди, уйди, сказала она,— благодарю тебя, что ты настолько меня любишь, что не можешь видть моихъ страданіи.

Изидоръ прильнулъ къ губамъ бдной двушки, пожалъ руку доктору Рейпалю и выбжалъ изъ комнаты.

Впродолженіи двухъ часовъ онъ бродилъ по лсу, безпрестанно подходя къ двери, но всякій разъ пронзительный крикъ Катерины заставлялъ его удаляться.

Наконецъ, докторъ позвалъ его и, когда онъ подбжалъ къ двери, теперь отворенной, докторъ встртилъ его съ ребенкомъ на рукахъ.

— Увы! увы! Изидоръ, сказала Катерина, — теперь я вдвойн твоя… твоя, какъ любовница, твоя, какъ мать!

Черезъ недлю, въ ночь съ 13 на 14 іюля, въ тотъ же часъ, дверь снова отворилась, два человка вынесли на носилкахъ женщину и ребенка, которыхъ сопровождалъ верхомъ молодой человкъ, послдній все время просилъ носильщиковъ быть какъ можно осторожне. На большой дорог изъ Гарамона въ Виллеръ-Котрэ они нашли покойную карету, запряженную тройкой лошадей, куда сла женщина съ ребенкомъ.

Молодой человкъ отдалъ нсколько приказаній своему слуг, передалъ ему свою лошадь, и тоже услся въ карету, которая, не зазжая въ Виллеръ-Котрэ, прямо выхала на парижскую дорогу.

Передъ отъздомъ, молодой человкъ оставилъ кошелекъ, полный золота, старику Клуису, а молодая женщина письмо на имя Питу.

Докторъ Рейналь, въ виду скораго выздоровленія больной и хорошаго сложенія ребенка, оказавшагося мальчикомъ, разршилъ поздку въ Парижъ въ хорошемъ экипаж. Вслдствіе этого, Изидоръ ршилъ хать немедленно, такъ какъ Бильо и Питу должны были вскор вернуться.

Милостію Провиднія, которое, иногда, покровительствуеть тмъ, кого Оно потомъ, повидимому, покидаетъ, Катерина разршилась въ отсутствіе Бильо, который, впрочемъ, и не зналъ, гд нашла пріютъ его дочь, и Питу, который по своей невинности и не подозрвалъ о беременности Катерины.

Около пяти часовъ утра карета подъхала къ воротамъ Сень-Дени, но не могла выхать на бульвары, покрытые густой толпой, такъ какъ это былъ канунъ праздника.

Катерина попробовала высунуть голову въ окно, но сейчасъ же съ крикомъ откинулась назадъ и спрятала лицо на груди Изидора.

Первые, кого она узнала среди федералистовъ, были Бильо и Питу.

VI.
14 іюля 1790.

Вс работы на Марсовомъ Пол были окончены вечеромъ 13 іюля. Многіе изъ рабочихъ, желая сохранить за собою мста на другой день, остались тамъ ночевать, какъ побдители ночуюга. на пол сраженія.

Бильо и Питу отправились къ федералистамъ и заняли мста между ними, на бульвар. Случаю было угодно, чтобы мсто, отведенное депутатамъ департамента Эны было именно тамъ, гд остановилась карета съ прибывшей въ Парижъ Катериной съ своимъ ребенкомъ.

Дйствительно, линія федералистовъ тянулась отъ Бастиліи до бульвара Бонъ-Нувелль.

Вс старались какъ можно лучше принять этихъ дорогихъ гостей. Когда узнали, что идутъ Бретонцы, эти старшіе сыновья свободы, побдители Бастиліи вышли къ нимъ на встрчу въ Сенъ-Сиръ, и удержали ихъ въ качеств своихъ гостей.

Въ то время можно было видть примры необыкновеннаго безкорыстія и патріотизма.

Трактирщики собрались и, съ общаго согласія, ршили понизить цны.

Журналисты, эти страстные борцы, вчно между собою воюющіе съ пылкостью, которая, вообще, только разжигаетъ и усиливаетъ ихъ взаимную ненависть, журналисты,— по крайней мр двое изъ нихъ Люстолу и Камилль Демуленъ, — предложили федеративное соглашеніе между писателями. Они отказывались отъ всякой конкуренціи, отъ всякой зависти и соревнованія, кром соревнованія на пользу общественнаго благополучія.

Къ несчастью, предложеніе такого соглашенія не получило сочувствія въ пресс и осталось въ настоящемъ, какъ и въ будущемъ, только великой утопіей.

Національнаго собранія тоже коснулась электрическая искра энтузіазма, всколыхнувшаго тогда всю Францію. За нсколько дней до этого, по предложенію Монморанси и Лафайета, оно уничтожило наслдственность дворянства, которое защищалъ аббатъ Мори, сынъ деревенскаго башмачника.

Съ февраля мсяца, собраніе начало уничтожать наслдственность зла. По случаю казни братьевъ Агассъ, повшенныхъ за фальшивые векселя, оно ршило, что на эшафот боле не станутъ клеймить ни дтей, ни родственниковъ осужденнаго.

Кром того, въ тотъ день, когда собраніе уничтожило передачу привиллегій, одинъ нмецъ съ береговъ Рейна, перемнившій свое имя Жанъ-Батиста на Анахарсиса, — Анахарсисъ Клейнъ, прусскій баронъ, явился въ собраніе въ качеств депутата отъ всего человчества. Онъ велъ за собою человка, двадцать разныхъ народностей въ ихъ національныхъ костюмахъ. Вс они были изгнанники и пришли просить отъ имени народовъ своего мста въ федераціи.

Одно мсто было отведено Оратору человчества.

Съ другой стороны, вліяніе Мирабо съ каждымъ днемъ давало себя чувствовать. Благодаря этому могучему защитнику, дворъ пріобрталъ сторонниковъ не только между членами правой, но, даже, и лвой. Національное собраніе почти съ энтузіазмомъ вотировало двадцать четыре милліона на содержаніе короля и четыре милліона королев.

Это былъ щедрый подарокъ за то, что они уплатили долги краснорчиваго оратора въ двсти восемь тысячъ франковъ и назначили ему помсячную ренту въ шесть тысячъ.

Мирабо не ошибся и насчетъ настроенія провинцій. Депутаты федерацій, принятые Людовикомъ XVI, принесли въ Парижъ вмст съ восхищеніемъ Собранію и глубокое почтеніе къ монархіи. Они снимали шляпы передъ Бальи съ крикомъ: ‘Да здравствуетъ нація!’, но становились на колни передъ Людовикомъ XVI и бросая свои шпаги къ его ногамъ, кричали, ‘Да здравствуетъ король!’

Къ несчастью король, почти лишенный поэзіи и рыцарства, плохо отвчалъ на вс эти сердечные порывы.

Къ несчастью королева, слишкомъ гордая, не цнила этихъ сердечныхъ изліяній, какъ они того заслуживали.

Кром того, въ сердц этой несчастной женщины таилось что-то мрачное, что-то похожее на одно изъ тхъ темныхъ пятенъ, которыя бываютъ на солнц.

Эта мрачная тнь, это пятно, глодавшее ея сердце, было отсутствіе Шарни. Онъ, конечно, могъ-бы вернуться, а между тмъ оставался у Булье.

Когда она увидла Мирабо, у нея промелькнуло желаніе пококетничать съ нимъ ради развлеченія. Этотъ могучій геніальный человкъ польстилъ ея самолюбію королевы и женщины тмъ, что склонился къ ея ногамъ. Но въ конц концовъ, что значилъ для ея сердца геній и вс тріумфы самолюбія? Королева, своимъ женскими, взглядомъ, прежде всего увидала въ Мирабо человка матеріальнаго, съ его болзненной полнотой, морщинистыми щеками, изрытыми оспой, красными глазами и короткой шеей, и немедленно сравнила съ нимъ Шарни, изящнаго, молодаго, въ полномъ расцвт красоты. Блестящій мундиръ придавалъ, Шарни воинственную осанку, тогда какъ въ т минуты, когда геній не воодушевлялъ лица Мирабо, онъ походилъ, въ своемъ костюм, на переодтаго канонника. Королева пожала плечами и, стараясь проникнуть въ даль взглядомъ своихъ глазъ, покраснвшихъ отъ слезъ и безсонницы, прошептала съ горемъ и рыданіями: ‘Шарни! о Шарни!’

Въ подобныя минуты, что было за дло этой женщин до народа, падавшаго къ ея ногами, съ крикомъ: ‘Да здравствуетъ король! да здравствуетъ королева!’ Если бы знакомый голосъ прошепталъ ей на ухо: ‘Мари, во мн ничто не измнилось! Антуанета, я люблю васъ!’ этотъ голосъ заставилъ бы ее поврить, что и вокругъ нея тоже ничто не измнилось, и гораздо боле порадовалъ бы ея сердце и развеселилъ ея лицо, чмъ вс эти общанія и вс эти клятвы.

Наконецъ, наступило 14 іюля, принося съ собою великія и малыя событія, составляющія исторію какъ великихъ, таки, и малыхъ людей, какъ народовъ, такъ и королей.

14 іюля, точно не вдая, что ему предстояло освтитъ зрлище неслыханное, невдомое, великолпное, явилось съ челомъ, покрытыми облаками, съ втромъ и дождемъ.

Но одна изъ особенностей французовъ смяться надо всмъ, даже подъ дождемъ, въ праздничные дни.

Парижскіе національные гвардейцы и провинціальные депутаты, занявшіе бульвары съ пяти часовъ утра, промокшіе отъ дождя, умиравшие съ голода, смялись и пли.

Правда, что населеніе Парижа, будучи не въ состояніи предохранить ихъ отъ дождя, ршило утолить ихъ голодъ. Изъ всхъ оконъ начали спускать на веревкахъ хлбъ, ветчину и бутылки съ виномъ.

Такъ было и на всхъ другихъ улицахъ, по которымъ они проходили. Между тмъ полтораста тысячъ человкъ помстились на дерновыхъ скамейкахъ Марсова поля, а полтораста тысячи, другихъ выстроились позади нихъ. Высоты Шальо и Пасси превратились въ амфитеатры, гд помстилось столько зрителей, что невозможно было сосчитать ихъ.

Великолпный, гигантскій амфитеатръ, чудная арена, гд совершилась федерація Франціи и гд когда-нибудь совершится федерація всего міра!

Увидимъ ли мы этотъ праздникъ, или нтъ, не все-ли равно? наши сыновья его увидятъ, вселенная его увидитъ!

Одно изъ великихъ заблужденій человка — вра въ то, что весь міръ созданъ для его короткой жизни. А между тмъ, именно эта цпь безконечно короткихъ, эфемерныхъ существованій, почти невидимыхъ ни для кого, кром, ока одного Бога, создаютъ эпоху, т. е. боле или мене длинный періодъ, втеченіе котораго Провидніе, пекущееся о народахъ, безостановочно продолжаетъ свое таинственное творчество.

И разумется, вс бывшіе тамъ воображали, что окончательно поймали быстрокрылую богиню, называемую Свободой, которая ускользаетъ и исчезаетъ только для того, чтобы появиться снова, и всякій разъ боле гордой и блестящей.

Они ошибались, какъ ошибались ихъ сыновья, когда думали, что окончательно потеряли ее.

И какая радость, какое довріе во всей этой толп и въ той, что ждала, и въ той, что вступала на Марсово поле черезъ Тріумфальную арку!

По мр того, какъ проходили батальоны федералистовъ, крики восторга, а быть можетъ и удивленія, вырывались изъ всхъ устъ.

И дйствительно, еще ни одинъ человкъ не видалъ подобнаго зрлища.

Марсово поле измнилось, точно по очарованію! равнина меньше чмъ въ мсяцъ превратилась въ долину въ одно лье въ окружности!

На четыреугольныхъ холмахъ этой долины триста тысячъ человкъ сидли и стояли.

Посреди возвышался алтарь отечества, къ которому вели четыре лстницы, соотвтственно четыремъ сторонамъ возвышавшагося на немъ обелиска!

На каждомъ изъ угловъ алтаря, въ огромныхъ курильницахъ, курился тотъ иміамъ, который Національное Собраніе ршило курить только одному Богу.

О великая радость нашихъ отцовъ! при вид этого, ты была такъ велика, такъ глубока, такъ несомннна, что треногъ ея дошелъ и до насъ!

А между тмъ, небо было такъ же краснорчиво, какъ древній авгуръ!

Черезъ каждую минуту ливень, бурные порывы втра, темныя тучи: 1793, 1814, 1815.

Потомъ, отъ времени до времени, блестящее солнце: 1830, 1848!

О пророкъ, еслибы ты тогда явился предсказать будущее этому милліону людей, какъ былъ-бы ты принятъ? Какъ греки принимали Калхаса, какъ Троянцы принимали Кассандру! Но въ тотъ день слышались только два голоса: голосъ вры, которому отвчалъ голосъ надежды.

Передъ зданіями Военной школы были построены галлереи. Эти галлереи, задрапированныя матеріей и украшенныя трехцвтными флагами, предназначались для королевы, двора и Національнаго собранія.

Два совершенно одинаковыхъ трона, на разстояніи трехъ футовъ одинъ отъ другаго, были приготовлены для короля и президента Національнаго собранія.

Король, только на этотъ день назначенный верховнымъ вождемъ Національной гвардіи всей Франціи, передалъ командованіе Лафайету. Такимъ образомъ Лафайетъ превратился въ этотъ день въ генералиссимуса-коннетабля шести милліоновъ вооруженныхъ человкъ! Его счастье спшило дойти до апогея! Но оно поднялось слишкомъ высоко, потому должно было вскор склониться и погаснуть.

Въ этотъ день оно дошло до апогея, но какъ вс ночные и фантастическіе призраки, которые постепенно разростаются до того, что переходятъ вс границы человческаго роста, его счастье непомрно выросло только для того, чтобы разсяться, испариться, исчезнуть.

Но во время федерацій все было реально и все имло силу дйствительности: и народъ, которому предстояло потерять власть, и король, голова котораго должна была пасть, и наконецъ генералиссимусъ, блый конь котораго долженъ былъ унести его въ изгнаніе.

А между тмъ, несмотря на холодный, зимній дождь и бурные порывы втра, при рдкихъ лучахъ — не солнца, но свта, проникавшаго сквозь темный сводъ облаковъ,— федералисты вступали на огромную арену черезъ три входа тріумфальной арки, за ними парижскіе избиратели, затмъ представители коммуны и, наконецъ, Національное собраніе.

Вс эти сословія, имвшія заране отведенныя имъ мста на галлере, примыкавшей къ Военной школ, шли по прямой линіи, и подходя къ алтарю отечества, подобно волн, разбивающейся объ утесъ, расходились на дв стороны, чтобы потомъ опять соединиться. Процессія эта была такъ длинна, что, когда голова ея подходила къ галлереямъ, хвостъ ея еще развертывался передъ тріумфальной аркой.

За избирателями, представителями коммуны и Національнымъ собраніемъ, слдовали федералисты, военныя депутаціи, національные гвардейцы.

Каждый департаментъ несъ свое особое знамя, но оно было окружено, націонализировано цлымъ поясомъ трехцвтныхъ знаменъ, говорившихъ глазамъ и сердцамъ два слова, т единственныя слова, съ какими народы, эти работники Господа Бога, творятъ великія вещи: Отечество, единство.

Въ ту самую минуту, какъ президентъ Національнаго собранія поднимался къ своему креслу, король поднимался къ своему, а королева входила, на свою трибуну.

Увы! бдная королева! дворъ ея былъ ничтожный. Ея лучшія пріятельницы испугались и покинули ее, можетъ быть, еслибы он узнали, что, по милости Мирабо, король получилъ двадцать пять милліоновъ въ годъ, нкоторыя изъ нихъ и вернулись бы, но он этого еще не знали.

Что касается того, кого она напрасно искала глазами, то Марія-Антуанета знала, что его привлекало къ ней не золото и не могущество. За неимніемъ его, глаза ея хотли остановиться, по крайней мр въ преданномъ ей и дружескомъ лиц. Она спросила, гд Изидоръ де-Шарни, и почему сторонники монархіи, которыхъ у нея осталось такъ мало, не заняли своего поста вокругъ короля или у ногъ королевы?

Никто не зналъ, гд находился Изидоръ де-Шарни, а тотъ, кто отвтилъ бы ей, что въ это самое время онъ устраиваетъ молоденькую крестьянку, свою возлюбленную, въ маленькомъ скромномъ домик, на склон Вельвильской горы, заставилъ бы ее, конечно, пожать презрительно плечами, еслибы сердце ея не сжалось отъ ревности.

Дйствительно, еще неизвстно, не отдала бы наслдница Цезарей своего престола вмст съ короной, и не согласилась-ли бы сдлаться простой крестьянкой, дочерью простаго фермера, только бы Оливье еще любилъ ее такъ, какъ Изидоръ любилъ Катерину?

Конечно, вс эти мысли пробгали въ ея ум, когда Мирабо, поймавъ одинъ изъ ея непроницаемыхъ взглядовъ, то блестящихъ, какъ солнце, то сверкавшихъ, какъ молнія, громко сказалъ:

— Да о чемъ-же думаетъ эта волшебница?

Если бы Каліостро могъ слышать его слова, онъ вроятно, отвтилъ бы: ‘она думаетъ о роковой машин, которую я показалъ ей въ графин, въ замк Таверней, и которую она недавно узнала въ Тюльери на рисунк доктора Жильбера’. И неликій пророкъ, такъ рдко ошибавшійся, теперь ошибся-бы. Она думала объ отсутствующемъ Шарни и о потухшей любви, думала при гром пятисотъ барабановъ и двухъ тысячъ инструментовъ, едва слышныхъ среди криковъ: ‘Да здравствуетъ король! Да здравствуетъ законъ! Да здравствуетъ нація!’

Вдругъ наступила полная тишина.

Король сидлъ на трон, равно какъ и президентъ Національнаго собранія.

Къ алтарю подходили двсти священниковъ въ блыхъ облаченіяхъ, а впереди всхъ, епископъ Отенскій, Талейранъ. Онъ хромая поднялся по ступенькамъ алтаря.

Обдня, отслуженная епископамъ Отенскимъ! Еще одно дурное предзнаменованіе.

Въ эту самую минуту буря усилилась, точно само небо протестовало противъ этого лживаго священника, который осквернилъ свой санъ столькими клятвопреступленіями.

Каждый департаментъ кром, общаго, національнаго трехцвтнаго знамени имлъ еще и свое собственное. Вс эти знамена окружали алтарь разввающимся разноцвтнымъ поясомъ, который разввалъ и сильно колыхала, юго-западный втеръ.

По окончаніи обдни, Талейрана, спустился по нсколькимъ ступенькамъ и освятила, орифламму (національное знамя) и знамена восьмидесяти трехъ департаментовъ.

Потомъ началась присяга.

Лафайетъ присягалъ первый отъ имени національныха, гвардейцевъ всего королевства.

Президентъ Національнаго Собранія присягалъ вторымъ отъ имени Франціи.

Король присягалъ третьимъ отъ своего собственнаго имени.

Лафайетъ сошелъ съ лошади, прошелъ пространство, отдлявшее его отъ алтаря, поднялся по его ступенькамъ, вынулъ свою шпагу, положилъ ея остріе на Евангеліе и сказалъ громкимъ голосомъ:

— Клянемся въ вчной врности націи, закону и королю, клянемся всми силами поддерживать конституцію, установленную національнымъ собраніемъ и принятую королемъ. Клянемся защищать, сообразно съ законами, безопасность отдльныхъ лиць и собственности, обращеніе хлба и припасовъ внутри королевства, собираніе государственныхъ податей всякаго рода, клянемся навсегда быть соединенными неразрывными узами братства.

Глубокое молчаніе водворилось во время этой присяги. Едва онъ кончилъ, какъ выстрлъ изъ ста пушекъ подалъ сигналъ сосднимъ департаментамъ, посл чего изъ каждаго укрпленнаго города тоже раздались выстрлы.

Президентъ національнаго собранія поднялся, въ свою очередь, вс депутаты окружили его и онъ произнесъ:

Клянусь въ вчной врности націи, закону и королю, клянусь всей моей властью поддерживать конституцію, установленную національнымъ собраніемъ и принятую королемъ.

Едва онъ кончилъ, какъ вспыхнуло такое же пламя, раздался такой же громъ и эхомъ раскатился по всмъ концамъ Франціи.

Настала очередь короля. Онъ всталъ.

Молчаніе! Слушайте вс, какимъ голосомъ произнесетъ національную присягу тотъ, кто, произнося ее, въ глубин сердца, уже измнялъ ей. Берегитесь, государь! облака разсялись, небо очистилось, показалось солнце. Солнце, это око Божіе! Господь взираетъ на васъ.

— Я, король французовъ, сказалъ Людовикъ XVI,— клянусь всю власть, ввренную мн государственнымъ конституціоннымъ актомъ, употребить на сохраненіе конституціи, установленной національнымъ собраніемъ и принятой мною, клянусь слдить за исполненіемъ законовъ.

О! государь, государь, отчего и въ этотъ разъ вы не хотли присягать на алтар?

Но, ложная или истинная, эта присяга произвела свой эффектъ. Сто пушекъ выстрлили, какъ для Лафайета и для призидента національнаго собранія, и артиллерія департаментовъ въ третій разъ послала слдующую угрозу монархамъ Европы: ‘Берегитесь, Франція поднялась! берегитесь, Франція желаетъ быть свободной и, какъ тотъ римскій посолъ, что носилъ въ складк своего плаща миръ или войну, она готова сбросить свой плащъ на весь міръ!’

VII.
Здсь танцуютъ.

На нкоторое время огромная радость охватила эту толпу. Мирабо на минуту забылъ королеву, а Бильо забылъ Катерину.

Король удалился среди всеобщихъ привтствій.

Собраніе вернулось въ залу своихъ засданій, въ сопровожденіи того же кортежа, какое оно имло и прежде.

Что касается знамени, подареннаго гордымъ Парижемъ ветеранамъ арміи, то, какъ говорится въ Исторіи Революціи Двухъ друзей свободы, было постановлено, что оно останется прившеннымъ къ сводамъ Собранія, какъ памятникъ для грядущихъ законодателей о счастливой минут настоящаго празднества, и какъ эмблема, напоминающая войскамъ, что они подчинены двумъ властямъ, и не могутъ развертывать его безъ ихъ взаимнаго согласія.

Насталъ вечеръ. Утромъ праздникъ происходилъ на Марсовомъ пол, а вечеромъ въ Бастиліи.

Восемьдесятъ три дерева, по числу департаментовъ, изображали восемь башенъ крпости, и фундаментахъ которыхъ они были посажены. Деревья соединялись гирляндами изъ зажженныхъ фонарей, а посредин возвышалась исполинская мачта со знаменемъ, на которомъ виднлось слово: свобода. Близъ, рвовъ, въ могил, нарочно оставленной открытой, были похоронены оковы, цпи, ршетки Бастиліи, а также знаменитый барельефъ часовъ, изображавшій рабовъ, въ оковахъ. Кром того, раскрыли настежъ и освтили особымъ образомъ казематы, поглотившіе столько слезъ и заглушившіе столько стоновъ. Музыка, раздававшаяся среди листвы, звала войти въ прежній внутренній дворъ: онъ былъ превращенъ въ бальную залу, ярко освщенную, надъ, входомъ, которой красовалась надпись, осуществившая предсказаніе Каліостро:

Здсь танцуютъ.

У одного изъ тысячи столиковъ, разставленныхъ вокругъ Бастиліи, два человка возстановляли свои силы, истощенныя цлымъ днемъ ходьбы. Передъ ними лежалъ большой кусокъ ветчины, хлбъ въ четыре фунта и дв бутылки вина.

Боле молодой изъ нихъ, въ мундир капитана національной гвардіи, выпивъ залпомъ стаканъ вина, воскликнулъ.

— Какъ пріятно пость, когда голоденъ, и выпить, когда хочется пить!

Помолчавъ немного, онъ обратился къ своему собесднику, который былъ боле чмъ вдвое старше его и одть какъ депутатъ:

— А вамъ не хочется ни пить, ни сть, отецъ Бильо?

— Я полъ и выпилъ, отвтилъ тотъ,— и теперь я жажду только одного…

— Чего?

— Я тогда скажу это теб, другъ Питу, когда настанетъ для меня время садиться за столъ.

Питу не придалъ особаго значенія отвту Бильо. Бильо мало пилъ и мало лъ, не смотря на утомительный день, но со времени своего отъзда изъ Вилеръ-Котрэ въ Парижъ, во время пяти дней или, скоре, пяти ночей работы на Марсовомъ пол, Бильо тоже очень мало пилъ и очень мало лъ.

Питу зналъ, что бываютъ болзни, сами по себ неопасныя, но отнимающія аппетитъ у людей наиболе крпкихъ, и всякій разъ, какъ онъ замчалъ, какъ мало лъ Бильо, онъ, какъ и теперь, спрашивалъ его, отчего онъ не стъ, на что Бильо всегда отвчалъ, что онъ не голоденъ, и этотъ отвть удовлетворялъ Питу.

Однако, Питу огорчало не отсутствіе аппетита Бильо, но его молчаливость.

Когда Питу сидлъ за столомъ въ компаніи, онъ любилъ разговаривать, онъ замтилъ, что бесда способствуетъ пищеваренію и поэтому, если обдалъ одинъ, то всегда плъ, если бывалъ грустенъ. Но у него не было никакого основанія грустить, напротивъ.

Съ нкотораго времени, его жизнь въ Гарамон сдлалась очень пріятной. Питу, какъ мы видли, любилъ, или скоре, обожалъ Катерину. Каждый вечера, онъ отправлялся къ камню Клуиса навстить Катерину и, стоя передъ ней на колняхъ, любовался ею.

Катерина, изъ благодарности за огромную услугу, оказанную имъ ей, не мшала ему. Глаза ея были устремлены въ другую сторону, дальше и выше!..

Но, по временамъ, у этого славнаго малаго просыпалась ревность, и это случалось, когда онъ приносилъ Катерин съ почты письма отъ Изидора, или относилъ на почту ея письма къ виконту.

Все таки, это положеніе было несравненно лучше того, какое постигло его на ферм, посл его перваго возвращенія изъ Парижа, когда Катерина выгнала его, сказавъ, что ему на ферм, совершенно нечего длать.

Питу не подозрвалъ о беременности Катерины, а потому не сомнвался, что въ ея жизни ничто не измнится. Поэтому онъ съ большимъ сожалніемъ покидалъ Гарамонъ, но его высокій постъ обязывалъ его показать примръ патріотическаго усердія, и онъ простился съ Катериной, оставивъ ея на попеченіи ддушки Клуиса и общавъ вернуться какъ можно скоре.

Въ Париж съ Питу также не случилось ничего, что могло его опечалить.

Онъ прямо отправился къ доктору Жильберу, вручилъ ему отчетъ въ употребленія полученныхъ отъ него двадцати пяти луидоровъ и передалъ благодарность тридцати трехъ національныхъ гвардейцевъ. Докторъ подарилъ ему еще двадцать пять луидоровъ, но, на этотъ разъ, не на нужды національной гвардіи, а на его собственныя.

Кром того, Жильберъ, посл короткаго раздумья сказалъ ему.

— Я полагаю, мой милый Питу, что Бильо надо многое передать мн. Не хочешь ли навстить Себастьяна, пока я буду говорить съ Бильо?

— О! съ большимъ удовольствіемъ, г-нъ Жильберъ, воскликнулъ Питу, хлопая въ ладоши, какъ ребенокъ.— Мн этого очень хотлось, но я не смлъ попросить васъ объ этомъ.

Жильберъ, подумавъ немного, взялъ перо, написалъ нсколько словъ своему сыну, и подалъ письмо Питу.

— Возьми карету и позжай къ Себастьяну, по всей вроятности, мое письмо возбудитъ у него желаніе сдлать одинъ визитъ, ты вдь, подешь съ нимъ куда онъ долженъ хать, Питу, и подождешь его у дверей? Можетъ быть, теб придется подождать его часъ, а можетъ быть и больше, но я знаю твою услужливость: ты скажешь себ, что оказываешь мн этимъ услугу и не соскучишься.

— О! будьте покойны, г-нъ Жильберъ, я никогда не скучаю. Кром того, по дорог я захвачу въ булочной хорошій кусокъ хлба и, если соскучусь въ карет, то стану закусывать,

— Отличное средство, отвтилъ Жильберъ, улыбаясь, — но только не здорово сть сухой хлбъ, надо его чмъ-нибудь запивать.

— Въ такомъ случа, кром хлба, я куплю сыра и бутылку вина.

Жильберъ одобрилъ это намреніе, и Питу пошелъ нанять фіакръ, чтобы хать въ коллежъ Сенъ-Луи за Себастьяномъ. Онъ нашелъ его въ саду, горячо обнялъ, и передалъ ему письмо его отца.

Себастьянъ нжно и почтительно поцловалъ это письмо и, посл короткаго размышленія, спросилъ:

— Питу, батюшка не говорилъ теб, чтобы ты свезъ меня куда-нибудь?

— Да, если ты хочешь хать.

— Да, да, конечно, хочу, и ты скажешь батюшк, съ какой радостью я похалъ.

— Прекрасно, ты тамъ, повидимому, очень веселишься?

— Я тамъ былъ всего одинъ разъ, но очень радъ туда вернуться.

— Въ такомъ случа, остается только предупредить аббата Берардье, что ты узжаешь, фіакръ уже ожидаетъ насъ у пороть.

— Чтобы не терять времени, мой милый Питу, отнеси самъ аббату записку батюшки, а я пойду переодться и догоню тебя на двор.

Свиданіе съ аббатомъ Берардье доставило удовлетвореніе самолюбію Питу. Онъ объявилъ ему, что онъ тотъ самый бдняга-крестьянинъ, который годъ тому назадъ, въ день взятія Бастиліи, являлся къ коллежа, въ каск, съ саблей и полураздтый. Теперь же, онъ оказался въ треугольной шляп, синемъ мундир съ блыми отворотами и съ капитанскими эполетами, въ короткихъ брюкахъ, а главное чувствовалъ въ себ ту увренность, какую даетъ человку уваженіе его согражданъ, теперь онъ явился въ Парижъ какъ депутатъ на праздникъ федераціи, а потому иметъ право на внимательное отношеніе къ себ. И аббатъ Берардье отнесся къ Питу очень внимательно.

Себастьянъ встртилъ Питу на лстниц. Это былъ уже не мальчикъ, а красавецъ юноша лтъ семнадцати, прекрасные каштановые волосы обрамляли его лицо, а голубые глаза горли юношескимъ огнемъ.

— Вотъ и я, Питу, сказалъ онъ,— подемъ.

— Улица Кокъ-Эранъ, No 9, обратился онъ къ кучеру.

Питу молча слъ въ карету вслдъ за Себастьяномъ.

— Мой милый Питу, сказалъ юноша — если мы застанемъ дома особу, къ которой демъ, то теб придется подождать часъ, а можетъ быть и боле.

— Не безпокойся объ этомъ, Себастьянъ, отвтилъ Питу съ веселымъ смхомъ,— я это предвидлъ. Эй, кучеръ, стой!

Они прозжали мимо булочной, кучеръ остановился, Питу вышелъ и купилъ хлба, въ два фунта. Потомъ они еще два раза останавливались для покупки сыра и вина.

По мр того, какъ карета приближалась къ улиц Кокъ-Эранъ, нетерпніе Себастьяна усиливалось, и онъ постоянно торопилъ кучера.

Едва успли они остановиться передъ No 9, какъ Себастьянъ самъ отворилъ дверцу, соскочилъ на землю, сильно позвонилъ и, когда дверь отворилась, спросилъ у привратника, дома ли графиня Шарни. Прежде чмъ тотъ отвтилъ ему, онъ бросился къ дому.

Привратникъ, увидя очаровательнаго и красиво одтаго мальчика, даже не попытался остановить его, такъ какъ графиня была дома, то онъ заперъ дверь, удостоврившись, что никто не слдуетъ за мальчикомъ.

Между тмъ Питу принялся за свой завтракъ. Держа откупоренную бутылку между колнями, онъ съ аппетитомъ закусывалъ хлбомъ съ сыромъ, когда дверца фіакра отворилась, и привратникъ, съ шапкой въ рук, обратился къ Питу съ слдующими словами:

— Ея сіятельство графиня Шарни просятъ капитана Питу соблаговолить войти къ нимъ, вмсто того, чтобы ожидать г-на Себастьяна въ фіакр.

Питу заставилъ два раза повторить себ эти слова, и, такъ какъ они несомннно относились къ нему, онъ со вздохомъ проглотилъ то, что у него было во рту, завернулъ въ бумагу сырь и поставилъ бутылку въ уголъ фіакра, чтобъ вино не разлилось.

Съ нкоторымъ смущеніемъ послдовалъ онъ за привратникомъ. Смущеніе его усилилось, когда онъ увидлъ, что въ прихожей его ожидала прекрасная дама: одной рукой она обнимала Себастьяна, а другую протянула Питу.

— Г-нъ Питу, сказала она,— вы доставили мн такую великую и неожиданную радость, привезя ко мн Себастьяна, что мн захотлось лично поблагодарить васъ.

Питу смотрлъ, что-то бормоталъ, но не прикасался къ протянутой къ нему рук прекрасной дамы.

— Возьми эту руку и поцлуй ее, Питу, сказалъ Себастьянъ,— матушка позволяетъ теб.

— Твоя матушка? проговорилъ Питу.

Себастьяна, утвердительно кивнула, головой.

— Да, его мать, сказала Андрэ, съ радостно сверкавшими глазами,— его мать, къ которой вы его привезли посл девятимсячнаго отсутствія, его мать: она видла его всего одинъ разъ и, въ надежд, что вы еще приведете его къ ней, она не желаетъ имть отъ васъ тайны, хотя эта тайна можетъ погубить ее, если она откроется.

Всякій разъ, какъ кто-либо обращался къ сердцу и благородству Питу, славный малый немедленно забывалъ о своемъ смущеніи и нершительности.

— О! сударыня! воскликнулъ онъ, взявъ протянутую ему руку графини и цлуя ее,— будьте покойны, ваша тайна здсь.

Онъ выпрямился и съ достоинствомъ приложилъ свою руку къ сердцу.

— Мой сынъ сказалъ мн, продолжала графиня,— что вы еще не завтракали, г-нъ Питу: войдите въ столовую и, пока я буду говорить съ Себастьяномъ,— вы, вдь, не откажетесь доставить это счастье матери?— вамъ подадутъ завтракъ, и вы вознаградите потерянное время

Поклонясь Питу съ однимъ изъ тхъ взглядовъ, какихъ никогда не видали отъ нея самые важные сановники дворовъ Людовика XV и Людовика XVI, она увлекла своего сына въ свою спальню, оставивъ Питу въ столовой въ ожиданіи общаннаго завтрака.

Черезъ нсколько минуть это общаніе было приведено въ исполненіе. На столь поставили дв котлеты, холоднаго цыпленка, вазу съ вареньемъ, а также бутылку Бордо, стаканъ на ножк изъ тонкаго венеціанскаго стекла и нсколько тарелокъ изъ китайскаго фарфора.

Не смотря на все изящество сервировки, мы не осмлимся сказать, что Питу не пожаллъ о своемъ хлб, сыр и вин, оставшихся въ карет.

Покончивъ съ котлетами, онъ только что принялся за цыпленка, какъ дверь столовой отворилась, и какой-то господинъ вошелъ въ нее. Питу подняли голову, господинъ взглянулъ на него, и оба вскрикнули, узнавъ другъ друга:

— Г-нъ виконтъ Шарни!

— Анжъ Питу!

Питу всталъ, сердце его усиленно билось, видъ молодого человка напомнила, ему самыя непріятныя чувства, какія онъ испыталъ.

Что касается Изидора, то видъ Питу ршительно ничего не напоминалъ ему кром того, чмъ была обязана ему Катерина.

Онъ не зналъ и, даже, не предполагалъ глубокой любви Питу къ Катерин, любви, изъ которой Питу черпалъ свою преданность. Поэтому, онъ прямо подошелъ къ Питу, въ которомъ, не смотря на его мундиръ, онъ привыкъ видть гарамонскаго крестьянина и работника фермы Бильо.

— А! это вы, г-нъ Питу, очень радъ съ вами встртиться, чтобы поблагодарить васъ за вс оказанныя услуги.

— Г-нъ виконтъ, возразилъ Питу довольно твердымъ голосомъ, хотя самъ весь дрожалъ: — я оказывалъ эти услуги м-ль Катерин и только ей одной.

— Да, пока вы не узнали, что я люблю ее, съ этой минуты часть этихъ услугъ касается и меня и, какъ при полученіи моихъ писемъ, такъ и при постройк домика у камня Клуиса, вы должны были не мало издержать…

Съ этими словами Изидоръ опустилъ руку въ карманъ за кошелькомъ, но Питу удержалъ его:

— Сударь, сказалъ онъ съ достоинствомъ,— я оказываю услуги, когда могу, но никогда не заставляю оплачивать ихъ, кром того, повторяю, я оказывалъ эти услуги м-ль Катерин. Она моя пріятельница, и если она полагаетъ, что должна мн что-нибудь, то сама уплатитъ мн этотъ долгъ, но вы, сударь, ничего мн не должны, такъ какъ я все длалъ для м-ль Катерины и ничего для васъ, вамъ, значитъ, нечего и предлагать мн.

Эти слова, а въ особенности ихъ тонъ, поразили Изидора. Вроятно только тогда онъ замтилъ, что произносившій ихъ былъ въ мундир и съ эполетами капитана.

— Извинит, г-нъ Питу, настаивалъ Изидоръ, слегка наклоняя голову,— я вамъ тоже кое-чмъ обязанъ и долженъ кое-что предложить: я вамъ обязанъ благодарностью, и хочу протянуть вамъ свою руку: надюсь, вы не лишите меня удовольствія принять мою благодарность и сдлаете мн честь, пожавъ мою руку.

Въ отвт и въ жест Изидора было столько величія, что побжденный Питу протянулъ ему руку и кончиками пальцевъ дотронулся до пальцевъ Изидора.

Въ эту минуту на порог показалась графиня Шарни.

— Вы желали меня видть, виконтъ, сказала она.

Изидоръ поклонился Питу и, по приглашенію графини, прошелъ въ гостиную. Но, когда онъ захотлъ затворить за собою дверь, Андрэ удержала ее, и дверь осталась полуотворенной.

Графиня, очевидно, желала, чтобы это такъ было.

Потому Питу могъ слышать все, что говорилось въ гостиной. Онъ замтилъ, что дверь изъ гостиной въ спальню была тоже полуоткрыта, такъ что Себастьянъ, оставаясь невидимъ, могъ тоже слышать весь разговоръ графини съ виконтомъ.

— Вы пожелали меня видть, виконтъ, сказала графиня своему деверю. Могу я узнать, что доставило мн неожиданное счастіе вашего посщенія?

— Графиня, я получилъ вчера письмо отъ Оливье, какъ и во всхъ остальныхъ своихъ письмахъ, онъ поручаетъ мн напомнить вамъ о немъ, онъ еще не знаетъ когда вернется, и будетъ очень счастливъ, получивъ о васъ извстіе. Угодно вамъ будетъ вручить мн письмо къ нему, или вы предпочтете поручить мн на словахъ что-нибудь передать ему?

— Я до сихъ поръ не могла отвтить на письмо, написанное мн г-номъ де-Шарни передъ своимъ отъздомъ потому, что не знала, гд онъ, но я охотно воспользуюсь вашимъ посредничествомъ, виконтъ, чтобы исполнить долгъ покорной и почтительной жены. И такъ, завтра, если вы пожелаете получить письмо для г-на де-Шарни, оно будетъ готово.

— Во всякомъ случа, напишите письмо, графиня, сказалъ Изидоръ,— но, я приду за нимъ не завтра, а черезъ пять или шесть дней. Крайняя необходимость обязываетъ меня ухать на нсколько дней, немедленно по своемъ возвращеніи я приду засвидтельствовать вамъ свое почтеніе и взять ваши порученія.

Изидоръ поклонился графин, которая, вроятно, указала ему на другой выходъ, такъ какъ виконтъ не вернулся въ столовую, гд Питу, покончи въ съ цыпленкомъ, принялся за варенье. Ваза съ вареньемъ была давно опустошена и чиста какъ стаканъ, изъ котораго Питу выпилъ послднюю каплю Бордо, когда снова появилась графиня вмст съ Себастьяномъ.

Трудно было узнать строгую м-ль де-Таверней или серьезную графиню Шарни въ молодой матери, съ сіяющими отъ радости глазами, съ непередаваемо свтлой улыбкой, въ матери, появившейся подъ руку съ своимъ сыномъ, ея блдныя щеки отъ слезъ покрылись легкимъ румянцемъ, что удивляло саму Андрэ.

Она еще разъ покрыла поцлуями лицо Себастьяна и передала его Питу, пожавъ грубую руку славнаго малаго своими, блыми руками, похожими на согрвшійся и размягчившійся мраморъ.

Себастьянъ, съ своей стороны, обнималъ и цловалъ Андрэ съ пылкостью, какую онъ вкладывалъ во вс свои поступки. Если эта горячая любовь къ матери на минуту охладилась, то это было вызвало неосторожнымъ восклицаніемъ, вырвавшимся у Андрэ, когда онъ заговорилъ съ нею о Жильбер.

Но, во время его одиночества въ коллеж св. Людовика, во время прогулокъ по саду, дорогой призракъ матери появился снова, и, когда Себастьянъ получилъ отъ Жильбера письмо съ позволеніемъ създить подъ охраной Питу на часъ или на два къ матери, это письмо осуществило самыя сокровенныя и нжныя желанія мальчика.

Жильберъ изъ деликатности откладывалъ это свиданіе. Онъ понималъ, что еслибы самъ повезъ Себастьяна къ Андрэ, то своимъ присутствіемъ значительно уменьшилъ бы ея счастіе при свиданіи съ сыномъ, а пославъ его съ кмъ-нибудь другимъ, кром Питу, обладавшимъ прекраснымъ сердцемъ и наивной душой, онъ подвергалъ бы чужую тайну огласк.

Питу простился съ графиней Шарни, не предложивъ ни одного вопроса, не бросивъ ни одного любопытнаго взгляда на все окружающее и увлекая за собой Себастьяна, который, полуобернувшись назадъ, посылала, поцлуи своей матери.

Съ того вечера Питу началъ ежедневно работать на Марсовомъ пол, онъ получилъ много комплиментовъ отъ Мальяра, который замтилъ его, и отъ Бальи, которому онъ представился, онъ снова встртился съ Эли и Гюзеномъ, побдителями Бастиліи, какъ и онъ, и безъ зависти любовался медалью, которую они носили въ петличк и на которую онъ съ Бильо имли боле права, чмъ кто-либо. Наконецъ, когда наступилъ знаменитый день, онъ съ самаго утра отправился съ Бильо на назначенное для нихъ мсто, у воротъ Сенъ-Дени. Съ трехъ различныхъ веревокъ онъ снялъ ветчину, хлбъ и бутылку вини. Онъ подошелъ къ алтарю Отечества, гд проплясалъ фарандолу, держа за одну руку пвицу изъ парижской оперы, а за другую монахиню бернардинку. При появленіи короля онъ отправился на свое мсто и былъ очень счастливъ, что Лафайетъ оказался представителемъ его, Питу, посл присяги, пушечныхъ выстрловъ и музыки, когда Лафайетъ объхалъ на своемъ бломъ кон ряды своихъ дорогихъ товарищей, Питу удостоился одного изъ тридцати или сорока тысячъ рукопожатій, розданныхъ имъ въ этотъ день, посл чего, онъ, вмст съ Бильо, ушелъ съ Марсова поля и остановился въ Елисейскихъ поляхъ посмотрть на игры, на иллюминацію и фейерверкъ. Потомъ, онъ прошелся по бульварамъ и, чтобы не упустить ни одного изъ развлеченій этого великаго дня, онъ, не зная усталости, отправился въ Бастилію, гд нашелъ незанятый столикъ и, какъ мы видли, веллъ принести себ два фунта хлба, дв бутылки вина и кусокъ ветчины.

Для человка, не знавшаго, что Изидоръ, объявивъ графин Шарни о своемъ отъзд, собирался хать въ Вилеръ-Котрэ, для человка, незнавшаго, что шесть дней тому назадъ у Катерины родился сынъ, что она покинула ночью домъ у камня Клуиса, что она вскрикнула и отбросилась назадъ, увидавъ его и Бильо у воротъ Сенъ-Дени, для такого человка конечно не было ничего грустнаго ни въ работахъ на Марсовомъ пол, ни въ встрч съ Мальяромъ, Бальи, Гюзеномъ, Эли, ни въ томъ, что Лафайетъ узналъ его и удостоилъ своего рукопожатія, ни, наконецъ, въ иллюминаціи и фейерверк на мст прежней Бастиліи, гд онъ сидлъ теперь за столомъ и закусывалъ.

Одно, что могло опечалить Питу — это грусть Бильо.

VIII.
Свиданіе.

Питу всми силами старался развеселить Бильо и заставить его разговориться, но, на вс его замчанія, Бильо отвчалъ неохотно и односложно. Питу уже началъ приходить въ уныніе, видя безполезность своихъ попытокъ, когда послышался сильный шумъ.

— Это что за шумъ? воскликнулъ онъ.— Посмотрите-ка, отецъ Бильо, что-то случилось, или кто-то пришелъ, вс бгутъ, встаютъ. Пойдемте же посмотрть, отецъ Бильо, пойдемте!

Питу приподнялъ Бильо, взявъ его подъ руку, и оба направились въ ту сторону, откуда слышался шумъ.

Этотъ шумъ былъ вызванъ человкомъ, имвшимъ рдкій даръ вызывать шумъ всюду, куда-бы онъ ни показывался.

Среди гула раздавались крики:’Да здравствуетъ Мирабо!’ Такъ кричали т мощные люди, которые послдніе мняютъ свое мнніе о человк, разъ ими признанномъ достойнымъ.

Мирабо, подъ руку съ дамой подъ густой вуалью, пришелъ взглянуть на новую Бастилію. Его узнали, отчего и произошелъ весь этотъ шумъ.

Всякій другой, а не Мирабо, испугался-бы этого смятенія, вчно слдовавшаго за нимъ, въ особенности, когда, кром громкихъ криковъ привтствія, послышались и глухія угрозы, напоминавшія предостереженія, сопровождавшія колесницу римскаго тріумфатора. ‘Цезарь, помни, что ты смертенъ!’

Но онъ, какъ человкъ любящій бури, чувствовалъ себя хорошо лишь среди грома и молніи, по этому, Мирабо проходилъ среди этого шума и гула съ улыбкой, съ спокойнымъ взоромъ и съ властной осанкой, ведя подъ руку неизвстную женщину, дрожавшую отъ дуновенія его грозной популярности.

— А! г-нъ де-Мирабо! воскликнулъ Питу,— это Мирабо дворянъ? Помните, отецъ Бильо, мы почти на этомъ-же мст видли г-на Ганшона, Мирабо народа, и я еще вамъ сказалъ тогда: ‘Не знаю, каковъ Мирабо дворянства, но я нахожу Мирабо народа очень безобразнымъ’. Ну вотъ сегодня я видлъ ихъ обоихъ, и нахожу обоихъ одинаково безобразными, но это не мшаетъ воздать должное великому человку.

Питу всталъ на стулъ, со стула на столь и, снявъ свою треуголку, громко крикнулъ:

— Да здравствуетъ г-нъ де-Мирабо!

Бильо не выразилъ ни симпатіи, ни антипатіи, онъ только скрестилъ руки на груди и мрачно проговорилъ:

— Говоритъ, что онъ измняетъ народу.

— Пустяки! сказала, Питу,— тоже самое говорили о всхъ великихъ людяхъ древности, отъ Аристида до Цицерона.

Онъ крикнулъ еще боле громкимъ голосомъ.

— Да здравствуетъ г-нъ де-Мирабо! вслдъ великому оратору, уходившему въ сопровожденіи толпы и провожаемому криками и шумомъ.

— Все равно, сказалъ Питу, соскакивая со стола, — я очень радъ, что видлъ Мирабо… Ну, пойдемте оканчивать наше вино и ветчину, отецъ Бильо.

Онъ увлекъ фермера къ столу, гд ихъ ожидали остатки закуски, уничтоженной почти исключительно самимъ Питу. Вдругъ они увидали, что къ ихъ столу былъ принесенъ третій стулъ и на немъ сидлъ человкъ, очевидно поджидавшій ихъ.

Питу посмотрлъ на Бильо, а тотъ смотрлъ на незнакомца.

Правда, это былъ день братства, а потому, нкоторая фамильярность между согражданами была позволительна, но, въ глазахъ Питу, еще не окончившаго своей второй бутылки и своей ветчины, такая фамильярность казалась тмъ большей, что незнакомецъ не думалъ просить извиненія ни у Бильо, ни у Питу, а напротивъ смотрлъ на нихъ съ нкоторой ироніей.

Конечно, Бильо былъ не расположенъ выносить этотъ взглядъ безъ объясненій и поспшилъ подойти къ незнакомцу, но, прежде чмъ онъ открылъ ротъ, незнакомецъ сдлалъ масонскій знакъ, на который Бильо отвтилъ.

Эти два человка не знали другъ друга, но они были братья.

Впрочемъ, незнакомецъ, какъ и Бильо, былъ въ костюм депутата, но нкоторое отличіе въ его одежд показало фермеру, что въ этотъ день незнакомецъ участвовалъ въ маленькой групп иностранцевъ, слдовавшей за Анахарсисомъ Кленцемъ, и представлявшей на торжеств депутацію отъ всего человчества.

Бильо и Питу спокойно услись на свои мста. Бильо, даже, наклонилъ голову, въ вид поклона, а Питу любезно улыбался. Но, такъ какъ они оба вопросительно смотрли на незнакомца, то она, заговорилъ первый.

— Вы меня не знаете, братья, тогда какъ я знаю васъ обоихъ.

Бильо пристально смотрла, на него, а Питу, боле откровенный, воскликнулъ:

— Какъ! неужели вы насъ знаете?

— Я знаю тебя, капитанъ Питу, знаю тебя, фермеръ Бильо.

— Врно! проговорилъ Питу.

— Отчего этотъ мрачный видъ, Бильо? Не оттого-ли, что побдителю Бастиліи, куда ты вошелъ первый, забыли повсить въ петличку медаль 14 іюля и воздать теб сегодня почести, возданныя Мальяру, Эли и Гюзену?

Бильо презрительно улыбнулся.

— Если ты меня знаешь, братъ, сказала, онъ,— то долженъ знать, что такіе пустяки не могутъ опечалить такого человка, какъ я.

— Ужъ не потому-ли, что по своему великодушію, ты напрасно старался воспротивиться убійству де-Лонэ, Фулона и Бертье?

— Я сдлалъ, что могъ и что было въ моихъ силахъ, чтобы помшать этимъ преступленіямъ. Я не разъ видлъ во сн жертвъ этихъ преступленій, и ни одинъ изъ нихъ не думалъ-обвинять меня.

— Не отъ того-ли, что, воротясь на твою ферму посл 5 и 6 октября, ты нашелъ свои амбары пустыми, а земли не засянными?

— Я богатъ, одинъ пропавшій урожай для меня не важенъ.

— Въ такомъ случа, проговорилъ незнакомецъ, смотря Бильо прямо въ лицо,— значитъ отъ того, что твоя дочь Катерина?..

— Молчать! проговорилъ фермеръ, схвативъ незнакомца за руку,— ни слова объ этомъ.

— Но, если я теб говорю о ней, чтобы дать теб случай отомстить?

— Въ такомъ случа, сказалъ Бильо блдня и улыбаясь,— въ такомъ случа, это дло другое, поговоримъ.

Питу забылъ объ д и пить, онъ смотрлъ на незнакомца, какъ смотрлъ бы на волшебника.

— Но какъ ты думаешь отомстить? спросилъ незнакомецъ съ улыбкой.— Скажи? Отомстить мелочно, убивъ одного человка, какъ ты разъ хотлъ это сдлать?

Бильо поблднлъ, какъ мертвецъ, Питу почувствовалъ, какъ морозъ пробжалъ у него по спин.

— Или преслдуя все сословіе?

— Преслдуя все сословіе, проговорилъ Бильо, такъ какъ преступленіе одного есть преступленіе всхъ. Г-нъ Жильберъ, которому я пожаловался, сказалъ мн: ‘Бдный Бильо, то, что случилось съ тобою, случилось съ сотней тысячъ отцовъ! Что-бы стали длать молодые дворяне, если-бы не похищали дочерей народа, и старые дворяне, если-бы не продали денегъ короля?’

— А! Жильберъ сказалъ это теб?

— Вы его знаете?

Незнакомецъ улыбнулся.

— Я знаю всхъ людей, какъ знаю тебя, Бильо, фермера Писсле, какъ знаю Питу, капитана гарамонской національной гвардіи, какъ знаю виконта Изидора де-Шарни, владльца Бурсонна, какъ знаю Катерину.

— Я уже тебя просилъ не произносить этого имени, братъ.

— Это отчего?

— Оттого, что нтъ боле Катерины.

— Что-же съ нею случилось?

— Она умерла!

— Да нтъ, она не умерла, отецъ Бильо, воскликнулъ Питу,— потому что…

Онъ, конечно, собирался прибавить: ‘Потому что я, знаю гд она и ежедневно видался съ ней’, когда Бильо повторилъ голосомъ, не допускавшимъ возраженій:

— Она умерла!

Питу поклонился, онъ понялъ. Катерина, живая для другихъ, умерла для своего отца.

— А! а! проговорила, незнакомецъ, — если-бы я былъ Діогеномъ, я потушилъ-бы свой фонарь! я, кажется, нашелъ человка.

— Братъ, продолжалъ онъ, вставая, и предлагая Бильо руку, — пойдемъ пройтись со мною, пока этотъ славный малый будетъ оканчивать свое вино и свою ветчину.

— Охотно, проговорилъ Бильо,— потому что теперь я начинаю понимать, что ты пришелъ предложить мн.

— Подождите меня здсь, обратился онъ къ Питу, взявъ руку незнакомца,— я вернусь.

— Но послушайте, отецъ Бильо, возразила. Питу,— если вы долго не придете, я соскучусь, у меня осталось всего полъ стакана вина и маленькій кусочекъ ветчины.

— Хорошо, хорошо, мой славный Питу, сказалъ незнакомецъ, — твой аппетитъ мн извстенъ, и я теб пришлю то, что поможетъ теб не соскучиться въ ожиданіи нашего возвращенія.

Дйствительно, едва незнакомецъ и Бильо исчезли за угломъ одной изъ стнъ, какъ столъ Питу былъ уставленъ новой закуской и новой бутылкой вина.

Питу ничего не понялъ изъ того, что случилось, но былъ и очень удивленъ и очень встревоженъ. Но удивленіе и тревога, какъ, вообще, всякія чувства, не имли вліянія на аппетитъ Питу. Напротивъ, у него явилась сильная потребность оказать честь принесенной провизіи, и онъ весь отдался этой потребности, когда Бильо появился одинъ и услся противъ Питу молча, хотя лицо его озарялось свтомъ, похожимъ на радость.

— Ну, что новаго, отецъ Бильо? спросила. Питу.

— То, что ты завтра вернешься домой одинъ, Питу.

— А вы-то?

— Я? Я останусь.

IX.
Ложа улицы Платріеръ.

Посл описанныхъ нами событій прошла недля. Если наши читатели желаютъ увидать нкоторыхъ главныхъ лицъ нашей исторіи, которые не только уже играли роль въ прошломъ, но которымъ предназначено играть роль въ будущемъ, пусть они вмст съ нами подойдутъ къ фонтану на улиц Платріеръ. Оттуда мы станемъ наблюдать и слдить за человкомъ въ костюм уже не депутата — такъ какъ этотъ костюмъ привлекъ-бы на него общее вниманіе,— но въ простомъ костюм богатаго фермера изъ окрестностей Парижа.

Мн нечего говорить читателю, что это никто другой, какъ Бильо. Съ улицы Сентъ-Онорэ онъ поворачиваетъ на лво, въ улицу Платріеръ.

Но, подойдя къ фонтану, онъ останавливается въ нершимости, не оттого, что онъ чего-нибудь боится,— всмъ извстно, что отважный фермеръ недоступенъ страху,— но оттого, конечно, что не знаетъ куда идти.

Дйствительно, не трудно замтить, что онъ внимательно осматриваетъ каждую дверь. Такимъ образомъ онъ прошелъ дв трети улицы, но вся улица оказалась запятой гражданами, окружившими группу музыкантовъ, и слушавшихъ чей-то мужской голосъ, распвавшій псенки на послднія событія. По всей вроятности, этого было бы не достаточно для возбужденія всеобщаго любопытства, если бы въ куплетахъ каждой псенки не было эпиграммъ на отдльныхъ личностей.

Одна изъ псенекъ, подъ заглавіемъ Манежъ, вызвала въ толп крики радости. Такъ какъ національное собраніе засдало въ прежнемъ помщеніи Манежа, то не только разными партіямъ собранія были присвоены цвта, соотвтствующія лошадинымъ мастямъ, но и отдльнымъ личностямъ даны имена лошадей: Мирабо названъ Неудержимый, графъ Клермонъ-Тонеръ Пугливый, аббатъ Мори Сердитый, Турэ Грозный, Бальи Счастливый.

Бильо на минуту остановился, чтобы послушать эти нападки боле задорные, чмъ остроумные.

Нтъ сомннія, что позади этой толпы онъ нашелъ то, чего искалъ, такъ какъ боле не показывался. Посмотримъ, куда скрылся Бильо.

Надъ низкой дверью были написаны мломъ три большихъ буквы, означавшія мсто собранія на эту ночь: эти буквы завтра утромъ должны были быть смыты. Эти три буквы были: L. P. D.

Низкая дверь вела казалось въ подвалъ. По нсколькимъ ступенькамъ приходилось спуститься въ темный корридоръ.

Вроятно, этотъ второй признакъ подтверждалъ первый, такъ какъ посмотрвъ внимательно на три буквы, фермеръ спустился по ступенькамъ, считая ихъ, и, дойдя до восьмой, смло вошелъ въ проходъ.

На конц этого прохода виднлся слабый свтъ, и здсь сидлъ человкъ и читалъ, или длалъ видъ, что читаетъ газету.

При шум шаговъ Бильо онъ всталъ и ждалъ, приложивъ палецъ къ груди.

Бильо согнулъ палецъ въ вид замка и приложилъ его къ губамъ.

Это былъ, конечно, пропускной знакъ для таинственнаго привратника, такъ какъ онъ толкнулъ на право отъ себя дверь, совершенно невидимую, пока она была заперта, и указалъ Бильо лстницу съ узкими и крутыми ступеньками, ведшую въ подземелье.

Бильо вошелъ, дверь за нимъ затворилась быстро, но безшумно.

