Лидия Рындина
Лидия Рындина
Графиня Дю-Барри
1743-1793
Графиня Дю-Барри
1743-1793
I.
I.
II
II
III
III
Манон Лансон
IV
IV
V
V
VI
VI
VII
VII
Графиня Дю-Барри, Рындина Лидия Дмитриевна, Год: 1923
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Когда по капризу маркизы Помпадур были сделаны цветы из Севрского фарфора и влиты в их чашечки соответствующие духи, маркизе не грезилось, что вся созданная ею эпоха есть не больше, как сад фарфоровых цветов, прекрасных и нежных. Их стебли не гнутся, и они будут сломаны первым сильным порывом ветра, которого не побоится и самый маленький придорожный лютик.
Налетел ураган революции, и бесчисленные головки фарфорового сада скатились, срезанные серпом гильотины.
Одним из прекрасных и ненужных цветков этого сада была графиня Дю-Барри.
Маркиза Помпадур была творцом эпохи Рококо.
Графиня Дю-Барри была созданием этой эпохи.
Происхождение графини Дю-Барри мало известно, оно связано с вымыслами и всякого рода баснями.
Все, что знают о нем более или менее достоверно, дошло до нас из рассказов ее предполагаемого отца, господина Билляр Дюмонсо.
В 1743 году, накануне праздника Святой Девы, в небольшом Лотарингском городке Вокулер, бывшем когда-то колыбелью Жанны д’Арк, родилась девочка. Со стороны матери правнучка Жанны д’Арк, со стороны отца, приказчика на ферме, она была из того мелкого провинциального дворянства, что безнадежно мечтало о почестях двора, приковав свои мысли к золотым видениям Версаля.
Мария-Жанна де-Вобернье родилась 19 августа. В это время в Вокулере по делам службы находился начальник провиантских обозов, господин Билляр Дюмонсо. На крестинах пили в честь Жанны д’Арк и маркизы Помпадур. Гости не знали, что звон их бокалов дойдет до ушей Людовика XV.
О раннем детстве Жанны-Марии мы знаем мало. Вскоре после ее рождения ее мать овдовела и без средств, не имея возможности устроить свои дела в Вокулере, переехала в Париж искать заработка. Здесь она обратилась к крестному отцу Жанны, Билляру Дюмонсо, и тот, заинтересовавшись красивой крестницей, принял на себя заботу об ее судьбе.
Сначала он выдавал ее матери ежемесячное пособие на воспитание Жанны, а через несколько времени поместил Жанну в пансион на улице Лион-Сен-Поль, откуда ее вскоре перевели в Сент-Орский монастырь. Ученицы Сент-Орского монастыря набирались из бедных семейств и помимо Закона Божьего, чтения и письма, обучались разным женским рукоделиям. Нередко туда отдавали девочек, находящихся дома в неблагоприятных для их нравственности условиях. В Сент-Орском монастыре из них выходили знающие свое дело камеристки, предназначенные для службы в богатых домах.
Надо думать, что для этой цели отдал туда и Жанну ее крестный отец.
Режим монастырского пансиона мало нравился юной Жанне. Сохранялись указания, что своими выходками она приводила в ужас монахинь и своих подруг.
Из монастыря Жанна иногда ходила навещать свою мать, которая в то время служила у возлюбленной Дюмонсо, известной куртизанки Фредерики.
Куртизанка невзлюбила ставленницу Дюмонсо и, зная его ревность, не без основания полагала, что та служит не только ей, как прислуга, но и ему, как шпионка при ней. Придравшись к какому-то случаю, она ее уволила, а от Дюмонсо потребовала, чтобы тот перестал помогать этой семье, как недостойной его благодеяний.
Дюмонсо был человек слабовольный и ссориться со своей возлюбленной не хотел. Он согласился на требование Фредерики, но втайне все же продолжал заботиться о своей крестнице.
Уйдя от Фредерики, мать Жанны поступила в камеристки к одной даме. В числе знакомых этой дамы был аббат Иссон де-Бонак, впоследствии епископ, и полковник де-Марсье, ставший потом фельдмаршалом. В этом доме Жанну знали под именем Манон.
Вот переписка Манон с аббатом де-Бонак, дающая ее ясную характеристику в это время.
