М. С. Пруссак
М. С. Пруссак
Гости Земли
Гости Земли
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
VII
VII
VIII
VIII
IX
IX
X
X
XI
XI
Гости Земли, Пруссак Михаил Степанович, Год: 1927
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Пруссак М. С. Гости Земли.
Б.м.: Salamandra P.V.V., 2013.
(Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. VII).
В день кратчайшего противостояния Марса от Земли, 11 августа 1924 года, земными астрономами и физиками была совершена настойчивая, но, как известно, оставшаяся безрезультатной попытка войти в сношение с предполагаемыми культурными обитателями Марса.
На отброшенные в мировое пространство по направлению к Марсу световые лучи, предложенные американским физиком Гернбеком, не последовало никакого ответа. Напрасно на величайших астрономических обсерваториях Земли ждали световых ответных знаков на поверхности Марса, чтобы убедиться в получении марсианами земной депеши: Марс остался безответным.
Среди астрономического мира снова начало преобладать мнение, что Марс по своим климатическим и метеорологическим условиям неподходящая для высокоразвитой жизни планета.
Незначительное количество получаемой Марсом солнечной теплоты недостаточно для проявления жизни, какую мы знаем у себя на Земле.
Гипотеза о проведении каналов на Марсе разумными существами и в частности работы Меланковича, старавшегося доказать существование на Марсе высокоразвитых существ, является плодом досужих вымыслов. Каналы на Марсе — результат природных процессов. Снежные области у полюсов Марса, нужно предполагать, представляют собою не обычные снег и лед земной воды, а замерзшую в страшном холоде полюсов разреженную атмосферу Марса.
Выяснилось окончательно, что средняя температура Марса на много градусов ниже нуля. Этим самым отпадает первое и необходимое условие для проявления жизни.
Конечно, может быть, что для проявления жизни и необязательно наличие протоплазмы, но мы с трудом можем представить себе такой случай. Тогда вообще нужно до бесконечности расширить понятие жизни! все так или иначе организованное — одновременно и живое.
Одним словом, победило мнение, что на вопросе о населенности Марса высокоразвитыми организмами нужно поставить крест. Если и ожидать, что на соседних с Землей планетах существует органическая жизнь, то скорее всего на Венере с ее избытком тепла и туманов, скрывающих поверхность этой планеты, и атмосферой, какая когда-то была на Земле, в пору зарождения жизни. На Марсе если жизнь когда и была — она уже отцвела многие миллионы лет назад.
И вдруг сногсшибательное, невероятное сообщение из Лос-Анжелоса, центра американской кинематографии, прославленного курорта Америки: в штате Калифорния, в окрестностях Лос-Анжелоса ранним утром в апельсинную плантацию — сад фермера Лемана, — когда на ферме все еще спали, примчался и глубоко врезался в землю громадный снаряд. Жители фермы, высыпав в ночных костюмах на двор, в ужасе и смятении ждали взрыва снаряда.
Но прошло несколько минут спокойствия и к ним вернулось самообладание и вполне законное любопытство. Они бросились в сад и осторожно подошли к выдававшейся из земли поверхности странного металлического предмета. Цвет его был стальной, он был отполирован, как зеркало. Земля кругом дымила, из чего можно было предположить, что снаряд очень горяч.
О падении странного снаряда тотчас было сообщено по телефону в метеорологический участок и ближайший полицейский. Новость моментально разнеслась по всей окрестности и достигла Лос-Анжелоса. С соседних ферм стали стекаться любопытные, через полчаса на мотоциклетках прибыли полисмены и стали ожидать прибытия городской комиссии, снаряженной Физическим институтом. Снаряд оставался как был, безжизненным, принимая только все более блестящий зеркальный оттенок.
В толпе делались самые разнообразные предположения. Наиболее трезвые указывали, что это просто громадный артиллерийский снаряд с вновь установленных громадных морских орудий на фортах Сан-Барбары.
— Помяните мое слово — это начало войны Америки с Японией. Снаряд не с форта, что очень неправдоподобно, а с японского дредноута, обстреливающего калифорнийское побережье.
— Чепуха! История с Порт-Артуром не может повториться. Снаряд похож скорее на потерпевший катастрофу воздушный корабль.
— Но он вовсе не похож на аэроплан!
— Почему он обязательно должен походить на аэроплан, а не на дирижабль новой, державшейся в секрете конструкции?
К восьми часам утра из города прибыли члены комиссии, представители власти и печати и многочисленная публика. Ознакомившись на месте с подробностями падения снаряда, комиссия принялась за осмотр.
Первым подошел к таинственному снаряду профессор физики, мистер Фримен. Он осторожно дотронулся до еще теплого снаряда рукой, потер его, постучал геологическим молотком, прислушался к хрустальному звону снаряда и недоумевающе развел руками.
— Металл мне неизвестен, и трудно предположить, что он такое. Возможно, какой-нибудь новый сплав.
Настроение присутствующих было приподнятым. С первого же взгляда было ясно, что здесь не обычный артиллерийский снаряд. Скорее всего какой-то летательный аппарат.
— Возможно, что перед нами, — задумчиво потирая переносицу, сказал профессор Фримен, — ракета, которую обещали построить наш соотечественник Годар, немецкий инженер Обер и русский — Ционглинский. Странно только, почему они не предупредили ученый мир о постройке ракеты в начале производства своих опытов. Этого можно ожидать только от русских.
Ракету решили доставить в Лос-Анжелос, оповестив об этом Годара.
Спешно были доставлены трактор и подъемные краны, все в нетерпении вооружились лопатами и приступили к работе. Не приходится упоминать, что ни один момент этой работы не был упущен кинематографическими операторами, которые со всех сторон окружили снаряд.
При ходе раскопки все больше выяснялось, что снаряд действительно представляет собою громадную ракету, близкую к той конструкции, которая в свое время обошла все журналы, представляя фантастический рисунок снаряда, мчавшегося в межпланетном пространстве от Земли к Марсу.
— Странно, очень странно, — бормотал профессор Фримен, принимая деятельное участие личным трудом в откапывании снаряда.
Но самая большая странность была для профессора Фримена впереди. Когда под снаряд подвели цепи подъемного крана, чтобы вытащить его на поверхность, то оказалось, что сила, затраченная подъемным краном, не соответствовала необходимой. Снаряд оказался настолько легким, что его мог увести трехтонный грузовик.
Возбужденный, с трясущимися от волнения руками, профессор Фримен на все вопросы, обращенные к нему представителями печати, только мог ответить:
— Я ничего не знаю… Предполагаю… боюсь высказать догадку… Это слишком невероятно… Не спешите, мы это выясним…
Вслед за первым известием о находке удивительной ракеты из неизвестного легкого металла последовали еще более потрясающие сообщения, привлекшие внимание всего цивилизованного мира.
Были забыты политика, межсоюзные долги, спорт, Лига наций. Взоры всех были обращены к Лос-Анжелосу, где в здании института стоял таинственный снаряд, над которым шла беспрерывная работа комиссии экспертов.
Снаряд рассматривали в лупы, обстукивали со всех сторон, пытались осторожно расплавить металл, найти какие-нибудь следы, указывающие, что он имеет составные части, а не представляет собою монолитное целое. Одно было установлено с несомненностью: снаряд должен быть внутри полый. Но все попытки вскрыть снаряд, как уже упомянуто, оказались тщетными.
Кончилось тем, что профессор Фримен предложил отказаться на время от попыток проникнуть в снаряд и выждать. Вилли Уайту, своему ассистенту, он так объяснил свои предположения:
— Если внутри снаряда что-нибудь или кто-нибудь имеется, то оно так упаковано, что не рассчитывает на постороннее вмешательство для своего освобождения.