На этотъ разъ фермеръ сосчиталъ семнадцать ступеней и, дойдя до послдней, онъ, не смотря на молчаніе, на которое обрекъ себя, проговорилъ вполголоса:

— Ну вотъ! я и пришелъ.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ него была дверь, прикрытая портьерой, онъ прямо подошелъ къ этой портьер, приподнялъ ее и очутился въ большой круглой зал, гд уже собралось человкъ пятьдесятъ.

Стны этой залы были покрыты блыми и красными матеріями, а на нихъ переплетались компасы, наугольники и ватерпасы.

Лампа, прившенная къ своду, бросала тусклый свтъ только на самую середину комнаты, и оставляла въ тни тхъ, кто не желая быть узнанными, держались въ отдаленіи.

Эстрада, на которую вели четыре ступеньки, ожидала ораторовъ, или желающихъ вступить въ общество, на ней столъ и пустое кресло ожидали предсдателя.

Въ нсколько минутъ зала совершенно наполнилась. Люди всхъ сословій и состояній, отъ крестьянина до принца, приходили одинъ по одному, какъ пришелъ Бильо, и, зная или не зная другъ друга, садились куда попало, или куда ихъ влекли ихъ симпатіи.

У каждаго изъ нихъ подъ фракомъ или дождевымъ плащемъ былъ надть фартукъ каменьщика, если онъ былъ просто масонъ, или шарфъ иллюмината, если онъ былъ вмст масонъ и иллюминатъ, т. е. пріобщенъ къ великой тайн.

Только три человка не имли этого послдняго отличія, и носили одинъ масонскій фартукъ.

Одинъ изъ нихъ былъ Бильо, другой, молодой человкъ лтъ двадцати, наконецъ, третій, человкъ лтъ сорока двухъ, судя по манерамъ, этотъ послдній принадлежалъ къ самымъ высшимъ классамъ общества.

Нсколько секундъ спустя посл того, какъ вошелъ этотъ послдній, при чемъ его входъ не произвелъ большаго шума, чмъ входъ самаго простаго члена общества, отворилась замаскированная дверь, и показался предсдатель, украшенный знаками Великаго Востока и Великаго Кофта.

Бильо вскрикнулъ отъ удивленія: этотъ предсдатель, передъ которымъ вс склоняли головы, оказался депутатомъ, встрченнымъ имъ въ Бастиліи.

Онъ легко поднялся на эстраду и обратился къ собранію:

— Братья, намъ предстоитъ сегодня заняться двумя вещами: я долженъ принять трехъ новыхъ членовъ, а затмъ, отдать вамъ отчетъ въ моемъ предпріятіи съ того самаго времени, какъ я за него взялся и до этого дня. Это дло съ каждымъ часомъ становится все боле труднымъ, поэтому вы должны знать, попрежнему-ли я заслуживаю ваше довріе, а я долженъ разсказать, продолжаю ли я быть его достойнымъ. И такъ, пусть только вожди ордена останутся въ этой зал, чтобы намъ можно было приступить къ принятію или непринятію трехъ новыхъ членовъ, явившихся къ намъ. Когда мы ршимъ этотъ вопросъ, вы вс, отъ перваго до послдняго, вернетесь въ засданіе, такъ какъ я хочу объяснить свое поведеніе, въ присутствіи всхъ, а не одного лишь высшаго кружка, и получить отъ васъ порицаніе или благодарность.

Едва были произнесены эти слова, какъ отворилась дверь, противоположная замаскированной. Показался обширный сводчатый корридоръ, похожій на подземныя пещеры, или древнія катакомбы, и толпа, словно процессія призраковъ, вышла молча и разсыпалась подъ его сводами, едва освщенными мдными лампами.

Въ зал осталось только трое вступающихъ. Случайно оказалось, что они стояли, прислонясь къ стн, почти на одинаковомъ разстояніи одинъ отъ другаго.

Они съ удивленіемъ посмотрли другъ на друга, такъ какъ только теперь узнали, что оказались тремя героями этого засданія.

Въ эту минуту отворилась дверь, въ которую вошелъ предсдатель. Появились шесть человкъ въ маскахъ и размстились трое на право отъ его кресла, а трое налво.

— Пусть нумера 2 и 3 на минуту выйдутъ, сказалъ предсдатель.— Никто кром высшихъ начальниковъ не должны знать тайнъ принятія или отверженія брата масона въ орденъ иллюминатовъ.

Юноша и человкъ съ аристократическимъ видомъ удалились въ корридоръ, по которому они пришли.

Бильо остался одинъ.

— Подойди, сказалъ ему предсдатель посл минутнаго молчанія, чтобы дать двумъ другимъ кандидатамъ время удалиться.

Бильо подошелъ.

— Какъ тебя зовутъ среди непосвященныхъ? спросилъ предсдатель.

— Франсуа Бильо.

— Какъ тебя зовутъ среди избранныхъ?

— Сила.

— Гд ты увидалъ свтъ?

— Въ суассонской лож Друзей Истины.

— Сколько теб лтъ?

— Семь лтъ.

Бильо сдлалъ знакъ, означавшій, что онъ занимаетъ степень мастера масонскаго ордена.

— Почему ты желаешь повыситься на одну степень и быть принятымъ среди насъ?

— Потому, что я слышалъ, что эта степень подвинетъ меня на шагъ къ всемірному свту.

— Есть у тебя воспріемники?

— У меня нтъ никого, кром того, кто пособственному побужденію и первый пришелъ ко мн, чтобы предложить мн ввести меня сюда.

И Бильо пристально посмотрлъ на предсдателя.

— Съ какимъ чувствомъ пойдешь ты по пути, какой ты желаешь видть открытымъ для себя?

— Съ ненавистью къ сильнымъ, съ любовью къ равенству.

— Кто намъ поручится за эту любовь къ равенству и эту ненависть къ сильнымъ?

— Слово человка, никогда не нарушавшаго своего слова.

— Кто внушилъ теб эту любовь къ равенству?

— Низкое состояніе, въ какомъ я родился.

— Кто внушилъ теб эту ненависть къ сильнымъ?

— Это моя тайна, ты знаешь эту тайну. Зачмъ ты хочешь заставить меня громко повторить то, чего я не ршаюсь сказать даже тихо самому себ?

— Будешь ты самъ слдовать и обязуешься-ли по мр силъ и возможности заставлять всхъ, окружающихъ, слдовать по пути къ равенству?

— Да.

— Будешь ты по мр силъ и возможности уничтожать всякое препятствіе къ свобод Франціи и освобожденію всего міра?

— Буду.

— Свободенъ ты отъ всякаго прежняго обязательства, или, если оно тобою принято и противорчитъ только что сдланнымъ тобою обтамъ, готовъ ли ты разорвать его?

— Да.

Предсдатель обернулся къ шести замаскированнымъ начальникомъ.

— Братья, сказалъ онъ,— этотъ человкъ говоритъ правду. Это я пригласилъ его вступить къ намъ. Сильное горе связываетъ его съ нашимъ дломъ братствомъ ненависти. Онъ уже много сдлалъ для революціи и можетъ еще многое сдлать. Я объявляю себя его воспріемникомъ и отвчаю за него въ прошломъ, въ настоящемъ и въ будущемъ.

— Пусть онъ будетъ принять, разомъ проговорили шесть голосовъ.

— Ты слышишь? сказалъ предсдатель.— Ты готовъ принести присягу?

— Произнесите ее, я буду повторять за вами.

Предсдатель поднялъ руку и проговорилъ медленно и торжественно:

— Во имя Распятаго Сына клянись порвать плотскія связи, еще привязывающія тебя къ отцу, матери, братьямъ, сестрамъ, жен, родственникамъ, друзьямъ, любовниц, королямъ, благодтелямъ, и къ какому бы то ни было существу, кому ты общалъ врность, повиновеніе, благодарность или службу.

Бильо твердымъ голосомъ повторялъ слова, произносимыя предсдателемъ.

— Хорошо, сказалъ предсдатель.— Съ этой минуты ты освобожденъ отъ такъ называемой присяги, принесенной родин и законамъ. Поэтому клянись сообщать новому начальнику, признанному тобой, все, что ты увидишь и сдлаешь, узнаешь или угадаешь, и даже разыскивать, подслушивать и подсматривать то, что ты не можешь прямо узнать.

— Клянусь! повторилъ Бильо.

— Клянись уважать и почитать ядъ, желзо и огонь, какъ средства скорыя, врныя и необходимыя для избавленія міра, посредствомъ смерти, отъ тхъ, кто старается унизить истину и вырвать ее изъ нашихъ рукъ.

— Клянусь!

— Клянись избгать Неаполь, Римъ, Испанію, избгать всякую проклятую землю. Клянись избгать всякаго искушенія выдать то, что ты увидишь и услышишь на нашихъ собраніяхъ, такъ какъ быстре молніи тебя поразитъ невидимый и неминуемый ножъ, куда бы ты ни укрылся.

— Клянусь!

— А теперь, живи во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Братъ, стоявшій въ тни, отворилъ дверь въ подземелье, гд прогуливались низшіе братья ордена, въ ожиданіи конца тройнаго принятія. По знаку предсдателя, Бильо поклонился и присоединился къ людямъ, съ которыми его соединяла ужасная клятва, имъ произнесенная.

— Номеръ 2! громко проговорилъ предсдатель, когда затворилась дверь за новымъ членомъ.

Шпалеры, прикрывавшія дверь въ корридоръ, медленно приподнялись, и вошелъ молодой человкъ, одтый во все черное.

— Подойди, сказалъ предсдатель.

Молодой человкъ подошелъ. Ему было не боле двадцати двухъ лтъ, а по его блой и тонкой кож его легко можно было принять за женщину. Огромный, туго стянутый галстухъ, какой въ то время носилъ только онъ одинъ, могъ заставить подумать, что блескъ и прозрачность его кожи были слдствіемъ не чистоты крови, а какой-то тайной и скрытой болзни, не смотря на его большой ростъ и высокій галстухъ, его шея казалась относительно короткой, лобъ былъ низкій, а верхняя часть головы нсколько вдавленная. Кром того, отъ всей его фигуры вяло какой-то деревянною неподвижностью и натянутостью, длавшей этого юношу, едва вступившаго на порогъ жизни, похожимъ на посланника изъ другаго міра, на депутата могилы.

Предсдатель внимательно посмотрлъ на него, прежде чмъ началъ предлагать ему вопросы. Но взглядъ его, внимательный и любопытный, не могъ заставить юношу опустить глаза.

Онъ ждалъ.

— Какъ тебя зовутъ среди непосвященныхъ?

— Антуанъ Сенъ-Жюстъ.

— Какъ тебя зовутъ среди избранныхъ?

— Смиреніе.

— Гд ты увидалъ свтъ?

— Въ Ліонской лож Гуманитарныхъ.

— Сколько теб лтъ?

— Пять.

Вступающій сдлалъ знакъ, показывавшій, что онъ компаньонъ франкъ-масонства.

— Зачмъ ты желаешь подняться на одну степень и быть принятымъ къ намъ?

— Потому что всякому человку присуще стремиться къ высотамъ, такъ какъ на высотахъ воздухъ и свтъ лучезарне.

— Есть у тебя образецъ?

— Женевскій философъ, сынъ природы, безсмертный Руссо.

— Есть у тебя воспріемники?

— Да.

— Сколько?

— Двое.

— Кто они?

— Робеспьеръ старшій и Робеспьеръ младшій.

— Съ какимъ чувствомъ вступаешь ты на путь, который хочешь заставить себ открыть?

— Съ врой.

— Куда долженъ вести этотъ путь Францію и весь міръ?

— Францію къ свобод, міръ къ освобожденію.

— Что бы ты далъ, чтобы Франція и міръ достигли этой цли?

— Свою жизнь, единственную вещь, какой я обладаю, такъ какъ уже отдалъ свое имущество.

— Будешь ты самъ слдовать и обязуешься ли по мр силъ и возможности заставить всхъ, кто тебя окружаетъ, слдовать по этому пути свободы и освобожденія?

— Я буду самъ слдовать, и буду заставлять всхъ, кто меня окружаетъ, слдовать по этому пути.

— И такъ, по мр силъ и возможности ты будешь уничтожать всякое препятствіе, встрченное на твоемъ пути?

— Я его уничтожу.

— Свободенъ ли ты отъ всякаго прежняго обязательства, или, если оно тобою принято и противорчитъ только что сдланнымъ тобою обтамъ, готовъ ли ты разорвать его?

— Я свободенъ.

Предсдатель обернулся къ шести замаскированнымъ лицамъ.

— Братья, вы слышали?

— Да, отвчали въ одинъ голосъ шесть членовъ высшаго кружка.

— Сказалъ онъ правду?

— Да, отвтили т.

— Согласны вы, чтобы онъ былъ принятъ?

— Да, снова сказали они.

— Готовъ ты принести присягу? спросилъ предсдатель вступающаго.

— Готовъ, отвтилъ Сенъ-Жюстъ.

Тогда предсдатель повторилъ слово въ слово и въ три пріема тже клятвы, какія онъ произносилъ для Бильо, и при всякой остановк предсдателя Сенъ-Жюстъ отвчалъ своимъ твердымъ и рзкимъ голосомъ:

— Клянусь!

Посл произнесенія присяги таже дверь отворилась невидимой рукою, и Сенъ-Жюстъ удалился той же быстрой и автоматической походкой, очевидно, не оставляя за собою ни сожалнія, ни сомннія.

Предсдатель подождалъ, чтобы дверь въ подземелье имла время затвориться, и громко сказалъ.

— Номеръ 3.

Шпалеры приподнялись второй разъ, и появился третій вступающій.

Какъ мы говорили, это былъ человкъ сорока двухъ лтъ, съ румянымъ лицомъ, и довольно негладкой кожей, но, несмотря на это, отъ всей его особы вяло аристократизмомъ и англоманіей, бросавшейся въ глаза съ перваго взгляда.

Въ его костюм, хотя элегантномъ, была замтна нкоторая строгость, уже начинавшая проникать во Францію, посл ея недавнихъ сношеній съ Америкой.

Его походка не отличалась ни твердостью походки Бильо, ни натянутостью Сенъ-Жюста, но въ его поступи, какъ и во всхъ его манерахъ, виднлось какое-то колебаніе, очевидно свойственное его натур.

— Подойди, сказалъ предсдатель.

Онъ повиновался.

— Какъ тебя зовутъ среди непосвященныхъ?

— Луи-Филиппъ-Жозефъ, герцогъ Орлеанскій.

— Твое имя среди избранныхъ?

— Равенство.

— Твой возрастъ?

— У меня нтъ возраста.

И герцогъ сдлалъ масонскій знакъ, означавшій, что онъ былъ возведенъ въ розенкрейцеры.

— Почему ты желаешь вступить къ намъ?

— Потому что, живя всегда между великими, я желаю, наконецъ, пожить среди обыкновенныхъ людей, потому что, живя всегда между врагами, я желаю, наконецъ, пожить сряди братьевъ.

— Есть у тебя воспріемники?

— Ихъ у меня два.

— Какъ ихъ имена?

— Отвращеніе и ненависть.

— Съ какимъ желаніемъ будешь ты идти по тому пути, какой ты желаешь видть открытымъ передъ собою?

— Съ желаніемъ мести.

— Кому?

— Тому, кто отказался отъ меня, той, что унизила меня.

— Что ты готовъ дать, чтобы добиться этой цли?

— Мое состояніе, больше чмъ состояніе, мою жизнь, больше чмъ жизнь, мою честь!

— Свободенъ ли ты отъ всякаго прежняго обязательства, или, если оно тобою принято и противорчитъ только что сдланнымъ тобою обтамъ, готовъ ли ты порвать его?

— Со вчерашняго дня вс мои обязательства порваны.

— Братья, вы слышали? обратился предсдатель къ шести замаскированнымъ людямъ.

— Да.

— Знаете вы того, кто явился для выполненія съ нами нашего дла?

— Да.

— И, зная его, вы согласны принять его къ намъ?

— Да, но пусть онъ присягнетъ.

— Знаешь ты клятву, какую теб остается произнести? сказалъ предсдатель принцу.

— Нтъ, но произнесите ее и, какова-бы она ни была, я повторю ее за вами.

— Она ужасна, особенно для тебя.

— Не ужасне полученныхъ мною оскорбленій.

— Настолько ужасна, что, выслушавъ ее, ты свободенъ удалиться, если ты усомнишься въ возможности выполнить ее съ полной строгостью.

— Произнесите ее.

Предсдатель пристально и проницательно посмотрлъ на вступающаго, и, точно желая его мало-по-малу приготовить къ кровавому обту, измнилъ порядокъ параграфовъ, начавъ прямо со втораго:

— Клянись, сказалъ онъ,— почитать желзо, ядъ и огонь средствами врными, скорыми и необходимыми для избавленія міра, посредствомъ смерти, отъ тхъ, кто старается осквернить истину и вырвать ее изъ нашихъ рукъ.

— Клянусь! проговорилъ принцъ твердымъ голосомъ.

— Клянись порвать плотскія узы, еще привязывающія тебя къ отцу, матери, братьямъ, сестрамъ, жен, роднымъ, друзьямъ, любовниц, королямъ, благодтелямъ, и всякому, кому бы ты ни общалъ врность, повиновеніе, благодарность или службу.

Герцогъ съ минуту молчалъ и видно было, какъ холодный потъ выступилъ на его лбу.

— Я тебя предупреждалъ, сказалъ предсдатель.

Но, вмсто того, чтобы просто отвчать: ‘клянусь’, какъ онъ сдлалъ прежде, герцогъ повторилъ мрачнымъ голосомъ, точно желая отрзать себ вс пути къ отступленію:

— Клянусь порвать вс плотскія узы, еще связывающія меня съ отцомъ, съ матерью, братьями, сестрами, женою, родными, друзьями, любовницей, королями, благодтелями, и со всми, кому бы я общалъ врность, повиновеніе, благодарность или услуги.

Предсдатель обернулся къ замаскированнымъ людямъ, которые переглянулись между собою, и глаза ихъ блеснули огнемъ черезъ отверстія масокъ.

— Луи-Филиппъ-Жозефъ, герцогъ Орлеанскій, заговорилъ предсдатель,— съ этой минуты ты освобождаешься отъ присяги, данной тобою родин и законамъ, только, не забывай одного: если ты измнишь намъ, то быстре молніи тебя поразить невидимый и неминуемый кинжалъ, кудабы ты ни укрылся.— Теперь, живи во имя Отца, Сына и Святаго Духа.

Предсдатель рукою указалъ принцу на дверь подземелья, открывшуюся передъ нимъ.

Принцъ провелъ рукою по чтицу, какъ человкъ, взявшій на себя ношу, превышающую его силы, тяжело вздохнулъ и съ усиліемъ оторвалъ свои ноги отъ пола.

— Ахъ! воскликнулъ онъ,— я все-таки, отомщу!..

X.
Отчетъ.

Замаскированные люди и предсдатель оставшись одни тихимъ голосомъ обмнялись нсколькими словами. Потомъ предсдатель сказалъ громко:

— Пусть вс войдутъ, я готовъ представить общанный мною отчетъ.

Дверь немедленно отворилась, члены общества, прогуливавшіеся по парамъ, или разговаривавшіе группами въ подземельи, вошли и наполнили залу засданій.

Едва успла затвориться дверь за послднимъ членомъ, какъ Каліостро, поднявъ руку, какъ человкъ, знающій цну времени и не желающій терять ни минуты, громко сказалъ:

— Братья, нкоторые изъ васъ, быть можетъ, присутствовали на собраніи, бывшемъ ровно двадцать лтъ тому назадъ въ пяти миляхъ отъ Рейна, въ двухъ миляхъ отъ деревни Даненфельсъ, въ одномъ изъ гротовъ горы Тоннеръ, если кто-либо изъ васъ присутствовалъ на немъ, то пусть эти почтенные поборники великаго дла, предпринятаго нами, поднимутъ руки и скажутъ: ‘Я былъ на немъ’.

Въ толп поднялись пять или шесть рукъ, и пять или шесть голосовъ произнесли, какъ того просилъ предсдатель:

— Я былъ тамъ!

— Хорошо, это все, что надо, сказалъ предсдатель,— остальные умерли или разсялись по всей вселенной, работая для общаго дла, дла святаго, потому что оно дло всего человчества. Двадцать лтъ тому назадъ, дло, которое мы прослдимъ во всхъ его періодахъ, было едва начато, тогда свтъ, насъ озаряющій, едва мерцалъ на восток, и только взоры самыхъ зоркихъ и упорныхъ различали будущее сквозь облако: прозрть же черезъ это облако дано только избраннымъ. На томъ собраніи я объяснилъ, вслдствіе какого чуда смерть, являющаяся для человка лишь забвеніемъ прошлаго времени и прошлыхъ событій, не существуетъ для меня, или скоре, въ теченіи двадцати вковъ тридцать два раза укладывала меня въ могилу, при чемъ различныя тла, эфемерные преемники моей безсмертной души, не подверглись забвенію, которое, повторяю, только и есть настоящая смерть. Поэтому, я могъ изъ вка въ вкъ слдить за развитіемъ ученія Христа и наблюдать, какъ народы медленно, но врно, переходили отъ рабства къ крпостничеству, отъ крпостничества къ тому состоянію порывовъ и желаній, которое предшествуетъ свобод. Какъ т вечернія звзды, которыя спшатъ еще до солнечнаго заката появиться на неб, такъ нсколько маленькихъ народовъ нашей Европы одни вслдъ за другими попробовали свободы: Римъ, Венеція, Флоренція, Швейцарія, Генуя, Пиза, Лукка, Ареццо, эти южные города, гд цвты быстре распускаются, а фрукты раньше зрютъ, одни за другими пробовали основывать республики, изъ которыхъ дв или три еще существуютъ, не опасаясь лиги королей, но вс эти былыя и настоящія республики заражены первороднымъ грхомъ: одн изъ нихъ аристократическія, другія олигархическія или деспотическія. Генуя, напримръ, одна изъ оставшихся,— республика маркизовъ, ея жители, простые граждане у себя дома, превращаются въ дворянъ за ея стнами. Только въ Швейцаріи есть нсколько демократическихъ учрежденій, но ея незамтные кантоны, затерянные среди горъ, не могутъ служить ни примромъ, ни помощью для человчества. Но намъ нужно было не то: намъ нужна была великая страна, которую-бы не надо было толкать, а она сама давала-бы толчки, огромное колесо, которое зацпило-бы и привело въ движеніе всю Европу, планета, которая вспыхнувъ, могла бы освтить весь свтъ!..

Одобрительный ропотъ пробжалъ по собранію, Каліостро продолжалъ вдохновенно:

— Я вопрошалъ Бога, творца всхъ вещей, виновника всякаго движенія, источника, всякаго прогресса, и видлъ, какъ Онъ перстомъ Своимъ указывалъ мн на Францію. Дйствительно, Франція, католическая съ II вка, національная съ XI, объединенная съ XVI, Франція, которую самъ Господь назвалъ своей старшей дочерью, Франція, испытавшая вс формы монархическаго правленія,— феодальную, сеньеральную и монархическую,— показалась намъ наиболе способной подвергнуться нашему вліянію и воспринять его. И мы ршили, руководимые небеснымъ лучомъ, какъ израильтяне были руководимы огненнымъ столбомъ. Мы ршили, что Франція первая добьется свободы. Взгляните на Францію двадцать лтъ тому назадъ и вы увидите, что нужна была великая смлость или скоре необыкновенная вра, чтобы предпринять подобное дло. Двадцать лтъ тому назадъ Франція находилась еще въ разслабленныхъ рукахъ Людовика XV: то была Франція Людовика XIV, т. е. великое аристократическое королевство, гд вс права принадлежали дворянамъ, вс привилегіи богатымъ. Во глав этого государства находился человкъ, представитель всего, что есть самаго высокаго и низкаго, самаго великаго и мелкаго, представитель Бога и народа. Этотъ человкъ однимъ словомъ могъ сдлать васъ богатымъ или бднымъ, счастливымъ или несчастнымъ, свободнымъ или узникомъ, живымъ или мертвымъ. У этого человка было три внука, три молодыхъ принца, которые должны были ему наслдовать. Тотъ, кого судьба назначила ему въ преемники, былъ бы выбранъ также и народомъ, если бы въ то время существовало народное голосованіе. Про него говорили, что онъ добръ, справедливъ, неподкупенъ, безкорыстенъ, образованъ, почти философъ. Чтобы навсегда уничтожить злосчастныя войны, наслдіе Карла II, ему выбрали въ жены дочь Маріи-Терезіи, такимъ образомъ, неразрывно соединялись два великихъ народа, на коихъ покоилось европейское равновсіе: Франція на берегу Атлантическаго океана и Австрія на берегу Чернаго моря, такъ было ршено Маріей-Терезіей, первымъ политикомъ въ Европ. Этотъ-то самый моментъ, когда Франція, опираясь на Австрію, Италію и Испанію, вступала въ новое и желанное царствованіе, мы выбрали не для того, чтобы сдлать изъ Франціи первое изъ королевствъ, но чтобы сдлать французовъ первыми среди народовъ. Но вс спрашивали себя, кто согласится войти въ логовище льва? какой христіанскій Тезей, руководимый свтомъ вры, обойдетъ вс закоулки огромнаго лабиринта и нападетъ на минотавра-короля? Я отвтилъ: ‘я!’ Потомъ на вопросъ нкоторыхъ горячихъ безпокойныхъ умовъ, сколько времени мн потребуется для выполненія первой части дла, мною предпринятаго и раздленнаго мною на три части, я опредлилъ срокъ въ двадцать лтъ. Противъ этого возстали. Понимаете? люди впродолженіи двадцати вковъ были невольниками и рабами, а возстали, когда я потребовалъ двадцать лтъ, чтобы ихъ сдлать свободными!

Каліостро обвелъ глазами собраніе, гд его послднія слова вызвали ироническія улыбки. Онъ продолжалъ:

— Наконецъ мн дали эти двадцать лтъ, я даль моимъ братьямъ знаменитый девизъ: Illia pedіbus destrue {Топчи ногами лилію.}, и принялся за дло, пригласивъ всякаго сдлать тоже. Я вступилъ во Францію подъ тнью тріумфальныхъ арокъ. Весь путь отъ Страсбурга до Парижа, покрытый цвтами и лсами, превратился въ путь, усыпанный лаврами и розами. Вс кричали: ‘да здравствуетъ дофина, да здравствуетъ будущая королева’! Надежды всего королевства покоились на потомств спасительнаго супружества. Я не хочу приписывать себ всю славу иниціативы и заслугу послдующихъ событій: Господь былъ со мною, Онъ допустилъ меня увидть божественную десницу, державшую бразды Его огненной колесницы. Слава Богу! мн удалось удалить камни съ дороги, перебросить черезъ рки мосты, засыпать пропасти, и колесница прохала — вотъ и все. И вотъ, братья, посмотрите, что совершилось за эти двадцать лтъ:

Парламенты были закрыты,

Людовикъ XV, прозванный возлюбленнымъ, умеръ среди общаго презрнія,

Королева, семь лтъ не имвшая дтей, посл семи лтъ производитъ на свтъ спорныхъ дтей: ее обвиняютъ какъ мать при рожденіи дофина, позорятъ какъ женщину при процесс ожерелья.

Король, коронованный подъ именемъ Людовика желаннаго, начавъ царствовать, оказался такимъ же безсильнымъ въ политик, какъ и въ любви, переходя отъ утопіи къ утопіи, онъ доходитъ до банкротства, отъ министра къ министру онъ доходитъ до г-на Колонна.

Собираются нотабли и требуютъ генеральныхъ штатовъ.

Генеральные штаты, избранные общей подачей голосовъ, провозглашаютъ себя Національнымъ Собраніемъ.

Дворянство и духовенство побждены третыімъ сословіемъ.

Бастилія взята.

Иностранныя войска изгнаны изъ Парижа и Версаля,

Ночь 4 августа показываетъ аристократіи все ничтожество дворянства.

5 и 6 октября показываютъ королю и королев ничтожество королевской власти,

11 іюля 1790 г. показываетъ всему міру единство Франціи,

Принцы, благодаря эмиграціи, теряютъ свою популярность,

Monsieur теряетъ свою популярность благодаря процессу Фавра.

Наконецъ на алтар отечества произносится присяга конституціи, президентъ національнаго собранія занимаетъ одинаковый тронъ съ королемъ, законъ и нація помщаются надъ ними, Европа внимательно склоняется надъ нами, молчитъ и выжидаетъ, все, что не апплодируеть, трепещетъ!

Братья, правъ ли я былъ, сказавъ, что Франція окажется колесомъ, которое зацпитъ и приведетъ въ движеніе всю Европу, солнцемъ, которое озаритъ вселенную?

— Да! да! да! закричали вс.

— Теперь, братья, продолжалъ Каліостро,— полагаете вы, что дло настолько подвинулось, что его можно предоставить самому себ? полагаете вы, что посл присяги конституціи можно довриться королевской клятв?

— Нтъ! нтъ! нтъ! воскликнули вс.

— Въ такомъ случа, продолжалъ Каліостро,— теперь надо начать второй революціонный періодъ великаго демократическаго дла. Я вижу съ радостью, что для васъ, какъ и для меня, федерація 1790 г. есть не цль путешествія, а только привалъ, хорошо, привалъ сдланъ, вс отдохнули, дворъ принялся за свою контръ-революцію, а мы, въ свою очередь, опояшемъ наши шпаги и тронемся въ путь. Конечно, робкія сердца переживутъ не мало часовъ безпокойства, не мило минутъ упадка духа, часто намъ будетъ казаться, что лучъ, намъ свтившій, потухъ, что десница, руководящая нами, покинула насъ. Во время длиннаго пути, который намъ еще предстоитъ, намъ будетъ не разъ казаться, что дло наше скомпрометировано, даже погублено, какимъ-нибудь непредвидннымъ случаемъ, неожиданнымъ событіемъ. Повидимому, все будетъ противъ насъ, неблагопріятныя обстоятельства, торжество нашихъ враговъ, неблагодарность нашихъ согражданъ, многіе и даже, можетъ быть, самые добросовстные, подъ вліяніемъ всхъ этихъ реальныхъ трудностей и мнимаго безсилія, дойдутъ до того, что сами спросятъ себя, не по ложному ли пути шли они и не заблуждались ли? Нтъ, братья, нтъ! говорю это вамъ теперь, и пусть слова мои вчно звучатъ въ вашихъ ушахъ — при побд, какъ тріумфальная труба, при пораженіи, какъ тревожный набатъ, нтъ, на передовыхъ націяхъ лежитъ священная миссія, которую он, по вол Провиднія, неизбжно должны выполнить. Господь ведетъ ихъ по своимъ неисповдимымъ путямъ, и завса спадаетъ съ глазъ нашихъ лишь тогда, когда путь совершенъ, часто облако скрываетъ отъ насъ Бога, а мы думаемъ, что Онъ покинулъ насъ, часто, какая-нибудь идея только длаетъ шагъ назадъ, а кажется, будто она трубитъ отбой, тогда какъ, напротивъ, она, какъ древніе рыцари на средневковыхъ турнирахъ, отступаетъ только для того, чтобы лучше направить свое копье и снова броситься на противника съ новыми силами и большей горячностью. Братья, братья! наша цль это маякъ, зажженный на высокой гор, двадцать разъ впродолженіи дороги неровности почвы скрываютъ его отъ насъ, и мы думаемъ, что онъ потухъ, тогда слабые ропщутъ, жалуются, останавливаются, говоря: ‘намъ уже ничто не указываетъ дороги, мы идемъ во мрак, остановимся, зачмъ намъ плутать?’ Сильные продолжаютъ путь съ увренной улыбкой, и вскор маякъ опять показывается, исчезаетъ, снова появляется, и каждый разъ онъ все видне, все ярче, все ближе и ближе! И вотъ, съ борьбой, съ упорствомъ и главное съ врой въ сердц, избранные міра сего дойдутъ до спасительнаго маяка, свтъ котораго долженъ озарить не только Францію, но и вс народы. Поклянемся же, братья, поклянемся за себя и нашихъ потомковъ,— вдь часто служеніе иде или вчному принципу требуетъ не одного поколнія — такъ поклянемся же за себя и нашихъ потомковъ, что мы остановимся только тогда, когда воплотимъ на земл священный завтъ Христа, первую часть котораго мы уже почти выполнили: свобода, равенство, братство!

Эти слова Каліостро были покрыты оглушительными апплодисментами. Вдругъ восторженные клики и горячія одобренія были прерваны рзкимъ и пронзительнымъ голосомъ, онъ подйствовалъ на общее воодушевленіе, какъ холодныя капли воды, упавшія съ утеса на лобъ, покрытый испариной.

— Да, поклянемся, но прежде объясни намъ, какъ ты понимаешь эти три слова, чтобы твои простые апостолы могли посл тебя объяснять ихъ другимъ?

Зоркій взглядъ Каліостро погрузился въ толпу и устремился на блдное лицо депутата города Арраса.

— Хорошо! сказалъ онъ,— слушай же, Максимильянъ!

Потомъ онъ обратился къ толп и громко повторилъ:

— Слушайте же вс!

XI.
Свобода! Равенство! Братство!

Въ собраніи воцарилась та торжественная тишина, которая всегда показываетъ, насколько важно то, что вс приготовились слушать.

— Да, вы сдлали хорошо, что спросили меня, что я подразумеваю подъ словами: свобода, равенство, братство. Начнемъ съ свободы. Прежде всего, братья, не смшивайте свободы съ независимостью, это не дв сестры, похожія другъ на друга, а два врага, другъ друга ненавидящіе. Почти вс народы, живущіе въ горахъ, независимы, за исключеніемъ швейцарцевъ, но я не не знаю ни одного, который былъ бы дйствительно свободенъ. Никто не станетъ отрицать, что калабрійцы, корсиканцы и шотландцы независимы, но никто не осмлится сказать, что они свободны. Если калабріецъ вообразитъ себя оскорбленнымъ, если будетъ задта честь корсиканца или интересы шотландца, то, такъ какъ калабріецъ не можетъ искать правосудія, ибо у народа угнетеннаго правосудія не бываетъ, то онъ обращается къ своему кинжалу, корсиканецъ къ своему стилету, а шотландецъ къ своему ножу, онъ поражаетъ, его врагъ падаетъ, онъ отомщенъ, въ горахъ онъ находитъ убжище и, за неимніемъ свободы, тщетно призываемой гражданами, онъ находитъ независимость въ глубокихъ пещерахъ, большихъ лсахъ, на высокихъ вершинахъ т. е. независимость лисицы, верблюда или орла. Но орелъ, верблюдъ и лисица, невозмутимые, неизмнные, равнодушные зрители великой человческой драмы, развертывающейся передъ ихъ глазами, не боле, какъ животныя, одаренныя лишь инстинктомъ и обреченныя на одиночество, первобытныя цивилизаціи, древнія, можно сказать, материнскія цивилизаціи Индіи, Египта, Этруріи, Малой Азіи, Греціи, Лаціума, сконцентрировавъ свои науки, религіи и искусства какъ бы въ одинъ снопъ свта, который он бросили на міръ, чтобы освтить въ ея колыбели и развитіи новйшую цивилизацію, оставили лисицъ въ ихъ норахъ, верблюдовъ на ихъ вершинахъ, орловъ среди облаковъ, для нихъ, дйствительно, время проходитъ, но не иметъ измренія, для нихъ, науки процвтаютъ, но не существуетъ прогресса, для нихъ, народы нарождаются, развиваются и погибаютъ, но совершенно безслдно. Дло въ томъ, что провидніе ограничило кругъ ихъ способностей инстинктомъ личнаго самосохраненія, тогда какъ Богъ одарилъ человка пониманіемъ добра и зла, чувствомъ справедливости и несправедливости, любовью къ обществу. Вотъ почему человкъ, рожденный одинокимъ, какъ лисица, дикимъ, какъ верблюдъ, любящимъ уединеніе, какъ орелъ, собрался въ семьи, соединился въ племена, образовалъ народы. Поэтому, какъ я вамъ говорилъ, братья, тотъ, кто уединяется, иметъ право только на независимость, и, напротивъ, люди, соединяющіеся въ общество, имютъ право на свободу.

Свобода!

Это не первоначальная и единая субстанція, какъ золото, это цвтокъ, плодъ, искусство, продуктъ, ее надо воздлать, чтобы она расцвла и созрла. Свобода есть право всякаго длать ради своихъ интересовъ, своего удовлетворенія, благополучія, удовольствія, своей славы все, что не вредитъ интересамъ другихъ, это отказъ отъ части индивидуальной независимости для образованія вклада въ общую свободу, вклада, изъ котораго всякій черпаетъ въ свою очередь и въ одинаковомъ размр, свобода, наконецъ, это обязательство, принятое передъ цлымъ свтомъ не ограничивать плодовъ просвщенія, прогресса, завоеванныхъ привилегій, эгоистичнымъ кругомъ одного народа, одной націи, одной расы! но, напротивъ того, бросать ихъ полными пригоршнями отдльнымъ личностямъ или обществу, всякій разъ, какъ бдный индивидъ или убогое общество васъ попросить раздлить съ нимъ ваше сокровище: не бойтесь истощить это сокровище, ибо свобода обладаетъ божественнымъ даромъ пріумножаться отъ самой расточительности, подобно резервуару большихъ ркъ, орошающихъ землю, который тмъ полне у своего истока чмъ изобильне водой у устья. Вотъ что такое свобода: небесная манна, на которую всякій иметъ право, такъ что избранный народъ, для котораго эта манна падаетъ, долженъ длиться ею со всякимъ народомъ, требующимъ своей доли, такова свобода, какъ я понимаю ее, продолжалъ Каліостро, даже не удостоивъ прямо отвтить тому, кто спросилъ его.— Перейдемъ къ равенству.

Громкій ропотъ одобренія поднялся до самыхъ сводовъ, окруживъ оратора лаской, самой пріятной, если не для сердца, то для самолюбія всякаго человка,— лаской популярности.

Но онъ, точно привыкнувъ къ этимъ оваціямъ, поднялъ руку, чтобы потребовать молчанія.

— Братья, сказало, онъ,— время проходитъ, а оно для насъ дорого: каждая минута его, употребленная съ пользою врагами нашего святаго дла, вырываетъ пропасть подъ нашими ногами или воздвигаетъ препятствіе на нашемъ пути. Позвольте же мн сказать вамъ, что такое равенство, какъ я сказалъ, что такое свобода.

Тотчасъ же въ зал раздалось: тише! тише! и потомъ водворилась полная тишина, среди которой раздался ясный, звонкій, отчетливый голосъ Каліостро.

— Братья, говорилъ онъ,— я не оскорблю васъ предположеніемъ, чтобы хотя одинъ изъ насъ подразумвалъ подъ обаятельнымъ словомъ — равенства, равенство матеріальное и умственное, нтъ, вы хорошо знаете, что то и другое равенство противорчатъ истинной философіи, и что сама природа разршила этотъ великій вопросъ, помстивъ иссопъ близъ дуба, холмъ близъ горы, ручей близъ рки, озеро близъ океана, глупость рядомъ съ геніемъ. Никакіе декреты всего міра не понизятъ ни на локоть Чимборассо, Гималаевъ или Монблана, никакія постановленія людскихъ собраній не потушатъ священнаго огня, горящаго на чел Гомера, Данте или Шекспира. Никому не приходило въ голову, чтобы равенство, освященное законами, было равенствомъ матерьяльнымъ и физическимъ, что съ того дня, какъ этотъ законъ будетъ занесенъ на скрижали конституціи, вс поколнія будутъ имть ростъ Голіаа, доблесть Сида, или геній Вольтера, нтъ, отдльныя лица и масса, мы вс отлично поняли и должны отлично понимать, что, просто напросто, дло идетъ о равенств общественномъ. Но, что такое равенство общественное, братья?

Равенство!

Это уничтоженіе всхъ наслдственныхъ привилегій, свободный доступъ ко всмъ должностямъ, ко всмъ чинамъ, ко всмъ степенямъ, это награда заслуг, генію, добродтели, а не достояніе касты, семьи или расы: такъ, тронъ, если предположить, что еще останется тронь, есть, или скоре, будетъ лишь самымъ высокимъ постомъ, до котораго можетъ достигнуть самый достойный, тогда какъ на низшихъ ступеняхъ остановятся т, кто, по своимъ заслугамъ, будутъ заслуживать второстепенныхъ постовъ, при чемъ, кто бы ни сталъ королемъ, министромъ, совтникомъ, генераломъ или судьей, никому не придетъ въ голову вопроса объ его происхожденіи. И такъ, королевскій санъ или магистратура, престолъ монарха или кресло президента, перестанутъ быть наслдственнымъ достояніемъ одной касты, а замнятся Избраніемъ. Такъ, совть, война, судъ не будутъ боле привилегіей одной касты, а Способностей. Такъ, для искусствъ, наукъ, литературы не будетъ боле протекціи, а Конкурсъ. Вотъ что такое общественное равенство! Потомъ, по мр того, какъ идеи будутъ расширяться вмст съ образованіемъ, не только даровымъ и для всхъ доступнымъ, но еще и для всхъ обязательнымъ, должно возвышаться и равенство. Вмсто того, чтобы оставаться въ грязи, равенство должно быть всюду даже въ высшихъ сферахъ. Такая великая нація, какъ Франція, должна признавать только равенство возвышающее, а не равенство принижающее, вдь равенство принижающее есть уже не равенство Титановъ, а разбойниковъ, это уже не Кавказское ложе Прометея, а ложе Прокруста.— Вотъ что такое равенство!

Нтъ ничего удивительнаго, что подобное опредленіе получило общее сочувствіе въ собраніи людей съ умомъ возвышеннымъ, съ сердцемъ честолюбивымъ, гд. всякій, за очень рдкимъ исключеніемъ, долженъ былъ видть въ своемъ сосд одну изъ ступеней къ своему будущему возвышенію. Поэтому раздались громкіе крики одобренія вмст съ рукоплесканіями и топотомъ йогъ, показывающими, что т люди,— а таковые нашлись въ этомъ собраніи,— которые на практик должны были выказать совсмъ не такое пониманіе равенства, какое высказалъ Каліостро, теоретически признавали его именно такимъ, какъ его понималъ могучій геній страннаго вождя, ими себ избраннаго.

Но Каліостро, пылкость, одушевленіе, и блескъ краснорчія котораго все увеличивались по мр того, какъ развивался вопросъ, снова потребовалъ молчанія и продолжалъ голосомъ совершенно свжимъ и твердымъ:

— Братья, мы подошли теперь къ третьему слову завта, къ тому, которое люди всего доле не поймутъ и которое, по этой причин, конечно, великій цивилизаторъ поставилъ послднимъ. Братья, мы дошли до братства.

Братство!

— О! великое слово, если оно хорошо понято! высокое слово, если оно хорошо объяснено! Сохрани меня Богъ сказать, что тотъ, кто, плохо оцнивъ высоту этого слова, узко примните, его къ жителямъ одной деревни, къ гражданамъ одного города, къ людямъ одного государства, выкажетъ дурное сердце… Нтъ, братья, нтъ, это будетъ доказательствомъ лишь убогаго ума. Пожалемъ убогіе умы, постараемся сбросить свинцовыя сандаліи посредственности, развернемъ наши крылья и воспаримъ надъ вульгарными идеями. Когда сатана хотлъ искусить Іисуса, онъ перенесъ Его на самую высокую гору въ мір, съ вершины которой онъ могъ показать Ему вс земныя царства, а не башню Назарета, откуда было видно лишь нсколько бдныхъ деревень Іудеи. Братья, братство надо примнять не къ городу, ни даже къ государству, но надо распространять его на весь міръ. Братья, настанетъ день, когда святое для насъ слово отечество, когда священный для насъ лозунгъ національность, исчезнутъ, какъ театральныя занавсы, опускающіеся только для того, чтобы дать время художникамъ и машинистамъ приготовить безконечную даль, неизмримый горизонтъ. Братья, настанетъ день, когда люди, которые уже покорили землю и воду, покорять огонь и воздухъ, когда они будутъ парить на огненныхъ коняхъ не только мыслями, но и тломъ, когда втры, представляющіе теперь лишь покорныхъ гонцовъ бури, превратятся въ умныхъ и послушныхъ встниковъ цивилизаціи. Братья, настанетъ день, наконецъ, когда народъ, благодаря этимъ земнымъ и воздушными, сообщеніямъ, противъ которыхъ короли безсильны, поймутъ, что они связаны другъ съ другомъ общностью былыхъ страданій, что короли, вложившіе имъ въ руку оружіе для взаимнаго истребленія, вели ихъ не къ слав, какъ они сулили имъ, а къ братоубійству, и что поэтому они должны отдавать отчетъ потомству въ каждой пролитой капл крови, хотя бы самаго жалкаго члена великой человческой семьи. Тогда, братья, вы увидите, какое великолпное зрлище откроется передъ лицомъ Господа: вс условныя границы будутъ уничтожены, вс природные рубежи будутъ сглажены, рки перестанутъ служить препятствіемъ, а горы помхой, съ одного берега на другой народы протянутъ другъ другу руку и на каждой высокой вершин воздвигнется алтарь, алтарь братства! Братья! братья! братья! говорю вамъ, вотъ настоящее апостольское братство. Христосъ умеръ не для того, чтобы искупить только однихъ Назореянъ, Христосъ умеръ для того, чтобы искупить вс народы на земл. Не длайте же эти три слова: свобода, равенство, братство девизомъ только одной Франціи, напишите ихъ на хоругвіи человчества, какъ девизъ всего міра… А теперь, идите, братья, ваша задача велика, такъ велика, что по какой бы печальной долин слезъ и крови вы не прошли, ваши потомки позавидуютъ святой миссіи вами исполненной, и, какъ крестоносцы, слдовавшіе одни за другими все въ большемъ количеств и съ большей поспшностью по дорогамъ къ святымъ мстамъ, наши дти не остановятся, хотя очень часто будутъ узнавать свой путь лишь по блющими. костямъ своихъ отцовъ… Мужайтесь же, апостолы! мужайтесь же, паломники! мужайтесь же, воины!.. Апостолы, обращайте! паломники, идите! воины, сражайтесь!

Каліостро остановился, но, еслибы онъ этого не сдлалъ, его бы прервали аплодисменты, и громкіе крики одобренія и восторга.

Три раза они замирали и три раза поднималась, раздаваясь подъ сводами подземелья, точно подземная гроза.

Тогда шестеро замаскированныхъ людей поклонились ему одинъ вслдъ за другимъ, поцловали у него руку и удалились.

Затмъ, каждый изъ братьевъ поочереди склонялся передъ эстрадой, гд, какъ Петръ Пустынникъ, новый апостолъ только что проповдывалъ крестовый походъ во имя свободы, повторивъ зловщій девизъ: Lilia pedibus destrue.

Посл ухода послдняго члена лампа потухла. Каліостро остался одинъ, погребенный въ ндрахъ земли, среди безмолвія и мрака, подобно тмъ богамъ Индіи, въ таинства которыхъ онъ, по его словамъ, былъ посвященъ дв тысячи лтъ тому назадъ.

XII.
Женщины и цвты.

Нсколько мсяцевъ спустя посл только что разсказанныхъ нами событій, въ конц марта 1791 года, по дорог изъ Аржантейля въ Безонъ, спшила карета: она свернула за четверть лье отъ города, подъхала къ замку Марэ, ворота котораго отворились передъ нею настежъ, и остановилась въ глубин второго двора, передъ ступеньками крыльца.

Часы, вставленные въ фронтонъ замка, показывали восемь утра.

Старый слуга, повидимому нетерпливо ожидавшій прибытія кареты, бросился къ дверцамъ, отворилъ ихъ, и человкъ, одтый во все черное, взбжалъ по ступенькамъ.

— Ахъ! г-нъ Жильберъ, сказалъ слуга,— наконецъ то вы пожаловали!

— Въ чемъ дло, мой добрый Тейчъ? спросилъ докторъ.

— Увы! сударь, вы это сейчасъ увидите, сказалъ лакей.

Идя впереди доктора, онъ прошелъ по билліардной, лампы которой, зажженныя, вроятно, поздно ночью, все еще горли, потомъ вошелъ въ столовую, гд столъ, покрытый цвтами и откупоренными бутылками, фруктами и пирожными, говорилъ объ ужин, затянувшемся за предлы положеннаго времени.

Жильберъ съ грустью взглянулъ на эту безпорядочную сцену, которая доказывала, какъ плохо исполнялись его предписанія. Онъ вздохнулъ, пожалъ плечами и вступилъ на лстницу, которая вела въ спальню Мирабо, помщавшуюся во второмъ этаж.

— Г-нъ графъ, доложилъ слуга, войдя въ эту комнату,— вотъ г-нъ докторъ Жильберъ.

— Какъ, докторъ? воскликнулъ Мирабо,— неужели за нимъ посылали изъ-за такихъ пустяковъ?

— Пустяковъ! пробормоталъ бдный Тейчъ,— посудите сами, сударь.

— О! докторъ, проговорилъ Мирабо, слегка приподнимаясь,— поврьте, я очень сожалю, что васъ потревожили безъ моего вдома.

— Во первыхъ, любезный графъ, доставить мн случай васъ увидать не значитъ меня потревожить, вы знаете, что я лечу только нсколькихъ друзей, и имъ я принадлежу всецло. Ну, что случилось? въ особенности, прошу ничего не скрывать отъ медицины! Тейчъ, отдерните занавси и откройте окно.

Когда это приказаніе было исполнено, вся комната Мирабо освтилась, и докторъ могъ видть, какъ ужасно измнился знаменитый ораторъ за тотъ мсяцъ, какъ онъ съ нимъ не встрчался.

— А! а! проговорилъ она, невольно.

— Да, промолвилъ Мирабо,— я очень перемнился, не правда-ли? Я вамъ все объясню.

Жильберъ грустно улыбнулся, но, такъ какъ умный докторъ всегда кое-что почерпнетъ изъ того, что ему говоритъ больной, хотя-бы онъ говорилъ неправду, Жильберъ приготовился слушать.

— Вы знаете, какой вопросъ обсуждали вчера? спросилъ Мирабо.

— Да, о рудникахъ.

— Это вопросъ еще мало извстный, плохо или совсмъ не изученный. Интересы собственниковъ и правительства не достаточно раздлены. Къ тому же, графъ де-ла-Маркъ, мой близкій другъ, былъ очень заинтересованъ въ этомъ вопрос, половина его состоянія зависитъ отъ него: его кошелекъ былъ всегда къ моимъ услугамъ — надо же быть благодарнымъ. Я говорилъ или, скоре, нападалъ пять разъ, при послднемъ нападеніи я разбилъ своихъ противниковъ, но сама, былъ убитъ, или почти убитъ. Тмъ не мене, воротясь домой, я хотлъ отпраздновать побду. Нсколько пріятелей собрались ко мн на ужинъ, смялись, болтали до трехъ часовъ утра, въ три часа пошли спать, а въ пять у меня начались боли въ кишкахъ, я кричалъ, какъ, дуракъ, а Тейчъ испугался, какъ трусъ и послалъ за вами. Теперь вы знаете столько же, сколько я самъ. Вотъ пульсъ, вотъ языкъ, я страдаю, какъ оглашенный! Помогите мн, если можете, а я больше въ это не вмшиваюсь.

Жильберъ была, слишкомъ искусный врачъ, чтобы не видть серьезности положенія Мирабо, не прибгая къ свидтельству пульса и языка. Больной задыхался, дышалъ съ трудомъ, лицо у него распухло отъ застоя крови въ легкихъ, онъ жаловался на холодъ въ конечностяхъ, и отъ времени до времени боль становилась такъ сильна, что вызывала у него стоны и крики.

Однако, желая утвердиться въ своемъ мнніи, докторъ пощупалъ пульсъ. Она, бился конвульсивно и нервно.

— Ну, на этотъ разъ все обойдется благополучно, графъ, сказалъ Жильберъ, — но времени терять нельзя.

Она, вынулъ изъ кармана футляра, скорымъ и спокойнымъ жестомъ, свойственнымъ людямъ одареннымъ геніальностью.

— А! а! вы мн пустите кровь? сказалъ Мирабо.

— Сію-же минуту.

— Изъ правой руки или изъ лвой?

— Ни изъ той, ни изъ другой, у васъ и то легкія слишкомъ заложены. Я пущу вамъ кровь изъ ноги, а въ это время Тейчъ сходить въ Аржантейль за горчицей и мушкой, и мы поставимъ вамъ горчишникъ.

— Возьмите мою карету, Тейчъ.

— О! воскликнулъ Мирабо, — кажется и въ самомъ дл нельзя было терять времени, докторъ.

Жильберъ, не отвчая, немедленно приступилъ къ операціи, и вскор черная и густая кровь брызнула изъ ноги больнаго.

Облегченіе наступило немедленно.

— Ахъ! проговорилъ Мирабо, дыша свободне,— вы, дйствительно, великій человкъ, докторъ.

— А вы великій безумецъ, графъ, что такъ рисковали жизнью, столь драгоцнной для нашихъ друзей и для Франціи изъ-за нсколькихъ часовъ обманчиваго удовольствія.

Мирабо улыбнулся меланхолично, почти иронически.

— Ба! любезный докторъ, вы преувеличиваете: ни мои друзья, ни Франція далеко не такъ дорожатъ мною.

— Честное слово, сказалъ смясь Жильберъ,— великіе люди всегда жалуются на неблагодарность другихъ людей, а въ сущности, они сами неблагодарны. Заболйте серьезно, и завтра же весь Парижа, очутится подъ вашими окнами, умрите посл завтра, и вся Франція придете, на наши похороны.

— Вы мн говорите вещи очень утшительныя, отвтилъ смясь Мирабо.

— Потому и говорю, что вы можете видть одно, не рискуя другимъ, и въ самомъ дл, только большая демонстрація можетъ подбодрить васъ. Позвольте мн перевезти васъ въ Парижъ черезъ два часа, графъ, позвольте мн сказать коммиссіонеру на углу улицы, что вы больны, и вы увидите, что будетъ.

— Вы полагаете, что меня можно перевезти въ Парижъ?

— Сегодня, да… Какъ вы себя чувствуете?

— Я дышу свободне, голова проясняется, туманъ, стоявшій у меня передъ глазами, исчезаетъ… Но я все еще чувствую боль во внутренностяхъ.

— О! это касается горчишниковъ, дорогой графъ, кровопусканіе сдлало свое дло, и горчишникъ долженъ сдлать свое. Да, вотъ и Тейчъ.

Дйствительно, въ ту же минуту вошелъ Тейчъ, принеся все, что ему было приказано. Черезъ четверть часа наступило улучшеніе, предсказанное докторомъ.

— Теперь, сказалъ Жильберъ, — я вамъ даю часъ отдыха, а потомъ увезу васъ.

— Докторъ, возразилъ Мирабо смясь, — не позволите ли вы мн ухать только сегодня вечеромъ и назначить вамъ свиданіе въ моемъ отел въ Chausse — d’Antin, въ одиннадцать часовъ вечера?

Жильберъ посмотрлъ на Мирабо. Больной понялъ, что докторъ угадалъ причину такой отсрочки.

— Что длать! заговорила. Мирабо, — я жду одного визита.

— Любезный графъ, сказалъ Жильберъ, — я видла, много цвтовъ на стол вашей столовой. Вы вчера давали не простой ужинъ для друзей.

— Вы знаете, что я не могу обходиться безъ цвтовъ: это моя страсть.

— Да, но не одни цвты, графъ!

— Еще бы! если цвты для меня необходимы, то я долженъ выносить послдствія этой необходимости.

— Графъ! графъ! вы убьете себя!

— Сознайтесь, докторъ, что, по крайней мр, такая смерть будетъ очаровательна.

— Графъ, я весь день не отойду отъ васъ.

— Докторъ, я далъ слово, вы не захотите, чтобы я нарушилъ его.

— Вы будете сегодня вечеромъ въ Париж?

— Я вамъ сказалъ, что буду ждать васъ въ одиннадцать часовъ въ моемъ маленькомъ отел въ улиц Chausse-d’Antin… Вы уже видли его?

— Нтъ еще.

— Я его купилъ у Жюли, жены Тальма… Право, я совсмъ хорошо себя чувствую, докторъ.

— Это значитъ, что вы меня прогоняете.

— О! вотъ еще…

— Впрочемъ, вы правы. Я сегодня дежурный въ Тюльери.

— А! а! вы увидите королеву, проговорилъ Мирабо, хмурясь.

— Вроятно у васъ есть какое-нибудь порученіе къ ней?

Мирабо горько улыбнулся.

— Я не позволю себ подобной вольности, докторъ, не говорите ей, даже, что видли меня.

— Отчего?

— Оттого, что она спроситъ васъ, спасъ ли я монархію, какъ общалъ ей, и вы принуждены будете отвтить отрицательно, впрочемъ, прибавилъ Мирабо нервно смясь,— въ этомъ она сама столько же виновата, сколько я.

— Вы не хотите, чтобы я сказалъ ей, что ваша чрезмрная забота, что ваша борьба въ собраніи убиваютъ васъ?

Мирабо на секунду задумался.

— Хорошо, отвтилъ онъ,— скажите ей, если хотите, даже преувеличьте мою болзнь.

— Зачмъ?

— Такъ… изъ любопытства… чтобы мн въ чемъ то убдиться…

— Хорошо.

— Вы мн это общаете, докторъ?

— Общаю.

— И вы мн передадите все, что она скажетъ?

— Вс ея слова.

— Хорошо… Прощайте, докторъ, тысячу благодарностей.

И онъ протянулъ руку Жильберу.

Жильберъ пристально посмотрлъ на Мирабо, и этотъ взглядъ, повидимому, смутилъ его.

— Кстати, сказалъ больной,— что вы мн пропишете?

— О! теплое питіе изъ цикорія или огуречной травы, абсолютную діэту, но въ особенности…

— Въ особенности?

— Сидлку никакъ не моложе пятидесяти лтъ… Вы понимаете, графъ?

— Докторъ, разсмялся Мирабо,— чтобы только не преступить вашихъ предписаній, я возьму двухъ по двадцати пяти.

Въ дверяхъ Жильберъ встртилъ Тейча. Глаза бдняги были полны слезъ.

— О! сударь, зачмъ вы узжаете? сказалъ онъ.

— Вдь меня гонятъ, любезный Тейчъ, отвтилъ Жильберъ со смхомъ.

— И все это изъ за этой женщины! побормоталъ Тейчъ, — все изъ за того, что эта женщина похожа на королеву! Человкъ съ такимъ геніемъ, какъ вс говорятъ. Боже мой! можно ли быть такимъ глупымъ!

Высказавъ такое заключеніе, онъ отворилъ дверцу Жильберу, а тотъ слъ въ карету сильно озабоченный, говоря себ:

— Что онъ хочетъ сказать, говоря о женщин, похожей на королеву?

