Графиня Шарни. Том II, Дюма Александр, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 203 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

ГРАФИНЯ ШАРНИ

РОМАНЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА

ИЗЪ ВРЕМЕНЪ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

ПЕРЕВОДЪ Н. ЧУЙКО

ТОМЪ II

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. СУВОРИНА
1901

I.
Королева.

Лафайетъ и графъ Луи Булье поднялись по маленькой лстниц павильона Марсанъ и вступили въ апартаменты перваго этажа, занимаемые королемъ и королевой.

Вс двери настежь, раскрывались передъ Лафайетомъ, часовые салютовали ему, лакеи низко кланялись, вс понимали, что онъ былъ повелитель самого короля, палатный мэръ, какъ говорилъ Маратъ.

Лафайета провели сначала къ королев, что касается короля, то онъ находился въ своей кузниц, и камеръ-лакей отправился къ нему съ докладомъ.

Луи Булье не видалъ Маріи-Антуанеты три года. За это время произошли очень важныя событія: созваніе Генеральныхъ Штатовъ, взятіе Бастиліи, дни 5 и 6 октября.

Королев исполнилось тридцать четыре года, возрастъ трогательный, говоритъ Мишле, возрастъ, который такъ любилъ рисовать Ванъ-Дейкъ, возрастъ жены, матери, а у Маріи-Антуанеты по преимуществу возрастъ королевы.

За эти три года королева перенесла много сердечныхъ потрясеній, много уколовъ самолюбія. Поэтому, на лиц ея эти тридцать четыре года ясно обозначились легкой синевой вокругъ глазъ, синевой, говорящей о частыхъ слезахъ и безсонныхъ ночахъ, а въ особенности, о томъ глубокомъ душевномъ страданіи, отъ котораго женщина,— будь она сама королева — никогда не излчивается.

Это былъ возрастъ Маріи Стюартъ плнницы, возрастъ, когда она внушила самыя глубокія привязанности, когда Дугласъ, Мортимеръ и Бабингтонъ страстно влюбились въ нее, всецло предались ей и умерли за нее.

На рыцарское сердце молодого графа произвелъ глубокое впечатлніе видъ этой королевы плнницы, ненавидимой, оклеветанной, окруженной опасностью: дни 5 и 6 октября доказали, что обращенныя къ ней угрозы были не пустыя фразы.

Женщины не ошибаются относительно производимаго ими впечатлнія, а такъ какъ королевы и короли обладаютъ памятью на лица, то Марія-Антуанегга тотчасъ же узнала молодаго Булье, какъ только онъ вошелъ, и, внимательно взглянувъ на него, убдилась, что передъ ней стоитъ другъ.

Это повело къ тому, что прежде чмъ генералъ представилъ его ей, прежде чмъ онъ подошелъ къ дивану, на которомъ полулежала королева, она поднялась и обратилась къ молодому человку, какъ обращаются къ старинному знакомому, съ которымъ пріятно вновь увидться, или къ преданному человку, на врность котораго можно разсчитывать.

— А! г-нъ де Булье! воскликнула она.

И, не обращая вниманія на генерала Лафайета, она протянула руку молодому человку.

У графа Людовика явилось мимолетное колебаніе: онъ не могъ поврить подобной милости.

Однако, рука королевы оставалась протянутой, графъ опустился на одно колно и дрожащими губами прикоснулся къ ней.

Бдная королева длала большую ошибку, какихъ впрочемъ она сдлала много, Булье былъ вполн преданъ ей и безъ этой милости, оказывая же ее графу Булье при Лафайет, котораго она никогда ея не удостаивала, она устанавливала между ними крупное различіе и оскорбляла человка, котораго ей всего необходиме было сдлать своимъ другомъ.

И Лафайетъ сказалъ съ вжливостью, ему свойственной, но съ легкимъ измненіемъ въ голос:

— Я вижу, любезный кузенъ, что, хотя я взялся представить васъ ея величеству, но скоре вамъ слдовало представить меня. Королева была рада очутиться лицомъ къ лицу съ однимъ изъ своихъ врноподданныхъ, на котораго она могла вполн положиться, а какъ женщина она гордилась впечатлніемъ, произведеннымъ ею на графа, и почувствовала, какъ сердце ея снова озарилась однимъ изъ тхъ лучей, какіе она считала уже потухшими, а вокругъ себя ощутила точно молодое дуновеніе весны и любви, она обернулась къ Лафайету и сказала ему съ той улыбкой, которая говорила о Тріанон и Версал.

— Генералъ, графъ Людовикъ не строгій республиканецъ, какъ вы, онъ пріхалъ въ Парижъ не для того, чтобъ работать надъ конституціей, а только, чтобы засвидтельствовать мн свое почтеніе. Поэтому не удивляйтесь, что я, бдная королева, полулишенная престола, оказываю ему милость, которую онъ, скромный провинціалъ, еще можетъ быть считаетъ таковою, тогда какъ для васъ…

И королева сдлала очаровательную гримасу, которая была бы къ лицу очень молодой двушк, означавшую: ‘Тогда какъ вы, г-нъ Сципіонъ, тогда какъ вы, г-нъ Цинцинатъ, вы сметесь надъ подобными глупостями’.

— Государыня, проговорилъ Лафайетъ,— я могу чувствовать къ королев глубокое почтеніе и преданность, но королева никогда не пожелаетъ понять моего почтенія, оцнить моей преданности, это будетъ большое несчастіе, пожалуй, для самой королевы.

И онъ низко поклонился ей.

Королева посмотрла на него своими ясными, проницательными глазами. Не разъ Лафайетъ говорилъ ей подобныя слова, не разъ задумывалась она надъ значеніемъ ихъ, но, на свое несчастье, она чувствовала къ Лафайету инстинктивное отвращеніе.

— Ну, будьте великодушны, генералъ, простите меня, сказала она.

— Мн, государыня, простить васъ! За что же?

— За мою симпатію къ этой славной семь Булье, любящей меня всмъ сердцемъ, къ семь, представителемъ который явился этотъ молодой человкъ. Въ его лиц я увидала его отца, его дядей, и вся семья его поцловала мою руку его устами.

Лафайетъ снова поклонился.

— А теперь, посл прощенія, миръ, сказала королева, — искреннее рукопожатіе, генералъ, по англійски или по американски.

Она протянула руку ладонью кверху. Лафайетъ медленно и холодно прикоснулся къ рук королевы со словами:

— Я сожалю, что вы никогда не желаете помнить, государыня, что я французъ. А между тмъ, не такъ много времени прошло отъ 6 октября до 16 ноября.

— Вы правы, генералъ, проговорила королева, длая надъ собой усиліе и пожимая ему руку:— я, дйствительно, неблагодарна.

И она опустилась на диванъ, точно подавленная волненіемъ.

— Впрочемъ, прибавила она,— это не должно удивлять васъ, вы знаете, что меня упрекаютъ въ этомъ.

— Ну что, генералъ, продолжала она, встряхнувъ головой,— что новаго въ Париж?

Лафайетъ имлъ на готов маленькую месть, онъ воспользовался случаемъ.

— Ахъ! государыня, сказалъ онъ,— какъ я сожалю, что вы не были вчера въ Собраніи! Вы-бы увидли трогательную сцену, которая, наврное, растрогала-бы ваше сердце. Одинъ старикъ пришелъ благодарить Собраніе за счастье, какимъ онъ обязанъ ему и королю, такъ какъ Собраніе ничего не можетъ сдлать безъ согласія короля.

— Старикъ? повторила разсянно королева.

— Да, государыня, но какой старикъ! старйшина человчества, крпостной крестьянинъ изъ Юры, ста двадцати лтъ: его привели въ Собраніе пять поколній его потомства, чтобы поблагодарить за декреты 4 августа. Понимаете, государыня, этотъ человкъ былъ рабомъ полвка при Людовик XIV и семьдесятъ лтъ посл него!

— Что же сдлало Собраніе для этого человка?

— Оно все поднялось на ноги, а его заставило ссть и надть шляпу.

— А! проговорила королева тономъ ей одной свойственнымъ,— дйствительно, это очень трогательно, очень жалю, что меня тамъ не было. Вамъ лучше, чмъ кому-либо, извстно, любезный генералъ, прибавила она, улыбаясь,— что я не всегда могу быть тамъ, гд хочу.

Генералъ сдлалъ движеніе, какъ бы желая что то возразить, но королева продолжала:

— Нтъ, я была здсь, я принимала нкую Франсуа, бдную вдову несчастнаго булочника Собранія, котораго Собраніе допустило зарзать у своихъ дверей. Чмъ занималось въ тотъ день Собраніе, г-нъ де-Лафайетъ?

— Государыня, отвчалъ генералъ.— вы говорите объ одномъ изъ несчастій, всего боле огорчившихъ представителей Франціи. Собраніе не могло помшать убійству, но за то оно наказало убійцъ.

— Да, но клянусь вамъ, это наказаніе нисколько не утшило бдную женщину, она чуть не помшалась отъ горя и опасаются, что у нея родится мертвый ребенокъ. Если онъ окажется живымъ, я общала быть его крестной матерью, и, чтобы народъ зналъ, что я не такъ безчувственна къ его несчастіямъ, какъ говорятъ, я хочу спросить насъ, генералъ, не найдете вы неудобнымъ, если крещеніе совершится въ собор Богоматери?

Лафайетъ поднялъ руку, точно собирался просить слова и казался въ восторг, что его дали ему.

— Такъ и есть, государыня, сказалъ онъ,— вы уже длаете второй намекъ на предполагаемое заключеніе, въ которомъ я держу васъ, въ немъ хотятъ уврить всхъ преданныхъ вамъ слугъ. Государыня, спшу заявить при моемъ кузен, и, если понадобится, заявлю всему Парижу, всей Европ, всему міру,— вчера я написалъ о томъ же г-ну Мунье, который, сидя въ Дофинэ, скорбитъ о королевскомъ заключеніи,— заявлю, что вы совершенно свободны, и что я только одного желаю, только объ одномъ прошу васъ, чтобы король снова началъ охотиться и возобновилъ свои путешествія, а вы, государыня, всюду сопровождали бы его.

Королева улыбалась, точно плохо врила его словамъ.

— Что касается вашего желанія быть крестной матерью того бднаго сиротки, что родится среди траура и слезъ, то ваше величество, общавъ это несчастной вдов, послушались голоса своего прекраснаго сердца, за которое вс окружающіе такъ почитаютъ и любятъ свою государыню. Въ назначенный вами день, ваше величество, вы сами выберете церковь для этого обряда, и все совершится согласно съ вашими распоряженіями. А теперь, продолжалъ генералъ, низко кланяясь,— я жду приказаній, какими вашему величеству угодно будетъ удостоить меня на сегодня.

— На сегодня, любезный генералъ, у меня нтъ къ вамъ другой просьбы, кром приглашенія васъ и вашего кузена, если онъ останется въ Париж еще на нсколько дней, постить одно изъ собраній г-жи де-Ламбаль. Вдь вы знаете, что она принимаетъ у себя и для меня?

— Я воспользуюсь вашимъ приглашеніемъ, государыня, для себя и для него, отвтилъ Лафайетъ.— Если ваше величество не видали меня раньше на этихъ собраніяхъ, то единственно потому, что забывали выразить свое желаніе видть меня.

Королева отвтила наклоненіемъ головы и улыбкой. Это означало прощаніе. Каждый изъ нихъ принялъ на свою долю то, что ему назначалось: Лафайетъ — поклонъ, графъ Булье — улыбку. Они вышли, пятясь къ двери и унося изъ этого свиданія, одинъ еще боле горечи, а другой еще боле преданности.

II.
Король.

У дверей покоевъ королевы они нашли камерлакея короля, Франсуа Гю, ожидавшаго ихъ.

Король прислалъ сказать Лафайету, что, ради развлеченія, онъ началъ очень важную слесарную работу и проситъ его подняться къ нему въ кузницу.

Пріхавъ въ Тюльери, Людовикъ XVI прежде всего освдомился о кузниц и узнавъ, что эта первая для него необходимость, была забыта въ планахъ Екатерины Медичи и Филибера де-Лорма, онъ выбралъ большую мансарду въ третьемъ этаж, надъ своей спальной, съ лстницей наружной и внутренней, и приказалъ обратить ее въ свою слесарную мастерскую.

Не смотря на важныя заботы, осаждавшія его съ того времени, какъ онъ поселился въ Тюльери, Людовикъ XVI никогда не забывалъ своей кузницы. Онъ самъ занимался ея устройствомъ, самъ указалъ мсто для мховъ, для горна, для наковальни, для станка, и для инструментовъ. Наконецъ, со вчерашняго дня кузница была готова, напилки: круглые, косые, рзаки и другія орудія были разставлены по мстамъ, всевозможные молотки висли на гвоздяхъ, кузнечныя клещи, клещи для просверливанія дыръ и разные щипцы лежали подъ рукой. Людовикъ XVI не выдержалъ и съ утра усердно принялся за работу, она служила для него большимъ развлеченіемъ, и въ ней онъ легко сдлался бы мастеромъ, еслибы, къ великому сожалнію мастера Гамэна, такіе лнтяи, какъ гг. Тюрго, Колоннъ и Неккеръ, не отвлекали его отъ этихъ занятій, приставая къ нему не только съ длами Франціи,— что мастеръ Гамэнъ еще могъ бы допустить, — но, что ему казалось совсмъ безполезнымъ, съ длами Брабанта, Австріи, Англіи, Америки и Испаніи.

Этимъ объясняется, почему Людовикъ XVI въ первомъ пылу своей работы не пожелалъ спуститься къ Лафайету, но попросилъ того подняться къ нему.

Кром того, можетъ быть ему хотлось, чтобы командиръ Національной Гвардіи, видвшій его слабость, какъ короля, увидлъ его величіе, какъ слесаря?

Лакей не счелъ нужнымъ вести постителей черезъ покои короля по внутренней лстниц, а потому Лафайетъ и графъ Людовикъ должны были обойти эти покои по корридорамъ, и подняться по общей лстниц, что значительно удлиняло путь.

Этимъ уклоненіемъ съ прямого пути воспользовался молодой человкъ для размышленій.

Какъ ни было переполнено его сердце привтливымъ пріемомъ королевы, но онъ не могъ не признать, что она не ждала его. Ни одно слово, ни одинъ жестъ украдкой, не дали ему понять, что августйшая плнница, какой она себя считала, знала о возложенномъ на него порученіи и сколько нибудь разсчитывала на него для своего освобожденія. Впрочемъ, это вполн подтверждало слова Шарни, что король скрылъ отъ всхъ и, даже, отъ королевы, о данномъ ему порученіи.

Какъ ни былъ счастливъ графъ Людовикъ снова увидать королеву, но было очевидно, что не у нея онъ долженъ былъ искать объясненія возложеннаго на него порученія.

Теперь ему надо было зорко слдить, не увидитъ ли онъ въ пріем короля, въ его словахъ или жестахъ какого нибудь знака, понятнаго ему одному, знака, который бы указалъ, что Людовику XVI лучше чмъ г-ну Лафайету извстна цль его поздки въ Парижъ.

У дверей кузницы лакей обернулся и, не зная имени г-на Булье, спросилъ:

— О комъ прикажете доложить?

— Доложите: главнокомандующій національной гвардіей. Я буду имть честь самъ представить его величеству этого господина.

— Господинъ главнокомандующій національной гвардіей, доложилъ лакей.

Король обернулся.

— А! а! сказалъ онъ,— это вы, г-нъ Лафайетъ. Извините, что я васъ заставилъ подняться сюда, но слесарь васъ увряетъ, что очень радъ васъ видть въ своей кузниц. Одинъ угольщикъ говорилъ моему предку Генриху IV: ‘Угольщикъ — господинъ въ своемъ дом’. А я вамъ говорю, генералъ: ‘Вы господинъ у слесаря, какъ и у короля’.

Людовикъ XVI, какъ видно, началъ разговоръ почти такъ же, какъ Марія-Антуанета.

— Государь, отвчалъ Лафайетъ,— при какихъ бы обстоятельствахъ я ни удостоился чести явиться къ королю, въ какомъ этаж и костюм король ни принималъ бы меня, король всегда останется королемъ, и тотъ, кто теперь смиренно свидтельствуетъ ему свое почтеніе, всегда остаются его врнымъ подданнымъ и преданнымъ слугою.

— Я въ этомъ не сомнваюсь, маркизъ, но вы не одни? Вы перемнили своего адъютанта, и этотъ молодой офицеръ занялъ мсто г-на Гувіона или г-на Ромева?

— Этотъ молодой офицеръ, государь,— прошу у вашего величества позволенія представить его,— мой двоюродный братъ, графъ Луи Булье, драгунскій капитанъ полка графа Прованскаго.

— А! а! воскликнулъ король, слегка вздрогнувъ, что не укрылось отъ молодого человка,— а! графъ Луи Булье, сынъ маркиза Булье, губернатора Меца.

— Точно такъ, государь, съ живостью сказалъ молодой графъ.

— А! графъ Луи Булье, извините, что я сразу не узналъ васъ, я близорукъ… Вы давно изъ Меца?

— Всего пять дней, государь,— находясь въ Париж безъ офиціальнаго отпуска, но по частному позволенію моего отца, я просилъ моего родственника, г-на. де-Лафайета, соблаговолить представить меня вашему величеству.

— Господина Лафайета! вы хорошо сдлали, графъ, никто бы не могъ представить васъ во всякое время и ничье представленіе не могло быть мн пріятне.

Слово во всякое время означало, что Лафайетъ сохранилъ право на офиціальные интимные пріемы, дарованное ему въ Версал.

Впрочемъ, изъ немногихъ словъ, сказанныхъ Людовикомъ XVI, молодой человкъ могъ извлечь указаніе, что онъ долженъ быть остороженъ. Въ особенности вопросъ: ‘Вы давно изъ Меца?’ означалъ: ‘Вы ухали изъ Меца посл прізда Шарни?’

Отвтъ графа долженъ былъ успокоить короля: ‘Я ухалъ изъ Меца пять дней тому назадъ и нахожусь въ Париж безъ офиціальнаго отпуска, но по частному порученію моего отца’, что означали: ‘Да, государь, я видлъ Шарни, и мой отецъ послалъ меня въ Парижъ, чтобы условиться съ вашимъ величествомъ и пріобрсти увренность, что графъ дйствительно присланъ вами’.

Лафайетъ съ любопытствомъ осматривалъ комнату. Многіе бывали въ кабинет короля, въ зал его совта, въ его библіотек, даже въ его молельн, но очень немногіе удостоились милости быть допущенными въ кузницу, гд король превращался въ подмастерье, и гд настоящими, королемъ, настоящимъ мастеромъ былъ Гамэнъ.

Генералъ замтилъ въ какомъ порядк были разставлены вс инструменты, въ чемъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ король только съ этаго утра приступилъ къ работамъ. Гю помогаль ему и раздувать мха.

— Ваше величество, сказалъ Лафайетъ, не зная о чемъ говорить съ королемъ, принимавшимъ его съ засученными рукавами, съ напилкомъ въ рук и въ кожаномъ передник,— ваше величество приступили къ большой работ?

— Да, генералъ, я началъ большую слесарную работу: замокъ. Я говорю это вамъ для того, чтобы, если г-нъ Маратъ узнаетъ, что я приступилъ къ работ, и вообразитъ, что я кую оковы для Франціи, вы по совсти могли опровергнуть его слова, если только вамъ когда-нибудь удастся наложить на него руку.— Вы не компаньонъ и не мастеръ, г-нъ де-Булье?

— Нтъ, государь, но я подмастерье, и, еслибы я могъ быть чмъ-нибудь полезенъ вашему величеству…

— А! правда, любезный кузенъ, воскликнулъ Лафайетъ,— вдь мужъ вашей кормилицы быль слесарь? а вашъ отецъ, хотя и не былъ особенно большимъ почитателемъ автора Эмиля, но не разъ говорилъ, что, еслибы послдовали, совтамъ Жанъ-Жака, то сдлалъ бы изъ васъ слесаря?

— Совершенно врно, генералъ, и вотъ почему я имлъ честь сказать его величеству, что если ему нуженъ подмастерье…

— Подмастерье былъ бы мн не лишній, графъ но въ особенности мн нуженъ мастеръ.

— Какой-же замокъ вы длаете, государь? спросилъ молодой графъ съ нкоторой фамильярностью, на которую давалъ право костюмъ короля и мсто, гд онъ находился.— Замокъ рылейный, замокъ проволочный, запирающійся ключомъ или безъ ключа, замокъ съ защелкой?

— О! о! кузенъ, сказалъ Лафайетъ,— я не знаю, что вы съ умете сдлать на практик, но, какъ теоретикъ, вы мн кажетесь весьма свдущимъ, не скажу въ ремесл, такъ какъ король облагородилъ его, но въ искусств.

Людовикъ XVI слушалъ съ видимымъ удовольствіемъ перечисленіе различныхъ замковъ, сдланное молодымъ графомъ.

— Нтъ, сказалъ онъ,— это просто замокъ съ секретомъ, такъ называемый французскій замокъ, отпирающійся съ обихъ сторонъ, но я боюсь, что слишкомъ понадялся на свои силы. Ахъ! еслибы со мною былъ мой бдный Гамэнъ, который называлъ себя мастеромъ надъ мастерами, самымъ главнымъ мастеромъ!

— Разв бдняга умеръ, государь?

— Нтъ, отвчалъ король, бросивъ на молодаго человка взглядъ, означавшій: ‘Понимайте на полуслов’.— Нтъ, онъ въ Версал, въ улиц Резервуаровъ, но онъ боится придти ко мн въ Тюльери.

— Почему, государь? спросилъ Лафайетъ.

— Чтобы не скомпрометировать себя! Въ настоящее время французскій король можетъ всякаго скомпрометировать, что доказывается тмъ, что вс мои друзья или въ Лондон, или въ Кобленц или въ Турин. Впрочемъ, любезный генералъ, если вы не имете ничего противъ того, чтобы онъ пришелъ помочь мн съ однимъ изъ своихъ подмастерьевъ, я на дняхъ пошлю за нимъ.

— Государь, съ живостью отвтилъ Лафайетъ,— вашему величеству хорошо извстно, что вы совершенно свободны посылать за кмъ угодно, видть кого угодно.

— Да, съ условіемъ, чтобы ваши караульные могли ощупывать постителей, точно контрабандистовъ на границ. Мой бдный Гамэнъ сочтетъ себя погибшимъ, если его мшокъ примутъ за патронташъ, а его напилки за шпаги!

_: — Государь, я, право, не знаю, какъ извиняться передъ вашимъ величествомъ, но я отвтствененъ передъ Парижемъ, Франціей и Европой за жизнь короля, и нтъ тхъ предосторожностей, которыхъ я не считалъ бы нужнымъ придерживаться для огражденія этой жизни. Что касается славнаго малаго, о которомъ мы говоримъ, ваше величество, то о немъ вы можете сами приказать все, что вамъ будетъ угодно.

— Отлично, благодарю, г-нъ Лафайетъ, но это не къ спху, только черезъ восемь или десять дней,— прибавилъ король, искоса взглянувъ на Булье,— онъ мн понадобится вмст съ своимъ подмастерьемъ. Я пошлю за нимъ своего лакея Дюрея, которой хорошо его знаетъ.

— Ему стоитъ только явиться, государь, и его немедленно пропустятъ къ королю, его имя послужитъ ему пропускомъ. Боже меня сохрани, государь, отъ той репутаціи, какую распространяютъ про меня, будто я тюремщикъ, привратникъ, тюремный ключникъ! Никогда король не былъ такъ свободенъ, какъ въ данное время: я даже пришелъ умолять ваше величество возобновить свои охоты, прогулки и поздки.

— О! охотиться, нтъ, благодарю! Къ тому-же, вы сами видите, у меня теперь другое въ голов. Что касается поздокъ, то это дло другое, моя послдняя поздка изъ Версаля въ Парижъ вылчила меня отъ любви къ путешествіямъ, въ такомъ большомъ обществ, по крайней мр.

Сказавъ это, король бросилъ новый взглядъ на графа Булье, а тотъ движеніемъ вкъ далъ понять королю, что понялъ его.

— Вы скоро вернетесь къ вашему отцу, графъ? обратился Людовикъ XVI къ молодому человку.

— Государь, я уду изъ Парижа черезъ два-три дня, но еще не вернусь въ Мецъ. Въ Версал, въ улиц Резервуаровъ, живетъ моя бабушка, и я долженъ засвидтельствовать ей свое почтеніе. Кром того, мой отецъ поручилъ мн закончить довольно важное семейное дло, и только дней черезъ восемь-десять я могу видть особу, отъ которой долженъ получить приказанія на этотъ счетъ. Такимъ образомъ, я вернусь къ моему отцу только въ первыхъ числахъ декабря, если вашему величеству не угодно будетъ на какомъ-либо особомъ основаніи приказать мн ускорить свой отъздъ въ Мецъ.

— Нтъ, графъ, нтъ, живите здсь, позжайте въ Версаль, справляйте дла, порученныя намъ маркизомъ и, когда ихъ кончите, позжайте и скажите ему, что я не забываю его, что считаю его однимъ изъ моихъ самыхъ врныхъ подданныхъ, что со временемъ рекомендую его г-ну де-Лафайету, чтобы г-нъ де-Лафайетъ рекомендовалъ его г-ну дю-Нортайлю.

Лафайетъ слегка улыбнулся, услыхавъ этотъ новый намекъ на свое могущество.

— Государь, сказалъ онъ,— я-бы давно самъ рекомендовалъ г. Булье вашему величеству, еслибы не имлъ чести быть ихъ родственникомъ. Этому помшало лишь опасеніе толковъ, что я сосредоточиваю милости короля на своей семь.

— Вотъ и прекрасно, г-нъ де-Лафайетъ, мы къ этому еще вернемся, не правда-ли?

— Государь, позвольте мн сказать, что мой отецъ счелъ бы за немилость, даже за опалу, всякое повышеніе, которое лишило бы его возможности такъ или иначе служить вашему величеству!

— О! это само собою разумется, графъ, сказалъ король,— и я не позволю себ измнить положеніе г-на Булье иначе, какъ сдлавъ это положеніе еще боле соотвтствующимъ его и моимъ желаніямъ. Предоставьте это г-ну де-Лафайету и мн и идите, веселитесь, не забывая, однако, и длъ. Идите, господа, идите!

И онъ отпустилъ ихъ величественнымъ жестомъ, представлявшимъ странный контрастъ съ его костюмомъ.

Когда дверь затворилась за ними, онъ сказалъ самъ себ:

— Ну, я полагаю, что этотъ молодой человкъ понялъ меня и что дней черезъ восемь или десять мастеръ Гамэнъ съ своимъ подмастерьемъ придутъ помочь мн вставить мой замокъ.

III.
Господинъ де-Возиръ.

Вечеромъ того самаго дня, когда графъ Луи Булье удостоился чести быть представленнымъ сначала королев, а потомъ королю, между пятью и шестью часами въ четвертомъ и послднемъ этаж стараго, грязнаго и мрачнаго дома Еврейской улицы происходила сцена, присутствовать на которой будетъ не безполезно для нашихъ читателей.

Мы проведемъ ихъ по мосту Мнялъ, по улиц де-ла-Пеллетри въ Еврейскую улицу и остановимся у двери третьяго дома на лво.

Дверь эта, далеко не привлекательная по виду, никогда не запиралась, до такой степени жильцы дома считали себя въ безопасности отъ ночныхъ покушеній господъ воровъ Ситэ. Узкій, темный, скользкій отъ грязи проходъ велъ къ грязной, вонючей лстниц. На площадк, верхняго этажа мы попросимъ читателей подойти къ двери, на которой неумлая рука начертала мломъ какія-то фигуры, и посмотрть въ замочную скважину.

Въ комнат. съ нищенской обстановкой живутъ трое: мужчина, женщина и ребенокъ.

Мужчин сорокъ пять лтъ, хотя ему можно дать не мене пятидесяти пяти, женщин тридцать четыре года, но ей кажется сорокъ, ребенку всего пять лтъ, и онъ не кажется старше своего возраста.

Мужчина одть въ поношенный мундиръ сержанта французской гвардіи, мундира, ставшій очень почитаемымъ посл 14 іюля, когда французскіе гвардейцы соединились съ народомъ противъ нмцевъ г-на Ламбеска и швейцарцевъ г-на де-Безанваля.

Въ рукахъ у него полная колода картъ, въ тысячный, въ десятитысячный разъ онъ провряетъ безошибочно врную ставку. Передъ нимъ лежитъ картонъ, проколотый столькими дырочками, сколько звздъ на неб. Каждыя пять минутъ онъ схватываетъ его и справляется съ нимъ.

На женщин надто старое шелковое платье, и нищенскій ея видъ тмъ ужасне, что на ней можно видть остатки былой роскоши. Волосы ея поддерживаются мднымъ гребнемъ, когда-то позолоченнымъ, руки тщательно вымыты и благодаря опрятности почти сохранили свой аристократическій видъ, ногти ея искусно закруглены, наконецъ, туфли ея, довольно поношенныя, когда-то вышитыя золотомъ и серебромъ, едва держатся на ногахъ ея, обутыхъ въ продранные ажурные чулки.

Хотя лицо этой женщины далеко не молодо, оно, тмъ не мене, останавливаетъ на себ вниманіе. Всякій, смотря на нее, невольно спрашивалъ себя: въ какомъ раззолоченномъ дворц, въ какомъ великолпномъ экипаж, среди какой королевской роскоши онъ видлъ лицо, сіяющее прелестью и величіемъ, лицо, которое эта женщина такъ напоминаетъ?

Ребенку пять лтъ, у него вьющіеся какъ у херувима, волосы, щеки круглыя, какъ яблоко, у него демоническіе глаза матери, сластолюбивый ротъ отца, наконецъ, таже склонность къ лни и къ капризамъ, что у обоихъ его родителей.

На немъ надто красное бархатное платье все въ лохмотьяхъ. Онъ додаетъ ломоть хлба, намазанный вареньемъ, и рветъ вмст съ тмъ остатки стараго трехцвтнаго шарфа съ мдной бахромой.

Комната освщена сальной свчкой, вставленной вмсто подсвчника въ пустую бутылку, хорошо освщая мужчину, она оставляетъ остальную комнату въ тни.

Ребенокъ первый нарушилъ молчаніе. Онъ бросилъ на полъ тартинку съ вареньемъ и сказалъ:

— Мама, я больше не хочу хлба съ вареньемъ… Фу!

— Чего-же ты хочешь, Туссенъ?

— Я хочу леденцовъ.

— Слышишь, Бозиръ? говоритъ женщина.

Видя, что Бозиръ, поглощенный своими разсчетами, не отвчаетъ, она повторяетъ громче:

— Ты слышишь, что говорить бдный малютка?

Молчаніе. Тогда она приподнимаетъ ногу, снимаетъ съ нея туфлю и бросаетъ ее въ лицо игроку.

— Эй! Бозиръ! говоритъ она.

— Ну. что тамъ такое? спрашиваетъ тотъ съ видимой досадой.

— Туссенъ проситъ леденцовъ, потому что бдняжка больше не желаетъ варенья.

— Онъ ихъ получитъ завтра.

— Я хочу сегодня, хочу сейчасъ! кричитъ ребенокъ плаксивымъ тономъ, угрожающимъ перейти въ ревъ.

— Туссенъ, мой другъ, возражаетъ отецъ,— совтую теб замолчать, а не то, теб придется имть дло съ папой.

Ребенокъ кричитъ, но скоре изъ каприза, чмъ изъ страха.

— Дотронься только до ребенка, пьяница, и ты самъ будешь имть дло со мною! сказала мать, протягивая къ Возиру свою блую руку съ длинными ногтями, могущими при случа обратиться въ когти.

— Э! полно! кто хочетъ трогать этого ребенка? Ты очень хорошо знаешь, Олива, что это только такъ говорится, и если одежд матери когда и достается, то кафтанъ мальчика всегда щадится… Ну, приди обнять бдняжку Бозира, который черезъ недлю будетъ богатъ, какъ царь, ну, приди же, моя крошка Николь.

— Когда вы разбогатете какъ царь, мой милый, тогда и найдется время васъ цловать, а до тхъ поръ, ни за что!

— Но вдь я теб говорю, что это такъ же врно, какъ еслибы тутъ лежалъ милліонъ, ну, будь умница, это принесетъ намъ счастье: булочникъ откроетъ намъ кредитъ.

— Человкъ ворочаетъ милліонами, а проситъ у булочника въ долгъ хлба въ четыре фунта!

— Я хочу леденцовъ! кричалъ мальчикъ все боле угрожающимъ тономъ.

— Ну-ка, милліонеръ, дай леденецъ ребенку.

Бозаръ хотлъ было опустить руку въ карманъ, но остановился.

— Вдь ты знаешь, что вчера я отдалъ теб свою послднюю монету въ двадцать четыре су.

— Если у тебя есть деньги, мама, сказалъ мальчикъ, обращаясь къ той, которую почтенный Бозиръ называлъ то Олива, то Николь,— дай мн одно су, и я пойду за леденцомъ.

— Вотъ теб два, злой мальчикъ, но смотри, будь осторожне и не упади съ лстницы.

— Спасибо, мамочка, сказалъ ребенокъ, прыгая отъ радости.

— Дай я теб надну кушакъ и шапку, шалунъ!— а то скажутъ, что г-нъ Бозиръ позволяетъ своему сыну ходить оборванцемъ по улицамъ, къ этому онъ совершенно равнодушенъ, какъ человка, безсердечный, но это заставило бы меня умереть со стыда.

Мальчику очень хотлось убжать безъ шапки и кушака, полезность которыхъ онъ признавалъ только, пока они своей свжестью и блескомъ возбуждали восхищеніе другихъ дтей. Но, такъ какъ кушакъ и шапка были условіемъ для полученія двухъ су, то маленькому упрямцу пришлось покориться. Онъ утшилъ себя тмъ, что, уходя, сунулъ свою монету подъ носъ отцу, а тотъ, поглощенный своими разсчетами, улыбнулся такой милой шутк.

Мать слдила глазами за сыномъ, пока не заперлась за нимъ дверь, а потомъ перевела глаза на отца.

— Послушайте, г-нъ де-Бозиръ, сказала она, помолчавъ,— вашъ высокій умъ, однако, долженъ вывести насъ изъ этого несчастнаго положенія, а не то, я сама что-нибудь придумаю.

Она произнесла эти послднія слова съ такой миной, что ея зеркало сказало бы утромъ: ‘Будь покойна, съ такимъ лицомъ не умираютъ съ голоду!’

— Вдь ты видишь, моя Николь, что я этимъ и занимаюсь.

— Да, перебирая карты и прокалывая картонъ.

— Вдь я теб сказалъ, что нашелъ ее!

— Что?

— Мою двойную ставку.

— Опять тоже! г-нъ де-Бозиръ, предупреждаю васъ,— что я, наконецъ, обращусь къ одному изъ моихъ старыхъ знакомыхъ съ просьбою засадить васъ въ Шарантонъ, какъ сумасшедшаго.

— Да если я теб говорю, что она безошибочна!

— Ахъ! еслибы г-нъ де-Ришелье былъ еще живъ! пробормотала женщина въ полголоса.

— Что ты говоришь?

— Еслибы кардиналъ де-Роганъ не разорился!

— Что?

— И еслибы де-ла-Мотъ не бжалъ за границу!

— Что такое?

— Тогда нашлись бы средства и не пришлось бы длить нищету съ такимъ плутомъ, какъ этотъ. И жестомъ королевы, м-ль Николь Легэ или г-жа Олива съ презрніемъ указала на Бозира.

— Но вдь я теб говорю, что завтра мы будемъ богаты! проговорилъ тотъ съ убжденіемъ.

— Милліонеры?

— Милліонеры!

— Г-нъ де-Бозиръ, покажите мн только десять луидоровъ изъ вашихъ милліоновъ, и я вамъ поврю.

— Хорошо, вы ихъ увидите сегодня вечеромъ, вотъ именно такая сумма мн и общана.

— И ты мн отдашь ихъ, мой миленькій Бозиръ? съ живостью спросила Николь.

— Да, я дамъ теб пять, чтобы купить шелковое платье теб и бархатное мальчику, и съ пятью остальными…

— Ну, съ пятью остальными?

— И принесу теб общанный милліонъ.

— Ты опять будешь играть, несчастный!?

— Да вдь я теб говорю, что нашелъ врную ставку!

— Да, такую же, на которую ты спустилъ т шестьдесятъ тысячъ ливровъ, что у тебя остались отъ твоего португальскаго дла.

— Дурно пріобртенныя деньги не идутъ въ прокъ, наставительно проговорилъ Бозиръ,—и я всегда думалъ, что намъ принесъ несчастье тотъ способъ, какимъ получились эти деньги

— Значитъ эти ты получаешь по наслдству. У тебя умеръ дядя въ Америк или въ Индіи и оставилъ теб десять луидоровъ?

— Эти десять луидоровъ, м-ль Николь Легэ. сказалъ Бозиръ съ нкоторой важностью — эти десять луидоровъ будутъ заработаны не только честно, по почетно, будутъ заработаны за дло, въ которомъ я самъ заинтересованъ, равно какъ и все дворянство Франціи.

— Вы, значитъ, дворянинъ, г-нъ Бозиръ? захохотала Николь.

— Скажите, г-жа де-Бозиръ, м-ль Легэ, де-Бозиръ, какъ намъ доказываетъ метрическое свидтельство вашего сына, выданное въ церкви св. Павла и подписанное вашимъ покорнымъ слугой, Жаномъ-Баптистомъ-Туссеномъ де-Бозиръ, въ тоти, день, когда я далъ ему свое имя…

— Прекрасный подарокъ, нечего сказать! пробормотала Николь.

— А мое состояніе! высокопарно возразилъ Бозиръ.

— Если Господь Богъ не пошлетъ ему ничего другаго, проговорила Николь покачавъ головой,— бдный малютка будетъ наврное жить милостыней и умретъ въ богадльн.

— Право, м-ль Николь, это невыносимо, сказалъ Бозиръ съ досадой, — вы ничмъ не довольны.

— И не выносите! воскликнула Николь, но сдерживая своего гнва.— Э! Господи! кто васъ проситъ выносить? Слава Богу! Я могу прокормить себя и своего ребенка, и съ этого же вечера, я тоже пойду искать себ счастья въ другомъ мст.

Николь встала и сдлала три шага къ двери Бозиръ, съ своей стороны, тоже подошелъ ка двери и загородилъ ее.

— Вдь говоритъ теб, злая, что это счастье.

— Ну что же? спросила Николь.

— Придетъ сегодня вечеромъ, вдь говорятъ теб, что если ставка окажется неудачной,— что невозможно по моимъ вычисленіямъ,— то я потеряю всего пять луидоровъ.

— Бываютъ минуты, когда пять луидоровъ цлое состояніе, слышите ли, г-нъ мотъ! Вы этого не знаете, вы, промотавшій столько золота, сколько могло бы помститься въ этомъ дом.

— Это доказываетъ только мои заслуги, Николь, если я промоталъ столько золота, значитъ я заработалъ его, да и еще могу заработать, есть Богъ для людей….

— Да, да, разсчитывай на это!

— М-ль Николь, ужа. не атеистка ли вы?

Николь пожала плечами.

— Не принадлежите ли вы къ школ, г-на де-Вольтера, отрицающаго провидніе?

— Бозиръ, вы дуракъ.

— Нтъ ничего удивительнаго, если у васъ такія идеи, такъ какъ вы изъ народа. Предупреждаю васъ, что это идеи не моего сословія и не моихъ политическихъ друзей.

— Г-нъ де-Бозиръ, вы дерзки.

— Я врю, слышите ли? у меня есть вра. Еслибы кто-нибудь сказалъ мн: ‘Твой сынъ, Жанъ-Баптистъ-Туссенъ де-Бозирь, отправившійся купить леденцовъ на два су, вернется съ кошелькомъ полнымъ золота’, то я отвчу: ‘Это возможно, если будетъ угодно Богу!’

И Бозиръ набожно поднялъ глаза къ небу.

— Бозиръ, вы дуракъ, повторила Николь.

Она еще не кончила этихъ словъ, какъ на лстниц послышался голосъ маленькаго Туссена.

— Папа! мама! кричалъ онъ.

Бозиръ и Николь прислушивались къ этому голосу.

— Папа! мама! повторилъ голосъ, все приближаясь.

— Что случилось? крикнула Николь, отворяя дверь съ материнской заботливостью.— Иди, дитя мое, иди!

— Я не удивлюсь, проговорилъ Бозиръ, улавливая радостный тонъ голоса мальчика,— я не удивлюсь, если чудо совершилось, и мальчикъ нашелъ кошелекъ, о которомъ я только что говорилъ.

Въ эту минуту мальчикъ показался на послдней ступеньк лстницы и вбжалъ въ комнату съ леденцомъ во рту, прижимая къ себ лвой рукой мшокъ съ сластями, а въ правой держа золотой луидоръ.

— Ахъ! Боже мой! Боже мой! воскликнула Николь.— Что случилось съ тобой, бдный мальчикъ?

И она осыпала поцлуями липкое лицо Туссена.

— Да это настоящій луидоръ, въ двадцать четыре ливра, сказалъ Бозиръ, ловко схвативъ золотую монету и разсматривая ее переда, свчкой.

— Гд ты нашелъ его? обратился онъ къ сыну,— Я хочу пойти за остальными.

— Я не нашелъ его, папа, мн его дали.

— Какъ! теб его дали? спросила мать.

— Да, мама, одинъ господинъ!

Николь, въ свою очередь, готова была спросить, гд этотъ господинъ. Но, наученная горькимъ опытамъ и зная наклонность къ ревности Бозира, она только осторожно повторила:

— Господинъ?

— Да, мамочка, проговорила, мальчикъ, грызя леденцы,— господинъ!

— Господинъ? спросилъ Бозиръ.

— Да, папочка, господинъ, который вошелъ въ-лавку, когда я тамъ былъ и сказалъ: ‘Господинъ лавочникъ, не г-на ли Бозира, этотъ юный дворянинъ, которому вы теперь имете честь отвшивать леденцы?

Бозиръ гордо поглядывалъ вокругъ, Николь пожала плечами.

— Что же отвтилъ лавочника, сынъ мой? спросилъ Бозиръ.

— Онъ отвтилъ:— ‘Не знаю, дворянинъ ли онъ, но, дйствительно, его фамилія Бозиръ.— Онъ не живетъ ли здсь, по близости? спросилъ господинъ. Въ дом налво, въ четвертомъ этаж.— Дайте всякихъ сластей этому ребенку, я заплачу, сказалъ господинъ. Потомъ онъ сказалъ мн:— ‘Вотъ теб луидоръ, мальчикъ, это на другіе гостинцы, когда эти будутъ съдены’. Онъ сунулъ мн въ руку этотъ золотой, лавочникъ подалъ мн мшокъ, и я убжалъ очень довольный.— Гд же мой золотой?

Ребенокъ, не замтившій ловкаго воровства Бозира, началъ всюду искать свой золотой.

— Маленькій разиня, ты потерялъ его! сказалъ Бозиръ.

— Да нтъ же! нтъ же! нтъ же! кричали, мальчики,.

Этотъ споръ могъ бы принять боле серьезные размры, если бы его не прекратило неожиданное событіе.

Между тмъ, какъ мальчикъ искалъ свой золотой, не подозрвая, что онъ покоится въ жилетномъ карман его отца, а Бозиръ восхищался умомъ своего мальчика, проявившимся въ его разсказ, а Николь съ своей стороны спрашивала себя, кто бы могъ быть этотъ раздаватель конфектъ и луидоровъ, дверь медленно отворилась, и послышался необыкновенно нжный и пріятный голосъ.

— Добрый вечеръ, м-ль Николь, добрый вечеръ, г-нъ де-Бозиръ, добрый вечеръ, юный Туссенъ.

Вс обернулись. На порог стоялъ господинъ, элегантно одтый и улыбавшійся этой семейной картин.

— Ахъ! тотъ господинъ, что далъ мн гостинцы! воскликнулъ Туссенъ.

— Графъ Каліостро! сказали Николь и Бозиръ.

— Чтоза прелестный малютка!— сказалъ графъ,— какъ вы счастливы, г-нъ де-Бозиръ, имя такого сына!

IV.
Господинъ Бозиръ показывается въ своемъ свт&#1123,.

За этими любезными словами графа послдовало минутное молчаніе, во время котораго Каліостро вышелъ на середину комнаты и осматривалъ ее, чтобы оцнить, конечно, нравственное и матерьяльное положеніе своихъ старинныхъ знакомыхъ, къ которымъ его привели его ужасные и подпольные происки.

Для такого проницательнаго человка, какъ графъ, результатъ этого осмотра не оставилъ никакого сомннія, что несчастная чета сидитъ безъ одного су.

Туссенъ первый нарушилъ молчаніе.

— Ахъ! сударь, какое несчастье! сказалъ онъ,— я потерялъ мой золотой.

Николь уже хотла возстановить истину, но во время одумалась, сообразивъ, что ея молчаніе доставить, пожалуй, мальчику второй луидоръ, которымъ она сама воспользуется.

Николь не ошиблась.

— Ты потерялъ свой золотой, бдный мальчикъ? сказалъ Каліостро.— Вотъ теб два другихъ, постарайся на этотъ разъ не потерять ихъ.

Онъ вынулъ два луидора изъ своего туго набитаго кошелька, видъ котораго заставилъ загорться алчные глаза Бозира, и подалъ ихъ ребенку.

— Вотъ, мама, одинъ теб, а другой мн, сказалъ мальчикъ, подбжавъ къ Николь и раздливъ съ нею свое сокровище.

Каліостро замтилъ, съ какимъ упорствомъ ложный сержантъ слдилъ за его кошелькомъ. Когда онъ скрылся въ карман графа возлюбленный Николь глубоко вздохнулъ.

— Вы по прежнему меланхоличны, г-нъ де-Бозиръ? сказалъ Каліостро.

— А вы, графъ, по прежнему милліонеръ?

— Э! полноте! вы, одинъ изъ величайшихъ философовъ, какихъ я знавалъ, какъ въ послдніе вка, такъ и въ древности, вы должны помнить аксіому, почитавшуюся во вс времена: Hе въ деньгахъ счастье. Но я знавалъ васъ богатымъ, покрайней мр относительно.

— Да, это правда, у меня было около ста тысячъ франковъ.

— Возможно, но только, когда я васъ нашелъ, вы спустили около сорока тысячъ, такъ что у васъ оставалось тысячъ шестьдесятъ. Согласитесь, это довольно круглая сумма для бывшаго полицейскаго унтеръ-офицера.

— Что значитъ шестьдесятъ тысячъ въ сравненіи съ суммами, какими располагаете вы?

— Въ качеств казначея, г-нъ де-Бозиръ. Вы, помните обстоятельства, при какихъ мы съ вами встртились? У васъ было тогда въ карман, какъ я только что сказалъ, около шестидесяти тысячъ франковъ, были ли вы отъ этого счастливе?

Бозиръ сокрушенно вздохнулъ.

— Отвчайте же, настаивалъ Каліостро,— хотли бы вы обмнять ваше теперешнее положеніе, хотя у васъ въ карман всего одинъ несчастный луидоръ, который вы отняли у юнаго Туссена…

— Графъ! перебилъ бывшій полицейскій.

— Не станемъ ссориться, г-нъ де-Бозиръ, мы разъ поссорились, и вы принуждены были пойти на улицу за своей шпагой, выскочившей въ окно, вы это помните?… Вы это помните, не правда ли? продолжали. Каліостро, замтивъ, что Бозиръ не отвчаетъ. Имть хорошую память это уже немалая заслуга. И такъ, я опять спрашиваю васъ, желали бы вы обмнять ваше настоящее положеніе, хотя вы имете всего одинъ несчастный луидоръ, отнятый у маленькаго Туссена,— на этотъ разъ это обвиненіе осталось безъ протеста, на то ненадежное положеніе, изъ котораго я имлъ счастье помочь вамъ выбраться?

— Нтъ, графъ, дйствительно, вы правы, я бы не желалъ обмна. Увы! въ то время я быль разлученъ съ моей милой Николь!

— А затмъ, за вами слегка слдила полиція изъ за вашего португальскаго дла… Что сталось съ этимъ дломъ, г-нъ де-Бозиръ?… Скверное было дло, насколько я помню!

— Оно потухло, точно въ воду кануло, графъ.

— А! тмъ лучше, потому что оно должно было тревожить васъ, однако не очень разсчитывайте, что оно потухло. Въ полиціи есть опытные водолазы и, какъ бы мутна и глубока ни была вода, поймать скверное дло всегда бываетъ легче, чмъ прекрасную жемчужину.

— Все таки, графъ, если бы не наша нищета…

— Вы были бы счастливы. Такъ что вамъ достаточно было бы тысячи луидоровъ, чтобы это счастье сдлалось полнымъ?

Глаза Николь заблистали, глаза Бозира метали искры.

— Еще бы! воскликнулъ этотъ послдній,— если бы у насъ было двадцать четыре тысячи франковъ, то двнадцать тысячъ мы употребили бы на покупку имнья, а остальныя я помстилъ бы въ ренту и сдлался земледльцемъ!

— Какъ Цинцинать…

— Между тмъ, какъ Николь посвятила бы себя воспитанію нашего сына!

— Какъ Корнелія… Чортъ побери, г-нъ де-Бозиръ, это было бы не только примрно, но еще и трогательно. Вы, значитъ, не надетесь получить такія деньги въ дл, какое вы теперь ведете?

Бозиръ вздрогнулъ.

— Какое дло? спросилъ онъ.

— Да, дло, въ которомъ вы выдаете себя за сержанта французской гвардіи, наконецъ, дло, по которому у васъ назначено свиданіе на сегодняшній вечеръ подъ арками Пале-Рояля.

Бозиръ поблднлъ какъ мертвецъ.

— О! графъ, проговорилъ онъ, съ мольбой протягивая руки.

— Что такое?

— Не погубите меня!

— Вотъ прекрасно! Вы бредите! Разв я полицейскій, что могу погубить васъ?

— Вотъ! воскликнула Николь,— не говорила ли я теб, что ты ввязался въ скверное дло!

— А! вы знаете, что это за дло, м-ль Николь? спросилъ Каліостро.

— Нтъ, ваше сіятельство, но именно потому что… когда онъ отъ меня скрываетъ какое нибудь дло, значить оно дурное, я могу быть покойна!

— Но, что касается этого, вы ошибаетесь, любезная м-ль Легэ, оно можетъ быть отличнымъ.

— Не правда ли? сказалъ Бозиръ.— Ваше сіятельство, какъ дворянинъ, понимаете, что все дворянство заинтересовано…

— Въ его удач. Правда, что весь народъ, съ своей стороны, заинтересованъ въ его провал. Но, если вы мн поврите, любезный г-нъ де-Бозиръ,— вы понимаете, я вамъ даю простой совтъ, настоящій дружескій совтъ,— и такъ, если вы мн поврите, то не будете стоять ни за дворянство, ни за народъ.

— За кого же я стану стоять?

— За васъ самихъ.

— За себя?

— Еще бы! конечно за себя, сказала Николь.— Вотъ еще! ты достаточно думалъ о другихъ, пора подумать о себ!

— Слышите, она говоритъ, какъ св. Златоустъ. Помните, г-нъ де Бозиръ, всякое дло иметъ свою хорошую и дурную сторону, всякое дло, какое-бы оно ни было, не можетъ быть ни хорошимъ для всхъ, ни дурнымъ для всхъ, а самое главное, держаться хорошей стороны.

— А! а! оказывается, что я попалъ не на хорошую, а?..

— Не совсмъ, г-нъ де Бозиръ, нтъ, далеко не на хорошую. Я, даже, прибавлю, что, если вы станете упорствовать, — вы знаете, что я, иногда, пускаюсь въ пророчества,— и таки если вы станете упорствовать, то, на этотъ разъ вы рискуете не честью, не состояніемъ, а жизнью… Да, по всей вроятности васъ повсятъ!

— Милостивый государь, проговорилъ Бозиръ, стараясь не терять твердости, но вытирая потъ, катившійся со лба,— дворянъ не вшаютъ.

— Правда, но чтобы добиться казни на эшафот, любезный г-нъ де-Бозиръ, вамъ пришлось бы привести доказательства вашего дворянства, чего нельзя сдлать скоро, суду надостъ ждать, и онъ можетъ приговорить васъ временно къ вислиц. Вы мн скажете, пожалуй, что, когда дло само по себ прекрасно, то наказаніе не важно?

Le crime fait la honte, et non pas l’chafaud {Преступленіе позорно, а не эшафотъ.}, какъ сказалъ великій поэтъ.

— Однако… пробормоталъ Бозиръ, все боле и боле смущаясь.

— Да, но вы тмъ не мене не до такой степени преданы вашимъ мнніямъ, чтобы пожертвовать имъ своей жизнью, я понимаю… Еще бы! ‘живешь только одинъ разъ’, сказалъ другой поэтъ, хотя онъ былъ не такъ великъ, какъ первый, но тмъ не мене, онъ былъ совершенно правъ.

— Ваше сіятельство, сказалъ Бозиръ,— хотя я мало удостаивался чести входить въ сношенія съ вами, но замтилъ, что вы обладаете такой манерой говорить, отъ которой легко могутъ подняться дыбомъ волосы на голов человка робкаго.

— Неужели! это совсмъ не входитъ въ мои намренія, возразилъ Каліостро,— къ тому-же, вдь вы человкъ не робкій.

— Нтъ, далеко не робкій, однако, при нкоторыхъ обстоятельствахъ…

— Да, понимаю, напримръ, когда имешь позади каторгу за воровство, а впереди вислицу за преступленіе оскорбленія націи, какъ назовутъ теперь преступленіе, цлью котораго было-бы, напримръ, похищеніе короля…

— Ваше сіятельство! ваше сіятельство! воскликнулъ Бозиръ съ ужасомъ.

— Несчастный! проговорила Олива,— значитъ на этомъ-то похищеніи ты строилъ твои мечты о богатств?

— И онъ не совсмъ ошибался, только, какъ я уже имлъ честь замтить вамъ, всякая вещь иметъ хорошую и дурную сторону, сторону освщенную и сторону темную, г-нъ де Бозиръ имлъ несчастье выбрать темную, дурную сторону: пускай онъ обернется къ другой, вотъ и все.

— Время еще не ушло? спросила Николь.

— О! нтъ.

— Что я долженъ длать, ваше сіятельство? спросилъ Бозиръ.

— Предположите одну вещь, любезный г-нъ де Бозиръ.

— Какую?

— Предположите, что вашъ заговоръ откроется, предположите, что сообщники человка въ маск и человка въ темномъ плащ будутъ арестованы, предположите — въ наше время можно все предполагать,— предположите, что они приговорены къ смерти… Что за бда! вдь оправдали-же Безанваля и Ожара, изъ этого вы видите, что можно все предположить… предположите, что они приговорены къ смерти, предположите,— не сердитесь: отъ предположенія къ предположенію мы дойдемъ и до фактовъ,— предположите, что вы одинъ изъ этихъ сообщниковъ, предположите, что у васъ петля на ше, и что вамъ говорятъ въ отвтъ на ваши жалобы,— такъ какъ въ подобномъ положеніи человкъ, не смотря на все свое мужество, всегда боле или мене жалуется, не такъ-ли?..

— Кончайте, ваше сіятельство, умоляю васъ, мн кажется, что я уже задыхаюсь.

— Еще бы! это не удивительно, я вдь предположилъ, что у васъ петля на ше! И такъ, предположите, что вамъ скажутъ: ‘Ахъ! бдный г-нъ де Бозиръ, милый г-нъ де Бозиръ, вы сами виноваты!’

— Какимъ образомъ? воскликнулъ Бозиръ.

— Вотъ видите, отъ предположенія къ предположенію мы уже добираемся до дйствительности, если вы мн возражаете, какъ будто уже находитесь въ такомъ положеніи.

— Сознаюсь.

— И вамъ отвтили-бы, что не только вы могли-бы избжать этой смерти, держащей васъ въ своихъ когтяхъ, но еще получили-бы тысячу луидоровъ, на которые купили-бы себ домикъ съ зеленымъ садикомъ, гд вы такъ желали бы жить съ м-ль Олива и маленькимъ Туссеномъ, жить на пятьсотъ франковъ ренты, какую получали бы съ двнадцати тысячъ ливровъ, не употребленныхъ на покупку дома… Вы жили-бы, какъ вы сами сейчасъ говорили, какъ добрый землепашецъ, нося туфли лтомъ и деревянные башмаки зимою, между тмъ какъ, вмсто этой прелестной картины, вы имете передъ глазами Гревскую площадь съ двумя или тремя вислицами, изъ которыхъ самая высокая протягиваетъ вамъ свои объятія. Фуй! мой бдный г-нъ де-Бозиръ, что за отвратительная перспектива!

— Но какъ-же мн избжать этой казни? какъ заработать эту тысячу луидоровъ, которая обезпечитъ спокойную жизнь мн, Николь и Туссену?..

— Вы спросили-бы это, не такъ-ли? ‘Нтъ ничего легче’, отвтили-бы вамъ, ‘въ двухъ шагахъ отъ васъ былъ графъ Каліостро’.— ‘Я знаю его, отвтили-бы вы, это знатный иностранецъ, живущій въ Париж ради своего удовольствія и до смерти скучающій безъ новостей.— Совершенно врно. И такъ, вамъ стоило-бы только пойти къ нему и сказать: ‘Графъ…’

— Да я не зналъ, гд онъ живетъ, возразилъ Бозиръ,— я не зналъ, что онъ въ Париж, я, даже, не зналъ, что онъ еще живъ!

— Вотъ потому-то, любезный г-нъ де Бозиръ, вамъ и отвтили бы: онъ самъ пришелъ къ вамъ, а разъ онъ пришелъ, согласитесь, у васъ нтъ никакихъ извиненій. Вамъ стоило только сказать ему: ‘Графъ, я знаю, какъ вы любите всякія новости, я вамъ принесъ самыя свжія: Monsieur, братъ короля, составилъ заговоръ… — Неужели?.. Да, съ маркизомъ Фавра. Не можетъ быть!— Какъ же, составилъ, я это отлично знаю, такъ какъ я одинъ изъ агентовъ г-на де Фавра.— Неужели? какая же цль заговора?— Похитить короля и увезти его въ Перонну. Чтобы васъ развлечь, графъ, я вамъ разскажу все дло часъ за часомъ, если хотите, минуту за минутой, если нужно’. Тогда, любезный другъ, графъ, какъ человкъ великодушный, отвтилъ-бы вамъ: ‘Въ самомъ дл вы намрены это сдлать, г-нъ де Бозиръ?— Да.— Въ такомъ случа, такъ какъ всякій трудъ заслуживаетъ награды, то, если вы сдержите свое слово, я предложу вамъ двадцать четыре тысячи франковъ, которыя я отложилъ на какое нибудь доброе дло. Въ тотъ день, когда короля увезутъ, или г-на де Фавра арестуютъ, вы придете ко мн и, даю вамъ честное слово дворянина, получите двадцать четыре тысячи ливровъ, он будутъ вручены вамъ, какъ вручаются теперь эти десять луидоровъ, не въ вид аванса, не въ долгъ, а какъ простой подарокъ!’

Съ этими словами графъ Каліостро, какъ актеръ, повторяющій свою роль со всми бутафорскими принадлежностями вынулъ изъ кармана свой туго набитый кошелекъ, просунулъ въ него большой и указательный пальцы съ ловкостью, доказывавшей частое упражненіе, и захватилъ ровно десять луидоровъ, ни боле, ни мене, но въ ту минуту какъ Бозиръ уже протянулъ руку, чтобы получить ихъ, Каліостро слегка отстранилъ эту руку.

— Извините, г-нъ де Бозиръ, вдь мы длали, кажется, только одни предположенія?

— Да, проговорилъ Бозиръ съ сверкающими, какъ уголья глазами,— но, разв вы не сказали, графъ, что отъ предположенія къ предположенію мы придемъ къ дйствительности?

— Мы, разв, пришли къ ней?

Бозиръ съ минуту колебался.

Поспшимъ сказать, что это колебаніе было вызвано не честностью, не врностью данному слову, не возмущенной совстью. Нтъ, г-нъ де Бозиръ просто боялся, что графъ не сдержитъ своего слова.

— Я вижу, что въ васъ происходитъ, любезный г-нъ де Бозиръ, сказалъ Каліостро.

— Да, вы правы, графъ, я колеблюсь измнить доврію почтеннаго человка.

Онъ поднялъ глаза къ небу и покачалъ головой, какъ-бы говоря: ‘Ахъ, какъ это тяжело!’

— Нтъ, совсмъ не то, возразилъ Каліостро, вы представляете мн новое доказательство истины словъ мудреца: ‘Человкъ не знаетъ самого себя!’

— То есть? спросилъ Бозиръ, ошеломленный легкостью, съ какой графъ читалъ въ самой глубин человческихъ сердецъ.

— Вы боитесь, что я, пообщавъ вамъ дать тысячу луидоровъ, не дамъ ихъ.

— О! графъ!..