— Вы полагаете, — спросил Уайт, — что там внутри могут находиться живые существа? Значит, вы думаете…
— Я ничего не хочу думать, ничего предполагать. Я могу только фантазировать, но и то про себя. Скажите пожалуйста, сколько времени понадобится, чтобы снаряд, отправленный с Марса и мчащийся со скоростью, скажем, четырех тысяч километров в час, достиг Земли? Кажется…
— Но это невозможно! — воскликнул Уайт и… остался, как был, с открытым ртом.
Изнутри ракеты донесся высокий, напоминающий комариное жужжанье звук. Все присутствующие замерли. Звук продолжался, то усиливаясь, то ослабевая. Все ждали, что будет дальше. Фримен бросил Уайту многозначительный взгляд.
Около двенадцати часов ночи все посторонние удалились. Остались только дежурные члены комиссии, сторож помещения и спящая в одном из углов помещения собака Фримена. Звуки в снаряде, настойчивые, жужжащие, не прекращались. Вдруг раздался тонкий свист, как если бы из снаряда или в снаряд с силой стал врываться воздух.
Присутствовавшие переглянулись.
Верхушка ракеты начала вращаясь приподыматься, образуя щель. Щель медленно увеличивалась на дюйм, два, три, показывая, что внутри находится еще одна стенка.
Собака Фримена неожиданно вскочила, ощетинилась, глухо завыла. Присутствующих пронизала дрожь, словно из снаряда повеяло резкой холодной струей воздуха. Это ощущение холода было настолько реально, что все отошли от снаряда на несколько шагов назад.
Была торжественная и жуткая минута — при ослепительном электрическом свете, освещавшем громадное пустое помещение с стоящим посреди него неведомым снарядом. В щели мелькнули какие-то странные рычаги, болты, ящики. Собака одним прыжком бросилась к снаряду, присела, взмылась в воздухе и, завизжав, как от боли, поползла обратно.
Один за другим, неуверенной походкой, шатаясь как пьяные, вышли четыре… Чего? Вышли на коротких металлических ножках четыре металлических ящика с металлическими и как у скелетов конечностями, заканчивающимися клешнями. Над каждым ящиком находился еще небольшой шар, как у водолазов.
Четыре ящика — иначе их нельзя было назвать — остановились у снаряда. Их можно было принять за неведомые машины, и только видимые внутри шара два громадных, фасетчатых, как у насекомых, глаза на фоне меловой белизны чудовищных масок заставляли догадываться, что эти движущиеся металлические ящики — только оболочка, своеобразный водолазный костюм неведомых существ, рискнувших проникнуть в земную атмосферу, жить в которой они совершенно не приспособлены.
Группа людей и неведомых существ долго и молча стояли друг против друга, внимательные, наблюдающие.
Первым пришел в себя от волнения профессор Фримен. Он сделал несколько шагов вперед, протянул руку и произнес:
— Добро пожаловать, дорогие гости Земли!
Ответа не было. Неведомые существа не двигались, их глаза ничего не выражали. Это становилось наконец невыносимым и должно было чем-нибудь разрядиться. Профессор Фримен быстро подошел к большой черной доске, висевшей на стене, и быстро начал чертить мелом схему солнечной системы: в центре — Солнце, потом по порядку планеты — Меркурий, Венера, Земля, Марс и т. д. Сделав подробный чертеж, Фримен перечеркнул кружок, означавший: Землю, и, показывая на кружок Марса, вопросительно посмотрел на стоящие четыре металлические фигуры.
Одна из них медленно покачнулась, почти потеряла равновесие, но потом выпрямилась и медленно подошла к доске. Захватив своей клешней мел, она перечеркнула кружок, обозначавший Марс.
Неведомые пришельцы были марсиане.
— Странно, вы не чувствуете, господа, — заметил один из присутствующих, — что ваша воля как бы скована?
— Определенно чувствуется, — ответили остальные.
Действительно, все попытки обратиться к марсианам с жестами и словами оставались безуспешными, но зато каждый отчетливо чувствовал, что со стороны марсиан его внимательно наблюдают словно через увеличительное стекло и, что удивительней, как бы гипнотизируют. Например никто, несмотря на попытки, не мог приблизиться к марсианам дальше известного предела в несколько шагов.
— Господа, — обратился к своим коллегам профессор Фримен, — я думаю, пока бесполезно пытаться представиться друг другу и интервьюировать наших гостей. Достаточно того, что есть. Если здесь нет какого-нибудь чудовищного обмана и злой мистификации, то мы стоим перед величайшим событием всей мировой истории, перед исключительным моментом первого межпланетного общения с ближайшей к нам планетой. Предположение, что на Марсе живут высококультурные существа, блестяще оправдалось. Войти с ними в общение было нашей самой смелой, горделивой мечтой. По некоторым обстоятельствам решение этой задачи с нашей стороны оказалось не по силам. Но мы должны быть счастливы, что наша мечта была угадана марсианами, и они первые поспешили явиться к нам. Остается только приветствовать их появление от имени нашего человечества и выразить удовлетворение, что их спуск совершился в Америке, передовой стране земного шара, а не в пустынях Сахары или дебрях Сибири и Восточной Европы. С своей стороны мы приложим все усилия, чтобы добиться живого общения с нашими гостями и возможно полнее информировать друг друга.
Безмолвно стоящие марсиане, казалось, поняли смысл речи Фримена. Не было уже ощущения холода, исходящего от марсиан в буквальном смысле этого слова, и чувства психического давления. Даже забившаяся в угол собака Фримена встала и начала тереться у ног профессора, все же порою оглядываясь на марсиан и как бы спрашивая людей: ‘Что это такое?’
Снаружи здания, во дворе института между тем стояла, несмотря на позднюю ночь, многотысячная толпа, ждавшая с нетерпением известий о таинственном снаряде. Ее гул и крики доносились внутрь помещения.
Ничто не говорило, что марсиане что-нибудь слышали и хотя бы жестами общались друг с другом. И все же неожиданно они все вчетвером медленно, волочащей походкой, к изумлению присутствующих, пошли к выходным дверям помещения, напоминавшего собою громадный крытый балкон. Профессор Фримен и остальные члены комиссии последовали за ними.
Все вместе они появились на террасе здания, встреченные ураганом приветствий и криков:
— Марсиане, марсиане! Да здравствуют марсиане!
Какими-то неведомыми путями события последних часов в здании института стали известны толпе, молва которой, оказалось, опередила даже предположения профессора Фримена. Еще ничего точно не было известно, а радио, телефон, телеграф уже успели оповестить весь мир о прибытии марсиан.
Марсиане остановились на террасе перед беснующейся от восторга толпой и застыли. Их странные уродливые головы-шары запрокинулись, чтобы бросить взгляд на глубокое звездное небо, поскольку последнее можно видеть в не имеющем горизонта большом городе. Среди многотысячной толпы мгновенно наступила тишина.
Четыре уродца подняли к небу свои скелетообразные металлические руки.
— Они возносят хвалу богу! — раздался чей-то исступленный женский крик.
Толпа хранила молчание.
Марсиане опустили руки и медленной, тяжелой походкой вернулись на прежнее место. Они приблизились к снаряду и снова повернулись к сопровождавшей их группе людей, долго смотрели на них и наконец один за другим вошли внутрь снаряда. Верхушка снаряда быстро завинтилась, снова раздался свист воздуха, поскребывание, тонкий комариный звук.
Комиссия постановила нести у снаряда круглые сутки попеременное дежурство двух членов комиссии, чтобы иметь постоянное наблюдение за снарядом и его обитателями.
Утром в кабинете директора состоялось срочное совещание комиссии с представителями других научных организаций города, общественными деятелями и выдающимися горожанами.