Онъ, даже, остановилъ Тейча за руку, чтобы распросить его, но опять подумала.:

— Что я? Это тайна Мирабо, а не моя.— Кучеръ, въ Парижъ!

XIII.
Что сказалъ король, что сказала королева.

Жильберъ въ точности исполнилъ двойное порученіе данное Мирабо.

Пріхавъ въ Парижъ, онъ встртила. Камиля Демулена, живую газету того времени.

Омъ объявилъ ему о болзни Мирабо, при чемъ нарочно представилъ ее гораздо серьезне, чмъ она была въ ту минуту, хотя и могла усилиться отъ всякой неосторожности со стороны Мирабо.

Потомъ онъ отправился въ Тюльери и объявилъ объ этой болзни королю.

Король только сказалъ:

— А! а! бдный графъ! онъ потеряла, аппетитъ?

— Точно такъ, государь, отвтилъ Жильберъ.

— Значитъ, дло серьезное, проговорилъ король.

И заговорилъ о другомъ.

Отъ короля Жильберъ прошелъ къ королев и повторилъ ей то, что сказалъ королю.

Горделивый лобъ Маріи-Антуанеты нахмурился.

— Отчего, сказала она, — онъ не заболлъ утромъ того дня, когда произнесъ свою превосходную рчь о трехцвтномъ знамени?

Потомъ она прибавила, какъ бы раскаиваясь, что выказала при Жильбер свою ненависть къ этому національному знамени французскаго народа.

— Какъ бы то ни было, для Франціи и для насъ будетъ очень прискорбно, если это нездоровье усилится.

— Мн кажется, я уже имлъ честь доложить вашему величеству, что это далеко не нездоровье, а серьезная болзнь.

— Съ которой вы справитесь, докторъ, проговорила королева.

— Я постараюсь, государыня, но не отвчаю за успхъ.

— Докторъ, я разсчитываю имть отъ васъ извстія о г-н де-Мирабо, вы слышите?

И она заговорила о другомъ.

Вечеромъ, въ назначенный часъ, Жильберъ поднимался по лстниц маленькаго отеля Мирабо.

Мирабо ждалъ его, лежа на кушетк, но, такъ какъ его задержали на нсколько минутъ въ гостиной подъ тмъ предлогомъ, что необходимо доложить о немъ графу, Жильберъ, войдя въ комнату, обвелъ ее глазами и увидалъ забытый на кресл кашемировый шарфъ.

Мирабо поспшилъ отвлечь отъ него вниманіе доктора.

— А! это вы, докторъ! сказалъ онъ.— Я уже знаю, вы исполнили часть даннаго вами общанія. Парижу извстно, что я боленъ, и бдному Тейчу каждыя десять минуть приходится давать обо мн справки моимъ друзьямъ и врагамъ: одни желаютъ знать, не лучше-ли мн, а другіе не хуже-ли. Это первая часть. Такъ же-ли врно вы исполнили вторую?

— Что вы хотите сказать? спросилъ Жильберъ улыбаясь,

— Вы это отлично знаете.

Жильберъ отрицательно покачалъ головой.

— Были вы въ Тюльери?

— Да.

— Видли короля?

— Да.

— Видли королеву?

— Да.

— Объявили имъ, что они вскор избавятся отъ меня?

— Я имъ объявилъ, что вы больны.

— Что они сказали?

— Король спросилъ, потеряли-ли вы аппетитъ.

— И на вашъ утвердительный отвтъ?

— Онъ васъ очень искренно пожаллъ.

— Добрый король! въ день своей смерти онъ скажетъ своимъ друзьямъ, какъ Леонидъ: ‘Сегодня вечеромъ я ужинаю у Плутона’. Но королева?

— Королева о васъ пожалла и съ участіемъ распрашивала о васъ.

— Въ какихъ выраженіяхъ, докторъ? спросила. Мирабо, очевидно, придававшій большое значеніе отвту Жильбера.

— Въ очень теплыхъ выраженіяхъ, сказалъ докторъ.

— Вы мн дали слово повторить слово въ слово то, что она скажетъ.

— О! я не могу припомнить каждаго ея слова

— Докторъ, вы не забыли ни одного слова.

— Клянусь вамъ…

— Докторъ, вы мн дали слово, вы хотите, чтобы я считалъ васъ человкомъ, способнымъ нарушить его?

— Вы требовательны, графъ.

— Ужъ я таковъ.

— Вы непремнно хотите, чтобы я повторилъ вамъ слова королевы?

— Слово въ слово.

— Ну, она сказала, что вамъ-бы слдовало заболть утромъ того дня, когда вы защищали съ трибуны трехцвтное знамя.

Жильберу хотлось видть, какъ далеко заходитъ вліяніе королевы на Мирабо.

Онъ подскочилъ на своей кушетк, точно прикоснулся къ Вольтову столбу.

— Вотъ она неблагодарность королей! воскликнулъ онъ.— Эта рчь заставила ее забыть о двадцати четырехъ милліонахъ лично ей! Но значитъ эта женщина не знаетъ, эта королева не вдаетъ, что однимъ взмахомъ я долженъ былъ завоевать популярность, потерянную изъ-за нея! она, значить, забыла, что я предложилъ отсрочку присоединенія Авиньона къ Франціи изъ уваженія къ строгой религіозности короля! Это была ошибка! Она значитъ забыла, что, во время моего предсдательствованія у якобинцевъ, предсдательствованія, которое продолжалось три мсяца и отняло у меня десять лтъ жизни, я боролся противъ закона ограничивавшаго національную гвардію одними гражданами — она это забыла! Она, значитъ, забыла, что при обсужденіи въ собраніи проэкта закона о присяг священниковъ, я потребовалъ, чтобы присягу распространили только на священниковъ исповдниковъ!— ошибка! О! эти ошибки! Эти ошибки! я дорого заплатила, за нихъ! а все таки, не эти ошибки погубили меня, потому что бываютъ странныя, необыкновенныя, анормальныя эпохи, когда сдланныя ошибки не губятъ человка. Не разъ, опять ради нихъ, я защищалъ дло справедливости, гуманности: нападали на бгство тетокъ короля, предложили законъ противъ эмигрантовъ: ‘клянусь, воскликнулъ я тогда, что никогда не стану ему повиноваться!’ И проэктъ закона былъ единогласно отвергнутъ. И вотъ чего не могли сдлать мои неудачи, сдлало мое торжество. Меня назвали диктаторомъ, вызвали на трибуну, тмъ, что разозлили меня, а хуже этого ничего не можетъ быть для оратора. Я вторично восторжествовалъ, но только когда напалъ на якобинцевъ. Тогда якобинцы поклялись убить меня, дураки! Дюпоръ, Ламегъ, Барнавъ не понимаютъ, что, убивъ меня, они отдадутъ диктатуру надъ ихъ сборищемъ Робеспьеру. Меня же, котораго они должны бы были беречь какъ зницу ока, они раздавили своимъ нелпымъ большинствомъ, они довели меня до кроваваго пота, заставили выпить горечь до дна, они надли на меня терновый внецъ, вложили трость въ руки, наконецъ, распяли! Я счастливъ, что подвергся этому страданію изъ-за вопроса гуманности… Трехцвтное знамя!.. она, значитъ, не видитъ, что оно ихъ единственное убжище, и что еслибы они захотли честно, всенародно укрыться подъ его тнь, эта тнь, можетъ быть спасла бы ихъ? Но королева не хочетъ быть спасенной, она хочетъ видть себя объектомъ народной мести, она отказывается отъ всего благоразумнаго. Такъ какъ средство, предлагаемое мною быть скромной, справедливой и насколько возможно правой,— наиболе дйствительно, то она всего боле отталкиваетъ его. Я хотлъ заразъ спасти дв вещи, королевскую власть и свободу: борьба неравная и трудная, въ которой я сражаюсь одинъ всми покинутый, и съ кмъ же? еслибы я сражался съ людьми, то куда бы ни шло, съ тиграми, тоже было бы ничего, со львами, тоже ничего, но мн приходится сражаться со стихіями, съ океаномъ, съ все выше вздымающими волнами, съ возростающимъ приливомъ! Вчера вода мн доходила до ступни, сегодня до колнъ, завтра дойдетъ до пояса, а посл завтра зальетъ меня съ головой… И вотъ, докторъ, откровенно сознаюсь вамъ. Сначала мною овладла тоска, потомъ отвращеніе. Я мечталъ о роли посредника между революціей и королемъ. Я надялся пріобрсти вліяніе на королеву, какъ мужчина, и въ одинъ прекрасный день, когда она неосторожно попала бы въ рку и стала тонуть, я бросился бы въ воду и спасъ ее. Но, нтъ, они никогда серьезно не хотли моей помощи, они хотли только скомпрометировать меня, лишить меня популярности, погубить, уничтожить, сдлать меня безсильнымъ на зло, какъ и на добро. Поэтому теперь, мн осталось только одно: умереть во время, красиво улечься, какъ древній атлетъ, граціозно вытянуть шею и прилично испустить послдній вздохъ.

Мирабо упалъ на кушетку и схватилъ зубами подушку.

Жильберъ узналъ то, что хотлъ узнать, т.-е. отъ чего зависитъ жизнь и смерть Мирабо.

— Графъ, спросилъ онъ, — что бы вы сказали, еслибы король завтра прислалъ узнать о вашемъ здоровья?

Больной шевельнулъ плечами, какъ-бы желая сказать: ‘Мн это было-бы безразлично!’

— Король… или королева, прибавилъ Жильберъ.

— Что? спросилъ Мирабо.

— Я говорю, король или королева, повторилъ Жильберъ.

Мирабо приподнялся на локтяхъ и пристально посмотрлъ на Жильбера.

— Она этого не сдлаетъ, сказалъ онъ.

— А еслибы сдлала?

— Вы думаете, что она можетъ снизойти до этого?

— Я ничего не думаю, но предполагаю, ожидаю.

— Хорошо, я подожду до завтрашняго вечера, сказалъ Мирабо.

— Что вы хотите сказать?

— Принимайте мои слова въ ихъ прямомъ смысл, докторъ, и не усматривайте въ нихъ ничего, кром того, что они означаютъ. Я подожду до завтрашняго вечера.

— И завтра вечеромъ?

— Ну, завтра вечеромъ, если она пришлетъ… если, напримръ, Веберъ придетъ, то окажется, что вы правы, а я ошибаюсь. Но, если напротивъ того, онъ не придетъ, о! тогда вы ошибетесь, докторъ, и я правъ.

— Хорошо, до завтрашняго вечера. А до тхъ поръ, любезный Демосенъ, тишина и спокойствіе.

— Я не встану съ кушетки.

— А этотъ шарфъ?

Жильберъ указалъ пальцемъ на вещь, поразившую его при вход въ комнату. Мирабо улыбнулся.

— Честное слово! сказалъ онъ.

— Хорошо! промолвилъ Жильберъ, постарайтесь провести покойную ночь, и я отвчаю за васъ.

И онъ вышелъ, въ дверяхъ его ожидалъ Тейчъ.

Успокойся, Тейчъ, твоему барину гораздо лучше, сказалъ ему докторъ.

Старый слуга грустно покачалъ головой.

— Какъ, ты мн не вришь? спросилъ докторъ.

— Я не могу врить, г-нъ докторъ, пока его злой геній остается съ нимъ.

Онъ вздохнулъ, оставивъ Жильбера на узкой лстниц.

На углу одной изъ площадокъ Жильберъ замтилъ закутанную фигуру, поджидавшую его.

Увидя его, она слегка вскрикнула и спрягалась за дверь, полуотворенную для того, чтобы дать ей возможность укрыться за нею, въ случа нужды.

Что это за женщина? спросилъ Жильберъ.

— Это она, отвтилъ Тейчъ.

— Кто она?

— Женщина, похожая на королеву.

Жильберъ второй разъ слышалъ эту фразу, и теперь ему пришла въ голову та же мысль что и прежде, онъ сдлалъ два шага впередъ, какъ бы желая послдовать за женщиной, но остановился прошептавъ:

— Быть не можетъ!

Она. продолжалъ свою дорогу, оставивъ стараго слугу въ отчаяніи, что человкъ, такой ученый, какъ докторъ, нечего не сдлалъ для заклинанія дьявола, который, по его глубокому убжденію, былъ посланъ самимъ адомъ.

Мирабо провелъ довольно хорошую ночь. На другой день онъ рано позвалъ Тейча и веллъ ему открыть окна, чтобы подышать утреннимъ воздухомъ.

Стараго слугу тревожило только лихорадочное нетерпніе, овладвшее больнымъ. Когда на вопросъ своего барина, онъ отвтилъ, что только что пробило восемь часовъ, Мирабо не хотлъ этому врить и приказалъ принести свои часы, чтобы самому удостовриться. Онъ положилъ эти часы на столикъ, подл своей кровати.

— Тейчъ, сказалъ онъ старому слуг, — на сегодня, вы замните внизу Жана, а онъ будетъ прислуживать мн.

— О! Господи! воскликнула. Тейчъ,— неужели я имлъ несчастіе чмъ-нибудь не угодить вашему сіятельсту?

— Напротивъ, мой добрый Тейчъ, сказалъ тронутый Мирабо,— только потому, что я довряю одниму теб, я и посылаю тебя на сегодня внизъ. Всякому, кто придетъ узнавать о моемъ здоровья, ты скажешь, что мн лучше, но что я еще никого не принимаю, только если придутъ отъ… Мирабо остановился.— Только, если придутъ изъ дворца, продолжалъ онъ,— если пришлютъ изъ Тюльери, ты пришлешь ко мн на верхъ посланнаго, понимаешь? подъ какимъ-бы то ни было предлогомъ ты не позволишь ему уйти прежде, чмъ я переговорю съ нимъ. Видишь, мой добрый Тейчъ, удаляя тебя отъ себя, я этимъ возвышаю тебя, длая тебя своимъ повреннымъ.

Тейча, взялъ руку Мирабо и поцловалъ ее.

— О! г-нъ графъ, проговорилъ онъ,— еслибы только вы пожелали жить!

И онъ вышелъ.

— Еще бы! промолвилъ Мирабо,— въ этотъ-то и заключается вся трудность.

Въ десять часовъ Мирабо всталъ и одлся съ нкоторымъ кокетствомъ. Жанъ его причесалъ и побрилъ, потомъ пододвинулъ для него кресло къ окну.

Изъ этого окна можно было видть улицу.

При каждомъ стук молотка, при каждомъ звонк изъ дома на противоположной сторон улицы можно было видть тревожное лицо Мирабо за приподнятой занавской, потомъ паденіе этой занавски и опять ея поднятіе при слдующемъ звонк или стук молотка.

Въ два часа Тейчъ поднялся наверхъ въ сопровожденіи какого-то лакея. Сердце Мирабо сильно забилось: лакей былъ безъ ливреи.

Ему пришло въ голову, что этотъ человкъ въ сромъ камзол пришелъ отъ королевы и былъ такъ одтъ, чтобы не скомпрометировать той, кто послала его.

Мирабо ошибался.

— Отъ г-на доктора Жильбера, сказалъ Тейчъ.

— А! проговорилъ Мирабо блдня, точно ему было двадцать пять лтъ и точно вмсто посланнаго отъ г-жи де-Монье, къ нему явился курьеръ отъ его дяди судьи.

— Сударь, сказалъ Тейчъ,— такъ какъ этотъ малый пришелъ отъ г-на доктора Жильбера и принесъ вамъ письмо отъ него, то я счелъ возможнымъ сдлать для него исключеніе.

— И ты хорошо сдлалъ, сказалъ графъ.

— Письмо? спросилъ онъ у лакея.

Тотъ подалъ его графу.

Мирабо распечаталъ его и прочелъ слдующія слова:

‘Сообщите мн о нашемъ здоровь. Я буду у васъ въ одиннадцать часовъ вечера. Надюсь, что первымъ вашимъ словомъ будетъ, что я былъ правъ, а вы ошибались’.

— Ты скажешь своему барину, что видлъ меня въ ногахъ, и что я жду его сегодня вечеромъ, сказали Мирабо лакею.

— Пусть этотъ малый уйдетъ довольнымъ, обратился онъ къ Тейчу.

Тейчъ сдлалъ знакъ, что понимаетъ и увелъ лакея.

Часъ проходилъ за часомъ. Колокольчикъ не переставалъ звенть, а молотокъ стучать. Весь Парижъ записывался у Мирабо. На улиц стояли группы людей изъ народа, которые, узнавъ объ его болзни, не хотли врить успокоительнымъ бюллетенямъ Тейча и заставляли кареты поворачивать съ этой улицы, чтобы шумъ колесъ не безпокоилъ знаменитаго больного.

Около пяти часовъ Тейчъ вздумалъ снова показаться въ комнат Мирабо, чтобы объявить ему объ этомъ.

— А! сказалъ Мирабо,— увидя тебя, Тейчъ, я подумалъ, что ты пришелъ сообщить мн что-нибудь получше.

— Что-нибудь получше! воскликнулъ удивленный Тейчъ. Я не думали, чтобы я могъ объявилъ вашему сіятельству что-нибудь лучше такого доказательства любви.

— Ты правъ, Тейчъ, а я неблагодарный.

Едва Тейчъ заперъ за собою дверь, какъ Мирабо отворилъ окно.

Онъ вышелъ на балконъ и жестомъ руки поблагодарилъ славныхъ людей, взявшихся оберегать его покой.

Вс узнали его, и улица Chausse d’Antin, съ одного конца до другого, огласилась кликами: ‘Да здравствуетъ Мирабо!’

О чемъ думалъ Мирабо, пока ему воздавали эту неожиданную почесть, которая, при всякихъ другихъ обстоятельствахъ, заставила бы сердце его затрепетать отъ радости?

Онъ думалъ о высокомрной женщин, совсмъ не помышлявшей о немъ, а за группами, толпившимися у его дома, искалъ глазами, не покажется ли лакей въ голубой ливре.

Онъ вернулся въ комнату съ тяжелымъ сердцемъ. Уже начало смеркаться: онъ ничего не увидлъ.

Вечеръ прошелъ, какъ и день. Нетерпніе Мирабо смнилось мрачными, уныніемъ. Сердце его, утратившее надежду, перестало съ радостью встрчать звонки и удары молотка. Нтъ, теперь онъ съ мрачнымъ, язвительнымъ лицомъ ожидалъ доказательства участія, почти общаннаго ему, но не приходившаго.

Въ одиннадцать часовъ дверь его комнаты отворилась, и Тейчъ доложилъ о доктор Жильбер.

Онъ вошелъ улыбаясь, выраженіе лица Мирабо испугало его: на немъ, какъ въ зеркал, отражались вс его душевныя движенія. Жильберъ все понялъ.

— Приходилъ кто-нибудь? спросилъ онъ.

— Отъ кого? сказалъ Мирабо.

— Вы, вдь, знаете, что я хочу сказать.

— Я? честное слово, нтъ!

— Изъ дворца… отъ нея… отъ королевы?

— Нтъ, милйшій докторъ, никто не приходилъ.

— Быть не можетъ! воскликнулъ Жильберъ.

Мирабо пожалъ плечами.

— Наивный доброжелательный человкъ! проговорилъ онъ, и прибавилъ, схвативъ Жильбера за руку:

— Хотите, я разскажу вамъ все, что вы сегодня длали, докторъ?

— Я? я длалъ почти то же, что длаю каждый день.

— Нтъ, потому что вы не каждый день бываете во дворц, а сегодня вы были тамъ, нтъ, потому что вы не каждый день видитесь съ королевой, а сегодня вы видли ее, нтъ, потому что вы не каждый день позволяете себ давать ей совты, а сегодня вы ея дали совтъ.

— Полноте! промолвилъ Жильберъ.

— Да, докторъ, я вижу, что произошло и слышу, что говорилось, точно я самъ присутствовалъ при этомъ.

— Ну, скажите, господинъ съ двойнымъ зрніемъ, что тамъ произошло о чемъ говорили?

— Вы явились сегодня въ Тюльери въ часъ, вы попросили провести васъ къ королев, вы говорили съ нею и сказали ей, что мн становится хуже, и что было бы хорошимъ дломъ съ ея стороны, какъ королевы, и добрымъ съ ея стороны, какъ женщины, послать узнать о моемъ здоровь, если не изъ заботливости обо мн, то изъ разсчета. Она спорила съ вами, повидимому согласилась съ вашими доводами и отпустила васъ, сказавъ, что пошлетъ ко мн, вы ушли счастливый и удовлетворенный, разсчитывая на ея королевское слово, она же, надменная и язвительная, посмялась надъ вашимъ легковріемъ, надъ вашимъ незнаніемъ того, что королевское слово ни къ чему не обязываетъ… Ну, какъ честный человкъ, скажите, врно ли все это? прибавила. Мирабо, смотря Жильберу прямо въ лицо.

— Въ самомъ дл, сказалъ Жильберъ,— если бы вы сами были тамъ, графъ, то не могли бы лучше видть и слышать.

— Глупые! злобно проговорилъ Мирабо.— Не говорилъ ли я вамъ, что они ничего не умютъ длать кстати… Человкъ въ королевской ливре, вошедшій ко мн сегодня, среди толпы, кончавшей: ‘Да здравствуетъ Мирабо!’ передъ моей дверью и подъ моимъ окномъ, возвратилъ бы имъ популярность, по крайней мр, на цлый годъ.

Мирабо покачалъ головой и поспшно поднесъ руку къ глазамъ.

Жильберъ съ удивленіемъ увидлъ, что онъ вытираетъ слезу.

— Что съ вами, графъ? спросилъ онъ.

— Со мною? Ничего! Есть у васъ извстія о Собраніи, о кордельерахъ или якобинцахъ? Не развелъ ли Робеспьеръ какого-нибудь новаго разсужденія, не изрыгнулъ ли Маратъ новаго памфлета?

— Какъ давно вы кушали? спросилъ Жильберъ.

— Въ два часа пополудни.

— Въ такомъ случа, вы можете взять ванну, графъ.

— А! въ самомъ дл, это отличная мысль, докторъ.— Жанъ, ванну.

— Сюда, ваше сіятельство?

— Нтъ, нтъ, рядомъ, въ мою уборную.

Черезъ десять минутъ, Мирабо сидлъ въ ванн, а Тейчъ, по обыкновенію, провожалъ Жильбера.

Мирабо приподнялся изъ ванны и слдилъ глазами за докторомъ, потерявъ его изъ вида, онъ сталъ прислушиваться къ его шагамъ и не двигался, пока не услыхалъ, какъ отворилась и заперлась наружная дверь отеля. Тогда онъ сильно позвонилъ:

— Жанъ, сказалъ онъ,— накройте столъ въ моей спальн и подите спросить отъ моего имени Олину, не желаетъ ли она сдлать мн одолженіе, прійти отужинать со мною.

Когда лакей уже выходилъ, Мирабо крикнулъ ему:

— Цвтовъ, въ особенности, больше цвтовъ! я обожаю цвты.

Въ четыре часа утра доктора Жильбера разбудилъ сильный звонокъ.

— А! сказалъ онъ, соскочивъ съ постели,— я увренъ, что Мирабо сдлалось гораздо хуже!

Докторъ не ошибся. Когда ужинъ былъ поданъ и столъ усянъ цвтами, Мирабо отослалъ Жана и приказалъ Тейчу идти спать.

Потомъ онъ затворилъ вс двери, кром двери въ комнату неизвстной женщины, которую старый слуга называлъ его злымъ геніемъ.

Но слуги не легли спать, только Жанъ, какъ боле молодой, заснулъ на стул въ передней. Тейчъ не смыкалъ глаза..

Безъ четверти четыре раздался сильный звонокъ. Оба бросились къ спальн Мирабо. Вс двери были заперты.

Тогда имъ пришло въ голову обойти черезъ комнаты незнакомки, и такимъ образомъ пробраться въ спальню.

Мирабо, почти въ обморок, опрокинувшись на спинку кресла, держалъ въ объятіяхь эту женщину, конечно для того, чтобы помшать ей звать на помощь, она же, страшно испуганная, звонила въ колокольчикъ, стоявшій на стол, такъ какъ не могла пройти къ камину, чтобы дернуть шнурокъ сонетки.

Увидя обоихъ лакеевъ, она просила ихъ помочь какъ ей самой, такъ и Мирабо, въ своихъ конвульсіяхъ, онъ душилъ ее.

Точно сама смерть хотла увлечь ее въ могилу.

Лакеямъ только съ большимъ трудомъ удалось разнять руки умирающаго, Мирабо упалъ на кресло, а она, вся въ слезахъ, ушла въ свои комнаты.

Тогда Жанъ побжалъ за докторомъ Жильберомъ, между чмъ, какъ Тейчъ остался ухаживать за своимъ господиномъ.

Жильберъ не сталъ терять времени ни на запряганье лошадей, ни на посылку за фіакромъ. Отъ улицы Сентъ-Онорэ до улицы Chausse d’Antiii не далеко, черезъ десять минуть онъ былъ въ отел Мирабо.

Тейчъ ожидалъ его внизу, въ передней.

— Ну, что еще случилось, мой другъ? спросилъ его докторъ.

— Ахъ! сударь, сказалъ старый слуга,— эта женщина, все эта женщина, и потомъ эти проклятые цвты, вы сами увидите, вы сами увидите!

На, эту минуту послышалось какъ бы рыданіе. Жильбера, быстро поднялся, онъ былъ уже на послдней ступеньк, лстницы, когда дверь, ближайшая къ комнат Мирабо, отворилась, изъ нея выбжала женщина въ бломъ пенюар и упала къ ногамъ доктора.

— О! Жильберъ, Жильберъ! говорила она, прижавъ руки къ груди,— ради Бога спасите его!

— Николь! воскликнулъ Жильберъ, Николь! О! несчастная, значить, это были вы!

— Спасите его! повторяла Николь.

Жильберъ остановился на секунду, точно пораженный ужасной мыслью.

— О! прошепталъ онъ,— Бозиръ продаетъ памфлеты противъ него, Николь его любовница! Онъ, дйствительно, погибъ, такъ какъ во всемъ этомъ виднется рука Каліостро.

И онъ поспшилъ къ Мирабо, понимая, что нельзя было терять ни минуты.

XIV.
Да здравствуетъ Мирабо!

Да здравствуетъ Мирабо!

Мирабо лежалъ въ постели: онъ пришелъ въ себя. Остатки ужина, блюда и цвты оставались еще на стол, служа такими же уликами противъ него, какъ остатки яда на дн стакана близъ кровати того, кто отравился.

Жильберъ быстро подошелъ къ нему и, посмотрвъ на него, вздохнулъ съ облегченіемъ.

— А! сказалъ онъ,— ему не такъ плохо, какъ я опасался.

Мирабо улыбнулся.

— Вы полагаете, докторъ? проговорилъ онъ.

Онъ покачалъ головой, какъ человкъ знающій свое состояніе не хуже доктора, который, иногда, желаетъ обмануть самого себя, чтобы лучше обманывать другихъ.

На этотъ разъ Жильберъ не остановился на наружныхъ симптомахъ. Онъ пощупалъ пульсъ: пульсъ былъ скорый и сильный, посмотрлъ языкъ, больной чувствовалъ горечь во рту, голова его была тяжела, болла, а ноги начали стыть.

Вдругъ появились спазмы, бывшія у него уже два дня тому назадъ, он. переходили съ лопатки на ключицы, а съ ключицы на діафрагму. Пульсъ изъ скораго и сильнаго сталъ прерывающимся и конвульсивнымъ.

Жильберъ приказалъ т же отвлекающія средства, какія вызвали первое улучшеніе.

Къ несчастію, или у больного не было силъ переносить лченіе, или онъ не хотлъ выздоровть, но черезъ четверть часа онъ сталъ жаловаться на такую боль въ мстахъ, покрытыхъ горчишниками, что пришлось ихъ снять. Отъ этого изчезло улучшеніе, проявившееся, было, пока они лежали.

Мы не намрены слдить за всми фазисами этой ужасной болзни, съ утра этого дня въ город распространился о ней слухъ и, на этотъ разъ, слухъ боле тревожный, чмъ наканун.

Говорили, что болзнь возобновилась и угрожала смертью.

Тогда-то можно было судить объ огромномъ значеніи, какое можетъ имть одинъ человкъ для цлой націи. Весь Парижъ былъ взволнованъ, точно въ дни, когда и отдльнымъ лицамъ и всему населенію угрожаетъ общее бдствіе. Какъ и наканун., весь день улица охранялась людьми изъ народа, чтобы шумъ каретъ не побезпокоилъ больного. Каждый часъ группы, собравшіяся подъ окномъ, требовали извстій, выдавались бюллетени, которые въ одну минуту разносились съ улицы Chausse d’Antin до отдаленныхъ концовъ Парижа. Дверь осаждалась толпой гражданъ всхъ состояній, всхъ мнній, можно было подумать, что вс. партіи, несмотря на все огромное различіе между ними, теряли что-то, теряя Мирабо. Между тмъ, друзья, родственники и знакомые великаго оратора наполняли дворъ, переднюю и комнаты нижняго этажа, хотя онъ самъ не имлъ понятія объ этомъ нашествіи.

Впрочемъ, Мирабо и Жильберъ мало разговаривали.

— Ршительно, вы хотите умереть? сказалъ докторъ.

— Къ чему жить?.. отвтилъ Мирабо.

Жильберъ, вспомнилъ общанія, сдланныя Мирабо королев и ея неблагодарность, и больше не настаивалъ, но далъ себ слово исполнить до конца свой долгъ, какъ медикъ, хотя и зналъ, что онъ не богъ, для того чтобы бороться съ невозможнымъ.

Вечеромъ этого перваго дня рецидива болзни, общество якобинцевъ послало узнать о здоровь своего бывшаго предсдателя депутацію съ Барнавомь во глав. Къ Барнаву хотли присоединить обоихъ Ламетовъ, но т отказались.

Мирабо, узнавъ объ этомъ, сказалъ:

— А! я зналъ, что они подлы, но не зналъ, что они такъ глупы!

Цлые сутки докторъ Жильберъ ни на минуту не отходилъ отъ Мирабо. Въ среду вечеромъ, часовъ около одиннадцати, ему уже было настолько хорошо, что Жильберъ согласился пойти въ сосднюю комнату, чтобы отдохнуть нсколько часовъ.

Прежде чмъ лечь, докторъ приказалъ, чтобы при малйшемъ осложненіи немедленно увдомили его.

На зар онъ проснулся. Никто не потревожилъ его, а между тмъ онъ не былъ спокоенъ: ему казалось невозможнымъ, чтобы улучшеніе продолжалось безъ всякой перемны.

Дйствительно, когда онъ вышелъ изъ комнаты, Тейчъ объявилъ ему съ полными слезъ глазами, что Мирабо было очень плохо, но, что не смотря на свои страданія, онъ запретилъ тревожить доктора.

А между тмъ, больной долженъ былъ невыносимо страдать: пульсъ снова принялъ угрожающій характеръ: боли дошли до крайности, наконецъ, вернулось удушье и спазмы.

Нсколько разъ,— и Тейчъ приписывалъ это началу бреда,— больной произносилъ имя королевы.

— Неблагодарные! говорилъ онъ,— они, даже, не справились о моемъ здоровь!

— Я воображаю, прибавилъ онъ, какъ-бы говоря самъ съ собою,— что она скажетъ, когда узнаетъ завтра или посл завтра, что я умеръ…

Жильберъ полагалъ, что все разршится близкимъ кризисомъ, онъ ршился всми силами бороться съ болзнью и приказалъ поставить піявки на грудь, но піявки плохо приставали, точно он были за одно съ умирающимъ, ихъ замнили новымъ кровопусканіемъ въ рук и пилюлями изъ мускуса.

Припадокъ продолжался восемь часовъ. Впродолженіи восьми часовъ Жильберъ, какъ искусный воинъ, такъ сказать, сражался съ смертью, отражая ея удары, предупреждая нкоторые изъ нихъ, но иногда и она задвала его. Наконецъ, черезъ восемь часовъ, лихорадка спала, смерть отступила, но, какъ тигръ, убгающій, чтобы снова вернуться, она оставила на лиц больного слды своихъ ужасныхъ когтей.

Жильберъ стоялъ съ скрещенными на груди руками передъ кроватью, гд только что окончилась эта страшная борьба. Онъ слишкомъ хорошо зналъ тайны своего искусства, чтобы не только сохранить какую-либо надежду, но даже какое-либо сомнніе. Жильберъ не могъ считать живымъ человкомъ этотъ трупъ, лежащій передъ нимъ, хотя въ немъ еще теплилась жизнь.

Странная вещь! съ этой минуты больной и Жильберъ, по обоюдному согласію, начали говорить о Мирабо, какъ о человк, уже переставшемъ жить.

Съ этой минуты, также, лицо Мирабо приняло торжественное и величавое выраженіе, исключительно свойственное агоніи великихъ людей: онъ началъ говорить медленно, серьезно, почти пророчески, съ этихъ поръ въ его словахъ зазвучала какая-то строгость, еще большая глубина и ширина, а въ его чувствахъ стало сквозить больше любви, больше искренности и величія.

Ему доложили, что одинъ молодой человкъ, видвшій его всего одинъ разъ и не желавшій сказать своего имени, непремнно хочетъ войти къ нему.

Онъ обернулся къ Жильберу, чтобы попросить у него позволенія принять этого молодого человка.

Жилиберъ понялъ его.

— Просите его, сказалъ онъ Тейчу.

Тейчъ отворилъ дверь. Молодой человкъ, лтъ девятнадцати-двадцати, показался на порог, медленно подошелъ, опустился на колни передъ кроватью Мирабо, взялъ его руку и поцловалъ ее, обливаясь слезами.

Мирабо, казалось, старался припомнить.

— Ахъ! я узнаю васъ, сказалъ онъ наконецъ.— Вы — молодой человкъ изъ Аржантейля.

— Слава Богу! воскликнулъ тотъ,— вотъ все. чего я хотлъ отъ васъ.

Онъ всталъ, закрылъ глаза руками, и вышелъ.

Черезъ нсколько минутъ Тейчъ вошелъ съ запиской, которую молодой человкъ написалъ въ прихожей.

Въ ней было всего нсколько словъ:

‘Цлуя руку г-на Мирабо въ Аржантейл. я сказалъ ему, что готовъ умереть за него.

‘Я пришелъ сдержать свое слово.

‘Я читалъ вчера въ одной англійской газет, что перелитіе крови было съ успхомъ совершено въ Лондон при болзни, сходной съ болзнью нашего знаменитаго оратора.

‘Если для спасенія г-на Мирабо, перелитіе крови будетъ признано полезнымъ, я предлагаю свою, она молода и чиста.

‘Марнэ’.

Читая эти строки, Мирабо не могъ удержаться отъ слезъ. Онъ приказалъ вернуть молодого человка, но тотъ, желая избжать благодарности, такъ имъ заслуженной, поспшилъ уйти, оставивъ свой адресъ, парижскій и аржантейльскій.

Черезъ нсколько минута, Мирабо согласился принять своихъ друзей де-Ла Марка и Фропіо, свою сестру, г-жу де-Сальянъ, и свою племянницу, г-жу д’Арагонъ.

Онъ только отказался видть всякаго другого доктора, кром Жильбера, и на просьбы его отвтилъ:

— Нтъ, докторъ, на вашу долю пришлись вс трудности моей болзни, если вы меня вылчите, то вамъ-же должна быть приписана вся заслуга моего выздоровленія.

Отъ времени до времени онъ выражалъ желаніе знать, кто справлялся объ его здоровь, и хотя прямо не спрашивалъ: ‘Не присылала-ли королева кого-нибудь изъ дворца?’, но для Жильбера было ясно, кмъ были заняты его мысли, когда онъ слышалъ, какіе вздохи вырывались у умирающаго, когда онъ, дочитавъ списокъ до конца, не находилъ на немъ единственнаго имени, которое желалъ видть.

Тогда, не упоминая ни о корол, ни о королев, Мирабо еще не дошелъ до того, чтобы заговорить о нихъ,— онъ съ удивительнымъ краснорчіемъ пускался въ разсужденія о политик вообще, и въ частности о томъ, какой бы политик онъ самъ сталъ слдовать, если-бы сдлался министромъ.

— О! этотъ Питтъ, какъ-то воскликнулъ онъ,— этотъ министръ, все только собирается что-то сдлать: она, больше запугиваетъ, а настоящаго дла не видно. Останься я въ живыхъ, то надлалъ бы ему хлопотъ!

По временамъ къ окнамъ долетали клики: ‘Да здравствуетъ Мирабо!’ Этотъ грустный крикъ казался мольбой и больше походилъ на жалобу, чмъ на надежду.

Мирабо прислушивался къ нему и приказывалъ отворять окна, чтобы сдлать его слышне, вдь онъ вознаграждалъ его за столько испытанныхъ имъ страданій.

— О! добрый народъ, шепталъ Мирабо народъ оклеветанный, презираемый, оскорбляемый, какъ я, какъ справедливо, что они меня забываютъ, а ты награждаешь!

Наступила ночь. Жильберъ не захотлъ отходить отъ больного, онъ веллъ придвинуть къ кровати кушетку и легъ на нее.

Мирабо не протестовалъ, съ тхъ поръ, какъ онъ былъ увренъ, что умираетъ, онъ, казалось, пересталъ опасаться своего доктора.

На разсвт онъ попросилъ открыть окна.

— Любезный докторъ, сказалъ онъ Жильберу,— я сегодня умру. Въ томъ положеніи, въ какомъ я нахожусь, остается лишь украситься цвтами, чтобы возможно пріятне вступить въ область сна, оть котораго боле не пробуждаются… Позволяется мн длать все, что я пожелаю?

Жильберъ знакомъ далъ понять ему, что онъ совершенно свободенъ. Онъ позвалъ обоихъ слугъ.

— Жанъ, сказала, онъ, — достаньте мн. самыхъ лучшихъ цвтовъ, какіе вы можете найдти, между тмъ какъ Тейчъ постарается прихорошить меня.

Жанъ глазами попросилъ позволенія Жильбера, и тотъ утвердительно кивнулъ ему головою. Онъ вышелъ.

Тейчъ, который наканун былъ сильно боленъ, начала, брить и завивать своего барина.

— Кстати, обратился къ нему Мирабо,— вчера ты былъ боленъ, мой бдный Тейчъ, какъ ты себя чувствуешь сегодня?

— О! прекрасно, мой дорогой господинъ, отвтилъ честный слуга,— и желалъ бы вамъ быть на моемъ мст.

— А я, возразилъ ему, смясь, Мирабо,— я не желаю теб быть на моемъ, если только ты дорожишь жизнью.

Въ эту минуту раздался пушечный выстрлъ. Кто и гд выстрлилъ? Это такъ и осталось неразъясненнымъ.

Мирабо вздрогнулъ.

— О! проговорилъ онъ, выпрямляясь,— разв уже наступили похороны Ахилла?

Едва Жань вышелъ изъ отеля, какъ вс обступили его, справляясь о здоровь знаменитаго больнаго. Узнавъ, что Жанъ идетъ за цвтами, многіе побжали по улицамъ, съ крикомъ: ‘Цвтовъ для г-на Мирабо!’ Вс двери отворились, и всякій предлагалъ то, что имлъ въ своихъ аппартаментахъ или въ оранжереяхъ, и не прошло и четверти часа, какъ отель наполнился самыми рдкими цвтами.

Въ девять часовъ утра спальня Мирабо превратилась въ настоящій цвтникъ.

Въ эту минуту Тейчъ окончилъ его туалетъ.

— Любезный докторъ, сказалъ Мирабо,— я попрошу васъ оставить меня на четверть часа, чтобы проститься съ кмъ-то, кто долженъ покинуть отель прежде меня. На случай если бы вздумали оскорблять эту особу, я поручаю ее вашему покровительству.

Жильберъ понялъ.

— Хорошо, сказала, онъ,— я уйду.

— Да, но вы подождете въ сосдней комнат. Посл отъзда этой особы вы вдь меня не покинете до самой смерти?

Жильберъ сдлалъ утвердительный знакъ.

— Дайте мн слово.

Жильберъ пробормоталъ его. Этотъ стоикъ былъ очень удивленъ, почувствовавъ на глазахъ своихъ слезы, онъ воображалъ, что, благодаря философіи, обрлъ равнодушіе и безчувственность.

Онъ направился къ двери. Мирабо остановилъ его.

— Прежде чмъ уйти, сказала, онъ,— откройте мое бюро и дайте мн оттуда маленькую шкатулку.

Жильбера, исполнилъ желаніе Мирабо.

Эта шкатулка была тяжелая. Жильберъ догадался, что она наполнена золотомъ.

Мирабо попросилъ его поставить ее на ночной столикъ и протянулъ ему руку.

— Будьте добры прислать ко мн Жана, вы слышите? Жана, а не Тейча… меня утомляетъ самому звать или звонить.

Жильберъ вышелъ. Жанъ ждалъ въ сосдней комнат и вошелъ въ ту дверь, изъ какой вышелъ Жильберъ.

Жильберъ слышалъ, какъ дверь затворилась за Жаномъ на ключъ.

Слдующіе полчаса Жильберъ употребилъ на разговоры о больномъ съ лицами, наполнявшими весь домъ.

Онъ не скрылъ, что положеніе Мирабо отчаянное, и что онъ наврное не переживетъ этого дня.

У дверей отеля остановилась карета.

У Жильбера блеснула мысль, что это была придворная карета, и потому ей позволили подъхать, не смотря на запрещеніе.

Онъ подбжалъ къ окну. Для умирающаго было бы такимъ утшеніемъ знать, что королева безпокоится о немъ!

То была простая извощичья карета, за которою здилъ Жанъ.

Докторъ угадалъ для кого.

Дйствительно, черезъ нсколько минутъ Жань вышелъ, ведя женщину, закутанную въ большой плащъ.

Эта женщина сла въ карету.

Передъ этой каретой почтительно разступилась толпа, не обращая вниманія на то, кто была эта женщина. Жанъ вернулся.

Минуту спустя дверь спальни Мирабо отворилась, и послышался слабый голосъ больного, требовавшаго доктора.

Жильберъ поспшилъ къ нему.

— Вотъ, поставьте эту шкатулку на мсто, милйшій докторъ, сказалъ Мирабо.

Видя, что докторъ удивленъ, найдя ее такой же тяжелой, какъ прежде, онъ замтилъ:

— Да, не правда-ли любопытно? Подумаешь, гд можно встртить безкорыстіе!

Воротясь къ кровати, Жильберъ нашелъ на полу вышитый платокъ, обшитый кружевами. Онъ былъ мокръ отъ слезъ.

— А! проговорилъ Мирабо,— она ничего не унесла, но кое-что оставила.

Мирабо взялъ платокъ и, такъ какъ онъ былъ влажный, приложилъ его къ своему лбу.

— О! пролепеталъ онъ,— только у нея нтъ сердца!..

Онъ снова упалъ на подушки и закрылъ глаза, можно было подумать, что онъ въ обморок или умеръ, еслибы изъ груди его не вырывалась громкое дыханіе, показывавшее, что у него начинается агонія.

XV.
Бжать! бжать! бжать!

Въ самомъ дл, нсколько часовъ, которые еще прожилъ Мирабо, были сплошной агоніей.

Тмъ не мене Жильберъ сдержалъ данное общаніе и оставался съ нимъ до послдней минуты.

Къ тому же, какъ ни тяжело присутствовать при послдней борьб между духомъ и матеріей, но медикъ и философъ всегда черпаютъ изъ нея великое поученіе.

Чмъ геніальне человкъ, тмъ любопытне изучать, какъ этотъ геній борется со смертью, которая должна побдить его.

Кром того, лицезрніе смерти этого великаго человка послужило для доктора источникомъ мрачныхъ размышленій.

Отчего умиралъ Мирабо, человкъ сложенія атлетическаго, геркулесовскаго?

Не оттого-ли, что онъ протянулъ руку, чтобы поддержать падающую монархію? Не оттого-ли, что на одну секунду на его руку оперлась эта злополучная женщина, которую зовутъ Маріей-Антуанетой?

Разв Каліостро не предсказалъ ему нчто похожее на смерть Мирабо? а эти два странныхъ существа, изъ которыхъ одно убивало репутацію, а другое здоровы, великаго оратора Франціи — почти единственной поддержки монархіи,— разв они не доказывали Жильберу, что всякое препятствіе должно, подобно Бастиліи, рушиться передъ Каліостро, или скоре, передъ той идеей, которой онъ служилъ воплощеніемъ?

Отъ этихъ мыслей оторвалъ Жильбера Мирабо: онъ пошевелился и открылъ глаза.

Мирабо вернули къ жизни страданія.

Онъ хотлъ заговорить, но тщетно. Онъ не только не огорчился этимъ, но, убдившись, что языкъ его онмлъ, улыбнулся и постарался глазами выразить свою благодарность Жильберу и всмъ тмъ, чьи заботы не покидали его во время этого великаго и послдняго привала передъ смертью.

Однако, какая-то неотвязная мысль, видимо, тревожила его. Одинъ Жильберъ могъ угадать ее и угадалъ.

Больной не зналъ, какъ долго продолжался его обморокъ. Продолжался-ли онъ одинъ часъ? или цлый день? Впродолженіе этого часа или этого дня, не присылала-ли королева справиться о немъ?

Было велно принести снизу листъ, гд всякій записывалъ свое имя, приходилъ-ли онъ по порученію, или самъ отъ себя.

Ни одно имя, извстное своей близостью съ королевской семьей, не выдало, даже этимъ путемъ, скрытаго вниманія или заботливости.

Призвали Тейча и Жана, распросили ихъ, но никто не приходилъ, ни камеръ-лакей, ни привратникъ.

Тогда Мирабо сдлалъ послднее усиліе, чтобы произнести нсколько слонь,— одно изъ тхъ усилій, какое долженъ былъ сдлать сынъ Креза, когда, видя, что отцу его угрожаетъ смерть, ему удалось разорвать путы, связывавшія его языкъ и крикнуть: ‘Солдатъ, не убивай Креза!’

Это удалось ему.

— О! воскликнулъ онъ,— они, значитъ, не знаютъ, что съ моей смертью они погибнуть? Я уношу съ собою трауръ по монархіи, и на моей могил бунтовщики раздлять между собою ея лохмотья…

Жильберъ бросился къ больному. Для искуснаго врача надежда утрачивается только съ жизнью. Къ тому нее, не долженъ ли онъ былъ употребить вс средства своего искусства хотя бы только для того, чтобы дать возможность этимъ краснорчивымъ устамъ произнести еще нсколько словъ?

Онъ взялъ ложку, налилъ на нее нсколько капель зеленоватаго ликера, флаконъ котораго онъ далъ разъ Мирабо и, теперь, уже не смшивая его съ водкой, поднесъ его къ губамъ больнаго.

— О! милйшій докторъ, сказала, тотъ, улыбаясь,— если вы хотите, чтобы ликеръ подйствовалъ на меня, дайте мн полную ложку или цлый флаконъ.

— Это отчего? спросилъ Жильберъ, пристально смотря на Мирабо.

— Неужели вы думаете, что я, всмъ всегда злоупотреблявшій, не сталъ злоупотреблять и этимъ сокровищемъ, когда оно попало въ мои руки? Я поручала, подвергнуть анализу вашъ ликеръ, мой другъ Эскулапъ, узналъ, что онъ получается изъ корней индійской конопли, и тогда сталъ пить его не только каплями, но ложками, не только для того, чтобы жить, но еще и для того, чтобы мечтать.

— Несчастный! несчастный! прошепталъ Жильберъ,— я подозрвалъ, что далъ вамъ ядъ.

— Пріятный ядъ, докторъ, по милости котораго я удвоилъ, учетверилъ, удесятерилъ послдніе часы моей жизни, по милости котораго, умирая сорока двухъ лтъ, я прожилъ жизнь столтняго старца, по милости котораго, наконецъ, я обладалъ въ мечтахъ всмъ, что ускользнуло отъ меня въ дйствительности: властію, богатствомъ, любовью… О! докторъ, докторъ, не раскаивайтесь, но напротивъ, радуйтесь. Богъ далъ мн только жизнь реальную, жизнь печальную, бдную, безцвтную, несчастную, незавидную, которую человка, всегда долженъ быть готовъ возвратить Богу, какъ возвращаетъ долгъ ростовщику, я не знаю, докторъ, долженъ ли я поблагодарить Бога за жизнь, но знаю, что долженъ поблагодарить васъ за вашъ ядъ. Налейте же полную ложку, докторъ, и дайте ее мн!

Доктовъ исполнилъ желаніе Мирабо и подалъ ему ликеръ, который тотъ выпилъ съ наслажденіемъ. Немного помолчавъ, онъ снова заговорилъ, точно съ приближеніемъ къ вчности, смерть позволила ему приподнять завсу будущаго.

— Ахъ, докторъ, сказалъ онъ,— блаженны т, кто умрутъ въ этомъ 1791 году! они увидятъ лишь одну лучезарную и ясную сторону революціи. До сихъ поръ, ни одна столь великая реформа не стоила мене крови, дло въ томъ, что до сихъ поръ она совершалась лишь въ умахъ, но настанетъ минута, когда она перейдетъ въ самую жизнь. Вы, можетъ быть, думаете, что они пожалютъ меня тамъ, въ Тюльери: совсмъ нтъ. Моя смерть избавляетъ ихъ отъ принятаго обязательства. Со мною имъ пришлось-бы управлять извстнымъ образомъ, я былъ бы для нихъ поддержкой, но и помхой, она извинялась за меня передъ своимъ братомъ. ‘Мирабо,’ писала она ему, ‘воображаетъ, что даетъ мн совты, а не замчаетъ, что я только морочу его’. О! вотъ почему я желалъ-бы, чтобы эта женщина была моей любовницей, а не моей королевой. Какую прекрасную роль въ исторіи играетъ человкъ, который одной рукой поддерживаетъ молодую свободу, а другою — старую монархію, заставляетъ ихъ идти вмст къ одной цли, къ счастью народа и почтенію къ королевскому сану! Можетъ быть, это и было возможно, а можетъ быть это была одна мечта, но я убжденъ, что только одинъ я могъ осуществить эту мечту. Мн горько не то, что я умираю, но горько, что я умираю, не кончивъ начатаго дла и съ сознаніемъ, что не могу довести его до конца. Кто станетъ прославлять мою идею, если она испорчена, изуродована, развнчана? Обо мн будутъ знать именно то, чего бы не слдовало знать: мою жизнь безпорядочную, безумную, бродяжническую. Читать будутъ только мои Письма къ Софи, Erotika — Biblion, Прусскую монархію, т.-е. памфлеты и непристойныя книги. Станутъ упрекать меня за то, что я вступилъ въ соглашеніе со дворомъ, и упрекать потому, что это соглашеніе не привело къ тому, къ чему оно должно было привести, мое дло окажется лишь безформеннымъ выкидышемъ, уродцемъ безъ головы. А между тмъ, хотя я умру сорока двухъ лтъ, меня будутъ судить, какъ будто я прожилъ полную жизнь мужчины, хотя я исчезну, унесенный бурями, меня осудятъ, точно вмсто того, чтобы постоянно ходитъ по краю бездны, я шествовалъ по большой дорог, прочно вымощенной законами, приказами, правилами. Докторъ, кому мн завщать не мое промотанное состояніе — что безразлично, такъ какъ у меня нтъ дтей, но мою оклеветанную память, память, которая-бы могла со временемъ сдлать честь Франціи, Европ, міру?

— Къ чему же вы такъ поспшили умереть? грустно отвтилъ Жильберъ.

— Да, бываютъ минуты, когда я самъ задаю себ тотъ-же вопросъ. Но, поймите, я ничего не могъ безъ нея, а она не хотла. Я связалъ себя обязательствомъ, какъ дуракъ, я поклялся какъ глупецъ, подчиняясь невидимымъ крыльямъ моей фантазіи и ума, всегда увлекавшимъ мое сердце, но она то вдь ни въ чемъ не клялась, ничего не общала… И такъ, все къ лучшему, докторъ, и если-бы вы согласились дать мн одно общаніе, то никакое сожалніе не потревожитъ тхъ нсколькихъ часовъ, какіе осталось мн прожить.

— Что же я могу общать вамъ?

— Общайте мн, если мой переходъ изъ этой жизни въ другую будетъ слишкомъ тяжелъ, слишкомъ мучителенъ, общайте мн, не только какъ врачъ и человкъ, но еще какъ философъ, общайте мн облегчить его?

— Зачмъ вы обращаетесь ко мн съ подобной просьбой?

— Я вамъ сейчасъ скажу, дло въ томъ, что хотя я чувствую близость смерти, но вмст съ тмъ чувствую въ себ еще много жизни. Я умираю не мертвымъ, докторъ, а умираю живымъ, и послдній шагъ будетъ очень тяжелъ!

Докторъ близко нагнулся къ Мирабо.

— Я вамъ общалъ не покидать васъ, другъ мой, если вамъ не суждено боле встать, то предоставьте моей глубокой привязанности къ вамъ сдлать въ послднюю минуту то, что должно быть сдлано! Если явится смерть, то и я тутъ буду.

Больной точно ждалъ только этого общанія.

— Благодарю, прошепталъ онъ.

И голова его упала на подушку.

На этотъ разъ, не смотря на надежду, которую врачъ обязанъ до конца внушать больному, Жильберъ пересталъ сомнваться. Обильная доза гашиша, принятая Мирабо, на минуту возвратила ему вмст съ даромъ слова, съ движеніями мускуловъ, и умственную жизнь. Но когда онъ пересталъ говорить, мускулы ослабли, умственная жизнь потухла, и смерть снова появилась на его лиц посл послдняго припадка, и еще ясне отпечатллась на всемъ его существ.

Впродолженіи трехъ часовъ его холодная рука оставалась въ рукахъ доктора Жильбера, впродолженіи этихъ трехъ часовъ агонія была спокойная, настолько спокойная, что оказалось возможнымъ всхъ впустить къ нему. Можно было подумать, что онъ спалъ.

Но, около восьми часовъ, Жильберъ почувствовалъ, какъ его холодная рука вздрогнула, и вздрогнула такъ сильно, что докторъ догадался

— Вотъ насталъ часъ борьбы, сказалъ онъ, начинается настоящая агонія.

Дйствительно, лобъ умирающаго покрылся потомъ, глаза его снова открылись и метали искры.

Онъ сдлалъ движеніе, показывавшее, что онъ хочетъ пить.

Поспшили предложить ему воды, вина, оршата, но онъ отрицательно покачала, головой.

Онъ желалъ не этого.

Онъ знакомъ веллъ принести себ перо, чернила и бумагу.

Это было поспшно исполнено, какъ изъ желанія повиноваться ему, такъ и для того, чтобы не пропала ни одна мысль этого великаго генія, хотя бы даже его бредъ.

Онъ взяла, перо и твердой рукой написалъ: ‘Умереть, уснуть’.

Это были слова Гамлета.

Жильберъ сдлалъ видъ, что не понимаетъ.

Мирабо бросилъ перо, схватился руками за грудь, точно хотлъ разорвать ее, что-то невнятно крикнулъ, снова взялся за перо и, съ сверхчеловческимъ усиліемъ подавляя боль, онъ написалъ: ‘Боль мучительна, невыносима. Разв можно оставлять друга на дыб цлые часы, а можетъ быть и дни, когда можно избавить его отъ мученій нсколькими каплями опіума?’

Но докторъ колебался. Какъ онъ сказалъ Мирабо, онъ до послдней минуты будетъ съ нимъ и встртить смерть, но для того, чтобы бороться съ нею, а не для того, чтобы помогать ей.

Страданія все усиливались, умирающій вытягивался, ломалъ себ руки, кусалъ подушку.

Наконецъ онъ порвалъ узы паралича.

— О! докторъ, докторъ! вдругъ воскликнулъ онъ.— Разв вы не мой врачъ и не мой другъ, Жильберъ? разв вы не общали избавить меня отъ мученій подобной смерти? Неужели вы хотите, чтобы я унесъ съ собою сожалніе, что доврился вамъ? Жильберъ, обращаюсь къ вашей дружб! обращаюсь къ вашей чести!

Со вздохомъ, стономъ и болзненнымъ крикомъ онъ снова упалъ на подушку.

Жильберъ тоже тяжело вздохнулъ и протянулъ руку Мирабо.

— Хорошо, другъ мой, сказалъ онъ,— вы получите то, чего просите.

Онъ взялъ перо, чтобы написать рецептъ: это была сильная доза маковаго сиропа въ дистилированной вод.

Но едва онъ усплъ написать послднее слово, какъ Мирабо поднялся и протянулъ руку, требуя перо.

Жильберъ поспшилъ дать его ему.

Рука умирающаго, сведенная предсмертной конвульсіей, ухватилась за бумагу, и онъ написалъ такъ, что едва можно было разобрать: ‘Бжать! бжать! бжать!’

Онъ хотлъ подписаться, но могъ поставить только первыя четыре буквы своего имени и прошепталъ, протянувъ Жильберу конвульсивно сжатую руку:

— Ей.

И онъ упалъ на подушку неподвижный, безъ взгляда, безъ дыханія.

Онъ былъ мертвъ.

Жильберъ подошелъ къ кровати, посмотрлъ на него, пощупалъ пульсъ, приложилъ руку къ его сердцу и обернулся къ свидтелямъ этой послдней сцены.

— Господа, сказалъ онъ,— Мирабо боле не страдаетъ.

Онъ въ послдній разъ прикоснулся губами къ лбу покойнаго, вынулъ изъ руки его бумагу, назначеніе которой онъ одинъ только зналъ, и вышелъ, полагая, что онъ не иметъ права хранить втайн совта знаменитаго покойника ни одной минутой дольше, чмъ нужно было, чтобы пройти съ улицы Chausse d’Antin въ Тюльери.

Черезъ нсколько минутъ посл выхода доктора изъ комнаты умершаго, на улиц поднялся сильный шумъ. Начало распространяться извстіе о кончин Мирабо.

Вскор вошелъ скульпторъ: его прислалъ Жильберъ, чтобы сохранить для потомства изображеніе великаго оратора въ ту минуту, какъ онъ изнемогъ въ борьб со смертью.

Нсколько минутъ пребыванія въ вчности уже вернули этому лицу ясность, какая свойственна чертамъ сильныхъ духомъ людей покинувшихъ землю.

Мирабо не умеръ, Мирабо точно заснулъ, и сонъ его былъ полонъ жизни и веселыхъ сновидній.

XVI.
Похороны.

Горе было огромное, всеобщее, въ одну минуту извстіе о немъ распространилось отъ центра къ окрайнамъ, отъ улицы Chausse d’Antin до Парижскихъ заставъ. Было половина девятаго утра.

Народъ разразился страшнымъ воплемъ, потомъ онъ занялся установленіемъ траура.

Онъ побжалъ къ театрамъ, сорвалъ съ нихъ вс афиши и заперъ вс двери.