— И это совершенно естественно, я вамъ самъ это говорю, но я вамъ предлагаю обезпеченіе.

— Обезпеченіе? Вашему сіятельству оно, конечно, не нужно.

— Обезпеченіе, которое будетъ отвчать за меня.

— А въ чемъ оно будетъ заключаться? робко спросилъ Бозиръ.

— Въ лиц м-ль Николь Олива Легэ.

— О! воскликнула Николь, если г-нъ графъ намъ общаетъ, то это равносильно тому, что деньги въ нашихъ рукахъ, Бозиръ.

— Видите, вотъ что значить въ точности исполнять данныя общанія. Однажды, когда мадемуазель находилась въ вашемъ положеніи, за исключеніемъ заговора, то есть, когда о мадемуазель очень хлопотала полиція, я предложилъ ей убжище у себя. Мадемуазель колебалась, она боялась за свою честь. Я далъ ей слово и, несмотря на искушеніе, которое вамъ понятне чмъ кому-либо, сдержалъ его. Правда, м-ль Николь?

— О! клянусь въ этомъ нашимъ маленькимъ Туссеномъ!

— Вы, значитъ, думаете, м-ль Николь, что я сдержу также слово, даваемое сегодня г-ну де Бозиру? что я подарю ему двадцать четыре плсячи ливровъ въ тотъ день, когда король убжитъ, или г-нъ де Фавра будетъ арестованъ?— не считая, конечно, того, что я сниму съ васъ петлю, которая только что душила васъ, и вы на вки будете свободны отъ веревки и вислицы, по крайней мр, что касается этого дла. Я не отвчаю за дальнйшее, слышите: вдь у всякаго есть свое призваніе!..

— Для меня, ваше высочество, отвчала Николь,— это такъ же врно, какъ еслибы мы заключили условіе у нотаріуса.

— Если такъ, любезная Николь, сказалъ Каліостро, раскладывая на стол десять луидоровъ, — передайте ваше убжденіе г-ну де Бозиру, и тогда дло будетъ покончено.

Съ этими словами, онъ сдлалъ рукою знакъ Бозиру пойти переговорить съ Николь.

Ихъ разговоръ продолжался всего пять минутъ, но, надо сознаться, онъ былъ изъ самыхъ оживленныхъ.

Между тмъ, Каліостро разсматривалъ проколотый картонъ и кивалъ головой, точно встртилъ стараго знакомаго.

— А! а! сказали, онъ,— вы снова нашли знаменитую ставку г-на Лоу? Я проигралъ цлый милліонъ на этой ставк.

И онъ съ пренебреженіемъ бросилъ картонъ въ столъ.

Это замчаніе Каліостро, казалось, придало новое оживленіе разговору Николь и Бозира, и наконецъ, Бозиръ, повидимому, убдился.

Онъ подошелъ къ Каліостро съ протянутой рукой, какъ барышникъ, желающій заключить сдлку.

Но графъ отстранился отъ него, нахмуривъ брови.

— Сударь, сказали, онъ,— между дворянами иметъ большое значеніе слово: я вамъ далъ свое, дайте мн ваше.

— Честное слово Бозира, ваше сіятельство.

— Этого достаточно, г-нъ де Бозиръ, сказалъ Каліостро.

Онъ вынулъ часы съ портретомъ Фридриха II, короля прусскаго, осыпаннымъ брилльянтами и прибавилъ:

— Теперь безъ четверти девять, ровно въ девять васъ ждутъ, г-нъ де Бозиръ, подъ арками Королевской площади, со стороны отеля Сюлли, возьмите эти десять луидоровъ, положите ихъ въ карманъ вашего жилета, надньте вашъ мундиръ, перейдите мостъ Богоматери, и идите по улиц св. Антонія, не слдуетъ заставлять себя ждать!

Бозиръ не заставилъ повторять себ этого. Онъ взялъ десять луидоровъ, положилъ ихъ въ карманъ, надлъ мундиръ и прицпилъ саблю.

— Гд я найду ваше сіятельство?

— На кладбищ св. Іоанна, если вамъ угодно… Когда желаешь говорить о дл, подобномъ этому, необходимо позаботиться, чтобы никто не слышали., поэтому лучше говорить о немъ среди мертвыхъ, чмъ среди живыхъ.

— Въ которомъ часу?

— Когда вы будете свободны, кто придетъ первый, подождетъ другого.

— Ваше сіятельство здсь еще что-то задерживаетъ? спросилъ Бозиръ съ безпокойствомъ, видя, что Каліостро не собирается слдовать за нимъ.

— Да, отвчалъ Каліостро, мн надо поговорить съ м-ль Николь.

Бозиръ сдлалъ движеніе.

— О! будьте покойны, г-нъ де Бозиръ, я пощадилъ ея честь, когда она была, молодой двушкой, тмъ боле пощажу ее теперь, когда она мать семейства. Идите, г-нъ де Бозиръ, идите.

Бозиръ бросилъ на Николь взглядъ, какъ бы говоря ей: ‘Госпожа де Бозиръ, окажитесь достойной моего доврія къ вамъ’. Онъ нжно поцловалъ маленькаго Туссена, съ почтеніемъ и тревогой поклонился графу Каліостро, и вышелъ, когда на башн собора Богоматери пробило три четверти девятаго.

V.
Эдипъ и Лотъ.

Было около полуночи, когда какой-то человкъ, выйдя съ улицы Рояль на улицу Сентъ-Антуанъ, дошелъ до фонтана св. Екатерины, остановился на минуту въ тни его, чтобы убдиться, что за нимъ не слдятъ, вошелъ въ переулокъ, ведущій къ отелю св. Павла, и, дойдя до него, пошелъ по темной и пустынной улиц короля Сициліи. Здсь онъ постепенно замедлялъ шаги, cъ видимымъ колебаніемъ вошелъ въ улицу Благо Креста и, все боле колеблясь, остановился передъ ршеткой кладбища св. Іоанна.

Видно было, что онъ точно опасается увидть привидніе, выходящее изъ земли, и отъ страху обтиралъ рукавомъ своего мундира потъ, катившійся съ его лба.

Дйствительно, въ ту минуту, какъ пробило полночь, между тисами и кипарисами показалось нчто похожее на тнь. Эта тнь подошла къ воротамъ, и вскор, по скрипу ключа въ замк, оказалась, что это привидніе могло не только выйти изъ своей могилы, но даже выйти съ кладбища.

При этомъ шум, военный попятился.

— Ну что же, г-нъ де Бозиръ, сказали, насмшливый голосъ Каліостро,— вы меня не узнаете, или вы забыли о назначенномъ нами свиданіи?

— А! это вы, сказалъ Бозиръ, вздыхая съ облегченіемъ, какъ человкъ, съ души котораго свалилась большая тяжесть,— тмъ лучше! Эти проклятыя улицы такъ темны и пустынны, что право не знаешь, что лучше, встртить тутъ живаго человка, или идти совсмъ одному.

— Э, полноте! разв вы можете чего-нибудь бояться днемъ или ночью? Вы никого въ этомъ не уврите, такой храбрый человкъ какъ вы, да еще съ шпагой на боку! Впрочемъ, войдите въ ворота и успокойтесь: здсь вы никого не встртите кром меня.

Бозиръ вошелъ на кладбище, замокъ снова заскриплъ, и дверь была заперта.

— Вотъ! сказалъ Каліостро,— теперь идите по этой тропинк, и шагахъ въ двадцати отсюда мы найдемъ нчто въ род разрушеннаго алтаря, на ступенькахъ котораго намъ будетъ очень удобно говорить о нашихъ длахъ.

Бозиръ хотлъ слдовать за Каліостро, но посл короткаго колебанія сказалъ ему:

— Гд вы здсь видите тропинку? Я вижу только терновникъ, раздирающій мн ноги, да траву до колнъ.

— Правда, это кладбище содержится очень худо, но это неудивительно: вы знаете, что на немъ хоронятъ только преступниковъ, казненныхъ на Гревской площади, а съ этими бднягами не очень то церемонятся. Однако, любезный г-нъ де Бозиръ, здсь лежатъ настоящія знаменитости. Еслибы было свтло, я бы вамъ показалъ мсто, гд похороненъ Бутвиль де Монморанси, обезглавленный за дуэль, кавалеръ де Воганъ, обезглавленный за заговоръ противъ правительства, графъ Горнъ, колесованный за убійство еврея, Даміенъ, четвертованный за покушеніе противъ Людовика XV. О! вы напрасно поносите кладбище еп. Іоанна, г-нъ де Бозиръ, оно плохо содержится, но хорошо населено.

Бозиръ шелъ за Каліостро, стараясь попадать куда тотъ ступалъ, какъ солдатъ, идущій во второмъ ряду, иметъ обыкновеніе длать по отношенію къ тому, кто идетъ впереди.

— А! сказалъ Каліостро вдругъ останавливаясь, такъ что Бозиръ, не ожидавшій этого, наткнулся на него.— Посмотрите, вотъ совсмъ свжая могила, въ ней лежитъ вашъ сотоварищъ. Цвтъ-Терновника, одинъ изъ убійцъ булочника Франсуа, повшенный недлю тому назадъ, по приговору Шатлэ, эта могила должна интересовать васъ, г-нъ де Бозиръ, какъ вы, онъ былъ прежде полицейскимъ, потомъ фальшивымъ сержантомъ и настоящимъ вербовщикомъ.

Зубы Бозира стучали, ему казалось, что онъ идетъ не среди терновника, а среди скорченныхъ рукъ, высунувшихся изъ земли, чтобы схватить его за ноги и этимъ показать ему, что сама судьба намтила здсь мсто, гд онъ долженъ спать вчнымъ сномъ.

— А! сказалъ наконецъ Каліостро, останавливаясь у развалинъ,— вотъ мы и пришли.

Онъ слъ на какой то обломокъ и указалъ Бозиру на камень рядомъ съ собою. И было время: ноги бывшаго полицейскаго подгибались подъ нимъ, и онъ скоре упалъ на камень, чмъ слъ.

— Теперь, когда мы такъ отлично устроились для бесды, любезный г-нъ де Бозиръ, разскажите мн, что произошло подъ арками площади Рояль? Засданіе вроятно было интересное.

— По правд сказать, ваше сіятельство, я въ настоящую минуту нсколько разстроенъ и, полагаю, мы оба выиграемъ, если вы станете предлагать мн вопросы.

— Хорошо! сказалъ Каліостро.— Я человкъ сговорчивый и не обращаю вниманія на форму, лишь бы мн знать то, что я хочу знать. Сколько васъ было человкъ подъ арками площади Рояль?

— Шестеро со мною.

— Шестеро съ вами, любезный г-нъ де Бозиръ. Посмотримъ, т ли это были люди, о которыхъ я думаю? Во первыхъ, вы, это несомннно.

Бозиръ вздохнулъ, выражая этимъ желаніе, чтобы сомнніе было возможно.

— Вы мн оказываете слишкомъ много чести, начиная съ меня, когда тамъ были такія важныя особы.

— Я слдую заповдямъ Евангелія, разв Евангеліе не говоритъ: ‘Первые будутъ послдними?’ Если первые должны быть послдними, то послдніе, естественно, очутятся первыми. Значитъ, я поступаю по Евангелію, какъ уже сказалъ вамъ. И такъ, во первыхъ, тамъ были вы, не такъ ли?

— Да.

— Затмъ, вашъ другъ Туркати, правда? старый офицеръ вербовщикъ, который берется собрать Брабантскій легіонъ.

— Да, проговорилъ Бозиръ,— тамъ былъ Туркати.

— Еще одинъ хорошій роялистъ, по фамиліи Маркье, бывшій сержантъ французской гвардіи, а теперь подпоручикъ центральной роты?

— Да, ваше сіятельство, Маркье.

— Потомъ г-нъ де Фавра?

— Потомъ г-нъ де Фавра.

— Потомъ человкъ въ маск?

— Потомъ человкъ въ маск.

— Можете вы мн дать какія нибудь свднія насчетъ этого человка въ маск, г-нъ де-Бозиръ?

Бозиръ такъ пристально посмотрлъ на Каліостро, что его глаза, казалось вспыхнули въ темнот.

— Но, проговорилъ онъ,— разв это..?

И онъ остановился, точно опасаясь совершить святотатство, если окончить начатую фразу.

— Разв это? повторилъ Каліостро.

— Разв это..?

— Э! да у васъ языкъ связанъ, любезный г-нъ де Бозиръ, на это надо обратить вниманіе. Связанный языкъ ведетъ иногда къ тому, что связываютъ и шею, а петля на ше можетъ оказаться очень опасной.

— Разв, возразилъ Бозиръ, принужденный сдаться,— это не Monsieur?

— Какой Monsieur? спросилъ Каліостро.

— Monsieur… Monsieur, братъ короля.

— Ахъ! любезный г-нъ де-Бозиръ, что такъ говоритъ г-нъ де-Фавра, которому выгодно заставить думать, что въ этомъ заговор онъ идетъ рука, объ руку съ принцемъ крови, я это вполн понимаю: кто не уметъ лгать, не уметъ и составлять заговоровъ. Но, чтобы вы и вашъ другъ Туркати, два вербовщика, т. е. два человка, привыкшіе брать точныя мрки съ вашихъ ближнихъ по футамъ, дюймамъ и линіямъ, чтобы вы позволили себя такъ обмануть, это невроятно.

— Правда, проговорилъ Бозиръ.

— Monsieur ростомъ пяти футовъ, трехъ дюймовъ, семи линій, а человкъ въ маск пяти футовъ, шести линій.

— Да, я уже думалъ объ этомъ, сказалъ Бозиръ,— но, если это не Monsieur, то кто же?

— А! я, право, очень счастливъ, что могу что-нибудь сообщить вамъ, любезный г-нъ де-Бозиръ, тогда какъ надялся кое-что узнать отъ васъ.

— Значитъ вы, ваше сіятельство, вы знаете, кто этотъ человкъ? спросилъ бывшій полицейскій, начинавшій оправляться, по мр того, какъ онъ возвращался къ дйствительности.

— Еще бы!

— Не будетъ ли нескромностью спросить у васъ…

— Его имя?

Бозиръ сдлалъ головой знакъ, что онъ именно это и хотлъ сказать.

— Назвать имя — вещь весьма серьезная, г-нъ де-Бозиръ, и, по правд сказать, я-бы предпочелъ, чтобы вы сами угадали.

— Угадать… Я уже дв недли ломаю себ надъ этимъ голову.

— А! потому, что вамъ никто не помогаете..

— Помогите вы мн, ваше сіятельство.

— Очень охотно. Знаете вы исторію Эдипа?

— Плохо, ваше сіятельство. Я видлъ разъ эту пьесу во Французской комедіи, но къ четвертому акту имлъ несчастіе заснуть.

— Чортъ побери! Я вамъ желаю всегда имть подобныя несчастія.

— Вы, однако, видите, что теперь это мн повредило.

— И такъ, я вамъ разскажу въ двухъ словахъ, кто такой былъ Эдипъ. Я его знавалъ ребенкомъ при двор царя Полиба и старикомъ при двор царя Адмета, вы, значить, можете лучше поврить тому, что я вамъ разскажу, чмъ поврили бы Эсхилу, Софоклу, Сенек, Корнелю, Вольтеру или г-ну Дюси, которые много о немъ слышали, но не имли преимущества лично знать его.

Бозиръ сдлалъ движеніе, точно хотлъ попросить у Каліостро объясненія относительно странной претензіи знать человка, умершаго три тысячи шестьсотъ лтъ тому назадъ, но затмъ ршилъ повидимому, что не стоитъ перебивать разсказчика, изъ за такихъ пустяковъ, такъ какъ остановился и знакомъ даль графу понять, что слушаетъ его.

— И такъ, я знавалъ Эдипа, продолжалъ Каліостро.— Ему предсказали, что онъ долженъ сдлаться убійцей своего отца и мужемъ своей матери. Поэтому, считая Полиба своимъ отцомъ, онъ покинулъ его, не сказавъ ему ни слова и отправился въ Фокиду. Передъ самымъ его отъздомъ, я посовтовалъ ему пойти, вмсто большой дороги изъ Долиса въ Дельы, по маленькой горной тропинк, хорошо мн извстной, но онъ заупрямился, и такъ какъ я не могъ ему сказать съ какой цлью давалъ ему этотъ совтъ, то вс мои просьбы о перемн дороги оказались напрасны. Результатомъ этого упрямства было, что случилось именно то, что я предвидлъ. На перекрестк дороги изъ Дельъ въ ивы онъ встртилъ человка въ сопровожденіи пяти рабовъ: человкъ сидлъ въ колесниц, а колесница занимала всю дорогу, все-бы могло обойтись благополучно, если бы человкъ въ колесниц согласился взять немного на лво, Эдипъ не много направо, но каждый хотлъ занимать средину дороги. Человкъ въ колесниц былъ темперамента холерическаго, Эдипъ былъ характера нетерпливаго. Пять рабовъ одинъ за другимъ бросились на помощь къ своему господину, и упали одинъ за другимъ, посл нихъ свалился въ свою очередь и ихъ господинъ. Эдипъ перешагнулъ черезъ шесть труповъ, среди которыхъ находился и трупъ его отца.

— Чортъ побери! проговорилъ Бозиръ.

— Затмъ, онъ продолжилъ свой путь къ ивамъ. На этой же дорог возвышалась гора Фисіонъ, и на еще боле узкой тропинк, чмъ та, гд Эдипъ убилъ своего отца, въ пещер жило одно странное животное. У него были крылья орла, голова и грудь женщины, туловище и когти льва.

— О! о! неужели вы врите на, существованіе подобныхъ чудовищъ, ваше сіятельство?

—Не стану утверждать этого, г-нъ де-Бозиръ, серьезно отвтилъ графъ,— потому что, когда я шелъ въ ивы по этой самой дорог тысячу лтъ спустя, во времена Эпаминонда, сфинксъ уже умеръ. Но, въ эпоху Эдипа, онъ была, еще живъ, и одною изъ его причудъ было сидть на дорог, предлагать загадки прохожимъ и пожирать ихъ, если они не могли отгадать его загадокъ. Но такъ какъ это продолжалось боле трехъ столтій, то прохожихъ становилось все мене, а зубы сфинкса сдлались очень длинны. Когда онъ увидлъ Эдипа, то вышелъ на середину дороги и поднялъ лапу, чтобы остановить молодаго человка. ‘Путникъ’, сказалъ онъ, ‘я сфинксъ’.

‘Ну что жъ изъ этого?’ спросилъ Эдипъ.— ‘Рокъ послалъ меня на землю, чтобы предлагать смертнымъ загадку, если они ее не угадаютъ то принадлежатъ мн, если же угадаютъ, я буду принадлежать смерти и самъ долженъ броситься въ бездну, куда до сихъ поръ бросалъ трупы всхъ тхъ, кто имлъ несчастье встртить меня на дорог’, Эдипъ заглянулъ въ пропасть и увидалъ, что она была покрыта костями и скелетами. ‘Хорошо’, сказалъ юноша, ‘какая загадка?’ — ‘Вотъ она’, отвтила птица-левъ: ‘Какое животное ходитъ утромъ на четырехъ ногахъ, въ полдень на двухъ, вечеромъ на трехъ?’ Эдипъ на минуту задумался, и потомъ спросилъ съ улыбкой, возбудившей тревогу въ сфинкс: ‘А если я угадаю, ты самъ бросишься въ бездну?’ ‘Таковъ законъ’, отвтилъ сфинксъ.— ‘ Ну, отвтилъ Эдипъ, это животное — человкъ’.

— Какъ человкъ? перебилъ Бозиръ, заинтересовавшійся разсказомъ, точно онъ касался современныхъ событій.

— Да, человкъ! человкъ, который въ дтств, т. е. въ утро своей жизни, ходитъ на ногахъ и на рукахъ, въ зрломъ возраст, т. е. въ полдень, ходитъ на двухъ ногахъ, а вечеромъ, т. е. въ старости, опирается на палку.

— Правда, чортъ побери! воскликнулъ Бозиръ.— Ну и сфинксу было непріятно услыхать это?

— Да, любезный г-нъ де-Бозиръ, такъ непріятно, что онъ бросился головою въ бездну и, будучи настолько честнымъ, чтобы не воспользоваться своими крыльями, разбилъ себ голову объ утесы. Что касается Эдипа, то онъ продолжалъ свой путь, пришелъ въ ивы, нашелъ Іокасту вдовой, женился на ней и такимъ образомъ выполнилъ пророчество оракула.

— Но какую аналогію видите вы, ваше сіятельство, между исторіей Эдипа и человкомъ въ маск?

— О! большую… подождите! Во первыхъ, вы желали знать его имя?

— Да.

— А я вамъ сказалъ, что предложу загадку, правда, что я не такъ кровожаденъ, какъ сфинкса, и не растерзаю васъ, если вы ее не угадаете. Вниманіе! я поднимаю лапу: Кто изъ придворныхъ внукъ своего отца, братъ своей матери и дядя своихъ сестеръ?

— Ахъ! чортъ, проговорилъ Бозиръ, впадая въ не мене глубокое размышленіе, чмъ Эдипъ.

— Подумайте хорошенько, г-нъ де-Бозиръ.

— Помогите мн немного, ваше сіятельство.

— Охотно… я васъ спросилъ, знаете-ли вы исторію Эдипа?

— Вы мн сдлали эту честь.

— Теперь, съ исторіи язычниковъ мы перейдемъ на священную. Вы знаете происшествіе съ Лотомъ?

— И его дочерьми?

— Вотъ именно.

— Еще бы! Но подождите. Да!.. да… вдь что-то говорили про стараго короля Людовика XV и его дочь г-жу Аделаиду!..

— Огонь! огонь! какъ говорятъ въ играхъ.

— Значитъ, человкъ въ маск?..

— Пяти футовъ, шести дюймовъ…

— Графъ Людовикъ.

— Еще бы!

— Графъ Людовикъ Нар…

— Шш!

— Да вдь вы сами говорили, что здсь только мертвецы.

— Да, но на ихъ могилахъ растетъ трава и растетъ лучше, чмъ гд-либо. А вдругъ эта трава, какъ розовый кустъ царя Мидаса… знаете вы исторію царя Мидаса?

— Нтъ, ваше сіятельство.

— Я вамъ разскажу ее въ другой разъ, а теперь вернемся къ нашей. И такъ, вы говорили? спросилъ онъ совершенно серьезно.

— Извините, я полагалъ, что ваше сіятельстве предлагали вопросы.

— Вы правы.

Пока Каліостро готовилъ свои вопросы, Бозиръ бормоталъ.

— Это врно. Внукъ своего отца, братъ своей матери, дядя своихъ сестеръ… это графъ Людовикъ Нар…

— Вниманіе! замтилъ Каліостро.

Бозиръ прервалъ свой монологъ и сталъ внимательно слушать.

— Теперь, когда у насъ не осталось ни малйшихъ сомнній насчетъ заговорщиковъ замаскированныхъ и не замаскированныхъ, перейдемъ къ цли заговора.

Бозиръ кивнулъ головой въ знакъ того, что онъ готовъ отвчать.

— Цль заговора похитить короля, такъ?

— Дйствительно, такова цль заговора.

— Увезти его въ Перонну?

— Въ Перонну.

— Теперь, средства?

— Денежныя?

— Да, сначала денежныя.

— Есть два милліона.

— Данные взаймы генуэзскимъ банкиромъ, но еще не достаточно имть деньги, надо имть людей.

— Г-нъ де-Лафайетъ только что приказалъ набрать баталіонъ, чтобы идти въ Брабантъ, возмутившійся противъ Имперіи.

— О! этотъ милйшій Лафайетъ, узнаю его! пробормоталъ Каліостро.— Положимъ! прибавилъ онъ громко,— у нихъ будетъ одинъ батальонъ, но для подобнаго проэкта одного батальона недостаточно, тутъ необходимо цлое войско.

— Есть и войско.

— А! какое-же войско?

— Тысяча двсти кавалеристовъ соберутся въ Версал, они выдутъ въ назначенный день въ одиннадцать часовъ вечера и въ два часа утра вступятъ въ Парижъ тремя колоннами.

— Прекрасно!

— Первая войдетъ черезъ заставу Шальо, вторая черезъ заставу дю-Руль, а третья черезъ Гренелль. Колонна, которая войдетъ по улиц Гренеллъ, убьетъ генерала Лафайета, та, что войдетъ черезъ заставу Шальо, убьетъ Неккера, наконецъ та, что войдетъ черезъ заставу дю-Руль, убьетъ г-на Бальи.

— Отлично! повторилъ Каліостро.

— Покончивъ съ этимъ, они заклепаютъ пушки, соберутся въ Елисейскихъ Поляхъ и пойдутъ на Тюльери, который намъ сдастся.

— Какъ? А національная гвардія?

— Вотъ тамъ-то и долженъ будетъ дйствовать брабантскій батальонъ, вмст съ наемной гвардіей, съ четырьмя стами швейцарцевъ и тремя стами заговорщиковъ изъ провинціи, при помощи единомышленниковъ въ самомъ дворц, батальонъ завладетъ наружными и внутренними входами. Къ королю войдутъ съ крикомъ: ‘Государь, Сентъ-Антуанское предмстье взбунтовалось… карета готова… надо бжать!’ Если король согласится бжать, все пойдетъ отлично, если-же не согласится, его унесутъ силой и отвезутъ въ Сенъ-Дени.

— Прекрасно!

— Тамъ они найдутъ двадцать тысячъ пхоты, къ которымъ присоединятся тысяча двсти человкъ кавалеріи, брабантскій батальонъ, четыреста швейцарцевъ, триста заговорщиковъ, десять, двадцать тысячъ роялистовъ, навербованныхъ по дорог, и короля отвезутъ въ Перонну.

— Все лучше и лучше! А что произойдетъ въ Перонн, любезный г-нъ де-Бозиръ?

— Въ Перонн будутъ находиться двадцать тысячъ человка, которые прибудутъ туда изъ приморской Фландріи, изъ Пикардіи. Артуа, Шампаньи, Бургундіи, Лотарингіи и Эльзаса. Въ настоящее время происходитъ наборъ двадцати тысячъ швейцарцевъ, двнадцати тысячъ нмцевъ и двнадцати тысячъ сардинцевъ, вмст съ первымъ конвоемъ короля это составить войско въ полтораста тысячъ человкъ.

— Не дурное число!

— Наконецъ, съ этими полутораста тысячами человкъ они пойдутъ на Парижъ, займутъ верховье и низовье рки, чтобы отрзать подвозъ продовольствія, и голодный Парижъ сдастся, тогда распустить Національное Собраніе, а короля, уже настоящаго короля, вернутъ на престолъ его предковъ.

— Аминь! проговорилъ Каліостро и всталъ.

— Вашъ разговоръ, любезный г-нъ де-Бозиръ, необыкновенно интересенъ, продолжалъ онъ,— но, какъ и вс великіе ораторы, когда вы все сказали, вамъ нечего боле говорить, вдь вы все сказали, не такъ-ли?

— Да, ваше сіятельство, пока.

— И такъ, прощайте, любезный г-нъ де-Бозиръ, когда вамъ понадобятся другіе десять луидоровъ, тоже въ качеств подарка, конечно, вы придете ко мн въ Бельвю.

— Въ Бельвю? и тамъ я спрошу его сіятельство графа Каліостро?

— Графа Каліостро? О! нтъ, васъ никто не пойметъ, спросите барона Заноне.

— Барона Заноне! воскликнулъ Бозиръ,— но такъ зовутъ того генуэзскаго банкира, который учелъ векселя Monsieur.

— Весьма возможно.

— Какъ, возможно?!

— Да, у меня такъ много всякихъ длъ, что и эта сдлка прошла въ числ другихъ, вотъ почему сначала я позабылъ о ней, но, теперь, дйствительно, нчто припоминаю.

Бозиръ былъ пораженъ возможностью забыть двухмилліонное дло и ршилъ, что гораздо выгодне поступить на службу кредитора, чмъ должника.

Однако, какъ ни глубоко было это удивленіе, онъ не забылъ въ какомъ страшномъ мст находился, и при первыхъ шагахъ Каліостро къ выходу, послдовалъ за нимъ, не отставая отъ него ни на шагъ.

Когда ворота были заперты, Каліостро спросилъ его:

— Въ какую сторону вы намрены идти, любезный г-нъ де-Бозиръ?

— А вы?

— Въ противоположную.

— Я пойду къ Пале-Роялю, ваше сіятельство.

— А я къ Бастиліи, г-нъ де-Бозиръ.

Съ этими словами они разстались, причемъ Бозиръ простился съ графомъ глубокимъ поклономъ, на что тотъ отвтилъ легкимъ наклоненіемъ головы, и оба почти немедленно исчезли во мрак, Каліостро въ улиц Темпля, а Бозиръ въ улиц Верери.

VI.
Гамэнъ доказываетъ, что онъ, дйствительно, мастеръ надъ мастерами, самый главный мастеръ.

Читатель помнитъ желаніе высказанное королемъ при Лафайет и граф Булье,— воспользоваться помощью своего бывшаго учителя Гамэна для одной трудной слесарной работы, онъ даже прибавилъ, что ловкій подмастерье былъ-бы не лишнимъ для составленія полной кузнечной трилогіи. Число три, любимое богами, понравилось и Лафайету, а потому онъ приказалъ, чтобы мастеръ Гамэнъ и его помощникъ имли свободный доступъ къ королю и чтобы ихъ провели въ кузницу, какъ только они явятся.

Поэтому, нтъ ничего удивительнаго, что черезъ нсколько дней посл этого разговора, къ воротамъ Тюльери подошелъ мастеръ Гамэнъ въ сопровожденіи подмастерья и, безъ всякой задержки, былъ приведенъ по корридорамъ и черной лстниц къ двери кузницы. У этой двери дежурный лакей остановился и доложилъ.

— Николай-Клавдій Гамэнъ, мастеръ слесарь, Людовикъ Леконтъ подмастерье.

Хотя въ этихъ именахъ не было ничего аристократическаго, но едва Людовикъ XVI услыхалъ ихъ, какъ самъ поспшилъ къ двери.

— Войдите! закричалъ онъ,— войдите!

— Сейчасъ, сейчасъ! произнесъ входя Гамэнъ съ фамильярностью не только близкаго знакомаго, но, даже, господина.

Что касается подмастерья, то онъ, или мене привыкъ къ сношеніями, съ великими міра сего, или по натур былъ одаренъ большимъ почтеніемъ къ коронованнымъ особамъ, въ какихъ-бы костюмахъ он ни представлялись, или въ какомъ-бы костюм онъ самъ къ нимъ не являлся, но онъ ничего не отвтилъ на приглашеніе короля и войдя только черезъ нсколько минутъ посл мастера Гамэна, остался стоять у двери, держа свою куртку на рук.

Впрочемъ, стоя тамъ, онъ, пожалуй, могъ лучше уловить радость, блеснувшую въ тусклыхъ глазахъ короля, и отвтить ему почтительнымъ наклоненіемъ головы.

— А! это ты, любезный Гамэнъ! сказалъ Людовикъ XVI,— я очень радъ тебя видть, по правд сказать, я уже боле на тебя не разсчитывалъ, я думалъ, что ты меня забылъ.

— Да вотъ почему вы взяли подмастерье! отвтилъ Гамэнъ.— Вы хорошо сдлали и имли полное право на это, такъ какъ меня не было съ нами, но къ несчастью, прибавилъ онъ насмшливо,— подмастерье не то, что мастеръ, а?

Подмастерье сдлалъ знакъ королю.

— Что длать, мой бдный Гамэнъ! сказалъ Людовикъ XVI,— меня уврили, что ты не хочешь боле видть меня ни вблизи, ни издали: говорили, что ты боишься скомпрометировать себя…

— По правд сказать, государь, вы сами могли убдиться въ Версал, что не очень-то выгодно принадлежать къ числу вашихъ друзей: я былъ свидтелемъ, какъ самого г-на Ліонара заставили, въ кабачк у Севрскаго моста завить головы двухъ тлохранителей, у которыхъ на лиц окоченла отвратительная гримаса, и которые были убиты за то, что стояли у дверей вашихъ комнатъ, когда ваши добрые друзья парижане пришли навстить васъ.

Лицо короля затуманилось, подмастерье опустилъ голову.

— Но, продолжалъ Гамэнъ,— говорятъ, что дла идутъ лучше съ тхъ поръ, какъ вы вернулись въ Парижъ и что вы длаете изъ парижанъ все, что хотите? Чортъ побери! это и неудивительно, ваши парижане такъ глупы, а королева такъ уметъ всхъ очаровывать, когда ей того захочется.

Людовикъ XVI ничего не отвтилъ, но щеки его слегка вспыхнули.

Что касается молодаго человка, то онъ, казалось, сильно страдалъ отъ фамильярностей, какія позволялъ себ мастеръ Гамэнъ. Обтеревъ свой лобъ платкомъ, быть можетъ нсколько тонкимъ для подмастерья, онъ подошелъ къ королю.

— Государь, сказалъ онъ,— не угодно ли вашему величеству позволить мн разсказать, какимъ образомъ мастеръ Гамэнъ иметъ честь находиться передъ лицомъ вашего величества, и какимъ образомъ я самъ очутился съ нимъ?

— Разскажи, любезный Луи, отвчалъ король.

— А! такъ-таки прямо: любезный Луи, ворчалъ Гаменъ.— Любезный Луи… посл двухнедльнаго знакомства, рабочему, подмастерью!.. Что же вы скажете мн, знающему васъ уже двадцать пять лтъ? мн, вложившему вамъ въ руки напилокъ? мн мастеру? Вотъ что значить имть позолоченный языкъ и блыя руки?

— Я теб скажу: ‘Мой добрый Гамэнъ!’ Я называю этого молодаго человка мой любезный Луи, не потому, что онъ выражается красиве тебя, и не потому, что онъ моетъ руки чаще чмъ, можетъ быть, ты это длаешь,— теб извстно, что я очень мало цню вс эти нжности,— но потому, что онъ нашелъ возможность привести ко мн тебя, моего друга, когда мн сказали, что ты боле не хочешь видть меня!

— О! совсмъ не я не хотлъ насъ боле видть, не смотря на вс ваши недостатки, я, все-таки, очень люблю васъ. Но супруга моя, г-жа Гамэнъ, постоянно твердила мн: ‘У тебя плохія знакомства, Гамэнъ, знакомства слишкомъ знатныя для тебя, но теперешнему времени не хорошо знаться съ аристократами, у насъ есть небольшое имущество, будемъ беречь его, у насъ есть дти, намъ надо ихъ воспитывать, если и дофинъ тоже захочетъ учиться слесарному мастерству, пусть обращается къ другимъ, во Франціи нтъ недостатка въ слесаряхъ’.

Людовикъ XVI взглянулъ на подмастерье и проговорилъ, заглушая полу насмшливый, полу грустный вздохъ:

— Да, конечно, во Франціи нтъ недостатка въ слесаряхъ, но не въ такихъ слесаряхъ, какъ ты.

— Вотъ это самое я и сказалъ мастеру, государь, когда пришелъ къ нему отъ вашего имени, перебилъ подмастерье,—я сказалъ ему: ‘Вотъ что, мастеръ! король длаетъ теперь секретный замокъ, ему нужна помощь слесаря: ему говорили обо мн, онъ и взялъ меня, это большая честь… конечно… но онъ длаетъ тонкую работу Все шло хорошо, пока мы возились съ замкомъ, пока дло касалось замочной коробки и запирки, вдь всякому извстно, что это дло не трудное, но, когда понадобилось приладить замычку, вотъ когда простому рабочему пришлось плохо’…

— Еще бы! проговорилъ Гамэнъ,— замычка — душа замка и не всякому дано справиться съ подобной работой.

— Вотъ именно… ‘Оттого то, продолжалъ я,— я и пришелъ къ вамъ, мастеръ Гамэнъ. При всякомъ затрудненіи король говорилъ со вздохомъ: Ахъ! еслибы Гамэнъ былъ здсь!— Тогда я сказалъ королю: ‘Ну что же, прикажите придти вашему знаменитому Гамэну и пусть онъ покажетъ себя на дл!’ Но король отвчалъ: ‘Безполезно, мой бдный Луи, Гамэнъ забылъ меня.— ‘Забыть ваше величество! когда онъ удостоился чести работать съ королемъ, это невозможно’…’ Тогда я сказалъ королю: ‘Я пойду за нимъ, за этимъ мастеромъ надъ мастерами, мастеромъ надъ всми!’ Король мн сказалъ: ‘Иди, но теб не привести его!’ Я сказалъ: ‘Приведу!’ и ушелъ. Ахъ! государь, я не зналъ, какую обузу взялъ я на себя и съ какимъ человкомъ мн пришлось имть дло! Кром того, когда я явился къ нему, какъ подмастерье, онъ заставилъ меня выдержать экзаменъ, который будетъ потрудне экзамена въ Кадетскую школу. Наконецъ… меня допустили къ нему. На другой день я ршился сказать ему, что присланъ отъ васъ. Тутъ я подумалъ, что онъ прогонитъ меня: онъ называлъ меня шпіономъ, мошенникомъ. Какъ я ни уврялъ его, что присланъ вами, ничто не помогало. Только, когда я признался ему, что мы съ вами начали работу, которую не можемъ кончить, онъ сталъ немного успокаиваться, но, все таки, это не убдило его. Онъ говорилъ, что враги его устроили ему западню. Наконецъ, только вчера, когда я отдалъ ему двадцать пять луидоровъ, переданныхъ мн для него вашимъ величествомъ, онъ сказалъ: ‘А! а! это и вправду можетъ быть отъ короля!.. Ну, хорошо, прибавилъ онъ, мы пойдемъ завтра, кто ничмъ не рискуетъ, ничего не получаетъ!’ Весь вечеръ я поддерживалъ мастера въ его добромъ намреніи, а сегодня утромъ сказалъ ему: ‘Послушайте-ка, надо отправляться!’ Онъ еще немного упирался, но я наконецъ убдилъ его. Я надлъ на него передникъ, подалъ ему палку, толкнулъ на улицу: мы отправились по Парижской дорог, и вотъ мы здсь!

— Добро пожаловать, проговорилъ король, благодаря взглядомъ молодаго человка, которому, повидимому, было такъ же трудно передать свой разсказъ въ этой форм, какъ было бы трудно мастеру Гамэну произнести рчь Боссюэта или проповдь Флешье.— А теперь, мой другъ Гамэнъ, продолжалъ король,— такъ какъ ты, кажется, торопишься, то не станемъ терять времени.

— Вотъ именно, проговорилъ слесарь, — къ тому же, я общалъ г-ж Гамэнъ вернуться сегодня же вечеромъ. Ну, гд этотъ знаменитый замокъ?

Король подалъ мастеру почти конченный замокъ.

— Что же ты говорилъ, что это замокъ, отпирающійся съ обихъ сторонъ? обратился Гамэнъ къ подмастерью.—Дуракъ! это сундучный замокъ. Посмотримъ, посмотримъ… А! тутъ что то не ладится?… Ничего, у мастера Гамэна все должно уладиться.

Гамэнъ попробовалъ повернуть ключъ.

— А! вотъ, вотъ! сказалъ онъ.

— Ты нашелъ погршность, любезный Гамэнъ?

— Еще бы!

— Ну, покажи-ка мн!

— О! это пустяки, смотрите. Бородка ключа хорошо зацпляетъ за большой зубчикъ, зубчикъ правильно описываетъ половину своего круга, но, такъ какъ грань его не достаточно обточена, онъ и не можетъ выйти.

Людовикъ XVI и подмастерье переглянулись, восхищенные знаніемъ Гамэна.

— Э! Господи! это, вдь, такъ просто, продолжалъ тотъ, ободренный этимъ молчаливымъ удивленіемъ,— и я не понимаю, какъ вы могли забыть это. Съ тхъ поръ, какъ вы не видали меня, вы должно быть думали о куч всякихъ пустяковъ, которые отшибли у васъ память! У васъ три зубчика, не такъ ли? одинъ большой и два маленькихъ, одинъ въ пять линій, другіе въ дв?

— Конечно, сказалъ король, съ интересомъ слдя за объясненіемъ Гамэна.

— И такъ, какъ только ключъ выпустилъ большой зубчикъ, онъ долженъ открыть замычку, которую только что заперъ, не такъ ли?

— Да, сказалъ король.

— Но надо, чтобы онъ могъ зацпить въ обратномъ смысл за второй зубчикъ въ ту минуту, какъ отпускаетъ первый,

— А! да, да, проговорилъ король.

— А! да, да, повторилъ Гамэнъ добродушно.— Но, какъ же вы хотите, чтобы это сдлалъ этотъ несчастный ключъ, если разстояніе между большимъ и маленькимъ зубчикомъ не равно толщин бородки съ прибавкой маленькаго свободнаго мста.

— А!

— А!.. снова повторилъ Гамэнъ.— Хотя вы и французскій король, хотя вы и говорите: ‘Я хочу!’ но маленькій зубчикъ возражаетъ: ‘А я не хочу!’ и кончено! Это тоже самое, какъ когда вы ссоритесь съ Собраніемъ, Собраніе всегда оказывается сильнйшимъ!

— Однако, это можно исправить? спросилъ король.

— Еще бы! всегда все можно исправить. Стоитъ только нсколько заострить первый зубчикъ, отдлить его на четыре линіи отъ втораго, на такомъ же разстояніи установить третій,— вотъ этотъ, тотъ, что останавливается на скобк, и все будетъ готово.

— Но, замтилъ король,— вс эти поправки потребуютъ цлаго дня, мой бдный Гамэнъ?

— О! да, цлаго дня для всякаго другого, но для Гамэна достаточно двухъ часовъ, только, пусть меня оставятъ одного и не надодаютъ мн всякими замчаніями… Гамэнъ, сюда… Гамэнъ, туда… Пусть меня оставятъ одного. Въ кузниц, какъ мн кажется, довольно всякихъ инструментовъ и черезъ два часа… и такъ, черезъ два часа, если работа будетъ прилично орошена, прибавилъ онъ улыбаясь,— вы можете вернуться, замокъ будетъ оконченъ.

Король только и желалъ того, чего требовалъ мастеръ. Уединеніе Гамэна доставляло ему случай поговорить съ глазу на глазъ съ подмастерьемъ.

Однако, онъ не сразу согласился.

— Но вдругъ теб. что нибудь понадобится, Гамэнъ?

— Если мн что нибудь понадобится, я позову лакея, только бы ему было приказано подавать мн все то, что я потребую… вотъ все, что мн нужно.

Король самъ подошелъ къ двери.

— Франсуа, сказалъ онъ, отворяя ее,— оставайтесь здсь, пожалуйста. Вотъ Гамэнъ, мой бывшій учитель слесарному ремеслу, онъ поправляетъ испорченный замокъ. Вы подадите ему все, чтобы ему ни понадобилось, а прежде всего одну или дв бутылки хорошаго бордо.

— Если бы вы были такъ добры, государь, вспомнить, что я предпочитаю бургундское, это чертовское бордо пьешь, точно теплую воду!

— Ахъ! да, правда… я забылъ, проговорилъ разсмявшись Людовикъ XVI, а вдь мы не разъ пили съ тобой, мой бдный Гамэнъ… Бургундскаго, Франсуа, слышите, Вольнея!

— Отлично! проговорилъ Гамэнъ, облизываясь,— я помню это названіе!

— И отъ него у тебя текутъ слюнки, а? Будь покоенъ, ты получишь его. А теперь, мы оставимъ тебя одного, когда ты кончишь, пришли за нами.

— Что же вы будете длать въ это время?

— Шкафъ, для котораго назначается замокъ.

— А! вотъ это подходящая для васъ работа. Желаю успха!

— И теб также! отвчалъ король.

Кивнувъ головою Гамэну, король вышелъ въ сопровожденіи подмастерья, Луи Леконта, или графа Луи, какъ предпочтетъ, конечно, называть его читатель, который настолько проницателенъ, что вроятно узналъ въ этомъ ложномъ помощник сына маркиза Булье.

VII.
Бесда вовсе не о замкахъ и ключахъ.

На этотъ разъ Людовикъ XVI вышелъ изъ кузницы по лстниц, предназначенной для него одного. Она вела прямо въ его кабинетъ.

Одинъ изъ столовъ этого кабинета былъ покрытъ огромной картой Франціи, доказывавшей, что король часто изучалъ самую короткую и легкую дорогу для вызда изъ своего королевства.

Только, когда они спустились съ лстницы и дверь затворилась за королемъ и подмастерьемъ слесаря, Людовикъ XVI, окинувъ испытующимъ взглядомъ комнату, призналъ того, кто слдовалъ за нимъ съ курткой на плеч и картузомъ въ рукахъ.

— Наконецъ-то мы одни, любезный графъ, сказалъ онъ,— прежде всего, позвольте мн похвалить васъ за вашу ловкость и поблагодарить за вашу преданность.

— А мн, государь, позвольте попросить прощенія у вашего величества за то, что я осмлился явиться въ такомъ костюм и позволилъ себ такъ говорить, хотя я это сдлалъ, желая оказать услугу вашему величеству.

— Вы говорили, какъ храбрый дворянинъ, любезный Луи, и, какъ бы вы ни были одты, подъ вашей одеждой бьется благородное сердце. Но намъ нельзя терять времени, никто не знаетъ, что вы здсь, даже королева, никто насъ не подслушиваетъ, скажите скоре, зачмъ вы пріхали?

— Ваше величество соблаговолили послать къ моему отцу одного офицера?

— Да, г-на де-Шарни.

— Г-на де-Шарни, такъ точно. Ему было вручено письмо…

— Незначительное, оно должно было служить лишь вступленіемъ для словеснаго порученія.

— Онъ передалъ это словесное порученіе, государь. Отецъ послалъ меня въ Парижъ въ надежд, что мн удастся наедин поговорить съ вашимъ величествомъ и условиться на счетъ подробностей всего плана.

— Вамъ, значитъ, все извстно?

— Я знаю, что король желалъ бы въ каждую данную минуту имть увренность въ возможности покинуть Францію.

— И онъ разсчитываетъ на помощь маркиза Булье, какъ на человка, наиболе способнаго помочь ему.

— Мой отецъ очень польщенъ и благодаренъ за честь, какую вы оказали ему, государь, такимъ довріемъ.

— Но перейдемъ къ главному. Что говорить онъ о моемъ план?

— Что онъ рискованъ, требуетъ большихъ предосторожностей, но не совсмъ невозможенъ.

— Прежде всего, скажите, не слдуетъ-ли поручить завдыванію г-на Булье еще нсколько провинцій и, въ особенности, Франшъ-Конте, чтобы облегчить ему его благородное и самоотверженное содйствіе?

— Таково мнніе и моего отца, государь, и я счастливъ, что король первый упомянулъ объ этомъ, маркизъ боялся, чтобы ваше величество не приписало это желаніе личному честолюбію…

— Полноте, разв я не знаю безкорыстія вашего отца? Скажите, объяснилъ онъ вамъ какую лучше выбрать дорогу?

— Прежде всего, государь, мой отецъ боится одного.

— Чего?

— Чтобы вашему величеству не было предложено нсколькихъ проектовъ бгства со стороны-ли Испаніи, Имперіи или туринскихъ эмигрантовъ, проэктовъ, которые будутъ только мшать одинъ другому, а за тмъ того, чтобы его проэктъ не потерплъ неудачи вслдствіе одного изъ тхъ случайныхъ обстоятельствъ, какія всегда приписываютъ судьб, тогда какъ они почти всегда бываютъ результатомъ зависти, неосторожности или легкомыслія той или другой стороны.

— Общаю вамъ, любезный Луи, позволить всмъ интриговать вокругъ меня, во первыхъ, это потребность всхъ партій, а затмъ, это непремнное слдствіе моего положенія. Между тмъ, какъ умъ Лафайета и взоры Собранія будутъ слдить за всми этими нитями, не имющими другой цли, кром желанія ввести ихъ въ заблужденіе, мы, не довряя нашего плана никому, кром лицъ совершенно необходимыхъ для его выполненія, — лицъ, на которыхъ мы уврены, что можемъ положиться, мы пойдемъ своей дорогой съ тмъ большей увренностью, чмъ большей тайной она будетъ окружена.

— Разъ это установлено, государь, вотъ что мой отецъ иметъ честь предложить вашему величеству.

— Говорите, сказалъ король, наклоняясь надъ картой Франціи.

— Государь, есть нсколько пунктовъ, куда король можетъ удалиться.

— Конечно.

— Король уже сдлалъ свой выборъ?

— Нтъ еще. Я ждалъ совта г-на де Булье и полагаю, что вы привезли его.

Молодой человкъ почтительно наклонилъ голову.

— Говорите, сказалъ Людовикъ XVI.

— Во первыхъ, Безансонъ, государь, его крпость представляетъ пунктъ очень важный и очень выгодный для сосредоточенія войска и полученія помощи отъ швейцарцевъ. Швейцарцы, соединясь съ войскамъ, могутъ двинуться черезъ Бургундію, гд роялисты многочисленны, и оттуда идти на Парижъ.

Король сдлалъ знакъ головой, означавшій: ‘Я-бы предпочелъ нчто другое’.

Молодой графъ продолжалъ.

— Затмъ, Валансьенъ, государь, или всякій другой городъ Фландріи, гд имется врный гарнизонъ. Г-нъ де Булье самъ-бы отправился туда съ войсками, ему подчиненными, до или посл прізда вашего величества.

Людовикъ XVI снова покачалъ головой, какъ-бы говоря: ‘Что нибудь другое!’

— Вы, ваше величество, можете выхать черезъ Арденскія горы и австрійскую Фландрію и затмъ вернуться по той-же границ въ одну изъ крпостей, которую будетъ держать на готов г-нъ де Булье, и гд заране будутъ собраны войска.

— Я вамъ сейчасъ объясню причину, заставляющую меня спросить насъ, нтъ-ли у васъ чего нибудь получше всего этого?

— Наконецъ, можно прямо направиться на Седанъ или Монмеди, тамъ, въ центр раіона подчиненнаго его командованію, генералъ имлъ бы полную свободу дйствій и, повинуясь желанію вашего величества, или вышелъ бы изъ Франціи, или направился на Парижъ.

— Я вамъ объясню въ двухъ словахъ, любезный графъ, что заставляетъ меня отказаться отъ первыхъ трехъ предположеній и остановиться, по всей вроятности, на четвертомъ. Вопервыхъ, до Безансона слишкомъ далеко, и, слдовательно, меня легко могутъ остановить, прежде чмъ я туда доду, Валансьенъ на хорошемъ разстояніи, и я-бы ничего не имлъ противъ него, благодаря отличному настроенію этого города, но г-нъ де-Рошамбо, командующій въ Геннегау, то есть у его воротъ, совершенно пропитанъ демократическимъ духомъ, что касается того, чтобы выхать черезъ Арденскія горы и Фландрію и просить помощи у Австріи… нтъ, это невозможно, помимо того, что я не люблю Австріи, которая вмшивается въ наши дла только для того, чтобы ихъ запутать, у Австріи въ настоящее время слишкомъ много своихъ хлопотъ съ болзнью моего зятя, съ войной съ Турціей, съ возстаніемъ въ Брабант, чтобы я навязалъ ей еще ссору съ Франціей. Кром того, я не желаю узжать изъ Франціи, разъ король покидаетъ свое королевство, онъ никогда не можетъ знать, вернется-ли онъ въ него. Вспомните Карла II, Якова II: одинъ вернулся только черезъ тринадцать лтъ, другой совсмъ не вернулся. Нтъ, я предпочитаю Монмеди.— Монмеди находится на достаточномъ разстояніи, въ центр раіона подвластнаго командованію вашего отца… Скажите маркизу, что мой выборъ сдланъ, и что я удалюсь въ Монмеди.

— Ваше величество твердо ршились на это бгство, или это только одинъ проэктъ? осмлился спросить молодой графъ.

— Ничего еще не ршено, любезный Луи, и все будетъ зависть отъ обстоятельствъ. Если увижу, что королев и моимъ дтямъ грозитъ опасность, какъ это было въ ночь съ 5 на 6 октября, то я немедленно приму ршеніе. Передайте вашему отцу, любезный Луи, что ршеніе, разъ принятое, будетъ безповоротно.

— Теперь, государь, не позволено-ли мн будетъ представить на мудрое обсужденіе вашего величества мнніе моего отца на счетъ самаго способа путешествія…

— О! говорите, говорите!

— Онъ полагаетъ, государь, что опасность путешествія можно было быть уменьшить, не подвергаясь этой опасности всмъ сразу.

— Объяснитесь.

— Государь, ваше величество могло-бы ухать съ madame Royale и г-жей Елизаветой въ одну сторону, тогда какъ королева съ Дофиномъ ухала-бы въ другую… такъ что…

Король не допустилъ г-на де Булье окончить свою фразу,

— Безполезно разсуждать объ этомъ, любезный Луи, недавно въ одну торжественную минуту мы ршили съ королевой, что не разстанемся. Если вашъ отецъ хочетъ насъ спасти, пусть онъ спасаетъ насъ вмст, или совсмъ не спасаетъ.

Молодой графъ поклонился.

— Когда настанетъ время, ваше величество пришлете свои приказанія, и эти приказанія будутъ исполнены. Позволю себ только замтить, государь, что будетъ трудно найти достаточно большую карету, чтобы ихъ величества, ихъ августйшія дти, г-жа Елизавета и два-три лица изъ свиты, могли въ ней удобно помститься.

— Не безпокойтесь объ этомъ, любезный Луи, такую нарочно готовятъ, этотъ случай предусмотрнъ.

— Еще одна вещь, государь: въ Монмеди ведутъ дв дороги, мн остается спросить, которую изъ двухъ предпочитаетъ ваше величество, чтобы довренный инженеръ могъ изучить ее?

— Мы имемъ такого довреннаго инженера. Г-нъ де Шарни, всецло намъ преданный, снялъ карты съ окрестностей Шандернагора съ замчательной врностью и талантомъ. Чмъ меньше лицъ мы пріобщимъ къ своей тайн, тмъ лучше, графъ — давно испытанный, умный и храбрый слуга: воспользуемся-же имъ. Что касается дороги, вы видите, что я уже думалъ о ней. Такъ какъ я уже ране выбралъ Монмеди, то об дороги къ нему на этой карт обозначены булавками.

— Даже три дороги, государь, почтительно замтилъ Булье.

— Да, знаю, та, что ведетъ изъ Парижа въ Мецъ, посл Вердена, ее оставляютъ и вдоль Мааса берутъ дорогу въ Стеней, отъ котораго Монмеди всего въ трехъ лье.

— Есть еще дорога на Реймсъ, Ретель и Стеней, сказалъ молодой графъ съ такой живостью, что король замтилъ его предпочтеніе къ ней.

— А! а! проговорили, король,— вы, кажется, предпочитаете эту дорогу?

— О! не я, государь, Боже сохрани меня, почти мальчика, отъ отвтственности высказывать свое мнніе въ такомъ важномъ дл! Нтъ, государь, это не мое мнніе, а моего отца, и оно основывается на томъ, что мстность, по которой она проходитъ, бдная, почти пустынная, и, слдовательно, требуетъ мене предосторожностей, отецъ прибавляетъ, что королевскій Нмецкій полкъ, лучшій во всей арміи, единственный, быть можетъ, оставшійся врнымъ, стоитъ въ Стеней, и отъ Ретеля ему можно-бы поручить конвоировать ваше величество, и такимъ образомъ избгнуть опасности слишкомъ большого передвиженія войскъ.

— Да, перебилъ король,— но пришлось-бы прозжать черезъ Реймсъ, гд я былъ коронованъ, и гд всякій можетъ узнать меня… Нтъ, любезный графъ, мое ршеніе принято на этотъ счетъ.

Король произнесъ эти слова такимъ твердымъ голосомъ, что графъ Луи даже не пытался поколебать его ршенія.

— И такъ, король ршилъ?..

— хать по Шалонской дорог на Вареннъ, избгая Вердена. Что касается полковъ, то они будутъ разставлены по маленькимъ городамъ между Монмеди и Шалономъ, я, даже, ничего не имю противъ того, чтобы первый отрядъ ожидалъ меня въ этомъ послднемъ город.

— Придется еще обсудить, государь, до какого города должны доходить эти отряды, но только вашему величеству вроятно извстно, что въ Варенн нтъ почтовой станціи.

— Мн пріятно видть, что вы все такъ хорошо знаете, графъ, сказалъ смсь король,— это доказываетъ, что вы серьезно изучили нашъ планъ, но не безпокойтесь, мы найдемъ возможность держать лошадей на готов подъ городомъ, или за городомъ, нашъ инженеръ скажетъ намъ, гд будетъ всего лучше.

— А теперь, государь, когда почти все уже ршено,— не разршитъ-ли мн ваше величество отъ имени отца моего, привести нсколько строкъ одного итальянскаго писателя. Он показались отцу настолько подходящими къ положенію вашего величества, что онъ заставилъ меня выучить ихъ наизусть.

— Скажите ихъ, графъ.

— Вотъ он: ‘Отсрочка всегда вредна, въ одномъ предпринимаемомъ дл никогда не бываетъ вполн благопріятныхъ обстоятельствъ, такъ что тотъ, кто ждетъ, пока не встртитъ отличнаго случая, никогда ничего не предприметъ, а если что и предприметъ, то зачастую очень плохо выполнитъ’. Это слова писателя, государь.

— Да, графъ, и этотъ писатель — Маккіавель. Я приму во вниманіе совты посланника великолпной республики… Но тише! я слышу шаги на лстниц… Гамэнъ идетъ, пойдемъ къ нему на встрчу, чтобы онъ не замтилъ, что мы занимаемся совсмъ не шкафомъ.

Съ этими словами король отворилъ дверь на секретную лстницу. Онъ едва не опоздалъ, мастеръ надъ мастерами былъ уже на послдней ступеньк съ замкомъ въ рукахъ.

VIII.
Оказывается, что судьба покровительствуетъ пьяницамъ.

Въ тотъ же день, около восьми часовъ вечера, изъ Тюльери вышелъ человкъ въ одежд рабочаго, придерживая рукою карманъ своей куртки, точно въ немъ лежала сумма денегъ боле значительная, чмъ обыкновенно лежитъ въ карман мастероваго. Выйдя изъ Тюльери и перейдя мостъ, онъ взялъ влво по алле, которую прежде называли: Port au Marbre, а теперь Cours-la-Reine.

Пройдя эту аллею, онъ очутился на набережной Савоннери.

Въ то время, набережная Савоннери была очень оживлена днемъ и хорошо освщена вечеромъ множествомъ маленькихъ кабачковъ, гд по воскресеньямъ добрые буржуа покупали всякую провизію, которую забирали съ собою на лодки, нанятыя за два су съ человка, чтобы провести день на остров Лебедей, безъ этой предосторожности они рисковали тамъ умереть съ голоду въ обыкновенные дни недли потому, что онъ былъ совершенно безлюденъ, а въ праздники и воскресенья — потому, что онъ былъ слишкомъ населенъ.

У перваго кабака, встрченнаго рабочимъ на дорог, онъ выдержалъ сильную внутреннюю борьбу, изъ которой вышелъ побдителемъ. Онъ не вошелъ въ этотъ кабакъ и прошелъ мимо.

У втораго кабака искушеніе возобновилось, въ этотъ разъ, другой человкъ, незамтно для него слдовавшій за нимъ, какъ тнь, могъ подумать, что онъ поддается искушенію, такъ какъ рабочій, уклонясь съ прямой дороги, направился къ храму Бахуса, какъ тогда выражались, и чуть не задлъ его порога.

Тмъ не мене, и на этотъ разъ воздержаніе восторжествовало и, весьма вроятно, еслибы онъ не встртилъ третьяго кабака, онъ продолжалъ бы свой путь, хотя и не совсмъ трезвымъ, такъ какъ онъ, повидимому, уже поглотилъ достаточную дозу жидкости, увеселяющей сердце человка,— но въ состояніи полнаго самообладанія, которое дало-бы ему возможность управлять своими ногами и заставить ихъ держаться прямой дороги.

Къ несчастью, ему попался не только третій, но десятый и двадцатый кабакъ, искушенія слишкомъ часто возобновлялись, чтобы сила сопротивленія окончательно не ослабла.

И такъ рабочій, до сихъ поръ боровшійся съ демономъ вина, вошелъ въ кабакъ, остановился у конторки и спросилъ только стаканъ.

Незнакомецъ, слдовавшій за нимъ издали, тоже остановился и услся на парапетъ набережной, прямо противъ двери кабака, гд рабочій распивалъ свое вино. Когда тотъ пустился въ путь, и незнакомецъ черезъ нсколько минутъ послдовалъ за нимъ.

Но извстно, что разъ роковой кубокъ опьяненія коснется устъ, какъ жажда начинаетъ рости. Поэтому рабочій стали, заходить во вс кабаки по дорог, при чемъ уже не ограничивался стаканами, а спрашивалъ по полубутылк.

Тнь, такъ упорно слдившая за нимъ, тоже каждый разъ останавливалась, не обнаруживая ни малйшаго неудовольствія отъ этихъ задержекъ.