На повестке совещания первым стоял информационный доклад профессора Фримена, потом доклад филолога Андрью о методах общения с марсианами и наконец доклад общественного деятеля и сенатора Волслея о всех вопросах, возникающих перед обществом в связи с прилетом марсиан.
Предварительно был зачитан ряд полученных со всех сторон старого света и Америки поздравительных телеграмм.
Президент Северо-американских соединенных штатов просил высокоуважаемых членов института передать от имени американского правительства высокочтимым гражданам Марса поздравления и восторг перед их героическим путешествием, а через них правительству Марса выражение дружеских чувств американской демократии: ‘Америка гордится, что на ее долю выпало счастье оказать гостеприимство первым путешественникам с Марса’.
Сенат телеграфировал о восторге, с которым американская демократия приняла представителей цивилизации Марса. В них сенат надеется видеть первый залог дружбы Америки с народами Марса.
Совещание после прочтения многочисленных приветственных телеграмм открылось речью директора института.
— Я не буду вдаваться в оценку значения прилета марсиан. За меня это сделают другие. Перед нами стоит практическая и высоконаучная задача — наладить обмен мыслями между нами и марсианами. Наша обязанность — во что бы то ни стало разрешить эту задачу. Может быть, придется привлечь для этого выдающиеся силы всего ученого мира Земли. Дело в том, что истекшие двое суток ни на шаг не подвинули нас в ознакомлении с марсианами. Я не буду передавать об остроумнейших попытках обмена мыслями, примененных почтенным профессором Фрименом. Он, может быть, и на верном пути, но его метод потребует, на мой взгляд, чрезвычайно много времени. Но я зато уверен, что, несмотря ни на какие препятствия, эта задача будет всеми решена и в частности американской наукой и нашим институтом. Более подробно обо всем этом вам доложит профессор Фримен. Слово за ним.
— Я не вижу причины для скепсиса, — начал обидчивым тоном профессор Фримен, — господина директора. Я считаю, что общение с марсианами уже налажено. Как бы далеко ни отстояли друг от друга два разумных существа, если они познают законы природы, изучают их, у них всегда найдутся общие точки взаимного понимания. Так обстоит дело и с марсианами. Мы начали с астрономических истин и благодаря им установили, что имеем дело с жителями Марса. Кажется, они поняли чертеж теоремы Пифагора. Это дает надежду на то, что в дальнейшем мы можем перейти к истинам математическим, физическим, географическим и таким образом накопить некоторый запас общих понятий и создать опорные пункты.
Профессор Андрью пожал плечами.
— Господин директор прав, — заявил он. — Нам интересно установить у марсиан не только знание высшей математики, в чем мы и не сомневаемся, — мы хотим знать их идеи, убеждения, строй их жизни, их культуру. Дело намного сложней, чем представляет себе профессор Фримен. Словесное общение с марсианами, по-видимому, исключено. Остается язык жестов и графики. Но и он возможен только в том случае, если мы имеем в марсианах существа одинаковой, сказал бы я, с нами логики, одинакового строения мысли. Вспомните, как люди разобщены психически с остальным животным миром. Мы очень многое можем подметить у муравьев и пчел, говорить о их удивительных инстинктах, о наличии у них хозяйства и все же не иметь ни одной опорной точки для общения с ними. Боюсь, что нечто подобное мы будем иметь и с марсианами, которые, судя по докладу того же профессора Фримена, по их маске лица и фасетчатым глазам принадлежат к насекомым — высокоразвитым, строящим, делающим предметы, но все же насекомым.
— Вы полагаете? — раздались со всех сторон восклицания.
— Да, полагаю. У них лицевая маска напоминает собою во много раз увеличенную маску осы.
— Так что же вы предлагаете?
— Я не предлагаю, я предполагаю, что всякого рода жесты, зрительные символы приведут лишь к тому, что мы убедимся в интеллигентности марсиан, в знании ими наших математических и астрономических истин. Но математикой не расскажешь особенностей чужого быта, нравов, общественного строя, истории. У нас будет ознакомление друг с другом, но не общение.
— А какую разницу находите вы между ознакомлением и общением? — ехидно спросил Фримен.
— А ту, — быстро возразил Андрью, — что мы будем психически разобщены, и никакая математика не скажет нам, не даст ключа… Мы мыслим не математикой!
Между учеными началась перебранка, которая грозила затянуться до бесконечности, когда профессором химии Хьюком был неожиданно задан простой вопрос:
— А скажите, как общаются марсиане между собою? Ничего не было здесь подмечено?
— В том вся и суть, — живо ответил профессор Фримен, — что у них нет никаких внешних средств общения, они безмолвны и безгласны, как рыбы.
— Но они все же понимают друг друга? — спросил еще раз Хьюк.
— По-видимому — да. И я припоминаю, что у меня самого все время было странное ощущение, будто они понимают и меня, читают, так сказать, мои мысли.
— Гм, это очень важно!
— Я полагаю, — вмешался молчавший до сих пор Волслей, — что марсиане заинтересованы не меньше, чем мы, в том, чтобы войти с нами в общение. Они явились немного неожиданно на Землю, свалились с неба нам на голову, так пусть и подумают, как беседовать с нами. Не мы явились к ним, а они к нам.
Его устами гласили американский здравый смысл, англосаксонская уверенность, что если кто желает иметь с ним дело, пусть сам идет навстречу.
Ученое собрание в кабинете директора постановило: оставить марсиан в стенах института, внимательно следить за ними и ждать, чем они проявят себя в дальнейшем. Фримену было поручено продолжать свои опыты, Андрью — обучать, если у него имеется к этому возможность, марсиан английскому языку.
Все газеты, собрания, разговоры в кулуарах парламентов, в клубах, за домашним столом только и были посвящены что марсианам. Лос-Анжелос начал напоминать собою город, в котором происходила по меньшей мере всемирная выставка. Места в гостиницах брались с бою, всюду происходили летучие митинги, страстные споры, перед зданием института <не> расходились тысячные толпы. Газеты выходили с аршинными заголовками, державшими читателей в курсе событий каждой минуты.
Поражение насмерть неверующих! Марсиане свидетельствуют о бытии бога. Благодарственная молитва марсиан в день прибытия их на Землю.
Утренняя прогулка марсиан по зданиям института. Марсиане интересуются картой Земли. Профессор Андрью обучает марсиан английскому языку.
Все статьи и заметки сопровождались, конечно, фотографическими снимками и зарисовками вида марсиан, карикатурами, предположениями, фантастическими якобы беседами представителей печати о культуре и общественном строе Марса. Во всех кинотеатрах Америки только и шли полными аншлагами киноленты о марсианах.
Но не только это. Вокруг марсиан начали разгораться и страсти.
Местный рабочий листок ‘Призыв’ высказал робкое предположение, что высокая культура на Марсе неизбежно предполагает и коммунистический строй.
Это предположение было встречено остальной печатью общим негодованием и градом насмешек. Самый сильный, несокрушимый аргумент против заявления ‘Призыва’ был высказан ‘Воскресным Таймсом’ в статье знаменитого проповедника и доктора трех университетов, фундаменталиста, громившего преподавание в американских школах развращающей теории Дарвина, — доктора Маквея.
Какие-то там пропахшие большевизмом неучи из рабочего листка высосали из пальца предположение, что на Марсе осуществлены их дикие разрушительные идеи, отрицающие семью и общество, что там нет религии и собственности. Но будем доказывать, почему коммунизм несовместим с благоустроенным обществом, обратимся к фактам. Это самая упрямая вещь. Мы собственными глазами видели, что марсиане первым долгом перед лицом всего народа вознесли хвалу всемогущему за благополучное окончание путешествия. Пусть писаки из рабочего листка хоть раз в жизни искренне ответят: может ли быть верующий человек большевиком? Никогда! Это дико, бессмысленно — и вот почему. Он признает в мире наличие существа, стоящего над миром, его отца и творца. Как же после этого он может признавать, что в части мира, в его лучшем воплощении, в человеческом обществе можно обойтись без стоящих над ним отцов и творцов? Наши братья по вере, марсиане, признавая бога, тем самым свидетельствуют, что у них имеется и культурное общество, а не какой-то там коммунистический строй.