Въ тотъ-же вечеръ давался балъ въ одномъ изъ отелей улицы Chausse d’Antin, народа, ворвался въ отель, разогналъ танцующихъ и переломалъ вс инструменты музыкантовъ.

Потеря, постигшая Національное Собраніе, была ему объявлена его президентомъ.

Барреръ немедленно взошелъ на трибуну и потребовалъ, чтобы собраніе занесло въ протоколъ этого несчастнаго дня выраженіе сожалнія объ утрат великаго человка и настоялъ, во имя отечества, чтобы всмъ членамъ собранія было разослано приглашеніе присутствовать на его похоронахъ.

На слдующій день, 3 апрля, департаментъ Парижа явился въ Національное Собраніе, потребовалъ и получилъ разршеніе чтобы церковь св. Женевьевы была обращена въ Пантеонъ, посвященный погребенію великихъ людей, и чтобы Мирабо первый былъ положенъ въ него.

Приведемъ здсь этотъ великолпный декретъ собранія. Хорошо было бы, если бы на страницахъ этой книги, по мннію государственныхъ людей, легкомысленной и вздорной, потому что она иметъ несчастье учить исторіи не въ такой тяжеловсной форм., какъ историки, хорошо, повторяемъ, было бы, если-бы на нихъ какъ можно чаще встрчались такіе декреты, тмъ боле великіе, что они вырывались у народа самопроизвольно подъ впечатлніемъ восторга или благодарности.

Вотъ этотъ декретъ во всей его чистот:

Національное собраніе постановляетъ:

Статья 1-я.

‘Новое зданіе св. Женевьевы предназначается для принятія праха великихъ людей, начиная съ эпохи свободы французовъ.

Статья 2-я.

‘Законодательный корпусъ одинъ ршаетъ, какимъ людямъ воздается эта почесть.

Статья 3-я.

‘Онорэ Рикетти Мирабо признанъ достойнымъ этой почести.

Статья 4-я.

‘Законодательный корпусъ впредь не будетъ имть права присуждать эту почесть лицамъ только что умершимъ. Она можетъ быть присуждена только послдующимъ законодательнымъ учрежденіемъ.

Статья 5-я.

‘Исключенія, могущія быть сдланы для нсколькихъ великихъ людей, скончавшихся до Революціи, должны быть сдланы только законодательны мь корпусомъ.

Статья 6-я.

‘Директоріи парижскаго департамента поручается, какъ можно скоре приспособить зданіе св. Женевьевы для его новаго назначенія и выгравировать надъ фронтомъ слдующія слова: Великимъ людямъ благодарное отечество.

Статья 8-я.

‘Пока новая церковь св. Женевьевы не будетъ окончена, тло Рикетги Мирабо будетъ покоиться рядомъ съ прахомъ Декарта въ склеп церкви св. Женевьевы’ {Съ того времени относительно Пантеона было издано много декретовъ, мы приведемъ ихъ безъ всякихъ комментарій одни вслдъ за другими:

Декретъ 20 февраля 1806 года:

(Глава 1-ая этого декрета посвящаетъ церковь св. Дени погребенію императоровъ).

ГЛАВА II.

Статья 7.

‘Церковь св. Женевьевы будетъ окончена и снова опредлена для совершенія богослуженія, согласно намренію ея основателя: она будетъ посвящена святой Женевьев, покровительниц Парижа.

Статья 8.

‘Она сохранить назначеніе, данное ей конституціоннымъ собраніемъ, и посвящается погребенію великихъ сановниковъ, великихъ воиновъ имперіи и королевскаго престола, сенаторовъ, высшихъ офицеровъ Почетнаго Легіона, и, въ силу нашихъ спеціальныхъ декретовъ, тхъ гражданъ, которые на военномъ поприщ, или въ администраціи и литератур, окажутъ великія заслуги отечеству, тла ихъ, набальзимированныя, будутъ погребены въ церкви.

Статья 9.

‘Гробницы, находящіяся въ музе французскихъ памятниковъ, будутъ перенесены въ эту церковь и установлены въ хронологическомъ порядк.

Статья 10.

‘Архіепископскому капитулу церкви Богоматери, увеличенному шестью членами, поручается служба въ церкви св. Женевьевы. Попеченіе объ этой церкви будетъ спеціально поручено протоіерею, выбранному изъ канонниковъ.

Статья 11.

‘Торжественная служба будетъ совершаться въ ней 3-го января, въ день св. Женевьевы, 15-го августа, въ день св. Наполеона и въ годовщину заключенія конкордата, въ день усопшихъ, въ первое воскресенье декабря, въ годовщину коронаціи и сраженія при Аустерлиц, и всякій разъ, когда въ ней будутъ производиться похороны въ силу исполненія настоящаго декрета. Никакія другія службы въ названной церкви не могутъ быть совершаемы безъ вашего одобренія.

‘Подписалъ: Наполеонъ.
‘Скрпилъ: Шампаньи’.

Указъ 12 декабря 1821:

‘Людовикъ, Божіей милостію, король Франціи и Наварры.

‘Церковь, которую нашъ праддъ Людовикъ XV началъ строить въ память св. Женевьевы, благополучно окончена, если она еще не получила всхъ украшеній, кои должны внчать ея великолпіе, то она въ такомъ состояніи, какое позволяетъ совершать въ ней божественную службу. Поэтому, чтобы боле не задерживать исполненія намреній ея основателя, и сообразно съ его взглядами и нашими, возстановить поклоненіе покровительниц, которую нашъ добрый городъ Парижъ имлъ обыкновеніе умолять о защит при всхъ своихъ нуждахъ:

‘По докладу нашего министра внутреннихъ длъ и выслушавъ нашъ Совтъ,

Мы приказали и приказываемъ слдующее:

Статья 1.

‘Новая церковь, заложенная Людовикомъ XV въ честь св. Женевьевы, покровительницы Парижа, будетъ немедленно посвящена совершенію божественной службы подъ покровительствомъ этой святой. Съ этой цлью она предоставлена въ распоряженіе парижскаго архіепископа, который временно назначитъ для совершенія службъ въ ней священнослужителей по своему выбору.

Статья 2.

‘Позже будетъ сдлано постановленіе насчетъ правильной и безпрерывной службы, какая должна въ ней совершаться и насчетъ характера этой службы.

‘Подписалъ: Людовикъ.
‘Скрпилъ: Симеонъ.’

Указъ 26 августа 1830 года.

‘Принимая во вниманіе, что національная справедливость и честь Франціи требуютъ, чтобы великіе люди, имвшіе заслуги передъ отечествомъ, способствуя его чести и слав, получили посл смерти блестящее свидтельство общественнаго уваженія и благодарности.

‘Принимая во вниманіе, что, для достиженія этой цли, законы, выбравшіе Пантеонъ для такого назначенія, должны быть возстановлены въ сил,

‘Мы повелли и повелваемъ слдующее:

Статья 1.

‘Пантеонъ будетъ возвращенъ своему первому и законному назначенію.

Надпись

Великимъ людямъ благодарное отечество

будетъ возстановлена на его фронтон. Останки великихъ людей, имвшихъ заслуги передъ родиной, будутъ погребаться тамъ.

Статья 2.

‘Будутъ приняты мры для опредленія, при какихъ условіяхъ и въ какой форм, будетъ присуждаться отъ имени отечества это свидтельство національной благодарности. Комиссіи будетъ немедленно поручено составленіе проэкта закона съ этой цлью.

Статья 3.

Декретъ отъ 20 февраля 1806 года и указъ 12 декабря 1821 г. отмнены.

‘Подписалъ: Людовикъ-Филиппъ.
‘Скрпилъ: Гизо.’

Декретъ декабря 1851 года:

‘Президентъ республики

Принимая во вниманіе законъ отъ 1—10 апрля 1791 года,

‘Принимая во вниманіе декретъ 20 февраля 1806 года,

‘Принимая во вниманіе указъ 12 декабря 1821 года,

‘Принимая во вниманіе указъ 26 августа 1830 года,

Постановляетъ:

Статья 1.

‘Бывшая церковь св. Женевьевы возвращается богослуженію, согласно намренію ея основателя, подъ покровительствомъ св. Женевьевы, заступницы Парижа. Впослдствіи будутъ приняты мры для установленія постоянной католической службы въ этой церкви.

Статья 2.

‘Указъ отъ 26 августа 1830 года отмненъ.

Статья 3.

Министру народнаго просвщенія и исповданій и министру общественныхъ работъ поручается каждому въ его вдомств исполненіе настоящаго декрета, который будетъ помщенъ въ ‘Сборник законовъ’.

‘Подписалъ: Людовикъ-Наполеонъ.
‘Скрпилъ: Фортель.}.

На слдующій день, въ четыре часа по полудни, національное собраніе въ полномъ состав покинуло залу манежа, чтобы отправиться въ отель Мирабо, его ожидали тамъ директоръ департамента, вс министры и боле ста тысячъ человкъ народа. Но изъ этихъ ста тысячъ никто не явился по особому порученію королевы.

Кортежъ тронулся въ путь.

Лафайетъ халъ впереди, какъ главнокомандующій національной гвардіи всего королевства.

За нимъ президентъ національнаго собранія Троншэ, по королевски окруженный двнадцатью привратниками въ цпяхъ.

Потомъ министры.

Потомъ собраніе, безъ различія партій, Сіесъ подъ руку съ Шарлемъ Ламетомъ.

За собраніемъ слдовалъ клубъ якобинцевъ, какъ бы въ качеств, другаго національнаго собранія, онъ обращалъ на себя вниманіе своимъ горемъ, вроятно боле показнымъ чмъ искреннимъ: онъ установилъ цлую недлю траура, и Робеспьеръ, слишкомъ бдный, чтобы сдлать себ новый фракъ, взялъ его на прокатъ, какъ онъ уже разъ сдлалъ это при траур посл Франклина.

Наконецъ шествіе замыкалось всмъ населеніемъ Парижа между двумя рядами національныхъ гвардейцевъ, которыхъ было боле тридцати тысячъ человкъ.

Вся эта громадная толпа шла подъ звуки похоронной музыки, въ которой въ первый разъ появились два инструмента, до сихъ поръ неизвстно: тромбонъ и тамтамъ.

Только въ восемь часовъ прибыли въ церковь св. Евстахія. Нагробное слово говорилъ Черутти, при послднемъ слов рчи, десять тысячъ національныхъ гвардейцевъ, бывшіе въ церкви, вс разомъ выстрлили изъ ружей. Собраніе, не ожидавшее этого, громко вскрикнуло. Сотрясеніе было такъ велико, что полопались вс окна. Можно было подумать, что сводъ храма рушится, и церковь послужитъ могилой гробу.

Кортежъ снова тронулся въ путь при свт факеловъ. Мракъ не только спустился на улицы, но которымъ проходила процессія, но и на сердца всхъ, кто шелъ за гробомъ.

Дйствительно, со смертью Мирабо наступилъ политическій мракъ. На какой путь вступить Франція посл смерти Мирабо? Не стало искуснаго укротителя, умвшаго править конями, называемыми честолюбіемъ и ненавистью. Чувствовалось, что онъ унесъ съ собою что-то, чего теперь будетъ не доставать собранію: духъ мира, бодрствующаго, даже, среди воины, и сердечной доброты, скрытой подъ силою ума. Вс теряли съ этой смертью. Кто будетъ возбуждать роялистовъ къ борьб? Кто будетъ сдерживать революціонеровъ? Теперь колесница покатится быстре, а спускъ еще предстоитъ большой. Кто скажетъ, куда она покатится, къ тріумфу или въ бездну?

До Пантеона дошли только ночью.

Одного человка не доставало въ кортеж: Ретіона.

Отчего Петіонъ не захотлъ пойти? На другой день онъ самъ объяснилъ это тмъ изъ своихъ друзей, которые его упрекали за отсутствіе.

Онъ сказалъ, что прочелъ планъ контръ-революціоннаго заговора, написанный рукою Мирабо.

Три года спустя, въ одинъ мрачный осенній день, уже не въ зал манежа, а въ зал Тюльери, конвентъ казнивъ короля, казнивъ королеву, казнивъ жирондистовъ, казнивъ кордельеровъ, казнивъ якобинцевъ, казнивъ монтаньяровъ, казнивъ самого себя, когда уже не осталось казнить никого живого, принялся казнить мертвыхъ. Онъ съ дикой радостью объявилъ, что ошибся въ своемъ сужденіи о Мирабо и что, по его мннію, геніальность не искупаетъ продажности.

Былъ изданъ новый декретъ, изгонявшій Мирабо изъ Пантеона.

Явился приставъ и на порог храма прочелъ декретъ, которымъ Мирабо признавался недостойнымъ лежать рядомъ съ Вольтеромъ, Руссо и Декартомъ, и потребовалъ отъ церковнаго сторожа выдачи трупа.

И такъ, голосъ, боле грозный, чмъ тотъ, который будетъ услышанъ въ Іосафатовой долин, кричалъ раньше времени:

— Пантеонъ, отдай твоихъ мертвыхъ!

Пантеонъ повиновался, трупъ Мирабо былъ выданъ приставу, и тотъ, какъ онъ самъ говорилъ, отвезъ и сдалъ упомянутый гробъ на общее мсто погребенія.

Общимъ-же мстомъ погребеніи былъ Кламаръ, кладбище казненныхъ.

Чтобы сдлать боле ужаснымъ наказаніе, постигшее Мирабо даже посл смерти, его гробъ былъ опущенъ въ могилу ночью, безъ всякаго кортежа, и на могил не было поставлено ни креста, ни камня, не сдлано никакой надписи.

Однажды, много времени спустя, какой-то любопытный, одинъ изъ тхъ людей, которые желаютъ знать то, чего не знаютъ другіе, обратился къ старому могильщику, и готъ вечеромъ провелъ его по пустынному кладбищу, остановился на его середин и, топнувъ ногою, сказалъ ему:

— Тутъ.

А когда любопытный сталъ требовать доказательствъ, могильщикъ повторилъ:

— Тутъ, я ручаюсь въ этомъ, я самъ помогалъ опускать его въ могилу и, даже, чуть самъ не упалъ въ нее, такъ тяжелъ былъ этотъ проклятый свинцовый гробъ.

Этотъ любопытный былъ Нодье. Разъ, онъ повелъ и меня въ Кламаръ, топнулъ ногою въ одномъ мст и сказалъ въ свою очередь:

— Тутъ.

И вотъ, уже боле пятидесяти лтъ, поколнія, слдующія одни за другимъ, проходятъ по этой неизвстной могил Мирабо. Разв это не достаточно долгое искупленіе за преступленіе спорное, въ которомъ были гораздо больше виноваты враги Мирабо, чмъ онъ самъ, и не пора-ли при первомъ случа раскопать нечистую землю, гд онъ покоится, и разыскать свинцовый гробъ, который такъ оттянулъ руки бдному могильщику и по которому узнаютъ изгнанника изъ Пантеона?

Можетъ быть Мирабо не заслуживаетъ Пантеона, но ужъ наврное есть и будетъ много людей, которые гораздо боле его заслуживаютъ позорнаго мста, а между тмъ лежать и будутъ лежать въ освященной земл.

Франція! дай Мирабо могилу между позорнымъ мстомъ и Пантеономъ, пусть этитафіей будетъ его имя, украшеніемъ — его бюстъ, судьей — будущее!

XVII.
Гонецъ.

Въ самое утро 2 апрля, можетъ быть за часъ до того, какъ Мирабо испустилъ послдній вздохъ, морской офицеръ, въ парадной форм капитана корабля, направился въ Тюльери по улиц Сенъ-Луи и по улиц Ешелль.

Подойдя къ двору конюшенъ, онъ повернулъ направо, перешагнулъ черезъ цпи, отдлявшія этотъ дворъ отъ внутренняго, отвтилъ на поклонъ часового, сдлавшаго передъ нимъ на караулъ, и очутился на двор швейцарцевъ.

Тамъ, какъ человкъ, хорошо знакомый съ мстностью, онъ направился къ маленькой черной лстниц, которая сообщалась съ кабинетомъ короля посредствомъ длиннаго корридора съ поворотами.

Увидя его, камеръ-лакей вскрикнулъ отъ удивленія, почти отъ радости, но морякъ сказалъ ему, приложивъ палецъ ко рту:

— Г-нъ Гю, король можетъ принять меня сію минуту?

— У короля теперь генералъ Лафайетъ, которому онъ отдаетъ приказанія на сегодняшній день, но какъ только генералъ выйдетъ…

— Вы обо мн доложите?

— О! это безполезно, его величество ожидаютъ васъ, уже со вчерашняго дня отдано распоряженіе допустить васъ немедленно посл вашего прізда.

Въ эту минуту зазвенлъ колокольчикъ въ кабинет короля.

— Да вотъ, прибавилъ камеръ-лакей,— король звонитъ, вроятно, для того, чтобы справиться о васъ.

— Въ такомъ случа, идите, г-нъ Гю, и не будемъ терять времени, если, дйствительно, король можетъ теперь принять меня.

Камеръ-лакей отворилъ дверь и, такъ какъ король былъ уже одинъ, доложилъ ему:

— Его сіятельство графъ Шарни.

— А! пусть входитъ! пусть входитъ! сказалъ король,— я жду его еще со вчерашняго дня.

Шарни быстро вошелъ и съ почтительной поспшностью подошелъ къ королю.

— Государь, сказалъ онъ,— я опоздалъ, кажется, на нсколько часовъ, но надюсь, ваше величество простите меня, когда узнаете причину.

— Пойдемте, пойдемте, г-нъ де-Шарни, я ждалъ васъ съ нетерпніемъ, это правда: но заране увренъ, что только важная причина могла задержать васъ въ дорог. И такъ, добро пожаловать.

И онъ протянулъ графу руку, которую тотъ почтительно поцловалъ.

— Государь, проговорилъ Шарни, видвшій нетерпніе короля,— я получилъ ваше приказаніе третьяго дня ночью, и выхалъ изъ Монмеди вчера въ три часа утра.

— Какъ вы хали?

— Въ почтовой карет.

— Теперь я понимаю, отчего вы опоздали на нсколько часовъ, сказалъ король, улыбаясь.

— Государь, возразилъ Шарни,— правда, я бы могъ примчаться верхомъ, и былъ бы здсь въ десять или одиннадцать часовъ вечера, а, можетъ быть и раньше, еслибы похалъ по прямой дорог. Но мн хотлось узнать вс выгоды и неудобства дороги, выбранной вашимъ величествомъ, я хотлъ знать, какія почтовыя станціи снабжены полнымъ комплектомъ лошадей и какія нтъ, въ особенности, мн хотлось съ точностью узнать, сколько надо употребить времени, минута въ минуту, чтобы пріхать изъ Монмеди въ Парижъ, а значитъ, и изъ Парижа въ Монмеди. Я все отмтилъ, записалъ и теперь могу отвчать на все.

— Право, г-нъ де-Шарни, воскликнули король,— вы превосходный слуга, но только, прежде выслушайте, къ чему мы пришли здсь, а потомъ вы мн разскажете, къ чему вы пришли тамъ.

— О! государь, сказалъ Шарни,— судя по тому, что я видлъ, дла здсь очень плохи.

— Дошло до того, что я плнникъ въ Тюльери, любезный графъ! Я сейчасъ только говорилъ этому милому Лафайету, моему тюремщику, что я предпочиталъ бы быть королемъ Меца, чмъ Франціи. Но, къ счастью, вотъ и вы!

— Ваше величество соблаговолили общать познакомить меня съ положеніемъ длъ.

— Да, правда, въ двухъ словахъ… Вы знаете о бгств моихъ тетокъ?

— Какъ и вс, государь, но безъ всякихъ подробностей.

— Ахъ! Господи, это очень просто. Вы знаете, что собраніе разршаетъ намъ имть только священниковъ, принявшихъ присягу. Передъ Пасхой эти бдныя женщины перепугались, он вообразили, что погубить свою душу, если будутъ исповдоваться конституціонному священнику и, по моему совту признаюсь, ухали въ Римъ. Никакой законъ не препятствовалъ этому путешествію и нечего было бояться, что дв старыя женщины усилятъ партію эмигрантовъ. Он поручили хлопоты о своемъ отъзд Нарбонну, но я не знаю, какъ онъ за это взялся, только объ ихъ намреніи вс провдали, и въ самый вечерь ихъ отъзда къ нимъ въ Бельвю нагрянула такая же толпа, какъ къ намъ въ Версаль 5 и 6 октября. Къ счастью, он выходили изъ однихъ воротъ въ то самое время, какъ этотъ сбродъ входилъ въ другія. Вообразите! ни одной готовой кареты! а между тмъ цлыхъ три должны были ожидать ихъ въ каретномъ сара. Имъ пришлось идти пшкомъ до Медона. Наконецъ, тамъ нашлись экипажи, и он ухали. Три часа спустя въ Париж поднялась сильная тревога, вс, явившіеся въ Бельвю, чтобы помшать этому бгству, нашли гнздо еще теплымъ, но уже пустымъ. На слдующій день поднялся вой во всей пресс. Марать вопилъ, что он увезли милліоны, Демуленъ, что он похитили дофина. Все это пустяки, у бдныхъ женщинъ было всего триста или четыреста тысячъ франковъ, и имъ было слишкомъ достаточно заботы о самихъ себ, чтобы навязать имъ еще ребенка, по милости котораго ихъ сейчасъ узнали бы. Да ихъ и узнали, сначала въ Марэ, гд ихъ пропустили, а потомъ въ Арнэ-ле-Дюкъ, гд задержали. Я принужденъ былъ написать въ собраніе, чтобы дать имъ возможность продолжать путь, и, несмотря на мое письмо, собраніе разсуждало цлый день. Наконецъ, имъ было позволено хать дале, но съ условіемъ, что комитетъ предложить законъ объ эмиграціи.

— Да, сказалъ Шарни,— но, мн казалось, что посл великолпной рчи г-на де-Мирабо собраніе отклонило проэктъ закона комитета.

— Конечно, отклонило. Но на ряду съ этой побдой меня ожидало большое униженіе. Когда увидли, какой шумъ вызвалъ отъздъ безобидныхъ старухъ, нсколько преданныхъ друзей,— у меня ихъ оказалось больше, чмъ я предполагалъ,— нсколько преданныхъ друзей, около сотни дворянъ, бросились въ Тюльери и предложили мн свою жизнь. Сейчасъ же распространился слухъ, что составился заговоръ и что меня хотятъ похитить. Лафайетъ, котораго заставили скакать въ Сентъ-Антуанское предмстье, подъ тмъ предлогомъ, будто пытаются возстановить Бастилію, взбшенный, что его такъ одурачили, вернулся въ Тюльери, вошелъ съ саблей на боку и со штыкомъ въ рук, арестовалъ нашихъ бдныхъ друзей и обезоружилъ ихъ. У однихъ нашли пистолеты, у другихъ кинжалы. Всякій изъ нихъ взялъ то, что ему попалось подъ руку. И вотъ! этотъ день впишется въ исторію подъ новымъ названіемъ: день Рыцарей Шпаги!

— О! государь! государь! въ какое страшное время мы живемъ! проговорилъ Шарни, качая головой.

— Подождите. Всякій годъ мы здимъ въ Сенъ-Клу, это вещь извстная, установленная. Третьяго дня мы заказали кареты, выходимъ, вокругъ этихъ каретъ находимъ полторы тысячи человкъ. Садимся, нтъ возможности хать, народъ хватаетъ лошадей за узду, объявляетъ, что я хочу бжать, но это мн не удастся. Посл цлаго часа безполезныхъ попытокъ, пришлось вернуться: королева плакала отъ гнва.

— Да разв генерала Лафайета тамъ не было, чтобы заставить уважать ваше величество?

— Лафайета! знаете, чмъ онъ былъ занятъ? Онъ приказалъ бить въ набать въ церкви св. Рока, потомъ побжалъ въ городскую ратушу, потребовалъ красное знамя и объявилъ отечество въ опасности. Отечество въ опасности оттого, что король и королева хотли хать въ Сенъ-Клу! Знаете, кто отказался дать ему красное знамя, кто вырвалъ его у него изъ рукъ?— онъ уже, вдь, держалъ его,— Дантонъ, поэтому Лафайетъ полагаетъ, что Дантонъ продался мн, что Дантонъ получилъ отъ меня сто тысячъ франковъ. Вотъ до чего мы дошли, любезный графъ, не говоря уже о томъ, что Мирабо умираетъ, а, пожалуй, теперь уже умеръ.

— Тмъ боле основаній спшить, государь.

— Мы такъ и сдлаемъ. Ну, что вы ршили тамъ съ Булье? Онъ достаточно силенъ, надюсь. Я воспользовался дломъ Нанси, чтобы увеличить раіонъ его военной власти и дать ему еще нсколько полковъ.

— Да, государь, но къ несчастью, распоряженія военнаго министра идутъ въ разрзъ съ нашими планами. Онъ отнялъ у него полкъ саксонскихъ гусаръ и отказываетъ ему въ швейцарскихъ полкахъ. Ему едва удалось сохранить въ крпости Монмеди пхотный Бульонскій полкъ.

— Онъ, значитъ, теперь колеблется?

— Нтъ, государь, но шансы нсколько уменьшились. Впрочемъ, не все ли равно! въ подобныхь предпріятіяхъ надо всегда считаться съ случайностями, и если дло будетъ ведено хорошо, на нашей сторон девяносто шансовъ противъ ста.

— Ну, если это такъ, вернемся къ нашему плану.

— Государь, ваше величество по прежнему ршили хать на Шалонъ, Сенъ-Менгуальдъ, Клермонъ и Стенэй, хотя эта дорога длинне по крайней мр на двадцать лье, и въ город Вареннъ нтъ почтовой станціи?

— Я уже высказалъ г-ну де-Булье причины, заставляющія меня предпочитать эту дорогу.

— Да, государь, и онъ передалъ намъ приказанія вашего величества по этому поводу. Именно на основаніи этихъ приказаній, я, снявъ планъ со всей этой дороги, внесъ на него каждый кустарникъ, каждый камень, этотъ планъ долженъ находиться у вашего величества.

— И онъ настоящій образецъ ясности, любезный графъ. Теперь я знаю эту дорогу, точно самъ ее прокладывалъ.

— Вотъ, государь, свднія, какія я почерпнулъ изъ своего послдняго путешествія.

— Говорите, г-нъ де-Шарни, я васъ слушаю и, для большей ясности, вотъ карта, составленная вами.

Съ этими словами король вынулъ изъ кармана карту и разложилъ ее на стол. Эта карта была не начерчена, а нарисована отъ руки, и, какъ сказалъ Шарни, на ней не было забыто ни одного камня, она была плодомъ восьми мсяцевъ труда.

Шарни и король наклонились надъ нею.

— Государь, сказалъ Шарни, — настоящей опасность начнется для вашего величества въ Сенъ-Менгуальд и кончится въ Стенэй. На этихъ-то восемнадцати лье надо разставить наши отряды.

— Нельзя ли ихъ подвинуть поближе къ Парижу, г-нъ де-Шарни? привести ихъ въ Шалонъ, напримръ?

— Это трудно, государь. Шалонъ городъ слишкомъ сильный, чтобы сорокъ, пятьдесятъ, даже сто человкъ что-нибудь значили въ немъ, еслибы, дйствительно, благополучію вашего величества угрожала опасность. Къ тому же, г-нъ де-Булье ни за что не ручается только начиная съ Сенъ-Менгуальда. Все, что онъ моментъ сдлать, и онъ просилъ меня еще разъ обсудить это съ вашимъ величествомъ,— это поставить свой первый отрядъ въ Понъ-де-Сомвель. Видите, здсь, государь, т. е. на первой почтовой станціи посл Шалона.

При этомъ Шарни пальцемъ показалъ на карт данное мсто.

— Хорошо, сказалъ король,— въ десять или двнадцать часовъ можно быть въ Шалон. Во сколько часовъ прохали вы девяносто лье?

— Въ тридцать шесть, государь.

— Въ легкой карет, въ которой вы были одни со своимъ лакеемъ.

— Государь, я потерялъ три часа, осматривая Вареннъ и соображая, гд слдуетъ приготовить подставныхъ лошадей: не дозжая до города со стороны Сенъ-Менгуальда, или прохалъ его, со стороны Дена. Поэтому, тутъ почти нтъ разницы. Эти три потерянныхъ часа уравновшиваютъ тяжесть кареты. Поэтому, я полагаю, что ваше величество можете прохать отъ Парижа до Монмеди въ тридцать пять или тридцать шесть часовъ.

— Что же вы ршили насчетъ подставныхъ лошадей въ Варенн? Это важный вопросъ, мы должны быть уврены, что найдемъ тамъ лошадей.

— Совершенно врно, государь, и я полагаю, что лошади должны быть поставлены за городомъ со стороны Дена.

— На чемъ вы основываете это мнніе?

— На положеніи города, государь.

— Объясните мн это положеніе, графъ.

— Это очень легко сдлать, государь. Со времени своего отъзда изъ Парижа, я прозжалъ черезъ Вареннъ разъ пять или шесть. Вареннъ, маленькій городокъ, имющій около тысячи шестисотъ жителей, состоитъ изъ двухъ весьма различныхъ частей: верхняго города и нижняго города, раздленныхъ ркою Эра, и сообщающихся посредствомъ моста, переброшеннаго черезъ эту рку. Еслибы ваше величество соблаговолили слдить за мною по карт… тутъ, государь, близъ Аргонскаго лса, на опушк, вы увидите…

— О! понимаю, сказала, король,— дорога длаетъ здсь крутой поворотъ въ лсъ, поворачивая на Клермонъ.

— Точно такъ, государь.

— Но это мн не объясняетъ, почему вы ставите лошадей за городомъ, почему не раньше, не дозжая до него?

— Подождите, государь: въ начал этого моста, посредствомъ котораго одна часть города сообщается съ другой, возвышается высокая башня. Эта башня, служившая прежде заставой для сбора пошлинъ, находится въ узкомъ, темномъ мст. Тугъ прозду можетъ помшать всякое малйшее препятствіе, поэтому, къ такому рискованному мсту лучше всего подъзжать вскачь, по Клермонской дорог: это лучше чмъ мнять лошадей въ пятистахъ шагахъ отъ моста, который можетъ охраняться тремя или четырьмя лицами, въ случа, еслибы кто-нибудь узналъ ваше величество при перемн лошадей.

— Это врно, сказалъ король:— впрочемъ, если и явится затрудненіе, то вы будете тамъ, графъ!

— Я сочту это за долгъ и за честь, если ваше величество находите меня достойнымъ этого доврія.

Король снова протянулъ руку Шарни.

— И такъ, сказалъ король,— г-нъ де-Булье уже назначилъ этапы и выбралъ людей, которыхъ онъ разставитъ по моей дорог?

— Да, государь, не достаетъ только одобренія вашего величества.

— Далъ онъ вамъ какую нибудь записку?

Шарни вынулъ изъ кармана свернутую бумагу и съ низкимъ поклономъ подалъ ее королю.

Король развернулъ ее и прочелъ:

‘Маркизъ Булье полагаетъ, что отряды не должны идти дале Сенъ-Менгуальда. Еслибы, однако, король потребовалъ, чтобы они дошли до Понъ-де-Сомвеля, то я предложу слдующее распредленіе войскъ, назначенныхъ для эскорта его величества:

‘1. У Понъ-де-Сомвеля сорокъ гусаръ полка Лозена, подъ командой г-на де-Шуазеля, имющаго подъ своимъ начальствомъ подпрапорщика Будэ,

‘2. Въ Сенъ-Менгуальд тридцать драгунъ Королевскаго полка, подъ командой капитана Дандуина.

‘3. Въ Клермон сто драгунъ изъ полка графа Прованскаго и сорокъ изъ Королевскаго полка подъ командой графа Шарля Дама,

‘4. Въ Варенн шестьдесятъ гусаръ изъ полка Лозена подъ командою гг. Рорига, Булье сына и Рэжкура,

‘5. Въ Деп сто гусаръ изъ полка Лозена подъ командой капитана Деслона,

‘6. Въ Музэй пятьдесятъ кавалеристовъ изъ Королевскаго-Нмецкаго полка подъ командой капитана Гюнцера,

‘7. Наконецъ, въ Стенэй, Королевскій-нмецкій полкъ подъ командой подполковника барона Манделля’.

— Я ничего противъ этого не имю, сказалъ король, окончивъ чтеніе, но если этимъ отрядамъ придется стоять по два или по три дня въ этихъ городахъ и деревняхъ, то чмъ это можно будетъ объяснить?

— Объясненіе уже найдено, скажутъ, что они ждутъ транспорта денегъ, посылаемыхъ министромъ въ Сверную армію.

— Прекрасно, проговорилъ король съ видимымъ удовольствіемъ,— все предвидно.

Шарни поклонился.

— Кстати о транспорт денегъ, сказалъ король,— не знаете ли, получилъ г-нъ де-Булье милліонъ, который я послалъ ему?

— Получилъ, государь, но только вашему величеству извстно, что этотъ милліонъ былъ въ ассигнаціяхъ, теряющихъ двадцать процентовъ цнности?

— Удалось ли ему дисконтировать хотя бы съ такой потерей?

— Во первыхъ, одинъ врный подданный вашего величества былъ настолько счастливъ, что могъ взять ихъ на сто тысячъ экю, безъ всякаго учета, конечно.

Король взглянулъ на Шарни.

— А остальное, графъ?

— Остальное, государь, было дисконтировано г-номъ Булье сыномъ у банкира его отца, г-на Перрего, заплатившаго ему всю сумму векселями на гг. Бетманъ изъ Франкфурта, принявшихъ эти векселя. Поэтому, въ данную минуту въ деньгах недостатка не будетъ.

— Благодарю, графъ, сказалъ Людовикъ ХVI.— Теперь вы должны сообщить мн имя этого врнаго слуги, который, можетъ быть, нанесъ ущербъ своему собственному состоянію, чтобы дать эти сто тысячъ экю г-ну де-Булье.

— Государь, этотъ врный слуга вашего величества очень богатъ и, слдовательно, не заслуживаетъ никакой похвалы за то, что сдлалъ.

— Все равно, графъ, король желаетъ знать его имя.

— Государь, отвтилъ Шарни съ глубокимъ поклономъ, оказывая эту предполагаемую услугу вашему величеству, онъ поставилъ одно условіе — остаться неизвстнымъ.

— Однако, вы знаете его?

— Знаю, государь.

— Г-нъ де-Шарни, сказалъ король съ достоинствомъ и съ сердечностью, которыя проявлялись у него въ нкоторыя минуты,— вотъ кольцо очень мн дорогое…— Онъ сняла, съ своего пальца простое золотое кольцо.— Я снялъ его съ руки моего умершаго отца, поцловавъ эту руку, уже объятую холодомъ смерти. У него нтъ другой цнности кром той, какую я придаю ему, но для сердца, которое съуметъ понять меня, это кольцо будетъ драгоцнне брилльянта. Повторите этому врному слуг то, что я вамъ сейчасъ сказалъ и отдайте ему отъ меня это кольцо.

Дв слезы скатились изъ глазъ Шарни, у него перехватило отъ волненія дыханіе, и онъ опустился на одно колно, чтобы принять кольцо изъ рукъ короля.

Въ эту минуту дверь отворилась. Король быстро обернулся: такъ внезапно отворить эту дверь, значило сдлать такое нарушеніе правилъ этикета, что оно равнялось оскорбленію величества, если не было вызвано крайней необходимостью.

Это была королева, она была очень блдна и держала бумагу въ рук.

Но, увидя графа стоявшаго на колняхъ, цлующаго кольцо короля, которое онъ надлъ себ на палецъ, она выронила бумагу и вскрикнула отъ удивленія.

Шарни всталъ и почтительно поклонился королев.

— Г-нъ де-Шарни!.. Г-нъ де-Шарни!.. здсь… у короля… въ Тюльери!.. бормотала королева. Потомъ тихо прибавила:

— А я то и не знала этого!

Въ выраженіи глаза, бдной женщины сквозило столько горя, что Шарни, хотя не слыхалъ конца я фразы, но угадалъ ее.

— Я только что пріхалъ, отвчалъ онъ ей,— и собирался попросить у короля позволеніе засвидтельствовать свое почтеніе вашему величеству.

На щекахъ королевы показался румянецъ. Она уже давно не слыхала голоса Шарни, и въ этомъ голос той мягкости, съ какой онъ произнесъ эти нсколько словъ.

Она протянула об руки, какъ бы направляясь къ нему, но сейчасъ же прижала одну изъ нихъ къ сердцу, вроятно бившемуся слишкомъ сильно.

Шарни все видлъ, все понялъ, хотя эти ощущенія, для описанія и объясненія которыхъ намъ понадобилось нсколько строкъ, заняли лишь нсколько секундъ, пока король поднималъ бумагу, выпавшую изъ рукъ королевы и отнесенную на конецъ комнаты сквознымъ втромъ.

Король прочелъ написанное на бумаг, но ничего не понялъ.

— Что означаютъ эти три слова: ‘Бжать!.. бжать!.. бжать!..’ и это половина подписи? спросилъ король.

— Они означаютъ, государь, отвтила королева,— что десять минутъ тому назадъ г-нъ де-Мирабо скончался, и вотъ совтъ, который онъ далъ намъ, умирая.

— Мы послдуемъ этому совту, потому что онъ хорошъ, сказалъ король,— и теперь настала минута привести его въ исполненіе.

— Графъ, продолжалъ онъ, обратясь къ Шарни,— вы можете послдовать за королевой въ ея покои и все разсказать ей.

Королева встала, перевела глаза съ короля на Шарни и сказала послднему:

— Пойдемте, графъ.

Она поспшила выйдти, еслибы она осталась еще минуту, вс разнообразныя чувства, наполнявшія ея сердце, вырвались бы наружу.

Шарни въ послдній разъ поклонился королю и послдовалъ за королевой.

XVIII.
Общаніе.

Придя къ себ, королева опустилась на диванъ и знакомъ приказала Шарни запереть за собой дверь.

Къ счастью, въ будуар, куда она вошла, никого не было, потому что Жильберъ попросилъ позволенія говорить съ королевой безъ свидтелей, чтобы разсказать ей то, что только что случилось и передать послдній совтъ Мирабо.

Она едва успла опуститься на диванъ, какъ переполненное сердце ея не выдержало, и она громко разрыдалась.

Эти рыданія были такъ сильны и искренни, что проникли до самой глубины сердца Шарни и воскресили остатки его любви.

Мы говоримъ остатки его любви, потому что, страсть, подобная той, что сжигала его сердце, никогда совершенно не потухаетъ, если только какое нибудь ужасное столкновеніе не превращаетъ любви въ ненависть.

Шарни находился въ томъ странномъ положеніи, понять которое могутъ только люди, испытавшіе нчто подобное: въ немъ старая любовь уживалась съ новой.

Онъ уже любилъ Андрэ со всмъ пыломъ своего сердца.

Онъ еще любилъ королеву со всей жалостью своей души.

Всякій разъ, какъ онъ видлъ глубокое горе этой женщины, горе, всегда вызываемое ея эгоизмомъ, т. е. чрезмрностью ея любви, онъ какъ бы самъ переживалъ ея страданія, но, тмъ не мене, какъ всякій, для кого прошедшая любовь становится бременемъ, никакъ не моіъ извинить ея эгоизма.

А между тмъ, когда это, столь искреннее горе проявлялось при немъ безъ жалобъ и упрековъ, онъ мысленно измрялъ глубину этой любви, вспоминалъ, сколькими предразсудками пожертвовала, сколькими общественными обязанностями пренебрегла для него эта женщина, и, заглядывая въ эту бездну чувства, онъ, въ свою очередь, не могъ не пролить слезы сожалнія, не сказать ей слова утшенія.

Но какъ только сквозь рыданія прорывался упрекъ, а сквозь слезы раздавались жалобы, онъ вспоминалъ вс требованія этой любви, всю деспотичную волю и тотъ королевскій эгоизмъ, который постоянно примшивался у королевы къ выраженіями. нжности, къ доказательствамъ страсти… тогда онъ возставалъ противъ требованій, вооружался противъ деспотизма, вступала, въ борьбу cъ этой волей, припоминалъ всегда кроткое лицо Андрэ, и эту статую, казавшуюся ему холодной, какъ ледъ, начиналъ предпочитать этому воплощенію страсти, вчно готовой метать изъ глазъ искры своей любви, своей ревности и своего высокомрія.

На этотъ разъ королева плакала молча.

Она не видла Шарни боле восьми мсяцевъ. Врный общанію, данному королю, графъ за все это время, никому не открылъ его тайны. Поэтому, королева не имла никакого понятія объ его жизни, прежде до того тсно связанной съ ея собственной, что, впродолженіи двухъ или трехъ лтъ, ей казалось, что нельзя разъединить ихъ, не порвавъ какъ ту, такъ и другую.

Однако, какъ мы видли, Шарни разстался съ нею, не сказавъ ей, куда отправляется. Ея единственнымъ утшеніемъ была увренность, что онъ служитъ королю, и она говорила себ: ‘Работая для короля, онъ работаетъ и для меня, онъ принужденъ думать обо мн, хотя бы хотлъ забыть меня’.

Но это было весьма слабое утшеніе. Еще бы! Прежде, вс его мысли принадлежали одной ей, а теперь он только косвенно касаются ея. Поэтому, увидавъ вдругъ Шарни, когда она всего мене ожидала этого, найдя его у короля посл его возвращенія почти на томъ же мст, гд встртила его въ день его отъзда, ей вдругъ вспомнилось все горе, истерзавшее ея душу, вс мысли, измучившія ея сердце, вс слезы, лившіяся изъ ея глазъ во время долгаго отсутствія графа, и все это наполнило ея грудь тревогой, которую она считала потухшей, горемъ, которое она считала прошедшимъ.

Она плакала для того чтобы плакать: слезы задушили бы ее, еслибы он не вылились наружу.

Она плакала, не говоря ни слова. Отъ радости? отъ горя?… Отъ того и другаго: всякое сильное волненіе разршается слезами.

Шарни подошелъ къ королев, не говоря ни слова, но больше съ любовью, чмъ съ почтеніемъ, онъ отвелъ отъ лица ея одну изъ ея рукъ и проговорилъ, поднеся ее къ своимъ губамъ:

— Государыня, я счастливъ и горжусь возможностью уврить васъ, что съ той минуты, какъ я съ вами простился, я постоянно былъ занять вами.

— О! Шарни! Шарни! было время, когда вы, можетъ быть, мене были заняты мною, но боле обо мн думали.

— Государыня, король возложилъ на меня серьезную отвтственность, эта отвтственность обязывала меня хранить абсолютную тайну до того дня, когда мое порученіе будетъ выполнено. Это совершилось только сегодня. Сегодня я могу видть васъ, говорить съ вами, тогда какъ прежде я не могъ, даже, писать вамъ.

— Вы показали прекрасный примръ врности данному слову, Оливье, грустно промолвила королева,— я сожалю только, что вы должны были показать его, пожертвовавъ другимъ чувствомъ.

— Позвольте, государыня, сообщить вамъ, что я сдлалъ для вашего спасенія, такъ какъ я имю на это разршеніе короля.

— О! Шарни! Шарни! неужели вамъ нечего сказать мн боле важнаго и спшнаго?

И она нжно пожала руку графа, смотря на него взглядомъ, за который онъ прежде готовъ былъ отдать жизнь, впрочемъ и теперь онъ былъ готовъ, если не отдать ее, то пожертвовать ею.

Продолжая смотрть на него, она увидла, что онъ не иметъ вида запыленнаго путешественника, только что вышедшаго изъ почтовой кареты, но изящнаго придворнаго, явившагося по всмъ правиламъ этикета засвидтельствовать свою преданность ихъ величествамъ.

Этотъ тщательный туалетъ, какимъ могла бы удовольствоваться самая требовательная королева, видимо встревожилъ Марію-Антуанету.

— Когда же вы пріхали? спросила она.

— Я только что пріхалъ, государыня.

— И откуда?

— Изъ Монмеди.

— Вы, значитъ, прохали половину Франціи?

Со вчерашняго утра я сдлалъ девяносто лье.

— Верхомъ? въ карет?..

— Въ почтовой карет.

— Какимъ же образомъ, посл такой длинной и утомительной дороги — извините за мой вопросы, Шарни, — вы такъ хорошо вычищены, приглажены, вылощены, точно какой-нибудь изъ адъютантовъ генерала Лафайета, только что вышедшій изъ генеральнаго штаба? Значитъ привезенныя вами извстія не важны?

— Напротивъ, очень важны, государыня, но я думалъ, что если я въду на дворъ Тюльери въ почтовой карет, покрытый грязью и пылью, то возбужу общее любопытство. Король мн только что говорилъ, какъ строго васъ охраняютъ и, слушая его, я радовался принятой мною предосторожности. Я пришелъ пшкомъ и въ мундир, какъ простой офицеръ, возвращающійся ко двору посл одной или двухъ недль отсутствія.

Королева конвульсивно сжала руку Шарни: видно было, что ей хотлось предложить ему еще одинъ вопросъ, и что ей тмъ трудне было формулировать его, что онъ казался ей самымь важнымъ.

Поэтому она прибгла къ другой форм допроса.

— Ахъ! да, сказала она глухимъ голосомъ, я забыла, что въ Париж у васъ есть маленькая постоянная квартира.

Шарни вздрогнулъ: только теперь онъ понялъ цль всхъ этихъ вопросовъ.

— У меня? постоянная квартира въ Париж? Гд же это, государыня?

Королева проговорила съ усиліемъ:

— Да. въ улиц Кокъ-Эранъ. Разв не тамъ живетъ графиня?

Шарни былъ готовъ вспылить, какъ лошадь, закусывающая удила, когда, вонзаютъ шпоры въ ея еще зіяющую рану, но въ голос королевы слышалось столько нершительности, столько горя, что его удержало состраданіе къ тому, что она должна была выстрадать, чтобы при ея гордости и власти надъ собою до такой степени выказать свое волненіе.

— Государыня, проговорилъ онъ съ выраженіемъ глубокой грусти, вызванной, можетъ быть, не однимъ страданіемъ королевы,—я, кажется, уже имлъ честь сказать вамъ передъ моимъ отъздомъ, что домъ графини Шарни не мой домъ. Я остановился у моего брата, виконта Изидора Шарни, и у него и переодлся.

Королева радостно вскрикнула, соскользнула на колни и прижала къ губамъ руку Шарни.

Но не мене поспшнымъ жестомъ онъ схватилъ ее подъ руки и приподнялъ.

— Ахъ, государыня! воскликнулъ онъ.— что вы длаете?

— Я благодарю васъ, Оливье, проговорила королева такъ мягко и кротко, что у Шарни выступили слезы на глаза.

— Вы меня благодарите!.. Но за что же?..

— За что!.. Вы спрашиваете за что? Да за то, что вы мн доставили единственную минуту полной радости, какую я имла посл вашего отъзда. Вотъ мой! я знаю, что ревность — вещь безумная и нелпая, но и достойная состраданія. Вы сами, Шарни, были когда-то ревнивы, теперь вы забыли это. О, мужчины! какъ они счастливы, когда ревнуютъ: они могутъ убить своего соперника, или быть имъ убитымъ, но женщины могутъ только плакать, хотя и замчаютъ, что ихъ слезы безполезны, даже опасны, вдь мы отлично знаемъ, что наши слезы не только не приближаютъ къ намъ того, за кого мы ихъ проливаемъ, но часто еще боле отдаляютъ его. Но таково безуміе любви: видишь бездну и, вмсто того, чтобы отойти отъ нея, бросаешься въ нее. Еще разъ, благодарю насъ, Оливье, видите, я повеселла и боле не плачу.

Королева попробовала засмяться, но пережитое ею горе точно отучило ее отъ смха, онъ звучалъ такъ грустно и болзненно, что заставилъ графа вздрогнуть.

— О, Боже мой! прошепталъ онъ, возможно ли, чтобы вы до такой степени страдали!

Марія Антуанета сложила руки.

— Слава теб, Господи! воскликнула она, — когда онъ пойметъ все мое горе, у него не хватить духу боле не любить меня.

Шарни чувствовалъ, что скользитъ по наклонной плоскости, и что вскор ему уже нельзя будетъ остановиться. Онъ сдлалъ усиліе, какъ т конькобжцы, которые, желая остановиться, откидываются назадъ, рискуя при этомъ проломить ледъ, на которомъ они катаются.

— Государыня, проговорилъ онъ,— не позволите ли вы мн воспользоваться моимъ долгимъ отсутствіемъ и объяснить вамъ, что я имлъ счастіе длать для васъ?

— Ахъ! Шарни, отвтила королева,— я бы предпочла то, о чемъ только что вамъ говорила, но вы правы: нельзя слишкомъ долго заставлять женщину забывать, что она королева. Говорите же, господинъ посланникъ: женщина получила все, чего она имла право ждать, королева васъ слушаетъ.

Тогда Шарни все разсказалъ ой: какъ онъ былъ посланъ къ Булье, какъ графъ Людовикъ прізжалъ въ Парижъ, какъ онъ Шарни, снялъ планъ всей дороги, по которой должна была бжать королева, наконецъ, какъ онъ явился доложить королю, что теперь остается лишь привести въ исполненіе выработанный планъ.

Королева слушала Шарни съ большимъ вниманіемъ, а также и съ глубокой благодарностью. Ей не врилось, чтобы простая преданность могла доходить до такой степени. Только любовь, и любовь пылкая и тревожная могла предусмотрлъ вс препятствія и придумать средства, какими слдовало бороться съ ними и преодолвать ихъ.

Она не прерывала его, пока онъ не дошелъ до конца. Когда онъ кончилъ, она посмотрла на него съ выраженіемъ глубокой нжности.

— Вы, значитъ, будете очень счастливы, если спасете меня, Шарни? спросила она.

— О! еще бы, государыня! Вдь въ это дло я вложилъ все свое честолюбіе, и если оно мн, удастся, то прославитъ меня на всю жизнь.

— Я бы предпочла, чтобы оно только вознаградило васъ за вашу любовь, проговорила королева печально,— но все равно… Вы пламенно желаете, чтобы великое дло спасенія короля, королевы и дофина Франціи совершено было вами?

— Я жду вашего одобренія, чтобы посвятить на это мою жизнь.

— Да, и я это понимаю, мой другъ: такая преданность должна быть свободной отъ всякаго посторонняго чувства, отъ всякой матерьяльной привязанности. Немыслимо, чтобы мой мужъ, мои дти были спасены рукой, которая бы не могла смло протянуться къ нимъ, въ качеств опоры, если они поскользнутся на дорог, по которой мы вмст пойдемъ. Я вручаю вамъ ихъ жизни и мою собственную, братъ мой, но и вы, въ свою очередь, вы вдь пожалете меня?

— Пожалю васъ, государыня?..

— Да. Вы не захотите, чтобы въ т минуты, когда мн всего нужне будетъ моя сила, мое мужество, мое присутствіе духа, какая-нибудь безумная мысль,— что длать? есть же люди, которые ночью боятся привидній, хотя-съ наступленіемъ дня отрицаютъ ихъ существованіе,— вы не захотите, чтобы все погибло только изъ за того, что я не получила одного общанія, что мн не дали честнаго слова? вы этого не захотите?..

Шарни перебилъ королеву.

—Государыня, я желаю спасенія вашего величества, я желаю счастія Франціи, я желаю прославиться окончаніемъ дла, мною начатаго, и признаюсь, очень сожалю, что могу принести для насъ только такую ничтожную жертву: клянусь не видать госпожи де-Шарни безъ позволенія вашего величества.

Посл почтительнаго и холоднаго поклона онъ удалился, а королева, пораженная тономъ, какимъ онъ произнесъ послднія слона, не пробовала удерживать его.

— О! прошептала она, — насколько я предпочла бы, чтобы онъ поклялся не видть меня, лишь бы только онъ любилъ меня, какъ любить ее!..

XIX.
Двойное зрніе.

19 іюня, около восьми часовъ утра, Жильберь большими шагами ходилъ по своей квартир въ улиц Сентъ-Онорэ, подходя по временамъ къ окну и высовываясь изъ него, какъ человкъ, съ нетерпніемъ кого-то поджидающій.

Онъ держалъ въ рук бумагу, сложенную вчетверо, съ просвчивающими на обратную сторону буквами и печатями. Это была, конечно, очень важная бумага, потому что два или три раза во время этихъ тревожныхъ минутъ ожиданія, Жильберъ развертывалъ ее, читалъ, снова развертывалъ, перечитывалъ и складывалъ, чтобы снова развернуть.

Наконецъ, шумъ кареты, остановившейся у дверей его дома, заставилъ его подбжать къ окну, но уже было слишкомъ поздно: пріхавшій былъ уже въ проход.

Однако, Жильберъ, повидимому, нисколько не сомнвался въ личности пріхавшаго, потому что сказалъ, отворя въ дверь въ прихожую:

— Бастіенъ, отворите дверь графу Шарни, котораго я жду.

Онъ въ послдній разъ развернулъ бумагу и перечитывалъ ее, когда Бастіенъ доложилъ:

— Его сіятельство, графъ Каліостро.

Это имя было въ ту минуту такъ далеко отъ мыслей Жильбера, что онъ вздрогнулъ, точно передъ его глазами блеснулъ зигзагъ молніи.

Онъ поспшно сложилъ бумагу и спряталъ ее въ карманъ своего фрака.

— Графъ Каліостро? повторилъ онъ съ удивленіемъ.

— Да, да, я самъ, милйшій Жильберъ, сказалъ графъ,— я знаю, вы ждали не меня, а г-на де-Шарни, но г-нъ де-Шарни занятъ,— сейчасъ разскажу вамъ чмъ,— такъ что онъ можетъ быть здсь только черезъ полчаса. Поэтому я сказалъ себ: ‘разъ я такъ близко отъ доктора Жильбера, зайду къ нему на минутку’. Надюсь, что хотя вы меня и не ждали, но не хуже примете меня поэтому.

— Дорогой учитель, сказалъ Жильберъ, вы знаете, что во всякій часъ дня и ночи двое дверей всегда здсь открыты для васъ: дверь дома и дверь сердца.

— Благодарю, Жильберъ. Настанетъ, быть можетъ, день, когда и мн удастся намъ доказать до какой степени я люблю васъ, тогда доказательство не заставитъ себя ждать. Теперь поговоримъ.

— О чемъ? спросилъ Жильберъ, улыбаясь Онъ былъ нсколько смущенъ, потому что присутствіе Каліостро всегда влекло за собой что-нибудь неожиданное.

— О чемъ? повторилъ Каліостро.— О модной тем, конечно, то есть о близкомъ отъзд короля.

Дрожь пробжала по всему тлу Жильбера, но улыбка не исчезла съ его губъ: всми усиліями своей воли онъ не могъ помшать испарин выступить на его лбу, но помшалъ блдности покрыть его щеки.

— И такъ какъ нашъ разговоръ будетъ продолжительный, то я усаживаюсь, продолжалъ Каліостро.

И онъ дйствительно услся.

Впрочемъ, оправившись отъ короткаго смущенія, Жильберъ сообразилъ, что если случай привелъ къ нему Каліостро, то конечно, это совершилось не безъ воли Провиднія. Каліостро никогда не имлъ отъ него никакихъ тайнъ, а потому, наврное, разскажетъ все, что знаетъ и слышалъ объ отъзд короля и королевы.

— Ну что же. прибавилъ Каліостро, видя, что Жильберъ ждетъ,— это ршено на завтра?

— Дорогой учитель, сказалъ Жильберъ, вы знаете, что я всегда предоставляю вамъ высказываться до конца, даже, когда вы заблуждаетесь, я нахожу нчто поучительное не только въ длинномъ разговор съ вами, но и въ каждомъ сказанномъ вами слов.

— Когда же я до сихъ поръ ошибался, Жильберъ? Ужъ не тогда ли, когда я вамъ предсказалъ смерть Фавра, хотя въ ршительную минуту я сдлалъ все, чтобы помшать ей. Не тогда ли, когда сказалъ вамъ, что Робеспьеръ возстановитъ эшафотъ Карла I, а Бонапартъ тронъ Карла Великаго? Относительно этого послдняго вы не можете обвинять меня въ заблужденіи, такъ какъ время еще не настало, и одно изъ предсказанныхъ мною событій относится къ концу этого столтія, а другое къ началу будущаго. Сегодня же, милйшій Жильберъ, вы лучше чмъ кто-либо знаете, что я говорю правду, объявляя вамъ, что король долженъ бжать завтра въ ночь, такъ какъ вы одинъ изъ агентовъ этого бгства.

— Если это такъ, то вы, конечно, не ожидаете, чтобы я вамъ сознался въ этомъ?

— Къ чему мн ваше признаніе? Вы очень хорошо знаете, что я не только тотъ, кто существуетъ, но еще и тотъ, кто знаетъ.

— Если вы тотъ, кто знаетъ, то вы знаете, что королева сказала г-ну де-Монморену по поводу отказа г-жи Елизаветы присутствовать на праздник тла Господня: ‘Она не желаетъ идти съ нами въ церковъ Saint-Germain-l’Auxerrois, чмъ очень меня огорчаетъ, вдь могла-бы она пожертвовать королю своими убжденіями’. Если же королева собирается съ королемъ въ воскресенье въ церковь Saint-Germain-l’Auxerrois, значитъ она не узжаетъ въ ночь, или не узжаетъ въ далекое путешествіе.

— Да, но я также знаю, что сказалъ одинъ великій философъ: ‘Слово дано человку для того чтобы скрывать свои мысли.’ А природа не настолько одностороння, чтобы надлить этимъ драгоцннымъ даромъ только одного мужчину.

— Дорогой учитель, сказалъ Жильберъ, стараясь не выходить за предлы шутки,— вы знаете исторію неврнаго апостола?

— Поврившаго только тогда, когда Христосъ показалъ ему Свои ноги, руки и бокъ? Ну, такъ королева, которая очень привыкла къ комфорту и не желаетъ лишаться его во время дороги,— хотя, если разсчетъ г-на Шарни вренъ, она продлится всего тридцать шесть часовъ,— королева заказала у Дебросса, въ улиц. Notre-Dame des Victoires прелестный несессеръ изъ вызолоченнаго серебра, какъ будто-бы для своей сестры эрцгерцогини Христины, несессеръ, оконченный только вчера утромъ, были, доставленъ въ Тюльери вчера вечеромъ, это для туалета рукъ. Они подутъ въ большой Перлин, просторной, удобной, гд легко помститься шестерымъ. Онъ былъ заказанъ у Луи, перваго каретника Елисейскихъ полей г-номъ Шарни, который въ настоящую минуту находится у него и отсчитываетъ ему его двадцать пять луидоровъ, то есть половину условленной платы. Вчера длали карет пробу, и впрягли въ нее четверку лошадей. Экипажъ прекрасно выдержалъ эту пробу, и отчетъ г-на Изидора де-Шарни о немъ былъ самый благопріятный, это для ногъ. Наконецъ, г-нъ де-Монморенъ, не зная что подписываетъ, подписалъ сегодня утромъ паспортъ для баронессы Корфъ, ея двухъ дтей, двухъ горничныхъ, ея управляющаго и трехъ слугъ. Г-жа Корфъ — это г-жа де-Турзель, воспитательница королевскихъ дтей, ея двое дтей это дофинъ и г-жа Рояль, ея дв горничныя — королева и г-жа Елизавета, ея управляющій — король, наконецъ, ея трое слугъ, которые, одтые курьерами, должны хать впереди и позади кареты, это Изидоръ де-Шарни, г-нъ де-Мольденъ и г-нъ де-Валори, а паспортъ — бумага, которую вы держали въ рукахъ, когда я вошелъ, и которую вы, увидя меня, свернули и спрятали въ карманъ. Вотъ ея содержаніе:

‘Именемъ короля.

