ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
Государственная собственность, Романов Пантелеймон Сергеевич, Год: 1927
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Пантелеймон Романов
Источник: Пантелеймон Романов. Избранные произведения.
Изд-во ‘Художественная литература’, Москва, 1988.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко (http://belolibrary.imwerden.de), 20 августа 2002.
По большой дороге ехал обоз, направлявшийся в губернский город. В передних санях, чем-то нагруженных и увязанных веревкой поверх веретья, сидел мужичок в армяке с подвязанными платочком ушами.
Около саней шли двое других мужиков, соскочивших на горке погреться и поразмять ноги.
— Вот как погладили, что лучше и не надо,— рассказывал ехавший в санях мужичок, сев спиной к ветру.— Мы думали, барская земля с усадьбой целиком к нам отойдет и, значит, почесть, ничего не тронули.
— Как!.. Ни скотины, ни корму не брали? — спросил шедший рядом с санями высокий мужик в валенках с кнутиком.
— Нет, это-то все вычистили. И дом, можно сказать, пообрали как следует. А только не ломали ничего.
— Ну вот. Нам даже благодарность за это вынесли.
— Так…
— А вы обрадовались?
— Вроде этого. А они, чума их задави, старух каких-то нагнали в этот дом-то да по мере картошек со двора на них, пропади они пропадом.
— Так… взнуздали.
— А там, глядим, говорят,— хозяйство у них тут будет, государственное, старух кормить.
— Вот как этими старухами донимают, сил нет.
— Старухами да ребятами,— сказал высокий, идя рядом с санями и держась рукой за грядку.
— Да, маху дали, ничего не надо было оставлять.
— Все под метелку надо было,— сказал высокий.— Мы живем теперь — горя мало, к нам старух не напихаешь,— некуда. Вот сейчас с горки спустимся, потом на изволок поднимемся, тут наши места пойдут. Есть на что посмотреть. У нас прямо, как только объявили, так и пошло… Господи, что только было!.. Экономии все большие были, заводы при двух были, как повезли все!.. Ну, прямо комари лесные. Кто железную трубу с фабрики тащит, кто стол, кто полмашины уволок. Завод один целую неделю ломали.
— Неделю?! А богатство какое было… Это вы, значит, спервоначалу хватились? — спросил мужичок в платочке.
— Прямо с самого началу. А уж потом где ж, тут комиссаров наставили, свои молодые в начальство выскочили. Ежели бы момент пропустили, ничем бы не попользовались и не хуже вашего на эту государственную собственность налетели бы. А тут, как гладко все,— пойди, устраивай,— заново строиться надо.
— Верно, это что там.
— У нас чуть до драк не доходило, молодые наши умники сначала кричали все: граждане, будьте сознательны, не уничтожайте своего собственного.
— Собственное только то, что в кармане…— отозвался угрюмо третий, все время молчавший мужик.— Трубу уволок, продал, вот тогда она и в кармане.
— Да… мы тоже так-то смекали,— сказал высокий.— Лес помещичий как начали валить да на короткие чурки кромсать, управляющий нам и говорит: ‘Дураки, зачем же вы добро-то портите, ведь все равно теперь ваше’. А дураки знают что делают: потом пришли отбирать это государственное, думали дом заново построить из этого лесу, а там вместо лесу только колчушки лежат,— стройся!
— Обмозговали.
— Иначе и нельзя. Ну, машины разобрали, за постройки взялись. Все по бревнышку.
— Обстроились? — жадно спросил сидевший в санях и даже отвернул мешавший слушать воротник армяка.
— Опять же на дрова! Чудак человек!
— Они те обстроят,— сказал молчаливый мужик.
— Сунулись было потом это государственное заводить, а у нас чисто,— сказал высокий мужик и вдруг закричал, показывая куда-то направо: — вон, вон, гляди!
Там, куда он указывал, виднелось ровное место, среди которого в нанесенных сугробах торчали обгоревшие столбы.
— Это наше. Мы работали. Вон посередке, где кирпич навален, тут дом был — огромадный!.. Потом приезжали из центра, как, говорят, вам не совестно, мы бы, говорят, вам тут народный дом могли устроить, лекции читать, али, говорят, мастерские.
— А вы что же?
— Что ж,— говорим,— мы народ темный.
— Они устроят, а там с тебя меру картох,— сказал молчаливый.
— Это — первое дело. А вон в низочке столбы торчат,— это паровая мельница была. А поближе сюда сад был десятин пять.
— Скажи на милость, обзаведение какое было! — сказал мужичок, сидевший в санях.
— Страсть! Больше ста лет стояло, все обстраивалось.
— Долго ломали?
— Больше трех недель.
— Да… скорей и не справишься,— сказал мужичок в, платочке, посмотрев на широкое снежное пространство, бывшее под заводом, и покачав головой.
— Теперь-то многие схватились,— сказал опять высокий,— да уж поздно: дома стоят не тронуты, а к ним стража приставлена. Так ни с чем и остались. Только и есть, что по ночам таскают.
— Много не натаскаешь.
— Уж очень зло берет,— сказал мужичок в платочке,— стоят окаянные в два этажа, да с балконами с разными. И добро бы заняли чем-нибудь, на дело бы употребили, а то и этого нет: приезжают теперь по воскресеньям, осматривают. А бревна толстые в стенах!
— А что осматривают-то?
— А черт их знает. Подойдет к какому-нибудь стулу и смотрит, потом округ стола начнет ходить, тоже смотрит.
— Тут спичку надо…— сказал угрюмо молчаливый.
— Известное дело, спичку. Вон мишенские подпалили,— теперь бога благодарят, на этом месте огород развели. Нам старики еще спервоначалу говорили: ‘Ох, попадете вы под барщину!’ Так оно и вышло. Лошадей было захватили с барского двора, обрадовались, а они подводами очередными замучили. Коров получили — их на мясо веди.
— Все в пользу государства?
— Все в пользу, пропади оно пропадом,— сказал мужичок в платочке и высморкался через грядку.
— Нет, мы хорошо обернули.— сказал высокий,— приехали еще один раз из самой Москвы и говорят: — Черти, оголтелые, что же вы, говорят, все разгромили и сами голые сидите? Есть, говорят, у вас соображение,— ведь самих себя грабите?
— Голые, да зато взять нечего,— сказал хромой.
— А как же… Вон, вон, опять наши места пошли! — закричал высокий мужик, ткнув кнутовищем куда-то налево.— Тут молочная прежде была, в Москву молоко отправляли, там — завод стеклянный был.
— Ничего чтой-то не видать,— сказал мужик в платочке, повернувшись всем туловищем в санях.
— Как нету ничего, так и не увидишь ничего,— сказал высокий.
— Богатое обзаведение было?
— Страсть.
— А завод большой был?
— Пять недель ломали.