На это последовал ответ, что о вере марсиан мы ничего не знаем и что легенду о религиозности марсиан выдумали попы, чтобы использовать пребывание марсиан на Земле для своих слишком земных целей: отвлечь внимание рабочих от их непосредственных задач борьбы.
Следующей сенсацией было посещение марсианами химической лаборатории института. Отчет об этом посещении заимствуем из самой бойкой газеты ‘Пикчерал’:
М_а_р_с_и_а_н_е в л_а_б_о_р_а_т_о_р_и_и! М_а_р_с_и_а_н_е п_и_т_а_ю_т_с_я и_с_к_у_с_с_т_в_е_н_н_ы_м б_е_л_к_о_м! З_а_г_а_д_к_а ж_и_з_н_и д_р_у_г_и_х п_л_а_н_е_т.
Во время обхода зданий и лабораторий института марсиане между прочим посетили и лабораторию профессора Хьюка. Они моментально ориентировались, где находятся, и с присущей им бесцеремонностью, оттолкнув Хьюка и его помощника, набросились на лабораторный матерьял и начали его перебирать, просматривать, исследовать. Перерыв всю лабораторию, они остановились на некоторых веществах и отобрали их в свое распоряжение. При глубочайшем негодовании профессора, сменившемся изумлением, марсиане уверенно начали вести какую-то сложную химическую реакцию, проследить за которой во всех ее подробносстях в состоянии был только уважаемый профессор, все время издававший восклицания: ‘Удивительно! Странно, как это не приходило мне в голову!’
Присутствие многочисленных посторонних лиц, очевидно, стесняло марсиан, и они удалили их самым невежливым и курьезным образом. Как манекены, люди, под влиянием непреодолимой посторонней силы, резко поворачивались лицом к выходу и с удивленным видом, точно подталкиваемые невидимыми руками, вылетали из лаборатории. Остались только Хьюк, его ассистент, Фримен и корреспондент газеты ‘Пикчерал’.
— Не понимаю, каким образом это могло произойти, — передавал свое впечатления сотрудник ‘Пикчерала’, Джек Гриффин, — но марсиане заставили нас всех помогать им в опытах. Первым сорвался, как посыльный мальчишка, мистер Хьюк, проворно начав разыскивать и подавать марсианам нужные им банки, склянки и приборы. Его помощник буквально вылетел в соседнее помещение, чтобы дать ток. Профессор Фримен и я в свою очередь начали носиться по всей лаборатории и подавать марсианам предметы, о которых мы сами не имели ни малейшего представления. Это было сплошным наваждением. Когда в дверях лаборатории появился в сопровождении одного из самых уважаемых лиц в городе директор института, он буквально остолбенел. Хьюк энергично замахал на него руками. Директор не успел занести ногу через порог лаборатории, как проделал на другой ноге полный поворот направо и оказался за дверью. Та же участь постигла и уважаемое лицо.
— Послушайте, да это же чертовщина! Я верчусь, вовсе этого не желая, как волчок! — воскликнул помощник Хьюка.
— Вот вам и полное общение! — воскликнул Фримен. — Пока мы их разгадываем, они полностью распоряжаются нами по своему усмотрению!
— Интересно, чрезвычайно интересно! — бормотал в свою очередь Хьюк, помогая марсианам и напряженно следя за их молчаливой и углубленной работой.
Они получали быстро и точно какие-то соединения.
— Я так и знал, что здесь нужен какой-то катализатор. Но, бог мой, кто мог подумать, что это так просто! Из моей лаборатории выйдет синтетический белок!
Здесь Хьюк начал смеяться, танцевать, нелепо размахивать руками.
Я не слишком понимал, чем, собственно, так возбужден профессор. Я только чувствовал глупость своего положения — быть на побегушках у марсиан. Я хотел было подойти к ближайшему телефону, чтобы позвонить в редакцию, но не тут-то было. Моего желания оказалось мало. Ноги не хотели повиноваться.
Хьюк окончательно сошел с ума, завизжал и, подпрыгивая на одной ноге, бросился обнимать металлические ящики с Марса.
— Нет больше голода! — воскликнул он, оставив без объяснения, что он хотел сказать этими словами.
Ящики-марсиане не обратили внимания на восторг профессора — они ни на что не обращали внимание — и продолжали лихорадочно работать.
Хьюк немного остыл от своего восторга и, глядя на нас через поблескивавшие стекла своих больших круглых очков, удостоил нас целой лекцией.
— Им нужна энергия для поддержания жизни, и они эту энергию в виде пищи добывают непосредственно в лабораториях. Они не нуждаются в том, чтобы их пища созревала на полях. Вот объяснение, почему они могут жить при недостаточной солнечной энергии на Марсе, при низкой температуре Марса. В чем отказала природа, им дает лаборатория.
Марсиане тем временем спешно сделали таблетки из полученного ими вещества и тщательно собрали их, намереваясь унести с собой. Напрасно Хьюк умоляюще сложил руки. Они его не поняли и вихрем вылетели из лаборатории, предоставив нам изумляться их необычной подвижности.
Профессор Фримен в отчаяньи всплеснул руками:
— И нет никакой возможности сговориться с ними!
Сообщения, что делали каждый день марсиане, начинали уже надоедать обществу своим однообразием. Оно хотело, чтобы марсиане обучались английскому языку. Марсиане ознакомились с атласом Земли, поняли как будто графические обозначения имен числительных — цифры, начали догадываться, что люди общаются друг с другом жестами, звуками и зрительными изображениями. Все это дало возможность постепенно расширить круг символов общения. Но самым большим триумфом для профессора Фримена было, когда марсиане показали, что они понимают и знакомы с графическим изображением световых, тепловых и электрических волн. В общем можно было установить чрезвычайно много интересного в организации этих пришельцев. Световые волны они воспринимали много шире, чем мы. Они воспринимали в качестве света не только нашу световую скалу, но и ультрафиолетовые лучи, которые мы знаем по фотографической пластинке. Это лишний раз подчеркивало их принадлежность к царству насекомых. Имеются все основания полагать, что земные насекомые также воспринимают ультрафиолетовые лучи.
Оказались для марсиан светом и инфракрасные лучи, воспринимаемые нами только в качестве тепловых лучей. Там, где для нас существовала лучистая тепловая энергия, их глаза видели свет и еще какие-то цвета.
Но звуковые волны для марсиан совершенно отсутствовали. Они не слышали, как мы не видим ультрафиолетовых и тепловых лучей. Атмосфера Марса была слишком разрежена и напоминала земную атмосферу на больших высотах.
Но взамен недостающего у марсиан чувства слуха у них по всем данным было чувство, совершенно отсутствующее у человека. Для наших внешних чувств совершенно не существуют электрические волны, радиолучи. У марсиан оказалось радиочувство.
Этот вывод, к которому пришел профессор Фримен, был самым интересным и но поддающимся нашему пониманию. Радиочувство существовало у марсиан. Оно могло объяснить отсутствие всяких внешних проявлений общения марсиан между собою, странности при взаимоотношениях людей с марсианами вроде истории в лаборатории профессора Хьюка, но было совершенно непредставимо для людей. Оно действительно создавало пропасть между людьми и марсианами, целиком ‘психически’ — по выражению Андрью — изолировало людей от марсиан. Марсиане не только видели, они непосредственно общались друг с другом, их нервные системы представляли отправную и приемную радиостанции. Но как проникнуть людям в идеи марсиан? Дверь казалась запертой. Все как будто зависело от доброй воли самих марсиан и их умения разрешить задачу полного общения с людьми.