‘Итак ты в Париже, моя маленькая королева,— пишет аббат.— А мне говорили, что ты вернешься только сегодня вечером. Так как я хочу видеть тебя одну и без того, чтобы г. де-Марсье мог, как он это часто делает, помешать нашему тет-а-тет, я посылаю тебе своего лакея с предложением отложить свой отъезд до завтра. Я буду в Париже сегодня вечером. Дюмон зайдет за тобой сейчас же, как только я приеду…
Радуюсь встрече с тобой на свободе. Кроме удовольствия быть с тобой, мне нужно сказать тебе тысячу вещей, которые, я думаю, тебе не понравятся.
Быть счастливой будет зависеть лишь от тебя. Я прошу тебя лишь быть не такой ветреной и более осторожной, имея в виду мой сан. Я сумею заставить тебя не пожалеть об этом. До свидания, моя маленькая Манон.
Я не замедлю последовать за своей запиской, потому что я тебя безумно люблю. Аббат де-Бонак’.
Вот что отвечала ему Манон:
‘Господин аббат! Вы мне столько всего обещали, когда начинали любить меня. Вы называли меня Вашим ангелочком, Вашим маленьким сердечком. Вы говорили, что мне только стоит пожелать, и мои желания будут исполнены. Между прочим я у вас попросила платье из тафты. Вы всегда говорили, что когда сюда приедете, Вы мне его дадите, а Вы уже три раза приезжали, не подумав обо мне. Если бы я знала цену того, что я Вам дала, я бы не согласилась так легко. Вы знаете, что я Вас предпочла господину де-Марсье, а я думаю, он был бы сердечнее ко мне, чем Вы. Если так плакать, что она меня простит, а Вас будет бранить. Прощайте, господин аббат, нижайшая слуга Ваша, Манон Вобернье’.
Легкомысленное поведение или что другое было причиной, но Манон оставалась не долго в монастыре. Она — на улицах Парижа с лотком в руках. Шнурки, шпильки, табакерки, бусы, ненужные вещи, которые покупают главным образом ради прекрасных глаз и улыбки продавщицы. Но и это время длилось не долго. Собрав все свои сбережения и присоединив к ним кое-что, данное господином Дюмонсо и своей хозяйкой, мать Манон помещает ее в модную мастерскую г. Лябиля под фамилией мадемуазель Лансон.
Мать Жанны к тому времени уже имела полное представление о парижской жизни и, конечно, не могла не знать, что ремесло модистки пользовалось дурной славой. Среди царившей кругом атмосферы легкомыслия и роскоши трудно устоять против соблазна даже девушке с твердыми правилами, а Жанна, конечно, не избегла общей участи. Она пишет своей матери:
‘Милая мама, мне здесь очень хорошо. Господин и госпожа Лабиль очень милы со мной. Каждый день сюда приходит много народа, и я наслаждаюсь красивыми вещами. Меня удручает только то, что я не могу так одеться, как мои товарки. Они мне говорят, что ремесло очень хорошее, а потому я буду много работать, чтобы зарабатывать столько же денег, как и они. Вчера сюда пришла высокая дама покупать что-то. Мне кажется, я ей понравилась, потому что она заинтересовалась мной. Она мне дала адрес и сказала, чтобы я навестила ее, когда смогу. Верно, она хочет мне добра, и завтра я постараюсь пойти туда. Вам дорого стоило поместить меня сюда, но это не пропадет. Я уверена, что мы не всегда будем бедны. А если я разбогатею, то и Вы тоже. До свидания, милая мама. Ваша дочь Манон Лансон’.
Высокая дама, о которой говорит Манон в своем письме, была известная в то время любовная посредница, госпожа Гурдан.
Со своей стороны она говорит в своих письмах о Манон очень лестно:
‘Я узнала от своих помощниц, что у Лабиля появилась новая красотка. Я отправилась к нему в магазин под предлогом покупки каких-то нарядов. Там я увидела такое божественное создание, какое редко можно встретить. Девушка, на вид лет шестнадцати. Дивно сложена, с будто точеным овалом лица, большими глазами и ослепительной белизной кожи. Красивый рот, маленькие изящные ножки, роскошные волосы, которые я не могла охватить своими руками’.