‘Приказываемъ пропустить баронессу Корфъ съ ея двумя дтьми, одной женщиной, однимъ камерлакеемъ и тремя слугами.

‘Министръ иностранныхъ длъ,
Монморень.’

— Ну что, хорошо я освдомленъ, любезный Жильберъ?

— За исключеніемъ небольшого противорчія между вашими словами и редакціей паспорта.

— Какого?

— Вы говорите, что королева и г-жа Елизавета изображаютъ двухь горничныхъ г-жи де-Турзель, а на паспорт упомянута одна горничная.

— А! вотъ въ чемъ дло. Пріхавъ въ Бонди, г-жу де-Турзель попросятъ выйти, хотя она и воображаетъ, что детъ до Монмеди. Господинъ де-Шарни, человкъ преданный и вполн надежный, сядетъ на ея мсто, чтобы въ случа нужды, высовывать свой носъ изъ кареты и, если потребуется, вытащить два пистолета изъ кармана кареты. Королева превратится тогда въ г-жу Корфъ и, такъ какъ въ карет останется одна женщина, г-жа Елизавета, то безполезно выставлять на паспорт двухъ горничныхъ. Хотите и другія подробности? Извольте, ихъ сколько угодно, и я не поскуплюсь на нихъ. Выхать должны были перваго іюня, г-нъ де-Булье очень на этомъ настаивалъ. Онъ, даже, написалъ по этому поводу прелюбопытное письмо королю, приглашая его поторопиться, такъ какъ, говоритъ онъ, войска съ каждымъ днемъ портятся, и онъ ни за что не отвчаетъ, если позволятъ присягать солдатамъ. Слово портятся означаетъ вотъ что, добродушно прибавилъ Каліостро:— войско начинаетъ понимать, что ему представляется выборъ между монархіей, которая впродолженіи трехъ вковъ жертвовала народомъ для дворянства, солдатомъ для офицера,— и конституціей, провозгласившей равенство передъ закономъ, обратившей чины въ награду заслугъ и храбрости… и это неблагодарное войско склоняется къ конституціи. Но ни экипажъ, ни несессеръ не были готовы, а потому объ отъзд 1-го іюня нечего было и думать, а это большое несчастье, такъ какъ съ 1-го іюня войско могло еще больше испортиться, и солдаты присягнули конституціи. Отъздъ былъ отложенъ на 8-е, но г-нъ де-Булье получилъ слишкомъ поздно увдомленіе объ этомъ и, въ свою очередь, принужденъ былъ отвтить, что не будетъ готовъ. Тогда, съ общаго согласія отложили на 12, вс предпочитали 11, но въ этотъ день дежурной при дофин была одна большая демократка, и, кром того, любовница г-на де-Гувіона, адъютанта Лафайета,— г-жа де-Рошрейль, если вы желаете знать ея имя, и опасались, чтобы она чего нибудь не подмтила, и не донесла. 12 король вспомнилъ, что осталось всего шесть дней до полученія шести милліоновъ ни цивильному листу. Согласитесь, что такую сумму стоило подождать! Кром того, Леопольдъ, этотъ великій медлитель, наконецъ, общалъ, что 15 тысячъ австрійцевъ займутъ ущелья Арлона. Вы понимаете, что этимъ добрымъ королямъ не достаетъ не ршимости, но и у нихъ тоже бываютъ свои длишки, которыя надо окончить. Австрія только что проглотила Льежъ и Брабантъ и переваривала городъ и провинцію. Австрія же похожа на боа: когда она перевариваетъ, то спитъ. Екатерина только что успла разбить маленькаго короля Густава III и, наконецъ, соблаговолила дать ему перемиріе, чтобы онъ усплъ похать въ Савойю для встрчи французской королевы при ея выход изъ кареты, а Пруссія — философъ и Англія — филантропъ будутъ, между тмъ, мнять свои шкуры, чтобы одной можно было протянуться вдоль береговъ Рейна, а другой въ Сверномъ мор. Но. будьте покойны, короли, какъ кони Діомеда, попробовали человческаго мяса и больше не захотятъ никакой другой пищи, если только мы не смутимъ ихъ восхитительнаго пира. Ну, однимъ словомъ, отъздъ былъ отложенъ на воскресенье, 19, въ полночь, затмъ, утромъ 18 была отправлена новая депеша, чтобы отложить его на понедльникъ 20, въ тотъ же часъ, то есть на завтрашній вечеръ, что можетъ имть свои неудобства, такъ какъ г-нъ де-Булье уже отправилъ приказы всмъ отрядамъ и ему пришлось послать контрприказы.— Берегитесь, Жильберъ, берегитесь, все это утомляетъ солдатъ и наводить народъ на размышленіе.

— Я не стану съ вами хитрить, графъ, сказали Жильберъ.— Все, что вы сказали, чистая правда, и я тмъ мене буду хитрить съ вами, что я былъ противъ того, чтобы король покидалъ Францію. Теперь признайтесь откровенно, съ точки зрнія личной опасности для него, опасности для королевы и его дтей, разв не иметъ онъ право бжать, какъ король, какъ человкъ, какъ супругъ и отецъ?

— Хотите знать правду, Жильберъ? Людовикъ XVI бжитъ не какъ отецъ, не какъ супругъ и не какъ человкъ, онъ покинетъ Францію совсмъ не изъ за дней 5 и 6 октября, нтъ, какъ бы тамъ ни было, но по отцу онъ Бурбонъ, а Бурбоны умютъ смотрть опасности прямо въ лицо. Нтъ, онъ покидаетъ Францію по милости конституціи, сфабрикованной національнымъ собраніемъ по образцу конституціи Соединенныхъ Штатовъ, при чемъ, оно не приняло въ разсчетъ, что модель, приспособленная къ республик и примненная къ монархіи, не даетъ королю достаточнаго количества чистаго воздуха, нтъ, онъ покидаетъ Францію изъ-за знаменитаго дла Рыцарей Шпаги, въ которомъ вашъ другъ Лафайетъ непочтительно поступилъ съ королемъ и его врными слугами, нтъ, онъ покидаетъ Францію изъ-за знаменитаго происшествія въ Сенъ-Клу, когда онъ хотлъ доказать, что онъ свободенъ, а народъ доказалъ ему, что онъ плнникъ. Нтъ, видите ли, Жильберъ, вы, такъ искренно, честно преданный конституціонной монархіи, вы, врующій въ эту утшительную и сладкую утопію монархіи, умряемой свободой, вы должны знать одну вещь: короли, подобно Богу, Котораго они считаютъ себя единственными представителями на земл, имютъ свой культъ: культъ королевской власти. Не только ихъ особа, помазанная елеемъ въ Реймс, священна и неприкосновенна, но и слуги ихъ священны, ихъ дворецъ храмъ, куда должно входить съ благоговніемъ, ихъ служители — священники, съ которыми должно говорить, стоя на колняхъ, нельзя прикасаться къ королямъ подъ страхомъ смерти! Нельзя прикасаться къ ихъ слугамъ подъ страхомъ отлученія! А между тмъ, когда помшали королю хать въ Сенъ-Клу, то прикоснулись къ королю, когда выгнали изъ Тюльери Рыцарей Шпаги, прикоснулись къ его служителямъ, вотъ этого-то король и не могъ вынести, вотъ настоящая мерзость запустнія, вотъ почему вернули г-на Шарни изъ Монмеди, вотъ почему король, не пожелавшій позволить г-ну де-Фавра похитить себя, не пожелавшій бжать съ своими тетками, соглашается завтра бжать съ паспортомъ г-на де-Монморена — не знающаго, для кого онъ подписалъ этотъ паспортъ,— бжать подъ именемъ Дюрана, въ одежд лакея, приказавъ, однако,— короли съ одного бока всегда останутся королями, — приказавъ непремнно уложить въ чемоданъ красный фракъ, шитый золотомъ, который онъ надвалъ въ Шербург.

Пока Каліостро говорилъ, Жильберъ пристально смотрлъ на него, желая угадать, что таится въ глубин его мыслей. Но это было безполезно: никакой человческій взглядъ не могъ проникнуть за насмшливую маску, какой этотъ человкъ имлъ привычку прикрывать свое лицо.

Поэтому Жильберъ ршился откровенно спросить его.

— Графъ, замтилъ онъ, все, что вы говорите, правда. Но съ какой цлью вы пришли все это сказать мн? Въ качеств кого явились вы ко мн? Какъ честный врагъ, предупреждающій, что онъ намренъ бороться? Какъ другъ, предлагающій свою помощь?

— Прежде всего я пришелъ, мой милый Жильберъ, ласково отвтилъ Каліостро,— какъ приходить учитель къ ученику, чтобы сказать ему: ‘Другъ, ты вступилъ на ложный путь, когда привязался къ этой падающей развалин, къ этому обрушивающемуся зданію, къ этому умирающему принципу, называемому монархіей. Люди, подобные теб, не люди прошлаго, даже не люди настоящаго, но люди будущаго. Брось вещь, въ которую ты не вришь для той, въ которую мы вримъ, не удаляйся отъ дйствительности, чтобы слдовать за тнью и, если ты не желаешь быть дятельнымъ воиномъ Революціи, смотри, какъ она совершается и не пытайся останавливать ее. Мирабо былъ гигантъ, а Мирабо не выдержалъ и свалился’.

— Графъ, я отвчу на это, когда король, доврившійся мн, будетъ въ безопасности. Людовикъ XVI сдлалъ меня въ этомъ дл своимъ наперсникомъ, помощникомъ, соучастникомъ, если хотите. Я согласился на это и выполню свою миссію съ открытымъ сердцемъ и закрытыми глазами. Я медикъ, графъ, для меня главное — матеріальное благополучіе моего больного! Теперь, отвтьте мн въ свою очередь. Требуется ли для вашихъ таинственныхъ плановъ, для вашихъ мрачныхъ комбинацій, чтобы это бгство удалось или нтъ? Если вы хотите, чтобы оно по удалось, то бороться безполезно, только скажите: ‘Не узжайте!’ и мы останемся, склонимъ голову и будемъ ждать удара.

— Братъ! проговорилъ Каліостро,— еслибы по вол Бога, указавшаго мн мою дорогу, мн пришлось поразить одного изъ тхъ, кому предано твое сердце, или кому покровительствуетъ твой геній, я бы остался въ тни и лишь объ одномъ сталъ умолять сверхчеловческую власть, которой я повинуюсь,— чтобы она скрыла отъ тебя, чья рука нанесла ударъ. Нтъ, если я пришелъ не какъ другъ,— я не могу быть другомъ королей, я, бывшій ихъ жертвой, — то и не какъ врагъ: я пришелъ съ всами въ рукахъ, говоря теб: ‘Я взвсилъ судьбу этого послдняго Бурбона, и не думаю, чтобы его смерть что-нибудь значила для блага нашего дла. Боже сохрани, чтобы я, какъ Пиагоръ, едва признающій за собою право располагать жизнью послдняго изъ наскомыхъ, неосторожно коснулся жизни человка, этого царя мірозданья!’ Больше того, я пришелъ не только сказать теб: ‘я остаюсь нейтральнымъ’, но еще прибавлю: ‘Нужна теб моя помощь? Я ее предлагаю теб’.

Жильберъ еще разъ попробовалъ прочесть, что таилось на глубин сердца Каліостро.

— Вотъ! ты мн не вришь! сказалъ тотъ,— снова принимая насмшливый тонъ.— Ты, какъ ученый, долженъ знать исторію копья Ахилла, которое ранило и вылчивало? Я владю этимъ копьемъ. Женщина, которую принимали за королеву въ бесдкахъ Версаля, разв не можетъ быть принята за королеву въ покояхъ Тюльери или на дорог, противоположной той, но какой подетъ настоящая бглянка? Ну что, милйшій Жильберъ, такимъ предложеніемъ пренебрегать не приходится?

— Будьте откровенны до конца, графъ, и скажите, съ какой цлью вы мн его длаете?

— Очень просто, чтобы король ухалъ, чтобы онъ покинулъ Францію, чтобы онъ далъ намъ возможность провозгласить республику.

— Республику! удивился Жильберъ.

— Отчего-же нтъ?

— Но я окидываю взоромъ Францію съ юга на сверъ, съ востока на западъ, и не вижу ни одного республиканца.

— Вы ошибаетесь, я вижу трехъ: Петіопа, Камилля Демулена и вашего покорнаго слугу, этихъ вы можете видть, какъ и я ихъ вижу, кром того, я вижу тхъ, кого вы еще не видите, но увидите, когда для нихъ настанетъ время показаться. Тогда предоставьте мн устроить театральное представленіе, которое очень удивить васъ. Только, вы понимаете, я бы желалъ, при перемн декорацій, избжать слишкомъ серьезныхъ случайностей. Случайности всегда падаютъ на отвтственность машиниста.

Жильберъ на минуту задумался.

— Графъ, сказалъ онъ, протянувъ руку Каліостро,— еслибы дло касалось лишь меня, моей жизни, чести, репутаціи, я бы сію минуту согласился, но дло идетъ о королевств, корол, королев, о цлой рас, о монархіи, и я не могу взять на себя ршенія ихъ судьбы. Оставайтесьже нейтральнымъ, любезный графъ, вотъ все, о чемъ я прошу васъ.

Каліостро улыбнулся.

— Да, я понимаю, проговорилъ онъ,— человкъ процесса ожерелья!.. Ну-съ, милйшій Жильберъ, человкъ ожерелья дастъ вамъ одинъ совтъ.

— Тише! звонятъ.

— Что-жъ такое! вдь вы знаете, что звонить графъ Шарни. А мой совтъ и онъ можетъ выслушать и имъ воспользоваться. Входите, графъ, входите!

Шарни, дйствительно, показался въ дверяхъ. Увидя посторонняго, когда онъ надялся встртитъ только одного Жильбера, онъ остановился, нсколько встревоженный и не ршаясь войти.

— Вотъ мой совтъ, продолжалъ Каліостро:— Берегитесь слишкомъ богатыхъ несессеровъ, слишкомъ тяжелыхъ каретъ, и слишкомъ похожихъ портретовъ. Прощайте, Жильберъ! прощайте, графъ, и, какъ говорятъ т, кому, какъ и вамъ, я желаю счастливаго пути, да сохранить васъ Господь подъ святымъ покровомъ Своимъ!

Съ этими словами пророкъ дружески кивнулъ головою Жильберу, вжливо поклонился Шарни и вышелъ, сопровождаемый тревожнымъ взглядомъ одного и вопросительнымъ другого.

— Кто это, докторъ? спросилъ Шарни, когда его шаги затихли на лстниц.

— Одинъ изъ моихъ друзей, онъ все знаетъ, но далъ мн честное слово не выдавать насъ.

— А его фамилія?

Жильберъ отвтилъ не сразу:

— Баронъ Занноне.

— Странно, замтилъ Шарни,— хотя это имя мн не знакомо, но лицо его я гд то видлъ. Есть у васъ паспортъ, докторъ?

— Вотъ онъ, графъ.

Ширни взялъ паспортъ, съ живостью развернулъ его и такъ углубился въ его чтеніе, что, казалось, забыть о существованіи барона Занноне.

XX.
Вечеръ 20 іюня.

Теперь посмотримъ, что происходило въ различныхъ пунктахъ Парижа вечеромъ 20 іюня, между девятью часами и полуночью.

Г-ж де Рошрейль не довряли не безъ основанія. Не смотря на то, что дежурство ея кончилось 11, она, вслдствіе явившихся у нея подозрній, нашла возможность вернуться во дворецъ и замтить, что хотя экраны королевы были на своихъ мстахъ, но брилльянты изъ нихъ исчезли. Дло въ томъ, что Марія-Антуанета доврила ихъ своему куаферу Леонару. Онъ долженъ былъ выхать вечеромъ 20, за нсколько часовъ до своей августйшей госпожи, вмст съ г-номъ Шуазелемъ, командиромъ перваго отряда, поставленнаго въ Poiit-de-Sommeveile. Ему-же была поручена станція Вареннъ, куда онъ долженъ былъ доставить шестерку хорошихъ лошадей. Г-нъ де Шуазель ожидалъ, у себя, въ улиц д’Артуа, послднихъ распоряженіи короля и королевы. Не совсмъ деликатно было, пожалуй, навязывать г-ну де Шуазелю общество мастера Лонара и нсколько неосторожно брать съ собою куафера. Но кто бы могъ за границей взяться за одну изъ тхъ удивительныхъ причесокъ, какія Леонаръ длалъ почти шутя? Что длать! когда имешь куаферомь человка геніальнаго, отъ него добровольно не откажешься!

Слдствіемъ этого было то, что камерфрау дофина, догадываясь, что отъздъ былъ назначенъ на понедльникъ, 20, въ одиннадцать часовъ вечера, увдомила оба, этомъ не только своего любовника де- Гувіона, но еще и Бальи.

Лафайеть отправился къ королю, чтобы откровенно объясниться съ нимъ насчетъ этого доноса, и пожалъ плечами.

Бальи поступилъ лучше: между тмъ, какъ Лафайетъ сдлался слпъ, какъ астрономъ, онъ, Бальи, съ рыцарской вжливостью, послалъ королев письмо г-жи де Рошрейль.

Гувіонъ, подчиняясь вліянію своей возлюбленной, не могъ быть настолько доврчивъ. Подъ предлогомъ небольшого военнаго собранія, онъ пригласилъ къ себ около двнадцати офицеровъ національной гвардіи. Пять или шесть изъ нихъ онъ поставилъ на караулъ къ различнымъ дверямъ, а самъ съ остальными пятью взялся наблюдать за дверями квартиры г-на де-Виллькье, на которую было обращено его особое вниманіе.

Около того же часа, въ улиц Кокь-Эранъ, No 9, въ извстной намъ гостиной сидла на кушетк молодая женщина прекрасная, повидимому спокойная, но, въ сущности, глубоко взволнованная. Она разговаривала съ молодымъ человкомъ двадцати четырехъ лтъ, стоявшимъ передъ нею. На немъ былъ надтъ курьерскій камзолъ верблюжьяго цвта, кожаные панталоны въ обтяжку, сапоги съ отворотами и вооруженъ онъ былъ охотничьимъ ножемъ. Онъ держалъ въ рук круглою шляпу, обшитую галуномъ.

Молодая женщина, казалось, на чемъ то настаивала, а молодой человкъ защищался.

— Еще разъ, виконтъ, говорила она,— отчегоже онъ самъ не пришелъ ко мн, хотя уже два съ половиной мсяца какъ вернулся въ Парижъ?

— Посл своего возвращенія, мой брать не разъ поручалъ мн сообщать вамъ о немъ извстія, графиня.

— Я это знаю, и очень ему за то благодарна, равно какъ и вамъ, виконтъ, но мн кажется, что, узжая, онъ бы могъ самъ придти проститься со мною.

— Наврное, это оказалось для него невозможнымъ, если онъ послалъ меня.

— Ваше путешествіе долго продлится?

— Не знаю, графиня.

— Я говорю ваше, виконтъ, потому что, судя по вашему костюму, вы тоже собираетесь въ дорогу.

— По всей вроятности я уду изъ Парижа сегодня въ полночь.

— Вы будете сопровождать вашего брата или подете въ противоположномъ направленіи?

— Я полагаю, графиня, что мы подемъ по одной дорог.

— Вы скажете ему, что видли меня?

— Да, графиня, онъ такъ просилъ меня сходить къ вамъ, столько разъ повторялъ, чтобы я не возвращался къ нему, не повидавъ васъ, что онъ никогда бы не простилъ мн, еслибы я не исполнилъ подобнаго порученія.

Молодая женщина провела рукою по глазамъ, вздохнула и проговорила посл короткаго раздумья:

— Виконтъ, вы, какъ дворянинъ, поймете всю важность моей просьбы, отвтьте мн, какъ вы бы отвтили вашей родной сестр, какъ вы бы отвтили самому Богу. Въ предстоящемъ путешествіи угрожаетъ г-ну Шарни какая-нибудь серьезная опасность?

— Кто можетъ сказать, графиня, возразилъ Изидоръ, желая увернуться отъ вопроса,— кто можетъ сказать, гд есть и гд нтъ опасности въ наше время?.. Если бы спросили утромъ 5 октября, нашего бднаго брата Жоржа, грозитъ ли ему опасность, онъ бы наврно отвтилъ, что нтъ, на другой день онъ лежалъ блдный, безжизненный поперегъ двери покоевъ королевы. Въ наше время опасность вырастаетъ изъ подъ земли и приходится встрчаться лицомъ къ лицу съ смертью, не зная, ни откуда она явилась, ни кто призвалъ ее.

Андрэ поблднла.

— И такъ, ему угрожаетъ смертельная опасность, не такъ ли, виконтъ?

— Я этого не говорилъ.

— Нтъ, но вы это думаете.

— Я думаю, графиня, что если вы желаете передать моему брату что-нибудь важное, то предпріятіе, на какое онъ отваживается вмст, со мною, настолько серьезно, что вы можете поручитъ мн словесно или письменно передать ему вашу мысль, ваше желаніе или вашъ совтъ.

— Хорошо, виконтъ, проговорила Андрэ вставая, я попрошу у васъ всего пять минуть.

Графиня своей обычной медленной и холодной походкой вошла въ свою спальню и заперла за собою дверь.

Молодой человкъ съ безпокойствомъ посмотрлъ на свои часы.

— Четверть десятаго, прошепталъ онъ,— король ожидаетъ насъ въ половин десятаго… Къ счастью, отсюда всего два шага до Тюльери.

Графиня вернулась черезъ минуту съ запечатаннымъ письмомъ въ рукахъ.

— Виконтъ, торжественно проговорила она,— я довряю это вашей чести.

Изидоръ протянулъ руку, чтобы взять письмо.

— Подождите, сказала Андрэ, — вникните хорошенько въ то, что я скажу намъ. Если вашъ братъ, графъ Шарни, благополучно выполнить это предпріятіе, вы передадите ему только то, что я уже говорила вамъ: мою симпатію къ его благородству, почтеніе къ его преданности, восхищеніе его характеромъ… Если онъ будетъ раненъ…— Голосъ Андрэ слегка дрогнулъ.— Если онъ будетъ раненъ опасно, вы попросите у него позволить мн пріхать къ нему, и если онъ согласится оказать мн эту милость, вы отправите ко мн посланнаго, который бы мн указалъ, гд найдти его, а я немедленно поду къ нему, если же онъ будетъ раненъ смертельно…— Отъ волненія Андрэ едва могла говорить. Вы ему отдадите это письмо, если онъ самъ не въ силахъ будетъ прочесть его, вы прочтете его ему, такъ какъ я хочу, чтобы онъ узналъ передъ смертью то, что заключается въ немъ. Ваше честное слово, что вы исполните все, какъ я желаю, виконтъ?

Изидоръ, взволнованный не мене графини, протянулъ руку.

— Честное слово, графиня! сказала, онъ.

— Въ такомъ случа возьмите это письмо и идите, виконтъ.

Изидоръ взялъ письмо, поцловалъ руку графини и вышелъ.

— О! воскликнула Андрэ, падая на диванъ, если онъ умретъ, я хочу, чтобы хотя передъ смертью онъ узналъ, что я люблю его!

Въ ту самую минуту, когда Изидоръ выходилъ отъ графини и пряталъ ея письмо на своей груди вмст съ другимъ письмомъ, адресъ котораго онъ прочелъ при свт фонаря, зажженнаго на углу улицы Кокильеръ, два человка въ одинаковыхъ съ нимъ костюмахъ подходили къ мсту общаго сборища, т. е. къ будуару королевы. Одинъ изъ нихъ шелъ по галлере Лувра, тянущейся вдоль набережной, по той самой галлере, которая обращена теперь въ музей живописи: на конц ея его ждалъ Веберъ. Другой поднимался по той самой маленькой лстниц, на которой мы видли Шарни посл его возвращенія изъ Монмеди. На верху этой лстницы его ожидалъ камеръ лакей короля, Франсуа Гю.

Ихъ обоихъ ввели почти въ одно время, но въ разныя двери, г-нъ де-Валори вошелъ первый.

Черезъ нсколько секундъ, какъ мы видли, вторая дверь отворилась, и съ нкоторымъ удивленіемъ г-нъ де-Валори увидлъ какъ бы свой двойникъ.

Оба офицера не знали другъ друга, но, догадываясь, что были призваны для одной цли, съ привтствіемъ подошли другъ къ другу.

Въ эту минуту отворилась третья дверь, и показался виконтъ Шарни.

То былъ третій курьеръ, такъ же неизвстный двумъ первымъ, какъ и т были неизвстны ему.

Одинъ Шарни зналъ, съ какой цлью ихъ пригласили, и какое общее дло будетъ возложено на нихъ.

Онъ уже собирался отвтить на вопросы своихъ будущихъ товарищей, какъ дверь снова отворилась и показался король.

— Господа, сказалъ Людовикъ XVI, обращаясь къ Мальдену и Валори,— извините, что я распорядился вами безъ вашего позволенія, но я видлъ въ васъ врныхъ слугъ монархіи. Я просилъ васъ сходить къ портному, адресъ котораго я вамъ далъ, заказать у него костюмъ курьера и придти сегодня вечеромъ въ половин десятаго въ Тюльери, ваше присутствіе мн доказываетъ, что каково бы ни было мое порученіе, вы готовы выполнить его.

Два бывшихъ тлохранителя поклонились.

— Государь, проговорилъ Валори,— вашему величеству извстно, что вамъ незачмъ совтоваться съ своими дворянами, чтобы располагать ихъ преданностью, ихъ мужествомъ, ихъ жизнью.

— Государь, въ свою очередь сказалъ Мальденъ,— мой товарищъ, отвтивъ за себя, отвтилъ за меня и, какъ я полагаю, и за нашего третьяго товарища.

— Вашъ третій товарищъ, господа, съ которымъ я васъ прошу познакомиться,— виконтъ Изидоръ де-Шарни, его братъ былъ убитъ въ Версал, защищая дверь въ покои королевы. Мы привыкли къ проявленіямъ преданности членовъ его семьи, и эти проявленія сдлались для насъ настолько привычными, что мы даже ихъ не благодаримъ за нихъ.

— Изъ словъ вашего величества я заключаю, замтилъ Валори,— что виконту Шарни, конечно, извстна цль, для которой насъ собрали здсь, тогда какъ мы съ нетерпніемъ желаемъ узнать ее.

— Господа, возразилъ король,— вамъ не безъизвстно, что я плнникъ, плнникъ командира національной гвардіи, плнникъ президента Національнаго собранія, плнникъ парижскаго мэра, плнникъ народа, всеобщій плнникъ, наконецъ. И вотъ, господа, я разсчитываю на васъ, чтобы помочь мн сбросить съ себя это униженіе и возвратить себ свободу. Моя судьба, судьба королевы и моихъ дтей въ вашихъ рукахъ, все готово къ нашему бгству сегодня вечеромъ, согласитесь только помочь намъ выбраться отсюда.

— Приказывайте, гесударь, воскликнули молодые люди.

— Вы понимаете, господа, что мы не можемъ выйти вмст. Мы должны вс собраться на углу улицы Сентъ-Никезъ, гд графъ Шарни будетъ ждать насъ съ каретой. Вы, виконтъ, возьмете на свое попеченіе королеву и назоветесь Мельхіоромъ, вы, г-нъ де-Мальденъ, возьмете на попеченіе г-жу Елизавету и г-жу Рояль, и назоветесь Жаномъ, вы, г-нъ Валори,— г-жу де-Турзель и дофина, и ваше имя будетъ Франсуа. Не забудьте ваши новыя имена, господа, и подождите здсь другихъ инструкцій.

Король подалъ свою руку по очереди тремъ молодымъ людямъ и вышелъ, оставивъ всхъ троихъ готовыми умереть за него.

Между тмъ, г-нъ де-Шуазель, наканун объявившій королю отъ имени Булье, что никакъ нельзя ждать позже полуночи 20 іюня, и что если онъ не получитъ извстій до 4 часовъ утра 21, то удетъ и отведетъ отряды въ Денъ, въ Стенэй и въ Монмеди, г-нъ де-Шуазель находился у себя, въ улиц д’Артуа и такъ какъ уже пробило девять, то онъ началъ приходить въ отчаяніе. Въ эту самую минуту къ нему вошелъ единственный изъ оставленныхъ имъ слугъ, воображавшій, что его господинъ собирается хать въ Мецъ, и доложилъ ему, что какой-то человкъ желаетъ говорить съ нимъ по порученію королевы.

Онъ приказалъ впустить его.

Вошелъ человкъ въ круглой шляп, надвинутой на глаза и закутанный въ огромный плащъ.

— Это вы, Леонаръ? сказалъ Шуазель,— я съ нетерпніемъ ожидалъ васъ.

— Если я заставилъ ждать себя, герцогъ, то виноватъ въ этомъ не я, а королева, она всего десять минутъ тому назадъ сказала мн, чтобы я шелъ къ вамъ.

— Она вамъ больше ничего не сказала?

— Какже, сказала, она мн приказала взять вс свои брильянты и отнести къ вамъ это письмо.

— Давайте же скоре! воскликнулъ герцогъ съ легкимъ нетерпніемъ, котораго онъ не могъ сдержать, не смотря на присутствіе важной особы, пользовавшейся такимъ огромнымъ довріемъ королевы.

Письмо было длинное, полное различныхъ распоряженій. Въ немъ королева объявляла, что отъздъ назначенъ въ полночь, приглашала герцога Шуазеля хать немедленно, и снова просила его взять съ собою Леонара, который, прибавляла королева, получилъ приказаніе повиноваться ему, какъ ей самой. Она подчеркнула слдующія слова:

Я снова возобновляю здсь это приказаніе.

Герцогъ поднялъ глаза на Леонара, ожидавшаго съ видимымъ безпокойствомъ, куаферъ былъ очень забавенъ въ своей огромной шляп и въ своемъ громадномъ плащ.

— Послушайте, сказалъ ему герцогъ, — припомните хорошенько, что вамъ говорила королева?

— Я повторю слово въ слово ея слова, г-нъ герцогъ.

— Повторите, я васъ слушаю.

— Она послала за мною около часа тому назадъ.

— Хорошо.

— Она мн сказала шепотомъ…

— Ея величество была, значитъ, не одна?

— Нтъ, г-нъ герцогъ, король разговаривалъ въ амбразур окна съ г-жей Елизаветой, г-нъ дофинъ игралъ съ г-жей Рояль, королева же стояла, прислонясь къ камину.

— Продолжайте, Леонаръ, продолжайте.

— Итакъ, королева сказала мн шопотомъ: ‘Леонаръ, могу я разсчитывать на васъ’?— Ахъ! государыня, отвтилъ я, располагайте мною, вашему величеству извстно, что я преданъ вамъ душою и тломъ.— ‘Возьмите эти брильянты и суньте ихъ въ свои карманы, возьмите это письмо и отнесите его въ улицу д’Артуа, герцогу Шуазель, только отдайте его ему прямо въ руки, если его не будетъ дома, вы его найдете у герцогини Граммонъ’. Потомъ, когда я уходили, чтобы исполнить приказаніе королевы, ея величество вернули меня: ‘надньте шляпу съ большими полями и широкій плащь, чтобы васъ не узнали, любезный Леонаръ’, прибавила она, ‘и въ особенности повинуйтесь г-ну де-Шуазелю, какъ самой мн’. Тогда я зашелъ къ себ, взялъ шляпу и плащъ моего брата и явился къ вамъ.

— И такъ, королева приказала вамъ повиноваться мн, какъ ей самой?

— Таковы были августйшія слова ея величества, г-нъ герцогъ.

— Я очень радъ, что вы такъ хорошо запомнили это словесное приказаніе, во всякомъ случа тоже приказаніе повторено письменно: прочтите его, такъ какъ я долженъ сжечь это письмо.

Г-нъ де-Шуазель показалъ Леонару кончикъ письма, имъ принесеннаго, и тотъ громко прочелъ:

Я приказала моему куаферу Леонару повиноваться вамъ, какъ мн самой. Я снова возобновляю здсь это приказаніе.

— Вы понимаете, не правда ли? спросилъ Шуазель.

— О! поврьте, г-нъ герцогъ, совершенно достаточно одного словеснаго приказанія ея величества.

— Все таки и это не мшаетъ, проговорилъ Шуазель, сжигая письмо.

Въ эту минуту вошелъ лакей и объявилъ, что карета готова.

— Пойдемте, любезный Леонаръ, сказалъ герцогъ.

— Какъ? а брильянты?

— Вы увезете ихъ съ собою.

— Куда?

— Куда я повезу васъ.

— Но куда вы меня повезете?

— За нсколько лье отсюда, гд вамъ придется исполнить совсмъ особенное порученіе.

— Это невозможно, г-нъ герцогъ.

— Какъ невозможно! разв королева не приказала вамъ повиноваться мн, какъ ей самой?

— Это правда, но что длать? Я оставилъ въ дверяхъ ключъ отъ нашей квартиры, когда мой брать вернется, онъ не найдетъ ни своего плаща, ни шляпы, увидя, что я не возвращаюсь, онъ не будетъ знать, гд я. Кром того, меня ждетъ г-жа л’Аажъ, которую я общалъ причесать, и даже, мой кабріолетъ и слуга остались на двор Тюльери.

— Ничего! любезный Леонаръ, сказалъ смясь г-нъ де-Шуазель.— Вашъ брать купитъ другую шляпу и другой плащъ, вы причешете г-жу де л’Аажъ въ другой разъ, а вашъ слуга, видя, что вы не возвращаетесь, распряжетъ вашу лошадь и отведетъ ее въ конюшню. Но наша лошадь запряжена, демъ-же.

Не обращая боле вниманія на протесты и жалобы Леонара, Шуазель заставилъ его ссть въ свой экипажъ и пустилъ лошадь рысью къ застав Петить-Виллетъ.

Герцогъ Шуазель не усплъ прохать послднихъ домовъ Петить-Виллетъ, когда группа изъ пяти человкъ, возвращавшихся изъ Якобинскаго клуба, вступила на улицу Сентъ-Онорэ, направляясь, повидимому, къ Палэ-Роялю.

Глубокая тишина этого вечера обратила на себя ихъ вниманіе.

Это были: Камилль Демуленъ, самъ разсказавшій этотъ фактъ, Дантонъ, Флеранъ, Шенье и Лежандръ.

Дойдя до улицы Эшелль и взглянувъ на Тюльери, Камилль Демуленъ замтилъ:

— Не кажется ли вамъ, что сегодня вечеромъ Парижъ какъ-то особенно тихъ: онъ точно покинутъ. На всемъ протяженіи нашего пути мы встртили только одинъ патруль.

— Это оттого, отвтилъ Флеранъ,— что вс мры приняты, чтобы очистить дорогу королю.

— Какъ очистить дорогу королю? спросилъ Дантонъ.

— Конечно, сказала. Флеранъ,— вдь сегодня ночью онъ узжаетъ.

— Полно, что за шутки! замтила, Лежандръ.

— Можетъ быть это и шутка, возразилъ Флеранъ,— но меня предупредили о ней письмомъ.

— Ты получилъ письмо, предупреждающее тебя о бгств короля?

— Да, анонимное, впрочемъ, оно со мною… Вотъ оно, читайте.

Патріоты подошли къ наемной карет, стоявшей на углу улицы Сенъ-Никезъ и при свт фонаря прочли слдующее:

‘Гражданинъ Флеранъ предупреждается, что сегодня вечеромъ г-нъ Капетъ, Австріячка и ея два волченка узжаютъ изъ Парижа, они отправляются къ г-ну де-Булье, палачу Нанси, который ожидаетъ ихъ на границ’.

— Г-нъ Капетъ, проговорилъ Камилль Демуленъ,— недурно, теперь я буду называть Людовика XVI г-нъ Капетъ.

— И тебя можно будетъ упрекнуть только въ томъ, замтилъ Шенье,— что Людовикъ XVI не Капетъ, а Бурбонъ.

— Пустяки! кому это извстно? возразилъ Камилль Демуленъ.— Двумъ, тремъ такимъ же педантамъ, какъ ты. Не правда ли, Лежандръ, Капетъ славное имя?

— Однако, замтилъ Дантонъ, а если въ этомъ письм говорится правда, и если въ эту ночь вся королевская шайка дйствительно собирается удрать?

— Вотъ мы дошли до Тюльери, посмотримъ, предложилъ Камилль Демуленъ.

Патріоты направились къ Тюльери и увидли, какъ Лафайетъ со всмъ своимъ штабомъ възжалъ во дворъ дворца.

— Вотъ Блондинэ явился присутствовать при отход королевской семьи ко сну, сказалъ Дантонъ,— наша служба кончена, а его начинается. Спокойной ночи, господа! кто идетъ со мною къ улиц Павлина?

— Я, сказалъ Лежандръ.

Группа раздлилась на дв части.

Дантонъ и Лежандръ пошли по Карусельской площади, а Шенье, Флеранъ и Камилль Демуленъ исчезли за угломъ улицы Роганъ и Сентъ-Онорэ.

XXI.
Отъздъ.

Въ одиннадцать часовъ, въ то самое время, когда г-жи де-Турзель и Бреннье раздвались, и уложивъ спать г-жу Рояль и дофина, снова ихъ разбудили и одвали въ дорожное платье, при чемъ дофинъ ни за что не хотлъ одться двочкой, король, королева и г-жа Елизавета принимали г-на де-Лафайета и гт. де-Гувіона и Ромева, его адъютантовъ.

Визитъ этихъ господъ внушилъ имъ большую тревогу, въ особенности посл подозрній возбужденныхъ г-жей де-Рошрейль.

Королева и г-жа Елизавета здили вечеромъ прогуляться въ Булонскій лсъ и вернулись въ восемь часовъ.

Лафайетъ спросилъ королеву, хорошо ли она покаталась, и прибавилъ, что она напрасно такъ поздно вернулась, такъ какъ вечерній туманъ могъ повредить ея здоровью.

— Вечерній туманъ въ іюн! возразила смясь королева.— Не понимаю, откуда онъ можетъ взяться, разв я нарочно его напустила, чтобы скрыть наше бгство… Я говорю, чтобы скрыть наше бгство, полагая, что все еще ходитъ слухъ, будто мы узжаемъ.

— Это правда, государыня, сказалъ Лафайетъ,— объ этомъ отъзд говорятъ боле, чмъ когда либо, и меня, даже, увдомили, будто онъ назначенъ на этотъ вечеръ.

— А! воскликнула королева,— пари держу, что вы получили это прекрасное извстіе отъ г-на де-Гувіона?

— Почему же отъ меня, государыня? спросилъ молодой офицеръ, красня.

— Потому что у васъ есть сношенія съ дворцомъ. Вотъ, у г-на Ромева ихъ нтъ, и я уврена, что онъ поручится за насъ.

— Съ моей стороны не будетъ большой заслуги, государыня, отвтилъ адъютантъ,— такъ какъ самъ король далъ Собранію слово не вызжать изъ Парижа.

Королева покраснла въ свою очередь.

Разговоръ перемнился.

Въ половин двнадцатаго Лафайетъ и его два адъютанта откланялись королю и королев.

Однако Гувіонъ былъ далеко не спокоенъ, онъ прошелъ въ свою комнату во дворц, нашелъ тамъ своихъ друзей, стоявшихъ на часахъ, и не только не смнилъ ихъ, но просилъ усилить надзоръ.

Что касается Лафайета, то онъ отправился въ ратушу успокоить Бальи насчетъ намреній короля, если только Бальи могъ о чемъ нибудь безпокоиться.

Посл отъзда Лафайета, король, королева и г-жа Елизавета, съ помощью своихъ слугъ, занялись обычнымъ ночнымъ туалетомъ, а затмъ всхъ отпустили.

Тогда королева и г-жа Елизавета помогли другъ другу одться, ихъ дорожныя платья были крайне просты, а шляпы съ большими полями совершенно закрывали ихъ лица.

Когда он были готовы, вошелъ король. Онъ былъ въ старомъ сюртук, короткихъ панталонахъ, срыхъ чулкахъ, въ башмакахъ съ пряжками и въ маленькомъ парик съ буклями, извстнымъ подъ названіемъ парика ла Руссо.

Уже цлую недлю камеръ-лакей Гю, въ точно такомъ костюм, ежедневно выходилъ изъ дверей квартиры г-на де-Виллекье, ухавшаго заграницу полгода, тому назадъ, и отправлялся на Карусельскую площадь и улицу Сенъ-Никэзъ. Такая предосторожность была принята для того, чтобы вс привыкли видть человка въ подобномъ костюм и не обратили бы вниманія на него, когда въ свою очередь пройдетъ король.

Позвали курьеровъ, ожидавшихъ въ будуар королевы, и провели ихъ черезъ гостиную къ г-ж Рояль, гд она находилась вмст съ дофиномъ.

Комната г-жи Рояль, куда теперь вс собрались, еще 11 іюня была отнята отъ квартиры г-на де-Виллекье, ключи отъ которой король потребовалъ къ себ 13.

Квартира г-на Виллекье представляла то удобство, что она облегчала выходъ изъ дворца. Всмъ было извстно, что въ ней никто не жилъ, но никто не зналъ, что ключи отъ нея находились у короля. Поэтому, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, эта квартира никмъ не охранялась.

Кром того, часовые во дворахъ привыкли къ тому, что посл одиннадцати часовъ вечера, изъ дворца выходитъ много народу, группами и по одиночк, потому что въ это время расходились по домамъ вс дежурные, не имвшіе помщенія во дворц.

Въ этой то комнат г-жи Рояль были сдланы послднія распоряженія насчетъ путешествія.

Изидору де-Шарни, который изслдовалъ дорогу вмст съ своимъ братомъ и зналъ вс трудныя или опасныя мста, поручалось хать впередъ и предупреждать ямщиковъ, чтобы на станціяхъ не было задержекъ.

Гг. Мальденъ и де-Валори сядутъ на козла, будутъ платить ямщикамъ по тридцати су прогонныхъ, прибавляя сверхъ обычной платы по пяти су въ виду тяжести кареты.

За очень хорошую зду, ямщики получаютъ прибавку. Однако, прогоны никогда не должны были превышать сорока су, такъ какъ одинъ король платитъ экю.

Графъ Шарни сядетъ въ карету, чтобы распоряжаться во всхъ возможныхъ случайностяхъ. Онъ будетъ хорошо вооруженъ, такъ же какъ и три курьера. Каждый изъ нихъ найдетъ по пар пистолетовъ въ карет.

Было разсчитано, что, при плат тридцати су прогонныхъ и даже при очень посредственной зд, черезъ тринадцать часовъ можно дохать до Шалона.

Вс эти инструкціи были составлены графомъ Шарни и герцогомъ Шуазелемъ.

Ихъ нсколько разъ повторили молодымъ людямъ, чтобы каждый изъ нихъ хорошенько вникнулъ въ свои обязанности.

Виконтъ Шарни подетъ впередъ и будетъ заказывать лошадей.

Гг. Мальцевъ и Валори, сидя на козлахъ кареты, будутъ расплачиваться съ ямщиками.

Графъ Шарни, который будетъ сидть внутри кареты, будетъ высовываться изъ нея и, когда нужно, говорить.

Вс общали строго придерживаться программы. Потушили свчи и ощупью вошли въ комнаты г-на де-Виллекье.

Была полночь, когда они проникли туда изъ комнаты г-жи Рояль. Графъ Шарни долженъ былъ ждать на своемъ посту уже боле часа.

Король ощупью нашелъ дверь. Онъ собирался вложить въ нее ключъ, когда королева остановила его.

— Шш! проговорила она.

Вс прислушались.

Въ корридор послышались шаги и перешептыванье. Тамъ происходило что то необыкновенное.

Г-жа де-Турзель жила во дворц, поэтому ея появленіе въ корридор въ какой бы то ни было часъ никого не могло удивить. Она предложила обойти квартиру и посмотрть, откуда исходить этотъ шумъ и шепотъ.

Вс остались ждать не шевелясь, почти не дыша.

Чмъ полне была тишина, тмъ было очевидне, что корридоръ былъ занятъ нсколькими лицами.

Г-жа де-Турзель вернулась: она узнала г-на де-Гувіона и видла нсколько мундировъ.

Черезъ квартиру г-на де-Виллекье выйти было невозможно, если только въ ней не окажется другаго выхода, кром прежде выбраннаго.

Но во всякомъ случа они были погружены въ темноту.

Въ комнат г-жи Рояль горлъ ночникъ, и г-жа Елизавета пошла туда, чтобы зажечь только что потушенную свчку.

Съ этой свчкой маленькая группа бглецовъ принялась искать другую дверь.

Они долго считали вс поиски безполезными и такимъ образомъ потеряли боле четверти часа. Наконецъ, нашли маленькую лстницу, которая вела въ отдльную комнату антресолей. Это была комната лакея г-на де-Виллекье, и другая дверь ея выходила въ корридоръ и на черную лстницу.

Эта дверь была заперта на ключъ.

Король испробовалъ вс ключи своей связки: ни одинъ не подошелъ.

Виконтъ Шарни попробовалъ оттолкнуть замычку кончикомъ своего охотничьяго ножа, но замычка не подалась.

Выходъ нашелся, а между тмъ, они были все также заперты.

Король взялъ свчу изъ рукъ г-жи Елизавет, оставивъ всхъ въ темнот, онъ прошелъ въ свою спальню и, по тайной лстниц, поднялся въ свою кузницу. Тамъ онъ взялъ связку отмычекъ различныхъ формъ, иногда очень причудливыхъ, и спустился внизъ.

Онъ еще не усплъ присоединиться къ групп, съ тревогой ожидавшей его, какъ уже сдлалъ свой выборъ.

Отмычка, выбранная королемъ, вошла въ замочную скважину, скрипнула при поворот, зацпила замычку, два раза выпускала ее, но при третьемъ раз схватила ее такъ крпко, что замычк пришлось уступить.

Дверь отворилась. Вс вздохнули съ облегченіемъ.

Людовикъ XVI съ торжествующими, видомъ обернулся къ королев.

— А! каково? сказалъ онъ.

— Да, да, государь, смясь отвтила королева,— я и не говорю, что худо быть слесаремъ, я говорю только, что хорошо бывать иногда и королемъ.

Теперь надо было установить порядокъ выхода.

Г-жа Елизавета вышла первая, ведя за руку г-жу Рояль.

Шагахъ въ двадцати отъ нея шла г-жа де-Турзель съ дофиномъ.

Между ними шелъ Мальденъ, готовый придти на помощь той и другой пар.

Они дрожа спустились съ лстницы и вышли на свтлое пространство, освщенное фонаремъ, находившемся у двери дворца, выходившей на дворъ, и прошли мимо часоваго, не обративъ на себя его вниманія.

— Отлично! проговорила г-жа Елизавета, — первый шагъ сдланъ.

Подходя къ воротамъ, выходившимъ на Карусельскую площадь, он увидли часоваго, онъ шелъ имъ на встрчу.

Увидя ихъ, онъ остановился.

— Тетя, сказала г-жа Рояль, сжимая руку г-жи Елизаветы,— мы пропали, этотъ человкъ узналъ насъ.

— Ничего, дитя мое, будетъ гораздо хуже, если мы повернемъ назадъ.

Он продолжали идти.

Когда он были всего въ четырехъ шагахъ отъ часоваго, онъ повернулся къ нимъ спиной, и он спокойно могли пройти.

Узналъ-ли онъ ихъ? зналъ-ли онъ, какимъ высокимъ бглянкамъ позволилъ пройти? Принцессы были въ этомъ убждены и, узжая, посылали тысячи благословеній этому неизвстному спасителю.

По ту сторону воротъ он увидали встревоженное лицо графа Шарни.

Графъ былъ закутанъ въ длинный голубой плащъ, а голова его была покрыта круглой клеенчатой шляпой.

— Господи! наконецъ-то вы пришли! прошепталъ онъ.— А король? а королева?

— Они слдуютъ за нами, отвтила г-жа Елизавета.

— Пойдемте, сказалъ Шарни.

Онъ поспшно повелъ ихъ къ наемной карет, стоявшей на углу улицы Сенъ-Никэзъ.

Рядомъ съ этой каретой сталъ фіакръ, точно для того, чтобы наблюдать за нею.

— Ну что, товарищъ, сказалъ кучеръ фіакра, видя, сколько сдоковъ набралъ себ графъ Шарни,— ты, кажется, порядкомъ нагруженъ?

— Какъ видишь, товарищъ, отвтилъ Шарни и шепотомъ прибавилъ тлохранителю:

— Послушайте, возьмите этотъ фіакръ и позжайте прямо къ Сенъ-Мартенскимъ воротамъ, вы легко узнаете ожидающую насъ карету.

Мальденъ понялъ и вскочилъ въ фіакръ.

— Вотъ и ты тоже нагруженъ! Въ Оперу, скоре!

Опера находилась тогда у Сенъ-Мартенскихъ воротъ.

Кучеръ подумалъ, что иметъ дло съ курьеромъ, который торопится застать своего господина въ театр, и похалъ, напомнивъ ему, что плата должна быть возвышенная.

— Вы знаете, сударь, уже полночь?

— Да, позжай хорошенько и будь покоенъ.

Такъ какъ въ то время лакеи бывали, иногда, щедре своихъ господъ, кучеръ похалъ рысью, не прибавивъ боле ни слова.

Едва онъ повернулъ за уголъ улицы Роганъ, какъ изъ гхъ самыхъ воротъ, въ какія прошли г-жа Рояль, г-жа Елизавета, г-жа Турзель и дофинъ, вышелъ обыкновеннымъ шагомъ, какъ выходитъ чиновникъ изъ своей конторы, какой-то человкъ въ сромъ фрак, надвинувъ на носъ одинъ изъ угловъ своей шляпы, и держа руки въ карманахъ.

Это былъ король.

За нимъ слдовалъ г-нъ де-Валори.

На ходу, одна изъ пряжекъ на башмакахъ короля отстегнулась, онъ продолжалъ идти, не обращая на это вниманіе. Г-нъ де-Валори поднялъ ее.

Шарни сдлалъ нсколько шаговъ на встрчу королю, онъ узналъ его только по г-ну де-Валори и вздохнулъ отъ горя, почти отъ стыда.

— Пойдемте, государь, пойдемте, прошепталъ онъ.

— А королева? спросилъ онъ тихонько у Валори.

— Королева слдуетъ за нами съ вашимъ братомъ.

— Хорошо, идите къ Сенъ-Мартенскимъ воротамъ по самой короткой дорог и ждите насъ тамъ. Я поду по самой длинной, нашъ сборный пунктъ вокругъ кареты.

Съ улицы Сенъ-Никэзъ, Валори вышелъ на улицу Сентъ-Онорэ, потомъ на улицу Ришелье, на площадь Побдъ и наконецъ, на улицу Вурбонъ-Вильневъ.

Надо было ждать королеву.

Прошло полчаса. Не станемъ описывать смертельной тревоги бглецовъ. Шарни, на которомъ лежала вся отвтственность, не помнилъ себя отъ страха.

Онъ хотлъ вернуться во дворецъ, разузнать, распросить, король удержалъ его.

Маленькій дофинъ плакалъ и безпрестанно звалъ: ‘Мама, мама!’

Г-жа Рояль, г-жа Елизавета и г-жа де-Турзель никакъ не могли успокоить его.

Ихъ страхъ увеличился, когда они увидали карету генерала Лафайета, окруженную факелами. Она возвращалась на Карусельскую площадь.

Вотъ что случилось.

Пройдя дворъ, виконтъ Шарни, сопровождавшій королеву, хотлъ повернуть на лво. Но королева остановила его.

— Куда вы идете? спросила она.

— На уголъ улицы Сенъ-Никэзъ, гд насъ ждетъ мой братъ.

— Разв улица Сенъ-Никэзъ выходитъ на рку?

— Нтъ, государыня.

— А вашъ брать ждетъ насъ у воротъ, выходящихъ на набережную.

Изидоръ хотлъ возразить, но королева говорила съ такой увренностью, что онъ самъ усомнился.

— Ахъ, государыня, замтивъ онъ,— подумайте, всякая ошибка можетъ быть смертельной для насъ.

— На набережной, повторила королева,— я хорошо помню, на набережной.

— Пойдемте на набережную, если мы тамъ не найдемъ кареты, то немедленно вернемся на улицу Сенъ-Никэзъ, не правда-ли?

— Да, но пойдемте.

Королева увлекла своего кавалера черезъ три двора, отдлявшихся въ то время толстой стной и сообщавшихся одинъ съ другимъ только черезъ узкое отверстіе, примыкавшее ко дворцу, отверстіе, которое закладывалось цвью и охранялось часовымъ.

Королева съ Изидоромъ прошли черезъ эти три отверстія и перешагнули черезъ эти три цпи.

Ни одинъ часовой не вздумалъ остановить ихъ.

Дйствительно, разв можно было подумать что эта молодая женщина въ костюм горничной хорошаго дома, которая шла подъ руку съ красивымъ юношей въ ливре принца Конде и такъ легко перепрыгивала черезъ тяжелыя цпи, была французская королева?

Они пришла къ рк. На набережной не было ни души.

— Онъ, значитъ, на той сторон, сказала королева.

Изидоръ хотлъ вернуться.

Но на нее точно нашло умопомраченіе.

— Нтъ, нтъ, твердила она,— сюда, сюда.

И увлекла Изидора къ королевскому мосту.

Перейдя мостъ, они нашли набережную лваго берега такой же пустынной, какой была набережная праваго.

— Заглянемъ въ эту улицу, сказала королева.

Она заставила Изидора зайти въ улицу дю-Канъ.

Пройдя сотню шаговъ, она наконецъ, поняла, что ошиблась и остановилась, задыхаясь.

Силы почти измняли ей.

— Ну что же, государыня, продолжаете вы настаивать?

— Нтъ, теперь это уже ваше дло, ведите меня, куда вамъ будетъ угодно.

— Бога ради, государыня, мужайтесь!

— О! у меня не хватаетъ ни мужества, ни силъ.

Она откинулась назадъ и прибавила:

— Мн кажется, что мн никогда уже не удастся вздохнуть всей грудью. Боже мой! Боже мой!

Изидоръ понялъ, что для королевы въ ту минуту было такъ же необходимо передохнуть, какъ для лани, преслдуемой собаками.

Онъ остановился.

— Вздохните, государыня, сказалъ онъ,— у насъ есть еще время. Я вамъ отвчаю за брата, если нужно, онъ подождетъ васъ до утра.

— Вы полагаете, что онъ любить меня? воскликнула неосторожно Марія-Антуанета, прижавъ руку молодого человка къ своей груди.

— Я полагаю, что его жизнь, какъ и моя, принадлежитъ вамъ, государыня, и чувство, которымъ полно наше сердце, и состоящее у насъ изъ любви и почтенія, переходитъ у моего брата въ обожаніе.

— Благодарю, вы меня ободрили, я свободно дышу! Пойдемте…

Съ лихорадочной поспшностью она пустилась въ обратный путь, проходя по только что сдланной дорог.

Но, вмсто того, чтобы вернуться въ Тюльери, Изидоръ повелъ ее къ воротамъ на Карусельскую площадь.

Они прошли огромную площадь, до полуночи покрытую маленькими переносными лавками и пустыми фіакрами.

Она была почти пуста и темна. Издали слышался стукъ каретныхъ колесъ и лошадиныхъ копытъ.

Они подошли къ воротамъ улицы Ешель. Было очевидно, что карета, стукъ который такъ явственно раздавался, приближается къ этимъ воротамъ.

Уже показался свтъ, несомннно, это билъ свтъ факеловъ, сопровождавшихъ карету.

Изидоръ хотлъ отброситься назадъ, королева увлекла его впередъ.

Изидоръ поспшилъ подъ ворота, чтобы защитить ее въ ту самую минуту, когда съ противоположной стороны показались головы лошадей факельщиковъ.

Отъ толкнулъ ее въ самое темное углубленіе и самъ сталъ передъ нею.

Но самое темное углубленіе сейчасъ же освтилось свтомъ факеловъ.

Среди нихъ, полуразвалясь въ своей карет, сидлъ генералъ Лафайетъ въ своемъ щегольскомъ мундир генерала національной гвардіи.

Въ ту минуту когда прозжала карета, Изидорь почувствовалъ, что чья то рука живо и ршительно отстранила его.

Это была лвая рука королевы.

Въ правой рук она де ржала бамбуковую трость съ золотимъ набалдашникомъ, какъ тогда носили вс дамы.

Она стукнула ею по колесамъ кареты, приговаривая:

— Позжай, тюремщикъ, я вышла изъ твоей тюрьмы!

— Что вы длаете, государыня? сказалъ Изидоръ,— чему вы себя подвергаете!

— Я мщу, отвтила королева, — для этого можно рискнуть.

Съ этими словами, она выбжала, сіяющая, какъ богиня, веселая, какъ дитя.

XXII.
Вопросъ этикета.

Королева не успла пройти десяти шаговъ отъ воротъ, какъ человкъ, закутанный въ голубой плащъ и въ клеенчатой шляп, надвинутой на глаза, конвульсивно схватилъ ее за руку и увлекъ къ извощичьей карет, стоявшей на углу улицы Сенъ-Никэзъ.

Это былъ графъ Шарни.

Въ карет-же, уже боле получаса ожидала вся королевская семья.

Вс думали найдти королеву унылой, измученной, изнеможенной, она-же явилась веселой и радостной. Опасности, какимъ она подвергалась, усталость, сдланная ею ошибка, потерянное время, послдствія, могущія произойти отъ этой задержки — она все забыла посл того, какъ ей удалось ударить тростью по карет Лафайета, и ей казалось, что она ударила его самого.

Въ десяти шагахъ отъ кареты лакей держалъ за узду лошадь.

Шарни пальцемъ указалъ на эту лошадь Изидору. Изидоръ вскочилъ на нее и помчался въ галопъ.

Онъ спшилъ въ Бонди, чтобы заказать лошадей.

Королева, видя, что онъ узжаетъ, крикнула ему нсколько словъ благодарности, но онъ не разслышалъ ихъ.

— Пойдемте, государыня, пойдемте, сказалъ Шарни съ властной твердостью, смшанной съ почтеніемъ, какую люди, дйствительно сильные, пріобртаютъ въ важныхъ случаяхъ — пойдемте, нельзя терять ни секунды.