Наконецъ пьяница, не желая боле останавливаться, но желая продолжать пить, запасся цлой откупоренной бутылкой, которую онъ опорожнивалъ по пути, выдлывая при этомъ всевозможные зигзаги ногами. Въ такомъ вид онъ вышелъ черезъ заставу Пасси безъ всякой помхи, такъ какъ напитки позволялось выносить изъ Парижа безъ пошлины.

Незнакомецъ, слдовавшій за нимъ, вышелъ также благополучно.

Отойдя шаговъ сто отъ заставы, рабочій могъ поздравить себя съ принятой имъ предосторожностью, такъ какъ кабаки становились все рже, пока, наконецъ, совсмъ не исчезли.

Но нашему философу это было безразлично. Какъ древній мудрецъ, онъ несъ съ собою не только свое счастье, но и свое веселье.

Это веселье выражалось у него въ пніи, но къ несчастью, оказалось очень преходящимъ, такъ какъ длилось, пока не истощилось вино въ бутылк. Тогда онъ отъ веселаго настроенія перешелъ сначала къ воркотн, а мало по малу и къ проклятіямъ. Эти проклятія относились къ неизвстнымъ гонителямъ, на которыхъ жаловался нашъ несчастный путникъ.

— О! несчастный! говорилъ онъ, — о! несчастная… старому другу, учителю, дать подмшанное вино… Фуй! Пусть онъ еще разъ пришлетъ за мною, чтобы чинить его замки, пусть только пришлетъ за мною своего компаньона предателя, который бросилъ меня, и я скажу ему: ‘Прощай, государь! пусть твое величество само чинить свои замки’. И мы посмотримъ, такъ ли легко сдлать замокъ, какъ написать указъ… получишь ты отъ меня замки съ тремя зубцами… получишь замычки съ коробочкой… О! несчастный!.. О! несчастная! ршительно, они отравили меня!

Съ этими словами несчастная жертва, побжденная, конечно, силою яда, въ третій разъ растянулась во всю свою длину на мостовой, покрытой толстымъ слоемъ грязи.

Въ первые два раза онъ поднимался самъ, какъ это ни было трудно, но теперь онъ принужденъ былъ сознаться, что такая задача превышаетъ его силы и со вздохомъ, похожимъ на стонъ, ршилъ, казалось, провести эту ночь на лон нашей общей матери — природы.

Этого, конечно, и ждалъ неизвстный, такъ настойчиво слдовавшій за нимъ. Онъ издали смотрлъ на его тщетныя попытки подняться, потомъ тихонько подошелъ къ нему и позвалъ прозжавшій фіакръ.

— Послушайте, мой другъ, сказалъ онъ кучеру,— моему товарищу сдлалось дурно, вы получите шесть ливровъ, если положите этого бднягу въ вашу карету и отвезете въ кабачекъ къ Севрскому мосту. Я сяду съ вами на козлы.

Въ его намреніи ссть рядомъ съ кучеромъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ онъ самъ по своей одежд казался человкомъ простого званія. Поэтому и кучеръ отвтилъ ему безъ церемоніи:

— Шесть франковъ! гд же они, твои шесть франковъ?

— Вотъ они, мой другъ, сказалъ незнакомецъ, нисколько не обижаясь такимъ недовріемъ, и подавая деньги.

— А когда мы прідемъ туда, получу я что-нибудь на чай, добрый баринъ? спросилъ кучеръ, смягчившись при вид денегъ.

— Это будетъ зависть отъ зды. Положи этого бднягу въ твою карету, хорошенько запри дверцы, постарайся, чтобы твои клячи хорошенько бжали, и у Севрскаго моста мы увидимъ: какъ ты заслужишь, такъ съ тобой и поступятъ.

— А! вотъ такъ знатный отвтъ! воскликнулъ кучеръ.— Будьте покойны, хозяинъ, мы понимаемъ съ полуслова. Садитесь на козлы и попридержите лошадей,— они, теперь, чувствуютъ конюшню и торопятся домой,— а я пока все обдлаю.

Великодушный незнакомецъ безъ всякихъ замчаній послдовалъ приглашенію кучера, а тотъ, съ свойственной ему деликатностью, поднялъ пьяницу, положилъ его между двумя скамейками своей кареты, захлопнулъ дверцу, вскочилъ на козла, погналъ лошадей и, черезъ часъ подъхалъ къ кабачку у Севрскаго моста.

Черезъ десять минутъ, достойный гражданинъ Гамэнъ, котораго читатель, конечно, давно узналъ, сидлъ въ этомъ кабачк за тмъ самымъ столомъ и противъ того самаго оружейника, котораго мы уже съ нимъ видли.

IX.
Что значитъ случай.

Но какимъ образомъ мастеръ Гамэнъ изъ почти безчувственнаго состоянія перешелъ къ почти нормальному?

Хозяинъ кабачка спалъ, и ни одинъ лучъ свта не вырывался изъ его ставень, когда въ дверь раздались первые удары кулака филантропа, который поднялъ Гамэна. Эти удары были такъ сильны и часты, что хозяину пришлось поневол встать и отворить дверь, сопровождая это сильной воркотней противъ незваныхъ гостей.

Но едва незнакомецъ усплъ шепнуть нсколько словъ хозяину, какъ тотъ снялъ свой коленкоровый колпакъ, низко ему поклонился и ввелъ мастера Гамэна и его покровителя въ комнату, гд мы ихъ видли распивающими бургундское вино.

Тмъ временемъ кучеръ умчался, получивъ двадцать четыре су на чай.

Когда мастера Гамэна усадили на стулъ и прислонили его голову къ стн, незнакомецъ приказалъ хозяину принести дв бутылки вина и графинъ воды, а затмъ открыть окна и ставни, чтобы освжить удушливый воздухъ кабака.

При всякихъ другихъ обстоятельствахъ это послднее приказаніе могло быть очень компрометирующимъ. Дйствительно, всмъ извстно, что только люди высшихъ классовъ имютъ потребность дышать чистымъ воздухомъ.

Къ счастью, тамъ не было никого, кто бы могъ длать подобныя замчанія. Хозянъ, принеся вино и воду, почтительно удалился и оставилъ незнакомца наедин съ Гамэномъ.

Когда воздухъ нсколько очистился, незнакомецъ вынулъ изъ своего кармана флаконъ и поднесъ его къ ноздрямъ слесаря. Вдохнувъ сильно пахучую жидкость, находившуюся въ флакон, мастеръ Гамэнъ открылъ глаза, сильно чихнулъ и пробормоталъ нсколько невнятныхъ словъ. Незнакомецъ снова поднесъ флаконъ къ его носу, что дало Гамэну силу проговорить боле внятно:

— Отравить друга!.. друга!..

— Дйствительно, это ужасно, замтилъ оружейникъ.

— Ужасно!.. пробормоталъ Гамэнъ.

— Низко!

— Къ счастью, я былъ тамъ, чтобы дать вамъ противоядіе, сказалъ оружейникъ.

— Да, къ счастью, пробормоталъ Гамэнъ.

— Но такъ какъ одной дозы не достаточно при подобномъ отравленіи, то вотъ примите это.

Незнакомецъ влилъ пять или шесть капель жидкости изъ своего флакона въ полъ стакана воды и подалъ Гамэну. Эта жидкость была ничто иное, какъ нашатырный спиртъ.

Мастеръ съ жадностью проглотилъ содержимое стакана. Но едва усплъ онъ это сдлать, какъ вытаращилъ глаза и проговорилъ между двумя чиханьями:

— Ахъ! разбойникъ! что ты такое далъ мн? Фу! какая гадость!

— Я вамъ далъ ликеръ, который спасъ вамъ жизнь, возразилъ незнакомецъ.

— А! если онъ спасъ мн жизнь, то вы были правы, давъ мн его, но, если вы называете это ликеромъ, то сильно ошибаетесь.

И онъ снова принялся чихать. Незнакомецъ, между тмъ, пошелъ запереть не окна, а ставни.

Мастеръ Гамэнъ, нсколько оправясь, посмотрлъ по сторонамъ и съ удивленіемъ увидлъ себя въ хорошо знакомомъ мст.

Дйствительно, при частыхъ путешествіяхъ въ Парижъ для различныхъ работъ, онъ почти всякій разъ заходилъ въ кабачокъ у Севрскаго моста. Съ извстной точки зрнія эту остановку можно было считать необходимою, такъ какъ этотъ кабачокъ находился почти на половин дороги.

Видъ знакомыхъ стнъ сильно успокоили, мастера: онъ почувствовалъ себя точно среди друзей.

— Э! э! проговорилъ онъ,— да я уже прошелъ…

— Да, благодаря мн, сказалъ оружейникъ, полдороги!

— Какъ, благодаря вамъ? Вы то кто такой?

— Этотъ вопросъ доказываете, мн, что у васъ очень плохая память, любезный г-нъ Гамэнъ.

Гамэнъ внимательно посмотрлъ на своего собесдника.

— Подождите-ка, подождите, сказалъ онъ, — мн кажется, что я гд то видалъ васъ.

— А! въ самомъ дл?

— Да, да, да, но, когда и гд? Вотъ въ чемъ вопросъ!

— Гд? Посмотрите вокругъ себя, можетъ быть и припомните… Когда? Это другое дло, я, пожалуй, долженъ буду дать вамъ еще этого противоядія, чтобы оживить вашу память.

— Нтъ, спасибо, съ меня довольно вашего противоядія. Вдь я почти совсмъ спасенъ… Гд я васъ видлъ?.. гд я васъ видлъ?.. Да здсь же!

— Наконецъ то!

— Когда я васъ видлъ? Подождите, въ тотъ день, когда возвращался изъ Парижа посл секретной… работы… Право, можно подумать, прибавилъ Гамэнъ смясь,— что я взялъ поставку подобныхъ работъ.

— Отлично. Но кто же я?

— Кто вы? Вы человкъ, угостившій меня виномъ, значить славный человкъ, вашу руку!

— Съ тмъ большимъ удовольствіемъ, что отъ мастера слесаря до мастера оружейника только рукой подать.

— А! припоминаю теперь. Да, это было 6 октября, въ день возвращенія короля въ Парижъ, мы даже тогда немного говорили о немъ.

— И я нашелъ вашъ разговоръ очень интереснымъ, мастеръ Гамэнъ. Поэтому, желая еще разъ насладиться имъ, я васъ спрошу, если вы этого не найдете нескромнымъ, что вы длали, часъ тому назадъ, растянувшись поперегъ дороги, въ двадцати шагахъ отъ нагруженной телги, которая бы непремнно перехала черезъ васъ, если бы я во время не подосплъ? Сокрушались ли вы о чемъ-нибудь, мастеръ Гамэнъ, или ршили покончить съ собою?

— Я, покончить съ собою? О, нтъ. Что я длалъ, лежа на мостовой, поперегъ дороги?.. Уврены ли вы въ томъ, что я тамъ былъ?

— Еще бы! посмотрите на себя.

— О! о! г-жа Гамэнъ покричитъ таки на меня, вдь она мн говорила вчера: ‘Не надвай твою новую куртку, наднь старую, она достаточно хороша, чтобы идти въ ней въ Тюльери’.

— Какъ! чтобы идти въ Тюльери? Вы, значитъ, возвращались изъ Тюльери, когда я встртилъ васъ?

Гамэнъ почесалъ голову, стараясь собраться съ мыслями.

— Да, да, это такъ, сказалъ онъ,— конечно, я возвращался изъ Тюльери. Отчего же нтъ? Это не тайна, что я былъ учителемъ слесарнаго мастерства г-на Вето.

— Какъ, г-на Вето? Кого вы называете г-номъ Вето?

— А! неужели вы не знаете, что такъ называютъ короля? Откуда же вы явились? изъ Китая?

— Что длать! я занимаюсь своими, дломъ и не вмшиваюсь въ политику.

— Вы очень счастливы, я, къ несчастью, занимаюсь ею, или, скоре, меня заставляютъ ею заниматься, это то и погубитъ меня.

Гамэнъ поднялъ глаза къ небу и вздохнулъ.

— Разв васъ вызывали въ Парижъ для работы въ род той, какую вы длали въ первый разъ, когда я встртился съ вами?

— Вотъ именно, только въ первый разъ я не зналъ, куда шелъ, и глаза мои были завязаны, тогда какъ въ этотъ разъ я зналъ, куда шелъ, и глаза мои были открыты.

— Такъ что вамъ было не трудно узнать Тюльери?

— Тюльери! повторилъ Гамэнъ.— Кто вамъ сказалъ, что я былъ въ Тюльери?

— Да вы сами, только что! Какъ могъ бы я знать, что вы были въ Тюльери, еслибы вы сами этого не сказали?

— Правда, пробормоталъ Гамэнъ, говоря самъ съ собою,— какъ бы онъ это узналъ, если-бы я самъ не сказалъ ему?

— Мн, пожалуй, не слдовало этого вамъ говорить, обратился онъ къ незнакомцу,— но, тмъ хуже! вдь вы не первый встрчный. И такъ, ужъ если я вамъ сказалъ, то не отрекаюсь, да, я былъ въ Тюльери.

— И вы работали съ королемъ, который далъ вамъ т двадцать пять луидоровъ, что лежатъ въ вашемъ карман?

— Гм! у меня было, дйствительно, двадцать пять луидоровъ въ карман.

— Они и теперь тамъ, мой другъ.

Гамэнъ поспшно сунулъ руку въ карманъ и вытащилъ кучку золотыхъ вмст съ мелкими серебряными монетами и нсколькими су.

— Подождите, подождите, проговорилъ онъ,— пять, шесть, семь… а я то и забылъ о нихъ… двнадцать, тринадцать, четырнадцать… вдь двадцать пять луидоровъ, сумма порядочная… семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… сумма, которую, по ныншнимъ временами, на улиц не подымешь… двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять! А! прибавилъ Гамэнъ, вздыхая съ облегченіемъ,— слава Богу, вс тутъ.

— Разъ, я вамъ сказалъ, вы могли бы, кажется, положиться на мои слова.

— На ваши слова? Но какъ же вы узнали, что у меня двадцать пять луидоровъ?

— Вдь я уже имлъ честь сказать вамъ, любезный г-нъ Гамэнъ, что я нашелъ васъ лежащимъ поперегъ улицы, въ двадцати шагахъ отъ большого воза, который чуть не перехалъ черезъ васъ. Я крикнулъ возчику, чтобы онъ остановится, позвалъ прозжавшій фіакръ, снялъ одинъ изъ его фонарей и посмотрвъ на васъ при свт этого фонаря, увидлъ два или три луидора, валявшихся на мостовой. Такъ какъ они лежали близъ вашего кармана, то я подумалъ, что они изъ него выпали. Я всунулъ въ него свои пальцы и по двадцати другимъ, бывшими, въ немъ, увидлъ, что не ошибся, но тогда кучеръ покачалъ головой и заявилъ: ‘Нтъ, сударь, нтъ.— Какъ, нтъ?— Нтъ, я не возьму этого человка.— Отчего ты его не возьмешь?— Потому что онъ слишкомъ богатъ для своего платья. Двадцать пять луидоровъ въ карман плясового жилета, отъ этого за цлое льё пахнетъ вислицей, сударь!— Какъ! вы полагаете, что имете дло съ воромъ? спросилъ я. Слово воръ, повидимому, поразило васъ: ‘Воръ, воскликнули вы, воръ, я?’ ‘Конечно, вы, возразилъ кучеръ, еслибы вы были не воръ, то какимъ образомъ могли очутиться у васъ двадцать пять луидоровъ?’ ‘У меня двадцать пять луидоровъ въ карман потому, отвчали вы, что мн ихъ далъ мой ученикъ, французскій король’. При этихъ словахъ я началъ узнавать васъ, приблизилъ къ вашему лицу фонарь и воскликнулъ: ‘А! теперь все понятно! Это г-нъ Гамэнъ, версальскій слесарный мастеръ. Онъ возвращается съ работы у короля, и король далъ ему за труды двадцать пять луидоровъ. Я отвчаю за него!’ Посл этого, кучеръ уже не сталъ длать никакихъ затрудненій. Я вложилъ въ вашъ карманъ выпавшіе изъ него луидоры, васъ осторожно положили въ карету, я слъ на козлы, мы подъхали къ этому кабаку, и вы вышли, жалуясь лишь на то, что вашъ подмастерье бросилъ васъ.

— Я говорилъ о своемъ подмастерь? Жаловался на то, что онъ бросилъ меня? спрашивалъ Гамэнъ все съ большимъ удивленіемъ.

— Ну вотъ! онъ не помнить того, что самъ говорилъ.

— Я?

— Какъ! вы не сказали: ‘Это по милости этого негодяя…’ Я забылъ имя и фамилію, какія вы назвали…

— Луи Леконтъ.

— Вотъ именно… Какъ! вы не сказали: ‘Это по милости этого негодяя Луи Леконта, который общалъ вернуться со мною въ Версаль и, въ минуту отъзда, удралъ отъ меня не простившись?’

— Дло въ томъ, что я бы могъ это сказать, потому что это сущая правда.

— Если это правда, зачмъ-же вы это отрицаете? Знаете ли вы, что со всякимъ другимъ такое скрытничанье въ ныншнее время не прошло бы вамъ даромъ?

— Да, но съ вами… проговорилъ Гамэнъ, заискивая въ незнакомц.

— Со мною! что же это значитъ?

— Что вы другъ.

— О! да, большое довріе выказываете вы вашему другу! Вы ему говорите да, а потомъ нтъ, вы ему говорите: ‘Это правда’, а затмъ: ‘Это неправда’. Какъ и въ тотъ разъ, здсь же… вотъ то исторію вы мн разсказали… Честное слово! только овернецъ могъ бы поврить вамъ!

— Какую исторію?

— Исторію секретной двери, которую вы справили у того вельможи, адреса же его вы такъ и не могли мн сказать.

— Ну вотъ, можете мн врить или нтъ, а и въ этотъ разъ дло тоже касалось двери.

— У короля?

— У короля. Только двери не на лстницу, а въ шкапъ.

— И вы меня хотите уврить, что король, занимающійся слесарствомъ, послалъ за вами, чтобы справить ему дверь? Полноте!

— А между чмъ, это такъ. Ахъ! бдняга! Правда, онъ счелъ себя настолько искуснымъ, чтобы обойтись безъ меня. Началъ кое-какъ мастерить свой замокъ. ‘Къ чему Гамэнъ? Что ему здсь длать? Разв мы нуждаемся въ Гамэн?’ Да, но онъ запутался въ зубцахъ и пришлось таки обратиться къ Гамэну!

— Тогда онъ послалъ за вами одного изъ своихъ довренныхъ лакеевъ: Гю, Дюрея или Вебера?

— Вотъ вы и ошибаетесь. Онъ взялъ себ на подмогу подмастерье, работавшаго еще хуже его, такъ что, въ одно прекрасное утро, тотъ является ко мн въ Версаль и говорить: ‘Вотъ, отецъ Гамэнъ, мы съ королемъ хотли сдлать замокъ, но не тутъ то было! проклятый замокъ не запирается!— Что мн то до этого за дло? отвчаю я.— Какъ что! придите поправить его!’ А я сказалъ ему: ‘Все это неправда, вы пришли не отъ короля, вы хотите завлечь меня въ западню,’ а онъ мн: ‘Вотъ еще! разъ король поручилъ мн передать вамъ двадцать пять луидоровъ, чтобы вы не сомнвались.— Двадцать пять луидоровъ! сказалъ я, гд же они?— Вотъ.’ И онъ ихъ отдалъ мн.

— Значить, это г самые, что у васъ въ карман?

— Нтъ, это другіе. Двадцать пять первыхъ даны были впередъ.

— Чортъ побери! пятьдесятъ луидоровъ за поправленіе замка! Тутъ что то нечисто, мастеръ Гамэнъ.

— Вотъ это самое и я говорилъ себ, тмъ боле, видите ли, что подмастерье…

— Ну что же, подмастерье?

— Онъ мн кажется не настоящимъ подмастерьемъ. Мн бы слдовало распросить его, узнать, какъ онъ длалъ свой обходъ по Франціи, узнать имя общей матери.

— Однако, вы не можете ошибиться, видя подмастерье за работой.

— Я не говорю… Онъ довольно хорошо справлялся съ напилкомъ и рзцомъ. Я видлъ, какъ онъ однимъ ударомъ перерзалъ горячую желзную полосу и прокалывалъ дырку круглымъ напилкомъ, точно буравчикомъ на планк. Но, видите ли, во всемъ этомъ было боле теоріи, чмъ практики: не успвалъ онъ кончить работу, какъ уже мылъ руки, и едва начиналъ мыть ихъ, какъ он становились блы. Разв руки настоящаго слесаря такъ скоро блютъ? Какъ бы не такъ! какъ бы я ни скребъ свои…

И Гамэнъ съ гордостью показалъ свои черныя, покрытыя мозолями руки, которыя, дйствительно, не отмылись бы никакимъ мыломъ.

— Но что вы длали придя къ королю? спросилъ незнакомецъ, стараясь навести слесаря на то, что его боле интересовало.

— Во первыхъ, насъ, повидимому, уже ожидали. Насъ провели въ кузницу: тамъ, король далъ мн замокъ, недурно начатый, долженъ сознаться! но онъ запутался въ зубчикахъ. Видите ли, замокъ съ тремя зубчиками можетъ сдлать не всякій слесарь, а тмъ боле король. Я осмотрлъ его, сейчасъ же увидлъ въ чемъ дло и сказалъ: — ‘Хорошо, оставьте меня одного на часокъ, и черезъ часъ онъ будетъ совсмъ готовъ’. На что король мн отвтилъ: ‘Какъ хочешь, мой другъ Гамэнъ, ты у себя дома, вотъ вс инструменты: работай, мой милый, работай, мы пойдемъ длать шкапъ’. И онъ вышелъ съ этимъ чертовскимъ, подмастерьемъ.

— По большой лстниц? небрежно спросилъ оружейникъ.

— Нтъ, по маленькой тайной лстниц, что ведетъ въ его кабинетъ. Когда я кончилъ, то сказалъ себ:— ‘Шкапъ одна выдумка, они тамъ заперлись и устраиваютъ какой нибудь заговоръ. Я тихонько спущусь, вдругъ отворю дверь кабинета и увижу, что они длаютъ’.

— Что же они длали? спросилъ незнакомецъ.

— Да, какъ же! они, вроятно, подслушивали. Я не могу ходить, какъ танцоръ, вы понимаете? Какъ я ни старался ступать полегче, лстница трещала подо мною, они меня услышали, притворились какъ будто шли мн на встрчу и въ ту минуту, какъ я собирался взяться за ручку двери, кракъ! она отворяется. Кого перехитрили? Гамэна.

— Такъ что вы ничего не знаете?

— Подождите! ‘А! это ты, Гамэнъ? сказалъ король.— Да, государь, отвчалъ я,— я кончилъ.— И мы тоже кончили, сказалъ онъ,— пойдемъ, я теб дамъ теперь другую работу’. И онъ быстро прошелъ со мною по кабинету, однако не настолько быстро, чтобы я не увидлъ разложенную на стол большую карту, Франціи, кажется, такъ какъ на одномъ изъ ея угловъ были три линіи.

— И вы ничего особеннаго не замтили на этой карг Франціи?

— Какъ же, замтилъ: три длинныхъ ряда булавокъ, которыя, начинаясь съ того же мста и не очень удаляясь другъ отъ друга, тянулись къ краю: точно солдаты, идущіе къ границ тремя разными дорогами.

— Надо сознаться, любезный Гамэнъ, сказалъ незнакомецъ, представляясь восхищеннымъ,— что отъ вашей проницательности ничто не можетъ ускользнуть…— И вы полагаете, что, вмсто того. чтобы заниматься шкапомъ, король и вашъ подмастерье занимались этой картой?

— Я въ этомъ увренъ.

— Вы не можете быть въ этомъ уврены.

— Нтъ, увренъ.

— Какъ такъ?

— Очень просто: головки булавокъ было восковыя,— одн изъ чернаго воска, другія изъ синяго, третьи изъ краснаго, — а король держалъ въ рук и, самъ того не замчая, чистилъ себ зубы булавкой съ красной головкой.

— Ахъ! Гамэнъ, если я открою какую нибудь новую систему оружія, я не впущу васъ въ свой кабинетъ, даже не позволю вамъ пройти черезъ него, будьте покойны! или, я завяжу вамъ глаза, какъ въ тотъ день, когда васъ возили къ тому вельмож, да и то, хотя ваши глаза были завязаны, вы замтили, что крыльцо было изъ десяти ступенекъ и что домъ выходилъ на бульваръ.

— Подождите! сказалъ Гамэнъ, въ восторг отъ этихъ похвалъ — это еще не конецъ: шкапъ-то дйствительно былъ!

— А! а! Гд-же?

— О! да, гд-же! угадайте-ка!.. Вдланъ въ стну, мой другъ!

— Въ какую стну?

— Въ стну внутренняго корридора, между альковомъ короля и комнатой дофина.

— Знаете-ли, вы мн говорите прелюбопытную вещь?.. И этотъ шкапъ такъ и стоялъ раскрытымъ?

— Какъ бы не такъ!.. Какъ я ни таращилъ глаза, но ровно ничего не видлъ и сказалъ: ‘Ну что-же, гд этотъ шкапъ?’ Тогда король бросилъ взглядъ вокругъ и сказалъ мн: ‘Гамэнъ, я всегда доврялъ теб, поэтому, я не хотлъ, чтобы кто-нибудь другой узналъ мою тайну, смотри!’ Съ этими словами король приподнялъ панель, и я увидалъ круглую дыру около двухъ футовъ въ діаметр. При этомъ подмастерье свтилъ намъ, такъ какъ свтъ не проникаетъ въ корридоръ. Увидя мое удивленіе, король сказалъ, подмигивая подмастерью. ‘Ты видишь эту дыру, мой другъ? Я продлалъ ее, чтобы прятать тамъ деньги, этотъ молодой человкъ помогалъ мн въ теченіе четырехъ или пяти дней, проведенныхъ имъ во дворц. Теперь, надо придлать замокъ къ этой желзной двери, которая должна запираться такъ, чтобы панель заняла свое мсто и скрыла ее, какъ она скрывала дыру… Нуженъ теб помощникъ? этотъ молодой человкъ поможетъ теб, можешь ты обойтись безъ него? въ такомъ случа я дамъ ему другую работу.— О! отвчалъ я, вы хорошо знаете, что я предпочитаю работать безъ помощника, когда это возможно. Тутъ работы на четыре часа для хорошаго работника, а я мастеръ, поэтому черезъ три часа все будетъ готово. Идите заниматься вашими длами, государь, и если вамъ надо что-нибудь спрятать здсь, возвращайтесь черезъ три часа’. Надо полагать, что, какъ сказалъ король, онъ далъ подмастерью другую работу, потому что я боле не видлъ его, черезъ три часа король одинъ пришелъ спросить, кончилъ-ли я.— ‘Все кончено, государь’, сказалъ я, и показалъ ему дверь, которая затворялась такъ, что душа радовалась, глядя на нее: безъ малйшаго шума, и замокъ тоже. ‘Прекрасно! сказалъ мн король, теперь, Гамэнъ, ты поможешь мн сосчитать т деньги, что я хочу сюда спрятать’. Онъ приказалъ лакею принести четыре мшка съ двойными луидорами и сказалъ мн: ‘Сосчитаемъ’. Тогда я насчиталъ милліонъ, и онъ насчиталъ милліонъ, посл чего осталась двадцать пять луидоровъ. ‘Возьми эти двадцать пять луидоровъ, Гамэнъ, сказалъ онъ, это теб за труды’. Ну не стыдно-ли, заставить считать милліонъ несчастнаго бдняка, у котораго пять человкъ дтей на ше, и дать ему въ награду всего двадцать пять луидоровъ!.. Что вы скажете, а?..

— Правда, это очень скудно, проговорилъ незнакомецъ съ презрительной гримасой.

— Подождите, это еще не все. Я беру двадцать пять луидоровъ, кладу ихъ въ карманъ и говорю: ‘Покорно благодарю, государь! но, вдь, я не пилъ, не лъ съ самаго утра и умираю отъ голода и жажды!’ Не усплъ я это выговорить, какъ королева вошла въ замаскированную дверь, такъ что вдругъ очутилась передо мной, она держала въ рукахъ тарелку, на которой былъ стаканъ вина и сладкая булка. ‘Любезный Гамэнъ, сказала она, вамъ пить хочется, выпейте это вино, вы голодны, вотъ вамъ сладкая булка.— Ахъ! госпожа королева, говорю ей, вамъ не зачмъ было безпокоиться изъ за меня’. Скажите, что вы объ этомъ думаете? стаканъ пива человку, который жалуется на жажду, сладкую булку человку, когда онъ жалуется на голодъ!.. Что королева хотла, чтобы я длалъ съ ними?.. Видно, что она никогда не знавала ни голода, ни жажды!.. Стаканъ вина!.. ну не срамъ ли это!..

— И вы отказались?

— Мн-бы слдовало отказаться… но я выпилъ. А булку завернулъ въ свой платокъ и сказалъ себ: ‘Что не годится для отца, пригодится для дтей!’ Потомъ, поблагодарилъ его величество — стоилъ онъ моей благодарности!— и отправился въ путь, давая себ клятву, что имъ уже не затащить меня боле въ Тюльери!..

— Отчего вы говорите, что вамъ слдовало-бы отказаться отъ вина?

— Оттого, что они вроятно всыпали въ него ядъ! Едва я вышелъ на набережную, какъ почувствовалъ жажду… но такую жажду, что, имя рку по лвую руку, а торговцевъ виномъ по правую, я уже подумывалъ пойти къ рк… А! тогда-то я убдился, какого качества вино они мн дали: чмъ боле я пилъ, тмъ боле хотлъ пить! Это продолжалось, пока я не потерялъ сознанія. Но они могутъ быть покойны, если когда-нибудь меня потребуютъ, чтобы дать показаніе противъ нихъ, я скажу, что они мн дали двадцать пять луидоровъ за то, что я четыре часа проработалъ на нихъ и сосчиталъ цлый милліонъ, и что, изъ боязни, чтобы я не донесъ, гд они прячутъ свои сокровища, они отравили меня какъ собаку {Дйствительно, этотъ негодяй высказалъ именно это обвиненіе на королеву передъ Конвентомъ.}.

— А я, любезный Гамэнъ, сказалъ вставая оружейникъ, узнавшій отъ него все, что ему было нужно знать,— я поддержу ваше показаніе и скажу, что я далъ вамъ противоядіе, благодаря которому васъ вернули къ жизни.

— Съ этихъ поръ, проговорилъ Гамэнъ, взявъ незнакомца за руки,— мы съ вами за одно на жизнь и на смерть.

Гамэнъ, въ эту минуту любившій трезвость, какъ истый спартанецъ, отказался отъ стакана вина, нсколько разъ предлагаемаго ему незнакомцемъ, которому онъ поклялся въ вчной преданности, и нашатырному спирту котораго онъ былъ обязанъ, какъ моментальнымъ отрезвленіемъ, такъ и отвращеніемъ къ вину на одни сутки. Простясь съ своимъ новымъ другомъ, онъ направился въ Версаль, куда благополучно прибылъ въ два часа утра, съ двадцатью пятью червонцами короля въ карман своей куртки и съ сладкой булкой королевы въ карман своего камзола.

Ложный оружейникъ, оставшись посл него въ кабачк, вынулъ изъ своего кармана записную книжку и карандашомъ написалъ слдующія замтки:

Позади алькова короля, въ темномъ корридор, ведущемъ къ комнат дофина,— желзный шкапъ.

Справиться: Луи Леконтъ, подмастерье слесарь, не просто-ли графъ Луи, сынъ маркиза Булье, пріхавшій изъ Меца одиннадцать дней тому назадъ.

X.
Машина Гильотина.

Каліостро имлъ агентовъ во всхъ классахъ общества, даже среди прислуги короля. Поэтому, не прошло и двухъ дней, какъ онъ зналъ, что графъ Луи Булье прибылъ въ Парижъ 15 или 16 Ноября, былъ розысканъ своимъ кузеномъ Лафайетомъ 18, въ тотъ-же день былъ имъ представленъ королю, предложилъ себя, какъ подмастерье, Гамэну 22, пробылъ у него три дня, на четвертый отправился съ нимъ изъ Версаля въ Парижъ, безъ всякихъ затрудненій былъ допущенъ къ королю, вернулся на квартиру своего друга Ахилла дю Шастелэ, немедленно перемнилъ костюмъ и въ тотъ-же вечеръ ухалъ въ Мецъ на почтовыхъ.

На другой день посл ночной бесды Каліостро на кладбищ св. Іоанна съ Бозиромъ, къ банкиру Занноне въ Бельвю, прибжалъ въ попыхахъ бывшій полицейскій.

Бозиръ воротился домой въ семь часовъ утра посл того, какъ проигралъ вс свои луидоры, не смотря на безошибочную ставку Лау. Онъ нашелъ свой домъ совершенно пустымъ, такъ какъ м-ль Олива и маленькій Туссенъ исчезли.

Тогда Бозиръ вспомнилъ, что графъ Каліостро отказался выйти вмст съ нимъ, объявивъ, что иметъ сообщить нчто по секрету м-ль Олива. Это навело его на мысль, что м-ль Олива была похищена графомъ Каліостро. Какъ хорошій сыщикъ, Бозиръ выслдилъ его и нашелъ въ Бельвю. Онъ назвалъ себя и былъ немедленно введенъ къ графу Каліостро или барону Занноне, какъ будетъ угодно читателю назвать его.

Его ввели въ гостиную, уже намъ знакомую, такъ какъ въ начал этой исторіи мы видли въ ней доктора Жильбера и маркиза Фавра. Очутясь лицомъ къ лицу съ графомъ, Бозиръ смутился, графъ ему показался такой важной особой, что онъ не ршался потребовать отъ него свою возлюбленную.

Но графъ, какъ-бы читая въ сердц бывшаго полицейскаго, сказалъ ему:

— Я замтилъ одну вещь, г-нъ де Бозиръ: у васъ только дв страсти — карты и м-ль Олива.

— Ахъ! ваше сіятельство, воскликнулъ Бозиръ,— вы, значитъ, знаете, что меня привело къ вамъ?

— Конечно. Вы пришли за м-ль Олива, она у меня.

— Какъ! она у вашего сіятельства?

— Да, въ моей квартир, на улиц Сенъ-Клодъ, она заняла свои прежнія комнаты и, если вы будете благоразумны, если я останусь вами доволенъ, если вы станете доставлять мн интересныя и забавныя извстія, то въ такомъ случа, г-нъ де Бозиръ, мы положимъ въ вашъ карманъ двадцать пять луидоровъ, чтобы вы могли явиться въ Пале-Рояль въ качеств дворянина, а на ваши плечи накинемъ богатую одежду, чтобы вы могли отправиться на любовное свиданіе въ улицу Сенъ-Клодъ.

Бозиру очень хотлось возвысить голосъ и потребовать возвращенія ему м-ль Олива, но Каліостро снова упомянулъ о злосчастномъ дл Португальскаго посольства, все еще висвшемъ надъ головой бывшаго полицейскаго, какъ Дамокловъ мечъ, и Бозиръ промолчалъ.

Онъ только усомнился насчетъ пребыванія м-ль Олива въ отел улицы Сентъ-Клодъ. Графъ приказалъ запречь лошадей, повезъ Бозира въ свой отель на бульвар, ввелъ его въ sanctum sanctorum, и тамъ, сдвинувъ съ мста одну картину, показалъ ему сквозь искусно сдланное отверстіе м-ль Олива, разодтую, какъ королева, читавшую, развалясь на диван, одну изъ дурныхъ книгъ, столь распространенныхъ въ то время и до страсти любимыхъ бывшей горничной м-ль де Таверней, Туссенъ, одтый совсмъ какъ принцъ крови, сидя подл нея на полу, игралъ великолпными игрушками.

Сердце Бозира успокоилось, онъ согласился на все, что графъ требовалъ отъ него, а графъ, врный своему слову, общалъ за доставленныя имъ ему интересныя свднія, не только деньги, но и позволеніе видться съ м-ль Олива.

Такими, образомъ, все шло согласно съ желаніями графа, и почти съ желаніями Бозира, когда, въ конц декабря, въ шесть часовъ утра, докторъ Жильберъ, уже часа полтора сидвшій за работой, услышалъ три стука въ свою дверь. По манер стучать онъ догадался, что къ нему явился брать масонъ. Поэтому онъ поспшилъ самъ отворить дверь.

Передъ нимъ очутился графъ Каліостро, съ улыбкой на губахъ. Жильберъ никогда не встрчался съ этимъ таинственнымъ человкомъ безъ нервной дрожи.

— А! это вы, графъ, сказалъ онъ, длая надъ собою усиліе и протягивая ему руку.

— Добро пожаловать, графъ, продолжалъ онъ,— въ какой-бы часъ вы ни пришли, и какая-бы причина ни привела васъ!

— Меня привело, любезный Жильберъ, желаніе захватить васъ на филантропическій опытъ, о которомъ я уже говорилъ вамъ.

Жильберъ старался припомнить, но безполезно, о какомъ опыт говорилъ ему графъ.

— Я не помню, сказалъ онъ.

— Все таки подемте, дорогой Жильберъ, я тревожу васъ не даромъ, будьте покойны… Къ тому-же, тамъ, куда я повезу васъ, вы встртите знакомыхъ.

— Поврьте, графъ, куда бы вы меня ни повезли, я прежде всего ду для васъ, мсто, куда я ду, и лица, которыхъ встрчу, вещи для меня второстепенныя.

— Въ такомъ случа, подемте, такъ какъ намъ нельзя терять времени.

Жильберъ былъ совсмъ готовъ, ему оставалось только надть шляпу.

— Я къ вашимъ услугамъ, графъ, сказалъ онъ.

— Подемъ, просто отвтилъ графъ.

Внизу ихъ ожидала карета. Едва они услись, какъ она быстро покатилась, не дожидаясь адреса, очевидно, было что кучеръ заране зналъ его.

Они хали около четверти часа, при чемъ Жильберъ замтилъ, что, прохавъ Парижъ, они выхали за заставу и остановились на большомъ квадратномъ двор двухэтажнаго дома съ маленькими ршетчатыми окнами.

Ворота, пропустивъ карету, немедленно затворились.

Выйдя изъ кареты, Жильберъ увидлъ, что они на двор тюрьмы, и, присмотрвшись къ нему, узналъ, что то былъ дворъ Бисетра.

Было около половины седьмаго — часъ самый непріятный зимою, когда холодъ трудно переносится даже самыми крпкими натурами. Шелъ мелкій, косой дождь.

Посреди двора пять или шесть плотниковъ устанавливали странную, неизвстную машину подъ руководствомъ мастера и по указаніямъ маленькаго человчка въ черной одежд, который больше всхъ суетился и хлопоталъ. Увидя двухъ вновь прибывшихъ, маленькій человкъ поднялъ голову. Жильберъ вздрогнулъ, онъ узналъ доктора Гильотина, съ которымъ встртился у Марата. Эта машина, въ большихъ размрахъ была та самая, которую онъ видлъ въ маленькомъ подвал редактора газеты Другъ Народа.

Съ своей стороны, маленькій человкъ узналъ Каліостро и Жильбера. Ихъ пріздъ показался ему достаточно важнымъ для того, чтобы на минуту покинуть свою работу и подойти къ нимъ. Однако, прежде чмъ отойти, онъ попросилъ мастера плотника какъ можно внимательне относиться къ длу.

— Такъ, такъ, мастеръ Гидомъ… хорошо, сказалъ онъ, — кончайте платформу, платформа — основаніе всего сооруженія, покончивъ съ нею, вы поставите два столба, хорошенько замтьте зарубки, чтобы они были не слишкомъ близко и не слишкомъ далеко другъ отъ друга. Впрочемъ, я тугъ, и не теряю васъ изъ виду.

Потомъ онъ подошелъ къ Каліостро и Жильберу.

— Здравствуйте, баронъ, сказалъ онъ,— какъ любезно съ вашей стороны, что вы пріхали первый и привезли съ собою доктора. Вы помните, докторъ, какъ я пригласилъ васъ у Марата на мой опытъ? только я забылъ справиться о вашемъ адрес… Вы увидите нчто крайне любопытное, самую филантропическую машину на свт.

Вдругъ онъ обернулся къ своей машин, предмету своей исключительной заботливости.

— Что вы длаете, Гидонъ? сказалъ онъ.— Вы ставите задомъ на передъ.

Онъ взбжалъ по лстниц, которую два помощника приставили къ одному изъ квадратовъ, и въ одну минуту очутился на платформ, гд очень скоро поправилъ ошибку, сдланную рабочими, еще не освоившимися съ механизмомъ этой новой машины.

— Ну-съ, проговорилъ Гильотинъ, довольный тмъ, какъ шла работа,— теперь остается только вставить ножъ въ выемку… Гидонъ, Гидонъ, вдругъ воскликнулъ онъ съ ужасомъ,— отчего выемка не выложена мдью?

— Ахъ, докторъ, я полагалъ, что хорошій дубъ, обильно смазанный, нисколько не хуже мди, отвчалъ мастеръ плотникъ.

— Да, какъ бы не такъ, съ презрніемъ возразилъ докторъ,— все изъ экономіи… экономія! когда дло идетъ о прогресс науки и благ человчества. Гидонъ, если намъ сегодняшній опытъ не удастся, я свалю отвтственность на васъ. Господа, я васъ беру въ свидтели, обратился докторъ къ Каліостро и Жильберу,— я беру насъ въ свидтели, что требовалъ мдную выемку и протестую противъ отсутствія мди, поэтому, если ножъ остановится на пути или плохо соскользнетъ, вина не моя, я умываю руки.

Съ этими словами докторъ, стоя на платформ своей машины, черезъ восемнадцать вковъ сдлалъ тотъ самый жестъ, какой сдлалъ Пилатъ, сидя на террасс своего дворца.

Тмъ временемъ машина, не смотря на эти мелкія непріятности, продолжала воздвигаться и все боле и боле принимала зловщую и страшную форму, восхищавшую ея изобртателя, но приводившую въ содроганіе доктора Жильбера. Что касается Каліостро, то онъ былъ невозмутимъ, съ нкотораго времени можно было подумать, что этотъ человкъ былъ сдланъ изъ мрамора.

Вотъ какую форму имла машина: лстница, въ вид мельничной, вела на помостъ или платформу пятнадцати футовъ ширины и длины, на которой возвышались два столба отъ десяти до двнадцати футовъ высоты. На этихъ то столбахъ и находилась знаменитая выемка, для которой мастеръ Гидонъ пожаллъ мди, чмъ такъ огорчилъ филантропа доктора Гильотина.

Въ этой выемк на пружин скользилъ ножъ, по форм похожій на серпъ. Пружина, растягиваясь, заставляла его спускаться силою его собственной тяжести, во сто разъ увеличенной тяжестью посторонняго тла.

Между двумя столбами находилось маленькое отверстіе, куда человкъ могъ просунуть свою голову, об половинки этого отверстія, сдвигаясь, обхватывали его шею, какъ бы ожерельемъ.

Въ данную минуту рабочіе приводили въ движеніе доску, длиною въ человческій ростъ, которая останавливалась на высот этого отверстія.

Между тмъ какъ плотники, мастеръ Гидонъ и докторъ Гильотинъ оканчивали установку машины, собрались и другіе зрители, приглашенные на этотъ первый опытъ.

Это былъ, во первыхъ, старичокъ докторъ, уступившій настойчивымъ просьбамъ своего собрата Гильотина и пріхавшій посмотрть на дйствіе машины, не смотря на неудобный часъ и дурную погоду: Жильберъ узналъ его и почтительно пошелъ къ нему на встрчу.

Его сопровождалъ г-нъ Жиро, архитекторъ города Парижа, обязанный своимъ приглашеніемъ занимаемой имъ должности.

Вторая группа состояла изъ четырехъ лицъ, очень просто одтыхъ. Войдя на дворъ, они удалились въ самый отдаленный его уголъ и оставались тамъ, тихо разговаривая между собою, и, не смотря на дождь, держа шляпы въ рукахъ.

Тотъ, кто казался главнымъ между ними, или, по крайней мр тотъ, кого остальные трое съ почтеніемъ слушали, когда онъ тихимъ голосомъ произносилъ нсколько словъ, былъ человкъ лтъ пятидесяти, высокаго роста, съ привтливымъ, открытымъ лицомъ.

Его звали Шарль-Луи-Сансонъ, онъ родился 15 февраля 1738 г., присутствовалъ при томъ, какъ его отецъ четвертовалъ Даміена и помогалъ отцу, когда онъ имлъ честь отрубить голову Лалли-Толандалю.

Его обыкновенно называли monsieur de Paris.

Изъ трехъ остальныхъ, одинъ былъ его сынъ которому предстояла честь помогать ему при казни Людовика XVI, и два его помощника.

Присутствіе этого господина, его сына и его двухъ помощниковъ, придавало особое значеніе машин г-на Гильотина, доказывая, что онъ предпринималъ свой опытъ если не съ гарантіей, то съ одобренія правительства.

Въ ту минуту, monsieur de Paris казался очень грустнымъ: если машина, на испытаніе которой онъ былъ призванъ, будетъ принята, то вся живописная сторона его профессіи совсмъ пропадетъ, палачъ уже не будетъ тогда представляться толп ангеломъ истребителемъ, вооруженнымъ пылающимъ мечомъ, но просто чмъ то въ род привратника, отворяющаго дверь смерти.

Поэтому, онъ былъ главнымъ противникомъ новой машины.

Между тмъ дождь не переставалъ идти, и докторъ Гильотинъ, изъ боязни, чтобы дурная погода не лишила его одного изъ зрителей, обратился къ боле значительной групп, т. е. къ той, что состояла изъ Каліостро, Жильбера, доктора Луи и архитектора Жиро, и сказалъ имъ:

— Господа, намъ осталось подождать только доктора Кабаниса, — какъ только онъ прідетъ, мы приступимъ немедленно.

Едва усплъ онъ сказать это, какъ третья карета въхала во дворъ, и изъ нея вышелъ человкъ лтъ сорока съ открытымъ, умнымъ лицомъ и живыми глазами. Это былъ докторъ Кабанисъ.

Онъ привтливо поклонился всмъ, какъ и слдуетъ медику и философу, и подошелъ пожать руку Гильотина, который съ своей платформы кричалъ ему: ‘Идите, докторъ, идите, ждутъ только васъ’. Потомъ, онъ смшался съ группой Каліостро и Жильбера, между тмъ какъ карета его стала рядомъ съ двумя другими.

Что касается фіакра monsieur de Paris, то онъ смиренно остановился у воротъ.

— Господа, сказалъ докторъ Гильотинъ,— такъ какъ намъ ждать боле некого, то мы приступимъ къ нашему опыту.

По данному имъ знаку, отворилась дверь, изъ нея вышли два человка въ срыхъ мундирахъ которые несли на плечахъ мшокъ: подъ холстомъ его смутно обрисовывалась форма человческаго тла.

За стеклами оконъ виднлись блдныя лица больныхъ, съ глумленіемъ смотрвшихъ на это неожиданное и страшное зрлище, цли котораго они не могли понять.

XI.
Вечеръ въ павильон Флоры.

Вечеромъ этого самаго дня, т. е. 24 декабря, въ Рождественскій сочельникъ, былъ пріемъ въ павильон Флоры.

Королева не пожелала принимать въ своихъ покояхъ, поэтому принцесса Ламбаль устроила вечеръ у себя и, до прихода королевы, замняла хозяйку. Съ появленіемъ же королевы все пошло такъ, точно вечеръ происходилъ въ павильон Марсанъ, а не въ павильон Флоры.

Утромъ этого самаго дня изъ Турина вернулся баронъ Изидоръ Шарни и немедленно былъ принять сначала королемъ, а потомъ королевой.

У обоихъ онъ нашелъ чрезвычайно благосклонный пріемъ, но королева отнеслась къ нему особенно милостиво по двумъ причинамъ.

Во первыхъ, Изидоръ былъ братъ Шарни, и, такъ какъ Шарни находился въ отсутствіи, то королев доставляло особое удовольствіе видть его брата.

Кром того, Изидоръ привезъ отъ графа д’Артуа и принца Конде словесное порученіе, какъ нельзя боле согласовавшееся съ тмъ, что ей подсказывало собственное сердце.

Принцы обращали особое вниманіе королевы на планы Фавра, уговаривали воспользоваться преданностью этого мужественнаго дворянина, бжать и пріхать къ нимъ въ Туринъ.

Кром того, Изидору было поручено передать Фавра отъ имени принцевъ ихъ полное сочувствіе его проэкту и пожеланія всякаго успха.

Королева продержала у себя Изидора цлый часъ, пригласила его придти вечеромъ къ г-ж де-Ламбаль и отпустила его только потому, что онъ долженъ былъ передать порученіе принцевъ гну де-Фарра.

Королева не сказала ничего положительнаго относительно своего бгства. Она только поручила Изидору повторить г-ну и г-ж де-Фавра все то, что она говорила, когда принимала г-жу де-Фавра у себя и когда встртила г-на де-Фавра у короля.

Изидоръ прямо отъ королевы пошелъ къ Фавра, жившему на Королевской площади, No 21.

Его приняла г-жа де-Фавра. Сначала она сказала ему, что ея мужа нтъ дома, но когда узнала фамилію постителя, когда услышала, какихъ высокихъ особъ онъ только что видлъ, съ какими другими разстался всего дней пять тому назадъ, то созналась, что мужъ ея дома и послала за нимъ.

Маркизъ вышелъ съ открытымъ, веселымъ лицомъ, онъ былъ предупрежденъ непосредственно изъ Турина и, потому, зналъ, отъ чьего имени явился Изидоръ.

То, что молодой человкъ имлъ передать ему еще и отъ королевы, довело радость заговорщика до апогея. Дйствительно, все содйствовало его надеждамъ: заговоръ подвигался, тысяча двсти всадниковъ собрались въ Версал, каждый изъ нихъ долженъ былъ взять на свою лошадь пхотинца, такъ что такимъ образомъ получилось 2400 человкъ вмсто 1200. Что касается тройнаго убійства Неккера, Бальи и Лафайета, которое по предположенію должна была сдлать одновременно каждая изъ трехъ колоннъ, вступившихъ въ Парижъ по тремъ различнымъ дорогамъ, то это намреніе было оставлено, какъ слишкомъ сложное, и было ршено избавиться только отъ одного Лафайета. Для этого было достаточно четырехъ человкъ, только бы они имли хорошихъ лошадей и были хорошо вооружены. Они должны были ждать карету Лафайета вечеромъ, часовъ около одиннадцати, когда Лафайетъ имлъ обыкновеніе вызжать изъ Тюльери: двое должны были разъзжать по улиц слва на право, двое похать на встрчу кареты. Одинъ изъ послднихъ, держа бумагу въ рук, знакомъ долженъ былъ приказать кучеру остановиться, сказавъ, что иметъ сообщить генералу нчто важное. Карета остановится, генералъ нагнется къ дверц, и въ ту-же минуту въ него должны были выстрлить изъ пистолета.

Это было единственное важное измненіе въ заговор, все остальное оставалось, какъ было прежде условлено, деньги были получены, люди предупреждены, королю оставалось лишь сказать: ‘Да!’, и, по одному знаку Фавра, все должно было придти въ движеніе.

Только молчаніе короля и королевы безпокоило маркиза. Королева нарушила это молчаніе черезъ посредство Изидора. Какъ ни были неопредлены слова, которыя послднему было поручено передать г-ну и г-ж де-Фавра, но, разъ они исходили изъ королевскихъ устъ, то пріобртали большое значеніе.

Изидоръ общалъ г-ну де-Фавра въ тотъ же вечеръ передать королю и королев увренія въ его преданности.

Какъ извстно читателю, молодой баронъ ухалъ въ Туринъ въ день своего прізда въ Парижъ, поэтому, у него не было другой квартиры кром комнаты, занимаемой его братомъ въ Тюльери. Такъ какъ его братъ находился въ отсутствіи, то онъ приказалъ его лакею отворить для него эту комнату.

Въ девять часовъ вечера онъ вошелъ въ салонъ г-жи де-Ламбаль.

Онъ еще не былъ представленъ принцесс, которая совсмъ не знала его, но, предупрежденная днемъ запиской королевы, она поднялась, услыша его имя, и, съ очаровательной граціей, замнявшей ей умъ, сейчасъ же привлекла его въ кружокъ близкихъ друзей.

Короля и королевы еще не было. Monsieur, видимо озабоченный, разговаривалъ въ одномъ углу съ двумя дворянами изъ своей свиты, г-номъ де ла-Шатръ и г-номъ д’Аварэ. Графъ Луи Нарбонскій переходилъ отъ одной группы къ другой съ непринужденностью человка, чувствующаго себя въ своей семь.

Этотъ интимный кружокъ состоялъ изъ молодыхъ дворянъ, устоявшихъ отъ маніи къ эмиграціи. То были братья Ламетъ, очень многимъ обязанные королев и еще не ополчившіеся противъ нея, г-нъ д’Амбли, одинъ изъ наиболе умныхъ или наиболе сумасбродныхъ людей того времени, г-нъ де-Кастри, г-нъ де-Ферзенъ, Сюло, главный редакторъ остроумной газеты Дянія Апостоловъ — все люди съ благороднымъ сердцемъ, но съ горячей, а нкоторые изъ нихъ, даже, съ не совсмъ разумной головой.

Изидоръ не зналъ никого изъ этихъ молодыхъ людей, но его имя было имъ всмъ хорошо извстно, и кром того, принцесса приняла его съ такой благосклонностью, что вс они поспшили протянуть ему руки.

Къ тому-же, онъ привезъ извстія о той, другой Франціи, жившей заграницей. У каждаго изъ нихъ были друзья или родственники въ свит принцевъ, Изидоръ всхъ видлъ, и поэтому могъ быть какъ бы второй газетой.

Мы уже сказали, что Сюло олицетворялъ первую.

Сюло что-то разсказывалъ, и вс смялись. Сюло въ тотъ день присутствовалъ на засданіи Собранія. Г-нъ Гильотинъ, съ высоты трибуны, расхваливалъ вс прелести изобртенной имъ машины, разсказывалъ о блестящемъ опыт, сдланномъ въ то самое утро, и просилъ, чтобы соблаговоли замнить ею вс остальныя орудія смерти — колесо, вислицу, костеръ и четвертованіе, грозныя украшенія, смнявшіяся на Гренской площади.

Собраніе, восхищенное мягкостью казни, совершаемой этой новой машиной, готово было принять ее.

На счетъ Собранія, на счетъ г-на Гильотина и его машины Сюло сочинилъ псню на мотивъ менуэта Exaudet, которая на слдующій день должна была появиться въ его газет.

Онъ вполголоса напвалъ эту псню, и она возбуждала такой искренній смхъ собравшейся молодежи, что король, войдя съ королевой въ переднюю, услыхала, его, а такъ какъ бдный король уже давно не смялся, то онъ далъ себ слово узнать, что могло возбудить такую веселость въ грустное время, переживаемое всми.

Нечего и говорить, что, когда одинъ привратникъ доложилъ о корол, а другой о королев, то смолкли вс разговоры, какъ громкіе, такъ и тихіе, затихъ смхъ и водворилось почтительное молчаніе.

Августйшія особы вступили въ комнату.

Чмъ боле лишалъ королевскую власть ея вншняго обаянія революціонный духъ, тмъ больше знаковъ почтенія выказывали ей истинные роялисты, такъ какъ несчастіе только укрпило ихъ чувства. 89 годъ былъ свидтелемъ великой неблагодарности, но 93 видлъ великую преданность.

Г-жа де-Ламбаль и г-жа Елизавета окружили королеву.

Monsieur подошелъ къ королю, чтобы засвидтельствовать ему свое почтеніе и, съ поклономъ, сказалъ ему:

— Брать мой, нельзя ли намъ ссть за карты, вамъ, королев, мн и кому нибудь изъ вашихъ близкихъ, чтобы, подъ видомъ виста, мы могли свободно поговорить.

— Охотно, брать, отвтилъ король, — устройте это съ королевой.

Monsieur подошелъ къ королев, которой Изидоръ въ эту минуту свидтельствовалъ свое почтеніе и тихо говорилъ:

— Государыня, я видлъ Фавра и долженъ сообщить вашему величеству извстія величайшей важности.

— Любезная сестра, сказалъ Monsieur,— король желаетъ сыграть партію виста вчетверомъ, мы соединяемся противъ васъ, и онъ предоставляетъ вамъ выбрать вашего партнера.

— Въ такомъ случа, мой выборъ сдланъ, объявила королева, догадавшаяся, что эта партія въ вистъ была лишь предлогомъ.— Баронъ Шарни, вы сядете играть съ нами и, за игрой, вы намъ разскажете вс туринскія новости.

— А! вы пріхали изъ Турина, баронъ? спросилъ Monsieur.

— Да, ваше высочество, и, возвращаясь изъ Турина, я прохалъ по Королевской площади, гд видлъ человка, очень преданнаго королю, королев и вашему высочеству.

Monsieur покраснлъ, закашлялся и удалился. Онъ любилъ говорить обиняками и былъ до крайности остороженъ: такой прямой и опредленный умъ встревожилъ его.

Онъ бросилъ взглядъ на де ла Шатра, послдній подошелъ къ нему, выслушалъ его приказанія, отданныя тихимъ голосомъ, и вышелъ.

Тмъ временемъ король принималъ выраженія почтенія дворянъ и очень не многихъ дамъ, продолжавшихъ посщать собранія въ Тюльери.

Королева взяла его подъ руку и повела къ карточному столу.

Онъ подошелъ, поискалъ глазами четвертаго партнера и увидлъ Изидора.

— А! а! г-нъ де-Шарни, вы будете нашимъ четвертымъ вмсто вашего брата, нельзя было лучше замнить его.

Онъ жестомъ пригласилъ королеву ссть, самъ слъ посл нея, а посл него слъ Monsieur.

Королева, въ свою очередь, пригласила Изидора, который услся посл всхъ.

Г-жа Елизавета стала на колни на маленькій диванъ позади короля и облокотилась на спинку его кресла.

Дв или три сдачи прошли почти молча, лишь съ обычными въ карточной игр фразами.

Наконецъ королева, замтивъ, что все остальное общество держится въ почтительномъ отдаленіи отъ королевскаго стола, ршилась обратиться къ Monsieur, не переставая играть.

— Вы слышали, братъ, что баронъ пріхалъ изъ Турина?

— Да, онъ мн упомянулъ объ этомъ.

— Онъ вамъ говорилъ, что графъ д’Артуа и принцъ Конде насъ очень приглашаютъ присоединиться къ нимъ?

У короля вырвался нетерпливый жестъ.

— Братъ мой, шепнула ему г-жа Елизавета съ своей ангельской кротостью,— слушайте, прошу васъ.

— И вы туда-же, сестра? проговорилъ король.

— Боле, чмъ кто-либо, мой дорогой Луи, такъ какъ я боле, чмъ кто либо, люблю васъ и тревожусь за васъ.

— Я, даже, прибавилъ, ршился вставить Изидоръ, — что возвращался по Королевской площади и провелъ часъ въ No 21.

— Въ No 21? спросилъ король.— Что тамъ такое?

— Въ No 21, государь, отвчалъ Изидоръ,— живетъ одинъ дворянинъ, горячо преданный вашему величеству, какъ мы вс, впрочемъ, готовый умереть за васъ, какъ мы, но, боле дятельный чмъ мы вс, онъ придумалъ одинъ проэктъ.

— Какой проэктъ? спросилъ король, поднимая голову.

— Еслибы я зналъ, что буду имть несчастіе навлечь на себя неудовольствіе вашего величества, разсказавъ, что мн извстно объ этомъ проэкт, я бы сейчасъ замолчалъ.

— Нтъ, нтъ, баронъ, съ живостью возразила королева,— говорите. Противъ насъ составляется столько проэктовъ, что мы имемъ полное право интересоваться тми, какіе составляются за насъ, и, прощая нашимъ врагамъ, мы съ благодарностью можемъ относиться къ нашимъ друзьямъ. Скажите же, баронъ, какъ зовутъ этого дворянина?

— Маркизъ Фавра, государыня.

— А! мы его знаемъ, проговорила королева,— вы врите въ его преданность, баронъ?

— Да, государыня, я не только врю въ его преданность, но я увренъ въ ней.

— Будьте осторожны, баронъ, замтилъ король, — вы заходите слишкомъ далеко.

— Сердце познается сердцемъ, государь. Я отвчаю за преданность г-на де-Фавра. Что касается качества проэкта, его шансовъ на успхъ, о! это другое дло. Я слишкомъ молодъ и, когда дло идетъ о благ короля и королевы, слишкомъ остороженъ, чтобы осмлиться высказать свое мнніе на этотъ счетъ.

— Въ какомъ же положеніи этотъ проэктъ? спросила королева.

— Остается лишь его выполнить, государыня, и если вашему величеству, государь, угодно будетъ сегодня вымолвить одно слово, сдлать знакъ, завтра, въ это же время ваше величество будете въ Перонн.

Король молчалъ. Monsieur скрутилъ несчастнаго червоннаго валета и сдлалъ его совсмъ непригоднымъ.

