Графиня Шарни. Том I, Дюма Александр, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 206 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

Графиня Шарни

Романъ
Александра Дюма

ИЗЪ ВРЕМЕНЪ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

ПЕРЕВОДЪ Н. ЧУЙКО

ТОМЪ I

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. СУВОРИНА
1901

I.
Кабачокъ у Севрскаго моста.

6-го октября у дверей кабачка близъ Севрскаго моста остановился человкъ лтъ 45 въ костюм рабочаго, т. е. въ бархатныхъ панталонахъ и въ кожаномъ передник съ карманами, какіе носятъ кузнецы и слесаря. Обутъ онъ былъ въ срые чулки и башмаки съ мдными пряжками, а на голов его красовалась мховая шапка, цлый лсъ сдоватыхъ волосъ вырывался изъ подъ нея, густыя брови оттняли его большіе, выпуклые глаза, умные и живые, такъ быстро мнявшіе свое оттнки, что было трудно ршить, срые они или зеленые, голубые или черные. Носъ, скоре большой, чмъ средній, толстыя губы, блые зубы дополняли это лицо, сильно загорвшее отъ солнца.

Человкъ этотъ, хотя и не высокаго роста, былъ прекрасно сложенъ, съ маленькими ногами, руки его, тоже небольшія, были бы изящны, если бы не ихъ бронзовый цвтъ, свойственный всмъ рабочимъ, имющимъ дло съ желзомъ.

Но, если посмотрть на эту руку у локтя и повыше его, гд засученный рукавъ открывалъ начало мускула, сильно развитаго, то можно было замтить, что, не смотря на мощь этого мускула, кожа, его покрывавшая, была мягка, тонка, почти аристократична.

Онъ держалъ въ рукахъ двуствольное ружье, богато отдланное золотомъ, на ствол котораго виднлось имя Леклерка, оружейника, начинавшаго пріобртать извстность среди аристократіи парижскихъ охотниковъ.

Насъ, быть можетъ, спросятъ, какимъ образомъ такое прекрасное оружіе могло попасть въ руки простаго рабочаго. На это мы отвтимъ, что во время смутъ не всегда лучшее оружіе попадаетъ въ самыя блыя руки.

Этотъ человкъ пришелъ изъ Версаля и очень хорошо зналъ, что тамъ произошло, такъ какъ на вопросы содержателя кабачка, приносилъ ему бутылку вина, до котораго онъ не дотронулся, онъ отвтилъ: королева ухала съ королемъ и дофиномъ около полудня, они ршился наконецъ, поселиться въ Тюльери, теперь Парижь не будетъ, вроятно, больше нуждаться въ хлб, разъ въ немъ поселятся булочникъ, булочница и маленькій подмастерье, самъ онъ остановился тутъ, чтобы посмотрть на кортежъ.

Это послднее увреніе могло быть правдиво, хотя не трудно было замтить, что его взглядъ съ большимъ интересомъ обращался къ Парижу, чмъ къ Версалю, изъ чего можно было заключить, что онъ не счелъ себя обязаннымъ дать вполн врный отчетъ о своихъ намреніяхъ достойному трактирщику, позволившему себ допрашивать его.

Впрочемъ, черезъ нсколько минутъ, его ожиданіе было удовлетворено. На верху пригорка показался человкъ, повидимому, одной съ нимъ профессіи. Онъ подвигался медленно, видимо утомленный длиннымъ путемъ. По мр его приближенія, можно было различить черты его лица и возрастъ. Онъ могъ быть однихъ лтъ съ незнакомцемъ, то есть, можно было съ увренностью сказать, что ему было далеко за сорокъ. Лицо-же его обличало въ немъ человка съ низкими наклонностями и грубыми инстинктами.

Незнакомецъ съ страннымъ выраженіемъ смотрлъ на приближавшагося: онъ, точно, однимъ взглядомъ хотлъ измрить, сколько можно было извлечь нечистаго и дурнаго изъ сердца этого человка.

Когда рабочій, шедшій изъ Парижа, былъ всего въ двадцати шагахъ отъ незнакомца, ожидавшаго его на порог, тотъ вошелъ въ кабачекъ, налилъ изъ полной бутылки два стакана вина и вернулся къ дверямъ съ стаканомъ къ рук.

— Э! товарищъ! сказалъ онъ, — погода холодная, а дорога длинная, не выпьемъ ли мы по стакану вина, чтобы согрться и пріободриться.

Рабочій посмотрлъ вокругъ, чтобы убдиться, къ нему ли относились эти слова.

— Это вы мн говорите? спросилъ онъ.

— А то кому же, вдь кром, васъ здсь нтъ никого.

— И вы мн предлагаете стаканъ вина?

— Отчего же нтъ?

— А!

— Разв мы занимаемся не однимъ ремесломъ? Рабочій пристально посмотрлъ на незнакомца.— Мало ли кто занимается однимъ ремесломъ: главное въ томъ, подмастерье вы или мастеръ.

— Мы это узнаемъ за стаканомъ вина и бесдой.

— Хорошо, согласился рабочій и вошелъ ь кабачекъ.

Незнакомецъ показалъ ему на столъ и на стаканъ. Рабочій взялъ стаканъ и сталъ разсматривать вино, точно оно возбуждало въ немь недовріе, но успокоился, увидавъ, что незнакомецъ налилъ себ второй стаканъ до самыхъ краевъ, какъ и первый.

— Ну что же, спросилъ рабочій,— не побрезгуете вы чокнуться съ тмъ, кого сами пригласили?

— Нтъ, напротивъ. За націю!

Срые глаза рабочаго на минуту остановились на произнесшемъ этотъ тостъ.

— Да, вы хорошо сказали: за націю!

И онъ залпомъ выпилъ стаканъ, посл чего обтеръ губы рукавомъ.

— Э! э! да, это бургундское! воскликнулъ онъ.

— И даже, старое. Мн рекомендовали его: идя мимо, я зашелъ и не раскаиваюсь. Но присядьте же, товарищъ, вина еще довольно въ бутылк, а когда въ ней больше но будетъ, то найдется въ погреб.

— Что же вы тутъ длаете?

— Какъ видите, я пришелъ изъ Версаля и жду кортежа, чтобы идти съ нимъ въ Парижъ.

— Какого кортежа?

— Кортежа короля, королевы и дофина, возвращающихся въ Парижъ вмст съ дамами центральнаго рынка, всми членами національнаго собранія и подъ охраной національной гвардіи и г-на Лафайета.

— Значитъ, хозяинъ ршился хать въ Парижа.?

— Пришлось ршиться.

— Я догадывался объ этомъ сегодня въ три часа утра, когда отправлялся въ Парижъ.

— А! вы въ три часа утра вышли изъ Версаля, и не полюбопытствовали узнать, что тамъ произойдетъ?

— Нтъ, мн очень хотлось знать, что случится съ хозяиномъ, тмъ боле что, скажу безъ хвастовства, я знакомъ съ нимъ, но, вы понимаете, работа прежде всего! Вдь, у меня жена, дти, надо ихъ кормить… теперь мн придется еще трудне, такъ какъ я лишусь королевской кузницы.

Незнакомецъ не обратилъ вниманія на эти намеки.

— У васъ была, значитъ, очень спшная работа въ Париж? спросилъ онъ.

— О, да! и очень выгодная, прибавилъ рабочій, побрякивая золотыми монетами въ карман,— хотя мн выслали плату съ лакеемъ, что не совсмъ вжливо, да еще съ лакеемъ нмцемъ, такъ что не пришлось перекинуться съ нимъ ни однимъ словомъ.

— А вы не прочь поговорить?

— Еще бы! если не судачить, то поговорить всегда пріятно.

— Даже если и посудачить, не правда ли?

И они засмялись, причемъ незнакомецъ показалъ блые зубы, а рабочій — очень попорченные.

— И такъ, продолжалъ незнакомецъ съ упорной настойчивостью человка, котораго ничто не можетъ остановить,— у васъ была спшная и хорошо оплаченная работа?

— Да.

— Безъ сомннія потому, что то была работа трудная?

— Да, трудная.

— Секретныя замокъ, а?

— Невидимая дверь… Представьте себ домъ въ дом, кому-нибудь надо скрываться, и вотъ, онъ тутъ, а его нтъ. Звонятъ, лакей отворяетъ дверь.— Баринъ?— Его нтъ дома.— Нтъ, онъ дома.— Поищите! Ищутъ. Прощай. Держу пари, что не найдешь барина. Желзная дверь, понимаете, вся выложенная рзной работой. На нее наложенъ пластъ стараго дуба, такъ что невозможно отличить желзо отъ дерева.

— Да, но если постучать по ней?

— Ничего! Этотъ слой дерева на желз толщиной всего въ одну линію, но настолько плотный, что звукъ везд одинаковъ. Такъ, такъ… Видите ли, когда я кончилъ, то самъ ошибался.

— Гд же вы это длали?

— А! Это вопросъ!

— Вы не хотите сказать?

— И не могу сказать, потому что самъ не знаю.

— Вамъ завязали глаза?

— Именно. У заставы меня ждали съ каретой. Мн сказали: ‘Вы такой-то?’ Я отвтилъ: да. ‘Прекрасно, мы васъ ждемъ, садитесь.’ — Я долженъ ссть?— ‘Да’. Я слъ, мн завязали глаза. Карета хала около получаса, потомъ отворились ворота, большія ворота. Я наткнулся на первую ступеньку крыльца, поднялся еще на десять, вошелъ въ переднюю. Тамъ я нашелъ лакея нмца, который сказалъ другими.: ‘Карашо, идите прочь, васъ больше не нужно’. Т ушли. Онъ развязалъ мн глаза и показалъ, что я долженъ былъ длать. Я принялся за дло, какъ порядочный рабочій. Черезъ часа, все было готово. Мн заплатили прекрасными луидорами, снова завязали глаза, посадили въ карету, выпустили на томъ же мст, съ какого я слъ, пожелали добраго пути, вотъ и все.

— Такъ что вы ровно ничего не видли даже украдкой? Вотъ еще! Никогда нельзя завязать глаза настолько туго, чтобы не было возможности подсмотрть направо или налво.

— Гм! Гм!..

— Полноте… признайтесь, что вы кое-что видли.

— Ну, вотъ: когда я наткнулся на первую ступеньку крыльца, я воспользовался этимъ, поднялъ руку и немного сдвинулъ повязку. Тогда я увидлъ налво отъ себя деревья, изъ чего заключилъ, что находился на бульвар, но вотъ и все.

— Вотъ и все?

— Все, честное слово!

— Это не много.

— Тмъ боле, что бульвары длинны и не мало домовъ съ большими воротами и крыльцомъ, начинай отъ кафе Сентъ-Оноре до Бастиліи.

— Такъ что вы не узнали бы этого дома?

Слесарь на минуту задумался.

— Нтъ, сказалъ онъ,— я бы не могъ узнать его.

Хотя незнакомецъ позволялъ своему лицу выражать только то, что онъ желалъ, но, повидимому, он остался доволенъ этимъ увреніемъ.

— Э! замтилъ онъ, какъ бы перескочивъ на другую мысль,— неужели нтъ слесарей въ Париж, и людямъ, которымъ понадобилась секретная дверь, приходятся посылать за слесаремъ въ Версаль?

Говоря это, онъ налилъ полный стаканъ вина своему товарищу и стукнулъ пустой бутылкой по столу, чтобы хозяинъ принесъ новую.

II.
Мастеръ Гамэнъ.

Слесарь поднялъ стаканъ къ глазамъ, съ удовольствіемъ посмотрлъ на вино и отпилъ глотокъ.

— Нтъ, въ Париж не мало слесарей.— И онъ отпилъ еще нсколько капель. Тамъ есть даже мастера, продолжалъ онъ, отпивъ еще.

— Вотъ я это и говорилъ себ!

— Да, но есть мастера и мастера.

— А! улыбнулся незнакомецъ,— я вижу, вы, какъ святой Элигій, не только мастеръ, но мастеръ надъ мастерами.

— И мастеръ надъ всми. Вы нашего ремсла?

— Да, почти.

— Кто же вы?

— Оружейникъ.

— Есть у васъ съ собою что-нибудь вашей работы.

— Вотъ это ружье.

Слесарь взялъ ружье изъ рукъ незнакомца внимательно осмотрлъ его, попробовалъ вс пружины, кивкомъ головы одобрилъ звукъ огнива и прочелъ имя, вырзанное на ствол.

— Леклеръ! воскликнула, онъ.— Не можетъ быть, пріятель! Леклеру всего двадцать пять лтъ, а мы съ вами подвигаемся къ пятидесяти.

— Это правда, я не Леклеръ, но все равно, что Леклеръ.

— Какъ все равно?

— Конечно, потому что я его учитель.

— А! засмялся слесарь,— значитъ и я могу сказать: я не король, по все равно что король.

— Какъ все равно? повторилъ незнакомецъ.

— Конечно, потому что я его учитель.

— О! проговорила, незнакомецъ, вставая и отвшимая поклонъ по-военному, — я, кажется, имю честь говорить съ г-номъ Гамэнъ?

— Съ нимъ самимъ, и онъ готовь служить вамъ, сказалъ слесарь, въ восторг отъ аффекта, произведеннаго его именемъ.

— Чортъ побери! проговорилъ незнакомецъ,— я не подозрвалъ, что бесдую съ такимъ значительнымъ человкомъ.

— Какъ?

— Съ такимъ значительнымъ человкомъ.

— Съ такимъ послдовательнымъ вы хотите сказать.

— Да, да, извините, сказала, незнакомецъ,— но вы сами знаете, бдный оружейникъ не можетъ выражаться по французски какъ мастеръ, да еще какой мастеръ, учитель самого французскаго короля! Но скажите-ка, прибавилъ онъ совсмъ другимъ тономъ,— я думаю не очень-то пріятно быть учителемъ короля?

— Это почему?

— Еще бы! вдь тамъ ни одного слова нельзя сказать просто.

— Да нтъ же.

— Надо вчно говорить: ‘ваше величество, возьмите этотъ ключъ въ лвую руку. Государь, возьмите этотъ ключъ въ лвую руку. Государь, возьмите эту пилу въ правую’.

Вотъ потому-то и было хорошо съ нимъ, что, въ сущности, онъ человкъ добродушный. Когда онъ попадалъ въ кузницу, то надвалъ передник и, засучивалъ рукава рубашки, и никто бы не сказалъ, что это старшій сынъ св. Людовика, какъ его величаютъ. И его не надо было величать ни величествомъ, ни государемъ. Въ кузниц ничего этого не было. Я называлъ его хозяинъ, а онъ меня Гамэнъ. Только онъ говорилъ мн ты, а я ему вы.

— Да, но когда наставало время завтрака или обда, Гамэна посылали въ людскую, обдать съ лакеями и прислугой.

— Совсмъ нтъ, онъ никогда этого не длалъ, напротивъ, приказывалъ приносить мн въ кузницу столъ съ разными кушаньями и часто, особенно за завтракомъ, садился за столь со мною, говоря: ‘я не пойду завтракать къ королев, по крайней мр мн не надо будетъ мыть руки’.

— Я васъ не понимаю.

— Вы не понимаете, что когда король работалъ со мною, возился съ желзомъ, то, конечно, руки у него были какъ у насъ всхъ, (что не мшаетъ намъ быть честными людьми), ну и королева говорила ему съ своей заносчивой миной: ‘Фи, государь, какія у васъ грязныя руки!’ Какъ будто можно имть чистыя руки посл работы въ кузниц!

— И не говорите, сказалъ незнакомецъ,— это отвратительно.

— Видите ли, въ сущности, онъ хорошо себя чувствовалъ только въ кузн или въ своемъ географическомъ кабинет, со мною или съ своимъ библіотекаремъ, но я думаю, что меня онъ любилъ больше всхъ.

— Все равно, не очень-то пріятно быть учителемъ плохого ученика.

— Плохого ученика? воскликнулъ Гамэнъ.— О, нтъ! не говорите этого. Знаете ли, очень прискорбно, что онъ родился королемъ и принужденъ заниматься всякими глупостями, вмсто того чтобы продолжать изучать свое ремесло. Королемъ онъ всегда будетъ плохимъ — онъ слишкомъ честенъ, а слесарь изъ него вышелъ бы отличный. Былъ тамъ одинъ человчекъ, котораго я не терплъ за то, что онъ заставлялъ его терять много времени, это г-нъ Неккеръ. О! Господи! сколько времени онъ заставлялъ его терять!

— Все съ своими отчетами?

— Да, съ своими глупыми отчетами, пустыми отчетами, какъ вс говорили.

— Но скажите-ка, пріятель…

— Что такое?

— Вамъ, должно быть, чертовски выгодно было имть такого ученика?

— Вовсе нтъ, вы очень ошибаетесь, и вотъ отчего я такъ золъ на вашего Людовика XVI, вашего отца отечества, вашего возродителя французской націи, вс считаютъ меня Крезомъ, а я бденъ, какъ Іовъ.

— Вы бдны? Да куда же онъ двалъ свои деньги?

— Куда! половину онъ отдавалъ бднымъ, половину богатымъ, такъ что у него никогда не было ни гроша. Разные Куаньи, Водрельи, Полиньяки обирали его бднягу! Разъ онъ хотть уменьшить жалованье де-Куаньи. Тотъ пришелъ ждать его у дверей кузницы. Король черезъ пять минутъ посл своего ухода вернулся весь блдный и сказалъ мн: ‘ахъ! право я думалъ, что онъ меня побьетъ’.— А его жалованье, государь? спросилъ я. ‘Я его оставилъ ему’, отвчалъ онъ ‘разв возможно было сдлать иначе?’ Въ другой разъ онъ хотлъ сдлать замчаніе королев, насчетъ блья для новорожденнаго ребенка г-жи де-Полиньякъ, блья на триста тысячи франковъ, а!

— Не дурно!

— Но этого оказалось недостаточно, королева заставила его дать еще пятьсотъ тысячъ. И посмотрите на всхъ этихъ Полиньяковъ: десять лтъ тому назадъ у нихъ не было ни гроша, теперь они ухали изъ Франціи съ милліонами. Еслибы они еще были талантливы… но приставьте любого изъ нихъ къ наковальн и дайте молотокъ въ руки, имъ не выковать и подковы, дайте имъ пилу и клещи, имъ не сдлать и замочнаго <испорчено>ита… но за то говоруны, рыцари, какъ они себя называютъ, они подстрекали короля и оставили его выпутываться, какъ онъ самъ знаетъ, съ г-номъ Бальи, г-номъ Лафайетомъ и г-номъ Мирабо, тогда какъ меня, который могъ бы давать ему такіе хорошіе совты, если бы онъ захотлъ ихъ слушать, онъ оставляетъ всего съ тысячью пятью стами франковъ ренты, меня, своего учителя, своего друга, вложившаго ему пилу въ руку.

— Да, но когда вы съ нимъ работаете, вамъ всегда, что-нибудь перепадаетъ.

—тРазв, я теперь съ нимъ работаю? Во первыхъ, это бы меня компрометировало! Со взятія Бастиліи я не бывалъ во дворц. Разъ или два я встртился съ нимъ: въ первый разъ на улиц было много народа, онъ только поклонился мн, во второй разъ, это было по дорог въ Сатори, мы были одни, онъ остановилъ свою карету.— ‘Ну, здравствуй, мой добрый Гамэнъ’, сказалъ онъ со вздохомъ.— Да, да! не все идетъ какъ намъ хочется, но это васъ научитъ… ‘А жена твоя, дти, здоровы?’ перебилъ онъ меня.— Совершенно! адскіе аппетиты у всхъ, вотъ и все… ‘Вотъ, подари имъ это отъ меня’. И онъ начали, шарить во всхъ своихъ карманахъ, во всхъ и набралъ девять луидоровъ. ‘Это все, что я захватилъ съ собою, мой бдный Гамэнъ’, сказалъ онъ ‘и мн стыдно длать теб такой ничтожный подарокъ’. Дйствительно, согласитесь, что есть чего стыдиться: король, у котораго всего девять луидоровъ въ карманахъ, король даритъ товарищу, другу, девять луидоровъ!..

— И вы отказались?

— Нтъ, я сказалъ себ: надо, все-таки, взять, онъ встртитъ другого, мене совстливаго, и тотъ приметъ ихъ!— Но, все равно, онъ можетъ успокоиться, ноги моей не будетъ въ Версал, если только он не пришлетъ за мною, да и то, да и то…

— Благодарное сердце! пробормоталъ незнакомецъ.

— Вы говорите?

— Я говорю, мастеръ Гамэнъ, какъ трогательно видть, когда такая преданность, какъ ваша, переживаетъ несчастье! Послдній стаканъ за здоровье вашего ученика.

— О! право, онъ этого не стоитъ, но все равно! За его здоровье.

Онъ выпилъ.

— О, когда я подумаю, продолжалъ онъ,— что въ его погребахъ было боле десяти тысячи бутылокъ, изъ которыхъ худшая была въ десять разъ лучше этой, и что никогда ему не приходило въ голову сказать лакею:— такой-то. возьмите корзину вина и отнесите моему другу Гамэну. Да, онъ предпочелъ, чтобы это вино было выпито его тлохранителями, его швейцарцами, его солдатами Фландрскаго полка: много онъ отъ этого выигралъ, нечего сказать!

— Что длать! сказалъ незнакомецъ, отпивая вино маленькими глотками,— вс короли — неблагодарны! Но, тише! мы не одни.

Дйствительно, двое мужчинъ и рыночная торговка вошли въ кабачекъ и услись къ столу, сосднему съ тмъ, гд незнакомецъ распивалъ вино съ мастеромъ Гамэномъ.

Слесарь взглянулъ на нихъ и сталъ ихъ разсматривать съ любопытствомъ, заставившимъ улыбнуться незнакомца.

Въ самомъ дл, эти три новыхъ лица заслуживали нкотораго вниманія.

Одинъ изъ двухъ мужчинъ былъ карликъ: онъ едва достигалъ пяти футовъ, можетъ быть, онъ терялъ одинъ или два дюйма роста благодаря своимъ согнутымъ колнямъ. Лицо его дополняло его безобразіе: волосы, сальные и грязные, плоско лежали на вдавленномъ лбу, брови, дурно очерченныя, были, точно, неровныя, случайно подобранныя, глаза его въ спокойныя минуты стеклянные и тусклые, какъ у жабы, вспыхивали, когда онъ сердился и становились похожи на глаза, разьяренной зми, его приплюснутый и кривой носъ длалъ още замтне ширину его скулъ, наконець, его безобразіе доподнялъ искривленный ротъ съ желтоватыми губами и съ рдкими и черными зубами.

Съ перваго же взгляда казалось, что въ жилахъ этого человка вмсто крови течетъ желчь.

Второй мужчина, въ противоположность карлику, ноги котораго были короткія и кривыя, напоминалъ цаплю, взобравшуюся на ходули. Его сходство съ этой птицей увеличивалось еще тмъ, что онъ былъ горбатъ, какъ и она, голова его совершенно терялась между плечами, и оттуда выступали только его глаза, какъ два кровавыхъ пятна, да длинный и крючковатый носъ, похожій на клювъ. При первомъ взгляд на него являлось предположеніе, что онъ обладалъ такой же способностью вытягивать шею, какъ цапля, и могъ на разстояніи выклевывать глаза у того, кому захотлъ бы оказать эту плохую услугу. Но въ дйствительности ничего этого не было, за то руки его были одарены необыкновенной эластичностью, когда, онъ сидлъ, то ему стоило лишь протянуть палецъ, нисколько не наклоняя туловища, и онъ поднялъ платокъ, упавшій на полъ посл того, какъ горбунъ обтеръ имъ свой лобъ, влажный отъ пота и дождя.

Третій или третья, какъ угодно, была амфибія, породу которой было легко распознать, но полъ которой опредлить было трудно. Это быль мужчина или женщина лтъ тридцати четырехъ, въ щегольскомъ костюм, рыбной торговки съ золотыми цпочками, съ серьгами въ ушахъ, и головнымъ уборомъ на волосахъ и въ кружевахъ лицо ея было покрыто густымъ слоемъ румянь, блилъ и мушекъ всевозможныхъ формъ. При вид ея, у каждаго являлось сомнніе насчетъ ея пола, и вмст съ тмъ желаніе, чтобы она открыла ротъ и произнесла нсколько словъ, въ надежд, что звукъ ея голоса придастъ ея сомнительной особ характеръ, съ помощью котораго можно будетъ опредлить, что она такое представляетъ собой.

Но ея голосъ, голосъ высокаго женскаго сопрано, оставлялъ любопытнаго наблюдателя еще въ большемъ недоумніи, такъ какъ ухо не объясняло того, что давалъ глазъ, слухъ не дополнялъ зрнія.

Чулки и башмаки обоихъ мужчинъ, такъ же какъ башмаки женщины, указывали, что обладатели ихъ давно шляются по улицамъ.

— Удивительно, проговорилъ Гамэнъ,— мн кажется, что я знаю эту женщину.

— Можетъ быть, сказалъ незнакомецъ, берясь за свое ружье и надвигая шапку на глаза,— но разъ эти три лица собрались, любезный г-нъ Гамэнъ, значить у нихъ есть дло, а разъ у нихъ есть дло, ихъ надо оставить въ поко.

— Вы, значитъ, знаете ихъ?

— Да, по виду. А вы?

— Я готовъ поручиться, что гд-то видалъ женщину.

— Вроятно, при двор?

— При двор! рыбную торговку!

— Съ нкотораго времени он туда часто ходцтъ.

— Если вы ихъ знаете, назовите мн двухъ мужчинъ, это мн. поможетъ узнать женщину.

— Котораго назвать вамъ прежде?

— Кривоногаго.

— Жанъ-Поль-Маратъ.

— А! а! Горбатый?

— Просперъ Веррверъ. Ну, что же, напали вы на слдъ рыбной торговки?

— Нтъ… Однако… но нтъ, впрочемъ…

— Да. Да.

— Это… не можетъ быть!

— Да, сначала это кажется невозможнымъ.

— Это…

— Ну, я вижу, что вы его никогда не назовете, и что я долженъ назвать его: рыбная торговка — герцогъ д’Эгильонъ.

Торговка, услыхавъ это имя, вздрогнула и обернулась, такъ же какъ и два ея товарища.

Вс трое собирались встать, какъ встаютъ передъ начальникомъ, которому хотятъ выказать уваженіе. Но незнакомецъ приложилъ палецъ гъ губамъ и прошелъ мимо.

Гамэнъ послдовалъ за нимъ, ему казалось что все это онъ видитъ во сн..

Въ дверяхъ на него наткнулся какой-то человкъ, преслдуемый людьми, кричавшими ему вслдъ:

— Парикмахеръ королевы! парикмахеръ королевы!

Между этими бжавшими и кричавшими людьми находились двое, съ пиками въ рукахъ: на остріяхъ ихъ были воткнуты дв головы. То были головы двухъ несчастныхъ королевскихъ тлохранителей, Варикура и Дохютта.

— А! г-нъ Монарь! сказалъ Гамэнъ.

— Молчите, не называйте меня, проговорилъ парикмахеръ, вбгая въ кабачекъ.

— Чего они хотятъ отъ него? спросилъ слесарь у незнакомца.

— Кто знаетъ? можетъ быть, они хотятъ его заставить завить головы этихъ несчастныхъ. Въ революціонное время являются такія странныя фантазіи.

И незнакомецъ смшался съ толпою, предоставивъ Гамэну, отъ котораго онъ, по всей вроятности, узналъ все, что ему было нужно, пробираться въ свою мастерскую въ Версал.

III.
Каліостро.

Незнакомцу было тмъ легче смшаться съ толпой, что эта толпа была многочисленная. Это былъ авангардъ кортежа короля, королевы и дофина.

Изъ Версаля они выхали около часа пополудни. Королева, дофинъ, madame Royale, графъ Прованскій, госпожа Елизавета и Андрэ услись въ карету короля.

Въ ста каретахъ размстились члены національнаго собранія, объявившіе, что они съ этой минуты неразлучны съ королемъ.

Графъ Шарни и Бильо остались въ Версал, чтобы воздать послдній долгъ барону Жоржу Шарни, убитому въ ужасную ночь съ 5 на 6 октября, и чтобы не допустить изувчить его трупъ, какъ изувчили тла тлохранителей Варикура и Дехютта.

Этотъ авангардъ, ушедшій изъ Версаля за два часа до короля, такъ сказать сплотился вокругъ двухъ головъ тлохранителей, служившихъ ему знаменемъ.

Такъ какъ эти головы остановились у Севрскаго кабачка, то и авангардъ тоже остановился гамъ. Онъ состоялъ изъ пьяныхъ оборванцевъ, изображающихъ пну, плавающую на поверхности воды при всякомъ наводненіи.

Вдругъ, толпа эта пришла въ большое смятеніе. Показались штыки національной гвардіи и блая лошадь Лафайета, который халъ передъ самой каретой короля.

Лафайетъ очень любилъ всякія народныя сборища, онъ былъ настоящимъ царемъ для парижскаго народа, видвшаго въ немъ свой идеалъ. Но самъ онъ не любилъ черни.

Парижъ, какъ и Римъ, имлъ свою plebs и plebecula.

Въ особенности, онъ не любилъ экзекуцій, какія позволяла себ чернь. Мы видли, что онъ все длалъ, чтобы спасти Флесиля, Фулони и Портье де Савиньи.

Авангардъ потому-то и поспшилъ впередъ, что хотлъ скрыть свой трофей и сохранить кровавыя доказательства своей побды. Однако, люди, несшіе знамена, подкрпленные встрчей съ тріумвиратомъ въ кабачк, нашли возможность избжать Лафайета: они отказались слдовать за своими товарищами, ршивъ, что, такъ какъ его величество объявилъ о своемъ нежеланіи разставаться съ своими врными тлохранителями, то они подождутъ его величество, чтобы составить его кортежъ.

Вслдствіе этого авангардъ, подкрпивъ свои силы, выступилъ въ путь.

Толпу эту, по обимъ сторонамъ дороги, окружало населеніе сосднихъ деревень, сбжавшееся посмотрть на то, что тамъ происходило. Меньшая часть этихъ любопытныхъ присоединилась къ кортежу короля, крича и вопя вмст съ другими, но большинство оставалась по обимъ сторонамъ дороги въ качеств неподвижныхъ и безмолвныхъ зрителей.

Можно ли было изъ этого заключить, что они симпатично относились къ королю и королев.? Нтъ, такъ какъ за исключеніемъ аристократіи, вс. классы общества, даже буржуазія, боле или мене страдали отъ страшнаго голода, распространившагося по всей Франціи. Поэтому, если они не кричали ничего оскорбительнаго для короля, королевы и дофина, то молчали, а безмолвіе толпы, пожалуй, еще хуже оскорбительныхъ возгласовъ.

Вмсто того, эта толпа кричала во все горло: ‘Да здравствуетъ Лафайеть!’, причемъ тотъ снималъ по временамъ шляпу лвой рукой и салютовалъ шпагой, держа ее въ правой. Кром того, толпа кричала: ‘Да здравствуетъ Мирабо!’ когда знаменитый ораторъ высовывалъ голову въ дверца кареты, въ которой онъ сидлъ съ пятью другими депутатами, чтобы полной грудью вдохнуть воздухъ, столь необходимый для его легкихъ.

И такъ, несчастный Людовикъ XVI, котораго толпа встрчала полнымъ безмолвіемъ, слышалъ, какъ она при немъ восторженно привтствовала то, что онъ утратилъ: популярность, и то, чего ему всегда не доставало: геній.

Жильберъ, какъ и при поздк одного короля, шелъ въ толп у правой дверцы королевской кареты, т. е. со стороны королевы.

Марія-Антуанетта никакъ не могла понять твердости и стойкости Жильбера, пріобртшаго въ Америк нкоторую суровость. Она съ удивленіемъ смотрла на него, зная, что не испытывая ни любви, ни преданности къ своимъ государямъ, а только по чувству долга, онъ готовъ сдлать для нихъ все, что длается лишь изъ любви и преданности, даже больше, потому что онъ готовъ былъ умереть за нихъ, тогда какъ многіе, при всей ихъ преданности и любви, не шли на это.

По обимъ сторонамъ королевской кареты кром многихъ пшеходовъ, упорно державшихся занятаго ими мста, кто изъ любопытства, а кто изъ желанія скоре придти на помощь въ случа нужды,— шли, шлепая по глубокой грязи, рыночныя торговки и носильщики. По временамъ въ ряды ихъ възжала пушка или какой-нибудь ящикъ, нагруженный женщинами, которыя кричали и распвали во все горло. Распвали он старинную народную псню.

La boulang&egrave,re a dos &egrave,cus

Qui ne lui cotent gu&egrave,re¹).

¹ У булочницы есть экю, которыя ей достались даромъ.

Не мене громко они высказывали и свои надежды:

— Теперь мы боле не будемъ нуждаться въ хлб: мы веземъ къ себ булочника, булочницу и маленькаго поваренка.

Королева, казалось, все это слышала, но ничего не понимала. Она держала стоявшаго передъ нею маленькаго дофина, испуганно смотрвшаго на толпу.

Король, съ своей стороны, смотрлъ на все это своимъ тусклымъ, точно отупвшимъ взглядомъ. Ночью онъ очень мало спалъ, за завтракомъ плохо лъ, ему было некогда заняться своимъ туалетомъ и напудрить свою куафюру, онъ не усплъ побриться и перемнить блье и остался въ смятой рубашк, все это выставляло его въ самомъ невыгодномъ свт. Увы! бдный король не былъ привыченъ къ тяжелымъ обстоятельствамъ. Поэтому, при всякомъ затрудненіи онъ опускалъ голову. Одинъ разъ, только, онъ поднялъ голову: — на эшафот, когда она должна была упасть.

Госпожа Елизавета была тмъ ангеломъ кротости и покорности, котораго Господь послалъ этимъ двумъ осужденнымъ существамъ, ей предстояло утшать короля въ Тампл во время отсутствія королевы, и утшать королеву въ Консьержери посл смерти короля.

Графъ Прованскій, съ своей стороны, какъ и всегда, сохранялъ свой фальшивый и бгающій взглядъ глазъ: онъ хорошо зналъ, что въ эту минуту, по крайней мр, лично онъ не подвергался никакой опасности, единственный изъ всей семьи, онъ сохранилъ популярность, — отчего? неизвстно: можетъ быть оттого, что онъ остался во Франціи, тогда какъ его братъ, графъ д’Артуа, ухалъ.

Но, если бы король могъ читать въ душ графа Прованскаго, еще неизвстно, сохранилъ-ли бы онъ ту благодарность, какую почувствовалъ къ нему за тотъ образъ дйствій, въ которомъ усматривалъ преданность къ себ.

Андрэ казалась мраморной статуей, она спала не лучше королевы, ла не больше короля, но житейскія нужды точно не существовали для этой исключительной натуры. У нея также не было времени позаботиться ни о своей прическ, ни о своемъ туалет, а между тмъ, ни одинъ волосокъ но выбивался изъ ея прически, ни одна складка ея платья не была смята. Она сидла какъ статуя, не обращая никакого вниманія на окружавшую ее толпу, было очевидно, что въ голов и сердц этой женщины царила только одна единственная лучезарная мысль, въ которой вылилась вся душа ея. Только одинъ признакъ указывалъ на то, что она была жива: невольный блескъ ея глазъ, когда она встрчалась со взглядомъ Жильбера.

Не доходя сотни шаговъ до кабачка, о которомъ мы говорили, кортежъ остановился, крики усилились по всей линіи.

Королева слегка высунулась въ дверцу, и это движеніе, похожее на поклонъ, вызвало въ толп, долгій ропотъ.

— Г-нъ Жильберъ? сказала она.

Жильберъ подошелъ къ ней. Съ самаго Версаля онъ держалъ шляпу въ рук, а потому ему не пришлось снять ее, чтобы выказать свое почтеніе королев.

— Государыня? проговорилъ онъ.

Одна интонація, съ какой онъ произнесъ это слово, указывала, что Жильберъ былъ весь къ услугамъ королевы.

— Г-нъ Жильберъ, спросила королева,— что такое поетъ, что говоритъ, что кричитъ вашъ народъ?

Но самой форм этой фразы было видно, что королева давно приготовила ее, и что она давно вертлась у нея на язык, прежде чмъ она ее бросила въ лицо этой толп.

Жильборъ вздрогнулъ, какъ бы говоря: ‘Все та-же!’

— Уны, государыня, проговорилъ онъ съ глубокой грустью,— этотъ народъ, котораго вы называете моимъ, былъ прежде вашимъ, и скоро пополнится двадцать лтъ, какъ г-нъ де-Врнекъ, очаровательный придворный, котораго я напрасно ищу здсь, показывалъ вамъ съ балкона городской ратуши этотъ самый народъ, кричавшій: ‘Да здравствуетъ дофина!’ и говорилъ вамъ:— ‘Ваше Величество, передъ вами двсти тысячъ влюбленныхъ’.

Королева прикусила губы, невозможно было ни смутить этого человка, ни поставить его въ тупикъ.

— Да, это правда, сказала королева,— это только доказываетъ, что народъ легко мняетъ свои чувства.

Жильберъ поклонился, но ничего не отвтилъ.

— Я вамъ предложила вопросъ, г-нъ Жильберъ, сказала королева съ настоичивостью, какую она выказывала во всемъ, даже въ вещахъ ей очень непріятныхъ.

— Точно такъ, государыня, и я отвчу, если ваше величество настаиваетъ. Народъ поетъ:

La boulang&egrave,re a dos &egrave,cus

Qui no lui cotent gu&egrave,re.

Вы знаете, кого народъ называетъ булочницей?

— Да, знаю, что эту честь онъ оказываетъ мн, и уже привыкла къ этимъ прозвищамъ, прежде онъ меня называлъ г-жей Дефицитъ. Существуетъ какая-нибудь аналогія между первымъ прозвищемъ и вторымъ?

— Да, государыня, и, чтобы удостовриться въ этомъ, вамъ стоитъ лишь хорошенько вдуматься въ два первыхъ стиха, которыя я сказалъ вамъ:

La boulang&egrave,re а des ecus

Qui ne lui cotent gu&egrave,re.

Королева повторила:

А des cus qui ne lui cotent gu&egrave,re…

Я не понимаю.

Жильберъ молчалъ.

— Ну, что-же! съ нетерпніемъ возразила королева,— разв вы не слышите, что я не понимаю?

— Ваше величество настаиваетъ на объясненіи?

— Конечно.

— Это означаетъ, государыня, что у вашего величества были очень податливые министры, въ особенности министръ финансовъ, г-нъ де-Колоннь, напримръ. Народу извстно, что вашему величеству стоило только попросить, чтобы деньги явились, а такъ какъ просить совсмъ не трудно королев, потому что прося, она приказываетъ, то народа, и поетъ:

У булочницы есть экю, которыя ей достались даромъ, то есть, которыя стоить только попросить.

Королева судорожно сжала свою блую руку, лежавшую на красномъ бархат дверецъ.

— Ну, положимъ, я знаю теперь, что онъ поетъ, проговорила она.— Вы такъ хорошо объясняете, г-нъ Жильберъ, что я васъ попрошу перейти къ тому, что онъ говоритъ.

— Онъ говоритъ: Мы не станемъ боле нуждаться въ хлб потому, что съ нами булочникъ, булочница и маленькій поваренокъ.

— Вы объясните мн. эту вторую дерзость такъ же ясно, какъ первую, не правда-ли? Я разсчитываю на это.

— Государыня, сказалъ Жильберъ съ грустной улыбкой,— если бы вамъ угодно было вдуматься не въ слова, а въ намреніе этого народа, вы увидли-бы, что вамъ нечего такъ жаловаться на него, какъ вы это длаете.

— Посмотримъ, проговорила королева съ нервной улыбкой.— Вы знаете, докторъ, какъ я желаю все понять. Начинайте-же, я слушаю и жду.

— Не знаю, правду или ложь сказали этому народу, что въ Версал много торговали мукой, и что поэтому прекратился подвозъ муки въ Парижъ. Кто кормить этотъ бдный народъ? Булочникъ и булочница каждаго квартала. Къ кому отецъ, мужъ, сынъ съ мольбой протягиваютъ руки, когда, за неимніемъ денегъ, умираютъ съ голода ребенокъ, жена или отецъ? Къ тому-же булочнику, къ той-же булочниц. Къ кому обращають свои мольбы, посл Господа Бога, посылающаго хорошую жатву? Къ тмъ, кто роздаетъ хлбъ. Разв вы, государыня, разв король, и, даже, этотъ августйшій малютка, разв, вы вс трое не раздаватели хлба Господня? Не удивляйтесь-же, что народъ далъ вамъ это нжное прозвище и поблагодарите его за надежду, что какъ только король, королева, и г-нъ Дофинъ очутятся среди милліона голодныхъ, эти голодные ни въ чемъ не будутъ нуждаться.

Королева на минуту закрыла глаза, по движенію ея губъ и шеи казалось, что она старается проглотить свою ненависть вмст съ дкой слюной, которая жгла ей горло.

— А то, что кричитъ этотъ народъ, что онъ кричитъ тамъ, впереди и позади насъ, мы и за то должны благодарить его, такъ же какъ за прозвища, какія онъ намъ даетъ и за псни, которыя намъ распваетъ?

— О! да, государыня, и еще искренне, такъ какъ его псня, есть только выраженіе его хорошаго расположенія духа, а прозвища, которыя онъ вамъ даетъ, только проявленіе его надеждъ, въ крикахъ же своихъ онъ выражаетъ свои желанія.

— А! народъ желаетъ, чтобы г.г. Лафайетъ и Мирабо здравствовали?

Оказывается, что королева отлично понимала псни, слова и даже крики.

— Да, государыня, потому что Лафайетъ и Мирабо раздленные, какъ видите, бездной, надъ которой вы висите, могутъ соединиться, а соединясь, спасти монархію.

— Значить монархія тамъ низко упала, что спасти ее могутъ только эти два челові.ка?

Жильберъ собирался отвтить, но въ эту минуту послышались крики ужаса вмст со взрывами діавольскаго хохота, и въ толп, произошло большое движеніе, которое не только не отдалило Жильбера, но еще приблизило его къ дверцамъ кареты: онъ даже ухватился за нихъ, догадываясь, что случилось или должно случиться нчто такое, что можетъ потребовать его вмшательства для защиты королевы.

Все это движеніе произвели люди, несшіе головы, заставшие бднаго Мопара напудрить и завить ихъ, они хотли доставить себ жестокое удовольствіе показать ихъ королевъ, точно такъ же какъ другіе, а можетъ быть и т же самые, люди доставили себ удовольствіе, показать Бертье голову его тестя Фулона.

— Ради Бога, государыня, не смотрите направо, сказалъ Жильберъ.

Королева была не такая женщина, чтобы послушаться подобнаго приказанія, не удостоврившись въ причин, вызвавшей его.

Поэтому, ея первымъ движеніемъ было повернуть глаза туда, куда запрещалъ ей смотрть Жильберъ. Она страшно вскрикнула.

Но вдругъ, глаза ея оторвались отъ ужаснаго зрлища, точно они встртили нчто еще боле ужасное, и, прикованные къ голов Медузы, не могли боле оторваться отъ нея.

Это голова Медузы былъ незнакомецъ, котораго мы видли разговаривавшимъ за стаканомъ вина съ мастеромъ Гамэномъ въ кабачк у Севрскаго моста, скрестивъ руки, онъ стоялъ, прислонясь къ дереву.

Рука королевы оторвалась отъ дверецъ и ухватилась за плечо Жильбера, онъ обернулся.

Королева сильно поблднла, посинвшія губы ея дрожали, глаза были устремлены въ одну точку.

Жильберъ могъ-бы приписать, пожалуй, это нервное возбужденіе зрлищу двухъ головъ, еслибы глаза Маріи Антуанеты остановились на одной изъ нихъ. Но взглядъ былъ устремленъ въ другую сторону. Жильберъ прослдилъ направленіе его и, между тмъ какъ королева вскрикнула отъ ужаса, онъ съ своей стороны вскрикнулъ отъ удивленія. Потомъ оба прошептали:

— Каліостро!

Человкъ, стоявшій у дерева, отлично видлъ королеву. Онъ сдлалъ рукой знакъ Жильберу, какъ-бы говоря ему:

— Пойдемъ!

Въ эту минуту кареты тронулись въ путь, и королева машинально, инстинктивно толкнула Жильбера, чтобы онъ не попалъ подъ колеса.

Онъ подумалъ, что она толкаетъ его къ тому человку.

Еслибы королева и не толкнула его, но разъ онъ узналъ его, то уже никакъ не могъ не идти къ нему.

Поэтому онъ остановился и предоставилъ кортежу идти впередъ, а самъ, слдуя за ложнымъ работникомъ, который по временамъ обертывался, чтобы посмотрть, слдуетъ-ли тотъ за нимъ, вошелъ въ маленькую улицу по сосдству съ Бельвю, и исчезъ за стной въ ту минуту, когда кортежъ скрылся по направленію къ Парижу.

IV.
Судьба.

Жильберъ слдовалъ за своимъ проводникомъ на разстояніи около двадцати шаговъ. На половин горы шедшій впереди остановился передъ большимъ и красивымъ домомъ, вынулъ ключъ изъ кармана и отворилъ маленькую дверь, предназначенную для хозяина дома, когда онъ хотлъ выйти или вернуться безъ вдома прислуги.

Онъ оставилъ дверь полуоткрытой, что ясно указывало на его приглашеніе товарищу войти за нимъ.

Жильберъ вошелъ и захлопнулъ дверь, которая безшумно затворилась. Подобный замокъ привелъ-бы въ восхищеніе мастера Гамэна.

Войдя въ домъ, Жильберъ очутился въ коридор, стны котораго на высот человческаго роста, т. е. такъ, что глазъ не терялъ ни одной очаровательной детали, были покрыты бронзовыми панно, вылитыми по моделямъ тхъ, какими Гиберти обогатилъ двери баптистеріи во Флоренціи. Ноги утопали въ мягкомъ турецкомъ ковр. На лво была открытая дверь.

Жильберъ подумалъ, что и эта дверь была открыта нарочно для него и вошелъ въ гостиную, съ стнами обтянутыми индійской шелковой матеріей, и съ мебелью изъ такой-же матеріи. Фантастическая птица въ род тхъ, какія рисуютъ или вышиваютъ китайцы, покрывала потолокъ своими золотыми и лазоревыми крыльями и держала въ когтяхъ люстру, которая, вмст съ канделябрами великолпной работы, изображавшими связки лилій, служила для освщенія гостиной.

Одна картина украшала эту комнату: то была Мадонна Рафаэля.

Жильберъ любовался ею, когда дверь за нимъ отворилась. Онъ обернулся и увидлъ Каліостро, выходившаго изъ уборной.

Ему было достаточно одной минуты, чтобы вымыть свое лицо и руки, придать своимъ еще черными. волосамъ аристократическій видъ и совершенно перемнить костюмъ.

Это быль уже не рабочій съ грязными руками и плоскими волосами, съ обувью, запачканною грязью, въ панталонахъ изъ грубаго бархата и въ рубашк изъ небленаго полотна.

Это былъ изящный сановникъ. Его костюмъ, покрытый шитьемъ, его руки, сверкавшія брилльянтами, представляли полный контрастъ съ чернымъ костюмомъ Жильбера и его простымъ золотыми кольцомъ, подаркомъ Вашингтона.

Каліостро подошелъ съ открытымъ, улыбающимся лицомъ и открылъ свои объятія Жильберу. Тотъ бросился въ нихъ.

— Дорогой учитель! воскликнулъ онъ.

— О! возразилъ смясь Каліостро,— съ тхъ поръ, какъ мы разстались, дорогой Жильберъ, вы сдлали такіе успхи, особенно въ философіи, что теперь вы учитель, а я едва достоинъ быть вашимъ ученикомъ.

— Благодарю за комплиментъ, но, еслибы я дйствительно сдлали такіе успхи, какъ вы можете это знать? Вдь, уже восемь лтъ, какъ мы съ вами не видались.

— Неужели вы полагаете, любезный докторъ, что вы принадлежите къ тмъ людямъ, о которыхъ можно ничего не знать, когда перестаешь видаться съ ними? Правда, я восемь лтъ не видался съ вами, но могу разсказать все, что вы длали за это время почти изо дня въ день.

— О! быть не можетъ!

— Вы все еще сомнваетесь въ моемъ ясновидніи?

— Вы знаете, что я математикъ.

— То есть неврующій. Слушайте-же: въ первый разъ вы прізжали во Францію по семейнымъ дламъ, ваши семейныя дла меня не касаются, и потому…

— Нтъ, сказалъ Жильберъ, надясь привести въ затрудненіе Каліостро,— говорите все, дорогой учитель.

— И такъ, въ тотъ пріздъ вы должны были заняться воспитаніемъ вашего сына Себастьяна, помстить его въ пансіонъ въ маленькомъ город въ восемнадцати лье отъ Парижа, и устроить ваши дла съ вашимъ фермеромъ, славнымъ малымъ, котораго вы удерживали въ Париж противъ его воли, тогда какъ ему очень-бы нужно было похать къ своей жен.

— Дйствительно, учитель, вы удивительный человкъ.

— О! подождите… Во второй разъ вы прізжали во Францію по дламъ политическимъ, потомъ вы писали нкія брошюры и посылали ихъ королю Людовику XVI и, такъ какъ въ васъ еще сидитъ старый человкъ, и вы боле гордитесь одобреніемъ короля, чмъ гордились-бы одобреніемъ моего предшественника по руководству вашимъ образованіемъ, Жанъ-Жака Руссо, (который, однако, былъ-бы теперь повыше короля, еслибы еще жилъ), то вы желали знать, что думалъ о докторъ Жильбер внукъ Людовика XIV, Генриха IV и святаго Людовика. Къ несчастью, существовало одно старинное дльце, о которомъ вы не подумали, и по милости котораго я нашелъ васъ въ одинъ прекрасный день истекающимъ кровью, съ пулей въ груди въ грот на Азорскихъ островахъ, къ которымъ мое судно случайно пристало. Это дльце касалась мадемуазель Андрэ де-Таверней, превратившейся въ графинію Шарни съ самымъ благимъ намреніемъ и чтобы оказать услугу королев. И, такъ какъ королева ничего не могла отказать женщин, вышедшей замужъ за графа Шарни, то королева потребовала и получила приказъ о вашемъ арест, васъ взяли по дорог изъ Гавра въ Парижъ, посадили въ Бастилію, гд вы сидли-бы до сихъ поръ, еслибы народъ не взялъ ее. Теперь-же, какъ добрый роялистъ, вы примкнули къ королю и сдлались его врачомъ. Вчера, или скоре, сегодня утромъ, вы значительно содйствовали спасенію королевской семьи, побжавъ разбудить этого добраго Лафайета, спавшаго сномъ праведныхъ, и передъ тмъ, какъ вы увидали меня, вы, вообразивъ, что королев — которая, скажу мимоходомъ, васъ терпть не можетъ,— угрожаетъ опасность, прикрыли ее своимъ собственнымъ тломъ… Такъ-ли это? Не забылъ-ли я какой-нибудь неважной подробности, какъ, напримръ, сеанса магнетизма въ присутствіи короля, возвращенія нкой шкатулки изъ рукъ лицъ, овладвшихъ ею посредствомъ полицейскихъ? Скажите-же, и если я что-нибудь забылъ или перепуталъ, то готовъ въ томъ сознаться

Жильберъ былъ пораженъ, — этотъ странный человкъ такъ хорошо умлъ подготовлять эффекты, что можно было подумать, что онъ, какъ Богъ, обладалъ даромъ охватывать весь міръ со всми его подробностями и читать въ сердцахъ людей.

— Да, все это врно, и вы чародй, волшебникъ, Каліостро!

Каліостро улыбнулся совсмъ удовлетворенный, видно было, что онъ гордился впечатлніемъ, произведенными на Жильбера.

— А теперь, продолжалъ Жильберъ, — такъ какъ я люблю васъ, конечно, не меньше, чмъ вы меня любите, то также желаю знать, что случилось съ вами посл нашей разлуки, и попрошу васъ сказать, если вы этого не найдете нескромнымъ, въ какой части свта вы расточали свой геній и свою силу?

Каліостро улыбнулся.

— О! я, какъ и вы, видлся съ королями, даже со многими, но съ другой цлью. Вы приближаетесь къ нимъ, чтобы поддерживать ихъ, я-же приближаюсь только для того, чтобы свергать ихъ, вы пробуете создать конституціоннаго короля, и потерпите неудачу, а я съ успхомъ создаю императоровъ, королей, принцевъ и философовъ.

— Неужели? усомнился Жильберъ.

— Да. Правда, появленіе ихъ было подготовлено Вольтеромъ, д’Аламберомъ и Дидро, этими великими ненавистниками боговъ, а также примромъ милйшаго короля Фридриха, котораго мы имли несчастіе потерять. Но, какъ вы знаете, мы вс смертны, кром такихъ не знающихъ смерти людей, какъ я и графъ Сенъ-Жерменъ. Какъ бы то ни было, любезный Жильберъ, красавица королева набираетъ солдатъ, которые сражаются другъ съ другомъ, короли боле содйствуютъ низверженію престоловъ чмъ Бонифацій XIII, Климентъ VIII и семейство Борджіа содйствовали низверженію алтаря. У насъ есть, во первыхъ, Іосифъ II, брать нашей возлюбленной королевы: онъ закрылъ три четверти монастырей, завладлъ имуществомъ духовенства, выгналъ даже кармелитокъ изъ ихъ келій и прислалъ своей сестр Маріи Антуанет гравюры, изображающія бывшихъ монахинь, примряющими модныя платья и бывшихъ монаховъ, которымъ парикмахеры брють бороды. Датскій король началъ съ того, что сдлался палачемъ своего доктора Струензе и, въ качеств скоросплаго философа, говорилъ въ семнадцать лтъ: ‘Г. де-Вольтеръ сдлалъ изъ меня человка и научилъ меня мыслить’. Императрица Екатерина длаетъ такіе большіе успхи въ философіи, (хотя въ тоже время и раздробляетъ Польшу), что Вольтеръ писалъ ей: ‘Дидро, и Аламбер и я воздвигаемъ вамъ алтари’. У насъ есть еще шведская королева и, наконецъ, много князей Имперіи и всей Германіи.

— Вамъ остается только обратить папу, дорогой учитель, и такъ какъ для васъ нтъ ничего, невозможнаго, я надюсь, что это вамъ удастся.

— А! это будетъ трудно! Я только что вышелъ изъ его когтей, шесть мсяцевъ тому назадъ я еще сидлъ въ замк св. Ангела, какъ три мсяца тому назадъ вы сидли въ Бастиліи.

— Разв? и Транстеверинцы такъ же разрушили замокъ св. Ангела, какъ жители Сенть-Ангуанскаго предмстья разрушили Бастилію?

— Нтъ, мой милый докторъ, римскій народъ еще не дошелъ до этого… О, будьте покойны, когда-нибудь это совершится, папство будетъ имть свои 5 и 6 октября и, въ этомъ отношеніи, Версаль и Ватиканъ могутъ протянуть другъ другу руки.

— Но, я полагалъ, что, разъ войдя въ замокъ св. Ангела, уже нельзя изъ него выйги…

— Вотъ. еще! А Бенвенуто Челлини?

— Значитъ, какъ и онъ, вы сдлали себ крылья и, какъ новый Икаръ, перелетли черезъ Тибръ?

— Это было-бы очень трудно, такъ какъ меня помстили, ради большей предосторожности, въ очень глубокій и очень темный каземать.

— Но, вы, все-таки, вышли изъ него?

— Какъ видите.

— Вы подкупили золотомъ вашего тюремщика?

— На свое несчастіе, я попалъ на неподкупнаго тюремщика.

— Неподкупнаго? Чортъ возьми!

— Да, но, къ счастью, она. былъ не безсмертенъ, случай,— человкъ боле врующій, чмъ я, сказалъ бы Провидніе,— сдлалъ такъ, что онъ умеръ на другой день посл того, какъ въ третій разъ отказался меня выпустить.

— Онъ умеръ внезапно?

— Да.

— А!

— Надо было его замнить, и его замнили.

— А тотъ не былъ неподкупенъ?

— Тотъ, въ самый день своего вступленія въ должность, принеся мн ужинъ, сказалъ мн:— ‘кушайте хорошенько, наберитесь силъ, сегодня ночью намъ придется прохать не мало’. И этотъ молодецъ не солгалъ. Въ ту же ночь мы замучили трехъ лошадей и сдлали сто миль.

— Что же сказало правительство, когда узнало о вашемъ бгств?

— Ничего не сказало. Еще не погребенный трупъ другого тюремщика былъ одлъ въ оставленную мною одежду, затмъ былъ сдланъ изъ пистолета выстрлъ, направленный прямо въ лицо ему, пистолетъ была. брошенъ подл него, и было объявлено, что я, неизвстно какимъ образомъ, досталъ оружіе и застрлился, смерть моя была констатирована властями, и подъ моимъ именемъ былъ похороненъ тюремщикъ, такъ что я считаюсь умершимъ и, если бы я вздумалъ заявить, что я живъ, мн бы отвтили свидтельствомъ, о моей смерти и доказали мн, что я дйствительно умеръ. Но доказывать этого не понадобится, такъ какъ, въ настоящую минуту я признаю очень удобнымъ для себя исчезнуть изъ этого міра. Поэтому я временно скрылся съ горизонта и теперь снова появился подъ другимъ именемъ.

— Какъ же вы теперь называетесь, если это не нескромный вопроса.?

— Меня зовутъ баронъ Занноне, я генуэзскій банкиръ, дисконтирую подписи принцевъ, разныя хорошія бумаги, въ род бумагъ кардинала де-Рогана: къ счастью, ссужая деньги, я разсчитываю не на проценты… Кстати, не нужно ли вамъ денегъ, милйшій Жильберъ? Вы знаете, мое сердце и мой кошелекъ, сегодня, какъ и всегда къ вашимъ услугамъ.

— Благодарю васъ.

— Или вы можетъ быть думаете, что поставите меня въ затрудненіе, потому что встртили въ бдномъ рабочемъ костюм.? О! не думайте этого, это одно изъ обычныхъ моихъ переодваній, вамъ извстенъ мой взглядъ на жизнь: это длинный карнавалъ, въ которомъ вс. боле или мене замаскированы. Во всякомъ случа., слушайте, мой милый Жильберъ, если вамъ когда-нибудь понадобятся деньги, то вотъ, въ этомъ бюро хранится моя личная касса, вы слышите? главная касса находится въ Париж, въ улиц Сента-Клодъ, въ Марэ, и такъ, если вамъ понадобятся деньги, то буду ли я дома или нтъ, входите, я васъ научу отпирать мою маленькую дверь, нажмите эту пружину, — смотрите, вотъ какъ это длается,— и вы всегда найдете здсь около милліона.

Каліостро нажалъ пружину, передняя доска бюро опустилась и открыла стопы золота и связки банковыхъ билетовъ.

— Дйствительно, вы необыкновенный человкъ, засмялся Жильберъ, но, вдь вы знаете, я съ моими двадцатью тысячами ренты богаче самого короля. Скажите, вы не боитесь, что вамъ могутъ надлать непріятностей въ Париж?

— Изъ-за ожерелья? Полноте, они не посмютъ! При настоящемъ состояніи умовъ мн стоитъ сказать только одно слово, чтобы произвести мятежъ, вы забываете, что я друженъ со всми, кто теперь популяренъ: съ Лафайетомъ, Неккеромъ, графомъ Мирабо, съ вами.

— Зачмъ вы пріхали въ Парижъ?

— Кто знаетъ? можетъ быть затмъ, зачмъ вы прізжали въ Соединенные Штаты: чтобы сдлать республику.

Жильберъ покачалъ головой.

— Во Франціи нтъ республиканскаго духа.

— Мы его создадимъ въ ней, вотъ и все.

— Король станетъ сопротивляться.

— Возможно.

— Дворянство возьмется за оружіе.

— Вроятно.

— Что же вы тогда будете длать?

— Тогда мы сдлаемъ не республику, а революцію.

Жильберъ опустилъ голову на грудь.

— Если мы дойдемъ до этого, Жозефъ, это будетъ ужасно!

— Ужасно, да, если мы встртимъ на пути много людей такихъ сильныхъ, какъ вы, Жильберъ.

— Я совсмъ не силенъ, мои другъ, я только честенъ.

— Увы! это гораздо хуже, вотъ почему, мн бы хотлось убдить васъ, Жильберъ.

— Я убжденъ.

— Что вы намъ помшаетъ длать наше дло?

— Или, по крайней мр, что мы остановимъ васъ на пути.

— Вы съ ума, сошли, Жильберъ, вы не понимаете миссіи Франціи: Франція — мать вселенной, Франція должна мыслить и мыслить свободно, чтобы остальной міръ дйствовалъ такъ же, какъ она будетъ мыслить, т. е. тоже свободно. Знаете, кто разрушилъ Бастилію, Жильберъ?

— Народъ.

— Вы меня не понимаете, вы принимаете дйствіе за причину. Впродолженіе пятисотъ лтъ, мои другъ, въ Бастилію сажали графовъ, князей, вельможъ, и Бастилія оставалась цла. Вдругъ, одному безумному королю вздумалось запереть мысль, мысль, которой необходимо пространство, ширь, безконечность! Мысль сдлала трещину въ стнахъ Бастиліи, и народъ вошелъ въ эту брешь.

— Это правда, прошепталъ Жильберъ.