Королева сла въ карету, гд уже находились вс остальные члены королевской семьи, она заняла заднее мсто и взяла дофина къ себ на колни, король помстился рядомъ съ нею, г-жа Елизавета, г-жа Рояль и г-жа де-Турзель сли напротивъ.

Шарни захлопнулъ дверцы, слъ на козлы и, чтобы обмануть шпіоновъ, если-бы они существовали, повернулъ лошадей, поднялся по улиц Сентъ-Онорэ, выхалъ на бульваръ у церкви св. Магдалины и по немъ дохалъ до Сенъ-Мартенскихъ воротъ.

Карета была тамъ, ожидая на окольной дорог, которая вела къ такъ называемой живодерн.

Эта дорога была совсмъ пуста.

Графъ Шарни соскочилъ съ козелъ и отворилъ дверцы.

Дверцы большой кареты, той, что должна была служить для путешествія, уже были открыты. Мальденъ и Валори стояли по обимъ сторонамъ подножки.

Въ одну секунду вс, сидвшіе въ наемной карет, очутились на дорог. Тогда графъ Шарни отвезъ карету въ нижній конецъ улицы, опрокинулъ ее въ канаву и вернулся къ дорожной карет.

Король вошелъ первый, потомъ королева, г-жа Елизавета, двое дтей и, наконецъ, г-жа де-Турзель.

Мальденъ всталъ на запятки, а Валори помстился рядомъ съ Шарни, на козлы.

Карету везла четверка лошадей: щелканье бича возницы заставило ихъ бжать дружно и быстро.

На церкви св. Лаврентія пробило четверть второго. Они дохали до Бонди въ одинъ часъ.

Лошади въ полной упряжк ожидали вн конюшни.

На другой сторон дороги стоялъ наемный кабріолетъ, запряженный почтовыми лошадьми. Въ этомъ кабріолег сидли дв горничныя дофина и г-жи Рояль.

Он надялись найти наемную карету въ Бонди и, ничего не найдя, купили у собственника кабріолета его экипажъ за тысячу франковъ.

Онъ, очень этимъ довольный, и желая, конечно, посмотрть, что станется съ особами, имвшими глупость дать ему тысячу франковъ за подобный рыдванъ, остался ждать, распивая вино у самыхъ дверей почтовой станціи.

Онъ видлъ, какъ пріхала карета короля. Шарни сошелъ съ козелъ и подошелъ къ дверцамъ.

Подъ плащомъ кучера у него была, надтъ мундиръ, а въ ящик подъ козлами лежала его шляпа.

Между королемъ, королевой и Шарни было ршено, что въ Бонди Шарни займетъ внутри кареты мсто г-жи де-Турзель, а та вернется въ Парижъ.

Но объ этомъ обмн забыли предупредить г-жу де-Турзель.

Король предложилъ ей ршить этотъ вопросъ.

Г-жа де-Турзель, кром своей глубокой преданности королевской семь, въ вопросахъ этикета не уступала престарлой г-ж де-Ноайль.

— Государь, отвтила она,— моя обязанность — наблюдать за дтьми королевскаго дома Франціи и ни на минуту не разлучаться съ ними. Я не покину ихъ, пока не получу именнаго приказа отъ вашего величества, приказа, еще не имвшаго себ подобныхъ.

Королева затрепетала отъ нетерпнія. Дв причины заставляли ее желать присутствія Шарни въ карет: какъ королева, она видла въ его присутствіи большую безопасность для себя, какъ женщин, оно доставило бы ей удовольствіе и радость.

— Милая г-жа де-Турзель, сказала королева,— мы вамъ чрезвычайно благодарны, но вы хвораете, вы похали съ нами изъ преувеличенной преданности, останьтесь въ Бонди и прізжайте къ намъ туда, гд мы остановимся.

— Государыня, отвтила г-жа де-Турзель,— если король прикажетъ, я готова выйти и, если нужно, остаться даже на большой дорог. Но лишь одно приказаніе короля можетъ заставить меня не только преступить мою обязанность, но и поступиться моимъ правомъ.

— Государь, проговорила королева,— государь!

Но Людовикъ XVI не смлъ высказаться по такому важному вопросу, онъ искала, какого-нибудь выхода, увертки.

— Г-нъ де-Шарни, сказала, онъ,— вы, разв, не можете остаться на козлахъ?

— Я могу все, что будетъ угодно приказать вашему величеству, но только я долженъ тамъ сидть или въ моемъ офицерскомъ мундир,— а въ этомъ мундир меня четыре мсяца, видли разъзжающимъ но этой дорог, и вс узнаютъ меня или въ моемъ плащ и кучерской шляп,— а этотъ костюмъ нсколько скроменъ для такой элегантной кареты.

— Садитесь въ карету, г-нъ де-Шарни, садитесь, сказала королева.— Я возьму на колни дофина, а г-жа Елизавета возьметъ Марію-Терезію и все будетъ отлично… Намъ только придется немного потсниться, вотъ и все.

Шарни ожидалъ ршенія короля.

— Невозможно, моя милая, возразилъ король.— Подумайте, что мы должны прохать девяносто лье.

Г-жа де-Турзель стояла, готовая повиноваться приказанію короля, еслибы онъ веллъ ей выйти, но король не смлъ сдлать этого: такъ велики при двор даже самые мелкіе предразсудки.

— Господинъ де-Шарни, обратился король къ графу,— не можете ли вы замнить вашего брата и хать впереди насъ, чтобы заказывать лошадей?

— Я уже сказалъ вашему величеству, что готовъ на все, только позволю себ замтить, что обыкновенно лошади заказываются курьеромъ, а не капитаномъ корабля. Такая странность удивитъ станціонныхъ смотрителей и можетъ повлечь за собой неудобства.

— Это правда, сказалъ король.

— О! Боже мой! Боже мой! прошептала королева съ величайшимъ нетерпніемъ.

— Устройтесь, какъ знаете, графь, обратилась она къ Шарни, но я не хочу, чтобы вы покидали насъ.

— Таково и мое желаніе, государыня, сказалъ Шарни,— но для этого я нижу только одно средство.

— Какое? Говорите скоре, торопила королева.

— хать вслдъ за каретой въ простомъ костюм человка, дущаго на почтовыхъ. Позжайте, государыня, вы не продете и десяти лье, какъ я буду въ пятистахъ шагахъ отъ вашей кареты.

— Вы, значитъ, вернетесь въ Парижъ?

— Конечно, государыня, но до Шалона вашему величеству нечего опасаться, а я догоню васъ гораздо ране Шалона.

— Но какимъ образомъ вы вернетесь въ Парижъ?

— На лошади моего брата, это прекрасный конь, онъ уже усплъ отдохнуть, и, мене чмъ въ полчаса, я буду въ Париж.

— И затмъ?

— Затмъ, государыня, я надну приличный костюмъ, возьму почтовую лошадь и буду скакать въ галопъ, пока не догоню насъ.

— Разв нтъ другого средства? сказала Марія-Антуанета съ отчаяніемъ.

— Я не вижу другого, проговорилъ король.

— Въ такомъ случа, не станемъ терять времени, сказалъ Шарни.— Ну, Жанъ и Франсуа, на мста! Впередъ, Мельхіоръ! Ямщики, трогайтесь!

Г-жа де-Турзель съ торжествомъ услась на свое мсто, и карета быстро покатилась, а за нею слдовалъ кабріолетъ.

Это препирательство повело къ тому, что забыли о раздач курьерамъ заряженныхъ пистолетовъ, положенныхъ въ одинъ изъ ящиковъ кареты.

Что происходило въ Париж, куда мчался графъ Шарни?

Нкій парикмахеръ по имени Бюзби, жившій въ улиц Бурбонъ, пошелъ въ этотъ вечеръ въ Тюльери, навстить одного изъ своихъ друзей, стоявшаго тамъ на часахъ. Другъ его слышалъ отъ своихъ офицеровъ о бгств, которое, по слухамъ, должно было совершиться въ эту самую ночь. Онъ сообщилъ о немъ парикмахеру, и тотъ твердо запомнилъ, что этотъ планъ, о которомъ уже такъ давно говорили, долженъ непремнно осуществиться въ эту ночь.

Воротясь домой онъ разсказалъ жен о томъ, что слышалъ въ Тюльери, но она приняла нее это за вымыселъ, ея сомнніе возъимло свое дйствіе на мужа, и онъ спокойно раздлся и легъ спать, почти позабывъ о своихъ подозрніяхъ.

Но въ постели тревога снова охватила его съ такой силой, что онъ была, не въ силахъ побороть ее. Онъ вскочилъ съ постели, снова одлся и побжалъ къ своему пріятелю Гюше, булочнику, и вмст съ тмъ саперу батальона Театинцевъ.

Онъ передалъ ему все, что слышалъ въ Тюльрри, и такъ взволновалъ булочника своими опасеніями насчетъ бгства королевской семьи, что тотъ вскочилъ съ постели и, полу-одтый, выбжалъ на улицу, гд сталъ стучать въ двери и разбудилъ около тридцати человкъ сосдей.

Это было около четверти перваго, т. е. нсколько минутъ спустя посл того, какъ королева встртила Лафайета подъ воротами Тюльери.

Граждане, разбуженные парикмахеромъ Вюзби и булочникомъ Гюше, ршили отправиться въ мундирахъ національной гвардіи къ генералу Лафайету, чтобы предупредить его о томъ, что происходитъ.

Это ршеніе было немедленно приведено въ исполненіе. Лафайетъ жилъ на улиц Сентъ-Онорэ, въ отел Ноайль, близь Фельяновъ. Патріоты явились къ нему около половины перваго.

Генералъ, посл вечерняго посщенія короля, похалъ объявить своему пріятелю Бальи, что король легъ спать, потомъ навстилъ г-на Емери, члена національнаго собранія и, возвратясь къ себ, собирался раздваться.

Въ эту минуту въ дверь отеля Ноайль раздался стукъ. Лафайетъ послалъ своего лакея узнать въ чемъ дло.

Тотъ вскор вернулся съ извстіемъ, что около тридцати гражданъ желаютъ немедленно говорить съ генераломъ по длу чрезвычайной важности.

Генералъ Лафайетъ имлъ тогда привычку принимать въ какое бы то ни было время.

Къ тому же, дло, по которому явились тридцать гражданъ, могло и должно было быть важнымъ: онъ приказалъ принять всхъ желавшихъ говорить съ нимъ.

Генералу стоило только надть свой мундиръ, только что имъ снятый, и онъ оказался въ полномъ парад.

Тогда Бюзби и Гюше изложили ему опасенія, какъ свои, такъ и своихъ товарищей. Бюзби основывалъ имъ на томъ, что слышалъ въ Тюльери, остальные на томъ, что ежедневно слышали со всхъ сторонъ.

Но генералъ только посмялся надъ всми этими страхами и опасеніями и, такъ какъ онъ былъ добрый малый и очень словоохотливый, то разсказалъ имъ, откуда взялись эти слухи, какъ ихъ распространили г-жа де-Рошрейль и г-нъ де-Гувіонъ, какъ онъ, чтобы удостовриться въ ихъ лживости, присутствовалъ при отход короля ко сну, точно такъ же, какъ они сами могутъ присутствовать при отход ко сну его, Лафайета, если останутся еще на нсколько минуть. Наконецъ, такъ какъ вся эта болтовня, казалось, не успокоила ихъ, Лафайетъ объявилъ имъ, что отвчаетъ за короля своей головой.

Посл этого уже было невозможно настаивать на своихъ сомнніяхъ, они только спросили у Лафайета пароль, чтобы ихъ пропустили на возвратномъ пути. Лафайетъ безъ всякаго затрудненія доставилъ имъ это удовольствіе и далъ имъ пароль.

Между тмъ они, получивъ пароль, ршили зайти въ залу манежа, чтобы узнать, нтъ ли тамъ чего нибудь новенькаго, а также и на дворы дворца, чтобы посмотрть, не происходить ли тамъ чего нибудь особеннаго.

Они возвращались по улиц Сентъ-Онорэ и собирались повернуть на улицу Эпгелль, когда наткнулись на всадника, хавшаго вскачь. Въ такую ночь всякая мелочь кажется событіемъ, а потому они схватились за свои ружья и закричали всаднику, чтобы онъ остановился.

Всадникъ остановился.

— Что вамъ надо? спросилъ онъ.

— Мы хотимъ знать, куда вы дете, сказали національные гвардейцы.

— Я ду въ Тюльери.

— Зачмъ?

— Отдать отчетъ королю въ данномъ имъ мн порученіи.

— Какъ! сейчасъ?

— Конечно, сейчасъ.

Одинъ изъ нихъ, похитре прочихъ, знакомъ попросилъ предоставить дло ему.

— Но сейчасъ, повторилъ онъ,— король спитъ.

— Да, отвтилъ всадникъ,— но его разбудятъ.

— Если вы имете дло къ королю, возразилъ тотъ-же гвардеецъ, — вы должны знать пароль.

— Ну, я бы могъ и не знать его, замтилъ всадникъ,— вдь, вмсто того, чтобы пріхать за три лье отсюда, я бы могъ пріхать съ границы и быть въ отсутствіи не два часа, а цлый мсяцъ.

— Это врно, согласились національные гвардейцы.

— Значить, вы видли короля два часа тому назадъ? продолжалъ спрашивавшій.

— Да.

— Вы съ нимъ говорили?

— Да.

— Что онъ длалъ два часа тому назадъ?

— Онъ ждалъ отъзда генерала Лафайета, чтобы идти спать.

— Такъ вы знаете пароль?

— Конечно, генералъ, зная, что я долженъ вернуться въ Тюльери въ часъ или въ два утра, далъ мн его, чтобы избавить меня отъ задержекъ.

— И этотъ пароль?

— Парижъ и Пуатье.

— Врно, сказали національные гвардейцы. Всего хорошаго, товарищъ, и передайте королю, что вы нашли насъ на караул у дверей дворца, чтобы онъ не убжалъ.

Съ этими словами, они раступились передъ всадникомъ.

— Непремнно передамъ, отвтилъ онъ.

Пришпоривъ лошадь, онъ подъхала, къ Тюльери и скрылся въ воротахъ.

— Не подождать ли намъ его выхода изъ Тюльери, чтобы узнать, видлъ ли онъ короля? предложилъ одинъ изъ національныхъ гвардейцевъ.

— Но если онъ живетъ въ Тюльери, намъ придется ждать до утра, возразилъ другой.

— Врно, сказалъ первый,— ну, разъ король спитъ, а Лафайетъ ложится, пойдемъ и мы спать, и да здравствуетъ нація!

Тридцать патріотовъ хоромъ повторили ‘Да здравствуетъ нація!’ и отправились спать, счастливые и гордые, что изъ устъ самого Лафайета узнали, что нтъ основанія опасаться, чтобы король покинулъ Парижъ.

XXIII.
Дорога.

Мы видли, какъ быстро покатила карета, увозившая короля и его семью. Прослдимъ вс подробности ихъ путешествія, какъ мы слдили за всми подробностями ихъ бгства. Это событіе столь важно и имло такое роковое вліяніе на ихъ судьбу, что малйшія случайности этой дороги намъ кажутся заслуживающими интереса или простого любопытства.

Начало свтать, около трехъ часовъ утра, карета перемняла лошадей въ Mo. Король проголодался и принялся за провизію. Она состояла изъ куска холодной телятины, которую вмст съ хлбомъ и четырьмя бутылками не шипучаго шампанскаго, графъ Шарни уложилъ въ погребецъ кареты.

Такъ какъ не оказалось ни ножей, ни вилокъ, то король позвалъ Жана.

Читатель помнитъ, что Жанъ было дорожное имя Мольдена.

Онъ подошелъ.

— Жанъ, сказалъ король,— одолжите мн вашъ охотничій ножъ, чтобы нарзать эту телятину.

Жанъ вынулъ свой ножъ изъ ноженъ и подалъ его королю.

Между тмъ королева высунулась изъ кареты и смотрла, назадъ, чтобы увидть, конечно, не детъ ли Шарни.

— Не хотите ли чего-нибудь, г-нъ де Мольденъ? вполголоса спросилъ король.

— Нтъ, государь, также тихо отвтилъ Мольденъ,— мн ничего не хочется.

— Помните, что ни вы, ни ваши товарищи, не должны стсняться, проговорилъ король и прибавилъ, обратясь къ королев, продолжавшей смотрть въ окно.

— О чемъ вы думаете, государыня?

— Я? отвтила королева, стараясь улыбнуться.— Я думаю о г-н де Лафайет, по всей вроятности онъ, въ настоящую минуту, не совсмъ въ своей тарелк.

Г-нъ де Валори тоже подошелъ къ дверцамъ кареты.

— Франсуа, сказала ему королева,— мн кажется, что все идетъ хорошо, и насъ уже арестовали бы, если мы должны быть арестованы. Нашъ отъздъ остался незамченнымъ.

— Это боле, чмъ вроятно, государыня, отвтилъ Валори.— Я нигд не замчаю ни волненія, ни подозрній. Мужайтесь, государыня, все идетъ хорошо.

— демъ! крикнулъ ямщикъ.

Мольденъ и Валори услись на свои мста, и карета тронулась.

Около восьми часовъ утра она подъхала къ крутому подъему. Дорога шла по красивому лсу, гд распвали птицы и куда проникали лучи солнца, точно золотыя стрлы.

Ямщикъ пустилъ лошадей шагомъ.

Оба тлохранителя соскочили на землю.

— Жанъ, сказалъ король, — велите карет остановиться и отворите намъ дверцы, мн бы хотлось пройтись, я думаю, дти и королева будутъ также не прочь немного размять ноги.

По знаку Мольдена, ямщикъ остановился, дверцы отворились: король, королева, г-жа Елизавета и дти вышли, въ карет осталась одна г-жа де Турзель, которая себя чувствовала слишкомъ не хорошо, чтобы выйти.

Вся королевская семья разбрелась въ разныя стороны, дофинъ сталъ бгать за бабочками, а г-жа Рояль собирать цвты.

Г-жа Елизавета взяла короля подъ руку, королева шла одна.

При вид этой семьи, разсыпавшейся по дорог и освщенной утреннимъ іюньскимъ солнцемъ, отбрасывавшимъ прозрачную тнь лса до середины дороги, при вид этихъ прелестныхъ дтей, игравшихъ и бгавшихъ, этой сестры, опиравшейся на руку брата и улыбавшейся ему, этой прекрасной женщины, которая съ задумчивымъ видомъ оборачивалась назадъ и смотрла вдаль, ее можно было принять за счастливую семью, возвращавшуюся въ свой замокъ, къ своей спокойной и регулярной жизни, а не за короля и королеву Франціи, убгавшихъ отъ трона, на который ихъ должны были вернуть только для того, чтобы отвести на эшафотъ!

Правда, спокойствіе и ясность этой картины вскор нарушились.

Вскор королева разомъ остановилась, точно ноги ея приросли къ земл.

Вдали показался всадникъ, окутанный облакомъ пыли, поднимавшейся изъ подъ копытъ его лошади.

Марія-Антуанета не посмла сказать: ‘Это графъ Шарни’. Но изъ груди ея вырвался крикъ.

— А! извстія изъ Парижа!

Вс обернулись, кром дофина: беззаботный ребенокъ только что поймалъ бабочку, за которой гонялся, и ему не было никакого дла до извстій изъ Парижа.

Будучи слегка близорукъ, король вынулъ бинокль изъ кармана.

— Э! да это, кажется, графъ Шарни, сказалъ онъ.

— Да, государь, это онъ, проговорила королева.

— Пойдемъ впередъ, сказалъ король,— онъ догонитъ насъ, а намъ нельзя терять времени.

Королева не ршилась возразить, что не мшало-бы подождать извстій, какія привезетъ Шарни. Впрочемъ, и ожидать-бы пришлось не долго: всадникъ мчался во весь опоръ своей лошади.

Онъ, съ своей стороны, подъзжая, вглядывался очень внимательно и, казалось, не могъ понять, отчего путешественники покинули огромную карету и разсялись по дорог.

Наконецъ, онъ догналъ ихъ въ ту минуту, когда карета достигла вершины подъема и остановилась тамъ.

Дйствительно, это былъ графъ Шарни, какъ угадало сердце королевы и глаза короля.

На немъ былъ короткій зеленый сюртукъ съ широкимъ воротникомъ, широкополая шляпа со стальной пряжкой, блый жилетъ, лосиные брюки и сапоги до колнъ.

Лицо его, всегда матовой близны, раскраснлось отъ зды, а глаза его метали искры. Было что-то побдоносное въ его мощномъ дыханіи и расширенныхъ ноздряхъ.

Королева никогда не видала его такимъ красивымъ.

Она глубоко вздохнула.

Онъ соскочилъ съ лошади и низко поклонился королю. Потомъ, обратясь къ королев, поклонился и ей.

Вс окружили его, кром двухъ тлохранителей, изъ деликатности оставшихся вдали.

— Подойдите, господа, подойдите, сказалъ король, — извстія, привезенныя намъ графомъ Шарни, касаются всхъ.

— Во первыхъ, государь, началъ Шарни,— все идетъ хорошо, и въ два часа утра еще никто не подозрвалъ о вашемъ бгств.

Вс вздохнули съ облегченіемъ.

Потомъ посыпались вопросы.

Шарни разсказалъ о своемъ прізд въ Парижъ, какъ онъ встртилъ на улиц Эшелль патруль патріотовъ, какъ они его допрашивали, и какъ онъ убдилъ ихъ, что король въ постели и спитъ.

Онъ разсказалъ дале, какъ, пріхавъ въ Тюльери, гд также все было спокойно, какъ всегда, онъ прошелъ въ свою комнату, переодлся, спустился по корридору короля, и такимъ образомъ убдился, что никто и не подозрвалъ о бгств королевской семьи, даже самъ Гувіонъ, который, видя всю безполезность караульныхъ, приставленныхъ имъ къ королевскимъ покоямъ, распустилъ всхъ по домамъ.

Тогда Шарни вернулся къ своей лошади, которую онъ поручилъ держать во двор одному изъ ночныхъ дежурныхъ и, полагая, что на парижской почтовой станціи ему будетъ трудно достать въ такой поздній часъ верховую лошадь, вернулся въ Бонди на той-же самой лошади.

Эта несчастная лошадь пришла полумертвой, но все таки пришла, а это было главное.

Тамъ графъ взялъ свжую лошадь и продолжалъ свой путь.

Впрочемъ, на дорог онъ не замтилъ ничего тревожнаго.

Королева нашла нужнымъ протянуть руку Шарни: привезенныя имъ хорошія извстія заслуживали подобной милости.

Шарни почтительно поцловалъ руку королевы.

Вс услись въ карету. Она тронулась. Шарни халъ рядомъ.

На слдующей станціи нашли приготовленныхъ лошадей, только не достало верховой лошади для Шарни.

Изидоръ не могъ заказать ее, такъ какъ не зналъ, что она понадобится его брату.

Поэтому изъ за этой лошади произошла задержка. Карета похала. Черезъ пять минутъ и Шарни сидлъ на кон.

Впрочемъ, было ршено, что онъ будетъ слдовать за каретой, а не конвоировать ее.

Онъ хали, за нею настолько близко, что королева, высунувшись изъ окна, могла видть его, и на каждой станціи онъ поспвалъ перекинуться нсколькими словами съ высокими путешественниками.

Шарни только что перемнилъ лошадь въ Монмирайл, онъ полагалъ, что карета опередила его на четверть часа, когда вдругъ, при поворот на одну улицу, его лошадь наткнулась на остановившуюся карету и на обоихъ тлохранителей, старавшихся поправить постромки.

Графъ соскочилъ съ лошади и просунулъ голову въ карету, чтобы посовтовать королю спрятаться, а королев не тревожиться, потомъ онъ открылъ ящики, куда были положены вс инструменты и вс предметы, необходимые при всевозможныхъ случайностяхъ: тамъ нашлась и пара постромокъ, онъ взялъ одну изъ нихъ и замнилъ лопнувшую.

Тлохранители воспользовались этой остановкой, чтобы потребовать свое оружіе. Но король положительно воспротивился этому. Ему возразили, что это необходимо на случай, еслибы карета была задержана, но онъ отвтилъ, что ни въ какомъ случа не желаетъ, чтобы изъ за него проливалась кровь.

Наконецъ, постромка была готова, ящикъ запертъ, тлохранители заняли свои мста, Шарни вскочилъ на сдло, и карета похала.

Опять было потеряно боле получаса, а между тмъ, каждая потерянная минута была незамнима.

Въ два часа пріхали въ Шалонъ.

— Если мы спокойно додемъ до Шалона и насъ не арестуютъ, все пойдетъ хорошо! сказалъ король.

Они спокойно дохали до Шалона и мняли лошадей.

Король показался на секунду. Среди группы, образовавшейся вокругъ кареты, два человка съ особеннымъ вниманіемъ посмотрли на него.

Вдругъ одинъ изъ нихъ отошелъ и исчезъ. Другой подошелъ ближе.

— Государь, проговорила, онъ вполголоса, — не показывайтесь такъ, не то вы погубите себя.

Затмъ онъ обратился къ ямщикамъ:

— Ну-же, лнтяи! сказалъ онъ,— разв такъ служатъ честнымъ прозжимъ, которые платятъ тридцать су прогонныхъ?…

И онъ самъ принялся помогать ямщикамъ.

Это былъ станціонный смотритель.

Наконецъ, лошади были запряжены, форейторы на сдлахъ. Первый форейторъ хлестнулъ своихъ лошадей.

Вдругъ он упали.

Удары кнута заставили ихъ подняться, карета собиралась трогаться, когда, въ свою очередь, упали об лошади второго форейтора.

Самъ форейторъ свалился подъ лошадь.

Шарни, молча, схватилъ форейтора и вытащилъ его.

— О! сударь, воскликнулъ Шарни, обратясь къ станціонному смотрителю, какихъ лошадей вы дали намъ!

— Самыхъ лучшихъ въ конюшн! отвтилъ тотъ.

Но лошади такъ запутались въ постромкахъ, что, чмъ боле он старались подняться, тмъ боле путались въ нихъ.

Шарни бросился къ постромкамъ.

— Ну, сказалъ онъ, — распряжемъ и снова запряжемъ ихъ: это будетъ скоре

Станціонный смотритель снова принялся за дло, плача отъ отчаянія.

Тмъ временемъ тотъ человкъ, который отошелъ и пропалъ, побжалъ къ мэру и объявилъ ему, что въ эту самую минуту король и королевская семья мняютъ на станціи лошадей, и потребовалъ у него приказа объ арест.

Къ счастію, мэръ оказался умреннымъ республиканцемъ или не хотлъ брать на себя такой отвтственности. Вмсто того чтобы самому пойти въ этомъ удостовриться, онъ начала, требовать всевозможныхъ объясненій, сталъ отрицать возможность подобной вещи и, наконецъ, прижатый къ стн, явился на почтовую станцію въ ту минуту, когда карета поворачивала за уголъ улицы.

Но было потеряно боле двадцати минутъ.

Въ королевской карет вс были сильно встревожены. Лошади, безъ всякой видимой причины падающія одн вслдъ за другими, напомнили королев свчи, сами собою потухшія.

Тмъ не мене, вызжая изъ ворогъ города, король, королева и г-жа Елизавета воскликнули:

— Мы спасены!

Но сто шаговъ дале, какой-то человкъ бросился къ карет, просунулъ голову въ дверцы и крикнулъ высокимъ путешественникамъ:

— Принятыя вами мры никуда не годятся, вы будете арестованы!

Королева вскрикнула, человкъ бросился въ сторону и скрылся въ лсу.

Къ счастью, оставалось всего четверть лье де-Понъ-де-Сомвелля, гд они найдутъ г-на де-Шуазеля и его сорокъ гусаръ.

Но уже было три часа пополудни, и они запоздали почти на четыре часа!…

XIV.
Судьба.

Читатель помнитъ, что герцогъ Шуазель похалъ на почтовыхъ съ Леонаромъ, бывшимъ въ отчаяніи, что оставилъ отпертой дверь своей комнаты, увезъ шляпу и сюртука, своего брата и принуждена, не исполнить общанія, даннаго г-ж де-л’Аажъ причесать ее.

Бднаго Леонара нсколько утшило положительное общаніе герцога, что онъ отвезетъ его всего за три лье, дастъ ему одно важное порученіе отъ королевы, и затмъ предоставить ему полную свободу.

Поэтому, пріхавъ въ Бонди и почувствовавъ, что карета останавливается, онъ приготовился выйти.

Но герцогъ остановилъ его словами:

— Еще не здсь.

Лошади были заказаны заране, черезъ нсколько минутъ все было готово, и карета быстро покатила дале.

— Но куда же мы демъ? спросилъ бдный Леонаръ.

— Не все ли вамъ равно, только бы завтра утромъ вамъ вернуться? отвтила. герцогъ.

— Правда, только бы мн быть въ Тюльери къ десяти часамъ, чтобы причесать королеву.

— Вотъ все, что вамъ надо, не такъ-ли?

— Конечно… Только, было бы не дурно, еслибы я раньше попалъ туда, покрайней мр я-бы могъ успокоить моего брата и объяснить г-ж де-л’Аажъ, что я не по своей вол не исполнила, своего общанія.

— Если дло только въ этомъ, то успокойтесь, любезный Леонаръ, все отлично устроится.

Леонаръ не имлъ никакого основанія полагать, что г-нъ Шуазель похитилъ его, и онъ успокоился, по крайней мр, въ ту минуту.

Но когда они пріхали въ Клэ, и онъ увидлъ, что запрягаютъ свжихъ лошадей и нтъ и рчи объ остановк, онъ снова пришелъ въ отчаяніе.

— Что это значитъ, г-нъ герцогъ, воскликнулъ несчастный, — ужъ не демъ ли мы на край свта?

— Послушайте, Леонаръ, серьезно заговорилъ съ нимъ герцогъ, — я везу васъ не на дачу по сосдству съ Парижемъ, а на границу.

Леонаръ вскрикнулъ, оперся руками о колни и съ испугомъ смотрлъ на герцога.

— На… на… границу?… бормоталъ онъ.

— Да, любезный Леонаръ. Я долженъ найти тамъ, въ моемъ полку, очень важное письмо для королевы. Такъ какъ мн самому никакъ нельзя передать его ей, то необходимо было имть кого нибудь врнаго, съ кмъ-бы переслать его ей: она избрала васъ, такъ какъ, зная вашу преданность ей, считаетъ васъ наиболе заслуживающимъ ея доврія.

— О! конечно, я заслуживаю довріе королевы! воскликнулъ Леонаръ.— Но какъ я вернусь? Вдь я въ легкихъ башмакахъ, блыхъ шелковыхъ чулкахъ, шелковыхъ брюкахъ. У меня нтъ съ собою ни блья, ни денегъ.

Честный малый забылъ, что у него въ карманахъ было боле чмъ на два милліона брильянтовъ королевы.

— Не безпокойтесь мой другъ, сказала, герцогъ,— у меня въ карет есть сапоги, платье, блье, деньги, однимъ словомъ все, что вамъ понадобится, и вы ни въ чемъ не будете имть недостатка.

— Конечно, г-нъ герцогъ, я увренъ, что съ вами я не буду ни въ чемъ терпть недостатка, но мой бдный брать, у котораго я взяла, шляпу и плащъ?.. но бдная г-жа де-л’Аажъ, которую одинъ я хорошо причесываю… Господи! Господи! какъ-то все это кончится?

— Очень хорошо, любезный Леонаръ, по крайней мр, я такъ полагаю.

Они неслись, какъ вихрь. Шуазель приказалъ своему курьеру приготовить дв кровати и ужинъ въ Монмирайл, гд намревался ночевать.

Въ Монмирайл путешественники нашли постланныя постели и готовый ужинъ.

Еслибы не сюртукъ и шляпа брата и не сокрушенье о необходимости обмануть г-жу дел’Аажъ, Леонаръ совсмъ бы утшился. По временамъ у него вырывались восклицанія, которыя показывали, насколько его гордость была польщена тмъ, что королева выбрала именно его для того важнаго порученія, какое будетъ возложено на него.

Посл ужина путешественники легли спать, причемъ герцогъ Шуазель приказалъ приготовить свою карету къ четыремъ часамъ утра.

Въ три четверти четвертаго должны были постучать въ его дверь, чтобы разбудить его, если онъ еще будетъ спать.

Въ три часа Шуазель еще не смыкалъ глазъ, когда изъ своей комнаты, находившейся надъ воротами станціи, онъ услышалъ стукъ кареты вмст съ хлопаньемъ бича, чмъ ямщики всегда возвщаютъ о своемъ прізд.

Соскочить съ постели и подбжать къ окну, было для герцога дломъ одной секунды.

У ворогъ стоялъ кабріолетъ. Изъ него вышли два человка въ мундирахъ національной гвардіи и настоятельно потребовали лошадей.

Что это были за національные гвардейцы? что имъ было нужно въ три часа утра? отчего они съ такой настойчивостью требовали лошадей?

Шуазель позвалъ своего слугу и приказалъ запрягать. Потомъ онъ разбудилъ Леонара.

Они оба легли спать одтыми, а потому были готовы въ одну секунду.

Когда они вышли, об кареты были запряжены.

Шуазель приказалъ ямщику пустить впередъ карету національныхъ гвардейцевъ, но слдовать за нею такъ, чтобы ни минуты не терять ее изъ вида.

Онъ осмотрлъ пистолеты, хранившіеся въ карманахъ его кареты и прибавилъ въ нихъ пороху, что нсколько встревожило Леонара.

Они прохали около полтора лье. Между Этожъ и Шентри кабріолетъ повернулъ на проселочную дорогу, по направленію къ Жалону и Эпернэй.

Національные гвардейцы, которыхъ Шуазель заподозрилъ въ зломъ умысл, оказались двумя честными гражданами, возвращавшимися къ себ домой изъ ла Ферте.

Шуазель спокойно продолжалъ свой путь.

Въ десять часовъ онъ прохалъ Шалонь, въ одиннадцать добрался до Понъ-де-Соммвелля.

Онъ справился: гусары еще не прибыли.

Онъ остановился у почтовой станціи, вышелъ изъ экипажа, потребовалъ себ комнату и надлъ мундиръ.

Леонаръ смотрлъ на все это съ большой тревогой, его вздохи тронули Шуазеля.

— Леонаръ, сказалъ онъ,— пора сообщить вамъ всю правду.

— Какъ, правду! чрезвычайно удивился Леонаръ,— разв я еще не знаю правды?

— Вы знаете только одну часть, а я вамъ скалку все остальное.

Леонаръ сложилъ руки.

— Вы преданы королю и королев, не правда ли, любезный Леонаръ?

— На жизнь и смерть, г-нъ герцогъ!

— Ну такъ черезъ два часа они будутъ здсь.

— О! Господи, можетъ ли быть? воскликнулъ бдный малый.

— Да, здсь, съ дтьми и г-жей Елизаветой… Вы знаете, какія имъ угрожали опасности? (Леонаръ утвердительно кивнулъ головой). Какія опасности еще имъ угрожаютъ? (Леонаръ поднялъ глаза къ небу). И такъ, черезъ два часа они будутъ спасены!..

Леонаръ не могъ отвчать, онъ плакалъ горячими слезами. Однако, ему удалось пробормотать:

— Черезъ два часа здсь? уврены ли вы въ этомъ?

— Да, черезъ два часа. Они должны были выхать изъ Тюльери вчера вечеромъ въ одиннадцать или въ половин двнадцатаго и должны были пріхать въ Шалонъ въ полдень. Положимъ еще полтора часа на проздъ тхъ четырехъ лье, что мы сейчасъ прохали, они будутъ здсь самое позднее въ два часа. Мы спросимъ обдъ. Я жду отрядъ гусаръ, который приведетъ сюда г-нъ де-Гогла. Мы постараемся какъ можно дольше просидть за обдомъ.

— О! герцогъ, перебилъ Леонаръ,— я совсмъ не голоденъ.

— Ничего, вы сдлаете надъ собою усиліе и покушаете.

— Хорошо, герцогъ.

— И такъ, мы насколько возможно затянемъ обдъ, чтобы имть предлогъ оставаться здсь… А! да вотъ и сами гусары!

Дйствительно, послышались трубы и топотъ лошадей.

Въ ту же минуту Гогла вошелъ въ комнату и передалъ герцогу Шуазелю пакетъ отъ Булье.

Въ этомъ пакет находились шесть бланокъ и дубликатъ именного приказа короля всмъ офицерамъ арміи, не смотря на ихъ чины и старшинство, повиноваться герцогу Шуазелю.

Шуазель приказалъ пустить лошадей на траву, роздалъ гусарамъ хлбъ и вино, и самъ услся за столъ.

Извстія, привезенныя Гогла, были не утшительныя: везд на дорог онъ нашелъ сильное возбужденіе. Уже больше года распускали слухи объ отъзд короля не только въ Париж, но и въ провинціи, и эти подозрнія еще увеличились, когда отряды различныхъ корпусовъ заняли Сенъ-Менгульдъ и Вареннъ.

Онъ, даже, слышалъ набатъ въ одной изъ коммунъ но сосдству.

Всего этого было слишкомъ достаточно, чтобы отнять аппетитъ у герцога Шуазеля. Просидвъ цлый часъ за столомъ, онъ всталъ, когда пробило половина перваго, и, передавъ надзоръ за отрядомъ Будэ, пошелъ на большую дорогу, которая, при възд въ Понъ-де-Соммвелль, тянулась по возвышенности, такъ что даль была видна боле, чмъ на полъ лье.

На дорог не показывалось ни курьера, ни кареты, но въ этомъ еще не было ничего удивительнаго. Шуазель, принимая въ разсчетъ всякія мелкія случайности, ожидалъ курьера черезъ часъ или полтора, а короля часа черезъ два.

Между тмъ, время шло, а онъ ничего не видлъ на дорог, по крайней мр, ничего похожаго на то, что онъ такъ ждалъ.

Каждыя пять минутъ Шуазель вынималъ часы, и при этомъ Леонаръ всякій разъ говорилъ:

— О! они не прідутъ… Мои бдные господа! наврное, съ ними случилось несчастье!

Бдный малый своимъ отчаяніемъ, еще увеличивалъ безпокойство Шуазеля.

Въ половин третьяго, въ три, въ половин четвертаго не было ни курьера, ни кареты! Читатель помнитъ, что только въ три часа король выхалъ изъ Шалона.

Но въ то время, какъ Шуазель ожидалъ на дорог, судьба подготовляла въ Понъ-де-Сомвелл событіе, которое должно было имть самое большое вліяніе на описываемую нами драму.

Судьба, повторяемъ это слово, устроила такъ, что всего за нсколько дней до этого, крестьяне, жившіе на земл, принадлежавшей г-ж д’Ельбефь и лежавшей близъ Понъ-де-Сомвелля, отказались платить подати. Имъ пригрозили военной экзекуціей. Но федерація уже принесла свои плоды, и крестьяне сосднихъ деревень общали имъ свою помощь, если эту угрозу приведутъ, въ исполненіе.

Увидя прибывшихъ и остановившихся гусаръ, крестьяне вообразили, что они явились съ враждебными цлями.

Немедленно были посланы гонцы во вс сосднія деревни, и около трехъ часовъ во всемъ околотк стали бить въ набатъ.

Услыша этотъ звонъ Шуазель вернулся въ Понъ-де-Сомвелль, гд нашелъ своего поручика, Будэ, въ большой тревог.

Глухія угрозы сыпались на гусара, бывшихъ въ то время самымъ ненавистнымъ, изъ всхъ, полковъ. Крестьяне издвались надъ ними и подъ самымъ ихъ носомъ распвали только что сложенную псню:

Les hussards sont des gueux,

Mais nous nous moquons d’eux!¹)

¹) Гусары бездльники, но мы смемся надъ ними.

Это еще не все. Нкоторые изъ нихъ, лучше освдомленные или боле проницательные, начали поговаривать, что гусары пришли не для экзекуціи крестьянъ г-жи д’Ельбефъ, но чтобы ждать короля и королеву.

Тмъ временемъ пробило четыре часа, но не показывался ни курьеръ, ни карета.

Шуазель все-таки ршился подождать. Онъ приказалъ запречь лошадей въ свою карету, взялъ брильянты у Леонара и отправилъ его въ Вареннъ, приказавъ ему сказать, прозжая черезъ Сенъ-Менгульдъ г-ну Дандоину, черезъ Клермонъ, г-ну Дама и черезъ Вареннъ г-ну Булье сыну о положеніи, въ какомъ онъ очутился.

Затмъ, чтобы успокоить общее возбужденіе, онъ объявилъ, что и онъ и его гусары явились сюда не для того, чтобы дйствовать противъ крестьянъ г-жи д’Ельбефъ, но чтобы подождать и конвоировать казну, которую военный министръ, посылаетъ въ армію.

Но это объясненіе, успокоивъ раздраженіе однихъ, подтвердило подозрнія другихъ. Весьма вроятно, что герцогъ Шуазель ожидаетъ не казну, а короля и королеву, говорили нкоторые.

Черезъ четверть часа Шуазель и его гусары были такъ окружены и стиснуты, что онъ понялъ, что имъ невозможно доле тамъ оставаться, и что если къ несчастью король и королева прідутъ въ эту минуту, онъ и его сорокъ гусаръ будутъ, не въ силахъ защитить ихъ.

Онъ принялъ на себя обязанность устроить такъ, чтобы карета короля продолжала путь безъ препятствій.

Его присутствіе вмсто защиты сдлалось препятствіемъ.

Самое лучшее, что ему оставалось длать, даже въ случа прізда короля, это удалиться.

Дйствительно, его отъздъ очиститъ дорогу.

Но нужно найти предлогъ для отъзда.

Станціонный смотритель стоялъ тутъ же среди пяти или шести сотъ любопытныхъ, которыхъ одно слово могло обратить въ враговъ.

Онъ, какъ и другіе, смотрлъ на Шуазеля, скрестивъ руки на груди.

— Сударь, сказалъ ему герцогъ,— не слыхали ли вы о транспорт денегъ, посланныхъ на этихъ дняхъ въ Мецъ?

— Сегодня утромъ провезли сто тысячъ, экю подъ конвоемъ двухъ жандармовъ, отвтилъ станціонный смотритель.

— Неужели? проговорилъ. Шуазель, очень удивленный и обрадованный, что случай такъ ему благопріятствовалъ.

— Еще бы! сказалъ одинъ жандармъ,— вдь я самъ съ Робиномъ и конвоировалъ его.

— Значитъ, проговорилъ Шуазель, спокойно обратясь къ г-ну Гогла,— значитъ, министръ предпочелъ такой способъ отправки и, такъ какъ наше присутствіе здсь лишнее, то, полагаю, мы можемъ удалиться. Итакъ, гусары, взнуздывайте лошадей.

Гусары, нсколько встревоженные, съ большой готовностью исполнили этотъ приказъ.. Въ одну минуту лошади были взнузданы, и гусары вскочили на нихъ.

Они выстроились въ линію.

Шуазель прохалъ передъ фронтомъ, линіи, бросилъ взглядъ въ сторону Шалона и сказалъ, со вздохомъ:

— Ну, гусары, по четыре въ рядъ и шагомъ!

Они выхали изъ Понъ-де-Сомвелля съ трубачами впереди, когда часы пробили половину шестого.

Отъхавъ шаговъ двсти отъ деревни, Шуазель свернулъ на проселочную дорогу, чтобы избжать Сенъ-Менгульда, гд, какъ онъ слышалъ, также царило сильное волненіе.

Въ эту самую минуту къ почтовой станціи подъхалъ Изидоръ Шарни, подгоняя шпорами и кнутомъ свою лошадь, на которой онъ въ два часа сдлалъ всего четыре лье. Пока ему сдлали свжую, онъ спросилъ, не видалъ ли кто отряда гусаръ, ему сказали, что всего четверть часа тому назадъ они ухали шагомъ по дорог къ Сенъ-Менгульду. Изидоръ заказалъ лошадей, и, надясь догнать герцога Шуазеля и остановить его отступленіе, помчался на свжей лошади.

Шуазель, какъ мы видли, свернулъ съ дороги на Сенъ-Менгульдъ на проселочную, въ ту самую минуту, какъ виконтъ Шарни подъзжалъ къ почтовой станціи, такъ что виконтъ Шарни никакъ не могъ догнать его.

XXV.
Судьба.

Десять минутъ посл отъзда Изидора, пріхала карета короля.

Какъ предвидлъ Шуазель, сборище совершенно разсялось.

Графъ Шарни зналъ, что въ Понъ-де-Соммвелл долженъ былъ, находиться первый отрядъ войскъ, а потому не счелъ нужнымъ оставаться назади: онъ скакалъ у дверецъ кареты, подгоняя ямщиковъ, которые точно по чьему-то приказу старались хать какъ можно медленне.

Пріхавъ въ Понъ-де-Соммвелль и не найдя ни гусаръ, ни герцога Шуазеля, король съ безпокойствомъ высунулъ голову изъ кареты.

— Бога ради, государь, не показывайтесь, я пойду справиться, сказалъ Шарни.

Онъ вошелъ на почтовую станцію. Черезъ пять минутъ онъ все разузналъ и передалъ королю.

Король понялъ, что Шуазель ухалъ, для того, чтобы очистить для него путь. Надо было торопиться и какъ можно скоре пріхать въ Сенъ-Менгульдъ, гд они найдутъ и гусаръ и драгунъ.

Передъ самымъ отъздомъ. Шарни приблизился къ дверцамъ кареты:

— Какъ прикажете, государыня, хать ли мн впередъ? слдовать ли позади? спросилъ онъ, не сходя съ лошади.

— Не покидайте меня, сказала королева.

Шарни поклонился и похалъ рядомъ съ каретой.

Между тмъ Изидоръ скакалъ впередъ, не понимая, почему такъ пустынна эта дорога, проведенная по такой прямой линіи, что въ нкоторыхъ мстахъ можно было видть впередъ на разстояніи одной или даже полутора лье.

Встревоженный, онъ пришпоривалъ свою лошадь, опережая карету боле, чмъ онъ это длалъ до сихъ поръ, онъ опасался, какъ-бы жители Сенъ-Менгульда не отнеслись такъ же враждебно къ драгунамъ Дандоина, какъ жители Понъ-де-Саммвилля отнеслись къ гусарамъ Шуазеля.

Онъ не ошибся. При възд въ Сенъ-Менгульдъ ему бросилось въ глаза множество національныхъ гвардейцевъ, разсыпанныхъ по улицамъ, то были первые, встрченные имъ, послы Парижа.

Весь городъ казался въ волненіи, а изъ отдаленнаго квартала слышался бой барабана.

Виконтъ халъ но улицамъ, длая видъ, что не замчаетъ этого возбужденія, онъ прохалъ, городскую площадь и остановился у почтовой станціи.

Прозжая по площади, онъ увидлъ двнадцать драгунъ въ полицейскихъ шапкахъ, сидвшихъ на скамейк.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ, въ окн нижняго этажа стоялъ маркизъ Дандоинъ, тоже въ полицейской шапк и съ хлыстомъ въ рук.

Изидоръ прохалъ не останавливаясь и какъ бы ничего не видя. Онъ полагалъ, что Дандоинъ., зная, какой долженъ быть костюмъ, королевскихъ курьеровъ, узнаетъ, его, и, слдовательно, не нуждается въ другихъ признакахъ.

У дверей почтовой станціи стоялъ молодой человкъ двадцати восьми лтъ, съ волосами, подстриженными la Titus, какъ тогда носили патріоты, съ бакенбардами, обрамлявшими его лицо, и въ одномъ халат.

Изидоръ осматривался къ кому бы обратиться.

— Что вамъ угодно, сударь? спросилъ, молодой человкъ съ черными бакенбардами.

— Поговорить съ станціоннымъ смотрителемъ, сказалъ Изидоръ,.

— Станціонный смотритель не на долго отлучился, сударь, но я сынъ его, Жанъ-Батистъ Друэ… Если я могу его замнить, скажите, что вамъ нужно.

Молодой человкъ подчеркнулъ свое имя: Жанъ-Батистъ Друэ, точно предчувствовалъ., какую роковую извстность его имя пріобртетъ въ исторіи.

— Я желаю шесть почтовыхъ лошадей для двухъ каретъ, слдующихъ за мною.

Друэ утвердительно кивнулъ головой въ знакъ, того, что курьеръ получитъ то, чего проситъ и, пройдя во дворъ, крикнулъ:

— Эй, ямщики! шесть лошадей для двухъ каретъ и одну верховую для курьера.

Въ эту минуту подошелъ маркизъ Дандоинъ.

— Сударь, обратился онъ къ Изидору,— вы дете впереди кареты короля, не правда ли?

— Да, маркизъ, и я очень удивленъ, видя васъ и вашихъ солдатъ, въ полицейскихъ шапкахъ.

— Насъ никто не предупредилъ, кром того, намъ выказываютъ большое недоброжелательство, стараются перетянуть на свою сторону моихъ людей. Что мы должны длать?

— Когда король будетъ прозжать, наблюдайте за каретой, дйствуйте сообразно съ обстоятельствами и узжайте черезъ полчаса посл отъзда королевской семьи, чтобы служить ей арьергардомъ..

Тугъ онъ вдругъ остановился.

— Тише, проговорилъ онъ,— насъ подслушиваютъ, пожалуй, уже все слышали. Идите къ вашему эскадрону и сдлайте все возможное, чтобы поддержать въ вашихъ людяхъ врность долгу.

Дйствительно, Друэ стоялъ въ дверяхъ кухни, гд происходилъ этотъ разговоръ.

Дандоинъ удалился.

Въ ту же минуту послышалось хлопанье бича, показалась каретъ, прохала площадь и остановилась у станціи.

На шумъ, произведенный ею, сбжалось населеніе и съ любопытствомъ остановилось по близости.

Дандоинъ, непременно желая объяснить королю, отчего онъ нашелъ его и его людей не подъ ружьемъ, поспшилъ къ дверцамъ съ шапкой полицейскаго въ рук и со всевозможными знаками почтенія началъ извиняться передъ королемъ и королевской семьей.

Король, отвчая ему, нсколько разъ высовывалъ голову.

Изидоръ, совсмъ готовый къ отъзду, стоялъ рядомъ съ Друэ, который очень внимательно заглядывалъ въ карету. Въ прошедшемъ году онъ былъ въ Париж на праздник Федераціи, видлъ короля, и теперь лицо его ему казалось знакомымъ.

Въ то самое утро Друэ получилъ значительную сумму въ ассигнаціяхъ и осмотрлъ одну за другою вс ассигнаціи, украшенныя портретомъ короля, чтобы узнать, нтъ ли между ними фальшивыхъ, и эти портреты короля, сохранившіеся въ его памяти, казалось кричали ему: ‘этотъ человкъ передъ тобой,— король’!

Онъ вынулъ изъ кармана ассигнацію, сравнилъ оригиналъ съ портретомъ и пробормоталъ:

— Ршительно, это онъ!

Изидоръ перешелъ на другую сторону кареты, его брать закрывалъ собою дверцу, о которую облокотилась королева.

— Короля узнали! шепнулъ онъ ему, — поторопи съ отъздомъ и хорошенько замть того высокаго брюнета… Онъ сынъ станціоннаго смотрителя, это онъ узналъ короля. Его зовутъ Жанъ-Батистъ Друэ.

— Хорошо! проговорилъ Оливье,— я буду наблюдать за нимъ, узжай!

Изидоръ помчался, чтобы заказать лошадей въ Клермон.

Она, едва дохалъ до конца города, какъ ямщики и форейторы, которымъ Мальденъ и Валори пообщали по экю прогонныхъ, разогнали лошадей, и карета быстро помчалась.

Графъ не терялъ изъ вида Друэ.

Друэ не шевельнулся: онъ сказалъ только два слова на ухо одному изъ конюховъ.

Шарни подошелъ къ нему.

— Сударь, сказалъ онъ ему,— разв не было заказано лошади для меня?

— Какъ же, было заказано, но лошадей нтъ боле.

— Какъ! нтъ боле лошадей! а что это за лошадь, которую сдлаютъ на двор?

— Это моя.

— Не можете ли вы мн ее уступить, сударь? Я заплачу все, что потребуется.

— Невозможно, сударь! уже становится поздно, а у меня есть дло, которое я не могу отложить.

Настаивать, значило возбудить подозрніе, попробовать отнять лошадь силой, значило все испортить.

Кром того Шарни нашелъ средство, все примирявшее.

Онъ прямо подошелъ къ маркизу Дандоину, слдившему глазами за королевской каретой до поворота улицы.

Дандоинъ почувствовалъ, какъ чья-то рука легла ему на плечо.

Онъ обернулся.

— Шш! сказалъ Оливье,— это я, графъ Шарни. Для меня не нашлось лошади на станціи, возьмите лошадь у одного изъ вашихъ драгунъ и дайте ее мн, я непремнно долженъ хать вслдъ за королемъ и королевой! Я одинъ знаю, гд находится Шуазель, и если я не поду къ нему, король можетъ остаться въ Варенн.

— Графъ, отвтилъ Дандоинъ,— я вамъ дамъ лошадь не одного изъ моихъ солдатъ, а свою собственную.

— Охотно принимаю ее. Спасеніе короля и всей королевской семьи зависитъ отъ малйшей случайности. Чмъ лучше будетъ лошадь, тмъ лучше будетъ удача!

Они оба пошли пшкомъ къ квартир маркиза Дандоина.

Прежде чмъ уйти, Шарни поручилъ гоффурьеру наблюдать за Друэ.

Къ несчастью домъ маркиза находился въ пятистахъ шагахъ отъ площади. Пока сдлали лошадей, прошло по крайней мр четверть часа, мы говоримъ лошадей, потому что и Дандоинъ собрался хать и, на основаніи приказа короля, намревался присоединиться къ карет и образовать авангардъ.

Вдругъ Шарни послышались громкіе крики съ улицы, а между криками слова: ‘король! королева!’

Онъ поспшно выбжалъ изъ дома, попросивъ Дандоина прислать ему лошадь на площадь.

Дйствительно, весь городъ былъ въ смятеніи. Едва Дандоинъ и Шарни ушли съ площади, какъ Друэ, точно только этого и ждавшій, громко сказалъ:

— Эта карета, только что прохавшая, карета короля! Король, королева и королевскія дти находятся въ ней!

Съ этими словами онъ вскочилъ на лошадь. Нкоторые изъ присутствовавшихъ хотли удержать его.

— Куда онъ детъ? что онъ хочетъ длать? что у него за планъ?

Онъ шепотомъ отвтилъ имъ:

— Полковникъ и отрядъ драгунъ тутъ… Невозможно было арестовать короля безъ столкновенія, которое могло для насъ плохо кончиться. То, чего я не сдлалъ здсь, я сдлаю въ Клермон… Задержите драгунъ, вотъ все, о чемъ я прошу васъ.

Сказавъ это, онъ поскакалъ вслдъ за королемъ.

Тогда-то распространился слухъ, что король и королева находились въ только что прохавшей карет, а этотъ слухъ возбудилъ крики, услышанные Шарни.

На эти крики прибжалъ мэръ и весь муниципалитетъ. Мэръ началъ просить драгунъ вернуться въ казармы, такъ какъ уже пробило восемь.

Шарни все слышалъ: короля узнали, Друэ ухалъ, онъ былъ вн себя отъ нетерпнія.

Въ эту минуту присоединился къ нему Дандоинъ.

— Лошади! лошади! крикнулъ ему Шарни, какъ только увидалъ его.

— Ихъ сейчасъ приведутъ, отвтилъ Дандоинъ.

— Приказали вы положить пистолеты въ кобуру моей лошади?

— Да.

— Заряжены они?

— Я самъ зарядилъ ихъ.

— Хорошо. Теперь все зависитъ отъ скорости бга вашей лошади. Я долженъ догнать человка, опередившаго меня на четверть часа, и убить его.

— Какъ! убить его?

— Да! если я его не убью, все пропало.

— Чортъ побери! въ такомъ случа, пойдемте на встрчу лошадямъ!

— Не обращайте на меня вниманія, займитесь вашими драгунами, которыхъ подговариваютъ къ бунту… Вотъ, видите, мэръ что-то ораторствуетъ передъ ними? Вамъ тоже нельзя терять времени, идите, идите!

Въ эту минуту слуга привелъ лошадей. Шарни, не разбирая, вскочилъ на ближайшую, вырвалъ узду изъ рукъ слуги, схватилъ поводья, пришпорилъ лошадь и помчался во весь духъ по слдамъ Друэ, не обративъ вниманія на то, что кричалъ ему маркизъ.

А между тмъ, слова маркиза, унесенныя втромъ, имли большое значеніе.

— Вы взяли мою лошадь вмсто вашей! кричалъ г-нъ Дандоинъ,— тамъ пистолеты не заряжены!

XXVI.
Судьба.

Между тмъ, карета короля, предшествуемая Изидоромъ, мчалась по дорог изъ Сенъ-Менгульда въ Клермонъ.

Какъ мы сказали, наступилъ вечеръ, пробило восемь часовъ и карета въхала въ Аргоннскій лсъ, тянувшійся вдоль дороги.

Шарни не могъ предупредить королеву о томъ, что ему придется отстать, такъ какъ она ухала прежде, чмъ Друэ отказался дать ему лошадь.

Выхавъ изъ города, королева замтила, что ея всадника нтъ у дверей кареты, но не было никакой возможности ни веллъ хать медленне, ни распросить форейторовъ.

Десять разъ, быть можетъ, королева высовывалась изъ кареты, чтобы смотрть назадъ: но ничего не видла.

Одинъ разъ ей показалось, будто кто-то детъ вдали, но этотъ всадникъ вскор скрылся въ надвигающемся ночномъ сумрак.

Между тмъ какъ Изидоръ — ибо для лучшаго пониманія событій и для большей ясности этого ужаснаго путешествія, мы должны переходить поочередно отъ одного дйствующаго лица къ другому,— между тмъ, какъ Изидоръ опередилъ карету короля на четверть лье, а эта карета, направляясь въ Клермонъ, въхала въ Аргоннскій лсъ, между тмъ, какъ Друэ скакалъ вслдъ за каретой, а Шарни вслдъ за Друэ, маркизъ Дандоинъ вернулся къ своему отряду и приказала’ трубить, чтобы сдлали лошадей.

Но когда солдаты выступили, улицы оказались до того переполненными народомъ, что лошади не могли подвинуться ни на шагъ впередъ.

Среди толпы было до трехсотъ національныхъ гвардейцевъ въ мундирахъ и съ ружьями въ рукахъ.

Рискнуть вступить въ схватку,— а все показывало, что она будетъ жестокой,— значило погубить короля.

Гораздо лучше остаться и, оставшись, удержать здсь весь этотъ народъ. Г-нъ Дандоинъ вступилъ съ нимъ въ переговоры, спросилъ коноводовъ, чего они хотятъ, чего добиваются, что за причина этихъ угрозъ и этихъ враждебныхъ демонстрацій. Тмъ временемъ король можетъ дохать до Клермона, гд найдетъ г-на Дама и его сто сорокъ драгунъ.