— Государь, вы слышите, что говоритъ баронъ? обратилась королева къ своему супругу.

— Да, конечно слышу, отвчалъ король, нахмуривъ брови.

— А вы, братъ? спросила королева Monsieur.

— Я обладаю такимъ же слухомъ, какъ и король.

— Ну, что же вы на это скажете? Вдь, это приглашеніе, какъ мн кажется.

— Конечно, конечно, подтвердилъ Monsieur и обратился къ Изидору.

— Повторите-ка, баронъ, то, что сейчасъ сказали.

— Я сказалъ, началъ Изидоръ,— что его величеству стоить только произнести одно слово, сдлать знакъ, и, благодаря мрамъ, принятымъ г-номъ де-Фавра, черезъ двадцать четыре часа его величество очутится въ полной безопасности въ город Перонн.

— Что же, брать, спросилъ Monsieur,— васъ не соблазняетъ то, что предлагаетъ баронъ?

Король съ живостью обернулся къ Monsieur и посмотрлъ ему прямо въ глаза.

— А если я уду, и вы удете со мною? спросилъ онъ.

Monsieur измнился въ лиц, щеки его дрогнули, и онъ никакъ не могъ справиться съ этой дрожью.

— Я? проговорилъ онъ.

— Да, вы, братъ мой, сказалъ Людовикъ XVI,— я спрашиваю васъ, уговаривающаго меня ухать изъ Парижа: ‘если я уду, подете вы со мною?’

— Но, пробормоталъ Monsieur,— меня не предупредили, у меня ничего не готово.

— Какъ! васъ не предупредили, воскликнулъ король,— когда вы сами снабжаете г-на де-Фавра деньгами! У васъ ничего не готово, а вы съ часу на часъ знаете о развитіи заговора!

— Заговора! повторилъ Monsieur, блдня.

— Конечно, заговора… такъ какъ это заговоръ, я настаиваю на томъ, настоящій заговоръ, и если онъ откроется, г-нъ де-Фавра будетъ арестованъ, отведенъ въ Шатлэ и приговоренъ къ смерти, если только вы хлопотами и деньгами не спасете его, какъ мы спасли г-на Безанваля.

— Но, если король спасъ г-на де-Безанваля, онъ спасетъ также и г-на де-Фавра.

— Нтъ, такъ какъ то, что я могъ сдлать для одного, по всей вроятности я не въ состояніи буду сдлать для другаго. Кром того, г-нъ де-Безанваль принадлежалъ мн, какъ г-нъ де-Фавра вамъ. Пусть каждый изъ насъ спасаетъ своихъ, братъ мой, и тогда мы оба исполнимъ свой долгъ.

Съ этими словами король поднялся. Королева удержала его за фалду его одежды.

— Государь, сказала она,— принимаете вы это предложеніе или отказываетесь, но вы должны дать отвть г-ну де-Фавра.

— Я?

— Да, что долженъ отвтить баронъ Шарни отъ имени короля?

— Пусть отвтитъ, сказалъ Людовикъ XVI, освобождая свою одежду изъ рукъ королевы,— пусть отвтитъ, что король не можетъ допустить, чтобы его похищали.

И онъ отошелъ.

— Это означаетъ, подхватилъ Monsieur,— что если маркизъ Фавра похититъ короля безъ его позволенія, ему будутъ очень благодарны,— если только все это ему удастся, потому что готъ, кто терпитъ неудачу, остается въ дуракахъ, а въ политик дураки заслуживаютъ двойной кары!

— Баронъ, сказала королева,— сейчасъ же, не теряя времени, идите къ г-ну де-Фавра и повторите ему слова короля: ‘Король не можетъ допустить, чтобы его похищали’. Его дло понять ихъ, или ваше дло объяснить ихъ… Идите.

Баронъ, имвшій основаніе смотрть на отвтъ короля и на приказаніе королевы, какъ на двойное согласіе, взялъ свою шляпу, поспшно вышелъ, вскочилъ въ фіакръ и крикнулъ кучеру:

— Королевская площадь, 21.

XII.
Что двадцать лтъ тому назадъ видла королева въ графин, въ замк Таверней.

Отойдя отъ ломбернаго стола, король подошелъ къ групп молодыхъ людей, веселый смхъ которыхъ обратилъ на себя его вниманіе, когда онъ только что входилъ.

При его приближеніи водворилось полное безмолвіе.

— Что это, господа, спросилъ онъ,— неужели король иметъ несчастье всюду приносить съ собою печаль!

— Государь… пробормотали молодые люди.

— Вы вс были веселы и громко смялись, когда мы съ королевой входили сюда. Горе королямъ, прибавилъ онъ, покачавъ головой,— при которыхъ не смютъ смяться!

— Государь, сказалъ Ламетъ,— почтеніе…

— Мой милый Карлъ, возразилъ король,— когда вы учились въ пансіон, и я пригласилъ васъ проводить четверги и воскресенья въ Версал, разв вы воздерживались отъ веселья, не смялись при мн? Я только что сказалъ: ‘Горе королямъ, при которыхъ не смютъ смяться!’ Скажу теперь: ‘Счастливы короли, при которыхъ смются!’

— Государь, сказалъ де-Кастри,— дло въ томъ, что предметъ, возбуждавшій нашу веселость, пожалуй не покажется комичнымъ вашему величеству.

— О чемъ же вы говорили, господа?

— Государь, проговорилъ Сюло, выступая впередъ,— я предаю виновнаго вашему величеству.

— А! это вы, г-нъ Сюло. Я читалъ послдній номеръ вашихъ Дяній апостольскихъ. Берегитесь!

— Чего, государь? спросилъ молодой журналистъ.

— Вы слишкомъ пылкій роялистъ: вы можете навлечь на себя большія непріятности со стороны возлюбленнаго мадемуазель Тероины.

— Г-на Популюса? спросилъ смясь Сюло.

— Да, да. А куда двалась героиня вашей поэмы?

— Тероина?

— Да… Я боле ничего о ней не слышу.

— Я полагаю, государь, что по ея мннію, наша революція подвигается слишкомъ медленно, и она отправилась ускорять революцію въ Брабантъ. Вашему величеству, вроятно, извстно, что эта цломудренная амазонка родомъ изъ Льежа?

— Нтъ, я этого не зналъ… Вы надъ нею смялись?

— Нтъ, государь, мы смялись надъ Національнымъ Собраніемъ.

— О! о! господа! въ такомъ случа вы хорошо поступили, что стали серьезны, увидя меня. Я не могу допустить, чтобы у меня смялись надъ Національнымъ собраніемъ. Правда, прибавилъ король,— что я не у себя, а у принцессы Ламбаль, такимъ образомъ, совсмъ безъ смха, или смясь тихонько, вы можете мн сказать, что васъ такъ насмшило.

— Вашему величеству извстно, о чемъ шла рчь сегодня въ засданіи Національнаго собранія?

— Да, и меня даже это очень заинтересовало. Тамъ говорили, кажется, о новой машин для казни преступниковъ?

— Подаренной г-мъ Гильотиномъ націи… да, государь, сказалъ Сюло.

— О! о! г-нъ Сюло, и вы насмхаетесь надъ r-мъ Гильотиномъ, филантропомъ? Э! да вы забываете, что я самъ филантропъ.

— О! государь, бываютъ разные филантропы. Напримръ, во глав французскаго народа стоит филантропъ, уничтожившій предварительную пытку, его мы чтимъ, передъ нимъ мы благоговемъ, скажу боле: мы его любимъ, государь.

Вс молодые люди разомъ поклонились.

— Но, продолжалъ Сюло, — существуютъ и другіе, они, въ качеств медиковъ, имютъ боле или мене удачныя средства, чтобы выпроваживать больныхъ съ этого свта, имъ этого мало, они изобртаютъ средства, чтобы и здоровыхъ лишать жизни. Ахъ! честное слово, государь, вотъ этихъ-то я попрошу ваше величество предоставить мн.

— Что же вы съ ними сдлаете, г-нъ Сюло? Обезглавите вы ихъ безъ боли? спросилъ король, намекая на претензію, высказанную Гильотиномъ,— придется ли имъ только ощутить легкую свжесть на ше?

— Я только желаю имъ этого, государь, сказалъ Сюло,— но общаю имъ не это.

— Какъ! вы желаете имъ этого? воскликнулъ король.

— Да, государь, я люблю, чтобы люди, изобртающіе машины, пробовали на самихъ себ ихъ дйствіе. Къ несчастью, я не имю чести быть королемъ, къ счастью, я не имю претензіи быть судьею, поэтому, мн приходится только сдлать лишь одно общаніе почтенному г-ну Гильотину, и я уже приступилъ къ его выполненію.

— Что вы общали, или скоре, что мы выполнили?

— Мн пришло въ голову, государь, что этотъ великій благодтель человчества долженъ быть награжденъ самимъ благодяніемъ своимъ. Поэтому, завтра, въ Дяніяхъ апостольскихъ совершатся крестины. Справедливость требуетъ, чтобы дочь г-на Гильотина, сегодня публично признанная своимъ отцомъ передъ Національнымъ Собраніемъ, называлась мадмуазель Гильотина.

Самъ король не могъ удержаться отъ улыбки.

— И такъ какъ не бываетъ ни свадьбы, ни крестинъ безъ псни, замтилъ Карлъ Ламетъ — то г-нъ Сюло сочинилъ дв псни въ честь своей крестницы.

— Дв! воскликнулъ король.

— Государь, вдь надо угодить на вс вкусы, сказалъ Сюло.

— На какой-же напвъ написали вы свои псни? По моему, къ нимъ подходитъ только напвъ De profundis.

— Какъ можно, государь! Вы забываете, ваше величество, какъ будетъ пріятно подвергаться обезглавленію дочерью г-на Гильотина… у дверей ея даже будетъ стоять хвостъ! Нтъ, государь, одна моя псня написана на модный мотивъ менуэта Exaudet, а другая на всевозможные напвы: это просто поппури.

— Нельзя-ли сейчасъ-же познакомиться съ вашими стихами, г-нъ Сюло? спросилъ король.

Сюло поклонился.

— Я не членъ Національнаго собранія, сказалъ онъ,— а потому не имю претензіи ограничивать власти моего государя, нтъ, я врный подданный его величества и держусь мннія, что для короля возможно все, чтобы онъ ни пожелалъ.

— Въ такомъ случа, я васъ слушаю.

— Я повинуюсь, государь, сказалъ Сюло и вполголоса проплъ на мотивъ менуэта Exaudet слдующую псню.

Guillotin,

Mdecin

Politique,

Imagine, un beau matin,

Que pendre est inhumain

Et peu patriotique.

Aussitt,

Il lui faut

Un supplice

Qui sans corde ni poteau,

Supprime du bourreau

L’office…

C’est en vain que l’on publie

Que c’est pure jalousie

D’un suppt

Du tripot

D’Hippocrate,

Qui de tuer impunment.

Mme exclusivement,

Se flatte.

Le Romain

Guillotin,

Qui s’apprte,

Consulte gens du mtier

Rarnave et Chapelier,

Mme le coupe t&egrave,te,

Et sa main,

Fait soudain

La machine

Qui simplement nous tuera,

Et que l’on nommera:

Guillotine! *)

*) Гильотинъ, докторъ политикъ, вдругъ вообразилъ, что вшать безчеловчно и не патріотично. Ему сейчасъ же понадобилась казнь, которая безъ веревки и столба упразднила бы должность палача. Напрасно говорятъ, что это просто ревность со стороны члена корпораціи Гиппократа, который льстить себя надеждой безнаказанно, даже исключительно убивать людей. Римлянинъ Гильотинъ готовится, совщается съ знатоками Барнавомъ и Шапелье, даже съ палачомъ, и рука его внезапно создаетъ машину, которая будетъ убивать насъ просто и назовется: Гильотиной.

Молодые люди смялись все громче. Хотя королю все это казалось далеко не смшнымъ, но такъ какъ Сюло былъ одинъ изъ наиболе ему преданныхъ людей, онъ не хотлъ показать, какъ болзненно сжималось его сердце.

— Но вы говорили о двухъ псняхъ, любезный г-нъ Сюло, сказалъ онъ, — это крестный отецъ, перейдемъ теперь къ крестной матери.

— Государь, проговорилъ Сюло, — крестная мать сейчасъ удостоится чести быть вамъ представленной, вотъ она на мотивъ Paris est au roi.

Monsieur Guillotin,

Ce grand mdecin

Que l’amour du prochain

Occupe sans fin,

S’avance soudain,

Prend la parole enfin,

Et, d’un air bnin,

Il propose

Peu de chose

Qu’il expose

En peu de mots:

Mais l’emphase

De sa phrase Obtient les bravos

De cinq ou six sots.

‘Messieurs, dans votre sagesse,

Si vous avez dcrt,

Pour toute humaine faiblesse,

La loi de lgalit,

Pour peu qu’ou daigne m’entendre,

On sera bien convaincu

Que, s’il est cruel de pondre,

Il est dur d’tre pendu.

Comment donc faire,

Quand un honnte citoyen,

Dans un mou vещеnt de col&egrave,re.

Assassinera son prochain?

Comment donc faire?

En rvant la sourdine.

Pour vous tirer d’embarras,

J’ai fait une machine.

Qui met les ttes bas!

C’est un coup que l’on reoit,

Avant qu’on s’en doute:

A peine on s’en aperoit:

Car on n’у voit goutte:

Un certain ressort cach,

Tout coup tant lch,

Fait tomber!

Ber! ber!

Fait sauter!

Ter! ter!

Fait tomber:

Fait sauter:

Fait voler

La tte!..

C’est bien plus honnte!’ *)

*) Господинъ Гильотинъ, этотъ великій докторъ, пре исполненный любовью къ ближнему, вдругъ подходитъ, начинаетъ говорить и съ елейнымъ видомъ длаетъ маленькое предложеніе. Напыщенность его фразы получаетъ одобреніе пяти или шести дураковъ. ‘Господа, вы по своей премудрости признали для всякой человческой слабости равенство передъ закономъ, и, соблаговоливъ выслушать меня, убдитесь, что, если жестоко вшать, то тяжело быть повшеннымъ. Что же длать, когда честный гражданинъ въ порыв гнва заржетъ своего ближняго? Что-же длать? Поразмысливъ въ тиши, какъ бы вывести васъ изъ затрудненія, я сдлалъ машину, отмахивающую головы! Человкъ получаетъ ударъ, совсмъ того не подозрвая, онъ едва чувствуется, такъ какъ ничего не видно. Нкая скрытая пружина вдругъ спускается и отрубаетъ, отдляетъ, заставляетъ отлетать голову. Такъ-то гораздо лучше!

— Вамъ это кажется смшнымъ, господа, сказалъ король,— а между тмъ возможно, что машин г-на Гильотина предназначено избавить несчастныхъ отъ ужасныхъ страданій! Чего требуетъ общество, приговаривая къ смерти преступника? Только простого уничтоженія индивида. Если же это уничтоженіе сопровождается мученіями, какъ при колесованіи, четвертованіи, то это уже не правосудіе, а месть.

— Но, государь, замтилъ Сюло,— кто сказалъ вашему величеству, что страданіе уничтожается самымъ фактомъ отсченія головы? Кто ршилъ, что жизнь не продолжается одновременно въ туловищ и въ отрубленной голов и что казненный не страдаетъ вдвойн?

— Этотъ вопросъ можетъ обсуждаться только спеціалистами, впрочемъ, сегодня утромъ долженъ былъ происходить опытъ, въ Бисетр, кажется. Никто изъ васъ на немъ не присутствовалъ?

— Нтъ! государь, нтъ! нтъ! отвтили пятнадцать насмшливыхъ голосовъ.

— Я былъ тамъ, государь, проговорилъ серьезный голосъ.

Король обернулся и узналъ Жильбера, который, войдя во время разговора, молчалъ все время и отвтилъ только на вопросъ короля.

— А! это вы, докторъ, сказалъ король вздрогнувъ,— а, вы тамъ были?

— Да, государь.

— Какъ удался опытъ?

— Прекрасно, на двухъ первыхъ субъектахъ, государь, но, хотя спинной хребетъ третьяго былъ перерубленъ, его голову пришлось отсчь ножомъ.

Молодые люди слушали, вытаращивъ глаза отъ удивленія.

— Какъ! государь, сказалъ Карлъ Ламетъ,— сегодня утромъ казнили троихъ?

— Да, господа, отвтилъ король,— но это были три трупа, доставленные изъ больницы. А ваше мнніе, г-нъ Жильберъ?

— О чемъ, государь?

— О машин.

— Несомннно, государь, она представляетъ прогрессъ по сравненію со всми другими орудіями смерти, до сихъ поръ существовавшими, но случай съ третьимъ трупомъ доказываетъ, что эта машина требуетъ значительнаго усовершенствованія.

— Какъ она устроена? спросили, король, въ которомъ пробудилось любопытство механика.

Жильберъ попробовалъ объяснить, но изъ его объясненій король не могъ схватить настоящей формы машины, а потому сказалъ ему:

— Пойдемте, докторъ, вотъ, здсь на стол есть перья, чернила, бумага… Вы, вдь, рисуете, кажется?

— Рисую, государь.

— Сдлайте мн эскизъ, я тогда лучше пойму.

Молодые люди изъ почтенія не осмливались послдовать за королемъ безъ приглашенія, но Людовикъ XVI сказалъ имъ:

— О! подойдите, подойдите сюда, господа, эти вопросы интересуютъ все человчество.

— И кром того, проговорилъ Сюло вполголоса,— не ожидаетъ ли кого-нибудь изъ насъ честь жениться на м-ль Гильотин? Пойдемте, господа, пойдемте познакомиться съ нашей невстой.

И вс столпились вокругъ столба, къ которому, по приглашенію короля, слъ Жильберъ, чтобы набросать свой рисунокъ.

Жильберъ началъ эскизъ машины, а Людовикъ XVI съ полнымъ вниманіемъ слдилъ за каждой линіей. Тутъ все было: платформа, два столба, доска, оконце и ножъ въ вид серпа.

Докторъ оканчивалъ рисунокъ этого послдняго, когда король остановилъ его.

— Еще бы! сказалъ онъ, — нтъ ничего удивительнаго, что опытъ не удался, особенно при третьемъ раз.

— Какъ такъ, государь? спросилъ Жильберъ.

— Это зависитъ отъ формы ножа, сказалъ Людовикъ XVI,— надо не имть никакого представленія о механик, чтобы придать форму серпа предмету, предназначенному отрубать вещество, представляющее сопротивленіе.

— Какую же форму придало бы ему ваше величество?

— Очень просто, форму треугольника.

Жильберъ попробовалъ исправить рисунокъ.

— Нтъ, нтъ, не такъ, сказалъ король.— Дайте мн ваше перо.

— Государь, вотъ перо и стулъ, проговорилъ Жильберъ.

— Подождите, подождите, говорилъ Людовикъ XVI, увлеченный своей страстью къ механик,— вотъ сржьте такъ стороны ножа… вотъ такъ… и я вамъ отвчаю, что вы отсчете двадцать пять головъ одну за другой, и ножъ не отскочитъ ни отъ одной.

Едва онъ произнесъ эти слова, какъ надъ его головой раздался крикъ испуга, почти страданья.

Онъ поспшно обернулся и увидлъ, что королева, блдная какъ смерть, упала на руки Жильбера.

Какъ и другіе, она изъ любопытства подошла къ столу, нагнулась надъ плечомъ короля въ ту самую минуту, какъ онъ исправлялъ главную подробность, и узнала отвратительную машину, которую показывалъ ей Каліостро двадцать лтъ тому назадъ въ замк Таверней.

Увидя ее, у нея хватило силы лишь пронзительно вскрикнуть, и сознаніе покинуло ее, точно роковая машина уже совершила надъ нею свое дйствіе.

XIII.
Цлитель тла и цлитель души.

Легко понять, что посл такого событія вечеръ не могъ продолжаться.

Хотя никто не понималъ причины, вызвавшей обморокъ королевы, но самый фактъ былъ на лицо: увидя рисунокъ Жильбера, исправленный королемъ, королева вскрикнула и лишилась сознанія.

Вотъ о чемъ говорили въ различныхъ группахъ, и вс, не входившіе въ составъ королевской семьи, или, по крайней мр, въ число ея самыхъ близкихъ друзей, поспшили удалиться.

Жильберъ подалъ первую помощь королев.

Г-жа де-Ламбаль не позволила перенести ее въ ея апартаменты, тмъ боле, что исполнить это было довольно затруднительно, г-жа де-Ламбаль жила въ павильон Флоры, а королева занимала павильонъ Марсанъ, такъ что пришлось бы нести ее по всему дворцу.

Поэтому августйшую больную положили на кушетку въ спальн принцессы, которая, съ свойственной женщинамъ проницательностью, догадалась, что тутъ скрывается какая-то тайна. Вслдствіе этого она удалила всхъ, даже самого короля, и стояла у изголовья больной, ожидая съ нжной тревогой, чтобы мры, принятыя докторомъ Жильберомъ, возымли свое дйствіе и сознаніе вернулось къ королев.

Отъ времени до времени она обращалась съ вопросомъ къ доктору, но такъ какъ онъ самъ былъ не въ состояніи ускорить возвращеніе королевы къ жизни, то могъ успокаивать принцессу лишь банальными утшеніями.

Въ самомъ дл, ударъ, нанесенный нервной систем бдной женщины, былъ такъ силенъ, что въ продолженіе нсколькихъ минуть ни поднесеніе флакона съ солями къ носу, ни растираніе висковъ уксусомъ не производили никакого дйствія: наконецъ, легкія судороги въ конечностяхъ указали на возвращеніе чувствительности. Королева слабо пошевелила головой, вздохнула и открыла глаза.

Было очевидно, что жизнь возвращалась къ ней прежде разсудка: впродолженіи нсколькихъ секундъ она смотрла вокругъ себя ничего не выражающимъ взоромъ, доказывавшимъ, что она не знаетъ, ни гд она, ни что съ нею случилось, но вскор легкая дрожь пробжала по ея тлу, она слабо вскрикнула и закрыла глаза рукой, какъ бы желая защитить ихъ отъ лицезрнія чего-то ужаснаго.

Она все вспомнила. Но припадокъ миновалъ. Жильберъ понималъ, что обморокъ былъ вызййнъ чисто нравственной причиной и зналъ, насколько незначительно дйствіе медицины въ подобныхъ случаяхъ. Онъ собирался удалиться, но королева, точно угадывая его намреніе, при первомъ его движеніи схватила его за руку и сказала такимъ же нервнымъ голосомъ, какъ былъ нервенъ ея жестъ.

— Останьтесь.

Жильберъ остановился, сильно удивленный. Онъ зналъ, какъ мало симпатизировала ему королева, а между тмъ съ другой стороны замтилъ странное и почти магнетическое вліяніе, производимое имъ на нее.

— Я къ услугамъ вашего величества, сказалъ онъ, — но я полагаю, слдовало бы успокоить тревогу короля и особъ, оставшихся въ гостиной, и если вы позволите…

— Тереза, обратилась королева къ принцесс Ламбаль, поди сказать королю, что я пришла въ себя, и позаботься, чтобы мн никто не помшалъ: мн надо поговорить съ докторомъ Жильберомъ.

Принцесса повиновалась съ пассивной кротостью, составлявшей отличительную черту ея характера и даже ея наружности.

Королева, облокотясь на ручку кушетки, проводила ее глазами и нсколько минутъ молчала, какъ бы желая дать ей время исполнить свое порученіе и, видя, что благодаря бдительности г-жи Ламбаль, она можетъ свободно разговаривать съ докторомъ, обернулась къ нему и посмотрла ему прямо въ глаза.

— Докторъ, сказала она,— васъ не удивляетъ случайность, приводящая васъ въ соприкосновеніе со мной при всякомъ физическомъ или моральномъ потрясеніи въ моей жизни?

— Увы! государыня, я не знаю, долженъ ли я радоваться такой случайности или огорчаться.

— Почему?

— Потому что я настолько глубоко читаю въ сердцахъ, чтобы видть, что я обязанъ этой честью далеко не вашему желанію.

— Потому-то я и сказала случайность… Вы знаете, что я правдива. А между тмъ, докторъ, при послднихъ обстоятельствахъ, заставившихъ насъ дйствовать сообща, вы мн выказали настоящую преданность, я никогда этого не забуду и благодарю васъ за нее.

Жильберъ поклонился.

Королева не спускала съ него глазъ.

— Я тоже физіономистка, продолжала она.— Знаете ли, что вы мн отвтили, не произнеся ни слова?

— Государыня, я былъ бы въ отчаяніи, еслибы мое молчаніе оказалось мене почтительнымъ, чмъ мои слова.

— Вы мн отвтили: ‘хорошо, вы меня поблагодарили, это дло конченное: перейдемъ къ другому’.

— По крайней мр, мн бы очень хотлось, государыня, чтобы вы подвергли мою преданность испытанію, которое дало бы ей возможность проявиться боле существенно, чмъ до сихъ поръ. Вотъ чмъ объясняется нетерпливое ожиданіе, замченное, быть можетъ, вашимъ величествомъ на моемъ лиц.

— Вы человкъ выдающійся, господинъ Жильберъ, проговорила королева, пристально смотря на доктора,— и каюсь: я была предубждена противъ васъ, теперь этихъ предубжденій боле не существуетъ.

— Вы позволите, государыня, выразить мою глубокую, сердечную благодарность вашему величеству не за комплиментъ, какимъ вы удостоили меня, а за послднее увреніе вашего величества.

— Докторъ, возразила королева, точно то, что ей предстояло сказать, естественно связывалось съ уже сказаннымъ — что мы думаете о томъ, что со мною случилось?

— Государыня, я человкъ положительный, человкъ науки, будьте добры предложить мн этотъ вопросъ боле опредленно.

— Я васъ спрашиваю, докторъ, полагаете ли вы, что мой обморокъ была, вызванъ однимъ изъ нервныхъ припадковъ, какимъ подвергаются женщины благодаря слабости ихъ организма, или вы подозрваете, что онъ имлъ другую, боле серьезную причину?

— Я отвчу вашему величеству, что дочь Маріи-Терезіи, что женщина, которую я видла, столь спокойной и мужественной въ ночь съ 5 на 6 октября,— женщина незаурядная, а потому, ее не можетъ потрясти то, что волнуетъ обыкновенныхъ женщинъ.

— Вы правы, докторъ, врите вы въ предчувствія?

— Наука отвергаетъ вс т явленія, которыя стремятся уничтожить матеріальное теченіе вещей, а между тмъ, иногда факты опровергаютъ выводы науки.

— Мн бы слдовало сказать: врите вы предсказаніямъ?

— Я полагаю, что верховная Доброта, ради нашего счастья, покрыла будущее непроницаемой завсой. Нкоторые умы, одаренные отъ природы большой врностью сужденія, могутъ путемъ изученія прошлаго приподнять край этой завсы и, точно сквозь туманъ, взглянуть на будущее, но такія исключенія рдки, и съ тхъ поръ какъ религія уничтожила фатализма., а философія положила предлы религіи, пророки утратили три четверти своего обаянія. А между тмъ… прибавилъ Жильберъ.

— А между тмъ? повторила королева, видя, что онъ остановился.

— А между тмъ, государыня, продолжалъ онъ, точно длая надъ собой усиліе для того, чтобы коснуться вопроса, къ которому его разумъ относился съ сомнніемъ,— а между тмъ, есть человкъ…

— Человкъ?— проговорила королева, слдившая за словами Жильбера съ огромнымъ интересомъ.

— Есть человкъ, которому случалось побждать неопровержимыми фактами вс доводы моего разсудка.

— И этотъ человкъ?..

— Я не смю назвать его вашему величеству.

— Этотъ человка, вашъ учитель, не такъ ли, г-нъ Жильберъ?— человкъ всемогущій, безсмертный, божественный Каліостро!

— Государыня, мой единственный, настоящій учитель, это природа. Каліостро лишь мой спаситель. Я быль прострленъ пулей, истекалъ кровью, получивъ рану въ грудь, которую я, какъ докторъ и посл двадцатилтнихъ изученій, считаю неизлчимой, между тмъ онъ вылчилъ меня посредствомъ какого-то неизвстнаго для меня бальзама, вотъ причина моей къ нему благодарности, скажу боле, моего восхищенія.

— И этотъ человкъ вамъ длалъ предсказанія, которыя сбылись?

— Странныя, невроятныя, государыня. Этотъ человкъ шествуетъ въ настоящемъ съ такою увренностью, точно ему вполн извстно будущее.

— Такъ что, еслибы онъ предсказалъ что-нибудь лично вамъ, вы бы поврили его предсказанію?

— По крайней мр, я сталъ бы поступать такъ, какъ будто-бы оно должно было исполниться.

— Такъ что, еслибы онъ вамъ предсказалъ смерть преждевременную, страшную, позорную, вы бы стали готовиться къ ней?

— Но прежде я бы, все-таки, постарался всевозможными способами ускользнуть отъ нея, сказалъ докторъ, проницательно смотря на королеву.

— Ускользнуть? Нтъ, докторъ, нтъ! я вижу, что я осуждена, — эта революція — бездна, которая должна поглотить тронъ, этотъ народъ — левъ, который пожретъ меня.

— Ахъ, государыня, отъ васъ зависитъ, чтобы этотъ левъ, такъ васъ пугающій, лежалъ у вашихъ ногъ, какъ ягненокъ.

— Вы разв не видли его въ Версал?

— А вы разв не видли его въ Тюльери? государыня, это океанъ, безпрерывно подмывающій скалу, сопротивляющуюся его теченію и, какъ кормилица, ласкающій лодку, ему доврившуюся.

— Докторъ, все давно порвано между этимъ народомъ и мною: онъ меня ненавидитъ, а я его презираю!

— Потому что вы совсмъ не знаете другъ друга. Перестаньте относиться къ нему какъ королева, будьте ему матерью, позабудьте, что вы дочь Маріи-Терезіи, нашего стараго врага, сестра Іосифа II, нашего фальшиваго друга, будьте француженкой и вы услышите голоса этого народа, благословляющіе васъ, и увидите, какъ руки его протянутся къ вамъ съ лаской.

Марія-Антуанета пожала плечами.

— Да, я знаю… вчера онъ благословлялъ, сегодня ласкаетъ, а завтра задушитъ тхъ самыхъ, кого вчера благословлялъ и ласкалъ.

— Потому что онъ чувствуетъ у нихъ сопротивленіе своей вол, ненависть въ отвтъ на свою любовь,

— Да самъ то этотъ народъ разрушитель разв знаете, что онъ любитъ или ненавидитъ? этотъ народъ разрушитель, какъ втеръ, огонь и вода, народъ съ капризами женщины!

— Вамъ онъ кажется такимъ, государыня, потому что вы его видите со стороны, какъ видитъ океанъ путникъ, взобравшійся на скалистый берегъ, надвигаясь и отступая безъ видимой причины, этотъ океанъ несетъ къ вашимъ ногамъ свою пну и окружаетъ васъ своими жалобами, которыя вы принимаете за ревъ, но не такъ надо смотрть на него: его надо видть такимъ, какимъ видитъ его Господь Богъ: стремящимся къ единству и разбивающимъ всякое препятствіе на пути къ цли. Вы, королева французовъ, государыня, а вы не знаете того, что въ настоящее время происходитъ но Франціи. Вмсто того, чтобы спускать вашъ вуаль, поднимите его, и вашъ страхъ замнится восторгомъ.

— Что же я увижу такого прекраснаго, такого великолпнаго и лучезарнаго?

— Вы увидите возникновеніе новаго міра на развалинахъ стараго, вы увидите, какъ колыбель Франціи, подобно колыбели Моисея, поплыветъ по рк, боле широкой, чмъ Нилъ, чмъ Средиземное море, чмъ океанъ… Господь да защититъ тебя, колыбель! Господь да хранитъ тебя, Франція!

При этихъ словахъ Жильберъ, всегда такой холодный и сдержанный, поднялъ руки и глаза къ небу. Королева съ удивленіемъ смотрла на него, она ничего не понимала.

— Куда-же причалить эта колыбель? спросила она.— Къ національному собранію, этому сборищу спорщиковъ, разрушителей, уравнивателей? Ужъ не старая-ли Франція должна руководить новой? Плохая мать для такого прекраснаго ребенка, г-нъ Жильберъ!

— Нтъ, государыня, земля, къ которой на дняхъ должна причалить эта колыбель,— сегодня, завтра, быть можетъ,— до сихъ пора, была неизвстна и зовутъ ее отечествомъ. Тамъ она найдетъ крпкую и здоровую кормилицу, придающую народамъ силу, тамъ найдете, свободу.

— Ахъ! все это громкія слова, я полагала, что злоупотребленіе ими уже убило ихъ.

— Нтъ, государыня, это великія вещи! Посмотрите на Францію, въ ту минуту, когда уже все разрушено, но еще ничего не возстановлено, когда у нея нтъ настоящей судебной административной власти, нтъ законовъ, такъ что она создаетъ для себя законъ: смотрите, съ какой твердостью во взор, какой увренной поступью она переходитъ изъ одного міра въ другой, переходитъ по мосту, брошенному надъ бездной, смотрите, она переходитъ, не спотыкаясь черезъ этотъ мостъ, узкій, какъ мостъ Магомета… Куда идетъ она, эта старая Франція? Къ единству отечества! Все, что она считала до сихъ поръ труднымъ, тяжелымъ, непреодолимымъ, сдлалось не только возможнымъ, но даже легкимъ. Наши провинціи были полны различныхъ суеврій, противоположныхъ интересовъ, личныхъ воспоминаній, вс полагали, что нтъ возможности одержать верхъ надъ этими двадцатью пятью или тридцатью народностями, непризнающими одной общей народности. Разв старый Лангедокъ, старая Тулуза, старая Бретань согласятся превратиться въ Нормандію, Бургундію или Дофинэ? Конечно, нтъ, но вс они превратятся въ Францію. Отчего они такъ цпко держались за свои права, за свои привилегіи, свое законодательство? Оттого, что у нихъ не было отечества. Я уже говорилъ вамъ, государыня, отечество представлялось имъ быть можетъ еще въ очень огдаленномъ будущемъ, но они видли, какъ безсмертная и плодотворная мать съ открытыми объятіями призывала ихъ, своихъ разсянныхъ и потерянныхъ дтей, эта общая мать призываетъ ихъ: они имли смиреніе считать себя лангедокцами, провансальцами, бретонцами, нормандцами, бургундцами, нтъ, они вс ошибались: они были французами!

— Если послушать васъ, докторъ, сказала съ ироніей королева,— то Франція, эта старая Франція, старшая дочь церкви, какъ ее называютъ священники съ IX вка, существуетъ лишь съ вчерашняго дня?

— Въ томъ-то и заключается чудо, государыня, что прежде была Франція, а теперь есть французы, не только французы, но еще и братья, братья, которые подали другъ другу руки. Богъ мой! государыня, люди не такъ дурны, какъ это говорятъ, они стремятся къ общественности, чтобы разъединить ихъ, помшать ихъ сближенію, потребовался цлый міръ противоестественныхъ изобртеній: внутреннія таможни, безчисленныя пошлины, заставы на дорогахъ, паромы на ркахъ, различія въ законахъ, правилахъ, въ всахъ и мрахъ, соперничества провинціи, странъ, городовъ, деревень. Въ одинъ прекрасный день наступаетъ землетрясеніе, колеблющее тронъ, сокрушающее вс эти старыя стны, разрушающее вс эти препятствія. Тогда люди начинаютъ смотрть другъ на друга передъ лицомъ неба, при кроткомъ и лучезарномъ свч солнца, оплодотворяющемъ не только землю, но и сердца, братство крпнетъ и ростетъ, какъ священная жатва, и даже враги, удивляясь ненависти, такъ долго волновавшей ихъ, идутъ не другъ противъ друга, но другъ къ другу, не вооруженные, съ открытыми объятіями, исчезло все офиціальное, все вынужденное, этотъ морской приливъ заливаетъ все, и горы и рки, географія убита, еще сохранились различные акценты, но языкъ одинъ, и тридцать милліоновъ французовъ поютъ одинъ гимнъ, состоящій лишь изъ слдующихъ словъ:

Восхвалимъ Господа, создавшаго намъ отечество!

— Къ чему же вы хотите придти, докторъ? Полагаете вы, что успокоите меня зрлищемъ этой федераціи тридцати милліоновъ бунтовщиковъ, возставшихъ противъ своей королевы и своего короля?

— Поврьте, государыня, не народъ бунтуетъ противъ своей королевы и своего короля, а король и королева бунтуютъ противъ своего народа, продолжая говорить языкомъ привилегій и королевской власти, когда вокругъ нихъ говорятъ на язык братства и самоотверженія. Бросьте взглядъ на одинъ изъ этихъ импровизированныхъ праздниковъ, государыня, и вы почти всегда увидите жертвенникъ посреди обширной лужайки или на вершин холма, жертвенникъ не мене чистый, чмъ жертвенникъ Авеля, а на немъ маленькаго ребенка, пріемнаго сына гражданъ, объектъ общей любви и умиленія, общаго сына. И этотъ-то ребенокъ на жертвенник и есть сама Франція, Франція, только что родившаяся, и о которой я вамъ говорилъ, государыня, и народы радуются ея рожденію въ ожиданіи, пока цари преклонятъ передъ нимъ колна и принесутъ ему свои дары… Италія, Ирландія, Испанія смотрятъ на это только что родившееся дитя, отъ котораго зависитъ ихъ будущее, и съ глазами, полными слезъ, протягиваютъ ему свои скованныя руки и кричатъ: ‘Франція, Франція! наша свобода въ теб!’ Государыня, государыня! время еще не ушло, возьмите ребенка съ жертвенника и сдлайтесь его матерью!

— Докторъ, вы забываете, что у меня есть другіе дти, мои кровные дти и, если я сдлаю то, что вы говорите, я лишу ихъ наслдства въ пользу чужаго ребенка.

— Въ такомъ случа, государыня, проговорилъ Жильберъ съ глубокой грустью, — заверните вашихъ дтей въ вашу королевскую мантію, въ военную мантію Маріи-Терезіи и увезите ихъ вмст съ собою изъ Франціи, такъ какъ вы сказали правду: народъ пожретъ васъ и вашихъ дтей вмст съ вами. Но только, не теряйте времени, торопитесь, государыня, торопитесь!

-0 И вы ничего не имете противъ этого отъзда, докторъ?

— Напротивъ. Теперь, когда я знаю ваши настоящія намренія, я готовъ помогать вамъ, государыня.

— Вотъ и прекрасно, такъ какъ у насъ есть одинъ дворянинъ, готовый дйствовать, жергвовать собою, умереть за насъ.

— Государыня, сказалъ Жильберъ со страхомъ,— не о г-н ли Фавра вы говорите?

— Кто вамъ сказалъ его имя?— Кто вамъ открылъ его планъ?

— О! берегитесь, государыня! и надъ нимъ тоже тяготетъ роковое предсказаніе!

— Все того же пророка?

— Того же, государыня.

— Какую же судьбу предсказалъ ему этотъ пророкъ?

— Смерть преждевременную, страшную, позорную! такую, о которой вы только что говорили.

— Въ такомъ случа, вы правы, нельзя терять времени, чтобы доказать лживость этого прорицателя несчастья.

— Вы предупредите г-на де-Фавра, что принимаете его содйствія?

— Къ нему уже пошли, г-нъ Жильберъ, и я жду его отвта.

Въ эту минуту вошла г-жа де-Ламбаль и сказала нсколько словъ на ухо королев.

— Пусть онъ войдетъ! пусть войдетъ! воскликнула королева,— докторъ все знаетъ. Докторъ, продолжала она,— г-нъ Изидоръ де-Шарни принесъ мн отвтъ отъ маркиза Фавра. Завтра королева удетъ изъ Парижа, посл завтра мы будемъ вн Франціи. Идите сюда, баронъ, идите… Господи Боже! что съ вами? отчего вы такъ блдны?

— Принцесса Ламбаль мн сказала, что я могу говорить при доктор Жильбер? сказалъ Изидоръ.

— Она сказала правду, да, да, говорите. Вы видли маркиза Фавра?.. Маркизъ готовъ… Мы принимаемъ его предложеніе… мы удемъ изъ Парижа, удемъ изъ Франціи…

— Маркизъ Фавра часъ тому назадъ арестованъ въ улиц Борнэръ и отведенъ въ Шатлэ, отвчалъ Изидоръ.

Глаза Жильбера встртились съ сверкающимъ, полнымъ отчаянія и гнва взглядомъ королевы. И въ этотъ взглядъ королева вложила всю свою душевную силу.

Жильберъ подошелъ къ ней и сказалъ ей съ выраженіемъ глубокаго состраданія.

— Государыня, если я могу вамъ на что-нибудь пригодиться, располагайте мною, мой умъ, мою преданность, мою жизнь,— я все повергаю къ вашимъ стопамъ.

Королева медленно подняла на него глаза и проговорила тихо и съ покорностью.

— Господинъ Жильберъ, вы сегодня утромъ присутствовали при опыт, скажите, полагаете ли вы, что смерть отъ этой ужасной машины такъ легка, какъ увряетъ ея изобртатель?

Жильберъ вздохнулъ и закрылъ лицо руками.

Между тмъ Monsieur, уже знавшій все, что хотлъ знать, такъ какъ слухъ объ арест маркиза Фавра въ нсколько секундъ разнесся по дворцу, Monsieur поспшно потребовалъ свою карету и собирался узжать, не справясь о здоровь королевы и почти не простясь съ королемъ.

Людовикъ XVI остановилъ его.

— Братъ, сказалъ онъ,— надюсь, вы не такъ спшите вернуться въ Люксамбургъ, чтобы вамъ было некогда дать мн одинъ совтъ. Какъ вы думаете, что долженъ я длать?

— Вы хотите спросить меня, чтобы я сдлалъ на вашемъ мст?

— Да.

— Я-бы отрекся отъ Фавра и присягнулъ въ врности Конституціи.

— Какъ вы хотите, чтобы я присягнулъ конституціи, когда она еще не закончена?

Тмъ боле основаній, сказалъ Monsieur съ тмъ косымъ и фальшивымъ взглядомъ глазъ, какой былъ ему свойствененъ — тмъ боле основаній не считать себя обязаннымъ быть врнымъ своей присяг.

Король на минуту задумался.

— Хорошо, проговорилъ онъ,— это не мшаетъ мн написать г-ну Булье, что нашъ проектъ лишь откладывается. Это дастъ время графу Шарни снять планъ съ дороги, по которой мы должны хать.

XIV.
Monsieur отрекается отъ Фавра, а король присягаетъ конституціи.

На другой день посл ареста Фавра, по всему Парижу распространился слдующій циркуляръ.

‘Маркизъ Фавра (Королевская площадь) быль арестованъ съ своей супругой въ ночь съ 24 на 25, онъ составилъ планъ поднять тридцать тысячъ человкъ, чтобъ убить г-на Лафайета, мэра города Парижа, и отрзать отъ нашего города подвозъ продовольствій.

‘Monsieur, братъ короля, былъ во глав этого заговора.

Подписано: Баро.’

Легко представить себ, какой переполохъ произвелъ этотъ циркуляръ въ Париж 1790 года, когда всякій пустякъ возбуждалъ волненіе. Приводъ зажженнаго пороха не произвелъ бы такого быстраго взрыва, какъ эта зажигательная бумага.

Черезъ два часа она очутилась въ рукахъ у всхъ, вс ее знали наизусть.

26 вечеромъ делегаты коммуны собрались на совтъ въ городскую ратушу, они читали только что полученное постановленіе комитета дознаній, когда вошелъ приставъ и объявилъ, что Monsieur просить, чтобы его выслушали.

— Monsieur? повторилъ Бальи, предсдатель совта,— какой Monsieur?

— Monsieur, братъ короля, отвтилъ приставъ.

Члены коммуны переглянулись. Со вчерашняго утра имя Monsieur было на устахъ у всхъ.

Но, переглядываясь, они поднялись. Бальи бросилъ вокругъ вопросительный взглядъ и, такъ какъ нмые отвты, которые онъ прочелъ въ глазахъ своихъ коллегъ, показались ему единодушными, онъ отвтилъ приставу:

— Подите доложите Monsieur, что, хотя мы очень удивлены той честью, какую онъ намъ оказываетъ, но готовы принять его.

Черезъ нсколько секундъ Monsieur вошелъ въ залъ совта. Онъ былъ безъ всякой свиты, лицо его было блдно, а походка, всегда неувренная, въ этотъ вечеръ была еще мене твердой.

Къ счастью для принца, передъ каждымъ членомъ коммуны стояла свча на огромномъ стол, въ форм подковы, средина же этой подковы оставалась въ относительной темнот. Это обстоятельство не ускольнуло отъ Monsieur и нсколько ободрило его.

Онъ обвелъ робкимъ взглядомъ это огромное собраніе, въ которомъ встртилъ если не симпатію, то по крайней мр, почтеніе, и заговорилъ дрожащимъ голосомъ, постепенно становившимся все тверже.

— Господа, меня привело къ вамъ желаніе опровергнуть отвратительную клевету. Третьяго дня г-нъ де-Фавра былъ арестованъ по приказанію вашего комитета дознаній, а сегодня старательно распространяютъ слухъ, что я былъ въ близкихъ сношеніяхъ съ нимъ.

На лицахъ слушателей появились улыбки, и эту первую часть рчи Monsieur встртили шушуканья. Онъ продолжалъ:

— Въ качеств гражданина города Парижа я счелъ своей обязанностью лично увдомить васъ, какія сношенія существовали между г-номъ де-Фавра и мною.

Вниманіе членовъ коммуны удвоилось, всмъ хотлось знать отъ самого Monsieur, какія отношенія были между его высочествомъ и маркизомъ, причемъ каждый оставлялъ за собой право, врить ему или нтъ.

Его высочество продолжалъ слдующимъ образомъ.

— Въ 1772 году г-нъ де-Фавра вступилъ въ мою швейцарскую гвардію, онъ вышелъ изъ нея въ 1775, съ того времени я ни разу не говорилъ съ нимъ.

Въ зал поднялся недоврчивый ропотъ, но одинъ взглядъ Бальи сдержалъ его, такъ что Monsieur имлъ право оставаться въ сомнніи относительно того, былъ ли это ропотъ одобренія или порицанія.

Онъ продолжалъ.

— Уже нсколько мсяцевъ, меня лишили моихъ доходовъ, а между тмъ въ январ мн предстоятъ большіе платежи. Желая имть возможность удовлетворить моимъ обязательствамъ, я ршилъ прибгнуть къ займу. Г-нъ де-ла-Шатръ, недли три тому назадъ, указалъ мн на г-на де-Фавра, какъ на человка, имющаго возможность совершить этотъ заемъ у одного генуэзскаго банкира. Вслдствіе этого, я подписалъ облигацію на два милліона франковъ, необходимыхъ для уплаты моихъ обязательствъ начала года и для содержанія моего дома. Это чисто финансовое дло я поручилъ вести моему управляющему. Я не видлъ г-на де-Фавра, не писалъ ему, не имлъ съ нимъ никакихъ сношеній, словомъ, мн совершенно неизвстно то, что онъ длалъ {Мы приводимъ подлинныя слова Monsieur безъ всякихъ измненій.}.

Смхъ, послышавшійся изъ рядовъ публики, доказалъ, что не вс были расположены врить этому странному заявленію принца, что онъ, не повидавшись съ посредникомъ, доврилъ ему на два милліона векселей, тмъ боле, что этотъ посредникъ былъ одинъ изъ его бывшихъ тлохранителей.

Monsieur покраснлъ, ему, очевидно, хотлось поскоре выйти изъ ложнаго положенія, въ какое онъ самъ себя поставилъ, и онъ продолжалъ съ большимъ жаромъ.

— Тмъ не мене, господа, я узналъ вчера, что въ столиц распространяютъ бумагу слдующаго содержанія.

И онъ прочелъ — что было совершенно безполезно, такъ какъ вс его отлично знали,— циркуляръ, приведенный нами выше.

При словахъ: ‘Monsieur, братъ короля былъ во глав’, вс члены коммуны поклонились.

Хотли они дать понять, что и они того-же мннія? или только хотли сказать, что имъ извстно это обвиненіе?

Monsieur продолжалъ:

— Вы, конечно, не ожидаете отъ меня, чтобы я унизился до оправданій въ столь низкомъ преступленіи, но въ то время, когда самыя нелпыя клеветы легко могутъ смшать лучшихъ гражданъ съ врагами революціи, я счелъ своей обязанностью по отношенію къ королю, къ вамъ и по отношенію къ самому себ, войти въ подробности, только что вами выслушанныя, чтобы общественное мнніе ни одной минуты не могло оставаться въ заблужденіи. Съ того дня, когда во второмъ собраніи нотаблей я высказался по основному вопросу, тогда еще возбуждавшему дебаты, я не переставалъ врить, что великая реформа совершенно готова, что король по своимъ намреніямъ, своимъ добродтелямъ и своему высокому сану, долженъ стать ея вождемъ, такъ какъ она не могла не быть выгодной какъ для народа, такъ и для монархіи, наконецъ, что королевская власть должна быть оплотомъ національной свободы, а національная свобода основой королевской власти…

Хотя смыслъ этой фразы былъ несовсмъ ясенъ, но благодаря привычк апплодировать соединенію извстныхъ словъ, начали и ей апплодировать.

Это пріободрило Monsieur, онъ возвысилъ голосъ и прибавилъ съ большей увренностью:

— Пускай приведутъ хотя бы одинъ изъ моихъ поступковъ, хотя-бы одну изъ моихъ рчей, которые-бы противорчили только что изложеннымъ мною принципамъ, и доказывали-бы, что въ какія обстоятельства я ни былъ-бы поставленъ, счастье короля, счастье народа не было единственнымъ предметомъ моихъ мыслей и моихъ желаній, до тхъ поръ я имю право требовать, чтобы мн врили, я никогда не измнялъ ни своихъ чувствъ, ни принциповъ, и никогда не измню ихъ!

Хотя мы пишемъ романъ, но сочли не лишнимъ захватить область исторіи, приведя цликомъ рчь его высочества, чтобы наши читатели знали, каковъ былъ въ тридцать пять лтъ принцъ, который въ шестьдесятъ принужденъ былъ дать хартію съ своей знаменитой 14-ой статьей.

Изъ чувства справедливости мы приводимъ также рчь Бальи въ отвтъ на рчь Monsieur. Бальи сказалъ:

— Monsieur, для представителей парижской коммуны большое удовлетвореніе видть среди себя брата любимаго короля, короля возстановителя французской свободы. Августйшихъ братьевъ связываютъ одинаковыя чувства. Monsieur показалъ себя первымъ гражданиномъ королевства, подавъ голосъ за третье сословіе во второмъ собраніи нотаблей, онъ былъ почти одинъ этого мннія вмст съ очень немногими друзьями народа, и прибавилъ заслугу разума ко всмъ остальнымъ своимъ правамъ на уваженіе націи. Значитъ, Monsieur первый творецъ гражданскаго равенства: сегодня онъ даетъ этому новое доказательство, придя къ представителямъ коммуны, гд онъ желаетъ, чтобы его цнили лишь по его патріотическимъ чувствамъ. Эти чувства выразились въ объясненіяхъ, какія Monsieur было угодно дать собранію. Принцъ идетъ на встрчу общественному мннію, гражданинъ придаетъ цну мнніямъ своихъ согражданъ, и я прошу Monsieur принять отъ имени нашего собранія дань почтенія и благодарности, какую оно должно воздать какъ его чувствамъ, и чести его присутствія, такъ и, въ особенности, тому значенію, какое онъ придаетъ уваженію людей свободныхъ.

Тогда Monsieur, конечно, понялъ, что, не смотря на великія похвалы, расточаемыя Бальи его поведенію, это поведеніе получитъ весьма различную оцнку, и отвтилъ отеческимъ тономъ, какой онъ такъ хорошо умлъ принимать, когда это было ему полезно:

— Господа, долгъ, мною выполненный, былъ очень тяжелъ для добродтельнаго сердца, но я вознагражденъ чувствами, выраженными мн вашимъ собраніемъ, и мои уста откроются лишь для того, чтобы просить помилованія всхъ тхъ, кто оскорбилъ меня.

Какъ можно видть, Monsieur не связывалъ ни себя, ни собраніе. Для кого просилъ онъ помилованія? Не для Фавра, конечно, потому что еще никто не зналъ, былъ-ли Фавра виновенъ, да и кром того, Фавра ничмъ не оскорбилъ Monsieur.

Нтъ, Monsieur просто просилъ помилованія анонимнаго автора обвинявшаго его циркуляра, но этотъ авторъ не нуждался въ помилованіи, потому что онъ былъ неизвстенъ.

Такимъ образомъ Monsieur выполнилъ самъ часть совта, даннаго имъ его брату, Людовику XVI. Онъ отрекся отъ Фавра, и, какъ видно изъ похвалъ добродтельнаго Бальи, имлъ полный успхъ.

Это соображеніе заставило, вроятно, Людовика XVI ршиться присягнуть Конституціи.

Въ одно прекрасное утро, приставъ пришелъ доложить президенту Собранія, которымъ въ тотъ день былъ Бюро де Пюзи, какъ приставъ Коммуны пришелъ доложить мэру о приход Monsieur,— что король съ двумя министрами и нсколькими офицерами стучится въ дверь Манежа, совершенно такъ, какъ Monsieur стучался въ дверь городской Ратуши.

Представители народа съ удивленіемъ переглянулись. Что могъ сказать имъ король, такъ давно разошедшійся съ ними?

Людовика XVI пригласили войти, и президентъ уступилъ ему свое кресло.

Какъ бы то ни было, вся зала огласилась привтствіями. Кром Петіона, Камиля Демулена, и Марата, вся Франція была или считала себя роялистической.

У короля явилась потребность придти поздравить Собраніе съ его трудами, онъ восхвалялъ прекрасное раздленіе Франціи на департаменты, но, въ особенности, онъ спшилъ выразить, такъ какъ это чувство переполняло его сердце, свою пламенную любовь къ Конституціи.

Начало рчи,— напомнимъ, что черные или блые, роялисты или конституціоналисты, аристократы или патріоты, никто изъ представителей не зналъ, что хотлъ сказать король, — начало рчи произвело нкоторую тревогу, средина расположила умы къ благодарности, но конецъ, — о! конецъ! довелъ слушателей до энтузіазма.

Король не могъ устоять противъ желанія выразить свою любовь къ маленькой конституціи 1791, еще не родившейся, что-же будетъ, когда она окончательно появится на свтъ?

Тогда любовь короля дойдетъ до фанатизма.

Мы не приводимъ рчи короля, она слишкомъ длинна, въ ней шесть страницъ!

Но она не показалась длинной Собранію, которое, слушая ее, плакало отъ умиленія.

Наши слова, что Собраніе плакало, далеко не метафора: Барнавъ плакалъ, Ламетъ, Дюноръ, Мирабо, Вареръ плакали, это былъ настоящій потопъ.

Собраніе потеряло голову. Оно все поднялось на ноги, трибуны тоже поднялись, вс протянули руки и поклялись въ врности конституціи, которой еще не существовало.

Король вышелъ, но король и Собраніе не могли такъ скоро разстаться: Собраніе вышло за королемъ, составило ему кортежъ, и явилось въ Тюльери, гд королева приняла его.

Королева! она была далеко не энтузіастка, эта суровая дочь Маріи-Терезіи, она не плакала, эта достойная сестра Леопольда, она представила своего сына представителямъ народа.

— Господа, сказала она,— я раздляю вс чувства короля, я всмъ сердцемъ присоединяюсь къ поступку, продиктованному ему его любовью къ своему народу. Вотъ мой сынъ: я постараюсь какъ можно ране научить его подражать добродтелямъ лучшаго изъ отцовъ, уважать общественную свободу и поддерживать законы, которыхъ онъ, надюсь, будете’ лучшей опорой.

Великъ долженъ былъ быть энтузіазмъ, если подобная рчь не охладила его, энтузіазмъ Собранія дошелъ до благо калнія. Предложили немедленно приступить къ присяг, которую сейчасъ-же формулировали, президентъ первый произнесъ слдующія слова:

— Клянусь быть врнымъ націи, закону и королю, и всми силами поддерживать конституцію, постановленную національнымъ Собраніемъ и принятую королемъ.

Вс члены Собранія, за исключеніемъ одного, поднимали поочереди руки и повторяли: ‘Клянусь!’

Десять дней, послдовавшихъ за этимъ счастливымъ эпизодомъ, возвратившимъ Собранію радость, Парижу спокойствіе, а Франціи миръ, прошли въ празднествахъ, балахъ, иллюминаціяхъ. Со всхъ сторонъ приносились присяги, присягали везд: на Гревской площади, въ Ратуш, въ церквахъ, на улицахъ, на площадяхъ: воздвигали жертвенники отечеству, приводили къ нимъ школьниковъ, и школьники присягали, точно они были уже взрослые и понимали, что такое присяга.

Собраніе заказало молебенъ и въ полномъ состав присутствовало на немъ, тамъ, передъ лицомъ Бога, передъ алтаремъ возобновили уже принесенную присягу.

Только король не пошелъ въ соборъ Богоматери и, значитъ, не присягалъ.

Его отсутствіе было замчено, но вс были такъ радостно настроены, такъ доврчивы, что удовлетворились первымъ попавшимся предлогомъ, даннымъ имъ.

— Отчего вы не были на молебн? отчего вы не присягали въ церкви, какъ вс другіе? иронически спросила его королева.

— Оттого, что я согласенъ лгать, но не хочу быть клятвопреступникомъ, отвчалъ Людовикъ XVI.

Королева вздохнула съ облегченіемъ. До тхъ поръ, она, какъ и вс, врила искренности короля.

XV.
Дворянинъ.

Король былъ въ Собраніи 4 февраля 1790.

Двнадцать дней спустя, т. е. въ ночь съ 17 на 18 того-же мсяца, въ отсутствіе губернатора Шатлэ, отпросившагося въ отпускъ въ Пуассонъ къ умирающей матери, какой-то человкъ явился къ дверямъ тюрьмы съ приказомъ, подписаннымъ лейтенантомъ полиціи, уполномочивающимъ постителя имть свиданіе съ г-номъ де Фавра, безъ свидтелей.

Не смемъ утверждать, былъ-ли этотъ приказъ дйствительный или подложный, во всякомъ случа, помощникъ губернатора, нарочно для этого разбуженный, призналъ его годнымъ, такъ какъ приказалъ немедленно провести подателя его въ казематъ г-на де Фавра, не смотря на поздній часъ ночи.

Сдлавъ это распоряженіе, онъ спокойно улегся спать, вполн полагаясь на охрану своихъ ключниковъ и сторожей.

Поститель, подъ предлогомъ того, что, вынимая приказъ изъ своего портфеля, выронилъ важную бумагу, взялъ лампу и сталъ чего-то искать на полу, пока помощникъ губернатора не ушелъ въ свою комнату. Тогда онъ объявилъ. что, вроятно, оставилъ эту бумагу дома, но, что если она найдется, то онъ просить отдать ее ему, когда онъ будетъ уходить.

Затмъ, отдавь лампу ожидавшему его ключнику, онъ попросилъ проводить его въ казематъ г-на де Фавра.

Тюремщикъ отворилъ одну дверь, пропустилъ незнакомца, прошелъ самъ и затворилъ за собою дверь. Онъ съ любопытствомъ посматривалъ на незнакомца, точно ждалъ, что онъ сейчасъ заговоритъ съ нимъ и объявитъ ему нчто важное.

Они спустились по двнадцати ступенямъ и вошли въ подземный корридоръ. Здсь была вторая дверь, которую тюремщикъ отворилъ и заперъ какъ и первую.

Незнакомецъ и его проводникъ очутились тогда, на площадк, передъ новой лстницей въ двнадцать ступенекъ. Незнакомецъ остановился, посмотрлъ вглубь темнаго корридора и убдясь, что безмолвіе было столь-же полное, какъ и темнота, онъ обратился къ проводнику.

— Вы ключарь Людовикъ?

— Да, отвчалъ тотъ.

— Братъ американской ложи?

— Да.

— Недлю тому назадъ насъ поставила сюда таинственная рука для совершенія неизвстнаго дла?

— Да.

— Вы готовы совершить это дло?

— Готовь.

— По чему должны вы узнать этого человка?

— По тремъ буквамъ, вышитымъ на груди его рубашки.

— Я этотъ человкъ… и вотъ три буквы.

Съ этими словами поститель пріоткрылъ свое кружевное жабо и показалъ три буквы: L. P. D.

— Учитель, сказалъ тюремщикъ кланяясь,— я къ вашимъ услугамъ.

— Хорошо. Отворите мн казематъ г-на де-Фавра и будьте готовы исполнить всякое приказаніе.

Тюремщикъ молча поклонился, пошелъ впередъ, чтобы освщать дорогу, и остановился передъ низкой дверью.

— Онъ тутъ, прошепталъ онъ.

Незнакомецъ кивнулъ головой, ключъ, вставленный въ замокъ, повернулся два раза, и дверь отворилась.