Как отнеслась мадемуазель Лансон к тому, что такое госпожа Гурдан, видно из ее собственного письма к одному из посетителей госпожи Гурдан, аббату, бывшему на епархиальном съезде в Париже. Манон пишет:
‘Господин аббат, если я Вам не сказала вчера ни моего имени, ни моего адреса, то лишь потому, что госпожа Гурдан мне это запретила. Она и мне тоже не хотела сказать, что Вы такой. Я это узнала случайно из письма, что Вы обронили,— я его подняла и спрятала к себе в карман. Отсылаю его Вам и пользуюсь случаем выразить Вам свое уважение и просьбу не лишать меня и впредь Вашей благосклонности. Ты обещал мне меня содержать и всячески покровительствовать. Я рассчитываю на это и верю твоему слову. Скажу тебе, что ты меня очень измучил, я сегодня больна, но думаю, что мне это не помешает увидеться с тобой в четверг у госпожи Гурдан. Хозяйке я скажу, что я иду к матери. Ты мне обещал часики. Ты принесешь их. Не правда ли? До свидания, мой прекрасный аббат. Я Вас люблю в такой же мере, в какой Вы любезны — а это много.
Торговля модными товарами господина Лабиля на улице Сент-Оноре’.
Таким образом, благодаря госпоже Гурдан, заветная мечта Манон исполнилась,— она стала хорошо одеваться.
У госпожи Гурдан имена всегда скрывались. Однажды она, желая угодить одному своему постоянному клиенту, решила его познакомить с Манон. Клиент этот был господин Дюмонсо. Увидев Манон, он узнал сразу свою крестницу, страшно рассердился и только благодаря защите госпожи Гурдан не избил ее. Манон была так испугана этим неприятным случаем, что больше не решалась бывать у Гурдан.
В капитальном труде Вателя о графине Дю-Барри мы находим сведения о дальнейшей судьбе мадемуазель Манон Аансон.
Она познакомилась с неким парикмахером Ламэ. Нача лось с того, что он ее учил несколько месяцев парикмахерскому искусству, а окончилось тем, что он влюбился в свою красивую ученицу. Из ее писем видно, что она была против брака с ним, но согласилась вступить в связь. Ламэ был человек состоятельный, он хорошо зарабатывал, и у него была недурная обстановка. Манон поселилась у него на правах полновластной хозяйки. Она была счастлива возможностью не работать, а посвящать все время своей красоте. Особенно много внимания она уделяла своим роскошным волосам. Она изобретала сама свои прически, проявляя при этом массу фантазии и вкуса. В это время она придумала носить в волосах длинную толстую шпильку с бриллиантовой головкой, которой дали название ‘грелю-шон’. Когда волосы были уже напудрены, в них втыкали эту шпильку, доходившую до шиньона.
Теперь Манон стала появляться на балах, спектаклях, прогулках, соперничая своей красотой и туалетами с самыми блестящими куртизанками. Состояние Ламэ таяло. Скоро, спасаясь от окончательного разорения, он бежал в Англию.
Манон снова поселилась у матери. Мать ее в это время ухаживала за больными и служила экономкой, но самый верный доход ей давали прогулки в Пале-Рояле, Тюильри, на бульварах. Когда дочь переселилась к ней, она приобщила к этому же и ее. Обе женщины выходили по вечерам под предлогом прогулки и возвращались с более или менее хорошим заработком.
Случайная встреча с одним аббатом, как можно думать, когда-то бывшим в близких отношениях с матерью Манон, изменила их судьбу.
Аббат отец Анж, как его звали, устроил Манон компаньонкой у одной вдовы, по фамилии де-ла-Гард.
Манон была обаятельно хороша и любила нравиться. Два сына госпожи де-ла-Гард влюбились в нее.
Когда их мать узнала об этом, Манон лишилась места. Пришлось опять вернуться к матери.
Недалеко от места, где они жили, был игорный дом, содержательницей которого была маркиза де-Кеней.
Маркиза имела обыкновение нанимать красивых девушек для привлечения гостей. Случайно увидев Манон, она предложила ей место у себя с радостью.
Среди посетителей маркизы де-Кеней был граф Дю-Барри. Его взгляд упал на Манон.
Трудно установить, что руководило им, чувство или расчет,— и то и другое было в свойствах его натуры.