И они поняли это желание людей и пошли навстречу. Они заинтересовались телефоном, разобрали радиоустановку, стоящую в стенах института. Первые дни в присутствии этих приборов они вели себя очень странно. Обходили их, останавливались на приличном расстоянии, потом медленно подходили и отходили, словно не рискуя ближе ознакомиться с этими простыми приборами. Наконец они буквально вцепились в них, передавая аппарат из рук в руки.
Профессор Фримен описывает в своих воспоминаниях всю эту историю следующим образом:
‘Это поведение марсиан заинтересовало и меня. Я начал искать, нет ли здесь какого-нибудь связующего звена между нами и ими. Восстанавливаю сокращенно ход своих догадок: марсиане чувствуют присутствие телефона, на расстоянии. Не видя телефона, они обходили или прямо отыскивали его. Последнее время они исключительно занялись им. Но что такое приемник телефона? Трансформатор, преобразователь электрических волн, которых мы не воспринимаем, в звук. Электрическая энергия обратима в другие виды энергии, хорошо знакомые нам. Предположим, что марсиане непосредственно воспринимают электрические волны. Но тогда через эти волны мы можем ознакомить их с нашими звуковыми волнами, а через них и с нашими мыслями. И обратно — через радиоволны они смогут в телефоне, радиоприемнике передать нам свои мысли. Как поставить здесь опыты? Из их осторожного обращения с источниками электричества можно заключить, что они чрезвычайно восприимчивы к волнам и разрядкам электричества. Как обратить внимание марсиан, заставить их выделить из всей бури радиоволн, которые пронизывают наш воздух, и от которых они так или иначе должны отстраиваться, те волны, которые непосредственно направлены к ним? Мы присутствия этих волн в океане эфира не замечаем, пока не наденем на уши трубки радиоприемника. Для марсиан же они — вроде нашего света и бесчисленных земных звуков.
Я решил сделать попытку, предоставив потом поле деятельности своему уважаемому коллеге Андрью с его страстным стремлением обучить марсиан английскому языку. Я начал сопровождать зрительные образы словами, но передавая их марсианам по радио.
Я указывал им на карте солнечной системы Марс и произносил в громкоговоритель слово Марс. То же и с Землей. Результатов первые дни я не видел никаких, но каково же было мое удивление, лишившее меня в первые мгновенья языка, когда спустя ровно полторы недели после пребывания марсиан на Земле, а их летательного снаряда — в здании института, вечером, в час их обычного появления из снаряда (они избегали дневного света, как ночные насекомые) один из металлических ящиков ясно и раздельно, как из трубки громкоговорителя, произнес, обращаясь ко мне:
— Добрый вечер, мистер Фримен!’
Газеты за эти числа были полны заметок об успехах марсиан в изучении английского языка. Они знакомились с названиями предметов и явлений, запоминая их с первого раза. ‘Что это такое? Как называется?’ — вот слова, которые только в эти дни и слышали от них. Труднее понимались глаголы. Совершенно не понимались многие имена прилагательные, обозначавшие качества и оценку предметов, и отвлеченные имена. Одновременно с этим марсиане высказывали жадное любопытство к разнообразным материалам, сосредоточенным в институте. Многие они бесцеремонно брали и уносили к себе в снаряд, впрочем, с тем, чтобы через некоторое время вернуть, но иногда в истерзанном, неузнаваемом виде.
Внутренность снаряда по-прежнему оставалась загадкой, которую марсиане ревниво оберегали. Предполагалось только, что, сохранив у себя в снаряде природные условия своей планеты, они сбрасывают с себя металлические водолазные костюмы и остаются в своем естественном виде.
Пытливо относясь к тому, что связано с Землею, они были в то же время чрезвычайно неразговорчивы, когда им задавались вопросы о Марсе. Они их или не понимали или не могли еще достаточно богато выражать свои мысли на земном языке.
Тем временем в области мировой политики надвинулось довольно значительное, с точки зрения газетчиков, событие: собиралась в который раз говорить о всеобщем разоружении Лига наций. Не один редактор мечтал о том, что хорошо бы было узнать мнение на этот счет марсиан.
— К черту! Они там возятся с марсианами, как с дрессированными обезьянами, — ворчал главный редактор ‘Пикчерала’. — Обучают их азбуке и ничего толком не умеют вырвать у них. Эх, этих бы марсиан да нам в руки! Послушайте, Джек, вы парень ловкий, расшевелите-ка этих ученых гиппопотамов, намекни-то им, что нужно, постарайтесь потереться сами около этих марсиан, выудите у них интервью.
— Но эти марсиане молчаливы, как дубовые доски! — возразил Гриффин.
— Вот новость! Да если бы они были болтливыми, мы послали бы к ним любого мальчишку! Публика интересуется общественными вопросами, а не тем, знают ли марсиане высшую математику. Узнайте их мнение об американской демократии, о запрещении спиртных напитков, о понижении ставок подоходного налога. Вот это было бы сенсацией! Шевелите, парень, мозгами!
Но и не высказывающиеся по общественным вопросам марсиане выполняли свою ‘общественную’ роль не хуже, чем если бы они говорили. Ведь можно писать не только о том, что думают марсиане, но и о том, что думают о них и какая будущность ждет Америку — первую из земных стран, с которой марсиане вступили в сношения. Нужно подумать о том, как закрепить этот первый прилет марсиан на Землю, как его использовать, и, если возможно, первым установить дружеские отношения с Марсом.
И республиканская и демократическая партии решили не жалеть средств для осуществления этой задачи, выпавшей на долю американской нации.
Была глубокая ночь.
Помещение, в котором находились марсиане, тонуло в полумраке. По заведенному порядку у снаряда дежурили два члена института. Они сидели в глубоких креслах и вполголоса беседовали между собой. С ними сидел и Джек Гриффин.
Дежурившие были еще молодыми людьми, которые интересовались и последней партией в гольф, и городскими новостями, и политикой, и сплетнями. Гриффин рассказал им несколько свежих анекдотов и историй, ходивших насчет марсиан в городе.
Достопочтенный пастор Маквей серьезно уверял, что марсиане — пресвитерианцы или во всяком случае станут ими, как только ознакомятся с истинами пресвитерианской церкви. Затруднителен был для него вопрос, имел ли в виду отец, пославший на землю для спасения рода человеческого своего сына, и марсиан или они не нуждались в этом спасении. Выяснить этот вопрос он обещал при первой возможности, когда марсиане достаточно изучат английский язык и прочтут Библию.
Организуется трест — ‘Компания межпланетных сообщений’. Предположено для создания основного капитала, несомненно — очень крупного, привлечь на равных началах правительство и капиталистов Марса. Подписка на акции уже открыта и идет блестяще.
В Лос-Анжелос прибывает представитель Лиги наций, чтобы приветствовать марсиан от имени всего человечества.
Волслею поручено прочесть марсианам краткий курс социологии и истории, из которых они должны будут убедиться, что на Земле все обстоит благополучно, цивилизация шествует вперед, прогресс человечества обеспечен. Конечно, он позаботится доказать марсианам, что американская демократия, шествуя во главе человечества, одна представляет достаточные гарантии мира всего мира и не позволит нарушить его всеми средствами своего военного и морского могущества.