— Помните, что писалъ Вольтеръ г. де-Шовелину, 2 марта 1764 г., т. е. около двадцати шести лтъ тому назадъ?

— Да, но скажите, все-таки.

— Вольтеръ писалъ:

‘Все, что я вижу вокругъ, все это бросаетъ смена революціи, которая настанетъ непремнно, но быть свидтелемъ которой я не буду имть удовольствія. Французы доходятъ до всего поздно, но все-таки доходятъ. Свтъ такъ быстро разростается и разгорается, что все вспыхнетъ при первой случайности, и тогда поднимется сильный шумъ.’

‘Молодые люди очень счастливы: они увидятъ прекрасныя вещи!’

— Что вы скажете о вчерашнемъ и сегодняшнемъ шум, а?

— Ужасно!

— Что вы скажете о томъ, что видли?

— Страшно.

— Ну, вы присутствуете только при самомъ начал, Жильберъ.

— Пророкъ несчастья!

— Послушайте, три дня тому назадъ я видлъ одного доктора, человка очень почтеннаго, большого филантропа: знаете, чмъ онъ занятъ въ настоящую минуту?

— Онъ ищетъ лекарство противъ какой-нибудь опасной болзни, признанной неизлчимой?

— Да, онъ ищетъ исцленія, но не отъ смерти, а отъ жизни.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— А вотъ что, я не шучу: онъ находитъ, что имя чуму, холеру, желтую лихорадку, оспу, апоплексическіе удары, пятьсотъ съ чмъ-то смертельныхъ болзней, тысячу и боле другихъ, которыя могутъ сдлаться смертельными при хорошемъ уход! имя пушки, ружья, шпаги, сабли, кинжалы, воду, огонь, паденіе съ крышъ, вислицу, колесо, человчество обладаетъ еще недостаточнымъ количествомъ средствъ для ухода изъ жизни, тогда какъ существуетъ всего одинъ способъ вступленія въ нее, и поэтому въ эту минуту онъ изобртаетъ машину, очень остроумную, право, которую онъ намренъ поднести націи, чтобы казнить пятьдесятъ, шестьдесятъ, восемьдесятъ человкъ, мене чмъ въ одинъ часъ! Итакъ, любезный Жильберъ, не находите ли вы, что, если такой извстный докторъ, такой гуманный философъ, какъ докторъ Гильотинъ занимается подобной машиной, то слдуетъ признать, что чувствуется потребность въ подобной машин? Тмъ боле, что для меня его изобртеніе не новость, какъ для другихъ: и вотъ вамъ доказательство. Разъ, я былъ у барона де-Таверней,— э! да вы должны это помнить, вы тоже были тамъ, но тогда вы видли только одну маленькую Николь,— королева тоже случайно явилась туда, она была еще дофиной, или скоре, она еще не была дофиной, я показалъ ей эту машину въ графин, и она такъ ее напугала, что она вскрикнула и потеряла сознаніе. И вотъ, мой другъ, если вы захотите видть дйствіе этой злой машины, которая была тогда еще въ пеленкахъ, то я могу сообщить вамъ, что ее вскор станутъ испытывать, тогда я васъ предупрежу, и вы будете слпы, если не признаете перста Провиднія, которое провидитъ, что настанетъ время, когда палачу будетъ слишкомъ много дла, если станутъ придерживиться прежнихъ способовъ, и поэтому изобртаетъ новое орудіе, чтобы онъ могъ справиться съ работой.

— Графъ, графъ, въ Америк вы были боле мягки и не такъ зловщи.

— Еще бы! я былъ тамъ среди нарождающагося народа, а здсь я среди общества умирающаго: все идетъ къ могил въ нашемъ одряхлвшемъ мір, дворянство и монархія, и эта могила — настоящая бездна.

— О! я предоставляю вамъ дворянство, дворяне вдь сами отступились отъ своихъ собратій въ знаменитую ночь 4 августа, но спасемъ монархію, это палладіумъ націи.

— Что за громкія слова, милйшій Жильберъ! Разв, палладіумъ спасъ Трою? Спасемъ монархію! Вы думаете, легко спасти монархію при подобномъ корол?

— Но, вдь, онъ потомокъ великаго рода.

— Да, породы орловъ, выродившейся въ попугаевъ. Для того чтобы такіе утописты, какъ вы, могли спасти монархію, любезный Жильберъ, необходимо прежде всего, чтобы монархія сдлала нсколько усиліи, чтобы сама спасти себя. Ска жите по совсти, вы видли Людовика XVI, и часто его видите,— я знаю, вы не такой человкъ, чтобытвидть не изучая, такъ скажите откровенно, можетъ ли монархія жить, имя представителемъ подобнаго короля? Такую ли идею создали вы себ о носител скипетра? Думаете ли вы, что у Карла Великаго, Людовика Святого, Филиппа Августа, Франциска I, Генриха IV, Людовика XIV было такое дряблое тло, такія отвислыя губы, такіе неподвижные глаза, такая неврная походка? Нтъ, то были настоящіе люди, королевская мантія прикрывала тло, полное жизненныхъ соковъ, въ ихъ жилахъ текла горячая кровь, они еще не успли выродиться и измельчать. Дло въ томъ, что эти люди съ узкими взглядами стали пренебрегать самымъ основнымъ правиломъ медицины. Для сохраненія молодости и силы у животныхъ и даже у растеній, сама природа указала на скрещиваніе породъ и помсь семействъ. Какъ прививка въ царств растительномъ сохраняетъ качество и красоту породъ, такъ обратно у человка бракъ между близкими родственниками является причиной вырожденія индивидовъ, организмъ страдаетъ, чахнетъ, вырождается, когда нсколько поколніи воспроизводятся одно за другимъ изъ одной и той же родственной крови. Напротивъ того, организмъ рождаемыхъ оживляется, освжается, крпнетъ, когда вводится постороннее и новое родительское начало. Посмотрите, какіе герои начинаютъ собой великія фамиліи, и какіе слабые люди являются послди ими отпрысками знатныхъ родовъ, посмотрите на Генриха Ш, послдняго изъ Валуа, посмотрите на Гастона, послдняго изъ Медичи, на кардинала Іоркскаго, послдняго изъ Стюартовъ, на Карла VI, послдняго изъ Габсбурговъ! Бракъ между родственниками,—это первая причина вырожденія породъ, и вредъ такихъ браковъ ощутительне всего въ дом Бурбоновъ. Такъ, Генрихъ IV оказывается пять разъ прапраддомъ Людовика XV, а Марія Медичи три раза его прапрабабкой. Также Филиппъ III Испанскій и Маргарита Австрійская три раза его прапраддъ и прапрабабка. Я все это высчиталъ, какъ-то разъ, когда мн было нечего длать: изъ тридцати двухъ прапраддовъ и прапрабабокъ Людовика XV, мы находимъ шесть особа, изъ дома Бурбоновъ, пять изъ дома Медичи, одиннадцать изъ Австрійскихъ Габсбургоъ., трехъ изъ Савойскаго дома, трехъ изъ Стюартова. и одну принцессу датскую. Подвергните подобному испытанію лучшую собаку и лучшую лошадь и на четвертомъ поколніи получите простую дворняжку и клячу. Какъ же вы хотите, чтобы устояли мы, люди? Что вы скажете о моемъ вычисленіи, вы, математикъ?

— Я скажу, дорогой колдунъ, что ваше вычисленіе пугаетъ меня и напоминаетъ мн, чт’ мое мсто близъ короля.

Жильберъ взялся за шляпу и направился къ двери. Каліостро остановилъ его.

— Послушайте, Жильберъ, вы знаете, какъ я люблю васъ, вы знаете, что для того, чтобы избавить васъ отъ горя, я готовь подвергнуть самого себя тысяч скорбей… Поврьте… одному совту…

— Какому?

— Пусть король бжитъ, пусть онъ покинетъ Францію… пока еще есть время!.. Черезъ три мсяца, черезъ годъ, черезъ полгода, быть можетъ, будетъ уже слишкомъ поздно.

— Графъ, посовтуете вы солдату покинуть свой постъ, если оставаться на немъ становится опаснымъ?

— Если бы этотъ солдатъ былъ такъ окруженъ, стиснуть, обезоруженъ, что уже не могъ бы защищаться, въ особенности, если бы грозящая ему опасность угрожала жизни полумилліона людей… да, я-бы посовтовалъ ему бжать… И вы сами, Жильберъ… посовтуете это королю… Король поздне захочетъ васъ послушать, но будетъ уже слишкомъ поздно… Не откладывайте-же на завтра, скажите это ему сегодня: не откладывайте на этотъ вечеръ, скажите ему черезъ часъ!

— Графъ, вы знаете, что я по убжденію фаталистъ. Пусть будетъ, что будетъ! пока я сохраню какое-нибудь вліяніе на короля, король останется во Франціи, и я останусь съ нимъ. Прощайте, графъ, мы увидимся на пол битвы и, быть можетъ, мы съ вами рядомъ успокоимся на немъ.

— Ничего не подлаешь, прошепталъ Каліостро,— значитъ правда, что человкъ, даже самый умный, никогда не съумегъ избжать своей злой судьбы… Я васъ искалъ, чтобы сказать вамъ все, что я сказалъ: вы все слышали… Мое предсказаніе такъ же безполезно, какъ предсказаніе Кассандры… Прощайте.

— Послушайте, графъ, проговорилъ Жильберъ, останавливаясь на порог гостиной, неужели и здсь, какъ въ Америк, вы имете претензію уврять меня, что читаете судьбу людей на ихъ лицахъ?

— Я читаю ее такъ же ясно, Жильберъ, какъ ты читаешь на неб путь, проходимый свтилами, тогда какъ большинство людей считаютъ ихъ неподвижными или блуждающими безъ всякой системы.

— Но, слышите… кто-то стучится…

— Правда.

— Скажите мн судьбу того, кто стучится, какова-бы она ни была, скажите мн, какой смертью онъ долженъ умереть и когда умретъ?

— Хорошо, пойдемъ отворить ему дверь.

Жильберъ дошелъ до конца корридора, о комы говорили, съ сильно бьющимся сердцемъ, хотя и говорилъ себ, что нелпо относиться серьезно къ подобному шарлатанству.

Дверь отворилась. На порог показался человкъ, изящный, высокаго роста, съ выраженіемъ сильной воли на лиц, онъ бросилъ на Жильбера быстрый взглядъ, не лишенный тревоги.

— Здравствуйте, маркизъ, сказалъ Каліостро.

— Здравствуйте, баронъ, отвчалъ тотъ.

Замтивъ, что взглядъ новоприбывшаго снова обратился въ Жильбера, Каліостро сказалъ:

— Маркизъ, докторъ Жильберъ, одинъ изъ моихъ друзей… Мой милый Жильберъ, маркизъ Фавра, одинъ изъ моихъ кліентовъ.

Мужчины обмнялись поклонами.

— Маркизъ, возразилъ Каліостро,— пройдите пожалуйста въ гостиную и подождите меня, черезъ пять секундъ я весь къ вашимъ услугамъ.

Маркизъ еще разъ поклонился и скрылся.

— Ну, что-же? спросилъ Жильберъ.

— Вы хотите знать, какой смертью умретъ маркизъ?

— Разв, вы не общали мн сказать это?

Каліостро улыбнулся странной улыбкой, онъ нагнулся, чтобы посмотрть, не слушаютъ-ли его, и сказалъ:

— Видли вы когда-нибудь, чтобы вшали дворянина?

— Нтъ.

— Ну вотъ, такъ какъ это зрлище очень любопытное, то постарайтесь быть на Гревской площади, когда будутъ вшать Фавра.

Съ этими словами онъ довелъ Жильбера до двери на улицу.

— Послушайте, сказалъ онъ,— когда вы захотите придти ко мн не звоня, чтобы никто васъ не видлъ, и чтобы вамъ никого не видть, кром меня, толкните эту ручку справа на лво и сверху внизъ, вотъ такъ… Прощайте, извините меня, не надо заставлять ждать того, кому остается уже не долго жить.

И онъ ушелъ, оставивъ Жильбера ошеломленнымъ этой увренностью, которая могла возбудить его удивленіе, но не побдить его сомнній.

V.
Тюльери.

Тмъ временемъ король, королева и королевская семья продолжали свой путь къ Парижу.

Шествіе подвигалась медленно, постоянно задерживаемое тлохранителями, шедшими пшкомъ, рыбными торговками, хавшими верхомъ, мужчинами и женщинами съ рынка, сидвшими верхомъ на пушкахъ, разукрашенныхъ лентами, сотней каретъ съ депутатами, двумя или тремя стами телгъ съ зерномъ, захваченными въ Версал и покрытыми желтющими осенними листьями. Только въ шесть часовъ подъхала къ застав королевская карета, въ которой хали лица, переживавшія, въ данное время, столько горя, полныя такого чувства ненависти, волнуемыя такими страстями, и нкоторыя изъ нихъ дышавшія такой невинностью!

Во время дороги маленькій принцъ проголодался и попросилъ сть. Королева посмотрла вокругъ, ничего не было легче, какъ достать кусокъ хлба для дофина, такъ какъ всякій человкъ изъ народа несъ по хлбу на своемъ штык. Она поискала глазами Жильбера. Но, какъ извстно, онъ послдовалъ за Каліостро.

Если бы Жильберъ былъ здсь, королева непремнно попросила-бы у него кусокъ хлба. Но она не хотла обращаться съ подобной просьбой ни къ кому изъ народа, который она ненавидла.

Ей оставалась только прижать ребенка къ своей груди и сказать ему со слезами:

— Дитя мое, у насъ нтъ хлба, подожди до вечера, вечеромъ, можетъ быть, у насъ онъ будетъ.

Дофинъ протянулъ свою ручку къ людямъ, которые несли хлбы на своихъ штыкахъ.

— У этихъ людей онъ есть, сказалъ онъ.

— Да, дитя мое, но это ихъ хлбъ, а не нашъ, они пришли за нимъ въ Версаль, потому что, по ихъ словамъ, въ Париж они три дня не могли достать его.

— Три дня? воскликнулъ ребенокъ.— Они три дня ничего не ли, мама?

Обыкновенно, по требованію этикета, онъ называлъ свою мать Madame, но бдный малютка былъ голоденъ, какъ простое дитя бдняка, и назвалъ свою мать мамой.

— Да, ничего не ли, сынъ мой.

— Въ такомъ случа, вздохнулъ мальчикъ,— они должны быть очень голодны!

И, переставъ жаловаться, онъ постарался уснуть.

Бдное королевское дитя должно было еще не разъ до своей смерти напрасно просить хлба!

У заставы снова остановились, на этотъ разъ не для отдыха, а для того, чтобы отпраздновать прибытіе пніемъ и пляскою.

Странная остановка, полная какой-то зловщей радости и не мене ужасная чмъ предыдущія!

Дйствительно, рыбныя торговки спрыгнули съ своихъ лошадей, т.-е. съ лошадей тлохранителей, подвязавъ къ сдельной лук сабли и карабины, дамы и кавалеры съ рынка сошли съ своихъ пушекъ, которыя предстали теперь въ своей страшной нагот. Вокругъ королевской кареты образовался хороводъ, отдлившій ее и отъ національной гвардіи и отъ депутатовъ,— грозная эмблема того, что должно было случиться впослдствіи.

Хороводъ этотъ составился съ добрымъ намреніемъ, чтобы показать свою радость королевской семь, вс плясали съ одушевленіемъ, съ пснями, криками, и визгомъ, при чемъ женщины обнимали мужчинъ, которые въ свою очередь заставляли скакать и прыгать женщинъ, какъ на кермессахъ Теньера.

Все это происходило при почти наступившей темнот мрачнаго и дождливаго вечера, такъ что хороводъ, освщаемый лишь фитилями пушекъ и фейерверкомъ, принималъ фантастическій, какой-то адскій обликъ.

Посл длившихся полчаса криковъ, воплей, пнія, пляски по грязи, весь кортежъ возгласилъ громогласное ура: вс имвшіе ружья, мужчины, женщины, дти, выстрлили на воздухъ, не заботясь о пуляхъ, съ шумомъ падавшихъ въ лужи воды, точно тяжелый градъ.

Дофинъ и сестра его заплакали, они такъ испугались, что забыли о голод.

Слдуя вдоль по набережнымъ, шествіе достигло площади городской Ратуши. Тамъ войско выстроилось въ каре, чтобы не пропустить въ Ратушу никого, кром короля, королевской семьи и члновъ національнаго собранія.

Королева увидала Вебера, своего довреннаго лакея и молочнаго брата, пріхавшаго съ нею изъ Вны, онъ всми силами старался пробраться и войти за нею въ ратушу.

Она подозвала его. Веберъ подбжалъ.

Увидавъ въ Версал, что національная гвардія играла главную роль въ этотъ день, Веберъ, желая быть полезнымъ королев, одлся національнымъ гвардейцемъ и къ своему мундиру простого волонтера прибавилъ ордена офицера главнаго штаба. Главный конюшій королевы одолжилъ ему лошадь.

Чтобы не возбуждать подозрній, онъ во время дороги держался вдали, намреваясь, конечно, приблизиться къ королев, если бы онъ понадобился ей.

Онъ сейчасъ же подбжалъ, какъ только королева узнала и позвала его.

— Зачмъ ты стараешься пробраться, Веберъ? спросила королева, сохранившая привычку говорить ему ты.

— Чтобы быть поближе къ вашему величеству, государыня.

— Въ ратуш ты мн будешь совсмъ безполезенъ, Веберъ, тогда какъ можешь быть очень полезенъ въ другомъ мст.

— Гд же, государыня?

— Въ Тюльери, любезный Веберъ, въ Тюльери, гд никто насъ не ждетъ, и гд, если ты не позаботишься о насъ, мы не найдемъ ни одной постели, ни комнаты, ни куска хлба.

— А! проговорилъ король,— какая отличная идея явилась у насъ!

Королева говорила по-нмецки, а король, понимавшій нмецкій языкъ, но не говорившій на немъ, отвчалъ по-англійски.

Народъ тоже слышалъ, но ничего не понялъ. Иностранный языкъ, къ которому онъ имлъ инстинктивное отвращеніе, вызвалъ вокругъ кареты ропотъ, угрожавшій перейти въ ревъ, когда каре разступилось передъ королевской каретой и снова замкнулось за ней.

Бальи, одинъ изъ трехъ популярныхъ людей того времени, ожидалъ короля и королеву у подножія трона, для нихъ приготовленнаго: трона, дурно укрпленнаго, дурно сколоченнаго, трещавшаго подъ покрывавшимъ его бархатомъ, очень непрочнаго, наскоро возведеннаго трона.

Мэръ города Парижа сказалъ королев при этомъ второмъ путешествіи почти то же, что и при первомъ.

Король отвтилъ:

— Я всегда прізжаю въ мой добрый городъ Парижъ съ удовольствіемъ и довріемъ.

Король говорилъ тихо, слабымъ, едва слышнымъ отъ усталости и голода голосомъ. Бальи повторилъ его слова громко, чтобы вс могли ихъ слышать. Только умышленно или нтъ, онъ забылъ слова: и довріемъ.

Королева замтила это. Она рада была воспользоваться случаемъ, чтобы проявить накопившуюся въ ней горечь.

— Извините, г-нъ мэръ, сказала она настолько громко, чтобы окружавшіе ее не проронили ни одного ея слова, вы или плохо слышали, или у васъ плохая память.

— Что вамъ угодно, государыня? пробормоталъ Бальи, обращая на королеву свои глаза астронома, такъ хорошо видвшіе все, что было на неб и такъ плохо видвшіе то, что длалось на земл.

Королева возразила:

— Король сказалъ, что всегда съ удовольствіемъ и довріемъ прізжаетъ къ жителямъ своего добраго города Парижа. И такъ какъ можно сомнваться, что онъ прізжаетъ съ удовольствіемъ, то, по крайней мр, надо чтобы вс знали, что онъ прізжаетъ съ довріемъ.

Съ этими словали она поднялась по тремъ ступенькамъ трона и сла рядомъ съ королемъ, чтобы слушать рчи избирателей.

Между тмъ Веберъ, передъ лошадью котораго разступалась толпа благодаря его мундиру офицера національной гвардіи, достигъ Тюльерійскаго дворца.

Тюльери, эта королевская резиденція, былъ когда-то построенъ Екатериной Медичи и очень короткое время служилъ ей мстомъ жительства потоми, онъ былъ покинуть Карломъ IX, Генрихомъ III, Людовикомъ XIII для Лувра, а Людовикомъ XIV, Людовикомъ XV, Людовикомъ XVI для Версаля, и уже долгое время былъ лишь отдленіемъ королевскихъ дворцовъ, гд жили придворные, но куда никогда не заглядывали ни король, ни королева.

Веберъ осмотрлъ вс комнаты и, зная привычки короля и королевы, выбралъ покои, которые занимали графиня де-Ламаркъ и маршалы де-Ноайль и де-Муши.

Занятіе помщенія г-жи де-Ламарка, имло свою хорошую сторону: оно оказалось совсмъ готовымъ для принятія королевы, съ мебелью, бльемъ, занавсями и коврами, купленными Веберомъ.

Около десяти часовъ послышался стукъ кареты ихъ величествъ.

Все было готово. Веберъ побжалъ навстрчу своимъ августйшимъ господамъ и крикнулъ:

— Подавайте кушать королю.

Вошли король, королева, madame Royale, дофинъ, г-жа Елизавета и Андрэ.

Графъ Прованскій прохалъ въ Люксамбургскій дворецъ.

Король оглядывался съ тревогой, но, войдя въ гостиную, увидлъ въ полуоткрытую дверь, выходившую на галлерею, ужинъ, приготовленный въ конц этой галлереи.

Въ ту же минуту отворилась дверь, появился привратникъ и объявилъ:

— Кушать подано!

— О! что за расторопный человкъ этотъ Веберъ! радостно воскликнулъ король.— Государыня, вы ему скажете отъ меня, что я имъ очень доволенъ.

— Непремнно скажу, государь, проговорила королева.

И она вошла въ столовую со вздохомъ, служившимъ контрастомъ радостному восклицанію короля.

Тамъ были накрыты приборы для короля, королевы, madame Royale, дофина, г-жи Елизаветы. Не доставало только прибора для Андрэ.

Король былъ такъ голоденъ, что не замтилъ этого упущенія, въ которомъ, впрочемъ, но было ничего оскорбительнаго, такъ какъ оно согласовалось съ законами самаго строгаго этикета.

Но oтъ королевы ничто не ускользало, и она замтила это съ перваго взгляда.

— Король позволить графин Шарни ужинать съ нами, не правда-ли, государь? спросила она.

— Конечно! воскликнулъ король,— сегодня мы обдаемъ въ своей семь, а графиня принадлежитъ къ нашей семь.

— Государь, спросила графиня,— ваше величество изволитъ приказывать мн?

Король съ удивленіемъ посмотрлъ на нее.

— Нтъ, отвтилъ онъ,— я обращаюсь къ вамъ съ просьбой.

— Въ такомъ случа, я вопрошу ваше величество извинить меня, я не голодна.

— Какъ! вы не голодны? воскликнулъ король, не понимавшій, чтобы можно было не чувствовать голода въ десять часовъ вечера, посл столь утомительнаго дня, когда завтракъ быль въ десять часовъ утра, да еще къ тому же вс завтракали такъ плохо.

— Нтъ, государь, сказала Андрэ.

— И я также, произнесла королева.

— И я, повторила г-жа Елизавета.

— О! это напрасно, возразилъ король, — отъ хорошаго состоянія желудка зависитъ состояніе всего тла и даже ума, на этотъ счетъ есть басня у Тита-Ливія, заимствованная Шекспиромъ и Лафонтеномъ, о которой я вамъ совтую подумать.

— Мы ее знаемъ, сказала королева.— Однажды, во время мятежа, старый Мененій сказалъ ее римскому народу. Въ тотъ день римскій народъ бунтовалъ, какъ сегодня французскій. Вы правы, государь, эта басня совершенно подходитъ къ ныншнимъ обстоятельствамъ.

— Ну что-же, проговорилъ король, подавая свою тарелку для второй порціи супа,— не убждаетъ-ли васъ, графиня, это историческое сходство?

— Нтъ, государь,— и къ стыду своему я должна признаться вашему величеству, что, при всемъ желаніи повиноваться вамъ, я никакъ не могу себя заставить.

— Напрасно, графиня, этотъ супъ превосходенъ! отчего до сихъ поръ мн не подавали такого?

— Да оттого, государь, что у васъ новый поваръ графини де-Ламаркъ, покои которой мы заняли.

— Я удерживаю его на своей служб и желаю, чтобы онъ вошелъ въ составь моей прислуги… Этотъ Веберъ человкъ, поистин, удивительный!

— Да, грустно прошептала королева,— какое несчастье, что его нельзя сдлать министромъ!

Король не слышалъ этихъ словъ или не пожелалъ разслышать. Вдругъ онъ замтилъ, что Андрэ, вся блдная, стоитъ, тогда какъ королева и г-жа Елизавета сидятъ за столомъ, хотя тоже ничего не дятъ.

— Графиня, обратился онъ къ графин Шарни, — если вы не голодны, то не станете отрицать, что вы устали, если вы отказываетесь отъ ды, то не откажетесь отъ сна? Государыня обратился онъ къ королев,— отпустите, пожалуйста, графиню Шарни, за неимніемъ пищи, ей необходимъ сонъ.

Затмъ, онъ обратился къ прислуг.

— Надюсь, что не забыли приготовить постель и комнату для графини Шарни, если позабыли поставить приборъ?

— О! государь, сказала Андрэ,— какъ вы хотите, чтобы думали обо мн въ такую сумятицу? Мн. достаточно будетъ и кресла.

— Нтъ, нтъ, возразилъ король,— прошедшую ночь вы спали мало или совсмъ не спали, надо, чтобы вы хорошо выспались сегодня, такъ какъ королева нуждается не только въ своихъ собственныхъ силахъ, но и въ силахъ своихъ друзей.

Тмъ временемъ вернулся лакей, ходившій за справкой.

— I’. Веберъ, сказалъ онъ,— зная, какъ милостиво относится королева къ графин Шарни, и надясь угодить желанію ея величества, оставилъ для графини комнату, примыкающую къ комнат королевы.

Королева вздрогнула, она подумала, что если нашлась только одна комната для графини, то, слдовательно, она будетъ также и комнатой графа.

Андрэ замтила дрожь, пробжавшую по всему тлу королевы.

Ни одно изъ ощущеній одной изъ этихъ женщинъ не ускользнуло отъ замчанія другой.

— Я займу его только на эту ночь, сказала она.— Помщеніе ея величества слишкомъ тсно, чтобы я ршилась занять эту комнату и тмъ стснить государыню, въ верхнемъ этаж дворца вроятно найдется уголокъ для меня.

Королева пробормотала нсколько невнятныхъ словъ.

— Вы правы, графиня, сказалъ король,— завтра все это устроятъ и помстятъ васъ поудобне.

Графиня почтительно поклонилась королю, королев и г-ж Елизавет и вышла вслдъ за лакеемъ.

Король съ минуту слдилъ за нею глазами.

— Что за очаровательное созданье эта женщина, проговорилъ онъ.— Какое счастье для графа Шарни, что онъ напалъ на подобную рдкость при двор!

Королева прислонилась къ спинк своего кресла, чтобы скрыть свою блдность не отъ короля, который-бы ея не замтилъ, но отъ г-жи Елизаветы, которую-бы она испугала.

Она была близка къ обмороку.

VI.
Четыре свчи.

Какъ только дти кончили ужинъ, королева попросила, у короля позволеніе пойти къ себ.

— Охотно отпускаю васъ, сказала, король,— вдь вы очень утомлены, но невроятно, чтобы вы не проголодались до завтра, а потому прикажите поставить себ что нибудь закусить.

Королева ничего не отвтила и вышла, уведя обоихъ дтей.

Король остался за столомъ оканчивать ужинъ. Г-жа Елизавета такъ любила своего брата, что даже вульгарность, иногда проявлявшаяся у Людовика XVI, нисколько не измняла ея преданности. Она осталась съ королемъ, чтобы оказывать ему разныя мелкія услуги, всегда ускользающія отъ вниманія самыхъ выдресированныхъ слугъ.

Придя въ свою комнату, королева вздохнула свободно, ни одной изъ ея женщинъ не было въ Париж, такъ какъ она приказала имъ оставаться въ Версал до полученія послдующихъ распоряженій.

Она принялась разыскивать диванъ или большое кресло для себя, разсчитывая положить обоихъ дтей на свою кровать.

Маленькій дофинъ уже спалъ, бдный малютка только усплъ утолить свой голодъ, какъ сонъ охватилъ его.

Госпожа Royale не спала и, еслибы понадобилось, то не заснула-бы всю ночь: въ ней было много чертъ характера ея матери.

Усадивъ маленькаго принца въ кресло, г-жа Royale и королева стали осматриваться, какъ-бы имъ устроиться поудобне.

Прежде всего королева подошла къ одной двери: она уже хотла отворить ее, когда услыхала легкій шумъ. Она прислушалась: до ней долетлъ вздохъ, она нагнулась къ замочной скважин и увидала Андрэ, стоявшую на колняхъ на низкомъ стул и молившуюся.

Она отошла на цыпочкахъ, не сводя съ двери взгляда, въ которомъ можно было прочесть выраженіе скорби.

Противъ этой двери была другая. Королева отворила ее и очутилась въ натопленной комнат, освщенной ночникомъ, при свт котораго она съ радостью увидала дв чистыя, блыя кровати.

Нсколько слезинокъ скатилось съ ея сухихъ и воспаленныхъ вкъ, и это нсколько облегчило ея наболвшее сердце,

— О! Веберъ, Веберъ, прошептала она,— королева сказала королю, что очень жалетъ, что тебя нельзя сдлать министромъ, но мать говорить теб, что ты заслуживаешь большаго!

Такъ какъ маленькій дофинъ уже спалъ, то она хотла прежде всего уложить г-жу Royale. Но та, при всемъ своемъ почтеніи къ матери, попросила у нея позволенія помочь ей раздться, чтобы дать ей возможность самой скоре улечься.

Королева грустно улыбнулась, ея дочь думала, что она могла заснуть посл ночи, полной смертельныхъ тревогъ, посл дня, полнаго униженій! Она ршила оставить ее въ этомъ пріятномъ заблужденіи.

Он об принялись укладывать дофина. Потомъ, г-жа Royale, по своей привычк, опустилась на колни у своей кровати и начала молиться. Королева ждала.

— Мн кажется, что сегодня ты молишься гораздо дольше, чмъ обыкновенно, Тереза? сказала королева.

— Да, потому что мой братъ уснулъ, позабывъ помолиться, бдный малютка! онъ всегда молится за васъ и за короля, и я повторила его молитву посл моей, чтобы Господь непремнно исполнилъ наши просьбы.

Королева обняла юную принцессу и крпко прижала ее къ своему сердцу. Слезы, уже вызванныя за минуту передъ тмъ трогательной заботливостью добраго Вебера, теперь снова хлынули изъ ея глазъ обильнымъ ручьемъ, то были грустныя, но лишенныя горечи слезы.

Она не отходила отъ кровати г-жи Royale и неподвижно стояла возл, какъ свтлый геній материнства, пока не увидала, что глаза, принцессы закрылись, и пока рука ея, нжно сжимавшая руку матери, не выпустила ея.

Она тихонько сложила руки своей дочери, прикрыла ихъ одяломъ, чтобы она не продрогла, если въ комнат ночью станетъ холодно, нжно и осторожно поцловала лобъ будущей мученицы и ушла въ свою комнату.

Эта комната освщалась канделябромъ съ четырьмя свчами. Канделябръ стоялъ на стол, покрытомъ красной скатертью.

Королева сла къ этому столу, опустила голову на руки, уставивъ глаза въ одну точку и ничего не видя, кром этой красной скатерти.

Раза два или три она машинально встряхивала головой отъ этого кроваваго отблеска, ей казалось, что глаза ея наполняются кровью, въ вискахъ у нея стучало отъ лихорадки, и въ ушахъ стоялъ звонъ.

Потомъ, вся ея жизнь представилась ей, точно въ туман.

Она вспомнила, чти родилась 2 ноября 1755 г., въ день землетрясенія въ Лиссабон, погубившаго боле пятидесяти тысячъ человкъ и разрушившаго двсти церквей.

Она вспомнила, что въ ея первой спальн въ Страсбург коверъ изображалъ избіеніе младенцевъ, и ночью, при мерцающей въ свт ночника ей мерещилось, что кровь текла изъ ранъ бдныхъ малютокъ, между тмъ какъ лица убійцъ принимали такое страшное выраженіе, что она, въ ужас, позвала къ себ на помощь и приказала съ зарей узжать изъ этого города, который оставилъ ей такое ужасное воспоминаніе о первой ночи, проведенной ею во Франціи.

Она вспоминала, что, продолжая свои путь къ Парижу она остановилась въ дом барона де-Гавернеи, тамъ, она въ первый разъ встртила мошенника Каліостро, имвшаго впослдствіи, во время процесса ожерелья, такое ужасное вліяніе на ея судьбу, и, во время этой остановки,— такъ живо сохранившейся въ ея памяти, точно будтобы все это случилось наканун, хотя съ тхь поръ прошло двадцать лтъ,— онъ, по ея настойчивой просьб, показалъ ей и графин нчто чудовищное, какую-то машину для казни, ужасную и неизвстную, и у подножія этой машины голову, лежащую отдльно отъ туловища, и голова эта была ея собственная!

Она вспомнила, что, когда г-жа Лебренъ писала съ нея портретъ, гд она изображена молодой, прекрасной и еще счастливой женщиной, то, конечно, нечаянно,— ужасное предзнаменованіе!— придала ей ту же позу, въ какой изображена на портрет Генріетта французская, жена Карла I англійскаго и дочь Генриха IV и Маріи Медичи.

Она вспомнила, что, когда она въ первый разъ пріхала въ Версаль и, выйдя изъ кареты, едва успла ступить на мраморный дворъ, разразилась такая страшная гроза, съ такой ослпительной молніей и оглушительными ударами грома, что маршалъ. Ришелье, котораго было не легко испугать, покачалъ головой и сказалъ: ‘Дурное предзнаменованіе!’

Она вспоминала все это, смотря на клубившійся передъ нею красноватый паръ который, какъ ей казалось, все сгущался.

Въ комнат потемнло такъ замтно, что королева подняла глаза на канделябръ и увидала, что, безъ всякой причины, одна изъ свчей только что потухла.

Она вздрогнула, свча еще дымилась, и ничто не объясняло, отчего-бы она могла потухнуть.

Въ то время, какъ она съ удивленіемъ смотрла на канделябръ, ей показалось, что сосдняя съ потухшей свчей медленно блднетъ и, мало по малу, ея пламя изъ благо превращается въ красное, изъ краснаго въ синеватое, погомъ оно сдлалось тоньше и длинне, точно собиралось улетть, наконецъ, оно закачалось, какъ-бы отъ невидимаго дуновенія, и потухло.

Королева дикимъ взглядомъ смотрла на агонію этой свчи, грудь ея все боле сжималась, вытянутыя руки все приближались къ канделябру по мр того, какъ тухла свчка. Наконецъ, когда она потухла, королева закрыла глаза, опрокинулась на спинку кресла и приложила руки ко лбу, покрытому потомъ..

Такъ она просидла минутъ, десять и, открывъ глаза, съ ужасомъ увидала, что пламя третьей свчи тоже начинаетъ измняться.

Марія Антуанета сначала подумала, что это сонъ, или тяжелая галлюцинація. Она попробовала встать, но ей показалось, что она прикована къ воему креслу. Она попробовала позвать г-жу Royale, которую десять минутъ тому назадъ не согласилась бы разбудить даже за вторую корону, но голосъ, не повиновался ей, она попробовала повернуть голову, но голова ея оставалась неподвижной, точно эта третьи потухающая свча приковала къ себ и ея взглядъ и ея дыханіе. Наконецъ., какъ и вторая, эта свча тоже измнила свой цвтъ, поблднла, вытянулась, покачнулась справа налво, потомъ, слва направо, и потухла.

Тогда ужасъ, заставилъ королеву сдлать послднее усиліе, и она почувствовала, что даръ слова возвращается къ ней, съ его помощью, она захотла вернуть себ мужество.

— Меня не тревожить то, что случилось съ тремя свчами, сказала она громко, — но если четвертая потухнетъ, какъ три остальные, о! горе! горе мн!

Вдругъ, безъ всхъ, тхъ подготовленій, черезъ какія прошли другія свчи, безъ измненія въ цвт, безъ удлиненія и покачиванія, четвертая свча потухла, точно крыло смерти мимоходомъ, коснулось ея.

Королева страшно вскрикнула, встала, зашаталась, протянула руки и упала въ обморокъ.

На стукъ паденія ея тла на паркетъ, отворилась дверь въ комнату Андрэ, и графиня показалась на порог въ своемъ бломъ, пенюар, блая и безмолвная, какъ тнь.

Она остановилась на секунду, ей показалось, что среди этой тьмы виднется что-то въ род пара, она прислушалась, и ей послышалось въ воздух, колыханіе складокъ, савана.

Потомъ, опустивъ глаза, она увидала, королеву, распростертую на полу въ глубокомъ обморок.

Она сдлала шагъ назадъ, точно ея первымъ побужденіемъ было удалиться, но сейчасъ-же, она сдлала усиліе надъ собою, и не произнеся ни слова, подняла королеву съ силой, какой ни кто не подозрвалъ въ ней, и отнесла ее въ ея постель при слабомъ свт двухъ, свчей, горвшихъ въ ея комнат и черезъ открытую дверь освщавшихъ и комнату королевы.

Потомъ, вынувъ, изъ кармана флаконъ съ солями, она поднесла его къ ноздрямъ Маріи-Антуанеты.

Обморокъ королевы былъ такъ глубокъ, что несмотря на соли, прошло десять минутъ, прежде чмъ она слабо вздохнула.

При этомъ вздох, возвщавшемъ возвращеніе королевы къ жизни, Андрэ опять почувствовала желаніе уйти, но, какъ и въ первый разъ, ее удержало сознаніе долга, которое было очень сильно у нея.

Она ограничилась тмъ, что вынула свою руку изъ подъ головы Маріи-Антуанеты, и отняла отъ ея носа флаконъ съ солями. Но голова королевы тотчасъ-же упала на подушку, и Марія-Антуанега погрузилась въ еще боле глубокій обморокъ.

Андрэ, оставаясь но прежнему холодной и безстрастной, снова приподняла ее и во второй разъ, поднесла къ ея носу флаконъ съ солями, произведшій свое дйствіе.

Легкая дрожь пробжала по всему тлу королевы, она вздохнула, глаза ея открылись, она собралась съ мыслями, вспомнила ужасное предзнаменованіе и, увидя подл себя женщину, обхватила ея шею руками и закричала:

— О! защитите меня! спасите меня!

— Ваше величество, вы не нуждаетесь въ защит, вдь вы окружены друзьями, отвтила Андрэ,— и мн кажется, вашъ обморокъ совсмъ прошелъ.

— Графиня Шарни! воскликнула королева, выпуская Андрэ, которую продолжала держать въ объятіяхъ и подъ первымъ впечатлніемъ почти отталкивая ее.

Ни этотъ порывъ, ни чувство, его вызвавшее, не ускользнули отъ Андрэ. Однако, она осталась спокойной и безстрастной.

Отступивъ на шагъ, она спросила:

— Ваше величество прикажете мн помочь вамъ раздться?

— Нтъ, благодарю, графиня, я сама разднусь,— отвтила королева измнившимся голосомъ, вы нуждаетесь въ сн. <испорчено> къ себ, государыня, не для того <испорчено>, но чтобы охранять сонъ вашего <испорчено>.

Посл почтительнаго поклона королев, она <испорчено>ими и торжественными шагами <испорчено>, если бы только статуи могли ходить.

VII.
Дорога въ Парижъ.

Въ тотъ самый вечеръ, когда произошли только что разсказанныя нами событія, не мене важное событіе произвело переполохъ въ колеж аббата Вартье.

Себастьянъ Жильберъ исчезъ около шести часовъ вечера, и въ полночь еще не былъ найденъ, несмотря на самые тщательные поиски аббата Вартье и его сестры, мадемуазель Александры Вартье.

Всхъ раскрашивали о немъ, но никто ничего не зналъ. Только одной тетк Анжелик показалось, что, выходя изъ церкви около восьми часовъ, вечера, она видла, какъ онъ пробжалъ въ маленькую улицу между церковью и тюрьмой, по направленію къ парку.

Это свдніе не только не успокоило аббата Вартье, но только увеличило его безпокойство. Ему были извстны странныя галлюцинацііи Себастьяна, когда ему показывалась женщина,— которую онъ называлъ своей матерью, не разъ во время прогулокъ аббатъ слдилъ <испорчено> за мальчикомъ и, когда видлъ, что <испорчено> углубляется въ лсъ, онъ <испорчено> за нимъ лучшихъ ходоковъ изъ своихъ <испорчено>.

Т всегда находили Себастьяна <испорчено> почти въ обморок, прислонившимся къ какому-нибудь дереву, или лежащимъ на мху, зеленомъ ковр тхъ великолпныхъ лсовъ.

Подобныя галлюцинаціи никогда не случались вечеромъ, и по ночамъ никогда не приходилось бгать за Себастьяномъ.

Тетка Анжелика не ошиблась: дйствительно, тотъ, кого она видла бгущимъ со всхъ ногъ къ той части парка, что зовутъ партеромъ, былъ Себастьянъ Жильберъ.

Оттуда онъ побжалъ прямо въ Герамонъ. Не трудно догадаться, что въ этой деревн онъ искалъ Питу.

Къ несчастью, Питу выходилъ съ одной стороны деревни, когда Себастьянъ входилъ съ другой.

Жильберъ прямо пошелъ къ хижин Питу и нашелъ дверь ея открытой. Питу жилъ такъ просто, что не считалъ нужнымъ держать свою дверь на запор, былъ ли онъ дома или нтъ. Впрочемъ, если бы онъ даже имлъ привычку запирать дверь, въ этотъ вечеръ онъ былъ такъ <испорчено>, что непремнно забылъ бы объ этой предосторожности.

<испорчено> было извстно помщеніе Питу, какъ свое собственное. Онъ отыскалъ трутъ и огниво, зажегъ свчу и сталь ждать. Но Себастіанъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы ждать спокойно, въ особенности, ждать долго. Онъ ходилъ отъ камина къ двери, отъ двери до угла улицы, оттуда, не видя Питу, онъ спшилъ къ дому, чтобы удостовриться, не вернулся ли онъ въ его отсутствіе.

Наконецъ, видя, что время уходитъ, онъ слъ къ столу, гд нашелъ перо, чернила и бумагу. На первой страниц этой бумаги были написаны имена, фамиліи и возрастъ тридцати трехъ солдатъ гараманской національной гвардіи, служившей подъ начальствомъ Питу.

Себастьяна, осторожно снялъ этотъ первый листъ и написалъ на второмъ:

‘Дорогой Питу,

‘Я приходилъ, чтобы сказать теб, что недлю тому назадъ я слышалъ разговоръ между аббатомъ Вартье и викаріемъ Виллерь-Коттрэ. Оказывается, что аббатъ Вартье въ сношеніяхъ съ парижскими аристократами, онъ говорилъ викарію, что въ Версал готовится контръ-революція.

‘Это относилось къ тому, что мы потомъ узнали о королев, которая надла черную кокарду и топтала трехцвтную.

‘Эта угроза контръ-революціей и то, что мы узнали о событіяхъ, послдовавшихъ за банкетомъ, меня сильно встревожило за отца, врага аристократовъ, какъ ты хорошо знаешь, но сегодня вечеромъ, мой милый Питу, было гораздо хуже.

‘Оказывается, что народъ пошелъ на Версаль, много было убито и между ними Жоржъ де Шарни. Аббатъ Вартье прибавилъ:— Будемъ говорить тише, чтобы не встревожить маленькаго Жильбера! его отецъ тоже похалъ въ Версаль и могъ быть убитъ, какъ другіе.

‘Ты понимаешь, мой милый Питу, что я не могъ больше слушать. Я тихонько выскользнулъ изъ своего уголка, чтобы никто меня не слыхалъ, вышелъ въ садъ, очутился на площади Замка и побжалъ къ теб, чтобы попросить тебя отвести меня въ Парижъ, что ты непремнно исполнилъ бы, еслибы быль здсь.

‘Но, такъ какъ тебя нтъ, и такъ какъ ты можешь запоздать, потому что наврное разставляешь силки въ лсу Валлеръ-Коттрэ, и вернешься поэтому только на зар, то моя тревога слишкомъ велика, чтобы я сталъ ждать тебя такъ долго.

‘Я отправляюсь одинъ, будь покоенъ, я знаю дорогу. Къ тому же, у меня осталось еще два луидора изъ тхъ денегъ, что далъ мн отецъ, и я возьму мсто въ первой карет, какую встрчу на дорог.

P. S. Письмо вышло очень длиннымъ, во первыхъ, оттого, что я хотлъ объяснить теб причину моего отъзда, а затмъ оттого, что я все надялся, что ты вернешься прежде, чмъ я его кончу.

‘Оно кончено, ты не вернулся, я ухожу! Прощай, или, скоре, до свиданья, если ничего не случилось съ отцомъ, и ему не угрожаетъ никакая опасность, я возвращусь. Въ противномъ случа, я буду настоятельно просить его оставить меня съ нимъ.

‘Успокой аббата Вартье насчетъ моего отъзда, но успокой его только завтра, чтобы оказалось слишкомъ поздно бжать за мною.

‘Ну, такъ какъ ты не возвращаешься, я ухожу. Прощай, или, скоре, до свиданья’.

Написавъ письмо, Себастьянъ, хорошо зная разсчетливость своего друга Питу, потушилъ свчу, заперъ дверь и ушелъ.

Нельзя отрицать, что Себастьянъ Жильберъ былъ взволнованъ, предпринимая ночью такое длинное путешествіе, но это волненіе происходило совсмъ не отъ страха: онъ просто сознавалъ, что поступая такъ онъ выказываетъ неповиновеніе вол своего отца, но въ тоже время даетъ ему доказательство сильной сыновней любви, а подобное ослушаніе должно быть прощено всякимъ отцомъ.

Къ тому же, Себастьянъ усплъ вырости съ тхъ поръ, какъ мы имъ занимаемся. Немного блдный, немного хрупкій, онъ былъ нсколько нервенъ для своего возраста, такъ какъ вскор ему должно было исполниться пятнадцать лтъ. Нтъ ничего удивительнаго, что въ эти годы, съ такимъ темпераментомъ, какимъ былъ одаренъ Себастьянъ, тмъ боле, что то былъ сынъ Жильбера и Андрэ, онъ былъ почти взрослымъ мужчиной.

Онъ почти бжалъ по проселкамъ, пока у Восьена не вышелъ на большую дорогу, тутъ онъ пошелъ тише, чувствуя себя гораздо спокойне.

Онъ бодро подвигался впередъ до перекрестка двухъ дорогъ: на Парижъ и на Креспи. Тутъ ему пришлось остановиться, такъ какъ онъ не зналъ, идти ли ему на право или на лво? Об дороги были обсажены деревьями, об одинаково вымощены. По близости не было никого, кто-бы могъ направить Себастьяна.

Онъ остановился въ нершимости и, наконецъ, услся, чтобы отдохнуть и подумать о томъ, что ему предпринять. Вдругъ онъ услыхалъ приближавшійся галопъ одной или двухъ лошадей. Онъ приподнялся и сталъ прислушиваться.

Онъ не ошибся, стукъ лошадиныхъ копытъ становился все явственне. Онъ ршился остановить всадниковъ и справиться у нихъ о дорог.

Вскор онъ увидалъ ихъ облики во тьм, между тмъ, какъ изъ подъ подковъ ихъ лошадей сыпались многочисленныя искры.

Онъ вышелъ на дорогу и ждалъ.

Кавалькада состояла изъ двухъ людей, изъ которыхъ одинъ халъ шага на три впереди другаго.

Себастьянъ основательно подумалъ, что первый былъ господинъ, а второй его слуга. И онъ подошелъ къ первому.

Тотъ, вдругъ увидя передъ собою человка, думалъ, что попалъ въ засаду, и схватился за свои пистолеты. Себастьянъ замтилъ это.

— Сударь, сказалъ онъ,— я не грабитель, я мальчикъ, котораго послднія событія въ Версал призываютъ въ Парижъ, чтобы отыскать отца, я не знаю, какую изъ этихъ двухъ дорогъ долженъ я взять, укажите мн ту, что ведетъ въ Парижъ, и вы мн окажете большую услугу.

Изящество выраженій Себастьяна, юношескій голосъ, показавшійся всаднику знакомымъ, заставили его остановить свою лошадь, не смотри на то, что онъ очень спшилъ.

— Дитя мое, привтливо спросилъ онъ,— кто вы и какъ очутились на большой дорог въ такой поздній часъ?

— Вдь я не спрашиваю, кто вы, сударь… Я у васъ спрашиваю о дорог, чтобы узнать, живъ ли мой отецъ, или нтъ.

Въ этомъ почти дтскомъ голос, слышалась твердость, поразившая всадника.

— Другъ мой, парижская дорога та, по которой мы демъ, я плохо знаю ее, такъ какъ былъ въ Париж всего два раза, но все-таки увренъ, что эта дорога врная.

Себастьянъ поблагодарилъ и отошелъ. Лошади нуждались въ отдых, всадникъ, очевидно господинъ, похалъ дале почти шагомъ.

Его лакей послдовалъ за нимъ.

— Господинъ виконтъ узналъ этого мальчика? спросилъ онъ.

— Нтъ, однако, мн кажется…

— Какъ, г-нъ виконтъ не узналъ молодого Себастьяна Жильбера, изъ пансіона аббата Вартье?

— Себастьяна Жильберъ?

— Конечно, онъ еще приходилъ на ферму къ м-ль Катерин съ долговязымъ Питу.

— Да, да, ты правъ.

Онъ остановила, свою лошадь и обернулся.

— Это вы, Себастьянъ? спросилъ онъ.

— Да, г-нъ Изидоръ, отвтилъ мальчикъ, отлично узнавшій всадника.

— Въ такомъ случа, подойдите сюда, мой молодой другъ, и скажите, какимъ образомъ я вижу васъ одного, на этой дорог и въ такое время?

— Я вамъ сказалъ, г-нъ Изидоръ, что я иду въ Парижъ узнать, не убитъ ли мой отецъ, живъ ли онъ еще.

— Увы! мое бдное дитя, проговорилъ Изидоръ съ глубокой грустью,— по той же причин и я ду въ Парижъ, только я уже не сомнваюсь!

— Да, я знаю… вашъ брать?..

— Одинъ изъ моихъ братьевъ… мой брать Жоржъ быль убить вчера утромъ въ Версал.

— Ахъ! г-нъ де-Шарни!..

Себастьянъ бросился къ Изидору, протягивая ему об руки.

Изидоръ взялъ ихъ и пожалъ.

— Послушайте, дитя мое, такъ какъ судьба наша одинакова, то намъ не надо разлучаться, вроятно вы, какъ и я, очень торопитесь въ Парижъ.

— О! да!

— Вы не можете идти пшкомъ.

— Я бы готовъ идти, но это очень долго, поэтому, я разсчитываю завтра взять мсто въ первой карет, какую я встрчу по дорог, если она будетъ хать по одному направленію со мною, и пріхать въ ней какъ можно ближе къ Парижу.

— А если вы не встртите?..

— Пойду пшкомъ!

— Вы сдлаете гораздо лучше, дитя мое, если сядете позади моего лакея.

Себастьянъ отнялъ свои руки отъ Изидора.

— Благодарю васъ, виконтъ, сказалъ онъ.

Въ словахъ этихъ прозвучала такая выразительная нотка, что Изидоръ понялъ, какъ онъ оскорбилъ мальчика, предложивъ ему ссть позади его лакея.

— Или еще лучше садитесь вмсто него, онъ догонитъ насъ въ Париж. Ему стоить только справиться въ Тюльери, и онъ узнаетъ, гд я.

— Еще разъ, благодарю васъ, г-нъ Изидорь, проговорилъ Себастьянъ мягче, такъ какъ онъ оцнилъ деликатность этого новаго предложенія,— благодарю, я не хочу васъ лишать его услугъ.

Имъ оставалось только сговориться, прелиминаріи мира были сдланы.

— Знаете, Себастьянъ, всего лучше будетъ, если вы сядете со мною. Вотъ и заря восходитъ, въ десять часовъ утра мы будемъ въ Деммартен, т. е. на половин дороги, мы оставимъ обихъ лошадей подъ надзоромъ Баптиста, и возьмемъ почтовую карету, которая привезетъ насъ въ Парижъ: я и прежде разсчитывалъ сдлать такъ, значитъ вы нисколько не измните моихъ намреній.

— Въ самомъ дл, г-нъ Изидоръ?

— Честное слово!

— Въ такомъ случа съ большимъ удовольствіемъ, проговорилъ нершительно мальчики, которому повидимому страстно хотлось воспользоваться этимъ предложеніемъ.

— Сойди съ лошади, Баптистъ, и помоги ссть г-ну Себастьяну.

— Благодарю, это безполезно, сказалъ Себастьянъ и легко прыгнулъ на лошадь позади Изидора.

Трое мужчинъ и дв лошади поскакали въ галопъ и вскор скрылись за холмомъ Гондревиля.

VIII.
Явленіе.

Три всадника продолжали свой путь до Даммартена, куда они пріхали около десяти часовъ.

Имъ всмъ было необходимо подкрпить свои силы, кром того, надо было достать карету и почтовыхъ лошадей.

Въ то время, какъ подавали завтракъ Исидору и Себастьяну, — которые не обмнялись ни однимъ словомъ, такъ какъ Себастьянъ былъ полонъ тревоги, а Изидоръ грусти, Баптистъ ухаживалъ за лошадьми своего господина и хлопоталъ объ экипаж и почтовыхъ лошадяхъ.

Въ полдень завтракъ былъ конченъ, и экипажъ ожидалъ у дверей.

До сихъ поръ Изидоръ здилъ всегда на почтовыхъ въ своей собственной карет и потому не зналъ, что, путешествуя въ наемной почтовой карет., приходится мнять экипажъ на каждой станціи.

Поэтому, вслдствіе неизбжныхъ задержекъ, путешественники, выхавъ изъ Даммартена въ полдень, пріхали къ застав только въ половин пятаго, а къ воротамъ Тюльери въ пять часовъ вечера.

Тамъ имъ пришлось назвать себя: въ это смутное время, Лафайетъ отвчалъ передъ національннымъ собраніемъ за особу короля, поэтому онъ занялъ, вс посты и добросовстно охранялъ его величество.

Однако, едва Шарни назвалъ себя, едва онъ сослался на имя своего брата, какъ затрудненія исчезли, Изидора и Себастьяна провели на дворъ швейцарцевъ, откуда они прошли на средній дворъ.

Себастьянъ хотла, немедленно хать въ улицу Сентъ-Онорэ, гд жилъ его отецъ. Но Изидоръ замтилъ ему, что, такъ какъ докторъ Жильберъ врачъ короля, то у короля можно всего лучше узнать, что съ нимъ случилось.

Себастьянъ, мальчикъ очень разсудительный, согласился съ этимъ и пошелъ вслдъ за Изидоромъ.

Хотя Тюльерійскій дворецъ былъ занять только наканун, но въ немъ уже успли установить нкоторый этикетъ. Изидора повели по главной лстниц, и привратникъ просилъ его подождать въ большой комнат, обтянутой зеленой матеріей и слабо освщенной двумя канделябрами.

Весь остальной дворецъ былъ погруженъ въ полумракъ: такъ какъ до сихъ поръ въ немъ жили частныя лица, то никто не заботился объ яркомъ освщеніи, котораго требуетъ пышность королевской обстановки.

Привратникъ долженъ быль справиться и о граф, и о доктор Жильбер.

Мальчикъ услся на диванъ, Изидоръ ходили взадъ и впередъ.

Черезъ десять минутъ привратникъ вернулся. Графъ Шарни былъ у королевы.

Что касается доктора Жильбера, то съ нимъ ничего не случилось, полагаютъ, даже, что онъ теперь у короля, потому что король, по словами его дежурнаго лакея, заперся съ своимъ докторомъ.

Но у короля было четыре доктора, поэтому въ точности неизвстно, г-нъ ли Жильберъ находился у его величества. Если у него былъ онъ, то, при выход, его предупредятъ, что его ожидаютъ въ переднихъ комнатахъ королевы.

Себастьянъ вздохнулъ свободно, значитъ, ему нечего бояться, его отецъ живъ и здоровъ.

Онъ подошелъ къ Изидору, чтобы поблагодарить его за то, что онъ его привезъ. Изидоръ со слезами обнялъ его.

При мысли, что Себастьянъ нашелъ отца, ему показался еще дороже брать, котораго онъ потерялъ и уже никогда больше не увидитъ.

Въ эту минуту отворилась дверь:

— Виконтъ де-Шарни? спросилъ привратникъ.

— Это я, отвтилъ Изидоръ.

— Г-на виконта просятъ къ королев.

— Вы меня подождете, Себастьянъ, не правда-ли, если только самъ докторъ Жильберъ не пришлетъ за вами?.. Подумайте, что я отвчаю за васъ вашему отцу.

— Я подожду васъ, г-нъ Изидоръ, а пока, еще разъ примите мою глубокую благодарность.

Изидоръ пошелъ за привратникомъ, и дверь затворилась.

Себастьянъ опять услся на диванъ.

Онъ совсмъ успокоился насчетъ отца, но тревожился и за себя, будучи вполн увренъ, что докторъ проститъ его, поэтому, мысли его перенеслись на аббата Вартье, на Питу и въ безпокойство, какое должно причинить одному его бгство, а другому его письмо.

Онъ не понималъ какимъ образомъ, при всхъ многочисленныхъ задержкахъ на ихъ пути, этотъ скороходъ Питу не догналъ ихъ.

И, думая о Питу, онъ естественно сталъ думать о рамк, его постоянно окружавшей, т. е. о высокихъ деревьяхъ, большихъ тнистыхъ дорогахъ, потомъ вспомнилъ странныя виднія, иногда являвшіяся ему подъ высокими деревьями, подъ ихъ густыми зелеными шатрами.

Онъ думалъ о той женщин, которую онъ столько разъ видлъ во сн и только одинъ разъ на яву, когда гулялъ въ лсахъ Сатори, гд эта женщина появилась и исчезла, какъ облако, унесенная парой прекрасныхъ лошадей, запряженныхъ въ великолпную коляску.

Онъ вспомнилъ, какое глубокое волненіе всегда вызывалъ въ немъ ея видъ и въ полусн тихо прошепталъ:

— Мама! мама! мама!

Вдругъ отворилась дверь, закрывшаяся за Изидоромъ де-Шарни, на этотъ разъ въ ней появилась женщина.

Случайно, глаза мальчика были устремлены въ эту дверь въ минуту этого явленія. Оно такъ гармонировало съ чмъ, что происходило въ его мысляхъ, чтоонъ вздрогнулъ, увидавъ, что его сонъ облекся въ живой образъ.

Но онъ задрожалъ еще боле, когда въ этой женщин узналъ вмст и призракъ, и живое существо.

Онъ вскочилъ, съ широко раскрытыми глазами и полуоткрытымъ ртомъ. Но изъ его стсненной груди не вылетло ни звука.

Женщина прошла мимо величественно, гордо, пренебрежительно, не удостоивъ его своимъ вниманіемъ.

Несмотря на все свое вншнее спокойствіе, эта блдная женщина съ темными бровями, должна была находиться въ сильномъ нервномъ разстройств, что было замтно по ея затрудненному, свистящему дыханію. Она прошла черезъ всю комнату и въ противоположную дверь вышла въ корридоръ.

Себастьянъ понялъ, что опять потеряетъ ее, если не поспшитъ. Онъ растерянно посмотрлъ кругомъ, какъ-бы желая удостовриться въ дйствительности ея появленія, и бросился за нею, прежде чмъ ея шелковое платье исчезло за поворотомъ корридора.

Но она, услыхавъ за собою шаги, пошла скоре, точно опасаясь преслдованія. Себастьянъ старался не отставать отъ нея, корридоръ былъ темный и мальчикъ боялся, какъ-бы дорогое видніе не исчезло и на этотъ разъ.

Она, слыша, все приближающіеся шаги, обернулась и пошла еще скоре.

Себастьянъ слабо вскрикнулъ отъ радости: это она, она!

Женщина, съ своей стороны, видя, что мальчикъ идетъ вслдъ за нею съ протянутыми руками, никакъ не могла понять причины такого преслдованія и, дойдя до лстницы, стала поспшно спускаться.

Едва она спустилась съ одного этажа, какъ Себастьянъ, въ свою очередь, показался на конц корридора.

— Сударыня! сударыня! закричалъ онъ.

Этотъ голосъ вызвалъ странное ощущеніе во всемъ существ молодой женщины: сердце ея забилось болзненно и вмст сладко, а по всему тлу ея пробжала дрожь.

Однако, еще не понимая ни этого призыва, ни своего волненія, она ускорила шаги и почти побжала. Но ей уже не удалось ускользнуть отъ мальчика, они дошли до конца лстницы почти вмст.

Молодая женщина поспшила на дворъ, тамъ со ожидала карета, лакей держалъ дворцу открытой. Она быстро вошла въ нее и сла.