Хотя заключеннаго помстили изъ предосторожности въ казематъ, вырытый на двадцать футовъ ниже уровня земли, но его окружили нкоторымъ вниманіемъ. У него была чистая постель и блыя простыни. Подл постели стоялъ столъ съ нсколькими книгами, а также чернилами, перьями и бумагой, предназначенными, вроятно, для составленія оправдательной записки.

На стол также стояла потушенная лампа.

Въ углу виднлся другой столъ съ туалетными принадлежностями, вынутыми изъ элегантнаго несессера съ гербомъ маркиза, на стн висло маленькое зеркало, вынутое изъ того же несессера.

Г-нъ де-Фавра спалъ такъ крпко, что не слыхалъ, какъ отворилась дверь, какъ подошелъ къ нему незнакомецъ, и какъ тюремщикъ поставилъ вторую лампу рядомъ съ первой и вышелъ по знаку постителя.

Незнакомецъ съ минуту съ глубокой грустью смотрлъ на спящаго, потомъ вспомнивъ, что время было дорого, онъ ршился нарушить его покой и положилъ ему руку на плечо.

Заключенный вздрогнулъ и быстро обернулся съ широко открытыми глазами, какъ обыкновенно длаютъ вс засыпающіе съ ожиданіемъ быть разбуженными дурнымъ извстіемъ.

— Успокойтесь, г-нъ де-Фавра, это другъ, проговорилъ незнакомецъ.

Г-нъ де-Фавра взглянулъ на ночнаго постителя съ сомнніемъ, ему не врилось, чтобы другъ могъ придти къ нему въ его подземелье. Питомъ, онъ вдругъ вспомнилъ.

— А! а! баронъ Заноне, сказалъ онъ.

— Я самый, дорогой маркизъ.

Фавра съ улыбкой оглянулся и указалъ барону на скамейку, свободную отъ книгъ и одежды.

— Садитесь, пожалуйста, сказалъ онъ.

— Я пришелъ, любезный маркизъ, предложить вамъ одну вещь, не допускающую долгихъ разсужденій, и такъ, намъ нельзя терять времени…

— Что вы пришли предложить мн, дорогой баронъ?… Не заемъ, надюсь?

— Отчего-же?

— Оттого что гарантіи, какія я могу дать вамъ, мн кажутся не особенно врными…

— Ну, я-бы на это не посмотрлъ, маркизъ, и, напротивъ, готовъ предложить вамъ милліонъ!

— Мн? съ улыбкой спросилъ Фавра.

— Да, вамъ. Но, такъ какъ я увренъ, что вы не согласитесь на мои условія, то и не предлагаю ихъ вамъ.

— Вы меня предупредили, что вы спшите, дорогой баронъ, скажите-же въ чемъ дло?

— Вамъ извстно, что завтра васъ будутъ судить, маркизъ?

— Да, я что-то слышалъ.

— Вамъ извстно, что васъ будутъ судить т самые судьи, что оправдали Ожара и Безанваля?

— Да.

— Вамъ извстно, что тотъ и другой были оправданы лишь благодаря всемогущему вмшательству двора?..

— Да, въ третій разъ отвтилъ Фавра, безъ малйшаго измненія въ голос.

— Вы надетесь, конечно, что дворъ сдлаетъ для насъ то-же, что и для вашихъ предшественниковъ?..

— Т, съ кмъ я удостоился быть въ сношеніяхъ по предпріятію, приведшему меня сюда, знаютъ, что они должны сдлать для меня, баронъ: все, чтобы они ни сдлали, будетъ хорошо.

— Они уже ршили, что имъ длать, маркизъ, и я могу вамъ сообщить, что они сдлали.

Фавра не выказалъ ни малйшаго желанія знать это.

— Monsieur, продолжалъ поститель,— явился въ городскую Ратушу и объявилъ, что почти не зналъ васъ, что вы вступили въ 1772 въ ряды его швейцарскихъ тлохранителей, въ 1775 вышли изъ нихъ, и что съ тхъ поръ онъ не видалъ васъ.

Фавра наклонилъ голову въ знакъ согласія.

— Что касается короля, то онъ не только не думаетъ о бгств, но 4 числа примирился съ національнымъ собраніемъ и присягнулъ конституціи!

По лицу Фавра промелькнула улыбка.

— Вы сомнваетесь? спросилъ баронъ.

— Я этого не говорю.

— Итакъ, видите, маркизъ, не надо разсчитывать на Monsieur… не надо разсчитывать на короля…

— Къ длу, баронъ.

— Итакъ, вы предстанете на судъ.

— Я имлъ честь уже слышать это отъ васъ.

— Вы будете осуждены!..

— Вроятно.

— Приговорены къ смерти!..

— Возможно.

Фавра поклонился, какъ человкъ, готовый принять всякій ударъ судьбы.

— Но, знаете-ли вы, къ какой смерти, маркизъ?..

— Разв есть два рода смерти, баронъ?

— О! есть десять родовъ: колъ, четвертованіе, шнурокъ, колесо, вислица, топоръ… или скоре, вс эти смерти существовали до послдней недли! Теперь, какъ вы говорите, осталась одна: вислица!

— Вислица!

— Да. Національное собраніе, провозгласивъ равенство передъ закономъ, нашло справедливыми провозгласить равенство передъ смертью! Теперь дворяне и крестьяне выходятъ изъ этого міра въ одну дверь: ихъ вшаютъ, маркизъ.

— А! а! проговорилъ Фавра.

— Если васъ приговорятъ къ смерти, то, значитъ, повсятъ… вещь весьма печальная для дворянина, который не боится смерти, я въ этомъ увренъ, но которому противна вислица.

— Послушайте, баронъ, неужели вы пришли только для того, чтобы сообщить мн вс эти пріятныя новости, или вы имете сказать мн нчто лучшее?

— Я пришелъ объявить вамъ, что все готово для вашего бгства, и сказать, что если вы захотите, то черезъ десять минутъ выйдете изъ тюрьмы, а черезъ сутки изъ Франціи.

Фавра на минуту задумался, при чемъ предложеніе барона, казалось, нисколько не волновало его.

— Это мн предлагаетъ король или его королевское высочество? спросилъ онъ.

— Нтъ, это предлагаю вамъ я.

Фавра посмотрлъ нй барона.

— Вы, баронъ? Съ какой стати?

— Изъ участія къ вамъ, маркизъ.

— Какое участіе можете вы имть ко мн? Вы меня видли всего два раза.

— Можно и меньше этого видть человка и узнать его, любезный маркизъ. А истинные дворяне такъ рдки, что я хочу сохранить одного, не скажу для Франціи, но для человчества

— У васъ нтъ другого основанія?

— У меня есть то основаніе, что вы со мною вели переговоры о займ и получили отъ меня два милліона, такимъ образомъ я далъ вамъ возможность развить вашъ заговоръ, теперь открытый, и, слдовательно, я невольно содйствовалъ вашей смерти.

Фавра улыбнулся.

— Если вы не совершили никакого другого преступленія кром этого, то спите спокойно, я васъ прощаю, сказалъ Фавра.

— Какъ! вы отказываетесь бжать?..

Фавра протянулъ ему руку.

— Отъ всего сердца благодарю васъ, баронъ, отвчалъ онъ:— благодарю васъ отъ имени моей жены, моихъ дтей, но отказываюсь.

— Вы, можетъ быть, думаете, маркизъ, что принятыя нами мры не хороши и боитесь, что неудачная попытка бжать можетъ осложнить ваше дло?

— Я полагаю, баронъ, что вы человкъ осторожный, скажу боле, человкъ предпріимчивый, такъ какъ вы сами пришли предложить мн это бгство, но повторяю, я не хочу бжать.

— Вы, конечно, боитесь, что, такъ какъ вамъ придется выхать изъ Франціи, ваша жена и дти останутся въ нищет… Я предвидлъ такое возраженіе, маркизъ, и могу предложить вамъ этотъ бумажникъ, въ которомъ лежитъ сто тысячъ франковъ банковыми билетами.

Фавра съ восхищеніемъ посмотрлъ на барона. Потомъ, покачалъ головой.

— Совсмъ не то, баронъ, сказалъ онъ.— Я-бы ухалъ изъ Франціи по одному вашему слову, и вамъ не зачмъ было-бы давать мн этотъ бумажникъ, если бы только я намревался бжать, но, повторяю, мое ршеніе принято: я не убгу.

Баронъ посмотрлъ на него, точно сомнваясь, въ полномъ ли онъ разсудк.

— Это васъ удивляетъ, сказалъ Фавра, какъ то странно отчеканивая слова, — и вы спрашиваете самого себя, не ршаясь обратиться съ этимъ вопросомъ ко мн: откуда у меня взялось это странное ршеніе дойти до конца и, если нужно, умереть какой-бы то ни было смертью.

— Каюсь, маркизъ.

— Я вамъ объясню это. Я роялистъ, но не такой какъ т, что эмигрируютъ за границу или скрываются въ Париж, мои убжденія покоятся не на разсчет или личномъ интерес, но это культъ, врованіе, религія: короли для меня то-же самое, что архіепископъ или папа, то есть представители религіи, о которой я вамъ только что говорилъ. Если я убгу, вс подумаютъ, что король или Monsieur помогли мн бжать, если же они помогли мн бжать, значитъ они мои сообщники. Религіи падаютъ, баронъ, когда не находится боле мучениковъ за нихъ. И вотъ, я возвеличу мою религію, умеревъ за нее! Этимъ я сдлаю упрекъ прошлому, и предостереженіе будущему.

— Но подумайте, какая смерть ожидаетъ васъ, маркизъ!

— Чмъ позорне будетъ смерть, тмъ больше заслуги будетъ имть моя жертва. Христосъ умеръ на крест, между двумя разбойниками!

— Я понялъ бы это, еслибы ваша смерть могла имть такое-же вліяніе для монархіи, какая смерть Христа имла для всего міра. Но грхи королей таковы, маркизъ, что я боюсь, что для искупленія ихъ недостаточно не только крови одного дворянина, но и самого короля.

— Пусть будетъ, какъ угодно Богу, баронъ, но, въ это время колебаній и сомнній, когда столько людей пренебрегаютъ своимъ долгомъ, я умру съ утшеніемъ, что выполнилъ свой.

— Совсмъ нтъ, маркизъ! воскликнулъ баронъ съ нетерпніемъ:— вы просто умрете съ сожалніемъ, что погибли безъ всякой пользы!

— Когда обезоруженный солдатъ не желаетъ бжать, когда онъ ждетъ врага, бравируетъ смертью и, сраженный ею, падаетъ, онъ отлично знаетъ, что его смерть безполезна, но онъ сказалъ себ, что бгство было бы постыдно, и предпочелъ умереть!..

— Маркизъ, я не считаю себя побитымъ… сказалъ баронъ, вынимая часы: было три часа утра.— Въ нашемъ распоряженіи есть еще часъ, продолжалъ онъ.— Я сяду къ этому столу и стану читать впродолженіи получаса, а вы подумайте. Черезъ полчаса вы дадите мн окончательный отвтъ.

Онъ взялъ стулъ, слъ къ столу спиной къ заключенному, открылъ книгу и началъ читать.

— Спокойной ночи, баронъ! проговорилъ Фавра и повернулся къ стн вроятно для того, чтобы ничто не развлекало его отъ размышленій.

Поститель раза два или три вынималъ часы, выказывая боле нетерпнія, чмъ узникъ. Когда прошло полчаса, онъ всталъ и подошелъ къ кровати. Но Фавра не повернулся къ нему.

Баронъ наклонился надъ нимъ и. по его спокойному и мрному дыханію, увидлъ, что узникъ спитъ.

— Ну, сказалъ онъ себ,— я побитъ, впрочемъ приговоръ еще не произнесенъ, можетъ быть, онъ еще сомнвается…

Не желая будить несчастнаго, котораго черезъ нсколько дней ожидалъ такой долгій и глубокій сонъ, онъ взялъ перо и написалъ на клочк чистой бумаги:

‘Когда приговоръ будетъ произнесенъ, когда г-нъ де-Фавра будетъ приговоренъ къ смерти, когда у него не останется надежды ни на Monsieur, ни на короля, то если онъ перемнитъ свое мнніе, ему стоитъ только позвать тюремщика Людовика и сказать ему: Я ршилъ бжать! и немедленно явится возможность помочь ему въ этомъ.

‘Когда г-на де-Фавра посадятъ въ роковую телгу, когда г-нъ де-Фавра совершитъ покаяніе передъ соборомъ Богоматери, когда г-нъ де-Фавра босикомъ и со связанными руками пройдетъ небольшое пространство, отдляющее ступеньки городской ратуши, гд онъ долженъ будетъ сдлать свое завщаніе, отъ вислицы, поставленной на Гревской площади, ему стоитъ только громко сказать: Я хочу быть спасеннымъ! и его спасутъ.

‘Каліостро’.

Написавъ это, поститель взялъ лампу, второй разъ подошелъ къ узнику, чтобы убдиться, что онъ не проснулся, и увидя, что тотъ продолжаетъ спать, вышелъ изъ каземата, у дверей котораго неподвижно стоялъ тюремщикъ Людовикъ.

— Ну что же, учитель, спросилъ онъ, — что долженъ я длать?

— Оставаться въ тюрьм и повиноваться всему, что прикажетъ теб г-нъ де-Фавра.

Тюремщикъ поклонился, взялъ лампу изъ рукъ Каліостро и почти только пошелъ впередъ, какъ лакей, свтящій своему господину.

XVI.
Предсказаніе Каліостро исполняется.

Въ тотъ-же день, въ часъ по полудни, регистраторъ Шатлэ съ четырьмя солдатами спустился въ камеру Фавра и объявилъ ему, что его поведутъ на судъ.

Фавра уже былъ предупрежденъ объ этомъ ночью Каліостро, а въ девять часовъ утра помощникомъ предсдателя Шатлэ.

Общій докладъ о процесс начался въ половин десятаго утра, и въ три часа по полудни еще не былъ оконченъ.

Съ девяти часовъ утра зала была переполнена любопытными, желавшими видть того, кого ожидалъ приговоръ, такъ какъ никто не сомнвался, что подсудимый будетъ осужденъ.

Въ политическихъ заговорахъ иногда попадаются несчастные, заране обреченные, чувствуется, что необходима искупительная жертва, и что имъ роковымъ образомъ придется быть этой жертвой.

Сорокъ судей сидли полукругомъ въ верхнемъ конц зала, предсдатель сидлъ подъ балдахиномъ, позади него, на стн, висло Распятіе, а передъ нимъ, на другомъ конц зала, портретъ короля.

Отрядъ національныхъ гренадеровъ стоялъ снаружи и внутри зданія суда, дверь его охранялась четырьмя караульными.

Въ четверть четвертаго судьи приказали ввести подсудимаго.

Двнадцать гренадеровъ, ожидавшихъ этого приказа, стоя посреди зала, отправились за нимъ.

Съ этой минуты вс головы, даже головы судей, повернулись къ двери, въ которую долженъ былъ войти г-нъ де-Фавра.

Черезъ десять минутъ появились четыре гренадера. За ними шелъ маркизъ Фавра.

Остальные восемь слдовали за нимъ.

Узникъ вошелъ среди той страшной тишины, какую умютъ сохранять дв тысячи людей, скопившихся въ одной комнат, когда появляется, наконецъ, человкъ, предметъ ихъ общаго ожиданія.

Лицо его было совершенно спокойно, его туалетъ отличался большой изысканностью, на немъ быль шелковый, свтло-срый, вышитый камзолъ, блый атласный жилетъ, брюки одного цвта съ камзоломъ, шелковые чулки, башмаки съ пряжками и крестъ святаго Людовика въ петличк.

Особенно прическа его отличалась рдкимъ кокетствомъ, и парикъ его былъ напудренъ до бла.

Вс затаили дыханіе въ теченіе нсколькихъ минутъ, употребленныхъ узникомъ для того, чтобы дойти отъ двери до скамьи подсудимыхъ. Еще нсколько секундъ прошло отъ появленія подсудимаго до первыхъ словъ, обращенныхъ къ нему Предсдателемъ.

— Кто вы? спросилъ его предсдатель изволнованнымъ голосомъ.

— Я узникъ и подсудимый, отвтилъ Фавра совершенно спокойно.

— Какъ васъ зовутъ?

— Томъ Маги, маркизъ Фавра

— Откуда вы?

— Изъ Блуа.

— Ваше званіе?

— Полковникъ королевской службы.

— Гд живете?

— На Королевской площади, No 21.

— Вашъ возрастъ?

— Сорокъ шесть лтъ.

— Садитесь.

Маркизъ повиновался.

Только тогда, казалось, вс начали свободно дышать. Въ воздух пронеслось грозное дуновеніе, дуновеніе мести.

Обвиняемый не ошибся, онъ посмотрлъ вокругъ себя: во всхъ глазахъ сверкала ненависть, вс показывали ему кулаки, чувствовалось, что необходима жертва этому народу, изъ рука, котораго вырвали Ожара и Безанваля, и который ежедневно громко требовалъ повшенія принца Ламбеска.

Среди этихъ раздраженныхъ лицъ, среди этихъ сверкающихъ взглядовъ, обвиняемый узналъ спокойное и симпатичное лицо его ночного постителя.

Онъ незамтно поклонился ему и продолжалъ свой обзоръ.

— Подсудимый, сказала, предсдатель,— будьте готовы къ отвту.

Фавра поклонился.

— Я къ вашимъ услугамъ, г-нъ предсдатель, проговорилъ онъ.

Тогда начался второй допросъ, выдержанный обвиняемымъ съ тмъ-же спокойствіемъ, какъ и первый.

Потомъ начался допросъ свидтелей обвиненія.

Фавра, не желавшій спасти свою жизнь бгствомъ, хотлъ защитить ее на суд, онъ вызвалъ четырнадцать свидтелей въ свою защиту.

Посл показаній свидтелей обвиненія, онъ ждалъ появленія своихъ свидтелей, когда предсдатель вдругъ произнесъ:

— Господа, пренія кончены.

— Извините, г-нъ предсдатель, возразилъ Фавра съ своей обычной учтивостью,— вы забываете одну вещь, правда, очень незначительную: вы забываете выслушать четырнадцать свидтелей, вызванныхъ по моей просьб.

— Судъ ршилъ не выслушивать ихъ, отвтилъ предсдатель.

Лицо обвиняемаго затуманилось, глаза его сверкнули.

— Я полагалъ, что буду судимъ парижскимъ Шатлэ, сказалъ онъ,— но ошибался, повидимому, меня судитъ испанская инквизиція!

— Уведите подсудимаго, распорядился предсдатель.

Фавра былъ отведенъ въ свою тюрьму. Его спокойствіе, учтивость и мужество, произвели нкоторое впечатлніе на зрителей, явившихся въ судъ безъ предубжденія.

Но, надо сознаться, что такихъ было не много. При выход Фавра сопровождали вопли, угрозы, брань.

— Не надо пощады! не надо пощады! кричали пятьсотъ голосовъ при его проход.

Эти вопли не переставали раздаваться, когда онъ уже возвратился въ свой казематъ.

— Вотъ, что значить устраивать заговоры съ принцами! сказалъ онъ самому себ.

Посл ухода обвиняемаго, судьи приступили къ совщанію.

Фавра легъ спать въ обыкновенное время. Около часа утра, ключарь Людовикъ вошелъ къ нему и разбудилъ его.

Онъ объяснилъ свой приходъ желаніемъ принести заключенному бутылку Бордо, чего тотъ совсмъ не просилъ.

— Господинъ маркизъ, сказалъ онъ,— въ эту минуту судьи произносятъ вашъ приговоръ.

— Другъ мой, отвтилъ Фавра, — если ты только для этого разбудилъ меня, то было бы лучше оставить меня спать.

— Нтъ, господинъ маркизъ, я васъ разбудилъ, чтобы спросить насъ, не имете ли вы чего-нибудь передать особ, приходившей къ вамъ въ прошлую ночь?

— Ничего.

— Подумайте, г-нъ маркизъ, когда приговоръ будетъ произнесенъ, за вами станутъ строже смотрть, и, какъ ни могущественна эта особа, но ея воля можете, быть пожалуй скована невозможностью.

— Благодарю, мой другъ, но мн не о чемъ просить ее, ни теперь, ни посл.

— Въ такомъ случа, я сожалю, что разбудилъ васъ, но васъ разбудили бы черезъ часъ…

— Такъ что, по твоему мннію, мн не стоитъ засыпать? спросилъ Фавра улыбаясь.

— Да вотъ, судите сами.

Дйствительно, въ верхнихъ этажахъ послышался сильный шумъ, двери отворялись и затворялись, ружейные приклады стучали по полу.

— А! а! проговорилъ Фавра,— весь этотъ шумъ изъ-за меня?

— Идутъ читать вамъ приговоръ, г-нъ маркизъ.

— Чортъ побери! позаботьтесь, чтобы докладчики далъ мн время одться.

Тюремщикъ вышелъ и заперъ за собою дверь.

Тмъ временемъ Фавра надлъ свои шелковые чулки, башмаки съ пряжками и брюки. Онъ кончалъ свой туалетъ, когда дверь отворилась, дополнять его онъ счелъ лишнимъ.

Онъ былъ очень красивъ въ этой поз, съ откинутой назадъ головой, съ полу растрепанными волосами, съ жабо, открытымъ на груди.

Когда докладчикъ вошелъ, онъ откинулъ воротникъ своей рубашки на плечи.

— Какъ видите, обратился онъ къ докладчику,— я васъ ждалъ готовый къ поединку.

И она. провелъ рукой по открытой ше, готовой и къ аристократической шпаг и къ веревк простолюдина.

— Читайте, я васъ слушаю, проговорилъ онъ.

Докладчикъ прочелъ, или скоре, пробормоталъ приговоръ.

Маркизъ былъ приговоренъ къ смерти, онъ долженъ былъ принести публичное покаяніе передъ соборомъ Богоматери и затмъ быть повшеннымъ на Гревской площади.

Фавра выслушалъ это чтеніе совершенно спокойно, даже не моргнулъ при слов, повшенъ, слов, столь ужасномъ для уха дворянина.

Только, посл минутнаго молчанія, онъ сказалъ докладчику, смотря ему прямо въ глаза.

— О! какъ я васъ жалю, что вы были принуждены осудить человка на основаніи подобныхъ уликъ!

Докладчикъ увернулся отъ отвта.

— Сударь, сказалъ онъ,— вы знаете, что у васъ не остается другого утшенія кром религіи.

— Вы ошибаетесь, возразилъ ему осужденный,— у меня еще остаются утшенія, которыя я почерпаю въ своей совсти.

Съ этими словами г-нъ де-Фавра поклонился докладчику, и тому оставалось только удалиться. Однако, дойдя до двери, онъ обернулся.

— Не хотите ли, чтобы я вамъ прислалъ духовника? спросилъ онъ осужденнаго.

— Духовника отъ тхъ, кто убиваетъ меня? Нтъ, онъ бы показался мн подозрительнымъ. Я согласенъ отдать намъ свою жизнь, но слишкомъ дорожу своимъ спасеніемъ!.. Я желаю видть священника изъ церкви св. Павла.

Два часа спустя почтенный священникъ уже былъ у него.

XVII.
Гревская площадь.

Эти два часа были хорошо употреблены.

Посл докладчика вошли два человка съ мрачнымъ лицомъ, въ костюм висльниковъ.

Фавра понялъ, что иметъ дло съ предвстниками смерти, съ авангардомъ палача.

— Слдуйте за нами! сказалъ одинъ изъ нихъ.

Фавра поклонился въ знакъ согласія и спросилъ, указывая рукой на свою остальную одежду, лежавшую на стул:

— Дадите вы мн время одться?

— Одвайтесь, сказалъ одинъ изъ этихъ людей.

Фавра подошелъ къ столу, гд были разложены различныя вещи изъ его несессера, и передъ маленькимъ зеркаломъ, висвшимъ на стн, застегнулъ воротъ своей рубашки, расправилъ складки своего жабо и придалъ самый аристократическій видъ банту своего галстука. Потомъ онъ надлъ жилетъ и камзолъ.

— Долженъ я взять съ собою свою шляпу, господа? спросилъ узникъ.

— Это безполезно, отвтилъ тотъ же человкъ.

Другой изъ вошедшихъ все время молчалъ и смотрлъ на Фавра такъ пристально, что привлекъ вниманіе маркиза.

Ему даже показалось, что онъ украдкой мигнулъ ему глазомъ. Но это произошло такъ быстро, что Фавра усомнился. Къ тому же, что могъ ему сказать этотъ человкъ?

Поэтому, онъ боле не сталъ имъ заниматься и, пославъ рукою дружеское привтствіе тюремщику Людовику, сказалъ:

— Я готовъ, господа, идите впередъ, я слдую за вами.

У дверей его ожидалъ приставъ.

Приставъ шелъ впереди, потомъ Фавра, а за нимъ два мрачныхъ человка.

Зловщій кортежъ направился къ первому этажу.

Между двумя воротами ожидалъ взводъ національной гвардіи.

Приставъ почувствовалъ себя тогда бодре, онъ объявилъ осужденному:

— Сударь, отдайте мн вашъ орденъ св. Людовика.

— Я думалъ, что меня приговорили къ смерти, а не къ разжалованію, сказалъ Фавра.

— Такъ приказано, сударь, отвтилъ приставъ.

Фавра снялъ крестъ и, не желая отдавать его этому представителю суда, передалъ его фельдфебелю, командовавшему взводомъ національной гвардіи.

— Хорошо, сказалъ приставъ, не настаивая, чтобы крестъ былъ врученъ непремнно ему, — теперь слдуйте за мною.

Они поднялись ступенекъ на двадцать и остановились предъ дубовой дверью, обитой желзомъ, передъ одною изъ тхъ дверей, которыя возбуждаютъ ужасъ и трепетъ въ приговоренныхъ, потому что, хотя они не знаютъ, что ихъ ожидаетъ за нею, но догадываются, что это должно быть нчто ужасное.

Дверь отворилась. Фавра даже не дали времени войти: его втолкнули. Потомъ дверь внезапно захлопнулась, какъ бы отъ удара по ней чьей-то желзной руки.

Фавра очутился въ комнат пытокъ.

— А! а! господа, сказалъ онъ, слегка блдня,— когда ведутъ людей въ такія мста, ихъ объ этомъ предупреждаютъ, чортъ побери!

Онъ еще не кончилъ этихъ словъ, какъ два человка, слдовавшіе за нимъ, бросились на него, сорвали съ него его камзолъ и жилетъ, развязали его галстукъ, такъ артистически завязанный, и скрутили ему руки назадъ.

Тогда одинъ изъ мучителей, тотъ самый, который, какъ ему показалось, сдлалъ ему знакъ, прошепталъ ему на ухо:

— Хотите спастись? Есть еще время!

Это предложеніе вызвало у Фавра улыбку, напомнивъ ему о всемъ величіи его миссіи.

Онъ отрицательно покачалъ головой.

По близости находился застнокъ. Приговореннаго положили на него. Мучитель подошелъ съ передникомъ полнымъ дубовыхъ клиньевъ и съ желзной колотушкой въ рук.

Фавра самъ протянулъ ему свою узкую ногу въ башмак съ краснымъ каблукомъ и въ шелковомъ чулк.

Но приставъ поднялъ руку.

— Довольно, сказалъ онъ,— судъ избавляетъ приговореннаго отъ пытки.

— А! проговорилъ Фавра,— судъ, кажется, боится, чтобы я не проговорился, тмъ не мене я ему благодаренъ. Я пойду къ вислиц на крпкихъ ногахъ, что очень пріятно, а теперь, господа, вамъ извстно, что я въ вашемъ распоряженіи.

— Вы должны провести цлый часъ въ этой зал, отвчалъ приставъ.

— Это не особенно весело, но любопытно, проговорилъ Фавра.

И онъ сталъ обходить залу, разсматривая вс эти отвратительныя орудія, похожія на колоссальныхъ желзныхъ пауковъ, на гигантскихъ скорпіоновъ.

Чувствовалось, что въ нужную минуту и по приказанію роковаго голоса, все это оживало и смертельно кусало.

Тутъ были орудія всхъ формъ и всхъ временъ, начиная со времени Филиппа Августа до Людовика XVI: были крюки, которыми разрывали евреевъ въ XIII вк, и колеса, которыми раздробляли кости протестантамъ въ XVII вк.

Фавра останавливался передъ каждымъ орудіемъ, спрашивая о названіи его.

Подобное хладнокровіе, наконецъ, изумило самихъ мучителей, которыхъ, какъ извстно, не легко удивить чмъ-нибудь.

— Съ какой цлью вы все это спрашиваете? спросилъ одинъ изъ нихъ у Фавра.

Тотъ добродушно посмотрлъ на него и отвтилъ:

— Весьма возможно, что на предстоящемъ мн пути я встрчу Сатану, и я буду не прочь расположить его въ свою пользу, указавъ ему на еще неизвстныя ему машины для мученія гршниковъ.

Фавра оканчивалъ свой осмотръ, когда пробило пять на часахъ Шатлэ.

Прошло два часа съ тхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ своего каземата. Его снова отвели туда. Онъ нашелъ въ немъ ожидавшаго его священника изъ церкви св. Павла.

Мы видли, что эти два часа не пропали для него даромъ, и что ничто не могло лучше расположить его къ смерти, какъ то, что онъ только что видлъ.

Увидя его, священникъ открылъ ему свои объятія.

— Отецъ мой, сказалъ Фавра,— извините, если я могу открыть вамъ только свое сердце: эти господа приложили вс старанія къ тому, чтобы я только и могъ открыть вамъ его.

И онъ указалъ на свои связанныя назадъ руки.

— Разв вы не можете развязать руки приговореннаго на то время, пока онъ будетъ со мною? спросилъ священникъ.

— Это не въ нашей власти, отвчалъ приставъ.

— Отецъ мой, сказалъ Фавра, — спросите, не могутъ ли они связать мн ихъ спереди, а не сзади, это пригодится для той минуты, когда мн придется держать свчу и читать свой приговоръ.

Оба помощника посмотрли на пристава, тотъ утвердительно кивнулъ головой, и просьба маркиза была исполнена.

Потомъ его оставили наедин съ священникомъ.

Никому неизвстно, что произошло въ эти послднее свиданіе человка свтскаго съ человкомъ духовнымъ. Раскрылъ ли Фавра переда, святостью религіи свое сердце, оставшееся замкнутымъ передъ величіемъ правосудія? Утшенія, какія онъ могъ найти въ будущемъ мір, вызвали ли слезы на его глаза, которые осушила иронія, слезы, накопившіяся въ его сердц и которыя ему хотлось пролить въ объятіяхъ дорогихъ ему существъ, оставляемыхъ имъ одинокими и покинутыми въ этомъ мір? Этого не могли узнать люди, вошедшіе къ нему около трехъ часовъ пополудни и нашедшіе его съ улыбкой на устахъ, съ сухими глазами и замкнутымъ сердцемъ.

Они объявили ему, что пора идти на казнь.

— Извините, господа, сказалъ онъ,— но вы сами заставили меня дожидаться.

Такъ какъ онъ былъ уже безъ камзола и безъ жилета, то съ него сняли чулки и башмаки и на остальную одежду накинули блую рубашку. На грудь ему прикололи слдующую надпись:

Заговорщикъ противъ государства.

У дверей Шатлэ его ожидала телга, окруженная многочисленной стражей. Въ ней находился зажженный факелъ.

Увидя приговореннаго, толпа стала рукоплескать.

Приговоръ былъ уже извстенъ съ десяти часовъ утра, и толпа находила, что прошло слишкомъ много времени между приговоромъ и казнью.

Какіе-то люди бгали по улицамъ, требуя денегъ отъ прохожихъ.

— Съ какой стати? спрашивали т.

— По случаю казни Фавра, отвчали они.

Фавра твердою поступью подошолъ къ телг и слъ рядомъ съ зажженнымъ факеломъ, понимая, что этотъ факелъ былъ приготовленъ для него.

Священникъ изъ церкви св. Павла слъ налво отъ него.

Послднимъ вошелъ въ телгу палачъ и услся позади осужденнаго.

Это былъ тотъ самый человкъ съ грустнымъ и кроткимъ выраженіемъ. глазъ, котораго мы видли во двор Бисетра при проб машины Гильотина. Намъ еще не разъ придется встрчаться съ нимъ, это настоящій герой эпохи, въ которую мы вступаемъ.

Прежде чмъ ссть, палачъ надлъ на шею Фавра веревку, на которой онъ долженъ былъ быть повшенъ. Одинъ конецъ ея онъ удержалъ въ своей рук.

Въ ту минуту, какъ телга тронулась, въ толп произошло движеніе. Фавра, естественно, осмотрлъ въ ту сторону.

Онъ увидалъ людей, проталкивавшихся впередъ. Вдругъ онъ невольно вздрогнулъ, въ первомъ ряду, среди пяти или шести другихъ, пробравшихся впередъ, онъ узналъ въ костюм носильщика своего ночного постителя, который общалъ ему охранять его до послдней минуты.

Приговоренный сдлалъ ему головою знакъ, но только знакъ привтствія, не имвшій никакого другого значенія.

Телга продолжала свой путь и остановилась лишь передъ соборомъ Богоматери.

Средняя дверь была открыта, и черезъ нее виднлся главный алтарь, сверкавшій зажженными на немъ свчами.

Любопытныхъ было такое множество, что телга принуждена была безпрестанно останавливаться и продолжала свой путь только, когда страж удавалось проложить дорогу, но свободное пространство тотчасъ же заполнялось новой волной народа, который прорывалъ слабую преграду воздвигаемую ему.

Тамъ на площади передъ папертью, страж удалось очистить довольно большое пространство.

— Вы должны выйти и покаяться, сказалъ палачъ приговоренному.

Фавра молча повиновался.

Сначала вышелъ священникъ, потомъ осужденный и, наконецъ, палачъ, не выпускавшій изъ рукъ веревки.

Руки маркиза были связаны у кисти, въ правую руку его вложили факелъ, а въ лвую приговоръ.

Приговоренный поднялся на паперть и сталь на колни.

Въ первомъ ряду публики, его окружившей, онъ снова увидалъ носильщика и его товарищей, уже виднныхъ имъ при выход изъ Шатлэ.

Такая настойчивость, казалось, тронула его, но ни одно слово призыва не вырвалось изъ его устъ.

Регистраторъ Шатлэ ожидалъ приговореннаго.

— Читайте, сударь, сказалъ онъ ему громко. Потомъ прибавилъ тихо:

— Господинъ маркизъ, вы знаете, что если вы хотите спастись, вамъ стоитъ только сказать одно слово.

Вмсто отвта, приговоренный началъ читать приговоръ.

Онъ читалъ громко, при чемъ въ его голос не обнаружилось ни малйшаго волненія. Окончивъ чтеніе, онъ обратился къ окружавшей его толп:

— Готовый предстать передъ Господомъ Богомъ, я прощаю людямъ, которые противъ своей совсти обвинили меня въ преступныхъ планахъ, я любилъ моего короля и умру врнымъ этому чувству, я подаю примръ и надюсь, что благородныя сердца послдуютъ ему. Народъ громкими криками требуетъ моей смерти, ему нужна жертва, пусть такъ и будетъ. Я предпочитаю, чтобы выборъ судьбы палъ на меня, чмъ на какого-нибудь другого, слабаго духомъ и сердцемъ, котораго незаслуженная казнь ввергла бы въ отчаяніе. И такъ, если мн нечего здсь боле длать кром того, что уже сдлано, то я предпочитаю продолжать путь.

Вс тронулись дальше.

Отъ паперти Богоматери до Гревской площади разстояніе очень незначительно, а между тмъ, прошелъ цлый часъ, прежде чмъ телга пріхала туда.

— Господа, спросилъ Фавра, очутясь на площади, нельзя ли мн на нсколько минуть войти въ Ратушу?

— Вы хотите сдлать признаніе, сынъ мой? съ живостью спросилъ священникъ.

— Нтъ, отецъ мой, но мн надо продиктовать свое завщаніе. Я слыхалъ, что приговоренному никогда не отказываютъ въ послдней милости составить свое завщаніе.

Телга, вмсто того чтобы направиться прямо къ вислиц, подъхала къ Ратуш.

Въ народ поднялся сильный шумъ.

— Онъ сдлаетъ признанія! онъ сдлаетъ признанія! кричали со всхъ сторонъ.

При этомъ крик сильно поблднлъ одинъ очень красивый молодой человкъ, одтый весь въ черномъ, какъ аббатъ, и стоявшій на тумб, на углу набережной Пелетье.

— О! не бойтесь ничего, графъ Людовикъ, сказалъ ему чей-то насмшливый голосъ,— приговоренный ни слова не скажетъ о томъ, что происходило на Королевской площади.

Молодой человкъ въ черной одежд поспшно обернулся: обращенныя къ нему слова были сказаны носильщикомъ, лица котораго онъ не могъ разглядть, такъ какъ, окончивъ свою фразу, онъ надвинулъ на глаза шляпу съ широкими полями.

Впрочемъ, если у этого красиваго юноши еще оставались сомннія, они скоро разсялись.

Фавра, взойдя на крыльцо Ратуши, сдлалъ знакъ, что желаетъ говорить.

Въ ту же минуту шумъ стихъ, точно унесенный порывомъ западнаго втра.

— Господа, сказалъ Фавра, — я слышу вокругъ себя, что я вхожу въ Ратушу, чтобы длать признанія: это неправда, и если между вами есть человкъ, имющій основаніе бояться моихъ признаній, пусть онъ успокоится: я иду въ Ратушу, чтобы продиктовать свое завщаніе.

И онъ твердымъ шагомъ вступилъ подъ темный сводъ, поднялся по лстниц, и вошелъ въ комнату, куда обыкновенно вводили приговоренныхъ, и которая, вслдствіе этого, называлась комнатою признаній.

Тамъ его ожидали три человка въ черной одежд, и между ними Фавра узналъ регистратора, говорившаго съ нимъ на паперти собора Богоматери.

Приговоренный, не имя возможности писать съ связанными руками, началъ диктовать свое завщаніе.

Много было говорено о завщаніи Людовика. XVI, потому что вообще много говорятъ о завщаніяхъ королей. У насъ передъ глазами завщаніе Фавра, и мы только скажемъ публик: ‘прочтите и сравните’.

Продиктовавъ свое завщаніе, Фавра попросилъ прочесть его и подписать.

Ему развязали руки, онъ прочелъ завщаніе, поправилъ три орографическія ошибки, сдланныя регистраторомъ, и подписалъ внизу каждой страницы, ‘Маги де-Фавра’.

Сдлавъ это, онъ протянулъ руки, чтобы ихъ снова связали, что было исполнено палачемъ, ни на секунду не отходившимъ отъ него.

Между тмъ, диктовка этого завщанія заняла боле двухъ часовъ, народъ, ждавшій съ утра, терялъ терпніе: многіе пришли натощакъ, разсчитывая позавтракать посл казни, и еще до сихъ поръ ничего не ли.

Поэтому въ толп стоялъ угрожающій и зловщій ропотъ, уже раздававшійся на этой самой площади, когда убили де-Лонэ, повсили Фулона и такъ ужасно расправились съ Бертье.

Кром того, народъ началъ подозрвать, что Фавра дали возможность бжать. При этомъ предположеніи, нкоторые уже предлагали вмсто Фавра схватить весь муниципалитетъ и разнести Ратушу.

Къ счастью, около девяти часовъ вечера осужденный вышелъ. Солдатамъ, стоявшимъ шпалерами, роздали факелы, вс окна, выходившія на площадь, были освщены, только одна вислица оставалась въ таинственномъ и страшномъ мрак.

Появленіе приговореннаго было встрчено единодушнымъ крикомъ и сильнымъ волненіемъ въ толп, состоявшей изъ пятидесяти тысячъ человкъ.

Теперь вс были уврены, что онъ не только не убжалъ, но и не убжитъ.

Фавра бросилъ взглядъ вокругъ. Ироническая, ему свойственная улыбка промелькнула по его губамъ, и онъ прошепталъ:

— Ни одного привтствія! ахъ, какъ дворянство забывчиво, оно проявило больше вжливости къ графу Горну, чмъ ко мн.

— Это оттого, что графъ Горнъ былъ убійца, а ты мученикъ, отвтилъ ему чей-то голосъ.

Фавра обернулся и узналъ носильщика, уже два раза встрченнаго имъ на своемъ пути.

— Прощайте, сказалъ ему Фавра,— надюсь, что если понадобится, вы заступитесь за меня.

И твердымъ шагомъ онъ спустился со ступенекъ и пошелъ къ эшафоту.

Въ ту минуту, какъ онъ ступилъ на первую ступеньку вислицы, чей-то голосъ крикнулъ ему:

— Скачи, маркизъ!

Серьезнымъ и звонкимъ голосомъ, Фавра отвтилъ:

— Граждане, я умираю невиннымъ, молитесь Богу за меня!

На. четвертой ступеньк онъ опять остановился и сказалъ такъ же твердо и громко, какъ въ первый разъ.

— Граждане, я прошу васъ помочь мн своими молитвами… Я умираю невиннымъ!

На восьмой ступеньк, то есть на той, съ которой его должны были столкнуть, онъ повторилъ въ третій разъ:

— Граждане, я умираю невиннымъ, молитесь за меня!

— Неужели, сказалъ ему одинъ изъ двухъ помощниковъ палача, поднимавшійся по лстниц позади его,— вы не хотите спастись?

— Благодарю, другъ мой, отвчалъ Фавра,— да вознаградите, васъ Господь за ваши добрыя намренія!

Затмъ, поднявъ голову къ палачу, который, казалось, ждалъ приказаній, вмсто того, чтобы давать ихъ, онъ сказалъ:

— Исполняйте вашу обязанность.

Едва, произнесъ онъ эти слова, какъ палачъ толкнулъ его, и его тло повисло въ воздух.

Въ ту же минуту сильное движеніе всколыхнуло толпу на Гревской площади, а нкоторые любители рукоплескали и кричали bis, точно посл водевильнаго куплета или оперной аріи. Молодой человкъ въ черной одежд, спустился съ тумбы, на которой все время стоялъ, пробрался сквозь толпу, поспшно вошелъ у Новаго моста въ карету безъ ливрейнаго лакея и гербовъ и крикнулъ кучеру:

— Въ Люксамбургъ и какъ можно скоре.

Карета помчалась галопомъ. Дйствительно, три человка съ большимъ нетерпніемъ ожидали этой кареты.

Это были графъПрованскій и двое изъ его приближенныхъ, уже упомянутыхъ нами въ теченіи этой исторіи, и имена которыхъ мы считаемъ безполезнымъ приводить здсь.

Они ждали съ тмъ большимъ нетерпніемъ, что должны были обдать въ два часа, а тревога помшала имъ ссть за столъ.

Поваръ, съ своей стороны, приходилъ въ отчаяніе: онъ готовилъ уже третій обдъ, и этотъ обдъ долженъ былъ быть готовъ черезъ десять минутъ, и черезъ четверть часа также окажется испорченнымъ.

Въ эту критическую минуту послышался грохотъ кареты во внутреннихъ дворахъ.

Графъ Прованскій бросился къ окну, но усплъ только разглядть, какъ кто-то соскочилъ съ послдней ступеньки кареты на первую ступеньку лстницы дворца.

Поэтому, онъ поспшилъ отъ окна къ двери, но, прежде чмъ будущій король французовъ, при своей тяжелой походк дошелъ до нея, эта дверь распахнулась передъ молодымъ человкомъ въ черной одежд.

— Все кончено, ваше высочество, сказалъ онъ, г-нъ де Фавра умеръ, не произнеся ни слова.

— Въ такомъ случа, любезный Луи, мы можемъ спокойно ссть за столъ.

— Да, ваше высочество… что это былъ за достойный человкъ!

— Я совершенно съ вами согласенъ, мой милый, сказалъ его высочество.— За дессертомъ мы выпьемъ по стакану Констанцкаго за его здоровье. За столъ, господа!

Въ эту минуту дверь распахнулась на об половинки, и знатные собесдники перешли изъ гостиной въ столовую.

XVIII.
Монархія спасена.

Черезъ нсколько дней посл описанной нами казни, по алле Сенъ-Клу медленно халъ всадникъ на срой въ яблокахъ лошади.

Было-бы ошибочно приписывать эту медленность утомленію его самаго или его лошади: и тотъ и другая прохали очень не много, что было замтно съ перваго взгляда, и пна, виднвшаяся у рта животнаго, показалась не оттого, что оно было слишкомъ загнано, но оттого, что его упорно сдерживали. Что касается всадника, то весь костюмъ его, на которомъ не было видно ни одного пятнышка, свидтельствовалъ объ его стараніи предохранить свою одежду отъ грязи, покрывавшей дорогу.

Всадника задерживала глубокая задумчивость, въ какую онъ былъ погруженъ, а также, быть можетъ, необходимость пріхать лишь въ извстный часъ, который еще не наступилъ.

Это былъ человкъ лтъ сорока съ лицомъ очень некрасивымъ, но выразительнымъ и характернымъ: у него была огромная голова, толстыя щеки, все лицо было изрыто оспой, глаза метали искры и въ очертаніяхъ его губъ было что то саркастическое. Такова была наружность этого человка, и съ перваго взгляда чувствовалось, что ему суждено сильно выдвинуться и произвести большой шумъ.

Но лицо его было точно покрыто дымкой, наброшенной на него одной изъ тхъ болзней, съ которыми напрасно борятся самые сильные организмы: цвтъ лица срый и темный, глаза усталые, красные, у него было начало тучности и ожиренія.

Дохавъ до конца аллеи, онъ смло въхалъ въ ворота, ведущія во дворъ дворца, и зорко осмотрлъ дворъ.

Направо, между двумя строеніями его ожидалъ служитель. Онъ знакомъ пригласилъ всадника слдовать за собою.

Одни изъ воротъ была открыты, служитель вошелъ въ нихъ, всадникъ послдовалъ за нимъ и вскор очутился во второмъ двор.

Тамъ служитель остановился, на немъ былъ черный кафтанъ, черные панталоны и черный жилетъ,— осмотрясь кругомъ и видя, что дворъ былъ совсмъ пусть, онъ подошелъ къ всаднику со шляпой въ рук.

Всадникъ какъ бы пошелъ ему на встрчу, такъ какъ наклонился корпусомъ впередъ.

— Г-нъ Веберъ? сказалъ онъ вполголоса.

— Г-нъ графъ Мирабо? отвтилъ тотъ.

— Онъ самый.

И онъ соскочилъ на землю гораздо легче, чмъ-бы можно были предположить, судя по его фигур.

— Войдите, съ живостью сказалъ Веберъ,— и потрудитесь подождать, пока я отведу лошадь въ конюшню.

Въ то же время, онъ отворилъ дверь въ комнату, окна и вторая дверь которой выходили въ паркъ.

Мирабо вошелъ и пользуясь отсутствіемъ Вебера началъ растягивать нчто въ род кожаныхъ сапогъ, изъ подъ которыхъ показались чистйшіе шелковые чулки и безукоризненные лаковые башмаки.

Черезъ пять минуть Веберъ вернулся.

— Пойдемте, г-нъ графъ, сказалъ онъ, — королева ожидаетъ васъ.

— Королева меня ожидаетъ! воскликнулъ Мирабо.— Неужели я имлъ несчастье заставить себя ждать? Я надялся, однако, что я аккуратенъ.

— Я хочу сказать, что королева желаетъ васъ видть… Пойдемте, г-нъ графъ.

Веберъ отворилъ дверь, выходившую въ садъ, и пошелъ по лабиринту аллей, ведущихъ въ самое уединенное и высокое мсто въ парк.

Тамъ, среди деревьевъ находилась бесдка, извстная подъ именемъ кіоска. Ставни ея были плотно заперты, за исключеніемъ двухъ, которыя будучи только притворены, пропускали два луча свта, едва достаточныхъ, чтобы освтить внутренность бесдки.

Въ камин горлъ яркій огонь, и на камин стояли два зажженныхъ канделябра.

Веберъ ввелъ слдовавшаго за нимъ Мирабо въ маленькую переднюю и, слегка постучавъ въ дверь кіоска, отворилъ ее со словами:

— Его сіятельство графъ Рикетти Мирабо.

И отступилъ, чтобы пропустить графа.

Еслибы онъ прислушался въ ту минуту, какъ графъ проходилъ мимо него, то непремнно услышалъ бы біеніе сердца въ этой широкой груди.

При доклад о приход графа, изъ самаго отдаленнаго угла кіоска поднялась женщина и нершительно и, даже, со страхомъ, сдлала нсколько шаговъ ему на встрчу.

Это была королева.

И у нея тоже сильно билось сердце: передъ нею стоялъ этотъ ненавистный, покрывшій себя безславіемъ, роковой человкъ, котораго считали виновникомъ 5 и 6 октября, человкъ, къ которому было обратились на минуту, но котораго оттолкнулъ самъ дворъ, пока онъ снова не далъ почувствовать необходимости вступить въ переговоры съ собою, разразившись двумя громовыми ударами, двумя высокомрными вспышками гнва, доходившаго до величія.

Это было во первыхъ, его язвительное обращеніе къ духовенству. Во вторыхъ, его рчь, въ которой онъ объяснилъ, какимъ образомъ представители народа, депутаты округовъ, превратились въ національное собраніе.

Мирабо подошелъ съ граціей и утонченной вжливостью, которыя не ускользнули отъ королевы и удивили ее, такъ какъ он, казалось, были невозможны при его мощной фигур.

Сдлавъ нсколько шаговъ, онъ почтительно поклонился и ждалъ.

Королева первая нарушила молчаніе.

— Господинъ де-Мирабо, сказала она голосомъ, въ которомъ слышалось волненіе,— докторъ Жильберъ когда-то уврялъ насъ въ вашей готовности сблизиться съ нами?

Мирабо поклонился въ знакъ согласія.

— Тогда вамъ было сдлано первое предложеніе, на которое вы отвтили вашимъ проэктомъ министерства?

Мирабо сново поклонился.

— Не наша вина, графъ, если этотъ первый проэктъ не удался.

— И я такъ думаю, государыня, особенно, что касается вашего величества, но это вина лицъ, выдающихъ себя за людей преданныхъ интересамъ монархіи.

— Что длать, графъ! это одно изъ несчастій нашего положенія. Короли такъ же мало могутъ выбирать своихъ друзей, какъ и своихъ враговъ, иногда они бываютъ вынуждены терпть около себя людей, преданность которыхъ оказывается для нихъ пагубной. Мы окружены людьми, желающими насъ спасти, но они только губятъ насъ. Ихъ предложеніе, исключающее изъ будущаго законодательнаго собранія членовъ ныншняго, и такимъ образомъ направленное противъ васъ, наглядный тому примръ. Хотите знать, что они устроили мн? Вообразите, одинъ изъ моихъ самыхъ врныхъ друзей, человкъ, готовый, какъ я уврена, умереть за насъ, не предупредивъ насъ о своемъ намреніи, привелъ во время нашего офиціальнаго обда вдову и дтей г-на де-Фавра, всхъ трехъ въ глубокомъ траур! Увидя ихъ, моимъ первымъ побужденіемъ было встать, пойти къ нимъ на встрчу и посадить съ собой рядомъ дтей этого человка, умершаго за насъ съ такимъ мужествомъ,— такъ какъ я, графъ, не принадлежу къ тмъ, кто отрекается отъ своихъ друзей,— посадить дтей этого человка между королемъ и мною!.. Вс глаза были прикованы къ намъ. Вс ждали, какъ мы поступимъ. Я оборачиваюсь… знаете, кого я нахожу позади себя, въ четырехъ шагахъ огъ моего кресла? Сантерра! простолюдина! человка предмстія!.. Я упала на кресло, плача отъ ярости и даже не смя взглянуть на эту вдову и этихъ сиротъ. Роялисты станутъ осуждать меня за то, что я не пренебрегла всмъ, чтобы выразить сочувствіе этой несчастной семь, революціонеры будутъ негодовать, полагая, что я сама разршила представить ихъ мн. О! графъ, графъ, продолжала королева, качая головой,— приходится погибать, когда противъ васъ люди геніальные, а защищаютъ васъ люди очень почтенные, конечно, но не имющіе понятія о нашемъ положеніи.

И королева со вздохомъ поднесла платокъ къ глазамъ.

— Государыня, сказалъ Мирабо, тронутый этимъ великимъ несчастьемъ, которое не скрывали отъ него,— когда вы говорите о людяхъ, которые идутъ противъ васъ, вы, надюсь, подразумваете не меня? Я всегда держался монархическихъ принциповъ, даже когда видлъ у двора только одну лишь слабость, и еще не зналъ ни души, ни образа мыслей августйшей дочери Маріи-Терезіи. Я боролся за права трона, когда внушалъ только одно недовріе, и когда, вс мои попытки, отравленныя злобой, выставлялись за ловушки. Я служилъ королю, когда зналъ, что не долженъ ждать отъ этого короля, справедливаго, но введеннаго въ заблужденіе, ни благодяній, ни награды. Чего я не сдлаю теперь, государыня, когда довріе подкрпляетъ мое мужество, и благодарность, внушенная мн пріемомъ вашего величества, превращаетъ мои воззрнія въ обязательства? Уже поздно, я это знаю, государыня, очень поздно, продолжалъ Мирабо, въ свою очередь покачавъ головой,— можетъ быть монархія, предлагая мн спасти ее, въ сущности только предлагаетъ мн погибнуть вмст съ нею! Еслибы я сталъ раздумывать, го, быть можете, предпочелъ бы, чтобы это милостивое свиданіе совершилось не въ то самое время, когда король выдалъ собранію знаменитую красную книгу, то есть честь своихъ друзей.

— О! графъ, воскликнула королева,— неужели вы считаете короля причастнымъ къ этой измн и неужели вы не знаете, какъ все это произошло? Красная книга, вытребованная у короля, была имъ выдана только съ условіемъ, что комитетъ сохранитъ ее въ тайн, комитетъ ее напечаталъ: это недостатокъ уваженія къ королю, а не измна короля его друзьямъ.

— Увы! государыня, вы знаете, что заставило комитетъ ршиться на это, хотя я осуждаю это опубликованіе, какъ человкъ честный, отрекаюсь отъ него, какъ депутатъ. Въ то самое время, когда король клялся въ любви къ конституціи, онъ имлъ постояннаго агента въ Турин, среди смертельныхъ враговъ этой самой конституціи. Въ то время, какъ король говорилъ о денежныхъ реформахъ и, повидимому, охотно соглашался на т, какія ему предлагало собраніе, въ Трир оказались его большая и малая конюшни, которыя онъ содержалъ и одвалъ и которыми завдывалъ князь Ламбескъ, смертельный врагъ парижанъ, до такой степени ими ненавидимый, что они ежедневно требуютъ казни хотя-бы его изображенія. Графу д’Артуа, принцу Конде, всмъ эмигрантамъ выдаются огромныя пенсіи, не смотря на декретъ, изданный два мсяца тому назадъ и уничтожившій вс пенсіи. Правда, что король позабылъ утвердить этотъ декретъ. Что вы хотите, государыня, впродолженіе этихъ двухъ мсяцевъ собраніе искало, на что были употреблены шестьдесятъ милліоновъ, и не нашло, короля просили, умоляли сказать, на что пошли эти деньги, онъ отказался отвтить, комитетъ счелъ себя освобожденнымъ отъ даннаго общанія и напечаталъ красную книгу. Зачмъ король выдаетъ оружіе, которое можно направить противъ него?

— И такъ, значитъ, графъ, если бы вы удостоились чести сдлаться совтникомъ, короля, вы-бы не стали совтовать ему разныхъ слабостей, посредствомъ которыхъ его губятъ, и… и позорятъ?

— Если-бы я удостоился этой чести, государыня то я-бы занялъ близъ короля постъ защитника монархической власти, установленной законами, и постъ апостола свободы, гарантированной монархической властью. У этой свободы три врага: духовенство, дворянство и парламенты. Духовенство уже не отъ міра сего, оно было убито предложеніемъ г-на де-Талейрана, дворянство убить невозможно, поэтому я полагаю, что съ нимъ слдуетъ считаться, такъ какъ безъ дворянства нтъ и монархіи, но необходимо его сдерживать, а это возможно лишь при коалиціи народа съ королевской властью. Но королевская власть никогда искренно не соединится съ народомъ, пока будутъ существовать парламенты, потому что они даютъ роковую надежду королю и парламентамъ на возвращеніе прежняго порядка вещей. И такъ посл уничтоженія духовенства, закрытія парламентовъ, необходимо возстановить власть исполнительную, преобразовать власть королевскую и примирить ее съ принципомъ свободы — вотъ вся моя политика, государыня. Если это также политика и короля, то пусть онъ слдуетъ ей, если-же нтъ, пусть отвергнетъ.

— Графъ, графъ, сказала королева, пораженная ясностью, съ которой освщалъ настоящее, прошедшее и будущее блескъ этого обширнаго ума,— я не знаю, приметъ ли король эту политику, но скажу откровенно, что имй я какую нибудь власть, я непремнно приняла бы ее. И такъ, познакомьте меня, графъ, съ вашими средствами для достиженія этой цли, я васъ слушаю, не только со вниманіемъ и съ интересомъ, но и съ благодарностью.

Мирабо бросилъ быстрый взглядъ на королеву, взглядъ орла, проникшій до самой глубины ея сердца, и увидлъ, что, если она и не была еще убждена, то очень увлечена. Это торжество надъ такой выдающейся женщиной, какъ Марія-Антуанета, было очень пріятно для тщеславія Мирабо.

— Государыня, сказалъ онъ,— мы потеряли Парижъ, или почти потеряли, но въ провинціи у насъ осталась большая разсянная толпа, которую мы можемъ соединить и объединить. Вотъ почему я полагаю, что королю слдуетъ ухать изъ Парижа, но не изъ Франціи, пусть онъ удалится въ Руанъ, среди войска, оттуда пусть издаете, указы, боле популярные, чмъ декреты Собранія, это положите, конецъ всякой междоусобной войн, такъ какъ король сдлается большимъ революціонеромъ, чмъ Революція.

— Но разв не пугаете, васъ эта революція? идетъ ли она впереди насъ, или слдуете, за нами?

— Увы! государыня, мн лучше, чмъ кому либо извстно, что приходится бросить ей кусокъ пирога. Я уже. говорилъ вашему величеству: никакія человческія силы не въ состояніи возстановить монархію на старыхъ основаніяхъ, разрушенныхъ революціей. Во Франціи вс содйствовали этой революціи, отъ короля до послдняго изъ его подданныхъ, содйствовали намреніемъ, дйствіемъ или упущеніями. Не старую монархію намреваюсь я защищать, я хочу измнить ее, преобразовать, установить, наконецъ, форму правленія боле или мене похожую на ту, какая довела Англію до апогея ея могущества и славы. Посл того, какъ король предвидлъ,— по крайней мр я такъ слышалъ отъ доктора Жильбера,— предвидлъ возможность заключенія и казни Карла I, неужто онъ не удовольствуется престоломъ Вильгельма III или Георга I?

— О! графъ, воскликнула въ смертельномъ ужас королева, которой слова Мирабо напомнили видніе въ замк Таверней и рисунокъ орудія смерти, изобртеннаго Гильотиномъ,— о! графъ, возвратите намъ такую монархію и вы увидите, такъ ли мы неблагодарны, какъ говорятъ про насъ.

— Я такъ и сдлаю, государыня, въ свою очередь воскликнулъ Мирабо.— Если только король станетъ меня поддерживать, а ваше величество ободрять, я приношу къ вашимъ стопамъ мои врноподданическія чувства, клятву дворянина, и сдержу свое общаніе или умру!

— Графъ, графъ! не забудьте, что не женщина слышитъ вашу клятву, но династія пяти столтій!.. семьдесятъ королей Франціи, которые, отъ Фарамонда до Людовика XV, покоятся въ своихъ могилахъ, и лишатся престола вмст съ нами, если нашъ престолъ рухнетъ!

— Я знаю, какое обязательство беру на себя, государыня: оно громадно, но не сильне моей воли, не сильне моей преданности. Имй я увренность въ симпатіи моей королевы и въ довріи моего короля, я немедленно приступилъ бы къ длу.

— Если вамъ надо лишь это, г-нъ де-Мирабо, то я вамъ ручаюсь за то и за другое.

Она поклонилась Мирабо съ той обольстительной улыбкой, которая привлекала къ ней вс сердца.

Мирабо понялъ, что аудіенція кончена.

— Государыня, проговорилъ онъ съ почтительной и смлой граціей,— когда ваша августйшая родительница, императрица Марія-Терезія, удостаивала одного изъ своихъ подданныхъ своего присутствія, она никогда не отпускала его безъ поцлуя своей руки.

И онъ стоялъ, выжидая.

Королева взглянула на этого порабощеннаго льва, желавшаго лишь склониться къ ея ногамъ. Съ торжествующей улыбкой протянула, она свою прекрасную руку, холодную, какъ алебастръ, и почти такую же прозрачную.

Мирабо наклонился, прикоснулся губами къ этой рук и, поднявъ голову, гордо произнесъ:

— Государыня, этимъ поцлуемъ спасена монархія!