Будь у него сто сорокъ драгунъ, какъ у Дама, маркизъ Дандоинъ кое на что ршился бы, но у него было ихъ всего только тридцать. Что можно сдлать съ тридцатью драгунами противъ трехъ или четырехъ тысячъ человкъ?

Вступить въ переговоры, и, какъ мы видли, онъ это и сдлалъ. Въ половин десятаго, королевская карета, которую Изидоръ опередилъ всего на нсколько сотъ шаговъ, такъ скоро хала карета, прибыла въ Клермонъ: она употребила всего часъ съ четвертью, чтобы сдлать четыре лье, отдляющія одинъ городъ отъ другого.

Это до нкоторой степени объяснило королев отсутствіе Шарни. Онъ догонитъ ихъ на слдующей станціи.

Передъ самымъ городомъ Дама ожидалъ короля. Его предупредилъ Леонаръ, онъ узналъ ливрею курьера и остановилъ Изидора.

— Извините, сударь, сказалъ онъ,— вы дете передъ каретой короля?

— А вы, конечно, графъ Дама?

— Да.

— Дйствительно, я ду передъ королемъ. Соберите вашихъ драгунъ, графъ, и конвоируйте карету его величества.

— Но въ воздух носится духъ возмущенія, который пугаетъ меня, и я долженъ вамъ признаться, что не могу поручиться за моихъ драгунъ, если они узнаютъ короля. Я вамъ могу только общать, что когда карета продетъ, я послдую за нею и закрою дорогу.

— Длайте, какъ знаете, графъ, вотъ и король.

Изидоръ показалъ въ темнот на подъзжавшую карету, за приближеніемъ которой можно было слдить по искрамъ, вырывавшимся изъ подъ копытъ лошадей.

Что касается его самого, то на его обязанность было спшить впередъ и заказывать лошадей.

Черезъ пять минутъ онъ остановился передъ почтовой станціей.

Почти въ одно время съ нимъ прискакалъ Дама съ пятью или съ шестью драгунами.

Затмъ карета короля.

Карета пріхала такъ скоро, что Изидоръ не усплъ перессть на свжую лошадь. Эта карета, хотя не отличалась великолпіемъ, но была такъ необыкновенна, что обращала на себя общее вниманіе, и передъ каждой почтовой станціей вокругъ нея собиралась большая толпа.

Графъ Дама, стоялъ передъ дверцами, не показывая вида, что ему сколько нибудь знакомы высокіе путешественники.

Но ни король, ни королева не могли устоять противъ желанія распросить и разузнать.

Съ одной стороны король сдлалъ знакъ Дама, съ другой королева сдлалъ знака. Изидору.

— Это вы, г-нъ де-Дама? спросилъ король.

— Да, государь.

— Отчего ваши драгуны не подъ ружьемъ?

— Ваше величество изволили опоздать на пять часовъ. Мой эскадронъ былъ на коняхъ съ четырехъ часовъ по полудни. Я тянулъ сколько было возможно, но городъ началъ волноваться, даже мои драгуны стали длать тревожныя предположенія. Если бы возстаніе вспыхнуло до прозда вашего величества, то забили бы въ набатъ, и дорога оказалась бы загражденной. Поэтому, я оставилъ всего человкъ двнадцать, а другихъ отправилъ на квартиры, только заперъ у себя трубы, чтобы, въ случа нужды, трубить сборъ. Впрочемъ, вы сами видите, ваше величество, что все вышло къ лучшему, потому что дорога свободна.

— Очень хорошо, г-нъ де-Дама, сказалъ король,— вы поступили осмотрительно. Когда я уду, прикажите трубить сборъ и позжайте вслдъ за каретой на разстояніи четверти лье.

— Государь, обратилась королева къ своему супругу, — хотите знать, что разсказываетъ виконтъ Шарни?

— Что же онъ разсказываетъ? спросила. король съ нетерпніемъ.

— Онъ разсказываетъ, государь, что сынъ станціоннаго смотрителя въ Сенъ-Менгульд узналъ васъ, онъ вполн въ этомъ увренъ, потому что самъ видлъ, какъ этотъ молодой человкъ, держа ассигнацію въ рук, сврялъ сходство вашего портрета съ самими вами, что его брать, предупрежденный имъ, остался позади, и по всей вроятности, въ настоящую минуту происходитъ нчто важное, такъ какъ графъ Шарни еще не вернулся.

— Въ такомъ случа, если насъ узнали, то тмъ боле мы должны торопиться.— Господинъ Изидоръ, поторопите ямщиковъ и позжайте впередъ.

Лошадь Изидора была готова. Онъ вскочилъ на сдло и поскакалъ, крича ямщикамъ:

— Въ Вареннъ!

Оба тлохранителя, сидя на козлахъ и на запяткахъ, повторили: ‘Въ Вареннъ!’

Дама отошелъ, почтительно поклонившись королю, и ямщики и форейторы тронули лошадей.

Карета была перепряжена въ одну минуту и понеслась съ быстротой молніи.

При вызд изъ города, она встртила възжавшаго въ городъ гусарскаго гоффурьера.

Дама на минуту пришло въ голову слдовать за каретой съ нсколькими людьми, находившимися въ его распоряженіи, но король только что далъ ему совсмъ противоложное приказаніе, и онъ счелъ себя тмъ боле обязаннымъ сообразоваться съ нимъ, что въ город начало распространяться нкоторое возбужденіе. Жители бгали изъ дома въ домъ, стали открываться окна, и въ нихъ показывались головы и свтъ. Дама больше всего боялся набата: онъ побжалъ въ церковь и сталъ охранять входъ въ нее.

Къ тому же, всякую минуту могъ пріхать Дандоинъ съ своими тридцатью людьми и дать ему подкрпленіе.

Однако, все, казалось, успокоилось. Черезъ четверть часа Дама вернулся на площадь, онъ тамъ нашелъ командира своего эскадрона, Нуарвилля, далъ ему инструкціи насчетъ дороги и приказалъ поставить солдата, подъ ружье.

Въ эту минуту пришли предупредить Дама, что драгунскій унтеръ-офицеръ, присланный Дандоиномъ, ожидаетъ его у него на квартир.

Этотъ унтеръ-офицеръ объявилъ ему, что онъ не долженъ ждать ни Дандоина, ни его драгунъ, потому что Дандоина. задержана, въ муниципалитет жителями Сенъ-Менгульда, кром того,— но это уже было извстно Дама,— Друэ помчался вслдъ за каретами, но, вроятно, не догналъ ихъ, такъ какъ его еще не видли въ Клермон.

Дама выслушивалъ вс эти свднія, когда ему доложили о встовомъ гусарскаго полка Лозена.

Этого встового отправилъ Роригъ, командовавшій вмст съ Булье — сыномъ и Режкуромь постомъ въ Варенн. Вс они были въ большомъ безпокойств, видя, что время проходитъ, а никто не является, и послали къ Дама узнать, не иметъ ли онъ извстій о корол.

— Въ какомъ состояніи вы оставили варенскій постъ? прежде всего спросилъ Дама.

Тамъ все было совершенно спокойно, отвтилъ встовой.

— Гд гусары?

— Въ казарм, и лошади осдланы.

— Разв вы не встртили ни одной кареты на дорог?

— Какъ же, встртилъ одну, запряженную четверкой, а другую парой.

— Это т самыя кареты, извстій о которыхъ вы пріхали спрашивать. Все идетъ хорошо, сказалъ Дама.

Съ этими словами онъ приказалъ трубить, чтобы сдлали лошадей.

Онъ собирался хать вслдъ за королемъ и, если понадобится, оказать ему помощь въ Варенн.

Чрезъ пять минутъ затрубили трубы.

Значитъ, все шло хорошо, кром инцидента, задержавшаго въ Сепа.-Меіігульд тридцать человка. Дай доина.

Но, съ своими ста сорока драгунами, Дама могъ обойтись безъ ихъ помощи.

Вернемся къ карет короля, которая, выхавъ изъ Клермона, похала не по прямой дорог на Вердюнъ, а свернула на лво и покатила по дороі въ Вареннъ.

Мы уже говорили, что этотъ городъ, по топографическому положенію своему, раздлялся на верхній и нижній, что было ршено мнять лошадей на конц города, со стороны Дена, но для этого надо было свернуть съ дороги, ведущей къ мосту, перехать череза, этотъ мостъ подъ сводомъ башни и такимъ образомъ добраться до лошадей, приготовленныхъ Шуазелемъ, за которыми должны были наблюдать Булье и Режкуръ. Что касается Рорига, молодаго двадцатилтняго офицера, отъ него все скрыли, и онъ думалъ, что пріхалъ туда, чтобы конвоировать полковую казну.

Кром того, самъ Шарни долженъ была, направлять королевскую карету по лабиринту улицъ этого города. Шарни пробылъ дв недли въ Варенн, онъ все изучилъ, все осмотрлъ, онъ зналъ всякую тумбу, освоился со всякимъ переулкомъ.

Къ несчастью, Шарни не было!

Поэтому королева вдвойн безпокоилась. Если Шарни при подобныхъ обстоятельствахъ не догналъ кареты, его могло задержать только что-нибудь очень важное.

Подъзжая къ Варенну, самъ король началъ тревожиться: вполн разсчитывая на Шарни, онъ не захватилъ съ собою даже плана города.

Самъ Шарни приказалъ Изидору остановиться при възд въ городъ.

Тамъ его долженъ былъ смнить братъ и, какъ мы сказали, сдлаться вожакомъ каравана.

Отсутствіе брата безпокоило Изидора, конечно, не мене, чмъ королеву. У него оставалась одна надежда, что Булье или Гежкуръ, потерявъ терпніе, выдутъ навстрчу королю и будутъ ждать его по сю сторону Варенна.

За дна или три дня своего пребыванія въ город они, конечно, успли ознакомиться съ нимъ, и имъ не трудно будетъ провести ихъ.

Подъхавъ къ подошв холма, и замтивъ два или три огонька въ окнахъ города, Изидоръ въ нершимости остановился и осмотрлся кругомъ, стараясь что-нибудь разглядть въ темнот.

Онъ ничего не увидлъ.

Тогда онъ позвалъ тихо, потомъ громче, наконецъ, полнымъ голосомъ Булье и Режкура.

Никто ему не откликнулся.

Слышался только стукъ кареты, словно отдаленный громъ, мало по малу приближавшійся.

Изидору пришло въ голову, что, можетъ быть, эти господа спрятались у опушки лса, тянувшагося налво отъ дороги.

Онъ подъхалъ къ лсу, осмотрлъ всю опушку.

Никого.

Оставалась только ждать, и онъ сталъ ждать.

Черезъ пять минутъ подъхала королевская карета.

Головы короля и королевы высунулись изъ обихъ дверецъ.

— Видли вы графа Шарни?

— Государь, я его не видлъ, отвтилъ Изидоръ.— Такъ какъ его здсь нтъ, то, вроятно, съ нимъ случилось несчастье при погон за этимъ мерзавцемъ Друэ.

У королевы вырвался стонъ.

— Что длать? сказалъ король.

— Вы знаете городъ, господа? обратился онъ къ двумъ тлохранителямъ.

Никто не зналъ городъ и отвть былъ отрицательный.

— Государь, сказалъ Изидоръ,— все тихо, и значитъ все, повидимому, спокойно: не угодно ли будетъ вашему величеству подождать здсь минутъ десять. Я поду въ городъ и постараюсь узнать что-нибудь о г. г. Булье и Режкур, или, хоть, о перемн лошадей приготовленной г-номъ де-Шуазель. Не припомнитъ-ли ваше величество названія постоялаго двора, гд лошади должны ждать?

— Увы! не помню, отвтилъ король,— я зналъ его, но забылъ. Ничего, все таки позжайте, а въ это время, мы постараемся навести справки.

Изидоръ похалъ къ нижнему городу и вскор скрылся за первыми домами.

XXVII.
Жанъ-Батистъ Друэ.

Слова короля: Мы наведемъ здсь нкоторыя справки, объяснялись присутствіемъ двухъ или трехъ домовъ, передовыхъ часовыхъ верхняго города, находившихся направо отъ дороги.

Дверь ближайшаго изъ этихъ домовъ какъ разъ отворилась при грохот обихъ каретъ, и въ пріоткрытую дверь показался свтъ.

Королева вышла, взяла Мольдена подъ руку и направилась къ дому.

Но, при ихъ приближеніи, дверь закрылась.

Однако не настолько быстро, чтобы Мольденъ, замтившій негостепріимныя намренія хозяина дома, не усплъ броситься къ двери прежде, чмъ замокъ защелкнулся.

Подъ напоромъ Мольдена дверь открылась, несмотря на чьи-то старанія захлопнуть ее.

За. нею оказался человкъ лтъ пятидесяти, въ одномъ халат и въ туфляхъ на босу ногу.

Не безъ понятнаго удивленія, онъ почувствовалъ, какъ его втолкнули въ домъ, и увидлъ, что дверь отворилась подъ напоромъ незнакомца, за которымъ стояла женщина.

Человкъ въ халат бросилъ быстрый взглядъ на королеву, освщенную свчей, которую онъ держалъ въ рук, и вздрогнулъ.

— Что вамъ угодно, сударь? спросилъ онъ у Мольдена.

— Мы не знаемъ Варенна, отвчалъ тлохранитель,— и просимъ васъ соблаговолить указать намъ дорогу въ Стенэй.

— Если я это сдлаю, проговорилъ незнакомецъ, — если узнаютъ, что вы отъ меня получили это свдніе, меня убьютъ за это?

— Ахъ! сударь, возразилъ Мольденъ,— еслибы вы, дйствительно, чмъ-нибудь рисковали, оказывая намъ эту услугу, то вы слишкомъ вжливы, чтобы не сдлать одолженія женщин, находящейся въ затруднительномъ положеніи.

— Сударь! отвтилъ человкъ въ халат,— та особа, что стоитъ за вами, не женщина…

Онъ нагнулся къ уху Мольдена и шепнулъ ему:

— Это королева!

— Сударь!

— Я узналъ ее.

Королева слышала или угадала, что было только что сказано, она потянула Мольдена назадъ.

— Прежде чмъ продолжать, сказала она,— предупредите короля, что меня узнали.

Молденъ исполнилъ это порученье въ одну секунду.

— Ну, что же, попросите этого человка придти поговорить со мною, сказалъ король.

Мольденъ вернулся, полагая, что всякая скрытность безполезна, онъ объявилъ ему.

— Король желаетъ говорить съ вами.

Тотъ вздрогнулъ, сбросилъ туфли и подошелъ къ карет босикомъ, чтобы мене шумть.

— Ваша фамилія, сударь? спросилъ его король.

— Г-нъ де-Префонтэнъ, государь, отвтилъ тотъ нершительно.

— Кто вы?

— Майоръ кавалеріи и кавалеръ военнаго ордена св. Людовика.

— Какъ майоръ и какъ кавалеръ св. Людовика, вы мн дважды клялись въ врности: вы, значитъ, обязаны помочь мн въ затрудненіи, въ какомъ я очутился.

— Конечно, отвтилъ майоръ запинаясь,— но и умоляю ваше величество поспшить, меня могутъ увидть.

— Э! майоръ, воскликнулъ Мольденъ,— тмъ лучше, если васъ увидятъ! у васъ никогда не будетъ лучшаго случая исполнить вашъ долгъ!

У майора, бывшаго, повидимому, совершенно противоположнаго мннія, вырвалось что то въ род стона.

Королева только пожимала плечами и топала ногою отъ нетерпнія.

Король сдлалъ ей знакъ и обратился къ майору.

— Можетъ быть вы слышали, майоръ, что лошади ожидаютъ прозда одной кареты, и видли гусаръ, стоящихъ въ город со вчерашняго дня?

— Да, государь, лошади и гусары на той сторон города: лошади въ отел Великаго-Монарха, а гусары, вроятно, въ казарм.

— Благодарю, майоръ… Теперь, возвращайтесь къ себ: никто васъ не видлъ, значить, съ вами ничего не случится.

— Государь!

Король, не слушая его, протянулъ руку королев, чтобы она сла въ карету и обратился къ тлохранителямъ, ожидавшимъ его приказанія:

— На ваши мста, господа, и къ Великому-Монарху!

Офицеры услись на мста и крикнули ямщикамъ: ‘къ Великому-Монарху’!

Но, въ ту-же минуту, изъ лса выскочилъ какой-то призракъ, фантастическій всадникъ, и перерзалъ дорогу по діагонали.

— Ямщики, крикнулъ онъ,— ни шага дале!

— Это отчего? спросили удивленные ямщики.

— Оттого, что вы везете короля, который бжитъ. Во имя націи, я вамъ приказываю не трогаться!

Ямщики, уже собиравшіеся хать дале,— остановились, шепча:

— Король!

Людовикъ XVI понялъ все.

— Кто вы такой, сударь, воскликнулъ онъ,— чтобы отдавать здсь приказанія?

— Простой гражданинъ.. но я представляю въ своемъ лиц законъ и говорю отъ имени націи. Ямщики, не трогайтесь съ мста, вторично приказываю вамъ! Вы меня хорошо знаете: я Жанъ-Батистъ Друэ, сынъ станціоннаго смотрителя въ Сенъ-Менгульд.

— Ахъ! мерзавецъ! вскрикнули оба тлохранителя, соскакивая со своихъ мстъ и выхватывая свои охотничьи ножи,— это онъ!

Но не успли они ступить на землю, какъ Друэ поскакала, въ улицы нижняго города.

— Ахъ! Шарни! Шарни! пробормотала королева,— что съ нимъ случилось?..

Она откинулась въ глубину кареты, почти равнодушная къ тому, что происходило вокругъ.

Что случилось съ Шарни и какъ онъ пропустилъ Друэ?

Опять, судьба!

Лошадь Дандоина бжала хорошо, но Друэ опередилъ графа почти на двадцать минута,.

Надо было вернуть эти двадцать минуть.

Шарни вонзилъ шпоры въ бока лошади, лошадь взвилась и понеслась во весь духъ.

Но у Друэ была почтовая кобыла, а у Шарни чистокровная лошадь.

Поэтому, прохавъ одно льё, Шарни нагнала, Друэ на одну треть дороги. Тогда Друэ замтилъ, что за нимъ гонятся, и удвоилъ усилія, чтобы ускользнуть отъ того, кто угрожалъ догнать его.

Къ концу второй льё Шарни продолжалъ настигать его, и Друэ оборачивался все чаще и все съ большей тревогой.

Друэ ухалъ такъ поспшно, что не захватилъ съ собою оружія.

Молодой патріотъ не боялся смерти,— впослдствіи онъ доказалъ это, но онъ боялся, какъ бы его не остановили, боялся позволить королю бжать, боялся, чтобы не ускользнулъ отъ него подвернувшійся ему роковой случай — на вки прославить свое имя.

Ему оставалась еще дв льё до Клермона, но было очевидно, что его догонятъ въ конц первой лье, или, скоре третьей отъ Сенъ-Менгульда.

Чтобы не допустить себя до унынія и еще боле подстрекнуть себя, онъ старался вообразить передъ собою карету короля.

Говоримъ: вообразить, потому что уже было около половины десятаго, и хотя это были самые длинные дни въ году, ночь уже надвигалась.

Друэ пришпорилъ лошадь и участилъ удары кнута.

Ему оставалось всего три четверти льё до Клермона, но Шарни находился отъ него всего въ двухъ стахъ шагахъ.

Безъ сомннія,— Друэ зналъ, что въ Варенн не было почтовой станціи,— безъ сомннія, король подетъ на Вердюнъ.

Друэ началъ отчаиваться: прежде чмъ догнать короля, его самого догонятъ.

Въ полульё отъ Клермона онъ услышалъ галопъ лошади Шарни, и ржанье лошади Шарни отвчало на ржанье его собственной.

Надо было или отказаться отъ преслдованія, или ршиться встртиться лицомъ къ лицу съ своимъ противникомъ, но для этого, какъ мы сказали, у Друэ не было оружія.

Вдругъ, когда Шарни былъ всего въ пятидесяти шагахъ отъ него, Друэ встртилъ ямщиковъ, возвращавшихся съ отпряженными лошадьми. Друэ узналъ въ нихъ тхъ, что везли карету короля.

— А! это вы… сказалъ онъ.— Дорога въ Вердюнъ, не правда-ли?

— Что такое, дорога въ Вердюнъ? спросили ямщики.

— Я говорю, повторилъ Друэ,— что кареты, которыя вы везли, похали въ Вердюнъ.

Сказавъ это, онъ поспшилъ впередъ.

— Нтъ! крикнули ему ямщики,— въ Вареннъ.

Друэ взвизгнулъ отъ радости. Онъ спасенъ, а король погибъ!

Еслибы король похалъ по дорог въ Вердюнъ, которая тянется по прямой линіи изъ Сенъ-Менгульда въ Вердюнъ, то и Друэ пришлось бы взять ту-же прямую дорогу.

Но король изъ Клермана похалъ на Вареннъ, а дорога въ Вареннъ длаетъ поворотъ на лво почти подъ острымъ угломъ.

Друэ бросился въ Аргоннскій лсъ, вс тропинки котораго были ему знакомы, если онъ пересчетъ лсъ, то обгонитъ короля на четверть часа, кром того, темнота въ лсу защититъ его.

Шарни зналъ общую топографію этой мстности почти такъ же хорошо, какъ Друэ. Онъпонялъ, что Друэ ускользаетъ отъ него, и въ свою очередь вскрикнулъ отъ гнва.

Почти въ одно время съ Друэ онъ пустилъ свою лошадь на узкое пространство, отдлявшее дорогу отъ лса и закричалъ:

— Стой! стой!

Но Друэ не подумалъ отвчать, онъ нагнулся къ ше лошади и сталъ подгонять ее шпорами, хлыстомъ, голосомъ. Только бы ему добраться до лса, и онъ спасенъ!

Онъ достигнетъ лса, только для этого ему придется прохать въ десяти шагахъ отъ Шарни.

Шарни взялъ одинъ изъ пистолетовъ и прицлился въ Друэ.

— Стой! крикнулъ онъ ему,— или ты погибъ!

Друэ наклоняется еще ниже къ ше лошади и еще сильне подгоняетъ ее.

Шарни спустилъ курокъ, но въ темнот только сверкнули искры отъ камня, упавшаго на огниво.

Шарни въ ярости швырнулъ пистолетъ въ Друэ, взялъ другой, бросился въ лсъ вслдъ за бглецомъ, увидлъ его сквозь деревья, снова выстрлилъ, но. какъ и въ первый разъ, пистолетъ далъ осчку!

Онъ тогда вспомнилъ, что, когда онъ узжалъ, Дандоинъ ему кричалъ что-то, чего онъ не понялъ.

— Ахъ! сказалъ онъ, я ошибся лошадью и, конечно, онъ мн кричалъ, что пистолеты на этой лошади не заряжены. Ничего, я догоню этого мерзавца и, если нужно, задушу его своими руками!

Онъ снова пустился въ погоню за тнью, которая еще мелькала передъ нимъ между деревьями.

Но едва онъ прохалъ шаговъ сто по лсу, ему совсмъ незнакомому, какъ его лошадь упала въ канаву, Шарни перелетлъ черезъ ея голову, поднялся, снова вскочилъ на сдло, но Друэ исчезъ!

Вотъ какимъ образомъ Друэ ускользнулъ отъ Шарни, вотъ какимъ образомъ онъ появился на большой дорог, словно грозный призракъ и запретилъ ямщикамъ короля трогаться съ мста.

Едва Друэ исчезъ въ нижнемъ город, какъ вмсто удаляющагося галопа его лошади послышался галопъ приближавшейся лошади.

Изъ той самой улицы, какую взялъ Друэ, показался Изидоръ.

Свднія, имъ привезенныя, были т же, какія далъ г-нъ де-Префонтэнъ.

Лошади Шуазеля, и Булье, и Гежкура стоятъ на другомъ конц города, въ гостинниц Великаго Монарха.

Третій офицеръ, Горигъ, находится въ казарм съ своими гусарами.

Вс эти подробности получилъ онъ отъ гарсона кафе, запиравшаго свое заведеніе.

Но высокіе путешественники нисколько не обрадовались всмъ этимъ извстіямъ, напротивъ Изидоръ нашелъ ихъ въ глубочайшемъ оцпенніи.

Г-нъ де-Префонтенъ былъ въ отчаяніи, оба тлохранителя угрожали чему-то невидимому и неизвстному.

Изидоръ остановился, не кончина. своего разсказа.

— Что случилось, господа? спросилъ онъ.

— Видли вы на этой улиц человка, хавшаго вскачь?

— Да, государь, сказалъ Изидоръ.

— Ну, человкъ этотъ — Друэ, объявилъ король.

— Друэ! воскликнулъ Изидоръ съ глубокимъ отчаяніемъ.— Значитъ, мой братъ погибъ!

Королева вскрикнула и закрыла лицо руками.

XXVIII.
Башня для сбора пошлинъ у Вареннскаго моста.

Невыразимое уныніе овладло на минуту этими несчастными. Изидоръ первый сбросилъ его съ себя.

— Государь! сказалъ онъ, умеръ мой братъ или живъ, перестанемъ о немъ думать, подумаемъ о вашемъ величеств. Нельзя терять ни секунды, ямщики знаютъ гостинницу Великаго Монарха. Скоре, въ гостинницу Великаго Монарха!

Но ямщики не трогались съ мста.

— Разв вы не слышали? спросилъ Изидоръ.

— Слышали.

— Отчего же мы не демъ?

— Оттого, что г-нъ Друэ запретилъ.

— Какъ? Г-нъ Друэ запретилъ? Когда король приказываетъ, а г-нъ Друэ запрещаетъ, вы повинуетесь г-ну Друэ?

— Мы повинуемся націи.

— Послушайте, господа, обратился Изидоръ къ двумъ своимъ товарищамъ,— бываютъ минуты, когда жизнь человческая ни во что не ставится, пусть каждый изъ васъ возьметъ на себя одного изъ этихъ людей, я выбираю вотъ этого: мы сами будемъ править.

Съ этими словами онъ схватилъ ближайшаго къ нему ямщика и приставила’ къ его груди остріе своего охотничьяго ножа.

Королева, увидя блескъ оружія, громко вскрикнула:

— Господа! проговорила она,— Бога ради!

— Друзья мои, обратилась она къ ямщикамъ,— пятьдесятъ луидоровъ немедленно вамъ тремъ и по пятисотъ франковъ пенсіи каждому изъ васъ, если вы спасете короля.

Испугала ли ямщиковъ выходка молодыхъ людей, или ихъ соблазнило предложеніе королевы, но они хлестнули лошадей и похали.

Г-нъ де-Префонтенъ вернулся къ себ весь дрожа и загородилъ свою дверь.

Изидоръ скакалъ впереди. Приходилось прохать по всему городу и переправиться черезъ мостъ, и минутъ черезъ пять они подъдутъ къ гостинниц Великаго Монарха.

Карета во всю прыть спускалась съ косогора къ нижнему городу. Вотъ и сводъ башни, за которымъ начинается мостъ.

Подъхавъ къ этому своду, они увидали, что одна изъ половинокъ воротъ заперта.

Ее отворили, дв или три телги загораживали мостъ.

Въ эту минуту послышались первые звуки барабана и набата.

Друэ сдлалъ свое дло.

— Ахъ! мерзавецъ! воскликнулъ Изидоръ, скрежеща зубами,— попадись онъ мн…

Съ неслыханнымъ усиліемъ онъ оттащилъ въ сторону одну изъ телгъ, между тмъ какъ Мольденъ и Валори оттащили другую.

Осталась еще одна.

— Вс вмст послднюю! крикнулъ Изидора,.

Въ то же время карета въхала подъ сводъ.

Вдругъ между прутьями ршетки послдней телги показались стволы четырехъ или пяти ружей.

— Ни шагу, или вы погибли, господа! сказалъ чей-то голосъ.

— Господа, господа, проговорилъ король, высовываясь изъ кареты,— не старайтесь прокладывать намъ путь, я вамъ запрещаю это.

Изидоръ и офицеры отступили на шагъ.

— Чего имъ нужно отъ насъ? спросилъ король.

Въ то же время въ карет кто-то испуганно вскрикнулъ.

Кром людей, преградившихъ проздъ по мосту, двое или трое другихъ пробрались позади кареты, и стволы нсколькихъ ружей показались у дверецъ.

Одно изъ нихъ было направлено на королеву.

Изидоръ все видлъ, онъ подбжалъ, схватилъ дуло ружья и отстранилъ его.

— Стрляй! стрляй! крикнули нсколько голосовъ.

Кто-то выстрлилъ, къ счастью, его ружье дало осчку.

Изидоръ поднялъ руку и собирался вонзить въ выстрлившаго свой ножъ, но королева остановила его руку.

— Ахъ, государыня, воскликнулъ Изидоръ вн себя,— ради Бога позвольте мн убить этого каналью!

— Нтъ, сказала королева,— спрячьте вашъ ножъ въ ножны! слышите?

Изидоръ послушался, но не совсмъ, онъ опустилъ свою руку съ ножомъ, но не спряталъ его въ ножны.

— Ахъ! если бы мн только встртить Друэ!.. бормоталъ онъ.

— Что касается этого негодяя, вполголоса сказала ему королева, сжимая ему руку съ большой силой,— я предоставляю его вамъ.

— Однако, господа, чего вы хотите отъ насъ? повторила, король.

— Мы хотимъ осмотрть ваши паспорты, отвтили два или три голоса.

— Паспорты? Хорошо! сказалъ король. Сходите за городскими властями, и мы ихъ покажемъ.

— Эхъ право, что за церемоніи! воскликнулъ человкъ, ружье котораго дало осчку, и прицлился въ короля.

Но тлохранители бросились и повалили его. Во время борьбы ружье выстрлило, но пуля ни въ кого не попала.

— Эй! крикнулъ кто-то,— кто выстрлилъ?

Человкъ, котораго тлохранители топтали ногами, заревлъ:

— Помогите!

На помощь къ нему прибжало человкъ пять съ оружіемъ въ рукахъ.

Тлохранители выхватили свои ножи и приготовились къ оборон.

Король и королева длали напрасныя усилія, чтобы остановить и тхъ и другихъ, едва не началась ужасная, ожесточенная, смертельная битва.

Въ эту самую минуту два человка бросились къ дравшимся, одинъ изъ нихъ былъ опоясанъ трехцвтнымъ шарфомъ, а на другомъ — былъ мундиръ.

Человкъ въ трехцвтномъ шарф былъ прокуроръ коммуны, Соссъ, а въ мундир — командиръ національной гвардіи, Аннонэ.

Позади нихъ, при свт факеловъ, сверкало до двадцати ружей.

Король понялъ, что эти два человка представляли если не помощь, то, по крайней мр, гарантію.

— Господа, сказалъ онъ, я готовъ довриться вамъ, а также и вс дущіе со мною, но защитите насъ отъ грубостей этихъ людей.

И онъ указалъ на всхъ вооруженныхъ ружьями.

— Долой оружіе, господа! воскликнулъ Аннонэ.

Т повиновались съ ворчаньемъ.

— Извините насъ, сударь, сказалъ прокуроръ, обращаясь къ королю,— но разнесся слухъ, что его величество Людовика, XVI бжалъ, и нашъ долгъ удостовриться, правда ли это.

— Удостовриться правда ли это? воскликнулъ Изидоръ.— Если это правда, если въ этой карет находится король, вы должны быть у его ногъ, если, напротивъ того, въ ней частное лицо, то по какому праву вы задерживаете его?

— Сударь, сказалъ Соссъ, продолжая обращаться къ королю,— я съ вами говорю, угодно вамъ удостоить меня отвтомъ?

— Государь, шепнулъ Изидоръ,— постарайтесь выиграть время, г-нъ де-Дама и его драгуны, наврно, слдуютъ за нами и не замедлятъ явиться.

— Вы правы, проговорилъ король.

— А если наши паспорты въ порядк, отвтилъ онъ Соссу,— вы намъ позволите продолжать нашъ путь?

— Конечно, сказалъ Соссъ.

— Въ такомъ случа, баронесса, обратился король къ г-ж де-Турзель,— потрудитесь поискать вашъ паспортъ и отдать его этимъ господамъ.

Г-жа де-Турзель поняла, что хотлъ сказать король словами: ‘Потрудитесь поискать вашъ паспортъ.’

Она начала искать его, но не въ тхъ карманахъ, гд онъ лежалъ.

— Э! съ нетерпніемъ сказалъ голосъ, полный угрозъ,— вы видите, что у нихъ нтъ паспорта!

— Нтъ, господа, у насъ онъ есть, возразила королева,— но баронесса Корфъ не знала, что его у насъ потребуютъ, и не помнитъ, куда она положила его.

Въ толп поднялся свистъ, означавшій, что она не дастъ провести себя такими увертками.

— Гораздо проще будетъ такъ сдлать, сказалъ Соссъ.— Ямщики, подвезите карету къ моему магазину. Эти господа и дамы войдутъ ко мн, и тамъ все объяснится. Ямщики, впередъ!— Господа національные гвардейцы, конвоируйте карету.

Это приглашеніе слишкомъ походило на приказаніе, чтобы возможна была какая-нибудь попытка уклониться отъ него.

Къ тому же, она и не удалась бы. Все это время продолжали звонить въ набатъ, бить въ барабанъ, а толпа, окружавшая карету, постоянно увеличивалась.

Карета тронулась.

— О! г-нъ де-Дама! г-нъ де-Дама! пробормоталъ король,— только бы онъ пріхалъ прежде, чмъ мы очутимся въ этомъ проклятомъ дом.

Королева ничего не говорила, она думала о Шарни, заглушала свои вздохи, удерживала слезы.

Подъхали къ дверямъ магазина Сосса, но о Дама не было ничего слышно.

Что случилось, что помшало этому дворянину, на преданность котораго вполн можно было разсчитывать, исполнить полученное приказаніе и данное имъ общаніе?

Мы скажемъ это въ двухъ словахъ, чтобы разсялся наконецъ мракъ, окружавшій развязку этой скорбной драмы {‘Исторія трагическаго момента, когда король былъ арестованъ, навсегда останется не вполн извстной, историки, описывавшіе путешествіе въ Вареннъ, знали его только по слухамъ. Гг. Булье, отца и сына, тамъ не было. Шуазель и Гогла явились только черезъ часъ посл роковой минуты, Деслонъ еще позже.’ — (Мишле).}.

Мы разстались съ г-номъ де-Дама, когда онъ приказалъ трубить, чтобы сдлали лошадей.

Въ ту минуту, когда прозвучалъ первый звукъ трубы, онъ вынималъ деньги изъ ящика своего стола, вмст съ деньгами онъ вынулъ и нкоторыя бумаги, которыя не желалъ ни оставлять, ни брать съ собою.

Онъ былъ этимъ занять, когда дверь его комнаты отворилась, и нсколько членовъ муниципалитета показались на порог.

Одинъ изъ нихъ подошелъ къ графу.

— Что вамъ угодно? спросилъ онъ, чрезвычайно удивленный такимъ неожиданнымъ посщеніемъ и выпрямляясь, чтобы скрыть пару пистолетовъ, лежавшихъ на камин.

— Графъ, отвтилъ одинъ изъ пришедшихъ вжливо, но твердо,— мы желаемъ знать, почему вы узжаете именно теперь?

Дама съ удивленіемъ взглянулъ на того, кто позволилъ себ предложить подобный вопросъ высшему офицеру королевскаго войска.

— Это очень просто, сударь, отвтилъ онъ,— я узжаю именно теперь потому, что получилъ приказъ.

— Съ какой цлью вы узжаете, господинъ полковникъ? настаивалъ спрашивавшій.

Дама все съ большимъ удивленіемъ смотрлъ на него.

— Съ какой цлью я узжаю? Во первыхъ, я самъ этого не знаю, а затмъ, еслибы и зналъ, то не сказалъ бы вамъ.

Депутаты муниципалитета смотрли другъ на друга, ободряя другъ друга жестами, наконецъ тотъ, кто началъ говорить съ Дама, продолжалъ.

— Г-нъ полковникъ, сказалъ онъ,— муниципалитетъ Клермона желаетъ, чтобы вы хали не сейчасъ, а только завтра утромъ.

У Дама промелькнула на губахъ усмшка солдата, котораго, по невжеству или въ надежд испугать, просятъ сдлать что-нибудь, не совмстимое съ законами дисциплины.

— А! проговорилъ онъ, — муниципалитетъ Клермона желаетъ, чтобы я остался до завтра?

— Да.

— Ну что же, сударь, скажите муниципалитету Клермона, что я съ величайшимъ сожалніемъ отказываюсь исполнить его желаніе, ибо нтъ закона, — насколько я знаю, по крайней мр,— который бы уполномочивалъ муниципалитетъ Клермона мшать передвиженію войскъ. Что касается меня, я получаю приказы только отъ моего военнаго начальства, и вотъ мой приказъ объ отъзд.

Съ этими словами Дама подалъ свой приказъ депутатамъ муниципалитета.

Стоявшій всхъ ближе къ графу принялъ эту бумагу и передалъ своимъ товарищамъ, между тмъ какъ Дама взялъ позади себя съ камина пистолеты, прикрытые его туловищемъ.

Членъ муниципалитета, уже говорившій съ Дамъ, просмотрлъ съ товарищами бумагу, полученную отъ него, и объявилъ:

— Г-нъ полковникъ, чмъ точне этотъ приказъ, тмъ настоятельне мы должны противиться ему, потому что онъ приказываетъ вамъ то, что не должно быть исполнено ради интереса Франціи. Поэтому, во имя націи объявляю вамъ, что арестую васъ.

— А я, господа, сказала, графъ, показывая свои пистолеты и направляя ихъ на двухъ ближайшихъ къ нему муниципальныхъ офицеровъ,— объявляю вамъ,— что узжаю.

Муниципальные офицеры не ожидали такой вооруженной угрозы, невольное чувство страха, а можетъ быть и удивленія, заставило ихъ разступиться передъ Дама. Онъ выскочилъ изъ гостинной въ прихожую, заперъ ее на ключъ, сбжалъ съ лстницы, нашелъ свою лошадь у дверей, вскочилъ на нее, поскакалъ на площадь, гд собирался его полкъ, и сказалъ, обращаясь къ Флуараку, одному изъ своихъ офицеровъ, котораго нашелъ уже верхомъ:

— Намъ надо во что бы то ни стало выбраться отсюда, но, главное, чтобы король былъ спасенъ.

Для Дама, незнавшаго ни объ отъзд Друэ изъ Сенъ-Менгульда, ни о возмущеніи въ Клермон, представлялось, что король былъ спасенъ, если онъ прохалъ Клермонъ и добрался до Варенна, гд его ждали лошади Шуазеля и гусары Лозена подъ командой Жюля Булье и Режкура.

Тмъ не мене, для большей предосторожности онъ тихонько сказалъ полковому квартирмейстеру, который одинъ изъ первыхъ явился на площадь вмст съ фурьерами и драгунами.

— Г-нъ Реми, узжайте скоре: позжайте въ Вареннъ, летите во весь духъ, догоните только что прохавшія кареты, вы отвтите мн за нихъ своей головой!

Квартирмейстеръ пришпорилъ свою лошадь и похалъ съ фурьерами и четырьмя драгунами, но, выхавъ изъ Клермона на такое мсто дороги, гд она развтвлялась, онъ взялъ не то направленіе и заблудился.

Въ эту злополучную ночь все складывалось роковымъ образомъ.

На площади войско собиралось медленно. Члены муниципалитета, запертые у Дама, легко вышли изъ своей тюрьмы, сломавъ дверь, они возбуждали народъ и національную гвардію, собиравшуюся въ совсмъ другомъ настроеніи и съ гораздо большимъ одушевленіемъ, чмъ драгуны, куда ни поворачивался Дама, онъ видлъ ружья направленныя на него, что не могло нсколько не встревожить его. Его солдаты видимо были смущены, онъ объхалъ ихъ ряды, старался пробудить ихъ преданность королю, но солдаты только качали головой. Хотя они собрались далеко не вс, онъ ршилъ, что давно пора уходить, и отдалъ приказъ трогаться въ путь, но никто не пошевельнулся. Тмъ временемъ муниципальные офицеры кричали:

— Драгуны! ваши офицеры измнники, они ведутъ васъ на бойню. Драгуны патріоты… Да здравствуютъ драгуны!

Національная-же гвардія и народъ кричали:

— Да здравствуетъ нація!

Сначала Дама, отдавшій приказъ выступленія вполголоса, подумалъ, что его не слышали: онъ обернулся и увидлъ, что драгуны, стоявшіе во второмъ ряду, соскакиваютъ съ лошадей и братаются съ народомъ.

Онъ тогда понялъ, что ему нечего ждать отъ нихъ. Онъ взглядомъ собралъ вокругъ себя офицеровъ.

— Господа, сказалъ онъ,— солдаты измнили королю… Обращаюсь теперь къ дворянамъ: кто меня любитъ, пусть слдуетъ за мною! Въ Вареннъ!

Пришпоривъ бока своей лошади, онъ первый прохалъ сквозь толпу, а за нимъ Флуаракъ и три офицера.

Эти три офицера или, скоре, унтеръ офицера, были адъютантъ Фукъ и два гоффурьера, Сенъ Шарль и Ла Поттри.

Пять или шесть врныхъ драгунъ выступили изъ рядовъ и тоже послдовали за Дама.

Нсколько пуль, посланныхъ вслдъ этимъ храбрецамъ, пропали даромъ.

Вотъ почему Дама и его драгуны не поспли во время, чтобы защитить короля, когда его задержали подъ сводомъ башни въ Варенн, принудили выйти изъ кареты и повели къ прокурору коммуны, Соссу.

XXIX.
Домъ господина Сосса.

Домъ Сосса, по крайней мр та часть его, которую видли высокіе узники и ихъ товарищи по несчастью, состоялъ изъ бакалейной лавки, сквозь стеклянную дверь которой виднлась столовая, откуда, сидя за столомъ, можно было видть покупателей, входившихъ въ магазинъ. Впрочемъ, о покупателяхъ извщалъ и колокольчикъ, приводившійся въ движеніе, когда отворялась низкая, ршетчатая дверь, какими въ провинціи запираются вс магазины днемъ, точно хозяева ихъ по разсчету, или по смиренію, не имютъ право скрывать своихъ товаровъ отъ взглядовъ публики.

Грубая деревянная лстница въ одномъ углу лавки вела въ первый этажъ.

Этотъ этажъ состоялъ изъ двухъ комнатъ: первая, отдленіе магазина, была полна тюками, наваленными на полу, свчами, прившенными къ потолку, головами сахару, поставленными на каминъ въ ихъ грубой синей бумаг и срыхъ колпакахъ, снимавшихся, чтобы показывать близну и тонкость выдлки, вторая была спальня хозяина заведенія, разбуженнаго Друэ, и въ ней еще былъ безпорядокъ явный слдъ этого внезапнаго пробужденія.

I’оспожа Соссъ, полуодтая, вышла изъ спальни, прошла вторую комнату и показалась на верху лстницы, когда королева, а за нею король, дти Французскаго королевскаго дома, г-жа Елизавета и г-жа Турзель входили въ магазинъ.

Прокуроръ коммуны вошелъ первый, опередивъ путешественниковъ на нсколько шаговъ.

Боле ста человкъ, сопровождавшихъ карету, остались передъ домомъ Сосса, который находился на небольшой площади.

— Ну, что-же? проговорилъ король, входя.

— Мы говорили о паспорт, сударь, отвтилъ Соссъ.— Если дама, выдающая себя за собственницу кареты, пожелаетъ показать свой паспорта, я отнесу его въ муниципалитетъ, гд собрался совтъ, и тамъ проврятъ его.

Такъ какъ этотъ паспортъ, выданный баронесс Корфъ, былъ въ полномъ порядк, то король знакомъ попросилъ г-жу де-Турзель отдать его.

Она вынула драгоцнную бумагу изъ кармана и подала его Соссу. Соссъ поручилъ своей жен позаботиться о таинственныхъ гостяхъ и пошелъ въ муниципалитетъ.

Тамъ вс уже были очень возбуждены, такъ какъ Друэ присутствовалъ на засданіи. Соссъ вошелъ съ паспортомъ. Вс знали, что путешественниковъ отвели къ нему и, при его появленіи, водворилась тишина.

Онъ положилъ паспортъ передъ мэромъ.

Мы уже привели содержаніе паспорта, поэтому читатель знаетъ, что противъ него ничего нельзя было возразить.

— Господа, сказалъ мэръ, прочитавъ его,— паспортъ въ порядк.

— Въ порядк? съ удивленіемъ повторили нсколько человка, и протянули руки, чтобы взять его.

— Конечно, вдь, онъ подписанъ королемъ! сказалъ мэръ, передавая паспортъ тмъ, кто такъ жаждали прочесть его.

Но Друэ вырвалъ его изъ рукъ мэра.

— Подписанъ королемъ! воскликнулъ онъ,— что-жъ такое! но подписанъ-ли онъ Національнымъ собраніемъ?

— Да, сказала, одинъ изъ его сосдей, читавшій паспортъ вмст съ нимъ,— вотъ подпись членовъ одного изъ комитетовъ.

— Согласенъ, возразила, Друэ,— но подписанъ ли онъ президентомъ? Впрочемъ, ршилъ молодой патріотъ,— дло не въ этомъ, путешественники вовсе не госпожа Корфъ, русская дома, ея дти, ея управляющій, дв компаньонки и трое слугъ, это король, королева, дофинъ, госпожа Рояль, госпожа Елизавета, какая-нибудь придворная дама, три курьера, однимъ словомъ, королевская семья! Желаете вы или не желаете выпустить королевскую семью изъ Франціи?

Вопросъ былъ поставленъ правильно, но тмъ не мене, его было очень трудно ршить бднымъ муниципальнымъ офицерамъ такого третьестепеннаго городка, какъ Вареннъ.

Начались пренія, и такъ какъ они угрожали затянуться на долго, то прокуроръ коммуны ршилъ предоставить муниципальнымъ офицерамъ полную свободу разсуждать, сколько имъ угодно, и вернулся домой.

Путешественники продолжали стоять въ его магазин. Г-жа Соссъ предлагала имъ пройти въ ея комнату, потомъ взять стулья въ лавк, наконецъ, предлагала что нибудь закусить, но они отъ всего отказались.

Имъ казалось, что если они усядутся въ этомъ дом, или примутъ хоть что нибудь изъ него, то этимъ сдлаютъ уступку тмъ, кто задержалъ ихъ, и откажутся отъ отъзда, предмета всхъ ихъ желаній.

Вс ихъ чувства точно замерли до возвращенія хозяина дома, который долженъ былъ принести имъ ршеніе муниципалитета насчетъ паспорта.

Вдругъ они увидали, какъ онъ пробирался сквозь толпу, стоявшую у дверей, и длалъ усилія, чтобы войти къ себ.

Король сдлалъ три шага ему навстрчу.

— Ну что же? спросилъ онъ съ тревогой, которую напрасно старался скрыть,— ну что-же паспорта.?

— Паспортъ, отвчалъ Сассъ,— долженъ я сказать, возбудилъ горячіе споры въ муниципалитет.

— Какіе? спросилъ Людовикъ XVI.— Ужъ не сомнваются ли въ его законности?

— Нтъ, но сомнваются, дйствительно ли онъ принадлежитъ г-ж Корфъ, распространяется слухъ, что, въ сущности, мы имемъ честь принимать здсь короля и еге семью…

Людовикъ XVI съ минуту колебался отвтить, потомъ вдругъ ршился.

— Ну да, сударь, я король! вотъ королева, вотъ мои дти! и я прошу насъ обходиться съ нами съ почтеніемъ, какое французы всегда оказывали своимъ королямъ.

Мы сказали, что дверь на улицу оставалась открытой, множество любопытныхъ стояли въ дверяхъ. Слова короля были услышаны не только въ комнат, но и на улиц.

Къ несчастью, хотя Людовикъ и произнесъ эти слова съ нкоторыхъ достоинствомъ, но его срый фракъ, срый канифасовый жилетъ, срые штаны и чулки, его маленькій парикъ la Жанъ-Жакъ, совсмъ не соотвтствовали этому достоинству.

И дйствительно, разв, возможно было узнать короля Франціи въ такомъ отвратительномъ костюм!

Королева почувствовала впечатлніе, произведенное на эту толпу, и краска залила лицо ея.

— Примемъ то, что предлагаетъ намъ г-жа Соссъ, проговорила она съ живостью,— и поднимемся на верхъ.

Соссъ взялъ свчу и поспшилъ къ лстниц, чтобы показать дорогу своимъ знатнымъ гостямъ.

Тмъ временемъ, но всмъ улицамъ города съ быстротой молніи разлетлось извстіе, что въ Варенн дйствительно король, и что онъ самъ признался въ этомъ.

Какой-то человкъ въ большомъ смущеніи вошелъ въ муниципалитетъ.

— Господа, объявилъ онъ,— путешественники, задержанные у г-на Сосса, дйствительно, король и королевская семья! Я только что слышалъ признаніе изъ собственныхъ устъ короля!

— Ну что, господа, что я вамъ говорилъ? воскликнулъ Друэ.

Въ тоже время въ город поднялся сильный шумъ, слышался постоянный бой барабана и удары набата.

Но какимъ образомъ весь этотъ различный шумъ не вызвалъ въ центръ города и къ бглецамъ г. г. Булье {Этотъ Булье былъ Жюль, а не Луи, котораго мы видли переодтымъ въ слесарнаго подмастерья, въ кузниц короля.}, Режкура и гусаръ, ожидавшихъ короля въ Варенн?

Мы сейчасъ объяснимъ это.

Было около девяти часовъ вечера. Два молодыхъ офицера едва успли вернуться въ гостинницу Великаго Монарха и пойти въ ея залъ нижняго этажа, какъ услышали стукъ экипажа. Они поспшили подбжать къ окну.

Пріхалъ простой кабріолетъ. Однако, если бы понадобилась, они были готовы немедленно привести запасныхъ лошадей.

Но прізжій былъ не король. Они увидали какую-то забавную фигуру въ шляп съ широчайшими полями, закутанную въ огромный плащъ.

Они отступили на шагъ, между тмъ какъ прізжій, замтивъ ихъ, крикнулъ:

— Э! господа! одинъ изъ васъ не кавалеръ-ли Жюль де Булье?

Булье остановился.

— Да, это я, сказалъ онъ.

— Въ такомъ случа, мн надо многое передать вамъ, объявилъ человка, въ плащ и въ шляп съ огромными полями.

— Я готовъ выслушать васъ, сказалъ Булье,— хотя не имю чести васъ знать, но только потрудитесь войти въ эту гостинницу, гд мы познакомимся съ вами.

— Съ удовольствіемъ, г-нъ кавалеръ, съ удовольствіемъ! кричалъ человкь въ плащ.

Онъ выскочилъ изъ экипажа, не ступивъ на подножку, и вошелъ въ гостинницу.

Булье замтилъ, что онъ былъ очень встревоженъ.

— Послушайте, г-нъ кавалеръ, заговорилъ незнакомецъ,— вдь вы дадите мн вашихъ здшнихъ лошадей?

— Какъ, моихъ здшнихъ лошадей! повторилъ Булье съ большимъ смущеніемъ.

— Да! да! вы мн дадите ихъ! Вамъ нечего скрывать отъ меня… Я принимаю участіе, я все знаю!

— Позвольте, возразилъ Булье,— признаюсь, я такъ удивленъ, что, право, не знаю, что отвтить вамъ, и вообще, я не понимаю ни слова изъ того, что вы хотите сказать.

— Повторяю вамъ, я все знаю, настаивалъ прізжій,— король вчера вечеромъ ухалъ изъ Парижа… но, повидимому, онъ не могъ продолжать своего путешествія, я уже предупредилъ г-на де Дама, и онъ уже снялъ свои посты, драгунскій полкъ взбунтовался, въ Клермон возмущеніе… Мн удалось ухать только съ большимъ трудомъ, да, мн одному!

— Да, наконецъ, кто же вы-то сами? спросилъ съ нетерпніемъ Булье.

— Я Леонаръ, куаферъ королевы. Какъ! вы меня не знаете? Вообразите, что г-нъ де Шуазёль увезъ меня, противъ моей воли… Я принесъ ему брильянты королевы и г-жи Елизаветы, а когда я подумаю, что мой братъ, у котораго я взялъ этотъ плащъ и эту шляпу, не знаетъ, куда я двался, а бдная г-жа де л’Аажъ, ожидавшая меня вчера, ждетъ до сихъ поръ!.. О! Боже мой, Боже мой! что это за исторія!

Леонаръ принялся большими шагами ходить по комнат, съ отчаяніемъ поднимая руки къ небу.

Булье начиналъ понимать.

— А! вы г-нъ Леонаръ! проговорилъ онъ.

— Разумется, я Леонаръ, возразилъ тотъ съ гордостью. А теперь, когда вы знаете, кто я, вы, конечно, дадите мн лошадей?

— Г-нъ Леонаръ, повторилъ Булье, желая низвести знаменитаго куафера до уровня обыкновенныхъ смертныхъ,— лошади, приготовленныя мною, принадлежатъ королю и не достанутся никому, кром короля!

— Но вдь я говорю вамъ, что нтъ вроятія, чтобы король прибылъ сюда…

— Это правда, г-нъ Леонаръ, но король можетъ прибыть и, въ такомъ случа, не найдя своихъ лошадей и узнавъ, что я отдалъ ихъ вамъ, онъ можетъ сказать мн, что я поступилъ очень неосновательно.

— Какъ! неосновательно! Вы полагаете, что при такомъ критическомъ положеніи, какъ наше, король будетъ бранить меня за то, что я взялъ его лошадей?

Булье не могъ не улыбнуться.

— Я не говорю, что король будетъ бранить насъ за то, что вы взяли его лошадей, но онъ, конечно, найдетъ, что я напрасно ихъ отдалъ вамъ.

— Ахъ! проговорилъ Леонаръ,— ахъ, чортъ!.. я объ этомъ не подумалъ! И такъ вы отказываетесь дать мн лошадей?

— Положительно.

Леонаръ вздохнулъ.

— Но по крайней мр, вы похлопочете, чтобы мн ихъ дали?

— О! съ большимъ удовольствіемъ, любезный г-нъ Леонаръ.

Дйствительно, Леонаръ былъ гость очень неудобный, онъ не только громко говорилъ, но слова свои сопровождалъ очень выразительной пантомимой, и эта пантомима, благодаря огромнымъ полямъ его шляпы и необыкновеннымъ размрамъ его плаща, казалась такой забавной, что эта смшная сторона его невольно падала и на его собесдниковъ.

Поэтому Булье хотлось какъ можно скоре отдлаться отъ Леонара.

Онъ призвалъ хозяина Великаго-Монарха и попросилъ его достать лошадей, которыя бы отвезли одного прозжаго въ Денъ. Сдлавъ это, онъ предоставилъ Леонара его участи, сказавъ ему, что пойдетъ за извстіями, т. е. сказавъ ему правду.

Оба офицера, Булье и Режкуръ, дйствительно, отправились въ городъ, прошли до самаго его конца, сдлали даже четверть лье по парижской дорог, но ничего не видли и не слышали и, въ свою очередь подумавъ, что король, опоздавшій уже на восемь часовъ, совсмъ не прідетъ, вернулись въ гостинницу.

Леонаръ только что ухалъ. Пробило одиннадцать часовъ.

Офицеры были встревожены еще до прізда куафера королевы и часовъ въ десять отправили ординарца. Этотъ самый ординарецъ встртилъ кареты при ихъ вызд изъ Клермона и потомъ пріхалъ къ г-ну Дама.

Офицеры прождали до полуночи.

Въ полночь они, не раздваясь, бросились на постели.

Въ половин перваго ихъ разбудилъ набатъ, барабанъ, крики.

Подбжавъ къ окну, они увидали, что весь городъ въ большой тревог, сбгается къ муниципалитету.

Въ томъ же направленіи бжало много вооруженныхъ людей: кто съ солдатскимъ ружьемъ, кто съ двухствольнымъ, а нкоторые просто съ саблями, шпагами или пистолетами.

Офицеры пошли въ конюшню, вывели лошадей короля и на всякій случай отвели ихъ за городъ, чтобы король, прохавъ городъ, могъ ихъ тамъ найти.

Потомъ они вернулись за своими лошадьми и отвели ихъ къ лошадямъ короля, поручивъ ямщикамъ охранять ихъ.

Но это хожденіе взадъ и впередъ возбудило подозрнія, и когда они собирались выйти изъ гостинницы съ своими лошадьми, имъ пришлось выдержать нчто врод сраженія, во время котораго въ нихъ было направлено два или три ружейныхъ выстрла.

Въ то же время изъ раздававшихся криковъ и угрозъ они узнали, что король арестованъ и отведенъ къ прокурору коммуны.

Они стали совщаться о томъ, что имъ предпринять. Слдуетъ ли собрать гусаръ и постараться освободить короля или скакать верхомъ, чтобы предупредить маркиза Булье, котораго они встртятъ вроятно въ Ден и наврное въ Стенэй?

Денъ лежитъ отъ Варенна всего въ пяти лье, а Стенэй въ восьми, часа черезъ полтора они могли быть въ Ден, черезъ два въ Стенэй, и немедленно идти на Вареннъ, съ небольшимъ корпусомъ, которымъ командовалъ Булье.

Они остановились на этомъ послднемъ план, ровно въ половин перваго: когда король ршился пройти въ спальню прокурора коммуны, они съ своей стороны ршились покинуть подставныя лошади, имъ порученныя, и поскакали въ Денъ.

Такимъ образомъ ускользнула отъ короля еще одна немедленная помощь, на которую онъ разсчитывалъ!

XXX.
Совтъ отчаянія.

Читатель помнитъ, въ какомъ положеніи очутился Шуазель, командовавшій первымъ постомъ въ Понъ-де-Соммвелл, видя, что возмущеніе все увеличивается, и желая избжать битвы, онъ, ршивъ боле не ждать короля, сказалъ небрежно, что казна, врно, прохала, а самъ отступилъ на Вареннъ.

Чтобы не прозжать черезъ Сенъ-Менгульдъ, гд было въ то время сильное волненіе, онъ свернулъ въ проселочную дорогу, но халъ шагомъ, чтобы дать возможность курьеру догнать его.

Однако, курьеръ его не догналъ, и въ Обервал онъ опять выхалъ на проселочную дорогу.

Изидоръ халъ вслдъ за. нимъ.

— Короля, думалъ Шуазель,— врно, задержало какое-нибудь непредвиденное событіе. Если же онъ къ счастью ошибается, и король благополучно продолжаетъ свой путь, то разв не найдетъ онъ Дандоина въ Сенъ-Менгульд и Дама въ Клермон?