Но, прежде чмъ дверца затворилась за нею, Себастьянъ проскользнулъ между лакеемъ и дверцой и, схвативъ подолъ платья бглянки, сталъ страстно цловать его, со словами:

— О! сударыня! сударыня!

Молодая женщина взглянула тогда на этого прелестнаго мальчика, такъ напугавшаго ее, и сказала ему гораздо мягче, чмъ говорила обыкновенно, хотя въ ея голос еще слышалось воліеніе и испугъ.

— Что съ вами, другъ мой, зачмъ вы бжали за мною и звали меня? что вамъ нужно отъ меня?

— Я хочу, проговорилъ мальчикъ, почти задыхаясь,— я хочу смотрть на васъ, хочу обнять васъ.

И онъ прибавилъ тихо, чтобы только она одна могла слышать его:

— Я хочу называть васъ моей матерью.

Молодая женщина вскрикнула, обхватила обими руками голову мальчика и, точно по внезапному откровенію, прильнула своими горячимъ лбами къ его лбу.

Потомъ, точно въ свою очередь испугавшись, чтобы кто-нибудь не отнялъ у нея этого ребенка, котораго она только что нашла, она прижала его къ себ, такъ что онъ очутился въ карет, усадила его рядомъ съ собою, сама захлопнула дверцу и опустила стекло, но сейчасъ-же подняла его:

— Ко мн, приказала она — улица Кокъ-Эранъ, 9.

— Твое имя? спросила она, обратясь къ мальчику.

— Себастьянъ.

— Ахъ! приди, приди сюда, Себастьяна дай я прижму тебя къ сердцу!

Съ этими словами она откинулась на подушки точно будучи близка къ обмороку.

— О! прошептала она, что это за незнакомое ощущеніе? Ужъ не это ли называюсь счастьемъ.

IX.
Павильонъ Андрэ.

Всю дорогу мать и сынъ обмнивались поцлуями.

И такъ, это дитя,— сердце ея ни секунды и сомнвалась въ этомъ,— и было похищено у нее въ страшную ночь смертельной тревоги и позора, при чемъ похититель оставилъ лишь одн слды ногъ своихъ на снгу, это дитя, кого она сначала ненавидла, проклинала, пока не услыхала его перваго крика, дитя, которое она звала, искала, требовала, изъ за котораго братъ ея преслдовалъ Жильбера до самаго окна, дитя, которое она пятнадцать лтъ оплакивала, не надясь боле увидать его, и если думала о немъ, то лишь только, какъ о дорогомъ покойник, и вдругъ, она встрчаетъ его тамъ, гд всего мене могла ожидать увидать его! Какимъ-то чудомъ онъ узнаетъ ее, бжитъ за нею, называетъ ее своей матерью! и вотъ она держитъ его у своего сердца, прижимаетъ къ своей груди. Онъ никогда не видалъ ея, но любитъ ее, какъ сынъ, какъ и она любитъ его, какъ мать!

Значить, надъ головами людей есть еще нчто кром того безграничнаго пространства, въ которомъ кружатся міры! значитъ въ жизни есть нчто большее случая и судьбы!

— Улица Кокъ-Эранъ, 9, сказала графиня Шарни.

Странное совпаденіе! Черезъ пятнадцать лтъ мальчикъ возвращается въ тотъ самый домъ, гд онъ родился, откуда онъ быль похищенъ своимъ отцомъ!

Этотъ небольшой домъ былъ купленъ еще отцомъ Андрэ, барономъ Таверней, когда семья его снова узнала нкоторый достатокъ благодаря благоволенію, котораго королева удостоила его.

Братъ Андрэ, Филиппъ де-Таверней сохранилъ этотъ домъ и удержалъ стараго привратника, котораго прежній владлецъ, повидимому, передалъ вмст съ замкомъ. Въ немъ всегда останавливался молодой человкъ, когда возвращался изъ своихъ путешествій, и сестра его, когда ночевала въ Париж.

Посл послдней сцены Андрэ съ королевой, посл ночи, проведенной близъ нея, Андрэ ршила удалиться отъ этой соперницы, у которой несчастія королевы, какъ-бы ни бы іи они велики, всегда заглушались тревогами женшдіны.

Поэтому, рано утромъ она отправила свою служанку въ домикъ на улиц Кокъ-Эранъ, съ приказаніемъ приготовить для нея павильонъ, состоявшій изъ передней, маленькой столовой, гостиной и спальни.

Андрэ объяснила королев свое нежеланіе оставлять за. собою комнату, смежную съ ея собственной, тмъ, что помщеніе королевы такъ тсно, что ей гораздо нужне имть подл себя одну изъ своихъ горничныхъ, чмъ особу, которая не была собственно приставлена къ уходу за нею.

Королева не настаивала на томъ, чтобы оставить у себя Андрэ, или, скоре, настаивала только изъ приличія. Около четырехъ часовъ пополудни горничная пришла сказать Андрэ, что все готово въ ея павильон., и Андрэ приказала ей немедленно хать въ Версаль, чтобы собрать вещи, оставленныя ею во дворц, и привезти ихъ завтра въ улицу Кокъ-Эранъ.

Такимъ образомъ въ пять часовъ, графиня Шарни ухала изъ Тюльери, она не сочла нужнымъ идти прощаться съ королевой, полагая, что совершенно достаточно было не многихъ словъ, сказанныхъ ею Маріи-Антуанет утромъ, когда она предоставила въ ея распоряженіе комнату, которую она занимала одну ночь.

Выйдя изъ покоевъ королевы, она прошла по зеленой комнат, гд ожидалъ Себастьянъ и, преслдуемая имъ, бжала по корридорамъ, пока Себастьянъ не бросился за нею къ карет., которая, по распоряженію ея горничной, ожидала ее у дверей Тюльери, во двор Принцевъ.

И такъ, вс обстоятельства сложились такимъ образомъ, чтобы сдлать для Андрэ этотъ вечеръ счастливымъ. Вмсто помщенія въ Версал или комнаты въ Тюльери, гд она не могла бы принять своего сына, найденнаго такимъ чудеснымъ образомъ, или гд она не могла бы, по крайней мр, безъ стсненія выказать ему всю свою материнскую любовь, она находилась въ своемъ собственномъ дом, въ уединенномъ павильон, безъ лакея, безъ горничной, вдали отъ любопытныхъ взглядовъ.

Было шесть часовъ, когда ворота отворились, и карета остановилась у дверей павильона.

Андрэ не стала дожидаться, пока кучеръ сошелъ съ козелъ, она сама отворила дверцу и поспшно поднялась по ступенькамъ крыльца, ведя за собою Себастьяна. Заплативъ кучеру вдвое больше, чмъ слдовало, она, держа мальчика за руку, вошла въ павильонъ, тщательно заперевъ дверь въ переднюю.

Въ гостиной она остановилась. Комната освщалась только огнемъ, горвшимъ въ камин, да двумя зажженными свчами.

Андрэ усадила своего сына на козетку, освщенную свтомъ камина и свчъ.

— О! дитя мое! дитя мое! ты ли это? воскликнула она съ радостью, въ которой еще слышалась послднее сомнніе.

— Матушка! отвтилъ Себастьянъ съ такой сердечностью, что тревога Андрэ разсялась.

— И даже, здсь, здсь! вскричала Андрэ, оглянувшись вокругъ и видя, что она находится въ той самой гостиной, гд родился Себастьянъ, и съ ужасомъ оглядываясь на комнату, откуда его похитили.

— Здсь! повторилъ Себастьянъ,— что это значитъ, матушка?

— Это значить, дитя мое, что пятнадцать лтъ тому назадъ ты родился въ этой самой комнат, и я благословляю милосердіе всемогущаго Бога, Который, черезъ пятнадцать лтъ, чудеснымъ образомъ привелъ тебя сюда.

— О! да, чудеснымъ образомъ, сказалъ Себастьянъ,потому что, если бы я не испугался за жизнь моего отца, я бы не ушелъ въ Парижъ одинъ и еще ночью, если бы я не ушелъ одинъ и ночью, я бы не очутился въ затрудненіи, какую изъ двухъ дорогъ мн взять, я бы не спросилъ объ этомъ прозжавшаго г. Изидора де-Шарни, онъ бы не узналъ меня, не предложилъ-бы мн хать съ нимъ и не привезъ бы меня прямо во дворецъ Тюльери, и, наконецъ, я бы не увидалъ васъ, когда вы проходили по зеленой комнат, не побжалъ бы за вами, не догналъ бы васъ, и не назвалъ бы васъ матушкой, этимъ пріятнымъ и нжнымъ именемъ!— При словахъ Себастьяна: ‘Если бы я не испугался за жизнь моего отца’, Андрэ почувствовала, какъ сердце ея болзненно сжалось, она закрыла глаза и откинула голову на спинку козетки.

При словахъ: ‘г. Изидоръ де-Шарни не узналъ бы меня, не предложилъ бы мн хать съ нимъ въ Парижъ и не привезъ бы меня прямо во дворецъ Тюльери’, глаза ея открылись, у нея отлегло отъ сердца, и глаза съ благодарностью устремились на небо, дйствительно, чудо возвращало ей сына, приведеннаго братомъ ея мужа.

Наконецъ, слова: ‘Я бы не назвалъ васъ матушкой, такимъ пріятнымъ и нжнымъ именемъ’, вернули ее къ сознанію своего счастья, она снова прижала Себастьяна къ своей груди.

— Да, да, ты правъ, дитя мое, сказала она,— оно очень пріятно! но еще пріятне и нжне сказать, прижимая тебя къ сердцу: сынъ мой! сынъ мой!

Впродолженіи нсколькихъ секундъ тишина нарушалась лишь тихими поцлуями, которыми мать осыпала голову и лицо сына.

— Но все же, вдругъ воскликнула Андрэ,— я еще многаго не понимаю: здсь есть какая то тайна, ты мн объяснилъ, какъ ты попалъ въ Парижъ, но не сказалъ мн какимъ образомъ ты узналъ меня, почему ты побжалъ за мною и назвалъ своей матерью.

— Разв, я могу разсказать это? возразили. Себастьянъ, устремивъ на Андрэ взоръ, дышавшій безконечной любовью. Я этого самъ не знаю. Вы говорите о тайн, для меня все это таки, же таинственно, какъ и для насъ.

— Но кто-нибудь сказалъ же теб, когда я проходила: ‘Дитя, вотъ твоя мать!’

— Да, мое сердце.

— Твое сердце?..

— Послушайте, матушка, я вамъ разскажу нчто, очень похожее на чудо.

Андрэ еще приблизилась къ мальчику, бросивъ взглядъ на небо, какъ бы благодаря его за то, что оно ей возвратило сына и возвратило именно такимъ.

— Уже десять лтъ, какъ я васъ знаю, матушка.

Андрэ вздрогнула.

— Вы не понимаете?

Андрэ покачала отрицательно головой.

— Позвольте мн это разсказать вамъ,— иногда, у меня бываютъ странные сны, которые мой отецъ называетъ галлюцинаціями.

При упоминаніи о Жильбер, точно остріе ножа вонзилось въ сердце Андрэ, и она вздрогнула

— Я видлъ васъ, матушка, уже разъ двадцать.

— Какимъ образомъ?

— Да въ тхъ снахъ, о какихъ я вамъ говорилъ сейчасъ.

Андрэ, съ своей стороны, подумала о тхъ страшныхъ, глубокихъ снахъ, которые иногда овладвали ею: одинъ изъ нихъ и былъ причиной появленія мальчика на свтъ.

— Представьте себ, матушка, что, когда и еще ребенкомъ жилъ въ деревн и игралъ съ деревенскими дтьми, мои впечатлнія ничмъ не отличались отъ впечатлній другихъ дтей, и я ничего не видлъ, кром предметовъ всми видимыхъ, но, какъ только я выходилъ изъ деревни, заходилъ за послдніе сады ея, переступалъ за опушку лса, какъ чувствовалъ подл себя какъ-бы шелестъ платья, я протягивалъ руки, чтобы схватить его, но хваталъ только воздухъ, тогда видніе удалялось. Но изъ невидимаго оно мало по малу становилось видимымъ, въ первую минуту, это былъ туманъ, прозрачный, какъ облако, подобный тому, какимъ Вергилій окутываетъ мать Энея, когда она является своему сыну на берегу Карагена, потомъ, этотъ парь сгущался и принималъ человческій образъ, форму женщины, которая скоре скользила, чмъ шла по земл… Тогда, странная, неизвстная, непреодолимая сила влекла меня за нею вслдъ. Она углублялась въ самыя темныя мста лса, и я шелъ за нею съ протянутыми руками, безмолвно, какъ и она: хотя я и пробовалъ звать ее, но никогда не могъ произнести ни звука, я шелъ за нею, она не останавливалась, а я не могъ догнать ее, и, наконецъ, явленіе, возвщавшее мн объ ея присутствіи, возвщало и объ ея уход: Видніе мало по малу разсивалось въ воздух. Но она, казалось, страдала не мене меня отъ необходимости подчиниться вол неба, разлучавшей насъ другъ съ другомъ, потому что удаляясь, она смотрла на меня, а я, измученный усталостью, падалъ на томъ самомъ мст, гд она исчезала, точно меня поддерживало только ея присутствіе.

Это своего рода двойственное существованіе Себастьяна, этотъ сонъ на яву, слишкомъ походилъ на то, что бывало съ Андрэ, чтобы она не узнала себя въ своемъ сын.

— Бдный другъ, проговорила она, прижимая его къ своему сердцу,— значитъ, ненависть напрасно удалила тебя отъ меня! Господь сближалъ насъ, хотя я этого и не подозрвала, только, мене счастливая чмъ ты, мое дорогое дитя, я не видла тебя ни во сн, ни на яву, а между тмъ, когда я проходила по зеленой гостиной, меня охватила дрожь, когда я услыхала твои шаги за собою, я почувствовала какое-то странное ощущеніе въ мозгу и въ сердц, когда ты назвалъ меня, сударыня, я чуть не остановилась, когда ты сказалъ мн матушка я чуть не упала въ обморокъ, когда-же я дотронулась до тебя, то я узнала тебя!

— Матушка! матушка! матушка! три раза повторилъ Себастьянъ, точно желая утшить Андрэ за то, что она такъ долго не слыхала этого сладкаго имени.

— Да, да, твоя мать! воскликнула молодая женщина съ неподдающимся описанію порывомъ страстной любви.

— А теперь, когда мы нашли другъ друга, и ты такъ рада и счастлива видть меня, мы уже не разстанемся, не правда-ли?

Андрэ вздрогнула. Она ухватилась за настоящее, наполовину закрывъ глаза на прошедшее и совершенно закрывъ ихъ на будущее.

— Мое бдное дитя, проговорила она со вздохомъ,— какъ бы я благословляла тебя, еслибы ты могъ совершить подобное чудо!

— Предоставьте мн, я нее устрою.

— Какимъ образомъ?

— Я не знаю причинъ, разлучившихъ васъ съ моимъ отцомъ.

Андрэ поблднла.

— Но, какъ ни серьезны эти причины, он, если нужно, сгладятся передъ моими мольбами и моими слезами.

Андрэ покачала головой.

— Никогда! никогда! сказала она.

— Послушай, проговорилъ Себастьянъ, заключившій изъ словъ Жильбера: Дитя, никогда не говори мн о своей матери, что виною ихъ разлуки была она:— послушай, мой отецъ обожаетъ меня!

Андрэ, державшая сына за руки, выпустила ихъ, мальчикъ, повидимому, этого не замтилъ.

— Я подготовлю его къ свиданію съ тобою, продолжалъ онъ,— я разскажу ему, какъ ты осчастливила меня, потомъ, когда-нибудь, я возьму тебя за руку, приведу къ нему и скажу ему: ‘Вотъ она, взгляни, отецъ, какъ она прекрасна!’

Андрэ оттолкнула Себастьяна и встала. Мальчикъ съ удивленіемъ смотрлъ на нее, она была такъ блдна, что испугала его.

— Никогда! повторила она,— никогда!

На этотъ разъ въ тон ея послышалось больше чмъ испугъ, въ немъ прозвучало враждебное чувство.

Мальчикъ, въ свою очередь, отодвинулся: на лиц этой женщины онъ увидалъ т грозныя линіи, какія Рафаэль придаетъ своимъ разгнваннымъ ангеламъ.

— Почему, спросилъ онъ глухимъ голосомъ,— почему ты отказываешься видться съ моимъ отцомъ?

При этихъ словахъ, какъ бы отъ столкновенія двухъ тучъ, разразилась гроза.

— Почему? ты меня спрашиваешь, почему?— Дйствительно, бдное дитя, ты ничего не знаешь!

— Да, съ твердостью проговорилъ Себастьянъ,— я спрашиваю почему.

— Потому, воскликнула Андрэ, не будучи въ состояніи доле сдерживать ненависти, наполнявшей ея сердце, потому, что твой отецъ негодяй! потому что твой отецъ подлецъ!

Себастьянъ вскочилъ съ своего мста и очутился передъ Андрэ.

— Это вы такъ говорите о моемъ отц, сударыня! о моемъ отц, т. е. о доктор Жильбер, о томъ, кто меня воспиталъ, кому я всмъ обязанъ? Я ошибался, сударыня, вы не моя мать!

Мальчикъ хотлъ броситься къ двери. Андрэ остановила его.

— Послушай, ты не можешь знать, ты не можешь понять, не можешь судить!

— Нтъ! но я могу чувствовать и чувствую, что васъ боле не люблю!

Андрэ вскрикнула отъ отчаянія.

Въ эту минуту шумъ извн обратилъ на себя ея вниманіе и нсколько разсялъ ея волненіе, хотя оно и охватило все ея существо.

Это былъ шумъ открывающихся воротъ и кареты, остановившейся у крыльца.

При этомъ шум Андрэ такъ задрожала, что ея дрожь сообщилась мальчику.

— Подожди! сказала она,— подожди и молчи! Мальчикъ, подавленный, повиновался.

Они услыхали, какъ отворилась дверь передней, и шаги стали приближаться къ гостиной.

Андрэ стояла неподвижная, безмолвная, устремивъ глаза на дверь, блдная и холодная, какъ статуя ожиданія.

— Какъ прикажите доложить графин? спросилъ голосъ стараго ври вратника.

— Долижите: графъ Шарни проситъ графиню, не соблаговолитъ-ли она принять меня.

— О! воскликнула Андрэ,— въ ту комнату! дитя мое, въ ту комнату! не надо, чтобы онъ видлъ тебя, не надо, чтобы онъ зналъ о твоемъ существованіи!

Она толкнула ошеломленнаго мальчика въ сосднюю комнату и затворила за нимъ дверь.

— Оставайся тутъ, сказала она — и, когда онъ уйдетъ, я теб все скажу, все разскажу… Нтъ! нтъ! ни слова о томъ! я тебя обниму, поцлую и ты поймешь, что я, дйствительно, мать твоя!

Себастьянъ отвтилъ только однимъ стономъ.

Въ ту же минуту, дверь передней отворилась, и старый привратникъ, съ шапкой въ рук, исполнилъ данное ему порученіе.

Позади него, въ темнот, Андрэ увидала мужскую фигуру.

— Попросите графа Шарни, постаралась она сказать какъ можно тверже.

Привратникъ отступилъ, и графъ Шарни, съ шляпой въ рук, показался на порог.

X.
Мужъ и жена.

Графъ Шарни, въ траур по своему брату, убитому два дня тому назадъ, быль весь въ черномъ. Блдное лицо его говорило о пролитыхъ имъ слезахъ и о пережитомъ гор.

Графиня однимъ взглядомъ схватила все это. Красивыя лица никогда не бываютъ такъ прекрасны, какъ посл слезъ. Никогда Шарни не былъ такъ хорошъ.

Она на секунду закрыла глаза, слегка откинула голову назадъ, какъ-бы для того, чтобы дать своей груди возможность свободне вздохнуть, и приложила руку къ сердцу, которое сильно билось.

Когда она открыла глаза, она нашла Шарни все на томъ-же мст.

Жестъ и взглядъ Андрэ такъ очевидно спрашивали его, отчего онъ не вошелъ, что онъ, естественно, отвтилъ на нихъ.

— Я ждалъ, графиня.

Онъ сдлалъ шагъ впередъ.

— Прикажете отпустить карету графа? спросилъ привратникъ, посланный съ этимъ вопросомъ лакеемъ графіа.

Графъ бросилъ на Андрэ взглядъ съ непередаваемымъ выраженіемъ, она же, словно ослпленная, снова закрыла глаза и стоя не двигаясь, съ остановившимся дыханіемъ, точно не слыша вопроса, точно не видя взгляда. А между тмъ и тотъ и другой проникли ей въ самое сердце.

Шарни искалъ на лиц этой живой статуи какого-нибудь указанія, что отвчать привратнику. Но такъ какъ дрожь, охватившая Андрэ, могла означать и страхъ, чтобы онъ не остался, и желаніе, чтобы онъ остался, то онъ сказалъ:

— Велите кучеру подождать.

Дверь затворилась, и, быть можетъ, въ первый разъ посл ихъ свадьбы, графъ и графиня очутились одни.

Графъ первый прервалъ молчаніе.

— Извините, графиня, мое неожиданное присутствіе можетъ быть не кстати? Моя карета у дверей, я могу сейчасъ же ухать.

— Нтъ, графъ, съ живостью отвтила Андрэ, напротивъ. Я знала, что вы здравы и невредимы, но тмъ не мене я счастлива увидаться съ вами посл этихъ страшныхъ событій.

— Вы, значитъ, были настолько добры, что справлялись обо мн?

— Конечно… вчера и сегодня утромъ, и мн отвтили, что вы въ Версал, сегодня вечеромъ, и мн отвтили, что вы были у королевы.

Были-ли эти послднія слова сказаны просто, или заключали упрекъ?

Было очевидно, что самъ графъ не понялъ этого и встревожился. Но онъ ршилъ, повидимому, предоставить дальнйшему ходу разговора пріоткрыть эту завсу.

— Графиня, отвчалъ онъ,— печальная забота удерживала меня вчера и сегодня въ Версал, долгъ, который я считаю священнымъ при томъ положеніи, въ какомъ находится королева, побудилъ меня, при возвращеніи, прежде всего отправиться къ ея величеству.

Въ свою очередь, Андрэ, видимо, старалась объяснить себ цль послднихъ словь графа. Поэтому, сообразивъ, что ей слдуетъ прежде всего отвтить на его первую фразу, она сказала:

— Да, графъ. Увы! я узнала о страшной потер, которую…

Она колебалась, какъ кончить.

— Которую вы испытали.

Она чуть не сказала: ‘которую мы попытали’, но не посмла и продолжала:

— Вы имли несчастье потерять вашего брата, барона Жоржа де-Шарни.

Можно было подумать, что Шарни ожидалъ двухъ словъ, нами подчеркнутыхъ, такъ какъ онъ вздрогнулъ, услыхавъ ихъ.

— Да, вы правы, отвтилъ онъ,— это страшная потеря для меня, къ счастью, вы не можете оцнить се, потому что такъ мало знали бднаго Жоржа.

Въ словахъ: ‘къ счастью’ слышался грустный и мягкій упрекъ.

Андрэ поняла это, но ни какимъ вншнимъ признакомъ не проявила, что обратила на него вниманіе.

— Впрочемъ, одно могло-бы меня утшить въ этой потер,— если утшеніе возможно,— это то, что бдный Жоржъ умеръ, какъ умретъ Изидоръ, какъ вроятно, умру и я,— исполняя свой долгъ.

Слова: ‘какъ вроятно умру и я’ глубоко тронули Андрэ.

— Неужели вы считаете, графъ, положеніе длъ настолько отчаяннымъ, что для смягченія небеснаго гнва потребуются новыя кровавыя жертвы?

— Я полагаю, что если смертный часъ королей еще не насталъ, то настанетъ очень скоро. Я полагаю, что какой-то злой геній толкаетъ монархію къ бездн. Я думаю, наконецъ, что если она низвергнется въ нее, то при ея паденіи за нею должны послдовать вс, кто стоялъ близко къ правленію въ его славное время.

— Это правда, сказала Андрэ,— и поврьте, что, когда настанетъ тотъ день, онъ найдетъ меня, какъ и васъ, графъ, готовой на самопожертвованіе и преданность.

— О! вы дали слишкомъ много доказательствъ вашей преданности въ прошломъ, чтобы кто-нибудь, а, всего мене я, усомнился въ вашей преданности въ будущемъ. И я, быть можетъ, всего мене имю право сомнваться въ ней, такъ какъ я самъ, въ первый разъ въ жизни, уклонился отъ приказанія королевы.

— Я васъ не понимаю, графъ.

— Пріхавъ изъ Версаля, я получилъ приказаніе немедленно явиться къ ея величеству.

— О! проговорила Андрэ съ грустной улыбкой и прибавила, помолчавъ немного: — Это совершенно естественно, королев, какъ и вамъ, будущее представляется таинслвенными. и мрачнымъ, и она хочетъ собрать вокругъ себя людей, на которыхъ, какъ она уврена, она можетъ разсчитывать.

— Вы ошибаетесь, графиня, королева меня звала не для того, чтобы приблизить къ себ, но чтобы удалить.

— Васъ удалить отъ себя! съ живостью воскликнула Андрэ, приближаясь на шагь къ графу.

Вдругъ она замтила, что съ начала разговора графъ оставался стоять у дверей.

— Извините, проговорила она, указывая на кресло,— я васъ держу на ногахъ, графъ.

Съ этими словами, она въ изнеможеніи упала на козетку, гд за минуту передъ тмъ сидла съ Себастьяномъ.

— Удалить васъ! повторила она съ волненіемъ, не лишенными, радости при мысли, что королева и Шарни разлучатся. Съ какой-же цлью?

— Съ цлью отправить меня въ Туринъ съ порученіемъ къ графу д’Артуа и герцогу Бурбонскому, покинувшимъ Францію.

— Вы согласились?

Шарни пристально смотрли, на Андрэ.

— Нтъ, графиня.

Андрэ такъ поблднла, что Шарни на шаги, приблизился къ ней, какъ бы желая придти ей на помощь, но, замтивъ это движеніе графа, она собрала вс свои силы и овладла собою.

— Нтъ? прошептала она,— вы отвчали отказомъ на приказаніе королевы… вы, графъ?

Послднія слова были сказаны съ непередаваемымъ сомнніемъ и удивленіемъ.

— Я отвтилъ, что считаю мое присутствіе, особенно въ данную минуту, гораздо боле необходимымъ въ Париж, чмъ въ Турин, что всякій можетъ исполнить то порученіе, какимъ намревались удостоить меня, и что у меня есть братъ, только что пріхавшій изъ провинціи, чтобы отдать себя въ распоряженіе ея величества, который готовь хать вмсто меня.

— И конечно, королева съ радостью согласилась на этотъ обмнъ? воскликнула Андрэ съ горечью, которой она не могла сдержать, и которая, казалось, не укрылась отъ Шарни.

— Нтя, графиня, напротивъ, этотъ отказъ повидимому глубоко оскорбилъ ее. И мн пришлось бы хать, еслибы, къ счастью, въ ту минуту не вошелъ король, и я не взялъ его въ судьи.

— И король сказалъ, что вы правы? возразила Андрэ съ иронической улыбкой,— и король былъ согласенъ съ вами, что вы должны остаться въ Тюльери?.. О! какъ его величество добръ!

Шарни не обратилъ вниманія на эту иронію.

— Король согласился, что, дйствительно, мой братъ Изидоръ, совершенно подходящій человкъ для этого порученія, тмъ боле, что такъ какъ онъ пріхалъ въ первый разъ ко двору и почти въ первый разъ въ Парижъ, то его отсутствіе не будетъ никмъ замчено, онъ прибавилъ, что жестоко со стороны королевы требовать, чтобы въ такую минуту я покинулъ васъ.

— Меня? воскликнула Андрэ,— король сказалъ меня?

— Я вамъ повторю его собственныя слова, графиня. Обведя глазами нею комнату, онъ затмъ обратился ко мн: ‘Но, въ самомъ дл, гд-же графиня Шарни? Я не нидль ее со вчерашняго вечера?’ Такъ какъ этотъ вопросъ былъ обращенъ ко мн, то я долженъ былъ отвтить на него,— ‘Государь, сказалъ я, мн такъ рдко выпадаетъ счастье видть г-жу де-Шарни, что я положительно не могу отвтить вамъ, гд она находится въ настоящую минуту, но если вашему величеству угодно знать это, стоить только обратиться къ королев, королева это знаетъ, королева отвтитъ’. Я настаивалъ на этомъ, потому что, видя, какъ нахмурилась королева, я подумалъ, что между вами и ею произошло что-то такое, чего я не знаю.

Андрэ слушала съ такимъ жаднымъ любопытствомъ, что даже не подумала ему отвтить. Шарни продолжалъ.

— ‘Государь, отвтила королева, графиня Шарни ухала изъ Тюльери часъ тому назадъ’.— ‘Какъ! воскликнулъ король, графиня Шарни ухала изъ Тюльери?’ — ‘Да, государь’,— ‘Но она скоро вернется?’ — ‘Не думаю’.— ‘Вы не думаете, государыня? возразилъ король. Но, по какому поводу графиня Шарни, вашъ лучшій другъ?..’ Королева сдлала движеніе. ‘Да, я повторяю, вашъ лучшій другъ, покинула Тюльери въ подобную минуту’?— ‘Но, проговорила королева, она кажется, была очень недовольна своимъ помщеніемъ’.— ‘Не довольна своимъ помщеніемъ? конечно, она была бы права, если бы мы намревались оставить ее въ комнат, примыкающей къ вашей, но, вдь, мы бы нашли другое помщеніе для нея и для графа. Неправда ли, графъ, и вы не оказались бы очень требовательны, надюсь?’ — ‘Государь, отвтиль я, вашему величеству извстно, что я всегда останусь доволенъ тмъ постомъ, какой вы назначите мн, только бы этотъ постъ давалъ мн возможность служить вамъ’. — ‘Ну, вотъ! я такъ и зналъ! возразилъ король, такъ что, г-жа де-Шарни ухала… куда, государыня? вы это знаете?’ — ‘Нтъ, государь, не знаю’.— ‘Какъ! ваша пріятельница васъ покидаетъ, и вы не спросили даже ее, куда она детъ?’ — ‘Нтъ, когда мои друзья меня покидаютъ, я предоставляю имъ хать, куда имъ угодно, и не позволяю себ, нескромности спрашивать, куда они отправляются’.— Ну вотъ! сказалъ мн король, все женскіе капризы!.. Г-нъ де-Шарни, мн надо сказать нсколько словъ королев, пройдите ко мн, подождите меня тамъ и представьте мн вашего брата. Сегодня же вечеромъ онъ подетъ въ Туринъ, я съ вами согласенъ, г-нъ де-Шарни, вы мн нужны, и я удерживаю васъ’. Я послалъ за братомъ, который только что пріхалъ и, какъ мн сказали, ждалъ меня въ зеленой гостиной.

При словахъ: въ зеленой гостиной, Андрэ, которая забыла о Себастьян,— съ такимъ интересомъ она слушала разсказъ своего мужа,— мысленно вернулась къ тому, что произошло между нею и ея сыномъ и съ тревогой взглянула на дверь своей спальной, куда она его заперла.

— Впрочемъ, извините, графиня, сказалъ Шарни,— я вамъ говорю о вещахъ, мало для васъ интересныхъ, и конечно, вы спрашиваете себя, какимъ образомъ я попалъ къ вамъ и зачмъ.

— Нтъ, графъ, напротивъ, все, что вы мн разсказывали, чрезвычайно для меня интересно, что касается вашего присутствія у меня, то вы знаете, что посл всхъ моихъ опасеній за васъ, оно мн очень пріятно, какъ доказательство того, что съ вами лично ничего не случилось. Продолжайте же, прошу васъ, король вамъ приказалъ идти ждать его, и вы послали предупредить вашего брата.

— Мы отправились къ королю. Онъ вернулся минуть черезъ десять. Такъ какъ порученіе къ принцамъ было безотложно, король началъ съ него. Цлью его было сообщить ихъ высочествамъ о послднихъ событіяхъ. Черезъ четверть часа посл возвращенія его величества, мой брать ухалъ въ Туринъ. Мы остались одни. Король съ минуту задумчиво прохаживался по комнат, потомъ, вдругъ, остановился передо мной: ‘Графъ, сказалъ онъ мн, не знаете ли вы, что произошло между королевой и графящей?’ — ‘Нтъ, государь’, отвчалъ я.— ‘А между тмъ, прибавилъ онъ, должно быть, произошло нчто, потому что я нашелъ королеву въ самомъ убійственномъ расположеніи духа, и она, какъ мн показалось, была даже несправедлива къ графин, что совершенно ей несвойственно по отношенію къ друзьями, которыхъ она защищаетъ, даже, когда они не правы’.— ‘Я могу только повторить вашему величеству то, что имлъ честь сказать. Я совершенно не знаю, что Произошло между графиней и королевой, и даже произошло ли что-нибудь. Во всякомъ случа, государь, осмлюсь утверждать заране, что если и есть вина съ той или другой стороны, предполагая, что королева можетъ быть не права,— то эта вина никакъ не со стороны графини’.

— Благодарю васъ, графъ, за ваше хорошее мнніе обо мн, проговорила Андрэ.

Шарни поклонился.

— ‘Во всякомъ случа, возразилъ король, если королева не знаетъ, гд графиня, то вы то это должны знать’. Я не боле королевы былъ освдомленъ объ этомъ, однако, возразилъ: ‘Государь, я знаю, что у графини есть домикь въ улиц. Кокъ-Эранъ, вроятно, она отправилась туда’.— ‘Да! да! конечно, сказалъ король. Позжайте туда, графъ, я отпускаю васъ до завтра, но только завтра непремнно привезите графиню’.

При этихъ словахъ, Шарни такъ пристально смотрлъ на Андрэ, что ей стало неловко и. чувствуя, что ей не избжать его взгляда, она закрыла глаза.

— ‘Вы ей скажете, говорилъ Шарни, продолжая повторять слова короля,— что мы найдемъ для нея, хотя бы мн самому пришлось хлопотать объ этомъ, помщеніе здсь, не такое большое, конечно, какъ въ Версал, но достаточное для мужа и жены. Позжайте, г. де-Шарни, она должна тревожиться о васъ, какъ вы тревожитесь о ней, позжайте!’ Я уже сдлалъ нсколько шаговъ къ двери, какъ король снова позвали, меня: ‘Кстати, г-нъ де-Шарни, сказалъ онъ, протягивая мн руку, которую я поцловалъ,— видя васъ въ траур, я бы съ этого долженъ были, начать… вы имли несчастье потерять вашего брата, въ такомъ гор даже король безсиленъ утшить васъ, но король можетъ спросить: Не былъ ли женатъ вашъ брать? не осталось ли у него жены, дтей? не могу ли я пріютить эту жену и дтей? Въ такомъ случа, приведите ихъ сюда, представьте ихъ мн, королева займется судьбой матери, а я дтей’.

При этихъ словахъ, слезы показались на глазахъ Шарни.

— Но, конечно, спросила Андрэ,— король только повторили, то, что вамъ уже говорила королева?

— Королева, отвтилъ Шарни дрожащимъ голосомъ,— не удостоила меня ни однимъ словомъ объ этомъ, вотъ почему участіе короля такъ глубоко тронуло меня, что я прослезился. Увидавъ мои слезы, онъ сказалъ мн: ‘Я, можетъ быть, напрасно заговорилъ съ вами объ этомъ, г-нъ де-Шарни, но я всегда слдую внушенію сердца, а мое сердце подсказало мн сдлать то, что я сдлалъ. Позжайте къ нашей дорогой Андрэ, графъ, потому что, если т, кого мы любимъ, не могутъ насъ утшить, то они могутъ плакать съ нами, какъ и мы съ ними, что уже составляетъ большое облегченіе’. И вотъ, я пріхалъ по приказанію короля, графиня… что заставитъ васъ, быть можетъ, извинить меня.

— Ахъ! графъ, воскликнула Андрэ, вскакивая и протягивая Шарни об руки, — неужели вы сомнваетесь въ этомъ?

Шарни съ живостью хватилъ ея руки и прижалъ къ нимъ губы.

Андрэ вскрикнула, точно эти губы обожгли ее, и снова упала на диванъ. Но ея руки конвульсивно сжимали руки Шарни, такъ что, падая на диванъ, она увлекла за собою графа, и онъ, сама, не зная какъ, очутился подл нея.

Въ эту минуту Андрэ послышался шумъ въ сосдней комнат, и она отшатнулась отъ Шарни, тотъ, не зная чему приписать и крикъ графини и ея послднее внезапное движеніе, поспшилъ встать.

XI.
Спальня.

Шарни облокотился о спинку козетки и глубоко вздохнулъ. Андрэ уронила голову на <испорчено>. Вздохъ Шарни заставилъ ее подавить свой возможности описать то, что происходитъ въ эту минуту въ сердц молодой женщины.

Четыре года она была замужемъ за человкомъ, котораго обожала, хотя этотъ человкъ, постоянно занятый другой женщиной, не имлъ понятія о страшной жертв, которую она принесла, выходя за него, она же, съ самоотверженіемъ исполняя свой долгъ, какъ женщина и подданная, все видла, все переносила, все таила въ себ: наконецъ, съ нкотораго времени ей стало казаться по боле ласковымъ взглядамъ своего мужа и боле жесткимъ словамъ королевы, что ея преданность не была совсмъ безплодной. Впродолженіи страшныхъ послднихъ дней, полныхъ постоянныхъ тревогъ для всхъ придворныхъ, одна Андрэ, пожалуй, переживала радостное волненіе и сладкій трепетъ: это бывало, когда Шарни взглядомъ, словомъ, жестомъ выказывалъ ей вниманіе, съ тревогой искалъ ее, съ радостью находилъ, иногда украдкой, легкое пожатіе руки, незамтное для окружавшей ихъ толпы и означавшее для нихъ одну общую мысль,— все это доставляло ей восхитительныя ощущенія, досел нензнстныя для этой женщины, казавшейся ледяной статуей, хотя сердце у ея было золотое, для женщины, знавшей досел ко то, что есть самаго прискорбнаго въ любви — одиночество.

<испорчено> въ ту самую минуту, какъ это бдное <испорчено>кое созданье нашло своего ребенка и <испорчено> матерью, на ея грустномъ и до сихъ поръ, мрачномъ горизонт показалось нчто, похожее на зарю любви. Но только,— странное совпаденіе, доказывавшее, что счастіе не создано для нея,— эти два событія такъ переплелись, что одно уничтожало другое: возвращеніе мужа неизбжно должно было уничтожить любовь сына, какъ и присутствіе сына должно было убить зарождающуюся любовь мужа.

Вогъ чего не могъ угадать Шарни, услыхавъ крикъ, вырвавшійся у Андрэ, когда она оттолкнула его: онъ не могъ объяснить себ ея полнаго грусти молчанія, послдовавшаго за этимъ крикомъ, столь похожимъ на крикъ скорби, тогда какъ то быль крикъ любви, ни ея движенія, внушеннаго страхомъ, между тмъ, какъ его легко было истолковать отвращеніемъ.

Шарни съ минуту любовался Андрэ съ такимъ выраженіемъ, что еслибы молодая женщина подняла глаза на своего мужа, она бы не ошиблась въ его чувствахъ.

Шарни вздохнулъ и продолжалъ разговоръ съ лого мста, на какомъ онъ былъ прерванъ.

— Что я долженъ передать королю, графиня? Андрэ вздрогнула при звук этого голоса.

— Графъ, проговорила она, поднявъ на графа свой свтлый взглядъ,— я столько выстрадала съ тхъ поръ, какъ живу при двор, что, такъ какъ королева меня отпустила, то я съ благодарностью приняла этотъ отпускъ. Я не создана для жизни въ свт и всегда находила въ одиночеств если не счастье, то по крайней мр, спокойствіе. Самые счастливые дни въ моей жизни были т, которые я, молодой двушкой, проводила въ замк Таверней, а затмъ, когда я жила въ монастыр Сенъ-Дени близь благородной принцессы, которую зовутъ госпожой Луизой. И, если вы мн позволите, графъ, я буду жить въ этомъ павильон, гд у меня столько воспоминаній, которыя, какъ они ни печальны, не лишены нкоторой сладости.

Шарни поклонился съ видомъ человка, не только готоваго исполнить просьбу, но и повиноваться приказанію.

— Итакъ, это окончательное ваше ршеніе? спросилъ онъ.

— Да, графъ, мягко, но твердо отвтила Андрэ.

Шарни снова поклонился.

— Теперь, мн остается только попросить у васъ, графиня, объ одномъ: вы мн позволите прізжать сюда навщать васъ?

Андрэ обратила на Шарни свои большіе, свтлые глаза, обыкновенно спокойные и холодные, но, на этотъ разъ, напротивъ, полные пріятнаго удивленія и нжности.

— Конечно, графъ, и, такъ какъ я не буду ни съ кмъ видаться, то буду вамъ всегда очень благодарна, когда ваши обязанности въ Тюльери позволятъ вамъ посвящать мн нсколько минутъ, какъ бы ни были кратки ваши визиты.

Никогда Шарни не видалъ столько очарованія въ взгляд Андрэ, никогда не замчала, въ ея голос такой нжности.

Что-то пробжало по его жиламъ, похожее на дрожь отъ первой ласки. Онъ посмотрлъ на мсто, которое онъ занималъ рядомъ съ Андрэ, теперь оставшееся пустымъ, когда онъ всталъ. Шарни далъ бы годъ своей жизни, чтобы ссть на него, но чтобы Андрэ не оттолкнула его, какъ она это сдлала въ первый разъ. Но, застнчивый, какъ ребенокъ, онъ не посмлъ позволить себ этого, безъ приглашенія.

Съ своей стороны Андрэ дала бы не только годъ, но десять лтъ своей жизни, чтобы чувствовать тутъ, рядомъ съ собою того, кто такъ долго былъ удаленъ отъ нея.

Къ несчастью, они совсмъ не знали другъ друга, и каждый изъ нихъ держался сдержанно въ какомъ то почти болзненномъ ожиданіи.

Шарни опять первый нарушилъ молчаніе, настоящее объясненіе которому могъ дать только тотъ, кому дано читать въ сердцахъ.

— Вы говорите, что очень много выстрадали съ тхъ поръ, какъ живете при двор, графиня? Разв король не выказывалъ вамъ всегда почтенія, доходящаго до благоговнія, а королева нжности, доходившей до идолопоклонства?

— О! да, графъ, король всегда былъ необыкновенно добръ ко мн.

— Вы мн позволите вамъ замтить, что вы отвчаете только на половину моего вопроса, разв королева была не такъ добра къ вамъ, какъ король?

Губы Андре сжались, точно будто все возмущенное существо ея отказывалось отвчать. Наконецъ, она проговорила съ усиліемъ:

— Я ни въ чемъ не могу упрекнуть королеву, и было бы несправедливо, если бы я не отдала справедливости ея величеству.

— Я вамъ это сказалъ, графиня, потому что съ нкотораго времени… я ошибаюсь, конечно… но мн кажется, что ея прежняя дружба къ вамъ пошатнулась

— Очень возможно, и вотъ почему, какъ я уже имла честь сказать вамъ, я желаю покинуть дворъ.

— Но, вдь, вы будете совсмъ одиноки!

— Разв я не всегда была одинока, графъ? отвтила Андрэ со вздохомъ,— разв не была одинока ребенкомъ… молодой двушкой… и…?

Андрэ остановилась, видя, что зашла слишкомъ далеко.

— Оканчивайте, графиня, промолвилъ Шарни.

— О! вы меня поняли, графъ… Я хотла сказать: и женщиной…

— Неужели я настолько счастливъ, что вы удостоиваете меня упрекомъ?

— Упрекомъ! съ живостью возразила Андрэ,— великій Боже! какое право имю я упрекать васъ?.. Неужели вы думаете, что я забыла при какихъ обстоятельствахъ мы внчались?.. Въ противоположность тмъ, кто у подножія алтарей даетъ клятву въ взаимной любви, въ взаимномъ покровительств, мы съ вами клялись въ взаимномъ равнодушіи, полномъ отдаленіи… Мы, значитъ, могли бы наоборотъ упрекать другъ друга, если бы одинъ изъ насъ забылъ свою клятву.

Графъ при этихъ словахъ Андрэ подавилъ тяжелый вздохъ.

— Я вижу, что ваше ршеніе неизмнно, графиня, проговорилъ онъ,— но, по крайней мр, вы мн позволите позаботиться о томъ, какъ вы будете жить здсь? Не будетъ ли вамъ очень худо?

Андрэ грустно улыбнулась.

— Домъ отца моего былъ такъ бденъ, что по сравненію съ нимъ этотъ павильонъ, какъ онъ ни кажется вамъ плохо обставленнымъ, полонъ роскоши, къ которой я не была пріучена.

— Но однако… ваше очаровательное помщеніе въ Тріанон… дворецъ въ Версал…

— О! я очень хорошо знала, что я тамъ не на долго.

— По крайней мр, у васъ будетъ здсь все, что вамъ необходимо?

— Я найду тутъ все, что имла прежде.

— Посмотримъ! сказалъ Шарни, желавшій составить себ представленіе о помщеніи Андрэ и поэтому оглянувшій комнату.

— Что вы хотите видть, графъ? спросила Андрэ, быстро вставая и бросая тревожный взглядъ на свою спальню.

— Но, при всей вашей нетребовательности, графиня, этотъ павильонъ не кажется мн приличнымъ для васъ помщеніемъ, я прошелъ по передней, теперь я въ гостиной, эта дверь,— и они отворилъ боковую дверь,— ахъ да, эта дверь ведетъ въ столовую, а эта…

Андрэ бросилась между графомъ и дверью, къ которой онъ направлялся, и за которой она, мысленно, видла Себастьяна.

— Графъ! воскликнула она,— умоляю васъ, ни шага дале!

И своими вытянутыми руками она преграждала ему входъ.

— Да, я понимаю, проговорилъ Шарни со вздохомъ,— эта дверь въ вашу спальню.

— Да, прошептала Андрэ глухимъ голосомъ.

Шарни посмотрлъ на нее, она была блдна и дрожала, на лиц ея можно было прочесть выраженіе живого испуга.

— Ахъ! графиня, прошепталъ онъ голосомъ полнымъ слезъ,— я зналъ, что вы меня не любите, но не подозрвалъ, что вы меня такъ ненавидите!

Онъ чувствовалъ, что не будетъ въ состояніи удержаться отъ рыданіи, если останется у Андрэ, онъ зашатался, какъ пьяный, потомъ, собравъ вс свои силы, выбжалъ изъ комнаты съ такимъ страдальческимъ крикомъ, что онъ отозвался въ глубин сердца Андрэ.

Молодая женщина слдила за нимъ глазами, пока онъ не скрылся, она прислушивалась къ стуку его все удалявшейся кареты, потомъ, чувствуя, что сердце ея готово разорваться, и понимая, что вся материнская любовь не въ состояніи будетъ заглушить въ ней ту, другую любовь, она вбжала въ спальню.

— Себастьянъ! Себастьянъ! закричала она.

Но никто не отвтилъ на ея крикъ. Она тревожно осмотрла комнату при свт ночника, освщавшаго ее, и увидла, что комната пуста. Однако, она не и врила своимъ глазами, и позвала еще разъ:

— Себастьянъ! Себастьянъ!

Прежнее молчаніе.

Тогда только она замтила, что окно открыто, и воздухъ, проникая въ комнату, заставлялъ колыхаться пламя ночника.

.Это же самое окно оказалось открытыми., когда, пятнадцать лтъ тому назадъ, мальчикъ исчезъ въ первый разъ.

— Ахъ! правда! воскликнула она,— вдь онъ мн сказалъ, что я не мать его.

Андрэ поняла, что она все потеряла: и сына и мужа, потеряла въ ту минуту, когда едва но нашла ихъ, она бросилась на кровать, не будучи въ состояніи безропотно переносить свое несчастье, потерявъ способность молиться.

Она могла только кричать, плакать, рыдать и чувствовать всю безпредльность своего несчастья.

Около часа прошло въ этомъ полномъ забвеніи всего міра. Вдругъ Андрэ показалось, что нчто, еще боле ужасное, чмъ ея горе, становится между этимъ горемъ и ея слезами. Подобное ощущеніе она испытала всего три или четыре раза въ жизни, и оно всегда предшествовало роковымъ минутамъ въ ея жизни. Почти независимо отъ своей воли, она медленно приподнялась, голосъ замеръ въ ея горл, сквозь слезы, застилавшія ей глаза туманомъ, ей показалось, что она не одна въ комнат. Когда слезы ея высохли, и зрніе прояснилось, она увидла, что какой-то человкъ, перескочивъ черезъ перекладину окна, вошелъ въ комнату и остановился передъ нею. Она хотла позвать, закричать, протянуть руку къ шнурку звонка, но все это было невозможно. Она почувствовала непобдимое оцпенніе, когда-то служившее ей указаніемъ присутствія Бальзамо. Наконецъ, въ этомъ человк, стоявшемъ передъ нею, она узнала Жильбера по тому обаянію, какое производили на нее его жесты и взгляды.

Какимъ образомъ Жильберъ, этотъ ненавистный отецъ ея ребенка, очутился тугъ вмсто возлюбленнаго сына, котораго она искала?

Мы постараемся объяснить это читателю.

XII.
Знакомая дорога.

Дйствительно, докторъ Жильберъ былъ у короля, когда о немъ справлялся привратникъ по приказанію Изидора.

Черезъ полчаса Жильберъ вышелъ, король начиналъ все боле доврять ему: прямое сердце короля умло цнить честность и прямоту Жильбера.

Когда онъ вышелъ, привратникъ сообщилъ ему, что его ожидаютъ въ передней королевы.

Онъ шелъ по корридору, когда одна изъ дверей, въ нсколькихъ шагахъ отъ него, отворилась, пропустивъ молодого человка, повидимому не знавшаго мстности, такъ какъ онъ колебался, повернуть ли ему направо или налво.

Этотъ молодой человкъ, увидя идущаго къ нему Жильбера, самъ подошелъ къ нему, такъ какъ узналъ его при свт лампы, освщавшей корридоръ.

— Г-нъ Изидоръ де-Шарни!.. воскликнулъ Жильберъ.

— Докторъ Жильберъ!.. отвтилъ Изидоръ.

— Это вы меня спрашивали?

— Да, докторъ, я… и еще нкто…

— Кто же?..

— Нкто, кого вы съ удовольствіемъ увидите.

— Не будетъ-ли нескромно спросить васъ, кто это?

— Нтъ! но жестоко васъ задерживать… Пойдемте… или, скоре, проведите меня въ переднюю королевы, извстную подъ названіемъ зеленой гостиной.

Жильберъ пошелъ впередъ и вскор отворилъ одну дверь. Она вела въ зеленую гостиную.

Но комната оказалась пустой. Изидоръ окинулъ ее взглядомъ и позвалъ привратника. Во дворц былъ еще такой безпорядокъ, что по близости не оказалось ни одного лакея.

— Подождемъ минутку, сказалъ Жильберъ,— онъ не можетъ быть далеко, а пока, я попрошу васъ сказать мн, кто меня ждалъ здсь.

Изидоръ съ безпокойствомъ посмотрлъ вокругъ себя.

— Вы не угадываете? спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Нкто, кого я встртилъ на дорог, шедшаго пшкомъ въ Парижъ, въ сильной тревог за васъ, я посадилъ его съ собою на лошадь и привезъ сюда.

— Вы говорите не о Питу?

— Нтъ, докторъ. Я говорю о вашемъ сын Себастьян.

— О Себастьян! Но гд же онъ?— И глаза его обжали вс углы большой комнаты.

— Онъ былъ здсь, общалъ ждать меня. По всей вроятности привратникъ, которому я поручилъ его, увелъ его съ собою, не желая оставлять одного.

Въ эту минуту вернулся привратникъ. Онъ былъ одинъ.

— Куда двался юноша, котораго я здсь оставила,? спросилъ Изидоръ.

— Какой юноша? въ свою очередь спросилъ тотъ.

Жильберъ обладалъ огромнымъ самообладаніемъ. Его стала бить холодная дрожь, но онъ усиліемъ воли остался по наружности спокоенъ.

— О! Господи! проговорилъ баронъ Шарни, котораго начинала охватывать тревога.

— Послушайте, обратился къ лакею Жильберъ твердымъ голосомъ,— постарайтесь хорошенько припомнить… Этотъ мальчикъ — мой сынъ… онъ совсмъ не знаетъ Парижа и рискуетъ заблудиться.

— Вы ищете мальчика? спросилъ, входя, второй лакей.

— Да, мальчика, почти юношу.

— Лтъ пятнадцати?

— Да, да!

— Я видлъ его въ корридор, онъ шелъ вслдъ за дамой, вышедшей отъ ея величества.

— Вы знаете, кто была эта дама?

— Нтъ. Капюшонъ ея плаща былъ низко спущенъ на лицо.

— Но что она длала?

— Она, повидимому, убгала, а мальчикъ преслдовалъ ее, крича ‘Сударыня!’

— Пойдемъ внизъ, сказалъ Жильберъ,— привратникъ намъ скажетъ, вышелъ ли Себастьянъ изъ дворца.

Изидоръ и Жильберъ пошли по тому же корридору, по которому проходила Андрэ, преслдуемая Себастьяномъ. У двери во дворъ принцевъ они разспросили привратника.

— Дйствительно, отвтилъ онъ,— я видлъ даму, шедшую такъ быстро, точно она убгала, мальчикъ шелъ за нею слдомъ… Она сла въ карету, мальчикъ догналъ ее.

— Что же дале? спросилъ Жильберъ.

— Дама привлекла мальчика въ карету, горячо поцловала его, дала свой адресъ, захлопнула дверцы, и карета ухала.

— Запомнили вы этотъ адресъ? съ тревогой спросилъ Жильберъ.

— О, да! Улица Кокъ-Эранъ, 9.

Жильберъ вздрогнулъ.

— Э! замтилъ Изидоръ,— да это адресъ моей невстки, графини Шарни.

— Судьба! прошепталъ Жильберъ.

Въ то время философія не дозволяла сказать: ‘Провидніе!’

Потомъ, онъ тихо прибавилъ:

— Онъ узналъ ее…

— Въ такомъ случа, подемте къ графин Шарни, сказалъ Изидоръ.

Жильберъ понялъ, въ какое затруднительное положеніе онъ поставитъ Андрэ, если явится къ ней съ братомъ ея мужа.

— Нтъ, баронъ, сказалъ онъ,— мой сынъ въ безопасности, разъ онъ у графини Шарни, и, такъ какъ я имю честь знать ее, то полагаю, что вмсто того, чтобы хать со мною, вамъ гораздо лучше отправиться въ путь, изъ того, что я слышалъ у короля, я заключилъ, что это вы дете въ Туринъ.

— Да, ду, докторъ.

— Въ такомъ случа, позвольте мн поблагодарить васъ за все, что вы сдлали для Себастьяна и посовтовать вамъ хать, не теряя ни минуты.

— Однако, докторъ?…

— Позжайте, такъ какъ отецъ говоритъ вамъ, что онъ боле не тревожится. Гд бы ни находился теперь Себастьянъ, у графини Шарни, или въ другомъ мст, будьте покойны, онъ найдется.

— Ну, если вы желаете этого, докторъ…

— Я васъ прошу.

Изидоръ протянулъ руку Жильберу, которую тотъ пожалъ съ большимъ чувствомъ, чмъ онъ это длалъ обыкновенно. Изидоръ возвратился во дворецъ, а Жильберъ отправился на Карусельскую площадь, откуда вышелъ на Шартрскую улицу, перескъ площадь Пале-Рояль, потомъ улицу Сентъ-Оноре но направленію къ Центральному рынку и черезъ нкоторое время очутился на углу двухъ улицъ: Платріеръ и Кокъ-Эранъ.

Эти об улицы были полны ужасныхъ воспоминаній для Жильбера и были хорошо ему знакомы. Посл небольшаго колебанія, онъ вошелъ въ улицу Кокъ-Эранъ, но не остановился передъ воротами дома No 9. Очевидно, Жильберъ старался придумать благовидный предлогъ, чтобы войти въ этотъ домъ, но, ничего не придумавъ, сталъ искать способъ, какъ бы незамтно пробраться въ него.

Онъ пошелъ вдоль стны. Она была десяти футовъ высоты, что ему было извстно, но онъ надялся найдти у стны забытую телжку или что нибудь, что помогло бы ему взобраться на нее. Разъ поднявшись на стну, онъ, при его сил и ловкости, легко могъ спрыгнуть по другую ея сторону.

У стны не оказалось телжки, слдовательно, не было возможности пробраться внутрь.

Онъ подошелъ къ воротамъ, протянулъ было руку къ молотку, но сейчасъ же отошелъ. Повидимому, въ голов его блеснула новая мысль, почти надежда.

— Въ самомъ дл! прошепталъ онъ,— это очень возможно!

И онъ вернулся въ улицу Платріеръ.

Проходя мимо фонтана, онъ со вздохомъ посмотрлъ на него, вспомнивъ, какъ онъ приходилъ сюда запивать водой сухой черный хлбъ, которымъ питался благодаря великодушію Терезы и гостепріимству Руссо.

Руссо уже лежалъ въ могил, Тереза тоже: онъ выросъ, добился положенія, извстности, богатства. Увы! былъ ли онъ счастливе, покойне, увренне относительно настоящаго и будущаго, чмъ въ то время, когда, пылая безумной страстью, приходилъ къ этому фонтану сть свой хлбъ?

Жильберъ продолжалъ свой путь и съ увренностью остановился у одной двери. Онъ провелъ рукою по этой двери и къ невыразимой радости своей ощупалъ въ отверстіе маленькой дырки веревку, посредствомъ которой эта дверь отворялась днемъ.

Жильберъ помнилъ, что прежде случалось, что къ ночи забывали втягивать эту веревку внутрь, и однажды вечеромъ, возвращаясь въ мансарду, занимаемую имъ у Руссо, и сильно запоздавъ, онъ воспользовался этой оплошностью, чтобы войти и пробраться къ себ.

Повидимому, этотъ домъ какъ и прежде, былъ занятъ людьми слишкомъ бдными, для того чтобы бояться воровъ.

Жильберъ дернулъ веревку. Дверь отворилась, онъ очутился въ темномъ и сыромъ проход, въ конц котораго находилась скользкая и грязная лстница.

Онъ осторожно заперъ за собою дверь и ощупью добрался до лстницы. Поднявшись на десять ступеней, онъ остановился.

Слабый свтъ, проникавшій сквозь грязное стекло, позволялъ разглядть, что въ этомъ мст стны было продлано окно.

Жильберъ отыскалъ маленькій засовъ, запиравшій окно, отворилъ его и спустился въ садъ.

Несмотря на протекшіе годы, расположеніе сада такъ хорошо сохранилось въ памяти Жильбера, что онъ все узналъ, деревья, цвтники, даже уголъ, обсаженный виноградомъ, куда садовникъ пряталъ свою лстницу.

Онъ не зналъ, была ли дверь дома заперта въ такое позднее время, онъ не зналъ, не находился ли г. де-Шарни у своей жены, а если не г. де-Шарни, то кто нибудь изъ слугъ или одна изъ горничныхъ.

Ршившись на все, чтобы отыскать Себастьяна, онъ, тмъ не мене, принялъ твердое намреніе не компрометировать Андрэ безъ крайней необходимости и прежде сдлать все возможное, чтобъ увидать ее наедин.

Прежде всего онъ подошелъ къ двери, ведшей на крыльцо: онъ надавилъ ручку двери, и она пріотворилась. Изъ этого онъ заключилъ, что Андрэ была не одна. Женщина, одна занимающая павильонъ, не можетъ забыть запереть наружную дверь, если только что нибудь необыкновенное не помшаетъ ей.

Онъ тихонько и безшумно заперъ эту дверь, очень довольный открытіемъ, что, въ случа крайности, этотъ входъ можетъ служить ему.

Затмъ онъ спустился по ступенькамъ крыльца и подбжалъ къ окну гостиной. Комната была освщена, но такъ какъ занавси закрывали окна, то ничего не было видно.

Жильберъ продолжалъ свой обходъ. Вдругъ онъ замтилъ на земл и на деревьяхъ мерцаніе слабаго свта, выходившаго изъ открытаго окна.

Это было окно спальни, онъ узналъ его, такъ какъ въ это самое окно онъ похитилъ мальчика за которымъ пришелъ сегодня.

Онъ отступилъ назадъ, чтобы выйдти изъ луча свта, бросаемаго окномъ и, углубясь въ темноту, имть возможность видть, не будучи видимъ.

Дойдя до мста, откуда онъ могъ проникнутъ взоромъ въ внутренность комнаты, онъ прежде всего замтилъ отворенную дверь гостиной, а затмъ, глаза его упали на кровать.

На кровати лежала женщина съ растрепанными волосами, и въ ужасномъ состояніи: хриплые и гортанные звуки вырывались изъ ея груди, по временамъ прерываемые криками и рыданіями.

Жильберъ тихонько подошелъ къ окну и заглянулъ въ комнату. Несомннно: эта женщина была Андрэ, и Андре была совсмъ одна.

Но отчего она одна? Отчего она плачетъ?

Это Жильберъ могъ узнать только, распросивъ ее самое. Тогда то, онъ безшумно влзъ въ окно и очутился въ комнат въ ту самую минуту, когда дйствіе магнетической силы, къ которой Андрэ была такъ чувствительна, заставило ее обернуться.