Онъ вышелъ взволнованный, радостный, съ полной врой въ только что высказанное имъ пророчество.

XIX.
Возвращеніе на ферму.

Между тмъ, какъ Марія-Антуанета открывала свое наболвшее сердце надежд и на минуту забывала страданія женщины, занимаясь спасеніемъ королевы, между тмъ, какъ Мирабо мечталъ поддержать однми своими силами монархію, готовую обрушиться и задавить его подъ своими обломками, мы вернемъ читателя, утомленнаго политикой, къ дйствующимъ лицамъ боле смиреннымъ и къ горизонтамъ мене широкимъ.

Мы видли, что опасенія, внушенныя Питу Бильо, при второмъ путешествіи гарамонскаго Лафайета въ Парижъ, вызвали фермера на ферму или, скоре, вызвали отца къ дочери.

Эти опасенія были далеко не преувеличены.

Возвращеніе состоялось черезъ два дня посл знаменитой ночи, ознаменовавшейся тремя событіями: бгствомъ Себастьяна Жильбера, отъздомъ виконта Изидора Шарни и обморокомъ Катерины на дорог изъ Виллеръ-Котрэ въ Писсле.

Въ другомъ мст этой исторіи мы разсказали, какъ Питу отнесъ Катерину на ферму, какъ среди слезъ и рыданій узналъ отъ нея, что ея обморокъ былъ вызванъ отъздомъ Пандора, какъ онъ вернулся въ Гарамонъ, подавленный этимъ признаніемъ и, найдя у себя письмо Себастьяна, немедленно отправился въ Парижъ.

Мы видли, что въ Париж онъ ждалъ доктора Жильбера и Себастьяна съ такой тревогой, что ничего не сообщилъ Бильо о ферм.

Только когда онъ совсмъ успокоился насчетъ участи Себастьяна и отъ него самого узналъ вс подробности его путешествія, Питу вспомнилъ о Катерин, о ферм и матушк Бильо, и разсказалъ о плохомъ урожа, о постоянныхъ дождяхъ и объ обморок Катерины.

Мы уже говорили, что этотъ обморокъ боле всего поразилъ Бильо и побудилъ его просить Жильбера отпустить его.

По дорог онъ больше всего разспрашивалъ Питу объ этомъ обморок, такъ какъ хотя почтенный фермеръ очень любилъ свою ферму, очень любилъ свою жену, но боле всего на свт любилъ свою Катерину.

А между тмъ, этотъ нжный отецъ, благодаря своимъ строгимъ понятіямъ о чести и твердымъ принципамъ честности, могъ, при случа, превратиться въ неумолимаго судью.

На его распросы Питу отвчалъ, что нашелъ Катерину лежащей поперегъ дороги безъ признаковъ жизни, въ отчаяніи, онъ поднялъ ее и положилъ къ себ на колни, вскор онъ замтилъ, что она еще дышетъ, и поспшилъ отнести ее на ферму, гд, съ помощью матушки Бильо, уложилъ въ постель. Пока мать плакала и убивалась надъ дочерью, онъ грубо брызнулъ водой въ лицо Катерины, это заставило ее открыть глаза. Питу прибавилъ, что увидавъ это, онъ счелъ свое присутствіе на ферм лишнимъ и вернулся домой.

Все остальное, т. е. все, что относилось къ Себастьяну, Бильо выслушалъ одинъ разъ и этотъ разсказъ удовлетворилъ его. Но, постоянно возвращаясь къ Катерин, Бильо терялся въ догадкахъ насчетъ того, что съ нею случилось и насчетъ вроятныхъ причинъ этого. Его догадки выражались въ вопросахъ, обращенныхъ къ Питу, на которые тотъ дипломатично отвчалъ: ‘Я не знаю’, хотя Катерина имла жестокость во всемъ признаться ему, и онъ зналъ, что, убитая прощаніемъ съ Изидоромъ, она лишилась сознанія на томъ мст, гд онъ нашелъ ее. Но этого-то онъ не сказалъ бы Бильо ни за какія блага въ мір.

Дло въ томъ, что у Питу явилась сильная жалость къ Катерин. Онъ очень любилъ ее, восхищался ею, мы уже видли, что это восхищеніе и любовь, плохо оцненныя и, въ особенности, плохо вознагражденныя, заставили жестоко страдать его сердце.

Но, хотя эти страданія были мучительны и даже имли нкоторое вліяніе на аппетитъ Питу, заставляя его откладывать на часъ или на два обдъ или завтракъ, они все таки не доводили его до полнаго изнеможенія и обморока.

Питу поставилъ себ совершенно основательную дилемму и, по своей привычк къ логик, раздлилъ ее на три части:

‘Если мадмуазель Катерина любитъ г-на Изидора до того, что падаетъ въ обморокъ, когда разстается съ нимъ, то она любитъ его боле, чмъ я люблю ее, такъ какъ я никогда не падалъ въ обморокъ, когда разставался съ нею’.

Отъ этой первой части онъ перешелъ ко второй и сказалъ себ:

‘Если она любить его боле, чмъ я люблю ее, значитъ она должна гораздо больше страдать, чмъ я страдаю, въ такомъ случа, она очень страдаетъ’.

Затмъ онъ перешелъ къ третьей части своей дилеммы, т. е. къ заключенію:

‘И дйствительно, она страдаетъ больше меня, потому что падаетъ въ обморокъ, а я не падаю’.

И вотъ почему Питу почувствовалъ къ Катерин великую жалость, заставлявшую его ничего не говорить Бильо, но именно это молчаніе все больше увеличивало безпокойство Бильо. Оно выражалось тмъ, что онъ все сильне погонялъ лошадь, такъ что въ четыре часа пополудни путешественники подъхали къ воротамъ фермы, гд ихъ встртилъ лай собакъ.

Едва экипажъ остановился, какъ Бильо выскочилъ изъ него и поспшно вошелъ въ домъ. Но неожиданное препятствіе остановило его на порог комнаты его дочери.

Это былъ докторъ Рейналь, объявившій, что при томъ состояніи, въ какомъ находилась Катерина, всякое волненіе не только опасно, но могло быть смертельнымъ. Это былъ новый ударъ для Бильо.

Онъ зналъ про обморокъ, но, разъ Питу видлъ, какъ она открыла глаза и пришла въ себя, его тревожилъ не обморокъ, а моральныя причины и слдствія его.

И вотъ, къ несчастью оказалось, что результатомъ обморока было воспаленіе мозга, открывшееся у Катерины со вчерашняго дня и угрожавшее усилиться до высшей степени.

Докторъ Рейналь боролся съ болзнью средствами, употреблявшимися старинной медициной, т. е. кровопусканіями и горчишниками.

Но, не смотря на вс старанія доктора, болзнь не уступала, и съ утра Катерина находилась въ сильномъ бреду. Безъ сомннія, молодая двушка высказывала въ бреду странныя вещи, такъ какъ докторъ уже удалилъ отъ нея мать, подъ тмъ предлогомъ чтобы избавить ее отъ волненія, а теперь старался удалить и отца.

Матушка Бильо сидла на лавк передъ огромнымъ очагомъ, положивъ голову на руки, она, казалось, не сознавала ничего, что происходило вокругъ нея.

Она не слышала ни стука колесъ экипажа, нй лая собакъ, ни того, какъ Бильо вошелъ въ кухню, только голосъ Бильо, разговаривавшаго съ докторомъ, заставилъ ее очнуться, она подняла голову, открыла глаза, съ удивленіемъ посмотрла на него и воскликнула:

— Э! да это нашъ хозяинъ!

Она поднялась, спотыкаясь пошла къ нему навстрчу съ протянутыми руками и упала ему на грудь.

Бильо съ испугомъ посмотрлъ на нее, точно едва узнавая ее.

— Что тутъ такое происходитъ? спросилъ онъ съ холоднымъ потомъ на лбу.

— У вашей дочери острое воспаленіе мозга, отвчалъ докторъ,— а при этой болзни она можетъ видть только нкоторыхъ людей.

— Это опасная болзнь? спросилъ Бильо,— смертельная?

— Вс болзни смертельны при дурномъ уход, но предоставьте мн по своему лчить вашу дочь, и она не умретъ.

— Правда, докторъ?

— Я за нее отвчаю, но я требую, чтобы дня два или три въ ея комнату не входилъ никто, кром меня и тхъ, на кого я укажу.

Бильо вздохнулъ, докторъ уже подумалъ, что онъ сдался, когда онъ сдлалъ послднюю попытку и спросилъ съ мольбой:

— Нельзя-ли мн только взглянуть на нее?

— А когда вы на нее взглянете и поцлуете ее, общаете вы три дня не приставать ко мн ни съ какими просьбами?

— Клянусь вамъ, докторъ.

— Хорошо, пойдемте.

Онъ отворилъ дверь комнаты Катерины, и Бильо увидлъ свою дочь съ холоднымъ компрессомъ на голов, съ блуждающими глазами, съ пылающимъ отъ жара лицомъ.

Она произносила отрывочныя слова, и когда Бильо прикоснулся къ ея лбу своими блдными и дрожащими губами, ему послышалось среди другихъ безсвязныхъ словъ имя Изидора.

На порог кухни толпились матушка Бильо, Питу, и два или три работника, случившіеся тамъ и пожелавшіе взглянуть на свою молодую хозяйку.

Отецъ Бильо, врный своему общанію, вышелъ, поцловавъ дочь, но онъ вышелъ нахмуренный, мрачный, говоря про себя:

— Да, да, я вижу, что въ самомъ дл мн было пора вернуться.

Его жена машинально послдовала за нимъ въ кухню, куда хотлъ войти и Питу, когда докторъ дернулъ его за рукавъ и сказалъ.

— Не уходи съ фермы, мн надо поговорить съ тобою.

Питу съ удивленіемъ обернулся и уже собирался спросить доктора, для чего онъ ему нуженъ, когда тотъ таинственно приложилъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія.

И Питу остался въ кухн.

Минутъ черезъ пять дверь комнаты Катерины отворилась, и докторъ позвалъ Питу.

— Питу, сказалъ докторъ,— приди помочь г-ж Клеманъ держать Катерину, когда я буду въ третій разъ пускать ей кровь.

— Въ третій разъ! прошептала матушка Бильо,— онъ въ третій разъ будетъ пускать кровь моей дочери! О! Боже мой! Боже мой!

— Жена, жена, строго проговорилъ Бильо,— ничего-бы этого не случилось, еслибы ты лучше смотрла за своей дочерью!

И онъ ушелъ въ свою комнату, между тмъ какъ Питу, возведенный докторомъ Рейналемъ въ ученики хирургіи, входилъ къ Катерин.

XX.
Питу-сидлка.

Питу былъ очень удивленъ, что на что-нибудь пригодился доктору Рейналю, но онъ бы еще боле удивился, еслибы тотъ сказалъ ему, что ожидаетъ отъ него для больной не столько помощи физической, сколько нравственной.

Докторъ замтилъ, что Катерина въ своемъ бреду почти всегда соединяла имя Питу съ именемъ Изидора. По выраженію, съ какимъ она произносила эти имена, онъ понялъ, что Питу былъ другъ, а Изидоръ де-Шарни возлюбленный молодой двушки, а потому счелъ полезнымъ ввести къ ней друга, съ которымъ она могла-бы говорить о своемъ возлюбленномъ.

Для доктора Рейналя все было совершенно ясно, ему стоило лишь сгруппировать факты, чтобы вся правда выступила наружу.

Въ Валлеръ-Котрэ всмъ было извстно, что въ ночь съ 5 на 6 октября Жоржъ де-Шарни былъ убитъ въ Версал, а на другой день вечеромъ его братъ Изидоръ, вызванный графомъ Шарни, ухалъ въ Парижъ.

Питу нашелъ Катерину въ обморок на дорог изъ Бурсонъ въ Парижъ, вслдствіе этого обморока у молодой двушки открылось воспаленіе мозга, вызвавшее бредъ, въ этомъ бреду она постоянно старалась удержать убгающаго и называла его Изидоромъ.

Поэтому доктору было не трудно угадать тайну болзни Катерины, т. е. тайну ея сердца. И такъ какъ при мозговыхъ болзняхъ всего важне для больного спокойствіе, то Катерину можно было успокоить только извстіемъ объ ея возлюбленномъ. Кто-же могъ сообщить ей эти извстія какъ не Питу, только что вернувшійся изъ Парижа?

Однако, онъ сдлалъ сначала Питу помощникомъ хирурга, хотя могъ-бы отлично обойтись безъ него, такъ какъ не собирался длать новаго кровоизліянія, но просто открыть старую рану.

Докторъ тихонько вытянулъ руку Катерины, вынулъ тампонъ, лежавшій въ ран, раздвинулъ немного края ея, и кровь полилась.

Питу, увидя это, услся въ кресло г-жи Клемонъ и рыдая говорилъ:

— О! мадмуазель Катерина! бдная мадмуазель Катерина!

При этомъ онъ мысленно повторялъ себ:

— О! конечно, она любить г-на Изидора больше, чмъ я люблю ее! конечно, она страдаетъ больше, чмъ я страдалъ, потому что ей приходится пускать кровь и у нея воспаленіе мозга и бредъ — вещи весьма непріятныя и которыхъ у меня никогда не было!

Между тмъ докторъ, выпуская два новыхъ тазика крови у Катерины, не терялъ изъ вида Питу и радовался своей догадк, что больная найдетъ въ немъ преданнаго друга.

Какъ и предполагалъ докторъ, эта небольшая потеря крови уменьшила лихорадку, дыханіе сдлалось ровнымъ, пульсъ упалъ и все указывало, что Катерина проведетъ довольно спокойную ночь.

Докторъ Рейналь успокоился, онъ далъ г-ж Клеманъ необходимыя наставленія и, между прочимъ, странное приказаніе уснуть часа на два, на три, пока Питу будете, дежурить вмсто нея. Затмъ онъ знакомъ позвалъ Питу и вернулся въ кухню, гд нашелъ г-жу Бильо на ея любимомъ мст у очага.

Бдная женщина была такъ разстроена, что едва понимала то, что говорилъ ей докторъ, хотя онъ говорилъ пріятная вещи для сердца матери.

— Ничего! ничего! мужайтесь, матушка Бильо! все идетъ такъ хорошо, какъ только возможно.

Добрая женщина не врила ушамъ своимъ.

— О! неужели правда то, что вы мн говорите, дорогой г-нъ Рейналь?

— Да, ночь пройдетъ недурно. Однако, не пугайтесь, если услышите крики въ комнат вашей дочери и, въ особенности, не входите къ ней.

— Господи! Господи! проговорила г-жа Бильо съ глубокимъ горемъ,— прискорбно матери не смть войти въ комнату своей дочери.

— Что длать! Я это ршительно запрещаю намъ и г-ну Бильо.

— Но кто же будете, ухаживать за моей бдной дочерью?

— Будьте покойны. У васъ есть для этого г-жа Клеманъ и Питу.

— Какъ! Питу!

— Да, Питу, я только что убдился въ его большихъ способностяхъ къ медицин. Теперь я возьму его съ собой въ Виллеръ-Кютрэ, гд прикажу аптекарю приготовить успокоительное лкарство. Питу принесетъ его, а г-жа Клеманъ будетъ давать по ложк нашей больной. Если что нибудь случится, Питу на своихъ длинныхъ ногахъ прибжитъ ко мн въ десять минутъ, не такъ-ли, Питу?

— Въ пять минутъ, г-нъ Рейналь, отвчалъ Питу.

— Ну, хорошо, пусть такъ и будетъ, сказала г-жа Бильо,— только сообщите о вашей надежд бдному отцу.

— Безполезно, я все слышалъ, проговорилъ Бильо съ порога своей комнаты.

При этомъ неожиданномъ отвт, вс трое вздрогнули, обернулись и увидли фермера въ темной рамк двери. Проговоривъ эти слова, онъ ушелъ къ себ, точно ему было нечего боле ни слушать, ни говорить.

Питу сдержалъ свое слово: черезъ четверть часа онъ вернулся съ успокоительнымъ лкарствомъ. Онъ пришелъ черезъ кухню и вошелъ въ комнату Катерины безъ всякой помхи, г-жа Бильо только замтила:

— А! это ты, Питу?

— Да, г-жа Бильо, отвтилъ онъ.

Катерина спала довольно покойно, какъ предвидлъ докторъ Рейналь, подл нея въ большомъ кресл сидла сидлка и дремала, какъ это свойственно всмъ представительницамъ этой почтенной профессіи, не имя права спать, какъ слдуетъ, ни силы постоянно бодрствовать, он похожи на т души, которымъ запрещенъ входъ въ Елисейскія поля и которыя, не имя возможности отдыхать какъ слдуетъ, постоянно бродятъ на рубеж сна и бордствованія.

Въ этомъ дремотномъ состояніи, обычномъ для нея, она взяла отъ Питу склянку, откупорила ее, и поставила на столъ рядомъ съ серебряной ложкой, чтобы больной пришлось какъ можно мене ждать, затмъ, она снова растянулась въ своемъ кресл.

Что касается Питу, то онъ услся на подоконникъ, чтобы удобне любоваться Катериной.

Понятно, что чувство состраданія, пробуждавшееся въ немъ при думахъ о Катерин, нисколько не уменьшилось, когда онъ увидлъ ее.

Теперь, когда ему было позволено, такъ сказать вложить палецъ въ ея рану и убдиться, какія страшныя опустошенія могла длать эта абстрактная вещь, называемая любовью, онъ боле чмъ когда либо былъ готова, пожертвовать своимъ собственнымъ чувствомъ, казавшимся ему столь простымъ и не сложнымъ, по сравненію съ этой требовательной, лихорадочной, ужасной любовью, какой, какъ ему казалось, была охвачена молодая двушка.

Эти мысли незамтно привели его въ то расположеніе духа, въ какомъ онъ всего боле могъ содйствовать плану доктора Рейналя.

Дйствительно, этотъ славный человкъ полагалъ, что Катерина всего боле нуждалась въ лекарств, называемомъ конфидентомъ или наперсникомъ.

Почти черезъ часъ посл возвращенія Питу, Катерина пошевелилась, вздохнула и открыла глаза.

Надо отдать справедливость г-ж Клеманъ, при первомъ же движеніи больной, она была уже на ногахъ, бормоча:

— Вотъ и я, мадмуазель Катерина, что вамъ угодно?

— Мн хочется пить, прошептала больная, возвращаясь къ жизни, посредствомъ физическаго страданія, и къ сознанію, посредствомъ матерьяльной потребности.

Г-жа Клеманъ налила на ложку нсколько капель лекарства, принесеннаго Питу, и всунула ложку въ ротъ больной, которая машинально проглотила успокоительное питье.

Потомъ голова Катерины снова упала на подушку, а г-жа Клеманъ, удовлетворенная сознаніемъ исполненной обязанности, снова услась въ свое кресло.

Питу вздохнулъ, онъ думалъ, что Катерина не замтила его, но Питу ошибался. Когда онъ помогалъ г-ж Клеманъ приподнять Катерину, чтобы дать ей напиться, Катерина пріоткрыла глаза, и ей показалось, что она видитъ Питу. Но въ ея бреду появлялось и исчезало столько видній, что она приняла Питу реальнаго за Питу фантастическаго.

Поэтому вздохъ Питу не былъ совсмъ напраснымъ.

Однако, появленіе этого стариннаго друга, къ которому Катерина бывала, иногда, такъ несправедлива, произвело на больную боле глубокое впечатлніе, чмъ вс предыдущія и, хотя глаза ея были закрыты, но ей казалось, что она видитъ передъ собою этого славнаго малаго, который въ бреду ей представлялся въ Париж вмст съ ея отцомъ.

Ее тревожила мысль, что на этотъ разъ она видитъ самого Питу, а не призракъ, она робко открыла глаза и посмотрла, на томъ ли онъ самомъ мст. Разумется, онъ не двинулся съ него.

Все лицо его просіяло, когда онъ увидлъ, что глаза Катерины снова открылись и съ полнымъ сознаніемъ остановились на немъ.

— Питу! прошептала Катерина.

— Мадмуазель Катерина! воскликнулъ Питу.

— Что такое? проговорила г-жа Клеманъ оборачиваясь.

Катерина съ тревогой посмотрла на сидлку и со вздохомъ опустила голову на подушку. Питу догадался, что присутствіе сидлки стсняетъ больную.

— Г-жа Клеманъ, сказалъ онъ тихонько, подойдя къ ней,— не лишайте себя сна, вы сами знаете, что г-нъ Рейналь нарочно оставилъ меня здсь, чтобы вы могли хорошенько отдохнуть.

— Ахъ! да, въ самомъ дл, сказала, сидлка.

Она, точно, только и ждала этого позволенія, поудобне улеглась въ кресл, вздохнула и, посл минутной тишины, ея храпъ, сначала тихій, а потомъ все боле громкій, показалъ, что она на всхъ парусахъ вступила въ волшебную область сна.

Питу съ минуту постоялъ подл сидлки, какъ-бы желая удостовриться, что сонъ ея не притворный. Когда онъ совершенно убдился въ этомъ, онъ подошелъ къ Катерин и сказалъ ей, качая головой:

— Ахъ! мадмуазель Катерина, я зналъ, что вы его любите, но не полагалъ, чтобы вы его любили до такой степени!

XXI.
Питу наперсникъ.

Питу такъ произнесъ эти слова, что Катерина увидла въ нихъ и выраженіе большого горя и доказательство большой доброты. Эти оба чувства, одновременно вырвавшіяся изъ сердца славнаго малаго, одинаково тронули больную.

Пока Изидоръ былъ въ Бурсонн, всего въ трехъ четвертяхъ лье отъ нея, пока Катерина была счастлива, она тщательно скрывала свою любовь въ своемъ сердц, какъ сокровище, ни одной крупицы котораго она не согласилась бы уронить ни въ какое другое сердце. Но, когда Изидоръ ухалъ, а Катерина осталась одна, и несчастье смнило прежнее блаженство, бдняжка поняла, что для нея было бы большимъ облегченіемъ встртить кого-нибудь, съ кмъ она могла бы поговорить о прекрасномъ виконт, покинувшемъ ее, не сказавъ ничего положительнаго о своемъ возвращеніи.

Но она не могла говорить объ Изидор ни съ г-жей Клеманъ, ни съ докторомъ Рейналемъ, ни съ своей матерью, она очень страдала отъ этого молчанія, когда вдругъ, совершенно неожиданно, провидніе посылало ей друга, въ реальности котораго она не могла сомнваться посл первыхъ сказанныхъ имъ словъ.

На выраженіе состраданія, вырвавшееся у Питу, Катерина отвтила, не стараясь скрывать своихъ чувствъ.

— Ахъ! г-нъ Питу, поврьте, я очень несчастна!

Съ этихъ словъ, плотина была прорвана съ одной стороны, и теченіе возстановлено съ другой.

— Во всякомъ случа, мадмуазель Катерина, продолжалъ Питу,— хотя мн и не доставляетъ большого удовольствія говорить о г-н Изидор, но, если это вамъ пріятно, я могу сообщить вамъ извстіе о немъ.

— Ты?

— Да, я.

— Ты, значитъ, видлъ его?

— Нтъ, но я знаю, что онъ благополучно пріхалъ въ Парижъ.

— Откуда ты это знаешь? спросила Катерина, съ горвшими любовью глазами.

Этотъ взглядъ заставилъ Питу тяжело вздохнуть, но тмъ не мене онъ отвтилъ съ своей всегдашней добросовстностью.

— Я знаю это отъ моего молодого друга Себастьяна Жильбера, котораго г-нъ Изидоръ встртилъ ночью на дорог и привезъ на своей лошади въ Парижъ.

Катерина съ усиліемъ приподнялась на локоть и смотрла на Питу.

— Итакъ, онъ въ Париж? съ живостью спросила она.

— Теперь его уже тамъ нтъ.

— Гд же онъ? слабымъ голосомъ спросила больная.

— Не знаю. Я слышалъ только, что онъ долженъ былъ ухать съ порученіемъ въ Испанію или Италію.

При слов ухать Катерина снова опустила голову на подушку и горько заплакала.

— Мадмуазель Катерина, сказалъ Питу, которому слезы Катерины раздирали сердце,— если вы непремнно хотите знать, гд онъ, я могу справиться.

— У кого?

— У доктора Жильбера, видвшаго его въ Тюльери, или, еще лучше, прибавилъ Питу, видя, что Катерина отрицательно покачала головой,— я могу вернуться въ Парижъ и тамъ узнать… О! это займетъ не много времени, я вернусь черезъ сутки.

Катерина протянула Питу руку, но тотъ, не догадываясь о сдланной ему милости, не позволилъ себ прикоснуться къ ней.

— Ну, что же, г-нъ Питу, вы боитесь заразы? спросила Катерина съ улыбкой.

— Ахъ! извините, мадмуазель Катерина, сказалъ Питу, пожимая влажную руку молодой двушки своими большими руками,— я, вдь, не понялъ. И такъ, вы согласны?

— Нтъ, благодарю тебя, Питу. Это безполезно, не можетъ быть, чтобы я не получила завтра письма отъ него.

— Письма отъ него! съ живостью возразилъ Питу.

Онъ остановился и съ тревогой посмотрлъ вокругъ.

— Ну да, письма отъ него, сказала Катерина, ища глазами того, что могло такъ смутить честную душу ея друга.

— Письма отъ него! чортъ побери! повторялъ Питу, грызя ногти, какъ это длаютъ люди въ большомъ замшательств.

— Конечно, письма отъ него. Что ты находишь удивительнаго въ томъ, что онъ мн напишетъ, разъ ты знаешь все или почти все?.. прибавила она тихо.

— Я ничего не нахожу удивительнаго, что онъ вамъ напишетъ… Еслибы мн было позволено вамъ писать, Богу извстно, что и я тоже сталъ бы писать намъ, да еще какія длинныя письма, но я боюсь…

— Чего?

— Чтобы письмо г-на Изидора не попало въ руки вашего отца.

— Моего отца?

Питу три раза утвердительно кивнулъ головой.

— Какъ! моего отца? спросила удивленная Катерина.— Разв мой отецъ не въ Париж?

— Вашъ отецъ въ Писсле, на ферм, въ сосдней комнат, но только докторъ Рейналь запретилъ ему входить къ вамъ изъ-за вашего бреда, какъ онъ самъ сказалъ, и я полагаю, что онъ хорошо сдлалъ.

— Почему онъ хорошо сдлалъ?

— Потому что г-нъ Бильо не очень-то благоволитъ къ г-ну Изидору, и какъ только услышалъ, какъ вы произнесли его имя, лицо его сдлалось такимъ суровымъ…

— О! Боже мой! Боже мой! прошептала Катерина вся дрожа,— что вы мн говорите, г-нъ Питу!

— Истинную правду… Я даже слышалъ, какъ онъ проворчалъ сквозь зубы: ‘Хорошо, хорошо, я буду молчать, пока она больна, но потомъ!..’

— Г-нъ Питу! воскликнула Катерина, хватая Питу за руку,— вы правы, эти письма не должны попасть въ руки моего отца… Онъ убьетъ меня!

— Вотъ видите, вдь онъ шутить не любитъ.

— Но что длать?

— Приказывайте, мадмуазель.

— Есть одно средство.

— Если есть средство, то надо его употребить.

— Но я не смю.

— Какъ! вы не смете?

— Я не смю сказать, что вы должны сдлать.

— Какъ! средство зависитъ отъ меня, а вы не осмливаетесь сказать мн о немъ?

— Но, г-нъ Питу…

— А! это не хорошо, мадмуазель Катерина, и я не ожидалъ, чтобы у васъ было такъ мало доврія ко мн.

— Я вполн теб довряю, мой милый Питу.

— А наконецъ-то! отвтилъ Питу, очень польщенный фамильярностью Катерины.

— Но это будетъ очень трудно для тебя.

— О! если все дло только въ этомъ, то вамъ нечего стсняться, мадмуазель Катерина.

— Ты, значитъ, заране согласенъ сдлать то, о чемъ я попрошу тебя?

— Конечно, если только это не совершенно невозможно.

— Напротивъ, это очень легко.

— Ну, если это легко, то скажите.

— Надо пойти къ тетк Коломбъ.

— Къ торговк леденцами?

— Да, она также и разносчица писемъ съ почты.

— А! понимаю… и я долженъ сказать ей, чтобы она отдавала письма только вамъ?

— Ты ей скажешь, чтобы она отдавала мои письма только теб, Питу.

— Мн? Ахъ, да, я сначала не понялъ.

И онъ снова вздохнулъ.

— Это всего врне, понимаешь, Питу?.. Но, можетъ быть, ты не желаешь оказать мн этой услуги?

— Мн отказать вамъ, мадмуазель Катерина? Разв это возможно!

— Въ такомъ случа, благодарю тебя, благодарю.

— Я пойду… конечно, пойду завтра же.

— Завтра слишкомъ поздно, любезный Питу, надо бы пойти сегодня.

— Ну, хорошо, сегодня, хоть сейчасъ!

— Какой ты славный, Питу! и какъ я люблю тебя! воскликнула Катерина.

— Ахъ! мадмуазель Катерина, не говорите мн подобныхъ вещей, вы заставите меня покраснть.

— Посмотри, который часъ, Питу.

— Половина шестого.

— И такъ, мой другъ Питу…

— Что такое, мадмуазель?

— Пожалуй пора…

— Идти къ тетк Коломбъ… Сію минуту. Но вамъ бы слдовало принять лекарство: докторъ приказалъ принимать по ложк каждые полчаса.

— Ахъ! мой милый Питу, сказала Катерина, наливая себ ложку лекарства и смотря на Питу такимъ взглядомъ, отъ котораго сердце его совсмъ растаяло,— то, что ты для меня длаешь, гораздо лучше всхъ лекарствъ на свт!

— Оттого-то докторъ Рейналь говоритъ, что у меня такія способности къ медицин!

— Но, что ты скажешь, когда тебя спросятъ, куда ты идешь, Питу?

— О! объ этомъ не безпокойтесь.

И Питу взялъ свою шляпу.

— Долженъ я разбудить г-жу Клеманъ?

— О! это безполезно, пусть она спитъ, бдняжка… Мн теперь ничего не надо… кром…

— Кром… чего? спросилъ Питу.

Катерина улыбнулась.

— Ахъ! да, знаю, пробормоталъ встникъ любви.— Кром письма г-на Изидора. Ну, будьте покойны, прибавилъ онъ, помолчавъ,— если оно пришло, вы его получите, если же не пришло…

— Если оно не пришло? спросила съ тревогой Катерина.

— Если оно не пришло… то для того, чтобы вы еще разъ взглянули на меня такъ, какъ глядли недавно, чтобы вы мн еще разъ улыбнулись, какъ сейчасъ улыбались, чтобы вы назвали меня вашимъ милымъ Питу и вашимъ добрымъ другомъ… я пойду за нимъ въ Парижъ.

— Доброе и прекрасное сердце! прошептала Катерина, слдя глазами за выходившимъ Питу.

Потомъ, утомленная этимъ длиннымъ разговоромъ, она уронила голову на подушку.

Прошло не боле десяти минутъ посл ухода Питу и то, что случилось съ больной, было такъ для нея неожиданно, что она не могла дать себ отчета, происходитъ ли это въ дйствительности или только вызвано ея бредомъ, но она чувствовала, какъ живительная и пріятная свжесть распространялась отъ ея сердца по всмъ ея наболвшимъ членамъ.

Когда Питу проходилъ по кухн, г-жа Бильо подняла голову. Уже три дня какъ она не ложилась и не спала. Вс эти три дня она просидла на скамь, у очага: такъ какъ ей было запрещено видть свою дочь, то отсюда она могла видть хоть дверь ея комнаты.

— Ну что? спросила она.

— Ничего, г-жа Бильо, ей лучше.

— Куда же ты идешь?

— Въ Виллеръ-Котрэ.

— Зачмъ?

Питу замялся, такъ какъ не отличался большой находчивостью.

— Зачмъ я иду?.. повторилъ онъ, чтобы выиграть время.

— Да, проговорилъ голосъ отца Бильо,— моя жена тебя спрашиваетъ, зачмъ ты идешь туда?

— Я иду предупредить доктора Рейналя.

— Докторъ Рейналь приказалъ теб предупредить его, если окажется что-нибудь новое.

— Но, если мадмуазель Катерин сдлалось лучше, то, вдь, это и есть новое!.

Отецъ Бильо, повидимому, удовлетворился отвтомъ Питу и отпустилъ его безъ всякихъ возраженій.

Питу ушелъ, Бильо вернулся въ свою комнату, а жена его снова опустила голову на грудь.

Придя въ Виллеръ-Котрэ въ три четверти шестаго, Питу немедленно отправился къ доктору и разбудилъ его, чтобы сказать, что Катерин лучше и спросить о томъ, что длать дале.

Докторъ подробно распросилъ его о проведенной ночи и, къ великому удивленію Питу, который старался отвчать какъ можно осмотрительне, онъ вскор замтилъ, что доктору извстно все, что произошло между нимъ и Катериной такъ хорошо, какъ еслибы онъ самъ присутствовалъ при ихъ разговор.

Докторъ общалъ днемъ захать на ферму, вмсто всякаго рецепта приказалъ, чтобы Катерин давали все то же лекарство (изъ-той-же бочки, многозначительно прибавилъ докторъ) и отпустилъ Питу, который долго думалъ объ этихъ загадочныхъ словахъ и, наконецъ, понялъ, что докторъ приказалъ ему продолжать говорить съ молодой двушкой о виконт Изидор.

Отъ доктора Питу отправился къ тетк Коломбъ. Она жила въ конц улицы де-Лормэ, т. е. на другомъ конц города. Онъ пришелъ, когда она открывала свою лавку.

Госпожа Коломбъ была большой пріятельницей тетки Анжелики, но эта дружба съ теткой не мшала ей цнить племянника.

Войдя въ лавку тетки Коломбъ, полную пряниковъ и леденцовъ изъ овсянаго сахара, Питу понялъ, что для того, чтобы его порученіе увнчалось успхомъ, ему надо если не подкупить хозяйку, то чмъ-нибудь плнить. И онъ купилъ у нея дн палки овсянаго сахару и пряникъ.

Только посл того, какъ онъ расплатился за свою покупку, онъ ршился высказать свою просьбу. Но исполнить ее было не такъ легко. Письма должны выдаваться только тмъ, кому они адресованы или, въ крайнемъ случа, уполномоченнымъ и снабженнымъ довренностью на полученіе ихъ.

Тетушка Коломбъ не сомнвалась въ словахъ Питу, но требовала письменной довренности.

Питу видлъ, что приходилось принести жертву. Онъ общалъ доставить на слдующій день росписку въ полученіи письма, если таковое окажется на почт, и кром того, довренность на полученіе всхъ писемъ на имя Катерины. Это общаніе онъ скрпилъ второй покупкой леденцовъ и пряниковъ.

Разв есть возможность отказать тому, кто длаетъ починъ продаж, да еще починъ такой щедрый! Тетушка Коломбъ только слабо возражала и, наконецъ, позволила. Питу идти за нею на почту, гд общала отдать ему письмо для Катерины, если оно получено.

Питу послдовалъ за нею, уничтожая свои два пряника и четыре палки овсянаго сахара. Никогда въ жизни онъ не позволялъ себ такого кутежа, но, вдь, благодаря щедрости доктора Жильбера, Питу былъ богатъ!

Проходя по площади, онъ вскочилъ на бортъ фонтана, приставилъ ротъ къ одной изъ четырехъ струй воды и не отрывался отъ нея, пока не утолилъ своей жажды. Спускаясь съ фонтана, онъ посмотрлъ вокругъ и увидлъ эстраду, построенную посреди площади.

Онъ вспомнилъ, что еще при его отъзд былъ поднятъ вопросъ о большомъ собраніи въ Виллеръ-Котрэ, для того, чтобы положить основаніе федераціи между главнымъ городомъ округа и окружающими его деревнями.

Различныя частныя событія, совершавшіяся вокругъ него, заставили его забыть объ этомъ политическомъ событіи, имвшемъ, однако, нкоторое значеніе, онъ вспомнилъ тогда о двадцати пяти луидорахъ, подаренныхъ ему докторомъ Жильберомъ, чтобы поставить Гарамонскую національную гвардію на возможно лучшую ногу.

Онъ съ гордостью поднялъ голову, думая о великолпіи, въ какомъ предстанутъ тридцать три человка, находящихся подъ его командою, благодаря этой щедрости.

Это помогло ему переварить пряники и леденцы, которые, вмст съ огромнымъ количествомъ выпитой имъ воды, могли отяготить его желудокъ, будь онъ лишенъ такого прекраснаго пищеварительнаго средства, какъ удовлетворенное самолюбіе.

XXII.
Питу географъ.

Пока Питу пилъ и размышлялъ, тетушка Коломбъ значительно его опередила и вошла на почту. Но это не тревожило Питу. Почта помщалась въ такъ называемой Новой улиц, выходившей въ ту часть Парка, гд находится аллея Вздоховъ: ему стоило сдлать лишь пятнадцать своихъ шаговъ, чтобы догнать тетушку Коломбъ.

Онъ встртилъ ее на порог почты, откуда она выходила съ пакетомъ писемъ въ рук.

Между этими письмами нашлось одно въ изящномъ конверт, кокетливо запечатанное краснымъ сюргучемъ. Оно было адресовано Катерин Бильо. Очевидно, этого-то письма такъ ждала Катерина.

Согласно условію, разнощица передала это письмо покупателю леденцовъ и пряниковъ, и онъ оправился въ Писсле полный радости и грусти: его радовало счастье, какое онъ доставитъ Катерин, и огорчало то, что это счастье происходитъ изъ источника, воду котораго онъ находилъ столь горькой.

Но, не смотря въ эту горечь, душа посла Катерины была такъ прекрасна, что для того, чтобы скоре доставить это проклятое письмо, онъ сталъ все ускорять шаги и, наконецъ, понесся галопомъ.

Въ пятидесяти шагахъ отъ фермы онъ остановился, подумавъ не безъ основанія, что если онъ явится запыхавшись и весь въ поту, то можетъ возбудить недовріе въ отц Бильо, который, повидимому, вступилъ на узкій и тернистый путь подозрній.

Поэтому, онъ ршилъ остальную часть дороги пройти какъ можно степенне. Онъ шелъ съ важностью наперсника трагедіи, такъ какъ въ это званіе возвела его Катерина своимъ довріемъ, когда проходя мимо ея комнаты, онъ замтилъ, что сидлка пріоткрыла окно, вроятно для того, чтобы освжить комнату.

Питу заглянулъ въ нее и увидлъ, что Катерина проснулась и ждала его. Она сейчасъ же замтила Питу, съ таинственнымъ видомъ длающаго ей знаки.

— Письмо!.. прошептала молодая двушка,— письмо!

— Шш!.. проговорилъ Питу.

Внимательно осмотрясь кругомъ, онъ такъ ловко бросилъ ей письмо, что оно попало прямо въ руки больной, поспшившей сунуть его подъ подушку.

Не ожидая благодарности, онъ отскочилъ отъ окна и направился къ двери дома, на порог котораго нашелъ Бильо.

Еслибы въ стн не было выступа, то фермеръ увидалъ бы всю эту сцену, а, при томъ состояніи духа, въ какомъ онъ находился, одному Богу извстно, что произошло бы, когда отъ подозрнія онъ перешелъ бы къ увренности.

Честный Питу не ожидалъ очутиться лицомъ къ лицу съ фермеромъ и покраснлъ до ушей.

— О! г-нъ Бильо, какъ вы меня испугали!.. проговорилъ онъ.

— Испугалъ тебя, Питу… командира національной гвардіи!.. побдителя Бастиліи!..

— Что подлаешь! бываютъ такія минуты, когда такъ неожиданно…

— Да… когда надешься встртить дочь и попадаешь на отца?..

— О! совсмъ нтъ, г-нъ Бильо! я не надялся встртить м-ль Катерину, о! нтъ, хотя ей гораздо лучше, но она еще слишкомъ слаба, чтобы встать съ постели.

— Теб, разв, нечего передать ей?

— Какъ же, мн надо сказать ей, что докторъ Рейналь остался доволенъ и общалъ сегодня пріхать, но все это можетъ передать ей всякій другой.

— Кром того, ты долженъ быть голоденъ?

— Голоденъ?.. Не очень.

— Какъ! ты не голоденъ?.. удивился фермеръ.

Питу понялъ, что сглупилъ. Онъ поспшилъ поправиться.

— Конечно, я голоденъ, сказалъ онъ.

— Въ такомъ случа, иди завтракать, работники уже сидятъ за столомъ и оставили для тебя мсто.

Питу вошелъ, а Бильо слдилъ за нимъ глазами, хотя его добродушіе почти уничтожило подозрніе фермера: онъ смотрлъ, какъ тотъ слъ за столъ и принялся съ такимъ аппетитомъ уписывать хлбъ и сало, точно во рту его еще не было ни крошки. Правда, что Питу имлъ возможность и время проголодаться.

Питу не умлъ длать двухъ вещей заразъ, но то, что длалъ, длалъ хорошо. Получивъ порученіе Катерины, онъ хорошо его выполнилъ: будучи приглашенъ Бильо позавтракать, онъ хорошо завтракалъ.

Бильо продолжалъ наблюдать за нимъ, но видя, что онъ упорно смотритъ въ свою тарелку, думаетъ только о бутылк сидра, стоящей передъ нимъ, и ни разу не взглянулъ на дверь комнаты Катерины, онъ наконецъ, поврилъ, что прогулка Питу въ Виллеръ-Котрэ не имла другой цли кром той, о какой онъ говорилъ.

Питу кончалъ завтракать, когда дверь комнаты Катерины отворилась, и вошла г-жа Клеманъ съ смиренной улыбкой на губахъ, она тоже пришла за своей чашкой кофе. Это было ея второе появленіе. Въ первый разъ она выходила въ шесть часовъ, т. е. черезъ четверть часа посл ухода Питу, чтобы попросить рюмочку водки, которая, какъ она увряла, только и поддерживала ее посл безсонной ночи.

Увидя ее, г-нъ и г-жа Бильо подошли къ ней и стали распрашивать о здоровь Катерины.

— Все идетъ хорошо, отвчала сидлка,— однако, мн кажется, что мадмуазель Катерина опять начала заговариваться.

— Какъ, заговариться?.. разв вернулся бредъ? спросилъ отецъ Бильо.

— О! Боже! мое бдное дитя! прошептала фермерша.

Питу поднялъ голову и сталъ прислушиваться.

— Да продолжала г-жа Клеманъ,— она говорить о какомъ-то город Турин, о стран Сардиніи и зоветъ г-на Питу, чтобы онъ объяснилъ ей, что это за страна и за городъ.

— Сейчасъ! сказалъ Питу, допивая свою кружку сидра и обтирая ротъ рукавомъ.

Взглядъ Бильо остановилъ его.

— Если только г-нъ Бильо ничего не иметъ противъ этого, прибавилъ онъ.

— Отчего же теб не пойти? вступилась фермерша.— Вдь самъ г-нъ Рейналь сказалъ, что ты былъ ему прекраснымъ помощникомъ.

— Еще бы! наивно проговорилъ Питу,— спросите у г-жи Клеманъ, какъ мы съ нею ухаживали ночью за м-ль Катериной… Г-жа Клеманъ ни минуты не спала, и я тоже.

Со стороны Питу было очень ловко заговорить объ этомъ щекотливомъ вопрос. Такъ какъ сидлка прекрасно проспала отъ полуночи до шести часовъ утра, то Питу своимъ заявленіемъ объ ея безсонной ночи пріобрлъ себ въ ней не только друга, но и сообщницу.

— Хорошо, иди къ Катерин, разъ что она зоветъ тебя, сказалъ Бильо.— Можетъ быть, придетъ время, когда она и насъ позоветъ, свою мать и меня.

Питу инстинктивно чувствовалъ, что въ воздух собиралась гроза и, какъ пастухи въ пол, былъ готовъ въ случа надобности выдержать ее, но, тмъ не мене, заране сталъ подумывать о томъ, куда бы ему укрыться отъ нея. Лучшимъ убжищемъ для него былъ Гарамонъ.

Тамъ онъ былъ королемъ! Что я говорю, королемъ! онъ былъ боле, чмъ король: онъ былъ командиръ національной гвардіи! онъ тамъ былъ Лафайетомъ!

Кром того, въ Гарамонъ его призывали также его обязанности. И онъ ршилъ, переговоривъ съ Катериной, поспшить въ Гарамонъ.

Мысленно принявъ это ршеніе, онъ вошелъ въ комнату больной съ позволенія ея родителей. Катерина съ нетерпніемъ ожидала его, по блеску ея глазъ и по румянцу ея щекъ можно было подумать, что сидлка была права, и что къ ней опять вернулась лихорадка.

Едва Питу затворилъ за собой дверь, какъ Катерина, узнавшая его шаги, съ живостью обернулась въ его сторону и протянула ему об руки.

— Ахъ! это ты, Питу! сказала она,— какъ ты долго не приходилъ!

— Я въ этомъ не виноватъ, вашъ отецъ задержалъ меня.

— Мой отецъ?

— Да, онъ… О! онъ, наврное, что-то подозрваетъ. Да и кром того, прибавилъ Питу со вздохомъ,— я не торопился, я зналъ, что вы имете все, чего желали.

— Да, Питу… да, проговорила молодая двушка, опуская глаза,— да, и я очень благодарна теб.

Потомъ, она тихо прибавила:

— Ты очень добръ, Питу, и я очень люблю тебя!

— Вы сами очень добры, м-ль Катерина, отвчалъ Питу, готовый заплакать, онъ чувствовалъ, что вся эта дружба къ нему была лишь отраженіемъ ея любви къ другому и, не смотря въ всю скромность бднаго малаго, это нсколько унижало его. И онъ прибавилъ съ живостью:

— Я пришелъ къ вамъ, м-ль Катерина, потому что, какъ мн сказали, вы хотли что-то узнать отъ меня…

Катерина приложила руку къ сердцу: она прижала къ своей груди письмо Изидора, чтобы почерпнуть у него мужество для распросовъ Питу.

— Питу, спросила она съ усиліемъ,— ты ученый, не можешь ли ты сказать мн, что такое Сардинія?

Питу старался припомнить все, что зналъ по географіи.

— Подождите… подождите, я долженъ это знать. Аббатъ Вартье училъ насъ, между прочимъ, и географіи. Подождите… Сардинія… сейчасъ вспомню. Ахъ, если бы мн вспомнить первое слово, я-бы все сказалъ вамъ!

— О! вспомни, Питу… вспомни, говорила Катерина, сжимая руки.

— Да я и стараюсь. Сардинія… Сардинія… А! вспомнилъ!

Катерина вздохнула съ облегченіемъ.

— Сардинія, это одинъ изъ трехъ большихъ острововъ на Средиземномъ мор, на югъ отъ Корсики, отъ которой ее отдляетъ проливъ св. Бонифація, она входитъ въ составъ королевства Сардиніи, она тянется на шестьдесятъ лье съ свера на югъ и на шестнадцать съ востока на западъ, въ ней 54,000 жителей, столица ея Каліари… Вотъ что такое Сардинія, м-ль Катерина.

— О! Боже! какъ вы счастливы, что такъ много знаете, г-нъ Питу!

— Дло въ томъ, что у меня довольно хорошая память, сказалъ Питу, удовлетворенный въ своемъ самолюбіи, хотя и страдавшій въ любви.

— А теперь, продолжала молодая двушка уже смле,— теперь, когда вы мн сказали, что такое Сардинія, не скажете-ли, что такое Туринъ?..

— Туринъ?.. повторилъ Питу,— конечно, м-ль Катерина, я съ радостью скажу вамъ, если только вспомню.

— О! постарайтесь вспомнить, это всего важне, мой милый Питу.

Катерина произнесла эти слова такъ ласково, что у Питу морозъ пробжалъ по спин.

— Я стараюсь… мадмуазель, стараюсь…

Катерина не спускала съ него глазъ. Питу закинулъ назадъ голову, точно искалъ отвта на потолк.

— Туринъ… Да это потрудне Сардиніи… Сардинія большой островъ на Средиземномъмор, а на немъ всего три большихъ острова: Сардинія, принадлежитъ Пьемонтскому королю, Корсика, принадлежащая королю Французскому, и Сицилія, принадлежащая королю Неаполитанскому, тогда какъ Туринъ — простая столица…

— Какъ вы сказали про Сардинію, любезный Пяту?..

— Я сказалъ, что Сардинія принадлежитъ королю Пьемонтскому, и увренъ, что не ошибся.

— Это именно такъ, милый Питу: Изидоръ: говорить въ своемъ письм, что детъ въ Туринъ, въ Пьемонтъ…

— А! теперь я понимаю… Значитъ, г-на Изидара послали въ Туринъ, и вы меня спрашиваете, чтобы узнать, куда похалъ г-нъ Изидоръ…

— Конечно для этого! Что мн за дло до Сардиніи, Пьемонта, Турина?.. Пока его тамъ не было, я не знала, что это за столица и не интересовалась ею. Но онъ похалъ въ Туринъ… понимаешь, голубчикъ Питу? и я хочу знать, что такое Туринъ…

Питу тяжело тяжело вздохнулъ, но употребилъ вс усилія, чтобы удовлетворить Катерину.

— Туринъ… подождите… столица Пьемонта… Туринъ… Туринъ… Вспомнилъ!— Туринъ столица Пьемонта и Сардинскаго королевства, лежитъ на ркахъ По и Луар, одинъ изъ лучшихъ городовъ Европы. 125,000 человкъ жителей, царствующій король, Карлъ-Эммануилъ… Вотъ, что такое Туринъ, мадмуазель Катерина.

— А какъ далеко отъ Турина до Писсле, г-нъ Питу. Вы, знающій все, должны знать и это.

— О! я вамъ скажу на какомъ разстояніи Туринъ отъ Парижа, но отъ Писсле, это сказать гораздо трудне.

— Ну, скажите сначала отъ Парижа, Питу… и мы прибавимъ восемнадцать лье, отдляющихъ Писсле отъ Парижа.

— Это правда! Разстояніе до Парижа двсти шесть лье, до Рима сто сорокъ, до Константинополя…

— Мн нужно знать только до Парижа, милый Питу. Двсти шесть лье… и восемнадцать… двсти двадцать четыре. Значитъ, онъ за двсти двадцать четыре лье отъ меня… Три дня тому назадъ онъ былъ тутъ… въ трехъ четвертяхъ лье… а теперь… теперь… прибавила Катерина, заливаясь слезами,— онъ за двсти двадцать четыре лье!..

— О! еще не такъ далеко, робко замтилъ Питу:— онъ ухалъ только третьяго дня… могъ прохать всего половину дороги… и то едва-ли…

— Гд-же онъ?

— О! этого я не могу сказать. Аббатъ Вартье училъ насъ о государствахъ и столицахъ, но ничего не говорилъ о ведущихъ къ нимъ дорогамъ.

— Вотъ все, что ты знаешь, милый Питу?

— Да, все, отвчалъ географъ, нсколько униженный, что такъ скоро дошелъ до предловъ своего знанія, — разв еще только, что Туринъ есть логовище аристократовъ.

— Что это значитъ?

— Это значитъ, что въ Турин собрались вс принцы, вс принцессы, вс эмигранты: графъ д’Артуа, принцъ Конде, г-жа де-Полиньякъ, словомъ шайка негодяевъ, составляющихъ заговоры противъ націи, надюсь, что имъ когда-нибудь отрубятъ головы на замысловатой машин, которую устраиваетъ теперь г-нъ Гильотинъ.

— О! г-нъ Питу, вы опять сдлались свирпымъ, какъ посл вашего перваго возвращенія изъ Парижа.

— Свирпъ… я-то? Ахъ! правда… Да, да!.. Г-нъ Изидоръ одинъ изъ этихъ аристократовъ, и вы боитесь за него!.. Перестанемъ-же говорить объ этомъ, прибавилъ Питу съ тяжелымъ вздохомъ.— Поговоримъ о васъ, м-ль Катерина, и о томъ, чмъ я могу быть вамъ полезенъ.

— Вотъ что, голубчикъ Питу, письмо, полученное мной сегодня, вроятно будетъ не послднее…

— И вы желаете, чтобы я ходилъ также и за остальными?..

— Питу… ты выказалъ столько доброты… Ты понимаешь, мой отецъ станетъ такъ слдить за мною, чти мн невозможно будетъ ходить въ городъ…

— Но я долженъ вамъ сказать, что г-нъ Бильо слдить и за мной, я это замтилъ.

— Да, но онъ не можетъ идти за тобой въ Гарамонъ, и мы можемъ условиться о мст, куда ты будешь класть мои письма.

— Отлично, напримръ, въ дупло старой ивы, близъ того мста, гд я нашелъ васъ въ обморок?

— Вотъ именно, это недалеко отъ фермы и вмст съ тмъ его не видно изъ ея оконъ. Итакъ, ршено класть ихъ туда?..

— Да, мадмуазель.

— Только ты постараешься, чтобы ихъ никто не видлъ!

— Спросите у лсныхъ сторожей, часто ли они видали меня, а между тмъ я стащилъ у нихъ не одну дюжину кроликовъ… Но, какъ станете вы ходить за этими письмами, м-ль Катерина?

— Я-то?.. О, я постараюсь, какъ можно скоре выздоровть, сказала Катерина съ улыбкой, полной надежды и ршимости.

Питу вздохнулъ еще тяжеле. Въ эту минуту вошелъ докторъ Рейналь.

XXIII.
Питу занимается экипировкой.

Прибытіе г-на Рейналя помогло Питу незамтно скрыться.

Докторъ подошелъ къ больной и замтилъ значительную перемну, происшедшую въ ней со вчерашняго дня. Катерина улыбнулась ему и протянула руку.

— О! сказалъ докторъ,— если бы не удовольствіе пожать вашу хорошенькую ручку, милая Катерина, я-бы не сталъ щупать вамъ пульсъ. Пари держу, что у насъ не боле семидесяти пяти ударовъ въ минуту.

— Правда, мн гораздо лучше, докторъ, ваши лкарства сдлали чудеса.

— Мои лкарства… Гм! гм! вы понимаете, дитя мое, мн очень пріятно приписывать себ всю честь вашего выздоровленія, но, какъ я ни тщеславенъ, а принужденъ предоставить часть этой чести моему ученику Питу.— О, природа, природа! прибавилъ онъ, поднявъ глаза къ небу,— могущественная Церера, таинственная Изида, сколько еще тайнъ хранишь ты для тхъ, кто съуметъ вопрошать тебя!

Онъ обернулся къ двери и сказалъ:

— Ну, входите, входите сюда, отецъ съ мрачнымъ лицомъ, мать съ тревожнымъ взоромъ, придите полюбоваться дорогой больной, для полнаго выздоровленія ей нужна только ваша любовь и ваши ласки.

Отецъ и мать Бильо поспшили пойти, на лиц отца еще не совсмъ изгладилось подозрніе, но мать сіяла отъ радости.

Между тмъ, какъ они входили въ комнату, Питу тихонько вышелъ, отвтивъ на послдній взглядъ, брошенный ему Катериной.

Сказать, что онъ покидалъ Катерину съ радостью, было бы не врно, мы только скажемъ, что онъ былъ доволенъ собою. Хотя онъ самъ себ не отдавалъ отчета въ величіи своего поступка, но чувствовалъ на сердц ликованіе, и внутренній голосъ говорилъ ему, что онъ сдлалъ нчто доброе и святое, быть можетъ не съ точки зрнія морали, которая наврное осудила бы связь Катерины съ виконтомъ Шарни, т. е. крестьянки и знатнаго барина, но съ точки зрнія человколюбія.

А въ эпоху, о которой мы говоримъ, человколюбіе было слово модное, и Питу, не разъ произносившій его, не зная, что оно означаетъ, примнилъ его на практик, самъ о томъ не подозрвая.

То, что Питу сдлалъ по доброт душевной, онъ долженъ бы сдлать по разсчету. Изъ соперника г-на де-Шарни — положенія безнадежнаго для Питу — онъ сдлался повреннымъ Катерины. И Катерина, вмсто того, чтобы грубо обходиться съ нимъ и выгонять его, какъ она длала посл его перваго возвращенія изъ Парижа, теперь ласкала его, говорила ему ты, ухаживала за нимъ. Какъ наперсникъ, онъ добился того, о чемъ никогда не мечталъ, какъ соперникъ. Не считая того, чего онъ еще долженъ былъ добиться по мр того, какъ событія сдлаютъ его участіе въ интимной жизни и секретныхъ чувствахъ прекрасной крестьянки все боле необходимымъ.

Питу отнесъ г-ж Коломбъ довренность Катерины на имя его, Питу, очень неразборчиво написанную, довренность на полученіе всхъ писемъ, какія получаются на ея имя.

Къ этой письменной довренности Питу прибавилъ словесное общаніе Катерины въ будущемъ праздник св. Мартина угощать всхъ поденщиковъ Писсле только пряниками и овсянымъ сахаромъ.

За эту довренность и это общаніе, которыми ограждались и совсть и интересы матушки Коломбъ, она обязалась каждое утро брать съ почты письма на имя Катерины и передавать ихъ Питу.

Покончивъ съ этимъ, Питу было нечего длать въ город, какъ торжественно называли Виллеръ-Котрэ, и онъ отправился въ деревню.

Его возвращеніе въ Гарамонъ было цлымъ событіемъ. Его поспшный отъздъ въ столицу вызвалъ много толковъ, и посл приказа, присланнаго изъ Парижа съ адъютантомъ Лафайета, отобрать ружья, хранившіяся у аббата Фортье, гарамонцы не сомнвались въ политическомъ значеніи Питу. Одни говорили, что его вызвалъ въ Парижъ докторъ Жильберъ, а другіе, что генералъ Лафайетъ, наконецъ, нкоторые, — ихъ было, правда, не много — говорили, что его вызвалъ самъ король!

Хотя Питу не зналъ, какіе слухи распространялись о немъ во время его отсутствія, онъ, тмъ не мене, вернулся на свою родину полный такого достоинства, что всхъ привелъ въ изумленіе.

Дло въ томъ, что люди въ настоящемъ свт лучше всего выказываются въ ихъ обычной обстановк. Питу, школьникъ на двор аббата Фартье, поденщикъ на ферм Бильо, былъ гражданинъ, вождь въ Гарамон. Не говоря уже о томъ, что въ качеств такового, онъ несъ съ собой двадцать пять луидоровъ, великодушно подаренныхъ докторомъ Жильберомъ на экипированіе гарамонской національной гвардіи.

Съ тхъ поръ никто уже не сомнвался, что Питу долженъ былъ сообщить нчто гарамонской національной гвардіи отъ правительства.

Многіе пришли поговорить съ Питу, чтобы ране другихъ узнать эту великую тайну, но Питу хранилъ величественное молчаніе о политическихъ длахъ.

Вечеромъ Питу пошелъ раставить силки и навстить отца Клуиса, что не помшало ему въ семь часовъ утра быть у портного Дюлоруа посл того, какъ онъ занесъ къ себ въ Гарамонъ трехъ кроликовъ и одного зайца и освдомился у матушки Коломбъ, нтъ-ли писемъ для Катерины.

Писемъ не было, и Питу былъ почти огорченъ, думая о томъ, какъ будетъ опечалена бдная выздоравливающая.

Къ мастеру Дюлоруа Питу пришелъ узнать, не возьмется ли онъ экипировать гарамонскую національную гвардію, состоявшую изъ тридцати трехъ человкъ, и какую цну онъ возьметъ за это.

Мастеръ Дюлоруа сдлалъ необходимые въ такихъ случаяхъ вопросы о рост данныхъ субъектовъ, на что Питу отвтилъ ему, поименовавъ офицеровъ, унтеръ-офицеровъ и солдатъ, составлявшихъ гарамонскую національную гвардію. Такъ какъ вс они были хорошо извстны мастеру Дюлоруа, то онъ, сдлавъ вычисленіе, объявилъ, что сможетъ сдлать тридцать три порядочныхъ мундира и тридцать три пары штановъ лишь за тридцать три луидора. И кром того, Питу не долженъ требовать за эту цну совсмъ новаго сукна.

Питу возмутился и сталъ уврять, будто онъ слышалъ отъ самого Лафайета, что онъ издержалъ на одежду трехъ милліоновъ человкъ, входящихъ въ составъ гражданской гвардіи Франціи, семьдесятъ пять милліоновъ франковъ, т.-е. по двадцати пяти ливровъ на человка.

Мастеръ Дюлоруа отвтилъ, что при подобной сумм всегда можно выиграть на всемъ постав, если и приходится потерять въ подробностяхъ, но единственное, что онъ можетъ сдлать — и это его послднее слово,— это одть гарамонскую національную гвардію за двадцать два франка съ человка, и, въ виду необходимыхъ закупокъ, онъ возьмется за этотъ заказъ только если ему будетъ заплачено наличными деньгами.

Питу вынулъ пригоршню золота изъ кармана и объявилъ, что это не составитъ затрудненія, но если мастеръ Дюлоруа отказывается сшить тридцать три мундира и тридцать три пары штановъ за двадцать пять луидоровъ, то онъ пойдетъ съ этимъ предложеніемъ къ мастеру Блиньи, сопернику мастера Дюлоруа, которому онъ далъ предпочтеніе только потому, что онъ пріятель его тетки Анжелики.