Вот его слова, которыми он убеждал Манон переехать к нему: ‘Я уже не раз наедине уговаривал Вас, моя прелестная, поселиться у меня. Я тогда не мог Вам высказать все доводы и преимущества, которые бы могли Вас убедить. Хочу объясниться с Вами откровенней. Прежде всего Вы будете хозяйкой моего сердца и в этом качестве госпожой моего дома. В Вашем распоряжении все мои слуги, которые с той поры будут Ваши. Так как я живу среди лучшего общества, Вы не должны удивляться, увидев у меня или, вернее, у себя маркизов, герцогов и даже принцев, которые будут иметь честь быть Вам представлены. Вы будете иметь платья и все, чем обладают женщины самого высшего ранга. Я устраиваю у себя ежемесячно блестящие собрания. Вы будете на них царить. Вы своим присутствием окажете им честь и будете принимать поклонение всех, кто к Вам приблизится. Когда Вы будете у меня, я научу Вас, как вести себя, чтобы умело править своей ладьей,— для Вас это будет минутным делом. С Вашими талантами и присущей Вам грацией Вы не сможете не понравиться всем, кто Вас увидит. Подумайте и согласитесь. Завтра я буду у маркизы де-Кеней, чтобы получить Ваш ответ. Остаюсь пока с самой пылкой привязанностью к Вам, моя прекрасная. Ваш друг, граф Дю-Барри’.
Манон подумала и согласилась. Дю-Барри выпроводил свою прежнюю любовницу и поселил у себя Манон. Как ей тут жилось, сказать трудно, во всяком случае она смотрит на мир легко. Она пишет своей матери о своей жизни: ‘Пока я могу только хвалить свою новую жизнь. Граф, кажется, очень ко мне привязан. Он ни в чем мне не отказывает и старается исполнять все мои желания. Наши собрания очень блестящи. Прием, который мне на них оказывают, число и положение людей, которых я там вижу,— все заставляет меня думать, что, если бы графу пришло желание помириться с той, которую я заместила, я смогу легко и ничего не теряя найти новую жизнь. В общем я не хочу думать о будущем, размышления мне скучны, я хочу только пользоваться настоящим. До свидания, милая мама. Податель этого письма передаст Вам шесть луидоров. Приходите ко мне завтра в одиннадцать часов. Не говорите, что вы моя мать. Спросите меня под фамилией мадемуазель Ланж. Я ношу теперь это имя. Воборнье-Ланж’.
Граф Дю-Барри, сохраняя за собой право официального возлюбленного, видимо, сквозь пальцы смотрел на измены мадемуазель Ланж. По некоторым сведениям, он сам, из корыстных целей, наталкивал ее на легкомысленный образ жизни.
Тем временем в жизни Манон готовилась большая перемена. Верный себе, Людовик XV скучал. Его главный камердинер Лебель, пользовавшийся исключительным доверием его Величества в сердечных делах, искал своему господину развлечения. Манон обратила на себя его внимание.
Для того, чтобы показать ее королю, был устроен ужин, на котором под видом графини Дю-Барри, жены брата ее покровителя, мадемуазель Ланж была представлена королю. Ужин удался. Сердце стареющего короля было покорено юной красавицей.
Кончилось междуцарствие фавориток. Новая царица вступила на престол любви, управлявший так долго Францией. Король был счастлив, он снова не скучал, это было для него главное. Новая фаворитка была весела, всегда в духе и обладала милой развязностью, его пленявшей.
Манон не была образованна. Она знала всего понемногу. Слегка рисовала, бренчала на клавесине, писала, не очень ссорясь с грамматикой. Она знала в совершенстве только те женские чары, которыми играют без веера. Полузакрытые горящие глаза, полуоткрытые губы, нежный покоряющий говор, гармоничный смех. Ее политикой было развлекать короля, и это ей удавалось.
Фавориток всегда подозревали в поддержке той или другой партии. Общая им всем участь постигла и Манон.
Двор волновался, опасались пагубного влияния новой возлюбленной на Людовика.
Во главе враждебной Манон партии стояла герцогиня де-Граммон со своим братом герцогом де-Шуазель. Решено было разоблачить обман королю. Испуганный этими угрозами, Лабель бросается в ноги королю и просит простить его преступление. Король узнает, что Манон не графиня’ Дю-Барри и ее прошлое полно приключений.
Король принял это, к общему удивлению, весело смеясь, пригрозил Лабелю повторить на своей собственной особе обычный сказочный сюжет. В сказках принцы женятся на пастушках, почему бы и ему не жениться на Манон. Но угрозы он своей не выполнил, а решил ей найти подходящего мужа. Его нашли в лице графа Вильгельма Дю-Барри, брата бывшего покровителя фаворитки. Графа Дю-Барри вызвали для этого из Тулузы в Париж. В день венца вечером он уехал обратно, увозя, как говорят, крупное приданое.