Два врага еще разъ очутились лицомъ къ лицу!

XIII.
Что сдлалось съ Себастьяномъ.

Первое чувство Андрэ при вид Жильбера былъ не только глубокій страхъ, но и непобдимое отвращеніе.

Жильберъ американецъ, Жильберъ другъ Вашингтона и Лафайета, облагородившійся благодаря наук, трудамъ и генію, оставался для нея все тмъ же жалкимъ мальчишкой Жильберомъ, тмъ же грязнымъ гномомъ, что нкогда прятался за высокими деревьями Тріанона.

Напротивъ того, Жильберъ чувствовалъ къ Андрэ, не смотря на ея презрніе, ея оскорбленія, даже ея преслдованія, не пылкую любовь, побудившую юношу совершить преступленіе, но глубокое и нжное участіе, внушающее мужчин желаніе оказать ей услугу, даже съ опасностью для собственной жизни.

Дло въ томъ, что Жильберъ, въ которомъ была сильно развита самокритика отъ природы и чувство справедливости, благодаря тому образованію, которое онъ получилъ, строго осуждалъ себя: онъ сознавалъ себя виновникомъ всхъ несчастій Андрэ и говорилъ себ, что только тогда искупитъ зло, ей причиненное, когда доставятъ ей сумму счастія, равную сумм несчастья, какимъ она обязана ему.

Но какимъ образомъ могъ Жильберъ благотворно повліять на будущее Андрэ? Этого онъ не могъ понять.

Увидя ее въ такомъ страшномъ отчаяніи, онъ былъ потрясенъ до глубины души. Поэтому, вмсто того, чтобы немедленно воспользоваться своей магнетической силой, какую онъ разъ уже испыталъ надъ нею, онъ ршилъ сначала мягко заговорить съ нею, и только, если она окажется, какъ всегда, враждебно настроенной къ нему, прибгнуть къ магнетизму.

Вслдствіе этого Андрэ, сначала окутанная магнетическимъ флюидомъ, почувствовала, какъ, мало по малу, этотъ флюидъ сталъ разсиваться, подобно тому, какъ исчезаетъ туманъ, открывая видъ на далекій горизонтъ.

Андрэ заговорила первая.

— Что вамъ надо отъ меня? спросила она,— какъ вы попали сюда?

— Какъ я попалъ сюда, сударыня? Такъ, какъ попадалъ прежде. Будьте покойны, никто не подозрваетъ моего присутствія здсь. Зачмъ я пришелъ? Я пришелъ потребовать у васъ сокровище, безразличное для васъ, драгоцнное для меня, — моего сына… Чего я хочу? Я хочу, чтобы вы мн сказали, куда двался этотъ сынъ, котораго вы увлекли за собой, увезли въ своей карет?

— Куда онъ двался? возразила Андрэ.— Разв я это знаю?… Онъ убжалъ отъ меня… вы такъ пріучили его ненавидть свою мать!

— Его мать! Разв вы, дйствительно, его мать?

— О! воскликнула Андрэ,— онъ видитъ мое горе, слышалъ мои крики, любовался моимъ отчаяніемъ, и еще спрашиваетъ, мать ли я его!

— Значитъ, вы не знаете, гд онъ?

— Вдь я вамъ говорю, что онъ убжалъ, онъ былъ въ этой комнат, я пришла сюда, надясь застать здсь его, и нашла открытое окно и пустую комнату.

— Господи! воскликнулъ Жильберъ, — куда пошелъ?… Несчастный совсмъ не знаетъ Парижа, а теперь уже первый часъ ночи!

— О! въ свою очередь воскликнула Андрэ, подходя къ Жильберу — вы полагаете, что съ нимъ случилось несчастье?

— Мы это сейчасъ узнаемъ, вы сами скажете мн

И онъ протянулъ руку къ Андрэ.

— Нтъ! нтъ! закричала она, пятясь отъ него, чтобы избжать магнетическаго вліянія.

— Не бойтесь, сударыня, я буду спрашивать мать, что сталось съ ея сыномъ… вы священны для меня!

Андрэ вздохнула и упала на кресло, съ именемъ Себастьяна на устахъ.

— Спите, приказалъ Жильберъ,— но во сн смотрите сердцемъ.

— Я сплю.

— Долженъ я употребить всю силу своей воли, или вы расположены отвчать добровольно?

— Станете вы еще говорить моему сыну, что я не мать его?

— Это зависитъ… Любите вы его?

— О! онъ спрашиваетъ, люблю-ли я свое дитя!.. О! да, да, я страстно люблю его.

— Значитъ, вы мать его, какъ я отецъ, такъ какъ вы его любите, какъ я люблю его.

— А! проговорила Андрэ, вздохнувъ съ облегченіемъ.

— И такъ, вы будете отвчать добровольно?

— Позволите-ли вы мн снова увидаться нимъ, когда вы его найдете?

— Разв я не сказалъ вамъ, что вы его у какъ я отецъ?— Вы любите вашего сына и увидитесь съ нимъ.

— Благодарю, проговорила Андрэ съ невыразимой радостью всплеснувъ руками.— Теперь, спрашивайте меня, я вижу… Только…

— Что?

— Слдуйте за нимъ съ самаго дворца, чтобы я была боле уврена, что но потеряю его слдъ.

— Хорошо. Гд онъ увидалъ васъ?

— Въ зеленой гостиной.

— Куда онъ вышелъ вслдъ за вами?

— Въ корридоръ.

— Гд онъ догналъ васъ?

— Когда я садилась въ карету.

— Куда вы привели его?

— Въ гостиную… въ гостиную, здсь, рядомъ.

— Куда онъ слъ?

— Подл меня, на диванъ.

— Долго оставался онъ тамъ?

— Около получаса.

— Отчего онъ ушелъ отъ васъ?

— Оттого, что послышался стукъ кареты.

— Кто былъ въ этой карет?

Андрэ колебалась.

— Кто былъ въ этой карет.? повторилъ Жильберъ боле твердымъ тономъ и съ большей настойчивостью.

— Графъ Шарни.

— Куда вы спрятали мальчика?

— Я его толкнула въ эту комнату.

— Что онъ сказалъ вамъ, входя сюда?

— Что я боле не мать его.

— Отчего онъ это сказалъ вамъ?

Андрэ замолчала.

— Отчего онъ это сказалъ вамъ? Говорите, я такъ хочу.

— Оттого, что я сказала ему…

— Что вы сказали ему?

— Оттого, что я сказала ему,— Андрэ сдлала усиліе,— что вы негодяй и подлецъ.

— Загляните въ сердце бднаго мальчика, сударыня, и поймите, сколько зла вы причинили ему.

— О! Боже мой!.. прошептала Андрэ.— Прости, дитя мое, прости!

— Г-нъ де Шарни подозрвалъ о присутствіи здсь мальчика?

— Нтъ.

— Вы въ этомъ уврены?

— Да.

— Отчего онъ здсь не остался?

— Оттого, что г-нъ де Шарни никогда не остается у меня.

— Зачмъ-же онъ прізжалъ сюда?

Андрэ на минуту задумалась, устремивъ глаза въ пространство, точно она пробовала что-то разглядть въ темнот.

— О! сказала она,— Боже мой! Боже мой!.. Оливье, дорогой Оливье!

Жильберъ съ удивленіемъ смотрлъ на нее.

— О! я несчастная! прошептала Андрэ.— Онъ возвращался ко мн… онъ отказался отъ этого порученія, чтобы остаться со мною. Онъ любитъ меня! онъ любитъ меня!..

Жильберъ смутно начиналъ понимать страшную драму, которую ему удалось первому разгадать.

— А вы любите его? спросилъ онъ.

Андре вздохнула.

— Любите вы его? повторилъ Жильберъ.

— Зачмъ вы мн предлагаете этотъ вопросъ?

— Читайте въ моихъ мысляхъ.

— А! да, я вижу, у васъ хорошее намреніе, вы хотите доставить мн столько счастья, чтобы заставить меня забыть все зло, какое вы мн причинили, но я отказалась-бы отъ счастья, если бы оно пришло мн отъ васъ. Я ненавижу васъ и хочу продолжать васъ ненавидть.

— Несчастное человчество! прошепталъ Жильберъ,— неужели ты одарено настолько большой долей счастья, что можешь выбирать тхъ, отъ кого теб должно получать его? И такъ, вы его любите?

— Да.

— Съ какихъ поръ?

— Съ той минуты, какъ я увидала его, съ того дня, какъ онъ вернулся изъ Парижа въ Версаль въ одной карет съ королевой и со мною.

— И такъ, вы знаете, что такое любовь, Андрэ? грустно проговорилъ Жильберъ.

— Я знаю, что любовь дана человку для того, чтобы онъ узналъ мру того, что долженъ выстрадать.

— Хорошо, теперь вы женщина, вы мать. Вы, какъ неотдланный брильянтъ, попали, наконецъ, въ руки того грознаго гранильщика, котораго зовутъ горемъ… Вернемся къ Себастьяну.

— Да, да, вернемся къ нему! Запретите мн думать о г-н де Шарни, это смущаетъ меня и, вмсто того, чтобы слдовать за моимъ сыномъ, я, пожалуй, послдую за графомъ.

— Хорошо! Супруга, забудь твоего супруга, мать, думай только о твоемъ сын.

Выраженіе мягкой нжности, разлившееся было по всему лицу Андре, мало по малу исчезло и смнилось ея обыкновеннымъ выраженіемъ.

— Гд онъ былъ, пока вы разговаривали съ г-мъ де Шарни?

— Онъ былъ здсь и слушалъ… тамъ… тамъ, у двери.

— Что онъ слышалъ изъ этого разговора?

— Всю первую часть.

— Когда онъ ршился бжать изъ этой комнаты?

— Когда г-нъ де-Шарни…

Андрэ остановилась.

— Когда г-нъ де-Шарни?.. безжалостно повторилъ Жильберъ.

— Когда г-нъ де-Шарни поцловалъ у меня руку, а я вскрикнула.

— Вы, значитъ, хорошо его видите?

— Да, я вижу его нахмуренный лобъ, его сжатыя губы, его руку, прижатую къ груди.

— Слдуйте на нимъ глазами, и, съ этой минуты, думайте только о немъ, не теряйте еги изъ вида.

— Я вижу его, я вижу!

— Что онъ длаетъ?

— Онъ смотритъ вокругъ себя, ищетъ двери, которая бы выходила въ садъ, потомъ, не найдя такой двери, онъ подходитъ къ окну, открываетъ его, бросаетъ въ послдній разъ взглядъ въ сторону гостиной, перелзаетъ за перекладину окна и исчезаетъ.

— Слдите за нимъ въ темнот.

— Я не могу.

Жильберъ подошелъ къ Андрэ и провелъ рукою передъ ея глазами.

— Вы знаете, что для васъ не существуетъ ночи, сказалъ онъ.— Смотрите.

— А! вотъ онъ бжитъ но алле, вдоль стны, подходить къ воротамъ, открываетъ ихъ, причемъ никто его не замтилъ, бросается къ улиц Платріеръ… А! онъ останавливается, говоритъ съ проходящей мимо женщиной.

— Слушайте хорошенько, и вы услышите, что онъ спрашиваетъ.

— Я слушаю.

— Что онъ спрашиваетъ?

— Онъ спрашиваетъ гд улица Сентъ-Онорэ.

— Да, тамъ я живу, онъ, врно, уже у меня, онъ ждетъ меня, бдняжка!

Андрэ покачала головой.

— Нтъ! проговорила она съ видимой тревогой, нтъ… онъ не у васъ… нтъ… онъ не ждетъ васъ…

— Но гд же онъ?

— Не мшайте же мн слдить за нимъ, не то я потеряю его.

— О! слдите за нимъ! слдите за нимъ! воскликнулъ Жильберъ, догадываясь, что Андрэ опасается какого-то несчастія.

— А! сказала она, — я вижу его! я нижу его!

— Прекрасно.

— Вотъ онъ входить въ улицу Гренелль… теперь онъ въ улиц Сенть-Онорэ. Бжитъ къ площади Пале-Рояль. Снова спрашиваетъ дорогу, снова бжитъ. Вотъ онъ въ улиц Ришелье… вотъ въ улиц Фрондеръ… вотъ въ улиц Невъ-Сенъ-Рокъ. Остановись, дитя! остановись, несчастный!.. Себастьянъ! Себастьянъ! разв ты не видишь кареты, что детъ но улиц Сурдіеръ? Я вижу ее, я вижу ее!.. Лошади… Ахъ!..

Андрэ страшно вскрикнула и вскочила съ кресла съ страшной тревогой на лиц, по которому текли крупныя капли пота и слезы ручьемъ.

— О! воскликнулъ Жильберъ,— если съ нимъ случится несчастье, помни, что оно падетъ на твою голову.

— Ахъ!.. вымолвила Андрэ, вздохнувъ и не слушая того, что говорилъ ей Жильберъ,— о! велиній Боже! благодарю тебя! лошадь задла его грудью и отбросила въ сторону, далеко отъ колеса… Вотъ онъ упалъ, лежитъ безъ сознанія, но онъ не умеръ!.. о! нтъ… нтъ… онъ не умеръ!.. въ обморок… только въ обморок! Помогите! помогите! это мой сынъ… это мой сынъ!..

Съ раздирающимъ душу крикомъ, Андре, почти въ обморок, упала на свое кресло.

Несмотря на все желаніе Жильбера узнать, что случилось дальше, онъ далъ Андрэ нсколько секундъ отдыха, въ которомъ она такъ нуждалась. Онъ боялся, какъ бы у нея не лопнула какая-нибудь вена и не залила ея мозгъ. Но, какъ только, но его мннію, опасность миновала, онъ продолжалъ своя вопросы.

— Ну что же?..

— Подождите, подождите, вокругъ него собралось много народа. О! умоляю васъ, пропустите меня! дайте мн взглянуть на него: это мой сынъ! мой Себастьянъ!.. Ахъ! Боже мой! нтли между вами медика или хирурга?

— О! я бгу! воскликнулъ Жильберъ.

— Подождите, опять сказала Андрэ, останавливая его за руку,— вотъ толпа разступается. Конечно, это тотъ, кого звали: конечно, это тотъ, кого ждутъ… Идите, идите, сударь, вы видите, онъ не умеръ, вы видите, что его можно спасти.

Вдругъ у нея вырвался испуганный возгласъ.

— О! крикнула она.

— Господи! что такое?..

— Я не хочу, чтобы этотъ человкъ прикасался къ моему мальчику, кричала Андрэ,— это не человкъ, это карликъ… это гномъ… это вампиръ… О! отвратительный!.. отвратительный!..

— Послушайте, проговорилъ Жильберъ, весь дрожа,— ради Бога! не теряйте Себастьяна изъ вида!

— О! отвтила Андрэ, глаза которой неподвижно смотрли въ одну точку, и губы сильно вздрагивали,— будьте покойны… я слжу за нимъ… я слжу за нимъ…

— Что длаетъ съ нимъ этотъ человкъ?

— Онъ уноситъ его… Онъ идетъ вверхъ по улиц Сурдіеръ, входитъ налво въ переулокъ Сенъ-Гіацинтъ, подходитъ къ низкой двери, остававшейся открытой, толкаетъ ее, нагибается, спускается по лстниц. Кладетъ его на столъ, гд находятся перья, чернила, рукописи, корректуры, онъ снимаетъ съ него платье, засучиваетъ рукавъ, обматываетъ руку бинтомъ, который принесла ему женщина, грязная и такая же отвратительная, какъ онъ самъ, открываетъ футляръ, вынимаетъ изъ него ланцетъ, онъ собирается пускать ему кровь… О! я не хочу этого видть! я не хочу видть крови моего сына!

— Въ такомъ случа, вернитесь и сосчитайте ступеньки лстницы.

— Я сосчитала: ихъ одиннадцать.

— Хорошенько осмотрите дверь и скажите мн, не видите-ли на ней чего-нибудь особеннаго.

— Да… маленькое квадратное отверстіе, прикрытое полоской крестъ на крестъ.

— Хорошо, вотъ все, что мн надо.

— Бгите… бгите… и вы найдете его тамъ, гд я сказала.

— Хотите проснуться сейчасъ и все помнить? Хотите проснуться только завтра и все забыть?

— Разбудите меня сейчасъ же, и я хочу все помнить!

Жильберъ провелъ руками но бровямъ Андрэ, дунулъ ей на лобъ и сказалъ:

— Проснитесь!

Глаза молодой женщины немедленно ожили, члены пріобрли обычную упругость, она взглянула на Жильбера почти безъ страха, и на яву, повторила ему, что говорила во сн:

— О! бгите! бгите! избавьте его отъ этого человка, внушающаго мн ужасъ!

XIV.
Человкъ площади Людовика XV.

Жильбера не нужно было торопить. Онъ выбжалъ изъ комнаты, прямо бросился къ выходной двери, отворилъ ее безъ помощи привратника, захлопнулъ за собою и очутился на мостовой.

Онъ хорошо запомнилъ маршрутъ, указанный Андрэ, и побжалъ по слдамъ Себастьяна.

Какъ и послдній, онъ перескъ площадь Пале-Рояль и пошелъ вдоль улицы Сентъ-Онорэ, совершенно пустынной въ этотъ поздній часъ. Дойдя до угла улицы Сурдіеръ, онъ взялъ налво и очутился въ переулк Сенъ-Гіацинтъ.

Тамъ онъ внимательне сталъ осматривать мстность.

Въ третьей двери направо онъ узналъ, по четырехугольному отверстію, закрытому желзной полоской крестъ на крестъ, дверь, описанную Андрэ. Указаніе было такъ положительно, что ошибка была невозможна. Онъ постучалъ.

Никакого отвта. Онъ постучалъ вторично. Тогда ему показалось, что по лстниц кто-то крадется къ нему, боязливо и подозрительно.

Онъ постучалъ въ третій разъ.

— Кто стучитъ? спросилъ женскій голосъ.

— Отворите, отвчалъ Жильберъ,— ничего не бойтесь, я отецъ того раненаго мальчика, что вы пріютили.

— Отвори, Альбертина, сказалъ другой голосъ,— это докторъ Жильберъ.

— Батюшка! батюшка! закричалъ третій голосъ, въ которомъ Жильберъ узналъ голосъ Себастьяна.

Жильберъ вздохнулъ съ облегченіемъ.

Дверь отворилась. Жильберъ, пробормотавъ благодарность, сбжалъ по лстниц внизъ и очутился въ подвал, освщенномъ лампой, которая стояла на стол, заваленномъ рукописями и газетами, какъ описывала Андрэ.

На узкой желзной кровати, въ темномъ углу, Жильберъ увидалъ своего сына, звавшаго его, протянувъ къ нему руки. Несмотря на все самообладаніе Жильбера, отцовская любовь одержала верхъ надъ его философской сдержанностью, онъ бросился къ мальчику и прижалъ его къ своему сердцу, стараясь не сдлать ему больно.

Потомъ Жильберъ обернулся къ хозяину, котораго видлъ только мелькомъ.

Хозяинъ стоялъ, раздвинувъ ноги, подбоченясь одной рукой, а другой опираясь о столъ, освщенный свтомъ лампы, съ которой онъ снялъ абажуръ, чтобы лучше насладиться сценой, происходившей передъ нимъ.

— Смотри, Альбертина, сказалъ онъ,— и благодари со мною случай, позволившій мн оказать услугу одному изъ моихъ ближнихъ.

Когда онъ произносилъ эти, нсколько высокопарныя слова, Жильберъ повернулся отъ Себастьяна и бросилъ взглядъ на безобразное существо, стоявшее передъ нимъ.

Онъ увидалъ желтовато-зеленое лицо съ срыми глазами на выкат. Жильберъ невольно вздрогнулъ. Ему показалось, что онъ гд-то, можетъ быть, въ какомъ нибудь страшномъ сновидніи видлъ уже этого человка.

Онъ снова подошелъ къ Себастьяну и еще нжне обнялъ его.

Однако, онъ подавилъ въ себ отвращеніе и обратился къ странному созданью.

— Примите, сударь, благодарность отца, которому вы сохранили сына, благодарность искреннюю и глубокую.

— Докторъ, отвтилъ тотъ,— я исполнилъ только долгъ, внушенный мн моимъ сердцемъ, долгъ, къ которому обязываетъ меня моя наука. Я человкъ, и, какъ говоритъ Теренцій, ничто человческое мн не чуждо, кром того, у меня нжное сердце, и я не могу видть страданій простого наскомаго, а тмъ боле, моего ближняго.

— Могу я узнать, съ какимъ уважаемымъ филантропомъ я имю честь говорить?

— Вы меня не узнаете, собратъ? сказалъ хирургъ со смхомъ, который онъ хотлъ сдлать добродушнымъ, но который былъ въ дйствительности отвратительнымъ,— а я знаю васъ: вы докторъ Жильберъ, другъ Вашингтона и Лафайета — онъ какъ-то странно подчеркнулъ послднее слово,— гражданинъ Америки и Франціи, честный утопистъ, написавшій великолпныя записки о конституціонной монархіи, которыя вы посылали изъ Америки его величеству Людовику XVI, записки, за которыя его величество Людовикъ XVI отблагодарилъ васъ, засадивъ въ Бастилію, едва вы успли вступить на французскую землю. Вы хотли его спасти, заране очистивъ для него дорогу въ будущемъ, а онъ открылъ вамъ дорогу въ тюрьму,— королевская благодарность!

Хирургъ снова засмялся, но на этотъ разъ смхъ его былъ страшенъ, и въ немъ звучала угроза.

— Если вы меня знаете, сударь, то съ чмъ большимъ основаніемъ я настаиваю на моемъ желаніи имть честь познакомиться съ вами.

— О! мы уже давно съ вами познакомились, пятнадцать лтъ тому назадъ, въ страшную ночь 30 мая 1770 г. Вы были тогда въ возраст этого мальчика, васъ принесли ко мн какъ теперь его, раненаго, умирающаго, раздавленнаго, васъ принесъ мой учитель Руссо, и я пустилъ вамъ кровь на стол, заваленномъ трупами и отрзанными членами. Я съ удовольствіемъ вспоминаю эту страшную ночь: о! сколько жизней я спасъ тогда благодаря желзу, которое знаетъ, насколько надо проникнуть подъ кожу больного, чтобы произвести исцленіе, и сколько мяса надо отрзать, чтобы зажила рана.

— О! воскликнулъ Жильберъ,— значитъ, вы Жанъ-Поль Маратъ.

И онъ невольно отступилъ на шагъ.

— Видишь, Альбертина, мое имя производить эффектъ.

И онъ разразился зловщимъ хохотомъ.

— Но, съ живостью возразилъ Жильберъ,— какимъ образомъ вы находитесь здсь, въ этомъ подвал, освщенномъ этой коптящей лампой?.. Я считалъ васъ докторомъ графа д’Артуа.

— Ветеринаромъ его конюшенъ, вы хотите сказать. Но, вдь, принцъ эмигрировалъ, нтъ принца, нтъ и конюшенъ, нтъ конюшенъ, нтъ и ветеринара. Къ тому же, я вышелъ въ отставку: я боле не желаю служить тиранамъ.

И карликъ выпрямился во весь свой маленькій ростъ.

— Но зачмъ вы сидите здсь, въ этой дыр, въ этомъ подвал? почему?

— Зачмъ, г-нъ философъ? Потому что я патріотъ, оттого, что я въ своихъ статьяхъ обличаю честолюбцевъ, оттого, что Бальи меня боится, Неккеръ меня ненавидитъ, Лафайетъ меня разыскиваетъ и приказалъ своей національной гвардіи меня отыскать! оттого, что онъ оцнилъ мою голову, этотъ честолюбецъ, этотъ диктаторъ, но я не боюсь его! Изъ своего подвала я преслдую, обличаю его, диктатора! Вы знаете, что онъ только сдлалъ?

— Нтъ, наивно проговорилъ Жильберъ.

— Онъ заказалъ въ Сентъ-Антуанскомъ предмсть пятнадцать тысячъ табакерокъ со своимъ портретомъ, подъ этимъ что-то кроется, какъ я полагаю, а?… Поэтому я прошу добрыхъ гражданъ ломать эти табакерки, если он попадутся имъ. Они тамъ найдутъ разгадку великаго роялистическаго заговора, такъ какъ, вы это сами отлично знаете, въ то время, какъ бдняга Людовикъ XVI горючими слезами оплакиваетъ глупости, какія его заставила сдлать австріячка, Лафайетъ устраиваетъ заговоръ съ королевой.

— Съ королевой? задумчиво спросилъ Жильберъ.

— Да, съ королевой. Вы не станете уврять, что она не заговорщица, на этихъ дняхъ она раздала столько блыхъ кокардъ, что блыя ленты вздорожали на три су за локоть. Это не выдумка, а сущая правда. Я слышалъ объ этомъ отъ одной изъ дочерей самой Бертинъ, поставщицы моднаго товара королев, ея перваго министра, той самой Бертинъ, которая говоритъ про себя. ‘Я все утро работала съ ея величествомъ.’

— Гд же вы обличаете все это? спросилъ Жильберъ.

— Въ моей газет, въ газет, только что основанной мною, которой я выпустилъ уже двадцать номеровъ, въ Друг Народа или Парижскомъ Публицист, газет политической и безпристрастной. Чтобы заплатить за бумагу и печатаніе послднихъ номеровъ, — вотъ, обернитесь назадъ, — я продалъ простыни и одяла съ кровати, на которой лежитъ вашъ сынъ.

Жильберъ обернулся и увидлъ, что Себастьянъ дйствительно лежалъ на полосатомъ тик голаго матраца, на которомъ онъ и заснулъ, отъ утомленія и нервнаго потрясенія.

Докторъ подошелъ къ ребенку, чтобы посмотрть, не въ обморок-ли онъ, но, успокоенный его ровнымъ и тихимъ дыханіемъ, онъ вернулся къ страшному человку, внушавшему ему такое же любопытство, какое внушило-бы дикое животное, тигръ или гіена.

— Кто ваши сотрудники въ этомъ гигантскомъ дл?

— Мои сотрудники? ха! ха! ха! только индюшки ходятъ стаями, орелъ летаетъ одинъ. Мои сотрудники, вотъ они.

Маратъ показалъ на свою голову и руку.

— Видите вы этотъ столъ? Это мастерская, гд Вулканъ, — сравненіе очень удачное, не правда-ли?— гд Вулканъ куетъ свои громы. Каждую ночь я пишу восемь страницъ въ восьмую долю листа, а утромъ ихъ продаютъ, восьми страницъ не хватаетъ, тогда я удвоиваю выпускъ, шестнадцати страницъ оказывается иногда мало, что я началъ крупными буквами, почти всегда оканчиваю мелкими. Другіе писатели пишутъ черезъ извстные промежутки, смняются, помогаютъ другъ другу! я-же не знаю ничего этого… Другъ Народа — вы можете видть рукопись, она тамъ,— Другъ Народа весь написанъ одной рукой. Поэтому, это не только газета, нтъ, это человкъ, это личность, это я самъ!

— Но какъ васъ можетъ хватать для такой огромной работы?

— А! это тайна природы!… Это соглашеніе между смертью и мною… я даю ей десять лтъ жизни, а она даритъ мн дни, не требующіе отдыха, ночи, не требующія сна!.. Вся моя жизнь заключается въ одномъ: я пишу ночью, пишу днемъ… Полиція Лафайета заставляетъ меня прятаться, запираться въ четырехъ стнахъ, она душой и тломъ отдаетъ меня работ, она удваиваетъ мою дятельность… Сначала, такая жизнь тяготила меня, теперь я свыкся съ нею. Мн нравится смотрть на жалкое общество сквозь узкое и кривое окно моего подвала, сквозь сырую и темную отдушину. Изъ глубины моего мрака я царствую надъ міромъ живыхъ, я безапеляціонно сужу науку и политику… Одной рукой я сокрушаю Ньютона, Франклина, Лапласа, Монжа, Лавуазье, другой, я колеблю положеніе Бальи, Неккера, Лафайета… Я все это разрушу… да, какъ Самсонъ разрушилъ храмъ, и подъ развалинами, которыя, быть можетъ, раздавятъ меня же самаго, я похороню монархію…

Жильберъ невольно вздрогнулъ, этотъ человкъ повторялъ ему въ подвал и одтый въ нищенское рубище почти то же, что говорилъ ему Каліостро во дворц и въ расшитомъ золотомъ камзол.

— Но, замтилъ онъ,— почему вы, съ нашей популярностью, не постарались быть избраннымъ въ національное собраніе?

— Потому что для этого день еще не насталъ, сказалъ Маратъ.— О! еслибъ я сдлался народнымъ трибуномъ! прибавилъ онъ съ сожалніемъ, — еслибъ меня поддержали нсколько тысячъ ршительныхъ людей, я ручаюсь, что, черезъ шесть недль появилась бы самая совершенная конституція, что государственная машина заработала-бы какъ нельзя лучше, причемъ ни одинъ мошенникъ не дерзнулъ-бы ломать ее, что нація была бы свободна и счастлива, и мене чмъ въ годъ сдлалась-бы цвтущей и сильной, оставаясь такой до моей смерти.

Тщеславное созданье преобразилось на глазахъ Жильбера: глаза его налились кровью, желтая кожа заблестла отъ испарины: это чудовище было велико своимъ безобразіемъ, какъ можно быть великимъ красотой.

— Да, продолжалъ онъ, возвращаясь къ прежней мысли,— да, но я не трибунъ, у меня нтъ этихъ нсколькихъ тысячъ человкъ, такъ мн необходимыхъ… Нтъ, но я журналистъ… у меня есть моя чернилица, моя бумага, мои перья… у меня есть мои подписчики, мои читатели, для которыхъ я оракулъ, пророкъ, вщунъ. У меня былъ мой народъ, которому я другъ, и который, горя нетерпніемъ, готовъ идти за мной отъ предательства къ предательству, отъ открытія къ открытію, отъ ужаса къ ужасу… Въ первомъ номер Друга Народа я обличалъ аристократовъ, я говорилъ, что во Франціи шестьсотъ виновныхъ, что достаточно будетъ шестисотъ веревокъ… Ха! ха! ха! я ошибался мсяцъ тому назадъ! 5 и 6 октября открыли мн глаза… Поэтому надо судить не шестьсотъ виновныхъ, а надо повсить десять, двадцать тысячъ аристократовъ!

Жильберъ улыбнулся. Ярость, доходившая до такой крайности, казалась ему безуміемъ.

— Берегитесь, сказалъ онъ,— во Франціи не хватитъ на это пеньки, и веревки страшно вздорожаютъ.

— Но я надюсь, возразилъ Маратъ, — что найдутся другіе способы боле скорые… Знаете кого я жду въ эту ночь?… кто минутъ черезъ десять постучится въ эту дверь?

— Нтъ.

— Я жду одного изъ нашихъ собратій… члена національнаго собранія, котораго вы знаете по имени, гражданина Гильотина…

— Того, кто предложилъ депутатамъ собраться въ зал же-де-Помъ, когда ихъ выгнали изъ залы засданій? это человкъ очень ученый.

— Но знаете-ли вы, что изобрлъ гражданинъ Гильотинъ?… Онъ изобрлъ чудесную машину, убивающую безъ всякаго страданія, — вдь, смерть должна быть наказаніемъ, а не терзаніемъ — онъ только что изобрлъ такую машину, и на дняхъ мы ее испытаемъ.

Жильберъ вздрогнулъ. Во второй разъ этотъ человкъ въ своемъ подвал напомнилъ ему Каліостро. Эта машина была несомннно та самая, о которой говорилъ ему тотъ.

— Да вотъ, слышите, стучатъ, сказали Маратъ,— это онъ… Иди открой, Альбертина.

Уродливая жена Марата, мало напоминавшая женщину, поднялась съ лстницы, на которой она сидла и дремала, и шатаясь направилась къ двери.

Что касается Жильбера, то, ошеломленный, испуганный, онъ инстинктивно подошелъ къ Себастьяну, собираясь взять его на руки и унести къ себ.

— Представьте себ машину, продолжалъ Маратъ съ восторгомъ,— представьте себ машину, работающую самостоятельно! требующую всего одного человка для управленія ею! Машину, которая можетъ, при смн трехъ ножей, отрубить триста головъ въ день.

— И прибавьте, проговорилъ тонкій и высокій голосъ позади Марата, — которая можетъ отрубить триста головъ безъ страданія, съ однимъ лишь ощущеніемъ легкой свжести на ше.

— А! это вы, докторъ, воскликнулъ Маратъ, оборачиваясь къ маленькому человку, на видъ лтъ сорока или пятидесяти, опрятное платье котораго и кроткій видъ представляли странный контрастъ съ Маратомъ, онъ держалъ въ рук ящикъ, по размрамъ и по форм похожій на ящикъ съ дтскими игрушками.— Что вы такое принесли мн?

— Модель знаменитой машины, любезный Марата…. Но, я не ошибаюсь, прибавилъ маленькій человчекъ, стараясь разсмотрть въ темнот,— я вижу доктора Жильбера?

— Его самаго, проговорилъ Жильберъ, съ поклономъ.

— Я очень радъ встртиться съ вами, докторъ, вы здсь не лишній, слава Богу, и я буду счастливъ узнать мнніе такого извстнаго человка, какъ вы, объ изобртеніи, которое вскор выйдетъ въ свтъ. Я долженъ вамъ сказать, любезный Маратъ, что я нашелъ очень искуснаго плотника, мастера Гидона, взявшагося построить мою машину въ крупныхъ размрахъ… Она мн дорого обойдется! онъ требуетъ пять съ половиной тысячъ франковъ! но никакая жертва не покажется мн слишкомъ тяжкой для человчества… Черезъ два мсяца машина будетъ готова, мой другъ, и мы тогда испытаемъ ее, а затмъ, я предложу ее Національному Собранію. Надюсь вы поддержите мое предложеніе въ вашей превосходной газет, — хотя, по правд сказать, моя машина сама говоритъ за себя, г-нъ Жильберъ, какъ вы убдитесь своими глазами,— но нсколько строкъ въ Друг Народа не повредятъ ей.

— О! будьте покойны! я посвящу ей не нисколько строкъ, а цлый номеръ.

— Вы очень добры, любезный Марать, но, какъ говорится, я не хочу продать вамъ вещь, не показавши ее.

Онъ вытащилъ изъ кармана второй ящикъ, на четверть мене перваго, шумъ, слышавшійся внутри его, показывалъ, что въ немъ спрятано какое-то животное, или скоре, нсколько животныхъ, съ нетерпніемъ желавшихъ выбраться изъ своей тюрьмы.

Этотъ шумъ не ускользнулъ отъ Марата.

— О! о! что тамъ такое у васъ? спросилъ онъ.

— Вы это сейчасъ увидите.

Марата, протянулъ руку къ ящику.

— Осторожне, съ живостью возразилъ Гильотинъ,— не выпустите ихъ, намъ тогда ихъ не собрать, это мыши, которымъ мы сейчасъ отрубимъ головы.— Но, что-же вы длаете, докторъ Жильберъ?.. вы насъ покидаете?..

— Увы! да, г-нъ Гильотинъ, и къ моему великому сожалнію. Но сегодня вечеромъ мой сынъ былъ опрокинутъ лошадью на мостовую, докторъ Маратъ его поднялъ, пустилъ ему кровь, перевязалъ его раны, я самъ обязанъ ему жизнью въ подобномъ-же случа и теперь снова приношу ему мою глубокую благодарность. Мальчику моему необходима свжая постель, покой, уходъ, поэтому, я никакъ не могу присутствовать при вашемъ интересномъ опыт.

— Но вы будете присутствовать при опытахъ съ моей машиной черезъ два мсяца, не правдали, вы мн это общаете, докторъ?

— Я вамъ общаю.

— Я надюсь на ваше слово, слышите?

— Оно дано вамъ.

— Докторъ, сказалъ Маратъ,— мн не зачмъ просить васъ хранить тайну насчетъ моего убжища?

— О! сударь…

— Дло въ томъ, что если бы вашъ другъ Лафайетъ провдалъ о немъ, онъ бы приказалъ разстрлять меня какъ собаку, или повсить какъ вора.

— Разстрлять! повсить! воскликнулъ Гильотинъ.— Вскор будетъ положенъ конецъ такимъ варварскимъ казнямъ, будетъ введена казнь мягкая, легкая, моментальная, такая казнь, что старики, которымъ надола и опротивла жизнь, и которые захотятъ покончить съ нею какъ философы и мудрецы, предпочтутъ ее естественной смерти!— Полюбуйтесь на это, любезный Марать, полюбуйтесь!

Не обращая боле вниманія на доктора Жильбера, Гильотинъ открылъ большой ящик и принялся устанавливать свою машину на столъ Марата, смотрвшаго на нее съ любопытствомъ и восторгомъ.

Жильберъ воспользовался этимъ, чтобы поднять заснувшаго Себастьяна и унести его и своихъ рукахъ. Альбертина проводила его до двери и тщательно заперла ее за нимъ.

Выйдя на улицу, Жильберъ почувствовалъ, что лицо его покрыто потомъ, который застывалъ отъ дуновенія ночного втра.

— О, Боже мой! прошепталъ онъ,— что будетъ съ этимъ городомъ, подвалы котораго въ настоящую минуту скрываютъ, быть можетъ, пятьсотъ филантроповъ, занятыхъ длами и приготовленіями къ нимъ, подобными тому, что я только что видлъ! что будетъ съ городомъ, когда въ одинъ прекрасный день все это выйдетъ на свтъ?

XV.
Катерина.

Отъ улицы Сурдіеръ было всего нсколько шаговъ до дома, гд жилъ Жильберъ въ улиц Сентъ-Онорэ. Этотъ домъ находился за церковью Вознесенья, напротивъ дома столяра Дюплэ.

Холодъ и движеніе разбудили Себастьяна. Онъ захотлъ идти самъ, но отецъ этому воспротивился и продолжалъ нести его.

Подойдя къ своей двери, докторъ на минуту поставилъ Себастьяна на ноги и постучалъ какъ можно сильне, чтобы привратникъ скоре проснулся и не заставилъ ихъ долго ждать на улиц.

Дйствительно, они сейчасъ же услыхали быстрые, хотя и тяжелые шаги.

— Это вы, г-нъ Жильберъ? спросилъ голосъ.

— А! это голосъ Питу, сказалъ Себастьянъ.

— Слава Богу! воскликнулъ Питу, отворивъ дверь,— Себастьянъ нашелся!

Затмъ, онъ обернулся къ лстниц, на верху которой показался свтъ свчки.

— Г-нъ Бильо! г-нъ Бильо! кричалъ Питу,— Себастьянъ нашелся и, надюсь, съ нимъ ничего случилось,— не правда-ли, г-нъ Жильберъ?

— По крайней мр, ничего особенно серьезнаго, сказалъ докторъ.— Пойдемъ, Себастьянъ, пойдемъ!

Онъ предоставилъ Питу заботу о двери и снова взявъ Себастьяна на руки, — на что вытаращивъ глаза смотрлъ привратникъ, показавшійся на порог своего помщенія въ бумажномъ колпак и рубашк — сталъ подниматься по лстниц.

Бильо шелъ впереди, освщая путь доктору, Питу слдовалъ за ними.

Докторъ жили, въ третьемъ этаж, раскрытая дверь указывала, что его ждали. Онъ уложилъ Себастьяна въ постель.

Питу былъ встревоженъ и испуганъ. По грязи, покрывавшей его сапоги, чулки и всю его одежду, было очевидно, что онъ совершилъ дальнюю дорогу.

Въ самомъ дл, посл того, какъ Питу проводилъ до дому плачущую Катерину и узналъ отъ самой молодой двушки, что она такъ горюетъ объ отъзд Изидора де Шарни въ Парижъ, Питу, какъ влюбленный и какъ другъ, огорченный ея сильнымъ горемъ, простился съ Катериной, которую уложили въ постель, и съ матушкой Бильо, плакавшей у постели своей дочери и, медленными шагами направился въ Гарамону.

Онъ шелъ такъ медленно, столько разъ оборачивался, чтобы съ грустью посмотрть на ферму, откуда уходилъ съ тяжелымъ сердцемъ, что вернулся къ себ только на зар.

Онъ былъ такъ потрясенъ и озабоченъ, что сейчасъ же услся на свою кровать, устремивъ глаза въ пространство и скрестивъ руки на колняхъ.

Наконецъ, онъ всталъ, какъ человкъ, пробудившійся не отъ сна, но отъ своихъ мыслей, окинулъ взоромъ свою каморку и замтилъ рядомъ съ листомъ бумаги, исписаннымъ его рукой, другой листъ, исписанный другимъ почеркомъ. Онт подошелъ къ столу и прочелъ письмо Себастьяна.

Надо сказать въ похвалу Питу, что онъ немедленно забылъ свои личныя горести, чтобы думать только объ опасностяхъ, какимъ подвергался его другъ во время предпринятаго имъ путешествія.

Онъ не думалъ о томъ, что Себастьянъ, вышедшій наканун, долженъ былъ уже быть далеко. Разсчитывая на свои длинныя ноги, онъ ршилъ идти вслдъ за нимъ, въ надежд догнать его, если Себастьянъ, не встртивъ никакого экипажа, будетъ принужденъ идти пшкомъ.

Пигу ничего не захватилъ съ собой. Онъ опоясался кожанымъ кушакомъ, какъ всегда длалъ, пускаясь въ дальній путь, запасся краюшкой хлба въ четыре фунта и кускомъ колбасы, взялъ свою дорожную палку и отправился.

Своимъ обыкновеннымъ шагомъ, Питу длалъ полторы лье въ часъ, ускореннымъ-же — цлыхъ дв. Однако, такъ какъ ему пришлось останавливаться, чтобы напиться, и распросить по дорог о Себастьян, то онъ пришелъ къ застав Вилльотъ только къ семи часамъ вечера, а, благодаря скопленію каретъ, добрался до квартиры Жильбера часовъ въ восемь.

Какъ помнитъ читатель, въ это самое время Андрэ увозила Себастьяна изъ Тюльери, а докторъ Жильберъ разговаривалъ съ королемъ. И Питу не нашелъ дома ни Себастьяна, ни Жильбера, а только одного Бильо.

Бильо ничего не слыхалъ о Себастьян и не зналъ, когда вернется Жильберъ.

Несчастный Питу былъ такъ встревоженъ, что не подумалъ говорить съ Бильо о Катерин. Онъ все время сокрушался о томъ, что Себастьянъ не засталъ его, и нсколько разъ принимался перечитывать письмо Себастьяна, захваченное имъ съ собою, хотя уже столько разъ прочелъ его, что зналъ наизусть.

Медленно и грустно тянулось время для Бильо и Питу отъ восьми часовъ вечера до двухъ утра. При всякомъ стук молотка, Питу бросался внизъ, но все было напрасно.

Наконецъ, въ два часа утра онъ дождался появленія отца и сына, Жильбера и Себастьяна.

Жильберъ поблагодарилъ Питу, какъ этотъ, славный малый того заслуживалъ: онъ крпко пожалъ ему руку. Полагая, что посл восемнадцати лье пути и шести часовъ ожиданія, путникъ долженъ нуждаться въ отдых, онъ пожелалъ ему доброй ночи и отправилъ его спать.

Но Питу, успокоясь насчетъ Себастьяна, счелъ себя обязаннымъ все разсказать Бильо. Онъ сдлалъ ему знакъ, и Бильо послдовалъ за нимъ.

Что касается Жильбера, то онъ никому не позволилъ уложить въ постель Себастьяна и ямъ ухаживалъ за нимъ. Онъ осмотрлъ ушибы на его груди, выслушалъ его и убдившись, что дыханіе мальчика совершенно свободно, легъ на кушетку рядомъ съ кроватью сына, который, не смотря на лихорадку, не замедлилъ заснуть.

Но вскор, подумавъ о томъ, какъ должна безпокоиться Андрэ, онъ позвалъ своего лакея и приказалъ ему немедленно пойти бросить на ближайшую почту письмо, чтобы оно пришло къ Андрэ, какъ только она встанетъ. Его письмо состояло лишь изъ слдующихъ словъ:

‘Успокойтесь, мальчикъ найденъ и совершенно здоровъ’.

На слдующее утро Бильо попросилъ у Жильбера позволенія войти къ нему, на что тотъ охотно согласился.

Доброе, улыбающееся лицо Питу показалось въ дверяхъ вслдъ за Бильо, серьезное и грустное выраженіе лица послдняго удивило доктора.

— Въ чемъ дло, мой другъ, и что съ вами? спросилъ онъ.

— Вотъ въ чемъ дло, г-нъ Жильберъ, вы хорошо сдлали, что удержали меня здсь, такъ какъ я могъ быть полезенъ вамъ и стран, но, пока я оставался въ Париж, все шло плохо на ферм.

Пусть читатель не заключитъ изъ этихъ словъ, что Питу разболталъ секреты Катерины и разсказалъ о любви молодой двушки къ Изидору. Нтъ, честной душ командира гараманской національной гвардіи было противно предательство. Онъ только сказалъ Бильо, что урожай былъ плохъ, что ржи было мало, что часть хлбовъ была побита градомъ, что амбары были на дв трети пусты, и что онъ нашелъ Катерину лежащей въ обморок на дорог изъ Виллеръ Каттрэ въ Писсле.

Бильо не очень встревожился плохими, урожаемъ, но ему чуть самому не сдлалось дурно, когда онъ узналъ, что Катерина, безъ видимой причины, упала въ обморокъ на большой дорог.

Кром того, онъ много распрашивалъ Питу и, не смотря на всю сдержанность его отвтовъ, Бильо не разъ качалъ головой, говоря:

— Ну, я вижу, что мн пора туда вернуться.

Жильберъ только что самъ такъ много настрадался за своего сына, что не могъ не понять того, что происходило въ сердц Бильо, когда тотъ передалъ ему извстія, привезенныя Питу.

— Позжайте-же, любезный Бильо, если ферма, земля и семья требуютъ васъ, отвчалъ онъ,— но не забывайте, что въ крайнемъ случа, я расчитываю на васъ во имя родины.

— Одно словечко, г-нъ Жильберъ, и черезъ двнадцать часовъ я въ Париж.

Вилье обнялъ Себастьяна, который, посл хорошо проведенной ночи, былъ вн всякой опасности, пожалъ тонкую и нжную руку Жильбера и отправился на свою ферму, изъ которой ухалъ на недлю, и вмсто того пробылъ въ отсутствіи три мсяца.

Питу сопровождалъ его, получивъ въ подарокъ отъ доктора двадцать пять луидоровъ на одежду и экипировку гараманской національной гвардіи.

Себастьянъ остался съ своимъ отцомъ.

XVI.
Перемиріе.

На другое утро страшнаго дня 6 октября, блдное солнце, при своемъ восход, нашло дворъ Тюльери полнымъ народа, взволнованнаго возвращеніемъ своего короля и жаждавшаго видть его.

Весь день Людовикъ XVI принималъ различныя сословія и депутаціи, во все это время толпа ожидала его, искала, высматривала сквозь окна и тотъ, кому удавалось увидать его, вскрикивалъ отъ радости и указывалъ на него своему сосду, говоря:

— Видите-ли вы его? видите? вотъ онъ!

Въ полдень онъ долженъ былъ выйти на балконъ при единодушныхъ крикахъ и аплодисментахъ.

Вечеромъ онъ принужденъ былъ выйти въ садъ: тогда появленіе его вызвало не только приветствія и рукоплесканія, но умиленіе и слезы…

Госпожа Елизавета, сердце которой осталось молодымъ и наивнымъ, указывала брату на этотъ народъ, говоря:

— Мн кажется, однако, что не трудно царствовать надъ такими людьми.

Ея помщеніе находилось въ нижнемъ этаж. Вечеромъ, она велла открыть окна и ужинала на глазахъ у всхъ.

Мужчины и женщины смотрли, хлопали въ ладоши и кланялись ей въ окна, особенно женщины: он поднимали своихъ дтей на подоконницъ, приказывая имъ посылать поцлуи этой важной дам и говорить ей, что она прекрасна.

И дти повторяли: ‘Вы прекрасны, сударыня!’ и своими пухлыми рученками посылали ей безконечные поцлуи.

Вс говорили: ‘революція кончена, король избавился отъ своего Версаля, отъ своихъ придворныхъ и совтниковъ. Нарушено очарованіе, державшее плненную монархію вдали отъ своей столицы, въ мір автоматовъ, статуй и подрзанныхъ деревьевъ, въ мір, называемомъ Версалемъ. Слава Богу, король снова перенесенъ въ сферу жизни и правды. Придите, государь, придите къ намъ! До сихъ поръ, т, что окружали васъ, предоставляли вамъ свободу только длать зло: а теперь, окруженный нами, вашимъ народовъ, вы имете полную свободу длать добро!’

Страхъ, испытанный въ дни 5 и 6 октября, вернулъ къ королю не только расположеніе множества сердецъ, но еще и привлекъ на его сторону много умовъ. Эти крики въ темнот, это пробужденіе среди ночи, огни, зажженные на мраморномъ двор и освтившіе высокія стны Версаля своимъ похороннымъ отблескомъ, все это сильно поразило воображеніе многихъ честныхъ людей. Собраніе было очень перепугано, увидавъ, что королю угрожала опасность, оно боле испугалось, чмъ когда опасность угрожала самому собранію. Ему въ эту минуту ясно представилось, что оно зависитъ отъ короля и связано съ нимъ, мене шести мсяцевъ спустя, оно, напротивъ того, почувствовало, что король зависитъ отъ него. Полтораста изъ его членовъ запаслись паспортами, Мунье и Лалли,— сынъ Лалли, умершаго въ Женев,— бжали.

Два самыхъ популярныхъ человка во Франціи, Лафайетъ и Мирабо, вернулись въ Парижъ роялистами.

Мирабо сказалъ Лафайету: ‘Соединимся, и мы спасемъ короля’.

Къ несчастью, Лафайетъ, человкъ высоко честный, но съ умомъ ограниченнымъ, презиралъ Мирабо и не понималъ его геніальности.

Онъ ршилъ отправиться къ герцогу Орлеанскому.

Въ то время ходило очень много всякихъ слуховъ насчетъ герцога. Говорили, что ночью его видли съ нахлобученной на глаза шляпой, съ тросточкой въ рук, разговаривавшимъ съ различными группами на мраморномъ двор, подстрекавшимъ ихъ къ грабежу дворца въ надежд, что грабежъ окончится убійствомъ.

Мирабо былъ всецло преданъ герцогу Орлеанскому.

Лафайетъ, вмсто того, чтобы войти въ соглашеніе съ Мирабо, отправился къ герцогу и предложилъ ему ухать изъ Парижа. Герцогъ спорилъ, боролся, упирался, но Лафайетъ былъ дйствительный король, пришлось ему покориться!

— Когда же я вернусь? спросилъ онъ Лафайета.

— Когда я вамъ скажу, что пора возвращаться, принцъ,— отвтилъ тотъ.

— А если мн надостъ ссылка, и я вернусь безъ вашего позволенія? высокомрно спросилъ герцогъ.

— Въ такомъ случа, отвтилъ Лафайетъ,— надюсь, что на другой день посл возвращенія, ваше высочество удостоитъ выйдти со мною на дуэль.

Гницогъ Орлеанскій ухалъ и вернулся только, когда его призвали.

6 октября Лафайетъ былъ очень умреннымъ роялистомъ, но, посл 6 октября, онъ сдлался настоящимъ, искреннимъ монархистомъ: онъ спасъ королеву и защитилъ короля.

Люди гораздо боле привязываются къ тмъ, кому они оказываютъ услуги, чмъ къ тмъ, кто ихъ оказываетъ имъ. Объясняется это тмъ, что въ сердц человческомъ значительно больше гордости, чмъ благодарности.

Король и г-жа Елизавета были глубоко тронуты любовью народа, хотя и чувствовали, что въ этомъ народ живетъ, или врне надъ нимъ витаетъ, какой-то зловредный элементъ, какой-то мстительный и злобный духъ.

Совсмъ не то испытывала Марія-Антуанета. Дурное настроеніе женщины отзывалось на умственной ясности королевы. Ея слезы были слезами досады, горя, ревности. Она столько же оплакивала Шарни, чувствуя, что онъ ускользаетъ отъ нея, какъ и скипетръ, который, какъ она чувствовала, вырывали изъ ея рукъ.

Поэтому, она смотрла на весь этотъ народъ слушала его крики съ сухимъ сердцемъ и раздраженнымъ умомъ. Она была моложе госпожи Елизаветы, или скоре, почти однихъ съ нею лтъ, но непорочность души и тла придавали этой послдней невинность и свжесть, не утраченныя ею, тогда какъ жгучія страсти королевы, ея склонность къ пламенной ненависти, какъ и къ горячей любви, сдлали то, что руки ея стали желты какъ слоновая кость, губы посинли, стянулись, а подъ глазами появились синеватые круги, говорившіе о страданіи глубокомъ, неизлчимомъ, постоянномъ.

Королева была больна, очень больна, болзнь ея была неизлчима, такъ какъ ее могли вылчить лишь счастье и покой, а бдная Марія Антуанета чувствовала, что и счастье ея и покой погибли навки.

Поэтому, во время всего этого энтузіазма, криковъ, привтствій, когда король протягивалъ руки мужчинамъ, а госпожа Елизавета, съ полными слезъ глазами, улыбалась женщинамъ и маленькимъ дтямъ, королева чувствовала, что глаза ея, влажные отъ слезъ о своемъ собственномъ гор, высыхали при вид народной радости.

Побдители Бастиліи пожелали видть ее, но она отказалась принять ихъ.

Рыночныя торговки явились въ свою очередь, она приняла ихъ, но держалась далеко, отдленная отъ нихъ огромными корзинами, а между тмъ, эти женщины бросились къ ней, какъ авангардъ, желающій защитить ее отъ всякихъ столкновеній.

То была огромная ошибка со стороны Маріи-Антуанетты. Рыночныя торговки были роялистки: многіе изъ нихъ сильно порицали 6 октября.

Эти женщины обратились къ ней съ рчью — въ такого ого рода группахъ всегда оказываются любители краснорчія.

Такъ, одна изъ этихъ женщинъ, посмле другихъ, возвела себя въ совтницы ея величества.

— Госпожа королева, сказала она,— позвольте дать вамъ совтъ отъ чистаго сердца.

Королева такъ незамтно кивнула головой, что женщина этого не видла.

— Вы мн не отвчаете? продолжала она.— Все равно! я, все-таки, выскажу, что думаю. Вотъ, вы теперь съ нами, среди вашего народа, то есть, въ вашей настоящей семь. Теперь, вамъ надо удалить отъ себя всхъ этихъ придворныхъ, что только губятъ королей, и немного полюбить бдныхъ парижанъ, которые, впродолженіи тхъ двадцати лтъ, какъ вы во Франціи, видли васъ не боле четырехъ разъ.

— Вы говорите такъ потому, что не знаете моего сердца, сухо отвтила королева.— Я васъ любила въ Версал, буду не меньше любить и въ Париж.

Подобное общаніе было не велико. Поэтому, другая женщина возразила:

— Да, да, вы насъ любили въ Версал! Это изъ любви къ намъ вы хотли 14 іюля осадить городъ и бомбардировать его? это изъ любви къ намъ вы хотли 6 октября бжать къ границ, подъ предлогомъ ночной поздки въ Тріанонъ?

— Все это вамъ наговорили, а вы поврили, отвтила королева.— Вотъ въ чемъ заключается несчастье и народа и короля!

А между тмъ, бдная женщина! или, скоре, бдная королева! не смотря на протестъ ея гордости и на отчаяніе, которымъ было полно ея сердце, ее вдругъ оснило вдохновеніе.

Одна изъ этихъ женщинъ, родомъ изъ Эльзаса, обратилась къ ней по нмецки.

— Сударыня, отвтила ей королева,— я настолько сдлалась француженкой, что забыла языкъ моей матери!

Мысль была прекрасна, но, къ несчастью, неудачно выражена.

Дамы рынка могли разойтись, крича отъ всего сердца: ‘Да здравствуетъ королева!’ и он удалились съ очень не громкими криками и порядочной воркотней.

Вечеромъ, когда вся королевская семья собрались для взаимнаго утшенія и поддержки, король и госпожа Елизавета припоминали все, что они нашли добраго и утшительнаго въ народ. Ко всему этому королева нашла прибавить только слова дофина, которые она нсколько разъ повторяла и въ этотъ день и въ слдующіе дни.

Услыхавъ шумъ, съ которымъ дамы изъ рынка вошли въ комнату, бдный малютка прибжалъ ъ своей матери и прижался къ ней со словами:

— О, Господи! мама, разв сегодня еще вчера?…

Дофинъ былъ при этомъ разговор, онъ слышалъ, что его мать говорила о немъ и, гордясь какъ вс дти, что имъ занимаются, онъ подошелъ къ королю и задумчиво посмотрлъ на него.

— Что теб надо, Людовикъ? спросилъ король.

— Мн бы хотлось, батюшка, спросить васъ о чемъ то очень важномъ.

— О чемъ же ты хочешь спросить меня? сказалъ король, привлекая его къ себ.— Что-же, говори?

— Мн бы хотлось знать, отчего вашъ народъ, прежде такъ любившій васъ, вдругъ на васъ разсердился, и что вы сдлали, чтобы такъ разсердить его?

— Людовикъ! прошептала королева съ упрекомъ.

— Дайте мн отвтить ему, сказалъ король.

Госпожа Елизавета улыбалась ребенку.

Людовикъ XVI посадилъ сына къ себ на колни и постарался низвести политику до уровня дтскаго пониманія.

— Сынъ мой, сказалъ онъ,— я хотлъ сдлать народъ еще боле счастливымъ, чмъ онъ былъ. Мн понадобились деньги для уплаты издержекъ, сдланныхъ войною, я попросилъ ихъ у моего народа, какъ всегда длали короли, мои предшественники. Сановники, составлявшіе мой парламентъ, воспротивились этому и объявили что только мой народъ иметъ право дать мн деньги. Я собралъ въ Версаль лучшихъ людей изъ каждаго города по происхожденію, состоянію и способностямъ, — это то, что называютъ Генеральными Штатами. Когда они собрались, то потребовали отъ меня того, на что я не могъ согласиться, ни для себя, ни для тебя, моего преемника. Нашлись злые люди, поднявшіе противъ меня народъ, и вс крайности, до которыхъ онъ дошелъ въ послдніе дни, дло ихъ рукъ!.. Сынъ мой, не надо сердиться на народъ!

При этихъ послднихъ словахъ, Марія-Антуанета сжала губы, было очевидно, что, еслибы воспитаніе дофина всецло лежало на ней, она учила бы его никакъ не тому, чтобы прощать оскорбленія.

На слдующій день, городъ Парижъ и національная гвардія послали просить королеву показаться въ театр и доказать своимъ присутствіемъ и присутствіемъ короля, что они съ удовольствіемъ живутъ въ столиц.

Королева отвтила, что она съ большимъ удовольствіемъ приняла бы приглашеніе города Парижа, но ей необходимо время, чтобы забыть о послднихъ дняхъ. Народъ уже забылъ о нихъ, онъ удивился, что о нихъ еще вспоминаютъ.

Когда королева узнала, что врагъ ея, герцогъ Орлеанскій, былъ удаленъ изъ Парижа, то очень обрадовалясь, но не почувствовала ни малйшей благодарности къ Лафайету за это удаленіе: она говрила, что это личное дло между принцемъ и генераломъ.

Она такъ думала, или длала видъ, что думаетъ, не желая ничмъ быть обязанной Лафайету.

Какъ истая принцесса Лотарингскаго дома, полная злопамятности и высокомрія, она хотла побдить и отомстить.

‘Королевы не могутъ потонуть’ сказала какъ то Генріета Англійская во время бури, и Марія-Антуанета раздляла мнніе Генріеты Англійской.

Къ тому же, разв Марія-Тереза не была еще ближе ея къ смерти, когда, взявъ своего ребенка на руки, она показала его своимъ врнымъ венгерцамъ?

Это воспоминаніе о геройскомъ поступк матери имло огромное вліяніе на дочь, то была большая ошибка,— страшная ошибка, свойственная лицамъ, сравнивающимъ историческія положенія, не вдумываясь въ характеръ и причинность ихъ.

За Марію-Терезу стоялъ народъ, Марія-Антуанета имла его противъ себя.

И кром того, она была женщина, прежде всего, можетъ быть, она лучше судила бы о своемъ положеніи, еслибы сердце ея было спокойне, можетъ быть, она мене ненавидла народъ, еслибы Шарни боле любилъ ее!

Вотъ что происходило въ Тюльери въ т, когда Революція пріостановилась, когда возбужденныя страсти успокоивались, и когда, какъ во время всякаго перемирія, друзья и враги старались ближе познакомиться другъ съ другомъ, чтобы, при первомъ враждебномъ проявленіи, снова начать еще боле упорную борьбу, еще боле смертоносную битву.

XVII.
Портретъ Карла I.

Впродолженіи этихъ нсколькихъ дней, когда новые жители Тюльери устраивались въ этомъ дворц сообразно съ своими привычками, Жильбера не требовали къ королю, и самъ онъ не считалъ нужнымъ являться, пока не наступилъ день его дежурства.

Вся прислуга короля послдовала за нимъ изъ Версаля въ Парижъ и отлично знала доктора.