Дйствительно, Питу ничего не имлъ противъ того, чтобы ею тетка узнала, что у него денегъ куры не клюютъ, и онъ не сомнвался, что въ тотъ же вечерь портной передастъ ей то, что видлъ, т.-е. что Питу богатъ, какъ Крезъ.

Угроза передать такой важный заказъ другому, возымла свое дйствіе, и мастеръ Дюлоруа согласился на все, чего хотлъ Питу, который сверхъ того потребовалъ и для себя полнаго костюма, да еще съ эполетами.

Это дало поводъ къ новымъ переговорамъ, стиль же длиннымъ и горячимъ, но Питу опять восторжествовалъ, благодаря страшной угроз добиться отъ мастера Блиньи того, чего не могъ добиться отъ мастера Дюлоруа.

Наконецъ мастеръ Дюлоруа обязался представить къ будущей суббот тридцать одинъ мундиръ и тридцать одну пару штановъ солдатскихъ, два мундира и дв пары штановъ унтеръ-офицера и поручика, и одинъ мундиръ и одну пару штановъ для командира, при чемъ мундиръ долженъ быть украшенъ эполетами.

Если заказъ не будетъ доставленъ въ срокъ, онъ останется на рукахъ портного, такъ какъ на воскресенье былъ назначенъ праздникъ федераціи Виллеръ-Котрэ съ деревнями, примыкающими къ этому городу.

И это условіе было принято, какъ и остальныя.

Въ девять часовъ утра это великое дло было окончено, а въ половин девятаго Питу вернулся въ Гарамонъ, гордый тмъ сюрпризомъ, какой онъ готовился сдлать своимъ согражданамъ.

Въ одиннадцать часовъ барабанъ цробилъ сбора, въ полдень на деревенской площади уже происходило ученье національной гвардіи.

Посл цлаго часа упражненій, заслужившихъ этой славной гвардіи похвалу отъ ея вождя и рукоплесканія женщинъ, дтей и стариковъ, съ величайшимъ интересомъ смотрвшихъ на это зрлище, Питу позвалъ къ себ унтеръ-офицера Клода Телье и поручика Дезире Моникэ и приказалъ имъ собрать всхъ своихъ солдатъ и пригласить ихъ отъ имени его, Питу, и отъ имени короля, пойти къ мастеру Дюлоруа, портному въ Виллеръ-Котрэ, который сообщитъ имъ нчто важное.

Унтеръ-офицеръ и поручикъ передали своимъ солдатамъ подлинныя слова своего командира, и гарамонская національная гвардія немедленно выступила въ Виллеръ-Котрэ.

Вечеромъ два гарамонскихъ скрипача задали серенаду своему командиру, въ воздух носились петарды, ракеты и римскія свчи, и нсколько голосовъ, правда, не совсмъ трезвыхъ, кричали:

— Да здравствуетъ Анжъ Питу! отецъ народа!

XXIV.
Аббатъ Фортье даетъ новое доказательство своего контръ-революціоннаго направленія.

Въ слдующее воскресенье, 18 октября 1789 г. Жителей Виллеръ-Котрэ разбудилъ барабань, начавшій бить сборъ съ пяти часовъ утра, хотя празднество должно было начаться только въ десять, но пяти часовъ было едва достаточно для того, что еще оставалось сдлать.

Посреди площади уже дней десять какъ была воздвигнута огромная эстрада, но эта эстрада, быстрая постройка которой доказывала лишь усердіе плотниковъ, была, такъ сказать, лишь скелетомъ самого монумента.

Монументомъ-же былъ алтарь отечества, на которомъ аббатъ Фортье еще за дв недли былъ приглашенъ отслужить обдню въ воскресенье 18 октября, вмсто того, чтобы служить ее въ своей церкви.

Но, чтобы сдлать этотъ монументъ достойнымъ его религіознаго и общественнаго значенія, надо было наложить контрибуцію на средства коммуны.

И мы должны сказать, что всякій великодушно предлагалъ для этого великаго торжества все, что имлъ: одинъ ковры, другой покровъ для алтаря, третій шелковыя драпировки, четвертый наконецъ картину религіознаго содержанія.

Но, такъ какъ въ октябр погода не отличается постоянствомъ, то никто не ршился заране выставить свое приношеніе, и вс ждали самаго дня праздника, чтобы принести его.

Утро этого дня было такое ясное и теплое, что предвщало одинъ изъ рдкихъ осеннихъ дней. Поэтому, съ девяти часовъ алтарь отечества былъ покрытъ великолпнымъ обюсоновскимъ ковромъ, а сверхъ него пеленой, обшитой кружевами, надъ нимъ была повшена картина, изображавшая проповдь Іоанна Крестителя въ пустын, а надъ всмъ этимъ возвышался бархатный балдахинъ съ золотой бахромой, отъ котораго ниспадали великолпныя парчевыя занавсы.

Все необходимое для обдни должно было быть доставлено изъ церкви, поэтому, никто объ этомъ не заботился.

Кром того, всякій гражданинъ убралъ свою входную дверь или фасадъ своего дома драпировками, втками плюща, или коврами съ изображеніемъ цвтовъ или людей.

Вс молодыя двушки изъ Виллеръ-Котрэ и окрестностей, въ блыхъ платьяхъ съ трехцвтными кушаками и съ зеленой вткой въ рук, должны были окружать алтарь отечества.

Наконецъ, посл обдни, мужчины должны были приносить присягу конституціи.

Національная гвардія Виллеръ-Котрэ, бывшая подъ ружьемъ съ восьми часовъ утра въ ожиданіи гражданскихъ милицій различныхъ деревень, браталась съ ними по мр того, какъ он приходили. Нечего и говорить, что изъ всхъ этихъ патріотическихъ милицій съ самымъ большимъ нетерпніемъ ожидали гражданскую гвардію Гарамона.

Распространился слухъ, что, благодаря вліянію Питу и чисто королевской щедрости, тридцать три человка ее составлявшіе, и ихъ начальникъ, Анжъ Питу, будутъ имть мундиры.

Магазинъ мастера Дюлоруа былъ биткомъ набитъ впродолженіи всей недли. Всмъ было любопытно посмотрть на десять работниковъ, запятыхъ этимъ огромнымъ заказомъ, неслыханнымъ досел въ Виллеръ-Котрэ.

Послдній мундиръ — самого начальника,— былъ, согласно условію, представленъ въ субботу въ одиннадцать часовъ, пятьдесятъ минутъ вечера. Тогда, также согласно условію, Питу выплатилъ г-ну Дюлоруа двадцать пять луидоровъ.

Все это надлало большого шума, и нтъ ничего удивительнаго, если гарамонскую національную гвардію ожидали съ такимъ нетерпніемъ.

Ровно въ девять часовъ раздался бой барабана и звуки флейты въ перемшку съ криками радости и восторга, и показался Питу на своемъ бломъ кон, или, скоре, на бломъ кон своего поручика Дезире Моникэ. Гарамонская національная гвардія оправдала свою репутацію.

Можно представить себ, какой воинственный видъ имли вс подчиненные Питу, облеченные въ свои мундиры, и какой кокетливый видъ имлъ ихъ начальникъ.

Тетка Анжелика ни за что не хотла узнать своего племянника. Она чуть не попала подъ лошадь Моникэ, чтобы лучше разсмотрть Питу.

Питу величественно салютовалъ ей и, вмсто всякой мести, сказалъ ей такъ громко, чтобы вс слышали его:

— Здравствуйте, г-жа Анжелика!

Старая два, подавленная этимъ почтительнымъ привтствіемъ, отступивъ назадъ, подняла руки къ небу и воскликнула:

— О! несчастный! почести вскружили ему голову: онъ не узнаетъ своей тетки!

Питу величественно прохалъ мимо нея и занялъ у подножія алтаря отечества почетное мсто, отведенное для гарамонской національной гвардіи, какъ единственнаго войска, имвшаго полную обмундировку.

Питу, соскочивъ съ лошади, поручилъ ее держать одному мальчику, которому далъ за это нсколько мелкихъ монетъ.

Черезъ пять минутъ этотъ фактъ дошелъ до тетки Анжелики.

— Да онъ милліонеръ! воскликнула она и прибавила тихо:— Я напрасно поссорилась съ нимъ: тетки могутъ получать наслдство посл племянниковъ…

Питу ничего этого не слышалъ: онъ былъ въ экстаз.

Среди молодыхъ двушекъ, опоясанныхъ трехцвтными лентами и съ зелеными втками въ рукахъ, онъ узналъ Катерину. Она была еще блдна, но это нисколько ее не портило, тмъ боле, что лицо ея сіяло радостью: въ это самое утро, благодаря стараніямъ неутомимаго Питу, она нашла письмо въ дупл ивы.

Онъ не видалъ Катерины съ того дня, какъ оставилъ ее еще въ постели, и находилъ ее теперь такой прекрасной и счастливой, что былъ въ полномъ восторг отъ нея.

Она знакомъ подозвала его. Питу вложилъ свою саблю въ ножны, снялъ шляпу и подошелъ къ молодой двушк съ непокрытой головой.

— Ахъ! г-нъ Питу, сказала Катерина,— я едва узнала васъ… Господи! какъ къ вамъ идетъ вашъ мундиръ!

Потомъ, прибавила тихо:

— Благодарю, мой добрый Питу, о! какъ вы добры, и какъ я люблю васъ!

Она взяла его руку и крпко пожала ее.

У Питу потемнло въ глазахъ: онъ выронилъ свою шляпу и можетъ быть самъ-бы упалъ рядомъ съ нею, еслибы внезапно не послышался сильный шумъ и крики негодованія и угрозъ.

Это помогло Питу выйти изъ затрудненія. Онъ отнялъ у Катерины свою руку, поднялъ шляпу и побжалъ во глав своихъ солдатъ съ крикомъ:

— Къ оружію!

Вотъ что было причиною этого шума и угрожающихъ криковъ.

Какъ извстно, аббатъ Фортье былъ назначенъ служить обдню въ праздникъ федераціи передъ алтаремъ отечества, и на этотъ алтарь должны были быть доставлены изъ церкви священные сосуды, крестъ, подсвчники и хоругви.

Эти распоряженія были сдланы мэромъ, г-номъ Лонгре.

Въ девять часовъ, какъ мы сказали, на алтар отечества не доставало только подсвчниковъ, дарохранительницы, креста и другихъ предметовъ, необходимыхъ для божественной службы.

Мэръ началъ тревожиться. Секретарь, посланный имъ въ церковь, вернулся съ извстіемъ, что нашелъ ее запертой.

Тогда ему приказано было бжать къ сторожу и пвчимъ. Оказалось, что у сторожа была вывихнута нога, а оба пвчихъ заболли разстройствомъ желудка.

Мэръ началъ подозрвать заговоръ. Онъ послалъ своего секретаря къ аббату Фортье.

Аббатъ Фортье съ этого самаго утра страдалъ припадкомъ подагры, и его сестра боялась, чтобы подагра не бросилась ему въ полость живота.

Тутъ г-нъ Лонгре понялъ, что не только аббатъ Фортье не желалъ служить обдни на алтар отечества, но постарался такъ устроить, чтобы никакой другой священникъ не могъ замнить его.

Положеніе было серьезное. Въ то время еще не считали возможнымъ, чтобы праздникъ обошелся безъ обдни: нсколько лтъ спустя дошли до противоположной крайности.

Кром того, эти путешествія секретаря не могли остаться незамченными. Въ народ начался глухой ропотъ. Стали поговаривать о томъ, чтобы взломать двери церкви, взять изъ нея все, что нужно, и насильно притащить аббата Фортье къ алтарю отечества.

Г-ну Лонгре не оставалась ничего другого, какъ самому идти къ строптивому аббату.

Дверь его дома оказалась крпко запертой и не отворилась на стукъ мэра.

Ему пришлось тогда послать за старшимъ вахмистромъ и бригадиромъ жандармеріи. Они оба были на площади и прибжали на зовъ мэра вмст съ огромной толпой.

Такъ какъ не нашлось ни балиста, ни катапульта, чтобы взломать дверь, то просто послали за слесаремъ.

Но въ ту минуту, какъ слесарь собирался всунуть свою отмычку въ замокъ, дверь отворилась, и аббатъ Фортье показался на порог.

— Прочь! закричалъ онъ, съ угрозой поднявъ руку, — прочь, еретики, безбожники, гугеноты, раскольники! прочь съ порога человка Божія!

Въ толп поднялся ропотъ противъ аббата.

— Извините, сказалъ г-нъ Лонгре своимъ мягкимъ голосомъ, которому онъ постарался придать какъ можно боле убдительности,— извините, г-нъ аббатъ, мы хотимъ только знать, желаете вы или нтъ служить обдню на алтар отечества?

— Желаю-ли я служить обдню на алтар отечества? вскричалъ аббатъ въ порыв гнва,— желаю-ли я санкціонировать бунтъ, мятежъ, неблагодарность? Желаю-ли я просить Господа проклясть добродтель и благословить грхъ? Вы разсчитывали на это, г-нъ мэръ! Вы хотли знать, буду-ли я служите, вашу нечестивую обдню, и я вамъ отвчаю: нтъ, нтъ, нтъ!

— Очень хорошо, г-нъ аббатъ, сказалъ мэръ,— вы свободны и васъ нельзя принудить.

— А! отлично, что я свободенъ, отлично, что меня нельзя принудить… Дйствительно, вы слишкомъ добры, г-нъ мэръ.

И съ дерзкимъ и вызывающимъ хохотомъ аббатъ уже собирался захлопнуть дверь передъ носомъ властей, когда какой-то человкъ выбжалъ изъ толпы и съ такой силой толкнулъ дверь, что чуть не опрокинулъ самого аббата.

Это былъ Бильо, блдный, дрожащій отъ гнва.

Водворилось глубокое молчаніе. Вс поняли, что сейчасъ произойдетъ нчто ужасное между этими двумя людьми.

— Извините, г-нъ мэръ, спросилъ Бильо спокойно, несмотря на свой гнвъ,— какъ вы сейчасъ выразились? Повторите, пожалуйста… вы сказали, что если г-нъ аббатъ не желаетъ служить обдни, его нельзя принудить?

— Да, пробормоталъ бдный г-нъ Лонгре, — да, я, кажется, такъ выразился.

— А! значитъ, эти слова — ошибка, въ наше время такія ошибки и заблужденія не должны распространяться.

— Прочь, нечестивецъ! прочь, безбожникъ! прочь, раскольникъ! прочь, гугенотъ! кричалъ аббатъ, обращаясь къ Бильо.

— О! замолчите, г-нъ аббатъ, сказалъ тотъ,— замолчите, или все это плохо кончится, предупреждаю васъ. Я васъ не оскорбляю, я разсуждаю. Г-нъ мэръ полагаетъ, что васъ нельзя принудить служить обдню, а я полагаю, что можно.

— Ахъ, безбожникъ! ахъ, кальвинистъ!..

— Подождите, г-нъ аббатъ, я это сейчасъ докажу.

— Слушайте, закричала толпа,— слушайте.

— Вы слышите, г-нъ аббатъ, продолжалъ Бильо съ прежнимъ спокойствіемъ, вс одного мннія со мною. Я не умю говорить такія хорошія проповди, какъ вы, но, повидимому, я говорю вещи боле интересныя, такъ какъ меня слушаютъ.

Аббату очень хотлось отвтить новымъ проклятіемъ, но мощный голосъ толпы удержалъ его.

— Говори! говори! сказалъ онъ насмшливо,— мы послушаемъ, что ты скажешь.

— Я говорю вещь очень простую, продолжалъ Бильо,— я говорю, что всякій, получающій жалованье, обязанъ длать то, за что его даютъ ему. Напримръ, вотъ г-нъ старшій вахмистръ, ему платятъ жалованье за то, чтобы онъ смотрлъ за порядкомъ тамъ, гд онъ можетъ быть нарушенъ. Когда г-нъ мэръ подумалъ, что порядокъ могъ быть нарушенъ вами, г-нъ аббатъ, и призвалъ его къ себ на помощь, г-ну вахмистру не пришло въ голову отвтить ему: ‘Г-нъ мэръ, возстановите порядокъ, какъ знаете, но возстановите его безъ меня’. Вамъ вдь, не пришло въ голову это отвтить, г-нъ старшій вахмистръ?

— О! нтъ! я былъ обязанъ придти и пришелъ, просто отвтилъ вахмистръ.

— Вы слышите, г-нъ аббатъ? спросилъ Бильо.

— Богохулецъ! проворчалъ аббатъ, скрежеща зубами.

— Подождите, продолжалъ Бильо.— Вотъ почтенный слесарь. Г-нъ мэръ послалъ за нимъ, чтобы взломать вашу дверь. Ему тоже не пришло въ голову отвтить г-ну мэру: ‘Я не хочу взламывать дверь г-на Фартье’. Не правда-ли, Пикаръ, у тебя даже такой мысли не было?

— О нтъ, нтъ! отвчалъ слесарь,— я забралъ свои отмычки и пошелъ. Пусть каждый исполняетъ свое дло.

— Вы слышите, г-нъ аббатъ? сказалъ Бильо.

Аббатъ хотлъ его перебить, но Бильо остановилъ его жестомъ.

— Скажите пожалуйста, продолжалъ онъ,— какъ могло случиться, чтобы тотъ, кто долженъ служить всмъ примромъ, не исполнялъ своего долга, когда вс его исполняютъ?

— Браво, Бильо! браво! единогласно закричала толпа.

— Вы не только не исполняете его, повторилъ Бильо,— но одни производите безпорядокъ и подаете дурной примръ.

— О! сказалъ аббатъ, понимая, что слдуетъ защищаться,— церковь независима, церковь никому не повинуется, церковь управляется только церковью.

— А! вотъ въ этомъ-то и заключается все зло, говорилъ Бильо,— что вы составляете государство въ государств. Французъ вы или иностранецъ, гражданинъ вы или нтъ? если вы не гражданинъ, если вы не французъ, если вы пруссакъ, англичанинъ или австріецъ, если вы получаете жалованье отъ Питта, Кабурга или Кауница, то повинуйтесь Питту, Кабургу или Кауницу, но если вы французъ, если вы гражданинъ, если вы получаете жалованье отъ націи, то повинуйтесь націи.

— Да! да! кричала толпа.

— Въ такомъ случа, сказалъ Бильо, положивъ свою руку на плечо аббата,— во имя націи я требую, чтобы ты, священникъ, исполнилъ твою миссію мира и призвалъ благословеніе неба, щедроты Провиднія и милосердіе Господа на твоихъ согражданъ и на твою родину. Пойдемъ! пойдемъ!

— Браво, браво! да здравствуетъ Бильо! закричала вся толпа.— Къ алтарю! Къ алтарю, священникъ!

Бильо, ободренный этими криками, вытащилъ священника, на улицу: весьма возможно, что это былъ первый священникъ, тамъ открыто подавшій сигналъ къ контръ-революціи во Франціи.

Аббатъ Фортье понялъ, что всякое сопротивленіе безполезно.

— Хорошо, проговорилъ онъ,— мученичество… я призываю мученичество, я требую мученичества.

И онъ заплъ громкимъ голосомъ Libera nos Domine!

XXIV.
Объявленіе правъ человка.

Шумъ, услышанный Питу, напомнилъ ему парижскія возмущенія. Онъ подумалъ, что идетъ шайка убійца., и ему придется защищать какого-нибудь новаго Флесселя, Фезлана или Бертье. Поэтому, онъ скомандовалъ. ‘Къ оружію’! и тронулся во глав своего небольшого отряда.

Толпа разступилась передъ нимъ, и онъ увидалъ аббата Фортье, котораго тащилъ Бильо.

Естественный порывъ побудилъ его защитить своего стараго наставника.

— О! г-нъ Бильо, воскликнулъ онъ, бросаясь къ фермеру.

— О! батюшка! воскликнула Катерина, тоже бросившись къ отцу.

Но, достаточно было одного взгляда Бильо, чтобы остановить Питу съ одной стороны, Катерину съ другой. Въ этомъ человк, настоящемъ воплощеніи народа, было что-то страшное и львиное.

Подойдя къ эстрад, онъ самъ выпустилъ аббата и сказалъ ему, указывая на нее пальцемъ.

— Вотъ алтарь отечества, на которымъ ты съ пренебреженіемъ отказываешься служить, но котораго я, Бильо, объявляю тебя недостойнымъ быть служителемъ. Чтобы подняться по этимъ священнымъ ступенямъ, надо имть въ своемъ сердц три чувства: желаніе свободы, преданность къ родин, любовь къ человчеству! Священникъ, желаешь ты освобожденія міра? Священникъ, преданъ ты своей стран? Священникъ, любишь ты твоего ближняго больше самого себя? Если да, то смло поднимись къ этому алтарю и призывай Бога, но, если ты не чувствуешь себя первымъ гражданиномъ между нами, уступи мсто боле достойному, и уйди… скройся… исчезни!..

— О! несчастный! сказалъ аббатъ, уходя и грозя ему пальцемъ, — ты не знаешь, кому ты объявляешь войну!

— Знаю, знаю, я объявляю войну волкамъ, лисицамъ и змямъ, всмъ, кто колетъ, кусаетъ, рветъ зубами во мрак. Хорошо, я согласенъ, прибавилъ онъ, могучимъ жестомъ ударивъ себя по своей широкой груди, — рвите… кусайте… колите!..

Водворилась полная тишина, во время которой толпа разступилась, чтобы пропустить священника, и потомъ еще нкоторое время оставалась неподвижной, какъ бы окаменвъ отъ восхищенія передъ этимъ сильнымъ человкомъ, предлагавшимъ себя мишенью для ударовъ страшной власти, которая, въ то время еще держала полміра въ своемъ рабств и которую называли духовенствомъ.

Стушевался мэръ, и помощникъ его, и весь муниципальный совтъ, вс смотрли только на одного Бильо.

Г-нъ Лонгре подошелъ къ нему.

— Но у насъ теперь нтъ священника, г-нъ Бильо! сказалъ онъ ему.

— Ну такъ что-жъ? спросилъ Бильо.

— Безъ священника у насъ не будетъ и обдни!

— Велико несчастье! воскликнулъ Бильо, который посл перваго причастія только два раза былъ въ церкви: при своемъ внчаніи и при крещеніи своей дочери.

— Я не говорю, что это большое несчастіе, возразилъ мэръ, не желавшій раздражать Бильо,— но чмъ мы замнимъ обдню?

— Чмъ мы замнимъ обдню? воскликнулъ Бильо въ порыв настоящаго вдохновенія, — я вамъ скажу это: поднимитесь со мною къ алтарю отечества, г-нъ мэръ, поднимись и ты, Питу, вы станьте на право, ты на лво. Слушайте вс, вмсто обдни мы прочтемъ Объявленіе правъ человка, Credo свободы, Евангеліе будущаго.

Раздались единодушныя рукоплесканія: вс эти люди, свободные со вчерашняго дня, или, скоре, едва сбросившіе оковы, вс эти люди жаждали знать права, только-что ими пріобртенныя и которыми они еще никогда не пользовались.

Бильо стоялъ между мэромъ, представителемъ гражданской власти и Питу, представителемъ власти военной. Онъ протянулъ руку и звонкимъ голосомъ произнесъ на память — честный фермеръ, какъ читатель помнитъ, не умлъ читать,— слдующія слова, которыя все населеніе выслушало стоя, молча и съ обнаженными головами:

Объявленіе правъ человка.

Статья 1-я.

‘Люди рождаются и остаются свободными и равными въ правахъ. Общественныя различія могутъ быть основаны только на общей польз’.

Статья 2-я.

‘Цль всякаго политическаго союза есть сохраненіе естественныхъ и неотъемлемыхъ правъ человка. Эти права суть: собственность, безопасность и сопротивленіе угнетенію’.

Слова и сопротивленіе угнетенію Бильо произнесъ какъ человкъ, видвшій паденіе стнъ Бастиліи и знающій, что ничто не можетъ устоять противъ народа, когда народъ протянетъ руки. Поэтому, слова эти вызвали крики, похожіе на вопли.

Онъ продолжалъ.

Статья 3-я.

‘Принципъ всякой верховной власти лежитъ существеннымъ образомъ въ націи. Никакое сословіе, никакое отдльное лицо не можетъ пользоваться властью, которая бы не исходила непосредственно отъ націи…’

Эта послдняя фраза слишкомъ живо напоминала слушателямъ споръ между Бильо и аббатомъ Фортье, чтобы остаться незамченной, и была покрыта одобреніями и аплодисментами.

Бильо подождалъ водворенія молчанія и продолжалъ:

Статья 4-я.

‘Свобода заключается въ прав длать все, что не вредитъ другому: такимъ образомъ, пользованіе каждаго человка его естественными правами не иметъ границъ, кром тхъ, которыя обезпечиваются за другими членами общества пользованіемъ тми же правами. Эти границы могутъ быть опредлены только закономъ…’

Эта статья была нсколько абстрактна для простыхъ умовъ, слушавшихъ ее, поэтому она прошла незамченной, не смотря на все ея значеніе.

Статья 5-я.

Законъ можетъ запрещать лишь дйствія вредныя для общества. Все, что не воспрещено закономъ, дозволено, и никто не можетъ быть принужденъ къ тому, чего законъ не предписываетъ…’

— Значитъ, спросилъ чей-то голосъ изъ толпы, — такъ какъ законъ больше не предписываетъ барщину, и уничтожилъ десятину, то священникъ уже не можетъ приходить на мое поле за десятиной, а король не можетъ принуждать меня идти на барщину?

— Совершенно врно, отвтилъ Бильо, — съ этого времени и на вки мы освобождены отъ этого постыднаго притсненія.

— Въ такомъ случа, да здравствуетъ законъ!— сказалъ спрашивавшій.

И вся толпа хоромъ повторила: ‘Да здравствуетъ законъ!’

Бильо продолжалъ.

Статья 6-я.

‘Законъ есть выраженіе общей воли…’

Остановясь и торжественно поднявъ палецъ кверху, онъ сказалъ:

— Хорошенько слушайте это, друзья, братья, граждане, люди!..

Вс французы имютъ право лично или черезъ представителей участвовать въ изданіи законовъ…’

Онъ возвысилъ голосъ, чтобы не пропалъ ни одинъ слогъ изъ того, что онъ говорилъ:

‘Законъ долженъ быть равенъ для всхъ, будь то защищающій, или карающій законъ’.

Потомъ, еще громче:

‘Такъ какъ вс граждане равны передъ нимъ, то они должны быть одинаково допускаемы ко всмъ званіямъ, мстамъ и общественнымъ должностямъ сообразно съ своими способностями и безъ иныхъ различій, кром той, какую представляютъ своими добродтелями и талантами…’

Статья шестая вызвала единодушныя рукоплесканія.

Бильо перешелъ къ стать 7-й.

‘Никто не можетъ быть обвиненъ, задержанъ или заключенъ иначе, какъ въ случаяхъ, опредленныхъ закономъ, и по предписаннымъ имъ формамъ. Т, которые испрашиваютъ, отдаютъ, исполняютъ или заставляютъ исполнять произвольныя повелнія, подлежатъ наказанію, но каждый гражданинъ, вызванный или схваченный въ силу закона, долженъ немедленно повиноваться: онъ длается виновнымъ, оказывая сопротивленіе.

Статья 8-я.

‘Законъ долженъ устанавливать наказанія, только строго и очевидно необходимыя, и никто не можетъ быть наказанъ иначе, какъ въ силу закона, установленнаго и обнародованнаго раньше преступленія и законно примненнаго’.

Статья 9-я.

‘Такъ какъ каждый человкъ предполагается невиннымъ, пока его не объявятъ (на суд) виновнымъ, то въ случа необходимости въ его арест всякая строгость, которая не нужна для обезпеченія его личности, должна быть строго подавляема закономъ’.

Статья 10-я.

‘Никто не можетъ быть привлекаемъ къ отвту за свои воззрнія, даже религіозныя, лишь бы ихъ проявленіе не нарушало общественнаго порядка, установленнаго закономъ’.

Статья 11-я.

‘Свободный обмнъ мыслей и мнній есть одно изъ самыхъ драгоцнныхъ правъ человка. Каждый гражданинъ можетъ, слдовательно, свободно говорить, писать, печатать, подъ условіемъ отвтственности за злоупотребленіе этою свободою въ случаяхъ, опредленныхъ закономъ’.

Статья 12-я.

‘Для гарантіи правъ человка и гражданина нужны общественныя военныя силы, такимъобразомъ, эти силы установлены для счастья всхъ, а не для частной выгоды тхъ, кому он вврены’.

Статья 13-я.

‘Для содержанія общественныхъ военныхъ силъ и для расходовъ на администрацію необходимо обложеніе: налоги должны быть распредлены равномрно между гражданами сообразно съ ихъ средствами’.

Статья 14-я.

‘Вс граждане имютъ право лично или черезъ своихъ представителей опредлять необходимость общественныхъ налоговъ, свободно на нихъ соглашаться, слдить за ихъ употребленіемъ, устанавливать ихъ размръ, основанія раскладки, способъ взиманія и срокъ’.

Статья 15-я.

‘Общество иметъ право требовать отчета у каждаго общественнаго агента своей администраціи’.

Статья 16-я.

‘Каждое общество, въ которомъ не обезпечена гарантія правъ и не установлено раздленіе власти, не иметъ конституціи’.

Статья 17-я.

‘Такъ какъ собственность есть ненарушимое и священное право, то никто не можетъ быть ея лишаемъ, кром тхъ случаевъ, когда того несомннно будетъ требовать общественная надобность, законно засвидтельствованная, и подъ условіемъ справедливаго и предварительнаго вознагражденія’.

— И вотъ примненіе этихъ принциповъ, продолжалъ Бильо, — слушайте, братья! слушайте, граждане! слушайте, люди, которыхъ это объявленіе правъ сдлало свободными!

— Шш! молчите! крикнуло нсколько голосовъ изъ толпы. Бильо продолжалъ:

‘Національное собраніе, желая установить французскую конституцію на принципахъ, которые оно признало и объявило, безповоротно уничтожаетъ учрежденія, оскорбительныя для свободы и равенства въ правахъ…’

Бильо продолжалъ голосомъ, въ которомъ слышались ненависть и угроза:

‘Нтъ больше ни дворянства, ни пэрства, ни наслдственныхъ различій, ни различій сословпыхъ, ни феодальнаго порядка, ни отчинныхъ судовъ, никакихъ титуловъ, наименованій и преимуществъ, изъ нихъ вытекающихъ, никакихъ рыцарскихъ орденовъ, никакихъ корпорацій, для которыхъ требовались доказательства дворянскаго происхожденія, ни всякихъ иныхъ преимуществъ, кром преимуществъ общественныхъ должностныхъ лицъ во время исполненія ими ихъ должностей.

‘Нтъ боле ни взяточничества, ни наслдственности въ какой бы то ни было общественной должности, нтъ боле ни для части націи, ни для отдльнаго лица, никакихъ привилегій, ни исключеній изъ общихъ правъ всхъ французовъ.

‘Нтъ боле ни цховыхъ присяжныхъ, ни корпорацій профессій, искусствъ или ремеслъ.

‘Наконецъ, законъ не признаетъ ни религіозныхъ обтовъ, ни всякаго другого обязательства, противнаго естественнымъ правамъ или Конституціи’…

Бильо смолкъ. Его слушали въ благоговйномъ молчаніи. Народъ въ первый разъ съ удивленіемъ слышалъ признаніе своихъ правъ, громко провозглашенное при свт солнца, передъ лицомъ Господа Бога!.. Въ первый разъ люди, на плечахъ которыхъ, шестьсотъ лтъ тяготло зданіе монархіи, съ дворянствомъ на право и духовенствомъ на лво, въ первый разъ рабочій, ремесленникъ, землепашецъ сознали свою силу, оцнили свое значеніе, поняли мсто, занимаемое ими на земл, измрили тнь, бросаемую ими отъ солнца, и все это не по прихоти властелина, а по голосу одного изъ равныхъ себ.

Когда посл словъ: ‘Законъ не признаетъ ни религіозныхъ обтовъ, ни всякаго другаго обязательства, противнаго естественнымъ правамъ или Конституціи’, Бильо провозгласилъ привтствіе, столь новое, что оно показалось преступнымъ: ‘Да здравствуетъ нація!’ и при этомъ въ братскомъ объятіи соединилъ на своей груди шарфъ мэра и эполеты начальника національной гвардіи, вс единодушно повторили: ‘Да здравствуетъ нація’, и вс заключили другъ друга въ объятія, трогательно слившись сердцами и горя однимъ общимъ стремленіемъ жертвовать частными интересами для общаго блага.

То была одна изъ сценъ, о которыхъ Жильберъ говорилъ королев, и которыхъ королева не поняла.

Бильо спустился съ эстрады среди радостныхъ кликовъ и привтствій всего народа.

Музыка Виллеръ-Котрэ и музыка сосднихъ деревень сейчасъ-же заиграла, любимую псню всхъ сборищъ, всхъ свадебъ и крестинъ: Гд можетъ быть лучше, чмъ въ своей семь?

Дйствительно, съ этого времени Франція превратилась въ одну большую семью, съ этого времени религіозная ненависть потухла, провинціальныя предубжденія исчезли, съ этого времени во Франціи произошло то, что со временемъ должно случиться во всемъ мір: географія была уничтожена: исчезли горы, рки, всякія переграды между людьми, и явился одинъ языкъ, одна родина, одно сердце!

Подъ звуки этой наивной музыки начался громадный хороводъ, развернувшійся, какъ безконечная цпь, отъ центра площади до конца примыкавшихъ къ ней улицъ.

Потомъ, на улицу, передъ дверьми вытащили столы. Всякій, богатый или бдный, приносилъ свое блюдо, свою пинту съ сидромъ, или свою кружку пива, бутылку вина или кувшинъ воды, и все населеніе, благословляя Господа, приняло участіе въ этой великой вечери, шесть тысячъ человкъ сидли за однимъ столомъ, святымъ столомъ братства!

Бильо былъ героемъ дня. Онъ великодушно длился всми почестями съ мэромъ и съ Питу.

Безполезно говорить, что въ хоровод Питу нашелъ возможность держать за руку Катерину, а за столомъ сидть съ нею рядомъ.

Но она была грустна бдняжка: все ея утреннее веселье исчезло. Ея отецъ вступилъ въ борьбу съ аббатомъ Фартье и при объявленіи правъ человка бросилъ вызовъ духовенству и дворянству, вызовъ, тмъ боле страшный, что онъ исходилъ изъ такихъ низкихъ слоевъ.

Катерина думала объ Изидор, который теперь пересталъ быть выше всхъ другихъ людей. Она не сожалла ни объ его титул, ни объ его богатств, она бы стала любить Изидора, будь ннь простымъ крестьяниномъ, но ей казалось, что съ нимъ обошлись жестоко, несправедливо, грубо, что отецъ ея, отнявъ у него его титулъ и привиллегіи, не только не сблизилъ его съ нею, но навки удалилъ его отъ нея.

Что касается обдни, то никто боле и не думалъ о ней, и вс почти простили аббату Фортье его контръ-революціонную выходку. Только на слдующій день, когда аббатъ нашелъ свой классъ почти пустымъ, онъ понялъ, насколько пострадала его популярность въ глазахъ родителей патріотовъ Виллеръ-Котрэ за его отказъ служить обдню на алтар свободы.

XXV.
Подъ окномъ.

Цль празднества федераціи, о которомъ мы разсказали въ предыдущей глав, заключалась въ сближеніи коммунъ Франціи. Оно какъ бы подготовляло въ великой федераціи, которая должна была совершиться въ Париж 14 іюля 1790 года.

Во время этихъ частичныхъ федерацій коммуны заране намчали депутатовъ для общей федераціи. Роль, какую въ воскресенье 18 октября играли Бильо и Питу, естественно указывала на нихъ ихъ согражданамъ.

Между тмъ все вошло въ свою колею. Также и на ферм Бильо все было тихо и спокойно: работы совершались въ свое время, и самъ Бильо попрежнему наблюдалъ за ними.

Безучастный наблюдатель, видя, какіе мрачные взгляды онъ бросалъ кругомъ и съ какимъ вниманіемъ прислушивался ко всякому шуму, подумалъ бы, что онъ, какъ собственникъ, желаетъ знать, хорошая ли будетъ погода днемъ, и не угрожаютъ ли ночью волки его овчарн, кабаны его картофелю, а кролики его клеверу.

Но для того, кто зналъ, что происходило въ сердц фермера, было ясно, что если онъ всматривался въ темноту, то для того, чтобы узнать, не бродитъ ли кто нибудь вокругъ фермы. Прислушивался же онъ къ тому, нтъ ли обмна таинственными призывами между комнатой Катерины и группой ивъ, обрамлявшихъ дорогу, или рвами, отдляющими поляну отъ лса.

Хотя онъ сталъ относиться къ Катерин привтливе, но она чувствовала, что отецъ не довряетъ ей, такъ что сама не знала, предпочитаетъ ли она, чтобы Изидоръ вернулся къ ней въ Бурсонну или оставался вдали отъ нея.

Что касается матушки Бильо, то она по прежнему предалась своей растительной жизни: ея мужъ на ферм, дочь выздоровла, — она не видла ничего за этимъ узкимъ горизонтомъ, и нужно было имть гораздо боле опытный глазъ, чмъ у нея, чтобы прочесть въ ум ея мужа подозрніе, а въ сердц ея дочери тревогу.

Питу, насладясь своимъ тріумфомъ командира, вернулся къ своему обычному состоянію тихой и доброжелательной меланхоліи. По утрамъ онъ ходилъ съ своей всегдашней аккуратностью за письмами къ матушк Коломбъ. Если писемъ не было, онъ грустно возвращался въ Гарамонъ. Онъ думалъ, что Катерина, не получивъ письма Изидора, цлый день не вспомнитъ о томъ, кто приносилъ ей эти письма. Если-же находилъ письмо, то относилъ его въ дупло ивы и возвращался еще боле грустнымъ, сознавая, что Катерина думаетъ о немъ только случайно. Однако, не трудно понять, что Питу былъ далеко не пассивный посредникъ и что, если онъ былъ нмъ, то далеко не слпъ. По штемпелямъ на конвертахъ онъ зналъ, что г-нъ де-Шарни былъ въ Ліон, а черезъ два дня, т. е. 25 декабря, пришло письмо уже изъ Парижа. Теперь было очевидно, что онъ не замедлитъ пріхать въ Бурсоннъ. Сердце Питу сжималось. Онъ по прежнему былъ намренъ преданно служить Катерин, но его обуревали самыя различныя чувства.

И такъ въ тотъ день, когда пришло письмо изъ Парижа, Питу ршилъ пойти съ своими силками въ лсъ, извстный подъ названіемъ Bruy&egrave,re-aiix-Loups, ферма Писсле лежала на дорог изъ Гарамона къ этому лсу. Поэтому, не было ничего удивительнаго, если Питу мимоходомъ остановился въ ней. Онъ выбралъ для этого время, когда Бильо объзжалъ свои поля.

Подходя къ дому, онъ увидлъ Катерину у окна своей комнаты. Она, казалось, кого-то поджидала. Глаза ея, ни на чемъ не останавливаясь, блуждали по лсу между дорогой изъ Виллеръ-Котрэ въ Бурсоннъ.

Питу не хотлъ поймать ее врасплохъ, онъ постарался сдлать такъ, чтобы взглядъ ея упалъ на него. Молодая двушка, увидя его, привтливо ему улыбнулась. Питу былъ для нея боле, чмъ другъ, онъ былъ ея повреннымъ.

— Это вы, любезный Питу сказала она, — какой попутный втеръ загналъ васъ въ нашу сторону?

Питу указалъ на свои силки.

— Мн захотлось угостить васъ парой нжныхъ кроликовъ, м-ль Катерина, и такъ какъ самые лучшіе водятся въ Bruy&egrave,re-aux-Loups, то я вышелъ пораньше, чтобы мимоходомъ зайти къ вамъ и освдомиться о вашемъ здоровьи.

— Освдомиться о моемъ здоровьи? Вы очень добры, г-нъ Питу. Благодаря вашимъ заботамъ обо мн во время моей болзни и моего выздоровленія, я почти совсмъ поправилась.

— Почти! воскликнулъ Питу со вздохомъ.— Мн бы хотлось, чтобы вы совсмъ поправились.

Катерина покраснла, вздохнула, взяла Питу за руку, точно собиралась сообщить ему что-то важное, но, очевидно, раздумавъ, выпустила его руку, сдлала нсколько шаговъ по своей комнат, какъ бы ища свой носовой платокъ и, найдя его, провела имъ по лбу, покрытому потомъ, хотя это было самое холодное время года.

Ни одно изъ ея движеній не укрылось отъ Питу.

— Вы хотите что то сказать мн, м-ль Катерина? спросилъ онъ.

— Я?… Нтъ… ничего… вы ошибаетесь, любезный Питу, отвтила она измнившимся голосомъ.

— Видите ли, м-ль Катерина, проговорили Питу съ усиліемъ,— если я вамъ на что нибудь нуженъ, то вамъ не надо стсняться со мной.

Катерина съ минуту колебалась.

— Вы мн доказали, милый Питу, что я всегда могу разсчитывать на васъ, и я вамъ очень благодарна за это, но, повторяю, мн ничего не нужно.

И она прибавила тихимъ голосомъ:

— Я хочу, даже, попросить васъ эту недлю не ходить на почту, впродолженіи нсколькихъ дней я не буду получать писемъ.

Питу чуть не отвтилъ, что подозрвалъ это, но ему хотлось видть, насколько она довряетъ ему.

Она ограничилась этими словами, сказанными съ цлью избавить Питу отъ ежедневной напрасной ходьбы на почту. Но для него они имли гораздо большее значеніе. Изидоръ не будетъ писать ей не потому, что вернулся въ Парижъ, а потому, что разсчитываетъ увидаться съ нею.

Не извщало ли Катерину о близкомъ свиданіи съ ея возлюбленнымъ письмо, положенное имъ въ это самое утро въ дупло ивы? Взглядъ ея, потерянный въ пространств, не искалъ ли на опушк лса какого нибудь знака, который бы указалъ ей на пріздъ ея возлюбленнаго?

Питу подождалъ, чтобы дать Катерин время ршить, не пожелаетъ ли она чего нибудь сообщить ему. Видя, что она упорно молчитъ, онъ спросилъ:

— Вы замтили, м-ль Катерина, перемну въ г-н Бильо?

Молодая двушка вздрогнула.

— Ахъ! воскликнула она,— вы, значитъ, что нибудь замтили?

— Скажу вамъ одно, м-ль Катерина, сказалъ Питу, качая головой, — плохо придется тому, кто виноватъ въ этой перемн.

Катерина поблднла.

— Почему вы говорите тому, а не той? спросила она, пристально смотря на Питу.— Можетъ быть женщин, а не мужчин придется пострадать отъ этого скрытаго гнва…

— Вы меня пугаете, м-ль Катерина. Разв вы чего нибудь опасаетесь?

— Другъ мой, грустно проговорила Катерина,— я опасаюсь того, чего должна опасаться отъ разгнваннаго отца бдная двушка, полюбившая человка не своего положенія.

— Мн кажется, что на вашемъ мст… попробовалъ было Питу дать совть, но остановился.

— Вамъ кажется, что на моемъ мст?… повторила Катерина.

— Ну вотъ, мн кажется, что на вашемъ мст… Впрочемъ нтъ, вы чуть не умерли только оттого, что онъ не на долго ухалъ. Еслибы вамъ пришлось отказаться отъ него, вы бы окончательно умерли, а я не хочу, чтобы вы умирали. Я предпочитаю видть васъ больной и грустной, чмъ такой, какой я нашелъ васъ тамъ, на дорог… Ахъ! м-ль Катерина, какъ все это прискорбно!

— Шш! перемнимъ разговоръ, вотъ отецъ.

Питу обернулся и увидлъ быстро подъзжавшаго фермера.

Увидя мужчину подъ окномъ Катерины, Бильо остановился, но узнавъ Питу, онъ подъхалъ къ нему.

Питу сдлалъ нсколько шаговъ ему навстрчу, улыбаясь и держа свою шляпу въ рук.

— А! это ты, Питу, сказалъ фермеръ, — ты желаешь пообдать съ нами?

— Нтъ, г-нъ Бильо, я на это не разсчитывалъ, но…

Питу показалось, что взглядъ Катерины поощрялъ его.

— Но что? спросилъ Бильо.

— Но… если вы меня пригласите, я приму приглашеніе.

— Хорошо, я тебя приглашаю.

— Въ такомъ случа, я остаюсь.

Фермеръ пришпорилъ лошадь и прохалъ въ ворота.

Питу обратился къ Катерин.

— Вы мн это хотли сказать? спросилъ онъ.

— Да… Онъ сегодня еще мрачне.

Она прибавила тихо:

— О! Господи! неужели онъ узналъ?..

— Что такое? спросилъ Питу, услыхавшій то, что прошептала Катерина.

— Ничего, сказала Катерина, запирая окно.

XXVII.
Отецъ Клуисъ снова появляется на сцен.

Катерина не ошиблась. Не смотря на привтливость, съ какой онъ встртилъ Питу, ея отецъ казался мрачне, чмъ когда-либо. Онъ пожалъ руку Питу, и тотъ почувствовалъ, что его рука холодная и влажная. Его дочь, по обыкновенію, подставила ему свои поблднвшія щеки, но онъ только едва прикоснулся губами къ ея лбу, что касается матушки Бильо, то она встала, какъ всегда длала при появленіи своего мужа, какъ изъ сознанія своей подчиненности, такъ и изъ уваженія къ нему, но фермеръ не обратилъ на нее никакого вниманія.

— Обдъ готовъ? спросилъ онъ.

— Да, хозяинъ, отвчала его жена.

— Ну, такъ сядемъ за столъ, у меня сегодня еще много дла до вечера.

Вс перешли въ маленькую семейную столовую. Она выходила на дворъ, и никто не могъ войти со двора въ кухню безъ того, чтобы не пройти передъ окномъ этой комнаты.

Для Питу поставили приборъ между двумя женщинами, спиной къ окну. Какъ ни былъ озабоченъ Питу, но его аппетитъ нисколько не пострадалъ отъ этого. Бильо, при всей своей проницательности, ничего не могъ подмтить въ немъ, кром большого удовольствія при вид супа съ капустой и блюда вареной говядины съ саломъ. Тмъ не мене было очевидно, что Бильо хотлось знать, что привело Питу на ферму. Когда посл говядины поставили на столъ жаренаго ягненка, Бильо обратился прямо къ Питу.

— Теперь, когда ты убдился, Питу, что теб всегда рады на ферм, можно спросить, что сегодня тебя привело сюда?

Питу улыбнулся, осмотрлся по сторонамъ, чтобы убдиться, что его не слышатъ нескромныя уши и, засучивъ лвый рукавъ своей куртки, показалъ на силки изъ проволоки, обмотанные вокругъ его руки.

— А! а! сказалъ Бильо,— ты, значитъ, опустошилъ т лса, что пожаловалъ къ намъ?

— Совсмъ нтъ, г-нъ Бильо, наивно признался Питу,— но я такъ давно имю дло съ этими негодяями кроликами, что они, кажется, начали узнавать мои силки и стали избгать ихъ. Поэтому, я ршилъ забраться на эту ночь въ этотъ лсъ: кролики здсь не такъ хитры, а за то гораздо нжне, такъ какъ дятъ верескъ и богородскую траву.

— А! я и не зналъ, что ты такой лакомка, Питу.

— О! я не для себя хочу наловить ихъ, а для мадмуазель Катерины, посл болзни ей нужно мясо понжне…

— Да, ты правъ, Питу, перебилъ его Бильо,— какъ видишь, у нея все еще нтъ аппетита.

Онъ указалъ пальцемъ на чистую тарелку Катерины, которая, кром нсколькихъ ложекъ супа, ничего не ла.

— Я потому не мъ, батюшка, что недавно выпила большую чашку молока съ хлбомъ, возразила Катерина, вспыхнувъ.

— Я не доискиваюсь причины отсутствія у тебя аппетита, а только замчаю, что его нтъ у тебя.

Сказавъ это, Бильо посмотрлъ въ окно и воскликнулъ, вставая:

— А! вотъ и гость ко мн!

Питу почувствовалъ, какъ Катерина съ живостью надавила ему ногу. Онъ обернулся къ ней и увидалъ, что она поблднла какъ смерть и глазами указывала ему на окно, выходящее на дворъ.

Онъ взглянула, въ это окно и узнала, своего стараго пріятеля ддушку Клуиса съ двуствольнымъ ружьемъ отца Бильо на плеч. Ружье фермера отличалось тмъ, что его курокъ и наборъ были серебряные.

— А! это ддушка Клуисъ, сказалъ Питу, не видвшій въ немъ ничего очень страшнаго.— Онъ принесъ ваше ружье, г-нъ Бильо.

— Да, отвчала, Бильо, снова садясь,— и онъ пообдаетъ съ нами, если еще не обдалъ. Жена, прибавилъ онъ,— отвори дверь ддушк Клуису.

Пока матушка Бильо отворяла дверь, Питу смотрла, на Катерину и удивлялся, отчего могла она такъ поблднть.

Ддушка Клуисъ вошелъ, поддерживая рукой ружье фермера, лежавшее на его плеч и въ ней же держа зайца, убитаго, очевидно, этимъ ружьемъ.

Читатель, вроятно, помнить, что ддушка Клуисъ получилъ отъ герцога Орлеанскаго позволеніе убивать одинъ день кролика, а другой зайца.

Другую, свободную руку, онъ приложилъ къ своей старой, вывтренной мховой шапк, съ которой никогда не разставался.

— Честь имю кланяться г-ну Бильо и всей компаніи, сказалъ онъ.

— Здравствуйте, ддушка Клуисъ, отвчалъ Бильо.— Нечего сказать, вы врны своему слову, спасибо.

— О! что условлено, то условлено, г-нъ Бильо. Вы повстрчали меня сегодня утромъ и сказали: ‘Ддушка Клуисъ, вы такой славный стрлокъ, подберите къ моему ружью дюжинку пуль, вы этимъ сдлаете мн большую услугу’. А я отвтилъ: Вамъ скоро нужно? На что вы сказали: ‘Сегодня къ вечеру, непремнно’. Ладно, вы получите, — сказала, я вамъ,— и вотъ ваше ружье!

— Спасибо, ддушка Клуисъ. Вы пообдаете съ нами, не правда ли?

Старикъ Клуисъ полагалъ, что изъ вжливости слдуетъ отказываться отъ всего, что бы ему ни предлагали: такъ, когда ему предлагали ссть, онъ отвчалъ, что не усталъ, а когда предлагали пообдать,— что онъ не голоденъ. Бильо хорошо зналъ это.

— Ничего, сказалъ онъ,— все-таки садитесь за столъ, тутъ есть чего попить и пость, и, если вы не хотите сть, то что-нибудь выпьете.

Тма, временемъ матушка Бильо, съ размренностью движеній автомата, подала новый прибора, и положила салфетку. Потомъ поставила стулъ.

— Ну! если вы непремнно этого хотите, сказала, ддушка Клуисъ. Онъ поставилъ ружье на, уголъ, положилъ зайца на бортъ буфета и услся за столъ, имъ очутился напротивъ Катерины, съ ужасомъ смотрвшей на него.

Кроткое и спокойное лицо стараго сторожа такъ мало могло возбуждать страхъ, что Питу никакъ не могъ объяснить себ того чувства, которое выдавало не только лицо Катерины, но и нервная дрожь всего ея тла.

Бильо наполнилъ стаканъ и тарелку своего гостя, который, хотя и объявилъ, что ему ничего не надо, но мужественно со всмъ справился.

— Ахъ! что за прекрасное вино, г-нъ Бильо, и какой отличный ягненокъ! сказалъ, онъ.— Вы, какъ я вижу, придерживаетесь пословицы: ‘Надо сть ягнятъ очень молодыми и пить вино очень старое’.

Никто не отвтилъ на шутку ддушки Клуиса, видя, что разговоръ не клеится и полагая, что, въ качеств гостя, онъ обязанъ поддерживать его, онъ продолжалъ:

— Я сказалъ, себ: сегодня очередь зайцевъ, все равно, убью ли я моего зайца въ одной сторон лса или въ другой. Я отправлюсь за своимъ зайцемъ въ лсъ ддушка Лаженесъ, а вмст съ тмъ увижу, какъ стрляетъ ружье, ‘оправленное серебромъ’. Поэтому, вмсто двнадцати пуль, я отлилъ тринадцать. Честное слово! ваше ружье отлично стрляетъ.

— Да, я знаю, отвчалъ Бильо.

— Двнадцать пуль! замтилъ Питу,— разв гд-нибудь собираются стрлять на призъ, г-нъ Бильо?

— Нтъ.

— О! я хорошо знаю его, это ружье, оправленное серебромъ, какъ его зовутъ въ околотк, продолжалъ Питу,— я видлъ, какъ оно стрляло на праздник въ Бурсон два года тому назадъ. Да вотъ! оно тамъ выиграло вашъ серебряный приборъ, г-жа Бильо, и вашъ серебряный стаканъ, м-ль Катерина… Ахъ! вскрикнулъ испуганный Питу,— что съ вами, м-ль?

— Со мной?.. Ничего, вымолвила Катерина, открывая свои полузакрытые глаза и выпрямляясь на стул, на спинку котораго она упала.

— Катерина! что съ нею можетъ быть? сказалъ Бильо, пожимая плечами.

— Вотъ именно, продолжалъ ддушка Клуисъ, надо вамъ сказать, что въ старомъ желз у оружейника Монтаньона я нашелъ литейную форму… Дло въ томъ, что такая форма, какая нужна для васъ, большая рдкость. Эти дьявольскіе маленькіе стволы Леклерка почти всегда двадцать четвертаго калибра, что не мшаетъ имъ попадать на Богъ знаетъ какое разстояніе. И вотъ, я нашелъ форму точь въ точь для вашего ружья, даже немного поменьше, но это ничего не значитъ, вы завернете вашу пулю въ смазанную саломъ кожу… Вы какъ собираетесь стрлять?

— Я еще самъ не знаю, но вроятно буду стрлять изъ засады.

— А! понимаю, сказалъ ддушка Клуисъ,— кабаны герцога Орлеанскаго большіе охотники до вашего картофеля и вы захотли проучить ихъ.

Наступило молчаніе, нарушавшееся лишь тяжелымъ дыханіемъ Катерины.

Глаза Питу перебгали отъ Катерины къ Бильо и отъ Бильо къ его дочери. Онъ старался понять, въ чемъ тутъ было дло, но ему это не удавалось.

Что касается матушки Бильо, то на ея лиц было безполезно искать объясненія, она не понимала того, о чемъ говорили, тмъ боле не понимала того, чего не хотли сказать.

— Дло въ томъ, продолжалъ ддушка Клуисъ,— что для кабановъ эти пули маловаты, у этихъ господъ кожа толстая, да и пули имъ нестрашны. Я видалъ кабановъ, у которыхъ было по пяти, шести, восьми большихъ пуль между кожей и мясомъ, и они отлично себя чувствовали при этомъ.

— Я не собираюсь охотиться на кабановъ, сказалъ Бильо.

Питу не могъ сдержать своего любопытства.

— Къ чему же вамъ понадобилось столько пуль, г-нъ Бильо? спросилъ онъ.

— Чтобы стрлять въ волка.

— О, тогда ваше дло въ шляп, замтилъ ддушка Клуисъ, вынимая изъ кармана двнадцать пуль и кладя ихъ на тарелку, куда он упали со стукомъ.— Тринадцатая пуля въ живот моего зайца… Какъ ваше ружье бьетъ дробью, не знаю, но пулей оно бьетъ отлично.

Если бы Питу взглянулъ на Катерину, онъ увидалъ бы, что она близка къ обмороку. Но онъ такъ внимательно слушалъ стараго Клуиса, что не смотрлъ на молодую двушку. Когда старикъ сказалъ, что тринадцатая пуля въ живот зайца, онъ не выдержалъ и всталъ, чтобы пойти проврить это.

— Врно! сказалъ онъ, просунувъ мизинецъ въ дырку, пробитую пулей.

— Вы знатно стрляете, ддушка Клуисъ. И вы хорошій стрлокъ, г-нъ Бильо, но зайца вамъ такъ не убить.

— Это ничего не значитъ, сказалъ Бильо.— Животное, въ которое я буду стрлять, разъ въ двадцать больше зайца, а потому я надюсь, что не промахнусь.

— Правда, что волкъ… замтилъ Питу.— Но разв волкъ показался въ нашемъ околотк? Это удивительно, еще до снга…

— Да, удивительно, однако, это такъ.

— Вы въ этомъ уврены, г-нъ Бильо?

— Совершенно увренъ, отвтилъ фермеръ, смотря на Питу и на Катерину, сидвшихъ рядомъ.— Пастухъ сегодня утромъ видлъ его.

— Гд? наивно спросилъ Питу.

— На дорог изъ Парижа въ Бурсоннъ.

— А! проговорилъ Питу, въ свою очередь смотря на Бильо и Катерину.

— Да, продолжалъ Бильо, совершенно спокойно,— его замтили еще въ прошломъ году и предупредили меня, нкоторое время думали, что онъ совсмъ скрылся, но оказывается, что онъ вернулся и врно снова будетъ бродить вокругъ фермы. Вотъ почему я попросилъ ддушку Клуиса вычистить мое ружье и вылить пули.

Катерина не выдержала, она слабо вскрикнула, встала и, шатаясь, направилась къ двери. Питу, ничего не понимая, но встревоженный, тоже поднялся, и видя, что Катерина шатается, поспшилъ поддержать ее.

Бильо грозно взглянулъ на дверь, но честное лицо Питу выражало такое недоумніе, что его нельзя было ни въ чемъ заподозрть.

— И такъ вы говорите, ддушка Клуисъ, сказалъ онъ,— что для большей врности выстрла, надо завертывать пули въ кожу, пропитанную саломъ?

Питу слышалъ этотъ вопросъ, но не слышалъ отвта. Войдя въ кухню вслдъ за Катериной, онъ едва усплъ подхватить ее.

— Что съ вами? что съ вами? испуганно спрашивалъ онъ.

— О! неужели вы ничего не поняли? отвтила Катерина.— Онъ знаетъ, что сегодня утромъ Изидоръ пріхалъ въ Бурсоннъ и хочетъ убить его, если онъ подойдетъ къ ферм.

Въ эту минуту дверь столовой отворилась, и Бильо показался на порог.

— Послушай, Питу, сказалъ онъ голосомъ, не допускавшимъ возраженій,— если ты въ самомъ дл пришелъ за кроликами, то теб пора идти разставлять твои силки, вдь вскор ты ничего не увидишь.

— Да, да, г-нъ Бильо, смиренно отвтилъ Питу, посматривая на Катерину и на Бильо,— клянусь вамъ, что я пришелъ только для этого.

— Въ такомъ случа, уходи.

— Сейчасъ, сейчасъ, г-нъ Бильо.

Питу вышелъ на дворъ фермы, а Катерина, вся въ слезахъ, прошла въ свою комнату и заперлась на ключъ.

— Да, запирайся, несчастная, пробормоталъ Бильо,— что мн до этого за дло, вдь не отсюда я буду стеречь тебя.

XXVIII.
Бготня въ запуски.

Питу вышелъ изъ фермы сильно разстроенный. Только изъ словъ Катерины онъ понялъ все, что ему казалось темнымъ и, понявъ, былъ пораженъ до глубины души.

Питу узналъ все, что хот знать и, даже, гораздо больше. Онъ узналъ, что Изидоръ де-Шарни пріхалъ утромъ въ Бурсоннъ, и что, если онъ осмлится придти къ Катерин на ферму, то рискуетъ быть застрленнымъ.

Сомнній не было: загадочныя слова Бильо были объяснены Катериной, волкъ, бродившій въ прошломъ году вокругъ фермы и котораго въ это утро видли на дорог изъ Парижа въ Бурсоннъ, былъ виконтъ Изидоръ де-Шарни. Для него было вычищено ружье и приготовлены пули. Дло становилось серьезнымъ.

Иногда, когда того требовали обстоятельства, Питу былъ силенъ какъ левъ, но вообще онъ были остороженъ какъ змй. Съ ранняго возраста ему приходилось укрываться, какъ отъ полевыхъ сторожей, подъ носомъ которыхъ онъ опустошалъ фруктовые сады, обнесенные заборомъ, такъ и отъ лсныхъ сторожей, за спиною которыхъ онъ разставлялъ свои силки, а потому онъ усвоилъ полезную привычку размышлять и принимать обдуманныя и быстрыя ршенія, что помогало ему счастливо выпутываться изъ всхъ затруднительныхъ случаевъ. Такъ и на этотъ разъ онъ немедленно ршилъ пойти въ лсъ, лежавшій шагахъ въ восьмидесяти отъ фермы, такъ какъ въ лсу, гд никто не могъ его видть, ему было всего удобне размышлять.