После свадьбы положение графини Дю-Барри упрочилось. Графиня де-Беарн представляет ее ко двору Протест Шуазеля и его партии оставлен без внимания. Дочери короля с ней ласковы и позволяют звать себя уменьшительными именами, что им придумал их отец: Лок (Виктория), Грай (Аделаида), Шиф (София).
Графиня Дю-Барри придумала имя и самому королю. Она его звала ‘Франция’. С придворной жизнью она освоилась быстро, держала себя просто и естественно, помогая всем, кто нуждался в ее помощи. Королю она стала настолько необходима, что он ни одной поездки, ни одной охоты не предпринимал без нее. Ее бюсты лепят, ее портреты рисуют, ей посвящают стихи. Нет нужды, что их слагает не Вольтер, а только Буффлер:
‘Графиня, -Вы прелестны. Покорен Вам весь свет, Завистницы Вам лестны, У герцогинь их нет, Из пены вод, известно, Венера вышла в свет’.
Когда при дворе появилась молодая супруга дофина, Мария-Антуанетта, графиня Дю-Барри принимала участие в празднествах в честь ее прибытия. Дофина была очарована ею, и они были долгое время дружны, пока неосторожные слова графини Дю-Барри, переданные Марии-Антуанетте, не испортили надолго их отношений.
То, что отличало графиню от других любовниц Людовика, было абсолютное бескорыстие и полная беззаботность. Все прежние фаворитки короля, независимо от жадности к деньгам, всегда домогались поместий и титулов.
Графиня Дю-Барри не просила для себя ничего. Если она любила драгоценности, то больше потому, что они шли к ее светлым волосам и нежной коже. Когда король пожелал ей подарить Лювесьенский дворец, она. отказалась,— он казался ей чересчур грандиозным, а вместо этого просила позволения построить там себе маленький павильон.
Строил его архитектор Леду, украшал Вернэ, Грез, Фрагонар. Все в нем, включительно до замочных скважин, было произведением искусства. Здесь, в этом павильоне, в его отделке и меблировке, была ясна разница вкусов март кизы Помпадур и графини Дю-Барри. Насколько все было четко и.законченно в стиле маркизы, настолько все пестро и спутанно у графини Дю-Барри.
Да был ли вообще у нее какой-нибудь свой стиль,? Вернее сказать, смешение всех стилей и было ее стилем. Она не подчинялась другим законам, кроме законов своей капризной и хаотической фантазии.
Павильон Лювесьен был похож на красивую бомбо-ньерку. Когда приезжал король, графиня, в белом с розовым пеньюаре, выходила ему навстречу, как кукольная фея г. из своей черепаховой коробочки. Ее сопровождал всегда карлик, негр Замора, ее любимец. Король назначил этого Замора управляющим Лювесьенским павильоном. Так в рыцарских романах безобразные карлики охраняют прекрасных дам.
Здесь, в этом игрушечном царстве, под своим любимым
тополем отдыхал Людовик, любуясь раскинувшейся панорамой Сены.
Как ни прочно было положение графини, герцог Шуазель и его сестра продолжали оставаться ее врагами. Л Результатом этой вражды была отставка Шуазеля. Будучи, хотя и невольной, причиной отставки и изгнания Шуазеля, графиня еще раз доказала свою доброту и незлобивость, с большим трудом выхлопотав ему прекрасную пенсию.
Свою мать она тоже не забывала. Каждые две недели она ездила к ней в монастырь св. Елизаветы, где та теперь жила под именем госпожи де-Монтабль.
В 1774 году король заболел оспой. Дочери короля и графиня, не боясь заразы, ухаживали за ним. Соседство фаворитки в эти тяжелые минуты доставляло много огорчения принцессам. Они видели, что отец принадлежит не только им. Понял ли это Людовик, или он хотел уйти от всего земного, но однажды, нежно простившись с графиней, он попросил герцогиню д’Эгион увезти ее к себе в Рюель.
Там пробыла графиня два дня агонии Людовика. 6 мая 1794 г. она получила известие о смерти короля и одновременно строгий приказ Людовика XVI выехать немедленно в монастырь Понт’о’Дам в епископство Мо. Ей было запрещено брать с собой более одной горничной, и вся ее переписка подверглась пересмотру.