Да и самъ король, хотя и не посылалъ за докторомъ, но не забылъ о немъ, Людовикъ XVI былъ слишкомъ справедливъ и чутокъ, чтобъ не умть отличать друзей отъ враговъ. Къ тому же онъ чувствовалъ въ глубин сердца, что, какъ ни велико предубжденіе королевы противъ Жильбера, докторъ не только оставался другомъ короля, но, что было гораздо важне, другомъ монархіи.

Онъ самъ вспомнилъ, что то былъ день дежурства Жильбера и распорядился, чтобы его впустили къ нему, какъ только отъ придетъ.

Поэтому едва докторъ переступилъ порогъ, дежурный лакей всталъ, пошелъ къ нему на встрчу и провелъ его въ спальню короля.

Король ходилъ взадъ и впередъ и былъ такъ озабоченъ, что не обратилъ вниманія на приходъ доктора, не слыхалъ доклада о немъ.

Жильберъ, неподвижный и безмолвный, остановился у двери, ожидая, чтобы король замтилъ его и заговорилъ съ нимъ.

Не трудно было догадаться, что именно поглощало вс мысли короля: это былъ большой портретъ во весь ростъ Карла I, писанный Ванъ-Дейкомъ, тотъ самый портретъ, что находится теперь въ Лувр, и который одинъ англичанинъ предлагалъ покрыть золотыми монетами, еслибы его согласились продать ему.

По временамъ, Людовикъ останавливался передъ этимъ портретомъ и, вздохнувъ, опять принимался ходить по комнат.

Наконецъ, Жильберъ понялъ, что, при нкоторыхъ обстоятельствахъ, гораздо деликатне дать знать о своемъ присутствіи, чмъ молчать. Онъ сдлалъ движеніе, Людовикъ X вздрогнулъ и остановился.

— А! это вы, докторъ, сказалъ онъ,— входите, я очень радъ васъ видъ.

Жильберъ подошелъ, съ поклономъ.

— Вы давно здсь, докторъ?

— Всего нсколько минутъ, государь.

— А! проговорилъ король и снова задумался.

Потомъ онъ подвелъ Жильбера къ картин Ванъ-Дейка.

— Докторъ, вы знаете этотъ портретъ?

— Знаю, государь.

— Гд вы видли его?

— Еще ребенкомъ у г-жи дю Барри, но, какъ ни былъ я тогда малъ, онъ глубоко поразилъ меня.

— Да, у г-жи Барри, такъ, пробормоталъ Людовикъ XVI.— Знаете вы исторію этого портрета, докторъ? спросилъ онъ посл новой паузы.

— Ваше величество говорите объ исторіи короля, изображеннаго на немъ, или объ исторіи самого портрета?

— Я говорю объ исторіи портрета.

— Нтъ, государь, я знаю только, что онъ былъ писанъ въ Лондон около 1645 или 1646 года, вотъ все, что я могу сказать, но я не знаю, какъ онъ попалъ во Францію и какимъ образомъ онъ очутился въ комнат вашего величества.

— Kaкъ онъ попалъ во Францію, я разскажу вамъ, какъ онъ очутился въ моей комнат, я самъ этого не знаю.

Жильберъ съ удивленіемъ посмотрлъ на короля.

— Вотъ, какъ онъ попалъ во Францію, повторилъ Людовикъ XVI,— я вамъ не скажу ничего новаго относительно сущности, но очень много относительно подробностей, вы тогда поймете, отчего я останавливаюсь передъ этимъ портретомъ, и о чемъ думаю, останавливаясь передъ нимъ.

Жильберъ поклонился въ знакъ того, что внимательно слушаетъ.

— Лтъ около тридцати тому назадъ, у насъ было министерство, бывшее роковымъ для Франціи и въ особенности для меня, со вздохомъ прибавилъ король, вспомнивъ о своемъ отц, котораго онъ всегда считалъ отравленнымъ Австріей:— это министерство Шуазеля. Ршили замнить это министерство министерствомъ д’Эгильона и Мопу, уничтоживъ тмъ жъ ударомъ и парламенты. Но закрытіе парламентовъ сильно пугало моего прадда, короля Людовика XV. Для подобнаго поступка была необходима воля, которую онъ утратилъ. Изъ обломковъ этого стараго человка надо было сдлать человка новаго, а для этого существовало одно средство: закрыть тотъ позорный гаремъ, что подъ именемъ Parc-aux-Cerfs, стоилъ столькихъ денегъ Франціи и столько популярности монархіи, вмсто этой толпы молодыхъ двушекъ, среди которыхъ истощались послдніе остатки его силъ, надо было дать Людовику XV одну фаворитку, которая замнила бы ему всхъ, фаворитку, которая, хотя и не имла бы на него настолько вліянія, чтобы заставить его вести извстную политику, но которая обладала бы настолько хорошей памятью, что постоянно повторяла бы ему хорошо выученный урокъ. Старый маршалъ Ришелье зналъ, гд искать подобную женщину: онъ поискалъ ее и нашелъ. Вы знали ее, докторъ, такъ какъ сказали мн, что видли этотъ портретъ у нея. Жильберъ поклонился.

— Ни королева, ни я, мы не любили этой женщины! королева еще мене меня, пожалуй, потому что королева — австріячка, воспитанная Маріей-Терезой въ идеяхъ великой европейской политики, центромъ которой должна быть Австрія. Она видла въ вступленіи д’Эгильона въ министерство паденіе своего друга Шуазеля, мы ее не любили, повторяю, а между тмъ, я долженъ ей отдать справедливость, что, уничтожая все прежнее, она поступала согласно съ моими личными желаніями и, скажу по совсти, сообразно съ общимъ благомъ. Она была ловкая комедіянтка! превосходно играла свою роль! она поразила Людовика XV фамильярной смлостью, до тхъ поръ ему неизвстной, поддразнивая и подсмиваясь надъ нимъ, она забавляла его и внушила ему мужество, заставивъ его поврить что онъ въ самомъ дл таковъ…

Король вдругъ остановился, какъ бы упрекая себя за осторожность, съ какой онъ говорилъ о своем прадд съ постороннимъ, но, взглянувъ на открытое и честное лицо Жильбера, понялъ, что этому человку, умющему такъ хорошо все понимать, онъ могъ все говорить.

Жильберъ угадалъ, что происходило въ ум короля и, безъ нетерпнія, безъ распросовъ, смотрлъ прямо въ испытующіе глаза Людовика и ждалъ.

— Пожалуй, я не долженъ бы высказывать вамъ все, что говорю, проговорилъ Людовикъ XVI съ несвойственнымъ ему благородствомъ жеста,— вдь все это мои личныя, задушевныя мысли, а король долженъ открывать свое сердце только передъ тми, въ чьемъ сердц онъ самъ можетъ читать. Отплатите ли вы мн тмъ же, г-нъ Жильберъ? и если король Франціи вамъ всегда говорить то, что думаетъ, то будете ли и вы всегда говорить ему то, что сами думаете?

— Клянусь вамъ, государь, если ваше величество оказываете мн эту честь, я окажу ему такую же услугу, на медик лежитъ забота о тл, какъ на священник забота о душ, но, оставаясь нмымъ и непроницаемымъ для другихъ, я бы счелъ преступленіемъ не высказывать правды королю, удостаивающему меня вопросомъ.

— И такъ, г-нъ Жильберъ, никогда никакой нескромности?

— Еслибы вы сказали государь, что черезъ четверть часа и по вашему приказанію я буду казненъ, я бы не счелъ себ вправ бжать, если вы не прибавили: ‘Бгите’!

— Вы хорошо длаете, что говорите мн все это, г-нъ Жильберъ. Съ моими лучшими друзьями, даже съ самой королевой, я часто могу говорить только шопотомъ: а съ вами я буду думать вслухъ.

Онъ продолжалъ.

— И такъ, эта женщина, зная, что отъ Людовика XV можно ожидать только проявленія слабой королевской воли, совсмъ не отходила отъ него, чтобы пользоваться проявленіемъ его малйшихъ желаній. Она слдовала за нимъ въ совтъ и склонялась на его кресло, въ присутствіи канцлера, важныхъ сановниковъ, старыхъ судей, она ложилась у его ногъ, гримасничая, какъ обезьяна, болтая, какъ попугай, однимъ словомъ, день и ночь напоминая ему, что онъ король. Но всего этого было недостаточно, и вс эти старанія не привели бы ни къ чему, еслибы маршалу Ришелье не пришло въ голову неуловимыя слова облечь въ тло, придать образность, повторяемому ею уроку. Подъ предлогомъ того, что фамилія пажа, изображаемаго на этой картин, была Барри, ее купили для нея, какъ будто это была картина фамильная. Это грустное лицо, предугадывающее Января 1649 года, помщенное въ будуаръ этой куртизанки, слышало ея безстыдный хохотъ, видло ея чувственныя забавы, а присутствіе портрета было нужно вотъ для чего: смясь, дю-Барри брала Людовика XV за голову и, показывая ему Карла I, говорила:— ‘Видишь ли, вотъ король, которому отрубили голову, потому что онъ былъ слабъ со своимъ парламентомъ, посл этого щади еще твой’. Людовикъ закрылъ свой парламентъ и спокойно умеръ на престол. Тогда мы выслали эту женщину, пожалуй, намъ слдовало быть нсколько снисходительне къ ней. Картина осталась на чердакахъ Версаля, и я никогда не вспоминалъ о ней… Какимъ образомъ теперь я нахожу ее здсь? кто приказалъ принести ее сюда? отчего она слдуетъ за мною, или скоре, преслдуетъ меня?

— Докторъ, прибавилъ Людовикъ XVI, грустно покачавъ головой,— уже не перстъ ли судьбы виденъ въ этомъ?

— Перстъ судьбы, если этотъ портретъ ничего не говоритъ вамъ, государь, и воля провиднія, если онъ что-нибудь говоритъ вамъ.

— Какъ вы хотите, чтобы подобный портретъ ничего не говорилъ королю въ моемъ положеніи, докторъ?

— Дозволивъ мн говорить правду, разршите ли вы, ваше величество, предлагать вамъ вопросы?

Людовикъ XVI, казалось, колебался съ минуту.

— Спрашивайте, докторъ.

— Что говоритъ этотъ портретъ вашему величеству?

— Онъ говоритъ, что Карлъ I лишился головы за го, что воевалъ съ своимъ народомъ, а Іаковъ II потерялъ тронъ за то, что покинулъ свой народъ.

— Въ такомъ случа, государь, этотъ портретъ, какъ и я, говоритъ вамъ правду.

— И что же?.. проговорилъ король, вопросительно смотря на Жильбера.

— Разъ, вы разршили мн предлагать вопросы, я спрошу, что ваше величество отвтитъ этому портрету, который такъ откровенно и честно говорить съ вами?

— Даю вамъ слово дворянина, г-нъ Жильберъ, что я еще ничего не ршилъ, я поступлю сообразно съ обстоятельствами.

— Народъ боится, чтобы король не вздумалъ воевать съ нимъ.

Людовикъ XVI покачалъ головой.

— Нтъ, нтъ, я могу воевать съ моимъ народомъ только при поддержк иностранцевъ, а я слишкомъ хорошо знаю состояніе Европы, чтобы положиться на нее. Король прусскій предлагаетъ мн вступить во Францію съ ста тысячами человкъ, но я знаю честолюбивый и интриганскій духъ этого маленькаго королевства, которое стремится превратиться въ великую державу, и всюду вызываетъ смуты и безпорядки, надясь подъ шумокъ захватить еще какую-нибудь Силіезію. Австрія, съ своей стороны, тоже предлагаетъ мн сто тысячъ человкъ, но я не люблю моего шурина Леопольда, двуличнаго Януса, набожнаго философа, мать котораго, Марія-Тереза, приказала отравить моего отца. Мой братъ д’Артуа предлагаетъ мн поддержку Испаніи и Сардиніи: но я не довряю этимъ двумъ государствамъ, руководимымъ моимъ братомъ д’Артуа: при немъ теперь г. де-Колоннъ, злйшій врагъ королевы: вдь это онъ снабдилъ примчаніями памфлетъ г-жи де-Ламотъ противъ насъ въ этомъ скверномъ дл съ ожерельемъ,— я самъ видлъ рукопись. Я все знаю, что тамъ происходитъ. Въ предпослднемъ совт обсуждался вопросъ о моемъ низложеніи и о назначеніи регента графа Прованскаго, въ послднемъ совт, г-нъ де-Конде, мой двоюродный братъ, предложилъ идти на Ліонъ, не смотря на то, что могло бы случиться съ королемъ!.. Что касается Екатерины великой, то это дло другое: она ограничивается одними совтами. Она теперь занята Польшей и не можетъ оторваться отъ этого дла. Ея совтъ бьетъ на величіе, но онъ только смшенъ, особенно посл того, что случилось въ эти послдніе дни. ‘Короли должны идти своимъ путемъ, не обращая вниманія на крики народа, какъ луна слдуетъ по своему пути, не обращая вниманія на лай собакъ’. Повидимому, русскія собаки только лаютъ, пусть она спросить Дехюта {Дехюуть и Варикуръ — тлохранители, убитые въ ночь съ 5 на 6 октября.} и Варикура, не кусаются-ли наши.

— Народъ опасается, чтобы король не вознамрился бжать, покинуть Францію.

Король медлилъ съ отвтомъ.

— Государь, продолжалъ Жильберъ съ улыбкой,— я вижу, что не слдуетъ буквально принимать разршеніе, данное королемъ. Я оказался не скромнымъ, и въ вопросахъ только выражаю свои опасенія.

Король положилъ руку на плечо Жильбера.

— Я вамъ общалъ правду, докторъ, и выскажу ее. Да, этотъ вопросъ поднимался, да, мн это предлагали, да, многіе изъ честныхъ слугъ, окружающихъ меня, полагаютъ, что я долженъ бжать. Но, въ ночь на 6 октября, когда королева, плача въ моихъ объятіяхъ и прижимая къ себ своихъ дтей, ожидала со мной смерти, она заставила меня дать ей клятву, что я никогда не убгу одинъ, что мы удемъ вс вмст, чтобы вмст спастись или умереть. Я поклялся и сдержу свое слово. Но такъ какъ я полагаю, что намъ всмъ и возможно будетъ бжать безъ того, чтобы насъ разъ десять не остановили до прибытія на границу, то мы и не убжимъ.

— Государь, какъ я восхищаюсь правильностью сужденій вашего величества! О! зачмъ вся Франція не можетъ васъ слышать, какъ я только что слышалъ? Сколько бы смягчилось сердецъ, пылающихъ ненавистью! Сколько бы уничтожилось опасностей, васъ окружающихъ!

— Сердецъ пылающихъ ненавистью? проговорилъ король,— неужели вы думаете, что мой народъ меня ненавидитъ? Опасностей! если не придавать слишкомъ большого значенія мрачнымъ мыслямъ, внушеннымъ мн этимъ портретомъ, то, по моему мннію, самая большая опасность уже прошла.

Жильберъ посмотрлъ на короля съ глубокой грустью.

— Разв вы другого мннія, г-нъ Жильберъ?

— Я полагаю, государь, что ваше величество только что начали борьбу, и что 14 іюля и 6 октября не боле, какъ два первыхъ акта ужасной драмы, которую Франція разыгрываетъ передъ лицомъ міра.

Людовикъ XVI поблднлъ.

— Надюсь, что вы ошибаетесь, докторъ.

— Я не ошибаюсь, государь.

— Какъ можете вы на этотъ счетъ знать боле меня, когда у меня есть своя полиція и контръ-полиція?

— Правда, государь, у меня нтъ ни полиціи ни контръ-полиціи, но мое положеніе длаетъ, меня естественнымъ посредникомъ между тмъ, что соприкасается съ небомъ и тмъ, что еще скрывается въ ндрахъ земли. Государь, государь, мы испытали только одно землетрясеніе, намъ остается бороться съ огнемъ, пепломъ и лавой вулкана.

— Вы сказали: намъ остается бороться, докторъ, не правильне-ли сказать бжать?

— Я сказалъ бороться, государь.

— Вы знаете мое мнніе относительно иностранцевъ. Я никогда не призову ихъ во Францію, если только не будетъ угрожать настоящая опасность, не скажу моей жизни,— что мн за дло до моей жизни! я уже давно принесъ ее въ жертву!— но жизни моей жены и моихъ дтей.

— Я готовъ преклониться передъ вами, государь, чтобы поблагодарить васъ за подобныя чувства. Нтъ, не надо иностранцевъ. Къ чему они, пока вы не испробуете своихъ собственныхъ средствъ? Вы боитесь, что революція обгонитъ васъ, не правда-ли, государь?

— Сознаюсь.

— Но есть два средства спасти въ одно время и короля и Францію.

— Выскажите ихъ, докторъ, и заслужите благосклонность обоихъ.

— Первое средство, государь, вамъ самимъ стать во глав революціи и направлять ее.

— Они увлекутъ меня за собою, г-нъ Жильберъ, а я не хочу идти, куда они идутъ.

— Второе — вложить революціонному коню мундштукъ въ ротъ, настолько крпкій, чтобы остановить его.

— Какъ будетъ называться этотъ мундштукъ?

— Популярностью и геніемъ.

— А кто будетъ кузнецомъ?

— Мирабо!

Людовикъ XVI посмотрлъ на Жильбера, точно будто плохо разслышалъ произнесенное имъ имя.

XVIII.
Мирабо.

Жильберъ видлъ, что ему придется выдержать борьбу, но онъ подготовился къ ней.

— Мирабо, да, государь, Мирабо!

Король обернулся къ портрету Карла I.

— Что-бы ты отвтилъ, Карлъ Стюартъ, спросилъ онъ у поэтичнаго холста Ванъ-Дейка,— еслибы въ ту минуту, какъ ты почувствовалъ колебаніе почвы подъ ногами, теб предложили опереться на Кромвеля?

— Карлъ Стюартъ отказался бы и хорошо бы сдлалъ, такъ какъ между Кромвелемъ и Мирабо нтъ ничего общаго.

— Я не знаю, съ какой точки зрнія вы смотрите на вещи, докторъ. Но что касается меня, то я не допускаю разныхъ степеней измны: измнникъ — всегда измнникъ, и я не умю длатъ различія между маленькимъ и большими измнникомъ.

— Государь, проговорилъ Жильберъ съ глубокимъ почтеніемъ, но въ тоже время и съ большой твердостью,— ни Кромвель, ни Мирабо не измнники!

— Что же они такое въ такомъ случа?

— Кромвель мятежный подданный, а Мирабо недовольный дворянинъ.

— Недовольный чмъ?

— Всмъ… своимъ отцомъ, заключившимъ его въ замокъ Ифъ и въ Венсенскую крпость, судами, приговорившими его къ смерти, королемъ, не признавшимъ его геній и до сихъ поръ не признающимъ его.

— Геній государственнаго человка, это его честность, г-нъ Жильберъ.

— Прекрасный отвтъ, государь, достойный Тита, Трояна или Марка Аврелія, къ несчастью, вковчный опытъ опровергаетъ его.

— Какимъ образомъ?

— Разв Августъ, раздлившій міръ съ Лепидомъ и Антоніемъ, и потомъ сославшій Лепида и убившій Антонія, чтобы самому завладть всмъ міромъ былъ честнымъ человкомъ? Разв Карлъ Великій, уморившій своего брата Карломана въ монастыр и, чтобы покончить съ своимъ врагомъ Витикингомъ, почти такимъ же великимъ человкомъ, какъ онъ, самъ приказавшій отрубить головы всмъ Саксамъ, до которыхъ не могла достать его шпага, былъ честнымъ человкомъ? А Людовикъ XI, возставшій противъ своего отца и задумавшій свергнуть его съ престола, и, хотя это ему не удалось, внушившій бдному Карлу VII такой страхъ, что, изъ боязни быть отравленнымъ, онъ уморилъ самого себя голодомъ? А Ришелье, сочинявшій въ альковахъ Лувра и на лстниц кардинальскаго дворца заговоры, которые потомъ разршались на Гревской площади? А Мазарини, подписавшій соглашеніе съ протекторомъ и не только отказавшійся дать Карлу II полмилліона денегъ и пятьсотъ человкъ солдатъ, но еще выгнавшій его изъ Франціи? А Кольберъ, предавшій, обвинившій, погубившій Фуке, своего покровителя и, когда послдняго брали въ тюрьму, изъ которой онъ долженъ былъ выйти только мертвымъ, безстыдно и высокомрно занявшій его кресло? Вс они были честными людьми? А между тмъ, никто изъ нихъ, слава Богу, не выступалъ врагомъ ни королей, ни монархіи!

— Но вы сами знаете, г-нъ Жильбер Мирабо не можетъ стоятъ за меня, разъ онъ стоить за герцога Орлеанскаго.

— О, государь, такъ какъ герцогъ Орлеанскій сосланъ, то Мирабо не стоитъ ни за кого!

— Какъ! вы хотите, чтобы я доврился такому продажному человку?

— Купивъ его… Разв мы не можете дать ему больше чмъ кто-либо?

— При своей ненасытности, онъ потребуетъ милліонъ.

— Если Мирабо продастъ себя за милліонъ, онъ отдастъ всего себя. Неужели вы думаете, что онъ стоитъ двумя милліонами мене какого-нибудь или какой-нибудь Полиньякъ?

— Господинъ Жильберъ!

— Ваше величество лишаете меня слова, я умолкаю, проговорилъ Жильберъ съ поклономъ.

— Нтъ, напротивъ, говорите!

— Я все сказалъ, государь!

— Ну, давайте разсуждать.

— Я только этого и хочу, государь. Я знаю Мирабо какъ самого себя.

— Вы его другъ?

— Къ несчастью, я не имю этой чести, къ тому же, у г-на Мирабо всего одинъ другъ, который въ тоже время другъ королевы.

— Да, графъ де ла Маркъ, я это знаю, мы ежедневно упрекаемъ его за это.

— Напротивъ, вашему величеству слдовало запретить ему, подъ страхомъ смерти, ссориться съ Мирабо.

— Какое значеніе, по вашему мннію, можетъ имть въ государственныхъ длахъ такой ничтожный дворянчикъ, какъ г-нъ Рикетти Мирабо?

— Во-первыхъ, позвольте мн вамъ сказать, государь, что Мирабо дворянинъ, а не дворянчикъ. Во Франціи очень не много дворянъ XI ст., такъ какъ наши короли, желая имть нкоторыхъ дворянъ при своемъ двор, снисходили до требованія отъ тхъ, кого они удостоивали чести сажать съ собой въ карету, лишь доказательства ихъ дворянства съ 1399 года. Нтъ, государь, того, кто происходитъ отъ Арнгегти изъ Флоренціи и поселился въ Прованс посл пораженія партіи гибелиновъ, нельзя назвать дворянчикомъ. Онъ не можетъ быть имъ единственно на томъ основаніи, что праддъ его былъ марсельскимъ торговцемъ,— вдь, вамъ извстно, государь, что дворянство Марселя, какъ и Венеціи, обладаетъ привилегіей не терять своихъ правъ, занимаясь торговлей.

— Развратникъ, перебилъ король,— палачъ своей репутаціи, бездонная пропасть для денегъ…

— Ахъ! государь, надо брать людей, какими ихъ сдлала мать-природа, вс Мирабо были въ молодости кутилами и безпорядочными, но они зрютъ съ годами. Молодыми людьми они, къ несчастью, таковы, какъ говоритъ ваше величество, сдлавшись главами семьи, они становятся деспотичными, высокомрными, высоконравственными. Король, который не призналъ бы ихъ заслугъ, оказался бы неблагодарнымъ, такъ какъ они снабдили сухопутное войско отважными воинами, а флотъ безстрашными моряками. Я знаю, что, въ качеств провинціаловъ, они ненавидятъ всякую централизацію и благодаря своей полу-феодальной, полу-республиканской оппозиціи, они съ высоты башенъ своихъ замковъ вызывающе относились къ министрамъ, иногда даже къ королямъ, я знаю, что они не разъ бросали въ рку государственныхъ чиновниковъ, являвшихся собирать подати съ ихъ земель, я знаю что они съ одинаковымъ пренебреженіемъ и презрніемъ относились къ придворнымъ и чиновникамъ, къ главнымъ откупщикамъ и ученымъ, уважая лишь дв вещи на свт: желзо шпаги и желзо плуга, я знаю, что одинъ изъ нихъ написалъ, что ‘лакейство такое же врожденное свойство у придворныхъ съ наштукатуренными лицами и сердцами, какъ и кряканье у утокъ’. Но все это, государь, совсмъ не пристало дворянчику, напротивъ, такія мысли, пожалуй, не высокой нравственности, но ужъ, конечно, он совершенно въ дух самаго высшаго дворянства.

— Хорошо, хорошо, г-нъ Жильберъ, проговорилъ съ нкоторой досадой король, воображавшій, что никто лучше его не знаетъ самыхъ выдающихся особъ его королевства,— вы сами сказалм, что знаете вашихъ Мирабо, какъ самого себя разскажите же мн о нихъ, такъ какъ я и знаю. Прежде чмъ воспользоваться людьми, пріятно познакомиться съ ними.

— Позвольте, государь, возразилъ Жильберъ, котораго подстрекнула иронія, замченная имъ въ тон короля,— я охотно разскажу о нихъ вашему величеству. Тотъ Бруно де Рикетти, который въ день открытія на площади Побды статуи Побды съ четырьмя народами въ оковахъ, проходя по Новому мосту съ своимъ отрядомъ — отрядомъ тлохранителей, государь,— остановился самъ и остановилъ своихъ солдатъ передъ статуей Генриха IV и сказалъ, снявъ свою шляпу: ‘Друзья мои, отдадимъ ему честь, потому что онъ стоитъ всякаго другого!’ — былъ изъ рода Мирабо. Напомню вамъ еще Франсуа де Рикетти, который, возвратившись семнадцати лтъ съ острова Мальты, нашелъ въ траур свою мать, Анну де Понтенъ, и спросилъ, что означаетъ этотъ трауръ, такъ какъ уже прошло десять лтъ посл смерти его отца. ‘Онъ означаетъ, что я была оскорблена’, отвтила ему мать.— ‘Кмъ, сударыня?’ — ‘Кавалеромъ де Гріаскъ’.— И вы отомстили за себя?’ спросилъ Франсуа, хорошо знавшій свою мать.— ‘Это было мое сильнйшее желаніе. Разъ мн случилось застать его одного, я приложила къ его виску заряженный пистолетъ и сказала ему: Будь я одна на свт, я размозжила бы теб голову, какъ могу это сдлать, теперь, но у меня есть сынъ, онъ боле достойнымъ образомъ отомстить за меня!’ — ‘Вы хорошо поступили, матушка’, отвтилъ юноша, и, раздваясь, онъ снова надлъ свою шляпу, пристегнулъ шпагу, розыскалъ кавалера де Гріаскъ, забіяку и драчуна, вызвалъ его, завелъ его въ садъ, выбросилъ ключи отъ воротъ за ограду и убилъ его. Этотъ юноша былъ тоже Мирабо. Маркизъ Жанъ-Антуанъ, шести футовъ росту, красивый, какъ Антиной, сильный какъ Милонъ, (хотя его бабка и говорила ему на своемъ провансальскомъ нарчіи: ‘Вы не настоящіе мужчины, вы мужчины въ миніатюр’), также заслуживаетъ нкотораго вниманія. Воспитанный своей воинственной бабкой, онъ, какъ разсказывалъ его внукъ, отличался необыкновенной дятельностью и страстью ко всему необыкновенному и невозможному, мушкетеръ въ восемнадцать лтъ, не разъ бывавшій подъ огнемъ выстрловъ, онъ такъ же страстно любилъ опасности, какъ другіе любятъ удовольствія, онъ командовалъ отрядомъ людей страшныхъ, отчаянныхъ, дикихъ, непобдимыхъ, какъ онъ, такъ что другіе солдаты говорили, указывая на нихъ: ‘Видишь эти красные обшлаги? Это Миренбои, то есть, полкъ діаволовъ, подъ командой сатаны. Они ошибались насчетъ командира, называя его сатаной, такъ какъ это былъ человкъ очень набожный, настолько набожный, что, когда однажды случился пожаръ въ одномъ изъ его лсовъ, онъ запретилъ тушить его обыкновенными средствами, но послалъ за святымъ причастіемъ, и огонь потухъ. Правда, что это была своеобразная набожность настоящаго феодальнаго барона, и полководецъ находилъ иногда возможность при всей своей набожности выпутываться изъ огромнаго затрудненія, какъ это случилось, когда дезертиры, которыхъ онъ хотлъ разстрлять, укрылись въ церкви одного итальянскаго монастыря. Онъ приказалъ своимъ людямъ выломать двери, т уже собирались исполнить его волю, когда двери сами открылись, и на порог показался аббатъ in pontificalibus, со святымъ причастіемъ въ рукахъ…

— И что-же? спросилъ Людовикъ XVI, видимо заинтересованный этимъ живымъ разсказомъ.

— Онъ на минуту задумался, потому что положеніе было очень затруднительное. Вдругъ внезапная мысль озарила его, ‘Дофинъ, сказалъ онъ своему знаменосцу,— позови полковаго священника и пусть онъ придетъ отнять Господа Бога изъ рукъ этого плута’. Это и было съ благоговніемъ исполнено полковымъ священникомъ, при поддержк мушкетовъ этихъ дьяволовъ съ красными обшлагами.

— Дйствительно, проговорилъ Людовикъ,— я помню этого маркиза Антуана. Не онъ-ли сказалъ генералъ-лейтенанту Шамильяру, который, посл одного сраженія, гд маркизъ отличился, общалъ поговорить о немъ съ своимъ братомъ министромъ: ‘Генералъ, вашъ братъ очень счастливъ, имя васъ своимъ братомъ, такъ какъ безъ васъ, онъ былъ бы самымъ глупымъ человкомъ въ государств’?

— Да, государь, поэтому, при производств въ генералъ-маіоры, министръ Шамильяръ не нашелъ нужнымъ включить въ списокъ имя маркиза.

— Какъ же кончилъ этотъ герой, который представляется мн своего рода Конде въ семейств Рикетти? спросилъ со смхомъ король.

— Государь, прекрасная жизнь всегда завершается прекрасной смертью, серьезно отвтилъ Жильберъ.— Въ сраженіи при Кассано ему было поручено защищать мостъ противъ имперьялистовъ, по своему обыкновенію, онъ приказалъ своимъ солдатамъ лечь на землю, а самъ, при своемъ исполинскомъ рост, остался стоять, представляя изъ себя мишень для выстрловъ врага. Вскор вокругъ него стали свистть пули, но онъ стоялъ неподвижно, какъ столбъ, указывающій дорогу. Одна изъ этихъ пуль попала ему въ правую руку, но, вы понимаете, государь, что это для него были пустяки. Онъ вынулъ свой платокъ, взялъ правую руку на перевязь, а въ лвую схватилъ топоръ, свое обыкновенное оружіе, такъ какъ онъ презиралъ саблю и шпагу за то, что он наносятъ слишкомъ слабые удары. Но едва онъ это продлалъ, какъ второй выстрлъ попалъ ему въ шею, перерзалъ ему гортанную вену и шейные нервы. Это было серьезне. Тмъ не мене, не смотря на ужасную рану, колоссъ остался на ногахъ, и только когда кровь стала душить его, онъ упалъ на мосту, какъ надрубленное дерево. Увидя это, весь полкъ испугался и убжалъ, теряя своего вождя, онъ терялъ оживлявшую его душу. Одинъ старый сержантъ, въ надежд, что онъ еще живъ, набросилъ ему на лицо свой котелокъ, и затмъ все войско принца Евгенія, кавалерія и инфантерія, прошла по его тлу. Посл окончанія сраженія, пришли хоронить умершихъ. Великолпный мундиръ маркиза вскор привлекъ вниманіе. Одинъ изъ его плнныхъ солдатъ узналъ его. Принцъ Евгеній, видя, что онъ дышетъ, или, скоре, еще хрипитъ, приказалъ перенести его въ лагерь герцога Вандомскаго. Приказаніе было немедленно исполнено Тло маркиза положили въ палатк герцога, гд случайно находился знаменитый хирургъ Дюмуленъ. Это былъ человкъ, полный причудъ: ему захотлось вернуть этотъ трупъ къ жизни, лченіе тмъ боле прельстило его, что оно казалось невозможнымъ. Кром раны, почти отдлявшей его голову отъ плечъ, причемъ оставался въ цлости лишь спинной хребетъ и нкоторые мускулы, все тло маркиза, по которому прошли три тысячи лошадей и шесть тысячъ человкъ, представляло сплошную рану. Впродолженіи трехъ дней вс сомнвались, чтобы онъ пришелъ въ чувство. Черезъ три дня онъ открылъ глазъ, еще черезъ два, пошевелилъ рукой. Упорству Дюмулена лчить его онъ содйствовалъ упорнымъ желаніемъ выздоровть, и, черезъ три мсяца, маркизъ Жанъ-Антуанъ съ переломленной рукой, на черномъ шарф, съ двадцать семью ранами разсыпанными по всему тлу,— на пять ранъ боле, чмъ у Цезаря,— съ серебрянымъ ошейникомъ для поддержки головы появился въ свт. Первый визитъ его былъ въ Версаль, куда его повезъ герцогъ Вандомскій, и гд онъ былъ представленъ королю, послдній спросилъ его, какимъ образомъ онъ, проявивъ такую храбрость, не былъ сдланъ генералъ-майоромъ. ‘Государь, отвтилъ маркизъ Антуанъ, если бы, вмсто того, чтобы защищать мостъ Кассано, я пріхалъ бы ко двору и заплатилъ какой-нибудь негодяйк, то получилъ-бы повышеніе и не имлъ-бы столько ранъ’. Людовикъ XIV не любилъ подобныхъ отвтовъ, и отвернулся отъ маркиза. ‘Жанъ-Антуанъ, другъ мой, сказалъ ему, выходя, герцогъ Вандомскій, съ этихъ поръ, я стану представлять тебя врагамъ, но никогда королю. Черезъ нсколько мсяцевъ, съ своими двадцатью семью ранами, своей переломленной рукой и серебрянымъ ошейникомъ, онъ женился на двиц Кастеланъ-Норантъ, отъ которой имлъ семерыхъ дтей между семью походами. Иногда, но рдко, какъ настоящіе храбрецы, онъ разсказывалъ о знаменитой битв при Кассано и, когда упоминалъ о ней, то всегда прибавлялъ: ‘Это была битва, въ которой я былъ убитъ’.

— Вы мн говорите, возразилъ Людовики. XVI, видимо заинтересованный этимъ перечнемъ предковъ Мирабо,— вы мн говорите, любезный докторъ, какъ былъ убитъ маркизъ Жанъ-Антуанъ, но не говорите, какъ онъ умеръ.

— Онъ умеръ въ замк Мирабо, суровомъ и грубомъ убжищ, находящемся на крутомъ утес, при вход въ ущелье, гд бушуютъ сверные втры, онъ умеръ такимъ же суровымъ деспотомъ, какъ и вс Рикетти, по мр того, какъ они старютъ, воспитывая дтей въ подчиненіи и почтеніи и держа ихъ на такомъ разстояніи отъ себя, что старшій изъ его сыновей говорилъ: ‘Я ни разу не удостоился прикоснуться ни рукою, ни губами къ этому уважаемому и заслуженному человку’. Этотъ старшій сынъ маркиза, государь, былъ отецъ теперешняго Мирабо, онъ никогда не хотлъ оверсалиться, какъ онъ выражался, поэтому и ваше величество, не зная его, не можете отнестись къ нему справедливо.

— О, нтъ, напротивъ, я знаю его: онъ одинъ изъ основателей школы экономистовъ. Онъ одинъ изъ виновниковъ совершившейся революціи, такъ какъ первый заговоривъ о соціальныхъ реформахъ и распространилъ много заблужденій вмст съ нсколькими истинами. Послднее тмъ непозволительне съ его стороны, что онъ предвидлъ настоящее положеніе, сказавъ: ‘Въ настоящее время нтъ ни одной женщины, которая-бы не носила въ себ какого нибудь Артевельда {Знаменитый народный вождь XVI в., или великій трактирщикъ, какъ назвалъ его Фруассаръ.} или Мазаніелло {Предводитель народнаго возстанія въ Неапол въ 1647 году. Примч. перевод.}. Онъ не ошибся и его собственная жена принесла ему сына гораздо хуже этихъ двухъ бунтовщиковъ.

— Государь, если въ Мирабо есть что-нибудь, внушающее отвращеніе или ужасъ вашему величеству, то позвольте мн замтить, что виною этого деспотизмъ родительскій и деспотизмъ королевскій.

— Королевскій деспотизмъ! воскликнулъ Людовикъ XVI.

— Конечно, государь, безъ короля, отецъ ничего не могъ бы сдлать, потому что, наконецъ, какое такое важное преступленіе могъ совершить потомокъ этой великой семьи, чтобы, въ четырнадцать лтъ, быть отправленнымъ въ исправительную школу, гд съ цлью унизить его, его записали не подъ именемъ Рикетти Мирабо, но подъ именемъ Бюфіера? Что онъ сдлалъ такое, чтобы, когда ему исполнилось восемнадцать лтъ, его отецъ добылъ приказъ объ его арест и засадилъ его на островъ Ре? Что онъ такое сдлалъ, чтобы по достиженіи имъ двадцати лтъ его отецъ зачислилъ его въ ряды дисциплинарнаго батальона и отправилъ на войну въ Корсику съ такимъ предсказаніемъ: ‘Онъ сядетъ на судно 16 апрля, выйдетъ на равнину, которая сама бороздитъ себя, дай Богъ, чтобы ему не пришлось грести боле одного дня’. Что онъ сдлалъ, чтобы черезъ годъ посл женитьбы, его отецъ сослалъ его въ Маноскъ, а черезъ полгода перевелъ въ фортъ Жу? Что онъ сдлалъ, наконецъ, чтобы, посл его бгства, его арестовали въ Амстердам и заперли въ Венсенскую башню, гд тому, кому цлый міръ, кажется тсенъ, родительское милосердіе вмст съ королевскимъ, отвело казематъ въ десять квадратныхъ футовъ, гд пять лтъ волновалась его молодость, кипли его страсти, но, въ тоже время, развивался его умъ и укрплялся духъ?.. Что онъ сдлалъ, я это сейчасъ скажу вашему величеству. Онъ обворожилъ своего учителя своими способностями къ ученію и своей необыкновенной понятливостью, онъ превратно понялъ экономическую науку, вступивъ на военное поприще, онъ желалъ оставаться на немъ, принужденный жить на шесть тысячъ франковъ съ женой и ребенкомъ, онъ сдлалъ тысячъ тридцать долгу, онъ убжалъ изъ Маноска, чтобы избить палкой дерзкаго дворянина, оскорбившаго его сестру, и, наконецъ, — и это его самое большое преступленіе, — поддавшись очарованію молодой и хорошенькой женщины, онъ увезъ ее отъ ея стараго, дряхлаго, угрюмаго и ревниваго мужа.

— Да, чтобы потомъ бросить ее, сказалъ король,— такъ что несчастная г-жа де-Монье, которую онъ оставилъ одну страдать за свой проступокъ, наложила на себя руки.

Жильберъ подняла, глаза къ небу и вздохнулъ.

— Ну, скажите, что вы можете отвтить на это, и какъ вы защитите вашего Мирабо?

— Чистйшей правдой, государь, одной правдой, которая съ такимъ трудомъ доходитъ до королей, что вы сами въ своихъ поискахъ за ней почти никогда не находите ее. Нтъ, государь, г-жа Монье умерла не оттого, что Мирабо покинулъ ее, такъ какъ, по выход изъ Венсена, его первый визитъ былъ къ ней. Переодтый разнощикомъ, онъ проникъ въ женскій монастырь, куда она укрылась, и нашелъ Софи холодной, очень сдержаной съ нимъ. Между ними произошло объясненіе, Мирабо замтилъ, что не только г-жа де-Монье его боле не любить, но что она любитъ другаго, кавалера де-Рокура и, кром того, ставъ совершенно свободной посл смерти мужа, она собирается обвнчаться съ нимъ. Мирабо слишкомъ рано вышелъ изъ тюрьмы: его враги разсчитывали на его заключеніе, теперь имъ пришлось ограничиться лишь стараніемъ погубить его честь. Мирабо уступилъ мсто своему счастливому сопернику и удалился, а г-жа де-Монье собралась выйти замужъ за г-на де-Рокура, и вдругъ г. де-Рокуръ внезапно умираетъ! Она, бдняжка, вложила всю свою жизнь, все свое сердце въ эту послднюю любовь. Мсяцъ тому назадъ, 9 сентября, она заперлась въ своей комнат и умерла отъ угара. Тогда враги Мирабо принялись кричать, что она умерла потому, что ея первый любовникъ бросилъ ее, тогда какъ она умерла отъ любви къ второму… О! исторія, исторія! вотъ, какъ тебя пишутъ!

— А! проговорилъ король,— вотъ почему онъ такъ равнодушно принялъ это извстіе?

— Я могу также разсказать вашему величеству, какъ онъ принялъ его,— потому что хорошо знаю того, кто о<испорчено>лъ его ему: это одинъ изъ членовъ собранія. Сами распросите его, государь, онъ не посметъ солгать, такъ какъ онъ священникъ, священникъ изъ Жіена, аббатъ Валлэ, онъ сидитъ на скамьяхъ, расположенныхъ противъ скамей, гд сидитъ Мирабо. Онъ перешелъ черезъ всю залу и, къ великому удивленію графа, слъ рядомъ съ нимъ. ‘Что вамъ надо здсь?’ спросилъ его Мирабо. Не отвчая ни слова, аббатъ Валлэ подалъ ему письмо, заключавшее въ себ роковое извстіе со всми подробностями. Мирабо распечаталъ его и долго читалъ, такъ какъ не поврилъ сразу его содержанію. Потомъ онъ еще разъ перечелъ его, и при этомъ его лицо все боле блднло и по временамъ передергивалось, онъ брался руками за лобъ, обтирая при этомъ и глаза, кашлялъ, однимъ словомъ, всми силами старался овладть собою. Наконецъ, ему пришлось уступить. Онъ всталъ, поспшно вышелъ, и три дня но показывался въ собраніи… О! государь, государь, простите за вс эти подробности, стоить человку обладать геніемъ, чтобы люди неустанно клеветали на него, тмъ боле, когда геніальный человка, еще и гигантъ!

— Отчего это, докторъ? и какой интересъ имъ клеветать на г. Мирабо?

— Какой интересъ, государь? Интересъ людей заурядныхъ — сохранить свое мсто близъ трона. Мирабо не изъ тхъ лицъ, которыя могутъ войти въ храмъ, не изгнавъ изъ него всхъ торгующихъ. Близость Мирабо къ вамъ, государь, означаетъ окончаніе всхъ мелкихъ интригъ и изгнаніе мелкихъ интригановъ,— это геній, открывающій путь для всего честнаго. Что вамъ до того, государь, что Мирабо дурно жилъ съ своей женою? Что вамъ до того, что Мирабо увезъ г-жу де-Монье? Что вамъ до того, у него долговъ на полмилліона? Заплатите его долги, государь, прибавьте къ этимъ пяти стамъ тысячамъ франковъ милліонъ, два милліона, десять милліоновъ, если нужно! Мирабо теперь свободенъ, не упускайте его изъ рукъ, возьмите его, сдлайте его своимъ совтчикомъ, сдлайте его министромъ, слушайте, что скажетъ его мощный голосъ, а то, что онъ скажетъ, повторите вашему народу, Европ, цлому свту!

— Г-нъ де-Мирабо, сдлавшійся торговцемъ суконъ въ Э, чтобы быть выбраннымъ народомъ, г-нъ де-Мирабо не можетъ солгать своимъ доврителямъ, покинувь народную партію для партіи двора.

— Государь! государь! повторяю вамъ, вы не знаете Мирабо: Мирабо прежде всего аристократъ, дворянинъ, роялистъ. Онъ добивался быть избраннымъ народомъ потому, что дворянство пренебрегло имъ, потому, что въ Мирабо жила та великая потребность достигнуть цли какими бы-то ни было средствами, которая терзаетъ людей геніальныхъ. Еслибы онъ не былъ выбранъ ни дворянствомъ, ни народомъ, онъ бы вошелъ въ парламентъ, какъ Людовикъ XIV, въ сапогахъ со шпорами, ссылаясь на божественное право. Онъ не броситъ партіи народа для партіи двора, говорите вы? Эхъ, государь! зачмъ существуютъ партія народа и партія двора? отчего эти дв партіи не сольются въ одну? И вотъ, Мирабо это устроитъ… Возьмите Мирабо, государь! Завтра Мирабо, раздосадованный вашимъ пренебреженіемъ, обратится, пожалуй, противъ васъ, и тогда, государь, тогда,— и я говорю это вамъ, и этотъ портретъ Карла I повторить посл меня, то, что вамъ уже говорилъ до меня,— тогда все погибнетъ!

— Мирабо обратится противъ меня, вы говорите?— разв онъ этого уже не длалъ?

— Да, если судить по показной сторон, но въ сущности, Мирабо за васъ, государь. Спросите у графа де-ла-Марка, что онъ сказалъ ему посл знаменитаго засданія 21 іюня, такъ какъ одинъ Мирабо читаетъ въ будущемъ съ ужасной проницательностью.

— Чтоже онъ сказалъ?

— Онъ ломалъ себ руки отъ горя и воскликнулъ: ‘Вотъ такимъ-то образомъ ведутъ королей на эшафотъ!’ а черезъ три дня прибавилъ: ‘Эти люди не видятъ пропасти, которую они роюсь подъ ногами монархіи! Король и королева упадутъ въ эту пропасть, а народъ станетъ рукоплескать надъ ихъ трупами!’

Король вздрогнулъ, поблднлъ, посмотрлъ на портретъ Карла I, казалось, онъ готовъ былъ уступить, но, вдругъ сказалъ:

— Я поговорю объ этомъ съ королевой, можетъ быть она ршится переговорить съ Мирабо, я же самъ не могу говорить съ нимъ. Я люблю имть возможность подавать руку тмъ, съ кмъ разговариваю, а я не желалъ-бы пожать руку Мирабо ни ради сохраненія моего трона, ни ради свободы, ни жизни.

Жильберъ собрался возражать, настаивать еще, въ эту минуту вошелъ лакей.

— Государь! сказалъ онъ,— то лицо, которое ваше величество пожелало принять сегодня, здсь и ожидаетъ въ передней.

Людовикъ XVI съ тревогой взглянулъ на Жильбера.

— Государь, проговорилъ тотъ,— если я не долженъ видть то лицо, которое ваше величество ожидаетъ, я пройду въ другую дверь.

— Нтъ, докторъ, проходите въ эту, вы знаете, что я считаю васъ другомъ и не имю тайнъ отъ васъ, къ тому же, это простой дворянинъ, находившійся прежде въ штат моего брата и имъ же рекомендованный мн. Это врный слуга, и я посмотрю, нельзя ли чего-нибудь сдлать если не для него, то хоть для его жены и дтей.— Идите, г-нъ Жильберъ, вы знаете, что я всегда радъ вамъ, даже когда вы приходите говорить со мною о г-н Рикетти де-Мирабо.

— Государь, спросилъ Жильберъ,— долженъ я считать себя окончательно побжденнымъ?

— Я вдь намъ сказалъ, что поговорю съ королевой, я подумаю, тамъ увидимъ поздне.

— Поздне, государь! я буду молить Бога, чтобы это не было слишкомъ поздно.

— О! о! вы, значитъ, считаете опасность столь близкой?

— Государь, не приказывайте убрать изъ нашей комнаты портрета Карла Стюарта, онъ хорошій совтчикъ.

И съ низкимъ поклономъ Жильберъ вышелъ въ ту самую минуту, какъ къ дверямъ подошелъ тотъ, кого ожидалъ король.

Жильберъ не могъ удержаться отъ возгласа удивленья.Этотъ дворянинъ былъ маркизъ Фавра, котораго дней десять тому назадъ онъ встртилъ у Каліостро, и чью роковую и близкую смерть предсказалъ послдній.

XIX.
Фавра.

Жильберъ вышелъ съ совсмъ новымъ для него чувствомъ страха не передъ совершающимися событіями, но передъ ихъ невидимой и таинственной стороной.

Маркизъ Фавра вошелъ къ королю. Какъ и докторъ Жильберъ, онъ остановился на порог, но Людовикъ сейчасъ же увидла, его и знакомъ пригласилъ подойти, устремивъ на него пытливый взглядъ, точно хотлъ проникнуть въ самую глубину его души.

Тома Маги, маркизъ Фавра, былъ человкъ лтъ сорока пяти, съ важной осанкой, очень изящный, съ лицомъ искреннимъ и открытымъ. Первое впечатлніе говорило въ его пользу, и что-то въ род улыбки промелькнуло на губахъ короля.

— Маркизъ Фавра? спросилъ онъ.

— Да, государь.

— Вы пожелали представиться мн?

— Я высказалъ его королевскому высочеству герцогу Прованскому свое сильное желаніе засвидтельствовать мое почтеніе вашему высочеству.

— Мой братъ питаетъ къ вамъ большое довріе?

— Я такъ полагаю, государь, и признаюсь, все мое честолюбіе заключается въ томъ, чтобы ваше величество раздлило это довріе.

— Мой братъ давно васъ знаетъ, г-нъ де-Фавра…

— Тогда какъ я совсмъ не извстенъ вашему величеству… понимаю, но пусть ваше величество соблаговолить распросить меня, и, черезъ десять минутъ, вы такъ же хорошо меня узнаете, какъ и его высочество.

— Говорите, маркизъ, сказалъ Людовикъ, взглянувъ на портретъ Карла Стюарта,— я васъ слушаю.

— Ваше величество желаете знать…?

— Кто вы и чмъ занимаетесь?

— Кто я, государь? Мое имя вамъ говоритъ это: я Тома Маги, маркизъ Фавра: я родился въ Блуа въ 1745 г., пятнадцати лтъ поступилъ мушкетеры и съ этимъ полкомъ сдлалъ кампанію 1761 г., потомъ былъ капитаномъ и полковымъ лкаремъ въ Бельзенскомъ полку, затмъ поручикомъ швейцарцевъ, тлохранителей графа Прованскаго.

— И тогда то вы и познакомились съ моимъ братомъ?

— Государь, я имлъ честь представиться ему за годъ до этого, такъ что его высочество уже знало меня.

— И вы оставили службу у него?…

— Въ 1775 г., государь, для поздки въ Вну, гд добился признанія моей жены единственной и законной дочерью принца Ангальтъ-Шауенбургскаго.

— Ваша жена не была представлена ко двору, маркизъ?

— Нтъ, государь, но въ эту самую минуту, она иметъ честь находиться у королевы съ моимъ старшимъ сыномъ.

У короля вырвалось тревожное движеніе, точно онъ хотлъ сказать: ‘А! королева уже приступила къ дйствію!’

Потомъ, онъ молча нсколько разъ прошелся по комнат, искоса посматривая на портретъ Карла I.

— А затмъ? наконецъ спросилъ онъ.

— Затмъ, государь, три года тому назадъ, во время возмущенія противъ штатгальтера, я командовалъ полкомъ и содйствовалъ возстановленію законной власти. Теперь, когда во Франціи началось броженіе, я вернулся въ Парижъ, чтобы предложить королю свою шпагу и жизнь.

— И вамъ пришлось увидать грустныя вещи, не правда-ли?

— Государь, я видлъ дни 5 и 6 октября.

Королю, очевидно, былъ непріятенъ этотъ разговоръ.

— И вы говорите, маркизъ, продолжалъ онъ, желая перемнить тему,— что мой братъ, графъ Прованскій, иметъ такое довріе къ вамъ, что поручилъ вамъ сдлать для него значительный заемъ?

— При этомъ неожиданномъ вопрос колыхнулась драпировка, наполовину закрывавшая альковъ короля, точно тамъ кто-то скрывался и нервно ухватился за матерію. Фавра вздрогнулъ, какъ человкъ, который приготовился къ одному вопросу, а вмсто того услыхалъ совершенно другой.

— Дйствительно, государь, проговорилъ онъ:— поручить дворянину денежные интересы — это большой знакъ доврія, и его королевское высочество удостоило меня такимъ доказательствомъ доврія.

Король ждалъ продолженія и такъ смотрлъ на Фавра, точно оборотъ, который принялъ разговоръ, сильне возбуждалъ его любопытство

— Его королевское высочество, продолжалъ маркизъ, точно чмъ-то разочарованный,— лишась своихъ доходовъ вслдствіе различныхъ операцій собранія, полагалъ, что настало время, когда принцы должны имть крупную сумму въ своемъ распоряженіи для дла ихъ личной безопасности, и его королевское высочество, говорю я, вручило мн контракты.

— Подъ которые вы совершили заемъ?

— Точно такъ, государь.

— На крупную сумму, сказали вы, кажется?

— На два милліона.

— И у кого?

Фавра почти колебался отвчать, до такой степени этотъ разговоръ казался ему удалившимся съ своего настоящаго пути, перейдя отъ

!!!!!!Пропуск227-238

— Отчего отвели мансарду офицеру съ такимъ положеніемъ?

— Г-на графа хотли лучше помстить, но онъ отказался, сказавъ, что для него достаточно мансарды.

— Хорошо, проговорилъ король.— Вы знаете, гд эта мансарда?

— Точно такъ, государь.

— Позовите ко мн г-на де Шарни, я хочу говорить съ нимъ.

Лакей вышелъ, затворивъ за собой дверь, и поднялся къ мансард г-на де Шарни, онъ нашелъ его стоявшимъ у окна съ устремленными вдаль глазами.

Два раза постучалъ лакей, но г-нъ де Шарни, погруженный въ свои размышленія, не слышалъ стука, это побудило Франсуа войти, такъ какъ ключъ торчалъ въ замк.

На шумъ отворяемой двери графъ обернулся.

— А! это вы, г-нъ Гю, сказалъ онъ, вы пришли за мною отъ королевы?

— Никакъ нтъ, г-нъ графъ, отъ короля.

— Отъ короля! повторилъ Шарни съ нкоторымъ удивленіемъ.

— Отъ короля, повторилъ лакей.

— Хорошо, г-нъ Гю, передайте его величеству, что я къ его услугамъ.

Лакей вышелъ, между тмъ какъ Шарни, съ вжливостью стариннаго и настоящаго дворянства ко всякому посланному отъ короля, имй онъ на шей серебряную цпь или носящемъ ливрею, проводилъ его до дверей.

Оставшись одинъ, Шарни съ минуту постоялъ на мст, сжавъ обими руками голову, какъ бы для того, чтобы привести въ порядокъ свои смутныя и безпокойныя мысли, и затмъ пристегнувъ саблю, валявшуюся на кресл, взялъ шляпу подъ мышку и вышелъ.

Онъ нашелъ Людовика XVI въ своей спальн, король завтракалъ, сидя спиной къ картин Ванъ-Дейка.

Король поднялъ голову, увидя Шарни.

— А! это вы, графъ, отлично. Хотите позавтракать со мною?

— Государь, я принужденъ отказаться отъ этой чести, я только что позавтракалъ, сказалъ съ поклономъ графъ.

— Въ гакомъ случа, такъ какъ я пригласилъ васъ къ себ чтобъ говорить о длахъ и, даже, о длахъ серьезныхъ, то подождите минутку, я не люблю говорить о длахъ за дой.

— Я вполн къ услугамъ вашего величества.

— Въ такомъ случа, вмсто того, чтобы говорить о длахъ, мы поговоримъ о другомъ, о васъ, напримръ.

— Обо мн, государь! чмъ я заслужилъ, чтобы мой государь занимался моей особой?

— Когда я только что спросилъ, гд ваше помщеніе въ Тюльери, знаете, что отвтилъ мн Франсуа?

— Нтъ, государь.

— Онъ мн отвтилъ, что вы отказались отъ предложеннаго вамъ помщенія и только приняли одну мансарду.

— Это правда, государь.

— Отчего это, графъ?

— Но, государь… оттого что я одинокъ, и, не имя другого положенія при двор кром того, какое угодно ихъ величествамъ давать мн, я не счелъ удобными, лишать г-на управляющаго дворцомъ его помщенія, когда для меня достаточно одной мансарды.

— Извините, любезный графъ, вы отвчаете съ вашей точки зрнія, какъ будто вы все еще простой офицеръ и, къ тому же, холостой: но, на васъ лежитъ — и въ дни опасности вы этого не забываете, слава Богу! очень важная обязанность близи, нашихъ особъ, кром того, вы женаты: какъ вы помстите графиню въ вашей мансард?

— Государь, отвтилъ Шарни съ грустью въ голос, не укрывшейся отъ короля, какъ ни мало онъбылъ наблюдателенъ,— я не думаю, чтобы г-жа де-Шарни удостоила меня чести раздлить со мною помщеніе, большое или маленькое.

— Наконецъ, графъ, хотя у г-жи де-Шарни нтъ никакой прямой должности у королевы, но она ея другъ, королева, какъ вы сами знаете, не можетъ безъ нея обходиться,— хотя съ нкотораго времени я и замтилъ нкоторое охлажденіе между ними, когда г-жа де-Шарни вернется во дворецъ, гд она помстится?

— Государь, я не думаю, чтобы безъ прямого приказанія вашего величества г-жа де-Шарни вернулась во дворецъ.

— Неужели?

Шарни поклонился.

— Это невроятно! проговорилъ короля.

— Прошу ваше величество простить меня, но я вполн увренъ въ томъ, что говорю.

— Ну, это удивляетъ меня мене, чмъ вы могли бы предполагать, любезный графъ: я вамъ уже говорилъ, кажется, о замченномъ мною охлажденіи между королевой и ея пріятельницей…

— Дйствительно, вашему величеству угодно было это замтить.

— Женскія причуды! мы постараемся все это исправить. Но, въ ожиданіи этого, я, самътого не не зная, веду себя очень деспотически относительно васъ, любезный графъ!

— Какимъ образомъ, государь?

— Заставляя васъ жить въ Тюльери, тогда какъ графиня живетъ… гд она живетъ, графъ?

— Въ улиц Кокъ-Эранъ, государь.

— Я васъ спрашиваю объ этомъ по привычк королей предлагать вопросы, но пожалуй, отчасти и изъ желанія знать адресъ графини: такъ какъ, не зная Парижа, не боле какого нибудь русскаго изъ Москвы, или австрійца изъ Вны, я не знаю, далеко ли отъ улицы Кокъ-Эранъ до Тюльери, или близко?

— Очень близко, государь.

— Тмъ лучше, это мн объясняетъ, почему у васъ только временная комната въ Тюльери.

— Моя комната въ Тюльери, государь, отвтилъ Шарни все съ той же грустью,— совсмъ не временная, напротивъ, это мое постоянное жилище, гд меня можно найти во всякое время дня и ночи, когда вашему величеству угодно будетъ позвать меня.

— О! о! проговорилъ король,— что это значитъ, графъ?

— Прошу ваше величество извинить меня, но я не понимаю цли тхъ вопросовъ, которыхъ вамъ угодно удостаивать меня?

— Вотъ еще! разв вы не знаете, что я человкъ добродушный, не такъ ли? прежде всего отецъ, мужъ, и что я почти столько же безпокоюсь о внутренней жизни моего дворца, какъ о вншнемъ состояніи моего государства?… Что это значитъ, любезный графъ? посл трехъ лтъ супружества, у графа Шарни постоянное помщеніе въ Тюльери, а у графини Шарни постоянное помщеніе въ улиц Кокъ-Эранъ!

— Государь, я не съумю дать вашему величеству другого отвта, кром слдующаго: графин Шарни угодно жить одной.

— Но вы ее навщаете каждый день?… Нтъ… два раза въ недлю?…

— Государь, я не видалъ графини Шарни съ того дня, какъ вы приказали мн справиться о ней.

— Но это было боле недли тому назадъ?

— Цлыхъ десять дней, государь, отвтилъ Шарни съ волненіемъ.

Король умлъ лучше понимать страданіе, чмъ грусть, и въ тон графа онъ уловилъ этотъ оттнокъ.

— Графъ, проговорилъ Людовикъ XVI съ тмъ добродушіемъ, которое такъ шло къ человку семейному, какъ онъ часто называлъ себя,— графъ, въ этомъ вы сами виноваты.

— Я? съ живостью возразилъ Шарни и невольно покраснлъ.

— Да, да, вы, настаивалъ король,— когда женщина и, въ особенности женщина, столь совершенная, какъ графиня, удаляется отъ мужчины, то онъ всегда самъ нсколько виноватъ въ этомъ.

— Государь!

— Вы можете мн сказать, графъ, что это меня не касается. А я отвчу вамъ: — ‘Нтъ, касается, король очень многое можетъ сдлать однимъ своимъ словомъ’. Послушайте, будьте откровенны, вы были неправы относительно этой бдной мадемуазель де-Таверней, которая такъ любить васъ!

— Которая такъ любитъ меня!.. Государь… извините, ваше величество сказали, кажется, проговорилъ Шарни съ нкоторой горечью,— что мадемуазель де-Таверней очень… любитъ меня?…

— Мадемуазель де-Таверней или графини Шарни,— одно и то же, я полагаю.

— И да, и нтъ, государь.

— Ну да, я сказалъ, что г-жа Шарни любитъ васъ, и не отказываюсь отъ своихъ словь.

— Государь, вамъ извстно, что противоречить королю не позволяется.

— О! противорчьте сколько угодно, но я это отлично знаю.