— Вы шутите, Гриффин, очень серьезными вещами. Мы начинаем впутывать марсиан в наши земные дела, и это мне не совсем нравится, — перебил Гриффина один из молодых людей, ассистент профессора Фримена, Вилли Уайт. — Мы совершенно не имеем представления, что это за существа — марсиане, кроме одного, что они дьявольски умные насекомые. Мы не знаем, что у них там на Марсе и их мнение на наш счет. Эти насекомые и машины одновременно кажутся мне порою высшими существами, бесстрастно изучающими нас, как мы изучаем в зверинцах обезьян. Мне становится не по себе. Жутко. Хорошо, что они нас еще недостаточно изучили, что их сознательно, — да, сознательно… не делайте таких больших глаз, Гриффин, — держат взаперти в стенах института. Представитель Лиги наций, Волслей с курсом социологии и истории, Маквей с своим богословием и фундаментализмом! Но хватает еще, чтобы с марсианами захотел встретиться мистер Инкин, ну, этот рабочий вожак, красный… Глупо, ужасно глупо! Я держал бы этих марсиан за версту от наших политиков, историков, вожаков и социологов. К добру это не поведет. Достаточно им встреч с представителями чистой науки.
— Я знаю, — ответил ему со смехом Гриффин, — этот Инкин уже говорит, что мы прибрали к рукам этих марсиан, чтобы они не узнали о Земле правды, какая она есть.
— Вот этого я и боюсь.
— У этих красных идея, что на Марсе жизнь должна идти по их программе. Я читал на эту тему романы русских большевиков, — сказал Джорджи, второй молодой человек, дежуривший у снаряда.
— Все это порою мне кажется дурным сном или, вернее, кинематографическим сценарием, в котором я играю глупую роль статиста, — задумчиво продолжал Вилли Уайт. — Что им нужно, чего они хотят? Я мало задумывался до сих пор, что же представляет собою человечество, даже современное, и скажу откровенно, оно самому мне начинает казаться изумительно недалеко ушедшим от своих предков ледникового периода.
— Услышь пастор Маквей, что вы говорите, он отнес бы вас к самым зловредным атеистам.
— Подите вы к дьяволу с вашим Маквеем! Очень мне важно знать мнение этого идиота. Я гораздо больше считаюсь с мнением Инкина.
— Но к чему же сводятся ваши опасения? — спросил Гриффин.
— Во-первых, мне становится неловко за человечество, за господство у него еще детских мировоззрений и порядков. Во-вторых, я склонен больше думать о марсианах не по русским большевикам-романистам, а по Уэльсу, который очень подозрительно отнесся к возможности прилета марсиан на Землю. Он тогда с ними легко разделался. Они у него, натворив разных дел и погубив пол-Англии, перемерли от земных микробов. Не похоже на то, что эти марсиане, — здесь Вилли Уайт кивнул, не поворачивая головы, в сторону снаряда, — погибнут от такой штуки. Не погибнут и, не сейчас, так в следующий раз, постараются поставить человечество на его место, чтобы стать самим, как мы это говорим, царями природы на Земле и ее хозяевами.
— То, что вы говорите, в высшей степени интересно, джентльмены, — раздался позади них глухой скрипучий голос.
Все вздрогнули от неожиданности и привскочили. Позади них в полумраке стояла металлическая фигура марсианина с направленными на них фосфорическими глазами.
Джек Гриффин, несмотря на неожиданность, и здесь остался верен своей природе американского репортера. Он быстро вооружился записной книжкой и вечным пером.
— Я вас, кажется, немного испугал? — продолжал марсианин, и в голосе его зазвучало что-то похожее на любезность.
— Да, знаете, ваше появление, всегда неожиданное… — проворчал Уайт.
— Нервирует, как вы говорите, — закончил за него марсианин. — Но судя по вашей беседе, я понял, что у вас существуют на наш счет какие-то опасения. Кстати, передайте профессорам Фримену и Андрью наши искренние поздравления…
— Простите, — сгорая от нетерпения, сказал Гриффин с пером наготове, — я, простите, не знаю, с кем имею честь… не знаю вашего имени, — поправился он, — но я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы, конечно…
— Как меня зовут? Ах да, это ваш земной обычай. Право, я затруднюсь передать вам в звуках, как меня зовут. В звуках — никак. Вы меня поняли?
— Пожалуйста присядьте, — предложил, не зная что сказать, Джордж.
— Для меня это немного затруднительно, но вы пожалуйста садитесь.
— Я продолжаю. Как вам понравилась Земля, ваши первые впечатления и встреча с людьми? Как вы себя чувствуете? — засыпал вопросами Гриффин.
— Боже, — застонал Уайт, — как вы плоски!
— Мистеру марсианину не могут показаться эти вопросы плоскими. Не каждый день жителям Марса приходится приезжать на Землю, — огрызнулся репортер.
— Не стесняйтесь, — ответил марсианин. — Вы, кажется, называете свою страну Америкой? Прекрасная страна! И Земля прекрасна, и вы прекрасны. В том, что вы стали разумными существами, мы убедились, когда получили на Марсе ваши сигналы. Мы давно уже сигнализировали вам, несколько тысячелетий назад, но тогда это оказалось бесплодным — и мы бросили эти попытки. Нас чрезвычайно обрадовал ваш первый сигнал, и мы решили навестить вас. Нас очень интересует Америка и другие страны Земли, ваша цивилизация, и нам хочется ближе познакомиться с вами. Почему же здесь высказано было нежелание, чтобы мы ознакомились ближе с людьми и Землей?
— Это я называю — поставить вопрос ребром! — воскликнул Гриффин. — Вы же, мистер марсианин без имени, можете рассчитывать на мое полное содействие.
— Джек, — раздался предостерегающий голос Уайта, — вы оказываетесь плохим репортером… Простите, мистер марсианин, вы немного не так поняли нашу дружескую беседу. Нас просто интересовал вполне естественный вопрос — что вас заставило прилететь на Землю?
— А что заставило вас сигнализировать к нам, на Марс?
— Хорошо, пусть так. Второй вопрос: что вы думали найти у нас и что нашли?
— Мы так мало знаем Землю и хотели бы ознакомиться возможно подробнее с нею. И вне стен института.
— Вы умете избегать прямых ответов. Не будем настаивать на них. Ваше желание будет передано. А теперь разрешите поставить вам вопрос. Вы действительно верите в существование верховного существа над миром, то есть бога?
— Ого! — свистнул Гриффин.
— Что это такое? — обратился марсианин к Гриффину.
Тот ответил насмешливой скороговоркой:
— Верить в бога — значит неоспоримо чувствовать и знать, что мир создан и опекается неким существом, которое оказало однажды любезность нашей маленькой планете и послало на нее своего сына Христа, родившегося от девы, чтобы спасти его от греха.
— Это странно, очень странно, — задумчиво произнес марсианин, — но вы мне даете ключ к самому непонятному для нас и в вашем языке и в ваших мыслях. Их так трудно расшифровывать и применяться к ним. Простите, это я должен сообщить моим друзьям.
С этими словами марсианин отступил к снаряду и скрылся в нем.
— Что вы наделали, несчастный! — завопил, теребя волосы, Гриффин. — Вы своими неуместными вопросами поставили себя в смешное положение и испортили мне единственную в мире беседу, которая дала бы миллионный тираж газете. Идиот вы, Уайт, безмозглая пресвитарианская башка! Упустить такую беседу!
— Гриффин, вы сами дурак! Неужели вы думаете, что мне, как пастору, нужна их вера, чтобы околпачивать прихожан? Я поставил самый коренной вопрос, который отвечает на все. Вы этого не поймете. Я теперь знаю, что такое марсиане! Но подите, попробуйте назавтра всюду растрезвонить, что надежды пастора Маквея на пресвитерианство марсиан лопнули, как мыльный пузырь, что спириты — круглые болваны, что марсиане считают нас за непроходимых дикарей. Я не уверен, что вы тогда поместите в своей газете еще хоть одну строчку, оплаченную гонораром. Разве только отчет в листке Инкина. Джордж, позвоните и спешно разбудите Фримена.