В монастыре графиня была встречена, как некогда госпожа Ментеон в Сен-Сире. Очень скоро, благодаря милости королевы, она получила позволение принимать там своих родных и друзей. Ее помещение отделал оставшийся ей верным другом Леду. Монахини были ею очарованы и вместе с игуменьей делали все, чтобы утешить изгнанницу. Но несмотря на все это, графине было тяжело жить в монастыре на положении заключенной.
После многих просьб она получила разрешение купить себе замок Сен-Врен близ Монтлери. Там она уже была не узницей, хотя еще в ссылке. Скоро она пишет графу де-Морепа, имевшему в то время большое влияние при дворе:
‘Граф, я имела честь после смерти короля получить письмо с приказом не разоблачать государственных тайн. Если я некоторые и знала, я их забыла со свойственным мне легкомыслием. Только три вещи я твердо помню: доброту покойного короля, мои ошибки в отношении дофины и милосердие королевы, забывшей их. Смею сказать, в жизни я немногим сделала зло, но услуги я оказала многим. Не хочу их ставить на вид и полагаюсь на Вашу любезность. Вы слишком умны, чтобы видеть во мне опасную личность, и слишком любезны, чтобы отказать женщине сделать ее счастливой. Я прошу позволения поселиться в Лювесьене и иногда приезжать в Париж. Уверяю Вас, граф, я не опасна. Ведь самая большая строгость должна иметь предел’.
Графиня не напрасно надеялась на любезность Морепа и на милость Марии-Антуанетты. Ее просьба была исполнена. Она поселилась в Лювесьене. Поездки в Париж были ей также разрешены. Трудно описать радость графини, когда она опять оказалась у себя. Снова она видела деревья и цветы, которые она сама сажала с покойным королем, свои изящные залы, свои безделушки: индийские ширмы, любимого попугая и негра Замора. Но она сразу заметила, что у последнего уже не стало прежней услужливости,— графиня Дю-Барри уже не была королевой.
Окрестные жители встретили графиню радостно. Она не была богата, но по своему бескорыстию и легкомыслию по-прежнему много раздавала бедным и устраивала по-прежнему праздники. Ее друзья были около нее, герцог де-Бриссак, супруги д’Елион, маршал Ришелье, принц де-Субин. Они бывали по-прежнему в Лювесьене, напоминая этим, прошлые дни.
Среди людей, ее посещавших, был и брат королевы, Иосиф II Австрийский. Предложив ей однажды руку во время прогулки по аллеям Лювесьена, он заметил ее смущение и сказал: ‘Не смущайтесь, графиня, красота всегда будет царицей’.
Здесь, в Лювесьене, пережила графиня всю печальную любовь к лорду Сеймуру, английскому послу. Сначала это была обоюдная нежная любовь, потом графиня, когда-то видевшая у своих ног всех мужчин, продолжая любить, уже не была любима. Она старалась заглушить свое самолюбие, унижалась, плакала, боролась за свою любовь и, наконец, увидев, что нет никакой надежды, нашла в себе силу с достоинством порвать эту связь.
Вот несколько строк из ее последнего письма к лорду Сеймуру:
‘…Я думаю, что мое спокойствие и мое счастье Вас мало трогает. Сожалею, что должна сказать Вам это в последний раз. Мой разум спокоен, но мое сердце страдает. Терпением и мужеством я его покорю. Труд мучительный и тяжелый, но он необходим. Это последняя жертва, что я приношу разуму, мое сердце ему приносило их не мало. Прощайте, верьте, что Вы один обладаете моим сердцем’.
В этом письме уже нет прежней графини Дю-Барри, это . не куртизанка, не фаворитка — это любящая женщина.
Но время и характер излечили графиню и от этой любви. Только нежное воспоминание о ней осталось у нее.
Шли годы. Ее стали забывать. Дорога знатных иностранцев уже не лежала через Лювесьен. Только послы Типпо-Сайба сочли долгом коленоприклоненно засвидетельствовать свое почтение и поднести вышитые ткани любовнице покойного короля.
Для нее теперь все было в прошлом.
Когда мадам Лебрен писала ее портрет, графиня рассказывала ей про Людовика XV, про прежний двор, но с такой нежностью, с таким всепрощением в словах, уже не похожих на ее прежний резкий язык. Она говорила обо всем этом, как о чем-то бесконечно далеком и милом.