Мы видли, что случилось съ Дандоиномъ, задержаннымъ муниципалитетомъ вмст съ его людьми и съ Дама, убжавшимъ почти въ одиночеств.

Но что извстно намъ, когда мы паримъ надъ этимъ злосчастными днемъ съ высоты шестидесяти лтъ и имемъ передъ глазами отчетъ каждаго изъ дйствующихъ лицъ этой великой драмы, то было скрыто отъ Шуазеля облакомъ настоящаго. Шуазель, свернувшій на проселочную дорогу въ Обервал, пріхалъ къ ночи въ Варенскій лсъ въ ту самую минуту, когда Шарни, преслдуя Друэ, възжалъ въ этотъ же самый лса, съ другой стороны. въ послдней деревн на опушк, то есть въ Невилль-о-Панъ, Шуазель былъ принужденъ потерять полчаса, дожидаясь проводника. Въ это время во всхъ сосднихъ деренняхъ звонили въ набатъ, и крестьяне, захватили арьергардъ изъ четырехъ гусаръ. Шуазель немедленно узналъ объ этомъ, онъ аттаковалъ непріятеля, и четыре гусара были освобождены.

Но начиная съ этой минуты, въ набатъ звонили безостановочно и съ какой-то яростью.

Дорога по лсу была чрезвычайно тяжела, а иногда и опасна, проводникъ преднамренно или нечаянно завелъ небольшой отрядъ въ противоположную сторону, гусарамъ поминутно приходилось сходить съ лошадей, чтобы взбираться на крутую гору или спускаться съ нея, одинъ гусаръ упалъ въ глубокій ровъ, и такъ какъ его крики о помощи доказывали, что онъ живъ, то его товарищи не захотли бросить его. Три четверти часа было потеряно на его спасеніе, это были т самые три четверти часа, впродолженіи которыхъ король былъ задержанъ, принужденъ выйти изъ кареты и отведенъ къ Соссу.

Въ половин перваго, когда Булье и Режкуръ поскакали въ Денъ, Шуазель со своими сорока гусарами явился на другомъ конц города, пріхавъ по проселочной дорог.

У моста его встртила, громкій окликъ: ‘кто идетъ’?

Это ихъ окликалъ часовой національной гвардіи.

— Франція! гусары Лозена! отвтилъ Шуазель.

— Стой! Пройти нельзя! возразилъ національный гвардеецъ.

И онъ скомандовала, къ оружію.

Въ ту же минуту народъ заволновался: въ темнот показалась группа вооруженныхъ людей, а при свт факеловъ и благодаря освщенію, падавшему изъ оконъ, можно было разглядть, что по улицамъ заблестли ружья.

Шуазель не зналъ ни того, что случилось, ни съ кмъ онъ иметъ дло, поэтому онъ прежде всего ршилъ все разузнать. Онъ попросилъ позволенія войти въ сношеніе съ полицейскимъ постомъ отряда, стоявшаго въ Варенн, эта просьба повела къ долгимъ переговорамъ, наконецъ ршили исполнить желаніе Шуазеля.

Но Шуазель замтилъ, что пока продолжались вс эти переговоры, національные гвардейцы воспользовались временемъ и готовились къ защит, они рубили деревья и складывали ихъ въ кучи, и направляли на него и его гусаръ дв маленькихъ пушки. Прицльщикъ кончалъ свою работу, когда явился полицейскій постъ гусаръ. Они были пшіе и могли только сказать, что король былъ арестована, и отведенъ въ коммуну, что касается ихъ, то народъ напалъ на нихъ и заставилъ сойти съ лошадей. Имъ совершенно неизвстно, куда двались ихъ товарищи.

Они оканчивали эти объясненія, когда Шуазелю показалось въ темнот, что приближается небольшая кучка верховыхъ, и онъ услышалъ окрикъ: ‘кто идетъ’?

— Франція! отвтилъ голосъ.

— Какой полкъ?

— Драгуны Monsieur!

При этихъ словахъ раздался выстрлъ, стрлялъ одинъ изъ національныхъ гвардейцевъ.

— Отлично, сказалъ Шуазель унтеръ-офицеру, стоявшему рядомъ съ нимъ,— вотъ Дама съ своими драгунами.

Шуазель немедленно отстранилъ двухъ людей, которые ухватились за узду его лошади и кричали ему, что онъ долженъ повиноваться муниципалитету, затмъ, скомандовавъ хать рысью, неожиданно напалъ на тхъ, кто хотлъ остановить его, заставилъ пропустить себя черезъ моста, и проникъ въ улицы, ярко освщенныя и кишвшія народомъ.

Подъзжая къ дому Сосса, онъ увидлъ распряженную карету короли, а затмъ маленькую площадь, гд передъ невзрачнымъ домикомъ стояла многочисленная стража.

Чтобы помшать солдатамъ войти въ сношеніе съ жителями, онъ прямо направился къ казарм гусаръ. Казарма оказалась пустой: онъ заперъ въ нее своихъ сорокъ солдатъ.

Когда Шуазель выходилъ изъ казармы, его остановили двое какихъ-то людей, пришедшихъ изъ коммунальнаго дома, и потребовали, чтобы онъ шелъ въ муниципалитетъ.

Но Шуазель находился еще такъ близко отъ своихъ гусаръ, что ршительно отказался исполнить ихъ требованіе, сказавъ, что пойдетъ въ муниципалитетъ, когда найдетъ время, и громко приказалъ часовому никого не впускать.

Въ казарм остались два или три конюха. Шуазель разспросилъ ихъ и узналъ, что гусары, не зная, куда двались ихъ начальники, разошлись съ горожанами, пришедшими за ними, и вмст съ ними пили въ различныхъ кабачкахъ.

При этомъ извстіи Шуазель вернулся въ казарму. У него было всего сорокъ человкъ, лошади которыхъ сдлали въ этотъ день боле двадцати лье. Люди и лошади были крайне утомлены.

А между тмъ положеніе было таково, что колебаніе было немыслимо. Прежде всего Шуазель осмотрлъ, заряжены ли пистолеты, потомъ по-нмецки объявилъ гусарамъ, послдніе, не понимая ни слова по-французски, ничего не поняли изъ того, что происходило вокругъ нихъ,— что они находились въ Варенн, что король, королева и королевская семья арестованы, что они должны или вырвать ихъ изъ рукъ тхъ, которые держатъ ихъ въ плну, или умереть.

Его рчь была короткая, но горячая, и, повидимому, она произвела на гусара, сильное впечатлніе. Der koenig! die koenigin! повторяли они съ удивленіемъ.

Шуазель не далъ имъ времени успокоиться, онъ скомандовалъ ‘сабли на голо!’ и, выстроивъ ихъ по четыре въ рядъ, поскакалъ къ дому, передъ которымъ видлъ стражу, догадываясь, что въ этомъ-то дом король и содержался плнникомъ.

Тамъ, не смотря на противодйствіе національныхъ гвардейцевъ и не обращая никакого вниманія на ихъ ругательства, онъ приставилъ къ дверямъ двухъ конныхъ караульныхъ и сошелъ съ лошади, чтобы войти въ домъ.

Онъ только что собирался ступить на порогъ, какъ кто-то тронулъ его за плечо. Онъ обернулся и увидлъ графа Шарля Дама, голосъ котораго онъ узналъ, когда тотъ отвтилъ на кто идетъ національныхъ гвардейцевъ.

Шуазель можетъ быть и разсчитывалъ на его помощь.

— А! это вы! сказала, онъ.— съ большимъ вы отрядомъ?

— Я одинъ или почти одинъ, отвтилъ Дама.

— Какимъ это образомъ?

— Мой полкъ отказался слдовать за мною, и я здсь всего съ пятью или съ шестью людьми.

— Вотъ несчастье! но ничего, у меня сорокъ гусаръ, посмотримъ, что намъ удастся сдлать съ ними.

Король принималъ депутацію отъ коммуны, ее привелъ Сосса..

Эта депутація пришла сказать Людовику XVI:

‘Такъ какъ жители Варенна боле не сомнваются, что имютъ счастіе принимать короля, то они пришли за его приказаніями’.

— Моими приказаніями? повторилъ король.— Въ такомъ случа пусть мои кареты будутъ немедленно готовы, чтобы я могъ ухать.

Неизвстно, что бы отвтила депутація отъ муниципалитета на это ршительное требованіе, когда послышался лошадиный галопъ, а сквозь стекла оконъ можно было видть на площади вооруженныхъ гусаръ Шуазеля.

Королева вздрогнула, въ глазахъ ея блеснулъ лучъ радости.

— Мы спасены! прошептала она на ухо г-ж Елизавет.

— Дай-то Богъ! отвтила святая королевская овечка, во всемъ — и хорошемъ и худомъ — полагавшая свою надежду на одного Бога.

Король выпрямился и ждалъ.

Муниципальные офицеры съ тревогой переглядывались.

Въ эту минуту сильный шумъ донесся изъ передней, охранявшейся крестьянами съ косами въ рукахъ, сначала послышался разговоръ, потомъ борьба, и Шуазель, безъ шляпы, со шпагой въ рук, появился на порог.

Изъ за его плеча высовывалось блдное, но ршительное лицо графа Дама.

Выраженіе глазъ обоихъ офицеровъ было такъ грозно, что депутаты коммуны отступили, освободивъ пространство, отдлявшее новоприбывшихъ отъ короля и королевской семьи.

При ихъ вход, внутренность комнаты представляла слдующую картину:

Посреди стоялъ столъ, а на немъ начатая бутылка вина, хлбъ и нсколько стакановъ.

Король и королева стоя выслушивали депутатовъ коммуны, у окна стояла г-жа Елизавета и г-жа Рояль, на полуизмятой постели спалъ дофинъ, котораго свалила усталость, подл него сидла г-жа де-Турзель, подперевъ руками голову, а за стуломъ ея стояли г-жи Брюнье и де-Невилль, наконецъ, два тлохранителя и Изидоръ Шарни, истомленные горемъ и усталостью, терялись въ полумрак, въ глубин комнаты, полулежа на стульяхъ.

Увидя Шуазеля, королева прошла череза. всю комнату и взяла его за руку.

— А! это вы, г-нъ де-Шуазель!.. Добро пожаловать! проговорила она.

— Увы, государыня! промолвилъ герцогъ, я, кажется, очень опоздалъ.

— Ничего, если съ вами достаточно людей.

— Ахъ! государыня, мы почти одни. Г-на Дандоина съ его драгунами задержалъ муниципалитетъ Сенъ-Менгульда, а г-нъ де-Дама былъ покинутъ своими солдатами.

Королева грустно покачала головой.

— Но, продолжалъ Шуазель,— гд же кавалеръ де-Булье? гд г-нъ де-Режкуръ?

Са. этими словами онъ искалъ ихъ глазами.

Между тмъ подошелъ король.

— Я даже не видлъ этихъ господъ, сказалъ онъ.

— Государь, проговорилъ Дама, — честное слово, я считалъ ихъ убитыми подъ колесами вашей кареты.

— Что длать? спросилъ король.

— Спасать васъ, государь, сказала. Дама.— Приказывайте.

— Государь, возразилъ Шуазель, — со мною здсь сорокъ гусаръ, они сдлали сегодня двадцать лье, но тмъ не мене пройдутъ до Дена.

— Но мы? спросилъ король.

— Выслушайте, государь, отвтилъ Шуазель, вотъ единственное, что намъ остается сдлать. У меня сорокъ гусаръ, какъ я сказалъ, у семерыхъ я возьму лошадей, на одну изъ нихъ сядете вы съ дофиномъ, королева сядетъ на вторую, г-жа Елизавета на третью, г-жа Рояль на четвертую, а на остальныя г-жи де-Турзель, де-Невилль и Брюнье, которыхъ вы не захотите покинуть… Мы окружимъ васъ съ остальными тридцатью тремя гусарами, саблями пробьемъ себ дорогу, и такимъ образомъ можемъ спастись. Но знайте, государь, что эту мру надо принять сейчасъ, сію минуту, потому что черезъ часъ, черезъ полчаса, черезъ четверть часа, быть можетъ, мои гусары будутъ подкуплены и совращены!

Шуазель замолчалъ, ожидая отвта короля. Королева, повидимому, сочувствовала его проэкту и, устреми въ глаза на Людовика XVI, съ пылкимъ нетерпніемъ ожидала его отвта.

Онъ же, казалось, избгалъ ея взгляда, опасаясь вліянія, какое она могла имть на него.

Наконецъ онъ проговорилъ, смотря Шуазелю прямо въ лицо.

— Да, я знаю, что это средство возможное и, даже можетъ быть, единственное, но можете ли вы мн поручиться, что въ этой неравной стычк тридцати трехъ людей съ семью или восемью стами, какая-нибудь шальная пуля не убьетъ дофина, мою дочь, королеву, или мою сестру?

— Государь, отвтилъ Шуазель, еслибы такое несчастіе случилось, и случилось бы потому, что вы послдовали моему совту, мн осталось бы только убить себя на глазахъ вашего величества.

— Въ такомъ случа, сказалъ король,— вмсто того, чтобы увлекаться такими крайними проэктами, обсудимъ положеніе хладнокровно.

Королева вздрогнула съ явнымъ сожалніемъ и отступила шага на два, при этомъ она встртилась съ Изидоромъ, который, привлеченный уличнымъ шумомъ, и полагая, что этотъ шумъ вызванъ пріздомъ его брага, подошелъ къ окну.

Они вполголоса обмнялись нсколькими словами, посл чего Изидоръ поспшно вышелъ изъ комнаты.

Король продолжалъ, не замтивъ, повидимому, того, что произошло между Изидоромъ и королевой.

— Муниципалитетъ, говорилъ онъ,— не отказывается пропустить меня, онъ просить только, чтобъ я подождалъ до разсвта. Я не говорю о граф Шарни, такъ глубоко намъ преданномъ и о которомъ мы не имемъ извстій. Но кавалеръ де-Булье и г-нъ Режкуръ, какъ мн сказали, ухали черезъ десять минуть посл моего прізда, чтобы предупредить маркиза Булье и вызвать войска, наврно, уже приготовленныя. Будь я одинъ, я послдовалъ бы вашему совту и прохалъ-бы, но невозможно подвергать риску королеву съ дтьми, мою сестру и этихъ дамъ, имя такую горсточку людей, какъ ваша, да и ее пришлось бы уменьшить, такъ какъ я, конечно, не поду безъ моихъ трехъ тлохранителей.— Онъ вынулъ часы.— Теперь скоро три часа, молодой Булье ухалъ въ половин перваго, его отецъ, наврно, разставилъ войска на нкоторомъ разстояніи одни отъ другихъ, кавалеръ предупредитъ ближайшихъ, они будутъ приходить одни вслдъ за другими… Отсюда всего восемь лье до Стенэй, въ теченіе двухъ или двухъ съ половиной часовъ можно легко прохать ихъ верхомъ, отряды будутъ прибывать всю ночь, а около пяти или шести часовъ утра самъ маркизъ Булье можетъ быть здсь, и тогда, безъ всякой опасности для моей семьи, безъ всякаго насилія, мы удемъ изъ Варенна и будемъ продолжать наше путешествіе.

Шуазель признавалъ логичность этихъ разсужденій, а между чмъ, инстинктъ говорилъ ему, что бываютъ минуты, когда не слдуетъ слушаться логики.

Онъ обернулся къ королев и взглядомъ умолялъ ее дать ему другія приказанія или, по крайней мр, добиться отъ короля, чтобы онъ отказался отъ только что принятаго ршенія.

Но она покачала головой.

— Я ничего не хочу брать на себя, проговорила она,— король долженъ приказывать, мой же долгъ повиноваться, къ тому же, я одного мннія съ королемъ: г-нъ де-Булье долженъ скоро пріхать.

Шуазель поклонился и отступить на нсколько шаговъ, захвативъ съ собою и Дама, съ которымъ ему нужно было посовтоваться, и знакомъ пригласивъ обоихъ тлохранителей принять участіе въ ихъ совщаніи.

XXXI.
Бдная Катерина.

Комната нсколько измнила свой видъ.

Г-жа Рояль не могла больше бороться съ усталостью, и г-жа Елизавета съ г-жей Турзель уложили ее рядомъ съ ея братомъ. Она немедленно заснула.

Г-жа Елизавета услась у кровати, прислонивъ голову къ изголовью.

Королева, едва сдерживая свой гнвъ, стояла у камина, посматривая то на короля, свшаго на тюкъ съ товаромъ, то на офицеровъ, разсуждавшихъ у двери.

Восьмидесятилтняя женщина стояла, на колняхъ передъ кроватью, гд спали дти, точно передъ алтаремъ. Это была бабушка, прокурора коммуны: красота дтей и внушительный видъ королевы поразили ее, она опустилась на колни, заливаясь слезами, и тихонько молилась.

Какія молитвы возносила она къ Богу? О томъ-ли, чтобы Господь простилъ этихъ двухъ ангеловъ, или чтобы эти два ангела простили людей?

Соссъ и муниципальные офицеры удалились, пообщавъ королю, что карета будетъ запряжена.

Но взглядъ королевы краснорчиво говорилъ, что она не врить этому общанію, поэтому Шуазель сказалъ Дама, Флуараку и Фуку, которые послдовали за нимъ вмст съ двумя тлохранителями:

— Господа, не довряйте напускному спокойствію короля и королевы, дло еще не проиграно, но хорошенько обсудимъ его.

Офицеры знакомъ дали понять, что слушаютъ его и что Шуазель можетъ говорить.

— Весьма вроятно, что въ настоящую минуту, г-нъ де-Булье извщенъ и прибудетъ сюда къ пяти или шести часамъ утра, такъ какъ онъ долженъ находиться между Деномъ и Стенэй съ отрядомъ Королевскаго нмецкаго полка. Даже возможно, что его авангардъ будетъ здсь получасомъ раньше, а при такихъ обстоятельствахъ, въ какихъ мы находимся, все то, что возможно, должно быть исполнено, но мы не должны скрывать отъ себя, что насъ окружаютъ четыре или пять тысячъ человкъ, и что при появленіи войска, г-на Булье возбужденіе страшно усилится. Возможно, что захотятъ похитить короля изъ Варенна, сдлаютъ попытку заставить его ссть на лошадь и отвезти его въ Клермонъ, будутъ угрожать его жизни, и, пожалуй, посягнуть на нее. Но это будетъ только минутная опасность, господа, и какъ только застава будетъ взята, и гусары войдутъ въ городъ, пораженіе будетъ полное. И такъ, намъ придется держаться всего минутъ десять, насъ десятеро: судя по расположенію дома, мы можемъ надяться, что насъ будутъ убивать лишь по одному въ минуту. Слдовательно, времени у насъ довольно.

Слушатели только утвердительно кивнули головой. Эта преданность, простиравшаяся до самопожертвованія, высказанная такъ просто, была одобрена съ такой же простотой.

— И такъ, господа, вотъ, по моему мннію, что мы должны сдлать, продолжалъ Шуазель: при первомъ выстрл, при первыхъ крикахъ на улиц, мы бросимся въ первую комнату, убьемъ всхъ, кого тамъ найдемъ, завладемъ лстницей и окнами. Тамъ три окна: трое изъ насъ будутъ защищать ихъ, остальные семеро размстятся по ступенямъ лстницы: ея расположеніе облегчаетъ ея защиту, такъ какъ одинъ человкъ можетъ устоять противъ пяти или шести нападающихъ. Даже трупы тхъ изъ насъ, которые будутъ убиты, послужатъ оплотами для другихъ. И такъ, можно держать сто противъ одного, что войска завладютъ городомъ прежде, чмъ вс мы будемъ перебиты, а если бы это и случилось, мсто, какое мы займемъ въ исторіи, послужить достаточно хорошей наградой за нашу преданность.

Молодые люди пожали другъ другу руки, какъ вроятно длали Спартанцы передъ битвой, а затмъ каждый избралъ себ мсто во время сраженія: два тлохранителя и Изидоръ де-Шарни,— которому оставили мсто, хотя онъ отсутствовалъ, — у трехъ оконъ, выходившихъ на улицу, Шуазель внизу лстницы, за нимъ графъ Дама, потомъ Флуаракъ, Рукъ и два другихъ унтеръ-офицера драгунскаго полка, оставшихся врными Дама.

Въ ту минуту, какъ были приняты эти распоряженія, на улиц послышался шумъ.

То была вторая депутація, состоявшая изъ Сосса, бывшаго повидимому главаремъ всхъ депутацій, изъ командира національной гвардіи Аннонэ, и трехъ или четырехъ муниципальныхъ офицеровъ.

Они просили доложить о себ, и король, полагая, что они пришли объявить, что лошади запряжены, приказалъ впустить ихъ.

Они вошли, молодые офицеры, зорко слдившіе за всякимъ знакомъ, всякимъ движеніемъ, всякимъ жестомъ, замтили на лиц Сосса колебаніе, а у Аннонэ твердую ршимость, что, по ихъ мннію, не предвщало ничего хорошаго.

Въ тоже время Изидоръ де-Шарни вернулся, тихонько сказала, королев нсколько словъ и поспшно вышелъ.

Королева отступила на шагъ, и вся блдная оперлась о кровать, гд спали ея дти.

Что касается короля, онъ вопросительно смотрлъ на посланныхъ отъ коммуны и ждалъ, чтобы они заговорили.

Но т, молча, поклонились королю.

Людовикъ XVI сдлалъ видъ, что ошибается насчетъ ихъ намреній.

— Господа, сказала, онъ, — французы только случайно впали въ заблужденіе, но ихъ привязанность къ королю не исчезла. Постоянныя оскорбленія, какія я переносилъ въ моей столиц, утомили меня, поэтому я ршился удалиться въ мои провинціи, гд еще горитъ въ сердцахъ священное пламя преданности, тамъ, я увренъ, я найду старинную любовь моего народа къ его государямъ.

Посланные снова поклонились.

— И я готовъ немедленно доказать мое довріе къ моему народу: я возьму половину людей изъ національной гвардіи, половину изъ линейныхъ войскъ, и этотъ эскортъ будетъ сопровождать меня до Монмеди, куда я намренъ удалиться. Вслдствіе этого, командиръ, прошу васъ выбрать изъ вашей національной гвардіи людей, которые подутъ со мною, и приказать запречь лошадей въ мою карету.

Наступило молчаніе: Соссъ ждалъ, безъ сомннія, чтобы заговорилъ Аннонэ, тогда какъ Аннонэ ждала, того же отъ Сосса.

Наконецъ Аннонэ поклонился и проговорилъ:

— Государь, я-бы съ величайшей радостью исполнилъ приказаніе вашего величества, но есть статья конституціи, запрещающая королю вызжать изъ королевства, а истиннымъ французамъ помогать ему въ его бгств.

Король вздрогнулъ.

— Вслдствіе этого, продолжалъ Аннонэ, сдлавъ рукою знакъ, чтобы попросить короля дать ему кончить,— вслдствіе этого, муниципалитетъ города Варенна ршилъ, прежде чмъ позволить королю прохать черезъ городъ, послать курьера въ Парижъ и подождать отвта Національнаго собранія.

Король почувствовалъ, какъ на лбу его выступилъ холодный потъ, тогда какъ королева кусала отъ нетерпнія свои блдныя губы, а г-жа Елизавета подняла руки къ небу.

— Довольно! господа, проговорилъ король съ достоинствомъ, возвращавшимся къ нему, когда его выводили изъ себя.— Разв я боле не имю права здить куда мн, вздумается? Въ такомъ случа, я, значитъ, превратился въ большаго раба, чмъ послдній изъ моихъ подданныхъ!

— Государь, отвтилъ командиръ національной гвардіи, вы нашъ повелитель попрежнему, только вс люди, какъ король, такъ и простые граждане, связаны данной ими присягой. Вы присягали, государь, выкажите же первый повиновеніе закону. Этимъ вы покажете не только великій примръ, но исполните благородный долгъ.

Тмъ временемъ Шуазель спрашивалъ что-то глазами королеву и, получива, утвердительный отвтъ на свой нмой вопросъ, вышелъ.

Король понялъ, что если онъ не попытается подавить этотъ бунтъ — а съ его точки зрнія это быль бунтъ — деревенскаго муниципалитета, то онъ погибъ.

Кром того, онъ увидлъ въ этомъ тотъ самый революціонный духъ, который Мирабо хотлъ уничтожить въ провинціи, и который король видлъ въ Париж 14 іюля, 5 и 6 октября и 18 апрля, въ тотъ день, когда, желая знать насколько онъ свободенъ, король собрался създить въ Сенъ-Клу, а народъ помшала, ему.

— Господа, сказалъ онъ,— это насиліе, но я не такъ одинокъ, какъ вы полагаете. Тамъ передъ дверью, у меня около сорока врныхъ солдатъ, а вокругъ Варенна — десять тысячъ солдатъ. Поэтому, я вамъ приказываю, господинъ командиръ, немедленно велть запречь лошадей въ мою карету. Вы слышите, я вамъ приказываю, я хочу этого.

Королева подошла къ нему и сказала тихо:

— Прекрасно! прекрасно! государь, рискнемъ нашей жизнью, но постоимъ за нашу честь и наше достоинство.

— А если мы откажемся повиноваться вашему величеству, спросилъ командиръ національной гвардіи,— къ чему поведетъ это?

— Это поведетъ къ тому, что я обращусь къ сил, и на васъ падетъ отвтственность за кровь, которую я не хотлъ проливать, и которая въ этомъ случа будетъ пролита вами.

— Хорошо, государь, сказалъ командиръ, попробуйте обратиться къ вашимъ гусарамъ, а я обращусь къ національной гвардіи.

Съ этими словами онъ вышелъ.

Король и королева почти со страхомъ посмотрли другъ на друга. Весьма вроятно, что они и рискнули бы на послднее усиліе, еслибы жена Госса, оттолкнувъ свою бабушку, продолжавшую молиться у кровати, не подошла къ королев и не сказала, ей съ грубой откровенностью женщины изъ народа.

— Эй! послушайте-ка, сударыня, вы дйствительно королева?

Королева, обернулась, оскорбленная въ своемъ достоинств этимъ, боле чмъ фамильярнымъ, обращеніемъ.

— Да, отвтила королева, по крайней мр, я такъ полагала всего часъ тому назадъ.

— Ну, если вы королева, продолжала г-жа Соссъ, ни мало не смущаясь, вамъ даютъ двадцать четыре милліона, чтобы занимать ваше мсто. Мсто не дурное, какъ мн кажется, потому что хорошо оплачено, зачмъ же вы хотите покинуть его?

Королева вскрикнула и обернулась къ королю:

— О! государь, воскликнула она,— лучше все, все, все! чмъ подобныя гнусности!

Схвативъ съ постели спавшаго дофина, она подбжала къ окну и открыла его:

— Государь, сказала она,— покажемся народу и посмотримъ, весь-ли онъ развращенъ. Если да, то обратимся къ солдатамъ, придадимъ имъ мужество словами и жестами. Этого-то, по крайней мр заслуживаютъ т, кто собираются умереть за насъ!

Король машинально послдовалъ за нею и вмст съ нею показался на балкон.

Вся площадь, лежавшая передъ Людовикомъ XVI и Маріей-Антуанетой, была охвачена сильнымъ волненіемъ.

Одна половина гусаръ Шуазеля спшилась, другая оставалась на коняхъ, т, что спшились, окруженные, потерянные, потонувшіе среди группъ простыхъ гражданъ, позволили имъ увести своихъ лошадей въ разныя стороны: они уже перешли на сторону народа. Остальные, оставшіеся верхомъ, повидимому, еще подчинялись Шуазелю, который уговаривалъ ихъ по нмецки, они-же указывали своему полковнику на половину покинувшихъ ихъ товарищей.

Въ сторон отъ всхъ стоялъ Изидоръ де-Шарни съ охотничьимъ ножемъ въ рукахъ. Онъ оставался чуждъ всей этой суматох и, казалось, поджидалъ человка, какъ охотникъ высматриваетъ звря.

Крикъ ‘король! король!’ былъ сейчасъ же подхваченъ пятью стами людей.

Дйствительно, король и королева показались въ окн, королева, какъ мы сказали, держала дофина на рукахъ.

Еслибы на Людовик XVI было одяніе королевское или военное, еслибы онъ держалъ въ рук скипетръ или мечъ, и заговорилъ голосомъ сильнымъ и внушительнымъ, который, въ то время, еще казался народу голосомъ самаго Бога или Его представителя, сшедшаго съ неба, онъ, пожалуй, и пріобрлъ бы надъ этой толпой то обаяніе, на какое разсчитывалъ.

Но король, на разсвт, при блдномъ свт сумерокъ, когда даже сама красота кажется безобразной, король, одтый какъ лакей, въ своемъ сромъ фрак, безъ пудры, въ отвратительномъ маленькомъ парик, король блдный, толстый, съ три дня небритой бородой, съ своими толстыми губами, тусклыми глазами, не выражающими никакой мысли, никакого чувства — даже чувства отца, король, бормотавшій только слова: ‘Господа! мои дти! ахъ!’ — все это было совсмъ не то, чего ждали друзья монархіи, и, даже, ея враги.

И все таки, когда Шуазель крикнулъ: ‘Да здравствуетъ король!’ и Изидоръ де-Шарни повторилъ: ‘Да здравствуетъ король!’ такъ велико было обаяніе королевской власти, что, не смотря на наружность и костюмъ короля, такъ плохо отвчавшіе представленію о глав великаго государства, нсколько голосовъ въ толп повторили: ‘Да здравствуетъ король!’

Но въ отвтъ на это послышался крикъ, провозглашенный командиромъ національной гвардіи и подхваченный сильно и громко, то былъ крикъ: ‘Да здравствуетъ нація!’

Въ то время, это былъ лозунгъ бунта, возмущенія, и король и королева видли, что его подхватила часть гусаръ.

У Маріи-Антуанеты вырвался крикъ ярости. Прижавъ къ груди дофина, бднаго малютку, не понимавшаго, какія великія событія совершались вокругъ него, она. нагнулась надъ перилами балкона, пробормотавъ сквозь зубы.

— Мерзавцы!

Нсколько человкъ услышали это слово и отвтили угрозами. Вся толпа пришла въ смятеніе и поднялся страшныя шумъ.

Шуазель, въ полномъ отчаяніи, искалъ смерти и сдлалъ послднюю попытку.

— Гусары! крикнулъ онъ,— во имя чести, спасите короля!

Но, въ эту самую минуту, новое дйствующее лицо явилось на сцену, лицо, окруженное двадцатью вооруженными людьми.

Это быль Друэ, онъ вышелъ изъ муниципалитета, гд настоялъ на ршеніи воспрепятствовать королю продолжать его путь.

— А! воскликнулъ онъ, наступая на Шуазеля,— вы хотите похитить короля? Ну, а я говорю вамъ, вы получите его только мертвымъ!

Шаузель, въ свою очередь, направился къ Друэ, обнаживъ саблю. Но командиръ національной гвардіи остановилъ его.

— Если вы сдлаете еще шагъ, сказалъ онъ Шуазелю,— я васъ убью!

При этихъ словахъ какой-то всадникъ бросился впередъ, и ни угрозы, ни крики толпы не могли удержать его.

То былъ Изидоръ де-Шарни: тотъ, кого онъ поджидалъ, былъ именно Друэ.

— Назадъ! назадъ! кричалъ онъ, расталкивая толпу грудью своей лошади, — этотъ человкъ принадлежитъ мн.

И, поднявъ свой ножъ, онъ бросился на Друэ.

Онъ уже почти коснулся его, когда одновременно раздались два выстрла: одинъ изъ пистолета, а другой изъ ружья.

Пистолетная пуля попала въ челюсть Изидора.

Ружейная прострлила ему грудь.

Оба выстрла, были сдланы на такомъ близкомъ разстояніи, что несчастный былъ совершенно окутанъ огнемъ и облакомъ дыма.

Онъ протянулъ руки и прошепталъ:

— Бдная Катерина!

Затмъ выронилъ изъ руки ножъ, упалъ навзничь на спину лошади, а оттуда свалился на землю.

Королева страшно вскрикнула: она чуть не выронила дофина изъ рукъ и отбросилась назадъ, не замтивъ другого всадника, который мчался во весь духъ со стороны Дена и въхалъ на свободное мсто, проложенное въ толп бднымъ Изидоромъ.

За королевой и король отошелъ отъ окна и заперъ его.

Теперь уже не нсколько голосовъ кричали: ‘Да здравствуетъ нація!’ уже не половина гусара, но вся толпа, а съ нею и т двадцать гусаръ, что остались врными Шуазелю: единственная надежда погибающей монархіи!

Королева бросилась въ кресло, закрывъ лицо руками, она думала объ Изидор де-Шарни, убитымъ за нее и у ея ногъ, какъ и братъ его Жоржъ.

Но вдругъ сильный шумъ у двери заставила, ее поднять глаза.

Оливье де-Шарни, блдный и окровавленный предсмертнымъ объятіемъ своего брата, стоялъ на порог.

Король, между чмъ, казался совсмъ подавленнымъ.

XXXII.
Шарни.

Комната была полна національными гвардейцами и лицами, привлеченными туда простымъ любопытствомъ.

Поэтому, королева удержалась отъ перваго порыва броситься на встрчу Шарни, обтереть своимъ платкомъ покрывавшую его кровь, и сказать ему нсколько словъ утшенія, тхъ словъ, которыя, исходя изъ сердца, проникаютъ въ сердце.

Она могла только не много приподняться, протянуть къ нему руки и прошептать:

— Оливье!..

Онъ, мрачный и спокойный, сдлалъ знакъ всмъ бывшимъ тутъ постороннимъ лицамъ, и сказалъ мягкимъ и твердымъ голосомъ:

— Извините, господа, я долженъ поговорить съ ихъ величествами.

Національные гвардейцы попробовали возразить, что они здсь именно для того, чтобы помшать королю сообщаться съ лицами извн. Шарни сжалъ свои блдныя губы, нахмурилъ брови, растегнулъ свой сюртукъ, показавъ при этомъ пару пистолетовъ и повторилъ голосомъ еще боле тихимъ, пожалуй, чмъ въ первый разъ, но за то еще боле грознымъ:

— Господа, я уже имлъ честь сказать вамъ,— что долженъ поговорить наедин съ ихъ величествами.

Говоря это, онъ знакомъ пригласилъ всхъ постороннихъ выйти.

Услыхавъ этотъ голосъ, увидавъ способность Шарни всхъ подчинять себ Дама и оба тлохранителя почувствовали приливъ энергіи, на минуту ими утраченной. Они оттолкнули къ дверямъ національныхъ гвардейцевъ и солдатъ и въ одну минуту очистили комнату.

Тогда королева поняла, какъ-бы полезенъ былъ подобный человкъ въ карет короля, еслибы этикетъ не потребовалъ, чтобы г-жа де-Турзель заняла его мсто.

Шарни посмотрлъ вокругъ, чтобы убдиться, что королеву окружаютъ лишь одни врные слуги, и, подойдя къ ней, проговорилъ:

— Вотъ и я, государыня. У меня семьдесятъ гусаръ у городскихъ воротъ, я, кажется, могу разсчитывать на нихъ. Что вы мн прикажете?

— О! прежде всего скажите, что съ вами случилось, мой бдный Шарни? проговорила королева. по нмецки.

Шарни знакомъ далъ понять королев, что г-нъ Мольденъ тутъ, и что онъ тоже говорить по нмецки.

— Увы! увы! продолжала королева по французски,— не видя васъ, мы думали, что вы убиты!

— Къ несчастью, государыня, отвтилъ Шарни съ глубокой грустью, опять убитъ не я, а мой бдный братъ Изидоръ…

Онъ но могъ удержать слезъ.

— Но, прибавилъ онъ шепотомъ,— настанетъ и мой чередъ…

— Шарни! Шарни! я у васъ спрашиваю, что съ вами случилось, и отчего вы вдругъ исчезли? проговорила королева.

Затмъ, она прибавила вполголоса и по нмецки:

— Оливье, намъ очень недоставало васъ, мн въ особенности!

Шарни поклонился.

— Я думалъ, что мой брать объяснилъ вашему величеству, что заставило меня удалиться на нкоторое время.

— Да, я знаю, вы гнались за этимъ негодяемъ Друэ, и мы даже боялись, не случилось ли съ вами несчастья во время этой погони.

— Со мной дйствительно случилось большое несчастье: не смотря на вс мои усилія, я не мог ь догнать его во время! Обратный ямщикъ сказали, ему, что карета нашего величества похала не на Вердюнъ, какъ онъ полагалъ, а на Вареннъ. Онъ, тогда, бросился въ Аргонскій лсъ, я сдлалъ въ него два выстрла изъ пистолета: пистолеты не были заряжены! Въ Сенъ-Менгульд я ошибся лошадью: вмсто своей, взялъ лошадь г-на Дандоина. Что длать, государыня, значитъ судьба! Тмъ не мене, я гнался за нимъ и по лсу, но я не зналъ дорогъ, тогда какъ онъ знаетъ всякую тропинку. Потомъ, съ каждой минутой становилось все темне, пока я могъ его слышать, я хали, на шумъ, но шумъ затихъ, какъ исчезла тнь, и я очутился одинъ въ лсу, среди полнаго мрака… О! государыня, я мужчина, вы меня знаете: даже въ эту минуту… я не плачу! по, въ этомъ лсу, среди мрака, я плакалъ отъ гнва, я кричалъ отъ ярости!

Королева протянула ему руку.

Шарни нагнулся и прикоснулся къ этой дрожащей рук кончиками губъ.

— Но никто мн не отвтилъ, продолжалъ Шарни,— я блуждалъ всю ночь, и на разсвт очутился въ одной деревн на дорог изъ Варенка въ Дюнъ… Удалось ли вамъ ускользнуть отъ Друэ, какъ онъ ускользнулъ отъ меня? Это было возможно, въ такомъ случа, вы должны были прохать черезъ Вареннъ, и вамъ не зачмъ было хать туда Задержали васъ въ Варенн? Тогда, моя преданность была для васъ безполезной, такъ какъ я былъ одинокъ. Я ршилъ продолжать путь на Дюнъ. Не вдалек отъ города я встртилъ г-на Деслона съ сотней гусаръ. Деслонъ былъ встревоженъ, но не имлъ никакихъ извстій, онъ видлъ только г-на де-Булье и г-на де-Режкура мчавшихся во весь духъ по направленію къ Стенэй. Отчего они ничего ему не сказали? Безъ сомннія, они не довряли Деслону, но я знаю Деслона за добраго и благороднаго дворянина… я догадался, что ваши высочества были арестованы въ Варенн, что г.г. де-Булье и де-Режкуръ скакали предупредить генерала. Я все сказалъ Деслону, умолялъ его похать со мною съ своими гусарами, что онъ немедленно и сдлалъ, оставивъ тридцать человкъ для охраны моста на Мез. Черезъ часъ мы были въ Варенн,— мы прохали четыре лье въ одинъ часъ!— я хотлъ немедленно произнести нападеніе, все сокрушить, чтобы добраться до короля и вашего величества. Мы нашли баррикаду за баррикадой: попробовать перескочить черезъ нихъ, было бы безуміемъ. Тогда я вступилъ въ переговоры: подъхавъ къ посту національной гвардіи, я попросилъ у него позволенія присоединить моихъ гусаръ къ тмъ, что были въ город, мн въ этомъ отказали. Я попросилъ позволенія пойти за приказаніемъ къ королю, и, такъ какъ мн, конечно, отказали бы и въ этой второй просьб, я пришпорилъ свою лошадь, перепрыгнулъ черезъ первую баррикаду, потомъ черезъ вторую… Я поскакалъ на шумъ и выхалъ на площадь въ ту минуту когда… ваше величество откинулись назадъ и ушли съ балкона. А теперь, я жду приказаній вашего величества.

Королева еще разъ пожала руки Шарни и обратилась къ королю, все еще погруженному въ оцпенніе.

— Государь, проговорила она,— вы слышали, что говорилъ вамъ врный слуга нашъ графъ Шарни?

Король ничего не отвтилъ.

Королева встала и подошла къ нему.

— Государь, сказала она, нельзя терять времени, а, къ несчастью, мы его потеряли слишкомъ много! Вотъ графь Шарни: онъ располагаетъ семьюдесятью людьми, врными, какъ онъ увряетъ, и онъ ждетъ вашихъ приказанія.

Король покачалъ головою.

— Государь, продолжала королева,— ради Бога, ваши приказанія!

Шарни умолялъ взглядомъ, между тмъ какъ королева умоляла голосомъ.

— Мои приказанія! повторилъ король.— Я не могу давать приказаній, я плнникъ… Сдлайте все, что вы найдете возможнымъ.

— Хорошо, проговорила королева,— только этого мы у васъ и просили.

Она отвела Шарни въ сторону и сказала ему.

— Вы уполномочены сдлать все, что найдете возможнымъ, какъ сказалъ вамъ король.

Потомъ, прибавила тихо:

— Но торопитесь, дйствуйте энергично, или мы погибли.

— Слушаю, государыня, позвольте мн посовтоваться съ этими господами, и все, что мы ршимъ, будетъ немедленно приведено въ исполненіе.

Въ эту минуту вошелъ Шуазель. Въ рукахъ у него были какія-то бумаги, завернутыя въ окровавленный платокъ. Онъ подалъ ихъ Шарни.

Графъ понялъ, что то были бумаги, найденныя на его браг, Онъ протянулъ руку, чтобы получить это кровавое наслдство, поднесъ платокъ къ губамъ и поцловалъ ого.

Королева не могла удержаться отъ рыданій.

Но Шарни даже не обернулся и поспшилъ спрятать бумаги на своей груди.

— Господа, проговорилъ онъ затмъ, — желаете вы помочь мн въ послднемъ усиліи, какое я хочу предпринять?

— Мы готовы пожертвовать нашей жизнью, отвчали молодые люди.

— Можете вы поручиться за дюжину людей, оставшихся врными?

— Насъ уже восемь или девять.

— Ну, такъ я вернусь къ моими семидесятью гусарамъ. Пока я буду атаковать баррикады съ фронта, вы сдлаете диверсію сзади, благодаря этой диверсіи, я возьму баррикады, мы соединимъ наши отряды, проберемся сюда и похитимъ короля.

Молодые люди, вмсто отвта, протянули руки Шарни. Тогда онъ обернулся къ королев.

— Государыня, сказалъ онъ, — черезъ часъ ваше величество будете свободны, или я буду убитъ.

— О! графъ, графъ! воскликнула королева, не произносите этого словъ, оно слишкомъ ужасно!

Оливье только поклонился, чтобы подтвердить свое общаніе, и направился къ двери, не обращая вниманія на новый шумъ и новую суматоху, которые снова поднялись въ этомъ самомъ дом.

Но едва онъ прикоснулся къ замку двери, какъ она отворилась, и на порог появилось новое дйствующее лицо, чтобы принять участіе въ интриг этой столь сложной драмы.

Это былъ человкъ лтъ сорока, сорока двухъ, съ лицомъ мрачными и строгимъ, его откинутый назадъ воротникъ, растегнутый фракъ, глаза, покраснвшіе отъ усталости, и запыленная одежда указывали, что и онъ, подъ вліяніемъ какой-то необузданной страсти, мчался сломя голову.

У него была пара пистолетовъ за поясомъ, а на боку висла сабля.

Онъ задыхался, почти лишился голоса и только, казалось, тогда успокоился, когда узналъ короля и королеву. Улыбка удовлетворенной мести промелькнула у него на лиц и, не обращая вниманія на второстепенныя личности, стоявшія въ глубин комнаты, онъ, съ порога двери, которую почти совсмъ закрыла, своимъ могучимъ туловищемъ, протянула, руку, со словами:

‘Во имя Національнаго Собранія вы вс мои плнники!’

Герцогъ Шуазель, съ быстротою молніи, бросился впередъ съ пистолетомъ въ рук, чтобы раскроить черепъ вновь прибывшему, который дерзостью и ршительностью превосходилъ все, до тхъ пора, виднное.

Но королева съ еще большей быстротой задержала поднятую руку и вполголоса сказала Шуазелю.

— Не ускоряйте нашей гибели, осторожне! Мы этимъ выиграемъ время, а г-нъ де-Булье не можетъ быть далеко.

— Да, вы правы, государыня, отвтилъ Шуазель и спряталъ свой пистолетъ.

Королева взглянула на Шарни, удивленная, что при этой новой опасности онъ не бросился впередъ, но, странное дло! Шарни, казалось, не желалъ быть замченнымъ новопришедшимъ, и, чтобы не попадаться ему на глаза, спрятался въ самый темный уголъ комнаты.

Тмъ не мене королева, хорошо знавшая графа, была уврена, что, когда будетъ нужно, онъ выйдетъ изъ этого мрака и раскроетъ эту тайну.

XXXIII.
Еще новый врагъ.

Этотъ человкъ, говорившій отъ имени національнаго Собранія, казалось, и не замтилъ, что онъ только что избгнулъ смертельной опасности.

Повидимому, онъ былъ поглощенъ чувствомъ, гораздо боле важными для него, чмъ страхъ. Выраженіе его лица краснорчиво говорило объ этомъ. Это было выраженіе охотника, который, наконецъ, увидалъ, что левъ, львица и львенокъ, пожравшіе его единственное дитя, вс попали въ одну яму, а потому сдлались его добычей.

Однако, при слов плнники, заставившемъ привскочить Шуазеля, король приподнялся.

— Плнники! плнники во имя національнаго Собранія! Что вы хотите сказать? Я васъ не понимаю.

— Однако, это очень просто и понятно, отвтилъ тотъ.— Несмотря на вашу клятву не покидать Франціи, вы бжали ночью, измнивъ своему слову, измнивъ націи, измнивъ народу, поэтому нація призвала всхъ къ оружію, народъ возмутился, и нація и народъ говорятъ вамъ голосомъ послдняго изъ вашихъ подданныхъ — голосъ этотъ могучъ, хотя онъ и исходить снизу: ‘Государь, во имя народа, во имя націи, во имя Собранія, вы мой плнникъ!’

Изъ сосдней комнаты послышался одобрительный гулъ, вмст съ неистовыми рукоплесканіями.

— Государыня, государыня, прошепталъ Шуазель на ухо королев,— не забудьте, что вы остановили меня, если бы вы не сжалились надъ этимъ человкомъ, вамъ бы не пришлось переносить подобнаго оскорбленія.

— Все это пустяки, если мы отомстимъ, тихонько проговорила королева.

— Да, возразилъ Шуазель,— а если мы не отомстимъ?..

У королевы вырвался глухой и болзненный стонъ.

Но рука Шарни медленно протянулась надъ плечомъ Шуазеля и прикоснулась къ рук, королевы.

Марія-Антуанета съ живостью обернулась.

— Оставьте этого человка говорить, что ему надумается, прошепталъ графъ,— я самъ о немъ позабочусь…

Между тмъ король, ошеломленный этимъ новымъ ударомъ, съ удивленіемъ смотрлъ на мрачнаго человка, который, во имя Собранія, націи и народа, говорилъ съ нимъ такимъ энергичнымъ языкомъ, и къ этому удивленію примшивалось и нкоторое любопытство. Людовику XVI казалось, что онъ видитъ этого человка уже не въ первый рази., хотя онъ и не могъ припомнить, гд могъ его видть.

— Но чего же вы, наконецъ, хотите отъ меня? сказалъ онъ. Говорите.

— Государь, я хочу, чтобы ни вы, ни вся ваша королевская семья не длала боле ни одного шага къ границ.

— Вы пріхали, конечно, съ тысячами вооруженныхъ людей, чтобы воспротивиться моей поздк? спросилъ король, который говорилъ все съ большимъ достоинствомъ.

— Нтъ, государь, я одинъ, или скоре, насъ всего двое, адъютантъ генерала Лафайета и я, простои крестьянинъ. Собраніе издало декретъ: оно разсчитывало на насъ, что этотъ декретъ будетъ исполненъ.

— Дайте этотъ декретъ, сказалъ король,— надо же мн знать его.

— Онъ не у меня, а у моего товарища. Мой товарищъ присланъ генераломъ Лафайетомъ и Собраніемъ, чтобы заставить исполнить приказаніе націи, я же посланъ г-номъ Бальи и, главнымъ образомъ, самимъ собою, чтобы слдить за этимъ товарищемъ и застрлить его, если онъ сплохуетъ.

Королева, Шуазель, Дама и остальные присутствовавшіе съ удивленіемъ переглянулись, они всегда видли народъ или угнетеннымъ, или взбшеннымъ, умоляющимъ о пощад, или убивающимъ. Въ первый рази, они его видли спокойнымъ, стоящимъ, скрестивъ руки на груди, чувствующимъ свою силу и говорящимъ во имя своихъ правъ.

Людовикъ XVI понялъ, что ему не на что надяться отъ человка съ такимъ характеромъ, и онъ поспшилъ кончить свой разговори, съ нимъ.

— Гд же вашъ товарищъ? спросилъ онъ.

— Тамъ, за мною.

Съ этими словами, онъ отошелъ на шагъ отъ двери, и вс увидали молодого человка въ мундир ординарца, стоявшаго у окна.

Онъ тоже былъ очень взволнованъ, но только сквозь его волненіе чувствовалась не сила, а уныніе.

По лицу его струились слезы, и онъ держалъ бумагу въ рук.

Это былъ г-на. де-Ромевъ, тотъ молодой адъютантъ генерала Лафайета, съ которымъ мы познакомили нашихъ читателей во время прізда Луи Булье въ Парижъ.

Ромевъ былъ патріотъ, и патріотъ искренній. Однако, во время диктатуры генерала Лафайета въ Тюльери, когда ему было поручено наблюдать за королевой и сопровождать ее во всхъ ея выздахъ, онъ сумлъ вложить въ свои отношенія къ ней столько почтительной деликатности, что королева нсколько разъ выражала ему свою благодарность.

Увидя его, она воскликнула съ грустнымъ удивленіемъ:

— О! это вы?

Потомъ прибавила съ болзненнымъ стономъ женщины, которая видитъ паденіе силы, казавшейся ей несокрушимой.

— О! я бы никогда этому не поврила!..

— Вотъ теб и разъ! прошепталъ, улыбаясь, второй посланный,— повидимому, я хорошо сдлалъ, что пріхалъ.

Ромевъ подошелъ медленно, опустивъ глаза и держа бумагу въ рук..

Но король, въ нетерпніи, не далъ молодому человку времени подать ему эту бумагу: онъ быстро подошелъ къ нему и вырвалъ ее у него изъ рукъ.

Прочитавъ ее, онъ сказалъ:

— Во Франціи нтъ боле короля.

Человкъ, сопровождавшій Ромева, улыбнулся, точно хотлъ сказать: ‘Еще бы!’

При словахъ короля, королева обернулась къ нему, вопросительно смотря на него.

— Слушайте, государыня, сказалъ онъ.— Вотъ декретъ, который Собраніе осмлилось издать.

И онъ прочелъ дрожащимъ отъ негодованія голосомъ слдующія строки:

‘Собраніе повелваетъ, чтобы министръ внутреннихъ длъ немедленно разослалъ курьеровъ по всмъ департаментамъ съ приказаніемъ ко всмъ должностнымъ лицамъ, національнымъ гвардейцамъ или линейнымъ полкамъ королевства, задержать или приказать задержать всякую личность, вызжающую или выходящую изъ королевства, равно какъ и помшать вывозу всякаго рода вещей, оружія, провіанта, золотой и серебряной монеты, лошадей, экипажей, въ случа же, если курьеры догонятъ короля, какихъ либо членовъ королевской семьи и тхъ, кто могъ способствовать ихъ похищенію, то вышеназванныя общественныя должностныя лица, національные гвардейцы и линейныя войска обязуются принять вс возможныя мры, чтобы остановить вышеупомянутое похищеніе, помшать ихъ дальнйшему слдованію, а затмъ представить отчетъ въ законодательное собраніе’.

Королева слушала въ какомъ-то оцпенніи, но, когда король кончилъ, она тряхнула головой, какъ бы для того, чтобы придти въ себя.

— Дайте! сказала она, протянувъ руку, чтобы взять этотъ роковой декретъ.— Невозможно!..

Тмъ временемъ, товарищъ Ромева своей улыбкой ободрялъ національныхъ гвардейцевъ и вареннскихъ патріотовъ.

Слово невозможно, произнесенное королевой, встревожило ихъ, хотя они вс слышали содержаніе декрета.

— Прочтите сами, если еще сомнваетесь, сказалъ король съ горечью,— прочтите, онъ собственноручно написанъ и подписанъ президентомъ національнаго Собранія.

— Какой человкъ осмлился написать и подписать подобный декретъ?

— Дворянинъ, государыня, отвтила, король:— маркизъ Богарнэ!

Не странная ли это вещь, и не доказываетъ ли она таинственной связи прошедшаго съ будущимъ, что этотъ декретъ, задержавшій Людовика XVI, королеву и королевскую семью въ ихъ бгств, былъ подписанъ именемъ до тхъ поръ неизвстнымъ, но которому съ такимъ блескомъ предстояло быть связаннымъ съ исторіей начала XIX столтія?

Королева взяла декретъ и прочитала его, нахмуривъ брови, сжавъ губы.

Потомъ король взялъ его отъ нея, чтобы перечесть еще разъ, а прочитавъ, бросилъ на постель, гд спали дофинъ и госпожа Рояль, неподозрвавшіе, что ршалась ихъ судьба.

Но, увидя это, королева не могла боле сдержать себя. Она съ воплемъ бросилась на бумагу, схватила ее, смяла въ своихъ рукахъ и отбросила далеко отъ постели.

— О! государь, будьте же осторожне!— воскликнула она,— я не хочу, чтобы эта бумага осквернила моихъ дтей!

Страшный шумъ поднялся въ сосдней комнат. Національные гвардейцы двинулись, какъ бы желая броситься туда, гд находились высокіе бглецы.

У адъютанта генерала Лафайета вырвался крикъ ужаса.

Его товарищъ вскрикнулъ отъ ярости.

— А! проворчалъ онъ сквозь зубы,— оскорбляютъ Собраніе, оскорбляютъ націю, оскорбляютъ народъ, хорошо же!

Онъ обернулся къ людямъ, уже возбужденнымъ борьбою, къ тмъ, что наполняли первую комнату и были вооружены ружьями, косами, саблями.

— Ко мн, граждане! крикнулъ онъ.

Т снова сдлали движеніе, чтобы пробраться въ комнату, и одному Богу извстно, что произошло бы отъ столкновенія этихъ двухъ разъяренныхъ сторонъ, когда Шарни, все время молчавшій и державшійся въ сторон, бросился впередъ, онъ схватилъ за руку неизвстнаго національнаго гвардейца, когда тотъ уже брался за эфесъ своей сабли.

— На одно слово, г-нъ Бильо, сказалъ онъ,— я ходу поговорить съ вами.

Бильо,— такъ какъ это былъ онъ — въ свою очередь вскрикнулъ отъ удивленія, поблднлъ, какъ смерть, съ минуту колебался, но потомъ снова вложилъ въ ножны на половину вынутую саблю.

— Хорошо! проговорила, онъ.— И мн тоже надо поговорить съ вами, г-нъ де-Шарни.

— Граждане! сказалъ онъ, направляясь къ двери,— пропустите насъ, пожалуйста. Мн надо съ минуту поговорить съ этимъ офицеромъ, но, будьте покойны, прибавилъ онъ тихо,— ни волкъ, ни волчица, ни волчата не ускользнутъ отъ насъ. Я тутъ, и отвчаю за нихъ!

Точно будто этотъ человкъ, никому изъ нихъ неизвстный, какъ онъ былъ неизвстенъ королю и его свит, за исключеніемъ Шарни, имлъ право давать приказанія, горожане, пятясь, вышли изъ первой комнаты.

Кром того, каждому изъ нихъ хотлось разсказать своимъ товарищамъ, оставшимся на улиц, все, что тугъ случилось, и посовтовать патріотамъ боле чмъ когда либо сторожить этотъ домъ.

Между тмъ, Шарни говорилъ тихонько королев:

— Г-нъ де-Ромевъ вамъ преданъ, государыня, оставляю васъ съ нимъ, постарайтесь этимъ воспользоваться.

Это было ей тмъ легче сдлать, что, войдя во вторую комнату, Шарни заперъ дверь и, прислонясь къ ней, не пропускалъ туда никого, даже самаго Бильо.

Конецъ третьяго тома

ГРАФИНЯ ШАРНИ

I.За четвертой ступенью родство прекращается.

II.Женщина, похожая на королеву.

III.Вліяніе незнакомой дамы начинаетъ давать себя чувствовать.

IV.Марсово поле.

V.Катерина снова появляется на сцену.

VI.14 іюля 1790.

VII.Здсь танцуютъ.

VIII.Свиданіе.

IX.Ложа улицы Платріеръ.

X.Отчетъ.

XI.Свобода! Равенство! Братство!

XII.Женщины и цвты.

XIII.Что сказалъ король, что сказала королева.

XIV.Да здравствуетъ Мирабо!

XV.Бжать! бжать! бжать!

XVI.Похороны.

XVII.Гонецъ.

XVIII.Общаніе.

XIX.Двойное зрніе.

XX.Вечеръ 20 іюня.

XXI.Отъздъ.

XXII.Вопросъ этикета.

XXIII.Дорога.

XIV.Судьба.

XXV.Судьба.

XXVI.Судьба.

XXVII.Жанъ-Батистъ Друэ.

XXVIII.Башня для сбора пошлинъ у Вареннскаго моста.

XXIX.Домъ господина Сосса.

XXX.Совтъ отчаянія.

XXXI.Бдная Катерина.

XXXII.Шарни.

XXXIII.Еще новый врагъ.

Читайте также:

I.
За четвертой ступенью родство прекращается.

II.
Женщина, похожая на королеву.

III.
Вліяніе незнакомой дамы начинаетъ давать себя чувствовать.

IV.
Марсово поле.

V.
Катерина снова появляется на сцену.

VI.
14 іюля 1790.

VII.
Здсь танцуютъ.

VIII.
Свиданіе.

IX.
Ложа улицы Платріеръ.

X.
Отчетъ.

XI.
Свобода! Равенство! Братство!

XII.
Женщины и цвты.

XIII.
Что сказалъ король, что сказала королева.

XIV.
Да здравствуетъ Мирабо!

XV.
Бжать! бжать! бжать!

XVI.
Похороны.

XVII.
Гонецъ.

XVIII.
Общаніе.

XIX.
Двойное зрніе.

XX.
Вечеръ 20 іюня.

XXI.
Отъздъ.

XXII.
Вопросъ этикета.

XXIII.
Дорога.

XIV.
Судьба.

XXV.
Судьба.

XXVI.
Судьба.

XXVII.
Жанъ-Батистъ Друэ.

XXVIII.
Башня для сбора пошлинъ у Вареннскаго моста.

XXIX.
Домъ господина Сосса.

XXX.
Совтъ отчаянія.

XXXI.
Бдная Катерина.

XXXII.
Шарни.

XXXIII.
Еще новый врагъ.