Гриффин не стал дольше задерживаться в институте и поспешил в типографию, чтобы поспеть сдать к утреннему выпуску свою статью под заголовками:
М_а_р_с_и_а_н_е г_о_в_о_р_я_т н_а п_р_и_л_и_ч_н_о_м а_н_г_л_и_й_с_к_о_м я_з_ы_к_е и п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_ы з_а т_о Ф_р_и_м_е_н_у и А_н_д_р_ь_ю. О_н_и и_н_т_е_р_е_с_у_ю_т_с_я А_м_е_р_и_к_о_й и п_е_р_е_д_а_ю_т п_р_и_в_е_т а_м_е_р_и_к_а_н_с_к_о_й н_а_ц_и_и о_т и_м_е_н_и м_а_р_с_и_а_н_с_к_о_й д_е_м_о_к_р_а_т_и_и.
О богословской беседе в статье не было упомянуто ни слова.
Профессор Фримен не успевал принимать поздравлений по телефону и письменно с успешно закончившимся обучением марсиан английскому языку. Секретарь Фримена, принимавший эти поздравления, только успевал отвечать:
— Беседа марсиан с Гриффином верна. Вопрос о приеме марсианами депутаций еще не решен, но, конечно, депутации, с известными ограничениями, будут допущены…
По поводу ночной беседы в квартире Фримена было устроено совещание комиссии. Передав ночную сцену, докладчик Уайт поставил вопрос, как в дальнейшем вести себя с марсианами ввиду высказанного ими желания выйти за стены института и ближе ознакомиться с земной природой и людским обществом.
— Я полагаю, — высказал скромно, но энергично свое мнение Уайт, — что здесь нужен твердо выработанный план. Марсиане хотят не только принимать депутации и встречаться с представителями чистой науки, но и посещать человеческое общество, его учреждения, предприятия, города, фермы, заводы. Они — наблюдательные существа и, не сомневаюсь, сумеют дать себе точную картину состояния человечества. Готовы ли мы к этому?
— Я отвечу, — живо возразил Фримен, — что да, готовы, хотя и понимаю, чего опасается Уайт. Для чего же тогда мы старались установить с ними взаимное понимание, как не для того, чтобы расспросить их и познакомить в свою очередь марсиан с нашей умственной жизнью, с нашими учреждениями и нравами? И, смею думать, мы представим им лучшее, что имеется в человечестве: наш самый совершенный государственный строй, нашу общественную организацию, основанную на свободе и демократии, нашу самую крупную в мире промышленность, наши школы и университеты. Возможно, конечно, что они подметят и недостатки, которые у них уже изжиты. У нас недостаточна еще солидарность народов, не окончательно примирены классы. Но это будет означать, что мы сумеем кое-чему поучиться у них. Имеется одна опасность, что, может быть, у них существуют завоевательные планы, что они — представители межпланетного империализма. Но эта опасность так незначительна, что о ней даже нельзя говорить всерьез. Короче, я предлагаю предоставить марсианам полную возможность широкого ознакомления с Америкой, что может повести только к прочному и длительному союзу двух соседних планет.
— К сожалению, — деликатно возразил Фримену Волслей, — слово ученых — не последнее слово. Некоторые соображения государственного порядка заставляют ограничить вполне приемлемый план профессора Фримена. Эти условия: пребывание марсиан и в дальнейшем в здании института и неослабный контроль членов комиссии, в частности мистера Уайта, при ознакомлении марсиан с общественным строем Америки. Это руководство должно привести марсиан к убеждению в превосходстве американской науки, религии и демократии над всеми остальными странами и народами.
План был принят. Поток депутаций и отдельных посетителей со всех концов мира все увеличивался. Приезжали ученые, политики, представители всевозможных умственных и религиозных течений, чудаки, знатные иностранцы, дельцы, авантюристы.
Марсиане были неутомимы в приеме всех этих посетителей, в объезде всевозможных учреждений и обществ. И если газеты не всегда охотно помещали отчеты об этих приемах и посещениях, то на это были свои основания. Например, достопочтенный пастор Маквей, несмотря на страстные ожидания паствы услышать о принадлежности марсиан к пресвитерианской церкви, оказался очень несловоохотлив и ни единым словом больше не обмолвился о религиозных убеждениях марсиан. Разочарованы были и многочисленные спириты, теософы, мистики.
Марсиане ни одним словом не обмолвились также и о достоинствах американской избирательной системы, конгресса, сената, республики. Возможно, что они мало еще разбирались в политике, это были в лучшем случае талантливые инженеры, люди науки, далекие от общественности. Убийственно непонятливы оказались они и в области экономических и социальных наук. Их вопросы, задаваемые Волслею и представителям общества, свидетельствовали о их полной неспособности понять самые простые явления.
Оправдывалось пророчество Андрью, что в этой области между марсианами и людьми обнаружится полное взаимное непонимание, коренная разница в самом интеллекте и его происхождении. Марсиане, например, не могли согласиться с Волслеем, что последняя мировая война велась во имя цивилизации и спасения культуры от варварской Германии, что она была для того, чтобы больше не было войн. Не понимали они и того, каким образом дальнейшее существование армий и флотов, в частности у Америки, способствует миру. Раздробленность человечества, многочисленные, враждующие друг с другом государства, отсутствие объединенного планового мирового хозяйства они невежливо называли варварской ступенью человечества. Их поражало несоответствие между научными открытиями и завоеваниями человечества с языком, каким они излагаются, и вообще с обычной речью и строем человеческих языков.
Особенно их поражало, как мы описываем, излагаем словесно любой факт, любое явление. Это их даже смешило.
‘Трамвай налетел на автомобиль и разбил его’. Кажется, самая простая прозаическая фраза, не вызывающая никаких недоумений. Но марсиане спрашивали, как трамвай может ‘налететь’ на автомобиль и ‘разбить’ его. Разве он живое существо, а не простой механизм, который находится под управлением человека? Что, собственно, произошло — они поняли только тогда, когда Фримен выписал для них сложную физико-математическую формулу столкновения двух твердых тел. И так было во всем остальном: — пока Фримен не выражал события и явления строго математически, научно, марсиане становились в тупик. Только впоследствии они применились к своеобразию выражения человеком своих мыслей, формулировав это следующим образом:
‘Если судить по языку, то у людей чрезвычайно странное мировоззрение. Все у них или рождается или делается. Причина явления — его отец или творец. И если бы не их наука, не их математика, где причинность понимается просто как функциональная зависимость явлений друг от друга, мы должны были бы сказать себе, что люди придерживаются невозможных взглядов на свою среду — взглядов, при которых они не в состоянии были бы строить свои машины, заставить двигаться свои механизмы. Лишь теперь мы понимаем, почему у них существует такое странное понятие, как бог. Они не могут себе представить, исходя из наивного понимания причинности, что за миром не стоит его отец или творец’.
Вообще все отзывы марсиан звучали так наивно или так парадоксально, что были на руку только красным, этим динамитчикам и нарушителям общественного строя и его мировоззрения. В конце концов они и перекочевали в рабочие красные листки и в первую голову в местный лосанжелосский листок ‘Призыв’. Номера этой газеты приобрели сплошь скандальный характер, стали образцом самой гнусной демагогической и безбожной пропаганды, прикрывающейся авторитетом марсиан.
Молодые люди из американского легиона дважды громили помещение редакции этой газеты, но листок продолжал выходить, становясь все более дерзким. Благонамеренной печатью, конечно, не было допущено в отношении марсиан ни одного резкого выражения, но она уже начала бить тревогу. Нельзя допускать, чтобы какие-то политиканы использовали некоторые неудачные выражения марсиан для своих целей. Недоставало еще, чтобы эти нарушители общественного строя проникли к марсианам и установили с ними связь. Это могло дать самое неверное представление о всей сущности современного человеческого строя в его самой прогрессивной американской форме.