Все, кто видел ее в это время, удивлялись происшедшей в ней перемене. Здесь, в Лювесьене, все жило прошлым. Вещи хранили свои легенды, жизнь сказкой, как будто некая фея, коснулась ее своей волшебной палочкой и замок Лювесьен заснул.
В эти дни графиня была более, чем когда-либо, прекрасна, и у неё был верный рыцарь. Это был герцог де-Бриссак, который, казалось, с каждым днем ее все больше любил.
Герцог жил постоянно в Лювесьене. И для него и для графини первая молодость уже осталась позади.
Графиня чувствовала потребность найти в нем опору у дверей надвигающейся старости, он нашел в ней женщину, которой мог поверять свое прошлое й свои честолюбивые замыслы о будущем.
Наступил год взятия Бастилии. Графиня Дю-Барри была совершенно неспособна к осторожности, необходимой во врем-я террора, как была неспособна маскировать свои средства и расходы. Она даже не прятала, как другие, портретов Людовика XV и Марии-Антуанетты. Когда в Лювесьен добралось несколько раненых из Версальской охраны, она дала им приют. Мария-Антуанетта благодарила ее,—и вот ответное письмо графини:
‘…Эти бедные раненые ни о чем не жалеют, кроме того, что не умерли за любимую королеву. То, что я делаю для этих храбрых, много меньше того, что они заслуживают. Я их утешаю, я чту их раны, думая, что без их преданности Вашего Величества не было бы больше на свете. Лювесьен— Ваш, разве не Ваша доброта его мне вернула? Все, что я имею, мне дал царствующий дом, я слишком ему благодарна, чтобы это забыть. Покойный король, как бы предчувствуя будущее, заставил меня принять тысячу драгоценных вещей, прежде чем удалить от себя. Я с радостью все это предлагаю Вам, Ваше Величество. У Вас такая масса расходов, так много нужно раздавать бедным. Умоляю Вас позволить мне отдать кесарю кесарево’. Так мстила бывшая куртизанка за свое изгнание. Но дар ее не мог уже быть принят. Голова Марии-Антуанетты скатилась под ножом гильотины.
Вскоре графиню постигло горе. Герцог де-Бриссак был арестован в Орлеане и казнен.
В Лювесьенский замок ворвалась толпа Черни и, кинув графине окровавленную голову, кричала: ‘Вот голова твоего любовника’. Но это была только жестокая шутка, мертвая голова не принадлежала де-Бриссаку.
Не успела она прийти в себя после смерти любимого человека, как ее постиг новый удар, разорение. Она обнаружила кражу всех драгоценностей, которыми рассчитывала покрыть многочисленные долги.
Поездки графини в Англию в поисках за похищенным возбудили подозрения революции, а измена и донос ее управляющего, негра Замора, подтвердили их.
Графиню Дю-Барри арестовали и отправили в тюрьму Санта Пелаги. Ее допрашивали, и после допроса перевели в Консьержери. По странной случайности она занимала ту же комнату, что и Мария-Антуанетта, и та же невозмутимая служанка утром варила ей кофе, когда ее уже ожидала роковая тюремная повозка. После вторичного допроса графиня была приговорена к смертной казни за враждебные республике действия.
С ней вместе взошли на эшафот ее английский банкир Ванденивер со своими сыновьями, приехавшие по ее делам во Францию и осужденные, как ее сообщники.
Графиня Дю-Барри не сумела, подобно многим другим жертвам революции, встретить с достоинством смерть. Напрасно ехавшие с нею вместе на казнь Вандениверы призывали ее быть мужественной. Она билась, плакала, умоляла толпившийся по дороге народ спасти ее.
‘Еще минутку, господин палач, еще одну минутку’,— молила она на эшафоте.
Но все молчало вокруг, и через минуту палач невозмутимо показал толпе ее окровавленную голову.
Участь графини Дю-Барри — участь античных танцовщиц которые рождались, чтобы пленить и умереть.
Цветок, расцветший при закатном солнце старой Франции она жила и пережила себя благодаря любви.
Любовь открыла ей золотые ворота Версаля, судьба увела ее из дворца на эшафот, но красота открыла ей двери Искусства, и до сего дня ее бюст украшает залы Лувра.