— И его величество замтили по нкоторымъ признакамъ, видимымъ конечно, для одного короля, что г-жа де-Шарни очень… любитъ меня?…

— Не знаю, были ли признаки видимы только для меня одного, любезный графъ, но знаю, что въ ужасную ночь 6 октября, съ той минуты, какъ графиня присоединилась къ намъ, она ни на секунду не теряла васъ изъ вида, въ глазахъ ея выражалась такъ ясно тревога ея сердца, что когда дверь Oeil-de-Boeuf была близка къ паденію, я видлъ, какъ бдная женщина сдлала движеніе, чтобы броситься между вами и опасностью.

Сердце Шарни сжалось, ему самому показалось нчто подобное тому, о чемъ говорилъ король, но подробности его послдняго свиданія съ Андрэ слишкомъ ярко представлялись его уму. чтобы не побдить смутныхъ догадокъ его сердца и увреній короля.

— Я тмъ боле обратилъ на нее вниманіе, продолжалъ Людовикъ XVI,— что, уже во время моей поздки въ Парижъ, когда королева послала васъ ко мн въ Ратушу, я зналъ со словъ королевы, что графиня чуть не умерла отъ страха во время вашего отсутствія, и отъ радости при вашемъ возвращеніи.

— Государь, сказалъ Шарни съ грустной улыбкой,— Господу угодно было, чтобы т, кто по своему рожденію стоитъ выше другихъ людей, отъ самаго своего рожденія получали, какъ привилегію своего высокаго происхожденія, конечно, умніе читать въ глубин сердецъ все, что остается неизвстнымъ остальнымъ людямъ. Король и королева видли это, значитъ, это такъ и есть, но я, по слабости моего зрнія, видлъ иное, вотъ почему, я попрошу ваше величество не слишкомъ безпокоиться о сильной любви ко мн графини Шарни, если вамъ угодно будетъ доврить мн какое нибудь отдаленное или опасное порученіе, отсутствіе и опасность будутъ одинаково пріятны для меня, по крайней мр.

— Однако, когда недлю тому назадъ королева хотла васъ послать въ Туринъ, вы пожелали остаться въ Париж?

— Я полагалъ, что мой брать вполн годится для этого порученія, и остался для боле труднаго или опаснаго.

— И вотъ, любезный графъ, именно по тому, что настала минута доврить вамъ порученіе, трудное въ настоящемъ и, пожалуй, не безъ опасности въ будущемъ, я и заговорилъ съ вами объ одиночеств графини и о желаніи видть ее близь ея друга, такъ какъ я намренъ похитить у нея мужа.

— Я напишу графин, государь, и сообщу ей о доброт вашего величества.

— Какъ! вы ей напишете? разв вы не разсчитываете повидаться съ графиней передъ вашимъ отъздомъ?

— Я всего разъ явился къ г-ж де-Шарни безъ ея позволенія, графъ, и она такъ приняла меня, что я не ршусь обратиться къ ней съ этой простой просьбой безъ прямого приказанія вашего величества.

— И такъ, нечего и говорить объ этомъ, во время вашего отсутствія, я поговорю съ королевой, сказалъ король, вставая изъ-за стола.

Онъ два или три раза кашлянулъ съ довольнымъ видомъ человка, хорошо повшаго и увреннаго въ своемъ отличномъ пищевареніи.

— Сознаюсь, замтилъ онъ,— доктора справедливо говорятъ, что у всякаго дла есть дв стороны: на тощій желудокъ всякое дло представляется съ непріятной стороны, на сытый — съ свтлой. Пройдите въ мой кабинетъ, графъ, я чувствую себя въ расположеніи откровенно говорить съ вами.

Графъ послдовалъ за Людовикомъ XVI въ его кабинетъ, размышляя о томъ, сколько величія терялъ король благодаря матерьяльной и вульгарной сторон, своей натуры, за которую гордая Марія-Антуанета всегда упрекала своего супруга.

XXI.
Король занимается государственными длами.

Хотя король всего дв недли какъ поселился въ Тюльери, дв комнаты его помщенія были уже совершенно готовы и обставлены всею необходимою мебелью.

Это были его кузница и кабинетъ.

Впослдствіи мы введемъ читателя въ королевскую кузницу, теперь же, войдемъ въ королевскій кабинетъ вслдъ за Шарни, остановившимся у стола, передъ которымъ услся король.

Этотъ столъ быль покрытъ картами, географическими книгами, англійскими газетами и бумагами, между которыми многія были исписаны рукою Людовика XVI, что легко было узнать по обилію строкъ ихъ покрывавшихъ, не оставлявшихъ свободнаго мста ни вверху, ни внизу, ни на поляхъ.

Характеръ человка обнаруживается въ самыхъ мелкихъ подробностяхъ: бережливый до мелочности, Людовикъ XVI, не только бережливо относился къ каждому клочку блой бумаги, но и стирался умщать на ней столько буквъ, сколько могло только умститься на ней.

Шарни, года четыре жившій въ непосредственной близости къ обоимъ августйшимъ супругамъ, слишкомъ привыкъ ко всмъ этимъ подробностямъ, чтобы длать какія-либо замчанія. Поэтому, онъ почтительно ждалъ, чтобы король заговорила, съ нимъ, не обращая вниманія на предметы, лежавшіе передъ нимъ.

Хотя король и предупредилъ Шарни о своемъ намреніи откровенно говорить съ нимъ, но онъ, видимо, затруднялся съ чего начать. Наконецъ, какъ бы для того, чтобы придать себ мужества, онъ открылъ одинъ изъ ящиковъ своего стола, гд находилось секретное отдленіе, и вынула, оттуда нсколько бумагъ, лежавшихъ въ конвертахъ, положивъ ихъ на столъ, онъ прикрылъ ихъ рукою.

— Г-нъ де-Шарни, проговорилъ онъ наконецъ,— я замтилъ одну вещь…

Онъ остановился, пристально смотря на Шарни, между тмъ какъ тотъ почтительно ждалъ, пока королю будетъ угодно продолжать.

— Что въ ночь съ 5 на 6 октября, вы, имя право выбора между королевой и мною, послали своего брата къ королев, а сами остались у меня.

— Государь, я глава семьи, какъ вы, глава государства, поэтому, я имю право умереть близъ васъ.

— Это привело меня къ мысли, продолжала. Людовикъ XVI,— что если когда-нибудь мн понадобится послать кого-нибудь съ порученіемъ, тайнымъ, труднымъ и опаснымъ, я могу доврить его вашей врности француза, вашему сердцу друга.

— О! государь, воскликнулъ Шарни,— на какой бы высокій пьедесталъ король ни возвелъ меня, я никогда не буду имть претензіи вообразить, что ваше величество хочетъ изъ меня сдлать что-либо, кром своего врнаго и благодарнаго подданнаго.

— Г-нъ де-Шарни, вы человкъ положительный и серьезный, хотя вамъ всего тридцать пять лтъ, вы не могли быть свидтелемъ всхъ событій, разыгравшихся вокругъ насъ, безъ того, чтобы не сдлать какихъ-нибудь заключеній… Что вы думаете о моемъ положеніи и, если бы вы были первымъ министромъ, какія средства вы предложили бы для его улучшенія?

— Государь, проговорилъ Шарни нершительно, — я солдатъ…. морякъ… эти великіе соціальное вопросы превосходятъ мое пониманіе.

— Граф, сказалъ король съ достоинствомъ, протягивая руку Шарни,— вы человкъ, и вотъ другой человкъ, считающій васъ своимъ другомъ, просто спрашиваетъ у васъ, какъ у человка съ сердцемъ прямымъ и врнымъ, съ умомъ здравымъ, что вы сдлали бы на моемъ мст?

— Государь, въ положеніи, которое было не мене важно чмъ теперешнее, королева удостоила спросить моего мннія, какъ ваше величество теперь это длаете: это было въ день взятія Бастиліи: она хотла направить противъ ста тысячъ вооруженныхъ парижанъ, занимавшихъ бульвары и улицы Сентъ-Антуанскаго предмстья, свои восемь или десять тысячъ иностранныхъ солдатъ. Еслибы королева мене знала меня, если бы она видла сколько преданности и почтенія въ моемъ сердц, то мой отвть наврное поссорилъ бы меня съ нею… Увы! государь, не могу ли я опасаться сегодня, что мой, слишкомъ откровенный отвть, оскорбитъ короля?

— Что вы отвтили королев?

— Что ваше величество, не будучи достаточно сильнымъ, чтобы войдти въ Парижъ побдителемъ, должны войти въ него какъ отецъ народа.

— Ну, что же! графъ, разв я не послдовалъ этому совту?

— Такъ точно, государь.

— Только еще неизвстно, хорошо ли я сдлалъ, что послдовалъ ему, скажите сами, на этотъ разъ, нахалъ ли я въ него, какъ король, или какъ плнникъ?

— Государь, вы разршаете мн говорить съ полной откровенностью?

— Пожалуйста, разъ, что я прошу вашего совта, я спрашиваю и ваше мнніе.

— Государь, я порицалъ версальскій обдъ, я умолялъ королеву не ходить въ театральную залу въ ваше отсутствіе, государь, я пришелъ въ отчаяніе, когда ея величество топтала ногами національную кокарду, чтобы надть черную, кокарду австрійскую.

— Разв вы полагаете, г-нъ де-Шарни, что это было причиной событій 5 и 6 октября?

— Нтъ, государь, но, по крайней мр, это послужило предлогомъ. Государь, вдь вы не относитесь несправедливо къ народу, не правда ли? народъ добръ, народъ васъ любитъ, народъ преданъ королю, но народъ страдаетъ, народъ голодаетъ, народу холодно, онъ со всхъ сторонъ окруженъ дурными совтчиками, толкающими его впередъ, онъ идетъ и сокрушаетъ, опрокидываетъ все на своемъ пути, такъ какъ самъ не знаетъ своей силы, разъ выпущенный на свободу, онъ надвигается какъ туча и все заполняетъ собою: какъ наводненіе или пожаръ, онъ затопляетъ или сжигаетъ.

— Ну, предположите, г-нъ де Шарни, что я не желаю быть ни потопленными., ни сожженнымъ, что совершенно естественно, какъ я долженъ теперь поступить?..

— Государь, не надо давать повода наводненію распространяться, пожару загораться… Но простите, остановился Шарни,— я забываю, что даже, по приказанію короля…

— Вы хотите сказать по просьб. Продолжайте, г-нъ де-Шарни, продолжайте, король васъ проситъ объ этомъ.

— И такъ, государь, вы видли парижскій народъ, который такъ долго былъ лишенъ лицезрнія своихъ государей и такъ давно жаждалъ увидать ихъ, въ Версал вы видли его грознымъ, поджигателемъ, убійцей, или, скоре, онъ вамъ казался такимъ, потому что въ Версал былъ не народъ! въ Тюльери вы видли его привтствующимъ васъ, королеву, королевскую семью, онъ проникалъ въ ваши покои въ лиц своихъ депутацій, депутацій дамъ рынка, депутацій гражданской стражи, депутаціи муниципальныхъ корпорацій, а т, кому не удалось проникнуть въ ваши покои, обмняться съ вами нсколькими словами, стояли, какъ вы могли это видть, подъ окнами вашей столовой, и черезъ нихъ матери заставляли своихъ маленькихъ дтей посылать поцлуи вашей августйшей семь!

— Да, я все это видлъ, и вотъ причина моего колебанія. Я спрашиваю себя, какой же народъ настоящій: тотъ ли, что сжигаетъ и убиваетъ, или тотъ, что ласкаетъ и привтствуетъ?

— О! послдній, государь, послдній! Доврьтесь этому, онъ защититъ васъ отъ того.

— Графъ, вы черезъ дна часа повторяете мн го, что говорилъ сегодня утромъ докторъ Жильберъ.

— Какимъ же образомъ, государь, выслушавъ совтъ такого глубокаго ученаго и серьезнаго человка, какъ докторъ, вы удостоиваете спрашивать совта у меня, простого офицера?

— Я вамъ это сейчасъ объясню, г-нъ де-Шарни. Дло въ томъ, что между вами двумя огромная разница. Вы преданы королю, а докторъ Жильберъ преданъ только монархіи.

— Я не понимаю, государь.

— Видите ли, онъ охотно покинулъ бы короля, то есть человка, только бы спасена была монархія, то есть принципъ.

— Въ такомъ случа, ваше величество говорите правду: между нами та разница, что для меня въ вашей особ, государь, сосредоточивается и король и монархія. Поэтому я и прошу васъ располагать мною.

— Прежде всего, мн бы хотлось знать, къ кому вы обратились бы въ настоящую минуту затишья между двумя бурями, чтобы стереть слды прежней бури и отвратить будущую?

— Еслибы я имлъ вмст и честь и несчастье быть королемъ, государь, я бы вспомнилъ крики, раздававшіеся около моей кареты при возвращеніи изъ Версаля, и протянулъ бы правую руку Лафайету, а лвую Мирабо.

— Графъ, съ живостью воскликнулъ король,— какъ можете вы это говорить мн, ненавидя одного и презирая другого?

— Государь, тутъ дло не въ моихъ симпатіяхъ, а въ спасеніи короля и въ будущемъ монархіи.

— Тоже самое говорилъ мн и докторъ Жильберъ, прошепталъ король, какъ бы про себя.

— Государь, я счастливъ, что сошелся въ мнніи съ такимъ знаменитымъ человкомъ, какъ докторъ Жильберъ.

— И такъ, вы думаете, любезный графъ, что союзъ этихъ двухъ людей можетъ повести къ успокоенію націи и къ безопасности короля?

— Съ Божьей помощью, государь, я очень сильно надюсь на союзъ этихъ двухъ людей.

— Но, если я и соглашусь на этотъ союзъ, устрою это соглашеніе, а, тмъ не мене, несмотря на мое, а быть можетъ и на ихъ желаніе, министерская комбинація, которая должна соединить ихъ, все таки разстроится, какъ вы думаете, что тогда долженъ я длать?

— Я полагаю, что истощивъ вс средства, вложенныя въ руки короля провидніемъ, исполнивъ вс обязанности, которыя лежатъ на монарх-корол, будетъ своевременно подумать о своей безопасности и о безопасности своего семейства.

— Значитъ, вы бы мн предложили бгство?

— Я бы предложилъ вашему величеству удалиться, взявъ съ собой т полки и тхъ приближенныхъ, на которыхъ вы можете разсчитывать, въ какое-нибудь укрпленное мсто, какъ Мецъ, Нанси или Страсбургъ.

Лицо короля просіяло.

— А! а! сказалъ онъ,— скажите, кому изъ всхъ генераловъ, давшихъ мн столько доказательствъ своей преданности,— скажите откровенно, Шарни, вдь вы всхъ ихъ хорошо знаете,— кому доврили бы вы опасное порученіе похитить или принять короля?

— О! государь, государь, руководить королемъ въ подобномъ выбор слишкомъ трудная задача… я сознаю свое невжество, свою слабость, свою безпомощность… я отказываюсь отвчать на это, государь.

— Я успокою васъ, графъ, этотъ выборъ сдланъ, и къ этому-то человку я и хочу послать насъ. Вотъ написанное письмо, которое я вамъ поручаю передать ему, поэтому имя, вами указанное, не будетъ имть никакого вліянія на мое ршеніе, оно, только, укажетъ мн еще на одного врнаго слугу, который, въ свою очередь, могъ бы доказать мн при случа свою врность. И такъ, г-нъ де-Шарни, еслибы вамъ пришлось доврить особу нашего короля мужеству, врности, уму одного человка, кого бы вы выбрали?

— Государь, сказалъ Шарни, подумавъ съ минуту,— я укажу вамъ на одно лицо, не потому, клянусь въ томъ вашему величеству, что узы дружбы и почти родства связываютъ меня съ нимъ, но потому, что онъ въ рядахъ войска извстенъ своей преданностью королю, какъ губернаторъ Ангильскихъ острововъ онъ, во время американской войны, съ успхомъ защищалъ наши владнія отъ англичанъ и, даже, отнялъ у нихъ нсколько острововъ, посл того ему поручались различныя важныя и отвтственныя порученія, а въ настоящее время онъ, кажется, генералъ-губернаторъ города Меца, это маркизъ Булье, государь,— Будь я отцомъ, я бы ему доврилъ своего сына, будь я сыномъ, я бы ему доврилъ своего отца, а какъ подданный, я бы доврилъ ему своего государя!

Людовикъ XVI съ очевидной тревогой слушалъ графа, и лицо его прояснялось по мр того, какъ онъ узнавалъ лицо, о которомъ ему говорилъ Шарни. Когда тотъ произнесъ его имя, у него вырвался радостный возгласъ.

— Вотъ, вотъ, прочтите адресъ на этомъ письм, графъ, и скажите, не само-ли провидніе внушило мн мысль обратиться къ вамъ!

Шарни взялъ письмо изъ рукъ короля и про челъ:

Господину Франсуа-Клодъ-Амуръ, маркизу Булье, генералъ-губернатору города Меца.

Слезы радости и гордости показались на глазахъ Шарни.

— Государь, воскликнулъ онъ,— посл этого, я только одно могу сказать вамъ: я готовъ умереть за ваше величество.

— А я, графъ, я скажу вамъ, что посл того, что случилось, я не считаю себя вправ имть секреты отъ васъ, тмъ боле что, когда придетъ время, только вамъ, одному вамъ, слышите? я доврю самого себя, королеву и моихъ дтей. Выслушайте же меня, вотъ что мн предлагаютъ и отъ чего я отказываюсь.

Шарни поклонился.

— Вы понимаете, г-нъ де-Шарни, что не въ первый разъ мн и тмъ, кто окружаетъ меня, приходить въ голову мысль о план, сходномъ съ тмъ, о какомъ мы говоримъ въ настоящую минуту. Въ ночь съ 5 на 6 октября я хотлъ устроить бгство королевы, она должна была дохать въ карет до Рамбулье, я присоединился бы къ ней верхомъ, а оттуда намъ было бы легко дохать до границы, такъ какъ въ то время еще не существовало надзора, которымъ мы окружены теперь. Планъ не удался потому, что королева не захотла хать безъ меня и заставила меня дать ей клятву, что и я не уду безъ нея.

— Государь, я былъ свидтелемъ того, какъ король обмнялся этой трогательной клятвой съ королевой, или скоре, супругъ съ супругой.

— Потомъ г-нъ де-Вретейль началъ со мною переговоры черезъ посредство графа Иннисдаля и, недлю тому назадъ, я получилъ письмо отъ Солера.

Король остановился и, видя, что графъ молчитъ, сказалъ ему:

— Вы ничего не отвчаете, графъ?

— Государь, я знаю, что баронъ де-Вретейль всецло преданъ Австріи, и я боюсь оскорбить вполн законныя симпатіи вашего величества ко всему, что касается королевы, супруги вашей, и императора Іосифа II, нашего зятя.

Король схватилъ Шарни за руку и наклонился къ нему:

— Ничего не бойтесь, графъ, проговорилъ онъ вполголоса, — я такъ же мало люблю Австрію, какъ и вы.

Рука Шарни задрожала отъ удивленія въ рук короля.

— Графъ, графъ! когда человкъ съ вашими достоинствами собирается пожертвовать собою для другаго человка, имющаго надъ нимъ лишь одно грустное преимущество быть королемъ, онъ. по крайней мр, долженъ хорошо знать того, ради кого будетъ жертвовать собою. Графъ, я вамъ сказалъ и повторяю,— что не люблю Австріи, не люблю Маріи-Терезы, впутавшей насъ въ семилтнюю войну, въ которой мы потеряли двсти тысячъ человкъ, двсти милліоновъ франковъ и тысячу семьсотъ лье территоріи въ Америк, Марію-Терезу, которая называла г-жу де-Помпадуръ — проститутку!— своей кузиной, заставила Шуазеля отравить моего отца — святаго человка! пользовалась своими дочерьми, какъ дипломатическими агентами, посредствомъ эрцгерцогини Каролины управляла Неаполемъ, а черезъ эрцгерцогиню Марію-Антуанету разсчитывала управлять Франціей.

— Государь! государь! пробормоталъ Шарни, вы забываете, что я человкъ посторонній, простой подданный короля и королевы Франціи.

Шарни сдлалъ удареніе на слов королева.

— Я уже вамъ сказалъ, графъ:— вы другъ, и я тмъ откровенне могу говорить съ вами, что мое прежнее предубжденіе противъ королевы совсмъ исчезло. Но вдь я противъ своей воли получилъ жену изъ этого дома, двойнаго врага французскаго дома, врага, въ качеств Австріи, врага въ качеств Лотарингіи, противъ моей воли поселился при моемъ двор этотъ аббатъ Вермонъ, подъ видомъ наставника супруги дофина, а въ сущности какъ шпіонъ Маріи-Терезы, на котораго я натыкался раза по два, по три въ день, такъ какъ ему было приказано всюду слдить за мною, и съ которымъ впродолженіи девятнадцати лтъ я ни разу не заговорилъ, посл десятилтней борьбы я, противъ своей воли, поручилъ г-ну де-Бретейлю завдываніе моимъ домомъ и управленіе Парижемъ, противъ своей воли я взялъ въ первые министры архіепископа Тулузскаго, атеиста, противъ своей воли, наконецъ, я заплатилъ Австріи милліоны, которые она хотла вынудить отъ Голландіи. Да и теперь еще, въ настоящую минуту, кто посл Маріи-Терезы руководитъ по наслдству королевой и даетъ ей совты? Ея братъ, Іосифъ II, къ счастью, онъ умираетъ. Черезъ кого онъ руководить ею? Вамъ это такъ же хорошо извстно, какъ и мн: посредствомъ того же аббата Вермона, барона Бретейля и австрійскаго посланника Мерси д’Аржанто. За этимъ старикомъ прячется другой старикъ, Кауницъ, семидесятилтній министръ столтней Австріи. Эти два старыхъ фата, или, скоре, дв старыя вдовицы, руководятъ французской королевой черезъ мадемуазель Бертинъ, ея торговку модами, и черезъ Монара, ея парикмахера, которымъ они платятъ пенсіи, и куда они ведутъ ее? Къ союзу съ Австріей! съ Австріей, бывшей всегда, роковой для Франціи, какъ другъ и какъ врагъ, съ Австріей, вложившей ножъ въ руки Жака Клемана, кинжалъ въ руки Равальяка, перочинный ножъ въ руки Даміена. Австрія! Австрія, бывшая прежде католической вры и набожная, теперь, при Іосиф II, ставшая отступницей и зараженная атеистическимъ философскимъ духомъ, Австрія, которая по своей неосторожности обращаетъ противъ себя свою собственную шпагу, Венгрію, Австрія, позволяющая по своей непредусмотрительности бельгійскимъ попамъ отнять отъ себя лучшую часть своей короны, Нидерланды, Австрія, которая поворачивается спиной къ Европ, употребляя противъ Турокъ, нашихъ союзниковъ, свои лучшія войска за интересы Россіи. Нтъ, нтъ, нтъ, г-нъ де-Шарни, я ненавижу Австрію и никогда не могъ бы довриться ей.

— Государь, государь, пробормоталъ Шарни, — подобная откровенность очень лестна, но въ то же время, очень опасна для того, кто выслушиваетъ ваши слова. Государь, вдь вы быть можетъ, когда-нибудь пожалете, что все разсказали мн!

— О! я этого не боюсь, и, въ доказательство докончу свою исповдь.

— Государь, ваше величество приказали слушать, я слушаю.

— Это предложеніе бгства было не единственное! Вы знаете г-на де-Фавра, графъ?

— Маркиза Фавра, бывшаго капитана въ полку Вельтенса, бывшаго поручика тлохранителя графа Прованскаго? Знаю, государь.

— Того самого, возразилъ король, — бывшаго поручика тлохранителей графа Прованск го. Что вы о немъ думаете?

— Онъ храбрый солдатъ, благородный дворянинъ, государь, къ несчастью, раззорившійся. что длаетъ его нервнымъ и суетливымъ, наталкиваетъ на различныя рискованныя предпріятія, безумные проэкты, но человкъ онъ честный, способный умереть, не отступая, не жалуясь, ради того, чтобы сдержать данное слово. Это человкъ, которому ваше величество могло бы довриться для какой-нибудь смлой попытки, но который, къ сожалнію, оказался бы никуда негоднымъ, какъ глава предпріятія.

— Да, возразилъ король съ нкоторой горечью,— глава предпріятія не онъ, а графъ Прованскій… да, графъ Прованскій достаетъ деньги и все подготавливаетъ и, до конца жертвуя собою, намренъ остаться здсь, когда я уду, если только я уду съ Фавра.

Шарни сдлалъ движеніе.

— Ну, что съ вами, графъ? Это партія не Австріи, а партія принцевъ, эмигрантовъ, дворянства.

— Государь, извините меня, я уже сказалъ вамъ, — что не сомнваюсь ни въ врности, ни въ мужеств г-на де-Фавра, куда бы г. де-Фавра не общалъ проводить ваше величество, онъ это исполнить, или въ случа неудачи дастъ раньше убить себя, чмъ допустить къ вамъ приблизиться кого-либо. Но, отчего графъ Прованскій не детъ съ вашимъ величествомъ? почему онъ остается?

— Изъ самоотверженія, какъ я сказалъ вамъ, и затмъ, можетъ быть, для того, чтобы въ случа, еслибы оказалось необходимымъ низложить короля и назначить регента,— народу, утомленному безполезной погоней за королемъ, не пришлось далеко и долго искать своего регента.

— Государь, воскликнулъ Шарни,— ваше величество говорите мн ужасныя вещи.

— Я вамъ говорю то, что всмъ извстно, любезный графъ,— что нашъ братъ вчера написалъ мн, и именно: на послднемъ совт принцевъ въ Турин обсуждался вопросъ о моемъ низложеніи и о назначеніи регентства, а мой двоюродный братъ, г-нъ де-Конде, предложилъ идти на Ліонъ, не обращая вниминія на то, что могло бы случиться съ королемъ… И такъ вы видите, что если только я небуду доведенъ до крайности, я такъ же мало могу принять предложеніе Фавра, какъ и Бретаніи, Австріи, какъ и предложеніе принцевъ. Вотъ, дорогой графъ, чего я еще никому не говорилъ и что говорю вамъ, и вотъ съ какой цлью: такъ какъ никто, даже сама королева,— случайно, или нарочно, Людовикъ XVI сдлалъ удареніе на послднихъ словахъ,— такъ какъ никто, даже сама королева, не выказывали вамъ такого доврія, какое вамъ выказалъ я, то, я надюсь, что вы никому не будете такъ преданы, какъ мн.

— Государь, спросилъ Шарни съ поклономъ,— долженъ я отъ всхъ хранить тайну насчетъ этой поздки?

— Не важно, любезный графъ, если и узнаютъ, что вы узжаете, только бы не знали, куда и зачмъ вы дете.

— А цль должна быть объявлена только одному г-ну Булье?

— Одному г-ну Булье, и то только, когда вы удостовритесь въ его чувствахъ.— Письмо, которое я вамъ вручаю къ нему — простое рекомендательное письмо. Вамъ извстно мое положеніе, мои опасенія, мои надежды лучше, чмъ королев, моей жен, лучше, чмъ г-ну Неккеру, моему министру, лучше, чмъ г-ну Жильберу, моему совтнику. Дйствуйте сообразно съ этимъ я влагаю нитки и ножницы въ ваши руки, мо жете намотать ихъ или разрзать.

— Прочтите, прибавилъ онъ, подавая открытое письмо.

Шарни взялъ письмо и прочелъ:

Дворецъ Тюльери, 29 октября.

‘Надюсь, г-нъ Булье, что вы продолжаете быть довольнымъ вашимъ положеніемъ губернатора Меца. Графъ Шарни, поручикъ моихъ тлохранителей, который будетъ проздомъ въ этомъ город, спроситъ васъ, не желаете ли вы, чтобы я сдлалъ что-нибудь другое для васъ, въ такомъ случа, я воспользуюсь случаемъ быть вамъ пріятнымъ, какъ пользуюсь этимъ, чтобы возобновить увреніе въ моемъ уваженіи къ вамъ.

‘Людовикъ’.

— А теперь, идите, г-нъ де-Шарни, я вамъ даю полномочіе для всякихъ общаній г-ну де-Булье, если вы найдете нужнымъ длать ихъ ему, но только, не давайте такихъ общаній, какихъ я буду не въ состояніи сдержать.

И онъ второй разъ подалъ руку.

Шарни поцловалъ эту руку съ такимъ чувствомъ, при которомъ всякія новыя увренія были бы лишни, и вышелъ изъ кабинета, оставивъ короля убжденнымъ, — какъ и было въ дйствительности, — что своей откровенностью, онъ привязалъ къ себ сердце графа больше, чмъ могъ бы сдлать всми іми богатствами и милостями, какими король располагалъ во дни своего всемогущества.

XXII.
У Королевы.

Шарни вышелъ отъ короля съ сердцемъ, переполненнымъ самыми противоположными чувствами.

Больше всего онъ былъ тронуть безграничнымъ довріемъ короля, за что чувствовалъ къ нему самую глубокую благодарность.

Дйствительно, довріе короля налагало на него долгъ тмъ боле священный, что онъ сознавалъ себя виновнымъ передъ этимъ достойнымъ королемъ, который, въ минуту опасности, опирался на него, какъ на своего врнаго и честнаго друга.

Поэтому, чмъ виновне чувствовалъ себя Шарни передъ королемъ, тмъ боле онъ былъ готовъ пожертвовать собою ради него. И чмъ боле росло въ сердц графа это почтительное чувство преданности, тмъ боле уменьшалось далеко не столь чистое чувство, какое онъ питалъ къ королев многіе дни, мсяцы, годы.

Вотъ почему Шарни, котораго въ первый разъ удержала смутная надежда на сближеніе съ Андрэ, теперь, потерявъ эту надежду, съ радостью принялъ порученіе, удалявшее его отъ двора, гд онъ терплъ двойную муку: его продолжала любить женщина, которую онъ уже разлюбилъ, и еще не любила — по крайней мр онъ такъ думали, женщина, которую онъ полюбилъ.

Онъ воспользовался холодностью, установившеюся въ послднее время между нимъ и королевой, чтобы вернуться въ свою комнату и объявить ей о своемъ отъзд простымъ письмомъ. Но, подойдя къ своей двери, онъ увидалъ ожидавшаго его Вебера.

Королева желала говорить съ нимъ и требовала, чтобы онъ явился немедленно. Не было никакой возможности избжать этого свиданія.

Шарни приказалъ своему лакею похлопотать на счетъ кареты и лошадей и спустился внизъ вслдъ за молочнымъ братомъ королевы.

Марія-Антуанета была въ совершенно противоположномъ расположеніи духа, она вспоминала свою жесткость къ графу и, при мысли о преданности, выказанной имъ въ Версал, при мысли о смерти его брата — она никакъ но могла забыть вида его окровавленнаго трупа, распростертаго поперекъ корридора, близъ ея комнаты,— она чувствовала нчто въ род раскаянія и признавалась сама себ, что, если бы даже Шарни выказалъ ей только одну преданность, то все же она очень плохо вознаградила его за нее.

Но, разв она не иметъ права требовать отъ Шарни чего нибудь большаго чмъ преданность?..

Но былъ-ли Шарни дйствительно такъ виноватъ передъ ней, какъ она предполагала?

Не слдуетъ-ли объяснить скорбью о брат то равнодушіе, какое онъ выказывалъ посл своего возвращенія изъ Версаля? Къ тому-же, это равнодушіе могло быть лишь наружнымъ и, быть можетъ, она слишкомъ поторопилась обвинить Шарни, когда предложила ему порученіе въ Туринъ, желая удалить его отъ Андрэ, а онъ отказался отъ него? Ея первой мыслью, мыслью ревнивой, любящей и злой, было объяснить отказъ графа зарождающеюся въ немъ любовью къ жен и желаніемъ не разставаться съ нею, и, въ самомъ дл, она въ семь часовъ ухала изъ Тюльери, а два часа спустя, ея мужъ похалъ къ ней, въ улицу Кокъ-Эванъ. Но отсутствіе Шарни продолжалась не долго, ровно въ девять часовъ онъ вернулся во дворецъ, затмъ отказался отъ помщенія въ три комнаты, приготовленнаго для него по приказанію короля, и удовольствовался мансардой, назначенной для его лакея.

Сначала при этихъ размышленіяхъ самолюбіе бдной королевы сильно страдало, но самое строгое разслдованіе доказало ей, что Шарни выходилъ изъ дворца лишь по дламъ службы, и королева, какъ и другіе обитатели дворца, должна была признать, что, посл своего возвращенія въ Парижъ, Шарни почти не покидалъ своей комнаты.

Съ другой стороны было доказано, что Андрэ, посл своего отъзда изъ дворца, еще не показывалась въ немъ.

Значитъ, Андрэ и Шарни видлись всего одинъ разъ впродолженіи одного часа, въ тотъ день, когда ея мужъ отказался отъ поздки въ Туринъ.

Правда, что въ это время Шарни не искалъ также случая увидаться и съ королевой, но, вмсто того, чтобы приписывать это равнодушію, нельзя-ли было напротивъ, объяснить это сильной любовью?

Разв не могъ Шарни, оскорбленный несправедливыми подозрніями королевы, держаться въ отдаленіи не изъ чрезмрной холодности, но изъ чрезмрной любви?

Королева сознавала, что была несправедлива и жестока съ Шарни, несправедлива, упрекнувъ его за го, что въ ужасную ночь на 6 октября онъ остался близъ особы короля, и потомъ, охраняя ее, не забывалъ и объ Андрэ, жестока,— не выказавъ никакого участія къ Шарни, когда онъ увидалъ тло своего брата.

Таковы были чувства королевы относительно Шарни, когда отворились дверь и появился графъ въ безупречномъ мундир дежурнаго офицера.

Но въ его манер держать себя, всегда столь гіубоко почтительной, чувствовалась какая-то холодность, остановившая сердечный порывъ королевы. Она желала оживить въ сердц Шарни вс пріятныя, нжныя и грустныя воспоминанія, связанныя съ послдними четырьмя годами, по мр того, какъ время, то медленное, то быстрое, превращало настоящее въ прошедшее, а будущее въ настоящее.

Шарни поклонился и остановился почти на порог.

Королева бросила взглядъ вокругъ себя, какъ-бы спрашивая, что удерживало молодого человка на другомъ конц комнаты, и сказала, убдясь, что то была одна добрая воля Шарни:

— Подойдите, г-нъ де Шарни, мы здсь одни.

Шарни подошелъ и проговорилъ мягко, но въ то же время такъ твердо, что въ его голос не возможно было уловить ни малйшаго волненія:

— Я къ услугамъ вашего величества.

— Графъ, возразила королева самымъ ласковымъ голосомъ,— разв вы не слышали, что я сказала вамъ, что мы совсмъ одни?

— Слышалъ, государыня, но я не понимаю, какое вліяніе можетъ имть уединеніе на разговоръ подданнаго съ его королевой?

— Когда я послала за вами, графъ, и узнала отъ Вебера, что вы слдуете за нимъ, я подумала, что другъ идетъ говорить со мною.

Горькая улыбка промелькнула на губахъ Шарни.

— Да, графъ, сказала королева,— я понимаю эту улыбку и знаю, что вы мысленно говорите себ. Вы говорите себ, что я была несправедлива въ Версал, а въ Париж капризна.

— Несправедливость или капризъ, государыня, все позволительно женщин, тмъ боле королев.

— Ахъ! Боже мой, другъ мой, сказала Марія-Антуанета со всмъ очарованіемъ, какое она умла придавать своему взгляду и голосу, вы прекрасно знаете, что капризничаетъ-ли женщина, или королева,— королева не можетъ обойтиться безъ васъ, какъ совтника, женщина не можетъ обойтиться безъ васъ, какъ друга.

И она протянула ему свою блую, тонкую руку, немного похудвшую, но все еще достойную служить моделью для скульптора.

Шарни взялъ эту королевскую руку, почтительно поцловавъ ее, хотлъ выпустить, но почувствовалъ, что Марія-Антуанета удерживаетъ его руку.

— Ну, да, сказала бдная женщина,— ну, да, я была несправедлива, боле, чмъ несправедлива, жестока! Вы потеряли на моей служб, дорогой графъ, брата, котораго вы любили почти отцовской любовью. Этотъ братъ умеръ за меня, я бы должна оплакивать его съ вами, но въ то время, ужасъ, гнвъ, ревность, — что хотите, Шарни! я женщина!— остановили слезы на моихъ глазахъ… Потомъ, оставшись одна впродолженіи этихъ десяти дней, когда я не видала васъ, я уплатила вамъ свой долгъ своимъ раскаяніемъ, да вотъ, посмотрите, мой другъ, я и теперь еще плачу.

Марія-Антуанета слегка откинула назадъ свою прекрасную голову, чтобы Шарни могъ увидать дв слезы, чистыя, какъ два брильянта, которыя катились у рта, гд горе начинало прокладывать дв тонкія морщинки.

Ахъ! если бы Шарни могъ знать, сколько слезъ еще должно было послдовать за тми, что катились передъ нимъ, онъ, наврное, въ порыв безпредльнаго состраданія, бросился-бы къ ногамъ королевы и умолялъ о прощеніи за то, въ чемъ она упрекала его.

Но будущее, по вол милосердаго Господа, окутано завсой, которую ни одна рука не можетъ поднять, завсой, за которую не можетъ проникнуть ни одинъ взглядъ раньше времени, а черная матерія, которая по вол судьбы составляла завсу будущаго Маріи-Антуанеты, была еще настолько роскошно вышита золотомъ, что нельзя было принять ее за траурную.

Къ тому же, Шарни еще слишкомъ недавно цловалъ руку короля, чтобы вложить въ поцлуй руки королевы что-либо другое, кром простаго почтенія.

— Поврьте, государыня, сказалъ онъ,— что я очень благодаренъ за воспоминаніе, относящееся ко мн, и за горе, относящееся къ моему брату, къ несчастью, я едва имю время выразить вамъ мою благодарность…

— Какъ это, и что вы хотите сказать? спросила удивленная королева.

— Я хочу сказать, государыня, что черезъ часъ узжаю изъ Парижа.

— Вы узжаете изъ Парижа черезъ часъ?

— Да, государыня.

— О! Боже мой! и вы насъ покидаете, какъ другіе? Вы эмигрируете, г-нъ де Шарни?

— Увы! этимъ жестокимъ вопросомъ ваше величество доказываете мн, что я, безъ своего вдома, конечно, сильно провинился передъ вами!..

— Простите, другъ мой, но вы говорите, что узжаете… Зачмъ вы узжаете?

— Чтобы исполнить порученіе, которое король соблаговолилъ возложить на меня.

— И вы покидаете Парижъ? спросила королева съ тревогой.

— Я покидаю Парижъ, да, государыня.

— На сколько времени?

— Этого я не знаю.

— Но, недлю тому назадъ, вы, кажется, отказались отъ одноіо порученія?

— Это правда, государыня.

— Почему-же, отказавшись недлю назадъ отъ одного порученія, вы принимаете сегодня дчугое?

— Потому, государыня, что въ одну недлю можетъ произойти не мало перемнъ въ жизни человка и, слдовательно, въ его ршеніяхъ.

Королева, повидимому, длала большія усилія надъ своей волей и надъ всмъ своимъ существомъ.

— Вы узжаете… одинъ? спросила она.

— Да, государыня, одинъ.

Марія-Антуанета вздохнула свободно.

Усиліе, сдланное надъ собою, видимо такъ изнурило ее, что она закрыла на секунду глаза и провела батистовымъ платкомъ по лбу.

— Куда же вы узжаете? еще разъ спросила она.

— Государыня, почтительно отвтилъ Шарни,— я знаю, король не иметъ секретовъ отъ вашего величества, спросите сами у своего августйшаго супруга о цли моего путешествія и о самомъ порученіи, и я ни минуты не сомнваюсь, что онъ все сообщитъ вамъ.

Марія-Антуанета открыла глаза и съ удивленіемъ смотрла на Шарни.

— Но зачмъ мн обращаться къ нему, когда я могу узнать это отъ васъ?

— Потому что тайна, которую я уношу съ собою, принадлежитъ королю, а не мн.

— Мн кажется, возразила Марія-Антуанета съ нкоторымъ высокомріемъ, — что, если это тайна короля, то также и королевы?

— Я въ этомъ не сомнваюсь, государыня, отвчалъ съ поклономъ Шарни, — вотъ почему я и осмливаюсь повторить вашему величеству, что король безъ всякаго затрудненія довритъ ее королев.

— Наконецъ, порученіе это во внутрь Франціи, или заграницу?

— Король одинъ можетъ разъяснить это вашему величеству.

— И такъ, проговорила королева съ глубокой грустью, на минуту заглушившей раздраженіе, вызванное сдержанностью Шарни,— и такъ, вы узжаете, вы удаляетесь отъ меня, будете конечно подвергаться опасностямъ, а я не буду даже знать, ни гд вы находитесь, ни какимъ опасностямъ подвергаетесь!

— Государыня, гд бы я ни былъ, вы будете всегда имть во мн врнаго подданнаго, преданное сердце, клянусь въ томъ вашему величеству, какъ ни велики будутъ опасности, какимъ я подвергнусь, он мн покажутся пріятными, такъ какъ я буду подвергаться имъ ради двухъ существъ, которыя я чту больше всего на свт.

Онъ поклонился и только ждалъ, чтобы королева отпустила его.

У королевы вырвался вздохъ, похожій на подавленное рыданіе, и она приложила руку къ горлу, какъ-бы для того, чтобы сдержать нахлынувшія слезы.

— Хорошо, г-нъ де-Шарни, проговорила она,— можете идти…

Шарни снова поклонился и твердыми шагами направился къ двери. Но, едва онъ прикоснулся къ ручк замка, какъ услышалъ восклицаніе:

— Шарни!

Графъ вздрогнулъ и обернулся, сильно поблднвъ.

— Шарни, продолжала Марія-Антуанета, протянувъ ему руки,— подите сюда!

Онъ подошелъ.

— Подите сюда, подойдите поближе, прибавила королева, — посмотрите мн въ лицо… Вы меня больше не любите, правда?

Шарни почувствовалъ, какъ дрожь пробжала но его тлу, съ минуту онъ думалъ, что упадетъ въ обморокъ. Въ первый разъ склонилась передъ нимъ эта высокомрная женщина, эта королева.

При всякихъ другихъ обстоятельствахъ, во всякую другую минуту онъ упалъ бы къ ея ногамъ и сталъ бы умолять о прощеніи, но его поддержало воспоминаніе о томъ, что произошло между нимъ и королемъ, и онъ постарался собрать вс свои силы.

— Государыня, сказалъ онъ, — посл всхъ знаковъ доврія и доброты, какими только что осыпалъ меня король, я оказался бы послднимъ негодяемъ, если бы сталъ уврять васъ въ другихъ чувствахъ, кром моей преданности и почтенія.

— Хорошо, графъ, промолвила королева,— вы свободны, идите.

Одну минуту, Шарни овладло непреодолимое желаніе броситься къ ногамъ королевы, но глубокое благородство его натуры заставило его подавить, если не заглушить окончательно, остатки той любви, какую онъ считалъ потухшей, и которая готова была возгорться въ немъ еще съ большимъ пыломъ и силой чмъ когда либо.

Онъ шатаясь бросился вонъ изъ комнаты, приложивъ одну руку ко лбу, другую къ груди, и бормоча безсвязныя слова, но слова эти, не смотря на всю свою безсвязность, осушили бы слезы отчаянія Маріи-Антуанеты, еслибы она услыхала ихъ, и вызвали бы на уста ея улыбку торжества.

Королева слдила за нимъ глазами, не переставая надяться, что онъ обернется и вернется къ ней.

Но дверь за нимъ затворилась, и она слышала, какъ шаги его постепенно удалялись но передней и корридору.

Прошло минуть пять, какъ онъ скрылся и заглохъ шумъ шаговъ его, а она все смотрла въ одну точку и прислушивалась.

Вдругъ, вниманіе ея было привлечено грохотомъ кареты на двор. Она подбжала къ окну и узнала дорожную карету Шарни, прозжавшую по двору швейцарцевъ и направлявшуюся къ улиц Каруссель.

Она позвонила Вебера.

— Еслибъ я не была плнницей во дворц, сказала она,— и захотла бы пойти на улицу Кокъ-Эранъ, какую дорогу должна бы я была взять?

— Государыня, отвтилъ Веберъ,— вамъ бы слдовало выйти со двора швейцарцевъ и повернуть въ улицу Каруссель, потомъ пойти по улиц Сентъ-Оноре до…

— Хорошо… довольно…— Онъ похалъ проститься съ нею, прошептала она.

Она прижала на минуту свой пылающій лобъ съ холодному стеклу.

— О! я непремнно должна знать всю правду, продолжала она тихо.

— Веберъ, прибавила она громко, — ты пойдешь въ улицу Кокъ-Эранъ, No 9, къ графин Шарни, и скажешь ей,— что я желаю говоритъ съ нею сегодня вечеромъ.

— Простите, государыня, возразилъ лакей,— но, мн кажется, что ваше величество распорядились своимъ вечеромъ, пригласивъ къ себ г-на доктора Жильбера?

— А! это правда, проговорила королева колеблясь.

— Какъ теперь прикажете, ваше величество?

— Откажи доктору Жильберу и попроси его придти завтра утромъ.

— Да, прибавила она тихо, — отложимъ на завтра политику. Къ тому-же, мой разговоръ съ г-жей де-Шарни можетъ имть нкоторое вліяніе на мое ршеніе.

И она отпустила Вебера.

XXIII.
Мрачный горизонтъ.

Королева ошибалась. Шарни не похалъ къ графин. Онъ направился на королевскую почтовую станцію, чтобы велть запрячь въ свою карету почтовыхъ лошадей.

Но пока ихъ запрягали, онъ вошелъ къ смотрителю станціи, попросилъ перо, чернилъ и бумаги, написалъ графин письмо и поручилъ отнести его по адресу лакею, который долженъ былъ отвести домой его лошадей.

Графиня полулежа на диван, въ углу гостиной, читала это письмо, когда Веберъ, по праву

людей, являющихся отъ короля или королевы, вошелъ къ ней безъ предварительнаго доклада.

— Господинъ Веберъ, сказала горничная, отворяя дверь.

Въ ту же минуту появился и Веберъ.

Графиня поспшно сложила письмо, которое держала въ рук, и прижала его къ своей груди, точно лакей королевы пришелъ затмъ, чтобы отнять его у нея.

Веберъ передалъ свое порученіе по нмецки: для него всегда было большимъ удовольствіемъ говорить на своемъ родномъ язык, что касается Андрэ, то она выучилась ему въ юности, а благодаря десятилтней близости къ королев стала говорить на немъ какъ на своемъ родномъ. Теперь онъ былъ лишенъ возможности поговорить съ Андрэ по нмецки, и эта была одна изъ причинъ, почему достойный нмецъ такъ жаллъ объ отъзд Андрэ изъ дворца.

Поэтому онъ сильно настаивалъ, — надясь, конечно, что свиданіе приведетъ къ примиренію — чтобы Андрэ непремнно явилась во дворецъ, и нсколько разъ повторялъ, что королева отложила пріемъ доктора Жильбера, назначенный на этотъ вечеръ, чтобы имть вечеръ въ своемъ распоряженіи.

Андрэ просто отвтила, что явится къ услугамъ ея величества.

Веберъ вышелъ: графиня просидла съ минуту неподвижно, закрывъ глаза, точно хотла изгнать изъ своего ума всякую постороннюю мысль, и только, когда это удалось ей, она взялась за письмо.

Прочитавъ его, она нжно его поцловала и спрятала къ себ на грудь.

— Да хранитъ васъ Богъ, свтъ моей жизни! проговорила она съ грустной улыбкой.— Я не знаю, гд вы находитесь, но Богу это извстно, а мои молитвы найдуть путь къ Богу.

Затмъ, хотя она не могла угадать, зачмъ королева потребовала ее къ себ, она стала ждать времени отправленія въ Тюльери безъ нетерпнія, какъ и безъ страха.

Совсмъ въ другомъ настроеніи была королева. Будучи до нкоторой степени плнницей въ своемъ дворц, она въ нетерпніи бродила отъ павильона Флоры къ павильону Марсанъ.

Графъ Прованскій, именуемый при двор Monsieur, помогъ ей убить одинъ часъ. Онъ явился въ Тюльери, чтобы узнать, какъ Фавра былъ принятъ королемъ.

Королева не знала, въ чемъ заключалась цль поздки Шарни. Поэтому она очень настаивала на пути спасенія, предложенномъ Фавра, и связала короля гораздо боле чмъ онъ того хотлъ, сказавъ Monsieur, чтобы онъ продолжалъ приготовленія и что, когда настанетъ время, она все возьметъ на себя.

Monsieur, съ стороны стороны, былъ веселъ и доврчиво смотрлъ на будущее. Заемъ, о которомъ онъ велъ переговоры съ генуэзскимъ банкиромъ, вполн удался, и наканун Фавра, посредникъ въ этомъ займ, вручилъ ему два милліона. Изъ этихъ денегъ Monsieur могъ заставить Фавра взять всего сотню луидоровъ, ршительно необходимыхъ для того, чтобы подстрекнуть усердіе двухъ негодяевъ, въ преданности которыхъ Фавра былъ вполн увренъ и которые должны были помогать ему въ похищеніи короля.

Фавра хотлъ дать Monsieur справки насчетъ этихъ двухъ людей, но Monsieur, со свойственной ему осторожностью, не только отказался ихъ видть, но даже узнать ихъ имена.

Monsieur держалъ себя такъ, точно будто ни о чемъ не имлъ понятія. Онъ давалъ деньги Фавра, потому что Фавра прежде служилъ у него, но не зналъ и не желалъ знать, какое употребленіе длалъ Фавра изъ его денегъ.

Къ тому же, какъ мы уже говорили, въ случа отъзда короля, Monsieur долженъ былъ остаться въ Париж. Онъ длалъ видъ, что не принимаетъ никакого участія въ заговор, и всмъ жаловался, что семья его находится въ загон. Онъ нашелъ средство пріобрсти большую популярность,— любовь къ королямъ еще таилась въ сердцахъ большинства французовъ,— поэтому было весьма вроятно, что онъ могъ быть сдланъ регентомъ, какъ это говорилъ Людовикъ XVI Шарни.

Въ случа, еслибы похищеніе короля не удалось, Monsieur сталъ бы уврять, что ему ничего не было извстно, онъ отъ всего отрекся бы, или ухалъ бы въ Туринъ къ графу д’Артуа и къ принцамъ Конде, захвативъ съ собою оставшіеся у него полтора милліона франковъ чистыми деньгами.

Когда ушелъ Monsieur, королева провела часъ у г-жи де-Ламбаль. Бдная принцесса была готова пожертвовать жизнью для королевы, что она впослдствіи и доказала. Но Марія-Антуанета прибгала къ ней только тогда, когда никого другого не было подъ рукой и постоянно бросала ее, чтобы перенести свое измнчивое благоволеніе то на Андрэ, то на г-жу Полиньякъ. Но королева хорошо знала принцессу: ей стоило сдлать одинъ шагъ на встрчу къ этому истинному другу, чтобы та бросилась къ ней съ распростертыми объятіями и открытымъ сердцемъ.

Въ Тюльери, посл возвращенія изъ Версаля, принцесса Ламбаль занимала павильонъ Флоры, гд держала салонъ для королевы, какъ г-жа Полиньякъ въ Тріанон. Всякій разъ, какъ у королевы было большое горе или сильная тревога, она отправлялась къ г-ж де-Ламбаль, такъ какъ чувствовала, что тамъ ее искренно любятъ. Она, даже, не длилась своимъ горемъ съ кроткой молодой женщиной, а только клала свою голову къ ней на плечо, и слезы, лившіяся изъ глазъ королевы, смшивались съ слезами принцессы.

Потомъ, цлый часъ ушелъ на обдъ. Обдъ былъ семейный, съ г-жей Елизаветой, съ принцессой Ламбаль и съ дтьми.

За. обдомъ король и королева казались озабоченными. Каждый изъ нихъ нчто таилъ отъ другого: королева — дло Фавра: король — дло Булье. Въ противоположность королю, предпочитавшему быть обязаннымъ своимъ спасеніемъ всему, даже революціи, но только не иностранцамъ, королева предпочитала всмъ и всему иностранцевъ.

Впрочемъ, надо сознаться, что т, кого французы называли иностранцами, для королевы были родные. Какъ могла она сравнивать народъ, убивавшій ея солдатъ, женщинъ, пришедшихъ оскорблять ее въ Версаль, мужчинъ, хотвшихъ убить ее въ ея покояхъ, толпу, назвавшую ее Австріячкой, съ королями, у которыхъ она просила помощи, съ Іосифомъ II, своимъ братомъ, съ Фердинандомъ I, своимъ зятемъ, съ Карломъ IV, своимъ двоюроднымъ братомъ со стороны короля, съ которымъ онъ былъ въ боле близкомъ родств, чмъ съ Орлеанами и Конде?

Поэтому, королева не видла въ этомъ бгств преступленія, въ чемъ ее впослдствіи такъ обвиняли, напротивъ, она видла въ немъ единственное средство сохранить королевское достоинство, а, въ возвращеніи съ военной силой, на что она надялась, она видла единственное средство смыть съ себя вс страшныя оскорбленія, ею полученныя.

Читатель видлъ, что творилось въ душ короля, онъ не доврялъ ни королев, ни принцамъ. Онъ совсмъ не былъ такъ преданъ королев, какъ многіе полагали, хотя и былъ нмецъ по матери, но нмцы не считаютъ австрійцевъ нмцами.

Нтъ, король былъ преданъ одному духовенству.

Онъ утвердилъ вс декреты противъ королей, противъ принцевъ и противъ эмигрантовъ, но наложилъ свое veto на декретъ противъ священниковъ.

Изъ за священниковъ онъ шелъ на сильный рискъ 20 іюня, выдержалъ натискъ 10 августа, и пострадалъ 21 января.

Папа, не будучи въ состояніи сдлать его святымъ, сдлалъ его, все-таки, мученикомъ.

Противъ своего обыкновенія, королева, въ этотъ день, не долго оставалась съ своими дтьми. Она чувствовала, что, такъ какъ сердце ея не принадлежало всецло ихъ отцу, то она не иметъ права на ласки дтей. Только одно женское сердце, это таинственное вмстилище страстей и раскаянія, только оно одно знаетъ и понимаетъ эти странныя противорчія.

Королева рано удалилась къ себ и заперлась. Она сказала, что ей надо писать письма и приставила Вебера къ своимъ дверямъ.

Впрочемъ, король не обратилъ вниманія на ея удаленіе, онъ самъ былъ озабоченъ событіями, мене важными, правда, но довольно серьезными, которыя угрожали Парижу, и о которыхъ начальникъ провинціи пришелъ ему доложить.

Вотъ эти событія въ двухъ словахъ.

Какъ мы видли, національное собраніе объявило себя неразлучнымъ съ королемъ и, съ возвращеніемъ короля въ Парижъ, оно перехало туда-же.

Пока залъ Манежа, предназначавшійся для него, не былъ готовъ, оно засдало въ дом архіепископа.

Тамъ, простымъ декретомъ, оно измнило титулъ короля, прежній титулъ: король Франціи и Наварры оно замнило: король французовъ. Оно уничтожило королевскую формулу: ‘Полностью нашего знанія и нашего всемогущества…’ и вмсто нея утвердило слдующую: ‘Людовикъ, Божьей милостью и по конституціонному закону государства’…

Изъ этого видно, что національное собраніе, какъ вс парламентныя собранія, часто занималось пустяками, тогда какъ ему слдовало заниматься боле серьезными вещами.

Напримръ, ему-бы слдовало заняться продовольствіемъ Парижа, буквально умиравшаго гъ голода.

Возвращеніе изъ Версаля и водвореніе въ Тюльери Булочника, Булочницы и маленькаго поваренка не произвели ожидаемаго дйствія. Чувствовался прежній недостатокъ въ хлб и мук.

У дверей булочныхъ ежедневно происходили сборища и давали поводъ къ сильнымъ безпорядкамъ. Но какъ предотвратить эти сборища?

Право собраній было признано объявленіемъ правъ гражданъ.

Но собраніе ничего этого не знало. Его членамъ не приходилось стоять въ хвост у дверей булочныхъ, и когда нкоторымъ изъ нихъ случалось проголодаться, они всегда были уврены въ томъ, что найдутъ въ ста шагахъ отъ мста своихъ засданій свжія булочки у булочника Франсуа, въ улиц Marche-Palu, въ округ собора Богоматери, который разъ семь — восемь въ день пекъ свжій хлбъ и приберегалъ особыя булочки для господъ членовъ собранія.

Начальникъ полиціи докладывалъ королю свои опасенія, чтобы эти безпорядки не превратились въ мятежъ. Въ это самое время Веберъ отворилъ дверь кабинета королевы и доложилъ вполголоса.

— Графиня Шарни.

XXIV.
Жена безъ мужа — возлюбленная безъ возлюбленнаго.

Хотя королева сама вызвала къ себ Андрэ и, слдовательно, ожидала ея прихода, она вздрогнула, услыхавъ ея имя.

Дло въ томъ, что королева не могла не сознавать, что съ перваго дня ихъ знакомства еще молодыми двушками въ замк Таверней, не смотря на ея дружбу къ Андрэ и оказанныя ей услуги, она, Марія-Антуанета, всегда оставалась въ долгу у Андрэ.

А между тмъ ничто такъ не тяготитъ королей, какъ подобныя обязательства, въ особенности, когда съ ними связываются чувства, хранимыя въ самыхъ глубокихъ тайникахъ сердца.

Поэтому королева, пославшая за Андрэ, чтобы осыпать ее упреками, увидя ее передъ собою, помнила только о томъ, чмъ была ей обязана.

Что касается Андрэ, то она была все та-же: холодная, спокойная, чистая, какъ алмазъ, но также державшая на сторож и неуязвимая.

Королева съ минуту колебалась, какъ назвать ей блый призракъ, выступившій изъ темноты двери въ полумракъ ея комнаты и медленно приближавшійся къ мсту, освщенному тремя свчами канделябра, стоявшаго на столик, подл ея дивана.

Наконецъ она протянула руку своей бывшей пріятельниц.

— Добро пожаловать, Андрэ, сегодня, какъ и всегда, сказала она.

Какъ ни сильна была Андрэ и какъ ни подготовлена съ этому свиданію, она въ свою очередь вздрогнула. Эти слова королевы ей напоминали тонъ, какимъ она обращалась къ ней будучи дофиной.

— Нужно-ли мн уврять ваше величество, отвчала Андрэ съ своей всегдашней прямотой,— что еслибы вы всегда такъ говорили со мною, то вамъ не пришлось бы посылать за мною за стны дворца, занимаемаго вашимъ величествомъ?

Королева поспшила воспользоваться этими словами Андрэ.

— Увы! сказала она, — вы бы должны понятъ меня, Андрэ, вы, такая прекрасная, чистая, цломудренная, сердц ваше еще не смущала ненависть, а душу вашу не волновала любовь, грозныя тучи могутъ совсмъ покрыть васъ и скрыть изъ глазъ, какъ звзду, но, при первомъ порыв втра, вы снова появитесь на неб еще боле блестящей и лучезарной! Вс женщины, даже самыя высокопоставленныя, не могутъ имть вашей невозмутимой ясности, въ особенности я, я, обратившіяся къ вамъ за помошью, которую вы такъ великодушно оказали мн…

— Вы говорите, государыня, о времени, забытомъ мною, я полагала, что вы сами давно перестали вспоминать о немъ.

— Вашъ отвтъ суровъ, Андрэ, тмъ не мене я заслужила его, и вы правы, правда, пока я была счастлива, я не вспоминала о вашемъ самоотверженіи, происходило это, быть можетъ оттого, что я не имла никакой человческой возможности, несмотря, даже, на свой высокій санъ, расплатиться съ вами. Вроятно, вы считаете меня неблагодарной, Андрэ, но то, что вы принимали за неблагодарность, было лишь безсиліемъ.

— Я имла бы право васъ обвинять, государыня, еслибы я чего-нибудь желала, о чемъ-нибудь просила, а вы не захотли бы исполнить моего желанія, отвергли бы мою просьбу, но какъ могу я жаловаться на ваше величество, если я ничего не желала, ни о чемъ не просила?

— Хотите знать правду, дорогая Андрэ? вотъ это-то равнодушіе къ вещамъ сего міра и ужасаетъ меня въ васъ, да, вы мн кажетесь существомъ сверхчеловческимъ, созданіемъ другой сферы, занесеннымъ и брошеннымъ къ намъ вихремъ, какъ т камни, падающіе къ намъ неизвстно съ какого солнца… Поэтому, въ первую минуту длается страшно за свою слабость при столкновеніи съ существомъ, не знающимъ слабостей, но потомъ успокоиваешься, говоря себ, что высшая снисходительность неразлучна съ высшимъ превосходствомъ: что душу свою слдуетъ омывать въ самомъ чистомъ источник, и въ минуту великаго горя всякій сдлалъ бы то, что сдлала теперь я, Андрэ, т. е. послалъ бы на этимъ сверхчеловческимъ существомъ, порицанія котораго представлялись столь страшными, и попросилъ бы у него утшенія.

— Увы! государыня, если вы, дйствительно, этого просите у меня, то я очень боюсь, что результатъ не оправдаетъ вашихъ ожиданій.

— Андрэ! Андрэ! вы забываете, при какихъ ужасныхъ обстоятельствахъ вы уже разъ меня поддержали и утшили!