Поэтому, онъ самой непринужденной походкой направился къ лсу, не позволяя себ ни разу обернуться назадъ. И только, когда по его разсчету, его уже нельзя было видть съ фермы, онъ наклонился, какъ бы для того, чтобы застегнуть пряжку своего штиблета и. нагнувшись, обвелъ глазами весь горизонтъ. Увидя, что все благополучно, онъ однимъ прыжкомъ очутился въ лсу.

Тамъ Питу былъ какъ у себя дома, тамъ, онъ былъ свободенъ, свободенъ, какъ блка и, какъ она, проворенъ и ловокъ, свободенъ, какъ лисица и хитеръ какъ она, свободенъ, какъ волкъ, котораго онъ обладалъ глазами, видящими въ темнот.

Но въ данную минуту Питу не нуждался ни въ ловкости блки, ни въ хитрости лисицы, ни въ глазахъ волка, видящихъ въ темнот. Ему просто надо было пересчь по діагонали часть лса, куда онъ углубился, и выйдти на то мсто опушки, что тянется вдоль фермы. Тамъ, въ шестидесяти шагахъ отъ фермы, онъ будетъ видть все, что на ней происходитъ.

Питу растянулся подъ большой вткой и глубоко задумался. Онъ думалъ о томъ, что обязанъ сдлать все возможное, чтобы помшать Бильо выполнить свое ужасное намреніе. Всего проще казалось ему бжать въ Бурсоннъ и предупредить Изидора объ ожидавшей его опасности, если онъ пойдетъ на ферму. Но ему представились два возраженія. Во первыхъ, Катерина не уполномочила его на это, а во вторыхъ, опасность могла не удержать Изидора. Кром того, разв Питу извстно по какой дорог или тропинк пойдетъ виконтъ? Отправясь розыскивать его, Питу покинетъ Катерину, а если ему не хотлось, чтобы съ Изидоромъ случилось несчастье, то онъ былъ бы въ отчаяніи, еслибы оно случилось съ Катериной. Поэтому, ему казалось разумне оставаться тамъ, гд онъ былъ, поступить сообразно съ обстоятельствами и не спускать глазъ съ фермы.

Прежде всего онъ увидлъ, какъ вышелъ ддушка Клуисъ. Бильо простился съ нимъ въ воротахъ, старикъ, прихрамывая, пошелъ вдоль стны и скрылся изъ глазъ по направленію къ Виллеръ-Котрэ, черезъ который онъ долженъ былъ пройти или же обойти его.

Онъ вышелъ, когда только что начали спускаться сумерки.

Проводивъ ддушку Клуиса довольно равнодушнымъ взглядомъ, Питу сосредоточилъ свое вниманіе на центр зданія фермы, т.-е. на воротахъ ея и на окнахъ.

Черезъ минуту появился свтъ въ комнат Бильо. Питу, съ своего мста, отлично видлъ все, что въ ней происходило: Бильо, войдя къ себ, принялся заряжать свое ружье со всми предосторожностями, какія совтовалъ ему ддушка Клуисъ.

Тмъ временемъ наступила ночь. Бильо, зарядивъ ружье, потушилъ свчу и заперъ ставень, оставивъ щель для наблюденій, изъ окна его комнаты, помщавшейся во второмъ этаж, не было видно окна комнаты Катерины, находившейся въ нижнемъ, но за то открывался видъ на Бурсонскую дорогу и лсъ. Хотя окно Катерины ему было не видно, но, еслибы она изъ него вышла, чтобы пробжать въ лсъ, то не могла бы укрыться отъ глазъ отца.

Питу не сомнвался, что, когда стемнетъ, Катерина постарается предупредить Изидора. Поэтому, вниманіе его сосредоточивалось на ея окн, хотя онъ не терялъ изъ виду и окно Бильо.

Питу не ошибся. Когда совсмъ стемнло, Питу, который, какъ мы говорили, хорошо видлъ въ темнот, замтилъ, что ставень Катерины тихонько открылся: молодая двушка перелзла черезъ перекладину окна и стала пробираться вдоль стны. Тутъ отецъ не могъ ее увидать и, если ей нужно было идти въ Виллеръ-Котрэ, она прошла бы незамченной, напротивъ того, если ой нужно было идти въ Бурсоннъ, то никакъ нельзя было миновать пространства, видимаго изъ окна ея отца.

Дойдя до угла стны, она пріостановилась, какъ бы колеблясь, такъ что у Питу явилась надежда, что она хочетъ идти въ Виллеръ-Котрэ, а не въ Бурсоннъ, но, вдругъ, она ршилась, согнулась, чтобы сдлаться мене замтной, перебжала черезъ дорогу и пошла по тропинк, которая вела въ лсъ и черезъ четверть лье соединялась съ Бурсонской дорогой на перекрестк, извстномъ подъ названіемъ Бургъ-Фонтэнъ.

Разъ что Катерина вступила на эту тропинку, для Питу было такъ ясно, куда она идетъ и зачмъ, что онъ уже сталъ заниматься не ею, а полуоткрытыми ставнями, черезъ которыя взглядъ проникалъ съ одного конца лса до другаго. На всемъ этомъ пространств не видно было ни души, кром пастуха, строившаго плетень. Поэтому, какъ только Катерина вступила на него, то, хотя ея черный плащъ и скрывалъ ея фигуру, но она не могла ускользнуть отъ зоркихъ глазъ фермера.

Питу видлъ, какъ ставни пріоткрылись, и высунулась голова Бильо, съ минуту онъ стоялъ неподвижно, точно не врилъ собственнымъ глазамъ, но, когда собаки пастуха побжали за этой тнью и посл короткаго лая вернулись къ своему хозяину, Бильо боле не сомнвался, что эта тнь была Катерина.

Собаки, подойдя къ ней, узнали ее и перестали лаять.

Питу былъ увренъ, что сейчасъ затворится ставень окна Бильо и отворятся ворота. Дйствительно, черезъ нсколько секундъ ворота отворились, и появился Бильо съ ружьемъ на плеч. Онъ большими шагами направился къ лсу и пошелъ по дорог, на которую выходила тропинка, по которой шла Катерина.

Нельзя было терять ни секунды. Черезъ десять минутъ молодая двушка могла встртиться на перекрестк съ своимъ отцомъ!

Питу вскочилъ, какъ спугнутая блка, перескъ чащу по діагонали, и выбжалъ къ тропинк, на которой уже слышались торопливые шаги молодой двушки. Питу остановился и прислонился къ стволу дуба. Черезъ нсколько секундъ Катерина появилась въ двухъ шагахъ отъ этого самаго дуба. Питу вышелъ, загородилъ ей дорогу и назвалъ себя, чтобы не слишкомъ испугать ее.

Дйствительно, она только слабо вскрикнула и остановилась. Она вся трепетала, такъ великъ былъ ужасъ, ею тогда переживаемый.

— Вы здсь, г-нъ Питу?.. что вамъ надо отъ меня?— сказала она.

— Бога ради, ни шага дале, мадмуазель!

— Это отчего?

— Вашъ отецъ знаетъ, что вы вышли, онъ идетъ по Вурсонской дорог съ своимъ ружьемъ и ждетъ васъ на перепуть Бургь-Фонтэнъ!

— Но онъ, онъ!.. говорила Катерина вн себя,— значитъ, никто не предупредитъ его?.. Что длать?

Она было хотла продолжать свой путь. Питу остановилъ ее.

— Вернитесь къ себ, м-ль Катерина, я спрячусь невдалек отъ вашего окна и, когда увижу г-на Изидора, предупрежду его.

— Вы это сдлаете, дорогой г-нъ Питу?

— Для васъ я на все готовъ, м-ль Катерина. Ахъ, еслибы вы знали, какъ я люблю васъ!

Катерина пожала его руку.

— Да, вы правы, проводите меня до дому.

Ноги ея такъ дрожали, что она взяла Питу водъ руку, и они направились къ ферм. Черезъ десять минутъ Катерина вернулась въ свою комнату, никмъ не замченная, и заперла за собою окно, между тмъ, какъ Питу указалъ ей на группу ивъ, за которыми онъ намревался поджидать Изидора.

XXIX.
Засада на волка.

Эти ивы росли на холм въ двадцати пяти шагахъ отъ окна Катерины, он возвышались футовъ на семь-восемь надъ рвомъ съ проточной водой.

Этотъ ровъ или ручей протекалъ вдоль дороги и мстами былъ окаймленъ такими же ивами, какъ и та группа, о какой мы говорили, т. е. деревьями похожими, особенно ночью, на карликовъ съ большой всклокоченной головой.

Въ дупло одного изъ этихъ самыхъ деревьевъ Питу приносилъ по утрамъ письма Катерин, а она приходила за ними, когда отецъ ея удалялся въ противоположную сторону.

Впрочемъ, Питу и Катерина были всегда такъ осторожны, что не по ихъ вин все открылось. Дло въ томъ, что въ то самое утро, пастухъ фермы случайно встртилъ Изидора и сообщилъ своему хозяину, какъ простую новость, о возвращеніи виконта. Это таинственное возвращеніе въ пять часовъ утра показалось Бильо подозрительнымъ: со времени своего возвращенія изъ Парижа, болзни Катерины и запрещенія доктора входить въ ея комнату, пока у нея не кончится бредъ, Бильо былъ убжденъ, что виконтъ Шарни любовникъ его дочери. Не видя въ этой связи ничего, кром безчестья, такъ какъ виконтъ Шарни никогда бы не согласился жениться на Катерин, онъ ршилъ снять съ своего дома позоръ, смывъ его кровью.

Хотя Катерина догадалась о намреніи своего отца, но все сопротивленіе ея ограничилось лишь попыткой предупредить Изидора, въ чемъ Питу, къ счастью, помшалъ ей, такъ какъ вмсто Изидора, она встртила бы на дорог своего отца.

Она слишкомъ хорошо знала крутой характеръ фермера, чтобы пробовать смягчить его мольбами и просьбами. Этимъ она бы только ускорила грозу, вызвала бы громъ, но не отвратила бы ею. Поэтому ей хотлось лишь предотвратить столкновеніе между своимъ отцомъ и своимъ возлюбленнымъ.

Питу хорошо понималъ все это и вотъ почему онъ предложилъ Катерин свое посредничество: придетъ ли виконтъ пшкомъ, или прідетъ верхомъ, онъ надялся во время его увидть или услышать, броситься къ нему на встрчу, въ двухъ словахъ сообщить ему о положеніи длъ и убдить вернуться домой, давъ ему общаніе завтра же принести извстіе о Катерин.

Питу стоялъ прислонясь къ ив, напрягая вс свои чувства, чтобы уловить малйшую тнь и услыхать малйшій шорохъ.

Вдругъ ему показалось, что онъ слышитъ сзади себя шаги человка, пробирающагося по лсной чащ, такъ какъ эти шаги были слишкомъ тяжелы для молодого, изящнаго виконта, то Питу тихонько и безшумно обошелъ вокругъ своего дерева и въ тридцати шагахъ отъ себя увидалъ Бильо съ ружьемъ на плеч.

Какъ предвидлъ Питу, Бильо поджидалъ Катерину на перекрестк Бургъ-Фонтэнъ. Не встртивъ ее, онъ подумалъ, что ошибся, и вернулся, чтобы стать въ засаду, какъ онъ самъ выразился, передъ окномъ своей дочери, въ полной увренности, что Шарни именно въ это окно постарается проникнуть къ ней.

Къ несчастью, онъ выбралъ для своей засады ту же группу изъ, гд стоялъ Питу. Питу угадалъ намреніе фермера. Онъ легъ на землю, поползъ по откосу и, спустивъ ноги въ ровъ, спряталъ голову подъ выдающимися корнями дерева, у котораго стояли, Бильо. Къ счастью, дулъ довольно сильный втеръ и заглушилъ громкое біеніе сердца Питу.

Слдуетъ сказать къ чести прекрасной натуры нашего героя, что не личная опасность пугала его: онъ приходилъ въ отчаяніе при мысли, что не сдержитъ слова, даннаго Катерин. Если г-нъ де-Шарни прідетъ и съ нимъ случится несчастье, что она подумаетъ о Питу? Конечно, что онъ измнилъ ей. Питу предпочиталъ смерть мысли, что Катерина можетъ обвинить его въ измн.

Но ему оставалось лишь лежать неподвижно и ждать: малйшее движеніе могло его выдать.

Прошло четверть часа въ полной тишин. Питу началъ надяться, что виконтъ прідетъ поздно, что Бильо надостъ ждать и онъ уйдетъ къ себ.

Вдругъ Питу, лежавшему на земл прижавъ къ ней ухо, послышался галопъ лошади, лошадь,— если это была она,— скакала по тропинк, примыкавшей къ лсу. Вскор, онъ боле не сомнвался, что то была лошадь, она проскакала но дорог шагахъ въ шестидесяти отъ группы ивъ, слышенъ былъ стукъ копытъ животнаго и, даже, показались искры, когда одна изъ его подковъ ударилась о камень.

Питу видлъ, какъ фермеръ наклонился надъ его головой, чтобы лучше разсмотрть въ темнот. Однако, ночь была такъ темна, что даже Питу, лучше его умвшій видть въ темнот, замтилъ только что-то похожее на тнь, проcкакавшее по дорог и скрывшееся за угломъ стны фермы.

Питу ни минуты не сомнвался, что то былъ Изидоръ, но надялся, что онъ войдетъ на ферму не въ окно, а какъ-нибудь иначе. Бильо тоже этого опасался, такъ какъ пробормоталъ нчто въ род проклятія.

Десять минутъ прошло въ страшной тишин. Потомъ Питу, благодаря острот своего зрнія, различилъ человческую фигуру близъ угла стны. Всадникъ привязалъ свою лошадь ка. дереву и возвращался пшкомъ.

Ночь была такъ темна, что Питу надялся, что Бильо не увидитъ этой тни, а если увидитъ, то слишкомъ поздно.

Она. ошибался. Бильо увидалъ ее, такъ какъ Питу услыхалъ надъ своей головой рзкій звукъ спускаемаго курка.

Человкъ, пробиравшійся вдоль стны, тоже слышалъ этотъ звукъ, хорошо знакомый всякому охотнику. Онъ остановился, чтобы всмотрться въ темноту, но, конечно, ничего не увидлъ.

Во время этой минутной остановки Питу увидлъ, какъ надъ рвомъ поднялось, дуло ружья, но вроятно, фермеръ боялся промахнуться на такомъ разстояніи, потому что дуло, поспшно поднятое, медленно опустилось.

Тнь опять стала пробираться вдоль стны, видимо приближаясь къ окну Катерины.

Теперь самъ Питу услыхала, біеніе сердца Бильо. Она, спрашивалъ себя, что ему длать, какимъ крикомъ предостеречь несчастнаго молодого человка, какъ спасти его, но ничего не мои, придумать и съ отчаяніемъ схватилъ себя за волосы.

Во второй разъ поднялось надъ нимъ ружейное дуло и снова опустилось. Жертва была еще слишкомъ далеко.

Прошло еще около полминуты, и въ это время молодой человкъ прошелъ т двадцать шаговъ, что отдляли его отъ окна.

Подойдя къ окну, онъ три раза тихонько постучалъ въ него черезъ одинаковые промежутки.

Теперь уже не оставалось сомнній, что это былъ любовникъ, и что онъ пришелъ къ Катерин.

Въ третій разъ поднялось ружье, между тмъ, какъ Катерина, узнавъ обычный сигналъ, пріотворила ставень.

Питу, задыхаясь отъ волненія, различилъ, что пружина ружья точно ослабла: послышался стукъ камня оба, огниво, блеснулъ свтъ, но выстрла не было. Только одинъ порохъ сгорлъ.

Изидоръ видлъ, какой онъ подвергался опасности, онъ хотлъ было идти прямо на выстрлъ, но Катерина просунула руку и потащила его къ себ:

— Несчастный!.. тихо проговорила она,— вдь, это батюшка!.. Онъ все знаетъ!.. Иди сюда!..

Съ нечеловческой силой она помогла ему перебраться черезъ перекладину окна и захлопнула за нимъ ставень.

Фермеръ могъ сдлать второй выстрлъ, но молодые люди такъ тсно прижались другъ къ другу, что, стрляя въ Изидора, онъ могъ попасть въ свою дочь.

— Ничего! пробормоталъ Бильо,— вдь онъ долженъ будетъ выйти, и тогда я уже не промахнусь.

Говоря это, онъ прочищалъ затравникомъ пороховницы затравку ружья и снова насыпалъ пороху, чтобы не повторилось чудо, которому Изидоръ былъ обязанъ своей жизнью.

Впродолженіи пяти минутъ не было слышно ни звука. Вдругъ на двор фермы залаяли собаки. Бильо топнулъ ногой и проговорилъ съ досадой:

— Ахъ! она выпускаетъ его черезъ фруктовый садъ, это на него лаютъ собаки.

Перескочивъ черезъ голову Питу, онъ упалъ на другую сторону рва, и, несмотря на темноту, съ быстротой молніи скрылся за угломъ стны. Онъ надялся прибжать къ противоположной сторон формы въ одно время съ Изидоромъ.

Питу понялъ это, онъ, въ свою очередь, выскочивъ изъ рва, перебжалъ черезъ дорогу, прямо къ окну Катерины, дернулъ къ себ ставень, открылъ его, вскочилъ въ пустую комнату, пробжалъ по кухн, освщенной лампой, выбжалъ на дворъ, потомъ на проходъ къ фруктовому саду и, благодаря своей способности видть въ темнот, замтилъ дв фигуры: одну, перелзавшую черезъ стну, а другую стоявшую внизу съ протянутыми руками.

Прежде чмъ соскочить на землю по другую сторону стны, молодой человкъ въ послдній разъ обернулся къ Катерин.

— До свиданія, Катя, сказалъ онъ,— не забывай, что ты моя.

— О, да, да, отвчала молодая двушка,— но, уходи, уходи!

— Да, уходите скоре, г-нъ Изидоръ! закричалъ Питу,— уходите!

Они услышали, какъ молодой человкъ соскочилъ на землю, какъ заржала узнавшая его лопіадь, потомъ быстрый бгъ животнаго, подгоняемаго, конечно, шпорами, потомъ первый выстрлъ и, наконецъ, второй.

При первомъ выстрл Катерина вскрикнула и хотла броситься къ Изидору на помощь, привторомъ у нея вырвался стонъ, и обезсиленная, она упала на руки Питу,

Онъ вытянулъ шею, прислушиваясь, продолжаешь ли лошадь бжать такъ же быстро, какъ передъ выстрломъ, и услыша, что галопъ удалявшагося животнаго не замедляется, онъ проговорилъ:

— Ничего! надежда есть, ночью нельзя такъ врно мтить, какъ днемъ, и кром того, стрлять въ человка не то, что въ волка.

Поднявъ Катерину на руки, онъ хотлъ нести ее, но она, большимъ усиліемъ воли, собрала вс свои силы, выскользнула изъ его рукъ на землю и, схнативъ его за руку, спросила:

— Куда ты ведешь меня?

— Въ вашу комнату, конечно.

— Питу, найдется у тебя мсто, гд бы ты могъ спрятать меня?

— А ферма?..

— Я надюсь, что черезъ пять минутъ я навсегда покину ее.

— А вашъ отецъ?..

— Все кончено между мною и человкомъ, который хотлъ убить моего возлюбленнаго.

— Но, однако…

— А! ты отказываешься идти со мною, Питу? сказала Катерина, отдернувъ свою руку.

— Нтъ, сохрани Богъ, м-ль Катерина.

— Ну, такъ слдуй за мной.

Катерина, первая прошла изъ фруктоваго сада въ огородъ, въ конц котораго была калитка, выходившая на лугъ деревни Ну.

Катерина безъ всякаго колебанія отворила ее, вынула ключъ, заперла эту калитку въ два поворота ключа за собой и Питу и бросила ключъ въ колодезь, вырытый у самой стны.

Она шла твердо, опираясь на руку Питу, и вскор они оба скрылись въ долин, лежащей между деревнями Писсле и Ну.

Никто не видалъ, какъ они уходили, и одному Богу было извстно, гд нашла Катерина пріютъ, общанный ей Питу.

XXX.
Посл бури.

О буряхъ въ человческой жизни можно сказать тоже, что о небесныхъ ураганахъ: небо покрывается тучами, сверкаетъ молнія, гремитъ громъ, земля, словно, колеблется на своей оси: наступаешь минута, когда все, кажется, должно рушиться, вс дрожатъ, поднимаютъ руки къ небу, умоляя Творца, о благости и милосердіи. Потомъ, мало по малу, все успокаивается, мракъ проясняется, показывается солнце, люди возвращаются къ своимъ дламъ, по дорогамъ и на порогахъ домовъ снова слышатся псни, и никто не думаетъ о пустомъ мст, образовавшемся тамъ, куда упала молнія.

Такъ было и на ферм. Всю ночь страшная буря клокотала въ сердц Бильо, который ршился отомстить и отомстилъ. Онъ долго и напрасно искалъ въ темнот слды шаговъ своей дочери, звалъ ее сначала гнвно, потомъ съ мольбой и отчаяніемъ, и когда увидлъ, что она бжала, что-то надломилось въ его мощномъ организм. За этимъ ураганомъ криковъ и угрозъ послдовала реакція утомленія и истощенія силъ. Между тмъ собаки успокоились и перестали выть, дождь вмст съ градомъ смылъ слды крови, которые длинной полосой тянулись съ одной стороны фермы.

На разсвт все вошло въ свою обычную колею: со скрипомъ отворились ворота, работники выхали на различныя работы, потомъ появился самъ Бильо верхомъ на своей лошади и объхалъ равнину по всмъ направленіямъ. Наконецъ, когда настало утро, проснулась вся остальная деревня, и нкоторые, спавшіе хуже другихъ, говорили не то съ любопытствомъ, не то безпечно:

— Собаки отца Бильо что-то очень лаяли ночью, и за фермой слышны были два ружейныхъ выстрла…

Вотъ и все.

Впрочемъ нтъ, мы ошибаемся.

Когда въ девять часовъ Бильо пріхалъ завтракать, жена спросила его:

— Послушай-ка, хозяинъ, не знаешь-ли гд Катерина?..

— Катерина?.. съ усиліемъ отвтилъ фермеръ.— Воздухъ на ферм вреденъ для нея, она ухала въ Соланжъ къ своей тетк…

— Ахъ!.. воскликнула матушка Бильо.— Долго она тамъ пробудетъ?

— Пока совсмъ не поправится.

Мать тяжело вздохнула и отодвинула отъ себя чашку кофе съ молокомъ.

Фермеръ хотлъ заставить себя сть, но едва смогъ проглотить два кусочка хлба, онъ взялъ бутылку бургундскаго за горлышко и залпомъ всю ее выпилъ, потомъ, проговорилъ хриплымъ голосомъ:

— Моя лошадь, надюсь, не разсдлана?..

— Нтъ, г-нъ Бильо, робкимъ голосомъ отвтилъ мальчикъ, ежедневно приходившій завтракать на ферм.

— Хорошо!

Фермеръ, рзко отстранивъ бднаго мальчика, вскочилъ на лошадь и погналъ ее въ поле, между тмъ какъ жена его, вытирая слезы, отправилась на свое обычное мсто у очага.

И такъ, на другой же день на ферм все пошло такъ, какъ шло на ней наканун, только исчезла пвчая птичка, веселый цвтокъ, который, въ образ молодой двушки, наполнялъ весельемъ старыя стны фермы.

Заря застала Питу въ его дом въ Гарамон. Вс, заходившіе къ нему въ шесть часовъ утра, нашли его у стола съ нагорвшей свчей, за перепиской отчета въ употребленіи двадцати-пяти луидоровъ, подаренныхъ на обмундированіе Гарамонской національной гвардіи докторомъ Жильберомъ.

Правда, одинъ дровоскъ говорилъ, что, около полуночи, видлъ, какъ Питу, съ чмъ-то тяжелымъ на рукахъ, похожимъ на женщину, спускался по откосу, ведущему къ хижин ддушки Клуиса. Но это было совершенно невроятно, такъ какъ одинъ изъ лсныхъ сторожей полагалъ, что встртилъ Питу около часа утра бгущимъ опрометью по Вурсонской дорог, между тмъ, какъ Моникэ, жившій на самомъ конц деревни, въ два часа или въ половин третьяго видлъ, какъ онъ проходилъ мимо его дома и, даже, крикнулъ ему: ‘Добраго утра, Питу!’ на что тотъ отвтилъ: ‘Добраго утра Моникэ’!

Значитъ, нельзя было сомнваться, что Моникэ видлъ Питу въ два часа или въ половин третьяго.

Но, для того, чтобы дровоскъ могъ видть Питу въ окрестностяхъ камня Клуиса въ полночь съ чмъ-то тяжелымъ на рукахъ, похожимъ на женщину, чтобы лсной сторожъ могъ видть его бгущимъ опрометью по Вурсонской дорог около часа утра, чтобы Моникэ могъ обмняться привтствіемъ съ Питу, проходившимъ мимо его дома въ два или въ половин третьяго часа утра, надо, чтобы Питу, котораго мы около половины одиннадцатаго потеряли съ Катериной изъ вида въ лощин, отдляющей деревню Писсле отъ фермы Ну, прошелъ оттуда къ камню Клуиса, т. е. полторы лье, затмъ отъ камня Клуиса въ Бурсонъ и обратно, т. е. еще четыре лье и, наконецъ, въ виду необходимости устроить прежде всего Катерину въ безопасномъ мст, и пойти узнать о виконт и принести извстіе о немъ Катерин,— чтобы Питу долженъ былъ продлать все это, около восьми или девяти лье между одиннадцатью часами вечера и половиной третьяго утра. Ничего подобнаго не могъ бы сдлать даже одинъ изъ тхъ княжескихъ скороходовъ, у которыхъ, по увренію простого народа, въ старину вырзывали селезенку. Напротивъ подобный подвигъ весьма мало удивилъ бы всякаго, кто имлъ случай оцнить способности Питу къ передвиженію.

Ни Питу ни съ кмъ не подлился тайной ночи, когда его одарили даромъ вездсущности, поэтому, такъ какъ нельзя было не поврить Моникэ, который обмнялся съ Питу привтствіемъ, то ни дровоскъ, ни лсной сторожъ, не ршились бы подтвердить подъ присягой, что они видли самого Питу, а не призракъ, принявшій его образъ, въ окрестностяхъ камня Клуиса и на Бурсонской дорог.

Какъ бы то ни было, на другой день въ то время, какъ Бильо садился на коня, чтобы объзжать поля, Питу, нисколько не утомленный и не встревоженный, на виду у всхъ, занимался счетами портного Дюлоруа, къ которымъ хотлъ присоединить и росписки своихъ тридцати трехъ подчиненныхъ, въ качеств документовъ.

Еще одному изъ знакомыхъ намъ лицъ пришлось плохо спать въ эту ночь: доктору Репналю.

Около часа утра его разбудилъ лакей виконта Шарни страшнымъ трезвономъ у его двери. Докторъ самъ отворилъ ему, что онъ всегда длалъ, когда звонили ночью.

Лакей пріхалъ за нимъ потому, что съ его господиномъ случилось непріятное приключеніе. Онъ держалъ за узду вторую осдланную лошадь, чтобы докторъ могъ хать, нетеряя ни секунды.

Докторъ въ одну минуту одлся, слъ на лошадь и поскакалъ въ галопъ, вслдъ за лакеемъ, хавшимъ передъ нимъ въ качеств курьера.

Какое непріятное приключеніе! Онъ это узнаетъ пріхавъ въ замокъ. Но только его просили захватить съ собой хирургическіе инструменты.

Докторъ нашелъ у виконта рану на правомъ боку и царапину на правомъ плеч, сдланныя двумя пулями одного калибра. Но виконтъ не пожелалъ дать никакихъ объясненій насчетъ этого происшествія.

Хотя рана на боку была серьезная, однако не представляла никакой опасности: пуля пробила мясо, не задвъ никакого важнаго органа. Другой же раной даже не стоило заниматься.

Когда перевязка была сдлана, виконтъ хотлъ дать доктору двадцать пять луидоровъ, чтобы онъ никому не разсказывалъ объ его ран.

— Если вы хотите, чтобы я молчалъ, дайте мн мою обыкновенную плату за визитъ, т. е. одинъ пистоль, сказалъ докторъ.

Взявъ одинъ червонецъ, онъ далъ четырнадцать ливровъ сдачи виконту, который напрасно умолялъ его взять боле.

Но докторъ Рейналь объявилъ, что считаетъ необходимымъ сдлать еще дв перевязки, а потому прідетъ посл завтра, а потомъ еще черезъ два дня.

Пріхавъ въ Бурсоннъ черезъ день, онъ нашелъ своего больнаго на ногахъ. съ помощью кушака, придерживавшаго перевязку, онъ еще наканун могъ ссть на лошадь, какъ будто съ нимъ ничего не случилось, такимъ образомъ, кром его довренннаго лакея, никто не зналъ, что онъ былъ раненъ.

При третьемъ визит, докторъ уже не засталъ своего больнаго. Поэтому, за этотъ визитъ онъ согласился взять только полъ пистоля

Докторъ Рейналь быль одинъ изъ рдкихъ докторовъ, достойныхъ имть въ своей гостиной знаменитую гравюру, изображающую Гипократа, который отказывается принять подарки Артаксекса.

XXXI.
Великая измна господина Мирабо.

Читатель помнитъ послднія слона, сказанныя Мирабо королев, когда она дала ему поцловать свою руку передъ концомъ аудіенціи:

— Государыня, этимъ поцлуемъ спасена монархія.

Общаніе, данное Прометеемъ Юнон, необходимо было исполнить.

Мирабо началъ борьбу съ полной врой въ свои силы, не допуская мысли, чтобы, посл столькихъ неосторожностей и трехъ неудачныхъ заговоровъ, дворъ ршилъ его вызвать на невозможную борьбу.

Очень вроятно, и это было бы благоразумне — что еще нкоторое время Мирабо боролся бы не снимая маски. Но вотъ что помшало этому: черезъ день посл свиданія съ королевой, по дорог въ Собраніе, онъ увидла, группы людей и услыхалъ крики. Подойдя къ группамъ, онъ спросилъ въ чемъ дло. По рукамъ ходили маленькія брошюры, и отъ времени до времени одинъ голосъ кричалъ:

— Великая измна г-на Мирабо! Великая измна г-на Мирабо!

— А! а! проговорилъ онъ, вынимая изъ кармана деньги,— это, кажется, меня касается!.. Другъ мой, обратился онъ къ разнощику, раздававшему брошюру, у котораго ея было нсколько тысячъ въ корзинахъ, навьюченныхъ на осла,— что стоитъ Великая измна г-на Мирабо?

Разнощикъ пристально посмотрлъ на Мирабо.

— Я раздаю ее даромъ, графъ.

И прибавилъ тише:

— Брошюра напечатана въ ста тысячахъ экземпляровъ!

Мирабо отошелъ отъ него и задумался. Брошюру раздаютъ даромъ! Разнощикъ знаетъ его!..

Но, конечно, эта брошюра была однимъ изъ гхъ нелпыхъ или полныхъ ненависти изданій, какія въ то время появлялись тысячами. Чрезмрность ненависти или чрезмрность нелпости лишаетъ ее всякой опасности, отнимаетъ у нея всякое значеніе.

Мирабо пробжалъ первую страницу и поблднлъ. На ней перечислялись вс долги Мирабо и, странная вещь! перечислялись врно! Двсти восемь тысячъ франковъ!

Подъ этимъ перечисленіемъ стояло число, когда раздаватель милостыни королевы, г-нъ Фантаноръ, выплатилъ эту сумму различнымъ кредиторамъ Мирабо. Затмъ слдовала сумма, ежемсячно получаемая Мирабо отъ двора: шесть тысячъ франковъ.

Наконецъ, разсказывалось о его свиданіи съ королевой.

Это было непостижимо, анонимный памфлетистъ не ошибся ни въ одной цифр, почти ни въ одномъ слов.

Какой грозный, таинственный, сильный врагъ преслдовалъ его или, скоре, преслдовалъ въ немъ монархію?

Мирабо казалось, что ему нсколько знакомое лицо разнощика, съ которымъ она. говорилъ, который узналъ его и назвалъ графомъ. Онъ вернулся.

Оселъ стоялъ на тома, же мст съ своими корзинами уже почти пустыми, но первый разнощикъ исчезъ, его замнилъ другой, и этотъ былъ Мирабо совсмъ не знакомъ. Тмъ не мене онъ съ неменьшимъ усердіемъ занимался раздачей.

По площади, гд стоялъ разнощикъ, проходилъ въ это время докторъ Жильберъ, ежедневно бывавшій въ собраніи, въ особенности, когда пренія имли нкоторое значеніе.

Онъ былъ такъ озабоченъ и поглощенъ своими мыслями, что, быть можетъ, не обратилъ бы вниманія ни на группы, ни на крики. Но Мираби, съ своей всегдашней смлостью, подошелъ къ нему, взялъ его за руку и подвелъ къ раздавателю брошюръ.

Тотъ немедленно протянулъ съ нею руку Жильберу, и крикнулъ:

— Великая измна господина Мирабо!

Но, увидавъ Жильбра, его рука и языкъ остановились, точно парализованные. Жильберъ въ свою очередь взглянулъ на него, съ отвращеніемъ бросилъ брошюру и, отходя отъ него, замтилъ ему:

— За скверное вы принялись ремесло, г-нъ Бозиръ!

Онъ взялъ Мирабо подъ руку и продолжалъ съ нимъ путь въ собраніе, тогда уже перебравшееся изъ дома архіепископа въ манежъ.

— Разв вы знаете этого человка? спросилъ Мирабо Жильбера.

— Я знаю его, какъ знаютъ такого сорта людей, это бывшій унтеръ-офицеръ, игрокъ, мошенникъ, она. превратился въ клеветника, вроятно потому, что больше не знаетъ, что длать.

— А! пробормоталъ Мирабо, прикладывая руку къ портфелю, гд лежали деньги, предназначенныя для покупки замка,— если онъ клевещетъ…

Не окончивъ своей фразы великій ораторъ замолчалъ.

— Неужели подобные нападки могутъ смущать васъ? спросивъ Жильберъ.

— Меня? воскликнулъ Мирабо.— Ахъ! докторъ, вы меня не знаете… А! они говорятъ, что я продался, когда должны бы просто сказать, что мн платятъ! Отлично, завтра же я куплю домъ, завтра же найму карету, лошадей, слугъ, завтра же заведу повара и буду держать открытый столъ. Я смущенъ? Что мн за дло до вчерашней популярности и до сегодняшней непопулярности? разв я не имю передъ собою будущаго?.. Нтъ, докторъ, меня смущаетъ только данное общаніе, котораго я, пожалуй, не буду въ состояніи исполнить, смущаютъ ошибки, скоре, предательство двора по отношенію ко мн! Я видлъ королеву, она, казалось, была полна доврія ко мн, одну минуту я мечталъ — безумная мечта, когда имешь дло съ такой женщиной — одну минуту я мечталъ не о томъ, чтобы сдлаться министромъ короля, какъ Ришелье, но министромъ — любовникомъ королевы, какъ Мазарини, отчего міровая политика только бы выиграла. Но что она сдлала? у меня есть доказательства. Въ тотъ самый день, какъ она со мною видлась, она написала въ Германію своему агенту г-ну Флахслоудену: ‘Скажите моему брату Леопольду, что я слдую его совту, я пользуюсь Мирабо, но нтъ ничего серьезнаго въ моихъ сношеніяхъ съ нимъ…’

— Вы въ этомъ уврены? спросилъ Жильберъ.

— Увренъ, совершенно увренъ…. Это еще не все: вы знаете, о чемъ будутъ сегодня разсуждать въ собраніи?

— Знаю, что будутъ говорить о войн, но плохо знаю причины этой войны.

— О! это очень просто: вся Европа, раздлившаяся на дв части:— Австрія и Россія съ одной стороны, Англія и Пруссія съ другой,— полна одной ненавистью, ненавистью къ Революціи. Что касается Россіи и Австріи, то имъ не трудно обнаружить ее, такъ какъ мннія ихъ всмъ извстны, но для либеральной Англіи и философской Пруссіи необходимо время, чтобы ршиться перейти съ одного полюса на другой, чтобы отречься, отступиться отъ самихъ себя, сознаться, что он враги свободы, какими и было всегда въ сущности. Когда Брабантъ протянулъ руку Франціи, Англія поспшила съ своимъ ршеніемъ. Наша революція, любезный докторъ живуча, заразительна: это не только національная революція, но революція общечеловческая. Ирландецъ Берке, воспитанникъ іезуитской коллегіи Сентъ-Омера, отъявленный врагъ Питта обнародовалъ противъ Франціи манифестъ, за который Питтъ щедро заплатилъ ему. Англія не воюетъ съ Франціей… нтъ, она еще не ршилась на этотъ смлый шагъ, но она предоставляетъ Бельгію императору Леопольду и на другомъ конц свта придирается къ нашей союзниц Испаніи. Поэтому, Людовикъ XVI увдомилъ вчера собраніе, что вооружаетъ четырнадцать кораблей. Вотъ по поводу этого и будутъ сегодня пренія. Кому принадлежитъ иниціатива войны? вотъ вопросъ. Король уже устраненъ отъ внутреннихъ длъ и юстиціи, если онъ будетъ устраненъ и отъ военнаго вдомства, что же ему останется? Съ другой стороны мы-то съ вами, докторъ, можемъ откровенно обсудить этотъ пунктъ, котораго не смютъ касаться въ Палат,— съ другой стороны нельзя вполн доврять королю. До сихъ поръ революція совершалась,— и я боле чмъ кто-либо содйствовалъ тому, чмъ очень горжусь!— революція совершалась только, когда мы ломали шпагу въ рук короля. Всего опасне оставлять въ его рукахъ, конечно, военныя дла. И вотъ я, врный данному общанію, я потребую, чтобы они было ему оставлены, я буду рисковать своей популярностью, своей жизнью, быть можетъ, настаивая на этомъ требованіи, я заставлю принять декретъ, который доставить королю побду и торжество. А между тмъ, что длаетъ въ эту минуту король? Онъ посылаетъ хранителя печатей искать въ архивахъ парламента старыя формулы протеста противъ генеральныхъ штатовъ, разумется для того, чтобы составить тайный протестъ противъ собранія. Ахъ! вотъ въ чемъ несчастье, любезный Жильберъ, слишкомъ много у насъ длается потихоньку, тайно, и слишкомъ мало искренно, публично, открыто, и вотъ почему я, Мирабо, разъ я преданъ королю и королев, хочу, чтобы вс знали, что я преданъ имъ. Вы говорили, что эта подлость, направленная противъ меня, смущаетъ меня, совсмъ нтъ, докторъ, она полезна мн, какъ и гроз необходимы темныя тучи и противные втра. Пойдемте, пойдемте, докторъ, вы будете присутствовать на интересномъ засданіи, ручаюсь вамъ за это.

Мирабо не лгалъ, едва онъ вошелъ въ манежъ, какъ ему пришлось доказать свое мужество. Вс кричали ему въ лицо: ‘Измна!’, одинъ показывалъ ему веревку, другой пистолетъ.

Мирабо пожалъ плечами и прошелъ, какъ Жанъ Бартъ {Знаменитый французскій морякъ умершій въ 1702 г., воспоминаніе о которомъ еще живо въ памяти народа.}, расталкивая локтями тхъ, кто стоялъ на его дорог.

Вопли сопровождали его до самой залы, гд отдались громкимъ эхо. Едва онъ показался, какъ сотни голосовъ закричали: ‘А! вотъ онъ измнникъ! ораторъ ренегатъ! продажный человкъ!’

Трибуну занималъ Барнавъ, онъ ораторствовалъ противь Мирабо.

Мирабо пристально посмотрлъ на него.

— Ну да, сказалъ Барнавъ,— тебя называютъ измнникомъ, и противъ тебя то я и говорю.

— Ну, если ты говоришь противъ меня, отвтила. ему Мирабо,— то я могу пойти прогуляться въ Тюльери, я успю вернуться, пока ты кончишь.

Дйствительно, онъ вышелъ съ высоко поднятой головой, съ угрозой во взгляд, среди свистковъ, брани, угрозъ. Пройдя террасу des Feuillants, онъ спустился въ Тюльерійскій садъ.

На большой алле сидла молодая женщина съ вткой вервены въ рукахъ, вокругъ нея собрался кружокъ. Въ лво отъ нея одно мсто оказалось свободнымъ. Мирабо взялъ стула, и услся.

Половина окружавшихъ эту даму встали и удалились. Мирабо съ улыбкой смотрлъ на нихъ. Молодая женщина съ улыбкой протянула ему руку.

— Какъ! баронесса, вы, значитъ, не боитесь заразиться чумою? спросилъ онъ.

— Любезный графъ, отвтила молодая женщина,— говорятъ, будто вы склоняетесь на нашу сторону, и я перетягиваю васъ въ нашъ лагерь.

Мирабо улыбнулся, и три четверти часа болталъ съ молодой женщиной, это была Анна-Луиза-Жермена Неккеръ, баронеса Сталь.

— Ахъ! извините, баронесса! сказалъ онъ, вынимая свои часы.— Барнавъ говоритъ противъ меня. Когда я вышелъ изъ собранія, онъ говорилъ уже цлый часъ, прошло три четверти часа, какъ я имю счастіе бесдовать съ вами: значитъ, скоро будетъ два часа, какъ говорить мой обвинитель, его рчь подходить къ концу, я долженъ отвтить ему.

— Идите, отвчайте и мужайтесь! сказала баронесса.

— Дайте мн эту втку, баронесса, она будетъ моимъ талисманомъ.

— Берегитесь, любезный графъ, желзнякъ — дерево похоронныхъ возліяній.

— Ничего, все-таки дайте, когда спускаешься въ циркъ, не мшаетъ имть внокъ мученика.

— Правда, трудно представить себ что-нибудь глупе вчерашняго національнаго собранія, сказала г-жа Сталь.

— Ахъ! баронесса, къ чему выставлять числа?

Взявъ отъ нея втку вервены, которую она дала ему, конечно, въ награду за эту остроту, Мирабо любезно ей поклонился и отправился въ собраніе.

Барнавъ спустился съ трибуны среди привтствій всей залы, онъ произнесъ одну изъ гхъ многословныхъ, и въ сущности, пустыхъ рчей, какія нравятся всмъ партіямъ.

Едва Мирабо показался на трибун, какъ противъ него разразился громъ криковъ и ругательствъ. Но онъ ждалъ, поднявъ свою мощную руку, и пользуясь промежуткомъ тишины, какіе настаютъ во время бурь и мятежей, закричалъ:

— Я очень хороню зналъ, что отъ Капитолія недалеко до Тарпейской скалы.

Величіе генія такъ велико, что эти слова заставили замолкнуть самыхъ свирпыхъ его противниковъ.

Разъ, что Мирабо водворилъ молчаніе, побда была на половину имъ выиграна. Онъ потребовалъ, чтобы право объявленія войны было предоставлено королю. Это требованіе было слишкомъ велико, ему отказали. Тогда борьба сосредоточилась на поправкахъ, главная атака была отражена, приходилось отвоевывать поле битвы частичными атаками: онъ пять разъ возвращался на трибуну.

Барнавъ говорилъ два часа, впродолженіи трехъ часовъ Мирабо нсколько разъ всходилъ на трибуну, наконецъ, онъ добился слдующаго:

Король иметъ право длать приготовленія, направлять войска, какъ онъ того пожелаетъ, предлагаетъ войну собранію, которое не ршаетъ ничего безъ санкціи короля.

Чего-бы онъ не добился безъ маленькой брошюры, даромъ раздававшейся сперва неизвстнымъ разнощикомъ, а затмъ г-номъ де-Визиромъ, и озаглавленной: ‘Великая измна господина Мирабо?’

При выход изъ засданія, Мирабо чуть не разорвали на части. За то Барнава народъ съ торжествомъ понесъ на рукахъ.

Бдный Барнавъ, недалекъ день, когда, ты, въ свою очередь услышишь:

— Великая измна г-на Барнава!

XXXII.
Элексиръ жизни.

Мирабо вышелъ изъ собранія торжествуя, съ высоко поднятой головой. Пока этотъ могучій титанъ стоялъ лицомъ къ лицу съ опасностью, онъ думалъ объ одной опасности, а не о своихъ силахъ.

Съ нимъ случилось тоже самое, что съ маршаломъ Саксонскимъ посл сраженія при Фонтенуа: изнуренный, больной, онъ весь день оставался на лошади, выказавъ боле стойкости, чмъ самый мужественный воинъ изъ его войска, но, когда, англійское войско было разбито, когда вслдъ за бгущими англичанами быль посланъ послдній пушечный выстрлъ, онъ замертво упалъ на поле битвы, только что имъ отвоеванное.

То же самое было и съ Мирабо. Вернувшись къ себ, онъ легъ на подушки, посреди цвтовъ.

У Мирабо было дв страсти: женщины и цвты.

Впрочемъ, съ самаго начала сессіи его здоровье видимо портилось. Хотя природа одарила его мощнымъ организмомъ, но онъ такъ много выстрадалъ и физически и нравственно отъ всхъ преслдованій и заключеній въ тюрьм, что никогда не пользовался полнымъ здоровьемъ.

На этотъ разъ онъ чувствовалъ, что дло серьезне обыкновеннаго и только слабо возражалъ своему лакею, предлагавшему сходить за докторомъ, въ это время у его двери позвонили, и затмъ къ нему вошелъ докторъ Жильберъ.

Мирабо протянулъ ему руку и привлекъ его къ себ на подушки, среди листьевъ и цвтовъ.

— Я не хотлъ возвращаться домой не поздравивъ васъ, дорогой графъ, сказалъ Жильберъ.— Вы мн общали побду, но вы одержали не только побду, но и добились тріумфа.

— Да, но, какъ видите’, этотъ тріумфъ и побда похожи на побду Пирра, еще одна такая побда, докторъ, и я погибъ!

Жильберъ внимательно посмотрлъ на Мирабо.

— Дйствительно, вы больны, промолвилъ онъ.

Мирабо пожалъ плечами.

— При моемъ образ жизни всякій другой сто разъ умеръ-бы, сказалъ онъ.— У меня два секретаря, и они оба дошли до изнеможенія, въ особенности Пеллинкъ, переписывающій черновыя, написанныя моимъ отвратительнымъ почеркомъ и безъ котораго я не могу обходиться, такъ какъ онъ одинъ можетъ меня читать и понимать. Пеллинкь уже три дня въ постели. Докторъ, укажите мн на что-нибудь, не скажу, чти заставило-бы меня жить, но что дало-бы мн больше силы, пока я живу.

— Что вы хотите! сказалъ Жильберъ, пощупавъ пульсъ больного,— разв можно давать совты при такомъ организм, какъ вашъ? Посовтуйте спокойствіе человку, черпающему свои силы главнымъ образомъ въ движеніи, посовтуйте умренность генію, который крпнетъ среди излишествъ! Если я прикажу вамъ вынести изъ вашей комнаты эти цвты и растенія, выдляющіе кислородъ днемъ и углекислоту ночью, то при вашей потребности къ цвтамъ, вы станете больше страдать отъ ихъ отсутствія, чмъ страдаете отъ присутствія. Если я вамъ посовтую поступить съ женщинами, какъ съ цвтами и удалять ихъ особенно на ночь, вы мн отвтите, что предпочитаете умереть… Живите-же, любезный графъ, при условіяхъ вашей жизни, только окружайте себя цвтами безъ запаха и, если возможно, любовью безъ страсти.

— О! въ этомъ послднемъ отношеніи, докторъ, вамъ не остается желать ничего большаго. Я слишкомъ пострадалъ отъ страстной любви, чтобы снова отважиться на нее: три года тюрьмы, смертный приговоръ и самоубійство любимой мною женщины, убившей себя изъ-за другого, совершенно вылчили меня отъ этого рода любви. Какъ я вамъ говорилъ, я одну минуту мечтала, о чемъ-то великомъ: я мечталъ о союз Елизаветы съ графомъ Эссексъ, Анны Австрійской и Мазарини, Екатерины II и Потемкина: но то была одна мечта. Я боле не видалъ этой женщины, за которую я борюсь и, по всей вроятности, никогда ее не увижу… Послушайте, Жильберъ, нтъ большей муки, какъ чувствовать, что носишь въ себ важные и огромные проэкты, благоденствіе цлаго королевства, торжество своихъ друзей, уничтоженіе враговъ, и, благодаря злой шутк, капризу судьбы и случая, все это ускользаетъ отъ васъ. О! какъ они заставляютъ меня искупать безумства моей молодости, и какъ имъ самимъ придется искупить ихъ! Отчего они не довряютъ мн, наконецъ? Кром двухъ или трехъ случаевъ, когда они довели меня до крайняго раздраженія, и я принужденъ былъ напасть на нихъ, чтобы дать имъ почувствовать силу своихъ ударовъ, разв я не былъ имъ преданъ съ начала и до конца? разв я не стоялъ за абсолютное veto, когда самъ Неккеръ довольствовался veto пріостанавливающимъ? разв я не быль противъ ночи 4 августа, въ которой я не принималъ участія и которая лишила дворянство его привилегій? разв я не протестовала, противъ объявленія права’ человка, не потому что хотлъ что-либо вычеркнуть изъ него, но потому что полагалъ, что день этого объявленія еще не насталъ. Сегодня, сегодня, наконецъ, разв я не оказалъ имъ услугу, на какую они не смли надяться? разв я не добился цною своей чести, своей популярности, своей жизни, большаго, чмъ могъ бы добиться для нихъ всякій другой человкъ, будь онъ министръ, или принцъ крови? И когда я подумаю,— хорошенько поразмыслите о томъ, что я вамъ скажу, вы, великій философъ, такъ какъ паденіе монархіи можетъ быть зависитъ отъ этого,— когда я подумаю, что я, для котораго видть королеву такая великая милость, что она могла быть оказана мн всего одинъ разъ, когда я подумаю, что если бы мой отецъ не умеръ наканун взятія Бастиліи, и если бы приличіе не помшало мн выйдти изъ дому на другой день посл этой смерти, въ тотъ самый день, когда Лафайетъ былъ назначенъ главнокомандующимъ національной гвардіей, а Бальи мэромъ Парижа, то я былъ-бы сдланъ мэромъ вмсто Бальи! О! какъ все измнилось-бы тогда! король оказался бы вынужденнымъ войти въ сношенія со мною, я-бы внушилъ ему совсмъ другія мысли относительно духа и настроенія, какое слдуетъ внушить жителямъ города, таящаго въ себ революцію, я-бы завоевалъ его довріе и, прежде чмъ зло успло бы такъ укорениться, я заставилъ бы его прибгнуть къ боле ршительнымъ мрамъ самосохраненія. Вмсто всего этого, я только простой депутатъ, и меня, человка подозрительнаго, которому завидуютъ, котораго ненавидятъ и боятся, меня отстранили отъ него, оклеветали въ глазахъ королевы! Поврите-ли, докторъ, увидя меня, она поблднла. Это совершенно естественно, разв ее не уврили, что я виновникъ 5 и 6 октября? Итакъ, ‘продолженіи этого года, я сдлалъ-бы все, что мн помшали сдлать, между тмъ, какъ теперь, о! теперь, я боюсь, уже слишкомъ поздно поправить здоровье монархіи, какъ и мое собственное.

На лиц Мирабо показалось выраженіе глубокаго страданія, и онъ схватился рукою за грудь.

— Вы страдаете, графъ? спросилъ Жильберъ.

— Страшно страдаю! Бываютъ дни, когда, честное слово, я подозрваю, что т, кто длаютъ мн нравственное зло своей клеветой, причиняютъ и физическое мышьякомъ. Врите вы въ ядъ Борджіа, aqua tofana Перузіи, въ порошокъ Вуазенъ, докторъ?

— Нтъ, но я врю въ раскаленное лезвіе, сжигающее ножны, врю въ лампу, отъ разгорвшагося пламени которой лопается стекло.

Жильберъ вынулъ изъ кармана хрустальный флакончикъ съ зеленоватой жидкостью.

— Вотъ, мы сейчасъ сдлаемъ опытъ, графъ, сказалъ онъ.

— Какой? съ любопытствомъ спросилъ Мирабо, смотря на флаконъ.

Одинъ изъ моихъ друзей, котораго я желалъ бы видть также однимъ изъ вашихъ, человкъ глубоко свдущій въ естественникъ наукахъ и, какъ онъ увряетъ, въ наукахъ сокровенныхъ, даль мн рецептъ этого напитка, какъ общаго противоядія, какъ всеобщую панацею, почти какъ элексиръ жизни. Часто, когда мною овладваютъ мрачныя мысли, доводящія нашихъ сосдей англичанъ до меланхоліи, я выпиваю нсколько капель этого ликера и, признаюсь, дйствіе его бывало быстрое и благотворное. Хотите попробовать?

— Изъ вашихъ рукъ, дорогой докторъ, я готовъ все принять, даже цикуту, а тмъ боле элексиръ жизни. Надо смшать его съ чмъ-нибудь или онъ пьется чистымъ?

— Нтъ, такъ какъ этотъ ликеръ слишкомъ крпокъ. Прикажите нашему лакею принести на ложк нсколько капель водки или спирта.

— Чортъ побери! спирту или водки для разбавленія вашего напитка! Да это огонь въ жидкомъ вид! Я не зналъ, что кто-либо изъ смертныхъ пилъ его посл того, какъ Прометей налилъ его прародителю человческаго рода. Только, предупреждаю васъ, я сомнваюсь, чтобы мой лакей нашелъ въ дом хотя-бы шесть капель водки. Я не похожъ на Питта, и не почерпаю въ ней своего краснорчія.

Однако, черезъ нсколько секундъ лакей вернулся съ нсколькими каплями водки.

Жильберъ прибавилъ къ ней столько же капель ликера изъ своего флакона, моментально, смсь этихъ двухъ жидкостей приняла цвтъ полыни, и Мирабо, взявъ ложку, выпилъ ея содержимое.

— Уфъ! вы хорошо сдлали, докторъ, предупреди въ меня, что ваше лкарство такое крпкое, мн, право, кажется, что я проглотилъ молнію.

Жильберъ улыбнулся и ждалъ съ полнымъ довріемъ. Съ минуту Мирабо просидлъ, въ такой поз точно эти нсколько капель пламени сжигали его внутренность: опустивъ голову на грудь, онъ сжималъ руками животъ. Вдругъ онъ поднялъ голову и сказалъ:

— Ахъ! докторъ, вы, дйствительно, дали мн выпить жизненнаго элексира.

И онъ всталъ, вздохнувъ полной грудью, высоко закинувъ голову и поднявъ вверхъ руки.

— Пусть теперь рушится монархія, воскликнулъ онъ,— я чувствую въ себ силу поддержать ее!

Жильберъ улыбнулся.

— Вы, значить, чувствуете себя лучше? спросилъ онъ.

— Скажите мн, докторъ, гд продается этотъ напитокъ и хотя бы съ меня потребовали за каждую его каплю по брильянту равной съ ней величины, хотя бы мн пришлось отказаться отъ всякой другой роскоши для покупки этой роскоши жизни и силы, даю вамъ слово, что я пріобрту это жидкое пламя, и тогда сочту себя непобдимымъ.

— Общайте мн, графъ, принимать этотъ ликеръ только два раза въ недлю, обращаться только ко мн для его возобновленія, и я подарю вамъ этотъ флаконъ.

— Подарите, я вамъ общаю все, что хотите.

— Возьмите, но это еще не все. Вы мн сказали, что заведете лошадей и карету?

— Да.

— Въ такомъ случа, живите за городомъ, эти цвты портятъ воздухъ вашей комнаты, но будутъ очищать воздухъ вашего сада, ваши ежедневныя поздки въ Парижъ, и обратно, окажутся благотворными для васъ. Постарайтесь выбрать себ помщеніе на возвышенности, въ лсу или на берегу рки, въ Бельвю, въ Сенъ-Жермен или въ Аржантейл.

— Аржантейль! воскликнулъ Мирабо,— я именно туда послалъ своего лакея поискать дачу. Тейчъ, вы, кажется, нашли тамъ нчто подходящее для меня?

— Точно такъ, ваше сіятельство, отвчала, слуга, присутствовавшій при лченіи Жильбера,— да, прекрасный домъ, о которомъ мн говорилъ мой соотечественникъ, нкій Фрицъ. Онъ, кажется, жилъ тамъ съ своимъ господиномъ, иностраннымъ банкиромъ. Этотъ домъ свободенъ, и ваше сіятельство можетъ занять его, когда вамъ будетъ угодно.

— Гд этотъ домъ?

— За Аржантейлемъ, его называютъ дворецъ Марэ.

— О! я знаю его, сказалъ Мирабо,— очень хорошо, Тейчъ. Когда мой отецъ выгонялъ меня изъ своего дома, провожая проклятіями и палочными ударами… Вы знаете, докторъ, что мой отецъ жилъ въ Аржантейл?

— Знаю.

— И такъ, говорю я, когда онъ выгонялъ меня, мн случалось часто гулять вокругъ стнъ этой прекрасной дачи и говорить, какъ Горацій, извините, если моя цитата окажется не врной: О rus, quan do te aspiciam?

— Въ такомъ случа, любезный графъ, настало время осуществить вашу мечту. Позжайте осмотрть замокъ Марэ, переселитесь въ него… чмъ скоре, тмъ лучше.

Мирабо задумался и потомъ обратился къ Жильберу:

— Послушайте, докторъ, вы обязаны наблюдать за больнымъ, котораго вы воскресили, всего только пять часовъ, дни теперь длинные, погода прекрасная, сядемъ въ карету и подемъ въ Аржантейль.

— Хорошо, подемъ въ Аржантейль. Разъ, что я взялся за лченье столь драгоцннаго здоровья, какъ ваше, надо ко всему относиться внимательно… Подемъ осматривать вашу будущую дачу!

Конецъ второго тома.

ГРАФИНЯ ШАРНИ

ТОМЪ II

I.Королева.

II.Король.

III.Господинъ де-Возиръ.

IV.Господинъ Бозиръ показывается въ своемъ свт&#1123,.

V.Эдипъ и Лотъ.

VI.Гамэнъ доказываетъ, что онъ, дйствительно, мастеръ надъ мастерами, самый главный мастеръ.

VII.Бесда вовсе не о замкахъ и ключахъ.

VIII.Оказывается, что судьба покровительствуетъ пьяницамъ.

IX.Что значитъ случай.

X.Машина Гильотина.

XI.Вечеръ въ павильон Флоры.

XII.Что двадцать лтъ тому назадъ видла королева въ графин, въ замк Таверней.

XIII.Цлитель тла и цлитель души.

XIV.Monsieur отрекается отъ Фавра, а король присягаетъ конституціи.

XV.Дворянинъ.

XVI.Предсказаніе Каліостро исполняется.

XVII.Гревская площадь.

XVIII.Монархія спасена.

XIX.Возвращеніе на ферму.

XX.Питу-сидлка.

XXI.Питу наперсникъ.

XXII.Питу географъ.

XXIII.Питу занимается экипировкой.

XXIV.Аббатъ Фортье даетъ новое доказательство своего контръ-революціоннаго направленія.

XXIV.Объявленіе правъ человка.

XXV.Подъ окномъ.

XXVII.Отецъ Клуисъ снова появляется на сцен.

XXVIII.Бготня въ запуски.

XXIX.Засада на волка.

XXX.Посл бури.

XXXI.Великая измна господина Мирабо.

XXXII.Элексиръ жизни.

Читайте также:

I.
Королева.

II.
Король.

III.
Господинъ де-Возиръ.

IV.
Господинъ Бозиръ показывается въ своемъ свт&#1123,.

V.
Эдипъ и Лотъ.

VI.
Гамэнъ доказываетъ, что онъ, дйствительно, мастеръ надъ мастерами, самый главный мастеръ.

VII.
Бесда вовсе не о замкахъ и ключахъ.

VIII.
Оказывается, что судьба покровительствуетъ пьяницамъ.

IX.
Что значитъ случай.

X.
Машина Гильотина.

XI.
Вечеръ въ павильон Флоры.

XII.
Что двадцать лтъ тому назадъ видла королева въ графин, въ замк Таверней.

XIII.
Цлитель тла и цлитель души.

XIV.
Monsieur отрекается отъ Фавра, а король присягаетъ конституціи.

XV.
Дворянинъ.

XVI.
Предсказаніе Каліостро исполняется.

XVII.
Гревская площадь.

XVIII.
Монархія спасена.

XIX.
Возвращеніе на ферму.

XX.
Питу-сидлка.

XXI.
Питу наперсникъ.

XXII.
Питу географъ.

XXIII.
Питу занимается экипировкой.

XXIV.
Аббатъ Фортье даетъ новое доказательство своего контръ-революціоннаго направленія.

XXIV.
Объявленіе правъ человка.

XXV.
Подъ окномъ.

XXVII.
Отецъ Клуисъ снова появляется на сцен.

XXVIII.
Бготня въ запуски.

XXIX.
Засада на волка.

XXX.
Посл бури.

XXXI.
Великая измна господина Мирабо.

XXXII.
Элексиръ жизни.