В кабинете Фримена происходило обычное собеседование с марсианами.
Окна и двери на балкон были открыты, и из них открывался изумительный вид на город с красивыми зданиями, многочисленными парками и бульварами. Недаром город служил местом заслуженного отдыха американской буржуазии, городом наслаждения жизнью и красотами пышной южной природы. Солнце уже зашло и заливало красным пламенем коротких сумерек отдаленный холмистый горизонт. В кабинет проникали смягченные звуки замирающей городской жизни и вечерняя прохлада.
Редко удавалось слышать более блестящий и глубокомысленный обзор Америки, чем тот, который сделал Волслей.
Конечно, у американской нации, как и всюду на земле, имеются элементы здоровые и нездоровые. Сейчас эта борьба здоровых элементов с нездоровыми немного обострена. Гниет Европа, пребывает в варварстве Восток, берут кое-где верх анархические элементы, разлагающие общество. Но незыблемой скалой порядка, свободы и демократии стоит Америка. Она — образец здорового человечества, знающего, куда оно идет. Правда, и здесь есть люди, готовые во имя своих идей посягнуть на общество и ниспровергнуть его. Происходят промышленные конфликты и волнения. Труден путь здорового прогресса, и всегда найдутся люди, которым он нежелателен. Но эта группа людей, пытающихся во имя своих идей использовать временные затруднения общества, не должна интересовать марсиан. Она ничего не может сказать им. Марсианам предстоит другая достойная их задача. Например, профессор Хьюк в отчаянии, что без некоторой помощи марсиан он не в состоянии повторить их опыта.
На губах Уайта все время играла нетерпеливая улыбка.
— Боюсь, — заявил он, — что простое осведомление о существовании у нас рабочего вопроса — будем называть вещи своими именами — не удовлетворит наших гостей. Мы бы ничего против этого не имели, если бы не слишком, я сказал бы, острое внимание уважаемых гостей к нашим вооружениям, к составу общества, к политическому строю и так далее. Мне это кажется сторонним для них делом, отвлекающим от обмена между Марсом и Землей чисто научными знаниями. Мы знаем, какие уже слухи ходят в народе о марсианах, какие ожидания связывают с ними нездоровые элементы. Мы должны прямо и откровенно предостеречь наших друзей марсиан не давать пищи этим элементам. Иначе это будет связано для уважаемых друзей с некоторыми неудобствами их пребывания на Земле — в Америке.
Наступило неловкое и длительное молчание. Профессор Фримен то краснел, то бледнел, пытаясь остановить Уайта.
Слово взял один из марсиан.
— Мы рисковали жизнью, когда вызвались совершить перелет на Землю. Ждали всего. Поэтому можно представить, что мы не из пугливых. Это все, что можно возразить по существу на речь мистера Уайта. Да, мы принесем на Марс, если только там будем снова, известие, что мы нашли прекрасную планету, по сравнению с которой Марс — мертвое кладбище. Мы нашли, как и предполагали, разумных существ. Что же странного в том, что мы стараемся уяснить себе, что такое представляют собою эти разумные существа и степень их цивилизации. Не скроем, мы нашли их на намечающемся уже переходе от одной умственной ступени к другой, к которой принадлежим уже давно мы, марсиане. Доказательством этому еще на Марсе были ваши световые сигналы. Но мы не предполагали, что вы еще так глубоко сидите в старом, а новое у вас только намечается. Вы еще разъединены на народы и стараетесь сохранить это разъединение. Вы ведете войны, отнимаете друг у друга то, что должно принадлежать всем. У вас есть вещи, которые вы всячески защищаете, называя их собственностью. Это значит, что у вас, несмотря на богатства Земли и ваш ум, этих богатств или не хватает или вы отнимаете их у кого-то другого. Вы боитесь нас, потому что кого-то боитесь у себя на Земле. Иначе ваша боязнь непонятна. Вы — поработители чего-то и кого-то и поэтому подозреваете и нас, что мы можем стать вашими поработителями. Одно время мы думали, что вы порабощаете живые существа не одного с вами происхождения и рода. Но потом мы убедились, что вы порабощаете такие же существа, как и вы. Кто они — мы еще не знаем, но они такие же разумные существа, и мы хотим встретиться с ними. Они — угроза вашему обществу, и мы хотим узнать, чем они угрожают вам. И лишь тогда, когда мы узнаем, кто они, и убедимся, что они действительно ваши враги на тяжелом пути прогресса к высшей ступени развития, мы будем готовы помочь изысканиям мистера Хьюка и передать секрет сплава нашего металла, объяснить нашу передачу энергии на расстоянии и облегчить вам путь к расширению вашей власти над природой. Мы чувствуем, что вы осторожны. Больше — подозрительны. Разрешите и нам отвечать тем же: мы осторожны. У нас есть задача, и пока мы ее не выполним, мы будем осторожны и впредь. Угрозы на нас не подействуют, мы достаточно чутки к границам ваших угроз и соответствующим образом вооружены. Вот и все.
Карты были раскрыты. Напрасно Фримен перебегал от марсиан к членам комиссии и обратно. Глаза Волслея не предвещали ничего доброго. Уайт пробормотал сквозь зубы:
— Все это проклятые социалисты!
— Благодарю вас, — быстро ответил марсианин, — мы теперь знаем, как вы называете этих людей.
— Но позвольте! — воскликнул Фримен. — Если пошло на то, я тоже имею право в некотором смысле называть себя социалистом. Здесь произошло печальное недоразумение, совершенно нежелательное. Позвольте мне разъяснить. Не смотрите на меня так дико, Уайт. Я конечно, не большевик, это слишком, но всегда признавал за рабочими право на самоорганизацию и отстаивание своих прав вплоть до политической и экономической борьбы и создания своей партии. В Англии, например, мы уже имели рабочее правительство. По нашим демократическим законам, ничто не препятствует быть президентом далее рабочему, если такова будет воля всенародного голосования. В Германии случилось, что рабочий, по профессии седельник, действительно стал президентом республики.
— И что же? — с интересом спросили марсиане.
— В том-то и суть, что ничего! — победоносно ответил Фримен. — Остался прежний порядок вещей.
— Тогда мы ничего не понимаем!
— Мой бог, что же здесь понимать! — снисходительно ответил Фримен. — Рабочие на собственном опыте поняли необходимость классовой солидарности, поняли, что выше их классовых, рабочих интересов имеются национальные, государственные интересы. Наконец у вас неверное представление о рабочих. Это люди вовсе не порабощенные, не рабы. У них все права, что и у господствующих классов, та же свобода. Они живут на плоды своего труда — и это вполне естественно.
— А есть, которые живут на плоды не своего труда?
— Таких людей в американской демократии нет. Мы исключительно трудящийся народ. Все трудятся, только есть же разница и в самом труде…
— Мы это знаем, — перебил его марсианин. — Одних вы называете просто рабочими, других почему-то — отцами, хозяевами, организаторами труда. На вашем курьезном языке вы полагаете, что трудятся и создают только вторые. У вас не рабочие построили пирамиды, здания и дворцы, а Хеопс, мистер Джонсон, инженер Робинсон, битву при Маренго выиграл Наполеон и даже мир создало одно какое-то существо, да еще самым удивительным образом только словом. Нет спора, здесь звучит у вас чрезвычайно высокая оценка значения слова, разума, организации, но тогда нам непонятно, почему работа словом и разумом совместима с тем, что вот этот громадный дом, как мы узнали, принадлежит одному человеку.
Здесь марсианин сделал жест и указал на небоскреб, высившийся вдали.
— Вот видите, — пожал плечами Уайт, — рассуждают, как форменные социалисты.