Андрэ видимо поблднла. Королева, видя, что она покачнулась и закрыла глаза, какъ будто ей длалось дурно, протянула руку, чтобы посадить ее на диванъ рядомъ съ собою, но Андрэ осталась стоять.

— Государыня, сказала она,— еслибы вы имли состраданіе къ своей врной подданной, вы бы избавили ее отъ воспоминаній, которыя ей почти удалось изгнать. Плохая утшительница та, что не просить утшенія ни у кого, даже у Господа Бога, такъ какъ сомнвается, чтобы даже самъ Богъ могъ послать утшеніе въ нкоторыхъ горестяхъ.

Королева устремила на Андрэ свой ясный и проницательный взглядъ.

— Нкоторыя горести! проговорила она, — но значитъ, у васъ есть еще и другія горести, кром тхъ, что вы поврили мн?

Андрэ не отвчала.

— Послушайте, продолжала королева,— настало время намъ объясниться, и для этого-то я и позвала васъ. Вы любите г-на де-Шарни?

Андрэ поблднла какъ полотно, но молчала.

— Вы любите г-на де-Шарни? повторила королева.

— Да!..

Королева вскрикнула, какъ раненая львица.

— О! проговорила она,— я догадывалась… Съ какихъ поръ вы его любите?

— Съ тхъ поръ, какъ увидала его.

Королева съ испугомъ отодвинулась отъ этой мраморной статуи, въ которой вдругъ обнаружилась душа.

— О! сказала она,— и вы молчали?

— Вы это знаете лучше, чмъ кто-либо.

— Отчего вы молчали?

— Оттого, что я замтила вашу любовь къ нему.

— Ужъ не хотите ли вы этимъ сказать, что вы его любили боле, чмъ я, такъ какъ я ничего не замчала?

— А! вымолвила Андрэ съ горечью,— вы ничего не замчали потому, что онъ любилъ васъ.

— Да… и я замчаю теперь потому, что онъ боле не любитъ меня. Вы это хотите сказать, не такъ ли?

Андрэ не отвчала.

— Отвчайте же! сказала королева, схвативъ ее за локоть,— сознайтесь, что онъ меня больше не любитъ!

Андрэ не отвтила ни словомъ, ни жестомъ, ни знакомъ.

— Право, это невыносимо!.. воскликнула королева.— Убейте меня сейчасъ же, сказавъ, что онъ меня боле не любитъ!.. Ну, онъ меня боле не любить, правда?..

— Любовь или равнодушіе графа Шарни не мои тайны, не мн разоблачать ихъ.

— О! его тайны… не только его одного! и я подозрваю, что онъ сдлалъ васъ своей повренной? спросила королева съ горечью.

— Никогда графъ Шарни не говорилъ мн ни слова о своей любви, ни о своемъ равнодушіи къ вамъ.

— Даже сегодня утромъ?

— Я не видла сегодня графа Шарни.

Королева устремила на Андрэ взглядъ, желавшій проникнуть въ самую глубину ея сердца.

— Вы хотите сказать, что не знаете объ отъзд графа?

— Я не хочу этого сказать.

!!!!!!!!!Пропуск 295-299

намъ не пришлось видть у себя этой соперницы, нашей прежней пріятельницы, которая ничего не поняла, ни о чемъ не догадалась, и пріхала въ ваше уединеніе просить васъ… о чемъ?… во имя старинной дружбы, которую страданія не могли охладить, во имя спасенія ея чести, какъ супруги и какъ королевы, сдлаться женою… кого?… того самаго человка, кого вы обожали уже цлыхъ три года!— женою безъ мужа, конечно: стать ширмой, скрывающей отъ взглядовъ толпы чужое счастье, какъ саванъ скрываетъ трупъ отъ міра живыхъ,— васъ не заставило, не скажу состраданіе — ревнивая любовь не знаетъ ни состраданія ни милосердія — вамъ это хорошо извстно, государыня, вамъ, принесшей меня въ жертву — но долгъ согласиться на это безпредльное самоотверженіе, вы не слышали, какъ священникъ спрашивалъ васъ, соглашаетесь ли вы быть женою человка, который никогда не будетъ вашимъ мужемъ, вы не чувствовали, какъ этотъ человкъ надвалъ вамъ на палецъ золотое кольцо, символъ вчнаго союза, но для васъ представлявшее только простое украшеніе, вамъ не пришлось разстаться съ вашимъ супругомъ черезъ часъ посл свадьбы, чтобы увидть его снова… любовникомъ вашей соперницы!.. Ахъ, государыня, государыня, повторяю, эти три года, были для меня ужасными годами!..

Королева приподняла свою ослабвшую руку и протянула ее Андрэ. Та отняла свою.

— Я ничего не общала, продолжала она,— и вотъ, что я сдлала, вы же, государыня, общали мн дв вещи…

— Андрэ! Андрэ! умоляла королева.

— Вы мн общали не видться боле съ г-номъ де-Шарни, общаніе, тмъ боле священное, что я не тробовала его отъ васъ.

— Андрэ!

— Потомъ, вы мн общали, — о! это было общаніе письменное, вы мн общали обращаться со мною, какъ съ вашей сестрой — общаніе, тмъ боле священное, что я не домогалась его.

— Андрэ!

— Должна ли я вамъ напомнить точныя выраженія этого общанія, даннаго вами въ торжественную минуту, когда я пожертвовала для васъ своей жизнью, больше чмъ жизнью… своей любовью!.. т. е. моимъ счастіемъ въ этомъ мір и моимъ спасеніемъ въ томъ?… Да, моимъ душевнымъ спасеніемъ, потому что можно гршить не одними лишь дяніями, а кто меня увритъ, что Господь простить мн мои безумныя желанія, мои нечестивые обты? И вотъ, въ ту минуту, какъ я всмъ пожертвовала для васъ, вы дали мн записку, я еще вижу эту записку, каждая буква ея точно огненная стоитъ у меня передъ глазами, вотъ ея содержаніе:

‘Андрэ, вы спасли меня! Вы мн возвратили честь, моя жизнь принадлежитъ вамъ! Во имя этой чести, во имя всего, что такъ дорого обошлось вамъ, клянусь, что вы можете называть меня своей сестрой: попробуйте, вы не увидите румянца на моемъ лиц.’

‘Вручаю вамъ эту записку, залогъ моей благодарности, это приданое, которымъ я надляю васъ’.

‘Ваiе сердце благородне всхъ сердецъ, оно вполн оцнитъ сдланный мною вамъ подарокъ.

‘Марія-Антуанета’.

Королева грустно вздохнула.

— О! я понимаю, говорила Андрэ,— вы думали, что я забыла объ этой записк, такъ какъ я сожгла ее?… Нтъ, нтъ, вы видите, что я запомнила каждое ея слово и, но мр того, какъ вы переставали вспоминать о ней… о! я все боле о ней думала…

— Ахъ! прости меня, прости меня, Андрэ… Я думала, что онъ любитъ тебя!

— Вы вообразили, что, по законамъ любви, если онъ сталъ меньше любить васъ, то значить долженъ полюбить другую?

Андрэ такъ страдала, что, въ свою очередь, сдлалась жестокой.

— И ни также, и вы замтили, что онъ мене любитъ меня?… воскликнула королева съ большимъ горемъ.

Андрэ ничего не отвтила. Она только посмотрла на королеву, и что то въ род улыбки промелькнуло по ея губамъ.

О, Боже! что надо длать, чтобы удержать эту любовь, то есть самую жизнь, покидающую меня? О! если ты это знаешь, Андрэ, мой другъ, моя сестра, скажи мн, прошу тебя, умоляю…

И королева протянула об руки Андрэ. Та отступила на шагъ.

— Разв я могу это знать, я, которую онъ никогда не любилъ?

— Да, но онъ можетъ полюбить тебя… Настанетъ день, когда онъ можетъ упасть къ твоимъ ногамъ, покаяться въ прошломъ, умолять о прощеніи за все, что онъ заставилъ тебя выстрадать, а страданія такъ скоро забываются въ объятіяхъ того, кого любишь! прощеніе такъ скоро дается тому, кто заставилъ насъ страдать!

— Ну, что же, еслибъ это несчастіе и случилось,— да, вроятно, это было бы несчастій для насъ обоихъ,— то вы забываете, что, прежде чмъ сдлаться женою Шарни, я должна сообщить ему одну тайну… сдлать признаніе… тайну ужасную, признаніе убійственное, оно немедленно убьетъ ту любовь, которой вы такъ боитесь… вы забываете, что я еще должна буду разсказать ему то, что разсказала вамъ?…

— Вы бы ему разсказали, что были изнасилованы Жильберомъ?… Вы бы ему сказали, что у васъ есть ребенокъ?…

— О! да, за кого же вы меня принимаете, государыня, если высказываете подобное сомнніе?

Королева съ облегченіемъ вздохнула.

— И такъ, сказала она,— вы ничего не будете предпринимать для того, чтобы привлечь къ себ г-на де-Шарни?

— Ничего, государыня, и въ будущемъ не боле, чмъ въ прошедшемъ.

— Вы ему не скажете и не заставите его догадаться, что любите его?

— Нтъ, если только онъ самъ не придетъ сказать мн, что любитъ меня.

— А если онъ придетъ сказать намъ, что любитъ васъ, или вы сознаетесь ему въ своей любви, вы мн клянетесь…

— О! государыня! перебила Андрэ королеву.

— Да, да, вы правы, Андрэ, моя сестра, мой другъ, и я несправедлива, требовательна, жестока. О! но когда я разомъ лишаюсь всего, друзей, власти, незапятнанной репутаціи, я бы хотла чтобы, по крайней мр, эта любовь, ради которой я готова пожертвовать добрымъ именемъ, властью, друзьями, я бы хотла, чтобы хоть только эта любовь осталась у меня.

— А теперь, государыня, сказала Андрэ съ ледяной холодностью, покинувшей ее только на минуту, когда она говорила о своихъ страданіяхъ, желаете вы получить отъ меня какія нибудь новыя свднія… дать мн какое нибудь новое приказаніе?

— Нтъ, ничего, благодарю. Я хотла вернуть вамъ свою дружбу, но вы отказываетесь отъ нея… Прощайте, Андрэ, по крайней мр, унесите съ собою мою благодарность.

Андрэ сдлала жестъ рукою, которымъ, казалось, отстраняла это второе чувство, какъ оттолкнула первое, и, посл холоднаго и глубокаго реверанса, вышла, медленная и безмолвная какъ привидніе.

— О! ты съ своей ледяной тлесной оболочки, съ своимъ золотымъ сердцемъ и пламенной душой, ты права, что не желаешь ни моей благодарности, ни моей дружбы, такъ какъ я чувствую, и прошу Господа простить мн это, я чувствую, что ненавижу тебя, какъ еще никогда никого не ненавидла… Если онъ уже не любить тебя… о! я вполн уврена, что современемъ полюбитъ!…

Затмъ, она позвала Вебера.

— Веберъ, ты видлъ доктора Жильбера?

— Точно такъ, ваше величество.

— Въ которомъ часу онъ придетъ завтра?

— Въ десять часовъ утра, государыня.

— Хорошо, Веберъ, предупреди моихъ горновыхъ, что я лягу безъ нихъ, мн нездоровится, я утомлена и желаю, чтобы меня не будили завтра до десяти часовъ… Первый и единственный, кого я приму завтра, будетъ докторъ Жильберъ.

XXV.
Булочникъ Франсуа.

Мы не станемъ описывать, какъ об женщины провели ночь.

Въ девять часовъ утра мы находимъ королеву блдною, съ глазами красными отъ слезъ и безсонницы. Въ восемь часовъ, то есть почти на разсвт — такъ какъ это было въ тотъ грустный періодъ года, когда дни коротки и темны, въ восемь часовъ она встала съ постели, гд напрасно искала отдыха въ первые часы ночи, а въ послдніе нашла лишь лихорадочный и безпокойный сонъ.

Хотя, по данному ею приказанію, никто не осмливался входить къ ней, но съ нкотораго времени она слышала вокругъ своей комнаты постоянную ходьбу, говоръ и продолжительный шопотъ.

Королева оканчивала свой туалетъ, когда пробило девять.

Среди всего этого неяснаго шума въ корридорахъ, она услышала голосъ Вебера, старавшагося водворить тишину.

Она позвала своего врнаго лакея.— Моментально весь шумъ стихъ.

Дверь отворилась.

— Въ чемъ дло, Веберъ? спросила королева — что случилось во дворц и что значитъ это волненіе?

— Государыня, въ старомъ город, кажется, не все спокойно.

— Не спокойно! отчего?

— Еще неизвстно, государыня, говорятъ только, что тамъ начинается бунтъ изъ за хлба.

Прежде, королев не пришло бы въ голову, что бываютъ люди, умирающіе съ голода, но, съ тхъ поръ, какъ, во время путешествія изъ Версаля, дофинъ просилъ у нея хлба, а она не могла его дать ему, она поняла, что значить нужда и голодъ.

— Бдные люди! проговорила она и, вспомнивъ слова, слышанныя ею въ дорог и объясненіе ихъ, данное Жильберомъ, она прибавила:— они видятъ теперь, что ни булочникъ, ни булочница не виноваты, если у нихъ нтъ хлба.

— Можно опасаться чего-нибудь серьезнаго? спросила она.

— Не съумю вамъ сказать, государыня. Вс слухи противорчатъ одинъ другому.

— Въ такомъ случа, сбгай въ старый городъ, Веберъ, это не далеко отсюда, взгляни на все собственными глазами, и приди доложить мн.

— А докторъ Жильберъ? спросилъ лакей.

— Предупреди Кампану или Мизри, что я жду его, и та или другая проведутъ его.

Когда Веберъ уже выходилъ, она бросила ему послднее приказаніе.

— Скажи, чтобы его не заставили ждать, Веберъ: ему всегда все извстно, и онъ объяснитъ намъ въ чемъ дло.

Выйдя изъ дворца, Веберъ прошелъ мостъ, повернулъ на лво, по направленію, откуда несся шумъ и, слдуя за толпою, дошелъ до паперти собора Богоматери.

Чмъ ближе онъ приближался къ старому Парижу, тмъ толпа увеличивалась, а съ нею возростали и крики.

Среди этихъ криковъ или, скоре, воя, раздавались грозные голоса, вопившіе:

— Это душегубецъ! Смерть ему! На фонарь! на фонарь!

Тысячи людей, даже не знавшихъ въ чемъ дло, и между ними женщины, доврчиво повторяли эти слова, въ ожиданіи одного изъ тхъ зрлищъ, что заставляютъ трепетать отъ радости сердца толпы:

— Душегубецъ! Смерть ему! На фонарь!

Вдругъ поднялась такая толкотня и давка, какая бываетъ, когда одинъ потокъ народа встрчается съ другимъ, и Веберъ увидалъ новую толпу, нахлынувшую съ улицы Шануанессъ, а среди нея какого-то несчастнаго въ разорванной одежд, отбивавшагося отъ своихъ мучителей.

Вотъ на него-то и обрушилась злоба всего народа: къ нему-то относились вс крики, вопли, угрозы.

Одинъ человкъ защищалъ его отъ толпы, только онъ одинъ осмлился бороться съ этимъ человческимъ потокомъ.

Тотъ, кто взялъ на себя этотъ подвигъ милосердія, превышающій силы десяти, двадцати, ста человкъ, былъ Жильберъ.

Правда, что нкоторые въ толп узнали его и кричали:

‘Это докторъ Жильберъ, патріотъ, другъ г-на Лафайета и г-на Бальи. Послушаемъ, что говоритъ докторъ Жильберъ’.

Эти крики произвели нкоторое затишье между двумя взрывами бури.

Веберъ воспользовался имъ, чтобы пробраться къ доктору, что ему удалось сдлать съ большимъ трудомъ.

— Господинъ Жильберъ, позвалъ лакей.

Жильберъ обернулся.

— А! это вы, Веберъ! сказалъ онъ и знакомъ подозвалъ его къ себ.

— Подите сказать королев, проговорилъ онъ тихо,— что я приду позже, чмъ она меня ожидаетъ. Я долженъ спасти этого человка.

— О! да, да, сказали, несчастный, услыша эти послднія слова, вы меня спасете, не правда-ли, докторъ? Скажите имъ, что я невиненъ! скажите, что моя молодая жена беременна!.. клянусь, что я не укрывалъ хлба, докторъ.

Но, точно будто эта жалоба и мольба несчастнаго усилили полупотухшую ненависть и гнвъ, крики возобновились, и угрозы стали переходить въ дйствіе.

— Друзья мои! закричалъ Жильберъ,— этотъ человкъ французъ, такой-же гражданинъ, какъ вы, нельзя, не должно убивать человка, не выслушавъ его. Отведите его въ округъ, а тамъ разберутъ.

— Да! закричали нсколько голосовъ, принадлежавшихъ тмъ, кто узналъ доктора.

— Господинъ Жильберъ, сказалъ лакей королевы:— держитесь хорошенько, я предупрежу офицеровъ округа… Округъ въ двухъ шагахъ, черезъ пять минуть они будутъ здсь.

Онъ отошелъ и потерялся въ толп, не дождавшись одобренія Жильбера.

Между тмъ, человкъ пять подошли на помощь къ доктору и сдлали изъ своихъ тлъ родъ оплота для несчастнаго, которому угрожалъ гнвъ толпы.

Какъ ни слабъ былъ этотъ оплотъ, но онъ на минуту удержалъ убійцъ, продолжавшихъ покрывать своими криками голосъ Жильбера и голоса добрыхъ гражданъ, присоединившихся къ нему.

Къ счастью, черезъ пять минутъ въ толп образовалось движеніе и послышалось:

— Офицеры округа! офицеры округа!

Передъ офицерами округа угрозы умолкли, толпа разступилась. Убійцы, вроятно, тогда еще не получали пароля.

Несчастнаго отвели въ Ратушу.

Онъ ухватился за доктора, держалъ его за руку, не хотлъ отпускать его отъ себя.

Что это былъ за человкъ?

Это былъ бдный булочникъ, Дени Франсуа, тотъ самый, что снабжалъ маленькими хлбцами членовъ собранія.

Утромъ того дня, одна пожилая женщина вошла въ его магазинъ въ ту минуту, какъ онъ только что продалъ весь испеченный хлбъ и начиналъ печь новый.

Пожилая женщина спросила хлба.

— Его больше нтъ у меня, сказалъ Франсуа,— но подождите, пока испечется свжій, и вы первая получите его.

— Я хочу сейчасъ-же, вотъ деньги, возразила женщина.

— Но увряю васъ, что больше нтъ хлба, сказалъ булочникъ.

— Дайте мн самой посмотрть.

Она вошла, стала повсюду шарить, открывать шкафы и въ одномъ нашла три вчерашнихъ хлба по четыре фунта каждый, которые рабочіе оставили для себя.

Взявъ одинъ изъ нихъ, она вышла, не заплативъ за него и, на требованіе денегъ булочникомъ, стала возмущать противъ него народъ, крича, что Франсуа душегубецъ и укрываетъ половину испеченнаго хлба.

Названіе душегубецъ осуждало почти на врную смерть того, на кого оно падало.

Въ кабачк напротивъ сидлъ въ это время бывшій драгунскій вербовщикъ, по имени Цвтъ-Терновника: онъ выбжалъ изъ кабака и пьянымъ голосомъ сталъ повторять крики старухи.

На этотъ двойной крикъ сбжался народъ, справился въ чемъ дло, и повторяя т-же крики, бросился на лавку булочника, оттолкнулъ стражу изъ четырехъ человкъ, приставленныхъ полиціей къ его двери, какъ и къ дверямъ его собратій, разсыпался по магазину и, кром двухъ черствыхъ хлбовъ, указанныхъ старухой, нашелъ десять дюжинъ маленькихъ свжихъ хлбцовъ, оставленныхъ для депутатовъ, засдавшихъ въ дом архіепископа, въ ста шагахъ оттуда.

Это погубило несчастнаго, и уже не одинъ, а сто, двсти, тысяча человкъ кричали: ‘Душегубецъ!’

Цлая толпа завыла: ‘На фонарь!’

Въ эту минуту докторъ возвращался отъ своего сына, котораго онъ отвелъ къ аббату Берардье, въ коллежъ Людовика Великаго. Привлеченный шумомъ, онъ увидлъ толпу народа, требовавшаго смерти одного человка, и бросился ему на помощь.

Въ нсколькихъ, словахъ Франсуа разсказалъ ему въ чемъ дло, онъ призналъ невинность булочника и постарался спасти его.

Толпа, между тмъ, увидавъ несчастнаго вмст съ его защитникомъ, осыпала ихъ проклятіями и была готова поразить ихъ однимъ ударомъ.

Въ эту самую минуту пришелъ на площадь Богоматери Веберъ, посланный королевой, и узналъ Жильбера.

Мы видли, что вскор за тмъ явились офицеры округа, и что несчастнаго булочника отвели въ Ратушу.

Обвиняемый, стража округа и раздраженная чернь, вошли въ Ратушу, площадь которой немедленно наполнилась рабочими, безъ работы, и бдняками, умиравшими съ голода, всегда готовыми вмшаться во всякій мятежъ и выместить свои страданія на всхъ тхъ, кого они обвиняли въ. нихъ.

Едва злополучный Франсуа усплъ скрыться подъ открытыми воротами Ратуши, какъ крики усилились. Всему этому сброду казалось, что у него вырвали принадлежавшую ему добычу.

Люди съ зловщими лицами сновали въ толп, говоря въ полголоса:

— Это душегубецъ, подкупленный дворомъ! вотъ почему желаютъ спасти его.

И слова: ‘Это душегубецъ! это душегубецъ!’ проносились среди голодной черни, какъ зажженный ‘фитиль, воспламеняя вс ненависти, поджигая общее раздраженіе.

Къ несчастью, часъ бы ть слишкомъ ранній, и никого изъ тхъ, кто имлъ вліяніе на народъ,— ни Лафайета, ни Бальи,— еще не было, что отлично знали вс подстрекатели кричавшіе: ‘Это душегубецъ!’

Наконецъ, такъ какъ обвиняемый не появлялся, то крики превратились въ сплошной ревъ и стонъ.

Подстрекатели, о которыхъ мы говорили, проскользнули подъ ворота, проползли по лстницамъ, и пробрались въ залъ, гд находился несчастный булочникъ, защищаемый Жильберомъ.

Сосди Франсуа, съ своей стороны, тоже прибжали на шумъ и удостовряли, что, съ начала революціи, онъ далъ не мало доказательствъ своего усердія, что онъ разъ по десяти въ день пекъ хлбъ, когда у его собратьевъ недоставало муки, онъ ее одолжалъ имъ, наконецъ, для того, чтобы скоре удовлетворять своихъ потребителей, онъ, кром своей печи, нанималъ печь одного пирожника, гд сушилъ дрова.’

Вслдствіе этихъ показаніи выяснилось, что онъ заслуживалъ награды, а уже никакъ не наказанія.

Но на площади, на лстницахъ, въ самомъ зал продолжали кричать: ‘Душегубецъ!’ и требовать смерти виновнаго.

Вдругъ, толпа народа ворвалась въ залъ, прорвала цпь національныхъ гвардейцевъ, окружавшихъ Франсуа, и разлучила его съ его защитниками. Жильберъ, отброшенный къ импровизированному судилищу, увидалъ, какъ протянулось двадцать рукъ… Схваченный, увлекаемый, избитый обвиняемый взывали, о помощи, протягивалъ съ мольбой руки, но безполезно… Напрасны были отчаянныя усилія Жильбера, чтобы пробраться къ нему, несчастный вскор исчезъ! Какъ купающійся, попавшій въ водоворотъ, онъ съ минуту боролся съ сжатыми кулаками, съ отчаяніемъ въ глазахъ, съ сдавленнымъ въ горл голосомъ, потомъ волна захлестнула и бездна поглотила его!

Съ этой минуты, онъ погибъ…

Сброшенный сверху лстницы, онъ на каждой ступеньк получалъ по ран, такъ что внизу его тло оказалось одной сплошной язвой.

Онъ сталъ просить уже не жизни, а смерти, и послдняя вроятно была недалеко, такъ какъ она быстро явилась на его призывъ!

Въ одну секунду голова несчастнаго Франсуа оказалась отрзанной отъ туловища и очутилась на острі пики.

На крики толпы, бунтовщики поспшно бросились съ лстницы и изъ зала. Вдь надо было видть зрлище до конца. Разв не любопытно посмотрть на голову, торчащую на острі пики? этого не видли съ 6 октября, а теперь уже 21!

— Бильо! Бильо! прошепталъ Жильберъ, выбгая изъ зала,— какъ ты счастливъ, что ухалъ изъ Парижа!

Пройдя Гревскую площадь, онъ вышелъ на набережную Сены и шелъ по набережной Пеллетье, когда почувствовалъ, что кто-то прикоснулся къ его рук.

Онъ поднялъ голову, вскрикнулъ, хотлъ остановиться и заговорить, но тотъ сунулъ ему въ руку записку, приложилъ палецъ къ губамъ и удалился по направленію къ дому архіепископа.

Безъ сомннія, этотъ человкъ желалъ пройти невамченнымъ, но одна рыночная торговка, узнавъ его, захлопала въ ладоши и закричала:

— А! это нашъ кормилецъ Мирабо!

— Да здравствуетъ Мирабо! сейчасъ-же подхватили пятьсотъ голосовъ,— да здравствуетъ защитникъ народа! да здравствуетъ ораторъ-патріотъ!

Хвостъ кортежа, слдовавшій за головой несчастнаго Франсуа, услыша эти крики, остановился и направился за Мирабо, котораго громадная толпа довела до дома архіепископа, не переставая привтствовать его.

Дйствительно, это былъ Мирабо. По дорог на засданіе Собранія, онъ встртилъ Жильбера и отдалъ ему записку, которую только что написалъ на конторк виннаго погребка и которую намревался послать ему на квартиру.

XXVI.
Что можно извлечь изъ отрубленной головы.

Жильберъ быстро пробжалъ записку Мирабо, медленне перечелъ ее во второй разъ, положилъ въ карманъ своего жилета и, подозвавъ фіакръ, веллъ везти себя въ Тюльери.

Тамъ онъ нашелъ вс ворота запертыми, всюду удвоенную стражу по приказанію Лафайета, который, узнавъ о волненіи въ Париж, прежде всего позаботился о безопасности короля и королевы и затмъ уже отправился на мсто безпорядковъ.

Жильберъ назвалъ себя привратнику съ улицы Эшелль и вошелъ въ покои королевы.

Увидя его, г-жа Компанъ вышла ему на встрчу и немедленно провела къ королев. Веберъ былъ снова отправленъ за извстіями.

При вид Жильбера, королева вскрикнула.

Часть камзола и жабо доктора были разорваны во время борьбы, выдержанной имъ, чтобы спасти несчастнаго Франсуа, и нсколько капель крови виднлось на его рубашк.

— Государыня, сказалъ онъ,— прошу прощенія у вашего величества, что представляюсь въ гакомъ вид, но, хотя и невольно, я уже заставилъ васъ ждать себя и не хотли, заставлять ждать еще дольше.

— А этотъ несчастный, г-нъ Жильберъ?

— Онъ умеръ, государыня! его избили, разорвали на куски…

— По крайней мр, были, онъ виновенъ?

— Онъ былъ невиненъ.

— О! вотъ плоды вашей революціи! Сначала они убивали знатныхъ сановниковъ, чиновниковъ, тлохранителей, теперь стали уже убивать другъ друга! Но неужели нтъ возможности расправиться съ этими убійцами?

— Мы постараемся, государыня, но еще былобы лучше предупреждать убійство, чмъ наказывать убійцъ.

— Но какъ этого достигнуть, Богъ мой? Король и я только этого и желаемъ.

— Государыня, вс эти несчастія происходятъ вслдствіе недоврія народа къ представителямъ власти: поставьте во глав правительства людей, пользующихся довріемъ народа, и ничего подобнаго не случится.

— А! да, г-на де Мирабо, г-на де Лафайета, не правда-ли?

— Я надялся, что вы прислали за мной, государыня, чтобы сказать мн, что вамъ удалось побдить враждебное отношеніе короля къ предложенной мною комбинаціи.

— Во первыхъ, докторъ, вы находитесь въ большомъ заблужденіи, и это заблужденіе, впрочемъ, раздляютъ съ вами очень многіе: вы воображаете, что я имю вліяніе на короля? вы полагаете, что король слдуетъ моимъ внушеніямъ? Вы ошибаетесь, если кто иметъ вліяніе на короля, то это madame Елизавета, а не я, да вотъ вамъ доказательство: вчера онъ послалъ съ порученіемъ одного изъ моихъ приближенныхъ, г-на де Шарни, и я, даже, не знаю, ни куда онъ похалъ, ни съ какой цлью.

— А между тмъ, еслибы вашему величеству угодно было преодолть свое отвращеніе къ г. Мирабо, я бы взялся склонить короля уступить моему желанію.

— Послушайте, г-нъ Жильберъ, съ живостью возразила королева, неужели вы станете утверждать, что это отвращеніе ни на чемъ не основано?

— Въ политик не должно существовать ни симпатій, ни антипатій, а лишь отношеніе принциповъ и комбинаціи интересовъ, и я долженъ сказать вашему величеству, что, къ стыду людей, комбинаціи интересовъ гораздо надежне отношеній принциповъ.

— Докторъ, неужели вы серьезно утверждаете, что я должна довриться человку, создавшему 5 и 6 октября, и примириться съ ораторомъ, который публично оскорбилъ меня съ трибуны?

— Государыня, поврьте мн, не Мирабо произвелъ 5 и 6 октября, голодъ, нужда, нищета начали дло этого дня, а сильная, таинственная, страшная рука, сдлала дло ночи… Можетъ быть, настанетъ день, когда я не въ состояніи буду защитить васъ съ этой стороны и бороться съ мрачной силой, преслдующей не только васъ, но вс коронованныя головы, не только тронъ Франціи, но вс троны на земл! Клянусь вамъ, государыня, Мирабо не виноватъ въ этихъ ужасныхъ дняхъ, и онъ узналъ, въ Собраніи, какъ и другіе, не много раньше другихъ, быть можетъ, узналъ изъ полученной имъ записки, что народъ идетъ на Версаль.

— Станете вы отрицать также то, что извстно всмъ, то есть оскорбленіе, сдланное мн на трибун?

— Государыня, Мирабо принадлежитъ къ людямъ, которые сознаютъ свое собственное значеніе, эти люди выходятъ, изъ себя, когда, видя, на что они годны и какую помощь могли бы оказать. короли упорно не желаютъ давать имъ хода. Да, для того чтобы обратить на себя ваше вниманіе, Мирабо способенъ, прибгнуть даже къ оскорбленію: онъ предпочитаетъ, чтобы знаменитая дочь Маріи Терезы, королева и женщина, бросила на него гнвный взглядъ, чмъ совсмъ, не поднимала бы на него глазъ.

— И такъ, вы полагаете, г-нъ Жильберъ, что этотъ, человкъ согласится быть нашимъ?

— Онъ уже совсмъ вашъ, государыня, когда Мирабо удаляется отъ короля, это похоже на лошадь, длающую прыжокъ въ сторону, но которой нужно лишь почувствовать узду и шпоры своего всадника, чтобы вернуться на прямую дорогу.

— Но вдь онъ уже на сторон герцога Орлеанскаго, не можетъ же онъ быть преданъ всмъ?

— Это заблужденіе, государыня.

Г-нъ Мирабо не преданъ герцогу Орлеанскому? повторила королева.

— Онъ такъ, мало преданъ герцогу Орлеанскому, что, когда узналъ объ отъзд принца въ Англію посл угрозъ Лафайета, то сказалъ, скомкавъ въ рук записку г-на де-Лазена, извщавшаго его объ этомъ отъзд: ‘Вс полагаютъ, что я принадлежу къ партіи этого человка! Я бы не хотлъ имть его даже своимъ лакеемъ!’

— Вотъ, что меня немного примиряетъ съ нимъ, и, еслибы я думала, что можно, дйствительно, положиться на него?…

— То?..

— Можетъ быть, я бы скоре короля согласилась сблизиться съ нимъ.

— Государыня, на другой день посл того, какъ народъ привезъ изъ Версаля ваше величество, короля и королевское семейство, я встртилъ Мирабо…

— Опьяненнаго своимъ вчерашнимъ тріумфомъ?

— Въ ужас отъ опасностей, какимъ вы подверглись и какимъ еще можете подвергнуться.

— Правда, вы въ этомъ уврены? усомнилась королева.

— Хотите, чтобы я вамъ повторилъ его подлинныя слова?

— Да, вы мн доставите этимъ удовольствіе.

— Вотъ они, слово въ слово, я ихъ запечатллъ въ своей памяти, въ надежд, при случа повторить ихъ вашему величеству: ‘Если у васъ есть какое-нибудь средство добиться, чтобы король и королева выслушали васъ, убдите ихъ, что Франція и они погибнутъ, если они не удутъ изъ Парижа. Я занятъ планомъ устройства ихъ вызда. Не можете ли вы убдить ихъ, что они могутъ на меня разсчитывать?’

Королева задумалась.

— И такъ, проговорила она, г-нъ де Мирабо тоже думаетъ, что намъ слдуетъ ухать изъ Парижа?

Онъ такъ думалъ тогда.

— А съ тхъ поръ онъ измнилъ свое мнніе?

— Да, если врить записк, полученной мною полчаса тому назадъ.

— Отъ кого?

— Отъ него.

— Можно взглянуть на эту записку?

— Она предназначается для вашего величества.

Жильберъ вынулъ записку изъ кармана.

— Ваше величество извинитъ, сказалъ онъ,— но она написана на самой простой бумаг, онъ писалъ ее на конторк, виннаго торговца.

— О! не стсняйтесь, бумага и пюпитръ, все согласуется съ политическими длами, совершающимися въ настоящую минуту.

Королева взяла записку и прочла:

‘Сегодняшнее событіе измняетъ положеніе вещей.

‘Можно прекрасно воспользоваться этой отрубленной головой.

‘Собраніе испугается и потребуетъ военнаго закона.

‘Г-нъ де Мирабо можетъ поддержать это и заставить принять военный законъ.

‘Г-нъ де Мирабо можетъ утверждать, что спасеніе заключается лишь въ возвращеніи исполнительной власти всей ея силы.

‘Г-нъ де Мирабо можетъ напасть на г-на Неккера по вопросу о продовольствіи, и низвергнуть его.

‘Пусть только министерство Неккера замнятъ министерствомъ Мирабо и Лафайета, и г-нъ де Мирабо отвчаетъ за все’.

— Но эта записка безъ подписи? сказала королева.

— Вдь я имлъ честь доложить вашему величеству, что самъ Мирабо вручилъ ее мн?

— Что вы обо всемъ этомъ думаете?

— Я думаю, государыня, что Мирабо совершенно правъ, и что только одинъ предложенный имъ совтъ можетъ спасти Францію.

— Хорошо, пусть г-нъ де Мирабо передастъ мн черезъ васъ записку о настоящемъ положеніи и проэктъ министерства, я все это представлю королю.

— И ваше величество поддержите его?

— И я поддержу его.

— Значитъ, г-нъ де Мирабо можетъ поддержать военный законъ и потребовать, чтобы исполнительной власти была возвращена прежняя сила?

— Онъ это можетъ.

— Взамнъ этого, еслибы паденіе г-на Неккера сдлается неотложнымъ, министерство Лафайета и Мирабо будетъ благопріятно принято?

— Мною? Да. Я хочу доказать, что я готова пожертвовать всми своими личными чувствами для блага государства. Но, только, вы сами знаете, я ни за что не отвчаю.

— Графи. Прованскій не согласился бы помочь намъ въ этомъ дл?

— Я полагаю, что у него есть свои собственные проекты, которые помшаютъ ему содйствовать проведенію чужихъ проектовъ.

— И вы, государыня, не имете никакого понятія о проектахъ графа Прованскаго?

— Онъ, кажется, придерживается перваго мннія г-на де Мирабо, то есть, что король долженъ ухать изъ Парижа.

— Ваше величество уполномочиваете меня сказать г-ну де Мирабо, что королева требуетъ у него этой записки и проэкта министерства?

— Я предоставляю самому г-ну Жильберу ршить, насколько можно довриться человку, нашему другу со вчерашняго дня, и который можетъ сдлаться нашимъ врагомъ завтра.

О! положитесь въ этомъ на меня, государыня, но только, въ виду серьезности теперешнихъ обстоятельствъ, нельзя терять времени. Позвольте же мн отправиться въ Собраніе и постараться увидаться съ г-номъ Мирабо сегодня же. Если я увижу его, ваше величество получите отвть черезъ два часа.

Королева сдлала рукою жестъ, означавшій согласіе и конецъ аудіенціи. Жильберъ вышелъ.

Четверть часа спустя, онъ быль въ Собраніи.

Собраніе находилось въ большомъ волненіи: оно только что узнало, какое преступленіе совершилось почти у его дверей, да еще надъ человкомъ, бывшимъ, въ нкоторомъ род, у него на служб.

Члены расхаживали взадъ и впередъ отъ трибуны къ своимъ скамьямъ, и отъ своихъ скамей къ корридору.

Одинъ Мирабо неподвижно сидлъ на своемъ мст. Онъ ждалъ, устремивъ глаза на мста для публики. При вид Жильбера, его энергичное лицо просіяло.

Жильберъ сдлалъ ему знакъ, на который онъ отвтилъ, кивнувъ головой сверху внизъ.

Жильберъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и написалъ:

‘Ваши предложенія приняты, если не обими сторонами, то, по крайней мр, той, какую вы считаете, да и я тоже, наиболе вліятельной изъ двухъ.

‘Просятъ записку на завтра, проектъ министерства сегодня.

‘Заставьте вернуть силу исполнительной власти, и исполнительная власть станетъ съ вами считаться.’

Онъ сложилъ эту записку, какъ складываютъ письма, надписалъ адресъ: ‘Господину Мирабо’, позвалъ привратника и веллъ отнести записку по назначенію.

Съ своего мста Жильберъ видлъ, какъ привратникъ вошелъ въ залъ, прямо направился къ депутату города Э, и подалъ ему записку.

Мирабо прочелъ ее съ такимъ равнодушіемъ, что даже его ближайшему сосду трудно было бы догадаться, что полученное имъ письмо отвчало его самымъ пламеннымъ желаніямъ, сохраняя тотъ же равнодушный видъ, онъ взялъ полулистъ бумаги, лежавшій передъ нимъ, написалъ нсколько строкъ, небрежно свернулъ бумагу и, съ той же кажущейся небрежностью, отдалъ ее привратнику со словами:

— Передайте особ, пославшей васъ ко мн съ запиской.

Жильберъ поспшно развернулъ бумагу. Въ ней заключались слдующія строки, которая, быть можетъ, доставили бы Франціи другое будущее, еслибы предложенный въ нихъ планъ былъ приведенъ въ исполненіе.

‘Я буду говорить.

Завтра пошлю записку.

Вотъ требуемый списокъ, можно будетъ измнить два-три имени:

Г-нъ Неккеръ первый министръ…’

Это имя почти заставило Жильбера усомниться, что читаемая имъ записка написана рукою Мирабо. Его успокоило замчаніе, поставленное въ скобкахъ и слдовавшее за этимъ именемъ, какъ и за другими.

‘Г-нъ Неккеръ первый министръ. (Надо его сдлать столь же безсильнымъ, насколько онъ неспособенъ, и въ тоже время сохранить за королемъ его популярность).

Архіепископъ Бордосскій, канцлеръ. (Ему посовтуютъ какъ можно старательне выбирать своихъ редакторовъ).

Герцогъ Ліанкуръ, военный министръ. (У него много благородства, твердости, личной привязанности къ королю, поэтому король пріобртетъ больше спокойной увренности).

Графъ Ларошфуко, королевскій домъ, городъ Парижъ. (Съ нимъ Турэ).

Графъ де ла Маркъ, морское министерство. (Ему нельзя предоставить военное вдомство, которое надо дать г-ну Ліанкуру. Г-нъ де ла Маркъ обладаетъ врностью, характеромъ, исполнительностью).

Епископъ Отенскій, министръ финансовъ. (Его предложеніе насчетъ духовенства обезпечило за нимъ это мсто. Съ нимъ Лабордъ).

Графъ Мирабо въ совт короля. Безъ отдльнаго вдомства. (Ничтожныя опасенія уронить свое достоинство теперь не у мста: правительство должно заявить во всеуслышаніе, что съ этого времени его первыми особниками будутъ хорошіе принципы, характеръ и талантъ).

Таржэ, мэръ Парижа. (Писцы будутъ всегда руководить имъ),

Лафайетъ въ совт, маршалъ Франціи, генералиссимусъ на срокъ, чтобы преобразовать войско.

Г-нъ де-Монморенъ, воспитатель, герцогъ и пэръ. (Его долги должны быть уплочены).

Г-нъ де-Сегюръ (изъ Россіи), въ иностранныя дла.

Г-нъ Мунье, въ королевскую библіотеку.

Г-нъ Шапелье, зданія.’

Внизу, подъ этой первой замткой, находилась вторая:

‘Доля Лафайета.

Министръ юстиціи, герцогъ Ларошфуко.

Министръ иностранныхъ длъ, епископъ Отенскій.

Министръ финансовъ, Ламберъ, Галле или Клавіеръ.

Морской министръ…

Доля королевы.

Военный или морской министръ ла-Маркъ.

Глава воспитательнаго совта и народнаго просвщенія, аббатъ Сіесъ.

Хранитель частной печати короля…’

Эта вторая замтка указывала на перемны, какія могли быть сдланы въ комбинаціи, предложенной Мирабо, не препятствуя его цлямъ, не разстроивая его шансовъ {Эти замтки, найденныя въ бумагахъ Мирабо посл его смерти, были впослдствіи приведены въ книг Бакура, бросившей такой яркій свтъ на два послднихъ года жизни Мирабо.}.

Все это было написано слегка дрожавшей рукой, это показывало, что Мирабо, повидимому равнодушный, былъ, въ сущности, сильно взволнованъ.

Жильберъ пробжалъ глазами записку, вырвалъ еще страничку изъ своей записной книжки, написалъ на ней слдующія строки и передалъ привратнику, ожидавшему отвта.

‘Я возвращаюсь къ хозяйк квартиры, которую мы хотимъ нанять и отнесу ей условія, на какихъ вы соглашаетесь взять и поправить домъ.

Дайте знать ко мн, въ улицу Сентъ-Онорэ, противъ лавки плотника Дюплэ, о результат засданія, какъ только оно закроется.’

Королева, вчно жаждавшая движенія и волненій, въ надежд политическими интригами заглушить мученія своего сердца, съ нетерпніемъ ожидала возвращенія Жильбера, когда Веберъ явился къ ней съ новымъ отчетомъ.

Онъ разсказалъ ей о развязк страшной сцены, начало и конецъ которой ему пришлось видть.

Посланный королевой за свдніями, онъ подошелъ къ мосту Богоматери въ ту минуту, какъ на другомъ его конц показался зловщій кортежъ, который несъ свое кровавое знамя,— голову булочника Франсуа. Одинъ изъ убійцъ, вроятно большой весельчакъ, вздумалъ, ради смха, надть на эту голову коленкоровый колпакъ, отнятый у одного изъ товарищей жертвы.

Почти на середин моста вдругъ остановилась молодая женщина, блдная, испуганная, съ влажнымъ отъ пота лицомъ. Несмотря на уже замтную беременность, она почти бжала по направленію къ ратуш.

Хотя она еще не могла разсмотрть чертъ лица головы, торчавшей на острі пики, но даже на разстояніи, эта голова производила на нее подавляющее впечатлніе. По мр того, какъ она приближалась, лицо несчастной искажалось.

Когда страшный трофей очутился въ двадцати шагахъ отъ нея, она вскрикнула, съ отчаяніемъ вытянула руки и упала въ обморокъ.

Это была жена Франсуа, беременная на шестомъ мсяц. Ее унесли прежде, чмъ сознаніе вернулось къ ней.

— О! Боже мой! прошептала королева,— какой ужасный урокъ посылаешь Ты раб Своей, чтобы показать ей, что, какъ она ни несчастна, но есть еще боле несчастныя!

Въ эту минуту вошелъ Жильберъ.

Онъ нашелъ не королеву, но женщину, то есть супругу и мать, подавленную этимъ разсказомъ, дважды поразившимъ ее въ самое сердце.

Жильберъ полагалъ, что такое настроеніе королевы еще благопріятне расположить ее къ его плану, такъ какъ онъ пришелъ предложить ей средство положить конецъ всмъ этимъ убійствамъ.

Королева провела платкомъ по глазамъ, полнымъ слезъ, и по лбу, влажному отъ испарины, и взяла отъ Жильбера принесенный имъ списокъ.

Но, еще не взглянувъ на него, она обратилась къ Веберу.

— Веберъ, сказала она,— если эта бдная женщина еще жива, я завтра приму ее, и, если она дйствительно беременна, я буду крестной матерью ребенка.

— Ахъ! государыня, государыня! воскликнулъ Жильберъ,— отчего не вс французы могутъ, какъ я, видть слезы, льющіяся изъ вашихъ глазъ, слышать слова, исходящія изъ вашихъ устъ?

Королева вздрогнула. Почти тже слова, но при обстоятельствахъ мене критическихъ, ей были сказаны Шарни.

Она пробжала замтки Мирабо, но въ эту минуту она слишкомъ взволнована, чтобы дать какой-либо отвтъ.

— Хорошо, докторъ, сказала она,— оставьте мн эту записку, я подумаю и дамъ вамъ отвтъ завтра.

Потомъ, быть можетъ не сознавая, что длаетъ, она протянула Жильберу руку, и тотъ, удивленный, слегка прикоснулся къ ней пальцами и губами.

Надо сознаться, что для гордой Маріи-Антуанеты было огромнымъ шагомъ впередъ то, что она согласилась обсуждать возможность министерства Мирабо и Лафайета и подала свою руку для поцлуя доктору Жильберу.

Въ семь часовъ вечера лакей безъ ливреи подалъ Жильберу слдующую записку:

‘Засданіе было горячее. Военный законъ принятъ’.

‘Бюро и Робеспьеръ хотли сознанія верховнаго суда’.

‘Я добился постановленія, что преступленія оскорбленія народа (новое слово, только что нами созданное) будутъ судиться королевскимъ судомъ Шатлэ.

‘Я, безъ всякихъ оговорокъ, поставилъ спасеніе Франціи въ зависимость отъ могущества королевской власти, и три четверти Собранія апплодировали’.

‘Теперь у насъ 21 октября. Надюсь, что монархія далеко шагнула съ 6.

‘Vale et me amа’.

Записка была безъ подписи, но написана тмъ же почеркомъ, что замтка о министерств и утренняя записка, а об он были написаны рукою Мирабо.

XXVII.
Шатлэ.

Чтобы понять все значеніе торжества, одержаннаго Мирабо и, слдовательно, монархіей, которой онъ былъ уполномоченнымъ, надо сказать нсколько словъ о Шатлэ.

Шатлэ, имвшій важное историческое значеніе съ XII вка, какъ судебное мсто и тюрьма, при добромъ корол Людовик IX получилъ всемогущество, какимъ и пользовался впродолженіи пяти столтій.

Одинъ изъ предшественниковъ Людовика IX, Филиппъ II Августъ, очень любилъ постройки. При немъ началась постройка собора парижской Богоматери и появились госпитали: св. Троицы, св. Екатерины и св. Николая Лувскаго.

Онъ вымостилъ улицы Парижа, покрытыя грязью и тиной и, по словамъ хроникера, своимъ зловоніемъ не дозволявшія королю сидть у окна.

По правд сказать, для покрытія всхъ этихъ издержекъ Филиппа Августа было одно надежное прибжище, къ несчастью, уже истощенное преемниками короля: евреи.

Въ 1189 г. королемъ овладло безуміе распространенное въ то время. Это безуміе заключалось въ желаніи отнять Іерусалимъ отъ неврныхъ. Онъ соединился съ Ричардомъ Львиное Сердце и отправился въ Палестину.

Но, передъ своимъ отъздомъ, чтобы его добрые парижане не теряли даромъ времени и въ свободныя минуты не вздумали бы бунтовать противъ него, какъ по его подстрекательству не разъ бунтовали подданные и даже сынъ Генриха II англійскаго, онъ оставилъ имъ планъ и приказалъ приступить къ его выполненію немедленно посл его отъзда.

Это была постройка новыхъ городскихъ стнъ съ башнями и воротами.

Предполагаемая стна вокругъ Парижа была уже счетомъ третья.

Понятно, что инженеры, строившіе эти стны, длали ихъ обширне самой столицы, но послдняя значительно выросла со временъ Гуго Капета и общала вскор распространиться за предлы третьей стны, какъ она расширилась за предлы двухъ первыхъ.

Поэтому, эту послднюю стну постарались сдлать какъ можно обширне и включили въ нее множество маленькихъ поселковъ, которымъ предстояло сдлаться частями одного великаго цлаго.

Эти поселки и деревни, какъ ни были они бдны, имли свой сеньоральный судъ.

Но, вс эти сеньоральные суды противорчили одинъ другому. Когда же поселки были включены въ одну ограду съ городомъ, то противорчія этихъ судовъ выступила еще наглядне, и эти столкновенія между ними внесли необыкновенное смятеніе въ столицу.

Одному изъ сеньоровъ, а именно сеньору Венсенна, приходилось, вроятно, боле другихъ страдать отъ этихъ столкновеній, и онъ ршилъ положить имъ конецъ. Этотъ сеньоръ былъ Людовикъ IX.

Пусть же знаютъ дти, и даже взрослые, что когда Людовикъ IX производилъ судъ подъ знаменитымъ дубомъ, вошедшимъ въ пословицу, то онъ судилъ какъ сеньоръ, а не какъ король.

Вслдствіе этого, онъ приказалъ, какъ король, чтобы вс дла, разбиравшіяся мелкими сеньоральными судами, подавались на аппеляцію въ его парижскій судъ Шатлэ.

Такимъ образомъ, юрисдикція Шатлэ оказалась всесильной, такъ какъ постановляла окончательный приговоръ.

Шатлэ оставался верховнымъ судилищемъ до того момента, когда, въ свою очередь, парламентъ, присвоивъ себ часть королевскаго правосудія, объявилъ, что принимаетъ на аппеляцію дла, ршенныя въ Шатлэ.

Но собраніе только что уничтожили парламенты.

— Мы ихъ похоронили заживо, сказалъ Ламбетъ, выходя изъ засданія.

И, по настоянію Мирабо, собраніе вернуло Шатлэ его прежнюю власть, еще увеличенную новыми полномочіями.

Поэтому, для монархіи было большимъ торжествомъ, что преступленія оскорбленія народа, подлежавшія военному суду, были переданы въ судилище, ей принадлежавшее.

Первое преступленіе, разбиравшееся въ Шатлэ, было только что нами разсказанное.

Въ самый день обнародованія этого закона, на Гревской площади были повшены двое изъ убійцъ несчастнаго Франсуа, повшены не только по общественному приговору, но также по несомннности ихъ преступленія.

Третьяго убійцу, упомянутаго выше, вербовщика Цвтъ-Терновника судили по всмъ требованіями закона, разжаловали и осудили въ Шатлэ, посл чего онъ тмъ же путемъ присоединился въ вчности къ своимъ двумъ товарищамъ.

Въ Шатлэ назначено было разбирательство еще двухъ длъ: дла генеральнаго сборщика податей Ожара и главнаго начальника швейцарцевъ, Пьера Виктора де-Везанваля.

Они оба были всей душой преданы двору, поэтому, разбирательство ихъ длъ было поспшно перенесено въ Шатлэ.

Ожаръ обвинялся въ доставленіи денегъ сторонникамъ королевы для уплаты войскамъ, собраннымъ въ іюл на Марсовомъ пол. Ожаръ былъ мало извстенъ, его арестъ не надлалъ большого шума, и чернь ничего противъ него не имла.

Шатлэ оправдалъ его безъ большого скандала.

Оставался Везанваль. Это было другое дло: его имя было чрезвычайно популярно, но въ дурномъ смысл этого слова.

Онъ командовалъ швейцарцами у дома Ревельона {Ревельонъ, богатый фабрикантъ обоевъ въ Сентъ-Антуанскомъ предмсть, былъ неизвстно почему обвиненъ въ недоброжелательств къ новымъ идеямъ, и домъ его былъ разнесенъ народомъ во время мятежа 28 апрля 1789 г. Подозрвали, что подстрекателемъ итого бунта былъ герцогъ Орлеанскій. Примч. перевод.}, въ Бастиліи и на Марсовомъ пол. Народъ хорошо помнилъ, что въ этихъ трехъ случаяхъ онъ приказалъ стрлять въ него и былъ не прочь отомстить ему на это.

Дворъ далъ самыя точныя приказанія Шатлэ: ни король, ни королева ни подъ какимъ видомъ не хотли, чтобы Безанваль былъ осужденъ. Только это двойное покровительство могло спасти его.

Они самъ призналъ себя виновнымъ, такъ какъ бжалъ посл взятія Бастиліи, арестованный на половин дороги къ границ, онъ былъ приведенъ въ Парижъ.

Когда онъ вошелъ въ залу суда, его встртили почти единодушными криками, требовавшими его смерти.

— Безанваль на фонарь! Безанваль на вислицу! вопили со всхъ сторонъ.

— Молчать! кричали судебные пристава.

Съ большимъ трудомъ удалось водворить молчаніе. Одинъ изъ присутствовавшихъ воспользовался имъ.

— Я требую, произнесъ онъ очень пріятнымъ, низкимъ голосомъ,—чтобы его разрзали на тринадцать кусковъ, и чтобы по куску его тла было послано въ каждый околодокъ.

Но, не смотря на вс улики обвиненія, не смотря на враждебность толпы, Безанваль былъ оправданъ.

Одинъ изъ присутствовавшихъ, возмущенный оправданіемъ этихъ двухъ подсудимыхъ, написалъ четверостишіе на клочк бумаги, свернулъ его въ трубку и бросилъ предсдателю.

Предсдатель поднялъ эту трубку, развернулъ и прочелъ:

‘Вы, судьи, облившіе Ожара, облившіе Безанваля, готовые облить и чуму, напоминаете пропускную бумагу: вы снимаете съ другихъ пятно, но оно прилипаетъ къ вамъ’.

Подъ этимъ четверостишіемъ стояла подпись. Предсдатель обернулся, чтобы отыскать его автора. Тотъ стоялъ на скамь и жестами старался обратить на себя вниманіе предсдателя.

Но взглядъ предсдателя опустился передъ нимъ. Его не посмли арестовать.

Правда, что это былъ Камилль Демуленъ, возбудившій возстаніе въ Палэ-Роял, тотъ самый, кто убралъ свою шляпу каштановыми листьями и роздалъ ихъ толп.

Когда толпа расходилась, какой-то человкъ, въ костюм простого буржуа изъ Марэ, положилъ свою руку на плечо сосду, хотя тотъ, казалось, принадлежалъ къ боле высокому классу общества.

— Ну, докторъ Жильберъ, сказалъ онъ,— что вы думаете объ этихъ оправданіяхъ?

Тотъ, къ кому относились эти слова, вздрогнулъ, обернулся, и взглянулъ на своего собесдника.

— Это надо спрашивать не у меня, отвчалъ онъ, узнавъ говорившаго,— а у васъ, учитель, у васъ, знающаго все, настоящее, прошедшее, будущее!..

— Я думаю, что посл этихъ двухъ оправданныхъ преступниковъ придется сказать: ‘Горе невинному, который явится сюда третьимъ!’

— Почему вы думаете, что за этими двумя обвиняемыми послдуетъ невинный и что онъ непремнно будетъ осужденъ? спросилъ Жильберъ.

— По той простой причин, отвтилъ его собесдникъ съ свойственной ему ироніей,— что въ этомъ мір ужъ такъ устроено, что добрые расплачиваются за злыхъ.

— Прощайте, учитель, сказанъ Жильберъ, подавая руку Каліостро,— по нсколькимъ словамъ, имъ сказаннымъ, читатель, конечно узналъ зловщаго скептика.

— Отчего, прощайте?

— Оттого, что у меня есть дло, отвтилъ, улыбаясь, Жильберъ.

— Свиданіе?

— Да.

— Съ кмъ? съ Мирабо. Лафайетомъ или съ королевой?

Жильберъ остановился, съ безпокойствомъ взглянувъ на Каліостро.

— Вы знаете, что иногда вы пугаете меня?

— Напротивъ, я-бы долженъ васъ успокоивать.

— Какимъ образомъ?

— Разв я не другъ вамъ?

— Я такъ полагаю.

— Будьте уврены въ этомъ и если хотите доказательства…

— То?..

— Пойдемте со мною, и я разскажу вамъ вс подробности относительно переговоровъ, которые вы считаете секретными, подробности, дйствительно столь секретныя, что вы сами ихъ не знаете, хотя воображаете, что руководите переговорами.

— Послушайте! сказалъ Жильберъ,—можетъ быть, вы издваетесь надо мной, но все равно, настоящія обстоятельства настолько серьезны, что если бы даже самъ сатана предложилъ мн. разъяснить ихъ, я-бы согласился его выслушать. По этому, я послдую за вами всюду, куда вамъ вздумается повести меня.

— О! будьте покойны, это будетъ не далеко, и я поведу васъ въ мсто, вамъ уже извстное, только позвольте кликнуть этотъ пустой фіакръ, я вышелъ въ такомъ костюм, что мн неудобно было взять мою карету и лошадей.

Онъ сдлалъ знакъ фіакру, прозжавшему по набережной. Фіакръ подъхалъ, и собесдники сли въ него.

— Куда васъ везти, баринъ? спросилъ кучеръ у Каліостро, точно отгадавъ, что послдній, хотя и одть проще своего спутника, но тотъ пойдетъ за нимъ всюду, куда ему будетъ угодно понести его.

— Куда знаешь, сказалъ Бальзамо, сдлавъ кучеру масонскій знакъ.

Кучеръ съ удивленіемъ смотрлъ на него.

— Извините, ваше высочество, проговорилъ онъ, отвчая на этотъ знакъ другимъ,— я васъ не узналъ.

— Но я то узналъ тебя, отвтилъ Каліостро твердо и высокомрно, — я знаю моихъ подданныхъ съ перваго до послдняго.

Кучеръ захлопнула, дверцу, услся на козлы и помчался по лабиринту улицъ между Шатлэ и бульваромъ Filles-du-Calvaire, а оттуда къ Бастиліи, гд остановился на углу улицы Сентъ-Клодъ.

Едва карета остановилась, какъ дверца тотчасъ-же открылась съ быстротой, доказывавшей почтительное усердіе кучера.

Каліостро знакомъ попросилъ Жильбера выйдти первымъ и, выходя въ свою очередь, спросилъ кучера:

— Имешь что-нибудь сказать мн?

— Имю, ваше высочество, и сегодня вечеромъ явился бы къ вамъ съ отчетомъ, если-бы мн не посчастливилось встртить васъ.

— Въ такомъ случа, говори.

— То, что я имю сказать вашему высочеству, не должно быть услышано непосвященными ушами.

— О! сказалъ Каліостро улыбаясь,— тотъ, кто насъ слушаетъ, не совсмъ непосвященный.

Жильберъ самъ отошелъ изъ деликатности. Однако, онъ никакъ не могъ заставить себя совсмъ не смотрть и не прислушиваться. Онъ видлъ, что, при разсказ, кучера, по лицу Бальзамо блуждала улыбка. Онъ услышалъ два имени: Monsieur и Фавра. Когда отчетъ былъ конченъ, Каліостро вынулъ изъ кармана двойной луидоръ и подалъ его кучеру. Но тотъ покачалъ головой.

— Вашему высочеству извстно, сказалъ онъ,— что верховная вента запрещаетъ намъ получать плату за наши доклады.

— Я теб плачу не за докладъ, а за поздку, возразилъ Бальзамо.

— Въ такомъ случа, я принимаю. Благодарю, наше высочество, вотъ я и заработалъ свой день, сказалъ кучеръ.

Онъ легко вскочилъ на козлы и быстро умчался, хлопая бичемъ, оставивъ Жильбера вн себя отъ удивленія отъ всего, что онъ видлъ и слышалъ.

— Ну, что-же, сказалъ Каліостро, уже нсколько секундъ державшій дверь отпертой, войдете вы, любезный доктора.?

— Извините! проговорилъ Жильберъ и вошелъ въ дверь, но онъ быль до такой степени ошеломленъ, что качался какъ пьяный.

XXVIII.
Опять домъ въ улиц Сентъ-Клодъ.

Однако, читателю извстно, какую власть имлъ надъ собой Жильберъ, онъ не усплъ перейти большой, уединенный дворъ, какъ уже совсмъ оправился и твердыми шагами поднялся по лстниц крыльца.

Къ тому-же, ему уже былъ знакомъ этотъ домъ, такъ какъ онъ бывалъ въ немъ въ тотъ періодъ своей жизни, о которомъ въ его сердц сохранилось столько глубокихъ воспоминаній.

Въ передней онъ встртилъ того же лакея нмца, котораго видлъ шестнадцать лтъ тому назадъ, онъ стоялъ на томъ-же мст, носилъ ту же ливрею, только какъ и Жильберъ, какъ и графъ, какъ и сама передняя, постарлъ на шестнадцать лтъ.

Фрицъ догадался, куда его господинъ хотлъ вести Жильбера, и, открывъ поспшно об двери, остановился на порог третьей, въ ожиданіи дальнйшихъ приказаній Каліостро. То была дверь въ гостиную.

Каліостро жестомъ пригласилъ Жильбера войти, сдлалъ Францу головой знакъ удалиться. Онъ, только, прибавилъ ему по нмецки:

— Никого не принимать до новыхъ приказаній.

— Я говорю по нмецки съ своимъ лакеемъ не для того, чтобы вы не поняли, обратился онъ къ Жильберу,— я знаю, что вы говорите по-нмецки, но дло въ томъ, что Фрицъ, родомъ изъ Тироля, лучше понимаетъ по нмецки, чмъ по французски.— Теперь садитесь, я весь въ вашемъ распоряженіи, милйшій докторъ.

Жильберъ невольно бросилъ любопытный взглядъ вокругъ, и глаза его послдовательно перебгали съ мебели на картины, украшавшія гостиную.

Это была все та же комната: восемь картинъ знаменитыхъ мастеровъ висли на тхъ же мстахъ, кресла, обитыя краснымъ затканнымъ золотымъ шелкомъ, попрежнему блестли въ полутемной, благодаря толстымъ занавсамъ на окнахъ, комнат, большой столъ Буль стоялъ на томъ же мст, и маленькіе столики съ севрскимъ фарфоромъ по прежнему помщались между окнами.

Жильберъ вздохнулъ и опустилъ голову на руку. На него нахлынули воспоминанія прошлаго.

Каліостро смотрлъ на Жильбера, какъ Мефистофель долженъ былъ смотрть на Фауста, когда нмецкій философъ имлъ неосторожность предаться при немъ своимъ мечтамъ.

— Повидимому, вы узнаете эту комнату, дорогой докторъ, сказалъ онъ.

— Да, и она мн напоминаетъ все, чмъ я обязанъ вамъ.

— Э! пустяки! химеры.

— Право, вы странный человкъ, продолжалъ Жильберъ, — и еслибы всемогущій разумъ позволилъ мн врить тмъ чарамъ и волшебствамъ, о которыхъ разсказываютъ средневковые поэты и историки, я бы подумалъ, что вы колдунъ въ род Мерлина, или длатель золота, какъ Николай Фламель.

— Да, для всхъ я таковъ и есть, Жильберъ, но не для васъ. Я никогда не старался ослпить васъ чудесами. Вы знаете, я всегда давалъ вамъ доходить до сущности вещей, и если, иногда, вы видли, что на мой призывъ истина выходила изъ своего колодца нсколько боле украшенная и лучше одтая, чмъ она обыкновенно бываетъ, то это потому, что, какъ настоящій сициліецъ, я люблю мишуру.

— Въ этой самой комнат, помните, графъ, вы дали сто тысячъ экю несчастному мальчику въ рубищахъ, и дали ихъ такъ-же легко, какъ я-бы далъ одно су нищему.

— Вы забываете еще нчто боле удивительное, Жильберъ, возразилъ Каліостро серьезно: этотъ мальчикъ въ рубищахъ принесъ мн обратно эти сто тысячъ экю, за вычетомъ двухъ луидоровъ, употребленныхъ имъ на покупку платья.

— Мальчикъ былъ только честенъ, тогда какъ вы — рыцарски щедры!

— А кто вамъ говоритъ, Жильберъ, что быть щедрымъ не легче, чмъ быть честнымъ? что дать сто тысячъ экю, когда владешь милліонами, не составляетъ меньшую заслугу, чмъ возвратить сто тысячъ экю тому, кто ихъ далъ, когда самъ не имешь ни одного су?

— Можетъ быть, это и правда, проговорилъ Жильберъ.

— Къ тому же, все зависитъ отъ минутнаго настроенія. Со мной тогда случилось самое большое несчастіе моей жизни, Жильберъ, я ничмъ не дорожилъ и, потребуй вы у меня тогда моей жизни, я бы, кажется, отдалъ ее вамъ, какъ далъ сто тысячъ экю.

— Вы, значитъ, также подвержены несчастіямъ, какъ и другіе люди? спросилъ Жильберъ, смотря съ нкоторымъ удивленіемъ на Каліостро.

Каліостро глубоко вздохнулъ.

— Вы говорите о воспоминаніяхъ, возбуждаемыхъ въ васъ этой гостиной. Еслибы я вамъ разсказалъ, что она напоминаетъ мн… но нтъ, я бы еще не кончилъ разсказа, какъ и остальные мои волосы посдли бы! Будемъ говорить о другомъ, предоставимъ протекшимъ и погребеннымъ событіямъ покоиться въ забвеніи въ своемъ саван, въ ихъ могил — минувшихъ годахъ. Поговоримъ о настоящемъ, поговоримъ, даже, о будущемъ, если хотите.

— Графъ, вы только что сами вернули меня къ дйствительности, вы только что сами отказались для меня, какъ вы говорили, отъ всего чудеснаго и вотъ, вы снова произносите громкое слово: будущее, точно это будущее въ вашихъ рукахъ, и точно глаза ваши могутъ разобрать его непостижимые іероглифы!

— Вы забываете, что имя въ своемъ распоряженіи больше средствъ, чмъ другіе люди, я, понятно, вижу лучше и дальше ихъ всхъ.

— Все это слова, графъ!

— Вы забываете о фактахъ, докторъ.

— Что же мн длать, если мой разумъ отказывается врить!

— Вы помните того философа, который отрицалъ движеніе?

— Да.

— Что сдлалъ его противникъ?

— Онъ ходилъ передъ нимъ… Идите! Я смотрю на васъ, или, скоре, говорите! я насъ слушаю

— Въ самомъ дл, для этого мы и пришли сюда, а сколько времени уже ушло на другое. Скажите, докторъ, подвигаются ли дла нашего министерства примиренія?

— Какъ нашего министерства примиренія?

— Ну да, нашего министерства Мирабо-Лафайетъ.

— Это все только пустые слухи, они дошли до васъ, какъ и до многихъ другихъ, и вы хотите опредленне узнать о нихъ, а потому и спрашиваете меня.

— Докторъ, вы воплощенное сомнніе и, что всего ужасне, вы сомнваетесь не потому что не желаете врить. Значитъ, вамъ надо сказать сначала то, что вамъ извстно такъ же хорошо какъ и мн? Хорошо… Затмъ я скажу вамъ то, что знаю лучше васъ.

— Я слушаю, графъ.

— Дв недли тому назадъ вы говорили королю о Мирабо, какъ объ единственномъ человк, который можетъ спасти монархію. Въ этотъ день, вы помните, вы ушли отъ короля, въ ту минуту, когда къ нему входилъ господинъ де-Фавра?

— Что доказываетъ, что онъ тогда еще не былъ повшенъ, графъ, сказалъ Жильберъ смясь.

— О! какъ вы торопитесь, докторъ! я не зналъ, что вы такъ жестоки, оставьте еще нсколько дней этому бдняг, я предсказалъ это вамъ 6 октября, сегодня 6 ноября, всего лишь мсяцъ тому назадъ. Предоставьте его душ на разставаніе съ тломъ то время, какое предоставляютъ квартиранту для очищенія квартиры, то есть три мсяца. Но я вамъ замчу, докторъ, что вы отвлекаете меня съ прямого пути.

— Вернитесь на него, графъ, и очень радъ слдовать за вами.

И такъ, вы говорили королю о Мирабо, какъ объ единственномъ человк., который могъ бы спасти монархію.

— Таково мое мнніе, графъ, вотъ отчего я и предложилъ эту комбинацію королю.

— Это и мое мнніе, докторъ! вотъ почему эта комбинація не удастся.

— Не удастся?

— Конечно… Вы, вдь, знаете, что я не хочу, чтобы монархія была спасена!

— Продолжайте.

— Король, нсколько поколебленный тмъ, что вы ему сказали… но, извините, я долженъ вернуться назадъ, чтобы доказать вамъ, что мн. извстны вс фазисы переговоровъ: король, повторяю, нсколько поколебленный тмъ, что вы ему сказали, разсказалъ о вашей комбинаціи королев, и, къ будущему великому удивленію всхъ поверхностныхъ умовъ, когда эта великая болтушка, называемая исторіей, станетъ громко разсказывать то, о чемъ мы съ вами говоримъ тихо,— королева выказала мене сопротивленія вашему проекту, чмъ король, она послала за вами, обсуждала его съ вами за и противъ и, наконецъ, уполномочила васъ переговорить съ Мирабо. Такъ ли это происходило, докторъ? спросилъ Каліостро, смотря въ глаза Жильберу.

— Я долженъ сознаться, графъ, что до сихъ поръ мы ни въ чемъ не отступили отъ истины.

— Посл чего, господинъ гордецъ, вы ушли въ полномъ восторг и въ глубокомъ убжденіи, что это превращеніе произошло благодаря вашей неопровержимой логик и вашимъ непреодолимымъ аргументамъ.

При этомъ ироническомъ тон Жильберъ слегка прикусилъ губы.

— Что же произвело это обращеніе, если не моя логика и не мои аргументы? Скажите, графъ, изученіе сердецъ для меня такъ же драгоцннно, какъ изученіе тла, вы изобрли инструментъ, съ помощью котораго читаете въ груди короля, дайте и мн этотъ удивительный телескопъ: только врагъ человчества можетъ хранить его для одного себя.

— Я вамъ сказалъ, что у меня нтъ отъ васъ тайнъ, докторъ, и, по вашему желанію, я вамъ передами, свой телескопъ, вы можете смотрть, какъ хотите, въ то ли стекло, которое увеличиваетъ предметы или въ то, которое уменьшаетъ. И такъ, королева уступила по двумъ причинамъ: во первыхъ потому, что наканун, она перенесла очень сильное сердечное огорченіе, а предложить ей завязать или развязать интригу, означало предложить ей развлеченіе, во вторыхъ, королева — женщина: ей говорили о Мирабо, какъ о льв, тигр., медвд, а ни одна женщина не можетъ устоять противъ столь лестнаго для самолюбія желанія приручить медвдя, тигра или льва. Она сказала себ: ‘Было бы любопытно заставить склониться къ моимъ ногамъ этого человка, который такъ ненавидитъ меня, заставить принести повинную этого трибуна, который оскорбилъ меня. Я увижу его у моихъ ногъ, это будетъ месть, затмъ, если изъ этого колнопреклрненія выйдетъ какое-нибудь благо для Франціи и монархіи, тмъ лучше!’ Но, вы понимаете, это послднее чувство было второстепенное.

— Вы строите гипотезы, графъ, а общали убдить меня фактами.

— Вы отказываетесь смотрть въ мой телескопъ… перестанемъ говорить о немъ и вернемся къ матерьяльнымъ вещамъ, которыя можно видть простыми глазами, къ долгамъ г-на Мирабо, напримръ. А! вотъ для этого не требуется телескопа!

— Ну, что же, графъ, вотъ случай показать ваше великодушіе!

— Заплативъ долги г-на Мирабо?

— Отчего же нтъ? Вдь вы заплатили, однажды, долги кардинала Рогана?

— А! не упрекайте меня за эту спекуляцію: она одна изъ самыхъ удачныхъ.

— Что же она доставила вамъ?

— Дло объ ожерель… этого довольно, мн кажется. Подобной цной я охотно уплачу долги г-на Мирабо. Но, вы сами знаете, что въ данную минуту онъ разсчитываетъ не на меня: онъ разсчитываетъ на будущаго генералиссимуса Лафайета, который свергнетъ его посл жалкихъ пятидесяти тысячъ франковъ, да кончится тмъ, что онъ и тхъ то не дастъ ему.

— О! графъ!

— Бдный Мирабо! въ самомъ дл, какъ вс эти глупцы и фаты, съ какими ты имешь дло, заставляютъ расплачиваться твой геній за вс безумства твоей молодости! Правда, что все это направляется провидніемъ, которое употребляетъ для своихъ цлей человческія средства. ‘Безнравственный Мирабо!’ говоритъ Monsieur, страдающій мужскимъ безсиліемъ, ‘Мирабо мотъ’, говоритъ графъ д’Артуа, долги котораго три раза уплачивались его братомъ.— Бдный геніальный человкъ! да, пожалуй, ты бы спасъ монархію, еслибы только она не была осуждена! Гивараль говоритъ: ‘Мирабо невозможный болтунъ!’, Мобли говорить: ‘Мирабо нищій!’, Ла Пуль говоритъ: ‘Мирабо сумасбродъ!’, Гильерми говоритъ: ‘Мирабо мошенникъ!’, Тароре говоритъ: ‘Мирабо покойникъ!’, Аббатъ Моріе говоритъ: ‘Мирабо убійца!’, Дюпаръ говоритъ: ‘Мирабо человкъ похороненный!’, Пеллетье говоритъ: ‘Мирабо ораторъ, которому боле свищутъ, чмъ апплодируютъ!’, Шансонэ говоритъ: ‘Мирабо, у него вся душа въ осп!’, Ламбескъ говоритъ: ‘Мирабо, да его надо сослать на галеры!’, Марать, говоритъ: ‘Мирабо, да его надо повсить!’ А пусть Мирабо умретъ завтра, и народъ воздастъ ему великія почести, и вс эти карлики, надъ которыми онъ возвышается цлой головой, и которыхъ онъ удерживаетъ своимъ авторитетомъ, пока живъ, пойдутъ за его гробомъ съ пньемъ и криками: ‘Горе Франціи, потерявшей своего трибуна! горе монархіи, потерявшей свою поддержку!’

— Неужели вы предскажете мн также и смерть Мирабо? воскликнулъ Жильберъ, почти испуганный.

— Скажите откровеннно, докторъ, неужели вы полагаете, что человкъ, въ которомъ вся кровь кипитъ, чье сердце такъ ускоренно бьется, и чей геній пожираетъ его самого — можетъ долго просуществовать? Полагаете вы, что силы, какъ бы ни были он громадны, не истощаются въ вчной борьб съ могучей волной посредственности? Онъ со своимъ предпріятіемъ напоминаетъ мн Сизифа съ своей скалой. Разв впродолженіи двухъ лтъ все, чего онъ достигаетъ, не уничтожается словомъ: безнравственность? Всякій разъ какъ посл неслыханныхъ условій, ему удается отбросить это слово на вершину горы, оно снова обрушивается на него съ еще большею силою. Что пришли сказать королю, который почти согласился съ мнніемъ королевы о назначеніи Мирабо первымъ министромъ? Государь, Парижъ возопіетъ противъ безнравственности, ‘Франція возопіетъ противъ безнравственности, вся Европа возопіетъ противъ безнравственности!’ Точно Богъ создалъ великихъ людей по одному образцу съ обыкновенными смертными! Жильберъ, вы истощите вс ваши силы, вы, да еще два-три умныхъ человка, чтобы сдлать Мирабо министромъ,— то есть тмъ, чмъ были Тюрго, глупецъ, Неккеръ, педантъ, Колоннъ, фатъ, Бріеннъ, атлетъ,— и Мирабо не будетъ министромъ, по тому что у него сто тысячъ франковъ долгу, которые были бы уплочены, будь онъ сынъ простого генеральнаго сборщика податей, и потому, что онъ былъ приговоренъ къ смерти за то, что увезъ жену стараго дурака, которая задушила себя изъ-за прекраснаго капитана! Что за комедія эта человческая трагедія! и сколько бы она вызвала у меня слезъ, еслибы я не ршилъ только смяться надъ нею!

— Что вы мн предсказываете? спросилъ Жильберъ, хотя онъ и соглашался со всмъ, что говорилъ Каліостро, но выводъ изъ его словъ его сильно встревожилъ.

— Я вамъ говорю, повторилъ Каліостро тмъ пророческимъ тономъ, который быль исключительнымъ его свойствомъ и не допускалъ возраженій, — я вамъ говорю, что Мирабо, человкъ геніальный, человкъ государственный, великій ораторъ, умретъ и сойдетъ въ могилу, не будучи тмъ, кмъ можетъ быть всякій, то есть министромъ. Ахъ! какую прелестную защиту представляетъ посредственность, мой милый Жильберъ!

— Но король, значить, противъ него?

— Чортъ возьми! совсмъ нтъ! ему пришлись бы разсуждать въ такомъ случа съ королевой, которой онъ почти далъ слово. Вы знаете, что вся политика короля заключается въ слов почти, опъ почти конституціонный, почти философъ, почти популярный, и, даже, почти остроумный, когда слушаетъ совты Monsieur. Подите завтра въ собраніе, докторъ, и увидите, что тамъ произойдетъ.

— Не можете ли вы сказать мн это заране?

— Я бы лишилъ васъ удовольствія неожиданности.

— Завтра, до этого еще такъ долго!

— Въ такомъ случа, сдлаемъ лучше. Теперь пять часовъ, черезъ часъ откроется клубъ якобинцевъ… Какъ вы знаете, господа якобинцы ночныя птицы.— Принадлежите вы къ ихъ обществу?

— Нтъ, Камилль Демуленъ и Дантонъ записали меня въ общество кордельеровъ.

— И такъ, какъ я вамъ сказалъ, черезъ часъ откроется клубъ якобинцевъ. Это очень хорошо организованное общество, и въ немъ вы не лучше не на своемъ мст. Мы пообдаемъ вмст: посл обда, возьмемъ фіакръ, отправимся на улицу Сентъ-Онорэ и, когда вы выйдете изъ стараго монастыря, то будете совершенно удовлетворены. Къ тому же, такъ какъ вы будете предупреждены за двнадцать часовъ, то можетъ быть вамъ удастся отразить ударъ.

— Какимъ образомъ? спросилъ Жильберъ,— вы обдаете въ пять часовъ?

— Ровно въ пять. Я во всемъ предвстникъ будущаго, черезъ десять лтъ вся Франція будетъ сть только два раза въ день: завтракать въ десять часовъ утра и обдать въ шесть часовъ вечера.

— И что приведетъ къ этой перемн въ ея привычкахъ?

— Голодъ, мой милый!

— Вы, по истин, пророкъ несчастья!

— Нтъ, потому что я вамъ подсказываю хорошій обдъ.

— У васъ будутъ гости?

— Я совершенно одинъ, но вы знаете слова древняго гастронома: ‘Лукуллъ обдаетъ у Лукулла.’

— Кушать подано, сказалъ лакей, отворяя об половинки двери столовой, великолпно освщенной, гд виднлся столъ, обильно заставленный кушаньями.

— Пойдемте, г-нъ пиагореецъ, сказалъ Каліостро, беря Жильбера подъ руку. Ничего! одинъ разъ куда ни шло!

Жильберъ послдовалъ за волшебникомъ, побжденный магическимъ дйствіемъ его словъ и, бытъ можетъ, увлеченный надеждой уловить изъ его разговора какой-нибудь лучъ свта, которымъ бы онъ могъ руководствоваться среди тьмы, окружавшей его.

XXIX.
Клубъ якобинцевъ.

Два часа спустя посл вышеприведеннаго разговора карета, безъ ливреи и гербовъ, остановилась у крыльца церкви св. Рока, фасадъ которой още не былъ обезображенъ картечными пулями 13 вандемьера.

Изъ этой кареты вышли два человка въ черной одежд, какъ тогда одвались члены третьяго сословія, и, при желтомъ свт рдкихъ фонарей улицы Сентъ-Онорэ, пошли вслдъ за толпой къ маленькой двери въ монастырь якобинцевъ.

Наши читатели вроятно угадали, что это были докторъ Жильберъ и графъ Каліостро, или банкиръ Занноне, какъ онъ себя называлъ тогда.

— Хотите пройти внизъ, или вы удовольствуетесь мстомъ на трибунахъ для публики? спросилъ Каліостро Жильбера.

— Я думаю, что мста внизу предоставлены членамъ общества.

— Конечно, но разв я не вхожу въ составь всхъ обществъ? а если я членъ, то разв друзья мои не члены? Вотъ вамъ на всякій случай карточка, мн же надо сказать только нсколько словъ.

— Насъ признаютъ за постороннихъ и выведутъ, замтилъ Жильберъ.

— Во первыхъ, надо вамъ сказать одну вещь, докторъ, какой вы, кажется, еще не знаете: общество Якобинцевъ, основанное всего три мсяца тому назадъ, насчитываетъ уже около шестидесяти тысячъ членовъ во Франціи, а черезъ годъ станетъ насчитывать боле четырехъ сотъ тысячъ, кром того, мой милый, прибавилъ Каліостро улыбаясь,— здсь настоящая ложа Великаго Востока, центръ всхъ тайныхъ обществъ, а не у дурака Фошэ, какъ полагаютъ. И, если вы не имете права войти сюда въ качеств якобинца, вы можете занять здсь мсто въ качеств розенкрейцера.

— Все равно, я предпочитаю трибуны. Съ высоты трибунъ мы будемъ витать надъ собраніемъ и, если тутъ найдутся какія нибудь знаменитости, настоящія или будущія, вы мн ихъ покажете.

— Ну, пойдемъ на трибуны, согласился Каліостро.

Они поднялись по деревянной лстниц въ мста для публики.

Вс скамьи были заняты, но Каліостро стоило только подойти къ первой изъ нихъ, сдлать какой то знакъ, произнести одно слово вполголоса, и оба человка, сидвшіе тамъ, словно въ ожиданіи его прихода, немедленно встали и уступили ему и доктору свои мста.

Засданіе еще не открылось, члены общества находились внизу: одни разговаривали кучками, другіе ходили по узкому пространству, оставленному ихъ коллегами, третьи, наконецъ, мечтали, сидя въ тни или стоя, прислонясь къ колонн.

Небольшое число лампъ очень плохо освщало эту толпу, въ которой можно было разглядть отдльныя личности только, когда свтъ падали, прямо на нихъ.

Однако, даже въ полусвт было легко видть, что собраніе состояло по преимуществу изъ аристократіи. Преобладали вышитыя золотомъ одежды, мундиры сухопутныхъ и морскихъ офицеровъ.

Дйствительно, въ то время ни одинъ рабочій, ни одинъ человкъ изъ народа, даже почти ни одинъ буржуа еще не опростилъ своимъ участіемъ знаменитое собраніе.

Для мелкаго люда существовала вторая зала, внизу. Она открывалась въ другіе часы, чтобы народъ не сталкивался съ аристократіей. Для поученія народа, основали братское общество. Члены этого общества должны были объяснять ему суть конституціи, а также истолковывать права человка.

Что касается Якобинцевъ, то, какъ мы сказали, въ это время это было общество военное, аристократическое, интеллигентное и, въ особенности, литературное и артистическое.

Въ самомъ дл, большинство его членовъ были писатели и художники.

Въ числ писателей были: Ла Гарпъ, авторъ Mlanie, Шенье, авторъ Charles IX, Андріе, авторъ Les tourdis, который подавалъ въ тридцать лтъ т же надежды, какія подавалъ и въ семьдесятъ, и такъ и умеръ, все что то общая, но не сдержавъ общаній, Седэнъ, бывшій каменьщикъ, протежэ королевы, искренній роялистъ, какъ большинство тхъ, кто тамъ находился, Шамфоръ, поэтъ лауреатъ, бывшій секретарь принца Конде, чтецъ г-жи Елизаветы, Лакло, преданный герцогу Орлеанскому, авторъ Liaisons Dangereuses, онъ замнялъ своего патрона и, смотря по обстоятельствамъ, то долженъ былъ напоминать о немъ его друзьямъ, то старался заставить забыть о немъ его враговъ.

Изъ художниковъ и артистовъ тамъ находились: Тальма, римлянинъ, который, въ своей роли Тита, долженъ былъ произвести своего рода революцію: благодаря ему, Парижане должны были начать стричь волосы, la Titus, въ ожиданіи того, когда съ легкой руки его товарища Колло д’Эрбуа, не начали рубить головъ, Давидъ, мечтающій о Леонид и Сабинянкахъ, и уже сдлавшій эскизъ своей большой картины Клятва въ зал Jeu de Paume и, быть можетъ, уже купившій кисть, которой долженъ былъ написать свою лучшую картину: Маратъ, зарзанный въ своей ванн, Вернэ, два года тому назадъ принятый въ Академію за свою картину Тріумфъ Павла-Эмилія, онъ забавлялся до поры до времени рисованіемъ собакъ и лошадей, не имя ни малйшаго представленія, что въ четырехъ шагахъ отъ него, подъ руку съ Тальмой, стоялъ молодой поручикъ корсиканецъ, съ гладко причесанными и ненапудренными волосами, который, самъ того не подозрвая, приготовляетъ ему сюжетъ для пяти его лучшихъ картинъ: Переходъ черезъ Сенъ-Бернаръ, Сраженія при Риволи, Маренго, Аустерлиц и Ваграм, Ларинъ, питомецъ школы декламаціи, еще не удостаивавшій видть въ молодомъ Тальма своего соперника, и предпочитавшій Вальнера Корнелю и Беллуа Расину, Лаисъ, пвецъ, который въ опер приводилъ публику въ восторги, въ роляхъ купца въ Караван, консула въ Траян, и Цинны въ Весталк, здсь же находились Лафайетъ, Ламетъ, Дюпоръ, Сіесъ, Тура, Шапелье, Рабо-Сентъ-Этьенъ, Ланжюинэ, Моялозье, затмъ, депутатъ Гренобля, Барнавъ, съ вызывающимъ видомъ и надменнымъ лицомъ: вс заурядныя личности считали его соперникомъ Мирабо, а Мирабо стиралъ его въ порошокъ всякій разъ, какъ ставилъ на него свою ногу.

Жильберъ долго присматривался къ этому блестящему собранію и узналъ всхъ, оцнивая въ своемъ ум весь этотъ синклитъ разнородныхъ талантовъ. Такое большинство монархистовъ нсколько успокоило его. Онъ вдругъ обратился къ Каліостро.

— Скажите, кто изъ всхъ этихъ людей дйствительно враждебенъ монархіи?

— Долженъ я смотрть глазами всхъ, вашими, Неккера, аббата Мори или моими глазами?

— Вашими, конечно, вдь уже ршено, что это глаза колдуна.

— Въ такомъ случа, ихъ двое.

— О! это не много, среди четырехъ сотъ человкъ.

— Достаточно, если одинъ изъ нихъ долженъ быть убійцей Людовика XVI, а другой его преемникомъ!

Жильберъ вздрогнулъ.

— О! о! прошепталъ онъ,— у насъ здсь на лицо будущій Брутъ и будущій Цезарь?

— Ни боле, ни мене, дорогой докторъ.

— Вы мн ихъ покажете, графъ? сказалъ Жильберъ съ недоврчивой улыбкой.

— О! апостолъ съ глазами, покрытыми чешуей! проговорилъ Каліостро,— да, если хочешь, я сдлаю даже больше: я тебя заставлю прикоснуться къ нимъ. Съ котораго хочешь начать?

— Но, мн кажется, съ разрушителя, я глубоко уважаю хронологическій порядокъ. Посмотримъ прежде Брута.

— Ты знаешь, говорилъ Каліостро оживляясь, точно въ порыв вдохновенія,— ты знаешь, что люди никогда не прибгаютъ къ одинаковымъ средствамъ, хотя бъ для совершенія одинаковаго дла? Поэтому, и нашъ Брутъ ни въ чемъ не походитъ на древняго.

— Тмъ любопытне мн взглянуть на него.

— Смотри, вотъ онъ!

Онъ протянулъ руку по направленію къ человку, стоявшему прислонясь къ трибун, въ эту минуту только на голову его подалъ свтъ, вся же остальная фигура терялась въ тни.

Это была блдная, точно мертвая голова, и только одни глаза были полны жизни и выражали какую то презрительную ненависть: то былъ взглядъ ехидны, знающей, что ея зубъ полонъ смертельнаго яда, эти глаза слдили за всми движеніями шумнаго и болтливаго Барнава.

Жильберъ почувствовалъ, какъ дрожь пробжала по всему его тлу.

— Дйствительно, сказалъ онъ,— вы были правы, предупреждая меня, что это голова не Брута и не Кромвеля.

— Нтъ, по, пожалуй, голова Кассія. Вы знаете, что говорилъ Цезарь: ‘Я не боюсь всхъ этихъ жирныхъ и толстыхъ людей, что проводятъ дни за столомъ, а ночи въ оргіяхъ, нтъ, но если кого я и боюсь, то мечтателей съ худощавымъ тломъ и блднымъ лицомъ’.

— Тотъ, на кого вы мн указываете, подходить подъ эти условія Цезаря.

— Разв вы его не знаете? спросилъ Каліостро.

— Какъ же! я знаю его, или скоре, я узнаю въ немъ одного изъ членовъ національнаго Собранія.

— Совершенно врно.

— Одного изъ самыхъ многословныхъ ораторовъ лвой.

— И это врно.

— Маленькій адвокатъ изъ Арраса, не правда ли? его зовутъ Максимиліанъ Робеспьеръ.

— Да, да! Ну, посмотрите внимательно на эту голову.

— Я смотрю на нее.

— Что же вы видите въ ней?

— Графъ, вдь я не Лафатеръ.

— Нтъ, но вы его ученикъ.

— Я вижу выраженіе и зависти посредственности къ генію.

— Значитъ и вы тоже судите о немъ, какъ вс… Да, это правда, его слабый, нсколько рзкій голосъ, его худощавое печальное лицо, его обтянутая, точно приклеенная къ черепу, кожа на лбу, напоминающая желтый и мертвый пергаментъ, его стеклянные глаза, вспыхивающіе иногда зеленоватымъ огнемъ почти тотчасъ же гаснущимъ, постоянное напряженіе голосовыхъ мышцъ, вся фигура его утомительная по своей неподвижности, неизмнный узкій оливковый кафтанъ, единственный, и тщательно вычищенный: да, я понимаю, все это должно производить впечатлніе на собраніе, богатое ораторами и имющее право быть разборчивымъ, привыкнувъ къ львиной голов Мирабо, къ дерзкому самодовольству Барнава, къ язвительнымъ выраженіямъ аббата Мори, къ горячности Козалеса и къ логик Сіеса, но этого уже никто не упрекнетъ, какъ Мирабо, за безнравственность, это честный человкъ, онъ не нарушаетъ никакихъ принциповъ, а если когда нибудь выйдетъ за предлы законности, то для того, чтобы замнить старый кодексъ новымъ закономъ!

— Но, наконецъ, что такое этотъ Робеспьеръ? спросилъ Жильберъ.

— А! ты настоящій аристократъ XV столтія! ‘Что такое представляетъ собой этотъ Кромвель?’ спрашивалъ графъ Страфордъ, которому протекторъ долженъ былъ отрубить голову. ‘Торовецъ пивомъ кажется!’

— Вы хотите сказать, что моя голова рискуетъ подвергнуться той же участи, что голова сэра Томаса Страфорда? спросилъ Жильберъ съ застывшей улыбкой на устахъ.

— Кто знаетъ?

— Въ такомъ случа, тмъ понятне мое желаніе собрать справки о немъ.

— Что такое Робеспьеръ? Во Франціи, пожалуй, никто этого не знаетъ, кром меня. Я люблю быть освдомленнымъ о томъ, откуда приходятъ избранники судьбы, это помогаетъ мн. угадывать, куда они идутъ. Робеспьеры родомъ изъ Ирландіи. Быть можетъ, ихъ предки были въ числ ирландскихъ колонистовъ, которые въ XVI вк наполнили семинаріи и монастыри нашихъ сверныхъ береговъ, тамъ они, вроятно, получили отъ іезуитовъ образованіе и духъ вздорныхъ спорщиковъ, какой почтенные отцы внушали своимъ ученикамъ, они были нотаріусами отъ отца къ сыну. Одна втвь этой семьи, та, изъ которой вышелъ вотъ этотъ человкъ, поселилась въ Аррас, какъ вы знаете, значительномъ центр клерикальнаго дворянства. Въ город было два сеньера или, скоре, два короля: одинъ, аббатъ де Сентъ-Ваастъ, другой епископъ Арраскій, тнь дворца котораго покрываетъ полгорода. Въ этомъ то город въ 1758 г. родился тотъ, кого вы видите. Что онъ длалъ ребенкомъ, что онъ длалъ юношей и что длаетъ теперь, я вамъ скажу въ двухъ словахъ, что онъ будетъ длать, я вамъ уже сказалъ. Въ дом было четверо дтей. Глава семьи лишился жены, онъ былъ адвокатъ въ судебномъ совт Артуа, посл смерти жены впалъ въ мрачную тоску, пересталъ заниматься длами, отправился путешествовать для развлеченія и не вернулся. Одиннадцати лтъ старшій сынъ — находящійся здсь — очутился главою семьи, опекуномъ брата и двухъ сестеръ, мальчикъ — какъ это ни странно для такого возраста — понялъ свой долгъ и разомъ превратился въ мужчину. Въ двадцать четыре часа онъ сталъ тмъ, чмъ и остался, лицо его иногда улыбается, но сердце никогда не смется. Это былъ лучшій ученикъ коллежа. Для него выхлопотали у аббата Сентъ-Вааста ту стипендію въ коллежъ Людовика Великаго, какой располагалъ прелатъ. Онъ одинъ пріхалъ въ Парижъ съ рекомендаціей къ каноннику собора Богоматери, черезъ годъ канонникъ умеръ. Почти въ то же время умерла въ Аррас его младшая, самая любимая его сестра.

Тнь іезуитовъ, только что изгнанныхъ изъ Франціи, еще падала на стны коллежа Людовика Великаго. Вы знаете это зданіе, гд находится теперь вашъ юный Себастьянъ, его дворы, мрачные и глубокіе, какъ дворы Бастильи, сгоняютъ краску съ самыхъ свжихъ лицъ, лицо юнаго Робеспьера было и раньше блднымъ,— они его превратили въ синеватое. Другіе дти иногда выходили изъ коллежа: для нихъ существовали воскресенья и праздники: для сироты, лишеннаго покровителей, вс дни были одинаковы. Между тмъ, какъ другіе были окружены семейной атмосферой, его окружало уединеніе, тоска, скука: три вредныхъ элемента, зажигающіе въ сердцахъ зависть и ненависть и лишающіе душу ея расцвта. Ихъ вредное дыханіе убило молодость Робеспьера, сдлало изъ него вялаго молодого человка. Со временемъ никто не повритъ, что существуетъ портретъ Робеспьера двадцати четырехъ лтъ съ розой въ одной рук, и прижимающаго другую къ груди, подъ портретомъ девизъ: Весь для моей подруги!

Жильберъ грустно улыбнулся, смотря на Робеспьера.

— Правда, продолжалъ Каліостро,— что, когда онъ взялъ этотъ девизъ и давалъ снимать съ себя этотъ портретъ, одна двица клялась ему, что ничто ихъ не разлучитъ, онъ клялся ей въ томъ же, но какъ человкъ, расположенный сдержатъ свою клятву. Онъ ухалъ на три мсяца и по возвращеніи нашелъ ее замужемъ! Впрочемъ, аббатъ Сентъ-Ваастъ остался его покровителемъ, онъ доставилъ его брату стипендію въ коллеж Людовика Великаго, а ему мсто судьи въ уголовномъ суд. Какъ-то разъ ему пришлось вмст съ двумя другими судьями судить и наказать убійцу. Робеспьеръ, полный угрызеній совсти, что осмлился распорядиться по своему произволу жизнью человка, хотя тотъ и былъ признанъ виновнымъ, вышелъ въ отставку. Онъ сдлался адвокатомъ, такъ какъ ему надо было жить и кормить свою молодую сестру,— что касается брата его, хотя его и плохо кормили въ коллеж Людовика Великаго, но все таки кормили.— Едва онъ записался въ списокъ адвокатовъ, какъ крестьяне попросили его защищать ихъ дло противъ Аррасскаго епископа. Дло крестьянъ было совершенно правое: Робеспьеръ убдился въ этомъ, разсмотрвъ ихъ документы, онъ защищалъ ихъ, выигралъ ихъ дло и, еще полный торжества отъ своего успха, былъ посланъ въ національное Собраніе. Въ національномъ Собраніи Робеспьеръ встртилъ къ себ сильную ненависть съ одной стороны и глубокое презрніе съ другой: ненависть со стороны духовенства къ адвокату, который осмлился выступить на суд противъ Аррасскаго епископа, презрніе дворянства провинціи Артуа къ приказному, получившему образованіе изъ милости.

— Но что онъ длалъ все это время? перебилъ Жильбертъ.

— О! Боже мой! почти ничего въ глазахъ другихъ, но достаточно въ моихъ глазахъ. Еслибы я по своимъ убжденіямъ не признавалъ необходимымъ, чтобы этотъ человкъ былъ бденъ, я бы завтра же далъ ему милліонъ.

— Я васъ еще разъ спрашиваю, что же онъ сдлалъ?

— Помните вы тотъ день, когда духовенство лицемрно явилось въ Собраніе просить третье сословіе, остававшееся въ нершимости вслдствіе veto короля, приступить къ работамъ?

— Помню.

— Ну, такъ перечтите рчь, произнесенную въ тотъ день маленькимъ адвокатомъ изъ Арраса, и вы увидите, какая блестящая будущность сквозитъ въ дкой запальчивости, сдлавшей его почти краснорчивымъ.

— Но съ тхъ поръ?

— Съ тхъ поръ… А! правда. Мы должны перескочить съ мая мсяца на октябрь. Когда 5 числа Мальяръ, уполномоченный парижскихъ женщинъ, пришелъ говорить въ Собраніе отъ имени своихъ кліентокъ, то вс члены этого собранія сидли неподвижно и молчали, этотъ маленькій адвокатъ оказался не только дкимъ, но боле смлымъ, чмъ вс остальные. Вс, такъ называемые, защитники народа молчали, а онъ два раза вставалъ съ мста: въ первый разъ его слова произвели большой шумъ, второй разъ они были встрчены безмолвіемъ. Онъ поддержалъ Мальяра, говорившаго отъ лица голодныхъ и требовавшаго хлба.

— Да, дйствительно, это гораздо важне, но, можетъ быть, онъ измнится.

— О! милйшій докторъ, вы совсмъ не знаете неподкупнаго, какъ его назовутъ современемъ, кром того, кто захочетъ подкупить этого маленькаго адвоката, надъ которымъ вс смются? Этотъ человка., который будетъ впослдствіи, хорошенько слушайте, что я вамъ говорю, Жильберъ,— грозой Собранія, теперь служитъ въ немъ посмшищемъ. Между благородными и сановными якобинцами принято считать Робеспьера смшнымъ, забавнымъ элементомъ, поддерживающимъ веселость въ Собраніи, и каждый считаетъ себя вправ смяться надъ нимъ. въ многочисленныхъ собраніяхъ иногда бываетъ скучно, такъ надо, чтобы какой нибудь дуракъ развеселялъ ихъ… Въ глазахъ Ламетовъ, Козалесовъ, Мори, Барнавовъ, Дюпоровъ, Робеспьеръ дуракъ. Его друзья измняютъ ему, посмиваясь украдкой, его враги освистываютъ его, покрывая его слова громкимъ хохотомъ, когда онъ говоритъ, вс разговариваютъ, когда онъ возвышаетъ голосъ, вс кричатъ, а по окончаніи его рчи — всегда за права, всегда въ защиту какого нибудь принципа — его рчи, которой никто не слушалъ, какой нибудь никому неизвстный дзпутать иронически требуетъ ея напечатанія. Только одинъ изъ его коллегъ разгадалъ и понялъ его, только одинъ! отгадайте кто? Мирабо. ‘Этотъ человкъ далеко пойдетъ, говорилъ онъ мн третьяго дня, такъ какъ вритъ въ то, о чемъ говоритъ’. Вы понимаете, такая вещь кажется очень странной Мирабо.

— Но я читалъ рчи этого человка и нашелъ ихъ посредственными и плоскими.

— Э! Господи! я не говорю, что онъ Демосенъ или Цицеронъ, Мирабо или Барнавъ, о нтъ, это просто напросто г-нъ де Робеспьеръ, какъ его называютъ въ насмшку. Кром того, въ типографіи съ его рчами обращаются такъ же безцеремонно, какъ на трибун: на трибун ихъ прерываютъ, въ типографіи ихъ искажаютъ, журналисты даже не называютъ его г-номъ Робеспьеромъ, нтъ, журналисты не знаютъ его имени: они называютъ его: Г. Б…. Г. Н… или Г***. О! только одинъ Богъ, да еще я пожалуй, знаетъ, сколько желчи накопляется въ этой тощей груди, сколько гнва въ этомъ узкомъ череп. Чтобы забыть вс эти оскорбленія, обиды, измны, освистанный ораторъ, чувствующій, однако, свою силу, не иметъ вдь въ своемъ распоряженіи ни свтскихъ развлеченій, ни утшеній въ слав. Въ своей унылой квартир въ уныломъ Марэ, въ холодной, бдной, почти лишенной мебели квартир, гд онъ скудно живетъ на депутатское жалованье, онъ такъ же одинокъ, какъ былъ въ коллеж Людовика Великаго. До прошедшаго года у него было лицо молодое и кроткое, посмотрите, до чего оно высохло въ одинъ годъ. Его всегда можно встртить здсь, по милости волненій, скрытыхъ отъ всхъ, у него раза три случались сильныя кровоизліянія, отъ которыхъ онъ лишался сознанія. Вы великій математикъ, Жильберъ, но я держу пари, что и вамъ самыми сложными умноженіями не вычислить, какой массой крови придется заплатить дворянству, его оскорбляющему, духовенству, его преслдующему, королю, не желающему его знать, за каждую каплю крови, которую теперь теряетъ Робеспьеръ.

— Но зачмъ онъ приходитъ къ Якобинцамъ?

— А! дло въ томъ, что въ Собраніи надъ нимъ издваются, а у Якобинцевъ его слушаютъ. Клубъ у Якобинцевъ, любезный докторъ, это дитя минотавра, онъ сосетъ корову, а впослдствіи пожретъ цлый народъ. Робеспьеръ типичный якобинецъ и отражаетъ въ себ настроенье всего общества — ни боле, ни мене, онъ идетъ съ нимъ вровень, однимъ шагомъ, не отставая и не обгоняя его. Помните, я вамъ общалъ показать машину, которая въ настоящее время еще строится, и цль которой рубить голову, а можетъ быть и дв, въ одну минуту? И такъ, изъ всхъ здсь находящихся людей, никто не доставить этой машин столько работы, какъ Робеспьеръ, этотъ маленькій адвокатъ изъ Арраса.

— Право, графъ, вы слишкомъ зловщи и, если вашъ Цезарь сколько-нибудь не утшитъ меня посл вашего Брута, я способенъ буду забыть то, что привело меня сюда. Извините, но куда двался Цезарь?

— Смотрите, видите его тамъ? Онъ разговариваетъ съ человкомъ, котораго еще не знаетъ, но который современемъ будетъ имть большое вліяніе на его судьбу. Этотъ человкъ Баррасъ: запомните это имя и, при случа, припомните мои слова.

— Не знаю, можетъ быть вы и ошибаетесь, графъ, но, во всякомъ случа, вы хорошо выбираете свои типы. Лобъ вашего Цезаря точно нарочно созданъ для короны, а глаза, выраженіе которыхъ я не могу схватить…

— Да, потому что они смотрятъ внутрь, такого рода глаза угадываютъ будущее, докторъ.

— Что онъ говори гь Баррасу?

— Онъ говорить, что, если бы онъ защищалъ Бастилію, то она не была-бы взята.

— Значитъ онъ не патріотъ?

— Такіе людъ, какъ онъ, не желаютъ быть ничмъ, прежде чмъ станутъ всмъ.

— И такъ, вы все еще поддерживаете свое шутливое предопредленіе относительно этого маленькаго подпоручика?

— Жильберъ, проговорилъ Каліостро, протягивая руку по направленію къ Робеспьеру,— насколько врно то, что этотъ человкъ возстановить эшафотъ Карла I, настолько же врно, что этотъ поручикъ — и онъ протянулъ руку но направленію къ корсиканцу съ плоскими волосами — передлаетъ по своему престолъ Карла Великаго.

— Значитъ, наша борьба за свободу безполезна? воскликнулъ съ уныніемъ Жильберъ.

— А кто вамъ говоритъ, что одинъ не сдлаетъ ради нея столько-же своимъ правленіемъ, сколько другой эшафотомъ?

— Значитъ, это будетъ Титъ, Маркъ-Аврелій, богъ мира, пришедшій утшитъ міръ посл мднаго вка?

— Это будетъ и Александръ и Аннибалъ. Рожденный во время войны, онъ вознесется высоко благодаря войн и падетъ благодаря войн. Я вамъ сказалъ, что вамъ не счесть всей той крови, какою придется заплатить дворянству и духовенству за кровь, которую теряетъ Робеспьеръ, но возьмите всю ту кровь, какую потеряютъ священники и дворяне, умножьте ее саму на себя нсколько разъ, и все же вы не получит тхъ ркъ, озеръ, и морей крови, которыя про льетъ этотъ человкъ съ своими войскамъ въ пятьсотъ тысячъ солдатъ и своими трехдневными сраженіями съ полутораста тысячами пушечныхъ выстрловъ.

— Что-же выйдетъ изъ этого шума, этого дыма, этого хаоса?

— Что выходить изъ всякаго генезиса, Жильберъ: мы должны похоронить старый міръ, наши дти увидятъ появленіе міра новаго, этотъ человкъ — великанъ, охраняющій его двери, какъ Людовикъ XIV, какъ Левъ X, какъ Августъ, онъ дастъ свое имя грядущему вку.

— Какъ зовутъ этого человка? спросилъ Жильберъ, побжденный убжденнымъ тономъ Каліостро.

— Теперь его зовутъ только Бонапартъ, но со временемъ онъ будетъ называться Наполеономъ!

Жильберъ опустилъ голову на руку и впалъ въ такую глубокую задумчивость, что не замтилъ, какъ открылось засданіе и ораторъ поднялся на трибуну…

Прошелъ часъ, но ни шумъ на трибунахъ, ни шумъ очень бурнаго засданія не могли отвлечь Жильбера отъ его размышленій, вдругъ онъ почувствовалъ, что сильная рука упала ему на плечо.

Онъ обернулся. Каліостро исчезъ, но на его мст сидлъ Мирабо съ разстроеннымъ отъ гнва лицомъ.

Жильберъ воспросительно посмотрлъ на него.

— Ну что-же? сказалъ Мирабо.

— Что случилось? спросилъ Жильберъ.

— Случилось то, что насъ одурачили, насъ осмяли, намъ измнили, что дворъ не хочетъ меня, что онъ воспользовался вами, какъ простакомъ, а мною, какъ дуракомъ.

— Я васъ не понимаю, графъ.

— Вы, значитъ, не слышали?

— Чего?

— Ршенія, только что принятаго?

— Гд?

— Здсь!

— Какого ршенія?

— Вы, значитъ, спали?

— Нтъ, я мечталъ.

— Ну, такъ, знайте, что, въ отвтъ на мое сегодняшнее предложеніе о приглашеніи министровъ присутствовать на совщаніи народныхъ представителей, завтра три друга короля намрены потребовать, чтобы ни одинъ изъ членовъ собранія не могъ быть министромъ во все время сессіи. Въ такомъ случа комбинація, съ такимъ трудомъ выработанная, разлетится отъ капризнаго дуновенія его величества Людовика XVI, но, продолжалъ Мирабо, поднимая свою руку, сжатую въ кулакъ,— клянусь своей фамиліей Мирабо, что я имъ отомщу за это и, если ихъ дуновеніе можетъ низвергнуть министра, то они увидятъ, что я могу пошатнуть тронъ!

— Но вы, все таки, пойдете въ Собраніе, и станете бороться до конца?

— Я пойду въ Собраніе, и стану бороться до конца… Я принадлежу къ чмъ, которыхъ хоронятъ только подъ развалинами.

И Мирабо вышелъ, боле прекрасный и боле грозный, чмъ когда-либо.

Дйствительно, на слдующій день по предложенію Ланжюинэ, не смотря на все краснорчіе и геніальность Мирабо, національное Собраніе огромнымъ большинствомъ голосовъ приняли слдующее предложеніе: ‘Ни одинъ членъ Собранія не можетъ быть министромъ во все время сессіи’.

— А я, крикнулъ Мирабо, когда предложеніе было принято,— я предлагаю поправку, которая нисколько не измнить вашего закона: ‘Вс члены настоящаго собранія могутъ быть министрами, за исключеніемъ графа Мирабо’.

Вс переглянулись, пораженные такой смлостью, Мирабо среди общаго безмолвія спустился съ своей эстрады и вышелъ изъ зала, тмъ шагомъ, какимъ онъ подошелъ къ г-ну де Дре-Брезе, когда сказалъ ему. ‘Мы здсь по вол народа, и разойдемся только тогда, когда насъ разгонятъ штыками!’

Пораженіе Мирабо походило на торжество всякаго другаго.

Жильберъ не пришелъ въ Собраніе. Онъ остался дома, размышляя о странныхъ предсказаніяхъ Каліостро: хотя онъ и не врилъ имъ, но тмъ не мене, не могъ ихъ забыть.

Настоящее ему казалось очень ничтожнымъ въ сравненіи съ будущимъ!

Можетъ быть меня спросятъ, какимъ образомъ я, простой разсказчикъ прошедшаго, объясню предсказаніе Каліостро объ Робеспьер и Наполеон?

Я попрошу того, кто сдлаетъ мн этотъ вопросъ, объяснить предсказаніе м-ль Ленорманъ Жозефин?

Въ жизни мы на всякомъ шагу встрчаемъ вещи необъяснимыя. Сомнніе создано для тхъ, кто не уметъ ни объяснить ихъ, ни поврить имъ.

XXX.
Мецъ и Парижъ.

Какъ, сказалъ Каліостро, и какъ угадалъ Мирабо, планы Жильбера разрушилъ самъ король.

Посылая свои предложенія Мирабо, королева повиновалась скоре досад оскорбленной женщины и простому женскому любопытству, чмъ слдовала политик, достойной королевы, поэтому она безъ большого сожалнія увидла крушеніе этихъ конституціонныхъ приготовленіи, оскорблявшихъ ея гордость.

Что касается короля, то вся его политика заключалась въ томъ, чтобы выжидать, выигрывать время, пользоваться обстоятельствами, кром того, начатые переговоры указывали ему на два способа бгства изъ Парижа и удаленія въ укрпленное мсто, что было его любимой мечтой.

Мы уже знаемъ, что эти переговоры велись съ одной стороны маркизомъ Фавра, человкомъ, преданнымъ графу Прованскому, а съ другой графомъ Шарни, посланнымъ самимъ Людовикомъ XVI.

Шарни прохалъ отъ Парижа до Меца въ два дня. Онъ нашелъ Булье въ Мец и вручилъ ему письмо короля. Читатель помнитъ, что это письмо служило только поводомъ для Шарни завязать сношенія съ Булье, поэтому, этотъ послдній, хотя и высказалъ свое неудовольствіе всми парижскими событіями, но держалъ себя сначала очень сдержанно.

Дйствительно, предложеніе, сдланное въ то время Булье, мняло вс его планы. Онъ только что получилъ предложеніе отъ императрицы Екатерины и собирался писать королю, чтобы просить у него позволенія перейти на службу Россіи.

Поэтому, сначала Булье былъ въ большой нершимости, но, при имени Шарни, при воспоминаніи объ его родств, съ г-номъ Сюффреномъ, о ходившихъ слухахъ, что королева удостаиваетъ его своимъ полнымъ довріемъ, онъ, какъ врный роялистъ, проникся желаніемъ вырвать короля изъ его мнимой свободы, въ которой многіе видли настоящее заключеніе.

Однако, прежде чмъ что-либо ршить съ Шарни, полномочія котораго Булье не считалъ достаточно обширными, онъ ршилъ послать въ Парижъ своего сына, графа Луи Булье, для непосредственныхъ переговоровъ съ королемъ объ этомъ важномъ проэкт.

Пока должны были происходить эти переговоры, Шарни, какъ было ршено, останется въ Мец, никакія личныя дла не призывали его въ Парижъ, а его честь, которую онъ понималъ можетъ быть слишкомъ односторонне, почти обязывала его оставаться въ Мец, въ качеств заложника.

Графъ Людовикъ пріхалъ въ Парижъ около половины ноября. Въ то время за королемъ зорко слдилъ Лафайетъ, а графъ Людовикъ былъ двоюродный брать Лафайета.

Онъ остановился у одного изъ своимъ друзей, патріотическія воззрнія котораго были хороню извстны, но находившагося въ то время въ Англіи.

Войти во дворецъ безъ вдома Лафайета было для молодого человка если не невозможно, то, по крайней мр, трудно и опасно.

Съ другой стороны, такъ какъ Лафайетъ не долженъ былъ знать о сношеніяхъ, которыя посредствомъ Шарни завязались между королемъ и Булье, то для графа Людовика было всего легче попросить самого Лафайета представить его королю.

Обстоятельства, казалось, сами шли на встрчу желаніямъ молодого офицера.

Онъ уже три дня какъ прибылъ въ Парижъ, но еще ничего не ршилъ, раздумывая лишь о возможности попасть къ королю испрашивая себя, не будетъ ли всего лучше обратиться къ самому Лафайету. Вдругъ онъ получилъ отъ него записку, въ которой Лафайетъ предупреждалъ его, что его пріздъ въ Парижъ извстенъ и приглашалъ придти къ нему или въ главный штабъ національной гвардіи или въ отель Ноайль.

Такимъ образомъ, само провидніе отвтило на молчаливую просьбу Булье. Онъ поспшилъ отправиться въ главный штабъ.

Генералъ только что ухалъ въ ратушу, гд долженъ былъ получить важное сообщеніе отъ Бальи.

Но, въ отсутствіи генерала, молодой Булье увидалъ тамъ его адъютанта, г-на Ромева.

Ромевъ служилъ въ одномъ полку съ молодымъ графомъ и, хотя одинъ принадлежалъ къ демократіи, а другой къ аристократіи, но они были въ хорошихъ отношеніяхъ. Поздне Ромевъ, перешедшій въ полкъ, распущенный посл 14 іюля, не пожелалъ никуда поступать, кром національной гвардіи, гд занималъ постъ любимаго адъютанта генерала Лафайета.

Молодые люди, расходясь во мнніяхъ по нкоторымъ вопросами., сходились въ одномъ: они оба любили и уважали короля. Только одинъ любилъ его, какъ патріотъ, то есть съ условіемъ, чтобы онъ присягнулъ конституціи, другой какъ аристократъ, то есть съ условіемъ, чтобы онъ отказался отъ присяги и, въ случа необходимости, обратился къ иностранцамъ, чтобы образумить мятежниковъ.

Подъ именемъ мятежниковъ Булье подразумвалъ три четверги собранія, національную гвардію, выборщиковъ, т. д. и т. д., то есть пять шестыхъ всей Франціи.

Ромеву было двадцать шесть лтъ, а графу Людовику двадцать два, поэтому имъ трудно было все время говорить объ одной политик. Кром того, графъ Людовикъ не хотлъ, чтобы его заподозрили въ томъ, что онъ можетъ заниматься чмъ нибудь серьезнымъ.

Онъ сообщилъ Ромеву подъ большими, секретомъ, что ухали, изъ Меца съ простымъ позволеніемъ, чтобъ повидать въ Париж обожаемую имъ женщину.

Въ то время, какъ графъ Людовикъ сообщалъ это своему пріятелю, генералъ Лафайетъ показался на порог двери, остававшейся открытой и, хотя графъ и отлично видлъ вошедшаго въ зеркало, онъ все-таки продолжалъ свой разсказъ несмотря на знаки Ромева, которые онъ старался не замчать, онъ даже возвысилъ голосъ такъ чтобы генералъ не потерялъ ни слова изъ всего что онъ говорилъ.

Генералъ все слышалъ: этого-то и хотлъ графъ Людовикъ. Онъ тихонько подошелъ къ разсказчику и положилъ руку ему на плечо.

— А! господинъ повса, сказалъ онъ ему,— вотъ отчего вы скрываетесь отъ вашихъ почтенныхъ родственниковъ?

Не особенно строгій судья былъ этотъ молодой тридцати двухъ лтній генералъ, самъ бывшій въ большой мод у всхъ львицъ общества того времени, и графъ Людовикъ не казался очень испуганнымъ ожидавшими его наставленіями.

— Я такъ мало скрывался, мой милый кузенъ, что сегодня-же собирался представиться самому знаменитому изъ своихъ родичей, еслибы онъ не предупредилъ меня этой запиской.

И онъ показалъ генералу полученное имъ письмо.

— Ну, что-же? скажете вы, господа провинціалы, что парижская полиція дурно организована? спросилъ генералъ съ довольнымъ видомъ, доказывавшимъ, что онъ видлъ въ этомъ вопросъ самолюбія.

— Мы знаемъ, генералъ, что ничего нельзя скрыть отъ того, кто оберегаетъ свободу народа и безопасность короля.

Лафайетъ искоса посмотрлъ на своего кузена съ тмъ добрымъ и насмшливымъ выраженіемъ, которое намъ случалось видть у него. Онъ зналъ, что эта втвь семьи очень заботилась о безопасности короля, но весьма мало интересовалась свободой народа. Поэтому онъ отвтилъ только на вторую половину его фразы.

— Скажите, кузенъ, маркизъ Булье не далъ своему сыну какого нибудь порученія къ королю, безопасность котораго я охраняю? сказалъ онъ, длая удареніе на титул маркиза, это котораго онъ самъ отказался посл ночи 4 августа.

— Онъ мн поручилъ повергнуть къ его стопамъ выраженіе его глубочайшаго почтенія, если генералъ Лафайетъ не сочтетъ меня недостойнымъ быть представленнымъ моему государю.

— Васъ представить… когда же?

— Чмъ скоре, тмъ лучше, генералъ, какъ я имлъ честь сказать вамъ или Ромеву, я здсь безъ отпуска.

— Вы говорили это Ромеву, но это все равно, потому что я слышалъ. И такъ хорошее не надо откладывать, теперь одиннадцать часовъ, ежедневно, въ полдень я имю честь видть короля и королеву, позавтракайте со мною, если вы епу не завтракали, и я васъ поведу въ Тюльери.

— Но, возразилъ молодой человкъ бросивъ взглядъ на свой мундиръ и сапоги — могу-ли я такъ явиться, дорогой кузенъ?

— Во первыхъ, я вамъ скажу, мое бдное дитя, что важный вопросъ объ этикет, на которомъ вы выросли, очень боленъ, если не совсмъ умеръ со времени вашего отъзда. Затмъ, я, смотря на васъ, нахожу, что вашъ мундиръ безукоризненъ, ваши сапоги соотвтствуютъ форм, какой костюмъ боле приличенъ дворянину, готовому умереть за своего короля, какъ не военный мундиръ? Послушайте, Ромевъ, узнайте, готовъ-ли завтракъ, тотчасъ же посл него я поведу г-на Булье въ Тюльери.

Это намреніе слишкомъ соотвтствовало желаніямъ молодого человка, чтобы онъ сталъ длать серьезныя возраженія. Онъ поклонился въ знакъ согласія и благодарности.

Черезъ полчаса, часовые у воротъ отдавали честь генералу Лафайету и молодому графу Булье, не подозрвая, что они воздаютъ военныя почести одновременно и революціи и контръ-революціи.

Конецъ перваго тома.

Графиня Шарни

ТОМЪ I

I.Кабачокъ у Севрскаго моста.

II.Мастеръ Гамэнъ.

III.Каліостро.

IV.Судьба.

V.Тюльери.

VI.Четыре свчи.

VII.Дорога въ Парижъ.

VIII.Явленіе.

IX.Павильонъ Андрэ.

X.Мужъ и жена.

XI.Спальня.

XII.Знакомая дорога.

XIII.Что сдлалось съ Себастьяномъ.

XIV.Человкъ площади Людовика XV.

XV.Катерина.

XVI.Перемиріе.

XVII.Портретъ Карла I.

XVIII.Мирабо.

XIX.Фавра.

XXI.Король занимается государственными длами.

XXII.У Королевы.

XXIII.Мрачный горизонтъ.

XXIV.Жена безъ мужа — возлюбленная безъ возлюбленнаго.

XXV.Булочникъ Франсуа.

XXVI.Что можно извлечь изъ отрубленной головы.

XXVII.Шатлэ.

XXVIII.Опять домъ въ улиц Сентъ-Клодъ.

XXIX.Клубъ якобинцевъ.

XXX.Мецъ и Парижъ.

Читайте также:

I.
Кабачокъ у Севрскаго моста.

II.
Мастеръ Гамэнъ.

III.
Каліостро.

IV.
Судьба.

V.
Тюльери.

VI.
Четыре свчи.

VII.
Дорога въ Парижъ.

VIII.
Явленіе.

IX.
Павильонъ Андрэ.

X.
Мужъ и жена.

XI.
Спальня.

XII.
Знакомая дорога.

XIII.
Что сдлалось съ Себастьяномъ.

XIV.
Человкъ площади Людовика XV.

XV.
Катерина.

XVI.
Перемиріе.

XVII.
Портретъ Карла I.

XVIII.
Мирабо.

XIX.
Фавра.

XXI.
Король занимается государственными длами.

XXII.
У Королевы.

XXIII.
Мрачный горизонтъ.

XXIV.
Жена безъ мужа — возлюбленная безъ возлюбленнаго.

XXV.
Булочникъ Франсуа.

XXVI.
Что можно извлечь изъ отрубленной головы.

XXVII.
Шатлэ.

XXVIII.
Опять домъ въ улиц Сентъ-Клодъ.

XXIX.
Клубъ якобинцевъ.

XXX.
Мецъ и Парижъ.